Весь Фрэнк Герберт в одном томе [Фрэнк Патрик Герберт] (fb2) читать онлайн

Весь Фрэнк Герберт _{(в одном томе)}

ХРОНИКИ ДЮНЫ _(цикл)

События происходят в далеком будущем, через 24 тысячелетия после того момента, когда вы читаете эти строки, в квазифеодальной мультигалактической Империи.

Прошло 10 тысяч лет после Бутлерианского Джихада, ужасной войны, в которой человечеству удалось свергнуть иго машинного разума.

Компьютеры под строжайшим запретом. Фундаментом существования Империи является Великая Конвенция, регулирующая отношения между Императором, Лансраадом (вселенским парламентом, состоящим из представителей Великих Домов) и Космической Гильдией, обладающей монополией на межпланетные перевозки...

Дюна _(роман)

Первой сюжетной линией повествования, открывающейся читателю, является вражда двух могущественных Великих Домов: Атрейдес и Харконнен.

Может создасться впечатление, что это — очередная история борьбы добра и зла, чести и коварства, благородства и корыстных интересов.

Однако это впечатление — лишь первая ловушка, в которую попадает читатель...

Часть I Дюна

Глава 1

Начало есть время, когда следует позаботиться о том, чтобы все было отмерено и уравновешено. Это знает каждая сестра Бене Гессерит. Итак, приступая к изучению жизни Муад'Диба, прежде всего правильно представьте время его: рожден в пятьдесят седьмой год правления Падишах-Императора Шаддама IV. И с особым вниманием отнеситесь к его месту в пространстве: планете Арракис. Пусть не смутит вас то, что родился он на Каладане и первые пятнадцать лет своей жизни провел на этой планете: Арракис, часто называемой также Дюной, — вот место Муад'Диба, вовеки.

Из учебника «Жизнь Муад'Диба» принцессы Ирулан

За неделю до отлета на Арракис, когда суета приготовлений и сборов достигла апогея, превратившись в настоящее безумие, какая-то сморщенная старуха пришла к матери Пауля.

Над замком Каладан стояла теплая ночь, но из древних каменных стен, двадцать шесть поколений служивших роду Атрейдесов, как всегда перед сменой погоды, выступил тонкий, прохладный налет влаги.

Старуху впустили через боковую дверь, провели сводчатым коридором мимо комнаты Пауля, и она, заглянув в нее, увидела лежащего в постели юного наследника.

В тусклом свете плавающей лампы, притушенной и висящей в силовом поле у самого пола, проснувшийся мальчик увидел в дверях грузную женщину — та стояла на шаг впереди его матери. Старуха походила на ведьму: свалявшаяся паутина волос, подобно капюшону, затеняла лицо, на котором ярко сверкали глаза.

— Не маловат ли он для своих лет, Джессика? — спросила старуха. У нее была одышка, а резкий, дребезжащий голос звучал как расстроенный балисет.

Мать Пауля ответила своим мягким контральто:

— Все Атрейдесы взрослеют поздно, Преподобная.

— Слыхала, — проскрипела старуха. — Но ему уже пятнадцать.

— Да, Преподобная.

— Ага, он проснулся и слушает! — Старуха всмотрелась в лицо мальчика. — Притворяется, маленький хитрец! Ну да, для правителя хитрость не порок… А если он и впрямь Квисатц Хадерах — тогда… впрочем, посмотрим.

Пауль, укрывшись в тени своего ложа, смотрел на нее сквозь прикрытые веки. Ему казалось, что два сверкающих овала — глаза старухи — увеличились и засияли внутренним светом, встретившись с его взглядом.

— Спи, спи пока спокойно, притворщик, — проговорила старуха. — Выспись как следует: завтра тебе понадобятся все силы, какие у тебя есть… чтобы встретить мой гом джаббар…

С этим она и удалилась, вытеснив мать Пауля в коридор, и захлопнула дверь.

Пауль лежал и думал. Что такое гом джаббар?

Старуха была самым странным из всего, что он видел за эти дни перемен и суеты сборов.

Преподобная…

Эта «Преподобная» называла его мать просто «Джессика», словно простую служанку. А ведь его мать — Бене Гессерит, леди, наложница герцога Лето Атрейдеса, родившая ему наследника!

Но гом джаббар… что это? Нечто связанное с Арракисом? Что-то, что он должен узнать до того, как отправиться туда?

Он беззвучно повторил эти странные слова: «гом джаббар», «Квисатц Хадерах»…

Предстояло узнать столько нового! Арракис так отличался от Каладана, что голова Пауля шла кругом от обилия новых сведений.

Арракис — Дюна — Планета Пустыни.

Суфир Хават, старший мастер-асассин при дворе его отца, объяснял ему, что Харконнены, смертельные враги дома Атрейдес, восемьдесят лет властвовали над Арракисом — он был их квазиленным владением по контракту на добычу легендарного гериатрического снадобья, Пряности, меланжи — контракту, заключенному с Харконненами компанией КООАМ. Теперь Харконнены уходили, а на их место, но уже с полным леном, приходили Атрейдесы — и бесспорность победы герцога Лето Атрейдеса была очевидна. Хотя… Хават еще говорил, что в такой очевидности таится смертельная угроза, ибо герцог Лето слишком популярен в Ландсрааде Великих Правящих Домов. «А чужая слава — основа зависти владык», — сказал тогда Хават.

Арракис — Дюна — Планета Пустыни…

Пауль спал. Ему снилась какая-то пещера на Арракисе, молчаливые люди, скользящие в неясном свете плавающих в воздухе ламп. И тишина — торжественная тишина храма, нарушаемая только отчетливо отдающимися под сводами звуками часто падающих капель: кап-кап-кап… Пауль даже в забытьи чувствовал, что не забудет это видение — пробуждаясь, он всегда помнил сны, содержащие предсказание…

Видение становилось все более зыбким и наконец растаяло.

Пауль лежал в полудреме и думал. Замок Каладан, в котором он не знал игр со сверстниками, пожалуй, вовсе не заслуживал грусти при расставании. Доктор Юйэ, его учитель, намекнул, что на Арракисе классовые рамки кодекса Фафрелах не соблюдаются так строго, как здесь. Люди там живут в пустыне, где нет каидов и башаров Императора, чтобы командовать ими. Люди, подчиняющиеся лишь Воле Пустыни, фримены, «Свободные» — не внесенные в имперские переписи…

Арракис — Дюна — Планета Пустыни…

Пауль почувствовал охватившее его напряжение и применил один из приемов подчинения духа и тела, которым научила его мать. Три быстрых коротких вдоха — и привычная реакция: он словно поплыл, концентрируя при этом свое внутреннее «я»: …аорта расширяется… сознание сфокусировано… сознание контролируется полностью: я могу управлять сознанием, включать и выключать по собственному желанию… моя кровь насыщается кислородом и омывает им перегруженные участки… невозможно получить пищу, безопасность и свободу, пользуясь одним лишь инстинктом… разуму животного не дано выйти за пределы момента или осознать, что оно само может уничтожить свою добычу… животное разрушает, а не создает… удовольствия животного остаются на уровне чувственного восприятия, не возвышаясь до осознания… человек нуждается в системе координат для восприятия мира… концентрируя сознание, я создаю такую систему… единство тела следует за работой нервной и кровеносной систем — согласно нуждам самих клеток… все сущее, все предметы, все живое — все непостоянно… необходимо стремиться к постоянству изменчивости внутри себя…

Снова и снова повторялся этот урок в плывущем сознании Пауля.

Когда же сквозь шторы проник желтый свет утра, Пауль почувствовал его сквозь сомкнутые веки, открыл глаза и услышал, что в замке возобновилась суета. Увидел над собой знакомую резьбу потолочных балок…

Отворилась дверь, и в спальню заглянула мать: волосы цвета темной бронзы перевиты черной лентой, черты лица неподвижны и зеленые глаза торжественно-строги.

— Проснулся? — спросила, она. — Хорошо выспался?

— Да.

Пауль пристально смотрел на нее, пока мать выбирала одежду, примечая непривычную суровость, напряженные плечи… Никто другой не разглядел бы этого, но Джессика сама обучала его тайнам Бене Гессерит, заставляла обращать внимание на мельчайшие детали.

Она повернулась, держа в руках полуофициальную куртку с красным соколом — гербом дома Атрейдес — на нагрудном кармане.

— Одевайся быстрее. Преподобная Мать ждет тебя.

— Когда-то, давно, она приснилась мне… Кто она такая?

— Моя бывшая наставница в школе Бене Гессерит. Сейчас она — личная Правдовидица Императора. И, Пауль… — мать на мгновение умолкла. — Пауль, ты должен рассказать ей о своих снах.

— Хорошо. Мы получили Арракис благодаря ей?

— Мы еще не получили его. Он не наш… — Джессика стряхнула пылинки с одежды и повесила брюки вместе с курткой на стойку у постели. — Не заставляй Преподобную дожидаться тебя…

Пауль сел, обхватил колени.

— А что такое гом джаббар?

И снова материнская наука позволила Паулю заметить ту неуловимую, чуть заметную дрожь, которую он мог истолковать только как страх.

Джессика подошла к окну, раздвинула штору и посмотрела туда, где за приречными садами возвышалась гора Сиуби.

— Ты узнаешь, что такое… гом джаббар… очень скоро.

В ее голосе он отчетливо услышал нотки страха и изумился вновь.

Не оборачиваясь, Джессика произнесла:

— Преподобная Мать ждет тебя в моей утренней приемной. Поторопись.

Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийам сидела в обитом гобеленовой тканью кресле, разглядывая подходивших к ней женщину и ее сына. Из окон по обе стороны кресла открывался великолепный вид на южную излучину реки и зеленые поля владений Атрейдесов, но Преподобная не обращала на эту красоту никакого внимания. Утром она особенно сильно чувствовала свой возраст и оттого была раздражительна. В дурном самочувствии она винила космический перелет и общение с проклятой Гильдией Космогации. Ох уж эта Гильдия с ее тайными интригами!.. Но здесь ее ждало дело, требующее личного внимания Бене Гессерит с Проникающим взором. Даже личная Правдовидица Падишах-Императора не может отказаться исполнить свой долг.

«Проклятие этой Джессике! — думала Преподобная Мать. — Если бы только она родила нам не сына, а дочь, как мы приказывали ей!..»

Джессика остановилась в трех шагах от кресла и присела в легком реверансе — левая рука изящно скользнула вдоль юбки. Пауль коротко поклонился: по этикету — «приветствие того, в чьем статусе не уверен».

Преподобная Мать не преминула отметить это.

— А он осторожен, Джессика, — промолвила она. Ладонь Джессики, лежавшая на плече сына, сжалась.

На мгновение, за которое сердце сделало один удар, он почувствовал, как тонкие пальцы ее дрогнули — от страха. Затем она вновь овладела собой.

— Так его учили, Преподобная.

«Чего она боится?» — в который раз подумал Пауль.

Короткое мгновение глаза старухи изучали его: овал лица — как у Джессики, но мальчик пошире в кости… волосы отцовские, черные как вороново крыло, но их линия надо лбом напоминает о деде по матери, имя которого нельзя называть… а этот тонкий надменный нос, разрез прямо смотрящих зеленых глаз — наследство Старого Герцога, деда по отцовской линии. Этот дед уже умер.

«Да, вот был человек, который даже в смерти знал цену и силу храбрости!» — подумала Преподобная.

— Одно дело учение, — сказала она, — совсем иное — основа… Посмотрим.

Старуха метнула на Джессику короткий взгляд.

— Оставь нас. Налагаю на тебя урок. Ступай, совершенствуйся в умиротворяющей медитации, укрепляй спокойствие духа.

Джессика сняла руку с плеча Пауля.

— Преподобная, я…

— Ты знаешь, Джессика, что это необходимо.

Пауль озадаченно посмотрел на мать.

Та выпрямилась.

— Да… конечно…

Мальчик снова обернулся к Преподобной. Покорность и очевидный страх, которые его мать испытывала перед старухой, призывали к осторожности. Но он чувствовал также исходящие от матери гнев и опасение.

— Пауль, — Джессика глубоко вздохнула, — испытание, которое тебе предстоит… Оно очень много значит для меня.

— Испытание?

— Помни, что ты — сын герцога, — сказала Джессика, резко повернулась и вышла из залы, прошелестев тканью юбок. Дверь плотно затворилась.

Пауль, сдерживая гнев, спросил:

— Можно ли отсылать леди Джессику как простую служанку?

Улыбка тронула уголки сморщенных губ.

— А леди Джессика и была моей служанкой, мальчик, все четырнадцать лет в нашей школе. — Старуха покивала. — И кстати, неплохой служанкой. Теперь подойди ко мне!

Приказ прозвучал как удар бича, и Пауль повиновался прежде, чем понял, что делает.

«Она использует Голос», — подумал он и остановился по жесту старухи у самых ее ног.

— Ты видишь это? — сказала она, извлекая откуда-то из складок облачения куб из зеленоватого металла, со стороной сантиметров в пятнадцать. Она повернула куб, и Пауль увидел, что одна из граней открыта — внутри была странно пугающая темнота, казалось, полностью поглощавшая свет.

— Вложи сюда руку, — приказала старуха. Почувствовав внезапный укол страха, Пауль отшатнулся, но старуха остановила его: — Так-то ты слушаешься свою мать?

Он взглянул в ее блестящие, как у птицы, глаза. Медленно, ощущая давление чужой воли, но не в силах противостоять ей, вложил руку в ящичек. Темнота поглотила ее, и Пауль почувствовал холодок, затем гладкий металл под пальцами и какое-то покалывание, будто ладонь затекла и теперь отходила.

На лице старухи появилось хищное выражение. Она подняла правую руку с коробки и положила на его плечо, рядом с шеей. Пауль заметил уголком глаза блеск металла и начал было поворачивать голову…

— Стой! — каркнула она.

Снова она использует Голос!.. Взгляд Пауля вернулся к лицу старухи.

— У твоей шеи я держу гом джаббар, — отчетливо произнесла она. — Гом джаббар, враг высокомерия. Это игла с каплей яда на острие. А! Не отдергивай руку, не то испытаешь его на себе.

Пауль попытался сглотнуть, но горло пересохло, и он не мог оторвать взгляд от изборожденного морщинами лица — сверкающие глаза, бледные десны и серебристые металлические зубы, поблескивающие, когда она говорила…

— Сын герцога должен кое-что знать о ядах, — сказала старуха. — В такие уж времена мы живем, верно? Муски в кубке, аумас на блюде… Быстрые, медленные, и те, что посредине. Этот яд — новый для тебя, гом джаббар: он убивает только животных.

Гордость оказалась сильнее страха.

— Ты смеешь предполагать, что сын герцога — животное?! — гневно спросил Пауль.

— Скажем так: я допускаю, что ты можешь оказаться человеком, — усмехнулась она. — Спокойно! Не пытайся уклониться. Я, конечно, стара, но моя рука всадит эту иглу в твою шею раньше, чем ты успеешь отпрянуть…

— Кто ты? — прошептал Пауль. — Какой хитростью сумела вынудить мать оставить меня наедине с тобой? Ты служишь Харконненам?

— Харконненам?! Еще чего не хватало! Ну довольно, молчи. — Сухой палец прикоснулся к его шее, но мальчик сумел сдержать невольное желание отпрянуть.

— Недурно, — сказала она. — Первое испытание ты, будем считать, выдержал. А вот что будет теперь: если только ты выдернешь руку из ящика, ты умрешь. Это единственное правило. Держишь руку внутри — живешь. Выдергиваешь — умираешь.

Пауль глубоко вдохнул, усмиряя дрожь.

— Если я закричу, через несколько секунд тут будут слуги. И тогда умрешь ты.

— Слугам не войти сюда: твоя мать стоит на страже у дверей. Поверь мне. Когда-то твоя мать выдержала это испытание; теперь твоя очередь. Ты можешь гордиться: нечасто мы допускаем к этому испытанию мальчиков…

Любопытство было слишком сильно, оно помогло преодолеть страх, довести его до терпимого уровня. Старуха говорила правду, сомневаться не приходилось: Пауль судил по ее интонации. Если мать действительно сторожит дверь… если это действительно лишь испытание… Как бы то ни было, он попался, и старческая рука крепко держит его. Гом джаббар. Он мысленно произнес формулу-заклинание против страха из ритуала Бене Гессерит, которому научила его мать.

Я не боюсь, я не должен бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам.

Пауль почувствовал, как вместе со знакомыми словами спокойствие вернулось к нему.

— Начинай, старуха, — надменно сказал он.

— Старуха! — каркнула она. — А ты храбрец, в этом тебе не откажешь. Н-ну что ж, посмотрим… — Она наклонилась ближе и понизила голос до шепота: — Сейчас твоей руке станет больно. Очень больно. Но помни! Чуть только ты отдернешь ее — я коснусь твоей шеи гом джаббаром. Смерть будет быстрой, как топор палача. Вынешь, руку — и тотчас гом джаббар убьет тебя. Ты хорошо понял?

— Что в этом ящике?

— Боль.

Он почувствовал, что покалывание в ладони усилилось, и сжал губы. Что можно испытать таким образом? Покалывание переросло в сильный зуд.

Старуха заговорила:

— Ты слыхал, как животные отгрызают себе лапу, зажатую капканом? Это типичная реакция животного. Человек же на их месте остался бы в капкане, преодолев боль, и, прикинувшись мертвым, дождался бы того, кто поставил капкан, чтобы убить его и этим отвести угрозу от своих собратьев!

Зуд превратился в слабое жжение.

— Зачем ты делаешь это? — спросил Пауль.

— Чтобы определить, человек ли ты. Молчи.

Пауль сжал левую руку в кулак: жжение в правой усиливалось все больше, все росло… жар внутри куба нарастал… нарастал… Он попробовал сжать пальцы правой руки, но не мог пошевелить ими.

— Жжет, — прошептал он.

— Молчи.

Боль пульсировала в его ладони. На лбу выступил пот. Все тело кричало, приказывая немедленно выдернуть руку из этой жаровни… но… гом джаббар. Не поворачивая головы, Пауль скосил глаза, пытаясь увидеть страшную иглу возле своей шеи. Он вдруг обнаружил, что дышит, судорожно хватая ртом воздух, попытался успокоить дыхание — и не смог.

Какая боль!

Из его вселенной исчезло все, осталась лишь погруженная в боль рука и древнее лицо совсем рядом… изучающий взгляд…

Губы так высохли, что он едва смог разлепить их.

Какая боль!

Казалось, он видел, как кожа на его истязуемой руке чернеет и трескается, плоть обугливается и отпадает с обгоревших костей…

И тут все кончилось.

Боль исчезла, словно повернули выключатель (так оно и было).

Пауль ощутил, что его правая рука дрожит, а все тело мокро от пота.

— Довольно, — пробормотала старуха. — Кул вахад! Ни одна из девочек никогда не выдерживала такого. Я, наверно, хотела, чтобы не выдержал и ты… — Она откинулась в кресле, убрала иглу с ядом от шеи мальчика. — Ну что же, вынь руку, человек… и посмотри на нее.

Борясь с болезненной дрожью, Пауль вгляделся в черный провал, где его рука, казалось, оставалась по собственной воле, независимо от него. Рассудок упрямо твердил, что, вытащив ладонь, он увидит обугленную культю…

— Ну же! — прикрикнула старуха.

Пауль рывком выдернул руку и изумленно посмотрел на нее. Никаких следов! Он пошевелил пальцами.

— Боль вызывается невроиндукцией, — объяснила старуха. — Нельзя же в самом деле калечить тех, кто может оказаться Человеком. Да, некоторые дорого заплатили бы за секрет этой штучки… — Она убрала коробочку обратно в складки мантии.

— Но боль… — начал Пауль.

— Боль! — фыркнула Преподобная. — Человек способен управлять любым нервом своего тела!

Пауль почувствовал боль в левой руке, с трудом разжал сведенный кулак, посмотрел на четыре кровавые отметины там, где в ладонь вонзились ногти. Уронил руку и перевел взгляд на старуху.

— Ты и с моей матерью это проделывала?

— Видел, как просеивают песок сквозь сито? — спросила она в ответ.

Тон вопроса подхлестнул его внимание. Песок сквозь сито… Он кивнул.

— А мы, Бене Гессерит, просеиваем людей, отделяя их от животных.

Он снова поднял руку, воскрешая воспоминание о боли.

— И все, что вам для этого надо, — боль? Это единственный критерий?

— Нет. Я наблюдала не за болью — за тобой в боли. Боль, мальчик, — это лишь ось всего испытания. Твоя мать рассказывала тебе о наших методах наблюдения, не так ли? Я вижу в тебе признаки учения. А наше испытание — это кризис и наблюдение.

Ее голос подтвердил, что она не лжет. Пауль кивнул:

— Ты говоришь правду.

Она уставилась на мальчика. Он чувствует правду! Неужели это… Неужели… Она подавила волнение, напомнив себе: «Надежда мешает вниманию».

— Ты видишь, когда люди верят в то, что говорят!

— Вижу.

В его голосе она слышала способности, неоднократно проверенные на практике. И, слыша их, произнесла:

— Возможно… возможно, ты и в самом деле Квисатц Хадерах… Сядь возле моих ног, маленький брат.

— Предпочитаю стоять.

— А твоя мать сидела когда-то у моих ног…

— Я — не она.

— Хм, похоже, особой любви я тебе не внушила, а? — Старуха посмотрела на закрытую дверь, позвала: — Джессика!

Дверь распахнулась. На пороге стояла Джессика; в ее глазах было неимоверное напряжение. Увидев Пауля, она чуть-чуть успокоилась. Ей даже удалось слабо улыбнуться.

— Джессика, ответь, ты по-прежнему ненавидишь меня? — спросила старуха.

— Я люблю и ненавижу одновременно, — откликнулась Джессика. — Ненависть — это причиненные тобой страдания. А любовь…

— А любовь — суть, только и всего, — сказала старуха, но голос ее смягчился, став почти ласковым. — Ты можешь войти, но молчи, не говори ничего. Закрой дверь и следи, чтобы нам не помешали…

Джессика закрыла дверь и устало прислонилась к ней. «Мой сын жив, — думала она. — Мой сын жив — и он… человек. Я знала, что он человек, но он… жив. Значит, и я могу жить…» Дверь за спиной была такой твердой и — реальной… Все в комнате просто-таки давило на нее.

Мой сын жив.

Пауль посмотрел на мать. «Старуха не соврала», — решил он. Хотелось уйти и побыть одному, обдумать случившееся, но он знал, что не сможет уйти без позволения. У старухи была над ним власть… Они обе говорили правду. Мать тоже прошла через это испытание, у которого должна быть очень важная цель… такая сильная боль и… страх… Пауль чувствовал за всем этим какую-то огромную и пугающую цель. Они действовали вопреки вероятности. И сами устанавливали свою цель, сами решали, что необходимо… Мальчик чувствовал, что и он заразился той же пугающей необходимостью и отныне движется к той же огромной и страшной цели. Но что это за цель, он еще не знал.

— Может быть, настанет день, — произнесла старуха, — и тебе, мальчик, точно так же придется стоять за дверью и ждать, как сегодня твоей матери. Это нелегко…

Пауль снова всмотрелся в свою правую руку, а затем поднял взгляд на Преподобную. Ее голос отличался от любого слышанного им ранее. Слова, казалось, были очерчены яркими, сияющими линиями, каждое из них имело острое лезвие… Пауль чувствовал, что любой заданный им вопрос может повлечь за собой ответ, который поднимет его над этим зримо существующим и увлечет куда-то выше…

— Но зачем вы испытываете людей?

— Чтобы освободить их.

— Освободить?

— Когда-то человечество изобретало машины — в надежде, что они сделают людей свободными. Но это лишь позволило одним людям закабалить других с помощью этих самых машин.

— «Да не построишь машины, наделенной подобием разума людского», — процитировал Пауль.

— Верно, так заповедовано со времен Великого Джихада. Так записана эта заповедь в Экуменической Библии. Но только не так бы надо записать ее, а по-иному: «Да не построишь машины, наделенной подобием разума человеческого». Ты изучал ментата, который служит вашему Дому?

— Я учился вместе с Суфиром Хаватом.

— Великий Джихад лишил человечество костылей, — промолвила она. — Это заставило людей развивать свой мозг. И тогда появились школы, развивающие способности человека — именно человеческие способности.

— Ты говоришь о школах Бене Гессерит?

Она кивнула.

— От школ того времени сохранились две: Бене Гессерит и Гильдия Космогации. Гильдия, по нашим сведениям, занимается в основном чистой математикой. Бене Гессерит интересует нечто другое…

— Политика, — утвердительно сказал Пауль.

— Кул вахад! — воскликнула изумленная старуха, бросив жесткий взгляд на Джессику.

— Я не говорила ему этого, Преподобная!

Преподобная Мать снова повернулась к Паулю.

— Ты сумел понять это по очень немногим косвенным данным… — проворчала она. — Действительно, можно сказать и так. Изначально учение Бене Гессерит было заложено теми, кто видел необходимость преемственности в жизни человечества. Они понимали также, что такая преемственность невозможна без разделения людей и животных — для наших евгенических программ.

…Внезапно слова старухи потеряли для Пауля свою сверкающую остроту. Он почувствовал: здесь нарушено то, что мать называла его «инстинктивным ощущением правды». Нет, Преподобная Мать не лгала ему. Совершенно очевидно, что она верит в сказанное. Тут было что-то, спрятанное гораздо глубже… нечто, связанное с той пугающей целью…

Он негромко заметил:

— Но моя мать говорила, что многие из Бене Гессерит не знают, от кого они происходят…

— Однако их генетические линии занесены в наши книги, — ответила старуха. — Твоей матери известно, что она либо происходит от Бене Гессерит, либо ее генетический код нас удовлетворил.

— Почему же тогда ей нельзя знать, кто ее родители?

— Некоторые из нас знают своих родителей, другие — многие — нет. Допустим, мы можем планировать рождение ею ребенка от кого-то из близких родственников, чтобы закрепить доминанту в генетической линии. Могут быть и другие причины, множество причин…

И снова Пауль почувствовал нарушение истинности, снова сработало его «чувство правды».

— Много же вы на себя берете, — проговорил он. Преподобная Мать пристально посмотрела на подростка.

В его голосе прозвучала критика — она не ослышалась?

— У нас тяжелая ноша, — ответила она.

Пауль чувствовал, что совсем оправился от шока испытания гом джаббаром. Он испытующе взглянул на Преподобную:

— Ты говоришь, что я, возможно Квисатц Хадерах. Что это такое? Человек — гом джаббар?

— Пауль, — остерегла его Джессика, — ты не должен разговаривать таким тоном с…

— Я сама разберусь, Джессика, — оборвала ее старуха. — Теперь следующее, молодой человек: что ты знаешь о Снадобье Правдовидиц?

— Его принимают для усиления способности распознавать обман, — отвечал Пауль. — Мать рассказывала мне о нем.

— А Транс Правды ты видел?

Он потряс головой:

— Никогда.

— Снадобье — опасный наркотик, но он дает проницательность, и когда Правдовидица принимает его, она может заглянуть одновременно во множество разных мест, скрытых в памяти ее тела. Мы видим множество путей прошлого, но лишь прошлого женщин. — В ее голосе прозвучала печаль. — И есть одно место, в которое не способна заглянуть ни одна из Бене Гессерит. Оно пугает и отталкивает нас. Было предсказание, что однажды появится мужчина, который, приняв дар Снадобья, сумеет открыть свое внутреннее око. И увидит то, что нам недоступно, сумеет заглянуть в прошлое и по мужской, и по женской линии своей генетической памяти…

— Это и будет тот, кого вы называете Квисатц Хадерах?

— Да — тот, кто может быть одновременно во множестве мест, Сокращающий путь, — Квисатц Хадерах. Немало мужчин рискнули попробовать Снадобье… да, немало. Но ни одна попытка не увенчалась успехом.

— Неужели все мужчины, принимавшие Снадобье, оказались не способны к правдовидению?

— Нет. Все мужчины, принявшие его, умерли.

Глава 2

Пытаться понять Муад'Диба без того, чтобы понять его смертельных врагов — Харконненов, — это то же самое, что пытаться понять Истину, не поняв, что такое Ложь. Это — попытка познать Свет, не познав Тьмы. Это — невозможно.

Принцесса Ирулан. «Жизнь Муад'Диба»

Наполовину-скрытый тенью рельефный глобус, раскрученный пухлой унизанной перстнями рукой, вращался на причудливой формы подставке у стены кабинета.

Окон в помещении не было, и три другие стены походили на пестрое лоскутное одеяло — они были сплошь заставлены разноцветными свитками, книгофильмами, лентами и роликами. По комнате разливали свет плавающие в подвижном силовом поле золотистые шары.

Центр кабинета занимал овальный стол с узорчатой — розовое с зеленым — крышкой из окаменевшего элаккового дерева. Его окружали кресла на силовой подвеске, приспосабливающиеся к форме тела сидящего, два кресла были заняты: в одном сидел круглолицый темноволосый юноша лет шестнадцати с угрюмыми глазами, а второе занимал изящный, хрупкий невысокий мужчина с женоподобным лицом.

Оба они внимательно смотрели на глобус и того, кто вращал его, стоя в тени.

Оттуда, из сумрака, донесся смешок, и густой бас прогудел:

— Полюбуйся, Питер: вот самая большая ловушка из всех, какие ставились на человека за всю историю. И наш герцог направляется прямо в нее. Поистине я, барон Владимир Харконнен, творю вещи изумительные!

— Вне всякого сомнения, мой барон, — ответил старший из двоих. У него оказался приятный, музыкально звучащий тенор; может быть, чуть слишком сладкий.

Жирная ладонь опустилась на глобус и остановила его. Теперь было хорошо видно, что это очень дорогая вещица: из тех, что изготовлялись для богатых коллекционеров и назначенных Империей правителей планет. На нем лежала неповторимая печать ручной работы мастеров метрополии: параллели и меридианы были обозначены тончайшей платиновой проволокой, полярные шапки инкрустированы отборными молочно-белыми бриллиантами.

Жирная рука поползла по шару, отмечая детали рельефа.

— Прошу сосредоточиться, — пророкотал бас. — И ты, Питер, и ты, мой милый Фейд-Раута, смотрите! От шестидесятой параллели на севере и до семидесятой на юге — все заполняет эта изысканная волнистая рябь, этот чудесный узор. Не правда ли, цвет напоминает о лакомой карамели?.. И нигде его нежность не нарушается голубизной рек, озер или морей. А эти сверкающие полярные шапочки, такие крохотные и изящные!.. Можно ли спутать с чем-либо подобный мир? Это — Арракис, и ничто иное… Он воистину уникален. Прекрасная декорация для не менее прекрасной победы.

По губам Питера скользнула улыбка.

— И подумать только, мой барон: Падишах-Император полагает, что он отдал герцогу вашу планету, планету Пряности. Забавно, не правда ли?

— Не говори ерунду, — пробурчал барон. — Ты же напоминаешь об этом нарочно, чтобы смутить и запутать Фейд-Рауту, но смущать моего племянника сейчас вовсе не обязательно.

Угрюмый юноша зашевелился в кресле, разглаживая невидимые складки своих черных, в обтяжку, брюк, и лениво выпрямился, услышав осторожный стук в находившуюся за его спиной дверь.

Питер выскользнул из кресла, прошел к двери и приоткрыл ровно настолько, чтобы можно было просунуть почтовую капсулу. Взял ее, защелкнул замок и развернул послание. Хмыкнул. Вчитавшись, хмыкнул опять.

— Ну, что там? — нетерпеливо окликнул барон.

— Глупец ответил нам, мой барон!

— А когда это Атрейдесы упускали возможность сделать красивый жест?.. — сказал барон. — Ну и что же он пишет?

— Он в высшей степени нелюбезен, мой барон. Обращается к вам просто «Харконнен» — ни «Сир и дражайший кузэн», ни титула — ничего!

— Харконнен — достаточно хорошее имя, — проворчал барон. В его голосе слышалось нетерпение. — Что же изволит сообщить дорогой Лето?

— Он пишет: «Ваше предложение о встрече отклоняется. Я уже много раз сталкивался с вашим известным всем вероломством».

— Это все?

— «Старинное искусство канли имеет еще поклонников в Империи». Подписано: «Лето, герцог Арракиса». — Питер засмеялся. — Подумать только: герцог Арракиса! Это уже, пожалуй, чересчур!

— Замолчи, Питер, — спокойно сказал барон, и смех оборвался, словно от поворота выключателя. — Так, значит, канли? Вендетта? И ведь использовал старое доброе слово, напоминающее о древних традициях, — специально, чтобы я понял, насколько он серьезен. Хм…

— Вы сделали попытку к примирению, — заметил Питер, — таким образом, приличия соблюдены.

— Ты излишне болтлив для ментата, Питер, — одернул барон, подумав: «Скоро придется избавиться от него. Пожалуй, он почти пережил свою полезность».

Взгляд барона пересек комнату, задержавшись на той черте своего ментата-асассина, которую сразу же замечали все, впервые встречающиеся с Питером: глаза — темные щели синего на синем, без единого мазка белого цвета.

Ухмылка, прорезала лицо Питера — под этими похожими на пустые отверстия глазами она напоминала театральную маску.

— Простите, мой барон, я не мог сдержаться. Свет не видел еще столь великолепной мести. Какое изящнейшее предательство, какая изысканнейшая интрига — заставить Лето сменить Каладан на Дюну, не оставив ему никакого выбора: ведь это — приказ самого Императора! Какая великолепная шутка!

— У тебя словесное недержание, Питер, — холодно сказал барон.

— Я просто доволен сделанным, мой барон, очень доволен. А вот вы — вы ревнуете.

— Питер! — рявкнул барон.

— Ахх-ах, барон! Какая жалость, что это не вы разработали столь изящную схему, не правда ли?

— В один прекрасный день я велю тебя удавить.

— Разумеется, мой барон, разумеется. Enfin! Так сказать, ни одно доброе дело без награды не останется!

— Чего ты наглотался, Питер, верите или семуты?

— Барон удивлен, когда правду говорят без страха. — Лицо Питера изобразило карикатурно-хмурую маску. — Ах-ха… Но видите ли, мой барон, я — ментат и заранее почувствую, когда вы наконец соберетесь прислать ко мне палача. И пока я вам нужен, вы будете сдерживаться. Преждевременная расправа была бы расточительностью, ибо я вам все еще весьма полезен. Я-то хорошо знаю тот главный урок, который вы усвоили на благословенной Дюне: не расточай!

Барон молча смотрел на Питера.

Фейд-Раута поудобней устроился в кресле. Спорщики и глупцы! Дядюшка не может общаться со своим ментатом без споров. Они что, считают — мне больше нечего делать, кроме как выслушивать их пререкания?

— Фейд, — внезапно окликнул барон, — я велел тебе слушать и мотать на ус. Извлек ты какую-нибудь пользу из нашей беседы?

— Конечно, дядя, — Фейд-Раута постарался изобразить в голосе подобострастие.

— Питер иногда поражает меня, — заметил барон. — Временами мне приходится причинять страдания — по необходимости, но он… могу поклясться, что он наслаждается чужой болью. Сам я, признаться, даже жалею бедного герцога Лето. Доктор Юйэ нанесет свой удар, и это будет концом Дома Атрейдес. Но Лето обязательно узнает, чья рука направляла послушного доктора… и это знание будет для него ужасным.

— Но почему бы вам тогда не приказать доктору попросту всадить герцогу кинжал под ребро? — поинтересовался Питер. — Тихо, просто и эффективно. Вы рассуждаете о жалости, а…

— Ну нет! Герцог должен увидеть, как я стану воплощением его судьбы! — воскликнул барон. — И остальные Великие Дома должны получить урок. Это приведет их в замешательство, и у меня будет большая свобода маневра. Необходимость моих действий очевидна — но это вовсе не значит, что я получаю от них удовольствие…

— Свободу маневра? — насмешливо переспросил Питер. — Император и так излишне пристально следит за вами, мой барон. Вы действуете чересчур смело. В один прекрасный день Император пришлет сюда, на Джеди Прим, парочку легионов своих сардаукаров — и это будет концом барона Владимира Харконнена.

— Тебе бы это понравилось, а, Питер? — усмехнулся барон. — Ты был бы счастлив видеть, как Корпус Сардаукаров разоряет мои города и грабит мой замок. Да, ты бы радовался…

— Стоит ли об этом спрашивать, мой барон?.. — прошептал Питер.

— Тебе бы быть башаром в Корпусе, — процедил барон. — Тебе слишком нравятся кровь и боль. Пожалуй, я поторопился с обещаниями насчет трофеев с Арракиса…

Питер сделал пять странно семенящих шагов и остановился за спиной Фейд-Рауты. В воздухе повисло напряжение… Юноша, настороженно нахмурившись, обернулся на ментата.

— Не надо шутить с Питером, барон, — негромко сказал Питер. — Вы обещали мне леди Джессику. Вы мне ее обещали!

— А зачем она тебе, Питер? — пробасил барон. — Упиться ее страданиями?

Питер пристально глядел на него. Молчание затягивалось.

Фейд-Раута развернул качнувшееся на силовой подвеске кресло.

— Дядя, наверное, мне можно уйти? Ты говорил, что…

— Мой дорогой Фейд-Раута начинает терять терпение, — отметил барон, и его фигура пошевелилась в окутывающих ее тенях. — Потерпи еще немного, Фейд.

Барон вновь обратился к ментату:

— А как насчет герцогова отпрыска, дружок? Юного Пауля?

— Наша ловушка добудет для вас и мальчишку, мой барон, — пробормотал Питер.

— Я о другом, — нахмурился барон. — Или ты забыл, что предсказал когда-то: эта ведьма из Бене Гессерит родит герцогу дочь? Итак, мой ментат ошибся?

— Я ошибаюсь нечасто, мой барон, — ответил Питер, и впервые в его голосе проскользнул страх. — Этого по крайней мере вы отрицать не можете — я ошибаюсь очень нечасто. Да вы и сами знаете, что Бене Гессерит рожают чаще всего именно девочек. Даже супруга Императора не принесла ему ни единого мальчика.

— Дядя, — вмешался Фейд-Раута, — ты говорил, что здесь будет сказано нечто важное для меня…

— А, вы только поглядите на моего драгоценного племянничка, — поднял брови барон. — Мечтает править моим баронством, а сам до сих пор не научился управлять даже собой.

Барон повернулся — темная тень среди теней.

— Н-ну что же, Фейд-Раута Харконнен. Я пригласил тебя в надежде, что ты почерпнешь сегодня немного мудрости. Наблюдал ли ты сейчас за нашим добрым ментатом? Ты мог бы кое-что усвоить из моей беседы с ним.

— Но, дядя…

— Ага! Вот именно: «но»! Но он потребляет слишком много Пряности. Ест ее точно конфеты. Ты посмотри только на его глаза! Его можно принять за рабочего из арракинских котловин. Он эффективен, да, — но слишком эмоционален и подвержен порывам страстей. Эффективен, но — все же способен ошибаться.

Питер тихо, угрюмо спросил:

— Мой барон, вы пригласили меня сюда, чтобы критикой подорвать мою эффективность?

— Подорвать твою эффективность? Ну что ты, Питер, ты же знаешь меня… Я всего лишь хочу показать своему племяннику, что ментаты тоже не вполне совершенны и у них есть свои ограничения.

— Вы уже подыскали мне замену? — поинтересовался Питер.

— Замену — тебе? Право, Питер, где же я найду другого ментата, обладающего твоими хитростью, коварством и злобностью?

— Там же, где вы нашли меня, мой барон!

— Хм, возможно, мне стоит подумать об этом, — спокойно сказал барон. — В последнее время ты стал терять равновесие. А то количество Пряности, которое ты потребляешь!..

— Надо ли понимать это так, что мои маленькие удовольствия обходятся вам слишком дорого? Вы возражаете против них?

— Напротив, Питер! Именно эти твои удовольствия так тесно привязывают тебя ко мне. Зачем же я буду возражать? Я только хочу, чтобы мой племянник обратил внимание и на это обстоятельство…

— Что же, вот он я, выставлен на ваше обозрение, любуйтесь! — воскликнул Питер. — Может, мне станцевать? Или продемонстрировать прочие мои способности уважаемому Фейд-Рау…

— Вот именно, — кивнул барон. — Именно на наше обозрение. А теперь помолчи.

Он перевел взгляд на Фейд-Рауту, скользнув глазами но пухлым губам — родовой черте Харконненов; сейчас эти губы кривились в легкой усмешке. Юноша наконец счел представление забавным.

— Итак, Фейд, перед нами ментат. Он… вернее даже сказать, «оно» — устройство, подготовленное и обученное для исполнения определенных функций. Но нельзя забывать тот факт, что данное устройство заключено в человеческое тело. А это — весьма существенный недостаток. Право, я иногда думаю, что Древние набрели на недурную мысль с этими их думающими машинами…

— Их машины по сравнению со мной были не более чем простыми игрушками! — огрызнулся Питер. — Даже вы, барон, могли бы обставить те машины…

— Возможно, — махнул рукой барон. — Ну хорошо. А теперь… — Он сделал глубокий вдох и рыгнул. — А теперь, Питер, обрисуй в общих чертах моему племяннику план нашей кампании против Дома Атрейдес. Вот, кстати, тебе возможность продемонстрировать функции и способности ментата.

— Но, мой барон, я уже предупреждал вас: не следует доверять эту информацию столь молодому человеку. По моим наблюдениям…

— Предоставь решать это мне, — оборвал барон. — Я приказываю, ментат, — а ты подчиняйся и доказывай нам свое умение.

— Как будет угодно, — пожал плечами Питер. Он выпрямился, приняв странно-напыщенную позу, словно это была еще одна маска, но на этот раз надетая на все тело. — Итак: через несколько стандартных дней герцог Лето со всей семьей и двором взойдет на борт лайнера Гильдии Космогации, направляющегося на Арракис. Гильдия высадит их, вероятнее всего, в Арракине, а не в нашей столице Карфаг. Ментат герцога, Суфир Хават, вне всякого сомнения, заключил, и совершенно справедливо, что оборонять Арракин несравнимо проще.

— Слушай внимательно, Фейд, — поднял палец барон. — Отметь себе, как внутри одних планов помещаются другие, а в тех — третьи.

Фейд-Раута кивнул, думая при этом: «Вот это мне больше нравится. Старое чудовище наконец-то допускает меня к одному из своих секретов. Кажется, он все-таки всерьез намерен сделать меня наследником».

— Имеются, однако, и иные возможности, — продолжал Питер. — Я сказал, Дом Атрейдес отправится на Арракис. Но было бы неразумно не учитывать и вероятность того, что герцог мог договориться с Гильдией, чтобы она переправила его в безопасное местоза пределами Системы. Известно: некоторые Дома в подобных обстоятельствах нередко забирали фамильные ядерные арсеналы, силовые щиты и скрывались за пределы Империи, становясь Отступническими Домами…

— Герцог слишком горд для этого, — возразил барон.

— Но тем не менее такая вероятность существует, — ответил Питер. — Впрочем, в конечном счете результат для вас был бы тот же: Дом Атрейдес исчезнет.

— Нет! — проревел барон. — Я должен быть уверен в том, что герцог мертв и род Атрейдесов погиб!

— Вероятность этого весьма высока, — кивнул Питер. — Если Правящий Дом намеревается изменить, об этом можно догадаться по некоторым признакам. Герцог же не совершил ничего из того, что можно счесть этими признаками.

— Ну хорошо, — вздохнул барон. — Продолжай, Питер, да не тяни.

— В Арракине, — отчеканил Питер, — герцог и его двор займут Резиденцию — прежде там проживали граф и леди Фенринг.

— Посол Е.И.В. к контрабандистам, — хохотнул барон.

— К кому? — удивился Фейд-Раута.

— Ваш дядя шутит, — объяснил Питер. — Он называет графа Фенринга послом к контрабандистам, намекая на заинтересованность Падишах-Императора в контрабандных операциях на Арракисе.

Фейд-Раута озадаченно уставился на барона:

— Но почему?

— Не будь глупее, чем ты есть, Фейд, — нетерпеливо сказал барон. — Пока Гильдия вне контроля Императора, по-другому быть и не может. Как иначе можно перевозить шпионов, асассинов и прочих?

Рот Фейд-Рауты округлился в беззвучное «о-о-о…».

— В Резиденции, — продолжал Питер, — нами запланирован отвлекающий маневр. В частности, будет совершено покушение на жизнь наследника герцога Атрейдеса — кстати, оно может оказаться и успешным.

— Питер! — взорвался барон. — Ты утверждал…

— Я всегда утверждал, что в любом деле возможны случайности — ответил Питер. — Покушение должно выглядеть правдоподобным и хорошо подготовленным.

— Ах-ха… но у этого мальчика такое прекрасное юное тело… — пробормотал барон. — Разумеется, потенциально он даже опаснее отца… с этой своей матерью-ведьмой, которая его учит. Проклятая баба! Ах-ха… Впрочем, продолжай, Питер.

— Разумеется, Хават поймет, что при дворе действует наш агент, — сказал Питер. — Очевидно, что прежде всего подозрение пало бы на доктора Юйэ — и он действительно наш агент. Пало бы — но Хават уже провел расследование и достоверно установил, что наш доктор — выпускник Суккской Школы, прошедший имперское кондиционирование, то есть ему по определению без опаски можно доверить жизнь самого Императора… Все слишком верят в имперское кондиционирование, так как предполагается, что предельное кондиционирование нельзя снять, не убив человека. Тем не менее еще в древности некто заметил, что, имея точку опоры, можно сдвинуть планету. И мы нашли такую точку и у доктора!

— Как? — жадно спросил Фейд-Раута. Это и впрямь было удивительно, ибо каждый знал, что обойти имперское кондиционирование невозможно.

— Об этом как-нибудь в другой раз, — оборвал барон. — Продолжай, Питер.

— Итак, Юйэ отпадает, а вместо него мы подставим Хавату другой, весьма интересный объект. Самая дерзость этого объекта — и дерзость такого предположения, — несомненно, обратит на нее внимание Хавата.

— На нее? — переспросил Фейд-Раута.

— Речь идет о самой леди Джессике, — усмехнулся барон.

— Ну разве не ловко, не изысканно? — спросил Питер. — Хават будет разбираться с этой возможностью, и это повлияет на его деятельность в качестве придворного ментата. Возможно, он даже попытается убить ее. — Питер нахмурился и добавил: — Но не думаю, что ему это удастся.

— Тебе бы очень не хотелось, чтобы он ее убил, а? — осведомился барон.

— Не сбивайте меня, — сказал Питер. — Пока Хават будет заниматься своей госпожой, мы еще более отвлечем его внимание: организуем, например, беспорядки в нескольких гарнизонах и прочее в том же духе. Их, разумеется, подавят: герцог должен верить, что держит ситуацию под контролем. И, наконец, когда настанет время, мы подадим сигнал Юйэ и высадимся на Арракисе с нашими основными силами… э-э…

— Ничего, ты можешь рассказать ему все, — кивнул барон.

— И мы будем усилены двумя легионами сардаукаров в мундирах Дома Харконнен!

— Сардаукары?! — выдохнул Фейд-Раута. Он вспомнил все, что знал о наводящих ужас императорских солдатах, беспощадных убийцах, воинах-фанатиках Падишах-Императора…

— Вот видишь, Фейд, как я тебе доверяю, — сказал барон. — Разумеется, другие Великие Дома не должны даже краем уха прослышать об этом. В противном случае Ландсраад может объединиться против Императорского Дома — и начнется хаос.

— Главное тут вот что, — пояснил Питер, — поскольку Император использует Дом Харконнен для грязной работы, мы получаем кое-какие преимущества. Преимущества небезопасные, бесспорно. Но если мы будем использовать их осторожно, Дом Харконнен станет богаче любого другого Дома Империи.

— Ты просто не представляешь, Фейд, о каком богатстве идет речь, — проговорил барон. — Самой твоей безудержной фантазии не хватит, чтобы вообразить такое. Только для начала — постоянные права на директорство в КООАМ.

Фейд-Раута кивнул. Богатство! КООАМ действительно была ключом к богатству. Правящие Дома наживали фантастические состояния, пока их представители входили в Директорат КООАМ. Директорское кресло было очевидным свидетельством политического могущества, и оно переходило от Дома к Дому по мере изменения сил в Ландсрааде. Сам же Ландсраад постоянно находился в борьбе с влиянием Императора и его сторонников.

— Герцог Лето, — сказал Питер, — может попытаться скрыться в окраинных районах Пустыни, среди фрименского отродья. Или попытаться спрятать там свою семью, надеясь, что у фрименов она будет в безопасности. Но этот путь заблокирован одним из агентов Его Величества, Экологом Планеты. Возможно, вы его помните. Его имя Кинес.

— Фейд его помнит, — нетерпеливо сказал барон. — Дальше.

— Вы не очень-то любезны, мой барон, — заметил Питер.

— Я сказал — дальше! — проревел барон.

Питер пожал плечами.

— Если все пойдет так, как мы запланировали, — сказал он, — через один стандартный год или даже раньше Дом Харконнен получит сублен на Арракис. Распоряжаться им будет ваш дядя. А на Арракисе будет править его личный представитель.

— И прибыли возрастут, — кивнул Фейд-Раута.

— Разумеется, — сказал барон и подумал: «Это будет только справедливо. Это мы укротили Арракис. Мы были первыми… не считая фрименских ублюдков, копошащихся на окраинах Пустыни… и прирученных контрабандистов, привязанных к планете почти так же прочно, как и местные рабочие из поселков…»

— И все Великие Дома узнают, что это барон уничтожил Дом Атрейдес, — сказал Питер. — Они узнают.

— Они узнают, — тихо повторил барон.

— И восхитительнее всего, что это узнает и герцог, — сказал Питер. — Он уже знает. Он чувствует западню.

— Это так, он знает, — проговорил барон, и в его голосе прозвучала печальная нотка. — Он не может не знать… и мне жаль его.

Барон вышел из-за глобуса Арракиса. Теперь, когда он покинул тень, было видно, как он огромен и чудовищно жирен. Небольшие выпуклости под складками темных одежд выдавали, что тучное тело барона поддерживали портативные генераторы силового поля на специальной портупее, так что, хотя барон должен был весить не меньше двухсот килограммов, его мышцам приходилось нести всего пятьдесят.

— Я проголодался, — пророкотал барон, отер пухлые губы унизанной перстнями рукой и повернул к Фейд-Рауте заплывшие жиром глаза. — Распорядись, чтобы подавали, Фейд. Поедим на сон грядущий.

Глава 3

Так сказано святой Алией, Девой Ножа: «Преподобная Мать должна сочетать в себе соблазнительность куртизанки с величественной недоступностью девственной богини, поддерживая обе стороны в напряжении, пока она сохраняет силы своей молодости. Ибо когда молодость и красота уйдут, она увидит, что место между названными дарами, которое ранее было занято напряжением, стало ныне источником хитрости и находчивости».

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб. Семейные комментарии»

— Ну, Джессика, что ты можешь сказать в свое оправдание? — спросила Преподобная Мать.

Солнце клонилось к горизонту. Прошло уже несколько часов после испытания Пауля. Женщины остались вдвоем в утренней приемной Джессики, а Пауль ожидал в соседней комнате — звуконепроницаемом Зале Медитаций.

Джессика стояла лицом к выходившим на юг окнам, смотрела на приглушенные вечерние краски реки и Луга, но не замечала их. Она слышала вопрос Преподобной Матери — и не слышала его.

Джессика вспомнила другое испытание — так много лет назад. Худая девочка с бронзовыми волосами и телом, терзаемым взрослением, пришла тогда к Преподобной Матери Гайе-Елене Мохийам, Старшему Проктору школы Бене Гессерит на Валлахе IX. Джессика взглянула на свою правую руку, согнула пальцы, вспоминая боль, страх и гнев…

— Бедный Пауль, — прошептала она.

— Я задала тебе вопрос, Джессика! — Голос старухи звучал требовательно-раздраженно.

— Что?.. О… — Джессика оторвалась от своих воспоминаний и вернулась к Преподобной Матери, сидевшей в простенке меж двух западных окон. — О чем ты спрашиваешь?

— О чем я тебя спрашиваю?! О чем я спрашиваю! — раздраженно передразнила старуха.

— Да, я родила сына. Так что же? — вспыхнула Джессика и тут только поняла, что старуха нарочно хочет вызвать ее гнев.

— Разве не приказали тебе рожать герцогу Атрейдесу дочерей — и только дочерей?

— Но для него так важно было иметь сына. — Джессика опять пыталась оправдаться.

— И ты в своей гордыне решила, будто можешь произвести на свет Квисатц Хадераха!

Джессика вскинула голову.

— Я чувствовала, что это возможно!

— Ты думала только о том, что твой герцог хочет сына! — резко возразила старуха. — А его желания здесь ни при чем! Дочь герцога Атрейдеса можно было бы выдать за наследника барона Харконнена и тем завершить нашу работу. А ты все безнадежно запутала! Теперь мы можем потерять обе генетические линии.

— Вы все тоже не так уж непогрешимы и можете ошибаться, — сказала Джессика и смело встретила жесткий взгляд Преподобной Матери.

Через несколько мгновений та проворчала:

— А… Что сделано, то сделано.

— Я поклялась никогда не сожалеть о своем решении, — твердо сказала Джессика.

— Ах, как это благородно! — глумливо проскрипела Преподобная. — Она не сожалеет! Что ж, посмотрим, что ты запоешь, когда будешь убегать и скрываться, когда за твою голову назначат награду и всякий готов будет убить и тебя, и твоего сына!

Джессика побледнела.

— Неужели другого пути нет?

— И об этом спрашивает сестра Бене Гессерит?

— Я спрашиваю лишь о том, что ты видишь в будущем — ведь твои способности больше моих.

— В будущем я вижу то же, что видела в прошлом. Тебе известно, что, зачем и почему мы делаем. Род людской знает, что смертен, и боится вырождения. Поэтому инстинктивное стремление смешивать — безо всякого плана — свои гены у человечества в крови. Империя, КООАМ, все Великие Дома — все они лишь щепки в потоке.

— КООАМ, — пробормотала Джессика. — Полагаю, они уже переделили доходы и трофеи с Арракиса…

— КООАМ! Что такое КООАМ? Флюгер! — ответила старуха. — Император и его приспешники сейчас контролируют пятьдесят девять целых и шестьдесят пять сотых процента голосов в Директорате КООАМ. Разумеется, они видят, какое задумано прибыльное дельце, а когда и другие увидят это, у Императора прибавится голосов. Вот как делается история, девочка.

— Лекции о механизмах истории мне только и не хватало, — горько усмехнулась Джессика.

— Напрасно шутишь! Ты не хуже меня понимаешь, какие силы вовлечены в события. Наша цивилизация покоится на трех китах, трех силах: императорская семья противостоит Объединенным Великим Домам Ландсраада, а между ними стоит Гильдия с ее проклятой монополией на межзвездные перевозки. В политике, в отличие от механики, треножник — самая неустойчивая конструкция. Она достаточно плоха даже сама по себе, без феодально-торговой структуры, отвергающей почти всю науку…

Джессика с тоской произнесла:

— Щепки в потоке! Вот одна из них — герцог Лето, и вот другая — его сын, и вот…

— Ах, замолчи, девочка! Ты вступила в игру, прекрасно зная, по какой опасной дороге придется идти.

— «Я — Бене Гессерит. Я живу лишь для служения», — процитировала Джессика.

— Именно, — сказала старуха. — И все, на что мы теперь можем надеяться, — это попытка избежать большой войны… и спасти, что удастся, из выпестованных нами ключевых генетических линий.

Джессика опустила веки, чувствуя, как в глазах закипают слезы. Она справилась с внутренней и внешней дрожью, успокоила дыхание, пульс, заставила ладони не потеть. Наконец, проговорила:

— Я заплачу за свою ошибку.

— Но вместе с тобой заплатит твой сын.

— Я буду защищать его всеми силами.

— Защищать! — воскликнула старуха. — Ты сама знаешь опасность защиты: если ты станешь защищать его слишком усердно, он не вырастет достаточно сильным. У него не хватит сил для исполнения своего предназначения — каким бы оно ни было.

Джессика отвернулась, посмотрела в сгущающиеся за окном сумерки.

— Эта планета — Арракис — в самом деле так ужасна?

— Там достаточно скверно, но нельзя сказать, что уж совсем безнадежно. Миссионария Протектива неплохо на ней поработала и смягчила нравы ее обитателей… в какой-то степени. — Преподобная Мать тяжело поднялась, расправила складку облачения. — Позови сюда мальчика. Я скоро должна уходить.

— Должна? Уже?

Голос старой женщины стал мягче:

— Джессика, девочка… как бы я хотела поменяться с тобой и принять все твои испытания на себя! Но у каждой из нас — свой путь.

— Я знаю.

— Ты дорога мне, как любая из моих дочерей… но долг есть долг.

— Я понимаю… долг. Необходимость…

— Мы обе знаем, что и почему ты сделала. Но я хочу тебе сказать — я желаю тебе добра, Джессика! — что у твоего сына мало шансов стать Тем, кого ждет Бене Гессерит. Не обольщай себя чрезмерной надеждой…

Джессика сердито смахнула слезинку.

— Снова ты делаешь из меня маленькую девочку — заставляешь повторять мой первый урок: «Человек не должен покоряться животному», — выдавила Джессика и вздрогнула от рыдания без слез. — Я была так одинока.

— Надо бы сделать это одним из наших тестов, — сказала старуха. — Настоящие люди почти всегда одиноки. А теперь позови сына. Ему сегодня выпал тяжелый и страшный день. Но у него было время подумать и вспомнить, а я должна спросить его про эти сны…

Джессика кивнула, подошла к дверям Зала Медитаций:

— Пауль, зайди.

Пауль не спеша вошел в комнату с упрямым выражением на лице, взглянул на мать как на совершенно незнакомого человека. На Преподобную он посмотрел с некоторой опаской, но на этот раз кивнул ей уже как равной. Мать закрыла за ним дверь.

— Ну, молодой человек, — проговорила старуха, — вернемся к твоим снам.

— Что ты хочешь знать?

— Ты видишь сны каждую ночь?

— Не каждую — если говорить о снах, которые стоят того, чтобы их запомнить. Я могу запомнить любой сон, но некоторые стоят этого, а другие — нет.

— А откуда ты знаешь, какой сон ты видел — пустой иди достойный запоминания?

— Просто — знаю.

Старуха быстро взглянула на Джессику, потом опять обратилась к Паулю:

— А какой сон ты видел этой ночью? Его стоило запомнить?

— Да. — Пауль прикрыл глаза. — Мне снились пещера… и вода… и девочка, очень худая, с огромными глазами.

Глаза — такие… сплошь синие, совсем без белизны. Я говорю с ней о тебе… рассказываю ей, как встречался с Преподобной Матерью на Каладане… — Пауль открыл глаза.

— То, что ты рассказывал этой девушке обо мне… сегодня это сбылось?

Пауль подумал.

— Да. Я сказал ей, что ты отметила меня печатью необычности.

— Печатью необычности, — беззвучно прошептала старуха и вновь бросила короткий взгляд на Джессику. — Ответь мне правду, Пауль: часто ли сбываются твои сны в точности так, как ты их видел?

— Да. И эта девочка мне уже снилась раньше.

— Вот как? Ты ее знаешь?

— Узнаю. Когда-нибудь мы встретимся.

— Расскажи мне о ней.

Пауль снова закрыл глаза.

— Мы в каком-то маленьком укрытии в скалах. Уже почти ночь, но очень жарко, и через просветы в скалах виден песок. Мы… чего-то ждем… я должен куда-то пойти, с кем-то встретиться… Она боится, но пытается не показывать мне свой страх, а я волнуюсь. Она говорит: «Расскажи мне о водах твоей родной планеты, Усул». — Пауль открыл глаза. — Правда, странно? Моя родная планета — Каладан, про планету Усул я даже не слыхал никогда.

— Это все? Или ты видел еще что-нибудь?

— Видел. Но… может быть, это она меня называла — Усул? — проговорил Пауль. — Мне это только сейчас пришло в голову.

Он снова опустил веки.

— Девочка просит меня рассказать ей о водах — о морях… Я беру ее за руку и говорю, что прочитаю ей стихи. И я читаю ей стихи, только мне приходится объяснять ей некоторые слова — «берег», «прибой», «морская трава», «чайки»…

— Что это за стихи? — спросила Преподобная Мать. Пауль открыл глаза.

— Просто одно из сочинений Гурни Халлека. Тональный стих, «Песня настроения для грустного времени».

Джессика, стоя за спиной Пауля, начала негромко декламировать:

— Это самое, — подтвердил Пауль.

Старуха некоторое время молча смотрела на Пауля, потом сказала:

— Я, как Проктор Бене Гессерит, ищу Квисатц Хадераха — мужчину, который мог бы стать одним из нас. Твоя мать полагает, что ты можешь оказаться им; но она смотрит глазами матери. Такую возможность, впрочем, вижу и я; возможность — но не более.

Она замолчала. Пауль понял, что она ждет, чтобы он что-то сказал, но тоже молчал — хотел, чтобы она продолжила. Наконец старуха произнесла:

— Как хочешь… Что ж, что-то в тебе есть наверняка.

— Можно мне теперь уйти? — спросил он.

— Разве ты не хочешь послушать, что Преподобная Мать может рассказать тебе о Квисатц Хадерахе? — спросила Джессика.

— Она уже сказала, что все, кто пытался стать им, погибли.

— Но я могла бы помочь тебе кое-какими намеками относительно того, почему их постигла неудача, — сказала Преподобная Мать.

«Она говорит — намеки, — подумал Пауль. — На самом деле она ничего толком не знает об этом».

— Я слушаю, — сказал он. — Намекни.

— И быть проклятой? — Она криво усмехнулась — маска из морщин… — Хорошо же… Итак: «Кто умеет подчиниться — тот правит».

Пауль изумился: она говорила о таких элементарных вещах, как «напряжение внутри значения»… Она что, думает, что мать его вообще ничему не учила?

— Это и есть твой намек? — спросил он.

— Мы здесь не затем, чтобы играть словами и их значениями, — сказала старуха. — Ива покоряется ветру и растет, растет до тех пор, пока не вырастает вокруг нее целая роща ив — стена на пути ветра. Это — предназначение ивы и ее цель.

Пауль взглянул в лицо Преподобной. Она сказала «предназначение» — и это слово словно ударило его, напомнив о таинственном и пугающем предназначении… Неожиданно он рассердился: глупая старая ведьма, важно изрекающая банальности!..

— Ты думаешь, что я могу быть этим вашим Квисатц Хадерахом, — проговорил он. — Ты говоришь обо мне, но ни слова не сказала о том, как помочь моему отцу. Я слышал, как ты говорила с матерью — словно он уже мертв. Но он жив!

— Если бы можно было что-то для него сделать, мы бы это сделали, — огрызнулась старуха. — Может, нам удастся спасти тебя. Сомнительно, но — возможно. Но твоего отца не спасет ничто. Когда ты сможешь принять это как факт — ты усвоишь подлинный урок Бене Гессерит.

Пауль увидел, как эти слова потрясли его мать. Он гневно посмотрел на старуху. Как смела она сказать такое о его отце?! Почему так в этом уверена? Он кипел от негодования.

Преподобная Мать взглянула на Джессику.

— Ты учила его Пути — это видно. На твоем месте я сделала бы то же самое — и пусть бы черт побрал этот Устав!

Джессика кивнула.

— Но я должна предупредить тебя: следует изменить обычный порядок обучения. Для своей безопасности он должен уметь пользоваться Голосом. Кое-что у него уже есть, и он неплохо начал. Но мы-то знаем, сколько он еще должен узнать и изучить — и следует поторопиться! — Она приблизилась к Паулю и пристально вгляделась в него: — Прощай, юный человек. Надеюсь, ты сумеешь… Но если и нет — мы еще добьемся своего.

Снова она посмотрела на Джессику. Между ними мелькнуло понимание. Потом старуха развернулась и, не оглядываясь, вышла из зала, шурша одеяниями. Зал и те, кто в нем оставался, словно бы уже покинули ее мысли.

Но Джессика успела увидеть слезы на лице Преподобной Матери, когда та отворачивалась. И эти слезы встревожили ее больше, чем любые слова и знаки, прошедшие между ними в тот день.

Глава 4

Вы прочли уже, что на Каладане у Муад'Диба не было товарищей-сверстников. Слишком много опасностей окружало его. Но друзья у Муад'Диба были — замечательные друзья-наставники. Например, трубадур и воин Гурни Халлек. В этой книге вы найдете несколько песен Гурни и сможете спеть их. Был среди его друзей и старый ментат Суфир Хават, мастер-асассин, внушавший страх самому Падишах-Императору. Был Дункан Айдахо, учитель фехтования из Дома Гинац; доктор Веллингтон Юйэ — это имя человека больших знаний и мудрости, но и имя, запятнанное изменой; леди Джессика, которая вела своего сына по Пути Бене Гессерит, и — разумеется — сам герцог Лето; к сожалению, раньше мало кто задумывался над тем, что герцог был и прекрасным отцом.

Принцесса Ирулан. «История Муад'Диба для детей»

Суфир Хават скользнул в зал для занятий замка Каладан, мягко прикрыв дверь. Достоял неподвижно, ощутив вдруг себя старым, усталым и потрепанным бесчисленными бурями. Болела левая нога, некогда рассеченная еще на службе Старому Герцогу, отцу нынешнего.

«Я служу уже третьему их поколению», — подумал он.

Он взглянул через зал, ярко освещенный полуденным солнечным светом, льющимся через стеклянные панели в потолке, и увидел, что мальчик сидит спиной к дверям, углубившись в разложенные на Г-образном столе карты и бумаги.

«Сколько раз мне ему повторять, чтобы он никогда не садился спиной к дверям!» — Хават кашлянул.

Пауль не пошевелился.

Облако прошло над световыми люками — комнату, пересекла тень. Хават кашлянул еще раз.

Пауль выпрямился и, не оборачиваясь, сказал:

— Я знаю. Я сел спиной к двери.

Хават подавил улыбку, подошел к воспитаннику.

Пауль поднял глаза на немолодого седого человека, остановившегося у стола, взглянул в умные внимательные глаза на изрезанном морщинами лице.

— Я слышал твои шаги в коридоре, — сказал Пауль. — И слышал, как ты открыл дверь. Я тебя узнал.

— Эти звуки можно и скопировать.

— Я бы заметил разницу.

«Очень даже может быть, — подумал Хават. — Эта его колдунья-мать кое-чему научила мальчика. Интересно, что думает ее драгоценная Школа Бене Гессерит по этому поводу. Может, они затем и засылали сюда старуху прокторшу — призвать леди Джессику к порядку…»

Хават подвинул кресло, сел напротив Пауля — подчеркнуто лицом к двери, — откинулся на спинку. Внезапно зал показался ему чужим и незнакомым — почти все оборудование уже было отправлено на Арракис. Тренировочный стенд остался, осталось фехтовальное зеркало с неподвижно замершими призмами, рядом с ним — латаный-перелатаный спарринг-манекен, похожий на израненного и покалеченного в боях древнего пехотинца.

«Совсем как я», — подумал Хават.

— Суфир, о чем ты думаешь? — спросил Пауль. Хават посмотрел на подростка.

— Я думал о том, что скоро мы все уедем отсюда и вряд ли снова увидим это место.

— Это тебя печалит?

— Печалит? Чепуха! Грустно расставаться с друзьями, а место — это всего лишь место. — Он тронул разложенные на столе карты. — И Арракис — это просто другое место, и только.

— Отец прислал тебя проэкзаменовать меня?

Хават покосился на мальчика — даже чересчур наблюдателен! Он кивнул:

— Конечно, ты предпочел бы, чтобы он пришел сам, но ты же знаешь, как он занят. Он придет позже.

— Я сейчас читал о бурях на Арракисе.

— Бури. Да…

— Похоже, эти бури — довольно-таки скверная штука.

— Скверная — не то слово. Мягко сказано! Фронт этих ураганов не менее шести-семи тысяч километров, они питаются всем, что может добавить им мощи: кориолисовыми силами, другими бурями — всем, в чем есть хоть капля энергии. Они набирают скорость до семисот километров в час, прихватывая с собой все, что подвернется, — пыль, песок и прочее. Они срывают мясо с костей и расщепляют сами кости…

— Почему там нет службы погодного контроля?

— Тут у Арракиса свои специфические проблемы: стоимость контроля выше, а к ней добавляются высокие эксплуатационные расходы и прочее. Гильдия заломила безумную цену за систему контрольных спутников, ну а Дом твоего отца — не из самых богатых, ты и сам знаешь.

— Суфир, а тебе приходилось видеть фрименов?

«Мальчику есть о чем подумать сегодня», — решил Хават.

— Очень может быть, что я их и видел, но дело в том, что на вид их трудно отличить от населения впадин и грабенов. Они все носят эти их длинные хламиды, и все невыносимо воняют, особенно если находятся в закрытом помещении. Это из-за дистикомбов, которые они носят не снимая. Дистикомб — «дистилляторный комбинезон», костюм-перегонный куб, который собирает и утилизует выделяемую телом влагу.

Пауль сглотнул, внезапно ощутил влагу во рту и вспомнил сон о жажде. Мысль, что люди могут так страдать от нехватки воды, что им приходится собирать влагу собственных выделений, поразила его — Пауль вдруг ощутил горькое чувство одиночества и пустоты.

— Вода там — драгоценность, — вслух подумал он.

Хават кивнул: «Возможно, мне понемногу удается внушить ему, что Арракис — его враг. Там необходимо все время быть настороже, и нельзя отправляться туда, не будучи к этому готовым».

Пауль взглянул вверх, на световые люки, и увидел, что начался дождь. По сероватому метастеклу струилась вода.

— Вода… — сказал он.

— Ты еще научишься ценить воду, — пообещал Хават. — Конечно, у тебя недостатка в ней не будет, ты — сын герцога, но повсюду тебя будет окружать жажда…

Пауль провел языком по пересохшим вдруг губам, вспомнив, как неделю назад, в день испытания, Преподобная Мать тоже говорила что-то о водяном голоде…

— Ты узнаешь о Мертвых равнинах, — сказала тогда она, — дикой пустыне, где нет ничего живого — лишь Пряность и песчаные черви. Тебе придется окрасить глаза, чтобы смягчить беспощадный свет солнца. Слово «убежище» будет означать для тебя просто любое место, укрытое от ветра и чужого взгляда. Ты научишься ходить на своих двоих — без орнитоптера, без мобиля и даже не в седле.

И ее тон — она говорила нараспев особым вибрирующим голосом — сказал ему больше, чем слова.

— На Арракисе, — говорила она, — кхала! — земля пустынна, луны — твои друзья, а солнце — враг.

В тот момент Пауль почувствовал за спиной мать — она подошла, оставив свой пост у дверей.

— Так ты не видишь никакой надежды, Преподобная? — спросила она.

— Для его отца — нет. — Старая женщина жестом приказала Джессике молчать. Взглянула на Пауля. — Запомни, мальчик: мир держится на четырех столпах… — Она подняла четыре узловатых пальца. — Это — познания мудрых, справедливость сильных, молитвы праведных и доблесть храбрых. Но все четыре — ничто… — она сжала пальцы в кулак, — …без правителя, владеющего искусством управления. И пусть это будет навечно высечено в твоей памяти!..

С того дня прошла уже неделя. И только сейчас он начал полностью сознавать значение ее слов. Сейчас, сидя в тренировочном зале рядом с Суфиром Хаватом, Пауль ощутил внезапный и едкий укол страха. Он взглянул на озадаченно-хмурое лицо ментата.

— Где ты сейчас витал? — спросил Хават.

— Ты видел Преподобную Мать?

— Императорскую ведьму-Правдовидицу? — В глазах Хавата зажегся интерес. — Видел.

— Она… — Пауль запнулся, обнаружив, что не может рассказать Хавату об испытании. Запрет проник глубоко.

— Что она?

Пауль сделал два глубоких вдоха.

— Она сказала одну вещь… — Он закрыл глаза, вызывая в памяти точные ее слова, и когда заговорил, его голос невольно приобрел что-то от голоса Преподобной Матери. — «Ты, Пауль Атрейдес, — потомок королей, сын герцога, ты должен научиться править. Это то, чему, увы, не научился ни один из твоих предков». — Пауль открыл глаза. — Это меня возмутило. Я сказал, что мой отец правит целой планетой. А она сказала: «Он ее теряет». А я сказал, что отец получает гораздо более богатую планету. А она сказала: «Он потеряет и ее». И я хотел бежать, предупредить отца, но она сказала, что его уже предупреждали, и не раз — ты, мать и многие другие…

— В общем, все верно, — пробормотал Хават.

— Тогда зачем мы летим туда? — сердито спросил Пауль.

— Потому что так приказал Император. И потому, что надежда все-таки есть, что бы ни говорила эта ведьма-шпионка. Ну а что еще изверг сей фонтан мудрости?

Пауль опустил взгляд на свою руку, сжатую в кулак под столом. С трудом, но все же он заставил мускулы расслабиться. Она наложила на меня некий запрет. Но как?

— Она спросила меня, что, по-моему, значит править, — ответил он. — И я сказал, что это значит командовать. А она на это сказала, что мне надо кое-чему разучиться.

«А старуха-то, в общем, дело сказала», — подумал Хават и кивком сделал Паулю знак продолжать.

— Она сказала, что правитель должен научиться убеждать, а не принуждать. И что тот, кто хочет собрать лучших людей, должен сложить лучший очаг и готовить лучший кофе.

— Интересно, а как, она думала, сумел твой отец привлечь к себе таких людей, как Дункан и Гурни? — спросил Хават.

Пауль пожал плечами.

— Еще она говорила, что хороший правитель должен овладеть языком своего мира, ведь на каждой планете — свой язык. Я решил, что она имеет в виду то, что на Арракисе не говорят на галакте, но она сказала, что речь совсем не об этом. Она сказала, что говорит о языке скал, растений и животных, языке, который невозможно услышать одними только ушами. И я сказал: это, наверное, то, что доктор Юйэ называет Таинством Жизни.

Хават засмеялся:

— И как ей это понравилось?

— Мне показалось, она просто взъярилась. Сказала, что таинство жизни — это не проблема, подлежащая решению, а только испытываемая реальность. Тогда я процитировал ей Первый Закон ментата: «Процесс нельзя понять посредством его прекращения. Понимание должно двигаться вместе с процессом, слиться с его потоком и течь вместе с ним». Это, похоже, ее удовлетворило — более или менее.

«Кажется, он с этим справится, — думал Хават, — но старая ведьма его напугала. Зачем она это сделала?»

— Суфир, — спросил Пауль, — на Арракисе в самом деле будет так плохо, как она сказала?

— Так плохо не будет, пожалуй, — ответил Хават, вымучивая улыбку. — Взять, к примеру, этих фрименов, непокорный народ Пустыни; поверь, их куда больше, чем могут предположить в Империи, это я тебе могу сказать на основе даже самого грубого, в первом приближении, анализа. Там живут люди, мальчик, великое множество людей! И… — Хават приложил жилистый палец к уголку глаза, — и они ненавидят Харконненов лютой ненавистью. Но учти, ни слова об этом, мой мальчик. Я рассказал тебе это лишь потому, что, считаю тебя помощником и опорой твоего отца…

— Отец мне рассказывал о Салусе Секундус, — проговорил Пауль. — Знаешь, Суфир… она, по-моему, похожа на Арракис… может, Салуса не так ужасна, но в целом — в целом звучит похоже.

— Положим, о Салусе Секундус в наши дни никто и ничего толком не знает, — возразил Хават. — Только то, что было давным-давно… больше почти ничего. Но в отношении того, что все-таки известно, ты попал прямо в точку.

— Как ты думаешь, фримены нам помогут?

— Возможно. — Хават поднялся. — Сегодня я отбываю на Арракис. А ты, пожалуйста, будь осторожнее… ради старика, который тебя любит, а? Для начала будь умницей — сядь по другую сторону стола, лицом к двери. Не то чтобы я подозревал, что в замке небезопасно: я просто хочу, чтобы у тебя формировались правильные привычки.

Пауль тоже встал, обошел стол.

— Ты летишь сегодня?

— Я — сегодня, ты — завтра. В следующий раз мы встретимся уже на земле твоего нового мира. — Он сжал правую руку Пауля выше локтя. — Держи правую руку свободной — чтобы успеть выхватить нож, и не забывай подзаряжать щит. — Он отпустил руку, потрепал Пауля по плечу, повернулся и быстрыми шагами пошел к двери.

— Суфир! — окликнул его Пауль. Хават оглянулся.

— Не садись спиной к дверям, — сказал Пауль. Изрезанное морщинами лицо расплылось в улыбке.

— Не сяду, мальчик. Можешь на меня положиться. И он вышел, мягко закрыв за собой дверь.

Пауль сел туда, где только что сидел его наставник, и поправил свои бумаги.

«Еще только один день здесь, — подумал он, обводя взглядом зал. — Уезжаем. Мы уезжаем». Мысль об отъезде вдруг встала перед ним так реально, как никогда раньше.

Он вспомнил еще одну вещь, которую сказала старуха: мир — это сумма многих вещей: людей, почвы, растений и животных, лун, приливов, солнц; и эта неизвестная сумма называлась природой — неопределенная, лишенная чувства «теперь», чувства настоящего момента совокупность. А что такое — «теперь»? — спросил он себя.

Дверь напротив Пауля с шумом распахнулась, и в комнату ввалился уродливый, глыбоподобный человек с целой охапкой оружия в руках.

— А, Гурни Халлек! Ты что, новый учитель фехтования? — спросил Пауль.

Халлек пинком захлопнул дверь.

— Ты бы, конечно, предпочел, чтобы я пришел с тобой в игры играть, ясное дело, — сказал он, окидывая зал взглядом и убеждаясь, что люди Хавата уже осмотрели его и убедились, что тут нет ничего представляющего опасность для наследника герцога: всюду остались едва заметные кодовые знаки «проверено».

Пауль смотрел, как уродливый человек прокатился к тренировочному столу со своей грудой оружия, увидел на плече Гурни девятиструнный балисет с мультиплектром, вставленным между струн у головки грифа.

Халлек сбросил оружие на стол и разложил его по порядку — рапиры, стилеты, кинжалы, станнеры с низкой начальной скоростью выстрела, поясные щиты. Шрам от чернильной лозы, пересекавший подбородок Халлека, знакомо искривился, когда, обернувшись, тот улыбнулся мальчику.

— Итак, чертенок, у тебя не нашлось для меня даже «доброго утра»! — воскликнул он. — Кстати, а каким шилом ты Хавата ткнул? Он промчался мимо меня так, словно спешил на похороны любимого врага!

Пауль ухмыльнулся. Из всех людей своего отца он больше всех любил Гурни Халлека, ему нравились его выходки, причуды и остроты, и он считал воина-трубадура скорее другом, чем слугой-наемником.

Халлек сдернул с плеча балисет и принялся настраивать его.

— Не хочешь говорить со мной — и не надо, — заявил он.

Пауль встал, пересек зал и, подходя к Халлеку, указал на его инструмент:

— Что, Гурни, решил вместо боевых искусств побренчать немного?

— Это, кажется, теперь называется уважением к старшим, — скорбно отозвался тот. Потом взял для пробы аккорд на своем инструменте и удовлетворенно кивнул.

— А где Дункан Айдахо? — спросил Пауль. — Он разве больше не будет учить меня боевым искусствам?

— Дункан повел вторую волну наших переселенцев на Арракис, — объяснил Халлек. — Так что все, что у тебя осталось, — это бедняга Гурни, никудышный вояка и портач в музыке… — Он снова ударил по струнам, прислушался к звуку и улыбнулся. — Короче, на совете решили: раз уж тебе не дается искусство боя, лучше поучить тебя музыке. Чтобы ты не потратил свою жизнь совсем уж напрасно.

— Тогда, может, споешь мне балладу? — предложил Пауль. — Я хочу иметь хороший образец того, как этого не надо делать.

— Ах-ха-ха! — рассмеялся Гурни и тут же затянул «Девочек Галактики», с такой быстротой перебирая струны мультиплектром, что за ним было трудно уследить:

— Не так уж плохо для такого жалкого бренчалы, — сказал Пауль, — но если бы мать услышала, что за похабщину ты тут, в замке, распеваешь, она бы велела прибить твои уши на внешней стене в качестве украшения.

Гурни дернул себя за левое ухо.

— Украшение из них вышло бы тоже довольно убогое — они слишком повреждены подслушиванием у замочной скважины за довольно-таки странными песенками, которые частенько наигрывает на своем балисете один мой знакомый мальчик.

— Забыл, значит, как приятно спать в постели, хорошенько посыпанной песком, — сказал Пауль, сдергивая со стола щит-пояс и защелкивая его на талии. — Тогда сразимся!

Глаза Халлека широко раскрылись в притворном удивлении:

— Так, стало быть, вот чья преступная рука это учинила? Ну ладно же! Защищайся, юный корифей, защищайся как следует!

Он схватил рапиру и рассек ею воздух:

— Месть моя будет страшна!

Пауль выбрал парную рапиру, согнул ее в руках и встал в позицию, вынеся одну ногу вперед. Он придал своим движениям комическую напыщенность, утрируя манеры доктора Юйэ.

— Какого болвана отец прислал мне для занятий фехтованием, — нараспев произнес Пауль. — Недотепа Гурни Халлек позабыл первую заповедь боя с силовыми щитами. — Пауль щелкнул кнопкой на поясе и ощутил легкое покалывание на коже и характерное изменение внешних звуков, приглушенных силовым полем. — «В бою с использованием силовых щитов надо быть быстрым в обороне, но медленным в нападении, — продекламировал Пауль. — Атака имеет единственную цель — заставить противника сделать неверное движение, заставить открыться. Щит отвращает быстрый удар клинка, но пропустит неспешный взмах кинжала!» — Пауль перехватил рапиру, сделал быстрый выпад и мгновенно вернул клинок для способного пройти сквозь бездумную завесу силового щита замедленного удара.

Халлек спокойно проследил за его приемом и увернулся в последний момент, пропустив притупленный клинок мимо своей груди.

— Со скоростью удара все в порядке, — отметил он. — Но ты полностью открылся для удара слиптипом снизу.

Пауль с досадой отступил.

— Мне бы надо высечь тебя за такую небрежность, — продолжал Халлек. Он поднял со стола обнаженный кинжал. — Вот эта штука в руках врага уже убила бы тебя! Ты способный ученик, лучше некуда, но я тебе говорил, и не раз, что, даже забавляясь, ты не должен никого пропускать сквозь защиту, ибо небрежность здесь может стоить жизни.

— Просто я сегодня не в настроении, — буркнул Пауль.

— Не в настроении?! — Даже сквозь силовое поле щитов голос Халлека выдал его возмущение. — А при чем тут твое настроение? Сражаются тогда, когда это необходимо, невзирая на настроение! Настроение — это для животных сойдет, или в любви, или в игре на балисете. Но не в сражении!

— Извини, Гурни. Я не прав.

— Что-то я не вижу должного раскаяния!

Халлек активировал свой щит, полуприсел с выставленным в левой руке кинжалом и рапирой в правой. Рапиру он держал чуть приподнятой вверх.

— А теперь — защищайся по-настоящему!

Он высоко подпрыгнул вбок, потом вперед, яростно атакуя.

Пауль парировал и отступил. Он услышал, как затрещали, соприкоснувшись, силовые поля, ощутил легкие электрические уколы на своей коже. «Что это нашло на Гурни? — удивился он. — Он всерьез атакует!» Пауль тряхнул левой рукой — из наручных ножен в его ладонь скользнул небольшой кинжал.

— Что, одной рапирой не управиться? — хмыкнул Гурни. — То-то!

«Неужели предательство?! — спросил себя Пауль. — Нет, только не Гурни — он на это не способен!»

Они кружили по залу — выпад и парирование, выпад и контрвыпад. Воздух внутри окружавших их силовых полей стал спертым — воздухообмен на границе поля был слишком замедлен. Однако с каждым новым столкновением щитов и с каждым отраженным полем ударом клинка усиливался запах озона.

Пауль продолжал отступать, но, отступая, он постепенно вел Гурни к тренировочному столу.

«Если я сумею заманить его к столу, я покажу ему один фокус, — подумал Пауль. — Ну, Гурни, еще один шаг…»

Халлек сделал этот шаг.

Пауль отбил удар Гурни книзу, резко повернулся и увидел, что рапира соперника, как и было задумано, задела край стола. Пауль прыгнул вбок, сделал рапирой выпад вверх и одновременно ввел в защитное поле кинжал, целя в шею. Острие замерло в дюйме от яремной вены Халлека.

— Ты этого хотел? — прошептал он.

— Посмотри вниз, мальчик, — проговорил сквозь одышку Халлек.

Пауль опустил глаза и увидел, что кинжал Халлека прошел под углом стола — он почти касался паха Пауля.

— Мы, так сказать, слились бы в смерти, — сказал Халлек. — Но надо признать, ты можешь драться немного лучше, если тебя прижать. Полагаю, мне удалось привести тебя в настроение. — И он осклабился по-волчьи, отчего свекольный шрам на его лице искривился.

— Ты так набросился на меня… — Пауль взглянул Халлеку в глаза. — Ты в самом деле хотел пустить мне кровь?

Халлек убралкинжал и выпрямился.

— Дерись ты хоть немного хуже того, на что способен, я бы оставил на тебе хар-рошую отметину — шрам, который ты бы долго помнил. Потому что мне бы не хотелось, чтобы моего любимого ученика заколол первый встречный харконненский бродяга.

Пауль отключил щит и оперся на стол, восстанавливая дыхание.

— Я это заслужил, Гурни. Вот только боюсь, отцу бы не очень понравилось, если бы ты меня ранил. А я бы не хотел, чтобы тебя наказывали за мои неудачи.

— Ну, что до этого, — возразил Халлек, — то это была бы и моя неудача. А потом, нечего волноваться из-за одного-двух шрамов, полученных на тренировке. Тебе еще повезло, что у тебя их так мало… А что касается твоего отца — герцог накажет меня только в том случае, если я не сумею сделать из тебя первоклассного бойца. И я бы не сумел, если бы не разъяснил тебе вовремя твои заблуждения относительно «настроения». Ишь чего придумал!

Пауль выпрямился и вернул кинжал в ножны на запястье.

— То, чем мы здесь занимаемся, это совсем не игра, — добавил Халлек.

Пауль кивнул. Он был удивлен необычной для Халлека серьезностью и какой-то особой собранностью. Взглянув на лиловый шрам на лице своего взрослого друга, Пауль вспомнил, что его нанес Зверь Раббан в рабских копях на Джеди Прим. И внезапно ощутил стыд оттого, что хотя бы на мгновение усомнился в Халлеке. И тут же ему пришло в голову, что Халлеку, наверно, было больно тогда, — может, так же больно, как самому Паулю во время испытания, которому подвергла его Преподобная Мать. Но он прогнал эту мысль: она делала мир слишком неуютным…

— Наверно, я и в самом деле настроился на игру, — признал Пауль. — А то в последнее время все слишком серьезны.

Халлек отвернулся, чтобы скрыть свои чувства. Он ощущал жжение в глазах. Внутри него жила боль, словно какой-то нарыв, — все, что осталось в нем от некоего утраченного Вчера, которое Время безжалостно отсекло от него.

Как скоро этому ребенку придется стать мужчиной, подумал Халлек. Как скоро придется ему составить мысленно этот контракт, призывающий к жесточайшей осторожности, и внести в этот лист строку: «Кто ваш ближайший родственник?»^[1]

Не оборачиваясь, Халлек сказал:

— Я чувствовал, что тебе хочется поиграть, и ничего мне так не хотелось, как поиграть с тобой. Но игры кончались. Завтра мы летим на Арракис. Арракис — это не игра, это реальность. Харконнены — тоже реальность.

Пауль, подняв вверх рапиру, коснулся клинком лба.

Халлек обернулся, увидел салют и ответил кивком. Показал на спарринг-манекен.

— А теперь займемся твоей координацией. Покажи, как ты справляешься с этой зловредной штукой. Я буду управлять ею отсюда — здесь мне будет лучше видно. И предупреждаю — сегодня я применю новые контрудары. Враг тебя об этом предупреждать не станет.

Пауль приподнялся на носках, чтобы расслабить мускулы. Он вдруг со всей серьезностью понял, что его жизнь начала резко меняться. Он подошел к тренажеру, ткнул острием рапиры выключатель на груди куклы и почувствовал, как силовое поле оттолкнуло клинок.

— Ан гард!^[2] — скомандовал Халлек, и манекен начал атаку.

Пауль включил щит, парировал и контратаковал.

Халлек, управляя куклой, внимательно следил за ним. Его сознание словно разделилось: одна часть напряженно контролировала ход поединка, а другая блуждала где-то вдалеке.

«Я — словно хорошо сформированное садовником плодовое дерево. Дерево, полное хорошо развитых способностей и чувств, и все они привиты на меня — все они вызревали для кого-то другого…»

Почему-то он вспомнил свою младшую сестру — ее миниатюрное, напоминающее о сказочных эльфах лицо ясно встало перед его глазами. Но сестра давно была мертва — умерла в солдатском борделе у Харконненов. Она любила анютины глазки… или маргаритки? Он уже не помнил. И то, что он не мог вспомнить этого, огорчило его.

Пауль отбил медленный рубящий удар куклы и с левой руки провел антре-тиссе.^[3]

«Вот ловкий чертенок! — подумал Халлек, теперь полностью поглощенный ловкими движениями Пауля. — Он тренировался самостоятельно. Это не похоже на стиль Дункана, и уж определенно не то, чему учил его я!»

Эта мысль только усилила печаль Халлека.

Это его «настроение» заразило и меня, подумал он и спросил себя, приходилось ли этому мальчику по ночам в страхе вжиматься в подушку, слушая отдающийся в ней собственный пульс?..

— «Если бы желания были рыбами, мы бы все забрасывали сети…» — пробормотал он.

Эту пословицу часто повторяла его мать, и он вспоминал ее всякий раз, когда мрак будущего окутывал его мысли.

Потом он подумал, как странно с такой поговоркой отправляться на планету, которая никогда не знала ни морей, ни рыб.

Глава 5

ЮЙЭ (произносится как «ю-э»), Веллингтон (станд. 10082 — 10191). Доктор медицины, выпускник Суккской школы (оконч. в станд. 10112). Жена: Уанна Маркус, Б.Г. (станд. 10092 — 10186?). В осн. изв. как предатель герцога Лето Атрейдеса (см.: Библиография, Приложение VII [Кондиционирование Имперское] и: Предательство, Великое (Предательство Юйэ)).

Энциклопедический словарь по Муад'Дибу. Сост. принцесса Ирулан

Хотя Пауль услышал, как в зал вошел доктор Юйэ, и обратил внимание на то, что его шаги как-то напряженно-медлительны и осторожны, он продолжал лежать лицом вниз на столе, куда его уложил ушедший уже массажист. Приятно было расслабиться после выматывающей тренировки с Гурни Халлеком.

— Вы удобно устроились, — сказал Юйэ своим спокойным высоким голосом.

Пауль поднял голову и окинул взглядом длинную худую фигуру в нескольких шагах от стола: помятая черная одежда, массивная голова с квадратным лицом, украшенным длинными свисающими усами, пурпурными губами и вытатуированным на лбу черным ромбом Имперского кондиционирования; длинные черные волосы схвачены над левым плечом серебряным кольцом Школы Сукк.

— Я вас порадую: сегодня у нас нет времени для обычного урока, — сказал Юйэ. — Скоро должен прийти ваш отец.

Пауль сел.

— Однако я распорядился приготовить для вас книгофильмы с записью нескольких уроков и книгоскоп — во время перелета на Арракис у вас будет время для занятий.

— О…

Пауль начал одеваться. Мысль о скорой встрече с отцом взволновала его: они очень мало виделись с тех пор, как пришел приказ Императора принять власть на Арракисе.

Юйэ прошел к Г-образному столу, размышляя: как были наполнены эти его последние месяцы. Какая потеря! Какая ужасная потеря!..

И он напомнил себе: «Я не должен колебаться. То, что я делаю, — я делаю для того, чтобы эти звери — Харконнены — не мучили больше мою Уанну».

Пауль, застегивая куртку, тоже сел за стол.

— Что я буду изучать по пути на Арракис?

— Ах-х-хх… наземные формы жизни Арракиса. Планета, так сказать, раскрыла свои объятия некоторым земным животным. Непонятно, каким образом. По прибытии мне непременно надо будет разыскать Эколога планеты — некоего доктора Кинеса — и предложить ему свою помощь в исследованиях.

И Юйэ подумал: «Что я говорю? Я лицемерю даже перед самим собой».

— Там будет что-нибудь о фрименах? — спросил Пауль.

О фрименах? Юйэ побарабанил пальцами по столу, заметил, что Пауль удивленно смотрит на этот нервозный жест, убрал руку.

— Тогда, может у вас есть что-нибудь о населении Арракиса в целом? — спросил Пауль.

— А? Да, разумеется, — ответил Юйэ. — Оно делится на две основные группы — на фрименов и население грабенов, впадин и котловин — там они называются чашами. Мне рассказывали, однако, что бывают смешанные браки. Женщины низинных деревень и поселков предпочитают фрименских мужей, а их мужчины охотнее женятся на фрименках. У них есть поговорка: «Из города — лоск, из Пустыни — мудрость».

— У вас есть снимки фрименов?

— Я посмотрю, что удастся найти. Но, безусловно, самая интересная их черта — глаза. Совершенно синие, без капли белизны.

— Мутация?

— Нет. Это связано с перенасыщением крови меланжей.

— Чтобы жить на краю Пустыни, фримены должны быть храбрыми людьми.

— Да, это общепризнано, — согласился Юйэ. — Они слагают баллады о своих ножах. Их женщины так же свирепы, как и мужчины. Даже дети фрименов суровы, жестоки и опасны. Вам, как я полагаю, не позволят общаться с ними…

Пауль смотрел на Юйэ; за несколькими скупыми словами о фрименах скрывалась огромная сила этих людей, и мысль о ней захватила его: «Вот бы суметь сделать таких людей союзниками!»

— А черви? — спросил Пауль.

— Что?..

— Я хочу больше узнать о песчаных червях.

— Ах-х-хх, разумеется. У меня есть книгофильм, где заснят один из них — небольшой экземпляр: всего сто десять метров в длину и двадцать два в диаметре. Съемки производились в северных широтах. По сведениям, полученным от заслуживающих доверия очевидцев, наблюдались черви, достигавшие в длину более четырехсот метров, и есть все основания предполагать, что существуют и более крупные.

Пауль взглянул на разложенную на столе карту северных широт Арракиса, сделанную в конической проекции:

— Пустынный пояс и южные приполярные районы обозначены тут как необитаемые и непригодные для жизни. Это из-за червей?

— И из-за ураганов.

— Но любое место можно сделать пригодным для жизни.

— Если это осуществимо экономически, — поправил Юйэ. — На Арракисе много опасностей, устранение которых обошлось бы чересчур дорого… — Юйэ пригладил свои вислые усы. — Н-ну, ваш отец скоро должен быть здесь. Однако прежде чем уйти, хочу кое-что подарить вам. Я нашел это, когда паковал свои вещи. — Он положил на стол небольшой предмет — черный, продолговатый, не больше фаланги большого пальца Пауля.

Пауль посмотрел на предмет. Юйэ отметил, что мальчик не взял его в руки, и подумал: «Как он осторожен!»

— Это очень старая, по-настоящему древняя Экуменическая Библия, специально для космических путешествий. Это не книгофильм, а настоящая книга, напечатанная на волоконной ткани. Она снабжена лупой и электростатическим замком-листателем. — Он поднял книгу, продемонстрировав их. — Заряд удерживает книгу в закрытом положении, противодействуя пружинке в обложке. Если нажать на корешок — вот так, — выбранные страницы отталкивают друг друга одноименным зарядом, и книга открывается.

— Она такая маленькая…

— Но в ней тысяча восемьсот страниц. Снова нажимаем корешок — вот так, — и… заряд переворачивает страницы одну за другой, по мере того как вы читаете. Только никогда не прикасайтесь к самим страницам пальцами. Ткань слишком тонкая. — Он закрыл книжечку, протянул ее Паулю: — Попробуйте.

Глядя, как Пауль изучает книгу, Юйэ подумал: «Я пытаюсь успокоить свою совесть: дарю ему прибежище в религии перед тем, как предать. Так я могу сказать себе, что он ушел туда, куда мне путь закрыт».

— Ее, наверное, сделали еще до появления книгофильмов, — сказал Пауль.

— Да, она очень старая. Пусть она будет нашим секретом, хорошо? Ваши родители могут счесть, что вам еще рано получать такие ценные вещи.

И Юйэ подумал: «И вне всякого сомнения, его мать заинтересовалась бы моими мотивами».

— Но… — Пауль закрыл книгу, подержал ее в руке — Если она такая ценная…

— Доставьте удовольствие старику, — сказал Юйэ. — Мне ее подарили, когда я был совсем юным. — И он подумал: «Я должен завладеть его воображением — и пробудить в нем страсти». — Откройте книгу на четыреста шестьдесят седьмой Калиме, где говорится: «Из вод положено начало всякой жизни». На обложке есть небольшая бороздка от ногтя — она отмечает это место.

Пауль ощупал корешок, нашел две отметки, одна из которых была меньше. Он нажал меньшую, книга развернулась в его ладони, и лупа скользнула на свое место.

— Прочтите вслух, — попросил Юйэ. Пауль облизнул губы и начал:

— «Глухой не может слышать — задумайтесь над этим. Не так ли и все мы, возможно, в чем-то глухи? Каких чувств недостает нам, чтобы увидеть и услышать окружающий нас иной мир? Что из того, что окружает нас, мы не можем…»

— Прекратите! — крикнул вдруг Юйэ.

Пауль оборвал чтение, удивленно взглянув на него.

Юйэ закрыл глаза, пытаясь сдержать внутреннюю дрожь. «Какой каприз провидения заставил книгу открыться на любимом отрывке моей Уанны?» — Он поднял веки и встретил пристальный взгляд Пауля.

— Извините, — сказал Юйэ. — Это было… любимое место… моей… покойной жены. Я хотел, чтобы вы прочли другой отрывок, а этот… Он приносит мучительные воспоминания.

— Тут две бороздки, — сказал Пауль.

Ну конечно же, Уанна отметила свой отрывок. Его пальцы чувствительнее моих, вот он и нашел ее метку. Случайность, не более.

— Вас, полагаю, должна заинтересовать эта книга, — сказал Юйэ. — В ней содержится много достоверных исторических сведений и вместе с тем — хорошая этическая философия.

Пауль взглянул на крохотную книгу в своей ладони. Такая маленькая! Но в ней есть какая-то тайна… что-то произошло, когда он читал. Он почувствовал, как нечто затронуло его… ужасное предназначение.

— Ваш отец будет здесь с минуты на минуту, — сказал Юйэ. — Спрячьте книгу и почитайте на досуге.

Пауль тронул корешок, как показывал Юйэ. Книга захлопнулась, и он опустил ее в карман. В то мгновение, когда Юйэ крикнул на него, Пауль испугался, что тот может потребовать вернуть книгу.

— Я благодарю вас за подарок, доктор Юйэ, — проговорил Пауль официальным тоном. — Это будет наш секрет. Если же вы хотели бы получить какой-нибудь подарок от меня — прошу вас, не стесняйтесь, скажите.

— Мне… ничего не нужно, — сказал Юйэ.

«Зачем я стою здесь, терзая себя? И терзаю этого бедного мальчика… хотя он этого еще не знает. О-о-о! Проклятие этим харконненским чудовищам! Почему, ну почему они избрали для своих мерзостей именно меня?!»

Глава 6

Как подойти нам к изучению отца Муад'Диба? Человеком исключительной теплоты и поразительной холодности был герцог Лето Атрейдес. Но все же многое открывает пути к пониманию его — верная любовь к леди Джессике; надежды, которые возлагал он на своего сына; преданность, с какой служили ему его люди. Представив себе все это, вы увидите его — человека, пойманного Судьбой в ловушку, одинокую фигуру, человека, чей свет померк в лучах славы его сына. Однако должно спросить: что есть сын, как не продолжение отца?

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб. Семейные комментарии»

Пауль смотрел, как отец входит в тренировочный зал, как охранники занимают посты снаружи; один из них закрыл дверь. Как всегда при встречах с отцом, Пауль ощутил исходящее от него чувство присутствия — это был человек, который весь здесь и сейчас.

Герцог был высок и смугл. Суровые черты его лица смягчались только теплой глубиной серых глаз. На нем был черный повседневный мундир с красным геральдическим ястребом на груди. Посеребренный поясной щит со следами долгого и частого пользования перехватывал его тонкую талию.

— Усердно занимаешься, сын? — спросил герцог.

Он подошел к столу, бросил взгляд на разложенные бумаги, скользнул глазами по залу. Он чувствовал себя очень усталым и ощущал настоящую боль от необходимости скрывать свою слабость. «Надо будет использовать всякую возможность для отдыха во время полета к Арракису, — подумал он. — На Арракисе отдыхать уже не придется».

— Не слишком усердно, — признался Пауль. — Все это верно… — Он пожал плечами.

— Да, понимаю. Но так или иначе, а завтра мы улетаем. Я полагаю, приятно будет наконец устроиться на новом месте, в новом доме, оставить всю эту суету позади…

Пауль кивнул. Внезапно он вспомнил слова Преподобной Матери: «…твоего отца не спасет ничто».

— Отец, — спросил Пауль, — Арракис в самом деле так опасен, как все говорят?

Герцог заставил себя небрежно махнуть рукой, присел на угол стола, улыбнулся. В его сознании выстроился весь разговор — так случалось ему говорить со своими людьми перед боем, когда он желал рассеять их сомнения и подбодрить. Но разговор этот умер, не успев воплотиться в слова, изгнанный одной-единственной мыслью: «Это — мой сын».

— Да, там будет опасно, — признал он.

— Хават сказал, что у нас есть определенные виды на фрименов, — сказал Пауль и спросил себя: «Почему я не рассказываю ему о том, что говорила старуха? Какую печать наложила она на мой язык?».

Герцог заметил угнетенное состояние сына и сказал:

— Хават, как обычно, выделяет главную возможность. Но она далеко не единственная. Я, скажем, думаю о КООАМ — «Комбайн Оннет Обер Адвансер Меркантайлс» — Картеле негоциантов. Отдав нам Арракис, Его Величество вынужден тем самым отдать нам и голос в Директорате КООАМ… а это уже кое-что. Хотя и не так много…

— КООАМ контролирует Пряность, — сказал Пауль.

— И Арракис — источник Пряности — это наша дорога в КООАМ, — кивнул герцог. — Однако КООАМ — это не только меланжа.

— Предупреждала ли тебя Преподобная Мать? — выпалил вдруг Пауль. Он стиснул кулаки, почувствовав, как сильно вспотели у него ладони. Слишком большого усилия потребовал у него этот вопрос.

— Хават мне уже сказал, что она пыталась запугать тебя поджидающими на Арракисе опасностями, — сказал герцог. — Не позволяй женским страхам затуманивать твой разум. Никакая женщина не хочет, чтобы ее близкие подвергались опасности. За всеми этими предостережениями видна рука твоей матери. Так что принимай их как знак ее любви к нам.

— А она знает о фрименах?

— Да. И о многом другом.

— О чем?

И герцог подумал: «Правда может оказаться куда хуже, чем он опасается. Конечно, и опасная, суровая правда полезна для того, кто умеет ею воспользоваться. И вот этому — умению обращаться с опасными фактами — мой сын не обучен. Этот пробел необходимо как можно скорее заполнить — хотя мальчик еще так юн…»

— А вот о чем. Мало что из товаров не связано так или иначе с КООАМ, — сказал герцог. — Дерево и лесоматериалы, ослы, лошади, коровы, навоз, акулы, китовые шкуры — самые прозаические и самые экзотические предметы… даже наш бедный рис пунди с Каладана. Все, что может перевезти Гильдия: произведения искусства с Эказа, машины с Ричезы и Икса. Но все это — ничто рядом с меланжей. За щепоть Пряности можно купить дом на Тупайле. Пряность нельзя синтезировать — ее можно только добыть на Арракисе. Она поистине уникальна и обладает мощнейшими гериатрическими свойствами.

— Теперь мы ее контролируем?

— Ну, в какой-то степени… Но важно помнить о всех тех Домах, которые зависят от прибылей КООАМ. И о том, что огромная часть этих прибылей зависит от одного-единственного товара — от Пряности. Представь, что случится, если по какой-то причине добыча Пряности уменьшится?

— В такой ситуации тот, кому удалось создать запасы меланжи, получит сверхприбыль, — отозвался Пауль, — а все прочие останутся в дураках.

Герцог позволил себе секунду мрачного удовлетворения: глядя на сына, он думал, каким проницательным было это замечание, какой великолепный интеллект подсказал его… Он кивнул:

— Да. А Харконнены накапливали запасы многие годы.

— Значит, они хотят подорвать добычу Пряности и обвинить в этом тебя.

— Они хотят подорвать влияние Дома Атрейдес, — сказал герцог. — Вспомни о Домах Ландсраада, которые смотрят на меня в какой-то степени как на лидера и неофициального выразителя их интересов. А теперь представь, что будет, если их доходы вдруг резко упадут и виноват в этом окажусь я? В конце концов, своя рубашка ближе к телу! Как говорится, к черту Великую Конвенцию — нельзя же позволять разорять себя! — Жесткая улыбка искривила губы герцога. — Что бы со мной ни сделали тогда, они предпочтут этого не заметить…

— Даже если бы против нас применили атомное оружие?

— Что ты, к чему такие ужасы? Никакого открытого нарушения Конвенции не будет. Но почти все остальное, кроме этого, возможно… даже распыление радиоактивных веществ или, скажем, отравление почвы.

— Тогда зачем мы идем на это?

— Пауль! — Герцог неодобрительно посмотрел на сына. — Знать, где ловушка, — это первый шаг к тому, чтобы избежать ее. Это похоже на поединок, на дуэль, только масштабы другие. Выпад внутри выпада, а тот — внутри третьего, один финт в другом… и так, кажется, до бесконечности. Нам надо распутать этот проклятый клубок. Итак, зная, что Харконнены запасают меланжу, зададим следующий вопрос: кто еще это делает? Ответив на него, получим список наших врагов.

— И кто же это?

— Некоторые Великие Дома, известные своим недружественным к нам отношением, а также некоторые из тех, кого мы считали друзьями или по крайней мере союзниками. Впрочем, сейчас это не важно, потому что у нас есть еще один, и гораздо более могущественный, враг: наш любимый Падишах-Император!

Пауль попытался сглотнуть вмиг пересохшим горлом:

— А ты не мог бы созвать сессию Ландсраада и разоблачить…

— Показать врагу, что мы знаем, чья рука занесла нож? Нет, Пауль. Сейчас мы по крайней мере видим нож. Кто знает, откуда нам ждать удара тогда? Если мы выложим все перед Ландсраадом сейчас, это лишь внесет смятение. Император будет все отрицать, и кто посмеет ему противоречить? Все, что мы могли бы выиграть, — это небольшая отсрочка, а в случае неудачи нас ждет всеобщий хаос. И откуда пришел бы следующий удар?

— Все Дома могли бы запасать Пряность.

— У врагов слишком большая фора.

— Император… — протянул Пауль. — Это значит — сардаукары.

— И, без всякого сомнения, переодетые в форму Харконненов, — кивнул герцог. — Но все равно это будут те же солдаты-фанатики.

— Но как смогут фримены помочь нам против сардаукаров?

— Хават рассказывал тебе о Салусе Секундус?

— Императорской планете-каторге? Нет.

— Что, если это нечто большее, нежели просто тюремная планета? Есть один вопрос о корпусах сардаукаров, который при тебе ни разу не задавали. А именно: откуда они вообще берутся?

— С планеты-каторги?

— Почему бы и нет?

— Но Император регулярно, в виде особой подати, проводит рекрутские наборы…

— Вот в это-то нас и заставляют поверить: что сардаукары — просто набранные Императором рекруты, которых великолепно готовят с юного возраста. Иногда поговаривают о неких инструкторах, доводящих новобранцев до нужного уровня, но баланс сил в нашей цивилизации остается тем же: с одной стороны — войска Великих Домов Ландсраада, с другой — сардаукары и рекруты-новобранцы. Новобранцы, Пауль. А сардаукары остаются сардаукарами.

— Но, по слухам, Салуса Секундус не планета, а настоящий ад!

— Несомненно. Но скажи: если бы ты хотел воспитать стойких, сильных, свирепых солдат, в какую среду ты бы их поместил?

— Но как добиться верности от таких людей?

— Для этого есть проверенные способы: игра на их чувстве собственного превосходства, мистика тайного братства, дух разделенного страдания… Все это не так уж трудно сделать. И так делалось на многих мирах, в разные эпохи.

Пауль кивнул, не сводя глаз с отца. Он чувствовал, что сейчас услышит нечто очень важное.

— Взгляни на Арракис, — негромко сказал герцог. — За пределами городов и гарнизонных поселков он не менее ужасен, чем Салуса Секундус.

Глаза Пауля широко раскрылись…

— Фримены!

— Великолепный потенциал для создания столь же сильного и смертоносного войска, как и Корпус Сардаукаров. Понадобится немыслимое терпение, чтобы втайне привлечь и подготовить их, и немыслимые средства, чтобы должным образом вооружить. Но фримены — там… и там — Пряность. Понимаешь теперь, почему мы идем на Арракис — даже зная, что там — ловушка?

— А Харконнены разве не знают о фрименах?

— Харконнены издевались над ними, охотились на них для развлечения, ни разу не пробовали хотя бы сосчитать их. Политика Харконненов — тратить на население лишь столько, сколько нужно, чтобы оно не вымерло.

Вышитый металлом герб на груди герцога сверкнул от резкого движения.

— Теперь ты понимаешь?

— Мы уже ведем переговоры с фрименами, — утвердительно сказал Пауль.

— Да. Я направил к ним миссию во главе с Дунканом Айдахо, — ответил герцог. — Дункан — человек гордый и, пожалуй, жестокий, зато он любит правду. Я надеюсь, фримены будут от него в восторге. Если нам повезет, они будут судить и о нас по нему. По Дункану Достойному. А порядочности ему не занимать…

— Дункан Достойный, — проговорил Пауль, — и Гурни Доблестный.

— Ты их хорошо назвал, — кивнул герцог.

И Пауль подумал: Гурни — один из тех, кого имела в виду Преподобная, когда говорила о столпах, поддерживающих мир: «…и доблесть храбрых».

— Гурни сказал, что сегодня ты хорошо сражался, — сказал герцог.

— Да? А мне он говорил совсем другое.

Герцог громко рассмеялся:

— Могу себе представить, как… скупо хвалил тебя Гурни в лицо. Но он говорит, что ты уже по-настоящему чувствуешь разницу между лезвием клинка и его острием.

— Гурни говорит: чтобы убить острием, особого мастерства не нужно, а вот убить лезвием — подлинное искусство.

— Гурни — романтик, — проворчал герцог. Слова об убийствах из уст сына расстроили его. — Что до меня, то мне хотелось бы, чтобы тебе вообще не пришлось убивать… но уж если возникнет необходимость, делай это, как сумеешь, не важно, острием клинка или его лезвием. — Он скользнул глазами по потолочному окну, по которому барабанил дождь.

Проследив за взглядом отца, Пауль подумал, что, наверное, на Арракисе ему уже никогда не увидеть воды с неба, — и эта мысль о небе заставила его вспомнить и о пространстве за его пределами.

— Правда ли, что корабли — Гильдии — самое большое из всего, построенного людьми? — поинтересовался Пауль.

Герцог перевел взгляд на сына.

— В самом деле, это же твой первый межпланетный перелет. Да, больше этих кораблей нет ничего. Мы пойдем на хайлайнере, потому что путешествие предстоит долгое. Хайлайнер — самый огромный из кораблей. Все наши фрегаты и транспортники свободно уместятся в одном уголке его трюма — мы будем лишь небольшой частью груза.

— А нам нельзя будет покидать наши корабли на хайлайнере?

— Это — часть той цены, которую мы платим за гарантируемую Гильдией безопасность. Рядом с нашими там могли бы стоять корабли Харконненов, и нам нечего было бы опасаться. Харконнены не станут рисковать своими транспортно-грузовыми привилегиями.

— Тогда я попробую увидеть какого-нибудь гильдиера хотя бы через наши видеоэкраны.

— Не увидишь. Даже агенты Гильдии никогда не видали ни одного настоящего гильдиера. Гильдия бережет свою таинственность так же строго, как и свою монополию. Пауль, не стоит делать ничего, что могло бы хоть в малой степени повредить нашим транспортным привилегиям.

— А ты не думаешь, что они, возможно, прячутся потому, что мутировали и теперь не похожи… на человека?

— Кто знает? — пожал плечами герцог. — Нам, во всяком случае, вряд ли удастся разгадать эту тайну. Да и у нас есть более неотложные проблемы. В частности — ты.

— Я?

— Твоя мать хотела, чтобы именно я сказал тебе… Видишь ли, сын, возможно, у тебя имеются способности ментата.

Пауль смотрел на отца, какое-то время не в состоянии открыть рот. Наконец он выговорил:

— Способности ментата?.. У меня?.. Но я же…

— Хават тоже так считает. Это правда.

— Н-но… я думал, что подготовка ментата должна начинаться с раннего детства, причем ему самому нельзя говорить об этом, так как это могло бы помешать раннему… — Он замолчал на полуслове; внезапно многие обстоятельства его жизни сложились в единую картину. — Понятно, — сказал он.

— Приходит день, — вздохнул герцог, — когда потенциальный ментат должен узнать, что с ним делают. И с этого момента «с ним» делать больше ничего нельзя. Он должен сам решить, продолжать ли обучение или отказаться от него. Некоторые могут продолжать, другие же — нет, поскольку не способны. И только сам потенциальный ментат может точно знать о себе это.

Пауль потер подбородок. Все его специальные занятия с Хаватом и матерью — мнемоника, концентрирование сознания, мышечный контроль и развитие остроты чувств, изучение языков и оттенков голоса — все это он увидел по-новому.

— Когда-нибудь ты станешь герцогом, сын, — сказал отец. — А герцог-ментат действительно был бы грозой врагов. Итак, можешь ли ты решить сейчас… или тебе нужно подумать?

Пауль не колебался:

— Я буду продолжать занятия.

— Настоящей грозой… — пробормотал герцог, и Пауль увидел на лице отца улыбку гордости. Эта улыбка поразила Пауля: узкое лицо герцога вдруг показалось ему черепом. Пауль опустил веки, чувствуя, как ужасное предназначение вновь пробуждается в глубине его сознания: может быть, ужасное предназначение и состоит в том, чтобы стать ментатом…

Но когда он сосредоточился на этой мысли, его новое зрение отвергло ее.

Глава 7

Именно применительно к леди Джессике и планете Арракис система насаждения легенд, распространяемых Бене Гессерит с помощью Миссионарии Протектива, раскрыла все свои возможности и достигла наибольшего успеха. Разумность политики внедрения в обитаемой вселенной системы пророчеств, служащих к охране Бене Гессерит, признавалась давно. Однако же никогда ранее не сочетались столь ut extremis^[4] личность и предшествующая миссионерская подготовка. Пророческие легенды укоренились на Арракисе, став неотъемлемой частью местных верований и ритуалов (включая представление о Преподобной Матери, ритуалы Конто и Респонду и большую часть Паноплиа Профетикус, относящихся к Шари-а). И теперь общепризнано, что скрытые способности леди Джессики долгое время очень сильно недооценивались.

Принцесса Ирулан. «Арракинский кризис: анализ». Только для внутреннего пользования — средняя степень секретности. Номер досье по каталогам Б.Г.: АР-81088587

Леди Джессика стояла посреди заполнивших почти весь парадный зал Арракинского дворца ящиков, коробок, чемоданов и контейнеров, частью уже распакованных. Они были сложены в углах, высились громадными грудами в центре зала, и Джессика слышала, как карго-офицеры и грузчики Гильдии складывают у парадного входа очередную партию багажа Атрейдесов.

Джессика стояла в центре зала. Медленно подняв взгляд к потолку и снова обратив внимание на стены, она разглядывала полускрытые тенями резные потрескавшиеся панели, глубокие оконные ниши. Анахронизм стиля живо напомнил ей Залу Сестер в школе Бене Гессерит. Но в школе этот анахронизм создавал ощущение теплоты и уюта. Здесь же все было словно холодный камень…

Архитектор, подумала она, извлек все это из далекого прошлого: стены с мощными контрфорсами, тяжелые темные драпировки… Высокий сводчатый потолок двусветного зала поддерживали огромные балки — Джессика была уверена, что их доставили на Арракис издалека и наверняка за чудовищную цену. Ни на одной планете системы Канопуса не было деревьев, из которых можно было бы сделать такие балки, разве только это была имитация дерева.

Впрочем, дерево определенно казалось настоящим.

Это был типичный правительственный дворец времен Старой Империи. Тогда стоимость строительства роли не играла. Его построили задолго до прихода Харконненов и задолго до возведения их столицы, мегаполиса Карфаг, безвкусного и бесстыдного города километрах в двухстах к северо-востоку, по ту сторону Холмов. Лето, безусловно, поступил мудро, избрав своей столицей Арракин. Само название города производило благоприятное впечатление, от него веяло богатыми традициями. Кроме того, Арракин меньше, его легче очистить от харконненских агентов и легче защищать…

Снова послышался грохот разгружаемых ящиков, и Джессика вздохнула.

Справа, совсем рядом с ней, стоял прислоненный к коробке портрет старого герцога — отца Лето. Свисающая с рамы бечевка казалась оборванным аксельбантом. Возле портрета лежала голова черного быка, укрепленная на полированной доске. Голова казалась темным островом в море мятой бумаги. Доску не поставили, а положили на пол, и блестящий бычий нос тянулся к потолку, словно под гулкими сводами зала вот-вот прозвучит рев могучего зверя, вызывающий противника на бой.

Интересно, подумалось Джессике, что заставило ее распаковать в первую очередь именно эти две вещи — голову и картину. В какой-то степени в этом был некий символ. С того самого дня, как люди герцога взяли ее из школы, она не чувствовала себя такой испуганной и неуверенной в себе.

Голова и картина.

Они усилили ее смятение — по спине пробежала внезапная дрожь… Джессика взглянула на узкие окна-амбразуры под потолком. Солнце только недавно перевалило за полдень, но небо в этих широтах казалось темным и холодным — намного темнее теплого голубого неба Каладана. На Джессику вдруг нахлынула тоска по дому. Ты так далеко отсюда, Каладан!..

— Вот и приехали! — Это был голос герцога Лето. Джессика увидела, как он входит в зал из сводчатого коридора, ведущего в Обеденный зал. Его черный повседневный мундир с красным гербовым ястребом на груди запылился.

— Я боялся, что ты заблудишься в этом кошмарном месте, — улыбнулся он.

— Да, это очень неприветливый дом, — ответила Джессика. Его высокая фигура, его смуглое лицо вызывали в ней мысли об оливковых рощах и о золотом солнце, играющем в голубой воде. Серые глаза были мягкого оттенка древесного дыма, но острые, ломаные черты придавали лицу нечто хищное.

Она внезапно испугалась его, и страх этот сдавил ей грудь. С тех пор, как он решился исполнить приказ Императора, он стал таким резким, неистовым, диким?..

— И весь город такой неприветливый, — сказала она.

— Да, грязный, пыльный гарнизонный городишко, — согласился герцог. — Но мы тут все изменим.

Он оглядел зал.

— Впрочем, это все — официальные помещения. Я только что осмотрел семейные апартаменты в южном крыле — они куда приятнее. — Он шагнул к ней, коснулся ее руки, любуясь ее величавым видом.

И в который раз спросил себя: кем были ее неизвестные предки? Может быть, они принадлежали к одному из Отступнических Домов? К опальной ветви императорского рода? Она выглядела более царственно, чем женщины императорской крови.

Под его взглядом она полуотвернулась, и теперь ее лицо было в профиль к нему. И он понял, что в Джессике не было какой-то определенной черты, делавшей ее прекрасной. Лицо — овал под шлемом бронзовых волос; широко поставленные глаза — зеленые и ясные, как утреннее небо Каладана. Нос маленький, а рот — крупный и благородный. Фигура ее была хорошей, но не яркой: высокая, со сглаженными худобой формами.

Он припомнил, что воспитанницы Школы называли ее «кожа да кости» — во всяком случае, так сообщили его агенты, посланные купить женщину своему герцогу. Но это определение оказалось слишком примитивным. Джессика вернула роду Атрейдесов королевскую красоту. Он был рад, что Пауль похож на нее.

— А где Пауль? — спросил он.

— Где-то здесь, в доме. У него урок с Юйэ.

— Ну, Тогда это в южном крыле, — кивнул герцог. — Я, кажется, слышал голос Юйэ, но мне было недосуг. — Он взглянул на нее и, поколебавшись, добавил: — Собственно, я зашел сюда, только чтобы повесить в Обеденном зале ключ от замка Каладан.

Она затаила дыхание и едва сумела подавить желание взять его за руку. Повесить ключ — значило придать их вселению сюда окончательный характер. Было не время и не место расслабляться…

— Когда мы входили, я видела над домом наш флаг.

Герцог взглянул на портрет:

— Где ты собираешься его повесить?

— Здесь, наверное.

— Нет. — Это слово прозвучало категорично и окончательно, и Джессика поняла, что если она и добьется своего, то лишь хитростью. Споры же были бесполезны. Но попытаться следовало — даже если такая попытка лишь напомнила ей, что его она обманывать не может.

— Милорд, — сказала она, — если только…

— Все равно — нет. Я позорно потакаю тебе почти во всем — но не в этом. Я только что был в Обеденном зале, где…

— Милорд, я прошу…

— Приходится выбирать между твоим пищеварением и моим родовым достоинством, дорогая. Портрет будет висеть в Обеденном зале.

Она вздохнула:

— Да, милорд.

— Впрочем, ты можешь обедать в своих комнатах, как когда-то. Но на официальных приемах, пожалуйста, занимай свое место в Обеденном зале.

— Благодарю, милорд.

— И будь любезна, не держись так холодно и официально со мной! Скажи спасибо, что я на тебе не женился. Тогда сидеть со мной за одним столом было бы твоей обязанностью. Несколько раз в день.

Они кивнула, стараясь, чтобы по ее лицу нельзя было ничего прочесть.

— Хават уже смонтировал и наладил большой ядоискатель над обеденным столом, — заметил он. — Переносной установили в твоих покоях.

— Вы предвидели эти… разногласия, — утвердительно сказала она.

— Я думал и о том, чтобы тебе было удобно, дорогая. Да, еще я нанял слуг. Они местные, но Хават их проверил — все как один фримены. До тех пор, пока не освободятся наши люди, сойдет.

— Может ли хоть кто-нибудь на этой планете считаться действительно надежным и неопасным?

— Всякий, кто ненавидит Харконненов. Возможно, ты даже захочешь впоследствии оставить на службе главную домоправительницу, Шэдаут Мэйпс.

— Шэдаут, — повторила Джессика. — Это фрименский титул?

— Мне сказали, это значит «Черпающий из кладезя» — этот термин имеет здесь какие-то важные нюансы. Она может показаться тебе непохожей на прислугу, но Хават высоко ее оценил, основываясь на рапорте Дункана. Они убеждены, что она хочет служить — причем служить тебе.

— Мне?

— Фримены прознали, что ты из Бене Гессерит, — объяснил он. — Здесь о вас, о Б.Г., ходят кое-какие легенды.

«Миссионария Протектива, — подумала Джессика. — Поистине нет планеты, ускользнувшей от них».

— Означает ли это, что миссия Дункана увенчалась успехом? — спросила она. — Фримены будут нашими союзниками?

— Пока ничего определенного. Дункан считает, что они хотят сперва понаблюдать за нами. Правда, они обещали прекратить набеги на наши окраинные поселения на время перемирия. Это гораздо больший успех, чем может показаться на первый взгляд. По словам Хавата, фримены всегда были головной болью Харконненов, а размеры наносимого ими ущерба тщательнейшим образом скрывались. Харконнену меньше всего хотелось сообщать Императору, что вся его армия не в состоянии справиться с местными бродягами.

— Фрименка-домоправительница, — задумчиво проговорила Джессика. — У нее, конечно, совершенно синие глаза.

— Пусть тебя не обманывает их внешность, — сказал герцог. — В них много внутренней силы и здоровой жизненности. Я думаю, они именно то, что нам нужно.

— Это опасная игра.

— Давай не будем к этому возвращаться.

Джессика заставила себя улыбнуться.

— В любом случае мы уже вовлечены в эту игру — в этом-то по крайней мере сомнений нет.

Она быстро проделала приемы восстановления спокойствия — два глубоких вдоха, произнесенная формула — и сказала:

— Я буду распределять комнаты. У вас есть какие-нибудь особые пожелания?

— Ты должна научить меня когда-нибудь, как это делается, — заметил он. — Как ты отбрасываешь тревоги и возвращаешься к повседневным делам. Надо полагать, Бене-Гессеритские хитрости?

— Женские, — ответила она.

Он улыбнулся.

— Так вот, что касается комнат: во-первых, мне нужен большой кабинет рядом со спальней. Бумажной работы здесь будет гораздо больше, чем на Каладане. Разумеется, помещение для охраны рядом. И это, пожалуй, все. О безопасности дома не беспокойся. Суфировы парни проверили каждую щель.

— В этом я не сомневаюсь.

Он глянул на наручный хронометр.

— И проследи, чтобы все наши часы установили по арракинскому времени. Я уже велел технику заняться этим…

Он отвел прядь волос у нее со лба.

— А теперь мне надо вернуться на посадочное поле. Второй челнок, с отрядами резерва, сядет с минуты на минуту.

— Разве Хават не может их встретить, милорд? У вас такой усталый вид…

— Бедняга Суфир занят еще больше меня. Ты же знаешь, планета просто кишит харконненскими интригами. Кроме того, я должен попытаться уговорить нескольких опытных искателей Пряности не покидать Арракис. Ты знаешь — при смене правителя планеты у них есть право выбора, а этого планетолога, которого Император и Ландсраад назначили Арбитром Смены, невозможно подкупить. И он разрешил им выбирать. Около восьмисот квалифицированных меланж-машинистов и рабочих собираются вылететь на челноке с грузом Пряности, а на орбите висит корабль Гильдии.

— Милорд… — Она запнулась, не решаясь продолжать.

— Да?

«Его не отговорить от попытки сделать эту планету безопасной для нас, — думала Джессика. — И я не могу применить к нему приемы Бене Гессерит!»

— В какое время вы желаете обедать? — спросила она.

«Она не это хотела сказать, — понял он. — Ах, Джессика моя! Если б можно было оказаться подальше, от этого ужасного места — вдвоем, без необходимости думать о безопасности, без всех этих забот и тревог!..»

— Поем в офицерской столовой на космодроме. — Он махнул рукой. — Вернусь поздно. И… да, я пришлю за Паулем машину с охраной. Я хочу, чтобы он присутствовал на совещании по вопросам нашей стратегии.

Он кашлянул словно собираясь сказать что-то еще, потом, не произнеся ни слова, круто развернулся и уверенными шагами вышел в вестибюль, откуда все еще доносились звуки разгрузки. Слышно было, как он говорит в обычной надменно-командной манере (он всегда так обращался к слугам, когда спешил):

— Леди Джессика в Большом зале. Иди к ней, немедленно.

Хлопнула наружная дверь.

Джессика повернулась к портрету отца Лето. Тот был написан знаменитым Альбе в зрелые годы Старого Герцога и изображал его в костюме матадора с ярко-красным плащом на левой руке. Его лицо казалось довольно молодым — едва ли старшие, чем Лето сейчас, и те же были у него ястребиные черты, те же серые пристальные глаза. Глядя на картину, она сжала кулаки.

— Будь ты проклят!Проклят! Проклят! — прошептала она.

— Что прикажете, высокородная госпожа? — Голос был женский, высокий и тягучий.

Джессика резко повернулась. Перед ней стояла угловатая седая женщина в свободном бесформенном платье уныло-бурого цвета. Она была такой же морщинистой и высохшей, как и все в толпе, встречавшей их утром на космодроме. Все жители планеты, кого я видела, подумала Джессика, были на вид какие-то иссохшие и истощенные. Лето, правда, сказал, что они очень сильные и жизнестойкие. И, конечно, у всех были эти необычные глаза — темно-синие глубокие провалы без капли белизны. Загадочные, таинственные глаза. Джессика заставила себя отвести взгляд.

Женщина неуклюже поклонилась — такой кивок могло бы отвесить боевое копье:

— Меня зовут Шэдаут Мэйпс, высокородная. Я жду ваших распоряжений.

— Можете называть меня «миледи», — сказала Джессика. — Я не высокородная. Я состою в конкубинате с герцогом Лето — я его официальная наложница.

Снова последовал тот же странный кивок, и женщина с какой-то двусмысленностью спросила:

— Значит, есть еще и жена?

— Нет и никогда не было. Я — единственная… спутница герцога и мать его наследника.

Говоря это, Джессика внутренне усмехнулась над гордыней, прозвучавшей в ее словах. Как там у блаженного Августина?.. «Разум приказывает телу, и тело подчиняется. Разум приказывает себе — и встречает сопротивление…» Да — и в последнее время это сопротивление растет. Придется мне потихоньку отступать…

С улицы донесся странный протяжный крик. И снова: «Су-су-суук! Су-су-суук! Икккут-эй!..» — и вновь: «Су-су-суук!..»

— Что это такое? — спросила Джессика. — Я уже слышала такой крик несколько раз, когда мы ехали по городу…

— Это всего лишь водонос, миледи. Торговец водой. Но вам не придется самой иметь дело с ними. Дворцовый резервуар рассчитан на пятьдесят тысяч литров и всегда полон… — Женщина взглянула на свое платье. — Видите, миледи, я даже могу не носить здесь дистикомб! — Она хихикнула. — И все еще жива! Живой человек без дистикомба!..

Джессика промолчала. Она колебалась, не зная, о чем можно спросить эту фрименку. Ей нужна какая-то информация, чтобы управлять женщиной… но еще важнее было навести порядок в новом доме. И ей было не по себе от мысли, что главным мерилом богатства здесь была вода.

— Мой муж говорил мне о вашем титуле — Шэдаут, — сказала Джессика. — Я знаю это слово. Оно очень древнее.

— Значит, вы знаете древние языки? — спросила Мэйпс и странно напряглась в ожидании ответа.

— Языки — первое, чему учат в школах Бене Гессерит, — ответила Джессика. — Я знаю бхотани джиб, чакобса, все охотничьи языки…

Мэйпс кивнула:

— Точно так, как сказано в легенде.

«Почему я участвую в этом мошенничестве? — спросила себя Джессика. — Но пути Бене Гессерит извилисты и запутанны, и кто восстанет против их силы?..»

— Мне ведомы Темные Знания и стезя Великой Матери, — промолвила Джессика. В поведении и внешности Мэйпс она прочла много сказавшие ей знаки уже более очевидные. — Мисецес прейя, — провозгласила Джессика на чакобса. — Андрал т'ре перал трада цик бускакри мисецес перакри…

Мэйпс на шаг отступила от нее, словно готовая бежать.

— Мне многое ведомо, — продолжала Джессика. — Так, я знаю, что у тебя были дети, что ты потеряла тех, кого любила, что ты вынуждена была скрываться и бежать в страхе, что, наконец, ты совершала насилие — и готова совершать его вновь, и совершишь еще; я многое знаю!

— Я не хотела обидеть вас, миледи, — тихо сказала Мэйпс.

— Ты говоришь о легендах — и жаждешь ответов, — сказала Джессика, — но берегись этих ответов! Так, знаю я, что ты пришла сюда, приготовясь к насилию, с оружием на груди. Так?

— Госпожа моя, я…

— Возможно, тебе и удалось бы забрать кровь жизни моей, — тем же тоном сказала Джессика, — хотя шансы на это и невелики. Но, сотворив сие, ты разрушила бы больше, чем способна представить в самых страшных своих кошмарах. Есть нечто худшее, чем смерть, ты знаешь это, даже и для целого народа.

— Госпожа! — взмолилась Мэйпс. Казалось, она упадет сейчас перед Джессикой на колени. — Госпожа, это оружие было послано вам в дар — если будет свидетельство, что вы — это Она, Та, — кого мы ждем…

— Или же как орудие убийства — если окажется, что это не так, — утвердительно сказала Джессика. Она сидела в той обманчивой внешней расслабленности, которая делала обученных Бене Гессерит столь опасными противниками в бою.

Сейчас станет ясно, что она решила.

Мэйпс медленно сунула руку за ворот своего платья и извлекла оттуда темные ножны, из которых торчала черная рукоять с глубокими вырезами для пальцев. Она взяла ножны одной рукой, рукоять — другой, обнажила молочно-белый клинок и повернула его острием вверх. Казалось, клинок светится внутренним светом. Он был слегка изогнутым, обоюдоострым, как кинжал, сантиметров двадцати длиной.

— Знаете ли вы, что это такое, миледи? — спросила Мэйпс.

Джессика поняла, что это может быть лишь одна вещь — легендарный арракийский крис, который никогда не покидал планету и был известен лишь по самым фантастическим слухам и россказням.

— Это крис, — сказала она.

— Не говорите об этом так просто, — сказала Мэйпс. — Известно ли вам его значение?

Похоже, вопрос с двойным дном, пронеслось в голове Джессики. Вот зачем гордая фрименка пошла ко мне в услужение: чтобы задать его. Мой ответ вызовет нападение или… что? Она хочет, чтобы я сказала о значении ножа. Она назвалась Шэдаут — на чакобса; нож на чакобса будет «податель смерти»… Она теряет терпение, я должна отвечать. Задержка так же опасна, как и неправильный ответ…

— Это — Податель…

— Эйи-и-ии! — воскликнула Мэйпс. Крик одновременно горя, восторга и преклонения. Она так дрожала, что лезвие ножа бросало по комнате белые блики.

Джессика ждала, призвав на помощь все свое самообладание. Она хотела сказать, что нож — это «податель смерти», и добавить затем древнее слово на чакобса, но теперь все чувства, все ее сверхразвитое внимание к мельчайшим движениям тела — все останавливало ее.

Ключевым было слово… Податель.

Податель? Податель.

Но Мэйпс все еще держала нож так, словно готова была пустить его в ход.

— Ты полагала, — промолвила Джессика, — что я, посвященная в тайны Великой Матери, не узнаю Подателя?

Мэйпс опустила нож.

— Миледи… госпожа моя, когда так долго живешь с пророчеством, момент его исполнения становится потрясением.

Джессика подумала об этом пророчестве. Даже кости сестер Бене Гессерит, принадлежавших к Миссионарии Протектива, которые занесли сюда семена Шари-а и Паноплиа Профетикус, давно истлели, но цель их достигнута: необходимые легенды пустили корни в сознании этих людей в предвидении дня, когда они смогут послужить Бене Гессерит.

И вот этот день настал.

Мэйпс вернула крис в ножны и тихо сказала:

— Госпожа, это нефиксированный клинок. Храни его всегда возле себя. Неделя вдали от тела — и он начнет разлагаться. Он твой, этот зуб Шаи-Хулуда, твой… до твоей смерти.

Джессика протянула руку и рискнула пойти ва-банк:

— Мэйпс, ты убрала в ножны клинок, не вкусивший крови!

Вздрогнув, Мэйпс уронила клинок в руку Джессики и, рывком распахнув на груди свое бурое одеяние, воскликнула:

— Возьми воду моей жизни!

Джессика вытянула клинок из ножен. Как он сверкает! Она повернула его острием к Мэйпс и увидела, что той овладел страх больший, чем страх смерти.

«Острие отравлено?» — подумала Джессика. Она подняла нож, провела им над левой грудью Мэйпс небольшую царапинку. Порез сразу и обильно набух кровью, но красная струйка остановилась почти сразу.

«Сверхбыстрая коагуляция, — отметила Джессика. — Видимо, влагосберегающая мутация…»

Она вложила клинок в ножны, приказала:

— Застегнись, Мэйпс.

Мэйпс подчинилась, дрожа. Ее лишенные белого цвета — сплошь синева — глаза не мигая смотрели на Джессику.

— Ты — наша, — бормотала она, — ты — Она…

Со стороны вестибюля снова донесся грохот разгружаемых ящиков. Мэйпс быстро подхватила вложенный в ножны крис и спрятала его в одеянии Джессики.

— Кто увидит этот нож, тот должен быть очищен или убит! — прошептала она. — Ты знаешь это, госпожа!

«Теперь знаю», — подумала Джессика. Грузчики и их начальники ушли, не заглянув в большой зал.

Мэйпс овладела наконец собой и сказала:

— Тот, кто увидел крис и не был очищен, не должен живым покинуть Арракис. Никогда не забывай этого, госпожа. — Мэйпс глубоко вздохнула. — Теперь же дело должно идти своим путем. Ускорить события невозможно… — Она взглянула на штабеля ящиков и груды вещей вокруг. — Пока у нас найдется довольно работы и здесь.

Джессика колебалась. Дело должно идти своим путем? Но это же специфическое выражение из ритуальных формул Миссионарии Протектива, и означает оно «Приход Преподобной Матери, которая освободит вас».

«Но я же не Преподобная Мать! — Но тут Джессику поразило то, что вытекало из фразы Мэйпс. — Преподобная Мать! Они привили здесь эту легенду! Значит, Арракис — в самом деле страшное место!..»

А Мэйпс как ни в чем не бывало спросила:

— С чего прикажете начать, миледи?

Джессика инстинктивно поняла, что должна ответить так же спокойно, словно между ними не произошло ничего:

— Вот этот портрет Старого Герцога надо повесить в Обеденном зале. А голова быка должна быть повешена на противоположной от него стене.

Мэйпс подошла к бычьей голове.

— Какой же, должно быть, это был большой зверь — при такой-то голове, — сказала она и наклонилась поближе. — Только, наверное, сначала мне придется почистить ее, миледи.

— Не надо.

— Но тут на рогах грязь, прямо комками.

— Это не грязь, Мэйпс. Это кровь отца нашего герцога. Рога покрыты прозрачным фиксатором через несколько часов после того, как этот зверь убил Старого Герцога.

Мэйпс выпрямилась.

— Ах, вот как.

— Это просто кровь, — пояснила Джессика. — Да еще и старая кровь. Возьми кого-нибудь себе в помощь: эти ужасные вещи довольно тяжелы.

— Вы полагаете, кровь может меня обеспокоить? — еле заметно усмехнулась Мэйпс. — Я из Пустыни, и крови видела предостаточно.

— Да… могу поверить, — пробормотала Джессика.

— Притом часть этой крови была моей собственной, — продолжила Мэйпс. — И ее было куда больше, чем выпустили вы из этой маленькой царапинки!

— Ты бы хотела, чтобы я резанула поглубже?

— Ах, нет! К чему расточать зря воду тела? Все вы сделали правильно.

И Джессика, уловив ее интонацию, отметила глубокое значение слов «вода тела». Снова огромное значение воды на Арракисе вызвало в ней чувство подавленности.

— На какие именно стены повесить каждое из этих украшений, миледи? — спросила Мэйпс.

Какая она педантичная, эта Мэйпс, подумала Джессика и махнула рукой:

— На твое усмотрение, Мэйпс. Особого значение это не имеет.

— Как скажете, миледи. — Мэйпс нагнулась и принялась снимать с бычьей головы остатки обертки и бечевку. — Убил, значит, старого-то герцога, малыш? — почти пропела она, обращаясь к голове.

— Позвать тебе на помощь грузчика? — спросила Джессика.

— Я справлюсь сама, миледи.

Да, она справится. Этого у нее не отнимешь: стремление справиться с чем угодно.

Крис в ножнах холодил кожу на груди, и Джессика представила себе длинную цепь планов Бене Гессерит, выковавшей здесь еще одно звено. Благодаря этим планам ей удалось пережить сейчас смертельный кризис. «Ускорить события нельзя», — сказала Мэйпс. Но уже сама поспешность, с какой они устремились в это место, наполняла Джессику дурными предчувствиями. И ни подготовка Миссионарии Протектива, ни дотошная проверка, которой Хават подверг это логово, не могли рассеять эти предчувствия.

— Когда повесишь их, начинай распаковывать ящики, — сказала Джессика. — У одного из грузчиков в вестибюле есть все ключи, и он знает, куда что нести. Возьми у него ключи и опись вещей. Если будут какие-нибудь вопросы — я в южном крыле.

— Слушаюсь, миледи.

Джессика повернулась к выходу, но тревога не покидала ее: хотя Хават счел дом безопасным, что-то здесь было не так, она чувствовала это.

Вдруг она поняла, что ей необходимо увидеть сына — прямо сейчас. Она направилась к арочному проему коридора, соединявшего Большой зал с Обеденным и с жилыми покоями. Она шла все быстрее и быстрее и наконец — почти побежала.

За ее спиной Мэйпс, оторвавшись от очистки бычьей головы от клочков упаковки, взглянула хозяйке вслед и пробормотала:

— Она действительно Та. Бедняжка.

Глава 8

«Юйэ! Юйэ! Юйэ! — звучит рефрен. — Миллиона смертей мало для Юйэ!»

Принцесса Ирулан. «История Муад'Диба для детей»

Дверь была приоткрыта, и Джессика вошла в комнату с желтыми стенами. Слева стоял небольшой диван черной кожи — и два пустых книжных шкафа, висела пыльная фляга с водой. Справа, по обе стороны второй двери, — еще два пустых шкафа и привезенный с Каладана стол с тремя креслами. А напротив, у окна, спиной к ней стоял доктор Юйэ и не отрываясь смотрел на что-то снаружи.

Джессика тихо сделала еще один шаг.

Она заметила, что одежда Юйэ измята, на локте — меловое пятно, словно он где-то прислонился к штукатурке. Со спины он выглядел бестелесной тонкой фигуркой в карикатурно больших черных одеждах. Казалось, это — составленная из палочек марионетка, которую в любой момент может потянуть за ниточки невидимый кукловод. Живой выглядела лишь массивная квадратная голова с длинными черными волосами, схваченными над самым плечом серебряным кольцом Суккской Школы, — голова еле заметно поворачивалась, следуя за каким-то движением на улице.

Она снова оглядела комнату. Никаких следов присутствия сына, но дверь справа вела в маленькую спальню, облюбованную Паулем.

— Добрый день, доктор Юйэ, — кивнула ему Джессика. — А где Пауль?

Он качнул головой так, словно обращался к кому-то за окном, и, не оборачиваясь, отсутствующе произнес:

— Ваш сын устал, Джессика. Я отослал его в ту комнату, чтобы он отдохнул…

Вдруг он замер и резко обернулся — длинные усы при этом шлепнули его по губам.

— Простите, миледи! Мысли мои были далеко… я… как я мог позволить себе фамильярность!

Она улыбнулась, успокаивающе протянув к нему правую руку, причем на мгновение испугалась, что доктор упадет перед ней на колени.

— Веллингтон, прошу вас…

— Но обращаться к вам подобным образом… я…

— Мы знаем друг друга уже больше шести лет, — сказала Джессика. — Достаточно долгий срок, чтобы отбросить чрезмерные формальности между нами — по крайней мере в неофициальной обстановке.

Юйэ отважился на слабую улыбку.

«Кажется, это сработало, — подумал он. — Теперь она отнесет все замеченные ею странности в моем поведении на счет смущения. И, зная ответ, не станет доискиваться иных причин».

— Боюсь, я слишком рассеян, — сказал он. — Всякий раз, когда я ощущаю сочувствие к вам, я думаю о вас, простите… как просто о… Джессике.

— Сочувствие ко мне? Почему?

Юйэ пожал плечами. Он уже давно понял, что Джессика не наделена даром Правдовидения в той же мере, как его Уанна. Тем не менее он всегда, когда это было возможно, старался говорить ей правду. Так было безопаснее всего.

— Вы уже видели это место, ми… Джессика. — Он споткнулся на имени, но затем продолжил: — Такое пустынное, голое после Каладана. А люди здесь! Эти горожанки, мимо которых мы проезжали, — как они кричали под своими покрывалами! Как смотрели на нас!..

Она сложила руки на груди, обхватила себя за плечи и ощутила крис — клинок, выточенный, если верить рассказам, из зуба песчаного червя.

— Просто мы кажемся им странными — иные люди, иные обычаи. Они же знали только Харконненов. — Джессика взглянула поверх его плеча в окно. — На что вы смотрели?

Он повернулся к окну:

— На людей.

Джессика встала рядом, посмотрела туда, куда глядел Юйэ, на участок перед домом. Там росли в ряд два десятка пальм. Земля между ними была голая, чисто выметенная. Силовое поле отгораживало их от улицы, по которой двигались люди в широких одеждах. Джессика заметила в воздухе между нею и этими людьми слабое мерцание поля, окружавшего дом, и все вглядывалась в толпу, пытаясь понять, что же в ней могло так захватить внимание Юйэ.

Наконец она заметила — и прижала ладонь к щеке. Как эти люди смотрели на пальмы! Она увидела зависть, какую-то ненависть… и даже надежду. Все они смотрели на пальмы с одним и тем же выражением лица.

— Знаете, о чем они думают? — спросил Юйэ.

— А вы умеете читать мысли?

— Эти мысли… Их не надо читать. Они глядят на пальмы и думают: «Это сто человек». Вот что они думают.

Джессика недоумевающе подняла брови:

— Почему?

— Это финиковые пальмы, — объяснил он. — Одной финиковой пальме требуется сорок литров воды в день. Человеку — здесь — достаточно восьми. Таким образом, каждая пальма соответствует жизням пяти людей. Здесь двадцать пальм — то есть сотня людей.

— Но кое-кто из них смотрит на пальмы с надеждой.

— Они надеются всего лишь на то, что упадет несколько фиников. Только теперь не сезон.

— Мы слишком несправедливы к этой планете, — сказала Джессика. — Здесь, конечно, есть опасность, но есть и надежда. Пряность в самом деле может обогатить нас. А имея достаточно богатую казну, мы сможем превратить этот мир во что пожелаем…

И она мысленно засмеялась над собой: «Кого я пытаюсь убедить?» Смех вырвался наружу и прозвучал ломко, безрадостно.

— Но безопасность не купишь, — добавила она. Юйэ отвернулся, чтобы она не видела его лицо. «Если бы я только смог ненавидеть, а не любить этих людей!» — подумал он. Джессика во многом напоминала его Уанну. Но сама эта мысль несла с собой суровое напоминание, укрепляя его на тяжком пути к цели. Кто может знать все пути харконненской жестокости? Уанна могла быть еще жива. Он должен удостовериться сам.

— Не тревожьтесь за нас, Веллингтон, — мягко сказала Джессика. — Это наша проблема, не ваша.

«Она думает, что я тревожусь о ней! — Он смигнул слезу. — И она, конечно, права. Но я должен предстать перед этим черным бароном, исполнив порученное мне дело, и использовать единственный мой шанс, чтобы нанести удар тогда, когда он будет менее всего готов к этому, когда он будет слабее всего, — в момент его торжества!»

Юйэ вздохнул.

— Я не побеспокою Пауля, если взгляну на него? — спросила Джессика.

— Нисколько. Я дал ему успокаивающее.

— Хорошо ли он переносит перемены?

— Да, если не считать небольшого переутомления. Он возбужден, но кто в его возрасте не был бы возбужден в подобных обстоятельствах?.. — Юйэ подошел к двери, открыл ее. — Он здесь.

Джессика последовала за ним, вгляделась в полутьму.

Пауль лежал на узкой кровати, держа одну руку под легким покрывалом, а другую закинув за голову. Жалюзи на окне рядом с кроватью сплели узор теней на лице и покрывале.

Джессика всматривалась в лицо сына, овал которого так походил на ее собственный. Но волосы были отцовские — жесткие, черные, взъерошенные. Длинные ресницы скрывали светло-серые глаза. Джессика улыбнулась, чувствуя, как отступают страхи. Ее почему-то не отпускала мысль о наследственных признаках в чертах сына — ее глаза и абрис, но сквозь них, словно вырастающая из детства зрелость, проступали резкие черты отца.

Она подумала, что облик мальчика — изысканный дистиллят множества случайных сочетаний, бесконечной череды наугад тасуемых образов, соединенных в единую цепь. Ей захотелось встать на колени возле кровати и обнять сына, но сдерживало присутствие Юйэ. Она отступила назад и тихо закрыла дверь.

Юйэ отошел к окну, не в силах смотреть, как Джессика любуется сыном. «Почему Уанна не подарила мне детей? — в который раз с тоской спросил он себя. — Я как врач знаю, что физических препятствий к тому не было. Связано ли это с Бене Гессерит? Возможно, ей велели хранить себя для какой-то иной цели? Но какой? Она, несомненно, любила меня…»

Впервые ему пришло в голову, что он сам мог быть частью замысла, куда более сложного и запутанного, чем он мог бы представить.

Джессика встала подле него, задумчиво сказала:

— Какая восхитительная безмятежность у сна ребенка…

Он механически ответил:

— Если бы только взрослые умели так расслабляться.

— Да.

— Где потеряли мы это?.. — пробормотал он.

Она взглянула на него, уловив что-то странное в его интонации, но мысли ее по-прежнему были прикованы к Паулю: она думала о новой суровости, которая должна прибавиться здесь к его обучению, о том, как изменится теперь его жизнь — и как сильно будет отличаться от той жизни, которую они планировали для него…

— Да, мы действительно потеряли что-то, — проговорила она.

Она взглянула направо, на склон, поросший дрожащими на ветру серо-зелеными кустами с пыльными листьями и ветвями, похожими на когтистые лапы. Мрачно-темное небо нависало над самым склоном, как огромная клякса. Молочно-белый свет арракийского солнца придавал пейзажу серебристый оттенок — свет этот напоминал блеск криса, спрятанного сейчас у нее на груди.

— Какое темное небо, — сказала она.

— Отчасти это объясняется очень низкой влажностью, — пояснил Юйэ.

— Вода! — раздраженно сказала Джессика. — Куда ни посмотри, все здесь напоминает о недостатке воды!

— Это и есть тайна Арракиса, — отозвался он.

— То, почему тут так мало воды?.. Почвы сложены из вулканических пород. Можно назвать дюжину различных причин. Есть лед в полярных шапках. В Пустыне, насколько мне известно, бурить нельзя — бури и песчаные приливы уничтожат оборудование прежде, чем оно будет установлено и запущено, если, конечно, черви не доберутся до него еще раньше. И ни разу им не попадались признаки воды… Но тайна — настоящая тайна, Веллингтон! — это колодцы, пробуренные во впадинах и чашах. Вы читали о них?

— Да. Сначала — тоненькая струйка, потом — ничего, — ответил он.

— Но, Веллингтон, в этом-то и есть тайна! Вода была там! Потом она иссякала, и больше ее никогда не было. Но затем рядом бурят новую скважину, и происходит то же самое: сначала — струйка, потом — ничего. Неужели никто не заинтересовался этим?

— В самом деле, странно, — согласился Юйэ. — Вы подозреваете участие биологического фактора? Но разве он не проявился бы в пробах грунта?

— Проявился бы? Как? Инородное растительное… или животное вещество? Кто распознал бы его? — Она снова повернулась к обрыву. — Вода не останавливается — что-то останавливает ее. Так мне кажется…

— Возможно, — кивнул Юйэ. — Харконнены закрыли множество источников информации об Арракисе. Быть может, у них были на то причины.

— Какие? — спросила она. — И вот еще что: атмосферная влага. Да, ее немного, но она есть. Она дает большую часть добываемой воды, которую собирают ветровыми ловушками и осадителями. Откуда эта влага в атмосфере?

— Полярные шапки, возможно?..

— Холодный воздух не примет много влаги. За харконненской завесой здесь скрыто многое, требующее тщательного расследования, и не все из этого напрямую связано с Пряностью.

— Мы действительно опутаны харконненской завесой, — проговорил Юйэ. — Возможно, мы даже… — Он оборвал себя, заметив напряжение, возникшее в ее взгляде, обращенном на него. — Что-нибудь не так?

— То, как вы сказали «харконненской»… — ответила она. — Даже герцог не произносит это имя с такой ненавистью. Я не знала, что у вас есть личные причины так ненавидеть их, Веллингтон.

«Великая Мать! — пронеслось у него в сознании. — Я таки вызвал ее подозрения! Теперь мне пригодятся все уловки, каким меня учила моя Уанна. Остается единственный путь — сказать ей правду, насколько это возможно…»

— Вы не знаете, что моя жена, моя Уанна… — Он свел плечи, не в силах продолжать из-за комка в горле. Наконец сумел выдавить: — Они… — Нет, он не мог говорить. Его охватила паника, он зажмурил глаза, испытывая боль в груди и почти ничего больше не чувствуя и не видя, пока его плеча не коснулась рука.

— Простите меня, — сказала Джессика. — Я не хотела тревожить старую рану.

«Эти скоты! — подумала она. — Его жена была Бене Гессерит, по нему это отчетливо видно. И очевидно, что Харконнены убили ее. Вот еще одна несчастная жертва, привязанная к Атрейдесам в шереме ненависти…».

— Простите, — сказал Юйэ, — я не могу говорить об этом. — Он открыл глаза, разрешая печали охватить себя. Печаль, по крайней мере, была подлинной.

— Веллингтон, мне, право, жаль — простите, что мы привезли вас в это ужасное место, — сказала она.

— Я приехал сюда по доброй воле, — отозвался он. И это тоже была правда.

— Но вся эта планета — харконненская ловушка. Вы же должны это понимать.

— Нужно нечто большее, чем простая ловушка, чтобы поймать герцога Лето — И это тоже было правдой…

— Наверное, мне следовала бы быть более уверенной в нем, — вздохнула Джессика. — Он прекрасный тактик.

— Мы вырваны с корнем из нашей почвы, — проговорил он. — Вот почему нам так тяжело.

— А как легко убить вырванное с корнем растение, — сказала Джессика. — Особенно когда оно пересажено на враждебную почву.

— Вы уверены, что почва враждебна нам?

— Когда здесь узнали, сколько людей добавляет герцог к местному населению, вспыхнули водяные бунты, — сказала она. — И они прекратились, только когда люди узнали, что мы устанавливаем новые ветровые ловушки и конденсаторы, чтобы покрыть расход воды на содержание наших людей.

— Но здесь воды достаточно для поддержания жизни лишь определенного количества людей, — возразил он. — И люди знают, что, когда на планете с ее ограниченными запасами воды появляются лишние рты, цены на воду растут и самые бедные вымирают. Но герцог решил эту проблему. Поэтому из водяных бунтов отнюдь не следует, что люди все время будут настроены к нему враждебно.

— А охрана, — сказала она, — повсюду охрана. И силовые поля. Куда ни взглянешь, повсюду мерцают силовые щиты. На Каладане мы жили не так…

— Погодите немного — дайте этой планете шанс, — сказал он.

Джессика продолжала смотреть в окно.

— Я чувствую здесь запах смерти, — наконец проговорила она. — Хават прислал сюда батальон своих агентов задолго до квартирьеров. Стражники снаружи — его люди. Грузчики — его люди. Из казны безо всяких объяснений изымаются громадные суммы. Их размеры могут означать только одно: взятки на самом высшем уровне. — Она покачала головой. — Куда бы ни пришел Суфир Хават, следом появляются обман и смерть…

— Вы возводите напраслину на беднягу.

— Напраслину? Я же его хвалю. Смерть и обман — это все, на что мы еще можем надеяться. Просто я не заблуждаюсь относительно методов Суфира.

— Вам стоило бы… отвлечься каким-нибудь делом, — покачал головой Юйэ. — Не оставляйте себе времени для таких тягостных…

— Дело! А я что делаю почти все время, Веллингтон? Я — секретарь герцога, и это такое дело, что каждый день я узнаю о все новых опасностях… даже он сам не подозревает, что я знаю о них. — Она сжала губы и, помолчав, добавила: — Иногда я спрашиваю себя, какую роль в том, что он выбрал меня, сыграла моя подготовка как Бене Гессерит.

— Что вы имеете в виду? — Он поразился ее циничному тону, горечи, которую она никогда не выказывала раньше.

— Не думаете ли вы, Веллингтон, — промолвила Джессика, — что куда безопаснее иметь секретаршу, привязанную любовью к своему патрону?..

— Вряд ли это достойная мысль, Джессика.

Упрек вырвался у него сам собой и потому прозвучал очень естественно. Невозможно было усомниться в том, как относится герцог к своей наложнице. Достаточно увидеть, как он взглядом следует за ней…

Она вздохнула:

— Вы правы. Это в самом деле недостойно.

Она стояла, обхватив себя за плечи и прижав к телу крис в ножнах, думая о том незавершенном деле, символом которого он был.

— Скоро здесь прольется кровь. Много крови, — сказала она. — Харконнены не успокоятся, пока не погибнут сами или не уничтожат герцога. Барон не может забыть, что Лето — кузэн Императора, пусть и отдаленный, — а титул Харконненов куплен на миллиарды КООАМ. Но главное — это яд, отравляющий глубины его сознания: память о том, что когда-то, после Корринской битвы, Атрейдес изгнал Харконнена за трусость.

— Старинная вражда, — пробормотал Юйэ. На мгновение он ощутил разъедающее прикосновение ненависти. Старинная вражда поймала его в свои сети, убила его Уанну или — что еще хуже — оставила ее в руках харконненских мучителей, и пытки будут продолжаться, пока ее муж не заплатит запрошенную палачами цену. Старинная вражда поймала его, и эти люди — часть этого отвратительного дела. Какая злая ирония в том, что такая смертоносная мерзость расцвела именно здесь, на Арракисе, единственном во Вселенной источнике меланжи, продлевающей жизнь и дарующей здоровье!..

— О чем вы думаете? — спросила она.

— Я думаю о том, что сейчас декаграмм Пряности стоит шестьсот двадцать тысяч соляриев — и это не на черном рынке, а вполне официально. На такие деньги можно купить многое.

— Жадность коснулась даже вас, Веллингтон?

— Это не жадность.

— А что?

Он пожал плечами:

— Тщетность.

Взглянув на Джессику, он после небольшой паузы спросил:

— Вы помните, какой был вкус у Пряности, когда вы попробовали ее в первый раз?

— Она напоминала корицу.

— Но вкус ни разу не повторялся, — заметил Юйэ. — Она как жизнь — каждый раз предстает в новом обличье. Некоторые полагают, что меланжа вызывает так называемую реакцию ассоциированного вкуса. Иначе говоря, организм воспринимает ее как полезное вещество и, соответственно, интерпретирует ее вкус как приятный, — это эйфорическое восприятие. И, подобно жизни, Пряность никогда не удастся синтезировать, создать ее точный искусственный аналог…

— Я думаю, что нам, возможно, было бы мудрее стать отступниками, уйди за пределы досягаемости Империи, — сказала Джессика.

Он понял, что она его не слушала, и подумал: в самом деле, почему она не склонила герцога к этому? Она могла бы заставить его сделать практически все, что угодно…

Он быстро проговорил — быстро, потому что меняя предмет разговора и проблем с правдой не должно было возникнуть:

— Не сочтите за дерзость… Джессика. Можно задать вам личный вопрос?

Она оперлась о подоконник, почувствовав необъяснимый укол беспокойства.

— Ну разумеется. Вы же… мой друг.

— Почему вы не заставили герцога жениться на вас?

Она резко обернулась, вскинула голову, пристально взглянула ему в глаза.

— Не заставила его жениться на мне? Но…

— Мне не следовало задавать этот вопрос, — сказал он.

— Нет, почему же? — Она пожала плечами. — На то есть достаточно веская политическая причина — до тех пор, пока мой герцог остается неженатым, у некоторых Великих Домов сохраняется надежда на породнение с ним. И… — она вздохнула, — и, кроме того, принуждение людей, подчинение их своей воле приводит к циничному отношению к человечеству в целом. А такое отношение разлагает все, чего касается. Если бы я склонила его к этому… это было бы не его поступком.

— Эти слова могла бы сказать и моя Уанна, — пробормотал он. И это тоже было правдой. Он приложил руку ко рту, судорожно сглотнул. Никогда он не был так близок к признанию, к разоблачению своей тайной роли.

Джессика заговорила снова, разрушив мгновение, когда признание готово было сорваться:

— И кроме того, Веллингтон, в герцоге словно бы два человека. Одного из них я очень люблю. Он обаятельный, остроумный, заботливый… нежный — словом, в нем есть все, чего только может пожелать женщина. Но другой человек… холодный, черствый, требовательный и эгоистичный — суровый и жесткий, даже жестокий, как зимний ветер. Это — человек, сформированный его отцом. — Ее лицо исказилось. — Если бы только этот старик умер, когда родился Лето!..

В наступившем молчании слышно было, как шевелит занавески струя воздуха от вентилятора. Наконец она глубоко вздохнула и сказала:

— Лето прав — здесь комнаты уютнее, чем в других частях дома. — Она повернулась, окидывая комнату взглядом. — А теперь извините меня, Веллингтон. Я хотела бы еще раз обойти это крыло перед тем, как распределять помещения.

Он кивнул:

— Разумеется.

И подумал: «Если бы был хоть какой-нибудь способ избежать того, что я должен сделать!»

Джессика опустила руки, пересекла комнату и на мгновение остановилась в нерешительности на пороге, — а потом все-таки вышла, ничего не спросив.

«В течение всего разговора он что-то скрывал, что-то утаивал, — думала она. — Несомненно, он боится расстроить меня. Он славный человек. — И снова заколебалась, почти уже повернула обратно, чтобы вызнать, что же скрывает Юйэ. — Но это только пристыдило и испугало бы его — да, он испугался бы, что я так легко читаю в его душе. Мне следует больше доверять своим друзьям».

Глава 9

Многие отмечали быстроту, с которой Муад'Диб усвоил уроки Арракиса и познал его неизбежности. Мы, Бене Гессерит, разумеется, знаем, в чем основы этой быстроты. Другим же можем сказать, что Муад'Диб быстро учился потому, что прежде всего его научили тому, как надо учиться. Но самым первым уроком стало усвоение веры в то, что он может учиться, и это — основа всего. Просто поразительно, как много людей не верят в то, что могут учиться и научиться, и насколько больше людей считают, что учиться очень трудно. Муад'Диб же знал, что каждый опыт несет свой урок.

Принцесса Ирулан. «Человечность Муад'Диба»

Пауль лежал в постели и притворялся спящим. Спрятать в руке таблетку доктора Юйэ, сделав вид, что глотаешь ее, было проще простого. Пауль подавил смешок: даже мать поверила, что он спит! Он хотел было вскочить и попросить у нее разрешения осмотреть дом, но понял, что она этого не одобрила бы. Слишком все сумбурно, слишком еще неулажено. Нет. Лучше притвориться…

«Если я тихонько уйду без спроса, то о непослушании речи нет: ведь и запрета не было. Кроме того, я же никуда не выйду из дома, а в доме безопасно».

Он слышал, как мать в соседней комнате беседует с Юйэ. Слова доносились невнятно — что-то о Пряности… о Харконненах… Голоса раздавались то громче, то тише и наконец смолкли.

Пауль принялся разглядывать резное изголовье кровати — на самом деле это был замаскированный пульт управления оборудованием комнаты. Резьба изображала рыбу, застывшую в прыжке над крутыми завитками волн. Он уже знал, что если нажать на ее глаз — единственный видимый глаз рыбы, — то загорятся плавающие лампы. Одну из волн можно было поворачивать, регулируя вентиляцию. Другая управляла температурой.

Пауль беззвучно сел в постели. Слева от кровати у стены стоял высокий книжный шкаф. Его можно было отодвинуть от стены, открыть потайной кабинетец с боковыми ящиками. Ручка двери в холл была выполнена в виде штурвала орнитоптера.

Комната выглядела так, словно была специально предназначена соблазнить и завлечь его.

Комната и вся планета.

Он подумал о книгофильме, который показал ему Юйэ: «Арракис. Его Императорского Величества Ботаническая Испытательная станция». Старый книгофильм, сделанный еще до открытия Пряности. Названия проносились в сознании Пауля, каждое — с изображением, запечатленным в памяти мнемонической пульсацией: сагуаро,^[5] ослиный куст, финиковая пальма, песчаная вербена, вечерняя примула, бочоночный кактус, фимиамовый куст, дымное дерево, креозотовый кустарник, лисица-фенек, пустынный ястреб, кенгуровая мышь или арракийский тушканчик.

Названия и изображения, многие из которых пришли из далекого земного прошлого человечества, но и множество таких, каких не найти во всей Вселенной, только здесь, на планете Арракис.

Так много нового, о чем надо узнать поподробнее! Например, Пряность.

И песчаные черви.

В соседней комнате закрылась дверь. Это ушла мать — Пауль слышал ее легкие шаги через холл. Доктор Юйэ, конечно, найдет себе что-нибудь почитать и останется в комнате.

Самое время отправляться на разведку.

Пауль соскользнул с кровати и направился к хитроумному книжному шкафу с тайником. Услышав за спиной какой-то звук, он обернулся. Резное изголовье отошло вниз точно у того места, где он только что лежал. Пауль замер, и неподвижность спасла ему жизнь.

Из-за отошедшей панели выскользнул крохотный охотник-искатель, машинка не более пяти сантиметров длиной. Пауль сразу узнал ее — распространенное оружие асассинов, с раннего детства хорошо знакомое любому ребенку из Правящих Домов. Металлическая игла управлялась скрывавшимся где-то поблизости убийцей. Она отыскивала живое движущееся тело, вонзалась в него и, прорезая себе путь вдоль нервных путей, добиралась до ближайшего жизненно важного органа…

Искатель приподнялся и, зависнув в воздухе, хищно поворачивался вправо-влево, словно вынюхивая добычу.

В памяти Пауля всплыли характеристики охотника-искателя, в том числе и недостатки этого устройства: сжатое силовое поле подвески сильно искажало изображение в миниатюрном телеглазе искателя. Значит, в полутьме спальни оператор не сможет разглядеть свою жертву и будет вынужден ориентироваться на движение — на любое движение, надеясь, что цель выдаст себя. Щит-пояс лежит на кровати… Луч лазера мог бы сбить такую машинку, но лучеметы были слишком дороги и чудовищно капризны; кроме того, лазерный луч, соприкоснувшись с силовым полем, мог вызвать взрыв. Поэтому Атрейдесы предпочитали полагаться на личные щиты и свои ум и ловкость.

Сейчас Пауль заставил себя замереть в почти мертвой неподвижности — он понимал, что может полагаться только на себя. На ум и ловкость.

Охотник-искатель поднялся еще на полметра и, словно струясь в полосках слабого света, пробивавшегося сквозь жалюзи, поисковым зигзагом пошел от стены к стене через комнату, деля ее на уменьшающиеся квадраты.

«Надо попытаться схватить эту штуку, — решил Пауль. — Из-за поля подвески она снизу как будто скользкая — так что надо хватать ее покрепче».

Машинка опустилась полуметром ниже, повернула влево, покружила над кроватью. Слышно было ее слабое гудение.

Интересно, кто им управляет? Он ведь должен быть совсем рядом. Можно было бы позвать доктора Юйэ, но эта штука убьет его, едва он откроет дверь…

Дверь в холл за спиной Пауля скрипнула, кто-то постучал и открыл ее.

Охотник-искатель метнулся мимо Пауля — на движение.

Правая рука юноши взметнулась и схватила смертоносную игрушку. Та гудела, дергалась и изгибалась, но он изо всех сил сжимал кулак. Затем Пауль с размаху ударил штуковину клювом о металлическую дверную панель. Носовой телеглаз с хрустом разбился, и искатель бессильно замер в его руке.

Но Пауль не выпускал его — на всякий случай.

Пауль поднял взгляд и встретился с широко открытыми, сплошь синими глазами Шэдаут Мэйпс.

— Ваш отец послал за вами, — сказала она. — В холле вас ждет охрана.

Пауль кивнул, удивленно разглядывая незнакомую женщину в мешковатом буром платье. Та же смотрела теперь на предмет в его руке.

— Я слышала о таких штуках, — сказала она. — Она бы меня убила, да?

Ему пришлось глотнуть, прежде чем он смог говорить:

— Ее… целью был я.

— Но она летела в меня.

— Потому что вы двигались. (Любопытно, кто она такая?)

— Значит, вы спасли мне жизнь.

— Я спас нас обоих.

— Вы могли бы спастись и если бы позволили ей убить меня.

— Кто вы? — спросил он.

— Шэдаут Мэйпс, домоправительница.

— Как вы узнали, где меня искать?

— Ваша мать мне сказала. Я встретила ее на лестнице, ведущей в колдовскую комнату, — это тут рядом по коридору. — Она махнула рукой куда-то направо. — Там ждут люди вашего отца.

«Люди Хавата, — подумал Пауль. — Надо найти оператора этой штуки».

— Пойдите к ним, — распорядился он. — Скажите им, что я поймал в доме охотник-искатель и что они должны обыскать дом и найти оператора. Пусть немедленно блокируют все выходы из дома и ближайшие подходы… Они знают, что делать. Оператор наверняка не из наших людей.

И тут же подумал: «Может быть, это она?» Но он знал, что нет. Когда женщина вошла, искателем кто-то еще управлял.

— Прежде чем выполнить вашу просьбу… человечек, — проговорила она, — я хочу, чтобы между мною и… тобой все было ясно. Вы возложили на меня Долг воды, хотя я и не уверена, что хотела бы нести такое бремя. Но мы, фримены, платим свои долги — и белые, и черные долги. И нам известно, что среди ваших людей есть предатель. Кто он, мы не знаем, но в том, что предатель есть, — уверены. Может быть, это его рука направляла этот летающий нож…

Пауль воспринял все это в молчании. Предатель. И прежде чем он успел сказать что-нибудь, странная женщина повернулась и почти выбежала из комнаты.

Он хотел было вернуть ее, но понял, что она оскорбилась бы — было в ее манерах что-то такое… Она сказала ему все, что знала, и пошла выполнять его просьбу. Сейчас дом наводнят люди Хавата.

Мысль его переключилась на другие странности этой беседы. Колдовская комната. Он посмотрел туда, куда показывала Мэйпс. Мы, фримены… Значит, это была фрименка. Он на мгновение отвлекся от размышлений, чтобы с помощью мнемонического приема запомнить лицо: сморщенное, как чернослив, темно-коричневое обветренное лицо; глаза — синее на синем. К этому образу он прикрепил бирку: Шэдаут Мэйпс.

Все еще сжимая в руке разбитый охотник-искатель, Пауль вернулся в свою комнату, левой рукой поднял с кровати щит, надел его и выбежал в коридор, налево, на бегу застегивая пряжку.

Она сказала, что мать где-то здесь… тут должна быть лестница в колдовскую комнату.

Глава 10

Что поддерживало леди Джессику во времена испытаний? Задумайтесь над притчей Бене Гессерит, и тогда вы, возможно, поймете: «Любая дорога, пройденная до конца, приводит в никуда. Чтобы убедиться, что гора — это гора, незачем взбираться высоко. Хватит и небольшого подъема, ибо свершины гора не видна».

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб. Семейные комментарии»

В конце южного крыла Джессика обнаружила металлическую винтовую лестницу, поднимающуюся к овальной двери. Оглянувшись на коридор, она опять повернулась к двери. Странно: овал — необычная форма для двери в доме.

В окнах под лестницей Джессика видела огромное белое солнце Арракиса, катящееся к вечеру. Длинные тени пронзили коридор. Она внимательно оглядела лестницу: в ярком боковом свете были отчетливо видны комочки высохшей земли, приставшие к металлическим ступеням.

Джессика положила руку на перила и двинулась вверх. Перила холодили ладонь. Поднявшись, она увидела, что у двери нет ручки — на ее месте было только небольшое углубление.

Вряд ли это дакти-замок, подумала она, ведь дакти-замок делается под форму ладони и папиллярные линии одного только владельца. Тем не менее углубление походило на дакти-замок. А как ее учили в школе Б.Г., любой дакти-замок можно открыть.

Джессика оглянулась, удостоверилась, что за ней никто не следит, приложила ладонь к углублению в двери, обернулась и увидела скользящую к лестнице Мэйпс.

— В большой зал пришли какие-то люди и говорят, что герцог прислал их за молодым господином, Паулем, — сообщила Мэйпс. — Они показали герцогскую печать, и охрана их узнала.

Она взглянула на дверь и снова на Джессику. А она осторожна, эта Мэйпс. Хороший знак.

— Пауль в пятой комнате отсюда по коридору, в маленькой спальне, — показала Джессика. — Если тебе не удастся разбудить его сразу, позови доктора Юйэ — он в соседней комнате. Возможно, придется сделать стимулирующую инъекцию.

Мэйпс снова бросила странный взгляд на овальную дверь, и Джессике показалось, что на лице домоправительницы промелькнуло отвращение. Однако прежде чем Джессика успела спросить, что скрывается за этой дверью, Мэйпс уже удалялась по коридору.

Хават проверил это место. Так что здесь не может быть чего-либо особенно опасного.

Она толкнула дверь. Та подалась внутрь, открыв ее взору крохотное помещение с такой же овальной дверью в противоположной стене — только со штурвальной кремальерой вместо ручки.

Воздушный шлюз! — удивилась Джессика. Она заметила валяющуюся на полу шлюзовой камеры подпорку для двери. На подпорке красовался личный значок Хавата.

Дверь оставили открытой. Подперли, а потом кто-то, скорее всего случайно, выбил подпорку, не сообразив, что дверь закроется на дакти-замок.

Джессика шагнула через высокий порог.

Зачем бы в доме шлюз? — спросила она себя. Ей внезапно пришла в голову мысль о каких-то экзотических существах, нуждающихся в особом микроклимате.

Особый микроклимат! На Арракисе, где в орошении нуждались даже самые засухоустойчивые инопланетные растения, это могло иметь особый смысл.

Дверь за ее спиной начала закрываться, но Джессика удержала ее и надежно подперла. Затем вернулась к внутренней двери и увидела над штурвалом вытравленную на металле почти незаметную надпись. Надпись была сделана на галакте:

«О Человек! Здесь находится прекрасная часть Творения Божия; так смотри и учись любить совершенство Твоего Всевышнего Друга».

Джессика нажала на колесо — штурвал повернулся влево, и дверь открылась. Легкий ветерок коснулся ее щеки, пошевелил волосы. Воздух был явно другой — какой-то более густой, ароматный. Она распахнула дверь и увидела густую зелень, пронзенную золотым солнечным светом.

«Желтое солнце? — удивилась она. Потом поняла: — Ну да, конечно, цветное стекло-фильтр!»

Когда она перешагнула порог, дверь за ее спиной затворилась.

— Оранжерея влаголюбивых растений, уголок влажной планеты, — прошептала она.

Повсюду стояли растения в кадках и коротко подстриженные деревья. Она узнала мимозу, цветущую айву, сондаги, зеленоцветную пленисценту, бело-зеленые полосатые акарсо… розы…

Даже розы!

Она склонилась над огромным розовым цветком, вдохнула его аромат. И только тут осознала, что с того момента, как дверь открылась, она слышит какой-то ритмический шум.

Джессика раздвинула густую листву и увидела центральную часть оранжереи. Там из металлической чаши бил небольшой фонтан, образуя как бы прозрачный купол. Привлекший ее звук был дробным стуком воды о чашу.

Джессика быстро проделала короткий ритуал очищения чувств и начала методично обследовать комнату, обходя ее по периметру. Комната была размером метров десять на десять. По расположению ее над концом коридора и по некоторым небольшим отличиям в ее конструкции Джессика догадалась, что комнату пристроили над крышей этого крыла здания спустя очень много времени после завершения самого дворца.

Она остановилась на южном конце комнаты перед широким окном желтого стекла и оглянулась. Практически все пространство комнаты занимали экзотические влаголюбивые растения. Среди растений что-то зашелестело; Джессика настороженно застыла, но это был всего лишь примитивный сервок с часовым механизмом, оснащенный поливочным шлангом. Рука-рычаг со шлангом поднялась, из раструба вырвалась россыпь мелких брызг — она ощутила влагу на лице. Шланг убрался, и Джессика увидела, что поливала машинка: папоротниковое дерево.

В этой комнате всюду была вода — и это на планете, где вода была драгоценнейшим соком жизни. Воду в этой оранжерее расходовали так демонстративно, что это уязвило Джессику до глубины души.

Она взглянула на солнце — желтое через окно-фильтр. Солнце низко висело над иззубренным горизонтом, над скалами, образовывавшими длинную горную цепь, которую здесь называли Барьерной Стеной.

Светофильтры. Чтобы превратить белое солнце в более мягкое, знакомое. Кто мог устроить здесь такое место? Лето? Вполне в его духе преподнести мне такой сюрприз, но у него не было времени. И он слишком занят своими делами…

Она припомнила один доклад, в котором, помимо прочего, упоминалось, что многие арракинские дома имели герметически закрывающиеся окна и двери — чтобы сохранить, собрать и использовать вторично влагу внутреннего воздуха. Лето говорил, что во дворце такие меры не принимались умышленно — чтобы продемонстрировать богатство и могущество, окна и двери предохраняли лишь от проникновения внутрь пыли.

Но эта комната выражала то же самое куда сильнее, чем простое отсутствие герметичных внешних дверей. Она прикинула, что эта комната отдыха расходовала столько воды, сколько хватило бы для поддержания жизни тысячи жителей Арракиса, — а может, и больше.

Джессика прошлась вдоль всего панорамного окна, по-прежнему рассматривая комнату, и только тогда заметила металлическую пластину, укрепленную рядом с фонтаном примерно на высоте обычного стола. На ней лежали белый блокнот и стило, полускрытые нависающим веерообразным листом. Она подошла, отметив, что на металле, стоит сегодняшняя печать Хавата, и прочла записку на верхнем листе:

Леди Джессика.

Пусть эта комната доставит вам такое же удовольствие, какое она доставляла мне. Позвольте ей напомнить вам урок, который преподали нам наши общие учителя: близость желаемого вводит в искушение и склоняет к излишествам. На этом пути лежит опасность.

С наилучшими пожеланиями,

Марго, леди Фенринг.

Джессика кивнула, вспомнив, что Лето называл бывшего полномочного представителя Императора на Арракисе графом Фенрингом. Однако скрытое в записке сообщение требовало немедленного внимания, особенно учитывая, что писавшая записку явно тоже принадлежала к Бене Гессерит.

Мимоходом кольнула горькая мысль: «Граф женился на своей леди — она ему жена, не наложница…»

Эта мысль промелькнула у Джессики, когда она уже склонилась над столом, пытаясь найти спрятанное послание. Оно наверняка где-то здесь: в записке была кодовая фраза, с которой всякая сестра Бене Гессерит, не связанная особым приказом своей Школы, должна была обратиться к другой, чтобы предупредить о какой-то угрозе: «На этом пути лежит опасность».

Джессика ощупала блокнот сзади, пытаясь найти выдавленные точки кода. Ничего. Ее ищущие пальцы пробежали по краю блокнота. Ничего. Она положила блокнот на прежнее место. Ее не покидало чувство, что послание необходимо отыскать безотлагательно.

Возможно, что-нибудь в том, как положен блокнот?

Но Хават, осматривавший комнату, несомненно, передвигал блокнот. Джессика взглянула на нависающий над блокнотом лист. Лист! Она провела пальцем по нижней поверхности листа. Так и есть! Пальцы нащупали еле заметные кодовые точки. Джессика без труда, всего раз проведя по точкам, прочла и расшифровала послание:

«Ваш сын и герцог Лето находятся в опасности. Одна из спален рассчитана на то, чтобы завлечь вашего сына. X. спрятали в ней смертоносные ловушки, но так, чтобы все они могли быть сравнительно легко обнаружены — кроме одной, которая может ускользнуть от вашего внимания».

Джессика подавила побуждение немедленно броситься в спальню сына: сначала следовало дочитать послание. Ее пальцы заспешили по точкам.

«Точная природа угрозы мне неизвестна, но это что-то связанное с кроватью. Угроза же вашему герцогу исходит от изменника из доверенных лиц или приближенных. X. обещал отдать Вас своему фавориту в качестве награды. Насколько мне известно, эта оранжерея безопасна. Простите, что не могу сообщить больше. Мои источники информации скромны, потому что мой граф не служит X. Писала в спешке.

МФ.»

Джессика оттолкнула лист и уже собиралась помчаться к Паулю, но тут дверь шлюза распахнулась. В оранжерею ворвался Пауль, сжимающий что-то в правой руке. Он захлопнул за собой дверь, огляделся, увидел мать, подошел, отбрасывая с пути листву, увидел фонтан и сунул кулак с зажатым в нем предметом под падающую воду.

— Пауль! — Она схватила его за плечи, тревожно глядя на его руку. — Что это такое?

Он ответил — небрежно, но она уловила в его голосе напряжение:

— Охотник-искатель. Поймал его в комнате и разбил ему нос, но хочу быть уверенным. От воды его наверняка закоротит.

— Окуни его! — скомандовала она. Вскоре она сказала: — Руку можешь вынуть, а эту штуку оставь в воде.

Пауль вытащил руку, стряхнул капли воды, не отрывая взгляда от металлической штуковины в чаше фонтана.

Джессика отломила черенок пальмового листа, ткнула им в смертоносное жало.

Охотник был мертв.

Она уронила черенок в воду, посмотрела на сына. Его глаза обегали комнату с тем особым вниманием, которое было так хорошо знакомо Джессике — Путь Бене Гессерит.

— Это место, по-моему, что-то скрывает, — сказал он.

— У меня есть основания считать его безопасным, — возразила Джессика.

— Мою комнату тоже считали безопасной. Хават говорил…

— Это же был охотник-искатель, — напомнила она. — Значит, кто-то управлял им — кто-то в доме. У дистанционного управления этим оружием ограниченный радиус действия. И его могли спрятать здесь уже после осмотра Хавата.

Но, сказав это, она подумала о послании на листе: «…от изменника из доверенных лиц или приближенных».

Но это не Хават. О, конечно, не Хават.

— Люди Хавата сейчас прочесывают дом, — сообщил Пауль. — Этот искатель чуть не убил старуху, которая пришла меня разбудить.

— Ее зовут Шэдаут Мэйпс, — сказала Джессика. — Твой отец вызвал тебя, чтобы…

— Это подождет, — отмахнулся Пауль. — Так почему ты считаешь эту комнату безопасной?

Джессика указала на записку и пересказала ее содержание. Пауль немного расслабился.

Но сама Джессика оставалась внутренне напряженной. Милостивая Мать! Охотник-искатель!.. Ей пришлось привлечь всю свою подготовку, чтобы не поддаться приступу истерической дрожи.

Пауль сказал как бы между прочим, констатируя факт:

— Конечно, это Харконнены. Нам придется их уничтожить.

В этот момент в дверь постучали — условный стук кого-то из людей Хавата.

— Войдите, — разрешил Пауль.

Дверь распахнулась, и в помещение, склонившись, вошел высокий офицер в мундире Атрейдесов и с эмблемой службы Хавата на фуражке.

— Вы здесь, господин, — с облегчением сказал он. — Домоправительница так и сказала, что вы, наверное, здесь…

Он огляделся и продолжил:

— В подвале мы нашли глухой закуток и поймали прятавшегося там человека. У него был пульт управления искателем.

— Я желаю принять участие в его допросе, — заявила Джессика.

— Простите, миледи. Взять его не удалось, он мертв. Наша ошибка…

— И ничего, по чему его можно было бы опознать? — спросила она.

— Пока мы не нашли ничего, миледи.

— Он арракиец? — спросил Пауль.

Джессика одобрительно кивнула: правильный вопрос.

— Похож на арракийца, во всяком случае, — ответил охранник. — Судя по всему, его запрятали там больше месяца назад и оставили дожидаться нашего прибытия. Вчера мы проверяли подвал, но камень и раствор там, где он проник в подвал, были не тронуты. Готов ручаться своей репутацией.

— Никто не сомневается, что вы проверяли дом тщательно, — успокоила его Джессика.

— Я сомневаюсь, миледи. Надо было проверить все там акустическим зондом.

— Надо полагать, сейчас вы именно это и делаете, — сказал Пауль.

— Да, господин.

— Сообщите отцу, что мы задерживаемся.

— Будет исполнено немедленно, господин. — Он взглянул на Джессику. — Согласно приказу Хавата в подобных ситуациях молодого господина следует препроводить в безопасное место и надежно охранять. — Его глаза снова обежали оранжерею. — Тут достаточно безопасно?

— У меня есть основания считать это место безопасным, — ответила Джессика. — И Хават, и я его проверили.

— Тогда я выставлю охрану рядом с этим помещением — пока мы не проверим еще раз весь дом.

Он поклонился Джессике, отдал честь Паулю, вышел и закрыл за собой дверь.

Пауль прервал внезапно нависшее молчание:

— Может, стоит позже нам самим проверить дом? Ты можешь заметить то, что другим никогда не увидеть.

— Я не проверила еще только это крыло, — отозвалась она. — Оставила его напоследок, потому что…

— Потому что Хават лично его осматривал, — докончил Пауль.

Джессика метнула в него вопросительный взгляд:

— Ты подозреваешь Хавата?

— Нет, но он уже немолод… и он переутомился. Можно было бы снять с него часть нагрузки.

— Это только обидело бы его и повредило его работе, — возразила Джессика. — К тому же теперь, когда Хават узнал о случившемся, в это крыло и муха не пролетит. Он будет чувствовать себя виноватым, и…

— Но мы должны принять и свои собственные меры, — сказал Пауль.

— Хават верой и правдой служил трем поколениям Атрейдесов, — ответила Джессика. — Он достоин всего уважения и доверия, которыми мы можем заплатить ему… и еще много большего.

— Когда отец недоволен каким-нибудь твоим поступком, — хмыкнул Пауль, — он говорит «Бене Гессерит!» таким тоном, словно это ругательство.

— И что же во мне не нравится твоему отцу?

— Ну, в частности, ему не нравится, когда ты с ним споришь.

— Ты — не твой отец, Пауль.

И Пауль подумал: «Это сильно обеспокоит ее, но я должен рассказать ей, что говорила эта Мэйпс относительно предателя среди нас».

— Что ты скрываешь, Пауль? — спросила Джессика. — Это совсем на тебя не похоже.

Он пожал плечами и подробно пересказал свой разговор с Мэйпс.

А Джессика подумала о послании на листе и, неожиданно решившись, показала лист Паулю и прочитала зашифрованное сообщение.

— Надо немедленно сообщить отцу, — сказал Пауль. — Я пошлю ему шифрограмму.

— Нет, — возразила Джессика. — Придется подождать, пока ты не останешься с ним наедине. Чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше.

— Ты хочешь сказать, что мы никому не можем доверять?

— Дело не совсем в этом, — объяснила она. — Возможно, так и было задумано, чтобы послание попало к нам. Те, кто оставил его для нас, могли верить, что все это правда; но что, если единственной целью всего этого было получение нами этого сообщения?..

Лицо Пауля оставалось таким же мрачным.

— Чтобы ослабить нас, посеяв в наших рядах недоверие и подозрение…

— Поэтому ты должен наедине и с величайшей осторожностью рассказать отцу об этой возможности, — кивнула Джессика.

— Понимаю.

Она повернулась к высокому окну-светофильтру и смотрела теперь туда, где на юго-западе садилось солнце Арракиса — желтый из-за стекла шар над изломанной линией скал.

Пауль повернулся вместе с матерью.

— Я тоже не думаю, что это Хават. Может, Юйэ?

— Он не из особо приближенных или особо доверенных лиц, — возразила Джессика. — Кроме того, я могу поручиться, что он ненавидит Харконненов не меньше, чем мы. Если не больше.

Пауль глядел на скалы, думая: «И это никак не может быть Гурни… или Дункан. Кто-то рангом ниже?.. Нет, невозможно. Они все происходят из семей, которые были нам верны в течение поколений — и по веским основаниям».

Джессика потерла лоб, ощутив навалившуюся усталость. Сколько же тут опасностей!.. Она рассматривала ландшафт, желтый от цветного стекла. За герцогской землей раскинулись складские территории — позади высокой ограды виднелись бункеры, где хранилась меланжа, вокруг — сторожевые вышки-треножники, похожие на испуганных пауков. Отсюда можно было увидеть по меньшей мере двадцать таких складских дворов, протянувшихся до самых скал Барьерной Стены.

Окрашенное светофильтром солнце медленно утонуло за горизонтом. Сразу же высыпали звезды. Одна яркая звезда висела так низко над горизонтом, что ее свет как бы дрожал — она мерцала в четком, размеренном ритме: тик-тик-тик — тик-тик-тик — тик…

Она почувствовала, как Пауль пошевелился в темноте рядом с ней.

Но Джессика сосредоточилась на этой яркой одинокой звезде, осознав вдруг, что та висит слишком низко — что свет ее исходит из точки, расположенной ниже кромки скал.

Кто-то подавал сигналы!

Она попыталась прочесть сообщение, но код был совершенно незнакомым.

На равнине под скалами зажигались новые огни — желтые точки на темно-синем, почти черном фоне. И один огонек — левее и чуть в стороне от скопления — вдруг стал ярче и замигал в ответ первому: тик-тик — тик — тик-тик-тик-тик… очень быстро.

И погас.

Тотчас погасла и фальшивая звезда в скалах.

Это были сигналы… и они наполнили ее дурными предчувствиями.

Зачем потребовались огни? — спросила она себя. Почему они не могли воспользоваться обычными коммуникаторами?

Ответ был очевиден: коммуникационная сеть наверняка прослушивалась сейчас агентами герцога Лето. Следовательно, использование световых сигналов могло означать только то, что сигналили его враги — харконненские агенты.

Раздался стук в дверь, и они услышали голос человека Хавата:

— Все в порядке господин… миледи. Мы готовы немедленно проводить молодого господина к его отцу.

Глава 11

Говорят, что герцог Лето, закрыв глаза на опасности Арракиса, безрассудно вошел прямо в западню. Не будет ли более основательным предположение, что, долго живя в условиях крайней опасности, он недооценил изменение ее интенсивности? Или, быть может, он намеренно пожертвовал собой, чтобы сын его мог найти лучшую жизнь? Все данные ясно свидетельствуют, что герцог был человеком, которого нелегко обмануть.

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб. Семейные комментарии»

Герцог Лето стоял, опираясь о парапет диспетчерско-контрольной башни космодрома, расположенного на окраине Арракина. Над южным горизонтом сплюснутой в овал серебряной монетой висела Первая луна. Под ней, сияя словно глазурь, сквозь пыльную дымку проступали зубчатые скалы Барьерной Стены. Слева от герцога во мгле светились огни Арракина — желтые… белые… синие.

Он думал об уведомлениях, разосланных за его подписью во все населенные пункты планеты: «Наш великий Падишах-Император поручил мне вступить во владение этой планетой и положить конец всем спорам».

Ритуалистическая формальность этой процедуры вызвала у него прилив чувства одиночества. Кого обманула эта глупая видимость законности? Уж конечно, не фрименов. И не Младшие Дома, контролирующие внутреннюю торговлю Арракиса… почти все до одного остающиеся харконненскими тварями.

Они пытались убить моего сына!

Он с трудом справился с нахлынувшей яростью.

Герцог увидел огни машины, ползущей из Арракина к посадочному полю. Он надеялся, что это — транспортер охраны, везущий Пауля. Задержка раздражала, хоть он и понимал, что она объяснялась мерами предосторожности, принятыми службой Хавата.

Они пытались убить моего сына!

Он потряс головой, отгоняя гнев, и оглянулся на посадочное поле, где по периметру монолитными часовыми стояли пять его фрегатов. Словно древний кромлех.

Лучше задержка из осторожности, чем…

Лейтенант, которого Хават послал за Паулем, был хорошим офицером, напомнил он себе. Полностью предан, заслуживает повышения.

Наш Великий Падишах-Император…

Если бы только жители этого прогнившего гарнизонного городка могли прочесть, что написал Император в приватной записке своему «благородному герцогу» — например, вот это презрительное упоминание мужчин и женщин в дистикомбах: «…но чего еще можно ждать от варваров, мечтающих лишь о том, чтобы жить вне упорядоченной надежности системы Фафрелах?»

В этот момент герцог чувствовал, что его собственная заветная мечта заключается в том, чтобы покончить со всеми сословными различиями и никогда больше не вспоминать об отвратительном порядке. Он взглянул вверх — сквозь пыль — на немигающие звезды и подумал: Вокруг одной из них кружит Каладан… но я никогда больше не увижу свой дом. Тоска по Каладану внезапно сдавила грудь. Ему показалось, что она пришла не из глубин его души, а протянула к нему руку с Каладаном. Пока он не мог заставить себя называть эту выжженную пустыню, Арракис, своим домом — и думал, что вряд ли когда-нибудь сможет.

Я должен скрывать свои чувства. Ради мальчика. Если ему суждено иметь дом, то им может стать только Арракис. Я могут думать о нем как об аде, в который попал уже при жизни, но он должен найти здесь то, что будет его воодушевлять. Что-то же здесь должно быть!

Волна жалости к себе — сразу же с презрением отброшенная — нахлынула на него, и почему-то вспомнились две строки из стихотворения, которое любил и часто читал Гурни Халлек:

Да, уж чего-чего, а песка здесь Гурни найдет даже больше, чем надо… Земли за теми блестящими под луной скалами были сплошной пустыней — бесплодный камень, дюны, вихрящаяся пыль — не нанесенная по-настоящему на карты Дикая Пустыня, сухая и мертвая, с разбросанными вдоль ее края (а может быть, встречающимися и внутри) поселениями фрименов. И если у рода Атрейдесов и есть сейчас хоть какая-то надежда — то она во фрименах…

Если только Харконнены не сумели опутать даже фрименов своими ядовитыми интригами.

Они пытались убить моего сына!

Металлический скрежет сотряс башню, завибрировал парапет, на который опирался герцог. Загородив обзор, упала броневая заслонка.

Садится челнок, подумал герцог. Пора идти вниз и приниматься за работу.

Он повернулся к лестнице у себя за спиной и направился в зал ожидания, стараясь сохранить спокойствие и подготовить нужное выражение лица к встрече прибывающих.

Они пытались убить моего сына!

Когда перед ним оказался зал с желтым куполообразным потолком, люди уже входили, вливаясь довольно энергичным потоком. На плечах они несли свои сумки и перебрасывались громкими шутками, словно студенты, возвращающиеся с каникул.

— Эй! Чуешь, что у тебя под копытами? Гравитация, парень!

— Сколько здесь «же»? Что-то вроде тяжеловато.

— По справочнику — девять десятых «же».

Большую комнату наполнил шум веселой перебранки.

— Ты вниз-то посмотрел, когда мы приземлялись? Вот ведь дыра! И где же обещанные сокровища?

— Харконнены все с собой забрали!

— А мне бы сейчас только горячий душ и мягкую постель!

— Ну, выдал! Душ! А не хочешь поскрести задницу песочком?

— Эй! Заткнитесь! Герцог!

Герцог шагнул с лестницы в разом затихшую комнату.

Чуть в стороне от толпы прохаживался Гурни Халлек. Через плечо у него была перекинута сумка, а другой рукой он сжимал шейку девятиструнного балисета. У него были очень длинные пальцы, способные к тончайшим движениям, и эти пальцы частенько извлекали из балисета такую изящную музыку…

Герцог смотрел на Халлека, любуясь этой уродливой человеческой глыбой с глазами, похожими на осколки стекла, в которых светилось инстинктивное, почти первобытное понимание. Вот человек, который жил вне системы Фафрелах, но выполнял все ее предписания. Как там Пауль назвал его?.. «Гурни Доблестный».

Тонкие светлые волосы Халлека были уложены так, чтобы прикрыть растущую лысину. Лиловый шрам на его подбородке, нанесенный ударом хлыста из чернильной лозы, шевелился слегка, словно сам по себе. Весь вид Халлека говорил о больших, непринужденно проявляемых возможностях. Он подошел к герцогу, поклонился.

— Добро пожаловать, Гурни, — сказал Лето.

— Приветствую вас, милорд. — Гурни махнул балисетом в сторону собравшихся офицеров. — Это последние. Я предпочел бы прибыть сюда с первой волной, но…

— Не волнуйся, на твою долю еще осталось некоторое количество Харконненов, — усмехнулся герцог. — Отойдем, Гурни, — нам надо побеседовать.

— К вашим услугам, милорд.

Они прошли к нише, где стоял автомат, отпускающий за монету порцию воды, а люди в большой комнате беспокойно зашевелились, но больше не шумели. Халлек бросил сумку в угол, но балисет из рук не выпускал.

— Сколько людей ты можешь выделить Хавату? — спросил герцог.

— У Суфира затруднения, сир?

— Он потерял только двоих, но его передовые агенты отлично провели разведку харконненских сил на планете. Если мы будем действовать быстро, достигнем некоторого уровня безопасности, получим необходимую нам передышку и свободу маневра. Ему нужно столько солдат, сколько ты можешь выделить без ущерба для дела — тех, кто не прочь немного поработать ножом.

— Я могу дать ему три сотни отборных людей, — сказал Халлек. — Куда их направить?

— К главным воротам. Агент Хавата ждет их там.

— Я должен заняться этим немедленно, сир?

— Подожди. Есть еще одно дело. Комендант космодрома под каким-нибудь предлогом задержит здесь челнок до рассвета. Хайлайнер Гильдии, доставивший нас, скоро отбывает, и этот челнок прицепят к грузовому кораблю, который доставит на лайнер груз Пряности.

— Нашей Пряности, милорд?

— Нашей. Но челнок должен забрать с собой и часть дюнмастеров — искателей Пряности, работавших при прежнем режиме. У них есть право уволиться при смене лена, и Арбитр Смены им это разрешил. Это ценные люди, Гурни, их около восьмисот. До того как челнок уйдет, ты должен убедить хотя бы некоторых поступить на службу к нам.

— Сколь сильным должно быть убеждение, сир?

— Мне нужно их добровольное сотрудничество, Гурни. У этих людей есть столь необходимые нам опыт и мастерство. То, что они хотят уехать, свидетельствует лишь, что они — не часть харконненской машины. Хават считает, что среди них могут быть внедренные агенты, но он в каждой тени видит асассинов.

— В свое время Суфир обнаружил некоторые весьма деятельные тени, милорд.

— А некоторые — не обнаружил. Но мне кажется, что для заблаговременного внедрения «ждущих агентов» в эту уезжающую толпу Харконненам потребовалось бы проявить слишком большое для них воображение.

— Возможно, сир. Где эти люди?

— В зале ожидания нижнего яруса. Полагаю, тебе стоит сыграть им мелодию-другую — чтобы размягчить их, а потом можешь включать давление. Можешь предложить квалифицированным высокие посты. Предложи двадцатипроцентное повышение зарплаты.

— И не больше, сир? Я знаю, что Харконнены платят в соответствии с общепринятыми тарифами. И людям с набитыми карманами и с желанием прокатиться… как хотите, сир, но двадцать процентов едва ли покажутся достаточно заманчивыми, чтобы остаться.

Лето нетерпеливо отмахнулся:

— Значит, в особых случаях действуй по собственному усмотрению. Только помни, что казна не бездонна. Держись за двадцать процентов, пока сможешь. Нам особенно нужны меланж-машинисты, меланжеры, предсказатели погоды и все, у кого есть опыт работы в открытой пустыне, — люди дюн.

— Понятно, сир. «С насилием придут они; лицом своим будут они пить, как восточный ветер; и возьмут пленников в песках…»

— Очень трогательная цитата, — сказал герцог. — Передай пока командование над своей шайкой какому-нибудь лейтенанту. Скажи ему, чтобы он дал им краткое наставление по водной дисциплине, а потом уложил спать в казармах, примыкающих к посадочному полю. Персонал космодрома покажет им, куда идти. И не забудь отправить людей к Хавату.

— Три сотни, сир. — Халлек поднял свою сумку. — Куда вам доложить, когда я со всем закончу?

— Найдешь меня в зале совещаний на заседании штаба. Я хочу согласовать новый порядок рассредоточения по планете: первыми выходят части, оснащенные бронетехникой.

Халлек, уже поворачиваясь уходить, остановился и взглянул в глаза Лето:

— Вы ждете настолько серьезных неприятностей, сир? Я думал, здесь есть Арбитр Смены.

— Будут и открытые сражения, и тайные интриги, — сказал герцог. — Крови прольется достаточно, прежде чем мы разберемся со всем этим.

— «И вода, которую возьмешь ты из реки, превратится в кровь на сухой земле», — процитировал Халлек.

Герцог вздохнул:

— Поторопись, Гурни.

— Слушаюсь, милорд. — Шрам искривился от усмешки. — «Вот, как дикий осел в пустыне, иду я к своей работе».

Гурни развернулся, вышел на середину зала, отдал распоряжения и заторопился сквозь толпу.

Лето негромко хмыкнул ему вслед. Халлек не уставал изумлять его — голова, набитая песнями, цитатами, цветистыми фразами… и сердце асассина, когда дело касалось Харконненов.

Потом Лето неторопливо направился к лифту, возвращая салюты небрежным взмахом руки. Среди толпы он узнал человека из Корпуса Пропаганды, остановился, чтобы распорядиться довести до людей, которые привезли на планету своих женщин, что женщины благополучно прибыли и находятся в безопасности и их можно найти там-то и там-то. Остальным же будет интересно узнать, что среди местного населения женщин, кажется, больше, чем мужчин.

Герцог похлопал пропагандиста по руке выше локтя — это служило сигналом, что это сообщение срочное, первоочередное и должно быть передано немедленно. Потом он двинулся дальше, кивая людям, улыбаясь; обменялся шутками с младшим офицером.

Командующий всегда должен выглядеть уверенно, подумал он. Вера всех подчиненных возложена на твои плечи, и даже если ты в критическом положении, все равно никогда нельзя показывать этого.

Он облегченно вздохнул, когда лифт проглотил его и он смог повернуться, и перед ним были лишь безразличные ко всему двери.

Они пытались убить моего сына!

Глава 12

На камне, венчающем арку над выходом с арракинского космодрома, имеется грубо высеченная надпись, словно сделанная каким-то допотопным инструментом, — Муад'Диб, должно быть, повторял ее много раз. Он увидел ее в ту первую ночь на Арракисе, когда его доставили на герцогский командный пункт — на первое совещание штаба в полном составе, созванное его отцом. Эта надпись была мольбой к тем, кто покидает Арракис, но смысл ее с мрачной силой запал в душу мальчика только что избежавшего близких объятий смерти. Надпись гласила: «О вы, те, кто знает, как страдаем мы здесь, не забудьте нас в ваших молитвах».

Из учебника «Жизнь Муад'Диба» принцессы Ирулан

— Вся теория ведения войны — это рассчитанный риск, — сказал герцог, — но когда приходится рисковать своей собственной семьей, элемент расчета растворяется в… других вещах.

Он понимал, что недостаточно сдерживает свой гнев, и, чтобы успокоиться, повернулся, широкими шагами прошелся вдоль всего длинного Стола, туда и обратно.

Герцог и Пауль остались одни в комнате совещаний космопорта. В этой большой гулкой комнате не было ничего, кроме длинного стола, старомодных трехногих стульев, стенда для карт и проектора. Пауль сидел за столом рядом со стендом. Он рассказал отцу о происшествии с охотником-искателем и о том, что возможно предательство.

Герцог остановился напротив Пауля, ударил кулаком по столу:

— Хават утверждал, что дом безопасен!!!

Пауль нерешительно сказал:

— Я тоже сначала рассердился. И считал Хавата виновным. Но нападение было совершено из-за пределов дома. Оно было простым, ловким и прямым. И достигло бы успеха, если бы не тренинг, полученный мной от тебя и от многих других — и от Хавата в том числе.

— Ты его оправдываешь? — требовательно спросил герцог.

— Да.

— Он постарел. Вот в чем дело. Ему пора…

— У него огромный опыт, — возразил Пауль. — Скажи, сколько ошибок Хавата ты можешь припомнить?

— Это я должен был бы защищать его, — сказал герцог. — А не ты.

Пауль улыбнулся.

Лето сел во главе стола и накрыл своей рукой руку сына:

— За последнее время ты стал… взрослым, сын. — Герцог убрал руку. — И это меня радует. — Герцог скопировал улыбку сына. — Хават будет казниться. Он будет гневаться на себя намного сильнее, чем могли бы мы с тобой вместе!

Пауль смотрел на потемневшие окна, частично загороженные стендом, вглядывался в ночную тьму. Огни комнаты отражались в ограждении балкона. Он заметил движение и разглядел фигуру охранника в мундире Атрейдесов. Потом Пауль посмотрел на белую стену за спиной отца, потом вниз — на блестящую поверхность стола — и заметил, что его собственные руки сжаты в кулаки.

Дверь в дальнем конце комнаты, лицом к которой сидел герцог, с шумом распахнулась. Вошел Хават, выглядевший старше и суровее, чем когда-либо прежде. Он прошел мимо всего стола и встал «смирно» напротив Лето.

— Милорд, — произнес он, глядя в какую-то точку поверх головы герцога, — я только что узнал о своем провале. Поэтому я прошу вас об отста…

— Садись и прекрати эти глупости, — отмахнулся герцог и указал на стул напротив Пауля. — Твоя ошибка была в том, что ты переоценил Харконненов. Их простые головы додумались до простого трюка. А мы на простые трюки не рассчитывали. И мой сын приложил большие старания, доказывая мне, что справился с этой опасностью лишь благодаря твоей подготовке. И тут о твоем провале речи быть не может! — Герцог хлопнул рукой по спинке пустого стула. — Садись, говорю тебе!

Хават опустился на сиденье:

— Но…

— Об этом я больше ничего не желаю слышать, — опять прервал его герцог. — Этот инцидент — уже прошлое. У нас имеются более насущные дела. Где все остальные?

— Я попросил их подождать снаружи, пока я…

— Позови их.

Хават взглянул Лето в глаза:

— Сир, я…

— Я знаю, кто мои настоящие друзья, Суфир, — сказал герцог. — Позови людей.

Хават проглотил комок в горле:

— Сейчас, милорд. — Он повернулся на стуле и крикнул в открытую дверь: — Гурни, пригласи их!

Первыми вошли мрачно-серьезные офицеры штаба, за ними следовали более молодые адъютанты и специалисты, у которых на лицах прямо-таки светилась готовность к действию.

По комнате пронесся шум отодвигаемых стульев. Все расселись, над столом повеяло слабым запахом рашага.

— Для желающих имеется кофе, — сказал герцог.

Он оглядел своих людей: это хорошая команда. В такой войне, учитывая обстоятельства, дела могли бы идти куда хуже.

Лето подождал, пока из соседней комнаты принесут кофе, отметил усталость на некоторых лицах.

Наконец он надел на себя маску спокойной деловитости, встал и призвал людей к вниманию, несильно стукнув костяшками пальцев по столу.

— Видите, господа, — сказал он, — наша цивилизация столь глубоко усвоила привычку постоянных посягательств, захватов и нападений, что даже простой приказ Императора мы не можем выполнить без того, чтобы вдруг не обнаружились старые штучки.

Вокруг стола прошелестели сухие смешки, и Пауль понял, что отец сказал именно то, что нужно, и именно таким тоном, как нужно было, чтобы поднять настроение за столом. Даже оттенок усталости в его голосе был единственно верным.

— Для начала, полагаю, неплохо было бы послушать, что Суфир может добавить к своему докладу о фрименах, — сказал герцог. — Итак, Суфир?..

Хават поднял голову:

— Я мог бы добавить к общему докладу кое-какие экономические данные, сир, но сейчас хочу сказать, что фримены все больше и больше представляются мне нашими потенциальными союзниками. Именно такими союзниками, в каких мы нуждаемся. Сейчас они выжидают — хотят посмотреть, можно ли нам доверять, но ведут себя при этом, по-моему, честно. Они прислали нам дары — дистикомбы их собственного производства… карты нескольких областей пустыни, окружающих бывшие опорные пункты Харконненов… — Хават опустил голову. — Доклады их разведки оказались абсолютно достоверными и значительно помогли нам в переговорах с Арбитром Смены. Они также прислали различные мелкие подарки: украшения для леди Джессики, Пряность, питье, так называемый пряный ликер, сласти, лекарства. Мои люди сейчас проверяют их. Подвохов там, кажется, нет.

— Вам нравятся эти люди, Суфир? — спросил один из офицеров.

Хават чуть помедлил:

— Дункан Айдахо говорит, что ими можно восхищаться.

Пауль взглянул на отца, потом на Хавата и отважился на вопрос:

— Есть ли у нас новые данные об общем количестве фрименов?

Хават посмотрел на Пауля:

— По потреблению пищи и другим признакам Айдахо оценивает численность населения того пещерного комплекса, который он посетил, примерно в десять тысяч человек. Их вождь сказал, что правит сиетчем в две тысячи очагов, или семей. У нас есть основания считать, что таких общин на планете великое множество. Причем, судя по всему, все они преданы какому-то Лиету.

— Это что-то новенькое, — сказал герцог.

— Возможно, я ошибаюсь, сир. Кое-что наводит на мысль, что Лиет — это местное божество.

Еще один из присутствующих откашлялся и спросил:

— Действительно ли они имеют дело с контрабандистами?

— Когда Айдахо был в этом сиетче, оттуда как раз вышел караван контрабандистов с большим грузом Пряности. Они использовали вьючных животных и говорили, что им предстоит восемнадцатидневное путешествие.

— Операции контрабандистов вообще, похоже, интенсифицировались в этот беспокойный период, — сказал герцог. — Это заслуживает тщательного осмысления. Нам не стоит особо беспокоиться относительно фрегатов, промышляющих на нашей планете без лицензии, — такое всегда существовало. Но нельзя оставлять их без нашего наблюдения.

— У вас есть план, сир? — спросил Хават. Герцог взглянул на Халлека:

— Гурни, я хочу направить тебя главой делегации — если хочешь, посольства — к этим романтическим бизнесменам. Скажи им, что я буду закрывать глаза на их операции до тех пор, пока они будут платить мне герцогскую десятину. Хават подсчитал, что это в четыре раза меньше, чем требовалось им до сих пор на взятки и на содержание вооруженной охраны.

— А что, если это дойдет до Императора? — спросил Халлек. — Он очень ревниво относится к своей доле доходов КООАМ, милорд.

Лето улыбнулся.

— Всю десятину мы будем честно перечислять в банк на имя Шаддама IV — так, чтобы об этом было известно, — и в соответствии с законом не будем включать ее в облагаемый налогом доход. Пусть-ка Харконнены попробуют это оспорить! Этим мы малость порастрясем жирок с тех, кто разбогател при харконненской системе. Взяток больше не будет!

Усмешка искривила лицо Халлека.

— Ах, милорд, прекрасный удар ниже пояса. Хотел бы я видеть барона в тот момент, когда он об этом узнает.

Герцог повернулся к Хавату:

— Суфир, удалось купить те бухгалтерские книги, о которых ты говорил?

— Да, милорд. Как раз сейчас они тщательно изучаются. Правда, я их бегло просмотрел, и могу сделать резюме — в первом приближении.

— Прошу.

— Харконнены выкачивали отсюда по десять миллиардов соляриев за каждые триста тридцать стандартных дней!

Вздох изумления пронесся над столом. Даже слегка заскучавшие было молодые адъютанты сели прямее и обменялись удивленными взглядами.

Халлек пробормотал:

— «И поглотят они обилие морей и сокровища, спрятанные в песке».

— Вот видите, друзья, — усмехнулся Лето. — Есть ли тут кто-нибудь настолько наивный, чтобы верить, будто Харконнены тихо упаковались и убрались отсюда — бросив такие богатства! — только из-за того, что так приказал Император?

По тому, как собравшиеся покачивали головами и негромко переговаривались или просто бормотали себе под нос, герцог увидел, что его поняли и согласились с ним.

— Нам следует быть готовыми к их проискам, — сказал Лето и обратился к Хавату: — Сейчас самое время послушать об оборудовании. Сколько они оставили нам комбайнов-подборщиков и вспомогательного оборудования?

— Полный комплект — в соответствии с имперской описью, проверенной Арбитром Смены, милорд, — сказал Хават и сделал знак адъютанту. Тот подал ему папку. Хават раскрыл ее перед собой на столе. — Они только не сочли нужным упомянуть, что работоспособны менее половины краулеров, что только для трети машин есть грузолеты, переносящие их к пескам Пряности, что все, оставленное нам Харконненами, того и гляди развалится. Нам повезет, если будет работать половина оборудования, и еще больше повезет, если половина этой половины не выйдет из строя через полгода.

— Чего-то в этом роде мы и ожидали, — сказал Лето. — Каковы оценочные цифры по основным видам техники?

Хават заглянул в папку:

— Около девятисот тридцатикомбайнов можно отправить в пески в ближайшие несколько дней. Примерно шесть тысяч двести пятьдесят орнитоптеров для аэросъемки, разведки и наблюдения за погодой… чуть менее тысячи грузолетов.

— А не дешевле возобновить переговоры с Гильдией о разрешении вывести на орбиту фрегат в качестве метеоспутника? — спросил Халлек.

Герцог взглянул на Хавата:

— Как, Суфир, нет ничего нового по этому поводу?

— Придется искать другие средства, — сказал Хават. — Агент Гильдии не стал вести никаких официальных переговоров. Он просто дал мне понять — как ментат ментату, — что цена находится за пределами наших возможностей и такой и останется, сколь бы эти возможности ни выросли. Прежде чем снова встретиться с ним, нам необходимо выявить причину такой позиции.

Один из адъютантов Халлека повернулся на стуле и воскликнул:

— Это несправедливо!

— Несправедливо? — Герцог взглянул на покрасневшего юношу. — О какой справедливости может идти речь? Мы творим нашу собственную справедливость. Мы будем устанавливать ее здесь, на Арракисе, пока не победим или пока не умрем. Вы жалеете, что связали свою судьбу с нашей?

Офицер посмотрел на герцога, нерешительно сказал:

— Нет, сир. Вы не могли отказаться от величайшего во Вселенной источника доходов… а я не мог не последовать за вами. Простите за сорвавшиеся слова, но… — Он пожал плечами. — Но временами нам всем бывает горько.

— Горечь я понимаю, — сказал герцог. — Но давайте не будем рассуждать о справедливости, пока у нас есть руки и свобода, чтобы их использовать. Может быть, кто-то еще из вас испытывает какую-то горечь? Если так, выговоритесь. Здесь совещание друзей, и каждый может высказать все, что думает.

Халлек пошевелился и сказал:

— Я вот думаю, сир, как обидно, что у нас нет волонтеров из других Великих Домов. Они называют вас «Лето Справедливым» и обещают вечную дружбу — но только до тех пор, пока это ничего им не стоит.

— Просто пока они не знают, кто победит в этом столкновении, — сказал герцог. — Большинство Домов разжирело от слишком спокойной жизни. Они отвыкли рисковать! Их даже нельзя за это ругать, их можно лишь презирать. — Он взглянул на Хавата. — Однако вернемся к оборудованию. Нельзя ли показать сейчас несколько образцов, чтобы ближе познакомить присутствующих с этими машинами?

Хават кивнул и дал знак адъютанту включить проектор.

Над столом, ближе к тому месту, где сидел герцог, возникла трехмерная солидопроекция. Некоторым у дальнего конца стола пришлось встать, чтобы получше ее рассмотреть.

Пауль, вглядываясь в машину, наклонился вперед.

Сравнив с крошечными человеческими фигурками, окружавшими машину, можно было оценить ее размеры: не меньше ста двадцати метров в длину и примерно сорок метров в ширину. Она напоминала продолговатого жука и передвигалась на независимых друг от друга парах широких гусениц.

— Это комбайн-подборщик, — сказал Хават. — Для этой съемки мы подобрали машину в хорошем состоянии, только что из ремонта. А вот есть один драглайновый агрегат, доставленный сюда первой командой имперских экологов, который все еще работает… хотя я и не понимаю, как это возможно.

— Если это тот, который они называют «Старой Мэри», то это просто музейный экспонат, — сказал один из адъютантов. — Я думаю, Харконнены использовали его для наказания рабочих. Веди себя хорошо, не то отправят на «Старую Мэри».

Вдоль стола прокатились смешки. Пауль удержался от веселья — ему все больше не давал покоя один вопрос. Указав на проекцию, он спросил:

— Суфир, а бывают ли песчаные черви, способные поглотить его целиком?

Над столом повисла тишина. Герцог про себя чертыхнулся, но потом подумал: нет, они должны смотреть в лицо реалиям здешней жизни.

— В глубине Пустыни есть черви, способные одним глотком справиться со всем этим комбайном, — помедлив, подтвердил Хават. — А ближе к Барьерной Стене, где добывается большая часть Пряности, встречается изрядное количество таких, которые могут сломать его, а потом на досуге сожрать по частям.

— Почему комбайны не оборудованы силовыми щитами? — спросил Пауль.

— Согласно информации Айдахо, — сказал Хават, — силовые щиты в пустыне опасны. Щит на одного человека привлекает всех червей за сотни метров вокруг. По каким-то причинам силовые поля приводят их в дикое бешенство. Нам об этом сообщили фримены, и нет оснований в этом сомневаться. Айдахо не заметил в сиетче даже намеков на необходимое для силовых щитов оборудование.

— Вообще никаких?

— Довольно трудно утаить такие вещи среди нескольких тысяч человек, — отозвался Хават. — У Айдахо был свободный доступ к любому уголку сиетча. Он не видел ни силовых экранов, ни каких-либо признаков их использования.

— Странно, — сказал герцог.

— Харконнены, разумеется, использовали здесь много экранов, — заметил Хават. — У них были ремонтные мастерские во всех гарнизонных городках, и счета их показывают огромные расходы на запчасти для экранного оборудования.

— Могут ли фримены обладать способом нейтрализации экранов? — спросил Пауль.

— Маловероятно, — сказал Хават. — Теоретически это, конечно, возможно — статический заряд с противоположным знаком и размером с добрый округ способен это сделать, но никто здесь не проводил подобных испытаний. Мы бы услышали об этом раньше: контрабандисты имеют тесные контакты с фрименами и достали бы такое устройство, если бы оно у фрименов было. И уж ничто не удержало бы их от того, чтобы вывезти его с планеты.

— Мне не нравится оставлять непроясненным такой важный момент, — сказал Лето. — Суфир, я хочу, чтобы ты уделил первоочередное внимание решению этой проблемы.

— Мы уже работаем над ней, милорд. — Хават откашлялся. — Да, Айдахо заметил одну вещь: он сказал, что не может быть сомнений в отношении фрименов к силовым щитам. Он сказал, что они их главным образом попросту забавляют.

Герцог нахмурился:

— Вернемся к вопросу об оборудовании.

Хават сделал знак адъютанту, занятому с проектором, и солидоизображение комбайна сменилось проекцией крылатого устройства, окруженного карликовыми фигурками людей.

— Это грузолет, — продолжал объяснять Хават. — По существу, просто большой орнитоптер, чья единственная функция в том, чтобы доставлять машины к богатым Пряностью пескам, а потом спасать их при появлении червей. Появляются-то они всегда. Сбор Пряности состоит в том, чтобы сгребать и хватать столько, сколько сможешь, и уносить ноги.

— Что превосходно согласуется с харконненскими принципами, — сказал герцог.

И реплика его отозвалась за столом резким и слишком громким смехом.

Грузолет сменило изображение орнитоптера.

— Это более обычные орнитоптеры, — сообщил Хават. — Правда, они серьезно модифицированы, что позволило значительно увеличить дальность полета. Особое внимание уделено защите от песка и пыли наиболее важных узлов. При этом только один из тридцати орнитоптеров имеет генераторы силовых экранов — возможно, они сняты для уменьшения веса и увеличения дальности полета.

— Не нравится мне это наплевательское отношение к щитам, — пробормотал герцог и подумал: «Но, может, в этом и состоит секрет Харконненов? Не означает ли это, что мы даже не сможем ускользнуть на экранированных фрегатах, если все обернется против нас?»

Он резко тряхнул головой, отгоняя эти мысли, и сказал:

— Давайте сделаем рабочую оценку. На какой доход мы может рассчитывать?

Хават перелистнул две страницы в записной книжке.

— Оценив стоимость ремонта и количество действующего оборудования, мы произвели первичную оценку эксплуатационных расходов. Она основана, разумеется, на заниженном значении, с поправкой на износ, принятом для того, чтобы иметь определенный запас. — Он закрыл глаза, входя в ментат-полутранс. — При Харконненах расходы на ремонт и оплату рабочей силы составляли четырнадцать процентов. Нам повезет, если мы сумеем удержать их на первых порах в пределах тридцати процентов. С учетом реинвестиций и затрат на развитие, включая отчисления КООАМ и военные расходы, наша доля сведется к шести-семи процентам, пока мы не заменим изношенное оборудование. Когда же заменим, то, пожалуй, сумеем поднять ее до двенадцати-пятнадцати процентов… — Хават открыл глаза. — Если только милорд не желает перенять харконненские методы.

— Наша цель — устойчивое положение на планете и превращение ее в нашу надежную базу, — сказал герцог. — И мы должны делать значительные отчисления на улучшение жизни населения — особенно фрименов.

— В первую очередь фрименов, — согласился Хават.

— Наша власть на Каладане, — продолжил герцог, — зависела от мощи морских и воздушных сил. Здесь же мы должны заняться тем, что я могу назвать мощью Пустыни, и сделать ставку на нее. Сюда может быть включен и контроль воздушного пространства — но это не обязательно так; позволю себе обратить ваше внимание на отсутствие силовых экранов у орнитоптеров. — Он покачал головой. — Харконнены полагались на постоянный приток квалифицированного персонала извне. Мы же никак не можем положиться на такие кадры, ибо в каждой группе могут быть их агенты.

— Значит, нам придется смириться с намного меньшей прибылью и снижением сбора Пряности, — сказал Хават. — Наш валовой сбор за первые два сезона составит никак не более двух третей от среднего при Харконненах.

— Как раз этого мы и ожидали, — кивнул герцог. — Нам нужно быстро развивать отношения с фрименами. Хотелось бы еще до первой ревизии КООАМ иметь пять полностью укомплектованных фрименских батальонов.

— До ревизии осталось мало времени, сир, — сказал Хават.

— А у нас вообще мало времени, как вам всем хорошо известно. При первой же возможности они появятся здесь с сардаукарами, переодетыми в харконненскую форму. Как ты считаешь, Суфир, сколько они сумеют привезти?

— Судя по всему, четыре-пять батальонов, не более — цены Гильдии на перевозку войск вам известны.

— Значит, пяти батальонов фрименов вместе с нашими собственными силами может оказаться достаточно. Если удастся захватить хотя бы нескольких сардаукаров и выставить их перед Советом Ландсраада — тогда все сильно переменится и вопрос будет стоять уже не о прибылях от Арракиса…

— Мы сделаем все от нас зависящее, сир.

Пауль взглянул на отца, потом на Хавата и внезапно остро почувствовал возраст Хавата, вспомнив, что старик служит уже третьему поколению Атрейдесов. Да, он — уже старик… Это проявлялось в болезненном блеске карих глаз, в потрескавшейся и обожженной коже лица, опаленного ветрами многих миров, в сутулости плеч и в тонких губах с пятнами клюквенного цвета, вызванными потреблением сока сафо.

«Так много зависит от одного-единственного постаревшего человека…» — подумал Пауль.

— Сейчас мы втянуты в войну асассинов, — сказал герцог, — но полного размаха она еще не достигла. Суфир, в каком состоянии здесь харконненская сеть?

— Мы ликвидировали двести пятьдесят девять их ключевых агентов, милорд. Осталось не более трех харконненских гнезд — вероятно, в совокупности около сотни человек.

— А эти уничтоженные нами харконненские твари были богаты? — спросил герцог.

— Большинство из них были неплохо обеспечены — в основном это местные предприниматели.

— Изготовьте — подделайте! — убедительные сертификаты вассальной преданности за подписью каждого из них, — сказал герцог. — Копии отправьте Арбитру Смены. Мы будем стоять на том, что они фактически были изменниками — нарушителями присяги вассалов. Конфискуйте их собственность, заберите все, выселите их семьи, раздев донага. И проследите, чтобы Император получил свои десять процентов. Все должно быть абсолютно законным.

Суфир улыбнулся, обнажив испятнанные красным зубы:

— Ход, достойный вашего деда, милорд. Позор моим сединам, что я сам до него не додумался.

Халлек удивленно сдвинул брови: на лице Пауля читалась неприязнь к происходящему. Остальные улыбались и кивали.

«Так нельзя, — думал Пауль. — Это только заставит всех остальных сражаться упорнее. Потому что от капитуляции не будет никакого толку».

Он знал, что в канли запрещенных приемов практически нет, но этот прием был из тех, что могут уничтожить применившего, даже дав ему победу.

— «И стал я чужаком в чужой земле», — процитировал Халлек.

Пауль пристально посмотрел на него, узнав цитату из Экуменической Библии, и спросил себя: возможно ли, что и Гурни хотел бы покончить со всякими коварными интригами?..

Герцог бросил взгляд в темноту за окнами, потом посмотрел на Халлека:

— Гурни, скольких меланжеров удалось убедить остаться с нами?

— Всего двести восемьдесят шесть человек, сир. Думаю, мы должны взять всех, и, по-моему, нам еще повезло. У всех полезные профессии.

— Так мало? — Герцог поджал губы. — Ну ладно, перейдем к…

Шум у двери прервал его. Дункан Айдахо миновал стоявшую там охрану, быстро прошел через весь зал к герцогу и склонился к его уху.

Лето знаком отстранил его и сказал:

— Говори вслух, Дункан. Ты же видишь — это заседание штаба.

Пауль рассматривал Айдахо, отмечая его кошачьи движения и быструю реакцию, благодаря которым так трудно было соперничать с ним в фехтовании.

Темное лицо Айдахо повернулось к Паулю; выражение глубоко посаженных глаз не выдавало эмоций, но Пауль узнал эту маску безмятежности, скрывающую возбуждение.

Айдахо оглядел сидящих за столом, потом сказал:

— Мы разбили отряд харконненских наемников, переодетых фрименами. Сами фримены прислали к нам гонца, чтобы предупредить об этой банде. Напав на нее, мы, однако, обнаружили, что Харконнены подстерегли фрименского курьера на обратном пути и тяжело его ранили. Мы хотели доставить его сюда, к нашим врачам, но в дороге он умер. Я видел, как он был плох, и остановился, чтобы хоть немного помочь. А он вдруг попытался что-то выбросить. — Айдахо взглянул на Лето. — Это был нож, милорд, нож, подобного которому вы никогда не видели.

— Крис? — спросил один из офицеров.

— Несомненно, — сказал Айдахо. — Молочно-белый и словно светящийся внутренним светом.

Он потянулся и извлек из-под мундира ножны с торчащей из них черной ребристой рукояткой.

— Не вынимайте клинок из ножен!

Этот почти крик раздался от открытой двери в дальнем конце комнаты — и голос был таким звучным, пронзительным и взволнованным, что заставил всех обратить взоры на его обладателя.

В дверях стоял высокий человек в просторных одеждах. Путь ему преградили скрещенные мечи охранников. Светло-коричневый балахон полностью скрывал его фигуру, если не считать отверстия для лица в капюшоне. В прорезях черного лицевого покрывала-маски светилась пара абсолютно синих глаз, глаз без единого белого пятнышка.

— Пусть он войдет, — прошептал Айдахо.

— Пропустите его, — велел герцог.

После некоторого колебания охранники опустили мечи. Человек стремительно вошел в комнату, остановившись напротив герцога.

— Это Стилгар, глава сиетча, в котором я гостил, вождь тех людей, которые предупредили нас о харконненской банде, — сказал Айдахо.

— Добро пожаловать, — сказал Лето. — И почему же нам нельзя вынимать из ножен этот клинок?

Стилгар взглянул на Айдахо и сказал:

— Ты соблюдал среди нас обычаи чистоты и чести. Тебе я мог бы разрешить взглянуть на клинок человека, которому вы помогали… — Стилгар обежал взглядом остальных присутствующих в помещении. — Но их я не знаю. Не осквернят ли они благородное оружие?

— Я — герцог Лето, — сказал герцог. — Можете ли вы позволить мне увидеть этот клинок?

— Я позволю вам заслужить право извлечь его из ножен, — отчеканил Стилгар и, когда над столом пронесся ропот недовольства, поднял худую, в темных прожилках руку. — Напоминаю, это клинок того, кто помог вам.

В наступившей тишине Пауль изучал этого человека, ощущая исходящую от него ауру власти. Он был вождем — фрименским вождем.

Офицер, сидевший на противоположной от Пауля стороне стола, пробормотал:

— Кто он такой, чтобы учить нас, какими правами мы обладаем на Арракисе?

— Говорят, что герцог Лето Атрейдес правит с общего согласия подданных, — сказал Стилгар. — Так что я должен рассказать вам, в чем тут дело: на тех, кто видел крис, ложится определенная ответственность. — Он бросил мрачный взгляд на Айдахо. — Они становятся нашими. И не смогут покинуть Арракис без нашего согласия.

Халлек и еще несколько человек с гневом на лицах вскочили.

— Один лишь герцог Лето определяет… — начал Халлек.

— Одну минуту, — сказал Лето, и мягкость, прозвучавшая в его голосе, остановила их. Этот момент нельзя упустить, подумал он и обратился к вождю фрименов: — Сэр, я чту и уважаю личное достоинство каждого, кто уважает мое достоинство. Я действительно у вас в долгу. И я всегда плачу свои долги. Если по вашему обычаю этот нож должен остаться здесь в ножнах, значит, так и будет — по моему приказу. И если существует еще какой-нибудь способ почтить человека, погибшего, помогая нам, вам остается только указать его.

Фримен пристально посмотрел на герцога, потом медленно отвел в сторону лицевое покрывало, открыв тонкий нос и полногубый рот, обрамленный черной блестящей бородой, медленно склонился над столом и плюнул на его полированную поверхность.

Сидевшие за столом вскочили было на ноги, но тут прогремел голос Айдахо:

— Стойте!

В наступившей напряженной тишине Айдахо сказал:

— Мы благодарим тебя, Стилгар, за дар влаги твоего тела. Мы принимаем его с тем же чувством, с каким он был принесен. — И Айдахо тоже плюнул на стол.

Специально для герцога он прошептал:

— Вспомните, сколь драгоценна здесь вода, сир. Это был знак уважения.

Лето откинулся на спинку стула, поймал взгляд Пауля, заметил печальную улыбку на лице сына и почувствовал, как медленно спадает напряжение за столом, по мере того как к людям приходит понимание.

Стилгар посмотрел на Айдахо:

— Ты неплохо вписался в мой сиетч, Дункан Айдахо. Есть ли у тебя долг преданности твоему герцогу?

— Он хочет меня завербовать, сир, — пояснил Айдахо.

— Согласится ли он, если ты будешь служить и ему, и мне? — спросил Лето.

— Вы хотите, чтобы я пошел с ним, сир?

— Я хочу, чтобы ты сам принял решение, — сказал Лето и не сумел спрятать волнение в голосе.

Айдахо посмотрел прямо в глаза Стилгара:

— Берешь меня на этих условиях, Стилгар? Учти, тогда мне в случае необходимости придется возвращаться на службу к моему герцогу.

— Ты хорошо сражаешься и сделал все, что сумел, для нашего друга, — проговорил Стилгар и перевел взгляд на Лето. — Пусть будет так: человек Айдахо оставляет у себя этот крис как знак его верности нам. Он, разумеется, должен быть очищен и пройти ритуалы, но это можно сделать. Он будет фрименом и солдатом Атрейдесов. Тому уже есть прецедент: так и Лиет служит двум господам.

— Дункан? — спросил Лето.

— Я понимаю, сир, — кивнул Айдахо.

— Значит, решено, — заключил Лето.

— Твоя вода — наша, Дункан Айдахо, — сказал Стилгар. — Тело нашего друга остается у вашего герцога. Его вода — вода Атрейдесов. Теперь между нами — связь, связь воды.

Лето вздохнул, встретившись взглядом с Хаватом. Старый ментат с довольным выражением лица кивнул.

— Я буду ждать внизу, — сказал Стилгар, — пока Айдахо простится со своими друзьями. Имя нашего погибшего друга было Турок. Помните об этом, когда придет время освободить его дух. Вы — друзья Турока.

Стилгар повернулся уходить.

— Может быть, вы задержитесь, хотя бы ненадолго? — спросил Лето.

Фримен снова повернулся к нему, небрежным жестом возвращая покрывало на место и что-то под ним поправляя. Перед тем как покрывало опустилось, Пауль успел заметить что-то вроде тонкой трубки.

— А разве есть причина для задержки? — спросил Стилгар.

— Хотя бы почета ради, — пожал плечами герцог. — Честь…

— Честь велит мне как можно быстрее оказаться в другом месте, — сказал Стилгар, метнул еще один взгляд на Айдахо, круто развернулся и, широко шагая, вышел.

— Если другие фримены похожи на него, мы с ними неплохо сработаемся, — сказал Лето. — Мы можем быть очень полезны друг другу.

Айдахо проговорил сухим тоном:

— Он прекрасный образчик, сир.

— Ты понимаешь, что должен делать, Дункан?

— Я — ваш посол к фрименам, сир.

— От тебя зависит очень многое, Дункан. Мы должны набрать по меньшей мере пять батальонов этих людей — до того как на нас обрушатся сардаукары.

— Эта цель потребует некоторых усилий, сир. Фримены — весьма независимый народ. — Айдахо поколебался, потом сказал: — И еще одно, сир. Один из наемников, которых мы побили, пытался завладеть этим клинком нашего погибшего фрименского друга. Этот наемник говорит, что Харконнены обещают миллион соляриев всякому, кто доставит им хотя бы один-единственный крис.

Подбородок Лето вздернулся: герцог был удивлен.

— Почему же им так сильно хочется заполучить эти клинки?

— Нож изготавливают из зуба песчаного червя; это знак фримена, сир, и никто другой не может иметь его. С ним синеглазый человек может войти в любой сиетч в этой земле. Они потребовали бы у меня предъявить его, если бы меня не знали. Я на фримена не похож. Но…

— Питер де Врийе, — сказал герцог.

— Человек дьявольского коварства, милорд, — кивнул Хават.

Айдахо спрятал крис под мундир.

— Береги этот нож, — сказал герцог.

— Я понимаю, милорд. — Он похлопал по рации на своей портупее. — Я доложу обо всем при первой возможности. У Суфира есть код моего вызова. Используйте боевой язык.

Дункан отсалютовал, четко повернулся кругом. Они слышали, как его шаги удаляются по коридору. Лето и Хават обменялись понимающими взглядами.

— Нам многое предстоит сделать, сир, — сказал Халлек.

— А я не даю тебе приняться за работу, — усмехнулся Лето.

— У меня приготовлено сообщение о передовых базах, — сказал Хават. — Может, в другой раз, сир?

— Оно длинное?

— Я подготовил краткое изложение, так что не очень. Среди фрименов говорят, что в период действия Имперской Пустынной ботанической станции здесь, на Арракисе, было построено свыше двухсот таких баз. Предполагается, что все они, были покинуты, но есть показания, что перед тем, как бросить, их законсервировали.

— Там сохранилось действующее оборудование? — спросил герцог.

— Согласно сообщениям, полученным от Дункана, да.

— Где расположены станции? — вмешался Халлек.

— Ответ на этот вопрос, — сказал Хават, — неизменно один и тот же: «Лиет знает».

— Бог знает, — пробормотал Лето.

— Возможно, все не так безнадежно, сир, — сказал Хават. — Вы ведь слышали, как этот Стилгар употребил его имя. Не может ли оно относиться к реальному лицу?

— «Служит двум господам», — вспомнил Халлек. — Звучит как религиозная цитата, пожалуй…

— Тебе виднее. Странно, что ты не знаешь наверняка, — буркнул герцог.

Халлек улыбнулся.

— Ну а Арбитр Смены, — сказал Лето, — Имперский Эколог — Кинес… Не может ли он знать, где находятся эти базы?

— Сир, — предостерег Хават, — Кинес служит Императору.

— И очень далеко от Императора, — сказал Лето. — Мне нужны эти базы. Они, наверное, битком набиты материалами, которые вполне можно было бы использовать для ремонта нашего оборудования.

— Сир! — воскликнул Хават. — Эти базы по закону все еще относятся к феоду Его Величества.

— Климат здесь достаточно свирепый, чтобы уничтожить все, что угодно, — задумчиво сказал герцог. — Мы всегда сможем свалить все на бури… Разыщите этого Кинеса и хотя бы узнайте, существуют ли базы на самом деле.

— Реквизировать их все-таки опасно, — покачал головой Хават. — Дункан уверен, что эти базы или некая связанная с ними идея имеют для фрименов некое глубокое значение. Мы можем оттолкнуть их от себя, если разорим эти базы.

Пауль видел, с каким напряжением офицеры следят за каждым произнесенным словом. Казалось, намерения отца их глубоко расстраивают.

— Послушайся его, отец, — тихо сказал Пауль. — Он прав.

— Сир, — сказал Хават, — на этих базах действительно может содержаться столько материалов, что хватило бы на ремонт всего оставленного нам оборудования, и все-таки они могут оказаться за пределами досягаемости по стратегическим причинам. Опрометчиво было бы предпринимать какие-либо шаги без дополнительных сведений. Империя наделила Кинеса полномочиями Арбитра. Мы не должны этого забывать. И фримены считаются с его мнением.

— Значит, проделайте все мягко, — сказал герцог. — Я всего лишь хочу знать, существуют ли базы, и только.

— Как прикажете, сир. — Хават сел, опустив глаза.

— Тогда все в порядке, — сказал герцог. — Мы знаем, что нам предстоит работа. Мы к ней готовились. И у нас есть в ней кое-какой опыт. Мы знаем, каким будет вознаграждение. Альтернативы тоже достаточно ясны. У каждого есть свое задание… — Герцог посмотрел на Халлека. — Гурни, в первую очередь займись контрабандистами.

— «Вот, иду к бунтарям, обитающим в безводной земле», — нараспев произнес Халлек.

— Когда-нибудь я поймаю этого парня на отсутствии подходящей цитаты, и он будет похож на голого, — бросил герцог.

Фраза его отозвалась за столом смешками, но Пауль услышал в них нотки неестественности. Герцог обратился к Хавату:

— Суфир, разверни на этом этаже еще один командный пункт — для разведки и связи. Когда сделаешь, приходи: ты мне понадобишься.

Хават встал и окинул комнату взглядом, словно ища поддержки. Потом направился к выходу, следом потянулись остальные. Офицеры двигались торопливо, скребя пол отодвигаемыми стульями, сталкиваясь, обнаруживая явные признаки смущения.

Дело закончилось всеобщим замешательством, подумал Пауль, глядя в спины. Раньше Совет всегда заканчивался в приподнятой атмосфере. А это собрание словно вытекало медленной струйкой, утомленное собственной неэффективностью, да и завершилось оно спором…

Впервые Пауль позволил себе подумать о реальной возможности неудачи — и вовсе не из страха перед ней и не из-за предостережений, подобных тем, что исходили от старой Преподобной Матери, — его собственная оценка ситуации заставила взглянуть этой возможности в лицо.

«Отец в отчаянии, — подумал он. — Дела складываются для нас очень неудачно».

И Хават… Пауль припомнил, как вел себя на совещании старый ментат — едва уловимые колебания, признаки беспокойства…

Да, Хават чем-то глубоко встревожен.

— Тебе, наверное, лучше всего остаться на ночь здесь, сын, — сказал герцог. — Все равно скоро рассветет. Я сообщу твоей матери. — Он тяжело поднялся. — Почему бы тебе не сдвинуть вместе несколько кресел и не прилечь отдохнуть?

— Я не устал, отец.

— Ну, как хочешь.

Герцог заложил руки за спину и принялся вышагивать взад-вперед вдоль стола. Как зверь в клетке.

— Ты собираешься обсудить с Хаватом возможность того, что среди наших людей есть предатель? — спросил Пауль.

Герцог остановился напротив сына и сказал, глядя в темноту за окнами:

— Эту возможность мы обсуждали много раз.

— Старуха казалась такой уверенной в этом, — сказал Пауль. — И то послание для матери…

— Меры предосторожности приняты, — сказал герцог. Он оглядел комнату, и в его глазах сверкнула ярость загнанного зверя. — Оставайся здесь. Мне надо обсудить с Суфиром кое-что насчет командных пунктов. — Герцог повернулся и быстро вышел, коротко кивнув у двери охранникам.

Пауль смотрел на то место, где стоял отец. Оно опустело даже раньше, чем герцог вышел из комнаты. И Пауль вспомнил слова старухи: «…твоего отца не спасет ничто».

Глава 13

В тот первый день, когда Муад'Диб с ближними его ехал по улицам Арракина, некоторые из людей, стоявших у дороги, вспомнили легенды и пророчества и отважились прокричать: «Махди!» Но этот их крик был более вопросом, нежели утверждением, ибо тогда существовала лишь надежда, что был он Лисан аль-Гаибом, Гласом из Внешнего Мира, предсказанным много веков назад. Взгляды их были прикованы также и к его матери, ибо все слышали, что была она Бене Гессерит, и потому сочли ее чем-то вроде второго Лисан аль-Гаиба.

Из учебника «Жизнь Муад'Диба» принцессы Ирулан

Герцог нашел Суфира Хавата — тот сидел один в угловой комнате. За стеной работали — устанавливали и налаживали аппаратуру связи, но здесь было довольно тихо. Герцог успел окинуть взглядом все помещение, пока Хават поднимался из-за стола, заваленного бумагами. В этом закутке с зелеными стенами, помимо стола, было еще три кресла на силовой подвеске, со спинок которых поспешно стерли букву «X», — там виднелись пятна, немного отличные по цвету от всей обивки.

— Эти кресла достались нам в наследство от прежних хозяев, но они вполне безопасны, — сказал Хават. — А где Пауль, сир?

— Я оставил его в комнате совещаний. Я решил, что ему стоит отдохнуть, и избавил от своего присутствия.

Хават кивнул, прошел к двери в соседнюю комнату и прикрыл ее. Шум помех и треск разрядов, доносившиеся оттуда, стихли.

— Суфир, — вздохнул Лето, — я вот думаю об имперских и харконненских запасах Пряности.

— Что вы имеете в виду, милорд?

Герцог поджал губы:

— Склады могут быть разрушены…

Увидев, что Хават собирается возразить, герцог поднял руку:

— Я говорю сейчас не о запасах Императора. Но неприятностям Харконненов он бы втайне порадовался. И как барону протестовать против уничтожения того, что он не может открыто признать своим?

Хават покачал головой:

— У нас мало людей, сир.

— Возьми часть людей Айдахо. И, может быть, кто-то из фрименов захочет отлучиться с планеты. Рейд на Джеди Прим мог бы дать нам тактическое преимущество, Суфир.

— Как прикажете, милорд. — Хават повернулся уходить, и герцог заметил, что старик нервничает. Возможно, он боится, что я ему не доверяю. Наверняка он знает, что я получил частные сообщения о предательстве. Ну и лучше всего немедленно успокоить его страхи.

— Суфир, — сказал он, — ты один из немногих, кому я полностью могу доверять: поэтому я хочу обсудить с тобой еще один вопрос. Оба мы знаем, какого неусыпного внимания требует опасность проникновения предателей в наши ряды… но у меня есть два новых сообщения.

Хават обернулся, и герцог пересказал ему все, что узнал от Пауля.

Но вместо сосредоточения, возникающего у ментатов во время работы, эти сообщения лишь усилили беспокойство Хавата.

Лето всмотрелся в лицо старика, потом сказал:

— Ты что-то скрываешь, дружище. Мне следовало догадаться еще на совещании штаба, ведь ты там так нервничал. Что это за опасность, о которой нельзя говорить перед всеми?

Испятнанные сафо губы Хавата вытянулись в прямую линию с разбежавшимися от уголков мелкими морщинами. И так, с почти неподвижными губами, он наконец сказал:

— Милорд, я даже не знаю, как к этому подступиться.

— Мы же приняли друг за друга немало шрамов, Суфир, — напомнил герцог. — И уж кто-кто, а ты можешь сказать мне все, что угодно, — и ты это знаешь.

Хават, по-прежнему глядя на герцога, подумал: «Таким я люблю его больше всего. Человеком чести, заслуживающим всей моей преданности и службы. Почему мне приходится — причинять ему боль?»

— Итак? — потребовал Лето. Хават пожал плечами:

— Дело в обрывке сообщения, который мы отобрали у харконненского тайного курьера. Сообщение предназначалось для агента по имени Парди. У нас есть основание полагать, что этот Парди был главой всей здешней харконненской подпольной сети. Это сообщение… это такая вещь, которая может повлечь огромные последствия — или никаких. Дело в том, что его можно истолковать по-разному.

— И что же это за сообщение?

— Обрывок сообщения, милорд. Обрывок микрофильма, снабженного, как обычно, капсулой самоуничтожения. Мы сумели нейтрализовать воздействие кислоты незадолго до полного уничтожения информации — остался лишь фрагмент. Но фрагмент очень существенный.

— Да?

Хават потер губу:

— Он гласит: «…его никогда не заподозрит, и когда удар обрушится на него, довольно будет и того, что нанесет его рука любимого человека». Кассета была опечатана личной печатью барона, и я удостоверился в ее подлинности.

— Твое подозрение очевидно, — сказал герцог, и голос его стал ледяным.

— Я бы лучше отрубил себе руки, чем так расстраивать вас, — сказал Хават. — Милорд, а что, если…

— Леди Джессика, — сказал Лето и почувствовал, как быстро разгорается гнев. — А вы что, не сумели выбить факты из этого Парди?

— К сожалению, когда мы перехватили курьера, Парди уже не было в живых. А курьер, я уверен, просто не знал, что несет.

— Понятно.

Лето покачал головой: «Какая гнусность. Конечно, тут все подстроено — я-то знаю свою женщину».

— Милорд, если…

— Нет! — рявкнул герцог. — Здесь ошибка.

— Мы не можем этого игнорировать, милорд.

— Она со мной шестнадцать лет! Бессчетные возможности были для… Ты сам проверял и школу, и ее саму!

Хават горько проговорил:

— Кое-что ведь от меня уже ускользнуло…

— Это невозможно, я тебе говорю! Харконнены хотят уничтожить род Атрейдесов — имея в виду и Пауля. Один раз они уже попытались. Может ли женщина строить заговоры против собственного сына?

— Возможно, против сына она заговоров не строит. И вчерашняя попытка могла быть ловким обманом.

— Нет, не могла!

— Сир, предполагается, что она не знает, кто ее родители, но что, если знает? Что, если, допустим, она сирота и виновны в этом Атрейдесы?

— Она бы ударила давным-давно. Яд, подсыпанный в мой бокал… удар стилета ночью. У кого было больше возможностей?

— Харконнены хотят уничтожить вас, милорд. Им недостаточно просто убить. В канли имеется ряд тонких различий. Представьте, что это не просто вендетта, а вендетта-шедевр, своего рода произведение искусства?..

Плечи герцога тяжело опустились. Он закрыл глаза, разом почувствовав себя постаревшим и безмерно усталым. «Этого просто не может быть. Она открыла мне свое сердце».

— Есть ли лучший способ уничтожить меня, чем посеять во мне подозрения к женщине, которую я люблю?

— Такую вероятность я рассматривал, — сказал Хават. — Но…

Герцог открыл глаза и посмотрел на Хавата.

«Пусть подозревает. Подозрение — его профессия. Может быть, притворившись, что верю в это, я сделаю врага менее осторожным…»

— Что ты предлагаешь? — прошептал герцог.

— Сейчас — непрерывное наблюдение, милорд. За ней нужно следить постоянно. Я постараюсь, чтобы это было сделано ненавязчиво. Для такой работы лучше всего подошел бы Айдахо. Мы могли бы, наверное, в течение недели вернуть его. Мы готовили одного молодого человека из отряда Айдахо — он идеально подходит, чтобы направить его к фрименам на замену Айдахо. Прирожденный дипломат.

— Только чтобы это не вредило нашим отношениям с фрименами.

— Разумеется, сир.

— А что насчет Пауля?

— Можно предупредить доктора Юйэ — пусть присмотрит…

Лето уже повернулся к Хавату спиной.

— Оставляю это на твое усмотрение.

— Я буду осторожен, милорд.

«Хоть на это можно рассчитывать», — подумал Лето и сказал:

— Пойду прогуляюсь. Если я тебе понадоблюсь — я не собираюсь выходить за территорию дворца. Охрану можешь…

— Милорд, прежде чем вы уйдете, — у меня есть ролик, который мог бы вас заинтересовать. Это анализ фрименской религии в первом приближении. Помните, вы просили меня доложить об этом.

Герцог остановился и, не оборачиваясь, досадливо спросил:

— А подождать это не может?

— Разумеется, милорд. Вы спрашивали, что они выкрикивали. Это было слово «Махди!» И обращено оно было к молодому господину. Когда они…

— К Паулю?

— Да, милорд. У них тут есть легенда, пророчество, что к ним придет вождь, сын женщины из Бене Гессерит, который поведет их к подлинной свободе. Легенда следует обычному мессианскому образцу.

— Они думают, что Пауль и есть этот… этот…

— Они только надеются, милорд. — Хават протянул ему капсулу.

Герцог взял ее и засунул в карман:

— Я просмотрю это позже.

— Разумеется, милорд.

— А сейчас мне нужно… подумать.

— Да, милорд.

Герцог глубоко вздохнул и быстро вышел. Он повернул направо по коридору, замедлил шаг и, заложив руки за спину, двинулся вперед, почти не обращая внимания на окружающее. Сменялись коридоры, лестницы, балконы, залы… Встречные салютовали ему и уступали дорогу.

Он вернулся в комнату совещаний: там было темно, и Пауль спал на столе, укрывшись плащом охранника и положив под голову ранец. Герцог тихо пересек комнату и вышел на балкон, с которого открывался вид на посадочное поле. Охранник, дежуривший на балконе, узнал герцога в тусклом отсвете посадочных огней и встал «смирно».

— Все в порядке, — сказал ему герцог и оперся о холодный металл балюстрады.

На пустыню сошла предрассветная тишина. Он взглянул вверх. Прямо над головой звезды сверкали, точно золотые монеты на иссиня-черном бархате. С юга, зависнув над горизонтом, сквозь легкую пыльную дымку на него глядела Вторая луна — глядела недоверчиво и цинично.

Пока герцог смотрел, луна медленно опустилась за край Барьерной Стены, облив гребни скал стеклистым блеском, и во внезапно спустившейся темноте герцогу стало немного зябко. Он вздрогнул.

И почти в то же мгновение его пронзила вспышка гнева.

«Все последнее время Харконнены вредят мне, травят, охотятся за мной. Эти кучи дерьма с палаческими мозгами! Но я отсюда не уйду! — И заключил с оттенком печали: — Я должен править, пуская в ход глаза и когти — как ястреб среди малых птиц».

Он бессознательно провел рукой по эмблеме ястреба на своем мундире.

На востоке в ночном небе проступил призрачный жемчужно-серый веер, расцвел опаловой морской раковиной, затмившей звезды. Началось долгое, звонкое движение зари, поджегшей небо над изломанным горизонтом.

Это была картина такой красоты, которая поглотила его целиком.

Поистине есть вещи, ни с чем не сравнимые.

Он никогда не мог представить себе, что здесь может существовать нечто столь прекрасное, как этот алый горизонт, пурпурные и охряные скалы. За посадочным полем, там, где слабая ночная роса коснулась жизни в торопливых семенах Арракиса, загорелись огромные пятна красных цветов. Через них бежала цепочка фиолетового… точно следы неведомого великана.

— Прекрасное утро, сир, — тихо произнес охранник.

Герцог кивнул.

«Возможно, эту планету можно полюбить. Может быть, она даже станет хорошим домом моему сыну…»

Затем он увидел людей, движущихся среди цветов и словно обметающих их странными инструментами, напоминающими серпы. Это были сборщики росы. Вода здесь столь драгоценна, что необходимо собирать даже росу.

«…Но она может оказаться и ужасным местом», — подумал герцог.

Глава 14

Нет, наверное, более ужасного мгновения в познании мира — ужаснее, нежели миг, когда открываешь, что отец твой — живой человек из плоти и крови.

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

— Пауль, то, что я делаю сейчас, — тяжело и отвратительно, но я должен сделать это…

Он стоял рядом с портативным ядоискателем, который доставили в комнату совещаний, чтобы они могли позавтракать там. Сенсорные щупы искателя безвольно повисли над столом, напомнив Паулю какое-то только что издохшее огромное насекомое.

Герцог смотрел в окно на посадочное поле и клубы пыли на фоне утреннего неба.

Перед Паулем был фильмоскоп с роликом о религии фрименов. Ролик составлял один из экспертов Хавата, и Пауль почувствовать что смущен ссылками на себя.

«Махди!»

«Лисан аль-Гаиб!»

Он закрыл глаза и снова услышал эти крики взволнованных толп. «Так вот на что они надеются», — подумал он. И, вспомнил, что говорила Преподобная Мать, — «Квисатц Хадерах». Воспоминания вновь разбудили в нем чувство ужасного предназначения, вызвали ощущение, что ему знаком этот странный мир, ощущение, которого он не мог объяснить.

— Да, отвратительно, — повторил герцог.

— Что ты имеешь в виду?

Лето повернулся, взглянул на сына:

— Дело в том, что Харконнены решили обмануть меня — чтобы я заподозрил твою мать. Они не знают, что я скорее усомнился бы в самом себе.

— Я тебя не понимаю, отец.

Лето опять посмотрел в окно. Белое солнце вошло в свой утренний квадрант. Молочный свет пронизал бурление пыльных облаков, расплескавшихся в слепых ущельях Барьерной Стены.

Медленно, понизив голос, стараясь сдерживать гнев, герцог рассказал Паулю о таинственной записке.

— С тем же основанием ты мог бы заподозрить и меня, — сказал Пауль.

— Надо, чтобы они думали, будто добились своего, — сказал герцог. — Чтобы считали меня таким дураком. Все должно выглядеть достоверно. Даже твоя мать должна быть уверена, что все это — всерьез и по-настоящему.

— Но почему?

— Нельзя, чтобы реакция твоей матери была игрой, притворством. О, она способна на великолепную игру… но слишком многое поставлено на карту. Я надеюсь разоблачить предателя. Должно казаться, что я полностью обманут. Придется причинить ей эту боль, чтобы она не испытала худших страданий.

— Тогда почему ты рассказываешь это мне, отец? А вдруг я что-то нечаянно выдам?

— Они не станут следить в этом деле за тобой, — сказал герцог. — Ты сохранишь секрет. Ты должен. — Герцог отошел к окну и продолжал не оборачиваясь: — Я рассказываю это тебе для того, чтобы — если со мной что-нибудь случится — ты мог рассказать ей правду, что я никогда, ни на одно мгновение не сомневался в ней. Мне хотелось бы, чтобы она это узнала.

В словах отца он почувствовал мысли о смерти и быстро проговорил:

— С тобой ничего не случится, отец. Ты…

— Не надо, сын.

Пауль всматривался в отца, замечая утомление, сквозившее в наклоне головы, в линии плеч, в медлительности движений.

— Ты просто устал, отец.

— Я устал, —согласился герцог. — Я устал душой. Наверное, вырождение Великих Домов в конце концов поразило и меня. А ведь когда-то мы были такими сильными людьми!

Пауль, внезапно испугавшись, горячо возразил:

— Наш Дом не вырождается.

— Не вырождается?

Герцог повернулся лицом к сыну, показав темные круги под жесткими глазами, циничный изгиб губ.

— Мне следовало жениться на твоей матери, сделать ее герцогиней. Но… то, что официально я не женат, дает надежду на союз со мной некоторым Домам, у которых есть незамужние дочери. — Он пожал плечами. — И я…

— Мать мне это объясняла.

— Ничто не дает вождю большей преданности, чем атмосфера бравады, смелости, куража, — сказал герцог. — Вот я ее и культивирую.

— Ты руководишь хорошо, — запротестовал Пауль. — Ты хорошо правишь. Люди следуют за тобой добровольно и с любовью.

— Мой корпус пропаганды — один из лучших, — горько усмехнулся герцог, отворачиваясь к пустыне. — Здесь, на Арракисе, у нас больше возможностей, чем Империя могла бы себе представить. Но иногда я думаю, что стоило бы предпочесть бегство, стать отступниками. Иногда я хочу, чтобы мы безымянно и бесследно растворились среди людей, став менее уязвимыми перед…

— Отец!

— Да, я устал, — повторил герцог. — Ты знаешь, что мы используем осадок, получающийся при очистке Пряности, в качестве сырья и уже запустили собственную фабрику по производству фильмолент?

— ?..

— Мы не можем допустить дефицита пленки, — объяснил герцог. — Как иначе мы можем наводнить своей информацией деревню и город? Люди должны знать, сколь хорошо я ими правлю. А как они смогут узнать это, если мы им не расскажем?

— Тебе надо все-таки немного отдохнуть, — сказал Пауль.

Герцог стоял совершенно неподвижно — четкий силуэт на фоне солнца.

— У Арракиса есть еще одно преимущество, о котором я чуть не забыл упомянуть. Пряность тут во всем. Мы вдыхаем ее и съедаем вместе с любой пищей. И я полагаю, это дает определенный иммунитет к некоторым из самых распространенных ядов из «Справочника асассина». И необходимость следить за каждой каплей воды ставит все производство пищи — выращивание дрожжей, гидропонику, производство химовита, — короче, все — под самый строгий надзор. Мы не можем, к примеру, избавиться от большой части нашего населения с помощью яда — поэтому и на нас не могут напасть таким способом. Арракис делает нас моральными и нравственными.

Пауль хотел ответить, но герцог жестом прервал его:

— Мне нужен кто-то, кому я мог бы говорить подобные вещи, сын.

Он вздохнул и опять взглянул на иссушенный ландшафт, откуда теперь исчезли даже цветы — растоптанные сборщиками росы, увядшие под утренним солнцем.

— На Каладане мы правили, используя силу моря и воздуха, — сказал герцог. — Здесь мы должны ухватиться за силу Пустыни. Это твое будущее владение, Пауль. Что с тобой станет, если со мной что-то случится? Наш Дом станет не отступническим, а, так сказать, партизанским Домом — преследуемым, бегущим…

Пауль пытался что-то ответить, но так и не нашел что. Никогда еще он не видел отца таким.

— Чтобы сохранить Арракис, — продолжал герцог, — встаешь перед неизбежностью решений, которые могут стоить тебе самоуважения. — Он указал взглядом на зелено-черное знамя Атрейдесов, безвольно повисшее на флагштоке на краю посадочного поля. — Это благородное знамя может стать символом зла.

Пауль сглотнул пересохшим горлом. Слова отца несли печать обреченности. Мальчик почувствовал пустоту в груди.

Герцог извлек из кармана таблетку стимулятора и проглотил, не запивая.

— Сила и страх, — сказал он. — Вот инструменты государственной власти… Я вынужден еще раз подчеркнуть, как важно, чтобы ты полностью овладел методами партизанской войны. Этот ролик… они называют тебя «Махди», «Лисан аль-Гаибом» — в крайнем случае попробуй поставить на это. Это — твой последний шанс.

Пауль смотрел на отца и видел, как распрямляются его плечи — подействовала таблетка, — но слова страха и сомнения не забывались.

— Почему нет эколога? — пробормотал герцог. — Я же сказал Хавату, чтобы он доставил его сюда пораньше.

Глава 15

Однажды мой отец, Падишах-Император, взял меня за руку, и с помощью методов, которым научила меня моя мать, я почувствовала, что он расстроен. Он привел меня в Зал Портретов и подвел к эго-образу герцога Лето Атрейдеса. Я заметила сильное сходство между ними — моим отцом и этим человеком на портрете, — у обоих худощавые, тонкие лица с резкими чертами и холодные яркие глаза. «Принцесса-дочь, — сказал тогда мой отец, — хотел бы я, чтобы ты была постарше, когда этот человек выбирал себе жену…» В то время отцу был семьдесят один год, хотя выглядел он не старше, чем человек на портрете, а мне было всего четырнадцать; однако я помню, как решила тогда, что отец мой втайне желает породниться с герцогом и проклинал политическую неизбежность, сделавшую их врагами.

Принцесса Ирулан. «В доме моего отца»

Первая встреча с людьми, которых ему приказали предать, потрясла Кинеса. Он гордился собой, считая себя ученым, для которого легенды — не более чем занятные ключи к истокам культуры. Но мальчик так точно соответствовал древнему пророчеству! У него были «вопрошающий взор» и аура «сдержанной искренности».

Конечно, пророчество оставляло некоторый простор толкованиям — должна ли Богиня-Мать привезти Мессию с собой или же дать Ему жизнь уже здесь? Но все-таки тут было, было это странное соответствие между предсказанием и реальными людьми.

Они встретились утром возле административной башни арракинского космодрома. Неподалеку стоял наготове и тихо жужжал, словно большое сонное насекомое, орнитоптер без опознавательных знаков. Рядом дежурил охранник Атрейдесов с обнаженным мечом и включенным щитом — это было заметно по слабому дрожанию воздуха.

Увидев это дрожание, Кинес позволил себе саркастически улыбнуться: тут Арракис преподнесет им сюрприз!

Планетолог поднял руку, отсылая свою фрименскую охрану. Потом направился ко входу в здание — темной дыре в облицованном пластиком камне. Это громоздкое сооружение показалось ему таким незащищенным, таким ненадежным в сравнении с пещерой…

Внутри проема возникло какое-то движение. Тогда он остановился, поправляя плащ и дистикомб.

Двери широко распахнулись, открыв путь тяжеловооруженным охранникам — у всех были станнеры с «медленными» стрелками, мечи и силовые щиты. Вслед за ними появился высокий смуглый черноволосый человек, чьи черты напоминали хищную птицу. На нем был плащ-джубба с гербом Атрейдесов на груди, и то, как он носил плащ, выдавало его незнакомство с этой одеждой — джубба обвивалась вокруг его ног, словно липла к дистикомбу, а не развевалась свободно в ритме шагов, как должно.

Рядом с человеком в плаще шел мальчик — такой же темноволосый, но с более круглым овалом лица. Он выглядел моложе своих лет: как вспомнил Кинес, ему было пятнадцать. Однако, несмотря на юный вид, от него веяло повелительной, спокойной уверенностью, словно он видел и знал в окружающем мире нечто такое, чего не могли увидеть другие. И одет он был в плащ того же фасона, что и его отец, но носил его с небрежной легкостью, заставлявшей думать, будто этот мальчик всегда носил такую одежду.

«Махди будет замечать вещи, которые не могут увидеть другие», — гласило пророчество.

Кинес потряс головой, сказав себе: «Эти двое — лишь люди».

Вместе с герцогом и его сыном появился одетый, подобно им, для пустыни, человек, которого Кинес узнал, — Гурни Халлек. Кинес глубоко вздохнул, стараясь унять свое раздражение против Халлека, осмелившегося поучать его, как надо вести себя с герцогом и герцогским наследником.

«Можете обращаться к герцогу «милорд» или «сир». Слово «высокородный» тоже допустимо, хотя это — обращение для более официальных случаев. Сына его можете называть «молодым господином» или «милордом». Герцог — очень снисходительный человек, но не выносит фамильярности».

И, глядя на приближающуюся группу, Кинес подумал: «Они достаточно скоро узнают, кто на Арракисе господин и хозяин. Надо же, приказали этому ментату расспрашивать меня среди ночи! Ждут, чтобы я помог им в проверке разработок Пряности!»

Смысл вопросов Хавата не ускользнул от Кинеса. Им нужны имперские базы. И ясно, что о базах они узнали от Айдахо.

Я велю Стилгару послать этому герцогу голову Айдахо.

Отряд герцога был теперь всего лишь в нескольких шагах от него, и песок скрипел под их пустынными сапогами.

Кинес поклонился:

— Милорд герцог, приветствую вас.

Пока Лето шел к орнитоптеру, он хорошо рассмотрел стоявшего рядом с машиной человека: Кинес был высок, худощав, одет для пустыни — в свободную накидку, дистикомб и низкие сапоги. Капюшон был небрежно отброшен, лицевой клапан отстегнут и висел сбоку, открывая взору песочного цвета волосы и редкую бороду. Глаза под густыми бровями были бездонно синими, их обвели круги въевшейся пыли.

— Вы эколог, — утвердительно сказал герцог.

— Мы здесь предпочитаем старый титул, милорд, — уточнил Кинес. — Планетолог.

— Что же, как вам угодно, — пожал плечами герцог и повернулся к Паулю: — Сын, это Арбитр Смены, судья в спорах, человек, назначенный проследить, чтобы в нашем вступлении во владение этим леном были соблюдены необходимые формальности… — Герцог взглянул на Кинеса. — А это мой сын.

— Приветствую вас, — поклонился Кинес Паулю.

— Вы фримен? — спросил Пауль. Кинес улыбнулся:

— Меня принимают и в сиетче, и в деревне, молодой господин, но я состою на службе Его Величества, я — Имперский Планетолог.

Пауль кивнул, удивленный аурой силы, исходящей от этого человека. Халлек показал Кинеса Паулю из верхнего окна административной башни: «Вон тот человек, окруженный фрименским эскортом, — тот, что сейчас направляется к орнитоптеру».

Пауль быстро осмотрел Кинеса в бинокль, отметив горделиво сжатые тонкие губы, высокий лоб. Халлек шепнул Паулю:

— Странный тип. Разговаривает очень четко — никаких неопределенностей, каждая фраза словно бритвой отрезана.

И герцог, стоя позади, добавил:

— Типичный ученый.

Теперь же, находясь в нескольких футах от этого человека, Пауль ощутил силу его личности, такую, словно Кинес был рожден повелевать.

— Как я понимаю, за дистикомбы и эти плащи мы должны благодарить вас, — проговорил герцог.

— Надеюсь, они вам впору, милорд, — сказал Кинес. — Они фрименского производства и подобраны максимально близко к размерам, которые сообщил мне вот этот ваш человек — Халлек.

— Меня обеспокоили ваши слова о том, что без этих одежд вы не ручаетесь за нашу безопасность в пустыне, — сказал герцог. — Мы ведь можем взять с собой сколько угодно воды. К тому же мы не собираемся далеко отходить от орнитоптера, и у нас есть прикрытие с воздуха — вот эти машины, которые сейчас прямо над нами. Не может быть, чтобы нам что-то угрожало!

Кинес внимательно посмотрел на него, отметив насыщенную влагой кожу, и холодно заметил:

— Никогда не говорите, что может быть на Арракисе и чего не может. Здесь говорят только о вероятности.

Халлек подобрался:

— К герцогу следует обращаться «милорд» или «сир»!

Лето условным жестом приказал Халлеку умолкнуть и сказал:

— Наши порядки внове здесь, Гурни. Будь снисходительнее.

— Как прикажете, сир.

— Мы перед вами в долгу, доктор Кинес, — промолвил Лето. — И запомним эти костюмы и вашу заботу о нас.

По какому-то внезапному побуждению Пауль вспомнил цитату из Экуменической Библии и тихо произнес:

— «Дар есть благословение дающего».

И слова его неожиданно звучно разнеслись в тишине неподвижного воздуха. Фрименские охранники Кинеса, сидевшие на корточках в тени административной башни, повскакивали, что-то бормоча в явном возбуждении. Один из них воскликнул: «Лисан аль-Гаиб!»

Кинес быстро повернулся и раздраженно махнул охранникам рукой. Те, негромко, но возбужденно переговариваясь, неохотно отошли за угол здания.

— Любопытно, — пробормотал Лето. Кинес твердо взглянул на герцога и Пауля:

— Большинство жителей Пустыни крайне суеверны. Не стоит обращать на них внимания. Они не имели в виду ничего дурного.

Но он не мог не вспомнить слова из легенды: «Они будут приветствовать вас Святыми Словами, и дары ваши будут благословенны».

Впечатление о Кинесе — частично основанное на кратком устном сообщении Хавата (осторожном и полном подозрений) — внезапно выкристаллизовалось для Лето: Кинес был фрименом. Кинес прибыл с фрименским эскортом, что могло, конечно, означать всего лишь, что фримены проверяют свое новообретенное право свободно перемещаться в черте города, — но эскорт этот выглядел скорее как почетная охрана. И по манерам Кинес был гордым человеком, привычным к свободе, и речь его и поведение сдерживались лишь его собственными подозрениями. Вопрос Пауля был прямо по существу.

Лето стал воспринимать Кинеса как местного жителя.

— Не пора ли нам отправляться? — спросил Халлек. Герцог кивнул:

— Я полечу на своем топтере. Кинес может сесть в него рядом со мной — чтобы показывать дорогу. Вы с Паулем сядете сзади.

— Одну минуту, — сказал Кинес. — С вашего позволения, сир, я должен проверить ваши дистикомбы.

Герцог хотел было возразить, но Кинес опередил его!

— Я здесь не меньше забочусь о себе, чем о вас… милорд. Я слишком хорошо знаю, чье горло будет перерезано, случись что-нибудь с вами и вашим сыном, пока вы на моем попечении.

Герцог нахмурился, взвешивая возможности. Вот так ситуация! Отказавшись, я могу его оскорбить. А ценность этого человека для меня, возможно, неизмерима. Но… позволить ему пройти внутрь моей защиты, коснуться меня, когда я так мало о нем знаю?

Эти мысли пронеслись, перейдя в твердое решение.

— Мы в ваших руках, — спокойно сказал он и шагнул вперед, раскрывая свой плащ и заметив, что Халлек приподнимается на носках, напрягшись как натянутая струна.

— И если вы окажете любезность, — добавил герцог, — я был бы весьма благодарен за разъяснения об этом костюме — вы так хорошо знакомы с ним.

— Разумеется, — отозвался Кинес, нащупывая на плече под плащом герцога герметичные застежки. Проверяя их, он начал: — Костюм многослойный — высокоэффективный фильтр и теплообменная система. — Он поправил застежки. — Слой, примыкающий к коже, пористый. Пот проходит сквозь него, охлаждая тело… идет почти нормальный процесс испарения. Следующие два слоя… — Кинес подтянул подгоночный ремешок на груди, — …содержат волоконные теплообменники и осадители солей. Соли также используются вновь.

Герцог развел руками:

— В самом деле, очень интересно.

— Вдохните поглубже, — сказал Кинес. Планетолог рассмотрел застежки возле подмышек, подтянул одну из них.

— Движения тела, в особенности дыхание, — сказал он, — а также осмотические процессы обеспечивают нагнетающую силу… — Он слегка ослабил ремешок на груди. — Утилизируемая вода переходит в накопительные карманы, из которых ее и извлекают через эту вот трубку, закрепленную в зажиме под шеей.

Герцог опустил голову, чтобы увидеть конец трубки.

— Эффективно и удобно, — хмыкнул он. — Хорошее изобретение.

Кинес опустился на колени, проверяя, как подогнан комбинезон на ногах.

— Моча и экскременты обрабатываются в буртиках на бедрах, — сказал он и поднялся на ноги, проверил воротник и поднял прикрепленный к нему клапан. — В открытой пустыне этим фильтром закрывают лицо, а трубку с этими пробками, обеспечивающими плотную подгонку, вставляют в ноздри. Вдыхают через ротовой фильтр, выдыхают через носовую трубку. С таким фрименским костюмом, конечно, если он в хорошем рабочем состоянии, вы потеряете не более глотка влаги в сутки — даже если окажетесь в Великом Эрге.

— Глоток в сутки! — повторил герцог.

Кинес надавил пальцем на лобную подушечку костюма и добавил:

— Она может немного натирать лоб. Если она вызовет раздражение кожи, пожалуйста, скажите мне. Я мог бы подогнать ее чуть плотнее.

— Благодарю, — сказал герцог. Когда Кинес на шаг отступил, герцог повел плечами в костюме, ощутив, что теперь костюм сидит лучше — плотнее и меньше раздражает.

Кинес повернулся к Паулю:

— Теперь займемся мальчиком…

«Он хороший человек, но ему следует научиться обращаться к нам должным образом», — подумал герцог.

Пока Кинес проверял его костюм, Пауль стоял неподвижно. Он вспомнил ощущения при примерке дистикомба: странно-гладкая, скользящая ткань в мелких морщинах… Разумеется, он прекрасно знал, что никогда раньше не надевал дистикомб. Но каждое движение собственных пальцев, подгоняющих застежки-липучки под неумелым руководством Гурни, казалось естественным, инстинктивным. Когда он затягивал костюм на груди, чтобы добиться максимальной нагнетающей силы от дыхания, он знал, что делает и почему. Когда стягивал ткань на шее и плотнее прилаживал лобную подушку, он знал, что, если этого не сделать, кожу сотрет до волдырей.

Кинес выпрямился и озадаченно отступил.

— Вы уже носили раньше дистикомб? — спросил он.

— Сегодня я надел его в первый раз.

— Значит, кто-то помог вам его подогнать?

— Нет.

— Голенища ваших пустынных сапог приспущены и закреплены у щиколотки. Кто вас этому научил?

— Мне казалось, что так будет правильно.

— И будьте уверены — это действительно правильно.

Кинес потер щеку, вспоминая слова легенды: «И будет он знать ваши пути, словно он рожден для них».

— Мы теряем время, — сказал герцог и, указав рукой на ожидающий топтер, двинулся к нему. Охранник отдал честь, герцог кивнул в ответ. Поднявшись в топтер, он закрепил свои ремни безопасности, пробежал пальцами по панели управления. Амортизаторы машины поскрипывали, когда его спутники садились.

Кинес тоже закрепил ремни и огляделся. Салон орнитоптера был непривычно комфортабельным, даже слишком роскошным — мягкая серо-зеленая обивка, мерцающие приборы, чистый увлажненный воздух, наполнивший его грудь, как только дверцы захлопнулись и мягко загудел кондиционер.

«Как удобно», — подумал он.

— Все в порядке, сир, — доложил Халлек.

Лето включил питание крыльев, ощутил их взмахи — раз, другой. Машина оторвалась от земли на десять метров, крылья напряглись, застыли, и кормовые реактивные двигатели, засвистев, толкнули топтер круто вверх.

— Держите к юго-востоку над Барьерной Стеной, — посоветовал Кинес. — Я сказал вашему дюнмастеру, чтобы он направил оборудование туда.

— Хорошо.

Герцог заложил вираж, машины сопровождения повторили маневр, заняли свои места, и группа повернула на юго-восток.

— Конструкция и налаженное производство этих дистикомбов говорят о высоком уровне технологии, — заметил герцог.

— Когда-нибудь, если пожелаете, я покажу вам фабрику в одном из сиетчей, — отозвался Кинес.

— Было бы интересно посмотреть, — кивнул герцог. — Я заметил, что дистикомбы производятся и в некоторых гарнизонных городках.

— Скверная имитация, — ответил Кинес. — Если обитатель Дюны заботится о своей шкуре, он носит фрименский комбинезон.

— И такой костюм позволяет свести расход воды до глотка в день?

— Когда правильно надет — с плотно пригнанной лобной подушкой и хорошей герметизацией, — тогда главный расход воды идет через ладони, — объяснил Кинес. — Если не требуется выполнять руками тонкую работу, можно надеть перчатки костюма, но большинство фрименов в открытой Пустыне предпочитают натирать руки соком листьев креозотового кустарника. Он подавляет потение.

Герцог бросил взгляд вниз, на изломанный ландшафт Барьерной Стены — истерзанные скалы, желто-бурые пятна, прорезанные черными линиями разломов. Будто какой-то исполин сбросил все это с орбиты и оставил так, как упало…

Они пролетели над мелким бассейном, на котором четко выделялись полосы серого песка, пересекавшие бассейн от горловины до противоположной стороны, где пальцы песчаной дельты тянулись вверх по темной скале… Кинес откинулся в кресле, думая о пропитанных водой телах, одетых в дистикомбы. Поверх плаща у каждого был щит-пояс, а на поясе — кобура станнера с медленными стрелками; маленькие, с монетку, аварийные передатчики-медальоны на шее. И у герцога, и у его сына были ножи на запястьях, и ножны их выглядели изрядно потертыми. Люди эти поразили Кинеса странным сочетанием мягкости и силы. В них чувствовалась какая-то уравновешенность — как были они в этом отличны от Харконненов!

— Когда вы будете докладывать Императору о смене правления, сообщите ли вы, что мы соблюдаем правила? — спросил Лето, на миг переведя взгляд с приборной панели на Кинеса.

— Харконнены ушли, вы пришли, — ответил Кинес.

— И все как полагается? — спросил Лето.

У Кинеса напряглось лицо.

— Как планетолог и Арбитр Смены, я непосредственно подчиняюсь Империи… милорд.

Герцог жестко улыбнулся:

— Но нам обоим известно реальное положение дел.

— Позволю себе напомнить, что Его Величество покровительствует моей работе.

— Да? И в чем же она состоит?

В наступившей тишине Пауль подумал: «Отец слишком жестко давит на этого Кинеса».

Пауль покосился на Халлека, но воин-менестрель старательно вглядывался в унылый ландшафт за колпаком кабины.

Кинес натянуто проговорил:

— Вы, разумеется, имеете в виду мои обязанности как планетолога.

— Разумеется.

— Главным образом это биология и ботаника пустыни… кроме того, немного геологии — бурение и взятие образцов. Возможности целой планеты никогда нельзя исчерпать.

— Пряность вы тоже исследуете?

Кинес чуть вздрогнул, и Пауль отметил каменную линию его скулы.

— Странный вопрос, милорд.

— Не забывайте, Кинес, что теперь это мой лен, а мои методы отличаются от харконненских. Меня не будут заботить ваши исследования Пряности до тех пор, пока вы будете посвящать меня в свои открытия. — Герцог в упор взглянул на планетолога. — Харконнены не поощряли исследований Пряности, не так ли?

Кинес не ответил.

— Здесь вы можете говорить откровенно, не опасаясь за свою жизнь, — сказал герцог.

— Императорский двор действительно далеко, — пробормотал Кинес и подумал: «Чего ждет от меня этот налитый водой пришелец? Неужели он считает меня настолько глупым, что надеется привлечь на свою сторону?»

Герцог рассмеялся, глядя на приборы:

— Как-то вы кисло отвечаете. Я вас понимаю: мы заявились сюда с целой армией дрессированных убийц и ждем, что вы немедленно поймете, насколько мы отличаемся от Харконненов, так?

— Я читал ваши пропагандистские материалы, которыми вы наводнили и сиетчи, и деревни, — сказал Кинес. — «Любите доброго герцога». Ваш пропагандистский корпус…

— Хватит! — рявкнул Халлек. Он подался вперед — его больше не интересовали пейзажи внизу.

Пауль положил ладонь на плечо Халлека.

— Гурни! — укоризненно сказал герцог и оглянулся. — Этот человек долго жил при Харконненах.

Халлек, помедлив мгновение, расслабился:

— Извините, сир.

— Ваш Хават — тонкий человек, — сказал Кинес. — Но цель его достаточно ясна.

— Значит, вы расскажете нам об этих базах? — спросил герцог.

Кинес резко ответил:

— Они принадлежат Его Величеству.

— Но они не используются.

— Их можно использовать.

— И Его Величество тоже так считает?

Кинес твердо взглянул на герцога:

— Арракис мог бы стать подлинным раем, если бы его правители поменьше думали о выкачивании Пряности.

«Он не ответил на мой вопрос», — подумал герцог и сказал:

— Как планета может стать раем без денег?

— Что такое деньги, если на них нельзя купить того, что вам нужно? — вопросом на вопрос ответил Кинес.

«Ах вот как!» — подумал герцог, а вслух сказал:

— Мы обсудим это в другой раз. А сейчас, кажется, мы приближаемся к внешнему краю Барьерной Стены. Мне держать тот же курс?

— Тот же, — пробормотал Кинес.

Пауль посмотрел в свое окно. Внизу под ними гористый ландшафт постепенно перешел в унылое плоскогорье, потом в кинжальные выступы шельфа. За шельфом к горизонту тянулись серповидные холмики дюн, изредка перемежаемые более темными пятнами песка. Может быть, скальные обнажения. Яснее увидеть мешал раскаленный, дрожащий воздух у поверхности.

— Есть ли здесь какие-нибудь растения? — спросил Пауль.

— Есть, — ответил Кинес. — В этих широтах в основном водятся мелкие водокрады, как мы их зовем, — буквально охотятся друг на друга ради воды, собирают даже слабые следы росы. Некоторые участки Пустыни прямо-таки кишат жизнью. И вся она приспособилась к этим условиям. Если вы окажетесь в песках, вам придется подражать этой жизни — иначе погибнете.

— Вы имеете в виду — придется красть воду друг у друга? У людей? — спросил Пауль. Идея возмутила его, и голос это выдал.

— Бывает и так, — признал Кинес. — Но я имел в виду другое. Видите ли, климат моей планеты волей-неволей приучает к особому отношению к воде — требует такого отношения. Вы все время помните о воде — и не можете позволить себе потерять ничего, в чем есть хоть капля влаги.

И герцог повторил про себя: «…климат моей планеты!..»

— Возьмите на два градуса южнее, милорд, — обратился к нему планетолог. — С запада идет ветер.

Герцог кивнул. Он уже увидел, как с запада накатывается кипящая волна рыжей пыли. Он развернул орнитоптер — сопровождающие машины повторили вираж, их крылья сверкнули оранжевым, отраженным от дюн блеском.

— Думаю, мы обойдем фронт бури, — спокойно сказал Кинес.

— Опасно, должно быть, попасть в такую бурю, — заметил Пауль. — Это правда, что песок, который она несет, режет даже самые прочные металлы?

— На этих высотах речь идет скорее о пыли, а не о песке, — ответил Кинес. — Поэтому по-настоящему опасны потеря видимости, турбулентные потоки, забитые воздухозаборники.

— А мы сегодня увидим, как добывают Пряность? — спросил Пауль.

— Возможно, — отозвался Кинес.

Пауль откинулся на спинку кресла. Вопросы были нужны ему, чтобы, используя способности к сверхвосприятию, «отметить» нового знакомого, как учила мать. Теперь он запомнил его — голос, мельчайшие детали лица и жестов. Неестественная складка на рукаве, почти незаметная, выдавала нож в пристегнутых к предплечью ножнах. Кроме того, он заметил странные выпуклости на поясе Кинеса. Пауль слышал, что люди Пустыни подпоясывались кушаком, в котором носили всякие мелкие предметы. Видимо, Кинес тоже носил такой кушак — силовым шитом это быть никак не могло. Ворот одеяния скрепляла бронзовая фибула с выгравированным на ней зверьком — кажется, зайцем. Вторая брошь, поменьше, с тем же изображением, была прикреплена к откинутому на спину капюшону.

Халлек изогнулся в своем кресле (он сидел бок о бок с Паулем) и извлек из заднего отсека балисет. Когда он начал настраивать его, Кинес бросил взгляд назад.

— Что мне сыграть, молодой господин?

— Что хочешь, Гурни. Выбери сам, — ответил Пауль. Халлек склонился к деке, взял аккорд и негромко запел:

Кинес искоса посмотрел на герцога:

— Вы действительно берете с собой весьма небольшую охрану, милорд. Но неужели каждый из них столь разносторонне одарен?

— Гурни? — усмехнулся герцог. — Гурни в своем роде уникален. Я предпочитаю, чтобы он всегда был подле меня — у Гурни удивительно зоркий глаз. Мало что ускользает от его внимания.

Планетолог слегка нахмурился. Халлек, не прерывая мелодию, вставил:

Герцог протянул руку, поднял из гнезда на панели микрофон и щелкнул кнопкой:

— Ведущий — Гемме. Летящий объект на девять часов,^[6] сектор Б. Опознать объект.

— Это всего лишь птица, — произнес Кинес и добавил: — У вас прекрасное зрение.

Динамик на пульте затрещал, затем послышался ответ:

— Гемма — Ведущему. Объект рассмотрен при максимальном увеличении и опознан как птица. Это большая птица.

Пауль взглянул в названный отцом участок неба. Действительно, там мелькала крохотная точка. Отец возбужден, подумал он. Все его чувства настороже.

— Вот не думал, что так глубоко в Пустыне встречаются такие большие птицы, — заметил герцог.

— Орел, наверное, — сказал Кинес. — Живые существа могут адаптироваться к любым условиям.

Орнитоптер прошел над голой каменистой равниной. Пауль, глядя вниз с двухкилометровой высоты, ясно разглядел на камне смятую неровностями почвы тень их машины и рядом — тени орнитоптеров сопровождения. Земля казалась совершенно плоской, но скользящие тени разрушали эту иллюзию.

— Удавалось кому-либо выйти из Пустыни? — поинтересовался герцог.

Музыка Халлека смолкла — Гурни прервался в ожидании ответа.

— Не из глубокой, — ответил Кинес. — Было несколько случаев, когда люди выходили из второй зоны Пустыни. Они выжили, потому что шли по районам, где есть скальные отложения — туда черви заходят редко.

Что-то в тембре голоса Кинеса насторожило Пауля. Его внимание и чувства сразу же обострились — годы тренировок не прошли зря.

— А-а, черви… — задумчиво сказал герцог. — Надо будет когда-нибудь обязательно посмотреть на червя.

— Возможно, уже сегодня вам представится такая возможность, — отозвался Кинес. — Где Пряность, там и черви.

— Всегда? — переспросил Халлек.

— Всегда.

— Надо ли это понимать так, что между червями и Пряностью существует какая-то связь? — небрежно спросил герцог.

Кинес повернулся, и Пауль заметил, как сжаты его губы.

— Черви охраняют пески, где есть Пряность, — разъяснил планетолог. — У каждого червя есть своя… территория. Что касается Пряности… кто знает? Те образцы песчаных червей, которые мы исследовали, указывают на возможность весьма сложных химических процессов, протекающих в их организме. Так, в некоторых капиллярах и протоках желез отмечены следы соляной кислоты, а в других частях их тела — и гораздо более сложные кислоты. Я вам дам мою монографию об этом предмете.

— Щиты не спасают? — спросил герцог.

— Щиты! — презрительно бросил Кинес. — Только включите силовой щит там, где водятся черви, и ваша судьба решена. В таких случаях черви не обращают внимания даже на границы своих угодий и стекаются со всех концов, чтобы наброситься на источник силового поля. Никто из пользовавшихся щитом в Пустыне не пережил такую атаку.

— Тогда как же их ловят?

— Приходится бить их током высокого напряжения — причем каждый сегмент их тела в отдельности, — объяснил Кинес. — Это единственный способ. Их можно усыпить станнером, можно слегка оглушить взрывом, даже порвать — но каждый сегмент тела будет жить отдельно. Причем я не знаю, какое взрывчатое вещество — исключая лишь ядерное оружие — может уничтожить червя целиком. Они необычайно живучи.

— Почему вы не попытались истребить всех червей? — поинтересовался Пауль.

— Слишком дорого, — ответил Кинес. — И слишком большая территория…

Пауль снова откинулся на спинку сиденья. Его «чувство правды», восприимчивость к оттенкам голоса говорили, что Кинес в чем-то лжет, что его слова — полуправда. И он сказал себе: «Если связь между червями и Пряностью все же есть, уничтожить червей — значит уничтожить Пряность».

— Скоро отпадет всякая вероятность того, что кому-то придется выбираться из Пустыни самому, — заявил герцог. — Стоит включить вот такой радиомаячок (он тронул медальон у себя на шее), и спасательная группа вылетит немедленно. В ближайшее время все наши работники получат такие же аварийные передатчики. Мы создаем специальную спасательную службу.

— Похвальное намерение, — отметил Кинес.

— Судя по вашему тону, вы не согласны с идеей спасательной службы, — нахмурился герцог.

— Не согласен? Отчего же, я согласен. Вот только пользы от вашей службы будет немного. Создаваемые бурями помехи глушат почти все сигналы. Передатчики просто коротит. Здесь уже пробовали внедрить нечто подобное, знаете ли. Но Арракис круто обращается с техникой. Кроме того, если на вас охотится червь, то вы просто не дождетесь спасателей: чаще всего у вас есть пятнадцать, самое большее двадцать минут.

— Тогда что бы вы посоветовали? — спросил герцог.

— Вы спрашиваете у меня совета?

— Да — как у планетолога.

— И вы ему последуете?

— Коль скоро сочту его разумным.

— Прекрасно, милорд. В таком случае вот мой совет: никогда не путешествуйте в одиночку.

Герцог даже оторвался от панели управления.

— И это все?

— Это все. Никогда не путешествуйте в одиночку, на одной машине.

— А если, допустим, машины разбросало бурей и приходится — в одиночку — идти на вынужденную посадку? — спросил Халлек. — Можно что-то предпринять в этом случае?

— «Что-то» — очень широкое понятие, — пожал плечами Кинес.

— А что бы сделали вы? — спросил Пауль.

Кинес бросил жесткий взгляд на подростка, снова повернулся к герцогу.

— Я, прежде всего, заботился бы о целости своего дистикомба. Если бы я оказался вне ареала обитания песчаных червей или на скалах, я остался бы вблизи орнитоптера. В противном же случае постарался бы возможно быстрее уйти от него на максимальное расстояние. Тысячи метров обычно достаточно. Затем я бы укрылся под плащом. Червь уничтожит топтер, но, возможно, не заметит меня.

— И что потом? — спросил Халлек. Кинес пожал плечами:

— Потом? Остается ждать, когда червь уйдет.

— Это все? — спросил Пауль.

— Когда червь уйдет, можно попытаться выбраться из пустыни, — ответил Кинес. — И если идти тихо, обходить барабанные пески и приливные провалы — пыльные ямы, можно выйти на ближайший скальный участок. Таких участков довольно много, так что какие-то шансы будут.

— Что такое барабанные пески? — встрял Халлек.

— Участки уплотненного песка, — ответил Кинес. — Самый легкий шаг заставляет их греметь, как барабан. А черви всегда приходят на этот звук, — добавил он.

— А приливный провал? — спросил герцог.

— Углубления в почве пустыни, за столетия заполнившиеся пылью. Иногда они так велики, что в них есть течения и приливы. И любой из этих провалов поглотит всякого, кто неосторожно ступит на его поверхность…

Халлек устроился в кресле поудобнее и снова взялся за балисет. Проиграв вступление, он запел:

Внезапно он оборвал песню, подался вперед:

— Сир, пыльное облако прямо по курсу.

— Вижу, Гурни.

— Вот туда нам и надо, — кивнул Кинес.

Пауль приподнялся, вглядываясь. Впереди, километрах в тридцати, по поверхности пустыни катилось пыльное облако.

— Это один из ваших меланжевых комбайнов-подборщиков, — пояснил Кинес. — Он спущен на поверхность — а это значит, что он находится на меланжевой россыпи. Облако — это выбрасываемый комбайном отработанный песок, из которого на гридексе и центрифуге выбрана Пряность. Это облако ни с чем не спутаешь.

— Вижу летательный аппарат над облаком, — объявил герцог.

— Я вижу два… три… четыре топтера-наводчика, — ответил Кинес. — Наблюдают за пустыней — высматривают знак червя.

— Знак червя? — переспросил герцог.

— Он выглядит как песчаная волна, движущаяся к краулеру. Конечно, приходится расставлять и сейсмодатчики на поверхности: червь зачастую идет так глубоко, что волна не образуется. — Кинес обвел взглядом небо. — Странно, что не видно грузолета: он должен бы быть где-то поблизости.

— Так черви, по-вашему, появляются всегда? — спросил Халлек.

— Всегда.

Пауль тронул Кинеса за плечо:

— Какую территорию занимает каждый червь?

Кинес свел брови. Этот ребенок продолжал задавать взрослые вопросы.

— Это зависит от размеров червя.

— Ну а все-таки? — спросил герцог.

— Большие контролируют триста-четыреста квадратных километров. Маленькие… — Он замолк: герцог резко включил реактивные тормоза.

Машина дернулась, словно взбрыкнувший скакун. Кормовые двигатели со свистом отключились: короткие крылья раскрылись, вытянулись во всю длину, захватили воздух широким взмахом. Аппарат стал теперь полностью орнитоптером и летел, плавно взмахивая крыльями. Правая рука герцога лежала на рычаге, левой он показывал на восток, за комбайн.

— Это — знак червя?

Кинес перегнулся через его плечо, всмотрелся вдаль.

Пауль и Халлек оказались прижаты друг к другу. Пауль заметил, что сопровождающие орнитоптеры, не сумев повторить неожиданный маневр герцога, залетели вперед и теперь разворачивались. Комбайн был все еще впереди, километрах в трех.

Там, куда показывал герцог, среди тянущейся к горизонту теневой ряби дюнных полумесяцев по прямой линии двигалась песчаная волна — продолговатый песчаный холм. Пауль вспомнил, как тревожит водную гладь плывущая под поверхностью рыба.

— Да, червь, — сказал Кинес, — и большой.

Он повернулся, взял с панели микрофон, переключил частоту. Бросив взгляд на карту, закрепленную над головой на роликах для перемотки, планетолог произнес в микрофон:.

— Вызываю краулер на Дельта Аякс Девять. След червя. Внимание, краулер на Дельта Аякс Девять — след червя. Подтвердите прием.

Динамик затрещал помехами, затем послышался ответ:

— Кто вызывает Дельта Аякс Девять? Прием.

— Они что-то слишком спокойны, — заметил Гурни. Кинес сказал в микрофон:

— Вызывает орнитоптер, совершающий внеплановый полет, находимся в трех километрах к северо-востоку от вас. Червь идет пересекающим курсом, предположительно перехватит вас через двадцать пять минут.

Теперь из динамика раздался новый голос:

— Говорит командир звена наводчиков-наблюдателей. Подтверждаю сообщение: след червя. Рассчитываю время сближения.

Короткая пауза, затем:

— Максимальное время — двадцать шесть минут. Внеплановый, прекрасная оценка времени. Кто у вас на борту? Прием.

Халлек отстегнул привязные ремни и вклинился между Кинесом и герцогом.

— Кинес, это обычная рабочая частота?

— Да. А что?

— Кто нас услышит?

— Только рабочие команды в этом районе. Так рассчитано, чтобы они не мешали друг другу и не устраивали кашу в эфире.

Динамик снова затрещал:

— Здесь Дельта Аякс Девять. Кто получит премию за предупреждение? Прием.

Халлек взглянул на герцога.

Кинес объяснил:

— Тот, кто первый заметит знак червя и оповестит о нем, получает премию — процент от добычи. Поэтому они хотят знать…

— Ну так передайте им, кто первым обнаружил червя, — сказал Халлек.

Кинес поколебался, поднял микрофон:

— Премию получает герцог Лето Атрейдес. Герцог Лето Атрейдес. Прием.

Голос в динамике был спокоен, но искажен особенно сильным треском помех:

— Вас поняли. Благодарим.

— А теперь, — распорядился Халлек, — скажите им, пусть разделят премию между собой. Скажите, что так желает герцог.

Кинес сделал глубокий вздох и заговорил:

— Герцог желает, чтобы вы поделили его премию между собой. Как поняли? Прием.

— Поняли хорошо и благодарим, — ответил динамик. Герцог сказал, обращаясь к планетологу:

— Да, я забыл упомянуть, что Гурни также талантливый специалист по связям с общественностью.

Кинес бросил на Халлека озадаченный взгляд.

— Таким образом люди увидят, что их герцог заботится об их безопасности, — пояснил Халлек. — И об этом случае будут говорить. А поскольку обмен шел на зональной рабочей частоте, не думаю, что харконненские агенты слышали нас. — Он мельком глянул на сопровождающий топтер. — К тому же мы неплохо защищены. Так что риск был оправдан.

Герцог направил машину к песчаному облаку, извергаемому комбайном.

— Что они предпримут?

— Где-нибудь неподалеку должен находиться грузолет, — ответил Кинес. — Он прилетит и заберет краулер.

— Что, если грузолет попадет в аварию? — спросил Халлек.

— Вы же знаете — часть оборудования гибнет, — ответил Кинес. — Милорд, советую подлететь поближе и посмотреть сверху. Вам это должно показаться любопытным.

Герцог свел брови и, быстро работая управлением, удерживал орнитоптер в равновесии в завихрениях воздуха над комбайном.

Пауль посмотрел вниз. Песок все еще летел из пластико-металлического монстра под ними. Комбайн походил на огромного, желто-бурого с голубым жука, раскорячившегося на длинных лапах со множеством широких гусениц. Впереди у жука был хоботок в виде огромной перевернутой воронки, засунутой в песок.

— Богатая россыпь, судя по цвету, — отметил Кинес. — Они будут работать до последней минуты.

Герцог добавил мощности на крылья, увеличил их жесткость, опустился ниже и вошел в планирующий полет по кругу над краулером. Оглядевшись, он увидел, что сопровождающие топтеры заняли позицию выше и также кружат над ними.

Пауль разглядывал вырывающееся из отводных труб облако песка, перевел взгляд на пустыню, откуда неумолимо приближался червь.

— Почему мы не слышали, чтобы они вызвали грузолет? — спросил Халлек.

— Обычно связь с грузолетом идет на другой частоте, — ответил Кинес.

— Следовало бы держать наготове по два грузолета на каждый комбайн, — заметил герцог. — Там, внизу, на этой машине, двадцать шесть человек, не говоря уже о стоимости оборудования.

— У вас для этого недостаточно… — начал Кинес, но тут его прервал голос по радио:

— Эй, на наводчиках! Кто-нибудь из вас видиткрыло? Оно не отвечает.

Раздался разноголосый хор — все наблюдатели заговорили вперебой. Их голоса перекрыл гудок. Наблюдатели смолкли, снова заговорил первый голос:

— Отвечайте по порядку номеров! Прием.

— Говорит командир звена наводчиков. В последний раз я видел, как крыло кружит довольно высоко на северо-востоке. Сейчас его не вижу. Прием.

— Наводчик Первый: крыло не вижу. Конец.

— Наводчик Второй: крыло не вижу. Конец.

— Наводчик Третий: крыло не вижу. Конец.

Молчание.

Герцог взглянул вниз:

— У них только четыре топтера-наводчика, да?

— Правильно, — ответил Кинес.

— У нас пять, — продолжил герцог. — И наши машины больше. Каждый, из наших топтеров может взять дополнительно по три человека. Их наводчики — по два, полагаю.

Пауль быстро подсчитал:

— Остаются еще трое.

— Так почему у них нет второго грузолета?! — разъяренно спросил герцог.

— У вас для этого недостаточно машин, — ответил Кинес.

— Тем более надо беречь то, что есть!

— Куда мог подеваться грузолет? — сердито спросил Халлек.

— Возможно, они совершили вынужденную посадку за пределами видимости, — ответил Кинес.

Герцог выхватил микрофон, задержал палец над кнопкой:

— Но как они могли выпустить грузолет из виду?

— Они наблюдают прежде всего за землей — высматривают знак червя, — объяснил Кинес.

Герцог щелкнул кнопкой:

— Здесь ваш герцог. Спускаемся, чтобы эвакуировать команду с Дельта Аякс Девять. Наводчикам следовать моим приказам. Наводчики садятся к востоку от краулера, мы — на западной стороне. Конец.

Он переключил передатчик на частоту своей группы, повторил приказ охране и передал микрофон обратно Кинесу. Тот вернулся на рабочую частоту, и динамик закричал:

— …бункер почти полон! Повторяю, у нас почти полный бункер меланжи! Мы не можем бросить все это вонючему червю! Прием.

— К дьяволу меланжу! — рявкнул герцог. Он снова схватил микрофон и тоном приказа заговорил: — Пряность мы всегда можем собрать заново! Слушайте: места на топтерах хватит всем, кроме троих. Бросайте жребий или решайте как знаете — но мы вас забираем, и это приказ!

Он сунул микрофон Кинесу и пробормотал: «Прошу прощения», — Кинес потряс рукой, герцог ушиб ему палец.

— Сколько осталось времени? — спросил Пауль.

— Девять минут, — ответил Кинес.

— Этот орнитоптер, — сказал герцог, — мощнее остальных. Если взлетать на турбине с крыльями, выпущенными на три четверти, сможем взять еще одного человека.

— Песок тут мягкий, — заметил Кинес.

— Сир, с четырьмя лишними людьми на борту да при старте на реактивной тяге мы рискуем сломать крылья, — сказал Халлек.

— Только не на этой машине, — возразил герцог. Топтер спланировал и сел возле краулера. Крылья изогнулись, и машина, скользнув по песку, встала в двадцати метрах от борта комбайна.

Сейчас комбайн молчал, и отработанный песок больше не летел из отвальных труб. От краулера доносилось лишь негромкое гудение — когда герцог распахнул дверцу, оно стало слышнее.

Тотчас на них обрушился тяжелый, острый, густой запах корицы.

Рядом, по другую сторону краулера, с громким хлопаньем крыльев сел один из наводчиков. Герцогский эскорт — машина за машиной — опускался и выстраивался в линию вслед за орнитоптером сеньора.

Пауль, глядя из кабины на комбайн, поразился, какими маленькими кажутся рядом с ним орнитоптеры — комары рядом с огромным жуком-носорогом.

— Гурни, Пауль, выбросьте заднее сиденье, — скомандовал герцог. Он сложил крылья, оставив их выпущенными на три четверти, установил их на правильный угол, проверил управление реактивными двигателями.

— Какого черта они не выходят?

— Надеются, что грузолет все же прилетит, — ответил Кинес. — Несколько минут у них еще есть.

Он смотрел на восток.

Все повернулись туда же. След червя им не был виден, но тем не менее в воздухе висело тяжелое напряжение.

Герцог взял микрофон, включил командную частоту своей группы, распорядился:

— Двоим выкинуть из машин экранные генераторы. Все, сколько есть! Тогда в каждую машину можно взять еще одного… Чтобы никого этой твари не оставить!

Он снова перешел на рабочую частоту, гаркнул:

— Эй, на Дельта Аякс Девять! Все наружу, немедленно! Это приказывает ваш герцог! Быстро — или я сейчас разнесу краулер лучеметом.

В передней части краулера откинулся люк, еще один у кормы, третий — наверху. Оттуда посыпались люди — они соскальзывали по обшивке, карабкались… Последним спустился высокий человек в залатанном рабочем комбинезоне. Он сперва спрыгнул на гусеницу, затем на песок.

Герцог вернул микрофон на пульт, соскочил на ступеньку над крылом, закричал:

— По два человека — в ваши наводчики!

Человек в комбинезоне с заплатами выдернул из толпы своих людей несколько пар, подтолкнул их к орнитоптерам, севшим по противоположную сторону комбайна.

— Еще четверо — сюда! — кричал герцог. — Четверо — в тот топтер! — Он ткнул пальцем в ближайший орнитоптер сопровождения. Солдаты как раз натужно выволакивали из него громоздкий силовой генератор. — И четверо — туда! — Герцог показал на другую машину, которая только что освободилась от своего генератора. — По три человека в каждую из оставшихся машин! Бегом, волки Пустыни!

Высокий человек закончил пересчитывать своих людей и с тремя оставшимися тяжело побежал по песку.

— Я слышу червя. Но не вижу, — сообщил Кинес.

Теперь услышали и остальные — шелестящий, шуршащий, наждачный звук, звук трения песка, далекий — но постепенно усиливающийся, приближающийся.

— Р-работнички… — пробормотал герцог. — Что за разгильдяйство!..

Вокруг послышалось хлопанье крыльев взлетающих орнитоптеров. Оно напомнило герцогу джунгли родной планеты — выходишь на поляну, раздвигая ветви, и огромные птицы-трупоеды поднимаются с мертвого быка.

Меланжеры добежали до их орнитоптера, полезли в кабину за спиной герцога. Халлек помогал — заталкивал их назад.

— Живей, ребята, полезайте! — погонял он. — Живее!

Пауль, затиснутый в угол потными и пыльными рабочими, чувствовал запах испарины страха, запах испуга. Он заметил, что у двоих меланжеров плохо подогнаны шейные уплотнители дистикомбов — и запомнил эту деталь на будущее. Надо, чтобы отец приказал усилить дисциплину в части внимания к дистикомбам. Стоит ослабить внимание к подобным вещам, и люди начинают разбалтываться.

Последний меланжер, задыхаясь, влез в кабину и выговорил:

— Червь! Он уже почти здесь! Взлетайте!

Герцог уселся в свое кресло, нахмурился:

— У нас еще почти три минуты, если исходить из первоначальной оценки времени. Разве не так, Кинес? — Он захлопнул дверцу и проверил, как та закрыта.

— Так, милорд, — почти три минуты, — отозвался Кинес и подумал: «А он хладнокровный, этот герцог!»

— Все в порядке, сир, — доложил Халлек.

Герцог кивнул, проследил, как стартовал последний из орнитоптеров охраны, включил зажигание, еще раз пробежался взглядом по крыльям, приборам. Включил реактивную тягу.

Стартовое ускорение вжало герцога и Кинеса в спинки кресла, навалилось на тех, кто сбился в задней части кабины. Кинес наблюдал, как герцог управляет орнитоптером. А тот вел машину мягко и уверенно. Вот аппарат оторвался от земли, и герцог снова проверил приборную панель, оглянулся налево-направо — на крылья.

— Машина перегружена, сир, — заметил Халлек.

— Но в пределах допустимого, — возразил герцог. — Или ты думаешь, что я стану рисковать ее грузом, Гурни?

Халлек ухмыльнулся:

— Что вы, сир.

Герцог широким поворотом повел машину вверх.

Пауль был притиснут возле окна и видел огромную брошенную машину внизу. Метрах в четырехстах от комбайна след червя исчез, и теперь песок вокруг машины словно бы слегка шевелился.

— Червь сейчас под краулером, — проговорил Кинес. — Сейчас вы увидите то, что видели очень и очень немногие.

Вокруг краулера над песком поднялись легкие облачка пыли. Огромный механизм накренился на правый борт, осел… Чуть правее краулера начала образовываться чудовищная воронка, словно водоворот в песчаном море. Песок в воронке двигался все быстрее. Теперь пыль и песок клубились над участком в несколько сот метров диаметром.

И они увидели это!

В песке открылась, — нет, из него вынырнула! — огромная дыра. На усеивавших ее изнутри молочно-белых остриях сверкало солнце. Диаметр этого провала, прикинул Пауль, по меньшей мере вдвое превосходил длину комбайна. Машина на его глазах соскользнула в глубину страшной дыры посреди целой лавины песка и пыли. Дыра закрылась — и исчезла.

— Боги, что за чудовище!.. — пробормотал кто-то над ухом Пауля.

— Слопал всю нашу Пряность! — добавил другой меланжер.

— Кому-то придется за это дорого заплатить, — пообещал герцог. — Можете быть уверены.

По ровному звучанию его голоса Пауль почувствовал, как сильно разгневан отец. И он разделял этот гнев. Это было настоящее преступление — столько выброшено на ветер!

В наступившей тишине послышался голос Кинеса.

— Благословен будь Податель и вода Его, — негромко говорил он. — Благословенно явление и прохождение Его. Да будет очищен мир Его деянием. Да хранит он мир сей для людей своих…

— Что это? — спросил герцог. Но Кинес внезапно замолчал.

Пауль взглянул на сбившихся вокруг меланжеров. Все они испуганно глядели в затылок Кинеса. Кто-то прошептал: «Лиет».

Кинес хмуро обернулся и бросил грозный взгляд на произнесшего это слово. Тот в замешательстве отпрянул.

Другой меланжер вдруг сухо, резко закашлялся. Наконец он сумел выговорить:

— Будь проклято это чертово пекло!..

Высокий арракиец, который последним покинул краулер, сказал успокаивающе:

— Тише, Косе, тише. Ты только сильнее будешь кашлять. — Он протиснулся немного вперед так, что оказался позади герцога. — Вы, конечно, и есть герцог Лето? — спросил он. — Мы вам обязаны жизнью. Признаться, мы уже думали, что нам крышка, — если бы не вы…

— Тихо, приятель, не мешай: герцог ведет машину, — сказал Халлек.

Пауль взглянул на Халлека. Гурни тоже заметил напряженные складки в углах губ отца. Когда герцог бывал в гневе, все старались не привлекать его внимания и ходили на цыпочках.

Лето вывел было топтер из широкого круга, который он описывал над местом гибели комбайна, как вдруг его привлекло новое движение внизу. Червь скрылся в глубине, и теперь неподалеку от исчезнувшего краулера показались две человеческие фигуры. Они словно скользили над поверхностью, и их шаги совершенно не поднимали пыль.

— Это еще кто — там, внизу? — грозно спросил герцог.

— Это?.. Да так… два парня, которые попросили нас подвезти их, — пробормотал высокий меланжер.

— Почему про них не сообщили?

— Н-ну, они решили рискнуть, — объяснил высокий.

— Милорд, — заметил Кинес, — всем этим людям хорошо известно, что пытаться помочь оказавшимся во владениях червей практических бесполезно.

— Тем не менее с базы мы вышлем за ними топтер, — решил герцог.

— Они были прямо там, где вышел червь, — задумчиво проговорил Пауль. — Как же они уцелели?

— Края отверстия проседают, — объяснил Кинес, — и поэтому трудно точно определить расстояния рядом с ним.

— Сир, мы напрасно расходуем топливо, — осмелился заметить Халлек.

— Что?.. Ах да, ты прав, Гурни.

Герцог развернул орнитоптер в сторону Барьерной Стены. Остальные машины тоже переставали кружить над сценой катастрофы, пристраиваясь к их орнитоптеру сверху и по сторонам.

Пауль думал о сказанном Кинесом и высоким меланжером. Он чувствовал, что тут была и полуправда, и прямая ложь. Люди там, внизу, шли по песку слишком уверенно — и их шаг явно был рассчитан на то, чтобы он не приманил вновь червя из его песчаных глубин.

«Фримены! — подумал Пауль. — Кто еще может так уверенно чувствовать себя на песке? Кого еще могли оставить вот так — и не беспокоиться за их жизнь, поскольку их жизни ничто не угрожает? Они знают, как выжить и жить здесь! Они могут перехитрить червя!..»

— Что делали фримены на краулере? — напрямик спросил он.

Кинес вздрогнул и обернулся.

Высокий арракиец посмотрел на Пауля широко открытыми глазами — сплошная глубокая синева.

— Кто этот парень? — резко спросил он.

Халлек передвинулся так, чтобы оказаться между Паулем и меланжером, и ответил:

— Это — Пауль Атрейдес, наследник герцога.

— С чего он взял, что на нашей тарахтелке были фримены? — настороженно спросил высокий.

— Они подходят под описание, — объяснил Пауль. Кинес фыркнул.

— Да разве можно отличить фримена только на вид! — Он посмотрел на меланжера. — Эй, ты! Кто эти двое?

— Да так, дружки одного из наших, — неохотно ответил тот. — Из деревни. Попросились — покажи им да покажи меланжевые пески!

— Как же, фримены… — проворчал Кинес, отворачиваясь. — Какие тут фримены!

Но он слишком хорошо помнил легенду: «…и Лисан аль-Гаиб будет видеть сквозь всякие покровы, и уловки не обманут его».

— Все равно они, наверное, уже покойники, молодой сэр, — сказал арракиец. — Не нужно говорить о них худо.

Но Пауль слышал фальшь в их голосах и уловил угрозу, заставившую Халлека инстинктивно занять позицию для охраны своего юного хозяина. Он сухо бросил:

— Ужасно умереть в таком месте.

Не поворачиваясь, Кинес ответил, словно цитируя:

— Когда Бог желает, чтобы тварь его встретила свою смерть в некоем месте, то так направляет он желания сей твари, что они ведут ее в назначенное место.

Лето тяжело посмотрел на Кинеса.

И Кинес, встретив этот взгляд и так же твердо глядя герцогу в глаза, подумал: «Этот герцог больше беспокоился о людях, нежели о Пряности. Он рисковал своей жизнью — и жизнью своего сына! — чтобы спасти людей. Он спокойно принял гибель краулера, а угроза жизни людей привела его в бешенство. Такому вождю можно быть преданным до фанатизма. Победить его нелегко…»

И против собственной воли, против своих первоначальных выводов, Кинес признался себе: «Мне нравится этот герцог».

Глава 16

Чувство величия преходяще. Оно непостоянно и непоследовательно. Отчасти оно зависит от мифотворческого воображения человечества. Человек, испытывающий величие, должен чувствовать миф, в который вплетена его жизнь. Он должен отражать то, что этот миф проецирует на него. И он должен быть прежде всего ироничным — ибо именно ирония удержит его от веры в собственное величие, она — единственное, что даст ему подвижность внутри себя. Без этого качества даже и случайное величие уничтожит человека.

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

Плавающие светильники изгнали ранние сумерки из обеденного зала Арракинского дворца… Их желтый свет озарял снизу огромную голову черного быка с окровавленными рогами и темно поблескивающий, писанный маслом портрет Старого Герцога.

Под этими реликвиями на белоснежных скатертях сияло начищенное до неправдоподобного блеска фамильное серебро Атрейдесов. Безукоризненно расставленное, оно образовывало геометрически совершенные островки напротив каждого из тяжелых деревянных кресел; сверкал хрусталь кубков и бокалов. Центральная люстра в классическом стиле пока не горела. Ее цепь тянулась вверх — туда, где скрывался в тенях ядоискатель.

Остановившись в дверях, чтобы оглядеть зал и проверить, как все приготовлено к приему, герцог подумал о том, что значил ядоискатель в их жизни.

«В этом все мы, — думал он. — О нас можно судить по нашему языку — точные и изысканные названия для разных видов предательского убийства. Сегодня, например, кто-то может попытаться применить чаумурки — яд в питье. Или, скажем, чаумас — яд в пище…»

Он покачал головой.

На длинном столе подле каждого прибора стояла плоская хрустальная фляга с водой. Тут столько воды, что бедной арракинской семье хватило бы на год, подумал герцог.

По обе стороны от дверей на уровне пояса были поставлены огромные рукомойники — лотки из желтого фаянса с зеленым узором. Возле каждого рукомойника стоял стол со стопками полотенец. Обычай требовал, объяснил мажордом, чтобы каждый гость при входе церемонно погружал руки в рукомойник, плескал на пол воду — несколько горстей, а затем, вытерев руки полотенцем, бросал бы это полотенце в растущую у входа лужу. А после приема воду выжимали и подавали собравшимся у входа нищим.

«Как это по-харконненски, — подумал герцог, — поистине они не упустили ничего, в чем можно проявить низость деградировавшей души!» Он сделал тяжелый, медленный вдох, чувствуя, как его душит гнев.

— С этой традицией покончено, — пробормотал он. Тут герцог увидал служанку — одну из тех узловатых, сварливых на вид старух, которых рекомендовал мажордом. Та явно болталась без дела возле дверей, ведущих на кухню. Герцог жестом подозвал ее, она вышла из тени, суетливо побежала к нему вокруг стола. Герцог обратил внимание на темное, словно продубленное, лицо, на ярко-синие глаза без белков.

— Что прикажет господин? — она стояла, потупив глаза, и опустив голову.

— Пусть уберут эти рукомойники и полотенца. — Герцог махнул рукой.

— Но… Высокородный… — Теперь старуха подняла голову и изумленно приоткрыла рот.

— Я знаю обычай! — отрезал он. — Пусть рукомойники поставят у входа снаружи. И покуда мы за столом — до конца приема! — всякий нищий может получить стакан воды. Все ясно?

На темном лице отразились досада и даже злость.

Лето вдруг сообразил, что она конечно же собиралась продать воду, выжатую из истоптанных полотенец, заработать несколько медяков на несчастных, которые приходят выпрашивать воду. Может, и это было в обычае?..

Лето нахмурился.

— Я выставлю там охранника, который проследит, чтобы мои приказы исполнялись в точности, — пригрозил он.

Резко повернувшись, герцог быстрыми шагами пошел к Большому залу. Воспоминания гудели в его голове подобно беззубому бормотанию старух. Он вспомнил открытую воду, волны, траву вместо песка под ногами — чудесные годы, промелькнувшие мимо, точно уносимые бурей листья.

Все прошло.

«Старею, — подумал он. — Я ощутил ледяное прикосновение собственной смертности. И в чем?! В жадности какой-то старухи?..»

В Большом зале пестрая толпа собралась у камина, возле леди Джессики. Трещал настоящий открытый огонь, бросая оранжевые отблески на драгоценности, кружева и дорогие ткани. Герцог узнал среди собравшихся фабриканта дистикомбов из Карфага, импортера электронного оборудования, водоторговца, выстроившего свое летнее имение близ полярной шапки, представителя Гильд-Банка (он был чрезмерно худ и держался замкнуто), поставщика запасных частей для меланжедобывающей техники, тонкую, с жестким лицом женщину (говаривали, ее фирма по сопровождению и обслуживанию инопланетных гостей была лишь прикрытием для контрабандных операций, шпионажа и вымогательства). Большинство женщин здесь принадлежали к тому особенному типу, который странно сочетает недоступность и чувственность.

«Джессика царила бы над толпой, даже если бы не была хозяйкой дома», — подумалось герцогу. На ней не было драгоценных украшений, она подобрала себе одежду теплых цветов — длинное платье почти того же цвета, что и янтарное пламя в камине, коричневая, охряного оттенка лента, подхватившая бронзовые волосы.

Герцог понял, что она оделась так, чтобы поддразнить его, упрекнуть за недавнюю холодность. Ей было прекрасно известно, что она больше всего нравилась ему именно в этих цветах — он воспринимал ее как игру теплых красок.

Чуть в стороне от гостей стоял Дункан Айдахо. Его парадная форма сияла, плоское лицо непроницаемо, черные вьющиеся кудри тщательно причесаны. Его отозвали от фрименов, и Хават дал ему секретное поручение: под видом охраны леди Джессики тщательно за нею следить.

Герцог оглядел зал.

В углу, окруженный группой молодых льстецов, пытающихся подладиться к нему — арракинской золотой молодежью, — стоял Пауль. Неподалеку от них — три офицера войск Дома Атрейдес. Герцога беспокоили девушки — наследник был бы для них желанной добычей. Однако Пауль со всеми держался одинаково — замкнуто и подчеркнуто-аристократически.

«Он будет достойно носить титул», — подумал герцог, и неприятный холодок коснулся его, когда он внезапно понял, что это — еще одна мысль о смерти.

Пауль заметил в дверях отца и отвел глаза. Взглянул на группки гостей, руки в перстнях, держащие бокалы (и по возможности незаметные проверки этих бокалов крохотными карманными ядоискателями дистанционного действия). Внезапно Пауль почувствовал неприязнь к этим пустым разговорам, к этим лицам — дешевым маскам, прикрывающим нарывающие, сочащиеся гноем мысли, к голосам, пытающимся спрятать за болтовней оглушительное молчание пустых душ.

«Просто я захандрил отчего-то, — подумал он. — Интересно, что сказал бы об этом Гурни?»

Он знал причину этой хандры. Ему не хотелось присутствовать на этом приеме, но отец был непреклонен: «У тебя есть долг. В частности, ты должен соответствовать своему положению. Ты для этого достаточно взрослый. Ты уже почти мужчина».

Пауль смотрел, как отец вышел из дверей, оглядел зал и направился к окружавшей Джессику группе.

Подойдя, он услышал, как водоторговец спрашивает:

— А правда, что герцог намерен установить контроль за погодой?

Герцог ответил из-за его спины:

— Пока мы не заходили так далеко в своих планах.

Торговец живо обернулся. У него было почти дочерна загоревшее лицо с вкрадчивым выражением.

— О, герцог! — воскликнул он. — Мы вас заждались!

Лето взглянул на Джессику:

— Пришлось кое-что сделать.

Он вновь перевел взгляд на торговца и рассказал, что было сделано по его приказу с умывальниками.

— Насколько это зависит от меня, с этим старым обычаем будет покончено.

— Следует ли понимать это как ваш приказ, милорд? — осведомился водоторговец.

— Оставляю это на ваше… э-э… на вашу совесть, — ответил герцог и повернулся к подходящему к ним Кинесу.

— Как это благородно, как щедро с вашей стороны — отдать воду этим… — защебетала какая-то дама, но на нее шикнули.

Герцог смотрел на Кинеса. Планетолог, отметил он, одет в темно-коричневый мундир старого образца с эполетами Гражданской Службы и золотой капелькой — эмблемой его ранга в петлице.

— Герцог критикует наши обычаи? — раздраженно спросил водоторговец.

— Обычай уже изменился, — бросил герцог. Он кивнул Кинесу, заметил морщинку между бровей Джессики, подумал: «Ей не идет нахмуренное лицо. Но это увеличит слухи о наших трениях…»

— С позволения герцога, — снова обратился к нему торговец, — нельзя ли подробнее узнать об изменениях в обычаях?

Лето уловил внезапно появившиеся в его голосе масленые нотки, заметил напряженное молчание, установившееся вокруг, то, как по всему залу лица стали поворачиваться к ним.

— Не пора ли к столу? — попыталась сменить тему Джессика.

— Но у нашего гостя остались вопросы, — любезно сказал Лето. Он внимательно смотрел на торговца: круглолицый, толстогубый человек с большими глазами. Припомнил доклад Хавата: «…а за этим виноторговцем надо следить. Запомните это имя — Лингафон Берт. Харконнены пользовались его услугами, но не могли контролировать его».

— В связанных с водой обычаях так много любопытного, — улыбаясь, сказал Берт. — К примеру, хотелось бы знать, каковы ваши планы относительно устроенной при этом доме влажной оранжереи. Собираетесь ли вы впредь похваляться ею перед людьми… милорд?

Лето взглянул торговцу в глаза, сдерживая гнев. Но тут было о чем подумать. Бросать ему вызов — в его собственном дворце! — особенно учитывая, что этот Берт подписал контракт о вассалитете, — это требовало смелости. И — чувства своей власти. Да, вода в этом мире — это власть. Предположим, системы водоснабжения здесь заминированы и могут быть в любой момент уничтожены… Вполне возможно, что именно с помощью такого дамоклова меча Берт сдерживал в узде Харконненов.

— У моего господина герцога и у меня особые планы относительно оранжереи, — вмешалась Джессика, улыбаясь Лето. — Мы, разумеется, сохраним ее — но сохраним для народа Арракиса, как опекуны. Ибо мы мечтаем о том, что когда-нибудь климат Арракиса изменится так, что станет возможным повсеместно выращивать такие растения просто под открытым небом.

«Умница! — подумал Лето. — Пусть-ка наш водоторговец поразмыслит над этим!»

— Я хорошо понимаю, насколько вы заинтересованы во всем, что связано с водой и погодным контролем, — сказал он, — но я бы порекомендовал вам более разнообразно размещать свои капиталы. Рано или поздно вода здесь перестанет быть самым дорогим товаром…

И он подумал: «Хавату следует удвоить усилия по внедрению в организацию этого Берта. И мы должны немедля заняться системами водоснабжения. Меня никто в узде держать не посмеет!..»

Берт кивнул, все еще улыбаясь.

— Достойная мечта, милорд. — Он отступил на несколько шагов.

Лето вдруг увидел глаза Кинеса. Тот не отрываясь глядел в лицо Джессике. Словно преображенный — словно влюбленный… словно верующий в священном трансе…

…А мысли Кинеса были заняты словами пророчества — наконец оно полностью овладело им. Пророчество гласило также: «…И они разделят сокровеннейшую вашу мечту». Кинес, не отводя глаз, прямо спросил Джессику:

— Вы несете нам сокращение пути?

— А, доктор Кинес! — воскликнул водоторговец. — Вы оставили ради нас бродяжничество с шайками ваших фрименов? Как мило с вашей стороны, что вы присоединились к нам!

Кинес окинул Берта странным взглядом, проговорил:

— В Пустыне говорят, что обладание слишком большим количеством воды делает человека опасно неосторожным.

— Мало ли о чем говорят в Пустыне — у них много странных поговорок, — ответил Берт. Но его голос выдал беспокойство.

Джессика подошла к Лето, взяла его под руку — просто чтобы протянуть несколько секунд и успокоиться. Кинес сказал «сокращение пути». На старом языке это выражение прозвучало бы как «Квисатц Хадерах». Окружающие как будто не обратили внимание на странный, вопрос планетолога, а сам он уже склонился над чьей-то женой и выслушивал ее кокетливую болтовню.

Квисатц Хадерах, подумала Джессика. Неужели Миссионария Протектива принесла сюда и эту легенду? В этой мысли скрывалась надежда для Пауля. Он мог бы… мог бы быть этим Квисатц Хадерахом…

Представитель Гильд-Банка меж тем заговорил о чем-то с виноторговцем. Голос Берта перекрыл гудение возобновившихся разговоров:

— Немало людей хотело изменить Арракис!..

Герцог заметил, как Кинес, услышав это, вздрогнул, распрямился и даже отшатнулся от флиртующей дамы.

В неожиданно наступившей тишине охранник, переодетый в ливрею лакея, кашлянул за спиной Лето и объявил:

— Обед подан, милорд.

Герцог вопросительно взглянул на Джессику.

— Согласно здешнему обычаю, хозяева идут к столу позади гостей, — сказала она. — Или мы изменяем и этот обычай, милорд?

— Это, по-моему, неплохой обычай, — холодно ответил герцог. — Пока мы его оставим.

«Необходимо поддерживать иллюзию того, что я ей не доверяю и подозреваю в предательстве, — подумал герцог. Он посмотрел на чинно шествовавших мимо гостей. — Кто из вас поверил в эту ложь, дорогие гости?..»

Джессика чувствовала холодность и отстраненность герцога и думала о ней — не в первый раз за неделю. «Он выглядит как человек, борющийся с самим собой, — думала она — В чем дело? Может, я просто поспешила с этим приемом? Но он же знает, как нам важно, чтобы наши офицеры, служащие и рядовые влились в местное общество. Мы для них — как родители, а ни что так не подчеркивает это, как подобного рода социальное единение…»

Лето, глядя на проходящих гостей, вспомнил, как отреагировал Суфир Хават, узнав о предстоящем приеме: «Сир! Я запрещаю вам это!..»

Герцог криво усмехнулся. На эту сцену стоило посмотреть. А когда герцог все же непреклонно решил присутствовать на обеде, Хават печально покачал головой. «Не нравится мне это, милорд, — заявил он. — У меня дурные предчувствия. Слишком уж быстро развиваются тут события. И это не похоже на Харконненов. Нет, совсем не похоже…»

Мимо прошел Пауль. Он вел под руку девушку на полголовы выше его самого. Проходя мимо, он бросил короткий взгляд на отца, затем кивнул в ответ на какое-то замечание спутницы.

— Ее отец выпускает дистикомбы, — сказала Джессика. — Мне говорили, что только безнадежный глупец позволит себе оказаться в Пустыне в одном из этих дистикомбов…

— А кто этот человек впереди Пауля? — спросил герцог. — Со шрамом на лице? Я его не узнаю.

— Его включили в список гостей в последний момент, — шепотом объяснила она. — Гурни послал ему приглашение. Это контрабандист.

— Гурни? Зачем он его позвал?

— По моей просьбе. Все согласовано с Хаватом, хотя сначала Хават и упирался. Контрабандиста зовут Зуек, Смаран Зуек. Среди своих он обладает большим влиянием. Здесь его все знают, он часто бывает на приемах в разных домах.

— Зачем он здесь?

— Именно затем, чтобы каждый из присутствующих задал себе этот вопрос. Само присутствие Тука вызовет сомнения, подозрения и колебания. Кроме того, его приглашение будет для многих свидетельством нашей готовности выполнить указы о борьбе с коррупцией и взяточничеством, в том числе и подключая к этому контрабандистов. Кстати, именно этот момент Халлек одобрил.

— Не уверен, что я одобряю все это. — Он поклонился проходившей мимо паре и увидел, что почти все гости уже прошли в Обеденный зал. — Но почему ты не пригласила кого-то из фрименов?

— Кинес же здесь.

— Да, Кинес здесь, — согласился герцог. — Между прочим, у тебя есть для меня еще какие-нибудь сюрпризы? — Он повел Джессику вслед за последней парой гостей.

— Все прочее абсолютно обыкновенно, — заверила Джессика.

И подумала: «Дорогой, разве ты не понимаешь — у контрабандиста под контролем скоростные корабли и его можно купить? У нас должна быть возможность бежать с Арракиса, если все обернется против нас!..»

Они вошли в зал. Джессика убрала свою руку с руки герцога, он усадил ее и пошел на свой конец стола, к отодвинутому лакеем креслу. Все уселись в свистящем шуршании дорогих тканей и поскрипывании кресел — но герцог продолжал стоять. Он подал знак рукой, и окружавшие стол охранники в лакейских ливреях отступили к стенам и застыли, как статуи.

Повисла напряженная тишина.

Джессика взглянула через стол, заметила, как чуть подрагивают уголки губ Лето, как потемнели от гнева его скулы. «Что так рассердило его? — спросила она себя. — Не может быть, чтобы это из-за того, что я пригласила контрабандиста…»

— Кое-кто из присутствующих не одобрил то, как я изменил обычай относительно рукомойников, — произнес герцог. — Но этим я хотел дать вам понять, что здесь многое переменится!

Стояло неловкое молчание.

Они, похоже, решили, что герцог пьян, подумала Джессика.

Герцог поднял свою флягу с водой, держа ее высоко — так, что та засверкала в лучах плавающих светильников.

— Как Рыцарь Империи, — объявил он, — я поднимаю тост!

Гости поспешно подняли свои фляги, не сводя глаз с герцога. На какой-то миг все замерли, лишь один из светильников медленно плыл в воздухе, подхваченный слабым сквозняком из кухонных дверей. Тени играли на ястребином лице герцога.

— Я здесь, и я не отступлю! — выкрикнул герцог свой девиз.

Гости поднесли было фляги к губам, но остановились: герцог продолжал держать свою флягу поднятой.

— Тост же мой — это одна из тех сентенций, которая так близка всем нам: «Бизнес делает прогресс! Удача ведет повсюду!»

Он пригубил воды. Гости последовали его примеру, но при этом обменивались вопросительными взглядами.

— Гурни! — позвал герцог.

Халлек отозвался из алькова неподалеку от герцогского края стола:

— Слушаю, милорд.

— Сыграй нам, Гурни.

Из алькова выплыл глубокий минорный аккорд балисета. Слуги по знаку герцога принялись разносить блюда — жареного песчаного зайца под соусом кеда, апломб по-по-британскичукку в глазури, кофе с меланжей (над столом потек густой коричный запах), настоящий гусиный паштет в горшочке — пот-а-а-оподанный с игристым каталанским.

Однако сам герцог продолжал стоять.

Гости ждали: их внимание разрывалось между стоящим герцогом и появившимися перед ними аппетитными блюдами. Наконец Лето произнес:

— В старые времена хозяин сам был обязан развлекать гостей своими талантами. — Костяшки его пальцев побелели — он стиснул свою флягу. — Петь я не умею, но прочитаю вам слова песни Гурни. И пусть они будут еще одним тостом — тостом за всех тех, кто отдал жизнь, дабы мы достигли нынешнего своего положения.

Неловкий шумок пронесся над столом.

Джессика опустила глаза, взглянула на соседей. Ближе всего сидели круглолицый водоторговец с супругой, бледный, с аскетическим лицом представитель Гильд-Банка (все время казалось, будто он собирается свистнуть; вообще же он походил на пугало и не отводил глаз от Лето), сильный, хмурый, в морщинах и шрамах Зуек, опустивший свои синие от меланжи глаза.

— Примите, друзья, парад давно ушедших солдат, — речитативом начал герцог. — Равно готовых принять тяжесть ран и наград. На духах этих солдат нашего Дома цвета. Примите, друзья, парад давно ушедших солдат: ведь вероломство в них не поднялось ни на миг. С ними уходит прочь военное счастье в ночь. Примите, друзья, парад давно ушедших солдат. Когда наше время с тобой уйдет с улыбкой скупой, соблазн военных побед покинет мир ему вслед…

На последней фразе голос герцога постепенно затих. Он отпил большой глоток и резко поставил флягу. Вода от толчка плеснула на скатерть.

В смущенном молчании гости тоже выпили воды и опустили фляги.

И снова герцог поднял свою уже полупустую флягу и в этот раз вылил остатки воды на пол, зная, что все должны последовать его примеру.

Первой вылила на пол свою флягу Джессика. Но все остальные застыли на миг и не сразу проделали то же самое. Джессика заметила, как сидящий рядом с отцом Пауль изучает реакции окружающих. Ей и самой любопытно было наблюдать за ними — особенно за женщинами. Ведь это была превосходная, чистая питьевая вода, а не выжимки из мокрых полотенец. Было видно, насколько неохотно они выливают воду — видно по дрожащим рукам и замедленным движениям, нервному смеху… и явно вынужденному подчинению необходимости. Какая-то дама уронила флягу и отвернулась, когда муж поднял ее.

Но больше всего ее заинтересовал Кинес. Планетолог после небольшого колебания опустошил свою флягу в контейнер, спрятанный под полой его длинного одеяния. Заметив, что Джессика смотрит на него, Кинес улыбнулся, поднял свою флягу в молчаливом тосте в ее честь. Похоже, он совершенно не смущался тем, что сделал.

Музыка Халлека все еще звучала в зале, только теперь не так минорно. Теперь это была ритмичная, веселая мелодия — словно Гурни пытался поднять настроение собравшихся.

— Обед начинается, — объявил герцог и сел.

Он разгневан и неуверен, поняла Джессика. Потеря комбайна ударила по нему сильнее, чем должна была бы. Тут что-то большее, чем просто погибшая машина и груз Пряности. Он выглядит как отчаявшийся человек. Она подняла вилку, пытаясь в движении скрыть переполнявшую ее горечь. Но что тут удивительного? Он действительно отчаялся.

Сначала вяло, а затем со все большим оживлением обед постепенно входил в свое русло. Фабрикант дистикомбов сделал Джессике комплимент относительно качества вина и мастерства шеф-повара.

— И вино, и повара мы привезли с собой с Каладана, — ответила Джессика.

— Превосходно! — кивнул собеседник, отведывая кучку. — Просто превосходно! И ни малейшего привкуса меланжи. Право, когда Пряность добавлена во всякое блюдо — это приедается.

Представитель Гильд-Банка обратился через стол к Кинесу:

— Как я слышал, доктор Кинес, еще один комбайн уничтожен песчаным червем.

— Новости, я вижу, разносятся быстро, — заметил герцог.

— Следовательно, это правда? — спросил водоторговец, переключая внимание на Лето.

— Разумеется, правда! — отрезал герцог. — Проклятый грузолет исчез куда-то, как не был. Но куда и как может исчезнуть такая огромная машина?!

— Когда появился червь, оказалось, что вывезти оборудование не на чем, — подтвердил Кинес.

— Такое не должно было стать возможным! — повторил герцог.

— Неужели никто не видел, как улетел грузолет? — удивился банкир.

— Наводчики-наблюдатели смотрят большей частью за песком, — объяснил Кинес. — Их интересует прежде всего знак червя. Экипаж грузолета состоит из четырех человек — двух пилотов и двух приданных рядовых-специалистов. Если один из членов экипажа — а возможно, и двое — были наемниками врагов герцога…

— Мм-Мм-омпонимаю, — кивнул банкир. — Ну а вы — как Арбитр Смены — примете какие-то меры?

— Я должен серьезно обдумать свою позицию, — ответил Кинес. — И во всяком случае я бы не хотел обсуждать это за столом.

Говоря это, Кинес подумал: «А ведь этот ходячий скелет знает, что происшествия подобного рода мне приказано оставлять без внимания!..»

Банкир улыбнулся и вернулся к еде.

Джессика, глядя на все это, вспомнила одну из лекций в школе Бене Гессерит из курса «Шпионаж и контршпионаж». Лекцию читает полная, с добродушным и смешливым лицом Преподобная Мать, и ее веселый голос странно контрастирует с темой:

«Следует отметить, что учеников любой школы шпионажа иeили контршпионажа объединяет общий тип основных реакций. Всякое закрытое учение оставляет свою печать, свой структурный рисунок — и этот отпечаток можно как уловить, так и использовать для предсказания реакций противника.

Далее, активационные поведенческие схемы у всех агентов-шпионов схожи. Иначе говоря, есть некоторые типы мотивации, общие для всех, несмотря на разные школы и противоположные цели.

Вы будете изучать прежде всего, как вычленить для анализа этот общий элемент. Вначале вы увидите, как по общей схеме допроса вычислить внутреннюю ориентацию допрашивающего; далее мы займемся мысленно-речевой ориентацией объекта анализа. Вы увидите, что определить базовый язык объекта достаточно просто, пользуясь оттенками голоса и структурой речи…»

И сейчас, сидя за столом вместе со своим сыном и герцогом, со всеми гостями и слушая представителя Гильд-Банка, Джессика вдруг почувствовала холодок: она ясно поняла, что перед нею — харконненский агент. Построение речи было характерно для Джеди Прим. Оно было слегка замаскировано, но для ее тренированного восприятия звучало так ясно, как если бы он открыто заявил о своей роли.

Значит ли это, что сама Гильдия выступает, против Дома Атрейдес? — спросила она себя. Эта мысль потрясла ее, и она постаралась скрыть эмоции, приказав переменить блюдо… а сама продолжала слышать, как выдает себя банкир. Теперь он переведет разговор на что-нибудь внешне безобидное, но со зловещим подтекстом, решила она. Это закладывается в характерную для него схему.

Банкир прожевал кусок, проглотил, запил вином, улыбнулся в ответ на какие-то слова своей соседки справа. Затем он как будто прислушался к одному из гостей, рассказывавшему герцогу, что у собственно фракийских растений не бывает шипов.

— Я люблю наблюдать за полетом птиц на Арракисе, — заметил банкир, обращаясь к Джессике. — Разумеется, все наши птицы — карпоеды, и многие из них могут обходиться без воды — они научились пить кровь…

Дочь фабриканта дистикомбов, сидевшая напротив между Паулем и его отцом, нахмурила свое прелестное личико:

— Ой, Су-Су, вечно вы говорите всякие гадости!

Банкир улыбнулся.

— Меня прозвали Су-Су, потому что я — советник по финансам Союза Водоносов.

Поскольку Джессика все так же молча глядела на него, он добавил:

— Это потому, что разносчики воды так кричат — «Су-Су Суку!» — Он сымитировал крик водоноса с такой точностью, что многие из сидевших за столом засмеялись.

Джессика отметила хвастливые нотки в голосе, но главное, на что она обратила внимание, — это то, что девушка говорит по заранее заданной роли и именно в определенный момент. Она сказала это, чтобы дать банкиру возможность сказать то, что он сказал. Джессика покосилась на Лингафона Берта. Водяной-магнат, насупившись, поглощал пищу, целиком отдавшись этому занятию.

Джессика прекрасно поняла сказанное банкиром: «Я тоже контролирую воду — основу и источник всякой власти на Арракисе».

Пауль заметил и фальшь в голосе банкира, и то, что мать внимательно следит за разговором, явно пользуясь приемами Бене Гессерит. Повинуясь импульсу, Пауль решил принять вызов и обратился к банкиру:

— Вы хотите сказать, что эти птицы — каннибалы?

— Странный вопрос, молодой господин, — поднял брови банкир. — Я сказал лишь, что птицы пьют кровь. Это совсем не значит, что это должна быть кровь их сородичей, не так ли?

— Это был отнюдь не странный вопрос, — возразил Пауль, и Джессика услышала в его голосе тонкий звон ответного выпада рапиры — она сама обучала его. — Большинство образованных людей знает, что наиболее жестокая конкуренция — это конкуренция внутри вида. — Пауль демонстративно наколол на вилку кусочек с тарелки собеседника и съел его. — Ибо они, фигурально выражаясь, едят с одной тарелки. У них одинаковые потребности.

Банкир замер и, нахмурившись, взглянул на герцога.

— Было бы ошибкой считать моего сына ребенком, — улыбнулся ему герцог.

Джессика оглядела стол, заметила, как прояснилось лицо Берта, как ухмыляются Кинес и контрабандист Зуек.

— Да, таков закон экологии, — подтвердил Кинес, — и молодой господин, судя по всему, прекрасно его понимает. Борьба за существование внутри системы — это борьба за овладение свободной энергией системы. Кровь же — весьма эффективный источник энергии.

Банкир положил вилку и раздраженно сказал:

— Я слышал, что фрименский сброд пьет кровь своих мертвецов…

Кинес покачал головой,наставительно сказал — будто читал лекцию:

— Не кровь, сэр. Отнюдь. Но вся вода человека — вся — принадлежит его народу, его племени. Когда живешь возле Великой Равнины, это становится необходимостью. Вода здесь бесценна, а ведь человеческое тело на семьдесят процентов состоит из воды. И, разумеется, покойник в своей воде уже не нуждается.

Банкир положил руки на край стола возле тарелки — Джессике показалось, что сейчас он в ярости встанет и уйдет.

Кинес взглянул на Джессику.

— Простите, миледи, что я позволил себе обсуждать за столом столь неаппетитный предмет, но вам солгали, и я обязан был внести ясность.

— Вы так долго якшались с фрименским отребьем, что позабыли всяческие приличия, — буркнул банкир.

Кинес изучающе обвел спокойным взглядом побелевшее, подергивающееся лицо.

— Следует ли понимать это как вызов? — осведомился он.

Банкир замер. Он сглотнул, помедлил и наконец выговорил:

— Конечно, нет… Я не нанес бы такого оскорбления нашим любезным хозяевам!

Джессика услышала в его голосе страх. Этот страх был и в лице, дыхании, биении жилки на виске. Банкир боялся, панически боялся Кинеса!..

— Наши любезные хозяева сами вполне способны решать, оскорблены они или нет, — сказал Кинес. — Они храбрые и достойные люди, понимающие, что такое защита своей чести. Все мы можем убедиться в их мужестве хотя бы по тому, что они здесь… сейчас… на Арракисе.

Джессика видела, что Лето в восторге от этого разговора. Однако остальные гости — почти все — похоже, не разделяли этот восторг. Гости сидели так, словно были готовы сорваться с места — они опустили руки со стола, напряглись… Исключение составляли Берт, явно наслаждавшийся замешательством банкира, и Зуек, который, казалось, ждал, как поведет себя Кинес. Пауль взирал на Кинеса в восхищении.

— Итак?.. — спросил Кинес.

— Я-а… не хотел никого оскорбить. Если вы, однако, чувствуете себя оскорбленным, я прошу принять мои извинения…

— Искренне и свободно принесенное извинение так же искренне принимается, — кивнул Кинес. Улыбнувшись Джессике, он вернулся к еде, словно ничего не произошло.

Контрабандист, отметила Джессика, тоже расслабился. Он выглядел как верный соратник, готовый броситься на помощь Кинесу. Между Кинесом и Туком явно была некая связь.

Лето поиграл вилкой, с любопытством посмотрел на Кинеса. Поведение эколога говорило об изменении его отношения к Дому Атрейдес. Во время полета в Пустыню он был гораздо холоднее.

Джессика подала знак переменить блюда и напитки. Слуги появились с languages DE lapins DE garenne под грибным и дрожжевым соусом.

Мало-помалу разговор за столом возобновился. Но теперь Джессика слышала в голосах возбужденные нотки. Банкир же ел в угрюмом молчании. Кинес убил бы его не моргнув глазом, решила она. И поняла, что поведение Кинеса выдавало весьма легкое отношение к убийству. Он был способен убивать — запросто. Это, догадалась она, видимо, общее для всех фрименов качество.

Джессика повернулась налево, к производителю дистикомбов:

— Я не перестаю изумляться значению воды на Арракисе.

— Да, большое значение, — согласился он. — Между прочим, что это за блюдо? На вкус бесподобно.

— Языки диких кроликов в особом соусе, — ответила она. — Это старинный рецепт.

— Я обязательно должен получить его.

— Я прослежу, чтобы его для вас записали, — кивнула Джессика.

Кинес, взглянув на Джессику, произнес:

— Новички на Арракисе часто недооценивают значение воды здесь. Видите ли, нам приходится иметь дело с так называемым Законом Минимума.

В его голосе она услышала особые нотки — словно он как-то испытывал ее. Она ответила:

— Рост ограничивается тем из необходимых условий, которое находится в минимуме. Проще говоря, наименее благоприятное условие определяет скорость роста.

— Нечасто доводится встречать среди представителей Великих Домов людей, сведущих в планетологии, — улыбнулся Кинес. — Так вот, нехватка воды на Арракисе и является этим наименее благоприятным условием для жизни.

Кстати, не следует забывать, что и рост сам по себе тоже может создавать неблагоприятные условия — если к нему не относятся с максимальной осторожностью.

Джессика почувствовала в словах Кинеса какое-то замаскированное сообщение, но какое — не поняла.

— Рост… — задумчиво сказала она. — Вы хотите сказать, что Арракис может иметь такой регулярный воздухообменный цикл, который был бы способен обеспечить и лучшие условия для существования здесь?

— Невозможно! — воскликнул водоторговец.

Джессика повернулась к нему:

— Невозможно?

— Невозможно на Арракисе, — поправился Берт. — Не слушайте этого мечтателя. В конце концов, все лабораторные исследования свидетельствуют против него!

Кинес посмотрел на Берта, и Джессика увидела, как разговоры за столом затихают и внимание гостей обращается к новому разгорающемуся спору.

— Лабораторные исследования закрывают нам глаза на один очень простой факт, — произнес Кинес. — И факт этот следующий: мы сталкиваемся здесь с веществами и явлениями, возникшими и существующими под открытым небом планеты — где растения и животные ведут нормальный образ жизни.

— Нормальный! — фыркнул Берт. — На Арракисе ничто не может быть нормальным!

— Отнюдь, — возразил Кинес. — Вполне возможно установить определенные гармонические экосистемы на основе самоподдерживающегося баланса. Следует лишь правильно оценить пределы возможностей планеты и пределы нагрузки на нее.

— Никто и никогда не сделает всего этого, — отмахнулся Берт.

Внезапно герцог понял, когда именно изменилось отношение Кинеса: в тот самый момент, когда Джессика сказала, что они собираются в качестве опекунов сохранить влаголюбивые растения для Арракиса.

— А что необходимо для установления такой самоподдерживающейся системы, доктор Кинес? — спросил Лето.

— Если удастся заставить три процента зеленых растений на Арракисе вырабатывать углеводы, могущие служить пищей, — циклическая система установлена, — ответил Кинес.

— Следовательно, единственная проблема — это вода? — спросил герцог. Он чувствовал возбуждение Кинеса и сам был захвачен им.

— Вода — это основная проблема, затеняющая все остальные. Вот, например: атмосфера планеты богата кислородом — при том, что отсутствуют обычные сопутствующие явления, как-то: широко распространенная растительность и такие крупные источники углекислого газа, как, например, вулканы. Наконец, на весьма обширных участках территории планеты наблюдаются необычные химические реакции.

— Проводятся ли какие-либо экспериментальные работы? — спросил герцог.

— У нас было достаточно времени чтобы исследовать эффект Листан. Небольшие эксперименты на любительской основе, которые дают теперь рабочие данные для моей науки, — сказал Кинес.

— Но воды здесь недостаточно, — настаивал Берт. — Здесь просто недостаточно воды.

— О да, ведь господин Берт — специалист по всему, что связано с водой, — тонко улыбнулся Кинес и вернулся к еде.

Герцог резко махнул рукой:

— Нет! Мне нужен ответ. Доктор Кинес, здесь достаточно воды?

Кинес глядел в свою тарелку.

Джессика следила за эмоциями на его лице. Он хорошо скрывает свои чувства, подумала она. Но теперь, когда она определила Кинеса, ей было ясно, что он жалеет о сказанном.

— Так достаточно ли здесь воды? — настаивал герцог.

— ЧМ-мм… возможно, — неуверенно сказал Кинес.

«Он изображает неуверенность!» — подумала Джессика.

У Пауля чувство правды было более развито. Ему пришлось прибегнуть к помощи всей своей подготовки, чтобы скрыть возбуждение. Здесь действительно достаточно воды, но Кинес не хочет, чтобы это стало известным!

— У нашего любезного планетолога есть немало любопытных идей. О чем он только не мечтает, и по большей части мечтает вместе с фрименами — о пророчествах и мессиях, — уронил Берт.

В разных концах стола раздались смешки. Джессика автоматически отметила, что засмеялись контрабандист, дочка фабриканта дистикомбов, Дункан Айдахо, владелица странной службы сопровождения туристов…

«Странно распределяются сегодня напряжения, — подумала она. — Я слишком многого не знаю! Вокруг что-то происходит — много чего! — а что, я не знаю. Мне необходимо найти для себя источники информации».

Герцог перевел взгляд с Кинеса на Берта, затем — на Джессику. Он чувствовал себя странно подавленным — словно упустил что-то жизненно важное.

— Возможно… — пробормотал он. — Возможно, это и так…

Кинес быстро сказал:

— Может быть, лучше обсудить все это в другой раз, милорд? Слишком многое…

Планетолог замолчал: в дверь для прислуги вбежал человек в униформе войск Дома Атрейдес, миновал стражника и, быстро подойдя к герцогу, склонился и прошептал что-то ему на ухо.

Джессика узнала кокарду Хамовата корпуса безопасности и с большим трудом сумела подавить беспокойство. Обернувшись к спутнице производителя дистикомбов — миниатюрной темноволосой женщине с кукольным личиком и слегка раскосыми глазами, она любезно осведомилась:

— Вы почти ничего не ели, дорогая. Хотите, я велю принести для вас что-нибудь?

Прежде чем ответить, женщина взглянула на фабриканта:

— Благодарю, я не голодна.

В этот момент герцог резко поднялся и тоном команды объявил:

— Прошу всех оставаться на местах, господа. Надеюсь, вы извините меня — дела требуют моего личного внимания. — Он вышел из-за стола. — Пауль, останься, пожалуйста, за хозяина.

Пауль тоже встал. Он хотел спросить, чем вызван уход отца, но приходилось играть свою роль. Он пересел в отцовское кресло.

Герцог обернулся к алькову, в котором сидел Халлек:

— Гурни, займи место Пауля, пожалуйста. Нехорошо, если за столом останется нечетное число людей. После обеда, возможно, вам с Паулем придется подъехать на полевой командный пункт. Я свяжусь с вами.

Халлек был в парадной форме. Грузный, уродливый, словно слепленный из неровных глыб, он выглядел как-то неуместно среди этой сверкающей изысканной роскоши. Он поставил свой балисет к стене, подошел к креслу, которое раньше занимал Пауль, уселся.

— Господа, тревожиться не о чем, — сказал герцог. — Однако прошу никого не уходить, пока охрана не объявит, что это безопасно. Здесь вы все в абсолютной безопасности, а мы очень скоро разберемся со случившимся досадным происшествием.

Пауль распознал ключевые слова во фразе отца: «охрана», «безопасно», «безопасность», «скоро». Случившееся было связано с вопросами безопасности — не с нападением. Он увидел, что и мать поняла это скрытое сообщение. Оба расслабились.

Герцог коротко поклонился и покинул зал через служебные двери, сопровождаемый охранником.

Пауль обратился к гостям:

— Господа, прошу вас, продолжим ужин. Если я не ошибаюсь, доктор Кинес, вы говорили о воде?

— Я бы хотел обсудить этот вопрос как-нибудь в другое время, если позволите, — покачал головой Кинес.

— Как вам угодно, — согласился Пауль.

И Джессика с гордостью отметила, с каким-достоинством и зрелой уверенностью держится ее сын.

Банкир поднял свою флягу с водой, показал ею в сторону Берта:

— Право, никто из присутствующих здесь не сможет превзойти господина Лингафона Беута в цветистости фраз. Можно подумать, что он стремится войти в число Великих Домов!.. Господин Берт, прошу вас — скажите тост! Возможно, у вас найдется крупица мудрости для мальчика, к которому надо относиться как к мужчине.

Джессика стиснула под столом руку в кулак. Она видела, как Халлек подал знак Дункану Айдахо, и стража вдоль стен пошевелилась, приняв стойку повышенной готовности.

Берт злобно покосился на банкира.

Пауль взглянул на Халлека, на изготовившихся стражников, перевел глаза на банкира — и смотрел, пока тот не опустил глаза. Наконец он заговорил:

— Однажды на Каладане мне пришлось увидеть вытащенное на берег тело утонувшего рыбака. Он…

— Утонувшего? — удивленно перебила его дочь фабриканта дистикомбов.

— Да. Человек погружается в воду, пока, захлебнувшись, не умирает. Это называется — «утонуть».

— Какая удивительная смерть! — пробормотала она. Улыбка Пауля стала колючей. Он снова посмотрел банкиру в лицо.

— Но вот что интересно. На теле этого утонувшего человека были необычные раны на плечах — раны, нанесенные шипастыми сапогами другого рыбака. Дело в том, что утонувший был не один в лодке — это такое средство для передвижения по воде, которая затонула… ушла под воду. Так вот, один из тех рыбаков, которые помогали достать тело из воды, сказал, что уже не в первый раз видит подобные раны — и они означают, что тонущий человек карабкался на плечи своего несчастного товарища, пытаясь дотянуться до поверхности. До воздуха.

— И что же в этом интересного? — буркнул банкир.

— Главным образом интересно замечание, которое сделал по этому поводу мой отец герцог. Он сказал, что можно понять, когда тонущий человек карабкается на твои плечи — кроме тех только случаев, когда это происходит в обществе, на приеме. — Пауль помедлил, чтобы дать банкиру сообразить, что последует дальше, и закончил: — В особенности же, хотел бы я добавить, тогда, когда это происходит за столом на званом обеде.

В зале наступила внезапная тишина.

«Это было опрометчиво, — подумала Джессика. — Пожалуй, положение этого банкира позволяет ему даже бросить вызов моему сыну!» Она видела, что Айдахо напрягся, готовый ринуться в бой. Охранники Дома тоже встали на изготовку. Гурни Халлек не сводил глаз со своего визави.

— Хо-хо-хо-хо-хо

Это расхохотался контрабандист Зуек, откинув назад голову, расхохотался от всей души.

На лицах некоторых гостей появились неуверенные, нервные улыбки. Берт открыто ухмылялся.

Банкир отодвинулся со стулом от стола и яростно смотрел на Пауля.

— Кто задевает Атрейдеса — тот делает это на свой страх и риск, — заметил Кинес.

Прежде чем Пауль смог ответить, Джессика наклонилась вперед, к банкиру:

— Сэр!

«Надо разгадать игру этого харконненского ставленника. Он что, должен был испытать Пауля? Проверить, насколько далеко можно зайти?.. И кто здесь поддерживает его?..»

— Сэр, сын мой показал нам, так сказать, одеяние вообще, а вам кажется, что оно сшито по вашей мерке. Поистине сие удивительно. — Она опустила руку и как бы невзначай скользнула ею вдоль ноги — туда, где в пристегнутых под коленом ножнах был спрятан крис.

Банкир перевел злой взгляд на Джессику. Многие из гостей тоже переместили внимание с сына на мать, а Джессика увидела, что Пауль слегка отодвинулся от стола, освобождая себе пространство для действия. Он принял скрытый в реплике матери сигнал: Джессика сказала «одеяние» — то есть, на кодовом языке, «приготовься к бою».

Кинес, прикидывая что-то, посмотрел на Джессику, и подал Утеку едва заметный знак рукой.

Контрабандист не спеша поднялся, встал, слегка покачиваясь, поднял свою флягу.

— Я хочу поднять тост, — объявил он, — за юного Пауля Атрейдеса — еще мальчика на вид, но уже зрелого мужа по поступкам.

«Почему они вмешиваются?» — удивилась Джессика.

Банкир смотрел теперь на Кинеса, и Джессика опять увидела страх в его глазах.

За столом уже поднимали фляги.

«Да, Кинес ведет — и за ним идут, — думала Джессика. — А он показал, что принимает сторону Пауля. Но в чем секрет его влияния? Не в том же, что он — Арбитр Смены. Ведь это — должность временная. И уж конечно, не в том, что он — имперский чиновник!..»

Она сняла пальцы с рукояти криса, подняла свою флягу в сторону Кинеса, тот ответил тем же.

Лишь Пауль и банкир (Су-Су! Надо же было придумать такое дурацкое прозвище!) сидели неподвижно и не поднимали тост. Банкир не отводил глаз от Кинеса; Пауль глядел в тарелку.

«Я неплохо справлялся с ситуацией, — думал он. — Так почему же они вмешались?»

Исподтишка он бросил взгляд через стол. Сказал:

— В таком обществе, как наше, человек не должен слишком поспешно оскорбляться. Это часто бывает равносильно самоубийству. — Он посмотрел на дочку фабриканта дистикомбов. — Вы согласны?

— О да. Да. Разумеется, я согласна, — ответила та. — Вокруг столько насилия и жестокости! И так часто желания оскорбить нет, а люди погибают. Так бессмысленно!..

— В самом деле бессмысленно, — согласился Халлек.

Джессика, оценив совершенную игру девушки, поняла: эта пустоголовая девочка — вовсе не пустоголовая девочка. Джессика заметила угрозу и поняла, что и Халлек ее заметил. Они решили окрутить Пауля, соблазнить его при помощи обыкновенного секса! Джессика немного расслабилась. Пауль скорее всего заметил все первым — в его подготовку, конечно, входило изучение и подобных простеньких трюков.

— Вам не кажется, что следует извиниться? — спросил Кинес банкира.

Тот кисло улыбнулся Джессике:

— Простите, миледи. Боюсь, я чересчур увлекся вашими винами. У вас подают довольно крепкие напитки, и я к таким не привык.

Джессика услышала скрытый в его голосе яд и чрезвычайно любезным голосом ответила:

— Когда встречаются незнакомцы, следует делать скидки на разницу в обычаях и воспитании.

— Благодарю вас, миледи, — выдавил банкир…

Темноволосая спутница фабриканта дистикомбов склонилась к Джессике:

— Герцог сказал, что мы здесь в безопасности. Надеюсь, речь не идет о войне?..

Ей велели перевести разговор в это русло, поняла Джессика.

— Скорее всего это окажется какими-нибудь пустяками, — улыбнулась она. — Сейчас столько дел, которые требуют личного присутствия герцога! Покуда между Харконненами и Атрейдесами существует вражда, быть излишне осторожным нельзя. Герцог объявил канли и в том поклялся. И, разумеется, он не оставит в живых ни одного харконненского агента на планете. — Она взглянула на агента Гильд-Банка: — Как вы понимаете, Конвенция на его стороне. — Она повернулась к Кинесу: — Я права, доктор Кинес?

— Без всякого сомнения, — кивнул планетолог.

Фабрикант дистикомбов слегка потянул назад спутницу. Та взглянула на своего патрона, сказала:

— Я, пожалуй, съела бы чего-нибудь сейчас. Мне очень понравилось то блюдо из птицы…

Джессика махнула слуге, повернулась к банкиру:

— Помнится, вы говорили тут о птицах и их повадках. Здесь, на Арракисе, столько нового и интересного для меня. К примеру, не расскажете ли вы мне, где добывается Пряность? Меланжеры-разведчики далеко заходят в Пустыню?

— О нет, миледи, — ответил тот. — Глубокая Пустыня неважно изучена, мы знаем о ней очень мало. Что же касается южной части Пустыни, то о ней у нас практически никаких сведений.

— Есть легенды, — сказал Кинес, — что где-то на дальнем Юге находится великая Материнская Жила, мать всех месторождений Пряности. Впрочем, я склонен полагать, что это — выдумка, рожденная исключительно как поэтический образ. Некоторые особенно дерзкие меланжеры-разведчики доходили даже до окраинных районов Центрального пояса, но это чрезвычайно опасно — ориентирование затруднено, а бури часты. Чем дальше от Барьерной Стены, тем выше уровень смертности. Считается, что заходить далеко на юг невыгодно, такие экспедиции не оправдаются. Может быть, если бы у нас были метеоспутники, — хотя бы один…

Беут поднял глаза, заметив с полным ртом:

— Говорят, что фримены заходят туда. Они путешествует где хотят и сумели найти там влажники и соломенцы.

— Влажники и соломенцы?

Кинес поспешно ответил:

— Пустые слухи, миледи. На этой планете такие объекты не встречаются. Вообще же влажник — это место, где грунтовые воды поднимаются на поверхность или достаточно близко к поверхности, так что воду можно обнаружить по определенным признакам и затем добыть, выкопав углубление. Соломенец — это тот же влажник, но такой, где воду можно добыть, просто потянув через соломинку… во всяком случае, так было сказано.

«Он нас обманывает», — чувствовала Джессика. «Почему он лжет?» — задумался Пауль.

— Очень, очень интересно, — улыбнулась Джессика, думая: «Так было сказано… Как тут витиевато говорят, однако! Знали бы они, как много можно узнать по такой речи о том, как они зависят от предрассудков!»

— Я слышал, у вас есть поговорка, — сказал Пауль, — «Из города — лоск, из Пустыни — мудрость»…

— На Арракисе есть множество поговорок, — отозвался Кинес.

Раньше чем Джессика успела задать еще один вопрос, возле нее склонился слуга и подал записку. Она развернула листок, узнала почерк и кодовые значки герцога, прочла.

— Господа, — произнесла она, — вам будет приятно узнать, что герцог посылает нам утешительные известия. Дело, которое оторвало его от нас, благополучно разрешено. Найден пропавший грузолет. Харконненский агент, пробравшийся в экипаж, перебил его и повел грузолет на базу контрабандистов, предполагая продать машину им. Однако сейчас и преступник, и грузолет возвращены нам.

Джессика слегка поклонилась Туеку. Контрабандист в ответ тоже склонил голову. Джессика спрятала записку в рукав.

— Я весьма рад, что дело не дошло до открытого столкновения, — заметил банкир. — Ведь народ надеется, что с Атрейдесами сюда пришли мир и процветание.

— В особенности процветание, — согласился Беут.

— Может быть, перейдем к десерту? — предложила Джессика. — Я велела повару приготовить наши каладанские сладости: рис пунди под соусом дольса.

— Звучит заманчиво, — хмыкнул фабрикант дистикомбов. — Я смогу получить рецепт?

— Любой рецепт, какой вам понравится, — ответила Джессика, отмечая фабриканта. Надо сказать про него Хавату. Фабрикант, судя по всему, был трусливым мелким карьеристом, а таких всегда легко купить.

Вокруг возобновились разговоры: «…а какая прекрасная ткань!..», «…и он решил заказать оправу, достойную этого камня…», «…в следующем квартале мы можем попытаться поднять производительность…».

Джессика смотрела в свою тарелку, напряженно думая о закодированной части послания герцога: «Харконнены попытались тайно переправить сюда большую партию лучеметов. Мы перехватили ее. Но это может означать, что другие партии оружия мы пропустили. И это безусловно означает, что они не думают о силовых щитах. Необходимо срочно принять соответствующие меры предосторожности».

Джессика подумала о лучеметах. Белые огненные лучи прожигали любые известные материалы, если те не были защищены силовым полем. Однако Харконненов явно не беспокоило, что реакция с обратной связью между лазерным лучом и силовым полем вызывает взрыв, способный уничтожить как щит, так и сам лазер. Почему? Почему их это не тревожит? Ведь сила такого взрыва сильно и опасно варьируется в зависимости от различных условий и может даже сравняться с мощью ядерного взрыва — даже превзойти ее, а может уничтожить лишь самого стрелка и его экранированную цель.

Неизвестность наполняла ее неуверенностью.

Пауль сказал:

— Я не сомневался, что мы найдем грузолет. Если отец берется за проблему — он ее решает. Похоже, сейчас это начинают понимать и Харконнены.

Он хвастает, подумала Джессика. Напрасно. Тот, кому предстоит сегодня ночевать глубоко под землей, чтобы обезопасить себя от лучеметов, не имеет права на подобную похвальбу.

Глава 17

Выхода нет: мы платим за грехи отцов, за совершенное ими насилие. Избежать этого невозможно.

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

Джессика услышала какой-то шум в Большом зале, включила светильник у изголовья. Часы еще не перевели на местное время, и ей пришлось вычесть двадцать одну минуту. Получилось что-то около двух часов утра.

Шум был довольно громкий, совершенно неуместный и какой-то бессвязный.

Что это? Нападение Харконненов?

Выскользнув из постели, она включила мониторы — проверила, где сын и герцог. Пауль спокойно спал в подвальной комнате, наспех переоборудованной под спальню. Очевидно, туда шум не проникал. Комната герцога была пуста, постель не смята. Он что, все еще на полевом командном пункте?

В передней части дома, однако, мониторов не было.

Джессика стояла посреди комнаты и прислушивалась.

Один голос кричал что-то непонятное. Кто-то еще крикнул, чтобы привели доктора Юйэ. Джессика нашла халат, накинула на плечи, сунула ноги в домашние туфли, пристегнула к ноге крис в ножнах.

Снова кто-то позвал Юйэ.

Джессика перехватила халат поясом, выскользнула из комнаты в коридор. Внезапно ее поразила мысль: что, если что-то случилось с Лето?

Коридор, казалось, никогда не кончится. Она пробежала сквозь арку, пролетела мимо Обеденного зала, по другому коридору к Большому залу. Зал был ярко освещен, стенные светильники включены на полную мощность.

Справа от входа двое охранников держали Дункана Айдахо. Голова у того бессильно склонялась вперед; висела неприятная, резкая тишина, слышалось лишь прерывистое дыхание.

Один из охранников осуждающе сказал Дункану:

— Вот видишь, что ты наделал! Разбудил леди Джессику.

За спиной у них ветер раздувал портьеры — дверь не закрыли. Не было ни герцога, ни Юйэ. Мэйпс стояла в стороне, холодно глядя на Айдахо. На ней было длинное свободное платье с узором из змей по краю, незашнурованные пустынные сапоги.

— А, значит, й-я разбудил леди Джессику, — пробормотал Айдахо. Он поднял лицо к потолку, выкрикнул: — Меч мой вп’рвые был к… кровью обагрен на Груммане!..

«Великая Мать! — поняла Джессика. — Он же пьян!» Темное круглое лицо Айдахо исказила хмурая гримаса. Брови сведены, волосы, вьющиеся как шерсть черной овцы, залеплены грязью. Большая рваная прореха на френче открывала парадную рубашку, в которой вчера он был на обеде.

Когда Джессика подошла, один из охранников коротко поклонился ей, не отпуская Айдахо.

— Мы не знаем, что с ним делать, миледи. Он шумел перед парадным входом и не хотел идти внутрь. Мы опасались, что местные могут увидеть его в таком виде. Это было бы плохо: повредило бы нашей репутации.

— Где он был? — спросила Джессика.

— Провожал домой одну молодую даму, миледи. Приказ Хавата.

— Какую даму?

— Да, так… собственно, девку из чьей-то свиты. Понимаете, миледи? — Охранник взглянул в сторону Мэйпс и понизил голос: — Когда надо вызнать что-нибудь у дамы или приглядеть за ней, всегда посылают Айдахо.

«Это так, — подумала Джессика. — Но с чего он вдруг напился?»

Она свела брови, повернулась к Мэйпс:

— Мэйпс, принеси стимулятор. Кофеин, пожалуй. Может быть, осталось немного кофе с Пряностью?

Мэйпс пожала плечами, пошла на кухню. Незашнурованные пустынные сапоги громко шлепали по каменному полу.

Айдахо постарался повернуть голову так, чтобы через плечо увидеть Джессику, но голова только вяло покачнулась.

— Прикончил за тр-ри… ссотни л'дей — для герцыга! — пробормотал он. — А что мм-не тут дел'ть? Не м'гу я жить под землей! И не м'гу жить тут на з'мле! Что эт' за… м-и'сто такое, а?

Джессика услышала какой-то звук из соседней залы, повернулась. Это оказался Юйэ; в левой руке он держал свой медицинский чемоданчик. Юйэ был полностью одет и выглядел бледным и замученным. Вытатуированный ромб ярко выделялся на побледневшем лбу.

— А, добрый наш докт'р! — взревел Айдахо. — Наш мастер п-пластырей и пил-люль! — Он повернулся к Джессике. — Дураком м'ня выс-ставить х'тите, да?..

Джессика молча стояла, нахмурясь. Почему же Айдахо напился? Или его опоили какой-нибудь дрянью?

— Слишк'м мно-а пива с Пряностью, — сообщил Айдахо, пытаясь встать прямо.

Мэйпс вернулась, неся дымящуюся чашку, остановилась в нерешительности позади Юйэ, взглянула на Джессику. Та отрицательно покачала головой.

Юйэ опустил чемоданчик на пол, поклонился Джессике.

— Так, значит, пряное пиво, э-э? — спросил он.

— Лучшее пойла ник'да не пил, — заверил Айдахо. Он хотел встать «смирно», но из этого ничего не вышло. — М-меч мой впервые был кровью об'грен на Груммане! — заявил он. — Заколол Хра… Харкен… для герцыга его убил.

Юйэ повернулся, увидел чашку в руках у Мэйпс:

— Это что?

— Кофеин, — ответила Джессика.

Юйэ принял чашку, протянул ее Дункану.

— Ну-ка выпей это, приятель, — велел он.

— Н-не х'чу больше пить, — мотнул головой Айдахо.

— Я сказал, пей!

Голова Айдахо качнулась в сторону Юйэ, он, волоча охранников, сделал неверный шаг в сторону доктора.

— М-мне… мне надоело угождать Империи, док. Пускай в эт'т раз бу'т по-моему.

— Хорошо, только сначала выпей это, — ответил Юйэ. — Пей, это всего лишь кофеин.

— Дрянь, как у… как все здесь. Чертово с'нце слишк'м йяркое. Цвет у всего тут н-неправильный. Все тут не так. Или…

— Ну, будет, ведь ночь на дворе. — Юйэ старался говорить убедительно. — Будь паинькой, выпей это. Тебе сразу станет лучше.

— А й-я не хочу, чтобы мне стало л-лучше! — упрямо возразил Айдахо.

— Мы не можем препираться здесь всю ночь, — сказала Джессика и подумала: «Тут нужен небольшой шок!»

— Вам незачем здесь оставаться, миледи, — заметил Юйэ. — Я все сделаю.

Джессика покачала головой, шагнула к Айдахо, наотмашь ударила его по щеке.

Айдахо отшатнулся, увлекая за собой охранников. Он бешеными глазами смотрел на нее.

— Никто не смеет так вести себя в доме своего герцога, — холодно сказала она, вырвала у Юйэ чашку, расплескав почти треть, и сунула ее Дункану. — А теперь пей! Это приказ.

Айдахо резко вскинулся и, мрачно и зло глядя на Джессику с высоты своего роста, медленно произнес, тщательно выговаривая слова:

— Я не подчиняюсь приказам проклятых харконненских шпионов.

Юйэ застыл на мгновение и резко обернулся к Джессике.

Она побледнела, но кивнула. Теперь ей, во всяком случае, все было ясно — отдельные детали сложились, все те странные слова и поступки, которые она замечала в последние дни, — теперь она могла все это как бы истолковать. Ее охватил гнев — такой сильный, что она едва могла сдержать его. Потребовалась вся ее Бене-Гессеритская подготовка, чтобы успокоить пульс и дыхание. Но даже тогда она чувствовала, как обжигает ее этот гнев.

Когда надо вызнать что-нибудь у дамы или приглядеть за ней, всегда посылают Айдахо!..

Она метнула в Юйэ пылающий взгляд. Тот потупился.

— Вы это знали?! — требовательно спросила она.

— Я… слышал разговоры, миледи. Сплетни. Но я не хотел отягощать вашу ношу лишним грузом…

— Хават! — резко сказала она. — Я желаю немедленно видеть Суфира Хавата!

— Но, миледи…

— Немедленно.

«Конечно это Хават, — думала она. — Если бы такое подозрение высказал кто-то другой, оно было бы отвергнуто тотчас».

Айдахо потряс головой, пробормотал: «К ч-черту всю йэту мерзось…» Джессика взглянула на чашку у себя в руках и внезапно выплеснула ее содержимое в лицо Айдахо.

— Заприте его в одной из гостевых комнат восточного крыла, — скомандовала Джессика. — Пусть проспится.

Стражники были явно расстроены.

— Может быть, отвести его в какое-нибудь другое место, миледи? — уныло, спросил один. — Например…

— Ему надо быть здесь! — отрезала Джессика. — У него тут задание. — В ее голосе звучала горечь. — Он у нас мастер по слежке за женщинами.

Стражник сглотнул.

— Тебе известно, где сейчас герцог? — спросила она.

— Он на командном пункте, миледи.

— Хават с ним?

— Хават в городе, миледи.

— Немедленно найди его и приведи ко мне, — велела Джессика. — Я буду в своем кабинете.

— Но, миледи…

— Если понадобится, я вызову герцога, — холодно проговорила она, — но я надеюсь, мне не придется этого делать. Не хотелось бы беспокоить его этим.

— Слушаюсь, миледи.

Джессика сунула Мэйпс опустевшую чашку, встретилась взглядом с ее вопрошающими — синее на синем — глазами.

— Можешь идти спать, Мэйпс.

— Вы уверены, что я вам не понадоблюсь?

Джессика мрачно усмехнулась:

— Уверена.

— Не может ли все это подождать до утра? — спросил Юйэ. — Я сейчас дал бы вам транквилизатор, и…

— Идите к себе. Я сама разберусь, — сказала Джессика и, чтобы смягчить резкость приказа, потрепала Юйэ по руке. — Это все, что вы можете сделать.

Высоко подняв голову, она резко повернулась и пошла в свои апартаменты. Холодные стены… коридоры… знакомая дверь… Джессика распахнула ее, вбежала и захлопнула дверь за собой. Долго стояла, невидящими глазами уставясь на подернутые дымкой силового поля окна. Хават! Неужели это его удалось купить Харконненам? Ну что ж, посмотрим…

Джессика подошла к глубокому старомодному креслу, покрытому вышитым чехлом из выделанной кожи шлага, подвинула кресло, чтобы видеть дверь. Внезапно она очень отчетливо ощутила крис, пристегнутый к ноге. Отстегнула и надела на руку, попробовала, легко ли выскальзывает клинок в ладонь. Снова оглядела комнату, запоминая расположение всех вещей в ней — на случай всяких неожиданностей: в углу полукресло, стулья с прямыми спинками вдоль стены, два низких стола, у двери в спальню — цитра на подставке.

Плавающие светильники лили бледный розовый свет. Она притушила их, села в кресло, погладила шитый чехол. Царственная массивность кресла — это именно то, что ей сейчас нужно.

«Теперь пусть приходит, — думала она. — Посмотрим…». Она приготовилась к ожиданию, как учит этому Бене Гессерит: набираться терпения и копить силы.

Стук в дверь раздался раньше, чем она рассчитывала. Она сказала «Входите», и вошел Хават.

Джессика следила за ним, до вставая с кресла, видя переполняющую его энергию, — явно вызванную наркотиками. А сквозь эту энергию проглядывала огромная усталость. Слезящиеся глаза блестели. Обветренное лицо казалось желтоватым в розовых лучах светильников. На правом рукаве темнело большое мокрое пятно.

Джессика поняла, что сегодня у него не обошлось без крови.

Указав на один из стульев с прямой спинкой, Джессика велела:

— Возьми тот стул и садись напротив меня.

Хават поклонился и сделал так, как было сказано. «Вот пьяный идиот, Айдахо чертов!..» — думал он. Он изучал лицо Джессики, пытаясь придумать, как поправить дело.

— Нам давно пора выяснить отношения, — начала Джессика.

— Что взволновало вас, миледи? — Хават сел, упер ладони в колени.

— Хватит изображать невинность! — резко сказала она. — Если Юйэ еще не объяснил тебе, почему тебя вызвали, то кто-нибудь из твоих шпионов в моем окружении донес наверняка. Настолько-то мы можем быть откровенны друг с другом!

— Как вам угодно, миледи.

— Прежде всего ответь мне на один вопрос, — сказала Джессика. — Итак: ты сейчас — харконненский агент?

Хават подскочил, его лицо потемнело от гнева.

— Вы смеете так оскорблять меня?!

— Сядь, — спокойно сказала она. — Ты оскорбил меня так.

Хават медленно опустился в кресло.

Джессика, читая знаки на так хорошо знакомом ей лице, слегка расслабилась и глубоко вздохнула. Нет, это не Хават.

— Теперь я знаю, что ты верен моему герцогу, — произнесла она. — И я готова простить нанесенное тобой оскорбление.

— А разве есть что прощать?

Джессика нахмурилась: «Следует ли мне сейчас использовать мой козырь?.. Рассказать ли ему о том, что эти несколько недель я носила в моем лоне дочь герцога? Нет… даже сам Лето не знает об этом. Это только осложнило бы его жизнь и отвлекло бы — как раз тогда, когда он должен сосредоточить все силы на спасении собственной жизни. А это — это я еще успею использовать».

— Правдовидица, конечно, узнала бы истину, — сказала она. — Но у нас нет Правдовидицы, признанной Верховной Коллегией.

— Точно так. Правдовидицы у нас нет.

— Есть ли среди нас предатель? — спросила она. — Я тщательно изучала всех наших людей. Кто это может быть? Не Гурни. Уж конечно, не Дункан. Их заместителей не следует даже принимать во внимание — они занимают недостаточно стратегически важные посты. И это не ты, Суфир. Это не может быть Пауль. Я знаю, что это не я. Итак, кто остается? Доктор Юйэ. Так что, вызвать его сюда и допросить?

— Вы же знаете, что это ерунда, — отмахнулся Хават. — Он прошел кондиционирование в высшем колледже. Это я знаю наверняка.

— Не говоря уже о том, что его жена, из Бене Гессерит, была убита Харконненами, — добавила Джессика.

— Так вот что с ней сталось, — пробормотал Хават.

— Или ты не слышал, какая ненависть звучит в его голосе всякий раз, когда он поминает Харконненов?

— Вы же знаете, что у меня нет слуха на эти штуки.

— Ну а на меня почему пало подозрение? — спросила Джессика.

Хават нахмурился:

— Миледи угодно ставить своего слугу в весьма сложное положение… Ведь прежде всего моя верность принадлежит герцогу.

— И я многое готова простить за эту верность, — отозвалась Джессика.

— И вновь мне приходится спрашивать: а есть ли что прощать?

— Итак, пат? — спросила она. — Тупик?

Он пожал плечами.

— Тогда изменим тему на некоторое время, — предложила она. — Вот Дункан Айдахо, удивительный боец, превосходный телохранитель и разведчик. Сегодня он напился пьян каким-то пряным пивом. Мне доложили, что и другие наши люди одурманены этим напитком. Это так?

— Вам же доложили, миледи.

— Так. Скажи, Суфир, тебе не кажется, что их пьянство — это симптом?

— Миледи изволит говорить загадками.

— Ты же ментат, так пользуйся своими способностями! — резко сказала она. — Ты не понимаешь, что случилось с Дунканом и прочими? Так я объясню тебе это в четырех словах! У них нет дома.

Хават ткнул пальцем в пол:

— Их дом — Арракис.

— Арракис для них — это Неведомое и Незнакомое. Их домом был Каладан, но мы вырвали их оттуда. Теперь у них нет дома. И они боятся, что их герцог потерпит поражение. Подведет их.

Он закаменел.

— Любого из наших людей за такие слова…

— Перестань, Хават. Когда врач ставит диагноз опасной болезни — разве это пораженчество или измена? Все, чего я хочу, — это вылечить болезнь.

— Такого рода дела входят в мои обязанности.

— Но, надо полагать, ты понимаешь, что и мне небезразлично течение этой болезни. И я надеюсь, ты не откажешь мне в том, что я тоже кое-что могу в этой области.

«Может, встряхнуть его хорошенько? — подумала она. — Он явно нуждается во встряске, которая вырвала бы его из шаблонных представлений».

— Ваш интерес к этим делам можно объяснить по-разному, — пожал плечами Хават.

— Так ты уже приговорил меня?

— Конечно, нет, миледи. Но в данной ситуации я не имею права рисковать. Упускать нельзя ничего.

— Прошлой ночью — прямо здесь, в доме! — ты проглядел покушение на моего сына, — указала она. — Чье это упущение?

Он помрачнел.

— Я подал герцогу прошение об отставке, но он его отклонил.

— А почему ты не подал его мне? Или Паулю?

Теперь он был разозлен по-настоящему. Это ясно читалось в участившемся дыхании, раздувшихся ноздрях, тяжелом взгляде. На виске билась жилка.

— Я служу герцогу, — отрезал Хават.

— Предателя нет, — сказала она. — Угроза исходит откуда-то еще. Возможно, она связана с лучеметами. Например, замаскированные лучеметы с часовым механизмом, нацеленным на домашние силовые поля. Возможно, они…

— Да, но как после взрыва доказать, что тут не применялось ядерное оружие? — возразил он. — Нет, миледи, на такое нарушение законов они не пойдут. Радиация — это свидетельство, которое практически невозможно скрыть. Нет. Они соблюдут почти все правила. Так что мы наверняка имеем дело с предателем.

— Ты служишь герцогу, — усмехнулась она. — И, пытаясь спасти его, ты его уничтожишь. Ты этого хочешь?

Он глубоко вздохнул. Помедлил.

— Если вы невиновны, я приношу глубочайшие извинения.

— Рассуди сам, Суфир, — сказала она. — Люди лучше всего чувствуют себя тогда, когда у каждого есть свое место и каждый знает о своем положении в мире, в событиях, происходящих вокруг него. Уничтожь место человека в мире, и ты уничтожишь самого человека. Ты и я — вот два человека в окружении герцога, обладающие, почти идеальной возможностью уничтожить место другого. Разве не могла я ночью нашептать герцогу про тебя что-то, что вызвало бы его подозрение к тебе? Когда он легче всего поддался бы таким наговорам, Суфир? Надо ли мне объяснять это подробнее?..

— Вы угрожаете мне? — почти прорычал он.

— Ну разумеется, нет! Я лишь хочу показать тебе, как кто-то атакует нас через самое устройство нашей жизни, воздействуя на ее обстоятельства. Это умно — дьявольски умно! И отразить такое нападение мы можем лишь одним-единственным способом: мы должны так изменить нашу жизнь, чтобы не осталось ни малейшей щели для их стрел.

— Так вы обвиняете меня в нашептывании беспочвенных подозрений?

— Да. Беспочвенных.

— И вы бы противодействовали им собственными нашептываниями?

— Нашептывания, тайны и прочее — это твоя сфера, Хават. Не моя.

— Значит, вы сомневаетесь в моих способностях?

Она вздохнула.

— Суфир, я хочу, чтобы Ты сам оценил, насколько и как ты эмоционально вовлечен во все это. Естественный человек — это животное, лишенное логики. Поэтому твое восприятие всех событий и человеческих отношений с точки зрения логики — неестественно. Но тут ничего не поделаешь: ты обречен проецировать логику на них, поскольку это оказывается полезным в большинстве случаев. Сам ты суть воплощение логики — ментат. Но твои подходы к проблемам и попытки их решения — это в самом буквальном смысле внешние проекции твоего сознания. Их надо изучать всесторонне.

— Вы учите меня моей работе? — спросил он, даже не пытаясь скрыть возмущение… и нотки презрения.

— Ты видишь все вокруг себя и применяешь к замеченному свою логику, — объяснила она. — Но особенность человеческого сознания такова, что логикой всего труднее исследовать проблемы, связанные с глубоко личными мотивами. И тогда мы бродим, вокруг в темноте и возлагаем вину за свои проблемы на все, кроме той единственной причины, которая в действительности мучает нас.

— Вы намеренно хотите подорвать мою веру в свои возможности как ментата, — отрывисто сказал он. — Если бы я узнал, что любой из наших людей пытается подобным образом саботировать любое другоеоружие из нашего арсенала, я без колебаний обвинил его и уничтожил бы.

— Хорошие ментаты не пренебрегают фактором возможной ошибки в своих расчетах. Уважение к этому фактору — это здоровая черта.

— Я с этим никогда и не спорил!

— Тогда попробуй приложить свои способности к симптомам, которые мы оба видим случаи пьянства, ссоры… Среди наших людей ходят самые нелепые слухи об Арракисе. Они запустили даже свои простейшие…

— Это все от праздности, и ничего больше, — возразил Хават. — И не пытайтесь запутать меня, напуская таинственность на самые простые вещи.

Джессика пристально разглядывала его — и представляла себе, как солдаты и охрана в казармах говорят между собой о своих бедах, о тоске и тревоге — и как от этого повисает в воздухе тяжкое напряжение, почти физически ощутимое — как запах горелой изоляции. «Они становятся похожи на героев древней, еще догильдийской легенды, — думала она. — Как команда потерянного звездолета «Амполирос». Терзаемые болезнью, сидели они у корабельных орудий — всегда ищущие, всегда наготове и всегда не готовые…»

— Почему ты никогда не использовал до конца мои возможности в своей службе герцогу? — спросила она. — Или ты боялся соперника в моем лице?

Он сверкнул на нее глазами.

— Я кое-что знаю о том, чему учат Бене Гессерит… — Он угрюмо оглядел ее и замолк.

— Что же ты? Продолжай, — усмехнулась она. — Ты хотел сказать «Бене-Гессеритских ведьм».

— Я действительно кое-что знаю о той настоящей подготовке, которую дают в Бене Гессерит, — хмуро сказал он. — Я же видел, как все это проявляется у Пауля. И меня не обманет этот ваш лозунг на публику — мол, «мы существуем лишь для служения».

«Да, шок должен быть по-настоящему сильным, — решила Джессика: — И он почти готов к нему».

— Ты почтительно выслушиваешь меня на Совете, — сказала она, — но почти никогда не принимаешь мои советы. Почему?

— Я не верю советам, рожденным Бене-Гессеритскими мотивами, — отрезал он. — Вы можете думать, что видите человека насквозь, что можете заставить его поступать так, как вам…

— Суфир! — взорвалась она. — Глупец, несчастный глупец — вот ты кто!

Хават нахмурился, заставил себя снова сесть.

— Какие бы слухи о наших школах ни доходили до тебя, — промолвила она, — правда куда больше этих слухов. Если бы я хотела уничтожить герцога… или тебя, или кого угодно из тех, кто находится в пределах моей досягаемости, — ты бы не смог помешать мне.

Сказав это, она подумала: «Почему я позволяю гордыне заставлять меня говорить так? Разве этому меня учили? И не так должна я шокировать его…»

Хават сунул руку за пазуху, где у него всегда лежал миниатюрный пистолет с ядовитыми иглами. «Она без щита, — подумал он. — Это все что, блеф? Ведь я могу убить ее сейчас… но, но! — если я ошибаюсь, последствия будут ужасны!»

Джессика увидела, как его рука скользнула к внутреннему карману.

— Я надеюсь, между нами нужды в насилии не возникнет, — сказала она.

— Достойная надежда, — согласился он.

— Но тем временем болезнь распространяется в наших рядах и разъедает их, — продолжала Джессика. — И я должна вновь спросить тебя: не разумнее ли предположить, что это Харконнены посеяли в нас подозрение друг к другу, чтобы разъединить и столкнуть нас?

— Кажется, мы все же вернулись в тупик, — угрюмо буркнул Хават.

Она вздохнула и подумала: «Он почти готов».

— Герцог и я заменяем этим людям отца и мать, — сказала она. — Это положение….

— Герцог не женился на вас, — перебил Хават. Джессика сдержалась, усилием воли сохранив спокойствие. Он хорошо парировал.

— Но он не женится и ни на ком другом, — уточнила она. — Во всяком случае, пока я жива. И, как я сказала, мы для наших людей вместо родителей. Разбить сложившиеся отношения, рассорить и запутать нас — какая цель для Харконненов будет более соблазнительной?

Он понял, куда она клонит, и его брови сдвинулись.

— Герцог? — продолжала она. — Да, это заманчивая цель; но никто не охраняется лучше, чем герцог. Разве что Пауль. Я? Разумеется, они бы не отказались от такой добычи; но уж кто-кто, а они знают, что Бене Гессерит — добыча не из легких. Но есть и другая мишень. Человек, чьи обязанности по определению создают огромное слепое пятно. Человек, для которого подозрительность так же естественна, как дыхание. Человек, вся жизнь которого построена на тайнах, интригах, намеках и хитростях. — Она протянула к нему руку. — И этот человек — ты!

Хават вскочил со стула.

— Я не отпускала тебя, Суфир! — резко бросила она.

Старый ментат почти упал на стул — мышцы вдруг отказались ему служить. Она невесело улыбнулась:

— Теперь ты кое-что узнал о том, чему нас учат по-настоящему, — проговорила она.

Хават попытался сглотнуть — горло пересохло. Ее приказ был таким властным, не допускающим даже малейшего неповиновения, — и он не смог противиться. Тело послушалось раньше, чем он успел что-либо подумать. И ничто не могло бы удержать его от выполнения этого приказа — ни логика, ни гнев… ничто. Чтобы сделать то, что удалось сделать ей, необходимо глубоко, до самых сокровенных подробностей, знать того, кому приказываешь. Он не представлял себе, что возможен такой контроль над человеком…

— Я говорила тебе, что мы должны понять друг друга, — сказала Джессика. — Я имела в виду, что ты должен понять меня. Я тебя понимаю давно. И я могу сказать тебе, что твоя преданность герцогу — это все, что гарантирует твою безопасность сейчас, когда ты рядом со мной…

Он не мог отвести от нее глаз. Облизнул губы.

— Если бы мне нужна была марионетка, я бы заставила герцога жениться на мне, — спокойно продолжала Джессика. — Причем он был бы уверен, что женился по собственной доброй воле.

Хават наконец опустил голову и исподлобья взглянул на нее сквозь редкие ресницы. Лишь великолепное владение собой помогло ему удержаться и не позвать стражу. Владение собой… и мысль о том, что эта женщина может попросту не позволить ему кликнуть охрану. Он вспомнил, как она заставила его подчиниться, и по его спине пробежали мурашки. Ведь пока он был ошарашен приказом, ей ничего не стоило достать оружие и убить его!

«Неужели у каждого человека есть такое «слепое пятно»? — думал он. — И каждого можно заставить подчиняться раньше даже, чем он сможет осознать все и воспротивиться?»

Эта мысль поразила его. Кто может противостоять наделенному подобной властью?!

— Сейчас ты увидел железный кулак внутри мягкой перчатки Бене Гессерит, — сказала она. — Немногие, увидев его, оставались жить… И то, что я сделала, — довольно простая вещь для нас. Ты не видел всего, на что я способна. Подумай об этом!

— Так почему вы не уничтожаете врагов герцога? — спросил он.

— Что я должна уничтожить? — переспросила она. — Или ты хочешь, чтобы герцог сделался слабым и всегда зависел от меня?

— Но с такой властью…

— Власть — это палка о двух концах, Суфир, — произнесла Джессика. — Ты думаешь сейчас: «Ей ничего не стоит создать оружие из человека и нацелить его в самое сердце врага». Да, Суфир. Даже и в твое сердце. Но чего бы я достигла? Если бы многие из нас поступали так, разве не пало бы недоверие и ненависть на всех Бене Гессерит?

— Мне нечего ответить вам, — выговорил Хават. — Вы знаете, что нечего.

— Ты никому не расскажешь о случившемся здесь, никому и ничего, — сказала она. — Я знаю тебя, Суфир.

— Миледи… — Снова старик попытался сглотнуть сухим горлом. И подумал: «Да, у нее действительно есть великая сила. Но разве не делает ее это еще более опасным орудием в руках Харконненов?»

— Друзья могут уничтожить герцога так же легко, как и его враги, — сказала Джессика. — Но теперь я верю — ты найдешь корни своих подозрений и вырвешь их.

— Если они все же окажутся беспочвенными, — добавил он.

— Если? — насмешливо прищурилась Джессика.

— Да, если, — подтвердил он.

— Ты действительно очень упорен, — сказала она.

— Просто осторожен, — ответил он, — и помню о факторе возможной ошибки.

— Тогда я задам еще один вопрос. Ты стоишь лицом к лицу с другим человеком, беспомощный и беззащитный, связанный по рукам и ногам, и этот другой держит нож у твоего горла. Но не причиняет тебе вреда, освобождает тебя, отдает тебе оружие и позволяет воспользоваться им по своему усмотрению… — Она поднялась, повернулась спиной к Хавату. — Теперь ты можешь идти, Суфир.

Старый ментат встал, постоял немного в нерешительности — его рука потянулась было к оружию в кармане. Он вспомнил арену и отца герцога (он был храбрым человеком, каковы бы ни были его недостатки), вспомнил давнюю корриду. Разъяренный черный бык замер, пригнув голову, — неподвижный и потерявший уверенность. Старый Герцог отвернулся от быка — спиной к рогам зверя, красный плащ картинно наброшен на руку, а трибуны гремели рукоплесканиями и приветственными криками.

«Сейчас я — бык, а она — матадор», — подумал Хават. Он отдернул руку от кармана, увидел, что пустая ладонь блестит от пота.

И он знал, что, какой бы ни оказалась правда в конце концов, он никогда не забудет этот момент и никогда не перестанет восхищаться леди Джессикой.

Молча повернувшись, Хават вышел.

Джессика отвела глаза от отражения комнаты в оконном стекле, повернулась к закрывшейся двери.

— А теперь, — прошептала она, — начнется настоящая схватка.

Глава 18

Сражаться ли станешь с тенями?

С грезами вступишь ли в схватку?

Ты движешься словно во сне?

Время ушло, ускользнуло.

Украдена жизнь твоя.

Ты так медлил с пустяками,

Ты — жертва своего безрассудства.

Плач по Джамису на Погребальных Равнинах. Из сборника «Песни Муад'Диба». Сост. принцесса Ирулан

Лето стоял в атриуме дворца, изучая записку под светом единственного горящего светильника, плавающего в воздухе. До рассвета оставалось несколько часов, и Лето ощущал неимоверную усталость. Записку только что принес гонец от фрименов — вручил ее охраннику на внешнем посту, как только герцог вернулся с полевого командного пункта.

В записке было сказано только:

«Столб дыма днем, столб огня ночью».

Подписи не было.

Что бы это значило?

Посланный ушел, не дожидаясь ответа, и его не успели ни о чем спросить. Он просто растворился в темноте, как туманная тень.

Лето сунул записку в карман мундира. Позже надо будет показать ее Хавату. Он отбросил со лба прядь волос, глубоко вздохнул. Действие стимулирующих таблеток почти прошло. Со дня большого приема минуло уже двое суток — и гораздо больше с тех пор, как ему удалось поспать.

Как будто мало было дел с обороной, пришлось провести еще нелегкую, беспокойную беседу с Хаватом: тот докладывал о своей встрече с Джессикой.

«Может быть, разбудить Джессику? — думал он. — Больше не стоит играть с ней в тайны. Или стоит?.. Этот мне чертов Дункан Айдахо! — Герцог покачал головой. — Нет, впрочем, — не Дункан. Я сам виноват: надо было с самого начала посвятить ее в мои замыслы. Теперь наконец я должен сделать это, прежде чем причинен больший вред».

Это решение несколько улучшило его настроение. Герцог поспешно зашагал из атриума, через Большой зал и по коридорам в семейное крыло.

Вдруг герцог остановился у ответвлявшегося к службам коридора — оттуда, из этого служебного коридора, доносились странные, похожие на мяуканье звуки. Лето опустил левую руку на выключатель поясного щита, правой вытянул из ножен кинжал. Клинок в руке придал ему уверенность: от странного звука по его спине пробежал холодок.

Герцог бесшумно крался но служебному проходу, проклиная про себя тусклое освещение. Здесь, с промежутками в восемь метров, висели самые маленькие плавающие светильники, притом прикрученные до минимума. Темные каменные стены поглощали почти весь свет.

В полумраке он увидел впереди какую-то темную тень на полу, протянувшуюся через весь коридор.

Лето помедлил, хотел было включить щит, но передумал: силовое поле ограничило бы его движения и слух… и кроме того, он помнил о захваченной партии лучеметов.

Он тихо подошел к тени и увидел человека, лежащего лицом вниз на каменном полу. Лето, держа нож наготове, ногой перевернул тело и нагнулся рассмотреть в тусклом свете лицо. Это был контрабандист Туек, и на груди у него темнело большое мокрое пятно. Из мертвых глаз смотрела пустая темнота. Лето дотронулся до пятна — оно было еще теплым.

Почему этот человек здесь — и почему он мертв? Кто мог убить его?

Мяукающий звук здесь слышался громче. Он доносился из бокового прохода впереди — этот проход вел в центральную комнату, где установили главный силовой генератор дома.

Все еще держа руку на выключателе щита, сжимая кинжал, герцог обошел тело, проскользнул по коридору и осторожно выглянул из-за угла, пытаясь рассмотреть генераторную.

Там, в нескольких шагах, на полу темнела еще одна тень, и он сразу понял, что это и есть источник мяукающего звука. Тень мучительно медленно ползла в его сторону, бормоча что-то и судорожно, со стоном, хватая ртом воздух.

Лето подавил неожиданный удушливый приступ страха, бросился к ползущей фигуре, наклонился к ней. Это была Мэйпс, фрименка-домоправительница. Ее лицо было закрыто рассыпавшимися волосами, одежда в беспорядке. По спине и по боку тянулась темная, тускло отсвечивающая полоса. Лето прикоснулся к ее плечу. Мэйпс приподнялась на локтях, вскинула голову. Ее глаза, скрытые тенями, казались пустыми черными провалами.

— Вы… — выдохнула она. — Охрана… убили… послала… за… Туеком… спасти… миледи… вас… вы… здесь… нельзя… — Она упала, ударившись лицом о камень пола.

Лето попробовал нащупать пульс в височной артерии — пульса не было. Он взглянул на темное пятно. Ее ударили ножом в спину. Но кто? Мозг герцога лихорадочно работал. Что это значит? Кто-то убил охранников? И Туек — кто послал за ним? Джессика? Но зачем?..

Он начал подниматься на ноги, и тут какое-то шестое чувство предупредило его. Его рука дернулась к кнопке поясного щита, но было уже поздно. Руку ударило, Лето почувствовал боль, увидел вонзившуюся иглу-дротик, почувствовал, как вверх по руке от иглы растекается волна онемения. Лишь огромным усилием преодолевая парализующее действие яда, ему удалось повернуть голову, чтобы увидеть врага.

В открытой двери генераторной стоял Юйэ. В свете более яркого светильника — над дверью его лицо отливало желтизной. Из генераторной не слышался характерный гул генераторов — они были отключены.

«Юйэ! — пронеслось в голове Лето. — Он отключил поле! Снял экран с дома! Мы беззащитны!»

Юйэ направился к герцогу, на ходу убирая в карман игломет.

Оказывается, Лето мог еще говорить. Он выдохнул:

— Юйэ!.. Как?..

В этот момент яд парализовал мышцы ног, и он осел на пол, скользнув спиной по стене.

Когда Юйэ наклонился к герцогу и прикоснулся к его лбу, лицо доктора было грустным. Лето еще чувствовал прикосновение, но как бы издали, глухо.

— Яд избирательного действия, — сообщил Юйэ. — Вы можете говорить, хотя я бы вам этого не советовал.

Юйэ бросил взгляд в сторону главного коридора, снова склонился к Лето, выдернул стрелку и отбросил ее. Герцогу звук упавшей на пол стрелки показался далеким и почти неслышным.

«Невозможно! — подумал герцог. — Он же кондиционирован!..»

— Как?.. — прошептал Лето.

— Мой герцог, мне очень жаль, но есть вещи посильнее, чем это. — Юйэ дотронулся до вытатуированного на лбу ромба. — Я, право, и сам удивляюсь, как можно обойти блок, наложенный на фебрильное сознание. Но я хочу убить человека. Да, я действительно хочу этого. И не остановлюсь ради этого ни перед чем.

Юйэ взглянул сверху вниз на герцога.

— О нет, я говорю не о вас, дорогой герцог. Речь идет о бароне Харконнене. Я хочу убить барона.

— Бар…он Хар…

— Не разговаривайте, бедный мой герцог. У вас мало времени. Я должен заменить зуб, который вставил вам после вашего падения в Нареале. Сейчас я приведу вас в бессознательное состояние и поменяю зуб.

Он раскрыл ладонь, посмотрел на какой-то предмет в ней.

— Точная копия. И сердечник идеально сформирован в виде нерва, так что обычные детекторы и даже быстрое сканирование его не обнаружат. Но когда вы с силой нажмете на этот зуб другим, оболочка треснет; после этого сразу делайте резкий выдох — и сформируется облачко чрезвычайно ядовитого газа…

Лето смотрел Юйэ в глаза, снизу вверх, и видел в этих глазах безумие, видел пот на лбу, подбородке.

— Вы в любом случае обречены, мой бедный герцог, — сказал Юйэ. — Но до того, как вы умрете, вы окажетесь рядом с бароном. Он будет уверен, что вы достаточно одурманены наркотиками, чтобы не попытаться напасть на него перед смертью. И вы действительно будете одурманены — и связаны. Но нападение может иногда принимать довольно необычные формы. А вы будете помнить про зуб. Зуб, герцог Лето Атрейдес. Вы будете помнить про зуб…

Старый доктор наклонялся все ближе и ближе, пока наконец его лицо и свисающие усы не заняли целиком сужающееся поле зрения герцога.

— Зуб… — пробормотал Юйэ.

— Зачем… — шепнул Лето.

Юйэ опустился перед герцогом на колено.

— Я заключил сделку с дьяволом. Шайтаном. С бароном! И я должен удостовериться, что он выполнил свою часть договора. Когда я увижу его, я буду знать. Да, лишь только я взгляну на него — я узнаю это. Но никогда не смогу оказаться рядом с бароном, не уплатив его цену. И эта цена — вы, мой бедный герцог. И я буду, буду знать… когда увижу его. Моя бедная Уанна многому научила меня, и в том числе она научила, как распознать истину в моменты больших напряжений. Я не способен к этому всегда, правда, — но когда я увижу его, тогда я пойму.

Лето попытался опустить взгляд к искусственному зубу в руке Юйэ. Ему казалось, что он видит кошмарный сон — все это было невозможно!

Лиловые губы Юйэ дернулись в подобии усмешки.

— Мне не дадут подойти близко к барону, не то, конечно, я сам сделал бы это. Нет, меня он будет держать на безопасном расстоянии. Но вы… да! Вы — мое чудесное орудие и оружие! Вы окажетесь с ним лицом к лицу — он не упустит случая поглумиться над вами и немного похвастать!..

Мускул на левой скуле доктора подергивался, когда он говорил. Этот мускул гипнотизировал герцога. Юйэ склонился еще ближе.

— Вы, мой добрый герцог, мой бесценный герцог — вы должны все время помнить о зубе. — Он показал зуб, зажав его указательным и большим пальцами. — Потому что этот зуб — единственное, что у вас остается.

Губы Лето беззвучно шевельнулись. Потом он все-таки сумел прошептать «нет».

— Ах, нет! Вы не должны отказываться. Потому что в обмен за эту маленькую услугу я кое-что сделаю для вас. Я спасу вашего сына и вашу женщину. Никто другой не сумеет спасти их. А я могу. Их доставят туда, где никакие Харконнены до них не доберутся.

— Как спасешь?.. — выдохнул Лето.

— Я сделаю так, что их сочтут мертвыми, и переправлю их к людям, которые хватаются за нож при одном имени Харконненов, которые так ненавидят Харконненов, что сожгли бы стул, на который садился Харконнен, и засыпали бы солью землю, по которой ступала нога Харконнена… — Юйэ потрогал подбородок и скулы герцога. — Ваша челюсть уже потеряла чувствительность?

Герцог обнаружил, что не может ответить. Он ощутил слабый, далекий рывок и увидел руку Юйэ, держащую перстень с герцогской печаткой.

— Это для Пауля, — объяснил доктор. — А вы сейчас потеряете сознание. Прощайте, мой бедный герцог. При нашей следующей встрече у нас не будет времени для беседы.

Прохладное онемение расходилось от челюсти, по щекам… Полутемный коридор сжался в точку — последними исчезли лиловые губы Юйэ.

— Помните о зубе! — прошипел Юйэ. — О зубе!

Глава 19

Должна была бы существовать наука о недовольстве. Ибо людям нужны трудные времена, тяготы и угнетение, чтобы развивались их душевные силы.

Из сборника «Избранные изречения Муад'Диба». Сост. принцесса Ирулан

Джессика проснулась в темноте, ощущая, как тяжелое предчувствие наполняет мертвую тишину вокруг. Она не могла понять, отчего ее мозг и тело так вялы и тяжелы. По нервам пробежала слабая дрожь страха. Джессика хотела сесть и включить свет, но что-то ее остановило. У нее во рту был… странный привкус.

Умп-умп-умп-умп…

Глухой звук, направление которого в темноте понять было невозможно.

Минута ожидания была переполнена тянущимся временем, острыми шуршащими движениями.

Теперь она начала ощущать свое тело. Почувствовала путы на запястьях и лодыжках. Кляп во рту. Она лежала на боку, с руками, связанными за спиной. Она слегка пошевелила руками, пробуя путы, поняла, что это — кримскелловое волокно, которое будет только сильнее врезаться в тело от рывков.

И тогда она вспомнила.

Какое-то движение в темной спальне. Что-то мокрое, едко пахнущее прижалось к лицу, забило рот. Руки, схватившие ее. Она непроизвольно вдохнула — лишь один вдох, но она ощутила наркотик в мягкой влажности. Сознание стало покидать ее, и Джессика соскользнула в черную пустоту страха…

«Вот и случилось, — подумала она. — Как оказалось просто одолеть сестру Бене Гессерит. Все, что было нужно для этого, — предательство. Хават был прав!.. — Она заставила себя не дергать путы. — Это не моя спальня, — поняла она. — Меня перенесли куда-то».

Постепенно ей удалось вернуть себе внутреннее спокойствие.

Она почувствовала застоявшийся запах своего пота, в котором слышались химические нотки страха.

«Где же Пауль? — думала она. — Что они сделали с моим сыном?»

Надо сохранять спокойствие.

Она все же смогла сдержаться, прочитав про себя древние формулы.

Но страх продолжал висеть рядом с ней.

«Лето, где ты, Лето?»

Мрак словно шевельнулся, отступая. В нем появились тени. Она напрягла внимание. Белая линия. Под дверью.

«Значит, я на полу».

Джессика оттолкнула от себя воспоминание о пережитом ужасе. «Я должна оставаться спокойной, внимательной и быть наготове. Другого шанса может не представиться». Она снова проделала ритуал внутреннего успокоения.

Неровное биение сердца успокоилось, теперь Джессика могла отсчитывать время. Она прикинула — получалось, она пролежала в беспамятстве около часа. Закрыв глаза, Джессика сфокусировала внимание на приближающихся шагах.

Шли четверо. Джессика отмечала различия в походке.

«Надо притвориться, что я все еще без сознания», — подумала она, расслабила мышцы, ощущая холод каменного пола. Проверила готовность тела, затем услышала, как открывается дверь, увидела сквозь закрытые веки свет.

Шаги приблизились. Кто-то стоял над ней.

— Вы уже пришли в себя, — прогудел густой бас. — Не надо притворяться.

Она открыла глаза.

Над ней возвышался барон Владимир Харконнен. Теперь она смогла разглядеть и комнату. Это была та подвальная комната, где оборудовали спальню для Пауля. Она увидела и его походную койку — пустую. Свет исходил от плавающих ламп, принесенных охранниками барона, вставшими у дверей. Коридор был освещен так ярко, что Джессика не могла смотреть в сторону двери.

Она подняла взгляд на барона. Выпуклости под желтым плащом выдавали портативные силовые генераторы, поддерживавшие могучую тушу; ангельски розовели жирные щеки под черными паучьими глазками.

— Доза наркотика точно рассчитана, — пророкотал он. — Мы с точностью до минуты знали, когда вы очнетесь.

«Но как это было возможно? — подумала Джессика. — Для этого они должны были знать мой точный вес, мой метаболизм, мою… Юйэ!»

— Как жаль, что нельзя освободить вас от кляпа, — заметил барон. — У нас могла бы состояться очень интересная беседа.

«Кроме Юйэ — некому, — думала она. — Но как это может быть?!»

Барон, полуобернувшись, бросил в коридор:

— Питер, войди.

Раньше Джессика никогда не видела человека, вошедшего и вставшего рядом с бароном. Но она узнала его лицо, узнала и самого человека. Это был Питер де Врийе, ментат-асассин. Теперь она изучала его: ястребиные черты, сплошь синие глаза, судя по которым он мог бы быть уроженцем Арракиса, однако движения, поза — в мельчайших деталях, заметных внимательному взгляду, сказали Джессике, что это не так. К тому же его тело было слишком уж хорошо напитано водой. Высокий, худой, несколько женоподобный.

— Да, жаль, жаль, дорогая леди Джессика, что мы не можем побеседовать, — продолжал меж тем барон. — Но я знаю, на что вы способны. — Он глянул на своего ментата. — Верно, Питер?

— Да, мой барон, — отозвался тот.

У него оказался тенор. Тенор, от звука которого по спине пробегал холодок. Раньше Джессике не приходилось слышать такой морозящий голос. Для всякого, обученного приемам Бене Гессерит, этот голос звучал точно крик: убийца!

— А знаете, у меня для Питера есть небольшой сюрприз, — сообщил барон. — Он-то полагает, что явился сюда, чтобы забрать свою награду, свой трофей. То есть вас, леди. Однако я собираюсь продемонстрировать, что на самом деле вы ему не нужны.

— Вам угодно играть со мной, барон? — спросил Питер. И улыбнулся.

Джессика изумилась, что при виде этой улыбки барон не схватился за оружие и не отпрыгнул от этого Питера. Хотя, поправила она себя, барон не мог прочесть эту улыбку у него не было нужных для этого навыков.

— Питер во многом наивен, — сказал барон. — Вот, к примеру, он не желает понять, насколько вы опасны, леди Джессика. Я бы продемонстрировал ему это — но к чему бессмысленный риск? — Барон улыбнулся Питеру, чье лицо превратилось в неподвижную маску ожидания. — Я же знаю, чего хочет мой Питер на самом деле. А Питер хочет власти.

— Вы обещали мне ее, — проговорил Питер. — Женщину. — Его голос утратил какую-то часть своего ледяного спокойствия.

Джессика, слыша заметные здесь только ей угрожающие нотки в голосе Питера, внутренне содрогнулась. Как сумел барон превратить ментата в животное, в такое чудовище?

— Но я предлагаю тебе выбор, Питер, — сказал барон.

— Что за выбор?

Барон прищелкнул толстыми пальцами.

— Либо эта женщина и изгнание из пределов Империи — либо принадлежавшее Атрейдесам герцогство Арракийское, которым ты будешь править от моего имени по своему усмотрению.

Джессика видела, как паучьи глазки изучают Питера.

— Ты можешь быть герцогом здесь, Питер, — сказал барон. — Во всем, кроме только титула.

«Значит, Лето — мой Лето — мертв?» — спросила себя Джессика, чувствуя, как откуда-то из глубины поднимается безмолвный крик.

Барон не сводил взгляда с ментата.

— Ты должен понять, чего хочешь, Питер. Ты хочешь ее потому лишь, что она была женщиной герцога. Символом его власти — прекрасной, полезной, великолепно тренированной для своей роли. Но — герцогство, Питер! Целое герцогство! Это куда больше, чем символ. Это уже реальность. Реальность, которая может дать тебе много женщин… и куда больше того.

— Вы не смеетесь над Питером?

Барон развернулся к нему с той легкостью, которую давала ему силовая портупея.

— Смеюсь? Я? Не забудь, что я отказался от мальчишки. Или ты забыл, что рассказал изменник о подготовке этого парня? Они оба, и мать и сын, смертельно опасны. — Барон улыбнулся. — А сейчас я должен идти. Я пришлю стражника, которого оставил пока в коридоре: он глух, как камень. Ему приказано сопровождать вас двоих на первом этапе твоего изгнания. Если он увидит, что эта женщина начинает подчинять тебя, берет над тобой контроль, — он приведет ее к покорности. Он не позволит тебе вынуть ее кляп до тех пор, пока вы не покинете Арракис. Если же ты сделаешь другой выбор… тогда и его приказ меняется.

— Не нужно его звать, — сказал Питер. — Я уже выбрал.

— Ах-хах!.. — фыркнул барон. — Такой скорый выбор может означать лишь одно.

— Я беру герцогство, — объявил Питер.

Джессика подумала: неужели он не понимает, что барон обманывает его?! Хотя — как ему понять? Ведь он — порченый ментат! Разум его извращен…

Барон взглянул вниз, на Джессику.

— Разве не чудесно, что я так хорошо знаю Питера? Я побился об заклад со своим начальником вооружений, что Питер сделает именно такой выбор. Ха! Ну что ж. Я ухожу. Так будет лучше. Да, гораздо лучше. Надеюсь, вы меня понимаете, леди Джессика. Ненависти к вам у меня нет. То, что я делаю, — я делаю по необходимости. Так будет лучше. Да. Потом, собственно, я ведь не приказывал уничтожить вас. Когда меня спросят о том, что случилось с вами, я смогу вполне искренне пожать плечами.

— Значит, вы оставляете эту работу мне? — спросил Питер.

— Стражник, которого я пришлю, выполнит твои приказы… — ответил барон. — Что бы ни случилось, это будет на тебе. — Он уставился в глаза Питеру. — Да. На моих руках крови не будет. Да. Я ничего не знаю. Ты подождешь, пока я уйду, и только потом сделаешь то, что должен. Да. Ну… а, да. Да. Так лучше.

«Он боится допроса Правдовидицей, — догадалась Джессика. — Но — кого именно? Ах да, разумеется! Преподобная Мать Гайя-Елена! А раз он знает, что ему придется предстать перед ней, значит… значит, Император наверняка замешан в это дело. Бедный Лето!..»

Последний раз взглянув на Джессику, барон повернулся и вышел. Она проводила его взглядом, думая: «Да, Преподобная была права. Враг оказался слишком силен, как она и предупреждала».

Вошли двое стражников в харконненских мундирах. За ними следовал третий, лицо — маска из сплошных шрамов. Он остановился в дверях, держа наготове лучемет.

«Это и есть глухой, — поняла Джессика, разглядывая изрезанное лицо. — Барон понимает, что против всякого другого я могу использовать Голос».

«Резаный», как назвала его про себя Джессика, посмотрел на Питера.

— Мальчишка снаружи, на носилках, — сообщил он. — Какие будут приказания?

Питер обратился к Джессике:

— Я хотел связать вас угрозой для жизни вашего сына… но теперь вижу, что это не сработало бы. Я дал было чувствам затмить разум — для ментата это скверная политика! — Он посмотрел на первую пару солдат, повернулся лицом к глухому, чтобы тот мог читать по губам: — Отвезите их в Пустыню, как советовал поступить с мальчишкой изменник. Он недурно придумал. Их тела никто не должен найти.

— Вы сами не хотите убить их? — переспросил Резаный. («Он читает по губам», — подумала Джессика.)

— Я следую примеру барона, — ответил Питер. — Итак, доставьте их туда, куда предложил изменник.

В голосе Питера Джессика услышала нотки ментат-контроля. «И он тоже боится встречи с Правдовидицей», — подумала она.

Питер пожал плечами, повернулся и вышел. На пороге он мгновение помедлил, и Джессика подумала было, сейчас он обернется — бросить на нее последний взгляд. Но он вышел не оглядываясь.

— Что до меня, то и я не хотел бы встретиться с Правдовидицей после нынешней работы, — пробурчал Резаный.

— Да ты-то вряд ли когда столкнешься с этой старой ведьмой, — успокоил один из стражников. Он подошел к голове Джессики, склонился над ней. — Ну что? Если трепаться тут, так мы никогда дело и не сделаем. Берись за ноги, и…

— Так, может, кончить их прямо тут? — предложил Резаный.

— Пачкаться… — возразил первый стражник. — Разве что ты хочешь придушить их. Я-то предпочитаю делать дело как велено, по-простому. Свезем их в Пустыню, как изменник говорит, там резанем, подманим червя… И следов не останется.

— Ну, пожалуй… да, пожалуй, ты прав, — согласился Резаный.

Джессика наблюдала за ними, отмечая необходимое. Но кляп не позволял ей использовать Голос — к тому же не следовало забывать о глухом.

Резаный сунул бластер в кобуру, взял ее за ноги. Они подняли ее, как мешок с зерном, вынесли из комнаты и бросили на висящие в силовом поле носилки рядом с еще одним связанным человеком. Укладывая Джессику, они повернули ее набок, и в десяти сантиметрах от своего лица она увидала лицо сына. Пауль был связан, но кляпа у него во рту не было. Его глаза были закрыты, он ровно дышал. Усыплен?

Стражники подхватили носилки, и веки Пауля слегка приподнялись — темные щелки внимательно смотрели в ее лицо.

«Он не должен пытаться использовать Голос! — испугалась она. — Глухой!»

Пауль закрыл глаза.

Он незаметно для окружающих выполнял дыхательные упражнения сосредоточения, успокаивая свое сознание и внимательно прислушиваясь к пленителям. Да, глухой стражник представлял собой проблему, но Пауль ничем не выдавал охватившее его отчаяние. Успокаивающий Бене-Гессеритский ритуал, которому мать его научила, помогал Паулю сохранять готовность, чтобы использовать любой шанс.

Пауль рискнул еще раз слегка приоткрыть глаза и посмотреть на мать. Кажется, вреда ей пока не причинили — если не считать кляпа во рту.

Кто, интересно, сумел схватить ее? С ним самим все ясно — он лег, приняв данную доктором Юйэ капсулу, и проснулся уже связанный, на носилках. Возможно, с ней случилось нечто подобное. Если следовать логике, предателем должен был быть Юйэ, но пока он решил не спешить с окончательным суждением: в голове просто не укладывалось, что суккский доктор может оказаться предателем.

Носилки слегка накренились — харконненские стражники выводили их сквозь двери дома в освещенную, звездами ночь; один из силовых генераторов зацепился за косяк. Вот они пошли по песку — слышно было, как он шуршит под ногами. Над головой, заслоняя звезды, нависла тень — крыло орнитоптера. Носилки опустились на землю.

Глаза Пауля привыкли наконец к темноте, и он увидел, как глухой стражник открывает дверцу кабины и заглядывает внутрь. На его лицо падал зеленоватый отсвет от приборной панели.

— Так что, нам этот топтер брать? — спросил он и обернулся, чтобы видеть губы второго.

— Изменник говорил, что именно он оборудован специально для работы в пустыне, — последовал ответ.

Резаный кивнул:

— Ладно, только ж это — штабная машина связи. Там, как этих, двоих сунем, места будет только разве еще для двоих.

— Двоих хватит, — отозвался его собеседник, подставляя лицо слабому свету приборов, чтобы хорошо читались движения губ. — Мы теперь и сами о них позаботимся, Кайнет.

— Барон мне велел удостовериться во всем лично, — возразил Резаный.

— А чего ты беспокоишься? — спросил стражник, стоявший по другую сторону носилок. — Все будет нормально.

— Она — Бене-Гессеритская ведьма, — объяснил глухой. — Она опасна.

— А-а… — Стражник суеверно поднес кулак к уху. — Из этих, значит?.. Ясно.

Второй стражник фыркнул:

— Так что с того? Мы ж ее скормим червям. А я не думаю, чтоб даже Бене-Гессеритская ведьма имела власть над песчаными червями! А, Циго? — Он подтолкнул приятеля локтем.

— Угу, — буркнул тот. Он вернулся к носилкам, взялся за плечи Джессики. — Давай, Кайнет. Хочешь посмотреть, чего с ними будет, — можешь лететь с нами.

— Как мило, Циго, что ты меня пригласил, — съязвил Резаный.

Джессика почувствовала, что ее поднимают. Тень от крыла над ней повернулась, открывая звезды. Ее засунули на заднее сиденье, проверили кримскелловые путы и привязали к сиденью. Пауля бросили рядом, его тоже прикрутили к спинке — и Джессика заметила, что сына связали обыкновенной веревкой.

Глухой Резаный, которого назвали Кайнет, уселся впереди. Стражник по имени Циго обошел орнитоптер и вскарабкался на другое переднее сиденье.

Кайнет захлопнул дверцу, склонился к приборам. Орнитоптер упруго взмахнул крыльями, взлетел и направился к югу, за Барьерную Стену.

Циго похлопал напарника по плечу:

— Слушай, ты бы обернулся, приглядел за этими…

— А ты знаешь, куда лететь? — спросил Кайнет, читая слова по губам.

— Мы же вместе слушали, что советовал изменник.

Кайнет развернул свое кресло. Джессика увидела слабый отблеск звезд на лучемете в его руке. Постепенно ее глаза привыкли — казалось, светлая внутренняя обшивка салона слабо флуоресцирует, — но покрытое шрамами лицо оставалось в тени. Джессика пошевелилась, чтобы попробовать ремни кресла, — оказалось, они затянуты не слишком туго. У правой руки она ощутила какую-то шероховатость — и поняла, что ремень разрезан почти до конца и лопнет от резкого рывка.

«Значит, кто-то подготовил орнитоптер для нас? — подумала она. — Но кто?»

Она медленно отодвинула свои связанные ноги от ног Пауля.

— А ведь жаль так вот просто взять и прикончить такую красотку, — заметил Резаный. — У тебя, скажем, были когда-нибудь бабенки из высокородных? — Он повернулся к пилоту.

— Бене Гессерит вовсе не все из высокородных, — ответил тот.

— Но выглядят все сплошь как аристократки.

«Ему меня достаточно хорошо видно», — подумала Джессика. Она подтянула связанные ноги на сиденье и свернулась в клубочек изящно изломанных линий, посмотрела Резаному в глаза.

— Ну разве не хороша, а? — причмокнул Кайнет и облизнул губы. — Нет, как хочешь, а это прямое транжирство. — Он посмотрел на Циго.

— Ты думаешь о том, о чем, как я думаю, ты думаешь? — усмехнулся пилот.

— Так а кто узнает? — сказал глухой. — Потом, после этого, конечно… — Он пожал плечами. — У меня аристократок еще не было. И вряд ли такой шансец еще когда выскочит. А?

— Только посмей коснуться моей матери, ты… — процедил Пауль сквозь зубы, яростно глядя на Резаного.

— Ха! — загоготал пилот. — А щенок, оказывается, может гавкать! Ну, зато кусаться ему сейчас несподручно.

Джессика же подумала: Пауль использовал слишком высокий тон. Но, может быть, это все же сработает.

Дальше они летели в молчании.

«Несчастные глупцы, — думала Джессика, изучающе разглядывая стражников и припоминая слова барона. — Их убьют, едва только они доложат, что задание выполнено. Барону не нужны свидетели».

Орнитоптер накренился, выполняя поворот над южным гребнем Барьерной Стены, и Джессика увидела внизу бескрайние пески, освещенные луной.

— Хватит, пожалуй, — сказал пилот. — Изменник советовал оставить их где-нибудь на песке поблизости от Барьерной Стены, в любом месте. — Он направил машину по пологой дуге вниз, к дюнам, остановил в воздухе над самой поверхностью песка.

Джессика увидела, что Пауль начал ритмически дышать — опять успокаивающее упражнение. Он закрыл глаза и снова открыл. Джессика глядела на него — помочь ему она не могла. Он еще не полностью овладел искусством Голоса, и если ему не удастся…

Орнитоптер, мягко качнувшись, опустился на песок.

Джессика оглянулась назад, на север, где возвышалась Барьерная Стена, и увидела, как над ней мелькнули крылья.

«Кто-то летит следом за нами! — поняла она. — Но кто?.. — Мгновение спустя она поняла: — Конечно, это люди барона, которых он послал следить за этими двоими. И уж конечно, кто-нибудь следит и за шпионами!..»

Циго выключил роторы крыльев. Сразу же обрушилась тишина.

Джессика повернула голову. В окне за плечом Резаного она увидела тусклый свет встающей луны, стеклистые скалы, поднимающиеся из песка. Их испещрили проеденные песком борозды.

Пауль откашлялся.

— Ну что, Кайнет, давай? — спросил пилот.

— Даже не знаю, Циго.

Циго повернулся:

— Да ты только взгляни!

Он потянулся к юбке Джессики.

— Вынь у нее кляп!

Джессика услышала, как прокатились в воздухе эти слова. Тон, тембр абсолютно правильны — резкие, повелительные. Может быть, тон мог быть чуточку ниже — но все равно должен был совпасть с психоспектром стражника.

Рука Циго дернулась к повязке на рту Джессики и потянула узел.

— Прекрати! — крикнул Кайнет.

— А, да заткнись ты, — отмахнулся Циго. — Руки-то у нее связаны. — Он развязал наконец узел, и повязка упала. Блестя глазами, он разглядывал Джессику.

Кайнет положил руку на плечо пилота:

— Слушай, Циго, незачем…

Джессика повернула голову, вытолкнула языком кляп. Она заговорила низким, глубоким голосом, в котором проскальзывали многообещающие нотки:

— Господа, вовсе незачем драться из-за меня!

Одновременно она плавно подвинулась в сторону Кайнета.

Стражники напряглись — Джессика увидела, что оба почувствовали необходимость именно драться за нее. Иных резонов для драки, собственно, и не требовалось. Они уже дрались, мысленно.

Она старалась держать лицо как можно выше, в слабом свете приборной доски — чтобы Кайнет мог читать по губам:

— Не нужно спорить.

Они еще дальше отодвинулись друг от друга, бросая осторожные взгляды.

— Стоит ли драки хоть одна женщина?

То, как она произнесла эти слова, — само ее присутствие! — окончательно убеждали в том, что уж кто-кто, а она-то безусловно стоит драки.

Пауль сжал губы, заставил себя лежать молча. У него был только один шанс воспользоваться Голосом. Теперь все зависело от матери, чей опыт был настолько больше…

— Н-ну да, — пробормотал Резаный. — Вовсе незачем драться…

Его руки дернулись к горлу пилота. Но его удар наткнулся на сверкнувшую сталь, остановившую руку Кайнета и вонзившуюся в его грудь, завершая движение.

Резаный застонал и, пошатнувшись, упал, ударившись о дверцу кабины.

— За кого он меня держал, раз думал, что я не знаю такого трюка? — Циго выдернул из тела нож, сверкнувший в лунном свете.

— А теперь разберемся со щенком, — сказал он, склоняясь над Паулем.

— Это лишнее, — пробормотала Джессика. Циго остановился.

— Разве не лучше, чтобы я делала все добровольно? — спросила она, улыбаясь. — Дай мальчику шанс. Совсем маленький, какой может у него быть в Пустыне, там… Дай ему этот шанс, и… — она улыбнулась, — ты будешь очень хорошо вознагражден.

Циго посмотрел по сторонам, снова повернулся к Джессике.

— Я слышал, что бывает с человеком в этой пустыне, — буркнул он. — Нож для мальчика — это почти что милость.

— Разве я прошу о многом? — умоляюще сказала Джессика.

— Ты меня хочешь обмануть, — пробормотал Циго.

— Я не хочу видеть смерть своего сына, — сказала Джессика. — Где же тут обман?

Циго просунулся назад, оперся локтем о ручку дверцы, схватил Пауля и, протащив по сиденью, наполовину вытянул его изсалона. Поднял нож.

— Ну, волчонок, что ты сделаешь, если я разрежу твои веревки?

— Он немедленно уйдет отсюда вон в те скалы, — ответила за сына Джессика.

— Ты это сделаешь, парень? — переспросил Циго. Голос Пауля был в должной мере мрачным:

— Да.

Нож опустился, рассек путы на ногах. Пауль почувствовал, как рука Циго легла ему на спину — вытолкнуть на песок, — притворился, будто его шатает, упал плечом на раму дверцы, развернулся — как будто для того, чтобы удержаться от падения, — и изо всех сил ударил правой ногой.

Движение носка ноги было нацелено с точностью, достойной всех лет его долгих тренировок. Словно все эти тренировки сосредоточились в единственном миге. В момент удара сработали почти все мышцы тела. Носок врезался в мягкое подреберье Циго, с ужасающей силой пробил печень, диафрагму и закончил движение, ударив и порвав правый желудочек сердца…

Издав захлебывающийся вскрик, стражник опрокинулся на сиденье. Пауль не мог использовать руки — он упал на песок, перекатился через голову и вскочил на ноги, использовав импульс падения. Снова нырнул в кабину, схватил зубами нож и держал, пока мать перепиливала свои путы на руках. Затем она взяла у него нож и освободила его руки.

— Я могла бы справиться и сама, — сказала она. — Ему бы пришлось освободить меня. А это был неразумный риск.

— Я увидел шанс и воспользовался им, — ответил он. Она услышала оставшиеся в его голосе нотки контроля, сказала:

— На потолке кабины нарисован родовой знак Юйэ.

Он поднял голову и тоже разглядел завитушку.

— Выйди из орнитоптера и осмотри его, — велела она. — Под сиденьем пилота что-то лежит, я почувствовала, когда нас вносили в машину.

— Бомба?

— Вряд ли. Тут что-то странное.

Пауль выпрыгнул на песок, Джессика — за ним. Она повернулась, вытащила из-под сиденья сверток. При этом ноги Циго оказались у самого ее лица, а на свертке они ощутила влагу и поняла, что это — кровь пилота.

Напрасная потеря влаги, подосадовала она, поняв затем, что думает как арракийка.

Пауль огляделся вокруг, увидел скалу, поднимающуюся из песка, как берег из воды, изрезанные ветром каменные барьеры за этим «берегом». Оглянулся — мать достала из орнитоптера сверток и застыла, вглядываясь в сторону Барьерной Стены.

Проследив ее взгляд, он увидел еще один орнитоптер, спускающийся к ним по крутой дуге. Понял, что они просто не успеют выкинуть тела из машины и взлететь.

— Пауль, беги! — крикнула Джессика. — Это Харконнены!

Глава 20

Арракис учит «пониманию ножа», учит относиться к жизни так: отрезать все несовершенное и незавершенное, говоря: «Вот теперь это совершенно и завершено — ибо кончается здесь».

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

Человек в харконненском мундире, бежавший по коридору, резко остановился и уставился на Юйэ. Он сразу увидел и мертвое тело Мэйпс, и бесчувственное тело герцога, и неподвижно стоящего Юйэ. В правой руке человека был лучемет. Его окружала аура какой-то будничной жестокости, силы и странной спокойной уравновешенности, от которой по телу Юйэ прошла дрожь.

Да это же сардаукар, понял Юйэ. И, судя по виду, не менее чем башар. Скорее всего из личных гвардейцев Императора, присланных им для наблюдения за ходом событий. Он может надеть любую форму, но сардаукар есть сардаукар, этого не скроешь.

— Ты — Юйэ, — утвердительно сказал переодетый сардаукар. Он с любопытством рассматривал кольцо Суккской Школы, перехватившее волосы доктора, вытатуированный ромб на его лбу. Затем он посмотрел Юйэ в глаза.

— Да, я Юйэ, — признал доктор.

— Ты можешь быть теперь спокоен. Как только ты выключил силовые экраны, мы вошли внутрь. Мы полностью контролируем ситуацию. Это герцог?

— Да, это герцог.

— Он мертв?

— Только без сознания. Лучше вам его связать.

— Ты лечил и этих, прочих? — Он взглянул на тело Мэйпс.

— Увы, да… — пробормотал Юйэ.

— Увы?! — ухмыльнулся сардаукар. Он подошел, взглянул на Лето. — Так, стало быть, это и есть знаменитый Красный герцог?..

«Если бы я еще сомневался, кто он, — мелькнуло в голове у Юйэ, — эти слова рассеяли бы все сомнения. Только Император зовет Атрейдесов Красными герцогами».

Сардаукар нагнулся, срезал с мундира герцога эмблему с красным ястребом.

— Небольшой сувенир, — заявил он. — А где перстень с герцогской печатью?

— У него ее нет, — ответил Юйэ.

— Сам вижу! — рявкнул сардаукар. Юйэ напрягся, сглотнул.

«Если они нажмут на меня — допросят с помощью Правдовидицы, — они узнают все про кольцо… про подготовленный мною топтер… все пойдет прахом!»

— Герцог давал иногда свой перстень доверенному курьеру, в знак того, что приказ исходит от него самого, — осторожно соврал Юйэ.

— Видно, это были действительно очень доверенные курьеры, — пробормотал сардаукар себе под нос.

— Так вы его свяжете? — отважился напомнить Юйэ.

— А сколько он еще проваляется?

— Около двух часов. Я не мог так точно рассчитать его дозу, как сделал это для женщины и мальчика.

Сардаукар ткнул герцога ногой:

— Этого не стоило бояться, даже когда он был в сознании. А когда очнутся женщина и парень?

— Минут через десять.

— Так скоро?

— Мне сказали, что барон прибудет сразу вслед за своими людьми.

— Правильно сказали. А ты, Юйэ, подождешь снаружи. — Он холодно взглянул на Юйэ. — Ступай!

Юйэ взглянул на Лето:

— А как быть с…

— Его перевяжут хорошенько, как цыпленка для жаренья, и доставят к барону, — Сардаукар снова посмотрел на черный ромб на лбу доктора. — Тебя тут все узнают: ты будешь в безопасности здесь. Ну все, предатель. Довольно болтать, у нас нет времени. Вон сюда уже идут наши.

«Предатель», — подумал Юйэ. Он опустил взгляд, прошел мимо сардаукара. Вот так история и запомнит его: Юйэ, предатель.

По дороге к выходу из дома он еще несколько раз натыкался на трупы и всякий раз останавливался, вглядываясь и боясь узнать Пауля или Джессику. Но это все были солдаты в форме Дома Атрейдес или Харконнен.

Он вышел из парадных дверей в полыхающую пожаром ночь.

Харконненские охранники взяли оружие на изготовку, разглядывая Юйэ. Они зажгли пальмы вдоль дороги, чтобы осветить дом. Из оранжевых языков пламени поднимались черные клубы дыма от горючей жидкости, которой облили стволы пальм.

— А, да это предатель! — сказал кто-то.

— Барон скоро наверняка захочет полюбоваться на тебя, — бросил кто-то еще.

«Мне надо пойти к орнитоптеру, — думал Юйэ. — Я должен спрятать перстень с печатью там, где Пауль найдет его».

Тут он испугался:

«Если Айдахо подозревает меня или если потеряет терпение — если он не дождется, если его не будет в нужном месте, Джессика и Пауль погибнут. И не будет у меня даже малейшего утешения!»

Харконненский охранник отпустил его руку, велел:

— Поди встань вот там, подожди. Не путайся под ногами.

Юйэ вдруг увидел себя со стороны: вышвырнут, отброшен, стоит он посреди разрушения — ему не оставили ничего, и даже капли жалости нет для него.

Айдахо обязательно должен сделать все как надо, ему нельзя потерпеть неудачу!..

Еще один охранник налетел на него, рявкнул:

— С дороги, ты!..

«Даже выиграв с моей помощью, они презирают меня!» — подумал Юйэ. Его оттолкнули, он выпрямился, пытаясь сохранить хоть часть достоинства.

— Жди барона! — прорычал командир стражников.

Юйэ кивнул, побрел вдоль фасада с тщательно сыгранной ненарочитостью. Свернул за угол, куда не падал свет полыхающих пальм. Затем быстро — каждый шаг выдавал его волнение — он бросился на задний двор, где под блоком «влажной оранжереи» ждал орнитоптер. Его поставили туда, чтобы вывезти пленных Пауля и его мать.

У распахнутых задних дверей дома дежурил охранник. Но он смотрел внутрь, в освещенный зал, где солдаты с грохотом переворачивали все вверх дном.

Как они уверены в себе!

Скрываясь в тенях, Юйэ обошел орнитоптер, осторожно открыл дверцу на противоположной от стражника стороне машины. Под передними сиденьями он нащупал спрятанный им там ранее фримпакет. Приоткрыл клапан упаковки, сунул внутрь герцогский перстень. Под его рукой прошуршал лист меланжевой бумаги — его записка; втиснул перстень в сложенный лист. Убрал руку, застегнул пакет.

Юйэ беззвучно прикрыл дверцу, подкрался обратно, к углу дома, и опять к главному входу, где пылали пальмы.

«Дело сделано», — подумал он.

Выйдя в свет горящих деревьев, запахнул плотнее плащ и уставился в огонь.

«Скоро я все узнаю. Скоро я увижу барона и все узнаю. А барон… на барона у меня есть зуб. Маленький зуб против барона…»

Глава 21

Существует легенда: в миг смерти герцога Лето Атрейдеса небеса над родовым его замкам на Каладане прочертил метеор…

Принцесса Ирулан. «Введение в историю Муад'Диба для детей»

Барон Владимир Харконнен стоял у большого обзорного иллюминатора в рубке лихтера, где он устроил командный пост. За стеклом полыхала пожаром ночь над Арракином. Барон внимательно смотрел вдаль, где возвышалась Барьерная Стена. Там делало свое дело его секретное оружие.

Ствольная артиллерия.

Пушки били по пещерам, куда отошли люди герцога, чтобы принять последний бой. Размеренно вспыхивало рыжее пламя, и в этих коротких вспышках — столбы камня и песка. Верных герцогу солдат заживо хоронили там — им предстояло умереть от голода, словно пойманным в своей норе животным.

Барон явственно ощущал, как вздрагивает там, вдали, земля. Ритмическая дрожь передавалась ему сквозь металл корабля: брумм… брумм… Потом: БРУММ — брумм!

«Ну кто еще додумался бы вспомнить об артиллерии в наши дни силовых щитов? — мысленно усмехнулся он. — Но можно было догадаться, что они побегут в эти пещеры. Право, Император оценит сообразительность, с которой я сохранил жизни его и моих бойцов…»

Он подрегулировал один из небольших генераторов, поддерживавших его жирное тело. Его губы растянулись в улыбке, отчего многочисленные подбородки вздернулись.

«Жаль терять таких бойцов, как люди герцога, — подумал барон и улыбнулся еще шире, посмеиваясь над собой. — Но жалость должна быть жестокой!»

Он кивнул сам себе. Поражение по определению означает безвозвратные потери. Перед человеком, способным принимать правильные решения, лежала вся вселенная.

А неуверенных в себе кроликов надо было найти и загнать в норы — как иначе контролировать и разводить их? Барон представил себе своих солдат как пчел, атакующих кроликов.

«Медовым звоном гудит день, когда на тебя трудится довольно работящих пчел», — подумал он.

Позади открылась дверь. Барон рассмотрел отражение в темном стекле иллюминатора, прежде чем обернуться.

Вошел Питер де Врийе, за ним следовал Умман Куду. Начальник личной гвардии барона. За дверью суетились люди, виднелись бараньи лица стражников. В его присутствии они старательно напускали на себя такой тупой вид.

Барон обернулся.

Питер тронул указательным пальцем спадавшую на лоб прядь в обычном своем насмешливом салюте.

— Славные новости, милорд! Сардаукары доставили к нам герцога!

— Само собой, — отозвался барон своим гулким басом. Он разглядывал мрачное, злодейское выражение на женоподобном лице своего ментата. И глаза — затененные щелочки сплошной синевы.

«Скоро мне придется отделаться от него, — подумал барон. — Он почти уже пережил свою полезность. Почти уже достиг момента, когда он станет опасен для меня. Однако прежде необходимо сделать так, чтобы народ Арракиса возненавидел его. Н-ну а потом — потом они будут приветствовать моего Фейд-Рауту как своего спасителя».

Барон перевел взгляд на начальника своей гвардии — Уммана Куду. Острые скулы, подбородок словно туфля. Человек, которому барон мог доверять, ибо хорошо знал все его пороки.

— Прежде всего где изменник, выдавший мне герцога? — спросил барон. — Надо бы его наградить.

Питер изящно повернулся на носке, махнул стражнику снаружи.

Там задвигались темные силуэты. Вошел Юйэ. Его движения были скованны и вялы. Усы уныло свисали с красно-лиловых губ. Лишь старые глаза выглядели живыми.

Пройдя три шага, Юйэ по знаку Питера остановился, глядя через помещение на барона.

— А-ахх, вот и наш доктор Юйэ. Приветствую!

— Мое почтение, милорд барон…

— Мне сказали, вы все-таки подарили нам герцога.

— Я выполнил свою часть соглашения, милорд.

Барон взглянул на Питера. Тот кивнул.

Барон вновь посмотрел на Юйэ.

— Стало быть, придерживаемся буквы договора, э? А я… — Он словно выплюнул: — Что я должен был сделать в ответ?

— Вы сами помните что, милорд Харконнен.

Теперь Юйэ позволил себе думать. В его голове оглушительно отдавалось беззвучное тиканье часов. Он уже видел еле заметные знаки, выдававшие барона. Да, Уанна была мертва — и эти негодяи ничего не могли уже ей сделать. И это хорошо — иначе у них по-прежнему была бы узда для него. Поведение же барона указывало на то, что эта узда исчезла…

— Вы полагаете, я должен это помнить?

— Вы обещали освободить от страданий мою Уанну.

Барон покивал:

— Ах да. В самом деле. Теперь я вспомнил. Действительно, я обещал это. Собственно, именно так и удалось нам обойти имперское кондиционирование. Помнится, вы не могли вынести вида этой вашей Бене-Гессеритской ведьмы, корчащейся в болеусилителях Питера. Н-ну что же — барон Владимир Харконнен всегда держит свое слово. Я обещал, что избавлю ее от мучений и позволю тебе соединиться с ней. Да будет так! — Он махнул Питеру.

Синие глаза Питера остекленели. Его движение было совсем кошачьим — внезапным и плавным. Когтем сверкнул нож, вонзаясь в спину Юйэ.

Старик замер, вытянулся, не отрывая взгляда от лица барона.

— Вот ты и присоединишься к ней! — крикнул барон. Юйэ стоял пошатываясь. Губы его шевельнулись; он говорил очень четко и словно бы нараспев:

— Ты… думал… ты… по… бе… дил… меня… Ты… ду… мал, я… не… знал, что… я… купил… для… своей… Уанны.

Он упал. Не склонился, не обмяк, не осел. Упал, как падает срубленное дерево.

— Так присоединись к ней! — повторил барон. Но эти слова прозвучали как слабое эхо.

Слова и поведение Юйэ наполнили его дурными предчувствиями. Он резко переключил свое внимание на Питера, который как раз вытирал лезвие ножа куском ткани. Синие глаза светились удовлетворением.

«Вот, значит, как он убивает, когда делает это своими руками, — подумал барон. — Полезно знать такие вещи».

— Итак, он все-таки выдал нам герцога? — спросил барон.

— Да, милорд, разумеется, — ответил Питер.

— Ну так приведите его сюда!

Питер бросил взгляд на капитана гвардейцев — тот бросился выполнять приказ.

Барон опустил взгляд на тело Юйэ. Тело упало так, что казалось, оно не из костей и плоти, а из дуба.

— Никогда не верил предателям, — проговорил барон. — Даже и таким, которые превращены в предателей мной самим.

Он посмотрел в ночь за иллюминатором. Вся эта черная тишина снаружи принадлежала теперь ему, и он это знал. Артиллерия у Барьерной Стены уже замолчала: ставшие, ловушками норы были завалены, пойманные звери обречены. Неожиданно барона поразила мысль, что он не может представить ничего прекраснее этой абсолютной черной пустоты. Если только не считать белого на черном. Серебристо-белого на черном. Молочно-белого, как изысканный фарфор.

Но неуверенность не оставляла его.

Что хотел сказать этот старый дурак доктор? Он скорее всего понимал, что его ждет. Но что он имел в виду, говоря о поражении? «Ты думал, что победил меня…»

Что он имел в виду?

Ввели герцога Лето Атрейдеса. Его руки были скованы цепью, орлиное лицо в грязи. На груди мундира зияла дыра — кто-то вырвал нашитый герб. С пояса тоже свисали оторванные лоскуты — поясной щит срывали, не расстегнув ремешки на мундире. С мясом. Безумные, остекленевшие глаза.

— Н-н-нуу… — протянул барон. Он глубоко вдохнул и остановился в неуверенности. Понял, что заговорил слишком громко. Он так долго ждал этого мгновения — и вот оно утратило часть своей прелести!

Будь проклят чертов доктор — во веки веков!

— Я вижу, доброго нашего герцога накачали наркотиками, — заметил Питер. — Собственно, Юйэ так и поймал его — одурманил. — Питер повернулся к герцогу. — Это так, любезный герцог? Вы одурманены?

Голос шел откуда-то издалека. Лето чувствовал цепь на руках, ноющую боль в мышцах; чувствовал свои потрескавшиеся губы, горящие щеки, сухой вкус жажды во рту. Но звуки он слышал плохо — они доходили до него глухо, словно сквозь ватное одеяло. И он почти ничего не видел, только смутные тени.

— А что с мальчишкой? — спросил барон. — Есть новости?

Питер быстро облизнул губы.

— Ты что-то знаешь! — резко сказал барон. — Ну?

Питер посмотрел на начальника гвардейцев, снова на барона.

— Люди, которым дали это поручение, милорд, они… э-э… их… э… нашли.

— И они доложили, что все в порядке?

— Они мертвы, мой барон.

— Естественно! Но я спрашиваю…

— Их нашли мертвыми, милорд.

Лицо барона потемнело.

— А женщина и мальчишка?

— Никаких следов, милорд. Но там успел побывать песчаный червь — как раз когда происходил осмотр места происшествия… Быть может, все произошло именно так, как мы и хотели, — несчастный случай… вполне вероятно…

— Вероятности меня не устраивают, Питер. Ну а что насчет пропавшего топтера? Может ли это обстоятельство навести моего ментата на какие-нибудь мысли?

— В нем, несомненно, бежал кто-то из людей герцога. Убил нашего пилота и бежал.

— И кто же именно из людей герцога?

— Пилота убили очень чисто и тихо, милорд. Возможно, Хават. Или Халлек. Может быть, Айдахо. Или любой из других главных приближенных…

— Возможно, вероятно, может быть… — пробормотал барон и перевел взгляд на пошатывающегося, одурманенного герцога.

— Но мы владеем положением, милорд, — сказал Питер.

— Владеем?! А где тогда этот планетолог? Кинес?

— По крайней мере нам известно, где его искать. За ним уже послали наших людей, милорд.

— Не нравится мне что-то, как помогает нам этот слуга Императора, — пробормотал барон.

Ватное одеяло все еще окутывало герцога, глушило слова разговора. Но некоторые из этих слов прорывались в мозг герцога и словно вспыхивали там «Женщина и мальчишка… никаких следов». Значит, Пауль и Джессика спаслись! А участь Хавата, Халлека и Айдахо оставалась пока неизвестной. Значит, надежда еще есть…

— А где перстень с герцогской печатью? — требовательно спросил барон. — У него на пальце его нет!

— Сардаукар сказал, что герцог был без кольца, когда его взяли, милорд, — доложил капитан — стражи.

— Поторопился ты убить доктора, — пробурчал барон. — Это была ошибка. Ты должен был доложить мне об этом, Питер, А ты действовал слишком поспешно, и это может повредить нашему делу. «Вероятности!..» — передразнил он.

В мозгу герцога билась одна мысль: Пауль и Джессика спаслись!.. И что-то еще. Да.

Сделка. Он почти… почти вспомнил…

Зуб!

Теперь он точно вспомнил часть этой сделки: капсула ядовитого газа, скрытая в искусственном зубе.

Кто-то велел ему помнить про зуб. Зуб… зуб был у него во рту. Он ощупал его языком. Все, что он должен сделать, — сильно надавить на него другим зубом…

Но еще рано!

Этот «кто-то» велел ждать, пока он не окажется со всем рядом с бароном. Но — кто?.. Он не мог вспомнить.

— Долго он еще будет в таком состоянии? — осведомился барон.

— Возможно, еще час, милорд.

— «Возможно», — передразнил барон и вновь отвернулся к темноте за стеклом. — Ладно. Я проголодался.

«Это барон, — думал Лето, — вот эта расплывчатая серая тень». Тень двигалась вперед и назад, качалась вместе с комнатой, которая сжималась и расширялась, становилась то светлее, то темнее, окутывалась мраком, и вновь свет заливал ее.

Время стало для герцога каким-то слоистым. Он всплывал через эти слои…

«Я должен подождать».

Стол. Тут стоял стол — его Лето видел отчетливо. И огромный, жирный человек на дальнем конце стола. И остатки трапезы перед ним. А сам Лето, оказывается, сидел напротив. Он ощутил кресло, цепи, ремни, привязывавшие к креслу его гудящее, онемевшее тело. Он понял, что прошло сколько-то времени — но сколько?

— Похоже, он приходит в себя, мой барон.

Шелковый голос. Это Питер.

— Вижу, Питер.

Гулкий бас. А это барон.

Окружающее постепенно приобретало четкие формы. Кресло под ним стало более жестким. Туже стали ремни.

Теперь он и барона видел достаточно четко. Лето следил за движениями его рук: барон все время что-то трогал, ощупывал — край тарелки, ручку ложки, жирный палец скользил по складкам подбородка…

Лето следил за движущейся рукой как зачарованный.

— Сейчас вы можете слышать меня, герцог Лето, — обратился к нему барон. — Я знаю, что можете. Так вот. Мы хотим узнать у вас — где ваша наложница и прижитый с нею ребенок?

Лето не пропускал ничего в его словах, но слова барона были для него огромным облегчением. Значит, это правда — им не удалось схватить Пауля и Джессику.

— Мы не в игрушки играем! — пророкотал барон. — Вам лучше понять это.

Он склонился к Лето, изучая его лицо. Ах, как жаль, что нельзя решить дело с глазу на глаз, между ними двоими. То, что кто-то еще видел человека королевской крови в таком положении, создавало дурной прецедент.

Лето чувствовал, как к нему постепенно возвращаются силы. И, словно башня на равнине, стояла перед его внутренним взором вернувшаяся память о зубе. Внутри — капсула с ядовитым газом, выполненная в форме нерва… Он вспомнил, кто поместил это смертоносное оружие в его рот.

Юйэ.

Он смутно вспомнил виденное в наркотическом дурмане — мимо него тогда проволокли тело… Теперь он знал, что это был Юйэ.

— Слышите этот звук, герцог Лето? — спросил барон.

Лето только теперь осознал, что слышит странный захлебывающийся звук — кто-то кричал от невыносимой боли.

— Мы, видите ли, поймали одного из ваших людей, одетого под фримена, — объяснил барон. — Разгадать его было совсем просто: глаза, вы же сами знаете. Он утверждает, что якобы был послан к фрименам, чтобы шпионить, за ними… но я достаточно долго прожил на этой планете, любезный кузэн. За этими пустынными оборванцами не шпионят это чушь. Скажите мне — вам удалось купить их помощь? Вы отослали свою женщину и сына к ним?

Лето почувствовал, как страх сжимает его грудь. Если Юйэ послал их к людям Пустыни… их будут искать, пока не найдут.

— Ну-ну, — добродушно прогудел барон. — У нас мало времени — и до боли дойдет скоро. Прошу, любезный мой герцог, не доводите нас до этого. — Барон многозначительно посмотрел на стоявшего возле Лето Питера. — У Питера, конечно, здесь нет с собой всех необходимых инструментов — его арсенал остался дома… но я уверен, он сумеет что-нибудь сымпровизировать.

— Иногда импровизация работает всего лучше, мой барон.

Вкрадчивый, шелковый голос. Он звучал над самым ухом герцога.

— У вас, как я понимаю, был аварийный план, — сказал барон. — Так куда вы отослали женщину с мальчиком? — Он взглянул на руку Лето. — На вас нет кольца. Оно у мальчика?

Барон поднял взгляд от руки герцога к его глазам.

— Не хотите отвечать… — проговорил барон. — Зачем заставлять меня делать то, что мне делать не хотелось бы? Ведь Питер применит простые и прямые методы. Не могу не признать, что порой они действительно являются наиболее эффективными — но мне не нравится, что подобные методы придется применить к вам.

— Например, кипящее масло на спину. Или на веки, — предложил Питер. — Или на другие части тела. И особенно хорошо действует, когда объект не знает, куда попадет масло в следующий миг. Хороший метод, и есть некая своеобразная красота в узоре белых пузырей на обнаженной коже… не правда ли, барон?

— Это изысканное зрелище, — согласился барон, но голос его звучал очень кисло.

Эти щупающие пальцы!.. Лето глядел на жирные пальцы, на кольца и перстни, унизывающие пухлые, как у младенца, руки, ни на миг не прекращающие двигаться.

Крик боли, доносящийся сквозь дверь за спиной герцога, терзал его нервы.

Кого они схватили? — думал герцог. Неужели Айдахо?

— Поверьте, любезный кузэн, — повторил барон, — я бы не хотел доводить дело до этого.

— Представьте только, как нервные сигналы спешат-торопятся за помощью, которая не может прийти! — сказал Питер. — В этом есть своя прелесть, это просто художественно!

— Да, Питер, ты у нас настоящий художник, — прорычал барон. — А теперь, сделай милость, помолчи!

Лето вспомнил вдруг, как Гурни Халлек как-то при виде изображения барона процитировал: «И стал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя… а на головах его имена богохульные».

— Мы напрасно теряем время, мой барон, — вмешался Питер.

— Возможно. — Барон кивнул. — Вы же сами понимаете, дорогой Лето, в конце концов вы скажете нам, где они. Какой-то уровень боли сломит вас. Я куплю вас болью.

«Скорее всего он прав, — подумал Лето. — Если бы не зуб… и то, что я просто не знаю, где они».

Барон подцепил ломтик мяса, сунул в рот, медленно прожевал и проглотил. Надо попробовать по-другому, подумал он.

— Полюбуйся-ка на этого святого, Питер. Он думает, что его нельзя купить.

При этом барон подумал: «Да! Смотри на него — считающего себя неподкупным. Смотри, как держат его миллионы акций — миллионы долей себя самого, продававшихся каждую секунду его жизни! Возьми его сейчас и потряси — он загремит, как пустая жестянка. Пуст? Распродан подчистую! Так какая разница — как он умрет теперь?..»

Крик за стеной смолк.

Барон увидел Уммана Куду. Капитан стражи появился в дверях и покачал головой. Пленник так и не дал нужной информации. Еще одна неудача!.. Все. Хватит тянуть с этим дураком герцогом — с этим глупцом, не понимающим, какой ад может обрушиться на него — ад, находящийся на бесконечно малом от него расстоянии. Малом, как толщина нерва.

Эта мысль успокоила барона, поборола его нежелание подвергать пыткам особу королевской крови. Сейчас он представлял себя хирургом, делающим бесчисленные разрезы ножницами — он срезал маски с дураков, открывая спрятанный ад.

Все, все они кролики! И все пытаются спрятаться, завидев хищника.

Лето смотрел через стол и сам не понимал, чего ждет. Зуб быстро покончил бы со всем этим. Но… в общем, почти вся эта жизнь была хороша. Он обнаружил, что вспоминает змея, реющего в перламутрово-голубом каладанском небе, Пауля, радостно смеющегося при виде этого змея. И восход здесь, на Арракисе, — ярко окрашенные гряды Барьерной Стены за пыльным маревом…

— Скверно — пробормотал барон. Он оттолкнулся от стола, легко поднялся — помогали поддерживавшие его тушу силовые генераторы — и заколебался на миг, заметив странную перемену в герцоге. Тот глубоко вдохнул, его челюсть напряглась, на ней вздулся бугорок мускула — так сильно Лето стиснул зубы.

«Как он боится меня!» — подумал барон.

А Лето, испугавшись, что барон может уйти от него, изо всех сил надавил на зуб-капсулу. Почувствовав, как он лопнул, открыл рот и резко выдохнул остро-щиплющий парок, вкус которого уже наполнил его рот. Барон вдруг уменьшился, стал удаляться — словно сужающийся тоннель раздел его и герцога. Над ухом Лето кто-то охнул. Тот самый «шелковый» голос. Питер. Значит, и ему досталось!

— Питер! В чем дело?

Рокочущий бас был где-то очень далеко.

В мозгу Лето опять шевельнулись воспоминания. Словно беззубый шепот старых ведьм. Комната, стол, барон, пара полных ужаса сплошь синих глаз — все смешалось вокруг, сжалось…

Там был еще человек с туфлеобразным подбородком — падающий игрушечный человечек. У него был сломанный, свернутый влево нос — словно маятник, отклонившись в сторону, застыл навсегда.

Лето услышал далекий грохот бьющегося фарфора. Далекий раскатистый бас. Сейчас его сознание было подобно бездонному сосуду, вобравшему все, что было когда-то: каждый крик… каждый шепот… каждое… молчание…

Последняя мысль… Лето увидел ее как бесформенное светлое пятно в лучах тьмы: «День, когда плоть обретает форму, и плоть, когда день обретает форму». Эта мысль поразила его ощущением необыкновенной полноты — чувство, которое, он знал, невозможно объяснить.

И наступила тишина.

Барон стоял, прижавшись спиной к потайной двери — двери своего личного тайного выхода, устроенного позади стола. Он захлопнул ее, выскочив из полной трупов каюты. Кажется, вокруг суетилась охрана… «Неужели и я вдохнул это? — спросил он себя. — Что бы это ни было — неужели Лето достал и меня?!»

Постепенно он снова стал слышать звуки… и смог соображать. Кто-то кричал, приказывал… противогазы… дверь не открывать… включить вентиляцию на максимум…

«Все остальные упали почти сразу. А я еще на ногах! Я еще дышу! Ад побери… еще немного — и…»

Теперь он мог трезво оценить происшедшее. Его щит был включен — на малую мощность, но вполне достаточно, чтобы замедлить молекулярный обмен на границе силового поля. Кроме того, он уже вставал и оттолкнулся от стола… и еще — вскрик Питера, на который вбежал капитан стражи, прямо навстречу собственной гибели.

Случай да предупреждение, прозвучавшее во вскрике умирающего человека, — вот что его спасло.

Барон, разумеется, не чувствовал никакой благодарности к Питеру. Глупец сам виноват в своей гибели. И этот дурак капитан!.. Утверждал, что сканировал каждого, кого приводили к барону. Как же сумел этот герцог?.. Никакого предупреждения! Даже ядоискатель над столом не сработал, пока не стало поздно… Как?

«Впрочем, теперь уже это не важно, — подумал барон. Он уже вновь обрел уверенность в себе. — Просто следующий капитан стражи начнет с ответа на этот вопрос».

Он заметил, что суета усилилась, особенно за углом коридора, у второй двери в эту комнату смерти. Барон оторвался от своей двери, оглядел слуг вокруг. Они молча смотрели — ждали, что будет делать хозяин. Гневается ли? И как?

Тут барон понял, что лишь несколько секунд прошло с того момента, как он выбежал из страшной комнаты.

Несколько стражников стояли, наведя оружие на дверь. Другие повернулись в сторону пустого зала, на звуки из-за угла справа от них.

Оттуда, из-за угла, быстро вышел, почти выбежал человек с противогазом, болтающимся на шее на завязках. Он внимательно смотрел на каждый ядоискатель — они висели под потолком вдоль коридора. Желтоволосый, плосколицый, с зелеными глазами, жесткими, резко очерченными линиями по сторонам толстогубого рта. Он походил на какое-то водное животное, по ошибке помещенное на сушу.

Барон, разглядев его, вспомнил и имя подошедшего: Нефуд. Йакин Нефуд, Капрал стражи. У него было пристрастие к семуте, комбинации наркотика и музыки, звучавшей в самых глубинах сознания. Такие вещи о людях всегда полезно знать.

Стражник остановился перед бароном, отдал честь.

— В коридоре все чисто, милорд. Я видел все снаружи и понял, что это какой-то ядовитый газ. Вентиляторы подавали воздух в вашу комнату из этих коридоров… — Он бросил взгляд на ядоискатель над головой барона. — Люди все на месте, никто не пытался скрыться. Мы сейчас дегазируем комнату. Какие будут приказания?

Барон узнал и голос — это он выкрикивал приказания. А этот капрал молодец, дело свое знает!

— Там, внутри, все мертвы? — спросил он.

— Да, милорд.

«Придется приспосабливаться», — подумал барон.

— Прежде всего — мои поздравления, Нефуд. С этого момента ты — капитан моей гвардии. И, надеюсь, ты извлечешь хороший урок из судьбы своего предшественника!

Барон наблюдал за изменяющимся выражением лица стражника, получившего неожиданное повышение. Нефуд знал, что теперь у него не будет недостатка в его семуте. Он кивнул:

— Милорд знает, что я всецело предан заботе о его безопасности.

— Знаю. Ну, к делу. Я думаю, у герцога что-то было во рту. Так вот ты узнаешь, что это было, как сработало, кто помог ему вооружиться подобным образом. И примешь все меры к тому, чтобы…

Он замолчал. Его мысль прервало какое-то смятение в коридоре, за спиной. Стража у дверей лифта на нижних ярусах фрегата пыталась задержать высокого полковника-башара, только что вышедшего из лифта.

Барон не мог вспомнить лицо башара. Узкое лицо, рот — точно разрез бритвой, глаза — два черных, как тушь, пятна.

— Руки прочь, стервятники, трупоеды! — прорычал башар, отбрасывая с дороги охрану.

«А, сардаукар…» — подумал барон. Полковник-башар уверенно подошел к барону, выжидающе прищурившему глаза. Офицеры Корпуса Сардаукаров стесняли его — все они казались ему родственниками герцога… покойного герцога. И как они позволяли себе говорить с бароном!..

Полковник-башар встал в полушаге от барона, упер руки в бедра. Охранники неуверенно крутились позади.

Барон заметил и то, что офицер не салютовал ему, и презрительное выражение на лице — и его неуверенность возросла. На планете был лишь один легион сардаукаров — десять бригад; но барон не обманывал себя. Этот легион вполне мог, повернув оружие против сил Харконненов, разгромить их.

— Скажите своим мальчикам, чтобы они не пытались мешать мне видеться с вами, барон, — прорычал он. — Мои парни привели к вам герцога Атрейдеса — прежде, чем мы с вами могли решить его судьбу. Мы обсудим ее сейчас!

«Я не могу потерять лицо перед своими людьми», — подумал барон.

— Так что же? — Барону удалось произнести эти слова холодно и спокойно, и он почувствовал гордость.

— Мой Император повелел мне проследить, чтобы его царственный родич умер без мучений, чисто и быстро, — объявил полковник-башар.

— Таков же был и приказ Его Величества мне, — солгал барон. — Вы же не думаете, что я могу ослушаться своего Императора?

— Я должен доложить моему Императору лишь то, что видел собственными глазами, — ответил сардаукар.

— Герцог уже мертв, — отрезал барон и махнул рукой, давая офицеру понять, что тот может идти.

Но полковник-башар не сдвинулся с места — стоял, глядя барону в лицо. Ни малейшее движение мускула или глаза не показывало, что он понял, что его отсылают.

— Как он умер? — резко спросил он. «Это уже чересчур!» — подумал барон.

— От собственной руки, если вам так уж необходимо это знать, — огрызнулся барон. — Он принял яд.

— Я должен увидеть тело, — заявил полковник-башар. — И немедленно.

В притворном негодовании барон поднял глаза к потолку. Тем временем он лихорадочно обдумывал создавшееся положение.

Проклятие! Этот глазастый сардаукар увидит комнату прежде, чем удастся убрать следы происшедшего!..

Помешать этому было нельзя, понял барон. Сардаукар увидит все. Поймет, что герцогу удалось убить людей барона… что сам барон уцелел, судя по всему, чисто случайно. Остатки ужина на столе, мертвый герцог напротив, смерть и разрушение вокруг говорили слишком о многом.

И помешать этому нельзя!

— И задержать меня не удастся! — рявкнул полковник-башар.

— Никто вас и не задерживает, — ответил барон, глядя в обсидиановые глаза сардаукара. — Я ничего не скрываю от своего Императора. — Он кивнул Нефуду. — Покажи полковнику-башару все, сейчас же. Проведи его в дверь, у которой ты стоял, Нефуд.

— Прошу вас сюда, сэр, — показал Нефуд. Медленно, высокомерно сардаукар обошел барона, плечом вперед прошел сквозь толпу охранников.

«Невыносимо, — думал барон. — Теперь Император узнает о моем промахе! И поймет его как признак моей слабости!..»

Ужасно было понимать, что Император и его сардаукары одинаково презирали слабость. Барон прикусил губу, пытаясь утешить себя воспоминанием о том, что по крайней мере Император ничего не узнал о налете Атрейдесов на Джеди Прим и уничтожении харконненских складов с Пряностью.

Будь проклят этот скользкий герцог!

Барон глядел в спину уходящим — заносчивому надменному сардаукару и коренастому Нефуду, оказавшемуся таким полезным человеком.

«Надо приспосабливаться к обстоятельствам, — думал барон. — Придется опять поставить над этой чертовой планетой Раббана. И ничем его не ограничивать. Арракис должен быть готов принять моего Фейд-Рауту. Дьявол побери мерзавца Питера — дал себя убить прежде, чем я использовал его до конца!»

Барон вздохнул.

И надо будет, не откладывая, послать на Тлейлакс за новым ментатом. Уж конечно, они уже подготовили его для меня!

Стражник рядом с ним кашлянул. Барон повернулся к нему:

— Я проголодался.

— Слушаю, милорд.

— И я хочу отвлечься, пока вы чистите комнату и выясняете все детали случившегося, — прогудел барон. Стражник опустил глаза:

— Чем желал бы отвлечься милорд?

— Я буду в опочивальне, — сказал барон. — Так вот, пришли туда этого мальчишку, которого мы купили на Гамонте — ну того, с очаровательными глазами. И вот что, дайте ему наркотик. У меня нет настроения бороться…

— Слушаю, милорд…

Барон развернулся и пошел своей подпрыгивающей походкой, вызванной поддерживавшим его тушу полем подвески, в сторону своих апартаментов. «Да, — думал он, — того парнишку с очаровательными глазами. Парнишку, так похожего на юного Пауля Атрейдеса».

Глава 22

О моря Каладана!

О люди герцога Лето!

Пала его твердыня,

Пала навеки…

Из сборника «Песни Муад'Диба». Сост. принцесса Ирулан

Паулю казалось, что все его прошлое, все, что он испытал в жизни, обратилось в песок, клубящийся в песочных часах. Он сидел, обняв колени, подле матери, внутри крохотной палатки из ткани и пластика — диститента, который нашелся вместе с фрименскими одеяниями (Пауль и Джессика уже облачились в них) в спрятанной в топтере сумке.

Пауль нисколько не сомневался в том, кто положил ранец под сиденье, кто направил машину с ними именно сюда.

Юйэ.

Доктор-предатель отправил их прямо в руки Дункана Айдахо.

Пауль сидел, глядя сквозь прозрачную стенку в торце диститента на освещенные луной скалы, окружавшие убежище, где их спрятал Айдахо.

«Прячусь, как ребенок — а ведь я теперь герцог!» — подумал Пауль. Эта мысль раздражала — но от того, что они поступают лишь разумно, деться было некуда.

С его восприятием за ночь случилось нечто странное. Теперь он обостренно-ясно видел все происходящее вокруг него, все случившееся с ним. И чувствовал, что не в силах остановить поток вливающейся в него информации, не в силах избавиться от той ледяной точности, с которой добавлялась каждая новая деталь к его знанию. Вся способность к расчету сосредоточилась в его обостренном восприятии. Это были способности ментата — и гораздо больше.

Пауль вспомнил мгновения бессильной ярости, охватившей его, когда неизвестный орнитоптер вынырнул из тьмы и пошел на них, падая стремительно, как гигантский коршун, и ветер выл в его крыльях. В этот миг что-то случилось с разумом Пауля. Орнитоптер скользнул на крыло, развернулся, пролетел над песчаным гребнем к бегущим фигурам — к матери и к нему самому, сел. Пауль вспомнил запах горелой серы от скользнувших по песку обожженных трением полозьев, донесенный до них ветерком.

Мать повернулась, готовая принять разряд лучемета от харконненского наемника, — и увидела Дункана Айдахо. Тот распахнул дверцу машины, высунулся наружу и закричал:

— Скорее! След червя к югу!..

Но Пауль, поворачиваясь, уже знал, кто пилотирует топтер. Мельчайшие детали — стиль полета, резкое приземление — детали столь неприметные, что даже мать их не разглядела, — эти детали точно сказали Паулю, кто сидел в пилотском кресле.

В противоположном конце палатки шевельнулась Джессика, задумчиво проговорила:

— Я вижу лишь одно возможное объяснение. Харконнены держали заложницей жену Юйэ. Он ненавидел Харконненов! Я не могла ошибиться в этом. Да ты и сам прочел записку. Но почему он спас нас?

«Она поняла это только сейчас… и как плохо, как мало поняла!» — подумал Пауль. Эта мысль была для него потрясением. Сам-то он понял это как нечто очевидное, уже читая записку, приложенную к герцогскому перстню с печатью.

Юйэ писал:

«Не пытайтесь простить меня. Я не хочу вашего прощения. И без него тяжело мое бремя. Сделанное мною — сделано без злобы, но и без надежды быть понятым. Это — мой тахадди-аль-бурхан, величайшее мое испытание. Посылаю вам герцогскую печать Атрейдесов в знак того, что написанное мною истинно. Когда вы будете читать эти строки, герцога Лето уже не будет в живых. Утешьтесь тем, что он, обещаю, умрет не один: тот, кого и вы и я ненавидим более всех на свете, умрет вместе с ним».

Ни обращения к адресату, ни подписи. Но они хорошо знали этот почерк — почерк Юйэ.

Вспомнив письмо, Пауль вновь ощутил и горечь того момента. Нечто болезненно-чужое, происходящее вне его нового, пробужденного сознания. Он прочел о гибели отца, понял, что это правда, — но воспринял это лишь как новую информацию, которую следовало внести в память, а затем использовать.

«Я любил отца, — подумал Пауль и понял, что это действительно так. — Я должен чувствовать скорбь. Я должен хоть что-то чувствовать?..»

Но все, что он чувствовал, было лишь понимание: это — важная информация.

Да, всего лишь факт, важный, — но такой же, как и многие другие.

Все время его разум продолжал отстраненно накапливать впечатления, ощущения, рассчитывать и экстраполировать данные.

Паулю вспомнились слова Халлека: «Настроение — это для животных или в любви… А сражаешься ты, когда возникает необходимость, а не по настроению».

«Вот, наверное, в чем дело, — подумал Пауль, — Отца оплакивать я буду позже… когда будет для этого время».

Но он не чувствовал, чтобы холодная отчетливость его разума прервалась хоть на миг. Эта новая отчетливость была лишь началом, ощущал он, — и она росла. Его охватило чувство ужасного предназначения, впервые испытанное во времявстречи с Преподобной Матерью Гайей-Еленой Мохийам. Во время испытания гом джаббаром. Правая рука — рука, все еще помнившая ту боль, — заныла, он ощутил, как ее покалывает и дергает…

«Интересно, каково быть этим их Квисатц Хадерахом?» — подумал он.

— Я подумала было, что Хават опять проглядел и Юйэ вовсе не был Суккским доктором, — задумчиво проговорила Джессика.

— Он был тем, кем мы его считали, — ответил Пауль, подумал: «Почему она так медленно осознает такие простые вещи?» Вслух же он сказал: — Если Айдахо не доберется до Кинеса, мы…

— Он — не единственная наша надежда, — перебила Джессика.

— Я хотел сказать не о том.

Она услышала в его голосе стальные, повелительные нотки и удивленно взглянула сквозь сумрак палатки на сына. Темный силуэт на фоне посеребренных луною скал, видневшихся сквозь прозрачную торцевую стенку диститента.

— Наверняка спасся еще кто-то из людей твоего отца, — сказала она. — Мы должны их собрать, найти…

— Нам придется рассчитывать только на себя, — жестко сказал Пауль. — И наша первая забота — это фамильный ядерный арсенал. Мы должны получить его прежде, чем до него доберутся Харконнены.

— Вряд ли им удастся найти наше ядерное оружие, — возразила Джессика. — Вспомни, как оно спрятано!

— Мы не можем рисковать.

Она подумала: «Он рассчитывал угрожать планете и запасам Пряности фамильным атомным оружием. Шантаж — вот что у него на уме! Но если он решится… все, на что он сможет рассчитывать, — это бегство, отступничество, жизнь без имени…»

Слова матери вызвали у Пауля мысль о людях, погибших в эту ночь. Это была уже мысль герцога. «Люди — вот истинная сила Великих Домов», — подумал Пауль и вспомнил слова Хавата: «Грустно расставаться с людьми, а место — это всего лишь место».

— За них сардаукары, — сказала Джессика. — Придется ждать, пока сардаукары не уйдут.

— Они думают, что поймали нас между Пустыней и сардаукарами, — ответил Пауль. — Они хотят, чтобы не осталось никого из Дома Атрейдес. Тотальное уничтожение — вот их цель. Так что не стоит рассчитывать на то, что кто-то из наших спасется.

— Не могут же они бесконечно рисковать раскрыть роль Императора в случившемся!

— Разве?

— Но ведь хоть кто-то из наших людей спасется, и…

— Ты веришь, что кто-то может спастись?

Джессика отвернулась, испуганная горькой силой в голосе сына. В нем звучала точнейшая оценка шансов. Она почувствовала, что разум сына неожиданно сделал скачок и был теперь гораздо мощнее ее разума; теперь Пауль в некоторых отношениях видел много больше, чем она. Джессика сама участвовала в формировании этого разума — но теперь вдруг ощутила страх перед ним. Она подумала о герцоге, о своем потерянном прибежище — и слезы обожгли ее глаза.

«Такова судьба, Лето, — подумала она. — Сказано: «Время любить и время скорбеть…» — Она положила руку на свой живот, сконцентрировала внимание на эмбрионе. — Вот во мне дочь Атрейдеса — та, которую мне было велено произвести на свет. Но Преподобная ошибалась: дочь не спасла бы моего Лето. Это дитя — всего лишь жизнь, которая среди смерти и разрушения тянется к будущему. И я зачала его, послушная инстинкту, а не приказу!..»

— Попробуй еще раз приемник на частотах коммуникационной сети, — предложил Пауль.

«Разум работает, как бы ни хотели мы сдержать его», — подумала она.

Джессика достала маленький приемник, который оставил им Айдахо, щелкнула выключателем. Загорелся зеленый огонек, из динамика раздался жестяной скрежет помех. Джессика уменьшила громкость, принялась шарить по частотам. Послышался голос — кто-то говорил на боевом языке Дома Атрейдес:

— …назад и перегруппировались у обрыва. Федор сообщил, что в Карфаге не спасся никто, а Гильд-Банк разграблен.

«Карфаг! — подумала Джессика. — Харконненское гнездо…»

— Это сардаукары, — продолжал голос. — Осторожно — остерегайся сардаукаров в форме Атрейдесов. Они…

Рев перекрыл его слова. Затем настала тишина.

— Попробуй другие частоты, — сказал Пауль.

— Ты понимаешь, что это значит? — спросила Джессика.

— Я ожидал этого, — спокойно сказал Пауль. — Они хотят, чтобы Гильдия обвинила в разрушении банка именно нас. А если против нас Гильдия — мы пойманы на Арракисе и не сможем покинуть его. Попробуй другие частоты.

Она взвесила его слова: «Я ожидал этого». Что с ним случилось?.. Помедлив, Джессика вновь занялась приемником. Она вращала ручку настройки, время от времени выхватывая из эфира обрывки, говорящие о происходящей битве. Голоса выкрикивали на боевом языке Дома Атрейдес: «Отступаем!..», «Попробуй перегруппироваться на…», «Заперты в пещере у…». И нельзя было ошибиться, слыша возбуждение победы в харконненской тарабарщине, звучавшей на других частотах. Резкие команды, боевые рапорты. Этого было недостаточно для Джессики, чтобы опознать и понять язык — но тон был ясен.

Харконнены победили.

Пауль потряс сумку, прислушиваясь к плеску воды в двух литраках. Он глубоко вздохнул и сквозь прозрачную стенку палатки посмотрел на очертания скал, выделявшиеся на фоне усыпанного звездами неба. Левой рукой пощупал сфинктерный клапан, служивший входом в палатку.

— Скоро рассвет, — произнес он. — Мы можем ждать Айдахо еще день. Но не ночь. Вторую ночь мы тратить не можем. В Пустыне ходят ночью, а днем укрываются в тени.

Человеку без дистикомба, сидящему в тени, в Пустыне необходимо в день пять литров воды для сохранения веса тела, вспомнила Джессика. Она вдруг — по-новому ощутила прильнувшую к коже гладкую мягкую ткань дистикомба. Теперь их жизни зависели от этой одежды.

— Если мы уйдем отсюда, Айдахо нас не найдет, — сказала она.

— Есть способы заставить говорить любого человека, — ответил Пауль. — Если Айдахо не вернется к рассвету, придется учесть возможность того, что его схватили. Сколько, по-твоему, сможет он продержаться на допросе?..

Вопрос был, конечно, риторический, и она не ответила.

Пауль поднял крышку сумки, достал руководство — микрокнигу, снабженную самосветящейся полоской для чтения в темноте и лупой… Зеленые и оранжевые буквы: литраки, диститент, энергокапсюли, запасные катетеры, шноркель, бинокль, ремпакет к дистикомбу, краскомет, карта укрытий, носовые фильтры, паракомпас, крюки Подателя, манки, «столб огня»…

Сколько всего нужно, чтобы выжить в Пустыне!..

Наконец он отложил руководство в сторону, на пол палатки.

— Но куда нам идти? — спросила Джессика.

— Отец говорил как-то о мощи Пустыни, — задумчиво сказал Пауль. — Без нее Харконненам не править этой планетой. Они и не правили ею никогда, и никогда не будут. Не будут — даже если в их распоряжении окажется десять тысяч легионов сардаукаров.

— Пауль, не думаешь же ты, что…

— У нас достаточно тому доказательств, — покачал головой Пауль. — Прямо здесь, в палатке. Сама она, затем эта укладка и ее содержимое, наконец, дистикомбы. Нам известно, что Гильдия требует немыслимую цену за вывод на орбиту метеоспутников — цену, практически исключающую их покупку. Нам известно, что…

— При чем здесь метеоспутники? — перебила Джессика. — Они же не могут… — Она вдруг замолчала.

Пауль своим новым сверхчутким восприятием считывал ее реакции, подмечал мельчайшие детали, просчитывал…

— Теперь ты и сама видишь, — утвердительно сказал он. — Спутники снимают все, что есть внизу. Им видно все. А в глубине Пустыни есть вещи, которые чужой видеть не должен…

— Ты хочешь сказать, что эту планету контролирует Гильдия?

Как медленен был ее разум!..

— Да нет же! — нетерпеливо воскликнул он. — Сами фримены! Это они платят Гильдии за свое спокойствие, а та не суется в их владения и других не пускает. И платят они той монетой, которая всегда в достатке у владеющих мощью Пустыни. Пряностью. Это — больше, чем прикидки во втором приближении по косвенным данным, это — точно вычисленный ответ. Будь в этом уверена.

— Пауль, — проговорила Джессика, — ты же еще не ментат, как же ты можешь быть так уверен, что…

— Я никогда и не буду ментатом, — медленно ответил он. — Я — нечто другое… урод…

— Пауль! Как ты можешь…

— Оставь меня!

Он отвернулся от нее к темноте за прозрачной стенкой. Почему я не могу почувствовать скорбь?.. Каждая частица его тела жаждала облегчения в слезах — но отныне ему не суждено было больше испытывать такое облегчение.

Никогда ранее Джессика не слышала такой тоски в голосе сына. Ей хотелось прикоснуться к нему, обнять, утешить, помочь — но она чувствовала, что ничего не может сделать. Он должен сам во всем разобраться, пережить все.

Светящаяся полоска на руководстве к фримпакету, лежащему на полу между ними, привлекла ее внимание. Джессика подняла его, открыла титульный лист, прочла:

«Наставление о Благодатной Пустыне, месте, исполненном жизни. Здесь — аят и бурхан Жизни. Верь, и Ал-Лат не сожжет тебя».

«Звучит как Книга Азхар, — подумала Джессика, вспоминая, как изучала Великие Тайны. — Работа Манипулятора Вероучений?.. Значит, и их присылали сюда…»

Пауль достал из сумки паракомпас, положил обратно, сказал:

— Только подумай обо всех этих фрименских устройствах — имеющих, заметь, весьма специальное назначение. Удивительная сложность и продуманность. Согласись, цивилизация, создавшая подобное, скрывает глубины, о которых никто не подозревал.

Неуверенно, все еще встревоженная резкостью его голоса, Джессика вновь вернулась к книге. Рассмотрела рисунок — созвездие арракийского неба, «Муад'Диб, или Мышь», — сообщала подпись. Оттуда же Джессика узнала и запомнила, что «хвост» Мыши указывает на север.

Пауль посмотрел в темноту, царившую в палатке. Движения матери едва можно было различить в слабом свете люминесцирующей полоски на руководстве. «Теперь, — подумал он, — пора выполнить просьбу отца. Именно сейчас, пока есть время для скорби. Позже скорбь будет помехой для нас». Эта холодная логика вдруг неприятно поразила его самого.

— Мама, — позвал он.

— Что?

Она услышала, как изменился его голос, — у нее вдруг похолодело внутри. Прежде она не слыхала в голосе сына такой стальной силы.

— Отец мой мертв, — сказал он.

Она обратилась внутрь себя, сопоставляя известные ей факты, и факты, и факты… как учит принимать информацию Путь Бене Гессерит. И чувство страшной потери охватило ее.

Джессика кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Однажды отец сказал мне, — проговорил Пауль, — чтобы я передал тебе, в случае, если что-то случится с ним, его слова. Он боялся — ты поверишь, что он в самом деле не верил тебе.

«Напрасное опасение!..» — подумала она.

— Он хотел, чтобы ты знала: он никогда не подозревал тебя, — продолжал Пауль. Он объяснил ей, как все было, и добавил: — Отец хотел, чтобы ты знала, что он всегда тебе верил, во всем. Всегда любил. Он скорее усомнился бы в себе самом. И об одном лишь жалел — что так и не сделал тебя герцогиней, своей супругой.

Когда она смахнула слезы, в ее голове мелькнула мысль: «Напрасная трата воды»… Однако эта мысль была лишь попыткой заглушить горе гневом. Лето, мой Лето! Какие страдания причиняем мы любимым!

Резким движением она погасила светящуюся полоску руководства. Рыдания сотрясали ее.

Пауль слышал, как горюет мать. Но внутри себя чувствовал лишь пустоту.

«Во мне нет скорби, — подумал он. — Почему? Почему?..»

Неспособность чувствовать горе казалась ему грехом или уродством.

Время искать и время терять, — пронеслись в голове у Джессики слова Экуменической Библии, — время сберегать и время бросать; время любить и время ненавидеть; время войне и время миру.

Между тем разум Пауля продолжал работать с этой новой леденящей точностью. Он видел пути, легшие перед ним на этой враждебной планете. Не имея даже того предохранительного клапана, который дает нам сон, он фокусировал свое восприятие будущего — и видел его, как просчитанные наиболее вероятные варианты, — но он видел его и чем-то другим, особенным, таинственным чувством — словно бы разум его погрузился в некую среду, лишенную времени, и ощутил там ветры грядущего…

Резко, словно найдя наконец необходимый ключ, разум Пауля поднялся на новый уровень восприятия. Он почувствовал, будто изо всех сил цепляется за этот уровень и, обретя неуверенную опору, оглядывается кругом. Он оказался словно бы внутри гигантского шара, от которого во все стороны разбегались тысячи путей… но это было бы лишь отдаленное подобие по-настоящему испытанных им чувств.

Однажды он видел, как бьется на ветру тонкий газовый платок. Теперь он воспринимал будущее так, словно оно само обвивалось вокруг чего-то столь же колеблющегося и непостоянного, как тот платок.

Он видел людей.

Ощущал жар и холод бесчисленных вероятностей.

Узнавал имена, названия, места, переживал бессчетные эмоции, впитывал информацию, проникавшую из миллионов неведомых источников.

У него было время исследовать, испытать и попробовать все, — но не придать испытанному какую-то форму.

Это был целый спектр вероятностей, от отдаленного прошлого до далекого будущего и от весьма вероятного до почти невероятного. Он видел и бесчисленные варианты собственной смерти. Он видел новые планеты, новые культуры.

И людей.

Людей.

Такие сонмы их, что нельзя счесть; однако его разум изучал их, сортировал…

Даже гильдиеров.

И он подумал: «Гильдия — вот кто примет нас. Моя странность не будет для нее чем-то чересчур необычным, напротив, они высоко оценят… и даже будут с гарантией снабжать меня Пряностью».

Но мысль о том, что всю свою жизнь он будет вести мчащиеся во Вселенной корабли, используя свой мозг для просчета возможных вариантов будущего, была ему отвратительна. Тем не менее это тоже был шанс, на крайний случай. И к тому же, именно увидев свое вероятное будущее в варианте, связанном с Гильд-навигаторами, он осознал свою странность, а главное — понял ее.

«Нет, я обладаю иным типом предвидения, и я воспринимаю не то, что они. Я вожу возможные пути».

Это новое восприятие несло в себе и успокоение, и тревогу — многое в этом новом мире, открывшемся перед ним, уходило в глубину, тонуло, исчезало из поля зрения…

Чувство ушло так же быстро, как и пришло. Он осознал, что все пережитое прошло сквозь него за одно биение сердца!

Но за этот миг его сознание и восприятие были перевернуты и освещены каким-то новым, пугающим светом. Он повернулся, озираясь.

Ночь все еще заполняла палатку и укрытие в скалах. Мать все еще всхлипывала.

А он по-прежнему не чувствовал горя… эта пустота отделилась от его разума, который продолжал размеренно работать — перебирал информацию, взвешивал, оценивал, вычислял, выдавал ответы, подобно тому, как происходит это у ментатов.

Теперь, знал он, у него был доступ к такому объему информации, как ни у кого до сих пор, но от этого не стало меньшим бремя этой пустоты внутри него. Что-то должно было вот-вот рухнуть. Словно затикал внутри часовой механизм бомбы. И хотел того Пауль или нет, этот механизм продолжал непреклонно тикать. При этом он регистрировал малейшие изменения вокруг: едва заметные колебания влажности, ничтожное падение температуры, шорох насекомого, ползущего по стенке палатки, торжественное приближение зари, уже высветлившей клочок неба, видимый сквозь прозрачный торец диститента.

Пустота внутри была невыносима. То, что он знал, как был запущен механизм, ничего не меняло. Посмотрев назад, в свое собственное прошлое, он мог увидеть, как все начиналось: тренировки, оттачивание природных способностей, утонченно подобранные нагрузки сложнейших дисциплин, даже полученная в критический момент Экуменическая Библия… и наконец, в последнее время, — Пряность в больших дозах. И теперь он мог смотреть вперед, в будущее: самое пугающее направление! Но туда вело все, что случилось с ним.

«Я — монстр! — подумал он. — Урод!..»

— Нет… — сказал он. — Нет. Нет! НЕТ!!!

Он вдруг понял, что бьет кулаками по полу палатки. (А та странная новая его часть неумолимо считала: отметила эту вспышку как интересную информацию о его эмоциях и включила эту информацию в свои расчеты.)

— Пауль!

Мать оказалась рядом — удерживала его руки. Лицо Джессики сероватым пятном вырисовывалось во мраке, он чувствовал ее взгляд.

— Что случилось, Пауль? Что тебя мучает?

— Это ты!..

— Я, я, — успокаивающе сказала она. — Все хорошо, все в порядке…

— Что ты со мной сделала?! — горько спросил он.

Во внезапном озарении она поняла часть того, что он имел в виду, и ответила:

— Я родила тебя.

Инстинкт, проницательность и утонченное знание подсказали, что именно такой ответ нужен был, чтобы успокоить его. Он почувствовал ее руки, ласково сдерживающие его, увидел неясно очерченное в темноте ее лицо. (Некоторые наследственные черты ее лица были замечены его новым сознанием, включены в общую сумму данных, просчитаны, получившийся результат выдан и принят к сведению…)

— Отпусти меня, — резко сказал он. Она услышала сталь в его голосе и повиновалась.

— Может быть, скажешь все-таки, что случилось, Пауль?

— Ты знала, что делаешь, когда тренировала меня?

В его голосе не осталось ничего детского, подумала она и ответила:

— Я надеялась — как все родители, — что ты вырастешь и станешь иным… лучше, чем я…

— Иным?

Она услышала горечь в его голосе.

— Пауль, я…

— Тебе не сын был нужен! — закричал он. — А этот — Квисатц Хадерах! Бене Гессерит мужского пола!..

Ее словно оттолкнуло — так сильна была его горечь.

— Но, Пауль…

— Ты спрашивала отца, хотел ли он этого?!

Она ответила ему мягко (и горе вновь ожило в ней):

— Кем бы ты ни был, Пауль, но ты настолько же сын своего отца, насколько и мой.

— Да, но твое воспитание! Твои тренировки! Все то, что… разбудило… спящего…

— Спящего?

— Вот здесь. — Он дотронулся до своей головы, потом положил руку на грудь. — Здесь, во мне. И это все продолжается… продолжается… продол…

— Пауль! — крикнула она, слыша, что он вот-вот сорвется в истерику.

— Послушай, — сказал он. — Ведь ты хотела, чтобы Преподобная Мать узнала о моих снах? Так вот послушай теперь сама, вместо нее. Только что я видел сон — наяву. Спал и бодрствовал. А знаешь почему?

— Успокойся, — сказала она. — Если что-то и…

— Это Пряность, — произнес он. — Она здесь всюду. В воздухе, в почве, в еде. Гериатрическая Пряность. Она подобна снадобью Правдовидиц — это яд!

Она замерла.

Он тихо повторил:

— Это яд. Тонкий. Коварный. Незаметный. И — необратимый. Причем он не убивает — разве только если прекратишь принимать его. Теперь мы не можем покинуть Арракис, не взяв с собой часть его.

Спокойствие в голосе пугало и не оставляло места для возражений.

— Ты — и Пряность, — произнес Пауль. — Пряность меняет всякого, кто принял достаточное ее количество. Однако благодаря тебе я смог воспринять эту перемену своим сознанием, и сознание мое изменилось. Для большинства она остается на подсознательном уровне, где ее можно заглушить. Я же ее вижу.

— Пауль, ты…

— Я вижу ее! — повторил он.

Она услышала нотки безумия в его голосе и не знала, что ей делать.

Однако он снова заговорил, и сталь вновь появилась в его голосе.

— Мы здесь в ловушке.

«Да, мы здесь в ловушке», — мысленно согласилась она.

Она не могла не признать его правоту. Вся сила Бене Гессерит, любые хитрости, любая изобретательность — ничто не могло теперь освободить их от Арракиса. Пряность давала сильное привыкание. Тело ее узнало это гораздо раньше, чем сумел осознать разум.

«Значит, здесь суждено нам прожить всю свою жизнь, — подумала она, — на этой адской планете. Это место нам уготовано — если, конечно, мы сумеем ускользнуть от Харконненов. И все, что мне остается, — это быть племенной кобылой, сохраняющей важную генетическую линию для Плана Бене Гессерит».

— Я должен рассказать тебе о моем сне наяву, — промолвил Пауль. Теперь в его голосе звучала ярость. — А чтобы ты не просто выслушала, но услышала и поняла, что я знаю, о чем говорю, — скажу прежде, что мне известно. Ты родишь дочь, мою сестру, здесь, на Арракисе…

Чтобы подавить нахлынувший страх, Джессика уперлась руками в пол палатки, вжалась спиной в ее стенку. Она знала, что ее беременность еще нельзя было заметить со стороны, и лишь Бене-Гессеритская подготовка позволила ей уловить первые, слабые знаки жизни, зарождающейся в ее теле, угадать пробуждение эмбриона, которому было всего несколько недель.

— Лишь для служения… — прошептала Джессика, пытаясь найти опору в девизе Бене Гессерит: «Мы живем лишь для служения».

— Так вот, — сказал Пауль, — мы найдем свой дом среди фрименов. Там, где ваша Миссионария Протектива подготовила для нас убежище.

«Да, они подготовили для нас путь в Пустыню, — мелькнуло в голове Джессики. — Но откуда ему знать про Миссионарию Протектива?!» Ей становилось все труднее преодолеть страх перед подавляющей отчужденностью сына.

Он внимательно всматривался в темный силуэт матери и своим новым зрением видел ее страх и все ее реакции — словно Джессику озарял яркий свет. Он вдруг почувствовал сострадание к ней.

— Я не сумею даже начать рассказывать тебе все то, что случится здесь, — проговорил он. — Я даже самому себе не сумею пересказать это, хоть и видел все. Это чувство будущего… контролировать его я не могу. Оно просто происходит со мной, случается — и все. Ближайшее будущее — где-то на год вперед — я как-то различаю… оно похоже на дорогу. Путь. Как Центральный проспект у нас, на Каладане. Кое-чего я не вижу… мест, скрытых в тени… словно дорога уходит за холм (тут он вновь подумал о вьющейся на ветру палатке)… и у нее есть развилки…

Он замолчал — вновь на него нахлынуло ощущение Видения. Не пророческий сон, не ощущение жизни, расширяющейся во все стороны подобно сброшенной звездной оболочке, раздвигающей ткань времени…

Джессика нащупала регулятор флуоресцентной полоски.

Тусклый зеленоватый свет отодвинул тени, уменьшил ее страх. Она увидела лицо Пауля, его глаза, обращенные внутрь. Джессика вспомнила, где видела похожие лица: на записях, сделанных в районах бедствий, на лицах детей, страдающих от голода или от страшных ран. Глаза словно ямы, узкая прорезь сжатых губ, запавшие щеки.

«Так выглядят люди, узнавшие о чем-то страшном… например, те, кого заставили осознать свою смертность», — подумала она.

Да, он действительно больше не ребенок.

Но тут она начала понимать, что означают его слова, и это вытеснило из ее головы все прочее. Пауль видел будущее — он видел путь к спасению!..

— Значит, мы можем скрыться от Харконненов! — выдохнула она.

— Харконнены, — хмуро усмехнулся он. — Выбрось из головы этих… душа каждого человека в их Доме искажена, весь их Дом — нарушение заповеди «не искази душу…».

Он внимательно рассматривал лицо матери, освещенное флуоресцентной полоской книги. Ее черты говорили многое.

— Почему ты сказал «каждого человека», или ты забыл чему научила тебя Пре…

— А ты уверена, что знаешь, где проводить границу, и можешь определить, кто — человек, а кто нет? — прервал он ее. — Мы несем с собой свое прошлое. И, матерь моя, есть нечто, чего ты не знала и должна узнать — и мы тоже Харконнены, ты и я.

С ее разумом случилось что-то пугающее: он будто отключился, как будто пытался отгородиться от внешнего мира. Но голос Пауля неумолимо звучал, увлекая ее за собой:

— Когда тебе приведется снова увидеть зеркало, рассмотри внимательно свое лицо, а пока посмотри на меня. Родовые черты видны достаточно ясно, если только ты не будешь закрывать на них глаза. Посмотри на мои руки, на мое сложение. Ну а если это тебя не убеждает — поверь мне на слово. Я был в будущем, я видел там записи, некое место… у меня есть все данные. Мы — Харконнены.

— Побочная ветвь, наверно? — с надеждой спросила она. — Отошедшая от их Дома? Так ведь, правда?.. Какой-нибудь двоюродный…

— Ты — дочь самого барона, — сказал он. Джессика зажала руками рот, а он продолжил: — Барон в молодости был весьма падок на удовольствия; и как-то раз он дал себя соблазнить. Но соблазнила его не кто-нибудь, а одна из сестер Бене Гессерит, одна из вас — для вашей генетической программы.

Его слова «одна из вас» прозвучали как пощечина. Но они подхлестнули ее разум — и, оценив полученную информацию, она не могла опровергнуть сына. Теперь многое стало ясно в ее собственном прошлом, разорванные концы сошлись, многое стало на свои места. Ее дочь, которую требовал от нее орден Бене Гессерит, была нужна вовсе не для прекращения старой вражды Атрейдесов и Харконненов. Ее рождение должно было закрепить некий генетический фактор, полученный в двух этих линиях… Да, но какой фактор? Она пыталась найти ответ — но не могла.

Словно читая ее мысли, Пауль сказал:

— Они думали, что так получат меня поколение спустя. Но я — не то, чего они ожидали. И я пришел прежде времени. И они не знают этого.

И снова Джессика зажала руками рот.

Великая Мать! Да он же… Квисатц Хадерах!

Ей казалось, что она стоит перед ним нагая — а он пронизывает ее взглядом, от которого почти ничто не скроется. В этом, поняла она, и была причина ее страха.

— Ты думаешь, что я — Квисатц Хадерах, — произнес он. — Выбрось это из головы. Я — нечто иное. Нежданное и непредусмотренное.

«Я обязана сообщить об этом в одну из школ, — пронеслось у нее в голове. — Надо изучить Брачный Индекс, может быть, тогда станет ясно, что произошло…»

— Но они не узнают обо мне, пока не станет слишком поздно, — спокойно сказал он.

Она попыталась отвлечь его. Опустила руки, спросила:

— Мы найдем убежище среди фрименов?

— У фрименов есть поговорка, которую они приписывают Шаи-Хулуду, Старому Отцу-Вечности, — ответил он. — Так вот, они говорят: «Будь готов принять то, что дано тебе испытать».

И подумал: «Да, матерь моя. Среди фрименов. И станут глаза твои — синими, и будет подле твоего прекрасного носа мозоль от трубки носового фильтра дистикомба… и ты родишь мою сестру — святую Алию, Деву Ножа».

— Но… если ты — не Квисатц Хадерах… — проговорила Джессика, — то…

— Ты этого не знаешь, — кивнул он. — И не поверишь, пока не увидишь сама…

И мысленно ответил: «Я — семя».

Внезапно он понял, как плодородна земля, в которую упало это семя. И когда он понял это, то чувство ужасного предназначения вновь охватило его, просочившись сквозь пустоту в его душе. И он едва не задохнулся от горя.

Во время прозрения он увидел перед собой в будущем два главных пути. На одном ему предстояло сойтись лицом к лицу с черным бароном; они сталкивались, и Пауль приветствовал его: «Привет, дед». Но от мысли об этом пути и том, что лежало перед ним на этом пути, ему стало дурно.

Второй же путь… Безвестность и существование во мраке — мраке, над которым вставали огненные пики насилия, — вот что лежало на том пути. Он увидел новую религию, религию воинов, увидел огонь, охватывающий Вселенную, увидел черно-зеленое знамя Атрейдесов, реющее над легионами фанатиков, опьяненных меланжевым ликером. Среди них были Гурни Халлек и горстка людей его отца — увы, ничтожная горстка! — и каждый идущий под этими знаменами отмечен знаком ястреба из храма-усыпальницы его отца, Усыпальницы Головы Лето.

— Этим путем я идти не могу, — пробормотал он. — А старые ведьмы из этих твоих школ этого именно и хотят…

— Я не понимаю тебя, Пауль, — жалобно сказала Джессика.

Он не ответил, думал о семени — о себе, — думал, как это семя, думал и чувствовал новым сознанием — сознанием расы, которое впервые ощутил как ужасное предназначение. Оказывается, он более не мог ненавидеть ни Бене Гессерит, ни Императора, ни даже Харконненов. Все они служили потребности расы обновить застоявшуюся кровь, освежить наследственность, смешать и переплести генетические линии в одном великом море… А для этого раса знала лишь один путь, древний, испытанный, надежный и сметающий все на своем пути. Джихад.

«Но я не могу идти этим путем!..» — в отчаянии подумал он.

И тут вновь он увидел внутренним взором усыпальницу головы своего отца и безумие насилия, осененное черно-зеленым знаменем.

Джессика кашлянула, обеспокоенная его долгим молчанием.

— Так… дадут нам фримены убежище?

Он поднял взгляд, посмотрел сквозь зеленоватый полумрак палатки, освещенный люминофором книги, на ее лицо — патрицианские черты, отмеченные знаками вырождения, вызванного эндогамными браками.

— Да, — сказал он. — Есть и такая возможность. — Он кивнул: — Да. И они назовут меня… Муад'Диб и «Сокращающий путь». Да… они будут звать меня так.

И он закрыл глаза и подумал: «Теперь, о мой отец, я могу наконец оплакать тебя». И почувствовал слезы на своих щеках.

Часть II Муад'Диб

Глава 1

Когда Падишах-Император, мой отец, узнал о гибели герцога Лето и о том, как именно он погиб, он пришел в такой гнев, в каком мы никогда его не видели ранее. Он обвинял мою мать и навязанное ему соглашение, обязавшее его возвести на трон сестру Бене Гессерит; обвинял Гильдию и старого негодяя барона — обвинял всех, кто ему попадался на глаза, не исключая и меня. Он кричал, что и я такая же ведьма, как и все прочие. Когда же я попыталась успокоить его, упирая на то, что это было сделано согласно древним правилам самосохранения, которым правители следовали с древнейших времен, он лишь фыркнул и спросил, уж не считаю ли я его слабым правителем, нуждающимся в такой защите. И тогда мне стало ясно, что не сожаление о гибели герцога так взъярило его, а мысль о том, чем могла обернуться для него эта гибель… Вспоминая сейчас об этом, я думаю, что и мой отец мог обладать некоторым даром предвидения — ибо очевидно, что и его род, и род Муад'Диба имеют близкую наследственность, восходя к единому корню.

Принцесса Ирулан. «В доме моего отца»

— И вот время Харконнену убить Харконнена, — прошептал Пауль.

Он проснулся на закате, в темном, герметически закрытом диститенте.

Он услышал, как от его шепота пошевелилась мать у противоположной стенки палатки.

Пауль посмотрел на детектор близости на полу, чьи циферблаты подсвечивались в темноте зеленоватым светом люминофорных трубок.

— Скоро ночь, — проговорила мать. — Может быть, поднимешь противосолнечные экраны?

Только теперь Пауль понял, что уже некоторое время она дышит по-иному, не так, как во сне, — значит, молча лежала во тьме, пока не убедилась, что он проснулся.

— Экраны здесь ни при чем, — отозвался он. — Была буря. Палатку занесло песком. Скоро я ее раскопаю.

— Значит, Дункан не прилетел.

— Нет.

Пауль рассеянно потер герцогский перстень (он носил отцовский знак на большом пальце — великоват), и вдруг его охватила дрожь яростной ненависти к этой планете, к самой ее сущности. Эта планета помогла убить его отца.

— Я слышала, как началась буря, — сказала Джессика. Бессодержательность ее слов помогла Паулю немного успокоиться. Он вспомнил начало бури — он наблюдал его сквозь прозрачную стенку палатки. Сначала, будто холодный дождь, застучали песчинки по поверхности котловины, зазмеились песчаные вихрики по земле, потом от них замутилось небо, стеной упал песчаный ливень. Он увидел, как меняется форма каменного шпиля напротив — стремительный порыв бури в одно мгновение засыпал его, превратив в низкий желтоватый курган. Ворвавшись в котловину, песок затянул небо тускло-бурым пологом — а затем палатку засыпало, и настала темнота.

Опорные дуги палатки скрипнули, приняв на себя вес песка, затем наступила тишина, нарушаемая лишь глухими свистящими вздохами помпы шноркеля, подававшего воздух с поверхности в диститент.

— Попробуй опять приемник, — предложила Джессика.

— Бесполезно, — ответил Пауль.

Он нащупал водяную трубку, удерживаемую зажимом у воротника, глотнул теплой воды и подумал, что теперь начинается по-настоящему арракийская жизнь. Жизнь, зависящая от восстановленной воды, собранной из выделений тела… вода была совершенно безвкусной, но смягчила пересохшее горло.

Джессика услышала, как он пьет, почувствовала, как липнет к коже скользкая ткань дистикомба, но не поддалась своей жажде. Признать ее — значило окончательно проснуться к суровой реальности Арракиса, где приходится беречь каждую каплю влаги, собирать ничтожное количество конденсата в водяные карманы диститента и жалеть о каждом выдохе в открытый воздух…

Насколько легче было бы вновь ускользнуть от реальности в сон!..

Но сегодня днем она видела иной сон… до сих пор, вспоминая его, она вздрагивала. Ей снилось, что она подставляет руки струящемуся песку, а песок сыплется, сыплется и заносит начерченное на песке имя: Герцог Лето Атрейдес. Она хочет поправить имя, но не успевает — первую букву засыпает прежде, чем она прочерчивает последнюю.

И песок все течет, все сыплется…

Сон завершился плачем-причитанием, который становился все громче и громче. Странный плач: какая-то часть разума осознавала, что это ее собственный голос — но детский, почти младенческий. От нее уходила какая-то женщина, чьи, черты ускользали из памяти.

«Моя неизвестная мать, — поняла Джессика. — Та сестра Бене Гессерит, которая выносила меня и отдала меня Ордену — потому что так ей приказали. Интересно, радовалась ли она, что отделалась от харконненского ребенка?..»

— Их слабое место — Пряность, — проговорил Пауль. — По ней и надо бить.

«Как он может сейчас думать об атаке?» — поразилась она.

— Здесь вся планета — сплошной склад Пряности, — возразила она. — Как здесь бить, куда?

Было слышно, как он завозился, потянул к себе по полу рюкзак.

— На Каладане это была власть на море и в воздухе — сила воздуха и сила моря. Здесь это должна быть власть в Пустыне и сила Пустыни. И ключ к ней — фримены.

Последние слова донеслись уже от сфинктерного клапана входа. Тренированное ухо Бене Гессерит услышало в его голосе горечь, направленную против матери.

«Всю жизнь его учили ненавидеть Харконненов, — подумала она. — И вот он узнает, что сам он — тоже Харконнен… из-за меня. Как же мало он меня знает! Я была единственной женщиной герцога и приняла и его жизнь, и его ценности настолько, что ради них пошла против воли Бене Гессерит…»

Пауль протянул руку, включил ленточный светильник диститента, и его зеленоватый свет наполнил тесное пространство под сводом палатки. Пауль сел на корточки возле входного клапана, изготовив дистикомб к выходу в открытую пустыню: капюшон надвинут на лоб, ротовой и носовой фильтры на месте. Только узкая полоска лица и темные глаза остались открытыми — сверкнули, когда он на секунду обернулся к ней.

— Приготовься — открываю. — Из-под фильтра его голос прозвучал глухо.

Джессика тоже натянула фильтр, занялась капюшоном. Пауль разгерметизировал входной клапан.

Как только клапан открылся, шуршащий песок потек в палатку — прежде чем Пауль успел остановить его статическим уплотнителем.

Орудуя уплотнителем, Пауль принялся расчищать проход — в стене песка образовалось и стало увеличиваться углубление. Он скользнул наружу — Джессика слышала, как он ползет по лазу к поверхности.

«Кто или что ждет нас наверху? — подумала она. — Харконненские солдаты и сардаукары? Хотя это — опасность, которую можно ожидать. Но есть еще и иные, неведомые…»

Она вновь подумала о статическом уплотнителе и прочих диковинных инструментах во фримпакете. И каждый из них показался ей вдруг олицетворением этих неведомых опасностей.

Затем она почувствовала дуновение ворвавшегося в палатку раскаленного воздуха с поверхности, тронувшего кожу между капюшоном и лицевым клапаном.

— Подай мне укладку, — негромко, осторожно попросил Пауль.

Джессика повиновалась; слышно было, как булькнула вода в литраках, когда она потянула по полу рюкзак. На фоне звезд чернел силуэт сына.

— Давай, — сказал он и, нагнувшись, принял рюкзак и вытянул его наверх.

Теперь был виден только усеянный звездами круг. Казалось, оттуда на нее нацелились сверкающие острия какого-то оружия. Внезапно этот круг ночного неба прочертили яркие штрихи метеоритного дождя. Метеориты показались ей дурным предзнаменованием — тигровые полосы на шкуре неба, леденящая кровь, сверкающая могильная решетка. И она вдруг остро ощутила, как лезвием меча нависла над ними награда, обещанная за их головы.

— Поторопись, — позвал Пауль. — Я хочу убрать палатку.

Струйка песка с шелестом просыпалась на ее левую руку. «Сколько песчинок удержит рука?» — спросила она себя.

— Помочь? — спросил Пауль.

— Не надо.

Она переглотнула сухим горлом и скользнула в лаз. Песок, уплотненный электрическим полем, сухо поскрипывал под руками. Пауль нагнулся в лаз, подал руку. Теперь она стояла рядом с сыном на гладком пятачке озаренной звездным светом Пустыни. Оглядевшись, Джессика увидела, что песок почти до краев наполнил впадину — лишь верхушки скал выступали над его ровной поверхностью. Напрягая свое тренированное восприятие, она вслушивалась в окружающую тьму.

Топоток и писк каких-то мелких зверушек.

Хлопанье крыльев, крик.

Шорох сыплющегося песка, движение…

Это Пауль сложил диститент и вытянул его из песка.

Звезды давали ровно столько света, чтобы наполнить угрозой каждую тень. Джессика нервно покосилась на окружавшие их сгустки мрака.

«Темнота — это слепое напоминание о давно ушедших временах, — подумалось Джессике. — Вслушиваясь в нее, мы инстинктивно страшимся услышать вой стаи, охотившейся некогда за нашими предками — так давно, что лишь в самых примитивных наших клетках сохранилась память об этом вое. Во тьме видят уши, видят ноздри…»

Пауль приблизился, проговорил:

— Дункан сказал, что, если его схватят, он сумеет продержаться… примерно до этого времени. Не дольше. Надо уходить.

Он вскинул на плечи укладку, поднялся на низкую теперь скалистую кромку укрывшей их каменной чаши, перешел на склон, обращенный в открытую Пустыню.

Джессика механически следовала за ним — про себя она отметила, что теперь уже она следует за сыном…

«Вот, тяжелее горе мое всего песка морского, — звучало в ее голове. — Этот мир опустошил меня, отняв все, кроме одной, древнейшей цели — заботы о будущей жизни. Теперь я живу лишь для моего юного герцога и для еще не рожденной дочери…»

Она поднялась к Паулю, чувствуя, как осыпается под ногами песок — словно хватает за ноги.

Пауль глядел на север, туда, где за скалистыми грядами вставала далекая каменная стена.

Она напоминала древний линкор в звездном ореоле. Невидимая волна возносила длинный стремительный корпус, увенчанный бумерангами антенн, отогнутыми назад трубами, П-образной кормовой надстройки.

Над силуэтом взметнулось оранжевое пламя. С неба вниз в это пламя ударила ослепительная пурпурная черта.

И еще одна!

И вновь оранжевый сполох бьет вверх!

Это было — словно там, вдали, шло морское сражение древних времен, словно артиллерийская канонада — и эта ужасающая картина заставила их замереть.

— Огненные столбы, — прошептал Пауль.

Над далекими скалами поднялась гирлянда красных огней. Пурпурные штрихи рассекли небо.

— Это выхлопы реактивных турбин и лучеметы, — сказала Джессика.

Первая луна, красноватая из-за висящей в воздухе пыли, встала над горизонтом слева от них. Там еще виднелся хвост бури — пустыня словно кипела тучами песка.

— Похоже, это харконненские топтеры выслеживают нас с воздуха, — озабоченно проговорил Пауль. — Видишь, как они прочесывают пустыню — хотят быть уверенными, что выжгли все, что там есть. Так вытаптывают гнездо каких-нибудь ядовитых насекомых…

— Гнездо Атрейдесов, — пробормотала Джессика.

— Надо найти укрытие, — сказал Пауль. — Пойдем на север, придерживаясь скал. Если они поймают нас на открытом месте… — Он отвернулся, подгоняя лямки рюкзака. — Они бьют по всему, что движется.

Он сделал шаг по склону — и услышал шелест скользящего в воздухе орнитоптера, увидел темные силуэты машин над ними.

Глава 2

Отец сказал мне однажды, что уважение к истине лежит в основе всех почти систем морали. «Ничто не возникает из ничего», — сказал он. Глубокая мысль — если только понимать, сколь изменчивой может быть «истина».

Принцесса Ирулан. «Беседы с Муад'Дибом»

— Я всегда гордился тем, что вижу вещи такими, каковы они есть, — сказал Суфир Хават. — Это — проклятие всякого ментата. Невозможно не просчитывать поступающую информацию, невозможно остановиться.

В предрассветном сумраке можно было видеть, как сосредоточенно старое обветренное лицо. Губы в пятнах от сафо сжаты в узкую прямую линию, от них пролегли тяжелые складки.

На песке, напротив Хавата, безмолвно сидел на корточках человек в свободном длинном одеянии. Слова старого ментата его явно не тронули.

Оба они сидели под скалой, козырьком нависавшей над широкой и неглубокой впадиной. Рассвет уже окрасил иззубренные верхушки скал в розовый цвет. Под козырьком было холодно — здесь задержался отставший от уходящей ночи сухой, пронизывающий холодок. Перед самым рассветом дул теплый ветерок, но сейчас вновь похолодало. Хават слышал, как стучат зубами немногочисленные уцелевшие солдаты.

Человек напротив Хавата был фримен. Он пришел к Хавату чуть только забрезжил «ложный рассвет». Он скользил, словно едва касаясь песка, сливаясь с дюнами. За его движениями, скрытыми полумраком и развевающимся одеянием, невозможно было уследить.

Фримен протянул руку, пальцем начертил на песке подобие чаши с выходящей из нее стрелкой.

— Там без счета харконненских дозоров, — сказал он. Поднял палец от рисунка, ткнул в сторону скал, откуда спустился Хават со своими бойцами.

Хават кивнул.

Да, их там много.

Но он все еще не понимал, что было нужно этому фримену — и это его беспокоило. Он привык, чтоментат способен определить движущие мотивы поступков.

Только что он пережил худшую ночь в своей жизни. Он был в гарнизонном городке Тсимпо, одном из буферных форпостов Карфага, бывшей столицы планеты, когда начали поступать сообщения о нападении. Сначала он подумал, что это — просто рейд, что Харконнены пробуют силы противника.

Но сообщение приходило за сообщением, и они приходили все чаще.

Два легиона высадились в Карфаге.

Пять легионов — пятьдесят бригад! — атакуют главную базу герцога в Арракине.

Один легион — в Арсунте.

Две боевые группы — в Расколотых Скалах.

Затем сообщения стали более подробными: среди атакующих — имперские сардаукары, вероятно, два легиона. И стало ясно, что врагу точно известно, сколько и куда посылать войск. Совершенно точно! У них была превосходная разведка.

Потрясение и ярость Хавата возросли настолько, что еще немного — и он, как ментат, вышел бы из строя. Масштабы атаки сами по себе были — как удар.

И вот он сидит здесь под скалой в пустыне, кивает сам себе, словно дряхлый старик, кутается в драный и изрубленный мундир, словно пытаясь спрятаться от холодных теней.

Но сколько, сколько же их!..

Он всегда допускал, что враги наймут для налета или разведки боем лихтер Гильдии. Это было бы вполне в духе подобных междоусобиц Великих Домов. Лихтеры с грузом принадлежащей Дому Атрейдес Пряности взлетали и садились на Арракисе регулярно. И разумеется, Хават принял необходимые меры на случай атаки с фальшивого лихтера. Они не предполагали, что даже в большом, массированном нападении будет участвовать больше десяти бригад.

Но, судя по последним данным, десант на Арракис был высажен более чем с двух тысяч кораблей — и не только лихтеров: на планету опускались фрегаты, разведчики, мониторы, крашеры, десантные транспорты, грузобомбы…

Больше сотни бригад — десять легионов!

Стоимость подобного предприятия едва могла бы покрыть доход Арракиса от продажи Пряности за полвека!

И то не наверняка.

«Я недооценил сумму, которую барон был готов истратить на эту войну, — горько подумал Хават. — Я обманул доверие моего герцога — и погубил его!»

И оставалось еще это предательство.

«Я сумею прожить еще достаточно, — думал он, стискивая кулаки, — чтобы увидеть, как ее удавят. Надо было убить ее, когда была еще возможность. Мог — и не убил!..» — Хават не сомневался, что их предала именно леди Джессика. Слишком хорошо вписывалась она в общую картину всех известных фактов.

— Ваш Гурни Халлек и часть его людей сейчас в безопасности — у наших друзей контрабандистов, — объявил вдруг фримен.

— Это хорошо.

Значит, Халлек сумеет унести ноги с этой адской планеты. Хоть кто-то спасется…

Хават оглянулся на свой маленький отряд. Горстка! Еще ночью у него было три сотни отборных бойцов. Теперь их осталось ровно двадцать — и половина из них ранены. Некоторые спали — стоя, опершись на скалу или раскинувшись на песке у ее подножия. Их последний орнитоптер — они использовали его как экраноплан для перевозки раненых — отказал уже перед самым рассветом. Они разрезали его лучеметами на куски и зарыли их, а затем сумели все же добрести до этого укрытия на краю котловины.

Лишь приблизительно мог Хават представить, где они находятся — километров двести к юго-востоку от Арракина, а основные пути между сиетчами Барьерной Стены лежали где-то южнее.

Фримен, сидевший напротив Хавата, откинул капюшон и шапочку дистикомба, открыв песчаного цвета шевелюру и бороду. Волосы были гладко зачесаны назад с высокого лба. Непроницаемо синие глаза — как и все фримены, он потреблял много меланжи. У левого угла рта усы и борода были словно запятнаны — здесь волосы свалялись, прижатые изогнутой трубкой, идущей от носовых фильтров.

Фримен вынул фильтры из ноздрей, поправил их, вставил на место и почесал шрам возле носа.

— Если собираетесь этой ночью пересечь впадину, — проговорил он, — не вздумайте включать щиты. Там, — он развернулся на пятках и махнул рукой на юг, — в Стене есть проход, а до самого эрга тянутся открытые пески. А щиты могут привлечь… — он заколебался, словно подыскивая слово, — червя. Они нечасто заходят сюда, но к работающему щиту червь придет наверняка.

«Он сказал «червь», — отметил Хават. — А хотел сказать нечто другое. Но что? И что ему от нас нужно?»

Хават вздохнул.

Он даже и не помнил, когда ему приходилось так уставать. Мышцы были так измотаны, что никакие энергетические таблетки уже не помогали.

Проклятые сардаукары!

С горьким осознанием собственной вины, Халлек думал о воинах-фанатиках и интриге — да нет, настоящем предательстве Императора, воплотившемся в их вторжении. Впрочем, как ментат, он понимал, что у него практически нет шансов предстать с доказательствами этого предательства перед Высшим Советом Ландсраада — а больше никто и не мог бы восстановить закон и справедливость…

— Вы хотите попасть к контрабандистам? — спросил фримен.

— А это возможно?

— Путь долог…

«Фримены не любят говорить «нет»», — так сказал ему как-то Айдахо…

— Ты мне так и не сказал, — мрачно проговорил Хават, — помогут твои люди моим раненым или нет?

— Они — ранены…

Тот же проклятый ответ! Опять и опять!

— Да знаем мы, что они ранены! — вспылил Хават. — Это не…

— Успокойся, друг, — остерег фримен. — Что говорят сами раненые? Разве нету меж ними таких, кто понимает водную нужду племени?

— О воде мы не говорили, — сказал Хават. — Мы…

— Понимаю тебя, — кивнул фримен. — Понимаю, отчего ты не хочешь говорить об этом… Они твои друзья и соплеменники. Но есть ли у вас вода?

— Недостаточно…

Фримен показал на мундир Хавата — сквозь прорехи виднелась опаленная кожа, — сказал:

— Вижу я, вас захватили врасплох в вашем сиетче — без дистикомбов. Значит, тебе, друг, теперь принимать Водяное решение…

— Можем мы заплатить за вашу помощь?

— У вас нет воды, — пожал плечами фримен. Он оглядел небольшую группу за спиной Хавата. — Сколькими ранеными вы можете пожертвовать?

Хават замолчал. Будучи ментатом, он чувствовал, что они, похоже, просто не понимают друг друга. Слова соединялись во фразы — но смысл ускользал. Что-то тут было не так.

— Я — Суфир Хават, — проговорил он, — и имею право говорить от имени моего герцога. Я могу дать тебе обязательство об уплате за твою помощь. И мне нужна небольшая помощь — всего-то чтобы мои люди уцелели достаточно долго, чтобы убить изменницу, полагающую ныне, что она за пределами правосудия…

— Так ты хочешь, чтобы мы приняли твою сторону в вендетте?

— С вендеттой я справлюсь и сам. Все, что мне надо, — это избавиться от ответственности за раненых, чтобы заняться этой вендеттой…

Фримен нахмурился:

— Как ты можешь отвечать за своих раненых? Они сами за себя отвечают. Ведь речь — о воде, Суфир Хават. Или хочешь ты, чтоб я сам, без тебя, принял то Водяное решение?

И фримен положил руку на скрытое под его плащом оружие.

Хават напрягся. Измена?..

— Чего ты боишься? — спросил фримен.

«Эта мне фрименская прямота!» — подумал Хават и осторожно сказал:

— Моя голова ведь оценена…

— А-а, — отнял руку от оружия фримен. — Ты думаешь, мы продажны, как византийцы? Ты не знаешь нас. У Харконненов недостанет воды, даже чтобы купить и самого малого ребенка из фрименов.

«Но у них хватило богатств, чтобы заплатить Гильдии за перевозку более чем двух тысяч боевых кораблей», — подумал Хават. Сама мысль о таких расходах ошеломляла!

— Мы оба сражаемся против Харконненов, — сказал Хават. — Разве не должны мы разделять, все проблемы и тяготы войны?

— А мы их и разделяем, — сказал фримен. — Я видел, как вы бились с Харконненами. Хорошо бились. В иные времена хотел бы я, чтобы ты бился плечом к плечу со мною!..

— Так скажи, где моя рука может пригодиться тебе? — горячо сказал Хават.

— Кто знает? — промолвил фримен. — Сейчас повсюду — харконненские войска… Однако ты до сих пор так и не принял Водяного решения — и не передал его своим раненым.

«Я должен быть осторожен, — напомнил себе Хават. — Я явно не понимаю чего-то важного».

— Может, — сказал он, — ты покажешь мне путь? Путь, годный для Арракиса?

— Вот мысли чужака, — с легкой насмешкой сказал фримен и показал куда-то на северо-запад, за скальные вершины. — Мы же видели, как пришли вы ночью через пески. — Он опустил руку. — Вот ты расположил своих людей на сыпучем склоне дюны. А это — плохо. У вас нет ни дистикомбов, ни воды. Вам долго не продержаться.

— Да, нелегко дается жизнь на Арракисе, — признал Хават.

— То правда. Но мы все же убивали Харконненов!

— А что вы делаете со своими ранеными? — напрямую спросил Хават.

— Разве не знает настоящий человек, когда его стоит спасать и когда нет? — поднял брови фримен. — Ведь твои раненые знают, что у вас нет воды. — Он повернул голову, искоса взглянул на Хавата. — Пришло время Водяного решения… И раненые, и здоровые должны теперь подумать о судьбе всего племени, о его будущем.

«Будущее племени, — подумал Хават. — Будущее племени Атрейдесов! А ведь в этом есть смысл…»

Он наконец заставил себя задать вопрос, которого избегал до сих пор. Боялся задать.

— Ты знаешь что-нибудь о моем герцоге — или о его сыне?

Непроницаемые синие глаза снизу вверх посмотрели в глаза Хавата.

— Что-нибудь?

— Какова их судьба?! — почти крикнул Хават.

— Судьба у всех одна, — неторопливо ответил фримен. — Герцог твой, говорят, уже принял ее. А что до Лисан аль-Гаиба, его сына… его судьба — в руках Лиета. А Лиет не сказал еще.

«Я мог и не спрашивать — я знал это и так».

Он вновь взглянул на своих людей. Они уже все проснулись. И все слышали. Они смотрели вдаль, на пески, и по их лицам видно было, что они поняли: на Каладан возврата нет, а теперь потерян и Арракис.

Хават повернулся к фримену:

— А о Дункане Айдахо ты знаешь что-нибудь?

— Он был в Большом доме, когда отключился ваш щит, — ответил тот. — Это я знаю… но и только.

«Да, она отключила щит — и впустила Харконненов, — билось в голове у Хавата. — Я — я! — сидел спиной к двери! Но как могла она совершить это — когда это должно было повернуться и против ее сына?.. Но… кто поймет мысли гессеритской ведьмы… если их можно назвать человеческими мыслями…»

Хават попытался сглотнуть — горло пересохло.

— А о мальчике… когда ты узнаешь хоть что-нибудь о мальчике?

— Мы слишком мало знаем о том, что делается сейчас в Арракине, — не спеша ответил фримен. — Кто знает?..

— Но вы сможете узнать?..

— Возможно. — Фримен почесал рубец возле носа, — Скажи мне теперь, Суфир Хават: знаешь ли ты что-либо о большом оружии, которым пользовались Харконнены?

«Артиллерия, — горько подумал Хават. — Ну кто мог подумать, что они вспомнят о пушках в наш век лиловых щитов?!»

— Ты говоришь об артиллерии, с помощью которой они засыпали в пещерах наших бойцов, — проговорил он. — Я знал о подобном оружии со взрывчатыми снарядами… теоретически.

— Кто укрылся в пещере, имеющей лишь один выход, заслуживает смерти, — отрезал фримен.

— Но зачем ты спрашиваешь об этом оружии?

— Так угодно Лиету.

«Это — то, что ему от нас нужно?» — подумал Хават. И вслух:

— Так ты пришел к нам за информацией о больших пушках?

— Лиет пожелал сам увидеть такое оружие.

— Чего же проще, — хмыкнул Хават. — Захватите одну пушку.

— Да, — кивнул фримен. — Мы и захватили. Спрятали ее там, где Стилгар сможет изучить ее для Лиета — и где Лиет сможет сам осмотреть ее, коль скоро будет на то его воля. Впрочем, не думаю я, что Лиету это будет интересно: неважное оружие. Не самая лучшая конструкция для Арракиса.

— Вы… захватили пушку?! — не веря своим ушам, переспросил Хават.

— Ну да, — ответил фримен спокойно. — Добрая была сеча. Мы потеряли лишь двоих, зато пустили воду, пожалуй, сотне их бойцов.

«Да ведь при каждой пушке были сардаукары! — мысленно закричал Хават. — А этот безумец из пустыни запросто говорит, что они потеряли лишь двоих — и это против сардаукаров!..»

— Мы бы и тех двоих не потеряли, — заметил фримен, словно читая его мысли, — если б не те, другие, что дрались за Харконненов. Среди них были отменные бойцы!

Один из людей Хавата подошел, припадая на раненую ногу, взглянул сверху вниз на сидящего на корточках фримена:

— Ты говоришь о сардаукарах?!

— Он говорит именно о сардаукарах, — устало кивнул Хават.

— Сардаукары, вот как! — сказал фримен, и в голосе его, кажется, зазвучало недоброе веселье. — Да! Вот, значит, каковы они. Да, добрая выдалась ночка. Сардаукары, скажи-ка! А какой легион? Вы знаете?

— Нет, не знаем, — ответил Хават.

— Сардаукары, — задумчиво пробормотал фримен. — А в харконненской форме! Вот странно, а?

— Значит, Император не хочет, чтобы знали, что он выступил против Великого Дома.

— Но вы-то знаете, что это — сардаукары.

— Да кто я такой? — горько спросил Хават.

— Ты — Суфир Хават, — спокойно напомнил фримен. — Ну что ж, мы бы это и так узнали в свое время: мы уже послали троих пленных к Лиету, чтобы его люди допросили их.

Адъютант Хавата медленно переспросил, не веря своим ушам:

— Вы… взяли в плен сардаукара?!

— Только троих, — отмахнулся фримен. — Очень уж хорошо дерутся.

«Ах, если б у нас было время привлечь на свою сторону фрименов! — горько подумал Хават. — Если б мы успели обучить и вооружить их!.. Великая Мать, какое войско б у нас было!..»

— Может, ты откладываешь решение, беспокоясь из-за Лисан аль-Гаиба? — спросил фримен. — Если так, то знай, что не будет ему вреда ни от кого и ни от чего, коль скоро он и впрямь Лисан аль-Гаиб. Итак, не думай пока о том, чему нет свидетельства.

— Я служил… Лисан аль-Гаибу, — проговорил Хават. — Его безопасность, конечно, заботит меня: ведь я присягал ему!

— Присягал на его воде?

Хават бросил взгляд на своего адъютанта, все еще недоверчиво разглядывающего фримена, и вновь повернулся к сидящему перед ним.

— Да, на его воде.

— Ты хочешь вернуться в Арракин — в место его воды?

— В… да. В место его воды.

— Так что ж ты не сказал сразу, что это — дело воды?.. — Фримен поднялся, плотнее вставил фильтры в нос.

Хават кивком велел адъютанту вернуться к остальным. Тот, устало пожав плечами, подчинился. Хават услышал, что бойцы принялись негромко обсуждать происходящее.

— К воде, — заявил фримен, — путь есть всегда.

Кто-то выругался за спиной Хавата.

— Суфир! — крикнул адъютант. — Арки умер.

Фримен прижал к уху кулак:

— Это знак! Союз воды!..

Он прямо взглянул на Хавата:

— Поблизости у нас есть место для приятия воды. Так я зову моих людей?..

Адъютант подошел к Хавату.

— Суфир, у пары наших остались жены в Арракине. Они… Ну да ты понимаешь, каково им теперь…

Фримен все еще держал сжатый кулак у уха.

— Так что же, Суфир Хават, — Союз воды? — требовательно переспросил он.

Мозг Хавата лихорадочно работал. Сам он уже понял, что скорее всего имел в виду фримен, но боялся того, как прореагируют скучившиеся под скальным козырьком люди, когда и они поймут смысл происходящего…

— Союз воды, — наконец сказал он решительно.

— Да соединятся наши племена, — отозвался фримен, опуская кулак.

Словно по сигналу, к ним скользнули со скалы еще четверо фрименов, метнулись под козырек, завернули тело во что-то вроде савана, подняли его и бегом понесли вдоль скальной стены, направо. Их ноги вздымали клубы пыли. Все было кончено раньше, чем кто-либо из измученного отряда Хавата сумел сообразить, что происходит. Четверка, несущая, будто мешок, завернутый в ткань труп, скрылась за поворотом скальной стены.

Один из бойцов Хавата наконец опомнился:

— Эй, что это они делают с Арки?! — крикнул он. — Он же был…

— Они унесли его… чтобы похоронить, — сказал Хават.

— Фримены не хоронят своих мертвецов! — рявкнул боец. — С нами твои шутки не пройдут, Суфир! Мы-то знаем, что они делают! А Арки был один из…

— Рай обещан погибшему за дело Лисан аль-Гаиба, — произнес фримен. — Коли вы служите Лисан аль-Гаибу, как сами то сказали, к чему здесь крики скорби? Память об умершем такой смертью сохранится, доколе жива вообще людская память!

Но люди Хавата подступили к фримену, и их лица не сулили ничего доброго. Один, из них даже схватился за лучемет, отнятый в бою с врагом.

— Стоять! — рявкнул Хават. Впрочем, он и сам с трудом подавлял слабость в мышцах, поднявшуюся при мысли о… — Эти люди с почтением относятся к нашим убитым. Обычаи у всех разные, а смысл один!

— Да они же хотят выжать из Арки всю воду! — возмущенно крикнул человек с лучеметом.

— Твои люди хотят присутствовать при церемонии? — осведомился фримен.

«Он даже не понимает, в чем дело!» — подумал Хават почти с отчаянием. Наивность фримена была просто пугающей.

— Они беспокоятся о своем мертвом товарище — он пользовался большим уважением, — объяснил Хават.

— Разумеется, мы отнесемся к вашему товарищу с тем же уважением, как если бы он был одним из нас, — кивнул фримен. — Меж нами — Союз воды. Мы знаем и блюдем обычаи. Плоть человека принадлежит ему самому, вода — племени.

Поспешно — потому что боец с лучеметом подошел еще на шаг — Хават спросил:

— Теперь вы поможете нашим раненым?

— О чем спрашивать — или не заключен Союз воды? — удивился фримен. — Мы сделаем для вас все, что делает племя для своих. Прежде всего дадим вам дистикомбы и все самое необходимое.

Человек с лучеметом заколебался. Адъютант Хавата спросил:

— Мы что, покупаем помощь за… воду Арки?

— Мы ничего не покупаем, — отрезал Хават. — Мы присоединяемся к их племени.

— У всех — свои обычаи… — пробормотал кто-то. Хават позволил себе слегка расслабиться.

— А они помогут нам добраться до Арракина?

— Мы будем бить Харконненов, — ответил фримен. Ухмыльнулся и добавил: — И сардаукаров.

Он отступил на шаг, приставил согнутые ладони к ушам и откинул голову, прислушиваясь. Опустил руки, сказал:

— Орнитоптер. Спрячьтесь под скалу и не шевелитесь.

Хават махнул рукой, и его люди поспешили выполнить приказ.

Фримен взял Хавата за руку, подтолкнул его к остальным:

— Сражаться будем, когда придет время войне, время битве.

Он пошарил под плащом, достал небольшую клетку и вынул из нее маленькое крылатое создание. Хават узнал в нем крошечного нетопыря. Тот повернул голову — на Хавата глянули сплошь синие глаза. Как у фримена. Фримен погладил зверька, успокаивая и, кажется, напевая что-то. Наклонил над ним голову и уронил с языка каплю слюны в открытый рот нетопыря. Нетопырь расправил крылья, но не взлетел с раскрытой ладони хозяина. Тогда фримен вынул маленькую трубочку, поднес ее к голове нетопыря и проговорил что-то в эту трубочку. Потом поднял создание на ладони, подкинул в воздух.

Нетопырь бесшумным зигзагом метнулся вдоль скальной стены и пропал из глаз.

Фримен сложил клеточку и снова запрятал под плащ. Вновь склонил вбок голову, прислушиваясь.

— Прочесывают плоскогорье по квадратам, — сообщил он. — Интересно, кого они ищут?..

— Они знают, в каком направлении мы отходили, — ответил Хават.

— Никогда не нужно думать, будто охотятся только за тобой одним, — покачал головой фримен. — Взгляни-ка на тот край котловины. Увидишь кое-что любопытное.

Время шло.

Кое-кто из людей Хавата начал шевелиться и перешептываться.

— Замрите и молчите, как испуганные животные! — прошипел фримен.

В этот момент Хават уловил на дальнем конце котловины движение — мелькающие облачка, рыже-бурые на рыже-буром.

— Мой маленький дружок доставил свое сообщение, — сказал фримен. — Он прекрасный гонец, что днем, что ночью. Жаль было бы потерять его.

Движение вдали замерло. На всем четырех-пятикилометровом пространстве раскаленного песка теперь не двигалось ничего — лишь колеблющиеся столбы горячего воздуха поднимались над этой огромной сковородкой.

— Ни звука теперь! — шепотом предупредил фримен. Из пролома в противоположной стене вышла тяжелой поступью вереница темных фигур. Они шли прямо через котловину. Хавату они показались фрименами… только больно уж неуклюже шел их отряд по песку. Он насчитал шестерых, бредущих по дюнам.

Сверху-справа-сзади послышалось мерное хлопанье крыльев орнитоптера. Машина показалась над ними из-за скального гребня, это был орнитоптер из воздушного флота Атрейдесов, наспех перекрашенный в боевые цвета Харконненов, с намалеванными баронскими эмблемами. Топтер по плавной дуге снизился к идущим по дюнам.

Фигурки на гребне дюны остановились, замахали руками.

Топтер сделал круг над ними и по крутой спирали сел, подняв клубы пыли, прямо перед фрименами. Из него выскочили пятеро — Хават увидел мерцание отталкивающих пыль щитов, узнал в движениях этих людей жесткую ловкость сардаукаров.

— Айе! На них эти идиотские щиты! — прошипел фримен над ухом Хавата. Он смотрел в сторону открытой южной стены впадины.

— Это сардаукары, — шепнул Хават.

— Хорошо!..

Сардаукары приближались, беря неподвижную группку фрименов в полукольцо. Солнце сверкало на клинках. Фримены же стояли рядом, словно бы не замечая приближающегося противника.

И вдруг из песка вокруг обеих групп взметнулись, словно выброшенные взрывом, фримены. Вот они у орнитоптера — вот в нем… Фигурки сошлись на гребне дюны, и пыльное облако скрыло их.

Наконец пыль осела. На песке остались стоять лишь фримены.

— Они оставили в топтере лишь троих, — сказал фримен. — Нам повезло. Думаю, нам удалось захватить машину неповрежденной.

Позади кто-то прошептал, пораженный:

— Но это ведь были сардаукары!..

— Ты тоже заметил, как они хорошо бились? — спросил фримен.

Хават сделал наконец глубокий вдох, ощутил опаленную пыль, жару, сушь. Голосом под стать этой суши он выговорил:

— Да, они хорошо дрались. Очень.

Захваченный топтер взлетел, резко взмахнув крыльями, и пошел на юг, поднимаясь по крутой дуге.

Значит, этим фрименам и топтер не в диковинку, отметил для себя Хават.

С далекой дюны фримен махнул квадратным зеленым флажком: раз и два.

— Еще летят! — крикнул фримен. — Ну, приготовьтесь. Я надеюсь, мы уйдем без новых неудобств.

«Неудобств!» — саркастически хмыкнул Хават, но ничего не сказал вслух.

Он увидел еще два топтера — они шли высоко, но теперь резко снизились, хотя на песке, как вдруг оказалось, больше, не было ни одного фримена. Лишь восемь синих мазков — тела сардаукаров в харконненской форме — остались на месте недавней схватки.

Еще один орнитоптер прошел над скалой прямо над головой Хавата. Тот даже дыхание задержал при виде его — это был большой транспортно-десантный корабль. Он летел медленно, широко распахнув огромные крылья. Идет с полной нагрузкой — точно гигантская птица, возвращающаяся в свое гнездо.

С одного из снижающихся орнитоптеров ударил пурпурный лазерный луч, чиркнул по песку.

— Трусы!.. — проскрежетал фримен.

Транспортный орнитоптер опустился возле неподвижных синих фигурок. Его крылья полностью раскрылись, забили — аппарат старался мгновенно сбросить скорость и сесть.

Вдруг внимание Хавата привлекла вспышка света на юге — там блеснул в солнечных лучах металл. Это пикировал на турбинах, полностью сложив крылья, еще один аппарат. На фоне темного серебристо-серого неба расплавленным золотом светились реактивные струи. Словно серебряная стрела, мчался он к транспортнику, щит на котором был снят из-за вовсю плюющихся огнем лучеметов.

Топтер врезался в транспортную машину.

Котловина вздрогнула от взрыва. Со скальных стен покатились камни. Огненный гейзер ударил в небо оттуда, где только что были две машины, а сейчас бушевало пламя.

«Это был фримен, взлетевший в захваченном топтере, — пронеслось у Хавата. — Он пожертвовал собой, чтобы уничтожить вражеский транспортник. Великая Мать, что за люди эти фримены».

— Разумный обмен, — прокомментировал фримен. — В транспорте было, наверно, человек триста. Ну, теперь надобно распорядиться насчет их воды — и подумать, как захватить другой орнитоптер.

Он уже вышел было из укрытия под скалой, как вдруг прямо перед ним со скал посыпались в замедленном падении, поддерживаемые силовыми поясами люди в синей форме Харконненов. Спустя мгновение Хават понял, что это — сардаукары, успел разглядеть выражение боевой ярости, застывшее на жестких лицах, успел заметить, что на них нет щитов и у каждого в одной руке — нож, в другой — станнер.

Брошенный нож вонзился прямо в горло фримену — недавнему собеседнику Хавата, и тот упал лицом вниз. Хават успел только выхватить свой нож, но в этот миг в него вонзилась игла станнера — и мир вокруг исчез.

Глава 3

Да, Муад'Диб действительно мог видеть будущее, однако вы должны понять, что у этого его дара были границы. Сравните это со зрением: у вас есть глаза, но без света вы ничего не увидите. Находясь на дне ущелья, вы не увидите ничего за его пределами. Точно так же и Муад'Диб не всегда мог по собственной воле заглядывать в таинственную страну будущего… Муад'Диб учит нас: единое лишь неверное решение в пророчестве или неверный выбор единого лишь слова могут полностью изменить и самое будущее. Он говорит: «Широко в видении время, будто врата; но когда проходишь сквозь это видение — оно становится лишь узкой дверью». И он всегда отвергал искушение избрать ясный и спокойный путь, предупреждая: «…ибо такой путь ведет вниз, к застою».

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

Когда из тьмы над ними выплыли, планируя, орнитоптеры, Пауль схватил мать за руку:

— Не шевелись! — почти крикнул он.

Но тут он увидел в лунном свете ведущую машину — то, как она сложила, приземляясь, крылья, ловкое, пожалуй, даже лихое движение рук пилота под колпаком.

— Это Айдахо, — выдохнул он.

Орнитоптеры спустились в котловину, словно птицы в гнездо. Еще не улеглась поднятая ими пыль, а Айдахо уже выскочил из кабины и мчался к ним. За ним скользили две фигуры в свободных фрименских одеждах. Одного Пауль узнал — высокий, с бородой цвета песка, — Кинес.

— Сюда! — крикнул Кинес, поворачивая налево.

За его спиной другие фримены набросили на орнитоптеры маскировочные полотнища. В одну минуту машины превратились в гряду невысоких барханов.

Айдахо с разлету замер перед Паулем, отдал честь:

— Милорд, поблизости отсюда у фрименов есть временное убежище, где мы можем…

— А там что такое? — перебил Пауль, показывая за дальние холмы, где все еще сверкали огни дюн и секущие пустыню пурпурные лазерные лучи.

На круглом, спокойном лице Айдахо мелькнула нечастая на нем улыбка.

— Милорд… сир, я приготовил для них небольшой сюрп…

Слепящее белое пламя озарило Пустыню. Яркое, как солнце, отбросившее на камень окружающего котловину гребня резкие тени. В один миг Айдахо, схватив Пауля за руку, а Джессику — за плечо, столкнул их со скалы вниз, на песок котловины. Они распростерлись на песке, а над ними прокатилась рокочущая волна, сотрясшая скалу, откуда они только что так стремительно спустились. Посыпались каменные обломки. Айдахо сел, стряхивая с себя песок.

— Слава Богу, это не наше фамильное ядерное… — проговорила Джессика. — Я-то было уже подумала…

— Так ты подсунул им включенный щит! — догадался Пауль.

— И пребольшой, притом включенный на максимум! — радостно сообщил Айдахо. — Как только луч его задел… — Он развел руками.

— Субатомный синтез, — кивнула Джессика. — Опасное оружие!

— Какое оружие, миледи, — просто защита. Эти поганцы впредь дважды подумают, прежде чем опять нажмут спуск лучемета!..

К ним подошли фримены, прилетевшие вместе с Айдахо. Один из них негромко сказал:

— Друзья, нам надо укрыться.

Пауль вскочил на ноги, а Айдахо помог встать Джессике.

— Этот взрыв, уж можно не сомневаться, привлечет к себе внимание, сир! — сказал Айдахо.

«Сир», — повторил про себя Пауль.

Это слово так странно звучало, когда относилось к нему… «Сиром» всегда называли отца!

И опять он ощутил, как коснулось его чувство грядущего. Увидел себя, зараженного сознанием дикого народа, толкающего населенную людьми Вселенную к хаосу. Это видение столь потрясло Пауля, что Айдахо пришлось вести его вдоль края котловины к скальному выступу, где фримены уже вкапывались в песок с помощью своих статических уплотнителей.

— Позвольте ваш рюкзак, сир, — сказал Айдахо.

— Мне не тяжело, Дункан.

— У вас нет щита, — настаивал тот. — Возьмите мой. — Он оглядел далекие скалы. — Не думаю, чтобы кто-нибудь опять принялся палить из лучеметов поблизости.

— Оставь щит себе, Дункан. Твоя правая рука — куда лучшая защита для меня.

Джессика, видя, как подействовала похвала, как Айдахо придвинулся ближе к Паулю, подумала: «Как, однако, уверенно обращается с людьми мой сын!»

Фримен отодвинул камень, закрывавший лаз вниз, в скальное основание пустыни. Сверху вход прикрыли маскировочным полотнищем.

— Сюда, — сказал один из фрименов и повел их вниз, во тьму, по крутым каменным ступеням.

Полотнище за спиной закрыло от них солнечный свет. Впереди загорелся другой — тусклый зеленоватый, озарив ступени, каменные стены, поворот налево. Теперь со всех сторон беглецов окружали фримены, которые слегка подталкивали их, словно торопясь укрыться. Они повернули, и перед ними открылся еще один марш лестницы, который привел в пещеру с грубо обтесанными стенами.

Кинес подошел, откинул капюшон джуббы. В зеленом свете маслянисто поблескивал высокий ворот дистикомба. Его длинные волосы и борода были в беспорядке. Синие, без капли белизны, глаза казались черными под густыми бровями.

В это мгновение Кинес думал: «Зачем помогаю я этим людям? За всю жизнь я не делал ничего опаснее — и это может обречь меня на смерть вместе с ними…»

Он в упор посмотрел на Пауля. Перед ним стоял мальчик, только что вступивший в мужество, мальчик, прячущий скорбь и отбросивший все, кроме того, что он должен был принять на свои плечи, — герцогский титул и все, что с ним связано. И Кинес вдруг понял, что герцогство Атрейдесов все еще существует — и лишь благодаря этому подростку. И от этого нельзя было просто отмахнуться…

Джессика обежала взглядом пещеру, отмечая, как учит Бене Гессерит, все, что можно отметить. Лаборатория, и явно невоенная. Все какое-то квадратное, сплошные углы и плоскости — на старинный манер.

— Вот, значит, одна из Имперских Экологических Испытательных Станций, которые отец хотел получить в качестве своих передовых баз, — сказал Пауль.

«Отец хотел получить, — повторил про себя Кинес и снова поразился тому, что делает. — Не сглупил ли я, помогая им? Зачем я это делаю? Сейчас было бы так просто схватить его и купить за него союз с Харконненами…»

Следуя примеру матери, Пауль обвел взглядом помещение, отметив длинный рабочий стол, унылые каменные стены. На столе расставлены приборы — шкалы светятся, тускло отсвечивают экраны из металлической сетки, от которых отходят стеклянные трубки. Запах озона наполнял пещеру.

Несколько фрименов ушли куда-то за угол, и оттуда раздались новые звуки — закашлял двигатель, загудели, раскручиваясь, приводные ремни и редукторы.

В дальнем конце пещеры Пауль разглядел ряды клеток с какими-то маленькими зверушками в них.

— Ты верно угадал, что это за место, — обратился к нему Кинес. — Но скажи, а как бы ты распорядился станцией, Пауль Атрейдес?

— Использовал бы ее, чтобы сделать этот мир по-настоящему пригодным и достойным местом для людей, — не колеблясь, ответил Пауль.

«Потому, наверно, я и помогаю им», — подумал Кинес.

Гудение машин постепенно утихло. В тишине резко прозвучал тонкий крик от одной из клеток. Он тут же умолк, как будто зверек смутился.

Пауль вновь посмотрел на клетки. Теперь он разглядел, что в них сидят бурокрылые нетопыри. Из боковой стены выходила и тянулась вдоль клеток автоматическая кормушка.

Из скрытой части пещеры вернулся фримен, негромко сказал Кинесу:

— Лиет, силовые генераторы не действуют. Я не могу замаскировать нас от детекторов дальности.

— Сможешь починить?

— Быстро — нет. Детали, увы… — Фримен пожал плечами.

— Ясно, — сказал Кинес. — Что ж, придется обойтись без машин. Выдвиньте на поверхность заборники ручной помпы.

— Исполняем немедленно, — ответил фримен уже на ходу.

Кинес повернулся к Паулю:

— Ты дал хороший ответ.

Джессика отметила, как свободно и сильно прозвучал его голос. Это был — королевский голос, голос, привыкший повелевать. И, конечно, она заметила это обращение — «Лиет». Значит, вот каков другой лик скромного планетолога, его фрименское «альтер эго». Лиет.

— Мы бесконечно признательны за вашу помощь, — сказала она.

— М-мм… посмотрим, — отозвался Кинес и кивнул одному из своих людей. — Шамир, кофе с Пряностью в мои апартаменты.

— Сию минуту, Лиет, — ответил тот. Кинес кивнул на арку в стене:

— Прошу вас…

Принимая приглашение, Джессика позволила себе царственный кивок. Она заметила, как Пауль сделал Айдахо знак, приказывая ему оставаться на страже.

Короткий, в пару шагов проход привел их к массивной двери, открывшейся в освещенную золотистыми плавающими лампами кубическую комнату. Проходя, Джессика провела рукой по двери и с изумлением ощутила под пальцами пласталь!

Пауль вошел, сделал три шага и остановился, бросив на пол рюкзак. Услышал, как закрылась за спиной дверь, осмотрел комнату: куб с ребром метров в восемь, рыжевато-бурые каменные стены, справа к стене пристроены металлические шкафы с каталожными ящиками. В центре кабинета стоял низкий стол с крышкой молочного стекла, в толще которого блестели желтые пузыри. Вокруг стола — четыре кресла на силовой подвеске.

Кинес обошел Пауля, отодвинул для Джессики кресло.

Та села, отметив, как сын изучает комнату.

Пауль какие-то мгновения помедлил — не садился. Легкая неправильность в движении воздуха сказала ему, что где-то справа, позади шкафов, был потайной выход из комнаты.

— Может быть, присядешь, Пауль Атрейдес? — пригласил Кинес.

«Как старательно он избегает произносить мой титул», — подумал Пауль. Однако он сел и молча ждал, пока усядется Кинес.

— Ты понял, что Арракис может быть раем, — начал эколог. — Но, как сам видишь, Империя присылает сюда лишь своих головорезов да охотников за Пряностью!

Пауль показал ему большой палец, на который он надел герцогский перстень.

— Ты видишь это кольцо?

— Да.

— Знаешь, что это означает?

Джессика обернулась и в упор посмотрела на сына.

— Твой отец лежит, мертвый, в руинах Арракина, — сказал Кинес. — Значит, ты, теоретически, — герцог.

— Я — солдат Империи, — резко ответил Пауль, — так что теоретически я — головорез…

Лицо Кинеса омрачилось.

— Даже когда над телом твоего отца стоят сардаукары?

— Сардаукары — одно, а законный источник моей власти — совсем иное, — ответил Пауль.

— Арракис сам решает, кому носить мантию вождя, — отрезал Кинес.

И Джессика, вновь повернувшаяся к нему, сказала себе: «В этом человеке — сталь, никем не укрощенная… а нам нужна сталь. Но Пауль играет с огнем…».

Пауль же произнес:

— Сардаукары лишь показывают, как боялся Император моего отца. А теперь я дам Императору причины бояться…

— Мальчик, — сказал Кинес, — есть вещи, которые ты не…

— Впредь, — оборвал его Пауль, — называй меня «сир» или «милорд».

«Мягче надо, мягче!» — воскликнула про себя Джессика.

Кинес уставился на Пауля, и Джессика заметила в его лице одновременно восхищение и усмешку.

— Сир, — едва уловимо помедлив, произнес Кинес.

— Я стесняю Императора, — сказал Пауль. — Я стесняю всех, кто хотел бы поделить Арракис как свою добычу. И пока я жив, я намереваюсь и впредь так их стеснять, чтобы застрять в их горле, словно кость, — чтобы они подавились и задохнулись!..

— Это все слова, — отмахнулся Кинес.

Пауль в упор посмотрел на него. Наконец он заговорил:

— У вас есть легенда о Лисан аль-Гаибе, о Гласе из Внешнего Мира, о том, кто поведет фрименов в рай. У вас есть…

— Предрассудки! — буркнул Кинес.

— Возможно, — согласился Пауль, — а может быть — и нет… Порой у предрассудков бывают странные корни и еще более странные плоды.

— У тебя есть план… Это-то мне по крайней мере ясно… сир.

— Могли бы твои фримены предоставить мне бесспорные доказательства того, что во всех этих делах замешаны сардаукары, переодетые в харконненскую форму?

— Пожалуй, да.

— Император, разумеется, вернет здесь власть Харконненам, — пояснил Пауль. — Может быть, даже назначит правителем Зверя Раббана. Пусть. Но раз Император позволил себе увязнуть здесь так, что ему уже не скрыть свою вину — пусть считается с возможностью представления Ландсрааду официального протеста. Пусть он ответит там, где…

— Пауль! — воскликнула Джессика.

— Предположим, что Высший Совет Ландсраада примет твое дело к рассмотрению, — возразил Кинес. — Тогда возможен лишь один исход: тотальная война Империи и Великих Домов.

— Хаос, — кивнула Джессика.

— Но я, — сказал Пауль, — представлю свое дело не им, а самому Императору. И предложу ему альтернативу хаосу.

— Шантаж? — сухо спросила Джессика.

— Ну, шантаж — это лишь один из инструментов политики, как ты сама объясняла, — ответил Пауль, и Джессика услышала горечь в его голосе. — Дело в том, что у Императора нет сыновей. Только дочери.

— На трон метишь? — усмехнулась Джессика.

— Император не посмеет рисковать — тотальная война может взорвать Империю, — сказал Пауль. — Сожженные планеты, всеобщий хаос — нет, на такой риск он не пойдет.

— Ты затеваешь отчаянную игру, — задумчиво сказал Кинес.

— Чего более всего боятся Великие Дома Ландсраада? — спросил Пауль. — Больше всего они боятся именно того, что происходит на Арракисе — здесь и сейчас. Того, что сардаукары перебьют их поодиночке, одного за другим. Вот, собственно, почему и существует Ландсраад. Это — то, что сцементировало Великую Конвенцию. Лишь объединившись, Великие Дома могут противостоять силам Империи.

— Но они…

— Они боятся именно этого, — повторил Пауль. — Арракис станет для них тревожным сигналом. Каждый из них увидит себя в моем отце — увидит, как волки отбивают овцу от стада и режут ее…

Кинес обратился к Джессике:

— Может сработать этот план?

— Я не ментат, — ответила Джессика.

— Но ты — из Бене Гессерит.

Она испытующе взглянула на него, затем произнесла:

— В его плане есть и сильные, и слабые стороны… как у любого плана на этом этапе. И всякий план зависит от исполнения не меньше, чем от замысла…

— «Закон есть высшая наука», — процитировал Пауль. — Так начертано над воротами императорского дворца. Вот я и хочу показать ему, что такое закон.

— Главное же, я не уверен, что могу доверять тому, кто задумал подобное, — проговорил Кинес. — У Арракиса есть собственный план, который мы…

— Взойдя на трон, — спокойно сказал Пауль, — я смогу мановением руки превратить Арракис в рай. Этой монетой я и собираюсь заплатить за вашу поддержку.

Кинес застыл.

— Моя преданность не продается, сир.

Пауль в упор взглянул на него через стол, встретив холодный блеск синих — синих-на-синем — глаз. Он изучил властное выражение обрамленного бородой лица, и жесткая улыбка коснулась его губ.

— Хорошо сказано, — промолвил он. — Я приношу свои извинения.

Кинес посмотрел Паулю в глаза и наконец произнес:

— Ни один из Харконненов никогда не признавал своих ошибок. Возможно, ты и не такой, как они, Атрейдес.

— Может быть, таковы уж недостатки их воспитания, — усмехнулся Пауль. — Ты сказал, что твоя преданность не продается, но, думаю, есть у меня такая монета, которую ты согласишься принять. За твою преданность я предлагаю свою преданность. Целиком и полностью.

«Мой сын в полной мере обладает знаменитой искренностью Атрейдесов. У него есть это поразительное, граничащее с наивностью, чувство чести — и какое же эта великое оружие!..»

Она видела, как потрясли Кинеса слова сына.

— Чепуха, — сказал Кинес. — Ты всего лишь мальчик, и…

— Я — герцог, — поправил Пауль. — И я — Атрейдес. Атрейдесы никогда не нарушали такой клятвы.

Кинес сглотнул.

— Когда я говорю «целиком и полностью», — продолжал Пауль, — я не делаю никаких оговорок. Я готов, если нужно, отдать за тебя жизнь.

— Сир! — вырвалось у Кинеса. Но теперь Джессика видела, что он обращается не к пятнадцатилетнему мальчику, а к мужчине — и к высшему. Теперь Кинес не иронизировал — королевское обращение значило именно то, что должно значить.

«Сейчас он отдал бы жизнь за Пауля, — мелькнуло в голове у Джессики. — Как у Атрейдесов получается это — так легко, так быстро?..»

— Я вижу, что ты говоришь то, что думаешь, — сказал Кинес. — Однако Харкон…

Дверь за спиной Пауля распахнулась от удара. Он резко обернулся — и увидел, что там идет бой. Слышались крики, звон стали, мелькали в проходе искаженные восковые лица.

Пауль и Джессика метнулись к двери. Айдахо защищал проход; сквозь мерцание щита сверкали налитые кровью глаза. К Айдахо тянулись руки врагов, сверкающие дуги стали тщетно обрушивались на его щит. Оранжево сверкнуло пламя станнера, но щит отразил его стрелку. И казалось, что клинки Айдахо находятся одновременно всюду. С них срывались тяжелые красные капли.

Потом рядом с Паулем вдруг оказался Кинес. Вдвоем они изо всех сил навалились на дверь. Пауль в последний раз увидел Айдахо, отражавшего натиск целой толпы солдат в харконненских мундирах, запомнил его таким — резкие, рассчитанные движения, черные космы, в которых расцвел алый цветок смерти… затем дверь закрылась. Кинес с лязгом задвинул засовы.

— Похоже, я сделал выбор, — проговорил он.

— Кто-то успел засечь ваши машины, прежде чем они отключились, — сказал Пауль. Он взял мать за руку, отвел ее от двери и увидел отчаяние в ее глазах.

— Я должен был заподозрить неладное с самого начала — когда нам не принесли кофе, — сказал Кинес.

— У тебя здесь есть потайной выход, — сказал Пауль. — Воспользуемся им?

Кинес глубоко вздохнул:

— Эта дверь продержится минут двадцать — если они не применят лучемет.

— Они побоятся стрелять из лучемета — на случай если с нашей стороны двери есть действующий щит, — уверенно сказал Пауль.

— Это были сардаукары в харконненских мундирах, — прошептала Джессика.

Раздались мощные, ритмичные удары в дверь… Кинес показал на металлические шкафы вдоль правой стены:

— Сюда.

Он подошел к первому шкафу, выдвинул ящик, покрутил в нем что-то. Все шкафы отошли в сторону наподобие двери, открыв черный зев тоннеля.

— Эта дверь тоже из пластали, — заметил Кинес.

— Вы хорошо приготовились к неожиданностям, — сказала Джессика.

— Мы восемьдесят лет жили под Харконненами, — ответил Кинес. Он провел их в темноту хода и закрыл вход.

Во мраке Джессика разглядела на полу перед собой светящуюся стрелу.

Сзади раздался голос Кинеса:

— Здесь мы расстанемся. Эта стена прочнее — она продержится не меньше часа. Идите вот по таким светящимся стрелкам — они будут гаснуть за вами. Стрелки проведут вас через лабиринт к другому выходу — там у меня спрятан топтер. Этой ночью в пустыне буря. Ваша единственная надежда — догнать ее, оседлать и лететь вместе с ней, на гребне. Мои люди проделывали такое, когда угоняли топтеры. Если вы продержитесь высоко на гребне — вы уцелеете…

— А что будет с тобой? — спросил Пауль.

— Попробую уйти другой дорогой. Если меня — и схватят… что же, я пока еще остаюсь Имперским Планетологом. Скажу, что был вашим пленником.

«Бежим, словно трусы, — подумал Пауль. — Но что остается делать — мне надо выжить, чтобы отомстить за отца!..» Он обернулся к двери.

Джессика услышала это его движение.

— Дункан уже мертв, Пауль. Ты же видел его рану. Ему уже не поможешь.

— Когда-нибудь они мне дорого заплатят за всех, — тяжело сказал Пауль.

— Только если поспешишь сейчас, — отозвался из темноты Кинес, и Пауль почувствовал его руку на плече.

— Где мы встретимся, Кинес? — спросил мальчик.

— Я прикажу фрименам разыскать вас. Путь бури известен… А теперь поторопитесь — и пусть Великая Мать дарует вам быстроту и удачу…

Они услышали стремительные шаги по неровному каменному полу во тьме — Кинес уходил. Джессика нащупала руку Пауля.

— Нам нельзя разойтись, — сказала она.

— Да.

Они прошли первую стрелку — та погасла, едва лишь они коснулись ее. Впереди зажглась другая.

Они прошли и ее и, как только она погасла, увидели вдали следующую.

Теперь они бежали.

«Планы внутри планов, и в них опять планы, и в них — новые планы, — подумала Джессика. — Не стали ли мы теперь сами частью чьих-то планов?»

Стрелки вели их, указывая повороты, мимо боковых ответвлений, еле различимых в слабом люминесцирующем свете. Некоторое время путь вел вниз, но затем начал неуклонно подниматься. Наконец они взбежали по ступеням, повернули и вскоре уперлись в стену с черной ручкой посредине. Пауль повернул ее, и дверь стремительно распахнулась. Вспыхнули лампы, осветив высеченную в скале пещеру, посреди которой стоял на своих пружинистых амортизаторах орнитоптер. Дальше была гладкая серая стена с идеограммой «Выход» на ней.

— Интересно, куда пошел Кинес? — тихо спросила Джессика.

— Он поступил в точности так, как должен был поступить всякий хороший партизанский вожак, — ответил Пауль. — Разбил нас на две группы и сделал так, что, даже если его схватят, он не сможет сказать, где мы. Он просто не будет этого знать.

Пауль ввел ее в зал с орнитоптером, отметил, что каждый их шаг поднимает облачка пыли.

— Никто не входил сюда уже очень давно, — сказал он.

— Он был так уверен, что фримены найдут нас, — заметила Джессика.

— Я тоже в этом уверен.

Пауль отпустил ее руку, подошел к машине слева, открыл дверцу и уложил рюкзак на заднем сиденье, пристегнув его.

— Топтер экранирован от масс-детекторов, — деловито сообщил он. — На приборную панель вынесено дистанционное управление механизмом дверей и светом. Да, восемьдесят лет под Харконненами научили их ничего не упускать из виду.

Джессика прислонилась к другому борту, восстанавливая дыхание.

— Харконнены наверняка установили наблюдение за всем этим районом, — сказала она. — Они кто угодно, только не дураки.

Она обратилась к своему чувству направления и добавила, показывая направо:

— Буря, которую мы видели, в той стороне.

Пауль кивнул. Ему не хотелось ничего делать. Он знал почему — но пользы от этого знания было мало. В какой-то момент этой ночью он направил линию своего решения в глубокую неизвестность. Он представлял себе окружавшую их область времени — но «здесь-и-сейчас» оставалось для него тайной. Словно он видел самого себя со стороны — спускающимся в долину и исчезающим из виду. Он знал, что из множества лежащих там путей лишь некоторые выведут Пауля Атрейдеса наверх, к свету, но большинство путей уводило во мрак.

— Чем дольше мы будем ждать, тем лучше они успеют приготовиться, — напомнила Джессика.

— Забирайся внутрь и пристегнись, — ответил Пауль. Затем сел в машину сам, все еще борясь с пугающей мыслью о том, что это — «слепая» земля, недоступная пророческому видению. Внезапно он осознал, что все больше полагается на свои пророческие видения, и именно это ослабило его теперь, в момент действия. Не зря учили Бене Гессерит: «Если доверяешься только зрению, все остальные чувства слабеют». Теперь он понял это по-настоящему и обещал себе, что больше в эту ловушку не попадется, если останется жив.

Пауль застегнул пристежные ремни, убедился, что и мать пристегнулась, проверил аппаратуру топтера. Поблескивал тонкий металлический каркас расправленных крыльев. Он тронул клавишу ретрактора — крылья сложились для старта на реактивной тяге, как учил его Гурни Халлек. Легко повернулась рукоятка стартера, двигатели ожили, и вспыхнули циферблаты на приборной панели. Затем негромко засвистели турбины.

— Готова? — спросил он.

— Да.

Он нажал дистанционный выключатель — и в пещере погас свет.

Их охватила тьма.

Он видел свою руку как темную тень над светящимися циферблатами. Затем включил механизмы дверей, и впереди раздался скрежет. Прошуршал осыпавшийся песок, его щек коснулся порыв пыльного горячего ветра. Он захлопнул дверь кабины, ощутив повышение давления.

В темноте открывшегося прямоугольного проема мерцали за пыльной завесой звезды. В их свете обозначился скальный карниз, а за ним — море песчаных волн.

Пауль вжал в панель светящуюся клавишу. Хлопнули крылья, резким взмахом подняв орнитоптер из его гнезда. Огненные струи ударили из турбин, крылья приняли угол для набора высоты.

Джессика, не касаясь клавиш, прошлась рукой по дублирующему пульту и почувствовала, как уверенно сын ведет машину. Она была одновременно испугана и возбуждена. Сейчас вся наша надежда — на выучку Пауля. На его юность и быстроту…

Пауль прибавил тягу. Топтер резко пошел вверх, вжав их в сиденья. Закрывая звезды, впереди вставала темная стена. Он увеличил площадь крыла и добавил энергии двигателям.

Еще несколько раз с силой ударили крылья, и они поднялись над посеребренными звездным светом вершинами скал. Красная от пыли Вторая луна встала над горизонтом справа, четко обрисовав силуэт бури.

Руки Пауля замелькали над приборами. Крылья почти полностью ушли в корпус. Тяжесть навалилась на них, когда топтер вошел в крутой вираж.

— Позади реактивные выхлопы!

— Видел.

Он до отказа отжал сектор газа.

Словно вспугнутый зверь, топтер рванулся вперед, на юго-запад, к буре и обширному заливу песчаного океана. Под ними мелькнули ломаные тени — здесь скальное основание уходило под пески, а дальше тянулись лишь полукруглые гребни дюн.

А над горизонтом, словно чудовищная, исполинская стена, вставала буря.

Что-то тряхнуло орнитоптер.

— Это взрыв! — выдохнула Джессика. — Они стреляют из чего-то вроде пушек или ракетных…

Неожиданно для нее Пауль как-то по-звериному ухмыльнулся.

— Похоже, они не рискуют больше палить из лучеметов, — заметил он.

— Но у нас нет щитов!

— А откуда им это знать?..

Машину вновь тряхнуло.

Пауль, изогнувшись, глянул назад.

— Только один из них может угнаться за нами, у остальных не хватит скорости, — сказал он.

Он вновь повернулся вперед — там росла стена бури, казавшаяся плотной, ощутимой, она угрожающе нависла над ними.

— Пусковые установки… ракеты… прочее древнее оружие — вот что мы непременно дадим фрименам, — прошептал Пауль.

— Буря, — проговорила Джессика. — Может, лучше повернуть?

— А что та машина позади нас?

— Догоняет.

— Держись!..

Пауль втянул крылья почти до отказа, и в крутом левом вираже вошел в обманчиво медленно кипящую стену, почувствовал, как ускорение оттягивает щеки.

Казалось, они просто вошли в пыльное облако, но оно становилось все плотнее и плотнее и наконец закрыло пустыню и луну. Кабина топтера погрузилась во мрак, озаряемый лишь зеленоватым светом приборов, за стенками шуршало и свистело.

Джессика вспомнила все ужасы, какие рассказывали про здешние бури, которые режут металл, точно масло, срывают с костей мясо, а затем истачивают самые кости! Почувствовала, как вздрагивает топтер под напором напитанного пылью ветра, игравшего машиной, пока Пауль сражался с управлением. Вдруг он отключил энергию — и аппарат сразу вздыбился, его металл задребезжал, зашипел.

— Песок!.. — закричала Джессика.

В свете приборов она увидела, как Пауль помотал головой:

— На такой высоте песка почти нет!..

Но она чувствовала, как их затягивает в этот песчаный Мальстрем.^[7]

Пауль расправил крылья на полный размах, услышал, как они заскрипели от напряжения. Он не сводил глаз с приборов и по наитию парил, набирая высоту, сражаясь за каждый метр.

Свист и вой за бортом стали тише.

Топтер начал крениться на левое крыло. Пауль отдал все внимание светящемуся глобусу авиагоризонта и сумел-таки выровнять машину.

У Джессики было странное ощущение, будто они неподвижны, а движется все вокруг. Лишь стремительно текущие по остеклению буроватые струи да громкий шелест за обшивкой напоминали ей о бушующих вокруг силах.

«Скорость ветра — километров шестьсот-семьсот, — подумала она. В крови пылал адреналин. — Я не должна бояться, — начала она про себя литанию против страха Бене Гессерит, беззвучно выговаривая слова. — Ибо страх убивает разум…»

Постепенно ее долгая подготовка взяла верх.

Спокойствие и самообладание вернулись к ней.

— Мы ухватили тигра за хвост, — прошептал Пауль. — Мы не можем спуститься, не можем сесть… и поднять машину выше я тоже вряд ли сумею. Придется нестись вместе с бурей, пока она не выдохнется.

Мгновенно ее спокойствие испарилось. Джессика почувствовала, как стучат ее зубы, стиснула их. Затем раздался тихий, спокойный голос Пауля:

— Страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Но я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. А когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего — лишь я, я сам.

Глава 4

Что ты презираешь? Скажи, и я узнаю, кто ты: именно это определяет твою истинную суть.

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб»

— Они мертвы, мой барон, — доложил капитан Йакин Нефуд, начальник баронской охраны. — И мальчишка, и женщина, без сомнения, мертвы.

Барон Владимир Харконнен сел в своей кровати с силовой подвеской. Его опочивальня размещалась в самом сердце севшего в Арракине фрегата, словно в яйце с многослойной скорлупой. Впрочем, в баронских апартаментах металл обшивки был скрыт тяжелыми драпировками, мягкой матерчатой обивкой, подушками и редкостными произведениями искусства.

— Это точно, — повторил капитан. — Они мертвы.

Жирное тело барона шевельнулось в силовой паутине постели, он уставился на эболиновую статую прыгающего мальчика в нише напротив. Сон исчез. Он поправил под толстой, в складках, шеей подушку со спрятанным внутри генератором подвески, и в свете единственного в опочивальне плавающего светильника перевел взгляд на стоящего в дверях капитана Нефуда — тот не мог переступить порог перекрытой пентащитом двери.

— Они, несомненно, мертвы, — вновь повторил охранник.

Барон заметил, что глаза Нефуда все еще мутны от семуты. Было очевидно, что бравый капитан был в глубоком наркотическом трансе, когда получил сообщение, и, успев только принять антидот, бросился сюда, к хозяину.

— У меня есть подробный рапорт, — пробормотал Нефуд.

«Пусть попотеет немного, — подумал барон. — Инструменты власти всегда надлежит держать отточенными и наготове. Сила и страх — вот что оттачивает и готовит их…»

— Ты сам видел тела? — прогудел барон. Нефуд замялся.

— Ну?

— Милорд… видели, как они нырнули в песчаную бурю… сила ветра — больше восьмисот километров в час… Никто не выйдет живым из такой бури, милорд! Никто и ничто! Погибла одна из преследовавших их наших машин…

Барон внимательно смотрел на Нефуда и отмечал, как у того нервно подергивается мускул на скуле, как двигается подбородок, когда Нефуд, волнуясь, сглатывает слюну.

— Так ты видел тела? — повторил барон.

— Милорд…

— Так что же ты явился сюда распускать перья и греметь доспехами?! — прорычал барон. — Чтобы сказать «несомненно» про то, чего точно не знаешь?! Может, надеешься, что я похвалю тебя за глупость, да еще и повышение дам?!

Лицо Нефуда побелело как мел.

«Смотрите на этого труса! Цыпленок! — думал барон. — И меня окружают сплошь такие вот никчемные болваны! Рассыпь я перед ним песок и скажи, что это зерно, — ведь примется клевать!..»

— Значит, вы пришли туда, следуя за этим Айдахо? — спросил, барон.

— Да, милорд.

«Ишь как бодро отвечает!» — мысленно скривился барон и вслух спросил:

— Пытались, значит, бежать к фрименам?

— Да, милорд.

— Что еще ценного было в этом твоем… рапорте?

— Имперский Планетолог Кинес замешан в этом деле, милорд. Айдахо встретился с Кинесом при весьма таинственных… я бы сказал — подозрительных обстоятельствах.

— И что дальше?

— Они… э-э… вместе поспешили в некое место в Пустыне, где, очевидно, скрывались мальчишка и его мать. Увлекшись погоней, несколько групп преследования угодили под взрыв — они попали из лучемета в силовой щит…

— Сколько мы потеряли?

— Я… э-э… не знаю пока точной цифры, милорд.

«Лжет, — подумал барон. — Потери явно слишком велики».

— Значит, этот имперский лакей Кинес затеял двойную игру, а?

— Отвечаю моей репутацией, барон.

«Скажите-ка, — его репутацией!..»

— Так распорядись, пусть его убьют, — велел барон.

— Милорд! Позволю себе напомнить: Кинес — Имперский Планетолог, слуга Его Вели…

— Ну так сделай так, чтобы это сошло за несчастный случай!

— Милорд, вместе с нашими бойцами в захвате этого фрименского гнезда участвовали и сардаукары, и Кинес в плену у них…

— Забери его. Скажи, что я желаю лично его допросить.

— А если они откажут?

— Не откажут, если ты будешь делать все как надо.

Нефуд сглотнул:

— Слушаю, мой барон.

— Он должен умереть, — прорычал барон. — Он посмел помогать моим врагам!..

Нефуд переступил с ноги на ногу.

— Что еще?

— Милорд, сардаукары захватили… двоих людей, которые могут представлять интерес для вас. И второй — это старший асассин покойного герцога.

— Хават? Суфир Хават?!

— Я сам видел пленного, милорд. Это Хават.

— Вот не думал, что такое возможно!

— Сообщают, что в него выстрелили из станнера, милорд. В Пустыне, где он не решался пользоваться щитом.

Так что его взяли практически невредимым. Если мы сумеем заполучить Хавата — нам удастся неплохо позабавиться.

— Ты говоришь о ментате, — проворчал барон. — Ментатами не бросаются. Он говорил, что он думает о поражении? Знает ли он, насколько… нет, не может быть.

— Он сказал немного, милорд, но достаточно, чтобы понять, что предателем он считает леди Джессику.

— Ах-ххх…

Барон снова откинулся на подушки, размышляя.

— Ты уверен? — спросил он наконец. — Ты уверен, что его ненависть направлена прежде всего на леди Джессику?

— Он сказал так в моем присутствии, милорд.

— Так пусть он думает, что она жива.

— Но, милорд…

— Не перебивай. Пусть с Хаватом хорошо обращаются. Я запрещаю говорить ему о докторе Юйэ, истинном предателе. Упомяните как-нибудь, что доктор Юйэ пал, защищая герцога. В каком-то смысле это даже правда… А мы укрепим его подозрения в отношении леди Джессики.

— Конечно, — милорд, но…

— Хават голоден? Хочет пить?

— Милорд, но Хават все еще в руках сардаукаров!..

— Ах да. Конечно. Но сардаукары не меньше моего хотят выкачать информацию из Хавата. Я заметил кое-что и наших союзниках, Нефуд. Они не слишком ревностны… по политическим мотивам. Я уверен, что это не случайно: очевидно, так хочет Император. Да. Я в этом уверен. Вот ты и напомнишь командиру сардаукаров, что я известен своим умением выжимать информацию из самых молчаливых субъектов…

Нефуд выглядел глубоко несчастным.

— Да, милорд.

— Скажешь командиру сардаукаров, что я намерен допросить Хавата и Кинеса вместе, устроив им очную ставку и используя одного против другого. Это он, я полагаю, поймет.

— Да, милорд.

— А когда мы заполучим обоих… — Барон покивал.

— Милорд, сардаукары наверняка потребуют, чтобы их наблюдатель присутствовал на всех… допросах.

— Я уверен, что мы сумеем изобрести способ отвадить всех нежеланных наблюдателей, Нефуд.

— Понимаю, милорд. Тогда с Кинесом и произойдет несчастный случай?

— И с Кинесом, и с Хаватом, Нефуд. Но по-настоящему погибнет лишь Кинес. А Хават мне нужен. Да. Ах-х, да.

Нефуд моргнул, сглотнул. Казалось, он хотел спросить о чем-то, но удержался.

— Хавату будут давать и еду, и питье, — распорядился барон, — с ним будут обращаться хорошо, проявлять симпатию. Но в его воду ты добавишь остаточный яд, разработанный покойным Питером де Врийе. И ты же проследишь, чтобы с этого момента он регулярно получал в пище противоядие… пока я не отменю это распоряжение.

— Противоядие, да… — Нефуд потряс головой. — Но…

— Не будь так глуп, Нефуд. Герцогу почти удалось убить меня с помощью этой капсулы с ядом в зубе. Газ, который он выдохнул, метясь в меня, лишил меня лучшего моего ментата — Питера. Так что мне нужна замена.

— Хават?

— Хават.

— Но…

— Ты хочешь сказать, что Хават полностью предан Атрейдесам? Это так, но все Атрейдесы мертвы. Мы же, так сказать, совратим Хавата. Следует убедить его, что он никак не виновен в поражении герцога, что оно — дело рук Бене-Гессеритской ведьмы. У него был слабый хозяин, чей, разум был замутнен эмоциями. Ментаты знаешь ли, высоко ценят умение вычислять, не отвлекаясь эмоциями, Нефуд. Вот мы и совратим нашего славного, грозного, неподкупного Суфира Хавата.

— Совратим его… Да, милорд.

— Прежний хозяин Хавата, к несчастью, был не слишком состоятелен и не мог поднять своего ментата к вершинам разума — что есть право ментата. Хават, несомненно, поймет, что в этом есть некая доля правды. Так, герцог не мог позволить себе нанять максимально эффективных шпионов, чтобы обеспечить своего ментата необходимой информацией. — Барон поглядел на Нефуда. — Не будем себя обманывать, Нефуд: правда — это мощное оружие.

Мы знаем, чем мы победили Атрейдесов; знает и Хават. Мы победили их своим богатством.

— Богатством. Да, милорд.

— Итак, мы совратим Хавата, — повторил барон. — Мы укроем его от сардаукаров. И мы будем держать в резерве… возможность в любой момент прекратить введение противоядия. Остаточный яд невозможно вывести из организма. И, Нефуд, Хавату незачем знать про этот яд. Противоядие не обнаруживается ядоискателем. Пусть себе Хават исследует свою пищу сколько хочет — даже следа яда он не обнаружит.

Глаза Нефуда расширились — он наконец понял.

— Отсутствие некоторых веществ бывает так же смертоносно, как и присутствие других, — усмехнулся барон. — Вот, скажем, отсутствие воздуха, а? Или воды. Отсутствие чего угодно, к чему мы привыкли и от чего зависим. — Барон многозначительно кивнул. — Ты понял, о чем я говорю, Нефуд?

Нефуд сглотнул:

— Да, милорд.

— А раз понял — займись делом. Разыщи командира сардаукаров и приступай.

— Сию минуту, милорд. — Нефуд поклонился, повернулся и поспешно удалился.

«Только представить — Хават на моей стороне! — подумал барон. — Сардаукары отдадут мне его. Если они что и заподозрят — так только что я хочу его — ментата! — уничтожить. Что ж, я помогу им впасть в такое заблуждение. Дурачье! Один из самых грозных ментатов во всей истории — ментат, которого научили убивать! — и они отдадут его мне, словно никчемную игрушку, которую не жаль и сломать. А я — я покажу им, на что годится такая игрушка!..»

Барон протянул руку под драпировку подле постели и нажал кнопку, вызывая своего старшего племянника, Раббана. Улыбаясь, откинулся назад.

И все Атрейдесы мертвы!

Дурак капитан прав, конечно. Ничто, попавшее в песчаную бурю Арракиса, не спасется. Во всяком случае, орнитоптер обречен… как и его пассажиры. Женщина и мальчишка мертвы. Взятки нужным людям, немыслимые расходы на доставку на планету достаточной для обеспечения подавляющего превосходства армии… хитроумные доносы, предназначенные лишь для ушей самого Императора, все тщательно продуманные интриги наконец принесли плоды.

Сила и страх — страх и сила!..

Барон уже ясно представлял, что будет дальше. Однажды Харконнен станет Императором. Не он сам, конечно, и вряд ли прямой его отпрыск. Но — Харконнен! Только, конечно, не Раббан, которого он сейчас вызвал. А — младший брат Раббана. Юный Фейд-Раута. Его ум и хитрость были по душе барону. Особенно же его… злобность.

Чудесный мальчуган. Через год-два — когда ему будет семнадцать — станет окончательно ясно, выйдет ли из него орудие, с помощью которого Дом Харконнен добудет трон…

— Приветствую вас, милорд барон…

За полем дверного щита баронской опочивальни стоял невысокий, полный, с широким лицом человек, в котором ясно проглядывали родовые черты Харконненов по мужской линии — близко посаженные глаза, массивные плечи. Он был жирноват, но еще достаточно гибок. Впрочем, было очевидно, что рано или поздно и ему придется поддерживать лишний вес генераторами силовой подвески…

«Мышцы вместо мозга — танк, да и только, — подумал барон. — Да уж, не ментат мой племянничек, далеко не… Не Питер де Врийе, хотя, возможно, для непосредственно стоящей перед нами задачи Раббан как инструмент даже ценнее… Если дать ему свободу действий… он сотрет в пыль все на своем пути. О, как же будут его ненавидеть на Арракисе!..»

— А, мой дорогой Раббан, — приветливо сказал барон, снимая пентащит со входа, впрочем, индивидуальный щит он одновременно и демонстративно перевел на полную мощность. Он знал, что в свете плавающей лампы его мерцание будет хорошо заметно.

— Вы вызвали меня… — сказал Раббан, переступая порог. Он бросил взгляд на колеблющийся воздух вокруг барона, поискал плавающее кресло, не нашел.

— Встань поближе, чтобы я тебя лучше видел, — велел барон.

Раббан подошел еще на шаг. Ясно, что чертов старик специально велел убрать все кресла — чтобы посетители стояли.

— Атрейдесы мертвы, — объявил барон. — Все до единого. Вот почему я вызвал тебя сюда, на Арракис. Эта планета снова твоя.

Раббан моргнул:

— Н-но… я думал, что вы хотите сделать Питера де Врийе…

— Питер тоже мертв.

— Питер?!

— Питер.

Барон вновь включил пентащит и перевел его в режим полного отражения любой энергии.

— Все-таки он вам надоел окончательно, а? — развязно спросил Раббан, но его голос в энергоизолированной комнате прозвучал тускло и безжизненно.

— Вот что я скажу тебе — и не собираюсь повторять, — прорычал барон. — Ты, похоже, позволил себе намекнуть, что я разделался с Питером так запросто, словно бы это был — так, пустячок? — Он прищелкнул жирными пальцами. — Вот такая мелочь, а?.. Так вот, племянничек — я не настолько глуп. И поверь, впредь я буду очень недоволен, если ты еще хоть раз словом или действием намекнешь, что я так глуп.

Казалось, Раббан начал косить сильнее обычного: он был испуган. Он-то знал, насколько далеко может зайти барон в гневе на членов собственной семьи. Правда, смертью дело кончалось редко — если такая смерть не сулила выгоды или виновный не чересчур напрашивался. Но семейные наказания могли быть весьма неприятны…

— Простите, милорд барон. — Раббан потупился, одновременно изображая покорность и скрывая гнев.

— Ты меня не обманешь, Раббан, — буркнул барон. Раббан, не поднимая глаз, сглотнул.

— Заруби на носу, — сказал барон, — никогда не уничтожай человека, не подумав, просто, так сказать, по законам войны. Если убиваешь — убивай для дела и знай, зачем именно!

Раббан вспыхнул:

— Но вы же убили изменника Юйэ! Я видел, как отсюда вынесли его тело — вчера, когда я прибыл.

Испугавшись звука собственных слов, Раббан уставился на дядю.

Но тот неожиданно улыбнулся.

— Я просто осторожен с опасным оружием. Доктор Юйэ был предателем, он выдал мне герцога. — Голос барона зазвучал с новой силой: — Я подчинил себе доктора Суккской Школы! Внутренней Суккской Школы! Ты слышишь, мальчик? Ты понимаешь, что это значит? Но это было чересчур опасное оружие, чтобы просто бросить его. Так что его я уничтожил не бесцельно и хорошо продумав это действие…

— А Император знает, что вы сумели подчинить себе Суккского доктора?

«Вопрос прямо в точку, — мысленно скривился барон. — Неужели я недооценил племянничка?..»

— Император пока ничего не знает, — нехотя ответил он. — Но сардаукары ему обо всем доложат. Однако до того я, по каналам КООАМ, отправлю ему свой рапорт. И объясню, что мне посчастливилось найти доктора, который лишь изображал прошедшего Имперское кондиционирование. То есть фальшивого доктора, ясно? Поскольку каждый знает, что Имперское кондиционирование необратимо, — объяснение примут.

— Ах-х-х, понимаю, — пробормотал Раббан.

«Да уж, надеюсь, понимаешь, — проворчал про себя барон. — Надеюсь, ты понимаешь, что для нас жизненно важно, чтобы эта история осталась в тайне».

Внезапно барон изумился: «Зачем я сделал это? Зачем расхвастался перед этим дураком племянником, которого мне предстоит использовать и избавиться от него?..» Барон разозлился на себя. Было такое чувство, словно его предали.

— Это должно остаться в тайне, — проговорил Раббан. — Я понимаю.

Барон вздохнул.

— На этот раз ты получишь совсем иные инструкции относительно Арракиса, племянник. Когда ты правил тут раньше — я строго контролировал тебя. Теперь я требую лишь одного.

— Слушаю, милорд.

— Доходов.

— Доходов?

— Ты представляешь, Раббан, сколько нам пришлось затратить, чтобы доставить сюда такую армию? Ты хоть краем уха слыхал, сколько берет Гильдия за военные перевозки?..

— Дорого, да?

— Дорого?! — Барон ткнул в Раббана жирной рукой. — Если ты шестьдесят лет будешь сдирать с Арракиса каждый грош, который он может дать, ты едва-едва возместишь наши расходы!

Раббан открыл было рот, но снова закрыл, не в силах сказать хоть что-нибудь.

— «Дорого!» — передразнил барон с презрительной гримасой. — Проклятая монополия Гильдии на космические перевозки пустила бы меня по миру, не запланируй я эти расходы уже очень давно. Ты должен знать, что это именно мы, и только мы, оплатили всю операцию. Включая даже перевозку сардаукаров.

И — уже далеко не в первый раз — барон подумал о том, придет ли когда-нибудь время, когда можно будет как-нибудь обойти Гильдию, а то и вовсе обойтись без нее. Гильдия хитра: сперва берет ровно столько, сколько можно взять без особых возражений клиента… ну а потом клиент оказывается у нее в руках, и уж тут — плати, плати и плати…

Причем всегда самые немыслимые запросы Гильдии связаны именно с военными операциями. «Наценка за риск», как называют это приторно-услужливые и скользкие агенты Гильдии. А стоит умудриться внедрить своего агента в Гильд-Банк — они подсовывают в ответ двух своих…

Невыносимо!

— Значит, доход, — повторил Раббан.

Барон сжал руку в кулак:

— Дави, души, выжимай!

— И, пока мне удается выжимать из них доход, я волен в остальном делать все, что хочу?

— Абсолютно все.

— Пушки, которые вы привезли сюда, — с надеждой спросил Раббан, — нельзя ли их…

— Пушки я увожу, — отрезал барон.

— Но вы же…

— Эти игрушки тебе не понадобятся. Они были хороши как сюрприз — а теперь толку от них будет мало. Как металл они нужнее. Они бесполезны против щитов, Раббан. Все дело в неожиданности. Было нетрудно предсказать, что люди герцога укроются в пещерах. И наши пушки просто закупорили их там…

— Но фримены как раз не пользуются щитами.

— Можешь, если хочешь, оставить себе часть лучеметов.

— Да, милорд. И — я получаю свободу действий?

— До тех пор, пока можешь выжимать доход…

Раббан растянул губы в зловещей и самодовольной улыбке.

— Это я совершенно ясно понял, милорд.

— «Совершенно ясно» ты не понимаешь ничего, — пробурчал барон. — Так что давай договоримся с самого начала. Все, что ты понимаешь, все, что тебе нужно понимать, — это как исполнять мои приказы. Ты когда-нибудь думал, что на этой планете живут пять миллионов человек?

— Разве милорд забыл, что я уже был здесь его регентом-сиридаром? И если милорд простит поправку — эта цифра скорее всего занижена. Очень трудно сосчитать все так вот разбросанное по впадинам и котловинам население. А если считать еще и фрименов…

— Фрименов учитывать не стоит!

— Простите, милорд, но сардаукары придерживаются противоположного мнения…

Барон помедлил, в упор глядя на племянника.

— Что ты об этом знаешь?

— Прошлой ночью, когда я прибыл, милорд уже изволил отдыхать. Я… э-э… взял на себя смелость связаться кое с кем из моих… э-э… прежних помощников. Они служили проводниками сардаукарам и сообщают, что к северо-востоку отсюда фрименская банда подстерегла в засаде отряд сардаукаров и полностью его уничтожила.

— Уничтожила отряд сардаукаров?!

— Да, милорд.

— Невероятно!

Раббан пожал плечами.

— Фримены уничтожили сардаукаров! — скривившись, повторил барон.

— Я лишь довожу до вас то, что мне доложили, — ответил Раббан. — Мне также сообщили, что все та же банда фрименов до того захватила знаменитого Суфира Хавата, любимца герцога…

— Ах-х-ххх…

Барон, улыбаясь, покивал.

— Я верю докладу, — сказал Раббан. — Вы просто не представляете, сколько хлопот доставляли эти фримены…

— Может быть. Только твои люди видели не фрименов. Это наверняка были обученные Хаватом бойцы Атрейдесов, переодетые фрименами. Это — единственное разумное объяснение.

Раббан снова пожал плечами:

— Ну, сардаукары, во всяком случае, сочли их фрименами. И уже начали погром с целью истребить всех фрименов поголовно.

— Вот и прекрасно!

— Но…

— Сардаукарам будет чем заняться. А мы скоро заполучим Хавата. Я знаю это! Я это чувствую! Ах, какой день! Какой день! Сардаукары гоняются по пустыне за никому не нужными шайками этого отребья — а мы получаем самый ценный трофей!

— Милорд… — Раббан нерешительно нахмурился. — Милорд, я всегда чувствовал, что мы недооцениваем фрименов, как их число, так и…

— Забудь о них, мальчик. Они не в счет. Нас должны заботить города, поселки… Ведь там живет много людей, а?

— Очень много, милорд.

— Вот они-то меня и беспокоят, Раббан.

— Беспокоят вас?..

— О… положим, о девяти десятых и говорить не стоит. Но во всяком стаде, знаешь ли… Например, Малые Дома и все такие прочие… люди с излишним самомнением, которые могли бы затеять что-нибудь опасное. К примеру, если кто-нибудь из них вырвется отсюда с историей о том, что здесь произошло, я буду в высшей степени недоволен. Ты имеешь представление о том, насколько я могу быть недоволен?..

Раббан только сглотнул.

— Прежде всего возьми заложника от каждого Малого Дома, — велел барон. — Все, что должны знать за пределами Арракиса, — это что произошла обычная междоусобная война двух Домов. И никаких сардаукаров, ясно? Герцогу, как положено, предложили четверть имущества и высылку — но бедняга погиб от несчастного случая прежде, чем успел принять мои условия. А ведь уже собирался их принять! Вот и все. А любой слух о каких-то сардаукарах на Арракисе достоин лишь осмеяния.

— Как угодно Императору, — кивнул Раббан.

— Да, именно. Как угодно Императору.

— А что насчет контрабандистов?

— А кто поверит контрабандистам? Их терпят — но им не верят. Впрочем, на всякий случай попробуй кое-кого из них подмазать… ну и принять другие необходимые меры. Не мне тебя учить — какие…

— Да, милорд.

— Итак, вот все мои инструкции относительно Арракиса, Раббан: доход — и твердая рука. Никакого снисхождения! Считай этих недоумков теми, кто они есть — рабами, которые завидуют своим хозяевам и только и ждут, чтобы представилась возможность для мятежа. И ни намека на жалость или милосердие!..

— В одиночку — истребить население целой планеты? — спросил Раббан.

— Истребить? — Удивление барона выразилось в резком повороте его головы. — Кто сказал — истребить?!

— Н-ну… я понял так, что вы хотите заселить Арракис заново, и…

— Я, племянничек, приказал «выжимай», а не «уничтожай». Не расходуй людишек понапрасну — лишь приведи их к полной покорности. Ты должен стать хищником, мой мальчик.

Барон улыбнулся совсем по-детски — на пухлых щеках появились младенческие ямочки.

— Хищник никогда не останавливается. И ты не давай пощады, не останавливайся. Милосердие — это химера. Желудок отбросит его голодным урчанием, горло — хрипом жажды. Вот и будь всегда алчен, голоден и жаждущ, — барон погладил свое нежащееся в силовой подвеске тело, словно составленное из жировых шаров, — как я.

— Понимаю, милорд…

Раббан повел глазами по сторонам.

— Что-то еще неясно, племянник?

— Только одно, дядя: что сделать с планетологом, Кинесом?

— Ах да, Кинес.

— Ведь он — человек Императора, милорд. И имеет право поступать как сочтет необходимым и полную свободу перемещения. И к тому же он очень близок с фрименами… даже женат на фрименке.

— Кинес умрет до наступления завтрашней ночи.

— Опасное дело, милорд, — убивать слугу Императора.

— А как, по-твоему, удалось мне так быстро добиться всего, чего я добился? — Барон говорил тихо, но в его голосе ясно слышались не произнесенные вслух ругательства. — Кстати, нечего бояться, что Кинес покинет Арракис. Ты забыл — он же привык к Пряности.

— Да, правда…

— Кто знает — будет молчать, чтобы не лишиться Пряности, — сказал, барон. — Кинес — умный человек и много знает…

— Я забыл, — кивнул Раббан.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец барон снова заговорил:

— Кстати. В первую очередь займешься возобновлением моих собственных запасов Пряности. Личный запас у меня неплох, но тот рейд герцогских сорвиголов — самоубийственный, надо сказать, рейд — лишил меня почти всей Пряности, предназначенной на продажу.

— Слушаюсь, милорд, — кивнул Раббан. Барон улыбнулся.

— Завтра прямо утром соберешь всех, кто там еще остался от администрации, и объявишь им: «Наш Великий Падишах-Император повелел мне вступить во владение этой планетой и тем прекратить раздоры».

— Понял, милорд.

— Вот теперь я вижу, что ты действительно понял все, что требовалось. А сейчас оставь меня — я не выспался.

Барон отключил пентащит двери и проводил племянника взглядом. «Да, мозги как у танка, — думал барон, — мышцы вместо мозгов. Когда он закончит разбираться с Арракисом, планета превратится в кровавую кашу. И вот тогда-то я и пошлю моего Фейд-Рауту, чтобы он освободил народ от бремени, — и народ будет ликованием встречать своего избавителя. Фейд-Раута любимый, Фейд-Раута благословенный, в сострадании народу избавивший его от Зверя. Фейд-Раута, за которым пойдут — даже на смерть. А мальчик к этому времени научится искусству подавлять без вредных для себя последствий… Да, я уверен — нам нужен именно он. Он научится. И… какое прелестное тело. Да. Прелестный мальчик».

Глава 5

В пятнадцать лет он уже научился молчанию.

Принцесса Ирулан. «История Муад'Диба для детей»

…Борясь с рычагами орнитоптера, Пауль осознал вдруг, что его разум перебирает сплетенные вокруг машины силы урагана и, много эффективнее разума ментата, просчитывает необходимые действия на основе раздробленной на мельчайшие частицы информации. Он чувствовал пылевые фронты, движения воздушных масс, турбулентности, смерчевые потоки…

Коробка кабины была освещена изнутри лишь зеленой люминесценцией циферблатов. Поток бурой пыли снаружи казался бесформенным — но его внутренняя сущность начала уже проглядывать сквозь струящуюся завесу.

Надо найти подходящий вихрь.

Пауль уже давно заметил, что буря начала понемногу стихать — но она все еще бросала и вертела легкую машину. Пауль дожидался нужного вихря.

И он пришел. Сначала это был вихревой вал, накативший и сотрясший топтер. Все в машине задребезжало.

Подавив страх, Пауль круто развернул ее влево, положив на крыло.

Джессика заметила этот маневр только по глобусу авиагоризонта.

— Пауль! — закричала она.

Вихрь мотал машину, пытался скрутить ее, поворачивал и тащил. Вдруг он подбросил топтер, точно гейзер, ударивший в дно, подбросил и поднял высоко вверх. Топтер завертелся — крылатая мошка в винтящемся пыльном столбе под лучами Второй луны.

Пауль взглянул вниз и увидел этот столб пыльного горячего воздуха, извергнувший их. Увидел затухающую бурю — пыльная река, серебрящаяся в лунном свете, текла умирать в глубь Пустыни. Она уменьшалась — топтер продолжал подниматься с восходящим потоком.

— Вырвались, — выдохнула Джессика.

Пауль вывел машину из потока и начал снижение, оглядывая ночное небо.

— От них мы ушли, — прокомментировал он. Джессика чувствовала, как бешено стучит ее сердце, и заставила себя успокоиться, глядя вслед уходящей буре. Ее чувство времени говорило, что они мчались в сердце сплетения элементарных сил, почти четыре часа — но часть ее сознания уверяла, что они провели в объятиях бури целую жизнь. Джессика чувствовала себя рожденной заново.

«Как в литании, — подумала она. — Мы встретили бурю лицом к лицу и не сопротивлялись ей. Буря прошла сквозь нас и вокруг нас. Она ушла — а мы остались».

— Не нравится мне, как крылья шумят, — сказал Пауль. — У нас явно повреждения.

Через рукоятки управления он ощущал, как скрежещут истерзанные крылья. Да, от бури они вырвались — но способность предвидения еще не вернулась к нему. Перед ним по-прежнему была тьма. И все же они спаслись, и Пауль чувствовал, как дрожит в преддверии откровения…

Да, он действительно дрожал.

Ощущение было магнетическим. Пугающим. Вдруг он обнаружил, что все время думает о том, что вызвало к жизни это необычное предзнание, эту дрожь сверхвосприятия… Отчасти причиной было большое количество Пряности в арракийской пище. Но ему казалось, что не менее важна и литания — словно ее слова обладали собственной силой.

…Я не боюсь, я не буду бояться…

Причина и следствие: он выжил вопреки обрушившимся на них враждебным силам — и он чувствовал теперь, что стоит на грани того необычного восприятия… которого не было бы без магии литании.

В его голове зазвучали строки Экуменической Библии: Каких чувств не хватает нам, чтобы воспринимать окружающий нас иной мир?..

— Со всех сторон скалы, — сказала Джессика. Пауль не отвечал — посадка требовала внимания. Он потряс головой, чтобы прийти в себя. Он взглянул, куда указывала мать: впереди и справа из песка поднимались черные камни. Ветерок щекотал его лодыжки и крутил по кабине пыль — значит, где-то дырка, на память от бури…

— Лучше садись на песок, — посоветовала Джессика. — Крылья могут отказать при торможении…

Он кивком показал вперед, где лунный свет омывал побитые песком скалы:

— Сажусь вон у тех скал. Проверь пристежные ремни…

Она автоматически повиновалась. «У нас есть вода и дистикомбы, — думала она, — если сумеем найти в Пустыне пищу, продержимся довольно долго. Живут же тут фримены — что могут они, как-нибудь сможем и мы…»

— Как только остановимся, — отрывисто сказал Пауль, — беги к скалам. Вещи я захвачу.

— Бежать?.. — Она замолчала и, поняв, кивнула. — Черви.

— Не просто черви, а наши друзья черви, — поправил он. — Они позаботятся о топтере: никаких следов посадки не останется.

«Как он все обдумал…» — мелькнуло у Джессики.

Они планировали, спускаясь все ниже… ниже… Внезапно плавное скольжение в небе превратилось в стремительный полет — ощущение скорости создали близкие теперь тени дюн и скалы, встающие из них подобно островам. Топтер с мягким толчком чиркнул фюзеляжем о гребень дюны, перелетел низинку и коснулся верхушки следующей дюны.

Он сбивает скорость, поняла Джессика и не могла не восхититься его умением и собранностью.

— Держись! — предупредил Пауль.

Он потянул рычаг, тормозя крыльями — сначала мягко, плавно, потом все увеличивая угол.Почувствовал, как изогнулись крылья, как падает подъемная сила с изменением угла атаки. Ветер запел в отогнутых кроющих и маховых перьях.

Внезапно расшатанное бурей левое крыло вывернулось вверх и внутрь, хлопнув по борту орнитоптера. Машина шлепнулась на песчаный гребень и, кренясь влево и разворачиваясь, заскользила вниз. Ударившись о следующую дюну, она глубоко зарылась в нее носом, обрушив каскады песка. Левое, сломанное крыло оказалось внизу — топтер упал набок, — а правое задралось к звездному небу.

Пауль рывком отстегнул ремни, потянулся наверх, через мать, открыл правую дверцу. В кабину ворвался песок, а с ним — сухой запах обожженного кремня. Пауль схватил рюкзак с заднего сиденья, убедился, что мать уже освободилась от своих ремней. Затем она выбралась наружу, на металлическую обшивку топтера. Пауль, волоча рюкзак за лямки, последовал за ней.

— Бегом! — приказал он, указывая на склон дюны, над которым высилась источенная песком каменная башня.

Джессика спрыгнула с топтера и, спотыкаясь и поскальзываясь на осыпающемся песке, побежала. Пауль, тяжело дыша, следовал за ней. Наконец они выбрались на вершину песчаного гребня, плавным изгибом уходившего к скалам.

— По гребню! — скомандовал Пауль. — Так быстрее…

Они побежали по осыпающемуся песку.

И тут заметили новый, постепенно нарастающий звук: шорох, шелест, сухое наждачное поскрипывание.

— Червь, — сказал Пауль.

Звук нарастал.

— Быстрее! — задыхаясь, крикнул Пауль.

Первый скальный выступ — словно пологий берег песчаного моря — был не больше чем в десятке метров, когда позади раздался хруст и скрежет металла. Пауль перебросил рюкзак в правую руку — при каждом шаге он хлопал его по ноге, — а левую руку дал матери. Она уже карабкалась по камню, усыпанному щебнем и окатанной песком и ветром мелкой галькой — по изогнутому каналу, прогрызенному ветром — захлебываясь сухим, колючим воздухом.

— Я не могу больше бежать, — задыхаясь, проговорила Джессика.

Пауль остановился. Втолкнул ее в расщелину и обернулся к пустыне. Вдоль их скального острова быстро ползла продолговатая песчаная гора. В лунном свете были отчетливо видны рябь на песке, волны и гребень движущейся горы, почти на уровне глаз Пауля. До нее было около километра.

След червя — гряда низких пологих дюн — изгибался, делая петлю там, где они бросили разбитый орнитоптер.

Но червь прошел там, и не осталось даже следа орнитоптера.

Движущийся холм повернул в пустыню и пересек свой след, словно ища что-то.

— Да он больше гильдийского корабля, — потрясенно прошептал Пауль. — Мне говорили, что в глубокой Пустыне встречаются большие черви, но я не представлял… насколько большие…

— Я тоже, — выдохнула Джессика.

Чудовищная тварь вновь отвернула от скал и, набирая скорость, по плавной дуге устремилась к горизонту. Они вслушивались в звук его движения, пока зловещий шорох не растаял в тихом шелесте вечно подвижного, песка.

Пауль глубоко вздохнул, взглянул на посеребренные луной скалы. Процитировал по памяти «Китаб аль-Ибар»:

— «Путешествуй ночью, днем же укрывайся в густой тени».

Перевел взгляд на мать.

— До рассвета еще несколько часов. Идти сможешь?

— Погоди немного…

Пауль сошел на усыпанный галькой и щебнем каменный «берег», вскинул на плечи рюкзак и подтянул лямки. Вынул паракомпас и принялся определять нужное направление.

— Хорошо, как только ты будешь в норме…

Она наконец оторвалась от скалы, чувствуя, как к ней возвращаются силы.

— Куда пойдем?

— Вдоль хребта. — Он махнул рукой.

— В глубокую Пустыню…

— В Пустыню фрименов… — прошептал он. И замер, пораженный отчетливо вставшим перед ним образом давнего видения — видения, явившегося ему еще на Каладане. Да, он уже видел эту пустыню! Но не совсем так. Образ был чуточку иным, как будто образ, хранившийся в памяти, при наложении на реальность несколько отличался от нее. Словно это изображение сдвинулось и он, оставаясь неподвижным, видел его под другим углом.

«Вот оно что — в том видении с нами был Айдахо, — вспомнил он. — Но теперь Айдахо мертв…»

— Ты знаешь, куда нам идти? — Джессика неверно поняла его колебания.

— Нет, — ответил он. — Но это не важно. Пойдем.

Он расправил плечи под лямками и пошел расщелиной, проточенной песком в камне. Расщелина вывела их на ровную каменную поверхность, к югу переходившую в лестницу из скальных террас.

Дойдя до первой из этих ступеней, Пауль вскарабкался наверх. Джессика следовала за ним.

Она видела, как путь превратился в череду препятствий, каждое из которых требовало внимания, — то это были занесенные песком углубления в камне, где их шаги замедлялись, то резавший руки отточенный ветрами карниз, то еще какое-нибудь препятствие, — и всякий раз приходилось решать: обходить или пытаться преодолеть?.. Рельеф задавал свой собственный ритм. Говорили они теперь только по необходимости, и голоса звучали хрипло от страшной усталости.

— Осторожно, тут песок осыпается…

— Не стукнись — карниз низкий…

— Не выходи из тени гребня — луна в спину, мы будем слишком заметны…

Наконец Пауль остановился у изгиба каменной стены, взвалил, не снимая, рюкзак на узкий выступ.

Джессика прислонилась к стене подле него, радуясь передышке. Она услышала, как Пауль сосет воду из трубки дистикомба, и тоже глотнула. Оборотная вода имела неприятный привкус — солоноватой была, что ли, — и Джессика вспомнила воду на Каладане. Взметнувшаяся ввысь струя огромного фонтана дугой обрамляет синеву неба… а она никогда не задумывалась о том, какое это богатство — столько воды… тогда она думала не о самой воде, а только о форме струи, ее блеске, звуке…

Остановиться… отдохнуть… отдохнуть по-настоящему…

Милосердие, подумала она, это возможность остановиться. Нет такой возможности — нет и милосердия.

Пауль заставил себя оторваться от стены, повернулся и зашагал вверх по склону. Джессика со вздохом последовала за ним.

Потом они спустились на широкий карниз, огибавший гладкую скалу. Вновь их вел за собой рваный ритм неровного рельефа.

Всю сегодняшнюю ночь, казалось Джессике, все разнообразие заключалось лишь в размерах того, на что они наступали и за что хватались — скалы, камни, гравий и галька, песок — покрупнее и помельче, тончайшая пыльная пудра…

Эта пудра забивала носовые фильтры — то и дело приходилось их продувать. Мелкая галька и крупный песок на гладком камне катались под ногами — сделав неосторожный шаг, тут легко было упасть. Каменные осколки резали. А вездесущий песок, занесший каждую ямку, буквально хватал за ноги.

Внезапно Пауль остановился на скальном карнизе и придержал мать, которая по инерции ткнулась в него и чуть не упала…

Он повел рукой налево. Проследив за его жестом, Джессика увидела, что в двух сотнях метров под обрывом, на который они вышли, начиналась Пустыня — застывший океан песчаных волн, посеребренных луной. Их гребни — углы и плавные изгибы, начерченные тенями по светлому песку, — убегали вдаль, к теряющимся в ночи очертаниям следующей скальной гряды.

— Открытая Пустыня, — прошептала она.

— Придется переходить тут, — отозвался он. — Далековато… — Его голос глухо звучал из-под фильтра-респиратора.

Джессика посмотрела налево, направо — но повсюду под ними был лишь песок.

Пауль же глядел вперед — туда, где тени дюн неспешно следовали за быстрой арракийской луной.

— Километра три-четыре, — сказал он.

— Черви… — проговорила она.

— Наверняка.

Она вдруг особенно сильно почувствовала свою усталость, боль в мышцах, заглушающую все остальные чувства.

— Может быть, отдохнем и поедим?..

Пауль скинул рюкзак, сел, прислонившись к нему. Джессике, чтобы сесть, пришлось опереться на его плечо. Потом она услышала, как он повернулся и роется в рюкзаке.

— Вот, возьми.

Он положил ей в руку две капсулы энергетика. Его ладони были очень сухими.

Джессика проглотила капсулы, запив их скупым глотком конденсата из трубки дистикомба.

— Выпей всю воду, — посоветовал Пауль. — Это аксиома: хранить воду лучше всего в собственном теле… Это поддерживает и придает силы. Доверься своему дистикомбу…

Она послушно осушила водяные карманы, чувствуя, как ее силы и в самом деле прибывают. Как мирно, как покойно было сидеть здесь, понемногу сбрасывая усталость… Ей вспомнились слова, сказанные как-то воином-менестрелем Гурни Халлеком: «Лучше сухой песок в тишине и покое, — чем дом, полный жертв и борьбы».

Джессика повторила эти слова вслух, для Пауля.

— Так говаривал Гурни, — отозвался он.

Таким тоном, подумала Джессика, говорят о мертвых. И скорее всего, сказала она себе, бедный Гурни действительно погиб. Те, кто служил Дому Атрейдес, или погибли, или были взяты в плен, или, как они, блуждали в безводной пустыне.

— У Гурни всегда была наготове подходящая цитата, — проговорил Пауль. — Как сейчас слышу: «И реки сделаю сушею, и предам землю в руки злым, и рукою иноземцев опустошу землю и все, наполняющее ее…»

Джессика зажмурилась — от того, как Пауль процитировал древнюю книгу, к ее глазам подступили слезы. Немного погодя Пауль спросил:

— Как ты… себя чувствуешь?

Она поняла, что вопрос относится к ее беременности.

— До рождения твоей сестры еще много месяцев. Я все еще… в форме.

Сказав это, она подумала, что говорит с сыном чересчур сухо, почти официальным тоном. Как сестра Бене Гессерит, приученная искать причины подобных странностей, она, поразмыслив, признала: «Я, оказывается, боюсь своего сына; я боюсь его… странности; я боюсь того, что он может видеть в нашем будущем, и особенно того, что он может рассказать мне об увиденном…»

Пауль, опустив капюшон на глаза, вслушивался в звуки ночных насекомых. Собственное молчание звенело в его легких. А в носу свербило… Пауль потер нос, вынул фильтры и почувствовал густой запах корицы.

— Где-то поблизости выход меланжи, — сообщил он.

Ветерок точно гагачьим пухом гладил его щеки, шевелил складки бурнуса. Это был спокойный ветер, он не грозил бурей — Пауль уже мог это чувствовать.

— Скоро рассвет, — сказал он. Джессика кивнула.

— Перейти участок открытого песка можно, — проговорил Пауль. — Есть сравнительно безопасный способ. Фримены так делают…

— Но… а черви?

— Во фримпакете есть манок-колотушка. Если установить его здесь, он на некоторое время отвлечет червя.

Она смерила взглядом освещенную луной пустыню между ними и следующим скальным гребнем.

— «Некоторое время» — это достаточно, чтобы пройти четыре километра?

— Может быть. Если звуки нашей ходьбы не будут отличны от естественных звуков пустыни — иначе мы привлечем внимание червя.

Пауль разглядывал открытую Пустыню, обращаясь к странной своей памяти о будущем и думая о загадочных намеках в руководстве фримпакета, связанных с манками и «крюками Подателя». И ему казалось странным, что мысли о червях вызывали у него лишь панический ужас. Он ощущал — это было где-то на краю его особого восприятия, — что червей следует уважать, а не бояться… если… если…

Он потряс головой.

— То есть нельзя допускать ритмичный шум, — сказала Джессика.

— Что? Ага. Да. Если порвать ритм шагов… ведь песок должен и сам по себе оседать время от времени. Двигаться. Не может же червь бросаться на каждый звук. Но перед этим нам надо как следует отдохнуть.

Он посмотрел на гребень за песчаной полосой — вертикальные тени от луны на нем отмечали ход времени.

— Через час рассветет.

— Где мы проведем день? — спросила она. Пауль, повернувшись, показал налево:

— Видишь, к северу обрыв поворачивает… Смотри, как он источен ветром; значит, это наветренная сторона. А раз так, там наверняка есть трещины, и достаточно глубокие.

— Так, может, пойдем? — спросила она. Пауль встал и помог подняться матери.

— Ты достаточно отдохнула, чтобы осилить спуск? Я хотел бы подойти как можно ближе к краю песков, прежде чем поставить палатку.

— Ну ладно, довольно. — Она кивнула, предлагая ему снова идти впереди.

Он поколебался, потом поднял рюкзак, взвалил его на плечи и зашагал по гребню.

«Если бы у нас были генераторы подвески, — подумала Джессика, — все было бы совсем просто: мы бы спрыгнули с обрыва, и все. Но, возможно, генераторы в открытой Пустыне тоже опасны и привлекают червей, как и щиты…»

Они подошли к великанской лестнице из уходящих вниз уступов, а дальше, за уступами, открывалась расщелина. Лунный свет и тени четко очерчивали ее края.

Пауль шел первым, двигаясь осторожно, но быстро, почти торопливо — было очевидно, что лунный свет скоро исчезнет. Они спускались в мир сгущающейся тени. Вокруг едва угадывались уходящие в звездное небо скалы. Когда стены расщелины сошлись метров до десяти, перед ними оказался песчаный склон, уходящий вниз, во тьму.

— Будем спускаться? — шепотом спросила Джессика.

— Пожалуй…

Он ногой пощупал поверхность склона.

— Мы можем просто съехать вниз, — предложил он. — Я иду первым — а ты подожди, пока не услышишь, что я остановился.

— Только будь осторожнее, — попросила Джессика.

Он шагнул на откос, заскользил вниз — и съехал на почти ровный пол из плотного, слежавшегося песка. Вокруг возвышались скальные стены.

Сзади с громким шорохом вдруг обрушился песок. Пауль попытался разглядеть в темноте склон, но поток песка едва не сбил его с ног. Затем песок успокоился, — все стихло.

— Мама! — позвал он.

Ответа не было.

— Мама!

Он бросил рюкзак, метнулся вверх по склону, оступаясь и скользя; он, словно обезумев, рыл и отбрасывал песок.

— Мама! — задыхался он. — Где ты, мама?!

Сверху обрушился новый поток песка, завалив его до бедер. Развернувшись, Пауль сумел высвободиться.

«Она попала в обвал, — метались его мысли. — Ее завалило. Я должен успокоиться и подумать… Она не задохнется сразу — войдет в состояние бинду-остановки, чтобы снизить потребление кислорода. Ведь она понимает, что я буду ее откапывать…»

Пользуясь техникой Бене Гессерит, которой научила его мать, Пауль сумел успокоить бешеное биение сердца и очистить разум, подобно тому как вытирают грифельную доску — необходимо было зарегистрировать и осмыслить все случившееся в эти минуты. Каждое движение песка в оползне вновь прошло перед его глазами — как медленно тек песчаный поток по сравнению с долей мгновения, потребовавшейся ему, чтобы все вспомнить…

Наконец Пауль пошел наискосок вверх по склону, осматривая и трогая песок. Отыскав стену расщелины и то место, где она поворачивала, он принялся копать, стараясь не потревожить склон и не вызвать новый обвал. Вот он почувствовал ткань — пошарил по ней, нащупал руку. Осторожно он провел по руке, очистил лицо.

— Ты меня слышишь? — спросил он. Она не отвечала.

Он принялся копать с удвоенной силой, освободил ее плечи. Она была безвольно-податливой, но он уловил медленное биение сердца: бинду-остановка.

Раскопав ее до пояса, он завел ее руки себе на плечи, потянул — сперва медленно, а потом изо всех сил. Наконец песок подался. Он тянул все сильнее и быстрее, задыхаясь, из последних сил удерживая равновесие. Он уже выбежал на плотно утрамбованный пол внизу, неся мать на плечах, спотыкаясь — и тут весь песчаный склон поехал вниз с оглушительным шипением и шорохом, отраженным и усиленным скальными стенами.

Остановился он в самом конце расщелины — внизу, всего в метрах в тридцати, начинались ряды марширующих к горизонту дюн. Осторожно Пауль уложил мать на песок и негромко произнес кодовое слово, которое должно было вывести ее из каталептического состояния.

Она медленно приходила в себя, делая все более глубокие вдохи.

— Я знала, что ты меня найдешь, — проговорила Джессика.

Он взглянул в сторону расщелины.

— Может, было бы лучше, гуманнее, если бы я тебя не откопал…

— Пауль!

— Я… потерял рюкзак, — угрюмо сообщил он. — Он там, под тоннами песка. Тонны — это как минимум.

— У нас ничего не осталось?

— Там — запасы воды, диститент… все самое необходимое. — Он похлопал по карману. — Паракомпас, правда, остался. — Ощупав сумку на поясе, добавил: — Вот еще нож, бинокль… Можно как следует рассмотреть место, где мы умрем.

В это мгновение солнце показалось над горизонтом — слева, за краем расщелины. На песке заиграли яркие краски. Птицы проснулись в спрятанных в скалах гнездах, над пустыней зазвучал их хор.

Но Джессика видела лишь отчаяние в глазах Пауля. С презрительной ноткой в голосе она сказала:

— Так-то тебя учили?

— Ты что, не поняла?! — крикнул он. — Все, что могло помочь нам выжить в Пустыне, — там, под песком!..

— Меня же ты нашел, — сказала Джессика, уже мягко, убеждающе.

Пауль сел на корточки.

Он медленно оглядывал новую осыпь в расщелине, изучая неровности песка.

— Если бы мы могли как-то обездвижить участок склона и свод лаза, который пришлось бы прокопать в песке — может, и удалось бы дорыться до рюкзака. Если бы пропитать песок водой… но воды для этого у нас не… — Оборвав фразу на полуслове, он вдруг воскликнул: — Пена!

Джессика боялась пошевелиться, чтобы не нарушить ход его мыслей — видно было, что разум Пауля работает в гиперрежиме.

Пауль повернул голову к дюнам, не только всматриваясь, но и внюхиваясь. Определив направление, он уставился на темное пятно на песке внизу.

— Пряность, — сказал он. — У нее же сильная щелочная реакция! А у меня остался паракомпас, и в нем — кислотная батарея!..

Джессика села, привалившись к скале.

Пауль, не обращая на мать внимания, вскочил на ноги и стал спускаться по утрамбованному ветром песку, скопившемуся под устьем расщелины.

Она смотрела, как он, ломая ритм шага, идет по песку: шаг… пауза… два шага… скользящий шаг… пауза… Ритма, который мог бы выдать Пауля охотящемуся в песках червю, не было.

Добравшись до выхода Пряности, Пауль нагреб ее горкой на полу плаща и таким же образом вернулся к расщелине. Он высыпал Пряность перед Джессикой, опустился на корточки и, орудуя острием ножа, принялся разбирать паракомпас. Крышка отскочила.

Он снял кушак, разложил на нем части паракомпаса, вынул батарею. За нею последовал лимб — в корпусе прибора открылось отделение, напоминавшее чашку.

— Тебе понадобится еще и вода, — заметила Джессика. Пауль набрал в рот воды из трубки дистикомба и выплюнул ее в опустевшее отделение паракомпаса.

«Если ничего не получится — пропала вода даром, — подумала Джессика. — Впрочем, тогда это уже не будет иметь никакого значения…»

Пауль ножом взрезал корпус батареи, высыпал кристаллическую кислоту в воду. Пошел дымок, кристаллы растворились.

Джессика уловила движение наверху. Подняв голову, она увидела на краю расщелины несколько коршунов — усевшись в ряд, они смотрели вниз, на воду.

«Великая Мать! — подумала она. — Они чуют воду даже на таком расстоянии!..»

Пауль снова закрыл паракомпас крышкой, оставив только отверстие на месте кнопки переключателя. Затем, взяв в одну руку переделанный прибор, в другую — горсть Пряности, Пауль направился по склону вверх. Без кушака его бурнус слегка раздувался на ходу. Каждый шаг вызывал к жизни ручейки песка и пыли.

Наконец он остановился, бросил в паракомпас щепотку Пряности и потряс прибор.

Из отверстия на месте кнопки бурно поползла зеленая пена. Пауль принялся поливать ею склон, водя паракомпасом по пологой дуге, ногами отбрасывая песок под ней и снова закрепляя пеной открывающийся песок…

Джессика подошла сзади:

— Помочь?

— Поднимись сюда и копай, — бросил он. — Придется прорыть метра три. Будем надеяться — получится…

В это время пена перестала течь.

— Быстро! — скомандовал Пауль. — Неизвестно, сколько времени пена сможет удерживать песок!

Джессика встала рядом с сыном, а тот кинул в выпотрошенный паракомпас новую щепоть меланжи, встряхнул. Пена с новой силой начала извергаться из отверстия.

Пауль поливал песок, создавая барьер против осыпи, Джессика руками рыла песок, отбрасывая его вниз по склону.

— Сколько еще? — задыхаясь, спросила она.

— Метра три, — ответил он. — Причем я определил место только приблизительно. Может, придется еще расширять эту яму…

Он шагнул в сторону, оскальзываясь на сыпучем песке.

— Ты давай рой наклонно, не отвесно.

Джессика повиновалась.

Яма постепенно углублялась. Ее дно уже достигло уровня дна расщелины — а рюкзака не было.

«Неужели я просчитался? — спросил себя Пауль. — Все из-за меня: это я запаниковал, и все случилось от этого. Неужели это подорвало мои способности?»

Он заглянул в паракомпас. Оставалось меньше двух унций кислоты.

Джессика распрямила спину, отерла щеку вымазанной в пене рукой. Снизу вверх глянула на сына, их глаза встретились.

— Чуть выше, — сказал Пауль. — Только осторожно…

Он засыпал в корпус прибора еще щепоть Пряности и стал поливать бурлящей пеной песок вокруг рук Джессики, которая принялась прокапываться вверх по склону. Со второго раза ей под руки попало что-то твердое. Медленно, осторожно она вытянула из песка лямку с пластиковой пряжкой.

— Стой, не тяни больше, — почти шепотом сказал Пауль. — Пена кончилась.

Джессика посмотрела на него, не выпуская из рук лямку. Пауль швырнул опустевший паракомпас на дно ямы.

— Давай руку. Теперь слушай внимательно. Я выдерну тебя в сторону и вниз по склону. Только не выпускай лямку! Вряд ли новый оползень будет сильным, осыпь, кажется, стабилизировалась. Все, что нам нужно, — это чтобы твоя голова осталась на поверхности. Когда яму засыплет, я откопаю и тебя, и рюкзак.

— Поняла, — ответила она.

— Готова?

— Готова. — Она изо всех сил стиснула лямку. Одним рывком Пауль наполовину выдернул ее из ямы, стараясь держать ее голову как можно выше. Пенный барьер прорвался, и песок хлынул вниз. Когда его поток остановился, Джессика оказалась засыпанной по пояс, хотя левая рука и плечо остались в песке. Лицо защитила пола плаща Пауля под подбородком. Плечо Джессики ломило от напряжения.

— Я держу рюкзак, — сказала она.

Пауль медленно ввел пальцы в песок возле ее руки, нащупал лямку.

— Ну-ка, вместе, — сказал он. — Только постепенно, чтобы не порвать…

Пока они вытягивали рюкзак, ссыпалось еще немного песка. Наконец лямка показалась на поверхности, и Пауль остановился, чтобы освободить из песка мать. Вдвоем они извлекли рюкзак из песчаной ловушки.

Через несколько минут они уже были на дне устья расщелины, так и держа рюкзак вдвоем. Пауль посмотрел на мать. Ее лицо и одежда были покрыты пятнами зеленой пены. Кое-где на засохшую пену прилип песок. Было похоже, что ее забросали комьями мокрого, липкого зеленого песка.

— Ну и вид у тебя, — усмехнулся он.

— Думаешь, ты чище? — отозвалась она.

Они засмеялись было, но смех тут же оборвался.

— Это моя вина, — проговорил Пауль. — Я был неосторожен.

Она пожала плечами (присохший песок посыпался с ее одежды).

— Я ставлю палатку, — решил Пауль. — Стоит раздеться и вытряхнуть песок. — Он отвернулся и открыл рюкзак. Джессика кивнула — внезапно ощутив, что у нее не осталось сил, чтобы говорить вслух. — Смотри-ка, здесь в скале крепежные отверстия! — сказал Пауль. — Кто-то уже ставил тут палатку…

«Почему бы и нет?» — подумала Джессика, отряхивая одежду. Место было подходящим для лагеря: между высоких скальных стен, а впереди, километрах в четырех, — еще стена; до песка достаточно далеко, чтобы укрыться от червей, — но не так далеко, чтобы к нему было тяжело спускаться…

Повернувшись, Джессика увидела, что Пауль уже поставил диститент. Его ребристый купол сливался с камнем стен ущелья. Пауль подошел к ней, поднял бинокль, быстро подкрутил его, регулируя внутреннее давление, сфокусировал масляные линзы на противоположной стене — золотисто-бурые в лучах утреннего солнца скалы поднимались над песками.

Джессика смотрела, как Пауль разглядывает этот апокалипсический ландшафт с его каньонами и песчаными реками.

— Там что-то растет, — сказал он.

Джессика достала из рюкзака второй бинокль, встала рядом с сыном.

— Вон там, — показал он, не отводя бинокль от глаз.

— Сагуаро, — сказала она. — Эта сухая штука…

— Поблизости могут быть люди.

— Может, тут просто была ботаническая станция? — предположила, она.

— Вряд ли, мы слишком углубились на юг в Пустыню, — ответил он, опустил бинокль и почесал под носом, возле фильтров, — он почувствовал, как высохли и потрескались его губы, и особенно сильно ощутил во рту сухой вкус жажды. — Такое ощущение, что тут живут фримены, — добавил он.

— Ты уверен в их дружелюбии?

— Кинес, во всяком случае, обещал их помощь.

«Но эти люди Пустыни — народ отчаянный, — подумала она. — Потому что они каждый день сталкиваются с отчаянными ситуациями; я сегодня ощутила на себе отчаянность и отчаяние… Они могут убить нас ради нашей воды».

Она закрыла глаза и, усилием воли вытеснив образ Пустыни, вызвала видение Каладана. Это было еще до рождения Пауля. Они — она и герцог Лето — были на отдыхе, путешествовали. Они летели над джунглями Юга, яркой листвой дикого леса, над рисовыми чеками в устьях рек. Среди зелени виднелись муравьиные тропы, по которым тянулись караваны, — носильщики несли грузы на шестах, поддерживаемых силовыми генераторами. А вдоль побережья качались на волнах белые лепестки тримаранов-дхоу…

Все ушло!

Джессика открыла глаза. Неподвижная пустыня в нарастающей жаре нового дня. Беспокойные демоны жары уже начали баламутить воздух над раскаленным песком. Каменная гряда за песчаным заливом, казалось, была видна через дешевое волнистое стекло.

Устье ущелья на миг занавесила песчаная дымка — маленький обвал сорвался с кручи, то ли от порыва утреннего ветра, то ли сбитый коршунами, которые один за другим начали сниматься с вершины. Когда пескопад прекратился, Джессика все еще слышала его шелест — и этот шелест становился все громче! Кто раз слышал этот звук, уже не мог забыть его.

— Червь, — прошептал Пауль.

Он появился справа с тем непринужденным величием, которое нельзя было бы оставить без внимания. Огромная продолговатая гора, изгибающаяся при движении, разрезая песчаные волны, появилась в поле их зрения. Передняя часть горы слегка приподнялась, отвернула, пыля — точно дугообразная волна в воде, — и исчезла, уйдя куда-то влево.

Звук постепенно стих.

— Видел я космические фрегаты, что были поменьше… — прошептал Пауль.

Она кивнула, не отрывая взгляд от пустыни. Там, где прошел червь, остался завораживающе ровный след. Уныло-бесконечный, тянулся он перед ними, словно маня за собой, под далекую линию горизонта.

— Когда отдохнем, — сказала Джессика, — продолжим твои занятия.

Он подавил внезапное раздражение.

— Мама, а тебе не кажется, что можно было бы обойтись и без…

— Вот ты сегодня ударился в панику, — строго сказала она. — Возможно, ты и знаешь свой разум и бинду-иннервацию лучше меня. Но вот свою прана-мускулатуру тебе еще изучать и изучать. Видишь ли, тело порой начинает действовать само по себе, независимо от своего хозяина. Я могу тут еще многому научить тебя. Ты должен научиться контролировать каждую мышцу, каждый нерв своего тела, научиться управлять ими. Тебе нужно повторить работу с руками. Начнем с мускулатуры пальцев, сухожилий кисти и чувствительности подушечек. — Она повернулась. — А теперь — ступай в палатку.

Он согнул и разогнул пальцы, наблюдая, как мать забирается в диститент, проползая через отверстие сфинктерного клапана. Кажется, он все равно не сумеет отговорить ее — она упорна в своем намерении. Придется подчиниться…

«Не знаю, что они со мной сделали, но и я сам кое-что сделал для этого», — подумал он.

Это надо же — повторить работу с руками!

Он посмотрел на свою руку. Какой беспомощной кажется она по сравнению с таким чудовищем, как этот червь…

Глава 6

Мы пришли с Каладана — райского мира для нашей, человеческой формы жизни. Там, на Каладане, не было нужды строить рай для тела или духа — перед нашими глазами была уже райская действительность. Но за нее мы заплатили ту цену, какой люди всегда расплачивались за райскую жизнь: мы стали слабыми, изнеженными, потеряли закалку.

Принцесса Ирулан. «Беседы с Муад'Дибом»

— Ты, значит, и есть тот самый знаменитый Гурни Халлек, — повторил его собеседник.

Халлек стоял в круглом, вырубленном в скале зале, оборудованном подо что-то вроде конторы, напротив сидящего за металлическим столом контрабандиста. На хозяине кабинета были фрименские одежды, но глаза не были такими беспросветно-синими, как у фрименов, выдавая, что ему нередко приходится есть инопланетную пищу. Помещение имитировало центральный командный пункт космического фрегата — на одной шестой стены размещались экраны интеркомов и внешнего обзора, с обеих сторон дугу экранов замыкали пульты управления вооружением, а стол выступал из противоположной стены.

— Я — Стабан Туек, сын Эсмара Туека, — представился контрабандист.

— Тогда я именно тебя должен благодарить за оказанную помощь, — поклонился Халлек.

— А-а, благодарность… — неопределенно сказал Туек. — Что ж, присаживайся.

Из стены, возле экранов, выдвинулось корабельного типа глубокое кресло, и Халлек со вздохом опустился в него. Он почувствовал, как устал. Теперь он видел свое отражение в темной поверхности экрана возле контрабандиста и скривил губы, заметив тяжелые линии на своем бугристом лице — следы усталости. Багровый шрам от чернильника на скуле тоже искривился от его гримасы.

Оторвавшись от отражения, Халлек взглянул на Туека. Да, он походил на отца — те же густые тяжелые брови, такие же рубленые черты…

— Твои люди сказали мне, что твой отец убит Харконненами, — проговорил Халлек.

— Может, Харконненами, а может — и предателями из ваших, — бросил Туек.

Гнев почти заставил Халлека забыть об усталости.

— Ты можешь назвать имя?

— У нас нет полной уверенности…

— Суфир Хават подозревал леди Джессику…

— М-мм… Бене-Гессеритская ведьма… возможно. Но Хават сейчас в руках Харконненов.

— Слышал. — Халлек глубоко вздохнул. — Похоже, без новых убийств не обойдется.

— Мы не предпримем ничего, что могло бы привлечь к нам внимание, — отрезал Туек.

Халлек замер:

— Как, а…

— Ты и все твои люди найдете среди нас убежище, — сказал Туек. — Ты говорил о благодарности? Прекрасно. Можешь отработать свой долг. Нам нужны настоящие храбрецы. Хотя попытайся ты выступить против Харконненов — и мы не задумываясь уничтожим тебя.

— Но они же убили твоего отца!

— Возможно. Но даже если и так… Я отвечу тебе, как отвечал мой отец тем, кто сперва действует, а потом думает: «Камень тяжел, и песок весит немало; но гнев глупца еще тяжелее».

— Ты хочешь сказать, что спустишь им это с рук? — презрительно прищурившись, спросил Халлек.

— Такого я не говорил. Я лишь сообщаю, что не хочу ставить под удар наш договор с Гильдией. А Гильдия хочет, чтобы мы играли осторожно. Для того чтобы уничтожить врага, есть и другие методы…

— А-а…

— Вот именно — «а-а». Хочешь искать свою ведьму — ищи. Но я должен предупредить тебя, что скорее всего ты опоздал… к тому же мы сомневаемся, что предала именно она.

— Хават редко ошибался.

— Но все же ошибался. Например, дал себя заполучить Харконненам.

— Так, по-твоему, это он предатель?

Туек пожал плечами:

— Этот вопрос представляет скорее чисто академический интерес. Ведьма, как мы имеем основания полагать, мертва. Харконнены по крайней мере в этом убеждены.

— Ты, похоже, многое знаешь о Харконненах.

— Намеки, предположения, слухи и просто догадки.

— Нас семьдесят четыре человека, — проговорил Халлек. — Раз ты действительно хочешь взять нас к себе, то, значит, уверен, что герцог мертв.

— Видели его труп.

— А… мальчик? Молодой господин, Пауль? — Халлек попытался сглотнуть, но горло перехватило.

— Согласно последним сведениям, он и его мать попали в пустынную бурю. Так что мало надежды даже на то, что найдутся хотя бы их кости…

— Значит, и ведьма мертва… все мертвы…

Туек кивнул.

— А вдобавок ко всему Зверь Раббан, как говорят, снова возьмет власть на Дюне в свои руки.

— Граф Раббан Ланкивейльский?

— Он самый.

Халлеку пришлось приложить немалое усилие, чтобы подавить вспышку ярости. Задыхаясь, он медленно сказал:

— К Зверю Раббану у меня есть свой счет. Я задолжал ему за смерть всей моей семьи… — Он провел пальцами по скуле. — И за это…

— Можно ли рисковать всем ради поспешного сведения счетов? — укоризненно сказал Туек. Он хмурился, глядя, как ходят желваки на скулах Халлека, как обратился куда-то внутрь взгляд его полуприкрытых глаз.

— Д-да… я знаю, — выдохнул наконец Халлек.

— Итак, ты и твои люди можете оплатить вывоз вас с Арракиса, работая на нас. Есть много мест, куда…

— Я снимаю со своих людей все обязательства передо мной. Пусть решают сами. Но раз Раббан здесь — я остаюсь.

— Не уверен, что мы сможем тебя оставить — с такими-то настроениями…

Халлек в упор взглянул на контрабандиста:

— Ты сомневаешься в моем слове?

— Не-ет…

— Ты спас меня от Харконненов. Я был верен герцогу Лето за то же… Поэтому я остаюсь на Арракисе. С тобой… или с фрименами.

— Высказана мысль или нет — но она реальна и имеет силу, — сказал Туек. — А ты знаешь, что, оказавшись среди фрименов, можешь найти грань между жизнью и смертью слишком острой… и подвижной?

Халлек прикрыл на миг глаза — на него внезапно навалилась чудовищная усталость.

— «Где Господь, который… вел нас по пустыне, по земле сухой и необитаемой, по земле сухой, по земле тени смертной?..» — пробормотал он.

— Не торопись — и день твоей мести придет, — сказал Туек. — Поспешность — орудие шайтана. Умерь свое горе, у нас есть все необходимое для того. Есть три вещи, способные успокоить сердце — вода, зеленая трава и красота женщин.

Халлек открыл глаза.

— Я предпочел бы, чтобы возле моих ног текла кровь Раббана Харконнена. — Он в упор посмотрел на Туека. — Ты думаешь, придет такой день?

— Я почти никак не связан с твоим будущим, Гурни Халлек. Все, что я могу, — это помочь тебе сегодня.

— Тогда я принимаю помощь — и остаюсь с тобой, пока ты не решишь, что пришло время мстить за твоего отца и всех, кто…

— Слушай, воин… — Туек перегнулся через стол, вытянув шею и жестко глядя на Халлека. Лицо контрабандиста закаменело. — Вода моего отца… За его воду я расплачусь сам. Собственным клинком.

Халлек ответил Туеку таким же взглядом в упор. В этот миг контрабандист напомнил ему герцога Лето: вождь, смелый, уверенный в себе, непоколебимый в своих поступках. Да, точно как герцог Лето… до Арракиса.

— Ты хочешь, чтобы мой клинок был рядом с твоим? — спросил Халлек.

Туек откинулся на спинку кресла, расслабился, молча разглядывая Халлека.

— Ты считаешь меня воином? — настаивал Халлек.

— Во всяком случае, ты — единственный из приближенных герцога, кому удалось спастись, — ответил Туек. — Враг был гораздо сильнее, но ты боролся и отходил… Ты боролся с ним, как мы — с Арракисом.

— А?..

— Мы живем пока что в покорстве, Гурни Халлек, — объяснил Туек. — Наш враг — Арракис.

— Значит, «бей врага поодиночке» — так?

— Так.

— Это и фрименский принцип?

— Возможно.

— Ты сказал, что жизнь с фрименами может показаться мне слишком суровой. Ты имел в виду, что они живут в открытой Пустыне?..

— Кто знает, где живут фримены? Для нас Центральное плато — земля ничейная, пустая… Но я хочу поговорить с тобой еще вот о…

— Мне говорили, что Гильдия старается не водить свои меланжевые лихтеры над Пустыней, — сказал Халлек. — Но ходят слухи, что если все-таки лететь над Пустыней и знать, где искать, — можно увидеть в некоторых местах островки зелени…

— Слухи! — скривился Туек. — Ну ладно. Так что ты выберешь — жизнь с нами или с фрименами? Мы живем в относительной безопасности: наш сиетч высечен в скале, у нас есть собственные хорошо укрытые котловины. Мы живем, в конце концов, как цивилизованные люди. А фримены… шайки бродяг и оборванцев, которых мы нанимаем как охотников за Пряностью…

— Но они могут убивать Харконненов.

— А результат? Уже сейчас за фрименами идет охота, как за дикими зверями. С лучеметами — они ведь не используют щиты. Их просто уничтожают. А почему? Потому, что они убивали Харконненов.

— Именно Харконненов? — спросил Халлек.

— Что ты имеешь в виду?

— Разве ты не слышал, что на стороне Харконненов, возможно, были сардаукары?

— Опять слухи…

— Но погром — это совсем не в стиле Харконненов. Слишком расточительно.

— Я верю только тому, что вижу своими глазами, — отрезал Туек. — Выбирай же, воин! Я — или фримены. Я могу обещать тебе убежище и возможность когда-нибудь пролить кровь нашего общего врага. Можешь в этом на меня положиться. Ну а фримены смогут предложить тебе лишь жизнь — жизнь преследуемого, жизнь дичи.

Халлек задумался — слова Туека звучали мудро и сочувственно. Но все же что-то его настораживало, а что — он и сам не понимал.

— Ты должен больше верить себе, — настойчиво сказал Туек. — Чьи решения помогли тебе в бою, если не твои собственные? Решай.

— Да, решать надо, — проговорил Халлек. — Так герцог и его сын мертвы?

— Харконнены считают, что мертвы. В подобных делах я склонен верить Харконненам… — Мрачная улыбка коснулась губ Туека. — Но в чем-либо ином — вряд ли.

— Тогда я принимаю решение, — сказал Халлек. Он в традиционном жесте поднял правую руку ладонью вверх, прижав большой палец. — Мой меч — твой меч.

— Я принимаю его.

— Хочешь ли ты, чтобы я постарался привлечь на твою сторону также и моих людей?

— Ты что, предоставишь им решать это самим?

— Они шли за мной — до сих пор. Но почти все они уроженцы Каладана. Арракис обманул их: они потеряли здесь все, кроме своей жизни. Поэтому я бы хотел, чтобы они могли решать сами…

— Разве теперь время миндальничать? Ведь они же шли за тобой.

— Иначе говоря, они тебе нужны.

— Мы всегда найдем дело для опытных бойцов. Особенно в такие времена.

— Ты принял мой меч. Хочешь ли ты, чтобы я убедил и своих людей?

— Я думаю, Гурни Халлек, что они пойдут за тобой.

— Надеюсь, что да.

— Уверен.

— И так, я могу решать это сам?

— Решай.

Халлек не без труда встал из глубокого кресла — даже это небольшое усилие, оказывается, было слишком тяжело для него.

— Сейчас я бы хотел посмотреть, как они устроены и не нуждаются ли в чем-нибудь.

— Обратись к моему квартирмейстеру, — сказал Туек. — Его звать Дриск. Передай, что я велел проявить к вам максимум внимания. Чуть позже я подойду сам, а сейчас я прежде всего должен проследить за отправкой груза Пряности.

— С кем удача, тот всюду пройдет, — пробормотал Халлек.

— Всюду, — подтвердил Туек. — Надо сказать, в смутное время в нашем деле открываются просто редкостные возможности…

Халлек кивнул. Послышался тихий шелест. Гурни ощутил движение воздуха — рядом с ним открылся люк. Он повернулся и, пригнувшись, вышел.

Он оказался в зале, через которую незадолго до этого его с товарищами провели люди Туека. Длинное, узкое помещение было высечено в скале — гладкие стены показывали, что тут применялись лучерезы. Потолок, следуя природному строению скалы и образуя надежный свод, уходил вверх достаточно высоко, чтобы обеспечить естественную циркуляцию воздуха в помещении. Вдоль стен тянулись закрытые шкафчики и стойки с оружием.

Не без гордости Халлек отметил, что те из его людей, кто был способен держаться на ногах, все еще стояли. Даже усталые, потерпевшие поражение они не позволяли себе расслабиться. Среди них Халлек заметил также медиков контрабандистов, которые оказывали помощь раненым. По левую руку составили контейнеры-носилки, и возле каждого из тяжелораненых сидел кто-нибудь из людей Атрейдесов.

Это было в правилах Дома Атрейдес, с этого начиналось обучение воинов: «Мы заботимся о своих». И это правило, выдержав все, оказалось незыблемо.

Один из офицеров подошел к Халлеку, доставая из футляра его девятиструнный балисет. Резко отсалютовав, офицер сообщил:

— Командир, врачи сказали, что Маттаи безнадежен. Банка костей и органов здесь у них нет, только то, что необходимо для первой помощи. Так что Маттаи скоро умрет — и у него есть к вам просьба.

— Какая?

Офицер протянул ему балисет.

— Маттаи хотел бы услышать песню — чтобы она облегчила его уход. Он говорит, вы знаете, — он часто просил вас ее спеть. — Лейтенант переглотнул. — Она называется «Моя женщина», сэр. Может быть, вы…

— Я знаю ее. — Халлек взял балисет, достал из паза на деке мультиплектр. Взял мягкий аккорд — оказывается, кто-то уже настроил инструмент. У него защипало в глазах, но он выбросил это ощущение из головы и повел мелодию, заставляя себя непринужденно улыбаться.

Несколько его людей и один из врачей контрабандистов склонились над носилками умирающего. Один из бойцов Атрейдесов негромко запел, легко ведя песню в контртон. Было видно, что песня хорошо знакома ему:

Певец смолк и забинтованной рукой прикрыл веки человека на носилках.

Халлек завершил мелодию тихим, мягким аккордом. «Теперь нас осталось семьдесят три», — подумал он.

Глава 7

Семейную жизнь в Ройял-Креш — «КоролевскихЯслях» — многие могут найти достаточно трудной для понимания, но все же я попытаюсь дать хотя бы самое общее представление об этом.

Я думаю, что у отца был лишь один настоящий друг — граф Хасимир Фенринг, генетический евнух и один из лучших бойцов Империи. Граф — это был вертлявый и довольно уродливый коротышка, но большой щеголь — привел как-то к отцу новую рабыню-наложницу. Мать попросила меня поглядеть за происходящим: нам всем приходилось шпионить за отцом, просто ради собственной безопасности. Разумеется, ни одна из наложниц, которых, согласно договору между Бене Гессерит и Гильдией Космогации, подарили моему отцу, не могла бы принести ему наследника — но интриги в этом направлении не прекращались никогда и даже угнетали своим однообразием. Нам же — матери, сестрам и мне — пришлось в совершенстве научиться избегать изощреннейших орудий убийства.

Возможно, ужасно говорить так о своем отце — но я отнюдь не уверена, что он был непричастен ко всем этим покушениям. Императорская семья, увы, не походит на обычные семьи.

Итак, новая рабыня оказалась рыжеволосой, как отец, гибкой и изящной. У нее были сильные мышцы настоящей танцовщицы, а ее подготовка, это было видно с первого взгляда, включала знание системы нейрообольщения. Отец долго рассматривал ее, обнаженную, и наконец сказал: «Нет, она чересчур красива. Пожалуй, лучше сохранить ее для подарка кому-нибудь…» Вы не сможете вообразить, какое смятение вызвало такое самоограничение в Ройял-Креш. Дело в том, что проницательность, коварство и способность к самоконтролю всегда были для нас главной угрозой.

Принцесса Ирулан. «В доме моего отца»

Уже наступал вечер. Пауль стоял возле диститента. Расщелина, где он разбил палатку, уже была затоплена тенью. Пауль смотрел через песчаный пролив на скальную стену и прикидывал, не пора ли будить мать — она еще спала в палатке.

От устья расщелины вдаль бежали бесконечные складки дюн. Под катящимся к горизонту солнцем дюны отбрасывали жирные тени — словно под ними прятались клочья ночи.

Монотонность плоской равнины угнетала. Он попытался уцепиться глазами хоть за что-нибудь, но все было плоско и неподвижно — кроме дрожащего марева раскаленного воздуха. Нигде ни былинки, которая могла бы дрогнуть от ветерка… лишь дюны и далекая стена под сверкающим серебристо-голубым небом.

«А что мы будем делать, если окажется, что это — вовсе не одна из заброшенных испытательных станций? — думал он. — Что, если там нет фрименов и замеченные нами растения — лишь случайность?»

В это время Джессика проснулась, повернулась на спину и сквозь прозрачную секцию посмотрела на сына. Он стоял к ней спиной — и что-то в его позе, фигуре напомнило ей его отца. Она ощутила, как волна горя вновь поднимается в ней — и отвернулась.

Наконец она смогла заняться собой — застегнула дистикомб, попила воды из кармана диститента, вышла и потянулась, прогоняя сон.

Не поворачиваясь, Пауль проговорил:

— Какая тишина… Я поймал себя на том, что уже наслаждаюсь ею.

«Как его разум приспосабливается к окружающему», — подумала Джессика и припомнила одно из основополагающих утверждений учения Бене Гессерит: «Под воздействием стресса разум может отклониться в любую сторону, как в положительную, так и отрицательную, как верньер — от позиции «Включено» и до «Выключено»… Представьте себе это как спектр или шкалу, где на одном конце — полное отключение сознания, а на другом — гиперсознание. То, куда отклонится разум — во многом зависит от подготовки».

— А тут можно было бы неплохо жить, — сказал Пауль.

Она попыталась увидеть Пустыню его глазами, попыталась представить все те лишения, которые Арракис принимал как должное, и гадала, какие варианты будущего видит ее сын.

«Здесь, — думала она, — человек может быть один, не боясь врага за спиной, не опасаясь охотников…»

Она подошла к сыну, подняла бинокль, подстроила масляные линзы и вновь оглядела противоположную стену. Да, действительно — сагуаро, еще какие-то колючки… а в их тени — низкая и редкая желто-зеленая трава.

— Я сворачиваю лагерь, — решил Пауль.

Джессика кивнула, прошла к самому концу расщелины, откуда открывался более широкий вид, повела биноклем налево. Там сверкала белоснежная солончаковая котловинка. Белое поле — а в этом мире белый был цветом смерти. Но котловина говорила о другом: о воде. Когда-то эта искрящаяся белизна была скрыта водой… Джессика опустила бинокль, поправила бурнус и некоторое время стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как позади Пауль убирает палатку.

Солнце опускалось. Через соляную котловинку протянулись длинные тени. Над закатным горизонтом загорелись яркие полотнища цвета. Постепенно начала сгущаться темнота; угольно-черные тени казались пальцами ночи — она будто осторожно трогала Пустыню, прежде чем ступить на нее. Словно купальщица на краю холодной воды…

И вот занавес ночи опустился над песками. Вспыхнули звезды.

Джессика подняла к ним глаза. Подошел Пауль — она почувствовала его движения. Ночь в Пустыне устремлялась ввысь — казалось, будто ты сам поднимаешься к звездам. Давящая тяжесть дня уходила. Лиц коснулся ночной ветерок.

— Скоро встанет Первая луна, — сказал Пауль. — Я уже уложил рюкзак и поставил манок…

«Мы можем навсегда сгинуть в этом проклятом месте, — подумала Джессика. — Никто даже не узнает…»

Ветерок поднимал облачка песка, и песчинки били по лицу. Он нес запах корицы, который источала ночь.

— Чувствуешь запах? — спросил Пауль.

— Даже через фильтры. Тут просто несметные сокровища — но воды здесь за них не купишь… — Она повела рукой. — Смотри: ни одного огонька.

— Фрименский сиетч, если он здесь есть, должен быть укрыт за теми скалами, — возразил он.

Над горизонтом по правую руку блеснула серебряная полоска: всходила Первая луна. Она поднялась; на ее диске отчетливо вырисовывался силуэт руки. Джессика внимательно оглядывала посеребренные лунным светом пески.

— Я поставил манок в самом глубоком месте нашей расщелины, — сообщил Пауль. — Когда я зажгу свечу, у нас будет около тридцати минут.

— Тридцати минут?

— Ну да, прежде чем он начнет звать… ну… червя.

— О. Понятно. Я готова — идем?

Пауль отошел — слышно было, как он поднимается к месту их дневки.

«Ночь — как тоннель, — думала Джессика, — дыра в завтра… если завтра наступит для нас. — Она потрясла головой, отгоняя тяжелые предчувствия. — Да что это я? Нельзя поддаваться мрачным мыслям — меня не тому учили!..»

Вернулся Пауль, поднял рюкзак и зашагал вниз. Дойдя до первой дюны, он остановился, поджидая мать — и не оборачиваясь, слышал ее мягкие шаги. Мерные тихие звуки на языке Пустыни были опасными звуками…

— Надо идти без ритма, — озабоченно сказал Пауль, припоминая, как ходят в Пустыне… это была память и реальная, и провидческая… — Смотри, — сказал он. — Вот как фримены ходят по пескам…

Он ступил на наветренный склон дюны и пошел вдоль ее изгиба, подволакивая ноги.

Джессика следила за ним шагов десять, потом пошла следом, подражая походке сына. Она уловила принцип: надо стараться имитировать естественные звуки Пустыни, возникающие от подвижек песка… от ветра. Но мышцы не желали следовать ненормальной системе: шаг… шарканье… шарканье… шаг… пауза… шарканье… шаг…

Вокруг них расстилалось само Время. Скальная стена впереди, кажется, вовсе не приближалась, а та, что осталась за спиной, все так же возвышалась над ними.

Тумп! Тумп! Тумп! Тумп! — застучало сзади.

— Манок, — сквозь зубы пробормотал Пауль. Машинка стучала… и вдруг оказалось, что очень трудно не поддаться ее ритму, не шагать в такт ударам.

Тумп… тумп… тумп… тумп…

Они шли по залитой луной котловине, и мерный стук пронизывал все вокруг вниз и вверх, вверх и вниз по осыпающимся склонам дюн: шаг… шарканье… пауза… шаг…

По крупному песку, почти гальке, на котором оскальзываются ноги: шарканье… пауза… пауза… шаг…

Напряженно вслушиваясь, они ждали, что вот-вот послышится знакомый шорох.

Когда же этот звук наконец пришел, он был вначале так тих, что шаги его заглушили. Но звук, приближаясь с запада, нарастал… становился все громче… громче…

Тумп… тумп… тумп… тумп… — усердно долбил манок.

Оглушительный шорох затопил ночь. Обернувшись на ходу, они увидели огромный движущийся вал песка.

— Иди, — прошептал Пауль. — Не оглядывайся!..

Сзади, от скал, раздался яростный шум, схожий со звуком обвала.

— Иди! — повторил Пауль.

Он отметил, что теперь обе стены, и впереди и сзади, были на одинаковом удалении.

А позади разъяренный червь крушил скалы, бился о них, и грохот сотрясал тьму.

Они все шли и шли. Мышцы ныли той же привычной болью, которая, казалось, растянулась в бесконечность. Но манящая стена впереди приближалась.

Джессика шла словно в пустоте, сконцентрировавшись только на том, чтобы идти: лишь сила воли заставляла ее передвигать ноги. Рот горел от жажды, но раздавшиеся за спиной звуки не позволяли и думать остановиться — пусть даже на миг, чтобы попить воды из водяных карманов…

Тумп… Тумп…

Взрыв бешеной ярости позади с новой силой сотряс скалы, заглушив манок.

И все смолкло.

— Быстрее! — прошептал Пауль.

Она кивнула, хотя и знала, что он не видит ее жеста, который был нужен ей самой — как бы дать понять мышцам, и без того измотанным до предела работой в противоестественном ритме, что от них потребуются еще большие усилия…

Стена впереди, несущая безопасность, уже закрывала звезды. У ее подножия тянулась полоса совершенно ровного песка. Пауль ступил на песок, споткнулся — он очень устал — и, пытаясь удержать равновесие, почти впрыгнул на гладкую поверхность.

Гулкий удар сотряс песок.

Пауль резко отпрыгнул в сторону, на два шага.

Бум! Бум!

— Барабанные пески! — придушенно воскликнула Джессика.

Пауль ухитрился восстановить равновесие. Мельком оглянулся, успев охватить взглядом пески и скалы, — до них оставалось всего метров двести. А позади раздался шорох. Как ветер, как гул потока… в мире без воды.

— Беги! — закричала Джессика. — Пауль, беги!

И они побежали.

Барабанный песок оглушительно рокотал под ногами. Миновав его предательскую полосу, они вылетели на мелкий гравий. Какое-то время бег казался отдыхом: по крайней мере в нем был нормальный ритм, это было естественное, понятное действие. Но песок и гравий словно хватали их за ноги. А страшный шорох приближался — казалось, на них надвигается буря.

Джессика споткнулась, упала на колени. Для нее не осталось ничего — лишь усталость, лишь звук позади, лишь ужас.

Пауль рывком поднял ее.

Впереди появился тонкий шест, торчащий из песка. Они миновали его, увидели следующий. Но Джессика поняла, что видит нечто необычное, лишь когда шесты остались позади.

А вот и еще один шест, изъеденный ветром и песком, торчит из щели в камне.

И еще один.

Скала!

Она почувствовала ее под ногами — твердая поверхность, а не вязкий песок. Стало легче бежать, у нее будто прибавилось сил. В каменной стене впереди темнела вертикальная тень — щель в скале. Они из последних сил рванулись к ней, забились внутрь.

А позади стих зловещий шорох.

Джессика и Пауль обернулись.

Там, где кончались песчаные волны, метрах в пятидесяти от каменного «берега», над пустыней вставал серебристо-серый холм, и каскады песка срывались с него. Холм вздымался все выше… и вот в нем разверзлась чудовищная жаждущая пасть — черный круглый провал, и его края искристо блестели под луной.

Пасть искала их, тянулась к узкой расщелине, куда забились Джессика и Пауль. На них обрушился густой запах корицы. Лунный свет сверкал на кристальных остриях зубов.

Огромный рот рыскал из стороны в сторону, то приближаясь к трещине, то откатываясь назад. Пауль затаил дыхание. Джессика сжалась у стены, не в силах оторвать взгляд от ужасающего зрелища.

Ей пришлось собрать воедино все, чему учили ее в Бене Гессерит, чтобы совладать с древним ужасом, с наследственными страхами расовой памяти, готовыми затопить ее разум.

Пауль чувствовал почти экстатический подъем. Только что он, переступив барьер времени, вступил на новую, тоже неизвестную ему территорию. Он чувствовал тьму впереди, непроницаемую для его внутреннего взора. Как будто какой-то его шаг был шагом в колодец… в провал меж волн, откуда будущее было невидимо для него. Все окружавшее его резко изменилось.

Но это ощущение слепоты, видение тьмы времени отчего-то не испугало его, но невероятно обострило все остальные чувства. Оказывается, он воспринимал и вбирал в себя до мельчайших подробностей вставшую из песков тварь, которая искала их. Пасть червя была огромна — метров восемьдесят в диаметре, не меньше… по краю ее сверкали изогнутые, как крисы, кристаллические зубы… могучее дыхание несло плотный запах корицы… менее различимые летучие запахи альдегидов… кислот…

Червь ткнулся в скалу над ними, закрыв лунный свет. В щель посыпался дождь из песка и щебня.

Пауль толкнул мать глубже назад…

Корица!!!

Запах корицы окутывал его.

«Что общего у червя с Пряностью — с меланжей?» — спросил он себя. И припомнил, как Лиет-Кинес проговорился, намекнув на какую-то связь между червем и Пряностью…

Брумм!..

Откуда-то справа, издали, послышался сухой громовой раскат.

И снова:

Брумм!..

Червь ушел обратно в песок. Какой-то миг он лежал неподвижно. Кристаллы зубов разбрасывали вокруг лунные блики.

Тумп! Тумп! Тумп! Тумп!

«Еще манок!» — понял Пауль.

Тоже справа.

По огромному телу чудовища прокатилась дрожь. Оно погрузилось глубже в песок; теперь над поверхностью оставалась лишь арка пасти, точно разверстый зев уходящего в песок тоннеля.

Песок зашуршал, зашелестел.

Червь еще глубже ушел в песок, начал разворачиваться. Теперь это снова был продолговатый песчаный холм, ползущий через дюны.

Пауль вышел из укрытия, глядя, как катится грозная песчаная волна через пустыню на новый зов.

Вслед за ним из щели осторожно выбралась Джессика. Прислушалась.

Тумп… Тумп… Тумп… Тумп…

Наконец звук смолк.

Пауль нашарил трубку своего дистикомба, глотнул водяной конденсат.

Джессика смотрела, как он пьет, но словно не видела — она еще не отошла от усталости и пережитого ужаса.

— Он точно ушел? — шепотом спросила она.

— Его кто-то позвал, — ответил Пауль. — То есть не «кто-то». Фримены.

Понемногу она приходила в себя.

— Он огромен, чудовищен…

— Ну, не так огромен, как тот, что слопал наш топтер…

— А это действительно были фримены?

— Они пользовались манком.

— Почему они помогли нам?

— Может, они вовсе не помогали. Просто позвали червя.

— Но зачем?

Ответ был где-то рядом, на грани понимания… но так и не пришел. Было что-то… видение… что-то связанное с телескопическими, снабженными крюками небольшими штангами — «крюками Подателя».

— Зачем им звать червя? — повторила Джессика… Ледяное дыхание страха коснулось разума Пауля, и лишь с большим трудом удалось ему заставить себя отвернуться от матери и посмотреть вверх, на гребень стены.

— Надо бы найти дорогу наверх еще до света. — Поднял руку, показал: — Помнишь, мы пробежали мимо шестов? Смотри, вон еще такие же.

Она проследила за его рукой. Действительно, шесты, изъеденные ветром, стояли вдоль почти незаметного узкого карниза, который высоко вверху изгибался и переходил в трещину.

— Шесты отмечают путь наверх, — сказал Пауль. Он вскинул на плечи рюкзак, подошел к основанию стены. Полез вверх.

Джессика постояла, собираясь с силами, и последовала за ним.

Они карабкались по склону, следуя указательным шестам. Наконец карниз сузился до совсем уже крохотного выступа перед уходом в темную расщелину.

Пауль нагнул голову, заглянул в тень. Опора под ногами на узком карнизе была ненадежна, но он из осторожности медлил. В расщелине было темно, хоть глаз выколи. Правда, вверху, куда она уходила, горели звезды. Он прислушался, но не услышал ничего подозрительного: сыплется песок, негромко трещат насекомые, суетливо топочет какая-то мелкота. Осторожно пошарив ногой, Пауль ощутил припорошенную песком скалу. Он медленно, дюйм за дюймом, обогнул нависший над карнизом выступ и махнул матери — «за мной». Ухватил ее за полу и придержал, пока она обходила выступ.

Звезды смотрели в щель меж каменных стен. Пауль почти не различал фигуру матери — так, смутный серый призрак, почти невидимое движение во мраке.

— Фонарик бы зажечь… — шепнул он. — Жаль, нельзя.

— У нас есть не только зрение, — напомнила Джессика. Пауль передвинул ногу дальше вперед, перенес на нее вес, пошарил второй ногой — и наткнулся на что-то. Подняв ногу, обнаружил, что это ступенька, и поднялся на нее. Протянул руку назад, поймал руку Джессики и потянул за собой.

Еще ступенька.

«Удобная и ровная, — добавила про себя Джессика. — Без сомнения, дело рук человека…»

Она поднималась вслед за почти невидимым сыном, ногой нащупывая ступени.

Стены постепенно сблизились — теперь лестница была узкой, еле пройти: плечи почти касались стен. Наконец она вывела их в узкое ущелье с ровным полом, которое, в свою очередь, открывалось в неглубокую, залитую лунным светом котловинку.

Пауль вышел на край котловинки, огляделся и прошептал:

— Как красиво!..

Джессика, стоявшая за его плечом, могла лишь молча с ним согласиться.

Как бы она ни устала, как бы ни раздражали катетеры, носовые фильтры и наглухо застегнутый дистикомб, как бы она ни боялась и ни мечтала об отдыхе, — красота котловинки захватила ее.

— Как в сказке, — прошептал Пауль. Джессика кивнула.

Перед ними расстилалась целая рощица пустынной растительности — кусты, кактусы, крохотные розетки зеленых листиков. Дул ветерок, и листья трепетали в лунном свете. Стены котловинки по левую руку были зачернены тенью, справа — озарены луной.

— Наверняка тут живут фримены, — проговорил Пауль.

— Да, такое количество растений без человеческого ухода не выживет, — согласилась она и, сняв колпачок с питьевой трубки, глотнула воды. Теплая, с еле заметным горьковатым привкусом влага смочила горло, сразу освежив ее. Когда она закрывала трубку, под колпачком захрустели попавшие в него песчинки.

Внимание Пауля привлекло движение — справа от них, на расстилающемся внизу дне котловинки. Сквозь кусты дымника и поросль травы виднелся освещенный луной клин песка, а на нем — хоп, хоп, прыг-скок, хоп-скок, хоп — резвились какие-то крошечные зверушки.

— Мыши! — прошептал он.

Хоп-хоп-хоп — они то скрывались в тенях, то снова выпрыгивали на свет.

Беззвучная тень упала с неба на зверьков. Пронзительный птичий крик, хлопанье крыльев — и серая птица призраком поднялась над котловинкой с темным комочком в когтях.

Весьма своевременное напоминание, подумала Джессика.

Пауль все смотрел в котловинку. Глубоко вздохнув, он почувствовал чуть резковатый запах шалфея, струящийся из ночной тьмы. Хищная птица… Он принял ее как реальность Пустыни, естественный порядок вещей в ней. После атаки хищника в котловинке наступила такая несказанная тишина, что казалось, слышно было, как льется на стоящие на страже кусты сагуаро и ощетинившегося зелеными копьями красочника молочно-голубой свет луны. И тихое пение этого света было, наверно, древнейшей, первозданной гармонией Вселенной.

— Пора, пожалуй, найти место для палатки, — нарушил наконец молчание Пауль. — А завтра с утра попробуем найти фрименов, которые…

— Чаще всего незваные гости не слишком радуются, найдя фрименов! — прервал его слова тяжелый мужской голос, раздавшийся откуда-то сверху и справа. — Только, пожалуйста, не надо бежать, пришельцы, — добавил голос, когда Пауль дернулся было обратно к проходу. — Если вы побежите, только растратите зря влагу своих тел.

«Им нужна вода нашей плоти!» — с ужасом подумала Джессика. Ее мышцы пришли в полную готовность, мгновенно преодолев усталость. Внешне, впрочем, это было невозможно заметить. Определив направление на голос, она невольно поразилась: вот это мастера! Даже она не слышала, как фримены подобрались так близко. Тут же она сообразила, что владелец голоса был неслышим потому, что звуки его движения были неотличимы от обычных звуков пустыни.

Второй голос откликнулся со стены котловины, слева:

— Кончай с этим, Стил. Берем их воду — и идем дальше. Времени до рассвета осталось немного.

Пауль, не так хорошо, как мать, подготовленный к неожиданным опасностям, был раздосадован: он замер, он пытался даже бежать, он позволил панике, пусть даже на миг, захватить себя!.. Теперь он усилием воли заставил себя действовать так, как его учили: расслабиться, затем от настоящей расслабленности перейти к кажущейся и быть готовым в любой миг нанести удар в любом направлении.

Но он все еще чувствовал страх. И знал его причину: он по-прежнему не видел будущего… и того, что происходило сейчас, он раньше не видел… а их окружали фримены, которым нужна лишь вода двух беззащитных тел.

Глава 8

…Эта религиозная традиция фрименов является, таким образом, источником и основой учения, известного сегодня как «Столпы Вселенной»: и его Квизара Тафвид ныне — среди нас, неся все свои знамения, пророчества и свидетельства. Они несут нам мистический сплав веры, вышедший из горнила Арракиса; глубинную красоту этой веры лучше всего выражает волнующая музыка, основанная на старинных формах, но отмеченная знаком нового пробуждения. Кто не слыхал «Песнь Старца», кого не тронула она до глубины души?

Я влачил стопы свои в пустыне,

Где сонмы миражей дрожали и текли.

Я жаждал славы, я к опасности стремился,

Достичь пытался горизонтов Аль-Куляба  —

И видел я, как сравнивает горы

Седое Время тщась настичь меня.

И видел: воробьи примчались

Быстрей, чем волк в прыжке убийственном,

И сели на ветви древа юности моей.

Я слышал — в кроне стая их порхала,

Но растерзали меня

Их злые маленькие коготки и клювы…

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

Человек полз через гребень дюны — пылинка под полуденным солнцем. На нем были лишь рваные лохмотья — все, что осталось от плаща-джуббы. Голое тело под прорехами было беззащитно перед жарой. Капюшон джуббы был оторван, но человек из полосы ткани от подола плаща сумел сделать себе тюрбан. Между витков тюрбана торчали клочья песочного цвета волос. Редкая бородка и густые брови были того же цвета. Под сплошь синими глазами оставалось еще темное пятно. Полоска свалявшихся волос на усах и бороде — тут проходила трубка дистикомба, от носовых фильтров к водяным карманам.

Человек замер на гребне, перебросив руки на осыпающийся склон. На его спине, на руках и ногах запеклась кровь; к ранам присохла корка серовато-желтого песка. Человек медленно подтянул руки под себя, поднялся рывком и встал, пошатываясь. Даже это слабое, неловкое усилие сохраняло следы былой четкости и отточенности движений.

— Я — Лиет-Кинес, — хрипло произнес он, обращаясь к пустынному горизонту. Его голос был лишь слабой карикатурой на самое себя. — Я — планетолог Его Императорского величества, — продолжил он уже шепотом, — Планетный Эколог на Арракисе. Я — хранитель этой земли.

Он оступился, неловко упал на хрупкую спекшуюся корку, стянувшую склон дюны. Руки, пробив ее, бессильно погрузились в песок.

«Я — хранитель этого песка», — подумал он с горечью.

Он понимал, что почти бредит, что надо зарыться в песок — найти в нем относительно более прохладный слой и как-нибудь укрыться в нем; но он чувствовал также сладковато-тухлый запах эфиров: где-то под ним созревал, как нарыв, карман премеланжевой массы. Кто-кто, а он лучше любого фримена знал, чем это чревато. Раз слышен запах премеланжевых масс, значит, давление газов в глубине стало критическим — близким к взрыву. Надо убираться отсюда…

Его руки слабо скребли песок. Внезапно пришла четкая, ясная мысль: «Подлинное сердце планеты — ее ландшафт… то, насколько мы заняты в этой основе цивилизации — агрокультуре…»^[8]

Как странно, думал он, что мозг никак не может сойти с привычной колеи…

Харконненские солдаты бросили его здесь без воды, без дистикомба в расчете на то, что если не Пустыня, то червь покончит с ним. Кого-то забавляла мысль о том, что он будет медленно, в одиночку умирать — что его убьет его собственная планета.

«У Харконненов всегда были сложности с убийством фрименов, — усмехнулся он про себя. — Нас не так-то легко убить. Я сейчас должен был бы уже быть мертв… я действительно скоро умру… но экологом быть не перестану, не смогу».

— Первая, основная и наивысшая функция экологии — умение видеть последствия.

Звук этого голоса потряс его: ведь владелец голоса был давно мертв! Это был голос его отца, который занимал здесь должность планетного эколога до него и погиб в провальной воронке у Гипсовой Котловины.

— Да, ты, сынок, крепко влип, — сказал отец. — Но ты должен был заранее оценить возможные последствия, когда решился помочь сыну герцога.

«Я брежу», — подумал Кинес.

Голос, кажется, звучал откуда-то справа. Кинес, оцарапав лицо песком, повернул туда голову. Ничего, только воздух дрожит над изгибом песчаного склона, раскаленного полуденным солнцем.

— Чем больше жизни содержит система — тем больше в ней и ниш для жизни, — назидательно произнес отец. Сейчас голос звучал сзади и слева.

«Чего он кружит вокруг меня, — раздраженно подумал Кинес. — Он что, не хочет, чтобы я его увидел?..»

— Жизнь, таким образом, повышает способность окружающей среды поддерживать жизнь, — продолжал отец. — Поскольку жизнь делает питательные вещества более пригодными к употреблению. Она связывает в системе энергию через многочисленные химические связи между организмами…

«Да что же он все твердит одно и то же? — подумал Кинес. — Я знал все это, когда мне еще десяти не было!»

Пустынные коршуны — трупоеды, как большинство диких животных здесь, — уже кружили над ним. Кинес увидел тень, черкнувшую по песку подле его руки, и с усилием повернул голову так, чтобы видеть небо. Птицы виделись ему размытыми пятнами на серебристо-голубом небе. Как плавающие в вышине хлопья сажи.

— Обобщение — наша специальность, — сказал отец. — Проблему планетарных масштабов не очертить тонкой линией. Планетология — это искусство кроить и подгонять…

«Что он мне хочет сказать? Может быть, я не учел какие-то последствия?»

Его голова снова упала на песок, и сквозь вонь премеланжевых газов он ощутил запах опаленного камня. Где-то в уголке разума, где еще жила логика, возникла мысль: «Это стервятники; может быть кто-нибудь из моих фрименов заметит это и придет узнать, в чем дело…»

— Для каждого действующего планетолога важнейшим орудием являются люди, — поучал отец. — Ты должен насаждать в народе экологическую грамотность. Именно поэтому я разработал эту, совершенно новую, систему экологической нотации, экостенографии…

«Вот что! Он повторяет то, что уже говорил мне, когда я был ребенком!..»

Он почувствовал прохладу, но тот, все еще действующий уголок сознания деловито разъяснил: «Солнце в зените. На тебе нет дистикомба, ты перегрелся, и солнце высушивает твое тело».

Пальцы бессильно прочертили канавки в песке.

Даже дистикомба не оставили!..

— Наличие в воздухе влаги, — сообщил отец, — предотвращает слишком быстрое испарение таковой живыми организмами.

«Ну что он все говорит такие очевидные вещи?» — дивился Кинес.

Он попробовал думать о воздухе, насыщенном влагой, — дюны, поросшие травой… а там, внизу — открытая вода, широкий, полноводный арык, протянувшийся через пустыню, и деревья вдоль него… Он никогда не видел открытой воды, разве что на иллюстрациях. Открытая вода… вода для полива… он вдруг вспомнил: для орошения одного гектара земли в период вегетации необходимо пять тысяч кубометров воды.

— На Арракисе первой нашей целью будет создание травяного покрова на больших территориях. Мы начнем эту работу, используя мутированные засухоустойчивые травы. Связав влагу в дерне, мы перейдем к посадке лесов на холмах — а затем дело дойдет до создания открытых водоемов.

Сначала небольших, вытянутых вдоль линий преобладающих ветров, с ветровыми ловушками и осадителями, которые отберут у ветра украденную им влагу. Мы, наверно, создадим настоящие сирокко — влажные ветры… но нам никогда не уйти от необходимости ставить ветровые ловушки.

«Вечно он читает мне лекции. Что бы ему наконец заткнуться? Он что, не видит, что я умираю?»

— И ты тоже, безусловно, погибнешь, как и я, — заверил отец, — если не уберешься немедленно с образующегося под тобой пузыря. Да-да, там, внизу — премеланжевый карман, и ты это и сам понимаешь. Ты ведь чувствуешь запах газов? И понимаешь, что Маленькие Податели уже начинают выпускать воду в премеланжевую массу.

Мысль об этой воде в глубине сводила с ума. Он представлял ее, эту воду. Там, в пористых породах, запечатанная кожистыми телами полурастений-полуживотных, Маленьких Подателей, была вода. Чистейшая, прозрачная, свежая, — и она выливается сквозь тонкий пока разрыв в…

В премеланжевую массу!

Он вдохнул гнилостно-сладкий запах. Да, он заметно усилился.

Кинес заставил себя подняться на колени. Раздался резкий птичий крик, захлопали крылья.

«Это — Пустыня Пряности, — думал он. — Даже днем здесь должны быть фримены. Они обязательно увидят птиц и придут выяснить, в чем дело».

— Движение в среде — обязательное условие для животной жизни, — объявил отец. — Кочевые народы следуют этому принципу. Линия же движения зависит от потребности в воде, пище, минералах и другом сырье. Теперь мы должны контролировать это движение, приспосабливая его для наших целей.

— Заткнись, а? — пробормотал пересохшим ртом Кинес.

— Мы должны сделать на Арракисе то, что никогда еще не применялось к целой планете, — ответил отец. — Мы должны использовать человека в качестве созидательной экологической компоненты. Внедрять приспособленные к местным условиям земные формы. Тут — растение, там — животное и, наконец — человек, который преобразует водяной цикл и самый ландшафт.

— Заткнись!!!

— Именно линии движения дали нам ключ к пониманию связи между червями и Пряностью, — сообщил отец.

«Да, червь, — со внезапной надеждой подумал Кинес. — Податель всегда приходит при взрыве премеланжевого кармана. Но у меня же нет крюков! Как я взберусь без них на большого Подателя?..»

Он чувствовал, как отчаяние выпивает последние его силы. Вода так близко, всего в сотне метров под ним; и червь придет наверняка, но удержать его на поверхности и воспользоваться им не удастся!..

Кинес вновь упал ниц на песок, в продавленную им выемку. Песок обжег его левую щеку — правда, это ощущение словно пришло откуда-то издалека…

— Экосистема Арракиса организовалась на основе эволюции эндемических форм жизни, — вещал отец. — Не странно ли, что практически никто не поднял глаз от Пряности, не удивился тому, что при отсутствии крупных участков, занятых растительностью, в атмосфере поддерживается практически идеальное соотношение азота, кислорода и углекислого газа. Вот она перед вами, вся планета. Только смотрите и изучайте! Перед вами процесс — процесс жестокий, но это процесс. В нем есть разрыв? Значит, должно быть что-то, занимающее этот разрыв. Наука, собственно, и состоит из ряда фактов, которые, будучи объяснены, стали считаться очевидными. Я знал о Маленьких Подателях, населяющих глубины под песками, задолго до того, как увидел их.

— Пожалуйста, папа, хватит лекций! — прошептал Кинес.

Коршун сел на песок возле самой его руки. Кинес смотрел, как птица сложила крылья и, наклонив голову, одним глазом взглянула на него. Собрав последние силы, он слабо, хрипло крикнул. Коршун отпрыгнул шага на два, но продолжал рассматривать добычу.

— До сих пор, — сказал отец, — человек и все созданное им были кожной болезнью планет. Природа же всегда старается бороться с недугом, она уничтожает или инкапсулирует ее, — или включает ее в собственную систему так, как нужно ей самой.

Коршун пригнул голову, расправил крылья, хлопнул ими. И опять уставился на неподвижно вытянутую руку. Сил крикнуть у Кинеса уже не было.

— Однако исторически сложившаяся система взаимного ограбления кончается здесь, на Арракисе, — сказал отец. — Нельзя бесконечно красть у природы, не заботясь о тех, кто придет следом. Физические свойства планеты — основа ее экономики и политики; мы увидим их — и наш путь очевиден.

Он никогда не мог остановиться, заведя лекцию. Лекции, лекции — вечные лекции…

Коршун подпрыгнул на шаг ближе к безвольной руке Кинеса. Наклонил голову, взглянул оценивающе на тело, сперва одним глазом, потом другим.

— Арракис — планета монокультуры, — сказал отец. — Монокультура. Всего одна. Она обеспечивает правящему классу такую жизнь, какую во все времена вели правящие классы, в то время как внизу подбирала их объедки безликая масса недочеловеков-полурабов. Так вот, нас занимают именно эти массы и эти, так сказать, объедки. Они куда ценнее, чем кто-либо мог предположить.

— Я тебя не слушаю, так и знай, — прошептал хрипло Кинес. — Уходи…

И он опять подумал с надеждой: «Наверняка поблизости должны, должны быть мои фримены. Они придут хотя бы для того, чтобы проверить — не удастся ли поживиться здесь водой…»

— Итак, массы Арракиса узнают, что мы трудимся, чтобы земля здешняя изобиловала водами, — продолжал отец. — Разумеется, у большинства будут лишь полумистические представления о том, как мы собираемся сделать это. Многие, не осознающие проблемы ограничения веса, могут вообразить, что мы собираемся ввозить воду с какой-нибудь планеты, где она имеется в избытке. Что ж, пусть думают что угодно, пока они в целом верят нам.

«Вот сейчас… сейчас я встану и выскажу ему все, что о нем думаю, — подумал Кинес. — Вместо того чтобы помочь — стоит, поучает!..»

Птица подобралась еще на шаг ближе к руке. Чуть поодаль опустились на песок еще два коршуна.

— Религия и закон должны быть едины для всей этой нашей массы, — сказал отец. — Всякий акт неповиновения должен рассматриваться как грех и караться именно как таковой — наложением религиозной же кары. Это принесет двойную выгоду, укрепляя как повиновение, так и храбрость. Мы, заметь, должны опираться не столько на храбрость отдельных личностей, сколько на храбрость всего населения.

«И где же оно, это мое население?.. Как раз сейчас оно мне особенно нужно!» — сердито подумал Кинес. Он собрал остаток сил и двинул руку к ближайшему коршуну. Ему удалось сдвинуть ее сантиметра на полтора. Тот отпрыгнул к своим сородичам, готовый в случае чего тут же взлететь.

— Составленный нами график перейдет в природный феномен, — объявил отец. — Жизнь на планете подобна ткани, в которой переплетены многие тысячи нитей. Изменения флоры и фауны на первом этапе будут определяться исключительно сторонним физическим воздействием — нашим воздействием. Но по мере укрепления внесенные нами изменения начнут сами воздействовать на эти воздействия, нам придется еще разбираться с этим. Учти, что, контролируя лишь три процента энергии на поверхности планеты — только три! — мы сумеем превратить систему в самодостаточную и самообеспечивающую.

«Что же ты мне не поможешь? — устало спросил про себя Кинес. — Так всегда: ты подводишь меня именно тогда, когда ты мне нужнее всего…» Он хотел повернуться туда, откуда слышался голос отца, и хотя бы взглядом заставить его замолчать… упрекнуть его… но мышцы отказались повиноваться.

Коршун вновь пришел в движение. Осторожно, шажок за шажком, птица подобралась к Кинесу. Другие две делали вид, что не обращают внимания ни на будущего сотрапезника, ни на будущий обед.

Коршун остановился в шаге от руки Кинеса.

И в этот миг на Кинеса сошло озарение. Неожиданно он увидел такое будущее, такую возможность для Арракиса, которого отец не представлял. Вероятности, связанные с этим путем, переполняли его.

— Нет худшей беды для твоего народа, чем оказаться в руках Героя, — отрезал отец.

«Он читает мои мысли! — рассердился Кинес. — А… впрочем, пусть его».

Потом мысли его перешли на другое.

«Сообщения уже отправлены во все мои сиетчи, — подумал он с удовлетворением. — И ничто их не остановит. Если сын герцога жив, они найдут его и будут оберегать, как я велел. Они, правда, могут убить его мать. Но мальчика… мальчика спасут».

Коршун сделал еще шажок — теперь он мог клюнуть руку. Он наклонил голову набок, рассматривая безвольно простертое тело, вдруг он замер, вздернул голову и, резко вскрикнув, взлетел в воздух вместе с другими птицами.

«Пришли! — закричал беззвучно Кинес. — Пришли мои фримены!»

И тут он услышал, как рокочут пески.

Этот звук знал любой фримен и без труда отличал от звука идущего червя или любого другого звука Пустыни. Где-то под ним премеланжевые массы вобрали достаточно воды и органики, выделенных Маленькими Подателями, и достигли критической стадии роста. Там, в глубине, возник и начал подниматься огромный пузырь двуокиси углерода. Это было как направленный вверх взрыв — и в эпицентре его возникла песчаная воронка, точно водоворот. В результате произойдет обмен: Пустыня выбросит наверх то, что образовалось в ее недрах, и поглотит все, что было на поверхности в месте выброса.

Коршуны кружили над ним, разочарованно крича. Они-то знали, что происходит. Это знали все жители Пустыни.

«Я тоже житель Пустыни, пустынная тварь, — подумал Кинес. — Видишь, отец? Я житель Пустыни».

Он почувствовал, как пузырь приподнял его, лопнул и пескопад охватил его, унося в прохладную тьму. На какой-то миг ощущение прохлады и влаги принесли благодатное облегчение. А потом, когда его планета убивала своего эколога, ему пришло в голову, что отец и другие ученые ошибались и основными принципами Вселенной были случайность и ошибка.

Даже коршуны согласились бы с ним.

Глава 9

Пророчество, предвидение… Как испытать их перед лицом вопросов, ждущих ответа? Сколько подлинного пророчества содержит «волна» предвидения (как называл свои видения сам Муад'Диб) — и насколько сам прорицатель воздействует на будущее, подгоняя его под собственные предвидения? А гармонические связи, улавливаемые в акте пророчества?..

Видит ли пророк само будущее — или же слабое место, щель, на которое можно воздействовать, используя слово или решение, подобно тому как гранильщик бриллиантов раскалывает алмаз ударом резца, попав в верную точку?..

Принцесса Ирулан. «Мои размышления о Муад'Дибе»

«Берем их воду», — сказал человек, прячущийся во тьме.

Пауль поборол страх, взглянул на мать. Опытным взглядом он увидел, что она незаметно изготовилась к бою, что ее мышцы напряжены для молниеносного удара.

— Жаль было бы просто убить вас, — сказал голос сверху.

«Это тот, который заговорил первым, — подумала Джессика. — Их по крайней мере двое — один справа, один слева».

— Цигноро хробоса сукарес хин манге ла пчагавас дои ме камавас на беслас леле пал хробас!

Это крикнул тот, что справа, обращаясь к товарищам на другой стороне котловины.

Паулю его выкрик показался сплошной тарабарщиной, но Бене Гессерит обучали языкам, и Джессика узнала этот: чакобса, один из древних охотничьих языков. Человек, прячущийся над ними, предположил, что, возможно, это и есть те самые чужаки, которых они ищут.

Наступила неожиданная пауза. В это время над скалами встал и заглянул в котловину голубой, отливающий немного слоновой костью, ободок Второй луны.

Сверху, слева, справа послышался шорох, и в котловину скользнули темные тени.

«Да их целый отряд!» — подумал Пауль, и по его спине пробежал внезапный холодок.

К Джессике подошел высокий человек в пятнистом бурнусе. Лицевой клапан капюшона был откинут в сторону — чтобы не мешал говорить. Луна освещала густую бороду, но само лицо и глаза скрывались в тени капюшона.

— Посмотрим, кто нам попался — джинны или люди?

Джессика услышала в его голосе спокойную усмешку и позволила себе каплю надежды. У него был голос человека, обладающего властью: именно он испугал их, раздавшись внезапно в ночи.

— Вроде бы люди все-таки, — проговорил фримен, отвечая сам себе.

Джессика заметила — не столько увидела, сколько почувствовала нож, спрятанный в складках его одежды. Вот тут она пожалела, что у них нет щитов.

— А говорить-то вы умеете? — с усмешкой спросил фримен.

Джессика постаралась ответить с королевской надменностью в голосе и манерах. Медлить было нельзя, хотя она не успела еще оценить незнакомца, его культуру и слабости.

— Кто подкрался к нам, подобно разбойникам в ночи? — требовательно спросила она.

Голова под капюшоном бурнуса дернулась; затем фримен медленно расслабился — и это говорило о многом. Он прекрасно владел собой.

Пауль отодвинулся от матери, чтобы они не представляли собой одну цель и чтобы у каждого было пространство для боя.

Капюшон повернулся, следуя за движением Пауля, и свет луны выхватил из тени часть лица: острый нос, блестящий глаз («Какой темный, — подумала Джессика, — да, совсем без белка!») под тяжелой бровью, закрученный вверх ус.

— Парнишка вроде похож… — пробормотал фримен. — Вот что, если вы бежите от Харконненов, то, может статься, мы примем вас. Ну так как, мальчик?

Варианты мелькали в голове Пауля: что это, ловушка? Или все-таки он говорит искренне? Тянуть было нельзя…

— А с чего бы это вам привечать тех, кто бежит от Харконненов?

— Ребенок, который думает и говорит как мужчина, — задумчиво проговорил высокий фримен. — Н-ну, что до твоего вопроса, мой юный вали, то я не из тех, кто платит фай— водяную дань — Харконненам. Вот почему я могу и принять вас.

«Он знает, кто мы! — понял Пауль. — И, судя по голосу, он что-то скрывает».

— Я Стилгар, фримен, — сказал собеседник. — Может, это сделает тебя поразговорчивее, мальчик?

«Тот самый голос», — подумал Пауль, вспомнив тот Совет, на котором этот самый человек требовал тело своего товарища, убитого Харконненами.

— Да, Стилгар, я тебя знаю, — ответил он. — Я был с отцом на Совете, куда ты пришел за водой своего друга. Ты тогда еще взял с собой человека моего отца — Дункана Айдахо, вместо своего друга.

— Айдахо бросил нас, вернулся к своему герцогу, — сказал Стилгар.

Уловив нотку неприязни, Джессика изготовилась к бою. Голос со стены напомнил:

— Стил, мы теряем время!

— Это — сын герцога, — отрезал Стилгар. — И он — тот, кого велел найти Лиет.

— Но… он же ребенок, Стил!

— Герцог был настоящим мужчиной. А этот паренек воспользовался манком, — возразил Стилгар. — Разве ты не видел, как смело пересек он путь Шаи-Хулуда?

Джессика поняла, что о ней даже не говорят. Приговор уже вынесен?

— У нас нету времени испытать его, — пытался протестовать человек наверху.

— А что, если он действительно Лисан аль-Гаиб? — спросил Стилгар.

«Он ждет знака! — поняла Джессика. — Знамения!»

— Ну а женщина? — настаивал голос сверху. Джессика вновь подобралась: в этом голосе она слышала смерть.

— Да, женщина… — проговорил Стилгар. — Женщина — и ее вода.

— Ты ведь знаешь закон, — сказал фримен на стене котловины. — Кто не может жить в Пустыне.

— Довольно, — оборвал его Стилгар. — Времена меняются.

— Разве Лиет приказал нам это? — спросил его собеседник.

— Ты что, не слышал голос сейлаго, Джамис? — рассердился Стилгар. — Что ты ко мне прицепился?

«Сейлаго!» — подумала Джессика. Это уже было кое-что: язык Илма и Фикха; «сейлаго» — это нетопырь, небольшое летающее млекопитающее. «Голос сейлаго» — тоже ясно: они получили дистранс-сообщение с приказом найти Пауля и ее.

— Я только хотел напомнить тебе о твоем долге, друг Стилгар, — сказали сверху.

— Мой долг — думать о силе племени, — отрезал Стилгар. — И это — единственный мой долг. Я не нуждаюсь в напоминаниях о нем. Меня заинтересовал этот мальчик-мужчина. У него крепкое, плотное тело. Он не испытывал недостатка в воде. И он жил, не опаляемый Отцом-Солнцем. У него нет глаз ибада. Но при всем том он говорит и действует вовсе не как слабаки из чаш. И то же самое можно было сказать о его отце. Так как это возможно?

— Но не можем же мы препираться тут всю ночь! — пробурчал невидимый собеседник. — Если патруль…

— Я велел тебе замолчать, Джамис. Дважды я не приказываю.

Человек наверху замолчал, но было слышно, как он, перепрыгнув через расщелину, начал спускаться на дно котловины по левую руку от них.

— Голос сейлаго сообщил, что мы не прогадаем, если спасем вас, что вы стоите многого, — проговорил Стилгар. — Ну, что до этого крепкого мальчика-мужчины — допустим: он еще молод и может учиться. Но что касается тебя, женщина… — Он вопросительно посмотрел на Джессику.

«Так, я разобралась с его голосом и образом мышления, — подумала Джессика. — Теперь я могла бы управлять им — да одного слова хватило бы! — но он сильный человек… он куда ценнее для нас, не затронутый контролем, свободный в своих поступках… Посмотрим».

— Я мать этого мальчика, — напомнила она. — Своей силой, которой ты так восхищаешься, он отчасти обязан моему обучению.

— Сила женщины может оказаться беспредельной, — задумчиво сказал Стилгар. — Без сомнения, Преподобная Мать обладает такой беспредельной силой. Ты — Преподобная Мать?

Джессика решилась отбросить мысли о возможных последствиях этого вопроса и ответила правду:

— Нет.

— Ты обучена жить в Пустыне?

— Н-нет… но многие высоко оценивают мои знания.

— Мы сами судим, что ценно, а что нет.

— Всякий имеет право на собственные суждения, — сказала она.

— Хорошо, что ты понимаешь это, — сказал Стилгар. — Задерживаться здесь, чтобы испытать тебя, мы не можем. Понимаешь, женщина? Но мы не хотим, чтобы твоя тень преследовала нас. Я приму мальчика-мужчину, твоего сына. Он получит мое покровительство и убежище в моем племени. Но что касается тебя, женщина, — ты ведь понимаешь, что против тебя лично я ничего не имею? Но закон есть закон. Истисла, ради общего блага. Разве эта причина не достаточна сама по себе?

Пауль сделал полшага к нему:

— О чем это ты?

Стилгар мельком взглянул на него, но обращался по-прежнему к Джессике:

— Кто не был с детства обучен жизни здесь, может погубить все племя. Таков закон. Мы не можем позволить себе таскать с собой бесполезных…

Джессика, словно бы в обмороке, начала оседать на песок. Чего еще ждать от слабака инопланетянина… очевидная штука. Но очевидное замедляет реакцию. Требуется какое-то время, чтобы распознать незнакомое в знакомом. Вот его плечо опустилось, рука потянулась в складки одежд — за оружием, он повернулся, чтобы не упускать ее из виду, — и в этот миг она скользнула в сторону. Резкий поворот, взмах рук, взметнувшиеся и перепутавшиеся одежды — его и ее… и вот она уже стоит у скалы, а могучий фримен повержен, беспомощный, перед ней.

Еще когда Джессика начала свое движение, Пауль отступил на пару шагов. Когда же она атаковала Стилгара, Пауль нырнул в густую тень. На его пути вырос бородатый фримен — пригнувшись, он бросился на Пауля, выставив перед собой оружие. Пауль нанес ему прямой удар в солнечное сплетение и тут же, отступив в сторону, свалил согнувшегося человека рубящим ударом сверху в основание черепа. Пока фримен падал, Пауль успел освободить его от оружия.

В следующий миг Пауль уже был в тени и полез по скале вверх, заткнув оружие за кушак. Хотя оно было незнакомой формы, Пауль опознал его как метательное — что-то вроде механического пистолета. Еще одно напоминание о том, что здесь не используют щиты.

«Сейчас они будут заняты матерью и этим Стилгаром. Ничего, она с ним справится. А я должен занять выгодную позицию, с которой мог бы угрожать им, и так дать ей возможность уйти».

Внизу защелкали пружины; иглы засвистели вокруг, застучали по камням. Одна пробила полу бурнуса. Пауль, прижимаясь к скале, обогнул уступ и оказался в узкой вертикальной щели. Уперся ногами в одну стенку, спиной — в другую и медленно, стараясь не шуметь, полез вверх.

Донесся рык Стилгара:

— Назад, вы, вши червеголовые! Она мне шею свернет, если вы подойдете ближе!

Кто-то сказал:

— Мальчишка сбежал, Стил! Что нам…

— Еще бы ему не сбежать! У, пескомозглые… Ух-х, да легче ты, женщина!..

— А ты скажи им, чтобы прекратили палить по моему сыну.

— Они уже прекратили, женщина. Парень смылся — как ты и хотела. Великие боги в глубинах! Что же ты сразу не сказала, что ты колдунья и воительница?

— Теперь вели им отойти — скомандовала Джессика. — Вон туда, в котловину, чтобы я их видела… и лучше тебе сразу поверить, что я знаю, сколько их. — А сама подумала: «Опасный момент. Но если он так умен, как мне кажется — у нас есть шанс».

Пауль, медленно карабкавшийся вверх, обнаружил узкую каменную полку — теперь можно было отдохнуть и осмотреться. Снизу снова послышался голос Стилгара:

— А что, если я откажусь?.. Как ты можешь быть… у-хх! Да хватит же, оставь меня, женщина! Мы тебе сейчас худого не сделаем. Великие боги! Если ты можешь этак скрутить сильнейшего из нас, ты стоишь вдесятеро дороже своего веса в воде!

«А теперь, — подумала Джессика, — испытание разума».

— Ты упомянул Лисан аль-Гаиба? — спросила она.

— Может, вы и правда люди из легенды, — проворчал Стилгар, — но я в это поверю не раньше, чем проверю! А пока все, что я знаю, — это что вы заявились сюда с этим глупцом герцогом, кого… ойй! Слушай, женщина! Ты меня хоть убей — он, конечно, был достойным и храбрым человеком и все такое, но соваться под харконненский кулак было глупостью!

После паузы Джессика наконец сказала:

— У него не было выбора. Но в любом случае обсуждать мы это не будем. А теперь вели своему человеку за теми кустами прекратить целиться в меня, не то я сперва избавлю мир от тебя, а после займусь им!

— Эй, ты! — взревел Стилгар. — Делай как она велит!

— Но, Стил…

— Делай как она велит, ты, червемордый, ползучий, пескоголовый кусок ящерицына дерьма! Или я сам помогу ей разнести тебя в клочки! Вы что, не видите — этой женщине цены нет!

Фримен, прятавшийся в кустах, встал и опустил оружие.

— Ну вот, он послушался, — сказал Стилгар.

— А теперь, — сказала Джессика, — четко объясни всем своим людям, что ты собираешься со мной делать. Я не хочу, чтобы какой-нибудь горячий мальчишка наделал глупостей.

— Когда мы идем в поселки и города, нам приходится скрывать, кто мы, смешиваться с народом чаш и грабенов, — сказал Стилгар. — И мы не берем с собой оружия, ибо наши крисы священны. Но ты, женщина, владеешь каким-то колдовским искусством боя. Мы о таком только слышали, да и то многие сомневались, что это возможно. Однако теперь мы увидели это искусство своими глазами. Ты победила вооруженного фримена; и это — оружие, которое не обнаружит никакой обыск!

По людям в котловине прошло движение — слова Стилгара попали в цель.

— А что, если я соглашусь обучать вас… колдовским приемам?

— Мое покровительство тебе — так же, как и твоему сыну.

— Как я могу быть уверена, что это твое обещание не ложь?

Голос Стилгара потерял часть своей убедительности. Взамен в нем зазвучала резкая нотка:

— Здесь, в Пустыне, у нас нет бумаги для контрактов, женщина. И не бывает так, чтобы вечером мы дали обещание, которое собираемся нарушить на рассвете. Мужчина обещал — и это уже контракт. И, как вождь, я связываю своим словом и моих людей. Учи нас колдовским приемам боя — и, пока желаешь, будешь иметь убежище среди нас. И вода твоя смешается с нашей.

— Ты можешь говорить за всех фрименов?

— Со временем, может, и смогу. А сейчас за всех фрименов может говорить только мой брат, Лиет. Но я обещаю, что сохраню вашу тайну. Мои люди не упомянут про вас людям других сиетчей. Харконнены вернулись на Дюну во всеоружии, а герцог ваш мертв. Вас считают погибшими в буре Матери. Охотник не станет искать мертвую дичь.

«Да, это, кажется, гарантирует нам безопасность, — подумала Джессика. — Но у фрименов неплохо налажена связь — что, если они пошлют сообщение…»

— Я полагаю, за наши головы назначена награда, — сказала она.

Стилгар промолчал, и она почти увидела его мысли, ощущая движения его мышц под руками. Наконец он ответил:

— Повторю еще раз: я дал слово от имени всего племени. Теперь мои люди знают тебе цену. Что могли бы дать нам Харконнены? Нашу свободу? Ха! Нет, ты — таква, ты можешь дать нам больше, чем могла бы купить вся Пряность в харконненских сундуках!..

— Тогда я стану учить вас моему искусству боя, — объявила Джессика и сама почувствовала, что бессознательно произнесла эти слова с какой-то ритуальной напряженностью.

— Может, отпустишь меня наконец?

— Хорошо. — Джессика разжала захват и шагнула в сторону, не теряя из виду людей в котловине. «Это машад, предельное испытание. Но Пауль должен знать о них правду, даже если мне придется заплатить за это знание жизнью».

В выжидательной тишине Пауль перебрался чуть повыше, чтобы лучше видеть мать. Подтягиваясь, он вдруг услышал над собой тяжелое дыхание. Неизвестный затаился: в расщелине на фоне звездного неба обрисовалась смутная тень.

Стилгар закричал снизу:

— Эй, там! Хватит гоняться за парнем. Он сейчас сам спустится.

Из темноты сверху ответил не то мальчишеский, не то девчоночий голос:

— Но, Стил, он не может быть далеко от…

— Я сказал, Чани, оставь его! Слышишь, ящерицына дочь?

Наверху тихо ругнулись и шепотом добавили: «Он назвал меня дочерью ящерицы!..» Но все-таки тень убралась.

Пауль снова повернулся к котловине, нашел глазами Стилгара — серую тень рядом с матерью.

— Ну, все сюда! — скомандовал Стилгар и обернулся к Джессике: — А теперь спрошу я. Где гарантии, что ты выполнишь свою часть нашего уговора? Это ведь ты всю жизнь жила с бумажками, всякими там никчемными контрактами вроде…

— Мы, Бене Гессерит, умеем держать слово не хуже вас, — ответила Джессика.

Настала и долго тянулась тишина. Затем много голосов зашептались в темноте: «Бене-Гессеритская ведьма!..»

Пауль вытянул из-за кушака трофейное оружие, навел на темную фигуру Стилгара, но ни он, ни его люди не двигались с места. Не отрываясь все смотрели на Джессику.

— Все точно — как в легенде… — прошептал кто-то.

— Нам передавали, что сообщила Шэдаут Мэйпс о тебе, — проговорил Стилгар. — Но это слишком важно, чтобы принять просто на веру, без испытания. Если ты и вправду та самая Бене Гессерит из легенды, чей сын поведет нас в рай… — Он пожал плечами.

Джессика вздохнула: «Значит, наша Миссионария Протектива даже устроила в этом аду своего рода религиозные предохранительные клапаны. Что ж… пригодятся. Они для того и придуманы». И произнесла:

— Провидица, которая принесла вам эту легенду, принесла вместе с ней прорицание карамы и иджаза — прорицание чуда и неизбежности пророчества — и я знаю это. Тебе нужен знак?

В свете луны было видно, как расширились его ноздри.

— У нас нет времени на обряды… — пробормотал он. Джессика припомнила карту, которую Кинес показал ей, когда намечал пути для бегства. Как, казалось, давно это было!.. Да, так на той карте рядом с местом, обозначенным «Сиетч Табр», стояла пометка: «Стилгар».

— Хорошо, — согласилась она, — может, позже, когда мы придем с сиетч Табр.

Это его проняло, а Джессика подумала: «Знал бы он, какими фокусами мы пользуемся! А она была молодец, та сестра из Миссионарии Протектива. Фримены превосходно подготовлены к тому, чтобы уверовать в нас».

Стилгар беспокойно шевельнулся:

— Пора идти.

Джессика кивнула — чтобы он понял, что это она дозволяет идти.

Он поднял глаза вверх — почти точно туда, где на карнизе прятался Пауль.

— Эй, парень, можешь слезать. — Потом вновь повернулся к Джессике и сказал извиняющимся тоном: — Твой сын очень уж нашумел, пока лез туда. Ему придется еще многому научиться, чтобы не навести на нас беду. Впрочем, он еще молод…

— Я не сомневаюсь, что нам есть чему поучиться друг у друга, — ответила Джессика. — Кстати, взгляни, что там с твоим товарищем. Мой сын обошелся с ним грубовато, когда разоружал.

Стилгар резко обернулся, так что капюшон взметнулся за плечами. — Где?

— А вон, за кустами, — показала она. Стилгар тронул двух своих людей за плечо:

— Посмотрите, что там.

Затем он осмотрел своих.

— Нет Джамиса. — Он опять повернулся к Джессике. — Даже твой парень владеет приемами колдовского боя!

— Между прочим, мой сын не послушался твоего приказа спуститься, — заметила Джессика.

Двое посланных Стилгаром вернулись, поддерживая третьего, — тот, спотыкаясь и глотая ртом воздух, брел между ними. Стилгар усмехнулся:

— Значит, твой сын будет слушаться только тебя, а? Ну-ну. Порядок знает.

— Пауль, можешь спуститься, — сказала Джессика.

Пауль поднялся из своего укрытия в лунный свет, засунул фрименское оружие за кушак. Когда он поворачивался, от скалы перед ним отделился второй силуэт.

В лунном свете, лившемся с неба и слабо отраженном серым камнем, Пауль увидал невысокую тонкую фигурку в свободных фрименских одеждах. На лицо падала тень от капюшона. Из складок бурнуса на Пауля глядел ствол пружинного пистолета.

— Я — Чани, дочь Лиета. — Голос веселый, звонкий. Она, кажется, сдерживала смех. — Я бы не позволила тебе палить по нашим.

Пауль сглотнул. А Чани повернулась к свету, и он увидал лицо эльфа с темными провалами глаз. Знакомые черты этого лица, которое являлось ему бесчисленное множество раз в его первых видениях, так поразили Пауля, что он застыл неподвижно. Он вспомнил, как когда-то, бравируя в своей гневной запальчивости, описывал это лицо из сна Преподобной Матери Гайе-Елене Мохийям. «Я когда-нибудь встречу ее!» — сказал он тогда.

И вот она въяви перед ним — но такая встреча ни разу не виделась ему.

— Ты шумел, как Шаи-Хулуд в ярости, — сообщила она. — И вдобавок ухитрился выбрать самый сложный подъем. Пошли, я покажу тебе, где спуститься полегче.

Он выбрался из расщелины и пошел за ней. Ее бурнус взметался, когда девчонка скользила через изломанные скалы. Она была как серна, легко скачущая по камням. Пауль почувствовал, как к лицу прилила кровь… хорошо еще, что темно!

Что за девушка! Словно прикосновение судьбы. Пауля захватила радостная волна.

Вскоре они уже стояли среди фрименов на дне котловинки. Джессика криво улыбнулась сыну, но обратилась к Стилгару:

— Да, нам полезно будет поучиться друг у друга. Надеюсь, ты и твои люди не в обиде на нас за случившееся. Мне показалось, что другого выхода нет. Ты был готов… совершить ошибку.

— Удержать человека от ошибки — это воистину небесный дар, — отозвался Стилгар. Он поднес левую руку к губам, а правой вытянул из-за пояса Пауля оружие и бросил одному из своих спутников. — Когда заслужишь, парень, у тебя будет свой маулет.

Пауль хотел было ответить, но сдержался, вовремя припомнив наставление матери: «Начало — пора деликатная, с ним нужно быть осторожным».

— У моего сына есть все необходимое оружие, — ответила за него Джессика и посмотрела Стилгару в глаза. Тот сразу вспомнил, как в руки мальчика попал пистолет… И оглянулся на фримена, побежденного Паулем. Это был Джамис. Он стоял в стороне, опустив голову и затрудненно дыша.

— С тобой нелегко иметь дело, женщина, — сказал Стилгар. Потом протянул руку в сторону одного из своих людей и, щелкнув пальцами, велел: — Кушти бакка те. («Опять чакобса», — отметила Джессика.)

Тот немедленно подал вожаку два квадратных газовых платка. Стилгар пропустил их сквозь пальцы и повязал один на шее Джессики, под капюшоном, а второй таким же образом — на шее Пауля.

— Ну вот, — сказал он, — теперь у вас есть платки-бакка. Если нам случится разойтись, вас всякий опознает как принадлежащих к сиетчу Стилгара. А об оружии поговорим в другой раз.

Он обошел своих людей, проверяя, готовы ли они, затем взвалил фримпакет Пауля на одного из них.

«Бакка», — вспомнила Джессика, — это религиозный символ. «Бакка» — значит «плакальщик»… Ясно, что тут какая-то символика, объединяющая племя. Но какая? Почему скорбь, оплакивание объединяют их?..

Стилгар подошел к девочке, так смутившей Пауля.

— Чани, возьми этого мужчину-ребенка под свое крылышко и оберегай его.

Чани тронула Пауля за руку:

— Ну, пошли, «мужчина-ребенок».

Пауль сдержал раздражение и ответил:

— Мое имя — Пауль, и лучше бы тебе…

— Мы дадим тебе имя, будущий мужчина, — ответил вместо нее Стилгар, — во время михны, на испытании акль.

«Испытании разума», — перевела про себя Джессика.

Она вдруг ощутила, что надо немедленно доказать превосходство Пауля и его зрелость, — это ощущение перевесило всякие мысли об осторожности, и она резко воскликнула:

— Мой сын прошел испытание гом джаббаром!

По наступившей вдруг мертвой тишине стало ясно, что она поразила-таки их. Прямо в сердце.

— Да, многое нам предстоит узнать друг о друге, — проговорил Стилгар. — Но мы зря теряем время. Нельзя, чтобы лучи дневного солнца застигли нас в открытом месте.

Затем он подошел к поверженному Паулем фримену:

— Идти можешь, Джамис?

Тот мрачно фыркнул в ответ:

— Просто он ударил неожиданно, и все. Кто мог ждать от него такой прыти? Это случайность. А идти — чего, могу.

— Случайность тут ни при чем, — возразил Стилгар. — И слушай, Джамис, ты будешь отвечать за их безопасность вместе с Чани. Они — под моим покровительством.

Джессика посмотрела на Джамиса. Это его голос возражал Стилгару со стены. Он хотел их смерти. И Стилгар явно считал нужным подчеркнуть свой приказ специально для Джамиса.

Стилгар вновь внимательно оглядел свой отряд и жестом подозвал двоих.

— Ларус, Фаррух, — пойдете позади и проследите, чтобы следов не оставалось. Будьте особо внимательны — ведь с нами двое необученных новичков. — Он повернулся, указал рукой направление: через котловину. — Походной цепочкой с фланговым охранением — пошли! Нам надо поспеть в Пещеру Кряжей до рассвета!

Джессика шла нога в ногу со Стилгаром, пересчитывая людей. Сорок фрименов, с ней и Паулем — сорок два. Идут, как заправские солдаты, — даже эта девочка Чани.

Пауль шагал позади Чани. Он уже позабыл, как разозлился на то, что девочка захватила его врасплох. Сейчас в его голове крутились слова матери: «Мой сын прошел испытание гом джаббаром». Руку кололо воспоминание о давней боли.

— Смотри, где идешь! — прошипела Чани. — Не зацепись за куст: оставишь нитку на ветке — выдашь нас!

Пауль сглотнул, кивнул.

Джессика слушала, как движется отряд. Шаги свои и сына она различала… а фримены, сорок человек, шли, и не было слышно звуков, отличных от естественных звуков Пустыни. Их одеяния плыли во мраке, словно паруса призрачных лодок. И путь их лежал в сиетч Табр — сиетч Стилгара.

Она думала о самом слове — «сиетч». Старое слово, опять-таки из чакобса, и бесчисленные прошедшие века не изменили его. «Сиетч» — это «место сбора во время опасности». Только теперь, спустя какое-то время после стычки, она задумалась о том, что вытекало из значения слова и самого употребления древнего охотничьего языка.

— Хорошо идем, — заметил Стилгар. — С милостью Шаи-Хулуда мы таки дойдем до Пещеры Кряжей к рассвету.

Джессика молча кивнула — берегла силы. Оказывается, она была вымотана до предела, и только сила воли как-то подавляла усталость… сила воли и гордость, призналась она себе. И воодушевление… Она думала о том, как же ценны эти люди. Да, сегодня ей открылось немало нового о фрименах.

Все они, весь народ, воспитаны как воины. Поистине бесценная находка для герцога-изгнанника!

Глава 10

Фримены всегда отличались чрезвычайно развитым свойством, которое древние называли «spannungsbogen» — то есть умение сдерживать себя и, ощутив желание, не спешить удовлетворить его.

Принцесса Ирулан. «Мудрость Муад'Диба»

Они подошли к Пещере Кряжей перед рассветом. Из котловины туда вела расщелина, такая узкая, что пришлось протискиваться боком. Стилгар назначил несколько человек в караул. Джессика проводила их взглядом, когда они полезли на скалы в слабом предутреннем свете.

Пауль на ходу посмотрел вверх. Узкая расщелина, открывавшаяся в серовато-голубое небо, показывала пеструю шкуру планеты в поперечном разрезе. Но Чани не дала ему налюбоваться на эту картину — она, потянув его за рукав, поторопила:

— Давай побыстрее, а то уже совсем светло.

— А куда полезли те люди? — поинтересовался он.

— Первая дневная стража, — коротко ответила она. — Ну, шевелись!

Значит, снаружи выставляется караул, подумал Пауль. Разумно. Но все-таки лучше бы подходить сюда, разбившись на мелкие группы: так меньше риск потерять весь отряд.

Вдруг он поймал себя на том, что думает уже как партизан, и вспомнил, как отец опасался, что Дом Атрейдес может стать партизанским — скрывающимся, гонимым, сражающимся в подполье…

— Да побыстрее же! — шепотом подгоняла его Чани. Пауль ускорил шаги. Позади посвистывала ткань фрименских одежд. Пауль вдруг вспомнил сират из крохотной Экуменической Библии доктора Юйэ: «Се, рай одесную меня, и ад ошую меня, и Ангел Смерти следует за мною». Он несколько раз повторил цитату про себя.

Расщелина повернула и расширилась. Тут стоял Стилгар, пропуская своих людей в низкое отверстие в правой стене.

— Быстро! — прошипел он. — Если патруль нас заметит — мы тут окажемся как кролики в клетке!

Пауль пригнулся и следом за Чани вошел в пещеру, освещенную сочившимся откуда-то сверху сероватым светом.

— Можешь выпрямиться, — усмехнулась Чани.

Он разогнулся и огляделся вокруг: обширная пещера, свод низкий — там, где они стояли, его можно было бы коснуться, подпрыгнув. Отряд Стилгара, теряясь в тенях, разошелся по пещере. Пауль заметил, что мать встала у стены, изучающе рассматривая фрименов. Он не мог не отметить, что она резко выделяется среди них, хотя и одета так же. В каждом движении — сила, изящество и благородство…

— Найди себе местечко для отдыха и постарайся не путаться под ногами… дитя-мужчина, — сказала Чани. — А вот твоя еда. — Она сунула ему в руку два маленьких свертка из листьев, густо пахнущих Пряностью.

Стилгар подошел к Джессике, встал позади нее и приказал стоявшим слева от них:

— Установите дверной клапан и не забывайте о водной дисциплине! — Он повернулся к другому фримену: — А ты, Лемиль, принеси плавающие лампы.

Затем Стилгар взял Джессику за руку:

— Я хочу кое-что показать тебе, колдунья…

И он повел ее куда-то за угол, откуда пробивался свет.

Джессика оказалась на широком карнизе. Сюда открывался еще один выход из пещеры, и это отверстие находилось высоко в скальной стене, возвышающейся над новой котловиной, километров десяти или пятнадцати в ширину. Со всех сторон котловину окружали высокие скалы. Там и тут виднелись островки скудной растительности.

И в это время над серой в предрассветном свете котловиной, над дальней ее стеной, поднялось солнце, вернув камням и песку их светло-бурый цвет. Арракийское солнце, казалось, выпрыгивает из-за горизонта…

«Это оттого, — подумалось ей, — что мы хотели бы удержать его за горизонтом: ночь безопаснее дня…»

Внезапно она ощутила укол тоски: ей захотелось увидеть радугу — здесь, над этим местом, не знающим дождей. И не узнающим никогда. «Я не должна давать волю подобным мечтаниям, — одернула она себя. — Это слабость, а я не могу больше позволять себе слабости».

Стилгар схватил ее за руку, показал на что-то в котловине:

— Смотри! Вот они — истинные друзы!

Она всмотрелась, заметила в котловине движение. Там, на дне, какие-то люди спешили укрыться в тени скальной стены. Несмотря на расстояние, движения их были отчетливо видны благодаря чистоте воздуха. Она достала из-под бурнуса бинокль, навела его на людей, сфокусировала масляные линзы. Как пестрые бабочки, мелькали платки на шее…

— Там — наш дом, — сказал Стилгар, — мы будем там следующей ночью. — Он, подергивая себя за ус, смотрел на котловину. — Мои люди задержались снаружи дольше положенного — работали. Значит, патрулей поблизости нет. Позже я дам им сигнал, чтобы готовились к встрече.

— У твоих людей отличная дисциплина, — заметила Джессика, опуская бинокль. Стилгар проводил бинокль взглядом.

— Они подчиняются закону безопасности племени, — ответил ей Стилгар. — Ему же подчинен и выбор вожака: предводитель должен быть самым сильным из всех. Тем, кто способен обеспечить племени воду и безопасность. — Он перевел взгляд на ее лицо.

Она ответила таким же внимательным, прямым взглядом, увидев обведенные темным глаза без белков, пыльную бороду и усы, изогнутую трубку носовых фильтров, сбегающую в дистикомб…

— Значит, победив тебя, я скомпрометировала тебя как предводителя?

— Ты не вызывала меня на поединок, — отмахнулся он.

— Но ведь важно, чтобы предводитель сохранял уважение своих людей.

— Ну, среди этих песчаных вшей нет никого, с кем бы я не справился, — ответил Стилгар. — Так что, победив меня, ты победила и каждого из них. Всех нас. Теперь они надеются выучиться у тебя… искусству твоего колдовского боя… а некоторые хотели бы знать, не собираешься ли ты бросить мне формальный вызов.

Она взвесила его слова.

— То есть не одержу ли я победу в формальном поединке?

Он кивнул:

— Я бы тебе этого не посоветовал — они не пойдут за тобой. Ты не из людей Пустыни, ты чужая нашим пескам. Они видели это во время ночного марша.

— Люди практического склада, — пробормотала она.

— Верно. — Он посмотрел в котловину. — Мы знаем, что нам нужно. Но здесь, так близко от дома, не многие сохраняют трезвость и глубину мысли. Слишком долго мы были в Пустыне. Надо было доставить вольным торговцам груз Пряности для проклятой Гильдии… да почернеют их лица навеки!

Джессика, которая было отвернулась от него, резко развернулась, снова посмотрела Стилгару в глаза.

— Гильдия?! При чем тут она? С чего это Гильдия получает вашу Пряность?

— Так велит Лиет, — мрачно сказал Стилгар. — Мы знаем, зачем это делается, но все одно, горек вкус этой дани. Мы откупаемся от Гильдии поистине чудовищной платой, чтобы только в нашем небе не крутились эти поганые спутники — чтобы никто не мог видеть, что делаем мы с Арракисом.

Она тщательно взвешивала свои слова, потому что вспомнила: именно эту причину называл ей Пауль, говоря о том, почему над Арракисом нет спутников.

— А что вы делаете с Арракисом такого, чего нельзя видеть?

— Мы изменяем его. Медленно, но верно мы изменяем его… Мы хотим, чтобы он стал по-настоящему пригодным для жизни людей. Наше поколение не увидит исполнения этой мечты, и дети наши не доживут до этого, и дети наших детей… и даже внуки их детей… но время это настанет. — Он обвел котловину затуманившимся взглядом. — Здесь будут открытая вода, и высокие зеленые растения, и люди будут спокойно ходить без дистикомбов.

Вот она, мечта Лиет-Кинеса, подумала она и сказала:

— Взятки — вещь небезопасная. Они имеют свойство расти…

— Они и растут, — подтвердил Стилгар. — Но медленный путь надежнее.

Джессика медленно оглядела котловину, пытаясь увидеть ее глазами Стилгара. Но видела только горчичного цвета пятно — далекие скалы. Над ними, кажется, что-то двигалось.

— Ах-х-х… — проговорил Стилгар.

Джессика решила было, что это — патрульный орнитоптер, но тут же поняла, что это мираж. Над песками дрожал второй пустынный ландшафт: пески, где-то вдали — какая-то колышущаяся зелень. А ближе… ближе шел прямо по поверхности огромный червь… и, кажется, на его спине она увидела фрименские плащи!.. Мираж исчез.

— Верхом оно, конечно, скорее было бы, — заметил Стилгар, — но мы не можем, разумеется, пустить Подателя в эту котловину. Так что ночью опять придется пешком…

Значит, Подателем они называют червя!

Она поняла, что следовало из слов Стилгара. Он сказал, что фримены не могут пустить червя в котловину. Значит, она в самом деле видела это в миражном мареве. Фримены на спине гигантского червя!.. Ей понадобилось все ее самообладание, чтобы не выдать потрясения.

— Пора возвращаться к остальным, — сказал Стилгар. — А то еще решат, что я тут подъезжаю к тебе с шашнями. И так кое-кто уже завидует, что мои руки касались твоего чудесного тела в котловине Туоно, во время борьбы…

— Довольно! — оборвала его Джессика.

— Я ничего дурного в виду не имел, — кротко ответил Стилгар. — У нас в любом случае не принято брать женщину против ее воли… а уж с тобой… — Он пожал плечами. — С тобой и этот обычай просто, можно сказать, излишен.

— Тебе не следует забывать, что я была все же женщиной герцога, его официальной наложницей, — проговорила Джессика уже спокойнее.

— Как хочешь. Ну все, пора закрыть и это отверстие, чтобы можно было отдохнуть от дистикомбов. Моим людям сегодня необходим хороший отдых, ведь завтра семьи не дадут им отдохнуть!

Они замолчали.

Джессика смотрела на солнце. Да, в голосе Стилгара звучало предложение больше чем просто помощи и покровительства. Ему нужна жена? Она вдруг подумала, что действительно могла бы занять место рядом со Стилгаром. И это раз и навсегда положило бы конец любым спорам о лидерстве — удачный союз подходящих друг к другу мужчины и женщины, и все.

Но что тогда будет с Паулем? Кто их знает, фрименов, какие тут у них правила усыновления и как строятся отношения детей и родителей. А не родившаяся еще дочь, которую она носит под сердцем последние несколько недель? Дочь покойного герцога?.. Она подумала о том, что может значить для нее это дитя, растущее внутри. Подумала о том, что побудило ее решиться на зачатие. Она знала — что. Она подчинилась тогда глубочайшему инстинкту, общему для всех живых существ, заглянувших в лицо смерти, — стремлению обрести бессмертие в потомстве. Да, ими — ею и Лето — овладел инстинкт продолжения рода.

Джессика взглянула на Стилгара, увидела, что он внимательно ее рассматривает. «Какова будет судьба дочери, родившейся здесь у жены такого человека? — спросила она себя. — Не станет ли он препятствовать ей в том, что является необходимым для Бене Гессерит?»

Стилгар кашлянул. Он, казалось, понимал кое-что из того, что мучило ее.

— Для вождя главное — то, что его делает вождем: нужды его народа. Если ты научишь меня своим приемам, может прийти день, когда одному из нас придется бросить вызов другому. Я бы предпочел решить вопрос как-нибудь иначе.

— Как-нибудь? Разве есть разные пути?.

— Сайядина, — ответил он. — Наша Преподобная Мать уже стара.

Их Преподобная Мать?!

Прежде чем она успела осознать его слова, он добавил:

— Я вовсе не навязываю себя в качестве мужа. Не прими это в обиду; ты в самом деле прекрасна и желанна. Но если ты станешь одной из моих женщин, кое-кто из молодежи решит, что я слишком озабочен плотскими удовольствиями и недостаточно — нуждами племени. Вот и сейчас, будь уверена, они и подслушивают, и подглядывают.

Он умеет взвешивать свои решения и думать об их последствиях, подумала она.

— Среди моих молодых кое-кто вступил в тот возраст, когда дух буен, — сказал Стилгар. — Сейчас лучше отпустить вожжи и не давать им серьезных поводов бросить мне вызов. Иначе мне придется кого-то покалечить, а то и убить. А вождю следует избегать этого — конечно, если можно отказаться от боя, не теряя чести. Ведь именно вождь делает толпу — народом. Вернее, в том числе и вождь. Он поддерживает уровень индивидуальности: если личностей мало, народ становится толпой.

Глубина его слов и то, что он говорил как ей, так и тем, кто подслушивал их разговор, заставили Джессику посмотреть на него новыми глазами. Он весьма умен, подумала она. Но где научился он искусству внутреннего равновесия?

— Закон, устанавливающий наши правила выбора вожака, разумен и справедлив, — сказал Стилгар. — Но из этого не следует, что люди всегда нуждаются именно в справедливости. По-настоящему нам сейчас необходимо время для роста и укрепления наших позиций, для распространения нашего влияния на новые земли.

Каково его происхождение? Кто так воспитал его?..

— Стилгар, я недооценила тебя, — проговорила она.

— Я так и понял.

— Похоже, мы оба недооценили друг друга.

— Так покончим с этим, — предложил он. — Я хотел бы, чтобы мы были друзьями… и доверяли друг другу. Я хотел бы взаимного уважения, какое возникает в душе безо всякого там секса.

— Понимаю.

— Ты мне веришь?

— Я слышу искренность в твоих словах.

— У нас, — сказал он, — сайядина, если даже она и не является формальным лидером, окружена особым почетом. Она учит. Она поддерживает вот здесь силу Господа… — Он коснулся своей груди.

А сейчас надо попробовать разобраться с их таинственной Преподобной Матерью, — подумала она и сказала:

— Ты упомянул о вашей Преподобной Матери… а я вспомнила слова легенды и пророчества.

— Сказано, что дочь Бене Гессерит и дитя ее держат в руке своей ключи к нашему будущему, — сказал он.

— И ты считаешь, что это я и есть? — Она следила за выражением его лица, думая: «Как легко погубить молодой росток! Ибо начало — время больших опасностей».

— Мы пока не знаем, — ответил он.

Она кивнула, подумав: «Он — благородный человек. Хочет, чтобы я дала знак; но искушать судьбу, назвав мне этот знак, он не хочет».

Джессика повернула голову, посмотрела вниз, в котловину — в золотые и пурпурные тени, в дрожащее пыльное марево перед входом в их пещеру. Ее вдруг охватила кошачья осторожность. Она, безусловно, знала язык, которым пользовалась Миссионария Протектива, знала, как применить к своим конкретным нуждам легенды, страхи и надежды… но она чуяла здесь какие-то серьезные изменения. Словно кто-то принес их к фрименам, наложив свой отпечаток на схемы, внедренные Миссионарией.

Стилгар снова кашлянул.

Она чувствовала его нетерпение и помнила, что день разгорается и фримены ждут — пора закрывать отверстие. Ей приходилось рискнуть. Она понимала, что ей необходимо: одна из дар-аль-хикман, школ перевода, которая дала бы ей…

— Адаб, — прошептала она.

Ей казалось, что разум ее перевернулся внутри. Она распознала это чувство, у нее даже часто забилось сердце. Это ощущение не имело ничего общего с учением Бене Гессерит; это могло быть лишь одно — адаб, важное и требующее действия воспоминание, приходящее как бы само по себе, помимо воли. Тогда она отдалась этому чувству, предоставив словам литься самим по себе.

— Ибн-Киртаиба! — начала она. — Там, где кончается песок… — Она выпростала руку из-под бурнуса, простерла ее величественным жестом, увидела, как расширились глаза Стилгара. Услышала близкий шелест одежд многих людей. — …Вижу я фримена, фримена с Книгой Притчей, — нараспев говорила она. — И он читает к Ал-Лату, Солнцу, которому не покорился, которому бросил вызов и которое победил. Читает к Великим Саду Испытания — и вот что он читает:

Ее пронизала дрожь, и рука ее упала.

Из темноты пещеры отозвались шепотом многие голоса:

— «И сотворенное ими разрушено».

— «Огнь Господень — в сердце твоем».

(Слава Богу, теперь все пойдет своим чередом.)

— «Огнь Господень пылающий», — прозвучал ответ.

Она кивнула:

— «Падут враги твои».

— «Би-ла кайфа», — завершили они.

В наступившем молчании Стилгар склонился перед ней.

— Сайядина, — почтительно сказал он, — если дозволит Шаи-Хулуд, ты, может быть, сумеешь пройти в себе на стезю Преподобной Матери…

««Пройти в себе» — странно он выражается. Но все прочее вполне в духе языка Миссионарии… — подумала она, ощутив циничную горечь только что содеянного. — У нашей Миссионарии Протектива неудачи редки. Она приготовила место для нас в этой дикой глуши… Молитвы той салат сотворили нам убежище. Так что теперь… придется мне играть роль Аулии, Подруги Всевышнего… Сайядины, которой надо будет обманывать людей, в чьи души пророчества Миссионарии Бене Гессерит вошли настолько прочно, что даже жриц своих они называют «Преподобными Матерями»!..»

Пауль стоял подле Чани, в полутьме внутренней части пещеры. Он все еще ощущал вкус полученной от нее порции пищи — небольшой, обернутый в листья комок мешанины из птичьего мяса и крупы, приготовленной на меде с Пряностью. Положив его в рот, он понял, что никогда прежде ему не приходилось есть пищу с такой концентрацией Пряности, и даже испугался. Он-то знал, что может сделать с ним Пряность, — помнил еще, какая перемена постигла его под ее влиянием, отправив его разум в бурю пророческих видений…

— Би-ла кайфа, — прошептала Чани.

Он посмотрел на нее — и увидел тот благоговейный страх, с которым фримены внимали словам его матери. Только тот, которого звали Джамис, держался в стороне, скрестив руки на груди.

— Дуй йакха хин манге, — шепотом проговорила Чани, — дуй пунра хин манге. Два глаза есть у меня. Две ноги есть у меня.

И она потрясенно посмотрела на Пауля.

Тот глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бурю в груди. Слова матери наложились на действие Пряности, и ему показалось, что ее голос взлетает и падает, словно тени от костра. А кроме того, он чувствовал налет цинизма в ее голосе — кто-кто, а он хорошо ее знал! — но сейчас ничто не могло уже остановить перемену, начавшуюся с этого кусочка пищи.

Ужасное предназначение!

Он уже чувствовал его — то сознание расы, от которого он никуда не мог уйти. Пришла знакомая обостренная, кристальная отчетливость. Нахлынул поток данных, сознание заработало с ледяной четкостью. Он осел на пол, прижался спиной к камню стены и позволил себе отдаться этой волне. А она несла его в то пространство, лишенное времени, откуда он мог видеть это время, лежащие перед ним возможные пути; туда, где веяли ветры грядущего… и ветры минувшего. Казалось, один его глаз устремлен в прошлое, другой — в настоящее… и еще один — в будущее; и так, тремя глазами, смотрел он на время, обращенное в пространство.

Он почувствовал, что есть опасность перегрузки, что можно «перегореть», — и постарался держаться за настоящее, за миг «сейчас», тот неуловимый миг, в который «то, что есть», окаменевало, превращаясь в вечное «было».

Стремясь охватить настоящее, он ощутил вдруг — впервые, — как в тяжелое постоянство временного потока вмешиваются его меняющиеся течения, волны, водовороты, валы, приливы и отливы — точно кипение прибоя, бьющегося о скалы. Этот образ подтолкнул его к новому пониманию своего пророческого дара, и он увидел причину и «слепых зон», и ошибок в своих предвидениях. И это напугало его.

Предвидение, понял он, было озарением, но таким, которое воздействовало на то, что оно же и озаряло. Источник сразу и точной информации, и ошибок в ней. Вмешивалось что-то вроде принципа неопределенности Гейзенберга: для восприятия картины грядущего требовалась какая-то проникающая туда энергия, а эта энергия воздействовала на само грядущее и изменяла его.

А видел он сопряжения событий в этой пещере, бурление бессчетного числа вероятностей, сходящихся здесь, — и самое, казалось бы, пустяковое действие вроде движения века, или неосторожно вырвавшегося слова, или даже одной-единственной песчинки, отброшенной с ее места, — воздействовало на гигантские рычаги, протянувшиеся через всю Вселенную и способные изменять ее. И он виделнасилие… и исход его зависел от такого количества переменных, что малейшее движение резко меняло его.

Это видение ужаснуло его — хотелось застыть в неподвижности… но и это тоже было бы действием, действием со своими последствиями.

Бесчисленные варианты будущего изливались из этой пещеры. И, прослеживая эти ветвящиеся тропы, на большей части их видел он свой собственный труп и кровь, вытекающую из глубокой ножевой раны.

Глава 11

В тот год, когда мой отец, Падишах-Император, использовав гибель герцога Лето, вновь отдал Арракис Харконненам, ему исполнилось семьдесят два года, хотя выглядел он не более чем на тридцать пять. На людях он появлялся обычно в мундире сардаукара и черном шлеме бурсега, гребень которого украшал золотой императорский лев. Такое одеяние служило открытым напоминанием об источнике его могущества. Впрочем, он не был очень уж прям, и не всегда его намеки были столь явными. Когда он хотел, он просто лучился обаянием и искренностью; теперь я, однако, часто думаю, было ли в нем хоть что-то, что было бы в действительности тем же, чем казалось? Я думаю порой, что он постоянно сражался — чтобы вырваться из невидимой клетки. Не забывайте — он был Император, глава династии, истоки которой уходят во тьму веков. Но мы, Бене Гессерит, отказали ему в праве иметь законного сына-наследника. Не есть ли это величайшее поражение для любого правителя и во все времена?.. Мать моя покорилась решению Старших Сестер; леди же Джессика ослушалась их. Кто из них двоих был прав? На этот вопрос уже дала ответ сама история…

Принцесса Ирулан. «В доме моего отца»

Джессика проснулась во мраке пещеры. Она слышала, как вокруг шевелятся фримены, обоняла едкий запах дистикомбов. Внутреннее чувство времени говорило ей, что снаружи скоро наступит ночь, хотя в пещере было по-прежнему темно — ее затеняли пластиковые пологи, сохранявшие внутри влагу их тел.

Она поняла, что позволила себе впасть в полное расслабление, в тяжкий сон глубокой усталости. А это само по себе говорило о том, что ее подсознание доверилось Стилгару, решило, что среди его людей она в безопасности. Она повернулась в гамаке, который соорудили для нее из ее же бурнуса. Спустила ноги на каменный пол, натянула песчаные сапоги.

«Надо не забыть, что сапоги следует застегивать посвободнее в голенище — чтобы не затруднять прокачку дистикомба, — напомнила она себе. — Сколько же всего нужно запомнить!..»

Она все еще чувствовала во рту вкус утренней еды — кусочка птичьего мяса, смешанного с зерном и пряным медом, и все это завернуто в листья. Ей пришло в голову, что время тут перевернуто с ног на голову: ночь отдана дневным заботам, а днем отдыхают.

Ночь — укрывает, ночь — безопасна…

Она сняла бурнус со вбитых в стену каменного алькова гамачных крючьев, повертела его в темноте, нашла верх и надела.

Теперь ее мучила проблема — как дать знать в Бене Гессерит о двоих заблудившихся в песках беглецах, скрывающихся в арракийском убежище.

В глубине пещеры зажглись плавающие лампы. Она увидела деловитую суету фрименов и среди них — Пауля, уже одетого. Его капюшон был откинут, открывая орлиный — типично атрейдесовский — профиль.

«Как странно он вел себя перед сном, — подумала она. — Словно совершенно ушел в себя. Словно человек, вернувшийся из царства смерти и не вполне еще осознавший свое возвращение. Глаза полуприкрыты и будто остекленели — взгляд обращен внутрь себя». Она невольно вспомнила, как он предупреждал ее о том, что Пряность формирует привычку и зависимость. А может быть, есть и побочные эффекты? Вот он говорит, что Пряность как-то связана с его пророческими видениями, — а что именно видит, не говорит…

Стилгар вышел из теней справа, приблизился к группке, собравшейся под плавающими лампами. Джессика сразу обратила внимание на то, как он пощипывает бороду, как по-кошачьи осторожно держится.

Короткий страх пронзил Джессику — все ее чувства обострились, едва она ощутила напряжение, сгустившееся вокруг Пауля. Скованные движения, явно ритуальные позы…

— Она — под моим покровительством! — загремел Стилгар.

Джессика узнала стоящего перед ним фримена — Джамис! А затем по напряженно застывшим плечам поняла, что Джамис в ярости.

Джамис, которого побил Пауль!

— Ты знаешь закон, Стилгар, — говорил Джамис.

— Кому и знать, как не мне? — отвечал Стилгар примиряющим тоном — он, похоже, пытался загладить какую-то размолвку.

— И я требую поединка! — прорычал Джамис. Джессика перебежала пещеру, схватила Стилгара за руку.

— Что это значит? — спросила она.

— Правило амталь, — пожал тот плечами. — Джамис настаивает на своем праве проверить вас — те ли вы, о которых говорит легенда…

— Она должна выставить за себя поединщика, — хмуро сказал Джамис. — Если он победит, стало быть, все правда. Но только сказано, — он обвел взглядом столпившихся соплеменников, — сказано, что «не будет ей нужды в поединщике из фрименов», — а это может значить только одно: своего поединщика она приведет с собой.

«Да он хочет драться с Паулем!» — ужаснулась Джессика.

Она отпустила руку Стилгара, шагнула вперед.

— Я всегда бьюсь за себя сама и потому не нуждаюсь в поединщике, — отрезала она. — Кажется, это должно быть ясно…

— Ты нам не указывай, что ты там делаешь и как! — заявил Джамис. — Во всяком случае, покуда мы не увидим более убедительных доказательств. Стилгар мог утром научить тебя что говорить. Он там, может, потискал тебя, сказал, что надо, — а ты задолбила и повторила нам без понятия, только чтоб обманом втереться к нам!..

«Я, конечно, могла бы убить его, — напряженно думала Джессика, — только не будет ли это противоречить их толкованию легенды?..» И она вновь поразилась тому, как были здесь искажены учения Миссионарии Протектива.

Стилгар посмотрел на Джессику и сказал — негромко, но так, чтобы те, кто стоял ближе к ним, услышали:

— У Джамиса на вас зуб, сайядина. Твой сын победил его, и…

— Это была случайность! — взорвался Джамис. — В котловине Туоно они напустили на меня чары — и сейчас я это докажу!

— …и я сам его побеждал, — спокойно продолжил Стилгар. — Вот он и вызывает его на тахадди, чтобы отыграться заодно и на мне. Джамис слишком буен и слишком любит насилие для того, чтобы стать хорошим вождем. Слишком часто его обуревает гафла, смятение. На устах его — закон, а в сердце царит сарфа, отвергающая оный. Не-ет, вождя из него не выйдет. Я, правда, щадил его до сих пор, потому что он по буйности своей хорош в бою. Но когда его снедает такое вот кровожадное бешенство, он становится опасен и для своих!

— Стилгар-р-р! — прорычал Джамис.

Джессика поняла, Стилгар хочет взбесить Джамиса, чтобы тот вызвал его, а не Пауля.

Стилгар повернулся к Джамису и попытался сказать мягко, успокаивающе (хотя ему было нелегко смирить свой рык):

— Подумай, Джамис, — он ведь еще мальчик. Он…

— Не ты ли называл его мужчиной? — возразил Джамис. — А если верить его матери, он прошел через испытание гом джаббаром. Смотри, его плоть крепка и полна, а воды у него!.. Ребята, которые несли его рюкзак, говорят, что в нем вода — литраками. Литраками! А мы высасываем насухо водяные карманы своих дистикомбов, едва в них проступят хоть капли!

Стилгар посмотрел на Джессику:

— Это правда? У вас есть вода?

— Да.

— Несколько литраков?

— Два.

— Как вы хотели распорядиться этим богатством?

Богатством? — подумала она и покачала головой, услышав холодок в его голосе.

— Там, где я родилась, вода падала с неба и широкими реками текла по земле, — сказала она. — Там были океаны, столь широкие, что нельзя увидеть другой берег. Меня не учили водной дисциплине — не было нужды. Так что мне просто не приходилось так думать о воде…

По толпе пронесся изумленный вздох.

— Вода с неба… Вода текла по земле… — повторяли все.

— А ты знала, что некоторые из нас, по несчастной случайности, потеряли всю воду из своих водяных карманов и им придется плохо до того еще, как мы дойдем до Табра нынче ночью?

— Откуда? — возразила Джессика, покачав головой. — Но раз они нуждаются в воде, пусть возьмут нашу.

— Ты именно так хотела поступить со своим богатством?

— Я хотела, чтобы вода сохраняла жизнь, — просто ответила Джессика.

— Тогда мы принимаем твое благословение, сайядина.

— Только ты нас своей водой не купишь, — прорычал Джамис. — И ты меня не заставишь вызвать тебя. Я-то вижу, что ты хочешь заставить меня драться с тобой прежде, чем я докажу, что прав!

Стилгар посмотрел Джамису в лицо.

— Ты все-таки собираешься вызвать на поединок ребенка? — негромко спросил он, но все услышали в его голосе смерть.

— Ее надо испытать, — упрямо сказал Джамис. — Через ее поединщика.

— Несмотря на то что она — под моим покровительством?

— Я взываю к правилу амталь, — заявил Джамис. — Это мое право!

Стилгар кивнул:

— Тогда знай: если тебя не зарежет парень, ты будешь отвечать уже моему ножу. И на этот раз я не стану сдерживать его, как прежде.

— Вы не можете так поступать, — возмутилась Джессика. — Ведь Пауль всего лишь…

— Тебе не следует вмешиваться, сайядина, — сказал Стилгар. — О, уж я-то знаю, что ты можешь одолеть меня, а стало быть, и любого среди нас; но против всех разом тебе не выстоять. Поединок будет: это амталь.

Джессика замолчала. В зеленоватом свете плавающих ламп она видела, как лицо Стилгара закаменело в демонической жестокости. Она перевела взгляд на Джамиса — тот что-то обдумывал. Надо было понять это раньше. Он — из думающих. Из тех, кто молчит и думает про себя… Надо было мне быть готовой к этому!

— Если ты сделаешь что-то с моим сыном, — проговорила она, — тебе придется иметь дело со мной. Я вызываю тебя. Сейчас. Я изрублю тебя в…

— Мама. — Пауль шагнул к ней, тронул ее за рукав. — Может, если я объясню Джамису, как…

— «Объясню»! — фыркнул Джамис.

Пауль замолчал, глядя на противника. Он не боялся Джамиса. Тот выглядел неуклюжим; и Пауль так легко свалил его там, на песке… Но Пауль все еще чувствовал в этой пещере бурление будущего, все еще помнил видение, в котором погибал от ножа. И было так мало путей, на которых он мог уцелеть!..

Стилгар сказал:

— Сайядина, ты должна теперь отойти…

— Прекрати звать ее сайядиной! — крикнул Джамис. — Это еще доказать надо! Ну знает она молитву. Так что? У нас ее каждый ребенок знает!

«Он говорил достаточно, и теперь у меня есть к нему ключ, — думала Джессика. — Я могла бы одним словом связать его. — Она поколебалась. — Но я не смогу остановить их всех!..»

— Да, ты мне ответишь! — сказала Джессика особым вибрирующим голосом с небольшим подвыванием и перехватом в конце.

Джамис посмотрел на нее с видимым страхом.

— Я покажу тебе, что такое — муки смерти, — продолжала она вещать тем же голосом. — Помни об этом, когда будешь драться! Ты испытаешь такие муки, что даже гом джаббар покажется тебе просто удовольствием. Ты будешь корчиться и извиваться в…

— Она хочет меня заколдовать! — задыхаясь, воскликнул Джамис. Он поднес к уху руку, сжатую в кулак, заслоняясь от порчи. — Я требую, чтобы она замолчала!

— Пусть будет так, — отозвался Стилгар. Он бросил на Джессику предупреждающий взгляд. — Если ты снова заговоришь, сайядина, мы будем знать, что ты колдуешь. И ты поплатишься за это жизнью. — Кивком он велел ей отойти.

Чьи-то руки взяли ее за локти, за плечи, потянули назад. В этих прикосновениях не было враждебности. Фримены отошли от Пауля, лишь Чани что-то шептала ему, кивая время от времени в сторону Джамиса.

Фримены расступились, образовав кольцо. Принесли еще несколько плавающих ламп и включили их в режиме желтого света.

Джамис вступил в круг, сбросил бурнус и кинул его кому-то в толпе. Он стоял обтянутый дымчато-серым дистикомбом, местами залатанном, местами — в сборках и складках; дистикомб был хорошо подогнан. Наклонив голову, он потянул воду из трубки кармана; потом выпрямился, стянул дистикомб и бережно передал его кому-то. Теперь он ожидал поединка, одетый лишь в набедренную повязку. Кроме того, его ступни обтягивала на манер носков плотная ткань. В правой руке он сжимал крис.

Джессика смотрела, как Чани помогает Паулю: вот она вложила ему в руку крис; Пауль примерился к нему, прикидывая вес и балансировку. Джессика вспомнила — ведь Пауль обучен управлению праной и бинду, нервами и мускулами. У него великолепная, смертоносная школа фехтования, его учителями были такие люди, как Дункан Айдахо и Гурни Халлек, люди, о которых уже при жизни слагали легенды. Мальчик знал и хитрые, коварные приемы Бене Гессерит. Он был ловок и гибок. И, кажется, сейчас он спокоен и собран.

«Но ему же всего пятнадцать, и он без щита. Нет, я должна остановить это! Должен же быть какой-то способ…»

Она подняла глаза и встретила пристальный взгляд Стилгара.

— Ты не можешь тут ничего сделать, — тихо сказал он. — Ты должна молчать.

Она прикрыла рот рукой, а в голове ее бежали мысли: «Я посеяла страх в разуме Джамиса. Он замедлит его реакцию… как я надеюсь. О, если бы я могла молиться — молиться по-настоящему!..»

Пауль тоже вошел в круг. На нем были только фехтовальные шорты-трико, которые он носил под дистикомбом. Он тоже сжимал в правой руке крис, но стоял на камне, присыпанном песком, босиком. Айдахо не раз предупреждал его: «Если не уверен в поверхности под ногами — лучше бейся босым». Кроме того, он продолжал обдумывать наставления Чани: «Джамис, парировав удар, слегка разворачивается направо вместе с ножом. Такая у него привычка, мы все это видели. И он будет метить в глаза, чтобы ударить в ту секунду, когда ты моргнешь. И еще: он умеет биться обеими руками, так что будь настороже — он в любой момент может поменять руку».

Но сильнее всего ощущал он свою подготовку и развитую до почти инстинктивного уровня реакцию, которые вбивали в него день за днем и час за часом в фехтовальном зале.

Вспомнил он и слова Халлека: «Хороший мастер ножа думает об острие, лезвии и гарде одновременно. Острием можно также и резать, лезвием — колоть, а гардой можно захватить клинок противника».

Пауль посмотрел на крис. Гарды нет, только тонкое кольцо, охватывающее рукоять перед лезвием и защищающее руку своими приподнятыми краями. А кроме того, он сообразил, что не знает прочности клинка на излом и можно ли вообще его сломать…

Джамис медленно, боком пошел вправо по своему краю круга.

Пауль пригнулся, подумал, что щита нет, а он привык биться окруженный его полем, поэтому приучен защищаться с максимальной быстротой, а вот атаковать — с рассчитанным замедлением, позволяющим проникнуть сквозь щит противника. Сколько ни учили его, что нельзя зависеть от щита, бездумно задерживающего скорость атаки, — а все-таки эта зависимость стала частью его.

Джамис выкрикнул ритуальный вызов:

— Да треснет твой нож и расколется!

Ага, значит, нож можно сломать, подумал Пауль.

Он напомнил себе, что хотя Джамис и без щита, но, поскольку его и не учили бою со щитом, не было и соответствующих ограничений…

Пауль посмотрел на противника. Тело Джамиса походило на иссохший скелет, обтянутый узловатыми веревками. В свете плавающих ламп его крис сверкал желтовато-молочными бликами.

Страх неожиданно пронзил Пауля, он увидел себя: одинокий и голый, в тусклом желтом свете, в круге людей… Дар предвидения открывал ему бессчетные пути, указывал самые вероятные из них и решения, ведущие к ним. Но это было реальное сейчас — и бесконечное количество ничтожных как будто бы неудач могло привести к его гибели.

Здесь все что угодно могло повлиять на будущее. Например, кто-нибудь из зрителей кашлянет и отвлечет внимание. Мигнет светильник — и обманет метнувшаяся тень.

«Я боюсь», — признался себе Пауль.

И он осторожно шел по кругу, оставаясь напротив Джамиса, безмолвно твердя литанию Бене Гессерит против страха: «…страх убивает разум…» Литания была как холодный душ. Мышцы расслабились и пришли в настоящую готовность.

— Я омою мой нож в твоей крови! — яростно прорычал Джамис. Произнося последнее слово, он сделал выпад.

Увидев его рывок, Джессика едва подавила вскрик.

Но клинок Джамиса встретил лишь воздух, а Пауль оказался у него за спиной, открытой для удара.

«Бей, Пауль! Ну же!» — мысленно закричала Джессика.

Пауль ударил. Его движение было превосходным: плавным, точным, текучим — но таким медленным, что у Джамиса было время ускользнуть, отступить и развернуться левым плечом чуть вперед.

Пауль отступил, пригнулся, полуприсев.

— Ты сперва доберись до моей крови, — спокойно сказал он.

Джессика видела, что на реакциях сына сказывается привычка к бою со щитом. Да, его подготовка была палкой о двух концах. У мальчика — великолепная реакция, какую можно развить лишь в его возрасте; к тому же он натренирован так, как этим людям и не снилось. Но и в нападении сказывались тренировки и навык преодоления силового поля. Щит отражает слишком быстрые удары, его можно преодолеть лишь сравнительно медленным движением. Лишь хорошо владея собой, контролируя мышцы и обладая достаточной ловкостью, можно пройти поле…

А Пауль-то это понимает? Он должен сообразить!..

И снова Джамис напал, сверкнув чернильно-синими глазами. Его тело, желто-восковое в свете плавающих ламп, метнулось вперед. Оно казалось смазанным, как на снимке.

И снова Пауль ускользнул — и снова его контратака была слишком медленной.

И снова.

И снова.

Каждый раз удар Пауля запаздывал на какой-то миг.

Тут Джессика увидела кое-что — и тут же взмолилась про себя, чтобы Джамис этого не заметил. Отражая удар, Пауль двигался так быстро, что невозможно было уследить… но всякий раз так, словно у него был щит, частично отражавший удары Джамиса.

— Да что он, играет с этим несчастным дураком, этот твой сын? — пробормотал Стилгар. Впрочем, он тут же замахал на нее: — Нет, нет, извини: ты должна молчать.

Двое на каменном полу пещеры кружили теперь один вокруг другого. Джамис выставил нож вперед, острием чуть вверх; Пауль крался пригнувшись и опустив клинок.

Джамис вновь прыгнул — и на этот раз вправо, куда Пауль все время уклонялся от удара. Но вместо того чтобы уйти от удара назад и в сторону, Пауль встретил руку противника своим клинком. В следующее мгновение юноша отскочил влево, от души благодарный Чани за предупреждение.

Джамис отступил к краю круга, потирая руку с ножом. Выступила и почти тотчас же остановилась кровь. Он смотрел на Пауля удивленно расширившимися темно-синими глазами, с новой опаской.

— Ага, ранен, — пробормотал Стилгар.

Пауль снова пригнулся, изготовившись к новой схватке, и спросил, как положено после первой крови (так его учили):

— Сдаешься?

— Ха! — только и ответил Джамис. По толпе фрименов прокатился ропот.

— Тихо! — перекрыл его голос Стилгара. — Парень просто не знает наших обычаев.

Паулю же он объяснил:

— В тахадди так не бывает, парень. Он кончается только смертью одного из соперников.

Джессика увидела, как Пауль судорожно сглотнул. Ему же никогда не приходилось убивать вот так, ножом в кровавом поединке! Сумеет ли он, сможет ли?

Пауль медленно пошел по краю круга, следуя за движениями Джамиса. Его одолевали воспоминания о видениях будущего; его новое знание говорило, что слишком много случайностей может повлиять на будущее, а потому ясно разглядеть это будущее он не мог.

В уравнениях было слишком много неизвестных — вот почему эта пещера была темным, расплывчатым пятном на его пути. Словно огромная скала посреди реки, и воды реки завихряются вокруг этой скалы в бурные водовороты.

— Кончай это, парень, — пробормотал Стилгар. — Не тяни.

Пауль, положившись на свое преимущество в скорости реакции, осторожно пошел к центру круга.

Джамис же отступил. Только сейчас до него дошло, что он сошелся в круге тахадди не с обычным мягкотелым инопланетником, который стал бы легкой добычей фрименского криса.

Джессика видела тень отчаяния на его лице. Вот теперь он стал по-настоящему опасен. Он отчаялся и способен на что угодно. Он увидел, что столкнулся не с ребенком, пусть даже таким, как дети его народа, а с боевой машиной, рожденной для боя и с младенчества для боя тренированной. И теперь страх, посеянный мной, достиг пика…

Оказывается, ей было даже как-то жаль Джамиса. Впрочем, эта жалость была не так сильна, чтобы перевесить угрозу жизни сына.

«Джамис может сделать что угодно… даже предсказать нельзя что», — думала она. Воспринял ли Пауль все это своим пророческим зрением?.. Но она увидела, как движется ее сын, увидела крупные горошины пота на его лбу и плечах, осторожность, сквозящую в текучем перекатывании его мускулов. И впервые она почувствовала — если не поняла — фактор неопределенности в пророческом даре Пауля.

Теперь инициативу перехватил Пауль. Он кружил вокруг противника, но не нападал. Он тоже заметил страх в глазах Джамиса. В его голове зазвучал голос Дункана Айдахо: «Когда видишь, что противник тебя боится, — дай страху взять над ним власть; дай ему время истомить твоего противника. Пусть страх станет ужасом: напуганный до ужаса человек становится врагом себе. Раньше или позже он, отчаявшись, бросается в безоглядную атаку. Это опасный момент, но обычно можно положиться на то, что напуганный человек совершит роковую для себя ошибку. Мы же учим тебя вовремя замечать и использовать подобные ошибки».

В окружавшей бойцов толпе поднялся ропот.

«Они тоже думают, что Пауль играет с Джамисом как кошка с мышью, — подумала Джессика, — что он бессмысленно жесток».

Но в то же время она чувствовала, что толпа возбуждена и каждый в ней втайне наслаждается зрелищем. Ощущала она и стремительно растущее напряжение Джамиса.

Миг, когда это напряжение возросло настолько, что он не мог больше сдержать его, она увидела так же ясно, как и Джамис… и как Пауль.

Джамис взвился в высоком прыжке и в стремительном финте ударил правой рукой. Пустой рукой. Крис в мгновение ока оказался у него в левой.

Джессика охнула.

Но Пауль помнил предупреждение Чани: «Джамис умеет биться обеими руками». Это предупреждение и великолепная подготовка позволили ему отразить удар Джамиса, можно сказать, мимоходом, en passant. «Следи за ножом, а не за рукой, которая его держит, — наставлял его не раз Гурни Халлек. — Нож опаснее руки, и он может оказаться и в правой, и в левой».

И еще: он заметил ошибку Джамиса. У того не слишком хорошо были разработаны ноги — почти на целую секунду дольше, чем надо, восстанавливал он равновесие после прыжка, которым пытался обмануть Пауля, скрыв переброс ножа из руки в руку.

Если бы не мутно-желтый свет плавающих ламп и не чернильно-синие глаза зрителей, столпившихся вокруг, это вполне могло бы походить на урок в фехтовальном зале. Когда удавалось использовать собственное движение противника, его щит — уже не препятствие… Пауль молниеносным движением перебросил нож в другую руку, скользнул в сторону и ударил снизу вверх, подставив нож под грудь сгибающегося Джамиса. И отпрыгнул, глядя, как падает тело противника.

Джамис упал ничком, как тряпичная кукла, громко глотнул воздух и остался лежать неподвижно. Мертвые глаза казались бусинами темного стекла.

«Конечно, убивать острием — недостаточно артистично, — сказал как-то Паулю Айдахо, — но когда в бою представится такая возможность, пусть это соображение тебя не останавливает».

Фримены бросились внутрь круга, заполнили его, оттеснили Пауля, сгрудились вокруг тела Джамиса. Во мгновение ока труп завернули в плащ, несколько фрименов подхватили его и бегом унесли куда-то в глубь пещеры.

Джессика начала пробиваться через толпу к сыну. Ей казалось, что она плывет в море закутанных в бурнусы и, прямо скажем, вонючих тел. Толпа была странно молчаливой.

Вот он, самый трудный момент. Он только что убил человека, убил, пользуясь абсолютным преимуществом в силе тела и силе духа. Нельзя, чтобы он учился наслаждаться такими победами…

Она протолкалась наконец в центр круга. Тут было свободно. Двое бородатых фрименов помогали Паулю натянуть дистикомб.

Джессика окинула сына взглядом. Его глаза сияли, он тяжело дышал и позволял фрименам одевать себя, не особенно пытаясь помочь им.

— Выйти из поединка с Джамисом — и без единой царапины, — это… — пробормотал кто-то. — И кто!..

Чани стояла рядом, не отрывая глаз от Пауля. Джессика не могла не заметить возбуждения и восхищения на миниатюрном, точно у эльфа, личике девушки.

«Надо сделать это сейчас же, и быстро», — подумала Джессика.

Вложив в голос и выражение лица максимум презрения, она произнесла:

— Н-нну — и как тебе нравится быть убийцей?

Пауль застыл, точно от пощечины. Он столкнулся с ледяным взглядом Джессики, и его лицо потемнело от прилива крови. Он невольно посмотрел туда, где только что лежал Джамис.

Стилгар, вернувшийся из глубины пещеры, куда унесли труп, протолкался к Джессике и, пытаясь скрыть горечь в голосе, сказал Паулю:

— Когда решишь, что пришло время вызвать на поединок меня, чтобы оспорить мое право на бурку вождя… не думаю, что тогда ты сможешь играть со мной так же, как только что с Джамисом.

Джессика видела, что ее слова и то, что сказал Стилгар, сильно подействовали на Пауля. Впрочем, ошибка этих людей должна была пойти во благо. Она читала на лицах окружавших их фрименов… Восхищение, да. У некоторых — страх… а у некоторых — отвращение. Джессика взглянула на Стилгара, увидела в его лице покорность судьбе и поняла, какими глазами видел он поединок.

Пауль посмотрел на мать.

— Ты же понимаешь, в чем дело… — тихо сказал он. Она услышала в его голосе упрек, поняла, что он уже пришел в себя. Обведя фрименов взглядом, она сказала:

— Паулю не приходилось еще вот так, ножом, убивать человека.

Стилгар резко повернулся к ней, не скрывая недоверия.

— Я вовсе не играл с ним, — тихо сказал Пауль. Он встал перед матерью, оправил одежду, вновь посмотрел на пятно крови Джамиса на каменном полу. — Я не хотел убивать его…

Джессика видела, как на лице Стилгара появляется и постепенно исчезает недоверие, сменяясь облегчением. Стилгар дернул себя за бороду перевитой венами рукой, вздохнул. В толпе негромко заговорили.

— Так вот почему ты предложил ему сдаться, — проговорил Стилгар. — Теперь-то я понял. Наши обычаи отличны от твоих; впрочем, ты скоро поймешь, что они разумны. А я уж думал, что мы пригрели скорпиона… — Он поколебался и добавил: — И я больше не буду звать тебя «мальчиком» или «парнем».

В толпе кто-то крикнул:

— Надо дать ему имя, Стал!

Стилгар кивнул, огладил бороду.

— Вижу в тебе силу и крепость великую… подобно крепости, столп подпирающей. — Вновь пауза. — Итак, будешь среди нас зваться — Усул, сиречь Основание Столпа. И это будет твое тайное имя, имя для нас. Лишь люди из сиетча Табр будут пользоваться им, никто же иной знать его не должен… Усул.

— Доброе имя… имя силы… оно принесет нам удачу… — послышалось в толпе. Джессика почувствовала, что их приняли как своих — в том числе и ее, ведь ее поединщик победил. Ее признали как сайядину!

— Ну а теперь скажи нам, какое мужское имя ты желаешь носить открыто? — спросил Стилгар.

Пауль взглянул на мать. Опять на Стилгара. Кое-что из происходящего — отрывки, фрагменты — он видел уже в своих пророческих видениях. Но были и кое-какие различия. И эти различия ощущались как нечто физическое — словно некое давление проталкивало его сквозь узкую дверь настоящего…

— А как у вас зовется такая маленькая мышка, она еще прыгает? — спросил Пауль, вспомнив забавных скачущих зверьков — хоп, хоп! — в котловине Туоно. Рукой он изобразил шустрые скачки мышей.

В толпе хихикнули.

— Мы называем этого зверька Муад'Диб, — ответил Стилгар.

Джессика ахнула. Это же было то самое имя, которое называл Пауль, когда говорил, что фримены примут его!.. Внезапно она ощутила страх. Она боялась своего сына — и боялась за него.

Пауль сглотнул. Ему казалось, что он играет роль, уже бессчетное число раз сыгранную в голове… но… и тут были отличия. Ему казалось, что он сидит на головокружительной высоте — многое испытавший, обремененный гигантским знанием… но вокруг, со всех сторон, зияла пропасть.

И вновь вспомнились ему видения легионов, фанатично следующих за черно-зеленым знаменем Атрейдесов, огнем и мечом несущих через Вселенную имя своего пророка — Муад'Диба.

Этого не должно случиться, сказал он себе.

— Так ты хочешь взять себе это имя — Муад'Диб? — спросил Стилгар.

— Я — Атрейдес, — прошептал Пауль и затем, уже громко, сказал: — Негоже мне совсем отрекаться от имени, данного мне отцом. Могу ли я взять себе имя Пауль Муад'Диб?

— Да будет так: имя тебе — Пауль Муад'Диб, — заключил Стилгар.

А Пауль подумал: «Этого в моих видениях не было. Сейчас я поступил по-другому…»

Но он по-прежнему ощущал, что вокруг лежала бездна.

В толпе переглядывались и повторяли:

— Мудрость и сила… О большем и не попросишь… Да, все точно, легенда верна… Лисан аль-Гаиб… Лисан аль-Гаиб…

— Я должен кое-что сказать тебе о твоем новом имени, — обратился Стилгар к Паулю. — Нас порадовал твой выбор. Муад'Диб мудр — он знает мудрость Пустыни. Муад'Диб сам создает для себя воду. Муад'Диб прячется от дневного солнца и выходит прохладной ночью. Муад'Диб плодовит, и племя его умножается на земле. Муад'Диба мы зовем «Наставник юношей». Да, это добрая основа, на которой можно строить свою жизнь, о Пауль Муад'Диб, который среди нас зовется Усул. Мы приветствуем тебя!

Стилгар коснулся лба юноши ладонью, затем обнял его и прошептал: «Усул».

После Стилгара подошел еще один фримен, также обнял Пауля и тихо назвал его новое имя. Один за другим фримены обнимали его и повторяли:

— Усул… Усул… Усул…

Он уже запомнил кое-кого по имени. Наконец подошла Чани — обнимая Пауля, она прижалась к нему щекой и тоже назвала его новое имя.

Последним к Паулю вновь подошел Стилгар.

— Вот, теперь и ты — бедуин Ихвана и наш брат, — произнес он. Затем в его лицо вернулась обычная жесткость, и он велел: — А сейчас, Пауль Муад'Диб, подгони как следует свой дистикомб! — Бросив на Чани строгий взгляд, Стилгар добавил: — Чани! Мне не случалось еще видеть, чтобы носовые фильтры были у кого-нибудь подогнаны так же скверно, как у Пауля Муад'Диба; кажется, я тебе велел присматривать за ним!

— У меня нет заготовок, Стил, — виновато сказала она. — Разве вот те, что были у Джамиса, но…

— Хватит!

— Тогда пусть возьмет один мой, — предложила она. — Я вполне обойдусь одним фильтром, пока…

— Ничего подобного, — отрезал Стилгар. — Я же знаю, что у кого-нибудь наверняка есть запасные. Эй, у кого-нибудь есть запасные фильтры? В конце концов, кто мы — отряд или шайка дикарей?

Со всех сторон протянулись руки. Стилгар выбрал четыре твердые волокнистые пробки и передал их Чани.

— Подгони их для Усула и сайядины.

Откуда-то сзади раздался голос:

— Как насчет воды, Стил? Вот у них там литраки в рюкзаке-то…

— Да, Фрок, я помню твою нужду, — кивнул Стилгар и взглянул на Джессику. Та кивнула. — Вскройте один литрак и распределите между нуждающимися, — распорядился Стилгар. — Хранитель Воды… где Хранитель Воды? А, вот ты где. Шимум, отмерь сколько надо. Не больше, смотри. Вода — дар сайядины, в сиетче мы расплатимся с ней по полевым расценкам, за вычетом платы за переноску.

— А что такое «полевые расценки»? — спросила Джессика.

— Десять к одному, — ответил Стилгар. — Но…

— Ты поймешь еще, что это мудрое правило.

В глубине толпы фримены, шурша одеждами, обернулись: раздавали воду.

Стилгар поднял руку — наступила тишина.

— Что касается Джамиса, — сказал он. — Приказываю провести полный обряд. Джамис был нашим товарищем и братом по Ихван-Бедуину. Нельзя отвернуться от того, кто доказал нашу удачу в поединке тахадди. Я сам поведу обряд… на закате, когда тьма покроет его.

Пауль, услышав эти слова, ощутил вдруг, что вновь проваливается в бездну… в «слепую зону». Тут не было прошлого, не было будущего… кроме… кроме… да. Где-то впереди по-прежнему вилось черно-зеленое знамя Атрейдесов… сверкали окровавленные клинки джихада над легионами фанатиков.

«Этому не бывать, — сказал он себе. — Я не могу допустить этого».

Глава 12

«Господь сотворил Арракис для укрепления верных».

Принцесса Ирулан. «Мудрость Муад'Диба»

В царящем в пещере молчании Джессика слышала, как скрипит песок на каменном полу под ногами фрименов. Издали доносились птичьи крики — Стилгар уже объяснил, что это перекликаются его часовые.

Со входов в пещеру уже сняли пластиковые клапаны-герметизаторы. Джессике было видно, как ползут по карнизу у входа и по котловине внизу вечерние тени. Чувствовалось, как уходит день, унося сухую жару. Она знала, что скоро ее тренированное восприятие даст ей чувство, которое, несомненно, есть у фрименов, — умение ощущать малейшие колебания влажности воздуха.

Как поспешно они застегнули дистикомбы, едва открыли вход!

В глубине пещеры кто-то затянул ритуальный распев:

(Джессика перевела про себя: «Вот пепел, и вот корни!»)

Начался погребальный обряд.

Она смотрела на арракийский закат, разложивший в небе свой многокрасочный пасьянс. А ночь меж тем уже принялась потихоньку выпускать из-под дальних скал и дюн темные щупальца теней.

Жара, впрочем, все еще обволакивала пустыню.

Эта жара заставила ее вновь подумать о воде — и о том, что, как она увидела, эти люди научились чувствовать жажду лишь тогда, когда они могли себе это позволить.

Жажда.

Она вспомнила озаренные луной волны каладанского прибоя, сбрасывающие на скалы свои пенные одежды… вспомнила о напоенном влагой ветре. А сейчас ветерок, теребивший складки ее одежд, опалял открытую кожу лба и щек. Новые носовые фильтры мешали — она еще не привыкла к ним; а трубка, сбегающая по щеке в дистикомб, унося собранную фильтрами влагу дыхания, не давала забыть себя — раздражала.

А сам дистикомб! Просто парилка, ванна из пота…

«Ты будешь чувствовать себя в дистикомбе лучше, когда организм приспособится к меньшему уровню влаги в нем», — обещал Стилгар.

Он, конечно, был прав — только сейчас костюм не становился удобнее от его правоты. Неосознанно она могла думать только о воде… о влаге, о влаге вообще — поправила она себя.

Влага — понятие более тонкое и вместе с тем более общее.

Она услышала шаги, обернулась. Из глубины пещеры подошел Пауль, за которым по пятам следовала Чани, девочка с лицом эльфа.

«Вот еще что, — сказала себе Джессика. — Надо будет предупредить Пауля относительно их женщин. Ни одна из этих женщин Пустыни не может стать женой герцога. Наложницей — возможно. Но не женой».

Потом она обратила мысли на себя. Насколько же въелось в нее воспитание! «Я могу думать о брачных нуждах правителя, забывая о том, что сама была наложницей, не женой! И все же я была гораздо больше, чем наложницей».

— Мама…

Пауль остановился перед ней, Чани — пообок с ним.

— Мама, ты знаешь, что они там делают?

Джессика посмотрела ему в глаза — темные пуговицы под капюшоном.

— Думаю, что знаю.

— Чани мне показала… потому что я, говорят, должен все видеть и дать согласие… чтобы взвесили воду.

Джессика посмотрели на Чани.

— Они взяли воду из тела Джамиса, — объяснила Чани. Ее тонкий голос звучал слегка в нос — из-за носовых фильтров. — Таков закон. Плоть принадлежит человеку. Но вода его тела — собственность всего племени… кроме тех случаев, когда человек погиб в поединке.

— Они говорят, что эта вода — моя, — мрачно сказал Пауль.

Отчего-то это вдруг насторожило Джессику.

— Вода поединка принадлежит победителю, — объяснила Чани. — Это потому, что приходится биться без дистикомбов и полагается возместить победителю потерю воды.

— Не нужна мне его вода, — пробормотал Пауль. Ему казалось, что он — часть множества картин, одновременно мерцающих перед его внутренним взором… даже голова кружилась от их мелькания. Он не знал еще точно, что будет делать, но в одном был уверен: он не хочет воды, выпаренной из тела Джамиса!

— Но это же… вода, — растерянно проговорила Чани.

Джессика поразилась тому, как она произнесла это слово — вода. Как много смысла вкладывала она в него! Вспомнилась одна из аксиом Бене Гессерит: «Способность к выживанию есть умение выплыть в незнакомой воде». И она подумала: «Пауль и я — мы обязаны научиться находить в этих незнакомых водах глубины и течения… если мы, конечно, намерены выжить».

— Ты примешь эту воду, — сказала Джессика.

Она уже говорила как-то таким тоном: был случай, она вот так же велела Лето принять крупную сумму, которую ему предложили за помощь в довольно сомнительном предприятии. Потому что деньги должны были послужить укреплению власти Атрейдесов.

На Арракисе деньгами была вода; она была здесь дороже любых сокровищ. Это-то она поняла!

Пауль промолчал. Он понял, что сделает так, как велит мать. И не потому, что она приказала; нет, сам ее тон заставил его передумать. Отказаться от этой воды значило бы нарушить обычаи фрименов.

Паулю вспомнились слова из Четыреста семьдесят шестой Калимы Экуменической Библии, подаренной Юйэ.

— «Из вод положено начало всякой жизни», — процитировал он.

Джессика изумленно взглянула на сына. «Откуда ему известна эта цитата? — спросила она себя. — Он же не изучал таинства…»

— Да, так сказано, — кивнула Чани. — Джудихар мантене: написано в Шах-нама, что вода была первым из сотворенного.

Отчего-то (она не могла понять, отчего именно, и это беспокоило ее сильнее, чем само ощущение) Джессика вздрогнула.

Она отвернулась, чтобы скрыть смятение — как раз вовремя, чтобы увидеть момент заката. Уходящее за горизонт солнце расплескало по небу буйные краски.

— Время настало!

Это раскатился по пещере могучий голос Стилгара.

— Сражено оружие Джамиса; и Джамиса призвал Он, Шаи-Хулуд, Который установил фазы для лун, что день ото дня худеют и становятся наконец подобны поникшим и иссохшим побегам. — Голос Стилгара стал тише. — Так было и с Джамисом.

В пещере воцарилось молчание.

В темной глубине ее Джессика видела Стилгара, двигавшегося там серой призрачной тенью. Она снова посмотрела наружу — на котловину опускалась ночная прохлада.

— Пусть подойдут друзья Джамиса.

За спиной Джессики прошло движение — фримены закрыли вход занавесью. В глубине пещеры загорелся под сводом одинокий плавающий светильник. Его тускло-желтое сияние высветило движущиеся фигуры; слышался шелест длинных одежд.

Чани шагнула к свету, словно он притягивал ее.

Джессика склонилась к уху Пауля и прошептала, пользуясь семейным кодовым языком:

— Следи за ними и делай все, как они. Похоже, это будет простая церемония умиротворения тени Джамиса.

Это будет нечто гораздо большее, подумал Пауль. В глубине сознания он ощутил какое-то тягостное, щемящее чувство… — словно он пытался ухватить, остановить что-то ускользающее от него.

Чани скользящим движением вернулась к Джессике, взяла ее за руку:

— Пойдем, сайядина: нам должно сидеть отдельно.

Пауль проводил их взглядом и остался один. Он чувствовал себя брошенным.

Тут к нему подошел фримен, вешавший занавесь.

— Идем, Усул.

Пауль безропотно пошел за ним. Сейчас же его втолкнули в собравшийся вокруг Стилгара круг. Стилгар стоял под светильником подле покрытой плащом угловатой груды, лежащей на каменном полу.

По знаку Стилгара фримены опустились на пол, шурша одеяниями. Пауль тоже присел, разглядывая Стилгара: плавающая лампа над головой превращала глаза вождя в пару черных провалов и ярко высвечивала зеленый платок на его шее. Затем внимание Пауля переключилось на груду покрытых плащом предметов у ног Стилгара. Среди прочего там угадывался гриф балисета.

— Дух покидает воды тела, когда встает Первая луна, — нараспев начал Стилгар. — Ибо так сказано. Когда этой ночью увидим мы Первую луну — кого призовет она?

— Джамиса, — ответил хор голосов.

Стилгар повернулся кругом, оглядел лица собравшихся.

— Я был другом Джамису, — объявил он. — Когда у Дыры-в-Скале на нас коршуном падал топтер, Джамис успел втянуть меня в укрытие.

Он склонился над грудой вещей и поднял плащ:

— Беру этот плащ как друг Джамиса и по праву вождя.

Он набросил плащ на плечи и выпрямился. Теперь Пауль видел, что было сложено под плащом: лоснящийся серый дистикомб, помятая фляга-литрак, платок, на котором лежала небольшая книжечка, рукоять криса без клинка, пустые ножны, сложенный рюкзак, паракомпас, дистранс, манок, груда металлических крючьев с кулак величиной, кучка чего-то, напоминавшего камешки, завернутые в кусок ткани, пучок перьев… и балисет, пристроенный возле рюкзака.

Значит, Джамис играл на балисете, мелькнуло в голове у Пауля. Инструмент напомнил ему о Гурни Халлеке… и обо всем, что ушло, погибло, исчезло навсегда. Пауль вспомнил свои видения и понял, что на некоторых вероятностных линиях он мог еще встретиться с Халлеком, но таких было мало, и они лежали как бы в тени. Это смутило его и озадачило: фактор неопределенности делал сам факт пророчества чрезвычайно странным. Как это следует понимать? Может быть, нечто, что я сделаю… нечто, что, возможно, сделаю, погубит Халлека?.. Или, наоборот, вернет его к жизни?.. Или…

У Пауля перехватило дыхание, он потряс головой, приходя в себя.

Стилгар вновь склонился над грудой.

— Это — женщине Джамиса и часовым, — объявил он. Камешки и книга исчезли в складках его бурнуса.

— Право вождя, — нараспев откликнулись фримены.

— Знак, представляющий кофейный прибор Джамиса, — сказал Стилгар, демонстрируя тонкий диск зеленогометалла. — В ознаменование того, что по возвращении в сиетч этот прибор с соблюдением должных церемоний перейдет к Усулу.

— Право вождя, — отозвался хор.

Наконец, Стилгар взял рукоять криса и, выпрямившись, поднял ее над головой.

— Для Погребальной равнины, — произнес он.

— Для Погребальной равнины, — повторил хор. Джессика, сидевшая напротив Пауля, кивнула: она узнала древний источник, из которого брал начало обряд, и подумала: «Граница между невежеством и знанием, дикостью и культурой — воистину она начинается с того, насколько достойно мы обращаемся со своими мертвыми… — Она взглянула на Пауля. — Поймет ли он это? Сообразит ли, что делать?..»

— Мы все здесь друзья Джамиса, — сказал Стилгар. — И мы не воем над нашими мертвыми, как стая гарваргов.^[9]

Встал седобородый фримен, сидевший по левую руку от Пауля.

— Я был другом Джамиса, — сказал он. Затем подошел к груде вещей и взял дистранс. — Когда в осаде при Двух Птицах у нас вышла почти вся вода, Джамис разделил со мной свою воду. — Сказав это, седобородый вернулся на свое место в круге.

«Неужели и я должен буду объявить себя другом Джамиса и взять что-то из его вещей? — подумал Пауль. Он увидел, как лица окружающих повернулись на миг к нему — и снова обратились к центру круга. — Да, они именно этого и ждут!..» Встал другой фримен — этот сидел напротив Пауля, — подошел к груде вещей, взял паракомпас.

— Я был другом Джамису, — сказал он. — Когда у Излучины Обрыва нас настиг патруль и меня ранили, Джамис сумел отвлечь врага, и раненым удалось спастись. — Он вернулся на свое место.

И вновь лица повернулись к Паулю. Он увидел в них ожидание — и опустил глаза. В этот момент кто-то толкнул его локтем и прошипел:

— Ты что, хочешь навлечь на всех нас гибель?!

Да как же мне назвать его своим другом?!

И еще одна фигура поднялась по ту сторону круга; и когда свет упал на лицо, затененное капюшоном, он узнал мать. Она взяла себе платок Джамиса.

— Я была другом Джамису, — сказала она. — Когда дух его увидел, чего требует Истина, он покинул тело, дабы сохранить моего сына. — Она села.

В этот момент Пауль вспомнил презрение, каким обдала его мать после поединка: «И как тебе нравится быть убийцей!..» Он увидел, что все вновь смотрят на него — с гневом и страхом. Ему вспомнился отрывок из фильмокниги «Культы мертвых», показанный матерью на одном из занятий. Теперь он знал, что делать.

Он медленно поднялся.

По кольцу фрименов прокатился вздох.

Выйдя в центр круга, Пауль почувствовал, что его «я» словно уменьшилось. Словно он потерял часть себя самого… и искал теперь ее здесь. Он склонился к груде вещей и взял балисет. Тихо загудела струна, задев за что-то.

— Я был другом Джамису, — прошептал Пауль.

Он ощутил, как слезы жгут его глаза. Усилием воли повысил голос:

— Джамис… научил меня, что… когда… убиваешь… за это приходится платить. Я жалею, что не успел лучше узнать Джамиса.

Как слепой, он добрался до своего места в круге, подавленно опустился на каменный пол. Кто-то прошептал потрясенно:

— Он пролил слезы!..

И по кругу прокатилось:

— Усул отдает свою влагу мертвому!..

Чьи-то пальцы недоверчиво коснулись его щеки. И вновь — потрясенный, благоговейный шепот.

Слыша этот шепот, Джессика осознала, насколько невероятными должны были быть для фрименов слезы. Она прочувствовала эти слова: «Он отдает влагу мертвому». Да, слезы воистину были даром миру теней. И, без сомнения, они были священны.

Ничто еще на этой планете не утверждало для нее с такой очевидностью, какой невероятной ценностью была здесь вода. Ни продавцы воды, ни иссушенная кожа аборигенов, ни дистикомбы, ни правила водной дисциплины. Вода была веществом куда более ценным, чем любое другое: вода была самой жизнью, и потому ее окружала масса обрядов, ритуалов и символов.

Вода.

— Я касался его щеки! — прошептал кто-то. — Я ощутил Дар!..

В первый миг Пауля напугали пальцы, касавшиеся его лица. Он стиснул холодный гриф балисета — струны врезались в ладонь. Но затем он увидел лица — широко раскрытые, потрясенные глаза.

Но вот руки оставили его: погребальный обряд возобновился. Только теперь Пауля окружало небольшое пространство: фримены почтительно расступились, вокруг него.

Обряд завершился негромким распевом:

У ног Стилгара оставался раздутый мешок. Стилгар присел, опустил ладони на этот мешок, кто-то подошел и присел подле него. Пауль разглядел лицо в тени капюшона — это была Чани.

— У Джамиса было тридцать три литра, семь драхм и три тридцать вторых драхмы воды племени, — произнесла Чани. — Вот, я благословляю эту воду в присутствии сайядины. Эккери-акаири, — се вода, филлисин-фоласи — вода Паулю Муад'Дибу! Киви акари, и не более, накалас! На-келас! да будет измерено и сочтено, укаир-ан! биением сердца, джан-джан-джан, нашего друга… Джамиса.

Во внезапно наступившей гробовой тишине Чани обернулась, глядя на Пауля. Выдержав паузу, она продекламировала:

— Где буду я пламенем, да будешь ты углем; где буду я росой, да будешь ты водою.

— Би-ла кайфа, — нараспев откликнулся хор.

— Отходит эта вода Паулю Муад'Дибу, — сказала Чани. — Да хранит он ее для племени, да бережет от небрежения и утраты. Да будет он щедр в час нужды. Да оставит он ее племени ради его блага, когда придет срок!

— Би-ла кайфа, — отозвался хор.

«Я должен принять эту воду», — подумал Пауль. Он медленно поднялся, подошел и встал возле Чани. Стилгар отступил на шаг, уступая ему место, осторожно принял у него балисет.

— На колени, — сказала Чани. Пауль опустился на колени.

Чани подвела его руки к бурдюку, приложила их к его гладкой упругой поверхности.

— Племя доверяет тебе эту воду, — сказала она. — Джамис покинул ее. Прими же ее с миром!

Она встала, помогла подняться Паулю. Стилгар вернул балисет и протянул на раскрытой ладони горсточку металлических колец. Пауль рассмотрел их: все разного размера, насколько можно судить в тусклом свете плавающей лампы.

Чани поддела самое большое на палец, объявила:

— Тридцать литров.

Затем она так же одно за другим показала Паулю все кольца, называя их значение:

— Два литра, литр; семь мерок по одной драхме каждая; одна мерка в три тридцать вторых драхмы. Всего тридцать три литра, семь и три тридцать вторых драхмы.

Нанизав на палец, она показала их все Паулю.

— Принимаешь ли ты их? — спросил Стилгар.

Пауль сглотнул, кивнул:

— Да.

— Позже, — сказала Чани, — я покажу тебе, как завязывать их в платок так, чтобы они не звенели и не выдали тебя, когда необходима тишина. — Она протянула руку.

— Может быть, ты… подержишь их пока у себя? — спросил Пауль.

Чани изумленно взглянула на Стилгара. Тот улыбнулся:

— Пауль Муад'Диб, чье имя Усул, не знает пока наших обычаев, Чани. Возьми их — без всякого обязательства, кроме лишь обязательства хранить мерки, пока не научишь его, как следует носить их.

Она кивнула, вытянула из-под бурнуса полоску ткани и навязала на нее кольца, хитро оплетая их узлами, и наконец спрятала в кошель под бурнусом.

«Что-то я ляпнул не то», — подумал Пауль. Он почувствовал, что фримены втихую развеселились: его поступок явно их позабавил. Внезапно память о виденном в пророчествах подсказала: предложение женщине водяных колец-мерок входит в ритуал ухаживания, это почти что брачное предложение.

— Хранители Воды, — позвал Стилгар.

Шурша одеяниями, фримены поднялись с пола. Вперед выступили двое, приняли бурдюк. Стилгар подхватил плавающую лампу и, освещая ею путь, повел всех куда-то в темную глубину пещеры.

Пауль, шедший следом за Чани, смотрел на маслянисто-желтые блики на каменных стенах, на мечущиеся тени и ощущал подъем вокруг себя — подъем и молчаливо-торжественное ожидание, предвкушение чего-то необыкновенного.

Джессика, которую кто-то возбужденно потянул за собой, шла в конце процессии, стиснутая со всех сторон фрименами. Усилием воли она подавила минутную панику. Она-то узнала кое-что в этом ритуале, узнала искаженные слова чакобса и бхотани-джиб — и она знала, какая безудержная ярость может вспыхнуть в такие вот безобидные как будто моменты…

«Джан-джан-джан, — повторила она про себя. — Иди-иди-иди…»

Словно детская игра, в которую взялись играть взрослые… позабывшие правила.

Стилгар остановился возле желтой каменной стены. Нажал на какой-то выступ — и стена беззвучно повернулась, как дверь, уйдя вглубь; открылся неправильной формы проем. Стилгар шагнул в него, за ним последовали остальные. Проходя мимо сотовидной решетки, он ощутил дуновение прохладного воздуха, струившегося от нее.

Пауль вопросительно посмотрел на Чани, потянул ее за рукав.

— Там был влажный воздух! — сказал он.

— Ш-ш-ш, — одернула она его.

Но фримен, шедший следом, негромко объяснил:

— Сегодня ночью ветровая ловушка собрала много влаги. Это Джамис посылает нам знак, что удовлетворен!

Джессика миновала потайную дверь, услышала, как та захлопнулась за ней. Она видела, что фримены замедляли шаг около решетки, — а приблизившись к ней сама, ощутила влажное дуновение.

Ветровая ловушка, подумала она. Где-то на поверхности укрыта ловушка, направляющая воздух сюда, в прохладу пещер. И влага, которая в нем содержится, выпадает росой…

Они прошли сквозь еще одну дверь — над ней тоже была решетка-соты. Пауль и Джессика отчетливо почувствовали влагу в ветерке, подувшем в спину.

Лампа, которую нес шедший во главе процессии Стилгар, вдруг опустилась ниже уровня голов, маячивших перед Паулем. Через несколько шагов он почувствовал под ногами ступени, уходившие налево и вниз. Свет отражался от стен, пробивался между голов, скрытых капюшонами. Процессия уходила вниз по спиральной лестнице.

Джессика ощущала, как нарастает в окружающих напряжение, как все более полной становится тишина, охватывающая фрименов в присутствии воды. Это было как вход в храм…

«Я видел это место во сне», — вспомнил Пауль.

Мысль эта и ободряла, и несла в себе отчаяние. Где-то вдали на этом пути прорубали себе кровавую дорогу по Вселенной орды фанатиков — во имя его. Черно-зеленый стяг Атрейдесов станет символом кровавого ужаса. А дикие, воющие легионы будут кидаться в бой с боевым кличем: «Муад'Диб!»

«Это не должно случиться, — думал он, — я не могу допустить этого».

Но он по-прежнему чувствовал свое ужасное предназначение — и знал, как непросто остановить колесницу Джаггернаута, набирающую скорость. И если даже он умрет вот сейчас — все совершится точно так же, но уже через мать и не рожденную пока сестру. Разве что смерть всего отряда, включая его самого и его мать, могла бы остановить движение к кровавому безумию.

Пауль огляделся. Отряд растянулся в шеренгу. Его прижали к невысокому барьеру, высеченному из самой скалы. А за ним в свете лампы в руках Стилгара блестела совершенно гладкая, темная поверхность воды. Она простиралась куда-то вдаль, в густые черные тени. Метрах в ста с трудом можно было различить дальнюю стену пещеры.

Джессика ощутила, как стянувшаяся от высыхания кожа на лбу и щеках вновь становится упругой во влажном воздухе. Бассейн, лежавший перед ней, был глубок — она чувствовала его глубину и лишь с большим трудом удерживалась от того, чтобы окунуть туда руки.

Слева от нее раздался плеск. Она посмотрела вдоль полускрытой тенями цепочки фрименов, увидела стоящих рядом Стилгара и Пауля, Хранителей Воды, опустошающих свою ношу в бассейн через водомер, походивший на круглый серый глаз, выглядывающий над кромкой бассейна. Она видела, как движется светящаяся стрелка, отсчитывая литры, драхмы и доли драхм, вылитые в водоем; даже отсюда было ясно видно, что, когда стрелка замерла, она показывала тридцать три литра, семь и три тридцать вторых драхмы.

«Какая точность!» — восхитилась Джессика. Кроме того, она заметила, что вода не смачивает соприкасающиеся с ней части счетчика. И в этом она увидела ключ к основному принципу фрименской технологии: стремление во всем добиться совершенства.

Джессика протиснулась вдоль парапета к Стилгару. Ей уступали дорогу с какой-то непринужденной учтивостью. Она заметила, что взгляд Пауля обращен внутрь себя, однако тайна этого гигантского подземного водоема занимала все ее мысли.

Стилгар посмотрел на нее.

— Некоторые из нас остро нуждались в воде, — сказал он. — Но, войдя сюда, они бы и не подумали коснуться этой воды. Ты это знаешь?

— Охотно верю, — ответила она. Он перевел взгляд на бассейн.

— Тут у нас больше тридцати восьми миллионов декалитров, — сообщил он. — Вода надежно укрыта от Маленьких Подателей; мы прячем и храним ее.

— Сокровищница, — пробормотала Джессика. Стилгар поднял лампу, заглянул Джессике в глаза.

— Больше, чем сокровищница. У нас есть тысячи таких тайников. И лишь очень немногие из нас знают их все. — Он склонил голову набок, лампа высветила желтым пол-лица и бороду. — Слышишь?

Они затихли, прислушиваясь.

Зал был наполнен гулкими щелчками падающих капель водяного конденсата из ветровой ловушки. Весь отряд, заметила Джессика, зачарованно слушал этот звук. И только Пауль думал о чем-то своем и казался отстраненным от всех остальных.

Паулю звук падающих капель казался тиканьем убегающих мгновений. Он ощущал, как проходит сквозь него время, мгновения, безвозвратно исчезающие в прошлом. Настал миг для какого-то решения, он знал это — но не мог даже шевельнуться.

— Исчислено, сколько воды нам необходимо. Когда мы ее накопим — мы изменим облик Арракиса.

И по отряду прокатился приглушенный отклик:

— Би-ла кайфа.

— Мы свяжем дюны зеленой травой, — говорил Стилгар, и его голос постепенно усиливался. — Деревьями и подлеском привяжем воду к земле.

— Би-ла кайфа, — отозвались фримены.

— Год за годом будут уменьшаться шапки полярных льдов, — продолжал Стилгар.

— Би-ла кайфа, — повторили фримены нараспев.

— И мы сотворим из Арракиса мир, который по-настоящему будет нашим домом: растают полярные льды, в умеренном поясе разольются озера, и лишь глубокая Пустыня останется для Подателя и его Пряности.

— Би-ла кайфа.

— И ни один человек не будет более нуждаться в воде; и всякий сможет свободно черпать из колодца или пруда, из озера или канала. Вода побежит по арыкам и напоит поля; и всякий будет брать ее невозбранно, достаточно будет лишь протянуть руку.

— Би-ла кайфа.

Джессика почувствовала, что это не просто слова, а какой-то религиозный обряд, и не могла не отметить собственное инстинктивное благоговение. «Они заключили союз со своим будущим, — думала она. — У них есть вершина, на которую надо взойти. Это — мечта ученого… и эти простые люди, крестьяне, так вдохновились ею!..»

Она вспомнила Лиета-Кинеса, имперского планетарного эколога, человека, слившегося с аборигенами, — и вновь подивилась на него. Да, это была мечта, способная увлечь за собой, захватить души; и за этой мечтой она чуяла руку эколога. Мечта, за которую люди с готовностью пойдут на смерть. И это давало ее сыну еще один необходимый компонент успеха — народ, у которого есть цель. Такой народ легко можно воодушевить, зажечь единым порывом… и фанатизмом. Из него можно отковать меч, которым Пауль отвоюет свое законное место.

— Теперь мы покинем это место, — сказал Стилгар, — и дождемся восхода Первой луны. Когда Джамис выйдет на эту свою последнюю дорогу, и мы пойдем к дому.

Тихо перешептываясь, люди неохотно последовали за своим вождем — вдоль каменного парапета водоема и вверх по лестнице.

А Пауль, следовавший за Чани, почувствовал, что миг жизненно важного решения миновал — он упустил возможность сделать решительный шаг, и теперь собственный миф поглотит его. Он знал, что уже видел это место — в пророческом сне на далеком Каладане; но теперь он заметил и некоторые новые детали, не увиденные во сне. Он вновь задумался о пределах своего дара. Словно бы он мчался с волной времени, то у подножия ее, то на гребне, а вокруг вздымались и падали другие волны, открывая и вновь пряча все то, что несли на своей поверхности.

И через все эти картины он по-прежнему видел пылающий вдали джихад — точно утес, возвышающийся над прибоем.

Отряд вышел в первую пещеру; миновали последнюю дверь и наглухо ее задраили. Затем погасили свет, сняли пластиковые герметизаторы с выходов из пещеры. Открылись сияющие над ночной пустыней звезды.

Джессика вышла на сухой, горячий карниз у входа в пещеру, взглянула на звезды. Они, казалось, сияли над самой головой — огромные, яркие. Затем вокруг нее зашевелились. Позади кто-то настраивал балисет. Послышался голос Пауля — он тихонько напевал без слов, задавая тон и подкручивая колки. В голосе сына звучала насторожившая ее грусть.

Из темной глубины пещеры послышался негромкий голос Чани:

— Расскажи мне о водах своего родного мира, Пауль Муад'Диб.

И ответ Пауля:

— В другой раз, Чани. Я обещаю тебе.

Какая грусть!

— Это хороший балисет, — заметила Чани.

— Очень хороший, — вздохнул Пауль. — Как ты думаешь, Джамис не будет против, если я им попользуюсь?

«Он говорит о мертвом в настоящем времени», — изумленно, подумала Джессика — и ее встревожило скрытое значение этого.

Вмешался мужской голос:

— Он сам любил порой сыграть, Джамис-то.

— Тогда сыграй нам какую-нибудь из ваших песен, — попросила Чани.

«Сколько женского очарования в этом детском голосе, — подумала Джессика. — Я должна предостеречь Пауля относительно их женщин… и не откладывая».

— Вот песня, сложенная моим другом, — сказал Пауль. — Я думаю, его уже нет в живых… его звали Гурни. Он называл ее своей вечерней песней.

Фримены притихли, слушая звучный мальчишеский тенор Пауля, поднявшийся над звоном струн балисета.

Джессика почувствовала, как музыка отдается в ее душе — языческая, гудящая звуками, пробуждающая желание в ее теле. Она слушала песню, напряженно замерев.

Отзвучал последний аккорд, и несколько мгновений в воздухе воспоминанием о нем звенела тишина. «Почему он спел песню любви этой девочке? Ребенку?» — спросила она себя, чувствуя вдруг безотчетный страх: она ощутила, как жизнь течет вокруг нее и она потеряла контроль за ее течением. «Но почему, почему он выбрал именно эту песню? — думала она. — Порой интуиция подсказывает верное решение. Так почему он это сделал?»

Пауль молча сидел во мраке. Единственная холодная мысль владела им: «Моя мать — враг мне. Это она влечет меня к джихаду. Она родила и воспитала меня. И она — враг мне».

Глава 13

Понятие прогресса служит нам защитным механизмом, укрывающим нас от ужасов грядущего.

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

В свой семнадцатый день рождения Фейд-Раута Харконнен убил на семейных играх своего сотого гладиатора. По случаю праздника на родовую планету Дома Харконнен, Джеди Прим, пребывали наблюдатели от императорского двора — граф Фенринг и леди Фенринг, его официальная наложница, которые и были приглашены вечером в золотую ложу над треугольной ареной, дабы наблюдать бой вместе с ближайшими родственниками виновника торжества.

В ознаменование дня рождения на-барона и в напоминание всем прочим Харконненам, а также подданным, что именно Фейд-Раута является официально объявленным наследником баронства, на Джеди Прим был объявлен праздник. Старый барон особым указом повелел отдыхать от забот сутки напролет, и с превеликими трудами в Харко, престольном городе Дома Харконнен, изобразили веселую, праздничную атмосферу: на домах развевались флаги, а фасады домов вдоль Дворцового Проспекта сияли свежей краской.

Правда, в стороне от парадного проспекта граф Фенринг и его спутница ненароком увидели кучи мусора, обшарпанные бурые стены домов, отражающиеся в лужах, опасливо суетящихся жителей.

Сам баронский дворец с его голубыми стенами выглядел безукоризненно — до ужаса безукоризненно; но граф и его леди видели, чего это стоило. На каждом шагу маячили стражники, и их оружие поблескивало тем особенным блеском, который говорил опытному глазу, что без дела оно не скучает. Даже во дворце нельзя было пройти из одной зоны в другую, миновав пропускные пункты стражи. Походка и осанка слуг выдавали их военную подготовку… и еще то, как внимательно-внимательно смотрели их глаза.

— Чувствуешь напряженность? — промычал граф своей спутнице на их тайном языке. — Наш барон, похоже, начинает ощущать, какую цену ему пришлось в действительности заплатить, чтобы уничтожить герцога Лето!

— Напомнить тебе легенду о фениксе? — ответила та. (Тет-а-тет они были на «ты».)

Они стояли в приемном зале дворца, ожидая сигнала к началу семейных игр. Зал был невелик, метров сорок на двадцать, но наклонные пилястры по стенам и слегка изогнутый потолок создавали иллюзию гораздо более просторного помещения.

— А-а, вот и сам барон, — заметил граф.

Барон шествовал по залу как бы скользя и переваливаясь — той особенной походкой, какой требовало управление гигантской тушей, поддерживаемой силовой подвеской. Жирные щеки тряслись, силовые поплавки перекатывались под оранжевой мантией. Сияли перстни, унизывавшие толстые пальцы, и драгоценные опафиры, которыми было расшито баронское одеяние.

Пообок барона шел Фейд-Раута. Черные кудри были завиты мелкими колечками — над угрюмыми глазами эти лихие завитки казались неуместно веселыми. На нем была черная куртка в обтяжку, такие же брюки, лишь слегка расклешенные внизу, и мягкие низкие башмаки, охватывающие маленькие ступни.

Леди Фенринг отметила осанку юноши и крепкие мышцы, играющие под тканью, и подумала: «Этот не позволит себе разжиреть…»

Барон остановился перед ними, хозяйским жестом взял Фейд-Рауту за руку и представил:

— Мой племянник, на-барон Фейд-Раута Харконнен. — И, повернув младенчески-розовое жирное лицо к племяннику: — Граф и графиня Фенринг, о которых я говорил.

Фейд-Раута с приличествующей любезностью склонил голову, а затем уставился на леди Фенринг — золотоволосую, гибкую, изящную. Прекрасную фигуру обливало серо-бежевое платье — без украшений, но превосходно сшитое. Затем Фейд-Раута встретил взгляд ее зеленовато-серых глаз. Она просто лучилась тем типично Бене-Гессеритским безмятежным спокойствием, которое всегда несколько раздражало молодого наследника Дома Харконнен.

— У-м-м-м-м-м-ах-м-м-м, — протянул граф, изучающе разглядывая Фейд-Рауту. — Приятный и аккуратный молодой человек, э, не так ли, моя — хм-м-м… моя дорогая?.. — Граф взглянул на барона. — Любезный барон, вы изволили упомянуть, что говорили о нас этому приятному молодому человеку. Любопытно знать, что же именно вы ему сказали?

— Я говорил своему племяннику о том, с каким уважением относится, к вам Император, граф Фенринг, — поклонился барон, подумав: «Обрати на него особое внимание, Фейд! Убийца, который ведет себя точно кролик, — самая опасная разновидность!»

— Ну, разумеется! — покивал граф, улыбаясь своей спутнице.

Фейд-Рауте поведение и слова графа показались почти вызывающими. Еще немного — и он, казалось, сказал бы нечто открыто оскорбительное. Юноша перевел взгляд на графа: коротышка и на вид слабак. Лицом похож на куницу: явный проныра и вообще скользкий тип. Огромные темные глаза; на висках — седина. А повадки!.. Движение рукой или поворот головы говорили одно, и тут же — реплика, означающая прямо противоположное! Совершенно невозможно понять, о чем граф думает на самом деле.

— Ум-м-м-м-ах-х-х-хм-м-м, право же, редко доводится встречать такую, мм-м-м, прямо скажем, аккуратность, — любезно сказал граф, обращаясь к жирному баронскому плечу. — Разрешите, э-э, поздравить вас с таким, хм-м-м, удачным выбором и прекрасной подготовкой вашего, э-э-э, наследника. Вполне, хм-м-м, в духе господина барона, если мне будет позволено так выразиться.

— Вы чересчур любезны, — поклонился барон. Однако Фейд-Раута по глазам дяди понял, что тот не вполне принял любезность графа и хотел бы сказать нечто противоположное.

— Ваша ирония, мм-м-м, заставляет предположить, что вас посетили некие, хм-м-мм, глубокие мысли, — сказал граф.

«Вот опять! — подумал Фейд-Раута. — Прозвучало как оскорбление — а придраться не к чему; а значит, и требовать от него удовлетворения никак нельзя…»

Манера графа говорить была невыносима — Фейд-Рауте все время казалось, что его уши забиты не то кашей, не то радиопомехами: ум-м-ммэх-х-х-хм-м-м-мм! Фейд-Раута заставил себя вновь переключиться на леди Фенринг.

— Мы, э-э, отнимаем слишком много времени у этого молодого человека, — светски улыбнулась она. — Насколько я знаю, сегодня ему предстоит выступить на арене.

«Гуриями императорского гарема клянусь, она просто прелесть!» — подумал Фейд-Раута и пообещал:

— Сегодня я убью противника в вашу честь, миледи. С вашего позволения я объявлю об этом, выйдя на арену.

Она посмотрела на него все так же невозмутимо. Но ее слова прозвучали как удар кнута:

— Я не даю вам такого позволения.

— Фейд! — одернул барон племянника. Вот чертенок сумасшедший! Он что, хочет напроситься на поединок с этим сановным убийцей?!

Граф, впрочем, только улыбнулся и изрек:

— Хм-м-м-ум-м-м.

— Да, Фейд, тебе действительно, пора готовиться к выходу на арену, — с нажимом сказал барон. — Тебе надо отдохнуть — и постарайся не рисковать сегодня по-глупому, ладно?

Фейд-Раута склонился в поклоне, но его лицо потемнело от негодования.

— Да, дядя. Я уверен, что все будет так, как вам угодно. — Затем он поклонился графу Фенрингу: — Мое почтение, мой граф. — К леди: — Мое почтение, миледи.

Затем повернулся и поспешно покинул зал, лишь мимоходом бросив взгляд на столпившихся у двойных дверей гостей из Младших Домов.

— Он еще так молод, — вздохнул барон.

— Ум-м-м-ах, и в самом деле — хммм, — согласился граф.

Леди же Фенринг подумала: «И это тот молодой человек, о котором говорила Преподобная Мать?! Это его генетическую линию мы должны сберечь?»

— У нас еще час до начала, — сказал барон. — Может быть, мы сможем поговорить еще кое о чем, граф? — Он склонил свою огромную голову вправо. — Нам есть что обсудить. — А сам подумал: «Что ж, посмотрим, каким образом сумеет этот мальчик на побегушках у Императора передать порученное ему и при этом ничего не сказать напрямую. Что было бы, конечно, глупостью».

Граф обратился к своей спутнице:

— Ум-м-м-м-а-х-х-х-хм-м-м, дорогая, вы, мм-м, извините нас, ах-х-х, надеюсь?

— Каждый день, а порой и каждый час приносит изменения, — ответила она. — Мм-м-м-м. — И она мило улыбнулась барону, прежде чем повернуться. Шурша длинными юбками, она быстро, но с поистине королевским достоинством направилась к двойным дверям в дальнем конце зала.

При ее появлении, заметил барон, представители Младших Домов замолчали, провожая ее глазами. «Бене Гессерит! — подумал барон. — Право, Вселенная стала бы куда более приятным местом без них!»

— Тут, слева, между двух колонн, устроен шатер тишины, — показал барон. — Мы могли бы побеседовать там, на опасаясь, что нас подслушивают. — Ступая своей скользяще-раскачивающейся походкой он провел графа под конус звукогасителя. В тот же миг звуки просторного зала стихли и словно бы отдалились.

Граф подошел вплотную к барону, и оба повернулись лицом к стене, чтобы разговор нельзя было прочитать по губам.

— Нам решительно не нравится то, как вы выставили сардаукаров с Арракиса, — начал граф.

«Так он все-таки говорит напрямую!» — изумился барон.

— Сардаукаров нельзя было оставлять там дольше, не рискуя, что прочие узнают, как Император помогал мне, — возразил он вслух.

— Однако ваш племянник Раббан, кажется, не слишком усерден в решении фрименского вопроса.

— И чего же еще хочет Император? — спросил барон. — На Арракисе вряд ли осталось больше горстки фрименов. Южная Пустыня вовсе не пригодна для жизни, а северную регулярно вычищают наши патрули.

— А кто сказал, что южная Пустыня непригодна для жизни и необитаема?

— Как это кто? Да ваш же собственный планетолог, дорогой мой граф!

— Но доктор Кинес мертв.

— Увы, да… какая жалость, право…

— У нас есть доклад об облете некоторых южных районов, — сказал граф. — Так вот, кое-где замечена растительность.

— Гильдия наконец согласилась на наблюдение за Арракисом с орбиты?

— Вы же и сами прекрасно знаете, барон: Император не может легально установить надзор за Арракисом.

— Ну а я не могу пойти на такие расходы. И кто же в таком случае совершил этот ваш облет?

— Один… контрабандист.

— Вам кто-то солгал, граф, — покачал головой барон. — Контрабандисты не более способны летать в южных районах, чем люди Раббана. Бури, статические заряды в песке и все такое прочее. Сами знаете. А навигационные маяки выходит из строя быстрее, чем их успевают ставить.

— О статике поговорим в другой раз, — холодно сказал граф.

«Ах-х-х», — протянул барон про себя. И вслух, требовательно:

— Значит, вы обнаружили какую-то ошибку?

— Если речь идет об ошибках, то для самооправдания места уже не остается, — изрек граф.

«Нарочно ведь пытается меня разозлить!» — подумал барон. Чтобы успокоиться, ему пришлось сделать два глубоких вдоха. Он чуял запах собственного пота; кожа под сбруей силовой подвески вдруг зачесалась.

— Не может быть, чтобы Император выражал недовольство по поводу гибели наложницы герцога и мальчишки, — пробормотал барон. — Они бежали в Пустыню… была буря…

— О да. Удивительно много произошло несчастных случаев в последнее время, — согласился граф. — И таких удобных для вас…

— Мне не нравится ваш тон, граф, — свел брови барон.

— Одно дело — гнев, совсем иное — насилие, — сказал граф. — Кстати, хотелось бы вас предупредить: если несчастный случай произойдет со мной, то все Великие Дома немедленно узнают обо всем, что вы натворили на Арракисе. Они давненько косо на вас посматривают — подозревают, что вы нечисто играете. Ваши дела…

— А какие, собственно, дела? — пожал плечами барон. — Все, что я могу припомнить за последнее время, — это доставка на Арракис нескольких легионов сардаукаров…

— И вы полагаете, что могли бы шантажировать этим Императора?

— Ну что вы. И подумать не посмел бы.

Граф улыбнулся:

— В любом случае найдутся командиры сардаукаров, которые признаются, что действовали без всяких приказов — так, захотелось подраться с этой вашей фрименской сволочью.

— У многих подобное признание вызвало бы кое-какие сомнения, — возразил барон. Но угроза была нешуточной. Неужели сардаукары действительно настолько вымуштрованы?

— И еще: Император желает произвести ревизию ваших счетов, — сказал граф.

— Когда угодно.

— Вы… э-э… не возражаете?

— Отнюдь. Я готов на любую самую тщательную проверку моей деятельности как члена Совета директоров КООАМ…

«Пусть облыжно обвинит меня, — думал барон, — обвинение не подтвердится; я предстану перед ними наподобие Прометея и объявлю во всеуслышание: внемлите, дескать, — вот я оклеветан! Засим, пусть обвиняет меня в чем хочет, даже и по делу. Великие Дома не поверят обвинителю, единожды солгавшему…»

— Н-да, не сомневаюсь, что все ваши отчетности выдержат любую проверку, — пробормотал граф.

— Позвольте спросить, а почему это Император так заинтересован в уничтожении фрименов?

— Желаете сменить тему? — Граф пожал плечами. — Истребить фрименов хотят сардаукары, а не Император. Скажем так: им нужна практика в искусстве убивать… и они терпеть не могут оставлять дело несделанным.

«Он что, хочет запугать меня — напомнить, что опирается на этих кровожадных убийц?» — подумал барон и ответил:

— Некоторое количество убийств всегда идет на пользу делу, но надо же было когда-то и остановиться. Кто-то же должен добывать Пряность.

Граф издал короткий лающий смешок.

— Вы что, всерьез верите, будто сумеете взнуздать фрименов?

— Для использования их слишком много, — пожал плечами барон, — главное же в том, что ваша резня взволновала остальное население Арракиса. Но тут мы подходим к следующему пункту: я обдумываю другой вариант решения арракийской проблемы, дорогой Фенринг. Не могу не отметить, что наш Император достоин благодарности: ведь это его идеи вдохновили меня.

— Э-э-э?

— Видите ли, граф, я действительно вдохновлялся примером императорской каторжной планеты — Салусы Секундус.

Глаза графа сверкнули, он вперился в барона.

— И какая же может быть связь между Арракисом и Салусой Секундус?

Барон отметил настороженное внимание в глазах графа и ответил:

— Пока — никакой…

— Пока?

— Согласитесь, что в самом деле есть возможность обеспечить Арракис адекватным количеством рабочих рук — а именно путем превращения его в каторжную планету.

— А вы ожидаете увеличения числа заключенных?

— Да была тут некоторая заварушка, — признался барон. — Мне пришлось довольно круто обойтись с подданными, Фенринг. В конце концов вам прекрасно известно, чего стоила мне перевозка наших соединенных войск на Арракис кораблями проклятой Гильдии. Вы же понимаете, что эти деньги должны были откуда-то взяться.

— Я бы не советовал вам использовать Арракис как каторжную планету без дозволения Императора, барон.

— Само собой разумеется, — ответил барон, удивляясь, с чего бы вдруг в голосе Фенринга появился такой неприятный ледок.

— И вот еще что, — сказал граф. — Нам стало известно, что ментат герцога Лето, Суфир Хават, жив и находится у вас на службе.

— Не мог же я позволить себе выбросить на ветер такого ценного человека.

— Итак, вы солгали командующему экспедиционным Корпусом Сардаукаров, когда сообщили о смерти Хавата.

— Это невинная ложь, любезный граф. Просто не хотелось препирательств с этим служакой.

— А Хават в самом деле был предателем?

— Бог мой, нет, разумеется! Это все фальшивый доктор… — Барон вдруг почувствовал, что у него взмокла шея. — Поймите, Фенринг: я остался без ментата, как вам известно. А я никогда не оставался без ментата… Это в высшей степени неудобно.

— И как же вы сумели склонить Хавата к сотрудничеству?

— Его герцог погиб. — Барон выдавил улыбку. — А опасаться Хавата нечего. Ему введен латентный яд. С пищей он регулярно получает противоядие. Без противоядия яд подействует — и через несколько дней Хават умрет.

— Отмените противоядие, — спокойно распорядился граф.

— Но Хават полезен!

— И знает слишком много такого, чего не должна знать ни одна живая душа.

— Не вы ли говорили, что Император не боится разоблачений?

— Не советую шутить со мной, барон!

— Когда я увижу такой приказ, скрепленный императорской печатью, я выполню его, — отрезал барон. — Приказ, но никак не вашу прихоть.

— По-вашему, это прихоть?

— А что же еще? Император, между прочим, тоже кое-чем мне обязан, Фенринг. Я избавил его от беспокойного герцога.

— Не без помощи некоторого количества сардаукаров…

— А где бы еще нашел Император такой Великий Дом, который одел бы этих сардаукаров в свою форму, чтобы скрыть роль Его Величества в этом деле?

— Он и сам задавался этим вопросом, дорогой барон… правда, несколько иначе расставляя акценты.

Барон внимательно посмотрел в лицо Фенрингу, обратил внимание на закаменевшие мышцы на скулах — граф явно с трудом сдерживал себя.

— Ну-ну, право… — проговорил барон. — Надеюсь, Император не думает, что сможет действовать и против меня в полной секретности?..

— Во всяком случае, он надеется, что в этом не возникнет необходимости.

— Неужели Император мог подумать, что я ему угрожаю?! — Барон добавил в голос подобающую меру гнева и горечи. «Ну-ка, пусть попробует обвинить меня в этом! Да я тогда сам сяду на трон — все еще бия себя в грудь и вопия о том, как меня очернили и оклеветали!..»

Очень сухо и отчужденно граф произнес:

— Император верит тому, что видит.

— И Император посмеет обвинить меня в измене перед всем Советом Ландсраада? — спросил барон затаив дыхание. Он с надеждой ждал ответа «да».

— Слово «посмеет» к Императору неприменимо.

Барон резко повернулся в своей силовой подвеске, чтобы скрыть охватившие его чувства. «Это может случиться еще при моей жизни! Ну, Император!.. Да пусть он только выдвинет такое обвинение! Потом… где надо — подмазать, где надо — надавить; потом — Великие Дома объединятся под моим знаменем, как крестьяне, что в поисках защиты сбегаются к сеньору… Ведь больше всего на свете Великие Дома боятся именно того, что Император начнет натравливать на них своих сардаукаров, уничтожая один Дом за другим поодиночке…»

— Император искренне надеется, что вы не дадите ему повод обвинить вас в измене, — сказал граф.

Очень трудно было не дать иронии прозвучать в ответе, оставив лишь обиду. Но барону это удалось…

— Я всегда был абсолютно лояльным подданным. И ваши слова ранят меня сильнее, чем я мог бы выразить.

— Ум-м-м-м-ах-хм-м-м, — протянул граф.

Барон кивнул, не оборачиваясь. Чуть погодя он сказал:

— Пора на арену.

— Действительно, — согласился граф.

Выйдя из-под шатра тишины, они бок о бок пошли к представителям Младших Домов, по-прежнему толпившимся у дверей. Где-то медленно раскатился удар колокола: двадцать минут до начала.

— Младшие Дома ждут, что вы поведете их, — кивнул граф на толпу.

«Двусмысленности… двусмысленности…» — подумал барон.

Он поднял голову, в очередной раз любуясь новыми талисманами, повешенными по сторонам входа в зал, — бычьей головой и писанным маслом портретом Старого Герцога Атрейдеса — отца покойного Лето. Непонятно почему эти трофеи наполнили его какими-то недобрыми предчувствиями. Интересно, а какие мысли будили эти талисманы в герцоге Лето — когда висели в его замке, сперва на Каладане, а потом на Арракисе? Портрет забияки отца — и голова убившего его быка…

— Человечество знает одну только… м-м-м… науку, — проговорил граф, когда они с бароном возглавили шествие и вышли из зала в приемную — узкую комнату с высокими окнами и узорным полом, выложенным белой и пурпурной плиткой.

— И что же это за наука? — спросил барон.

— Это, ум-м-м-а-ах, наука недовольства, — объяснил граф.

Представители Младших Домов позади, с бараньим выражением на лицах прислушивавшиеся к беседе принципала с сановником, подобострастно засмеялись. Впрочем, их смех тут же был заглушен гулом моторов: пажи распахнули двери на улицу — там выстроились в ряд наземные машины, над которыми трепетали на ветру флажки.

Барон возвысил голос, перекрывая возникший шум:

— Надеюсь, мой племянник не разочарует вас сегодня, граф Фенринг.

— Я, ах-х-х, с нетерпением, у-м-м, предвкушаю это, хм-м-м, зрелище, — ответил граф. — Ведь, ах-х, в «процесс вербаль» всегда необходимо, ум-м-м-ах, принимать во внимание вопросы, ах-х, родства.

Барон от неожиданности застыл — и ему пришлось скрыть это, якобы оступившись на первой ступеньке лестницы. «Proces verbal» — донесение о преступлении против Империи!

Но граф хохотнул, превращая скрытую угрозу в шутку, и похлопал барона по руке.

Всю дорогу до арены барон, откинувшись на подушки своей машины (подушки тоже были пуленепробиваемыми), искоса рассматривал графа, сидевшего рядом с ним, и размышлял, почему императорский «мальчик на посылках» счел необходимым отпустить такую именно шутку в присутствии представителей Младших Домов. Ясно было, что Фенринг редко позволяет себе делать то, что не считает необходимым, или произносит два слова там, где можно обойтись одним, или бросается фразами, лишенными скрытого смысла.

Он получил ответ на свой вопрос, когда они уже расселись в золотой ложе над треугольником арены. Трубили трубы, вились вымпелы, зрительские ряды были забиты до отказа.

— Дорогой барон, — прошептал граф, склоняясь к самому уху барона, — вы ведь знаете, что Его Величество не дал пока официального одобрения вашему выбору наследника, не правда ли?..

Потрясенному барону показалось, будто он опять очутился в шатре тишины. Он уставился на Фенринга и как будто даже не видел леди Фенринг, которая прошла сквозь ряды стражи в их ложу.

— Именно поэтому я и здесь, — тихо продолжал граф. — Император велел мне выяснить, насколько достойного преемника вы себе выбрали. А вряд ли найдется место лучше, чем арена, выявляющая истинное лицо человека, обычно скрываемое под маской, а?

— Император обещал, что я смогу свободно выбрать себе наследника! — проскрежетал барон.

— Посмотрим, — ответил Фенринг, поворачиваясь, чтобы приветствовать леди Фенринг. Та опустилась в кресло, улыбаясь барону; затем она перевела взгляд на посыпанную песком арену, куда как раз вышел затянутый в трико и жилет Фейд-Раута. Правая рука в черной перчатке сжимала длинный кинжал, в левой юноша держал короткий нож. Левая перчатка была белой.

— Белый цвет означает яд, черный — чистоту, — пояснила леди Фенринг графу. — Любопытный обычай, дорогой, не правда ли?

— Ум-м-м-м, — согласилсяграф.

С семейных галерей послышались восторженные выкрики, и Фейд-Раута остановился, приветствуя зрителей и оглядывая их ряды, — кузэны, кузины, полубратья, наложницы и нисвои. Орущие розовые рты, яркое колыхание одежды и знамен.

Фейд-Раута подумал вдруг, что все эти лица одинаково оживятся при виде крови раба-гладиатора, при виде его собственной крови. Впрочем, он, разумеется, нисколько не сомневался в исходе сегодняшнего боя. Тут была одна только видимость опасности, и все-таки…

Фейд-Раута поднял клинки, подставив их солнечным лучам, салютовал на три стороны арены — на старинный манер. Короткий нож, который сжимала обтянутая белой перчаткой рука (белый — цвет яда), первым скользнул в ножны. За ним последовал большой кинжал из «черной» руки — только сегодня «чистый» клинок чистым не был. Его секретное оружие, которое должно было принести сегодня полную и абсолютную победу: яд на черном клинке.

Он включил щит, а потом замер на несколько мгновений, прислушиваясь к знакомому ощущению: кожа на лбу будто стянулась, подтверждая, что защита задействована.

Это был по-своему волнующий момент, и Фейд-Раута тянул его, как старый актер, кивая своим бандерильерам и в последний раз опытным взглядом проверяя их снаряжение — шипастые сверкающие браслеты, крюки и дротики с развевающимися голубыми лентами.

Затем он дал знак музыкантам.

Грянул медленный, гремящий древней пышностью марш, и Фейд-Раута повел подручных на комплимент^[10] к баронской ложе. На лету поймал брошенный ему церемониальный ключ.

Музыка смолкла.

В резко упавшей тишине он отступил на два шага, высоко поднял ключ и объявил:

— Я посвящаю этот бой… — и он нарочно помедлил, с удовольствием представляя себе, что думает в этот миг барон (юный болван хочет все-таки, несмотря ни на что, посвятить бой леди Фенринг — и вызвать скандал!). — …своему дяде и патрону, барону Владимиру Харконнену! — закончил Фейд-Раута. И с наслаждением увидел, как вздохнул облегченно любимый дядюшка.

Снова зазвучала музыка — теперь это был быстрый марш; Фейд-Раута с командой подручных трусцой побежали к преддвери, сквозь которую мог пройти только тот, у кого был идентификатор. Фейд-Раута гордился тем, что он никогда еще не пользовался «выходом предусмотрительности» и почти никогда не прибегал к помощи подручных, отвлекающих гладиатора. Тем не менее было неплохо знать, что и запасной выход, и подручные наготове на случай непредвиденной ситуации. Особые планы порой бывали связаны с особыми опасностями…

И снова на арену опустилась тишина.

Фейд-Раута повернулся к красной двери, из которой должен был появиться гладиатор.

И не простой гладиатор.

Изобретенный Суфиром Хаватом план был восхитительно прост и едва ли не бесхитростен, как думал Фейд-Раута. Раб не будет одурманен, и в этом и есть опасность. Но вместо наркотика в подсознание гладиатора было введено кодовое слово, которое в нужный момент иммобилизует его мышцы, Фейд-Раута мысленно повторил это слово, произнеся его без звука, одними губами: «Подонок!» Зрители-то подумают, что кто-то провел на арену не одурманенного раба, чтобы тот убил на-барона. Причем все тщательно сфабрикованные улики укажут на главного надсмотрщика…

Загудели сервомоторы, поднимающие красную дверь.

Фейд-Раута сконцентрировал все свое внимание на двери. Первый момент был во многом решающим. То, как гладиатор выходил на арену, о многом говорило опытному глазу. Все гладиаторы перед выходом должны были получать элакку, появляться на арене подготовленными для убийства… но все равно приходилось следить, как гладиатор держит нож, как готовится к защите, обращает ли внимание на зрителей. Скажем, посадка головы могла дать намек и на его манеру защиты и нападения.

Красная дверь резко распахнулась.

Из нее выбежал высокий мускулистый человек с гладковыбритой головой и темными, глубоко запавшими глазами. Морковный цвет кожи говорил, казалось бы, о том, что раб получил наркотик — но Фейд-Раута знал, что это краска. На рабе были зеленые шорты-трико и красный пояс полущита, стрелка на нем указывала влево, показывая, что с этой стороны гладиатор укрыт силовым полем. Кинжал он держал как меч, острием от себя; было видно, что это — опытный боец. Теперь он медленно шел к центру арены, держась к Фейд-Рауте и его помощникам, стоящим у преддвери, защищенным левым боком.

— Что-то не нравится мне вид этого парня, — заметил один из бандерильеров. — Вы уверены, что он получил наркотик, милорд?

— Ты же видишь цвет, — коротко ответил Фейд-Раута.

— Да, но держится он как боец, — возразил другой ассистент.

Фейд-Раута сделал два шага вперед, рассматривая раба.

— Что у него с рукой? — спросил кто-то.

Фейд-Раута посмотрел на кровавую царапину на левом предплечье раба. Потом на его руку: раб указывал ею на рисунок, который он сделал кровью на левом бедре своего зеленого трико. Еще влажный рисунок изображал стилизованный силуэт ястреба.

Ястреба!

Фейд-Раута поднял взгляд и встретил запавшие, обведенные темными кругами глаза, горящие ненавистью.

«Это же один из бойцов герцога Лето, захваченных нами на Арракисе! — мелькнуло в голове Фейд-Рауты. — Вовсе не простой гладиатор!..» По спине на-барона пробежал неприятный холодок. А что, если у Хавата свои виды на сегодняшний бой? Хитрость внутри хитрости, а в ней — еще хитрость и еще?.. а вина падет только на главного надсмотрщика!

Старший бандерильер сказал ему на ухо:

— Милорд, он мне решительно не нравится. Может, воткнуть ему в правую руку бандерилью-другую?

— Я сам. — Фейд-Раута взял у помощника два длинных тонких дротика с заершенными наконечниками, взвесил их в руке, проверяя балансировку. Обычно бандерильи тоже смазывали элаккой, но сегодня наркотика на них не было. Скорее всего старший бандерильер поплатится за это жизнью… впрочем, все это входило в план.

«Вы выйдете из этого испытания героем, — убеждал его Хават. — Вы убьете своего гладиатора в честном поединке и, несмотря на измену, главного надсмотрщика казнят, а его место займет ваш человек!»

Фейд-Раута сделал еще пять шагов к центру арены, театрально растягивая сцену и одновременно пристально изучая противника. К этому времени, по его расчетам, знатоки на трибунах должны были уже сообразить, что что-то не так. Цвет кожи гладиатора был таким, каким ему и следовало быть у одурманенного элаккой человека, но стоял он твердо и не дрожал. Наверняка зрители уже перешептываются: «Смотрите, как он стоит! Он должен быть возбужден, должен нападать или отступать — а он ждет и бережет силы! А он ведь не должен ждать!»

Фейд-Раута чувствовал, как растет его собственное волнение. «Пусть даже Хават замыслил измену, с этим рабом я справлюсь. К тому же в этот раз отравлен длинный клинок, а не короткий. Об этом не знает даже Хават».

— Хэй, Харконнен! — крикнул раб. — Ты приготовился к смерти?

Мертвая тишина упала на арену. Рабы никогда не бросали вызов!

Теперь Фейд-Раута хорошо видел глаза гладиатора, сверкающие холодной яростью отчаяния. Он видел и то, как тот стоял — свободно, но наготове. И мышцы наготове… для победы. Рабский «телеграф» донес до гладиатора послание Хавата: у тебя будет реальный шанс убить на-барона. Тут тоже все было по плану.

Узкая улыбка раздвинула губы Фейд-Рауты. Он поднял бандерильи. То, как держался гладиатор, обещало успех их плану.

— Хэй! Хэй! — снова выкликнул раб, подступая еще на два шага.

Теперь-то уж никто на трибунах не заблуждается на его счет! — мелькнуло в голове Фейд-Рауты.

Ведь к этому времени вызванный наркотиком страх должен был уже почти сковать гладиатора. Каждое движение должно было говорить одно — раб знает, что надежды для него нет, победить он не может. Он должен быть напуган рассказами о ядах, которые молодой на-барон выбирал для клинка в «белой» руке. На-барон никогда не убивал быстро: он любил демонстрировать редкостные яды и мог, например, стоя над корчащейся жертвой, показывать зрителям любопытные побочные эффекты. А в этом рабе страх был, да — но не ужас.

Фейд-Раута высоко поднял бандерильи и кивнул, почти приветствуя противника.

Гладиатор атаковал.

Его выпад и защита были безукоризненны, едва ли не лучше всего, с чем приходилось сталкиваться Фейд-Рауте. Удар был точно рассчитан — еще на волос в сторону, и клинок рассек бы сухожилия на ноге на-барона.

Фейд-Раута танцующим движением отскочил в сторону, а в предплечье раба осталась торчать бандерилья. Крючковатые зубья наконечника глубоко засели в теле — теперь гладиатор мог бы выдернуть бандерилью только вместе с сухожилиями.

По галереям прокатилось дружное «ах!..».

Этот звук воодушевил Фейд-Рауту.

Он прекрасно представлял себе, что испытывает сейчас дядюшка, восседающий в ложе с Фенрингами. Вмешаться в поединок он не мог: при свидетелях приходилось считаться с приличиями. События же на арене барон мог истолковать только совершенно однозначно — как угрозу себе.

Раб отступил назад, зажал нож в зубах и примотал бандерилью к руке ее же лентой.

— Я и не чувствую этой иголки! — крикнул он и снова пошел левым боком вперед, подняв кинжал. Он изогнул тело назад, чтобы максимально прикрыться щитом. Это тоже не ускользнуло от внимания зрителей. Из семейных лож послышались восклицания. Ассистенты Фейд-Рауты тоже кричали — спрашивали, не нужна ли их помощь. Но Фейд-Раута жестом велел им оставаться у преддвери.

«Я им устрою такое представление, какого они еще не видели! — думал Фейд-Раута. — Не просто убийство практически беззащитного раба, во время которого можно спокойно сидеть и обсуждать достоинства стиля. Это их проймет до самых кишок… А когда я стану бароном, они будут помнить этот день — и бояться меня».

Фейд-Раута медленно отходил перед наступающим по-крабьи противником. Под ногами поскрипывал песок. Он слышал, как тяжело хватает воздух раб, чувствовал запах собственного пота и более слабый запах крови раба.

На-барон отступил еще немного, развернулся вправо, изготовил вторую бандерилью. Раб отскочил в сторону. Фейд-Раута сделал вид, будто оступился. На галереях вскрикнули.

Раб опять бросился вперед.

«Боги, что за боец!» — мелькнуло в голове Фейд-Рауты, когда он ушел от удара. Его спасла только юношеская ловкость — но второй дротик вонзился в дельтовидную мышцу правой руки раба. Галереи разразились восторженными криками.

«А, теперь они мной восхищаются!» — подумал Фейд-Раута. Как и предсказывал Хават, в голосах зрителей звучал буйный восторг. На-барон мрачно усмехнулся про себя, вспомнив слова ментата: «Враг, которым восхищаешься, страшит больше».

Фейд-Раута быстро отошел к центру арену — здесь его было лучше видно всем зрителям. Он изготовил длинный кинжал и, пригнувшись, ждал атаки раба.

Тот не заставил себя ждать. Помедлив лишь столько, сколько было необходимо, чтобы прикрутить к руке вторую бандерилью, он устремился за своим врагом.

«Пусть, пусть семейка полюбуется, — думал Фейд-Раута. — Я их враг, и пусть они запомнят меня вот таким…»

Он вытащил и короткий нож.

— Я не боюсь тебя, харконненская свинья! — крикнул гладиатор. — Все ваши пытки — ничто для мертвого. А я могу умереть от собственного клинка прежде, чем надсмотрщик прикоснется ко мне! И я захвачу тебя с собой!

Фейд-Раута криво ухмыльнулся и выставил длинный клинок — отравленный.

— Попробуй-ка вот это! — сказал он, делая выпад коротким ножом.

Гладиатор развернул свои клинки «ножницами», приняв на них в захват нож на-барона. Нож, который сжимала рука в белой перчатке и, значит, тот, который, по традиции, должен был быть отравлен.

— Ты издохнешь, Харконнен! — воскликнул, задыхаясь, гладиатор.

Они, напряженно борясь, боком двигались по арене. Щит Фейд-Рауты коснулся гладиаторского полущита, и в месте соприкосновения вспыхнуло голубоватое свечение. Запахло озоном от работы силовых генераторов.

— Издохнешь от собственного яда! — прорычал раб. Он понемногу начал поворачивать затянутую в белое руку, приближая к врагу острие отравленного, как он думал, клинка.

Ну, пусть посмотрят, подумал Фейд-Раута и ударил длинным кинжалом. И ощутил, как тот попал на примотанную к руке противника бандерилью, не причинив тому никакого вреда.

На мгновение Фейд-Раута почувствовал отчаяние. Кто бы мог подумать, что заершенные дротики помогут рабу — а они послужили ему дополнительной защитой. И как он силен! Короткий клинок — собственный клинок! — неумолимо приближался, и Фейд-Рауте невольно пришло в голову, что умереть ведь можно и на чистом, не отравленном клинке…

— Подонок!.. — выдохнул он.

Кодовое слово. Заложенная в подсознание программа сработала, мышцы раба расслабились. Лишь на миг, но Фейд-Рауте этого было достаточно. Он оттолкнулся от противника, открыв между ним и собой достаточно места для длинного клинка, который метнулся вперед и прочертил алую линию на груди раба. Этот яд начинал действовать мгновенно, вызывая — сначала — сильную боль. Раб отшатнулся назад, спотыкаясь, попятился.

«Пусть любуются родственнички! — думал ликующе Фейд-Раута. — Пусть-ка обдумают увиденное: этот раб пытался повернуть против меня клинок, который он считал отравленным. Заодно пусть поразмыслят, как попал на арену этот раб и кто подготовил его к попытке так вот убить меня. И пусть навсегда запомнят, что им никогда не удастся угадать, в какой руке у меня отравленный клинок!..»

Фейд-Раута стоял молча и неподвижно, наблюдая за замедленными движениями раба, в которых проступали нерешительность и колебание. На лице у него ясно для всех было написано: смерть. Раб знал, что с ним сделали, и знал как: яд был не на том клинке.

— Ты!.. — простонал гладиатор.

Фейд-Раута отступил, чтобы не мешать смерти. Парализующий наркотик в составе яда еще не полностью подействовал, но замедленные движения гладиатора говорили, что он уже делает свое дело.

Раб, пошатываясь, двинулся вперед, как будто его тянула невидимая нить. Один медленный, неуверенный шаг, другой, третий… Каждый шаг был единственным во Вселенной для умирающего раба. Он все еще сжимал нож, но его острие дрожало.

— Од… наж… ды… кто-то… из нас… убьет… тебя… — выдохнул он.

Его рот печально скривился. Он осел, затем тело его напряглось, и он рухнул на песок лицом вниз, откатившись от Фейд-Рауты. В гробовой тишине Фейд-Раута подошел к телу и носком своего мягкого башмака перевернул его на спину, чтобы зрители могли насладиться видом судорожных гримас, вызванных ядом. Но гладиатор был мертв — в его груди торчал его же собственный нож.

Несмотря на разочарование, Фейд-Раута испытал даже какое-то восхищение. Каких же усилий стоило рабу преодолеть паралич, чтобы убить себя! Но вместе с восхищением пришло и понимание: вот чего действительно стоит бояться.

То, что делает человека сверхчеловеком, — ужасно.

Фейд-Раута не успел додумать эту мысль, как услышал взрыв ликования на галереях. Зрители самозабвенно кричали и хлопали.

Он повернулся и поднял взгляд.

Да, все ликовали. Кроме барона, который сидел, напряженно обдумывая что-то, взявшись за подбородок. И кроме Фенрингов. Граф и его леди пристально смотрели на Фейд-Рауту, пряча свои мысли и чувства под улыбками.

Граф Фенринг повернулся к своей наложнице:

— Ах-х-х-ум-м-м… находчивый, ум-м-м, — молодой человек. Э-э, м-м-м-ах, не правда-ли, дорогая?

— Да, и его, ах-х-х, синаптические реакции весьма быстры, — согласилась та.

Барон посмотрел на нее, на графа, опять на арену. В его голове стучало: «Если можно так близко подобраться к кому-то из моих родичей… — Ярость начала вытеснять гнев. — Нынче же ночью главный надсмотрщик будет зажарен на медленном огне… ну а если окажется, что граф и его наложница как-то в этом замешаны…»

Фейд-Раута видел, что в баронской ложе произошел обмен репликами, но, конечно, ничего не слышал. Все звуки утонули в доносившемся со всех сторон ритмичном топоте и крике:

— Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву!

Барон нахмурился, видя, с каким выражением повернулся к нему Фейд-Раута. С трудом скрывая свое бешенство, барон вяло махнул в сторону стоящего над поверженным рабом племянника. «Пусть отдадут мальчику голову. Он заслужил ее, вскрыв предательство главного надсмотрщика».

Фейд-Раута видел этот жест. «Они считают, что эта голова — подходящая награда для меня! Что ж, я покажу им, что думаю об этом!»

Он увидел помощников, приближающихся с анатомической пилой, чтобы отделить почетный трофей, и жестом велел им удалиться. Фейд-Раута сердито повторил свой жест, склонился над телом и сложил руки гладиатора под рукоятью торчащего у него в груди ножа. Затем выдернул нож и вложил его в бессильные ладони.

Это заняло всего несколько секунд. Затем Фейд-Раута выпрямился и подозвал помощников.

— Похороните этого раба, как он есть, с ножом в руках, — велел он. — Он заслужил это.

В золоченой ложе граф наклонился к уху барона.

— Великолепный жест, — сказал он. — Подлинное рыцарство. У вашего племянника есть не только храбрость, но и умение держать себя.

— Но он оскорбляет публику, отказываясь от головы, — проворчал барон.

— Вовсе нет, — возразила графиня Фенринг, поднимаясь и оглядывая галереи.

Барон залюбовался линией шеи. Как великолепно лежат на ней мышцы! Совсем как у мальчика.

— Им понравился поступок вашего племянника, — улыбнулась леди Фенринг.

Наконец и в самых верхних рядах поняли, что сделал Фейд-Раута, увидели, что слуги уносят тело невредимым.

Барон следил за зрителями. Да, она сказала верно. Люди, словно обезумев, восторженно кричали, топали и хлопали друг друга по спине, по плечам. Барон устало произнес:

— Я должен объявить большой праздник. Нельзя отпускать их вот так — возбужденных, с нерастраченной энергией. Они должны видеть, что я разделяю их восторг…

Он махнул страже, и слуга над ложей приспустил и вновь поднял оранжевый харконненский вымпел. Раз, и другой, и третий. Сигнал к празднику.

Фейд-Раута пересек арену, вернул кинжалы в ножны и, опустив руки, встал перед золотой ложей. Перекрывая неутихающий рев толпы, он крикнул:

— Празднуем, дядя?

Шум начал понемногу стихать: зрители увидели, что правитель говорит с племянником-победителем.

— Да, Фейд! Праздник в твою честь! — крикнул в ответ барон. И в подтверждение велел повторить сигнал.

Напротив ложи были отключены барьеры предусмотрительности. Какие-то молодые люди спрыгивали на арену и бежали к Фейд-Рауте.

— Вы распорядились снять пред-барьеры, барон? — спросил граф.

— Ничего, никто не причинит парню вреда, — отмахнулся барон. — Он сегодня герой!

Первый из бегущих достиг Фейд-Рауты, поднял его на плечи и понес вокруг арены.

— Нынче ночью он мог бы бродить по самым бедным трущобам Харко без оружия и без щита, — сказал барон. — Они разделят с ним последний кусок и последний глоток, лишь бы оказаться рядом с благородным победителем.

Барон с усилием поднял себя из кресла, перенес вес на силовую подвеску.

— Прощу простить меня. Совершенно безотлагательные дела требуют моего присутствия. Стража проводит вас во дворец.

Граф тоже поднялся, поклонился:

— Разумеется, барон. Мы с нетерпением предвкушаем праздник. Я, ах-х-х-мм-м-м, никогда еще не видел праздника у Харконненов.

— Да, — сказал барон, — праздник… — Он повернулся. Стража окружила его плотным кольцом, и он вышел из ложи через свой личный выход.

Капитан стражи поклонился графу:

— Какие будут приказания, милорд?

— Мы, пожалуй, ах-х, подождем, пока разойдется, мм-м-м, толпа.

— Слушаю, милорд. — Прежде чем повернуться, охранник отступил в поклоне на три шага.

Граф Фенринг склонился к своей леди и на их тайном мычащем языке спросил:

— Ты видела, разумеется?

Она ответила, пользуясь тем же кодом:

— Мальчишка знал, что гладиатор будет одурманен. В какой-то момент он действительно испугался. Но не удивился.

— Все было подстроено, — сказал он. — Весь этот спектакль.

— Несомненно.

— И тут пахнет Хаватом.

— И еще как.

— Сегодня я требовал, чтобы барон уничтожил Хавата…

— Это была твоя ошибка, дорогой.

— Теперь я и сам это вижу.

— Похоже, довольно скоро у Харконненов может оказаться новый барон.

— Если Хават задумал именно это…

— Да, это стоит проверить, — кивнула леди Фенринг.

— Молодым легче будет управлять.

— Нам — да… после сегодняшней ночи.

— Думаю, ты не ожидаешь особых проблем и соблазнишь его без труда… моя маленькая племенная кобылка?

— Конечно, любимый. Ты же видел, какими глазами он смотрел на меня.

— Да. И теперь я понимаю, почему нам надо сохранить его гены.

— Разумеется. И нам придется установить над ним контроль. Я заложу на глубинных уровнях его подсознания необходимые кодовые фразы, с помощью которых мы сможем в нужный момент согнуть его, воздействуя на его прана и бинду-систему.

— И мы покинем планету как можно скорее. Как только, ты будешь уверена в успехе.

Ее передернуло.

— Ни минуты лишней! Я никак не хотела бы вынашивать ребенка в этом ужасном месте.

— Чего только не приходится делать во имя человечества, — вздохнул граф.

— Тебе легко говорить…

— Тем не менее и мне пришлось перебороть кое-какие старые предрассудки, — заметил граф. — Даже не старые — вечные.

— Бедненький. — Она потрепала его по щеке. — Но ты же знаешь, это — единственный надежный способ сохранить генетическую линию.

— Я прекрасно понимаю, что мы делаем и для чего, — сухо ответил он.

— Не думаю, что мы потерпим неудачу, — сказала она.

— «Вина начинается с ощущения неудачи», — напомнил граф.

— При чем здесь вина? — возразила она. — Гипнолигация^[11] психики Фейд-Рауты, его ребенок в моем чреве — и домой.

— Этот его дядя, — пробормотал граф. — Тебе приходилось когда-либо видеть настолько искаженную душу?

— Свиреп, свиреп, — ответила она. — Но племянничек вполне может перещеголять дядюшку.

— Спасибо за это все тому же дядюшке. Подумать только, кем мог бы стать этот парнишка при другом воспитании — например, если бы его воспитывали в духе Кодекса Атрейдесов…

— Да, грустно, — согласилась она.

— Если бы можно было сохранить и юного Атрейдеса, и этого парня! Судя по всему, что я слышал о Пауле Атрейдесе, — чудесный был парнишка, великолепный результат хорошей наследственности и правильного воспитания. — Он покачал головой. — Впрочем, не стоит тратить скорбь на неудачников. Как говорится, пусть неудачник плачет.

— У Бене Гессерит есть поговорка… — начала леди Фенринг.

— У вас по любому поводу есть поговорка! — отмахнулся граф.

— Но эта тебе понравится, — пообещала она. — Вот послушай: «Не записывай человека в покойники, пока сам не увидел труп. И помни, что даже тогда можно ошибиться».

Глава 14

Во «Времени размышлений» Муад'Диб говорит нам, что по-настоящему образование его началось лишь тогда, когда он впервые столкнулся с тяготами арракийской жизни. Он учился шестовать песок, читая по шестам надвигающиеся изменения погоды; он учился понимать колючий язык ветра, иглами впивающегося в кожу; узнавал, как зудит нос от песчаной чесотки и как собирать и сохранять бесценную влагу, которую теряет тело. Когда же глаза его вобрали в себя синеву ибада, он познал суть чакобсы.

Предисловие Стилгара к книге принцессы Ирулан «Муад'Диб, Человек»

Отряд Стилгара, возвращавшийся в сиетч с двумя подобранными в пустыне беглецами, поднялся из котловины под ущербным светом Первой луны. Развевались полы бурнусов — фримены почуяли запах дома и заторопились. Серая предрассветная полоска была ярче всего над теми зубцами изломанного горизонта, которые во фрименском «календаре горизонтов» отмечали середину осени, капрок — месяц Козерога.

Подножие скального барьера было усеяно сухими листьями, принесенными ветром (тут их и собирали дети сиетча), но шаги фрименов Стилгара были неотличимы от естественных звуков ночной пустыни. Разве только изредка оступавшиеся Пауль и Джессика выдавали себя.

Пауль стер со лба запекшуюся с потом пыль. В этот миг кто-то подергал его за рукав, и он услышал шепот Чани:

— Ты что, забыл, что я тебе говорила? Капюшон надо натянуть на лоб до самых глаз! Ты теряешь влагу!

Кто-то позади шепотом призвал к молчанию:

— Пустыня слышит вас!

Где-то высоко над ними в скалах чирикнула птица.

Отряд остановился, и Пауль почувствовал повисшее в воздухе напряжение. Через камень передалось тихое постукивание — не громче, чем могли бы прозвучать прыжки мыши. И снова — короткий, тихий птичий крик.

По отряду прошло движение. Снова протопала по песку мышь, и снова чирикнула птица.

Отряд продолжал подниматься по скальной расщелине, но теперь фримены шли затаив дыхание. Это насторожило Пауля. Кроме того, он заметил, что фримены как-то странно посматривают на Чани, а та словно ушла в себя.

Теперь они ступали по скале. Шелестели полы одежд. Фримены, казалось, позволили себе слегка расслабиться, но между ними и Чани по-прежнему лежала какая-то дистанция.

Пауль шагал за казавшейся тенью фигурой, стараясь не отставать, — вверх по ступенькам, поворот, опять ступеньки, в открывшийся перед ними туннель, мимо двух дверей с влагоизоляцией и, наконец, по узкому, высеченному в желтом камне коридору, освещенному шарами плавающих ламп.

Фримены вокруг откидывали капюшоны, вынимали носовые фильтры и глубоко, облегченно дышали. Кто-то даже вздохнул. Пауль поискал взглядом Чани, но та куда-то исчезла. Со всех сторон его плотно, окружала толпа закутанных в бурнусы людей, кто-то толкнул его и сказал:

— Извини, Усул. Ну, толпа! Вот так всегда.

С левой стороны к Паулю повернулось узкое бородатое лицо — Фарок, вспомнил Пауль, Темные круги вокруг глубоко посаженных темно-синих глаз и сами глаза казались в желтом свете еще темнее.

— Сбрось капюшон, Усул, — сказал Фарок. — Ты дома.

Он помог Паулю расстегнуть застежки капюшона, освободил вокруг него немного места, работая локтями.

Пауль выдернул из носа фильтры, откинул маску со рта. На него обрушился царивший здесь тяжелый запах немытых тел, побочных продуктов переработки отходов, кислая вонь затхлого жилья, а надо всем этим царил крепкий аромат Пряности.

— Чего мы ждем, Фарок? — спросил Пауль.

— Я думаю, мы ждем Преподобную Мать. Ты же слышал сообщение. Бедная Чани…

«Бедная Чани», — повторил про себя Пауль. Он опять огляделся, пытаясь найти ее, а заодно и мать, которая тоже запропастилась куда-то в этой толчее.

Фарок глубоко вдохнул воздух сиетча.

— Запахи дома… — проговорил он.

Пауль видел, что Фарок и в самом деле наслаждается этой кошмарной вонью. Фримен говорил о «запахах дома» без малейшей иронии. Где-то неподалеку кашлянула мать.

— Да, богат запах твоего сиетча, Стилгар. Судя по нему, вы много работаете с Пряностью… делаете бумагу… пластик… и, кажется, химическую взрывчатку, верно?

— И ты узнала все это только по запаху? — изумился кто-то.

А Пауль понял, что мать говорит это специально для него — чтобы он скорее смирился с ударом по его обонянию.

Где-то впереди поднялось движение, по отряду прокатился глубокий вздох — люди втягивали воздух и задерживали дыхание. Приглушенные голоса повторяли: «Так это правда — Лиет мертв!..»

Лиет, подумал Пауль и вспомнил: Чани — дочь Лиета. Детали, мозаики складывались в картину. Лиетом фримены звали планетолога.

Пауль взглянул на Фарока:

— Это тот самый Лиет, которого звали еще Кинес?

— Лиет один! — сухо ответил Фарок.

Пауль повернулся, невидяще посмотрел в чью-то спину под бурнусом. Итак, Лиет-Кинес мертв…

— Очередная харконненская подлость, — с ненавистью прошептал кто-то. — Они представили это несчастным случаем… якобы после аварии топтера он сгинул в Пустыне…

Пауля жег гнев. Человек, который стал им другом, который спас их от харконненских убийц, который разослал своих фрименов искать в Пустыне двоих беглецов… этот человек стал еще одной жертвой Харконненов!..

— Усул жаждет мести? — спросил Фарок.

Но раньше чем Пауль успел ответить ему, кто-то негромко позвал, и отряд, унося его с собой, двинулся вперед, в более просторный зал. Пауль оказался лицом к лицу со Стилгаром и незнакомой женщиной, одетой в свободное ниспадающее одеяние — ярко-оранжевое с зеленым. Руки женщины до плеч были открыты — дистикомба на ней не было, а кожа была светло-оливковая. Черные волосы над высоким лбом, зачесанные назад, подчеркивали острые скулы, орлиный нос и глубину темно-синих глаз. Женщина, повернулась к нему, и Пауль увидел в ее ушах золотые кольца, на которых были нанизаны «водяные мерки».

— Что, и вот этот одолел моего Джамиса? — яростно спросила она.

— Тихо, Хара, — одернул ее Стилгар. — Джамис виноват сам — это он объявил тахадди-аль-бурхан.

— Да он же мальчишка! — возмущенно сказала она и, звеня кольцами, резко потрясла головой. — Подумать только — моих детей сделал сиротами другой ребенок! Нет, это была случайность!

— Усул, сколько тебе лет? — спросил Стилгар.

— Пятнадцать стандартных, — ответил Пауль. Стилгар обвел глазами своих людей:

— Кто-нибудь из вас рискнет бросить мне вызов?

Никто не ответил. Тогда Стилгар снова посмотрел на женщину:

— А я сам не вызвал бы его, по крайней мере пока не овладею его искусством боя.

Она тоже посмотрела вождю в глаза:

— Но…

— Ты видала новую женщину, которую Чани повела к Преподобной Матери? — медленно сказал Стилгар. — Так вот, она — сайядина-нисвой и мать этого парня. И мать, и сын в совершенстве владеют искусством колдовского боя.

— Лисан аль-Гаиб! — прошептала потрясенная женщина и с благоговением посмотрела на Пауля.

Опять эта легенда, подумал тот.

— Возможно, — сдержанно сказал Стилгар. — Впрочем, это пока не проверено… — Он обратился к юноше: — Усул, по нашим законам теперь ты в ответе за женщину Джамиса — вот за нее — и за двоих ее сыновей. Его йали… то есть его жилище, — теперь твое. К тебе переходит его кофейный прибор… и вот она. Его женщина.

Пауль разглядывал женщину. «Почему она не горюет о муже? — думал он. — Почему в ней нет ненависти ко мне?» Тут он увидел вдруг, что все фримены внимательно на него смотрят, ожидая чего-то.

Кто-то прошептал:

— У нас есть еще дела. Скажи скорее, как ты принимаешь ее!

Стилгар пояснил:

— Как ты возьмешь ее — как женщину или как служанку?

Хара подняла руки, повернулась вокруг себя:

— Я еще молода, Усул. Говорят, что я выгляжу не старше, чем когда я жила с Джоффом… Это до того, как Джамис его убил.

Джамис убил соперника, чтобы получить ее, решил Пауль. А вслух спросил:

— Если я возьму ее как служанку — могу я потом, когда-нибудь, изменить это решение?

— У тебя на это есть год, — ответил Стилгар. — А после того она свободна и вольна сама решать для себя… впрочем, и ты можешь освободить ее, когда пожелаешь. Но как бы то ни было, весь этот год ты отвечаешь за нее… и всегда на тебе останется также и часть ответственности за ее сыновей.

— Принимаю ее как служанку, — объявил Пауль. Хара топнула ногой, возмущенно передернула плечами:

— Но я же молода!

А Стилгар, одобрительно посмотрев на Пауля, сказал:

— Осмотрительность — большое достоинство для того, кому суждено быть вождем.

— Но я же молода! — повторила возмущенная Хара.

— Замолчи, женщина, — оборвал ее Стилгар. — Что должно быть, то будет. Проводи Усула в его жилище и следи, чтобы у него всегда была смена свежей одежды и место отдыха.

— О-о-охх, — только и ответила Хара.

Пауль уже достаточно изучил ее, пользуясь приемами Бене Гессерит чтобы составить о ней кое-какое представление. Он также чувствовал нетерпение фрименов, понимал, что они с Харой всех задерживают. Он не знал, можно ли спросить, где сейчас мать и Чани; впрочем, Стилгар явно нервничал, и Пауль решил, что такой вопрос был бы ошибкой.

Поэтому он просто повернулся к Харе и, тоном и вибрациями в голосе усиливая ее страх и почтительное волнение, приказал:

— Веди меня в жилище, Хара! А о твоей молодости поговорим в другой раз.

Она отступила на два шага, бросив на Стилгара испуганный взгляд.

— У него колдовской голос, — сипло пробормотала она.

— Стилгар, — сказал Пауль, — я в неоплатном долгу перед отцом Чани. Если я могу что-то…

— Это решит Совет, — ответил Стилгар. — Ты сможешь сказать ему об этом. — Он кивнул, давая понять, что все свободны, и вышел сам. За ним последовали остальные.

Пауль взял Хару за руку — рука у нее была холодная и дрожала.

— Я не обижу тебя, Хара, — мягко сказал он. — Ну, покажи мне свой дом. — Он говорил теперь с успокаивающими нотками в голосе.

— Ты ведь не выгонишь меня через год? — спросила она. — Я ведь и сама знаю, что уже не так молода, как когда-то…

— Пока я жив, у тебя всегда будет место рядом со мной, — ответил он, выпуская ее руку. — Так где наше жилище?

Она повернулась и повела его по коридору. Дойдя до перекрестка с широким, освещенным подвешенными через равные промежутки желтыми шарами ламп, они свернули направо. Пол был гладким, чисто выметенным.

Пауль поравнялся с ней, взглянул на орлиный профиль.

— Так ты не испытываешь ко мне ненависти, Хара? — спросил он.

— Почему я должна ненавидеть тебя?

Она кивнула каким-то детям, глазевшим на них из бокового прохода (пол там был выше, чем в том коридоре, по которому шли они с Харой). За спинами детей маячили сквозь полупрозрачные занавески фигуры взрослых.

— Но я… победил Джамиса.

— Стилгар сказал, что обряд соблюден и ты — друг Джамиса. — Она искоса посмотрела на Пауля. — Стилгар сказал еще, что ты отдал влагу мертвому. Это правда?

— Да.

— Это больше, чем сделаю… чем могу сделать я.

— Разве ты не оплачешь его?

— Оплачу, когда придет время плача.

Они миновали арку. За ней Пауль увидел ярко освещенное помещение, мужчин и женщин, работающих у каких-то машин, установленных на станинах-амортизаторах. Казалось, они очень торопятся.

— Что они делают? — спросил Пауль. Она глянула через плечо на арку.

— Это пластиковое производство. Они спешат закончить норму перед тем, как мы уйдем. Для посадок нам нужно много влагосборников…

— Уйдем?..

— Ну да. Пока эти убийцы не перестанут преследовать нас или пока наша земля не будет очищена от них.

Пауль споткнулся: этот миг… он вспомнил вдруг какой-то фрагмент… картинка из его пророческих видений… но она была какой-то не такой, смещенной, как предмонтажная склейка фильма. Кусочки «пророческой памяти» не вполне совпадали с реальностью.

— Сардаукары охотятся за нами, — сказал он.

— Они немногое найдут, разве что один-два покинутых сиетча, — ответила она. — И еще — еще они найдут в песках свою смерть. Многие из них.

— А это место они найдут?

— Найдут, наверно.

— И мы тратим время на… — он мотнул головой в сторону оставшегося уже далеко позади цеха, — на производство… влагосборников?

— Посадки ведь не прекращаются.

— Кстати, что такое влагосборники?

Она потрясенно посмотрела на него:

— Вас что, ничему не учат… там, откуда ты пришел?

— О влагосборниках, во всяком случае, — не учат.

— Хай! — изумленно воскликнула она, сумев вложить в короткое междометие целую фразу.

— Ладно, все-таки что это такое?

— А как, по-твоему, могут существовать все кусты и травы в этом эрге, когда мы уходим отсюда? Каждое растение с особым бережением высажено в лунку, заполненную гладкими кусочками хромопласта яйцевидной формы. На свету они белеют. Если взглянуть с высоты, можно увидеть, как они блестят. Белый цвет отражает. Но когда Праотец-Солнце покидает небосклон, влагосборники в темноте вновь становятся прозрачными. И очень быстро остывают. Тогда на поверхности конденсируется влага из воздуха. Эта влага стекает на дно лунки, поддерживая жизнь растения.

— Влагосборники… — пробормотал он, пораженный красивой простотой решения.

— В подобающее время я оплáчу Джамиса, — сказала она, как будто этот вопрос не давал ей покоя. — Он был хорошим человеком, хоть и скорым на гнев. Хорошим добытчиком. А с детьми — просто чудо! И не делал различия между сыном Джоффа, моим первенцем, и своим собственным. Они для него были равны. — Она искательно посмотрела на Пауля. — А ты… а для тебя, Усул?

— Перед нами такая проблема не стоит.

— Но если…

— Хара!

Он сказал это так резко, что она отпрянула.

Они миновали еще один ярко освещенный зал.

— А тут что делают?

— Чинят ткацкое оборудование. Но сегодня ночью оно должно быть уже демонтировано. — Хара махнула рукой на уходящий влево тоннель. — А там, подальше, — производство пищи и ремонт дистикомбов. — Взглянув на Пауля, она добавила: — Твой-то комб на вид еще новый. Но если надо что-то починить, так я сумею неплохо справиться. Я время от времени работаю в цеху…

Теперь навстречу им попадались люди, а дверные проемы слева и справа встречались все чаще. Прошла целая вереница мужчин и женщин, нагруженных тяжело булькающими тюками, от которых исходил сильный запах Пряности.

— Нашей воды они не получат, — сказала Хара. — И Пряность им не достанется, уж будь уверен!

Пауль смотрел на проемы в стенах тоннеля, замечая ковры на высоких порогах, комнаты, драпированные яркими тканями, горы подушек на полу. При их приближении сидевшие там замолкали и провожали их откровенно любопытными взглядами.

— Все удивляются, как ты победил Джамиса, — пояснила Хара. — Думаю, когда мы переселимся в новый сиетч, тебе придется еще доказывать свою силу.

— Я не люблю убивать, — ответил он.

— Стилгар так и сказал, — пробормотала она, однако в ее голосе звучало недоверие.

Впереди послышался новый звук: хор пронзительных тонких голосов нараспев повторял что-то. Они подошли к новому проходу, гораздо более широкому, чем все предыдущие. Пауль замедлил шаг, заглянул внутрь. Там на устилавших пол бордовых коврах сидели, скрестив ноги, дети — комната была полна ими.

У доски, висевшей на дальней стене, стояла женщина, закутанная в желтую тогу, с указкой-проектором в руке. Доска была испещрена рисунками — кругами, углами, треугольниками и кривыми, волнистыми линиями и квадратами, дугами, рассеченными параллельными линиями. Женщина указывала то на один, то на другой рисунок — так быстро, как только могла переводить луч указки, — а дети хором называли условные знаки, стараясь поспеть за движением руки.

Пауль прислушивался на ходу.

— Дерево, — звучали детские голоса, — дерево, трава, дюна, ветер, гора, холм, огонь, молния, скала, скалы, пыль, песок, жара, укрытие, жара, полный, зима, холод, пустой, эрозия, лето, пещера, день, напряжения, луна, ночь, капрок, песчаный прилив, склон, посадки, связующее вещество!..

— И в такое время у вас учатся? — удивился Пауль. Лицо Хары омрачилось, в голосе послышалась горечь:

— Лиет говорил, что в обучении нельзя терять ни минуты. Лиет умер, но мы не можем забывать его и его наставлений; ибо таков путь чакобсы…

Она подошла к проему в левой стене коридора, раздвинула полупрозрачные оранжевые шторы и отошла в сторону, пропуская Пауля.

— Твой йали ждет тебя, Усул.

Пауль стоял, не решаясь переступить порог. Он вдруг ощутил, что не хочет оставаться один на один с этой женщиной. Он чувствовал, что теперь его окружает чужая жизнь и войти в нее можно, лишь приняв ее идеи и ценности как данность. Это фрименский мир хотел поймать его, уловить в сети своих путей. И в этих сетях, на этих путях, его ждал, он знал это, безумный джихад, война за веру. Война, которой надо было избежать любой ценой.

— Это твой йали, — повторила Хара. — Чего же ты ждешь?

Пауль кивнул и шагнул вперед. Отвел в сторону (с противоположного от Хары края) штору, почувствовав, что в ткань вплетены металлические волокна. Они вошли в короткий коридор, а затем оказались в большой, метров шесть на шесть, квадратной комнате. Полы устелены толстыми синими коврами, синие с зеленым драпировки закрывают камень стен, а под затянутым желтой тканью потолком покачиваются отрегулированные на мягкий желтый свет плавающие лампы.

Все вместе создавало подобие древнего шатра.

Хара встала перед ним, подбоченясь левой рукой, и изучала его лицо.

— Дети сейчас у подруги, — сказала она. — Они придут позже.

Пауль чувствовал себя неловко и, чтобы скрыть смущение, огляделся вокруг. Тонкие занавеси справа прикрывали вход в другую комнату, побольше, со сложенными вдоль стен горами подушек. Из воздуховода тянуло легким ветерком — сама вентиляционная решетка была хитроумно замаскирована узором драпировок.

— Хочешь, чтобы я помогла тебе снять дистикомб? — спросила Хара.

— Нет… спасибо.

— Может, принести поесть?

— Да.

— В соседней комнате — дверь в туалет-регенератор, — показала она. — Удобно пользоваться им, когда не носишь дистикомб.

— Ты говорила, что мы должны будем покинуть сиетч, — вспомнил Пауль. — Разве не надо собирать вещи и всякое такое?

— Успеем, когда придет время, — спокойно ответила она. — Пока что эти мясники еще не добрались до нашей зоны…

Она опять нерешительно посмотрела ему в лицо.

— В чем дело? — строго спросил он.

— Твои глаза — не глаза ибада, — проговорила Хара. — Это так странно и необычно… и притом их и непривлекательными не назовешь.

— Принеси поесть, — буркнул он. — Я проголодался.

Она улыбнулась ему понимающей женской улыбкой, от которой Паулю стало немного не по себе.

— Я — твоя служанка, — сказала она, грациозно повернулась и поднырнула под плотные занавеси, за которыми открылся на миг еще один узкий проход. Потом занавеси опять упали.

Пауль, сердясь на себя, откинул тонкую занавеску и прошел направо, в большую комнату. Мгновение он стоял в нерешительности. Он думал, где Чани… Чани, потерявшая отца.

«Это у нас общее», — подумал он.

Состороны «улицы» — внешнего коридора — раздался протяжный крик, приглушенный занавесями. Потом крик повторился — теперь кричавший отошел дальше. И опять… Наконец, Пауль понял, что это просто выкликают время. Действительно, он же не видал здесь часов…

Тут он почувствовал слабый запах горящих веток креозотового кустарника, пробивавшийся сквозь вездесущую вонь сиетча. Пауль осознал, что уже немного привык к этому насилию над своим обонянием.

Он вновь подумал о матери. О том, как войдет она в изменяющуюся, путающуюся картину будущего и какое место отведено там для его не рожденной еще сестры. Изменчивые струи времени плясали вокруг. Пауль резко потряс головой и постарался сосредоточиться на признаках, говоривших о глубине и силе принимающей его фрименской культуры.

Культуры, не лишенной некоторых… странностей.

Но в пещерах, в этой комнате… было нечто, расходившееся с его пророческими видениями куда сильнее, чем все, с чем он сталкивался уже на этой планете.

Здесь, например, не было ядоискателя. И в пещерном укрытии он тоже не заметил никаких признаков его применения. И тем не менее он чуял запахи ядов в сложном коктейле здешней вони. Сильных ядов и широко распространенных.

Прошуршали занавеси. Пауль подумал, что это вернулась с едой Хара, и обернулся. Но в дверном проеме с откинутой драпировкой стояла не Хара, а двое мальчишек, наверное, девяти и десяти лет, жадно разглядывавшие его. У каждого висел на поясе маленький крис в форме кинжала — мальчики держали руки на рукоятях своих ножей.

И Пауль вспомнил, что о фрименах рассказывают, что их дети сражаются так же яростно, как и взрослые.

Глава 15

Руки машут, торопятся губы  —

Мысли кипят в потоке слов,

А глаза пожирают, жадностью пышут;

Вот оно — «я» воплощенное,

Остров самовлюбленности.

Описание из учебника принцессы Ирулан «Муад'Диб»

Фосфоресцентные трубки под сводами бросали тусклый свет на толпу, собравшуюся в пещере, позволяя оценить истинные ее размеры… да, она была больше Залы собраний в школе Бене Гессерит, прикинула Джессика. Здесь собралось не меньше пяти тысяч человек; Джессика и Стилгар стояли над всеми — на каменном уступе.

Подходили все новые и новые люди. В воздухе стоял гул множества голосов.

— Пришлось оторвать твоего сына от отдыха, сайядина, — сказал Стилгар. — Хочешь ли ты, чтобы он разделил с тобой решение?

— Может ли он изменить его?

— Конечно, воздух, рождающий твои слова, исходит из твоих легких, но…

— Я уже решила.

Но на самом деле она все еще сомневалась. Не лучше ли все-таки воспользоваться случаем и, прикрывшись Паулем, выйти из опасной игры? К тому же нельзя забывать и о нерожденной дочери. Как известно, что опасно матери, угрожает и дочери…

Вышли, покряхтывая и сгибаясь под тяжестью скатанных ковров, несколько мужчин. Сбросили свою ношу на каменный пол уступа, подняв клубы пыли.

Стилгар взял ее за руку и провел в акустическую раковину, замыкавшую сзади их каменный балкончик. Он показал Джессике на каменную скамью в фокусе каменной воронки.

— Здесь сядет Преподобная Мать, но пока ее нет, ты можешь присесть и отдохнуть.

— Я лучше постою, — ответила Джессика. Наблюдая, как фримены раскатывают ковры, застилая балкон, она время от времени бросала взгляды на толпу внизу. Теперь там было не меньше десяти тысяч человек.

И люди все подходили и подходили!

Она знала, что пустыня наверху уже залита красным закатным светом, но тут, в огромном пещерном зале, царил вечный полумрак. Это подземное пространство было переполнено людьми, пришедшими посмотреть, как она будет рисковать своей жизнью.

Справа от нее толпа расступилась, пропуская Пауля; по обе стороны от него шли два мальчика — у обоих был невероятно важный вид. Они держали руки на рукоятях своих ножей и грозно хмурили брови, бросая внимательные взгляды на людей, стеной стоявших по сторонам прохода.

— Сыновья Джамиса. Они стали теперь сыновьями Усула, — объявил Стилгар. — Мальчики весьма серьезно отнеслись к роли телохранителей… — Он улыбнулся Джессике. Она поняла, что вождь фрименов пытается ободрить ее, и почувствовала благодарность к нему. Но не думать о предстоящем ей — не могла.

«У меня нет выбора — я должна сделать это. Если мы хотим завоевать себе место среди фрименов, мы должны сделать это, не откладывая…»

Пауль поднялся к ней на уступ, дети остались внизу. Остановившись перед Джессикой и Стилгаром, он взглянул сперва на вождя, потом на мать.

— Что здесь происходит? Я думал, меня позвали на Совет!

Стилгар поднял руку, призывая к молчанию. Указал налево — там толпа тоже расступилась, освобождая проход. По нему к возвышению шла Чани. На маленьком лице застыла скорбь. Вместо дистикомба она надела оставлявший открытыми руки синий хитон, который был ей очень к лицу, под левым локтем был повязан зеленый платок.

Зеленый — цвет траура, вспомнил Пауль. Он понял это, когда сыновья Джамиса сказали ему, что не носят зеленого, поскольку признали его, Пауля, как отца-опекуна.

— Ты правда Лисан аль-Гаиб? — спросили они его напрямик. И Пауль, услышав за их вопросом далекий рев воинов джихада, не ответил, задав вместо этого встречный вопрос и выяснив, что старшего зовут Калеф и ему десять лет, он — сын Джоффа. А младшего зовут Орлоп, ему восемь, и он — сын Джамиса.

Странный был день… Он попросил мальчиков охранять его — отгонять любопытствующих. Ему нужно было время — подумать, вспомнить свои пророческие видения и попытаться измыслить путь — избежать джихада…

Сейчас, стоя подле матери, он вглядывался в толпу. Да может ли какой бы то ни было план предотвратить дикое буйство фанатичных легионов?..

За Чани следовали еще четыре женщины, которые несли на носилках какую-то старуху.

Джессика пристально разглядывала ее, не обращая внимания на Чани. Древняя, высохшая, морщинистая… На старухе было длинное черное одеяние; откинутый назад капюшон открывал тугой узел седых волос и тощую шею.

Носильщицы бережно подняли свою ношу на уступ. Чани помогла старухе встать.

«Вот, значит, их Преподобная Мать», — подумала Джессика.

Старуха подошла к ней, ковыляя и тяжело опираясь на плечо Чани. Казалось, под ее черным одеянием было не тело, а какие-то палки. Несколько долгих мгновений старуха смотрела на Джессику снизу вверх. Наконец она хрипло прошуршала:

— Значит, ты — действительно Она… — Старуха кивнула головой на тонкой шее; Джессике показалось, что она вот-вот отвалится. — Шэдаут Мэйпс была права, когда жалела тебя…

— Мне ничья жалость не нужна, — быстро, даже резко ответила Джессика.

— Посмотрим, посмотрим, — прошелестела старуха. Она обернулась к толпе с удивившим Джессику проворством: — Ну, Стилгар, скажи им!

— Надо ли сейчас? — отозвался тот.

— Мы — люди Мисра, — проскрипела старуха. — С тех пор как предки наши бежали с аль-Урубы на Нилоте, мы познали и бегство, и смерть. И молодые идут вперед, чтобы народ наш не умер.

Стилгар глубоко вздохнул, сделал два шага вперед.

Джессика физически ощутила тишину, опустившуюся на толпу. Сейчас в пещере было уже тысяч двадцать человек — и все они стояли молча, почти не шевелясь. От этого она вдруг почувствовала себя маленькой… и это настораживало ее.

— Сегодня же ночью нам придется покинуть этот сиетч, так долго укрывавший нас, и уйти дальше, на юг Пустыни, — начал Стилгар, и его могучий голос разнесся над обращенными вверх лицами; акустическая раковина позади усилила его голос.

Но толпа молчала.

— Преподобная Мать сказала мне, что не переживет еще одного хаджра, — проговорил Стилгар. — Уже было время, когда мы жили без Преподобной Матери. Но негоже людям искать новый дом, когда нет с ними наставницы…

Теперь толпа зашевелилась. По ней прокатился шепот, волнение.

— И вот, дабы такого не случилось, — продолжал Стилгар, — наша новая сайядина, Джессика, владеющая колдовским искусством, согласилась сейчас пройти через обряд. Она попытается проникнуть вглубь себя, чтобы мы не остались без силы нашей Преподобной Матери.

«Джессика, Владеющая Колдовским Искусством», — повторила Джессика беззвучно. Она увидела, как широко раскрылись глаза Пауля, увидела, что вопросы переполняют его — но он сдержался и промолчал. Слишком уж странным, чужим было все вокруг.

«Если я умру в этом испытании — что будет с ним?» — спросила себя Джессика, чувствуя, как опасения вновь охватывают ее.

Чани подвела Преподобную Мать к каменной скамье в глубине акустической раковины и вернулась к Стилгару.

— А чтобы мы не потеряли все, если Джессику, Владеющую Колдовством, постигнет неудача, — объявил Стилгар, — Чани, дочь Лиета, будет теперь посвящена как сайядина! — Он отступил в сторону.

Из глубины акустической раковины, усиленный ею, послышался голос старухи — резкий, высокий шепот:

— Чани вернулась из своего хаджра — Чани видела воды!

— Она видела воды, — прошелестела в ответ толпа.

— И я посвящаю дочь Лиета и объявляю ее сайядиной! — все таким же хриплым и резким шепотом продолжила старуха.

— Мы принимаем ее, — отозвалась толпа.

Пауль почти не слышал ритуальных слов. Все его мысли были сосредоточены на словах Стилгара о его матери. Если ее постигнет неудача?..

Он обернулся, глядя на ту, которую называли тут Преподобной Матерью: высохшее морщинистое лицо, неподвижный взгляд бездонно-синих глаз. Казалось, любой, даже самый слабый ветерок может повалить или унести ее — но было в ней что-то такое, отчего верилось: даже если она встанет на пути кориолисовой бури, бешеный ветер не посмеет тронуть ее. Старуху окружала такая же аура власти, какую заметил он у Преподобной Матери Гайи-Елены Мохийям, подвергшей его мучительному испытанию гом джаббаром.

— Я, Преподобная Мать Рамалло, чьим голосом говорят многие, говорю вам, — провозгласила старуха. — Найдено, что Чани достойна стать сайядиной.

— Достойна, — подтвердил хор голосов. Старуха кивнула:

— Даю ей серебряное небо, золотую Пустыню с ее сияющими скалами и зеленые поля, которые раскинутся здесь в будущем. Все это я даю сайядине Чани. А дабы помнила она, что отныне она — служанка всем нам, поручается ей прислуживать в Обряде Семени. Да свершится все по воле Шаи-Хулуда… — Поднялась и упала худая рука, похожая на бурую палку.

Джессика ощутила, как затягивается вокруг нее петля обряда, как течение ритуала уносит ее туда, откуда назад повернуть невозможно. Она посмотрела на вопрошающее лицо Пауля — и приготовилась встретить испытание.

— Пусть выйдут вперед Хранители Воды, — сказала Чани, и лишь очень внимательные заметили бы в ее еще детском голосе нотку неуверенности.

В этот миг Джессика ощутила, что опасность уже пришла. Опасность чувствовалась в напряженном молчании толпы.

Среди людей внизу открылся новый проход — на этот раз извилистый. Группа фрименов пошла по нему из глубины пещеры к возвышению. Они шли парами, и каждая пара несла небольшой кожаный бурдюк раза в два больше человеческой головы, колышущийся с тяжелым бульканьем.

Двое идущих впереди подняли свою ношу на покрытый коврами уступ, сложили у ног Чани и отступили назад.

Джессика посмотрела на бурдюк, потом на принесших его фрименов. Их капюшоны, отброшенные на спину, открывали длинные волосы, скрученные в тугой валик под затылком. Черные провалы глаз смотрели прямо и бесстрастно.

От бурдюка исходил густой запах корицы облаком окутывая Джессику. «Пряность?» — подумала Джессика.

— Принесли ли вы воду? — спросила Чани.

Ей ответил тот Хранитель Воды, что стоял слева, — человек с багровым шрамом, пересекавшим переносицу. Он кивнул и произнес:

— Мы принесли воду, сайядина, но мы не можем пить ее.

— Есть ли в ней семя? — продолжала ритуал Чани.

— В ней есть семя, — отвечал фримен.

Чани встала на колени, склонилась над колышущимся бурдюком, сложила на нем руки.

— Благословенны вода и семя ее, — провозгласила она.

Обряд, оказывается, был знаком Джессике. Она бросила взгляд назад, на Преподобную Мать Рамалло. Глаза старухи были закрыты, она сгорбилась на своей скамье, словно ее одолел сон.

— Сайядина Джессика, — позвала Чани. Джессика обернулась к девушке.

— Вкушала ли ты ранее благословенную воду? — спросила Чани. И прежде чем Джессика успела что-либо сказать, сама же ответила: — Но нет, ты не могла вкушать от благословенной воды, ибо ты — иномирянка и как таковая была лишена этого блага.

По толпе пронесся вздох, зашелестели одежды. От этого звука, показалось Джессике, зашевелились волоски на ее шее.

— Сбор был велик, и Податель нашел свою гибель, — возгласила Чани, развязывая свитую улиткой трубку, прикрепленную к горловине колышущегося бурдюка.

Теперь опасность просто бурлила вокруг — Джессика кожей ощущала ее. Взглянув на Пауля, она увидела, что тот захвачен таинственным обрядом, но глаза его прикованы к Чани.

«Видел ли он этот миг в грядущем? — мелькнуло в голове Джессики. Она положила руку на живот, где жила сейчас нерожденная дочь. — Имею ли я право рисковать и ее жизнью?..»

Чани протянула трубку Джессике:

— Вот — Вода Жизни, та, что дороже обычной воды; вот — Кан, вода, освобождающая душу. И если ты способна быть Преподобной Матерью, то она откроет тебе всю Вселенную. Да свершится теперь воля Шаи-Хулуда!

Джессика разрывалась между обязанностями перед Паулем и перед нерожденной дочерью. Ради Пауля она, конечно, должна была принять трубку и выпить содержимое бурдюка — но когда она склонилась к предложенной ей трубке, чувства предупредили ее об опасности.

От бурдюка исходил горьковатый запах, схожий с запахом некоторых знакомых ей ядов. Не совсем такой, но похожий.

— Теперь ты должна испить отсюда, — сказала Чани. Отступать уже нельзя, напомнила себе Джессика. Но ей не вспоминалось ничего из уроков Бене Гессерит, что могло бы помочь ей в эту минуту.

«Что же это? — недоумевала Джессика. — Спиртное? Наркотик?..»

Она приняла трубку, вдохнула коричный аромат, вспомнила опьянение Дункана Айдахо. Это и есть пряный ликер? — спросила она себя. Взяла в рот трубку и осторожно потянула, сделав совсем крохотный глоток. Горьковатый напиток отдавал Пряностью и слегка пощипывал язык.

Чани сжала бурдюк. Струя жидкости ударила в небо, и Джессика невольно проглотила ее. Она сдерживалась изо всех сил, пытаясь сохранить спокойствие и достоинство.

— Принять «малую смерть» тяжелее, — чем самую смерть, — проговорила Чани, глядя на Джессику. Она, казалось, чего-то ждала.

Джессика также смотрела на Чани, не выпуская трубки изо рта. Вкус Пряности переполнял ее, окутывая ноздри, небо, щеки, даже глаза. Теперь он казался остро-сладким.

И прохладным…

Чани вновь влила в Джессику душистую жидкость.

Какой нежный вкус…

Джессика разглядывала личико Чани — в нем проступали черты Лиет-Кинеса; со временем они должны проявиться отчетливее.

«Они мне дают наркотик!» — подумала Джессика. Но наркотик, не похожий ни на один известный ей, — а ведь обучение Бене Гессерит включало умение распознавать наркотики по вкусу…

Черты лица Чани внезапно ярко высветились — так отчетливо увидела теперь ее Джессика.

Наркотик!

Молчание вихрилось вокруг Джессики. Каждой клеточкой тела она чувствовала, что с ней происходит нечто огромное. Она ощутила себя наделенной сознанием крохотной пылинкой, меньше любой элементарной частицы, но частицы, наделенной способностью самостоятельно двигаться и воспринимать окружающее. В какой-то миг перед нею словно распахнулся занавес — она в неожиданном озарении осознала что-то, вроде психокинетического продолжения самой себя. Она была пылинкой — и не только. Пещера по-прежнему оставалась тут, вокруг нее. Пещера — и люди. Она чувствовала их: Пауль, Чани, Стилгар, Преподобная Мать Рамалло.

Преподобная Мать!

Ведь еще в школе шептались, что не все переживают посвящение в Преподобные Матери… что наркотик убивает некоторых претенденток.

Джессика сконцентрировала внимание на Преподобной Матери Рамалло. Только теперь она осознала, что время словно остановилось, замерло вокруг нее.

«Почему застыло время?» — спросила она себя. Застыли вокруг напряженные лица, замерла повисшая неподвижно пылинка над головой Чани.

Ожидание…

И, как откровение, как взрыв, пришел ответ. Ее собственное время остановилось, чтобы спасти ее жизнь!

Сосредоточившись на психокинетическом продолжении своего «я», Джессика заглянула в себя — и сразу натолкнулась на загадочное ядро… на бездонный черный провал, от которого она инстинктивно отпрянула.

«Это и есть то место, куда мы не можем — не смеем! — заглянуть. То самое место, о котором с такой неохотой говорят Преподобные Матери. То самое место, куда может смотреть один лишь Квисатц Хадерах…»

Поняв это, Джессика почувствовала себя немного увереннее и вновь решилась сконцентрироваться на новом психокинетическом продолжении себя. Она стала крохотной пылинкой и принялась искать источник опасности, вторгшейся в нее.

И обнаружила его в проглоченном наркотике.

Молекулы наркотика вели в ее теле свой стремительный броуновский танец — такой быстрый, что даже «застывшее время» не могло остановить его. Пляшущие частицы… Она начала распознавать знакомые структуры, атомарные связи: атом углерода, дрожащая спиральная структура… молекула глюкозы. Затем она натолкнулась на целую цепь молекул — и узнала белковую группу… да, метил-протеинового типа.

А-аах!

Она беззвучно вздохнула про себя, поняв природу яда.

Используя свои психокинетические силы, она вошла внутрь молекулы… подвинула атом кислорода и помогла присоединиться к цепочке еще одному углеродному атому… переместила одну кислородную связь… водородную…

Преобразование распространялось по молекулам яда: происходила каталитическая реакция с быстро расширяющейся реакционной поверхностью.

Застывшее время вновь начало приходить в движение. Джессика ощутила, что ее губ мягко коснулась трубка бурдюка, приняв каплю влаги.

Чани берет ее как катализатор, чтобы преобразовать яд в бурдюке, подумала Джессика. Зачем?..

Кто-то помог ей сесть. Она увидела, как к ней подвели Преподобную Мать Рамалло и бережно усадили на устланный коврами уступ рядом с Джессикой. Сухая ладонь опустилась на ее шею.

Вдруг еще одна психокинетическая точка вспыхнула в ее сознании. Джессика попыталась вытолкнуть ее, но та все приближалась… приближалась…

И они соприкоснулись!

Это было полное единство. Она была двумя людьми одновременно. Не телепатия — но единое сознание.

Общее со старой Преподобной!

Теперь, правда, Джессика видела, что Преподобная вовсе не считает себя Старой. Общему внутреннему взору предстал образ: юная девушка, веселая и нежная.

Девушка внутри общего сознания улыбнулась:

«Да, я такова!»

Джессика могла только принять ее слова, но не ответить.

«Скоро и ты обретешь все это, Джессика», — сказал образ Рамалло-девушки внутри нее.

Это галлюцинация, подумала Джессика.

«Кто-кто, а ты должна понимать, что это не галлюцинация, — возразило видение. — Ну, все, не сопротивляйся мне — давай скорее! У нас не так много времени. Мы… — Долгая пауза, а затем: — Отчего ты не сказала, что беременна?!»

Джессике удалось найти тот голос, которым можно было говорить внутри сознания:

«Почему?»

«Да ведь ЭТО изменило вас обеих! Великая Мать, что мы наделали!»

Джессика ощутила, как ее внутренний взор заставили «повернуться» — и увидела еще одну точку, кого-то третьего. Эта точка металась, обезумев, вперед… назад… кружила… Она излучала чистый ужас.

«Тебе придется быть сильной, — проговорил в ее сознании голос Преподобной Матери. — Благодари судьбу, что носишь дочь! Мужской зародыш погиб бы от этого. Ну… осторожно, мягко… коснись сознания своей дочери. Стань ею. Слейся с ее сознанием. Прими ее страх… утешь ее… используй свое мужество и свою силу… мягче… мягче…»

Та, другая, мечущаяся и барахтающаяся точка была теперь совсем рядом. Джессика заставила себя прикоснуться к ней…

Излившийся оттуда ужас почти захлестнул ее.

Тогда она применила единственное известное ей средство: Я не должна бояться, ибо страх — убийца разума…

Литания принесла облегчение, почти покой. Вторая точка притихла, словно прижавшись к Джессике.

«Слова не помогают», — подумала Джессика и заставила себя ограничиться простыми эмоциями, сосредоточиться на них и излучать на точку любовь, покой, ощущение теплых, защищающих объятий.

Страх уменьшился.

Вновь возникло чувство присутствия Преподобной Матери Рамалло; теперь Джессика ощутила тройное общее сознание — два активных, третье — лишь впитывающее, лежащее неподвижно.

«Время торопит, — произнесла внутри общего сознания Преподобная. — А мне надо многое передать тебе! И хотя я не знаю, сможет ли твоя дочь воспринять все это и не потерять разум, я должна это сделать, ибо нужды племени — превыше».

«Что…»

«Молчи и воспринимай!»

Перед Джессикой стремительно стали разворачиваться воспоминания… Это напомнило ей работу сублиминального проектора, работающего на самом пороге восприятия, на лекциях в школе Бене Гессерит… только еще быстрее, с ослепляющей скоростью.

Но… все было необычайно отчетливым.

Она узнавала каждое воспоминание, приходящее к ней. Вот любовник — сильный, бородатый, с темными фрименскими глазами; и Джессика знала, как он силен и как ласков, и все это промелькнуло в мгновение ока, всплыв из памяти Преподобной Матери Рамалло.

Уже некогда было думать о том, что все это может сделать с ее нерожденной дочерью. Она успевала лишь воспринимать и запоминать. Воспоминания обрушились на Джессику — рождения, жизни, смерти, важные события и пустяки — время, охваченное одним взглядом.

«Почему запомнилось, как сыплется песок с обрыва?» — спросила она себя.

Слишком поздно поняла Джессика, что происходит, — старуха умирала и, умирая, переливала в нее свою память, как можно было бы перелить воду из одной чашки в другую. И умирая, Преподобная оставила свою жизнь от мига своего зачатия в памяти Джессики и покинула ее сознание.

«Я так долго ждала тебя, — еле слышно прошептала умирающая, покидая сознание Джессики. — Вот моя жизнь…»

Да, вся ее жизнь была тут. Даже миг смерти…

«Теперь я — Преподобная Мать», — поняла Джессика.

И измененное сознание сказало ей, что она в самом деле стала тем, чем должна быть Преподобная Мать. Яд-наркотик изменил ее.

В Бене Гессерит, она знала, это происходит не совсем так. Правда, в таинства ее не посвящали, но она знала.

Впрочем, конечный результат был тот же.

Джессика почувствовала, что третья точка — ее дочь — все еще касается ее внутреннего сознания, потянулась к ней — но та не откликнулась.

Чувство страшного, чудовищного одиночества овладело Джессикой, когда он осознала, что с ней произошло. Она увидела свою жизнь замедленной, а все, что ее окружает, ускорилось, и стала видна подвижная игра связей вокруг…

Ощущение сознания, стянутого в подвижную точку, таяло, уходило по мере того, как тело освобождалось от угрозы яда. Но она все еще чувствовала ту, другую точку, касалась ее с чувством вины за то, что случилось по ее вине с дочерью.

Я, я сделала это — бедная моя, маленькая, даже не сформировавшаяся еще доченька! Это я толкнула тебя в этот мир, и без всякой защиты!..

И тогда от второй точки отражением ее собственных чувств, которыми она утешала дочь, к ней пришел тонкий ручеек любви и утешения.

Но прежде чем Джессика успела ответить, ее охватил адаб — сильное воспоминание, требующее какого-то действия… да, надо что-то делать… Она попыталась понять, что именно, но измененный ею наркотик одурманивал ее, сковывая чувства.

«Я могла бы изменить и это, — подумала она, — могла бы убрать наркотическое воздействие и обезвредить это вещество…»

Но она поняла, что такой поступок был бы ошибкой. «Я прохожу обряд единения с ними».

И теперь она знала, что положено сделать.

— Вода получила благословение, — сказала Джессика. — Смешайте воды, и пусть все они пройдут превращение; да вкусит от них каждый и да воспримет это благословение!

Пусть катализатор делает свое дело, подумала она. Пусть люди пьют — и пусть их сознания станут ближе друг к другу на время. Теперь наркотик не опасен… теперь, когда Преподобная Мать преобразовала его.

Но адаб не отступал — продолжал требовать от нее чего-то. Да, ей надо было сделать еще что-то… Вот только из-за наркотика было очень трудно сосредоточиться.

А-аа… старая Преподобная Мать!..

— Я встретилась с Преподобной Матерью Рамалло, — произнесла Джессика. — Она ушла, но не оставила нас. И пусть память ее будет почтена обрядом.

«Интересно, откуда я знаю эти слова?» — спросила она себя. И поняла, что они пришли из иной памяти — той, которую дала ей Мать Рамалло и которая стала отныне частью самой Джессики. Правда, чего-то еще не хватало…

«Пусть веселятся пусть устроят свою оргию, — сказал меж тем голос этой чужой памяти. — Жизнь дает им так мало радостей… Да и к тому же нам с тобой нужно время для знакомства — прежде чем я опущусь в глубины твоей памяти и буду появляться уже в твоих воспоминаниях… Я уже чувствую, как меня тянет к ним. Аххх… да твоя собственная память просто полным-полна интереснейших вещей! Многого я и вообразить не могла…»

И эта вошедшая в нее память раскрылась, показывая Джессике колодец, который вел к новым Преподобным Матерям — и внутри каждой скрывалась ее предшественница! Казалось, им нет и не будет конца.

Джессика невольно отшатнулась, испугавшись, что она потеряется в этом океане единой памяти. Но колодец не закрылся; судя по нему, фрименская культура была куда старше, чем она могла предположить…

Перед ней предстали фримены с Поритрина — изнежившиеся, размякшие на этом мягком мире, ставшие легкой и желанной добычей для имперских набегов. Налетчики могли тут жать, не сея, хватать людей и затем основывать колонии на Бела Тейгейзе и Салусе Секундус…

О, как они кричали и стенали тогда!..

Где-то в глубине колодца раздался отчаянный призрачный вопль: «Они запретили нам хадж!..»

И Джессика увидела там, в глубине, тесные клетушки и бараки для рабов; и как отбирали рабов и разделяли их и разлучали и заселяли Россак и Хармонтеп. Лепестками чудовищного цветка раскрываются перед ней сцены жестокости и ярости.

И она увидела нить, тянущуюся из прошлого от сайядины к сайядине — сперва из уст в уста, вплетенная в распевы песен Пустыни; затем — после открытия на Россаке ядовитого зелья — пропущенная через сознание их собственных, фрименских Преподобных Матерей… и вот наконец обратившаяся в орудие утонченной силы здесь, на Арракисе, когда была открыта Вода Жизни.

А в глубине колодца кричал, задыхаясь, чей-то голос: «Никогда не простим! Никогда не забудем!»

Но внимание Джессики захватила Вода Жизни. Она увидела ее источник: то были жидкие выделения умирающего песчаного червя — Подателя. Увидела она в своей новой памяти и то, как его убивают… и едва не задохнулась от изумления.

Гигантскую тварь утопили!..

— Мама… с тобой все в порядке?

Голос Пауля пробился в ее сознание, и ей пришлось с трудом вырываться из своего внутреннего мира, чтобы посмотреть на сына. Она не забыла своего долга перед ним… но он так мешал ей сейчас!..

«Я похожа на человека, лишенного дара осязания, не чувствовавшего своих рук с рождения, — и вот осязание не просто дано, а навязано ему!»

Эта мысль зацепилась за ее сознание.

И вот я говорю: «Смотрите! У менять есть руки!» Но люди вокруг спрашивают только: «Что такое «руки»?»

— С тобой все в порядке? — повторил Пауль.

— Да…

— Мне можно пить это? — Он показал на бурдюк в руках Чани. — Они хотят, чтобы я выпил.

Она поняла скрытый смысл его слов: он обнаружил яд в первоначальном содержимом бурдюка и боялся за нее. И Джессика вновь подумала о границах дара предвидения у ее сына. Его вопрос говорил о многом…

— Да, пей спокойно, — ответила она, — яд преобразован.

И она взглянула на Стилгара за спиной сына. Стилгар, склонившись, внимательно смотрел на нее.

— Теперь мы знаем, что ты — настоящая, — сказал Стилгар, не отводя от нее внимательных темных глаз.

Она уловила скрытое значение и здесь… но ее чувства были одурманены. Как тепло… как покойно… Какое благое дело сотворили фримены, опустив ее в это всеобъемлющее братство…

Пауль видел, как наркотик овладевает матерью.

Он мысленно оглядел свою память — неизменное уже прошлое, текучие линии вероятностей будущего. Он словно пробегал внутренним взором по застывшим мгновениям; но понять смысл мгновений, выхваченных из потока времени, было очень сложно.

Наркотик… он уже понял о нем кое-что и понимал, что тот делает с матерью. Но в этом знании не было естественного, ритмичного взаимного отражения.

Он вдруг понял, что одно дело — видеть прошлое в настоящем; но подлинное испытание провидца — умение распознать прошлое в грядущем.

Вещи изо всех сил старались быть не тем, чем они кажутся.

— Ну, выпей, — скомандовала Чани и помахала трубкой бурдюка перед его носом.

Пауль выпрямился, взглянул на Чани. В воздухе пахло карнавальным весельем. И он понимал, что случится, если, он выпьет пряное зелье, ведь основой и квинтэссенцией его было то самое вещество, которое так изменило его. Он вновь увидит время — время, обратившееся в пространство; дар бросит его на головокружительную вершину — но не даст понимания…

Стилгар из-за спины Чани поторопил:

— Пей, парень. Ты задерживаешь обряд.

Пауль прислушался к голосам фрименов. Теперь раздавались дикие выкрики: «Лисан аль-Гаиб!», «Муад'Диб!» Он опустил взгляд на мать. Она, похоже, мирно спала сидя — ее дыхание было ровным и глубоким. Вдруг пришли слова — из будущего, которое было его одиноким прошлым: «Она спит, покоясь в Водах Жизни».

Чани дернула его за рукав.

Пауль взял трубку в рот, услышал, как закричали вокруг люди. Жидкость хлынула в его горло — Чани сжала бурдюк. Крепкий аромат кружил голову.

Чани взяла у него трубку, передала бурдюк в руки, протянувшиеся снизу, из толпы. Пауль не мог оторвать глаз от ее руки — от зеленой траурной повязки…

Когда он выпрямился, Чани, проследив его взгляд, сказала:

— Я могу оплакивать его даже в радости Вод. И это — то, что принес нам он… — Она вложила свою руку в его, повела вдоль уступа. — У нас с тобой есть общее, Усул. Мы оба потеряли отцов — из-за Харконненов. Харконнены убили их…

Пауль послушно шел за ней. Ему казалось, что его голова отделилась от тела и затем встала на место… но как-то не так. Ноги сделались будто резиновыми и остались где-то далеко внизу.

Они вошли в узкий боковой проход, тускло освещенный настенными светильниками. Наркотик уже начал действовать, разворачивая время как раскрывающийся цветок.

Когда они повернули в следующий полутемный тоннель, ему пришлось схватиться за Чани, чтобы не упасть. Через ткань он ощутил ее тело, одновременно крепкое, упругое и мягкое, — и почувствовал, как вскипает его кровь. Это чувство, соединившись с действием наркотика, сливающего прошлое и будущее с настоящим, давало необычное ощущение тройного, тринокулярного зрения…

— Я… я знаю тебя, Чани, — прошептал он. — Мы сидели на обрыве над песками, ты плакала, и я тебя успокаивал. И мы обнимались в сумраке сиетча. И мы… — Он начал терять только что обретенный фокус своего зрения-во-времени, попытался потрясти головой, но споткнулся.

Чани помогла ему удержаться на ногах и, отведя тяжелые плотные занавеси, ввела Пауля в желтый, теплый уют семейного жилья. Низкие столики, подушки, мягкое ложе — расстеленные на полу одеяла, покрытые оранжевой тканью.

Пауль как-то осознал, что они наконец остановились, что Чани смотрит ему в лицо и глаза ее полны безмолвного страха.

— Ты должен объяснить мне… — прошептала она.

— Ты — Сихайя, — сказал он. — Весна Пустыни…

— Когда племя разделяет Воду, приобщается к ней, — проговорила она, — мы вместе. Все мы. Мы… разделяем. Я чувствую… других внутри себя… но я боюсь разделять это с тобой.

— Почему?

Он попытался сконцентрировать внимание на ней, но прошлое и будущее врывались в настоящее и застили его взор. Он видел ее в бесчисленных окружениях, обличьях, во множестве мест…

— В тебе есть что-то пугающее… — проговорила она. — Когда я увела тебя оттуда… я сделала это потому, что поняла, что этого хотят все. Ты… подавляешь. Ты… заставляешь нас видеть разное… такое…

Он заставил себя говорить отчетливо:

— Что ты видишь?

Чани опустила взгляд на свои руки.

— Я вижу дитя… у себя на руках. Это наш ребенок… мой и твой. — Она прикрыла рукой рот. — Откуда, откуда я знаю каждую черточку твоего тела?

И у них есть толика твоего дара, сказало его сознание, только они его подавляют, потому что он их страшит.

В миг прояснения он увидел, как дрожит Чани.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он.

— Усул… — прошептала она, вздрагивая.

— В будущее спрятаться нельзя, — мягко сказал он. Его охватила жалость. Он притянул ее к себе, погладил по голове. — Чани… Чани… не бойся…

— Усул, помоги мне! — не то вскрикнула, не то всхлипнула она.

И в миг он ощутил, как наркотик заканчивает в нем свою работу — срывает завесы, скрывающие далекое облачное кипение будущего.

— Ты так спокоен… — изумленно сказала Чани.

Он ощутил себя в центре своего восприятия: во все стороны расстелилась диковинная страна времени, уравновешенная — и кипящая, узкая — и раскинувшаяся необъятной сетью, охватившей бесчисленные миры и силы. Натянутый канат, по которому надо пройти. И раскачивающиеся качели или провисшая проволока, на которой надо удержаться…

С одной стороны он видел Империю, Харконнена по имени Фейд-Раута, рвавшегося навстречу ему подобно смертоносному клинку; сардаукаров, исходящих со своей планеты, несущих погром на Арракис; Гильдия смотрит на это сквозь пальцы и плетет свои заговоры и интриги; а Бене Гессерит продолжает селекцию, согласно своей генетической программе… Все они нависали над горизонтом подобно грозовой туче — и их сдерживали всего лишь фримены и их Муад'Диб… спящий гигант, которого фримены выбрали своим вождем в безумном джихаде, катящемся через Вселенную…

Пауль ощутил себя в самом центре. В точке опоры, на которой вращалась вся эта невероятная махина. Он шел по тончайшей нити мира, и у него была его толика счастья, ибо была рядом Чани.

Он видел все это впереди — время относительного покоя в тайном сиетче, мгновения мира меж бурь насилия.

— И нет иного места для мира… — прошептал он.

— Усул, ты плачешь!.. — проговорила потрясенная Чани. — Усул, опора моя, сила моя — ты отдаешь влагу мертвым? Но чьим?..

— Мертвым, которые не умерли еще, — ответил он.

— Тогда пусть живут, пока есть у них время!

Сквозь наркотический туман он ощутил ее правоту, притянул ее к себе по-варварски крепко.

— Сихайя! — прошептал он. Она коснулась его щеки.

— Я больше не боюсь, Усул, посмотри. Когда ты держишь меня так, я вижу то же, что и ты…

— Что ты видишь? — спросил он и взглядом потребовал ответа.

— Я вижу, как в момент затишья меж бурь мы дарим друг другу любовь; ибо это то, для чего мы созданы.

Наркотик вновь овладел им. Сколько раз ты дарила мне покой, утешение и забвенье! Он заново ощутил этот ярчайший свет, озаривший воображаемый пейзаж времени; ощутил, как становится воспоминаниями его будущее; ощутил нежность плотской любви, объединение и слияние душ, мягкость и неистовство.

— Ты сильная, Чани, — проговорил он еле слышно. — Будь со мной.

— Я всегда буду с тобой, — ответила она и поцеловала его в щеку.

Часть III Пророк

Глава 1

Никто и никогда не был близок с моим отцом — ни мужчина, ни женщина, ни ребенок. Единственным человеком, чьи отношения с Падишах-Императором можно было бы назвать дружескими, был граф Хасимир Фенринг, спутник Императора с детства. Оценить его дружбу можно прежде всего по позитивным моментам; так, ему удалось погасить подозрения, возникшие было в Ландсрааде после арракийских событий. Как говорила мне моя мать, это обошлось графу больше чем в миллиард соляриев, потраченных на взятки — Пряностью; а кроме того, ему пришлось сделать и множество других подарков: рабыни, должности, титулы, почести… А другим крупным свидетельством его дружеских чувств к отцу, на этот раз, так сказать, негативным, был отказ убить человека — хотя он мог бы сделать это и хотя мой отец дал ему приказ — убить…

Сейчас я расскажу о том, как это было…

Принцесса Ирулан. «Граф Фенринг: биографический очерк»

Барон Владимир Харконнен в ярости вырвался из своих апартаментов. Он мчался по коридору, пересекая столбы предвечернего света, падавшие из высоких окон, и на бегу его жирное тело тряслось и колыхалось в сбруе силовой подвески. Он миновал свою личную кухню, библиотеку, малую приемную и влетел в лакейскую переднюю, где слуги уже предавались вечернему отдыху.

Капитан стражи Йакин Нефуд сидел, поджав ноги, на диване в дальнем углу комнаты. Плоское лицо его ничего не выражало — результат действия семуты, звучало жутковатое завывание семутной музыки. Собственная свита Нефуда окружала его, готовая исполнять приказы своего начальника.

— Нефуд! — взревел барон.

Слуги подскочили.

Нефуд поднялся. Его лицо, хотя и все еще оцепеневшее от семуты, побледнело от страха.

— Милорд барон… — произнес Нефуд, и если его голос не дрожал, то только благодаря семуте.

Барон огляделся: такие же безумно-спокойные и неподвижные лица. Он вновь повернулся к Нефуду и шелковым голосом спросил:

— Как долго ты возглавляешь мою охрану, Нефуд?

Нефуд дернул кадыком:

— С самого Арракиса, милорд… уже почти два года.

— И всегда распознавал грозящие мне опасности, оберегая меня?

— То, было единственным моим желанием, милорд…

— Раз так — где Фейд-Раута? — прорычал барон. Нефуд дернулся.

— М-милорд?..

— Может быть, ты считаешь, что Фейд-Раута не представляет для меня опасности? — Голос барона снова сделался шелковым.

Нефуд облизнул губы. Замутненные семутой глаза немного прояснились.

— Фейд-Раута сейчас в казармах рабов, милорд.

— С девками, конечно, а? — Голос барона дрожал от еле сдерживаемой ярости.

— Но, сир, может, он только…

— Молчать!

Барон сделал еще шаг вперед, отметив, как отшатнулись от Нефуда слуги, пытаясь как-то отгородиться от объекта хозяйского гнева.

— Разве я не приказывал тебе, чтобы в любой момент ты точно знал, где находится на-барон? — спросил барон, подступая еще ближе. — Разве ты забыл, что в твои обязанности входит знать все, что говорит на-барон — и кому он это говорит? — И он сделал еще шаг. — Разве не велел я тебе докладывать мне всякий раз, когда он идет в казармы, в блоки рабынь?

Нефуд сглотнул. Его лоб покрылся испариной.

Барон сказал — теперь очень ровным, почти совсем лишенным выражения голосом:

— Разве я не говорил всего этого?

Нефуд только кивнул.

— И разве я не велел тебе проверять всех мальчиков-рабов, посылаемых ко мне… и что ты обязан делать это лично… и только лично?

Нефуд снова кивнул.

— Ты, случайно, не заметил на бедре у сегодняшнего мальчишки такого, знаешь, шрамика? — спросил барон. — Или, может, ты…

— Дядя!

Барон резко развернулся и вперил взгляд в остановившегося в дверях Фейд-Рауту. Поспешность, с которой племянничек появился здесь и которую он не сумел скрыть, говорила о многом. У Фейд-Рауты была собственная система слежки — он следил за ним, за бароном!..

— В моих апартаментах валяется труп, — проговорил барон, касаясь рукоятки скрытого под одеждой станнера и в который раз радуясь, что во всем баронстве ни у кого не было более мощного щита.

Фейд-Раута покосился на двоих стражников, застывших справа, и кивнул им. Стражники оторвались от стены и затрусили по коридору к баронским апартаментам.

«Значит, эти двое, а? — подумал барон. — Да, этому юному злодею еще учиться и учиться: с конспирацией у него слабовато. Заговоры — это искусство…»

— Надо полагать, когда ты покинул казармы, там все было в порядке, Фейд? — поинтересовался барон.

— Я там играл в хеопс с главным надсмотрщиком, — объяснил Фейд-Раута. А сам подумал: «Что же пошло не так? Ясно, что мальчишка, которого мы подсунули дядюшке, убит. Но ведь он идеально подходил для этого дела! Сам Хават не мог бы сделать лучший выбор. Мальчишка был великолепен!..»

— Значит, играл в пирамидальные шахматы, — повторил барон. — Как мило. И выиграл?

— Я… э… да, дядя. — Фейд-Раута боролся со все усиливающимся беспокойством.

Барон щелкнул пальцами.

— Нефуд, хочешь вернуть мое благорасположение?

— Но что я сделал, сир? — дрожащим голосом спросим Нефуд.

— А, это уже не важно, — махнул рукой барон. — Но ты слышал: Фейд обыграл в хеопс главного надсмотрщика. Слышал?

— Д-да…сир.

— Так вот: возьми троих людей и ступай к главному надсмотрщику. — распорядился барон. — И не забудь гарроту: придушишь его. Когда сделаешь, принеси сюда труп: я хочу посмотреть, как ты исполнил приказ. Нельзя же держать на службе таких скверных шахматистов!..

Фейд-Раута побледнел и шагнул к дяде:

— Но, дядя, я…

— Потом, Фейд, — отмахнулся барон. — Потом.

Двое стражников, посланных в баронские апартаменты, прошли мимо входа в переднюю, таща за собой тело мальчика. Его руки волочились по полу. Барон проводил их взглядом.

Нефуд подошел к хозяину.

— Вы желаете, чтобы я убил главногонадсмотрщика теперь же, милорд?

— Да, — кивнул барон. — Теперь же. И кстати, когда освободишься, добавь-ка к своему перечню и этих двоих, которые только что прошли. Мне не понравилось, как они несли тело. Надо все-таки такие вещи делать аккуратно!.. Их трупы тоже покажешь, — деловито закончил барон.

— Милорд, что я не так… — пробормотал Нефуд, но Фейд-Раута оборвал его:

— Делай, как велит твой господин, Нефуд!

Все, на что я могу теперь надеяться, — это самому выйти сухим из воды, решил он.

Отлично, подумал барон. По крайней мере парень умеет проигрывать, и притом с минимальными потерями. — Тут барон улыбнулся про себя. — И кроме того, он знает, как доставить мне удовольствие, и преловко отводит от себя мой гнев. Понимает, что мне придется его сохранить. Кому другому мог бы я оставить бразды… когда придет срок? У меня нет больше никого и вполовину столь же способного. Но он должен еще многому научиться! А пока он учится, я должен себя обезопасить.

Нефуд знаком позвал за собой стражников и вышел.

— Проводи меня в мои покои, Фейд, — ласково попросил барон.

— Как прикажете, — поклонился Фейд-Раута. Я попался, — подумал он.

— Иди вперед, — махнул рукой на дверь барон. Лишь короткое колебание выдало страх Фейд-Рауты. Неужели я проиграл совершенно? — спросил он себя. Вот как сунет мне отравленный нож в спину… медленно так, чтобы пройти щит! Неужели он уже обзавелся другим наследником?..

Вот-вот, пусть подрожит немножко, с удовольствием думал барон, идя за спиной племянника. Он, конечно, сменит меня на троне — но тогда, когда этого захочу я. Я не позволю ему разрушать сделанное мной!

Фейд-Раута пытался идти не спеша. Кожа у него на спине съежилась — тело ожидало удара. Мышцы то собирались в тугой комок, то немного расслаблялись…

— Слыхал новости с Арракиса? — спросил барон!

— Нет, дядя… — Фейд-Раута заставил себя не оборачиваться. Они повернули в коридор, ведущий из крыла для слуг в главную часть дворца.

— У фрименов объявился новый пророк или какой-то там религиозный лидер, — проговорил барон. — Они зовут его Муад'Диб. Довольно забавное имя: на их языке оно означает «мышь». Впрочем, я велел Раббану оставить их религиозные дела в покое: чем бы дитя ни тешилось…

— Весьма интересно, дядя, — вежливо сказал Фейд-Раута, сворачивая в коридор, ведущий в апартаменты барона; сюда мало кого пускали.

Что это он завел речь о религии? — думал он. Или это какой-то тонкий намек?..

— Разумеется, весьма интересно, — подтвердил барон. Они вошли в баронские покои и через приемную — в спальню. Тут были видны некоторые следы борьбы: плавающая лампа висит не на своем месте, подушка — на полу, на столике у кровати лежит кольцами лента, вылетевшая из катушки суггестофильма — «колыбельная».

— План был придумал не глупо, — начал барон. Он, не уменьшив мощность поля своего щита, остановился, глядя на племянника. — Но и недостаточно умно. Ну вот скажи мне, Фейд, отчего ты не попробовал убить меня сам? Возможностей у тебя было предостаточно.

Фейд-Раута нащупал за спиной кресло на силовой подвеске, сел, мысленно пожав плечами: садиться барон не предлагал… Надо вести себя смелее, подумал он.

— Вы же сами учили меня, что я никогда не должен пачкать собственные руки.

— А, конечно, — покивал барон. — Иначе как сказать перед Императором, что не делал этого? Ведьма у трона будет слушать твои слова и определять, правдивы они или нет… Да, в самом деле. Я тебя предупреждал об этом.

— А почему бы вам самому не купить себе гессеритку? — спросил Фейд-Раута. — Вы никогда не покупали их. А ведь с Правдовидицей подле вас…

— Ты знаешь мои вкусы! — отрезал барон. Фейд-Раута некоторое время смотрел на дядю, потом отважился продолжить:

— И тем не менее гессеритка была бы весьма полезна для…

— Я им не доверяю! — прорычал барон. — И не пытайся перевести разговор!

— Как вам будет угодно, дядя, — мягко сказал Фейд-Раута.

— Помнится, несколько лет назад на арене… — проговорил барон, — против тебя выпустили раба, который должен был тебя убить. Во всяком случае, такое сложилось впечатление. А на самом деле?

— Это было так давно, дядя. В конце концов я…

— Не уходи от ответа, пожалуйста, — сказал барон, и по напряжению в его голосе Фейд-Раута понял, что он едва сдерживается. Он все знает, промелькнула мысль, иначе не спрашивал бы.

— Да, дядя. Это был трюк. Я хотел скомпрометировать вашего главного надсмотрщика.

— Весьма умно, — одобрил барон. — И смело. Кажется, тот гладиатор едва не убил тебя, так?

— Да.

— Ах, тебе бы тонкости под стать храбрости — был бы ты грозен и непобедим… — Барон покачал головой. В который уже раз после того страшного дня на Арракисе жалел он об утрате Питера. Да, ментат был действительно хитер и дьявольски тонок. Правда, это его не спасло… Барон опять покачал, головой. Да, порой рок был действительно загадочен и непредсказуем в своих поворотах…

Фейд-Раута оглядел спальню, изучая следы борьбы. Как же справился дядюшка с рабом, которого они так тщательно подготовили?..

— А, думаешь, как я его одолел? — усмехнулся барон. — Извини, Фейд, но я хотел бы сохранить в тайне кое-что из моего секретного арсенала. Так, знаешь, просто чтобы пожить спокойно на старости лет. Хорошо? И, пожалуй, лучше нам воспользоваться случаем и заключить сделку.

Фейд-Раута уставился на дядю. Сделка! Значит, он все-таки собирается оставить меня наследником! Иначе — какие там были бы сделки… Сделки — это для равных. Или почти равных…

— Какую сделку, дядя?

Фейд-Раута невольно почувствовал гордость, что ему удалось сохранить голос спокойным и рассудительным и не выдать переполнявшего его восторга.

Заметил то, как Фейд-Раута сдерживает себя, и барон. Он кивнул.

— Да, Фейд, ты — хороший материал. А хорошим материалом я не разбрасываюсь. А вот ты упорно не хочешь понять, насколько ценен для тебя я. Вот это… — он обвел рукой спальню со следами борьбы, — это было глупостью. А за глупость я никого не награждаю…

Да к делу же, дурак ты старый! — сердито подумал Фейд-Раута.

— Ты, похоже, считаешь меня сейчас старым дураком, — сказал барон. — Придется переубедить тебя.

— Вы говорили о сделке.

— Ах, нетерпеливая молодость! — вздохнул барон. — Ну, хорошо. Вот суть сделки: ты прекратишь эти дурацкие покушения на мою жизнь. А в свою очередь я, когда ты будешь готов, уступлю тебе трон. Я отрекусь от него и займу место твоего советника. А власть отдам тебе.

— Вы… отречетесь, дядя?

— Все еще считаешь меня дураком, да? — сказал барон. — И, разумеется, в твоих глазах мое предложение только подтверждает это твое мнение, а? Ты что же думаешь — я клянчу? Прошу? Осторожнее, Фейд! Этот старый дурак заметил иглу, которую ты вживил в бедро мальчишки. Как раз в том месте, на которое я бы положил руку, а? Легкий нажим и — щелк! Отравленная игла в руке у старого дурака. Ах-х, Фейд, Фейд!..

Барон укоризненно покачал головой, думая: «Причем этот фокус сработал бы, не предупреди меня Хават. Ну да пусть парень думает, что это я сам разгадал заговор; впрочем, в каком-то смысле так и было. Ведь это я спас Хавата на Арракисе. А парню не помешает немного больше уважения к моим способностям».

Фейд-Раута молчал, напряженно думая. Он не обманывает? Правда собирается отречься? А почему бы и нет? Я, конечно, унаследую ему, если только буду осторожен. Он же не будет жить вечно… Может, и правда глупо было пытаться ускорить… это.

— Так вы говорите, что это сделка, — сказал он. — Ну а гарантии?

— Как мы сможем верить друг другу, а? — переспросил барон. — Н-ну, что касается тебя, Фейд, за тобой будет следить Суфир Хават. В этом я доверяю его способностям ментата. Ты, надеюсь, понимаешь меня?.. Что же до меня самого — тут тебе придется просто поверить мне на слово. Но, с другой стороны, я ведь не могу жить вечно — не так ли, Фейд? Кроме того, не пора ли тебе наконец начать догадываться, что я знаю кое-что, что и тебе знать не помешало бы… что ты должен знать.

— Хорошо, я пообещаю вам… а вы? — спросил Фейд-Раута.

— Для начала — оставлю тебя в живых, — хмыкнул барон.

Фейд-Раута вновь внимательно оглядел дядю.

Хавата он ко мне приставит! Интересно, что бы он сказал, узнав, что это Хават устроил ту штуку с гладиатором, которая стоила ему главного надсмотрщика? Пожалуй, заявил бы, что я пытаюсь оболгать Хавата. Не-ет, добрый Суфир как хороший ментат, уж конечно, предусмотрел и такую возможность…

— Ну и что ты скажешь на это? — спросил барон.

— А что я могу сказать? Конечно, я согласен, — ответил Фейд-Раута. Хават! Значит, он ведет двойную игру… играет на себя, да? Или он переметнулся к дядюшке из-за того, что я не посоветовался с ним в деле с этим мальчишкой-рабом?..

— Ты ничего не сказал о моем решении приставить к тебе Хавата, — заметил барон.

Слегка раздувшиеся ноздри выдали гнев молодого человека. Сколько лет само имя Хавата было сигналом опасности для Харконненов… а теперь у него новое значение: по-прежнему опасен.

— Хават — опасная игрушка, — ответил он наконец.

— Игрушка? Не будь глупее, чем ты есть. Я знаю, что такое Хават и как им управлять. У Хавата, Фейд, слишком сильные эмоции. Человек без эмоций — вот кого следует опасаться по-настоящему. А сильные эмоции… ах, право, на них так удобно играть!

— Дядя, я вас не понимаю.

— Заметно.

На этот раз вздрогнувшие веки выдали негодование Фейд-Рауты.

— Ты не понимаешь и Хавата, — добавил барон.

Ты-то будто его понимаешь! — сердито подумал Фейд-Раута.

— Кого винит Хават за сложившиеся обстоятельства? — спросил барон. — Меня? Разумеется. Но, служа Атрейдесам, он многие годы, раз за разом, одерживал надо мной верх — пока не вмешался Император. Вот как он все это видит. Теперь его ненависть ко мне — это так, между прочим. Привычка. И он верит, что в любой момент может опять обыграть меня. Только пока он в это верит — он проигрывает сам. Ибо я направляю его, куда нужно мне — против Императора.

По мере того как Фейд-Раута осознавал это, его лоб прорезали напряженные морщины, плотно сжимались губы.

— Против… Императора?! — выдохнул он.

Ну-ка пусть племянничек распробует вкус этих слов: «Его Императорское Величество Фейд-Раута Харконнен»! Пусть прикинет, чего это стоит. Уж конечно, куда больше, чем жизнь старого дядюшки, который как раз и может помочь этой мечте осуществиться!

Фейд-Раута медленно провел языком по пересохшим губам. Может ли быть, что старый дурак говорит правду? Наверняка же здесь скрывается больше, чем кажется!

— А… а при чем тут вообще Хават? — спросил он.

— А Хават думает, что использует нас для мести Императору.

— И что будет, когда он осуществит эту месть?

— Дальше этого он и не думал. Хават — человек, созданный для служения, причем сам он этого о себе не знает.

— Я многому научился у Хавата, — признал Фейд-Раута и сам понял вдруг, насколько это соответствует истине. — Но чем больше я от него узнаю, тем больше понимаю, что мы должны от него избавиться… и очень скоро.

— Тебе не нравится, что он будет следить за тобой?

— Он и так следит за всеми.

— И он может посадить тебя на трон. Хават — тонкая штучка. Он опасен. Хитер. Но все же я пока не стану отменять антидот, который он получает с пищей. Видишь ли, Фейд, меч ведь тоже опасен. Но для этого меча у нас есть ножны: яд в его теле. Стоит только не дать противоядия — и смерть сделает его безопасным…

— Это похоже на арену, — заметил Фейд-Раута. — Финт внутри финта и в нем еще финт. Надо следить, куда поворачивается гладиатор, куда смотрит, как держит нож…

Он кивнул сам себе: его слова явно понравились дяде. Впрочем, про себя на-барон подумал: Как арена — это точно. И острием клинка тут служит ум!

— Видишь теперь, как я тебе нужен, — сказал барон. — Нет, племянничек, я тебе еще пригожусь.

«Да, мечом работают, пока он не затупится», — подумал Фейд-Раута.

— Да, дядя, — кивнул он.

— Ну а теперь, мы пойдем в казармы рабов, — сказал барон. — Оба. В крыло удовольствий. И я буду смотреть, как ты сам, своими руками, убьешь там всех женщин.

Лицо Фейд-Рауты потемнело.

— Дядя, вы…

— Ты примешь это наказание и усвоишь кое-что, — отрезал барон.

Фейд-Раута встретил насмешливый, почти издевательский взгляд барона. «Да, я запомню эту ночь, — сказал он себе. — А с ней я буду помнить и те… другие ночи».

— Ты не можешь отказаться, — проговорил барон.

«А если бы отказался — что бы ты сделал, старик?» — подумал Фейд-Раута. Но он знал, что за отказом последовало бы другое наказание, может быть, более изощренное. Более жестокий способ согнуть его.

— Нет, Фейд, я тебя знаю, — покачал головой барон. — Ты не откажешься.

«Ладно, — подумал Фейд-Раута. — Ты мне пока еще нужен, я это понял. Сделка заключена. Но придет время, и я уже не буду в тебе нуждаться. И тогда… когда-нибудь…»

Глава 2

Глубоко в подсознании людей укоренилась поистине извращенная потребность в разумно устроенной, логичной и упорядоченной Вселенной. Но дело в том, что реальная Вселенная всегда, пусть на один шаг, опережает логику.

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

Да, случалось мне сидеть перед многими правителями Великих Домов… но борова толще и опаснее, чем этот, мне видеть не приходилось! — сказал себе Суфир Хават.

— Можешь говорить со мной прямо, Хават, — прогудел барон. Он откинулся на спинку своего плавающего кресла, но глазки, утопавшие в складках жира, буравили Хавата.

Старый ментат опустил взгляд на стол между собой и бароном Владимиром Харконненом, отметив богатство узора. Даже и это следовало учитывать, общаясь с бароном, — как и красную обивку его личной комнаты для совещаний и висящий в воздухе слабый аромат трав, скрывавший тяжелый мускусный запах.

— Ты же не забавы ради посоветовал мне предупредить Раббана? — сказал барон.

Обветренное лицо Хавата оставалось бесстрастным, не отразив отвращения, которое он испытывал в этот момент.

— Я о многом догадываюсь, милорд, — ответил он.

— Вижу. Н-ну хорошо… тогда скажи мне, каким образом Арракис вписывается в твои догадки относительно Салусы Секундус? Мне недостаточно просто твоего утверждения о том, что Императора раздражает всякая попытка провести какую-то параллель между Арракисом и его таинственной планетой-тюрьмой. Так вот, я отправил Раббану это предупреждение сразу же только потому, что курьеру надо было отбыть именно на этом хайлайнере. Допустим. Но теперь я должен получить объяснения!

Он чересчур много болтает, подумал Хават. То ли дело был герцог Лето, который движением брови или руки мог передать мне все необходимое. Или взять Старого Герцога — тот мог целое предложение вложить в интонацию, с которой произносил одно только слово… А этот — тупая туша! Уничтожить его — это значит облагодетельствовать человечество…

— Ты не выйдешь отсюда, пока я не получу самое полное, обстоятельное и исчерпывающее объяснение. — заявил барон.

— Вы чересчур просто говорите о Салусе Секундус, — заметил Хават.

— Подумаешь! Исправительно-каторжная колония, только и всего, — отмахнулся барон. — На Салусу Секундус вся Галактика отсылает самую последнюю сволочь. Отребье. Ну и что еще надо знать об этой дыре?

— Хотя бы то, что условия существования на каторжной планете тяжелее, чем где-либо, — ответил Хават. — Вы, надо полагать, знаете, что уровень смертности у новичков превышает шестьдесят процентов. Что Император как только может угнетает их. Вы знаете все это — и не задаете никаких вопросов?..

— Император не позволяет Великим Домам инспектировать его каторгу, — проворчал барон. — Так зато и он не заглядывает в мои темницы.

— И всякое любопытство относительно Салусы Секундус, как бы это сказать… э-э… — Хават приложил узловатый палец к губам, — не поощряется.

— Надо полагать, ему нечем гордиться на этой планете!

Хават позволил легкой улыбке коснуться его темных губ. Он посмотрел на барона, и его глаза сверкнули в свете плавающих ламп.

— И, значит, вы ни разу не задумывались, где Император берет своих сардаукаров?

Барон выпятил пухлые губы, что придало ему вид надувшегося ребенка. С раздражением в голосе он сказал:

— Н-ну… он набирает рекрутов… то есть все знают про наборы… вот и берет из новобранцев, наверное…

— Ф-фа! — фыркнул Хават. — То, что рассказывают о военных успехах сардаукаров, не относится к простым слухам… верно? Это — рассказы немногих уцелевших в схватках с ними. Так?

— Сардаукары — великолепные бойцы. Кто сомневается? — возразил барон. — Однако я полагаю, что и мои легионы…

— Туристы-отпускники по сравнению с Императорскими сардаукарами, — скривился Хават. — Или, может, вы думаете, я не понимаю, почему Император обрушился на Дом Атрейдес?

— В эту тему тебе лучше не углубляться, — предупредил барон.

Возможно ли, что он сам не знает истинных причин, побудивших Императора к этой операции? — удивился Хават.

— Мне следует углубляться в любую тему, коль скоро она относится к моим обязанностям, — возразил Хават. — Не для того ли вы меня и взяли на службу? Я ведь ментат, а от ментата нельзя скрывать информацию и нельзя ограничивать его в направлении расчетов.

Целую минуту барон пристально смотрел на Хавата и наконец пробурчал:

— Ну давай, ментат. Выкладывай.

— Падишах-Император ударил по Дому Атрейдес потому, что военачальники герцога, Гурни Халлек и Дункан Айдахо, сумели сформировать и обучить войска, вернее, совсем небольшое для начала войско из бойцов, практически ни в чем не уступающих сардаукарам. А некоторые бойцы были даже лучше их! Более того, герцог имел полную возможность увеличить это войско и добиться, чтобы оно стало столь же сильным, как Императорский Корпус Сардаукаров.

Барон долго обдумывал эту новость. И наконец поинтересовался:

— А при чем здесь Арракис?

— Арракис здесь при том, что он является потенциальным источником рекрутов, прошедших самую суровую школу выживания.

Барон потряс головой:

— Уж не фрименов ли ты имеешь в виду?

— Именно фрименов.

— Ха! Стоило же посылать Раббану предупреждение! После сардаукарских погромов и притеснений Раббана — сколько их могло уцелеть? Какая-то горстка!

Хават молча смотрел на него.

— Не больше горстки, — повторил барон. — Да только за истекший год Раббан уничтожил тысяч шесть!

Хават продолжал молча его разглядывать.

— А за год до того — девять тысяч, — добавил барон. — И сардаукары постарались: до их вывода с планеты они, я думаю, истребили тысяч двадцать!

— А каковы потери войск Раббана за те же два последних года? — осведомился Хават.

Барон потер свои многоярусные подбородки.

— Хм… ну да, действительно, он все время требует пополнений и рекрутов набирает в довольно широких масштабах. Его вербовщики сулят такие немыслимые блага…

— Для круглого счета — тысяч тридцать, не правда ли?

— Не многовато ли? — усомнился барон.

— Отнюдь, — возразил Хават. — Я умею читать между строк отчетов Раббана не хуже вашего. И вы, несомненно, разобрались в моих отчетах по информации от наших агентов…

— Арракис — планета суровая, — свел брови барон. — Одни только бури могут причинить…

— Мы оба знаем цифры, в которых выражаются потери от бурь, — ответил Хават.

— Ну а если он действительно потерял тридцать тысяч? Что из того? — побагровев от гнева, спросил барон.

— По вашим подсчетам, — продолжал Хават, — за два года он уничтожил пятнадцать тысяч фрименов, потеряв вдвое больше. Вы утверждаете, что сардаукары истребили еще двадцать тысяч или, может быть, немного больше. А я видел их транспортные декларации на вылет с Арракиса. Если они действительно убили двадцать тысяч, то их потери составили пять к одному. Может быть, стоит все-таки заметить эти цифры и понять, о чем они говорят, мой барон?

Нарочито холодно барон уронил:

— Это — твоя работа, ментат. Так что они значат, эти цифры?

— Я уже сообщал вам данные отчета Дункана Айдахо по сиетчу, который он посещал, — напомнил Хават. — Все сходится. Если у них хотя бы двести пятьдесят таких общин-сиетчей, то фрименское население планеты составит не менее пяти миллионов человек. А согласно моим оценкам, таких сиетчей по крайней мере вдвое больше! На такой планете население вынуждено рассредотачиваться.

— Десять миллионов?!

От изумления щеки и подбородки барона дернулись.

— По меньшей мере десять.

Барон поджал пухлые губы. Маленькие глазки в упор разглядывали Хавата… Интересно, подумал он, неужели это действительно результаты расчетов, а не блеф? Как же это никто и не заподозрил?

— Мы даже не повлияли сколько-нибудь заметно на прирост населения, — добавил Хават. — Мы только, так сказать, отбраковали слабейших, дав сильным возможность стать еще сильнее. Все как на Салусе Секундус!

— Салуса Секундус! — рявкнул барон. — Да при чем тут императорская каторжная планета?!

— Кто пережил Салусу Секундус, тот становится куда крепче и выносливее большинства остальных, — пояснил Хават. — Добавьте сюда хорошую военную подготовку — самую лучшую — и…

— Чушь! Если следовать твоим аргументам, я могу набирать в свою армию фрименов — после того как они претерпели притеснения от моего племянника!

Хават спокойно спросил:

— А ваши войска никогда не испытывают от вас притеснений?

— Ну… в общем, я… но…

— Притеснение притеснению рознь, — развил мысль Хават. — Ваши солдаты живут куда лучше прочих ваших подданных, а? И они видят, какая неприятная альтернатива есть у них службе в армии барона, — а?

Барон замолчал, глядя в одну точку. Какие открывались возможности! Неужели Раббан помимо воли создал для Дома Харконнен такое могучее оружие?

Наконец он сказал:

— Но как можно полагаться на верность подобных солдат? Вот ты бы как ее обеспечил?

— Я брал бы их небольшими группами, не больше взвода, — начал Хават, — вытащил бы их из прежних условий, то есть освободил бы от угнетения. Изолировал бы с инструкторами, причем инструкторы должны понимать своих подопечных; лучше всего, если инструкторы в прошлом сами претерпели все то же самое. Затем я бы напичкал их таинственными, почти мистическими историями о том, что мир, где им пришлось столько испытать, на самом деле был тайной базой подготовки сверхлюдей. Сверхбойцов. Таких, как они. И наконец, все это время я показывал бы им, что могут заслужить эти сверхвоины: роскошь, красавиц, жизнь во дворцах… все, что они пожелают.

Барон кивнул:

— Так сардаукары и живут.

— Спустя какое-то время рекруты начинают верить, что существование Салусы Секундус оправданно, поскольку она произвела их — элиту, соль расы. Последний рядовой Корпуса Сардаукаров живет во многих отношениях не хуже членов Великих Домов.

— Какая идея!.. — прошептал возбужденно барон.

— Вот вы уже и разделили мои подозрения, — кивнул Хават.

— Но с чего все началось? — спросил барон.

— Ах да. Действительно, как возник Дом Коррино? Было ли какое-то население на Салусе Секундус до того, как Император послал туда первые тюремные транспорты? Даже герцог Лето, кузэн Императора по женской линии, не знал ответов на эти вопросы. Такие вопросы не приветствуются…

Глаза барона сверкали.

— Да, они превосходно охраняют эту тайну! Они сделают все что угодно, чтобы…

— И кроме того, что еще стоит так охранять? Какую тайну? Что у Падишах-Императора есть каторжная планета? Это всем известно, что…

— Граф Фенринг! — перебил вдруг барон.

Хават замолчал и, удивленно нахмурясь, посмотрел на барона:

— Что — граф Фенринг?

— На дне рождения моего племянника несколько лет назад, — объяснил барон, — был этот расфранченный попугай Императора — граф Фенринг; он присутствовал там в качестве официального наблюдателя и для того, чтобы… э-э… заключить некую деловую договоренность между мною и Императором…

— И что?

— Я… э-э… в разговоре упомянул что-то о своих планах превратить Арракис в планету-тюрьму. И Фенринг…

— Что именно вы сказали ему? — перебил Хават.

— Что именно? Ну… это было достаточно давно, и…

— Милорд барон, если вы хотите использовать меня с максимальной эффективностью, вы должны снабжать меня соответствующей информацией. Разговор записывался?

Лицо барона потемнело от гнева.

— Ты ничем не лучше Питера! Я не люблю, когда…

— Питера у вас больше нет, милорд, — напомнил Хават. — Между прочим, что именно с ним случилось все-таки?

— Он стал чересчур фамильярным и слишком многого от меня хотел, — объяснил барон.

— И вы меня уверяли, что не бросаетесь полезными людьми, — заметил Хават. — Вы хотите тратить мои силы на угрозы и увертки?.. Итак, мы остановились на том, что вы сказали графу Фенрингу.

Барон медленно взял себя в руки. Ну, придет еще время, думал он, припомню я тебе твои манеры. Да. Ох и припомню!..

— Минуточку… — проговорил он, вспоминая беседу в приемном зале. Он мысленно представил себе шатер тишины — это помогло.

— Значит я сказал что-то вроде: «Уж Император-то знает, что немного насилия и убийств всегда шло на пользу делу. Я имел в виду потери в рабочей силе». А потом я сказал что-то насчет возможных вариантов решения арракийской проблемы — и что каторжная планета Императора вдохновила меня на попытку состязаться с ним в организации подобного учреждения…

— Ведьмина кровь! — выругался Хават. — А что Фенринг?

— Тут-то он и начал спрашивать меня о тебе.

Хават откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.

— Вот, значит, почему они начали так следить за Арракисом, — проговорил он. — Что ж, сделанного не воротишь. — Он открыл глаза. — Сейчас Арракис наверняка набит шпионами. Два года!..

— Но не могло же мое вполне, кажется, невинное замечание…

— В глазах Императора ничего «невинного» не бывает! Какие распоряжения вы отдали Раббану?

— Я всего лишь велел ему научить Арракис бояться нас…

Хават покачал головой.

— Теперь у вас осталось только два выхода, — сказал он. — Или перебить местных жителей — истребить всех поголовно! — или…

— Уничтожить всю рабочую силу?!

— Если, конечно, вы не предпочитаете, чтобы Император и те Великие Дома, которые он сможет привести за собой, пришли сюда и выскоблили Джеди Прим, как пустой черепок!

Барон некоторое время смотрел на своего ментата.

— Он не посмеет! — сказал он наконец.

— Вы так думаете?

Губы барона дрогнули.

— А… второй выход?

— Отрекитесь от своего любезного племянника, барон. От Раббана…

— Отре… — Барон осекся и уставился на Хавата.

— Не посылайте ему больше пополнений. Вообще никакой помощи. Не отвечайте на его запросы — только в том смысле, что-де вы прознали, как жестоко он управляет Арракисом, и намерены исправить дело — так скоро, как будет возможно. А я обеспечу перехват нескольких посланий императорскими шпионами.

— Но как же Пряность, доходы, как…

— Требуйте с него положенные поступления в казну, но будьте осторожнее в формулировках. Требуйте фиксированные суммы. Мы можем…

Барон поднял руки ладонями вверх.

— Да как же я могу быть уверен, что этот хорек, мой племянник, не…

— Разве у нас нет больше шпионов на Арракисе?.. Вот и скажите Раббану — или он будет выполнять ваши требования по поставке Пряности, или вы его смените.

— Я знаю своего племянника, — хмуро возразил барон. — Он после этого только усилит давление на население.

— Разумеется! — перебил его Хават. — А нам и нельзя резко прекращать это давление! Все, чего вы хотите, — умыть руки. И пусть Раббан устраивает вам вашу Салусу Секундус. Не нужно даже посылать туда заключенных: к его услугам все местное население. Если Раббан тиранит народ, чтобы добыть столько Пряности, сколько вы требуете, Император вряд ли станет подозревать, что у вас есть иные причины. Пряность — вполне достаточный повод, чтобы поджаривать на медленном огне всю планету. Разумеется, барон, вы — ни словом, ни действием — не покажете, что есть и другая причина.

Барон не сдержал восхищенной нотки в голосе.

— Ах, Хават, и хитер же ты! А как нам потом воспользоваться плодами усилий Раббана?

— Это как раз самое простое, барон. Ежегодно повышайте — ненамного — план по Пряности. Вскоре ситуация станет критической, производство упадет. Тогда вы сможете снять Раббана и лично отправиться на Арракис… чтобы исправить положение.

— Все так, — сказал барон. — Но должен признать, все это начало меня утомлять. Я готовлю другого… кандидата, который управлял бы Арракисом.

Хават разглядывал жирное круглое лицо. Затем старый воин-шпион медленно покивал:

— Фейд-Раута. Вот, значит, в чем причина всех этих притеснений. Вам тоже не занимать хитрости, мой барон… Пожалуй, мы можем объединить оба плана. Да. Ваш Фейд-Раута придет на Арракис как их спаситель и сможет завоевать популярность.

Барон улыбнулся, а про себя подумал: Любопытно, а как все это вписывается в собственные планы Хавата?

Хават, видя, что разговор окончен, поднялся и вышел из кабинета, задрапированного красной тканью. Он думал. Слишком много неизвестных: в каждом расчете по Арракису — неизвестные. В частности, этот новый религиозный вождь, о котором сообщал скрывавшийся среди контрабандистов Гурни Халлек — этот Муад'Диб или как его там…

Может, не стоило советовать барону оставить их религию в покое, дать ей распространяться как ей угодно — даже среди населения впадин и грабенов… — сказал он себе. Но, с другой стороны, угнетение ведет к подъему религиозных чувств, это общеизвестно…

Он припомнил, доклады Халлека по фрименской боевой тактике. А ведь тут за версту пахнет самим Халлеком… и Айдахо… и даже им, Хаватом…

Может быть, Айдахо спасся? — подумал он.

Но это был пустой вопрос. Он не задумывался, а не мог ли выжить сам Пауль: он знал, что барон убежден в смерти всех Атрейдесов. Бене-Гессеритская ведьма была орудием барона — тот сам признал это. А это значило конец для всех — даже и для ее сына.

Какую же ядовитую ненависть питала она к Атрейдесам! — подумал он. Почти точно такую, какую питаю я к барону. Но сумею ли я нанести столь же смертельный и окончательный удар?

Глава 3

Во всякой вещи скрыт узор, который есть часть Вселенной. В нем есть симметрия, элегантность и красота — качества, которые прежде всего схватывает всякий истинный художник, запечатлевающий мир. Этот узор можно уловить в смене сезонов, в том, как струится по склону песок, в перепутанных ветвях креозотового кустарника, в узоре его листа. Мы пытаемся скопировать этот узор в нашей жизни и нашем обществе и потому любим ритм, песню, танец, различные радующие и утешающие нас формы. Однако можно разглядеть и опасность, таящуюся в поиске абсолютного совершенства, ибо очевидно, что совершенный узор — неизменен. И, приближаясь к совершенству, все сущее идет к смерти.

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

Пауль Муад'Диб вспомнил, как ел пищу, обильно сдобренную Пряностью. Он ухватился за воспоминание — это была зацепка: держась за него, он понимал, что сейчас видит сон.

Я — театр, где развиваются события… — думал он. Я — жертва неполного видения, жертва сознания расы и ее ужасной цели…

Но он не мог отделаться от страха, что как-то превысил свои силы и затерялся во времени, так что смешались будущее и настоящее… нельзя было отличить их друг от друга… Это походило на расстройство зрения и проистекало — он понимал это — от постоянной необходимости сохранять пророческие видения в памяти; а память сама по себе неотъемлемо принадлежала прошлому.

«Чани приготовила мне поесть», — сказал он себе.

Но Чани была далеко на юге, в холодной стране с горячим солнцем, ее тайно переправили в один из новых укрепленных сиетчей вместе с их сыном, Лето Вторым.

…Или этому лишь предстояло случиться в будущем?

— Нет, напомнил он себе: ведь Алия-Странная, его сестра, отправилась туда же вместе с матерью и Чани. Это в двадцати манках к югу отсюда, и они поехали в паланкине Преподобной Матери, на спине дикого Подателя.

При одной мысли о поездке на гигантском черве его передернуло. И тут же он спросил себя: Но Алия — родилась ли уже Алия?

Он стал вспоминать: Я пошел с раззией; мы устроили налет на Арракин, чтобы вернуть воду наших убитых; и в пепле погребального костра я нашел останки отца; и взял его череп, и положил его в основание каменного кургана, сложенного, по фрименскому обычаю, над перевалом Харг… Или и этому лишь предстояло совершиться?

Мои раны — реальность, сказал себе Пауль. Мои шрамы — реальность… Гробница отца — тоже реальность.

Все еще в полусне он вспомнил, как Хара, вдова Джамиса, однажды вбежала к нему и сообщила, что в коридоре только что был поединок. Это случилось еще во временном сиетче — до отправки на юг, в глубокую Пустыню, детей и женщин. Хара стояла в дверях, ведущих во внутреннюю комнату, и черные крылья ее волос были подхвачены сзади цепочкой с нанизанными на нее водяными кольцами. Он стояла, отведя в сторону дверные занавеси; и она сказала, что Чани только что убила кого-то.

Да, это было, сказал себе Пауль, это было в действительности, а не пришло видением из будущего. Это было — и не изменится вовек.

Он вспомнил, как вылетел в коридор. Чани стояла там под желтыми светильниками, в ярко-синем халате с откинутым капюшоном; на лице эльфа — напряженное выражение. Она убирала крис в ножны, а несколько фрименов торопливо удалялись с ношей.

Пауль припомнил еще, как сказал себе тогда: Сразу видно, когда они несут труп.

Водяные кольца Чани — в сиетче их носили открыто, нанизанными на шнурок на манер ожерелья — зазвенели, когда она обернулась к нему.

— Чани, что случилось?

— Просто разделалась тут с одним. Он пришел вызвать тебя на поединок, Усул.

— И ты убила его?

— Ага. А что, надо было оставить его для ножа Хары? С этим и она бы сладила.

(Судя по лицам зрителей, окружавших место стычки, слова Чани им понравились, вспомнил он. Даже Хара расхохоталась.)

— Да, но он хотел вызвать меня!

— Ты же научил меня приемам колдовского боя…

— Да, конечно, но тебе не следовало…

— Я родилась в Пустыне, Усул, и знаю, с какой стороны берутся за крис.

Он сдержал гнев и постарался говорить как можно убедительнее:

— Может, все это и так, Чани. Однако…

— Я уже не ребенок, что ловит скорпионов на свет ручного шарика, Усул! Я давно не занимаюсь детскими играми!

Пауль сердито смотрел на нее, пораженный странной яростью за ее внешним спокойствием.

— Он не стоил того, чтобы ты с ним дрался, Усул, — сказала Чани. — Много чести — прерывать ради подобной дряни твои размышления!

Она подошла совсем близко, искоса посмотрела ему в лицо и прошептала так, чтобы слышал только он:

— И потом, любимый: когда станет известно, что желающий вызвать тебя может нарваться на поединок со мной и принять позорную смерть от женщины Муад’Диба, охотников испытать тебя станет куда меньше!

Да, сказал себе Пауль, это действительно случилось. Это — истинное прошлое… И она была права — число желающих испытать в поединке новый клинок племени сошло тогда почти на нет.

Откуда-то извне мира его снов пришло ощущение движения и крик ночной птицы.

Я сплю… Это все Пряность в еде…

Но чувство покинутости не оставляло его. Может быть, подумал он, моя Рух действительно каким-то образом ускользнула в тот мир, где, согласно фрименским верованиям, она и вела свое истинное существование, — в алам аль-митхаль, мир фрименских притчей, метафизический мир подобий, где не действуют никакие физические ограничения?.. И при мысли о таком мире его охватил страх: ведь там, где нет ограничений, нет и ничего, на что мог бы опереться его мятущийся разум. В мире мифов он не мог сориентироваться, не мог сказать себе: «Я есть я, потому что я здесь».

Мать говорила как-то: «Люди делятся — во всяком-случае, часть их — по тому, как они о тебе думают».

Я просыпаюсь, сказал себе Пауль. Ибо это действительно было; мать в самом деле говорила это. Леди Джессика, которая была теперь Преподобной Матерью фрименов, сказала эти слова, и они навсегда вошли в реальность…

Джессика, Пауль знал это, опасалась религиозной связи между ним и фрименами. Ей, например, очень не нравилось, что и фримены, и жители грабенов, упоминая Муад’Диба, говорили просто — Он. И Джессика неустанно изучала, что происходит в племенах: посылала шпионить своих сайядин, собирала воедино их доклады и обдумывала их.

Однажды она привела ему очередное изречение Бене Гессерит: «Когда религия и политика едут в одной колеснице, ездоки начинают считать, что теперь ничто не сможет преградить им путь. Тогда они убыстряют скачку и гонят все быстрее и быстрее. Они отбрасывают самую мысль о препятствиях — и забывают, что мчащийся сломя голову обычно замечает пропасть, лишь когда становится слишком поздно».

Пауль вспомнил, как сидел в покоях матери — во внутренней комнате с темными драпировками, затканными сюжетами фрименской мифологии. Он сидел и слушал ее, а она, как всегда, ни на миг не прекращала следить за окружающим — даже когда не поднимала глаз от пола. В уголках губ появились морщинки, но волосы по-прежнему блестели полированной бронзой. Широко поставленные глаза, правда, потеряли свой зеленый цвет — их уже залила синева ибада.

— Религия фрименов простая и вполне практическая, — заметил он.

— В вопросах религии ничего простого не бывает, — остерегла Джессика.

Но Пауль все еще ощущал угрожающее им обоим темное будущее впереди, и внезапный гнев снова обжег его. Он, впрочем, ответил только:

— Религия объединяет наши силы. В этом ее смысл.

— Да ведь ты нарочно культивируешь здесь этот дух, — обвиняюще произнесла Джессика. — Ты просто не прекращаешь внушать им это!

— Ты меня этому и научила, — парировал Пауль. Они в тот день много спорили. То был еще день обряда обрезания маленького Лето. Пауль понимал некоторые причины недовольства матери. Она, например, так и не смогла принять его раннюю женитьбу на Чани. Но, с другой стороны, Чани родила сына Атрейдеса — и Джессика не сумела оттолкнуть вместе с матерью и ребенка.

Под его взглядом Джессика наконец неловко пошевелилась и проговорила:

— Ты меня, наверно, считаешь плохой матерью.

— Что ты!

— Я же вижу, как ты смотришь на меня, когда я с твоей сестрой. Но ты не понимаешь. Она…

— Да нет же. Я знаю, почему Алия так отличается от всех, — пожал он плечами. — Она была еще частью тебя, она жила в тебе, когда ты изменила Воду Жизни. И она…

— Что ты можешь об этом знать!

Пауль внезапно почувствовал, что не может выразить словами видения, пришедшие к нему извне времени, и сказал только:

— В общем, я не считаю тебя плохой матерью.

Она, заметив, как он расстроен, наклонилась к нему:

— Послушай, сын…

— Да?

— Я все-таки люблю твою Чани. И принимаю ее.

…Да, все это было на самом деле. Это была реальность, а не видение — незавершенное, готовое измениться в родовых корчах при появлении на свет из древа времени…

Эта уверенность помогла ему крепче ухватиться за мир. Кусочки реальности начали проникать сквозь сон в его разум. Внезапно он осознал, что находится в хайреге — пустынном лагере. Чани поставила палатку на самом мелком песке — чтобы было помягче. Значит, Чани рядом. Чани, его душа, его Сихайя, Чани, нежная и прекрасная, как весна Пустыни. Чани, только что вернувшаяся из пальмовых рощ юга.

Теперь он вспомнил и одну из песен Пустыни, которую она спела ему перед сном.

А потом она пела ту песню, которую поют влюбленные, когда идут, взявшись за руки, по пескам; и ритм ее был точно песок дюн, осыпающийся под ногами.

В соседней палатке кто-то перебирал струны балисета. И он вспомнил Гурни Халлека; он как-то заметил лицо Халлека, мелькнувшее в отряде контрабандистов. Но Гурни его не видел — не мог видеть и даже слышать о нем, чтобы даже случайно не навести Харконненов на след убитого ими герцога.

Впрочем, манера игравшего быстро подсказала ему, кто это на самом деле: Чатт-Прыгун, командир федайкинов — бойцов-смертников, охранявших Муад'Диба.

Мы — в Пустыне, вспомнил наконец Пауль. В Центральном эрге, куда не заходят харконненские патрули. Я здесь, чтобы пройти пески, подманить Подателя и самому взобраться на него — чтобы стать наконец настоящим фрименом.

Теперь он почувствовал маулет и крис на поясе; физически ощутил окружавшую его тишину.

То была та особая предрассветная тишина, когда ночные птицы уже смолкли, а дневные создания не возвестили еще о своей готовности встретить своего врага — солнце.

«Ты должен будешь ехать при свете дня, дабы Шаи-Хулуд увидел тебя и знал, что в тебе нет страха, — объяснял Стилгар. — А потому сегодня мы изменим распорядок и выспимся ночью».

Пауль тихо сел в полумраке диститента. Расстегнутый дистикомб не облегал тело, а висел достаточно свободно. Но, хотя он и старался не шуметь, Чани его услышала.

Из темноты в дальнем углу палатки донесся ее голос:

— Любимый, еще не рассвело.

— Сихайя, — сказал он, и в его голосе зазвенел счастливый смех.

— Ты называешь меня весной Пустыни, — проговорила Чани, — но сегодня я — как стрекало погонщика. Ведь я — сайядина, назначенная наблюдать за точным исполнением обряда.

Пауль принялся затягивать застежки дистикомба.

— Ты мне как-то прочла слова из Китаб аль-Ибара, — вспомнил он. — Ты сказала: «Вот женщина — она поле твое; так, иди и возделывай его».

— Я — мать твоего первенца, — кивнула Чани.

В сером свете Пауль увидел, что она, в точности повторяя его движения, застегивает дистикомб, готовясь к выходу в открытую пустыню.

— Тебе следует отдохнуть как можно лучше, — сказала она.

Пауль услышал любовь в ее голосе и слегка поддразнил:

— Сайядина-наблюдательница не должна предупреждать или предостерегать готовящегося к испытанию.

Она скользнула к нему, коснулась рукой его щеки:

— Я сегодня — не только наблюдательница, но и женщина!

— Надо было тебе передать эту работу кому-нибудь другому.

— Ну нет, ждать куда хуже. Так я хоть рядом с тобой…

Пауль поцеловал ее ладонь, потом приладил лицевой фильтр, повернулся и с треском открыл входной клапан. Ворвавшийся в палатку прохладный ночной воздух Пустыни был не совсем сухим — в нем чувствовалась влага, которая с рассветом превратится в редкие, крохотные капли росы. Ветерок принес с собой запах премеланжевой массы, которую вчера обнаружили к северо-востоку отсюда; а где премеланжевая масса, там, как он теперь знал, и червь неподалеку.

Пауль выполз через сфинктерный клапан, встал на песок и потянулся. Небо на востоке уже отсвечивало зеленоватым перламутром. Вокруг поднимались палатки, замаскированные под небольшие дюны. Слева от себя Пауль заметил движение. Это был часовой, и он тоже увидел Пауля.

Они все понимали, с какой опасностью ему предстоит столкнуться сегодня. Каждый из них в свое время прошел через это. Каждый фримен. Поэтому сейчас они оберегали его право на несколько минут одиночества — чтобы он успел подготовиться к испытанию.

Сегодня я должен сделать это.

Пауль подумал о власти, которую получил, когда фримены начали бороться с погромами. О стариках, которые посылали молодежь к нему, чтобы перенять приемы «колдовского боя»; о стариках, которые теперь внимательно выслушивали его на Совете и следовали его планам, а затем вознаграждали его наивысшей у фрименов похвалой: «Твой план удался, Муад'Диб».

И при этом даже худшие из фрименских бойцов могли сделать то, на что он пока не решался. Пауль прекрасно понимал, что его авторитет вождя не может не страдать от этого.

Он еще ни разу не ездил на черве.

Вернее, он, разумеется, ездил с остальными — в учебные походы и в налеты. Но сам — никогда. И до тех пор, пока он не оседлает червя сам, пределы его мира будут зависеть от других. Ни один настоящий фримен не может допустить такого. Пока он не овладеет этим искусством сам, даже бескрайние земли Юга, начинавшиеся манках в двадцати от эргов, были для него недоступны — разве что он велит подать паланкин и поедет так, как пристало лишь Преподобной Матери, да еще больным и раненым.

Он вспомнил внутреннюю борьбу, пережитую ночью. Какая странная параллель: если он одолеет Подателя, его власть укрепится; если сумеет овладеть своим внутренним взором — тоже… Но пока все, что лежало впереди, было закрыто как бы тучами, и только Великая Смута, охватившая всю Вселенную, кипела там.

Различие путей, которыми он постигал Вселенную, не давало ему покоя. Как сочетались точность и поразительная приблизительность! Он видел Вселенную как она есть, in situ, живущей и меняющейся. Но «теперь», входя в реальность, начинало жить своей собственной жизнью, развиваться, обретая собственные черты. Ужасное же его предназначение оставалось. Сознание расы оставалось. И джихад грозно полыхал впереди, кровавый и беспощадный…

Чани вышла к нему, встала, обхватив себя за локти, взглянула искоса — как всегда, когда она старалась определить его настроение.

— Расскажи мне еще раз о водах твоего родного мира, Усул, — попросила она.

Он понял, что Чани пытается отвлечь его, ослабить напряжение перед смертельно опасным испытанием. Светало, и некоторые федайкины уже сворачивали палатки.

— Лучше ты расскажи мне о сиетче и о моем сыне, — улыбнулся Пауль. — Как он, наш Лето, — уже взял в свои руки власть в доме? Матерью моей уже командует?

— И Алией тоже, — улыбнулась она в ответ. — А как растет! Великаном будет!

— Как там, на Юге? — спросил он.

— Научишься ездить — сам увидишь.

— Но я хотел бы сперва увидеть все твоими глазами.

— Там очень одиноко, — ответила она.

Он коснулся платка-нежони, повязанного на ее лбу под капюшоном дистикомба.

— Почему ты не хочешь говорить про сиетч?

— Я уже все рассказала. Нам одиноко там без наших мужчин. Это — место для работы. Мы работаем в цехах и гончарной мастерской. Делаем оружие, шестуем пески, чтобы предсказывать погоду, собираем Пряность — много кого приходится подкупать… Кроме того, вокруг — дюны, которые надо засадить и закрепить. Еще мы делаем ткани, ковры, заряжаем аккумуляторы. Разумеется, воспитываем детей — племя не должно терять свою силу…

— Неужели там нет ничего хорошего?

— Как — нет? А дети?.. Мы выполняем все обряды. Еды у нас вдоволь. Время от времени женщины ездят на Север, чтобы разделить ложе с мужчиной. Жизнь должна продолжаться…

— А моя сестра, Алия… приняло ли ее племя?

Чани повернулась лицом к нему и в свете разгорающегося утра посмотрела ему в глаза.

— Об этом лучше поговорим в другой раз, любимый.

— Сейчас.

— Тебе надо беречь силы для испытания…

Кажется, он коснулся больного места: ее голос прозвучал отстранение.

— Неизвестность и недосказанность тоже заставляют волноваться, — возразил он ей.

Помедлив, она кивнула.

— Пока… случаются еще недоразумения, — неохотно начала она. — Алия слишком… необычна. Женщины боятся ее, потому что ребенок, едва не младенец, говорит о… вещах, которые должны бы знать только взрослые. Они не понимают то… изменение, происшедшее с ней во чреве матери… изменение, сделавшее Алию такой… отличной от всех.

— Значит, недоразумения? — переспросил он и подумал: Не зря у меня были видения о проблемах вокруг Алии и…

Чани взглянула на разгорающийся горизонт.

— Некоторые женщины пошли даже к Преподобной Матери. Они требовали, чтобы она изгнала демона из своей дочери, и цитировали Писание: «Да не потерпите вы, чтобы ведьма жила меж вами».

— И что же ответила им Мать?

— Напомнила им закон и выпроводила их, весьма сконфуженных. Она сказала: «Если Алия и вызывает у вас беспокойство, то причиной тому — неспособность предвидеть и предупредить случившееся с ней». И попыталась объяснить им, как случилось, что преображенная Вода Жизни подействовала на Алию в ее чреве. Но женщины сердились, потому что она пристыдила их, и ушли, сердито ворча.

С Алией всегда будут сложности… — подумал он.

Колючий песок, пахнущий премеланжевой массой, коснулся открытых участков кожи.

— Эль-саяль — песчаный дождик, приносящий утро… — пробормотал он.

В сероватом свете утра он оглядел пески: земля, не знающая жалости, песок — мир в себе, песок, сливающийся с песком…

На юге, где еще не разошлась ночная тьма, сверкнула сухая молния — последняя буря наэлектризовала пески, в них накопился сильный статический заряд. Гром послышался с сильным запозданием.

— Голос, украшающий землю, — сказала Чани. Люди один за другим вылезали из палаток. Подошли часовые, дежурившие за скалой. Приказывать не требовалось — все шло по заведенному издревле распорядку.

«Как можно меньше приказывай, — учил его отец… когда-то, очень давно… — Раз прикажешь — «делайте то-то и то-то», и потом всегда придется приказывать о том же».

Фримены инстинктивно следовали этому правилу.

Хранитель Воды начал утренний молитвенный распев, добавив к нему слова, открывающие ритуал посвящения в наездники Пустыни.

— Мир — лишь пустая оболочка, и все в мире смертно, — читал он нараспев, и голос его плыл над дюнами. — Кто отвратит десницу Ангела Смерти? И свершится установленное Шаи-Хулудом…

Пауль слушал. Он, конечно, заметил, что этими же словами начиналась смертная песнь федайкинов: воины-смертники распевали ее, кидаясь в бой.

Может быть, и сегодня здесь сложат каменный курган, чтобы отметить еще одну смерть, — подумал он. — И проходящие мимо фримены будут останавливаться, и каждый добавит по камню к этому кургану, и вспомнит Муад’Диба, погибшего здесь…

Такая возможность тоже была на одной из вероятностных линий будущего, расходящихся из той точки пространства-времени, где он находился сейчас. Неопределенность видений мучила его. Чем больше боролся он со своим ужасным предназначением, чем больше старался не допустить джихад, тем большее смятение охватывало его пророческое видение. Будущее казалось ему бурной рекой, несущейся в пропасть, — а за нею все было закрыто туманом…

— Стилгар идет, — сказала Чани. — Любимый, я должна теперь отойти. С этой минуты я только сайядина, наблюдающая за обрядом, чтобы потом все было верно занесено в Хроники. — Она взглянула на него снизу вверх, и на миг самообладание изменило ей. Впрочем, она тут же взяла себя в руки. — Когда испытание закончится, я сама приготовлю тебе завтрак, — пообещала она и отвернулась.

Стилгар подошел к ним. При каждом его шаге мелкий, как тонкая мука, песок взлетал легкими облачками из пыльных луж. Он не сводил с Пауля неукротимого взгляда обведенных тенью глаз. Его лицо с угловатыми обветренными скулами, с черной бородой, выбивавшейся из-под лицевого клапана дистикомба, казалось высеченным из камня.

Стилгар нес знамя Пауля — черно-зеленое полотнище с водяной трубкой дистикомба на древке. Это знамя уже стало легендой среди фрименов. Не без гордости Пауль подумал: «Я теперь не могу сделать ни одного пустяка без того, чтобы он тут же не превратился в легенду. Они все заметят: как я простился с Чани, как приветствовал Стилгара… каждый мой сегодняшний шаг. Буду я жить или погибну — в любом случае это войдет в легенду. Но я не могу умереть — ибо тогда останется только легенда, и ничто не сможет остановить джихад».

Стилгар воткнул древко знамени в песок рядом с Паулем, встал, опустив руки. Синие-в-синем глаза смотрели спокойно и сосредоточенно. Это напомнило Паулю, что и его собственные глаза тоже начала затягивать синяя дымка ибада. Пряность…

— Они запретили нам хадж! — провозгласил с ритуальной торжественностью Стилгар.

Пауль, как учила Чани, ответил:

— Кто смеет отказать свободному фримену в праве идти или ехать, куда он пожелает?

— Я — наиб, — продолжил Стилгар, — и враг никогда не возьмет меня живым. Я — опора треножника смерти, несущего гибель всем нашим врагам.

Наступила пауза.

Пауль оглядел фрименов, неподвижно стоявших за спиной Стилгара. Каждый в этот миг повторял про себя слова молитвы. И он подумал: вот народ, чья жизнь состоит из непрерывных сражений и убийств, каждый день которого исполнен лишь ярости и скорби — и никто из них даже представить себе не мог, что явится нечто и заменит эти чувства… Единственно — мечта, которой поделился с ними незадолго до гибели Лиет-Кинес. Поделился — и смог заразить ею и самого Пауля, и его мать.

— Где Господь, Который вел нас по пустыне, по земле пустой и необитаемой, по земле сухой, по земле тени смертной? — вопросил Стилгар.

— Он вечно пребудет с нами, — хором, нараспев произнесли фримены.

Стилгар расправил плечи, подошел вплотную к Паулю и понизил голос:

— Не забудь, чему я тебя учил. Действуй прямо и просто, не вздумай фокусничать. У нас дети впервые вскакивают на червя в двенадцать. Ты больше чем на шесть лет старше, и ты не был рожден для нашей жизни. Тебе не нужно сейчас поражать нас своей смелостью: мы знаем, что ты храбр. Все, что ты должен сделать, — это подманить Подателя, вскочить на него и проехать некоторое расстояние.

— Не забуду, — ответил Пауль.

— Ну, смотри. Я учил тебя и не хотел бы, чтобы ты осрамил меня.

Он вытащил из-под плаща пластиковый шест около метра длиной. С одного конца шест был заострен, на другом была закреплена заводная пружинная трещотка.

— Я сам подготовил для тебя манок. Он в полном порядке. Бери.

Пауль принял манок, ощутил теплый, гладкий пластик.

— Твои крючья у Шишакли, — продолжал Стилгар. — Он вручит их тебе, когда ты поднимешься вон на ту дюну. — Он показал рукой. — Вызови большого Подателя, Усул. Веди нас!

В его голосе звучала не только ритуальная торжественность, но и тревога за друга.

В этот миг солнце словно выпрыгнуло из-за горизонта. Небо сразу же приняло серебристый серо-голубой цвет — это обещало день необычайно сухой и жаркий даже для Арракиса.

— Приходит палящий день, — провозгласил Стилгар уже совершенно торжественным тоном. — Ступай, Усул, и оседлай Подателя, и отныне странствуй в песках, как подобает вождю людей.

Пауль отсалютовал своему знамени — ветер стих, и черно-зеленое полотнище неподвижно обвисло — и повернулся к дюне, на которую указал Стилгар: грязно-бурые склоны, S-образный гребень. Остальные уже уходили в противоположную сторону и поднимались на дюну, под склоном которой укрывался их лагерь.

Перед Паулем оставался только один человек — Шишакли, взводный командир федайкинов. Его лицо было закрыто, между капюшоном и лицевым клапаном виднелись только раскосые глаза.

Шишакли протянул ему два тонких, похожих на хлысты прута, каждый был метра полтора длиной, со сверкающим крюком из пластали на конце. Второй конец был утолщенным и шероховатым для надежного захвата.

— Это мои собственные крючья, — хрипло пробасил Шишакли. — Они меня ни разу не подводили.

Пауль кивнул, сохраняя молчание, как велел обычай. Взял крючья, обошел Шишакли и продолжил подъем к гребню дюны. На самом верху он остановился, оглянулся: его отряд рассыпался по пескам, точно вспугнутая мошкара. Впечатление усиливали развевающиеся на ходу полы одежд. Теперь Пауль остался один. Он стоял на песчаном гребне, и перед ним раскинулась Пустыня. До самого горизонта, плоского и неподвижного. Стилгар выбрал хорошую дюну: она была выше остальных, и с нее было дальше видно.

Наклонившись, Пауль глубоко воткнул шест манка в наветренный склон, где песок был плотнее, и, значит, стук манка передавался по нему лучше. Несколько секунд он медлил, в последний раз вспоминая полученные уроки и думая о предстоящем деле — поистине деле жизни или смерти.

Как только он отпустит стопор, манок застучит, где-то в песках гигантский червь, Податель, услышит этот стук и придет на него; пользуясь похожими на хлысты крючьями, учили Пауля, можно вскарабкаться вверх по крутому боку червя. Червь сам поможет ему: пока крюк оттягивает назад передний край одного из кольцевых сегментов его тела, открывая более нежную плоть колючему песку, животное не уйдет под поверхность и, более того, извернется так, чтобы открытый участок оказался насколько возможно дальше от песчаной поверхности.

Я — наездник Пустыни, сказал себе Пауль.

Он глянул на крючья в левой руке и подумал, что, для того чтобы заставить Подателя поворачивать и двигаться в нужную сторону, надо только передвигать эти крючья по краю сегмента гигантского тела. Он видел, как это делается. Ему помогали вскарабкаться на червя для коротких тренировочных поездок. Раз захваченного червя можно было гонять, пока тот не обессилеет и не встанет неподвижно в песках. Тогда приходилось подманивать свежего.

Как только он пройдет испытание, он получит право совершить поездку за двадцать манков к югу, чтобы отдохнуть и восстановить силы в краю женщин и детей, укрытых от погромов среди новых пальмовых рощ, в тайных сиетчах под землей. Он поднял голову и взглянул на юг, напомнив себе, что в испытании есть два неизвестных: неукрощенный червь, вызванный из просторов эрга, и сам новичок испытуемый…

«Тщательно оцени подходящего к тебе Подателя, — наставлял Стилгар. — Стой достаточно близко, чтобы вскочить на него, но не настолько, чтобы он тебя проглотил».

Он решительно отщелкнул стопор. Трещотка завертелась, и по пескам разнесся размеренный стук: тумп… тумп… тумп…

Он, выпрямился, оглядел горизонт, помня слова Стилгара: «Тщательно следи за направлением его движения, просчитай его путь. Помни: червь редко подходит к манку незаметно. Но все равно будь настороже и слушай: часто ты услышишь приближение червя прежде, чем увидишь его».

Вспомнил он и предупреждение Чани — ночью в палатке ее одолел страх за него, и она шепотом повторила: «Когда выберешь позицию близ пути Подателя — стой абсолютно неподвижно! Даже думай, как маленькая дюна. Укройся плащом — и стань ею, стань песчаным холмиком снаружи и внутри».

Пауль медленно оглядывал горизонт, слушал и ждал появления знака червя — все как учили.

И он пришел с юго-востока: далекое шипение, песчаный шорох. Затем он увидел вдали в утреннем свете, бросавшем длинные тени, след быстро идущего червя — никогда еще он не видал Подателя таких гигантских размеров и даже не слыхал о таком. В нем было не меньше полулиги в длину, а песчаная волна перед головой чудовищной твари казалась настоящей движущейся горой.

Я не видал ничего подобного ни в реальности, ни в своих видениях, подумал Пауль. И побежал наперерез — занять позицию для перехвата червя, полностью поглощенный предстоящим испытанием.

Глава 4

«Контролируйте выпуск денег и суды; все же прочее оставьте толпе». Так советует вам Падишах-Император. И он же учит: «Если хотите иметь прибыли — вы должны править». Да, в его словах есть правда. Но, спрашиваю я себя, кто есть толпа — и кем правят?

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся». Приводится текст тайного послания Муад'Диба Ландсрааду

Джессике пришла нежданная мысль: Пауль, может быть, именно сейчас проходит испытание. Они хотели скрыть это от меня — но это же ясно…

И Чани вот уехала по какому-то загадочному делу…

Джессика сидела в покоях для отдыха: выдалась тихая минутка между ночными уроками. Комната была уютная, хотя и не такая большая, как та, которую ей предоставили в сиетче Табр незадолго до того, как они бежали, спасаясь от погрома. Но и тут на полу лежали толстые ковры, мягкие подушки, под рукой — низкий кофейный столик, многоцветные драпировки на стенах и плавающие лампы под потолком, льющие мягкий желтоватый свет. Разумеется, комната насквозь пропиталась едким, кисловатым запахом фрименского сиетча. Только теперь этот запах ассоциировался у нее с безопасностью.

И все-таки она знала, что эти стены никогда не станут родными для нее, что она никогда не сумеет преодолеть чувство отчужденности. Напрасно пытались ковры и драпировки скрыть суровость этих каменных стен…

Из коридора доносились слабые, приглушенные стенами и расстоянием звуки барабанов, металлическое бряцание, хлопки в ладоши. Это, знала Джессика, праздновали рождение ребенка. Скорее всего родила Субийя — по времени срок ее. И, конечно, скоро этого синеглазого ангелочка принесут к Преподобной Матери — к ней — для благословения. Кроме того, она знала, что ее дочь, Алия, конечно, будет на празднике и ей подробно все расскажет.

А для ночной поминальной молитвы время еще не пришло. Да никто бы и не начал праздник рождения ребенка обрядом оплакивания тех, кто был захвачен в рабство на Поритрине, на Бела Тейгейзе, на Россаке, на Хармонтепе.

Джессика вздохнула. Конечно, она понимала, что на самом деле старается сейчас отвлечься от мыслей о сыне и об угрожающих ему смертельных опасностях — ямах-ловушках с отравленными шипами, харконненских рейдах (впрочем, в последнее время харконненские войска все реже отваживались на набеги — фримены поубавили им прыти с помощью данного Паулем оружия, навсегда оставив в Пустыне довольно много и топтеров, и самих харконненских вояк). А еще были и естественные опасности Пустыни — Податели, жажда, пыльные провалы…

Она хотела было велеть подать кофе, но остановилась, задумавшись над давно занимавшим ее парадоксом: насколько фримены в своих сиетчах жили лучше, чем пеоны грабенов; а с другой стороны, во время хаджров в Пустыне фрименам приходится выносить куда больше, чем любому из рабов Харконненов…

Занавеси подле нее раздвинулись, в образовавшуюся щель просунулась темная рука, поставила на столик чашку и исчезла. От чашки поднимался аромат кофе, щедро сдобренного Пряностью.

С праздничного стола, подумала Джессика.

Она взяла чашку и принялась прихлебывать из нее, улыбаясь. В каком другом обществе во всей известной Вселенной, спросила она себя, мог бы некто, занимающий столь же заметное положение, без опаски пить неизвестно кем приготовленный и неизвестно кем поданный напиток? Теперь-то я, конечно, могла бы изменить внутри себя любой яд. Но подавший мне кофе об этом не знает!

Она допила кофе. Горячий, вкусный напиток придал ей сил и бодрости.

И еще, подумала она. Ну в каком еще обществе так непринужденно и естественно оберегали бы ее покой и уединение — даритель лишь подал подарок, а сам и не показался! И сам подарок был послан ей с любовью и уважением — и лишь с крошечной толикой страха.

Да, и еще одна сторона случившегося. Стоило ей подумать о кофе, и он тут как туг. Но телепатия здесь ни при чем. Это все — «тау», единство общины сиетча, компенсация за то, что Пряность — пусть слабый, но все-таки яд. Большинству было недоступно просветление, сошедшее на нее благодаря Пряности; их этому не учили и к этому не готовили. Их разум отвергал то, что не мог понять. Но все же зачастую община вела себя как единый организм и ощущала себя таковым.

Мысль о «совпадениях» им даже в голову не приходила.

Прошел ли Пауль испытание в песках? — снова спросила себя Джессика. Удалось ли ему? Он должен суметь, но даже с лучшим может произойти несчастный случай. На то он и случай…

Как же трудно — ждать!

Главное — это скука. Ждешь, ждешь… и постепенно тебя одолевает скука ожидания!

А ожидание занимало в их жизни немало места.

Мы здесь уже больше двух лет, думала она, и придется ждать по крайней мере еще вдвое дольше, прежде чем мы сможем попытаться отбить Арракис у харконненского управителя. У Мудир-Нахъя. У Зверя Раббана.

— Преподобная?..

Голос за занавесью принадлежал Харе, — второй женщине дома Пауля.

— Да, Хара, войди.

Занавеси раздвинулись, Хара скользнула внутрь. На ней были сандалии для ношения в сиетче и красно-желтый халат с короткими, открывавшими руки почти до плеч рукавами. Черные волосы разделены посередине пробором, гладко зачесаны назад и смазаны маслом — точно надкрылья какого-то жука. Хищное, словно вытянутое вперед лицо напряженно нахмурено.

За ней вошла Алия — девочка чуть старше двух лет.

Увидев дочь, Джессика, как часто бывало, поразилась сходству Алии с Паулем в том же возрасте: тот же серьезный, вопросительный взгляд, те же темные волосы, тот же упрямый рот. Но были и отличия — из-за них большинству взрослых становилось не по себе в присутствии Алии. Девчушка-малышка, не так давно начавшая даже ходить, вела себя со взрослым спокойствием и уверенностью. Взрослых шокировало, когда она смеялась над тонкой игрой слов, двусмысленными каламбурами, которыми перебрасывались мужчины и женщины. А иногда Алия своим шепелявым голоском, не всегда внятным из-за неокрепшего еще мягкого неба, вставляла такие лукавые замечания, которые подразумевали жизненный опыт отнюдь не двухлетнего младенца…

Хара, не без раздражения вздохнув, тяжело опустилась на подушки, исподлобья взглянула на девочку.

— Алия, подойди, — поманила Джессика дочь.

Та подошла к матери, тоже села на подушку, ухватила ее руку. Телесный контакт, как всегда, восстановил и контакт сознаний, существовавший между ними еще до рождения Алии. То были не общие мысли у обеих, не ТП — хотя и такое случалось, если Алия прикасалась к матери в момент, когда Джессика преобразовывала меланжевый яд для церемоний. Но это — это было нечто большее, непосредственное восприятие другой живой искры, острое чувство единства на уровне нервной системы, делавшее их и эмоционально единым целым.

Джессика в формальной манере, подобающей в обращении с домашними ее сына, обратилась к Харе:

— Субах-уль-кахар, Хара, — как чувствуешь ты себя этой ночью?

В том же традиционно формальном ключе та ответила:

— Субах-ун-нар — у меня все в порядке в эту ночь.

Она произнесла приветственную формулу почти без выражения и снова вздохнула.

Джессика почувствовала, что Алия смеется про себя.

— Гханима моего брата мною недовольна, — объяснили она, слегка шепелявя.

Джессика, разумеется, не могла не отметить, что Алия назвала Хару «гханима». Так у фрименов назывался добытый в бою трофей, причем обычно такой предмет, который более не использовался по первоначальному, прямому назначению, — так, безделушка на память о победе, к примеру, наконечник копья, подвешенный к занавеске в качестве грузика.

Хара метнула на девочку сердитый взгляд:

— Не нужно меня оскорблять, дитя. Я свое место помню.

— И что ты на этот раз натворила, Алия? — спросила Джессика.

За нее ответила Хара:

— Сегодня она не только отказалась играть с другими детьми, но и влезла, куда…

— Я спряталась за занавеской и смотрела рождение ребенка Субийи, — объясняла Алия. — Это — мальчик. Он все кричал, кричал… Ну у него и легкие! Ну и когда я увидела, что он покричал достаточно…

— Она подошла и коснулась его! — возмущенно сказала Хара. — И он замолчал, а ведь всякий знает, что фрименский ребенок должен как следует выкричаться, если он в сиетче, — потому что он больше не должен будет кричать или плакать, чтобы не выдать нас во время хаджра.

— А он и выкричался, — сообщила Алия. — Я только хотела прикоснуться к его искорке… ну, к жизни. Только и всего. А когда он ощутил меня, он больше не хотел плакать.

— Разговоров прибавится, — пробурчала Хара.

— Но ребенок Субийи здоров? — спросила Джессика. Она видела, что Хара чем-то сильно встревожена.

— Здоровее не бывает, — ответила Хара. — И все знают, что Алия ему не повредила. И, в общем, не рассердились, что она его трогала. Тут другое… — Хара пожала плечами.

— Все дело в странности моей дочери? — спросила Джессика. — В том, что она говорит не как ребенок ее лет и знает вещи, по возрасту ей не положенные, например, образы из прошлого…

— Ну откуда ей знать, например, как выглядел какой-то там ребенок на Бела Тейгейзе?!

— Так он же похож! — возмущенно сказала Алия. — Мальчик Субийи в точности как сын Митхи, что родился перед самым уходом!

— Алия! — строго сказала Джессика. — Я же тебя предупреждала!

— Но, мама, я же сама видела и…

Джессика покачала головой — на лице Хары было написано сильное беспокойство. Кого же я родила? — спросила себя Джессика. Она уже в миг рождения знала столько же, сколько я… даже больше — все, что открылось с помощью Преподобной Матери в коридорах прошлого…

— Дело не только в том, что она сказала, — мрачно проговорила Хара. — Тут и другое. Ее упражнения, например: сядет и уставится в скалу, и только один какой-нибудь мускул дергается, возле носа или на пальце, или…

— Бене-Гессеритские упражнения, — кивнула Джессика. — Ты же знаешь про них, Хара. Надеюсь, ты не собираешься отказывать моей дочери в наследственности?

— Тебе известно, Преподобная, что для меня такие вещи ничего особенного не значат, — ответила Хара. — Но люди-то шепчутся… Я чувствую опасность. Они говорят, что твоя дочь — демон, что другие дети отказываются с ней играть, что она…

— У нее слишком мало общего с другими детьми, — сказала Джессика… — Какой она демон! Просто она…

— Конечно, она не демон!

Джессика поразилась, с какой горячностью Хара сказала это. Она перевела взгляд на Алию. Девочка как будто совершенно ушла в свои мысли — как будто… ждала чего-то. Джессика вновь обернулась к Харе.

— Я уважаю домашних моего сына, — сказала Джессика (а Алия пошевелилась у нее под рукой). — Ты можешь открыто говорить со мной обо всем, что тебя тревожит.

— Недолго мне быть в его доме! — ответила Хара. — Я ждала до сих пор ради своих сыновей, ради всего, чему они научились, как сыновья Усула. Это немного, но это все, что я могла им дать, — ведь все знают, что я не делю ложе с твоим сыном.

Алия, теплая в полудреме, опять шевельнулась под рукой матери.

— Но тем не менее ты могла бы стать хорошей подругой и помощницей моему сыну… — сказала Джессика. И добавила про себя, потому что не переставала думать об этом: только не женой. А от этой мысли было, конечно, недалеко и до другой, более важной, что как заноза постоянно мучила ее: в сиетче уверенно говорили, что союз ее сына с Чани стал уже настоящим супружеством.

«Я-то люблю Чани…» — подумала Джессика. И тут же напомнила себе, что любви, может быть, придется уступить дорогу политическим соображениям… вопросам короны. Монархи, как известно, редко женятся по любви.

— Думаешь, я не знаю, что ты готовишь для сына? — продолжала Хара.

— Ты о чем? — строго спросила Джессика.

— Ты хочешь объединить все племена под Его рукой.

— Разве это плохо?

— Я вижу опасность для него… и Алия — часть этой опасности.

Алия теснее прижалась к матери. Теперь она открыла глаза и внимательно смотрела на Хару.

— Я же смотрела на вас, — сказала та. — Как вы касаетесь друг друга. И Алия для меня — родная плоть, ведь она сестра тому, кто как брат мне. Я присматривала за ней и берегла ее с тех пор, когда она была совсем крошкой. С той самой раззии, после которой мы укрылись здесь. И я многое видела…

Джессика кивнула. Она чувствовала, как в Алие нарастает тревога.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, — продолжала Хара. — Как с первого дня она понимала все, что мы говорим ей. А разве знал свет другого ребенка, который бы в столь раннем детстве так знал и соблюдал водную дисциплину? И разве был когда ребенок, чьими первыми словами к няньке было бы: «Я люблю тебя, Хара»?..

Хара прямо посмотрела на Алию.

— Почему, как ты думаешь, я терплю все ее подковырки и оскорбления? Потому что знаю, что на самом деле она на меня худа не держит!

Алия подняла глаза на мать.

— Да, Преподобная, — я тоже умею думать, — сказала Хара. — Я сама могла бы стать сайядиной. И что я видела — то видела.

— Хара… — Джессика пожала плечами. — Я не знаю, что сказать… — И она поразилась собственным словам, потому что это буквально была чистая правда: она не знала, что сказать.

Алия выпрямилась, развернула плечики. Джессика поняла — время ожидания прошло. Алией владело сложное чувство, смесь решимости и грусти.

— Мы совершили ошибку, — сказала Алия. — Теперь нам нужна Хара.

— Это случилось во время Обряда Семени, — проговорила Хара. — Когда ты, Преподобная, преобразовывала Воду Жизни: когда Алия еще жила, нерожденная, в твоем чреве.

Нам нужна Хара? — удивленно повторила про себя Джессика.

— А кто еще может поговорить с людьми, помочь им хотя бы начать понимать меня? — ответила девочка.

— И что ты хочешь, чтобы она сделала? — спросила Джессика.

— Она уже знает, что ей делать.

— Я расскажу им правду, — сказала Хара, и ее лицо показалось вдруг им старым и грустным. Оливковая кожа собралась в хмурые морщинки на лбу, а в острых чертам проглянуло настоящее колдовство. Хара стала похожа на ведьму. — Я скажу им, что Алия только притворяется маленькой девочкой, а на самом деле и не была ею никогда.

Алия покачала головой. По ее щекам потекли слезы, и Джессика ощутила волну ее печали, как свою собственную печаль.

— Я знаю что я урод… — прошептала Алия. Взрослые слова и интонация из детских уст прозвучали подтверждением горькой истины.

— Никакой ты не урод! — оборвала ее Хара. — Кто посмел сказать тебе такое?!

Джессика вновь поразилась яростной силе голоса Хары и готовности, с какой она бросилась на защиту Алии. И Джессика поняла — Алия рассудила верно: Хара им нужна. Племя поймет ее слова и чувства, ибо было очевидно, что она любит Алию, как свое собственное дитя.

— Так кто это сказал?! — повторила Хара.

— Никто.

Уголком материнской абы Алия вытерла слезы. Разгладила смятый и промокший край ткани.

— Ну так и ты не говори такого! — велела Хара.

— Да, Хара.

— Ну а сейчас, — сказала Хара, — можешь все рассказать мне. Чтобы я рассказала другим. Итак, что с тобой случилось?

Алия сглотнула, подняла взгляд на мать. Джессика кивнула.

— Однажды я проснулась, — проговорила Алия. — Это было как пробуждение ото сна, вот только я не помнила, чтобы засыпала перед этим. Я была в каком-то теплом, темном месте. И я — испугалась.

Слушая шепелявящий голосок дочери, Джессика вспомнила тот день, огромную пещеру…

— Когда я испугалась, — продолжала девочка, — я попыталась выбраться из этого места, но выхода не было. Потом я увидела искорку… то есть не совсем увидела. Эта искорка была прямо там, со мной, мы были вместе; и я ощутила эмоции, исходившие от нее… она меня утешала, успокаивала, обещала, что все будет хорошо. Это была моя мать.

Хара вытерла глаза и ободряюще улыбнулась Алие. Но все-таки глаза фрименки диковато поблескивали — хотя казалось, будто Хара хочет и глазами слушать рассказ Алии.

Что можем мы знать о том, что думает она — с ее уникальным опытом, воспитанием и наследственностью?.. — подумала Джессика.

— Но как только я успокоилась и почувствовала себя в безопасности, — рассказывала Алия, — появилась еще одна искра… тут-то все и случилось. Этой третьей искрой была Преподобная Мать. Она… передавала маме многие жизни… все, что у нее было… и я была с ними и все видела… все-все. И потом все кончилось, и я была уже всеми ими, и еще другими, и самой собой; только мне пришлось очень долго искать себя. Там было слишком много других.

— Это было жестоко, — проговорила Джессика, — никто не должен так пробуждаться к жизни. Но всего поразительнее то, что ты сумела принять все, что с тобою случилось!..

— А что мне оставалось? — пожала плечиками Алия. — Я не знала, как оттолкнуть все это или спрятать свое сознание… или закрыть его, отгородиться… все просто случилось… все это…

— Но мы же не знали… — пробормотала Хара. — Когда мы давали твоей матери Воду, чтобы она изменила ее, мы не знали, что она уже носит под сердцем тебя…

— Не печалься об этом, Хара, — сказала Алия. — Да и мне себя жалеть не стоит. В конце концов, тут и порадоваться можно: я ведь Преподобная Мать. У племени, значит, две Препо…

Она замолчала и, склонив голову, прислушалась.

Хара, сидевшая на пятках рядом с ней, откинулась назад, пораженно уставилась на Алию, затем подняла взгляд на Джессику.

— Неужели ты даже не подозревала? — спросила Джессика.

— Ш-ш-ш, — поднесла палец к губам Алия.

Из-за занавеси, отделявшей комнату от коридора сиетча, доносился далекий ритмичный напев. Он стал громче. Теперь были слышны слова: «Йа! Йа! Йаум! Йа! Йа! Йаум! Му зейн валлах! Йа! Йа! Йаум! Му зейн валлах!»

Хор приблизился, прошествовал мимо входа в йали, голоса наполнили все комнаты. Постепенно звук удалился. Когда он почти затих, Джессика начала обряд, скорбно возвестив:

— То было в рамадан, и апрель стоял на Бела Тейгейзе.

— Семья моя сидела в нашем бедном дворике, — подхватила Хара, — и воздух был умыт влажной пылью фонтанной струи. И простирало ветви дерево, и портиполи висели на них, круглые и яркие, только руку протяни. Стояла корзина, полная мишмиша и баклавы, и рядом — кувшины с либаном — все добрая пища и питье. Мир был над нашими радами и пастбищами, и мир в домах наших, и был мир по всей земле.

— Итак, полна счастья была жизнь, покуда не явились враги, — продолжила Алия.

— Кровь стыла в жилах от криков друзей моих, — сказала Джессика — и почувствовала, как сквозь все жизни, влившиеся в ее память, приходят кровавые воспоминания.

— «Ла, ла, ла», — стенали женщины, — опять вступила Хара.

— И вот ворвались в мой муштамаль налетчики и бросились на нас; кровь капала с их клинков, и то была кровь наших мужчин, — снова была очередь Джессики.

Они замолчали, как замолчали люди по всему сиетчу, во всех его помещениях, вспоминая и не давая угаснуть давнему горю.

Наконец Хара произнесла слова, завершавшие ритуал, и эти слова прозвучали так жестко, как Джессике не приходилось еще их слышать:

— Никогда не простим и никогда не забудем.

В задумчивой тишине, наставшей после этих слов, они услышали неясные голоса людей, шелест множества одежд. Джессика почувствовала, что за занавесью кто-то стоит.

— Преподобная?

Женский голос. Джессика узнала его — Тартар, одна из жен Стилгара.

— В чем дело, Тартар? — спросила Джессика.

— Дурные вести, Преподобная…

У Джессики сжалось сердце от страха за сына.

— Пауль, — выдохнула она.

Тартар развела занавеси и вошла. Прежде чем занавеси упали, Джессика успела заметить, что в передней толпится народ. Она посмотрела на Тартар: невысокая смуглая женщина в черном с красными узорами платье; ноздри раздуваются, открывая натертые носовыми фильтрами мозоли; сплошь синие глаза в упор смотрят на нее.

— Так что случилось? — требовательно спросила Джессика.

— Весть из песков, — ответила Тартар, — Усул сегодня встречается с Подателем — сегодня испытание… да, сегодня. Молодежь уверена, что он не может не справиться, и говорит, что еще до заката он станет наездником Пустыни. И парни собираются на раззию. Они поедут на север и встретят там Усула. Затем они собираются заставить Усула бросить вызов Стилгару и взять власть над всеми племенами.

Копить воду, засаживать дюны зеленью, медленно, но верно заменять свой мир — всего этого им уже недостаточно, подумала Джессика. Маленькие набеги, маленькие — но наверняка, этого им больше недостаточно. Теперь, когда Пауль и я обучили их стольким вещам… Они почувствовали свою силу — и рвутся в бой.

Тартар переступила с ноги на ногу, кашлянула.

Нам известно, как важно осторожное ожидание, думала Джессика, но мы знаем и опасность, скрытую в слишком долгом ожидании: можно потерять чувство цели…

— Парни говорят — если Усул не вызовет Стилгара, он трус, — добавила Тартар и опустила глаза.

— Вот, значит, как… — пробормотала Джессика и подумала: Хорошо, что я видела, как это назревает. И Стилгар тоже.

Тартар опять прочистила горло.

— Даже мой брат, Шоаб, говорит то же самое, — сказала она. — Они не оставят Усулу выбора.

Значит, пришел этот час. И Паулю придется самому разбираться с этим: Преподобная Мать не смеет вмешиваться в вопросы преемственности власти.

Алия высвободила руку из пальцев матери и сказала:

— Пойду с Тартар, послушаю парней. Может, можно сделать что-нибудь.

Джессика посмотрела на Тартар, но ответила дочери:

— Ну, иди. Расскажешь все мне, как только сможешь.

— Мы не хотим, чтобы так случилось, Преподобная, — сказала Тартар.

— Мы не хотим, — согласилась Джессика. — Племени нужны все его силы. — Она взглянула на Хару: — А ты с ними пойдешь?

Хара ответила на непроизнесенную вслух часть вопроса:

— Тартар не допустит, чтобы с Алией что-то случилось. Она же знает, что скоро мы с нею обе будем женами одного человека… Мы уже поговорили, Тартар и я. — Хара бросила взгляд на Тартар, опять посмотрела на Джессику. — Мы друг друга поняли.

Тартар протянула Алие руку:

— Поторопимся. Парни уже выходят.

Они вышли. Невысокая женщина вела ребенка за руку — но казалось, что это ребенок ведет ее.

— Если Пауль Муад'Диб убьет Стилгара — это не пойдет племени на пользу, — сказала Хара. — Конечно, раньше власть передавалась именно так; но теперь времена изменились.

— Они и для тебя изменились, — заметила Джессика.

— Не думаешь же ты, что я сомневаюсь в исходе такого поединка, случись он? — спросила Хара. — Разумеется, Усул победил бы.

— И я о том же, — кивнула Джессика.

— А ты думаешь, мои личные чувства вмешиваются в мои суждения. — Хара покачала головой, и водяные кольца у нее на шее звякнули. — Как ты ошибаешься! Может быть, ты думаешь, что я ревную к Чани из-за того, что не я — избранница Усула?

— Ты выбираешь сама — как можешь, — ответила Джессика.

— Я жалею Чани. — сказала Хара.

Джессика напряглась:

— Что ты имеешь в виду?

— Я же знаю, что ты думаешь о Чани. А думаешь ты, что она не может быть женой твоему сыну.

Джессика откинулась назад, на подушки, расслабилась. Пожала плечами:

— Может быть.

— Возможно, ты и права, — продолжала Хара, — и если ты права, то удивительного найдешь ты союзника: саму Чани. Она хочет лишь того, что лучше всего для Него.

Джессика сглотнула — у нее неожиданно перехватило горло.

— Чани очень дорога мне, — проговорила она. — Она не могла бы…

— Грязные какие ковры тут у тебя, — перебила Хара и опустила глаза к полу, избегая взгляда Джессики. — Оно и понятно: вон сколько народу топчется тут все время. Почаще бы надо их чистить…

Глава 5

В рамках ортодоксальной религии избежать влияния политики невозможно. Борьба за власть пронизывает все: обучение, воспитание и правила жизни в ортодоксальной общине. И из-за этого давления руководители такой общины или общества рано или поздно неизбежно встают перед не имеющим альтернатив выбором: или скатиться к окончательному оппортунизму ради сохранения своей власти, или же быть готовыми пожертвовать даже и собственной жизнью во имя ортодоксальной этики.

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб: вопросы религии»

Пауль стоял на гребне песчаного моря чуть в стороне от линии движения гиганта Подателя. Я не должен ждать его, как контрабандист, — с нетерпением, дрожа от возбуждения и страха, напомнил он себе, я должен быть частью самой Пустыни.

Теперь червь былвсего в нескольких минутах от него, наполняя утренний воздух шипением и скрежещущим шелестом расступающегося перед ним песка. Чудовищные зубы в подобном пещере провале пасти походили на лепестки невероятного цветка. Запах Пряности затопил все вокруг.

Дистикомб он теперь ощущал как свою вторую кожу, да и о носовых фильтрах и лицевом клапане-респираторе почти не думал. Сказывалась школа Стилгара — утомительные тренировки в песках.

— На сколько надо отступать от линии хода Подателя, считая по его радиусу, на гравийном песке? — спрашивал Стилгар.

Пауль ответил правильно:

— Полметра на каждый метр диаметра. То есть на расстояние радиуса.

— Зачем?

— Чтобы не затянуло в песковорот при его прохождении и в то же время — чтобы успеть добежать до червя и вскочить на него.

— Ты уже ездил на меньших — тех, которых выращивают для получения Семени и Воды Жизни. Но во время испытания ты будешь иметь дело с настоящим диким червем, со Стариком Пустыни. Такой требует к себе уважения!

Теперь стук манка почти заглушался шелестом и скрежетом приближающегося червя. Пауль глубоко дышал — горьковатый запах песка пробивался даже через фильтры. Дикий червь — Податель, Старик Пустыни, Шаи-Хулуд — уже возвышался над ним, надвигался, казалось, прямо на него. Вздымающиеся передние сегменты отбрасывали песчаную волну — вот-вот она захлестнет Пауля по колено…

Иди, иди сюда, дивное чудовище, думал он. Иди. Ты услышал мой зов. Иди. Иди ко мне.

Волна песка мягко приподняла его, поднятая с поверхности пыль обдала с ног до головы. Пауль устоял; весь мир был теперь сосредоточен для него в этой движущейся мимо изогнутой стене, окутанной пылью, в составленной из сегментов ползущей скале… Разделявшие сегменты линии отчетливо виднелись на боках гигантской твари.

Пауль поднял крючья, примерился, изогнувшись, сделал бросок, почувствовал, что крючья «взяли» червя и держат. Тогда он прыгнул вперед, уперся ногами в эту нависшую над ним стену, перенеся вес на крючья. Это был самый ответственный момент, пик испытания: если он вонзил крючья правильно, в передний край кольцевого сегмента, — так, чтобы оттянуть его, червь не может перекатиться и раздавить его.

Червь замедлил ход. Он прошел там, где только что стоял манок, стук прекратился. Затем медленно червь развернулся так, чтобы раздражающие его колючки оказались наверху, как можно дальше от песка, оберегая открывшуюся нежную оболочку.

Теперь Пауль оказался на самой «спине» червя, на самой высокой точке. Он ощутил возбуждение, почувствовал себя владыкой, оглядывающим свою империю. Он подавил — не без труда — желание подпрыгнуть, а лучше — развернуть, например, червя, чтобы показать, что он, Пауль, повелитель гиганта.

Он понял в этот момент, почему Стилгар как-то предупреждал его не уподобляться тем зарвавшимся, чересчур лихим парням, которые затевали игры с этими чудовищами, делали на спине червя стойку на руках, выдергивали оба крючка и снова вонзали их, прежде чем червь успевал сбросить дерзкого наездника.

Оставив один крюк воткнутым, Пауль отцепил второй и перенес его ниже; когда он надежно закрепил его и проверил, он перенес первый еще ниже второго. Червь снова извернулся, и одновременно повернул, и, вздымая облако тонкой песчаной пыли, направился туда, где ждали все остальные.

Пауль увидел их, бегущих к червю, карабкающихся вверх с помощью крючьев, они теперь не захватывали края сегментов, пока не поднимались на самый верх. Наконец весь отряд выстроился позади Пауля в три ряда, держась крючьями за кольца панциря.

Стилгар, лавируя между ними, подошел к Паулю, проверил, как держат крючья, взглянул на улыбающееся лицо своего ученика.

— Что — сделал, а? — крикнул Стилгар, перекрывая скрип и шелест песка. — Так ты думаешь? Все в порядке, да? — Он выпрямился. — Только вот что я тебе скажу: так себе сделал! Мальчишка двенадцати лет — и тот лучше справился бы! Ты что, не видел — слева от того места, где ты встал, были барабанные пески? Поверни червь — и тебе было бы некуда отойти!

Улыбка исчезла с лица Пауля.

— Я видел барабанные пески.

— Так что же ты не дал нам сигнала, чтобы кто-нибудь встал на подхвате? Это и на испытании допускается.

Пауль сглотнул, повернулся лицом к ветру.

— Обиделся, что я сказал об этом? — спросил Стилгар. — Это мой долг. Я обязан думать о том, как ценна твоя жизнь для всего племени. Если бы ты ступил на барабанные пески — червь повернул бы на звук!

Как ни был сердит Пауль, он понимал, что Стилгар прав. Все же ему понадобились не меньше минуты и вся подготовка, полученная от матери, чтобы вернуть себе спокойствие.

— Извини, — сказал он наконец. — Этого не повторится.

— Если место не очень удобное, всегда бери помощника, чтобы он взял Подателя, если тебе самому это не удается, — наставительно сказал Стилгар. — Помни: мы всегда работаем вместе. В этом — наша сила; когда мы вместе, мы можем быть уверены в успехе. Так вместе, а? — Он хлопнул Пауля по плечу.

— Вместе, — согласился Пауль.

— Ну а теперь, — голос Стилгара сразу стал жестче, — покажи, как управляешься с Подателем. На какой мы стороне?

Пауль взглянул на чешуйчатую поверхность кольца под ногами; оценил форму и размер чешуи, заметил то, как справа они увеличивались, а слева уменьшались. Он, разумеется, знал, что червь, как правило, передвигается одной и той же стороной вверх. А с возрастом эта сторона становилась практически постоянной «спиной» червя.

Нижние пластины чешуи укрупнялись, становились толще, темнее, тяжелее. На крупном черве «спинные» пластины можно было отличить по одному только размеру.

Перебросив крючья, Пауль передвинулся левее. Он дал знак стоявшим с краю открывать сегменты червя, чтобы тот, поворачиваясь «спиной» кверху, не свернул с курса. Когда же червь извернулся, Пауль махнул рулевым — те вышли из ряда и заняли свои места впереди.

— Аш! Хаийй-йо! — издал он традиционный клич. Левый рулевой приоткрыл сегмент со своей стороны.

Податель, описав величественную дугу, развернулся, стараясь уберечь обнажившуюся нежную плоть. Завершив круг, червь оказался головой к югу; тогда Пауль скомандовал:

— Гейрат!

Рулевой отпустил крюк, и червь продолжил движение по прямой.

— Очень хорошо, Пауль Муад'Диб, — похвалил Стилгар. — Из тебя выйдет еще наездник, если потренируешься как следует!

Пауль нахмурился: разве не он первым вскочил на червя?

Позади кто-то рассмеялся, и весь отряд принялся скандировать, несколько раз подбросив к небу имя Пауля:

— Муад'Диб! Муад'Диб! Муад'Диб! Муад'Диб!

От хвостовых сегментов донесся стук — заработали стрекалами погонщики. Червь начал набирать скорость, — и одежды ездоков захлопали на ветру. Скрежет, сопровождавший движение червя, усилился.

Пауль обернулся, оглядел свой отряд, нашел Чани и, не отрывая от нее взгляда, спросил Стилгара:

— Так что — я теперь наездник Пустыни или нет, Стил?

— Хал йаум! Воистину ты наездник отныне!

— И я могу сам выбирать курс?

— Таков обычай!

— И отныне я также фримен, родившийся сегодня здесь, в эрге Хаббанья. До этого дня — я не жил! Я был ребенком — до этого дня!

— Ну, не то чтобы совсем ребенком, — возразил Стилгар, подтягивая уголок капюшона, который дергал и оттопыривал встречный ветер.

— Но словно какая-то пробка отгораживала от меня мир; и вот она выдернута!

— Да, этой пробки больше нет.

— И я пойду на Юг, Стилгар. За двадцать манков. Я хочу видеть землю, которую мы создаем; землю, которую доселе я видел лишь чужими глазами.

И я увижу своего сына и всю свою семью, подумал он. Мне нужно время, чтобы обдумать будущее, что подобно прошлому для моей памяти. Подходит буря, и если я не буду в той точке, из которой сумею управлять ею и успокоить ее, — придет хаос.

Стилгар окинул его спокойным, оценивающим взглядом. Пауль продолжал смотреть на Чани, видя, как растет интерес в ее глазах и как возбуждение от его слов охватывает весь отряд.

— Но люди хотели бы сходить с тобой в набег на один из харконненских поселков во впадине — это всего в одном манке отсюда, — возразил Стилгар.

— Федайкины не раз уже ходили со мной в набеги, — ответил Пауль. — И будут ходить со мной в бой, пока хоть один из Харконненов дышит арракийским воздухом!

Стилгар внимательно смотрел на него, и Пауль понял, что вождь видит происходящее через призму воспоминаний о том, как возглавил сперва свой сиетч, Табр, а потом, после гибели Лиет-Кинеса, — и Совет Вождей.

Ему уже доложили о волнениях среди молодых фрименов, подумал Пауль.

— Хочешь собрать всех вождей? — спросил Стилгар.

У молодых парней, стоявших позади, засверкали глаза.

Покачиваясь на ходу, они внимательно следили за беседой. Пауль заметил и беспокойство в глазах Чани, то, как она переводит взгляд со Стилгара, приходившегося ей дядей, на Пауля — своего мужчину.

— Ты и не догадываешься, чего я хочу, — проговорил он, подумав: «Я не могу отступать. Я должен взять их всех в свои руки».

— Сегодня ты — мудир отряда наездников, — сказал Стилгар, и в его голосе прорезалась ледяная официальность. — Как ты собираешься распорядиться этой властью?

Нам нужно время — расслабиться и спокойно все обдумать, подумал Пауль.

— Идем на юг, — ответил он.

— Даже если я прикажу повернуть на север, когда закончится день?

— Идем на юг, — повторил Пауль.

Стилгара охватило чувство неизбежности. Он с достоинством запахнул плотнее свой плащ.

— Сход будет, — объявил он. — Я разошлю гонцов.

Он решил, что я хочу бросить ему вызов, — решил Пауль. — И он знает, что против меня ему не выстоять.

Пауль опять повернулся к югу и, подставляя неприкрытые лицевым клапаном скулы встречному ветру, думал о том, как необходимость воплощается в принятые решения…

Им не понять, каково это.

Но он знал, что никакие соображения не заставят его свернуть с пути. Он обязан оставаться там, куда придется центр бури, которую он видел в будущем. Придет момент, когда эту бурю можно будет усмирить — если он будет находиться вблизи центрального узла, чтобы разрубить его в нужный миг.

Если только это возможно — я не стану вызывать его, думал Пауль. Если есть другой способ избежать дороги к джихаду…

— Сделаем вечером привал для ужина и молитвы в Птичьей пещере, что в хребте Хаббанья, — сказал Стилгар. Он одним крюком вцепился в шкуру червя, чтобы удержаться на колышущемся теле гиганта, а свободной рукой указал на встающий на горизонте невысокий скальный барьер.

Пауль посмотрел в ту сторону. Каменные складки барьера напоминали застывшие волны. Ни клочок зелени, ни цветок не смягчали суровый пейзаж. А дальше начинался путь в южную Пустыню — эта дорога занимала не меньше десяти дней и ночей, Подателя быстрее двигаться не заставишь.

Двадцать манков!

Этот путь уводил далеко за пределы мест, где можно было встретить харконненские патрули. Пауль знал, как они доберутся до цели, — он не раз видел это во сне. Однажды наездники заметят, что горизонт окрашен как будто немного другим цветом — изменение настолько небольшое, что можно подумать, что желаемое выдаешь за действительное, — а потом перед ними появится и новый сиетч.

— Устраивает ли мое решение Муад'Диба? — перебил Стилгар мысли Пауля. Нотка сарказма в его голосе была едва заметна, но уши фрименов, привыкшие различать малейшие оттенки птичьих голосов или сообщений, звучащих в писке сейлаго, отметили этот сарказм — и теперь все ждали реакции Пауля.

— Стилгар слышал, как я поклялся в верности ему, когда федайкины проходили посвящение, — проговорил тот. — Мои воины-смертники знают — то была честная клятва. Или Стилгар сомневается в ней?

В голосе Пауля звучала настоящая боль, и, слыша ее, Стилгар опустил глаза.

— Усул — мой товарищ по сиетчу, и в нем я не усомнюсь никогда, — ответил наконец он. — Но ты также — Пауль Муад'Диб, герцог Атрейдес, и ты — Лисан аль-Гаиб, Глас из Внешнего Мира. А этих людей я даже не знаю…

Пауль отвернулся от него к встающему из-за пустынного горизонта хребту Хаббанья. Червь под ними был все еще силен и бодр. Он мог пройти вот так вдвое большее расстояние, чем любой другой, когда-либо оседланный фрименами. Пауль знал это. Ни одна история из тех, что рассказывают детям, не могла быть достойным описанием этого Старика Пустыни. Это начало новой легенды, подумал Пауль.

Сильная рука сжала его плечо.

Пауль взглянул на руку, потом на ее обладателя. На него глянули темные глаза Стилгара, обрамленные капюшоном и маской.

— Тот, кто стоял во главе сиетча Табр до меня, — сказал Стилгар, — был мне другом. Мы делили с ним многие опасности. Много раз спасал я его жизнь… а он — мою.

— И я друг тебе, Стилгар, — ответил Пауль.

— Никто в этом не сомневается. — Стилгар убрал руку, пожал плечами. — Но так уж повелось…

Стилгар, понял Пауль, был фрименом до мозга костей — настолько, что иного пути он не видел. У фрименов новый вождь либо принимал бразды правления из мертвых рук своего предшественника, либо убивал сильнейшего противника из людей своего племени, если старый вождь погибал в Пустыне. Так стал наибом и сам Стилгар.

— Сойдем с Подателя на глубоком песке, — сказал Пауль.

— Да, — кивнул Стилгар. — Отсюда мы дойдем до пещеры и пешком.

— Мы достаточно долго ехали на нем — так что он зароется в песок и будет день-два отдыхать и дуться на нас.

— Ты — мудир этой поездки, — ответил Стилгар. — Скомандуешь, когда мы… — Он замолчал, глядя на небо на востоке.

Пауль резко обернулся, проследил за взглядом Стилгара. Пряность окрасила его глаза синевой, и небо казалось темным сквозь нее — и на фоне глубокой лазури отчетливо мерцала ритмически вспыхивающая точка.

Орнитоптер!

— Небольшой топтер, один, — отметил Стилгар.

— Разведчик, возможно — предположил Пауль. — Как ты думаешь, они нас увидели?

— На таком расстоянии мы для них — просто идущий по поверхности червь. — Стилгар махнул рукой. — Прыгаем и рассыпаемся по песку!

Наездники начали спускаться со спины гиганта — спрыгивали и тут же укрывались с головой плащами, исчезали, сливаясь с песком. Пауль приметил, где спрыгнула Чани.

Наконец на спине червя остались только двое — Пауль и Стилгар.

— Кто первым вскочил на червя, прыгает последним, — сказал Пауль.

Стилгар кивнул, соскользнул вниз, подстраховываясь крючьями, спрыгнул в песок. Пауль подождал, пока червь отойдет на достаточное расстояние от места, где сошли остальные наездники, и освободил крючья. С червем, который сохранял еще достаточно сил, это был особенно опасный момент.

Гигант, почувствовав, что крючья и стрекала больше не беспокоят его, начал уходить в песок. Пауль легко побежал по его широкой «спине» к хвосту и, тщательно выбрав момент, прыгнул, приземлился в беге, пробежал, как учили, по склону дюны, вызвав песчаный оползень, и, укрывшись плащом, дал песку засыпать себя.

Теперь оставалось только ждать…

Осторожно повернувшись, Пауль через щелочку в складках плаща взглянул на небо. То же самое, знал он, сделали сейчас все его спутники.

Сначала он услышал мерное биение крыльев и только потом увидел топтер. Негромко свистя турбинами, машина промчалась над ним и по пологой дуге ушла в сторону хребта.

«Никаких опознавательных знаков», — отметил Пауль.

Топтер скрылся за хребтом Хаббанья. Над песками раздался птичий крик, затем еще один.

Стряхнув песок, Пауль встал, поднялся на гребень дюны. Его отряд растянулся в цепочку — Пауль сразу увидел Стилгара и Чани.

Стилгар махнул в сторону хребта. Отряд собрался и, ломая ритм, двинулся скользящими шагами, которые не привлекут внимания червя. Стилгар подошел к Паулю, быстро скользя по уплотненному ветром песчаному склону.

— Это контрабандисты, — сказал он.

— Похоже, — подтвердил Пауль. — Только вот для контрабандистов они слишком уж глубоко забрались в Пустыню.

— Патрули и контрабандистам мешают, — пожал плечами Стилгар.

— Но если они забрались сюда — они могут залететь и еще глубже.

— Пожалуй…

— Нехорошо, если они увидят то, что можно увидеть, залетев слишком глубоко в Пустыню. Контрабандисты приторговывают и информацией.

— Они, наверно, ищут Пряность, — предположил Стилгар.

— А значит, где-то неподалеку их ждут краулер и крыло, — сказал Пауль. — Пряность у нас есть. Она и будет наживкой: распыляем ее по песку и ловим контрабандистов — сколько попадется. Они должны усвоить, что здесь — наша земля; кстати же, нашим бойцам надо осваивать новое оружие.

— Вот это — слова Усула! — ухмыльнулся Стилгар. — Усул — он думает как настоящий фримен!

Но Усулу придется уступить дорогу — не ему принимать решения, соизмеримые с ужасным предназначением… — подумал Пауль.

Буря приближалась.

Глава 6

Когда закон и долг сливаются в единое целое, соединенные религией, — тогда человеку не дано действовать с полным осознанием себя. Он становится чем-то чуть меньшим, чем личность.

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб: Девяносто девять чудес Вселенной»

Грузолет-матка с меланжевым комбайном контрабандистов на подвеске в окружении нескольких топтеров вынырнул из-за дюнной гряды, словно пчелиная царица со своим роем. Они шли к одному из скальных хребтов, встававших из песков миниатюрными копиями Барьерной Стены. Недавняя буря начисто смела песок с каменных склонов.

В прозрачном пузыре рубки краулера Гурни Халлек склонился вперед, подстроил масляные линзы бинокля и оглядел местность внизу. За грядой он заметил темное пятно; оно вполне могло оказаться меланжевым выбросом, поэтому он послал орнитоптер на разведку.

Топтер покачал крыльями, подтверждая получение приказа, оторвался от роя, подлетел к пятну и закружил над ним, опустив детекторы к самому грунту. Почти сразу, хлопнув крыльями, он сделал «бочку» и описал круг: сигнал экипажу комбайна, что Пряность обнаружена.

Гурни Халлек убрал бинокль в футляр — он знал, что сигнал разведчика замечен. Хорошее местечко. Хребет — это все-таки защита. Конечно, здесь — глубокая Пустыня и засада маловероятна… И все-таки… Халлек приказал пролететь над хребтом и осмотреть его сверху. Распорядился, чтобы топтеры сопровождения барражировали вокруг выброса — не слишком высоко, чтобы сделать их менее заметными для харконненских детекторов.

Впрочем, он сомневался, что патрули забираются так далеко на юг. Здесь все еще были владения фрименов.

Гурни проверил вооружение (и в очередной раз ругнул судьбу, которая исключала здесь использование щитов: следовало всеми силами избегать того, что может привлечь червя). Потирая лиловый шрам от чернильника на скуле, он осматривал местность… пожалуй, безопаснее повести разведывательную партию через скалы. Проверка с высадкой — самый надежный вариант. Когда харконненские войска и фримены рады всякому случаю вцепиться друг другу в глотку, лишних предосторожностей не бывает…

Здесь-то его больше беспокоили фримены. Они были не прочь продать вам столько Пряности, сколько вы могли купить, но если вас угораздит попасть туда, где, по их мнению, вам было не место, — они становились настоящими дьяволами. А в последнее время проявляли и поистине дьявольскую хитрость.

Хитрость, коварство и ловкость этих туземцев в ведений войны в последнее время сильно беспокоили Халлека… Они проявляли такое искусство, с каким ему редко приходилось сталкиваться, а ведь его учили лучшие бойцы во Вселенной — и потом еще закаляли битвы, в которых выживали лишь лучшие из лучших.

Гурни окинул взглядом пустынный ландшафт. Откуда же это беспокойство? Может, его причина — виденный ими червь?.. Но то было по другую сторону хребта. В рубку просунулась голова: капитан фабрики, одноглазый старый пират с густой бородой, синими глазами и молочно-белыми зубами. Такая необычайная белизна зубов тоже была характерна для употреблявших Пряность.

— Кажется, месторождение богатое, — сообщил капитан. — Я сажаю грузолет?

— Да, у самого подножия хребта, — распорядился Халлек. — Я высажусь со своими людьми, а вы пойдете на гусеницах к выбросу. Мы должны осмотреть скалы…

— Ясно.

— В случае чего, — добавил Халлек, — спасайте фабрику. Мы всегда сможем воспользоваться топтерами.

— Слушаюсь, сэр, — козырнул капитан комбайна и скрылся в люке.

Гурни вновь оглядел горизонт. Приходилось считаться с возможностью того, что фримены поблизости и заметят нарушителей своих владений. Фримены с их суровостью и непредсказуемостью действительно серьезно беспокоили его. Но уж слишком хорошо вознаграждался риск. Отсутствие наблюдателей в воздухе и вынужденное радиомолчание тоже спокойствия не прибавляли.

Грузолет с краулером повернул, делая заход на посадку; гусеницы мягко коснулись песка у подножия хребта.

Гурни откинул прозрачный колпак, отстегнул привязные ремни. В тот миг, когда огромная машина остановилась, он уже выскочил наружу — захлопнул за собой крышку, перелез через гусеничный блок и сетчатое ограждение. За ним из носового люка спустились пять человек из его личной гвардии. Остальные кинулись отсоединять транспортные крепления. Оставив фабрику на песке, грузолет взмыл вверх и принялся кружить над ней на малой высоте.

В ту же минуту краулер рванулся вперед, к темному пятну меланжевого выброса на песке.

По крутой дуге спустился и сел рядом топтер, за ним другой, третий. Из них высыпал взвод бойцов Гурни, а машины тут же поднялись и зависли невысоко над песком.

Гурни потянулся — проверил, как слушаются мышцы затянутого в дистикомб тела. Фильтр-маску он не надел — она так и болталась сбоку; конечно, так придыхании терялась влага, зато ничто не заглушало голос. Вдруг понадобится отдать приказ, крикнуть… Он начал подниматься на скалы, осматривая местность и примечая все: скатанную ветром гальку, и гравийный песок под ногами, и запах Пряности в воздухе.

Вот где базу бы устроить на крайний случай, подумал он. Может, прямо сейчас спрятать тут кое-какие припасы?

Он глянул назад: его люди, следуя за ним, рассыпались в цепь. Хорошие бойцы и славные парни — даже те, новые, которых он не успел еще проверить в бою. Хорошие, да. Во всяком случае, им не надо все время объяснять, что делать. И конечно, ни над кем не дрогнет воздух, преломленный силовым полем. Среди них нет трусов, готовых навесить на себя щит даже в Пустыне и приманить червя, который отнял бы у них Пряность.

С высоты Гурни увидел в полукилометре от скал пятно выброса и краулер, подходящий к его границе. Он посмотрел на прикрывающие его топтеры и грузолет: все правильно, высота не слишком большая. Он кивнул сам себе и продолжил подъем.

И в этот миг хребет словно превратился в действующий вулкан.

Двенадцать огненных стрел, двенадцать ревущих огненных струй ударили снизу в топтеры и грузолет. Со стороны краулера донесся скрежет раздираемого металла. А на скалах вокруг неведомо откуда возникло множество воинов в капюшонах, и они уже вступили в бой.

Гурни успел подумать только: «Рогами Великой Матери клянусь! Ракеты! Они осмелились применить ракеты!»

А в следующий миг перед ним уже оказался пригнувшийся для броска человек в капюшоне и с крисом в руке. Еще двое стояли на скалах слева и справа. Гурни мог видеть только глаза противника — лицо закрыто капюшоном и лицевым клапаном бурнуса песочного цвета; но поза, то, как он изготовился к бою, выдавали опытного и хорошо обученного бойца. А глаза — сплошная синева. Глаза фримена из глубокой Пустыни.

Гурни, не отрывая взгляда от криса противника, потянулся к собственному ножу. Раз они отважились на ракеты — у них наверняка есть и другое оружие дальнего боя, стрелковое, например. Надо было быть осторожнее. Судя по звуку, по крайней мере часть его воздушного прикрытия сбита. А сзади слышалось тяжелое дыхание людей, звуки боя.

Глаза противника Гурни проследили движение руки бывшего приближенного герцога к ножу и вновь столкнулись с его взглядом.

— Оставь клинок в ножнах, Гурни Халлек, — велел фримен.

Гурни замер. Даже приглушенный маской, голос казался странно знакомым.

— Ты знаешь мое имя?!

— Со мной тебе нож не нужен, Гурни, — продолжал фримен. Он выпрямился и вернул свой крис в спрятанные под бурнусом ножны. — Прикажи своим людям прекратить бессмысленное сопротивление.

С этими словами фримен отбросил назад капюшон и отстегнул лицевой клапан.

Гурни взглянул на лицо противника — и окаменел. В первый момент ему показалось, что перед ним стоит призрак герцога Лето. Чтобы понять наконец, кто же это, ему потребовалось некоторое время.

— Пауль… — прошептал он, потом повторил уже громче: — Это в самом деле Пауль?

— Не веришь своим глазам? — усмехнулся Пауль.

— Но ведь говорили, что вы… что ты погиб! — выдохнул Гурни, делая шаг вперед.

— Прикажи своим сдаться, — велел Пауль, махнув в сторону скал, где кипел бой.

Гурни повернулся; ему было трудно отвести взгляд от лица Пауля. Он увидел, что лишь кое-где продолжалось сопротивление: укрытые капюшонами пустынники, казалось, были всюду. Краулер неподвижно застыл на песке, и на нем тоже стояли фримены. Ни одного орнитоптера над ними не было.

— Прекратить сопротивление! — закричал Халлек. Он вдохнул поглубже, сложил ладони рупором. — Эй! Это Гурни Халлек! Всем прекратить сопротивление!

Сражавшиеся медленно, неохотно остановились, удивленно поворачиваясь к нему.

— Это — друзья! — крикнул Гурни.

— Ничего себе друзья! — отозвался кто-то. — Да они половину наших перебили!

— Это ошибка! — крикнул в ответ Гурни. — Хватит, не усугубляйте ее!

Он вновь повернулся к Паулю, взглянул в синие-на-синем глаза юноши.

Губы Пауля тронула улыбка, но в ней была жесткость, сразу напомнившая Гурни самого Старого Герцога, деда Пауля. Затем Гурни заметил и кое-что новое, чего не было раньше ни в одном из Атрейдесов: сухая жилистость, задубевшая кожа, настороженность и расчетливость во взгляде — казалось, Пауль взвешивает все, на что падает его взгляд.

— Говорили, ты погиб… — повторил Гурни.

— Можно ли было придумать лучшее прикрытие?..

Эта фраза, понял Гурни, заключала в себе все извинения за то, что его, верного Гурни, бросили одного, заставили поверить, что его юный герцог… его друг… погиб; других извинений от этого молодого фримена не дождешься. Осталось ли в нем хоть что-то от мальчика, которого он когда-то учил искусству боя?..

Но Пауль шагнул к Гурни… у него вдруг защипало в глазах.

— Гурни…

Все произошло словно само собой — они обнимались, хлопали друг друга по спине. Действительно, живое тело, не призрак!..

— Ах, мальчик! Мальчик! — повторял Гурни, и Пауль вторил ему:

— Гурни, старина! Мой Гурни!

Наконец они разжали объятия, опять принялись жадно разглядывать друг друга. Гурни глубоко вздохнул:

— То-то я смотрю, фримены развоевались! Я мог бы и догадаться, отчего так возросло их военное искусство. Они все время действуют так, словно я сам помогал им планировать операции… Если бы я только знал! — Он потряс головой. — Если бы ты как-нибудь дал мне о себе знать, мальчик! Меня бы ничто не остановило — я бы бегом прибежал и…

Взгляд Пауля — жесткий, взвешивающий взгляд — остановил его. Гурни снова вздохнул:

— Ну да, я понимаю. Кое-кто, конечно, заинтересовался бы, с чего это Гурни Халлек вдруг сорвался и побежал куда-то, а кое-кто не ограничился бы вопросами и захотел бы доискаться ответов.

Пауль кивнул, оглядел замерших в ожидании фрименов. Его федайкины смотрели на происходящее с любопытством и одобрением. Затем он вновь повернулся к Халлеку. В этой встрече со своим учителем фехтования он видел доброе предзнаменование, знак, что он на верном пути и все будет хорошо…

Да, теперь с Гурни рядом со мной, я смогу!..

Пауль перевел взгляд вниз, на контрабандистов:

— За кого твои люди, Гурни?

— Они — контрабандисты, — пожал плечами Халлек. — Где выгода, там и они.

— С нами-то особо не разживешься… — задумчиво протянул Пауль. В это мгновение он увидел, что Гурни подает ему едва заметный знак пальцами правой руки, знакомый с детства кодовый сигнал: среди контрабандистов были люди, которых следовало опасаться и которым не стоило доверять.

Пауль потянул себя за губу, словно в задумчивости, — «понял», — посмотрел наверх, на скалы, где стояли на страже фримены. Там был и Стилгар — Пауль сразу же вспомнил, что эту проблему еще предстоит решать, и радость его несколько поубавилась.

— Стилгар, — сказал он, — это Гурни Халлек, о котором я тебе не раз рассказывал. Он заведовал вооружениями в доме моего отца; он один из моих наставников в фехтовании и старый мой друг. И на него можно положиться во всем.

— Я слышал, — коротко ответил Стилгар. — Ты — его герцог.

Пауль вгляделся в темный силуэт Стилгара, стоявшего на скале над ним. Что заставило его произнести эти слова — «ты — его герцог»? И — вот эта почти незаметная интонация, словно на самом деле Стилгар хотел сказать что-то иное. Это совсем не похоже на Стилгара — вождя фрименов, который привык говорить то, что думал.

Мой герцог! — повторил про себя Гурни и по-новому взглянул на юношу. Да, раз Лето мертв, титул переходит к Паулю.

Вся картина фрименской войны на Арракисе выглядела теперь совершенно по-другому для него. Мой герцог! Гурни почувствовал, как в нем оживает нечто давно умершее и похороненное… Поэтому он лишь частью сознания воспринял приказ Пауля разоружить контрабандистов до допроса.

Однако, услышав, что те начали протестовать, Гурни вспомнил о своих обязанностях командира. Он резко повернулся.

— Вы что, оглохли? — рявкнул он. — Это — законный герцог Арракийский, правитель планеты! Повинуйтесь ему!

Ворча, контрабандисты подчинились. Пауль наклонился к Халлеку и шепнул:

— Вот бы никогда не подумал, что ты можешь попасться на эту удочку, Гурни!

— Поделом мне, — отозвался Гурни. — Могу поспорить, что слой Пряности здесь — не больше песчинки толщиной. Просто наживка…

— Ты выиграл… — ответил Пауль, наблюдая за разоружением контрабандистов. — Среди них есть еще люди моего отца?

— Нет. Нас далеко разбросало… Притом только немногие присоединились к свободным торговцам — большинство предпочло заработать, сколько нужно для оплаты дороги, и убраться с Арракиса.

— Но ты остался.

— Я остался.

— Потому что здесь Раббан, — утвердительно сказал Пауль.

— Я решил, что у меня не осталось ничего, кроме мести, — проговорил Гурни.

Необычно звучащий отрывистый крик раздался с вершины скалы. Гурни взглянул наверх и увидел фримена, размахивающего шейным платком.

— Податель идет, — сказал Пауль. Он поднялся на одну из скал — Гурни шел за ним — повернулся к юго-востоку. На полпути к горизонту двигался продолговатый холм — червь. За ним над песком поднимались облака пыли. Гигант шел через дюны прямо к скалам.

— Довольно большой, — заметил Пауль. Фабрика-краулер внизу, лязгая, развернулась на гусеницах, словно огромный жук, поползла в скалы.

— Жаль, грузолет сохранить не удалось, — вздохнул Пауль.

Гурни посмотрел на него, перевел взгляд назад, где дымились обломки сбитых фрименскими ракетами топтеров и грузолета. Он вдруг с болью подумал о погибших людях — своих людях — и сказал:

— Отец твой сильнее сожалел бы о том, что не смог спасти людей.

Пауль жестко взглянул на него — и опустил глаза. Спустя несколько секундной произнес:

— Да, Гурни. Они были твоими товарищами. Я понимаю. Но пойми и ты — для нас это были нарушители границ наших владений и чужаки, которые могли бы увидеть лишнее.

— Я это понимаю достаточно хорошо, — вздохнул Гурни. — Но теперь мне интересно посмотреть, что же такого лишнего мы могли бы тут увидеть.

Пауль поднял глаза и увидел хорошо памятную ему усмешку, напоминавшую волчий оскал, натянувшую кривой лиловый шрам на челюсти…

Гурни кивком указал на пустыню под ними. Повсюду видны были фримены, занятые какими-то своими делами. Как ни странно, никто не казался обеспокоенным приближением червя.

С дюн за полосой присыпанного меланжей песка, послужившего приманкой для контрабандистов, раздался ритмичный стук. Казалось, он отдается в ногах, передаваясь по земле. Гурни увидел, что фримены мгновенно рассыпались по песку вдоль пути, которым шло к скалам чудовище.

Червь скользил словно гигантская песчаная рыба. Он поднимался над песками и вновь уходил под сыпучие волны; кольца его перекатывались, огромное тело струилось. А в следующий миг Гурни, стоя на своей скале, увидел и то, как фримены ловят червя: крюковой ловко прыгнул вперед, гигант повернул, а затем весь отряд забрался наверх по его крутым, поблескивающим чешуей бокам.

— Вот, например, одна из тех вещей, которые вы не должны были видеть, — заметил Пауль.

— Ходили, конечно, слухи, легенды, — пробормотал Гурни. — Но эта штука — не из тех, в которые легко поверить с чьих-то слов, не увидев своими глазами. — Он покачал головой. — Все живущие на Арракисе страшатся этих чудовищ, а для вас черви — верховые животные!..

— Помнишь, как отец говорил о силе Пустыни? — спросил Пауль. — Так вот она! Вся планета — наша: и ни буря, ни зверь и ничто другое — не преграда для нас.

Для нас! — подумал Гурни. Для него «мы» — это фримены. И он говорит о себе как об одном из фрименов…

И Гурни вновь посмотрел в глаза Пауля, залитые глубокой фрименской синевой. Собственные глаза Халлека тоже тронула синева; но контрабандистам были доступны инопланетные продукты, и по глубине синей окраски можно было судить о положении контрабандиста среди вольных торговцев: чем она бледнее, тем богаче человек.

По отношению же к слишком отуземившимся контрабандистам употреблялось выражение «помечен Пряностью» — с несколько неодобрительным оттенком…

— Было время, мы не рисковали ездить на Подателе при свете дня в этих широтах, — продолжал Пауль. — Но теперь у Раббана не так много авиации, чтобы отслеживать каждое пятнышко в песках… — Он взглянул на Гурни. — И твои топтеры были для нас большой неожиданностью. Можно сказать, потрясением.

Мы… для нас…

Гурни потряс головой, отгоняя непрошеные мысли.

— Ну, не столько мы для вас, сколько вы для нас, — ответил он.

— А что говорят о действиях Раббана в деревнях и впадинах? — поинтересовался Пауль.

— Ну, например, что Раббан так укрепил поселения в грабенах, что вам не удастся нанести им серьезный урон. Что им надо лишь сидеть внутри своих укреплений, пока вы не растратите все силы на бесплодные попытки атак.

— Иначе говоря, они связаны. Загнаны за свои стены?

— В то время как вы свободны в своих передвижениях.

— Разве не этому ты меня учил? — усмехнулся Пауль. — Они потеряли инициативу — а кто потерял инициативу, тот проиграл войну.

Гурни понимающе улыбнулся.

— Наши враги там, где я и хочу их видеть. — Пауль посмотрел на Халлека. — Ну, Гурни, присоединишься ты ко мне, чтобы нам вместе завершить эту войну?

— Присоединюсь? — изумился Халлек. — Милорд, я никогда и не покидал свою службу! Это вы… ты покинул меня… покинул одного, заставив поверить в свою смерть. И я, оказавшись один, позволил себе некоторую передышку — ждал, когда смогу продать свою жизнь за подходящую цену. За жизнь Раббана.

Пауль молчал, смущенный порывом старого друга.

К ним по камням взбежала женщина. Ее глаза, которые только и виднелись в щели между капюшоном и лицевым клапаном, метнулись от Пауля к его спутнику и обратно. Она остановилась перед юным Атрейдесом — и Гурни не мог не заметить, что стоит она чересчур близко к Паулю и держит себя так, будто имеет на него особые права.

— Чани, — представил Пауль, — это Гурни Халлек, Помнишь, я рассказывал?

Она бросила еще один взгляд на Халлека:

— Помню.

— Куда поехали наши на Подателе? — спросил Пауль.

— Никуда, просто отвели его в сторону на время, чтобы мы успели спасти оборудование.

— Ладно, тогда… — Пауль замолчал, принюхиваясь к воздуху.

— Поднимается ветер, — кивнула Чани. Со скал окликнули:

— Эй, внизу! Ветер идет!

Гурни заметил, что фримены заторопились. Чего не сумел червь, сделал ветер — спугнул их. Краулер въехал на пологий каменный склон. Перед ним вдруг открылся проход в скалах — а когда машина скрылась внутри, камни вновь сошлись так плотно, что никто и не угадал бы здесь замаскированные ворота.

— И много у вас таких тайников? — полюбопытствовал Гурни.

— Много, и еще столько, да полстолька, да четверть столька… — ответил Пауль рассеянно и обернулся к Чани. — Отыщи Корбу, скажи — Гурни предупреждает, что некоторым в команде контрабандистов верить нельзя.

Она снова посмотрела на Гурни, потом на Пауля, кивнула — и побежала вниз, прыгая с камня на камень с ловкостью газели.

— Это — твоя женщина. — Гурни не спрашивал.

— И мать моего первенца, — улыбнулся Пауль. — В Доме Атрейдес появился новый Лето.

Гурни только глаза раскрыл.

Пауль критически озирал суету вокруг. Южное небо затянуло бурой пеленой; время от времени налетали порывы ветра, закручивая пыльные карусели вокруг людей.

— Застегнись, — бросил Пауль, надевая маску и затягивая капюшон.

Гурни подчинился. Отличная все-таки вещь — эти фильтры… Через маску голос Пауля звучал глухо:

— Так кому из своих людей ты не доверяешь, Гурни?

— Да есть у меня там новички, — ответил Халлек. — Инопланетники… — Он на минуту замолчал, осознав вдруг, как легко назвал он их этим словом — «инопланетники».

— Ну-ну? — подбодрил Пауль.

— …Так вот, это не обычные искатели удачи, какие приходят к нам, — сказал Халлек. — Какие-то слишком… жесткие. Крепкие. Злые.

— Харконненские шпионы? — предположил Пауль.

— Нет, милорд. Я думаю, не на Харконненов они работают. По-моему, это люди Императора. Салусой Секундус от них несет, вот что…

Пауль метнул на него острый взгляд:

— Сардаукары?

Гурни пожал плечами:

— Возможно. Впрочем, они хорошо замаскированы.

Пауль кивнул. Как, однако, легко Гурни стал прежним верным вассалом Дома Атрейдес!.. Хотя нет… не совсем прежним. Арракис и его обломал.

Два фримена в затянутых капюшонах появились из-за разбитой скалы, стали подниматься по склону. Один из них нес на плече большой сверток.

— Где сейчас мои люди? — спросил Халлек.

— В безопасности, прямо под нами, — ответил Пауль. — Тут у нас пещера, называется Птичья. После бури решим, что с ними делать.

Сверху позвали:

— Муад'Диб!

Пауль повернулся на голос и увидел, что фримен-караульный машет рукой, подзывая его.

Гурни, изменившись в лице, уставился на Пауля:

— Так это ты — Муад'Диб?! Это ты — «неуловимый ветер песков»?!

— Ну да, так меня называют фримены, — подтвердил Пауль.

Гурни отвернулся. Его охватили недобрые предчувствия. Половина его людей легла в песках, остальные взяты в плен. До подозрительных новичков ему дела нет — но там есть и неплохие люди, даже друзья. Он чувствовал ответственность за них. «После бури решим, что с ними делать…» Пауль так и сказал. То есть Муад'Диб. Гурни вспомнил, что рассказывали про Муад'Диба, про этого их Лисан аль-Гаиба… велел заживо содрать кожу с захваченного харконненского офицера и натянуть ее на барабан… его окружают бойцы-смертники, федайкины, бросающиеся в бой с Песней Смерти на устах…

…которого зовут просто «Он»…

Два фримена поднялись наконец к ним и легко вскочили на уступ рядом с Паулем. Один из них, с совсем темным лицом, доложил:

— Все в порядке, Муад'Диб. Нам теперь тоже лучше спуститься в пещеру.

— Хорошо.

Гурни обратил внимание на тон темнолицего. Это был полуприказ-полупросьба. Видимо, это — Стилгар, еще один герой новых фрименских легенд.

Пауль взглянул на сверток в руках второго фримена:

— Что здесь, Корба?

Вместо него ответил Стилгар:

— Мы нашли это в краулере. На нем инициалы твоего друга, а внутри него — балисет. А ты не раз рассказывал, какой искусный музыкант твой Гурни Халлек.

Гурни изучал лицо Стилгара, примечая бороду, немного выбившуюся из-под маски, ястребиный взгляд, тонкий нос.

— Твой товарищ умеет думать, мой господин… Спасибо, Стилгар.

Стилгар кивнул Корбе — тот передал сверток Халлеку — и сказал:

— Благодари своего господина герцога. Мы принимаем тебя только потому, что он за тебя.

Гурни принял сверток. Жесткие нотки в словах Стилгара озадачили его. Фримен вел себя почти вызывающе. Ревность? В самом деле, вот явился некий Гурни Халлек, знавший Пауля еще до Арракиса. В круг тех, старых, друзей Стилгару уже не войти никогда.

— Я хотел бы, чтобы вы двое стали друзьями, — произнес Пауль.

— Имя фримена Стилгара славится широко, — поклонился Гурни. — Почту за честь иметь среди друзей всякого, кто несет гибель Харконненам.

— Пожмешь ли ты руку моему другу Гурни Халлеку, Стилгар? — спросил Пауль.

Стилгар медленно протянул руку, стиснул мозолистую от рукояти меча ладонь Гурни.

— Немногие не знают имени Гурни Халлека, — улыбнулся он и отпустил руку. Затем обернулся к Паулю: — Сейчас ударит буря.

— Идем, — ответил Пауль.

Вслед за Стилгаром они двинулись через скалы по прихотливо изогнутой тропке, прорезанной в камне. Наконец они вышли в затененную нависающими скалами расщелину, откуда через низкий проход попали в пещеру. Фримены поспешно затянули за ними входной клапан. В свете плавающих ламп открывался широкий подземный зал с куполообразным потолком, приподнятой над полом платформой у одной из стен и ведущим с нее куда-то вглубь проходом.

Пауль вскочил на нее и повел Гурни прямо в этот проход. Остальные покинули первый зал через другой проход, прямо напротив. А Пауль и Гурни миновали комнату, которую можно было назвать прихожей, и из нее попали в следующую, со стенами, задрапированными темно-бордовой тканью.

— Тут мы сможем немного поговорить наедине, — сказал Пауль. — Фримены не будут нам…

Вэтот миг снаружи донеслись тревожные удары гонга, затем — крики и лязг оружия. Пауль метнулся наружу — через прихожую, к подиуму большого зала. Гурни, выхватив нож, кинулся за ним.

В пещере кипела схватка. На миг Пауль замер, оглядывая дерущихся, отличая бурнусы и бурки фрименов от одежд их противников. Выглядели они вполне обычно для контрабандистов — но оборонялись, разбившись на тройки, спина к спине.

Такая манера боя — это просто-таки клеймо Императорских сардаукаров.

Один из федайкинов заметил Пауля, и боевой клич прогремел под сводами пещеры:

— Муад'Диб! Муад'Диб! Муад'Диб!

Но не только этот федайкин заметил Пауля. В юношу метнули тяжелый черный нож. Пауль уклонился — нож лязгнул о камень за его спиной. Кинув взгляд, через плечо, Пауль увидел, что Гурни подобрал нож.

К этому времени фримены уже заметно потеснили тройки сардаукаров.

Гурни показал Паулю на извив тончайшей желтой линии — имперский цвет, — на золотого увенчанного льва и фасетчатый глаз на яблоке рукояти.

Да, сомнений нет. Сардаукары.

Пауль выступил вперед, на край площадки. К этому моменту внизу осталось лишь трое сардаукаров, тела остальных и тела нескольких фрименов лежали на полу грудами окровавленного тряпья.

— Стойте! — крикнул Пауль. — Герцог Пауль Атрейдес приказывает вам остановиться!

Сражающиеся замерли в нерешительности.

— Вы, сардаукары! — обратился Пауль к уцелевшим противникам. — По чьему приказу угрожаете вы законному правителю планеты, правящему герцогу Арракийскому? — И тут же, видя, как стягивается кольцо фрименов вокруг сардаукаров: — Стоять, я сказал!

Один из окруженной тройки выпрямился.

— Кто сказал, что мы сардаукары? — спросил он.

— Вот этот нож! — Пауль взял у Гурни нож и высоко поднял его.

— Тогда кто подтвердит, что ты и есть правящий герцог? — настаивал боец.

Пауль обвел рукой своих федайкинов:

— Они. А кроме того, твой же Император даровал управление Арракисом Дому Атрейдес. Я — это Дом Атрейдес.

Сардаукар замолчал, беспокойно озираясь.

Пауль рассматривал его. Высокий, плосколицый, с белым шрамом на левой щеке. В его поведении сквозили ярость и смущение; но в нем видна была и та самая гордость, без которой любой сардаукар показался бы голым, — с нею же он выглядел бы одетым даже и без единой нитки на теле.

Пауль посмотрел на одного из командиров федайкинов.

— Корба, как случилось, что они сохранили оружие?

— У них были спрятаны ножи в потайных карманах за спиной, — виновато объяснил тот.

Пауль обвел глазами убитых и раненых на полу пещеры и вновь посмотрел на Корбу. Говорить было нечего и незачем. Корба потупился.

— Где Чани? — спросил Пауль. Затаив дыхание, он ждал ответа.

— Стилгар увел. — Корба кивнул на второй выход и тоже посмотрел на тела на полу. — Я виноват, Муад'Диб.

— Сколько было сардаукаров, Гурни? — обратился к нему Пауль.

— Десять.

Пауль легко спрыгнул с подиума на пол, прошел к отвечавшему ему сардаукару и остановился на расстоянии удара.

Федайкины подобрались: они очень не любили, когда он вот так подвергал себя опасности; ибо фримены желали сохранить мудрость Муад'Диба.

Не оборачиваясь, Пауль спросил:

— А наших сколько пострадало?

— Четверо ранены, двое убиты, Муад'Диб, — ответил Корба.

Позади сардаукаров появились Чани и Стилгар. Пауль вновь повернулся к старшему из противников и посмотрел ему в глаза — глаза чужака-инопланетника, глаза с неприятно белесыми белками.

— Как твое имя? — резко произнес он. Сардаукар напрягся, посмотрел вправо-влево.

— И не пытайся, — покачал головой Пауль. — Мне ясно, что тебе приказали найти и уничтожить Муад'Диба. Уверен, что именно вы предложили поискать Пряность в глубокой Пустыне.

Сзади раздался изумленный вздох Халлека. Пауль улыбнулся краешком губ.

Кровь бросилась в лицо сардаукару.

— Но ты нашел больше чем просто Муад'Диба, — продолжал Пауль. — Семеро твоих людей убиты; у нас — лишь двое. Три к одному — недурно, во всяком случае, против сардаукаров, а?

Сардаукар приподнялся на носках, но фримены качнулись вперед, и он снова замер.

— Я спросил, как твое имя, — повторил Пауль и приказал, пользуясь Голосом: — Назови свое имя!

— Капитан Арамшам, Императорский сардаукар! — отрапортовал тот, челюсть его изумленно отвалилась. Он в смятении смотрел на Пауля. Теперь пещера уже не казалась ему укрывищем варваров, и всю спесь с него как рукой сняло.

— Ну-ну, капитан Арамшам, — проговорил Пауль. — Дорого дали бы Харконнены, чтобы узнать то, что теперь знаешь ты. А Император! Чего бы он только не дал за сведения об Атрейдесе, уцелевшем вопреки его предательству!..

Капитан вновь огляделся по сторонам — на двух оставшихся бойцов. Пауль почти видел, как ворочаются мысли в его голове. Да, «сардаукары не сдаются» — но Император должен знать об этой угрозе!

Все еще используя Голос, Пауль велел:

— Капитан, сдавайтесь!

Сардаукар, стоявший по левую руку от капитана, без предупреждения ринулся на Пауля, но его остановил сверкнувший в руке его же собственного командира нож. С ножом в груди нападавший рухнул на пол.

Капитан повернулся ко второму бойцу.

— Только мне здесь решать, что лучше отвечает интересам Его Величества, — объявил он. — Ясно?

Плечи его подчиненного поникли.

— Бросай оружие, — приказал капитан. Сардаукар подчинился.

Капитан вновь повернулся к Паулю.

— Я убил ради тебя своего друга, — произнес он. — Не забудь это.

— Вы — мои пленники, — ответил Пауль. — Вы сдались. Живые или мертвые — не важно.

Он жестом приказал взять сардаукаров и поманил к себе Корбу, обыскивавшего пленных.

Когда фримены увели пленных сардаукаров, Пауль склонился к Корбе.

— Муад'Диб, — проговорил тот, — я подвел тебя. Я…

— Вина тут моя, Корба, — не дал ему закончить Пауль. — Надо было предупредить тебя, что и где искать. Запомни этот случай на будущее — тебе еще придется, я думаю, обыскивать сардаукаров. И вот еще что: следует помнить, что у каждого из них есть один-два фальшивых ногтя на ноге; в сочетании с другими деталями, замаскированными на теле, они составляют достаточно эффективный передатчик. Фальшивые зубы у них тоже есть. В волосах у них наверняка спрятан кусок шигакорда, такого тонкого, что его почти невозможно нащупать, не зная о нем; но он достаточно прочен для того, чтобы не только удушить человека, но и отрезать ему голову этой удавкой. Когда обыскиваешь сардаукара, осмотри его, просвети его, изучи все тело в отраженных и проникающих лучах, сбрей каждый волосок на голове и на теле… и все-таки, можешь не сомневаться, всего ты не обнаружишь.

Он посмотрел на Гурни, который подошел поближе.

— Тогда, наверное, лучше их просто прикончить, — предложил Корба.

Пауль, не отводя взгляда от Гурни, покачал головой:

— Нет. Я хочу, чтобы они бежали.

Гурни непонимающе уставился на него:

— Но, сир… Пауль…

— Да?

— Твой человек прав. Убейте их немедленно. Уничтожьте все следы. Вы же опозорили Императорских сардаукаров! Если Император узнает об этом — он не успокоится, пока не разорвет вас на мелкие кусочки и не развеет пепел по ветру!

— Положим, это Императору навряд ли удастся, — неторопливо и холодно ответил Пауль. Во время разговора с капитаном что-то изменилось внутри него, оформились некоторые мысли. — Гурни, — обратился он к другу, — много ли гильдиеров вокруг Раббана?

Тот выпрямился, прищурил глаза:

— Это вопрос не…

— Так много ли их? — резко повторил Пауль свой вопрос.

— Да Арракис просто кишит агентами Гильдии. Скупают Пряность так, словно во всей Вселенной нет ничего дороже. А иначе почему бы мы сунулись так далеко в…

— Это и есть самая большая ценность Вселенной, — отрезал Пауль. — Для них по крайней мере. — Он посмотрел на подходящих Стилгара и Чани. — И мы — ее хозяева, Гурни.

— Ее хозяева — Харконнены! — возразил Гурни.

— Настоящий хозяин ценности тот, кто может ее уничтожить, — изрек Пауль и, жестом остановив Халлека, который хотел сказать что-то еще, кивнул Стилгару и Чани.

Левой рукой Пауль подал Стилгару сардаукарский нож.

— Ты живешь ради блага племени, — начал он. — Смог бы ты выпустить вот этим ножом кровь моей жизни?

— Ради блага племени — да, — проворчал Стилгар.

— Ну так возьми этот нож и сделай это.

— Ты что — вызываешь меня? — резко спросил Стилгар.

— Когда бы я бросил тебе вызов, — ответил Пауль, — я бы встал перед тобой без оружия и дал бы тебе убить меня.

Стилгар резко, коротко втянул в себя воздух.

— Усул! — воскликнула Чани. Она взглянула на Халлека, потом опять на Пауля.

Пока Стилгар думал, что ответить, Пауль снова обратился к нему:

— Ты — Стилгар, ты — воин. Но вот когда сардаукары устроили тут драку, ты не был в первом ряду сражавшихся. Ты прежде всего подумал о том, чтобы защитить Чани.

— Она моя племянница! — огрызнулся Стилгар. — Но если бы я хоть на миг усомнился в том, что твои федайкины способны справиться с этими подонками…

— Так почему ты в первую очередь подумал о Чани? — настаивал Пауль.

— Не о ней!

— Вот как?

— О тебе, — признался Стилгар.

— И ты думаешь, что мог бы поднять на меня руку? — мягко спросил Пауль.

Стилгар задрожал.

— Таков обычай… — пробормотал он.

— Но есть и другой обычай, — напомнил Пауль. — Принято убивать пойманных в Пустыне чужаков-инопланетников и забирать их воду — как дар Шаи-Хулуда. А ты вот как-то нарушил его — сохранил жизнь двум таким чужакам. Моей матери и мне.

Стилгар молча глядел на Пауля. Его сотрясала дрожь. Подождав ответа, Пауль сказал:

— Обычаи меняются, Стил. Ты, как видишь, и сам их менял.

Стилгар опустил взгляд на желтую эмблему на ноже в своей руке.

— Когда я займу свой престол в Арракине, когда я буду там герцогом и Чани будет со мной — неужели, ты думаешь, у меня найдется время вникать в дела сиетча Табр? Ты вот, к примеру, разве забиваешь себе голову семейными делами каждого йали своего сиетча?

Стилгар упорно продолжал рассматривать нож.

— Или ты думаешь, что я хочу отсечь свою правую руку?

Стилгар медленно поднял взгляд.

— Так что же, — почти крикнул Пауль, — ты думаешь, что я хочу лишить племя твоей силы и твоей мудрости?!

Стилгар тихо сказал:

— Юношу моего племени, которого я знаю по имени, я мог бы, будь на то воля Шаи-Хулуда, сразить в поединке. Но как я могу поднять руку на Лисан аль-Гаиба?! И ты знал это, когда вручал мне нож.

— Знал, — согласился Пауль.

Стилгар разжал пальцы. Нож лязгнул о каменный пол.

— Обычаи меняются, — повторил он.

— Чани, — распорядился теперь Пауль, — отправляйся за моей матерью и привези ее сюда: нам понадобится ее совет…

— Но ты же говорил, что мы все едем на Юг! — возразила Чани.

— Я был не прав, — ответил Пауль. — Харконненов на Юге нет. И война ждет нас в ином месте.

Чани только глубоко вздохнула, принимая новость как подобает дочери Пустыни, принимающей все, что приходится принимать в этой жизни, неразрывно сплетенной со смертью.

— Передашь ей — и только ей — известие: Стилгар признает меня герцогом Арракийским, но надо сделать так, чтобы и молодежь приняла это и не полезла в драку.

Чани взглянула на Стилгара.

— Делай как он велит, — буркнул Стилгар. — Мы-то с тобой знаем, что в поединке он бы меня одолел… да я и не смог бы поднять на него руку… даже для блага племени.

— Я вернусь вместе с твоей матерью, — сказала Чани.

— Нет, пришли ее одну, — возразил Пауль. — Инстинкт Стилгара не подвел: я сильнее, когда знаю, что ты вне опасности. Так что ты останешься в сиетче.

Чани начала было протестовать, но умолкла.

— Сихайя моя, — нежно произнес Пауль. А повернувшись направо, встретился с горящим взглядом Гурни.

С того момента, как Пауль упомянул о своей матери, Гурни перестал воспринимать разговор юноши со старшим фрименом.

— Тогда, в ночь набега, Айдахо спас нас… — задумчиво проговорил Пауль; его мысли были о предстоящей разлуке с Чани. — Теперь мы…

— А что случилось с самим Дунканом, милорд? — перебил Гурни. Но он сейчас думал не о Дункане Айдахо.

— Погиб: он ценой своей жизни выиграл для нас время.

Так, значит, ведьма жива! — думал Гурни. Одна из тех, кого я поклялся уничтожить даже ценой своей жизни. Она жива! И герцог Пауль явно не подозревает, какое чудовище дало ему жизнь. Что за дьявольская злоба! Выдать Харконненам его отца!..

Пауль прошел мимо него, вспрыгнул на подиум. Оглянувшись, он увидел, что убитых и раненых уже унесли. Вот и еще одна глава в легендах о Муад'Дибе, с горечью подумал он. Я даже не обнажил свой крис — но по всей Пустыне пойдут рассказы о том, как я один одолел двадцать сардаукаров…

Гурни, не чувствуя пола под ногами, вышел вслед за ним и Стилгаром. Пещера, залитая желтоватым светом плавающих ламп, не существовала более для него. Только — ярость.

«Проклятая ведьма еще жива — а кости тех, кого она предала, засыпаны в тесных могилах. Не-ет, прежде чем я убью ее, Пауль должен узнать всю правду о ней».

Глава 7

Как часто гнев заставляет людей отринуть то, что говорит им внутренний голос!

Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»

Фримены, собравшиеся в общем зале пещеры, чувствовала Джессика, были охвачены тем самым чувством, которое было памятно ей со дня поединка Пауля с Джамисом. Слышались негромкие, но возбужденные голоса; тут и там возникали небольшие группы, обсуждая что-то.

Джессика вышла из апартаментов Пауля на подиум, спрятав в складки одежды цилиндрик с сообщением. Она уже успела отдохнуть после долгого путешествия с Юга, хотя по-прежнему досадовала, что Пауль не разрешает пользоваться захваченными топтерами.

— Мы пока еще не в состоянии контролировать воздушное пространство, — объяснял Пауль, — и не можем позволить себе зависеть от привозного топлива. К тому же мы должны беречь и машины, и горючее для того дня, когда нам понадобятся все ресурсы.

Сам Пауль стоял у подиума в окружении молодых воинов. Тускловатый свет плавающих ламп придавал происходящему ощущение нереальности. Все это напоминало бы большой прием — если бы не вездесущий запах, не шорох ног по камню и не шепот.

Джессика смотрела на сына, удивляясь, что тот еще не показал ей свой сюрприз — Гурни Халлека. Это имя напомнило ей о прошлом, о днях любви… об отце Пауля.

Стилгар, окруженный личными бойцами, стоял у противоположной стены, сохраняя молчаливое достоинство.

Нам никак нельзя потерять этого человека, подумала Джессика. План Пауля должен удаться. Иначе… иначе нас ждет огромная трагедия.

Она молча спустилась с подиума, прошла мимо Стилгара, не глядя на него, и приблизилась к Паулю. Фримены один за другим замолкали, расступаясь перед ней.

Она понимала, что это молчание — знак почтительного страха перед Преподобной Матерью. Но в этом молчании был и невысказанный вопрос.

Молодежь при ее приближении отошла в стороны, образовав свободное пространство вокруг Пауля, и это новое к нему отношение опять обеспокоило ее. «Все, кто ниже тебя, неизбежно завидуют твоему положению» — это была аксиома Бене Гессерит. Но ни на одном лице не было и тени зависти. Ореол религиозного почитания удерживал людей в некотором отдалении. И она вспомнила другую аксиому: «Пророки редко умирают своей смертью…»

Пауль посмотрел на нее.

— Время настало, — произнесла Джессика, подавая ему цилиндрик с сообщением.

Один из тех отошедших было парней набрался духу и, взглянув на Стилгара, обратился к Паулю:

— Это точно, время настало. Наконец-то. Ты думаешь вызвать его? Люди могут подумать, что ты трус… если…

— Кто тут сказал слово «трус»?! — рявкнул Пауль, и рука его легла на рукоять криса.

Напряженное молчание опустилось на группу молодежи, затем разлилось по всей пещере.

— Надо кое-что сделать, — решительно сказал Пауль. Говоривший отшатнулся. Пауль, раздвигая толпу, подошел к подиуму, легко вскочил на него, повернулся к фрименам и, призывая к тишине, поднял руку.

— Так сделай, сделай! — крикнули из толпы. Этот выкрик вызвал ропот и перешептывание. Пауль дождался тишины — она наступила не сразу, в толпе покашливали, шаркали ногами… Наконец все стихло. Пауль опустил руку и заговорил так, что звук отдавался по всей пещере:

— Вы устали ждать.

Ему вновь пришлось дожидаться, когда стихнут возбужденные возгласы.

Да, они действительно устали ждать, подумал Пауль. Он покачал на ладони цилиндрик, думая о том, что содержит в себе этот невинный с виду предмет. Джессика уже показала ему сообщение и рассказала, как его перехватили у харконненского курьера. А сообщеньице-то было ясным, Раббана предоставляли самому себе. Он не мог отныне рассчитывать ни на помощь, ни на подкрепления!

Пауль возвысил голос:

— Вы думаете: вот пришло время, когда я должен вызвать Стилгара на бой и сменить его во главе наших войск!

Прежде чем кто-либо успел ответить ему, Пауль яростно закричал:

— По-вашему, Лисан аль-Гаиб настолько глуп?!

Наступила ошеломленная тишина.

Он принимает роль религиозного вождя, подумала Джессика. Да, ему придется сделать это.

— Но таков обычай! — выкрикнул кто-то.

Пауль сухо ответил, прощупывая эмоциональный настрой толпы:

— Обычаи меняются.

Из угла донесся сердитый крик:

— Мы сами решим, что нам менять!

Послышался одобрительный гул — многие в толпе соглашались с крикнувшим.

— Как хотите, — ответил Пауль.

И Джессика услышала, что он использует Голос, как она его учила.

— Вы скажете все, что хотите, — объявил Пауль. — Но сначала буду говорить я — а вы меня выслушаете.

Стилгар с бесстрастным лицом прошел к ним вдоль подиума.

— Это ведь тоже обычай, — сказал он. — На Совете может быть выслушан любой фримен. А Пауль Муад'Диб — фримен!

— Благо племени — прежде всего, так? — спросил Пауль.

Стилгар ответил все тем же ровным голосом и с тем же достоинством:

— Конечно. Им мы выверяем каждый свой шаг.

— Хорошо… — протянул Пауль. — Если так, ответьте: кто командует бойцами нашего племени? И кто правит всеми племенами, всеми бойцами — через инструкторов, которых мы обучили приемам колдовского боя?

Пауль помедлил немного, оглядывая толпу, но никто ему не ответил. Наконец он продолжил:

— Может быть, ими распоряжается Стилгар?.. Но он сам отрицает это. Тогда, может, это я? Сам Стилгар порой исполняет мои приказы, и старейшины, мудрейшие из мудрых, прислушиваются ко мне на Совете!

В толпе зашевелились — но опять никто не ответил.

— Так. Тогда, может быть, правит моя мать? — Пауль указал на Джессику, стоявшую в черном церемониальном одеянии у края подиума. — И Стилгар, и все другие вожди спрашивают ее совета почти по всякому важному делу. И вам всем это известно. Но странствует ли Преподобная Мать в песках? Водит ли она воинов в раззию на Харконненов?

Большинство фрименов, кого мог видеть Пауль, задумались, наморщив лбы; но многие еще роптали.

Ох, с огнем он играет — очень уж опасный способ выбрал! — с беспокойством подумала Джессика. Впрочем, она помнила о цилиндрике и значении заключенного в нем послания. И, конечно, она понимала, чего добивается Пауль: дойти до самых корней неуверенности, уничтожить их, и тогда все прочее последует само собой.

— Итак, никто не желает признавать вождя без вызова и поединка? — продолжал между тем Пауль.

— Обычай такой! — снова крикнул кто-то.

— Хорошо, но какова наша цель? — спросил Пауль. — Сбросить Раббана, это харконненское чудовище, и превратить планету в место, где мы и наши семьи благоденствовали бы среди изобилия воды? Это наша цель — да или нет?

— Так вот по цели же и средства — цель трудная, и средства суровые! — ответил голос из толпы.

— Неужели ты привык ломать свой нож перед боем? — осадил его Пауль. — То, что я сейчас скажу, — факт, а не хвастовство и не вызов: среди вас никто, и Стилгар в том числе, не выстоит против меня в поединке. Стилгар это сам признал. Он это знает — как и каждый из вас.

В толпе опять заворчали.

— Многие из вас встречались со мной в учебном бою, — указал Пауль. — Так что вы знаете, что я не хвастаю зря. Я говорю это потому, что все мы знаем — это правда, и я был бы глупцом, если бы не видел, что это так. Ведь я начал учиться этому колдовскому бою куда раньше, чем вы, а учителя мои были куда крепче любых бойцов, с которыми вы сталкивались. Как бы иначе, вы думаете, я одолел Джамиса? Ведь тогда я был в возрасте, в котором ваши мальчишки все еще сражаются лишь в играх!

Он умело пользуется Голосом, подумала Джессика, но с этим народом одним Голосом не обойдешься. К словам у них неплохой иммунитет, и одолеть их интонациями… Ему надо увлечь их логикой.

— А теперь, — объявил Пауль, — мы добрались до главного. Вот! — Он поднял цилиндрик, размотал ленту с сообщением. — Это перехвачено у харконненского курьера, и в подлинности сообщения сомнений нет. Оно адресовано Раббану. До его сведения доводится, что в пополнениях ему отказано, что добыча Пряности упала намного ниже установленной нормы, что он обязан выжимать из Арракиса Пряность, обходясь наличными силами.

Стилгар приблизился к Паулю.

— Ну, кто уже понял, что это значит? — спросил Пауль. — Стилгар вот сразу сообразил!

— Они отрезаны! — выкрикнул кто-то.

Пауль затолкал цилиндрик и само сообщение в кушак. Затем снял с шеи витой шнурок из шигакорда и показал всем висевший на нем перстень.

— Вот этот перстень принадлежал моему отцу! — провозгласил он. — И я поклялся, что не надену его, пока не буду готов повести мои войска по Арракису и вернуть его себе по праву, как свой законный феод!

И он надел кольцо и сжал кулак. На пещеру опустилась тишина.

— Кто правит здесь? — вопросил Пауль, вскинув сжатую в кулак руку. — Я правлю здесь! Я правлю каждым дюймом Арракиса! И здесь мой феод — не важно, подтвердит это Император или нет. Он дал его моему отцу, а я унаследовал его!

Оценивая реакцию толпы, он покачался с носка на пятку.

«Еще немного», — подумал он.

— Есть люди, которые займут на Арракисе высокие места: Империи придется принять мои условия! — продолжал Пауль. — И Стилгар — один из таких людей. И это не потому, что я хочу откупиться от него. И не из благодарности, хотя я, как и многие из вас, обязан ему жизнью. Нет! А потому лишь, что он мудр и силен; потому, что он умеет управлять своим сиетчем, опираясь на свой разум, а не на одни только обычаи. Неужели же вы считаете меня глупцом, способным отсечь свою правую руку и бросить в луже крови тут, на полу пещеры, — и все затем, чтобы развлечь вас зрелищем?

Пауль обвел толпу взглядом.

— Кто здесь посмеет сказать, что я — не законный правитель Арракиса? Или мне придется, доказывая это, перерезать всех вождей фрименов в эрге?

Стилгар вопросительно посмотрел на Пауля.

— Стану ли я сам подрывать наши силы — в то самое время, когда они нам всего нужнее? — спросил Пауль. — Вот я — ваш правитель; и я говорю вам: настало время нам прекратить убивать друг друга, время обратиться против истинных наших врагов — Харконненов, обрушиться на них всей своей мощью!

Стилгар молниеносно выхватил крис и, воздев его, возгласил:

— Да здравствует герцог Пауль Муад'Диб!

Множество голосов слились в единый рев, сотрясший каменные своды пещеры и подхваченный эхом. Многоголосый хор гремел:

— Йа хъя чаухада! Муад'Диб! Муад'Диб! Йа хъя чаухада!

Джессика повторила про себя: «Да здравствуют воины Муад'Диба!» Да, все прошло именно так, как задумали они втроем со Стилгаром.

Постепенно крики затихли. Когда вновь наступила тишина, Пауль повернулся к Стилгару и приказал:

— На колени!

Тот немедленно подчинился.

— Дай мне свой крис.

Стилгар подал крис Паулю.

Этого в нашем плане не было! — подумала Джессика.

— Повторяй за мной, Стилгар, — велел Пауль и начал произносить слышанную от отца присягу введения в должность. — «Я, Стилгар, принимаю этот нож из рук моего герцога…»

— Я, Стилгар, принимаю этот нож из рук моего герцога…

— «И туда я направлю его, куда укажет мне мой герцог…»

— И туда я направлю его, куда укажет мне мой герцог.

Джессика, вспомнив Лето, едва сдержала слезы. Но потом тряхнула головой. Мне ясны причины. И я не должна так волноваться.

— «И будет этот клинок служить моему герцогу и гибели врагов его, доколе струится кровь в моих жилах», — закончил Пауль.

Стилгар медленно и торжественно повторил и эти слова.

— Поцелуй крис, — велел Пауль.

Стилгар повиновался, а затем, следуя фрименскому обычаю, поцеловал и руку, держащую крис. Затем по знаку Пауля он убрал клинок в ножны и поднялся на ноги.

По толпе прокатился потрясенный вздох. Кто-то проговорил:

— Сказано в пророчестве: «Бене Гессерит укажет нам путь, и Преподобная Мать увидит его».

Из дальнего угла, кто-то отозвался:

— Она указывает нам путь через своего сына!

— Знайте, — заключил Пауль, — этим племенем водительствует Стилгар, и никто да не усомнится в его власти. Я говорю устами Стилгара; и что говорит он, то говорю я.

«Мудро, подумала Джессика. Вождь, конечно, не должен терять лица перед теми, кем правит».

— Этой же ночью отправь гонцов и разошли сейлаго, — тихо распорядился Пауль, повернувшись к Стилгару. — Я созываю Сбор. После этого приведешь Чатта, Корбу, Отхейма и еще пару командиров — сам смотри кого — ко мне в комнату. Надо обсудить план битвы, чтобы было с чем выступить перед вождями на Сборе.

Пауль кивком подозвал мать, они вместе сошли с подиума и сквозь толпу направились по центральному коридору к своим комнатам. Из толпы к Паулю тянулись руки, слышались выкрики:

— Муад'Диб, нож мой будет направлен туда, куда укажет Стилгар!

— Веди нас в бой, Пауль Муад'Диб!

— Зальем этот мир кровью Харконненов!

Джессика, наблюдая за настроением толпы, почувствовала: их оружие — фримены — отточено. Они готовы к сражению и рвутся в бой, они воодушевлены до предела.

Во внутреннем покое своих апартаментов Пауль усадил мать, сказал ей «Подожди» и, раздвинув занавеси, нырнул и боковой проход.

«Должно быть, он сейчас приведет Гурни Халлека», — подумала Джессика и сама удивилась тому, какие смешанные чувства ее обуревали. С Гурни и его музыкой были связаны воспоминания о многих приятных часах на Каладане… но это было до Арракиса. Там, на Каладане, жил кто-то другой, не она. За прошедшие с тех пор неполные три года она стала совсем другим человеком. Увидеть теперь Гурни — значит как бы закрепить происшедшую перемену…

Кофейный сервиз Пауля — изящные чашки-бокальчики из сплава серебра и ясмия, — унаследованный им от Джамиса, стоял справа от Джессики на низком столике. Она рассматривала сервиз, думая о многих и многих руках, касавшихся его. Уже месяц Чани подавала Паулю кофе только в нем.

Что может эта дочь Пустыни, кроме как подавать ему кофе? — с горечью подумала Джессика. Она не дает ему ни могущества, ни родства с Великим Домом… А у Пауля есть лишь один действительно надежный шанс — породниться с влиятельным Великим Домом… а может быть, даже и с Императорским. Есть же в конце концов у Императора принцессы на выданье — и все как одна воспитанницы Бене Гессерит.

Джессика представила себе, как покидает суровый Арракис и меняет его на могущество и безопасность жизни матери принца-консорта. Она обвела взглядом тяжелые драпировки, прикрывавшие каменные стены высеченной в скале комнаты. Вспомнила, как попала сюда — целый караван гигантских червей, одни с паланкинами, другие с вьючными платформами, груженные всем необходимым для войны.

Но пока Чани жива, Пауль не сумеет понять, чего требует от него долг. Она родила ему сына — и этого, ему довольно…

Ей вдруг захотелось увидеть внука, так похожего на своего деда. На ее Лето… Джессика прижала ладони к щекам, пытаясь ритуальными дыхательными упражнениями успокоить эмоции и очистить разум. Затем склонилась к полу — это тоже помогало подчинить тело разуму.

В качестве командного пункта Пауль выбрал Птичью пещеру — и вряд ли его выбор можно было оспорить. Место было идеальным. К северу отсюда лежал Ветровой Перевал, в котловине за которым находился хорошо защищенный поселок, окруженный высокими скалами. Этот поселок — ключевой элемент целого сектора харконненской обороны, центр технического обеспечения, ремонта и снабжения. Здесь жили техники, инженеры и ремесленники.

За занавесями кто-то кашлянул. Джессика выпрямилась, глубоко вздохнула и сделала медленный выдох.

— Войдите, — произнесла она.

Резко отбросив занавеси, Гурни Халлек ворвался в комнату. Она успела только бросить взгляд на его лицо и отметить какое-то странное выражение, — и в следующий миг Гурни оказался за ее спиной, мускулистой рукой зажал ее шею и вздернул на ноги.

— Гурни, что ты делаешь, сумасшедший?! — вскрикнула она.

В следующий миг она ощутила, как к спине прикоснулось острие ножа. Это прикосновение холодом обожгло ее — она осознала, что Гурни действительно готов ее убить. Но почему?! Она искала хоть какую-нибудь причину — такие, как Гурни, не предают. Но в намерениях его сомневаться не приходилось. Разум лихорадочно заработал, ей противостоял противник, одолеть которого было трудно. Опытный убийца, знающий о Голосе и умеющий ему сопротивляться, знающий все боевые приемы, хитрости и уловки. Мастер убийств. Орудие, которое она сама помогала оттачивать изощренными приемами Бене Гессерит.

— Что, ведьма, думала, что отделалась от нас, а? Ускользнула?.. — прорычал Гурни…

Она не успела еще понять, о чем он, как занавеси вновь разошлись, и появился Пауль.

— Вот и он, ма… — Увидев, что происходит, Пауль замолк.

— Стойте на месте, милорд! — велел Гурни.

— Какого… — Пауль не смог даже договорить, только головой потряс.

Джессика попыталась сказать что-то, но рука лишь сильнее сжала ее горло.

— А ты, ведьма, будешь говорить, когда я тебе позволю! — рявкнул Гурни. — Причем ты только одно скажешь — чтобы твой сын слышал. И поверь, я вгоню этот нож в твое сердце, если замечу малейшее сопротивление… Итак, пусть твой голос остается ровным и монотонным. Не напрягай мышцы. Веди себя очень осторожно, если хочешь выиграть еще несколько мгновений жизни… а можешь мне поверить, у тебя остались именно секунды…

Пауль шагнул вперед:

— Гурни, старик, да что это тебе…

— Стойте на месте! — оборвал его Халлек. — Еще шаг — и она мертва!

Рука Пауля скользнула к рукояти ножа. Тихим голосом, в котором звучала смерть, он проговорил:

— Лучше тебе объясниться, Гурни.

— Я поклялся убить того, кто предал твоего отца! — Гурни яростно выплевывал слова. — Как вы… как ты думаешь — мог я забыть о человеке, который спас меня из харконненских подземелий, — дал мне свободу, жизнь и честь?! Который дал мне свою дружбу — самое дорогое из всего?! И вот предательница — под моим ножом, и никто не помешает мне…

— Гурни, сильнее ошибиться ты не мог, — покачал головой Пауль.

А Джессика подумала: Так вот в чем дело! Какая чудовищная ирония судьбы!

— Ошибаюсь?! — взвыл Гурни. — Ну так пусть она сама скажет! И не забывает при этом, что я давал взятки, шпионил, обманывал — и все ради того, чтобы подтвердить это обвинение! Я даже купил — за семуту — капитана баронской охраны, и значительную часть этой истории я знаю от него!

Все-таки его захват чуточку ослаб. Но раньше, чем Джессика сумела что-то сказать, Халлеку ответил Пауль:

— Предатель — Юйэ. Это точно, Гурни. Свидетельства тому исчерпывающи и неоспоримы. То был Юйэ. Не важно, почему ты заподозрил мою мать — а это, повторяю, не более чем пустое подозрение. Но если ты причинишь ей зло… — Пауль вытянул крис из ножен, выставил его перед собой, — … тогда я убью тебя.

— Юйэ был кондиционированным медиком, допущенным к работе в правящем Доме, — яростно возразил Гурни. — Как же он мог предать?!

— Я знаю способ преодолеть кондиционирование, — ответил Пауль.

— А доказательства?!

— Здесь у меня их нет. Они — в сиетче Табр, это далеко к югу отсюда, но если…

— Это трюк! — прорычал Гурни, и его рука с новой силой сжалась на горле Джессики.

— Не трюк и не обман, Гурни, — ответил Пауль, и такая печаль прозвучала в его голосе, что у Джессики сжалось сердце.

— Но я сам видел сообщение, перехваченное у харконненского агента! — воскликнул Гурни. — И там определенно говорилось о…

— И я его видел, — перебил Пауль. — Отец показал его мне и объяснил, почему он был уверен в том, что это не более чем харконненская уловка, цель которой — заставить герцога подозревать любимую женщину.

— А! — выдохнул Гурни. — Но ты не…

— Замолчи, — велел Пауль — и в спокойной монотонности его голоса прозвучала большая сила приказа, чем Джессике когда-либо приходилось слышать.

Он овладел Великим контролем, подумала Джессика. Рука Гурни на ее шее задрожала. Неуверенно шевельнулся нож за ее спиной…

— Да, ты подкупал, шпионил и обманывал; но вот чего ты не делал — так это не слышал, как рыдала ночами моя мать, потеряв своего герцога. Ты не видел, каким огнем горят ее глаза, когда она говорит о смерти для Харконненов.

Так он слушал тогда! — Глаза Джессики застилали слезы.

— Чего ты не сделал, — продолжал Пауль, — так это не вспомнил ни разу уроки, полученные тобой в харконненских темницах и казармах для рабов. И ты еще с такой гордостью говорил о дружбе с моим отцом! Да разве не понял ты разницу между Атрейдесами и Харконненами — не понял настолько, что до их пор не научился узнавать харконненские уловки по одному их зловонию? Или не усвоил ты, что Атрейдесы платят за верность любовью, а харконненская монета — ненависть? Как же ты не сумел понять, в чем самая суть этого предательства?!

— Н-но… а Юйэ?.. — пробормотал Гурни.

— Доказательство, о котором я упомянул, — это собственноручно написанное Юйэ письмо, где он признается в совершенном предательстве, — ответил Пауль. — Клянусь тебе в том моей любовью к тебе — любовью, которую я буду питать, даже если придется убить тебя и ты ляжешь здесь, на полу, мертвым.

Слушая сына, Джессика чувствовала восхищение — какая собранность, какая проницательность разума!..

— У отца, было настоящее чутье на верных друзей, — продолжал Пауль. — Не всякому давал он свою любовь, но при этом не ошибся ни разу. А слабость его была в недопонимании природы ненависти: он считал, что тот, кто ненавидит Харконненов, не сможет его предать… — Пауль взглянул на мать. — Она знает это. Я передал ей слова отца, его завещание… он велел сказать, что всегда верил ей и ни на миг в ней не усомнился.

Джессика почувствовала, что теряет контроль над собой, и прикусила губу, стараясь справиться с эмоциями. По напряженно-формальному тону сына она поняла, чего стоили ему эти слова. Ей захотелось подбежать к нему, прижать его голову к груди… чего она никогда не делала. Но рука, обвившаяся вокруг ее шеи, перестала дрожать, а острие ножа вновь неподвижно уперлось ей в спину.

— Один из самых ужасных моментов в жизни ребенка, — сказал Пауль, — это миг потрясения — миг, когда он понимает, что между его отцом и матерью существуют отношения, внутрь которых ему доступа нет. Он никогда не сможет разделить с ними эту любовь. Это потеря. Это — первое осознание факта, что мир — это не ты, а то, что окружает тебя, и что ты одинок в нем. Ты сознаешь, что это правда, и не можешь уйти от нее. Я слышал, как отец говорил о матери. Она — не предатель, Гурни, и не может быть им.

Джессика почувствовала, что может говорить, и сказала:

— Отпусти меня, Гурни.

Она не использовала Голос, не играла на слабости Гурни — но рука его упала. Джессика подошла к Паулю и стала рядом, не прикасаясь к нему.

— Пауль, — сказала она, — жизнь знает и иные потрясения. Так, я сейчас вдруг поняла, как жестоко я использовала тебя, пытаясь управлять тобой, согнуть тебя, и все это ради того, чтобы направить тебя по тому пути, который я сама выбрала для тебя… пути, который я должна была выбрать, потому что так уж меня учили… если это хоть как-то меня оправдывает. — Она проглотила комок в горле, заглянула сыну в глаза. — Пауль… я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Нет, не так… Обещай мне — ты сам должен выбрать путь своего счастья. Твоя женщина из Пустыни… женись на ней, если хочешь. И не дай никому и ничему помешать тебе. Но главное — сам выбирай свой путь. Я…

Она замолчала, услыхав за спиной невнятное бормотание.

Гурни!

Увидев, что Пауль смотрит через ее плечо, повернулась и Джессика.

Гурни стоял все там же, он только нож убрал в ножны, да еще распахнул на груди бурнус, открыв серую, лоснящуюся ткань дистикомба стандартного выпуска — контрабандисты покупали эту модель во фрименских сиетчах.

— Вонзи свой нож в мое сердце! — еле выговорил он. — Рази, прошу — и покончим с этим! Я покрыл позором свое имя! Я предал своего герцога! О, лучше…

— Да замолчи ты, — сказал Пауль.

Гурни уставился на него.

— А теперь застегнись и кончай валять дурака, — проворчал Пауль. — На сегодня я уже, кажется, сыт глупостями по горло.

— Убей меня, говорю я! — взвыл Гурни в неистовстве.

— Тьфу… — вздохнул Пауль. — Я-то думал, хоть ты меня лучше знаешь. Да что вы меня все — идиотом считаете?! И почему я должен повторять эту комедию с каждым человеком, который мне нужен?!

Гурни перевел взгляд на Джессику и жалким, безнадежным и умоляющим голосом — так не похоже на старину Гурни! — попросил:

— Ну тогда вы, миледи… пожалуйста… вы меня убейте.

Джессика подошла к нему, положила руки ему на плечи.

— Гурни, отчего ты настаиваешь, чтобы Атрейдесы убивали тех, кого любят?

Она мягко вытянула из пальцев Халлека края бурнуса и застегнула их.

Гурни, совершенно сломленный, выдавил:

— Но… я… я же…

— Ну да. Ты думал, что делаешь это ради Лето, — сказала Джессика — и за это я могу лишь восхвалить тебя…

— Госпожа моя!.. — простонал Гурни и, уронив голову, зажмурил глаза, пытаясь сдержать вскипающие слезы.

— Давай будем считать все случившееся небольшим непониманием между старыми друзьями, — сказала Джессика, и Пауль услышал в ее голосе успокаивающие, утешающие нотки. — Ну все-все, теперь все уже позади, и мы можем только радоваться, что больше такое непонимание между нами не повторится.

Гурни открыл блестящие, мокрые глаза и преданно посмотрел на нее.

— Гурни Халлек, которого я запомнила, был искуснейшим мастером клинка и струн, — продолжала Джессика. — Он был лучшим исполнителем на балисете, которого я знала и которым восхищалась. Может быть, этот Гурни Халлек помнит, как любила я слушать, когда он пел для меня?.. Ты сохранил свой балисет, Гурни?

— У-у меня теперь новый, — пробормотал Гурни. — Он с Чусука — чудесный инструмент, звучит, как подлинный Варота, правда, подписи на нем нет. Я склонен полагать, что это работа одного из учеников Вароты, который… — Он умолк. — Но что это я, миледи! Что я могу сказать?! Вот мы болтаем о…

— Вовсе не болтаем, Гурни, — возразил Пауль, подошел к матери и встал, глядя в лицо Гурни. — Это не болтовня, а то, что приносит радость друзьям. И я прошу тебя — сыграй нам. Планы битвы могут и подождать немного. Все равно до завтра мы не выступим.

— Я… я сейчас принесу балисет, — заторопился Гурни. — Он там, в коридоре. — Он выскочил в коридор, только занавески взметнулись.

Пауль коснулся руки матери, ощутил, как она дрожит.

— Уже все, мама, — сказал он.

Она, не поворачивая головы, искоса взглянула на него:

— Все?..

— Ну да. Гурни…

— Гурни?.. Ах… да. — Она опустила глаза.

С шорохом разошлись занавеси — вернулся Гурни с балисетом. Не глядя в глаза Паулю и Джессике, он принялся настраивать инструмент. Драпировки глушили эхо, и балисет звучал негромко и задушевно, даже интимно.

Пауль усадил мать на подушки, она откинулась на толстые драпировки. Его внезапно поразило, что она выглядит сильно состарившейся — Пустыня превратила ее кожу в пергамент, проложила морщины в уголках залитых синевой глаз.

Как она устала, подумал он. Мы должны как-то облегчить ее ношу.

Гурни взял аккорд…

Пауль глянул на него:

— Извини, Гурни, мне надо кое-что срочно сделать. Подожди здесь…

Гурни кивнул. Он был уже где-то далеко, может быть, под ласковым небом Каладана, а на горизонте кучерявились тучки, обещая дождь…

Пауль заставил себя повернуться, вышел в боковой проход, отбросив тяжелые занавеси. За его спиной Гурни начал мелодию, и Пауль помедлил немного, слушая приглушенную песню.

Из-за угла появился курьер-федайкин. Его капюшон был отброшен за плечи, а завязки дистикомба свободно болтались на шее — значит, он только что из Пустыни.

Пауль жестом остановил его, отошел от входа в комнату и подошел к вестнику.

Тот поклонился, сложив перед собой руки — так обычно приветствовали Преподобную Мать или сайядину, исполняющую обряды.

— Муад'Диб, вожди уже начали прибывать на Сбор, — проговорил он.

— Так скоро?

— Это те, за которыми Стилгар послал раньше — когда думали, что…

— Ясно. — Пауль оглянулся туда, откуда раздавались звуки балисета. Старая песня, которую так любила мать, странное сочетание радостноймелодии и печальных слов. — Стилгар скоро подойдет сюда вместе со всеми остальным. Покажешь им, где их ожидает мать.

— Хорошо, Муад'Диб, я буду ждать здесь.

— Да… да, пожалуйста.

Пауль оставил федайкина у входа, а сам зашагал к месту, какое было в каждой подобной пещере, у подземного водохранилища. Там, в прочной камере, содержали небольшого — не длиннее девяти метров — Шаи-Хулуда. Окружавшие червя каналы с водой не давали ему ни расти, ни бежать. Податель, как только отделялся от «маленьких», всеми силами избегал воды — для него это был яд. А утопление Подателя — величайший секрет фрименов, так как при этом выделялось вещество, объединявшее их, — Вода Жизни, яд, преобразовать который могла только Преподобная Мать.

Решение пришло к Паулю, когда он столкнулся со смертельной опасностью, грозившей матери. Ни одна из временных линий, виденных им, не содержала угрозы от Гурни Халлека. Будущее — туманное, темное будущее, в котором Вселенная неслась в кипящий водоворот, — окружало его, словно пелена призрачного мира.

Я должен видеть, повторял он.

К этому времени его организм уже выработал некоторый иммунитет к Пряности, и пророческие видения все реже посещали его… и были они все более смутными. Решение казалось очевидным.

Я сам утоплю червя. И тогда мы увидим, действительно ли я — Квисатц Хадерах, способный пережить испытание, которому подвергаются Преподобные Матери.

Глава 8

И так случилось на третий год Пустынной войны, что лежал Пауль Муад'Диб один в Птичьей пещере, во внутренних покоях под коврами кисва. И так лежал, как мертвый, связанный откровениями Воды Жизни, и существо его было унесено за пределы времен ядом, дарующим жизнь. И так исполнено было пророчество о том, что Лисан аль-Гаиб может быть сразу и жив, и мертв.

Принцесса Ирулан. «Собрание легенд Арракиса»

Выходя из котловины Хаббанья в предрассветной мгле, Чани слышала, как посвистывают крылья орнитоптера, который, доставив ее сюда, улетел теперь в укрытие в Пустыне. Охранники, держась на почтительном расстоянии от нее, рассыпались веером, проверяя, нет ли какой опасности в скалах, и заодно предоставляя женщине Муад'Диба и матери его первенца возможность пройтись одной: как она и попросила их.

Зачем он вызвал меня? — думала она. Ведь раньше он говорил, что я должна оставаться на Юге с маленьким Лето и Алией.

Она подобрала бурнус и, легко перепрыгнув каменный порожек, начала подъем по крутой тропке — только тот, кто был привычен к жизни в Пустыне, мог бы отыскать эту тропу в темноте. Из-под ног покатились мелкие камешки, но Чани шла, словно танцуя, с привычной легкостью.

Быстрый подъем одновременно освежал и слегка пьянил, кружил голову, помогая очиститься от страхов, вызванных молчаливой отстраненностью эскорта и тем, что за ней послали один из бесценных топтеров. Но ее сердце радостно билось от близости встречи с Паулем Муад'Дибом, с ее Усулом. По всей Пустыне гремело боевым кличем — «Муад'Диб! Муад'Диб!» — но это не было имя отца ее сына и нежного любовника. Она и называла-то его иначе.

Впереди над скалами воздвигалась долговязая фигура — махала рукой, призывая поторапливаться. Чани заспешила. Действительно, утренние птицы уже перекликались и поднимались в небо, приветствуя приближающуюся зарю. Над восточным горизонтом занялась бледная полоска рассвета.

Человек впереди был не из тех, кто сопровождал ее. Отхейм, что ли? — подумала Чани, замечая знакомые жесты и манеру держаться. Подойдя ближе, она действительно узнала широкое, плоское лицо одного из командиров федайкинов. Капюшон Отхейма был откинут, а лицевой фильтр не затянут — подобная небрежность говорила о том, что он вышел в пустыню совсем ненадолго, на несколько минут.

— Скорее! — прошептал он, повернулся и повел Чани вниз, по неприметной расщелине, к замаскированному входу в пещеру. — Скоро совсем рассветет, — продолжал он так же шепотом, придерживая для нее входной клапан. — Харконнены, не иначе как доведенные до крайности, взялись патрулировать некоторые участки Пустыни. А мы сейчас никак не можем себе позволить быть обнаруженными.

Они оказались в узком боковом входе в Птичью пещеру. Зажглись плавающие лампы. Отхейм, обходя вперед Чани, сказал только:

— За мной. И поспеши.

Они быстро прошли уводящий вглубь коридор, миновали еще одну герметическую дверь-клапан и, пройдя сквозь закрытый занавесями проем, оказались в помещении, которое в те дни, когда в этой пещере просто устраивали дневки во время хаджров через Пустыню, служило альковом Преподобной Матери. Сейчас пол был застелен коврами, горами лежали подушки. Каменные стены были прикрыты гобеленами с изображениями красного ястреба. Низкий походный стол у стены был завален бумагами — исходивший от них аромат Пряности говорил о происхождении материала: фримены делали бумагу из отходов переработки меланжи.

Преподобная Мать сидела напротив входа, и, кроме нее, в комнате никого не было. Она взглянула на вошедших тем самым, обращенным в себя, взором, от которого бросало в дрожь непосвященных.

Отхейм сложил ладони и почтительно доложил:

— Я привел Чани, Преподобная.

Поклонившись, он вышел. А Джессика подумала: Как мне сказать Чани об этом?..

— Как мой внук? — спросила она вслух.

Ритуальное приветствие… — подумала Чани, и ее страхи вновь вернулись к ней. Где же Муад'Диб? Отчего он меня не встретил?

— Он здоров и весел, о мать моя, — ответила Чани. — Я оставила его и Алию на попечение Хары.

«Мать…» — повторяла про себя Джессика. Да, у нее, конечно, есть право так меня называть, обращаясь с формальным приветствием. Ведь она подарила мне внука.

— Я слышала, из сиетча Коануа прислали в подарок ткани? — сказала она.

— Очень красивые, — кивнула Чани.

— Алия передала для меня что-нибудь?

— Ничего. Но в нашем сиетче теперь все спокойно, и люди понемногу привыкают к ее новому статусу…

Да что она тянет? — напряженно думала Чани. Случилось что-то важное — раз уж прислали за мной топтер, дело действительно срочное. А мы тут разводим церемонии…

— Надо распорядиться часть этой новой ткани пустить на одежду для маленького Лето, — сказала Джессика.

— Как скажешь, о мать моя. — Чани опустила глаза. — Есть ли вести о сражениях?

Она старалась, чтобы лицо оставалось бесстрастным и не выдало Джессике, что на самом-то деле она спрашивает о Муад'Дибе…

— Новые победы, — сообщила Джессика. — А Раббан послал к нам осторожные предложения перемирия. Его гонцы вернулись обратно к хозяину без своей воды… Раббан даже облегчил тяготы для жителей некоторых деревень во впадинах. Но с этим он опоздал — люди поняли, что Раббан пошел на это из страха перед нами.

— Все идет так, как и предсказывал Муад'Диб, — кивнула Чани. Она смотрела в лицо Джессике, пытаясь сдержать страх. Я назвала его имя, но она никак не отреагировала. Конечно, трудно прочесть эмоции на гладком камне, который она называет лицом… — но сейчас оно какое-то совсем уж застывшее. Да что с ней?! Что случилось с моим Усулом?!

— Ах, сейчас бы вновь оказаться на Юге, — задумчиво сказала Джессика. — Оазисы были так прекрасны, когда мы уезжали… как не мечтать о времени, когда вся земля будет цвести так же!..

— Да, там прекрасно, — согласилась Чани. — Но сколько скорби в этой красоте…

— Скорбь — цена победы, — заметила Джессика. Она меня к скорби готовит?! — спросила себя Чани.

Вслух она сказала:

— Так много женщин сейчас живут без мужей. Когда они узнали, что меня вызвали на север, без ревности не обошлось…

— За тобой послала я, — сказал Джессика.

Чани почувствовала, как бешено колотится сердце. Ей хотелось зажать уши руками — так боялась она услышать то, что прозвучит дальше. Все же ей удалось заставить голос звучать ровно:

— Но письмо было подписано «Муад'Диб»…

— Эту подпись поставила я. В присутствии его ближайших сподвижников и помощников. Мера, вызванная необходимостью.

Она храбрая — женщина моего сына, подумала Джессика. Так держится, хотя ей страшно… Да. Похоже, она — именно та, кто теперь нам нужен.

Действительно, покорность судьбе звучала в голосе Чани почти незаметно, когда она сказала:

— Теперь ты можешь сказать… то, что должна.

— Ну хорошо. Ты мне нужна, чтобы помочь вернуть Пауля к жизни! — сказала Джессика, мысленно похвалив себя: Да, я это сказала именно ток, как надо: «вернуть к жизни». Теперь она знает, что Пауль жив, но в большой опасности…

Лишь один миг понадобился Чани, чтобы прийти в себя.

— Что я могу сделать? — спросила она. И хотя на самом деле ей хотелось броситься к Джессике, схватить ее, трясти — «Отведите меня к нему!» — она молча ждала ответа.

— Подозреваю, — проговорила Джессика, — что Харконненам удалось подослать сюда своего агента, чтобы отравить Пауля. Иного объяснения я просто не вижу. Причем яд какой-то странный, необычный. Я исследовала его кровь всеми возможными способами, самыми тонкими — и никаких следов отравы!

Чани все-таки не сдержалась и бросилась к Джессике, упала на колени:

— Яд?! Он страдает? Я могу что-то…

— Он без сознания, — ответила та. — Жизненные процессы замедлены настолько, что регистрируются лишь с помощью самой тонкой техники. Я содрогаюсь от одной мысли о том, что его мог бы обнаружить кто-то другой, не я. Не имеющий опыта в подобных делах принял бы его за мертвого…

— Но у тебя наверняка были иные причины помимо простой любезности, — сказала Чани. — Я ведь знаю тебя, Преподобная. Так что, по-твоему, я могу сделать такого, чего не сделать тебе?

Да, она храбрая, красивая и — ах-х, такая наблюдательная и умная, подумала Джессика. Какая бы из нее вышла сестра Бене Гессерит!..

— Чани, — проговорила Джессика, — может быть, ты мне не поверишь, но я и сама не знаю толком, почему я послала за тобой. Интуиция, если хочешь. Просто вдруг пришло в голову: «Надо послать за Чани…»

В первый раз Чани увидела печаль на лице Джессики, страдание в ее обращенном вглубь взгляде.

— Я сделала все, что могла, — сказала Джессика. — И это «все» настолько выходит за пределы того, что обычно понимается под понятием «все возможное», что тебе и представить трудно было бы. Но… у меня ничего не вышло.

— А этот его старый товарищ, Халлек, — задумчиво сказала Чани, — он не может оказаться предателем?

— Только не Гурни, — отрезала Джессика.

В этих трех словах была целая история. Чани словно сама увидела все размышления, все доводы «за» и «против», все испытания, тесты и проверки, все воспоминания о неудачах в прошлом, которые в конце концов и привели к этому выводу.

Чани рывком поднялась на ноги, выпрямилась, расправила пятнистый походный бурнус.

— Веди меня к нему, — сказала она.

Джессика тоже встала, повернулась и вышла в дверь за занавесями по левую руку. Чани пошла за ней; они оказались в помещении, некогда использовавшемся как склад. Теперь же каменные стены были скрыты тяжелыми драпировками. Пауль лежал у дальней стены на походном матрасе. Прямо над его головой висела в воздухе плавающая лампа, освещавшая лицо; тело было по грудь укрыто черной тканью, руки лежали поверх этого покрывала, вдоль туловища. Обнаженная кожа казалась восковой и какой-то затвердевшей. Он был совершенно неподвижен.

Чани с трудом подавила желание кинуться к нему, упасть на грудь… Вместо этого она вспомнила о своем сыне, о Лето. И поняла, что некогда и Джессика пережила подобный миг — когда ее мужчине угрожала смерть, она должна была думать о спасении сына! Ощутив вдруг, насколько они близки, Чани схватила Преподобную Мать — мать ее Усула — за руку. Джессика в ответ тоже стиснула ее руку — больно…

— Он жив, — проговорила Джессика. — Можешь поверить мне — жив. Но нить его жизни столь тонка, что ее трудно даже заметить. Иные вожди поговаривают даже, что не Преподобная Мать, а просто мать говорит во мне; что сын мой умер уже, а я не хочу отдать его воду племени.

— Как долго он уже… вот так? — выдавила Чани. Она осторожно, высвободила свое запястье из рук Джессики и сделала несколько шагов вперед.

— Три недели. — Голос Джессики звучал безжизненно. — Почти неделю я пыталась вернуть его к жизни. Встречи, обсуждения, совещания — наконец, я решилась вызвать тебя. К счастью, федайкины мне подчиняются, не то я не могла бы отсрочить… — Джессика провела языком по пересохшим губам, глядя, как Чани подходит к Паулю.

А Чани склонилась над ним, разглядывая мягкую бородку — почти что юношеских пух, — окаймлявшую лицо Пауля, гладила взглядом высокий лоб, линию бровей, крепкий нос, закрытые глаза — сейчас, в этом оцепенелом сне, его лицо выглядело очень спокойным, мирным.

— Как он получает питание? — спросила она, не отводя взгляда от Пауля.

— Телу его надо так мало, что до сих пор он обходился без пищи.

— Многим известно о случившемся?

— Только ближайшие его советники, некоторые вожди, федайкины да еще, разумеется, тот, кто его отравил.

— Кого вы подозреваете?

— Мы пока не хотим расследования, — ответила Джессика.

— А что говорят федайкины?

— Федайкины верят, что Пауль пребывает в священном трансе, накапливая силы перед решительными сражениями. Это я подбросила им эту мысль.

Чани опустилась на колени подле тела Пауля. И сразу же ощутила, что воздух возле самого его лица какой-то другой… но эта была всего лишь Пряность, вездесущая Пряность, запахом которой была пропитана вся жизнь фримена. И все же…

— Вы не были привычны к Пряности от рождения; как ты думаешь — не мог ли его организм восстать против ее избытка в пище? — предположила Чани.

— Аллергических реакций нет, — ответила Джессика.

Она закрыла глаза — ей хотелось отгородиться от происходящего; к тому же она вдруг поняла, насколько устала. Сколько же я не спала? — спросила она себя. Не помню. Слишком долго…

— Когда ты изменяешь в себе Воду Жизни, — спросила Чани, — ты ведь для этого пользуешься… внутренним восприятием. А им ты пользовалась, чтобы исследовать Его кровь?

— Да. Нормальная фрименская кровь. Совершенно приспособленная к пище с высоким содержанием меланжи и к жизни здесь.

Чани опустилась на пятки. Страхи вновь охватили ее, но она, глядя в лицо Паулю, подавила их, вытеснила. Этому приему она научилась, наблюдая за Преподобными Матерями. Время можно было заставить служить разуму. Надо было полностью сконцентрироваться…

Наконец Чани сказала:

— Здесь есть Податель?

— Конечно, и не один, — устало ответила Джессика. — Мы теперь обязательно держим несколько Подателей. Для победы нужно благословение, а каждый обряд перед походом…

— Но Пауль Муад'Диб обычно сам не принимал участия в этих обрядах, — заметила Чани. Джессика отрешенно кивнула, вспомнив противоречивые чувства, которые питал Пауль к Пряности и к порождаемому ею пророческому дару.

— Откуда ты об этом знаешь? — спросила она.

— Говорят…

— Слишком много говорят, — горько сказала Джессика.

— Скажи, чтобы мне принесли непревращенную Воду Подателя, — распорядилась Чани.

Слыша повелительный тон, Джессика замерла было, но, видя сосредоточенность молодой женщины, ответила только:

— Сейчас.

Она вышла — позвать Хранителя Воды.

Чани сидела, не сводя глаз с Пауля.

Если бы только он сделал именно это! — думала она. Он вполне мог решиться испытать это…

Джессика опустилась на колени возле Чани и протянула простой кувшин, из тех, которыми пользовались на полевых стоянках. Ноздри Чани защекотал острый запах яда. Она обмакнула палец в жидкость и поднесла его к носу Пауля.

Тот слегка сморщил переносье, ноздри его медленно расширились.

Джессика ахнула.

Чани прикоснулась теперь смоченным в Воде пальцем к верхней губе спящего.

Он глубоко, прерывисто вздохнул.

— Что это? — жестко спросила Джессика.

— Тихо, — сказала Чани. — Сейчас преобразуй немного святой Воды. Быстро!

Джессика не стала задавать вопросы — по голосу Чани она поняла, что та знает, что делает.

Поднеся к губам кувшин, Джессика отпила крошечный глоток.

Глаза Пауля распахнулись. Он посмотрел на Чани.

— Нет нужды превращать Воду, — выговорил он слабо, но твердо.

Джессика, держа глоток во рту, почувствовала, что ее тело почти автоматически преобразует яд. В легком душевном подъеме, который всегда сопровождал процесс, она ощутила исходящий от Пауля свет жизни.

И в этот миг она поняла.

— Ты выпил священной Воды! — выдохнула она.

— Всего каплю, — пробормотал Пауль. — Совсем немного… одну капельку.

— Как ты мог решиться на такую глупость?! — гневно спросила Джессика.

— Он твой сын, — напомнила Чани. Джессика метнула на нее яростный взгляд.

Губ Пауля коснулась слабая улыбка — теплая и понимающая.

— Слушай, что говорит моя возлюбленная, — сказал он. — Слушай, мама. Она знает!

— Что могут сделать другие — должен сделать и он, — объяснила Чани.

— Когда я принял эту каплю — ощутил ее вкус, запах, плотность; когда я понял, что эта капля делает со мной, тогда я понял, что могу сделать то, что сделала ты, — сказал Пауль. — Эти ваши прокторы Бене Гессерит столько твердят о Квисатц Хадерахе — но они даже отдаленно представить себе не могут, в скольких местах я побывал. За эти несколько минут я… — Он замолчал, озадаченно нахмурился. — Чани?.. Как ты здесь оказалась? Ты же должна быть… Почему ты здесь?..

Он попытался приподняться на локтях, но Чани мягко уложила его обратно.

— Пожалуйста, лежи, мой Усул, — сказала она.

— Я чувствую себя таким слабым, — пожаловался он. Обвел взглядом комнату. — Как долго я… здесь?

— Ты три недели был в коме. Такой глубокой, что казалось, искра жизни тебя покинула, — объяснила Джессика.

— Н-но… я же выпил ее только минуту назад и….

— Для тебя минуту, — возразила Джессика. — Для меня — три недели страха.

— Только одна капля — но я преобразовал ее, — сказал Пауль. — Я преобразовал Воду Жизни!..

И прежде чем Чани или Джессика могли остановить его, он окунул руку в кувшин, который они поставили на пол у изголовья, поднес сложенную ковшиком ладонь к губам, роняя капли Воды, — и выпил.

— Пауль! — простонала Джессика.

Он схватил ее за руку, улыбнулся (это походило на ухмылку черепа) — и послал к ней свое сознание.

Это было не то мягкое, охватывающее чувство единения, которое она разделила когда-то с Алией и старой Преподобной… но это был контакт: они разделили все чувства, все ощущения… этот контакт потряс ее, и она почувствовала себя такой слабой, что внутренне сжалась, в страхе перед ним закрывая свое сознание.

Вслух он сказал:

— То место, в которое нельзя проникнуть… Место, в которое не смеют взглянуть Преподобные Матери… Покажи мне его!

Испугавшись даже самой мысли об этом, она замотала головой.

— Покажи мне его! — приказал он.

— Нет!

Но она не могла никуда деться от него. Буквально оглушенная его пугающей, невероятной силой, она закрыла глаза и сосредоточилась на темном, запретном месте в глубине сознания.

Сознание Пауля протекло вокруг и сквозь нее — и устремилось во тьму. На краткий миг Джессика успела заглянуть туда прежде, чем ее сознание в ужасе отпрянуло. Увиденное заставило ее трепетать, хотя она сама не знала — почему… Мир, где яростно и беспрерывно дул ветер, сверкали искры, пульсировали световые круги и кружили среди огней белые раздувшиеся фигуры — их увлекал клубящийся мрак и дувший ниоткуда ветер…

Наконец она открыла глаза. Пауль смотрел на нее. Он все еще держал ее за руку, но пугающая связь между ними исчезла. Она подавила дрожь… оказывается, она действительно дрожала. Пауль выпустил ее руку. Словно убрали опору, поддерживавшую ее, словно выбили костыль — она пошатнулась и упала бы, не поддержи Чани.

— Преподобная! — встревожилась Чани. — Что случилось?

— Устала… — прошептала Джессика. — Так устала…

— Сюда, — приговаривала Чани. — Садись сюда.

Она помогла Джессике сесть на подушки и опереться о стену.

Прикосновения сильных, молодых рук были удивительно приятны, успокаивали. Джессика прильнула к Чани.

— Он действительно видел… Воду Жизни? — спросила Чани, осторожно высвобождаясь.

— Да, видел… — прошептала Джессика. У нее все еще кружилась голова, разум не мог успокоиться после контакта. Так чувствуют себя люди, которые долгие недели провели в бурном море и наконец ступили на твердую землю: кажется, что она продолжает покачиваться под ногами. Джессика ощутила внутри себя старую Преподобную Мать… и всех остальных… они пробудились и спрашивали: «Что это было? Что случилось? Что это за место?..»

И на все это накладывалось осознание того, что ее сын. — Квисатц Хадерах. Тот, Который может быть сразу во многих местах. Сбывшаяся мечта Бене Гессерит. И понимание это ее не успокаивало…

— Так что произошло? — настаивала Чани. Джессика только покачала головой. Пауль проговорил:

— В каждом из нас есть древняя сила, которая берет, и другая древняя сила, которая дает. Мужчине не слишком сложно заглянуть туда, где обитает берущая сила, но почти невозможно встретиться лицом к лицу с силой дающей, не изменяя свою природу. С женщиной дело обстоит наоборот.

Джессика подняла взгляд. Оказывается, Чани слушает Пауля, а глядит на нее.

— Ты понимаешь меня, мама? — спросил Пауль. Она смогла только кивнуть.

— И эти силы внутри нас пришли из такой глубокой древности, что они вошли в каждую клеточку нашего тела. Эти силы и создают нас. Ты можешь сказать себе: «Да, я вижу, как это происходит». Но затем ты заглядываешь в глубь себя и предстаешь перед этими силами — силами своей жизни, предстаешь без всякой защиты и тогда только понимаешь, какая опасность тебе грозит. Ты видишь, что эта сила может захлестнуть и побороть тебя. Величайшая опасность для Дающего — это берущая сила; величайшая опасность для Берущего — сила дающая. И столь же легко потерпеть поражение от этих сил тому, кто дает, сколь и тому, кто берет.

— А ты, сын мой, — спросила Джессика, — сам ты из тех, кто дает, или из тех, кто берет?

— Я — центр равновесия, — ответил Пауль, — и я не могу давать, не забирая, и не могу брать, не…

Он замолчал, глядя на стену справа от себя. Чани ощутила, как ее щеки коснулся сквознячок. Она повернулась, успев заметить, как падает занавеска входа.

— Это был Отхейм, — сказал Пауль. — Подслушивал!

От этих слов на Чани словно повеяло пророческим даром Пауля… она увидела то, чему предстояло случиться, так, словно это уже случилось. Отхейм разнесет увиденное и услышанное. Каждый, кто услышит от него эту историю, передаст ее дальше, и покатится она по земле точно пожар. «Пауль Муад'Диб — не как прочие люди, — будут говорить тут и там. — Больше сомневаться не приходится. Он — мужчина, но может глядеть в глубины Воды Жизни, как Преподобная Мать; воистину Он — Лисан аль-Гаиб!»

— Ты видел будущее, Пауль, — сказала Джессика. — Откроешь ли ты увиденное?

— Не будущее, — возразил он. — Я видел Настоящее.

Он с усилием сел и отмахнулся от Чани, которая бросилась было ему помогать.

— Космос над Арракисом кишит кораблями Гильдии.

Джессика вздрогнула — таким уверенным был его голос.

— Там — сам Падишах-Император, — добавил Пауль, глядя на каменный потолок комнаты. — А с ним — его любимая Правдовидица и пять легионов сардаукаров. И старый барон Владимир Харконнен тоже там, и с ним — Суфир Хават, а еще — семь кораблей, и в них — все, кого он сумел поставить под ружье. И там с ними — готовые подключиться к игре силы, представляющие каждый из Великих Домов, стервятники… все ждут.

Чани покачала головой, не в состоянии отвести взгляд от Пауля. Его отстраненность, ровный, невыразительный голос, взгляд, словно проникавший сквозь нее, — все ужасало ее и повергало в смятение.

Джессика попыталась сглотнуть пересохшим горлом, выговорила:

— Чего они ждут?

Пауль посмотрел на нее:

— Ждут от Гильдии разрешения к высадке. Того, кто совершит посадку без разрешения, Гильдия оставит на планете навсегда.

— Гильдия защищает нас? — спросила Джессика.

— Защищает нас! Да Гильдия же сама все устроила: распустила всяческие слухи о том, что мы делаем, а затем снизила тарифы на межзвездные перевозки настолько, что даже беднейшие Дома смогли добраться сюда — и теперь висят над нами и дождаться не могут, когда можно будет приступать к грабежу.

Джессика поразилась горьким ноткам в его голосе. Нет, она не сомневалась в его словах — они звучали так же убежденно, как и в ту ночь, когда он открыл перед ней путь в будущее, который привел их к фрименам.

Пауль глубоко вздохнул и проговорил:

— Мама, тебе придется преобразовать для нас некоторое количество Воды. Нам нужен катализатор. А ты, Чани, разошли разведчиков… пусть ищут премеланжевую массу. Затем, если мы поместим определенное количество Воды Жизни над карманом премеланжевой массы… Вы знаете, что тогда произойдет?

Джессика обдумывала его слова — и вдруг поняла, что он имеет в виду.

— Пауль!.. — выдохнула она.

— Вода Смерти, — медленно сказал он. — И это будет цепная реакция. — Он указал себе под ноги. — Она посеет смерть среди Маленьких и разрушит вектор жизненного цикла, связывающий Пряность и Подателей. А без них — без Пряности ли, без Подателей ли — Арракис превратится в настоящую пустыню.

Чани зажала рукой рот — кощунство, исходившее из уст Пауля, лишило ее дара речи.

— Кто может уничтожить некую вещь, тот ее и контролирует по-настоящему, — объяснил Пауль. — А мы можем уничтожить Пряность!

— Но что останавливает Гильдию? — прошептала Джессика.

— Они ищут меня, — ответил Пауль. — Вдумайся! Лучшие навигаторы Гильдии, которые способны, заглядывая в будущее, находить безопасный курс для стремительных хайлайнеров, — все ищут меня… и не могут найти. Как они дрожат! Как трепещут! Они знают, что я завладел их тайной! — Пауль протянул перед собой согнутую лодочкой руку с блестевшими в ней каплями. — Без Пряности они слепы!

Чани смогла наконец заговорить:

— Ты говоришь, что видишь Настоящее!

Пауль вновь откинулся на спинку, мысленно оглядывая раскинувшееся перед ним Настоящее, протянувшееся и в будущее, и в прошлое. Озарение, которое принесла Пряность, уже уходило, и он с трудом удерживал в сознании картину путей времени.

— Итак, идите и делайте, как я велел, — сказал он. — Будущее теперь для Гильдии так же смутно, как и для меня. Линии видения сужаются. И все фокусируется здесь. Вокруг Пряности… они и раньше не осмеливались вмешиваться, потому что, вмешавшись, могли утратить и то, чем уже обладали. Но теперь они в отчаянии, ибо все пути ведут во тьму.

Глава 9

И вот настал день, когда Арракис стал как бы ступицей в колесе Вселенной, и колесо то было готово повернуться.

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

— Ты посмотри только на эту штуку! — прошептал Стилгар.

Пауль лежал рядом с ним в скальной щели высоко на гребне Барьерной Стены, приложив глаз к окуляру фрименского телескопа с масляными линзами. Телескоп был наведен на котловину, где, сверкая в лучах рассветного солнца, стоял межзвездный лихтер. Впрочем, на затемненной его стороне еще светились желтые иллюминаторы. Вдали холодно блестел под северным солнцем Арракин.

Но не лихтер так поразил Стилгара, видел Пауль, а сооружение, для которого гигантский корабль служил всего лишь опорным столбом. Огромное, напоминающее шатер, многоэтажное здание радиусом не менее тысячи метров состояло из положенных внахлест полос веерола. Здесь временно размещались пять легионов сардаукаров, и здесь же расположил свою ставку Его Императорское Величество, Падишах-Император Шаддам IV.

Гурни Халлек, пригнувшийся слева от Пауля, сообщил:

— Я насчитал девять уровней. Похоже, Его Величество решил не ограничивать себя горсткой сардаукаров…

— Пять легионов, — отозвался Пауль.

— Светает, — прошептал Стилгар. — Нравится тебе это или нет, но ты сейчас на виду, Муад'Диб. Пора уходить в скалы.

— Я здесь в безопасности, — отмахнулся Пауль.

— Корабль оснащен метательными орудиями, — напомнил Гурни.

— Они полагают, что у нас есть щиты, — усмехнулся Пауль. — А тратить снаряды на трех неопознанных людей они не будут, даже если и заметят.

Повернув телескоп, Пауль оглядел стены котловины: изрытые оспинами скалы, осыпи, отмечавшие пещеры, которые стали братскими могилами стольких бойцов его отца… Он вдруг подумал о том, какая глубокая справедливость в том, что тени погибших воинов Дома Атрейдес будут взирать с высоты своих гробниц на то, что произойдет в котловине… Форты и поселки за Барьерной Стеной, отбитые у Харконненов, находились теперь в руках фрименов или же были отрезаны от главных сил — подобно ветвям, отсеченным от ствола и теперь умирающим. Все владения Дома Харконнен ограничивались теперь этой котловиной!

— Они могут предпринять вылазку на топтерах, — возразил Стилгар. — Если заметят нас.

— Ну и пусть, — ответил Пауль. — Все равно нам сегодня не один их топтер придется сжечь… и потом, как мы знаем, надвигается буря.

Он перевел телескоп на дальний конец взлетного поля Арракинского космодрома, где стояли в ряд харконненские фрегаты. Слабый ветерок играл полотнищем флага КООАМ. Гильдия, видимо, вконец впала в отчаяние, раз позволила сесть этим двум группам, а всех прочих оставила в резерве. Гильдия напоминала человека, который пальцем ноги пробует, насколько горяч песок, прежде чем ставить палатку.

— Да что ты еще нового рассчитываешь увидеть? — спросил Гурни. — Пора прятаться: буря действительно приближается.

Пауль вновь повернул телескоп на гигантский металлический шатер.

— Даже женщин захватили, — пробормотал он. — И слуг не забыли, лакеев-камердинеров… Ах, Император, Император… как же вы самоуверенны!

— Кто-то идет сюда, — сказал Стилгар. — Наверно, Отхейм и Корба возвращаются.

— Ну ладно, Стил, — вздохнул Пауль. — Уходим.

Но напоследок он еще раз взглянул в телескоп — на ровное дно котловины, сверкающий металлом шатер, молчаливый город, корабли с харконненскими наемниками. Потом он отполз назад, за скалу и его место у телескопа занял один из фрименских дозорных.

Пауль вышел в неглубокую нишу в скальной стене. Фримены укрыли ее прозрачной маскировочной тканью. Справа, возле прохода, стояла аппаратура связи. Федайкины, собравшиеся здесь, ждали приказа Муад'Диба к атаке.

Из потайного хода появились двое и обратились к часовым.

Пауль кивнул Стилгару на вновь прибывших:

— Стил, узнай, с чем они пришли.

Стилгар направился к вошедшим. Пауль присел на корточки возле стены, разминая мышцы, встал. За это время Стилгар уже успел переговорить с пришедшими и отослал их обратно. Пауль подумал о том, как длинен этот высеченный в скале проход — отсюда и до самого дна котловины.

— Что случилось такого важного, что нельзя было послать сейлаго? — спросил Пауль.

— Птичек берегут до битвы, — ответил Стилгар. Он озабоченно посмотрел на аппаратуру связи, на Пауля. — Даже при работе направленным лучом это опасно, Муад’Диб. Они могут запеленговать эти штуки и по побочному излучению.

— У них скоро не останется на это времени, усмехнулся Пауль. — Так что нового?

— Мы выпустили наших сардаукарчиков возле Старого Пролома, на Западном Венце, пониже отсюда, и сейчас они направляются к своему хозяину. Ракетные установки и все прочие метательные орудия расставлены по позициям. Люди размещены согласно твоим приказаниям. Словом, все как обычно.

В едва проникающем сквозь маскировочную ткань свете Пауль оглядел своих бойцов. Ему казалось, что время тянется невыносимо медленно — словно насекомое, ползущее по голой скале.

— Придется нашим сардаукарам прогуляться пешком, — сказал Пауль, — прежде чем они смогут вызвать транспорт. За ними следят?

— Следят, конечно, — ответил Стилгар. Гурни, стоявший за спиной Пауля, кашлянул.

— Может, пора уйти в более безопасное место?

— Безопасных мест тут нет, — отрезал Пауль. — Как прогноз — погода благоприятная?

— На нас идет праматерь всех бурь, — ответил Стилгар. — Ты что, разве сам не чувствуешь, Муад'Диб?

— Конечно, изменения в воздухе есть, — согласился Пауль, — но шестование все-таки надежнее.

— Буря будет здесь через час, — уверенно сказал Стилгар. Он кивком указал на проем, выходивший на шатер-великан Императора и харконненские фрегаты.

— Они это тоже знают. Видишь, ни одного топтера в небе. Все убрано и надежно принайтовано. Их друзья на орбите информируют об изменении погоды.

— Были еще пробные вылазки?

— Нет, пока они сидят тихо. Я думаю, выжидают — хотят выбрать подходящее время.

— Теперь время будем выбирать мы, — жестко сказал Пауль.

Гурни взглянул наверх и ворчливо уточнил:

— Если они позволят.

— Их флот останется на орбите, — возразил Пауль.

Гурни покачал головой.

— У них не будет выбора, — напомнил Пауль. — Мы можем уничтожить Пряность. На такой риск Гильдия не пойдет.

— Отчаявшиеся люди бывают всего опаснее, — сказал Гурни.

— А мы что — разве не отчаялись? — спросил Стилгар.

Гурни мрачно поглядел на него.

— Просто ты не жил мечтой всех фрименов, — остерег его Пауль. — Стил сейчас думает о всей той воде, которую он потратил на взятки и подкуп, а значит — о лишних годах, отдаляющих день, когда Арракис расцветет. Он не…

Гурни не то застонал, не то зарычал.

— Отчего он так мрачно настроен? — поинтересовался Стилгар.

— Он всегда такой перед битвой, — объяснил Пауль.

Гурни медленно, по-волчьи, осклабился, над прикрывавшим подбородок воротником-чашкой сверкнули зубы.

— Мрачен я оттого, — сказал он, — что мне жалко все те харконненские душонки, которые мы сегодня отправим на тот свет нераскаянными.

Стилгар хмыкнул:

— Можно подумать, что я слышу федайкина.

— А Гурни у нас прирожденный боец-смертник, — отозвался Пауль, а сам подумал: Да, пусть они позабавятся шуточками и болтовней — перед тем как мы столкнемся с силой, собравшейся там, на равнине…

Он взглянул на проем в каменной стене, а когда его взгляд вернулся к Халлеку, трубадур-воин опять был угрюм и задумчив.

— «Беспокойство отнимает силы», — напомнил ему Пауль. — Это ты меня так учил, Гурни.

— Мой герцог, — ответил Гурни, — меня беспокоит главным образом атомное оружие. Если вы примените его, чтобы пробить взрывом брешь в Барьерной Стене…

— Нет, Гурни, — прервал его Пауль, — они там, наверху, не решатся в ответ применить атомное оружие против нас. Не посмеют… по той же самой причине, какая не дает им рискнуть запасами Пряности, которую мы пригрозили уничтожить.

— Однако запрет на применение…

— Запрет! — фыркнул Пауль. — Страх, а не запрет не дает Домам закидать друг друга ядерными зарядами. Великая Конвенция говорит прямо и недвусмысленно: «Применение атомного оружия против людей карается уничтожением планеты». Что касается нас — мы намерены взорвать Барьерную Стену — не людей.

— Очень уж тонкий момент, — заметил Гурни. — Тут грань провести не так просто…

— Ну, крючкотворы там, наверху, радостно ухватятся за эту тонкую грань, — возразил Пауль. — Жечь эту планету они не могут. И давай больше не будем об этом.

Он отвернулся, желая на самом деле чувствовать такую уверенность. Помолчав немного, он снова обратился к Стилгару:

— А что горожане? Вышли на позиции?

— Да… — пробормотал Стилгар. Пауль взглянул на него:

— А тебе что покоя не дает?

— Всегда считал, что городским доверять по-настоящему нельзя, — буркнул Стилгар.

— Я, между прочим, сам был когда-то горожанином, — напомнил Пауль.

Стилгар застыл, его лицо потемнело от прилившей крови.

— Муад'Диб знает, что я не имел в виду…

— Я знаю, что ты имел в виду. Но в испытании человека не по тому судят, что он мог бы сделать, по твоему мнению, а по тому, что он делает в действительности. В этих горожанах — фрименская кровь. Просто они не научились еще свободе. Но мы их научим.

Стилгар кивнул и покаянно ответил:

— От привычки, укоренившейся за целую жизнь, не легко избавиться, Муад'Диб. На Погребальных Равнинах мы научились презирать горожан…

Пауль взглянул на Гурни — тот изучающе рассматривал Стилгара.

— А объясни-ка нам, Гурни: зачем бы это сардаукарам надо было выгонять этих горожан из домов?

— Старый трюк, мой герцог. Они хотели, чтобы нас обременяли беженцы.

— Партизанская война так давно считается неэффективной, что наши правители успели забыть, как ей противодействовать, — усмехнулся Пауль. — Так что сардаукары в этот раз сыграли нам на руку. Хватали женщин в городе — развлечения ради; украсили свои штандарты головами тех, кто пытался протестовать. И возбудили против себя яростную ненависть горожан, большинство из которых в противном случае смотрели бы на предстоящую битву просто как на досадную помеху, пусть даже и помеху серьезную… и как просто на возможную смену их хозяев. Так что сардаукары позаботились о рекрутах для нас, Стилгар.

— Горожане прямо рвутся в бой, — признал Стилгар.

— Их обиды свежи, и ненависть не затенена ничем, — ответил Пауль. — Вот почему мы используем их как силы первого удара.

— Страшно подумать, сколько из них тут ляжет, — пробормотал Гурни.

Стилгар кивнул, соглашаясь.

— Их предупредили, что шансов у них мало, — ответил Пауль. — Но они знают и то, что каждый убитый ими сардаукар — это еще один враг, который не причинит вреда нам. Понимаете, друзья, теперь им есть за что умирать. Они почувствовали себя народом. Они пробуждаются!

От наблюдателей у телескопа донеслось невнятное восклицание. Пауль метнулся к амбразуре.

— Что там? — спросил он.

— Великое смятение, Муад'Диб, — почему-то шепотом ответил наблюдатель. — У этого огромного металлического шатра все так и забегали. От Западного Венца приехала наземная машина. Точь-в-точь ястреб влетел в гнездо скальных куропаток.

— Так-так, — сказал Пауль, — прибыли наши пленные.

— Они включили щит по всему периметру посадочного поля, — доложил наблюдатель. — Я вижу, как воздух дрожит даже за складами, где хранилась Пряность.

— Теперь они знают, кто воюет против них, — сказал Гурни. — Пусть харконненские твари трепещут, пусть страх разъедает их, ибо Атрейдес жив и идет на них!

Обращаясь к федайкину у телескопа, Пауль распорядился:

— Следи за флагштоком на корабле Императора. Если там поднимут мое знамя…

— Этого не будет, — перебил Гурни.

Пауль, видя озадаченное выражение на лице Стилгара, пояснил:

— Если Император признает мои притязания — он даст знать об этом, вновь подняв над Арракисом знамя Дома Атрейдес. В этом случае мы реализуем второй план и выступим только против Харконненов. Сардаукары не станут вмешиваться и предоставят нам самим разобраться друг с другом.

— У меня, конечно, нет опыта во всех этих инопланетных штучках, — проговорил Стилгар. — Однако я сомневаюсь, что…

— Не нужен опыт, чтобы догадаться, что они сделают, — проворчал Гурни.

— На большом корабле поднимают новый флаг, — сообщил наблюдатель. — Желтый… с черно-красным кругом в центре.

— Ловко, — усмехнулся Пауль. — Флаг КООАМ!

— Тот же флаг, что и над остальными кораблями, — заметил наблюдатель.

— Не понимаю, — сказал Стилгар.

— В самом деле ловко, — подтвердил Гурни. — Подними он флаг Атрейдесов, ему пришлось бы придерживаться обязательств, которые это на него налагает. Слишком много свидетелей! Он мог поднять флаг Харконненов, и это было бы ответом прямым и ясным. Однако же нет: он вывешивает эту КООАМовскую тряпку! Иначе говоря, он сообщает тем, наверху, — Гурни поднял палец туда, где над Дюной висел на орбите флот, — что он там, где прибыль. И что ему все равно, кто правит планетой — Атрейдесы или кто-нибудь еще.

— Сколько осталось времени до того, как буря дойдет до Барьерной Стены? — спросил Пауль.

Стилгар посовещался с одним из федайкинов и доложил:

— Это будет совсем скоро, Муад'Диб. Раньше, чем мы ожидали. Поистине идет прапраматерь всех бурь… может быть, она даже сильнее, чем ты хотел бы.

— Это — моя буря, — промолвил Пауль и, видя безмолвное, смешанное со страхом благоговение на лицах слышавших его федайкинов, добавил: — Пусть от этой бури содрогнется весь мир — и тогда она не будет сильнее, чем мне надо. Она ударит фронтом прямо по Стене?

— Почти. Можно сказать, да, — ответил Стилгар.

Из хода, ведущего вниз, в котловину, вынырнул гонец, подошел к Паулю, доложил:

— Патрули отходят, Муад'Диб. И харконненские, и сардаукары.

— Думают, что буря нанесет в котловину слишком много песка и ухудшит видимость, — заметил Стилгар. — И полагают, что то же самое и к нам относится!..

— Скажи канонирам — пусть наметят цели и установят наводку заранее, до того как видимость ухудшится, — распорядился Пауль. — Они должны разбить нос каждого из этих кораблей сразу, как только буря уничтожит щиты… — Он подошел к стене, отогнул край камуфляжной ткани и посмотрел в небо. На темном его фоне уже вились песчаные шлейфы. Пауль отпустил маскировку и добавил: — Стил, пора отсылать людей вниз.

— А ты разве не спустишься? — спросил Стилгар.

— Я пока побуду тут с федайкинами.

Стилгар глянув на Гурни, только многозначительно пожал плечами и направился к скале, скрывшись в тенях.

— Кнопку заряда, которым мы откроем Барьерную Стену, я оставляю на тебя, Гурни, — сказал Пауль. — Сделаешь?

— Конечно.

Пауль жестом подозвал одного из командиров федайкинов:

— Отхейм, отводи наши дозоры от зоны взрыва. К началу бури там никого не должно остаться.

Федайкин коротко поклонился и вышел вслед за Стилгаром.

Гурни, взглянув в амбразуру, велел наблюдателю утелескопа:

— Следи получше за Южной Стеной. До самого взрыва она останется без прикрытия.

— Разошли сейлаго с оповещением о времени, — распорядился Пауль.

— К Южной Стене движутся наземные машины, — доложил наблюдатель. — С некоторых из них ведется огонь из метательных орудий — прощупывают… Согласно твоему приказу все наши люди пользуются личными щитами. Вот, машины остановились.

В наступившей тишине Пауль услышал, как свистят маленькие смерчики над ними — предвестники приближающейся бури. Сквозь отверстия маскировочной ткани начал сеяться песок; затем резкий порыв ветра рванул маскировку и сдернул ее с укрытия.

Пауль махнул своим федайкинам, чтобы те укрылись, и подошел к фрименам у аппаратуры связи, стоявшей возле входа в тоннель. Гурни последовал за ним. Пауль склонился к связистам.

Один из них сказал:

— Идет не «прапраматерь» — прапрапраматерь всех бурь, Муад'Диб!

Пауль бросил взгляд на темнеющее небо и приказал:

— Гурни, убирай наблюдателей с Южной Стены!

Ему пришлось повторить приказ — шум бури вырос настолько, что приходилось кричать во весь голос.

Пауль надел фильтр-маску, затянул капюшон дистикомба.

Гурни возвратился.

Пауль тронул его за плечи, показал на кнопку взрывателя на стене тоннеля позади связистов. Гурни подошел к ней и, держа на кнопке руку, повернулся к Паулю.

— Связи нет! — крикнул связист. — Слишком сильные помехи. Буря!..

Пауль кивнул, не сводя взгляда с часового циферблата. Наконец он обернулся к Гурни, поднял руку и вновь перевел взгляд на циферблат. Стрелка завершала последний круг…

— Давай! — крикнул Пауль и резко взмахнул рукой. Гурни вдавил кнопку до отказа.

Казалось, не меньше секунды прошло, прежде чем дрогнул пол под ногами. Раскатистый гул взрыва слился с ревом бури на миг перекрыв его.

Федайкин-наблюдатель подбежал к Паулю, держа свой телескоп под мышкой.

— Стена взорвана, Муад'Диб! Буря ворвалась в пролом и ударила прямо по ним — и наша артиллерия уже ведет огонь! — прокричал он.

Пауль представил себе, как катится по зажатой горами долине песчаная стена, напитанная статическим электричеством, — и рокочущие заряды разрушают все силовые щиты врага.

— Буря!.. — прокричал кто-то. — Пора в укрытие, Муад'Диб!

Пауль пришел в себя, ощутил, как песчинки иглами колют открытые щеки. Мы начали… и это все неизбежно, подумал он. Положив руку на плечи связисту, он крикнул ему:

— Бросай аппараты! В тоннеле стоит второй комплект!..

Он почувствовал, что его тащат: федайкины столпились вокруг, защищая своего вождя. Они втолкнули его в тоннель, где было несколько тише, повернули за угол, попали в тесную комнатку, освещенную плавающими под потолком лампами. Отсюда вел еще один тоннель.

В этой комнатке за дублирующим комплектом аппаратуры связи сидел еще один фримен.

— Сильные помехи! — сказал он, увидев вошедших. — Сплошная статика.

В комнатку ворвался вихрек, мгновенно заполнив воздух крутящейся песчаной пылью.

— Закройте тоннель! — скомандовал Пауль. Внезапно замерший в неподвижности воздух свидетельствовал о выполнении приказания. — Проход в котловину не обрушился? — спросил он.

Один из федайкинов выбежал и, вернувшись, доложил:

— После взрыва обрушилось немного камня, но инженеры говорят, что проход не перекрыт. Сейчас они расчищают завалы лазерами.

— Пусть руками поработают! — возмутился Пауль. — Там же включенные щиты!..

— Ничего, Муад'Диб, — возразил федайкин, — они осторожно…

Но все же повернулся и вышел передавать приказ. Связисты, дежурившие снаружи, протиснулись мимо, таща свою аппаратуру.

— Я им передал твой приказ оставить оборудование, Муад'Диб! — воскликнул один из федайкинов.

— Сейчас люди нам дороже оборудования, — с упреком сказал Пауль. — Очень скоро мы не будем испытывать нужды в оборудовании — либо потому, что получим его куда больше, чем сможем использовать, либо потому, что нам уже не понадобится никакое оборудование.

Гурни Халлек подошел к Паулю.

— Я слышал, что путь вниз открыт, — сказал он. — Мы здесь слишком близко к поверхности. Как бы Харконнены не контратаковали!

— Им сейчас не до этого, — усмехнулся Пауль. — Как раз сейчас они вдруг обнаружили, что лишились и щитов, и возможности взлететь с планеты.

— Как бы то ни было, новый командный пункт готов, милорд, — сказал Гурни.

— Пока что он не нужен, — сказал Пауль. — На этом этапе операция будет разворачиваться и без моего участия. Нам же надо ждать…

— Принимаю сообщение, Муад'Диб! — крикнул связист. Он потряс головой, прижал наушник рукой. — Очень сильные помехи!..

Он начал писать в блокноте, время от времени останавливаясь и покачивая головой.

Федайкины отошли, уступая место, и Пауль заглянул через плечо в блокнот связиста:

«Налет… на сиетч Табр… пленных… Алия (пропуск)… семьи (пропуск) убиты, и… они (пропуск)… сына Муад'Диба».

Связист опять потряс головой.

Пауль поднял голову, встретился со взглядом Гурни.

— Сообщение неразборчиво, — пробормотал Гурни. — Помехи ведь… Мы не можем знать, что…

— Мой сын мертв, — глухо сказал Пауль — и сам понял, что это правда. — Мой сын мертв… а Алия схвачена… она — их заложник.

Он чувствовал себя опустошенным — лишь оболочка человека, лишенная эмоций. Все, чего он касался, приносило гибель и горе. Точно болезнь… которую он может разнести по всей Вселенной.

Он чувствовал в себе умудренность старца — умудренность, порожденную объединенным опытом бесчисленных вероятных жизней. И казалось ему, что кто-то внутри него хихикает, потирая руки.

И Пауль подумал: Как же мало знает Вселенная, что такое настоящая жестокость!

Глава 10

И вот встал тогда Муад'Диб пред ними и сказал: «Погибшей мы считали ее, взятую в плен; но она жива. Ибо семя ее — мое семя, — и голос ее — мой голос. И она видит глубочайшие уровни вероятности, пронизывает взором сущность вещей. Истинно говорю вам: в долину незнаемого и непознаваемого проникает взор ее, и то — благодаря мне».

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

Барон Владимир Харконнен стоял потупив глаза в аудиенц-зале — овальном селамлике в самом сердце гигантского шатра Падишах-Императора. Искоса посматривая по сторонам, барон изучал зал с металлическими стенами и тех, кто был в нем: нукеров, пажей, гвардейцев-стражников, отряд дворцовых сардаукаров, стоящих «вольно» вдоль стен под окровавленными и разодранными боевыми знаменами — трофейными, единственным украшением зала.

Справа, отдаваясь в высоком коридоре, раздались выкрики:

— Дорогу! Дорогу Его Величеству!

Падишах-Император Шаддам IV вышел в сопровождении свиты и остановился, ожидая, когда внесут его трон. Барона он игнорировал — как, впрочем, и остальных собравшихся в селамлике.

Барон же никак не мог игнорировать особу Его Величества и изучал его лицо, надеясь обнаружить хотя бы намек на причину этой аудиенции.

Император стоял неподвижно, выпрямившись — стройный, элегантный, в серой форме сардаукаров с золотым и серебряным шитьем.

Узкое лицо и ледяные глаза живо напомнили барону покойного герцога Лето: тот же самый взгляд хищной птицы. Правда, Император был не брюнет, а рыжий, и заметить это не мешал даже эбеново-черный шлем бурсега с золотой короной, венчающий его голову.

Пажи внесли трон и поставили на предназначенное для него возвышение — массивное кресло, вырезанное из цельного куска хагальского кварца. Прозрачное, голубовато-зеленое, оно было словно пронизано языками золотого пламени. Император сел.

Старуха в черной абе с низко надвинутым капюшоном отделилась от свиты и заняла место за троном, положив костлявую руку на кварцевую спинку. Выглядывавшее из-под капюшона лицо было физиономией карикатурной ведьмы, как их обычно рисуют: запавшие глаза и щеки, необычайно длинный нос, кожа в старческих пятнах, вены сеткой охватывают тощую шею и руки.

Барон при виде ее едва сумел сохранить внешнее спокойствие. Само присутствие Преподобной Матери Гайи-Елены Мохийям, Правдовидицы Императора, говорило о важности этой аудиенции. Тогда барон отвернулся от нее и попытался догадаться о цели аудиенции по составу свиты. Там были два агента Гильдии — один высокий и толстый, второй — низенький и тоже толстый, оба с непроницаемо-тусклыми серыми глазами. Среди придворных стояла также высокая белокурая женщина с точеными чертами лица; зеленые глаза смотрели словно сквозь барона. Дочь Императора, принцесса Ирулан — говорили, ее обучают Пути Бене Гессерит высшего уровня посвящения.

— Приветствую вас, любезный барон.

Император наконец соизволил заметить его. У повелителя обитаемой Вселенной был баритон, и он прекрасно владел своим голосом: приветствие прозвучало как отторжение.

Барон низко поклонился и прошел вперед, остановившись, как полагалось, в десяти шагах от подножия трона.

— Я прибыл по вашему повелению, Ваше Величество.

— «По повелению»! — фыркнула старуха.

— Оставьте, Преподобная Мать, — с укором сказал ей Император; впрочем, он улыбнулся, явно забавляясь замешательством барона. Затем монарх спросил: — Прежде всего скажите мне — куда вы отправили своего любимца, этого Суфира Хавата?

Барон оглянулся по сторонам, мысленно выругал себя за то, что явился сюда без охраны. Не то чтобы от его бойцов было много пользы при схватке с сардаукарами. И все-таки…

— Итак? — снова спросил Император.

— Он улетел уже пять дней назад, и все это время его здесь не было, Ваше Величество. — Барон бросил взгляд на агентов Гильдии. — Он должен был приземлиться на базе контрабандистов и попытаться внедриться в лагерь этого фрименского фанатика Муад'Диба.

— Невероятно! — воскликнул Император.

Рука ведьмы, похожая на птичью лапу, коснулась плеча Императора. Старуха склонилась к нему и что-то шепнула. Император кивнул.

— Вы сказали — пять дней, барон? Скажите, отчего вы не обеспокоились его отсутствием?

— Но я обеспокоен, Ваше Величество! Обеспокоен!

Император, выжидая, продолжал в упор смотреть на барона. Преподобная Мать рассмеялась кудахтающим смешком.

— Я имею в виду, Ваше Величество, — пояснил барон, — что Хават все равно умрет через несколько часов. — И он объяснил все о латентном — остаточном — яде и о необходимости постоянно давать противоядие.

— Весьма умно придумано, барон, — похвалил Император. — Н-ну, а где же ваши племянники — Раббан и юный Фейд-Раута?

— Приближается буря, Ваше Величество, и я отправил их проверить периметр нашей обороны. На случай, если фримены попытаются атаковать под прикрытием песка.

— Периметр. — Император протянул слово так, словно оно было кислым на вкус. — Здесь, в котловине, буря будет не слишком сильной, а этот фрименский сброд не отважится напасть, пока здесь я и пять легионов моих сардаукаров!

— Конечно, Ваше Величество, — согласился барон. — Но даже излишняя осторожность вряд ли является серьезным проступком! Можно ли порицать за нее?

— Ахх-х… — протянул Император. — Порицать… Значит, я не вправе даже говорить о том, сколько времени отняла у меня эта бессмысленная суета вокруг Арракиса? О том, как сгинули в этой дыре почти все доходы КООАМ? О том, наконец, что мне пришлось отложить множество важных государственных и дворцовых дел, а часть из них — даже и отменить, и все из-за этой дурацкой истории?..

Барон, напуганный монаршим гневом, опустил глаза. Его раздражала мысль о переплете, в который он попал: один и связан по рукам и ногам Конвенцией и правилом «Диктум фамилиа»!

Он что, намерен убить меня? — думал барон. Он не посмеет! Слишком много свидетелей — на орбите следят за событиями все прочие Великие Дома, и они только и ждут повода как-нибудь урвать свою долю, воспользовавшись заварушкой на Арракисе!..

— Заложников хоть взяли? — проворчал Император.

— Бесполезно, Ваше Величество, — ответил барон. — Эти сумасшедшие фримены служат по каждому пленному погребальный обряд и затем уже считают его мертвым.

— Вот как? — удивился Император.

Барон разглядывал металлические стены селамлика и думал об окружавшем их гигантском шатре из веерола. Эта великанская конструкция говорила о таком безмерном богатстве, что сама мысль о нем ошеломляла даже барона. Он таскает за собой пажей и бесчисленных лакеев, своих женщин и их прислугу — парикмахеров, декораторов, прочих… всех этих прихлебателей императорского двора. Все здесь — и, как всегда, льстят и прислуживаются, интригуют и «разделяют тяготы войны» с Императором… а ему они нужны как свидетели истории. Чтобы увидели, как Император решит арракийский вопрос, а затем — слагали стихи о битвах и превозносили подвиги тех, кто будет в них ранен…

— Возможно, вы просто брали не тех заложников? — прервал его размышления Император.

Он что-то узнал, понял барон. Страх ледяным камнем лежал в его желудке. Мысль о еде — о еде! — была невыносимой. Но ощущение холодной, давящей тяжести было так похоже на голод, что он даже заворочался в своей сбруе силовой подвески, борясь с желанием приказать подать есть… Только вот кто бы тут стал исполнять его приказы?

— У вас нет никаких предположений относительно личности Муад'Диба? — спросил Император.

— Да наверняка какой-нибудь сумасшедший умма, — осторожно пожал плечами барон. — Фрименский фанатик. Религиозный авантюрист… Вашему Величеству известно, что подобные плевелы часто вырастают на задворках цивилизованного мира…

Император быстро глянул на свою Правдовидицу и вновь повернулся к барону, буравя его недобрым угрюмым взглядом.

— И других сведений об этом Муад'Дибе у вас, значит, нет? — спросил он.

— Да просто какой-то сумасшедший, — буркнул барон. — Так фримены все ненормальные.

— Неужели?

— Его бойцы бросаются в бой с именем Муад'Диба. Женщины кидают в нас своих младенцев и затем сами бросаются на наши клинки, чтобы дать мужчинам шанс атаковать нас. У них нет… нет… они воюют не по правилам!

— Ах, даже так… — протянул Император, и барон ясно услышал насмешку в его голосе. — Н-ну, любезный барон, а удосужились ли вы обследовать южные полярные области Арракиса?

Барон, изумленный внезапной сменой темы, поднял глаза на Императора.

— Но… но, Ваше Величество, вам же известно — эти земли необитаемы, там хозяйничают бури и черви. В южных широтах даже Пряности нет!

— И, конечно, вам не приходилось слышать, что с меланж-лихтеров там замечали участки растительности?

— Такие сообщения время от времени поступают. По некоторым было предпринято расследование. Обнаружили несколько кустов и потеряли много орнитоптеров. Слишком дорогое удовольствие, Ваше Величество! Юг — не место для человека, там долго не выжить.

— Так-так. — Император щелкнул пальцами. За троном, слева, открылась дверь, и два сардаукара ввели девочку лет четырех. На ней была черная аба с откинутым капюшоном, из-за воротника выглядывали отстегнутые трубки и уплотнители дистикомба. Синие фрименские глаза сияли на круглом личике. Кажется, она совсем не боялась — зато барон, взглянув на ее лицо, отчего-то почувствовал себя очень неуютно.

Даже старая гессеритка, когда девочка шла мимо нее, отшатнулась и сделала охранительный знак. Вид ребенка явно потряс старуху.

Император откашлялся и хотел что-то сказать — но малышка заговорила первой. У девочки был тонкий, еще слегка шепелявый, но очень ясный голосок.

— Так вот, значит, он, — проговорила она и подошла к краю возвышения, на котором стоял трон. — Правду сказать, так и ничего особенного — просто перепуганный жирный старик, у которого нет сил даже стоять самому. Без этих помочей!

Было так странно слышать подобные фразы из уст ребенка, что барон, несмотря на гнев, онемел и уставился на девочку. Может, это просто карлица? — промелькнуло у него в голове.

— Любезный барон, — промолвил Император, — позвольте представить вам сестру Муад'Диба.

— Сест… — Барон поперхнулся и повернулся к своему сюзерену. — Я не понимаю.

— Я тоже проявляю иногда излишнюю, может быть, осторожность, — пояснил Император. — Мне доложили, что в вашей необитаемой южной полярной зоне наблюдаются явные признаки человеческой деятельности.

— Но это невозможно! — воскликнул барон. — Черви… там же открытые пески до самого…

— Похоже, они научились как-то уживаться с червями, — пожал плечами Император.

Девочка уселась на край возвышения подле трона и заболтала ногами. Она осматривала селамлик с явным удовольствием — и с необыкновенно уверенным видом.

Барон тупо смотрел на болтающиеся ножки под черной тканью — оказывается, девочка была обута в сандалии.

— К несчастью, — сказал Император, — я послал туда только пять десантно-транспортных топтеров со сравнительно небольшой ударной группой, имеющей целью захватить пленных для допроса. Должен признаться, что десанту едва удалось уйти оттуда, захватив всего трех пленных и оставив там четыре машины из пяти. Причем заметьте, барон: мой отряд был разгромлен противником, состоящим по большей части из женщин, детей и стариков. А это вот дитя командовало одним из контратаковавших отрядов.

— Вот видите, Ваше Величество! — горячо подхватил барон: — Видите, какие они!

— Я поддалась, чтобы меня захватили, — объяснила девочка. — Потому что не хотела прийти к брату с вестью о гибели его сына.

— Лишь горстке моих людей удалось унести ноги, — сказал Император и вдруг закричал: — Унести ноги! Слышите, вы?!

— Да мы бы и их порешили, — заверила девочка, — если бы не огонь.

— Сардаукары применили двигатели вертикального хода топтеров как огнеметы, — пояснил Император. — Поистине решение отчаяния — но только это и дало им уйти, да еще и с тремя пленными. Заметьте это себе, дорогой барон, — мои сардаукары были вынуждены в беспорядке отступить, перед женщинами, детьми и стариками!

— Мы должны атаковать всеми силами, — хрипло сказал барон. — Мы должны истребить всех…

— Хватит! — рявкнул Император, подавшись вперед. — Вы что, за дурака меня считаете?! Стоять тут с идиотски невинным видом и твердить…

— Ваше Величество, — перебила его старая Правдовидица.

Император только отмахнулся:

— И вы говорите, что не имели представления ни о населении юга, обнаруженном нами, ни о боевых качествах этих людей? — Император поднялся с трона. — За кого вы меня принимаете, барон?

Барон отступил на два шага. Это все Раббан! Это он меня подставил! Раббан…

— А это фальшивое столкновение с герцогом Лето, — промурлыкал Император, снова садясь. — Как превосходно вы играли, барон!

— Ва… Ваше Величество! — взмолился барон. — О чем вы…

— Молчать!!!

Старуха снова дотронулась до плеча Императора и шепнула ему что-то.

Девочка перестала болтать ногами и попросила:

— Пугни его еще, Шаддам. Нехорошо, конечно, радоваться, но уж больно приятно смотреть, ничего с собой поделать не могу!

— Тихо, дитя. — Император наклонился вперед, положил руку на головку ребенка и вперил тяжелый взгляд в барона. — Итак, возможно ли это? Неужели вы и впрямь такой простак, как считает моя Правдовидица? Вы что, не узнаете эту девочку — дочь вашего союзника герцога Лето?

— Не был отец его союзником, — сердито сказала девочка. — Мой отец мертв, а эта харконненская скотина видит меня впервые.

Барон мог только яростно смотреть на нее. Наконец он сумел выдавить:

— Кто…

— Я — Алия, дочь герцога Лето и леди Джессики, сестра герцога Муад'Диба, — объяснила девочка. Она соскользнула на пол селамлика. — А мой брат обещал, что нацепит твою голову на древко своего боевого штандарта; я думаю, он так и сделает!

— Помолчи, дитя, — оборвал ее Император. Он откинулся на спинку трона и, поглаживая подбородок, изучал барона.

— Я приказам Императора не подчиняюсь, — возразила Алия. Она повернулась, посмотрела снизу вверх на Преподобную Мать. — Вот она знает.

Император оглянулся на Преподобную:

— О чем это она?

— Этот ребенок — воплощенный грех и мерзость! — прошипела старуха. — Ее мать заслужила такую кару, какой не видел мир! Смерть! Да никакая смерть не будет слишком быстрой ни для этого «ребенка», ни для той, что ее выродила! — Старуха ткнула в Алию костлявым пальцем. — Вон! Пошла вон из моего разума!

— Тэ-Пэ? — прошептал Император, глядя на Алию. — Великая Мать…

— Вы не понимаете, Ваше Величество! — воскликнула старуха. — Телепатия тут ни при чем! Она внутри моего сознания! Она — как те, другие, что были до меня, те, что дали мне свою память! Она там — в моем сознании! Этого быть не может — но это есть!

— Какие «те, другие»? — сердито спросил Император. — Что это за бред?

Старуха выпрямилась, опустила руку.

— Я и так сказала слишком много; но главное — «ребенок», который на самом деле не ребенок, должен быть уничтожен. Еще с давних времен существует предостережение, говорящее нам о том, как опасна подобная ей, и о том, что рождения ее допустить нельзя! Но мы преданы одной из нас, отступницей!

— Что ты болтаешь, старуха, — пренебрежительно сказала Алия. — Ты не знаешь, как это случилось, а бормочешь чепуху подобно глупцу, который не видит ничего дальше своего носа. — Алия закрыла глаза, глубоко вздохнула и задержала дыхание.

Старая Преподобная Мать застонала и пошатнулась. Алия открыла глаза.

— Вот как это было, — сказала она. — Космическая случайность… к которой и ты приложила руку.

Преподобная Мать подняла руки, как бы отталкивая Алию.

— Да что, наконец, происходит? — не выдержал Император. — Дитя, ты что, правда, можешь проецировать мысли в чужое сознание?

— Ничего похожего, — помотала головой Алия. — Коль скоро я рождена не так, как ты, то и думаю не так, как ты.

— Убейте ее, — пробормотала старуха, вперив запавшие старческие глаза в Алию, и схватилась за спинку трона, чтобы не упасть. — Убейте…

— Помолчи, — велел Император, разглядывая Алию. — Дитя, а можешь ты общаться таким образом со своим братом?

— Мой брат знает, что я здесь, — ответила Алия.

— Ты можешь передать ему, что бы он сдался — в обмен на твою жизнь? — спросил Император.

Алия невинными глазами посмотрела на него:

— Нет, этого я не сделаю.

Барон, пошатываясь, шагнул вперед и встал рядом с Алией.

— Ваше Величество! — взмолился он. — Поверьте, я ничего не знал о…

— Перебейте меня еще раз, — сказал Император, — и больше вы уже никого и никогда перебить не сможете…

На барона при этом он даже не посмотрел, продолжая разглядывать Алию из-под полуприкрытых век.

— Значит, не сделаешь… Тогда попробуй прочесть в моих мыслях, что я сделаю с тобой, если ослушаешься меня.

— Я тебе сказала уже, что я мыслей не читаю, — ответила Алия. — Вот их спроси! — показала она на двоих гильдиеров.

— Не слишком умно идти против меня, — нахмурился Император. — Даже и в мелочах ты не должна мне противоречить.

— Мой брат идет, — возразила Алия, — а перед Муад’Дибом и Император будет трепетать, ибо с Муад’Дибом — сила его правоты и небеса улыбаются ему!

Император вскочил на ноги:

— Шутка зашла слишком далеко. Я сотру в пыль и твоего брата, и всю эту плане…

Селамлик сотрясся, и тяжелый рокот ударил по нему. Позади трона, где селамлик примыкал к императорскому кораблю, с потолка внезапно обрушился каскад песка. Короткое ощущение стягивающейся кожи подсказало присутствующим, что включился очень мощный и крупный щит.

— Я же говорила — мой брат идет, — заметила Алия.

Император стоял перед троном, прижимая к уху радиофон, захлебывавшейся скороговоркой докладывавший о происходящем. Барон отступил на два шага назад; сардаукары занимали посты у дверей.

— Поднимемся на орбиту и перегруппируемся, — объявил Император. — Барон, примите мои извинения. Эти сумасшедшие в самом деле напали на нас под прикрытием шторма. Что же, мы покажем им гнев Императора!.. — Он показал на Алию. — А эту отдайте буре.

При этих словах Алия, изображая испуг, побежала от Императора.

— Пусть буря возьмет что сумеет! — закричала она, обернувшись.

И попала прямо в руки барона!

— Я ее поймал, Ваше Величество! — заревел барон радостно. — Убить ее сразу — и-ииииии!..

Взвизгнув, барон уронил ее на пол. Правой рукой он стискивал левую кисть.

— Извини, дед, — спокойно сказала Алия, — но это был гом джаббар Атрейдесов.

Девочка встала и бросила на пол длинную черную иглу.

Барон упал. Выпученными от ужаса глазами он уставился на красную царапину на левой ладони.

— Ты… ты…

Он перевалился на бок и замер — безвольная туша, повисшая в нескольких дюймах от пола на бесполезном теперь силовом поле. Голова откинулась, рот был широко открыт.

— Они действительно сумасшедшие, — зло сказал Император. — Ну, быстро! Все на корабль! Мы очистим эту планету от…

Слева что-то сверкнуло, и от стены мячиком отскочила шаровая молния. Послышался треск, когда огненный шар коснулся металлического пола. Запахло сгоревшей изоляцией.

— Щит! — закричал один из сардаукаров. — Внешний щит не выдержал! Они…

Его слова утонули в металлическом грохоте. Стена позади Императора — обшивка его корабля — сотряслась и заходила ходуном.

— Они отстрелили нос корабля! — крикнул кто-то. Селамлик заполнился клубящейся пылью. Скрытая ее завесой, Алия побежала к ведущей наружу двери.

Император круто повернулся, жестом указал своим людям на люк, открывшийся в броне корабля, и махнул офицеру сардаукаров, спешившему через пыльную мглу к своему повелителю.

— Мы будем защищаться здесь! — приказал он. Гигантский шатер вновь содрогнулся. В дальнем конце приемного зала с грохотом распахнулись двойные двери. Внутрь ворвались песок, ветер и громкие крики. На секунду в проеме мелькнула фигурка в черном одеянии — это Алия выскочила наружу, намереваясь подобрать где-нибудь нож и, как предписывало ее фрименское воспитание, прирезать сколько получится харконненских солдат или раненых сардаукаров. Дворцовые сардаукары в зеленовато-желтой мгле бросились к выбитым дверям и выстроились в дугу, выставив оружие: они прикрывали отход Императора.

— Спасайте себя, сир! — закричал их командир. — Быстрее в корабль!

Но Император стоял в одиночестве возле своего трона и показывал рукой на двери. Взрыв выбил сорокаметровый участок внешней стены шатра, и теперь через двери селамлика было видно штормящее песчаное море, над которым низко висела клубящаяся туча песка. Сквозь пастельную мглу сверкали разряды статического электричества, накопленные этой тучей, и вспыхивали фонтаны искр — это разряжались силовые щиты бойцов. Вся равнина кишела сражающимися: сардаукары отбивались от прыгающих и крутящихся волчком противников в длинных одеждах — казалось, неизвестные враги были принесены сюда бурей и теперь спрыгивали с ее лохматящейся песчаными вихрями спины.

Но не на них указывала рука Императора.

Из пыльной пелены показались странные и жуткие движущиеся формы. Они выгибались огромными дугами, сверкали венцами кристаллических зубцов, окружающих чудовищные провалы пастей… Сплошной стеной на императорскую ставку шли песчаные черви. И каждый из них нес на спине отряд фрименов. Сила Пустыни шла в бой. С шорохом, почти заглушающим шум бури, шли они, выстроившись в клин, разрезавший сечу, и бились на ветру свободные одежды наездников.

Они надвигались на уменьшившийся вдруг металлический шатер, и дворцовые сардаукары потрясенно взирали на них. Впервые за всю историю Корпуса Сардаукаров эти неустрашимые бойцы были охвачены ужасом, ибо их разум отказывался вместить эту невероятную атаку титанов.

Но те, кто спрыгивал с чудовищных тварей, были все же людьми, и их клинки, взблескивающие в зловещем желтоватом свете, тоже были понятны и привычны. Теперь перед сардаукарами был противник, укладывающийся в то, чему их учили, и солдаты Императора бросились в бой. И люди сходились в схватке, и сшибались клинки — а отборные сардаукары, телохранители Императора, втолкнули своего повелителя в корабельный люк, захлопнули и заперли его массивную дверь и приготовились умереть перед нею, ибо они были щитом Императора.

В корабле было сравнительно тихо, и эта тишина оглушала. Перед Императором возникли придворные с широко раскрытыми от страха глазами; его старшая дочь раскраснелась от возбуждения; старая Правдовидица стояла черной тенью, низко опустив капюшон. Наконец он нашел лица, которые искал. Лица агентов Гильдии.

Гильдиеры были, разумеется, в своих серых, без украшений, мундирах — серый цвет очень подходил к их спокойствию, такому странному среди кипящих вокруг эмоций.

Высокий прикрывал рукой лицо. Как раз в тот момент, когда Император повернулся к нему, кто-то случайно толкнул гильдиера под локоть, и Император увидел его глаз. Агент потерял одну контактную линзу, и теперь был виден не прикрытый сероватой маскировкой темно-синий глаз, и синева была такой густой, что глаз казался почти черным.

Низенький гильдиер протолкался ближе к Императору и озабоченно проговорил:

— Мы не знаем, как все повернется…

Высокий, вновь прикрыв глаз, холодно заметил:

— Но и Муад'Диб не может этого знать.

Эти слова вывели Императора из оцепенения. Он с видимым усилием сдержался, чтобы не сказать что-нибудь презрительное — ибо не надо было обладать способностью Гильд-навигатора видеть основные вероятности близкого будущего, чтобы догадаться о том, что скоро произойдет на равнине… Неужели эти двое стали настолько зависимы от своей «семьи», что разучились пользоваться глазами и разумом?..

— Преподобная, — сказал Император, — мы должны что-то придумать. Нужен план…

Старуха откинула капюшон и устремила на Императора немигающий взгляд. Они прекрасно понимали друг друга и без слов; им оставалось одно, последнее оружие, и они оба знали это — предательство.

— Вызовите графа Фенринга, — сказала Преподобная Мать.

Падишах-Император кивнул и жестом приказал одному из придворных выполнять это распоряжение.

Глава 11

Был он воин и мистик, чудовище и святой, лис и сама воплощенная невинность, меньше, чем бог, но больше, чем человек. Нельзя мерить Муад'Диба обычной меркой. В миг своей славы он увидел уготованную ему смерть, однако принял опасность и лицом встретил измену. Вы скажете, он сделал это из чувства справедливости. Хорошо. Но — чьей справедливости? Не забывайте: мы говорим сейчас о Муад'Дибе, о том самом Муад'Дибе, который приказывал обтягивать боевые барабаны кожей врага. О Муад'Дибе, который простым мановением руки отмахнулся от всего, что было связано с его герцогским прошлым, от всех обычаев, законов и условностей, говоря лишь: «Я — Квисатц Хадерах, и этой причины довольно».

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

В вечер победы они с триумфом ввели Пауля Муад'Диба во дворец губернатора Арракина — тот самый дворец, который заняли Атрейдесы, придя на Дюну. Раббан недавно отремонтировал здание, и сражение его почти не затронуло, хотя горожане успели уже кое-что разграбить. Мебель в главном зале была перевернута и частью разбита.

Пауль быстрыми шагами вошел в зал через парадные двери, Гурни Халлек и Стилгар шли на шаг позади него. Их эскорт рассыпался по Большому залу и принялся приводить его в порядок, приготовляя место для Муад'Диба. Один взвод проверял дворец на предмет ловушек.

— Я помню, как мы с твоим отцом впервые вошли в этот зал, — проговорил Гурни. Он обвел взглядом потолочные балки и высокие узкие окна. — И тогда мне тут не понравилось, а уж теперь и подавно. Во всяком случае, в одной из наших пещер было бы намного безопаснее.

— Вот слова настоящего фримена, — заметил Стилгар, и холодная улыбка Муад'Диба не ускользнула от его внимания. — Может, все же передумаешь?

— Это место — символ, — строго сказал Пауль. — Тут жил Раббан. Заняв дворец, я всем показываю, что победил окончательно… Отправь людей осмотреть все здание, но пусть они ни к чему не прикасаются. Пусть только убедятся, что Харконнены не оставили тут своих людей или свои игрушки.

— Как прикажешь, — ответил Стилгар, но в его голосе прозвучало отчетливое недовольство; однако он, разумеется, подчинился.

Появившиеся связисты тут же принялись разворачивать свое оборудование у гигантского камина. Фримены, пополнившие поредевшие в битве ряды федайкинов, встали на часах вдоль стен зала. Слышалось бормотание, часовые подозрительно оглядывали диковинное для них помещение. Вдобавок это место слишком долго было логовом врага, чтобы можно было вот так просто прийти сюда и чувствовать его своим.

— Гурни, отправь эскорт за Чани и моей матерью, — распорядился Пауль. — Чани уже знает… о нашем сыне?

— Мы послали сообщение… милорд.

— Подателей из котловины уже вывели?

— Да. Буря уже почти прошла.

— Какой она нанесла ущерб?

— По оси — на посадочном поле и в складах на равнине — ущерб причинен весьма значительный, — ответил Гурни. — Как бурей, так и сражением.

— Надо полагать, все же не настолько значительный, чтобы нельзя было поправить за деньги.

— Если не считать жизни погибших… милорд, — поклонился Гурни, и в его голосе прозвучал упрек, словно Гурни спрашивал: Когда это было, чтобы Атрейдес думал прежде об имуществе, чем о людях?

Но Пауль был целиком сосредоточен на своем внутреннем зрении и разрывах в стене времени, которая все еще лежала на его пути. И сквозь каждый разрыв катился в его будущее ревущий джихад…

Он вздохнул, пересек зал, приметив кресло у противоположной стены. Это было кресло из столовой — может быть, когда-то в нем сидел отец. Впрочем, сейчас это было всего лишь кресло, предмет, на который можно было сесть, чтобы справиться с усталостью и скрыть ее от людей. Он уселся, оправил полы бурки, укрыв ноги, распустил дистикомб у горла.

— Император все еще сидит в своем разбитом корабле, — сказал Гурни.

— Ну и пусть пока сидит — подержите его там немного, — отмахнулся Пауль. — А Харконненов нашли?

— Еще не всех убитых осмотрели, милорд.

— Что ответили с кораблей? — Пауль дернул головой, указывая вверх.

— Пока ничего, милорд.

Пауль вздохнул, устало откинулся на спинку кресла и наконец сказал:

— Приведите мне какого-нибудь сардаукара из пленных. Надо отправить Императору послание — пора обсудить условия.

— Да, милорд.

Гурни повернулся, жестом подал сигнал одному из федайкинов, который тут же занял пост возле Пауля.

— Гурни, — прошептал Пауль, — с тех самых пор, как мы с тобой опять вместе, я не слышал еще от тебя ни одной цитаты, подходящей к случаю… — Он увидел, что Гурни напряженно сглотнул и его лицо закаменело.

— Если угодно, милорд… — проговорил Гурни, прочистил горло и произнес: — «И победа в день тот стала скорбью для всего народа; ибо услышали люди, как скорбит царь о сыне своем».

Пауль прикрыл глаза, вытесняя скорбь из сознания: ей придется подождать своего часа, как некогда ждала скорбь об отце. Сейчас же он был поглощен открытиями этого дня. О вероятностях будущего, о том, что в них теперь соединятся и его будущее, и будущее Алии. О скрытом в глубинах его сознания присутствии Алии…

И это было самое странное из всех проявлений его видения во времени. «Я встала на пути твоего будущего, — говорила Алия внутри, — чтобы лишь ты один мог слышать мои слова. Даже ты так не можешь, брат мой. Это хорошая игра, по-моему! И… да, знаешь, я убила нашего деда — выжившего из ума старого барона. Он почти и не почувствовал боли».

Затем — молчание. Внутренним зрением он ощутил ее уход из своего сознания.

— Муад'Диб!

Пауль открыл глаза, увидел черную бороду Стилгара, темные глаза, еще горевшие огнем битвы.

— Вы нашли тело старого барона, — сказал Пауль.

Стилгар опешил.

— Откуда ты знаешь? — прошептал он. — Мы только что нашли его труп в той огромной металлической штуке, которую соорудил Император!

Пауль оставил вопрос без ответа — он увидел, как возвращается Гурни, а с ним — два фримена, поддерживающих пленного сардаукара.

— Вот один из них, милорд, — сказал Гурни, знаком останавливая конвойных и сардаукара шагах в пяти от Пауля.

Пауль заметил, что глаза пленника словно остекленели — в них застыло пережитое потрясение. Через все лицо, от переносья до угла рта, тянулся синий кровоподтек. Это был блондин с классическими, точно высеченными из мрамора чертами лица, из тех, которые обычно занимали офицерские должности в Корпусе Сардаукаров. Впрочем, на его рваном мундире не было никаких знаков отличия, если не считать золотых мундирных пуговиц с императорской короной да полуоторванного галуна на лампасах.

— Это, по-моему, офицер, милорд, — сказал Халлек. Пауль кивнул:

— Я — герцог Пауль Атрейдес. Ты понимаешь это?

Сардаукар молча и неподвижно смотрел на него.

— Отвечай, — велел Пауль, — не то твой Император может умереть.

Сардаукар мигнул, судорожно сглотнул.

— Так кто я? — спросил Пауль.

— Вы — герцог Пауль Атрейдес, — хрипло ответил сардаукар.

Паулю он показался слишком уж покорным — но, с другой стороны, сардаукаров никогда не готовили к таким передрягам. Они не знали поражений — а привычка к одним лишь победам сама по себе может стать слабостью. Эту мысль он отложил — ее следовало обдумать как следует и внести соответствующие изменения в программу подготовки своих войск.

— Я хочу, чтобы ты передал Императору мое послание, — сказал Пауль. И заговорил, согласно древним формулам: — Я, Герцог из Великого Дома, правитель императорской крови, даю слово и клянусь, согласно Великой Конвенции: коль скоро Император и его люди сложат оружие и явятся ко мне сюда, то я стану сохранять их жизни, хотя бы ценой собственной жизни. — Пауль поднял левую руку с герцогским перстнем на пальце. — Клянусь этим знаком.

Сардаукар облизнул губы, взглянул на Гурни.

— Да, — сказал Пауль. — Кто, кроме Атрейдеса, мог бы требовать верности от Гурни Халлека и приказывать ему?

— Я доставлю ваше сообщение, — сказал сардаукар.

— Отведите его на наш передовой командный пункт и отправьте на корабль, — распорядился Пауль.

— Да, милорд. — Гурни сделал знак конвоирам, и все четверо вышли.

Пауль повернулся к Стилгару.

— Прибыли Чани и твоя мать, — сообщил тот. — Чани попросила некоторое время не беспокоить ее — она хочет побыть наедине со своим горем. Преподобная же Мать уединилась в «колдовской комнате»; причины тому я не знаю.

— Моя мать тоскует о планете, которую скорее всего больше не увидит, — сказал Пауль. — О мире, где вода падает с неба, а растения столь густы, что меж ними трудно пройти.

— Вода с неба… — шепотом повторил Стилгар.

В этот миг Пауль увидел, как Стилгар из гордого фрименского наиба на глазах превращается в создание Лисан аль-Гаиба, воплощающее преклонение и покорность. Этот могучий человек уменьшился в один миг — и на Пауля снова повеяло призрачным ветром джихада.

Я увидел, как друг становится почитателем…

Пауль вдруг ощутил резкий приступ одиночества… Он оглядел зал и впервые заметил, как замирают и тянутся к нему часовые, едва только он появляется среди них. Он почувствовал невидимое соперничество — каждый федайкин втайне надеялся, что Муад'Диб заметит и отличит его.

Муад'Диб, от которого исходит благословение, сказал он про себя, и это была самая горькая мысль в его жизни. Они чувствуют, что я должен взять трон, — подумал он. — Но они не могут понять, что я делаю это, единственно чтобы предотвратить джихад…

Стилгар кашлянул:

— Раббан тоже мертв…

Пауль только кивнул.

Часовые-федайкины справа от него расступились и стали «смирно», открыв проход для Джессики.

Она была в своей черной абе и шла той особой фрименской походкой, которая вызывала в памяти скольжение фримена по песку; но Пауль заметил, что сам дворец вернул ей что-то из ее прошлого, из времени, когда она была официальной наложницей правящего герцога. В ней вновь видна была прежняя властность, во всяком случае часть ее.

Джессика встала перед сидящим в кресле Паулем, взглянула на него сверху вниз. Она видела, как он устал и как старается скрыть свою усталость, — но не чувствовала сострадания. Она, казалось, была сейчас вообще не способна на какие-либо эмоции по отношению к сыну.

Войдя в Большой зал, Джессика удивленно подумала, почему он кажется ей каким-то не таким, каким она его запомнила. Он был чужим, словно она никогда не была здесь, никогда не проходила по нему со своим возлюбленным Лето, никогда не встречала здесь пьяного Дункана Айдахо — никогда, никогда, никогда…

Должно было бы существовать слово, антонимичное слову «адаб» — «воспоминание, приходящее само и требующее действий, самодостаточное и сильное», нужно слово, означающее воспоминания, отрицающие сами себя…

— Где Алия? — спросила она.

— На улице, конечно, — ответил Пауль. — Делает то же, что и все порядочные фрименские дети: добивает раненых врагов и отмечает их трупы для команд водосборщиков.

— Пауль!!!

— Но ты должна понять, что она это делает по доброте души, — объяснил он. — Не правда ли, странно, как мы порой не можем осознать скрытое единство доброты и жестокости?

Джессика свела брови, пораженная переменой в сыне. Неужели это сделала с ним смерть его ребенка? — подумала она, а вслух сказала:

— Люди рассказывают о тебе странные вещи, Пауль. Они говорят, что ты обладаешь всеми теми особыми способностями, о которых говорит легенда: от тебя-де ничего не скроешь, ты можешь видеть то, что не дано видеть другим…

— И гессеритка еще говорит о легендах? — усмехнулся он.

— Да, я порядком приложила к тебе руку, — признала Джессика. — Но ты не должен ожидать от меня, что…

— Как бы тебе понравилось прожить миллиарды миллиардов жизней? — спросил Пауль. — Вот тебе иматериал для легенд! Подумай только обо всем этом опыте, о мудрости, которую опыт дает. Но мудрость закаляет любовь — и умеряет ее; и она придает новую форму ненависти. Как можно говорить о жестокости, не изведав всей глубины жестокости и доброты?.. Ты должна бы меня бояться, мама. Я — Квисатц Хадерах.

Джессика попыталась сглотнуть, но у нее пересохло в горле. Наконец она выговорила:

— Ты как-то отрицал, что ты Квисатц Хадерах…

Пауль покачал головой.

— Я больше ничего не могу отрицать. — Он посмотрел ей в глаза. — Сейчас придут Император и его люди. Я жду объявления с минуты на минуту. Будь возле меня. Я хочу, чтобы мы с тобой хорошенько их разглядели: с ними — моя будущая невеста.

— Пауль! — воскликнула Джессика. — Не совершай ошибку, которую сделал когда-то твой отец!

— Она принцесса, — объяснил Пауль. — И она — мой ключ к трону, и не более того. И никогда она не станет ничем большим. Ты говоришь — ошибка? Ты думаешь, из-за того, что я есть то, чем ты меня сделала, я не могу желать мести?

— Ты желаешь отомстить даже невинным? — спросила Джессика и подумала: «Он по крайней мере не должен повторить мои ошибки».

— Невинных нет больше, — отрезал Пауль.

— Скажи это Чани, — посоветовала Джессика и повела рукой в сторону прохода, ведущего во внутренние покои дворца.

Чани вошла в зал; по бокам от нее выступали два фрименских телохранителя, но она, казалось, не замечала их. Капюшон и шапочка дистикомба были отброшены назад, фильтр-маска отстегнут. Она неуверенной походкой подошла к Джессике и встала рядом.

Пауль увидел слезы на ее щеках: она отдает воду мертвому. Он почувствовал острый укол скорби — но это было так, словно он мог ощущать эту скорбь лишь через присутствие Чани.

— Он мертв, любимый, — проговорила Чани. — Наш сын мертв…

Пауль поднялся, стараясь ничем не показать свое отчаяние, коснулся щеки Чани, ощутив влагу на ней.

— Его не заменить, — сказал он, — но у нас еще будут сыновья. Это обещает тебе Усул!

Он мягко отстранил ее и жестом подозвал Стилгара.

— Слушаю, Муад'Диб, — сказал Стилгар.

— Они идут сюда с корабля — Император и его люди, — сказал Пауль. — Собери пленных в центре зала. Держать их в десяти метрах от меня, если я не прикажу иначе.

— Слушаюсь, Муад'Диб.

Стилгар повернулся. Пауль услыхал возбужденный шепот фрименов: «Видите? Он знал! Никто не говорил ему — а он знал!»

Теперь в самом деле можно было услышать шаги императорской свиты и один из маршей Корпуса Сардаукаров, который сопровождавшая своего повелителя дворцовая гвардия тихонько напевала себе под нос для поддержания духа. Гурни Халлек, сказав что-то Стилгару, подошел к Паулю со странным выражением в глазах.

Неужели я потеряю и его? — подумал Пауль. Потеряю, как потерял Стилгара, и друг станет поклонником, верующим?

— У них нет метательного оружия, — доложил Гурни. — Я лично проверил.

Он оглядел зал, заметил сделанные приготовления.

— Фейд-Раута Харконнен тоже с ними, — добавил он. — Не впускать?

— Пусть входит.

— Там еще люди Гильдии. Они требуют каких-то особых привилегий. Угрожают введением эмбарго против Арракиса. Я им сказал, что передам Муад'Дибу их требования.

— Пусть угрожают…

— Пауль! — прошептала сзади Джессика. — Это же Гильдия!

— Вот я сейчас у нее клыки и выдерну, — пообещал Пауль.

И он подумал о Гильдии. О силе, которая так долго специализировалась в одном деле, что стала в конце концов паразитом, не способным существовать самостоятельно. Они никогда не осмеливались поднять меч… а теперь были уже и не в состоянии сделать это. Они могли бы захватить Арракис, когда осознали опасность использования «просветляющего» меланжевого наркотика Гильд-навигаторами. Да, они могли пойти на это, пережить день своей славы — и погибнуть. Вместо этого они предпочли жить моментом — плавать в своих безбрежных межзвездных морях в надежде, что по смерти старого хозяина появится новый и они по-прежнему будут жить его соками… Гильд-навигаторы с их ограниченным даром предвидения совершили фатальную ошибку: они решили всегда держаться спокойного и безопасного курса. А такой курс неизменно ведет в болото застоя.

Что ж, пусть посмотрят на своего нового хозяина и прикинут, смогут ли паразитировать на нем.

— И еще там с ними старая Преподобная Мать Бене Гессерит которая утверждает, что она — старый друг твоей… вашей матери.

— У моей матери нет друзей в Бене Гессерит.

Гурни вновь оглядел Зал и склонился к самому уху Пауля:

— С ними Суфир Хават, милорд. Я не сумел переговорить с ним наедине, но он с помощью наших старых знаков передал мне, что работал на Харконненов, думая, что вы погибли. И он дал знать, что должен остаться пока с ними.

— И ты оставил Хавата с этими…

— Он сам так хотел… И я решил, что так будет лучше всего. Если… что-то не так, он все равно в пределах нашей досягаемости. Если же он по-прежнему верен нам — у нас есть пара ушей во вражеском лагере.

Пауль вспомнил о вероятностных линиях будущего, увиденных им в пророческих видениях. Среди них была и такая, где Суфир Хават нес на встречу с ним отравленную иглу — Император велел ему пустить это оружие в ход против «этого самозваного герцога»…

Стражи у входа разошлись, образовав короткий живой коридор, сверкающий копьями и клинками. В наступившей тишине был хорошо слышен посвист широких одежд и шорох песка, нанесенного с улицы в залы дворца.

Падишах-Император Шаддам IV шел первым. Его шлем бурсега где-то потерялся, и рыжие волосы торчали вовсе стороны точно перья — монарх не успел привести себя в порядок. Левый рукав мундира лопнул по внутреннему шву; на Императоре не было ни пояса, ни оружия — но величие по-прежнему окружало его, словно невидимый кокон силового поля, заставлявший всякого держаться на почтительном расстоянии.

Но копья фрименов опустились крест-накрест перед ним, остановив повелителя Галактики там, где приказал Пауль. Свита и спутники Императора столпились позади — мозаика ярких цветов и лиц с застывшим на них потрясением, озвученная лишь неуверенным шарканьем ног.

Пауль обежал взглядом эту группу — заметил женщин, пытавшихся скрыть следы слез, холуев и прихлебателей, явившихся на Арракис насладиться победой сардаукаров и празднествами — и онемевших теперь от поражения. Увидел птичьи глаза Преподобной Матери Гайи-Елены Мохийям, яростно сверкающие из-под черного капюшона, а подле старухи — худого, угрюмого Фейд-Рауту Харконнена.

Время выдало мне его лицо, подумал Пауль.

Затем он перевел взгляд дальше — там, позади Фейд-Рауты, его внимание привлекло подвижное лицо, напоминающее о ловкой, изящной, но хищной ласке. Лицо, которое он раньше ни разу не видел ни в пророческих снах, ни наяву. Но лицо, которое, казалось ему, он должен бы знать; лицо, в котором было что-то пугающее.

Почему я чувствую страх перед этим человеком?

Пауль склонился к матери и шепотом спросил:

— Кто это там, левее Преподобной Матери, — вон тот, опасный с виду?..

Джессика взглянула и вспомнила лицо, украшавшее досье из тех, что в архивах Дома Атрейдес относились почти к настольным книгам.

— Граф Фенринг, — тихо ответила она. — Тот самый, который занимал этот дворец перед нами. Генетический евнух… и убийца.

«Мальчик на побегушках у Императора», — вспомнил Пауль. И эта мысль была почти потрясением: самого Императора он не раз видел на бесчисленных ветвящихся путях, ведущих в будущее, но граф Фенринг ни разу не промелькнул в его пророческих видениях.

Тут же Паулю пришло в голову, что он множество раз видел в паутине вероятностных линий свое мертвое тело, но сам момент своей смерти — ни единого раза. Может быть, я не мог увидеть этого человека как раз потому, что это он убьет меня? — пришло ему в голову. И эта мысль пробудила самые дурные предчувствия.

Он заставил себя оторваться от Фенринга и перевел взгляд на оставшихся в живых сардаукаров, офицеров и рядовых; на лицах прославленных воинов Дома Гинац застыли горечь и отчаяние. Некоторые на миг задерживали его внимание: кое-кто из офицеров тайком озирался, пытаясь разобраться в том, какие меры безопасности приняты хозяином и нельзя ли, как-нибудь исхитрившись, превратить поражение в победу.

Наконец взгляд Пауля остановился на зеленоглазой блондинке с чеканными чертами высокородной патрицианки, излучающими поистине классическую надменность. Никаких признаков слез, никаких следов перенесенного поражения. Тут и спрашивать было нечего, Пауль сразу опознал ее — принцесса самых высоких королевских кровей, дочь Правящего Дома, Бене Гессерит, все всякого сомнения, получившая великолепную подготовку. Лицо, которое многое множество раз глядело на него из будущего: Ирулан.

Вот он — мой ключ.

По сбившейся толпе гостей-пленников прошло движение. Показалась знакомая фигура: Суфир Хават — знакомый шрам на пол-лица, испятнанные губы, морщины, сутулые плечи — знаки подошедшей старости, ослабившей тело бойца…

— Ага, вот и Хават, — негромко сказал Пауль. — Не держите его, Гурни.

— Милорд?.. — переспросил Гурни.

— Не держите его, — повторил Пауль. Гурни кивнул.

Копье фримена поднялось и опустилось за спиной неловко шагнувшего вперед Хавата. Покрытые сеткой склеротических жилок слезящиеся глаза изучали Пауля, оценивали его.

Пауль тоже сделал шаг навстречу — и сразу почувствовал напряженное ожидание среди людей Императора.

Хават посмотрел на Джессику.

— Леди Джессика, — проговорил он, — лишь сегодня узнал я, как был неправ и несправедлив к вам. Вам не нужно прощать меня…

Пауль ждал — но его мать молчала.

— Суфир, дружище, — сказал он, — сам видишь, я не поворачиваюсь спиной к двери!

— Во Вселенной слишком много дверей, — серьезно ответил Хават.

— Разве я не сын своего отца? — спросил Пауль.

— Скорее уж ты похож на отпрыска своего деда, — хриплым, стариковским голосом ответил Хават. — Что вся манера, что взгляд…

— Но я — сын своего отца, — возразил Пауль. — И вот я говорю тебе: ты можешь потребовать в уплату за долгие годы верной службы нашему Дому все, что ты только можешь пожелать. Все. Абсолютно все, Суфир. Тебе нужна моя жизнь, Суфир?.. Она твоя, бери. — Пауль шагнул вперед, не поднимая рук. Он видел, как понимание загорается в глазах Хавата.

Он понял, что я знаю об измене, подумал Пауль. И он понизил голос так, чтобы его слышал один лишь Хават:

— Суфир, я говорю правду. Если ты хочешь убить меня — рази…

— Все, чего я желал, мой герцог, — это лишь хоть раз вновь встать подле тебя, — промолвил Хават. И лишь в этот миг Пауль почувствовал, какое усилие требовалось старику, чтобы не упасть. Пауль подхватил Суфира под плечи, поддержал его, чувствуя, как дрожат мышцы под его ладонями.

— Тебе очень больно, друг мой? — спросил Пауль.

— Больно, мой герцог, — признался Хават. — Но мне теперь хорошо… — Он полуобернулся в объятиях Пауля, протянул руку в сторону Императора — ладонью вверх, показывая крохотную иглу, зажатую меж пальцев. — Видите, Ваше Величество? — воскликнул он. — Видите эту предательскую иглу? Да неужто вы хоть на миг подумали, что я, который отдал всю свою жизнь служению Дому Атрейдес, теперь дал бы ему меньше?!

Пауль пошатнулся — старик обмяк в его руках. Пауль узнал тяжесть смерти: в том нельзя было ошибиться, чувствуя, как обвисает безвольное, быстро тяжелеющее тело. Пауль бережно опустил Хавата на пол, выпрямился и жестом велел своей охране унести тело.

Пока его приказ выполнялся, мертвая тишина навалилась на зал.

Теперь на лице Императора появилось выражение страха. Он ждал смерти; ужас наполнил его глаза, никогда прежде не знавшие этой эмоции.

— Ваше Величество… — проговорил Пауль и заметил, как напряглось в изумленном внимании лицо принцессы. Его слова были произнесены так, как умели лишь знающие Путь Бене Гессерит, со сложными атоналями, наполнившие титулование бесконечным презрением. Действительно — настоящее гессеритское воспитание.

Император откашлялся и произнес:

— Быть может, мой уважаемый родич полагает, что держит теперь все в своих руках?.. Но большего заблуждения, право, быть не может. Вы же нарушили Конвенцию, применив ядерное оружие против…

— Против естественных деталей рельефа, — любезно объяснил Пауль. — Скалы преграждали мне путь — а я спешил на встречу с вами, Ваше Величество, — дабы получить от вас объяснения относительно некоторых ваших действий.

— В эту минуту, — холодно сказал Император, — на орбите Арракиса находится мощная армада — объединенная армада Великих Домов. И стоит мне сказать одно лишь слово, как…

— Ах да, — вспомнил Пауль, — чуть было не забыл о них… — Он поискал глазами в императорской свите, нашел двоих гильдиеров и негромко сказал в сторону, обращаясь к Гурни: — Это вот и есть агенты Гильдии — два жирных типа в сером?

— Да, милорд.

— Ага. Ну вы, оба, — палец Пауля уперся в гильдиеров, — быстро убирайтесь отсюда и передайте, чтобы этот ваш флот летел восвояси. Засим будете ждать моего разрешения, прежде чем…

— Гильдия не подчиняется твоим приказам! — рявкнул более высокий гильдиер. Он и его товарищ протолкались к барьеру из копий — по кивку Пауля эти копья поднялись. Двое в сером выступили за кольцо охраны, высокий поднял руку и объявил: — Я полагаю, вы заработали эмбарго своим…

— Если я услышу от любого из вас еще хоть одну глупость, — ледяным голосом сказал Пауль, — я отдам приказ, который остановит добычу Пряности на Арракисе… навсегда.

— Вы с ума сошли?! — проговорил, отступая, потрясенный гильдиер.

— Стало быть, вы понимаете, что я в состоянии осуществить эту угрозу? — спросил Пауль.

Гильдиер несколько мгновений смотрел в пространство, наконец он встряхнулся и ответил:

— Да, вы в состоянии это сделать… но вы не должны.

— А-а-ахх… — протянул Пауль и кивнул: — Вы ведь оба — Гильд-навигаторы, не так ли?

— Да!

Низенький гильдиер проговорил:

— Вы тогда ослепите и себя самого — а нас всех обречете на медленную смерть. Да вы представляете себе, что это такое — лишиться Пряности, когда привычка приобретена?

— Око, взирающее в будущее и выбирающее верный курс, закроется навеки, — задумчиво произнес Пауль. — Гильдия погибнет. Человечество превратится в крохотные изолированные общины — островки в океане пустоты… Знаете, а ведь я мог бы сделать это реальностью из простой прихоти… или, скажем, от скуки.

— Может быть, обсудим этот вопрос наедине, — поспешно предложил высокий гильдиер. — Я уверен, что мы в состоянии найти компромисс, который…

— Передайте своим людям на орбите, — перебил Пауль, — пусть убираются. Мне надоели эти бессмысленные препирательства. Так вот: если флот немедленно не покинет орбиту Арракиса, нам просто не о чем будет говорить… — Он кивнул на своих связистов у стены. — Можете воспользоваться нашей аппаратурой.

— Но сначала мы должны обсудить это! — запротестовал высокий. — Не можем же мы просто…

— Выполняйте! — рявкнул Пауль. — Власть уничтожить нечто есть подлинный и абсолютный контроль над ним… Ты же признал, что я обладаю такой властью. Поэтому мы не станем ничего обсуждать, и я не собираюсь идти на какие-либо компромиссы. Вы будете исполнять то, что я велю, — или испытаете немедленные последствия неповиновения.

— Он сделает это!.. — пробормотал низенький гильдиер. И Пауль увидел, как ужас объял обоих.

Агенты Гильдии медленно пошли к аппаратуре связи.

— Они подчинятся? — негромко спросил Гурни.

— Они способны видеть будущее, хотя и очень ограниченно — только прямо перед собой, — ответил Пауль. — И глядя вперед, видят лишь глухую стену, которая встанет перед ними в случае — неповиновения. И каждый Гильд-навигатор в каждом из кораблей над нами видит ту же стену… Они подчинятся.

Пауль обернулся к Императору:

— Когда вам позволили занять трон вашего отца, единственным условием было, чтобы поток Пряности не иссякал. Вы обманули их ожидания, Ваше Величество. Вы догадываетесь о последствиях?..

— Мне никто не позволял занять…

— Хватит валять дурака! — рявкнул Пауль. — Гильдия — та же деревня на реке: им нужна вода, но они могут лишь взять из реки столько, сколько в состоянии потребить, и не больше; перегородить реку и полностью контролировать ее они не могут — тогда все заметят, что они берут у реки, и рано или поздно это приведет к катастрофе. Поток Пряности — вот река Гильдии, а плотину на ней возвел я. Но такую плотину, какую нельзя разрушить, не уничтожив реку.

Император растерянно провел рукой по рыжим волосам, посмотрел на спины гильдиеров.

— Даже ваша Правдовидица, ваша гессеритка — и та трепещет, — сказал Пауль. — Есть множество других ядов, пригодных для дел Преподобных Матерей, но — после того, как в игру включаются Пряность и меланжевый ликер, — все они теряют силу.

Старуха плотнее запахнула свои бесформенные черные одежды и выбралась из толпы к самому частоколу федайкинских копий.

— Приветствую Преподобную Мать Гайю-Елену Мохийям, — проговорил Пауль. — Давно же мы не встречались — помните Каладан?

Та посмотрела мимо него на его мать:

— Да, Джессика, я вижу, что твой сын — это и вправду Он. За это тебе простится даже твоя мерзостная дочь.

Пауль подавил приступ холодной ярости и внешне спокойно одернул старуху:

— У тебя нет и никогда не было права прощать что-либо моей матери!

Старуха вперила в него глаза, встретив жесткий взгляд.

— Что ж, попробуй на мне свои трюки, старая ведьма! — сказал Пауль. — Ну, где твой гом джаббар? Попытайся взглянуть туда, куда ты не осмеливаешься смотреть, — и ты увидишь там меня! Я буду смотреть на тебя оттуда.

Старуха опустила глаза.

— Или тебе нечего мне сказать? — сурово спросил Пауль.

— Я ведь первой засвидетельствовала, что ты человек, — пробормотала она. — Не забудь этого… не запачкай память об этом…

Пауль возвысил голос:

— Посмотрите на нее, друзья! Вот перед вами Преподобная Мать Бене Гессерит, терпеливая в долгом деле. Она и ее сестры ждали — ждали девяносто поколений, чтобы гены сложились в должную комбинацию, которая в сочетании с определенными условиями породила бы того единственного человека, вокруг которого строились их планы… Смотрите, смотрите! Теперь она знает — девяносто соитий породили этого человека. И вот он — я… однако… я… никогда… не стану… делать… того, что нужно ей!

— Джессика! — завопила старуха. — Вели ему замолчать!

— Сама вели, попробуй, — ответила Джессика. Пауль бросил на старую Преподобную Мать яростный взгляд.

— За ту роль, которую ты сыграла во всем этом, — сказал он, — я бы охотно велел тебя удавить… И ты никак мне не помешала бы! — добавил он резко, видя, как она закаменела от ярости. — Но, по-моему, куда лучшим наказанием будет, если я оставлю тебя доживать твои годы без возможности коснуться меня или хоть в чем-то склонить на выполнение ваших планов!..

— Джессика, что ты наделала?! — простонала старая Правдовидица.

— В одном вам не откажешь, — продолжал Пауль. — Вы увидели часть того, что необходимо расе… но как плохо увидели вы это! Вы думаете контролировать генетику расы скрещиванием и отбором немногих «лучших», согласно вашему «основному плану»! Как же мало вы понимаете…

— Ты не смеешь говорить о подобных вещах! — прошипела старуха.

— Молчать! — рявкнул Пауль, и это короткое слово, казалось, материализовалось в нечто плотное, метнувшееся в воздухе от него к Преподобной Матери, и это «нечто» было послушно воле Пауля.

Старуха отшатнулась, почти упав на руки стоявших позади. Ее лицо потеряло всякое выражение и побелело от силы полученного психического удара.

— Джессика, — прошипела она. — Джессика…

— Я запомнил твой гом джаббар, — сказал Пауль. — Помни и ты: одним лишь словом я могу убить тебя!

Фримены в зале понимающе переглянулись. Разве не говорила легенда: «И слово его будет нести смерть и гибель вечную всякому, кто пойдет против дела праведных»?

Теперь Пауль повернулся к высокой принцессе, стоящей подле своего венценосного отца. Не сводя с нее взгляда, он обратился к Императору:

— Ваше Величество, мы с вами оба знаем выход из создавшейся ситуации…

Император метнул взгляд на дочь и воззрился на Пауля.

— И ты смеешь?.. Ты! Авантюрист без рода и племени, никто, выскочка из дикой…

— Вы уже признали меня своим «уважаемым родичем»… Так что довольно вздора.

— Я твой государь, — напомнил Император.

Пауль взглянул на гильдиеров — те стояли теперь у передатчика лицом к нему. Один из них кивнул Паулю.

— Я ведь могу и заставить, — заметил Пауль.

— Но ты… вы… не осмелитесь! — как-то скрежещуще сказал Император.

Пауль только молча смотрел на него.

Принцесса коснулась руки отца.

— Отец, — проговорила она шелковисто-мягким, успокаивающим голосом.

— Не пробуй на мне свои штучки, — буркнул Император и посмотрел на нее. — Тебе не нужно делать это, дочь. У нас есть еще ресурсы, которые…

— Но этот человек достоин быть твоим сыном, — сказала принцесса.

Старая Преподобная Мать, к которой вернулось самообладание, низко склонилась к Императору и зашептала на ухо.

— Она просит за тебя, — заметила Джессика. Пауль все смотрел на золотоволосую принцессу. Тихо он спросил у матери:

— Это ведь Ирулан, старшая, да?

— Да.

Чани приблизилась к Паулю с другой стороны, спросила:

— Ты хочешь, чтобы я ушла, Муад'Диб?

Он взглянул на нее:

— Ушла? Я больше никогда не отпущу тебя от себя.

— Но… нас ничто не связывает… больше.

Несколько долгих мгновений он смотрел на нее… наконец сказал:

— Всегда говори мне только правду, моя Сихайя. — Она хотела ответить, но он приложил палец к ее губам. — То, что нас связывает, никогда и никому не порвать, — прошептал он. — А теперь, прошу, смотри внимательно — я хочу после увидеть все твоими глазами.

Все это время Император и его Правдовидица тихо, но горячо спорили о чем-то. Пауль обратился к матери:

— Она напоминает ему, что в их соглашение входило посадить на трон дочь Бене Гессерит и они готовили к этому именно Ирулан.

— Они так планировали? — удивилась Джессика.

— А разве это не очевидно? — пожал плечами Пауль.

— Я-то вижу это, — фыркнула Джессика. — И мой вопрос должен был только напомнить тебе, что не тебе учить меня тому что ты узнал от меня же!

Пауль искоса глянул на нее, заметил холодную улыбку на ее губах и отвернулся.

Гурни Халлек склонился между ними:

— Позвольте напомнить, милорд… в этой компании есть один из Харконненов. — Он кивнул на темноволосого Фейд-Рауту, прижатого к барьеру из копий. — Вон, видите, тот косоглазый, слева. В жизни не видел более злодейской рожи! А ведь вы обещали мне как-то…

— Спасибо, Гурни, — кивнул Пауль.

— Это на-барон… то есть теперь, когда старый Харконнен умер, уже барон, — добавил Гурни. — И он вполне сойдет для меня…

— А ты с ним справишься, Гурни?

— Милорд шутить изволит!..

— Пожалуй, Император уже достаточно долго спорит со старой ведьмой — как думаешь, мать?

— Вполне, — кивнула та.

Пауль громко обратился к Императору:

— Ваше Величество, мне кажется, среди ваших людей есть Харконнен?

Император повернулся к нему с поистине королевским высокомерием.

— Я полагал, что мое окружение находится под защитой вашего слова, герцог, — произнес он.

— Я хотел лишь уточнить, — ответил Пауль. — Мне интересно, входит ли Харконнен официально в вашу свиту или же из трусости прячется за ее спины?

Император улыбнулся, словно прикидывая что-то.

— Всякий, допущенный к моей особе, становится членом моей свиты.

— Итак, у вас есть герцогское слово, — подтвердил Пауль, — но Муад'Диб — это дело совсем другое. Он может и не согласиться с вашим определением свиты… Дело в том, что мой друг Гурни Халлек хотел бы убить одного их Харконненов. И если он…

— Канли! — крикнул Фейд-Раута, наваливаясь на охрану. — Это твой отец объявил эту вендетту, Атрейдес! Ты называешь меня трусом, а сам прячешься за своих женщин и хочешь выставить против меня своего слугу!

Старая Правдовидица начала было шептать что-то на ухо Императору, но тот оттолкнул ее:

— Канли, вот как? У канли есть свои, и весьма строгие, правила!

— Пауль, прекрати это! — сказала Джессика.

— Милорд, — взмолился Гурни, — вы же обещали мне, что придет день и я отомщу Харконненам!

— Ты уже отомстил им сегодня, — возразил Пауль, чувствуя охватывающую его отрешенность. Он откинул капюшон, сбросил бурнус и передал его матери вместе с поясом и крисом; принялся расстегивать дистикомб. Вся Вселенная сошлась в фокусе на этой точке и этой минуте.

— Это излишне, Пауль, — сказал Джессика. — Есть и более простые способы…

Пауль стянул дистикомб, вытянул крис из ножен в руках матери.

— Знаю, — спокойно ответил он. — Яд, асассин… любое из добрых старых средств.

— Но вы обещали мне Харконнена! — прошипел Гурни, и Пауль увидел бешенство в глазах старика и то, как набух и натянулся шрам от чернильника. — Вы должны мне его, милорд.

— Разве ты пострадал от них больше, чем я? — спросил Пауль.

— Моя сестра, — прохрипел Гурни. — Годы, которые я провел в рабстве…

— Мой отец, — ответил Пауль. — Мои добрые друзья и соратники. Суфир Хават и Дункан Айдахо, годы в изгнании — без титула, без помощи… и еще: теперь это уже канли, и ты не хуже меня знаешь законы вендетты.

Плечи Халлека поникли.

— Милорд, если эта свинья… он же не более чем скотина, которую вы бы просто пнули ногой, прогоняя с дороги, и затем сменили бы оскверненную обувь… Считайте меня палачом, если иначе нельзя, позвольте мне сделать это — но только сами не…

— Муад'Дибу не нужно делать этого, — согласилась Чани.

Он взглянул на нее и увидел страх в ее глазах.

— Но герцог Пауль Атрейдес должен сделать это, — сказал он.

— Это же харконненская скотина! — прохрипел Гурни. Пауль мгновение колебался — не открыть ли ему, что и он тоже имеет Харконненов среди своих предков. Но наткнулся на жесткий взгляд матери и сказал только:

— Однако это существо, кем бы оно ни было, имеет внешность человека и, следовательно, достойно какого-то человеческого отношения.

Гурни скрипнул зубами:

— Если он хотя бы пальцем…

— Прошу тебя, держись в стороне, — сказал Пауль, взвесил крис на ладони и осторожно отодвинул Гурни с дороги.

— Гурни! — Джессика коснулась руки Халлека. — В таком настроении он похож на своего деда. Не мешай ему — это единственное, чем ты можешь ему помочь. (И подумала: Великая Мать! Какая ирония судьбы!)

Император изучал Фейд-Рауту: массивные плечи, крепкие мышцы… Повернулся к Паулю — по-юношески стройный, худощавый, гибкий, тело не такое — иссушенное, как у жителей Арракиса, но ребра хоть пересчитывай, бедра узкие, под кожей — ни капли жира, так что видно каждое движение мышц.

Джессика склонилась к Паулю и сказала — так, чтобы слышал он один:

— Одно слово, сын… Иногда Бене Гессерит особым образом обрабатывают опасных людей, внедряя в их подсознание кодовое слово при помощи обычных методов стимулирования-наказания. Чаще всего это слово — «урошнор». Если и этого готовили так же — а я почти уверена в этом, — то, стоит ему услышать это слово и его мускулатура расслабится, тогда…

— Не желаю никаких особых преимуществ над этим, — отрезал Пауль. — Дай мне пройти.

Гурни обратился к Джессике:

— Не пойму, зачем ему это? Уж не хочет ли, чтобы его убили и так сделаться мучеником и жертвой? Может, эти фрименские предрассудки вконец затуманили его разум?..

Джессика спрягала лицо в ладонях: она и сама не могла понять, почему Пауль так повел себя. Она чуяла витающую в воздухе смерть и догадывалась, что преображенный Пауль вполне способен и на такое… Все в ней поднялось на защиту сына, но сделать она ничего не могла.

— Так что, предрассудки все-таки? — настаивал Гурни.

— Молчи, — одернула его Джессика. — Молчи и молись.

Лица Императора коснулась мимолетная улыбка.

— Если Фейд-Раута… член моей свиты… согласен, — промолвил он, — я освобождаю его от всех и всяких ограничений и предоставляю ему самому решать, как поступать. — Он повел рукой в сторону федайкинов. — У кого-то из вашего сброда сейчас мой пояс и короткий меч. Если Фейд-Раута желает, он может сразиться с вами моим клинком…

— Желаю, — отозвался Фейд-Раута, и Пауль увидел на его лице нескрываемую злобную радость.

Он чересчур самоуверен. Это преимущество я могу принять…

— Подать меч Императора! — скомандовал Пауль. — Положите его на пол вон там… — Он показал ногой. — Отодвиньте весь этот императоров сброд к стене — дайте место Харконнену…

Замелькали одежды, зашуршали шаги, зазвучали негромкие команды и протестующие возгласы — федайкины бросились исполнять приказ. Гильдиеры остались стоять у аппаратуры связи — они хмурились в явной нерешительности.

Они привыкли смотреть в будущее, подумал Пауль. А в этом месте ив этом времени они слепы… как и я.

И он взглянул туда, где дули ветры времени, взглянул и увидел вихрь; и око этой бури, центр ее, было именно здесь и теперь. Все, даже самые крошечные возможности обхода были закрыты; здесь лежал, готовый родиться, джихад; здесь таилось сознание расы, которое некогда он ощущал как собственное ужасное предназначение. Здесь было довольно причин, чтобы призвать Квисатц Хадераха или Лисан аль-Гаиба или даже обратиться к половинчатым, колченогим планам Бене Гессерит… Человеческая раса осознала, что впала в спячку, увидела, что застой затянул ее, и стремилась теперь навстречу буре, зная, что она перетрясет и перемешает застоявшиеся гены и позволит выжить лишь сильным, родившимся от удачных комбинаций… В этот миг все человечество было словно единым организмом, охваченным почти сексуальным жаром — жаром, перед которым не могли бы устоять никакие преграды.

И Пауль увидел, как жалки и беспомощны были любые его потуги изменить хоть что-то. Он-то надеялся побороть джихад внутри себя — но джихад неминуем. Даже и без него ринутся с Арракиса его легионы. Все, что им требуется, — легенда, а он уже стал легендой. Он указал им путь, он дал им оружие, которое сделало их сильнее даже самой Гильдии — Гильдия не могла существовать без Пряности…

Его охватила горечь поражения. И сквозь отчаяние он увидел, что Фейд-Раута уже освобождается от рваного мундира, оставшись в фехтовальных шортах с широким кольчужным поясом.

Вот он, кульминационный пункт. Здесь, сейчас, после этой битвы разойдутся тучи, закрывающие будущее. Разойдутся, озаренные лучами славы… Если я погибну здесь — они скажут, что я принес себя в жертву, чтобы мой дух повел их. Если же я уцелею — скажут, что никто и ничто, не может противостоять Муад'Дибу.

— Готов ли Атрейдес? — вопросил Фейд-Раута, согласно древнему ритуалу канли.

Но Пауль предпочел ответить ему по-фрименски:

— Да треснет и расщепится твой клинок! — и ткнул в меч Императора на полу, жестом предлагая противнику подойти и взять его.

Не отводя глаз от Пауля, Фейд-Раута подобрал меч — вернее, большой нож, — взвесил его в руке, чтобы примериться к весу и балансировке. В нем бурлило волнение. Вот схватка, о которой он мечтал: мужчина против мужчины, умение против умения, и никаких щитов! Он уже видел перед собой дорогу к власти. Император наверняка вознаградит того, кто прикончит беспокойного смутьяна герцога! Может быть, наградой станет эта его гордячка-дочь и какая-то доля власти. А герцог, деревенщина, авантюрист с задворок Галактики, уж конечно, не соперник Харконнену, обученному тысячам уловок и приемов в тысячах же боев на гладиаторской арене. А этот мужлан, разумеется, и не догадывается, что в бою его встретит не только нож.

Ну-ка, посмотрим, спасешься ли ты от яда! — весело подумал Фейд-Раута. Он отсалютовал Паулю императорским клинком и произнес:

— Готовься к смерти, глупец!

— Начнем, кузен? — спросил Пауль и мягко, по-кошачьи, двинулся вперед, не отводя взгляда от клинка противника. Он шел, пригнувшись в низкой стойке, и молочно-белый крис казался продолжением его руки.

Они кружили подле друг друга, и под босыми ногами шуршал песок на каменном полу.

— Ах, как ты чудно танцуешь, — издевательски произнес Фейд-Раута.

Он болтлив, подумал Пауль. Еще одна слабость. Перед молчащим противником он начинает нервничать.

— Надеюсь, ты получил отпущение грехов? — усмехнулся Фейд-Раута.

Но Пауль по-прежнему кружил в полном молчании.

А старая Преподобная Мать, наблюдавшая, за поединком от стены, куда согнали императорскую свиту, чувствовала, как ее трясет. Юный Атрейдес назвал Харконнена «кузен» — это могло значить лишь одно: он знал об их родстве. Это как раз понять несложно, он же Квисатц Хадерах… Но эти слова приковали ее внимание к тому единственному обстоятельству, которое имело сейчас для нее значение.

Могла погибнуть вся генетическая программа Бене Гессерит!

Она увидела часть того, что видел Пауль: Фейд-Раута может убить, но не победить. Но была и вторая мысль, которая едва не свалила ее с ног. В смертельном поединке — возможно, в поединке, который закончится гибелью обоих, — сошлись двое, бывшие конечными звеньями в долгой и дорогой программе. И если погибнут оба — останется лишь бастард, незаконнорожденная дочь Фейд-Рауты, еще совсем младенец, и эта мерзостная Алия, ребенок-монстр…

— А то, может, у вас тут есть только дикие языческие обряды? — язвительно спросил Фейд-Раута. — Хочешь, Правдовидица Императора приготовит твой дух к дальнему пути?

Пауль только улыбнулся. Он был полностью наготове, вытеснив все посторонние мысли, и крадучись шел вправо.

Фейд-Раута прыгнул, сделав выпад правой рукой, — но в момент прыжка клинок, сверкнув в воздухе, мгновенно перелетел в левую руку.

Пауль легко ушел от удара, заметив небольшое замедление, характерное для привычки сражаться с силовым щитом. Правда, привычка к щиту сказывалась не так сильно, как со многими другими бойцами: видимо, Фейд-Рауте уже приходилось иметь дело с лишенными щита противниками.

— Атрейдес так и будет бегать или наконец начнет драться? — спросил Фейд-Раута.

Пауль, не отвечая, возобновил кружение по залу. Он вспомнил слова, сказанные когда-то Дунканом Айдахо в фехтовальном зале на Каладане: Первые моменты боя изучай противника. Так ты, конечно, можешь потерять возможность быстрой победы — но изучение противника есть залог успеха. Поэтому не жалей времени на изучение противника — будешь увереннее.

— Думаешь, эти танцы продлят тебе жизнь? — ухмыльнулся Фейд-Раута. — Ну-ну!

Он остановился и выпрямился.

Пауль увидел уже достаточно для предварительной оценки противника. Фейд-Раута шагнул влево, открыв правое бедро, словно обшитые кольчугой короткие фехтовальные брюки могли закрыть его бок целиком. Это было движение человека, привыкшего к щиту и к клинку в каждой руке.

Или же… — Пауль на мгновение заколебался, — эти брюки-были не тем, чем казались.

Слишком уж уверенным выглядел Харконнен — а ведь его противник еще сегодня возглавлял войска, наголову разгромившие легионы сардаукаров…

Фейд-Раута заметил это колебание и осклабился:

— К чему оттягивать неизбежное? Ты только немного задержишь меня, но не помешаешь вступить в законное владение этим комком грязи, Арракисом!

Если это действительно пружинная игла, — то хитро запрятана, думал Пауль. Брюки кажутся совершенно целыми…

— Почему ты молчишь? — спросил Фейд-Раута. Пауль продолжил движение по кругу. Он позволил себе холодно улыбнуться, услышав нотки неуверенности в голосе противника, — молчание начинало действовать Фейд-Рауте на нервы.

— Улыбаешься, да? — проговорил Фейд-Раута и, не договорив, снова прыгнул.

Пауль, ожидавший небольшой задержки удара, едва не пропустил его. Клинок обрушился на него сверху вниз и оцарапал его левую руку. Усилием воли он подавил боль — значит, понял он, предыдущая задержка была лишь трюком. Да, соперник оказался сильнее, чем он ожидал.

Предстоит столкнуться с хитростями внутри хитростей, скрытых хитростями…

— Это твой же Суфир Хават меня кое-чему научил, — похвастался Фейд-Раута. — Ему я обязан тем, что первым пустил тебе кровь… Жаль, что старый дурак не дожил до этого мига, верно?

А Пауль вспомнил слова Айдахо: «Ожидай лишь того, что можно встретить в бою. Тогда ничто не захватит тебя врасплох».

И оба вновь закружили в низкой стойке, настороженно следя друг за другом.

Пауль заметил, что его противник вновь оживился. С чего бы это? Неужели эта царапина так много значит для Фейд-Рауты? Разве что на ней яд, но откуда? Ведь его люди тщательно осмотрели и проверили ядоискателем клинок. Они слишком хорошо знали свое дело, чтобы упустить настолько очевидную вещь…

— Слушай-ка, — вновь заговорил Фейд-Раута. — Кто тебе та женщина, с которой ты говорил? Ну, та малышка? Твоя цыпочка, а? Как ты думаешь, а моего внимания она заслуживает?

Пауль молчал — внутренним зрением он исследовал рану и кровь, коснувшуюся лезвия. Он сразу обнаружил следы снотворного — наркотик был, конечно, занесен клинком Императора. Приказал телу изменить метаболизм и перестроить молекулы наркотика, но… Они приготовили клинок со снотворным… Снотворное! Ядоискатель на него не реагирует, но такой штуки достаточно, чтобы замедлить мышечную реакцию. Да, поистине у его врагов были наготове планы внутри планов и внутри других планов — сплошь коварство!

Фейд-Раута опять прыгнул, ударил с лета.

Пауль с застывшей улыбкой сделал чуть замедленный выпад, словно наркотик начал действовать, но в последний миг он сделал резкий нырок и встретил руку Фейд-Рауты острием криса.

Фейд-Раута ушел в сторону, перебросил оружие в левую руку. Но побледневшая на скулах кожа выдала его боль.

Пусть теперь и он поволнуется, подумал Пауль. Пусть подумает о яде..

— Предательство! — крикнул Фейд-Раута. — Он отравил меня! Я чувствую яд в руке!

Пауль впервые за время поединка ответил ему:

— Всего лишь капелька кислоты. Плата за наркотик на императорском клинке.

Фейд-Раута овладел собой и ответил такой же холодной улыбкой, левой рукой взмахнул клинком в шутовском салюте. Но его глаза сверкали яростью.

Пауль перебросил крис в левую руку, чтобы правильно повернуться к противнику. И они вновь закружили по залу.

Фейд-Раута начал понемногу приближаться к Паулю. Он высоко держал свой нож; в раскосых глазах и в том, как он стиснул челюсти, читалось озлобление. Он ударил вправо-вниз, и оба соперника сошлись в ближнем бою, клинок к клинку.

Пауль, остерегаясь правого бедра Фейд-Рауты, где, как он подозревал, была скрыта отравленная пружинная игла, заставил Фейд-Рауту развернуться левым боком. И почти пропустил иглу, которая выскочила из-под пояса. Только движение корпуса Фейд-Рауты предупредило его, и острие не достало до тела всего какой-нибудь миллиметр.

На левом бедре!

Да, коварство в коварстве внутри коварства, напомнил себе Пауль. Используя навыки, развитые подготовкой Бене Гессерит, он прогнулся пытаясь обмануть Фейд-Рауту, но из-за необходимости все время уклоняться от иглы на бедре противника потерял равновесие, оступился и в следующий миг оказался на полу, а Фейд-Раута навалился на него.

— Видел, что на моем бедре? — шепнул ему Фейд-Раута. — Это твоя смерть… глупец!

И он стал поворачиваться, подводя иглу.

— Эта штука парализует твои мышцы, а мой нож докончит дело! — объяснил он. — И никто ничего не обнаружит!

Пауль напрягся. Он слышал, как в глубинах его мозга бесчисленные предки кричат, приказывая ему произнести кодовое слово — остановить Фейд-Рауту и спасти себя.

— Я не сделаю этого! — выдохнул он.

Фейд-Раута удивленно замер — на какую-то долю секунды. Но ее было довольно, чтобы Пауль заметил плохо уравновешенное напряжение в мышцах ног противника, — и в следующий миг они поменялись местами. Теперь Фейд-Раута оказался под ним, задрав только правую ногу, и не мог повернуться, потому что игла на левом бедре засела в полу.

Пауль высвободил левую руку — собственная кровь помогла ему, сделав руку скользкой. Нанес удар крисом снизу под челюсть Фейд-Рауте. Клинок вошел в мозг — Фейд-Раута дернулся и обмяк, но лег не навзничь, а вполоборота — игла, застрявшая в полу, все еще удерживала его.

Глубоко дыша, чтобы успокоиться, Пауль оттолкнулся от трупа и поднялся на ноги. Он встал над мертвым телом с крисом в руке и нарочито медленно перевел взгляд на Императора, стоявшего у противоположной стены.

— Ну вот, Ваше Величество, — произнес Пауль. — Еще одним человеком меньше в вашем войске. Хотите еще поиграть словами, притворяться и высокомерничать? Или обсудим то, чему должно случиться? Короче говоря: ваша дочь выходит за меня и Дому Атрейдес тем самым открывается дорога к трону.

Император повернулся, посмотрел на графа Фенринга. Серые глаза встретились с зелеными. Эти двое так давно и хорошо знали друг друга, что одного взгляда им было достаточно.

Убей этого выскочку, хотел сказать Император. Да, этот Атрейдес молод и находчив, но он также устал и в любом случае не соперник тебе. Вызови его… ты знаешь, как это делается. Убей его.

Фенринг медленно перевел взгляд на Пауля.

— Сделай это, — прошипел Император.

Граф смотрел на Пауля и видел его так, как учила его пользоваться зрением его леди Марго, — по-гессеритски. Он видел тайну и скрытое пока величие юного Атрейдеса.

«Да, я мог бы убить его», — сказал себе граф. И он знал, что это было правдой.

Но что-то остановило графа, и он только мельком подумал о своих преимуществах — скрытности, хитрости — и о том, что его побуждения были не ведомы никому.

Пауль воспринял часть всего этого через бурлящие вихри времени и понял наконец, почему никогда не видел Фенринга на вероятностных линиях будущего. Фенринг был одним из тех, кто мог бы стать, но так ине стал Квисатц Хадерахом. Почти Квисатц Хадерах, искалеченный ошибкой в генетической структуре. Евнух, чей талант целиком ушел на скрытность и хитрость… Пауль ощутил глубокое сострадание к графу. Это было первое братское чувство за всю его жизнь…

Фенринг, уловивший чувства Пауля, произнес:

— Я вынужден отказаться, Ваше Величество.

Шаддама IV охватила ярость. Он, раздвинув свиту, подошел к Фенрингу и с размаху ударил его в челюсть. Лицо графа потемнело от прилившей крови. Он посмотрел прямо в глаза Императору и нарочито невыразительным голосом проговорил:

— Мы были друзьями, Ваше Величество. И только ради этой дружбы я забуду о том, что вы ударили меня.

Пауль кашлянул.

— Так мы говорили о троне, Ваше Величество, — напомнил он.

Император обернулся.

— Трон мой! — рявкнул он.

— Я предоставлю вам трон на Салусе Секундус, — сказал Пауль.

— Я сложил оружие и пришел сюда, доверившись вашему слову! — закричал Император — А вы осмеливаетесь угрожать.

— Вы в безопасности рядом со мной, — сказал Пауль. — Атрейдес обещал это вам. Но Муад'Диб приговаривает вас к изгнанию на вашу тюремную планету… впрочем, не страшитесь, Ваше Величество: я приложу все имеющиеся в моем распоряжении силы, чтобы сделать Салусу Секундус удобнее. Поверьте, она станет планетой-садом, мягкой и уютной.

Поняв скрытое значение слов Пауля, Император вперил в Пауля яростный взор.

— Ну вот, теперь мы видим истинные мотивы…

— Видим, — согласился Пауль.

— А что Арракис? — поинтересовался, раздувая ноздри, Император. — Еще одна планета-сад, мягкая и уютная?

— Муад'Диб дал слово фрименам, — ответил Пауль. — Здесь потекут под открытым небом воды и зазеленеют оазисы, обильно дарящие плодами. Но, конечно, мы не забудем и о Пряности… Поэтому на Арракисе всегда будет существовать Пустыня… и яростные бури, и тяготы, закаляющие человека, мужа и воина. У нас, фрименов, есть пословица: «Бог создал Арракис для укрепления верных». Нельзя же идти против воли Божьей!

Старая Правдовидица, Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийям, по-своему прочла скрытый смысл слов Пауля. Она увидела джихад и воскликнула:

— Ты не можешь напустить этих людей на Галактику!..

— Вспомни-ка лучше сардаукаров, — ответил Пауль. — Те, конечно, были просто миротворцы…

— Но ты не можешь… — прошептала она.

— Ты же Правдовидица, — усмехнулся Пауль. — Так обрати взор на собственные слова…

Он посмотрел на принцессу и снова на Императора.

— Так что лучше вам не тянуть, Ваше Величество. Император потрясенно взглянул на дочь. Та коснулась руки отца и мягко сказала:

— К этому ведь меня и готовили, отец.

Тот только глубоко вздохнул.

— Делать нечего… — пробормотала старая Правдовидица.

Император, вспомнив про свое достоинство, выпрямился.

— Кто будет вести переговоры за тебя, родич? — спросил он.

Пауль обернулся. Увидел мать — та, опустив глаза, стояла подле Чани, окруженная фрименской охраной. Он подошел к ним, ласково взглянул на Чани.

— Я… понимаю, — прошептала она. — Если так надо… Усул…

Пауль, слыша в ее голосе скрываемые слезы, погладил ее по щеке.

— Ничего не бойся, моя Сихайя, — прошептал он. Потом опустил руку и повернулся к матери: — Ты будешь говорить от моего имени, мама, и Чани с тобой. У нее есть мудрость и зоркие глаза… Кроме того, истинно сказано, что никто не торгуется лучше фримена. Она будет смотреть на меня глазами своей любви, она будет думать о своих будущих сыновьях и о том, что им будет нужно. Ты уж прислушивайся к ней…

Джессика услышала в голосе сына трезвый, жесткий расчет и подавила дрожь.

— Каковы твои инструкции? — деловито спросила она.

— Все акции Императора в компании КООАМ в качестве приданого, — просто ответил он.

— Все?! — Джессика была так потрясена, что едва могла говорить.

— Его надо раздеть до нитки, — объяснил Пауль. — Затем я требую титул графа и директорское кресло в КООАМ для Гурни Халлека плюс в качестве ленного владения Каладан. Вообще все уцелевшие люди Дома Атрейдес получат титулы и соответствующую власть. Все до последнего солдата.

— А фримены? — спросила Джессика.

— Фримены — мои, — ответили Пауль. — И все, что они получат, — они получат из рук Муад'Диба. Начну со Стилгара — пусть будет губернатором Арракиса… но это может подождать.

— А я? — снова спросила Джессика.

— А ты чего хочешь?

— Каладан, наверно… — Она помедлила, глядя на Гурни. — Не знаю. Нет, я стала почти совсем фрименкой… и Преподобной Матерью. Мне нужна возможность подумать в покое…

— Ну, что-что, а это-то я тебе могу обещать, — усмехнулся Пауль. — И вообще все, что ты можешь получить от меня или от Гурни…

Джессика кивком поблагодарила его, почувствовав вдруг себя старой и утомленной. Она посмотрела на Чани.

— А что ты дашь наложнице государя?

— Мне титулов не нужно, — быстро ответила Чани. — Умоляю тебя — ничего мне не давай.

Пауль посмотрел ей в глаза и вдруг вспомнил, как она стояла с маленьким Лето на руках — с их сыном, погибшим в этой бойне.

— Клянусь, — прошептал он, — что тебе и не понадобится никакой титул. Та женщина будет моей женой, а ты только наложницей — это все политика, и мы должны сейчас подумать об установлении мира и о том, чтобы войти в число Великих Домов Ландсраада. Придется соблюдать их правила. Но эта принцесса никогда не получит от меня ничего, кроме моего имени. Ни ребенка, ни прикосновения, ни единого мига желания.

— Это ты сейчас так говоришь, — прошептала в ответ Чани. Она посмотрела на высокую принцессу.

— Ты что, до сих пор так плохо знаешь моего сына? — шепнула Джессика. — Посмотри на эту гордую, высокомерную принцессу. Говорят, у нее писательские амбиции. Будем надеяться, она найдет утешение в литературе, потому что ей не приходится рассчитывать на большее. — Джессика горько усмехнулась. — Подумай об этом, Чани: у принцессы будет имя и титул, но на деле она будет менее чем наложницей — ни единого мига нежности не будет она знать от того, с кем свяжут ее брачные узы. Но мы, Чани, — мы, которые называемся наложницами, — войдем в историю как истинные жены!

Мессия Дюны _(роман)

Говорят, что за достижением вершины неизбежно следует падение с нее. Пауль Атрейдес, известный также как Муад'Диб, лидер фрименов, их мессия, конечный продукт евгенической программы ордена Бене Гессерит — Квисатц Хадерах, Император всей известной Вселенной, обладающий пророческим даром, достиг своей вершины. Он возглавил Джихад — ужасную войну, которая должна была истребить всех, кто желал повернуть время вспять — низвергнуть Атрейдесов и восстановить старый порядок, разделив огромные богатства между отдельными группировками. Но Джихад и массовые репрессии вызывают недовольство, да что там недовольство — ненависть к новой власти.

Многие могущественные силы объединяются в заговоре, направленном против Императора. Для многих фрименов этот Джихад начинает терять смысл. В тоже время пророческой силе Пауля начинают угрожать опасности. Заговорщики прекрасно понимают, что предвидение ограничивает действия Императора некоторыми неизменными схемами, от которых он не способен отступить, не породив еще большего хаоса в картине будущего. Его слабые места очевидны, хоть ими и сложно воспользоваться. Пауль, Чани, Алия становятся объектами изощренной атаки. Устоят ли они? Смогут спасти себя и других? Чьи цели справедливее? Ищите ответы во второй книге гексалогии.

Глава 1

Пауль Муад'Диб, Император-ментат, и сестра его Алия окружены таким количеством легенд, что под покровом их трудно разглядеть живых людей. Но в конце концов существовал же мужчина по имени Пауль Атрейдес и женщина, звавшаяся Алией. И они жили и совершали поступки в пространстве и времени. Пусть пророческие способности уводили их обоих за пределы привычной людям Вселенной, все равно они принадлежали к числу людей, и случавшиеся с ними реальные события оставляли реальный след в реальной Вселенной. Чтобы понять Императора и сестру его, придется усвоить, что падение их стало бы катастрофой для всего человечества. И поэтому эта работа посвящается не Муад'Дибу, не Алие… она посвящается их наследникам, — всем нам.

Посвящение к Изречениям Муад'Диба, скопированное с Мемориальных таблиц Культа Духа Махди

Время правления Муад'Диба породило куда больше историков, чем любая другая эра в истории человечества. Некоторые из них противились исступленному сектантству. Но нельзя отрицать — человек этот пробудил религиозное кипение на многих мирах.

Конечно же, именно судьба его воплотила в себя ход истории, со всеми идеальными и идеализированными моментами. Человек, которого звали Паулем Атрейдесом, принадлежал к древнему и великому роду. Он обладал глубочайшими познаниями в прана-бинду; мать его, леди Джессика, обучила сына всему, что знают сестры Бене Гессерит — в том числе тщательнейшему контролю за нервами и мускулами. Более того, его воспитали ментатом, а значит, интеллект его превосходил все возможности греховных компьютеров, которыми пользовались древние.

И все же в первую очередь Муад'Диб был Квисатц Хадерах — в нем достигла своей вершины генетическая программа, на которую Сестры потратили тысячелетия.

И этот Квисатц Хадерах — тот, кто мог присутствовать «сразу во многих местах» — пророк, через которого сестры Бене Гессерит намеревались управлять судьбами рода людского… этот человек стал Императором Муад'Дибом и взял в жены дочь побежденного им Падишах-Императора.

Поразмыслите над парадоксом — миг высшей славы уже таит в себе грядущее падение. Вы читали труды историков и представляете последовательность фактов. Вольные фримены Муад'Диба наголову разбили войско Падишах-Императора Шаддама IV. Они взяли верх над его личной гвардией — сардаукарами, над союзными силами Великих Домов, над войсками Харконненов и наемниками, оплаченными Ландсраадом. Муад'Диб сумел поставить на колени Гильдию Космогации, а потом возвел свою сестру Алию на престол духовной власти, которую сестры Бене Гессерит давно считали своим наследственным достоянием.

Он сумел сделать все это, но не только это.

Квизарат Муад'Диба раздул пламя религиозной войны на всю Вселенную. Да, джихад полыхал целых двенадцать лет, но по истечении их фанатики Муад'Диба покорили его власти чуть ли не все человечество.

Все это стало возможным лишь потому, что власть над Арракисом — эту планету чаще называют Дюной — позволила новому Императору овладеть предельной ценностью империи: гериатрической Пряностью, или меланжей… ядом, дающим жизнь.

Вот вам один ингредиент идеальной истории — вещество, что противодействует времени. Нет меланжи — и сестры Бене Гессерит уже не способны проявлять свою власть над человеческой психикой, над человеком. Нет меланжи — и Гильдия Космогации не в силах водить корабли через пространство. Нет меланжи — и миллионы и миллионы подданных империи умрут без привычного дурмана.

Без меланжи не мог пророчествовать и сам Пауль Муад'Диб.

Теперь нам понятно, что миг наивысшего взлета уже предвещал падение. И ответ неизбежен: точное и всеобъемлющее знание будущего сулит смерть.

В разных исторических трудах вы прочтете, что Муад'Диб пал жертвой заговора, объединившего Гильдию, сестер Бене Гессерит и сведущих в науке, но аморальных Бене Тлейлаксу, прибегнувших к помощи лицеделов. Кое-кто во всем обвиняет шпионов в окружении Муад'Диба. Многие кивают на Таро Дюны, так помешавшее провидческому оку Муад'Диба. Иные доказывают, что Императора вынудили прибегнуть к услугам гхолы — трупа, которому была возвращена жизнь, чтобы погубить Муад'Диба. И забывают, что этим гхолой стал Дункан Айдахо, приближенный Атрейдесов, погибший, спасая жизнь юного Пауля.

Кое-кто обращается к каббале Квизарата, возглавлявшегося Корбой Панегиристом. Шаг за шагом раскрывают они план Корбы, возжелавшего сделать из Муад'Диба мученика и возложить вину за это на Чани — фрименку-наложницу Императора.

Разве можно подобными методами объяснить все известные факты? Нельзя! Только учитывая смертоносную природу пророческого дара, можно понять истинную причину падения такой огромной и зоркой силы.

Будем же надеяться, что настоящее откровение послужит уроком новым историкам.

Бронсо Иксианский. Анализ истории Муад'Диба.

Глава 2

Между людьми и богами нет резкой грани: люди становятся богами, а боги превращаются в людей.

«Афоризмы Муад'Диба»

Затевая свой гибельный заговор, Скитале, лицедел тлейлаксу, не мог отделаться от прискорбного и неуместного сочувствия.

Без удовольствия обрекаю я Муад'Диба на горести и на смерть, — говорил он себе.

Подобное благородство приходилось таить от соучастников. Впрочем, чувства эти всего лишь свидетельствовали, что, как и положено тлейлаксу, лицедел неосознанно отождествлял себя с жертвой, не с нападающими.

Погрузившись в безмолвное раздумье, Скитале держался поодаль. Прочие спорили о психическом яде. Разговор шел жаркий и колкий, но вежливый, в тоне безличного сопереживания, что подобает адептам великих школ, если речь идет об основных догмах.

— Когда вы сочтете, что проткнули его насквозь, — именно тогда обнаружится, что он даже не ранен!

Это говорила старая Гайя-Елена Мохийам — Преподобная Мать ордена Бене Гессерит и хозяйка на Валлахе IX. Худая фигура старой ведьмы в черных одеждах покоилась в плавающем кресле слева от Скитале. Откинутый на спину капюшон ее абы открывал морщинистое лицо под серебряной шапкой волос. Из глубоких глазниц на обтянутом кожей черепе остро блестели глаза.

Все говорили на языке мирабхаса. Гласные соединяли фаланги пригнанных друг к другу согласных. Этот речевой инструмент позволял передавать известные эмоциональные тонкости. Навигатор Гильдии Эдрик как раз сделал Преподобной Матери насмешливый словесный реверанс — очаровательный образец вежливой колкости.

Скитале поглядел на посла. Тот плавал в контейнере с оранжевым газом в нескольких шагах от лицедела. Контейнер располагался прямо в центре прозрачного купола, сооруженного Бене Гессерит специально для этой оказии. Гильдиер казался рыбой в водах странного моря. Удлиненная фигура его несколько напоминала еще человеческую, несмотря на перепончатые ступни и огромные мембраны ластообразных кистей. Клапаны бака попыхивали бледным оранжевым дымком, пахло гериатрической Пряностью, или меланжей.

— Если мы решимся идти этим путем, глупость погубит нас, — проговорила четвертая из присутствующих, пока еще только потенциальная союзница. «Принцесса Ирулан, жена — всего лишь официально, — напомнил себе Скитале, — их общего врага». Красавица стояла возле бака с Эдриком. Высокая и белокурая, в великолепном одеянии из голубого китового меха и изысканно подобранной шляпке. В ушах ее поблескивали золотые диски. Держалась она с надменностью, как и подобает высшей знати, но сосредоточенная безмятежность ее свидетельствовала о самоконтроле, воспитанном Бене Гессерит.

От языковых и физиогномических нюансов мысли Скитале перешли к другим тонкостям — к месту, где они находились. Купол окружали холмы, покрытые подтаявшим снегом, в синих влажных лужах отражались лучи небольшого голубого солнца, медленно ползущего по меридиану.

Почему именно здесь? — раздумывал Скитале. — Бене Гессерит ничего не делали случайно. Например, прозрачный купол выбран потому, что всякое замкнутое помещение могло бы вызвать у гильдиера нервозность. Подверженность Гильд-навигаторов клаустрофобии на любой планете объяснялась привычкой к проборам открытого космоса, в котором они обитали от самого рождения.

Но сооружать такое здание только для удобства Эдрика… впрочем, этот жест словно подчеркивал слабость Гильдии.

Так что же здесь, — думал Скитале, — припасено для меня?

— А вам, Скитале, разве нечего сказать? — удивилась Преподобная Мать.

— Вы хотите втянуть и меня в эту дурацкую болтовню? — спросил Скитале. — Отлично. Мы имеем дело с мессией… потенциальным. На такого не нападешь в лоб. Мученическая кончина его будет нашим поражением.

Взоры собравшихся были обращены на него.

— Вы видите опасность лишь в этом? — требовательно скрипучим голосом произнесла Преподобная Мать.

Скитале пожал плечами. Для этой встречи он выбрал простодушную круглую физиономию, жизнерадостную, с выпяченными губами, и пухлое тело. Внимательно приглядевшись ко всем остальным, он понял, что инстинктивно выбрал идеальное обличье. Только он один из присутствующих был способен изменять черты лица и телосложение. Человек-хамелеон, лицедел. Облик этот как бы позволял остальным относиться к нему свысока.

— Ну? — настаивала Преподобная Мать.

— Считайте, что молчание доставляло мне удовольствие, — произнес Скитале. — Оно лучше пустой перепалки.

Преподобная Мать откинулась назад; Скитале заметил, что она заново оценивает его. Все присутствующие глубочайшим образом были тренированы в прана и бинду, все умели управлять мышцами и нервами своего тела в недостижимой для простых людей мере. Но контроль лицедела Скитале над своим телом в такой же мере превосходил возможности собравшихся; к этому добавлялось особое симпатическое умение, глубокое проникновение мима — он умел имитировать не только внешность других людей, но и личность.

Позволив Преподобной заново приглядеться к нему и пересмотреть первоначальное впечатление, Скитале проговорил:

— Яд! — Слово это он произнес с обертонами, обозначавшими, что лишь он один, и никто более, понимает глубинный смысл этого слова.

Гильдиец шевельнулся, из шарика громкоговорителя, кружившего вокруг угла контейнера над головой Ирулан, послышался его голос:

— Но мы ведь говорим о психическом яде, не о физическом.

Скитале рассмеялся. В мирабхаса смех означает полное изничтожение оппонента, но он не старался сдерживаться.

Ирулан с тонким пониманием усмехнулась, но сузившиеся глаза Преподобной Матери говорили о зарождающемся гневе.

— Немедленно прекратите! — резко приказала она. Скитале умолк, но теперь внимание всех было привлечено к нему: Эдрик сердито молчал, Преподобная Мать гневалась и приглядывалась, озадаченная Ирулан казалась заинтересованной.

— И как это друг наш Эдрик осмелился предположить, — начал Скитале, — что двое ведьм-гессериток, посвященных во все тайные козни Ордена, не освоили до тонкости искусства обмана?

Мохийам отвернулась и стала смотреть на стылые холмы родной планеты сестер Бене Гессерит. Начинает понимать, — подумал Скитале. — Хорошо. Ирулан — дело другое…

— Так вы с нами, Скитале, или же нет? — спросил Эдрик, поглядывая на него своими крошечными красными крысиными глазками.

— Дело не во мне и не в моем участии, — произнес Скитале, не отводя глаз от Ирулан. — Вы, принцесса, сейчас размышляете о том, стоило ли проделать столь дальний путь и подвергаться такому риску.

Соглашаясь, она кивнула.

— И все, чтобы обменяться банальностями с гуманоидной рыбой и поспорить с жирным лицеделом-тлейлаксу.

Покачав головой, она шагнула прочь от угла емкости, в которой шевелился Эдрик, — подальше от слишком уж густого облака испарений меланжи. Воспользовавшись удобным мгновением, Эдрик отправил в рот очередную таблетку. «Ест Пряность, дышит ею… и еще пьет ее», — подумал Скитале. Он понимал, что это неизбежно — пряность обостряет восприятие навигатора, позволяет ему водить лайнеры Гильдии на сверхсветовых скоростях. Обостренным Пряностью внутренним оком навигатор должен отыскать такое будущее, в котором кораблю не грозит беда. Но теперь Эдрик чувствовал иную опасность, против которой бессильно даже предвидение, — привычный костыль навигатора.

— Похоже, я напрасно прилетела сюда, — произнесла Ирулан. Преподобная Мать повернулась и открыла глаза, сделавшись вдруг странно похожей на ящерицу.

Скитале перевел взгляд от Ирулан в сторону навигатора, приглашая принцессу разделить его точку зрения. Эдрик должен казаться ей отвратительным, Скитале видел это: и дерзкий взгляд навигатора, и его руки и ноги чудовища… посреди клубов оранжевого газа. Не говоря уже о его сексуальных наклонностях — легко, должно быть, сочетаться с таким существом, партнершу оттолкнет уже генератор поля, создавший для Эдрика невесомость.

— Принцесса, — произнес Скитале, — Эдрик с нами, а потому пророческое око вашего мужа станет менее зорким. Мы надеемся, что даже этот разговор избегнет его внимания.

— Надеемся, — подчеркнула Ирулан.

Преподобная Мать кивнула и сказала, вновь прикрыв глаза: — Даже сами посвященные плохо понимают природу собственного предвидения.

— Я полный Гильд-навигатор и обладаю всей положенной силой.

Преподобная открыла глаза. На этот раз она с характерным для сестры Бене Гессерит напряженным вниманием прощупывала лицедела взглядом. Она взвешивала в нем все до последней малости.

— Нет, Преподобная Мать, — вкрадчиво сказал Скитале, — я не столь прост, как мое обличье.

— Мы не понимаем природы второго зрения, — произнесла Ирулан. — Здесь есть один момент. Эдрик утверждает, что мой муж не может видеть, знать и предвидеть всего, в чем участвует навигатор. Но как далеко распространяется влияние гильдийца?

— Во Вселенной есть вещи и существа, которые проявляются для меня лишь в последствиях своего бытия, — проговорил Эдрик, и его узкий рыбий рот сжался в тонкую линию. — Я знаю, где они были… тут… там… где-нибудь еще. Как водные жители тревожат спокойные воды, так и пророк мутит время. Я знаю, где бывал ваш муж, но никогда не видал ни его самого, ни людей, по-настоящему преданных ему, разделяющих его цели. Таким покровом адепт закрывает своих друзей от других провидцев.

— Но Ирулан-то не принадлежит к числу ваших сторонников, — отвечал Скитале, глянув искоса на принцессу.

— Но всем понятно, что заговор может состояться только в моем присутствии, — настаивал Эдрик.

В интонации, используемой мирабхаса для описания механизмов, Ирулан произнесла:

— Это вполне очевидно; всему находится применение.

Неплохо! Она поняла, что от навигатора много не получишь, — подумал Скитале.

— Будущее можно изменить, — сказал он, — не забывайте этого, принцесса.

Ирулан бросила взгляд на лицедела.

— Люди, преданные Паулю и разделяющие его цели, — проговорила она, — фримены из его легионов, вот кто эти люди! Я видела, как он пророчествовал перед ними, слышала их восторженные вопли: «Махди! Муад'Диб!»

Она поняла, подумал Скитале, что предстала перед судом, и наш приговор может погубить ее или сохранить ей жизнь. Наконец-то она увидела ловушку, расставленную нами.

Взгляд Скитале на мгновение встретился с глазами Преподобной Матери, и он почувствовал странную уверенность, что и она разделяет его мнение об Ирулан. Гессеритки, конечно же, накачали свою принцессу нужными знаниями, придумали ей и ложь во спасение. Но какими бы подробными ни бывали инструкции Ордена, всегда наступал такой миг, когда сестрам Бене Гессерит оставалось полагаться лишь на собственную подготовку и инстинкты.

— А я, принцесса, прекрасно знаю, чего вы добиваетесь от Императора, — заметил Эдрик.

— Кто же не знает этого? — возразила Ирулан.

— Вам хотелось бы основать новую династию, — продолжал Эдрик, словно бы не слыша ее. — Но этого не будет, если вы не примкнете к нам. Даю вам слово пророка. Император вступил в брак с вами из политических соображений, но вы никогда не делили с ним ложе.

— Так пророк еще и любитель подглядывать за постельными сценами? — отпарировала Ирулан.

— Кто не знает, что Император неразлучен со своей наложницей-фрименкой, чего не скажешь о его отношениях с супругой-принцессой, — отрезал Эдрик.

— Но она никак не может родить ему наследника, — возразила Ирулан.

— Рассудок всегда покоряется эмоциям, — пробормотал Скитале. Чувствуя приближение гнева Ирулан, он постарался, чтобы его предостережение возымело эффект.

— И она не принесет ему наследника, — с выверенным спокойствием в голосе произнесла Ирулан, — потому что в пищу ей тайно подмешивают противозачаточное средство. В чем я еще должна признаться перед вами?

— Безусловно, Императору лучше не знать об этом, — улыбнувшись, промолвил Эдрик.

— Ну, для него у меня давно заготовлена вполне правдоподобная ложь, — произнесла Ирулан. — Хотя он и чувствует истину, но бывает такая ложь, которой даже ясновидец поверит легче, чем правде.

— Принцесса, вам приходится выбирать, — произнес Скитале — и если вы поймете наши мотивы, вам станет спокойнее.

— Пауль справедлив ко мне, — отвечала она, — я заседаю в его совете.

— И все-таки за те двенадцать лет, что вы пробыли его консорт-принцессой, — ни крохи тепла… — снова кольнул Эдрик.

Ирулан затрясла головой.

— Он низверг с трона вашего отца руками своей пресловутой фрименской орды, заставил вас выйти за себя замуж — только чтобы закрепить за собой трон, — но так и не увенчал вас короной императрицы.

— Принцесса, Эдрик пытается поймать вас на эмоциях, — произнес Скитале, — не правда ли, интересно?

На круглой физиономии лицедела она заметила дерзкую улыбку и в ответ удивленно подняла брови. Теперь — Скитале был убежден в этом — принцесса вполне уверилась в том, что, если она поддастся на уговоры Эдрика, тот своей пророческой силой укроет ее от ясновидения Пауля. Однако стоит ей повременить с согласием…

— А вам не кажется, принцесса, что Эдрик стремится сыграть в заговоре уж слишком большую роль?

— Но я ведь говорил уже, что соглашусь с любой разумной точкой зрения, если таковые будут здесь высказаны.

— И кто же будет оценивать? — скептически осведомился Скитале.

— Не хотите же вы, чтобы принцесса улетела обратно, так и не присоединившись к нам, — буркнул Эдрик.

— Он хочет, чтобы ее присоединение к нам было искренним, — проворчала Преподобная Мать. — И в наших взаимоотношениях нам следовало бы воздержаться от интриг.

Ирулан, заметил Скитале, приняла внешне расслабленную, удобную для размышления позу, убрала руки в рукава платья. Наверняка обдумывает предложенную Эриком приманку: стать основательницей династии. К тому же следует поразмыслить над тем, как заговорщики собираются обезопасить себя от нее. Ирулан предстоит взвесить многое.

— Скитале, — наконец проговорила Ирулан, — говорят, что у вас, тлейлаксу, странный кодекс чести: вы всегда оставляете своим жертвам возможность спастись.

— Да, если только они сумеют ее обнаружить, — согласился Скитале.

— А я тоже жертва? — спросила Ирулан. Скитале коротко хохотнул.

Преподобная Мать фыркнула.

— Принцесса, — негромко, доверительным тоном, сказал Скитале, — но вы и так уже с нами. Разве это не вы доносите старшим сестрам Ордена обо всем происходящем в Императорском дворце?

— Паулю известно, что я переписываюсь со своими учителями, — отвечала она.

— Но разве не вы поставляете им материалы для пропаганды против вашего Императора? — произнес Эдрик.

Не «нашего», подумал Скитале, — а «вашего» Императора. Ирулан слишком опытная гессеритка, чтобы не заметить подобной оговорки.

— Все дело в существующих силах и в их приложении, — проговорил Скитале, пододвигаясь поближе к емкости, где плавал гильдиец. — Мы, тлейлаксу, уверены, что во всей Вселенной есть только ненасытная алчущая материя, а энергия — единственное, на что можно положиться. И она обучается. Вы слышали мои слова, принцесса: энергия обучается. Это мы и называем силой.

— Но вы не убедили меня в том, что мы сумеем победить Императора.

— Мы даже и себя самих не убедили в этом, — отвечал Скитале.

— Куда ни посмотришь, — отвечала Ирулан, — всюду сила его противостоит нам. Он — Квисатц Хадерах, тот, кто присутствует одновременно во многих местах. Он — Махди, и его желания превращаются в закон для послушных миссионеров Квизарата. Он — ментат, чьи возможности превосходят величайшие достижения древних компьютеров. Он — Муад'Диб, по одному слову которого легионы фрименов вырезают население целых планет. Он — пророк, перед которым открыто грядущее. Он — обладатель того уникального набора генов, в котором так нуждается Бене Гессерит…

— Все эти его атрибуты мы знаем, — перебила ее Преподобная Мать, — знаем еще, что таким же набором генов обладает и его отвратительная сестрица Алия. Но оба они все-таки люди. А это значит, что у них есть слабости.

— Каковы же человеческие слабости Императора и пророка? — спросил лицедел. — Не таятся ли они в религиозной сути джихада? Можно ли обратить против Императора его Квизарат? И прочна ли гражданская власть Великих Домов? Способен ли конгресс Ландсраада на большее чем пустой шум?

— Вспомните о Картеле негоциантов и перевозчиков товаров, — произнес Эдрик, поворачиваясь в баке. — КООАМ — это бизнес, а бизнес там, где выгода.

— Не следует забывать и о матери Императора, — напомнил Скитале. — Насколько мне известно, леди Джессика не отлучается с Каладана, но часто сносится со своим сыном.

— Предательница, — ровным голосом произнесла Мохийам, — если бы только можно было отказаться от этих рук, которыми я выпестовала ее…

— Наш заговор предъявляет к участникам строгие требования, — сказал Скитале.

— Ну, все мы больше чем заговорщики, — возразила Преподобная Мать.

— О да, — согласился Скитале. — Еще бы, мы полны энергии и учимся на ходу. Это делает нас единственной надеждой человечества, его спасителями, — проговорил он в тоне абсолютной убежденности, что в устах тлейлаксу^[14] являлось предельной насмешкой.

Только одна Преподобная Мать оценила языковую тонкость.

— Почему же? — спросила она, обращаясь к Скитале.

Прежде чем лицедел успел ответить, Эдрик прочистил горло и произнес:

— Зачем заниматься сейчас философской чепухой? Любой вопрос, если достаточно долго докапываться до сути, сводится к одному и тому же: «Почему это происходит?» Политика, религия и торговля сходятся в конце концов к одному: в чьих руках сила. Альянсы, картели, союзы лишь гоняются за миражами, пока речь не идет о власти. Все прочее — ерунда, как должно быть ясно любому мыслящему существу.

Скитале пожал плечами: жест предназначался одной Преподобной Матери. На вопрос ответил Эдрик. Похоже, напыщенный дурак гильдиец — слабое звено в заговоре. Чтобы убедиться, что Преподобная Мать понимает это, Скитале проговорил:

— Внимательно слушая учителя, приобретаешь познания.

Преподобная Мать медленно кивнула.

— Принцесса, — с нажимом сказал Эдрик. — Выбирайте. Судьба назначила вас своим орудием, тончайшим и…

— Приберегите свою лесть для тех, на кого она сможет подействовать, — ответила Ирулан. — Вы упоминали психическую отраву, призрак которой сокрушит Императора. Объясните.

— Атрейдес победит сам себя! — прокаркал Эдрик.

— Хватит загадок, — отрезала Ирулан. — Что еще за призрак?

— Для призрака у него весьма необычный облик, — ответил Эдрик, — он обладает именем и плотью. Тело его некогда принадлежало знаменитому воину и откликалось на имя Дункан Айдахо. Теперь же его…

— Айдахо мертв, — отвечала Ирулан. — Пауль часто горевал по нему в моем присутствии. Он сам видел, как сардаукары моего отца сразили Айдахо…

— Даже терпя неудачи, — возразил Эдрик, — сардаукары вашего отца не теряли головы. Представим себе, что один из их командиров узнал погибшего и потому поступил мудро. Что он мог сделать? Есть способы использования тел, обладающих такими воинскими умениями, если только действовать быстро.

— Значит, это гхола тлейлаксу, — прошептала Ирулан, искоса поглядев на Скитале.

Почувствовав на себе ее взгляд, Скитале обратился к своему искусству лицедела — очертания лица и фигуры его вдруг расплылись, плоть потекла, принимая новый облик. Перед принцессой вдруг оказался худощавый мужчина, круглолицый, со слегка приплюснутыми чертами лица. Высокие скулы словно подпирали слегка раскосые глаза, черные волосы были взъерошены.

— Таков облик этого гхолы, — пояснил всем Эдрик, показывая на Скитале.

— То есть он — просто еще один лицедел? — спросила Ирулан.

— Подобное лицеделам не по силам — они не могут длительно сохранять принятый облик. Нет, предположим лучше, что наш сообразительный командир сардаукаров подготовил труп Айдахо для аксолотль-баков. Разве это нецелесообразно? Ведь эти плоть и нервы принадлежали одному из лучших фехтовальщиков в истории человечества, советнику Атрейдесов и военному гению. Не правда ли — потеря, ведь все это можно сохранить и использовать, если воссоздать Айдахо в качестве инструктора сардаукаров.

— Но я ничего не слышала об этом, а ведь я была среди тех, кому отец доверял.

— Ах-хх… тогда принцесса была молода, и отец ее, потерпев поражение, буквально через несколько часов продал свою дочь победителю — вами пришлось расплатиться с новым Императором, — произнес Эдрик.

— Это — с телом — и впрямь было сделано? — резко спросила она.

С мерзким самодовольством Эдрик продолжал:

— Предположим далее, что наш мудрый командир сардаукаров, понимая необходимость спешить, немедленно отослал Бене Тлейлаксу сохраненное тело Айдахо. Далее предположим, что и командир, и его люди погибли прежде, чем успели доложить обо всем вашему отцу, который все равно не смог бы этим воспользоваться. И факт остался незамеченным, ведь труп Айдахо — только плоть, оказавшаяся в руках тлейлаксу. Переправить же его можно было только на лайнере. А мы, гильдийцы, всегда знаем, что перевозят на наших кораблях. И раз мы узнали об этом звене, следовало и нам проявлять мудрость — приобрести этого гхолу для подарка Императору?

— Вы, конечно, так и поступили, — утвердительным тоном сказала Ирулан.

Скитале вновь принял вид простодушного толстяка и добавил: — Да, мы поступили так, как сообщил сейчас наш старинный друг.

— Какой психологической обработке был подвергнут Айдахо? — спросила Ирулан.

— Айдахо? — переспросил Эдрик, поглядев на тлейлаксу. — Скитале, разве мы покупали у вас Айдахо?

— Мы продали вам существо по имени Хейт, — ответил Скитале.

— Действительно, Хейт, — подтвердил Эдрик. — А почему вы его продали нам?

— Потому что однажды нам случилось вырастить своего собственного Квисатц Хадераха, — проговорил Скитале.

Быстро повернув голову, Преподобная Мать укоризненно поглядела на него.

— Вы не говорили нам об этом.

— А вы и не спрашивали, — отвечал Скитале.

— И как вы одолели этого вашего Квисатц Хадераха? — спросила Ирулан.

— Существо, затратившее всю жизнь, чтобы воплотить собственное представление о себе, скорее предпочтет умереть, чем превратиться в собственную противоположность.

— Я не понимаю… — начал Эдрик.

— Он покончил с собой, — буркнула Преподобная.

— Внимательнее слушайте меня, Преподобная, — предупредил Скитале, воспользовавшись интонацией, гласящей: ты не объект для секса, никогда не была объектом для секса, не можешь быть объектом для секса.

Тлейлаксу ожидал реакции на вызывающий тон. Она не должна заблуждаться относительно его намерений. Гнев не должен помешать ей понять, что, зная отношение Сестер к продолжению рода человеческого и его генетике, тлейлаксу, конечно же, не мог сделать подобного выпада. Однако дерзость его отдавала площадной бранью, что вовсе не свойственно тлейлаксу.

Поспешно используя успокоительные возможности мирабхаса, Эдрик попытался сгладить ситуацию.

— Скитале, вы ведь говорили нам, что продали Хейта только потому, что разделяли наши намерения.

— Эдрик, помолчите, пока я не разрешу вам говорить, — сказал Скитале. А когда гильдиец начал было протестовать, Преподобная Мать отрезала:

— Заткнитесь, Эдрик!

Эдрик отодвинулся в глубь емкости, нервно дергая конечностями.

— Никакие наши преходящие эмоции не имеют даже малейшего отношения к решению насущной проблемы, — произнес Скитале, — они только мешают мыслить. Что можем испытывать мы, кроме страха, который, собственно, и заставил нас собраться?

— Мы понимаем это, — отвечала Ирулан, оглядываясь на Преподобную Мать.

— И все мы должны понимать опасность, связанную с ограниченностью нашей защиты, — проговорил Скитале. — Оракул не может предотвратить того, что выше его понимания.

— А вы предусмотрительны, Скитале, — произнесла Ирулан.

Нельзя, чтобы она догадалась, насколько предусмотрителен…. — подумал Скитале. — Потом, когда все закончится, в нашем распоряжении окажется Квисатц Хадерах, которого можно будет контролировать. Все прочие ничего не получат.

— Откуда же у вас взялся Квисатц Хадерах? — спросила Преподобная Мать.

— Мы экспериментировали с разнообразными чистыми субстанциями, — отвечал Скитале. — С абсолютным добром и злом. Полный негодяй, получающий наслаждение только от причиняемой им людям боли и ужаса, может послужить любопытным объектом для познания.

— А ваши тлейлаксу случайно не поработали над старым бароном Харконненом, дедом Императора? — спросила Ирулан.

— Мы тут ни при чем, — отрезал Скитале. — Просто творения самой природы зачастую не менее смертоносны, чем наши. Собственные произведения мы помещаем в условия, в которых их удобно изучать.

— Я не позволю третировать себя! — запротестовал Эдрик. — Разве не я защищаю это сборище от…

— Видите? — перебил его Скитале. — И это его верные суждения нас укрывают? Хотелось бы знать, какие…

— Я хочу немедленно обсудить способ передачи Хейта Императору, — настаивал Эдрик. — На мой взгляд, Хейт является воплощением старого морального кодекса, который Атрейдес усвоил еще в юности на своей родной планете. Можно предположить, что Хейт позволит Императору расширить свой взгляд на мораль, очертить и положительные, и отрицательные моменты в религии и жизни.

Скитале улыбнулся, окинув компаньонов благодушным взглядом. Все шло в соответствии с его ожиданиями. Старуха Преподобная орудовала эмоциями, как ятаганом. Ирулан идеально подходила для своей несостоявшейся роли — неудачливая креатура Бене Гессерит. Эдрик — всего лишь шапка-невидимка, не более: он только скрывает собравшихся от Императора. Теперь навигатор лишь угрюмо молчал в ответ на общее невнимание.

— Так, значит, этот Хейт должен отравить психику Пауля? — спросила Ирулан.

— Примерно так, — ответил Скитале.

— А Квизарат?

— Легкий перенос ударения, наплыв эмоций — и зависть превращается во вражду.

— А КООАМ?

— Будут кругленькие дивиденды.

— А для прочих группировок?

— Одна из них получит название правительства, — ответил Скитале. — Слабейшие будут аннексированы во имя морали и прогресса. Оппозиция умрет в собственных сетях.

— И Алия?

— Гхола Хейт нацелен не только на Императора, — произнес Скитале, — сестра его теперь как раз в том самом возрасте, когда ее может увлечь обаятельный мужчина, специально для этого подготовленный. Мужество воина и разум ментата будут неотразимы для Алии.

Мохийам позволила себе приоткрыть древние глаза в знак изумления.

— Гхола-ментат? Это опасно!

— Чтобы получить точные результаты, ментат должен использовать безукоризненные исходные данные. А что, если Пауль попросит у гхолы объяснений… что скажет Хейт о цели нашего дара? — произнесла Ирулан.

— Хейт будет говорить правду, — сказал Скитале, — это все равно ничего не изменит.

— То есть вы оставляете Паулю лазейку для спасения? — спросила Ирулан.

— Ментат! — пробормотала Мохийам.

Скитале глядел на Преподобную Мать, ощущая таящуюся под всеми эмоциями древнюю ненависть. Со времен Джихада Слуг, который стер думающие машины с лица Вселенной, компьютеры пользовались недоверием. Издревле подобное отношение переносилось и на компьютеры в человеческом облике.

— Мне не нравится, как ты улыбаешься, — резко произнесла с интонацией предельной откровенности Мохийам, яростно глядя на Скитале.

Скитале ответил в той же манере:

— Мне дела нет до того, что приятно вам. Но мы вынуждены сотрудничать. Это очевидно. — Он поглядел на гильдийца. — Разве не так, Эдрик?

— Ты преподаешь болезненные уроки, — отвечал Эдрик. — Должно быть, ты хотел дать всем понять, что я не стану восставать против общего мнения моих собратьев по заговору.

— Ну, видите, оказывается, его можно научить, — произнес Скитале.

— Но я понимаю и еще кое-что, — проворчал Эдрик. — Атрейдес монопольно владеет Пряностью. Без нее я не могу заглянуть в будущее. И Бене Гессерит не сумеют отличить правду от лжи. У всех есть запасы, но они тают… Меланжа — драгоценнейшая из монет.

— Ну, у нашей цивилизации она не единственная, — отвечал Скитале. — Или закон спроса и предложения перестал работать?

— Ты собираешься украсть эту тайну, — прохрипела Мохийам. — А ведь в его распоряжении планета, охраняемая обезумевшими фрименами!

— Фримены дисциплинированны, вымуштрованы и невежественны, — отвечал Скитале. — Они вовсе не обезумели. Просто их с детства учили верить не задумываясь. Теми, кто верит, можно манипулировать. Только знание опасно.

— Ну а мне-то что останется? Смогу я дать начало новой династии? — спросила Ирулан.

В ее голосе все услышали согласие, но только Эдрик позволил себе улыбнуться.

— Что-нибудь да останется, — ответил Скитале. — Что-нибудь.

— Правлению Атрейдесов придет конец, — бросил Эдрик.

— Не могу не отметить, что ваше предсказание сделано лицом, куда менее одаренным пророческими способностями, чем Император, — произнес Скитале. — У них с сестрой, как говорят фримены, «мектуб ал-миллах».

— «Слова начертаны солью», — перевела Ирулан.

И при звуках ее голоса Скитале понял, какую западню Бене Гессерит уготовили ему —прекрасную и умную женщину, которой он никогда не сможет обладать. Ну, что же, — подумал он. Быть может, я когда-нибудь сниму с нее копию….

Глава 3

Каждой цивилизации приходится противодействовать лишенной рассудка силе, способной противиться любому сознательному намерению общества, восстать против него и обмануть.

Теорема тлейлаксу; не доказанная

Сев на кровати, Пауль принялся расстегивать Пустынные сапоги. Они припахивали затхлой смазкой, облегчавшей действие пяточных насосов. Было уже поздно. Этой ночью он затянул прогулку и обеспокоил любящих его. По общему мнению, ночные гуляния были опасны, но с подобными опасностями справиться было легко. Пауля ночные скитания инкогнито по улицам Арракина развлекали.

Он забросил сапоги в угол под единственный в комнате плавающий светильник и принялся за уплотнения дистикомба. Боги внизу, как он устал! Усталость сковывала мышцы, но только не ум. Повседневная суета за стенами цитадели наполняла его глубочайшей завистью. Что в этом безликом копошении жизни может заинтересовать Императора, но… сама возможность пройтись по улицам города, не привлекая ничьего внимания, казалась теперь ему подлинной привилегией. Проходить мимо галдящих паломников, слышать, как фримен костерит продавца: «У тебя потные руки!..»

Улыбнувшись воспоминанию, Пауль выскользнул из дистикомба.

Оставшись нагим, он ощущал странное родство со своим миром. Дюна теперь стала олицетворенным парадоксом: миром осажденным и одновременно средоточием власти. Впрочем, вечная осада, рассудил Пауль, — неизбежная участь любой власти. Он глядел на зеленый ковер, грубая шерсть колола ступни.

Улицы по щиколотку засыпал песком ветер, задувавший поверх Барьерной Стены. Ноги идущих толкли песок в мелкую пыль, забивавшую фильтры дистикомба. Запах ее чувствовался даже теперь, после вентиляторов, сдувавших пыль с входящих в порталы его цитадели. Кремнистый запах навевал воспоминания о Пустыне.

Другие времена… другие опасности.

Если сравнить с прежними днями, нынешние ночные прогулки его были вполне безопасными, но вместе с дистикомбом он словно облачался в саму Пустыню. Костюм этот со всеми хитроумными устройствами для сохранения влаги до тонкостей контролировал его мысли, возвращал движениям Пустынный ритм, точнее, отсутствие ритма. Пауль ощущал себя вольным фрименом. В этом костюме он становился чужаком в собственном городе. Надев его, Пауль отказывался от безопасности дворца и брал на вооружение прежние привычки и мастерство бойца. Паломники и горожане, проходя мимо, опускали глаза: «диких» не задевали из чистого благоразумия. Если у Пустыни было лицо, то для горожан это было лицо фримена, скрытое за лицевым и носовым фильтрами.

На самом же деле опасаться приходилось лишь встречи с теми, кто еще по старым временам, с дней, когда он сам жил в сиетче, может узнать его по походке, по запаху тела или по глазам. Так что вероятность встретить врага была невелика.

Шелест дверных занавесей и внезапный луч света прервали его размышления. Вошла Чани, в руках ее был кофейный сервиз на платиновом блюде. За ней услужливо следовали два плавающих шара-светильника, они сразу же метнулись на положенные места: один в изголовье их постели, другой повис над головой Чани, чтобы освещать ей работу.

В движениях Чани ощущалась неподвластная возрасту сила, хрупкая, замкнутая в себе и ранимая. Хлопоты ее над кофейным сервизом напомнили Паулю первые дни их совместной жизни. Смуглый эльф, которого пощадили годы… если, конечно, не обращать внимания на уголки лишенных белков глаз: такие морщинки фримены Пустыни именовали «следами песчинок».

Едва она приподняла крышку кофейника за ручку, выточенную из хагарского изумруда, как оттуда вырвалось облако пара. Кофе еще не был готов, он понял это по движению, которым она опустила крышку. Серебряный кофейник — округлая фигурка беременной женщины — достался Паулю как гханима, трофей. Когда он сразил его обладателя в поединке. Джамис — так его звали… Да, Джамис. Странное бессмертие заслужил этот фримен своей смертью. Или же он понимал, что смерть неизбежна, и стремился именно к такому концу?..

Чани расставила чашки синего фарфора, прислугой рассевшиеся вокруг величественного кофейника. Их было три: для них обоих, а третья — всем прежним владельцам.

— Вот-вот заварится, — произнесла она.

Чани подняла на него глаза, и Пауль вдруг подумал: каким-то он видится ей? Не останется ли он по-прежнему экзотическим чужаком?

… Пусть тело его жилисто, как и положено жителям Пустыни, но все-таки воды в нем больше, чем подобает фримену. Был ли он еще для нее тем Усулом — так его назвало племя, — который взял ее по законам фрименского тау, пока они еще скрывались в Пустыне?

Пауль посмотрел на свое тело: твердые мышцы, ни жиринки… прибавилось несколько шрамов — в общем, таким он и был двенадцать лет назад, когда стал Императором. Глянув в стоящее на полке зеркало, он увидел себя — «глаза Ибада», синие-на-синем глаза фримена, знак привыкания к Пряности, и крючковатый фамильный нос Атрейдесов. Истинный внучек родного деда, погибшего на арене для развлечения подданных.

Паулю припомнилась одна из фраз старика: «Правитель, как и пастух, полностью отвечает за покорившихся ему. Когда-нибудь от него потребуется жест, выражающий самозабвенную любовь к своему стаду. Даже если он только насмешит весь народ».

Люди до сих пор с теплым чувством вспоминали о нем.

А чем я прославил имя Атрейдесов? — спросил себя Пауль. — Напустил на овец волка?

На миг ему представился весь разгул кровавого насилия, творящегося его именем.

— И живо в постель! — властно скомандовала Чани абсолютно немыслимым, с точки зрения его верноподданных, тоном, доведись им услышать эти слова.

Он покорно растянулся на спине, подложив руки под голову, завороженный привычными движениями Чани.

Его вдруг поразила сама их комната. Подданные никогда не признали бы в ней Императорскую опочивальню. Желтый свет колеблющихся в силовом поле светильников шевелил тени разноцветных стеклянных кувшинов, расставленных Чани на полке. Пауль молча припоминал их содержимое: сухие ингредиенты Пустынных лекарств, мази, благовония, памятные, священные для них мелочи: щепотка песка из сиетча Табр, локон их первенца, погибшего так давно… уже двенадцать лет назад. Невинная жертва, подвернувшаяся под руку убийцам в битве, сделавшей его Императором.

Густой аромат кофе с Пряностью поплыл по комнате. Пауль глубоко вдохнул, взгляд его упал на желтую чашу, стоявшую возле подноса, на котором Чани заваривала кофе. В ней были земляные орешки. Неизбежный ядоискатель водил над столом своими суставчатыми лапками. Вид аппарата пробудил в нем раздражение. Тогда, в Пустыне, фримены прекрасно обходились без него!

— Кофе готов! — воскликнула Чани. — Ты голоден? Сердитое отрицание утонуло в визге лихтера, уносящего Пряность в космос с недалекого Арракинского космодрома.

Чани видела, что он сердится, но все же разлила кофе и поставила чашку возле его руки. Она уселась в ногах постели, откинула покрывало и принялась растирать его ступни, утомленные ходьбой в дистикомбе. Негромко, с обманчивой непринужденностью, она начала:

— А теперь поговорим о ребенке, которого добивается Ирулан.

Глаза Пауля широко открылись. Он внимательно поглядел на Чани.

— Ирулан вернулась с Валлаха только два дня назад, — сказал он. — И уже успела у тебя побывать?

— Мы разговаривали не об ее обидах, — ответила Чани.

В мгновенной вспышке, способом Бене Гессерит, которому мать научила его, пренебрегая запретами Ордена, Пауль заставил свой разум обследовать Чани. Он не любил применять эти методы. Причина его привязанности к Чани частично крылась и в этом: ему редко приходилось в отношениях с ней прибегать к этому утомительному искусству. В соответствии с правилами хорошего тона, принятыми среди фрименов, Чани всегда избегала нескромных вопросов. Ее интересовали практические предметы. Например, факты, касающиеся положения ее мужчины: надежна ли опора в совете, лояльны ли его легионы, на что способны союзники и чего от них ожидать. В памяти ее укладывались длиннейшие перечни имен и сложно переплетенных подробностей. Она могла мгновенно назвать главную слабость любого известного ей врага, возможные действия всех известных противников, боевые планы их предводителей, оснащение и производительность основных отраслей промышленности.

Так почему же, — подумал Пауль, — она завела разговор про Ирулан?

— Я расстроила тебя, — сказала Чани, — я не хотела.

— А чего ты хотела?

Она застенчиво улыбнулась и проговорила:

— Когда сердишься, милый, не скрывай этого. Пауль вновь привалился к деревянному изголовью.

— Так ты считаешь, что мне следует удалить ее от себя? — спросил он. — Теперь от нее немного пользы. И мне вовсе не нравится все, что кроется за этими поездками к Сестрам.

— Ее нельзя удалять, — ответила Чани, продолжая растирать его ноги, и деловито добавила: — Ты столько раз говорил, что она позволяет тебе поддерживать контакт с врагами, что их планы ты читаешь по ее поступкам.

— Откуда твоя заинтересованность в ее желании забеременеть?

— Если подобное произойдет, планы врагов расстроятся, и сама Ирулан окажется в неловком положении.

По прикосновению ее рук он почувствовал, чего стоят ей эти советы. В горле набух комок. Он тихо сказал:

— Чани, родная, я поклялся тебе, что не взойду на ее ложе. Ребенок даст ей слишком много власти. Или ты добиваешься, чтобы она сместила тебя?

— Откуда? У меня нет места!

— Да нет же, Сихайя, весна моя Пустынная. Откуда эта внезапная забота об Ирулан?

— Забота моя о тебе, не о ней! Если она понесет потомка Атрейдесов, сообщники усомнятся в ее искренности. Чем менее наши враги будут доверять ей, тем меньше пользы им от нее будет.

— Рождение ее ребенка может означать твою смерть, — возразил Пауль. — Сама знаешь все эти интриги. — Он обвел рукой утонувшую в недрах цитадели комнату.

— У тебя должен быть наследник, — глухо произнесла она.

— Ах-х!.. — протянул он.

Так вот оно что: раз у Чани нет детей, следует привлечь другую женщину. Почему бы тогда не Ирулан? Вот и весь ход размышлений Чани. Но все должно совершиться в результате акта любви, на всякие искусственные методы в империи наложено было строжайшее табу. Решение Чани — решение истинной фрименки.

Пауль по-новому увидел ее лицо. Он и так знал черты Чани лучше, чем свои собственные. Он видел ее и горящей страстью, и в покое сна, знал в гневе, в страхе, в горе.

Он закрыл глаза, и Чани вновь представилась ему девушкой — весна пробуждающаяся, ручейком журчащая возле него. Вдруг припомнившееся обаяние ее юности заворожило его. Ему предвиделась эта улыбка — сперва застенчивая, а потом тревожная, — словно она старалась вырваться из его видения.

Рот Пауля вдруг пересох. На миг ноздрей его коснулся дым пожарища, что ждет впереди. Внутренний голос из какого-то другого видения все твердил ему: освободись… освободись… освободись… Слишком долго подсматривал ты тайны вечности, внимал голосам камней и чужой плоти. С того самого дня, когда Пауль впервые ощутил собственное ужасное предназначение, он вглядывался в будущее, искал в нем мирный уголок для себя.

Такой путь существовал, конечно… Он был уверен в этом, хоть и не понимал его сути — загадочное будущее, недвусмысленно требовавшее от него одного: освободись, освободись, освободись!

Открыв глаза, Пауль увидел перед собой решительное лицо Чани. Она перестала растирать ему ноги и застыла неподвижно — истинная фрименка. Родное лицо под синей косынкой нежони, она часто носила ее в их личных покоях. Теперь оно воплощало решительность, древние мысли… чуждые мысли. Тысячелетиями фрименские женщины привыкали делить своего мужчину с другими — пусть не всегда мирно, но по крайней мере без губительных последствий. Сейчас этот таинственный фрименский процесс происходил в Чани.

— Истинного и желанного мне наследника родишь ты, — ответил он.

— Ты это видел! — спросила она, явно подразумевая его провидческие способности.

И уже далеко не в первый раз Пауль задумался: как же наконец объяснить ей все тонкости пророчества — бесчисленность линий судеб, что сплетались в сплошную ткань перед его умственным взором. Он вздохнул, вспомнив вдруг, как когда-то пригоршнями черпал воду из речки, как утекала она между пальцев. Пауль еще помнил ощущение воды на своем лице. Но разве можно умыться в водах времени, взбаламученных сонмом пророков?

— Значит, ты не видел этого, — уверенно заключила Чани. Будущее он теперь мог увидеть лишь напрягая душу и тело до истощения, безвозвратно растрачивая жизненные силы, и ничего, кроме горя, оно теперь не сулило. Пауль знал, что снова попал сейчас между двух гребней — во впадину между волнами, терзавшую разум и томившую чувства. Укрыв его ноги, Чани произнесла:

— Наследника Дома Атрейдес нельзя доверять случаю… нельзя полагаться на единственную женщину.

Так могла бы сказать моя мать, — подумал Пауль. — Или леди Джессика тайно поддерживает связь с Чани? Она всегда в первую очередь думает о Доме Атрейдес. Так воспитали ее сестры Бене Гессерит, и мать не может отказаться от этого даже теперь, когда все ее силы обращены против Ордена.

— Так, значит, ты подслушивала наш разговор с Ирулан, — обвиняющим тоном проговорил он.

— Да, я подслушивала, — согласилась она, глядя в сторону.

Пауль припомнил встречу с Ирулан. Он только вошел в семейную гостиную и успел заметить неоконченную работу на ткацком станке Чани. В помещении кисло воняло червем, зловещий запах скрывал вездесущий коричневый аромат меланжи. Кто-то пролил здесь непреобразованную меланжевую эссенцию на коврик, пропитанный меланжей. Вещества эти несовместимы, и эссенция разъела ковер. Только маслянистые пятна отмечали на пластмелде место, где он недавно лежал. Пауль уже собирался послать за кем-нибудь из женщин, чтобы прибрались, но в этот момент Хара, жена Стилгара и ближайшая подруга Чани, скользнула внутрь и сообщила… о приходе Ирулан.

Разговор пришлось вести в этом зловонии, и он все не мог отделаться от нехорошего чувства. Фрименская примета сулила беду: дурной запах — жди несчастья.

Впустив Ирулан, Хара вышла.

— Здравствуй, — произнес Пауль.

На Ирулан было платье, отороченное серым китовым мехом. Она расправила его, провела ладонью по волосам. Пауль видел, что Ирулан удивлена его мягким тоном. Заранее приготовленные гневные слова следовало заменять на ходу.

— Ты пришла сообщить мне, что Сестры потеряли последние представления о нравственности? — произнес он.

— Подобные словесные забавы небезопасны, — бросила она.

— Опасность и забавы трудно совместимы, — усмехнулся он. Сокровенные его знания, полученные от Бене Гессерит, говорили: она охотно бы не приходила к нему. Пауль заметил на миг отразившийся на ее лице страх и понял: Ирулан пришлось взяться за дело вопреки ее собственному желанию.

— И они все время требуют слишком много от принцессы Императорского Дома.

Ирулан замерла в неподвижности, и Пауль отметил, что она подчинила свои чувства безжалостному контролю воли. Тяжелый груз, подумал он и удивился, обнаружив, что его предвидение ничего не говорило ему о возможности такого будущего.

Ирулан медленно расслабилась. Нельзя поддаваться страху, нельзя отступать, — решила она.

— Ты все время заказываешь одну и ту же погоду, — сказала она, обхватив себя руками и поежившись. — Сухо, сегодня была песчаная буря. Неужели ты не разрешишь нам дождя?

— Ты пришла сюда не для речей о погоде, — ответил Пауль. Он почувствовал себя утопающим в двусмысленности сказанного. Не пытается ли Ирулан намекнуть о чем-то таком, о чем ее воспитание запрещает говорить открыто? Похоже, так и есть. Пауль ощутил себя лишенным опоры: нужно немедленно выбираться на твердую почву.

— Я хочу ребенка, — объявила она.

Он отрицательно качнул головой.

— У меня своя жизнь! — резко произнесла Ирулан. — Если понадобится, я сама отыщу отца для моего ребенка. Я наставлю тебе рога, и посмей хоть в чем-нибудь обвинить меня.

— Наставляй сколько хочешь, — отвечал он, — но никаких детей.

— И как же ты меня остановишь?

С исполненной предельной доброты улыбкой он произнес:

— Если дойдет до этого, я немедленно прикажу удавить тебя.

На миг Ирулан потрясенно умолкла, а Пауль ощутил, как Чани прислушивается за тяжелыми занавесями, отделявшими их личные апартаменты.

— Я все-таки твоя жена, — прошептала Ирулан.

— Давай не будем играть в эти глупые игры, — ответил он. — Ты ведь играешь сейчас, исполняешь роль, и не более. Мы оба знаем, кто моя жена.

— А я — так, просто удобство, — горько откликнулась Ирулан.

— Я не хочу быть с тобой жестоким.

— Ты сам выбрал меня.

— Не я, — отвечал он, — судьба. Твой отец. Сестры Бене Гессерит. Гильдия, наконец. А теперь они вновь тебя выбрали. Для чего они тебя выбрали, Ирулан?

— Но почему же я не могу родить тебе ребенка?

— Потому что ты на эту роль не подходишь.

— Это мое право — родить наследника престола! Мой отец был…

— Твой отец был и остается зверем. Ты сама знаешь, что он потерял всякий контакт с человечеством, которым должен был править.

— Разве его ненавидели больше, чем ненавидят тебя? — взорвалась она.

— Неплохой вопрос, — отвечал он, сардонически усмехаясь уголками губ.

— А еще говоришь, что не хочешь быть жестоким со мною.

— Вот потому-то я и согласен, чтобы ты имела любовника. Только пойми правильно: пусть будет любовник, но никаких побочных детей. Такого ребенка я не признаю. Я не стану запрещать тебе любовных связей — пока ты остаешься осмотрительной и бездетной. В сложившихся условиях просто глупо действовать иначе. Только не вздумай злоупотреблять моим доверием. Речь идет о троне, и я определяю, кто унаследует его. Не сестры Бене Гессерит, не Гильдия, а я. Этого права я добился, сокрушив легионы сардаукаров твоего отца на равнине под Арракином.

— Ты сам выбрал свою судьбу, — ответила Ирулан, резко повернулась и вылетела из гостиной.

Заново припомнив всю стычку, Пауль сосредоточился на мыслях о Чани, сидевшей на их ложе. Понимал он и двойственность своего отношения к Ирулан, понимал и фрименскую правоту Чани. В иных обстоятельствах обе женщины вполне могли быть подругами.

— И что ты решил? — спросила Чани.

— Никакого ребенка, — ответил он.

Чани указательным и большим пальцами левой руки изобразила символ криса, священного ножа фрименов.

— Может дойти и до этого, — согласился он.

— Почему ты считаешь, что ребенок не поможет разрешить проблему Ирулан?

— Предположить такое мог бы только дурак.

— Дорогой мой, я вовсе не дура.

Пауль почувствовал, как в нем поднимается гнев.

— Этого я тебе никогда не говорил. Но сейчас речь не о сентиментальном романе, сочиненном писателями. Ирулан — самая настоящая принцесса, воспитанная среди всех гнусных интриг Императорского двора. Строить козни для нее столь же естественно, как строчить свои дурацкие истории!

— Любимый, они вовсе не дурацкие.

— Возможно, ты права, — Пауль подавил свой гнев и взял ее за руку. — Извини. Просто у этой женщины на уме одни заговоры… заговор в заговоре. Если я уступлю хотя бы одной из ее претензий, то этим только поощрю ее на другие.

— Разве не я это тебе всегда говорила? — ласковым голосом ответила Чани.

— Говорила, конечно. — Пауль пристально посмотрел на Чани. — Тогда что же ты хочешь сказать мне еще?

Она прилегла возле него и приникла головой к плечу.

— Они уже решили, как им бороться с тобой, — проговорила она. — От Ирулан просто разит тайными замыслами.

Пауль погладил ее по голове.

Чани умела отсеять несущественные детали.

Вновь прихлынуло ощущение ужасной судьбы, кориолисовой бурей оно терзало глубины души, сотрясая все его существо. Тело его ведало многое, что еще не открывалось сознанию.

— Чани, любимая, — прошептал он, — если бы ты знала, чего бы только я не дал за то, чтобы покончить с джихадом и помешать Квизарату сделать из меня бога.

— Но ты мог бы прекратить все это одним только словом, — затрепетав, сказала она.

— О нет. Даже если я умру, одно мое имя поведет их вперед. Стоит только подумать, что имя Атрейдесов связано со всей этой религиозной бойней…

— Но ты же — Император! Ты же…

— Я просто украшение — фигура на носу корабля. Если тебе навязали роль божества, отказаться от нее ты не властен. — Он с горечью усмехнулся. Из будущего на него глядели еще не родившиеся династии. Он ощущал, как гибнет в оковах судьбы его человеческая сущность, и остается только одно имя. — Я был избран, — прошептал он. — Может быть, еще при рождении… но уж меня-то во всяком случае не спросили… Я был избран.

— А ты отвергни это избрание, — ответила она.

Он крепче обнял ее за плечи.

— В свое время, любимая. Дай мне еще хоть чуточку времени.

Слезы щипали его глаза.

— Вернемся в сиетч Табр, — сказала Чани, — в этом каменном шатре столько лишних хлопот.

Он кивнул, прижавшись подбородком к гладкой косынке, прикрывавшей ее волосы. Как всегда, от нее пахло Пряностью.

Сиетч… Слово древнего языка чакобса поглотило его внимание: укрытие, надежное и спокойное место во времена бед. Слова Чани заставили его затосковать по просторам Пустыни, где любой враг виден издалека.

— Племена ждут возвращения Муад'Диба, — сказала она и подняла голову, чтобы видеть его лицо. — Ты наш.

— Я принадлежу своей миссии, — прошептал он.

Он подумал о джихаде, о дрейфе генов через парсеки и парсеки, разделяющие звезды, о видении, сулившем окончание бойни. Сумеет ли он заплатить за это все, что должен? Тогда угаснет ненависть, подернется пеплом словно костер… уголек за угольком. Но… о! Цена будет страшной!

Я не хотел быть богом, никогда не хотел, — думал он. — Я просто хотел исчезнуть, как блистающая росинка с наступлением утра. Я хотел быть не с ангелами и не с проклятыми… просто быть — хотя бы и по чьему-то недосмотру.

— Так мы возвращаемся в сиетч? — настаивала Чани.

— Да, — прошептал он, подумав: Пора платить. Глубоко вздохнув, Чани вновь прижалась к нему.

Я просто увиливаю, — подумал он. Любовь и джихад правят мною. Что такое одна жизнь, пусть беспредельно любимая, рядом с бесчисленными жизнями, которые унесет джихад? Как можно сравнивать одно-единственное горе со страданиями миллионов?

— Любимый?.. — вопросительно начала Чани. Он прикрыл ладонью ее губы.

Что если отступить, — думал он, — сбежать, пока я еще способен на это, забиться в дальний уголок пространства? Бесполезно, джихад возглавит и призрак его.

Что ответить? — думал он. Как объяснить ей прискорбную и жестокую глупость рода людского? Разве поймет даже она?

Как бы мне хотелось сказать им: «Эй, вы! Глядите, реальность не может больше меня удержать. Вот! Я исчезаю! Ни замысел человеческий, ни козни людские не заманят меня более в эту ловушку. Я сам ниспровергаю основанную мною религию! Вот миг истинной славы! Я свободен!»

Пустые слова!

— Вчера у подножия Барьерной Стены видели большого червя, говорят, длиннее ста метров. Такие гиганты теперь не часто заходят сюда. Вода отпугивает их. Я так считаю. Уже принялись говорить, что он приходил звать Муад'Диба обратно в Пустыню, — она ущипнула его. — Чего смеешься?

— И не думаю.

Застигнутый врасплох упрямым фрименским суеверием, Пауль почувствовал, как вдруг сжалось сердце: его захлестнул адаб — воспоминание, что приходит само собой. Он вспомнил детскую на Каладане, темную ночь среди каменных стен… Видение! Это было одно из первых. Ум его словно нырнул теперь в это видение, и словно сквозь туманную дымку он увидел цепочку фрименов в одеждах, пропыленных Пустыней. Проходя мимо расщелины в высоких скалах, они уносили с собой длинный, обернутый в ткань сверток.

Тогда Пауль услышал собственные слова:

— Все это было так невозможно прекрасно… и ты была прекраснее всего…

Адаб отпустил его.

— Ты вдруг замолк и замер, — шепнула Чани. — Что с тобой?

Пауль поежился, сел и отвернулся.

— Ты сердишься, потому что я ходила на край Пустыни? — спросила Чани.

Не говоря ни слова, он покачал головой.

— Я пошла туда только потому, что хочу ребенка, — произнесла Чани.

Пауль не мог говорить. Грубая власть забытого видения не отпускала его. Ужасное предназначение! В этот миг вся жизнь его была дрогнувшей ветвью, с которой слетела птица… птица по имени Случай. Свободная воля.

Я сдался искушению, подчинился пророческому дару, — подумал он.

Он видел, что подобное искушение в конце концов оставит перед ним только один путь. Может быть, видение не предсказывает будущее? Может быть, оно само его создает? Или же вся жизнь его мотыльком запуталась в паутине, а паук-грядущее подступает все ближе и ближе, шевеля хищными жвалами?

Припомнилась аксиома Бене Гессерит: прибегнув к помощи грубой силы, становишься бесконечно уязвимым для еще больших сил.

— Я знаю, ты сердишься, — произнесла Чани, тронув его за руку. — Я знаю, что племена возвращаются к старым обрядам, к кровавым жертвоприношениям, но я не принимала в них участия.

Пауль глубоко, с дрожью, вздохнул. Поток видения разлился, оставив ровную обширную гладь, под которой струились неподвластные ему титанические силы.

— Ну, пожалуйста, — умоляла его Чани, — я хочу ребенка, нашего ребенка. Разве это ужасно?

Пауль погладил ее руку, которой она прикоснулась к нему, отодвинулся. Выбравшись из постели, он погасил плавающие лампы, подошел к окну над балконом, отодвинул шторы. Глубокой Пустыне не было пути сюда, только запахом могла она дотянуться до покоев Императора. Прямо перед его глазами уходила в небо высокая стена. Косые полосы лунного света легли на обнесенный стенами сад, неусыпные деревья шелестели широкими влажным листьями. Сквозь листву поблескивала гладь пруда. В тени угадывались яркие цветы. На миг он увидел этот сад глазами фримена: чуждое и страшное место, опасное безумным расточительством влаги.

Он вспомнил продавцов воды, чью торговлю он подорвал своими щедрыми раздачами. Они ненавидели его. Он убил прошлое. А были и другие, копившие жалкие гроши, чтобы купить потом на них драгоценную воду, — они тоже его ненавидели: за то, что он изменил древний путь. По велениям Муад'Диба менялась экология планеты, и люди сопротивлялись переменам. Не самонадеянно ли думать, гадал он, что я и впрямь распоряжаюсь всей планетой — решаю, где, как и чему расти на ней? Но даже если бы это и было возможным, как быть со Вселенной? Не опасается ли и она чего-то подобного с его стороны?

Резким движением он задернул занавеси. В темноте он обернулся к Чани, почувствовал: она ждет его. Водные кольца ее позвякивали, словно колокольчики на кружках для подаяния у пилигримов. Устремившись на звук, он нашел ее протянутые к нему руки.

— Любимый, — шепнула она, — это я тебя расстроила? И обхватила его руками, защищая от будущего.

— Нет, не ты, — отвечал он. — Ох… не ты.

Глава 4

Явление в мир лучемета и силового щита, двух видов оружия, обреченных на взрывное взаимоуничтожение, несущее гибель и нападающему, и обороняющемуся, определило структуру отраслей оружейной промышленности. Не станем вдаваться в особую роль атомной технологии. Верно, что любая из Семей, стоящих у власти в нашей Империи, способна уничтожить не менее пятидесяти планетарных баз других семейств. Да, этот факт вызывает определенное беспокойство. Но у всех давно уже готовы планы осуществления сокрушительного возмездия. Ключи от этой силы в руках Гильдии и Ландсраада. Меня же заботит развитие человека как самостоятельного вида оружия. Здесь мы имеем в настоящее время неограниченное поле деятельности, интересовавшее до сих пор лишь немногих.

Муад'Диб. Из лекции в Военном колледже. «Хроники Стилгара»

Стоящий на пороге своего дома старик глядел на гостя синими-на-синем глазами. Во взгляде этом читалось привычное недоверие Пустынного люда ко всем незнакомцам. Щетинистая белая борода не могла прикрыть горьких морщин у рта. Дистикомба на нем не было, утечка влаги через дверной проем его вовсе не беспокоила — это говорило о многом.

Скитале поклонился, приветствуя соучастника условным жестом.

Где-то за спиной старика захлебывались атональные диссонансы семутной музыки — словно рыдал ребенок. Вид старика не обнаруживал признаков наркотического опьянения, значит, к семуте привык здесь не он. Порок весьма неожиданный для Дюны, — подумал Скитале, отнюдь не рассчитывавший обнаружить здесь подобной утонченности.

— Привет издалека, — начал Скитале с улыбкой на плоском лице, выбранном для этого случая. Он вдруг подумал, что старику черты его могут показаться знакомыми. Кое-кто из фрименов постарше мог еще помнить Дункана Айдахо.

Выбранный облик, только что так радовавший его, мог оказаться ошибкой. Но Скитале не смел менять здесь лицо. Он беспокойно оглядывался то вправо, то влево. Почему этот старик все держит его на пороге?

— Ты знал моего сына? — спросил наконец тот.

По крайней мере это было одним из отзывов. Скитале отвечал как положено, внимательно наблюдая за всем, чтобы не пропустить малейшего признака опасности. Место ему не нравилось — короткая тупиковая улочка кончалась этим домом. Вокруг были жилища, выстроенные для ветеранов джихада. Этот пригород Арракина уходил в Котловину Империи за Тайемаг. Ровную и гладкую поверхность стен из бурой пластали нарушали только темные контуры плотно подогнанных дверей. Кое-где были нацарапаны непристойности. Как раз возле открытой двери надпись мелом объявляла, что некий Берис вернулся на Арракис с гнусной болезнью, лишившей его признаков мужественности.

— Ты пришел не один? — спросил старик.

— Один, — отвечал Скитале.

Старик кашлянул, все еще не оставляя дурацкую нерешительность. Вся опасность и крылась в подобных контактах. У старика могли найтись свои причины для колебаний. Впрочем, час был выбран правильно. Солнце стояло почти над самой головой. Жители квартала, наглухо закупорив двери, проводили самую жаркую часть дня в дремоте.

Или же старика тревожит новый сосед? — думал Скитале. Соседский дом принадлежал Отхейму, бывшему федайкину, воину-смертнику Муад'Диба. Биджас, карлик-тлейлаксу, дожидался у Отхейма своего часа.

Скитале поглядел на старика, заметил пустой рукав, отсутствие дистикомба. В манере держаться чувствовалась привычка командовать. Перед ним был далеко не рядовой участник джихада.

— Могу ли я узнать имя своего гостя? — спросил старик. Скитале подавил вздох облегчения. Слова говорили, что его в конце концов принимают.

— Я — Заал, — отвечал он, называя выбранное для этой встречи имя.

— А я — Фарук, — отвечал старик, — бывший башар Девятого легиона. Что тебе говорит это имя?

Чувствуя угрозу в его словах, Скитале ответил:

— Ты был рожден в сиетче Табр, под рукой Стилгара. Фарук расслабился, отступил в сторону.

— Добро пожаловать в мой дом.

Скитале вступил на вымощенный синими изразцами пол тенистого атриума. На стенах искрился выложенный из блестящих кристаллов узор; свет, лившийся из прозрачных фильтров, был неярок и серебрист, как при полной Первой Луне. За его спиной входная дверь улеглась в уплотнительные пазы.

— Мы были благородным народом, а не изгоями, — говорил Фарук, провожая гостя в крытый дворик. — Жили мы тогда не в поселках, не в этих грабенах. У нас был настоящий сиетч в скалах Барьерной Стены, за хребтом Хаббанья. Один червь, переходом в один манок, мог донести нас в Кедем, в глубокую Пустыню.

— Все было иначе, — согласился Скитале, догадавшийся теперь, почему старик принял участие в заговоре: он тосковал по былому, по прежним временам и путям.

Они вступили в дворик. Фарук все старался преодолеть неприязнь к гостю: глаза того были лишены синевы Ибада, а Вольный Народ не доверял таким людям. Чужаки, как утверждали фримены, вечно ухитряются своим бегающим взглядом увидеть то, чего им не положено.

Когда они вошли, музыка семуты смолкла. На смену ей пришел перезвон балисета, за девятиструнным аккордом полились чистые звуки мелодии… песню эту любили в Нараджийских мирах.

Когда глаза привыкли к полумраку, Скитале увидел юношу, сидевшего, скрестив ноги, на невысоком диване справа под аркой. Глазницы его были пусты. Со сверхъестественной чувствительностью слепого он запел, едва Скитале поглядел на него. Зазвенел высокий приятный голос:

Прежде у этой песни были совсем другие слова, — подумал Скитале. Фарук отвел его подальше от молодого человека — под арку на противоположной стороне, показал на разбросанные по плиткам пола подушки. На изразцах пола были изображены морские твари.

— Вот подушка, на которой в сиетче однажды сидел сам Муад'-Диб, — сказал Фарук, указывая на круглый черный контур. — . Теперь она ждет тебя.

— Я в долгу перед тобой, — отвечал Скитале, опускаясь на мягкую черную горку. Он улыбался. Фарук был мудр. Он умел показать свою верность, даже внимая двусмысленным песням и тайным вестям. Кто может отрицать ужасающие способности тирана-Императора?

Размеренно произнося слова, чтобы не нарушать ритма музыки, Фарук спросил:

— Не мешает ли тебе пение моего сына?

Скитале прислонился спиной к прохладному столбу, поглядел на певца:

— Мне нравится музыка.

— Мой сын потерял глаза в боях за Нарадж, — проговорил Фарук. — Его вылечили, но лучше бы он там и остался. Женщины нашего народа не станут глядеть на него. Впрочем, разве не забавно, что на Нарадже у меня есть внуки, которых я могу так и не увидеть? Знаешь ли ты, Заал, миры Нараджа?

— В дни моей юности я выступал там в труппе лицеделов, — отвечал Скитале.

— Значит, ты — лицедел, — проговорил Фарук. — Меня удивило твое лицо. Оно напомнило мне человека, которого я знал когда-то.

— Дункана Айдахо?

— Да, его. Мастера-фехтовальщика Императора.

— Говорили, что он погиб.

— Так говорили, — согласился Фарук. — Неужели ты действительно мужчина? О лицеделах говорят, что… — он передернул плечами.

— Все мы гермафродиты Яддаха, — отвечал Скитале, — пол наш меняется по желанию. Сейчас я мужчина.

Фарук задумчиво закусил губу и произнес:

— Не хочешь ли подкрепиться? Воды? Или охлажденных фруктов?

— Достаточно беседы, — ответил Скитале.

— Воля гостя — закон, — поклонился Фарук, усаживаясь лицом к гостю на другую подушку.

— Благословен еси Абу д'Дхур, Отец Бесконечных Дорог Времени, — произнес Скитале, думая: Вот! Я все сказал ему: я пришел от навигатора Гильдии и пользуюсь его покровительством.

— Трижды благословен, — ответил Фарук, ритуальным жестом складывая руки на коленях. Натруженные, покрытые венами кисти.

— Издалека видишь только общие контуры, — начал Скитале, намекая, что хотел бы поговорить о цитадели Императора.

— Но тьму и зло не примешь за их противоположность, как бы далеко они от тебя ни были, — ответ Фарука заключал совет не торопиться.

Почему? — подумал Скитале. Но спросил только:

— Как твой сын потерял зрение?

— Защитники Нараджа воспользовались камнежогом, — отвечал Фарук. — Сын мой оказался совсем рядом. Проклятое атомное оружие! Камнежог тоже следовало бы запретить законом.

— Это отвечало бы букве закона, — согласился Скитале и подумал: Камнежог на планетах Нараджа! Нам не сообщали об этом. Но зачем старик завел здесь речь об этом оружии?

— Твои хозяева предлагали мне купить для него искусственные глаза тлейлаксу, — продолжал Фарук, — но в легионах говорят, что такие глаза порабощают его владельца. Сын сказал тогда, что глаза эти — металл, а он из плоти, сочетать то и другое греховно!

— Но предмет должен отвечать своему назначению, — проговорил Скитале, стараясь направить разговор в нужную ему сторону.

Сжав губы, Фарук кивнул:

— Говори прямо, что тебе нужно, — сказал он, — приходится доверять вашему навигатору.

— Ты когда-нибудь был в Императорской цитадели?

— Я был там на пиру в годовщину победы на Молиторе. Было холодно, несмотря на самые лучшие иксианские обогреватели. Еще бы, в сплошном-то камне! Ночь мы провели на террасе Храма Алие. Он насадил там деревья из многих миров, ты это знаешь. Все башары были облачены в лучшие одеяния зеленого цвета, повсюду были расставлены столики — вместо общего стола. Мне многое там не понравилось. Пришли инвалиды на своих костылях. Неужели наш Муад'Диб не знает, сколько людей ради него стали калеками?

— Тебе не понравился пир? — спросил Скитале, зная, что оргии фрименов подогревались меланжевым пивом.

— Все было так не похоже на привычное слияние душ, — кивнул Фарук, — в сиетче это было иначе. Там нас объединяло тау. На пиру развлекали рабыни, мы вспоминали раны и битвы.

— Так, значит, ты был в этой каменной громаде, — гнул свое Скитале.

— Муад'Диб вышел к нам на террасу, — продолжал Фарук, — пожелал нам удачи по обряду Пустыни — это в таком-то месте!

— Знаешь ли ты, где расположены его личные апартаменты? — спросил Скитале.

— Где-то в самой сердцевине, глубоко внизу, — отвечал Фарук. — Говорят, они с Чани там, в недрах своей твердыни, живут по обычаям странников Пустыни. В большой зал он является лишь для аудиенций. Там много приемных и залов для совещаний. Целое крыло отведено его телохранителям, есть и помещения для церемоний, и ходы сообщения. А в глубинах под этой крепостью, на самом ее дне, он содержит окруженного водой оцепенелого червя, чтобы всегда можно было отравить его. Там он и взирает на будущее.

Сказки перемешаны с фактами, — подумал Скитале.

— Правительственные чиновники сопровождают его повсюду, — ворчал Фарук. — Клерки с помощниками, помощниками помощников и их помощниками. Доверяет он лишь таким, как Стилгар, тем, кто был ему близок в прошлые дни.

— Но не тебе, — вставил Скитале.

— Он и думать забыл о моем существовании, — проговорил Фарук.

— А как он входит и выходит из этого сооружения? — спросил Скитале.

— Говорят, что на внутренней стене есть небольшая посадочная площадка для топтера, — ответил Фарук. — Муад'Диб никому не доверяет управление топтером, когда садится там. Надо знать, как подлетать к этому месту, при малейшей неточности аппарат разобьется об отвесную стену и рухнет в эти проклятые сады.

Скитале кивнул. Почти наверняка так оно и было. Еще одна предосторожность. Сами-то Атрейдесы всегда были превосходными пилотами.

— И дистрансы его носят люди, — возмущался Фарук. — Так замарать человека — вживлять людям модуляторы! Голос человека должен принадлежать ему одному. Позор передать чье-то послание, спрятанное в твоих словах.

Скитале передернул плечами. Все политики теперь использовали дистранс. Никто не мог сказать заранее, какие преграды встанут на пути между отправителем и адресатом. Дистранс позволил обойтись без шифров, в нем все определялось тончайшими оттенками естественных звуков, запечатленных во всей своей сложности.

— Даже его налоговые службы пользуются тем же методом, — жаловался Фарук. — В мое время дистранс вживляли только низшим животным.

Но финансовую информацию следует держать в тайне, — подумал Скитале. — Сколько правительств пало, когда народы их вдруг обнаруживали действительные масштабы богатства властей.

— И как же в когортах фрименов относятся теперь к джихаду? — спросил Скитале. — Может быть, им не нравится, что из Императора делают бога?

— Большинству все равно, — отвечал Фарук, — в основном они думают о джихаде так же, как и сам я когда-то относился к нему… Муад'Диб дал нам испытать неизведанное, неожиданное, подарил богатство. Эта хибара посреди грабена, — Фарук обвел рукой свое жилище, — оценивается в шестьдесят лид Пряности. Девяносто контаров! Были времена, когда я и представить не мог ничего подобного этой роскоши. — Он с осуждением качнул головой.

В аркаде напротив слепой юноша стал наигрывать на балисете любовную балладу.

Девяносто контаров, — думал Скитале, — странно. Огромное богатство. «Хибара» Фарука на многих мирах покажется дворцом. Но все относительно… и контар тоже. Интересно, знает ли сам Фарук, откуда взялась эта мера веса, которой взвешивают Пряность? Наверняка он даже не задумывался о том, что земной верблюд мог поднять лишь контар с половиной. Фарук, конечно же, даже не слыхал ни о Золотом Веке Земли, ни о верблюдах.

Со странной интонацией, следуя голосом за мелодией балисета, Фарук произнес:

— Был у меня крис, водяные кольца на десяток литров, копье, что принадлежало прежде отцу, кофейный прибор, бутылка красного стекла, такая древняя, что никто в сиетче не знал, когда она была сделана. И доля в добыче Пряности. Я был богат, но даже не ведал об этом. Было у меня две жены. Одна, пусть и не красавица, была дорога мне, вторая, упрямая и глупая, телом и лицом походила зато на ангела. Я был наиб среди фрименов, наездник Пустыни, покоритель червя и хозяин песков.

Юноша напротив подхватил сложный ритм речи Фарука и вплел его в мелодию, пристукивая по деке балисета.

Сам того не ведая, я знал многое, — говорил Фарук. — Знал, где Маленькие Податели стерегут воду в недрах Пустыни. Знал, что предки мои приносили девственниц в жертву Шаи-Хулуду… Это Лиет-Кинес заставил их бросить этот обряд. Напрасно послушались они его!.. И я видел, как сверкают драгоценности в пасти червя… У Души моей было четверо врат, и я знал их.

Задумавшись, он умолк.

— А потом явился Атрейдес со своей матерью-колдуньей, —проговорил Скитале.

— А потом явился Атрейдес, — согласился Фарук. — Тот самый, который звался Усулом среди людей сиетча. Наш Муад'-Диб, наш Махди! И когда он призывал нас к джихаду, я был среди тех, кто спрашивал: что нужно мне в этих дальних краях? За кого стану я там сражаться? Родни там у меня нет, но другие мужчины, умные и молодые, друзья-приятели с самого детства, ушли и возвратились, а потом начался разговор о колдовском могуществе этого «спасителя» из Атрейдесов. Да, он воевал с нашими врагами, харконненцами. Его благословил Лиет-Кинес, обещавший нам рай на нашей планете. Говорили, что этот самый Атрейдес явился, чтобы преобразить этот мир и нашу Вселенную, и что в руках его ночью расцветает золотой цветок…

Фарук поднял руки, поглядел на ладони.

— Люди показывали на Первую Луну и говорили: душа его там. Его и называли Муад'Дибом. Я не понимал тогда, о чем речь.

Опустив руки, он поглядел через дворик на сына.

— В голове моей не было дум. Только забота о сердце, пузе и чреслах.

Музыка стала громче.

— Знаешь ли ты, почему я подался в джихад? — Старые глаза жестко глядели на Скитале. — Я слыхал, что есть такая штука, которую зовут морем. В него трудно поверить, если прожил всю жизнь здесь, среди дюн. У нас нет морей. Люди Дюны никогда не знали моря. У нас были только ветровые ловушки. Мы все собирали воду для великой перемены, которую сулил Лиет-Кинес… Той великой перемены, которую Муад'Диб совершил мановением руки. Я могу себе представить канал, в котором вода течет по пустыне. Значит, могу представить и реку. Но море…

Фарук глядел вверх на прозрачный потолок, словно пытаясь разглядеть за ними Вселенную.

— Море, — повторил он негромко. — Мой ум даже представить не мог его величия. Но я знал людей, которые утверждали, что видели подобное чудо. И я решил, что они лгут, но все-таки хотел убедиться в этом сам. Тогда-то я и записался в поход.

Юноша взял громкий финальный аккорд и затянул новую песню в странном неровном ритме, подыгрывая себе на балисете.

— И ты нашел свое море? — спросил Скитале.

Фарук молчал, и Скитале подумал, что старик не расслышал. Звуки балисета накатывались и разбивались волнами прибоя.

— Однажды был закат, — медленно проговорил Фарук. — Как на картинах старых мастеров. Красный, как моя бутылка. А еще золотой… и синий. Было это в мире, который зовется Энфейль, там я вел свой легион к победе. Мы шли по горному ущелью, и воздух уже изнемогал от воды. Я едва мог дышать. И вдруг внизу оказалось то самое, о чем говорили друзья: вода, вода — и ничего, кроме воды. Мы спустились. Я вошел в воду и пил. Горькая вода, неприятная. Мне потом было нехорошо от нее. Но чудо это навсегда запомнилось мне.

Скитале чувствовал, что и сам разделяет осенившее старого фримена чудо.

— Потом я погрузился в воды этого моря, — говорил Фарук, глядя на плитки пола, на морских тварей. — Из воды я поднялся другим человеком… Мне казалось, что могу припомнить даже такое, чего никогда не знал. Я озирался вокруг глазами, которые смогли бы тогда увидеть все… да, все. На волнах раскачивалось тело убитого — нам оказывали сопротивление. А еще поблизости на воде качалось бревно, огромный ствол дерева. Закрывая глаза, я и сейчас вижу его. Один конец был черным — обугленным. А еще в воде плавала какая-то желтая тряпка — грязная, рваная. Я глядел на все это и понимал, почему они здесь. Мне было предначертано их увидеть.

Медленно повернувшись, Фарук заглянул в глаза Скитале.

— Сам знаешь, Бог еще не закончил творить Вселенную, — проговорил он.

Болтлив, но глубок, — подумал Скитале и сказал:

— Понимаю, море произвело на тебя глубокое впечатление.

— Ты — тлейлаксу, — проговорил Фарук, — ты видел много морей, а я — только одно, но о морях я знаю такое, что не было открыто тебе.

Скитале почувствовал странное беспокойство.

— Матерь Хаоса рождена была в море, — проговорил Фарук. — Наш квизара тафвид стоял рядом, когда я вышел из вод, промокший до нитки. Он не входил в волны. Он стоял на песке… на мокром песке, а возле него толпились те немногие из моих воинов, кто разделял его страх. Он смотрел на меня такими глазами… он понимал я узнал такое, чего ему уже не узнать. Я приобщился к морю, и это испугало его. Море исцелило меня от джихада, кажется, он понял это.

Скитале вдруг осознал, что музыка давно умолкла. И рассердился на себя за то, что не помнил мгновения, когда затих балисет.

И словно все это имело отношение к его воспоминаниям, Фарук произнес:

— Охраняются все ворота. В цитадель Императора не попасть.

— Это ее слабость, — проговорил Скитале.

Фарук напряженно вытянул шею, ожидая продолжения.

— Путь внутрь существует, — пояснил Скитале, — и по большей части люди, в том числе и сам Император, как мы надеемся, не подозревают об этом… Что может послужить нам на пользу. — Он потер губы, чувствуя чужеродность выбранного им облика. Молчание музыканта встревожило Скитале; не означает ли оно, что сын Фарука передал всю необходимую информацию сжатой в музыкальные фразы? Теперь она была запечатлена в нервной системе самого Скитале, и в нужный момент ее можно будет извлечь оттуда с помощью дистранса, вживленного в кору надпочечников. Если сообщение действительно завершено — он уже несет в себе неизвестные фразы, словно сосуд, наполненный сведениями: именами заговорщиков, всеми условными фразами — каждой подробностью заговора на Арракисе… ценная информация.

Эти знания позволяли им одолеть Арракис, захватить песчаного червя, увезти его за пределы власти Муад'Диба, начать производство меланжи на иной планете. Теперь монополию можно было разрушить, обрекая этим на падение Муад'Диба. Да, зная все это, можно было сделать многое.

— Женщина здесь, — проговорил Фарук. — Ты хочешь ее видеть?

— Я уже видел ее, — отвечал Скитале. — И внимательно изучил. Где она?

Фарук щелкнул пальцами.

Юноша поднял ребек, приложил к нему смычок. Струны зарыдали, исторгая музыку семуты. Словно привлеченная ею, из двери позади музыканта показалась молодая женщина в синем платье. Бездонно-синие «глаза Ибада» на ее лице застыли в наркотическом отупении. Фрименка привыкла к Пряности, но теперь ее поглотил и инопланетный порок. Сознание ее утопало в восторгах среди мелодий семуты, затерялось далеко-далеко.

— Дочь Отхейма, — проговорил Фарук. — Мой сын дал ей наркотик, надеясь, что так он обретет женщину из Народа, несмотря на свою слепоту. Только это оказалась бесплодная победа. Тот выигрыш, на который он рассчитывал, достался семуте.

— Ее отец знает?

— Она сама ничего не подозревает. Сын мой придумал любовные воспоминания, что связывают их. В забытье она считает их своими. Ей кажется, что она любит его. Ее семья тоже верит в это. Все они в гневе, потому что сын мой — калека, но мешать им не станут.

Музыка постепенно умолкла.

Подчиняясь жесту музыканта, молодая женщина уселась возле него и нагнулась, чтобы расслышать его шепот.

— Что ты делаешь с ней? — спросил Фарук.

Скитале вновь оглядел дворик:

— Кто еще находиться в этом доме?

— Мы все перед тобой, — отвечал Фарук. — Но ты не сказал еще мне, зачем тебе женщина? Мой сын хочет знать это.

Скитале поднял правую руку, словно собираясь ответить, — и блестящая иголка, вылетев из рукава, вонзилась в шею Фарука. Ни крика, ни звука, никто не шелохнулся. Через минуту Фарук будет мертв, но пока старик еще сидел, оцепенев под действием яда.

Потом Скитале медленно поднялся на ноги и подошел к слепому музыканту. Тот еще что-то шептал женщине, когда вторая игла нашла и его.

Скитале взял женщину за руку, мягко потянул, поднимая с пола, изменив свой внешний вид прежде, чем она подняла на него глаза.

— Что случилось, Фарук? — спросила она.

— Мой сын устал, пусть отдохнет, — проговорил Скитале. — Пойдем, выйдешь через заднюю дверь.

— Мы так хорошо поговорили, — произнесла она, — кажется, я убедила его купить глаза у тлейлаксу. Они вновь сделают его мужчиной.

— Сколько раз я уже говорил это? — спросил Скитале, подталкивая ее к двери.

Голос его, — с гордостью подумал Скитале, — в точности соответствовал обличью. Голос старика фримена… он уже умер, конечно.

Скитале вздохнул. Он ведь действительно испытывал сочувствие к своим жертвам, да и они не могли не знать, что находятся в опасности. А теперь следует предоставить последний шанс женщине.

Глава 5

Во время своего становления империи не страдают отсутствием целей. Только когда к ним приходит стабильность, цели теряются, уступая место утратившему смысл ритуалу.

Принцесса Ирулан, «Избранные речения Муад'Диба»

Совещание Императорского совета не ладилось. Алия сразу почувствовала, что напряженность успела как следует окрепнуть. Это было заметно по тому, как Ирулан старалась не смотреть на Чани, Стилгар нервно перекладывал бумаги, Пауль хмуро глядел на Корбу, Верховного Квизара Тафвид.

Алия села в конце золотого стола. В окнах, выходящих на балкон, пылало полуденное солнце.

Корба, замолкший, когда она появилась, вновь обратился к Паулю:

— Я хочу сказать, сир, что теперь богов стало меньше, чем прежде.

Закинув голову, Алия расхохоталась. Черный капюшон ее абы соскользнул с головы: синие-на-синем «глаза Ибада», овальное лицо матери под шапкой бронзовых волос, широкий полногубый рот.

Выступивший на щеках Корбы румянец был едва ли ярче его оранжевого одеяния. Он яростно поглядывал на Алию — кипящий гневом гном, сердитый и лысый.

— А знаешь ли ты, что говорят о твоем брате? — дерзко спросил он.

— Могу сказать, что говорят о твоем Квизарате, — парировала Алия. — Вы не слуги бога, вы — шпионы его.

Корба взглядом попросил поддержки у Пауля и произнес:

— Мы посланы заповедью Муад'Диба — дабы знал он правду о людях своих, а они о нем.

— Шпионы, — повторила Алия.

Корба, надувшись, умолк.

Пауль посмотрел на сестру, удивляясь, почему она принялась дразнить Корбу. Он вдруг заметил, какой женственной сделалась Алия, в первом цветении невинной юности. Непонятно было, как он ухитрялся до сих пор не замечать этого. Ей было пятнадцать, нет, почти шестнадцать: Преподобная Мать — девственница, невинная жрица, объект трепетного поклонения суеверных масс — Алия, Дева Ножа.

— Сейчас не время и не место для легкомысленных выходок твоей сестрицы, — заметила Ирулан.

Не обращая внимания на выпад, Пауль кивнул Корбе.

— Площадь полна паломников. Выйди и возглавь их молитву.

— Но они ожидают вас, милорд, — отвечал тот.

— Надень тюрбан, издали никто не догадается, — отмахнулся Пауль.

Заставив себя подавить раздражение, вызванное подобным пренебрежением, Ирулан смотрела, как покорно повиновался Корба. Она вдруг тревожно подумала: что, если Эдрик не в силах спрятать ее от Алие? В чем можно быть уверенным, когда речь идет о его сестре?

Стиснув руки на коленях, Чани через стол глядела на дядю своего, Стилгара, первого министра Пауля. Кто знает, не снедает ли старого фрименского наиба вечная тоска по простой жизни Пустынных сиетчей? Черные волосы Стилгара начинали седеть, но глаза под тяжелыми веками зоркости не потеряли. «Дикий»… в бороде его еще был заметен след от трубки дистикомба.

Потревоженный взглядом Чани, Стилгар оглядел Палату Совета.

Сквозь выходящее на балкон окно был виден Корба. Он благословлял толпу, простерев к ней руки, и вечернее солнце озаряло его багровыми отблесками. На миг Стилгару показалось, что придворный квизара тафвид распят в огненным колесе. Корба опустил руки, видение исчезло, но потрясение не проходило. Мысли Стилгара обратились к раболепным просителям, ожидавшим в приемном зале, ко всей ненавистной помпе, окружавшей трон Муад'Диба.

Разговаривая с Императором, всякий стремится обнаружить его ошибки и слабости, — подумал Стилгар. — Святотатство. Но уж таков человек.

Корба вернулся, и вместе с ним в Зал Совета ворвался далекий гул толпы.

Дверь балкона с глухим стуком легла на уплотнение, пригасив доносящиеся снаружи звуки.

Пауль внимательно глядел на священнослужителя. Корба уселся по левую руку его, озираясь остекленевшими глазами фанатика. Миг религиозный власти всегда приносил ему упоение.

— Дух посетил нас, — произнес он.

— Благодари за это Господа, — отвечала Алия. Губы Корбы побелели.

Пауль посмотрел на сестру, озадаченный мотивами ее поступков. Невинная внешность ее обманчива, он прекрасно понимал это. Она ведь тоже плод генетической программы Бене Гессерит, как и он сам. У нее тоже гены Квисатц Хадераха. Но между ними всегда было таинственное различие — ведь когда мать их, леди Джессика, преобразила в себя яд меланжи, Алия была еще крохотным эмбрионом, маленьким зародышем в материнском чреве. Мать и дочь стали Преподобными одновременно. Но одновременность не означает идентичности.

Алия рассказывала ему, как в единый страшный миг она обрела сознание, как в память ее хлынули все несчетные жизни, которые мгновенно проживала тогда ее мать.

— Я была и нашей матерью, и всеми остальными сразу, — говорила она. — Еще не доношенная и не рожденная, я стала старухой.

Алия почувствовала, что Пауль думает о ней, и улыбнулась брату. Выражение его лица смягчилось.

Действительно, на Корбу нельзя смотреть без улыбки, — подумал он. Что может быть забавнее воина-смертника, ставшего жрецом?

Стилгар зашелестел бумагами:

— Если повелителю угодно, — обратился он к Паулю, — рассмотрим срочные дела, не допускающие промедления.

— Тупайльский договор? — спросил Пауль.

— Гильдия требует, чтобы мы подписали его вслепую, не имея информации об истинном расположении планет Тупайльской Антанты, — проговорил Стилгар. — Кое-кто из делегатов Ландсраада поддерживает их.

— Что в этом неотложного? — спросила Ирулан.

— Это решает мой Император, — отвечал Стилгар. В строгой формальности ответа консорт-принцесса услышала всю его недоброжелательность по отношению к ней.

— Мой повелитель и муж, — обратилась Ирулан к Паулю, требуя внимания.

Подчеркивать различия в титулах в присутствии Чани, — подумал Пауль, — это слабость со стороны Ирулан. В подобные минуты он вполне разделял неприязнь Стилгара к принцессе, хотя сочувствие и умеряло эмоции. Бедная пешка в руках сестер Бене Гессерит.

— Да? — ответил Пауль. Ирулан бросила на него взгляд.

— А если задержать отгрузку меланжи?

Чани неодобрительно покачала головой.

— Мы действуем с осторожностью, — ответил Пауль. — Тупайле остается местом убежища для потерпевших поражение Великих Домов. Это символ последней надежды, последний приют для всех наших подданных. Если место нахождения убежища становится явным — оно перестает быть безопасным.

— Раз они умеют прятать людей, — пробасил Стилгар, — значит, прячут еще что-нибудь. Армию, например, или попытки развести песчаного червя…

— Нельзя загонять людей в угол, — произнесла Алия, — если ты хочешь, чтобы они соблюдали мир. — К собственному прискорбию, она оказалась вовлеченной в общий спор.

— Значит, десять лет переговоров ушли впустую, — произнесла Ирулан.

— Никакое действие моего брата не совершается впустую, — ответила Алия.

Ирулан взяла стилос,^[15] костяшки ее пальцев побелели от напряжения. Пауль видел, как она боролась с эмоциями методом Бене Гессерит: ушедший в себя взгляд, ровное дыхание. Он едва ли не слышал, как твердит она слова литании. Наконец она произнесла:

— И чего же мы добились?

— Нам удалось вывести из равновесия Гильдию, — ответила Чани.

— Необходимо избежать явной конфронтации, — подчеркнула Алия. — У нас нет желания убивать. Знамя Атрейдесов уже достаточно запятнано кровью.

Она понимает, — думал Пауль. — И почему только они с такой симпатией и ответственностью относятся к этой вздорной вселенной, обители драчливых идолопоклонников, к ее бурным восторгам и тихому блаженству покоя? Может быть, мы должны защитить людей от них самих, подумал он. От ничтожных занятий и пустой болтовни. Они требуют от меня слишком многого. Горло его перехватило. Сколько будет еще потерь? Сыновей, надежд? Стоит ли всего этого будущее, открывшееся ему в видении? Кто в далеком будущем напомнит живущим: если бы не Муад'Диб, вас не было бы!

— Отказом в меланже ничего не достигнешь, — произнесла Чани. — Просто навигаторы Гильдии потеряют способность ориентироваться в пространстве и времени. А твои гессеритки не смогут отличить правду от лжи. Многие просто умрут до срока. Расстроятся коммуникации. И кто будет виноват в этом?

— Ну, до этого не дойдет, они не допустят, — ответила Ирулан.

— Разве? — спросила Чани. — С чего бы это? Ведь не Гильдию же станут винить? Она подчеркнуто продемонстрирует свое бессилие.

— Мы подпишем договор, как он есть, — решил Пауль.

— Милорд, — произнес Стилгар, не поднимая глаз от стола, — всем нам в голову приходит один и тот же вопрос.

— Да? — Пауль внимательно посмотрел на старого фримена.

— Вы обладаете известными… силами, — произнес Стилгар. — Разве вы не можете обнаружить миры Антанты без помощи Гильдии?

Силами! — подумал Пауль. — Стилгар мог бы сказать прямо: ты ведь знаешь будущее… значит, можешь обнаружить в грядущем и тот путь, что ведет к Тупайле!

Пауль глядел на золоченую поверхность стола. Вечно одно и то же: как объяснить необъяснимое? Разве поймут они естественную неполноту этого странного дарования? И как вообще может человек, чье сознание ни разу не преображала Пряность, воспринимать реальность, не содержащую конкретных сенсорных ощущений?

Он посмотрел на сестру. Та смотрела на Ирулан. Ощутив его взгляд, Алия кивнула в сторону принцессы. Ах-хх… да, любой их ответ непременно попадет в одно из специальных посланий Ирулан сестрам Бене Гессерит. Они все еще пытаются подыскать ключи к своему Квисатц Хадераху.

Но Стилгар заслуживал ответа, Ирулан тоже… в некоторой степени.

— Непосвященные пытаются видеть в предвидении будущего следствие естественного закона, — проговорил Пауль, положив руки перед собой. — С равным успехом можно утверждать, что так говорит с нами небо. И что способность прозревать будущее гармонично укладывается в суть человека. Другими словами, предсказание будущего естественным образом определяется подхватившей нас волной настоящего. Конечно же, способность эта маскируется в естественное обличье. Но силой нельзя пользоваться, заранее определив свои цели и намерения. Знает ли щепка, куда несет ее волна? Пророчество не подчиняется причинно-следственным законам. Причины превращаются в возможности или условия, место слияния, встречи различных течений. Допуская возможность предвидения, разум вынужден принимать несовместимые концепции. И потому он отвергает их, а отвергая, становится частью процесса реализации будущего.

— То есть ты не можешь этого сделать? — переспросил Стилгар.

— Если бы я попытался отыскать Тупайле подобным образом, — ответил Пауль, глядя прямо на Ирулан, — это скорее всего помогло бы ей укрыться от моего взора.

— Хаос! — пожаловалась Ирулан. — Никакой системы, логики.

— Я же сказал, что эта способность не подчиняется естественному закону, — пожал плечами Пауль.

— Значит, твое предвидение не беспредельно? Ты не все можешь увидеть? — настаивала Ирулан.

Но прежде чем Пауль успел ответить, Алия произнесла:

— Дорогая Ирулан, предвидение безгранично, но бессистемно. Вселенная вовсе не обязана быть упорядоченной.

— Но он говорил…

— Разве может даже брат мой описать границы беспредельного, если они ускользают от разума?

Не надо было Алие говорить это, — подумал Пауль. — Ирулан встревожится. Сознание ее осторожно, она во всем ищет четких границ. — Взгляд его обратился к Корбе, тот сидел в позе почтительного поклонения и с трепетом фанатика «внимал всей душой». — Теперь и Квизарат осведомлен. Как же — еще одна тайна пророка! Еще один повод к благоговению? Естественно.

— Итак, подписываем договор в его нынешнем виде? — спросил Стилгар.

Пауль улыбнулся. По мнению Стилгара, дальнейшие разговоры о силах пророков были излишни. Стилгар всегда стремился к победе, не к истине. Мир, справедливость, твердая валюта — на трех этих китах зиждется вселенная Стилгара, и ему нужен объект реальный и ощутимый — подпись под договором.

— Я подпишу, — ответил Пауль.

Стилгар взял другую папку.

— По последним сообщениям командиров полевых частей, в Иксианском секторе возобновилась агитация за конституцию. — Старый фримен поглядел на Чани, та пожала плечами.

Ирулан, сидевшая, закрыв глаза ладонями в мнемоническом трансе, открыла глаза и внимательно посмотрела на Пауля.

— Иксианская конфедерация обещает покорность, но их послы оспаривают размер имперского налога, который…

— Они хотят ограничить волю Императора рамками закона, — произнес Пауль, — и кто же собирается править мной: КООАМ или Ландсраад?

Стилгар извлек из папки записки на бумаге-инстрой.

— Этот меморандум один из наших агентов отослал прямо с закрытого заседания фракции меньшинства КООАМ в Ландсрааде. — Ровным голосом он зачитал текст: — «Следует воспрепятствовать претензиям трона, рвущегося к самовластию. Мы должны поведать всем правду об Атрейдесе, о том, как маневрирует он между тремя основами — законодательством в лице Ландсраада, религиозной санкцией и бюрократической эффективностью». — Он убрал записку в папку.

— Конституция… — пробормотала Чани.

Пауль взглянул на нее, потом на Стилгара… подумал: Итак, джихад выдыхается, но не настолько быстро, чтобы я сумел уцелеть. Мысль эта вызвала эмоциональную реакцию. Он вспомнил первое видение, открывшее ему ужасы будущего джихада, охватившие его смятение и отвращение. После ему случалось видеть и более кошмарные видения. Вечное насилие повсюду. Своими глазами видел он, как в порыве воинского мистицизма сметают любое сопротивление мстители-фримены. Джихад приобретал новый вид. К счастью, его бытие недолговечно — миг в сравнении с вечностью, — но за ним уже маячили новые кошмары, затмевавшие все, что свершилось.

И все творится моим именем, — думал Пауль.

— Быть может, лучше даровать им видимость конституции, — предложила Чани, — не реализовывая ее.

— Обман — один из инструментов правителя, — согласилась Ирулан.

— У любой власти есть границы. Воспользоваться им всегда надеются многие из тех, кто добивается конституций.

Почтительно склонившийся Корба выпрямился:

— Мой господин?..

— Да? — отозвался Пауль, успев подумать: Вот оно! Именно Корба может испытывать тайные симпатии к надуманной власти закона.

— Конституция может иметь религиозную окраску, — начал Корба, — если обещать кое-что верным…

— Нет! — отрезал Пауль. — Будет приказ Совета. Регистрируешь, Ирулан?

— Да, милорд, — отвечала она прохладным тоном, еще раз выражая недовольство ролью секретаря, которую выполняла по его приказу.

— Конституция приводит к окончательному произволу, — начал диктовать Пауль. — Окаменелая структура обретает власть над обществом. Конституция пробуждает дремлющие социальные силы. Они равно сокрушают высоких и низких, любое достоинство и всякую личность. Конституции нестабильны, они неуравновешенны, в них отсутствуют ограничения. И будучи верны Нашему решительному и постоянному стремлению ограждать Наш народ, Мы настоящим запрещаем конституцию как таковую. Дано в Совете сего числа — ставь дату и все такое прочее.

— А как реагировать на озабоченность иксианцев величиной налога, милорд? — спросил Стилгар.

Пауль заставил себя оторваться от задумчивого и недовольного лица Корбы и произнес:

— Что ты предлагаешь, Стил?

— Налоги следует контролировать, сир.

— За мою подпись на Тупайльском договоре, — продолжил Пауль, — Гильдия уплатит согласием Иксианской конфедераций на наши налоги. Конфедерация торгует, используя корабли Гильдии. Они заплатят.

— Очень хорошо, милорд. — Стилгар извлек новую папку, прокашлялся. — Отчет Квизарата по Салусе Секундус. Отец Ирулан проводит маневры… отрабатывает высадку своего легиона.

На шее Ирулан внезапно задергалась жилка.

— Ирулан, — обратился к ней Пауль, — ты до сих пор продолжаешь настаивать, что легион твоего отца — всего лишь игрушка в руках старика?

— Что можно сделать с одним легионом? — спросила она, искоса взглянув на него.

— Например, погибнуть, — ответила Чани.

— А обвинят меня, — согласился Пауль.

— Многие из моих командиров закипели бы гневом, если бы только подобное стало известно.

— Но это же всего лишь полиция! — возразила Ирулан.

— Полиция не занимается маневрами, — произнес Пауль. — И я хочу, чтобы в одном из твоих посланий отцу в самое ближайшее время оказалось бы четкое и недвусмысленное изложение моего мнения по этому деликатному вопросу.

Она потупилась.

— Да, милорд. Надеюсь, что этого хватит. Впрочем, из отца выйдет хороший мученик.

— М-мм, — протянул Пауль, — без моего приказа сестра не станет извещать своих командиров.

— Нападение на моего отца сулит и другие неприятности, кроме военных, — добавила Ирулан. — Люди и так уже начинают не без сожаления вспоминать о его правлении.

— Когда-нибудь ты наконец зайдешь слишком далеко, — смертельно серьезным фрименским тоном произнесла Чани.

— Довольно вам! — приказал Пауль.

Он взвешивал выпад Ирулан… всеобщая ностальгия. Ах, конечно же, в словах ее слышалась правда! Ирулан опять доказала свою истинную цену.

— Бене Гессерит прислали официальное прошение, — произнес Стилгар, берясь за очередной документ. — Они обращаются к Императору по поводу сохранения его наследственной линии.

Чани искоса бросила взгляд на папку, словно в ней крылось нечто смертельно опасное.

— Отошли Сестрам обычные извинения, — отвечал Пауль.

— Зачем же? — возразила Ирулан.

— Быть может… пришла пора обсудить этот вопрос, — произнесла Чани.

Пауль отрицательно покачал головой. Никому не следует знать, что он еще не решился платить свою часть всей цены. Но Чани было трудно остановить.

— Я побывала у молитвенной стены родного сиетча Табр, — сказала она. — У врачей тоже. Я преклонила колени в Пустыне, обратив свои помыслы к глубинам, в которых обитает Шаи-Хулуд… Но, — она пожала плечами, — ничего не помогает.

Ни наука, ни суеверие не помогли ей, — думал Пауль. — И я тоже не помогу. Зачем ей знать, что случится, если она родит его — наследника Дома Атрейдес? Он поглядел вдоль стола и увидел сочувствие в глазах Алие. Огонек сочувствия не вдохновлял его. Или же и она тоже видела эти ужасные перспективы?

— Господин мой знает, какими опасностями для государства чревато отсутствие у него наследника, — примешивая масляные интонации к Голосу Бене Гессерит, произнесла Ирулан. — Подобные вещи трудно обсуждать, учитывая их деликатность, но этот вопрос нельзя более откладывать. Император не только мужчина. Он — символ государственной власти. В случае его смерти может разразиться гражданская война, если не будет наследника. Если ты действительно заботишься о своем народе, престол нельзя оставлять без наследника!

Пауль отодвинулся от стола, встал и подошел к балкону. За окнами ветер прижимал к земле дым городских очагов. На фоне темно-синего неба серебрился мелкий песок, по вечерам осыпавшийся с высот Барьерной Стены. Он глядел на юг, на горы, укрывавшие город от кориолисовых ветров, и думал: почему же сердцу его не дано покоя?

Совет молчаливо ожидал: все видели, насколько он близок к гневу.

Пауль почувствовал, как время обрушивается на него. Он пытался заставить себя вернуться к уравновешенности многих вариантов… может быть, удастся повлиять на будущее.

Освободиться… освободиться… освободиться, — думал он. Что, если взять Чани и вместе с нею искать убежища на Тупайле? Имя его останется. Джихад найдет себе новую, еще более грозную опору… Тогда его будут винить и в этом. Он вдруг испугался: потянувшись к чему-то новому, он неизбежно выронит свою главную драгоценность… ведь даже легкий шорох его движений способен повергнуть Вселенную в хаос, а обломки разлетятся во все стороны, так что потом не найти ни кусочка.

Внизу по площади лентой тянулись паломники в черно-зеленых одеяниях хаджа. Словно ползет, извиваясь, за проводником-арракинцем большая змея. Вид толпы напомнил Паулю, что приемный зал уже полон. Паломники! Их благочестивые странствия давали Империи прискорбно нечистый барыш. Хадж наполнял корабли странниками. И они все шли, шли и шли.

Как это мне удалось растормошить всю Вселенную? — мысленно удивился он. Ах, нет же, все вышло само собой. Все это заложено в генах, столетиями накапливалось напряжение, чтобы разрядиться в недолгом пароксизме.

Движимые глубочайшим религиозным чувством, люди искали надежды на воскресение. Здесь и кончалось паломничество: «Арракис — место возрождения, место упокоения».

Старые зануды-фримены не переставали твердить, что планета привлекает пилигримов ради их воды.

Так чего же на самом деле ищут паломники? — думал Пауль.

Они твердят, что здесь священное место. Но людям давно уже следовало понять, что во Вселенной нет Эдема для души, нет для нее Тупайле. Арракис они именовали местом тайн, где неведомое находит свое объяснение. Здесь завязывается связь между этим миром и следующим. Но все они отбывали восвояси удовлетворенными, и это пугало Пауля.

Что они здесь находят? — спрашивал он себя.

Часто в религиозном экстазе они наполняли улицы какими-то странными птичьими криками. Фримены так их и называли: «перелетные птицы». Те немногие, кто встретил здесь свою смерть, объявлены были «окрыленными душами».

Вздохнув, Пауль подумал о том, что с каждой новой планеты, покоренной его легионами, немедленно начинает извергаться вереница паломников — в благодарность за мир, данный им Муад'Дибом.

Повсюду мир, — думал он. — Почти повсюду… Только не в сердце моем.

Ему казалось, что какая-то часть его сущности погружена в зябкую, промозглую мглу, не имеющую предела. Мощью пророка сокрушил он прежнее представление о Вселенной. Он потряс весь ранее безопасный космос, заменил благополучие джихадом. Он победил и перехитрил человеческий мир своим умением предвидеть будущее, но… Вселенная, похоже, перехитрила его.

Планету, по которой ступали его ноги, он повелел превратить в рай, сделать сад из Пустыни. И она жила, билось ее сердце, она отвечала, как человек: строптивица сопротивлялась, не покорялась, ускользала…

На ладонь его легла рука. Он искоса глянул вниз — Чани смотрела на него встревоженными глазами. Она словно впитывала его взглядом… шепнула:

— Пожалуйста, любимый, не противься велению твоего духа-Рух. — Ее сочувствие как бы перетекало из ладони, давало ему опору.

— Сихайя… — шепнул он.

— Надо скорей отправляться в Пустыню, — негромко проговорила она.

Он стиснул ее руку, отпустил, вернулся к столу и встал перед ним.

Чани села на свое место.

Крепко сжав губы, Ирулан глядела в разложенные перед Стилгаром бумаги.

— Ирулан предлагает себя в качестве матери наследника престола, — сказал Пауль, посмотрев на Чани, потом на Ирулан, не поднимавшую глаз. — Всем известно, что она не испытывает ко мне любви.

Ирулан застыла.

— Политические аргументы мне ясны, — начал Пауль, — но меня заботит мнение людей. Хочу сказать, что если бы действия консорт-принцессы не определялись приказами сестер-гессериток, если бы в основе ее предложения крылось не властолюбие, моя реакция, возможно, была бы другой. Но тщательно взвесив последствия, я отклоняю ее предложение.

Ирулан глубоко, со всхлипом, вздохнула.

Усаживаясь на место, Пауль подумал, что в его присутствии выдержка никогда еще так не отказывала ей. Наклонившись к ней, он сказал:

— Ирулан, мне в самом деле искренне жаль.

Яростно блеснув глазами, Ирулан вздернула подбородок.

— Твоей жалости мне не требуется! — прошипела она и, повернувшись в сторону Стилгара, спросила:

— Ну, что там еще спешного и неотложного?

Не отводя глаз от Пауля, Стилгар сказал:

— Еще один вопрос, милорд. Гильдия вновь просит разрешения направить на Арракис свое посольство.

— Что, из этих! Кто-то из уродов Глубокого Космоса?.. — с фанатической ненавистью в голосе произнес Корба.

— Надо полагать, да, — подтвердил Стилгар.

— К вопросу этому следует отнестись с предельной осторожностью, милорд, — предупредил Корба. — Совет наибов не одобрит появления полноправного гильдиера на Арракисе. Они оскверняют землю, которую попирают…

— Они обитают в контейнерах и не прикасаются к почве, — ответил Пауль, давая раздражению проявиться в голосе.

— Тогда наибы могут сами взяться за урегулирование вопроса, милорд, — продолжал Корба.

Пауль бросил на него яростный взгляд.

— Они же прежде всего фримены, — настаивал тот. — Мы еще не забыли, что именно Гильдия возила сюда притеснителей. И как они выжимали с нас выкуп, Пряность, за молчание о наших секретах. Они обирали нас…

— Довольно, — отрезал Пауль, — или ты считаешь, что я забыл? — И словно смысл его собственных слов вдруг дошел до него, Корба сначала нечленораздельно забормотал, а потом проговорил:

— Простите, мой господин. Я вовсе не хотел сказать, что вы не фримен. Я не…

— Они пришлют сюда навигатора, — сказал Пауль. — А Гильд-навигатор шагу не сделает, если заподозрит опасность.

Пересохшим от внезапного страха ртом Ирулан выговорила:

— Так ты… видел прибытие навигатора?

— Конечно же, я не видел самого навигатора, — ответил Пауль, подражая ее интонации. — Но я видел, где он был и куда направился. Пусть они пришлют навигатора. У меня найдется дело и для него.

— Как прикажете, — отозвался Стилгар.

Пряча улыбку рукой, Ирулан думала: Значит, верно. Наш-то… Император… не видит навигатора. Они не видят друг друга. Заговор останется в тайне.

Глава 6

И вновь начинается драма.

Слова Императора Пауля Муад'Диба при вступлении на Львиный Престол

Через потайное окошко Алия следила за двигавшимся по огромному приемному залу посольством Гильдии.

Резкий полуденный свет серебрил верхние окна, зеленые, синие и молочно-белые плитки мозаичного пола, изображавшего ручей, заросший водяными растениями, среди которых там и тут мелькали яркие очертания птиц и животных.

Гильдийцы ступали по плиткам, словно охотники, выслеживающие добычу в незнакомых им джунглях. Серые, черные, оранжевые одеяния в обманчивом беспорядке окружали прозрачный контейнер, в котором в клубах оранжевой дымки плавал навигатор-посол. Несомый гравиполями контейнер неслышно плыл вперед, направляемый двумя прислужниками в серой одежде, словно прямоугольный корабль, входящий в док.

Прямо под Алией на высоком подножье высился Львиный Престол. Голова Пауля была увенчана новой короной с символами рыбы и кулака. Шитые золотом царственные облачения укрывали его тело. Вокруг Императора трепетало свеченье щита. Телохранители двумя рядами стояли вдоль лестницы и прохода. Двумя ступенями ниже по правую руку от Пауля замер Стилгар в белом одеянии, перепоясанном желтой веревкой.

Она чувствовала, что Пауль испытывал сейчас такое же, как и она, возбуждение, хотя едва ли кто-нибудь, кроме нее, мог бы заметить это. Внимание Императора было приковано к облаченному в оранжевое одеяние прислужнику, чьи слепо поблескивавшие металлические глаза глядели прямо вперед. Он шагал возле переднего правого угла контейнера, словно охранник. Плоское лицо, кудрявые черные волосы… вся фигура его, каждый жест были такими знакомыми.

Дункан Айдахо!

Это не мог быть Дункан Айдахо, и, тем не менее, это было так.

Память, переданная матерью крохотному зародышу во время преобразования Пряности, давала Алие возможность с помощью рихани-декодировки распознать Айдахо в любом обличье, Пауль видел Айдахо — она это знала, — Дункана он помнил со всей бесконечной благодарностью детства и юности.

Это был Дункан.

Алия поежилась. Ответ был только один. Перед ними гхола тлейлаксу, существо, созданное из мертвой плоти оригинала, — человека, который отдал свою жизнь, спасая Пауля. Плоть, вышедшая из аксолотль-баков.

Гхола выступал настороженной походкой мастера-фехтовальщика. Он остановился, едва контейнер с послом застыл в десяти шагах от ступеней, ведущих к трону.

Способом Бене Гессерит — куда деваться — Алия ощутила волнение Пауля. Он более не смотрел на это создание, вдруг возникшее из прошлого. Но и не глядя, всем своим существом чувствовал его присутствие. Напряженно кивнув послу Гильдии, Пауль произнес:

— Нам говорили, что тебя зовут Эдрик. Мы приветствуем твое присутствие при дворе и надеемся, что сможем по-новому понять друг друга.

Развалившийся посреди клубов оранжевого дыма навигатор отправил в рот оранжевую капсулу с меланжей и тогда лишь поглядел на Пауля. Крошечный транслятор, круживший вокруг уголка его контейнера, сперва разразился покашливанием, а потом сухим бесстрастным голосом ответил:

— Простираюсь перед моим Императором и прошу разрешения представить верительные грамоты и вручить небольшой подарок.

Помощник передал свиток Стилгару, тот, хмурясь, проглядел его, а потом кивнул Паулю. Оба они повернулись к гхоле, терпеливо выжидавшему у подножия трона.

— Конечно же, мой Император уже увидел наш дар, — произнес Эдрик.

— С удовольствием принимаем верительные грамоты, — проговорил Пауль. — Объясни смысл подарка.

Эдрик колыхнулся в контейнере, обратившись лицом к гхоле.

— Вот человек по имени Хейт, — четко назвал он имя, — по нашим данным, его история весьма любопытна. Его убили здесь, на Арракисе… Серьезная рана в голову потребовала многих месяцев регенерации. Потом тело продали Бене Тлейлаксу, как тело мастера фехтования, адепта школы Гинац. Нам стало известно, что это Дункан Айдахо, приближенный вашего отца. И мы купили его, полагая, что такой дар действительно достоин Императора. — Эдрик посмотрел на Пауля. — Сир, разве это не Айдахо?

В коротком ответе Пауля слышалась сдержанность и осторожность.

— Похож.

Неужели Пауль увидел в нем что-то, скрытое от меня, — гадала Алия. — Нет! Это Дункан!..

Человек по имени Хейт стоял спокойно и невозмутимо, металлические глаза его глядели вперед, словно речь шла не о нем.

— Наши сведения абсолютно точны. Это Айдахо, — сказал Эдрик.

— Теперь его зовут Хейт, — проговорил Пауль, — любопытное имя.

— Сир, незачем нам гадать о смысле имен, которые дают тлейлаксу, — проговорил Эдрик. — Имя легко изменить, имя, данное ему тлейлаксу, не имеет значения.

Дело рук тлейлаксу, — думал Пауль, — в этом вся проблема. Бене Тлейлаксу почти не интересовались нравственной сутью явления. В их философии добро и зло имели странный смысл. Так что же заложили они в возрожденную плоть Айдахо — с умыслом или по прихоти?

Пауль взглянул на Стилгара, заметил на лице фримена суеверный трепет. Чувство это читалось и на бородатых физиономиях фрименов-стражей. Конечно же, размышляют о мерзких повадках гильдиеров и святотатцев-тлейлаксу, создателей кощунственных гхол.

Повернувшись к гхоле, Пауль произнес:

— Хейт, одно ли у тебя имя?

Смуглое лицо гхолы озарила ясная улыбка. Невыразительные металлические глаза его обратились к Паулю.

— Так меня называют, мой господин, — Хейт.

Алия вздрогнула возле потайного окошка. Голос этот принадлежал Айдахо, таким он был запечатлен в ее клетках.

— Если это угодно милорду, — добавил гхола, — могу сказать, что голос его доставляет мне удовольствие. Бене Тлейлаксу объяснили мне: подобное означает, что мне приходилось слышать голос милорда… прежде.

— Но сам ты не уверен в этом? — спросил Пауль.

— Я не знаю ничего о моем прошлом, сир. Мне объяснили, что я не могу помнить свою прошлую жизнь. След ее сохранился только в генетическом коде. Остались ниши, в которых могут уложиться давно знакомые вещи. Голоса, места, еда, лица, звуки, действия… меч в руке, рукоятки управления топтером.

Заметив, сколь внимательно прислушивается к разговору гильдиец, Пауль спросил Хейта:

— Понимаешь ли ты, что подарен мне?

— Мне уже объяснили.

Пауль откинулся назад, положив ладони на подручья трона.

В долгу ли я перед плотью Дункана? — размышлял он. — Человек этот умер, спасая мою жизнь. Но сейчас передо мной не Айдахо — гхола. И все же это тело и этот разум и научили Пауля пилотировать топтер, как если бы крылья аппарата росли из его собственных плеч, а в бою он полагался на умение, которое со строгостью и тщанием было передано ему Айдахо. Гхола, плоть, в которой ложь мешается с истиной, но как… и не разобрать. Воспоминания будут влиять на отношение к нему. Дункан Айдахо. Это не мертвая маска, а подвижная, меняющаяся личность, скрывающая своими знакомыми чертами то, что тлейлаксу заложили в ее глубины.

— Какую службу можешь ты выполнить для нас? — спросил Пауль.

— Что прикажет милорд, если это будет мне по силам.

Алию, следившую за происходящим со своего наблюдательного поста, тронула застенчивость гхолы. Она не ощущала в нем никакой фальши. Новый Дункан Айдахо изнутри светился невинностью. Конечно, оригинал был забиякой, далеко не чуждым плотских удовольствий. Плоть очистилась… Что написали на этом чистом листе тлейлаксу?

Она почувствовала вдруг, что дар этот опасен. Работа тлейлаксу. А их творения всегда обнаруживали возмутительное отсутствие моральных ограничений. Действиями тлейлаксу могло руководить одно лишь любопытство. Они похвалялись, что, имея необработанный человеческий материал, могут создать из него что угодно — дьявола или святого. Они торговали ментатами-убийцами. И сумели сделать убийцей врача, одолев запреты школ Сукк. Среди товаров их числилась услужливая челядь, покладистые игрушки для любой разновидностисекса, солдаты, генералы, философы… изредка попадались даже моралисты. Пауль повернулся, взглянул на Эдрика:

— Какое обучение прошел этот дар? — спросил он.

— С разрешения милорда, — начал Эдрик, — тлейлаксу показалось любопытным сделать этого гхолу ментатом и философом-дзенсуннитом — этим они рассчитывали усовершенствовать его фехтовальное мастерство.

— Им это удалось?

— Не знаю, милорд.

Пауль взвешивал ответы гильдийца. Чувство правды подсказывало ему: Эдрик не лжет, он уверен, что перед ними Айдахо. Пауль знал — воды времени, которые мутил своим присутствием пророк-навигатор, предвещали опасность… но не открывали ее природы. Хейт. Это имя, данное тлейлаксу, сулило беду. Пауль почувствовал искушение отвергнуть подарок. Но как только осознал это, понял, что не сможет воспользоваться этим путем. Дом Атрейдес в долгу перед этой плотью… и враги знали об этом.

— Философ-дзенсуннит, — задумчиво молвил Пауль, глядя на гхолу. — Успел ли ты уже обдумать свою роль в жизни и мотивы поступков?

— Я со смирением подхожу к своей службе, сир. И разум мой чист, он отмыт ото всех императивов, важных для прежней моей жизни.

— Как ты хочешь, чтобы тебя называли: Хейт или Дункан Айдахо?

— Милорд может звать меня как угодно ему, ведь мое имя — это не мое «я».

— Но для твоего слуха приятно имя Дункана Айдахо?

— Должно быть, так меня и называли, сир. Имя кажется мне подходящим. Но… есть в нем кое-что любопытное. Впрочем, за любым именем, по-моему, кроется и приятное, и неприятное.

— А что доставляет тебе наибольшее удовольствие? — спросил Пауль.

Гхола неожиданно усмехнулся в ответ:

— Отыскивать в людях признаки моего прошлого бытия.

— И ты замечаешь их сейчас?

— О да, милорд. Вот Стилгар — его раздирают подозрительность и восхищение. В прошлом он был мне другом, но плоть гхолы отталкивает его. Вы же, милорд, восхищались человеком, которым я был… и доверяли ему.

— Очищенный разум… — сказал Пауль. — Как может очищенный разум связать себя долгом по отношению к нам?

— Долгом, милорд? Очищенный разум принимает решение, будучи окружен неизвестными величинами и без учета причин и следствий. Где же здесь долг?

Пауль нахмурился. Типично дзенсуннитское высказывание — загадочное и исчерпывающее, проистекающее из отрицания объективной функции рассудка. «Без учета причин и следствий!» Такие слова поражают. «Неизвестные величины?» — они содержатся в любом решении, даже в провидческом озарении.

— А ты не хотел бы, чтобы тебя называли Дунканом Айдахо? — спросил Пауль.

— Жизнь строится на различиях, милорд. Выберите для меня имя, какое будет угодно вам.

— Пусть останется полученное тобой от тлейлаксу, — ответил Пауль. — Хейт — это имя будет напоминать мне об осторожности.

Склонившись, Хейт отступил на шаг.

Как он смог понять, что аудиенция окончена? — удивилась Алия. — Я знаю это, потому что знаю моего брата. Очевидных для незнакомца признаков не было. Неужели это понял заключенный в гхоле Дункан?

Пауль повернулся к послу.

— Для посольства выделены апартаменты. Мы желаем иметь частную беседу с тобой при первой же возможности. Я пришлю за тобой. Далее, хочу уведомить тебя, прежде чем ты услышишь эту весть из недостоверного источника и в искаженном виде, что Гайя-Елена Мохийам — Преподобная Мать Бене Гессерит — снята с доставившего тебя лайнера. Это было сделано по нашему повелению: ее присутствие на твоем корабле будет одним из предметов наших переговоров.

Мановением левой руки Пауль отпустил послов.

— Хейт, останься, — обратился он к гхоле.

Помощники посла попятились, толкая в обратную сторону контейнер. Эдрик стал оранжевым силуэтом в оранжевом газе — глаза, рот, плавно движущиеся конечности.

Пауль следил за гильдийцами, пока последний не вышел из зала… наконец тяжелые двери захлопнулись.

Ну вот и все, — подумал Пауль. — Я принял дар — гхолу. Наживку, подготовленную тлейлаксу, — в этом сомнения быть не могло. Быть может, и старая карга — Преподобная Мать — играет такую же роль. Наступило время Таро, о котором он знал еще по первым видениям.

Проклятое Таро! Оно замутило воды времени так, что он, пророк, не видел грядущего даже на час вперед. Но не все рыбины попадаются, иной удается сорваться с крючка, — подумал он. — Таро и помогало, и мешало ему. Он не видел будущего, но его наверняка не могли видеть и остальные.

Гхола ждал, наклонив голову набок.

Стилгар повернулся, шагнул в сторону, закрывая собой от Императора гхолу, и проговорил на чакобса — на древнем охотничьем языке их дней в сиетчах:

— Сир, уже сама эта тварь в контейнере заставляет меня испытывать гадливость, но подарок!.. Отошлите его!

На том же языке Пауль отвечал:

— Не могу.

— Айдахо умер, — запротестовал Стилгар, — это не Айдахо. Разрешите, я возьму его воду для племени.

— Стил, гхола — моя проблема. Займись пленницей. Охранять ее должны люди, которых я учил противостоять Голосу.

— Не нравится мне это, сир.

— Я буду осторожен, Стил. Тебе тоже следует помнить об осторожности.

— Ну хорошо, сир, — ответил Стилгар, спускаясь вниз от подножия трона. Проходя мимо Хейта, он понюхал воздух.

Зло да будет обнаружено по вони его, — подумал Пауль. — Что же, пусть Стилгар успел водрузить черно-зеленое знамя Атрейдесов на доброй дюжине миров, но в душе своей по-прежнему остался суеверным фрименом, издалека видящим любое коварство.

Пауль вглядывался в дар.

— Дункан, Дункан, — прошептал он. — Что они с тобой сделали…

— Дали мне жизнь, милорд, — отвечал Хейт.

— Но зачем же они все это сделали: обучали тебя и подарили мне? — спросил он.

Хейт поджал губы, потом ответил:

— Они надеются погубить вас моими руками.

Жуткая откровенность. Но чего же еще следует ожидать от ментата и дзенсуннита в одном лице? Ментат, даже будучи гхолой, вынужден говорить только правду… этого требует и внутренний покой дзенсуннита. Живой и разумный компьютер, разум и нервы его предназначены для выполнения функций расчетных устройств, преданных анафеме в давние времена. Но как дзенсуннит Хейт будет честен вдвойне… если только тлейлаксу не умудрились встроить в эту плоть ничего еще более странного.

Зачем ему, например, металлические глаза? Тлейлаксу все хвастают, что эти их устройства лучше естественных. Только, как ни странно, сами их не используют.

Пауль глянул вверх — на потайное окошко Алие, ему хотелось немедленно увидеть ее, посоветоваться, ведь чувств сестры не замутняли благодарность и долг.

Он вновь посмотрел на гхолу. Отнюдь не легкомысленный дар. Честен в самых опасных вопросах.

Им безразлично — знаю я или нет, что это оружие направлено против меня, — думал Пауль.

— А как я могу защититься от тебя? — спросил Пауль. Разговор шел прямой, без императорского «мы»: так он разговаривал бы с тем, прежним Айдахо.

— Отошлите меня, милорд.

Пауль покачал головой.

— Как ты должен погубить меня?

Хейт взглянул на охрану, немедленно обступившую Пауля, едва вышел Стилгар, повернулся. Обвел зал взглядом, вновь обратив к Паулю металлические глаза, кивнул.

— В этом зале человек удаляется от людей, — проговорил Хейт. — Все здесь исполнено мощи, которую можно переносить лишь памятуя, что всему когда-то приходит конец. Не пророческий ли дар привел вас в этот зал, милорд?

Пауль побарабанил пальцами по подлокотникам трона. Ментат требовал исходных данных, но вопрос встревожил Пауля.

— Я оказался здесь… по собственной воле, — но не всегда благодаря прочим моим… способностям.

— Собственная воля, — произнес Хейт, — закаляет мужа. Но если нагреть металл и оставить его медленно остывать, он вновь станет мягким.

— Пускаешь пыль мне в глаза, дзенсуннит? — спросил Пауль.

— Сир, дзенсуннитам некогда заниматься надувательством и обманом.

Пауль провел языком по губам, глубоко вздохнул, приводя мышление в спокойствие, как подобает ментату. Ответы были сплошь отрицательными. Зачем ему, презрев осторожность, принимать странный подарок — гхолу? Нет, не так. Почему тлейлаксу сделали именно ментата-дзенсунниша? Философия… слова… размышления… внутренний поиск… Данных не хватало.

— Необходима информация, — пробормотал он.

— Факты, в которых ощущает потребность ментат, не липнут к нему сами, словно цветочная пыльца к одежде праздного гуляки на лугу, — отвечал Хейт. — Свою пыльцу следует собирать с тщанием, рассматривать через сильную лупу.

— Ты должен научить меня дзенсуннитской риторике, — заметил Пауль.

Металлические глаза коротко блеснули.

— Быть может, милорд, именно это и запланировали тлейлаксу.

Чтобы ослабить мою волю идеями и словами? — думал Пауль.

— Идей следует опасаться, лишь когда они становятся действиями, — произнес он вслух.

— Отошлите меня, сир, — сказал Хейт голосом прежнего Дункана Айдахо, полным заботы о «молодом хозяине».

Голос и покорил Пауля. Знакомый голос… он не мог с ним расстаться, хотя бы он и исходил из уст гхолы.

— Ты останешься, — приказал он. — Будем осторожны — и ты, и я.

Хейт почтительно склонился.

Пауль поглядел вверх, на скрытое там окошко, взглядом умоляя Алию заняться подарком и выудить его секреты. Гхолами-призраками пугают детей. Он не думал, что когда-нибудь и ему придется встретиться с подобным существом. Чтобы понять этого гхолу, надо встать выше всего, выше сострадания… Пауль не знал, окажется ли способным на это. Дункан… Дункан. Есть ли хоть кроха того Айдахо в этой искусно сработанной плоти? Да и не плоть это вовсе — это только телесный саван. Мертвый Айдахо навсегда остался лежать на полу пещеры, а здесь смотрел металлическими глазами только его призрак. В этой возрожденной плоти уживались два существа, и одно из них таило в себе угрозу, скрывая свою силу за незабвенной внешностью.

Закрыв глаза, Пауль позволил себе припомнить давнишние видения. Любовь переплеталась с ненавистью, из волн, поднимаемых ими в разбушевавшемся хаосе чувств, нечему было встать скалой, чтобы дать ему оглядеться посреди сумятицы бури.

Почему в своих прежних откровениях, я не видел обновленного Дункана Айдахо? — спросил он себя. — Кто или что может спрятать грядущее от пророка?.. Вероятно, только другой провидец.

Открыв глаза, Пауль произнес:

— Хейт, а пророческими способностями ты обладаешь?

— Нет, милорд.

В голосе его слышалась искренность. Впрочем, гхола может не знать, что на самом деле владеет этой способностью, хотя незнание ограничивало бы его возможности ментата. Что же замыслили эти тлейлаксу?

Прежние видения вздымались вокруг Пауля. Придется ли ему все же выбрать ужасный путь? Искаженное время содержало намеки на роль гхолы в этом страшном будущем. Неужели ему не остается выхода, что бы он ни делал?

Освободись… освободись… освободись… — звучало в душе Пауля.

Вверху, над головой Пауля, Алия, подперев подбородок рукой, глядела из окна на гхолу. Магнетизм, исходивший от этого существа, успел захватить ее. Реставраторы тела, тлейлаксу, вернули ему юность, даже невинность, столь притягательную для нее. Она словно слышала безмолвную мольбу брата. Если беспомощен оракул, приходится обращаться к обычным шпионам и прочим повседневным орудиям власти. Но ее озадачило невесть откуда взявшееся нетерпение, с которым она собиралась приступить к делу, Ей хотелось быть рядом с этим мужчиной… прикоснуться к нему,

Он опасен… для нас обоих, — подумала Алия.

Глава 7

Излишне тщательный анализ искажает истину.

Древнее фрименское изречение

— Преподобная Мать, я просто содрогаюсь, видя вас в подобной ситуации, — произнесла Ирулан.

Она остановилась прямо у двери в камеру, оглядывая помещение привычным способом Бене Гессерит. Трехметровый куб вырезан был внутри пронизанных прожилками бурых скал, на которых стояла крепость Пауля. Из мебели в ней находилось одно лишь плетеное кресло, занятое теперь Преподобной Матерью Гайей-Еленой Мохийам, да матрац под коричневым покрывалом, на котором была разложена новая колода карт Таро Дюны. Умывальник с водным счетчиком висел над фильтрующей раковиной, у стены стоял фрименский туалет с водными уплотнениями и влагоперерабатывающими устройствами. Четыре плавающие лампы за решетками по углам помещения бросали в комнату желтый свет. Далеко не роскошные палаты…

— Ты известила о случившемся леди Джессику? — спросила Преподобная Мать.

— Конечно… только она и пальцем не шевельнет против воли своего первенца, — ответила Ирулан. Она поглядела на карты. Власти отворачивали свой лик от просителей. Карта «Великий Червь» лежала под «Песками удаленными». Требуется терпение. Стоило прибегать к Таро, чтобы понять это!..

Снаружи через окошко из метастекла за ними следил охранник. Ирулан понимала: за их встречей следят и по-другому. А потому тщательно продумала весь разговор, прежде чем осмелилась спуститься к Преподобной. Она могла бы и не соваться сюда, но в этом крылась своя опасность…

Перекладывая карты, Преподобная Мать погрузилась в праджна-медитацию. И хотя она была почти уверена, что Арракис живой ей не оставить, занятие это возвращало известное спокойствие. Мутная вода останется мутной для любого — и для пророка тоже. И, конечно, всегда оставалась Литания против страха.

Ей надо было еще тщательно взвесить все свои действия, в результате которых она оказалась в этой камере. Мрачные подозрения бродили в ее голове, и карты Таро намекали… Неужели Гильдия рассчитывала на ее заточение?

В салоне лайнера ее поджидал квизара тафвид в желтых одеждах. Округлое невозмутимое лицо его с глазами-бусинами выдубили бури и солнце Арракиса. Оторвав свой взгляд от чашки со сдобренным Пряностью кофе, поданной услужливым стюардом, он взглянул на Преподобную, поставил чашку, а потом спросил:

— Ты — Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийам? Воспоминание об этих словах оживило события в ее памяти.

Горло ее сразу стиснул непреодолимый страх. Как мог кто-нибудь из прислужников Императора узнать о том, что она здесь, на лайнере?

— Нам стало известно, что ты на борту, — произнес квизара тафвид. — Разве ты забыла, что лишена права ступать на священную планету?

— Но я не собиралась сходить на Арракисе, — возразила она, — я нахожусь в свободном пространстве, путешествую на лайнере Гильдии.

— Такой вещи, как «свободное пространство», мадам, не существует.

В его голосе она слышала ненависть и подозрение.

— Муад'Диб правит повсюду, — наставительно проговорил он.

— Но я же направляюсь не на Арракис, — повторила она.

— Все направляются на Арракис, — возразил он. На мгновение ей даже показалось, что он вот-вот процитирует какую-нибудь банальность из мистических наставлений для пилигримов — тысячи их прибыли с этим кораблем.

Но квизара тафвид извлек из-под одеяний золотой амулет, поцеловал его, потом приложил ко лбу, потом к уху, прислушался. Затем убрал амулет на прежнее место.

— Тебе приказано собираться и отправляться со мной на Арракис.

— Но у меня дела…

Тогда она и заподозрила в предательстве Гильдию… но Император и сестра его тоже могли проявить свои трансцендентные силы. В конце концов Гильд-навигатор мог и сплоховать — что, если ему все же не удалось скрыть заговорщиков от пророческого взора Императора?

Отвратительная Алия безусловно наделена могуществом Преподобной Матери Ордена. И что происходит, когда к этому могуществу добавляются такие же силы, какими наделен ее брат?..

— Немедленно! — отрезал квизара.

Все существо ее протестовало, она так не хотела снова оказаться на проклятой иссушенной солнцем планете, на которой эта бунтовщица Джессика предала Орден. На планете, укравшей у них Пауля Атрейдеса, Квисатц Хадераха, результат кропотливых тысячелетних трудов.

— Немедленно, — согласилась она.

— Торопись, — произнес квизара. — Когда Император приказывает, подданные повинуются.

Значит, приказ исходил от самого Пауля!

Она было подумала, не обратиться ли с протестом к Командир-навигатору, но явная тщетность этого остановила ее. Что тут может сделать Гильдия?

— Император обещал казнить меня, если я вновь ступлю на Дюну, — в последней надежде проговорила она. — Ты это знаешь. А значит, подписываешь мне смертный приговор, забирая меня отсюда.

— Разговоры бесполезны, — отвечал квизара, — так предначертано.

Вот каким словом называется теперь воля Императора. Предначертано! Так изрек Священный Правитель, прозревающий будущее. Пусть свершится предначертанное. Ведь он это видел уже, разве не так?

Напоминая себе самой паучиху, запутавшуюся в собственной паутине, она повиновалась.

Паутина превратилась в камеру… куда только что вошла Ирулан. Она чуточку постарела со времени их последней встречи на Валлахе IX. Новые морщинки залегли возле глаз, новые горести, ну что же… пора проверить, сохранила ли эта сестра верность своим обетам.

— Мне случалось жить и в худших помещениях, — отвечала Преподобная Мать. — Тебя прислал Император? — и пальцы ее шевельнулись как бы в волнении.

Ирулан заметила жест и пальцами же ответила, вслух говоря:

— Нет, я явилась сразу же, как только узнала о вашем появлении здесь.

— Император не разгневается? — спросила Преподобная Мать, а пальцы ее настаивали, требовали, повелевали.

— Пусть. Вы были моей наставницей в Ордене, как и наставницей его матери. Или он надеется, что и я отвернулась от вас, как это сделала она? — пальцы Ирулан уговаривали, извинялись.

Преподобная вздохнула. Внешне вздох узницы относился к собственной участи, на деле же это была скорбь о судьбе Ирулан. Все тщетно. С помощью этого орудия — Ирулан — больше нельзя надеяться сохранить драгоценные гены Императора Атрейдеса. Красота красотой, но красавица-принцесса имеет важный порок. Под покровом сексуальной привлекательности кроется плакса-проныра, для которой слова важнее дел.

Но Ирулан — одна из Сестер, а Орден умеет извлекать пользу и из самых слабых своих представительниц.

Под прикрытием разговора о более съедобной пище и более удобном ложе, Преподобная Мать прибегла к своему арсеналу средств убеждения и отдала распоряжение: подумать о родственном браке и о том, как свести брата с сестрой. (Этот приказ едва не доконал Ирулан.)

Но ведь и у меня должен быть шанс! — настаивали ее пальцы.

Шанс у тебя был, — возразила Преподобная. В остальном инструкции ее касались подробностей: не сердится ли иногда Император на свою наложницу? Уникальные способности обрекают его на одиночество. Так с кем он может общаться, рассчитывая, что его поймут? Только с сестрой. И она в свой черед одинока в той же мере, как и он сам. Насколько глубоки основы их общности? Придется подстроить возможность их сближения, интимных встреч. Нужно организовать устранение наложницы! Горе разрушает любые моральные барьеры!

Ирулан возражала: В случае смерти Чани подозрения сразу же попадут на консорт-принцессу. Появилась новая проблема: Чани полностью перешла на древнюю диету фрименов, способствующую беременности, и добавлять контрацептивы в ее пищу теперь невозможно. А отсутствие этих уже привычных средств сделает организм Чани еще более восприимчивым к оплодотворению.

Преподобная Мать вспыхнула гневом и с трудом сдерживала его, быстро перебирая пальцами. Почему Ирулан не начала прямо с этого? Откуда подобная тупость? Ведь если Чани понесет и родит сына, Император провозгласит его своим наследником!

Ирулан возражала: она, конечно, понимает опасность, но все-таки в этом случае сохраняются драгоценные гены.

Проклятая дура! — бушевала Преподобная Мать. Разве можно даже представить, какую путаницу и какой хаос может внести Чани, влив в жилы наследника Пауля дикую фрименскую кровь! Ордену нужна чистокровная линия! К тому же наследник укрепит амбиции Пауля, побудит его к новым действиям для консолидации империи. Лишнее препятствие для заговорщиков.

Оправдываясь, Ирулан поинтересовалась, каким, собственно, путем может она помешать Чани питаться, как принято в подобных случаях среди фрименов.

Но Преподобная была не в духе. Ирулан получит новые точные указания. Если же Чани все-таки забеременеет, в еду ее и питье можно добавить средства, приводящие к выкидышу. Ну или же… убить ее в конце концов! Дети ее любой ценой не должны оказаться на троне.

Но если эти снадобья обнаружатся, последствия могут быть столь же серьезными, как и в случае прямого покушения на жизнь наложницы, — возразила Ирулан. И сама только мысль об убийстве в данном случае вызывает в ней трепет.

Значит, Ирулан боится? — осведомилась Преподобная Мать. Движения ее пальцев выражали презрение.

Ирулан раздраженно ответила, что знает себе цену, — где еще Орден сыщет такого агента в Императорском доме? Или подобная ценность ни к чему заговорщикам? Значит, они в состоянии позволить себе пожертвовать ею? А кто будет потом шпионить за Императором? Или в Семье успели завербовать нового агента? Конечно, в этом случае ею можно воспользоваться в последний раз, а потом выбросить за ненадобностью.

На войне, — возразила Преподобная Мать, — у всякой ценности своя цена. Дом Атрейдес не должен закрепиться на троне, худшего быть не может. Сестры не могут пойти на такой риск. Уж лучше вообще потерять гены Атрейдесов. Если дети Пауля унаследуют трон, планы Сестер придется отложить на столетия.

Ирулан согласилась с этим, но все равно не могла отделаться от ощущения, что ее, консорт-принцессу, решили попросту истратить… пусть и на что-то очень важное. И все ли, что нужно, ей известно о гхоле?

В свой черед Преподобная Мать пожелала узнать, не решила ли Ирулан, что в Орден поступают одни только дуры. Когда же это принцессе забывали сообщить хоть каплю того, что ей положено знать?

Это был, собственно, не ответ, а попытка уклониться от ответа как мгновенно поняла Ирулан. Значит, ей скажут лишь то, что необходимо.

Откуда тогда уверенность в том, что гхола действительно может победить Императора? — поинтересовалась Ирулан.

С тем же успехом можно спрашивать, смертельно ли употребление Пряности, — огрызнулась Преподобная Мать.

В ее укоризне содержался тонкий намек. Наставница-Преподобная давала Ирулан понять, что о сходстве между гхолой и Пряностью ей давно уже следовало бы догадаться. Меланжа беспенна, но ее цена — привыкание. Люди, принимавшие ее, жили дольше — на годы, случалось, на целые десятилетия, — но наркотик этот попросту отправлял к смерти кружным путем.

Гхола — тоже имеет смертельную ценность.

Возвращаясь к Чани, Преподобная Мать жестами объяснила: Нет более очевидного способа предотвратить появление нежелательного ребенка, чем убить его потенциальную мать, пока она даже не зачала его.

Конечно, — думала Ирулан, — если идешь на расходы, следует извлечь максимум удовольствия из затраченной суммы.

Темные глаза Преподобной отливали голубизной — сказывалось употребление меланжи, — они внимательно глядели на Ирулан, измеряя, выжидая, отмечая мельчайшие детали.

Она видит меня насквозь, — с горечью подумала Ирулан. — Она обучала меня и внимательно следила за мною. И прекрасно знает, на какого рода решения толкает меня, и видит, что и я понимаю это. Она только наблюдает, какой ценой дастся мне решение. Хорошо же, отвечу как принцесса и гессеритка.

Выдавив улыбку, Ирулан выпрямилась и обратилась к начальным строкам Литании против страха: Я не боюсь, я не должна бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его…

Когда спокойствие возвратилось, она подумала: Ну и пусть… пусть себе жертвуют мною. Я покажу им, чего стоят принцессы. Хотя бы тем, что Сестры получат за меня больше, чем ждут.

И обменявшись с Преподобной несколькими словесными банальностями, Ирулан удалилась.

Когда она вышла, Преподобная Мать вернулась к прерванным раздумьям над Таро, разложив карты «огненным вихрем». Из Большого Аркана сразу же вышел Квисатц Хадерах, карта эта соединялась с Восьмеркой Кораблей — сивиллой, одураченной и преданной. Недоброе предзнаменование, у врагов оставались скрытые возможности.

Отвернувшись от карт, она с тревогой подумала: Неужели Ирулан все-таки погубит их?

Глава 8

В глазах фрименов она неразрывно связана с Землей, полубогиня-хранительница, защищающая племена всей своей губительной мощью. Для них она — Преподобная Преподобных. Как полагают паломники, она возвращает мужчинам утраченную мужскую силу, исцеляет бесплодие… а еще она для них ментат навыворот. В ней воплощена достигающая предела тоска человека по тайне. Она — живое свидетельство того, что у логики есть свои ограничения, границы, вне которых она бессильна. Она — воплощение абсолютной напряженности. Дева и девка одновременно — она остроумна, вульгарна, жестока… прихоти ее губительны, словно кориолисова буря.

Из отчета принцессы Ирулан о Святой Алие, Деве Ножа

Черная фигура Алие застыла, как часовой, на южной платформе посвященного, ей храма, Святилища Оракула, — фримены Пауля воздвигли храм рядом с крепостью.

Эту часть своей жизни она ненавидела, но не знала, как уклониться, не погубив сразу всех. Число паломников — проклятье на их безумные головы! — день ото дня умножалось. Двор храма уже был заполнен ими. Повсюду сновали торговцы, ворожеи, гаруспики,^[16] гадатели жалким подражанием Паулю Муад'Дибу и его сестре зарабатывали свои гроши.

Разносчики вовсю торговали колодами Таро Дюны в красных и зеленых упаковках. Алия не переставала удивляться — кто только выбросил эти штуки на рынок Арракина? Почему интерес к Таро вспыхнул именно теперь? Чтобы замутить будущее? Пряность наделяла каждого, кто принимал ее, некоторой способностью к предвидению. Ну а фримены всегда особенно отличались этим. Случайно ли, что сейчас они повсюду бормочут о приметах и знамениях? Она решила при первой же возможности заняться этим вопросом.

С юго-востока задувал ветер, легкий бриз, укрощенный громадным каменным валом. Кромка скал Барьерной Стены оранжево светилась сквозь легкую пыльную пелену, отражая лучи опускавшегося к горизонту солнца. Горячий ветер тронул ее щеки, напомнив о родных песках, об открытых и безопасных просторах.

Остатки сегодняшней толпы уже спускались с широких ступеней нижнего портика, выложенных зеленым камнем, люди шли по одному и группами, кое-кто задерживался поглядеть на сувениры и амулеты на лотках уличных торговцев, заводил разговор с заклинателями. Паломники, просители, городской люд, фримены, торговцы… неровной цепочкой возвращались они к центру города по обсаженной пальмами аллее.

Взгляд Алие отыскал фрименов, отметил суеверное преклонение на их лицах, дикарскую привычку держаться в стороне ото всех. В них была сила ее, и всегдашний источник угрозы. Они по-прежнему ловили гигантских червей для путешествий, удалого развлечения и жертвоприношений. Пилигримов с иных миров они презирали, городской люд — жителей низин и грабенов — еле-еле терпели, а циничных, с их точки зрения, уличных торговцев яро ненавидели… Вольного или, как говорили в городах, «дикого» фримена не стоило задирать нигде, даже в святилище Алие. В святых местах, конечно, никакой резни не случалось, просто потом где-нибудь находили тела…

Над толпой клубилась пыль. Кремнистый запах щекотал ноздри Алие, внушая ей ностальгию по просторам Пустыни. Воспоминания только обострились после появления гхолы. Сколько удовольствий приносили эти бесхитростные дни, когда брат ее еще не взошел на трон… находилось время на шутки, на всякие мелочи, можно было позволить себе просто насладиться прохладным утром или закатом… Сколько же тогда его было — времени… времени… времени… Даже опасности были тогда добрыми — смерть приходила известным путем. И не было необходимости вечно напрягать свои силы — заглядывать в будущее, за туманную пелену, в разрывах которой лишь изредка теперь проглядывало грядущее.

… Вольные фримены правильно говорили: есть четыре вещи, которые не спрячешь — любовь, дым, столб пламени и мужчина, шагающий по бледу — каменистой Пустыне.

С внезапным отвращением Алия отступила с террасы в сумеречные помещения храма, прошла вдоль балкона, тянувшегося вдоль роскошного Зала Пророчеств. Под ногами ее скрипел песок. Вечно эти просители наносят его в Святые Палаты. Не обращая внимания на прислугу, охрану, вездесущих сикофантов — жрецов Квизарата, она направилась по спиральному коридору наверх, в собственные апартаменты. Оказавшись среди диванов и толстых ковров работы Пустынных мастериц, она отпустила фрименских амазонок, отобранных Стилгаром для ее охраны. Или скорее надзора! Бормоча возражения, они удалились: ее они все-таки боялись больше, чем Стилгара. Алия сбросила с себя всю одежду — оставив только крис на шнурке, — отправилась принимать ванну.

Теперь Алия ощущала — он близок, этот таинственный мужчина из будущего; она всегда знала, что он ждет ее, но увидеть не могла. А потому злилась, что при всем своем пророческом даре не могла представить себе во плоти этот призрак. Лишь изредка он отбрасывал тень на иные жизни, известные ей. Случалось, что по ночам, когда невинность томило желание, Алия угадывала неясный силуэт, он все время прятался за размытым горизонтом, и ей все казалось, что, если хорошенько захотеть, она увидит его. Так и таился он, незримый, не давая ей покоя… свирепый, опасный и аморальный.

В ванной комнате ее окутал влажный теплый воздух. Привычку эту она обнаружила среди воспоминаний бесчисленных Преподобных Матерей, жемчужным ожерельем нанизанных на нить ее сознания. Вода, теплая вода ласкала ее кожу. Вокруг утопленной в пол ванны на зеленых плитках играли красные рыбки… как в море. Здесь было столько воды, что в недавнем прошлом фримены пришли бы в ярость, узнав, что подобное изобилие расходуется — на омовение человеческой плоти!

Он близок.

Смесь сладострастия со стыдливостью, — думала она. Плоть ее алчет мужчину. Для Преподобной Матери, распоряжавшейся тау-оргиями сиетчей, в сексе не было тайн. Общее сознание тау, всей его сущности в нужный момент могли предоставить ей любую подробность.

Ощущение близости исходило от плоти, ищущей другую плоть.

Жажда действия победила расслабленность, приносимую теплой водой.

Резко поднявшись из ванны, нагая Алия, оставляя за собой влажные следы, перебежала в тренировочный зал, примыкавший к ее спальне. Длинный зал был заставлен разными хитрыми приспособлениями, с помощью которых адепты Бене Гессерит настраивались на предельную физическую и умственную готовность. Там были мнемонические усилители, иксианские «числовые мельницы», используемые Сестрами для развития чувствительности пальцев рук и ног, синтезаторы запахов и температурных полей, усилители тактильного восприятия, системорегистраторы — их применяли, чтобы избежать образования ненужных привычек, тренажеры коррекции альфа-ритма, блинк-синхронизаторы, чтобы совершенствовать восприятие света, тьмы и цветов спектра.

Собственной рукой ее вдоль одной из стен десятисантиметровыми буквами мнемонической краской была начертана цитата из «Кредо» Бене Гессерит:

До нас процесс обучения засорялся инстинктами. Мы же научились тому, как следует учиться. Предшественники наши страдали узостью взгляда, огражденного рамками одной только жизни. Им и в голову не приходило начинать исследования в расчете на пятьдесят или более поколений. О возможности осуществления тотальной тренировки мышц и нервов никто не помышлял.

Вступив в тренировочный зал, Алия мельком заметила собственное многоликое отражение в хрустальных призмах. Тренировочный манеж. Длинный меч дожидался ее на подставке напротив спарринг-манекена. Алия подумала: придется сегодня попотеть, потрудиться до изнеможения… чтобы утомилась плоть и очистился ум.

Меч привычно лег в ее руку. Левой рукой она выхватила крис из висевших на груди ножен, и, держа его наизготовку, кончиком меча нажала на кнопку включения. Немедленно ожившее поле щита спарринг-манекена медленно и твердо отодвинуло ее руку.

Засверкали призмы, спарринг-манекен скользнул влево.

Меч Алие следовал за ним; девушке часто казалось, что манекен живет собственной жизнью. Но это были всего лишь сервомоторы и сложные контуры, умело отвлекающие глаза от опасности, чтобы обмануть и тем самым научить. Сложная машина копировала ее собственные реакции, как анти-я; двигалась, отвечая ее движениям, мерцала светом на призмах, нападала и защищалась.

Из призм навстречу ей разом ударили отражения мечей, но только один был настоящим; она отразила удар и, преодолевая сопротивление щита, кончиком меча коснулась спарринг-манекена. Ожил огонек маркера, замерцали огни в призмах… лишь еще более отвлекая внимание.

Машина уже атаковала с новой скоростью — чуть побыстрее, чем прежде.

Она отразила удар, и дерзко шагнув в опасную зону, поразила устройство ножом.

В глубине призм засветилось уже два огонька.

Автомат задвигался быстрее, выдвинулся вперед, словно притянутый движениями ее тела и кончика меча.

Атака — удар — контрудар.

Атака — удар — контрудар.

Загорелось уже четыре маркера, машина становилась опаснее, с каждым огоньком труднее было понять, где находится истинный клинок.

Пять огней.

На обнаженном теле ее сверкали бисеринки пота. Она существовала теперь во Вселенной, границами были ее собственный меч, меч мишени, ее босые ноги, переступающие по полу фехтовального зала… Нервы и мышцы — движения против движения.

Атака — удар — контрудар.

Шесть огней… семь.

Восемь!

Она никогда еще не отваживалась на спарринг на этом уровне.

Внутри ее тела забившийся в угол разум скулил и молил прекратить безрассудство. Машина вместе со всеми ее призмами и мишенью не ведает осторожности… она не думает, она не испытывает угрызений совести. И клинок в ней самый настоящий… иначе в тренировке нет смысла. Его острие способно и ранить, и убивать. Лучшие фехтовальщики Империи прекращали схватку при семи огоньках.

Девять!

Высший восторг охватил Алию. Атакующий нож и спарринг-манекен мелькали перед глазами, сливаясь в мерцающий морок. Собственный меч словно ожил в руке. Она превратилась в антимашину. Не она орудовала клинком — меч властвовал над всем ее телом.

Десять!

Одиннадцать!

Что-то мелькнуло возле плеча, и, замедленное щитом, ударило в выключатель. Огни померкли. Призмы и спарринг-манекен замерли.

Разгневанная вторжением Алия резко обернулась, успев на ходу лишь осознать невероятное мастерство, с которым был сделан бросок. Он был выверен до непостижимой точности, к щиту нож подошел с нужной скоростью: чуть быстрее — и щит отразил бы его, чуть медленнее — и нож бы не попал в цель.

Но он ударил прямо в миллиметровый выступ мишени — а ведь манекен сиял уже одиннадцатью огнями!

Алия поняла, что начинает успокаиваться, словно в ней, как на спарринг-манекене, начинают гаснуть огни. Кто бросил этот нож, было понятно.

Пауль стоял в дверном проеме, в трех шагах позади него — Стилгар.

Осознав собственную наготу, Алия подумала, что следовало бы прикрыться, потом сочла подобную мысль смешной. Что глаза уже видели, то из памяти просто так не сотрешь. И она медленно опустила нож в ножны на шее.

— Так я и знала, — произнесла она.

— Надеюсь, что ты представляешь, насколько это опасно, — бросил Пауль. Он оглядел ее, стараясь уловить все реакции лица и тела. Разрумянившуюся кожу, влажные пухлые губы. Она встревожила его женственностью, прежде Пауль не замечал ничего подобного в своей сестре. Он даже подумал, как странно вдруг обнаружить в ком-то столь близком незнакомое свойство, так не укладывающееся в привычную схему взаимоотношений, казавшуюся уже неизменной.

— Это же просто безумие, — еле выдохнул Стилгар, становясь рядом с Паулем.

За гневными словами слышалось благоговение, Алия видела трепет в его глазах.

— Одиннадцать огней, — Пауль покачал головой.

— Я дошла бы и до двенадцати, если бы ты не вмешался, — ответила она, уже начиная бледнеть под его пристальным взглядом. — Зачем же в этой проклятой штуке столько огней, если их нельзя использовать?

— И это сестра Бене Гессерит спрашивает меня о причинах, по которым система остается не ограниченной в усложнении своих действий? — проговорил Пауль.

— Но ты-то, я уверена, и за семь не заходил, — ответила она, вновь начиная сердиться. Этот изучающий взгляд уже начинал досаждать ей.

— Однажды, — отвечал Пауль, — Гурни Халлек застукал меня на десяти. Последовало наказание, достаточно унизительное, и я даже теперь не скажу, что он сделал. Кстати, об унижениях…

— Надеюсь, в следующий раз вы будете предупреждать о своем приходе, — перебила его Алия, скользнув мимо Пауля в спальню. Там она накинула просторное серое одеяние и принялась расчесывать волосы перед зеркалом на стене. Кожа ее была потной, она ощутила вдруг грусть, словно после соития… Ей захотелось опять принять ванну и лечь спать.

— Зачем вы явились? — спросила она.

— Милорд, — проговорил Стилгар совершенно необычным тоном, и Алия внимательно взглянула на него.

— Мы пришли по предложению Ирулан, каким бы странным оно ни показалось тебе. Она считает, а у Стила есть подтверждение, что наши враги собираются…

— Милорд! — еще более резко бросил Стилгар.

Алия продолжала смотреть на старого наиба, а брат ее вопросительно повернул голову. Что-то в старом фримене заставило ее подумать о том, насколько он первобытен. Стилгар верил в близость мира сверхъестественного. И мир этот говорил со старым язычником простым языком, не позволяя тому усомниться. Мир естественный и свирепый, он не поддавался контролю, в нем напрочь отсутствовали общепринятые в империи моральные принципы.

— Да, Стил, — ответил он. — Ты сам хочешь сказать ей о цели нашего прихода?

— Сейчас не время говорить об этом, — отвечал Стилгар.

— Отчего же, Стил?

Тот не отводил глаз от Алие.

— Сир, или вы ослепли?

С чувством неловкости Пауль обернулся к сестре. Из всех его помощников лишь один Стилгар осмеливался разговаривать таким тоном, но и старый фримен, дерзая на это, применялся к обстоятельствам.

— Ей же необходим мужчина! — выпалил Стилгар. — И у нас будут неприятности, если не выдать ее замуж, и побыстрее.

Алия отвернулась, пряча внезапно раскрасневшееся лицо. Как он умудрился достать меня, — удивилась она. — Даже самоконтроль Бене Гессерит не в силах был предотвратить такую реакцию. Как это удалось Стилгару, ведь он не знаком с тайнами Голоса? Она была недовольна собой и потому сердилась.

— Послушайте Стилгара Великого! — отвечала она, отвернувшись от обоих мужчин, слыша строптивость в своем голосе, но не в силах воспротивиться ей. — «Наставления старого фримена девицам!»

С глубочайшим достоинством в голосе Стилгар произнес:

— Я люблю вас обоих, поэтому и говорю. Если бы я был слеп настолько, чтобы не замечать, что связывает мужчин и женщин, то не смог бы и стать вождем среди фрименов. Для этого не требуется никаких сверхъестественных способностей.

Взвесив слова Стилгара, Пауль вновь обратился к оценкам… в том числе и собственной чисто мужской реакции на наготу сестры. Да — в Алие была заметна чувственность, что-то яростно распутное. Что заставило ее заняться тренировками обнаженной? И еще так отчаянно и бездумно рисковать жизнью. Одиннадцать огней в призмах фехтовального автомата! Безмозглое устройство в этот миг показалось ему древним чудовищем. Все властители использовали такие машины, но в этом оставался намек на древнюю безнравственность. Да, когда-то подобные устройства управлялись компьютерами и обладали искусственным интеллектом. Джихад Слуг покончил с этим, но не смог уничтожить ауру «аристократического порока», исходящую от подобных устройств.

Конечно же, Стилгар прав. Алие пора подыскать мужчину.

— Я этим займусь лично, — произнес Пауль. — Мы с Алией обсудим этот вопрос позже, с глазу на глаз.

Алия обернулась, внимательно посмотрела на Пауля. Зная механику его рассудка, она отдавала себе отчет в том, что решение это принято ментатом — уложившим в должном порядке все несчетные кусочки информации. Осознание это было бесповоротным — столь же неизбежным, как движение. Выводы ментатов отражали в себе часть высшего порядка Вселенной — грозного и неотвратимого.

— Сир, — начал Стилгар, — быть может…

— Потом! — отрезал Пауль. — Это не единственная наша проблема.

Прекрасно понимая, что она не может соперничать с братом в том, что касается логики, Алия способом Бене Гессерит заставила себя отвлечься от событий нескольких последних минут.

— Значит, тебя прислала Ирулан? — произнесла она, ощущая опасность, таящуюся в самой этой мысли.

— Косвенно, — ответил Пауль. — По ее сведениям, Гильдия намеревается похитить песчаного червя.

— Они хотят выкрасть небольшого червя, чтобы попытаться перенести меланжевый цикл на какую-нибудь дальнюю планету, — произнес Стилгар. — Значит, обнаружили подходящий для этого мир.

— Это значит еще, что им помогают фримены, — добавила Алия. — Как может чужак поймать червя?

— Ах-хх, это-то ясно без слов, — отвечал Стилгар.

— Ничего подобного, — отвечала Алия, рассерженная подобной тупостью. — Пауль, ты, конечно…

— Гниль распространяется, — перебил ее Пауль. — Мы давно знаем об этом. Но выбранной ими планеты я не видел. И это тревожит меня. Если они…

— Только это тебя тревожит? — бросила Алия. — Просто навигаторы Гильдии прячут ее от тебя, как и Тупайльские убежища.

Стилгар открыл и снова закрыл рот. Он был потрясен и поглощен ощущением, что оба его идола вдруг обнаружили святотатственную слабость.

Почувствовав его беспокойство, Пауль произнес:

— Да, проблема не терпитпромедления! Алия, меня интересует твое мнение. Стилгар предлагает разослать патрули по всей открытой Пустыне, усилить охрану сиетчей. Быть может, мы сумеем тогда засечь место посадки и предотвратить…

— Даже если их прикрывает Гильд-навигатор? — спросила Алия.

— Они идут на все, не так ли, — согласился Пауль, — поэтому я здесь.

— Значит, они видели нечто, скрытое от нас с тобой? — спросила Алия.

— Именно.

Алия кивнула, вспомнив опять о новой игре — о Таро Дюны. Опасения возвратились.

— Набросили на нас покрывало, — проговорил Пауль.

— С необходимым количеством патрулей, — начал Стилгар, — мы можем предотвратить…

— Предотвратить нельзя ничего… и никогда… — произнесла Алия. Ей не нравилась ограниченность Стилгара, не позволявшая фримену заметить важные подробности. Таким Стилгара она не помнила.

— Придется исходить из того, что червя они добудут, — произнес Пауль. — Но вот сумеют ли они наладить меланжевый цикл на другой планете — это другой вопрос. Одного обладания червем для этого мало.

Стилгар переводил взгляд от брата к сестре. Экологические познания были глубоко впечатаны в его память всей жизнью в сиетче, он понимал, что пойманный червь может выжить лишь на кусочке Арракиса — с песчаным планктоном, с Маленькими Податателями и всем прочим. Гильдия взялась за нелегкое, но все же реальное дело. Или причины его тревоги коренятся в ином?

— Значит, в своих видениях ты не видишь действий гильдийцев? — осведомился Стилгар.

— Проклятие! — взорвался Пауль.

Алия видела, как по лицу Стилгара пробегают тени мыслей. Старый фримен скован верой в сверхъестественное. Магия! Магия! Увидеть будущее — да это все равно что украсть священный огонь из храма. Как это опасно и… привлекательно, пусть дерзкий и рискует погубить свою душу. Из бесформенных и опасных теней смельчак может принести опору и могущество. Но теперь Стилгар начал ощущать и другие силы, еще более грозные — там, за неизведанным горизонтом. Королева-колдунья и друг-пророк обнаружили опасную слабость.

— Стилгар, — произнесла Алия, пытаясь удержать его, — ты стоишь в ложбине между двух дюн. А я на гребне. Я вижу то, что тебе не видно. В том числе и горы, скрывающие далекие страны.

— Но есть и такое, что укрыто даже от вас, — возразил Стилгар, — вы оба всегда это говорили.

— Всякая сила ограниченна, — произнесла Алия.

— Но опасность ведь может прийти из-за гор, — отозвался Стилгар.

— Конечно, — согласилась Алия.

Стилгар кивнул, не отводя глаз от лица Пауля.

— Но всякому, кто придет из-за гор, придется идти по песку.

Глава 9

Кто может затеять в этой Вселенной игру более безрассудную, чем властелин, попытавшийся править, опираясь на пророчества?.. Мы считаем себя недостаточно мудрыми и отважными, чтобы рискнуть на это. Изложенные ниже детали, насколько это возможно, поясняют действия правительства в той мере, в какой это безопасно. Воспользуемся для удобства определением Бене Гессерит, считающим миры источниками наследственности, местом рождения учений и учителей, местопребыванием всего существующего. И мы не стремимся править — мы стремимся использовать эти генетические возможности, чтобы учиться, чтобы освободить себя от ограничений, налагаемых интересами общества и правительством.

«Оргия как инструмент государственного правления». Руководство Гильд-навигатора, глава третья

— Не здесь ли умер ваш отец? — спросил Эдрик, прикоснувшись тонким лучом световой указки к выложенному искрящемуся драгоценными камнями знаку на одной из рельефных карт, украшавших приемную Пауля.

— Это гробница, в которой покоится его череп, — ответил Император, — отец мой погиб пленником на фрегате Харконненов, здесь, в котловине под нами.

— Ах да, теперь я припоминаю, — проговорил Эдрик, — и он убил своего кровного врага, старого барона Харконнена.

Надеясь, что движения его не выдают даже кроху того ужаса, который вселяли в него маленькие и замкнутые помещения, Эдрик развернулся в своем контейнере лицом к Паулю, сидевшему на длинном диване, сером с черными полосами.

— Барона убила моя сестра, — сухо поправил его Пауль. — Перед битвой при Арракине.

Зачем нужно этой человекоподобной рыбе, — подумал он, — бередить старые раны именно теперь?

Навигатор, похоже, начинал проигрывать в долгой битве с собственными нервами. Движения его потеряли былую плавность. Крошечные глаза Эдрика метались… высматривали, взвешивали. Единственный провожатый его стоял в приемной неподалеку от выстроившейся вдоль стены стражи, слева от Пауля.

Помощник этот — жирный, толстошеий увалень, равнодушно озиравшийся по сторонам, — смущал Пауля. Он шествовал, подталкивая вперед скользящий на силовой подвеске контейнер с Эдриком, а в походке его угадывалась поступь душителя.

Скитале, назвал его Эдрик, Скитале, адъютант.

Пусть внешность помощника буквально кричала: «Это тупица!», но глаза выдавали его — они осмеивали все, на что падал их взгляд.

— Вашей наложнице, кажется, понравилось представление лицеделов, — проговорил Эдрик. — Рад, что сумел доставить ей небольшое удовольствие. На нее просто приятно было посмотреть, когда вся труппа разом изобразила ее черты.

— А что слышно о гильдийцах, дары приносящих? — спросил Пауль, вспоминая представление, данное здесь же, в Большом Зале. Лицеделы то выступали в обличий карт Таро Дюны и кружили по залу, то как бы случайно сливались в огненном вихре, то распадались на группы древних гадальных сочетаний. Следующим номером чередой проследовали властители — короли и императоры, лики с древних монет — официальные и строгие, но как бы текучие. Были и шутки: сам Пауль, то есть его копия, а потом Чани, длинная череда одних только Чани, от одного края сцены до другого. Прошествовал и Стилгар — настоящий Стилгар при этом ежился и ворчал, остальные смеялись.

— Наши дары подносятся с наилучшими намерениями, — принялся возражать Эдрик.

— Насколько же добры эти самые намерения? По словам вашего гхолы, он предназначен, чтобы погубить нас.

— Погубить вас, сир? — с абсолютной невозмутимостью отвечал Эдрик. — Разве можно погубить бога?

Вошедший на этих словах Стилгар бросил свирепый взгляд на стражу: она находилась много дальше от Пауля, чем следовало бы.

— Все хорошо, Стил, — Пауль остановил Стилгара движением руки, — всего лишь дружеская пикировка. А почему бы не пододвинуть контейнер с послом поближе к моему дивану?

Мгновенно взвесив последствия, Стилгар подметил, что контейнер, хотя и окажется возле Пауля, заслонит его от рослого помощника…

— Все хорошо, Стил, — повторил Пауль, кодовым жестом руки подтверждая приказ.

С явным неудовольствием Стилгар пододвинул емкость поближе. Ему не нравился даже густой запах Пряности, в котором словно купался контейнер. Он остановился возле угла его под кружащим репродуктором, через который доносились слова Гильд-навигатора.

— Убить бога! — переспросил Пауль. — Интересно, но кто же это решил, что я бог?

— Те, кто поклоняется вам, — улыбнулся Эдрик, глядя в упор на Стилгара.

— Неужели и вы в это верите? — спросил Пауль.

— Сир, речь не о том, во что я верю, — отвечал Эдрик, — но со стороны многим кажется, что вы вознамерились объявить себя богом. Кое-кто мог бы задуматься — в силах ли смертный дерзнуть на подобное… и уцелеть?

Пауль изучал гильдийца. Отвратительное, но сметливое создание. Пауль и сам задавал время от времени этот вопрос. Конечно, сам-то он видел достаточно временных перспектив, сулящих вещи похуже, чем святотатство. Куда хуже. Но чтобы и навигатор мог углядеть в будущем подобные подробности… Зачем ему знать? Чего хочет добиться Эдрик подобной дерзостью? Мысли Пауля замелькали: за этим ходом кроется связь с тлейлаксу; недавняя победа джихада на Симбу сказывается на действиях Эдрика; проглядывают верования Бене Гессерит.

Мозаика из множества фрагментов информации сливалась в мысли; на расчетный транс ушло секунды три, не более.

— Не оспаривает ли навигатор открывшегося в предвидениях? — спросил Пауль, увлекая Эдрика в область, где тот не силен.

Навигатор вдруг встревожился, но быстро взял себя в руки, разразившись длинным афоризмом:

— Ни один разумный человек не станет сомневаться в словах пророка. Люди прибегали к оракулам с древнейших времен. В сети пророчеств можно запутаться в самый неожиданный момент. К счастью, в нашей Вселенной действуют и прочие силы.

— Неужели они сильнее предвидения? — наступал Пауль.

— Если бы людям дано было одно только предвидение и на него приходилось бы полагаться во всем, — оно бы само себя уничтожило, поскольку обращалось бы само к себе, постепенно вырождаясь.

— Так всегда и бывает с людьми, — согласился Пауль.

— В лучшем случае пророческий дар опасен, — отвечал Эдрик, — даже если удастся не спутать видения будущего с галлюцинациями!

— Неужто мои видения всего лишь галлюцинации? — с притворной печалью спросил Пауль. — Или же ты имеешь в виду, что галлюцинируют верующие в меня?

Ощущая растущую напряженность, Стилгар на шаг пододвинулся к Паулю, не отрывая глаз от висящего в контейнере гильдийца.

— Сир, вы искажаете мои слова, — запротестовал Эдрик, и в словах его ощущалась странная угроза.

Неужели покушение? — думал Пауль. — Прямо здесь? Они не осмелятся. Или же, — тут он бросил взгляд на стражу, — те, кто оберегает меня, обернутся врагами?

— Вы обвиняете меня в злом умысле, по-вашему, я плету какие-то козни, чтобы стать богом? — тихо произнес Пауль, так, чтобы его слышали только Стилгар и Эдрик. — В злом умысле?..

— Быть может, я неудачно выбрал слова, — запротестовал Эдрик.

— Весьма показательная оговорка; она свидетельствует, что вы всегда ждете от меня худшего.

Эдрик повернул голову и с опаской покосился на Стилгара.

— Сир, люди всегда ждут худшего от могущественных и богатых. По этому признаку всегда можно узнать аристократа: он обнаруживает лишь те пороки, которые способствуют его популярности.

Лицо Стилгара передернулось.

Подняв глаза на старого фримена, Пауль прочитал на лице его возмущение. Как смеет этот гильдиец так разговаривать с Муад'Дибом?

— По-моему, вы не шутите, — утвердительно сказал Пауль.

— Шучу, сир?

Пауль вдруг почувствовал, что рот его пересох. В комнате сразу стало слишком много людей, слишком уж много легких вдыхало воздух. В самом запахе меланжи от контейнера Эдрика чудилась опасность.

— И кто же мой соучастник в подобном сговоре, — будничным тоном произнес Пауль. — Не Квизарат ли?

Эдрик пожал плечами, оранжевые вихри заклубились возле его головы. Стилгар его более не беспокоил, но фримен все еще яростно глядел на навигатора.

— Или же вы хотите сказать, что все миссионеры моих святых Орденов лгут… все до единого? — настаивал Пауль.

— В каждом конкретном случае это зависит от степени собственной заинтересованности и искренности, — отвечал Эдрик.

Стилгар опустил руку за пазуху, к крису.

Качнув головой, Пауль произнес:

— Значит, вы и меня обвиняете в неискренности?

— Сир, слово «обвинять» мне кажется здесь неуместным.

Смел же! — подумал Пауль и сказал:

— Уместно это слово или нет, но вы утверждаете, что и мои епископы, и сам я всего лишь честолюбивые бандиты.

— Честолюбивые, сир? — Эдрик вновь поглядел на Стилгара. — Чем больше власти заключено в руках одного человека, тем более отдаляется он от прочих людей. Властелины постепенно теряют всякое представление о действительности… и тогда власть их рушится.

— Мой господин, — скрипнул зубами Стилгар, — вы посылали людей на казнь за меньшее!

— Так это людей, — отозвался Пауль, — а перед тобой посол Гильдии.

— Он обвиняет вас в святотатстве и лжи! — воскликнул Стилгар.

— Меня интересует его манера мышления, — сказал Пауль. — Сдержи гнев и будь наготове.

— Как велит Муад'Диб.

— Скажи тогда, навигатор, — спросил Пауль, — как могли бы мы осуществить эту гипотетическую затею — при невообразимых расстояниях, на протяжении длительного времени, тем более что у нас нет возможности приглядеть за каждым храмом и священником Квизарата?

— Что для вас время? — спросил Эдрик.

Стилгар озадаченно нахмурился.

Муад'Диб часто говорил, что прозревает через покровы времени, — думал он. — Не это ли имеет в виду гильдиец?

— Надувательство такого масштаба немыслимо, рано или поздно обман лопнет, — бросил Пауль. — Пойдут расколы, ереси… сомнения, признания во лжи… И всё — конец вселенской афере.

— Чего не спрячет государственная религия и собственные интересы, покроет правительство, — проговорил Эдрик.

— Ты испытываешь пределы моего терпения? — спросил Пауль.

— Или в моих аргументах имеются очевидные изъяны? — возразил Эдрик.

Напрашивается на нож, — размышлял Пауль. — Предлагает себя в качестве жертвы? Зачем?

— Я лично предпочитаю легкий цинизм, — испытующим тоном проговорил Пауль. — Вижу, ты явно искушен во всей лжи и уловках правителей, в двусмысленных речах властелинов. Язык — твое оружие, им ты испытываешь мою броню.

— Легкий цинизм, — отвечал Эдрик, растягивая тонкий рот в улыбке. — Все правители во все времена циничны в том, что касается религии. Ведь религия тоже оружие. И оружие еще более мощное, когда религия и власть объединяются.

Пауль вдруг притих, ощутив необходимость в величайшей осторожности. К кому обращается Эдрик? Чертовски умно и тонко, намеки и этот скрытый юмор. Посол словно бы стремится подчеркнуть: они с Паулем — двое посвященных, которым открыты просторы, неведомые простым смертным. С невольным Смятением Пауль понял, что вся эта риторика предназначалась вовсе не ему, а Стилгару, страже, рослому помощнику после, наконец.

— Эта религиозная мана^[17] была мне навязана, — отвечал Пауль, — я ее не добивался. А сам подумал: Хорошо, пусть этот рыбо-человек решит, что остался победителем в словесном поединке!

— Тогда почему же вы не разоблачили обман, сир? — спросил Эдрик.

— Увы, не в силах, — отвечал Пауль, внимательно вглядываясь в лицо Эдрика. — Из-за сестры. Ведь она и в самом деле богиня. И держись осторожнее в ее присутствии, не то она сразит насмерть взглядом.

Насмешливая улыбка сменилась на лице Эдрика смятением.

— Я говорю вполне серьезно, — продолжал Пауль, наблюдая за послом. Стилгар согласно кивал.

Бесцветным тоном Эдрик ответил:

— Сир, вы подорвали мою веру в вас. Не сомневаюсь, что таково и было ваше намерение.

— Не слишком полагайся на то, что тебе известны мои намерения, — отвечал Пауль, давая знак Стилгару, что аудиенция окончена.

Стилгар в ответ жестом же спросил, следует ли убить Эдрика. Пауль ответил повелительным отрицанием, чтобы Стилгар не вздумал проявлять инициативу.

Скитале, помощник Эдрика, подошел к заднему углу контейнера, легонько толкнул его к двери. Оказавшись напротив Пауля, он вдруг поглядел на него смеющимся взглядом и спросил:

— Не угодно ли будет господину моему выслушать?

— Да, в чем дело? — отвечал Пауль, отметив мгновенную акцию Стилгара на опасность, которую мог представлять этот человек.

— Некоторые утверждают, — проговорил Скитале, — что люди льнут к Императорской власти потому лишь, что пространство бесконечно. Они чувствуют себя одинокими, если их не объединяет символ. Для любого человека Император — это, прежде всего, нечто конкретное. Можно посмотреть на него и сказать: глядите, вот он, Тот, что объединяет нас. Быть может, милорд, и религия преследует ту же самую цель.

Мило улыбнувшись, Скитале еще раз подтолкнул контейнер с Эдриком. Так они оставили приемную. Эдрик покоился в своем контейнере с закрытыми глазами. Навигатор словно вдруг выдохся, вся энергия как будто оставила его.

Пауль глядел в удалявшуюся спину Скитале, удивляясь его словам. Интересная личность этот Скитале, — подумал он. Пока он говорил, казалось, что это не один человек, а несколько, словно бы наследственность его принадлежала нескольким личностям.

— Странно все это, — проговорил Стилгар, ни к кому не обращаясь.

Едва стража сомкнулась за Эдриком и его сопровождающим, Пауль поднялся с дивана.

— Странно, — повторил Стилгар. На виске его билась жилка. Пригасив свет, Пауль подошел к окну, выходившему в угол между двух утесов — стен его крепости. Где-то внизу поблескивали огоньки, казавшиеся отсюда пигмеями, рабочие переносили огромные блоки пластмелда для починки фасада Храма Алие — недавняя буря обрушила на него сокрушительный удар.

— Глупо, Усул, впускать подобного гостя в эти палаты, — проговорил Стилгар.

Усул, — подумал Пауль. — Мое имя в сиетче. Стилгар напоминает, что командовал мною когда-то, что спас меня от смерти в Пустыне.

— Почему ты это сделал? — спросил Стилгар откуда-то из-за спины Пауля.

— Данные, — отвечал Пауль. — Мне необходимы данные для расчетов.

— Разве это не опасно — встречать такую угрозу только лишь силами ментата?

Точно подмечено, — подумал Пауль.

Расчеты ментата конечны по природе. Разве можно выразить безграничное в рамках, налагаемых любым языком? Однако и от ментата есть польза. Так он и ответил Стилгару.

— Что-нибудь всегда остается снаружи, — произнес Стилгар. — А кое-что вообще лучше там и держать.

— Или же внутри, — согласился Пауль. На миг он смирился со своими ограничениями как оракула и ментата. Это снаружи. А внутри крылся чистейший ужас. Как защититься от себя самого? Конечно, они добиваются, чтобы он сам погубил себя — но это просто ничто перед еще более жуткими перспективами.

Размышления его прервали торопливые шаги. Корба-квизара влетел в дверь, на миг мелькнув черным силуэтом в ослепительном свете. Внутрь приемной его словно метнула какая-то сила, но ощутив царившую в ней задумчивость, он почти немедленно замер на месте. В руках его были катушки шигакорда. Они поблескивали в лучах солнца странными крохотными самоцветами. Круглые бриллианты мгновенно погасли, едва рука стражника притворила дверь.

— Вы здесь, милорд? — спросил Корба, вглядываясь в полумрак.

— В чем дело? — ответил вопросом Стилгар.

— Стилгар?

— Мы оба здесь. В чем дело?

— Я обеспокоен приемом, оказанным этому гильдийцу.

— Обеспокоен? — переспросил Пауль.

— Люди говорят, милорд, что вы кланяетесь нашим врагам.

— И это все? — произнес Пауль. — Это те самые ленты, которые я просил тебя принести? — он показал на катушки шигакорда в ладонях Корбы.

— Ленты… Ох! Да, милорд! Это те самые истории. Вы будете их просматривать здесь?

— Я видел их. Они необходимы Стилгару.

— Мне? — не без обиды удивился тот. Жест Пауля показался ему капризом. Истории! Стилгар дожидался Пауля, чтобы обсудить логическую цепь действий, необходимых для покорения Забулона. Разговор прервал своим визитом посол. А теперь еще Корба с этими историческими материалами!

— Интересно, насколько ты знаешь историю? — задумчиво произнес Пауль, обращаясь к тонущему в полумраке силуэту старого друга.

— Мой господин, я могу назвать каждый мир, на котором обитал мой народ в своих скитаниях. Я знаю пределы Имперской…

— А Золотой Век? Землю? Ты не интересовался ими?

— Землю? Золотой Век? — озадаченный Стилгар рассердился. Зачем вдруг Паулю взбрели на ум стариннейшие из мифов? Разум Стилгара еще был полон информации о Забулоне, представленной штабными ментатами: две сотни и еще пять десантных фрегатов, тридцать легионов, вспомогательные батальоны, миротворческие силы, миссионеры Квизарата… Необходимые припасы (цифры были словно перед глазами), еда, меланжа… оружие, обмундирование, медали… урны праха погибших… некоторое количество специалистов: пропагандисты низшего уровня, клерки, бухгалтеры… шпионы… и шпионы среди шпионов.

— Я прихватил и синхронизатор, милорд, — заметил Корба. Он почувствовал напряженность и обеспокоился.

Стилгар покачал головой из стороны в сторону. Синхронизатор? Зачем Паулю понадобилось, чтобы к проектору присоединили мнемоническое устройство? К чему искать какие-то конкретные сведения в исторических материалах? Это же дело ментата! Как всегда, Стилгар вновь ощутил глубокое предубеждение: опять эти искусственные приспособления! Подобные мероприятия всегда смущали его душу: в потоке фактов вечно обнаруживалась информация, о которой он и не подозревал.

— Сир, я пришел к вам с расчетами для Забулона! — начал Стилгар.

— Да на дегидрацию все забулонские расчеты! — отрезал Пауль, воспользовавшись непристойным фрименским словечком, означавшим, что речь идет о такой воде, к которой нельзя прикоснуться, не замаравшись.

— Мой господин!

— Стилгар, — начал Пауль, — тебе абсолютно необходимо обрести внутреннее равновесие, которое можно обрести, лишь учитывая долгосрочные эффекты. Корба принес с собою все те крохи информации о древних временах, которые уцелели после Бутлерианского джихада. Начнем с Чингиз-хана.

— Чингиз-хана? Кто-нибудь из сардукаров, милорд?

— Нет, он жил задолго до них. Он истребил… миллиона четыре людей.

— О, для этого требуется соответствующее оружие, сир. Лучеметы или…

— Стил, сам он не убивал. Он тоже воевал чужими руками. Тоже рассылал свои легионы, как и я. Вот еще один император, о котором ты должен помнить. Его звали Гитлер. Этот погубил уже больше тридцати миллионов. Неплохо для того времени.

— Тоже руками легионов? — спросил Стилгар. — Да.

— Не слишком впечатляющие цифры, милорд.

— Отлично, Стил. — Пауль поглядел на катушки шигакорда в руках Корбы. Тот стоял, мечтая только об одном: бросить все и убежать отсюда. — Вот другие цифры: по весьма умеренным оценкам, я истребил шестьдесят один миллиард людей, уничтожил всю жизнь на девяноста планетах, полностью деморализовал еще пять сотен миров. Я истребил последователей сорока религий, существовавших от…

— Это же неверные! — запротестовал Корба. — Неверные все до одного!

— Нет, — возразил Пауль, — они верили…

— Господин мой изволит шутить, — дрожащим голосом отвечал Корба. — Десяти тысячам миров джихад принес ослепительный свет.

— Не свет — навел тьму кромешную, — отвечал Пауль. — После джихада Муад'Диба человечество будет приходить в себя сотню поколений. Трудно представить, чтобы люди не осознавали этого, — лающий смешок вырвался из его горла.

— Что так развеселило Муад'Диба? — спросил Стилгар.

— Я вовсе не радуюсь. Просто мне представился император Гитлер с подобными словами на устах. Конечно же, и ему они приходили в голову.

— Но ни у одного правителя еще не было такой мощи, — принялся возражать Корба. — Кто осмелится противостоять вам? Ваши легионы уже контролируют известную Вселенную и все…

— Легионы контролируют? — спросил Пауль. — Интересно, сами они знают об этом?

— А вы, сир, повелеваете своими легионами, — перебил Стилгар Императора. По тону его чувствовалось, что он внезапно осознал собственное место в длинной цепи наделенных властью, ведь вся эта мощь подчинялась его руке.

Направив таким образом мысли Стилгара в желательном направлении, Пауль обратил все свое внимание к Корбе.

— Положи записи сюда, на диван.

Когда Корба повиновался, Пауль произнес:

— Как проходит прием, Корба? Моя сестра полностью контролирует ситуацию?

— Да, милорд, — осторожным тоном отвечал Корба. — Чани следит за всем через потайное окошко. Она опасается, что среди гильдийцев могут затесаться сардаукары.

— Не сомневаюсь в ее правоте, — проговорил Пауль. — Шакалы сбиваются в стаю.

— Баннерджи, — Стилгар назвал имя шефа безопасности Императора, — уже выражал опасения, что они могут попытаться проникнуть в запретные апартаменты Цитадели.

— Они уже рискнули?

— Нет еще.

— Однако в парке имела место некоторая сумятица, — проговорил Корба.

— Какого рода? — требовательным тоном бросил Стилгар. Пауль кивнул.

— Незнакомцы, — произнес Корба, — они входили и выходили, мяли растения, шептались… мне доносили о кое-каких возмутительных высказываниях.

— Например? — спросил Пауль.

— Ну, скажем, «так вот как расходуются наши налоги?» Мне сказали, что эту фразу произнес сам посол.

— Это неудивительно, — проговорил Пауль. — В садах было много чужаков?

— Несколько дюжин, милорд.

— Баннерджи расставил около дверей отборную стражу, милорд, — заговорил Стилгар. С этими словами он повернулся. Единственный оставшийся светильник осветил половину его лица. В скудном свете черты друга сразу напомнили Паулю что-то из их Пустынных времен. Он не стал припоминать обстоятельства — все внимание его было обращено на лицо Стилгара. На туго обтянутом кожей лице фримена отражались едва ли не все мысли, проскальзывающие в уме. Ныне он сомневался… его беспокоило необъяснимое поведение Императора.

— Мне не нравится вторжение в сады, — проговорил Пауль. — Одно дело вежливо встретить гостей… посольство все-таки, но это…

— Я распоряжусь, чтобы всех их выдворили, — вызвался Корба. — Немедленно!

— Подожди! — приказал ему Пауль, едва Корба стал поворачиваться к выходу.

Во внезапно наступившей тишине Стилгар переступил, так, чтобы видеть лицо Пауля. Сделано было великолепно. Пауль просто восторгался тем, как это делают фримены. Никакой прямолинейности, гибкость, хитрость и ловкость, к которым примешивается уважение к личности, порожденное необходимостью.

— Сколько сейчас времени? — спросил Пауль.

— Почти полночь, сир, — отвечал Корба.

— Иногда я думаю, Корба, что я и есть самое совершенное из моих творений, — сказал Пауль.

— Сир! — в голосе Корбы слышалась боль.

— А ты чувствуешь трепет передо мной? — спросил Пауль.

— Пауль Муад'Диб, звавшийся Усулом в нашем сиетче, — начал Корба, — тебе известна моя преданность…

— А ты не ощущаешь себя апостолом? — продолжал Пауль.

Корба не понял его, но тон истолковал правильно.

— Мой Император знает, что совесть моя чиста.

— Шаи-Хулуд, спаси нас! — пробормотал Пауль. Невысказанные вопросы развеял свист, раздавшийся вдруг за дверью в зале. Свист умолк после резкой команды.

— Корба, мне кажется, ты переживешь все это, — проговорил Пауль и увидел огонек понимания в глазах Стилгара.

— Но в садах чужаки, сир, — напомнил ему Стилгар.

— Ах да, — усмехнулся Пауль. — Пусть Баннерджи выставит всех, Стил. Корба поможет.

— Я, сир? — лицо Корбы выражало глубокое беспокойство.

— Кое-кто из моих друзей уже позабыл, что раньше они назывались Вольным Народом, — обратился Пауль к Корбе, слова свои предназначая Стилгару. — Запомни тех, кого Чани назовет сардаукарами, и прикажи убить всех. Сделай это. Пусть все будет сделано тихо, без ненужного шума. Не следует забывать, что законы веры и власти не сводятся к простому выполнению договоров и обрядов.

— Повинуюсь воле Муад'Диба, — прошептал Корба.

— А расчеты для Забулона? — спросил Стилгар.

— Завтра, — отвечал Пауль. — Когда в садах не останется чужаков, объяви, что прием закончен. Партия сыграна, Стил.

— Понимаю, милорд.

— Уверен в этом, — отвечал Пауль.

Глава 10

Вот бог поверженный лежит — он пал, и низко пал. Мы для того и строили повыше пьедестал.

Эпиграмма тлейлаксу

Алия сидела, уперев руки локтями в колени, положив на кулаки подбородок, и разглядывала останки: эти несколько источенных песком и ветром костей и лохмотья плоти недавно принадлежали молодой женщине. Остальное — руки, голову, верхнюю часть тела — сожрала кориолисова буря. Песок вокруг был теперь покрыт следами врачей и следователей, высланных по указанию ее брата. Все они уже разошлись, рядом с ней оставалась одна лишь похоронная команда — они стояли чуть в стороне. Хейт — среди них, ожидая, пока она завершит свое таинственное исследование.

Золотистое солнце струило теплый полуденный свет, как и положено в этих широтах.

Тело обнаружили несколько часов назад с низколетящего курьерского топтера — приборы вдруг зарегистрировали слабый водяной след, там, где влаги не должно быть и в помине. После сообщения на место прибыли эксперты. Они узнали… что женщине этой было около двадцати лет, что она — фрименка и привержена семуте… Умерла она здесь, в Пустыне, от тонкого яда, изготовленного тлейлаксу.

Смерть в Пустыне для фрименов естественна. Но семута… — такое случалось так редко, что Пауль послал ее проследить за всем так, как учила их мать.

Алия чувствовала, что ничего не достигла, только сгустила облако тайны, и без того уже охватившее здесь все. Услышав, как гхола провел ногой по песку, она поглядела на него. Лицо гхолы было обращено вверх, к эскорту, стаей ворон кружившему над ними.

Бойся Гильдии, дары приносящей, — думала Алия.

Похоронный топтер вместе с ее собственным стояли на песке возле скалистого выступа позади гхолы. Мельком глянув на крылатые машины, Алия едва подавила в себе желание скорее взлететь… оказаться подальше от этого места.

Но Пауль решил, что она сумеет увидеть нечто, сокрытое от прочих. Она поежилась в дистикомбе. После проведенных в городе месяцев он казался неудобным. Она посмотрела на гхолу, подумала: что, если он догадался о каких-нибудь обстоятельствах странной смерти? Завиток его курчавых волос выбивался из-под капюшона дистикомба. Рука ее так и тянулась заправить волосы на место.

Словно бы ощутив ее мысль, гхола обратил к ней поблескивавшие металлом глаза. Она затрепетала под пристальным его взором и отвернулась.

Фрименка умерла от яда, называемого «глоткой ада».

Фрименка. Привыкшая к семуте.

Она разделяла беспокойство Пауля, вызванное сочетанием этих фактов.

Похоронная команда терпеливо ждала. В трупе оставалось уже слишком мало воды, сберегать было нечего, можно не торопиться. И еще — они верили, что Алия тайным знанием читает судьбу той, кому принадлежали эти останки.

Но озарения не было.

И в глубине души рос гнев на этих простофиль. Вот они — результат проклятой ложной религиозности. Конечно же, и она сама, и ее брат — не народ. Власть должна пребывать на высотах. Об этом позаботились и Бене Гессерит, потрудившиеся над наследственностью Атрейдесов. Свою лепту добавила и их мать, наставившая своих детей в знании Пути…

И Пауль еще более усугубил этот отрыв от обычных людей.

Преподобные Матери пробудились в памяти Алие, вспышками адаба заговорили: тихо, маленькая! Ты есть ты. Потому тебе и дано кое-что.

Дано!

Она жестом подозвала гхолу.

Он встал перед нею, внимательный и терпеливый.

— И что ты об этом думаешь? — спросила она.

— Скорее всего мы никогда не узнаем, кто она, — отвечал он, — нет ни зубов, ни головы, они исчезли. Разве что руки… но ее генетические характеристики едва ли где-нибудь зарегистрированы.

— А яд тлейлаксу? — продолжала она. — Что из этого следует?

— Подобные яды покупают многие люди.

— Верно. Но от этой почти ничего не осталось, нечего восстанавливать, с тобой было иначе.

— Даже если бы вы решили доверить это тлейлаксу, — ответил он.

Она кивнула, встала:

— Теперь отвези меня в город.

В воздухе, когда нос аппарата уже обратился к северу, она произнесла:

— Ты пилотируешь совершенно как Дункан Айдахо. Он бросил на нее испытующий взгляд:

— Мне уже говорили об этом.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила она.

— О многом.

— Не смей, шайтан побери, уклоняться от вопроса!

— Какого вопроса?

Она яростно посмотрела на него. Встретив ее взгляд, он передернул плечами. «Жест Дункана», — подумала она. И хриплым обвиняющим тоном произнесла:

— Я просто хотела услышать твое мнение, взвесить собственные соображения и сопоставить их. Гибель этой молодой женщины смущает меня.

— Я думал не об этом.

— О чем же?

— О том странном чувстве, которое я испытываю всякий раз, когда слышу разговоры о том, кем я, возможно, был.

— Возможно?

— Тлейлаксу хитры…

— Не настолько. Ты был Дунканом Айдахо.

— Весьма вероятно. Это лежит на поверхности.

— Итак, ты становишься эмоциональным?

— В известной степени. Я чувствую нетерпение. Я волнуюсь. Меня просто трясет, и я едва сдерживаюсь. В голове моей… вспыхивают какие-то картинки.

— И что же?

— Они слишком быстро гаснут. Просто какие-то вспышки… Похожие на память.

— А для тебя они представляют интерес?

— Конечно же. Любопытство подталкивает, но я словно иду против ветра. Я думаю: что, если я не тот, за которого меня принимали? И мне не нравится эта мысль.

— И это все, о чем ты думаешь?

— Вы это лучше знаете, Алия.

Как смеет он обращаться ко мне по имени? Обдумывая его слова, она чувствовала, как вскипает и отступает гнев, — на бьющую из обертонов его голоса возмутительную мужскую самоуверенность. На щеке ее дернулся мускул. Она стиснула зубы.

— Там внизу не Эль-Кудс? — спросил он, коротко качнув крылом и мгновенно вспугнув всю стаю эскорта.

Она поглядела вниз на тени, скользящие по взгорью возле перевала Харг, на скалу и укрывавшую череп ее отца пирамиду на ней… Эль-Кудс — святое место.

— Это святое место, — отвечала она.

— Надо будет когда-нибудь посетить его, — промолвил он, — возле останков твоего отца меня могут посетить воспоминания.

Вдруг она впервые поняла, как сильна в нем потребность узнать, кем он был. Это желание было для гхолы главным. Она поглядела назад, на скалы. Утес обрывался прямо в море песка… коричневым обрывом скала, словно корабль, разрезала дюны.

— Вернись назад, — приказала она.

— А эскорт…

— Развернись и проскользни под ними. Они последуют за нами.

Он повиновался.

— Ты и в самом деле верно служишь моему брату? — спросила она, когда топтер лег на новый курс, а эскорт пристроился следом.

Я служу Атрейдесам, — отвечал он формальным тоном. Рука его поднялась, упала, почти в точности повторяя принятое на Каладане приветствие. Лицо его стало скорбным. Он глядел вниз, на гробницу, высящуюся среди скал.

— Что с тобой? — спросила она. t

Губы его шевельнулись. Ломким, напряженным голосом он произнес:

— Он был… он был, — и слеза скользнула вниз по щеке. Фрименское благоговение заставило Алию примолкнуть. Он отдает воду мертвым! Она с сочувствием тронула его щеку пальцем, ощутив отданную влагу.

— Дункан, — прошептала она.

Руки его словно прилипли к рукояткам управления, взгляд не отрывался от пирамиды. Она повторила громче:

— Дункан!

Он сглотнул, качнул головой, сверкнув на нее металлическими глазами.

— Я… почувствовал… руку… на моих плечах, — выдавил он. — Я чувствовал! Руку! — он справился с горлом. — Это был… друг. Это был… мой друг.

— Кто?

— Не знаю. Я думаю, это был… Не знаю.

Перед Алией замигал огонек вызова, капитан эскорта желал знать, зачем они возвращаются в Пустыню. Взяв микрофон, она пояснила, что они просто поклонились гробнице ее отца. Капитан напомнил ей, что уже поздно.

— Теперь прямиком в Арракин, — сказала она, опуская в гнездо микрофон.

Глубоко вздохнув, Хейт заложил вираж обратно на север.

— Так значит, это была рука отца, не так ли? — спросила она.

— Быть может.

В голосе его слышались интонации ментата, оценившего вероятности, она видела, что он уже взял себя в руки.

— Понимаешь ли ты, насколько я знаю своего отца? — спросила она.

— Только догадываюсь.

— Тогда слушай, — произнесла она. И коротко объяснила, что обрела сознание Преподобной еще до рождения, что воспоминания бесчисленных жизней запечатлены в ее нервных клетках… пусть случилось все это после смерти отца.

— Я знаю его таким, каким его знала моя мать, — проговорила она. — До всех мельчайших подробностей. В какой-то мере я сама — моя мать. Я помню все, что происходило с ней до того момента, когда она выпила воду жизни и вошла в транс переселения душ.

— Ваш брат кое-что уже объяснил мне.

— Он говорил об этом? Почему?

— Я спрашивал его.

— Почему?

— Ментату необходима информация…

— Ох, — она поглядела на зализанные ветром очертания Барьерной Стены, на расщелины и рытвины в истерзанном камне.

Заметив направление ее взгляда, он произнес:

— Очень уж внизу открытое место.

— Зато здесь легко скрываться, — проговорила она и поглядела на него. — Пустыня похожа на человеческий ум… со всеми его укромными закоулками.

— Ах-хх, — отвечал он.

— Ах-хх? И что значит твое «ах-хх»? — она вдруг рассердилась на него по совершенно непонятным причинам.

— Вам хотелось бы знать, что таится в моей голове, — проговорил он без тени сомнения в голосе.

— Почему ты решил, что я еще не разобралась в тебе, прибегнув к предвидению? — требовательно спросила она.

— А вам это удалось? — спросил он с искренним интересом.

— Нет!

— Значит, возможности сивилл не беспредельны.

Он казался довольным и это пригасило гнев Алие.

— Чему ты радуешься? Разве ты не чтишь мою мощь? — спросила она. Но и для собственных ушей словам ее не хватало уверенности.

— Все ваши знамения и предзнаменования я чту гораздо в большей степени, чем вы думаете, — отвечал он. — Я присутствовал на вашей утренней службе.

— И какой смысл ты углядел в ней?

— Вы очень искусно манипулируете символами, — отвечал он, вглядываясь в приборы управления, — фирменный знак сестер Бене Гессерит, я бы сказал. Но как это часто случается с ведьмами… вы стали беспечны в обращении с собственной силой.

Внезапно испугавшись, она буркнула:

— Как ты смеешь?

— Я смею гораздо больше, чем предполагали мои создатели, — отвечал он. — А потому я остаюсь с вашим братом.

Алия вглядывалась в стальные шары, служившие ему глазами: ничего человеческого в них не было. Капюшон дистикомба скрывал его щеки. Губы были плотно сжаты. В них угадывалась сила… и решительность. В словах его слышалась надежность — он действительно был способен и на большее. Так мог сказать и сам Дункан Айдахо. Или же тлейлаксу сумели вложить в него больше, чем рассчитывали… или же это просто обман, часть его подготовки?

— Объясни свои слова, гхола.

— Познай себя, разве не такова ваша заповедь? — спросил он. Алия заметила вновь радость на его лице:

— Эй, ты, не пытайся играть в слова со мной! — бросила она, потянувшись рукой за пазуху к рукояти криса. — Почему тебя подарили брату?

— Ваш брат рассказывал, что вы следили за приемом, — ответил он, — значит, вы слышали мой ответ.

— Повтори еще раз… для меня!

— С моей помощью его хотят погубить.

— Это слова ментата?

— Ответ вам уже известен, — проговорил он. — Дар этот не нужен. Ваш брат и так уже сам губит себя.

Не выпуская из пальцев рукояти ножа, она взвешивала его слова. Речи сомнительные, но в голосе слышится искренность.

— Тогда зачем же им это понадобилось? — осведомилась она.

— Быть может, тлейлаксу решили поразвлечься. Кроме того, неоспоримо, что Гильдия запрашивала у них именно меня.

— Зачем?

— По той же причине.

— И в чем же мы небрежны?

— В том, как вы используете собственные возможности, — парировал он.

Ответ его разил в самое сердце, в самые глубины его. Отняв руку от ножа, она спросила:

— А почему ты считаешь, что брат мой губит себя?

— Ох, девочка! Где же твои таинственные силы? Разве ты не способна подумать?

Сдерживая гнев, она ответила:

— Подумай за меня, ментат.

— Отлично, — он обежал взглядом эскорт, вновь поглядел вперед. За северной кромкой Барьерной Стены показался край Арракинской равнины.

— Вот симптомы, — начал он. — Твой брат содержит официального панегириста, который…

— Это дар от фрименских наибов.

— Странный подарок… — проговорил он, — зачем друзьям окружать его подобострастью и лестью? Неужели вы сами не слышали слов панегириста: Муад'Диб, просвети люди своя! Умма-регент, Император наш! Воды его драгоценны и изобильны, как фонтан неиссякающий. Счастье, расточаемое им, пьют души всех людей во Вселенной. Тьфу!

Алия невозмутимым тоном ответила:

— Если я передам твои речи нашей фрименской охране, они тебя изрубят в лапшу.

— Пожалуйста.

— Мой брат правит согласно божественно установленному порядку.

— Зачем говорить то, во что вы и сами не верите?

— Что ты знаешь о моей вере? — Вдруг оказалось, что, невзирая на все знания и навыки Бене Гессерит, она не в силах подавить дрожь. Слова гхолы подействовали на нее неожиданным образом.

— Вы же только что приказали ментату взяться за расчеты, — напомнил он.

— Никакому ментату не может быть ведомо, во что я верю! — и она дважды глубоко, с дрожью, вздохнула. — Как ты смеешь судить нас?

— Судить? Ни в коей мере.

— Ты и представить себе не можешь всех наших познаний!

— Во-первых, вас обоих учили править, — отвечал он, — в вас воспитывали жажду власти. Вас обучили видеть насквозь все уловки политики, все глубокие тайны религии и войны. Естественный закон? Что в нем естественного? Этот миф паразитирует на истории человечества! Это же призрак, привидение! Он и нематериален, и нереален. Или вы считаете, что «естественный закон» обрел воплощение в вашем джихаде?

— Это пустая трескотня, ментат, — отвечала она.

— Я слуга Атрейдесов и нелжив в словах.

— Слуга? У нас нет слуг, только ученики!

— И я учусь — постижению, — отвечал он, — детка, запомните это и…

— Не смей называть меня деткой! — отрезала она, выдвинув крис наполовину из ножен.

— Поправка введена. — Он посмотрел на нее, улыбнулся и вновь взялся за управление и пилотирование. Возведенная среди утесов Цитадель Атрейдесов уже виднелась вдали — они подлетали к северным пригородам Арракина. — Безусловно, вы существо Древнее, но воплощенное в теле, едва вышедшем из детства, — проговорил он. — И теперь тело это волнует вновь обретенная женственность.

— Просто не знаю, почему я тебя слушаю, — буркнулаона, Роняя крис обратно в ножны и вытирая вдруг вспотевшую ладонь об одежду. Фрименская скаредность немедленно возмутилась: напрасная трата влаги!

— Вы слушаете меня лишь потому, что знаете, как глубоко я предан вашему брату, — отвечал он. — И мои поступки для вас и понятны, и объяснимы.

— В тебе нет ни понятного, ни объяснимого. Кажется, ты — самое сложное существо из всех, кого я знаю. Как узнать, что могли тлейлаксу встроить в тебя?

— Намеренно или по ошибке, — произнес Хейт, — они наделили меня способностью изменяться.

— Опять дзенсуннитские притчи, — обвиняющим тоном сказала она. — Да, мудрец изменяет себе, а глупец живет лишь для того, чтобы умереть. — Передразнивая его, она повторила: «Учусь постижению…»

— Человек не может различить причин озарения и его сути.

— Что за новая загадка?

— Я разговариваю с пробуждающимся разумом.

— Я все расскажу Паулю.

— Он уже слышал почти все это.

Не скрывая любопытства, она произнесла:

— Интересно. И несмотря на это, ты еще жив… и свободен? Что же он ответил?

— Он расхохотался и ответил: «Люди не будут повиноваться бухгалтеру. Им нужен повелитель, который будет защищать их от всех перемен». Но он согласился со мной в том, что представляет собою основную угрозу для собственной империи.

— Почему он заговорил об этом?

— Я сумел убедить его в том, что понимаю все его трудности и способен помочь.

— Ну и что же ты пообещал ему?

Гхола молчал, бросив топтер на подветренное крыло, чтобы опуститься на крышу цитадели возле охранников.

— Я требую, чтобы ты все рассказал мне.

— Я не уверен, что вы поймете…

— Ну, это решать не тебе! Повелеваю, немедленно говори!

— Позвольте мне сперва приземлиться, — отвечал гхола. Не дожидаясь согласия, он выпустил главные посадочные опоры и, затормозив широко раскрытыми крыльями, опустился на ярко-оранжевую площадку, поднятую над крышей.

— А теперь — говори! — приказала Алия.

— Я сказал ему, что иногда нет ничего сложнее, чем продлевать собственное существование.

Она покачала головой:

— Это же… это же…

— Горькая пилюля, — закончил он за нее.

— Горькая чушь!

— У величайшего из владетельных графов и у презреннейшего из наемных серфов одни и те же проблемы. И ты не наймешь никого, кто решил бы их за тебя, будь он даже ментат. В писаниях и в чужих свидетельствах напрасно искать готовых ответов. И некому перевязать рану: ни слуге, ни ученику. Человек должен залечить ее сам, прежде чем у всех на глазах истечет кровью.

Она резко отвернулась от него, успев при этом понять, что таким образом выдает собственные чувства. Как без хитростей Голоса, без прочих ведьмовских штучек сумел он проникнуть в ее психику? Как он смог совершить такое?

— И что ты посоветовал ему? — прошептала она.

— Судить, наводить порядок.

Алия взглянула на охранников, отметив, как терпеливо они ожидали, соблюдая строгий порядок.

— Дарить правосудие… — прошептала она.

— Да нет же! — отрезал он. — Я просто предложил ему судить, руководствуясь одним лишь принципом.

— А именно?

— Поддерживать друзей и губить врагов.

— Иначе говоря, судить несправедливо.

— А что есть справедливость? При столкновении двух сил, каждая бывает по-своему правой. Император всегда может явить свою волю: если конфликт нельзя предотвратить, его можно разрешить.

— Как?

— Простейшим способом: принимая решения.

— В пользу друзей и против врагов.

— Но разве в этом не чувствуется стабильность? Людям нужен порядок, каким бы он ни был. Все мы узники, рабы собственных страстей; все видят, что война стала развлечением для богатых. Понимание подобных закономерностей опасно. В этом нарушение порядка.

— Я обязана предупредить своего брата: ты слишком опасен, а потому тебя следует уничтожить, — сказала она, оборачиваясь лицом к гхоле.

— Я уже предлагал ему это, — согласился он.

— А опасен ты потому, — произнесла она, тщательно выверяя слова, — что овладел собственными страстями.

— Ну уж вовсе не поэтому. — И прежде чем Алия могла шевельнуться, гхола взял ее за подбородок и прикоснулся губами к ее губам.

Поцелуй короткий и нежный. Он отодвинулся… потрясенная Алия глядела на него, не обращая внимания на ухмылки, которые прятали старавшиеся держаться невозмутимо охранники.

Алия тронула свои губы пальцем, поцелуй оказался знакомым. Она знала эти губы… пусть грядущее старательно скрывало от нее их обладателя. Задыхаясь, она проговорила:

— Пожалуй, стоило бы приказать содрать с тебя кожу.

— Потому что я опасен?

— Потому, что слишком многое позволяешь себе!

— Я ничего не позволяю себе. Я просто беру то, что мне предлагают. И радуйтесь, Алия, что я беру не все, что мне предлагают. — Открыв дверцу, он выскользнул наружу. — Пойдем, мы и так уже здесь слишком долго дурачимся. — Он направился к куполу за посадочной платформой — ко входу в здание.

Алия выскочила и побежала следом, стараясь попадать ему в шаг.

— Я ему все скажу, все, — и что ты сказал, и что сделал!

— Отлично, — он отворил перед ней дверь.

— Он прикажет, чтобы тебя казнили.

— Почему же? Из-за одного поцелуя, который я хотел получить? — Он последовал за ней, чуть поторопив ее своим движением. Дверь затворилась.

— Поцелуя, который ты хотел получить? — в негодовании вскричала она.

— Ну, хорошо, Алия. Поцелуя, которого ты хотела. — Обойдя ее, он шагнул к лифту — шахте с опускающимся полом.

И словно бы это движение вдруг обострило все ее чувства, она вдруг поняла, в чем его обаяние, — в полнейшей правдивости. Да, я хотела этого поцелуя, — мысленно согласилась она. — Действительно хотела.

— Ты правдив и потому опасен! — буркнула она, отправляясь за ним.

— Вижу, ты возвращаешься на стезю мудрости, — проговорил он, не изменяя шага, — ни один ментат не сформулировал бы эту мысль точнее. А теперь скажи, что открылось тебе там, в Пустыне?

— Не могу объяснить причины, — сказала она, — но я все думала о лицеделах. Почему?

— Потому-то брат и отправил тебя в Пустыню, — проговорил кивая головой. — Не забудь рассказать ему об этой навязчивой мысли.

— Но почему, — удивилась она, — при чем здесь лицеделы?

— Там осталась мертвая женщина, — проговорил он, — скорее всего, среди фрименок пропавших не числится…

Глава 11

Я все думаю, какая это радость — жить, но едва ли я смогу спуститься когда-нибудь к глубинам своего существа, к корням этой плоти, чтобы познать, кем я был. Да, корень там. И смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы отыскать его, — это еще сокрыто в грядущем, но что по силам человеку, по силам и мне. Любой мой поступок способен опустить меня к этим глубинам.

«Гхола рассказывает»; комментарии Алие

Утопая в оглушительном запахе Пряности, он тщетно старался заглянуть вглубь себя в пророческом трансе. Пауль видел луну — она пульсировала, удлинялась, дергалась. С ужасным шипением звезды гасли в водах безграничного моря. И луна тонула в глубинах его — как мраморный шарик, выброшенный ребенком.

Утонула.

Луна не садилась, он понимал это. Она исчезла, и не стало луны. И земля трепетала в ужасе, словно перепуганное животное. Страх не отпускал его.

Пауль резко сел с широко раскрытыми глазами, но часть его все еще глядела туда, где тонула луна… Перед глазами его была только решетка из пластали, через которую свежий воздух проникал в его личные апартаменты. Он знал, что находится внутри огромной рукотворной скалы — его Цитадели. Но внутри его самого — падала луна.

Наружу! Наружу!

За решеткой ослепительными лучами сиял полдень Арракина. Внутри же царила черная ночь. Благоухание цветов в саду на крыше ласкало ноздри, но никакие ароматы не могли вернуть обратно ночное светило.

Опустив ноги на холодную поверхность пола, Император глядел сквозь решетку. Изящная арка мостика из кристалл-стабилизированного сплава золота с платиной, усыпанная огненными самоцветами с далекого Кидона. Мостик уводил во внутренние галереи, мимо фонтана над прудом, поросшим водяными цветами, каплями крови алевшими на ровной изумрудной глади.

Глаза его впитывали увиденное… но не было выхода из меланжевой тюрьмы.

Как страшно — видеть, как гибнет луна.

Видение сулило чудовищную потерю… личную. Или же это под тяжестью собственных притязаний рухнула созданная им цивилизация.

Луна… луна… зачем ты упала?..

Муть, взбаламученную Таро, удалось успокоить лишь огромной дозой меланжевой эссенции. Но перед глазами была только падающая луна и страшный путь, известный ему из первых видений. Чтобы наконец захлебнулся джихад, чтобы затих этот вулкан, извергающий потоки крови, он должен дискредитировать себя самого.

Освободись… освободись… освободись…

Запах цветов, доносящийся из сада, напомнил ему о Чани. Он тосковал… руки ее, объятия несли любовь, давали забвение. Но даже любви Чани не справиться с этим видением. Да и что вообще скажет его фрименка, если он объявит ей, что наконец выбрал свою смерть. И почему, раз уж смерть вообще неизбежна, он решил отнестись к ней как подобает аристократу и покончить все счеты с жизнью в пору расцвета, пренебрегая остающимися годами? Разве это не благородно: умереть прежде, чем иссякнет воля?

Он встал, подошел к двери в решетке и вышел на балкон над цветами и лианами сада. Во рту было сухо, как во время перехода через Пустыню.

Луна… луна, где ты, луна?

Он думал о словах Алие, она рассказала ему о найденном среди песков теле фрименки, поддавшейся семуте! Событие это укладывалось в ненавистную цепь.

Ну что может взять человек у Вселенной, — думал он. — Ведь она всегда дает ему сама и лишь то, что считает необходимым.

Витая, с отбитым краем раковина из морей Матери-Земли лежала на низком столе у поручня балкона. Тронув ее переливчатую поверхность, он попытался мысленно заглянуть назад. Яркие луны играли в радужном перламутре. Он оторвал взгляд. Радуга стояла в облаках пыли возле серебряного солнца.

Мои фримены называют себя «детьми Луны».

Он положил раковину, прошел вдоль балкона. Кошмарная луна не давала надежды на спасение. Он подумал о мистическом смысле видения. Пряность все еще не выпускала из своей хватки его, обессилевшего пророка.

К северному подножию воздвигнутого по его воле утеса из пластали жались низкие здания правительственных служб. Пешеходные дорожки на крышах полны были людей. И словно ветерок нес их мимо дверей, стен, изразцовых узоров. Люди сливались с мозаикой — они были его мозаикой, деталями узора! Зажмурив глаза, он мог различить силуэты, ставшие фигурками неподвижного фриза.

Но пала луна и исчезла.

Накатило… город этот сделался странным символом его Вселенной. Дома его возведены на равнине, где фримены резали сардаукаров. Кровопролитная битва забылась, все затопил суматошный и крикливый бизнес.

Держась поближе к краю балкона, Пауль завернул за угол. Теперь перед ним оказался пригород, дома его прятались между скал, пыль покрывала их. Спереди высился Храм Алие, черно-зеленые полотнища ниспадали по стенам, скрывая знак луны — символ Муад'Диба.

Упала луна.

Пауль провел рукой по лицу и глазам. Его столица, символ его власти, угнетала Императора. Он с презрением подумал о собственных колебаниях: подобная нерешительность в ком-нибудь другом вызвала бы его гнев.

Он терпеть не мог свой город!

Ярость, порожденная скукой, билась в глубинах его разума, подталкивала к решениям, которых нельзя было избежать. Он-то знал, каким путем придется ему идти. Сколько раз он видел его. Видел! Когда-то, очень давно, он казался себе изобретателем праведной власти. Но все вернулось на круги своя. Грандиозный и уродливый нарост на обществе словно навсегда запомнил собственную форму. Мни его, изменяй как угодно обличье, но только выпустишь из рук — раз, и он обрел прежний вид. Силы, правящие людьми, всегда были неподвластны ему.

Пауль глядел вдаль поверх крыш. Какие сокровища, какие богатства, сколько жизней таилось под ними! Красно-белые и раззолоченные крыши, пятна листвы. Зелень, дар Муад'Диба и вод его. Он глядел на сады и рощи под открытым небом, что были пышнее, чем в сказочном Ливане.

— Муад'Диб тратит воду, словно безумец, — говорили фримены.

Пауль закрыл руками лицо. Луна упала.

Уронив ладони, он обвел столицу прояснившимся взором. Эти строения… варварская пышность имперской архитектуры. Громадные здания поблескивали крышами под лучами солнца. Колоссы! Любой архитектурный каприз, порожденный сумасбродкой-историей, можно было отыскать внизу. Плоские равнины террас, площади размером с небольшой городок, парки, дома с усадьбами — окультуренный им ландшафт.

Тут шедевр, там пышная и наглая безвкусица. Впечатления сменяли друг друга: вот древняя аркада из баснословного Багдада. Вот купол, о котором только мечтали в мифическом Дамаске, или арки, что могли родиться лишь в слабом тяготении Атара. И все это сливалось воедино в несравненном великолепии. Гармония башен и странных глубин.

Луна! Луна! Луна!

Разочарование не отпускало его. Сознание масс, потоки разума в его Вселенной. Они вздымались огромными валами прилива. Он ощущал влияние далеких миграций на человечество: все их вихри, токи, течения генов, которых не остановить никаким воздержанием… бессилию и проклятьям они тоже не подвластны.

И что есть джихад Муад'Диба перед всем этим? Он минует в мгновение ока. По течению времени скользили и сестры Бене Гессерит, но и они тонули в потоке, подобно ему самому, несмотря на искусные манипуляции с генетикой человека. Видение падавшей луны нужно было еще сопоставить с другими видениями, с другими легендами. Во Вселенной умирают и гаснут даже вечные звезды.

И что такое одна луна перед ликом Вселенной?

Где-то в глубинах его крепости, вдалеке, так что городской шум временами заглушал музыку, затренькал десятиструнный рубаб. Он пел песни джихада, пел о тоске по женщине, оставшейся на Арракисе:

От песни ему стало совсем тошно. Дурацкие чувства, пошлая музыка… погрязшие в сентиментальности людишки. Поди-ка, спой ее источенному Пустыней трупу, который видела Алия.

В тени за балконной решеткой кто-то шевельнулся. Пауль мгновенно обернулся.

Гхола выступил вперед под жаркое солнце. Металлические глаза его поблескивали.

— Передо мной Дункан Айдахо или некто по имени Хейт? — осведомился Пауль.

Гхола остановился в двух шагах.

— А что предпочтет господин мой?

В голосе его слышалась осторожность.

— Игры дзенсуннитов, — с горечью проговорил Пауль. — «Смысл, скрытый внутри смысла…» Так что бы мог сказать или сделать философ-дзенсуннит, чтобы хоть на йоту изменить открывающуюся перед нами реальность?

— Господин мой обеспокоен.

Пауль повернулся к далеким обрывам Барьерной Стены, к ее источенным ветром аркам и бастионам, в которых нетрудно было углядеть жутковатую пародию на его город. Сама природа изволит шутить над ним! Погляди-ка, мол, на что я способна. Он заметил в дальней гряде расщелину, по которой стекал вниз песок, и подумал: Там! Именно в этом месте мы били сардаукаров.

— Так что же беспокоит моего повелителя? — спросил гхола.

— Видение, — хрипло шепнул Пауль.

— Ах-хх, когда тлейлаксу впервые пробудили меня, и ко мне тоже приходили видения. Я не знал покоя, я был одинок… еще не понимая того. Тогда я не понимал. И видения ничего не открывали мне. Тлейлаксу объяснили мне, что причиной тому плоть, и такому подвержены все люди и гхолы — простая хворь, не более.

Пауль обернулся и поглядел прямо в бесстрастные глаза гхолы, запавшие в глазницы шарики стального цвета. Какие видения открывались им?

— Дункан… Дункан… — шепнул Пауль.

— Меня зовут Хейт.

— Я видел, как пала луна, — проговорил Пауль, — она сгинула. Исчезла с великим шипением. Земля содрогнулась.

— Вы опьянены временем, сир, — отвечал гхола. — Вы поглотили слишком много его.

— Спрашиваю у дзенсуннита, отвечает ментат! — усмехнулся Пауль. — Что же, отлично! Пропусти мое видение через твою логику, ментат. Проанализируй и сведи в простые слова, готовые к погребению.

— Действительно, к погребению, — отвечал гхола. — Вы спасаетесь от смерти и укрываетесь в следующем миге, не желая жить здесь и сейчас. Что гаданье? Разве в нем опора для Императора?

Знакомая родинка на подбородке словно заворожила Пауля.

— Стараясь существовать в этом будущем, — произнес гхола, — вы делаете его материальным. Хотите ли вы, чтобы оно стало реальным?

— Если я пойду путем моего видения, я останусь жив, — пробормотал Пауль. — Почему ты считаешь, что я хочу жить в таком будущем?

Гхола пожал плечами.

— Вы требовали от меня общего решения.

— Разве сущность Вселенной состоит из событий? — проговорил Пауль. — Разве есть в ней окончательный ответ? Разве каждое решение не порождает новых вопросов?

— Вы уже поглотили столько времени, что оно породило в вас иллюзию бессмертия, — проговорил гхола. — Даже ваша империя, государь мой, просуществует свое время и неизбежно падет.

— Довольно вещать про обгорелые алтари, — буркнул Пауль. — Хватит богов и мессий. Предсказать падение моей собственной власти можно без сверхъестественных способностей. На это способен последний поваренок на кухне. — Он покачал головой. — Луна упала!

— Следует возвратить разум свой к началу, — отвечал гхола.

— Не этим ли ты должен погубить меня? — задумчиво спросил Пауль. — Ты должен мешать мне собрать воедино мои думы.

— Как можно собрать воедино хаос? — спросил гхола. — Мы, дзенсунниты, говорим: «Не копи — в этом высшая бережливость». Что можно собрать, не собрав себя самого?

— Меня бесит это видение, а ты еще несешь эту бессмыслицу! — сердито выкрикнул Пауль. — Ну что ты знаешь о предвидении?

— Мне приходилось видеть и пророчествующих оракулов, — возразил гхола, — а еще и тех, кто ищет предзнаменования и знаки, определяющие их судьбу. Они боятся того, чего ищут.

— Ну, моя-то луна упала взаправду, — прошептал Пауль. И судорожно вздохнул. — Она падала… падала…

— Люди всегда опасаются того, что двигается как бы само по себе, — объяснил гхола. — Вы боитесь собственных сил. Того, что попадает вам в голову из ниоткуда. А что выпадает из нее? Куда отправляется?

— Твои утешения усеяны шипами, — пробурчал Пауль. Лицо гхолы вдруг словно озарил свет. На миг он стал истинным Дунканом Айдахо.

— Утешаю чем могу, — мягко проговорил он.

Пауль удивился. Неужели гхола почувствовал скорбь, которую его разум отвергает? Неужели и Хейту открываются собственные видения?

— У моей луны было имя, — прошептал Император.

И вновь позволил видению овладеть им. Все существо его корчилось, кричало, но губы безмолвствовали. Он боялся заговорить, ведь голос мог выдать его. В том ужасном грядущем не было Чани. Не было ее, стонавшей в его объятиях, ее, в чьих глазах горело желание, не было чарующего голоса, лишенного, к счастью, всех этих утонченных ведьмовских штучек… Не было! Вся эта сладкая плоть вернулась в землю, стала песком и водой!

Пауль медленно отвернулся к площади перед Храмом Алие. По дороге процессий ко входу в храм приближались три бритоголовых пилигрима. Они торопились, пригнув головы, пряча лица от полуденного ветра. Один прихрамывал, подволакивая левую ногу. Обогнув угол, они исчезли из вида.

И луна его исчезла. И эти… Но видение все еще было перед ним. В ужасном предназначении его не оставалось сомнений.

Глава 12

Плоть сдается, думал он. Вечность забирает свое назад. Да, нашим телам недолго бороздить эти воды, попляшем в опьянении собой и любовью, выдумаем пару странных идеек, а потом каюк — время, бери нас! Что сказать? Вышло так, пожил… и все, исчез, но ведь — жил!

Что проку просить у солнца пощады. «Ламентации Муад'Диба»; из «Комментариев» Стилгара

Один-единственный миг, одна-единственная ошибка могут стоить жизни — напомнила себе Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийам.

Она ковыляла вперед с абсолютно непринужденным видом, окруженная кольцом охранников-фрименов. Как раз позади нее шел глухонемой — она знала это, — не подверженный влиянию Голоса. Без сомнения, он должен был убить ее при малейшем поводе — если она даст его.

Почему Пауль призвал ее? — удивлялась она. Или он собирается вынести ей приговор? Она вспомнила тот давнишний день, когда она испытывала его… ребенка… Квисатц Хадераха. Уже тогда он был глубок.

К чертям его мать на всю вечность! По ее вине эта генетическая линия потеряна для Бене Гессерит.

При ее приближении все разговоры под сводами коридоров смолкали. Перед ней словно бежало повеление Императора. Пауль услышит это молчание. И он заранее узнает о ее прибытии, прежде чем о ней объявят. Уж себя-то она не обманывала: он был сильнее ее.

Проклятый!

Она сожалела, что возраст уже наложил на нее свою печать: ноют суставы, реакция замедлилась, и мышцы — вовсе не те хлысты, какими были когда-то. Сегодня был долгий день, долгой была и жизнь. И весь сегодняшний день она посвятила Таро Дюны, безуспешно стараясь отыскать хоть какое-нибудь указание на собственную участь. Но карты молчали.

Обогнув угол, стража ввела ее в очередной из казавшихся бесконечными сводчатых коридоров. За треугольниками окон из метастекла вились на подпорках лианы с индиговыми цветами, заходящее солнце бросало глубокие тени. Под ногами мозаика: водяные твари дальних планет. Всюду напоминания о воде. Богатство… роскошь.

По залу расхаживали облаченные во фрименские одеяния фигуры, люди бросали косые взгляды и узнавали… чувствовалось напряжение.

Преподобная Мать сосредоточила внимание на короткой стрижке шедшего впереди стража — юное тело, розовые морщинки у края воротника.

Колоссальные размеры Цитадели начинали производить впечатление даже на нее. Коридоры… переходы. Из открытой двери слева донеслись звуки тимбура и флейты, негромкая древняя музыка. В полумраке блеснули синие-на-синем фрименские глаза. Она просто чуяла, как бродит в генах этого народа фермент легендарных бунтов прошлого. Какая потеря, какая потеря: и все этот дурак — Атрейдес. Как смел он пренебречь драгоценностью, носимой им в чреслах! Квисатц Хадерах! Безусловно, рожденный до времени, но реальный, как и его мерзкая сестра… в ней таилась опасная неизвестность. Дикая Преподобная Мать, воспитанная вне ограничений, налагаемых Орденом, не испытывающая никакой лояльности к генетической программе Бене Гессерит. Без сомнения, она обладала теми же силами, что и брат, и не только ими.

Размер Цитадели теперь уже угнетал Преподобную. Неужели коридоры так и не кончатся? Все здесь свидетельствовало о колоссальной физической мощи. Ни одна планета, ни одна цивилизация во всей человеческой истории не видела еще подобного рукотворного колосса. В одном погребе этого сооружения можно было бы уместить дюжину древних городов!

Они миновали овальные двери, на створках мерцали огни. Преподобная Мать признала иксианское изделие: пневматическую транспортную систему. Зачем тогда ее заставили так далеко идти?.. Ответ был прост — чтобы она успела почувствовать трепет перед Императором, не дать ей подготовиться к встрече с ним.

Небольшой намек, впрочем, согласовывавшийся с прочими тонкими признаками: тем, как сопровождающие ее выбирали слова, обращаясь к ней «Преподобная Мать», и тем, как они явно обнаруживали смущение, смахивающее на примитивное опасение перед колдовством. Эти холодные Пустынные залы, в которых не было даже запаха… все вместе много говорило Бене Гессерит.

Пауль надеялся что-то получить от нее.

Она постаралась скрыть облегчение. Можно будет поторговаться. Нужно только нащупать необходимый рычаг и опробовать его прочность. Подобными рычагами сдвигались и объекты поболе этой Цитадели. Прикосновением пальца можно перевернуть целую цивилизацию.

Преподобная Мать припомнила слова Скитале: «Если существо уже стало кем-то, оно умрет, но не превратится в собственную противоположность».

Коридоры, по которым ее вели, постепенно и незаметно становились шире — тонкая игра арок, полуколонн, и треугольники окон незаметно стали продолговатыми, подчеркивая эффект. Наконец впереди нее в дальнем конце высокой приемной показались огромные двустворчатые двери. Она успела заметить, что двери эти весьма велики, но когда осознала, насколько они громадны, еле успела справиться с изумлением. Они были не менее восьмидесяти метров высотой и в половину того шириной.

Когда они приблизились, створки мягко стронулись с места, открывая проход, — для этого были предусмотрены соответствующие механизмы. Опять иксианская работа. И через раскрывшийся колоссальный проем вместе с конвоем вступила она в Великую Приемную Императора Пауля Атрейдеса, Муад'Диба, «перед ликом которого ничтожен любой». Теперь она видела материальное воплощение этого изречения.

Двигаясь к далекому трону, Преподобная Мать подмечала архитектурные тонкости, впечатлявшие, пожалуй, не менее, чем размеры зала. В нем могла бы разместиться цитадель любого правителя древней и новой истории человечества. Подобный размах говорил о многом. Конструкция зала была великолепной. Балки и контрфорсы, удерживавшие стены и далекий куполообразный потолок, наверняка превосходили все, что создано руками человека. Во всем ощущался инженерный гений.

В дальнем конце зал как-то незаметно сужался, чтобы не подавлять своими размерами трон Пауля, находившийся на возвышении. Человеку с нетренированным восприятием фигура Пауля сперва должна была казаться во много раз больше, чем на самом деле. Даже цвет давил на незащищенную психику: зеленый трон Пауля целиком был выточен из громадного хагальского изумруда. Этот цвет — символ жизни, а по фрименским поверьям он обозначал траур. Шептали, что сидящий на троне может заставить возрыдать любого. Жизнь и смерть сливались в едином символе, подчеркивая единство в противоположностях.

Позади трона ниспадали драпировки — дымчато-оранжевые, тускло-золотые, с коричными вкраплениями, напоминавшими зерна меланжи: гобелены Пустынь Дюны. Очевидная для посвященного глаза символика, как молотом, сокрушала профанов.

Даже время играло здесь свою роль.

Преподобная Мать считала минуты, за которые сможет доковылять до трона. Требовалось время, чтобы внушить вошедшему должное смирение. И вину перед безграничной мощью, придавливавшей входящего. Долгий путь к подножию престола начинал человек, но оканчивала букашка.

Императора окружали помощники и адъютанты, хитроумно расставленные вокруг престола, около четырех стен замерла домашняя стража… и эта кощунственная тварь, Алия, стояла чуть пониже престола. На следующей ступеньке ниже нее — Стилгар, лакей Императора; справа от него на первой ступеньке снизу замерла одинокая фигура: гхола, возрожденная плоть Дункана Айдахо. Среди охранников было много фрименов постарше — бородатых наибов с мозолями от трубки дистикомба возле носов, на поясах их — крисы в ножнах, маула-пистолеты, даже несколько лучеметов. Чрезвычайно доверенные люди, подумала она, ведь Император явно при щите! Вокруг него мерцало поле. Один только выстрел из лучемета — и на месте огромной цитадели останется огромная яма.

Ее конвой остановился шагах в десяти от подножия трона и расступился, чтобы Императору можно было видеть ее. Преподобная не заметила ни Чани, ни Ирулан, и удивилась: Пауль никогда не проводил важных аудиенций без них обеих.

Пауль задумчиво и безмолвно кивнул ей головой.

Она сразу же решила захватить инициативу.

— Итак, великий Пауль Атрейдес решил вызвать к себе опальную…

Пауль сухо улыбнулся, отметил: старуха понимает, что мне кое-что от нее нужно. Иначе и быть не может… при всех ее знаниях. Он признавал ее силу. Гессеритки не делались Преподобными Матерями случайно.

— Быть может, обойдемся без словесного фехтования? — спросил он.

Неужели все окажется настолько просто? — удивилась она и спросила:

— Чего ты хочешь?

Стилгар шевельнулся, бросил взгляд на Пауля. Его не устраивало подобное обращение к Императору.

— Стилгар советует мне отослать тебя прочь, — отвечал Пауль.

— А не убить? — переспросила она. — Прежде наибы фрименов не имели привычки миндальничать.

Стилгар, хмурясь, проговорил:

— Иногда приходится говорить вовсе не то, что думаешь. Это называется дипломатией.

— Оставим тогда и дипломатию, — отвечала она. — Зачем было заставлять старуху идти в такую даль?

— Следовало показать, насколько бессердечным я могу быть, — отвечал Пауль, — чтобы ты сумела понять и мое великодушие.

— И ты осмеливаешься прибегать к такой чуши, имея дело с проктором Бене Гессерит? — спросила она.

— В крупных делах — свои мерки, — отвечал он. Нерешительно она взвесила его слова. Значит… он может и устранить ее… если она… что она?

— Говори, чего ты хочешь от меня, — буркнула она.

Алия поглядела на брата, кивнула в сторону драпировок за троном. Аргументы Пауля были известны ей, но она их не одобряла, совершенно не одобряла. Дикое пророчество, так сказать. Ее просто мутило от нежелания участвовать в этой сделке.

— Осторожно разговаривай со мною, старуха, — проговорил Пауль.

Он назвал меня старухой, еще когда был всего лишь юнцом, — думала Преподобная. — Значит, он хочет напомнить мне о моем участии в его прошлом? И принятое мною прежде решение должно быть изменено? Необходимость решать тяжко придавливала ее к земле… даже колени дрожали. Мышцы стенали от усталости.

— Путь оказался дальним, — сухо заметил Пауль, — я вижу, ты устала. Продолжим в моих апартаментах позади престола. Там ты сможешь сесть. — Сделав рукой сигнал Стилгару, Император встал.

Стилгар и гхола помогли ей подняться и повели следом за Паулем в проход, прикрытый драпировками. Теперь она поняла, зачем ему понадобилось принимать ее в зале, — немая сцена предназначалась для наибов и стражи. Значит, он опасается их. А теперь… теперь он выражал благосклонность, лукавил с ней, с адептом Бене Гессерит. Играл ли? Она почувствовала, что следом за ней кто-то идет, обернулась и увидела Алию. Глаза юной особы были задумчивы и сердиты. Преподобная Мать поежилась.

Личные апартаменты, ожидавшие их в конце коридора, оказались двадцатиметровым кубом из пластали, освещенным желтыми плавающими лампами. Стены прикрывали оранжевые гобелены, словно в сиетче в открытой Пустыне. Диваны, мягкие подушки, слабый запах меланжи. Хрустальные графины с водой на низком столе. Такое крошечное помещение после огромного зала.

Пауль усадил ее на диван и встал рядом, изучая древнее лицо, — стальные зубы, глаза, что прятали много больше, чем выдавали… Он указал на графин. Она отрицательно качнула головой, уронив на лоб прядь седых волос.

Тихим голосом Пауль произнес:

— Я хочу выкупить у тебя жизнь моей возлюбленной.

Стилгар прочистил горло.

Алия поигрывала рукоятью ножа, висящего на ее груди.

Гхола оставался у двери, с безразличным видом что-то разглядывая над головой Преподобной Матери.

— А ты видел, что я покушаюсь на ее жизнь? — буркнула Преподобная Мать. Все внимание ее теперь было уделено гхоле — он смутно беспокоил ее. Почему именно он показался ей источником угрозы? Ведь он — инструмент заговорщиков.

— Что от меня хочешь ты, мне известно, — уклонился он от прямого ответа на ее вопрос.

Значит, он пока только лишь подозревает, — подумала она, переводя взгляд на носки собственных туфель, выглядывавшие из-под края ее одеяния. Черные туфли и черная аба обнаруживали уже следы заточения: пятна, мятая ткань. Подняв подбородок, она встретилась с яростным взором Пауля. Воодушевление овладело ею, она постаралась спрятать его за прищуренными глазами, поджала губы.

— И чем ты собираешься платить? — спросила она.

— Вы получите мое семя, не меня самого, — произнес Пауль. — Ирулан будет изгнана после искусственного осеменения.

— Как ты смеешь! — яростно вспыхнула Преподобная.

Стилгар на полшажка переступил вперед.

Гхола рассеяно улыбался, Алия внимательно глядела на него.

— Я не собираюсь обсуждать с тобой запреты Ордена, — проговорил Пауль. — И не желаю слушать о грехах, мерзостях и предрассудках прошлых джихадов. Вы получите мое семя для ваших нужд, но ребенок Ирулан не сядет на мой престол.

— Твой престол! — фыркнула она.

— Мой.

— И кто же родит императорского наследника?

— Чани.

— Она же бесплодна.

— Она в тягости.

Потрясение ее выдал невольный вздох:

— Ты лжешь! — отрезала она.

Подняв руку, Пауль остановил рванувшегося Стилгара.

— Мы только два дня как узнали об этом.

— Но Ирулан…

— Только искусственным образом. Таково мое условие. Преподобная Мать закрыла глаза, чтобы не видеть его лицо.

Проклятие! Так бросаться наследственностью! Гнев кипел в ее груди. И учение Бене Гессерит, и заповеди Джихада Слуг запрещали подобный поступок… Не надо марать высочайшие устремления человечества. Никакая машина не может функционировать подобно человеческому уму. И ни слово, ни дело не должно даже намекать, что человека можно выводить селекцией, подобно животным.

— Каково твое решение? — спросил Пауль.

Она качнула головой. Гены, драгоценные гены Атрейдесов, они были важнее всего. Необходимость была сильнее всех запретов. Сестры в соединении двух тел видели не только сперму и яйцеклетку. Они старались уловить душу.

Теперь Преподобная Мать понимала тонкую глубину предложения Пауля. Он собирается заставить Бене Гессерит совершить поступок, который вызовет всеобщее осуждение… если обнаружится. Как могут они объявить об этом отцовстве, если его будет отрицать Император? Гены Атрейдесов такой монетой можно купить, но Сестры не смогут добиться трона.

Она быстро обвела взглядом комнату, вглядываясь в каждое лицо: Стилгар теперь невозмутимо ожидал, гхола застыл, углубившись в себя. Алия следила за гхолой… и Паулем, — тая гнев.

— Таково твое единственное предложение? — спросила она.

— Да, единственное.

Она поглядела на гхолу, заметила легкое подергивание мускулов на щеке. Эмоция?

— А теперь, гхола, — проговорила она, — скажи, следовало ли делать подобное предложение? А уж коли оно сделано, следует ли мне принимать его? Выполняй обязанности ментата.

Металлические глаза повернулись к Паулю. Обратившись к Преподобной, гхола вновь потряс ее — на этот раз улыбкой.

— Предложение не хуже покупаемого объекта, — отвечал он. Здесь обмен ведется на уровне — жизнь за жизнь. Высокая цена.

Отбросив со лба прядку медных волос, Алия проговорила:

— А что еще кроется в такой сделке?

Преподобная Мать не желала даже глядеть на Алию, но слова эти горели в ее мозгу. Да, в них крылись глубокие последствия. Конечно же, сестра эта — мерзость, но ей нельзя отказывать в праве на титул Преподобной со всем, что проистекает отсюда. Гайя-Елена Мохийам вдруг ощутила себя не одной, а комком многих крошечных личностей. Они бодрствовали, все Преподобные Матери, память которых впитала она, становясь Жрицей Ордена. Алия находится в том же положении.

— Что еще? — спросил гхола. — Еще можно только удивляться, почему ведьмы-гессеритки не прибегают к методам тлейлаксу.

Гайя-Елена Мохийам и все Преподобные Матери поежились. Да, тлейлаксу делали мерзкие вещи. Но если допустить искусственное осеменение, следующий шаг — контролируемую мутацию — сделают уже тлейлаксу.

Следя за бушующими эмоциями, Пауль вдруг почувствовал, что все эти люди ему незнакомы. Он уже не знает их. Даже Алию.

Алия сказала:

— Если мы пустим гены Атрейдесов в реку Бене Гессерит, кто может знать, что получится?

Гайя-Елена Мохийам резко обернулась, встретилась глазами с Алией. И на миг обеих Преподобных словно соединила единая мысль: Что замышляют тлейлаксу? Гхола — их творение. И не он ли подсказал этот план Паулю? И не обратится ли теперь Император прямо к Бене Тлейлаксу, предлагая им эту сделку?

Ощущая двусмысленность и неопределенность собственного положения, она отвела глаза от Алие. И напомнила себе: любой из Сестер собственные умения всегда грозили опасностью; высшая власть над собой и людьми искушала их гордостью и тщеславием. Любая сила обманчива. И некоторые могут решить, что одолеют любую преграду, в том числе собственное невежество.

Но среди дел Бене Гессерит есть наиважнейшее, напомнила она себе. Пирамида поколений, на вершине которой стоял Пауль Атрейдес… и мерзкая сестра его. Малейшая ошибка, и пирамиду придется возводить вновь, начиная отбор по параллельным линиям пользуясь субъектами, лишенными самых важных характеристик.

Контролируемые мутации, — размышляла она. — Неужели тлейлаксу и в самом деле прибегают к ним? Соблазн!..

Она тряхнула головой, чтобы отделаться от подобных дум.

— Ты отвергаешь мое предложение? — спросил Пауль.

— Я еще не решила, — отвечала она.

И она вновь поглядела на сестру. Оптимальный брачный партнер для этой девицы погиб… убит Паулем. Остается еще одна возможность… которая еще более укрепит в отпрыске необходимые характеристики. Пауль посмел предложить Сестрам прибегнуть к животному способу для завершения программы. Решится ли он заплатить настоящую цену за жизнь Чани? Пойдет ли на связь с собственной сестрой?

Пытаясь выгадать время, Преподобная Мать произнесла:

— Поведай же мне, о безукоризненный образец святости, как сама Ирулан отнесется к твоему предложению?

— Ирулан сделает, как вы ей прикажете, — проворчал Пауль. «Верно», — подумала Мохийам. И бестрепетно намекнула:

— Кстати, Атрейдесов — двое.

Мгновенно уловив, что крылось за этими словами, Пауль почувствовал, как побагровело его лицо:

— Поосторожнее, — бросил он.

— А тебе, значит, можно делать подобные предложения Ирулан? — спросила она.

— Разве не для этого вы ее готовили? — ответил вопросом Пауль.

Да, готовили, — думала Мохийам. — Ирулан не медяк. На что еще можно потратить ее?

— И ты возведешь ребенка Чани на трон? — спросила Преподобная.

— На мой трон, — ответил Пауль, глядя на Алию, стараясь понять, все ли следствия из предложения Мохийам видела сестра. Странно притихшая, она стояла зажмурив глаза. С какой внутренней силой ведет она разговор? Алия стояла, но его самого словно уносило куда-то. Она оставалась на берегу и все дальше и дальше удалялась от Пауля.

Преподобная Мать наконец приняла решение и сказала:

— Столь важный вопрос нельзя решать в одиночку. Я должна снестись с Советом на Валлахе. Ты позволишь?

Словно ей необходимо мое разрешение! — подумал Пауль и ответил:

— Хорошо, согласен. Но не тяните. Я не могу ждать сложа руки, пока вы там размышляете.

— Будете ли вы обращаться к Бене Тлейлаксу? — резким тоном вторгся в разговор гхола.

Глаза Алие внезапно широко распахнулись — словно бы разбуженная опасным гостем, она смотрела на гхолу…

— Пока я не решил, — произнес Пауль. — И при первой же возможности я отправлюсь в Пустыню. Наш ребенок рожден будет в сиетче.

— Мудрое решение, — одобрил Стилгар.

Алия не хотела даже глядеть на него. Брат ошибался. Она ощущала это каждой клеточкой своего тела. Сам Пауль не может не знать этого. Почему он выбрал именно эту тропу?

— Бене Тлейлаксу предлагали уже свои услуги? — спросила Алия. Она почувствовала, как замерла Мохийам в ожидании ответа.

Пауль покачал головой.

— Нет, — и обернулся к Стилгару:

— Стил, распорядись, чтобы послание Преподобной ушло на Валлах.

— Непременно, милорд.

Стилгар подозвал стражу и вышел, следуя за старухой. Пауль молча глядел в сторону. Он видел, что Алия не решается спросить его о чем-то. Но так и не обратившись к нему, она повернулась к гхоле.

— Ментат, — сказала она, — будут ли тлейлаксу просить милости у моего брата?

Гхола пожал плечами.

Тлейлаксу? — позволил себе отвлечься Пауль. — Нет… не так. Вопрос Алие говорил, что она не видит других вариантов. Ну что же, у каждой сивиллы собственные возможности, и у пророка тоже. Разве сестра одно и то же со своим братом? Скитания… Скитания…

Вздрогнув, он отвлекся от собственных мыслей, чтобы услышать обрывки разговоров:

…должен знать, что тлейлаксу…

…полнота данных всегда…

…следует проявить здоровую осторожность…

Пауль повернулся к сестре, привлекая ее внимание. Он понимал, что она заметит следы слез на лице его и удивится… Пусть удивляется. Удивление не грех. Он взглянул на гхолу, но перед глазами был Айдахо. Грусть и сочувствие боролись в его душе. Интересно, какими видят их эти металлические глаза?

У зрения и слепоты много ступеней, — думал Пауль, вспоминая фразу из Экуменической Библии: «Каких же еще чувств надо вам, чтобы увидеть невидимый мир вокруг вас?»

Органом каких чувств были эти металлические глаза?..

Ощутив горькую печаль брата, Алия подошла к нему. Благоговейным жестом фрименки коснулась слезинки на щеке его и проговорила:

— Не надо горевать о ближних, прежде чем они оставили нас.

— Прежде, — прошептал Пауль. — Скажи мне, сестренка, что такое — «прежде»?

Глава 13

«Я уже сыт по горло и богами, и их жрецами! Неужели думаете, что собственный мир не понятен мне? — Хейт, что следует из имеющихся данных? — Греховные обряды мои проникли в сердце потребностей человека. Люди и едят теперь по милости Муад'Диба! Любят ради меня, рождаются во имя мое… улицу переходят, благодаря за этоПророка. Даже балку в захудалом домишке на каком-нибудь Шри-Ганге не станут менять, не испросив благословения у жрецов Муад'Диба».

Книга Обличений из «Хроники Хейта»

— Ты многим рискуешь, являясь ко мне в это время, — произнес Эдрик, бросив яростный взгляд на лицедела через стенки контейнера.

— Насколько же слабосильно и узко твое разумение! — ответил Скитале. — И кто же, по-твоему, явился с визитом в твой дом?

Эдрик нерешительно вглядывался в объемистое тело, тяжелые веки, припухшее лицо. Было рано, и метаболизм Эдрика после ночного отдыха еще не перестроился на полное потребление меланжи.

— Надеюсь, по улице ты шел не с этой физиономией? — спросил Эдрик.

— Среди моих обличий сегодня были и совершенно не запоминающиеся.

Этот хамелеон решил, что смена шкуры защитит его ото всех неприятностей, — необычайно отчетливо понял Эдрик. И вновь подумал: а что, если его участие в заговоре не скрывает соучастников от прочих пророков… Сестры Императора, например?

Эдрик качнул головой, взбаламутив оранжевый газ во всем контейнере, и произнес:

— Зачем ты здесь?

— Наш дар должен быстрее перейти к решительным действиям, — объявил Скитале.

— Это невозможно.

— Следует отыскать способ, — настаивал Скитале.

— Почему?

— Мне не нравится течение дел: Император пытается разделить нас. Он уже обратился с предложением к Бене Гессерит.

— Ах, это…

— Это! И вы обязаны заставить гхолу немедленно…

— Сделали его вы, тлейлаксу. Какие рекомендации нужны вам от меня? — Эдрик умолк, пододвинулся к прозрачной стенке контейнера. — Или же вы солгали, и дар этот предназначен для иного?

— Чем солгали?

— Ты ведь утверждал, что гхола — оружие, которое нужно просто направить в цель… И когда гхола обретет хозяина, нам не придется уже вмешиваться.

— Ну, действия всякого гхолы можно ускорить, — отвечал Скитале. — Для этого достаточно просто поинтересоваться прежней личностью его.

— И к чему это приведет?

— Он станет действовать в соответствии с нашими целями.

— Но Император все-таки ментат, а потому мудр и логичен, — возразил Эдрик, — он может просто догадаться о наших мотивах… или его сестра. Если она обратит все свое внимание на…

— Что же, ты не в силах укрыть нас от его сестры? — спросил Скитале.

— Речь не о пророках, — отвечал Эдрик. — Я опасаюсь логики, нюха шпионов и ищеек империи, ее мощи и власти над Пряностью, ее…

— Перед мощью Императора не обязательно испытывать трепет — если помнить, что она конечна, — отвечал Скитале.

Навигатор начал возбужденно извиваться, размахивая конечностями, словно некий диковинный тритон. Скитале подавил отвращение. Гильдиец был облачен в свой обычный темный комбинезон, на поясе вздувались емкости для всяких мелочей. И все же при движении он казался нагим. Виной тому эти плавательные движения, рассудил Скитале, и вновь поразился странной связи, собравшей таких различных заговорщиков. Они попросту несовместимы друг с другом. В этом кроется слабость их замысла.

Возбуждение Эдрика утихло. Он видел Скитале сквозь оранжевую дымку перед глазами. Каким ходом запасся лицедел, чтобы успеть вовремя спасти собственную шкуру? Поступки тлейлаксу были непредсказуемы. Недобрый знак.

Нечто в голосе и действиях навигатора свидетельствовало, что гильдиец боится сестры Императора куда больше, чем самого Муад'Диба. Мысль эта встревожила Скитале. Неужели заговорщики не знают об Алие чего-то важного? Сумеет ли один гхола погубить и брата, и сестру?

— Знаешь ли ты, что говорят об Алие? — принялся прощупывать почву Скитале.

— Что ты хочешь сказать? — человек-рыба вновь казался обеспокоенным.

— Что у философии и культуры еще не было такой покровительницы, — ответил Скитале. — Радость и красота в едином…

— Ни радость, ни красота не вечны, — возразил Эдрик. — Мы погубим обоих Атрейдесов. Культура! Да они насаждают ту культуру, которая помогает им править! Красота! Их красота порабощает. Они создают вокруг себя грамотное невежество, ведь это легче всего. Атрейдесы ничего не оставляют на волю случая. Ковать оковы — вот дело, привычное для их рук, Атрейдесы только сковывают и порабощают. Но всякий раб однажды да восстанет!

— Сестра может выйти замуж и родить, — проговорил Скитале.

— Что нам до сестры? — спросил Эдрик.

— Пару ей может подобрать Император, — пояснил Скитале.

— Пусть выбирает. Для этого уже слишком поздно.

— Будущего не выдумать, — предостерег его Скитале. — Ты не творец его, но и Атрейдес тоже. — Он кивнул. — Не следует рассчитывать на многое.

— Мы не из тех, кто легкомысленно болтает о творении, — запротестовал Эдрик. — Довольно того, что мы не принадлежим к сброду, пытающемуся сделать Муад'Диба мессией. Что за чушь? Зачем ты задаешь такие вопросы?

Это не я, — отвечал Скитале, — вся эта планета задает такие вопросы.

— Планеты не разговаривают.

— Согласен — все, кроме этой.

— Неужели? Она говорит о творении. Песок, выпадающий по ночам, твердит эти слова.

— Это песок-то?

— Когда ты пробуждаешься утром, глазам твоим каждый раз предстает новый мир — девственная гладь, на которой еще никто не оставлял следа.

Девственная гладь, — думал Эдрик. — Творение? Его вдруг охватило беспокойство. Этот тесный контейнер, давящие стены вокруг… каменная темница угнетала его.

Следы на песке.

— Ты говоришь как фримен, — произнес Эдрик.

— Да, мысль эта принадлежит Вольному Народу, и она достаточно поучительна, — согласился Скитале. — Они говорят, что Джихад Муад'Диба оставляет свои следы во Вселенной, подобно фримену, ступающему по пескам. И следы эти подобны жизни человека.

— Так ли?

— Но всегда приходит ночь, — ответил Скитале, — а с ней ветер.

— Да, — согласился Эдрик. — Джихад не вечен. Муад'Диб использовал свой джихад и…

— Нет, возразил Скитале. — Это не он использовал джихад — это джихад воспользовался им. По-моему, Муад'Диб прекратил бы его, если б только мог.

— Если б только мог? Для этого-то нужно всего…

— Ох, перестань! — бросил Скитале. — Как остановить эпидемию ментатизма? Она передается от личности к личности через парсеки. Она заразна, невероятно заразна. К тому же поражает человека в самое уязвимое место, и так переполненное останками прежде перенесенных подобных хворей. Кому по плечу остановить эту чуму? Даже у Муад'Диба не было противоядия. Корни этой болезни уходят в хаос. Кто может приказывать хаосу?

— Значит, и ты заразился? — спросил Эдрик. Он медленно повернулся в оранжевом газе, удивляясь страху в словах Скитале. Или же лицедел успел предать их? Он не мог заглянуть в будущее, проверить, так ли это. Грядущее бурлило мутным ручьем, клокотало на камнях-пророках.

— Мы все уже заражены ею, — отвечал Скитале, напоминая себе, что интеллект Эдрика, увы, ограничен. Как бы намекнуть, чтобы гильдиец понял?

— Но ведь когда мы уничтожим его, — проговорил Эдрик, — зараза…

— Следовало бы оставить тебя в невежестве, — усмехнулся Скитале, — но долг не позволяет. К тому же это опасно для всех нас.

Эдрик дернулся, взмахнул перепончатой ногой, остановился, всколыхнув облака оранжевого газа.

— Странные речи, — неуверенно сказал он.

Более спокойным тоном Скитале проговорил:

— Да, власть Муад'Диба уже готова взорваться, развалиться на части, которые будут разлетаться столетиями! Разве ты не видишь этого?

— Гильдии приходилось иметь дело с религиями, — запротестовал Эдрик. — И если новая…

— Это же не просто религия! — попытался растолковать Скитале, подумывая, что сказала бы Преподобная Мать, если бы оказалась свидетельницей суровой трепки, которую ему пришлось задать собрату-заговорщику. — Эта государственная религия — нечто совершенно иное. Муад'Диб повсюду насажал своих квизара тафвид, и они подменили собой былые правительства. Эта власть не имеет постоянных представительных органов, не имеет посольств. И то и другое подменяют епископы, которым и принадлежит власть. Люди завистливы.

— Но пока их ничто не соединяет, с ними легко справиться поодиночке, — отозвался Эдрик с самодовольной усмешкой, — стоит отрубить голову, и тело упадет на…

— У этого тела две головы, — заметил Скитале.

— Сестра… которая может выйти замуж.

— Которая выйдет замуж.

— Скитале, мне не нравится этот тон.

— А мне не нравится твое невежество.

— Ну и что, если она выйдет замуж. Как это скажется на наших планах?

— Это скажется на целой Вселенной.

— Но ведь они вовсе не уникальны. И я сам, например, обладаю известными силами.

— Ты младенец рядом с ними. Ползешь на четвереньках там, где они бегут.

— И все же они не уникальны!

— Не забывай, гильдиер, что мы, тлейлаксу, некогда сами породили Квисатц Хадераха. Существо, способное лицезреть весь спектакль, разворачивающийся во времени. Это неотъемлемое свойство его, нельзя надеяться на собственную безопасность, угрожая ему. Муад'Дибу, конечно, известно, что удар будет нанесен по его Чани. Значит, мы должны действовать быстрее, чем он. Свяжись с гхолой, заставь его действовать. Я сказал, как это сделать.

— А если я не смогу?

Тогда перуны Муад'Диба поразят нас.

Глава 14

О червь пожирающий,

Устоишь ли против стремления необоримого?

Плоть и дыхание влекут бессчетнозубого

В землю начал, дабы

Сокрушить чудищ, в пламени пляшущих.

Нет обличья у многоликого,

Что укрыло бы пламень желания,

Жар божественный, яд устремления.

«Гимн Червю» из «Книги Дюны»

Пауль хорошенько пропотел в тренировочном зале, фехтуя с гхолой крисом и коротким мечом. Он теперь стоял у окна, глядел на площадь перед храмом и пытался представить себе, что делается с Чани в лазарете. Утром ей стало плохо, шла шестая неделя беременности. Врачей лучше тех, что уже суетились вокруг нее, попросту не существовало. Они известят его, если что-нибудь произойдет.

В полуденном небе над площадью нависали темные пылевые тучи. Такую погоду фримены звали «грязной».

Когда же наконец придет весть от врачей? Секунды осторожно крались мимо него, не решаясь обеспокоить своим присутствием.

Ожидание… ожидание… И Бене Гессерит еще ничего не ответили с Валлаха. Естественно, не без умысла.

Все это он уже видел… когда-то. Но теперь он отгораживал свое сознание от пророчества, желая быть просто рыбой, скользящей в водах времени не по собственной воле, а повинуясь могучим течениям и не сопротивляясь судьбе.

Гхола звенел оружием, разглядывал его. Пауль вздохнул, протянул руку к поясу и выключил щит. Как и всегда, по коже волной пробежали мурашки.

Когда придет Чани, придется встретить ее гнев лицом к лицу, — думал Пауль. Пока еще ему отпущено достаточно времени, чтобы примириться с тем, что его умолчание продлило ей жизнь. Разве он был не прав, предпочитая Чани наследнику? Ах-хх, по какому праву он решил это за нее? Дурацкая мысль. Нечего было и колебаться, зная альтернативу: застенки, пытки, горе… и все остальное, куда худшее.

Он услышал, как отворилась дверь… раздались шаги Чани.

Пауль повернулся.

Лицо Чани дышало убийством. Все прочее: золотое одеяние, подбиравший его широкий фрименский пояс, ожерелье из водяных колец, рука на бедре, возле ножа, внимательный взгляд, мгновенно обежавший комнату, — только подчеркивало грозу на лице. Когда она оказалась рядом, Пауль раскрыл объятия и привлек ее к себе.

— Кто-то, — выдохнула она, уткнувшись носом в его грудь, — все это время потчевал меня контрацептивом… пока я не перешла на новую диету. Будут сложности с родами.

— Но есть же какие-то средства? — спросил он.

— Опасные. Я знаю, кто давал мне этот яд! И возьму ее кровь!

— Сихайя, — шепнул он, еще крепче прижимая ее к себе, чтобы унять внезапную дрожь. — Ты же понесла. Разве этого не довольно?

— Сейчас моя жизнь просто сгорает, — отвечала она, — будущие роды определяют теперь всю мою жизнь. Врачи сказали мне, что все жизненные процессы ужасно ускорились. Я должна есть, есть и есть… Пряность тоже — во всех видах — есть и пить. Я убью ее за это!

Пауль притронулся губами к ее щеке.

— Нет, моя Сихайя, ты никого не убьешь, — и подумал: Любимая, Ирулан продлила твою жизнь. Роды принесут тебе смерть.

Горе грызло кости его, и жизнь утекала… в черную пустоту. Чани отодвинулась от него.

— Ее нельзя простить!

— Кто говорил о прощении?

— А тогда почему мне нельзя просто убить ее?

Вопрос откровенный, чисто фрименский, и Пауль едва сумел подавить истерическое желание расхохотаться, с трудом выдавив взамен:

— Это ничего не исправит.

— Ты видел это?

И то, что он видел, мгновенно предстало перед его умственным взором. У Пауля заныло под ложечкой.

— Видел… видел… — пробормотал он. Все вокруг до мельчайших подробностей укладывалось в будущее, которое буквально парализовало его. Слишком часто он видел все это; какие-то цепи приковали его к этому будущему, которое сладострастным суккубом^[18] наваливалось на него. Горло стиснула внезапная сухость. Значит, ведьмин зов проклятого пророческого дара наворожил ему наконец сегодняшний день, не ведающий пощады?

— Говори, что ты видел, — потребовала Чани.

— Не могу.

— А почему я не должна убивать ее?

— Потому что я прошу тебя об этом.

Он смотрел, как она реагировала на его слова. Так песок поглощает воду, впитывает и скрывает. Найдется ли хоть одна капля повиновения под этой гневной, раскаленной поверхностью? — думал он. И теперь только понял, что жизнь в Императорской Цитадели совершенно не изменила Чани. Очередная остановка на долгом пути по Пустыне, отдых с любимым… Она не утратила ничего, дарованного ей Пустыней.

Отстранив его, Чани смотрела на гхолу, ожидавшего возле многоугольника, выложенного на полу тренировочного зала.

— Ты фехтовал с ним? — спросила она.

— Да, мне это нравится.

Она глянула на многоугольник, перевела взгляд на металлические глаза гхолы.

— А мне — нет.

— Враги не прибегнут к насилию, он не нападет на меня, — проговорил Пауль.

— Ты видел это?

— Этого я не видел.

— И откуда ты знаешь?

— Ну, это не только гхола, но еще и Дункан Айдахо.

— Его сделали Бене Тлейлаксу.

— Они сделали больше, чем предполагали.

Она качнула головой. Кончик шарфа-нежони лег на воротник ее платья.

— Он — гхола, и этого тебе не изменить.

— Хейт, — повернулся к гхоле Пауль, — являешься ли ты орудием, созданным для моего уничтожения?

— Если изменятся суть и природа настоящего, будущее тоже изменится, — отвечал гхола.

— Это не ответ, — возразила Чани.

Пауль возвысил голос:

— Хейт, как я умру?

В искусственных глазах блеснули искорки.

— Говорят, милорд, вы умрете от избытка власти и денег.

Чани застыла.

— Как он смеет так разговаривать с тобою?

— Ментат говорит правду, — проговорил Пауль.

— А Дункан Айдахо был тебе истинным другом? — спросила она.

— Он отдал за меня жизнь.

— Но все знают, — шепнула Чани, — что гхола не становится тем человеком, которым когда-то был.

— Не хотите ли вы обратить меня? — поднял брови гхола, глядя на Чани.

— Что он имеет в виду? — удивилась та.

— Обратить в свою веру, или повернуть обратно… — проговорил Пауль, — но пути назад не существует.

— Каждый человек несет в себе собственное прошлое, — заметил Хейт.

— И каждый гхола? — спросил Пауль.

— Некоторым образом, милорд.

— Тогда скажи, что осталось от прошлого в глубине твоей плоти? — спросил Пауль.

Чани видела, как вопрос этот взволновал гхолу. Ладони его сжались в кулаки, движения стали порывистыми. Она поглядела на Пауля, удивляясь: зачем ему это? Или же есть способ преобразить это создание в того, прежнего человека?

— Случалось ли прежде, чтобы гхола вспоминал свое истинное прошлое? — спросила Чани.

— Этого пытались добиться, и не однажды, — отвечал Хейт, не подымая глаз. — Но ни один гхола никогда не обрел свою прежнюю память.

— Но ты жаждешь этого, — проговорил Пауль. Гладкие глаза гхолы в упор смотрели на Императора. — Да!

Тихим голосом Пауль начал:

— Если есть способ…

— Эта плоть, — проговорил гхола, словно в странном приветствии взметнув руку ко лбу, — не есть плоть моего рождения. Она… восстановлена. Это всего лишь форма. Такое по силам и лицеделам.

— Ну, не совсем, — отвечал Пауль, — к тому же ты не лицедел.

— Совершенно верно, милорд.

— Что же определяет форму твоего тела?

— Наследственная информация, записанная в исходных клетках.

— Где-то существует, — сказал задумчиво Пауль, — пластиковая штуковина, помнящая форму тела Дункана Айдахо. Говорят, что древние пытались заниматься этими вещами еще до Джихада Слуг. Каковы границы твоей памяти, Хейт? Что взяла она от оригинала?

Гхола пожал плечами.

— А что, если это был не Дункан Айдахо? — спросила Чани.

— Это был он.

— Почему ты в этом уверен? — спросила она.

— Он похож на Дункана совершенно во всем. Я не могу представить себе такой силы, что могла бы точно, без искажений, без устали выдерживать эту форму изо дня в день.

— Мой господин! — запротестовал Хейт. — То, что мы не можем чего-либо представить, еще не делает такую вещь невозможной. Как гхола, я могу оказаться вынужден сделать такое, чего бы не сделал, будучи просто человеком!

— Теперь видишь? — спросил Пауль, внимательно глядя на Чани.

Она кивнула.

Пряча глубокую печаль, Пауль отвернулся. Он подошел к двери на балкон, отодвинул шторы. В наступившей мгле вспыхнуло освещение. Он потуже запахнулся в одеяние, прислушиваясь к тому, что творилось у него за спиной.

Тишина.

Он обернулся. Чани стояла как в трансе, не отводя глаз от гхолы.

Хейт же, как показалось Паулю, спрятался в какую-то из внутренних каморок собственного существа, в месте, подобающем гхоле.

Чани повернулась на звуки шагов Пауля. Она все еще не могла отделаться от ощущения: слова Пауля на какой-то миг сделали гхолу полнокровным живым человеком. На миг она перестала бояться его, он вдруг превратился в личность, которая была достойна ее восхищения. Теперь она поняла, зачем все это потребовалось Паулю. Он хотел, чтобы она заметила мужчину во плоти гхолы.

Она поглядела на Пауля.

— И таким-то мужем был этот Дункан Айдахо?

— Да, таким он и был. И есть ныне.

— А он позволил бы Ирулан остаться в живых? — спросила Чани.

Впитывается вода, да неглубоко, — подумал Пауль, но произнес только:

— Если бы я приказал ему.

— Не понимаю, — сказала она, — ведь и тебе не следовало бы сердиться?

— Я уже сердит.

— Не похоже. Ты какой-то грустный.

— Да, немного. — Он закрыл глаза.

— Ты — мой мужчина, — вздохнула она. — Я так давно знаю тебя, но вдруг оказалось, что не понимаю.

Паулю вдруг представилось, что он спускается в глубь длинной пещеры. Плоть его двигалась, ноги переступали сами собой, но мысли были далеко.

— Я и сам не понимаю себя, — прошептал он и, открыв глаза, обнаружил, что Чани нет рядом.

Она проговорила откуда-то из-за спины:

— Любимый мой, я больше не буду спрашивать, что ты видел. С меня хватит того, что я рожу тебе долгожданного наследника.

Он кивнул и отозвался:

— Это я знаю уже давным-давно. — Он обернулся к ней. Чани казалась такой далекой…

Взяв себя в руки, она положила ладонь на живот.

— Есть хочется… Врачи сказали, что теперь мне придется есть в три-четыре раза больше, чем прежде. Я боюсь, любимый. Все идет слишком быстро.

«Слишком, — мысленно согласился он. — Плод сам понимает, что следует поспешить.»

Глава 15

Дерзость Муад'Диба проявляется в том, что знал он с самого начала путь свой, но ни разу не сошел с него. Яснее всего сказал об этом он сам: «Говорю вам: пришло время моего испытания, и покажет оно глубину служения моего». Так сплетал он все воедино, чтобы и друг, и враг поклонялись ему. Поэтому и только поэтому взывали его апостолы: «Боже, спаси нас от прочих путей, которые Муад'Диб укрыл под водами своей жизни». Даже представить себе эти «прочие пути» можно лишь с глубочайшим отвращением.

Из «Йиам-эль-Дин», Книги Суда

Весть принесла молодая женщина — имя ее, лицо и семья были известны Чани, потому-то она и миновала преграды, расставленные Имперской службой безопасности.

Чани лишь назвала ее имя начальнику охраны Императора по имени Баннерджи, устроившему встречу вестницы с Муад'Дибом. Офицер руководствовался чистой интуицией и заверениями молодой женщины, что отец ее в дни, предшествовавшие джихаду, принадлежал к числу смертников Императора, ужасающих федайкинов. Иначе он, скорее всего, не счел бы необходимым обращать внимание на ее утверждение, что весть предназначена для ушей одного лишь Муад'Диба.

Перед аудиенцией женщину, конечно же, и просветили, и обыскали в личных апартаментах Пауля. А потом, не выпуская из ладони ножа, Баннерджи повел ее за руку.

Почти в полдень вступили они в это странное жилище, в котором обиход фримена дополнялся роскошью наследственной знати.

Три стены его были завешены гобеленами, типичными для хайрега, — изящными вышивками на темы мифов Пустыни. Четвертую стену занимал обзорный экран — ровная серебристо-серая поверхность его поднималась за овальным столом, на котором находились одни только фрименские песочные часы, встроенные в оррерий^[19] — этот иксиканский гравимеханизм объединял макеты лун солнц Арракиса в классическую Триаду Червя.

Стоявший возле стола Пауль смотрел на Баннерджи. Этот офицер попал на службу безопасности из фрименских констеблей, добившись места лишь собственным умом и преданностью, хотя анкету его портило происхождение из контрабандистов, о чем говорила сама фамилия. Крепкий мужчина, чуть ли не толстый. Черные пряди хохолком экзотической птицы ниспадали на казавшийся влажным лоб. Синие-на-синем глаза его могли, не меняя выражения, невозмутимо взирать и на сцены блаженства, и на корчи мук. Чани и Стилгар доверяли ему. Пауль знал, что, если он прикажет удавить напросившуюся в гости девицу, Баннерджи немедленно исполнит приказ.

— Сир, вот девушка с вестью, — проговорил Баннерджи. — Госпожа Чани говорила, что предупредила вас.

— Да, — коротко кивнул Пауль.

Как ни странно, девушка на него не глядела. Внимание ее было поглощено оррерием. Смуглая, среднего роста, закутанная в одежды, роскошная ткань и простой покрой которых свидетельствовали о богатстве. Иссиня-черные волосы перехвачены лентой из той же ткани. Руки ее прятались в складках платья. Пауль подумал — должно быть, они стиснуты в кулаки. Это соответствовало характеру. Все в ней вообще соответствовало характеру, в том числе и одежда: последние остатки былой роскоши, прибереженные для подобной оказии.

Пауль жестом велел Баннерджи отступить. Тот нерешительно повиновался. Девушка шевельнулась, грациозно шагнула вперед. Но глаза ее глядели в сторону.

Пауль кашлянул.

Только теперь девушка подняла взгляд. Синие глаза ее округлились, выражая точным образом отмеренный трепет. Странное личико с узким подбородком, сдержанный рот. Глаза над высокими скулами казались слишком большими. Но было в ней нечто безрадостное, свидетельствующее о том, что улыбка — редкая гостья на этом лице. В уголках глаз желтела легкая дымка — или от раздражения песком, или из-за привязанности к семуте.

Все как и должно быть.

— Ты попросила, чтобы я принял тебя, — проговорил Пауль. Теперь настал миг высшего испытания девичьего обличья.

Скитале воспроизвел все, что мог, — облик, манеры, пол, голос. Но эту девушку Муад'Диб знал в дни своей жизни в сиетче. Пусть она была только ребенком тогда, но их с Муад'Дибом объединял одинаковый образ жизни. Некоторых тем следовало избегать в разговоре. Скитале не приходилось еще исполнять более сложной роли.

— Я — Лихна, дочь Отхейма, сына Бериаль-Диба.

Девушка выговорила имена тихо, но твердо.

Пауль кивнул. Он уже понял, каким образом этот лицедел сумел обмануть Чани. Если бы не знания Бене Гессерит, если бы не паутина дао, которой его пророческое зрение окутывало его, такое обличье, возможно, ввело бы в заблуждение и его самого.

Тренировка позволила подметить некоторые ошибки. Девушка казалась старше, чем следовало; голосовые связки явно были перенапряжены; посадка головы и плеч буквально на йоту отличались от непринужденной осанки фрименской женщины. Но кое-что было сделано просто отменно: богатое платье кое-где подштопано, выдавая истинное положение дел, черты лица сымитированы безупречно. Значит, лицеделу понравилась эта роль.

— Отдохни в моем доме, дочь Отхейма, — отвечал Пауль обычным фрименским приветствием, — я рад тебе, как воде после дневного перехода.

Только легчайшее удовлетворение этим очевидным доверием отразилось на физиономии лицедела, выдавая его самоуверенность.

— Я принесла весть, — проговорила девушка.

— Вестник человека все равно что сам человек, — отвечал Пауль.

Скитале тихо вздохнул. Все пока шло хорошо, но наступал важный момент: Атрейдеса следовало подтолкнуть в нужную сторону. Свою фрименку-наложницу он должен потерять в таких обстоятельствах, когда винить в этом будет некого. Кроме себя самого, всесильного Муад'Диба. Следует заставить его сперва осознать собственное падение, а потом принять предложение тлейлаксу.

— Я дым, который разгоняет ночную дремоту, — сказал Скитале, воспользовавшись кодовой фразой федайкинов, означавшую: я несу плохие известия.

Пауль с трудом сохранял спокойствие, он казался себе нагим, душа его бродила в темноте, скрытой от всех видений. Этого лицедела укрывал могучий оракул. Только краешки этой — ситуации были ведомы Паулю. Он знал только, чего ему не следует делать. Лицедела нельзя было убивать. Это вело к будущему, которого следовало избегать любой ценой. Может быть, и в этой тьме отыщется тропинка, которая выведет его из кошмара.

— Говори свою весть, — произнес Пауль.

Баннерджи шагнул в сторону так, чтобы видеть лицо девушки. Она, казалось, впервые заметила рукоятку ножа под ладонью офицера безопасности.

— Невинный не верит во зло, — проговорила она, глядя на Баннерджи.

Ах-х, великолепная работа, — думал Пауль. Так сказала бы и настоящая Лихна. Острая жалость на миг пронзила его — к истинной дочери Отхейма, убитой и выброшенной в пески. Не время для подобных эмоций, — нахмурился он.

Баннерджи внимательно глядел на девушку.

— Мне было приказано тайно передать эту весть, — проговорила она.

— Почему? — резким голосом спросил Баннерджи.

— Так пожелал отец.

— Это мой друг, — отвечал Пауль. — Или я не фримен? Мой друг может слышать все, что предназначено для моих ушей.

Скитале в девичьем обличье подобрался. Обычай фрименов… или ловушка?

— Император вправе устанавливать собственные законы, — ответил он. — Вот моя весть: отец мой хочет, чтобы ты пришел к нему вместе с Чани.

— Зачем ему Чани?

— Она твоя женщина и сайядина. По законам наших племен, это водяное дело. Она должна подтвердить, что отец мой говорит по фрименскому обычаю.

Значит, в заговоре участвуют и фримены, — думал Пауль. Это соответствовало тем событиям, что скоро последуют. И у него не было выхода, оставалось только идти этим путем.

— О чем будет говорить твой отец? — спросил Пауль.

— О заговоре против тебя, о заговоре среди фрименов.

— Почему же он сам не принес сюда эту весть? — потребовал ответа Баннерджи.

Она глядела на Пауля.

— Он не может этого сделать. Заговорщики подозревают его. Он не дойдет до дворца.

— А он не мог поделиться подробностями с тобой? — спросил Баннерджи. — Иначе зачем еще рисковать собственной дочерью?

— Детали запечатлены в дистрансе, который откроется для одного Муад'Диба, — проговорила она. — Мне известно лишь это.

— Почему он не послал этот дистранс? — спросил Пауль.

— Это человек, — отвечала она.

— Тогда я приду, — проговорил Пауль, — но только один.

— Чани должна прийти вместе с тобой.

— Чани в положении.

— Разве беременные фрименки отказываются ходить?

— Мои враги травили ее тонким ядом, — отвечал Пауль. — Ее ждут трудные роды. Здоровье не позволяет ей сопровождать меня.

Прежде чем Скитале сумел овладеть собой, странные эмоции отразились на девичьем лице: гнев и разочарование. События невольно напомнили ему: у каждой жертвы должен быть путь к спасению. Заговор не провалился, нет. Атрейдес увяз в сетях, ведь он уже стал самим собой. И скорее погибнет, чем превратится в собственную противоположность. Так было с Квисатц Хаде-рахом тлейлаксу. Так будет и с ним. А потом… гхола.

— Разреши мне самой попросить Чани об этом, — попросила Девушка.

— Я решил, — отвечал Пауль. — Вместо нее будешь сопровождать меня ты.

— Но я не сайядина обрядов!

— Разве ты не подруга Чани?

Попался! — подумал Скитале. — Неужели он заподозрил? Нет… Просто он осторожен, как подобает фримену. И к тому же контрацептив — это факт. Хорошо, существуют и другие пути.

— Отец не велел мне возвращаться, — продолжил Скитале, — Он сказал, чтобы я просила убежища у тебя. Он сказал, что ты не будешь рисковать мною.

Пауль кивнул. Абсолютно достоверно. Он не мог отказать ей в убежище. Ей, фрименке, покорной слову отца.

— Я возьму с собой жену Стилгара, Хару, — ответил Пауль. — Расскажи нам, как идти к твоему отцу.

— А ты уверен, что можешь доверять жене Стилгара?

— Я знаю это.

— А я — нет.

Пауль поджал губы, потом спросил:

— Твоя мать жива?

— Моя истинная мать ушла к Шаи-Хулуду. Но приемная жива и заботится об отце. Зачем она?

— Она из сиетча Табр?

— Да.

— Я помню ее, — проговорил Пауль. — Она заменит Чани. Он дал знак Баннерджи.

— Пусть помощники отведут Лихну, дочь Отхейма, в подходящее для нее помещение.

Баннерджи кивнул. Помощники. Слово это означало, что вестницу следует поместить под усиленный надзор. Он взял ее за руку. Девушка воспротивилась.

— Как ты пойдешь к моему отцу? — спросила она.

— Как идти, расскажешь Баннерджи, — отвечал Пауль. — Он мой друг.

— Нет! Отец не велел! Не могу!

— Баннерджи?.. — обратился Пауль к офицеру.

Тот помедлил. Пауль видел, что Баннерджи роется в своей энциклопедической памяти, благодаря которой он стал доверенным лицом Императора.

— Я знаю проводника, который может отвести вас к Отхейму, — ответил наконец Баннерджи.

— Я пойду один, — отрезал Пауль.

— Сир, если вы…

— Этого ведь хочет Отхейм, — проговорил Пауль, едва скрывая иронию.

— Сир, это слишком опасно, — возражал Баннерджи.

— Даже Императорам приходится порой рисковать, — отвечал Пауль. — Я принял решение. Повинуйся.

Баннерджи не без колебаний вывел лицедела из комнаты.

Пауль отвернулся к пустому экрану. Ему казалось, что на него с высоты вот-вот свалится скала.

Сказать Баннерджи, кто эта вестница? — спросил он себя. Нет! В видении он не делал этого. Любые отклонения от видения лишь усугубляют насилие. Только бы успеть отыскать ось, на которой все крутится, чтобы вырвать себя из видения. Если только она существует…

Глава 16

Какой бы экзотический вид ни принимала цивилизация, каких высот развития ни достигло бы общество, какой сложной ни становилась бы связь людей и машин, всегда наступает момент кульминации сил, когда дальнейшее направление развития человечества, само будущее его оказываются зависящими от простых поступков отдельных личностей.

Из Богокниги Тлейлаксу

На высоком пешеходном мостике между Цитаделью и зданием Квизарата Пауль начал прихрамывать. Солнце садилось, и в длинных тенях ему легче было скрыться, но внимательный взгляд всегда мог высмотреть в его походке какую-нибудь особенность и узнать его. Щит был на нем, но Пауль не включал его: помощники считали, что мерцание поля только вызовет подозрения.

Пауль посмотрел налево. Песчаные облака, как разрезные жалюзи, перегородили небо. Воздух за фильтрами дистикомба казался столь же сухим, как посреди хайрега.

Конечно, он был не один, десница службы безопасности вовсе не расслабилась с тех пор, когда он перестал прогуливаться по ночам в одиночку. Высоко над головой как бы случайно пролетали орнитоптеры с приборами ночного видения и контрольными приемниками, следящими за укрытым в его одеянии передатчиком; проверенные люди патрулировали улицы. Прочие разбредались по городу, рассмотрев и запомнив Императора в его фрименском обличье: дистикомб, Пустынные сапоги-тимаги. Грим делал его кожу более темной, за щеки были вставлены пластиковые вкладыши. Слева у подбородка торчала трубка дистикомба.

С противоположного края мостика Пауль оглянулся назад. Около каменной решетки, скрывавшей вход в его апартаменты, что-то шевельнулось. Конечно же, Чани. «Пошел искать песка в Пустыне», — говорила она в таких случаях.

Ничего не знает, — думал он. Приходилось выбирать меньшее из страданий, но теперь уже даже самое малое становилось непереносимым. В последний раз тау чуть не выдало все его чувства, счастью, она неправильно их истолковала… Она-то думала, что страхи его вызваны неизвестностью.

Если бы только не знать ни о чем, — думал он.

Он сошел с моста и вошел в верхний коридор. Повсюду там были плавающие лампы, торопились по делам люди. Квизарат не дремал. Внимание Пауля привлекли таблички над дверьми, прежде он не обращал на них внимания: «Скорая торговля», «Ветровые конденсаторы и дистиллирующие устройства», «Перспективные пророчества», «Испытания Веры»…

Надо всем этим можно было повесить одну общую табличку — «Распространение бюрократии».

В его Вселенной само собой зарождалось новое существо: чиновник гражданский и религиозный. Вступая в Квизарат, он чаще всего был новообращенным. Ключевые посты занимали фримены, зато эти кишмя кишели во всех нишах пониже. Они могли позволить себе меланжу — и как свидетельство богатства, и в гериатрических целях. Они держались в стороне от властей: Императора, Гильдии, Бене Гессерит, Ландсраада, правящего семейства и Квизарата. Рутина и отчетность были их истинными божествами. Им служили ментаты, они пользовались изощренными системами ведения документации. Целесообразность была главным понятием в их катехизисе. И на словах всякий из них открещивался от идей, против которых выступил Джихад Слуг. Да, машина не может быть подобием человеческого разума. Но на деле любой из них явно предпочитал машины людям, статистику личности и общий подход личным контактам, требующим воображения и инициативы.

Выходя на пандус с другой стороны здания, Пауль услышал, как зазвонили колокола, созывая на вечернюю службу в Храм Алие.

В тревожном перезвоне колоколов странным образом слышалась вечность.

Располагавшийся по ту сторону заполненной народом площади храм еще не успел потерять новизну, и обряды его были придуманы недавно. Но что-то в этом здании, высящемся на краю Арракинской впадины, свидетельствовало о противоположном. Быть может, потому, что песок и ветер уже начинают точить камень и пластик, или потому, что прочие сооружения словно жались к нему. Храм казался древним, исполненным тайн и традиций.

Пауль отдался напору толпы. На этом настоял единственный оказавшийся неподалеку сопровождающий. Быстрое согласие Пауля вовсе не обрадовало службу безопасности. Еще менее того — Стилгара; больше всех беспокоилась Чани.

Несмотря на обступившую толпу, он ощущал странную свободу в движениях, его старательно обходили, не задевая; горожан и паломников учили правильно обходиться с фрименами. И он держался как человек из глубокой Пустыни. Такие легко вспыхивают гневом.

К ступеням храма подходили быстрее, напор толпы даже увеличивался. Теперь окружавшим трудно было избегать столкновений с ним и отовсюду неслись ритуальные извинения: «Прошу прощения, благородный господин. Увы, я был неловок», «Простите, почтеннейший, но такой давки я еще не видел», «Извиняюсь, святой человек, какой-то грубиян подтолкнул меня».

После первых извинений Пауль уже не обращал внимания на последующие. За ними не было ничего, кроме ритуального страха. Ему даже подумалось — как далеко ушел он от родного Каладанского замка! Где впервые поставил он ногу на путь, что привел его на эту людную площадь, в столицу планеты, находящейся в невероятной дали от Каладана? И вступал ли он на эту тропу вообще? Разве хоть однажды в жизни действия его определялись только одной причиной? Сложные мотивы, комплексы побуждений действовали на него; подобного переплетения реальности не ведал никто из людей во всей истории человечества. Пауля все преследовало ощущение, что он может еще уклониться от поджидающей его в конце концов участи… но толпа валила вперед и с легким головокружением он подумал, что заблудился, потерял свой собственный путь по жизни.

Толпа несла его вверх по ступеням под портик храма. Голоса приумолкли. Запахло страхом — едким и кислым, как пот.

Псаломщики-аколиты уже начали службу. Простой речитатив их заглушал прочие звуки — перешептывание, шелест одежд, шарканье ног, покашливание, — гимн говорил о Дальних Краях, которые в священном трансе посещает Великая Жрица.

Балак! — по-фрименски подумал Пауль. — Будь осторожен! Она может быть разгневана.

Вдоль стен портика высился ряд светящихся трубок, выполненных в форме свечей. Они мерцали, тем самым пробуждая древние воспоминания в душе Пауля… так и было задумано. Хитроумный замысел, атавизм. Пауль ненавидел себя: ведь и он приложил руку к этому обману.

Через высокие металлические двери толпа втекала в огромный неф, во мраке его высоко над головой играли огоньки, вдали ярко светился алтарь. Пляшущие огни за этим обманчиво простым сооружением из черного дерева, украшенным изображениями на темы фрименских мифов, в сочетании с полем пред-двери^[20] создавали впечатление северного сияния.

Семь рядов служек, выстроившихся под этим призрачным занавесом, обретали совершенно странный вид: чернели их одежды, белели лица, в едином порыве открывались и закрывались рты.

Пауль вглядывался в окружавших его пилигримов, вдруг позавидовав их сосредоточенности, страстному ожиданию откровений, которых сам он и слышать не мог без зевоты. Паломники же словно обретали здесь нечто таинственное и целительное, сокрытое для него.

Он попытался подвинуться лоближе к алтарю, но на руку его вдруг легла чья-то ладонь. Пауль мгновенно обернулся, встретил испытующий взгляд старика-фримена — синие-на-синем глаза под кустистыми бровями, в них светилось узнавание. В мозгу Пауля вспыхнуло имя — Разир. Он помнил этого фримена еще по временам жизни в сиетче.

Пауль понимал, что в окружении толпы окажется совершенно беспомощным, если Разир попытается напасть на него.

Старик пододвинулся ближе, рука его под вытертым песком одеянием, конечно же, сжимала рукоять криса. Пауль постарался насколько возможно изготовиться к защите. Старик наклонил голову к уху Пауля и шепнул: «Мы пойдем вместе с ними».

Кодовый сигнал. Сопровождающий. Пауль кивнул.

Разир отодвинулся, повернулся к алтарю.

— Она грядет с востока, — возглашали аколиты. — Солнце стоит за ее спиною. Ничто не скроется от нее. Ослепительный свет солнца все откроет ее глазам, от которых ничто не утаится: ни свет, ни тьма.

Поверх голосов застонал ребаб, пение замолкло, настало молчание. В наэлектризованном возбуждении толпа продвинулась вперед на несколько метров. Теперь все сбились в тугую массу, дыхание людей смешалось с густым запахом Пряности.

— Шаи-Хулуд пишет на чистом песке! — провозгласил хор. Пауль вдруг ощутил, что даже у него, как и у всех прочих, перехватило дыхание. В тенях позади сверкающей пред-двери тихо вступил женский хор:

— Алия… Алия… Алия…

Пение становилось все громче и вдруг умолкло. А потом нежные, как заря, голоса завели:

Голоса медленно смолкли. Пауля замутило. Что же мы наделали, — подумал он. — Алия пока еще только юная ведьма, но вот-вот повзрослеет и станет еще страшнее.

Духовная атмосфера этого храма терзала его. Какая-то его часть была заодно со всеми здесь собравшимися, но другая противилась, отвергая услышанное, и противоречие было мучительным. Он словно утопал в собственном неискупном грехе. Вселенная за пределами храма необъятна. Разве способен один человек в придуманном ритуале охватить весь необъятный простор… объединить людей единым верованием, доступным для каждого?

Пауль поежился.

Вселенная всегда противостояла ему. Она так и стремилась выскользнуть из его хватки, принимала несчетные обличья, чтобы обмануть его. Вселенная никогда не примет формы, которую он будет придавать ей.

Глубокое молчание охватило храм.

Из тьмы за играющей радугойвыступила Алия. На ней были желтые одежды, расшитые зелеными узорами — фамильным цветом Атрейдесов — желтизна символизировала золотое солнце, зелень же — смерть, которая порождает жизнь. Паулю вдруг показалось, что Алия предстала перед ним одним, только ради него одного. Он глядел над толпой на собственную сестру. Ту, что была его сестрою. Он знал и весь ритуал, и истоки его, но никогда еще не случалось ему стоять здесь вместе с паломниками, глядеть на нее их глазами. И чувствуя таинственность сего, Пауль понял, что она — часть противостоящей ему Вселенной.

Аколиты поднесли Алие золотую чашу-потир.

Она подняла чашу.

Пауль знал, что в ней — непреобразованная меланжа, тонкий яд, благословение оракула.

Не отводя глаз от потира, Алия заговорила. Голос ее журчал ручейком, ласкал уши, как серебряный колокольчик.

— В начале все мы были пусты, — начала она.

— Не ведали ни о чем, — отозвался хор.

— И мы не знали той Силы, что обитает повсюду и во всех временах, — продолжила Алия.

— Не знали, не ведали, — откликнулся хор.

— Вот Сила, — проговорила Алия, приподнимая потир.

— Она дарует нам счастье, — пел хор. И горе, — думал Пауль.

— Она пробуждает душу, — говорила Алия.

— Рассеивает сомнения, — звенел хор.

— Слова убивают нас, — продолжила Алия.

— Сила исцеляет, — отозвался хор. Приложив потир к губам, Алия отпила.

К собственному удивлению, Пауль понял, что он затаил дыхание, как и все вокруг него. Как самый простой паломник. И хотя он до тонкостей знал, что именно ощущает сейчас Алия, всеобщее тау захватило его. Он вдруг вспомнил, как течет по телу этот огненный яд. Как потом замирает время, как восприятие стягивается в точку, преобразующую яд. Он вновь вспомнил, как пробуждаешься среди безвременья, ощущая, что все возможно. Он знал все, что сейчас чувствует Алия. Но и не знал этого: тайна застилала глаза.

Затрепетав, Алия опустилась на колени.

И Пауль охнул вместе с завороженными паломниками. И кивнул сам себе. Дымка тайны начинала развеиваться. Посреди всеобщего благоговения он успел позабыть, что каждое видение принадлежит тем, кто ищет, тем, кто еще в пути, тем, кто вглядывается во тьму, не умея отличить действительности от малого случая. Дюди жаждут абсолюта, но не могут достичь его.

И в жажде своей теряют сегодняшнее.

В миг преобразования яда Алия пошатнулась.

Пауль ощущал, что какая-то трансцендентная сущность твердит ему: «Погляди! Сюда! Понимаешь теперь, чего ты не заметил?..» В этот момент он словно смотрел чужими глазами, ощущая здесь ритм и фантазию, невозможные ни для художника, ни для поэта. Все было прекрасно и исполнено жизни, и ослепительный свет высветил все пресыщение властью… его собственной властью.

Алия заговорила. Усиленный репродукторами, голос ее грохотал под сводами нефа.

— Светлая ночь, — провозгласила она. Стон волной понесся над паломниками.

— Ничто не укроется во тьме этой ночи! — продолжила Алия. — Какой редкостный свет — эта тьма! На нее нельзя смотреть! Чувствам не понять ее. Словам не описать ее, — голос Алие стал тише. — Но перед нами пропасть. И она несет в чреве своем все, чему предстоит еще быть. Ах-хх, какое сладостное насилие!

Пауль почувствовал, что ждет от сестры чего-то, какого-то знака, предназначенного лишь ему одному. Дела или слова, мистического знака или заклинания, которым она словно стрелу наложит его на свой космический лук. Капелькой ртути трепетал этот миг в его сознании.

— Будет печаль, — нараспев проговорила Алия. — Помните, что все, что есть вокруг нас, — лишь начало, вечное начало. Миры еще не покорены. И голос мой отзовется в возвышенных судьбах. И вы посмеетесь над прошлым, и забудете эти слова: за всеми различиями кроется единство.

Подавив разочарование, Пауль глядел на склонившую голову Алию. Она ничего не сказала ему, он ждал напрасно. Собственное тело вдруг показалось ему пустой скорлупкой, шкуркой, сброшенной насекомым в Пустыне.

Я другие ощущают это, — думал он.

Вокруг беспокойно зашевелились. Слева от Пауля в нефе скорбно и неразборчиво вскрикнула женщина.

Алия подняла голову, и Пауль с легким головокружением понял, что словно бы смотрит в ее остекленевшие глаза с расстояния в несколько дюймов.

Кто призывает меня? — спросила Алия.

— Я, — закричала женщина… — Это я, Алия! Помоги мне, о Алия! Мне сказали, что сын мой погиб на Муритане. Он оставил меня? И я никогда больше не увижу сына?.. Это правда, скажи мне?

— Не иди назад по песку, — нараспев отвечала Алия. — Ничто не гибнет. Все возвращается, но ты можешь не узнать того, кто вернется.

— Я не поняла, Алия, — стенала женщина.

— Ты живешь в воздухе, но не видишь его, — резко ответила Алия. — Или ты ящерица? Твой голос — голос фрименки. Разве зовут фримены своих мертвых обратно? Что нам надо от них, кроме воды?

В центре нефа мужчина в богатом красном плаще закричал, воздев вверх обе руки так, что рукава плаща упали вниз, открыв тонкое полотно рубашки.

— Алия, — закричал он. — Мне предлагают сделку. Согласиться ли?

— Ты пришел сюда попрошайничать? — отвечала Алия. — Хочешь найти золотую чашу — встретишь кинжал.

— Меня попросили убить человека, — бухнул голос справа, в котором слышались интонации жителя сиетча. — Соглашаться ли? А если соглашусь, сложится ли все удачно?

— Конец и начало едины, — отрезала Алия. — Разве я еще не говорила об этом? Ты пришел не за этим. Ты уже сомневаешься — раз явился сюда и задал этот вопрос!

— Она сегодня не в духе, — пробормотала женщина, стоявшая рядом с Паулем, — я еще не видела ее такой гневной.

Она знает, что я здесь, — подумал Пауль. — Неужели видение разгневало ее? И ярость эта направлена против меня?

— Алия, — обратился к ней человек, стоявший прямо перед Паулем. — А скажи-ка всем этим деловым и мягкосердечным людям, сколько еще суждено править твоему брату!

— За этот уголок неведомого ты можешь заглянуть сам, — огрызнулась Алия. — Твои предрассудки на твоем языке. Ты пьешь воду и живешь под крышей потому, что брат мой оседлал змея хаоса.

Яростным жестом запахнув плащ, Алия повернулась и исчезла во тьме под блистающей радугой.

Аколиты завели заключительный напев, но ритм ускользал от них. Неожиданное завершение службы выбило всех из привычной колеи. В толпе поднялся ропот. Вокруг беспокойно и неудовлетворенно зашевелились.

— А все этот дурак со своим бизнесом, — пробормотала та же самая женщина. — Ханжа!

Что увидела Алия? Какую дорогу в грядущем?

Здесь сегодня что-то вышло не так, оракул так и не заговорил. Обычно Алия долго отвечала на вопросы. Да, все они вымаливали пророчество. Он слышал это много раз, сам следил за всем из мглы за алтарем. Что же не сложилось этим вечером?

Старый фримен потянул Пауля за рукав, кивнул ему в сторону выхода. Толпа уже начинала тесниться в ту сторону. Пауль последовал за общим движением, рука сопровождающего держала его за рукав. Он чувствовал, что в теле его воплотилась некая сила, более не поддающаяся контролю. И он перестал быть существом — осталась одна тишина, которая двигалась сама по себе. Только в самой сердцевине этого не-существа еще нашлось ему место, и старик вел его по улицам города таким путем, что сердце леденело от скорби.

Нужно узнать у Алие, что она увидела, — подумал он. — Я видел это много раз. Но Алия не возвысила голоса… значит, она тоже видела альтернативы.

Глава 17

Рост доходов в моей Империи не должен отставать от роста промышленного производства. В этом суть моего правления. И никакого дисбаланса во взаимных расчетах. По одной причине — я так приказываю. Я хочу подчеркнуть этим мою власть. В моем домене я верховный потребитель энергии, и останусь им даже после кончины. Экономия — вот мое правление.

Приказ Императора Муад'Диба Совету

— Здесь я оставлю тебя, — сказал старик, снимая руку с рукава Пауля. — Там справа, вторая дверь от конца. Ступай с Шаи-Хулудом, Муад'Диб… и не забывай, что был Усулом.

Проводник Пауля исчез во тьме.

Люди из службы безопасности следят за ними. И явно выжидают удобного момента, чтобы схватить старика и отвести его в место допроса. Пауль знал это. И надеялся, что старому фримену удастся скрыться.

Над головой уже мерцали звезды, дальний свет Первой луны угадывался за Барьерной Стеной… Но здесь не открытая Пустыня, здесь звезды не путеводны. Старик привел его в один из новых пригородов — лишь это успел заметить Пауль.

Улицу покрывал густой слой песка, нанесенного ветром с подступающих дюн. Тусклый свет одинокого уличного светильника освещал дальнюю часть улицы, давая понять, что перед ними тупик.

В воздухе стоял густой запах — вонял сортир, конечно, это был туалет со влагопоглотителем, но, должно быть, крышка прилегала неплотно и пропускала, кроме вони, еще и слишком много воды. Сколь беспечны стали его люди, подумал Пауль. Теперь все миллионеры… позабыты те дни, когда на Арракисе могли убить человека, получив в уплату всего восьмую часть воды его тела.

Что же я медлю, — думал Пауль. — Вторая дверь от дальнего конца. Это я знаю и сам, без всяких слов. Но роль следует сыграть, не фальшивя. Поэтому… я колеблюсь…

В угловой части дома, справа от Пауля, послышались звуки ссоры. Женский голос громко костерил кого-то:

— В новую пристройку просачивается пыль! Что, по-твоему, вода падает с неба? Когда пыль входит, уходит вода.

Помнят еще… — думал Пауль.

Он двинулся дальше, и звуки ссоры за спиной утихли вдали.

Вода с неба! — усмехнулся он.

Фрименовм уже случалось видеть такое чудо на других мирах. Некогда он и сам его видел, а потом повелел, чтобы так было и на Арракисе, но воспоминания о дожде словно принадлежали другому человеку. Да, дождь, так это зовется. На миг ему вспомнился ливень под небом его родного мира, заряженные электричеством серые густые тучи в небе Каладана, крупные капли, растекающиеся на окнах. Ручейки, бегущие вниз с карнизов. Ливневая канализация сбрасывала воду в мутную реку, бурлившую возле садов Семьи, деревья в них блестели влажной корою.

Ногой Пауль зацепил невысокий песчаный нанос… — словно к пятнам его детских сапог на миг налипла влажная глина. А потом он вновь оказался в песках, в пыльной, продутой всеми ветрами мгле. И будущее грозно нависало над ним. И вечная сушь теперь казалась ему обвинением. Это ты виноват. Люди стали невозмутимыми наблюдателями, следят вокруг сухими глазами и рассказывают друг другу. А все свои проблемы решают силой… только силой… и еще более превосходящей силой, ненавидя каждый эрг ее.

Под ногами оказались грубые плиты. Он помнил их по видению. Справа темный прямоугольник двери… черный на темной стене. Дом Отхейма, дом Судьбы… отличавшийся от соседних лишь ролью, которую выбрало для него Время. Неожиданное место, слишком обыкновенное, чтобы оказаться увековеченным в анналах истории.

На стук дверь отворилась. Стал виден освещенный тусклым зеленым светом атриум. Из приотворенной двери выглянул карлик с лицом древнего старца на теле ребенка. Прежде подобного наваждения он не видел.

— Значит, вы пришли, — проговорило наваждение. Карлик без всякого трепета шагнул в сторону, расплывшись в злорадной улыбке. — Входите, входите!

Пауль колебался. В его видении не было карлика, но прочее совпадало до мельчайших подробностей. Подобные редкие несоответствия не меняли видений. Однако отличие порождало надежду. Он оглянулся на молочный диск луны, жемчужиной повисший над дальними скалами. Луна томила его. Как же она упала?

— Входите же, — настаивал карлик.

Пауль вошел, дверь с глухим стуком легла на уплотнения за его спиной. Карлик прошел вперед, чтобы показать путь. Шлепая огромными ступнями по полу, он отворил изящную резную дверцу в крытый дворик.

— Они ждут вас, сир.

Сир, — думал Пауль. — Значит, он знает меня.

Но прежде чем Пауль смог обдумать свое открытие, карлик исчез в боковом проходе. Надежда дервишем кружилась в голове Пауля. Он шел через дворик. В помещении было сумрачно и тоскливо, в нем чувствовалось поражение и болезнь. Атмосфера этого дома угнетала его. Или он должен избрать поражение в качестве меньшего зла? И как далеко он успел зайти по этому пути?

Сквозь узкую дверь в дальней стене пробивался свет. Пауль, стараясь не обращать внимания на давящий вкус воздуха, на ощущение внимательного чужого взгляда, перешагнул порог. Маленькая комната, голая по фрименским меркам — драпировки покрывали лишь две стены. Напротив двери, под самым красивым гобеленом, на карминно-красных подушках сидел какой-то человек; за проемом в левой, голой, стене царил сумрак — там, среди теней, смутно виднелся женский силуэт.

Пауль ощутил, что запутывается в сетях видений. Так оно Должно было быть… но откуда взялся карлик? В чем разница?..

Он использовал все свои чувства, в едином гештальте вбирая в себя комнату. Да, обстановка бедная — но видно было, что хозяева изо всех сил пытаются поддерживать достойный вид комнаты. Карнизы и крюки на оголенных стенах показывали, что и тут прежде висели драпировки; Пауль напомнил себе, что паломники платили невероятные суммы за подлинные фрименские изделия. Те из них, что побогаче, считали изготовленные в Пустыне гобелены настоящим сокровищем — лучшим отличием совершившего хадж пилигрима.

Свежая алебастровая побелка оголенных стен, казалось, бросает Паулю обвинение. Гобелены на других двух стенах, протертые до основы, лишь усиливали чувство вины.

Справа от входа на стене висела узкая полка, занятая целым рядом портретов. Большинство из них изображали бородатых фрименов, некоторые из которых были в дистикомбах с болтающимися катетерными трубками, а на других портретах имперские мундиры сверкали на фоне экзотических пейзажей иных миров. Чаще всего пейзажи были морскими.

Фримен, восседавший на подушках, откашлялся, привлекая внимание Пауля. Это был Отхейм, точно такой, как в видении — исхудавшая птичья шея, которая, казалось, едва выдерживает тяжесть массивной головы. Изуродованное лицо — вся левая сторона под слезящимся глазом состоит из пересекающихся шрамов, хотя справа кожа не повреждена, а синий-на-синем фрименскии глаз смотрит прямо и зорко. Неповрежденную половину лица отделял от изуродованной длинный крючковатый нос.

Подушка, на которой сидел Отхейм, лежала в центре вытертого ковра — тот казался бурым, но был сплетен из темно-бордовых и золотистых нитей. Потертые ткани подушки кое-где подштопаны, но все металлические предметы в комнате начищены до блеска — и рамки портретов, и окантовка полки, и подножие низкого стола.

Кивнув живой половине лица Отхейма, Пауль заговорил:

— Счастья тебе и твоему обиталищу, — так приветствовали друг друга друзья, люди одного сиетча.

— Значит, я снова вижу тебя, Усул, — произнес племенное имя дрожащий старческий голос. Тусклый глаз на изуродованной половине лица задвигался над пергаментной, изборожденной шрамами кожей. Эта сторона лица была покрыта седой щетиной, вниз свисали редкие пряди волос. Рот Отхейма раскрылся, блеснули зубы из серебристого металла.

— Муад'Диб всегда отвечает на зов своих федайкинов, — отвечал Пауль.

Женщина возле двери шевельнулась:

— Так болтает Стилгар.

Она вышла на свет, копия Лихны, изображенной лицеделом, только постарше. Пауль припомнил, что жены Отхейма были сестрами. Волосы ее поседели, нос заострился, словно у ведьмы. Пальцы ее были покрыты мозолями от прядения. В былые времена фрименки гордились ими, но заметив его взгляд, она спрятала руки в складках бледно-синего платья.

Пауль вспомнил ее имя — Дхури. Но к ужасу своему, он помнил ее ребенком, не такой она была в видении. Во всем виноват ее голос, попробовал убедить себя Пауль. Было в нем что-то детское.

— Видишь, я здесь, — ответил Пауль. — Разве мог бы я прийти сюда без согласия Стилгара? — Он обернулся к Отхейму. — На мне долг воды, Отхейм. Распоряжайся мною.

Так и принято было разговаривать в сиетче со своими.

Отхейм кивнул трясущейся головой, слишком тяжелой для тонкой шеи. Приподняв покрытую пятнами левую руку, он указал на изуродованное лицо.

— Пузырчатку я поймал на Тарахелле, Усул, — проскрипел он. — Сразу же после нашей победы. — И зашелся в припадке кашля.

— Скоро племя заберет его воду, — вздохнула Дхури. Она подошла к Отхейму, заложила за его спину подушки, поддержала за плечо, пока не прошел приступ. Пауль заметил, что она не так стара, как показалось ему вначале: потерянные надежды кривили рот ее, горечь залегала в глазах.

— Я пришлю докторов, — проговорил Пауль. Дхури обернулась, уперевшись рукой в бедро.

— Были у нас всякие врачи, не хуже, чем те, которых ты можешь прислать. — Она выразительно поглядела на голую стенку слева от себя.

Дорогие врачи, — подумал Пауль.

Он чувствовал, что, словно водоворот, видение поглотило его, но заметил и некоторые различия. Как воспользоваться ими? Время вышило на канве немного иные узоры, но фон ковра был прискорбно знакомым. И с ужасающей уверенностью ощутил он, что любая попытка вырваться из настоящего приведет к еще более жестокому насилию. Мощь обманчиво неторопливого тока времени угнетала его.

— Говори, чего ты хочешь от меня, — пробормотал он.

— А если Отхейм нуждается просто в том, чтобы рядом с ним сейчас был друг? — спросила Дхури. — Разве федайкин может доверить свою плоть незнакомцам?

Мы были своими в сиетче Табр, — напомнил себе Пауль, — и она имеет право укорять меня за явную черствость.

Я сделаю все, что могу, — проговорил Пауль.

Новый приступ кашля сотряс тело Отхейма. Когда он окончился, фримен выдохнул:

— Предательство, Усул! Фримены замышляют против тебя. — Он безмолвно пожевал губами. Струйка слюны вытекла из уголка рта.

Дхури утерла ему рот краем платья, Пауль видел негодование на ее лице — такая трата влаги.

Разочарование и гнев охватили вдруг Пауля. Чтобы Отхейма ждала такая судьба! Федайкины заслуживают лучшего. Но выбора не оставалось ни для смертника, ни для его Императора. В этой комнате они шли по лезвию бритвы Оккама. Легкий неверный шажок сулил кошмары, и ждущие не только их самих, но все человечество. Даже для тех, кто замыслил погубить их.

Заставив себя успокоиться, Пауль поглядел на Дхури. Выражение бесконечной тоски, с которой она смотрела на Отхейма, придало сил Паулю. Чани никогда не будет глядеть на меня такими глазами, — сказал он себе.

— Лихна говорила о вести, — промолвил Пауль.

— Мой карлик, — проскрипел Отхейм. — Я купил его… на… на… забыл где. Это человек-дистранс. Игрушка, брошенная тлейлаксу. В нем имена… всех предателей.

Отхейм умолк, сотрясаясь всем телом.

— Ты говоришь о Лихне, — произнесла Дхури, — когда ты появился, мы поняли, что она добралась благополучно. Если ты думаешь об этом грузе, который Отхейм вручает тебе, его цена — безопасность Лихны. Бери карлика, Усул, и ступай.

Подавив дрожь, Пауль закрыл глаза. Лихна! Настоящая дочь ее погибла в Пустыне, тело, подточенное семутой, отдано песку и ветру.

Открыв глаза, Пауль сказал:

— Ты бы мог прийти ко мне в любой момент, чтобы…

— Отхейм держался в сторонке, чтобы его не причислили к тем, кто ненавидит тебя, Усул. В южном конце улицы находится дом, где собираются твои враги. Поэтому и мы перебрались сюда.

— Тогда зови карлика и уходим, — отвечал Пауль.

— Ты плохо слушал, — заметила Дхури.

— Отведешь карлика в надежное место, — промолвил Отхейм с неожиданной силой в голосе. — В нем единственный список предателей. Никто не заподозрит этого; все думают, что он развлекает меня.

— Мы не уйдем, только ты и карлик. Все знают… как мы бедны. И мы сказали, что продаем карлика. Тебя примут за покупателя. Это единственный шанс.

Пауль помнил, что в видении он оставил дом, узнав имена предателей, но неведомым образом. Значит, карлика укрывал оракул. Должно быть, подумал он, каждый человек помечен судьбой, и цель его жизни определяется всеми наклонностями, всем воспитанием и обучением. С того самого часа, когда джихад избрал его, он чувствовал на себе его ужасающую мощь. Она властно вела его к заранее намеченной цели. И любые помыслы о том, что собственной волей… все, что он мог, — раскачивать изнутри свою клетку! Видит!

Теперь он вслушивался в тишину дома: их было четверо — дхури, Отхейм, карлик и он сам. Он видел страх и напряженность в своих компаньонах, ощущал наблюдателей — и свою собственную охрану — в топтерах над головою… и этих самых — за соседней дверью.

Я ошибся, надежды нет, — думал Пауль. И одно только слово «надежда» вызвало вдруг бурную вспышку этой эмоции… может быть, не поздно поправить…

— Зови карлика, — сказал он.

— Биджас! — позвала Дхури.

— Ты зовешь меня? — карлик шагнул в комнату из дворика, с легкой озабоченностью на лице.

— Биджас, у тебя теперь новый хозяин, — сказала Дхури. Поглядев на Пауля, она произнесла:

— Можешь звать его… Усул.

— Усул — подножие столпа, — перевел Биджас. — Как это Усул может быть подножием, когда это я — под ногами у всех и, стало быть, нету никого подножнее меня?

— Он всегда так разговаривает, — извинился Отхейм.

— Я не говорю, — отозвался Биджас, — я использую речевую машину. Пусть она скрипит и стонет, но все-таки она моя.

Игрушка, сработанная тлейлаксу, — думал Пауль, — ученая и бойкая бестия. Бене Тлейлаксу не бросаются подобными ценностями. Он повернулся и внимательно поглядел на карлика. Круглые глаза, синие, как у фримена, безмятежно встретили его взгляд.

— Ну, Биджас, какими же еще талантами ты обладаешь? — спросил Пауль.

— Я знаю, когда наступает пора уходить, — отвечал тот. — Таким даром обладают немногие из мужей. Есть время оканчивать… когда доброе начало положено. Пора начинать уходить, Усул.

Пауль вновь обратился к воспоминанию: карлика в видении не было, но слова вполне соответствовали ситуации.

У двери ты назвал меня «сир», — ответил Пауль, — значит, ты знаешь, кто я?

— Сир, вы же сир с головы до пят, — ухмыляясь, отвечал Биджас, — и сиром являетесь в большей степени, чем основанием столпа — усулом. Вы — Император. Пауль Муад'Диб Атрейдес. И одновременно мой собственный палец. — Он поднял указательный палец на правой руке.

— Биджас! — осадил его Дхури. — Не искушай судьбу.

— Какую судьбу? Свой только палец, — визгливо возразил Биджас. Он показал на Усула. — Я указываю пальцем на Усула. Разве мой палец не совмещается с ним? Или же он отражает нечто более фундаментальное? — он поднес палец к глазам, насмешливо повертел им, потом произнес. — Ах-хх, вы правы, это всего только палец.

— Он любит пустую трескотню, — озабоченным тоном проговорила Дхури. — Потому-то его тлейлаксу и бросили.

— Я не нуждаюсь в покровительстве, — возразил Биджас, — но тем не менее у меня новый покровитель. Загадочны деяния пальца… — Странно яркими глазами он поглядел на Дхури и Отхейма. — Слаба связь между нами, Отхейм. Пара слезинок — и в путь. — Огромные ступни карлика шаркнули об пол, он повернулся к Императору:

— Ах-хх, патрон! Как долго мне пришлось искать вас! Пауль кивнул.

— Усул будет добр ко мне? — спросил Биджас. — Вы ведь знаете — я личность. Личности могут обладать разной величиной… и обличьем. И это — одно из обличий. Я слаб телом, но могуч речью; меня легко прокормить и трудно насытить. Опустошайте меня, но внутри все равно останется больше, чем вложили люди.

— У нас нет времени на твои дурацкие загадки, — буркнула Дхури. — Вам следовало бы уже идти.

— Я просто нашпигован загадками, — ответил Биджас. — И не все дурацкие. Если пора уходить — значит, следует уйти. Так, Усул? Дхури говорит правду, и мои способности позволяют мне слышать это.

— Так ты чувствуешь правду? — спросил Пауль, решив в точности выдержать время, отмеренное видением. Все лучше, чем вносить возмущения, этим усугубляя последствия. Отхейм должен еще сказать кое-что, иначе время потечет еще более ужасающим путем.

— Я чувствую настоящее, — отвечал Биджас.

Пауль заметил, что карлик нервничает. Неужели человечек представляет себе, что случится? Или же Биджас — сам себе оракул?

— Ты спросила о Лихне? — внезапно проговорил Отхейм, поглядев на Дхури единственным здоровым оком.

— Лихна в безопасности, — отвечала Дхури.

Пауль опустил голову, чтобы выражение лица не выдало его. В безопасности!.. Испепеленные останки, погребенные в тайной могиле.

— Хорошо, — проговорил Отхейм, принимая жест Пауля за знак согласия. — Хоть что-то доброе посреди всего зла. Усул, мне не нравится мир, который мы создаем, ты это знаешь? Лучше было оставаться в Пустыне и враждовать с одними Харконненами.

— Тонкая грань отделяет порой врага от друга, — заметил Биджас. — Там, где кончается эта грань, нет ни конца, ни начала. Все, заканчиваем, друзья мои. — Он подошел к Паулю, переваливаясь с ноги на ногу.

— Что же это такое — чувствовать настоящее? — тянул время Пауль, заставляя карлика нервничать.

— Настоящее! — трепеща, проговорил Биджас. — Настоящее! Настоящее! — он потянул Пауля за рукав. — По-настоящему — нам пора уходить! Вот настоящее!

— Ах ты, погремушка, пустой болтун, — проговорил Отхейм, здоровым глазом не без симпатии глядя на Биджаса.

— Сигнал к отправлению может подать даже погремушка, — отвечал Биджас. — Слезы тоже. Давайте же отправляться, пока на это еще есть время, пока есть еще время для начала!

— Биджас, чего ты боишься? — спросил Пауль.

— Я чувствую, как ищет меня дух, — пробормотал Биджас. Пот выступил на его лбу, щека дергалась. — Я боюсь того, кто не думает, у кого нет тела, кроме моего, и оно укрывается в самом себе. Я боюсь того, что вижу, и того, чего не вижу.

Карлик провидит будущее, — думал Пауль. — Значит, и Биджасу открыта судьба оракула. Но разделит ли карлик участь оракула? И насколько велик его дар? А не мог ли он увидеть тех, кто затеял Таро Дюны? Или кого-то еще более великого? Сколь многое открылось ему?

— Идите-ка лучше, — проговорила Дхури, — Биджас прав.

— Каждая минута, которую мы теряем здесь, — отвечал Биджас, — продлевает… продлевает настоящее!

Каждая минута, которую я теряю здесь, отодвигает мою вину, — думал Пауль. Ядовитое дыхание червя, клубы пыли, в которых блестели зубы, уже охватило его. Это было давно, но он словно обонял этот запах. Он просто ощущал, как ждал его червь — «могила Пустыни».

— Неспокойные времена, — проговорил он, ища отклика у Отхейма.

— Фрименам ведомо, что делать во времена тревог.

Отхейм нервно кивнул.

Пауль смотрел на Дхури. Ждал он не благодарности, она только усугубила бы его груз, но горький взгляд Отхейма и острая жалость в глазах Дхури лишили его решимости. Разве мало такой цены?

— Дальнейшая задержка бессмысленна, — проговорила Дхури.

— Усул, что должен делать, делай, — проскрипел Отхейм. Пауль вздохнул. Слова эти завершали видение.

— Я рассчитаюсь, — ответил он, чтобы все закончилось как положено. Повернулся и вышел из комнаты, Биджас шлепал сзади.

— Прошлое, прошлое… — бормотал на ходу карлик. — Пусть прошлое останется в прошлом и погибнет, где суждено. Грязный был день.

Глава 18

Необходимо скрывать от себя насилие, замышляемое нами относительно других людей. Лишить человека жизни или одного только часа из нее — разница только в количестве. Ты подвергаешь насилию, значит, расходуешь его энергию. Свои коварные намерения можно скрыть изощренными эвфемизмами, но любое применение силы основывается на одном и том же положении: «я потребляю твою энергию».

Приложение к Приказу Совета. Император Пауль Муад'Диб

Первая луна уже высоко поднялась над городом, когда Пауль, окруженный мерцанием щита, вышел из тупика. Ветер сдувал со скал песок, гнал пыль по узкой улочке, Биджас моргал и прикрывал глаза.

— Надо спешить, — бормотал карлик. — Спешить! Спешить!

— Ты предчувствуешь беду? — спросил Пауль.

— Я знаю.

Пауль вдруг почувствовал близкую опасность, и одновременно из двери ближайшего дома появился человек и присоединился к ним.

Биджас съежился и заверещал.

Но это был не кто иной, как Стилгар, он шагал, словно военная машина, наклонив вперед голову.

Пауль торопливо объяснил, какую ценность представляет собой карлик, передал Биджаса Стилгару. И сразу события словно заторопились. Стилгар, как было в видении, понесся вперед, увлекая Биджаса, агенты безопасности обступили Пауля. Повинуясь приказам, к следующему за принадлежащим Отхейму дому заспешили его люди. Тени скользили по стенам.

Лишние жертвы, — думал Пауль.

— Пленники нужны нам живыми, — прошипел один из офицеров охраны.

Слова эти он уже слышал: видение и реальность совпадали с точностью до доли секунды. Орнитоптеры опускались вниз, по одному пересекая диск луны.

Тьма над городом и на улицах его кишела солдатами Империи.

Прочие звуки вдруг растаяли в негромком шипении, звук превратился в рев, сопровождаемый свистом, и терракотовый свет ударил в звездное небо, затмевая луну.

И звуки эти, и свет Пауль помнил по первым своим кошмарам, и сразу ощутил странное чувство — исполнилось. Все шло своим чередом.

— Камнежог! — завопил кто-то.

— Камнежог! — послышалось со всех сторон. — Камнежог!.. камнежог!..

Зная, что должен сделать это, Пауль прикрыл лицо рукою, нырнул за выступ стены. Слишком поздно, конечно.

Там, где только что был дом Отхейма, высился столб огня, слепящая струя пламени возносилась к небесам. В грязном свете его, превращающем весь мир вокруг в жуткий барельеф, метались и улепетывали людские фигуры, судорожно хлопая крыльями, разлетались орнитоптеры.

И все вокруг понимали: уже слишком поздно.

Почва под ногами Пауля раскалялась. Топот вокруг стих — больше никто не пытался бежать, все попадали на землю — и каждый понимал, что бежать некуда. Все уже свершилось. Остается лишь дождаться, пока камнежог выгорит до конца. От излучения не убежать, оно уже проникло в их плоть и последствия вот-вот проявятся. Что еще может натворить это оружие, знали только те, кто применил его, решившись нарушить Великую Конвенцию.

— Боги… Камнежог… — лепетал кто-то неподалеку. — Я… не… хочу… быть… слепым.

— А кто хочет? — откликнулся хриплый голос поодаль.

— Тлейлаксу продадут много глаз, — буркнул кто-то неподалеку от Пауля. — А теперь — заткнись и жди!

Все ждали.

Пауль молчал, размышляя о том, что может натворить это оружие. Если атомного топлива окажется слишком много, оно может проплавить кору планеты. Магматический слой на Дюне залегал достаточно глубоко, но это лишь увеличивало опасность. Вырываясь на волю, расплавленные породы могли расколоть даже планету, оставив на ее месте в пространстве облако мертвых камней и клочья безжизненной плоти.

— Похоже, притихает, — заметил кто-то.

— Просто зарывается глубже, — объяснил Пауль, — лежите. Стилгар пришлет помощь.

— Стилгар ушел?

— Ушел.

— Земля жжется, — пожаловался кто-то.

— Они посмели применить ядерное оружие! — возмущался кто-то неподалеку.

— Звук затихает, — сказал кто-то.

Не обращая внимания на слова, Пауль кончиками пальцев ощупывал землю. Он ощущал раскатистый рокот… звук уходил глубже… глубже.

— Глаза! — завопил кто-то. — Ничего не вижу!

Этот был ближе, чем я, — подумал Пауль. Он поднял голову — конец тупика был еще виден. Правда, словно сквозь туман. Только изжелта-красное пятно светилось на том месте, где были дома Отхейма и его соседа. Темные стены окружающих домов по одной рушились в раскаленную яму.

Пауль поднялся на ноги. Он почувствовал, что камнежог угас, под ногами воцарилась тишина. Тело его стало влажным, дистикомб скользил по коже — он не мог поглотить сразу столько влаги. Воздух отдавал жаром и серой.

Пауль как раз оглядывал поднимавшихся на ноги солдат, когда дымка разом превратилась во мглу. Призвав на помощь память о видениях, он повернулся и пошел — по единственной дороге, оставленной ему Временем. Он вошел в видение так плотно, что оно уже не могло ускользнуть. Он почувствовал, что знает это место, помнит его по многим прошлым видениям. Действительность слилась с пророчеством.

Вокруг ругались и стонали солдаты, ощущая пришедшую слепоту.

— Держитесь! — выкрикнул Пауль. — Помощь вот-вот прибудет!

Жалобы не умолкали, и он добавил:

— Это говорит Муад'Диб! Я приказываю всем держаться! Помощь уже на подходе!

Наступило молчание.

А потом ближайший из охранников, как это и было в видении проговорил:

— Неужели здесь сам Император? Кто-нибудь видит его? А?

— У всех нас больше нет глаз, — отвечал Пауль. — Мои глаза они тоже забрали, как и ваши. Взяли глаза, но не зрение. Я вижу вас всех. Как вы теснитесь возле грязной стены, как держитесь за нее. Мужайтесь. Стилгар возвращается вместе с друзьями.

«Твок-твок» — слышались взмахи крыльев приближающихся орнитоптеров. Раздались торопливые шаги многих ног. Пауль глядел на спешащих друзей, соизмеряя звуки с видением.

— Стилгар, — крикнул Пауль, махнув рукой. — Сюда!

— Благодарение Шаи-Хулуду, — отозвался Стилгар, подбегая к Паулю. — Ты не… — в наступившем безмолвии лишь пророческое зрение позволяло Паулю следить за Стилгаром, за той мукой, с которой он глядел на изувеченные глазницы друга и Императора. — О, мой господин, — простонал Стилгар. — Усул… Усул… Усул…

— Что камнежог? — выкрикнул один из новоприбывших.

— Выгорел, — отвечал Пауль погромче. Он показал рукой. — Бегите туда. Спасайте всех, кто уцелел там… поближе. Живее! — он вновь повернулся к Стилгару.

— Неужели вы видите, мой господин? — изумленным тоном проговорил Стилгар. — Неужели это возможно?

Вместо ответа Пауль провел пальцем по щеке Стилгара и, ощутив слезу, проговорил:

— Не время, дружище, тратить на меня влагу. Я еще жив.

— Но глаза!

— Они смогли ослепить только мое тело, но не меня, — отвечал Пауль. — Ах, Стил, я словно очутился в апокалиптическом сне. И все мои действия так отвечают ему, что вот-вот мне станет скучно жить — все будущее я знаю уже наперед.

— Усул, я не… я не…

— И не пытайся понять. Просто прими. Я — не здесь, я — в каком-то мире неподалеку от нашего. Он похож на наш как две капли воды. Мне даже не нужно проводника. Я вижу все вокруг. Каждое движение, выражение на твоем лице… Пусть у меня нет глаз, но я вижу.

Стилгар резко качнул головой.

— Сир, следует скрыть вашу рану от…

— Мы не будем скрывать ничего, — отвечал Пауль.

— Но закон…

— Стил, мы живем по кодексу Атрейдесов. Пусть закон фрименов гласит: слепой да останется в Пустыне, но он применим только к слепым. А я не слеп. Вся моя жизнь — арена борьбы между злом и добром. Мы с вами живем в поворотной точке истории, и у каждого своя роль.

В наступившем молчании Пауль услышал слова раненого, которого вели мимо.

— Ужасно, — стонал он. — Огонь, буря огня…

— Никого из них не отведут в Пустыню, — произнес Пауль. — Слышишь меня, Стил?!

— Слышу, милорд.

— Купите всем новые глаза за мой счет.

— Будет исполнено, милорд.

Уловив трепет в голосе Стилгара, Пауль произнес:

— Я буду на командном топтере. Распоряжайся здесь.

— Да, милорд.

Пауль обошел Стилгара и направился по улице. Видение подсказывало ему все: все детали, каждую неровность почвы, каждое лицо. На ходу он отдавал распоряжения, обращался к людям из своего окружения, называл их по именам, подзывал к себе тех, кто имел отношение к сокровеннейшим сторонам деятельности правительства. И он чувствовал, как трепет охватывает всех за его спиной, слышал их испуганные перешептывания.

— Его глаза!

— Но он же видел, называл по имени!

Оказавшись в командном топтере, Пауль выключил личный щит, потянулся к микрофону, выхватил его из руки ошеломленного связиста, торопливо один за другим отдал несколько приказов, вложил микрофон обратно в руку офицера. Обернувшись, Пауль подозвал к себе специалиста по оружию, энергичного и блестящего, принадлежавшего к новой уже породе фрименов, лишь смутно припоминавших жизнь в сиетчах.

— Они воспользовались камнежогом, — проговорил Пауль. После мгновенной паузы молодой человек откликнулся:

— Мне уже сообщили об этом, сир.

— Конечно. Ты понимаешь, что это значит?

— Безусловно, он был снаряжен атомным зарядом.

Пауль кивнул и представил себе, как мечется сейчас разум молодого человека. Атомное оружие запрещено Великой Конвенцией. Когда обнаружат покушавшегося, его ждет возмездие объединенных сил всех Великих Домов. Сразу забудутся прежние раздоры, перед лицом новой опасности и древних страхов они потеряют всякое значение.

— Камнежог нельзя изготовить, не оставив следов, — проговорил Пауль, — подбери необходимые приборы и отыщи место, где он был сделан.

— Немедленно, сир, — бросив на Пауля последний испуганный взгляд, офицер заторопился его выполнять.

— Мой господин, — обратился к Императору откуда-то из-за спины его связист, — ваши глаза…

Пауль обернулся, потянулся в глубину кабины, нащупав рукоятку, перестроил командный передатчик на свою частоту.

— Вызовите Чани, — приказал Пауль. — Скажите ей… скажите, что я жив и скоро буду у нее.

Собирают силы, — подумал Пауль, подмечая страх в запахе пота, наполнявшем кабину.

Глава 19

Он покинул тебя, Алия,

Покинул лоно небес.

Свят, свят, свят!

Огненные пески

Перед тобой, Господин наш,

Ты, который видит

Без глаз.

Демон думал обороть его!

Святой! Трижды Святой!

Выбрал он муки!

«Луна падает». «Песни Муад'Диба»

После семи дней лихорадочной суеты Цитадель охватило неестественное спокойствие. Было утро, повсюду сновали люди, но они перешептывались, склоняясь друг к другу, и ходили буквально на цыпочках. Топот сменившегося караула нарушил тишину, но, встретив осуждающие взгляды, вошедшие притихли, подобно прочим.

Вокруг слышались разговоры о камнежоге:

— А он говорил, что огонь был сине-зеленого цвета и пах адом.

— Дурак твой Элпа! Он сказал, что скорее покончит с собой, чем воспользуется глазами тлейлаксу.

— Не нравится мне все, что говорят об этих глазах.

— Муад'Диб прошел мимо меня и окликнул по имени.

— Как он видит, не имея глаз?

— Люди покидают нас, вы слыхали? Повсюду страх. Наибы сказали, что собираются в сиетче Макаб на Великий Совет.

— Что они сделали с Панегиристом?

— Я видел, как его вели в палату, где заседают наибы. Представляете себе, Корба под арестом!

Чани поднялась в этот день рано, ее смутила тишина в Цитадели. Проснувшись, она обнаружила, что Пауль сидит возле нее, пустые глазницы его обращены были к дальней стене их спальни. Всё, пораженное избирательным воздействием камнежога, все омертвевшие глазные ткани были удалены. Впрыскивания и мазь позволили сохранить плоть вокруг глазниц, но ей казалось, что излучение проникло глубже.

Едва она села на постели, накатил волчий голод. Чани набросилась на пищу, которую теперь ставила на ночь возле кровати — меланжевый хлеб с жирным сыром. Пауль указал на пищу:

— Любимая, поверь, способа избавить тебя от всего этого просто не существовало.

Чани подавила невольную дрожь, когда его пустые глазницы обратились прямо к ней. Она решила не задавать больше вопросов. Он говорил так странно: Я был крещен песком — это стоило мне умения верить. Кто теперь предлагает веру? Кому нужен такой товар?

Что он хотел сказать этим?

Он не желал даже слышать о глазах тлейлаксу, хотя щедрой рукой приобретал их для всех, разделивших его участь.

Утолив голод, Чани выскользнула из постели, посмотрела на Пауля, заметила, как он устал. Около рта залегли строгие складки. Темные волосы стояли дыбом, взъерошенные во сне, который не исцелял. Он казался таким хищным, таким далеким. Они засыпали и просыпались рядом — но это ничего не меняло. Она заставила себя обернуться, шепнула:

— Любимый… любимый…

Он потянулся вперед, притянул ее назад в постель и поцеловал в щеку.

— Скоро мы вернемся в родную Пустыню, — прошептал он, — осталось сделать лишь кое-какие мелочи.

Она затрепетала, — так непреклонны были его слова. Прижимая ее к себе, он бормотал:

— Не бойся меня, сихайя моя. Не надо думать о тайнах, думай о любви. В ней нет тайн. Жизнь рождает любовь. Разве ты не чувствуешь этого?

— Да.

Она приложила ладонь к его груди, принялась подсчитывать сердцебиения. Любовь его взывала к ее духу, сердцу дикой фрименки, буйной и бурной дикарки. Магнетизм слов обволакивал ее.

— Я могу обещать кое-что, любимая, — сказал он. — Наше дитя будет править колоссальной империей, перед которой моя покажется ничтожной. И будет в ней такая жизнь… и искусство, и возвышенные…

— Но мы с тобой здесь и сейчас! — запротестовала она, подавив сухой всхлип:

— И я… мне кажется, что нам с тобой осталось совсем мало времени.

— Любимая, впереди вечность.

— Это у тебя может быть вечность. А у меня есть только сейчас.

— Это и есть вечность, — он погладил ее лоб.

Она прижалась к нему, приникла губами к шее. Прикосновение заставило шевельнуться новую жизнь в ее чреве.

Пауль тоже ощутил это движение. Положив руку на живот Чани, он проговорил,

— Ах-хх, юный повелитель Вселенной, подожди своего часа. Пока еще мое время.

Она снова удивилась: почему он всегда говорит о единственном ребенке? Разве медики не сказали ему? Она попыталась припомнить… интересно, об этом они никогда не говорили. Конечно же, он и сам должен знать, что у нее будут близнецы. Она вновь не решалась сказать об этом. Он и так должен знать. Он ведь все знает. Все знает о ней… Руками… ртом… всем телом.

Наконец Чани проговорила:

— Да, милый. Сегодня и есть вечность, и нет ничего, кроме нее. — Чани поплотнее зажмурила глаза, чтобы только не видеть его пустых глазниц, чтобы ненизвергнуться из рая прямо в ад. Какова бы ни была рихани-магия, которой он выверял их жизнь, плоть его оставалась истинной и ласки реальными.

Когда они встали и принялись одеваться, она проговорила:

— Если бы только люди знали о твоей любви! Но его настроение уже переменилось.

— Политика не делается на любви, людей не интересует любовь. В ней столько хаоса. Людям нравиться деспотизм. Избыток свободы порождает хаос. Зачем он людям? Другое дело — заставить деспотизм казаться привлекательным.

— Но ты же не деспот! — возразила она, повязывая на голову нежони. — Просто твои законы справедливы.

А, законы… — бросил он. — И подошел к окну, отодвинул шторы, словно мог выглянуть из окна. — Что есть закон? Контроль? Закон просеивает хаос, и что же остается? Ясность? Закон — высший идеал, основа нашей природы. Но не надо слишком внимательно приглядываться к нему. Попробуй только, — сразу отыщешь рационализированные интерпретации, казуистику законников, удобные прецеденты… ясность, другое имя которой — смерть.

Чани крепко сжала губы. Она не могла отрицать ни мудрости мужа, ни проницательности, однако подобные настроения пугали ее. Он обратился в глубь себя, и Чани чуяла битвы в его сердце. Словно бы обратившись к фрименскому изречению: «никогда не забудем, никогда не простим», он сек и сек себя жестокими словами.

Она подошла к нему и тоже посмотрела в окно. Дневная жара уже гнала прохладу, принесенную северным ветром. На этих широтах ветер расписывал небо охрой, смело покрывал хрустальные листы неба золотыми и пурпурными мазками. Высоко над головой холодные порывы океанскими волнами разбивались о Барьерную Стену, взметая фонтаны пыли.

Пауль чувствовал возле себя теплое тело Чани. На миг он позволил себе забыть видение. Он мог просто стоять, зажмурив глаза. Но время не хотело остановиться. И впереди была тьма — без слез и без звезд. Лишившись зрения, он потерял ощущение материальности Вселенной, и наконец, оставалось лишь изумление — как это звуки могут вместить в себя всю его жизнь? Все вокруг воплощалось в одни только звуки, к которым добавлялись немногие ощущения… ворсистый ковер под рукой, мягкая кожа Чани. Он поймал себя на том, что вслушивается в ее дыхание.

Разве можно быть уверенным в том, что всего лишь вероятно, думал он. Разум запоминает возможности, и каждому мигу бытия отвечает столько вероятностей, которым не суждено воплотиться. И его невидимая суть не только помнила все несбывшееся былое. Тяжесть прошлого в любой момент была готова поглотить его.

Чани прижалась к его руке.

Прикосновение ее тела вдруг оживило его собственную плоть — мертвое тело, увлекаемое водоворотами времени. Он истекал памятью… ведь перед его пророческим зрением прошла целая вечность. Видеть вечность… ее прихоти и причуды, и безграничность. Лживое бессмертие пророка несло возмездие: грядущее и прошлое сливались для него воедино.

И вновь из черной пропасти восстало видение и охватило Пауля.

Оно было его глазами. Оно двигало его мышцы и вело непреклонной рукой к следующему моменту, к следующему часу, к следующему дню… пока наконец ему не начало казаться, что он пленник мгновения.

— Пора идти, — проговорила Чани. — Совет…

— Мое место займет Алия.

— Она знает, что делать?

— Знает.

День Алие начался с сумятицы на плац-параде под ее окнами. Там с шумом, грохотом и всякой суетой появился батальон охраны. Она начала кое-что понимать, лишь когда узнала арестованного — Корбу Панегириста.

Завершая свой утренний туалет, она иногда подходила к окну и следила за растущим внизу нетерпением. Взгляд ее время от времени обращался к Корбе. Она пыталась вспомнить его, бородатым и неотесанным командиром третьей волны в битве при Арракине. Теперь это было невозможно. Нынешний чистюля и франт был облачен в роскошное шелковое одеяние с Парато. Глубокий разрез на груди открывал белоснежную сорочку с рюшами и расшитый зелеными самоцветами жилет. Пурпурный пояс охватывал тело под грудью. Сквозь прорези в рукавах его одеяния ниспадали волны зеленого и черного бархата.

Появилась горстка наибов, чтобы проследить за участью брата-фримена. Они-то и вызвали весь шум — завидев их, Корба разразился громкими протестующими воплями. Алия переводила взгляд с одного фрименского лица на другое, пытаясь припомнить их молодыми. Прошлое утонуло в настоящем. Прежние аскеты стали теперь гедонистами, позволявшими себе удовольствия, которые мало кто из них мог бы вообразить раньше.

Алия видела, как время от времени они с опаской поглядывают на дверь в палату, за которой состоится Совет. Наибы думали о Муад'Дибе, который видит без глаз, о новом проявлении его загадочных сил. По закону фрименов, слепого следовало оставить в Пустыне, вода его принадлежала Шаи-Хулуду. Но Муад'Диб видел, даже потеряв глаза. А еще — они по-прежнему не любили строений и не могли чувствовать себя в безопасности в доме, построенном на поверхности земли. Вот в пещере, в глубинах скал — только там они могут расслабиться. Только не здесь, перед новым лицом Муад'Диба, ждущим там, за дверьми.

Собираясь спуститься вниз к собравшимся, она обратила внимание на письмо, оставленное ею на столике возле двери — свежую весточку от матери. Невзирая на всеобщее почтение к Каладану — месту рождения Пауля, леди Джессика подчеркивала, что отказывается сделать собственную планету объектом хаджа.

Без сомнения, сын мой определил целую эпоху в истории, — писала она, — но даже сознавая это, я не могу признать подобный повод оправданием для нашествия толп всякого сброда.

Прикоснувшись к письму, Алия ощутила странное чувство контакта. Этот листок бумаги побывал в руках ее матери. Письмо — вещь весьма архаичная, но оно создает столь прочное единение, как ничто другое. Послание это, написанное на боевом языке Атрейдесов, не смог бы прочитать никакой чужак.

Думы о матери вновь возожгли в душе Алие привычное пламя. В миг преображения воздействие Пряности перепутало и смешало личности матери и дочери, временами Алия думала о Пауле как о собственном сыне. Это ощущение общности позволяло ей даже представить собственного отца в качестве возлюбленного. Призрачные тени клубились в мозгу… люди-вероятности.

Спускаясь по пандусу в прихожую, где ждали ее амазонки — телохранительницы, Алия на ходу проглядывала письмо.

«Вы создаете опаснейший из парадоксов, — писала Джессика. — Правительство не может утверждать свою власть, будучи в то же время религиозным. Опыт религии требует спонтанности, а ее-то и подавляют законы. Вы не можете править, не прибегая к законам. В результате ваши законы вытесняют и мораль, и всякое самосознание, и тогда встанут на место той самой религии, прибегая к которой вы надеетесь править. Только благодать и духовный подвиг могут породить священный ритуал, сопряженный с высокой моралью. С другой стороны, правительство можно считать культурной формацией, особенно подверженной сомнениям, вопросам и разногласиям. И я предвижу — настанет день, когда ритуал вытеснит веру, а символизм заменит собою мораль».

В прихожей густо пахло кофе с Пряностью. Едва Алия вошла, четыре амазонки в зеленых мундирах мгновенно вскочили и направились следом за нею широким и уверенным шагом, юные и ретивые. С жестокими лицами одержимых, они словно излучали этот свойственный фрименам дух насилия: народ этот способен был убивать непринужденно, не ощущая за собой вины.

Хоть, в этом я отличаюсь от них, — думала Алия. — К имени Атрейдесов и без того пристало довольно грязи.

Ее появление не осталось незамеченным. Едва она вступила в нижний коридор, ожидавший здесь паж понесся вперед, чтобы вызвать стражу в полном составе. Мрачный и темный коридор был освещен лишь несколькими неяркими светошарами. Вдруг на дальнем конце его широко распахнулись двери в парадный двор, и ослепительный сноп солнечных лучей ударил ей в лицо. За дверьми теснилась охрана, посреди них стоял Корба, а позади, за всеми ними, пылало солнце.

— Где Стилгар? — бросила Алия.

— Уже внутри, — отвечала одна из ее амазонок.

Алия первой ступила в палату. Это была одна из наиболее роскошных приемных цитадели. Вдоль одной стены тянулся высокий балкон, уставленный мягкими креслами. Оранжевые шторы были раздвинуты, из высоких окон напротив балкона лился свет. За окнами был сад с фонтаном. В заднем конце палаты, справа от Алие, находилось возвышение с единственным массивным креслом.

Подойдя к возвышению, Алия оглянулась и увидела, что галерея уже заполнилась наибами.

Домашняя стража занимала свободные пространства под балконом. Среди них расхаживал Стилгар, время от время бросая тихое слово, короткий приказ. Он ничем не обнаруживал, что заметил появление Алие.

Корбу ввели, усадили на подушки возле низкого стола, неподалеку от подножия трона. Невзирая на изысканные одежды, Панегирист казался теперь сонным и вялым стариком, кутавшимся от холода. За спиной его замерли двое стражников.

Когда Алия уселась, Стилгар приблизился к возвышению.

— Где Муад'Диб? — спросил он.

— Брат мой распорядился, чтобы я председательствовала как Преподобная Мать.

После этих слов на галерее среди наибов поднялся шум протеста.

— Молчать! — скомандовала Алия. Во внезапной тишине она произнесла: — Или закон фрименов не предписывает Преподобным Матерям решать вопросы, касающиеся жизни и смерти?

Когда серьезность слов ее дошла до слушателей, наибы примолкли, но Алия видела среди них гневные лица. Она мысленно перечислила их, чтобы вспомнить в Совете: Хобарс, Раджифири, Тасмин, Сааймид, Умбу, Легг… в этих именах был и кусочек Дюны: сиетч Умбу, впадина Тасмин, ущелье Хобарс…

Она обернулась к Корбе.

Заметив это, Корба приподнял подбородок и проговорил:

— Я протестую и заявляю о собственной невиновности!

— Стилгар, прочти обвинение!

Стилгар извлек скатанный свиток буроватой меланжевой бумаги, шагнул вперед. И начал торжественно читать, чуть нараспев, подобно стихам. Его голос придавал четкость и окончательность резким словам.

«…в том, что ты замышлял совместно с предателями покушение на Господина нашего, Императора; в том, что тайно встречался с врагами государства; в том, что…»

Корба с негодующим видом затряс головой.

Алия задумчиво внимала, опершись подбородком о левый кулак. Правая рука ее лежала на подлокотнике. Формальности по кусочку выпадали из ее памяти, оставляя только чувство тревоги.

«…Наши почтенные традиции… поддержка легионов и всего Вольного Народа… Насилие по Закону карается насилием… Величие Императорской особы… нарушение всех прав…»

Чепуха! — думала она. — Чепуха! Целиком чепуха… Чепуха… Чепуха…

Стилгар закончил:

— «…И в настоящем виде предлагаю суду это обвинение».

В наступившем молчании Корба качнулся вперед, вытянув шею, впиваясь руками в колени. Шея со вздутыми жилами напряглась, словно он готовился к прыжку. Он заговорил, и язык его мелькал между зубами.

— Ни словом, ни делом не преступал я фрименских законов. По праву я желаю встать лицом к лицу с обвинителем!

Незамысловатый протест, — подумала Алия.

Но она видела, что слова Корбы оказали существенное воздействие на наибов. Они знали Корбу. Он был одним из них. И чтобы сделаться наибом, сумел проявить и храбрость, и осторожность. Конечно, Корба лишен блеска, но он надежен. Не из тех, что командовали джихадом, — просто хороший и надежный интендант. Не рыцарь-паладин, конечно, но наделен древней добродетелью фримена: нужды племени превыше всего.

Вспомнились горькие слова Отхейма, переданные ей Паулем. Алия окинула взглядом галерею. Любой из них мог представить себя на месте Корбы, а некоторые имели на то причины. Но и ни в чем не повинный наиб опасен ничуть не менее, чем этот злоумышленник.

Корба тоже ощущал это.

— Кто обвиняет меня? — резко спросил он. — По праву фримена я требую поединка с обвинителем.

— Что, если ты сам обвиняешь себя? — бросила Алия.

И прежде чем он успел справиться с собой, мистический ужас на мгновение лег на лицо Корбы. И любой мог прочесть на нем: могущества Алие достаточно, чтобы обвинять его: и обвинения эти пришли из царства теней, из Алам аль-Митхаль.

— Кое-кто из фрименов помогает нашим врагам, — продолжила Алия. — Они разрушают водяные ловушки, они взрывают арыки, отравляют посадки, грабят хранилища.

— А ныне… они посмели выкрасть червя из Пустыни Его, отправить в другие миры!

Голос этот знали все… Муад'Диб. Пауль вошел через дверь, раздвигая плечами охрану, и подошел к Алие. Провожавшая его Чани осталась у края комнаты.

— Мой господин… — проговорил Стилгар, не поднимая глаз к лицу Пауля.

Пауль обвел галерею пустыми глазницами, перевел взгляд на Корбу.

— Ну, Корба, где же твои хвалы?

На галереях послышалось бормотанье, оно становилось громче, доносились отдельные слова и фразы: «… Закон о слепых… обычай фрименов… в Пустыню… кто нарушает!..»

— Кто смеет говорить, что я слеп? — рявкнул Пауль, обратившись лицом к галерее. — Не ты ли, Раджифири? Я вижу, ты сегодня в золотом кафтане. На синей рубахе под ним видна уличная пыль; ты ведь всегда был неряхой.

Раджифири выставил руку перед собой, пытаясь тремя пальцами — «козой» — оградиться от зла.

— Обрати к себе свои пальцы! — крикнул Пауль. — Мы знаем, где кроется зло! — и он вновь обернулся к Корбе. — Я вижу вину на лице твоем.

— Вина не моя! Может быть, я имел дело с виновными, но… — и Корба умолк, бросив испуганный взгляд на галерею.

На ходу поняв брошенный Паулем намек, Алия встала, спустилась с возвышения, подошла' к краю стола, за которым сидел Корба. Безмолвно, знающим взглядом смотрела она на Корбу.

Тот отвел глаза, задергался, оглядываясь на галерею.

— Чьи глаза ты ищешь? — спросил Пауль.

— Вы же слепы! — выпалил Корба.

На миг Пауль почувствовал жалость к нему. Верховный Квизара Тафвид впутался в сеть видения столь же плотно, как и все остальные.

— Чтобы видеть тебя, не нужно глаз, — проговорил Пауль. И принялся описывать Корбу: каждое движение, каждый испуганный, молящий взгляд, обращенный к наибам.

Отчаяние овладело Корбой.

Алия видела, что он может сломаться в любую секунду. И на галерее это должны понимать тоже, думала она. Кто его соучастники? Она глядела на лица наибов, подмечая малейшие движения невозмутимых физиономий… гнев, страх, неуверенность… и вину.

Пауль умолк.

В жалкой попытке заставить голос звучать гордо Корба выдавил: И кто же обвиняет меня?

— Отхейм, — отвечала Алия.

— Отхейм умер! — запротестовал Корба.

— Откуда ты знаешь? — осведомился Пауль. — Через собственных шпионов? Ах, конечно же, все мы знаем про твоих посыльных и шпионов. Нам известно, кто доставил сюда камнежог с Тарахелла.

— Для защиты Квизарата! — завопил Корба.

— Ну и как же он попал в руки предателей? — спросил Пауль.

— Его украли, и мы… — Корба глотнул и умолк. Взгляд его лихорадочно метался справа налево. — Все знают, что голосом моим говорила любовь к Муад'Дибу. — Он поглядел на галерею. — Разве может мертвец обвинять фримена?

— Голос Отхейма не умер, — отвечала Алия и остановилась, когда Пауль прикоснулся к ее руке.

— Отхейм прислал нам свой голос, — продолжил Пауль. — Он называет имена, он говорит о предателях, называет места их сходок и время. Разве ты не видишь, Корба, на Совете наибов кое-кого не хватает? Где Меркур и где Фаш? И Кеке Хромого сегодня нет с нами. Еще Таким… где он?

Корба водил головой из стороны в сторону.

— Они улетели с Арракиса, повезли краденого червя, — отвечал сам себе Пауль. — И даже если я сейчас освобожу тебя, Корба, Шаи-Хулуд заберет твою воду за участие во всем этом. А знаешь, почему я тебя не освобожу? Вспомни-ка о тех мужчинах, которых ты лишил глаз, о них — лишенных моего внутреннего зрения. У них ведь есть семьи, Корба, и друзья… Куда ты спрячешься от них?

— Но все случилось по чистой случайности, — молил Корба. — И во всяком случае они получат от тлейлаксу… — он осекся.

— Кто знает, не поработят ли металлические глаза своего хозяина? — спросил Пауль.

Наибы на галерее зашептались, прикрывая ладонями рты. Теперь они уже куда прохладнее взирали на Корбу.

— Так, значит, для обороны Квизарата, — проговорил Пауль, возвращаясь к мольбе Корбы, — отлично. Вот устройство, которое излучает гамма-лучи, разрушает землю и выжигает глаза тем, кто окажется возле него. Ну и как ты, Корба, желал использовать его для защиты Квизарата? Или твои квизара тафвид мечтают выжечь глаза всем, у кого они еще есть?

— Ну, из любопытства, милорд, — молил Корба. — Древний закон разрешает лишь Семьям владеть атомным оружием, но ведь Квизарат повиновался… повиновался…

— Повиновался тебе, — отозвался Пауль. — Действительно любопытно.

— Пусть меня обвиняет лишь голос, но пусть он обвинит меня в лицо! — отвечал Корба. — У фримена есть на это право.

— Сир, это так, — проговорил Стилгар.

Алия остро глянула на него.

— Закон есть закон, — настаивал Стилгар, ощущая ее возражения. И принялся цитировать законы фрименов, сопровождая их содержание собственными комментариями.

Алия слушала Стилгара со странным чувством, как будто слышит его слова, прежде чем он произносит их. Как может он быть настолько простодушным? Никогда еще Стилгар не казался ей столь консервативно преданным традиционному закону Дюны. Выставив вперед подбородок, он агрессивно рубил слова. Неужели и вправду в нем нет ничего, кроме этой глупой помпезности?

— Корба — фримен, и будет судим по закону Пустыни, — заключил свою речь Стилгар.

Алия отвернулась, поглядела на сад и тени на его ограде. Она чувствовала разочарование. История затянулась — дело шло к полудню. Что дальше? Корба расслабился. Панегирист являл собой вид человека, оскорбленного несправедливыми обвинениями, ведь все его дела диктовались одной любовью к Муад'Дибу. Она поглядела на Корбу, с удивлением подметила на лице его ехидное самодовольство.

Он словно бы получил весть, — подумал она. — Так ведет себя человек, если слышит крики друзей: «Держись! Держись! Помощь близка!»

На какой-то миг они было овладели всей ситуацией… информация карлика, сведения о других заговорщиках, имена доносчиков. Но критический момент миновал. Стилгар?.. Конечно, нет. Она обернулась, поглядела на старого фримена.

Тот без трепета встретил ее взгляд.

— Благодарю тебя, Стил, — проговорил Пауль, — за то, что ты напомнил нам о Законе.

Стилгар качнул головой. Подойдя поближе, он беззвучно прошептал одними губами, так, чтобы только им было понятно:

— Я выжму его досуха и позабочусь обо всех последствиях. Пауль кивнул, дал знак стражникам, стоявшим за Корбой.

Отвести Корбу в самую надежную камеру, — приказал он, — не пускать никого, кроме защитника. Я назначаю защитником Корбы Стилгара.

Я сам выберу себе защитника! — крикнул Корба.

— Или ты сомневаешься в честности и справедливости решений Стилгара?

— О нет, милорд, но…

— Увести его! — рявкнул Пауль.

Стражники подняли Корбу с подушек, повели его к выходу. Наибы, бормоча, начали расходиться. Из-под галереи выступили прислужники, задернули оранжевые шторы. В палате воцарился оранжевый полумрак.

— Пауль… — начала было Алия.

— К насилию можно обратиться, — отвечал он, — только когда все будет под нашим полным контролем. Благодарю, Стил. Ты великолепно сыграл свою роль. Я уверен, Алия, ты приметила тех наибов, которые помогали ему. Они не могли не выдать себя.

— Так вы уже все заранее подготовили? — осведомилась Алия.

— Прикажи я убить Корбу на месте, наибы не стали бы возражать, — проговорил Пауль, — но затевать формальное рассмотрение дела, не прибегая к праву Пустыни, — тут они увидели угрозу собственным прерогативам. Алия, кто из наибов поддерживает его?

— Я уверена, что Раджифири, — негромким голосом отвечала она. — И Саайид, но…

— Точный перечень передашь Стилгару, — распорядился Пауль.

Алия глотнула пересохшей глоткой, разделяя в этот миг общий трепет перед Паулем. Она-то знала, каким образом можно видеть без глаз, но точность его внутреннего зрения смущала ее… Видеть все и в таких подробностях! Она ощущала, как собственной персоной мерцает перед его внутренним взором в том полупредельном времени, которое связано с реальностью только поступками и словами. Все они в видении были перед ним как на ладони!

— Время вашей утренней аудиенции, сир, — напомнил Стилгар. — Собрались многие… любопытные… испуганные.

— Ты боишься, Стил?

Старый фримен едва слышно шепнул в ответ: — Да.

— Ты мой друг, и тебе нечего бояться меня, — произнес Пауль.

Стилгар глотнул.

— Да, милорд.

— Алия, аудиенцию даешь ты, — распорядился Пауль. — Стилгар, командуй.

Возле огромных дверей послышался шум. Толпу вытеснили из полутемного зала, чтобы вошли официальные лица. Все происходило своим чередом: домашняя стража локтями расталкивала просителей, облаченных в яркие одеяния, а просители пытались протолкнуться поближе, кричали, ругались, размахивали прошениями. На расчищенное стражей пространство вышел распорядитель. В пуках его был перечень избранных, тех, кому разрешено предать перед престолом. Распорядитель — жилистый фримен по имени Текрубе — держался с усталым и несколько ироничным видом, гордо задирая бритую голову с кустистыми бакенбардами.

Алия двинулась к нему, давая возможность Паулю и Чани скрыться через коридор за возвышением. Подметив испытующий взгляд, который он метнул в спину Пауля, она подавила секундное недоверие к Текрубе.

— Сегодня я говорю за брата, — объявила она. — Пусть просители подходят по одному.

— Да, госпожа, — отвечал тот и начал распоряжаться.

— Я помню такое время, когда ты не могла обмануться в намерениях своего брата, — проговорил Стилгар.

— Меня отвлекли, — отвечала она. — В тебе что-то вдруг так странно и драматически переменилось. Что случилось, Стил?

Стилгар подобрался. Конечно, переменилось… но странно и драматически? Подобная точка зрения ему даже не приходила в голову. Драма — ведь вещь сомнительная. Драмы разыгрывают заезжие актеры, люди сомнительной преданности и еще более сомнительной добродетели. Враги империи вечно с драматическим усердием пытаются соблазнить ее население. Корба оставил фрименскую добродетель и развел драму в своем Квизарате. И он умрет за это.

— Какая-то извращенная мысль, — проговорил Стилгар. — Или ты не доверяешь мне?

Расстроенный голос его смягчил выражение на лице Алие, но не тон.

— Тебе известно, что это не так. Я всегда была согласна с братом: если дело попало в руки Стилгара, мы можем спокойно забыть все обстоятельства этого дела.

— Почему же ты говоришь, что я… изменился?

— Ты сделал первый шаг на пути неповиновения брату, — отвечала она. — Я вижу это на лице твоем. И надеюсь, что твое ослушание не погубит вас обоих.

К ней уже приближался первый из ходатаев и просителей. Она отвернулась прежде, чем Стилгар успел ей ответить. Впрочем, на лице его читалось все то, о чем писала ей мать. Мораль и совесть уступали место Закону.

Вы создаете смертельно опасный парадокс, — вспомнилось Алие.

Глава 20

Тибана писал апологии сократического христианства, он был, вероятно, уроженцем Анбуса IV и жил в восьмом-девятом веке до воцарения Дома Коррино, скорее всего во второе правление Даламака. Сохранилась лишь малая часть написанного им, откуда и взята эта фраза: «Сердца всех людей обитают в одних и тех же джунглях».

Ирулан, из «Книги Дюны»

— Ты — Биджас, — произнес гхола, вступая в крохотную каморку, где карлика содержали под стражей. — Меня зовут Хейт.

За гхолой следовал целый отряд дворцовой стражи: вечерняя смена караула. Пока они пересекали внутренний двор, порыв ветра принес песок, он жалил лица, заставлял прикрывать глаза и торопиться. Было слышно, как снаружи в коридоре они обмениваются шутками, обычно сопровождающими ритуал смены часовых.

— Ты не Хейт, — отвечал карлик. — Ты — Дункан Айдахо. Я видел, как твою мертвую плоть погружали в бак и как извлекали из него тебя — живого и готового для обучения.

Гхола глотнул, горло его вдруг пересохло. Яркие шары плавающих ламп словно тускнели здесь, на фоне зеленых гобеленов. Но на лбу карлика были заметны капли пота. В нем чувствовалась странная целостность, словно бы проступало сквозь кожу предназначение, заложенное в него тлейлаксу. Под маской труса и болтуна угадывалась сила.

— Муад'Диб поручил мне выяснить у тебя, что намереваются здесь сделать тлейлаксу с твоей помощью, — произнес Хейт.

— Тлейлаксу, тлейлаксу, — запел карлик, — я и есть тлейлаксу, дурень ты этакий! Кстати, и ты тоже.

Хейт глядел на карлика. А Биджас, казалось, светился харизматической бодростью, заставлявшей наблюдателя вспоминать о древних идолах.

— Слышишь голоса стражи? — спросил Хейт. — Они охотно удавят тебя по моему приказу.

— Хай! Хай! — воскликнул Биджас. — Экий заносчивый дуралей, а еще говоришь, что явился искать истину.

Хейт вдруг ощутил, что ему вовсе не нравится внутренняя невозмутимость, проступавшая на лице карлика.

— Быть может, я ищу всего лишь свое будущее.

— Неплохо сказано, — отвечал Биджас. — Теперь мы знаем друг друга. Когда встречаются два вора, их можно не представлять друг другу. Значит, мы с тобой воры? — переспросил Хейт. — И что же мы крадем?

— Мы не воры — мы игральные кости, — отвечал Биджас, — и ты хочешь подсчитать числа, нанесенные на моих гранях. А я — на твоих. И что я вижу? У тебя два лица.

— Ты и в самом деле видел меня в баках тлейлаксу? — преодолев странную нерешительность, спросил Хейт.

— Я же сказал, — отозвался карлик и вскочил на ноги. — Нам пришлось побороться за тебя — с тобой. Плоть не хотела возвращаться назад!

Хейту вдруг показалось, что он очутился в кошмарном сне, привидевшимся вовсе не ему самому и не ему подвластном, но если он вдруг забудет про это, — неминуемо затеряется в закоулках чужого ума.

Биджас с хитрым выражением на лице склонил голову набок, обошел вокруг гхолы, глядя на него снизу вверх.

— Когда ты волнуешься, в тебе проступают былые черты, — проговорил Биджас. — Ты — тот самый преследователь, который не хочет догонять свою жертву.

— Ну а ты — оружие, нацеленное в Муад'Диба, — отвечал Хейт, поворачиваясь, чтобы уследить за карликом. — Что ты задумал?

— Ничего! — отвечал Биджас, вдруг остановившись. — Вот тебе простой ответ на несложный вопрос.

— Или ты метишь в Алию, — спросил Хейт, — не так ли?

— Во Вселенной повсюду ее зовут Хоут, Чудовищной Рыбой. Но почему это я ощущаю, как вскипает твоя кровь, когда ты говоришь про нее?

— Так значит, они зовут ее Хоут… — протянул гхола, пытаясь что-нибудь прочесть в чертах лица Биджаса. Странными были речи карлика.

— Она шлюха-девственница, — продолжал Биджас, — она остроумна, вульгарна и понятна, несмотря на ужасающие глубины ее существа; она жестока в своей доброте, бездумна и мудра, созидая, она несет разрушения, подобно кориолисовой буре.

— Итак, ты пришел держать речь против Алие, — проговорил Хейт.

— Против? — спросил карлик, опускаясь на подушку возле стены и ухмыляясь. Это сразу сделало его похожим на большеголовую ящерицу.

— Не-ет. Я пришел сюда, чтобы ее телесная красота завлекла меня в ловушку…

— Нападать на Алию — значит нападать и на ее брата, — отвечал Хейт.

— Это настолько очевидно, что можно даже и не заметить, — отвечал Биджас, — в сути своей Император и сестра его являются единой двойственной личностью, две половинки которой, женская и мужская, обращены спиной друг к другу.

— Подобные речи мы слыхали от фрименов глубокой Пустыни, — сердито сказал Хейт, — от тех самых, кто возобновил кровавые жертвоприношения Шаи-Хулуду. Почему ты повторяешь эту бессмыслицу?

— И ты смеешь говорить, что это бессмыслица? — возразил Биджас. — Ты, сразу человек и маска на лице человека? Ах-хх, естественно, откуда игральным костям знать, сколько очков на них выпало. Я забыл про это. А ты запутался вдвойне — ведь ты прислуживаешь этому двойному созданию. Чувства твои уводят прочь от истины, ум — лучший проводник. Воспользовался бы им!

— И ты проповедуешь тем, кто стережет тебя, эту ложь о Муад'Дибе? — негромким голосом спросил Хейт. Он чувствовал, что разум его опутан речами карлика.

— Это они сами проповедуют! — отвечал Биджас. — И молятся. А почему бы и нет? Все мы должны молиться. Разве мы живем не в тени, которую отбрасывает на нас это существо, ужаснее которого не порождала Вселенная?

— Ужаснее которого…

— Собственная мать не желает жить на одной планете с ними.

— Почему ты не говоришь прямо? — спросил Хейт. — Ты ведь знаешь, у нас есть разные способы хорошенько повыспросить тебя. Мы сумеем узнать ответ… только другим способом.

— Но я ответил тебе! Разве я не сказал уже, что миф этот реален? А я — разве я ветер, что несет смерть в своем брюхе?.. Нет! Я — это слова! Но слова, подобные молнии, что бьет из песка в темное небо. Я сказал: задуем лампу! Настал день! А ты говоришь: дай мне фонарь, чтобы я не проглядел приход дня.

— Ты играешь со мной в опасные игры, — отвечал Хейт. — Или ты думаешь, что мне не понятны дзенсуннитские выверты? Ты за собой оставляешь отпечатки следов, словно птица на влажной глине.

Биджас хихикнул.

— Почему ты смеешься? — возмутился Хейт.

— Потому, что у меня есть зубы, а я хочу, чтобы их не было, — выдавил Биджас, смеясь. — Не будет зубов, нечем будет скрежетать.

— Теперь я понял: твоя цель — это я, — отвечал. Хейт, — ты метишь в меня.

— И я попал в самое яблочко! — веселился Биджас. — Разве можно промазать в такую большую мишень? — Он кивнул, словно в подтверждение собственных слов. — А теперь я спою тебе, и он зажужжал под нос монотонную мелодию, с привизгом повторяя немногие такты и слова.

Хейт напрягся, странная боль пробежала волной по позвоночнику. Он глядел на лицо карлика, в его юные глаза на древнем лице. Казалось, что глаза эти словно повисли в центре паутинной сети морщин, белыми линиями разбегавшихся в стороны к впалым вискам. Какая огромная у него голова… И все прочие черты только окружали теперь пухлый рот, извергавший монотонный шум. Звук этот напомнил Хейту древние ритуалы, воспоминания не одного человека — народа, древние слова и обычаи, позабытый смысл мельком услышанного бормотания. Сейчас здесь вершилось нечто жизненно важное в кровавой игре идей на просторах времени.

В напев карлика вплетались символы, словно яркий свет били они из древней тьмы, освещая века существования человечества.

— Что ты делаешь со мной? — задыхаясь, выдавил Хейт.

— Просто играю на тебе, — отвечал Биджас, — ты и есть тот самый инструмент, на котором меня учили играть. Я назову тебе другие имена предателей из числа наибов. Вот Бикурос и Кахийт. Числится среди них и Джедида, который был секретарем у Корбы, и Абумоджандис, помощник Баннерджи… Не исключено, что один из них сейчас уже пронзает ножом твоего Муад'Диба.

Хейт только мотал головой из стороны в сторону. Говорить было слишком трудно.

— Мы с тобой как два брата, — произнес Биджас, прерывая свое жужжание. — В одном баке выросли, я был первым, ты — младший.

Металлические глаза Хейта вдруг словно ожгло внезапной болью. Все вокруг погрузилось в мерцающую красную дымку. Все ощущения отошли далеко, оставив только одну боль, и все вокруг виднелось как бы сквозь пелену, как через помутневшее от песка стекло. Все стало случайным, и только случай правил над бездушной материей. Даже собственная воля превратилась в нечто неопределенное. И она затаилась где-то внутри него, не дыша, не издавая ни звука, так что не сыщешь и с фонарем.

С ясностью, порожденной отчаянием, он прорвал эту дымку усилием воли. Все внимание его столбом огня било прямо под ноги Биджаса. И глаза его постигали суть карлика, слой за слоем: купленный интеллект, а под ним страхи, желания, стремления… и наконец, сердцевину: сущность, управляемую символами.

— Мы на поле боя, — сказал Биджас, — можешь говорить. Команда эта развязала его язык, и Хейт ответил:

— Ты не сможешь заставить меня убить Муад'Диба.

— Я слыхал, как Бене Гессерит говорят, что во Вселенной нет ничего прочного, ничего уравновешенного, ничего неизменного, но каждый день — а случается, и каждый час — несет перемены.

Хейт тупо мотал головой из стороны в сторону.

— Ты поверил, что глупый Император и есть наша цель, — произнес Биджас. — Как же плохо ты понимаешь наших хозяев — тлейлаксу. Гильдия и Бене Гессерит считают, что мы производим изделия. На самом деле мы создаем услуги и инструменты. Все, от войны до бедности, может послужить инструментом. Война полезна: она ведь так эффективна. Она стимулирует метаболизм. Она усиливает правительства. Она перемешивает наследственность и наделяет жизнестойкостью, как ничто другое во всей Вселенной. Лишь те, кто знает цену войне и платит ее, обладают решимостью…

Странно спокойным голосом Хейт отвечал:

— Интересные речи ведешь ты, и я вот-вот поверю в месть Провидения. Как же пришлось преобразовать твое прежнее тело, чтобы создать тебя?.. Наверняка получилась бы занимательная история… с еще более увлекательным эпилогом.

— Великолепно! — пропел Биджас. — Ты нападаешь, значит, у тебя есть сила воли и решимость.

— Ты пытаешься пробудить во мне желание убивать, — задыхаясь, проговорил Хейт.

Биджас отрицательно качнул головой.

— Пробудить — согласен, но не насилие. Тебя учили ясности, так ты сам говорил. И я должен пробудить в тебе ясность восприятия, Дункан Айдахо.

— Хейт!

— Дункан Айдахо. Искуснейший из убийц, любовник многих женщин, солдат-меченосец. Правая рука Атрейдесов на поле боя. Дункан Айдахо.

— Прошлое нельзя пробудить.

— Ты уверен?

— Прежде это никогда не удавалось.

— Интересно, но наши хозяева даже слышать не хотят, что может найтись нечто такое, чего нельзя сделать. Они всегда ищут способ: нужный инструмент, точку приложения силы, услуги нужных…

— Ты скрываешь свое истинное предназначение. Прячешь его за бессмысленными словами!

— В тебе сокрыт Дункан Айдахо, — отвечал Биджас, — и все его сознание откроется тебе… или твоим эмоциям, или бесстрастному рассудку… но оно покорится. И сознание его возвратиться из тьмы былого, окружающей каждый твой шаг. Оно рядом и правит тобой, даже когда ты не даешь ему воли. Дункан Айдахо — внутри тебя, он существует, и когда сознание его сфокусируется, ты покоришься.

— Тлейлаксу думают, что я все еще их раб, но я…

— Тихо, раб! — привизгивая особенным образом, бросил Биджас.

И Хейт обнаружил, что застыл в покорном молчании.

— Ну вот мы и добрались до самой основы, — удовлетворенно проговорил Биджас, — и я знаю — ты это понял. Такие слова управляют тобой… думаю, это вполне достаточно.

Хейт ощущал выступивший на лбу пот, чувствовал, как дрожат руки и грудь, но не в силах был пошевелиться.

— Однажды, — продолжал Биджас, — к тебе придет Император. Он скажет: ее больше нет. И лицо его будет воплощать горе. Он будет отдавать воду мертвым, так все здесь называют слезы, а ты ответишь моим голосом: «Господин! О, господин мой!»

Челюсти и шею Хейта сводило, он едва покачивал головой из стороны в сторону.

— И ты скажешь: «У меня весть от Биджаса», — карлик скорчил рожу. — Бедный Биджас, безумный Биджас… пустой барабан, на котором выбивают дробь сообщений, сути которых он не понимает… но стукни по Биджасу, и он загрохочет. — Он снова принялся гримасничать.

— Ты думаешь, я ханжа, Дункан Айдахо? Нет! И я могу горевать. Но пришло время менять мечи на слова.

Икота сотрясла Хейта.

Биджас хихикнул.

Ах, спасибо, Дункан. Ах, спасибо! Вот потребности тела и спасут нас. В жилах Императора течет кровь Харконненов. И он сделает все, что мы потребуем от него. Так что станет ваш Император нашим молотком и будет чеканить слова, что будут приятным звоном отдаваться в ушах наших хозяев.

Хейт моргал, удивляясь, насколько оживленным казался карлик, злобным и мудрым одновременно. Откуда в Атрейдесах кровь Харконненов?

— Вспомни-ка лучше о Звере Раббане, злодее Харконнене, и вспомни свой гнев, — промолвил Биджас. — В гневе ты всегда был подобен фрименам. Если слов не хватает, то уж меч-то всегда под рукой. Вспомни муки, на которые Харконнены обрекли твою семью. Знай: по матери твой драгоценный Пауль и есть настоящий Харконнен. Ну, когда тебе было трудно убить Харконнена?

Горькое разочарование одолевало гхолу. Или гнев? Почему эти слова вызывают гнев?

— Оххх, — стонал Биджас, — ах-хх, хах! Клик-клик. Вот и еще кое-что. Тлейлаксу предлагают сделку твоему драгоценному Паулю Атрейдесу. Наши хозяева восстановят его возлюбленную. Некоторым образом это будет твоя сестра — тоже гхола.

Хейту внезапно почудилось, что он оказался в мире, где нет ничего, кроме стука его собственного сердца.

— Да, гхола! — повторил Биджас. — И плоть гхолы будет плотью его возлюбленной. Она будет рожать ему детей. Она будет любить его одного. Мы можем даже улучшить оригинал, если он этого захочет. Разве хоть однажды дана была человеку возможность вернуть к жизни умершую любовь? Да он просто уцепится за наше предложение!

Биджас кивнул, прикрывая веками глаза, словно от усталости:

— Он смутится… и когда он задумается, ты подберешься поближе. И ударишь! Два гхолы будут у нас, не один! Этого хотят наши хозяева! — карлик откашлялся, снова кивнул и велел:

— Теперь говори,

— Я не сделаю этого, — отвечал Хейт.

— А вот Айдахо сделал бы, — проговорил Биджас. — Тебе не предоставится более удобной возможности отмстить этому потомку Харконненов. Не забывай этого. Ты предложишь ему возможность улучшить возлюбленную, дать ей вечную нежность, нестареющую любовь. А потом предложишь им обоим убежище — а сам будешь подбираться все ближе — на планете где-нибудь за пределами империи. Подумай только! Вернуть любимую к жизни. Не плакать, а в уединении и любви доживать свои годы.

— Дорогой подарочек, — осторожно заметил Хейт. — Он спросит и о цене?

— Скажешь ему, что придется отказаться от всех претензий на божественность и дискредитировать Квизарат. А еще, еще ему придется отдать — себя самого и свою сестру.

— И всего-то? — насмешливо спросил Хейт.

— Естественно, ему придется отказаться и от всей своей доли в КООАМ.

— Естественно.

— И если ты не подберешься еще достаточно близко, чтобы ударить, говори ему, как восхищены тлейлаксу полученным от него оком: они не знали еще об истинных возможностях религии. Скажи ему, что тлейлаксу завели целый департамент по подготовке религий на разные нужды.

— Очень умно придумано, — заметил Хейт.

— Ты считаешь себя свободным, думаешь, что вправе не слушать меня и насмешничать, — проговорил Биджас, хитро прищурясь и наклоняя голову набок. — Не спорь.

— Они хорошо сработали тебя, маленькое животное, — скривился Хейт.

— И тебя тоже, — отозвался карлик. — И ты скажешь, чтобы он поторопился. Плоть распадается, ее нужно будет срочно поместить в криогенный бак.

Хейт почувствовал, что заблудился в этой путанице явлений, вдруг ставших незнакомыми. Карлик был столь самоуверен! Но и в логике тлейлаксу должен был отыскаться порок. Создавая гхолу, они настроили его на голос Биджаса, но… Что — но? Логика (сеть) объект… Очевидные мысли так легко принять за верные! Или логика тлейлаксу искажена?

Биджас улыбался, словно прислушиваясь к внутреннему голосу.

— А теперь, — сказал он, — ты все забудешь, но когда придет пора, вспомнишь. Он скажет: «Ее больше нет». И Дункан Айдахо проснется.

Карлик хлопнул в ладоши.

Хейт заморгал, ощутив, что его вдруг перебили на какой-то важной мысли или на половине фразы. Что это было? Кажется, они говорили… о целях?

— Ты хочешь запутать меня, а потом управлять мною, — сказал он наконец.

— С чего ты взял? — спросил Биджас.

— Я твоя цель, и ты не можешь отрицать этого.

— И не подумаю.

— Что ты пытаешься выполнить моими руками?

— Доброе дело, — отвечал Биджас. — Одно доброе дело.

Глава 21

Силы предвидения не могут отразить последовательности реальных событий иначе, как в самых чрезвычайных обстоятельствах. Оракул выхватывает отдельные звенья событий из исторической цепи. Вечность движется, она одинаковым образом действует и на оракула, и пришедшего к нему просителя. Пусть подданные Муад'Диба сомневаются в величии Императора и его пророческом даре. Пусть они отрицают его мощь. Пусть — но да не усомнятся они в Вечности!

Из «Священных Заветов Дюны»

Хейт видел, как Алия покинула свой храм и направилась через площадь. Охрана теснилась вокруг, пытаясь свирепыми минами замаскировать полноту плоти, порожденную спокойной и сытой жизнью.

В лучах полуденного солнца яркими вспышками гелиографа замелькали крылья топтера над храмом; аппарат принадлежал к Императорской гвардии и нес на фюзеляже знак Муад'Диба — кулак.

Хейт вновь посмотрел на Алию. Здесь, в городе, она выглядела чужеродным телом, подумал он. Да, Алия принадлежала Пустыне, беспредельным просторам ее. Пока он следил за ее приближением, странная мысль пришла ему в голову: Алия казалась задумчивой, лишь когда улыбалась. Виноваты в этом глаза, решил он, припоминая, какой была она на приеме по случаю прибытия посла Гильдии: стройная и горделивая посреди всей этой суеты… ее дерзкие речи, обращенные к изысканно облаченным людям обоего пола. Алия была тогда в белом… ослепительное, яркое одеяние воплощало всю ее чистоту. Он глядел из окна, пока она пересекала внутренние сады для официальных приемов, шла вокруг пруда с его певучими фонтанами, сквозь заросли высокой травы прерий к белому бельведеру.

Все не так… совсем не так. Она принадлежала Пустыне.

Хейт порывисто вздохнул. Тогда он потерял Алию из вида, теперь тоже. Он ждал ее, стискивая и разжимая кулаки. И что занелепый разговор вышел у него с Биджасом!..

Он слышал, как свита Алие прошествовала по коридору мимо комнаты, в которой он находился. Алия удалилась в семейные апартаменты.

Он пытался сосредоточиться на том, что его встревожило. То, как шла Алия через площадь? Да. Она шла словно жертва, спасаюшаяся от хищника. Он вышел на соединяющийся с семейными партаментами балкон, прячась от солнца за навесом из пластали, пробрался вперед и остановился в тени. Алия стояла возле балюстрады и глядела куда-то за храм.

Он проследил за ее взглядом — Алия смотрела вдаль, за город. Прямоугольники, цветные пятна, дальние движения, звуки. Здания сверкали, контуры их дрожали в мареве. Раскаленный воздух плясал над крышами. Напротив, возле храма, в тупике между массивных стен мальчишка стучал мячом о стену. Мячик ударялся о стену и отлетал — туда-сюда…

Алия тоже видела мяч. Взгляд ее был прикован к нему — вперед-назад… вперед-назад. Словно это сама она билась о стены коридоров времени.

Прежде чем оставить храм, она приняла колоссальную дозу меланжевого зелья — никогда прежде она не рисковала подобным образом. И ей было страшно — уже сейчас, хотя эффект еще не начал сказываться.

Почему я сделала это? — спрашивала она себя.

Но находясь среди многих угроз, приходилось идти на риск. Приходилось. Лишь таким образом можно было рассеять мглу, которой Таро Дюны затмило будущее. Существовала преграда, и ее нужно было взломать. Действия ее определялись необходимостью; она хотела увидеть, куда идет ее брат, устремив вперед невидящий взор.

Знакомая меланжевая фуга начинала звучать в сознании. Алия глубоко вздохнула, стараясь обрести хотя бы хрупкое спокойствие, сосредоточенное и отстраненное.

Второе зрение способно сделать из человека опасного фаталиста, — думала она. К несчастью, в пророчестве нет «спускового крючка», его невозможно рассчитать. С видениями нельзя манипулировать, как с формулами. В них приходится погружаться, рискуя жизнью и разумом.

В резких тенях на примыкающем балконе шевельнулась фигура. Гхола! Обострившимся восприятием Алия увидела его с невероятной ясностью… смуглое живое лицо с блестящими металлическими глазами. В нем встречались ужасающие противоположности, они сталкивались, налетая с противоположных сторон. Он был сразу и тенью, и ослепительным светом… Процесс, давший новую жизнь мертвой плоти… произвел нечто невероятно чистое… и невинное.

Именно невинное!

— И давно ты здесь, Дункан? — спросила она.

— Значит, теперь я Дункан? — осведомился он. — Почему?

— Ты не должен спрашивать меня, — отрезала она.

Глядя на него, она удивлялась, как сумели тлейлаксу настолько отшлифовать свое создание и ничего не упустить из виду.

— Только боги могут так рисковать, — проговорила она, — совершенство опасно для смертного.

— Дункан умер, — возразил гхола. — Я — Хейт.

Она вглядывалась в эти искусственные глаза, гадала — что они видят. Вблизи в них были заметны крошечные выемки, колодцы тьмы, черневшие в сверкающем металле. Фасетки, как у насекомого. Вселенная искрилась вокруг и покачивалась. Она удержала равновесие, упершись рукой в прогретую солнцем ограду. Ах-хх, как быстро течет по телу меланжа.

— Вам плохо? — спросил Хейт. Он пододвинулся ближе, стальные глаза внимательно глядели на нее.

Кто это говорит? — удивилась она. — Дункан Айдахо? Или же ментат-гхола… а может быть, философ-дзенсуннит? Или простая пешка в руках тлейлаксу, куда более опасная, чем любой из навигаторов Гильдии? Брат ее знал об этом.

И она снова посмотрела на гхолу. Теперь он был пассивен, в нем дремало нечто: гхола был словно насыщен ожиданием и силами, превосходящими доступное человеку.

— Как дочь собственной матери, я во многом принадлежу сестрам Бене Гессерит, — отвечала она, — ты не забыл про это?

— Я помню.

— Я пользуюсь их знаниями, думаю, как они. Часть моего существа признает священную необходимость выполнения генетической программы — и всю значимость… ее продуктов.

Она заморгала, ощущая, как часть сознания ее уносится потоками времени.

— Говорят, что Бене Гессерит никогда не оступаются, — сказал он, только теперь заметив, как побелели ее пальцы, впившиеся в ограду балкона.

— Неужели я оступилась? — спросила она.

Гхола видел, как глубоко она дышит, чувствовал напряжение в каждом движении, заметил слегка остекленевшие глаза.

— Когда споткнешься, легко восстановить равновесие, надо лишь подпрыгнуть и перескочить через то, что легло на твоем пути.

— Это сестры Бене Гессерит споткнулись, — отвечала она, — и хотят восстановить равновесие, перепрыгнув через моего брата. Они хотят ребенка… ребенка Чани или моего.

— Ты понесла?

Чтобы ответить на этот вопрос, она с трудом отыскала свое положение во временном пространстве. Понесла? Где? Когда?

— Я вижу… моего ребенка, — прошептала она.

Отступив от края балкона, она обернулась к гхоле: белое, как соль, лицо и горькие глаза — два кружка расплавленного свинца… Он отвернулся от света, чтобы видеть ее в голубых тенях.

— И что же… ты видишь такими глазами? — прошептала она.

— То же, что и все вокруг, — отвечал он.

Слова его звенели в ушах, сознание напряглось. Она словно бы тянулась через всю Вселенную… прочь из нее… наружу, но время спутывало ее цепкой лианой.

— Ты приняла Пряность — огромную дозу, — понял он.

— Почему я не вижу его! — пробормотала в ответ Алия. Лоно творения не выпускало ее. — Скажи мне, Дункан, почему я не вижу его?

— Кого?

— Я не вижу отца собственных детей. Я затерялась в тумане Таро Дюны. Помоги мне.

Логика ментата немедленно выдала ответ, он медленно сказал:

— Сестры Бене Гессерит хотят кровосмешения. Ваш брак с братом позволит закрепить генетические…

Стон сорвался с ее губ.

— Яйцо во плоти, — выдохнула она. Нахлынул озноб, сменился жаром. Невидимый супруг из самых мрачных снов! Плоть, соединившаяся с плотью ее, невидимая взгляду пророчицы. Неужели дойдет до этого?

— Ты рискнула принять опасную дозу? — вновь спросил он. Нечто внутри него смертельно скорбело: дочери Атрейдесов грозит смерть… И Пауль в горе обратится к нему, извещая о смерти принцессы.

— Ты и не знаешь, какими путями ухватывают грядущее, — отвечала она, — иногда я вижу себя… но сама себе мешаю. Я не могу заглянуть в будущее через себя. — Она склонила голову, замотала ею из стороны в сторону.

— Сколько Пряности ты приняла? — повторил он.

— Пророческий дар противен природе, — сказала она, поднимая голову, — разве это тебе не известно, Дункан?

Негромко, как маленькому ребенку, он опять задал тот же вопрос:

— Скажи, сколько Пряности ты приняла? — и левой рукой взял ее за плечо.

— Механика слов столь неуклюжа, столь примитивна и двусмысленна, — отвечала она, ускользая из-под его руки.

— Ты должна сказать, — настаивал он.

— Погляди на Барьерную Стену, — указала она, и содрогнулась; там, куда указывала ее рука, скалы рушились под напором невидимых волн. Она отвела глаза, поглядела на лицо гхолы, черты его изменялись: старели, молодели… снова старели… и опять становились молодыми. Он был подобен самой жизни, уверенной в собственной бесконечности. Она хотела бежать, но он схватил ее за левое запястье.

— Я немедленно вызываю доктора, — проговорил он.

— Нет! Вот-вот придет видение! Я должна узнать!..

— Ты немедленно идешь к себе, — строго сказал гхола.

Она глядела на его руку. Плоть их соприкасалась, из руки его словно бил ток, пугавший и соблазнявший ее. Рывком она высвободилась, задыхаясь, проговорила:

— Вихрь не удержишь!

— Тебе нужен врач! — отрезал он.

— Как ты не понимаешь! — чуть ли не в отчаянии возразила она. — Я не вижу всего, одни только дергающиеся и колышущиеся обрывки. Я должна вспомнить будущее. Как ты не понимаешь этого?

— Что мне будущее, если ты умрешь? — отвечал он, мягко подталкивая ее к семейным апартаментам.

— Слова… слова, — бормотала она, — я не могу объяснить. Одно следует из другого… но если нет причины, нет и следствия. Мы не можем оставить Вселенную, какой она была. Сколько бы мы ни пытались, все время возникает провал.

— Ложись, — скомандовал гхола.

Как он туп, — подумала она.

Ее охватили прохладные тени. Мышцы собственного тела извивались червяками. Она не ощущала под собой твердого ложа. Только пространство. Все прочее не было материальным. Ложе истекало телами — ее собственными. Время множилось, напрягалось, и она не могла выделить хоть что-то единое. Вокруг было время, оно шевелилось, вся Вселенная уползала то назад, то вперед… во все стороны сразу.

Оно не вещественно, — объяснила себе Алия. — Его нельзя обойти, стать под ним. И нет места для точки опоры.

Вокруг нее сновали люди. Множество неизвестных держало ее за левую руку. Она посмотрела, как течет ее плоть, вдоль прикоснувшейся руки поглядела на жидкую массу лица: Дункан Айдахо! Глаза были… не те. Но это был Дункан: мальчик-мужчина-подросток-мальчик-мужчина-подросток. И каждая черта лица его выдавала тревогу о ней.

— Не бойся, Дункан, — прошептала она.

Он стиснул ее руку, кивнул и сказал:

— Лежи смирно.

В голове его крутилось: она не должна умереть! Не должна! Женщины Дома Атрейдес не должны умирать! Он резко тряхнул головой. Мысли эти противоречили логике ментата. Смерть необходима, чтобы могла продолжаться жизнь.

Гхола любит меня, — думала Алия.

И мысль эта стала опорой в море времени. Знакомое лицо, а за ним… комната. Она узнала одну из спален в апартаментах Пауля.

Застывшая и неизменная фигура что-то делала с трубкой, вставляя ее в горло Алие. Она попыталась сдержать спазм рвоты.

— Вовремя успели, — произнес голос семейного врача. — Надо было раньше вызвать меня. — В словах его угадывалась подозрительность. Трубка змеей выползала из ее горла.

— Я сделаю ей инъекцию снотворного, — сообщил врач. — И пришлю сюда кого-нибудь из ее собственных прислужниц.

— Я останусь с ней, — сказал гхола.

— Это неприлично! — возразил медик.

— Останься… Дункан, — прошептала Алия.

Он погладил ее руку, чтобы она поняла, что он слышит ее.

— Госпожа, — проговорил врач, — лучше, если…

— Я сама знаю, что лучше, — возразила она. От слов горло саднило.

— Госпожа моя, — укоризненно сказал медик, — вам прекрасно известно, что слишком много меланжи принимать опасно. Я могу предположить, что вам его подложили в…

— Ты глуп, — задыхалась она. — Откуда, по-твоему, берутся видения? Я прекрасно знала, что принимала и почему. — Она схватилась рукой за горло. — Оставь нас. Быстро!

Врач пропал из виду, заявив на прощание:

— Я обязан предупредить вашего брата.

Почувствовав, что врач вышел, Алия всем вниманием обратилась к гхоле. Теперь видение уже маячило перед ней: субстрат, на котором сверху коркой медленно нарастало настоящее. Она видела, как гхола двигается на волнах времени, теперь уже не загадочный, ставший обыденным и привычным.

Он — средоточие всего, — думала она, — в нем и гибель, и спасение.

И она содрогнулась, понимая, что наконец ей открылось то, что давно провидел ее брат. Слезы сами собой обожгли глаза. Она резко тряхнула головой. Никаких слез! Капли эти — просто пустая трата влаги, им не место в строгом течении пророческого видения. Пауля нужно остановить. Однажды, только однажды, она сумела забежать дальше его во времени и оставила свой голос там, где еще должен был пройти брат. Нити паутины грядущего сходились к нему, словно лучи света к фокусу линзы. Пауль находился в самой сердцевине лучей и знал об этом. Он удерживал все линии событий, не позволяя ни одной из них отклониться в сторону или тем более вырваться.

— Почему? — пробормотала она. — Это ненависть? Или Пауль хочет в отместку поразить само Время? Это ненависть, Хейт?..

Услыхав свое имя, гхола отозвался:

— Простите, госпожа?..

— Если бы я только могла выжечь все это из своего сердца! — выкрикнула она. — Я никогда не хотела быть иной.

— Пожалуйста, Алия, — бормотал гхола. — Успокойся, усни.

— Как я хотела бы уметь смеяться, — прошептала она. Слезы текли по ее щекам. — Но я сестра Императора, и брату моему поклоняются как богу, Люди боятся меня. А я не хотела этого.

Он стер слезы с ее щек.

— Я не хочу быть частью истории, — прошептала она. — Я хочу, чтобы меня любили… я хочу любить.

— Тебя любят, — отвечал он.

— Ах… верный, верный Дункан, — прошептала она,

— Пожалуйста, не зови меня этим именем.

— Но это твое имя, — отвечала она, — а верность — редкий и дорогой дар. Впрочем, ее можно продать… не купить — только продать.

— Мне не нравится твой цинизм, — нахмурился он.

— Пошли к чертям твою логику! Это — правда!

— Спи, — сказал он.

— Ты меня любишь, Дункан? — спросила она. — Да.

— Это случайно не ложь? — спросила она. — Не та ложь, в которую проще поверить, чем в правду? Почему я боюсь поверить тебе?

— Ты боишься того иного, что скрыто во мне, как боишься иного, скрытого в тебе самой.

— Ты же мужчина, не только ментат, — огрызнулась она.

— Я и ментат, и мужчина.

— Раз так — сделаешь ли ты меня своей женщиной?

— Я сделаю все, что прикажет любовь!

— И дашь мне свою верность?

— И верность.

— Ею ты и опасен, — проговорила она.

Эти слова смутили его. Ни лицо, ни мышцы тела этого не выдавали, но она знала, ведь в видении он волновался. Она чувствовала, что запомнила только части видения, что ей следует постараться припомнить все. Там, в тенях пространства, таилось еще одно восприятие, оно словно бы не имело отношения к органам чувств и возникало в голове само собой, рождало боль.

Эмоция!.. Да, эмоция! Она возникла в видении не сама по себе, а как следствие, но эмоция эта позволяла Алие найти причину. Ее охватила сложная смесь туго свитых воедино страха, любви и горя. И они наполняли видение, сливаясь в единую маску, огромную и первобытную.

— Дункан, не отпускай меня, — прошептала она.

— Спи, — отвечал он, — не пытайся противиться сну.

— Я должна… должна объяснить. Пауль решил стать наживкой в расставленной им ловушке. Он служит силе и ужасу. Насилие… обожествление… словно оковы охватывают его. Он потеряет… все. И горе погубит его.

— Ты говоришь про Пауля?

— Они хотят, чтобы он погубил себя собственными руками, — задыхалась Алия, выгибаясь всем телом. — Его ждет огромное горе, страшное горе. Они хотят лишить его любви, — Алия села на постели. — Они создают такую Вселенную, в которой сам Пауль не захочет жить. В которой он не сможет позволить себе жить!..

— Кто они?

— Он сам в первую очередь! Ох, ты так туп! Он — часть схемы. И сейчас уже слишком поздно… Слишком поздно… слишком поздно.

И пока она говорила, видение тускнело… за слоем слой. А потом собралось в комок — прямо позади пупка. Тело и ум разделялись, сливались среди древних видений, — все двигалось, двигалось, двигалось. Алия почувствовала, как бьется сердце ребенка, еще не зачатого ею. Меланжа все еще несла ее по волнам времени. Она понимала, дитя это пока не родилось, и только в одном была уверена — ребенок пробудится к жизни Столь же рано, как и она сама, он тоже обретет сознание еще до рождения.

Глава 22

Существует предельный уровень силы, которой может воспользоваться даже могущественнейший, не погубив при этом себя. И в определении этой границы проявляется степень истинного артистизма, которым правительство может быть наделено. Ошибка в применении силы — грех, который несет за собой фатальные последствия. Закон не может являться орудием мести, его нельзя отдать в залог, закон не может оградить себя от мучеников, которых сам и порождает. Нельзя угрожать кому бы то ни было безнаказанно.

«Муад'Диб — о Законе», «Из Комментариев Стилгара»

За ущельем над Пустыней возле сиетча Табр занималось утро, но Чани была без дистикомба, и потому чувствовала себя неуютно. Грот, ведущий ко входу в сиетч, был скрыт вверху среди скал, чуть позади нее.

Пустыня… Пустыня… Ей уже казалось, что Пустыня сопровождала ее повсюду. Словно она не вернулась домой, а просто обернулась — и увидела ее за спиною.

Она ощутила болезненные схватки в животе. Роды скоро. Усилием воли она справилась с болью, стараясь продлить свое одиночество в Пустыне.

Земля покоилась в рассветной тиши. Повсюду среди дюн и террас Барьерной Стены пролегли длинные тени. Над высоким откосом блеснул луч солнца, осветил блеклый ландшафт под вылинявшим синим небом. Пейзаж вполне соответствовал отвратительному цинизму, терзавшему ее с того самого мгновения, когда она узнала о слепоте Пауля.

Зачем мы явились сюда? — думала она.

Это не хаджр, путешествие ищущих. Паулю нечего было искать здесь, разве что он старался найти надежное место, где она могла бы спокойно родить. Но для подобного путешествия он выбрал странных спутников: Биджаса, карлика-тлейлаксу; гхолу Хейта, живые останки Дункана Айдахо; Эдрика, посла-навигатора Гильдии; Гайю-Елену Мохийам, Преподобную Мать Бене Гессерит, которую он явно от всей души ненавидел; Лихну, странную дочь Отхейма, которую держали под пристальным наблюдением бдительной стражи. Но были и свои: Стилгар, дядя ее и наиб вместе с любимой женой Харой… Ирулан… Алия.

Вой ветра в скалах наводил печальные думы. День принес свои краски: желтую, бурую, серую.

Зачем ему эта странная компания?

На расспросы ее Пауль отвечал:

— Мы забыли, что словом «компания» первоначально обозначалась именно группа путешественников. Так что мы и есть компания.

— Но какая им цена?

— Вот! — усмехнулся он, обращая к ней свои жуткие пустые глазницы. — Мы забыли про ясность и цельность существования. И когда нечто нельзя разлить, закупорить, растолочь, свалить в кучу… если нельзя на худой конец просто указать пальцем на него как на вещь, — оно не имеет для нас никакой цены.

Тогда она с обидой ответила:

— Я вовсе не это имела в виду.

— Ах, драгоценнейшая моя, — проговорил он, пытаясь утешить ее, — у нас столько денег, и так мало жизни! Я глупый, упрямый, злой…

— Не наговаривай на себя.

— И ты тоже права. Но и мои ладони посинели от времени. Мне кажется… мне кажется — я все время пытался изобрести жизнь, не подозревая, что она уже существует.

И он тронул ее живот, прикоснулся к дремлющей жизни.

Припомнив это, она положила на живот обе ладони и поежилась, сожалея о том, что просила Пауля привезти ее сюда.

Пустынный ветер донес зловоние от посадок, окаймлявших дюны у подножия утеса. Фрименское суеверие: дурной запах предвещает скверные времена.

Обернувшись лицом к ветру, она заметила, что из песков у края посадок выставился червь. Подобно бушприту дьявольского корабля он высунулся из песка… а потом почуял воду, несущую смерть его роду, и повернул, оставляя за собой длинный изогнутый холм.

Теперь Чани ненавидела эту воду, как и Пустынный червь. Вода, некогда душа Арракиса, стала ядом. Вода несла гибель. Только Пустыня оставалась по-прежнему чистой.

Внизу показался рабочий отряд фрименов. Они поднимались к среднему входу в сиетч, и она увидела, что ноги их были облеплены влажной грязью.

Это у фрименов-то!

Над головой ее дети сиетча запели утреннюю песнь. Голоса их заставили ее ощутить время, устремляющееся вдаль подобно коршуну, несомому ветром. Она поежилась.

Какие бури видел Пауль своими пустыми глазницами?

Она ощущала, что он полон злости и сходит с ума от усталости.

Небо превратилось в серый хрусталь, пронизанный алебастровыми лучами. Поднятый ветром песок чертил на небе хаотические узоры. Ослепительная полоска, белевшая на юге, привлекла к себе ее взор. Насторожившись, она вспомнила примету: забелеет небо с юга, значит, разверзлась пасть Шаи-Хулуда. Надвигалась буря, близился сильный ветер. Уже чувствовалось первое дуновение: легкие песчинки начинали покалывать щеки. Ветер нес запах смерти, запах воды, текущей в арыках, влажного песка, кремня. Вода… из-за нее Шаи-Хулуд и послал эту кориоли-сову бурю.

В расщелину, где стояла Чани, в поисках укрытия от непогоды влетели коршуны. Перья их были буры, как скалы, лишь крылья снизу отливали красным цветом. Душа ее устремилась за ними; им-то было где укрываться, но где же спрятаться ей самой?

— Госпожа, идет буря! Она обернулась, увидела, что это гхола зовет ее от верхнего входа. Фрименские суеверия охватили ее. Чистая смерть, вода, возвращенная племени, — это она понимала. Но… это вот… отобранное у смерти…

Поднятый ветром песок уже сек по лицу, румянил щеки. Она бросила косой взгляд на устрашающую стену пыли, встающую на небе. Пустыня вскипала под ветром, дюны словно превращались в песчаное море, бьющее в берега, так говорил ей когда-то Пауль. Она медлила, ощущая преходящую сущность Пустыни. Что для I вечности этот бурлящий песок!..

Песчаный прибой уже громыхал о скалы.

Буря начинала превращаться в нечто поистине всеобъемлющее, все звери и птицы попрятались, и над песком неслись только звуки, бил в скалы песок, выл ветер, дробью барабанили в скалу валуны… вдруг издали раздался характерный звук — где-то, невидимый отсюда, гулко вскинулся из песка, из обрушенного бурей бархана, песчаный червь — извернулся и, спасаясь, нырнул в свои сухие глубины.

Жизнь отмеривала минуты, но за эти мгновения Чани успела ощутить, как пылинкой несется в космосе эта планета, песчинкой в иных волнах.

— Поспешим, — произнес гхола, оказавшийся рядом. Она чувствовала в голосе его страх и заботу о ее безопасности.

— «Ветер слижет плоть с ваших костей», — процитировал гхола, словно ей нужно было объяснять, что такое песчаная буря.

Заботливость его помогла преодолеть внезапный суеверный страх перед созданием тлейлаксу, и Чани позволила гхоле проводить себя вверх по каменной лестнице внутрь сиетча.

Они миновали поворотную заглушку, закрывавшую вход. Служители аккуратно затворили дверь, затянув влагосохраняющие уплотнения.

Сразу нахлынули запахи сиетча, пробуждавшие воспоминания. Пахло жильем: испарениями тел, закупоренных в дистикомбы, кислыми эфирами рекламационных туалетов, пищей… еще пахивали кремнем работающие машины. И повсюду — вездесущий запах Пряности, повсюду меланжа. Она глубоко вздохнула.

— Это дом.

Гхола отнял ладонь от ее руки, отодвинулся в сторонку, терпеливо ожидая, словно его выключили за ненадобностью. И все же… он наблюдал.

Чани медлила у входа, ей мешало что-то непонятное, незнакомое, не имевшее имени. Тут и в самом деле был ее дом. В детстве она била здесь скорпионов в свете плавающих ламп. Но что-то переменилось…

— Не хотите ли сразу отправиться прямо в собственные апартаменты, госпожа? — предложил гхола.

Схватки, словно только и дожидались этого приглашения, снова скрутили ее живот. Чани попыталась скрыть боль…

— Госпожа… — мягко напомнил о себе гхола.

— Почему Пауль опасается за меня, боится моих родов? — спросила она.

— Это естественные опасения.

Она приложила ладонь к покрасневшей щеке.

— Но он не опасается за детей!

— Госпожа, он не может подумать о ребенке, не припомнив вашего первенца, убитого сардаукарами.

Она вглядывалась в плоское лицо, ничего не выражающие металлические глаза. Действительно ли перед ней Дункан Айдахо? Может ли это создание быть другом? Правду ли говорит гхола?

— Вам нужно к врачам, — настойчиво сказал гхола. Чани снова почувствовала в его голосе беспокойство о ней. Она вдруг ощутила, что разум ее остался без всякой защиты, открытый любым впечатлениям.

— Хейт, я боюсь, — прошептала она, — где мой Усул?

— Государственные дела задерживают его, — прошептал гхола. Она кивнула, представив себе весь этот правительственный аппарат, сопровождавший их на целой стае орнитоптеров. И вдруг поняла, что встревожило ее: в сиетче пахло иными мирами. Клерки и слуги Императора принесли запах собственной пищи, духов и одежды. Чуждые ароматы пробивались сквозь привычные запахи сиетча.

Скрывая горький смешок, Чани осадила себя. Присутствие Муад'Диба изменило даже запах дома. Муад'Диб изменяет все, чего коснется!..

— Он не смог освободиться… есть неотложные дела, — произнес гхола, неправильно определив причину ее колебаний.

— Да… да, понимаю. Я сама летала в этом рое, Припоминая полет из Арракина, она невольно призналась себе, что и не рассчитывала уцелеть. Пауль настоял на том, что сам будет пилотировать топтер. И — слепой — привел машину к сиетчу. После этого она уже и не знала, может ли он удивить ее чем-нибудь еще.

Боль стянула живот.

Гхола заметил, как она вздохнула, как напряглись ее щеки и проговорил:

— Пришло ваше время?

— Я… да. Началось.

— Больше медлить не следует, — решительно сказал гхола и, взяв ее за руку, повлек за собой по коридору.

Почувствовав, что Хейт запаниковал, она попыталась придержать его:

— Время еще есть. Он словно не слышал:

— Дзенсунниты рекомендуют при родах, — говорил он, ускоряя шаги, — максимально собравшись, ждать, не имея цели… Не следует противиться тому, что происходит. Сопротивляться — значит заранее готовиться к поражению. Попытки добиться цели — это ловушка; избегай ее. Только так ты обретешь желаемое.

С этими словами они вступили в ее покои. Подтолкнув ее вперед за занавеси, гхола выкрикнул:

— Хара! Хара! У Чани началось! Зови врачей!

Сразу забегали слуги. И в суете этой Чани успела вновь ощутить себя изолированным островком спокойствия… но боль возвратилась.

Оказавшись выставленным наружу, Хейт обдумал собственные поступки — и не мог не удивиться им. Он словно покоился во времени, в той точке его, где любая истина не абсолютна. И паника была причиной всех его поступков, он понимал это. Не потому, что Чани могла умереть, нет, а потому, что Пауль тогда придет к нему, исполненный горя…

Любимая его… ушла… ушла…

Из ничего не получится что-то, — напомнил себе гхола. — Откуда же такой страх?

Ощутив, что его способности ментата вдруг притупились, он испустил долгий прерывистый вздох. Тень легла на его разум. Во мраке, охватившем душу, он чувствовал лишь, что ждет, ждет какого-то абсолютного звука… пугающего треска ветки в джунглях, за спиной…

Вздох сотряс его тело. Опасность на сей раз миновала.

Понемногу приводя в порядок свои силы и постепенно преодолевая ментальные барьеры, он впал в ментат-транс. Хейт вынудил себя к этому, такой способ не лучший, но необходимость заставила. Внутри него призрачными тенями задвигались люди. Он только транслировал всю информацию, с которой знакомился. Существо его наполнили вероятности. Рядами шествовали они, а мозг сравнивал, оценивал…

На лбу гхолы выступил пот.

Нечеткие мысли как пушинки уплывали во тьму. Незамкнута система. Ментат не мог функционировать, не сознавая, что данные его образуют такую систему. Ограниченному знанию не охватить бесконечный объем. Поэтому разум должен слиться с бесконечностью… на мгновение.

В памяти словно вспыхнуло… перед ним сидел Биджас, озаренный каким-то внутренним огнем.

Биджас!

Почему этот карлик имеет какое-то отношение к нему?

Хейту казалось, что он балансирует на краю бездонной пропасти, просчитывая свои действия вперед, анализируя все последствия.

— Принуждение! — задохнулся он. — Я запрограммирован, чтобы вынудить его…

Посыльный в синей одежде миновал Хейта, помедлил и спросил:

— Вы что-то сказали, господин? Глядя в сторону, гхола буркнул:

— Я сказал все.

Глава 23

Жил-был мудрец, катись, слеза, —

Раз он шагнул на песок,

И пламя выжгло ему глаза

И опалило висок.

Тогда он узнал, что навек ослеп,

Но вовсе не возрыдал.

Просто он будущее прозрел,

Решил — и святым стал.

Детские стихи из «Истории Муад'Диба»

Пауль стоял над сиетчем. Пророческое зрение говорило, что сейчас ночь, и лунный свет обрисовывает гробницу на вершине, по левую руку от него. Место было полно воспоминаний, первый его сиетч, тот самый, где они с Чани…

Не надо думать о Чани, — одернул он себя.

Открывавшееся ему видение свидетельствовало о переменах вокруг. Вдалеке справа появилась пальмовая роща, серебристо-черная линия арыка пересекала дюны, наметенные сегодняшней бурей.

Вода, текущая посреди Пустыни!

Пауль подумал о водах иного мира, о реке на его родной планете — Каладане. Тогда он даже понять не мог, что подобный поток — сокровище, даже если это просто мутные воды, текущие через засыпанную песком котловину. Сокровище.

Сзади, осторожно кашлянув, подошел помощник. Пауль не глядя протянул ладонь к увеличительной планшетке с одним листом металлобумаги на ней. Движение это было неспешным, как поток в канале посреди песка. Видение все текло, но Паулю все больше не хотелось двигаться вместе с ним.

— Прошу простить, сир, — проговорил помощник. — Это договор с Симбуле… необходима ваша подпись!

— Я и сам могу прочесть! — отрезал Пауль и черкнул в нужном месте — «Атрейдес, Импер». Потом вложил планшетку прямо в протянутую руку помощника, чем еще более усугубил состояние благоговейного трепета, в котором тот находился.

Помощник буквально бежал.

Пауль отвернулся. Уродливая Пустыня! Он представил себе эту землю утопающей в лучах жаркого солнца, раскаленной, покрытой песчаными осыпями, темными пыльными провалами. И смерчики гонят по камням крохотные охристые дюны. Но и богата была эта земля, вытекавшая из узких щелей на необъятные просторы, выметенные бурями, раскинувшиеся между зализанными ветрами утесами, опрокинутыми хребтами.

И земля эта жаждала воды… и любви.

Жизнь когда-нибудь придаст этим недобрым просторам красоту, наполнит движением. Так говорила сама Пустыня. Контраст между тем, что есть, и тем, что будет, леденил его. Ему хотелось повернуться к помощникам. Крикнуть им — если вам так необходимо чему-то молиться, поклоняйтесь жизни — всей, целиком… до последней мельчайшей твари. Все мы связаны воедино этой красою!

Они не поймут. Здесь, в Пустыне, им было не по себе. Тут взгляд их не могла порадовать пляска зеленых ветвей.

Сжав кулаки, он прижимал руки к бокам, пытаясь вырваться из видения. Бежать, бежать бы от собственных дум. Собственный разум, подобно зверю, пришел, чтобы пожрать его. Тяжесть слишком многого знания давила на него…

В отчаянии Пауль обратил свои мысли ввысь.

Звезды!

Воодушевление мгновенно рассеялось, едва он представил себе пространство… безграничный простор над его головой, исполненный звезд. Только безумец способен предположить, что может править хотя бы малой каплей необъятного космоса. Вот и он сам даже не начал еще осознавать количество подданных в его собственной империи.

Подданных? — врагов и почитателей. Кому из них интересно то, что выходит за пределы узких рамок привычных верований? Разве хоть один человек способен вырваться из тисков собственных предрассудков? Даже он, Император, не справился с этим. Он жил и старался прибрать все к собственным рукам, созидал свою маленькую Вселенную по собственному подобию. Но возмутившийся космос наконец одолел, и Пауль понимал, что гибнет под натиском безмолвных валов.

А плевать мне теперь на Дюну! — думал он. — Вот тебе моя влага!

Вот и его миф, искусно сотканный им из воображения, лунного света, любви… из молитв, что старше Адама… из серых утесов и пурпурных теней, из стенаний целого моря мучеников… и его миф пришел к своему концу. Когда волны отхлынут, берега Времени останутся пустыми и чистыми, и лишь песчинки воспоминаний будут кое-где поблескивать на них. Неужели вот эта пыль и была золотым творением человечества?

Шорох песка по скале известил его о том, что гхола присоединился к нему.

— Ты сегодня избегаешь меня, Дункан, — заметил Пауль.

— Вам не следует звать меня так, это опасно, — остерег его гхола.

— Я знаю.

— Я… пришел предупредить вас, милорд.

— Я знаю.

И рассказ о заклятии, которое наложил на него Биджас, сам собой вырвался у гхолы.

— А знаешь ли ты природу заклятия? — спросил Пауль.

— Насилие.

Тогда-то Пауль наконец ощутил, что оказался именно там, куда вел его путь с самого начала. И замер, оцепенев. Некогда Джихад охватил его и направил по своему пути, с тех пор ужасная тяжесть грядущего так и не выпустила его.

— Дункан не нападет на меня, — прошептал Пауль.

— Но, сир…

— Скажи, что ты видишь сейчас вокруг нас? — попросил Пауль.

— Мой господин?..

— Пустыня… какая она сегодня?

— Но разве вы не видите ее?

— У меня ведь нет глаз, Дункан.

— Но…

— У меня есть только пророческое зрение, — отвечал Пауль, — я отдал бы что угодно, чтобы не иметь его. Я ведь умираю, Дункан; умираю от знания будущего, или ты не понял этого?

— Быть может… страшное не случится, — проговорил гхола.

— Что? Разве я могу усомниться в собственном предсказании? Тысячу раз я видел, как они воплощаются в жизнь. Люди называют дар — моей силой! Кара это! Из-за этого дара я даже не могу уйти из жизни там, где обрел ее!

— Мой господин, — пробормотал гхола. — Я… Это не… молодой хозяин, вы не… я… — он умолк.

Ощущая смятение собеседника, Пауль спросил:

— Как ты назвал меня, Дункан?

— Что? Что? Я… на миг, я…

— Ты назвал меня «молодым хозяином».

— Я… да.

— Так всегда звал меня Дункан. — Пауль протянул руку, прикоснулся к лицу гхолы. — Или и этому тебя научили тлейлаксу?

— Нет.

Пауль опустил руку.

— И что же?

— Это сделал… я сам.

— Ты служишь двоим хозяевам?

— Быть может.

— Освобождайся от гхолы, Дункан.

— Как?

— Ты — человек, так и будь человеком.

— Я гхола.

— Но плоть твоя — человеческая. И Дункан таится в ней.

— Да, в ней кроется нечто.

— Я не знаю, как ты сделаешь это, — проговорил Пауль. — Но ты сумеешь.

— Вы предсказываете?..

— К шайтану предсказания!

Пауль отвернулся. Видение неслось вперед, оно уже расползалось дырами, но его нельзя было остановить.

— Мой господин, если вы…

— Тихо! — Пауль поднял руку. — Слышишь?

— Что, милорд?

Пауль покачал головой. Дункан не слыхал. Или ему пригрезился этот звук? Его племенное имя доносилось из Пустыни, откуда-то… издалека:

— Усул!.. Ууусуу-ууул!..

— Что это, милорд?

Пауль покачал головой. Он чувствовал обращенные к нему глаза. Там, в ночных тенях знали, что он здесь. Что-то? Нет, кто-то.

— Все это было просто чудесно, — прошептал он. — Но ты была прекраснее всего.

— Что вы сказали, милорд?

— Это еще будет, — пробормотал Пауль. Бесформенная Вселенная над его головой плясала, повинуясь его пророческому зрению. Он сумел извлечь могучую ноту, долго будут еще отдаваться отзвуки эха!

— Я не понимаю, милорд, — произнес гхола.

— Фримен умирает, если его надолго увезти из Пустыни, — промолвил Пауль. — Они зовут это «водной болезнью». Разве не странно?

— Очень странно.

Напрягая память, Пауль старался припомнить дыхание Чани ночью, рядом с ним.

Разве будет мне утешение? — думал он. Но сумел вспомнить только раздраженную Чани за завтраком перед самым отлетом в Пустыню. Она нервничала и тревожилась.

— Зачем на тебе опять эта старая куртка? — возмутилась она, заметив на нем под фрименской одеждой черный мундир с красным ястребом. — Ты же Император!

— Даже у Императора может быть любимый костюм, — возразил он.

По непонятной для него причине слова эти вызвали слезы на глазах Чани. Всего второй раз за всю свою жизнь она нарушала Фрименский закон.

Теперь во тьме Пауль судорожно стирал со щек непрошеную влагу. «Зачем влага мертвым?» — думал он. Лицо под рукой казалось одновременно и чужим, и знакомым. Ветер холодил влажную кожу. На миг промелькнула надежда, исчезла. Откуда этот комок в груди? Съел, должно быть, что-то не то. Но другая часть его души все горевала, отдавала воду мертвым! Ветер колол песком щеки. Высохшая теперь кожа несомненно принадлежала ему самому. Но чья же была эта дрожь?

И тогда они услышали горестные вопли, доносившиеся издалека, из глубин пещеры. Вопли становились громче… громче…

Гхола резко повернулся: на землю внезапно лег луч света — кто-то широко распахнул уплотняющие завесы на входе. И в свете он увидел человека с застывшей ухмылкой на лице… Нет, не ухмылкой! Лицо искажала гримаса горя! Лейтенант федайкинов по имени Тандис. За ним валила толпа, и все смолкли, увидев Муад'Диба.

— Чани… — начал Тандис.

— Мертва, — прошептал Пауль. — Я слышал ее зов.

Он обернулся к сиетчу. Пауль знал это место. Здесь ему негде было спрятаться. Рвущееся к концу видение выхватило из тьмы всю толпу. Он видел Тандиса, ощущал горе федайкина, наполнявшие его страх и гнев.

— Она ушла, — проговорил Пауль.

Слова эти донеслись до гхолы из ослепительного ореола. Они жгли его грудь, хребет, глазницы под металлическими глазами. Он почувствовал, как правая рука его потянулась на пояс… к ножу. Собственные мысли вдруг показались странными. И разрозненными. Он ощущал себя куклой, и руки, и ноги его дергались, повинуясь веревочкам, протянутым из этого ужасного ореола. Он двигался, повинуясь чужим желаниям, неведомо чьим велениям. Веревочки дергали руки, ноги, челюсть его.

Во рту что-то хрустело. Вновь и вновь повторяясь:

Хррак! Хррак! Хррак!

Нож поднялся для удара. В этот миг он наконец овладел собственным голосом и хрипя выдавил:

— Беги! Беги, молодой хозяин!

— Нет, мы не побежим, — отвечал Пауль. — Мы пойдем с достоинством и выполним все, что надлежит сделать.

Мускулы гхолы были сведены, он задрожал, пошатнулся.

«… что надлежит сделать!» — эти слова возникли в его мозгу словно всплывшая на поверхность огромная рыба… «что надлежит сделать!..» — ах, как напоминали они слова Старого Герцога, деда Пауля. Молодой хозяин кое-что унаследовал от старика… Что надлежит сделать!

Слова начали разворачиваться в сознании гхолы. Он почувствовал, что живет двумя жизнями сразу. Хейт/Айдахо/Хейт/Айдахо… Он словно превратился в стоячую волну относительных существований, единую и единственную. И вдруг воспоминания былого хлынули в его ум. Он впитывал их, по-новому понимая и уже образуя новую сущность. Новая личность забирала власть. Объединение двух сознаний грозило конфликтом, но события вынуждали их к временному согласию. Молодой хозяин нуждается в нем.

Тогда все и свершилось. Он обрел в себе Дункана Айдахо и не забыл все, что знал Хейт. Все познания гхолы словно улеглись в голове его, озаренные пламенем. Ореол распался, он сбросил заклятье тлейлаксу.

— Будь поближе, Дункан, — проговорил Пауль, — мне придется положиться на тебя во многом. Но Айдахо застыл, словно в трансе, и Пауль вновь окликнул его:

— Дункан!

— Да, я теперь Дункан.

— Конечно! И ты только что вернулся назад. Пора в сиетч.

Ступая в ногу, Айдахо шел вслед за Паулем. Все как в прежние времена — и вовсе не так. Теперь, освободившись от тлейлаксу, он мог оценить, что они ему дали. Знания дзенсуннита позволяли ему справиться с потрясением, умение ментата позволяло обрести равновесие. Отбросив все страхи, он поднялся над их причиной. Все сознание его содрогалось: вот он был мертв и ожил.

— Сир, — начал федайкин Тандис, когда они подошли к нему, — эта женщина, Лихна, утверждает, что ей нужно вас видеть. Я велел ей подождать.

— Спасибо, — проговорил Пауль. — Роды…

— Я говорил с врачами, — сказал Тандис, ступая в ногу, — они сказали, что у вас родилась двойня, дети живы и здоровы.

— Двойня? — Пауль споткнулся, но устоял, ухватившись за руку Айдахо.

— Мальчик и девочка, — проговорил Тандис. — Я их видел. Хорошие фрименские дети.

— Как… как она умерла? — выдавил Пауль.

— Мой господин? — Тандис наклонился ближе.

— Чани? — спросил Пауль.

— Это роды, милорд, — хрипло проговорил Тандис. — Врачи сказали, что тело ее просто иссушила скорость… Я не понял, что они имели в виду, но так они говорили.

— Отведи меня к ней, — прошептал Пауль.

— Мой господин?

— Отведи меня к ней.

— Мы туда и идем, милорд. — И вновь Тандис наклонился к его уху. — Почему в руках вашего гхолы обнаженный нож?

— Дункан, убери нож, — приказал Пауль. — Время насилия миновало.

Произнеся эти слова, Пауль чувствовал только, что ему принадлежит голос, но не ощущал ни горла, ни губ, ни языка. Двое младенцев? В видении была только девочка. Но все прочее складывалось знакомым путем. И некто чувствовал горе и гнев. Некто. Сознание полонило Таро, жуткая карточная игра-гадание, и — пророчествуя, он просадил в нее жизнь.

Двое младенцев!

Его вновь пошатнуло.

Чани, Чани, — думал он. — Не было другого пути. Чани, любимая, верь мне, такая смерть была для тебя легче… и добрее. Иначе наши дети стали бы заложниками, а тебя содержали бы в клетке среди рабов и обвиняли в моей смерти. А так… так мы погубим врагов и спасем детей.

Детей?

И он вновь пошатнулся.

Я допустил это, — думал он. — И я должен чувствовать собственную вину.

Впереди в пещере поднялся шум. Шум усиливался, так было и в видении. Да, та же самая неизбежность, — даже когда детей двое.

Чани умерла, — напомнил он себе.

Когда-то в прошлом, которое он еще делил с другими, это будущее ухватило его. И гнало, гнало его вперед в ущелье, и стены его сходились все ближе. И теперь было видно, что они смыкаются впереди. Так было в видении.

Чани мертва. И я должен отдаться горю.

Но в видении было иначе.

— Алию уже вызвали? — спросил он.

— Она с подругами Чани, — отвечал Тандис.

Пауль чувствовал, как раздвигаются, вжимаются в стены перед ним люди, давая пройти. Молчание шествовало впереди него. Шум начинал затихать. Сиетч словно дышал единым чувством. Он хотел бы не видеть этих людей… Но видение показывало ему их лица, на каждом были написаны одни и те же чувства. И лица были исполнены безжалостного любопытства. Да, они скорбели, но за всем проступала жестокость. Им былоинтересно наблюдать, как становится немым говорящий, а мудрец превращается в глупца. Разве шуты не апеллируют всегда к людской жестокости?

Не караул у гроба и не толпа скорбящих…

Душа Пауля молила о передышке, но видение влекло его дальше. «Осталось недолго», — напомнил он себе. Черная тьма без единого видения ожидала его впереди: место, где видение вытеснялось виной я горем, место, где упала луна.

Он вступил в эту тьму, пошатнулся и упал бы, если бы рука Айдахо, в нерушимой надежности своей разделявшего его горе, не подхватила его.

— Сюда, — сказал Тандис.

— Осторожнее, сир, — произнес Айдахо, помогая перейти через порог. Лица Пауля коснулись занавеси. Айдахо остановил его. Только теперь Пауль ощутил комнату: высеченное в скале помещение, каменные стены, скрытые гобеленами.

— Где Чани? — прошептал Пауль.

— Здесь, Усул, — отвечал ему голос Хары.

Пауль с дрожью вздохнул. Он боялся, что тело ее уже отнесли в рекламационные, где фримены извлекали из тела воду, принадлежащую племени. Так ли это было в видении? Слепота уже угнетала его.

— Где дети? — спросил Пауль.

— Они тоже здесь, милорд, — ответил Айдахо.

— Просто прекрасные близнецы, Усул, — проговорила Хара, — мальчик и девочка, видишь? Вон они оба в колыбельке.

Двое детей! — не переставал удивляться Пауль. В видении была только дочь. Он оторвался от руки Айдахо, осторожно шагнул вперед на голос Хары, наткнулся на твердую поверхность. Ощупал руками — колыбель из метастекла.

Кто-то взял его за левую руку.

— Усул? — это была Хара. Она опустила его ладонь в колыбель. Нежный-нежный комочек плоти. Теплый! Ребрышки подымало дыхание.

— Это сын твой, — прошептала Хара. Она, передвинула его руку. — А вот — твоя дочь. — Пальцы ее дрогнули. — Усул, теперь ты взаправду ослеп?

Он знал, о чем она думает: «Слепой должен быть оставлен в Пустыне». Племена не отягощали себя балластом.

— Отведи меня к Чани, — попросил Пауль, словно не замечая вопроса.

Хара развернула его, направила влево.

Теперь-то наконец Пауль ощутил, что Чани мертва. Он вступил в ту ненавистную ему Вселенную, и собственная плоть ныне мешала ему. Всякий вздох ранил его душу. Двое детей. Он подумал, неужели его занесло в тот временной коридор, где пророческое зрение более не вернется к нему?.. Впрочем, это неважно.

— Где мой брат? — послышался за спиной голос Алие. Пауль ощутил, как она рванулась к нему, как забрала его руку из ладони Хары.

— Я должна переговорить с тобой! — прошипела Алия.

— Подожди немножко, — ответил Пауль.

— Ни секунды! Речь идет о Лихне.

— Я знаю, — отвечал Пауль, — погоди минутку.

— У тебя нет минуты!

— У меня их много.

— Но не у Чани!

— Молчи! — приказал Пауль. — Чани умерла, — и он прикрыл рукой рот сестры, чтобы заглушить возражения. — Молчи, приказываю тебе! — почувствовав покорность ее, он отнял руку. — Опиши мне все, что ты сейчас увидишь, — проговорил он.

— Пауль! — разочарование и слезы слышались в ее голосе.

— Не обращай внимания, — проговорил он. И постаравшись насколько возможно обрести внутреннее спокойствие, заставил себя обратиться к пророческому зрению. Да, все так и было. Тело Чани лежало на циновке в круге света. Кто-то расправил на ней белую одежду, пытаясь прикрыть кровь от родов. Теперь все равно… он не мог оторвать своих глаз от лица ее, спокойствием своим отражавшего вечность.

Пауль отвернулся, но Чани оставалась перед его глазами. Она ушла и не вернется вовеки. И все теперь пусто: земля, воздух… вся Вселенная. Такое отмерено ему наказание… Ему хотелось плакать, но слезы не шли. Или он уже слишком долго пробыл фрименом? Смерть Чани требовала от него влаги.

Поблизости пискнул ребенок, на него шикнули. Звук этот опустил пелену тьмы на видение. Вот она — другая Вселенная, — думал он. — Двое детей.

Из какого-то позабытого транса выплыла неясная мысль. Он снова попытался вызвать разумом непокорное зрение пророка, но не сумел. Перед внутренним оком его не проплыло и клочка видения. Он понимал, что теперь отвергает будущее… любое.

— Прощай, сихайя моя! — прошептал он.

Откуда-то из-за спины послышался резкий и настойчивый голос Алие.

— Я привела Лихну!

Пауль обернулся.

— Это не Лихна, — ответил он. — Это лицедел. Лихна мертва.

— Так говорит и он сам, — произнесла Алия. Пауль медленно повернулся на голос сестры.

— Я не удивлен тем, что ты жив, Атрейдес, — голос был похож на голос Лихны, но только похож, словно говорящий пользовался голосовыми связками девушки, не заботясь более о правдоподобности. Пауля даже удивила странная честность, угадывавшаяся в этих словах!

— Не удивлен? — спросил Пауль.

— Я — Скитале, лицедел-тлейлаксу, и хотел бы кое-что выяснить, прежде чем предлагать сделку Атрейдесу. Возле тебя находится гхола или Дункан Айдахо?

— Дункан Айдахо, — отвечал Пауль, — но я ни о чем не стану торговаться с тобой.

— Я думаю, ты ошибаешься, — возразил Скитале.

— Дункан, — бросил Пауль в сторону. — Если я попрошу, ты убьешь этого тлейлаксу?

— Да, милорд, — в голосе Айдахо слышалась едва сдерживаемая ярость берсерка.

— Подожди! — произнесла Алия. — Ты ведь не знаешь, от чего отказываешься.

— Знаю, увы, слишком хорошо знаю, — отвечал Пауль.

— Значит, это и впрямь Дункан Айдахо, — помощник Атрейдесов, — проговорил Скитале. — Итак, мы сумели найти нужную кнопку! Гхола может вспомнить собственное прошлое. — Пауль услышал шаги. Кто-то коснулся его левого рукава. Голос Скитале раздавался чуть сзади: — Что ты помнишь из своего прошлого, Дункан?

— Всё. Даже детство. И еще тебя — возле бака, когда меня извлекали оттуда, — отвечал Айдахо.

— Чудесно, — востороженно выдохнул Скитале. — Изумительно!

Голос его перемещался. Видение бы! — твердил себе Пауль. Слепота так мешала сейчас. Опыт Бене Гессерит твердил, что сейчас Скитале безумно опасен, но Пауль мог только слышать голос, угадывать за спиной тень движения.

— Вот это дети Атрейдесов? — спросил Скитале.

— Хара! — вскричал Пауль. — Не подпускай ее к детям.

— Эй, оставайтесь на местах! — крикнул Скитале. — Все! Предупреждаю. Лицеделы могут разить быстрее, чем вы подозреваете. И нож мой успеет забрать их жизни прежде, чем вы прикоснетесь ко мне.

Пауль почувствовал, как кто-то коснулся его правого рукава… скользнул в сторону.

— Алия, — приказал Скитале, — хватит!

— Я виновата, — простонала Алия, — я виновата!

— Ну, Атрейдес, — обратился к нему Скитале, — начнем торг?

Пауль услышал за спиной хриплое ругательство. Горло его на мгновение стиснул невольный страх — так ужасен был голос Айдахо. Только бы он выдержал! Иначе Скитале убьет детей!

— Чтобы заключить сделку, надо иметь, что продать, — начал Скитале. — Не так ли, Атрейдес? Хочешь обнять живую Чани? Мы, тлейлаксу, сделаем ее заново. Это, правда, будет гхола, Атрейдес. Но она будет помнить всё! Но поспешим, пусть твои друзья внесут сюда криогенный бак, чтобы сохранить ее плоть.

Снова слышать голос Чани, — подумал Пауль. — Вновь ощутить ее присутствие возле себя. Ах-хх, вот почему они подарили мне гхолу — Айдахо… чтобы я знал, насколько копия может быть похожей на оригинал. А теперь сулят полное восстановление личности… но за свою цену. И я, наверное, останусь орудием в руках тлейлаксу. Вместе с Чани… В вечной тревоге за жизнь детей, снова под угрозой заговора Квизарата…

— Каким же способом вы вернете Чани память? — спросил Пауль, стараясь сохранять спокойствие в голосе. — Заставив убить одного из ее собственных детей?

— Мы воспользуемся тем способом, который удовлетворит нас, — отвечал Скитале. — Ну, что скажешь в ответ, Атрейдес?

— Алия, — сказал Пауль, — займись переговорами с этой тварью. Я не могу торговаться с тем, кого не вижу.

— Мудрое решение, — торжествовал Скитале. — Ну, Алия, и что же ты предложишь мне от лица своего брата?

Пауль опустил голову, заставляя себя обрести глубочайшее спокойствие. И вдруг прямо перед глазами он заметил — видение?.. Нет, не совсем. Рядом с ним был нож. Вот оно!

— Дай мне немного подумать, — проговорила Алия.

— Мой нож может и потерпеть, — проговорил Скитале, — но не плоть Чани. Постарайся не слишком затянуть свои размышления.

Пауль вдруг понял, что моргает. Этого не могло быть… но тем не менее! Он ощущал глаза. И видел… он глядел из какого-то непонятного места… взгляд его дергался из стороны в сторону. Вот! Перед глазами появился нож. Потрясенный, не веря себе, Пауль понял. Он видел глазами одного из своих детей! Он видел нож Скитале из колыбели, нож блестел совсем рядом. Да — Пауль видел и себя самого. Он неподвижно стоял, опустив голову, ни для кого не опасный, позабытый всеми в комнате.

— Начнем с того, что вы откажетесь от всей своей доли в КООАМ, — предложил Скитале.

— Всей? — переспросила Алия.

— Всей.

Видя себя самого из колыбели, Пауль потянулся к ножу на поясе. Он ощущал странную двойственность. Тщательно высчитал расстояние, угол. Другого шанса не будет. И как положено Бене Гессерит, он подготовил все свое тело, словно заводя пружину для единственного движения, вмещавшего все… праджна требовала объединенного действия всех мышц в едином усилии.

Крис вылетел из его руки, сверкнув молочным блеском, и вонзился в правый глаз Скитале, ударил, отбросив голову лицедела назад. Вскинув вверх руки, Скитале отшатнулся к стене, нож его взлетел к потолку, звякнул об пол. Ударившись о стену, Скитале рухнул; смерть наступила прежде, чем тело коснулось пола.

Все еще теми глазами из колыбели, Пауль увидел потрясенные лица, обращенные к нему, слепцу. А потом Алия метнулась к колыбели и закрыла от него комнату.

— Ох, они в безопасности, — выдохнула Алия, — все в порядке.

— Мой господин, — прошептал Айдахо. — И вот это тоже было частью вашего видения?

— Нет, — он махнул Айдахо рукой. — Но так лучше.

— Прости меня, Пауль, — проговорила Алия, — но когда эта тварь сказала, что может… оживить…

— Есть цена, которую Атрейдес платить не может, — отвечал Пауль. — И ты знаешь это.

— Знаю, — вздохнула она. — Но искушение…

— Кто не знал искушений? Вот и я… — горько сказал Пауль. Он отвернулся ото всех, добрался до стены, припал к ней лицом, пытаясь понять, что он сделал. И, главное, как? Как? И эти глаза в колыбели. Он был словно на грани потрясающего откровения.

«Это мои глаза, отец», — затрепетали перед его внутренним взором слова.

— Сын! — отвечал Пауль, тихо, чтобы никто не слышал. — Ты… сознаешь?

«Да, отец. Погляди!»

Головокружение заставило Пауля теснее прижаться к стене. Он чувствовал себя вывернутым и опустошенным. И собственная жизнь промелькнула мимо него. Он увидел собственного отца. И стал им. А потом дедом и прадедом — всеми, что жили до него. Сознание его мчалось от пращура к пращуру — по безумному коридору жизней всех его предков по мужской линии. Как? — безмолвно спросил он.

Неясно проступили слова и растаяли, словно им трудно было удержаться в сознании. Пауль вытер утолок рта. Он вспомнил, как пробудилось сознание Алие в чреве леди Джессики. Но сейчас… ведь не было воды жизни, не было меланжи… или была, но он не знал об этом? Может быть, Чани и была так голодна из-за этого? Или, быть может, просто такова наследственность его рода, предвиденная Преподобной Гайей-Еленой Мохийам, результат генетической программы Бене Гессерит?

И Пауль чувствовал, что лежит в колыбели, а Алия воркует над ним. Руки ее утешали. Огромное лицо глядело прямо на него. Алия повернула ребенка, и он увидел свою соседку… худенькую малышку, исполненную той силы, которая передается обитателями Пустыни по наследству. Эта головка в густых темно-рыжих кудрях! Она открыла глаза перед его взором. Эти глаза! Из них глядела Чани… леди Джессика. И не только они… множество жизней…

— Погляди-ка, — сказала Алия. — Они глядят друг на друга.

— Дети в этом возрасте еще не могут сфокусировать взгляд, — отвечала Хара.

— Ну, я-то ведь могла, — возразила Алия.

Пауль медленно высвобождался из этой бесконечной цепи сознаний. И вновь оказался у своей Стены плача. Айдахо осторожно тронул его за плечо.

— Мой господин?

— Пусть сын мой в честь деда зовется Лето, — произнес Пауль, выпрямляясь.

— Во время именования, — проговорила Хара, — я стану возле тебя как подруга матери и назову это имя.

— А моя дочь, — продолжал Пауль, — пусть зовется Ганима.

— Усул! — запротестовала Хара. — Гханима… это имя принесет неудачу.

— Оно спасло тебе жизнь, — напомнил Пауль. — Да, моя сестра дразнила тебя, ну и что? Пусть моя дочь зовется Ганимой, добычей битвы.

Пауль услышал, как позади скрипнули колеса: это на каталке повезли тело Чани. Медленно начался речитатив водного обряда.

— Халь Йаум! — воскликнула Хара. — Я должна уйти, ведь мне надлежит удостовериться в священной истине и стоять возле подруги, уходящей в последний путь. Вода ее принадлежит племени.

— Вода ее принадлежит племени, — пробормотал Пауль. Он слышал, как удаляются шаги Хары. Потянувшись, он тронул руку Айдахо. — Дункан, отведи меня в мои апартаменты.

Оказавшись там, он мягко высвободился. Настало время побыть одному. Но не успел Айдахо выйти, как возле двери послышалась какая-то возня.

— Господин! — закричал от двери Биджас.

— Дункан, — велел Пауль. — Пусть он сделает два шага вперед. Если сделает третий — убей его.

— Слушаюсь, — отвечал Айдахо.

— Значит, это Дункан? — спросил Биджас. — Настоящий Дункан Айдахо?

— Да, — согласился Айдахо. — Я все вспомнил.

— Значит, план Скитале удался?

— Скитале умер, — отвечал Пауль.

— Но я жив и план вместе со мной, — возразил Биджас. — Клянусь баком, в котором я вырос! Это возможно! И теперь я сам узнаю свое прошлое — все свои прошлые жизни. Нужен лишь спусковой крючок.

— Крючок? — спросил Пауль.

— Принуждение, — полным ярости голосом проговорил Айдахо. — Они заставляли меня убить тебя. Расчет ментата: они поняли, что ты прежде был для меня сыном, которого у меня никогда не было. И Дункан не мог убить вас, и чтобы не допустить этого, взял контроль над телом гхолы. Но план мог и сорваться. Скажи мне, карлик, если бы план не удался… что бы вы сделали, если бы я убил его?

— О, мы предложил бы сделку сестре… Но нынешний вариант лучше.

Пауль прерывисто вздохнул. Он слышал, как плакальщицы спускались в глубины… к нижним залам, где вода мертвых возвращалась племени.

— Еще не поздно, милорд, — настаивал Биджас. — И вы получите назад свою любимую. Мы восстановим ее. Конечно, в виде гхолы. Но на этот раз мы предлагаем полную реставрацию. Не послать ли слуг с криогенным баком за телом вашей возлюбленной?

Теперь ему было гораздо труднее. Пауль уже истратил столько сил в борьбе с первым искушением тлейлаксу. И словно впустую! Снова ощутить рядом с собой Чани…

— Останови его! — приказал он Айдахо на боевом языке Атрейдесов. Он слышал, как Айдахо шагнул к двери.

Господин! — взвизгнул карлик.

Если ты любишь меня, — продолжал Пауль на боевом языке, — заклинаю тебя, убей его прежде, чем я соглашусь… Нееееее… — завопил Биджас.

Голос его захлебнулся в ужасном бульканье.

— Вот я и сделал одно доброе дело, — пробормотал Айдахо. Пауль наклонил голову, прислушался. Плакальщиц не было слышно. Он представил себе древний фрименский обряд, свершаемый ныне в глубинах сиетча… там, в траурном зале, племя возвращало себе свою воду.

— Не было выбора, не было… — проговорил Пауль. — Ты понимаешь, Дункан?

— Понимаю.

— Есть такие вещи, которых не выдержать никому из людей. Слишком долго я плутал в лабиринтах вариантов грядущего, мне казалось я его создаю, а это оно создавало меня.

— Мой господин, не надо…

— В этой Вселенной не всякая задача имеет ответ, — горько сказал Пауль. — И ничего нельзя сделать. Абсолютно ничего.

Говоря это, Пауль ощутил, как разрывается его связь с видением. Его разум словно пытался сжаться, съежиться, укрываясь от бесчисленных вероятностей. Утраченное пророческое зрение превратилось в ветер, дующий над бесконечным простором.

Глава 24

Мы говорим, что Муад'Диб удалился в края, где человек не оставляет следов на песке.

Предисловие к Катехизису Квизарета

Канава с водой служила границей посадок, принадлежащих сиетчу. За ней подымался скальный уступ, а потом под ногами Айдахо оказалась Пустыня. В ночном небе высились скалы, среди которых укрывался сиетч Табр. Очертания их инеем серебрились в свете обеих лун. Сад спускался к самой воде.

Айдахо остановился на краю Пустыни, поглядел на цветущие ветви, повисшие над тихой водой, на четыре луны: две в воде, две над нею. Дистикомб скользил по коже, запах влажного кремня достигал ноздрей, несмотря на все фильтры. Ветер зловеще шелестел ветвями сада. Айдахо вслушивался в ночь. У края воды в траве шуршали кенгуровые мыши, коршуновая сова промелькнула и исчезла в тени утесов, ветер донес из открытой Пустыни шипящий шорох осыпающегося песка.

Айдахо повернулся на шум.

На озаренных луною дюнах ничто не шевелилось.

Сюда Пауля отвел Тандис. А потом вернулся, чтобы доложить обо всем. Как положено фримену, Пауль ушел в Пустыню.

— Он был слеп… по-настоящему слеп, — словно бы оправдыясь, говорил Тандис. — До того он обладал внутренним зрением, он говорил, что видит… но…

И пожал плечами. Слепых фрименов оставляют в Пустыне. Пусть Муад'Диб — Император, но он же и фримен. Разве не он завещал, чтобы фримены охраняли и воспитывали его детей? Как и подобает истинному фримену.

Айдахо видел перед собою кости Пустыни, посеребренные лунным светом ребра скал выступали из песка, за ними начинались дюны.

Нельзя было оставлять его ни на минуту, — сожалел Айдахо. — Я ведь понимал, что он замыслил.

— Он сказал мне, что будущее не нуждается теперь в его физическом присутствии, — возражал Тандис. — Вступив на пески, он крикнул: «Теперь я свободен!»

Шайтан бы их побрал! — думал Айдахо.

Фримены отказались посылать спасателей. И топтеры. Это противоречило бы всем древним обычаям.

— К Муад'Дибу придет червь, — пояснили они. И завели напев об ушедших в Пустыню, о тех, чья вода шла к Шаи-Хулуду:

— Матерь песка, отец Времен, Жизни начало — пусть он придет, пусть явится и пройдет путем своим…

Усевшись на плоский камень, Айдахо глядел в Пустыню. Ночь схоронила следы, нельзя было понять, куда ушел Пауль.

«Теперь я свободен».

Айдахо громко проговорил эти слова, удивленный звуками своего голоса. На миг он отвлекся, вспомнив, как на Каладане взял Пауля с собой на приморский базар, тот был еще совсем мал. Ослепительно сверкало солнце, лучи его отражала вода, повсюду грудами были навалены на продажу дары моря. Айдахо вспомнил Гурни Халлека, треньканье балисета… радость и смех. Стихи увлекли его, словно раба, напомнили о былом счастье.

Гурни Халлек. Гурни винил бы в этой трагедии его.

Музыка в памяти стихла.

Он вновь вспомнил слова Пауля: есть во Вселенной и такие загадки, что не имеют ответа.

Как умрет Пауль в этой Пустыне? — размышлял Айдахо. — Погибнет ли он быстро, убитый червем? Или его медленно убьет солнце? Там, в сиетче, некоторые из фрименов начали поговаривать, что Муад'Диб никогда не умрет, что он уже вступил в тот мир Рух, где одновременно существовали все возможные варианты грядущего, и что отныне он будет пребывать в Алам аль-Митхаль, вечно странствовать там и после прекращения существования плоти…

Он умрет, а я ничем не могу предотвратить этого, — думал Айдахо.

Дункан уже начинал усматривать в подобной смерти изысканность: умереть, не оставив следа… ничего вообще… так, что вся планета станет ему надгробием.

Ментат, разреши собственные загадки, — подумал он.

Вдруг припомнились слова — ритуальные фразы лейтенанта федайкинов, расставлявшего караул возле колыбели детей Муад'-Диба.

— Да будет караульный офицер помнить долг…

Напыщенное пустословие возмущало его. Власть совратила фрименов, как она совращала любого. В Пустыне умирал человек, великий человек, но речи продолжались… продолжались.

Что случилось, — думал он, — кто сокрыл ясный смысл покровом всей этой чепухи? Должно быть, в тех забытых краях, где создавалась империя, его завалили камнями, засыпали песком, чтобы не откопали случайно. Ум его по привычке ментата жаждал решений. Там блистали познания… Словно волосы Лорелеи… так, должно быть, светились они, завлекая зачарованного морехода в изумрудные пещеры.

Вздрогнув, Айдахо очнулся от неподвижной задумчивости.

Ну вот! — думал он. — Чтобы не видеть собственной неудачи, прячусь в себя.

Мгновение несостоявшегося погружения задержалось в его памяти. Анализируя, Дункан ощущал, что жизнь его становится больше самой Вселенной. Пусть истинная плоть его оставалась в изумрудной пещере конечного бытия, но бесконечное все же посетило ее.

Айдахо встал. Он чувствовал, что Пустыня очистила его душу. Ветер поднимал песок, шуршал им по листьям сада. В ночном воздухе запахло сухой и колючей пылью. Полы его плаща хлопали в такт внезапным порывам ветра.

Где-то там, на просторах Пустыни бушевала мать-буря, вздымая шипящие вихри пыли… исполинский песчаный червь обретал силу, способную отделить плоть от костей.

И он соединится с Пустыней, — думал Айдахо. — Пустыня наполнит его.

Эта дзенсуннитская мысль прохладной водой омыла его разум. Он знал — Пауль не остановится на пути. Атрейдес не может полностью покориться судьбе, даже представляя ее неизбежность во всей полноте.

И в пророческом порыве Айдахо подумал, что люди грядущего будут говорить о жизни Пауля, как о воде. Пусть вся жизнь его топала в пыли — вода всюду будет сопутствовать памяти о нем. Плоть его потонула, — скажут они, — но сам он уплыл.

За спиною Айдахо кто-то кашлянул.

Айдахо повернулся, увидел Стилгара на мостике через арык.

— Его никогда не найдут, — проговорил Стилгар, — но потом — разыщет каждый.

— Пустыня забирает его, делает из него бога, — отвечал Айдахо. — И все же он был здесь чужаком. Он принес на эту планету чуждую ей воду.

— У Пустыни свои законы, — возразил Стилгар. — Мы приветствовали его, назвали своим Махди, своим Муад'Дибом, дали ему тайное имя — Основа Столпа, Усул.

— И все же он не был рожден фрименом.

— Это ничего не меняет, он стал нашим — и стал окончательно. — Стилгар положил руку на плечо Айдахо. — Все мы, люди, чужаки в этом мире. Так, старый друг?

— Ты у нас мудрец, Стил, а? Глубокая мысль…

— По мне — достаточно глубокая. В своих скитаниях мы загадили всю Вселенную. Муад'Диб дал нам хоть что-то чистое. Люди запомнят джихад его уже хотя бы за это.

— Он не сдастся Пустыне, — уверенно проговорил Айдахо. — Да, не сдастся, пусть он и слеп. Он человек чести и принципа. Таким его воспитывали Атрейдесы.

— И вода его выльется на песок, — проговорил Стилгар. — Идем, — он мягко потянул за собой Айдахо. — Алия вернулась и спрашивает тебя.

— Она была с тобой в сиетче Макаб?

— Да, — помогала кнутом сгонять в караван размякших наибов. Теперь они повинуются ее приказам… как и я сам.

— Каким приказам?

— Она распорядилась казнить предателей. Превозмогая головокружение, Айдахо поднял глаза на утес.

— Каких предателей?

— Гильдиера, Преподобную Мать Мохийам, Корбу… еще кое-кого.

— И ты убил Преподобную Мать?

— Да. Муад'Диб распорядился, чтобы этого не делали, — он пожал плечами, — но я ослушался его, и Алия знала, что я так и поступлю.

Айдахо вновь поглядел в Пустыню, ощущая себя целостной личностью, способной разглядеть все, что создано Паулем. Стратегия суждений, — так называлось это в учебниках Атрейдесов.

Народ подчиняется правительству, но и покорные массы влияют на властелина. Интересно, подумал он, представляли ли эти самые массы хоть в малой мере, что творилось их руками?

— Алия… — проговорил Стилгар, снова откашливаясь, — ей нужны твои утешения.

— Значит, она и есть правительство, — пробормотал Айдахо.

— Регент, не более того.

— «Фортуна проходит повсюду» — так говорил ее отец, — пробормотал Айдахо.

— Все мы вступаем в сделку с завтрашним днем, — молвил Стилгар. — Ты идешь? Ты нужен там, — в голосе его слышалась неловкость. — Она… расстроена. То ругает брата, то плачет.

— Я скоро приду, — пообещал Айдахо. Он слушал, как удалялись шаги Стилгара. Потом встал, обратил лицо к ветру, и песчинки забарабанили по дистикомбу.

Сознание ментата проектировало последствия в будущее. Возможности ошеломляли его. Пауль сумел создать вихрь, обладавший такой силой, что преградить ему путь не мог никто.

Бене Тлейлаксу и Гильдия своим участием в заговоре скомпрометировали себя. Квизарат потрясен предательством Корбы и других высших сановников. А последний поступок Пауля, предельная покорность его обычаям Вольного Народа обеспечила верность фрименов и ему самому, и его Дому. И он стал навечно одним из них.

— Пауль ушел! — сдавленным голосом проговорила Алия. Почти неслышно она подобралась к тому месту, где стоял Айдахо. — Дункан, каким же дураком он был!

— Не говори так! — резко ответил он.

— Это же говорит вся вселенная, — возразила она.

— С чего бы, во имя любви небесной?

— Не небесной, а из любви к моему брату.

Проницательность дзенсуннита ограничивало его восприятие. Он чувствовал, что после смерти Чани Алию не посещали видения.

— Странная эта любовь, — проговорил он.

— Любовь? Дункан, ему надо было только шагнуть в сторону! И пусть вся вселенная рушится за его спиной. Он был бы жив… а вместе с ним Чани!

— Тогда… почему он не пошел на это?

— Ради любви небесной, — прошептала она. И уже громче добавила: — Пауль всю свою жизнь старался избежать джихада и обожествления. Теперь он хотя бы вырвался из всего этого. Он выбрал такой путь.

— Ах да… он все знал, — Айдахо в удивлении качал головой. — Даже про смерть Чани. Его луна упала.

— Теперь видишь, Дункан, каким он был дураком.

Горе вновь стиснуло горло Айдахо.

— Какой глупец! — задыхалась Алия, теряя самообладание. — И он будет жить, а мы все умрем.

— Алия, не надо…

— Это горе, — проговорила она, — всего только горе. А знаешь, что еще я должна сделать ради него? Я должна спасти жизнь принцессы Ирулан. Этой!.. Слышал бы ты, как она горюет! Рыдает, отдает воду мертвому; клянется, что любила его и не знала этого. Во всем винит Сестер и клянется, что всю свою жизнь посвятит воспитанию детей Пауля.

— Ты веришь ей?

— От нее просто разит добродетелью…

— Ах-х, — пробормотал Айдахо.

Итоговая картина разворачивалась перед ним, как полотно: отступничество принцессы лишало Орден последнего оружия против наследников Пауля.

Алия зарыдала, приникла к нему, спрятав лицо на груди.

— О, Дункан! Нет его, нет!..

Айдахо прикоснулся губами к ее волосам.

— Ну, пожалуйста, — прошептал он. Их горе было подобно двум сливающимся ручейкам.

— Ты мне нужен, Дункан, — рыдала она. — Люби меня.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

Подняв голову вверх, она взглянула в посеребренное луной лицо.

— Я знаю. Любовь всегда узнает любовь.

От этих ее слов он содрогнулся, словно отстраняясь от прежнего себя. Шел сюда за одним, а обрел другое. Словно бы попал в комнату, полную знакомых, чтобы понять с опозданием, что не знает никого из них.

Отодвинувшись, она взяла его за руку.

— Пойдем, Дункан.

— Куда прикажешь, — отвечал он.

И она повела его через арык, во тьму к подножию скалы и убежищу в ней.

Глава 25

Дети Дюны _(роман)

Прошло девять лет после рождения детей Пауля — близнецов Лето II и Ганимы Атрейдес. Империей фактически правит сестра Муад'Диба — Алия. Коррино мечтают о возвращении Императорского Трона. Леди Джессика, мать Пауля, опасается, что близнецы, как и Алия, с рождения обладающие памятью о жизнях своих предков, могут потерять контроль над внутренними жизнями и стать одержимыми.

Множество опасностей — внутренних и внешних — окружает каждого участника этой политической игры. А когда речь заходит о человеческой жизни, когда смерть грозит твоим близким и тебе самому, трудно удержаться от использования мистических сверхспособностей, сил высшего порядка, доступных только тебе. Когда в руках — судьба человечества, приходится жертвовать своей судьбой и выбирать Путь, который позволит исправить ошибки других. Золотой Путь.

Глава 1

Учение Муад'Диба стало ристалищем схоластики, суеверий и разврата. Он же учил умеренной жизни, философии, с которой человек мог противостоять тяготам вечно изменчивой вселенной. Человечество, учил Муад'Диб, развивается, и процесс этот не кончится никогда, поскольку зиждется он на изменчивых принципах, известных одной лишь вечности. Но как, скажите вы мне, может развращенный ум пользоваться такой сущностью?

Слова ментата Дункана Айдахо

На толстом красном ковре, покрывающем влажный пол пещеры, вдруг заплясало пятно света. Он падал как бы ниоткуда, казалось, этот зайчик существует сам по себе на колючем ворсе ковра. Беспорядочно перемещаясь, становясь то круглым, то овальным, пятно, стремительно изогнувшись, переползло на зеленое одеяло, свисавшее с лежанки.

Под зеленым одеялом спал младенец, он был совсем по-детски круглолиц, рот был очень большим — в мальчике не было присущей фрименам скупости черт, как, впрочем, не было и водянистой полноты, столь характерной для выходцев из того мира. Пятно света скользнуло по глазам ребенка, и маленькая фигурка шевельнулась. Свет исчез.

Теперь в пещере раздавалось только тихое дыхание и едва слышное падение капель с козырька на поставленную у входа бочку.

В темноте снова блеснул свет, теперь он был явно сильнее на несколько люменов, со светом появился и его источник — проем входа в пещеру, на фоне которого замаячила фигура в капюшоне. Луч света, словно принюхиваясь, снова начал стремительно рыскать по углам и сводам. В этой пляске таилась какая-то угроза, тревожное недовольство. Обогнув спящее дитя, свет пробежал по забранной решеткой воздушной отдушине, потом по складкам золотисто-зеленых занавесей, скрадывавших грубые каменные стены.

Свет мигнул и погас. Раздался предательский шелест плаща, и фигура мужчины в капюшоне застыла под сводчатым потолком входа. Каждый, кто был знаком с обычаями сиетча Табр тотчас догадался бы, что это Стилгар, наиб сиетча, опекун и страж высокородных близнецов-сирот, которым предстояло унаследовать мантию своего отца — Пауля Муад'Диба. Стилгар был частым ночным гостем в пещере брата и сестры, заходя сначала в покои Ганимы, а потом в примыкавшую к ним спальню Лето.

Я старый дурак, подумал Стилгар.

Он провел пальцами по холодной гладкой поверхности светового проектора, прежде чем спрятать его в сумку, подвешенную к поясу. Этот проектор невыносимо раздражал Стилгара, постоянно напоминая о своей магической власти над ним. Проектор был тончайшим инструментом, главным прибором империи, умевшим обнаруживать присутствие людей и животных. Сейчас в королевских покоях не было никого, кроме мирно спящих детей.

Уж кто-кто, а Стилгар знал, что его собственные мысли и чувства были куда сильнее проектора. В опекуне горел неугасимый внутренний свет. Этот свет направлял все движения души Стилгара; вот и сейчас этот дьявольский внутренний луч высвечивал все зло этой сильной натуры. Прямо перед ним лежит мальчик, воплощавший магнетическую мечту о вселенском величии. Вот они — преходящие богатства, светская власть и сильнейший мистический талисман: божественная копия религиозного наследия Муад'Диба. В этих двойняшках — Ганиме и Лето — сконцентрировалась мощь, внушавшая благоговение. Пока жили эти дети, в них жил физически умерший Муад'Диб.

То были не просто девятилетние дети; то была первородная сила, предмет поклонения и страха. То были дети Пауля Атрейдеса, ставшего Муад'Дибом, Махди Всех Фрименов. Муад'Диб взорвал ход истории; фримены начали межпланетный джихад, неся с собой неистовый пыл веры и утверждая во всех обществах свои власть и господство. Око новой власти было вездесущим, след, оставленный ею, стал поистине неизгладимым.

Но ведь дети Муад'Диба состоят из плоти и крови, подумал Стилгар. Двумя ударами кинжала я могу остановить биение их сердец, и вода их вернется к их племени.

При этой мысли его своенравный ум пришел в смятение.

Убить детей Муад'Диба!

Годы, однако, приучили Стилгара к интроспекции. Он знал, откуда идут эти страшные мысли — от левой руки проклятья, а не от правой руки благодати. Аят и бурхан Жизни — вот две величайшие тайны для Стилгара. Когда-то он исполнялся величайшей гордости, думая о том, что он — фримен, что Пустыня — его друг, что его планета — Дюна, а не Арракис, как ее именуют все имперские звездные карты.

Как все было просто, когда Мессия был лишь мечтой, думал между тем Стилгар. Обретя Махди, мы растворили в мирах вселенной наши мессианские надежды. Все народы, познавшие ярмо джихада, мечтают теперь о своих вождях.

Стилгар вгляделся в темноту спальни.

Если мой кинжал освободит те народы, примут ли они меня как мессию?

Было слышно, как Лето беспокойно зашевелился в постели.

Стилгар тяжело вздохнул. Он не был знаком с дедом Атрейдесом, чьим именем нарекли этого ребенка, но многие говорили, что именно старому Атрейдесу был обязан Муад'Диб своей нравственной силой. Но не может ли случиться так, что это врожденное качество правоты покинет последнее поколение? Стилгар был не в состоянии ответить на этот вопрос.

Он думал: сиетч Табр принадлежит мне. Я правлю здесь, я, наиб фрименов. Без меня не было бы никакого Муад'Диба. И эти двойняшки… их мать, Чани — моя кровная родственница, а значит, в жилах детей течет и моя кровь. Я причастен ко всему этому — я, Муад'Диб, Чани и все прочие… Но что сделали мы со своим миром?

Стилгар так и не смог понять, почему его охватили эти мысли и по какой причине вызвали они такое сильное чувство вины. Он зябко поежился под просторным плащом. Действительность совсем не походила на мечту. От былой дружественной Пустыни, простиравшейся некогда от полюса до полюса, осталась едва ли половина. Казавшийся мифом, но ставший действительностью зеленый рай вызвал у Стилгара мгновенную вспышку недовольства. Да, это не мечта и не сладкий сон. Планета изменилась, и он изменился вместе с ней. Он стал тоньше, чем прежний вождь сиетча. Теперь Стилгар познал многое: силу государственной власти и тяжелую ответственность принятия самых, казалось бы, незначительных решений. Но все же, но все же… Стилгар чувствовал, что эта душевная и психологическая тонкость есть не что иное, как хрупкий внешний покров, под которым скрывалась железная сердцевина прошлого простого и определенного опыта. И эта сердцевина взывала к его существу, требовала переоценки ценностей.

Течение мыслей Стилгара было нарушено утренними звуками пробуждавшегося сиетча. В пещерах послышалось движение. Щек Стилгара коснулось дуновение утреннего ветерка — люди начали выходить из-под сводов в предрассветную мглу. Ветерок шептал о беспечности и о непрестанном беге вечного времени. Обитатели пещер напрочь забыли о жесткой экономии воды. Да и зачем беречь воду, если во Фримене часто идет дождь, на небе постоянно видны облака, а в старых вади то и дело гибнут люди, застигнутые потоками воды? Раньше в языке Дюны не было слова утонуть. Но теперь нет и самой Дюны, есть Арракис… и наступило утро нового, полного хлопот и дел дня.

Стилгар подумал: Сегодня на нашу планету возвращается Джессика, мать Муад'Диба и бабка царственных близнецов. Но почему она решила закончить свое добровольное изгнание именно сейчас, сменив негу и надежность Каладана на опасности Арракиса?

Были и другие опасения: почувствует ли она сомнения Стилгара? Эта женщина — ясновидящая Бене Гессерит, воспитанница Общины Сестер, посвященная в самые глубокие таинства, полноправная Преподобная Мать. Такие женщины обладают невероятным чутьем, а потому опасны. Не прикажет ли она ему броситься на собственный нож, как приказала когда-то Умме, защитнику Лиет-Кинеса?

Подчинюсь ли я этому приказу? — подумал Стилгар.

На этот вопрос не было ответа, но Стилгар думал уже о Лиет-Кинесе, планетологе, которому первому пришла в голову мысль превратить Пустынную Дюну в цветущий оазис, в какой она в конце концов и превратилась. Лиет-Кинес был отцом Чани. Не будь его, не было бы ни мечты, ни Чани, ни близнецов. Эта хрупкая цепочка снова вызвала недовольство.

Каким образом мы встретились здесь? — спросил себя Стилгар. Каким образом соединились? Для какой цели? Не мой ли долг положить этому конец и разрушить эту великую комбинацию?

Стилгар ощутил великое и страшное искушение. Он в состоянии сделать этот выбор, отречься от любви и семьи ради того, что должен совершить наиб: принять смертельно опасное решение ради сохранения племени. Но какое же это будет предательство и мерзость! Убить детей! Однако это были не простые дети. Конечно, они ели земную простую пищу, участвовали в празднествах, бродили по Пустыне и играли в те же игры, что и все дети фрименов, но… но они же заседали в Имперском Совете. Дети в столь нежном возрасте были настолько мудры, что заседали в Совете. Да, это дети во плоти, но было в них что-то древнее, устрашающие простого смертного генетическая память и знания, внушенные их теткой Алией и унаследованные самостоятельно, — и это невидимой, но прочной стеной отделяло близнецов от прочих смертных.

Долгими бессонными ночами Стилгар пытался постичь природу этой избранности близнецов и их тетки; много раз пробуждался он среди ночи, мучимый этими мыслями, приходил в покои царственных детей и застывал на пороге решения. Но сегодня Стилгар осознал причину своих сомнений. Неспособность принять решение — это тоже решение. Эти близнецы и их тетка были разбужены от векового сна еще в утробе матери, когда на них снизошли знание и память предков, и причиной всему было пристрастие к зелью, пристрастие матерей — госпожи Джессики и Чани. Госпожа Джессика родила сына, Муад'Диба, до того, как вкусила зелья. Алия же явилась после этого. Теперь-то, по зрелом размышлении, это стало совершенно ясно. Бесчисленные поколения генетического отбора, направленного Бене Гессерит, сошлись на Муад'Дибе, но Общине Сестер даже в страшном сне не могло привидеться кровосмешение. О, Сестры знали об этой возможности и боялись ее как огня, называя не иначе как Мерзостью. Этот факт вызывал ни с чем не сравнимое отвращение у Стилгара. Мерзость. О, у них были основания так рассуждать. И если бы Сестры объявили, что Алия есть воплощение Мерзости, то же самое должны они были сказать и о Чани, вкусившей зелья. Тело Чани было напоено зельем, и ее гены стали полезным дополнением к генам Муад'Диба.

Ум Стилгара пришел в смятение. Нет никаких сомнений в том, что близнецы не пойдут путем своего отца. Но куда пойдут они? Мальчик говорил, что способен стать своим отцом и доказал это. Будучи еще младенцем, Лето показал, что знает нечто, что могло быть известно только Муад'Дибу. Кто знает, может быть, в необъятных глубинах памяти ребенка ждали своей очереди и другие предки, знания и опыт которых составят величайшую опасность для всего рода человеческого?

Мерзость, говорят сестры-колдуньи Бене Гессерит. Но тем не менее все они домогаются генофонда вверенных ему детей. Сестры хотят незапятнанного плотским вожделением соединения спермы и яйца. Не потому ли так поспешно возвращается госпожа Джессика? Она порвала с Общиной Сестер, чтобы воссоединиться со своим супругом-принцем, но молва утверждала иное — она возвращается, чтобы утвердить путь Бене Гессерит.

Я могу положить конец этой мечте, этому кошмарному сновидению, подумал Стилгар. Это же невероятно просто.

Он удивился тому, как вообще подобные мысли могут прийти ему в голову. Разве дети Муад'Диба виноваты в том, что действительность уничтожает чаяния других людей? Нет. Эти дети не что иное, как линза, фокусирующая свет, оттеняющий новые формы Вселенной.

По-прежнему охваченный смятением ум Стилгара обратился к прежним верованиям фрименов. Грядет заповедь Божья; не ищи торопить ее. Бог покажет путь; и найдутся те, кто свернет с него.

Больше всего ужасала Стилгара религия, которую возвестил Муад'Диб. Зачем они сделали из Муад'Диба бога? Зачем было обожествлять человека из плоти и крови? Золотой Эликсир Жизни Муад'Диба породил бюрократического монстра, чудовище, коему не было никакого дела до людских бед и забот. Власть и религия объединились, нарушение закона стало не только преступлением, но и грехом. Дух святотатства начинал куриться над каждым, кто подвергал сомнению правительственные эдикты. Любой мятеж вел к очищающему адскому огню и всеобщему праведному осуждению.

Но ведь те, кто издавал эдикты,были всего лишь людьми.

Стилгар грустно покачал головой, на замечая слуг, вошедших в прихожую царских покоев для отправления своих утренних обязанностей.

Стилгар провел пальцами по ножнам висевшего на поясе кривого ножа, символа утраченного прошлого, и подумал о том сочувствии, которое не раз охватывало его по отношению к мятежникам, чьи отчаянные попытки восстаний подавлялись его же собственными приказами. Стыд и смятение вновь окатили Стилгара горячей удушливой волной; как бы хотелось ему избавиться от них, вернувшись к простоте холодной разящей стали. Но Вселенная не движется назад. Жизнью движет великая сила, выдвинутая в серое Ничто несуществующего. Убить близнецов можно, но это вызовет лишь сотрясение Ничто, которое отдастся катастрофическим эхом в истории человечества, породив новый хаос и заставив людей искать новые формы порядка и беспорядка.

Стилгар вздохнул и прислушался. Да, новый день начался. Слуги — это олицетворение порядка, связанного с близнецами Муад'Диба. Слуги переходят от одного действия к другому, побуждаемые сиюминутной необходимостью. Надо подражать им, подумал Стилгар, и пусть приходит то, что приходит.

Я тоже слуга, сказал он себе, слуга Бога, милостивого и всепрощающего Бога. Он вспомнил слова: «Определенно, Мы надели ошейник на их выи до самого подбородка, чтобы они подняли головы; Мы поставили перед ними стену, и Мы поставили стену позади них; и Мы покрыли их, чтобы они не видели».

То были слова старой религии фрименов.

Стилгар мысленно кивнул себе.

Видеть, уметь предвосхитить наступающий момент, как это умел Муад'Диб, пронзая своим сверхъестественным зрением время и помогая людским делам, превращая их в свершения. Так находилось новое поприще для принятия решений. Но если с тебя снимут ошейник, то не будет ли это бичом Божьим? То будет новая сложность, которую не разрешить простому смертному.

Стилгар снял руку с ножа, но в пальцах продолжало пульсировать живое воспоминание о нем. Но лезвие, поразившее некогда Змею Пустыни, осталось в ножнах. Теперь Стилгар знал, что не обнажит его, чтобы убить близнецов. Во всяком случае, не теперь. Он принял решение. Надо сохранить ту доблесть, которой он всегда гордился: верность. Лучше те сложности, о которых знаешь, чем недоступные пониманию. Лучше настоящее, чем сны о будущем. Горький вкус во рту сказал Стилгару, насколько пустыми и суетными могут быть сны.

Нет! Довольно снов!

Глава 2

ВОПРОС: «Видел ли ты Проповедника?»

ОТВЕТ: «Я видел песчаного червя».

ВОПРОС: «Что это за Змея?»

ОТВЕТ: «Она дает нам воздух, которым мы дышим».

ВОПРОС: «Тогда зачем истребляете вы ее землю?»

ОТВЕТ: «Потому что Шаи-Хулуд (обожествленный Змей) приказывает нам делать это».

Харк аль-Ада, «Загадки Арракиса»

По фрименскому обычаю юные Атрейдесы поднимались с постели за час до рассвета. Просыпаясь от едва слышной суеты прислуги, дети, словно чувствуя друг друга сквозь разделявшую их стену, одновременно зевали и потягивались, слыша, как слуги готовят завтрак в передних покоях. Завтрак состоял из простой каши с финиками и орехами, приправленной специальной сывороткой. Под потолком передних покоев висели желтые круглые светильники, мягкий свет которых лился под сводчатые входы в спальни. При этом неярком свете дети торопливо одевались, прислушиваясь друг к другу. По взаимному согласию наследники Муад'Диба носили одежды, противостоявшие иссушающим ветрам Пустыни.

Но вот царственные близнецы вышли в передние покои; прислуга сразу притихла, и это не укрылось от внимания Лето и Ганимы. Все сразу обратили внимание на то, что поверх серого костюма Лето надел с черным кантом пелерину. На сестре красовалась зеленая пелерина. У ворота пелерина была застегнута золотыми застежками — ястребами Атрейдесов с глазами из красных рубинов.

Разглядев все это великолепие, Хара, одна из жен Стилгара, не смогла сдержаться.

— Вижу, вы приоделись в честь приезда бабушки.

Лето не спеша принял из рук служанки миску с кашей и только после этого взглянул в темное, иссеченное морщинами лицо Хары.

— Почему вы не думаете, что мы приоделись в свою честь? — спросил мальчик, покачав головой.

Хару не смутило язвительное замечание.

— У меня такие же голубые глаза, как и у вас, — произнесла она без всякой дрожи в голосе.

Ганима громко рассмеялась. Хара в своем репертуаре — женщина никогда не упускала случая проявить фрименскую задиристость. Вот и сейчас она имела в виду: «Вы, конечно, царевич, мой мальчик, но у нас с вами одинаковые глаза — у них нет белков, а это знак пристрастия к зелью. Какому фримену нужна большая честь?»

Лето улыбнулся, сокрушенно покачав головой.

— Хара, любовь моя, если бы ты была чуть-чуть помоложе и не была бы женой Стилгара, то я сделал бы тебя своей женой.

Нисколько не удивившись легкости своей маленькой победы, Хара сделала знак остальным слугам продолжить приготовления к важным дневным делам.

— Ешьте свой завтрак, — строго сказала она. — Сегодня вам понадобятся силы.

— Так ты признаешь, что мы не слишком хороши для встречи бабушки? — с полным ртом каши спросила Ганима.

— Не бойтесь ее, Гани, — ответила Хара.

Лето проглотил кашу и испытующе взглянул на Хару. Эта женщина дьявольски, по-простонародному умна — она сразу поняла, что кроется за пикировкой об изяществе одежды.

— Поверит ли она в то, что мы боимся ее? — спросил мальчик.

— Похоже, что нет, — ответила Хара. — Когда-то она была нашей Преподобной Матерью, и уж я-то знаю, каковы ее повадки.

— Как оделась Алия? — спросила Ганима.

— Я еще не видела ее, — коротко отрезала Хара и отвернулась. Лето и Ганима обменялись заговорщическими взглядами и вышли под центральный свод, заговорив на древнем наречии, известном им от рождения.

— Итак, сегодня приезжает бабушка, — сказала Ганима.

— И это сильно беспокоит Алию, — откликнулся Лето.

— Кто же станет радоваться, уступая такую власть?

В ответ Лето тихо рассмеялся. Это был смех зрелого мужчины, который до странности не вязался со столь юным телом.

— Да, но и это еще не все.

— Ты думаешь, что глаза ее матери увидят то, что видим мы?

— А почему бы и нет? — спросил Лето.

— Да… Наверное, именно этого и боится Алия.

— Конечно, кто знает о Мерзости больше, чем ее воплощение?

— Но мы можем и ошибиться, — возразила Ганима.

— Мы не ошибаемся, — сказал Лето и процитировал отрывок из книги Бене Гессерит: — «С полным разумением и основываясь на ужасном опыте видим мы то, что называем предсуществующей Мерзостью. Ибо кто знает, какая маска из нашего проклятого и злонравного прошлого может овладеть живой плотью?»

— Я знаю ту историю, — ответила Ганима. — Но если это правда, то почему мы не страдаем от внутреннего зла?

— Наверно, потому, что наш дух хранят наши родители, — отозвался Лето.

— Но почему у Алие нет такого хранителя и стража?

— Не знаю. Может быть, потому, что один из ее родителей все еще среди живых. А может быть, это потому, что мы еще молоды и сильны, но когда станем старше и циничнее…

— Нам надо быть очень осторожными с этой бабушкой, — перебила брата Ганима.

— И не обсуждать с ней Проповедника, который бродит по планете, изрекая ересь?

— Ты не думаешь, что это и вправду наш отец?

— Я не могу об этом судить, знаю только, что тетя Алия очень его боится.

Ганима энергично тряхнула головой.

— Я не верю во всю эту чушь о Мерзости.

— У тебя точно такая же память, как и у меня, — возразил Лето, — Веришь в то, во что хочешь верить.

— Ты не думаешь, что все получилось так, потому что Алия отважилась войти в транс от зелья, а мы нет? — спросила Ганима.

— Именно так я и думаю.

Они замолчали, влившись в поток людей, выходивших из центральных ворот. В сиетче Табре было прохладно, но костюмы хорошо согревали, и дети отбросили назад сберегающие тепло капюшоны, обнажив рыжеволосые головы, Лица их несли отпечатки одних и тех же генов — большие рты и широко расставленные глаза, в которых нельзя было отличить белки от синих радужек.

Лето первым заметил приближение их тетки Алие.

— Она идет, — предостерегающе произнес Лето, переходя на боевой язык Атрейдесов.

Алия предстала перед детьми, и Ганима кивнула тетке.

— Военная добыча приветствует блистательную родственницу, — Ганима говорила теперь на языке чакобса, подчеркивая значение своего имени — «Военная добыча».

— Как видите, возлюбленная тетя, — вмешался в разговор Лето, — мы готовимся к встрече с вашей матушкой.

Алия была одной из немногих при многолюдном дворе, кто не выказывал ни малейшего удивления, слыша взрослые разумные речи царственных детей. Она по очереди посмотрела на них своими горящими глазами.

— Лучше бы вы оба придержали свои строптивые языки, — сказала она.

Бронзовые волосы Алие ниспадали с затылка двумя золотистыми полукружьями, изящный овал лица искажала хмурая мина, губы большого самодовольного рта были сжаты в тонкую нить. В углах глаз с синими белками затаились тревожные лучи морщин.

— Я уже предупреждала вас, как надо себя вести, — сказала Алия. — Вы знаете, почему это надо, не хуже, чем я.

— Мы знаем ваши причины, но, вероятно, вы можете не знать наших, — произнесла Ганима.

— Гани! — взорвалась Алия.

Лето горящим взглядом посмотрел на тетку.

— Сегодня не тот день, когда нам надо прикидываться глупо улыбающимися младенцами!

— Никто и не требует, чтобы вы глупо улыбались, — возразила Алия. — Но мы думаем, что с вашей стороны было бы не мудро провоцировать у бабушки опасные мысли. Со мной соглашается Ирулан. Кто знает, какую роль возьмет на себя госпожа Джессика? В конце концов она — Бене Гессерит.

Лето удивлено покачал головой. Неужели Алия не понимает наших подозрений? Может быть, дело зашло слишком далеко? Он незаметно вгляделся в лицо тетки, отмечая на ее лице генетическую стигму — знак крови ее деда по материнской линии. Барон Владимир Харконнен был не из приятных людей. Подумав, Лето ощутил внутреннее беспокойство — это был и его предок.

— Госпожа Джессика знает, как править, — сказал он вслух.

Ганима согласно кивнула.

— Почему она решила приехать именно сейчас?

Алия нахмурилась.

— Может быть, она просто хочет повидать своих внуков?

— Ты очень на это надеешься, дорогая тетушка. Но, черт возьми, похоже, что дело не только и не столько в этом, подумала Ганима.

— Она не может править здесь, — проговорила Алия. — С нее вполне достаточно Каладана.

— Когда наш отец отправился умирать в Пустыню, он оставил вас регентшей, — умиротворяюще заговорила Ганима. — Он…

— Вы можете на что-то пожаловаться? — перебила девочку Алия.

— Это был мудрый выбор, — Лето поддержал линию сестры. — Вы были единственной, кто был рожден равной нам.

— Говорят, что моя мать вернулась в Общину Сестер, — сказала Алия, — а вы оба знаете, что думает Бене Гессерит о…

— Мерзости, — подсказал Лето.

— Да, — процедила сквозь зубы Алия.

— Как говорится, ведьма — всегда ведьма, — подлила масла в огонь Ганима.

Сестрица, ты играешь в опасные игры, подумал Лето, но не стал нарушать начатую игру,

— Наша бабушка, в отличие от других женщин подобного рода, очень простой человек, — сказал он. — Вы, тетя, имеете доступ в ее память, и несомненно знаете, чего следует ожидать.

— Простота! — воскликнула Алия, тряхнула головой и, оглядев запруженную людьми галерею, снова посмотрела на близнецов. — Если бы моя мать не была сложной натурой, ни вас, ни меня не было бы сейчас здесь. Я должна была быть ее перворожденной дочерью и ничего этого… — она судорожно повела плечами. — Еще раз предупреждаю вас, будьте сегодня особенно осторожны… Вот и моя охрана.

— Вы все еще считаете, Алия, что нам не стоит сопровождать вас в космопорт? — спросил Лето.

— Ждите меня здесь, — ответила женщина. — Я сама привезу ее.

Лето переглянулся с сестрой.

— Вы много раз говорили нам, что память, которую передали нам наши предки, бесполезна до тех пор, пока мы на своей плоти не почувствуем, что она означает. Только тогда память воплощается в реальность. Моя сестра и я верим в это. Мы предвидим, что с приездом бабушки дела могут принять опасный оборот.

— Продолжайте верить в это, — ответила мальчику Алия. Повернувшись, она под защитой охранника направилась к Государственному выходу, где ее ждал орнитоптер.

Ганима вытерла непрошеную слезу.

— Вода для мертвых? — шепнул Лето, беря сестру под руку.

Ганима тяжело вздохнула, думая, как она смотрела на свою тетку, все наперед зная из накопленной предками памяти.

— Это было от дурманного зелья? — спросила она, наперед зная ответ.

— Не можешь предположить ничего лучшего?

— Нет, просто для того, чтобы поспорить. Но почему ни наш отец… ни даже наша мать не поддались искушению?

Лето изучающе взглянул на сестру.

— Ты не хуже меня знаешь ответ. Их личности уже устоялись, когда они прибыли на Арракис, а дурман от зелья — ну… — Он пожал плечами. — Они родились в этом мире, не владея памятью предков. Однако Алия…

— Почему она не поверила в предостережения Бене Гессерит? — спросила Ганима, покусывая нижнюю губу. — У Алие та же информация, что и у нас, так почему она ее не обдумала?

— Ей уже приписали Мерзость, — ответил Лето. — Тебе не кажется, что это искушение — попытаться быть сильнее, чем все эти…

— Нет, не кажется, — содрогнувшись, ответила Ганима и отвернулась. Стоило только воззвать к генетической памяти, как предупреждения Бене Гессерит живо зазвучали в ее ушах. Предрожденные, становясь взрослыми, усваивали дурные обычаи, а возможная причина этого… Ганима снова содрогнулась.

— К сожалению, среди наших предков было немало предрожденных, — сказал Лето.

— Да, возможно, это так.

— Но мы… Ах да, все тот же старый вопрос, на который нет ответа: действительно ли мы имеем доступ ко всему файлу опыта любого из наших предков?

Чувствуя собственное внутреннее смятение, Лето понимал, как сильно тревожит этот разговор сестру. Они часто обсуждали этот вопрос, но так и не пришли ни к какому выводу.

— Мы должны как можно дольше оттягивать момент, когда она захочет подвергнуть нас трансу, — сказал Лето. — Надо соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не передозировать зелье.

— Для транса доза должна быть уж очень велика, — сказала Ганима.

— Наверно, у нас очень большая толерантность, — произнес Лето. — Посмотри, сколько требуется Алие.

— Как мне ее жаль, — заговорила Ганима. — Соблазн зелья коварный и тонкий, он постепенно обволакивает ее до тех пор, пока…

— Да, она жертва, — заговорил Лето, — Мерзости.

— Мы можем ошибиться.

— Верно.

— Я всегда думаю о том, что следующая память предка, к которой я получу доступ, будет той, которая…

— Прошлое не дальше от тебя, чем подушка.

— Нам надо воспользоваться приездом бабушки и обсудить с ней этот вопрос.

— Ее память постоянно меня к этому побуждает, — признался Лето.

Ганима выдержала его прямой взгляд.

— Большое знание никогда не приводит к простым решениям, — сказала она.

Глава 3

Чьим только не был сиетч Пустыни на краю —

Хозяином был Лиет, был Кинес,

И Стилгар был, и Муад'Диб,

И снова Стилгар.

Давно наибы спят в песке,

Но сиетч стоит вовеки.

Из фрименской песни

Расставшись с близнецами, Алия почувствовала, как сильно колотится ее сердце. Несколько секунд она испытывала мучительное желание вернуться к детям и просить их о помощи. Что за идиотская слабость! Воспоминание о ней преисполнило женщину предостерегающим спокойствием. Неужели эти близнецы осмелились практиковать предзнание? Должно быть, путь, поглотивший их отца, оказался для детей слишком соблазнительным — транс дурмана с его обостренным видением будущего вьется перед глазами, как флаг на переменчивом ветру.

Почему я не могу прозреть будущее? — Не переставала удивляться Алия. — Как я ни старалась, оно всегда ускользало от меня.

Надо было заставить близнецов заглянуть в будущее, сказала она себе. Их бы увлекло такое предприятие — детское любопытство и возможность путешествия сквозь тысячелетия — из этого можно было бы сотворить чудо.

Когда-то и у меня было такое любопытство, подумала Алия.

Охранники отодвинули водный створ Государственного входа в сиетч и отошли в сторону, давая дорогу Алие. Она вышла на посадочную площадку, где уже ждал орнитоптер. Ветер дул из Пустыни, небо заволокла пыль, но погода все же оставалась ясной. Выйдя на дневной свет после тусклых желтых светильников, Алия начала думать о другом.

Почему госпожа Джессика возвращается именно сейчас? Неужели до Каладана дошли слухи о ее Регентстве…

— Нам надо спешить, госпожа, — охранник изо всех сил старался перекричать шум ветра.

Алия позволила охраннику помочь ей подняться в орнитоптер и машинально закрепила ремень безопасности, но мысли ее были далеко.

Почему именно сейчас?

Крылья орнитоптера задрожали, и машина взмыла в воздух. Алия почувствовала свою силу, которой подчиняется такая физическая мощь… Но как же хрупка и ненадежна эта сила, как она хрупка!

Почему теперь, когда ее планы уже так близки к завершению?

Пыль, висевшая в воздухе, рассеялась, и яркий солнечный свет озарил густую зелень там, где раньше была только выжженная зноем земля.

Я проиграю, если не научусь прозревать будущее. О, какое чудо могла бы я свершить, обладай я тем даром, каким владел Пауль! Я бы не стала мучиться от той горечи, которое несет с собой видение предзнания.

Мучительное желание потрясло Алию. Ну почему она не может отказаться от власти, стать такой, как все, — страдающей самой блаженной слепотой, живущией в гипнозе неполноценной жизни. Но нет! Она из рода Атрейдесов и не может, как другие, испытывать шок от самого факта рождения новой жизни. Она из рода властелинов, жертва проникающего в глубины веков знания, порожденного пристрастием матери к зелью.

Но почему мать возвращается именно сегодня?

Как ей не хватает Гурни Халлека — преданного слуги, безобразного лицом наемного убийцы, верного и прямодушного, музыканта. Который с равной легкостью мог убить человека и теми же руками извлекать божественные звуки из своего девятиструнного балисета. Поговаривали, что он был любовником матери, и это стоило раскопать — такими сведениями можно воспользоваться как удобным рычагом воздействия на нее.

Желание быть, как другие, исчезло без следа.

Надо уговорить Лето испытать транс дурманного зелья.

Она вспомнила, как спросила Лето, как мальчик относится к Гурни Халлеку. Лето, почувствовав подвох, ответил: «Халлек верен «слепо»». А потом добавил: «Он обожал… моего отца».

Тогда Алия уловила какое-то колебание в ответе мальчика. Вместо «моего отца» Лето едва не произнес «меня». Да, временами генетическую память трудно бывает оторвать от уз живой плоти. Гурни Халлек не сделал этот процесс легче.

Губы Алие тронула жестокая усмешка.

После смерти Пауля Гурни предпочел вернуться на Каладан вместе с госпожой Джессикой. Его возвращение многое запутает. Прибыв на Арракис, Гурни добавит собственные сложности к уже существующим. Халлек верно служил отцу Пауля — и здесь четко прослеживается последовательность от Лето Первого и Пауля к Лето Второму. Селекционная программа Бене Гессерит вывела другую, ответвляющуюся линию — от Джессики и Алие к Ганиме. Гурни может в этой ситуации оказаться бесценным помощником, запутав идентичности заинтересованных лиц.

Интересно, что он станет делать, если узнает, что в нас течет кровь Харконненов, тех самых Харконненов, которых он ненавидит всеми фибрами души?

Улыбка на губах Алие обратилась вовнутрь. В конце концов близнецы еще дети. Дети, у которых бесчисленное множество родителей, память которых принадлежит им, но не только и исключительно им. Несомненно, близнецы сейчас будут стоять у внешнего ограждения сиетча Табра и наблюдать след приземления корабля Джессики на берегу Арракина. Неужели горящая отметина на небе сделает прибытие Джессики реальным для ее внуков?

Мать, конечно, поинтересуется, как идет их обучение, подумала Алия. Но стоит ли рассудком вмешиваться в учение прана-бинду? Я скажу ей, что дети учатся самостоятельно, и процитирую слова внука: «Из всех ответственностей, лежащих на властителе, самая тяжкая — это необходимость наказывать… но наказывать только тогда, когда жертва сама напрашивается на это».

В этот момент в голову Алие пришло, что если она сумеет отвлечь Джессику проблемами близнецов, то все остальные смогут избежать пристального внимания матери.

Это можно сделать без особого труда. Лето очень похож на Пауля. А собственно говоря, почему нет? Он мог стать Паулем в любой момент по своему усмотрению. Даже Ганима обладала этой поразительной способностью.

Ведь я точно так же могу стать матерью, и всеми другими, кто разделил с нами свои жизни.

Она отвлеклась от тяжелых мыслей и окинула взором протянувшийся внизу Защитный Вал. Каково ей было покинуть теплый, безопасный, изобилующий водой Каладан и вернуться на Арракис, в эту Пустыню, где был убит ее возлюбленный герцог, а сын погиб мученической смертью?

Зачем Госпожа Джессика возвращается именно сейчас?

Никакого определенного ответа на этот вопрос у Алие не было. Она могла проникнуть в «я» других людей, но как только индивидуальные опыты расходились своими путями, то пропорционально множились и мотивы поступков. Суть решений была в тех поступках, которые совершали индивиды. Для предрожденных, причем много раз предрожденных Атрейдесов, это было высшей реальностью, столь же осязаемой, как телесные предметы, это было каждый раз подлинное рождение во плоти; то было подлинное отчуждение бытия, подобно тому, как родившаяся плоть отчуждается от материнского лона, начав самостоятельно дышать и двигаться, взяв у матери многие знания.

Алия не находила ничего странного в том, что любит и ненавидит свою мать одновременно. То была необходимость, не оставлявшая места чувству вины и обвинениям. Где границы любви и ненависти? Надо ли винить Бене Гессерит за то, что они назначили Джессике вполне определенный путь? Вина и обвинение становятся расплывчатыми, когда пропитывают тысячелетия. Общине Сестер надо было породить Квисатц Хадераха — мужское соответствие Преподобной Матери… и даже больше того: Квисатц Хадерах должен был стать сверхчеловеком с необычайной восприимчивостью, умом и способностью быть одновременно во множестве мест. В этой селекционной игре госпожа Джессика была лишь разменной пешкой, у которой хватило безрассудства влюбиться в своего партнера, которому она была предназначена. По желанию своего возлюбленного герцога она родила сына, а не дочь, как то было предусмотрено Общиной Сестер.

Она предоставила мне родиться после того, как стала пристрастной к зелью! А теперь они не хотят меня. Они меня боятся, и у них есть на это очень веские основания…

Пауль был Квисатц Хадерахом, но он явился на одно поколение раньше, чем следовало, — в плановый расчет Сестер вкралась ошибка, и теперь перед Бене Гессерит возникла другая проблема: воплощение Мерзости, в которой присутствовали драгоценные гены, предназначенные для столь многих будущих поколений.

Краем глаза Алия заметила какую-то тень и подняла голову. Сопровождающая ее охрана приготовилась к посадке. Алия тряхнула головой, отгоняя ненужные и странные мысли. Что проку думать о прошедших жизнях и перебирать старые ошибки, увеличивая их груз? Сейчас новое время — время новых поколений.

Дункан Айдахо использовал всю свою мудрость и знания, оценивая приезд Джессики. Он применил свой подобный вычислительной машине ум — свой особый дар — для этой труднейшей цели и сказал, что Джессика возвращается, чтобы забрать близнецов в Общину Сестер. Еще бы, ведь близнецы тоже носители драгоценных генов. Вероятно, Дункан прав. Такая задача — вполне достаточный повод для того, чтобы Джессика вырвалась из своего добровольного затворничества на Каладане. Если Сестры приказали… Да и зачем еще может мать вернуться на планету, полную страшных и болезненных воспоминаний?

— Посмотрим, — пробормотала Алия.

Она почувствовала, как орнитоптер коснулся крыши ее личного посадочного ангара. Сердце Алие было преисполнено самых мрачных предчувствий.

Глава 4

Меланжа (me'lange, ma'lanj) происхождение неясно (считается, что это слово — производное от террофранкского melange): а. Смесь приправ; б. Трава, произрастающая в Арракисе (Дюне) и обладающая гериатрическими свойствами, впервые описана Яншуфом Ашкоко, королевским ботаником и химиком в царствование Шаккада Мудрого; в. Арракинская меланжа, произрастающая только в песках Арракиса, с ней связаны пророческие способности Пауля Муад'Диба (Атрейдеса), первого Махди фрименов; в последнем значении применяется космическими навигаторами и Бене Гессерит.

Царский словарь, пятое издание

Две крупные кошки неслышно и легко неслись по каменистой гряде в предрассветной мгле. Это еще не была охота — просто обход владений и осмотр территории. Кошки назывались лазанскими тиграми и были завезены на планету Салуса Секундус почти восемь тысяч лет назад. Генетические манипуляции стерли некоторые черты, присущие предковым земным формам, но зато снабдили кошек новыми. У зверей остались длинные клыки. Морды широкие, глаза широко расставленные, живые и умные. Большие лапы служили хорошей опорой на неровной каменистой почве, когти длиной более десяти сантиметров спрятаны, а давление кожных складок постоянно затачивало их так, что концы когтей отличались остротой бритвы. Шерсть гладкая и слегка коричневатая — покровительственный окрас в песках Пустыни.

Эти кошки отличались от своих предков еще кое-чем: серво-стимулятором, который имплантировался в их головной мозг, когда они еще были котятами, Эти стимуляторы делали животных послушными воле любого, кто имел соответствующий передатчик.

Было холодно, и из пастей остановившихся кошек валил густой пар. Вокруг расстилалась бесплодная увядшая равнина, на которой росли колючки, завезенные с Арракиса, — это порождало мечту о том, что скоро с монополией Арракиса на меланжу будет покончено. Там, где остановились кошки, ландшафт ограничивался несколькими песочного цвета скалами и разбросанными там и сям кустами — серебристо-зелеными в косых лучах восходящего солнца.

Звери внезапно насторожились. Повернув морды влево, они разом посмотрели на двух детей, игравших рука об руку в сухом русле ручья. Детям было по девять-десять стандартных лет; они были рыжеволосы и носили одинаковые серые костюмы и бурки, скрепленные на голове и вороте золотыми застежками Дома Атрейдес в виде ястребов. Звонкие голоса были хорошо слышны кошкам. Лазанские тигры хорошо знали правила игры, им уже приходилось в нее играть, однако сейчас они оставались неподвижными, ожидая команды передатчика на начало охоты.

На каменистом гребне позади кошек появился какой-то человек, Некоторое время он молча наблюдал открывшуюся перед ним сцену: дети и тигры. На человеке была надета черно-серая форма сардаукара, на металлической пластинке было выгравировано имя: Левенбрех, адъютант башара. На груди висел сервопередатчик с удобно расположенными по обе его стороны ключами.

Кошки не повернули голов при появлении человека — они знали о его приближении по звуку и запаху. Левенбрех прокрался поближе к кошкам и отер лоб. Было холодно, но дело предстояло слишком жаркое, и на коже человека выступила испарина. Снова светлые бесстрастные глаза внимательно посмотрели на кошек и детей. Заправив влажную прядь светлых волос под шлем, человек тронул ларингофон.

— Кошки их видят.

Ответ прозвучал в динамиках, закрепленных за ушами человека:

— Мы их видим.

— Начинать? — спросил Левенбрех.

— Они сделают это без охотничьей команды? — поинтересовался голос.

— Они готовы, — ответил Левенбрех.

— Отлично. Сейчас мы посмотрим, хватит ли четырех тренировок.

— Скажите мне, когда будете готовы.

— В любой момент.

— Тогда начнем, — произнес Левенбрех.

Он коснулся пальцами красного ключа на правой стороне передатчика, предварительно сняв с него защитный колпачок; потом Левенбрех переместил руку на черный ключ, расположенный под красным, на случай если звери кинутся на него. Но кошки не обратили на мужчину ни малейшего внимания; все их внимание было отдано детям, к которым звери начали тихо подкрадываться по расщелине между гребнями. Лапы скользили по камням с ловким, поистине кошачьим изяществом.

Левенбрех опустился на корточки, наблюдая за развитием событий, зная, что за сценой следят в Укрытии принца с помощью Всевидящего Ока.

Кошки убыстрили шаг, затем кинулись к жертвам огромными прыжками. Дети, ни о чем не подозревая, взбирались на низкую скалу, в воздухе громким эхом отдавался их беззаботный смех. Один из них поскользнулся, второй оглянулся и увидел кошек. Протянув руку навстречу неожиданным забавным пришельцам, он громко воскликнул: «Смотри!»

Дети с интересом смотрели на приближающихся тигров. Так они и стояли, когда кошки одновременно поразили их, перекусив горла. Дети умерли мгновенно. Кошки принялись за еду.

— Отозвать их? — спросил Левенбрех.

— Пусть заканчивают. Они очень хорошо сработали. Я знал, что они справятся, эта пара превосходна.

— Лучшая из всех, которых я когда-либо видел, — согласился Левенбрех.

— Вот и хорошо. Мы высылаем за тобой транспорт. Все, отключаемся, конец связи.

Левенбрех встал и потянулся, стараясь не смотреть в ту сторону, где поблескивал окуляр Всевидящего Ока. Это око транслировало то, что произошло, в ставку башара, расположенную на зеленой лужайке Капитолия. Левенбрех улыбался. За такую работу он получит повышение. Он уже видел отличия батора на своей шее, или бурсега… Когда-нибудь он станет башаром. Люди, которые верно служат в корпусе Фарадна, внука покойного Шаддама Четвертого, неплохо продвигаются по службе. Когда принц займет принадлежащий ему по праву трон, то перед ним, Левенбрехом, откроются блестящие перспективы — баронство или даже графство в мирах огромной галактической империи. Все это будет… когда исчезнут близнецы Атрейдесы.

Глава 5

Фримены должены вернуться к своей первоначальной вере, к своему гению в образовании человеческой общности; они должны вернуться к своим истокам, к своему прошлому, откуда были усвоены уроки выживания в борьбе с Арракисом. Единственным делом фрименов должно быть открытие души для внутреннего учения. Мир Империи, Совета Земель и Конфедерации ничего полезного не сообщит фри-менам, но только лишит их души.

Проповедь у Арракина

Госпожа Джессика видела, что практически вся плоская серовато-коричневая посадочная площадка, на которую приземлился ее корабль, корпус которого потрескивал после немыслимых космических перегрузок, была, словно океаном, залита массой людей. Их, как показалось Джессике, было не меньше полумиллиона, и только треть из них составляли пилигримы. Люди были охвачены благоговейным молчанием, ожидая выхода Госпожи и ее сопровождения.

До полудня оставалось еще два часа, но пыль в воздухе над толпой ослепительно сверкала, обещая нестерпимый зной.

Джессика коснулась пальцами своих медно-рыжих, кое-где тронутых сединой волос, прикрытых накидкой — абой — знаком Преподобной Матери. Джессика понимала, что выглядит не лучшим образом после столь долгого путешествия, к тому же черный цвет абы не слишком шел ей. Но когда Джессика жила здесь, она не расставалась с накидкой. Госпожа тихо вздохнула — должно быть, значение накидки фримены не забыли. Она еще раз вздохнула; путешествие не пошло ей на пользу, к тому же давил груз воспоминаний — о былом путешествии с Каладана на Арракис с ее герцогом, который против своего желания был вынужден принять этот лен.

Медленно, испытывая приобретенную в Бене Гессерит способность обнаруживать мельчайшие нюансы чужого настроения, Джессика обвела взглядом людское море. Тускло-серые капюшоны плащей фрименов из Пустыни; белые одежды пилигримов с отметинами бичей на плечах; группки богатых купцов с непокрытыми головами, щеголявших в легких одеждах, демонстрируя свое презрение к жаркому воздуху Арракиса. Была здесь и делегация Общества Веры — закутанные в зеленые одежды люди, сплотившиеся в единую группу, огражденную от других видимой святостью.

Как только Джессика оторвала взгляд от толпы, ей вспомнилась другая сцена — сцена их встречи, когда она с возлюбленным герцогом впервые прибыла на Арракис. Когда это было? Да, прошло больше двадцати лет. Она не любила вспоминать прошлое — оно напоминало о себе тяжелыми ударами сердца в груди. Время лежало в душе мертвым грузом, и Джессике казалось, что тех лет, что она провела вне Арракиса, просто не было.

Опять в пасти дракона, подумала она.

Здесь, на этой равнине, ее сын отвоевал Империю у покойного Шаддама Четвертого. Судорога истории надолго запечатлелась в умах и верованиях людей.

Охрана и сопровождавшие Джессику лица беспокойно засуетились, и она снова вздохнула. Должно быть, они ожидают Алию, которая почему-то задерживается. Но вот появилась и она — охрана, словно клин, рассекала перед ней толпу встречавших.

Джессика еще раз окинула взглядом местность. На вышке космопорта появился балкон для молитвы. Далеко на левом краю поля стояла высокая башня, воздвигнутая Паулем. Он называл ее «сиетчем над песками». То было самое высокое строение из когда-либо возведенных человеческими руками. Внутри стен этого здания могли поместиться целые города, а Алия расположила здесь свою мощнейшую организацию — «Общество Веры», созданное на костях ее брата.

Должно быть, это подходящее место, подумалось Джессике.

Алия и ее свита достигли выхода с посадочной полосы и застыли в ожидании. Джессика тотчас узнала массивного, кряжистого Стилгара. А это кто? Боже избави, это же принцесса Ирулан, прячущая свою необузданную дикость в соблазнительном теле. Золотистые волосы развевались на своенравном ветру. Ирулан не постарела ни на один день; ее присутствие здесь надо понимать как публичное оскорбление. Впереди всех стояла Алия, бесстыдно молодая, с глазами, устремленными к выходу с посадочной площадки. Джессика, плотно сжав губы, всмотрелась в лицо дочери. Тяжелое чувство пронзило все тело Джессики, в ушах зазвучало биение ее собственной бурной жизни. Слухи оказались правдой! Какой ужас! Ужас! Алия сбилась с верного пути. На лице дочери ясно читалось: Мерзость!

Оправившись от потрясения, Джессика поняла, насколько сильно она надеялась, что слухи окажутся ложными.

Но что с близнецами? — спросила она себя. — Они тоже пали?

Медленно, как подобает матери бога, Джессика выступила вперед, оставив позади заранее проинструктированную свиту. Это были решительные минуты. Джессика стояла одна на виду у всей громадной толпы. За ее спиной нервно кашлянул Гурни Халлек — он возражал против безрассудного выхода. «На тебе нет даже щита! О женщина, ты сошла с ума!»

Однако самым ценным качеством Гурни было врожденное умение подчиняться. Он скажет, что думает, но подчинится. Вот и сейчас, возмутившись, он покорился.

Толпа издала едва слышный звук, похожий на шуршание ящерицы в песках, когда Джессика выступила вперед. Она воздела руки в благословении, принятом среди первосвященников Империи. С небольшой задержкой, но тем не менее практически одновременно гигантская толпа опустилась на колени. Даже официальная делегация.

Наметанным глазом Джессика отметила тех, кто меньше других спешил упасть на колени. Она знала, что не только ее глаза заметили это, — сзади были верные люди, как и ее тайные агенты в толпе. Эти люди уже знали, где и кто задержался с изъявлением покорности.

Джессика все еще стояла с поднятыми руками, когда вперед выступили Гурни и его люди. Они быстро прошли мимо Джессики и встречающей элиты, которая смотрела на свиту Преподобной Матери выпученными от изумления глазами, и смешались с агентами, которых опознали по нарукавным знакам. Все вместе они быстро двинулись по узким проходам между павшими на колени людьми. Некоторые из тех, кто помедлил, почуяли опасность и попытались спастись бегством. С этими поступали просто — брошенный нож или удавка вершили скорый суд и расправу. Других просто поднимали с колен, связывали руки, сковывали ноги и уводили.

Не обращая внимания на происходящее, Джессика продолжала протягивать руки, благословляя покорную толпу и без труда читая мысли людей: «Преподобная Мать возвращается, чтобы выполоть сорняки. Будь благословенна мать Господа!»

Когда все было кончено — мертвые тела распростерлись на песке, а схваченные были уведены в камеры башни, — Джессика опустила руки. Все происшедшее заняло не больше трех минут. Преподобная понимала, что вероятность того, что Гурни и его люди расправились с вожаками, очень мала, и что среди схваченных вряд ли находились самые опасные смутьяны — такие люди обычно осторожны и предусмотрительны. Конечно, среди арестованных могут оказаться вместе с обманутыми и одураченными какие-нибудь интересные экземпляры.

Джессика опустила руки. Люди, облегченно вздохнув, поднялись с колен.

Джессика, словно ничего особенного не произошло, проследовала мимо встречавших, обошла дочь и призвала к себе Стилгара. Черная борода, торчавшая из-под капюшона, была помечена седыми пятнами, но глаза были такими же внимательными, живыми и беспощадными, как во времена их первой встречи в Пустыне. Стилгар понимал значение того, что произошло, и одобрял действия женщины. Он был настоящий наиб, вождь, способный к принятию кровавых решений. Первые же его слова подтвердили это.

— Приветствую вас, госпожа. Всегда приятно видеть решительные и эффективные действия.

По лицу Джессики мелькнуло некое подобие улыбки.

— Закройте порт, Стил. Никто не должен уйти, пока мы не допросим задержанных.

— Мы с Гурни уже все сделали, госпожа, — ответил Стилгар. — Его люди все понимают с полуслова.

— Значит, нам помогали ваши люди,

— Да, некоторые из них.

В его ответе Джессика уловила недомолвку и кивнула.

— Вы хорошо изучили меня в старые годы, Стил.

— Когда-то вам было очень больно говорить со мной, госпожа, но теперь уцелевшие расскажут все.

Вперед выступила Алия, и Стилгар отошел в сторону. Мать осталась стоять лицом к лицу с дочерью.

Зная, что нет никакого смыла прятать то, что ей известно, Джессика даже не пыталась сдерживаться. Алия могла читать малейшие нюансы чужих мыслей, как всякий адепт Общины Сестер. По одному поведению Джессики дочь давно уже должна была понять, что увидела и почувствовала мать. Они были враги, для которых определение смертельные затрагивало лишь поверхность.

В качестве самой простой и подходящей к случаю реакции Алия выбрала гнев.

— Как вы осмелились спланировать такую акцию, не посоветовавшись предварительно со мной? — процедила сквозь зубы Алия, приблизив свое лицо к лицу Джессики.

Джессика ответила со всей возможной мягкостью.

— Как ты только что слышала, Гурни не стал посвящать меня в весь план. Мы предполагали…

— А ты, Стилгар! — недослушав мать, Алия повернулась к наибу. — Кому ты верен?

— Я принес присягу детям Муад'Диба, — твердо ответил Стилгар. — Мы старались отвратить от них опасность.

— Почему же ты не испытываешь по этому поводу радости… дочь моя?

Алия моргнула, быстро взглянула на мать, подавила поднявшуюся в душе бурю и даже смогла обнажить в улыбке белоснежные зубы.

— Я испытываю радость, матушка, — сказала она, и, к своему неописуемому удивлению, вдруг почувствовала, что действительно радуется. Да что там — она просто счастлива, что все наконец открылось и между ней и матерью нет больше страшных тайн. Момент страха прошел, и Алия поняла, что равновесие сил не изменилось.

— Мы обсудим все подробности в более удобное время, — сказала Алия, обращаясь одновременно к матери и Стилгару.

— Конечно, конечно, — подтвердила Джессика, движением руки давая понять, что вопрос исчерпан, и повернулась к принцессе Ирулан.

Несколько мгновений Джессика и принцесса внимательно смотрели друг на друга — две воспитанницы Бене Гессерит, порвавшие с Общиной Сестер по одной и той же причине — из-за любви, любви к мужчинам, которые были теперь мертвы. Эта принцесса безнадежно любила Пауля, стала его женой, но не сумела стать подругой, а теперь живет только ради детей, которых родила Паулю его фрименская наложница Чани. Первой заговорила Джессика.

— Где мои внуки?

— В сиетче Табр.

— Я понимаю, здесь слишком опасно.

Ирулан позволила себе едва заметный кивок. Она видела перепалку между Джессикой и Алией, но истолковала ее так, как ей накануне говорила регентша: «Джессика вернулась в лоно Общины Сестер, а мы обе знаем, что у Сестер есть планы касательно детей Пауля». Ирулан никогда не была истинным адептом Бене Гессерит — ее больше ценили только за то, что она — дочь Шаддама Четвертого, слишком гордая, чтобы выставлять напоказ свои способности. Вот и теперь она выбрала поведение, которое никак не подчеркивало ее подготовку.

— В самом деле, Джессика, — сказала Ирулан, — надо было все же проконсультироваться предварительно с Императорским Советом.

— Мне следует думать, что вы не доверяете Стилгару? — спросила Джессика.

Ирулан хватило мудрости понять, что этот вопрос не требует ответа. Она была страшно рада, что священники, не сумев сдержать верноподданнического нетерпения, ринулись к госпоже. Ирулан переглянулась с Алией, подумав: Джессика, как всегда, спесива и уверена в себе! Аксиома Бене Гессерит на эту тему гласила: «Высокомерие годится только на то, чтобы возвести крепостную стену, за которой прячутся сомнения и страх». Истинно ли это вотношении Джессики? Конечно, нет. Значит, это просто поза. Но с какой целью она это делает? Вопрос очень беспокоил Ирулан.

Священники с шумом завладели матерью Муад'Диба. Некоторые хватали ее за руки, другие низко кланялись, почтительно произнося слова приветствия. Наконец, главные священники — по принципу «первые да станут последними» — с заученными улыбками стали говорить Пресвятой Преподобной Матери, что официальная церемония Просветления состоится в Убежище — старой цитадели, построенной Паулем.

Джессика посмотрела на двоих священников и нашла их отталкивающими. Одного звали Джавид — это был молодой человек с угрюмым лицом и круглыми, детскими щеками, в затененных, глубоко посаженных глазах таилась подозрительность. Второго звали Зебаталеф, то был второй сын наиба, которого когда-то знавала Джессика, о чем он не преминул ей сообщить. Этого было просто вычислить: веселье в соединении с беспощадностью, худое аскетическое лицо, заросшее светлой бородой, глаза выдают тайное волнение и большие знания. Джавид был гораздо опаснее — муж Совета, обладавший магнетической силой, но одновременно — Джессика не могла подобрать более подходящего слова — отталкивающий. У него был странный акцент, Джавид говорил с сильным фрименским выговором, словно священник был выходцем из какого-то немыслимого захолустья.

— Скажи мне, Джавид, — спросила Джессика, — откуда ты?

— Я простой фримен, сын Пустыни, — ответил священник — каждое слово выдавало лживость этого утверждения.

Зебаталеф вмешался в разговор с напористой и почти шутовской вежливостью.

— Нам есть что вспомнить, госпожа. Я был одним из первых, вы знаете, кто познал святость и высокое предназначение миссии вашего сына.

— Но вы, насколько я помню, не были его федайкином, — ответила Джессика.

— Нет, госпожа. Я занимался более философским делом — изучал богословие, чтобы стать священником.

И тем спасал свою шкуру, подумала его собеседница.

— Нас ждут в Убежище, — напомнил Джавид.

Заданный все с тем же странным акцентом вопрос требовал ответа.

— Кто нас ждет?

— Совет Веры — все те, кто хранит светлое имя и деяния вашего святого сына, — сказал Джавид.

Джессика оглянулась через плечо, увидела, как Алия улыбается Джавиду, и спросила:

— Этот человек — один из твоих поверенных, дочь моя?

Алия кивнула.

— Он рожден для великих деяний.

Но Джессика заметила, что Джавид не слишком доволен вниманием к своей персоне, и решила приказать Гурни взять этого священника на заметку. Гурни оказался легким на помине. Он подошел к Джессике и доложил, что задержанные готовы к дознанию. Халлек передвигался развалистой походкой сильного человека, быстро оглядывая все вокруг, под одеждой при каждом движении перекатывались могучие мышцы, хотя с виду Гурни казался совершенно расслабленным — этому искусству научила его Джессика по способу прана-бинду, изобретенному Бене Гессерит. Казалось, Гурни состоит из одних отвратительных рефлексов, это был убийца, страшный человек, но Джессика любила его и ставила выше всех остальных смертных. Лицо Гурни пересекал обезображивающий багрово-синий шрам, но лицо телохранителя смягчилось улыбкой, когда он увидел Стилгара.

— Отлично сработано, Стил, — сказал он. Мужчины в знак приветствия взялись за руки по старинному фрименскому обычаю.

— Просветление, — напомнил Джавид, тронув Джессику за руку-Джессика подалась назад и, тщательно подбирая слова и модуляции хорошо поставленного голоса, произнесла специально для большего эмоционального воздействия на Джавида и Зебаталефа:

— Я вернулась на Дюну, чтобы повидать внуков, так стоит ли переводить время на всякий религиозный вздор?

Реакция Зебаталефа была вполне предсказуемой — от растерянности он открыл рот, в глазах появился испуг — священник был потрясен, он переводил глаза с одного слушателя на другого, задавая каждому немой вопрос: Религиозный вздор! Какой же эффект произведут эти слова, произнесенные матерью мессии?

Джавид полностью оправдал опасения Джессики. Рот его сначала плотно сжался, но потом священник с трудом растянул их в принужденной улыбке. Однако глаза оставались холодными, и он не стал обводить глазами невольных слушателей и свидетелей происшедшего. Джавид прекрасно знал всех участников и их роли. Знал он и тех, за кем надо было с этой минуты неусыпно наблюдать. Только спустя секунду Джавид вдруг перестал улыбаться, поняв, что улыбкой выдал себя с головой. Домашние уроки Джавида не пропали даром, он знал о способностях Джессики проникать в чужие мысли. Короткий судорожный кивок послужил косвенным признанием этой способности Преподобной Матери.

Джессика мгновенно взвесила все «за» и «против». Стоит подать Гурни едва заметный знак рукой — и Джавида можно считать покойником. Для вящего страха это можно проделать прямо здесь, или оттянуть смерть на более поздний срок, обставив все как несчастный случай.

Она задумалась: Когда мы пытаемся скрыть наши сокровенные побуждения, каждая черточка наша выдает нас. Учение Бене Гессерит готовило своих адептов к тому, чтобы они умели читать книгу плоти. Ум Джавида весил немало, если заполучить его на свою сторону, то можно будет проникнуть в среду священников Арракиса. К тому же это человек Алие.

Джессика заговорила:

— Моя свита должна быть немногочисленной, но одно вакантное место в ней есть. Джавид, вы присоединитесь к нам. Зебаталеф, прошу меня простить, но… Да, Джавид… я посещу эту… церемонию, если уж вы так настаиваете.

Джавид позволил себе глубокий вздох и, понизив голос, произнес:

— Да будет воля матери Муад'Диба, — он посмотрел на Алию, на Зебаталефа, потом снова на Джессику. — Мне доставляет боль необходимость оттягивать вашу встречу с внуками, но, увы, государственные соображения…

Хорошо. Он, кроме всего прочего, еще и деловой человек. Если подобрать нужную сумму, то мы наверняка сможем его купить, подумала Джессика. Она чувствовала радость от того, что он настоял на ее участии в церемонии. Эта маленькая победа добавит ему авторитет в глазах его сотоварищей, и они оба это прекрасно понимали. Пусть Просветление станет платой за будущую службу.

— Надеюсь, вы позаботились о транспорте, — сказала Джессика.

Глава 6

Я даю тебе хамелеона Пустыни; его способность сливаться с песком скажет тебе все, что надлежит знать о корнях экологии и основаниях сохранения личности.

Книга рассеяния племен из «Хроники Хаита»

Лето играл на балисете, подаренном ему выдающимся исполнителем на этом инструменте — Гурни Халлеком на день рождения. Гурни прислал балисет, когда Лето исполнилось пять лет. За четыре года практики мальчик добился определенных успехов, однако ему по-прежнему не давались две боковые струны. Балисет успокаивал, хотя навевал грусть, и это не ускользнуло от внимания Ганимы. Лето, освещенный косыми лучами заходящего солнца, сидел на выступе скалы, отрог которой защищал сиетч Табр от беспощадного ветра Пустыни. Мальчик молчал, задумчиво и нежно перебирая струны.

Ганима стояла за спиной брата; вся ее маленькая фигурка выражала протест. Она очень не хотела выходить на улицу, после того как Стилгар сообщил, что бабушка задерживается в Арракине. Ганиме особенно не хотелось выходить потому, что приближалась ночь. Девочка решила поторопить брата.

— Ну что? — спросила она.

Вместо ответа брат принялся наигрывать другую мелодию.

Сегодня впервые Лето вдруг осознал, что инструмент был сработан на Каладане выдающимся мастером. Врожденная память наполняла Лето ностальгией по прекрасной планете, где правили потомки Атрейдесов. Надо было лишь с помощью музыки разрушить внутренний барьер, расслабиться… и в душе мальчика начала звучать живая память тех времен, когда Гурни с помощью этого самого балисета отвлекал от тяжких дум своего друга и подопечного — Пауля. Когда балисет звучал в его руках, Лето все больше и больше проникался ощущением физического присутствия отца. С каждой секундой мальчик все больше и больше сливался с звучащим инструментом, все существо Лето возвысилось до полного владения балисетом, хотя мускулы девятилетнего мальчика не могли следовать за этим внутренним знанием.

Сама того не замечая, Ганима начала нетерпеливо притоптывать ногой в такт музыке.

Лето напряженно сжал губы и попытался играть древнюю песню, настолько древнюю, что Гурни не мог о ней знать. Эта песнь родилась, когда фримены осваивали свою пятую планету. Слова говорили о Зестунни, они исходили из глубин генетической памяти, в то время как пальцы Лето неуверенно нащупывали мелодию.

Лето через плечо оглянулся на Ганиму. Его нисколько не удивило, что сестра знает песню и проникнута ее лирикой, но брат внезапно почувствовал трепет и благоговение перед тем, насколько сплетены их с сестрой жизни. Один из них мог умереть, но остаться живым в сознании другого; настолько они были близки. Мальчик был настолько напуган величием этой сети, соединявшей его с Ганимой, что поспешно отвел глаза. В этой сети, однако, были разрывы, и Лето знал это. Страх его еще более возрос от того, что именно в эту минуту возник еще один такой разрыв. Брат почувствовал, что их жизни начинают отчуждаться друг от друга. Как могу я сказать ей о том, что происходит только и исключительно со мной?

Он всмотрелся в Пустынный ландшафт, глядя на барханы — высокие, похожие на полумесяц, подвижные дюны, которые, подобно волнам, перекатывались по Арракису. То был Кедем, Внутренняя Пустыня, в барханах которой в нынешнее время редко можно было встретить гигантских червей. Заходящее солнце окрасило дюны в кровавый цвет, пылавший на краях черных теней. С багрового неба, завладев вниманием Лето, стремительно упал ястреб, схватив со скалы куропатку.

Прямо внизу на плоской земле Пустыни в изобилии росли зеленые деревья, для полива которых частью по каналам, частью по огромным трубам текла вода с вершины скалы, на которой реяло зеленое знамя Атрейдесов.

Вода и зелень.

То был новый символ Арракиса: вода и зелень.

Похожий по форме на граненый бриллиант, оазис, расстилавшийся под выступом скалы, напомнил Лето о далеких временах фрименов. С утеса внизу раздался звонкий крик ночной птицы, что еще больше усилило это чувство. Лето понял, что душа его переживает сейчас древнее дикое прошлое.

Nous avons change tout cela, подумал он, легко перейдя на древний земной язык, которым они с Ганимой иногда пользовались для задушевных бесед. «Мы все это изменили». Он глубоко вздохнул. Oublier je ne puis. «Я не умею забывать».

За оазисом была видна земля, которую фримены называли Пустошью; на этой земле ничто не росло, она никогда не плодоносила. Вода и экологический план озеленения разительно изменили облик Пустоши. Теперь на Арракисе были мягкие холмы, покрытые шелковистой зеленью лесов. Леса на Арракисе! Новое поколение с трудом могло представить себе древние дюны, которые скрывались под ними. Для юных глаз не было ничего потрясающего в плоских листьях деревьев. Однако в Лето сейчас говорил древний фримен, обеспокоенный изменениями.

— Дети недавно рассказывали мне, что теперь даже у поверхности трудно отыскать песчаную форель, — сказал он.

— И что это должно означать? — спросила Ганима; в голосе ее прозвучало раздражение.

— Все меняется слишком быстро, — ответил Лето.

На утесе вновь прокричала птица, ночь упала на Пустыню внезапно, словно ястреб на куропатку. Ночью у мальчика обострялась генетическая память. — все дремавшие в нем прошлые жизни давали о себе знать, но у Ганимы не было таких просветлений, хотя она разделяла обеспокоенность брата и старалась ему сочувствовать. Лето почувствовал, как сестра нежно коснулась рукой его плеча.

Балисет издал гневный аккорд.

Как сказать Ганиме о том, что с ним происходит?

В его голове бушевали войны, воспоминания о давно прервавшихся жизнях; происходили страшные катастрофы, любовные томления, мелькали цвета различных мест и разные лица… погребенное в глубинах души горе и утраченные радости. Он слышал весенние элегии на планетах, которые давно перестали существовать, видел буйство зелени и пляску света, стоны и крики, мольбы о помощи, глухой ропот толп людей, живших в незапамятные времена.

Наступало самое тяжелое время — начало ночи под открытым небом.

— Может быть, вернемся домой? — спросила Ганима.

Он отрицательно покачал головой, и сестра поняла, что брата охватили чувства, глубину которых она не могла постичь.

Почему я так приветствую наступление ночи? — спрашивал себя Лето. Он не почувствовал, как Ганима сняла руку с его плеча.

— Ты прекрасно знаешь, что заставляет тебя так переживать, — сказала она.

В ее голосе послышался ласковый упрек. Конечно, он знал. Ответ был очевиден и объяснялся знанием: Это великое известное-неизвестное колышет меня, словно волну. Гребни волн прошлого несли его словно на доске по поверхности волнующегося моря. Лето обладал памятью отца, предзнания, наложенного на все остальные проявления жизни, но Лето хотел большего — он хотел знать все прошлое без изъятия. Он жаждал этого всей душой. Эти воспоминания о прошлом таили в себе великую опасность. Теперь Лето полностью отдавал себе в этом отчет и должен был разделить новое знание с сестрой.

Пустыня озарилась неверным светом взошедшей Первой Луны. Лето внимательно смотрел на застывшие волны песка, уходившие в бесконечность. Слева, почти на расстоянии вытянутой руки лежала скала Спутник, которой песчаные бури придали форму гигантской змеи, уползавшей в песок Пустыни. Пройдет время, и ветры сровняют с землей сиетч Табр, и только кто-то, похожий на Лето, сохранит о нем память. Мальчик почему-то не сомневался, что тот человек будет похож на него.

— Почему ты так пристально рассматриваешь Спутник? — спросила Ганима.

В ответ Лето только пожал плечами. Вопреки запретам слуг и охранников дети часто ходили на Спутник. Они нашли там потайное убежище, и теперь Лето понял, почему оно так манило их к себе.

Внизу поблескивали воды канала, по поверхности которых изредка пробегала рябь — то плескалась рыба, которую фримены разводили в искусственных водоемах, чтобы истребить песчаную форель.

— Я стою между рыбой и червем, — пробормотал Лето.

— Что?

Он повторил свою фразу громче.

Ганима прикрыла рот рукой, начиная прозревать, что именно движет ее братом. Именно так вел себя их отец; просто ей надо было внимательнее смотреть в себя и сравнивать.

Лето вздрогнул. Память, которая повела его по местам, где никогда не бывала его плоть, ответила на вопросы, которые он не задавал. На гигантском экране, развернувшемся перед его мысленным взором, Лето видел, как развертывались картины событий и давно ушедших в небытие отношений. Песчаный червь Дюны не сможет пересечь водный поток; вода — яд для него. Однако вода была известна здесь еще с доисторических времен. Белые гипсовые кратеры говорили о давно исчезнувших озерах. Источники пробивали себе дорогу с глубины, но их забивала песчаная форель. Лето ясно видел, как именно все это происходило, предвидя, что случится из-за вмешательства человека в экологию планеты.

— Я знаю, что случилось, Ганима, — едва слышно произнес Лето.

Она низко склонилась к его лицу.

— Что, что?

— Песчаная форель…

Он замолчал, и Ганима удивилась его упоминанию о гаплоидной фазе развития песчаного червя, но не стала торопить брата.

— Песчаная форель, — повторил он, — была занесена сюда из каких-то других мест. Раньше эта планета изобиловала водой. Форель размножилась до таких пределов, что экосистема Дюны не смогла с ней справиться. Песчаная форель забила собой источники воды и превратила планету в Пустыню… Они сделали это, чтобы выжить. Только в сухом месте форель может превратиться в песчаного червя.

— Песчаная форель?

Ганима покачала головой. Она не сомневалась в словах брата, но ей очень не хотелось спускаться в те глубины сознания, где Лето почерпнул эту информацию. Песчаная форель? — подумала она. Ганима вспомнила, как в своей нынешней плоти и в других она, будучи ребенком, играла с песчаной форелью, заманивая ее в ловушки, а потом убивая водой. Было очень трудно представить себе, что такие мелкие твари могли быть причиной столь грандиозных планетарных событий.

Лето кивнул своим мыслям. Фримены всегда разводили хищных рыб в водоемах. Песчаные форели всегда препятствовали накоплению воды у поверхности почвы планеты; поэтому рыбы и плавали в канале, который протекал под ногами. Тела песчаных червей могли выдерживать небольшие количества воды, она, как и в клетках человеческой плоти, составляла небольшую часть их тел, но если воды становилось много, то в обмене веществ песчаных червей происходили взрывоподобные изменения и в их организмах начинала накапливаться меланжа, который фримены в мельчайших дозах использовали для своих оргий. Меланжа вызывала у людей вспышки сверхъестественного прозрения. Чистый концентрат меланжи перенес Пауля Муад'Диба сквозь стены Времени, но не было в мире человека, который осмелился бы повторить его опыт.

Ганима физически ощутила дрожь, которая охватила брата.

— О чем ты думал? — спросила она.

Но Лето не мог остановиться — поток откровений продолжал литься.

— Чем меньше становится песчаной форели, тем экологическая трансформация планеты…

— Конечно, они сопротивляются, — заговорила сестра.

Ганима начала понимать страх Лето, против воли проникаясь его возбуждением.

— Исчезнут песчаные форели, исчезнут и черви, — сказал он. — Надо предупредить племена.

— Не будет больше зелья, — предположила Ганима.

Все эти простые слова означали высочайшую степень общей опасности, которую брат и сестра видели во вмешательстве человека в древний миропорядок Дюны.

— Алия прекрасно это знает, — сказал Лето, — поэтому и злорадствует.

— Ты уверен в этом?

— Абсолютно.

Теперь сестра точно знала, что так беспокоит брата; от этого знания по спине ее пробежал холодок.

— Племена не поверят нам, если Алия станет все отрицать, — произнес Лето.

Это утверждение касалось главной проблемы бытия близнецов: какой фримен поверит в мудрость девятилетних детей? Алия же, все больше и больше проникая в тайну чужих душ, будет играть на этом.

— Нам надо убедить Стилгара, — сказала Ганима.

Не сговариваясь, брат и сестра повернули головы и вгляделись в залитую лунным светом Пустыню. Теперь они смотрели на нее совершенно другими глазами, осененные внезапно снизошедшим знанием. Никогда раньше тонкое взаимодействие природы и пытающегося изменить ее человека не было для них столь очевидным. Лето и Ганима почувствовали себя интегральной частью динамической, поразительно точно уравновешенной системы. Новый взгляд произвел переворот в их сознании. Как говорил Лиет-Кинес, Вселенная — это место, где популяции животных ведут между собой постоянный, ни на миг не прерывающийся диалог. Гаплоидные форели говорили сейчас с близнецами, словно люди.

— Племена поймут угрозу воде, — сказал Лето.

— Но это касается не только воды. Это… — Ганима замолчала, поняв глубинный смысл слов брата. Вода была абсолютным символом мощи Арракиса. В своих корнях фримены оставались специализированным, если можно так выразиться, видом, выжившим в условиях жестокой Пустыни, ведущими специалистами жизни в условиях постоянного стресса. Как только на планете стало много воды, произошел странный перенос символа, хотя люди продолжали понимать и чувствовать свой древний долг.

— Ты имеешь в виду угрозу мощи, — поправила она Лето.

— Конечно.

— Но поверят ли они нам?

— Если они увидят, что происходит, если почувствуют нарушение равновесия…

— Равновесие, — произнесла Ганима и тут же повторила мысль, которую неоднократно высказывал их отец: — Равновесие — это то, что отличает людей от черни.

Ее слова пробудили в нем память об отце.

— Экономика против красоты — это старо, как Шеба, — Лето вздохнул и, подняв голову, посмотрел на Ганиму. — Я начал видеть сны предзнания, Гани.

Она судорожно втянула в себя воздух. Лето между тем продолжал говорить.

— Когда Стилгар сказал, что бабушка задержится, то я уже знал это наперед. Но теперь я могу сказать, что и другие сны подозрительны мне.

— Лето, — тихо сказала Ганима, покачав головой и опустив глаза. — К нашему отцу это пришло позже. Не думаешь ли ты, что…

— Мне снилось, что я заперт в тесном шкафу, потом был сон о том, как я бегу по дюнам, — заговорил он. — Потом я был в Якуруту.

— Яку… — Ганима запнулась и откашлялась. — Это старый миф!

— Это место существует, Гани! Я должен найти человека, которого называют Проповедником и о многом его спросить.

— Ты думаешь, что это… наш отец?

— Спроси об этом у самой себя.

— Это очень похоже на него, — согласилась Ганима, — но…

— Мне не нравится многое из того, что мне предстоит сделать, но сегодня я впервые по-настоящему понял отца.

Девочка поняла, что сейчас ей нет места в его мыслях.

— Может быть, Проповедник — просто старый мистик.

— Я молю Бога, чтобы так оно и оказалось, — прошептал Лето. — О, как я надеюсь на это!

Он подался вперед и встал. Балисет загудел от этого движения.

— Пусть он окажется всего лишь Гавриилом без рога, — Лето молча вперил взор в освещенный призрачным лунным светом Пустынный ландшафт.

Ганима посмотрела в ту же сторону. На краю рощи у ворот сиетча светились гнилушки, окаймляя чистый силуэт дюн. В Пустыне кипела жизнь, которая никогда не затухала, даже тогда, когда Пустыня казалась спящей. Ганима чувствовала, что ее слушают какие-то неведомые твари. Откровения Лето преобразили ночь в глазах Ганимы. Это был момент прозрения, момент отыскания устоявшегося порядка в непрестанных изменениях, мгновение, в которое каждый человек чувствует свое земное прошлое — прошлое, которое неистребимо в памяти рода людского.

— Но почему Якуруту? — спросила она, и обыденность ее тона поколебала волшебное настроение.

— Почему?.. Не знаю. Когда Стилгар рассказал мне, как они убивали людей, а потом объявили то место запретным, наложив на него табу, я думал так же, как ты. Но теперь оттуда исходит опасность… но там живет и Проповедник.

Ганима не откликнулась, не стала просить, чтобы Лето рассказал ей что-то еще, понимая, как много это сказало брату об охватившем ее ужасе. Этот путь ведет к Мерзости, и оба — брат и сестра — понимали меру опасности. Страшное слово повисло между ними, когда Лето встал и они направились к входу в сиетч. Мерзость.

Глава 7

Вселенная принадлежит одному Богу. Они — одно; их целостность — мерило всех отчуждений и разделений. Преходящая жизнь, даже исполненная самосознания и разума, та жизнь, которую называют научной, есть не что иное, как только хрупкая вера в отдельную частицу целого.

Комментарии КЭП, Комиссии Экуменических Преобразований

Халлек пользовался едва заметными движениями рук для передачи важных сообщений, вслух говоря при этом о совершенно посторонних вещах. Ему сразу не понравилось маленькое помещение, которое священники выбрали для проведения церемонии. Гурни понимал, что комната напичкана шпионской аппаратурой. Но пусть они попробуют расшифровать неуловимые сигналы. Атрейдесы пользовались этой тайной системой общения на протяжении многих веков, но человечество за это время не придумало ничего более мудрого.

Снаружи наступила ночь, но в помещении не было окон и оно круглые сутки освещалось шаровидными лампами, развешанными по углам на потолке.

«Многие из тех, кого мы взяли, — люди Алие», — жестами сообщил Джессике Халлек, вслух говоря о том, что расследование продолжается.

«Ты это предвидел», — ответила тайным кодом Джессика. Она кивнула и заговорила: — Я надеюсь, что вы представите мне полный отчет о расследовании, Гурни.

— Конечно, госпожа, — ответил Халлек. Его пальцы снова заработали: «Есть и еще кое-что, и это кое-что очень меня тревожит. Мы вводили допрашиваемым психотропные средства, и многие из них говорили о Якуруту. Стоило им произнести это название, как они тотчас умирали».

«Запрограммированная остановка сердца?» — знаками спросила Джессика и продолжила вслух: — Вы отпустили кого-нибудь из задержанных?

— Да, несколько очевидных олухов, — ответил Гурни, однако его пальцы говорили другое: «Мы подозреваем, что это сердечная компульсия, но полной уверенности пока нет, вскрытие еще не закончено. Я решил, что вы должны знать обо всем, поэтому и явился так скоро».

«Мы с герцогом всегда думали, что Якуруту — это только красивая легенда, вероятно, основанная на каких-то реальных фактах», — пальцы Джессики работали автоматически; она сумела подавить боль, вызванную упоминанием давно умершего возлюбленного.

— Вам угодно что-нибудь приказать, госпожа? — вслух осведомился Халлек.

Вслух Джессика ответила, что Гурни может вернуться на взлетную площадку и заканчивать дела, а потом вернуться с подробным докладом о результатах, однако руки ее передали другое сообщение:

«Возобнови связи со знакомыми контрабандистами. Если Якуруту существует, то эти люди добывают себе пропитание продажей зелья. Нет более надежного рынка для него, чем контрабандисты».

Халлек склонил голову и ответил кодом:

«Я уже занялся этим вопросом, госпожа. — Инстинкт охранника и телохранителя возобладал, и Гурни закончил на привычной ноте. — Будьте осторожны здесь. Алия — ваш враг, а большинство священников на ее стороне».

«Но не Джавид, — ответили пальцы Джессики. — Он ненавидит Атрейдесов. Сомневаюсь, что кто-то может это обнаружить, кроме адепта, но я отчетливо это вижу. Он плетет заговор против Алие, но она об этом не подозревает».

— Я выделил для вас дополнительную охрану, — вслух произнес Гурни, стараясь не замечать огонек недовольства, вспыхнувший в глазах Джессики. — Я уверен, что некоторая опасность все же существует. Вы проведете ночь здесь?

— Нет, позже мы отправимся в сиетч Табр, — ответила она и подумала, не стоит ли отказаться от дополнительной охраны, но промолчала. Инстинктам Гурни стоит доверять. На собственном опыте в этом убедился не один властитель из рода Атрейдесов, как к своему удовольствию, так и на собственной шкуре. — У меня будет еще одна встреча — с Мастером Новициации, а потом я с радостью покину это место.

Глава 8

И увидел я другого зверя, восставшего из песка, и были у него два рога, похожих на агнчие, но в пасти сверкали клыки и изрыгал зверь пламя, как дракон, и светился зверь огнем и жаром и шипел по-змеиному.

Библия Вильгельма Оранского

Он называл себя Проповедником, и среди жителей Арракиса распространился сверхъестественный страх, что это вернулся из Пустыни считавшийся умершим Муад'Диб. Он мог остаться в живых, ибо кто из смертных видел воочию его мертвое тело? Да и кто вообще видел тела людей, которых взяла Пустыня? Но все-таки — неужели это — Муад'Диб? Однако до сих пор не нашлось ни одного старца, который выступил бы вперед и сказал: «Да, это Муад'Диб. Я видел и узнал его».

Но все же… как и Муад'Диб, Проповедник был слеп. Его пустые черные глазницы были обезображены шрамами от ожогов, причиненных огнеметом для выжигания камней. Его голос был грубоватым и надтреснутым, одно звучание его трогало неведомые струны в глубине души любого человека и взывало к истине. Многие заметили это. Проповедник этот был страшно тощ, лицо его было изборождено морщинами, а волосы белы от седины. Но такое бывало со всеми, кто подолгу жил в Пустыне. Пусть каждый сын Пустыни посмотрит на себя — ему не нужны будут другие доказательства. Но был и еще один предмет спора. У Проповедника был провожатый — молодой парень, фримен, который утверждал, что работает у слепца за плату. Никто не знал, из какого он сиетча. Некоторые спорили, что Муад'Диб, способный прозревать будущее, не нуждался в поводыре, который мог понадобиться ему только в минуты отчаяния и тоски. Им возражали, что, видимо, это время наступило, и теперь великому Муад'Дибу нужен поводырь, и это знали все.

Однажды зимним утром Проповедник появился на улицах Арракина, загорелая, переплетенная темными венами рука его лежала на плече молодого поводыря. Этот поводырь, который называл себя Ассан-Тариком, вел своего подопечного по кремнистой пыли с живостью и ловкостью истинного жителя Пустыни, который мгновенно замечает любое препятствие.

Люди заметили, что Проповедник носит поверх Пустынного костюма обычную бурку. Такие бурки делали в отдаленных сиетчах Пустыни по старинному образцу. Одет Проповедник был отнюдь не в рубища, которые столь часто носят в наши дни бродячие фанатики. Носовой раструб, через который под одежду подавался увлажненный выдох, был заплетен в косу невиданного черно-красного цвета. Маска костюма, закрывавшая нижнюю половину лица, была заткана зеленым полотном с отметинами песчаных бурь Пустыни. Всем своим обликом Проповедник производил впечатление пришельца из прошлого Дюны.

В то утро, когда улицы были заполнены толпами, многие заметили слепца. Трудно было не обратить внимание на это шествие — слепой фримен был необычайной редкостью. Закон фрименов отдавал слепых во власть Шаи-Хулуда. Буква этого Закона, хотя его уже не столь ревностно почитали в мягкие новые времена, когда на планете наступило изобилие воды, осталась тем не менее неизменной. Слепец должен стать даром Шаи-Хулуду. Незрячих выводили в Пустыню, где их пожирали большие черви. Когда это бывало сделано — а предания о таких событиях существовали во всех городах, — то слепых пожирали самые большие черви: их называли Старцами Пустыни. Таким образом, слепой на улице возбуждал немалое любопытство, и свидетели останавливались, чтобы поглазеть на странную пару, шествующую по улице.

Парню-поводырю было на вид около четырнадцати стандартных лет, на нем был модифицированный защитный костюм; лицо оставалось открытым для иссушающего ветра Пустыни. У поводыря были тонкие черты лица, голубые глаза, затуманенные зельем, небольшой вздернутый нос и наивные глаза, выражавшие полную невинность, которая в юности служит отличной маской цинизма. В противоположность поводырю слепой шел вперед широкими шагами человека, который за долгие годы жизни привык либо ходить пешком, либо ездить на прирученных червях. Голова его была высоко поднята, а шея была почти неподвижна — весьма характерная для слепых осанка. Шея его сгибалась, только когда Проповедник поворачивал голову в сторону интересующего его звука.

Рассекая толпу, странная пара проследовала к огромным ступеням, ведущим к громадному сооружению — Храму Алие, достойному сопернику Убежища Пауля. Поднявшись по ступеням, Проповедник и его юный поводырь остановились на третьей площадке, где паломники, совершавшие хадж, ожидали утреннего открытия гигантских ворот. Проема этих ворот с лихвой хватило бы на постройку в нем самого величественного из храмов древних религий. Говорили, что, пройдя через эти ворота, душа паломника уменьшалась до размеров пылинки, способной пройти на небо сквозь игольное ушко.

На краю третьей площадки Проповедник оглянулся, словно мог своими пустыми глазницами видеть праздную толпу обитателей города. Некоторые из них были одеты в искусную имитацию защитных костюмов, хотя были сшиты из декоративной ткани. Проповедник видел паломников, только что сошедших с космического корабля, а теперь ожидавших своей очереди припасть к святыне, чтобы обеспечить себе место в раю.

На площадке было весьма шумно: здесь толпились последователи Духовного Культа Махди с живыми ястребами, приученными издавать «зов к небу». Между паломниками сновали продавцы еды, громко предлагавшие свой товар. Продавалась здесь и всякая всячина — торговцы изо всех сил старались перекричать друг друга. Один торговец предлагал одежды, к которым прикасался сам Муад'Диб. Другой продавал флаконы с водой из сиетча Табр, где жил Муад'Диб. В разноголосом гомоне толпы диалекты галактического языка смешивались с гортанными звуками языков внешнего кольца, покоренного Империей. Выделялись яркие одежды гимнастов и плясунов с планет тлейлаксу, показывавших свое искусство. Встречались худые и изможденные, полные и одутловатые лица. Слышалось шарканье тысяч подошв о рубчатые плиты площадки. Периодически гомон покрывал пронзительный крик исступления: «Муа-а-ад'Диб! Муа-а-ад'Диб! Приими восхождение моей души! О ты, присный Богу, приими мою душу! Муа-а-ад'Диб!»

Два бродячих актера в толпе за несколько монет разыгрывали сценку из популярного «Диспута между Правоверным и Леандграхом».

Склонив голову, Проповедник внимательно слушал шутовскую перепалку.

Актеры, городские жители средних лет, усталыми голосами обменивались репликами. По требованию Проповедника поводырь описал их внешность. Артисты выглядели нелепо и неуклюже в своих мешковатых одеждах, даже отдаленно не напоминающих строгие защитные костюмы Пустыни, но даже эти просторные лохмотья не могли скрыть их нездоровых, отечных тел. Ассан-Тарик нашел это забавным, однако Проповедник строго упрекнул его за это.

Один из актеров, игравший роль Леандграха, заканчивал свою реплику:

— Ба! Ухватить Вселенную может лишь чувствующая рука. Именно эта рука приводит в движение твой драгоценный мозг и все, что он производит. Ты увидишь, что ты сотворил, ты сам станешь чувствующим только после того, как рука сделает свое дело.

Публика зааплодировала.

Проповедник втянул ноздрями воздух, и нос его ощутил богатейшую палитру запахов: дешевая синтетика плохо скроенных костюмов, разнообразные духи и дезодоранты, кремниевая пыль Пустыни, дух незнакомой экзотической пищи и аромат курений, которые возожгли тем временем в Храме Алие. Эти курения по строго рассчитанной траектории растекались по площадкам гигантской лестницы. Мысли Проповедника, словно в зеркале, отразились на его лице. Мы дошли до этого, мы, фримены!

По толпе на лестнице и площадках прошло какое-то движение. У подножия лестницы появились Песочные Танцоры. Две трети из них были связаны друг с другом толстыми веревками. Они танцевали свой танец уже много дней, дойдя до последней ступени экстаза. Они неистово дергались и извивались в такт таинственной музыке, на их губах пузырилась пена. Треть же, бегая взад и вперед, увлекала за собой остальных веревками, словно кукол в театре марионеток. Одна из этих кукол внезапно пришла в себя и остановилась. Вся толпа в нетерпении замерла — все знали, что сейчас произойдет.

— Я ви-и-идел! — громко вскричал пришедший в себя Танцор. — Я ви-и-идел!

Дико вращая глазами, человек пытался удержаться на месте, изо всех сил сопротивляясь натяжению веревок.

— Там, где простирается этот город, будут пески!

Ответом был громкий хохот зрителей. Смеялись даже новые паломники, только жаждущие обращения и просветления.

Это было слишком для Проповедника. Он поднял вверх руки и крикнул голосом, которому позавидовал бы погонщик песчаных червей:

— Тише!

Площадь послушно замерла при этом громовом кличе.

Проповедник простер худую руку по направлению к Танцорам. Толпу охватило жуткое чувство того, что слепец отчетливо их видит.

— Вы что, не слышали этого человека? Вы все богохульники и идолопоклонники! Все! Религия Муад'Диба — это не сам Муад'Диб. Он отвергает идолопоклонство и отвергает вас! Вы будете погребены песком.

Сказав это, он опустил руки, положил ладонь на плечо поводыря и сказал:

— Уведи меня из этого места.

Неизвестно, что именно подействовало на толпу: слова ли проповедника: «Он отвергает идолопоклонство и отвергает вас!», или нечеловеческая, сверхъестественная интонация, которой могли научить только Бене Гессерит. То был голос, который источал едва заметные, но от того не менее мощные флюиды. Возможно, сыграл роль мистический ореол храма, где жил, дышал и ходил Муад'Диб, но из притихшей толпы раздался трепетный голос, полный религиозного благоговения:

— Неужели это сам Муад'Диб вернулся к нам?

Проповедник остановился, открыл сумку, висевшую под буркой, и извлек оттуда то, что немедленно узнали стоявшие поблизости от него. Это была высушенная в знойных песках человеческая рука. Такие напоминания о бренности человека частенько находили в Пустыне, и люди считали, что это сообщения Шаи-Хулуда. Эта рука была иссушена и сжата в кулак, с противоположной стороны виднелась выбеленная солнцем и зноем кость, изборожденная песчаными бурями.

— Я принес Руку Бога, и это все, что я принес! — громовым голосом воскликнул Проповедник. — Я говорю от имени длани Божьей. Я — Проповедник.

Некоторые подумали, что это была рука Муад'Диба, но другие были как громом поражены ужасным повелевающим голосом — вот так Арракис узнал имя этого человека, которое он пожелал сказать. Но то был не последний раз, когда народ слышал этот голос.

Глава 9

Есть такое общепринятое мнение, дорогой мой Георад, что в употреблении меланжи есть естественная добродетель. Возможно, что это истина. Однако в глубине души меня обуревают глубокие сомнения в том, что каждое употребление меланжи приобщает человека к добродетели. Кажется мне, что некоторые люди из неверных побуждений и превратного понимания пользуют меланжу, бросая вызов Богу. Говоря словами Экуменона, такие люди уродуют свою душу. Они снимают сливки с меланжи, думая, что таким образом приобщаются благодати. Они отвращаются от своих сотоварищей, вредят божественному и злонамеренно искажают значение этого обильного дара, нанося себе урон, который человек не в силах возместить. Чтобы стать заодно с естественной добродетелью меланжи, быть во всех отношениях безупречным и исполниться чести, нельзя допускать расхождения между словом и делом. Если же действия твои приводят к дурным последствиям, то судить тебя надо за последствия, а не за объяснение причин, их вызвавших. И именно за это следует осудить Муад'Диба.

Педантическая ересь

Небольшая комната была пропитана запахом озона. Размеры помещения скрадывались еще больше тусклым светом лампы и голубовато-серым светящимся экраном следящего монитора. На экране шириной в один метр и высотой в шестьдесят сантиметров во всех подробностях была видна бесплодная, окруженная горами долина. На первом плане виднелись два лазанских тигра, доедавших окровавленные останки. Позади зверей, на склоне холма стоял стройный человек в форме Сардаукарской гвардии с надписью «Левенбрех» на воротнике. На груди сардаукара висела сервомеханическая панель управления.

Напротив экрана стояло анатомическое кресло, в котором сидела светловолосая женщина неопределенного возраста, одетая в просторное, скрывающее фигуру, отороченное золотой каймой платье. Лицо женщины сужалось к подбородку, красивые руки судорожно сжимали ручки кресла. Женщина не отрываясь смотрела на экран монитора. Рядом с креслом стоял плотный мужчина в бронзово-золотистой форме сардаукарского адъютанта башара старой Империи. Седеющие волосы коротко подстрижены, лицо — бесстрастно.

Женщина коротко кашлянула.

— Все, как вы говорили, Тиеканик, — сказала она.

— Вы могли сразу на меня положиться, принцесса, — хриплым низким голосом отозвался адъютант.

Она улыбнулась, почувствовав напряжение в его интонациях, и спросила:

— Скажите, Тиеканик, моему сыну пойдет имя императора Фарад'на Первого?

— Этот титул очень подойдет ему, принцесса.

— Я спрашиваю не об этом.

— Возможно, ему не очень понравится способ, которым будет добыт его… э-э-э… титул.

— Знаете… — принцесса повернула голову и сквозь полумрак комнаты вгляделась в лицо офицера. — Вы преданно служили моему отцу, и не ваша вина в том, что трон достался Атрейдесам. Но я понимаю, что острота этой потери так же много значит для вас, как и…

— Принцессе Венсиции угодно дать мне особое задание? — спросил Тиеканик. Голос остался хриплым, но теперь в нем появилась военная четкость.

— У вас есть плохая привычка перебивать меня.

Мужчина улыбнулся, обнажив ряд безукоризненных зубов, сверкнувших в свете экрана.

— Временами вы напоминаете мне вашего отца, — произнес он. — Всегда длинная преамбула, прежде чем дать щекотливое… э-э-э… поручение.

Принцесса резко отвернулась, чтобы скрыть гнев; спросила:

— Вы действительно думаете, что эти лазанские звери вернут моему сыну трон?

— Это очень возможно, принцесса. Вы должны признать, что для этих двух кошек двое атрейдесовских бастардов не более чем лакомое блюдо. А уж когда близнецы исчезнут… — Он пожал плечами.

— Естественным наследником автоматически становится внук Шаддама Четвертого, — заговорила принцесса. — Правда, это произойдет, если мы сумеем отвести возражения фрименов, Совета Земель и тех из Атрейдесов, которые, возможно, останутся…

— Джавид уверяет меня, что он и его люди легко справятся с Алией. Госпожу Джессику я не считаю наследницей Атрейдесов. Кто там еще?

— Совет Земель и Галактический Совет поддержат того, кто больше заплатит, — произнесла женщина, — но как быть с фрименами?

— Мы опутаем их религией Муад'Диба!

— Это легче сказать, чем сделать, Тиеканик.

— Ясно, — проговорил мужчина, — мы опять возвращаемся к нашему старому спору.

— Дом Коррино творил и не такие злодеяния, чтобы захватить власть.

— Но чтобы такое… Это же религия Махди!

— Мой сын относится к вам с большим уважением, — сказала принцесса после недолгого молчания.

— Принцесса, я жду не дождусь того дня, когда Дом Коррино вернет себе поправу принадлежащий ему трон. Так же думают все сардаукары, оставшиеся здесь, на Салусе. Но если вы…

— Тиеканик! Эта планета называется Салуса Секундус. Не впадайте в небрежность, свойственную нынешней Империи, не скатывайтесь в дурной тон. Полные названия, полные титулы, внимание к мельчайшим деталям! Именно эта атрибутика выпустит в песок Арракиса кровь Атрейдесов. Каждая деталь, Тиеканик!

Он понимал, чего хочет принцесса достичь этой атакой. Это было частью арсенала уловок, усвоенного принцессой у ее сестры Ирулан. Однако Тиеканик тотчас почувствовал, что почва уходит из-под его ног.

— Вы слышите меня, Тиеканик?

— Я внимательно слушаю вас, принцесса.

— Я желаю, чтобы вы взяли под контроль религию Муад'Диба, — сказала она.

— Принцесса, за вас я пойду в огонь и в воду, но это…

— Это приказ, Тиеканик!

Он судорожно проглотил слюну и начал внимательно смотреть на экран. Тигры закончили свою кровавую трапезу и, лениво развалившись на песке, вылизывали передние лапы.

— Это приказ, Тиеканик, вы меня поняли?

— Слушаю и повинуюсь, принцесса, — тон Тиеканика не изменился ни на йоту.

Она тяжко вздохнула.

— О, если бы был жив мой отец…

— Да, принцесса.

— Не дразни меня, Тиеканик. Я понимаю, что для тебя это не слишком хорошо пахнет, но если бы ты подал пример…

— Он может не последовать за мной, принцесса.

— Он последует, — принцесса помолчала и ткнула пальцем в экран. — Этот Левенбрех может стать помехой и создать проблемы.

— Проблемы? Каким образом?

— Сколько людей знает о тиграх?

— Сам Левенбрех — он их тренер… пилот транспорта, вы и, конечно… — Тиеканик ударил себя в грудь.

— А покупатели?

— Они ничего не знают. Чего вы опасаетесь, принцесса?

— Мой сын очень догадлив.

— Сардаукары не выдают тайн, — сказал Тиеканик.

— Мертвые тоже, — принцесса нажала красную кнопку под экраном.

Лазанские тигры лениво поднялись, посмотрели на Левенбреха и огромными прыжками понеслись к вершине холма.

Левенбрех, сохраняя поначалу полное спокойствие, повернул ключ, однако кошки продолжали свой бег. Потеряв самообладание, Левенбрех, лихорадочно продолжал поворачивать ключ. Поняв бесплодность этих попыток, он потянулся к ножу на поясе, но было поздно. Мощная лапа ударила его в грудь и повалила на землю, человек не успел коснуться ее, когда второй тигр вонзил свои клыки в шею Левенбреха. Тело его дернулось и застыло.

— Внимание к деталям, — многозначительно произнесла принцесса. Повернувшись к Тиеканику, она похолодела и напряглась — адъютант башара достал нож. Однако тревога женщины была напрасной — мужчина взял оружие за лезвие и протянул его принцессе.

— Может быть, вы воспользуетесь моим ножом, чтобы проявить внимание и к другим деталям, — сказал он.

— Вложите оружие в ножны и не будьте дураком! — принцесса пришла в ярость. — Иногда, Тиеканик, вы пытаетесь…

— Это был хороший человек, принцесса. Один из моих лучших.

— Из моих лучших, — поправила она его.

Не в силах унять дрожь, Тиеканик вздохнул и спрятал нож.

— Что будет с пилотом? — поинтересовался он.

— Погибнет в катастрофе, — ответила принцесса. — Вы посоветуете ему принять все меры предосторожности при доставке зверей обратно к нам, и когда вы прибудете на место… — женщина выразительно посмотрела на нож.

— Это приказ, принцесса?

— Да.

— После этого я должен буду упасть на нож, не так ли, принцесса, или вы сами позаботитесь о деталях?

Принцесса заговорила с деланным спокойствием, но в голосе ее таилась угроза.

— Тиеканик, если бы я не была уверена, что вы по первому моему приказу броситесь на нож, то вы не стояли бы рядом со мной — с оружием.

Он поперхнулся и посмотрел на экран. Кошки снова ели. Принцесса же не отрываясь смотрела на Тиеканика. Помолчав, она заговорила.

— Кроме того, вы сообщите покупателям, чтобы они больше не доставляли нам детей, похожих на интересующих нас.

— Как прикажете, принцесса.

— Не говорите со мной таким тоном, Тиеканик.

— Слушаюсь, принцесса.

Губы женщины вытянулись в узкую полоску.

— Сколько у нас осталось костюмов?

— Шесть наборов вместе с защитными костюмами и обувью, на всех вещах геральдические знаки Атрейдесов.

— Хорош ли материал?

— Материал годится для царского наряда, принцесса.

— Внимание к деталям, — сказала она. — Одежду надо послать на Арракис в дар нашим царственным кузенам. Это будут дары моего сына, вы поняли меня, Тиеканик?

— Я все понял, принцесса.

— Пусть он составит приличествующее случаю письмо. Надо написать, что эти скромные одежды в знак своей преданности Дому Атрейдес или что-нибудь в этом роде.

— А случай?

— Пусть это будет день рождения или праздник, или еще что-нибудь. Это я предоставляю вам, Тиеканик. Я полностью доверяю вам, мой друг.

Он молча смотрел на принцессу. Лицо его стало жестким.

— Вы точно хотите это знать? Но на кого я еще могу положиться, кроме вас, после смерти моего мужа?

Тиеканик пожал плечами, думая о том, что принцесса пытается опутать его своей сетью. Ни в коем случае нельзя сближаться с ней, как это, по-видимому, сделал Левенбрех.

— Да, Тиеканик, еще одна деталь.

— Слушаю вас, принцесса.

— Моему сыну пора учиться править. Скоро придет время, когда ему надо будет взять в руки меч. Вы знаете, когда настанет этот момент, и, как только он наступит, немедленно известите меня.

— Повинуюсь, принцесса.

Женщина откинулась на спинку кресла и испытующе посмотрела на Тиеканика.

— Я вижу, что вы не одобряете мои действия, но для меня это не важно до тех пор, пока вы будете помнить урок Левенбреха.

— Он был чудесным дрессировщиком, но вполне заменимым человеком, принцесса.

— Это совсем не то, что я хотела сказать!

— Нет? Но тогда… я не понимаю.

— Армия, — изрекла принцесса, — состоит из сменных частей. Вот в чем заключается урок Левенбреха.

— Взаимозаменяемых частей, — проговорил Тиеканик, — включая высшее командование.

— Без высшего командования нет смысла содержать армию, Тиеканик. Поэтому займитесь религией Махди и обращением моего сына.

— Я не стану медлить, принцесса. Полагаю, что вы не хотите, чтобы я пожертвовал военными искусствами ради этой… э-э-э… религии?

Принцесса резко встала и, обойдя Тиеканика, словно неодушевленный предмет, направилась к двери.

— Вы слишком часто начинаете испытывать мое терпение, Тиеканик. — С этими словами она вышла.

Глава 10

Перед нами стоит дилемма: либо мы оставляем почитающуюся непогрешимой теорию относительности, либо расстаемся с верой в нашу способность точно и воспроизводимо предсказывать будущее. В самом деле, проблема знания будущего порождает массу вопросов, ответить на которые, принимая общепринятые допущения, невозможно, если только исследователь, во-первых, не поставит наблюдателя вне времени и, во-вторых, не сведет к нулю всякое движение. Если вы принимаете теорию относительности, то должны признать, что в ее рамках время и наблюдатель находятся в строго определенном взаимодействии; в противном случае в расчеты вкрадываются неточности. Может, таким образом, показаться, что точное предсказание будущего невозможно в принципе. Но как тогда объяснить то, что люди находят за пределами видимых целей уважаемых ученых? Как в таком случае можем мы объяснить феномен Муад'Диба?

Лекции о предзнании, Харка аль-Ада

— Мне надо кое-что сказать тебе, хотя я понимаю, что мои слова напомнят о многих опытах нашего совместного прошлого, а это может принести тебе определенный вред.

Джессика помолчала и посмотрела на Ганиму, стараясь понять, какое впечатление произвело на девочку ее предупреждение.

Они сидели вдвоем на низких подушках в покоях сиетча Табр. Потребовалось немалое искусство, чтобы устроить эту встречу наедине, и Джессика не была уверена, что это искусство потребовалось от нее одной. Ганима проявляла недюжинную способность к предчувствию и обостренному пониманию.

Прошло почти два часа после восхода солнца, время приветствий и восторгов осталось позади. Джессика успокоила неистовое биение сердца и постаралась сосредоточить внимание на грубых стенах покоев, украшенных темными занавесями и желтыми подушками. Напряжение тем не менее росло, и впервые за многие годы Джессика вспомнила Литанию против страха, усвоенную в Бене Гессерит.

«Я не должна бояться. Страх убивает ум. Страх — это маленькая смерть, которая несет с собой полное оцепенение. Я смело встречу свой страх. Пусть он охватит меня и пройдет через меня. И только когда он пройдет, я обращу свой внутренний взор на его путь. Там, где прошел страх, не остается ничего. Остаюсь только Я».

Мысленно повторив литанию, Джессика, успокоившись, глубоко вздохнула.

— Иногда это помогает, — сказала вдруг Ганима. — Я имею в виду литанию.

Джессика прикрыла глаза, чтобы скрыть то потрясение, которое вызвала у нее поразительная способность девочки к инсайту. Уже много лет не приходилось Джессике встречать людей, которые могли бы читать ее сокровенные мысли. Такое понимание и проникновение смущали еще больше, поскольку таились за маской детского личика.

Встретив свой страх, Джессика открыла глаза. Теперь она поняла источник этого страха: Я боюсь за своих внуков. У детей не было ни одной стигмы Мерзости, которая столь явно проступала в облике Алие, однако Лето проявлял пугающую скрытность. Именно поэтому его Джессика под благовидным предлогом исключила из этой встречи.

Повинуясь внезапному импульсу, Джессика отбросила эмоциональную маску, защитный барьер, понимая при этом, что от него в данном случае мало пользы. Она не делала этого с тех времен, когда общалась со своим возлюбленным герцогом, и испытала одновременно облегчение и боль. Оставались факты, которые невозможно устранить ни молитвой, ни литанией. От упрямых фактов не спасешься позорным бегством. Их нельзя игнорировать. Стихия видения Пауля видоизменилась и коснулась его детей. В пустоте Ничто есть магнетическое притяжение; над головами детей сгущались тучи зла и досадного неумения пользоваться властью.

Ганима, наблюдая за игрой чувств на лице бабушки, поняла, что Джессика отбросила всякую осторожность.

Синхронно, как автоматы, внучка и бабушка взглянули в глаза друг другу, и между ними начался обмен мыслями, разговор без слов, но исполненный глубокого смысла.

Джессика: Я хочу, чтобы ты видела мой страх.

Ганима: Теперь я вижу, что ты любишь меня.

Это был момент наивысшего взаимного доверия.

Джессика заговорила вслух:

— Когда твой отец был еще ребенком, я привезла на Каладан Преподобную Мать, чтобы испытать его.

Ганима кивнула. Память об этом была жива в сознании девочки.

— Мы, Бене Гессерит, принимали все меры предосторожности, чтобы быть уверенными в том, что дети, которых мы воспитываем, — люди, а не животные. По внешним же признакам не всегда можно об этом судить.

— Так вас учили, — сказала Ганима, и память захлестнула ее: старая Бене Гессерит, Гайя-Елена Мохийам, прибывшая в Замок Каладана с гом джаббаром и ящиком жгучей боли. Рука Пауля (а сейчас рука Ганимы) корчилась от невыносимой боли, а стоявшая рядом старуха спокойным голосом говорила о неминуемой смерти при попытке выдернуть руку из ящика. И какое могло быть сомнение в неминуемой смерти, если к детской шее была приставлена смертоносная игла. Старческий голос между тем продолжал свое объяснение:

«Ты слышал о животных, которые перекусывают свои лапы, попав в капкан. Но так поступают именно животные. Человек должен остаться в ловушке, пережить боль, презирая смерть и отгоняя ее возможностью убить самого охотника, расставляющего капканы, и тем отвести угрозу от своего рода».

Ганима, вспоминая страшную боль, исступленно затрясла головой. Огонь! Огонь! Пауль видел, как кожа сворачивается и чернеет, плоть трескается и отделяется от обугленных костей. Но все это было видением — рука осталась невредимой. Однако при одном воспоминании об этом ужасе на лбу Ганимы выступил холодный пот.

— Конечно, ты можешь помнить об этом событии то, что не могу помнить я, — сказала Джессика.

В какой-то момент, увлеченная притяжением памяти, Ганима увидела бабушку в совершенно ином свете: насколько глубоко эта женщина была закалена ранними формами обучения у Бене Гессерит! Но это породило еще больше вопросов о причинах возвращения Джессики на Арракис.

— Было бы неразумно повторять такие испытание на тебе или твоем брате, — заговорила Джессика. — Вы же знаете суть этих испытаний. Но я должна признать, что вы — люди и не станете использовать во вред унаследованные вами силы и способность повелевать.

— Но совершенной уверенности у тебя нет, — возразила Ганима.

Джессика поняла, что барьеры снова водворились на место и убрала их, спросив:

— Ты хочешь поверить в мою любовь к вам?

— Да, — ответила Ганима и подняла руку, видя, что Джессика собирается говорить. — Но эта любовь не остановит тебя при необходимости уничтожить нас. Я даже знаю основание: «Лучше пусть человек-животное погибнет, нежели будет плодить себе подобных». Это особенно верно, если человек-животное носит имя Атрейдесов.

— Во всяком случае, ты — человек, — выпалила Джессика. — Я доверяю своим инстинктам в этом отношении.

Ганима почувствовала искренность в тоне бабушки.

— Но в Лето ты не уверена.

— Нет.

— Мерзость?

Джессика, потеряв дар речи, смогла только кивнуть в ответ.

— Пока еще нет, — заговорила Ганима. — Мы оба сознаем эту опасность, мы же видим Алию.

Джессика прикрыла ладонями глаза. Даже любовь не может защитить нас от непрошеных фактов. Она знала, что любит дочь вопреки жестокой судьбе и своей роли в ней. Алия, о, Алия! Прости меня за то, что мне придется убить тебя!

Ганима судорожно выдохнула.

Джессика опустила руки. Я могу оплакивать свою возлюбленную дочь, но сейчас у меня другие задачи.

— Так вы поняли, что произошло с Алией?

— Мы с Лето видели, как это случилось, и были бессильны помешать, хотя обсуждали многие возможности.

— Ты уверена, что твой брат чист?

— Да.

Невозможно было отринуть спокойную уверенность в голосе Ганимы, и Джессика поверила ей.

— Как вам удалось этого избежать?

Ганима рассказала, что они с Лето избегали меланжевого транса, и это отличало их от Алие. На этом была выстроена теория о том, как уйти от Мерзости. Рассказала Ганима и о снах Лето, и о его желании посетить Якуруту.

Выслушав внучку, Джессика кивнула головой.

— Алия принадлежит к Дому Атрейдес, и это создает немало проблем.

Ганима замолчала и вдруг до нее дошло, что бабушка оплакивает своего герцога так, словно он умер только вчера, что она будет хранить память о нем, несмотря на все угрозы и жизненные перипетии. Личная память о герцоге охватила Ганиму, острота потери смягчилась пониманием.

— Теперь, — голос Джессики стал резким и отчетливым, — поговорим о Проповеднике. Вчера я услышала некоторые тревожные подробности во время этого проклятого Просветления.

Ганима пожала плечами.

— Возможно, это…

— Пауль?

— Да, но мы не видели его и не можем утверждать это.

— Джавид смеется над этими россказнями, — сказала Джессика.

Ганима заколебалась, но потом спросила:

— Ты доверяешь этому Джавиду?

Губы Джессики тронула жестокая усмешка.

— Не больше чем ты.

— Лето говорит, что Джавид смеется не над теми вещами.

— Довольно о смехе Джавида, — произнесла Джессика. — Меня больше интересует, насколько серьезно вы относитесь к тому, что мой сын вернулся в таком обличье?

— Мы бы сказали, что это возможно. А Лето… — У Ганимы вдруг пересохло во рту, когда она вспомнила тот страх, который так недавно стискивал ее грудь, но она переступила через страх и рассказала Джессике о снах Лето, связанных с предзнанием.

Охваченная грустью и болью Джессика принялась раскачиваться на подушке из стороны в сторону.

— Лето сказал, что должен найти Проповедника и убедиться… — сказала Ганима.

— Да… Конечно. Мне не следовало уезжать отсюда, я проявила недопустимое малодушие.

— Зачем ты обвиняешь себя? Ведь ты дошла до предела. Я знаю это, и Лето тоже. Мне кажется, что об этом знает и Алия.

Джессика потерла рукой горло.

— Да, вся проблема заключается именно в ней.

— Это очень странно, но она притягивает Лето, словно магнит, — сказала Ганима. — Именно поэтому я помогла тебе встретиться со мной наедине, без него. Он согласен, что для Алие нет спасения, но хочет быть рядом с ней, чтобы изучить ее. И… это очень меня беспокоит. Когда я пытаюсь заговорить с ним об этом, он засыпает…

— Она соблазняет его?

— Нет-нет! — Ганима энергично тряхнула головой. — Но он чувствует какую-то странную эмпатию по отношению к Алие. И… во сне он часто произносит слово Якуруту.

— Опять! — Джессика сразу вспомнила слова Гурни о заговорщиках, собравшихся в космопорте.

— Иногда я боюсь, что это именно Алия побуждает Лето искать Якуруту, — продолжала Ганима. — Я сама склонна думать, что это всего лишь легенда. Но ты, конечно, ее знаешь.

Джессика содрогнулась.

— Ужасная история! Просто ужасная!

— Что мы должны делать? — спросила Ганима. — Я боюсь проникать в свою память, во все свои прошлые жизни…

— Я тоже хочу предостеречь тебя от этого, ты не должна рисковать…

— Это может случиться помимо моей воли и боязни риска. Откуда мы можем знать, что в действительности случилось с Алией?

— Нет! Ты можешь уберечься от этого обладания, — Джессика с трудом выдавила из себя это слово. — Значит… Якуруту, да? Я послала Гурни найти это место — если оно, конечно, существует.

— Но как он сможет… О, я же забыла о контрабандистах. Джессика была поражена до немоты еще одним примером способности Ганимы проникать во внутренний мир других людей. Боже мой! Как это странно, подумала Джессика, что эта юная плоть способна вместить в себя всю память Пауля, по меньшей мере до того момента, когда в его сперматозоиде произошло отделение от прошлых воспоминаний. Это было вторжением в самую интимную часть личности, против которой восстало все примитивное и древнее, что было в душе Джессики. В тот же миг она погрузилась в абсолютное и непоколебимое суждение Бене Гессерит: Мерзость! Однако в этом нежном создании было столько сладости, готовности пожертвовать собой во имя брата, что Джессика не смогла удержаться от чувства умиления.

Мы — одна жизнь, протянутая в темное будущее, подумала женщина. Мы — одна кровь. Она преисполнилась решимости принять на себя ответственность за те события, которые последуют за их с Гурни решением. Лето надо разлучить с Ганимой и воспитывать в полном соответствии с требованиями Общины Сестер.

Глава 11

Я слышу, как завывает ветер, дующий в Пустыне, вижу, как восходят зимние луны, подобные кораблям, плывущим в пустоте. Им приношу я свою клятву: Я буду решителен и овладею искусством правления. Я овладею своей унаследованной памятью о прошлом и стану надежным ее хранилищем. Я прославлюсь более своей добротой, нежели знанием. Лицо мое будет светить во времени вечно, пока пребудет род людской.

Клятва Лето, по Харку аль-Ада

Будучи совсем юной, Алия Атрейдес посвятила много времени практике транса прана-бинду, стараясь защитить свою сокровенную личность от посягательств всех прочих. При этом она знала, что основная трудность заключается в невозможности избежать употребления меланжи в тесном пространстве сиетча. Меланжа была всюду: в пище, воде, воздухе и даже в ткани платка, куда она выплакала по ночам немало слез. Очень рано познала Алия смысл сиетчских оргий, во время которых участники пили мертвую воду червей. Во время оргий фримены освобождались от накопленного давления генетической памяти, после чего могли отрицать само ее существование. Алия видела, как ее подруги становились зомби во время таких оргий.

Для нее самой не существовало ни такого освобождения, ни отрицания. Сознание пришло к ней задолго до физического рождения. С этим осознанием явилось апокалиптическое знание условий своего существования: запертая в чреве матери, она с трагической неизбежностью входила в соприкосновение с масками всех своих предков и всех, кто так или иначе посмертно через мертвую росу передавал душу госпоже Джессике. Еще до рождения Алия знала все, что надлежит знать Преподобной Матери Бене Гессерит — плюс многое, многое другое обо всех прочих.

В этом знании содержалось признание чудовищной реальности — Мерзости. Тотальность этого знания высасывала из Алие все силы. Предрожденное не ушло после рождения. Она продолжала сражаться с призраками своих предков на протяжении всего детства, одержав в этой битве временную пиррову победу. У Алие была собственная личность, но не было иммунитета против случайного вторжения тех, кто в своей рефлектированнои жизни проходил сквозь ее душу.

Такой в один прекрасный день стану и я, думала Алия, и холодок бежал по ее спине. Идти и распадаться в течение жизни ребенка, ею же самой порожденного, постоянно вторгаясь и проникая в сознание, чтобы по крупице приобретать опыт.

Страх украл у нее детство. Страх продолжался и позже, в юности. Алия отважно сражалась с ним, не зовя никого на помощь. Да и кто смог бы понять, как помочь ей? Уж во всяком случае не мать, которая никогда не могла освободиться от железного диктата Бене Гессерит: предрождение равнозначно приобщению к Мерзости.

Потом наступила та роковая ночь, когда ее брат один ушел в Пустыню искать смерти, предавая себя Шаи-Хулуду, как требует того от слепых закон фрименов. Через месяц Алия вышла замуж за оружейника Пауля Дункана Айдахо, чей дух был возрожден из мертвых искусством тлейлаксу. Мать вернулась на Каладан, Алия стала официальным опекуном близнецов Пауля.

Она стала регентшей.

Груз ответственности отодвинул страх на второй план, и она широко распахнула свою душу проходившим сквозь ее душу жизням, спрашивая их совета, погружаясь в транс зелья в поисках указующих видений.

Кризис наступил в ничем не примечательный день месяца Лааб, ясным утром в Убежище Муад'Диба, когда холодный ветер дул с полюса. Алия все еще носила желтый цвет, цвет траура и чистого, непорочного солнца. В последние недели она все больше и больше силилась отделаться от внутреннего голоса матери, которая настаивала на приготовлениях к празднику, центром которого должен был стать храм.

Самосознание Алие стало понемногу ослабевать… В конце концов оно превратилось в безликое требование, понудившее Алию заняться разработкой законодательства Атрейдесов. Внутренние жизни напирали все сильнее, и каждая из них требовала хотя бы момента в сознании. Алия почувствовала, что под ее ногами разверзается бездонная пропасть, из которой во множестве, словно тучи прожорливой саранчи, поднимались чужие лица. Чтобы не сойти с ума, Алие пришлось сконцентрировать свое внимание на одном из этих лиц, похожем на звериную морду — то был барон Харконнен. В страшной ярости Алия издала бешеный крик, чтобы перекричать разноголосый гомон — это на время вернуло ей покой.

В то утро Алия, как обычно, решила прогуляться перед завтраком по саду на крыше Убежища. Чтобы и на этот раз выиграть внутреннюю битву, она сосредоточила все свое знание на напутствие Чоды Дзенсунни:

«Сойдя со ступени лестницы, можно упасть и вверх!»

Однако утренний свет, озарявший утесы Защитного Вала постоянно отвлекал ее внимание. Отвернувшись от Защитного Вала, Алия уперлась взглядом в траву, покрытую ночной росой. В каплях отражалась сама Алия, словно раздробившаяся на тысячу маленьких зеркал.

От этого множества у Алие закружилась голова. Ей представилось, что каждое отражение несет одно из лиц внутреннего множества.

Алия попыталась подумать о том, что означает роса на траве, как далеко зашла экологическая трансформация Арракиса. Произошло потепление климата этих северных широт; в атмосфере возросло содержание углекислого газа. Она напомнила себе, сколько гектаров земли будет в этом году засажено деревьями, а ведь каждый зеленый гектар требует для полива тридцать семь тысяч кубических футов воды.

Однако попытки сосредоточиться на мирских заботах были тщетны — перед внутренним взором, словно стая акул, продолжали кружиться эти проклятые другие.

Алия с силой прижала ладонь ко лбу.

На закате предыдущего дня храмовая стража привела к ней на суд заключенного, некого Эссаса Паймона, маленького темного человечка, который для отвода глаз торговал всякой мелочью и предметами религиозного культа в Небриосе. В действительности Паймон был агентом Межпланетного суда чести, в задачу шпиона входил сбор сведений о ежегодном урожае дурмана. Алия уже собиралась отправить его в темницу, но узник начал громко протестовать, крича о несправедливости Атрейдесов. Эта дерзость могла стоить ему смертного приговора через повешение, но Алия была поражена его отвагой. Она сурово заговорила с ним с высоты своего трона, стараясь запугать узника и выведать больше, чем смогли узнать от арестованного дознаватели.

— Почему межгалактическому суду так важно знать, каков урожай зелья? — спросила Алия. — Скажи нам, и мы, может быть, пощадим тебя.

— Я собираю кое-что сам, — ответил Паймон, — ровно столько, сколько требует рынок. Я не знаю, что происходит дальше с моим урожаем.

— И из-за этих жалких грошей ты вмешиваешься в наши королевские планы? — вкрадчиво поинтересовалась Алия.

— Но королей никогда не интересует, что у нас тоже могут быть свои планы, — отпарировал узник.

Принцесса была пленена таким мужеством.

— Эссас Паймон, будешь ли ты работать на меня?

Темное лицо заключенного осветилось белозубой усмешкой.

— Вы без малейших колебаний собирались упрятать меня в подземелье. Какие новые ценные качества вы во мне открыли, что предлагаете продать их вам?

— Ты обладаешь простой и практической ценностью — мужеством и отвагой, — ответила Алия, — поэтому я предлагаю тебе самую высокую цену. Я заплачу тебе больше, чем кто-либо другой в Империи.

И тут Эссас оценил свои услуги в такую сумму, что Алия лишь рассмеялась и предложила более разумную плату, добавив, что такие деньги он никогда и ни от кого не получал.

— И, естественно, я кладу на чашу весов твою жизнь, которая для тебя тоже, наверно, представляет большую ценность.

— По рукам! — воскликнул Паймон, и по сигналу Алие его увели к Мастеру Договоров Зиаренко Джавиду.

Час спустя, когда Алия собиралась покинуть Дворец Правосудия, в зал торопливо вошел Джавид и сообщил, что стража подслушала, как Эссас пробормотал строки из католической библии: «Maleficos non patieris vivere».

«Ты не должен будешь терпеть живых ведьм» — перевела с латинского Алия. Так вот какова благодарность! Этот мерзавец замыслил покушение на ее жизнь! В приступе ярости, какой Алия не испытывала никогда в жизни, она приказала немедленно казнить Паймона и послать его тело в храм — пусть его вода служит хотя бы священникам!

Всю ночь Алию преследовало во сне темное лицо узника.

Она пустила в ход все свои ухищрения, чтобы избавиться от этого преследования, читала наизусть строки Бу Джи из Фрименской Книги Креоса: «Ничего не произошло! Ничего не произошло!» Но Паймон мучил ее всю ночь до самого утра этого головокружительного дня; она неотвязно видела его лицо в одной из капель росы.

Женщина-стражница позвала Алию завтракать. Алия вздохнула и пошла к двери, скрытой за низкой живой изгородью из мимозы. Как мал, в сущности, выбор между двумя преисподними: крик стражницы или крик в душе Алие — какие это бессмысленные звуки, подобные шороху песка в часах. У принцессы появилось страстное желание прекратить все мучения ударом ножа.

Не обратив внимания на зов, Алия посмотрела на Защитный Вал. Бахада оставил широкую вымоину, которая, словно изломанный веер, покрывала владения принцессы. Перед взором Алие расстилалась песчаная дельта, которую неискушенный взгляд мог бы принять за реку со спокойным и гладким течением, но в действительности это было то самое место, где ее брат взорвал Стену атомным зарядом Атрейдесов и на песчаных червях ворвался в город, отняв престол у своего предшественника Шадддма Четвертого. Теперь вдоль стены протекал широкий канал, ставший неодолимой преградой для песчаных червей. Черви боятся соприкосновения с водой — она для них яд.

Хорошо было бы иметь такой барьер в голове, подумала Алия.

От этой мысли усилилось головокружительное чувство отчуждения от реальности.

Песчаные черви! Песчаные черви!

Услужливая память представила целую галерею выдающихся червей: Могущественный Шаи-Хулуд, демиург фрименов, смертельно опасный зверь глубин Пустыни, в чьих выделениях содержалось бесценное зелье. Как странно, что это могучее животное выросло из плоской и сухой песчаной форели, подумала Алия. Они, эти форели, подобны множеству роящихся в ее голове образов. Соединившись концом в конец, песчаные форели образовывали вокруг почвы планеты живую цистерну; они несли воду, без которой не мог жить вектор песчаных червей. Здесь была прямая аналогия, которая не укрылась от Алие: некоторые из других несли с собой силу, способную убить ее самое.

Стражница снова позвала Алию, на этот раз в голосе женщины послышалось нетерпение.

Алия в гневе обернулась и махнула рукой.

Стражница послушно исчезла, правда, довольно громко хлопнув дверью.

Как только раздался стук двери, Алия снова оказалась во власти всего того, что она с такой страстью хотела отринуть от себя. Чужие жизни хлынули в сознание, как морской прилив. Каждая жизнь стремилась протиснуться в ее сознание — это была целая туча лиц. Некоторые из них были поражены чесоткой, другие — грубые, покрытые черными тенями; виднелись рты, похожие на мокрые губки. Сонмище лиц захлестывало, призывало сдаться и окунуться в этот нескончаемый поток.

— Нет, — неистово зашептала Алия. — Нет… нет… нет…

Она неминуемо бы упала на дорожку, но рядом оказалась скамья, на которую Алия опустилась. Она попыталась сесть, но не смогла и всем телом вытянулась на холодном пластике, по-прежнему шепча слово «нет».

Волна образов продолжала захлестывать ее разум.

Она чувствовала, что ее душа настроена на каждый вопль из этой толпы, которая шумела внутри нее. Это была какофония просьб и требований выслушать или просто обратить внимание: «Я, я! Нет, я!» Алия поняла, что если она действительно обратит внимание хоть на одного из этих призраков, — она погибнет. Надо выделить одно лицо, одно-единственное и удержаться на плаву с помощью эгоцентризма, разделенного с другим человеком, который, в свою очередь, разделит с ней ее существование.

— Предзнание вытворяет с тобой такие штучки, — прошептал чей-то голос.

Она закрыла уши руками, думая: «Я не предзнающая! Транс не помогает мне!»

Но голос продолжал настаивать: «Он сработает, если ты ему поможешь».

— Нет, нет, — шептала Алия.

В ушах ее зазвучали и другие голоса.

— Я, Агамемнон, твой предок, требую аудиенции!

Она с такой силой сжала уши, что живая плоть ответила ей болью.

Чей-то голос, дурацки хихикая, спросил:

— Знаешь, кто получился из Овидия? Нет? Это так просто. Он же вылитый Джон Бартлетт!

В том состоянии, в котором находилась Алия, все имена были лишены какого бы то ни было смысла. Ей хотелось кричать, но в невообразимом гомоне она бы не услышала собственного голоса.

Из дома снова вышла стражница, посланная старшей служанкой, посмотрела поверх живой изгороди, увидела лежащую Алию и громко сказала:

— А, так она отдыхает. И то правда, она так плохо спала прошлой ночью. Заха, утренняя сиеста будет ей очень полезна.

Алия не слышала стражницу. В ее мозгу, отдаваясь под сводом черепа, зазвучала развеселая песня: «Мы старые шальные птички, ура!» Я схожу с ума, подумала Алия. — Я теряю разум.

Ноги Алие судорожно дернулись, ступни стукнулись о скамью. О, если бы она могла владеть своим телом, то тотчас бы бросилась бежать куда глаза глядят. Надо бежать, иначе эти голоса настолько овладеют ее душой, что она навсегда ее потеряет. Но мышцы не повиновались Алие. Ей, которая движением бровей могла ниспровергнуть Империю, не повиновалось собственное тело!

В голове Алие усмехнулся чей-то голос:

— Существует точка зрения, детка, согласно которой каждый случай нового творения является катастрофой, — басистый голос рокотал прямо за глазницами, усмешка словно издевалась над священническими интонациями собственного голоса. — Милое дитя, я помогу тебе, но и ты должна будешь помочь мне.

Звук голоса едва не потерялся на фоне жужжащего гомона толпы. Стуча зубами, Алия с трудом выдавила из себя:

— Кто… кто?..

В сознании возникло лицо. Лицо улыбалось и было таким жирным, что его можно было принять за младенческое, если бы не горящие вожделением глаза. Алия подалась назад, но достигла только того, что в поле ее зрения попало тело — огромное, жирное тело, одетое в просторную одежду, из-под которой выступали портативные суспензории, поддерживавшие неимоверные складки жира.

— Видишь ли, — снова зарокотал бас, — это твой дед по материнской линии. Ты меня знаешь. Я — барон Владимир Харконнен.

— Но… ты же давно умер, — едва не задохнулась Алия.

— Ну конечно же, моя дорогая! Большинство из тех, кто осаждает тебя сейчас, тоже давным-давно мертвы. Но никто из них не хочет и не может тебе помочь. Они тебя просто не понимают.

— Уходи, — умоляюще произнесла Алия. — О, прошу тебя, уходи.

— Но тебе нужна помощь, внучка, — не согласился барон.

Как поразительно он выглядит, прикрыв веки и разглядывая огромную фигуру, подумала Алия.

— Я прямо-таки жажду помочь тебе, — льстиво увещевал барон. — Другие дерутся между собой, чтобы завладеть твоей душой целиком. Каждый хочет управлять тобой. Но я… Я хочу занять в твоей душе только маленький уголок.

Другие жизни в сознании Алие снова подняли гвалт. Прилив снова начал захлестывать Алию, когда она вдруг услышала голос матери. Ведь она жива, подумалось принцессе.

— Молчать! — скомандовал барон.

Собственное желание Алие усилило команду, громко прозвучав под сводами сознания.

Наступившая тишина омыла Алию словно холодной водой. Женщина почувствовала, как начинает замедляться ее пульс. Раздался успокоительный голос барона.

— Ну что? Вместе мы непобедимы. Ты помогаешь мне, а я помогаю тебе.

— Что… что ты от меня хочешь взамен? — прошептала Алия.

Жирное фатоватое лицо стало грустным.

— Ах, моя дорогая внучка, — сказал он. — Я хочу всего-навсего несколько простых удовольствий. Позволь мне хотя бы немного прикоснуться к твоим чувствам. Никто об этом не узнает. Пусть я почувствую хотя бы маленький уголок этих чувств, например, когда ты с любовником. Разве это не малая цена?

— Д-да.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно хрюкнул барон. — Взамен я могу очень многое для тебя сделать. Я могу давать тебе советы, помогать тебе рекомендациями. Ты будешь непобедима внутри и снаружи. Ты сметешь со своего пути всякую оппозицию. История забудет твоего брата и восславит тебя. Тебя ожидает великое будущее.

— Ты… не позволишь… другим одержать верх?

— Они не устоят против нас! По одиночке они нас раздавят, но вместе мы им покажем. Сейчас я продемонстрирую. Слушай.

Барон замолчал, исчез и его образ. Ни одной памяти, ни одного образа, ни одного голоса не появилось в сознании.

Дрожа всем телом, Алия с облегчением вздохнула.

Вместе со вздохом явилась мысль. Она как будто была ее собственной, но позади нее слышались тихие голоса.

Старый барон был воплощением зла. Он убил твоего отца. Он убил бы и тебя с Паулем. Барон пытался это сделать, но у него ничего не вышло.

Раздался голос барона, хотя его лица не было видно.

— Конечно, я бы убил тебя. Разве ты не стояла на моем пути? Но этот спор кончился. Ты победила, дитя мое. Теперь ты — новая истина.

Алия кивнула, слегка поцарапав при этом движении щеку о шероховатую скамейку.

В его словах есть рациональное зерно, подумала женщина. Старое предписание Бене Гессерит вполне согласовывалось со словами барона: «Цель спора — изменить природу истины».

Да… именно так Бене Гессерит истолковал бы слова барона.

— Точно! — воскликнул барон. — Кроме того, я мертв, а ты жива. Мое существование очень хрупко. Я лишь суть памяти внутри тебя. Я полностью подчинен тебе и прошу лишь крошечную мзду за те глубокие советы, которые могу дать тебе.

— Что бы ты посоветовал мне сейчас? — спросила Алия.

— Ты очень обеспокоена приговором, который вынесла вчера, — ответил барон. — Ты сомневаешься в том, что слова Паймона были верно переданы тебе. Возможно, Джавид увидел, что Паймон угрожает прочности его позиций при твоей особе. Разве не это сомнение терзает тебя?

— Д-да.

— Твое сомнение основано на точном наблюдении, не так ли? Джавид проявляет все больше интимности в отношении тебя. Это заметил даже Дункан, не правда ли?

— Ты же знаешь, что правда.

— Так вот и возьми Джавида в любовники и…

— Нет!

— Ты беспокоишься о Дункане? Но твой муж — духовный мистик. Его не тронут действия плоти, они не принесут ему ни малейшего вреда. Разве ты иногда не чувствуешь, как он далек от тебя?

— Н-но он…

— Духовная часть Дункана поймет, надо ли ему знать о том инструменте, с помощью которого был устранен Джавид.

— Устра…

— Ну конечно! Опасные инструменты надо использовать, но потом их выбрасывают, чтобы они не стали слишком опасными.

— Тогда… почему… я хочу сказать…

— Ах ты, тупица! В этом уроке содержится большая ценность.

— Не понимаю.

— Ценности, моя дорогая внучка, принимаются в зависимости от их успеха. Преданность Джавида должна быть безусловной, его восприятие твоей власти — абсолютным, а его…

— Мораль этого урока переходит…

— Не будь такой тупой, внучка! Мораль должна всегда основываться на практичности. Вспомни о Цезаре и прочих. Победа бесполезна, если она не приносит исполнения сокровенных желаний. Разве тебя не привлекает мужественность Джавида?

Алия едва не задохнулась — настолько была ненавистна сама мысль сделать это признание, к которому ее принудила полная обнаженность перед внутренним наблюдателем.

— Д-Да.

— Очень хорошо! — фраза прозвучала в мозгу женщины очень игриво. — Вот теперь мы начинаем понимать друг друга. Когда он станет беспомощным, лежа в твоей постели, убежденный в том, что ты его рабыня, заведи шутливый разговор и спроси его о Паймоне. При этом больше смейся. Когда же он признается в обмане, возьми нож и воткни его между ребер Джавида. Поток крови может многое добавить к удовлет…

— Нет, — горячо зашептала Алия. Во рту у нее пересохло от ужаса. — Нет… нет… нет…

— Тогда я сам сделаю это за тебя, — не сдавался барон. — Это надо сделать; ты сама это признаешь. Если ты все устроишь, то я предлагаю временное помутнение…

— Нет!

— Твой страх так прозрачен, внучка. Мое управление твоими чувствами может быть лишь временным. Есть и другие, которые могут имитировать то совершенство, с которым… Но ты и сама все знаешь. Со мной люди сразу догадаются о моем присутствии. Ты знаешь, что делает Закон фрименов с такими одержимыми. Они подлежат казни. Да — даже ты, но я не хочу, чтобы это произошло. Я сам позабочусь о Джавиде, а когда все будет кончено, отойду в сторону. Тебе надо только…

— Это будет еще один добрый совет?

— Он избавляет тебя от опасного инструмента. И, детка, он устанавливает рабочие отношения между нами, отношения, которые научат тебя правильно судить в будущем, что…

— Научат меня?

— Естественно!

Алия прижала пальцы к глазам и стала думать, прекрасно отдавая себе отчет в том, что каждая ее мысль становится достоянием присутствующего в ней барона, а порожденные им мысли могут восприниматься ею как ее собственные.

— Зря ты так волнуешься, — льстиво проговорил барон. — Этот Паймон уже…

— То, что я сделала, было несправедливо! Я была утомлена, а надо было найти доказательства…

— Ты поступила совершенно правильно! Твой суд не может основываться на такой глупой абстракции, как атрейдесово понятие о равенстве. Именно оно заставило тебя ворочаться всю ночь, а не смерть Паймона. Ты приняла правильное, хорошее решение! Он был еще одним опасным инструментом, а ты действовала в интересах сохранения порядка в вверенном тебе обществе. Вот достойное основание суда, а не эта бессмысленная справедливость. Нигде в мире нет равной для всех справедливости. Любое общество рухнет, если попытаться проводить в нем идею всеобщего равенства.

Алия почувствовала удовольствие от похвалы в адрес своего приговора, но испытала потрясение от аморальности аргументов.

— Равенство Атрейдесов… было… — она отняла ладони от глаз, но веки остались прикрытыми.

— Все твои духовные судьи должны знать об этой ошибке, — продолжал поучать барон. — Решения должны быть взвешенными в том, что касается их пользы в достижении упорядоченного общества. Цивилизации прошлого в огромном количестве терпели крушение, именно наталкиваясь на скалу равной справедливости. Эта глупость уничтожает естественную иерархию, которая гораздо более важна. Любой индивид имеет значение только в свете своего отношения к твоему тотальному обществу. Пока общество не упорядочено в логической последовательности, в нем никто не может найти себе места — ни низшие, ни высшие. Да, да, внученька! Ты должна быть суровой матерью своему народу. Твоя обязанность — хранить порядок.

— Все, что делал Пауль…

— Твой брат умер неудачником.

— Но о тебе можно сказать то же самое!

— Верно… но со мной произошел несчастный случай, который я не мог предусмотреть. Ладно, давай теперь займемся Джавидом, как я тебе говорил.

Она почувствовала, как против ее воли тело наливается приятным теплом. Она подумала: Если это будет сделано, то только для того, чтобы поставить Джавида на место. Нет нужды убивать его. Дурак все расскажет итак… в моей постели.

— С кем вы разговариваете, госпожа? — спросил женский голос.

В какой-то момент ошеломленная Алия подумала, что это один из ее внутренних голосов, но потом поняла, что это не так, и открыла глаза. Начальница амазонской гвардии Зияренка Валефор стояла возле скамьи и, озабоченно нахмурившись, смотрела на свою повелительницу.

— Я говорила со своими внутренними голосами, — сказала Алия и села. Она чувствовала себя отдохнувшей после того, как какофония внутренних голосов наконец смолкла.

— С внутренними голосами, о, я поняла госпожа, — глаза Зияренки блеснули уважением. Все знали, что Святая Алия пользуется для совета внутренними источниками, недоступными другим смертным.

— Приведи Джавида в мои апартаменты, — приказала Алия. — Мне надо обсудить с ним один очень важный вопрос.

— В ваши апартаменты, моя госпожа?

— Да, в мои личные покои.

— Как прикажете, госпожа, — амазонка отправилась выполнять приказ.

— Одну минуту, — окликнула ее Алия. — Мастер Айдахо уже уехал в сиетч Табр?

— Да, госпожа. Он уехал еще до рассвета, как вы и велели. Вы хотите, чтобы я послала…

— Нет, Зия, этим я займусь сама. Кроме того, никто не должен знать, что Джавид у меня. Приведешь его сама. Это очень серьезное дело.

Амазонка положила ладонь на рукоятку кинжала.

— Госпожа, если существует угроза…

— Да, угроза существует, и сердцем ее является сам Джавид.

— О, моя Госпожа, может быть, не следует приводить…

— Зия, не думаешь ли ты, что я не способна самостоятельно справиться с этим человеком?

На губах амазонки заиграла улыбка волчицы.

— Простите меня, госпожа. Я сейчас приведу Джавида в ваши личные покои, но… Госпожа, с вашего разрешения, я поставлю стражу у дверей.

— У дверей будешь только ты.

— Слушаю и повинуюсь, госпожа. Я иду.

Алия мысленно кивнула себе, глядя, как Зияренка задом пятится к дверям. Охрана Алие не любила Джавида. Это еще один балл ему в минус. Однако он очень ценен, очень. У него ключ к Якуруту, а это то самое место…

— Наверно, вы были правы, барон, — прошептала женщина.

— Ты сама увидишь! — хрюкнул знакомый голос. — Ах, какое удовольствие будет служить тебе, дитя мое, а ведь это только начало…

Глава 12

Истории народов пронизаны иллюзиями, которые активно поддерживают господствующие религии: злые люди никогда не процветают; только храбрые заслуживают награды; честность — лучшая политика; действия весомее слов; добродетель всегда побеждает; доброе деяние заключает награду в себе самом; плохого человека можно исправить; религиозные талисманы защищают от одержимости демонами; только мужчины понимают значение древних таинств; богатые обречены на несчастье…

Сборник инструкций, «Missionaria protective»^[21]

— Меня зовут Мюриз, — отрекомендовался сухощавый фримен.

Он сидел на ноздреватом камне в пещере, освещаемой трепещущим светом фитильной лампы, выхватывавшим из темноты влажные стены и черные провалы дыр, служившими входом в пещеру. От одного из таких лазов доносились равномерные удары капающей с потолка воды. Эта капель, которую можно было принять за ипостась нынешнего фрименского рая, не вызывала ни малейшего восторга у шестерых связанных мужчин, смотревших на Мюриза. В помещении висел неистребимый запах плесени и смерти.

В отверстии входа появился подросток приблизительно четырнадцати стандартных лет от роду, вошел в помещение и встал по левую руку от Мюриза. На ноже сверкнул желтый блик лампы, когда мальчик указал кончиком лезвия на каждого из шести связанных.

Указав рукой на подростка, Мюриз сказал:

— Это мой сын, Ассан Тарик, он готов пройти испытание мужества.

Мюриз откашлялся и осмотрел шестерых пленников. Они сидели на камнях большим полукругом вокруг хозяина, надежно связанные канатами, прочно схватывавшими лодыжки. Руки были связаны за спиной. На концах веревок были петли, накинутые на шеи узников. Защитные костюмы были разрезаны на горле.

Мужчины не отвели взглядов, когда Мюриз посмотрел на них. На двоих пленниках были свободные одежды городских жителей Арракина; кожа их была светлее, чем у их товарищей по несчастью, чьи грубые черты и широкая кость изобличали в них истинных сынов Пустыни.

Мюриз и сам был похож на них, но его глаза были посажены настолько глубоко, что в них даже не отражался тусклый свет фитильной лампы. Сын был неоформившейся копией отца — на его по-детски плоском лице отражалось кипение обуревавших его чувств.

— У нас, Отверженных, существует особый ритуал посвящения в мужчины, — сказал Мюриз. — Настанет день, когда мой сын примет должность судьи в Шулохе. Мы должны убедиться в том, что он способен исполнять свой долг. Наши судьи не имеют права забывать Якуруту и день нашего отчаяния. Крализек, Тайфуноборец, вечно жив в наших сердцах.

Все это было произнесено ровным, ритуальным тоном.

— Ты поступаешь несправедливо, угрожая нам и связав, как пленников. Мы мирно направлялись на умму, — сказал один из городских жителей.

Мюриз согласно кивнул.

— Вы шли туда в поисках личного религиозного пробуждения? Вот и хорошо. Вы переживете такое пробуждение.

— Если мы… — начал было пленник, но его перебил другой фримен — уроженец Пустыни.

— Молчи, глупец! Это же похитители воды. Мы думали, что уничтожили эту нечисть.

— Это старая история, — промолвил в ответ городской.

— Якуруту — это больше чем просто история. — Мюриз кивнул в сторону сына. — Я только что представил вам Ассана Тарика. Я — арифа — единственный здесь судья, и мой сын тоже научится распознавать демонов. Старые способы всегда лучше новых.

— Именно поэтому мы попали в глубину Пустыни, — запротестовал городской житель. — Мы избрали древний способ и путешествовали с…

— С наемными проводниками, — перебил его Мюриз, указывая рукой на темнокожих пленников. Он снизу вверх взглянул на сына. — Вы хотели купить путь на небо? Ассан, ты готов?

— Я много думал о той ночи, когда пришли те люди и начали убивать наш народ, — сказал Ассан. В голосе его звучало неимоверное напряжение. — Они должны отдать нам воду,

— Твой отец дает тебе шестерых из них, — произнес Мюриз. — Их вода отныне принадлежит нам. Их тени — твои; твои хранители — отныне и навсегда. Их тени предупредят тебя о появлении демонов. Они станут твоими рабами, когда ты перейдешь в Алам аль-Митхаль, Что скажешь, сын мой?

— Благодарю тебя, отец, — сказал Ассан и выступил вперед. — Я принимаю звание мужчины среди Отверженных. Эта вода — наша вода.

Произнеся формулу, юноша пересек пещеру и приблизился к пленникам. Начав с крайнего левого, он хватал узника за волосы и вонзал кинжал под подбородок, доставая до мозга, проливая при этом очень мало крови. Только один из пленников — городской житель — жалобно кричал при этом. Остальные встретили смерть мужественно, произнеся перед ударом ритуальную фразу: «Смотри, как мало ценю я свою воду, когда ее забирает животное!»

Когда все было кончено, Мюриз хлопнул в ладоши. Вошедшие слуги унесли тела в покои мертвых, где они смогут питаться своей водой.

Мюриз встал и посмотрел на сына, который, тяжело дыша, смотрел, как слуги выносят трупы казненных.

— Теперь ты мужчина, — сказал Мюриз. — Вода наших врагов будет питать рабов. Да, вот что еще, сын мой…

Ассан Тарик с готовностью обернулся и бросил взгляд на отца. На лице юноши появилась натянутая улыбка.

— Проповедник не должен знать об этом, — сказал Мюриз.

— Понимаю, отец.

— Ты хорошо это сделал. Те, кто становится на пути Шулоха, не должны жить.

— Все по твоему слову, отец.

— Тебе можно доверить важные дела, — промолвил Мюриз, — и я горжусь тобой.

Глава 13

Самый сложно устроенный человек может стать примитивным. В реальности это означает, что может измениться образ жизни этого человека. Старые ценности теряют свою силу, снижаясь до уровня окружающих растений и животных. Новое существование требует рабочих знаний о том, как функционирует все это сложное переплетенное множество — то, что именуется словом природа. Оно же требует уважения внутренней силы этой природной системы. Человек, приобретший такие рабочие знания с уважением, и называется примитивным. Конечно, верно и обратное — примитивный человек может стать сложным, но это сопровождается катастрофической психологической ломкой.

«Комментарии Лето», Харк аль-Ада

— Как мы можем быть столь уверены? — спросила Ганима. — Ведь это очень опасно.

— Но мы же все проверили, — возразил Лето.

— На этот раз все может быть по-другому. Что, если…

— Перед нами открыт только этот путь, — сказал Лето. — Согласись, что мы не можем пойти путем приема зелья.

Ганима в ответ только вздохнула. Ей не нравилась эта словесная пикировка, но она понимала, какая нужда давит на брата. Знала она и страшный источник собственного неприятия. Достаточно было одного взгляда на Алию, чтобы понять всю опасность внутреннего мира.

— Ну что? — спросил Лето. Ганима снова вздохнула.

Скрестив ноги, брат и сестра сидели в одном из своих потайных мест возле узкой расселины в скале, с которой отец и мать часто любовались заходом солнца в бледе. После ужина прошло два часа — предполагалось, что в это время близнецы занимаются телесными и духовными упражнениями. Сегодня брат и сестра решили поупражнять гибкость ума.

— Я попробую сделать это один, если ты откажешься помогать мне, — сказал Лето.

Ганима отвернулась и принялась с преувеличенным вниманием рассматривать влажную перегородку расселины. Лето вперил взор в Пустыню.

Они говорили на языке столь древнем, что даже название его стерлось из памяти поколений. Язык придал их общению ту интимность, в которую не смог бы проникнуть ни один посторонний. Даже Алия, которая сумела каким-то образом избежать ловушек внутреннего мира, смогла бы понять в этом языке всего лишь несколько слов.

Лето вдохнул воздух, напоенный душным запахом фрименского пещерного сиетча, который существовал некогда в этом природном алькове. Гомон сиетча и влажная жара его уже давно исчезли, и брат с сестрой чувствовали от этого большое облегчение.

— Я согласна, что нам нужно руководство, — сказала Ганима. — Но если мы…

— Гани, нам нужно нечто большее чем руководство, нам нужна защита.

— Возможно, такой защиты просто не существует, — сестра взглянула брату в глаза, блестевшие хищным блеском. Глаза были полным контрастом безмятежным чертам спокойного лица.

— Нам надо любым способом избежать одержимости, — сказал Лето, при этом он использовал инфинитив древнего языка, форму строго нейтральную в залоге и времени, но очень активную в усилении значения.

Ганима верно истолковала слова брата.

— Мох'пвиум д'ми хиш паш мох'м ка, — ответила она. Вместилище моей души есть вместилище тысячи душ.

— И даже больше, — возразил Лето.

— Зная об опасности, можешь ей противостоять, — это было утверждение, а не вопрос.

— Вабун'к вабунат! — сказал он. — Поднимаясь, ты поднимаешься!

Лето чувствовал, что его выбор является очевидной необходимостью. Если уж делать это, то делать активно. Надо допустить прошлое в настоящее и направить его в будущее.

— Муриат, — тихо произнесла Ганима. — Это должно быть сделано с любовью.

— Конечно, — в знак согласия Лето взмахнул рукой. — Мы посоветуемся, как наши родители.

Ганима молчала, стараясь справиться с комом в горле. Повинуясь неясному инстинкту, она смотрела на юг, на сероватые силуэты дюн, готовые раствориться в вечерних закатных сумерках. Именно туда ушел отец на свою последнюю прогулку.

Лето смотрел со скалы вниз на зеленый оазис сиетча. Теперь, в сумерках, все было серым, но мальчик знал форму и цвета оазиса: медно-красные, золотистые, красные, желтые и рыжие окаймляли скалы по границе зеленых насаждений. За границей скал широким поясом раскинулись разлагающиеся остатки жизни Арракина, убитой привезенными неведомо откуда растениями и избытком воды. Теперь этот пояс был границей Пустыни. Ганима заговорила.

— Я готова, мы можем начинать.

— Да, будь все проклято! — он шагнул вперед, коснулся руки сестры, чтобы смягчить грубость. — Пожалуйста, Гани, спой песню. Мне будет легче.

Ганима подошла к брату, обняла его левой рукой за пояс, глубоко вдохнула и прочистила горло. Ясным и звонким голосом она запела песню, которую мать часто пела отцу:

Тишина Пустыни, в которой даже шепот казался криком, чистый голос Ганимы возымели магическое действие на Лето — мальчику показалось, что он погружается в неведомые глубины, становясь своим отцом, чья память расстилала перед его взором ковер прошлого бытия.

На краткий миг я должен стать Паулем, сказал себе Лето. — Рядом со мной не Гани; это моя возлюбленная Чани, чьи мудрые советы не раз спасали нас обоих.

Ганима, со своей стороны, с пугающей легкостью приняла маску своей матери. Женщинам такое перевоплощение дается легче, чем мужчинам, но таит гораздо большую опасность.

В голосе Ганимы появилась ласковая хрипотца.

— Посмотри туда, любимый!

Первая луна заливала Пустыню призрачным светом, а по небу протянулся оранжевый огненный шлейф. Корабль, доставивший на Арракис госпожу Джессику, улетал к далеким созвездиям с грузом дурманящей приправы.

Ранящее душу воспоминание пронзило сердце мальчика, ласковыми колокольчиками зазвучало в его голове. В какое-то мгновение Лето почувствовал себя герцогом Джессики. В груди заныло от любви и боли.

Я должен быть Паулем, напомнил он себе.

Трансформация обрушилась на Лето своей пугающей двойственностью. Было похоже, что он превратился в темный экран, на который был спроецирован образ отца. Мальчик одновременно чувствовал свою и отцовскую плоть — этот дуализм грозил раздавить.

— Помоги мне, отец, — прошептал Лето.

По изображению прошла мимолетная рябь, и вот уже в сознании Лето возникло другое впечатление, при этом его собственное «я» стояло в стороне, наблюдая за происходящим.

— Мое последнее видение еще не прошло, — сказал Лето голосом Пауля и повернулся к Ганиме. — Ты знаешь, что я видел в последний раз?

Ганима коснулась рукой его щеки.

— Ты пошел в Пустыню умирать, любимый? Ты это сделал?

— Может быть, я действительно пошел умирать, но то видение… Разве это не было достаточным основанием для того, чтобы остаться жить?

— Даже слепым?

— Даже слепым.

— Куда ты мог уйти?

Отец судорожно вздохнул.

— В Якуруту.

— Мой возлюбленный, — слезы заструились по щекам Ганимы.

— Муад'Диб, герой, должен быть низвержен, иначе это дитя не сможет вырвать нас из хаоса.

— Золотой Путь, — сказала Ганима. — Это нехорошее видение.

— Это единственно возможное видение.

— Алия потерпела неудачу тогда…

— Совершеннейшую. Ты же видела запись.

— Твоя мать вернулась слишком поздно, — на детском личике девочки появилось мудрое выражение Чани. — Но не может ли быть другого видения? Возможно, если…

— Нет, любимая, это дитя не может прозреть будущее, а потом в целости и сохранности вернуться обратно.

Тело отца снова потряс глубокий судорожный вздох, и Лето почувствовал страстное желание отца прожить во плоти еще одну жизнь, опять принимать живые решения и… Сколь отчаянна нужда исправить прошлые ошибки!

— Отец! — позвал Лето, и зов эхом отдался под сводом его черепа.

Это был глубинный волевой акт, в ходе которого мальчик почувствовал медленное, тягучее освобождение от внутреннего присутствия отца, исчезновение ощущений и расслабление мышц.

— Любимый, — прошептал позади голос Чани, и отец остановился. — Что случилось?

— Постой, не уходи, — умоляюще произнес Лето своим немного охрипшим голосом. — Чани, ты должна сказать нам, как избежать того, что случилось с Алией.

Ответил на этот вопрос Пауль. Он говорил с трудом, делая долгие паузы.

— В этом нет определенности. Вы… видели то… что почти… произошло… со мной.

— Но Алия…

— Ею овладел проклятый барон!

От волнения у Лето пересохло в горле.

— Он… я…

— Он есть в тебе… но… я… мы не можем… иногда мы чувствуем… друг друга, но ты…

— Ты не можешь читать мои мысли? — спросил Лето. — Ты будешь знать, если… он…

— Иногда я способен чувствовать твои мысли… но я… мы живем только в вашем сознании, мы существуем только… посредством его отражения… Нас создает ваша память. Это опасно… память слишком точна. И те из нас… те из нас, кто любил власть… кто добивался ее… любой ценой… у того память более точна.

— Она сильнее? — прошептал Лето.

— Сильнее.

— Я знаю твое видение, — сказал Лето. — Слишком хорошо, чтобы дать ему завладеть мною. Я стану тобой.

— Только не это!

Лето кивнул сам себе, ощущая то грандиозное усилие, с которым отец старался удалиться из его памяти, понимая все тяжкие последствия неудачи. Любая одержимость приближала одержимого к Мерзости. Узнавание придавало такому человеку обновленное чувство силы, он начинал с особой остротой ощущать свое тело и проникал в глубокое осознание прошлых ошибок, совершенных самим собой и предками. Было в таком видении и нечто неопределенное, что ослабляло способность чувствовать — и сейчас Лето убедился в этом. В какой-то момент искушение в нем вступило в схватку со страхом. Плоть обладает способностью превращать меланжу в видение будущего. Приняв зелье, можно дышать будущим и срывать покровы с Времени. Лето охватил соблазн, которому было трудно противостоять, он сцепил руки и погрузился в состояние прана-бинду. Плоть отрицала искушение. Плоть несла в себе глубокое знание, унаследованное от Пауля. Те, кто хочет прозреть будущее, подобно мелким игрокам, надеются сорвать легкий куш на завтрашних скачках. Вместо этого они оказываются пожизненными пленниками, знающими наперед каждый удар своего сердца и все свои муки… Последнее видение Пауля указывало достойный выход из этой ловушки, и Лето знал, что теперь у него нет иного выхода — он должен следовать тем же путем.

— Радость жизни и ее красота связаны с тем фактом, что жизнь способна удивлять, — сказал он.

Возле уха Лето раздался тихий голос:

— Я всегда знала эту красоту.

Обернувшись, мальчик всмотрелся в глаза сестры, блестевшие в лунном свете. Это смотрела на него Чани.

— Мама, ты должна уйти.

— Ах, какое искушение! — произнесла она и поцеловала его. Он оттолкнул ее.

— Ты примешь жизнь своей дочери?

— Это так легко… это до глупости легко, — ответила она.

Лето, чувствуя, как его начинает охватывать паника, вспомнил, с каким трудом образ отца покидал его плоть. Неужели Ганима потерялась в том мире наблюдателей, откуда и он смотрел и слушал, учась у образа отца?

— Я буду презирать тебя, мама, — сказал он.

— Другие не будут меня презирать, — ответила она. — Будь моим возлюбленным.

— Если я это сделаю… ты знаешь, во что вы оба тогда превратитесь, — сказал он. — Мой отец начнет презирать тебя.

— Он не начнет.

— Но я начну!

Из горла Лето непроизвольно вырвался резкий звук. В этом звуке сплелись все обертоны, унаследованные Паулем от матери-колдуньи.

— Не говори так, — простонала она.

— Я буду тебя презирать.

— Пожалуйста… прошу тебя, не говори так.

Лето потер шею, ощутив, что снова обрел власть над своими мышцами.

— Он будет презирать тебя. Он снова отвернется от тебя и уйдет в Пустыню.

— Нет… нет…

В отчаянии она беспрерывно из стороны в сторону качала головой.

— Ты должна уйти, мама, — твердо произнес Лето.

— Нет… нет… — однако в голосе не было уже былой силы и убежденности.

Лето всмотрелся в лицо сестры — как подергиваются его мышцы! Плоть отражала страсти, бушующие в душе.

— Уходи, — прошептал он. — Уходи.

— Не-е-ет…

Лето схватил ее за руку, ощутил дрожь, сотрясавшую тело сестры. Она извивалась всем телом, стараясь вырваться, но он крепко удерживал ее, шепча: «Уходи, уходи».

Все последнее время Лето ругал себя за то, что вовлек Гани в игру в родителей. Они часто занимались этим, но в последнее время Ганима начала сопротивляться. Верно, что женщины слабее мужчин при вторжении в их внутренний мир, понял он. Именно на этом основаны страхи сестер Бене Гессерит.

Шли часы, но тело Ганимы продолжало дрожать и дергаться, сотрясаемое внутренней битвой, однако она окрепла настолько, что смогла вступить в спор. Лето услышал, как Ганима разговаривает с образом в своем сознании.

— Мама… пожалуйста… — И снова: — Ты же видела Алию! Ты станешь такой же?

Наконец Ганима немного обмякла и приникла к брату.

— Она поняла и уходит. Лето погладил сестру по руке.

— Гани, я очень виноват перед тобой, очень виноват. Я никогда больше не буду просить тебя о таких вещах, прости меня, прости.

— Мне нечего тебе прощать, — сказала она, ее голос прерывался, как после тяжелой физической нагрузки. — Мы научились очень нужным вещам.

— Она многое сказала тебе, — проговорил Лето. — Мы обсудим это потом.

— Нет. Мы сделаем это сейчас. Ты был прав.

— Мой Золотой Путь?

— Твой проклятый Золотой Путь!

— Логика бесполезна, если ее не подкрепить конкретными данными, — сказал он. — Но я…

— Бабушка приехала, чтобы проследить за нашим образованием и посмотреть, не заражены ли мы.

— То же самое говорит и Дункан. Нет ничего нового в…

— … простых вычислениях, — согласилась Ганима; голос ее окреп, она отстранилась от брата и оглядела освещенную предрассветными сумерками Пустыню. Эта внутренняя битва… эти знания стоили им ночи. Королевским гвардейцам, патрулирующим ограду, придется сегодня объясняться с начальством. Ничего, Лето побеспокоится, чтобы у них не было неприятностей.

— Тонкости люди чаще всего постигают только с возрастом, — сказал Лето. — Но чему обучаемся мы с помощью возраста тех, кто является нам в образах памяти?

— Вселенная, которую мы наблюдаем, это не застывшая в своем физическом облике Вселенная, — отозвалась Ганима. — Мы не должны воспринимать бабушку как бабушку вообще.

— Это было бы опасно, — согласился брат. — Но мой вопр…

— Есть и еще кое-что, кроме восприятия тонкостей, — продолжала Ганима. — В нашем сознании должно остаться место, где мы должны хранить то, что не можем предвидеть. Вот почему мать так много сказала мне о Джессике. В последние минуты, когда мы были в полном контакте, она очень многое мне сказала.

Ганима тяжело вздохнула.

— Мы знаем, что она наша бабушка, — заговорил Лето. — Вчера ты провела с ней несколько часов. Именно поэтому…

— Если мы допустим это, наше знание будет определять наше к ней отношение, — сказала Ганима. — Именно об этом предупредила меня мама. Один раз она процитировала бабушку и… — Ганима прикоснулась к руке Лето, — и я, словно эхо, услышала где-то на заднем плане голос бабушки.

— Предупредила тебя, — промолвил Лето. Неужели в этом мире не на что положиться?

— Самые смертельные ошибки проистекают из устаревших допущений, — сказала Ганима. — Вот что не уставала повторять мама.

— Но это же Бене Гессерит чистой воды.

— Если… Если Джессика снова вернулась в Общину Сестер…

— … то для нас в этом заключается главная опасность, — закончил Лето мысль сестры. — В нас течет кровь Квисатц Хадераха — мужской ипостаси Бене Гессерит.

— Они не оставят своих поисков, — сказала Ганима, — но они могут оставить нас. Они нас покинут, и инструментом послужит бабушка.

— Но это совсем другой путь, — возразил Лето.

— Да, они могут соединить нас, как супругов, но они не могут не знать, что такое спаривание приведет к рецессивным осложнениям.

— Эту возможность они даже не должны обсуждать.

— Особенно с бабушкой. Мне очень не нравится такой выход.

— Мне тоже.

— Однако не впервые королевскую родословную пытаются подправить…

— На меня такое решение действует отталкивающе, — содрогнувшись, произнес Лето.

Уловив это движение, она замолчала.

— Сила, — произнес он.

Брат и сестра были настолько сильно охвачены одними и теми же мыслями и чувствами, что Ганима тотчас поняла, о чем думал Лето.

— Сила Квисатц Хадераха потерпит фиаско, — согласилась с братом девочка.

— Если ее использовать таким образом, — сказал он.

В этот момент за спинами детей взошло солнце — день вступил в свои права, дохнув на Лето и Ганиму зноем. Растения под скалами обрели цвет. Серо-зеленые остроконечные листья отбрасывали длинные тени в лучах взошедшего солнца. Косой серебристый свет окрасил оазис у подножия утеса зеленью, перемежающейся золотистыми и пурпурными тенями.

Лето встал и потянулся.

— Итак, Золотой Путь. — Ганима обращалась в равной степени к себе и к брату, зная, как преломилось последнее видение отца в сознании Лето.

За увлажняющими занавесями послышался шорох и голоса. Лето перешел на древний язык, который служил брату и сестре для тайного общения.

— Л'ии ховр самис см'кви овр самит сут.

Именно таким было решение, которое они приняли с полным сознанием того, что совершают. В дословном переводе это означало: Мы пойдем вместе по смертному пути, хотя только один, вероятно, сможет вернуться, чтобы рассказать о нем.

Ганима тоже встала, и они направились в сиетч. Придворные стражи при виде приближающихся королевских близнецов поднимались и падали ниц. Брат и сестра проследовали в свои покои. Толпа расступалась перед ними, люди обменивались многозначительными взглядами со стражниками. Проводить ночи в уединении скал над Пустыней — было древним обычаем святых фрименов. Все, исповедующие Умму, практиковали такие бдения. Этим занимались Пауль Муад'Диб и… Алия. Теперь настала очередь королевских близнецов.

Лето первым заметил изменившееся поведение толпы и сказал об этом Ганиме.

— Они не знают, что мы решили для них, — произнесла девочка. — Они действительно этого не знают.

— Чтобы знать, нужны благоприятные обстоятельства, — сказал Лето, по-прежнему пользуясь древним тайным языком.

Ганима некоторое время молчала, формулируя свою мысль.

— Будущий траур по брату или сестре должен быть вполне реален — следует даже возвести надгробье. Сердце должно спать до тех пор, пока его не разбудят.

На древнем языке это утверждение было несколько свернутым, полным местоименных дополнений, отделенных от инфинитива, что позволяло каждой части фразы жить как бы своей отдельной жизнью, причем каждая часть имела свой особый, отчетливый смысл с тонкими, едва заметными отношениями между ними. Выразить эту мысль можно было так: «Они с Лето, отправляясь в путь, рисковали жизнью — фигурально или в действительности, что, в сущности, одно и то же. Результатом будет смерть, похожая на «ритуальное похоронное умерщвление»». Часть фразы содержала обвинение в адрес выжившего: действовать от имени живущего. Любой ошибочный шаг сорвет весь план целиком, и поход Лето по Золотому Пути кончится ничем.

— Очень деликатно сказано, — согласился с сестрой Лето. Он раздвинул занавеси, и они вошли в свою переднюю.

Прислуга, занимавшаяся своими делами, отвлеклась от них только на мгновение, пока близнецы шли к проходу, ведущему в апартаменты госпожи Джессики.

— Ты не Осирис, — напомнила брату Ганима.

— Я даже не буду пытаться им быть.

Ганима взяла Лето за руку и заставила его остановиться.

— Алия дарсатай хаунус м'смов, — предупредила она.

Лето внимательно посмотрел в глаза сестры. От деяний Алие очень дурно пахло, и бабушка не могла не учуять этот запах. Мальчик понимающе улыбнулся сестре. Она использовала смесь древнего языка с фрименским суеверием, призывая древнее племенное знамение. М'смов, гнилостный запах летней ночи, считался предвестником смерти от рук демонов. Изида же была богиней демонов смерти у народа, на чьем языке говорили сейчас близнецы.

— Мы, Атрейдесы, имеем репутацию храбрецов, — сказал Лето.

— Смелостью мы завоюем то, что нам нужно, — поддержала его сестра.

— Или станем просителями перед регентшей, — добавил Лето. — Алия будет очень этому рада.

— Но наш план… — непроизвольно вырвалось у девочки. Наш план, подумал брат. Она полностью приняла его.

— Наш план тяжел, как работа на поливе.

Ганима оглядела переднюю, которую они только что миновали и вдохнула душный утренний запах. Все чувства были обострены ощущением причастности к вечному началу. Ей нравилось, как Лето пользуется древним языком. Работа на поливе. Это было обещание. Он назвал их план именем черной сельскохозяйственной работы, такой же, как удобрение, ирригация, прополка, пересадка и подрезка. По воззрениям фрименов, те же работы выполнялись и на том свете — только там они касались возделывания души.

Ганима внимательно изучала брата, пока они в нерешительности стояли в проходе, вырубленном в скале. Девочке все больше и больше становилось очевидно, что Лето действует на двух уровнях: во-первых, следует по Золотому Пути, явившемуся в его видении и видении отца и, во-вторых, взял, с ее согласия, бразды правления в выработке весьма опасного мифа, который и породил этот план. Это очень напугало Ганиму. Было ли в видении Лето что-то такое, чего она не смогла с ним разделить в своем внутреннем знании? Мог ли Лето увидеть себя обожествленным, чтобы вести народ к возрождению в качестве сына своего бога-отца? Культ Муад'Диба выродился, перебродил под действием дурных поступков Алие и правления военизированной касты священников, захвативших власть у фрименов. Лето хотел возрождения.

Он что-то от меня скрывает, подумала Ганима.

Она вспомнила, что он рассказывал ей о своем сне. То была столь яркая, цветная реальность, что после такого сна Лето несколько часов находился в состоянии какого-то оглушения. Он говорил, что сон всегда был одним и тем же.

Я — на песке, залитом ярким дневным светом, но солнца нет. Потом до меня доходит, что я сам — солнце. Мой свет сияет, как Золотой Путь. Поняв это, я покидаю свою оболочку. Обернувшись, я хочу посмотреть сам на себя, увидеть, каков я — солнце. Но оказалось, что я не солнце. Не настоящее солнце. Я изображен на песке, как детский рисунок человечка: палочки — глазки, палочки — ручки и палочки — ножки. В левой руке я держу скипетр — и это настоящий скипетр в отличие от символической фигурки, которая его держит. Скипетр начинает двигаться, и это приводит меня в ужас. Я чувствую, что просыпаюсь, хотя я знаю, что еще сплю. Я понимаю, что закован в доспехи, которые движутся вместе с кожей. Я не могу видеть доспехи, но хорошо чувствую их. Ужас улетучивается, потому что доспехи придают мне силы десяти тысяч человек.

Пока Ганима смотрела на Лето, тот попытался пойти дальше к покоям Джессики, однако Ганима осталась стоять на месте.

— Этот Золотой Путь может оказаться ничуть не лучше любого другого, — сказала она.

Лето потупил взор и посмотрел на каменный пол прохода. К Ганиме с удвоенной силой вернулись ее прежние сомнения.

— Я должен это сделать, — просто сказал он.

— Алия — одержимая, — произнесла Ганима. — То же самое может случиться и с нами. Может быть, это уже произошло, только мы ничего не замечаем.

— Нет, — он отрицательно покачал головой, поднял взгляд и посмотрел в глаза сестры. — Алия сопротивлялась. Это придало силу тем, кто находился внутри нее. Они победили ее с помощью ее же силы. Мы осмелились проводить поиск внутри себя, мы обнаружили там древние языки и древние знания. Мы — амальгама всех жизней, которые существуют внутри нас. Мы не сопротивляемся, мы движемся вместе с ними. Именно этому ночью научил меня отец. Именно этому я должен был научиться.

— Он ничего не сказал о том, что находится внутри меня.

— Ты слушала маму. Это то, что мы…

— Я почти растворилась.

— Ты все еще сильно ощущаешь ее присутствие?

— Да… но я думаю, что теперь она охраняет меня своей любовью. Ты был очень хорош, когда спорил с ней. — Ганима снова подумала об образе матери внутри себя и продолжила: — Наша мама существует теперь в Алам аль-Михтале вместе с другими. Мне кажется, что она вкусила плодов ада. Теперь я могу слушать ее без страха. Что же касается других…

— Да, — сказал Лето. — А я слушал отца, но мне кажется, что в действительности я следовал советам нашего деда, именем которого назвали и меня. Наверно, мне было легко его слушать по этой причине.

— Он не посоветовал тебе поговорить о Золотом Пути с бабушкой?

Лето помолчал, пока мимо не прошел слуга с завтраком для госпожи Джессики. В воздухе распространился густой запах зелья.

— Она живет и в нас, и в своей плоти, — сказал Лето. — Ее совета можно спросить дважды.

— Я не буду этого делать, — запротестовала Ганима. — Я не хочу снова так сильно рисковать.

— Тогда я сделаю это сам, — решил Лето.

— Мне казалось, что мы сошлись во мнении, что она вернулась в Общину Сестер.

— Все так, Бене Гессерит в начале ее пути, собственные творения в середине и опять Бене Гессерит в конце. Но помни, что в ней тоже течет кровь барона Харконнена, причем у нее этой крови больше, поэтому они ближе друг другу и она делит с ним нечто большее, чем мы.

— Это очень мелкая формулировка, — возразила Ганима. — К тому же ты не ответил на мой вопрос.

— Не думаю, что упомяну Золотой Путь.

— Я могу это сделать.

— Гани!

— Нам не нужны больше боги Атрейдесов! Надо оставить место человеку!

— Разве я когда-нибудь это отрицал?

— Нет. — Она глубоко вздохнула и отвернулась. Из передней выглянул слуга, привлеченный шумом спора, но не понявший ни одного слова древнего языка.

— Мы должны это сделать, — сказал Лето. — Если мы потерпим неудачу и не сможем действовать, то нам останется только упасть на ножи.

При этом Лето использовал фрименское выражение, означавшее «отдать свою воду в племенную цистерну».

Ганима снова посмотрела на брата. Она была вынуждена с ним согласиться, но чувствовала себя загнанной в ловушку. Оба понимали, что день расплаты ждет их на пути, и день этот неотвратим, что бы они ни сделали. Ганима знала об этом, причем ее знание было неимоверно усилено данными, полученными от памяти других, обитавших в ее душе, но теперь девочка боялась той силы, которую она сообщила чужим душам, пользуясь данными их опыта. Эти души прятались в закоулках ее сознания, как демоны, притаившиеся в густых зарослях.

Все они были таковы, за исключением ее матери, которая сохранила силу своей плоти, но отказалась от нее. Ганима все еще дрожала от этой внутренней борьбы. Она давно бы сдалась этим другим, если бы не сила убеждения Лето.

Лето сказал, что из этой ловушки только один выход — Золотой Путь. За исключением болезненного понимания того, что он что-то утаивает из своих видений, Ганима могла положиться на искренность брата. Он нуждался в ее плодотворном сотрудничестве для улучшения плана.

— Нас будут проверять, — сказал он, понимая, в чем сомневается сестра.

— Но не с помощью же зелья.

— Может быть, и так. Во всяком случае, нас проверят в Пустыне и в Суде Одержимых.

— Ты никогда не говорил о Суде Одержимых! — обвиняющим тоном проговорила Ганима. — Это тоже часть твоего сна?

Лето старательно откашлялся, в душе проклиная случайно вырвавшееся слово. — Да.

— Значит, мы станем одержимыми?

— Нет.

Ганима подумала о Судилище — этом древнем фрименском суде, по окончании которого часто происходили загадочные смерти. Кроме того, с их планом были связаны и другие сложности. Путь может привести их к тем границам, при переступании которых человек теряет контроль над собой и становится безумным.

Понимая, куда клонятся ее мысли, Лето сказал:

— Власть всегда привлекает психопатов. Вот чего нам надо избежать в наших душах.

— Ты уверен, что мы не станем… одержимыми?

— Нет, если сотворим Золотой Путь.

— Я не стану рожать твоих детей, Лето, — сказала Ганима, все еще преисполненная сомнений.

Лето тряхнул головой, отогнал случайные предательские слова и произнес на формальном королевском языке:

— Сестра моя, я люблю тебя больше, чем самого себя, но в моей любви нет чувственной нежности.

— Хорошо, тогда давай вернемся к другому спору, прежде чем идти к бабушке. Нож, вонзенный в грудь Алие, мог бы очень неплохо решить все проблемы.

— Верить в это — значит верить в то, что можно пройти по глине и не оставить следов, — сказал он. — Кроме того, Алия вряд ли предоставит кому бы то ни было такую возможность.

— Все вокруг говорят о Джавиде.

— Неужели у Дункана уже прорезались рога? Ганима пожала плечами.

— Одна порция яда, две порции яда.

То был ранжир, по которому властители во все времена делили придворных по степени их опасности для правителя.

— Мы должны сделать это моим способом, — сказал Лето.

— Другой способ может быть чище.

По тону ее ответа брат понял, что сестра подавила свои сомнения и согласилась с его планом. Это понимание не принесло ему счастья. Он машинально посмотрел на свои руки, чтобы убедиться, не прилипла ли к ним грязь.

Глава 14

Вот в чем заключалось достижение Муад'Диба: он рассматривал подсознание каждого индивида как банк совокупной памяти, восходящей к первичной клетке — источнику всеобщего бытия. Каждый из нас, говорил он, может измерить расстояние, отделяющее его от этого общего происхождения. Придя к такому выводу, Муад'Диб принял смелое решение. Он поставил себе задачу интегрировать генетическую память в процесс оценки текущих событий. Таким образом ему удалось прорвать завесу Времени, соединив прошлое и будущее в единое целое. Свое творение Муад'Диб воплотил в сыне и дочери.

Завет Арракиса, Харк аль-Ада

Фарад'н расхаживал по оранжерее отцовского королевского дворца, глядя, как все короче становится его тень. Солнце планеты Салуса Секундус стремительно поднималось к зениту. Принцу приходилось непроизвольно удлинять шаг, чтобы не отставать от сопровождавшего его башара.

— Меня не оставляют сомнения, Тиеканик. Нет слов, конечно, трон очень привлекателен. — Он помолчал и тяжело вздохнул. — Но у меня так много других интересов.

Тиеканик, только что пришедший в себя после жестокого спора с матерью Фарад'на, искоса поглядывал на юношу, отмечая, что к восемнадцати годам в его чертах начинает проступать мужественность. В мальчике все меньше оставалось от Венсиции. Взрослея, Фарад'н становился похожим на старого Шаддама, который больше интересовался своими личными проблемами, нежели королевскими обязанностями. Именно это в конечном счете и стоило ему трона. Владыка не должен быть мягким.

— Вы должны сделать выбор, — сказал Тиеканик. — О, несомненно, надо оставить время и для личных интересов, но все же…

Фарад'н задумчиво пожевал нижнюю губу. Он находился здесь по обязанности, и это тяготило и подавляло его. С гораздо большим удовольствием он отправился бы сейчас в скалистый заповедник, где проводились опыты с песчаными форелями. Осуществлялся проект огромной значимости: речь шла о том, чтобы отнять у Атрейдесов монополию на зелье, после чего могло произойти все что угодно.

— Вы уверены, что близнецы будут… устранены?

— Этого нельзя сказать наверняка, но перспективы неплохие, мой принц.

Фарад'н пожал плечами. Убийство — обычное явление в жизни королей. Язык двора изобиловал всяческими тонкостями и намеками, обозначавшими способы убрать с дороги того или иного важного противника. Одним словом можно было дать понять, следует ли подсыпать яд в воду или добавить его в пищу. Принц думал, что Потриды будут устранены с помощью яда. Эта мысль отнюдь не приводила Фарад'на в восторг. Близнецы были по всем признакам очень интересной парой.

— Нам придется ехать на Арракис? — спросил Фарад'н.

— Это лучшее, что можно предпринять для усиления нашего влияния.

Фарад'н явно хотел задать какой-то вопрос, но Тиеканик не мог понять, какой именно.

— Меня кое-что беспокоит, — сказал Фарад'н, приближаясь к углу живой изгороди и подойдя к фонтану, окруженному гигантскими черными розами. Было слышно, как в кустах ножницами работают садовники.

— Я слушаю вас, мой принц, — произнес Тиеканик.

— Эта… э-э… религия, которую вы исповедуете…

— В этом нет ничего странного, мой принц, — заговорил Тиеканик, надеясь, что сумел сохранить твердость голоса. — Эта религия обращается ко мне как к воину. Она очень подходит для сардаукара. (Последнее, во всяком случае, было чистой правдой).

— Д-да, но моя мать тоже увлеклась ею.

Чертова Венсиция! — подумал Тиеканик. Она сделала своего сыночка подозрительным.

— Меня не очень заботит то, что думает по этому- поводу ваша мать, — сказал Тиеканик. — Религия — сугубо личное дело. Возможно, она полагает, что это поможет вам вернуть трон.

— Так я и думал, — сказал Фарад'н.

У парня острый ум! — подумал Тиеканик.

— Разберитесь сами в этой религии, и вы поймете, чем она меня привлекает, — сказал он вслух.

— Но, однако… проповеди Муад'Диба? В конце концов он же Атрейдес.

— На это могу сказать только одно: неисповедимы пути Господни.

— Ясно. Но скажите мне, Тиек, почему вы просите меня пойти с вами прямо сейчас? Обычно в это время дня вы выполняете те или иные приказания моей матери.

Тиеканик остановился возле каменной скамьи между фонтаном и гигантскими розами. Шум воды успокоил его, башар собрался с мыслями и заговорил.

— Мой принц, я сделал одну вещь, которая, видимо, не понравится вашей матери, — произнес он вслух, подумав при этом, что если Фарад'н ему поверит, то дьявольский план Венсиции, пожалуй, сработает. Доставитьсюда проклятого Проповедника. Да она просто сумасшедшая. А какова цена!

Тиеканик замолк в ожидании ответа.

— Так что вы сделали, Тиек? — поинтересовался принц.

— Я доставил сюда специалиста по онейромании, — ответил башар.

Фарад'н устремил на собеседника проницательный взгляд. Некоторые старые сардаукары играли в игры с толкованием снов, это увлечение еще больше распространилось после поражения, которое они потерпели от Верховного Сновидца Муад'Диба. Они думали, что в сновидениях смогут найти обратный путь к славе и власти. Но Тиеканик всегда чурался таких игр.

— Это не похоже на вас, Тиек, — сказал Фарад'н.

— Тогда я могу говорить только о моей новой религии, — проговорил сардаукар, отвернувшись к фонтану. Этот разговор о религии послужит основанием для того риска, с которым связана доставка Проповедника.

— Да, тогда говорите о религии, — сказал Фарад'н.

— Как прикажете, мой принц. — Тиеканик повернулся лицом к собеседнику и внимательно вгляделся в это юное лицо, воплощение всех надежд Дома Коррино, воплощение того пути, по которому он собирался пойти. — Церковь и власть, мой принц, обычная наука и вера и даже более того: прогресс и традиция — все это соединено в учении Муад'Диба. Он учил, что непримиримые противоречия существуют только в представлениях человека и иногда в снах. Человек открывает будущее в прошлом, а оба они — часть единого целого.

Несмотря на сомнения, которые он пока не мог преодолеть, Фарад'н не мог отрицать, что его впечатлили слова Тиеканика. Принц услышал в голосе сардаукара сдержанную искренность, словно тот говорил вопреки собственным побуждениям.

— И для этого вы привезли мне этого… толкователя сновидений?

— Да, мой принц. Быть может, ваш сон пронзает Время. Вы вернете себе осознание своей внутренней сущности, если увидите вселенную, как единое и связное целое. Ваши сновидения… видите ли…

— Но я рассказывал о своих сновидениях без всякой цели, — запротестовал Фарад'н. — Они любопытны, но не более того. Я и подозревать не мог, что вы…

— Мой принц, важно все, что вы делаете.

— Вы мне просто льстите, Тиек. Вы что, правда верите в то, что человек может проникнуть в сердце таинств.

— Да, мой принц.

— Тогда можете вызвать недовольство моей матери.

— Вы встретитесь с этим человеком?

— Конечно, поскольку вы привезли его, чтобы вызвать недовольство матери.

Не вздумал ли он меня дразнить? — подумал Тиеканик.

— Должен предупредить вас, что старик носит маску. Это иксианское приспособление, которое позволяет слепым видеть с помощью кожи.

— Он слеп?

— Да, мой принц.

— Он знает, кто я?

— Я сказал ему, мой принц.

— Отлично, идемте к нему.

— Если мой принц соизволит подождать, то я приведу этого человека сюда.

Фарад'н, улыбаясь, оглядел сад с фонтаном. Очень подходящее место для такого рода глупостей.

— Вы рассказали ему содержание моих сновидений?

— Только в общих чертах, мой принц. Он попросит вас сделать это лично.

Фарад'н отвернулся, и башар торопливо вышел. Принц задумчиво смотрел на видневшуюся над живой изгородью голову садовника, который равномерно работал ножницами, подстригая кустарник. В этих движениях было нечто гипнотическое.

Эта затея со снами — полная бессмыслица, подумал Фарад'н. Тиек неправильно сделал, что предварительно не посоветовался со мной. Странно и то, что Тиек в его годы вдруг стал религиозен. Теперь еще эти сновидения.

В этот момент послышались шаги — твердый солдатский Тиеканика и чья-то старческая шаркающая походка. Фарад'н обернулся и с интересом посмотрел на толкователя снов. Иксианская маска оказалась черным ячеистым приспособлением, покрывающим все лицо от лба до подбородка. Прорезей для глаз, естественно, не было. Иксианские хвастуны утверждали, что эта маска представляет собой один большой глаз.

Тиеканик остановился в двух шагах от принца, но старик подошел ближе.

— Толкователь сновидений, — представил его башар. Фарад'н кивнул.

Старик в маске утробно кашлянул, словно пытался кашлем очистить желудок.

На Фарад'на пахнуло острым запахом зелья. Тот же запах исходил и от серой длинной накидки старика.

— Эта маска и вправду часть вашей плоти? — спросил Фарад'н, понимая, что хочет просто оттянуть начало разговора о сновидениях.

— Да, когда она на мне, — ответил старик гнусавым голосом с фрименским акцентом. — Ваш сон. Расскажите мне.

Фарад'н пожал плечами. Почему бы и нет? Ведь Тиек именно для этого привел сюда старика. Или нет? Сомнения вновь охватили Фарад'на, и он спросил:

— Вы действительно специалист по онейромании?

— Я явился сюда, чтобы истолковать ваш сон, могущественный господин.

Фарад'н снова пожал плечами. Этот персонаж в маске все больше и больше действовал ему на нервы. Принц оглянулся на Тиеканика, ища у того поддержки, но башар, скрестив руки на груди, стоял, отвернувшись к фонтану.

— Так рассказывайте ваш сон, — не отставал старик.

Фарад'н перевел дух и начал рассказывать. Чем полнее проникал он в воспоминание о сне, тем легче становилось ему говорить. Он повествовал о воде, бьющей из источника, о мирах, которые, словно атомы, пляшут у него в мозгу, о змее, которая превращается в песчаного червя, а потом взрывается облаком пыли. Рассказ о змее, как с удивлением отметил принц, дался ему с большим трудом. Нежелание говорить подавляло, принца постепенно начал охватывать гнев.

Старик не проронил ни слова, когда Фарад'н закончил свой рассказ и замолчал. Черная ячеистая маска слабо шевелилась в такт дыханию. Молчание затягивалось.

Первым не выдержал Фарад'н.

— Вы не собираетесь толковать мой сон?

— Я уже истолковал его, — ответил старик замогильным голосом.

— Так рассказывай, — гнев Фарад'на нарастал.

— Я же сказал, что истолковал его, — заупрямился старик. — Но я не согласен рассказывать вам о своем толковании.

От таких слов даже Тиеканик потерял свою обычную невозмутимость. Он опустил руки и крепко сжал кулаки.

— Что? — процедил он сквозь зубы.

— Я не обещал раскрывать свое толкование, — ответил старик.

— Тебе мало заплатили? — поинтересовался Фарад'н.

— Я не просил платы, когда меня везли сюда, — холодная гордость ответа немного смягчила гнев Фарад'на. Старику не откажешь в храбрости — он не мог не знать, что за такое неповиновение рискует поплатиться головой.

— Позвольте мне, мой принц, — выступил вперед Тиеканик. — Ты скажешь нам, почему не хочешь рассказать о своем толковании?

— Да, господа. Сон сказал мне, что бесцельно объяснять эти вещи.

Фарад'н не смог сдержаться.

— Ты хочешь сказать, что я и сам понимаю значение своего сна?

— Возможно, это и так, мой господин, но это уже не моя компетенция.

Тиеканик встал рядом с Фарад'ном. Оба сверлили старика горящими взглядами.

— Объяснись, — потребовал башар.

— Действительно, — поддержал сардаукара принц.

— Если бы я стал говорить об этом сновидении, исследовать суть воды и пыли, змей и червей, атомов, которые пляшут в вашей голове, как, впрочем, и в моей тоже, то, могущественный господин, мои слова вызвали бы у вас только растерянность, и вы бы обвинили меня в непонимании.

— Ты боишься, что твои слова вызовут мой гнев? — спросил Фарад'н.

— Мой господин! Вы и так уже охвачены гневом.

— Значит, ты нам не доверяешь? — вставил слово Тиеканик.

— Это очень близко к правде, мой господин. Я не доверяю вам обоим по той простой причине, что вы не доверяете сами себе.

— Ты очень близко подошел к краю пропасти, — предупредил старика Тиеканик. — Людей убивали и за менее дерзкое поведение.

Фарад'н кивнул в подтверждение слов сардаукара.

— Не испытывай наш гнев, — сказал принц.

— Смертельные последствия гнева людей из Дома Коррино хорошо известны за пределами Салусы Секундус, — промолвил старик.

Тиеканик положил свою тяжелую руку на плечо Фарад'на.

— Ты пытаешься спровоцировать нас на твое убийство?

Фарад'н, который только теперь подумал о такой возможности, почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Что могло означать такое поведение? Был ли этот человек, который называл себя Проповедником, могущественнее, чем казался? Каковы могли быть последствия его смерти? Мученики — очень опасные создания.

— Я сомневаюсь, что вы меня убьете, независимо от того, что я скажу, — проговорил Проповедник. — Я думаю, вы понимаете, в чем заключается моя ценность, башар, а теперь об этом догадывается и принц.

— Так вы наотрез отказываетесь толковать сон? — спросил Тиеканик.

— Я истолковал его.

— Но не скажете, что увидели в нем?

— Вы в чем-то обвиняете меня, мой господин?

— Но какую ценность вы можете для меня представлять? — поинтересовался Фарад'н.

Проповедник вытянул вперед правую руку.

— Мне стоит только подать знак вот этой рукой, как придет Дункан Айдахо и будет мне повиноваться.

— Что за дурацкое хвастовство? — взорвался Фарад'н. Тиеканик, однако, с сомнением покачал головой, вспомнив свой спор с принцессой Венсицией.

— Мой принц, это вполне может оказаться правдой. Этот Проповедник имеет на Дюне множество последователей.

— Почему вы раньше не сказали мне, откуда он? — спросил Фарад'н.

Тиеканик не успел открыть рот, как Проповедник заговорил, отвечая принцу.

— Мой господин, вам не стоит испытывать чувство вины перед Арракисом. Вы всего-навсего продукт своей эпохи. Это обычная реакция человека, когда его одолевает чувство вины.

— Вины? — в ярости воскликнул Фарад'н.

В ответ Проповедник только пожал плечами.

Как это ни странно, ярость принца внезапно превратилась в изумление. Откинув назад голову, он рассмеялся, чем вызвал недоумение Тиеканика.

— Ты мне нравишься, Проповедник, — сказал Фарад'н.

— Это доставляет мне радость, принц, — ответил старик. Фарад'н с трудом подавил улыбку.

— Мы дадим тебе покои здесь, во дворце. Ты станешь официальным толкователем снов — даже если не будешь рассказывать мне о своих толкованиях. Но зато ты расскажешь мне о Дюне, мне очень любопытно это место.

— Я не смогу воспользоваться вашим приглашением, принц. Гнев Фарад'на вспыхнул с новой силой.

— Но почему?!

— Мой принц, — тихо сказал Тиеканик и тронул своего повелителя за руку.

— В чем дело, Тиек?

— Мы привезли его сюда по жесткому соглашению с Гильдией при условии, что он вернется на Дюну.

— Меня призывают назад, на Арракис, — подтвердил Проповедник.

— Кто призывает тебя? — требовательно спросил Фарад'н.

— Тот, кто обладает гораздо большей властью, чем твоя, принц.

Фарад'н вопросительно взглянул на Тиеканика.

— Он шпион Атрейдесов?

— Не похоже, мой принц. Алия назначила награду за его голову.

— Если это не Атрейдесы, то кто же призывает тебя? — Фарад'н снова обратился к Проповеднику.

— Тот, кто сильнее Атрейдесов.

Улыбка сбежала с лица принца. Это какая-то мистическая чушь. Как такой мошенник мог обмануть Тиека? Этот Проповедник точно призван, но, по всей видимости, собственными сновидениями, а какая важность может быть присуща обыкновенному сну?

— Это была пустая трата времени, Тиек, — сказал Фарад'н. — Зачем вы разыграли со мной этот… фарс?

— Здесь имеет место двойная сделка, мой принц, — ответил Тиеканик. — Толкователь сновидений обещал сделать Дункана Айдахо агентом Коррино. За это он попросил организовать встречу с вами и истолковать ваш сон. «Или обещал это Венсиции!» — мысленно добавил он. Башаром овладели новые сомнения.

— Почему мой сон так важен для тебя, старик? — спросил Фарад'н.

— Твой сон говорит мне, что великие события подходят к логической развязке, — ответил Проповедник. — Я должен ускорить свое возвращение.

Он просто смеется надо мной, подумалось Фарад'ну.

— И ты так и оставишь меня в неведении, не дав мне никакого совета?

— Советы, мой принц, очень опасная материя. Но я скажу тебе несколько слов, которые ты можешь по своему усмотрению считать советом.

— Я буду тебе очень признателен.

Проповедник подошел вплотную к принцу, приблизив к его лицу маску.

— Правительства приходят к власти и теряют ее от причин, которые часто кажутся незначимыми, принц. Какая малость! Спор двух женщин… направление ветра в определенный день, кашель, чихание, длина платья или попадание песчинки в глаз придворного. Отнюдь не всегда ход истории диктуют могущественные имперские министры Его Величества и не всегда рука священника движется согласно воле Бога.

Фарад'н был немало смущен этими словами и не мог объяснить причину этого волнения.

Тиеканика же заинтересовала одна фраза. Почему Проповедник заговорил об одежде? Он подумал об имперской одежде, которую послали близнецам, и о тиграх, натренированных на людоедстве. Что если старик высказывает завуалированные предупреждения? Как много он знает?

— Как понимать этот совет? — спросил Фарад'н.

— Если хочешь добиться успеха, — ответил Проповедник, — ты должен ограничить стратегию точкой ее приложения. К чему обычно прикладывают стратегию? Ее увязывают с определенным местом и привлекают для ее осуществления определенных людей. Но даже при преувеличенном внимании к мелочам некоторые детали неизбежно ускользнут от вашего внимания. Может ли твоя стратегия, принц, быть сведена к амбициям жены какого-нибудь местного правителя?

Тиеканик ледяным тоном перебил старика:

— Что ты рассуждаешь о стратегии, Проповедник? Что, ты думаешь, будет иметь от этого мой принц?

— Ему внушают стремление к трону, — ответил Проповедник. — Я желаю ему удачи, но на этом пути ему потребуется нечто большее чем простая удача.

— Это очень опасные слова, — заговорил Фарад'н. — Как ты осмеливаешься их произносить?

— Амбиции не подвержены воздействию реальности, — ответил Проповедник. — Я осмеливаюсь произносить эти слова потому, что ты, принц, стоишь на перепутье. Ты можешь стать достойным всяческого восхищения. Но сейчас тебя окружают те, кто не утруждает себя поисками моральных оправданий своим действиям, эти советники ориентированы только на стратегию. Ты молод, силен, крепок, но тебе не хватает некоторых навыков, которые развили бы твой характер. Это очень прискорбно, потому что у тебя есть слабости, измерения которых я только что описал.

— Что ты хочешь этим сказать? — потребовал ответа Тиеканик.

— Думай, что говоришь, — добавил Фарад'н. — Что это за слабости?

— Ты никогда не думал о том, какое общество для тебя предпочтительнее, — ответил Проповедник. — Ты не принимаешь в расчет надежды своих объектов. Ты не представляешь себе даже устройство той Империи, которой ты собираешься управлять.

Он повернулся к Тиеканику.

— Твой взор устремлен на власть, а не на ее тонкое использование и ее опасности. Поэтому твое будущее наполнено ругающимися женщинами, кашлем и ветреными днями. Как сможешь ты создать эпоху, если не способен видеть каждой детали? Твой крепкий ум откажется служить тебе. В этом и заключается твоя слабость.

Фарад'н молча рассматривал Проповедника, поражаясь глубине затронутых им проблем, его преданности давно дискредитированным понятиям. Мораль! Социальная цель! Эти мифы давно выброшены за борт поступательным движением эволюции.

Молчание нарушил Тиеканик.

— Ну все, довольно слов. На какой цене мы сойдемся, Проповедник?

— Дункан Айдахо ваш, — ответил старик. — Используйте его по своему усмотрению, но могу сказать, что это бриллиант, не имеющий цены.

— У нас есть для него подходящая миссия. — Тиеканик взглянул на Фарад'на. — Мы уходим, мой принц?

— Отправляй его, пока я не передумал, — сказал Фарад'н, потом сверкнул глазами на Тиеканика. — Мне не нравится, как вы использовали меня, Тиек.

— Простите его, принц, — вмешался в разговор Проповедник. — Твой верный башар выполняет волю Бога, хотя и не догадывается об этом.

Поклонившись, старик направился к выходу, следом за ним поспешил Тиеканик.

Принц посмотрел им вслед и подумал: Мне надо присмотреться к религии, которую исповедует Тиек. Он печально улыбнулся. Каков толкователь сновидений! Но что проку? Мой сон совсем не важен.

Глава 15

И было у него видение доспехов. Доспехи эти не были его природной кожей и были они прочнее стали. Ничто не могло пробить их — ни нож, ни яд, ни песок, ни пыль и иссушающая жара Пустыни. В правой руке его — держава, сила которой способна вызвать кориолисову бурю, потрясти Землю и превратить ее в ничто. Глаза его устремлены на Золотой Путь, а в левой руке несет он скипетр абсолютной, ничем не ограниченной власти. За Золотым Путем его взор проникает в вечность, питающую его душу и неистребимую плоть.

«Вершины. Сон моего брата» из «Книги Ганимы»

— Будет лучше, если я никогда не стану императором, — заговорил Лето. — О, я не хочу сказать этим, что совершил ошибку отца и заглянул в будущее с помощью склянки зелья. Я говорю об этом из чистого эгоизма. Нам с сестрой крайне необходимо время, чтобы научиться жить с тем, что мы собой представляем.

Он замолчал и вопросительно посмотрел на госпожу Джессику. Он высказал свою точку зрения, как они и договорились с Ганимой, а теперь ждал, что ответит бабушка.

При свете желтой лампы Джессика внимательно вгляделась в лицо своего внука. Было раннее утро второго дня ее пребывания здесь, но она уже успела получить тревожное известие о том, что дети провели ночь бдения за пределами сиетча. Что они там делали? Она плохо спала и чувствовала, что в крови накопилось слишком много кислот утомления и ей надо немедленно снизить уровень регуляции, который поддерживал ее в работоспособном состоянии с момента прибытия в космопорт. Сиетч остался таким же, каким он снился ей в ночных кошмарах, но Пустыня изменилась до неузнаваемости. Откуда взялись все эти цветы? Воздух стал слишком влажным. Ношение защитных костюмов делало молодежь слабой и рыхлой.

— В чем причина того, что ты — ребенок — хочешь иметь время, чтобы изучить себя?

Лето неторопливо покачал головой — этот жест взрослого человека в соединении с детским телом производил странное впечатление, но принц напомнил себе, что его задача — вывести бабушку из равновесия.

— Во-первых, я не ребенок. О… — Он дотронулся до своей груди. — Это детское тело, в этом не приходится сомневаться, но я не ребенок.

Джессика непроизвольно закусила губу, чем выдала свое волнение. Ее герцог, много лет назад погибший на этой проклятой планете, смеялся над этой привычкой, приговаривая при этом: «Это твой единственный необдуманный ответ. Как только ты закусываешь губы, становится ясно, что ты волнуешься, и я целую тебя в губки, чтобы ты успокоилась».

И вот теперь ее внук, носивший имя герцога, потряс ее до оцепенения — мальчик улыбнулся и сказал:

— Ты взволнована; я вижу это по твоим трясущимся губам.

Джессике пришлось призвать на помощь всю закваску, полученную у Бене Гессерит, чтобы восстановить спокойствие. Это ей удалось.

— Ты смеешься надо мной?

— Смеяться над тобой? Никогда. Но я должен показать, что мы очень разные. Позволь мне напомнить о той достопамятной оргии в сиетче, когда Старшая Преподобная Мать передала тебе свои жизни и память. Она настроилась на тебя и передала эту… эту длинную цепь, каждое звено которой представляло собой чью-то память. Эти жизни до сих пор в тебе. Поэтому ты понимаешь, что испытываем мы с Ганимой.

— А Алия? — спросила Джессика, проверяя его.

— Разве ты не обсуждала это с Гани?

— Я хочу обсудить это с тобой.

— Очень хорошо. Алия отринула то, чем она была в действительности, свою истинную суть и стала тем, чего она всегда боялась. Прошлое внутри нельзя отсылать в бессознательное. Это плохо для любого человека, но для нас, тех, кто предрожден, это хуже смерти. Это все, что я могу сказать об Алие.

— Ты действительно не ребенок, — признала Джессика.

— Мне миллион лет. Это требует умения приспособиться, умения, в котором люди никогда не нуждались.

Несколько успокоившись, Джессика кивнула. Следует быть намного осторожнее с этим мальчиком, чем с Ганимой. Кстати, где она? Почему Лето пришел один?

— Так вот, бабушка, я хочу спросить: мы — воплощение Мерзости или надежда Атрейдесов?

Джессика проигнорировала его вопрос.

— Где твоя сестра?

— Она отвлекает Алию, чтобы та не помешала нашей беседе. Это необходимо. Но Ганима не скажет тебе больше, чем сказал я. Разве ты не увидела этого вчера?

— То, что я увидела вчера, касается только меня. Почему ты вдруг начал болтать о Мерзости?

— Болтать? Не надо кормить меня жаргоном Бене Гессерит, бабушка. Я верну его тебе назад, слово за словом, и буду черпать их из глубин твоей собственной памяти. Я хочу большего, чем твоя закушенная губа.

Джессика в растерянности только покачала головой, чувствуя, как на нее повеяло холодом от этой… маски, в которой текла ее кровь. Его превосходство смирило ее. Стараясь приспособиться к его тону, Джессика спросила:

— Что тебе известно о моих намерениях?

В ответ Лето хмыкнул.

— Тебе нет нужды спрашивать, совершил ли я ошибку своего отца. Я не стал выглядывать из сада времени — во всяком случае, у меня не было такой цели. Оставим абсолютное знание будущего тем моментам deja vu, которые может испытать любой человек. Я знаю о капкане предзнания. Жизнь моего отца многое рассказала мне об этом. Нет, бабушка, абсолютное знание будущего — это абсолютная ловушка. Такое знание приводит к коллапсу Времени. Настоящее становится будущим, а мне нужна большая свобода.

Джессика чувствовала, что ее язык подергивается от желания заговорить, но может ли она сказать ему то, чего он еще не знает? Это было чудовищно! Это же я! Это мой возлюбленный Лето! Мысль потрясла ее. Какое-то мгновение ей казалось, что детская маска вот-вот упадет и откроются дорогие черты… но нет!

Мальчик, склонив голову, внимательно смотрел на бабушку. Да, в конце концов ею можно управлять.

— Когда думаешь о предзнании, что, я надеюсь, случается редко, то практически ничем не отличаешься от прочих людей. Очень многие воображают, что было бы прекрасно знать завтрашние цены на китовую шкуру, или знать о том, сумеют ли Харконнены снова захватить свои владения. Но мы знаем о Харконненах и без предзнания, не правда ли, бабушка?

Она не клюнула на его приманку. Конечно, он знает о том, что проклятые Харконнены — наши предки.

— Кто такой этот Харконнен? — спросил Лето, провоцируя Джессику. — Кто этот Зверь Раббан? Он — каждый из нас, да? Но я отвлекся: суть популярного мифа о предзнании — абсолютное знание будущего! Всего будущего! Знать, что можно сделать состояние — или потерять его, — вот в чем видят абсолютное знание, верно? В это верит чернь. Она верит в то, что чем больше, тем лучше. Великолепно! И если этим людям вручить полный сценарий их жизни, неизменные до самой смерти диалоги, то это будет поистине дьявольский дар, исполненный немыслимой скуки! Каждую секунду человек будет проигрывать то, что он и так целиком и полностью знает наперед. Не будет никаких отклонений. Знать каждый ответ, каждую реплику — снова и снова, и снова…

Лето тряхнул головой.

— В незнании содержится огромное преимущество. Вселенная сюрпризов — вот о чем я молю для себя!

То была долгая речь, все время которой Джессика не могла надивиться манерой и интонациями внука, которые были так похожи на манеру говорить его отца — ее потерянного сына. Даже идеи были сходны — так мог бы говорить и Пауль.

— Ты напомнил мне сейчас твоего отца, — сказала она.

— Это причинило тебе боль?

— В какой-то степени да, но зато теперь я знаю, что он живет в тебе.

— Ты не слишком верно представляешь, как именно он живет во мне.

В ответе внука Джессике послышалась затаенная, но сильная горечь. Она взглянула в глаза Лето.

— Или как во мне живет твой герцог, — продолжал внук. — Бабушка, Ганима — это ты! Она настолько идентична с тобой, что хранит всю твою память, начиная с того момента, когда ты родила нашего отца. И меня тоже! Я — ходячий каталог телесной памяти. Иногда это становится трудно выносить. Ты приехала сюда судить нас? Ты приехала судить Алию? Но лучше мы будем судить тебя!

Джессика изо всех сил пыталась найти ответ, но ответа не было. Что он делает? Почему так настаивает на своей особенности? Ищет ли он отвержения? Постиг ли он состояние Алие — Мерзость?

— Тебя это очень волнует, — заметил Лето.

— Да, это волнует меня. — Джессика позволила себе небрежно пожать плечами. — Да, это сильно меня тревожит, и ты прекрасно знаешь причину. Я уверена, что ты проник в суть моей подготовки у Бене Гессерит. Это признала и Ганима. Я знаю, что… сделала Алия. А ты понимаешь последствия своего отличия от прочих.

Он посмотрел на бабушку снизу вверх напряженным взглядом.

— Мы не приняли твою линию, — его голос, казалось, был пропитан усталостью Джессики. — Мы знаем, что дрожание губ — это признак твоего волнения, не хуже, чем это знал твой герцог. Мы можем по своей воле вызвать в памяти все те ласковые слова, которые шептал тебе в спальне твой возлюбленный. Ты восприняла все это с помощью интеллекта, в этом нет никакого сомнения. Но я хочу предупредить тебя, что интеллектуальное приятие — это еще не все. Если кто-то из нас проникнется Мерзостью, то именно твое присутствие в нас сотворит это! Либо мой отец, либо моя мать! Твой герцог! Мы можем стать одержимыми каждым из вас — результат будет одним и тем же.

Джессика ощутила жжение в груди, на глаза ее навернулись слезы.

— Лето, — с трудом произнесла она, впервые называя внука по имени. Боль оказалась меньше, чем она ожидала, и Джессика смогла говорить дальше: — Что ты хочешь от меня?

— Мне придется учить мою бабушку.

— Учить меня — чему?

— Прошедшей ночью мы с Ганимой играли роли матери и отца. Мы едва уцелели, но зато многому научились. Есть вещи, которые можно знать, если осознаешь условия, в которых находишься. Действия можно предвидеть. Например, Алия — это можно утверждать с очень высокой определенностью — плетет заговор с целью вывести тебя из игры.

Джессика была потрясена таким скорым обвинением. Она знала этот трюк и сама много раз им пользовалась — человека ведут по одной линии рассуждений, а потом обрушивают на его голову рассуждение из другой парадигмы. Она сделала глубокий вдох и взяла себя в руки.

— Я знаю, что делала Алия… и кто она, но…

— Бабушка, пожалей ее. Пользуйся не только своим умом, но и сердцем. Ты же умела делать это раньше. Ты же представляешь для нее угрозу, а Алия хочет заполучить Империю, вернее сказать, этого хочет то, во что превратилась Алия.

— Как я смогу понять, что это говорит не Мерзость?

Лето пожал плечами.

— Вот здесь-то и надо воспользоваться сердцем. Мы с Гани хорошо знаем, как пала Алия. Очень нелегко противостоять воплям всей толпы внутренних образов. Попробуй подавить их «я» и они будут возникать всякий раз, когда ты решишь воспользоваться памятью. Настанет день, — Лето сглотнул слюну, чтобы смочить пересохшее горло, — и какая-нибудь сильная личность внутри тебя захочет разделить с тобой твою плоть.

— И… с этим ничего нельзя поделать? — спросила Джессика, со страхом сознавая, что знает ответ.

— Мы думаем, что кое-что можно сделать… да. Мы не можем довериться зелью — это слишком высокая вершина, а нам нельзя полностью подавлять будущее. Мы должны его использовать, сделать из него нечто вроде амальгамы, вплетая прошлое в свою настоящую сущность. Мы, конечно, перестанем быть исходными самостями, но зато и не станем одержимыми.

— Ты говорил о заговоре с целью моего устранения.

— Он очевиден. Венсиция лелеет амбиции в отношении своего сына. Алия же имеет свои собственные амбиции и…

— Алия и Фарад'н?

— На это пока нет четких указаний, но Алия и Венсиция идут параллельными курсами. У Венсиции есть сестра в доме Алие. Нет ничего проще, чем отправить послание…

— Ты знаешь о таком послании?

— Я даже дословно знаю его содержание.

— Но воочию ты его не видел?

— В этом нет никакой нужды. Надо только знать, что все Атрейдесы находятся здесь, на Арракисе. Вся вода в одной цистерне, — Лето махнул рукой, словно желая обвести контуры планеты.

— Дом Коррино не осмелится атаковать нас здесь.

— Алие будет очень выгодно, если они все же решатся, — насмешливые нотки в голосе Лето вывели Джессику из равновесия.

— Я не желаю, чтобы меня опекал собственный внук! — воскликнула она.

— Черт возьми, женщина, перестань думать обо мне, как о своем внуке! Думай обо мне, как о своем герцоге Лето!

Выражение лица и характерный жест были настолько верны, что Джессика в растерянности умолкла.

— Я пытался подготовить тебя. Предоставь мне хотя бы это, — отчужденно и сухо произнес внук.

— Но почему Алия должна меня устранить?

— Естественно, для того, чтобы возложить вину на Дом Коррино.

— Я не верю в это. Даже для нее это было бы… чудовищно! Слишком опасно! Как она сможет сделать это без… Нет, я не могу в это поверить!

— Поверишь, когда это случится. Ах, бабушка, нам с Гани надо было лишь прислушаться к самим себе, чтобы узнать это. Это же простое самосохранение. Как иначе можем мы распознать ошибки, которые совершаются вокруг нас?

— Я ни на минуту не могу принять, что мое устранение входит в планы Алие и…

— Господи! Ну как ты, выученица Бене Гессерит, можешь быть такой тупой? Вся Империя почти наверняка знает, зачем ты здесь. Сторонники Венсиции делают все от них зависящее, чтобы дискредитировать тебя. Алия просто не может ждать. Если ты падешь, то Дом Атрейдес не переживет смертельного удара.

— Так о чем же почти наверняка знает вся Империя? Теперь она трезво и холодно взвешивала каждое слово, ибо понимала, что никакими доводами не сможет она обмануть это недитя.

— Она уверена, что госпожа Джессика хочет соединить в браке близнецов, — хрипло произнес Лето. — Этого желает Община Сестер. Она хочет инцеста!

Джессика часто заморгала глазами.

— Пустые слухи, — возразила она и нервно сглотнула. — Бене Гессерит не допустит, чтобы такие слухи циркулировали по империи. У нас есть еще кое-какое влияние, запомни это.

— Слухи? Какие слухи? У тебя совершенно точно есть такой выход — сочетать нас браком. — Он тряхнул головой и продолжил: — Не отрицай этого. Нам надо созреть в этом доме, в котором ты будешь жить вместе с нами, хотя твое влияние — это не более чем грязная тряпка, которой размахивают перед лицом песчаного червя.

— Ты что, действительно думаешь, что мы такие отпетые дураки? — спросила Джессика.

— Да, действительно. Ваша Община Сестер — это не что иное, как сборище выживших из ума старых баб, которые как курица с яйцом носятся со своей любимой селекционной программой! Мы с Гани знаем, какие рычаги у них есть. Надеюсь, ты не считаешь нас дураками?

— Рычаги?

— Они знают, что ты из рода Харконненов! Они знают об этом из своих записей: Джессика дочь Танидии Нерус от барона Владимира Харконнена. Если эту запись случайно опубликовать, то все твои зубы…

— Ты полагаешь, что Община Сестер опустится до шантажа?

— Я знаю, что они это сделают не колеблясь. Нет, они конечно, прикроют это весьма ласковыми словами и искренней заботой. Они сказали тебе, что надо проверить слухи о твоей дочери. Они разбудили в тебе любопытство и страх. Они воззвали к твоему чувству ответственности, они заставили тебя ощутить вину за то, что ты вернулась на Каладан. Они предложили тебе план спасения твоих внуков.

Джессика могла лишь молча слушать Лето. Было такое впечатление, что он слышал каждое слово, произнесенное на эмоциональных встречах с доверенными Сестрами из Общины. Она полностью доверилась его словам и теперь была склонна думать, что суждения Лето в отношении Алие были справедливыми.

— Теперь ты видишь, бабушка, что мне пришлось принять нелегкое решение, — сказал он. — Следую ли я мистике Атрейдесов? Живу ли я для выполнения своих задач… и умру ли я ради них? Или мне надо выбрать иной путь — путь, который позволит мне прожить тысячу лет?

От этих слов Джессика непроизвольно отпрянула назад. Эти столь непринужденно сказанные слова коснулись предмета, который Община Сестер сделала практически немыслимым. Многие Преподобные Матери могли выбрать этот путь… и даже пытались это сделать. Манипуляции с биохимией организма были доступны всем посвященным в Общину, но если это сделает один человек, то и другие захотят попробовать. Такому накоплению женщин, не имеющих возраста, нельзя было бы положить предел. Сестры точно знали, что это путь к самоуничтожению, ибо все остальные смертные ополчатся против них. Нет, этот выход был немыслим.

— Мне не нравится ход твоих мыслей, — сказала она.

— Ты не понимаешь моих мыслей, — ответил Лето. — Гани и я… — он снова покачал головой. — У Алие было в руках это оружие, но она его отбросила.

— Ты в этом уверен? Я уже послала в Общину отчет о том, что Алия практикует немыслимое. Посмотри на нее! Она нисколько не постарела с тех пор, как я в последний раз…

— Ах, это! — движением руки Лето отмел прочь упоминание о телесном равновесии Бене Гессерит. — Я говорю о другом — о том совершенстве, которое выходит далеко за пределы, достижимые обычным человеком.

Джессика хранила молчание, пораженная той легкостью, с которой внук уничтожал ее маскировку. Он точно знал, что такое сообщение — это смертный приговор Алие, и не важно, какие он при этом произносит слова — важно, что он хочет сделать то же самое. Понимает ли он всю опасность и вредоносность своих слов?

— Ты должен объясниться, — выдавила из себя Джессика.

— Каким образом? — спросил он. — Если ты не поймешь, что Время — это совсем не то, чем оно кажется, то мне не стоит даже начинать приступать к объяснению. Мой отец подозревал это. Он стоял на краю понимания, но не удержался и пал. Теперь настала наша с Гани очередь.

— Я настаиваю на объяснении, — произнесла Джессика и нащупала в складках накидки отравленную иглу. Это был гом джаббар, смертельный настолько, что легкий укол вызывал практически мгновенную смерть. Меня предупреждали, что, возможно, придется им воспользоваться, подумала она. От этой мысли рука ее задрожала, и Джессика была очень благодарна за то, что одежда скрыла эту дрожь от глаз Лето.

— Ну хорошо, — со вздохом сказал внук. — Во-первых, что касается Времени: нет никакой разницы между тысячью лет и одним годом, между сотней тысяч лет и одним мгновением. Нет никакой разницы. Это первый факт, касающийся Времени. А вот и второй факт: вся Вселенная со всем ее временем находится внутри меня.

— Что это за бессмыслица? — поинтересовалась Джессика.

— Вот видишь? Ты ничего не поняла. Попробую объяснить это другим способом, — он поднял руку, иллюстрируя ее движениями свои слова. — Мы движемся вперед, потом движемся назад.

— Эти слова ничего не объясняют!

— Это верно, — согласился Лето. — Есть вещи, которые нельзя объяснить словами. Их должно почувствовать без слов, но ты не готова к такому восприятию, потому что смотришь на меня, но не видишь.

— Но… я же смотрю прямо на тебя, значит, я без сомнения тебя вижу, — она действительно уставила на него свой горящий взор. Его слова были отражением знания Кодекса Дзенсунни, которому ее саму учили в школе Бене Гессерит: игра словами, имеющая целью исказить понимание собеседником основ философии.

— Некоторые вещи происходят вне нашего контроля, — сказал Лето.

— Но как таким путем можно объяснить это… это совершенство, которое столь далеко выходит за пределы человеческого опыта?

Он кивнул.

— Если человек задерживает наступление старости с помощью меланжи или регуляцией телесных процессов, чего столь обоснованно боятся посвященные Бене Гессерит, то такая задержка является лишь иллюзией контроля. Быстро пройдет человек из одного края сиетча в другой или медленно, он все равно пересечет сиетч. Течение же времени ощущается лишь внутренне.

— Зачем ты играешь словами? Я сломала свои зубы мудрости на этой чуши, когда твой отец еще не родился.

— Росли только зубы, но не мудрость, — отпарировал Лето.

— Слова! Одни только слова!

— Ах, как ты близка к истине!

— Ха!

— Бабушка?

— Что?

В ответ он выдержал длинную паузу, потом заговорил:

— Вот видишь, ты можешь отвечать искренне. — Он улыбнулся. — Но ты не можешь видеть сквозь тень. Посмотри, я же здесь. — Он снова улыбнулся. — Мой отец подошел очень близко к этому открытию. Пока он жил — он жил, но умереть ему не удалось.

— О чем ты говоришь?

— Покажи мне его тело!

— Ты думаешь, что этот Проповедник…

— Возможно, но даже если это и так, то это не его тело.

— Ты мне ничего не объяснил, — в тоне Джессики прозвучало обвинение.

— Я тебя предупреждал.

— Тогда почему…

— Ты очень просила, и я вынужден был тебе показать. Теперь давай вернемся к Алие и ее плану твоего устранения для…

— Ты хочешь сделать немыслимое? — спросила Джессика и приготовила к действию отравленную иглу гом джаббара.

— А ты хочешь стать ее палачом? — вкрадчиво спросил он и указал рукой на пальцы бабушки под накидкой. — Неужели ты думаешь, что она позволит тебе этим воспользоваться? Или ты воображаешь, что я позволю это сделать?

Джессика хотела глотнуть, но мышцы не повиновались ей.

— Отвечаю на твой вопрос, — продолжал Лето. — Я не хочу исполнить немыслимое, я не настолько глуп. Но я поражаюсь тебе. Ты осмеливаешься судить Алию. Ну конечно, она же нарушила любезные твоему сердцу заповеди Бене Гессерит! Чего ты ждешь? Ты сбежала отсюда и фактически оставила ее королевой, не утвердив в должности официально. Оставила ей всю власть! Отправилась на Каладан зализывать раны в объятиях Гурни. Очень хорошо. Но кто ты такая, чтобы судить Алию?

— Еще раз говорю тебе, я не буду об…

— Заткнись! — он с отвращением отвернулся. Слово было произнесено специальным способом, разработанным Бене Гессерит, — это был Голос, которому повиновались все, кто его слышал. Джессика замолчала, словно рот ей заткнули ладонью. Женщина подумала: Кто же еще мог лучше воспользоваться Голосом, чем этот мальчик? Этот аргумент подсластил пилюлю и унял расходившиеся было чувства. Как часто она сама пользовалась Голосом в отношении других, но никогда не думала, что она столь же подвержена ему… такого не было никогда… даже в дни учения, когда…

Он снова повернулся к бабке лицом.

— Прошу прощения. Я только теперь убедился, как слепо ты можешь реагировать, если…

— Слепо? Я? — Это замечание привело ее в большую ярость, чем то, что он осмелился усмирить ее Голосом.

— Ты, — ответил он. — Слепо. Если в тебе осталась хоть капля честности, то ты оценишь свою реакцию. Я называю твое имя и ты отвечаешь: «Да?» Я призываю все мифы твоего Бене Гессерит. Взгляни, как тебя учили. По крайней мере хоть это ты можешь для себя сделать…

— Как ты смеешь? Что ты знаешь… — голос ее предательски сорвался. Конечно, он знает!

— Всмотрись в себя! — в его голосе прозвучал металл. Голос снова изменил Джессике. Чувства ее застыли, дыхание участилось. Где-то вне сознания остались трепещущее сердце и боль в груди. Внезапно до Джессики дошло, что учащенное дыхание и сердцебиение не поддавались контролю по Бене Гессерит. Это осознание потрясло ее: плоть, ее собственная плоть подчинилась чужой воле. Она с трудом восстановила равновесие, но воспоминание о пережитом осталось. Это недитя играло на ней, как на послушном, хорошо настроенном инструменте.

— Теперь ты понимаешь, как глубоко ты обусловлена своими любимыми сестрами из Бене Гессерит, — сказал он.

Она смогла только кивнуть в ответ. Лето заставил ее взглянуть прямо в глаза ее физической сущности, и она была потрясена открывшимся ей осознанием. «Покажи мне его тело!». Он показал ей ее тело так, словно она была новорожденной. С времен своей учебы в Валашской школе, с того ужасного дня, когда прибыли покупатели герцога, не чувствовала Джессика такой ужасной неуверенности в следующем мгновении.

— Ты позволишь устранить себя, — сказал Лето.

— Но…

— Я не собираюсь обсуждать эту тему, — сказал он. — Ты позволишь. Считай это приказом своего Герцога. Ты увидишь цель, когда все будет сделано, при этом ты столкнешься с очень интересным студентом.

Лето встал и коротко поклонился.

— Некоторые действия имеют конец, но не имеют начала; некоторые начинаются, но не имеют конца. Все зависит от того, где находится наблюдатель.

Повернувшись, он вышел из покоев.

Выйдя в переднюю, он столкнулся с Ганимой, спешившей в их апартаменты. Увидев брата, она остановилась.

— Алия на Совете Веры, — сказала Ганима и вопросительно взглянула на проход, ведущий в покои Джессики.

— Подействовало, — ответил Лето на немой вопрос сестры.

Глава 16

Жестокость с легкостью распознается как таковая, как жертвой, так и преступником, всеми, кто узнает о ней даже издалека. Жестокость нельзя простить; она не может иметь смягчающих обстоятельств. Жестокостью невозможно ни уравновесить, ни оправдать прошлое. Жестокость готовит будущее к еще большей жестокости. Она совершает преступление сама над собой — это варварская форма первобытного инцеста. Тот, кто совершает жестокость, воспитывает жестокость и в будущих поколениях.

Апокрифы Муад'Диба

Вскоре после полудня, когда большинство паломников направилось в поисках благодетельной тени и дешевой выпивки, Проповедник вступил на большую площадь у подножия Храма Алие. Сейчас он держался за руку своих искусственных глаз — юного Ассана Тарика. В кармане под полой развевающейся накидки лежала черная ячеистая маска, которую он надевал на Салусе Секундус. Было забавно думать, что и маска, и мальчик служили одной цели — притворству и обману. Пока ему были нужны глаза-суррогаты, продолжали существовать сомнения.

Пусть миф растет, но сомнения должны оставаться жить, думал он.

Ни один человек не должен догадываться, что маска — это всего лишь кусок материи, а не иксианский шедевр; рука его не должнасоскальзывать с костлявого плеча Ассана Тарика. Стоит только Проповеднику предстать перед людьми зрячим, несмотря на пустые глазницы, как отпадут все сомнения. Умрет даже та малая надежда, которую он пестовал. Каждый день он молился об изменениях, о каком-нибудь отличии, о которое можно было бы споткнуться, но даже на Салусе Секундус все было гладко, как на прибрежной гальке, все было заранее известно. Ничто не изменилось; ничто и не могло измениться… пока.

Многие видели, как он шел мимо лавок и аркад, замечая при этом, как он время от времени поворачивает голову из стороны в сторону, явно рассматривая витрину или человека. Движения его не были похожи на движения слепого, и это поддерживало и усиливало миф.

Алия следила за Проповедником сквозь прикрытую бойницу на стене храма. Женщина внимательно рассматривала покрытое шрамами лицо, ища в нем надежные признаки идентификации. Ей докладывали обо всех слухах. Каждый новый слух возбуждал страх.

Алия подумала о том, что ее приказ тайно захватить Проповедника тоже вернулся к ней в виде слуха. Даже ее гвардия не умела держать язык за зубами. Она надеялась все же, что гвардейцы выполнят ее новый приказ и схватят слепца тайно, не в людном месте, где момент ареста увидит слишком много народа.

На площади было жарко и пыльно. Юный поводырь прикрыл краем накидки нижнюю часть лица, оставив только глаза и узкую полоску лба. Эта завеса оттопыривалась влагоуловителем защитного костюма. Эта деталь сказала Алие, что путники пришли откуда-то из Пустыни. Интересно, где они там прячутся?

Проповедник не закрывал лица от иссушающего воздуха. Он даже сбросил трубку влагоуловителя. Лицо старика было открыто солнечному свету и колебалось в волнах марева, поднимавшегося от раскаленных плит площади.

На ступенях храма стояла группа из девяти паломников, которые обменивались на прощание вежливыми поклонами. В тени по краям площади находились еще человек пятьдесят, большей частью тоже паломники, которые предавались наказаниям, наложенным на них священниками. Среди зевак преобладали посыльные и купцы, которые не продали достаточно товара, чтобы закрыть лавки на эту самую жаркую часть дня.

* * *

Наблюдая всю эту сцену из открытой амбразуры, Алия чувствовала текучую жару и разрывалась между мыслями и безотчетными чувствами. Точно в таком же состоянии часто пребывал и ее брат. Искушение посоветоваться с кем-нибудь из внутренних образов было так сильно, что отдавалось в голове зловещим гулом. Барон был здесь — как всегда, готовый к услугам, но тоже, как всегда, играющий на ее страхе, когда рациональное суждение пасовало, и в голове смешивались прошлое, настоящее и будущее.

Что если это действительно Пауль? — спрашивала она себя.

«Глупости!» — ответил внутренний голос.

Однако в подлинности донесений о сути слов Проповедника сомневаться не приходилось. Ересь! Было страшно подумать, что Пауль сам разрушает строение, зиждущееся на его имени.

А почему бы и нет?

Она вспомнила, что говорила на Совете этим утром, когда злобно обрушилась на Ирулан, которая настаивала на принятии даров от Дома Коррино.

— Все дары близнецам буду тщательно осмотрены и проверены, как всегда, — протестовала Ирулан.

— И что будет, если мы найдем их безвредными? — воскликнула Алия.

Почему-то больше всего пугало именно это: что в дарах не будет никакой скрытой угрозы.

В конце концов дары были приняты, и они перешли к следующему вопросу: следует ли ввести госпожу Джессику в состав Совета? Алия умудрилась добиться отсрочки голосования.

Сейчас она думала обо всем этом, глядя на площадь.

То, что случилось с ее регентством, напоминало изнанку той трансформации, которая произошла с планетой по их милости. Некогда Дюна была символом могущества безграничной Пустыни. Сила Пустыни уменьшилась чисто физически, но миф о ее могуществе продолжал разрастаться. Остался только океан-Пустыня, огромная Мать Пустыня, окаймленная колючим кустарником, который фримены все еще называли Королевой Ночи. За кустарником начинались покрытые зеленью холмы, полого спускавшиеся к пескам. Все эти холмы были рукотворными произведениями человеческого гения. Каждый холм был обсажен растениями, которые сажали люди, работавшие на этих посадках с трудолюбием муравьев. Зелень этих холмов придавала небывалую силу всякому, кто поднимался на них, как это сделала Алия, согласно традиции страны, сплошь покрытой некогда серовато-коричневым песком. В ее сознании, как и в сознании большинства фрименов, океан-Пустыня все еще держал Дюну мертвой хваткой, которая никогда не ослабнет. Стоило только закрыть глаза, как перед внутренним взором возникал величественный пейзаж Пустыни.

Но стоило только их открыть, как становились видны зеленеющие холмы, болота, вытянувшие свои псевдоподии по направлению к пескам — но Пустыня оставалась Пустыней — могучей и грозной.

Алия тряхнула головой и снова посмотрела на Проповедника.

Он взошел на первую, обширную, словно терраса, ступень храма, остановился и повернулся лицом к опустевшей площади. Алия нажала кнопку на подоконнике, включив прибор, усиливающий голоса, доносящиеся снизу. Ей вдруг стало жалко себя за то, что она пребывает здесь в полном одиночестве. Кому может она доверять? Она думала, что можно положиться на Стилгара, но он заразился идеями этого слепца.

— Вы знаете, как он считает? — спросил ее однажды Стилгар. — Я слышал, как он считает монеты, расплачиваясь с поводырем. Это было очень странно для моего фрименского уха и это просто ужасно. Он считает: шук, ишкай, кимса, чуаску, пича, сукта и так далее. Последний раз я слышал такой счет в Пустыне в давние времена.

Из этого Алия заключила, что Стилгара нельзя посылать сделать то, что должно быть сделано. Надо быть особенно осмотрительной с охранной гвардией, где малейший намек регентши истолковывается как жесткий приказ.

Что он там делает, этот Проповедник?

Рынок, расположенный под защитными балконами и аркадами, все еще являл миру свое безвкусное аляповатое лицо: товары остались на прилавках под присмотром нескольких мальчишек. Некоторые продавцы, вместо того чтобы спать, продолжали вытряхивать деньги за свои приправленные зельем бисквиты у жителей деревень и бренчащих мелочью паломников.

Алия внимательно рассматривала спину Проповедника. Кажется, он приготовился говорить, но что-то сдерживало его голос.

Зачем я стою здесь и смотрю на эту древнюю развалину? спросила она себя. Этот обломок человека не может быть «сосудом величия», каким был некогда мой брат.

Ее охватила подавленность, граничащая с гневом. Как можно узнать что-нибудь о Проповеднике, узнать что-то определенное, не узнавая при этом ничего? Она загнала сама себя в ловушку. Она не осмеливается выказать ничего, кроме легкого любопытства по отношению к этому еретику.

Ирулан хорошо это почувствовала. Она потеряла всю свою Бене-Гессеритскую невозмутимость и кричала на Совете, как базарная торговка: «Мы утратили способность хорошо думать о самих себе!»

Даже Стилгар был шокирован.

В чувство всех вернул Джавид:

— У нас нет времени на всю эту чушь.

Джавид был прав. Какая в конце концов, разница, как они думают о самих себе? Все, что их на самом деле заботило, — это как сохранить имперскую власть.

Но Ирулан, даже придя в себя, не могла остановиться, и продолжала говорить ужасные вещи.

— Я говорю вам, что мы потеряли нечто жизненно важное. Когда же мы потеряли это, то стали не способны принимать правильные, хорошие решения. Мы набрасываемся на первые попавшиеся решения, как на врага, либо занимаем выжидательную позицию и без конца ждем, чтобы нами руководили решения, принятые другими. Неужели мы забыли, что были первыми, кто пустил этот поток?

И превыше всего вопрос о том, принимать или не принимать дары Дома Коррино.

Придется устранить Ирулан, решила Алия.

Но между тем чего ждет старик у подножия храма? Он называет себя Проповедником, так почему он не проповедует?

Ирулан неправильно судит о нашем способе принятия решений, — сказала себе Алия. — Я все еще могу принимать верные решения! Человек, который имеет возможность манипулировать жизнью и смертью, обязан принимать решения, иначе его неизбежно будет раскачивать, как маятник. Пауль всегда говорил, что самая опасная и неестественная вещь на свете — это застой. Единственное, что должно быть постоянным и перманентным — это течение. Изменение, вот то главное, что имеет значение.

Я покажу им изменения! — подумала Алия.

Проповедник вскинул руки для благословения.

Немногие люди, остававшиеся на площади, подтянулись поближе к старику, и Алия мысленно отметила неторопливость этого движения. Да, по стране ходили слухи, что Проповедник возбудил неприязнь Алие. Она приникла ухом к иксианскому громкоговорителю, вмонтированному в потайное отверстие. Из динамика донесся ропот людей, свист ветра и скрип подошв о песок.

— Я принес вам четыре вести, — провозгласил Проповедник. Слова Проповедника раздались из динамика, словно трубный глас, и Алия уменьшила громкость.

— Каждая весть предназначена для определенного человека, — продолжал Проповедник. — Первая весть — для Алие, сюзерена этого места.

При этих словах старик, не оборачиваясь, ткнул пальцем в направлении окна, у которого стояла Алия.

— Я принес ей предупреждение: ты, кто владеет тайной бессмертия чресл, продала свое будущее за пустой кошель!

Как он смеет? — подумала Алия, но слова старика поразили ее смертельным холодом.

— Мое второе послание, — продолжал вещать Проповедник, — предназначено Стилгару, наибу фрименов, который полагает, что может превратить силу племен в силу Империи. Мое предупреждение тебе, Стилгар: самое опасное из всех творений — это застывший этический кодекс. Он обрушится на тебя самого и отправит тебя в изгнание!

Он заходит слишком далеко! — подумала Алия. — Надо послать стражу и арестовать его, невзирая на последствия. Однако руки ее остались неподвижными.

Проповедник обратил лицо к храму, взошел на вторую ступень, снова обернулся к площади, по-прежнему держась за плечо поводыря. Опять в динамике раздался его голос.

— Моя третья весть предназначена для принцессы Ирулан. Принцесса! Унижение, это такая вещь, которая не забывается никогда. Я предупреждаю тебя — беги!

Что он говорит? — спросила себя Алия. — Мы действительно унижали Ирулан, но… Почему он предупреждает ее и призывает к бегству? Ведь я приняла решение только сейчас. Страх охватил Алию. Откуда Проповедник знает об этом?

— Моя четвертая весть — для Дункана Айдахо, — крикнул Проповедник. — Дункан! Тебя учили, что за верность платят верностью. О, Дункан, не верь истории, потому что история движется не верностью, но деньгами. Дункан! Возьми свои рога и делай то, что ты умеешь делать лучше всего.

Правой рукой Алия ущипнула себя за спину. Рога! Она хотела было нажать кнопку вызова стражи, но рука отказывалась повиноваться.

— А теперь я буду говорить с вами, — промолвил старик. — Это слово Пустыни. Я направляю свою проповедь к священникам Культа Муад'Диба, кои практикуют экуменизм меча. О, вы, верующие в явленность предназначения! Ведомо ли вам, что явленная судьба имеет демоническую сторону. Вы кричите, что приходите в состояние экзальтации просто для того, чтобы жить, как порождения Муад'Диба, а я говорю вам, что вы покинули Муад'Диба. Святость заменила любовь в вашей религии! Вы накликаете на себя месть Пустыни!

Проповедник, словно для молитвы, склонил голову.

В этот миг Алию потрясло озарение. Господи! Этот голос! За много лет он стал надтреснутым и глуховатым, но это было то, что осталось от голоса Пауля в знойных песках Пустыни.

Проповедник поднял голову. Голос его снова загремел над площадью, которая снова стала заполняться людьми, привлеченными этим странным пришельцем из прошлого.

— И сказано в писании, — вещал Проповедник. — Те, кто молился о росе в Пустыне, принесут потоп! И не избегнут они участи своей силой разума своего! Разум возникает из гордыни, которую человек может не распознать в тот миг, когда совершает зло, — старик понизил голос. — Было сказано, что Муад'Диб умер от предзнания, что знание будущего убило его, и он перешел из реальной вселенной в Алам аль-Митхаль. Скажу вам, что это майянская иллюзия. В таких мыслях не существует независимой реальности. Эти мысли не могут покинуть ваших голов и творить действительность. О себе сам Муад'Диб говорил, что не обладал магией Рихани, с помощью которой можно зашифровать Вселенную. Не сомневайтесь в его словах.

Проповедник снова поднял руки, и голос его зазвучал громоподобными раскатами.

— Я предостерегаю священников Муад'Диба! Огонь снизойдет на скалу и сожжет вас! Те, кто слишком хорошо усвоил уроки самообмана, сам первый погибнет от этого обмана. Кровь брата нельзя смыть простым омовением!

Старик опустил руки, отыскал плечо поводыря и покинул площадь прежде, чем Алия успела прийти в себя — ее охватила дрожь и оцепенение. Такая дерзкая ересь! Это наверняка Пауль. Надо предупредить стражу. Против этого Проповедника нельзя выступать в открытую. То, что произошло на площади, еще больше укрепило ее в этом мнении.

Несмотря на явную ересь, никто даже не попытался задержать старика. Даже храмовая стража не бросилась за ним в погоню. Даже паломники остались безучастны. Этот слепец обладает харизмой! Каждый, кто слышит его, чувствует его силу, отражение в нем божественного таланта.

Несмотря на сильную жару, Алию начал колотить озноб. Она чисто физически почувствовала, как слабо держит она в своих руках Империю. Она ухватилась за край подоконника, словно желая почерпнуть из него силу, чтобы укрепить свою хрупкую власть. Равновесие между Советом Земель, Высшим Судом и Фрименской армией составляли ядро власти, в то время как Космическая Гильдия и Бене Гессерит предпочитали оставаться в тени. Запрещенная законом утечка передовой технологической информации на краях проникновения людей, подтачивала центральную власть. Продукция, которую выпускали предприятия Иксиана и Тлейлаксу, не могли сдерживать это давление с периферии. Кроме того, на горизонте постоянно маячил Фарад'н из Дома Коррино, наследник титулов и притязаний Шаддама Четвертого.

Без фрименов, без гериатрического снадобья и монополии на него Атрейдесов ее хватка наверняка ослабнет. Власть распадется. Алия уже сейчас чувствует, как она ускользает из рук. Люди следуют за Проповедником. Просто заткнуть ему рот — опасно. Это практически также опасно, как позволить ему и дальше произносить те еретические речи, которые он произносил сегодня на площади перед храмом. Алия ясно видела зловещие предзнаменования собственного поражения и те проблемы, которые встали на повестку дня. Бене Гессерит кодифицировал эту проблему:

«Большая популяция, находящаяся под контролем малой, но мощной силы, — это обычное явление в нашей вселенной. Мы знаем главные условия, когда эта большая популяция может обратиться против своих властителей.

Первое: Когда популяция обретает лидера. Это летучая, как огонь, угроза власть предержащим; лидеры должны находиться под контролем.

Второе: Когда популяция осознает свое рабство. Народ надо держать в слепоте и невежестве. Он не должен рассуждать и задавать вопросы.

Третье: Когда популяция обретает надежду сбросить цепи. Она никогда не должна даже помышлять о такой возможности».

Алия тряхнула головой, чувствуя, как от этого энергичного движения задрожали ее щеки. Все признаки в ее популяции были налицо. Каждое донесение секретных агентов убеждало ее в этом знании. Непрекращающаяся война фрименского джихада оставляла свои следы повсюду. Какой бы планеты ни коснулся экуменизм меча, ее население начинало проявлять все признаки покоренных наций: сопротивление, замкнутость, уклонение. Все проявления власти — а в данном случае религиозной власти — становились объектом озлобления и возмущения. Нет, конечно, миллионы паломников продолжали прибывать на Арракис, и многие из них были действительно преданными верующими. Однако в большинстве случаев паломники имели иные побудительные мотивы, нежели искреннюю веру. Чаще всего это была хитрость, направленная на обеспечение своей будущности. Такие паломники подчеркивали свое послушание и получали в обмен определенную форму власти, которая легко трансформировалась в материальное благосостояние. Совершившие хадж на Арракис, возвращаясь домой, обретали власть и получали новый, более высокий социальный статус. Паломники могли отныне принимать такие экономические решения, которые не снились им в родных пенатах до совершения хаджа.

Алия вспомнила старую популярную загадку: «Что можно найти в пустом кошельке паломника, вернувшегося с Дюны?» Ответ: «Глаза Муад'Дибэ» (огненные бриллианты).

Перед мысленным взором Алие промелькнули традиционные способы противодействия растущему неповиновению: народ надо приучить к мысли о том, что любая оппозиция наказуема, а любое проявление лояльности влечет за собой вознаграждение. Имперские силы надо менять в обычном порядке. Дополнительные воинские формирования должны быть скрыты. Все мероприятия регентства против потенциального сопротивления должны быть тщательно спланированы во времени для того, чтобы выбить почву из-под ног оппозиции.

Неужели я потеряла способность распоряжаться Временем? — подумала Алия.

«Что за праздные рассуждения?» — раздался знакомый голос. Алия почувствовала, как успокаивается. Да, план барона был хорош. Мы устраняем угрозу, исходящую от госпожи Джессики и одновременно дискредитируем Дом Коррино. Вот так.

Проповедником можно заняться и позже. Его положение ясно, символика понятна. Старик — воплощение древнего духа необузданных спекуляций, дух живой и ортодоксальной ереси Пустыни. В этом его сила. Не имеет значения, Пауль ли это… во всяком случае, до тех пор, пока в этом есть сомнения. Школа Бене Гессерит подсказывала Алие, что ключом к поиску слабости Проповедника может стать его сила.

В Проповеднике обязательно существует некий порок, который мы отыщем. Я направлю шпионов по его следам, мы будем следить за ним каждую минуту и дискредитируем его, как только представится такая возможность.

Глава 17

Я не стану спорить с утверждениями фрименов о том, что они вдохновлены Богом для передачи религиозного откровения. На самом деле это утверждение касается чисто идеологического откровения, что вдохновляет меня на то, чтобы осыпать этих людей насмешками. Конечно, они ставят себе такие двойственные цели в надежде, что они укрепят их деспотию и помогут распространиться по Вселенной, которая находит их обычными угнетателями. От имени всех угнетенных народов я хочу предупредить фрименов: кратковременная выгода никогда не становится долговременной.

Арракинский Проповедник

Вместе со Стилгаром Лето поднялся ночью на узкий выступ низкого скалистого отрога, который в сиетче Табр называли Спутником. В неверном свете ущербной Второй Луны с уступа открывалась широкая панорама: Защитный Вал с горой Айдахо на севере, Великая Равнина на юге и простирающиеся на восток до самого Хаббанийского хребта. Вьющаяся пыль, не осевшая после бури, скрывала южный горизонт. В лунном свете Защитный Вал казался покрытым инеем.

Стилгар пришел сюда против своей воли, движимый лишь любопытством, которое Лето возбудил в нем своим таинственным предприятием. Зачем надо было рисковать переходом по пескам? Но парень пригрозил, что в случае отказа Стилгара он пойдет один, а это было чревато большими опасностями — мальчик мог заблудиться и пропасть в Пустыне. Однако ночное путешествие всерьез беспокоило старого воина. Ночью, одни, они с Лето были прекрасными и очень желанными кое для кого мишенями.

Лето вскарабкался на уступ и стал смотреть на южную равнину. Словно в растерянности, он стукнул себя ладонью по колену.

Стилгар ждал. Он очень хорошо умел молча ждать. Вот и сейчас он безмолвно стоял в двух шагах от своего подопечного, скрестив руки на груди. Легкий ночной бриз шевелил накидку.

Для Лето переход по пескам был ответом на внутреннее побуждение, необходимость поиска новых связей в жизни в ходе подспудного конфликта, в который он не стал втягивать Ганиму, не желая подвергать ее ненужному риску. Стилгара он уговорил участвовать в походе вместе с ним, поскольку воин знал, что надо приготовить для длительного путешествия.

Лето снова хлопнул себя по колену. Как трудно дается любое начало! Иногда он чувствовал бесчисленные чужие жизни, которые были в нем, как свои собственные. Течение этих чужих жизней отличалось одной особенностью — у них не было конца, свершения — они представляли собой бесконечное начало. Они могли стать гомонящей, неуправляемой толпой, которая вела себя так, словно он был единственным окном, сквозь которое они могли выглянуть в реальный мир. В них таилось зло, которое поразило Алию.

Лунный свет серебрил пейзаж после бури. По равнине змеились бесчисленные, прихотливо извивающиеся дюны; ветры словно просеивали осколки силикатной породы: пыль, песок, галька. Сейчас, прямо перед рассветом, Лето снова почувствовал, как его охватывает нерешительность. Время давило на плечи тяжким грузом. Уже стоял месяц Аккад, а позади было бесконечное ожидание: долгие жаркие дни и иссушающие душные ночи, такие, как эта, — они несли в себе тревожный аромат и дух знойных земель Хокбледа. Лето оглянулся через плечо и посмотрел на Защитный Вал, зубчатые гребни которого четко вырисовывались на фоне ярких звезд. За хребтом, в южной котловине, находилось средоточие мучившей его проблемы.

Лето снова вгляделся в Пустыню. Пока он глядел в темноту, занялся рассвет, солнце, взошедшее среди шлейфов пыли, высветило красноватые полоски песка, прихотливо вившиеся по земле после ночной бури. Мальчик прикрыл глаза, стараясь представить себе, как выглядит начинающийся день из Арракина. Город лежал позади в полном сознании своего могущества, похожий на коробки, разбросанные между светом и новыми тенями. Пустыня… коробки… Пустыня… коробки.

Когда Лето открыл глаза, Пустыня осталась на месте: выбеленный солнцем бескрайний песок. Маслянисто поблескивавшие тени у основания каждой дюны протягивались по земле, словно отметины только что прошедшей ночи. Эти отметины связывали одно время с другим. Он подумал о ночи, о том, что он пробирается по Пустыне с верным Стилгаром, который торопливо идет сзади, обеспокоенный тишиной и необъяснимыми причинами, толкнувшими Лето на это путешествие. Кто-кто, а Стилгар очень хорошо знает этот путь — он не раз проделывал его со своим любимым Муад'Дибом. Вот и сейчас старый воин шел по песку, настороженно оглядывая окрестности, остерегаясь опасности. Стилгар не любил дневной свет, в этом он был истинным фрименом.

Умом Лето не желал, чтобы кончились ночь и чистые тяготы перехода по пескам. Только в скалах еще оставались черные остатки ночи. Лето разделял страх Стилгара перед дневным светом. Чернота цельна, даже если кипит ужасом. Свет же многолик. Ночь страшна запахами и летучими неуловимыми звуками. Измерения в ночи распадаются, все становится преувеличенным — шипы более колючими, листья — острее. Но ужас дня может быть намного хуже.

Стилгар покашлял, чтобы привлечь внимание.

— У меня очень серьезная проблема, Стил, — сказал Лето, не оборачиваясь.

— Я так и думал, — голос был глух, в нем сквозила тревога. Ребенок слишком разительно напоминает своего отца. Это беспокоило Стилгара. Сама мысль о запретной магии вызывала у него спазм отвращения. Фримены хорошо понимали ужас одержимости. Тех, кто ею страдал, по праву убивали, а воду выливали в песок, чтобы она не загрязняла племенную цистерну. Мертвые должны оставаться мертвыми. Конечно, нет ничего предосудительного в том, чтобы отцы сохраняли свое бессмертие в детях, но дети не имеют права слишком верно следовать формам прошлого.

— Моя проблема заключается в том, что отец не успел завершить многих дел, — заговорил Лето. — В особенности это касается средоточия наших жизней. Империя не может дальше существовать без надлежащего внимания к человеческой жизни. Я говорю о жизни, Стил, ты понимаешь меня? О жизни, а не о смерти.

— Однажды, встревоженный своим видением, ваш отец точно так же говорил со мной, — отозвался Стилгар.

Лето испытывал большое искушение сменить тему страха каким-нибудь легким ответом, например, предложить позавтракать. Он только теперь понял, насколько он голоден. Они со Стилгаром в последний раз ели в прошлый полдень и по настоянию Лето голодали всю ночь. Но теперь Лето мучил и другой голод.

Проблема моей жизни связана с проблемой этого места, думал Лето. Не существует предварительного творения. Я просто возвращаюсь назад, возвращаюсь беспрестанно, снова и снова, до тех пор, пока расстояние, отделяющее меня от начала, не исчезает полностью. Я не могу увидеть горизонт, я не могу увидеть Хаббанийский хребет. Я не в силах отыскать оригинальное местоположение проверки истины.

— Предзнанию действительно нет замены, — сказал Лето. — Вероятно, мне стоит рискнуть и принять зелье.

— И погибнуть, как ваш отец?

— В этом и состоит дилемма, — ответил Лето.

— Однажды ваш отец поведал мне, что знание будущего может запереть человека в нем, как в ловушке, и исключить любую свободу и возможность что-то изменить.

— Этот парадокс и составляет суть проблемы, — проговорил Лето. — Предзнание — очень тонкая, но мощная вещь. Будущее наступает сейчас. Очень опасно быть зрячим в стране слепых. Пытаясь растолковать слепому то, что ты видишь, рискуешь забыть, что слепому присуща особая система движений, обусловленная его состоянием. Слепые подобны чудовищным машинам, движущимся по предначертанному пути. У них свои ценности, представления и точки опоры. Я боюсь слепых, Стил. Я действительно их боюсь. На своем пути они могут легко сокрушить что угодно и кого угодно.

Стилгар не мигая всматривался в Пустынный ландшафт. Известковый рассвет сменился стальным сиянием дня.

— Зачем мы пришли сюда? — спросил Стилгар.

— Я хотел, чтобы ты увидел место, где я могу умереть.

Стилгар напрягся, затем спросил:

— Так у вас все же было видение?

— Возможно, это был всего лишь сон.

— Зачем мы пришли в такое опасное место? — Стилгар взглянул на Лето горящими глазами. — Надо немедленно уйти отсюда.

— Я умру не сегодня, Стил.

— Нет? А в чем заключалось видение?

— Я видел перед собой три пути, — ответил Лето. Голос его стал тягучим и сонным, словно он с трудом вспоминал виденные им образы. — Одно из этих будущностей заключается в том, что мне следует убить свою бабушку.

Стилгар стремительно оглянулся в сторону сиетча Табр, словно боясь, что госпожа Джессика может услышать через Пустыню эти слова своего внука.

— За что? — спросил он.

— Чтобы не потерять монополию на зелье.

— Не понимаю.

— Я тоже. Но таково содержание сна, причем я пользуюсь для убийства ножом.

— О… — Стилгар прекрасно представлял себе, как пользуются ножом. Он глубоко вздохнул. — А каков был второй путь?

— Гани и я женимся, чтобы сохранить чистоту крови Атрейдесов.

— Гааа, — выдохнул Стилгар, демонстрируя все отвращение, на которое был способен.

— В древние времена это было обычное явление в королевских домах, — пояснил Лето. — Но Гани и я решили, что мы не будем размножаться ради улучшения породы.

— Заклинаю вас потверже держаться этого решения, — от слов Стилгара пахнуло смертью. По Закону фрименов инцест карался смертью через повешение. Стилгар откашлялся и спросил: — Что ждало вас на третьем пути?

— Я был призван низвести отца до положения человека.

— Муад'Диб был моим другом, — сказал вполголоса Стилгар.

— Он был твоим богом, я же хочу лишить его ореола божественности.

Стилгар повернулся спиной к Пустыне и принялся рассматривать зеленеющий оазис своего любимого сиетча Табр. Такие разговоры были ему всегда неприятны.

При движении Стилгара до Лето донесся запах пота. Было такое искушение избежать имеющих определенную цель тем, которых пришлось коснуться в разговоре. Они могли бы беседовать полдня, уходя от специфики к абстракции, от непосредственной необходимости, от реальных решений, перед лицом которых они оказались. Не было никаких сомнений, что Дом Коррино представляет собой реальную угрозу реальным жизням — его и Гани. Однако все, что он сейчас делал, должно было быть взвешено и испытано в свете тайных необходимостей. Когда-то Стилгар очень ратовал за убийство Фарад'на, предлагая добавить чомурки в сладкий ликер, который очень любил принц. Но этого никак нельзя было разрешить.

— Если я умру здесь, Стил, — сказал Лето, — то хочу предупредить тебя об Алие — она больше не друг тебе.

— К чему весь этот разговор о смерти и вашей тетке? — Стилгар был вне себя от ярости. Убить госпожу Джессику! Предупредить об Алие! Я умру здесь!

— Маленькие люди меняют свои лица по ее команде, — сказал Лето, — но правитель не должен быть пророком, Стил, или полубогом. Правитель должен быть понимающим. Я привел тебя сюда, чтобы рассказать, в чем нуждается наша Империя. Она нуждается в хорошем правительстве. Это не зависит от законов или прецедентов. Это зависит от личных качеств того, кто правит.

— Регент прекрасно управляется с делами Империи, — возразил Стилгар. — Когда вы достигнете нужного возраста…

— Я уже достиг нужного возраста! Из нас двоих — старший я! По сравнению со мной ты просто хныкающий младенец. Я помню времена, бывшие пятьдесят веков назад. Ха! Я даже помню времена, когда мы — фримены — жили еще на Тургроде.

— Зачем тешить себя такими фантазиями? — безапелляционно заявил Стилгар.

Лето мысленно кивнул. Действительно, зачем? Зачем выплескивать наружу всю память об этих давно прошедших столетиях? Непосредственной проблемой сегодня были фримены — полуприрученные дикари, готовые издеваться над несчастной невинностью.

— Нож рассыпается в прах после смерти владельца, — сказал Лето. — Муад'Диб рассыпался в прах, но почему живы фримены?

Такой обрывочный обмен мыслями сбивал Стилгара с толку, вызывало какое-то временное отупение. В словах Лето был ясный смысл, но ускользало намерение.

— От меня ждут, что я стану Императором, но я должен быть слугой, — снова заговорил Лето, оглянувшись на Стилгара. — Мой дед, имя которого я ношу, добавил к своему девизу новые слова: «Здесь я нахожусь, здесь я и останусь».

— У него просто не было выбора.

— Правильно, Стил. Но и у меня его нет. Я должен быть Императором по рождению, по мере своего понимания, по всем своим качествам. Я даже знаю, что нужно Империи — ей нужно хорошее правительство.

— У слова «наиб» есть древнее значение: «слуга сиетча», — заметил Стилгар.

— Я запомню твой урок, Стил, — сказал Лето. — Для того, чтобы иметь подходящее правительство, племена должны выбирать в него людей, образ жизни которых служит гарантией должного поведения правительства.

— Вы получите императорскую мантию, если этому суждено случиться, — от всего своего фрименского сердца сказал Стилгар, — но сначала вы должны доказать, что способны вести себя как подобает правителю!

Лето неожиданно рассмеялся.

— Ты сомневаешься в моей искренности, Стил?

— Конечно, нет.

— В моем природном праве?

— Вы — тот, кто вы есть.

— И если я сделаю то, чего от меня ждут, то это и будет мерой моей искренности, не так ли?

— Таков обычай фрименов.

— Значит, в своем поведении я не должен следовать моим чувствам?

— Я не могу понять, что означает…

— Это означает, что если я буду вести себя как положено, то есть подавлять свои естественные, присущие мне желания, то это и будет истинной моей мерой.

— Это есть способность к самоконтролю, юноша.

— Юноша! — Лето покачал головой. — Ах, Стил, ты прямо-таки даешь мне ключ к рациональной этике правительства. Я должен быть постоянен, а все мои действия уходить корнями в древние традиции.

— Да, именно так и полагается поступать.

— Но дело в том, что мое прошлое гораздо древнее твоего.

— Какая разница…

— У меня нет первого лица единственного числа, Стил. Я — множественная личность с памятью о традициях более древних, чем ты можешь себе вообразить. Это мой гнет, мой крест, Стилгар. Я направлен в прошлое. Я отягощен врожденным знанием, которое сопротивляется всякой новизне и переменам. Однако Муад'Диб сумел все это изменить, — Лето жестом указал на Защитный Вал.

Стилгар повернулся в указанном направлении. У подножия Вала приютился поселок. Он стоял здесь со времен Муад'Диба, а жили в нем планетологи, занимавшиеся озеленением Пустыни. Стилгар внимательно рассматривал рукотворное вторжение в Пустынный ландшафт. Правильность планировки поселка оскорбляла чувства Стилгара. Он стоял молча, не обращая внимания на зуд от попавших под костюм песчинок. Поселок был вызовом самой сути его планеты. Внезапно Стилгару страстно захотелось, чтобы дикий порыв ветра взметнул песок с дюны и засыпал проклятый поселок. Это желание пронизало его трепетом.

— Ты не заметил, Стилгар, что новые костюмы делаются из слишком дешевой ткани? В них мы теряем очень много воды.

Стилгар задумался над вопросом. Разве я не говорил ему?

— Наши люди становятся все больше и больше зависимыми от таблеток, — произнес он вслух.

Лето согласно кивнул. Изменяя температуру тела, таблетки уменьшали потери воды организмом. Таблетки были дешевле, чем костюмы, да и принимать их было несравненно легче, чем надевать костюм. Однако у лекарства были побочные эффекты — снижение реакции и временами нечеткость зрения.

— Мы для этого и пришли сюда? — съязвил Стилгар. — Обсудить ткань костюма?

— Почему бы и нет? — ответил Лето вопросом на вопрос. — Мы будем обсуждать это, если ты не обратишь внимание на то, о чем я в действительности хочу с тобой говорить.

— Почему я должен опасаться вашей тети? — с гневом в голосе спросил Стилгар.

— Потому что она, играя на упорном сопротивлении старых фрименов к переменам, сама готовит такие ужасные перемены, которые ты даже не можешь себе вообразить.

— Вы делаете из мухи слона. Алия — настоящая фрименка.

— Ах да, истинный фримен держится обычаев прошлого, но у меня еще более древнее прошлое. Стил, если я дам волю своим внутренним склонностям, то потребую создания закрытого общества, полностью основанного на священных ритуалах древности. Я стану контролировать миграцию, объясняя это тем, что она питает распространение новых идей, а новые идеи — это угроза всей структуре жизни общества. Каждый маленький планетарный полис пойдет своим путем и станет обособляться. Империя в конце концов рассыплется под тяжестью таких различий.

В горле Стилгара невыносимо пересохло. Эти слова вполне мог бы сказать и Муад'Диб. Слова звучали правдоподобно, были полны парадоксов, пугали… Ведь если допустить изменения… Стилгар горестно покачал головой.

— Прошлое может показать правильный образ жизни, если остаешься жить в прошлом, но обстоятельства меняются, Стил.

Стилгару ничего не оставалось, как согласиться с тем, что обстоятельства действительно изменились. Но как вести себя в них? Он смотрел поверх головы Лето на Пустыню, но не видел ее. Туда ушел Муад'Диб. Равнина окрашивалась в золотистый оттенок по мере того, как солнце поднималось все выше и выше над горизонтом. Пурпурные тени окружали ручейки, испарения которых смешивались с тонкой пылью. Пыльная пелена, постоянно висящая над Хаббанийским хребтом, была видна сегодня особенно отчетливо, а простирающаяся до хребта Пустыня была покрыта уменьшающимися по направлению к горизонту дюнами. Сквозь марево, поднимавшееся от раскаленной земли, Стилгар видел зеленые насаждения, окаймлявшие Пустыню. Муад'Диб пробудил к жизни эти Пустынные места. Медные, золотистые, красные цветы, желтые цветы, ржавые, красновато-коричневые и серо-зеленые листья, длинные побеги и густая тень под кустами. Поднимавшийся с земли зной заставлял колебаться и дрожать эти черные тени.

Стилгар заговорил.

— Я всего лишь вождь фрименов, а вы — сын герцога.

— Ты сказал истину, сам не зная об этом, — произнес Лето. Стилгар нахмурился. Когда-то очень давно в том же самом упрекнул его Муад'Диб.

— Ты помнишь это, не правда ли, Стил? — спросил Лето. — Мы были у подножия Хаббанийского хребта с капитаном сардаукаров, ты должен помнить — его звали Арамшам? Защищаясь, он убил своего друга. Ты несколько раз в течение дня предупреждал, что вряд ли стоит сохранять жизнь сардаукара, проникшего в чужую тайну. Наконец, ты прямо сказал, что они выдадут то, что видели, поэтому их должно убить. И тогда мой отец сказал: «Ты сказал истину, сам не зная об этом». Ты обиделся и сказал, что ты всего лишь простой вождь фрименов. Герцоги должны понимать более важные вещи.

Стилгар ошеломленно воззрился на Лето. Мы были у подножия Хаббанийского хребта! Мы! Это… это дитя, которое тогда еще не было зачато, знает мельчайшие детали того, что происходило в тот день. Знает то, что может знать только тот, кто присутствовал в тот день в том месте. Да, к этим детям Атрейдесов нельзя подходить с обычными мерками.

— Теперь ты будешь слушать меня, — повелительно произнес Лето. — Если я умру или исчезну в Пустыне, ты должен будешь бежать из сиетча Табра. Это приказ. Ты должен взять с собой Гани и…

— Но ты еще не герцог! — взорвался Стилгар. — Ты… ты ребенок!

— Я взрослый в обличий ребенка, — ответил Лето и указал рукой на узкую трещину в скале. — Если я умру здесь, то именно в этом месте. Ты увидишь кровь и поймешь, что я мертв. Тогда ты возьмешь мою сестру и…

— Я удвою твою охрану, — заговорил Стилгар. — Ты не пойдешь больше сюда. Сейчас мы уйдем и ты…

— Стил! Ты не сможешь меня удержать. Обрати свою память к тем дням у Хаббанийского хребта. Вспомнил? Там был фабричный трактор. В то время приезжал Великий Делатель, и не было никакой возможности сохранить трактор от червя. Мой отец был весьма раздосадован этим обстоятельством, но Гурни мог думать только о людях, которых он потерял в песках. Помнишь, как он сказал: «Твой отец не мог бы больше думать даже о людях, которых он не мог спасти». Так вот, Стил, я доверяю тебе спасти людей. Они важнее, чем неодушевленные предметы. Гани же дорога мне больше других, потому что без меня она остается единственной и последней надеждой Атрейдесов.

— Я не стану больше вас слушать, — ответил Стилгар и повернул обратно, по направлению к сиетчу. Лето последовал за ним. Обогнав стража, он обернулся и сказал:

— Ты не замечал, Стил, как хороши в этом году молоденькие женщины?

Глава 18

Жизнь отдельного человека, так же как жизнь семьи или целого народа, сохраняется в виде памяти. Мой народ должен дойти до этого понятия, рассматривая свой путь к пониманию как процесс созревания. Люди, составляющие народ, представляют собой организм, который хранит накапливающуюся в памяти информацию на подсознательном уровне. Человечество надеется, что в случаях, когда Вселенная меняется, народ может вызвать нужную ему информацию из хранилищ подсознательной памяти. Однако многое из того, что хранится, может быть потеряно в той игре случаев, которую мы зовем «фатумом». Многое не может быть интегрировано в эволюционные отношения и, таким образом, не может быть оценено и применено в решении реальных задач в условиях изменений внешней среды, которые меняют телесные свойства человеческой плоти. Биологический вид может забывать! В этом заключается особая ценность Квисатц Хадераха, о которой не подозревает Бене Гессерит: Квисатц Хадерах не способен забывать.

«Книга Лето», Харк аль-Ада

Стилгар не мог объяснить почему, но последнее случайное замечание Лето сильно его взволновало. Оно перемалывалось в сознании фрименского вождя всю дорогу от Спутника до сиетча Табр. Эти мысли затмили то, о чем они с Лето говорили в Пустыне.

Действительно, в этом году молодые женщины в Арракисе были необычайно хороши, впрочем, так же, как молодые мужчины. Их лица сияли от избытка воды, головы высоко подняты, выражение лиц светилось безмятежностью. Они пренебрегали масками и влагоуловителями, а иногда и вовсе не носили защитные костюмы, предпочитая другую одежду, которая не скрывала гладкую гибкость молодых тел.

«Вызов человеческой красоты был обусловлен новыми красотами ландшафта. В сравнении со старым Арракисом глазу было на чем остановить свой очарованный взор — очарование рождалось при виде зеленых побегов, росших в расщелинах красно-коричневых скал. Старые сиетчи с их сложной системой водосберегающих запоров и ловушек для влаги постепенно уступали место открытым поселкам с домами, сложенными из глиняных кирпичей. Глиняных кирпичей!»

Почему мне так хотелось стереть поселок с лица земли? — удивлялся Стилгар. Внезапно он споткнулся.

Стилгар знал, что он — один из последних представителей вымирающей породы. Старые фримены приходили в ужас от небывалой расточительности своей планеты. Единственное, на что была способна вода, испарявшаяся в воздух, — это на то, чтобы портить кирпичные стены новых домов. Дом на одну семью расходовал столько же воды, сколько ее уходило на поддержание жизни обитателей целого сиетча в течение года.

Мало того, в этих домах были прозрачные окна, сквозь которые в дом проникала иссушающая жара. Такие окна открывались наружу.

Новые фримены, жившие в новых кирпичных домах, могли зато любоваться своим рукотворным пейзажем. Эти люди не запирали себя в тесное пространство сиетча. Как только открылись новые горизонты, тотчас разыгралось и воображение. Стилгар хорошо это чувствовал. Новое видение реальности объединяло фрименов с остальными обитателями межгалактической империи, приучало их к мысли о неограниченном пространстве. Когда-то они были связаны по рукам и ногам безводными Пустынями Арракиса, были рабами горькой необходимости и не разделяли образ мыслей и жизни с другими, более изнеженными обитателями Империи.

Стилгар видел, что эти изменения представляютсобой разительный контраст его сомнениям и страхам. В старые дни редкий фримен мог позволить себе покинуть планету, переселиться на другую и начать там новую жизнь. Запрещалось даже мечтать о таком побеге.

Стилгар внимательно посмотрел на идущего впереди Лето. Он тоже говорил о запрещении переезжать на другие, богатые водой планеты. Да, такой переезд был обычным делом для обитателей тех, других планет, даже если существовал только в виде мечты, предохранительного клапана, выпускника недовольства. Однако в чистом виде планетарное рабство достигло своего апогея именно здесь, на Арракисе. Фримены обратили свой взор внутрь себя, забаррикадировали свои умы так же, как забаррикадировали они свои пещерные жилища.

Было извращено само понятие сиетча — места убежища на случай невзгод. Теперь сиетч считался местом заключения, тюрьмой народа.

Лето сказал правду: все это изменил Муад'Диб.

Стилгар растерялся. Его старые убеждения рассыпались в прах. Видение новой действительности стало источником жизни, свободной от всякой замкнутости.

Как хороши в этом году молодые женщины!

Старый образ мышления (Мой образ мышления! — был вынужден признать Стилгар) принуждал его народ игнорировать всю историю, кроме той ее части, которая была обращена на их собственные труды. Старые фримены читали почти исключительно историю своих ужасающих переселений, бегств от одних преследований к другим. Старые планетарные правительства строго следовали государственной политике старой Империи. Правительства подавляли всякую тягу к творчеству и прогрессу, стремление к развитию. Процветание нации было смертельно опасно для старой Империи и ее властителей.

Стилгара внезапно потрясла мысль о том, что все эти вещи представляют смертельную опасность для того курса, который хочет проводить Алия.

Стилгар снова споткнулся и упал позади Лето.

В старом образе мыслей, как и в старой религии, не было места будущему, было лишь вечно продолжающееся бесконечное теперь. До Муад'Диба, как видел теперь Стилгар, фримены были приучены всегда верить в неудачу и никогда в возможность свершения. Ну… они поверили Лиет-Кинесу, но он установил предел жизни на планете в сорок поколений. То не было свершением, то была мечта, обращенная опять-таки внутрь.

Все это смог изменить Муад'Диб!

Во время джихада фримены многое узнавали о старом Падишахе-Императоре Шаддаме Четвертом. Восемьдесят первый падишах из Дома Коррино, заняв Трон Золотого Льва и правя железной рукой бесчисленными мирами, использовал Арракис как полигон той политики, которую он надеялся проводить и в других частях Империи. Планетарные правители Шаддама насаждали в людях пессимизм, чтобы иметь опору своей власти. Они тщательно следили за тем, чтобы все жители Арракиса, даже кочевники-фримены, знали обо всех случаях несправедливости и нерешаемых проблемах; людей приучали думать о себе как о беспомощных созданиях, которым не на что рассчитывать в тяжелую минуту.

Как хороши в этом году молодые женщины!

Глядя, как Лето шагает впереди него, Стилгар только удивлялся тому, как этот юноша, мальчик, сумел вселить в него подобные мысли одним случайным замечанием, из-за которого Стилгар стал смотреть на Алию и свое участие в Совете совсем другими глазами.

Алия любила говорить, что старое медленно уступает дорогу новому. Стилгар был вынужден признать, что всегда находил эти заявления успокаивающими. Они значили: изменения опасны, всякое изобретательство надо подавлять, личную волю индивида надо сломить в зародыше. Какую еще функцию выполняло священство, как не отрицало свободу воли?

Алия постоянно повторяла, что предоставление возможностей для открытой конкуренции должно быть сведено к управляемому минимуму. Но это означало одно — угроза со стороны технологии может быть использована только для ограничения населения, именно так поступали с технологиями древние деспоты. Всякая разрешенная технология должна уходить своими корнями в ритуал. Иначе… иначе…

Стилгар снова споткнулся. Лето остановился на берегу канала возле абрикосовой рощи и ждал, когда к нему приблизится наиб.

Стилгар шел и чувствовал, как о его ноги шелестит некошеная трава.

Некошеная трава!

Во что верить? — спросил себя Стилгар.

Фримену его поколения было положено верить в то, что индивид нуждается в глубоком понимании своей ограниченности. Самым контролируемым элементом безопасного надежного общества является, несомненно, традиция. Народ должен знать ограничения, накладываемые временем, обществом и территорией. Что было несправедливого в сиетче как модели всякого мышления? Чувство отгороженности должно определять каждый индивидуальный выбор — будь то рамки семьи, общины или мер, предпринимаемых подходящим правительством.

Стилгар остановился и посмотрел на Лето. Мальчик стоял в саду и улыбался.

Неужели он знает о сумятице, которая творится у меня в голове? — изумился Стилгар.

В этот миг старый фрименский наиб попытался вернуться к накатанному катехизису своего народа. Каждый аспект жизни требует особой единичной формы и должен быть основан на внутреннем мысленном круговороте, основанном на скрытом понимании того, что будет действовать в обществе, а что действовать не будет. Модель жизни, общины, начиная с низшего элемента общества и его элиты, кончая государством и выше, — это модель сиетча и его противовеса в Пустыне — Шаи-Хулуда. Гигантский песчаный червь был самой ужасной тварью, но если ему угрожала опасность, он немедленно прятался на недосягаемой глубине.

Изменения опасны! — сказал себе Стилгар. Тождество и стабильность — вот достойные цели правительства.

Но как прекрасны молодые мужчины и женщины!

И это именно они помнили слова Муад'Диба, которые тот произнес после низложения Шаддама Четвертого: «Не долгой жизни для императора я ищу, а долгой жизни для Империи».

Не это ли и я говорил себе? — подумал Стилгар.

Он снова зашагал к входу в сиетч, держась справа от Лето. Мальчик преградил путь наибу.

Но Муад'Диб говорил и другое, напомнил себе Стилгар: «Подобно индивиду, общества, цивилизации и правительства рождаются, мужают, оставляют потомство и умирают».

Опасны изменения или нет, но их не миновать. Прекрасные юные фримены знали это. Они могли прозревать будущее и готовиться к нему.

Чтобы не наскочить на Лето, Стилгар был вынужден остановиться.

Мальчик посмотрел на наиба мудрым, как у совы, взглядом.

— Ты понял, Стилгар? Традиция — не единственная путеводная нить, как тебе казалось.

Глава 19

Фримен умирает, если его надолго разлучить с Пустыней; мы называем эту болезнь «водным отравлением».

Стилгар, «Комментарии»

— Мне очень трудно просить тебя сделать это, — произнесла Алия. — Но… Я должна подстраховаться, чтобы дети Пауля унаследовали Империю. Другой цели у Регентства нет.

Алия обернулась, оторвавшись от зеркала, возле которого она заканчивала свой утренний туалет, и взглянула на мужа, чтобы посмотреть, как он воспринял ее слова. Дункан Айдахо и вправду заслуживал внимательного изучения в такие моменты; нет никаких сомнений в том, что он стал намного умнее и опаснее по сравнению с тем его уровнем, на каком он пребывал в бытность свою простым оружейником Дома Атрейдес. Внешне он остался практически таким же — черные жесткие волосы окаймляли лицо с темными резкими чертами, но за долгие года, прошедшие с момента пробуждения из состояния гхола, Айдахо претерпел глубокий внутренний метаморфоз.

Алия не первый раз подивилась, что могло прятаться в мистическом одиночестве мужа после его посмертного возрождения. До того, как специалисты с Тлейлаксу поработали с Дунканом по своей методике, он был совершенно ясен для Атрейдесов — душа этого человека читалась как открытая книга: верность, фанатическая приверженность моральному кодексу буржуазной бережливости, вспыльчивость и отходчивость. Он был непримирим в своей решимости мстить Дому Харконнен. К тому же он умер, спасая Пауля. Тлейлаксу выкупили тело убитого у сардаукаров, регенерировали его и вырастили зомби катрундо: плоть Дункана Айдахо, лишенную сознания и памяти. Его научили ментальности и прислали как живой компьютер в подарок Паулю. То был превосходный инструмент, в который заложили гипнотическую одержимость к убийству собственного владельца. Плоть Айдахо сопротивлялась этой одержимости, и невыносимый стресс пробудил клеточную память, вернув Дункану память о прошлом.

Алия уже давно приняла решение, что очень опасно думать о нем, как о Дункане в глубине сокровенных мыслей. Лучше думать о нем, называя его именем гхола — Хейтом. Гораздо лучше. Самое главное, что муж даже не подозревал, что в психике его жены сидел старый барон Харконнен.

Дункан видел, что жена рассматривает его изучающим взглядом, и отвернулся. Любовь не смогла скрыть ни происшедшие в ней изменения, ни замутить прозрачность ее мотивов. Фасеточные металлические глаза, которыми снабдили его тлейлаксу были жестоки в своей способности проникать в тайну любого обмана. Сейчас глаза рисовали Алию злобной, похожей на мужчину. Это было так невыносимо, что Дункан с отвращением отвернулся.

— Почему ты отворачиваешься? — спросила Алия.

— Я должен обдумать твои слова, — ответил он. — Госпожа Джессика принадлежит… Дому Атрейдес.

— И твоя верность принадлежит Дому Атрейдес, но не распространяется на меня? — надулась Алия.

— Не стоит так вольно интерпретировать мои слова, — произнес Дункан.

Алия сжала губы. Не слишком ли она торопится?

Дункан подошел к окну, выходившему на угол площади храма. Там уже начали собираться паломники, по краям теснились арракинские торговцы, собравшиеся, словно хищники, поживиться за счет толпы. Особенно Дункана заинтересовали торговцы с плетеными из Пряности корзинами, поднятыми высоко над головой. Позади арракинцев были видны фрименские коробейники. Уверенные в своей силе, они без труда рассекали толпу.

— Они продают выветренный мрамор, — сказал Дункан, указывая на фрименов. — Ты знала об этом? Они находят в Пустыне куски мрамора, которые обтачивают песчаные бури. Иногда попадаются очень красивые композиции. Сейчас этот вид искусства становится очень популярным: природный выветренный мрамор с Дюны. На прошлой неделе я купил одну такую штучку — золотистое деревце с пятью кисточками. Очень миленькая вещица, но, к сожалению, весьма хрупкая.

— Ты уклонился от темы, — напомнила мужу Алия.

— Я и не думаю от нее уклоняться, — возразил он. — Эти штучки милы, но это не искусство. Люди создают произведения искусства своей неистовостью, своей волей. — Дункан оперся рукой о подоконник. — Близнецы не любят этот город, и, боюсь, я понимаю, за что.

— Я не улавливаю в твоих словах никакой связи, — ответила Алия. — Устранение моей матери не будет настоящим устранением. Она будет твоей пленницей, оставшись в полной безопасности.

— Город был построен слепым, — продолжал Дункан. — Ты знаешь, что Лето и Стилгар уходили из сиетча Табр в Пустыню на прошлой неделе? Они отсутствовали всю ночь.

— Да, мне докладывали об этом, — ответила Алия. — Кстати, об этих торговцах безделушками — по-твоему, я должна запретить их промысел?

— Это испортит им все дело, — сказал он и обернулся. — Ты знаешь, что ответил Стилгар, когда я спросил его, зачем они ходили в пески? Он ответил, что Лето хотел пообщаться с духом Муад'Диба.

Алия почувствовала, что ее охватывает тихая холодная паника. Женщина посмотрела на себя в зеркало и постаралась справиться с волнением. Лето никогда не пошел бы ночью из сиетча ради такого вздора. Может быть, это просто конспирация?

Айдахо протянул руку к глазам, чтобы выключить изображение жены и сказал:

— Стилгар сказал, что пошел с Лето только потому, что до сих пор верит в Муад'Диба.

— Конечно, верит! Дункан усмехнулся.

— Он сказал, что верит в Пауля, потому что он всегда стоял на стороне маленьких людей.

— Что ты ответил на это? — спросила Алия, чувствуя, что голос выдает ее страх.

Айдахо отнял руки от глаз.

— Я сказал: «Это делает тебя одним из маленьких людей».

— Дункан! Это очень опасная игра. Подразни этого наиба и ты разбудишь в нем зверя, который уничтожит всех нас.

— Он до сих пор верит в Муад'Диба, — отпарировал Айдахо. — Это наша надежная защита.

— И что же он тебе ответил?

— Он сказал, что это его личное дело.

— Понимаю.

— Нет… не думаю, что ты понимаешь. Есть вещи пострашнее, чем длинные руки Стилгара.

— Да, сегодня я не могу тебя понять, Дункан. Я прошу тебя сделать одну очень важную вещь, вещь жизненно необходимую для… Так зачем все это хождение вокруг да около?

Как она сегодня раздражена. Он снова повернулся к окну.

— Когда меня учили ментальности… мне было очень трудно, Алия, понять, как работает наше сознание. Сначала надо понять, что сознанию надо позволить работать самому. Это очень странное ощущение. Ты можешь работать мышцами, упражнять и укреплять их, но сознание, мозг, работают сами по себе. Когда узнаешь эту вещь, то временами сознание показывает тебе такое, чего ты не хотел бы видеть.

— Именно поэтому ты пытался оскорбить Стилгара?

— Стилгар не знает своей психики, его сознание не свободно.

— Кроме оргий с Пряностью.

— Нет, дело не только в этом. Это качество делает его наибом. Для того чтобы править людьми, он контролирует и ограничивает свои реакции и делает то, чего от него ждут. Если это понимаешь, то знаешь, кто такой Стилгар и насколько длинны его руки.

— Да, это в обычае фрименов, — сказала Алия. — Ладно, Дункан, ты сделаешь то, о чем я прошу, или нет? Ее надо похитить и представить дело так, словно это дело рук Дома Коррино.

В ответ в покоях повисло тягостное молчание. Дункан взвешивал ее тон и аргументы своим особым ментальным способом. Этот план устранения говорил о холодной жестокости, мера которой потрясла Айдахо. Рисковать жизнью собственной матери ради каких-то надуманных оснований? Алия явно лгала. Кто знает, возможно, слухи о связи Джавида и Алие соответствуют действительности. От этой мысли у Дункана похолодело в животе.

— Ты единственный, кому я могу это доверить, — сказала Алия.

— Я знаю, — ответил он.

Женщина приняла эти слова за согласие и улыбнулась своему отражению в зеркале.

— Тебе, должно быть, известно, что таких ментатов, как я, учат рассматривать людей, как последовательность их отношений.

Алия не ответила. Она сидела, охваченная своей персональной памятью, что лишило ее лицо всякого выражения. Айдахо увидел ее отражение в зеркале и содрогнулся. Было такое впечатление, что она общается с голосами, слышными только ей одной.

— Отношений, — снова шепотом повторил он.

Он начал думать: От старых мук надо избавляться так же, как змея избавляется от старой кожи. Это надо сделать для того, чтобы вырастить новые отношения и понять ограничения, которые накладывали старые муки. То же самое касается правителей, даже если это регенты. Старое правительство надо отбросить, как старую тряпку. Эту схему надо отработать, но не так, как это желает сделать Алия.

Она наконец встряхнула плечами.

— Лето не будет больше выходить в Пустыню, как в этот раз. Я отчитаю его.

— Даже со Стилгаром?

— Даже с ним.

Она встала, пересекла комнату, подошла к Дункану и положила ему руку на плечо.

Он подавил дрожь с помощью ментальных операций. Что-то в ней выводило его из равновесия.

Что-то в ней.

Он не мог заставить себя смотреть на нее. Вдохнув смесь ее духов, он покашлял, чтобы прочистить горло.

— Сегодня я буду занята исследованием подарков Фарад'на, — сказала Алия.

— Одежды?

— Да. Он всегда делает не то, что хочет показать. Надо, кроме того, помнить, что его башар, Тиеканик — приверженец религии чоауроки, он чомас и в совершенстве владеет приемами убийства королевских особ.

— Цена власти, — философски заметил Дункан и отодвинулся от жены. — Но мы мобильны, а Фарад'н нет.

Алия изучающе посмотрела на чеканный профиль мужа. Иногда было очень трудно понять работу его ума. Думал ли он, что только свобода действий вдыхает жизнь в военные действия? Ну что ж, жизнь на Арракисе и так слишком долго была безопасной. Чувства, отточенные некогда каждодневной опасностью, надо упражнять, иначе они атрофируются.

— Да, — сказала она, — и к тому же мы все еще владеем Фрименами.

— Мобильностью, — повторил он. — Мы не можем деградировать до инфантильного состояния. Это было бы недопустимо глупо.

Его тон раздражал Алию больше обычного.

— Фарад'н использует любое средство, чтобы нас уничтожить.

— Ах, это, — протянул он. — Это форма инициативы, мобильность, которой мы встарь не обладали. У нас был кодекс, кодекс Дома Атрейдес. Мы всегда платили по счетам и позволяли нашим врагам грабить и мародерствовать. Этого ограничения больше нет. Теперь мы равно мобильны, Дом Атрейдес и Дом Коррино.

— Мы устраним мою мать для того, чтобы уберечь ее от вреда и по некоторым другим причинам, — сказала Алия. — Мы все еще живем по кодексу.

Он взглянул на жену сверху вниз. Она знала, как это опасно, когда ментат начинает свои вычислительные логические операции. Она понимает, что он сейчас вычисляет. Хотя… он все еще любит ее. Дункан провел рукой по глазам. Как же молодо она выглядит. Госпожа Джессика права: Алия не постарела ни на один день за все годы, что они вместе. Она полностью сохранила мягкость черт, унаследованную от матери Бене Гессерит, но глаза были жесткими — как у всех Атрейдесов. Глаза хищной птицы. Нечто, холодный расчет и преступление мелькали в выражении этих глаз.

Айдахо слишком много лет служил Дому Атрейдес, чтобы знать не только их сильные стороны, но и слабые. Но сейчас в Алие появилось что-то незнакомое и новое. Атрейдесы могли вести хитрую игру против врагов, но никогда против друзей и союзников; в том, что касалось членов семьи, об этом просто не могло быть и речи. Это было частью существа всех Атрейдесов — поддерживать своих людей, чтобы те знали: жить под властью Атрейдесов лучше, чем под властью кого бы то ни было. Демонстрировать свою любовь к друзьям искренностью поведения с ними. То, о чем просила Алия, было не в духе Атрейдесов. Он чувствовал это всей своей плотью, всеми своими нервами. Дункан был единым целым, которое чувствовало в Алие какое-то чуждое отношение.

Сенсориум его ментата включился, сознание вступило в состояние холодного транса, в котором перестало существовать время. Теперь в разуме производились только логические операции. Алия, конечно, поймет, что с ним происходит, но здесь уже ничем не поможешь. Дункан переключился на свои алгоритмы.

Ход логических операций: Отраженная госпожа Джессика живет в сознании Алие своей псевдожизнью. Он видел это так же ясно, как Айдахо в том состоянии, в каком он пребывал до состояния гхола — он тоже был в сознании Алие. Алия обладала такой способностью, ибо была предрождена. Свои же способности Айдахо получил в баках регенерации на Тлейлаксу. Однако Алия пренебрегла отражением матери и решилась подвергнуть ее риску. Следовательно, жена не находится в контакте со своей псевдоматерью, существующей в ее сознании. Следовательно, Алия полностью одержима другим псевдообразом, который изгнал из ее сознания всех остальных.

Одержимость!

Отчуждение!

Мерзость!

Холодный разум ментата, Дункан сразу это заметил, переключился на другие грани проблемы. Все Атрейдесы находятся на одной планете. Решатся ли Коррино на риск атаковать их из космоса? Ум быстро принялся сканировать все факторы, положившие конец примитивным способам ведения войны.

Первое: Все планеты уязвимы нападению из космоса. Следовательно, властители каждой планеты прежде всего заботятся о средствах отражения агрессии и средствах возмездия. Фарад'н не может не понимать, что и Атрейдесы не забыли о таких элементарных предосторожностях.

Второе: Противоракетная оборона на сто процентов защищала любую планету от поражающих снарядов и взрывчатых веществ неядерного типа. По этой причине основной формой сражений снова стали наземные войсковые операции и рукопашные схватки. Но у пехоты есть свои ограничения. Дом Коррино может доставить на Арракис сардаукаров, но они не смогут эффективно воевать в суровых условиях этой планеты.

Третье: Планетарному феодализму постоянно угрожала опасность со стороны мощного технократического класса, хотя непрерывный бутлерианский джихад служил буфером избыточной технологичности. В этом отношении Иксиан, Тлейлаксу и несколько других рассеянных в космосе планет представляли собой в этом отношении чисто гипотетическую опасность. С другой стороны, сами эти планеты были весьма уязвимы перед совместной агрессией остальной части Империи. Бутлерианский джихад будет продолжаться вечно. Механические средства ведения войны требуют высоких технологий. Империя Атрейдесов использовала технологии для других целей, держа под контролем технологический класс. Таким образом, Империя оставалась чисто феодальной, что, естественно, давало ей возможность распространять свои границы до самых дальних необжитых планет.

Сознание автоматической ментальности осветилось вспышкой, когда были просканированы все данные собственной памяти. Этот процесс был недоступен ходу времени. Придя к убеждению, что Дом Коррино не рискнет начать незаконную атомную войну, Дункан переключился на логические операции головного мозга, главный путь принятия решений. Элементы рассуждения были очевидны: Империя располагала таким же количеством атомного и иного оружия массового поражения, что и остальные властители в космосе. Половина Династий отреагирует не раздумывая, если Дом Коррино осмелится нарушить Конвенцию. Вне-планетные силы Атрейдесов будут пущены в ход автоматически. Страх сделает свое дело. Салуса Секундус и ее союзники просто испарятся в жарком ядерном облаке. Дом Коррино не решится на этот холокост. Несомненно, представители этого Дома были вполне искренни, когда подписывали соглашение о том, что ядерное оружие может быть применено только в случае защиты человечества от столкновения с другими цивилизациями, если таковое произойдет.

Операционно-логическое мышление было четко очерчено и ясно сформулировано. В нем не было промежуточных тонов — только черное и белое. Алия выбрала устранение и устрашение потому, что стала чужой, перестала быть представительницей Дома Атрейдес. Дом Коррино был враждебен, но совсем не в том смысле, о котором говорила на Совете Алия. Она хотела удалить госпожу Джессику, поскольку увядшие девы Бене Гессерит давно поняли то, что Дункану стало ясно только сейчас.

Айдахо вывел себя из ментального транса и увидел, что Алия стоит перед ним, холодно рассматривая мужа.

— Может быть, ты предпочитаешь, чтобы госпожу Джессику просто убили? — спросил он.

Вспышка радости этого чуждого существа не укрылась от глаз Айдахо. Впрочем, радость тут же уступила место фальшивому возмущению.

— Дункан!

Да, эта чуждая Алия с удовольствием убила бы собственную мать.

— Ты боишься своей матери, а не за нее, — сказал он. Жена смерила Айдахо взглядом.

— Конечно, боюсь. Она доложила обо мне Общине Сестер.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Разве ты не знаешь о самом большом искушении для Бене Гессерит? — вкрадчиво спросила Алия, соблазнительно глядя на мужа снизу вверх сквозь опущенные ресницы. — Но я просто хотела сохранить силу для лучшей охраны близнецов.

— Ты говоришь о каком-то искушении, — без всякого выражения проговорил Дункан.

— Это вещь, которую Сестры прячут особенно тщательно и которой они больше всего боятся. Вот почему они считают меня воплощением Мерзости. Они понимают, что не остановят меня своими притеснениями. Это не просто искушение — они с придыханием говорят о нем, как — о Великом Искушении. Видишь ли, мы, воспитанницы Бене Гессерит, способны изменять определенным образом свой обмен веществ. Это продлевает молодость — причем намного эффективнее, нежели прием меланжи. Ты представляешь последствия, если все Сестры начнут этим заниматься? Это станет заметным. Мне кажется, что ты уже просчитал истинность моих слов. Меланжа — это то, что делает нас объектом множества заговоров. Мы владеем веществом, которое продлевает жизнь. Но что будет, если все узнают, что сестры Бене Гессерит владеют еще более мощным орудием омоложения? Понял? Ни одна Преподобная Мать в этом случае не сможет считать себя в безопасности. Похищения и пытки последователей Бене Гессерит станут обычным явлением.

— Ты изменила свой обмен веществ. — Это был не вопрос, а утверждение.

— Я пренебрегла Общиной Сестер! Рапорт матери в Общину сделает Бене Гессерит самым надежным союзником Дома Коррино.

Звучит очень правдоподобно, подумал он. Алию надо было проверить.

— Но ведь твоя мать ни при каких обстоятельствах не выступит против тебя.

— Она была воспитанницей Бене Гессерит задолго до моего рождения. Дункан, она позволила своему сыну, моему брату, пройти испытание гом джаббар. Она сама это устроила, хотя знала, что во время испытания он мог умереть! В действиях Бене Гессерит мало веры, но зато много прагматизма. Она несомненно выступит против меня, если решит, что это в интересах Общины Сестер.

Он кивнул. Слова жены звучали очень убедительно. То была грустная мысль.

— Мы должны перехватить инициативу, — сказала она. — Это наше самое острое оружие.

— Есть проблема с Гурни Халлеком, — сказал он. — Я должен буду убить своего друга?

— Гурни находится в Пустыне с какой-то разведывательной миссией, — сказала она, зная, что Айдахо знает об этом. — Он не сможет тебе помешать.

— Очень странно, — произнес вполголоса Айдахо. — Правящий регент Каладана бродит по Арракису.

— А почему нет? — с вызовом спросила Алия. — Он ее любовник — если не на деле, то в мечтах.

— Конечно, конечно, — ответил он, и, как ни странно, Алия не заметила неискренности в его голосе.

— Когда ты ее похитишь?

— Тебе лучше этого не знать.

— Да… да, я понимаю. Куда ты ее отвезешь?

— Туда, где ее никто не найдет. Оставь тревогу, она не останется здесь и не сможет тебе угрожать.

Алия не смогла скрыть ликования.

— Но где будет…

— Если ты не будешь этого знать, то тебе не придется лгать на детекторе лжи, поскольку ты и в самом деле не будешь ничего знать.

— Ах, какой ты умный, Дункан.

Теперь она верит, что я действительно убью госпожу Джессику, подумал он.

— До свидания, любовь моя, — произнес он вслух.

Она не услышала решимости в его голосе и даже на прощание поцеловала мужа.

Идя по коридорам храма, похожим на ходы сиетча, Айдахо вытирал глаза. Мудрые аппараты мастеров тлейлаксу тоже умели плакать.

Глава 20

Ты любил Каладан И оплакал его погибшее воинство — Но боль открыла тебе: Новая любовь не может стереть Тех, кто стал вечными призраками.

Рефрен «Плача Хаббании»

Стилгар удвоил охрану близнецов, полностью отдавая себе отчет в бесполезности этой меры. Парень очень напоминал своего тезку деда Лето Атрейдеса. Это замечал каждый, кто знал герцога. Конечно, мальчик не по годам серьезен и рассудителен, ему присуща осмотрительность, но это не гарантия от неожиданных поступков и опасных решений.

Ганима была больше похожа на свою мать. У девочки были такие же рыжие волосы и разрез глаз, как у Чани. Ганима трезво смотрела на трудности, приспосабливаясь к ним, и не раз говорила, что если Лето поведет, то она без колебаний последует за братом.

Лето же был готов повести их навстречу опасности.

Не раз и не два Стилгар думал о том, чтобы поделиться этой проблемой с Алией. Он не стал этого делать, потому что принцесса Ирулан бегала к Алие с любой мелочью. Придя к такому решению, Стилгар внезапно осознал, что в суждениях Лето об Алие есть немалая доля истины.

Она походя и грубо использует людей, думал он. Она использует, как неодушевленный предмет, даже Дункана. Можно ожидать, что в один прекрасный день она, не колеблясь, отдаст приказ о моем устранении. Она выбросит меня, как ненужный хлам.

Тем не менее он усилил охрану и постоянно обходил посты, придирчиво вникая в каждую мелочь. Ум его смущали мысли и сомнения, посеянные Лето. Если нельзя держаться за традиции, то где та скала, на которую можно бросить якорь своей жизни?

В тот день, когда состоялось большое собрание по поводу приезда госпожи Джессики, Стилгар видел Ганиму, стоявшую рядом с бабкой у входа в Палату Собраний сиетча. Было еще рано, Алия еще не приехала, и толпа ожидала ее прибытия, бросая скрытые взгляды на бабушку и внучку, проследовавших в палату.

Притаившись в темном алькове, Стилгар наблюдал за ними, отделенный от Джессики и Ганимы проходящей мимо толпой. Он не мог расслышать их голосов из-за ропота толпы. Сегодня здесь собрались представители многих племен, чтобы приветствовать возвращение прежней Преподобной Матери. Однако Стилгар во все глаза рассматривал Ганиму. Какие у нее живые глаза! Эта живость зачаровала старого воина. Темно-синие, твердые, вопрошающие, трезвые глаза. А как она резким поворотом головы отбрасывает волосы с плеч! Это же Чани. То было истинное духовное воскрешение, сверхъестественное сходство.

Стилгар переместился ближе и встал в другом алькове.

По способности Ганимы трезво наблюдать и делать выводы Стилгар не мог бы поставить рядом с ней ни одного ребенка, за исключением ее брата. Кстати, где Лето? Стилгар оглянулся на запруженный людьми проход. Охрана немедленно подняла бы тревогу, если бы что-то случилось. Стилгар покачал головой. Эти близнецы сведут его с ума. Они постоянно нарушают его душевный покой. Иногда Стилгар почти ненавидел этих детей. Можно ненавидеть родственников, но кровь (и ее драгоценная вода) требуют моральной поддержки и постоянной заботы. Эти брат и сестра — его ответственность, которую никто не в силах с него снять.

Из пещеры Палаты Собраний лился просеянный пылью коричневатый свет, оттенявший силуэты Ганимы и Джессики. Свет коснулся плеч девочки и снежно-белой накидки на ее плечах, придав неописуемый оттенок ее волосам, когда она обернулась к проходу и посмотрела на толпу.

Зачем Лето смутил мой покой своими сомнениями? — подумал Стилгар. Мальчик сделал это обдуманно и с ясным намерением. Может быть, Лето хотел, чтобы я хоть в малой степени разделил с ним его ментальный опыт? Стилгар знал, в чем состоит разница между близнецами, но не был в состоянии мышлением постигнуть, в чем именно состоит это знание. Он не воспринимал утробу матери как узилище бодрствующего сознания — сознания, которое оживает со второго месяца с момента зачатия, как ему сказал Лето.

Мальчик однажды сказал ему, что его память подобна «внутренней голограмме, которая увеличивается в размерах и охватывает все больше и больше деталей с момента потрясения, связанного с упомянутым пробуждением, но не меняет своей формы и контуров».

Сейчас, когда Стилгар наблюдал за Ганимой, он вдруг впервые понял, что значит жить в такой паутине памяти, не будучи способным спрятаться в уединенном уголке сознания. Столкнувшись с таким состоянием, человек должен интегрировать в свою психику безумие, быстро отобрав и отвергнув негодные из множества одновременно поступающих предложений, в которых ответы менялись гораздо быстрее, чем вопросы.

В таком мире не может существовать застывшая традиция. На двуликий вопрос не может существовать однозначного ответа. Что в таких условиях действует? То, что не действует. Но тогда что же не действует? То, что действует. Смысл ясен. Это тот же смысл, который содержится в старой фрименской загадке: «Что приносит жизнь и смерть?» — «Ветер Кориолиса».

Зачем Лето хотел, чтобы я это понял? — спросил себя Стилгар. Из своих осторожных расспросов Стилгар знал, что близнецы одинаково смотрели на свою особенность; для них это был источник огорчений. Родовой канал для таких — это путь бегства, подумал он. Невежество уменьшает потрясение такого опыта, но близнецы были лишены этого спасительного невежества. На что похоже ощущение, когда живешь, все зная о тех вещах, которые могут происходить не так, как надо? Это — постоянное столкновение с сомнениями. Твое отличие постоянно будут высмеивать сверстники. Какое это удовольствие оскорблять других даже намеком на такое неравенство. «Почему я?» — вот первый же вопрос жертвы, на который никто никогда не даст ответа.

А о чем спрашиваю себя я? — подумал Стилгар. Кривая усмешка коснулась его губ. — Почему я?

Дети предстали перед ним в совершенно новом свете. Теперь Стилгар понимал, почему они, не колеблясь, подвергают опасности свои детские несовершенные тела. Ганима очень кратко и точно сформулировала причину, когда однажды Стилгар отчитывал ее за то, что она взобралась на отвесную западную стену сиетча Табр.

— Почему я должна бояться смерти? Я уже бывала там и не один раз.

Как могу я взять на себя дерзость чему-то учить таких детей? — подумал Стилгар. — Кто вообще может набраться такой дерзости?

* * *

Как это ни странно, но мысли Джессики во время разговора с внучкой текли по тому же руслу. Она думала о том, как трудно должно быть зрелым человеком в детском теле. Разум должен знать, что тело способно совершить какое-то действие, только в этом случае оно должно ему обучаться — так формируются телесные ответы и рефлексы. Детям доступна практика Бене Гессерит по достижению прана-бинду, но даже эта техника предусматривает, что разум может подниматься на недоступные для тела высоты. Именно поэтому Гурни с таким трудом выполнял приказы Джессики.

— Стилгар смотрит на нас из алькова, — сказала Ганима.

Джессика не обернулась. Ее смутили интонации голоса внучки. Девочка любила старого фримена, как родного отца. Она любила старого воина даже когда пренебрежительно о нем отзывалась или поддразнивала его. Понимание этого заставило Джессику в новом свете взглянуть на старого наиба и в образах гештальт-психологии увидеть то, что объединяет детей со Стилгаром. Кроме того, Джессика поняла, что наиб на слишком-то одобряет нововведения на Арракисе, которые очень по нраву ее внукам.

На ум Джессике невольно пришла неуместная сейчас максима Бене Гессерит: «Прозреть, что ты смертен — это значит познать начала ужаса; познать же неизбежность смерти — это значит положить конец ужасу».

Да, смерть — это не столь уж тяжкое иго, но жизнь для Стилгара и близнецов превратилась в пытку на медленном огне. Все они находили, что мир устроен дурно и желали найти такие пути его преобразования, которые бы никому не угрожали. То были дети Авраама, которые узнают о жизни не из книг, а наблюдая полет ястреба над Пустыней.

Лето привел в замешательство Джессику сегодня утром, когда, стоя на берегу канала у подножия сиетча, сказал: «Вода загнала нас в ловушку, бабушка. Лучше бы мы жили, как пыль Пустыни, ибо ветер может вознести ее выше самых высоких скал Защитного Вала».

Джессика уже привыкла к аномальной зрелости этого мальчика, но все равно была поражена этим его высказыванием. Правда, она быстро взяла себя в руки.

— То же самое мог бы сказать твой отец.

Лето подбросил в воздух пригоршню песка, задумчиво глядя, как песчинки падают обратно на землю.

— Да, мог бы. Но тогда отец не принимал во внимание, что вода подтачивает и обрушивает любое русло, по которому течет.

Сейчас, стоя рядом с Ганимой, Джессика снова испытала потрясение от этих слов. Она обернулась и поверх голов посмотрела на неясную тень Стилгара в алькове. Стилгар так и не стал прирученным фрименом, способным только таскать ветви в свое гнездышко. Нет, этот человек остался ястребом, и когда слышал слово «красное», то представлял не прекрасный цветок, но кровь.

— Ты вдруг очень притихла, — сказала Ганима. — Что-то не так?

Джессика отрицательно покачала головой.

— Просто вспомнила, что мне сказал Лето сегодня утром, вот и все.

— Когда вы ходили в лесополосу? И что же он сказал? Джессика вспомнила взрослое выражение лица Лето во время утреннего разговора. Теперь у Ганимы было точно такое же выражение.

— Он рассказывал о временах, когда Гурни вернулся от контрабандистов под знамена Атрейдесов, — ответила Джессика.

— А потом вы говорили о Стилгаре, — проговорила Ганима. Джессика не стала спрашивать, каким образом это было известно внучке: близнецы без труда проникали в мысли друг друга.

— Да, говорили, — сказала Джессика. Стилгару очень не нравилось, что Гурни называл… Пауля своим герцогом, но Гурни заставил всех фрименов так его называть, а Гурни всегда говорил: «Мой герцог».

— Понятно, — промолвила Ганима. — И, конечно, Лето заметил, что сам он еще не стал для Стилгара его герцогом.

— Это так, — согласилась Джессика.

— Ты, конечно, знаешь, что он для тебя сделал, — сказала Ганима.

— Не уверена, что знаю, — призналась Джессика, и это признание очень ее обеспокоило, потому что она вообще не догадалась и не почувствовала, что Лето что-то для нее сделал.

— Он попытался разжечь в тебе память о нашем отце, — сказала Ганима. — Лето всегда хочет понять, как воспринимали нашего отца другие.

— Но разве… Лето не…

— Конечно, он может слушать звуки внутренней жизни. Это не подлежит сомнению. Но это не одно и то же. Естественно, ты говорила о нем, я имею в виду нашего отца, и говорила о нем, как о своем сыне.

— Да, — отрывисто произнесла Джессика. Ей не нравилось ощущение того, что эти дети могут делать с ней все что угодно по своему произволу, взламывать ее память, делая бесстрастные наблюдения, затрагивать интересующие их эмоции. Да ведь Ганима сейчас занимается именно этим!

— Слова Лето были тебе неприятны? — спросила внучка.

Джессика была потрясена охватившим ее гневом, который она с трудом подавила.

— Да… очень неприятны. Они обеспокоили меня.

— Тебе не нравится, что он знает нашего отца так же, как его знала наша мать, и знает мать так же, как знал ее отец, — заговорила Ганима. — Тебе не нравится, к чему это приводит — к способности знать и тебя.

— Я никогда раньше об этом не задумывалась, — Джессика заметила, что язык с трудом повинуется ее воле.

— Такое знание чувственной сферы действительно тревожит, — сказала Ганима. — Но в действительности ты просто предубеждена, потому что тебе трудно думать о нас не как о детях. Но нет ничего такого, что делали бы наши родители на людях или в приватной обстановке, о чем бы мы не знали.

На короткое мгновение Джессика испытала то же самое чувство, что и возле канала с Лето, правда, теперь ее реакция обратилась против Ганимы.

— Вероятно, он говорил о «половой чувственности» герцога, — высказала догадку Ганима. — Да, иногда Лето надо просто затыкать рот.

Существует ли на свете что-нибудь, что эти близнецы не могли бы приземлить и опошлить? — удивленно подумала Джессика. Потрясение и ярость сменились отвращением. — Как они осмеливаются говорить о чувственности ее Лето? Конечно, мужчина и женщина, которые любят друг друга, получают наслаждение от своих тел! Эту чудесную тайну не должно выставлять напоказ в случайном разговоре ребенка и взрослого.

Ребенка и взрослого!

До Джессики вдруг с потрясающей ясностью дошло, что ни Лето, ни Ганима ничего не делают случайно.

Джессика хранила молчание, и Ганима снова заговорила:

— Мы неприятно поразили тебя, и я прошу прощения за нас обоих. Зная Лето, я понимаю, что он не станет извиняться. Когда он преследует какую-то цель, то забывает, насколько мы отличаемся… например, от тебя.

Джессика тем временем напряженно размышляла.

Конечно, именно поэтому вы оба так поступаете. Вы учите меня/ — Удивление Джессики нарастало. Интересно, кого еще они учат? Стилгара? Дункана?

— Лето пытается видеть вещи такими, какими их видишь ты, — сказала Ганима. — Для этого недостаточно одной памяти. Даже когда пытаешься сделать это не жалея сил, то почти всегда терпишь неудачу.

Джессика только вздохнула в ответ. Ганима коснулась ее руки.

— Твой сын ушел, не сказав так многого, но это должно быть высказано, по крайней мере тебе. Прости нас, но он любил тебя. Разве ты не знала об этом?

Джессика отвернулась, чтобы скрыть слезы, заблестевшие в ее глазах.

— Ему были ведомы твои страхи, — продолжала Ганима, — точно так же, как страхи Стилгара. Милый Стил. Наш отец был «Врачом Зверей» для него. Стил был не более чем зеленой улиткой в раковине.

Она напела мелодию песни, откуда были взяты эти слова. Лирическая музыка против воли захватила Джессику без остатка.

— К несчастью, отец оставил во вселенной слишком много людей-улиток, — сказала Ганима.

Глава 21

Допущение того, что человек существует в рамках исключительно изменчивой вселенной, взятое в качестве предварительной операциональной концепции, требует, чтобы интеллект был полностью осознаваемым уравновешивающим инструментом. Однако интеллект не может реагировать на изменчивую реальность, не вовлекая в процесс реакцию целостного организма. Такой организм можно распознать по его активному, деятельному поведению. То же самое можно сказать и об обществе, если рассматривать его как организм. Но здесь мы сталкиваемся с инерцией старого. Подчиняясь импульсам, общество неосознанно стремится к сохранению древних устоев. Общество требует постоянства. Любая попытка представить вселенную как арену беспрестанных изменений вызывает в обществе паттерны отторжения, страх, гнев и отчаяние. Так как же мыобъясняем принятие обществом предзнания? Очень просто: носитель предвидения, говоря об абсолютном (то есть неизменном) понимании, радостно превозносится толпой, даже если предсказания ясновидца грозят ужасными событиями.

«Книга Лето» Харк аль-Ада

— Это все равно что сражаться в темноте, — сказала Алия. Она гневно мерила шагами Палату Совета — от серебристых солнцезащитных занавесей на восточных окнах до диванов, расставленных возле противоположной, декорированной деревянными панелями, стены. Обутые в сандалии ноги Алие топтали ковры, паркет, гранатовые плиты и снова ковры. Наконец она остановилась около Ирулан и Айдахо, сидевших напротив друг друга на диванах, устланных серыми китовыми шкурами.

Айдахо всячески сопротивлялся приезду из Табра, но Алия приказала ему приехать. Устранение Джессики становилось насущной необходимостью, но осуществлять его сейчас было немыслимо. Требовались перцептивные способности ментата.

— Все это — звенья одной цепи, — заговорила Алия. — От них издалека несет заговором.

— Может быть, не все так страшно, — вмешалась Ирулан и вопросительно взглянула на Дункана.

Лицо Алие исказилось в презрительной усмешке. Как Ирулан может быть такой наивной? Если только… Она бросила на принцессу проницательный взгляд. Простая белая аба подчеркивала бездонную синеву глаз, светлые волосы собраны на затылке, подчеркивая удлиненный овал лица, ставшего сухощавым после многих лет, проведенных на Арракисе. Ирулан все еще сохранила налет надменности, усвоенной ей во время пребывания при дворе ее отца, Шаддама Четвертого, и Алие часто приходило в голову, что за этим высокомерием могут прятаться мысли истинного заговорщика.

Айдахо щеголял в черно-зеленой форме придворной гвардии Атрейдесов без знаков различия. То была аффектация, над которой исподтишка смеялись настоящие гвардейцы, особенно амазонки, весьма гордившиеся своими звездочками и нашивками. Им было не по нраву само присутствие какого-то ментата, оружейного мастера, тем более что он был мужем их любимицы.

— Итак, племена желают, чтобы госпожа Джессика была вновь введена в регентский Совет, — сказал Айдахо. — Каким образом можно…

— Они требуют этого единодушно?! — Алия сорвалась на крик, показывая на лист тисненой бумаги, лежавший на диване рядом с Ирулан. — Фарад'н это одно, но это… это пахнет совсем другим сговором!

— Что думает по этому поводу Стилгар? — спросила Ирулан.

— Там красуется и его подпись, — огрызнулась Алия.

— Но если он…

— Как он может отказать матери своего божества? — презрительно хмыкнула Алия.

Дункан взглянул на жену. Кажется, дело идет к столкновению с Ирулан! Он снова прикинул, для чего Алия потребовала его присутствия на сегодняшнем Совете, прекрасно зная, что он нужен в сиетче на случай экстренного устранения Джессики. Может быть, она слышала о послании, которое он получил от Проповедника? От этой мысли у Айдахо заныло в груди. Откуда этот нищий мистик мог знать секретный код, которым Пауль всегда вызывал к себе своего верного оруженосца? Айдахо не терпелось покинуть это собрание, чтобы хорошенько поразмыслить над этим вопросом.

— Нет никакого сомнения в том, что Проповедник какое-то время отсутствовал на нашей планете, — сказала Алия. — Гильдия не осмелилась бы нас обмануть. — Мне придется его…

— Берегись! — воскликнула Ирулан.

— В самом деле, тебе следует соблюдать осторожность, — поддержал принцессу Айдахо. — Половина планеты уверена, что он, — Дункан пожал плечами, — твой брат.

Ментат от души надеялся, что голос его прозвучал равнодушно и небрежно. Откуда этот человек мог знать тайный пароль?

— Но если он курьер или шпион…

— У него не было никаких контактов ни с Судом ни с Домом Коррино, — заявила Ирулан. — Мы можем быть уверены, что…

— Мы не можем быть уверены ни в чем, — Алия даже не сочла нужным скрыть свое презрение. Она повернулась спиной к Ирулан и обратилась к Айдахо. Почему он валяет дурака? Что, он не понимает, зачем его сюда позвали? Он присутствует на Совете только потому, что здесь находится Ирулан. Никто и никогда не забудет истории, связанной с появлением представительницы Дома Коррино в семье Атрейдесов. Изменивший один раз изменит снова. По мельчайшим особенностям поведения Ирулан Айдахо должен выявить ее темные замыслы.

Несколько взволнованный Айдахо взглянул на Ирулан. Были времена, когда он смеялся над такой прямолинейностью задач, возлагавшихся на ментата. Он прекрасно понимал ход мыслей Алие, понимала это и сама Ирулан. Однако в свое время эта принцесса, законная жена Пауля Муад'Диба, приняла такое решение, что в своем положении оказалась ниже королевской наложницы Чани. Однако в преданности Ирулан близнецам не приходится сомневаться. Эта женщина отреклась от семьи и Бене Гессерит во имя преданности Атрейдесам.

— Моя мать — часть этого заговора! — продолжала настаивать Алия. — По какой другой причине ее могла прислать сюда Община Сестер?

— Истерика нам не поможет, — высказал свое мнение Айдахо.

— Но, — заговорила Ирулан, — Гильдии можно не доверять в том, что…

— Гильдия… — Алия скорчила гримасу.

— Мы не можем исключить враждебности Гильдии или Бене Гессерит, — сказал Дункан. — Но мы можем со спокойной совестью записать их в категорию весьма пассивных противников. Гильдия живет только за счет своего железного закона: ни в коем случае не вмешиваться в управление. Гильдия — паразитическое образование и прекрасно это знает. Они не ударят пальцем о палец для того, чтобы убить организм, за счет которого они живут.

— Их представления о том, за счет какого организма они живут, могут сильно отличаться от наших, — растягивая слова, проговорила Ирулан. Она впервые так явно продемонстрировала свое презрение. Ленивый тон ее голоса, казалось, говорил: «Ты упустил самое главное, ментат».

Алия была озадачена — она не ждала от Ирулан такого выпада. Заговорщица вряд ли стала бы затрагивать этот пункт.

— В этом нет никакого сомнения, — согласился Айдахо, — но Гильдия никогда открыто не выступит против Дома Атрейдес. С другой стороны, Община Сестер может пойти на рискованную политическую игру, которая…

— Если они и сделают это, то скрытно, постаравшись дезавуировать одно или несколько лиц, — сказала Ирулан. — Бене Гессерит не продержался бы столько столетий, если бы не понимал ценность самоустранения. Они всегда предпочитали стоять за троном, а не сидеть на нем.

Самоустранение? — подумала Алия. Не тактика ли это самой Ирулан?

— То же самое я могу сказать и в отношение Гильдии, — произнес Айдахо. Он находил полезным для себя этот спор и выяснение позиций — они отвлекали его от более сложных проблем.

Алия снова отошла к окнам. Она знала уязвимое место Айдахо, которым отличались все ментаты. Этим людям нужны декларации. Это несет с собой тенденцию к зависимости от абсолюта, видеть конечную границу в любом явлении, и они сами это великолепно знают. Таково непременное условие их обучения. Однако действовать они могли и за пределами параметров самоограничения. Надо было оставить его в сиетче Табр, подумала Алия. Ирулан надо было отправить к Джавиду для допроса.

В этот миг в мозгу Алие раздался знакомый до тошноты раскатистый голос: «Совершенно верно!»

Заткнись! Заткнись! Заткнись! Опасное ошибочное решение едва не заманило ее в ловушку. Единственным чувством Алие в этот момент было чувство опасности. Айдахо должен помочь ей выпутаться из этого затруднительного положения. Он — ментат, а ментаты именно для этого и созданы. Люди-компьютеры заменили собой электронные аппараты, уничтоженные в ходе бутлерианского джихада. И не создашь ты машину по образу и подобию человеческого разума! Но именно сейчас Алие была просто необходима послушная машина, которая не страдала бы ограниченностью Айдахо. Машине всегда можно доверять.

До слуха Алие донесся тягучий голос Ирулан.

— Притворство, притворство и еще раз притворство, — говорила принцесса. — Мы все знаем общепринятые приемы нападения на власть. Я не виню Алию за ее подозрения. Естественно, она подозревает всех, в том числе и нас. Однако не будем пока обращать на это внимания. Что остается первичной ареной движущих сил, где таится наиболее действенный источник опасности для Регентства?

— В Объединенном Совете Прогрессивной Честной Торговли, — ответил Дункан бесстрастным голосом ментата.

Лицо Алие исказилось в жестокой ухмылке. Объединенный Совет Прогрессивной Честной Торговли! Но Дом Атрейдес имеет в ОСПЧТ пятьдесят один процент акций. Священство Муад'Диба — пять процентов. Кроме того, Властвующие Дома прагматично признали, что именно Дюна контролирует производство и продажу бесценной меланжи. Эту меланжу не без оснований называют «секретным монетным двором». Без меланжи не могла бы функционировать транспортная система Космической Гильдии. С помощью меланжи на пилотов наводился «навигационный транс», посредством этого транса они могли заранее «видеть» трассу, по которой им предстояло лететь со сверхсветовой скоростью. Без меланжи и ее воздействия на иммуногенетическую систему продолжительность жизни богатых людей уменьшилась бы в четыре раза. Даже обширный средний класс употреблял меланжу в разведенном виде по крайней мере один раз в день.

Однако в голосе Айдахо слышалась искренность ментата, и Алия с трепетом ждала, что он скажет дальше.

ОСПЧТ. Объединенный Совет Прогрессивной Честной Торговли был гораздо больше, нежели Дом Атрейдес, больше, чем Дюна, больше, нежели священство и меланжа вместе взятые. Это чернильная лоза, китовые шкуры, шига-проволока, иксианские изделия и предприниматели, торговля людьми и городами, хадж, продукция разрешенных законом технологий тлейлаксу; это сильнодействующие лекарственные препараты и медицинская техника; это транспортные связи (совместно с Гильдией) и вся сверхсложная коммерческая деятельность Империи, включающей в себя тысячи известных планет, плюс некоторые секретные планеты, расположенные на передовых подступах к ее границам. Когда Айдахо произнес буквосочетание ОСПЧТ, он говорил о постоянной закваске, интриге интриг, игре мощнейших сил, где сдвиг биржевого индекса в одну двадцатую пункта означал изменение интересующего платежа на цену собственности планеты средних размеров.

Алия снова остановилась возле диванов, где сидели Айдахо и Ирулан.

— Что именно в ОСПЧТ тебя беспокоит? — спросила она.

— Некоторые Владетельные Дома во все тяжкие спекулируют акциями Пряности, — высказала догадку Ирулан.

Алия возмущенно хлопнула себя ладонями по бедрам, потом указала пальцем на тисненую бумагу, лежавшую около Ирулан.

— Это требование вас не заинтриговало; пусть все идет, как…

— Хватит! — рявкнул Айдахо. — Достаточно об этом. Что тебя останавливает? Ты же прекрасно знаешь, что нельзя отрицать данные, и тем не менее ждешь, что я буду функционировать, как…

— В последнее время резко возрос спрос на людей, имеющих четыре специальности, — произнесла Алия, вдруг подумав, сообщит ли она новость сидящим напротив нее людям.

— Какие специальности? — поинтересовалась Ирулан.

— Оруженосцы, закрученные ментаты с Тлейлаксу, дипломированные медики из школы Сук и квалифицированные бухгалтеры; особенно последние. Почему бухгалтерия с двойным дном начала пользоваться спросом именно сейчас? — Вопрос был задан Айдахо.

Функционировать, как ментат, подумал он. — Ну что ж, это лучше, чем оставаться супругом той Алие, какой она стала. Он сконцентрировался на ее словах, проигрывая их на свой ментальный манер. Оруженосцы? Когда-то это было и его профессией. Конечно, оруженосцы были не просто мастерами индивидуальной схватки. Они могли ремонтировать силовые щиты, планировать военные операции, разрабатывать военно-инженерные сооружения, усовершенствовать оружие. Закрученные ментаты? Ну, конечно, эти мастера с Тлейлаксу настояли на таком бессовестном обмане. Будучи сам ментатом, Айдахо знал ненадежность закручивания. Владетельные Дома, покупавшие таких ментатов, надеялись абсолютно контролировать их работу, но это было невозможно. Даже Питер де Фриз, который служил Харконнену в его борьбе с Домом Атрейдес, предпочел смерть предательству своего «я». Врачи Сук? Их обучение гарантировало безусловную преданность пациентам, их собственникам. Доктора Сук были очень дороги. Возросший спрос на выпускников Сук повлечет за собой изменения валютных курсов.

Айдахо взвесил эти факты и сопоставил их с повышенным спросом на бухгалтеров.

— Первичный вывод логических операций, — сказал он, подчеркивая, что сообщаемые им соображения основаны на индукции. — Совсем недавно произошло улучшение материального благосостояния второстепенных Владетельных Домов. Некоторые из них достигли уровня великих. Такие сдвиги могут происходить только в результате изменений политического устройства.

— Наконец, мы добираемся до Совета Земель, — произнесла Алия, выражая свое мнение.

— Следующая сессия Совета состоится только через два стандартных года, — возразила Ирулан.

— Политический торг не прекращается никогда, — проговорила Алия. — И я ручаюсь, что среди тех, кто это подписал, — она жестом указала на бумагу племенных вождей, — много представителей второстепенных Домов, сменивших политическую ориентацию.

— Возможно, — согласно кивнула Ирулан.

— Совет Земель, — сказала Алия. — Разве можно придумать лучший фронт для Бене Гессерит? И где Община Сестер найдет лучшего агента, чем моя собственная мать? — Алия встала прямо напротив Айдахо. — Ну же, Дункан?

Почему бы мне не быть ментатом? — спросил себя Айдахо. Он понял теперь, куда клонятся подозрения Алие. В конце концов именно Дункан Айдахо многие годы был персональным телохранителем госпожи Джессики.

— Дункан! — не отставала Алия.

— Тебе надо вплотную поинтересоваться теми законопроектами, которые готовятся для следующей сессии Совета Земель, — сказал Айдахо. — При этом они смогут занять такую правовую позицию, что Регентство не сможет наложить вето на определенные законы, особенно касающиеся изменения налогообложения и политики в отношении картелей. Есть и еще кое-что, но…

— Это был бы не слишком прагматичный шаг с их стороны, если они займут такую позицию, — заметила Ирулан.

— Согласна, — сказала Алия. — У сардаукаров давно нет зубов, а у нас есть превосходная фрименская гвардия.

— Не горячись, Алия, — предостерег жену Айдахо. — Наши враги спят и видят, как бы им представить нас в образе чудовищ. Не так важно, сколько легионов находится под твоим командованием. Власть в конечном итоге зиждется на народной поддержке, особенно в такой обширной и редконаселенной Империи, как наша.

— Народная поддержка? — недоуменно переспросила Ирулан.

— Ты имеешь в виду поддержку Великих Домов? — решила уточнить Алия.

— А со сколькими Великими Домами нам придется столкнуться при таком новом раскладе? — спросил Айдахо. — Деньги концентрируются в весьма странных местах.

— На периферии? — спросила Ирулан.

Айдахо только пожал плечами. На этот вопрос не существовало ответа. Все подозревали, что в скором времени обитатели Тлейлаксу или технологические гении с секретных планет изобретут способ уничтожения эффекта Холцмана. В тот день защитные экраны станут бесполезными игрушками. Рухнет весь межпланетный баланс сил, установленный межгалактическими феодалами.

Алия отказалась даже рассматривать такую возможность.

— Будем ехать на том, что у нас есть, — сказала она. — А у нас есть определенные сведения о том, что Совет директоров ОСПЧТ знает, что мы уничтожим Пряность, если нас к этому вынудят. Они не будут так сильно рисковать.

— Мы опять возвращаемся к ОСПЧТ, — сказала Ирулан.

— Если только кому-нибудь не удалось повторить цикл «песчаная форель — червь» на другой планете, — ответил Айдахо на предположение Алие. Он задумчиво посмотрел на Ирулан, взволнованную его словами. — Салуса Секундус?

— Нет, — без колебаний ответила принцесса. — У меня там надежные контакты.

— Тогда мой вопрос остается в силе, — сказала Алия, пристально глядя на Айдахо. — Будем ехать на том, что у нас есть.

Она меня изматывает, подумал Айдахо, а вслух сказал:

— Зачем ты отвлекаешь меня от действительно важной работы? С этим ты вполне могла бы справиться и сама.

— Не разговаривай со мной таким тоном! — взорвалась Алия. У Дункана расширились глаза. В какое-то мгновение он снова увидел чуждое выражение на лице жены, это было тягостное зрелище. Он посмотрел на Ирулан, но та ничего не заметила или сделала вид, что ничего не видит.

— Мне не нужно объяснять прописных истин, — продолжала Алия, все еще пылая чуждым гневом.

Айдахо примирительно улыбнулся, хотя в груди у него появилась давящая боль.

— Мы никогда не сумеем отвлечься от богатства и всего, что с ним связано, решая вопросы власти, — тягуче произнесла Ирулан. — Пауль в этом отношении был социальным мутантом, и мы должны помнить, что именно он нарушил равновесие состояний.

— Такие мутации обратимы, — сказала Алия, отвернувшись, словно не желая выставлять напоказ чуждость своего облика. — Они точно знают, у кого в Империи имеются состояния.

— Они также знают, — сказала Ирулан, — что есть три человека, которые могут претерпеть такую мутацию: близнецы и… — она указала рукой на Алию.

Может быть, они обе сошли с ума? — подумал Дункан.

— Они постараются убить меня, — прохрипела Алия. Пораженный Айдахо сидел не в силах произнести ни слова.

Его ментатский ум просто кипел от такой несуразицы. Убить Алию? Для чего? Они могут очень легко ее дискредитировать.

Они могут изолировать ее от фрименской гвардии и охотиться за ней по своему усмотрению. Но вот близнецы… Он понимал, что находится не в лучшей психологической форме для решения такой сложной задачи, но он обязан попытаться. Надо собраться и точно выполнить логические операции. С другой стороны, он понимал, что точное мышление обязательно зиждется на неких абсолютных истинах. Природа не отличается точностью. Вселенная, если ее вести до уровня человека, тоже не точна. Она полна неопределенности и тумана, неожиданных смещений и перемен. В таких рассуждениях человечество должно рассматриваться как исключительно природный феномен. Весь процесс точных рассуждений заключается в разложении, отчуждении от реальных процессов, протекающих во вселенной. Надо погрузиться в поток изменений, проследить его направление.

— Мы были правы, когда сосредоточились на ОСПЧТ, — продолжала растягивать гласные Ирулан, — а предложение Дункана содержит первую линию расследования…

— Деньги, как выражение энергии, могут быть отделены от энергии, которую они выражают, — сказала Алия. — Мы все это знаем. Но нам надо ответить на три конкретных вопроса: Когда? Каким оружием? Где?

Близнецы… близнецы, — думал Айдахо. — В опасности близнецы, а не Алия.

— Тебя не интересуют вопросы: Кто? и Каким образом? — поинтересовалась Ирулан.

— Если Дом Коррино или ОСПЧТ, или какая-либо другая группа попытается использовать в качестве инструмента людей, — сказала Алия, — то шестьдесят процентов шансов за то, что их можно будет обезвредить до того, как они начнут действовать. Знание о том, когда и где все произойдет, дает нам в руки оружие против этих негодяев. Как? Это тот же вопрос, что и Каким оружием?

Почему они не видят все так же ясно, как и я? — удивленно подумал Айдахо.

— Все верно, — согласилась Ирулан. — Так когда?

— Когда все внимание будет сосредоточено на другом человеке, — ответила Алия.

— На Совете все внимание было отдано госпоже Джессике, — возразила Ирулан, — но покушения не было.

— Там было неподходящее место, — сказала Алия.

Что она творит? — продолжал негодовать Айдахо.

— Тогда где? — не отставала Ирулан.

— Здесь, в Убежище, — ответила Алия. — Здесь я чувствую себя в наибольшей безопасности и нахожусь под надежной охраной.

— Каким оружием? — спросила Ирулан.

— Обычным: любой фримен может его носить — отравленный нож, пистолет…

— Они давно не пользовались самонаводящимся патроном, — сказала Ирулан.

— Это оружие не сработает в толпе, — возразила Алия. — Они постараются сделать это в толпе.

— Биологическое оружие? — высказала еще одно предположение Ирулан.

— Инфекционный агент? — уточнила Алия, не скрывая скепсиса. Как может Ирулан думать, что какая-то бацилла сможет прорвать иммунный барьер, который защищает всех Атрейдесов?

— Нет, я подумала о каком-нибудь животном, — уточнила Ирулан свою мысль. — Какой-нибудь мелкий зверек, натасканный на определенную цель. Зубы его можно обработать ядом.

— Меня защитят Хорьки, — сказала Алия.

— А если это будет один из них?

— Это невозможно. Охранные Хорьки не допустят в свою среду чужака, они его убьют, и ты это знаешь.

— Я только перечисляю возможности в надежде, что…

— Я приведу в повышенную готовность свою охрану, — проговорила Алия.

Когда Алия произнесла слово «охрану», Айдахо прижал ладони к глазам, пытаясь не допустить наступления состояния, которое неотвратимо надвигалось на его сознание. Раджия, движение Бесконечности, выраженной всеобщей Жизнью, скрытая до поры чаша тотального погружения в осознание всего сущего, которое дремлет в каждом ментате. Сознание в таком состоянии набрасывается на вселенную как сеть, придавая форму всякому возможному событию. Дункан увидел скорчившихся на земле близнецов, которых накрывают гигантские когтистые лапы.

— Нет, — прошептал он.

— Что? — Алия посмотрела на мужа, словно удивляясь тому, что он еще здесь.

Айдахо оторвал руки от глаз.

— Где одежда, которую прислали из Дома Коррино? — спросил он. — Ее уже отдали близнецам?

— Конечно, — ответила Ирулан. — Она совершенно безопасна.

— Никто не посмеет напасть на близнецов в сиетче Табр, — сказала Алия. — Никогда, пока там находится гвардия Стилгара.

Айдахо внимательно посмотрел на жену. У него не было достаточно данных, чтобы подкрепить свои выкладки, но он знал. Он знал. То, что он видел, было явлением того же порядка, что и видения Пауля. Ни Ирулан, ни Алия не поверят ему.

— Я прикажу властям порта не пропускать в страну никаких животных, — сказал он.

— Ты принял всерьез предположения Ирулан? — протестующе воскликнула Алия.

— Нельзя пренебрегать ни одной из возможностей.

— Скажи об этом контрабандистам, — сказала Алия. — Я же вполне полагаюсь на Хорьков.

В ответ Айдахо только покачал головой. Что могут сделать Домовые Хорьки против лап таких устрашающих размеров? Но Алия права. Взятка, знакомый пилот, подкупленный навигатор Гильдии и… корабль совершает посадку в любом месте Пустыни. Гильдия, конечно, не выступит в открытую против Атрейдесов, но если цена окажется достаточно высокой… Таким образом, Гильдию можно рассматривать лишь как геологический барьер — его трудно, но вполне возможно преодолеть. Они всегда могут сказать в свое оправдание, что их дело только транспорт, они не отвечают за способ применения доставленного груза.

Алия нарушила наступившее молчание. Взметнув руку в чисто фрименском жесте — поднятый кулак с отставленным в сторону большим пальцем, — она произнесла ритуальную фразу, означавшую «Я начинаю войну тайфуна». Она, без сомнения, считала себя единственно возможной мишенью убийства, а жест и фраза обозначали объявление беспощадной битвы со всеми угрозами вселенной.

Айдахо чувствовал, что всякий протест обречен на неудачу — ему никто не поверит. Он видел только, что Алия больше ни в чем его не подозревает. Он вернется в Табр, и Алия будет искренне ждать устранения госпожи Джессики. Он поднялся с дивана, пылая гневом. Если бы Алия действительно была целью! Если бы ее смог настичь убийца! На мгновение он положил ладонь на рукоятку кинжала, но потом понял, что не должен этого делать. Будет гораздо лучше, если Алия умрет, как мученица, а не будет дискредитирована, казнена и брошена в яму, как собака.

— Да, — произнесла Алия, неверно истолковав выражение его лица, как тревогу за ее жизнь. — Поспеши в сиетч Табр.

При этом она подумала: Как это было глупо подозревать Дункана! Он принадлежит мне, а не Джессике! Она могла подумать такое только потому, что ее огорчило требование племен, подумала Алия. На прощание она ласково помахала рукой уходящему Дункану.

Айдахо покидал Палату Совета с чувством полной безнадежности. Алия не только стала слепой, когда ее поразила одержимость отчуждением, ее безумие усиливалось после каждого криза. Она уже прошла критическую точку и теперь обречена. Но что можно сделать для близнецов? Кого можно убедить? Стилгара? И что может сделать Стилгар сверх того, что он уже сделал?

Может быть, госпожу Джессику?

Да, надо исследовать эту возможность, хотя она, вероятно, слишком сильно вовлечена в заговор Общины Сестер. Айдахо практически не питал иллюзий относительно этой наложницы Атрейдеса. По приказу Бене Гессерит она может сделать все что угодно — даже выступить против собственных внуков.

Глава 22

Хорошее правительство в своих действиях никогда не опирается на законы, но лишь на личные качества тех, кто правит. Деятельность правительства всегда подчинена воле тех, кто запускает эту деятельность. Следовательно, главным элементом построения правительства является метод выбора лидеров.

«Закон и правление». Устав Космической Гильдии

Для чего Алие нужно мое участие в утренней аудиенции? — мучительно раздумывала Джессика. — Меня даже отказались ввести в состав Совета.

Джессика стояла в вестибюле Большого Зала Убежища. Этот вестибюль на любой другой планете, кроме Арракиса, вполне и сам мог быть Большим Залом. Чем больше увеличивались власть и богатство Атрейдесов, тем более гигантскими становились сооружения Арракина; громадный вестибюль внушал Джессике дурные предчувствия. Она не любила это помещение, на выложенном плитами полу которого была запечатлена победа ее сына над Шаддамом Четвертым.

Она всмотрелась в свое отражение в металлической пластиковой двери, ведущей в Большой Зал. Само возвращение на Дюну вынуждало Джессику к таким сравнениям, и в эту минуту она ясно видела признаки старения на своем лице: на удлиненном лице появились тонкие морщинки, а глаза цвета индиго потеряли былую живость. Джессика еще помнила то время, когда синева радужек оттенялась белизной склер. Бронзовый оттенок волос сохранялся благодаря умению парикмахера. Нос сохранил свои небольшие размеры, рот оставался чувственным, а фигура стройной, но даже тренированные по методикам Бене Гессерит мышцы с возрастом теряли былую реакцию и эластичность. Кто-то, конечно, мог не заметить разрушительного воздействия времени и сказать: «Вы нисколько не изменились за прошедшие годы!» Но тренировка Общины Сестер была обоюдоострым лезвием: даже небольшие изменения редко ускользали от внимания тех, кто сам прошел такую тренировку.

Джессика прекрасно видела, что у Алие действительно отсутствуют малейшие признаки старения.

Джавид, ставший главным церемониймейстером Алие, уже стоял у больших дверей. Сегодня он был очень официален. Одетый в накидку джин с циничной усмешкой на круглом лице. Джессику поразил парадокс Джавида: хорошо откормленный фримен. Заметив устремленный на него взгляд Джессики, Джавид понимающе улыбнулся и пожал плечами. Участие Джавида в приеме Джессики должно быть кратким, и он прекрасно это понимает. Он ненавидит Атрейдесов, но… он человек Алие, причем сразу в нескольких ипостасях, если верить слухам.

Джессика заметила жест Джавида и на секунду задумалась. Век пожатий плечами. Он знает, что мне известны все сплетни о нем, и ему на это наплевать. Наша цивилизация развалится от такого безразличия скорее, чем от ударов внешних врагов.

Охрана, которую перед своим убытием в Пустыню к контрабандистам оставил ей Гурни, была страшно недовольна тем, что Джессика сегодня отказалась от ее присутствия. Однако сегодня она чувствовала себя, как это ни странно, в полной безопасности. Пусть кто-нибудь попробует сделать из нее мученицу в этом зале — Алия этого не переживет. Впрочем, дочь и сама это хорошо понимает.

Джессика не отреагировала на улыбку и пожатие плечами. Тогда Джавид заученно покашлял. Это было похоже на сигнал, поданный на тайном языке: «Мы прекрасно понимаем бессмысленность всей этой помпезности, милостивая госпожа. Разве это не чудо, что люди верят подобным глупостям!»

Чудо! — Мысленно согласилась с Джавидом Джессика, однако лицо ее осталось бесстрастным.

Вестибюль постепенно наполнялся людьми. Здесь в основном были допущенные людьми Джавида просители. Внешние двери были все еще закрыты. Просители и свита держались от Джессики на почтительном расстоянии, однако все заметили, что она одета в черную абу фрименской Преподобной Матери, а это порождало множество вопросов. Сейчас не было заметно никаких признаков связи Джессики со священниками культа Муад'Диба. Под сводами вестибюля стоял сдержанный гомон — люди делили свое внимание между Джессикой и маленькой потайной дверью, из которой должна была выйти Алия и повести всех присутствующих в Большой Зал. Для Джессики было очевидно, что старый ритуал, очерчивавший пределы власти Регентства, был в данный момент потрясен до основания.

И все это из-за моего появления, подумала Джессика. — Но я пришла сюда только по приглашению Алие.

Наблюдая признаки замешательства, Джессика поняла, что Алия намеренно затягивает начало церемонии, позволяя проявиться подводным течениям, за которыми она несомненно сейчас внимательно наблюдает через потайное отверстие в стене. Некоторые мелкие особенности поведения дочери не поддавались объяснению и с каждой минутой Джессике становилось понятнее, насколько была она права, приняв на себя миссию, возложенную на нее Общиной Сестер.

— Мы не можем позволить, чтобы дела и дальше развивались подобным образом, — убеждала ее руководительница делегации Бене Гессерит. — Несомненно, что признаки упадка не ускользнули от твоего внимания — именно от тебя! Мы знаем, почему ты покинула нас, но мы знаем и степень твоей подготовки. Твое образование осталось прежним. Ты — адепт Пророческого Оружия и не можешь не понимать, какую угрозу может представлять для нас загнивание столь могущественной религии.

Задумавшись, Джессика сжала губы и отвернулась к окну, за которым разворачивалась панорама ранней каладанской весны. Ей не нравилось, что ее заставляют мыслить столь прямолинейно логически. Одной из первых заповедей образования Общины Сестер было недоверие к чему бы то ни было, в чем тебя стараются убедить, прикрываясь логикой. Но… члены делегации Бене Гессерит тоже знали об этом.

Как был напоен влагой воздух в то утро, подумала Джессика, оглядывая вестибюль Алие. Каким свежим он был. Здесь же пахло потом и застоявшейся сыростью, и это вызывало чувство неприятной тяжести. Я вернулась на пути Фрименов, подумалось Джессике. В сиетче воздух был тоже слишком сырым. Что происходит с мастером по увлажнителям? Пауль никогда не допустил бы такой небрежности.

Она заметила, что Джавид, несмотря на всю свою собранность и готовность, не видит таких нарушений влажности. Это большой недостаток для человека, рожденного на Арракисе.

Члены делегации Бене Гессерит хотели знать, нужны ли Джессике доказательства обоснованности их предположений. Она рассердилась и ответила им цитатой из их собственных уставов: «Все доказательства призваны обосновать утверждения, которые не имеют доказательств. Мы понимаем только то, во что хотим верить!»

— Однако мы доверили эти рассуждения ментатам, — возразила руководительница.

Джессика в изумлении уставилась на женщину.

— Мне странно, что вы сумели достичь своего высокого положения, не зная ограничений ментатов, — произнесла Джессика.

По тому, как внезапно успокоились все члены делегации, Джессика поняла, что это было всего лишь испытание, которое она успешно прошла. Конечно, они сильно боялись, что за прошедшие годы Джессика утратила способность к балансированию на грани возможного, что составляло ядро подготовки сестер Бене Гессерит.

Джессика слегка насторожилась, когда Джавид оставил свой пост у входа в зал и подошел к ней, согнувшись в низком поклоне.

— Госпожа, мне пришло на ум, что, возможно, вы не слышали ничего о последнем подвиге Проповедника.

— Я каждый день получаю сведения о том, что происходит, — ответила Джессика. Пусть он доложит об этом Алие!

Джавид улыбнулся.

— Тогда вы знаете, что он обрушился на вашу семью. Прошлым вечером он проповедовал в южном пригороде, и никто не осмелился схватить его. Вы, конечно, понимаете почему.

— Потому что они думают, что это мой сын вернулся к ним, — устало ответила Джессика.

— Мы еще не задавали этот вопрос ментату Айдахо, — сказал Джавид. — Видимо, придется это сделать, чтобы прояснить наконец положение.

Вот один представитель рода человеческого, который не понимает ограничений ментатов, хотя осмеливается наставлять ему рога — если не в действительности, то в мечтах, подумала Джессика.

— Ментаты совершают те же ошибки, что и люди, которые их используют, — сказала она. — Человеческий разум, как и разум любого животного, — это резонатор. Он резонирует в ответ на колебания окружающей среды. Ментат обучен одновременному сознательному следованию по параллельным петлям кажущихся случайными связей, просчитывая всю цепь причин и следствий.

Пусть он попробует прожевать все это!

— Значит, этот Проповедник вас нисколько не тревожит? — спросил Джавид. Его тон внезапно стал формальным и зловещим.

— Я считаю это признаком оздоровления, — сказала Джессика, — и не хочу, чтобы его трогали.

Джавид явно не ожидал такого скоропалительного, по его мнению, ответа. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой и неестественной.

— Правящий Совет Церкви, обожествивший твоего сына, конечно, преклонится перед твоим желанием, но требуются некоторые объяснения…

— Вероятно, лучше было бы вам объяснить, какое место я занимаю в ваших схемах, — отпарировала Джессика.

Джавид посмотрел на Джессику осуждающим взглядом.

— Женщина, я не вижу разумных оснований с твоей стороны отказываться от осуждения Проповедника. Он не может быть твоим сыном. Я ставлю вполне разумное требование: осуди его.

Это хорошо разыгранный спектакль, подумала Джессика, — и поставила его Алия, назначив на главную роль Джавида.

— Нет, — твердо произнесла она.

— Но он оскверняет имя твоего сына! Он проповедует омерзительные вещи, покушается на святую дщерь. Он восстанавливает против нас толпу. Когда его спрашивают, он отвечает, что даже ты одержима природой зла и что ты…

— Довольно этого вздора! — отрезала Джессика. — Скажи Алие, что я отказываюсь. Я не слышала об этом Проповеднике ничего, кроме всяких сказок. Он мне наскучил.

— Скучно ли будет тебе, женщина, услышать, что в своих последних поношениях он говорил, что ты никогда не выступишь против него? Тут совершенно ясно, что ты…

— Я, как воплощение зла, все равно не стану осуждать его, — сказала она.

— Это не шутки, женщина! Джессика негодующе взмахнула рукой.

— Убирайся! — она произнесла это слово достаточно громко, чтобы его услышали, и Джавиду пришлось подчиниться.

Глаза его сверкнули яростью, однако он неуклюже поклонился и вернулся на свое место у двери.

Эта ссора прекрасно вписывалась в результаты наблюдений Джессики. Когда Джавид говорил об Алие, в его голосе проскальзывали ласковые хрипловатые нотки любовника, в этом Джессика не могла ошибиться. Слухи, несомненно, соответствуют истине. Алия позволила себе окончательно разложиться. Наблюдения говорят о том, что Алия стала сознательной соучастницей Мерзости. Что это — извращенная воля к самоуничтожению? Совершенно ясно, что Алия делает все, чтобы разрушить самое себя и основу своей власти, возросшей на учении ее брата.

В вестибюле почти осязаемо повисло неловкое беспокойство. Завсегдатаи вестибюля, конечно, знают, в каких случаях Алия задерживает свой выход, а теперь еще все слышали, как Джессика без колебаний прогнала фаворита своей дочери.

Джессика тяжело вздохнула. Она почувствовала, что, хотя ее тело пришло сюда, душа осталась за пределами этого зловещего вестибюля. Движения придворных были так прозрачны! Поиск покровительства нужных людей был танцем, столь же явным, как утренний ветер, волнующий пшеничное поле. Возросшие при дворе статисты усиленно морщили лбы и высчитывали важность каждого здесь присутствующего. Очевидно, что ее гневная отповедь Джавиду повредила его репутации; теперь мало кто о нем говорил. Но были и другие! Ее наметанный глаз ясно видел результаты подсчета рейтинга во взглядах сателлитов и прилипал власти.

Они не примкнут ко мне, потому что я опасна, подумала она. Но я чувствую запах того, кого боится Алия.

Джессика обвела взглядом вестибюль и увидела, как люди отводят глаза в сторону. Эти люди были настолько бесполезны, их существование настолько бессмысленно, что Джессике захотелось выкрикнуть опровержение их готовым оправданиям своей бесцельной жизни. О, если бы только Проповедник мог их сейчас видеть!

Ее внимание привлек обрывок случайно услышанного разговора. Это был высокий, стройный священник. Он обращался к своему окружению, несомненно, просителям, которых он опекал.

— Я часто вынужден говорить не то, что думаю, — произнес он. — Это называется дипломатия.

Смех прозвучал слишком громко и слишком фальшиво. Впрочем, он быстро оборвался — люди заметили, что Джессика слышит их.

Мой герцог выслал бы этих людей в самое вонючее захолустье! — подумала она. Я приехала как раз вовремя.

Она только сейчас поняла, что, живя на Каладане, она пребывала в плотном коконе, сквозь стенки которого до нее доходили только самые вызывающие проступки Алие. Я была такой благодаря своему тихому, как во сне, существованию, подумала она. Каладан был подобен громадному кораблю, ведомому опытнейшими капитанами. Только самые крутые виражи воспринимаются пассажирами, да и то в виде едва заметных движений.

Как же соблазнительна спокойная жизнь, подумала Джессика.

Чем больше наблюдала Джессика жизнь двора Алие, тем более справедливыми казались ей слова Проповедника, о которых ей ежедневно докладывали. Да, Пауль имел все основания произносить их, видя, во что превратилась его Империя. Джессика вспомнила о Гурни, отправившимся к контрабандистам. Интересно, что ему удалось узнать?

Ее первое впечатление об Арракине оказалось верным. В ту первую поездку по городу вместе с Джавидом она обратила внимание на глухие бронированные заборы вокруг домов, охраняемые улицы и аллеи, шпиков на углах, высокие стены и глубокие подвалы строений, о чем можно было судить по мощным фундаментам. Арракин потерял свое благородство, он стал безумным, самовлюбленным городом, воплощением грубости и безвкусицы.

Внезапно открылась маленькая боковая дверь. В помещение вступил отряд священных амазонок, под прикрытием которых вышла Алия, надменная, высокомерная, вполне сознающая всю свою огромную и страшную власть. Лицо принцессы было предельно собранным: на нем не отразилось никаких чувств, когда ее взгляд встретился с взглядом матери, хотя обе знали, что битва не на жизнь, а на смерть уже началась.

По команде Джавида неслышно раскрылись створки громадных ворот, ведущих в Большой Зал. В этом движении чувствовалась невидимая, скрытая в глубинах здания чудовищная энергия.

Алия подошла к матери. Их немедленно окружила охрана.

— Войдем внутрь, матушка? — спросила дочь.

— Давно пора, — ответила Джессика, уловив злорадство в глазах Алие. Она думает, что может уничтожить меня и остаться безнаказанной! Она просто безумна!

Джессика подумала, что Айдахо, видимо, желает помешать своей жене. Джессике принесли его послание, на которое она не смогла пока ответить. То было очень загадочное письмо: «Вам угрожает опасность. Я должен встретиться с вами». Послание было составлено на древнем языке чакобса, в котором слово «опасность» имело значение «заговор».

Я увижусь с ним тотчас по возвращении в Табр, решила Джессика.

Глава 23

Вот в чем заключается заблуждение власти: она в конечном счете эффективна в абсолютном, ограниченном пространстве, а главный урок, который мы извлекаем из релятивистской вселенной, заключается в ее изменчивости.

Любая сила неизбежно наталкивается на большую силу. Пауль Муад'Диб преподал этот урок сардаукарам на равнинах Арракиса. Его последователям еще предстоит сделать из этого урока выводы для себя.

Проповедь в Арракине

Первым просителем на утренней аудиенции был кадешианский трубадур, паломник хаджа, кошелек которого опустошили арракинские торговцы. Человек стоял на малахитовом полу палаты, не в силах решиться просить за себя.

Сидя на своем месте, Джессика восхищалась смелостью паломника, стоявшего у подножия трона Алие. Троны матери и дочери были одинаковы, но трон последней стоял справа, то есть на мужском месте.

Что же касается кадешианского трубадура, то люди Джавида пустили его сюда только благодаря тому качеству, которое он сейчас демонстрировал, — мужеству. Предполагалось, что трубадур окажет кое-какие услуги двору в счет денег, коих у него больше не было.

Из речи священника-адвоката, который представлял кадешианца, явствовало, что у того осталась только одежда, которая на нем, и балисет, висевший на плече.

— Он утверждает, что его опоили темной жидкостью, — говорил адвокат, не слишком сильно пытаясь скрыть усмешку, кривившую его губы. — Если это будет угодно вашему святейшеству, питье сделало его беспомощным, но сохранило сознание, и он видел, как у него срезали кошель.

В то время, как адвокат тянул свою бесконечную песню,выказывая фальшивую угодливость и склонность к морализаторству, Джессика внимательно изучала трубадура. Кадешианец был высок, не меньше двух метров. Живые, подвижные глаза выдавали острый ум и незаурядное чувство юмора. Золотистые волосы, по моде его планеты, были распущены по плечам; трубадур был широк в плечах, и узок в бедрах — он него веяло мужской силой, которую не могла скрыть свободная одежда паломника. Звали трубадура Тагир Мохандис, он происходил из семьи торговых инженеров, очень гордился своими предками и собой.

Алия нетерпеливо прервала адвоката движением руки и, не оборачиваясь, произнесла:

— В честь своего возвращения первое дело решит госпожа Джессика.

— Благодарю тебя, дочь моя, — сказала Джессика, чтобы до всех дошел порядок старшинства. Дочь! Так этот Тагир Мохандис стал частью их плана. Или он просто невинный дурачок? Предоставление ей первого права решения дела было спланировано для организации массированной атаки на нее, поняла Джессика. Это было ясно по тону и отношению Алие.

— Хорошо ли ты играешь на этом инструменте? — спросила Джессика, указывая на балисет.

— Так же хорошо, как несравненный Гурни Халлек! — Тагир Мохандис говорил громко, чтобы все слышали его слова. Среди придворных обозначилась заинтересованность, люди зашевелились.

— Тебе нужны деньги на проезд, — сказала Джессика. — Куда доставят тебя эти деньги?

— На Салусу Секундус, ко двору Фарад'на, — ответил Мохандис. — Я слышал, что ему нужны трубадуры и менестрели, что он поддерживает искусство и возрождает в своей Империи культурную жизнь.

Джессика не стала оглядываться на Алию. Естественно, и она, и ее присные прекрасно знали, что и зачем будет просить трубадур. Она просто наслаждалась этой двойной игрой. Неужели они думают, что могут поймать ее на такую дешевую приманку?

— Не сыграешь ли ты, чтобы заработать на проезд? — спросила Джессика. — Мои условия — это обычные фрименские условия. Если твоя музыка усладит мой слух, то ты останешься здесь и будешь играть для меня; если же твоя музыка оскорбит мой слух, я отправлю тебя на принудительные работы в Пустыню и там ты заработаешь деньги; если же я найду, что твоя музыка понравится Фарад'ну, врагу Атрейдесов, то я с благословением пошлю тебя к нему. Станешь ли ты играть на этих условиях, Тагир Мохандис?

Откинув белокурую голову, трубадур зычно расхохотался. Принимая условия Джессики, он снял с плеча балисет и принялся настраивать инструмент.

Толпа в зале попыталась приблизиться, но придворные и охрана проявили бдительность.

Наконец Мохандис взял ноту, заставив звучать в басовом регистре боковые струны, возвысил голос до сладчайшего тенора и, импровизируя, запел. Он касался струн настолько искусно, что Джессика была захвачена его музыкой раньше, чем до нее дошел смысл лирических слов.

— Довольно! — Алия в бешенстве подскочила на троне. — Я тебя…

— Алия! — громко произнесла Джессика — так, чтобы не спровоцировать перепалку, но привлечь к себе внимание. То было мастерское владение Голосом, и все, кто слышал Джессику, поняли всю его силу. Алия снова уселась на трон, и мать заметила, что дочь не проявила ни малейшего замешательства.

Это они тоже предвидели, подумала Джессика. — Как это интересно.

— Принимать решение по этому делу буду я, — напомнила Джессика Алие.

— Очень хорошо, — едва слышно произнесла Алия.

— Я нахожу, что этот человек будет подходящим подарком для Фарад'на, — заговорила Джессика. — У Мохандиса язык остер, как бритва. Кровопускание, которое может причинить этот язычок, не повредило бы и нашему двору, но пусть он лечит Дом Коррино.

По залу прокатился сдержанный смешок. Алия позволила себе возмущенно фыркнуть.

— Ты понимаешь, как он меня назвал?

— Никак он тебя не назвал, дочь моя. Он просто повторил то, что он, как и всякий другой, мог услышать на улице. Именно там тебя называют Коан-Тин…

— Женский дух смерти, который ходит без ног, — злобно произнесла Алия.

— Если ты ликвидируешь всех, кто говорит правду, то останутся только те, кто говорит то, что ты хочешь услышать, — сладким голосом сказала Джессика. — Я не могу представить ничего более ядовитого, чем прокисать в зловонии собственной рефлексии.

Было слышно, как все присутствующие затаили дыхание.

Джессика пристально посмотрела на Мохандиса. Тот молчал, сохраняя полнейшее спокойствие. Он с такой безмятежностью ожидал приговора, словно тот его совершенно не касался. Мохандис, без сомнения, был из тех людей, которых герцог без колебаний брал на службу в самые тяжелые времена, людей, способных действовать по собственному усмотрению и не боящихся брать на себя ответственность и умеющих принимать любые удары, даже смерть, не проклиная при этом судьбу. Почему он решил так себя вести?

— Почему ты пел именно эти слова? — спросила Джессика. Трубадур поднял голову и заговорил, сохраняя самообладание и четко произнося фразы.

— Я слышал, что Атрейдесы честны и искренни, и решил проверить это. Быть может, мне повезло бы попасть к вам на службу, и тогда у меня появилась бы возможность найти моих обидчиков и поквитаться с ними по-свойски.

— Он осмеливается проверять нас! — пробормотала Алия.

— А почему бы и нет? — возразила Джессика.

В знак благосклонности она улыбнулась трубадуру с высоты своего трона. Человек пришел в этот зал только для того, чтобы использовать возможность испытать новое приключение, пройти свою вселенную другим, неизведанным доселе путем. Джессика едва устояла перед искушением оставить трубадура у себя, но реакция Алие предвещала смельчаку злую судьбу. Кроме того, по некоторым признакам Джессика поняла, что именно этого и ждала от нее дочь — что мать возьмет Мохандиса в свою свиту, как когда-то она взяла к себе храбреца Халлека. Пусть Мохандис следует своим путем, хотя жалко уступать такой экземпляр человеческой породы Фарад'ну.

— Он отправится к Фарад'ну, — объявила Джессика. — Позаботьтесь, чтобы он получил проездные деньги. Пусть его язык устроит кровопускание Дому Коррино, а мы посмотрим, как они это переживут.

Алия сердито уставилась в пол, потом, спохватившись, улыбнулась.

— Пусть торжествует мудрость госпожи Джессики. — Алия жестом руки отпустила Мохандиса.

Она хотела совсем другого, подумала Джессика, но судя по поведению Алие можно было думать, что у нее в запасе есть еще одно испытание.

Вперед выступил другой проситель.

Заметив реакцию дочери, Джессика почувствовала, что ее обуревают сомнения. Как ей пригодился сейчас урок, который преподали близнецы. Пусть даже Алия ныне воплощение Мерзости, но она отмечена предрождением. Она знает свою мать точно так же, как себя саму. Не стоит полагать, что Алия не поняла суть действий матери при разбирательстве с трубадуром. Но зачем Алия так искусно режиссирует столкновение? Чтобы отвлечь меня?

Однако времени на рефлексию не оставалось. Место у подножия тронов занял другой проситель. Рядом с ним стоял адвокат.

На этот раз просителем был старый фримен с обветренным лицом уроженца Пустыни. Старик был невысок ростом, но худ и жилист, а носимая обычно поверх защитного костюма дишдаша придавала его облику известную величавость. Одежда видно подчеркивала узкое лицо, орлиный нос и горящие глаза — синие радужки на голубом фоне склер. Сейчас на старике не было защитного костюма и фримен чувствовал себя не в своей тарелке. Огромное пространство Зала Аудиенций, видимо, казалось старику опасным местом, где он может лишиться всей своей драгоценной воды. Капюшон был откинут назад, открывая волосы, собранные в кеффию, отличительный знак наиба.

— Меня зовут Гхадхеан аль-Фали, — сказал он, поставив одну ногу на нижнюю ступеньку трона, чтобы подчеркнуть свое превосходство над остальными присутствующими. — Я был одним из воинов-смертников Муад'Диба и хочу выступить здесь от имени народа Пустыни.

Алия слегка напряглась и едва не выдала себя. Имя аль-Фали стояло под петицией о введении Джессики в Совет.

От имени народа Пустыни, мысленно повторила Джессика.

Гхадхеан аль-Фали заговорил прежде, чем адвокат успел раскрыть папку с прошением. Формальная фрименская фраза, которую произнес наиб, говорила о том, что он выступит сейчас с тем, что тревожит всю Дюну, и о том, что говорить будет не кто-нибудь, а федайкин, который предложил свою жизнь вместо жизни Муад'Диба. Джессика сомневалась, что эту причину старый наиб указал Джавиду и Главному Адвокату, добиваясь аудиенции. Догадка оказалась верной, ибо не успел старик начать, как по залу к тронам начал пробираться чиновник Священства с черным платком в руке — требованием прервать аудиенцию.

— Государыни! — крикнул чиновник. — Не слушайте этого человека! Он пробрался сюда под фальшивым…

Видя бегущего к ним священника, Джессика краем глаза уловила, как Алия подает рукой знак на тайном боевом языке Атрейдесов: «Сейчас!» Джессика не поняла, к кому относится этот приказ, но инстинктивно метнулась влево, свалив трон. Падая, она откатилась от развалившегося трона, вскочила на ноги и в этот миг услышала плевок выстрела… потом еще один. На бегу Джессика почувствовала, что кто-то словно схватил ее за рукав. Она немедленно нырнула в толпу просителей и придворных, собравшихся под помостом. Алия осталась неподвижно сидеть на троне.

Оказавшись в окружении людей, Джессика остановилась.

Она видела, как Гхадхеан аль-Фали стремительно переместился к противоположной стороне помоста, оставив адвоката на месте.

Все произошло в мгновение ока, но все присутствующие в зале знали, что могут сделать с тренированными людьми безошибочные рефлексы в минуту опасности. Алия и адвокат остались на своих местах, словно в оцепенении.

Какое-то движение толпы к центру зала не ускользнуло от внимания Джессики, и она, прокладывая себе путь сквозь скопление народа, бросилась к тому месту, где находился чиновник Священства. Кусок черной материи валялся у его ног, а в складках ее виднелся пистолет.

Молниеносно переведя взгляд со священника на пистолет, мимо Джессики, словно ураган, пронесся старый наиб. Издав крик ярости, он нанес священнику удар выпрямленными пальцами кисти в горло. Чиновник, издав хлюпающий звук, упал. Не оглянувшись на человека, которого он только сейчас убил, аль-Фали обернул искаженное гневом лицо к помосту.

— Далал-иль'ан-нубувва! — воскликнул старик, прижал ладони ко лбу и тотчас опустил руки. — Кадис аш-Шалаф не позволит заткнуть мне рот! Если я не убью тех, кто мне препятствует, то их убьют другие!

Наиб думает, что мишенью был он, догадалась Джессика. Она посмотрела на свой рукав и приложила палец к маленькой дырочке — пуля наверняка была отравлена.

Просители отошли от священника, который корчился на полу в предсмертных муках. Джессика повернулась к двоим потрясенным придворным, стоявшим слева, и приказала:

— Я хочу, чтобы этого человека спасли для допроса. Если он умрет, то умрете и вы! — Видя, что они колеблются, оглядываясь на помост, она крикнула своим Голосом: — Шевелитесь!

Придворные бросились выполнять приказ.

Джессика подбежала к аль-Фали и толкнула его локтем.

— Ты глупец, наиб! Они охотятся за мной, а не за тобой! Эти слова слышали несколько человек, стоявших рядом. В наступившей мертвой тишине аль-Фали посмотрел на Алию, продолжавшую сидеть на уцелевшем троне. Лицо его озарилось пониманием, недоступным для непосвященного.

— Федайкин, — обратилась к наибу Джессика, напоминая о его былой службе ее семье, — мы, те, кого преследуют, умеем сражаться спиной к спине.

— Можешь мне верить, госпожа, — ответил наиб, поняв Джессику с полуслова.

Резкий вскрик сзади заставил Джессику стремительно обернуться, и в это мгновение она почувствовала, что за ее спиной стоит аль-Фали. Над распростертым на полу телом священника выпрямилась женщина в безвкусном кричащем наряде городской фрименки. Двоих придворных нигде не было видно. Женщина не смотрела на Джессику, она возвысила голос в древнем плаче своего народа — плаче о тех, кто заслужил смертный покой, зов к ним, чтобы они отдали свою воду в племенную цистерну. Трудно было ожидать такого плача от женщины, одетой в такой наряд. Старые обычаи живучи, мысленно отметила Джессика, хотя в этой женщине была какая-то фальшь. Это создание в пестром платье, очевидно, сама убила священника, чтобы он никогда не заговорил.

Зачем она так суетилась? — удивленно подумала Джессика. Надо было всего лишь подождать, пока он сам не умер бы от асфиксии. Такие поступки — следствие сильнейшего страха.

Алия, подавшись вперед, сидела на краю трона, напряженно наблюдая за происходящим. Стройная женщина с пучком кос, одна из амазонок Алие, прошла мимо Джессики, склонилась над священником, выпрямилась и объявила:

— Он мертв.

— Уберите тело, — приказала Алия, сделав знак рукой охране, стоявшей у помоста. — Поставьте на место трон госпожи Джессики.

Итак, ты решила спрятать все концы в воду, подумала Джессика. Неужели Алия думает, что ей удастся кого-то одурачить? Аль-Фали воззвал к Кадис аш-Шалафу, к святым отцам фрименской мифологии, как к своим защитникам. Но отнюдь не сверхъестественная сила пронесла в зал пистолет, хотя вход сюда с оружием строго воспрещен. Единственный ответ на эту головоломку — заговор, в который вовлечены люди Джавида, а судя по спокойному поведению Алие, она также является участницей этого заговора.

Старый наиб, обернувшись через плечо, тихо проговорил:

— Примите мои извинения, госпожа. Мы, люди Пустыни, пришли к вам, как к нашей последней отчаянной надежде, и теперь мы видим, что все еще нужны вам.

— Убийство матери не слишком к лицу моей дочери, — сказала Джессика.

— Племена узнают об этом, — пообещал аль-Фали.

— Если я была вам так нужна, то почему вы не обратились ко мне во время Большого Совета в сиетче Табр?

— Стилгар никогда не позволил бы нам это сделать.

Ах, подумала Джессика, — это же старинное правило наибов! В Табре слово Стилгара — закон.

Тем временем на помосте восстановили трон Джессики. Алия жестом пригласила мать занять свое место.

— Пусть все запомнят смерть этого изменника. Те, кто угрожает мне, погибнут, — она взглянула на аль-Фали. — Я выражаю вам свою признательность, наиб.

— Признательность за ошибку, — тихо пробормотал аль-Фали и взглянул на Джессику. — Вы были правы. Моя ярость — причина того, что погиб тот, кого можно и должно было допросить.

— Запомните тех двух придворных и женщину в пестром одеянии, федайкин. Их надо схватить и допросить, — прошептала в ответ Джессика.

— Будет исполнено, — ответил наиб.

— Если мы выберемся отсюда живыми, — произнесла Джессика. — Пошли, будем дальше играть свои роли.

— Слушаю и повинуюсь, госпожа.

Вместе они вернулись к помосту. Джессика заняла свое место на троне, а наиб встал у подножия трона на месте просителя.

— Итак, — провозгласила Алия.

— Одну минуту, дочь моя, — заговорила Джессика. Она подняла вверх простреленный рукав и на виду у всех просунула палец в отверстие. — Целью нападения была я. Пуля едва не нашла свою мишень, хотя я вовремя среагировала. Но пистолета вы уже не найдете. На трупе его нет. Кто его взял?

В ответ в зале воцарилась мертвая тишина.

— Вероятно, это все же можно выяснить, — сказала Джессика.

— Какая чепуха! — крикнула Алия. — Это я была…

Джессика вполоборота повернулась к дочери и махнула рукой, приказав Алие замолчать.

— У кого-то из людей в зале — пистолет. Ты не боишься, что…

— Пистолет взял один из моих стражей.

— Пусть этот страж принесет оружие мне, — потребовала Джессика.

— Его уже унесли отсюда.

— Как это удобно, — язвительно произнесла мать.

— О чем ты говоришь, — угрожающе спросила Алия.

Джессика позволила себе жестокую усмешку.

— Я говорю о том, что двоим из твоих людей было приказано спасти этого изменника. Я предупредила их, что если он умрет, то умрут и они. Они умрут.

— Я запрещаю это!

В ответ Джессика лишь пожала плечами.

— Перед нами стоит храбрый наиб, — заговорила Алия. — Наш спор может подождать.

— Он может ждать вечно, — ответила мать на языке чакобса. Потайной смысл фразы заключался в том, что ничто не сможет предотвратить смертный приговор.

— Посмотрим, — ответила Алия. — Для чего ты пришел сюда, Гхадхеан аль-Фали?

— Увидеть мать Муад'Диба, — ответил наиб. — Что еще остается федайкину? Наше братство, служившее ее сыну, собрало деньги на проезд сюда и на взятки алчным чиновникам, которые скрывают от Атрейдесов правду об Арракисе.

— Если федайкины чего-то хотят, то им стоит всего лишь… — начала говорить Алия, но ее перебила Джессика.

— Он пришел ко мне, — сказала она. — В чем состоит твоя отчаянная нужда, федайкин?

— Здесь я говорю от лица Атрейдесов, — протестующе возвысила голос Алия. — Итак, в чем…

— Замолчи, смертоносная Мерзость! — взорвалась Джессика. — Ты пыталась меня убить, доченька! Я говорю это в присутствии всех. Ты при всем желании не сможешь убить всех присутствующих, чтобы заткнуть им рот, как убила этого священника. Да, удар наиба мог убить этого человека, но его можно было спасти. Его можно было допросить! Тебя совершенно не волнует то обстоятельство, что он мертв и не сможет ничего сказать. Ты можешь протестовать сколько тебе угодно, но твоя вина доказывается твоими действиями!

Алия в оцепенении застыла на месте, лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Наблюдая за лицом дочери, Джессика вдруг с ужасом заметила, что пальцы Алие выбивают дробь, которую когда-то выбивал в напряженных ситуациях смертельный враг Атрейдесов. Дважды удар мизинцем, трижды — указательным пальцем, средним — дважды, мизинцем еще один удар, средним пальцем — два и… все сначала в той же последовательности.

Старый барон!

Алия проследила за взглядом матери и посмотрела на свою руку, перестала барабанить пальцами и снова посмотрела на Джессику, чтобы подтвердить страшную догадку. Лицо Алие исказилось злобной ухмылкой.

— Ты решила направить свою месть на нас? — прошептала Джессика.

— Мама, ты сошла с ума?

— Хотелось бы, — произнесла Джессика. Она знает, что я доложу об этом Общине Сестер. Она знает. Она даже подозревает, что я сообщу об этом фрименским племенам, и тогда ей не избежать Суда Одержимых. Она не может выпустить меня отсюда живой.

— Наш храбрый федайкин ждет окончания нашего спора, — напомнила Алия.

Джессика усилием воли переключила внимание на старого наиба.

— Ты явился сюда, чтобы встретиться со мной, Гхадхеан?

— Да, моя госпожа. Мы, люди Пустыни видим, что происходят страшные события. Маленькие Дельцы объявляются в Пустыне, как о том предупреждали нас древние пророчества. Шаи-Хулуда можно отыскать теперь только в Великой Пустоши. Мы покинули и предали нашего друга — Пустыню!

Джессика взглянула на Алию, но та молча дала матери знак продолжать. Джессика оглядела зал — на всех лицах была написана тревога. Ссора между матерью и дочерью продолжала занимать всех и людям было странно видеть, что аудиенция продолжается. Джессика снова обратила свое внимание на аль-Фали.

— Гхадхеан, кто такие эти Маленькие Дельцы и почему ушли песчаные черви?

— Мать Влаги, — ответил наиб, называя Джессику старым фрименским титулом, — в Китаб аль-Ибар содержится предупреждение об этом. Мы на коленях умоляем тебя: пусть никто не забудет, что в тот день, когда умер Муад'Диб, Арракис перевернулся! Мы не можем, не имеем права покинуть Пустыню.

— Ха! — презрительно скривилась Алия. — Все это — суеверный бред на тему экологической трансформации. Они…

— Я слушаю тебя, Гхадхеан, — сказала Джессика.

— Если исчезнут черви, исчезнет и Пряность. Если же исчезнет Пряность, то где мы возьмем деньги, чтобы жить?

Под сводами зала эхом разнесся общий вздох. Алия пожала плечами.

— Суеверный вздор!

Аль-Фали поднял правую руку и указал на Алию.

— Я говорю с Матерью Влаги, а не с Коан-Тин!

Алия изо всех сил вцепилась в ручки трона, больше ничем не выказав своей злобы.

Аль-Фали снова обратил свой взор на Джессику.

— Когда-то это была земля, на которой ничего не росло. Теперь у нас есть деревья и другие растения. Они расползлись по планете, словно черви по кровоточащей ране. В поясе Дюны появились облака и пошли дожди! Дожди, моя госпожа! О, драгоценная мать Муад'Диба, подобно сну, дождь в поясе Дюны — это брат смерти. Это смерть для всех нас.

— Мы делаем только то, что начали Лиет-Кинес и сам Муад'Диб, — запротестовала Алия. — Что за суеверная болтовня? Мы преклоняемся перед словами Лиет-Кинеса, который сказал: «Я желаю видеть всю планету покрытой деревьями». И так будет.

— А как быть с червями и Пряностью? — спросила Джессика.

— Часть Пустыни все равно останется, — ответила Алия, — и черви выживут.

Она лжет, подумала Джессика. Почему она лжет?

— Помоги нам, Мать Влаги, — умоляюще проговорил аль-Фали.

У Джессики внезапно возникло двойное видение, сознание словно накренилось под воздействием слов наиба. Ошибки быть не могло — это адаб, память, которая возникает в мозгу сама по себе. Эта память не имеет определенных свойств и парализует все внешние чувства, а в сознание в это время проникают уроки прошлого. Это состояние охватывает человека целиком, он запутывается в нем, словно рыба в сетях. Однако это наиболее человеческое из всех состояний, воспоминание о творении. Каждый элемент этого урока реален, но не поддается описанию, он беспредметен в силу своей изменчивости. Именно это и есть в чистом виде предзнание, которое выкристаллизовывается в абсолютное знание истины. Это знание стало причиной гибели сына.

Алия солгала, потому что она одержима одним из тех, кто хочет уничтожить род Атрейдесов. Она сама пала первой жертвой этой войны. Аль-Фали говорит правду. Черви обречены, если не изменить способ экологической трансформации.

Подавленная этим откровением, Джессика оглядела людей в Зале Ауедиенций. Движения их словно бы замедлились, и роль каждого из них стала ясна Преподобной Матери. Одни понимали, что Джессике не уйти из зала живой! Сознание соединило Джессику с ними ярким светом, как путеводной нитью, — люди были растеряны, притворялись, что спотыкаются, наталкиваясь друг на друга, группки смешались. Она понимала, что если покинет Большой Зал, то неминуемо попадет в руки других убийц. Алие все равно, станет ли ее мать мученицей или нет. Точнее даже было бы сказать, что это безразлично тому существу, которым одержима ее дочь.

В эту страшную минуту Джессика нашла способ спасти старого наиба и послать его из зала как вестника. Путь из зала был свободен. Как все просто! Перед ней стояли фигляры с заложенными ушами, плечи их опущены в знак пассивной защиты. Каждое существо на полу зала было коллизией бесплодной драмы, плоть этих людей можно было отделить от костей, обнажив омерзительные скелеты, коими они в действительности и являлись. Их тела, одежды, лица — все это воплощения их личного персонального ада — иссушенной груди запечатленного ужаса, блестящая наживка фальшивого камня заменила собой рыцарские доспехи; уста были готовы изрыгнуть любую истину, чтобы только избавиться от страха; брови были подняты, отражая возвышенные религиозные чувства, не усвоенные чреслами.

Джессика почувствовала разрушительную силу, которая грозила уничтожить сформированный мир Арракиса. Голос аль-Фали послужил сигналом, разбудившим зверя, дремавшего в глубинах ее души.

Спустя мгновение, Джессика вернулась в реальный мир движений, но это была уже не та вселенная, занимавшая ее ум всего секунду назад.

Алия начала было говорить, но Джессика грубо перебила ее.

— Молчать! Здесь присутствуют те, кто испытывает страх по поводу моего безусловного возвращения в лоно Общины Сестер. Но с того дня, когда фримен преподнес дар жизни мне и моему сыну, я сама стала фрименкой! — Она перешла на древнее фрименское наречие, которое могли понять только те, кому предназначались слова Джессики. — Онсар акхака зелиман ав маслумен! Поддержи в несчастье брата своего, прав он или не прав!

Слова Джессики произвели желаемый эффект, в зале произошло заметное движение.

Но Джессика уже пришла в ярость и не могла остановиться.

— Этот Гхадхеан аль-Фали, честный фримен, явился сюда сказать то, что должны были открыть мне другие, и пусть никто не смеет это отрицать! Экологическая трансформация превратилась в экологическую катастрофу, вышедшую из-под нашего контроля.

Всеобщее молчание было лучшим подтверждением правоты Джессики.

— Моя дочь наслаждается этой катастрофой! — продолжала Джессика. — Мектуб аль-меллах! Ты разрываешь мою плоть и сыпешь в раны соль! Почему Атрейдесы обрели свой дом здесь? Потому что мохалата оказалась для нас естественной. Для Атрейдесов правление всегда было партнерством во имя защиты подданных, а фримены называют это своим словом мохалата. Теперь посмотрите на нее! — Джессика указала рукой на Алию. — По ночам она смеется, одержимая искушениями зла! Производство Пряности упадет до нуля или до ничтожной доли современного уровня! И когда слово об этом вырвется наружу…

— Мы все равно останемся главными производителями этого бесценного продукта во вселенной! — закричала Алия.

— Мы будем главными в аду! — яростно вскричала в ответ Джессика.

Алия заговорила на древнем языке Атрейдесов, языке, изобилующем гортанными звуками и толчками.

— Теперь ты все знаешь, мама! Ты что, думала, что бабка барона Владимира Харконнена не одобрит все те жизни, которые ты навязала мне прежде, чем я успела появиться на свет? Когда я пришла в ярость от того, что ты со мной сделала, то я просто спросила себя, что сделал бы в этой ситуации барон. Но он ответил! Понимаешь, Атрейдесова сука? Он ответил мне!

Джессика физически ощутила яд, который источали слова Алие, и поняла, что ее догадка полностью оправдалась. Мерзость! Алия порабощена изнутри, одержима кагуэтом зла, бароном Владимиром Харконненом. Барон сам говорит устами Алие, нисколько не беспокоясь, что именно она раскрывает. Он хочет видеть, как она осуществит его мщение, хочет убедиться, что его нельзя изгнать из души дочери Джессики.

Я осуждена оставаться здесь в полной беспомощности своего знания. Осознав это, она встала и направилась к пути, который видела в состоянии адаба.

— Федайкины, за мной! — скомандовала она.

В зале было шесть федайкинов. Пятеро из них немедленно оказались возле Матери Влаги.

Глава 24

Если я слабее тебя, то я прошу у тебя свободы, ибо это согласуется с твоими принципами; если же я сильнее тебя, то я отнимаю у тебя свободу, ибо это согласуется с моими принципами.

Слова древнего философа, приписываемые Харком аль-Ада некоему Луи Вейо

Лето выглянул из потайного выхода из сиетча, пригнулся, чтобы посмотреть, что находится за нависшим выступом скалы, закрывавшей ему обзор. Вечернее солнце оттеняло длинные, казавшиеся черными трещины в скалах. Бабочка-скелет то ныряла в тень, то вылетала на свет, причудливые переплетения жилок крыльев отчетливо виднелись на фоне прозрачных перепонок. Каким нежным созданием выглядит эта бабочка в этом суровом уголке, подумал Лето.

Прямо перед мальчиком раскинулся абрикосовый сад, в котором работали дети, собирая упавшие на землю плоды. За садом пролегал канал. Они с Ганимой ускользнули от охраны, быстро смешавшись с толпой возвращавшихся в сиетч рабочих. Оказалось очень несложно проползти по вентиляционной трубе к потайному выходу. Теперь оставалось только слиться с работающими детьми, пройти к каналу и выбраться к туннелю. Там принцу и принцессе предстояло пройти мимо хищной рыбы, которая охраняла племенную систему ирригации от засорения песчаными форелями. Ни одному фримену не пришло бы в голову, что найдется человек, рискнувший погрузиться в воду.

Лето выступил из защитного прохода. По обе стороны простирались скалы. Мальчик полз и ему казалось, что скалы прилегли на землю отдохнуть.

Следом за братом ползла Ганима. У обоих в руках были маленькие плетеные из Пряности корзинки для фруктов, в которых, правда, находились пистолеты, ножи, фримпакеты и… костюмы, присланные Фарад'ном.

Вслед за братом Ганима проскользнула в абрикосовый сад, где они смешались с работающими детьми. Маски защитных костюмов закрывали все лица. Было такое впечатление, что работников стало на двоих больше, но Ганима чувствовала, что то, что они делают, уводит их от привычной безопасности и известного образа жизни. Как просто было сделать этот шаг — шаг от одной опасности к другой!

Лежавшие в корзинках новые костюмы от Фарад'на преследовали цель, хорошо понятную обоим. Ганима подчеркнула это знание, вышив на груди каждого костюма слова: «Мы отвечаем».

Скоро должны были наступить сумерки. За каналом, отмечавшим границу сиетча, начинался новый мир, в котором вечера не походили на вечера в любом другом месте вселенной. То был мягко освещенный мир Пустыни с его одиночеством, насыщенным ощущением того, что каждое существо в этом мире одиноко в новой вселенной.

— Нас видели, — прошептала Ганима, наклонившись к брату.

— Охрана?

— Нет, другие, — ответила девочка.

— Хорошо.

— Нам надо быстрее двигаться, — сказала Ганима.

Лето выразил свое согласие действием: он быстро направился через сад от скал. В голове билась мысль отца: В Пустыне надо двигаться, иначе погибнешь. Вдалеке на фоне песков вырисовывался Спутник, напоминание о вечной подвижности. Скалы лежали на песке, полные величавой статичности и загадочности, уменьшаясь с каждым годом под ударами песчаных бурь. Скоро и Спутник превратится в песок.

Приблизившись к каналу, брат и сестра услышали музыку, доносившуюся с башни над воротами сиетча. Играл фрименский оркестр традиционного состава: двухклапанная флейта, тамбурины и тимпаны — огромные барабаны из пластика, обтянутые на одном конце кожей. Никто никогда не интересовался, с какого животного умудрились содрать столько кожи.

Стилгар вспомнит, что я говорил ему у расщелины Спутника, подумал Лето. Он пойдет в темноте, когда будет уже поздно, и все поймет.

Тем временем дети подошли к каналу, проскользнули в открытую трубу и взобрались по лестнице на служебную галерею. В трубе канала было темно, сыро и холодно, слышались всплески от ударов хвоста хищной рыбы. Любая песчаная форель, вздумавшая стащить воду из канала, немедленно подвергнется атаке рыбы. Людям тоже было не вредно поберечься рыбы.

— Осторожно, — предупредил сестру Лето, ступив на скользкий настил галереи. Его память была полна воспоминаний о событиях, никогда не происходивших с его собственной плотью. Ганима следовала за братом.

Подойдя к концу трубы, они сбросили защитные костюмы и надели новые присланные Коррино одежды. Старую фрименскую одежду они оставили на месте и взобрались в другую инспекционную трубу, преодолели дюну и спустились с противоположного склона. Скрытые от сиетча дюной, они вытащили из корзинок пистолеты, ножи и накинули на плечи фримпакеты. Музыка затихла.

Лето встал и направился по долине между дюнами.

Ганима старалась не отстать, двигаясь за братом и спотыкаясь с непривычки в зыбком песке.

Прячась за гребнями дюн, они часть пути преодолевали ползком и часто оглядывались, опасаясь погони. За все время пути им не встретился ни один охотник. Дети пришли к скалам.

В тени скал они обошли Спутник и взошли на наблюдательную вышку. Краски бледа тускнели в сумерках. Темнеющий воздух был кристально хрупок. Ландшафт, расстилавшийся перед их глазами, не знал жалости и нигде не кончался — в нем не было намека на сомнение. Глазу не на чем было задержаться в этой огромности.

Вот он, горизонт вечности, подумал Лето.

Ганима подобралась к брату. Скоро последует нападение, подумала она. Она прислушивалась к доносившимся звукам, все ее тело, казалось, состояло теперь из органов чувств.

Лето был предельно собран. Он понимал, что сейчас наступила кульминация всего того, чему были научены люди, населявшие его память. В этой глуши жизнь зависит от восприятия и только от него. Жизнь становится хранилищем восприятий, каждое из которых служит непосредственно выживанию.

Ганима взобралась на скалу и через расселину взглянула на путь, который они с Лето преодолели. Надежность и безопасность сиетча остались в каком-то другом измерении времени, казалось, что они ушли оттуда вечность тому назад. Из земли поднимались массивы темных скал, контрастно выделявшихся на фоне коричневато-пурпурной почвы. Пыльный горизонт серебрился в лучах закатного солнца. Никаких преследователей не было пока видно. Ганима вернулась к Лето.

— Это будет хищный зверь, — сказал он. — Таковы мои логические расчеты.

— Ты слишком рано их закончил, — ответила Ганима. — Будет не один зверь. Дом Коррино никогда не складывает свои надежды в один мешок.

Лето согласно кивнул.

Его сознанию вдруг стало очень тяжело от того множества жизней, которые теснились там вследствие его несхожести с другими. Все эти жизни принадлежали ему еще до рождения. Он был насыщен жизнью и был бы рад избавиться от собственного перегруженного сознания. Внутренний мир был хищным зверем, способным пожрать своего обладателя.

Охваченный беспокойством, он взобрался к расселине, от которой только что спустилась Ганима, и посмотрел на скалы сиетча. Там, вдалеке, линия канала делила мир между жизнью и смертью. На краю оазиса виднелись верблюжий шалфей, луковая трава, гобийская перистая трава и дикая люцерна. В последних отблесках заката было видно, как птицы из поднебесья падали в заросли люцерны в поисках пищи. Ветер поднял пыль и мелкий песок и погнал эту тучу на абрикосовый сад. Это движение тени овладело сознанием Лето, внутри этих теней он разглядел скрытые текучие, изменчивые формы, открывшие в небе серебристую радугу на затянутом пылью небе.

Что же здесь будет происходить? — мысленно спросил себя Лето.

Он понял, что это будет либо смерть, либо игра со смертью, причем объектом охоты будет он сам. Ганима вернется в сиетч, веря в реальность смерти брата, либо под воздействием гипнотической компульсии искренне думая, что он действительно убит.

Неизведанность этого места не давала Лето покоя. Он подумал о том, как легко поддаться искушениям предзнания, рискнуть и запустить сознание по пути абсолютного знания будущего. Видение его сна было, однако, достаточно дурным. Но мальчик знал, что на более подробное видение он не решится.

Он вернулся к Ганиме.

— Пока никого не видно, — сказал он.

— Звери, которых они натравят на нас, должны быть большими, — сказала Ганима. — Возможно, мы сумеем увидеть их заранее.

— Да, если они не придут глубокой ночью.

— Скоро совсем стемнеет, — сказала она.

— Да, и нам пора перейти в наше место, — он указал рукой на скалу слева, в базальтовом основании которой песок и ветер образовали маленькое отверстие. Оно было достаточно большим, чтобы в нем поместились дети, но слишком малым для того, чтобы в него протиснулся крупный зверь. Лето не хотел идти туда, но чувствовал, что это необходимо. Именно это место он указал Стилгару.

— Они могут убить нас, — сказал Лето.

— Нам придется положиться на случай, — ответила Ганима. — Это наш долг перед отцом.

— Не спорю.

Мы на верном пути и поступаем правильно, подумал он при этом. Но Лето понимал, что самое опасное в нашем мире — это быть правым. Их с сестрой выживание зависело сейчас всецело от быстроты и физической тренированности, а также понимания своих ограничений в каждый данный момент. Фрименский обычай был лучшим вооружением, а знания Бене Гессерит — той силой, которая придавала запас энергии. Они мыслили и действовали сейчас, как ветераны войска Атрейдесов, не имеющие никакой защиты, кроме фрименского упорства и закалки, которые никак не вязались с их детским обличьем и нарядом.

Лето дотронулся до рукоятки отравленного ножа, висевшего у него на поясе. Ганима непроизвольно повторила его жест.

— Будем спускаться? — спросила она. Произнося эти слова, Ганима уловила далеко внизу какое-то движение, едва заметное движение, угроза которого была скрыта расстоянием. Она застыла, и Лето насторожился прежде, чем Ганима успела произнести слова предупреждения.

— Тигры, — сказал он.

— Лазанские тигры, — поправила она брата.

— Они видят нас, — сказал он.

— Нам лучше поспешить, — сказала Ганима. — Пистолеты не остановят этих тварей. Они слишком хорошо натасканы.

— Где-то здесь находится человек, который их направляет, — произнес Лето, бегом направляясь к расположенной слева скале.

Девочка согласилась, но не стала ничего говорить, чтобы поберечь силы и не сбивать дыхание. Где-то здесь находится человек.

Звери стремительно перемещались в тусклом свете наступающей ночи, прыгая от скалы к скале. У лазанских тигров отменное зрение, но скоро наступит ночь — время животных с отличным слухом. Пронзительно закричала ночная птица, словно оповещая обитателей Пустыни о наступлении темноты. Скоро в расселинах скал начнут шевелиться ночные охотники.

Бегущие близнецы все еще хорошо видели тигров. Звери неслись в полном сознании своей силы, преисполненные уверенностью.

Лето почувствовал, что стоит ему споткнуться, как душа расстанется с телом. Он бежал с твердым знанием того, что они с Ганимой успеют добежать до спасительной скалы, но, оглядываясь, он не мог оторвать зачарованного взгляда от приближавшихся зверей.

Одно падение, и мы погибли, подумал он.

Эта мысль уменьшила уверенность, и он прибавил темп.

Глава 25

Вы, Бене Гессерит, называете свою деятельность — Оружие Пророчества — «Наукой религии». Что ж, я, ищущий образ совершенно иного ученого, нахожу, что это вполне адекватное определение. В самом деле, вы создаете свой миф, но точно так же поступает любое общество. Вас, однако, я должен кое о чем предупредить. Вы ведете себя так же, как вели себя в прошлом многие ученые, ослепленные блеском собственных идей. Ваши действия доказывают, что вы стремитесь отнять у жизни ее неотъемлемое свойство. Настало время напомнить вам то, что вы сами предсказываете: не существует такой вещи, которая не имела бы своей противоположности.

Арракинский Проповедник, Послание Общине Сестер

В этот предрассветный час Джессика неподвижно сидела на потертом ковре в пещере древнего сиетча, озирая голые каменные стены. Бедный и суровый сиетч был расположен ниже края Красной Расщелины, который защищал поселение от беспощадного западного ветра Пустыни. Сюда привезли Джессику аль-Фали и его братья, а теперь все ждали слова Стилгара. Федайкины, однако, проявили мудрую предосторожность — Стилгар не знал, где в данный момент находится Джессика.

Федайкины прекрасно сознавали, что сейчас все они — объекты proces verbal — официального расследования их действий, направленных против Империи. Алия поняла, что ее мать — на стороне врагов государства, хотя Община Сестер явно не была упомянута. Здесь проявилась жестокая, тираническая природа власти Алие, и теперь предстояло испытать истинность ее убеждения в том, что кто контролирует священников, тот контролирует фрименов.

Послание Джессики Стилгару было прямым и простым по содержанию: «Моя дочь одержима и подлежит суду».

Страх уничтожает понятие о ценностях, и многие фримены, как стало известно, не были склонны поверить в это обвинение. Попытка использовать его для выхода из резиденции Алие спровоцировала два столкновения в течение ночи, но людям аль-Фали удалось угнать два орнитоптера, и вот они здесь — в безопасности древнего сиетча Красной Расщелины. Сюда же было послано сообщение федайкинам, хотя здесь их оставалось не более двухсот человек, остальные заняли свои посты в других местах Империи.

Размышляя над этими фактами, Джессика подумала, не придется ли ей принять здесь смерть. Некоторые федайкины разделяли ее опасения, хотя смертники аль-Фали отнеслись к ним достаточно спокойно, а он сам только ободряюще улыбнулся Джессике, когда молодые бойцы заговорили о своих страхах, и сказал:

— Когда Бог желает, чтобы человек умер в определенном месте, то Он делает так, чтобы человек сам хотел направиться в это место.

Зашуршала залатанная занавеска, и в помещение, где сидела Джессика, вошел аль-Фали. Узкое, обветренное лицо старика было хмурым, глаза лихорадочно блестели — было заметно, что отдохнуть ему не пришлось.

— Кто-то идет, — сказал он.

— От Стилгара? — встрепенулась Джессика.

— Возможно, — он потупил глаза и склонил голову влево, как поступают фримены, сообщая плохую весть.

— Что случилось? — властно спросила Джессика.

— Мы получили известие, что ваших внуков нет в Табре, — глухо произнес старик, по-прежнему не глядя на Джессику.

— Алия…

— Она приказала доставить детей под ее охрану, но ей сообщили, что близнецов в Табре нет. Это все, что мы знаем.

— Это Стилгар послал их в Пустыню, — высказала предположение Джессика.

— Возможно и это, но нам известно, что сам Стилгар искал их всю ночь. Может быть, это был с его стороны отвлекающий маневр.

— Это не похоже на Стилгара, — с сомнением в голосе проговорила Джессика и подумала: Если только он заранее не договорился с близнецами. Однако в этом деле явно не вязались концы с концами. Онаудивилась, поняв, что не испытывает ни малейшей паники после того, что ей рассказала Ганима. Джессика взглянула на аль-Фали и прочла жалость в его глазах.

— Они ушли в Пустыню сами, — сказала она.

— Одни? Эти двое детей?

Джессика не стала говорить старику, что «эти двое детей» знают о том, как выжить в Пустыне получше любого самого закаленного фримена. Вместо этого она подумала о странном поведении Лето, когда он предложил ей не препятствовать устранению. Надо бы отложить до лучших времен эти воспоминания, но момент был решительный, и Джессика сказала тогда, что знает, когда надо будет подчиниться внуку.

— Посланник будет в сиетче с минуты на минуту. Я пришлю его к вам, — сказал аль-Фали и вышел.

Джессика внимательно посмотрела на занавеску — она была выткана из волокон Пряности красного цвета, но заплаты на ней были синие. Все дело было в том, что этот сиетч отказался кормиться на религии Муад'Диба, чем заслужил открытую неприязнь священников Алие. Эти люди занимались разведением больших собак размером с пони; собак дрессировали для охраны детей, но недавно все собаки погибли. Вероятно, их отравили священники.

Джессика отвлеклась от своих размышлений, поняв, что они собой представляют: гхафла, бесполезные, раздражающие и отвлекающие мысли.

Куда ушли дети? В Якуруту? У них наверняка есть план. Они пытались все объяснить мне в тех пределах, в которых я была способна это понять, припомнила Джессика. Когда эти пределы были, по его мнению, достигнуты, Лето приказал мне повиноваться без рассуждения.

Он приказал ей!

Лето понял, что делает Алия; это было совершено очевидно. Оба близнеца говорили о «несчастье», приключившемся с теткой, даже жалели и защищали ее. Алия играла на законности своего Регентства. Требование опеки над близнецами доказывало это. Джессика горько рассмеялась. Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийам обожала разъяснять именно эту ошибку своей ученице Джессике. «Если ты концентрируешься только на сознании своей правоты, то противостоящая тебе сила подавит тебя. Это самая распространенная ошибка. Даже я в свое время ее совершила».

— И даже я, твоя ученица, ее совершила, — прошептала Джессика.

Она услышала шелест одежд за занавеской. Вошли два молодых фримена из сопровождения, которое они с аль-Фали собрали прошлой ночью. Эти двое испытывали благоговейный трепет в присутствии матери Муад'Диба, Джессика читала их как открытую книгу: люди не склонны размышлять и думать, они лепятся к любой внешней силе, которая одна придает им чувство собственной идентичности. Если она не внушит им мысль, они останутся пусты, и в этом состоит их опасность,

— Нас прислал аль-Фали, чтобы подготовить вас, — сказал один из юношей.

Джессика почувствовала стеснение в груди, но, когда она заговорила, голос ее остался спокойным и ровным.

— Подготовить к чему?

— Стилгар прислал сюда своим вестником Дункана Айдахо. Неосознанным жестом Джессика накинула на голову капюшон абы. Дункан? Но ведь он — орудие Алие.

Фримен отступил на полшага.

— Айдахо говорит, что явился для того, чтобы увезти вас в безопасное место, но я не понимаю, каким образом он собирается это сделать.

— Это и в самом деле становится очень странным, — проговорила Джессика, — но в нашем мире происходят и куда более странные вещи. Введите его.

Фримены переглянулись, но бросились выполнять приказание с такой поспешностью, что сделали еще одну прореху в и без того дышавшей на ладан занавеске.

В пещеру вошел Айдахо в сопровождении двух фрименов и аль-Фали, который замыкал шествие, держа руку на рукоятке ножа. На Дункане была надета полевая форма Личной Гвардии Атрейдесов, форма, которая практически не изменилась за последние четырнадцать столетий — только кинжал заменили на нож, но это незначительная мелочь.

— Мне сказали, что ты хочешь помочь мне, — промолвила Джессика.

— Да, каким бы странным ни показалось вам это желание, — ответил Айдахо.

— Разве Алия прислала тебя не для того, чтобы устранить меня?

Лишь легкий подъем бровей выдал удивление Айдахо. Его фасеточные глаза, изготовленные мастерами тлейлаксу, продолжали разглядывать Джессику с напряженным вниманием.

— Да, таков был ее приказ, — ответил он.

Костяшки пальцев аль-Фали, сжимавшего нож, побелели, но старик не пошевелился.

— Этой ночью я много думала о тех ошибках, которые я совершила в отношениях со своей дочерью, — сказала она.

— Их было много, — согласился с Джессикой Айдахо, — и за многие из них я несу равную с вами ответственность.

Только теперь Джессика заметила, как подрагивает лицо Дункана.

— Было очень легко выслушивать аргументы, которые увели нас в сторону, — сказала Джессика. — Я хочу покинуть это место… Ты… ты… хотел увидеть девушку, которая была бы юной копией меня.

В ответ Айдахо промолчал.

— Где мои внуки? — спросила Джессика внезапно охрипшим голосом.

Дункан в ответ моргнул.

— Стилгар считает, что они ушли в Пустыню и скрываются там. Возможно, они видели, что наступает кризис.

Джессика взглянула на аль-Фали и увидела, что старик помнит, что она предвидела это.

— Что делает Алия?

— Рискует спровоцировать гражданскую войну, — ответил Айдахо.

— Ты полагаешь, что дойдет и до этого?

В ответ Дункан только пожал плечами.

— Вероятно, нет, сейчас более мягкие времена. Многие люди склонны выслушивать приятные для себя аргументы.

— Согласна, — сказала Джессика. — Все очень хорошо, но все же, что с моими внуками?

— Стилгар найдет их, если…

— Да, я понимаю, — ясно, что теперь все зависит от Гурни Халлека. Она отвернулась и посмотрела на каменную стену. — Алия сейчас ухватится за власть мертвой хваткой. — Джессика оглянулась на Айдахо. — Ты понимаешь? Власть надо держать очень деликатно. Если в нее вцепиться очень сильно, то рискуешь стать ее жертвой.

— Так мне всегда говорил мой герцог, — произнес Айдахо. Шестым чувством Джессика поняла, что Дункан имеет в виду старшего Лето, а не Пауля.

— Куда меня отвезут для… устранения?

Айдахо напряженно всмотрелся в Джессику, словно пытаясь проникнуть взглядом под капюшон. Аль-Фали выступил вперед.

— Моя госпожа, вы что, всерьез думаете…

— Я уже не вправе решать свою собственную судьбу? — спросила женщина.

— Но этот… — старик замолчал и кивнул в сторону Айдахо.

— Этот был моим верным телохранителем еще тогда, когда Алия не родилась на свет, — сказала Джессика. — Еще до того, как он погиб, спасая моего сына и меня. Мы, Атрейдесы, всегда помним такие одолжения.

— Так вы пойдете со мной? — спросил Айдахо.

— Куда ты ее отвезешь? — спросил аль-Фали.

— Тебе лучше этого не знать, — ответила Джессика старому фримену.

Аль-Фали нахмурился, но промолчал. На его лице отразилась нерешительность: он понимал мудрость слов Джессики, но не знал, можно ли доверять Айдахо.

— Что с федайкинами, которые помогли мне? — спросила Джессика.

— Они могут рассчитывать на поддержку Стилгара, если доберутся до Табра, — ответил Айдахо, и Джессика перевела взгляд на аль-Фали. — Я велю вам отправиться туда, мой друг. Стилгар сможет использовать федайкинов в поисках моих внуков.

Старый наиб склонил голову.

— Как будет угодно Матери Муад'Диба.

Он все еще повинуется Паулю, подумала Джессика.

— Нам надо быстрее убираться отсюда, — заговорил Айдахо. — Погоня будет здесь с минуты на минуту.

Джессика порывисто встала, демонстрируя плавность движений, которая была столь характерна для воспитанниц Бене Гессерит, даже испытавших удары возраста. А Джессика чувствовала себя очень старой после ночного бегства. Ум ее постоянно возвращался к разговору с внуком. Что он задумал на самом деле? Она покачала головой и поправила капюшон, чтобы скрыть невольный жест. Как легко впасть в заблуждение и попасть в ловушку, недооценивая Лето. Жизнь в окружении обыкновенных детей приводит к неверному взгляду на наследственность, которой наслаждаются ее внуки.

Ее внимание привлекла поза Айдахо. Он стоял в расслабленной готовности ответить на нападение, выставив вперед одну ногу. Когда-то она сама научила его этой боевой стойке. Джессика быстро взглянула на двух молодых фрименов, потом на аль-Фали. Сомнения все еще обуревали старика, и молодые бойцы это чувствовали.

— Я готова доверить этому человеку свою жизнь, — сказала Джессика. — Это будет не в первый раз.

— Моя госпожа, — запротестовал аль-Фали. — Это же просто… — он метнул на Айдахо яростный взгляд. — Ведь он муж Коан-Тин!

— Но его готовили мой герцог и я! — возразила Джессика.

— Но он же гхола! — аль-Фали выкрикнул эти слова.

— Он гхола моего сына, — напомнила наибу Джессика.

Это было слишком для бывшего федайкина, который когда-то поклялся поддерживать Муад'Диба до самой смерти. Он поклонился и отступил, подав знак молодым фрименам отодвинуть занавеску.

Джессика пошла к выходу, за ней Айдахо. В проеме она обернулась и обратилась к наибу.

— Иди к Стилгару. Ему можно доверять.

— Слушаюсь… — но в голосе его звучали ноты сомнения. Айдахо тронул Джессику за рукав.

— Нам надо уходить. Вы ничего не хотите с собой взять?

— Только свой здравый смысл, — ответила она.

— Что? Вы все еще боитесь, что делаете ошибку? Она взглянула на него снизу вверх.

— Ты всегда был нашим лучшим пилотом, Дункан.

Эти слова не удивили Айдахо. Он шагнул вперед и быстро пошел по дороге, которой явился сюда. Аль-Фали двинулся рядом с Джессикой.

— Откуда вы узнали, что он прилетел на топтере?

— На нем нет защитного костюма.

Наиб удивился такой наблюдательности, но продолжил:

— Наши люди привезли его прямо от Стилгара. Их могли выследить.

— Вас видели, Дункан? — спросила Джессика идущего впереди Айдахо.

— Вы же не хуже меня знаете ответ, — сказал Дункан. — Мы летели ниже вершин дюн.

Они свернули в боковой проход, спустились по винтовой лестнице и оказались в расширении пещеры, ярко освещенном светильниками. У стены стоял орнитоптер. Стена оказалась фальшивой, за ней была Пустыня. Даже в этом бедном сиетче сумели позаботиться о надлежащей маскировке.

Айдахо открыл дверь экипажа и помог Джессике войти в кабину. Она села на правое сиденье. Когда Айдахо пробирался мимо на кресло пилота, она обратила внимание на прядь волос, закрывавших лоб ментата. Невольно ей вспомнилось, как именно из этой части головы Айдахо хлынула кровь в той достопамятной пещере много лет назад. Стальной оттенок искусственных глаз вернул ее к реальности. Что было, то прошло. Она застегнула ремень безопасности.

— Давно мы не летали с тобой, Дункан, — сказала она.

— Да, страшно подумать, сколько лет прошло с тех пор, — откликнулся Айдахо.

Аль-Фали и молодые фримены принялись отодвигать фальшивую стену.

— Ты думаешь, что я все еще сомневаюсь в тебе? — мягко спросила Джессика.

Айдахо занимался проверкой двигателя, включил импеллеры, взглянул на показания приборов. Нежная улыбка коснулась его сурового, жесткого лица и сразу исчезла, словно ее и не было.

— Я все еще Атрейдес, — сказала Джессика, — но Алия потеряла это право.

— Не бойтесь, — проскрипел он в ответ. — Я все еще служу Атрейдесам.

— Алия больше не Атрейдес, — повторила Джессика.

— Не надо мне об этом напоминать, — вдруг огрызнулся Айдахо. — Замолчите, сейчас мы взлетим.

Отчаяние в его голосе не вязалось с тем Айдахо, которого она помнила. Подавив новый приступ страха, Джессика все же спросила:

— Куда мы все же летим, Айдахо? Теперь ты можешь мне это сказать.

Однако в ответ Дункан лишь подал знак аль-Фали и тот, повернув рукоятку механизма, сдвинул в сторону скалу. В пещеру хлынул серебристый свет яркого дня. Орнитоптер рванулся вперед и вверх, заревели двигатели, дрожа от напряжения, машина поднялась в воздух, и Айдахо направил ее на юго-запад, к Сахайскому хребту, темневшему на фоне бескрайних песков.

Наконец Дункан заговорил:

— Не думайте обо мне плохо, моя госпожа, — сказал он.

— Я не думаю о тебе плохо с тех пор, как ты однажды явился в Большой Зал Арракина, напившись где-то пива с Пряностью и горланя непристойные песни, — сказала Джессика, однако его слова снова возбудили в ней подозрения, и она приготовилась защищаться, расслабившись и входя в состояние прана-бинду.

— Я очень хорошо помню тот вечер, — заговорил Айдахо. — Как я был тогда молод и… неопытен.

— Ты и тогда был лучшим оруженосцем в свите моего герцога.

— Не совсем, моя госпожа. Гурни оказывался лучшим в шести случаях из десяти, — он искоса взглянул на Джессику. — Кстати, где Гурни?

— Выполняет мое поручение. Дункан покачал головой.

— Ты хотя бы сам знаешь, куда мы летим? — спросила женщина.

— Да, моя госпожа.

— Тогда скажи мне.

— Хорошо. Я обещал, что подготовлю вполне правдоподобный заговор против Атрейдесов. Есть только один способ сделать это. — Он нажал кнопку на штурвале, и из кресла Джессики вылетели скобы, которые зафиксировали ее тело, превратив женщину в кокон. Теперь Джессика могла двигать лишь головой. — Я отвезу вас на Салуса Секундус, к Фарад'ну.

Не сознавая, что делает, Джессика попыталась вырваться из захватов, но почувствовала, что они сдавливают ее тело, когда она начинает вырываться, и распускаются, когда она расслабляется. Под защитной оболочкой угадывалась прочная шиговая проволока.

— Замок захватов отключен, — произнес Айдахо, не поворачивая головы. — Да, да, и не пробуйте на мне свой Голос. Те времена, когда он на меня действовал, давно прошли. Тлеилаксу меня научили, как бороться с этими штучками.

— Ты служишь Алие, — сказала Джессика, — а она…

— Не Алие, — возразил Айдахо. — Мы выполняем волю Проповедника. Он хочет, чтобы вы научили Фарад'на тому, чему когда-то научили… Пауля.

Джессика оцепенела в ледяном молчании, вспомнив слова Лето о том, что она скоро обретет интересного ученика. Собравшись с силами, она заговорила.

— Этот Проповедник — мой сын?

Голос Айдахо прозвучал глухо, словно издалека:

— Если бы я мог знать…

Глава 26

Вселенная здесь, она перед вами; единственно таким образом может федайкин рассматривать ее и оставаться при этом хозяином своих чувств. Вселенная не угрожает, но и не обещает. Она поддерживает порядок вещей, недоступный нашему воздействию: падение метеорита, цветение Пряности, старение и умирание. Это реальности вселенной и воспринимать их следует, невзирая на те чувства, которые мы при этом испытываем. Вы не можете словами справиться с этими реальностями. Они войдут к вам, не произнося слов, и тогда, только тогда вы поймете, что значит «жизнь и смерть», и понимание это наполнит вашу жизнь радостью.

Муад'Диб своим федайкинам

— Нам пришлось все это задействовать, — сказала Венсиция, — и делается это только ради тебя.

Фарад'н ничего не ответил, продолжая неподвижно сидеть напротив матери в ее утренних покоях. Золотистые лучи солнца падали на принца сзади, отбрасывая его тень на пол, покрытый белым ковром. Свет, отраженный от противоположной стены, рисовал прозрачный нимб вокруг волос матери. Венсиция была одета в свое обычное белое платье, отделанное золотом, — напоминание о былом королевском величии. Сужающееся книзу лицо было напряжено, но сын понимал, что мать следит за каждым его движением. Фарад'н внезапно почувствовал пустоту в желудке. Странно, ведь он только что позавтракал.

— Ты не одобряешь наши действия? — спросила Венсиция.

— Что я могу одобрять или не одобрять? — спросил сын.

— Ну… то, что мы до сих пор скрывали это от тебя.

— Ах, это, — он изучающе посмотрел на мать, стараясь разобраться в том сложном положении, в котором он оказался. Но в голове билась только одна мысль — совсем недавно Фарад'н заметил, что Тиеканик перестал называть Венсицию «моя принцесса». Кстати, как он ее теперь называет? Королева-мать?

Почему я чувствую боль утраты? — подумал он. — Что я теряю? Ответ был очевиден: он теряет беззаботные дни, ту свободную игру ума, которая была столь мила его душе. Если удастся заговор, который сплела мать, то прежняя жизнь навсегда канет в прошлое. Все его внимание будет занимать новая ответственность, а это вызывало чувство неприятия. Как могут они позволять себе такие вольности, распоряжаясь его временем? Даже не посоветовавшись с ним самим!

— Выскажись, — приказала мать. — Я же чувствую, что что-то не так.

— Что, если план потерпит неудачу? — спросил он первое, что пришло ему в голову.

— Как он может потерпеть неудачу?

— Не знаю… Любой план может провалиться. Каким образом ты хочешь использовать в этом деле Айдахо?

— Айдахо? К чему этот интерес к… Ах да — тот мистик, которого привозил сюда Тиек, не посоветовавшись со мной. Он был неправ. Кажется мистик говорил об Айдахо, не так ли?

С ее стороны это была неуклюжая ложь, и Фарад'н удивленно уставился на мать. Она-то должна была знать о Проповеднике!

— Дело просто в том, что я никогда в жизни не видел гхола, — сказал он.

Она приняла эту игру.

— Мы приберегаем Айдахо для важных дел, — сказала она.

Фарад'н в задумчивости пожевал верхнюю губу.

Венсиция внезапно вспомнила его покойного отца. Временами Далак становился точно таким же — замкнутым, сложным; его было очень трудно читать. Вспомнила она и то, что Далак приходился родственником графу Хазимиру Фенрингу — в них обоих было что-то от денди и фанатика. Неужели Фарад'н унаследовал и эти качества? Она начала жалеть, что позволила Тиеку втянуть мальчика в религию Арракиса. Кто знает, куда это заведет Фарад'на?

— Как теперь называет тебя Тиек? — спросил сын.

— Что такое? — Венсиция была явно озадачена таким поворотом.

— Я заметил, что он перестал называть тебя «моя принцесса».

Как он наблюдателен, подумала она, удивившись охватившему ее беспокойству. Неужели он думает, что Тиек стал моим любовником? Вздор, это его бы нисколько не взволновало. Тогда к чему этот вопрос?

— Он называет меня «моя Госпожа».

— Почему?

— Потому что таков обычай всех Великих Домов. В том числе и Атрейдесов, подумал Фарад'н.

— Это вызовет меньше пересудов, если нас нечаянно услышат, — объяснила Венсиция. — Некоторые подумают, что мы отказались от своих легитимных притязаний.

— Кто же эти глупцы?

Мать поджала губы, решив оставить вопрос без ответа. Мелочь, конечно, но бывало, что из-за мелочей начинались большие войны.

— Госпоже Джессике не следовало покидать Каладан, — произнес Фарад'н.

Венсиция резко тряхнула головой. Что с ним? Его мысли блуждают, как у умалишенного!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ей не надо было возвращаться на Арракис, — сказал он. — Это плохая стратегия. Просто на удивление плохая. Было бы гораздо лучше отвезти на Каладан внуков.

Он прав, подумала Венсиция. Какая досада, что это не пришло в голову ей самой. Надо поручить Тиеку немедленно исследовать эту возможность. Она снова тряхнула головой. Нет! Что задумал Фарад'н? Священники никогда не допустят, чтобы в космос полетели оба внука сразу.

Венсиция высказала эту мысль сыну.

— Священники или госпожа Алия? — спросил он, заметив, что сумел направить мысли матери в нужное ему русло. Фарад'н начал находить странную радость в своей новой значительности, оказывается, в политических интригах тоже требуется игра ума. Правда, умом своей матери он уже давно перестал интересоваться — ею было очень легко манипулировать.

— Ты думаешь, что Алия хочет власти для себя? — спросила Венсиция.

Сын отвернулся. Конечно, Алия хочет власти для себя! Это подтверждают все донесения с той проклятой планеты. Мысли Фарад'на приняли иное направление.

— Я читал об их планетологе, — сказал он. — Кажется, должен появиться ключ к пониманию феномена песчаных червей и их гаплоидной стадии, тогда, если только…

— Оставь решать эти проблемы другим, — Венсиция начала терять терпение. — Это все, что ты можешь сказать о том, что мы сделали для тебя?

— Вы делали это не для меня, — сказал он.

— Что?!

— Вы делали это для Дома Коррино, — сказал Фарад'н. — Меня лично никто не принимал в расчет.

— На тебе лежит большая ответственность! — горячо заговорила мать. — Что будет с людьми, которые всецело зависят от тебя?

Этими словами Венсиция возложила на плечи сына огромную тяжесть, которую он ощутил чисто физически — велик груз всех тех надежд и мечтаний, которые обуревали Дом Коррино.

— Да, — сказал Фарад'н, — все это я понимаю, но некоторые вещи, которые вы делали от моего имени, я нахожу безвкусными.

— Без… Да как у тебя поворачивается язык? Мы делаем все, что делают другие королевские Дома для достижения своих целей!

— Так ли? Мне кажется, что вы перестарались. Нет! Не смей меня перебивать. Если мне суждено стать императором, то приучайся слушать меня. Вы что, думаете, я не умею читать между строк? Каким образом дрессировали этих тигров?

На мгновение Венсиция потеряла дар речи, осознав способность сына к анализу.

— Понятно, — сказал он. — Я сохраню Тиеканика, поскольку это ты втравила его в некрасивую историю. Он хороший офицер и проявил свои качества во многих тяжелых ситуациях, но он будет отныне отстаивать свои принципы только на дружественном поле…

— Свои… принципы?

— Разница между хорошим и плохим офицером заключается в силе характера и способности действовать, раздумывая не больше пяти секунд, — сказал Фарад'н. — Ему придется придерживаться своих принципов всякий раз, когда им будет брошен вызов.

— Тигры были необходимостью, — сказала мать.

— Я поверю в это, если они добьются успеха, — произнес Фарад'н, — но я не стану смотреть сквозь пальцы на то, каким образом их дрессируют. Не возражай! Это очевидно. Их настроили, как механизм. Ты сама это говорила.

— Что ты собираешься делать? — спросила Венсиция.

— Ждать, что из этого выйдет, — ответил он. — Возможно, что я действительно стану императором.

Мать прижала руки к груди и вздохнула. Был момент, когда сын ужаснул ее. Она была готова поверить, что в следующую минуту он ее уничтожит. Принципы! Но теперь он вовлечен во власть, он проникся ею. В этом Венсиция была теперь твердо убеждена.

Фарад'н встал, подошел к двери и позвонил слугам матери. Он оглянулся.

— Мы закончили, не так ли?

— Да, — она подняла руку в прощальном приветствии, видя, что сын уходит. — Куда ты собрался?

— В библиотеку. В последнее время меня очаровала история Дома Коррино. — Он вышел, унося с собой новое служение.

Будь она проклята!

Но Фарад'н знал теперь, что он проникся властью и интересом к ней. Он понял, почувствовал, что существует глубокая эмоциональная разница между историей, записанной на шиге и читаемой в минуты блаженной лени, и истинной историей, которую переживаешь на собственном опыте. Эта новая живая история охватила все его существо, унося в необратимое будущее. Принц чувствовал, что теперь его поведут устремления тех, кто связывает с ним свои чаяния. Странно только, что в эту картину не вписывались его собственные чаяния.

Глава 27

Говорят, что когда однажды Муад'Диб увидел, как сквозь узкую щель между двумя камнями пробивается трава, он отодвинул в сторону один из камней. Позже, когда трава разрослась, Муад'Диб накрыл ее тем же камнем. «Такова ее судьба», — сказал он при этом.

Комментарии

— Давай! — крикнула Ганима.

Лето, бежавший на два шага впереди сестры, достиг расщелины и, не колеблясь, нырнул в нее и пополз вперед, пока тьма не окутала его. Он слышал, как Ганима проникла в расщелину вслед за ним. Затем наступила тишина, в которой раздался спокойный голос Ганимы.

— Я застряла.

Лето поднялся, понимая, что становится досягаем для смертоносных когтей, повернулся в узком проходе и пополз назад, пока не ухватился за протянутую руку сестры.

— Это одежда, — сказала девочка. — Она зацепилась за скалу. Чувствуя, как под его ногами осыпаются камни, Лето сильно потянул, но без особого результата.

Снаружи доносились тяжкое звериное дыхание и рык.

Лето напрягся, уперся бедрами в камень и изо всех сил начал тянуть. Раздался треск разрываемой ткани, и Ганима рванулась к брату, зашипев от боли. Стараясь не обращать внимания на этот звук, Лето потянул еще раз, еще сильнее. Они были еще слишком близко к наружному концу расщелины. Лето опустился на четвереньки и пополз глубже, Ганима начала пробираться за ним и вскоре оказалась рядом с братом. Каждое ее движение сопровождалось учащенным, тяжелым дыханием; это подсказало Лето, что его сестра испытывает боль. Он добрался до конца узкого прохода и выглянул наружу. Отверстие зияло на высоте около двух метров, небо было усыпано звездами, которые вдруг загородила исполинская тень.

Раскатистое рычание заполнило убежище, в котором прятались близнецы. То был нутряной, угрожающий древний звук: хищник, говорящий со своей жертвой.

— Насколько серьезна твоя рана? — спросил Лето, стараясь сохранять спокойствие.

Ганима поддержала тон брата.

— Один из них дотянулся до меня лапой и порвал левую штанину защитного костюма. Я чувствую, как у меня по ноге течет кровь.

— Сильно?

— Из вены. Я могу остановить кровотечение.

— Прижми рану, — сказал он, — и не двигайся. Я позабочусь о наших приятелях.

— Будь осторожен, — сказала девочка. — Они намного больше, чем я ожидала.

Лето извлек из ножен оружие и приподнялся. Он знал, что тигр попытается дотянуться лапой туда, куда не может протиснуться его массивное тело.

Медленно-медленно поднимал мальчик свой нож, пока лезвие не коснулось чего-то мягкого. Лето нанес удар такой силы, что едва не выпустил нож из руки. Сверху на его руку хлынула кровь, заливая и лицо. Сверху раздался оглушительный вой. Стали видны звезды. Огромная кошка, издавая дикое мяуканье и дергаясь в судорогах, скатилась со скалы на песок.

Звезды снова исчезли, послышалось рычание следующего охотника. Второй тигр, не обращая внимания на судьбу своего предшественника, пытался проникнуть в расщелину.

— Какие они упорные, — заметил Лето.

— Одного ты точно убил, — сказала Ганима. — Послушай! Вой и конвульсии внизу постепенно затихали, но сверху тяжкой громадиной навис другой тигр, закрывая собой звездное небо.

Лето вложил клинок в ножны и коснулся руки Ганимы.

— Дай мне свой нож. Нужен свежий яд, чтобы наверняка покончить и с этим.

— Ты не думаешь, что у них есть и третий — в резерве? — спросила сестра.

— Вряд ли, лазанские тигры охотятся парами.

— Так же, как мы, — горько пошутила девочка.

— Да, так же, как мы, — согласился Лето. Ощупав протянутый ему рукояткой вперед нож, мальчик крепко взял ее в руку и снова начал осторожное движение верх. Он тянулся и тянулся, не встречая цели. Вот Лето уже приподнялся до опасной черты. Лето опять присел, решив отложить попытку.

— Ты не можешь до него дотянуться? — спросила Ганима.

— Он ведет себя не так, как первый.

— Но он все еще здесь. Ты чувствуешь запах?

Лето попытался проглотить слюну — в горле пересохло от волнения. В нос ударил гнилостный, отдающий мускусом запах дикой кошки. Звезд не было видно по-прежнему. Первой кошки больше не было слышно. Яд ножа сделал свое дело.

— Думаю, что мне придется встать, — сказал Лето.

— Нет!

— Его надо поддразнить, чтобы ударить ножом.

— Да, но мы договорились, что если один из нас будет ранен, то…

— Ранена ты, значит, ты и вернешься.

— Но если ты получишь серьезную рану, то я не смогу тебя покинуть.

— Ты можешь предложить лучший вариант?

— Отдай мне мой нож.

— А твоя нога?

— Я вполне могу стоять на здоровой.

— Этот зверь может снести тебе голову одним ударом. Может быть, пистолет…

— Если с кошками человек, то он услышит выстрел и поймет, что мы готовы ко всему.

— Я не хочу, чтобы ты рисковала!

— Кто бы ни был там снаружи, он не должен знать, что у нас есть пистолеты. Пока не должен, — она нежно прикоснулась к его плечу. — Я буду осторожна, пригну голову.

Лето молчал, и Ганима снова заговорила.

— Ты же понимаешь, что именно я должна это сделать. Отдай нож.

Лето неохотно подчинился. Нащупав в темноте руку сестры, он вложил в нее рукоять ножа. Решение Ганимы было логичным, но все чувства Лето восставали против такой логики.

Он почувствовал, как Ганима отодвинулась в сторону, услышал шорох песчинок на ее одежде. Девочка слегка застонала, и Лето понял, что она встала. Будь осторожна! подумал он. Он был уже готов стащить ее вниз и настоять на применении пистолета. Но это могло стать предупреждающим сигналом для человека, который прячется где-то у скал. И что тогда? Они окажутся запертыми в этой ловушке с подстерегающим их снаружи раненым тигром.

Ганима сделала глубокий вдох и прижалась спиной к стенке расщелины. Все надо сделать быстро, подумала она. Она протянула вперед руку с ножом. В том месте левой ноги, куда дотянулась лапа тигра, пульсировала сильная боль. Штанина окончательно промокла, пропитавшись кровью, которая продолжала течь. Быстрее! Она погрузила свои чувства в спокойствие, предшествующее схватке по способу Бене Гессерит, отогнав от себя боль и все посторонние мысли. Кошка должна протянуть вниз лапу! Девочка не спеша провела ножом вдоль зева расщелины. Где же этот проклятый зверь? Она снова полоснула клинком воздух. Тигра надо спровоцировать на атаку.

Ганима осторожно потянула носом воздух. Теплое звериное дыхание доносилось слева. Она мысленно успокоила себя, сделала глубокий вдох и закричала: «Таква!» Это был старинный фрименский боевой клич, смысл которого был обозначен в самых древних легендах: «Цена свободы!» С этим кликом девочка выбросила вперед и вверх руку с ножом. Когтистая лапа ударила ее по руке прежде, чем клинок вонзился в звериную плоть. За то короткое мгновение, пока боль не стала нестерпимой, а кисть не онемела, Ганима успела ткнуть ножом вперед, поразив кошку. Клинок выпал из одеревеневших пальцев, но зато в расщелину стали снова видны звезды. Корчившееся в муках тело второго тигра покатилось вниз. Потом наступила мертвая тишина.

— Он задел мне руку, — сказала Ганима, пытаясь обмотать предплечье полой накидки.

— Сильно?

— Думаю, да. Я совершенно не чувствую кисть.

— Сейчас я зажгу свет и…

— Сначала давай накроемся.

— Я быстро.

Она услышала, как он достает из корзины фримпакет, разворачивает тент, прижимая его к стенкам убежища. Лето так спешил, что не стал пользоваться влагоуловителем.

— Мой нож лежит с этой стороны, — сказала Ганима. — Я чувствую его коленом.

— Пусть полежит.

Лето зажег походную лампу. Яркий свет заставил Ганиму зажмуриться. Лето поставил лампу на песок и ахнул, увидев рану сестры. Коготь разорвал кожу и плоть от локтя до самой кисти. Рана вилась по руке спиралью, повторив вращательное движение, которое Ганима сделала, вонзая нож в лапу тигра.

Она взглянула на свою руку, закрыла глаза и принялась, читать Литанию против страха.

Лето с радостью последовал бы примеру сестры, но взял себя в руки, отринул от себя эмоции и начал перевязывать рану. Надо было остановить кровотечение и одновременно сделать перевязку неумело и неуклюже, чтобы создать впечатление, будто Ганима перевязывала себя сама. Он даже заставил ее саму завязать узел, держа один конец бинта свободной рукой, а другой зажав зубами.

— Теперь давай займемся ногой, — сказал он.

Ганима повернулась, чтобы показать брату другую рану. Она оказалась сущим пустяком по сравнению с первой: два мелких пореза вдоль икры. Правда, раны продолжали кровоточить. Лето очистил их поверхность, перевязал и прикрыл повязку тканью костюма.

— В раны попало немного песка, — сказал он. — Обработай их как следует, когда вернешься домой.

— Песок в наших ранах, — нараспев протянула Ганима. — Старая фрименская история.

Лето натянуто улыбнулся и сел. Ганима глубоко вздохнула.

— Ну вот все и кончилось.

— Еще не все.

Девочка судорожно сглотнула, стараясь справиться с пережитым потрясением. В ярком свете лампы была особенно заметна резкая бледность ее лица. Ганима напряжено размышляла. Теперь нам надо действовать очень быстро. Тот, кто управлял зверями, все еще находится где-то поблизости.

Лето, внимательно смотревший на сестру, вдруг испытал опустошающее чувство утраты. Грудь пронзила острая боль. Сейчас они с Ганимой должны будут расстаться. С самого рождения они чувствовали себя единым целым, практически одним человеком. Но их план требовал разлуки, они и их отношения должны претерпеть метаморфоз, они разными путями снова придут к единству, но того единения, которое они испытывали, деля повседневную жизнь, уже никогда не будет.

Лето занялся рутиной.

— Это мой фримпакет, — сказал он. — Я брал из него бинты. Это могут заметить.

— Ты прав, — согласилась Ганима.

Они поменялись фримпакетами.

— Тот, кто управлял тиграми с помощью передатчика, ждет нас, чтобы удостовериться, что мы живы. Этот тип находится где-то возле канала.

Ганима потрогала рукой пистолет, лежавший на фримпакете, взяла оружие и вложила его в кобуру под накидкой.

— Накидка совсем порвалась, — сказала девочка.

— Да.

— Скоро сюда придет поисковая группа, среди них может оказаться изменник, так что лучше тебе вернуться в Табр одной, — снова заговорил Лето. — Пусть тебя укроет Хара.

— Я… Я начну поиски изменника, как только вернусь домой, — пообещала сестра. Она буквально впилась взглядом в лицо брата, разделяя его болезненное знание, что с этого момента между ними начнут накапливаться различия. Никогда больше не будут они единым целым, никогда больше не будут — они делить друг с другом знания, недоступные чужим.

— Я пойду в Якуруту, — сказал он.

— В Фондак, — поправила Ганима.

Лето согласно кивнул. Якуруту, или Фондак — это, должно быть, одно и то же место. Только там может быть сокрыто легендарное место, и сделали это контрабандисты. Как им легко сменить название, действуя под прикрытием негласных договоров, с помощью которых они только и могли существовать, Правящая династия должна иметь черный ход на случай непредвиденного бегства с планеты в экстремальных ситуациях. Символическое участие в промысле контрабандистов давало такую возможность. В Фондаке/Якуруту контрабандисты построили настоящий сиетч, который стороной обходили местные жители. Якуруту существовал тайно и в то же время открыто, лучше всякой гвардии охраняемый табу, которое не позволяло приближаться к нему простым фрименам.

— Ни одному фримену не придет в голову искать меня в том месте, — сказал Лето. — Они, конечно, наведут справки у контрабандистов, но…

— Мы все сделаем, как договорились, — сказала Ганима. — Это просто…

— Я знаю. — Услышав свой голос, Лето понял, что они оба оттягивают момент расставания, стремясь продлить свое чудесное тождество друг другу. Ганима же поняла, что уже смотрит на Лето сквозь завесу времени, на взрослого Лето. Слезы жгли девочке глаза.

— Еще рано отдавать свою воду мертвым, — сказал Лето и нежно провел пальцем по влажным щекам сестры. — Я отойду подальше, чтобы никто меня не услышал, и вызову червя. — Он указал рукой на крюки погонщика, прикрепленные к фримпакету. — Через два дня, перед рассветом, я буду в Якуруту.

— Езжай побыстрее, мой старый друг, — прошептала Ганима.

— Я вернусь к тебе, мой единственный друг, — сказал он. — Помни, будь предельно осторожна у канала.

— Выбери себе доброго червя, — произнесла Ганима древнюю формулу фрименского прощания. Левой рукой она выключила лампу и, зашелестев тентом, свернула его и уложила в сумку. Она почувствовала, как, выскользнув из расщелины, Лето направился в Пустыню.

Ганима собрала всю свою волю, чтобы сделать то, что она была обязана сделать. Лето должен умереть для нее. Она должна сама в это поверить. В ее мозгу нет места для Якуруту и для брата, который ищет место, затерянное в дебрях фрименской мифологии. С этого момента она не должна думать о Лето, как о живом. Она должна приучить себя думать о брате, как о мертвом, как об убитом лапой лазанского тигра. Немного найдется людей, способных обмануть Вещающего Истину, но она сумеет… должна суметь. Те многие жизни, ведомые им с Лето, научили близнецов справляться с подобными трудностями; гипноз был стар как мир уже во времена царицы Савской, но только Ганима могла вызвать в своем сознании живой образ этой мудрой царицы. Имитация должна быть выполнена безупречно, и после ухода Лето Ганима довольно долго просидела в расщелине, приводя себя в состояние одинокой сестры, потерявшей брата. Она провела в скале ровно столько времени, сколько потребовалось для создания цельного образа. Внутренний мир девочки стал пуст, молчалив и неспособен вторгнуться в сознание. Это был побочный эффект, которого она не предусмотрела.

Если бы Лето был жив, я бы могла поделиться с ним моим открытием, подумала она, и мысль не показалась ей парадоксальной. Поднявшись, она посмотрела на то место, где лазанский тигр убил ее брата. Где-то в песках возник и стал нарастать звук, столь знакомый фрименам: звук движения песчаного червя. Черви стали редкостью, но все же еще встречались. Может быть, мучительный вой первого тигра… Да, Лето успел убить одного тигра, прежде чем второй сумел достать его самого. В появлении червя была какая-то странная символика. Побуждение было так сильно, что Ганима явственно видела на песке три темных пятна — два тигра и Лето. Потом пришел червь, и только глубокая борозда осталась на песке в том месте, где прополз Шаи-Хулуд. Это был не очень большой червь… но и не слишком маленький. Волевым усилием девочка заставила себя не видеть маленькую фигурку на выгнутой спине червя.

Поборов свою печаль, Ганима запечатала фримпакет и осторожно выбралась из убежища. Положив руку на пистолет, она внимательно осмотрела местность. Никаких признаков человека с передатчиком. Миновав скалы, она двинулась в путь, тщательно прислушиваясь, не бродит ли поблизости подстерегающий ее убийца.

В направлении Табра виднелись мерцающие огни фонарей — это двинулась в путь поисковая группа. Темное пятно двигалось по пескам к Спутнику. Ганима направилась к северу, чтобы по большой дуге обойти группу, прячась в тени дюн. Стараясь сбивать шаг с ритма, чтобы не вызвать червей, Ганима пошла по пути, отделяющему Табр от того места, где погиб Лето. Она знала, что особую осторожность надо соблюдать возле канала. Ничто не должно помешать ей рассказать, как умер брат, защищая ее от тигров.

Глава 28

Правительства, если они удерживаются у власти достаточно долго, всегда имеют тенденцию принимать аристократическую форму. Ни одно известное в истории правительство не избежало такого пути. По мере того как развивается аристократия, правительство все в большей и большей степени начинает выражать интересы правящего класса — будь то потомственное дворянство, олигархи финансовых империй или укрепившаяся у власти бюрократия.

Политика, как повторяющийся феномен, «Учебное руководство Бене Гессерит»

— Почему он делает нам такое предложение? — спросил Фарад'н. — Это самое главное.

Принц и башар Тиеканик стояли в комнате отдыха личных покоев Фарад'на. Венсиция сидела здесь же, на низком голубом диване, скорее в роли зрительницы, нежели участницы. Она вполне осознавала свою унизительную роль, и это особенно бесило ее. После того как она открыла Фарад'ну суть заговора, в сыне произошла ужасающая и разительная перемена.

Время близилось к вечеру, приглушенный свет создавал ощущение комфорта в кабинете принца — помещение было уставлено книгами, выполненными в старинной манере из пластина, вдоль стен стояли стеллажи, заполненные проигрывающими катушками, блоками данных, кассетами шиги, мнемоническими умножителями. Все указывало на то, что этой комнатой часто пользовались по назначению. Потрепанные корешки книг, отполированный до блеска металл умножителей, потертые края блоков. В помещении был всего лишь один диван, но зато множество удобных, но отнюдь не роскошных стульев.

Фарад'н стоял спиной к окну. На нем была надета скромная черно-серая форма сардаукара, единственным украшением которой была золотая львиная лапа на петлицах. Он специально пригласил башара и мать в эту комнату, чтобы создать более непринужденную атмосферу, чем в формальном заседании в официальном зале приемов. Однако Тиеканик своими бесконечными «мой господин, то» и «моя госпожа, это» выдерживал дистанцию.

— Мой господин, я не думаю, что он сделал бы нам это предложение, если бы не мог его выполнить, — сказал Тиеканик.

— Конечно, нет, — вмешалась в разговор Венсиция. Фарад'н покосился на мать, заставив ее замолчать.

— Мы не оказывали на него никакого давления, не делали никаких попыток обеспечить эту доставку, которую обещал Проповедник, не так ли?

— Нет, — ответил Тиеканик.

— Тогда почему Дункан Айдахо, известный своей фанатичной преданностью Атрейдесам, предлагает передать нам в руки госпожу Джессику?

— Поговаривают о каких-то беспорядках на Арракисе, — снова заговорила Венсиция.

— Эти слухи ничем не подтверждены, — отрезал Фарад'н. — Возможно ли, что это дело рук Проповедника?

— Вполне возможно, — сказал Тиеканик, — но я не вижу достаточного мотива.

— Он говорит о том, что ищет для Джессики убежища, — продолжал Фарад'н. — Это вполне правдоподобно, если слухи…

— Совершенно точно, — произнесла Венсиция.

— Однако это может оказаться и своеобразной военной хитростью, — проговорил Тиеканик.

— Мы можем выдвинуть несколько предположений и исследовать каждое из них, — предложил Фарад'н. — Что если Айдахо впал в немилость у своей госпожи Алие?

— Этим можно объяснить происходящее, — сказала Венсиция, — но он…

— Что говорят контрабандисты, — перебил ее сын. — Почему бы нам…

— В это время года связь с ними всегда затруднена, — сказал Тиеканик, — ииз соображений безопасности…

— Да, но тем не менее… — Фарад'н задумчиво покачал головой. — Мне что-то не слишком нравится это допущение,

— Не стоит слишком поспешно от него отказываться, — сказала Венсиция. — Все эти сплетни об Алие и священнике, как его…

— Джавиде, — подсказал Фарад'н. — Но очевидно, что этот человек…

— Он был для нас весьма ценным источником информации, — продолжала Венсиция.

— Я только что хотел сказать, что этот человек может быть и двойным агентом, — произнес принц. — Зачем ему самому обвинять себя в этом? Ему нельзя доверять и для этого есть основания.

— Я их не вижу, — заупрямилась Венсиция. Принца внезапно разозлила тупость матери.

— Примите мои слова как факт, матушка. Основания есть, я все объясню вам позже!

— Боюсь, что вынужден согласиться с вами, мой господин, — сказал Тиеканик.

Венсиция обиженно замолчала. Как они осмеливаются отодвигать ее на второй план, словно легкомысленную, пустоголовую бабенку? Словно у нее нет…

— Мы не должны забывать, что одно время Айдахо был гхола, — сказал Фарад'н. — Тлейлаксу… — он искоса взглянул на Тиеканика.

— Мы рассмотрим и эту возможность, — сказал башар. Он восхищался работой ума принца: быстро, пытливо, проницательно. Да, мастера тлейлаксу, восстановив личность Айдахо, могли вставить в его мозг некое приспособление, чтобы использовать Дункана в своих, неведомых пока целях.

— Но должен признаться, мне не удается понять их мотивов, — сказал Фарад'н.

— Вложение средств в наше достояние, — сказал Тиеканик. — Небольшая страховка на будущее?

— Я бы сказал, что это крупное вложение, — проговорил Фарад'н.

— И очень опасное, — вставила слово Венсиция.

На этот раз принц был вынужден согласиться с матерью. Способности госпожи Джессики были известны во всей Империи. Еще бы — ведь эта женщина учила самого Муад'Диба.

— Если узнают, что мы ее приютили, — ответил Фарад'н матери.

— Да, это будет обоюдоострый меч, — добавил Тиеканик. — Но надо сделать так, чтобы никто ничего не узнал.

— Допустим, — сказал Фарад'н, — что мы принимаем предложение. В чем ценность Джессики? Сможем ли мы в случае необходимости обменять ее на нечто более важное?

— Не в открытую, — сказала Венсиция.

— Естественно! — он выжидательно посмотрел на Тиеканика.

— Об этом надо подумать, — ответил тот. Фарад'н кивнул.

— Да, если мы примем предложение, то будем рассматривать госпожу Джессику как деньги, вложенные в банк на не определенные до поры цели. В конце концов, не обязательно надо на что-то сразу тратить имеющиеся деньги. Это может принести нам… потенциальную пользу.

— Это будет весьма опасная пленница, — предостерег принца Тиеканик.

— Над этим действительно стоит подумать, — согласился принц. — Мне говорили, что у Бене Гессерит есть способы воздействия на людей, и госпожа Джессика способна добиваться своего, просто изменяя интонации своего голоса.

— У них есть и телесные способы, — заговорила Венсиция. — Ирулан однажды рассказала мне об этом кое-что. Правда, сама я этого не видела. Однако вполне очевидно, что у воспитанниц Бене Гессерит существует масса способов добиваться своих целей.

— Уж не хотите ли вы сказать, матушка, — поинтересовался Фарад'н, — что она может меня соблазнить?

В ответ Венсиция только пожала плечами.

— Вам не кажется, что она для этого немного стара? — спросил Фарад'н.

— С этими людьми из Бене Гессерит нельзя быть ни в чем уверенным, — произнес Тиеканик.

Фарад'н почувствовал, что его охватывает волнение, смешанное со страхом. Игры в реставрацию Дома Коррино одновременно привлекали и отталкивали принца. Как было бы хорошо отказаться от всей этой суеты и снова погрузиться в любимые исторические изыскания, отправляя одновременно необременительные обязанности по управлению Салусой Секундус. Восстановление Сардаукарской гвардии само по себе было довольно нелегкой задачей, и Тиек был для этого незаменимым инструментом. Даже одна планета — это уже громадная ответственность. Но Империя… это куда большая ответственность, но и куда более привлекательное орудие власти! Чем больше принц читал о Муад'Дибе/Пауле Атрейдесе, тем больше проникался он очарованием путей использования власти. Для него, титулованного главы Дома Коррино, прямого наследника Шаддама Четвертого, было бы громадным достижением восстановить и взять штурмом Трон Львов. Он этого хочет! Он этого хочет. Повторяя это заклинание, эту литанию, Фарад'н сумел прогнать минутные сомнения.

Прислушавшись, он понял, что Тиеканик продолжает говорить.

— … и конечно же, Бене Гессерит учит, что мир порождает агрессию, которая выливается в войну. Парадокс этого…

— Как мы будем решать этот вопрос? — спросил принц, прерывая поток отвлеченных рассуждений Тиеканика.

— Что такое? — сладким голосом спросила Венсиция, видя, что ее сын витает в облаках. — Я спросила Тиека, что он знает о философии, являющейся движущей силой Общины Сестер.

— Не стоит с излишним почтением относиться к философии, — резко произнес Фарад'н, повернувшись к Тиеканику. — Что же касается предложения Айдахо, то мне думается, что надо побольше о нем разузнать. Когда мы разберемся в этом частном вопросе, тогда и настанет момент заниматься побудительными мотивами и философией.

— Будет сделано, — сказал Тиеканик. Ему импонировала осторожная тактика Фарад'на, но башар надеялся, что эта медлительность не коснется принятия быстрых и точных военных решений.

— Вы знаете, что, на мой взгляд, самое интересное в истории Арракиса? — с деланным равнодушием спросил Фарад'н. — В древние времена каждый фримен был обязан убить любого, кто не одет в защитный костюм, который можно было распознать издалека по капюшону.

— Почему вас так очаровал защитный костюм? — поинтересовался Тиеканик.

— Вы это заметили, да? — спросил принц.

— Как же можно этого не заметить? — подала голос Венсиция. Фарад'н раздраженно посмотрел на мать. Зачем она всюду сует свой нос? Он снова обратился к Тиеканику.

— Защитный костюм — это ключ к пониманию характера обитателей планеты, Тиек. Это тавро Дюны, ее символ. Люди сконцентрированы на физических характеристиках: защитный костюм предохраняет организм от потери жидкости, обеспечивает ее рециркуляцию. Только в нем можно существовать на этой планете. Вы же знаете, что в обычае фрименов было иметь в доме защитные костюмы для каждого члена семьи, кроме собирателей пищи. Они представляли собой исключение, которое щадили. Но пожалуйста, заметьте оба… — при этих словах Фарад'н обернулся к матери, — что в последнее время по всей Империи распространилась мода на ношение имитации защитных костюмов. В настроениях людей доминирует желание подражать завоевателям!

— Вы действительно находите эту информацию ценной? — озадаченно спросил Тиеканик.

— Тиек, Тиек, да без такой информации невозможно править государством. Я сказал, что защитный костюм — ключ к пониманию характера, и это действительно так. Это — проявление консерватизма. Ошибки, которые они совершат, будут по своей природе консервативны.

Тиеканик бросил быстрый взгляд на Венсицию, которая, встревоженно нахмурившись, внимательно рассматривала сына. Характеристика, высказанная Фарад'ном привлекала и беспокоила башара. Как это не похоже на старого Шаддама! Перед ним сейчас стоял настоящий сардаукар: военный убийца, не знающий ненужных сомнений и колебаний. Шаддам пал под ударом Атрейдесов, которых вел проклятый Пауль. Действительно, то, что он читал о Пауле Атрейдесе, подтверждало характеристику, данную сейчас Фарад'ном. Возможно, Фарад'н, получивший воспитание сардаукара, будет меньше колебаться, чем Атрейдесы, будучи поставленным перед необходимостью совершить жестокость.

— Многие правили, не прибегая к таким тонкостям, — заметил Тиеканик.

Принц удивленно воззрился на башара.

— Правили и потерпели поражение, — сказал принц после недолгого молчания.

Тиеканик плотно сжал губы, поняв этот не слишком тонкий намек на правление Шаддама. То было и поражение сардаукаров, и ни один из них не мог легко относиться к подобным напоминаниям.

Фарад'н снова заговорил:

— Видите ли, Тиек, влияние планеты на подсознание массы обитателей никогда не оценивалось должным образом. Для того чтобы нанести поражение Атрейдесам, надо понимать не только Каладан, но и Арракис. На одной планете мягкие условия, на другой жесткие — эти условия приучают людей принимать столь же жесткие решения. То было уникальное событие — брак Атрейдеса и фрименки. Если мы не поймем природу этого явления, то не сможем не только нанести им поражение, но даже приспособиться к ним.

— Какое отношение имеют эти рассуждения к предложению Айдахо? — ехидно поинтересовалась Венсиция.

Фарад'н с жалостью взглянул на мать.

— Мы начнем поражать их, внеся смятение в их общество. Это очень мощное оружие: стресс смятения. Очень важно также отсутствие стресса. Вы не заметили, каким образом Атрейдесам удалось успокоить нашу планету?

Тиеканик коротко кивнул в знак согласия. Это был хороший знак. Сардаукар не должен быть излишне мягким. Однако предложение Айдахо продолжало тревожить принца.

— Пожалуй, нам стоит отклонить предложение, — сказал он.

— Давайте не будем спешить, — предложила Венсиция. — У нас есть выбор, наша задача — проанализировать весь спектр возможных решений. Мой сын прав: нам нужно больше информации.

Фарад'н внимательно посмотрел на мать, стараясь оценить ее намерения и значение сказанных ею слов.

— Но сможем ли мы понять, что нашли единственное верное решение? — спросил он.

До слуха Фарад'на донесся кислый смешок Тиеканика.

— Если бы спросили меня, то я бы сказал, что для нас дороги назад уже нет.

Фарад'н откинул голову и от души расхохотался.

— У нас есть еще альтернативные решения, Тиек! Когда мы дойдем до конца, то узнаем очень важные вещи!

Глава 29

В нашу эпоху, когда средства транспорта способны перемещать человека в глубинах космоса, минуя временные измерения, когда другие транспортные средства способны с головокружительной скоростью перемещаться по кажущимся непроходимыми ландшафтам, странно даже думать о пеших путешествиях. Тем не менее, пешее передвижение остается главным на Арракисе. Этот факт можно отчасти объяснить привычным предпочтением, а отчасти теми непомерными требованиями, которые эта планета предъявляет к механическим средствам передвижения. В структуре Арракиса человеческая плоть остается самым долговечным и надежным источником хаджа. Вероятно, имплицитное осознание этого факта делает Арракис несравненным зеркалом человеческой души.

Руководство по хаджу

Медленно и осторожно пробиралась Ганима к Табру, прячась в тени дюн и опускаясь на четвереньки в открытых местах. Она двигалась, обойдя поисковую группу, направившуюся к югу. Душа девочки была охвачена ужасом: червь, пожравший тела тигров и Лето; опасности, подстерегавшие ее на пути. Он ушел, ее брат ушел. Ганима перестала плакать, в душе ее вскипела ярость. В этом она была чистокровной фрименкой, и это радовало ее.

Ганима понимала отношение всех остальных к фрименам. Считалось, что у фрименов нет совести, что они потеряли ее, сжигаемые ненавистью к тем, кто вынудил их скитаться с планеты на планету. Конечно, это глупость. Только самые примитивные существа не имеют совести. У фрименов она была развита, может быть, больше, чем у других, и была направлена на процветание и благополучие собственного народа. Только чужакам фримены казались бессовестными и жестокими, так же как и чужаки казались жестокими фрименам. Каждый фримен знал, что может совершить жестокость, и не испытывал по этому поводу чувства вины. Фримены не испытывали этого чувства, совершая такие поступки, которые вызывали угрызения совести у представителей других планет. Ритуалы сурового быта освобождали людей от чувства вины, и это было залогом самого существования, иначе фримены могли бы просто погибнуть. В глубине души они сознавали, что любое прегрешение можно, по крайней мере частично, оправдать обстоятельствами: «слабостью власти» или «естественными дурными наклонностями», присущими всем людям, или «невезением», которое любое чувствующее создание способно идентифицировать, как столкновение между смертной плотью и внешним хаосом вселенной.

В этом контексте Ганима сознавала себя чистейшей фрименкой, несущей на себе отпечаток племенной жестокости. Нужна была только цель, и, естественно, этой целью был Дом Коррино. О, как жаждала Ганима увидеть кровь Фарад'на, текущую к ее ногам.

У канала Ганиму никто не ждал. Мимо прошла и поисковая группа. Девочка по мосту пересекла канал и по высокой траве поползла к тайному лазу в сиетч. Внезапно впереди вспыхнул свет, и Ганима стремительно распростерлась на земле, напряженно всматриваясь вперед сквозь стебли гигантской люцерны. Снаружи в потайной ход вошла женщина, при этом кто-то подготовил лаз так, как он и должен быть подготовлен. В тяжелые времена каждого пришельца приветствовали ярким светом, преследуя при этом двоякую цель — ослепить гостя и внимательно к нему присмотреться, прежде чем впустить. Однако это фрименское приветствие никогда не бывало таким явным, не допускалось, чтобы свет был виден далеко в Пустыне. Видимый свет означал, что сняты внешние заслоны стен.

Ганиме стало горько от такого забвения правил безопасности сиетча. Пусть все видят даму в кружевной рубашке!

Фонарь продолжал отбрасывать столб света к основанию скалы. Из темноты сада выскочила молоденькая девушка, в ее движениях сквозил испуг. Внутри прохода горел яркий свет, окруженный радужным ореолом, в котором кружились насекомые. Свет выхватывал из темноты две фигуры — мужскую и женскую.

Мужчина и женщина, держась за руки, смотрели друг другу в глаза.

Что-то в этой сцене было не так. Это были не любовники, улучившие момент для свидания. Слишком яркий свет горел в проходе. Парочка беседовала в проходе на фоне яркого света и была видна любому, кто мог бы оказаться поблизости. Мужчина то и дело высвобождал руку и показывал на лампы быстрыми и одновременно робкими движениями.

Тишину нарушали лишь крики ночных животных, но Ганима отмела этот отвлекающий фактор.

Кто эти двое и что они здесь делают?

Движения мужчины были очень осторожны.

Вот он обернулся. Отражение от платья женщины упало на его лицо — красное лицо с большим угреватым носом. Ганима едва не задохнулась, узнав этого человека. Палимбаша! Внук наиба, чьи сыновья пали на службе у Атрейдесов. При движении одежда мужчины распахнулась, и Ганима увидела пояс, к которому был пристегнут прибор с кнопками и наборными дисками. Этот инструмент сработали или на Тлейлаксу или на Иксиане. Скорее всего это передатчик, с помощью которого управляют тиграми. Палимбаша. Это означает, что еще один наиб переметнулся к Дому Коррино.

Кто же тогда женщина? Впрочем, это неважно. Просто женщина, которую использовал Палимбаша.

Невольно в голову Ганиме пришла афористическая мысль Бене Гессерит: Каждая планета, как и человек, проходит в жизни разные периоды.

Наблюдая сейчас Палимбашу с женщиной, передатчиком и пугливыми движениями, Ганима отчетливо вспомнила этого человека. Палимбаша преподавал в сиетче математику. Этот человек был, если можно так сказать, математическим грубияном. Он пытался объяснить феномен Муад'Диба с точки зрения математики, но священники запретили ему заниматься этим. Это был раб мысли, и это порабощение можно было объяснить очень просто и исчерпывающе: он переносил на явления техническое знание, но не переносил человеческие ценности.

Я могла бы заподозрить его и раньше, подумала Ганима. — Признаки предательства были налицо.

Девочка внезапно почувствовала прилив желчи. Он убил моего брата!

Она силой заставила себя успокоиться. Палимбаша убьет и ее, если она попытается проскользнуть мимо него по проходу. Теперь стало ясно, почему столь нагло попран старинный фрименский обычай, и проход освещен, как ярмарка. В этом свете Палимбаша надеялся увидеть, не избежал ли кто-то из жертв смерти. Должно быть, это самые ужасные часы в их жизни, подумала Ганима. Теперь девочка могла объяснить движения мужчины — он периодически со злостью нажимал на кнопки прибора.

Присутствие этой парочки многое сказало Ганиме. Видимо, такие наблюдатели были выставлены во всех потайных проходах в сиетч.

В ноздри попала пыль, и Ганима почесала нос. Боль пульсировала в раненой ноге и в руке. Пальцы онемели и по-прежнему ничего не чувствовали. Если придется пустить в ход нож, то надо будет работать левой рукой.

Ганима подумала о пистолете, но характерный звук выстрела может привлечь нежелательных свидетелей. Надо искать другой выход.

Палимбаша снова отвернулся, его силуэт чернел на фоне яркого света. Женщина что-то говорила, внимательно осматривая ночную Пустыню. В женщине чувствовалась сноровка и умение наблюдать ночь, пользуясь боковым зрением. Это был не просто полезный инструмент, она тоже была частью обширного заговора.

Ганима вспомнила и то, что Палимбаша прочили на пост правителя при регенте. Теперь ясно, что план заговорщиков просто грандиозен. У них масса сторонников даже здесь, в Табре. Ганима попыталась понять суть возникших проблем. Если удастся захватить живым хотя бы одного из этих двоих, то поплатятся и остальные.

Посвистывание маленького ночного животного, подошедшего напиться к каналу, привлекло внимание Ганимы. Естественный звук, естественное явление. Память преодолела некий барьер молчания, и перед мысленным взором девочки возник образ жрицы Иовафа, плененной ассирийским царем Сеннахерибом. Память этой жрицы подсказала Ганиме, что надо делать. Палимбаша и эта женщина — просто дети, капризные и опасные. Они ничего не ведают об Иовафе и даже о той планете, на которой и Сеннахериб, и жрица давно обратились в прах. Если бы пришлось объяснять этой паре заговорщиков, что именно с ними произойдет, то пришлось бы говорить о том, что все началось здесь.

И здесь же кончится.

Перевернувшись на бок, Ганима извлекла из корзины фримпакет, достала из него трубку, из которой удалила длинный тонкий фильтр. Теперь это была тонкая полая трубка. Из набора Ганима достала иглу подходящего диаметра, вытащила из ножен отравленный клинок и погрузила острие иглы в тонкое отверстие на лезвии, куда был налит яд. Боль в правой руке тормозила работу. Ганима достала из набора марлевый шарик и воткнула в него основание иглы. Полученный снаряд она вставила в трубку. Получилось древнее оружие.

Держа его на весу, Ганима осторожно подползла поближе к проходу, стараясь не шевелить стебли люцерны. Присмотревшись, девочка увидела, что вокруг парочки вьются сливовые мухи, большие охотники до человеческой плоти. Отравленная игла ударит незаметно, ее примут за укусившую муху. Осталось принять решение: кого из этих двоих убить — мужчину или женщину?

Мюриз. Имя всплыло в памяти невольно и словно ниоткуда. Так звали эту женщину. Вспомнила Ганима и то, что о ней говорили. Это была одна из многочисленных дам, которые увивались вокруг Палимбаши, словно мухи вокруг свечи. С ней легко справиться, она слаба.

Что ж, очень хорошо. Палимбаша выбрал себе сегодня неудачную компанию.

Ганима набрала в легкие побольше воздуха, вставила трубку в рот и изо всех сил дунула, вызвав в памяти ощущения достославной жрицы Иовафа.

Палимбаша ударил себя по щеке, на ладони осталось пятнышко крови. Иглы не было видно, Палимбаша отбросил ее движением руки.

Женщина что-то сказала, и Палимбаша рассмеялся. Он все еще смеялся, когда ноги его стали подкашиваться, а сам он грузно повалился на пытавшуюся удержать его женщину. Она, все еще дрожа от напряжения, не давала упасть телу мужчины, когда рядом с ней появилась Ганима и приставила кончик ножа к спине женщины.

— Не делай резких движений, Мюриз. Нож отравлен. Можешь отпустить Палимбашу — он мертв, — произнесла Ганима, не повышая голоса.

Глава 30

Внутри всех главных общественных сил вы найдете глубинные течения, которые можно усилить, чтобы поддержать власть, пользуясь словами. Это касается всех — от шарлатана-знахаря и священника до бюрократа. Управляемая масса должна быть обработана таким образом, чтобы она воспринимала слова, как нечто реальное, то есть перепутала систему символов с истинной материальной вселенной. Для поддержания такой структуры власти определенные символы должны быть выведены за пределы общего понимания — например, это касается символов, предназначенных для экономического манипулирования массой или символов, определяющих критерии ясного мышления. Таинственность символических форм такого рода приводит к формированию фрагментарных подъязыков. Каждый такой подъязык является сигналом того, что его пользователь обладает той или иной формой власти. Если взглянуть на природу власти под таким углом зрения, то нашим Силам Имперской Безопасности надо быть готовыми к разработке и внедрению в массовое сознание таких подъязыков.

Из лекции принцессы Ирулан в Арракинском военном училище

— Возможно, нет никакой необходимости напоминать вам об этом, — сказал принц Фарад'н, — но во избежание недоразумений я объявляю вам, что вы оба будете немедленно убиты, как только вздумаете начать заниматься колдовством.

Впрочем, он не ждал, что его слова окажут какое-то воздействие на стоявших перед ним людей, и госпожа Джессика, и Айдахо вполне оправдали его ожидания.

Фарад'н преднамеренно выбрал для первой проверочной беседы с этими людьми старый Зал Аудиенций Шаддама. Недостаток величественности в помещении компенсировала необычность положения. За стенами был зимний вечер, но в лишенном окон зале царило вечное лето. Палаты были залиты золотистым светом хрустальных иксианских ламп.

Последние вести с Арракиса наполняли Фарад'на бурной радостью. Лето, один из близнецов — мертв, его убил специально выдрессированный лазанский тигр. Ганима — его сестра — находится под опекой тетки и содержится как пленница. Эти подробные донесения вполне объясняли присутствие здесь Айдахо и госпожи Джессики. Они просили убежища. Шпионы Коррино докладывали, что на Арракисе наступило недолгое и непрочное затишье — затишье перед бурей. Алия согласилась предстать перед Судом Одержимых. Цель проведения такого суда оставалась пока не вполне ясной. Однако дата заседания трибунала не была определена, и двое разведчиков доложили, что, возможно, суд так и не состоится. Одно было более или менее ясно: между фрименами Пустыни и Фрименской Имперской гвардией состоялась битва, которая временно парализовала правительство. В настоящее время после обмена пленными Стилгар сохраняет нейтралитет и является посредником между конфликтующими сторонами. Видимо, Ганима является одной из таких пленниц, хотя в конкретных действиях сторон еще предстояло разобраться.

Джессика и Айдахо были доставлены на аудиенцию связанными по рукам и ногам в специальных креслах, к которым пленники были привязаны шиговой проволокой, которая способна разрезать плоть до костей при малейшей попытке освободиться от пут. Два сардаукара, которые привезли пришельцев, молча проверили вязки и тихо удалились.

Так что предупреждение было излишним. Джессика увидела у стены глухонемого ветерана, вооруженного легким, но вполне способным убить человека стрелковым оружием. Немного расслабившись, Джессика позволила себе окинуть взором экзотическое убранство зала. Широкие листья редкого железного кустарника, украшенные крупными жемчужинами, полукругом сплетались в центре сводчатого потолка. Пол был в шахматном порядке выложен плитами из бриллиантового дерева и раковин кабуцзу, окантованных костью пассакета. Кости были обработаны лазером и отполированы до немыслимого блеска. Отборные прочные материалы украшали стены орнаментом в виде ломаных линий, на фоне которых были помещены фигуры львов из самородного золота — герб наследников покойного Шаддама Четвертого.

Фарад'н принял своих пленников стоя. На нем был надет простой костюм — шорты и легкий золотистый френч с открытым воротником. Единственным украшением были королевские звезды Дома Коррино на левой стороне френча. Принца сопровождал башар в форме сардаукара с тяжелым пистолетом в поясной кобуре. Это был Тиеканик, она знала о его суровом виде из донесений, поступавших в Бене Гессерит. Башар стоял в трех шагах левее и чуть позади принца. Возле стены помещался один трон из темного дерева, стоявший прямо на полу.

— Итак, — произнес Фарад'н, обращаясь к Джессике, — хотите ли вы мне что-нибудь сказать?

— Хотелось бы поинтересоваться, по какой причине нас связали?

— Мы только сейчас получили некоторые сообщения с Арракиса, которые объясняют ваше присутствие здесь, — ответил принц. — Возможно, сейчас вас развяжут, — он улыбнулся. — Если вы… — Фарад'н осекся на полуслове, увидев вошедшую в зал мать.

Венсиция поспешно прошла мимо Джессики и Айдахо, не удостоив их даже взглядом, и протянула Фарад'ну кубик с посланием. С горящим лицом принц прочитал послание, лицо его потемнело. Он вернул кубик матери, жестом приказав ей передать кубик Тиеканику. Сделав это, он хмуро воззрился на Джессику.

Забрав послание у башара, Венсиция встала по правую руку сына.

Джессика повернула голову и взглянула на Айдахо, но тот отвел глаза.

— Бене Гессерит недовольны мной, — сказал Фарад'н. — Они полагают, что я несу ответственность за смерть вашего внука.

Лицо Джессики осталось бесстрастным. В историю Ганимы поверили, если только… — подумала она. Ей не нравилась подозрительная неизвестность.

Айдахо закрыл глаза, открыл и посмотрел на Джессику. Та продолжала сверлить взглядом Фарад'на. Айдахо уже говорил ей об этом Взгляде Раджи, но Джессику, казалось, ничто не волновало, и он не понимал причину такой бесстрастности. Очевидно, она что-то знает, но не хочет открыть.

— Таково положение, — начал Фарад'н и изложил все, что он знал о последних событиях на Арракисе, не упустив ни одной мелочи. — Ваша внучка жива и находится под опекой своей тетки, госпожи Алие. Эта новость должна вас в какой-то степени порадовать.

— Так это вы убили моего внука? — спросила Джессика.

— Нет, не я. Недавно я узнал о заговоре, но не я был его инициатором, — со всей искренностью ответил принц.

Джессика взглянула на Венсицию, увидела злорадное выражение на ее лице и подумала: Это ее проделки! Львица задумала возвысить своего детеныша. О своих играх эта львица будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Она снова обратилась к Фарад'ну и сказала:

— Но Община Сестер думает, что это сделали именно вы.

Принц обернулся к матери.

— Покажи ей послание.

Венсиция заколебалась, и Фарад'н повысил голос едва ли не до окрика.

— Я сказал — покажи ей послание.

Побледнев, Венсиция приблизила лицевую сторону кубика к глазам Джессики. Отвечая на движения ее глаз, по лицевой поверхности побежали слова: «Совет Бене Гессерит на основании законов Валлаха Девятого заявляет протест по отношению действий Дома Коррино за убийство Лето Второго Атрейдеса. Доводы и свидетельства представлены в Комиссию Внутренней безопасности Совета Земель. Будет избрано место проведения суда и назначены судьи, удовлетворяющие обе стороны. Требуется ваш немедленный ответ. От имени Совета Земель Сабит Рекуш».

Венсиция обернулась к сыну.

— Как вы намерены ответить? — поинтересовалась Джессика. Вместо Фарад'на заговорила Венсиция.

— Поскольку мой сын формально еще не является главой Дома Коррино, то отвечать буду я. Куда ты идешь? — Этот вопрос был обращен к сыну, который действительно направился к выходу из зала мимо немого ветерана.

— Я возвращаюсь к моим книгам и другим занятиям, которые представляют для меня гораздо больший интерес.

— Как ты смеешь? — рассвирепела Венсиция, лицо и шея ее стремительно покрылись красными пятнами.

— От своего имени я смею делать очень немногое, — ответил Фарад'н. — От моего имени вы приняли решение, которое я нахожу отвратительным. Либо с этого момента я один буду принимать решения, либо вы наймете для этого кого-нибудь другого.

Джессика быстро переводила взгляд с сына на мать и обратно. От нее не укрылась искренность гнева Фарад'на. Башар стоял на своем прежнем месте и старательно делал вид, что он ничего не видит и не слышит. Венсиция была на грани неуправляемой ярости и была готова разразиться бранью. Фарад'н решился положиться на брошенный им жребий. Спокойствие Фарад'на восхитило Джессику, и она подумала о том, какую ценность это может иметь для нее. Казалось вполне вероятным, что решение послать на Арракис тигров-убийц было принято без ведома Фарад'на. Практически не приходилось сомневаться в искренности слов принца о том, что он узнал о заговоре после того, как он был приведен в действие. Не было также никаких сомнений в истинности его гнева, когда он стоял в дверях, готовый к любому решению матери.

Вся дрожа от гнева, Венсиция глубоко вздохнула.

— Ну хорошо, официальная церемония передачи власти состоится завтра. Можешь начинать действовать самостоятельно прямо сегодня, — она посмотрела на Тиеканика, но тот отвел взгляд.

Сколько будет крика, когда сын и мать выйдут отсюда, подумала Джессика. — Но мне кажется, что он победил. Она позволила своим мыслям вернуться к посланию из Совета Земель. Община Сестер тонко выбирала своих курьеров, что делало честь планам Бене Гессерит. Это послание было предназначено для Джессики, хотя формально было направлено Дому Коррино. Сам факт отправки послания говорил о том, что Сестры знают о положении Джессики и очень высоко оценили Фарад'на, рассчитывая, что он с милостью отнесется к своим пленникам.

— Я все же хотела бы получить ответ на свой вопрос, — заговорила Джессика, обращаясь к Фарад'ну.

— Я отвечу Совету Земель, что не имею ничего общего с этим убийством, — ответил принц. — К этому я добавлю, что полностью разделяю с Общиной Сестер мое отвращение к таким методам, хотя и не могу быть недовольным исходом заговора. Я приношу мои извинения за то горе, которое вы испытываете. Судьба всесильна.

Судьба всесильна! — подумала Джессика. То была любимая поговорка ее герцога, и было похоже, что Фарад'н это знал. Она заставила себя игнорировать возможность того, что они и в самом деле убили Лето. Надо допустить, что страх Ганимы обусловлен тем, что план близнецов оказался раскрыт. Контрабандисты устроят встречу Гурни с Лето, а потом туда отправятся машины Общины Сестер. Лето надо испытать. Обязательно надо. Без этого испытания он обречен, как обречена Алия. А Ганима… Что ж, этим придется заняться позже. Нельзя посылать предрожденного без решения Преподобной Матери Гайи-Елены Мохийам.

Джессика позволила себе глубокий вздох.

— Рано или поздно, — заговорила она, — кому-то придет в голову соединить вас и мою внучку, чтобы объединить наши два Дома и залечить старые раны.

— Такая возможность уже обсуждалась, — ответил Фарад'н, быстро взглянув на мать. — Я ответил, что подожду исхода событий на Арракисе. Сейчас нет необходимости в поспешных решениях.

— Однако вы всегда находили возможность лить воду на мельницу моей дочери, — сказала Джессика.

Фарад'н напрягся.

— Объяснитесь!

— Дела на Арракисе обстоят не совсем так, как вы их себе представляете, — ответила Джессика. — Алия играет свою игру, игру Мерзости. Моя внучка будет постоянно находиться в опасности, если Алия найдет способ ее использовать.

— Вы ждете, что я поверю, будто вы и ваша дочь воюете друг с другом, что Атрейдес выступил против Атрейдеса?

Джессика посмотрела сначала на Венсицию, потом на Фарад'на.

— Однако Коррино может выступить против Коррино. — Кривая усмешка коснулась губ принца.

— Хорошо подмечено. Так каким образом я лью воду на мельницу вашей дочери?

— Тем, что вас вовлекли в убийство моего внука, и тем, что вы участвуете в моем устранении.

— Устране…

— Не верь этой ведьме, — предостерегающе произнесла Венсиция.

— Я сам разберусь, кому мне доверять, — произнес Фарад'н. — Простите, госпожа Джессика, но я не понимаю причин вашего устранения. Единственное, что я понял, так это то, что вы и ваш верный хранитель…

— Который, кстати, муж Алие, — сказала Джессика. Фарад'н изучающе посмотрел на Айдахо, потом на башара.

— Что ты думаешь по этому поводу, Тиек?

Башар, очевидно, думал именно так, как предвидела Джессика.

— Я думаю, что ваша матушка права. Будьте осторожны!

— Он ментат-гхола, — сказал Фарад'н. — Мы можем замучить его до смерти, но все равно не добьемся никакого ответа.

— Но для нас безопаснее и проще допустить, что с нами разыгрывают трюк, — проговорил Тиеканик.

Джессика поняла, что настало время действовать. Именно теперь, когда печаль и горе Айдахо замкнули его психику в той части сознания, которую он выбрал. Ей не нравилось использовать его таким образом, но ставки были слишком высоки.

— Начнем с того, — заговорила Джессика, — что я прибыла сюда по своему выбору и по своей доброй воле.

— Это интересно, — заметил Фарад'н.

— Вам придется поверить мне и предоставить полную свободу на Салусе Секундус. Я говорю это по доброй воле и без всякого принуждения.

— Нет! — запротестовала Венсиция.

Фарад'н не обратил на ее крик никакого внимания.

— На каком основании вы это утверждаете?

— Я полномочная посланница Общины Сестер и должна заняться здесь вашим образованием.

— Но Община обвиняет меня…

— Это потребует от вас решительных действий, — сказала Джессика.

— Не верь ей! — истерически выкрикнула Венсиция. Фарад'н посмотрел на мать с убийственной вежливостью.

— Если вы перебьете меня еще раз, то я прикажу Тиеканику выставить вас вон. Он слышал, что вы согласились на расследование. Это передает его в мое распоряжение.

— А я говорю тебе, что она ведьма! — Венсиция бросила выразительный взгляд на немого сардаукара у стены.

Фарад'н заколебался.

— Тиек, что ты думаешь? Я околдован?

— Насколько я могу судить, нет. Она…

— Вы оба околдованы!

— Матушка, — тон сына был ледяным и безапелляционным.

Венсиция, сжав кулаки, попыталась что-то сказать, потом резко повернулась на каблуках и выскочила из зала. Фарад'н снова обратился к Джессике.

— Согласится ли на это Бене Гессерит?

— Согласится.

Фарад'н оценил скрытый смысл сказанного и натянуто улыбнулся.

— А чего вообще хочет Община Сестер?

— Вашей женитьбы на моей внучке.

Айдахо вопросительно посмотрел на Джессику, словно желая что-то сказать, но промолчал.

— Ты хотел что-то сказать, Дункан? — спросила Джессика.

— Да, Община Сестер хочет того, чего она хотела всегда: чтобы вселенная не мешала их действиям.

— Очевидное допущение, — произнес Фарад'н, — но я не понимаю, почему для этого пришлось присылать сюда вас.

Айдахо был привязан к стулу и поэтому изобразил пожатие плечами движением бровей и обескураженно улыбнулся.

Фарад'н заметил эту усмешку и круто повернулся к Айдахо.

— Я вас забавляю?

— Меня забавляет вся эта ситуация. Кто-то из вас скомпрометировал Космическую Гильдию, использовав их транспорт для доставки на Арракис орудия убийства — орудия, чье назначение невозможно было скрыть. Вы нанесли ущерб Бене Гессерит, убив мужчину, которого они собирались использовать в своей наследственной программе…

— Так ты называешь меня лжецом, гхола?

— Нет, я верю, что ты ничего не знал о заговоре. Но думаю, что ситуацию надо прояснить.

— Не забывайте, что он ментат, — сказала Джессика.

— Именно об этом я сейчас и подумал, — ответил Фарад'н. Он снова повернулся к Джессике. — Давайте решим так: я освобождаю вас, и вы делаете заявление. Это по крайней мере позволит оставить на время вопрос о смерти вашего внука. Ментат прав.

— Эта женщина — ваша мать? — спросила Джессика.

— Мой господин! — предостерегающе воскликнул Тиеканик.

— Все верно, Тиек, — отмахнулся принц. — Что, если это действительно моя мать?

Джессика решила рискнуть всем, поставив на раскол в Доме Коррино.

— Вы должны удалить ее от себя и отправить в изгнание.

— Мой господин, — еще раз предостерег своего повелителя Тиеканик. — Это скорее всего мошенничество в квадрате.

— Это верно, — произнес Айдахо, — но его жертвами стали госпожа Джессика и я.

Фарад'н изо всех сил стиснул зубы.

Не вмешивайся, Дункан! — подумала Джессика. — Не сейчас! Но слова Айдахо привели в действие развитую в Бене Гессерит способность Джессики к логическому мышлению. Дункан потряс ее. Неужели Лето и Ганима использовали ее как пешку в своей игре, а она даже не поняла этого… Предрожденные могли мобилизовать себе на помощь опыт бесчисленного количества поколений, гораздо больший, чем могли использовать живые воспитанницы Бене Гессерит. Был и еще один мучивший ее вопрос: были ли Сестры до конца честны с нею? Они могли ей не доверять. Ведь она однажды предала их… ради герцога.

Принц смотрел на Айдахо, озадаченно нахмурившись.

— Ментат, мне надо знать, что для тебя значит этот Проповедник.

— Он организовал пролет сюда. Я… Мы не успели обменяться даже десятком слов. Другие действовали от его имени. Он мог быть… Он мог быть Паулем Атрейдесом, но у меня нет достаточных данных, чтобы утверждать это со всей определенностью. Все, что я могу сказать, — это то, что, когда у меня возникла необходимость уехать, он нашел средства для этого.

— Ты говорил, что тебя обманули, — напомнил Дункану принц.

— Алия ждет, что вы убьете нас и скроете этот факт, — ответил Айдахо. — Избавите ее от госпожи Джессики. Я ей больше не нужен. А госпожа Джессика сделала свое дело для Бене Гессерит и тоже больше не нужна Общине Сестер. Алия захочет посчитаться с Сестрами, но они переиграют ее. — Джессика закрыла глаза и сконцентрировалась. Айдахо прав! Она слышала нотки уверенности в твердом голосе ментата, его безусловную искренность. Все сходилось без сучка и задоринки. Она сделала глубокий вдох, вошла в состояние мнемонического транса, прокачала через сознание все нужные данные, вышла из транса и открыла глаза. Пока она занималась этим, Фарад'н отошел от нее и переместился к Айдахо — теперь принца отделяло от ментата расстояние не больше трех шагов.

— Не говори больше ни слова, Дункан, — произнесла Джессика и вспомнила, как Лето предупреждал ее об опасности обработки жертв Бене Гессерит.

Айдахо, готовый заговорить, закрыл рот.

— Здесь распоряжаюсь я, — произнес Фарад'н. — Говори, ментат. Айдахо молчал.

Принц повернулся вполоборота и изучающе взглянул на Джессику.

Она стала внимательно смотреть на выбранную точку стены, обдумывая, что получилось из слов Айдахо и пережитого транса. Конечно, люди Бене Гессерит не покинули на произвол судьбы линию Атрейдесов. Но они хотят контролировать Квисатц Хадераха и слишком много вложили в селекционную программу. Они хотят открытого столкновения между Атрейдесами и Коррино, чтобы потом выступить в роли третейских судей. Дункан прав, тысячу раз прав! Они начали с контроля Ганимы и Фарад'на. Это был единственный возможный компромисс. Чудо, что Алия не сумела этого разгадать. Джессика судорожно сглотнула слюну. Алия… Мерзость! Ганима права, жалея свою тетку. Но кто теперь пожалеет саму Ганиму?

— Сестры обещали посадить вас на трон вместе с Ганимой, как вашей супругой, — сказала Джессика.

Фарад'н отшатнулся. Неужели эта ведьма умеет читать чужие мысли?

— Они работали тайно и не через твою мать, — продолжала Джессика. — Они сказали тебе, что я не посвящена в их план.

Джессика прочитала все на лице Фарад'на. Какой он открытый! Но все правда. Айдахо продемонстрировал мастерские способности ментата, увидев всю структуру заговора, имея в своем распоряжении минимум фактов.

— Значит, они вели двойную игру и все сказали и вам, — возразил Фарад'н.

— Об этом они мне ничего не сказали, — запротестовала Джессика. — Дункан был прав: они провели меня, — она кивнула, чтобы подтвердить собственные слова. Это было традиционное для Сестер отлаженное действие — сначала идет правдоподобная история, в которую жертва тем легче верит, чем больше она соответствует ее внутренним мотивам и побуждениям. Но потом Джессика должна была быть устранена, поскольку она запятнана в глазах Сестер своей изменой.

Тиеканик обратился к принцу:

— Мой господин, эти двое слишком опасны, чтобы…

— Подожди, Тиек, — отозвался Фарад'н. — Это колесики в колесиках, — он повернулся к Джессике. — Мы полагали возможным, что Алия предложит себя в качестве моей невесты.

Айдахо непроизвольно рванулся вперед, из разорванной проволокой кожи руки закапала кровь.

Джессика слегка округлила глаза от удивления. Она, которая знала старшего Лето как любовника, отца ее детей и верного друга, видела, как в судорогах Мерзости искажается способность Лето к холодному расчету.

— И вы примете это предложение? — спросил Айдахо.

— Об этом надо будет подумать.

— Дункан, я же просила тебя помолчать, — укоризненно произнесла Джессика. Она снова обратилась к Фарад'ну. — Ее цена — две неоправданные смерти — моя и Дункана.

— Мы подозревали предательство, — сказал Фарад'н. — Не ваш ли сын говаривал: «Предательство рождает предательство»?

— Таким образом, Община Сестер контролирует в настоящий момент как Дом Атрейдес, так и Дом Коррино. Разве это не очевидно? — спросила Джессика.

— Мы обыграем ваши предложения Госпожа Джессика, но Дункана Айдахо мы отправим назад, к его любящей жене.

Боль — это функция нерва, — напомнил себе Айдахо. — Боль входит в нерв, как свет входит в глаз. Усилие же — функция мышц, а не нервов. Это было старое упражнение ментатов, и Айдахо, повторив его на одном дыхании, повернул кисть правой руки и перерезал артерию.

Тиеканик молниеносно метнулся к креслу и разомкнул проволоку, позвав врачей. Из соседней комнаты в зал влетели медики.

Дунканвсегда был немного глуповат, подумала Джессика.

Фарад'н изучал Джессику, пока медики работали с Айдахо.

— Я же не сказал, что приму предложение Алие.

— Он совсем не поэтому перерезал себе артерию, — возразила женщина.

— О! А я думал, что он просто хочет устраниться.

— Вы не настолько глупы. Перестаньте притворяться, принц.

Он улыбнулся.

— Я прекрасно понимаю, что Алия уничтожила бы меня. Думаю, что даже Бене Гессерит не ожидали, что я приму ее предложение.

Размышляя, Джессика смотрела на Фарад'на. Каков он, этот юный отпрыск Дома Коррино? У него плохо получается разыгрывать из себя дурака. Она опять вспомнила слова Лето о том, что ей встретится интересный ученик. Того же хотел и Проповедник, как говорил ей Айдахо. Хотелось бы встретиться с этим Проповедником.

— Вы отправите Венсицию в изгнание? — спросила Джессика.

— Это было бы разумной сделкой, — отозвался Фарад'н. Джессика взглянула на Айдахо. Медики закончили свое дело, и теперь Дункан возлежал в кресле, фиксированный к своему ложу щадящими повязками.

— Ментаты должны быть больше проникнуты абсолютными истинами, — сказала она.

— Я устал, — откликнулся Айдахо. — Вы не представляете себе, как я устал.

— Если верность долго испытывать и использовать сверх меры, то в конце концов изнашивается даже она, — сказал Фарад'н.

И снова Джессика с интересом взглянула на принца.

Фарад'н посмотрел на женщину и подумал: Со временем она лучше меня узнает, и это может быть очень ценным приобретением. Мой собственный ренегат Бене Гессерит! Такое было у ее сына, но не было у меня. Пусть пока она увидит только намек на мои достоинства. Все остальное она увидит позже.

— Это прекрасный обмен, — сказал принц. — Принимаю ваше предложение на ваших условиях, — он подал пальцами сигнал немому, стоявшему у стены. Тот кивнул. Фарад'н наклонился к креслу и распустил проволоку.

— Мой господин, вы уверены? — спросил Тиеканик.

— Разве мы не все обсудили? — поинтересовался у него Фарад'н.

— Да, но…

Принц усмехнулся и обратился к Джессике.

— Тиек подозревает, что во всем виноваты мои источники. Но человек узнает из книг только то, что некоторые вещи могут быть сделаны. Настоящее учение наступает тогда, когда эти вещи делаешь сам.

Удивившись этим словам, Джессика встала с кресла. Она думала сейчас о тех знаках, которые подавал Фарад'н немому. Это были сигналы боевого языка Атрейдесов! Это говорило о глубоком анализе. Кто-то здесь сознательно копировал Атрейдесов.

— Это правильно, — сказала Джессика, — и если вы хотите, я могу начать учить вас по методике Бене Гессерит.

Принц посмотрел на женщину, сияя.

— Вот этому предложению я совершенно не в силах противиться, — сказал он.

Глава 31

Пароль мне дал человек, который умер в застенках Арракина. Вот так мне досталось это кольцо в форме черепахи. Перстень лежал в суке недалеко от города, где меня держали мятежники. Пароль? О, он с тех пор много раз менялся. Тогда он был «Упорство», отзыв — «Черепаха». Только благодаря паролю я выбрался оттуда живым и только поэтому купил кольцо — на память.

Тагир Мохандис, Беседы с другом

Лето успел отойти довольно далеко от мертвых тигров, которых он присыпал пыльцой Пряности, когда услышал позади звук от передвижения по Пустыне чего-то огромного. То был червь, и это был хороший знак, потому что здесь, в этой части Пустыни, черви стали большой редкостью. Червь оказался не слишком хорошим, но помочь сумел. Теперь Ганиме не придется объяснять, почему на месте происшествия нет мертвого тела.

Лето знал, что к этому времени Ганима уже успела убедить себя в истинности гибели брата. Теперь в ее памяти остался лишь маленький островок, где помещалось истинное воспоминание, и ключом к этому отгороженному от остального сознания островку были слова на древнем языке, на котором был закодирован доступ. Секер нбив. Если Ганима услышит эти слова — Золотой Путь… то только в этом случае она вспомнит, что ее брат в действительности жив. До тех пор он будет для нее мертв.

Теперь Лето почувствовал себя по-настоящему одиноким.

Он шел спокойным шагом, который производил только естественные для Пустыни звуки. Никакой шорох не скажет червю, ползущему сзади, что впереди него идет человек. Эта походка была настолько привычной, что мальчику не приходилось задумываться о том, как ставить ноги — они шли сами. Каждый шорох, каждый звук, производимый Лето, мог быть приписан ветру и падению камня. Никто не мог бы заподозрить, что идет человек.

Когда червь закончил свое дело, Лето взобрался на пологий склон дюны и внимательно оглядел Спутник. Да, он ушел уже достаточно далеко. Лето подозвал червя. Тот подполз на удивление быстро и пролежал на месте ровно столько времени, чтобы Лето успел взобраться на него. Мальчик достал крюк погонщика и открыл чувствительный канал на головном конце червя и погнал безмозглое животное на юго-восток. Червь был небольшой, но очень сильный — это чувствовалось по звуку, который издавало его тело, извиваясь при движениях по песку. Дул ветер, и Лето чувствовал его обжигающее дыхание; червь неутомимо двигался вперед, порождая своими движениями Пряность в своем чреве.

Червь полз вперед, а мысли Лето шли своим чередом. Когда-то, в первое путешествие верхом на черве, Лето взял Стилгар. Мальчик дал волю своей памяти и явственно услышал голос старого наиба, исполненный спокойствия, значительности и куртуазности давно прошедших эпох. То был не тот Стилгар, который угрожал отребью, напившемуся пряной водки. Не громоподобный вождь. Нет — то был Стилгар, исполняющий свою службу, службу воспитателя наследника престола.

— В старые времена птиц называли по их песням. У каждого ветра тоже было свое имя. Шестищелчковый ветер назывался Пастаза, двадцатищелчковый — Куэшма, стощелчковый — Хейнали, ветер-мужеубийца. Был еще ветер демона открытой Пустыни: Хуласкали Вала — ветер, поедающий плоть.

Лето, который прекрасно все это знал, благодарно кивал головой, выражая признательность за такое обучение мудрости.

— В старые времена были еще племена, которые назывались охотники за водой. Их называли Идуали, что означает «водные мухи», потому что те люди, не колеблясь, могли украсть воду у другого фримена. Если они ловили в Пустыне одинокого путника, то не оставляли даже воду его плоти. Было и особое место, где они жили, — сиетч Якуруту. Другие племена объединились и уничтожили племя охотников за водой. Это было давно, еще до Кинеса, при моих прапрапрадедушках. Но с того времени ни один фримен не заходит в Якуруту. Это табу.

Так напомнил себе Лето знания, лежавшие в тайниках его памяти. Это был поучительный урок, как именно работает память. Одной памяти было недостаточно, даже такой памяти, как у него; нет, воспоминание невозможно, если оно не освящено ценностями и суждениями. В Якуруту была вода, ветряные ловушки и все прочие атрибуты фрименского сиетча, плюс несравненная ценность — туда никогда не входят посторонние. Многие молодые люди даже не подозревают о существовании Якуруту. Конечно, они знают, что есть Фондак, но это место, где живут контрабандисты.

Не найти лучшего места, где можно спрятать труп — среди контрабандистов и мертвецов другой эпохи.

Спасибо тебе, Стилгар.

Червь выбился из сил на рассвете. Лето соскользнул с него и молча смотрел, как червь ввернул свое тело в дюну, ушел на глубину и затаился там.

Надо дождаться дня, чтобы идти дальше, подумал Лето.

Он встал и осмотрел окрестность — Пустыня, Пустыня, Пустыня — без конца и края. Однообразие ландшафта нарушал только след ушедшего под землю червя.

Протяжный крик ночной птицы возвестил наступление рассвета — на востоке появилась зеленоватая полоска восходящего солнца. Лето зарылся в песок, раздул солнцезащитный тент и выставил наружу дыхательную трубку.

Он долго не мог уснуть, лежа в темноте и размышляя о том, правильное ли решение приняли они с Ганимой. Это было нелегкое решение, особенно для Ганимы. Он не раскрыл ей полного содержания своего видения и не рассказал о выводах, которые из него сделал. То, что это было настоящее видение, а не простой сон, Лето был теперь абсолютно уверен. Особенностью же было то, что этот феномен был видением в видении. Если и были хоть какие-то доводы в пользу того, что его отец жив, то искать их надо было в этом двойном видении.

Жизнь пророка заключается для нас в его видениях, подумал Лето. И пророк может порвать со своим видением только своей смертью, которая вступит в противоречие с видением. Именно это рассуждение было предметом двойного видения, и сейчас Лето рассуждал, как это видение относится к выбору, который он сделал. Бедный Иоанн Креститель, подумал он. Если бы он нашел в себе мужество выбрать другой путь… Но, может быть, его выбор был выбором храброго человека. Откуда мне знать, какие альтернативы были у него? Но зато я знаю, какие альтернативы были у отца.

Лето вздохнул. Отвернуться от отца — это то же самое, что предать Бога. Но Империю Атрейдесов надо потрясти до основания. Она впала в худшие из видений Пауля. Как же случайность может изуродовать людей. Да и сделано это было без всякой задней мысли. Пружина религиозного безумия была закручена до отказа, и теперь машина набирает обороты.

Мы все оказались запертыми в видении отца.

Лето знал, что дорога из этого безумия пролегает по Золотому Пути. Это видел и отец. Но человечество может сбиться с Золотого Пути, оглянуться на путь Муад'Диба, и, решив, что то был Золотой Век, попытаться вернуться назад. Люди должны испытать альтернативу Муад'Дибу, иначе они никогда не поймут сути собственных мифов.

Безопасность… мир… процветание…

Учитывая такой выбор, нетрудно догадаться, какую альтернативу выберет большинство граждан Империи.

Хотя они ненавидят меня, подумал он. Хотя и Ганима ненавидит меня.

Правая рука зачесалась, и Лето вспомнил ужасную перчатку из своего видения. Это будет, подумал он. — Да, это будет.

Арракис, дай мне силу, — взмолился он. Его планета оставалась живой и сильной под его ногами. Песок плотно облегал защитный тент. Дюна — это гигант, подсчитывающий свои богатства. Это обманчивая цельность, поражающая одновременно своей красотой и безобразием. Единственная валюта, которую признают ее купцы, — это биение крови их собственной силы, неважно, как приумножается эта сила. Властители обладают этой планетой, как обладают захваченной в плен наложницей, как обладает Бене Гессерит своими Сестрами.

Неудивительно, что Стилгар так ненавидит купцов-священников.

Спасибо тебе, Стилгар.

Лето вспомнил красоты и прелести старинной жизни сиетчей, до прихода на планету имперской технократии, и ум мальчика начал блуждать так же, как блуждал ум Стилгара в его сновидениях. До прихода светильников, орнитоптеров и тракторов для сбора Пряности была другая жизнь: загорелые матери с детьми на коленях, лампы, в которых горело пряное масло, и всепроникающий аромат корицы, наибы, которые убеждали соплеменников в своей правоте, ибо знали, что никого нельзя принуждать. Это было средоточие жизни в скалистых ущельях…

Ужасная перчатка восстановит равновесие, подумал Лето.

Незаметно он уснул.

Глава 32

Я видел кровь и куски одежды, разорванной острыми когтями. Его сестра очень живо рассказывает о тиграх и их нападении. Мы допросили также одного из заговорщиков. Другие мертвы или находятся под стражей. Все указывает на заговор Дома Коррино. Все свидетельства подтверждены Вещающим Истину.

Рапорт Стилгара Комиссии Совета Земель

Фарад'н тайно наблюдал за Айдахо, стараясь отыскать ключ к странному поведению этого человека. Было чуть позже полудня, и Айдахо стоял возле дверей покоев, отведенных госпоже Джессике в ожидании аудиенции. Примет ли она его? Она, естественно, знает, что за ними наблюдают. Но примет ли она его?

Фарад'н находился сейчас в той самой комнате, в которой Тиеканик руководил обучением лазанских тигров, — это была в действительности нелегальная комната, набитая запрещенным оборудованием с Тлейлаксу и Иксиана. С помощью особой рукоятки Фарад'н мог наблюдать за Айдахо с шести различных положений, мог он осмотреть и покои госпожи Джессики с помощью не менее хитроумных приспособлений.

Больше всего Фарад'на беспокоили глаза Айдахо. Эти глубоко посаженные металлические глазницы, которыми снабдили Дункана в восстановительных баках тлейлаксу, делали его столь непохожим на остальных представителей рода человеческого. Принц коснулся собственных глаз, ощутив твердость контактных линз, скрывавших синеву белков человека, постоянно употребляющего Пряность. Глаза Айдахо воспринимали совершенно другую реальность. Как иначе объяснить поведение этого человека? Фарад'н испытал жгучее желание спросить об этом у того хирурга с Тлейлаксу, который снабдил Дункана железными глазами.

Почему Айдахо хотел покончить с собой?

Действительно ли он этого хотел? Ведь он не мог не знать, что мы не позволим ему этого сделать.

Айдахо остается во всем этом деле опасным знаком вопроса?

Тиеканик предложил интернировать Айдахо на Салусе или убить его. Вероятно, это было бы наилучшим решением.

Фарад'н включил фронтальный вид. Айдахо сидел на жесткой банкетке у входа в покои госпожи Джессики. Стены фойе были отделаны светлыми деревянными панелями, украшенными остроконечным орнаментом. Айдахо сидел на банкетке уже час и, по-видимому, был готов просидеть на ней вечность. Фарад'н склонился к экрану. Видимо, на Арракисе с верным оруженосцем Атрейдесов и инструктором Муад'Диба обращались очень недурно. У Айдахо была юношеская походка и он, естественно, получал пряную добавку к рациону. В восстановительных баках тлейлаксу объектам программировали идеально уравновешенный обмен веществ. Помнит ли Айдахо свое прошлое, ту жизнь, которой он жил до своей первой смерти? Ни один человек, переживший восстановление, этого не помнил. Какая загадка окутывает Айдахо?

В библиотеке имелось подробное сообщение об обстоятельствах его смерти. Сардаукары, убившие его, отмечают доблесть Айдахо — перед своей гибелью он сумел уничтожить девятнадцать сардаукаров. Девятнадцать! Плоть этого человека стоила того, чтобы отправить ее на восстановление. Но на Тлейлаксу сделали из него ментата, Какое странное создание жило в этом возрожденном теле. Каково чувствовать себя компьютером вдобавок ко всем остальным своим талантам?

Так почему он пытался убить себя?

Фарад'н знал меру своего таланта и не обольщался на этот счет. Он был прирожденным историком и археологом и умел судить о причинах поступков людей. Необходимость заставила его стать экспертом в отношении людей, которые со временем будут служить ему, — в отношении Атрейдесов. То была цена, которую приходится платить за аристократизм. Умение править требовало точного и проницательного суждения о поступках людей, которые узурпировали твою власть. Не один правитель пал жертвой ошибок и избыточного рвения своих чиновников.

Тщательное изучение Атрейдесов выявило их несравненный талант в выборе слуг. Атрейдесы знали, как воспитывать верность и как ограничивать разумными рамками воинственный пыл своих солдат.

Айдахо выпадал из общего ряда.

Почему?

Фарад'н прищурился, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь кожу этого человека. При взгляде на Айдахо появлялось ощущение необычной долговечности — этот человек не знал физической усталости и отличался потрясающей, сверхъестественной выносливостью. Это была самодостаточная, хорошо организованная и цельная личность. Мастера тлейлаксу вложили в его движения что-то сверхчеловеческое. Фарад'н хорошо это чувствовал. В этом человеке было что-то самообновляющееся, словно он действовал согласно неким незыблемым законам, которые восстанавливали Айдахо по завершении любого действия. Он действовал с неумолимостью планеты, движущейся вокруг звезды. На любое силовое воздействие Дункан ответит не ломаясь — он просто слегка изменит орбиту, но не изменит основополагающему закону своего движения.

Зачем он перерезал себе артерию?

По какой бы причине Айдахо так ни поступил, он сделал это для Атрейдесов, Правящего Дома, который был звездой его планетного движения.

По какой-то причине Айдахо думает, что пребывание госпожи Джессики у меня усилит Дом Атрейдес.

Так думает ментат, — напомнил себе Фарад'н.

Это придало мыслям принца дополнительную глубину. Ментаты ошибаются, но весьма и весьма редко.

Придя к такому заключению, Фарад'н хотел было вызвать адъютанта и немедленно отдать приказ о высылке госпожи Джессики и Айдахо, но в последний момент успокоился и передумал.

Оба эти человека — ментат-гхола и ведьма Бене Гессерит были фигурами неизвестного качества в игре власти. Айдахо, конечно, надо выслать, ибо это спутает карты правителей Арракиса. Джессику же следует оставить здесь и обратить добытые у нее знания на пользу Дома Коррино.

Фарад'н понимал, что ввязывается в смертельно опасную и очень тонкую игру, но ведь недаром он всю жизнь, на протяжение многих лет готовил себя к ней, с того самого момента, когда осознал, что он умнее и проницательнее, чем большинство окружающих его людей. То было пугающее открытие для ребенка, который понял, что укрыться от этого страха можно в библиотеке и в классной комнате.

Однако и сейчас сомнения продолжали грызть — готов ли он к подобной игре? Он удалил от себя мать и лишился ее советов, но решения Венсиции всегда представляли для него немалую опасность. Тигры! Их подготовка была отвратительной, а применение неимоверной глупостью! Их же так легко выследить и просчитать, откуда они взялись! Мать должна радоваться, что для нее дело ограничилось высылкой. Совет госпожи Джессики пришелся как нельзя кстати. Он полностью отвечает его нуждам. Джессику надо заставить открыть способы мышления Атрейдесов.

Сомнения постепенно отступили. Фарад'н подумал о своих сардаукарах, которые становились день ото дня все более боеспособными в результате жестких тренировок, которых требовал принц. Его Сардаукарская гвардия мала, но это люди, способные противостоять в единоборстве фрименам. В гвардии, конечно, будет мало проку, если учесть разницу в численности. Фримены могут подавить своим численным превосходством, если, конечно, не будут раздроблены гражданской смутой.

Время битвы сардаукаров с фрименами еще не наступило. Нужны союзники из недовольных Атрейдесами Больших Домов и набирающих силу Домов Младших. Нужны источники финансирования в ОСПЧТ. Нужно время, чтобы сардаукары стали сильнее, а фримены — слабее.

Фарад'н снова обратился к экрану и всмотрелся в лицо терпеливо ожидающего гхола. Зачем Айдахо хочет видеть Джессику в такое время? Он должен знать, что за ними тщательно следят, анализируя каждое слово и каждый жест.

Тогда зачем?

Фарад'н отвернулся от экрана и взглянул на стеллажи с катушками, на которых была записана последняя информация его шпионов с Арракиса. Этим шпионам приходилось доверять, и сейчас принц прослушал отредактированную выжимку из сообщений с Дюны. Эти сообщения вселяли оптимизм и радость.

С тех пор как планета стала плодородной, фримены освободились от удушающего давления земли. Их новые сообщества утратили связь с жестко организованными сиетчами. В старые времена каждому фримену с детства внушалась мысль: «Сиетч формирует основу знаний о собственном теле и знания того, как вести себя, когда из сиетча вы выходите в мир и вселенную».

Старая фрименская поговорка гласит: «Следуй массифу», что означает — господином жизни является Закон. Однако новые социальные структуры ослабили ограничения старых законов; дисциплина общества перестала быть железной. Фрименские лидеры в настоящее время знают лишь Начальный Катехизис своих предков и историю, закамуфлированную в форме древних песен. Жители новых общин более свободны в передвижениях, более открыты; они чаще ссорятся между собой и не склонны без рассуждений повиноваться власти. Жители же старых сиетчей более дисциплинированны, склонны к коллективным действиям и более трудолюбивы. Эти люди бережно относятся к своим истокам. Люди старой закалки все еще убеждены, что упорядоченное общество полнее выражает чаяния индивида. Молодые люди вырастают вне этих убеждений. Старики с грустью смотрят на молодежь и говорят: «Ветер смерти лишил их прошлого».

Фарад'ну понравилось подготовленное им самим резюме. Расслоение общества Арракиса чревато насилием. На магнитных носителях была записана цельная всеохватывающая концепция.

Религия Муад'Диба зиждется на древней культурной традиции сиетча, в то время как новая культура все дальше и дальше уводит народ от этой непререкаемой дисциплины.

Уже не первый раз принц задавал себе вопрос: по какой причине Тиеканик принял эту религию? В лоне этой морали башар выглядел довольно странно и нелепо. Возможно, он действовал совершенно искренне, но Фарад'н не мог отделаться от впечатления, что Тиеканик поступает так вопреки своей воле. Складывалось впечатление, что башар вступил в водоворот, чтобы испытать его силу, но был увлечен силой вихря и уже не может выбраться на безопасный берег. Новообращение Тиеканика раздражало Фарад'на своей нехарактерной завершенностью и полнотой. То было обращение к древнейшим традициям сардаукаров, предупреждением о том, что юные фримены могут точно так же обратиться внезапно к своим изначальным истокам и корням.

Мысли принца снова обратились к сообщениям с Арракиса. В них было и нечто тревожное, то, что лишало покоя: древнейшие традиции были живучи и существовали вопреки всему среди самых молодых обитателей Дюны. Главной традицией была «Вода зачатия». Амниотическая жидкость новорожденного сохранялась после его появления на свет и добавлялась в воду, которой поили ребенка. Крестная мать, хранившая воду, подавала ее ребенку со словами: «Это вода твоего зачатия». Этой традиции неукоснительно следовали все молодые фрименские родители.

Это вода твоего зачатия.

Фарад'на передернуло от мысли, что можно пить воду с амниотической жидкостью. Он подумал о Ганиме, чья мать умерла после того, как ее дочь выпила той странной воды. Размышляла ли девочка о том необычном факте из своего прошлого? Вряд ли. Ее воспитали по фрименским обычаям. То, что естественно и приемлемо для фримена, было естественным и приемлемым для нее.

В какое-то мгновение принц остро пожалел о смерти Лето. Было бы интересно обсудить с ним этот вопрос. Но кто знает, может быть, представится возможность обсудить его с Ганимой.

Почему Айдахо перерезал себе артерию?

Мучительный вопрос возникал всякий раз, когда Фарад'н смотрел на экран. Принца вновь одолели сомнения. Как ему не хватало сейчас способности погрузиться, подобно Муад'Дибу, в транс Пряности и прозреть будущее, чтобы узнать ответ на вопрос. Однако сколько бы Пряности ни принимал принц, его сознание оставалось в пределах текущего теперь, отражая неопределенность действительности.

Служанка тем временем отворила дверь покоев госпожи Джессики. Женщина жестом пригласила Айдахо, который встал с банкетки и вошел в апартаменты. Служанка напишет подробный отчет позже, но любопытство настолько охватило Фарад'на, что он нажал другую кнопку и на экране появился интерьер комнаты Джессики, куда только что вошел Дункан.

На лице ментата были написаны спокойствие и уверенность, но насколько бездонны глаза гхола!

Глава 33

Прежде всего ментат не должен быть узким специалистом, он обязан широко мыслить. Очень мудро в переломные и великие моменты жизни и истории принимать решения на основе такого широкого подхода. Эксперты и узкие специалисты способны в таких ситуациях лишь запутать дело и усугубить хаос, вступая в ожесточенные споры по поводу положения какой-нибудь запятой. Широко мыслящий ментат, наоборот, должен в своих решениях руководствоваться нормальным, здравым смыслом. Ментат не должен отгораживаться от масштабных процессов, протекающих в его вселенной. Он должен оставаться способным сказать: «Во всем том, что происходит в настоящий момент, нет ничего таинственного. Мы все этого хотим. Возможно, впоследствии окажется, что мы были не правы, но, когда до этого дойдет, мы сможем внести простые и ясные исправления». Ментат должен понимать, что то, что мы принимаем за вселенную, есть не что иное, как небольшая часть гораздо более крупного феномена. Эксперт, напротив, смотрит назад, вглядываясь в узкие стандарты своей специальности. Ментат обязан смотреть вне, отыскивая в феномене живые принципы, полностью отдавая себе отчет в том, что эти принципы могут меняться, что они подвержены развитию. Ментат должен отыскивать за конкретными событиями характеристики именно таких изменений. Не может даже теоретически существовать перечня таких изменений, учебника или руководства по классификации этих изменений. Смотреть на них надо как можно с меньшей предвзятостью, постоянно спрашивая себя: «Каким образом работает эта вещь?»

Руководство ментата

Наступил день Квисатц Хадераха, первый священный день для последователей Муад'Диба. То был праздник обожествленного Пауля Атрейдеса, как человека, который был всем сущим одновременно, мужским воплощением Бене Гессерит, человеком, в котором мужское и женское начала соединились, дав начало некоему Единому-во-Всем. Верующие называют этот день Аиль, то есть День Священной Жертвы, ибо он есть напоминание о том, что смерть сделала Муад'Диба «вездесущим».

Проповедник выбрал именно этот день, чтобы снова появиться на площади перед Храмом Алие, не обращая никакого внимания на приказ о своем аресте, который, как все знали, был давно отдан. Существовало, правда, хрупкое перемирие между Священством и мятежными племенами, но само это перемирие воспринималось жителями Арракина как нечто неудобное и искусственное. Проповедник не рассеял это настроение.

Шел двадцать восьмой день официального траура по сыну Муад'Диба, шестой — после поминального ритуала Старого Прохода, который был отложен из-за мятежа. Но даже сражения не остановили хадж. Паломники продолжали прибывать на площадь перед храмом, и Проповедник знал, что вся она будет забита народом во время его появления. Большинство паломников желали встретить в Арракине Аиль, чтобы «проникнуться Священным Присутствием Квисатц Хадераха в Его день».

Проповедник вступил на площадь с первыми лучами солнца, но она была уже давно заполнена верующими. Рукой Проповедник держался за плечо поводыря, ощущая в походке юноши циничную гордость. Едва появившись на площади, Проповедник немедленно стал предметом всеобщего внимания, люди подмечали каждый нюанс в его поведении. Такое внимание не было неприятным для поводыря, а Проповедник воспринял это как печальную необходимость.

Поднявшись на третью ступень гигантской лестницы, Проповедник остановился, ожидая тишины. Когда воцарилось всеобщее молчание и стали слышны шаги тех, кто стремился занять место поближе к Проповеднику, он прочистил горло. В воздухе стоял утренний холод и предутренний мрак; огни на верхних этажах зданий уже погасли. Молчание было осязаемо, как вязкая серая масса. Проповедник заговорил.

— Я пришел воздать должное и почтить память Лето Атрейдеса Второго, — заговорил старик зычным голосом погонщика червей. — Я делаю это с большим сочувствием к тем, кто страдает. Я скажу вам, чему учил покойный Лето, — он учил тому, что завтрашний день еще не наступил и может никогда не наступить. Здесь и сейчас — это единственное, что существует для нас в этой вселенной. Я говорю вам: цените этот момент и постарайтесь понять, чему он учит вас. Говорю вам, что рост и смерть правителей очевидно заключаются в росте и смерти их подданных.

По площади прокатился ропот. Он что, издевается над смертью Лето Второго? Почему Священническая Стража не арестует тотчас дерзкого старика?

Алия знала, что ничего подобного не случится, никто не станет мешать Проповеднику. Это был ее приказ: не трогать Проповедника в этот день. Сегодня Алия была одета в добротный защитный костюм с маской и трубкой влагоуловителя, которые закрывали половину лица, верхняя часть которого была спрятана под капюшоном. Принцесса стояла во втором ряду, недалеко от Проповедника, и во все глаза смотрела на него. Неужели это Пауль? Конечно, годы могли изменить его до полной неузнаваемости. Он всегда умел владеть Голосом, поэтому его трудно опознать по интонациям и тембру речи. Проповедник же творил со своим голосом что хотел. Пауль не мог бы делать этого лучше. Алия не могла выступить против старика, не удостоверившись прежде, кто он такой на самом деле. Как ее озадачивали его слова!

В утверждениях Проповедника не было и тени иронии. Он использовал соблазнительную привлекательность законченных предложений, высказанных с трогательной искренностью. Люди могли споткнуться на понимании смысла высказываний, но потом понимали, что Проповедник и рассчитывал на то, что они споткнутся, чем и достигался эффект внушения и научения. Действительно, старик трогал толпу, когда говорил: «Ирония часто маскирует неспособность выйти за рамки собственных допущений. Я не пользуюсь иронией. Ганима сказала вам, что кровь Лето нельзя смыть. Я согласен с ней.

Будут говорить, что Лето ушел туда, куда ушел его отец, что он сделал то, что сделал его отец. Церковь Муад'Диба утверждает, что от своего собственного лица он выбрал путь абсурда и упрямства, который оценит лишь история. Но история пишется заново сейчас, на наших глазах.

Я же говорю вам, что есть еще один урок, который надо извлечь из жизней и их окончания».

Алия, которая ловила каждый нюанс в речи старика, отметила, что Проповедник употребил слово «окончание», а не «смерть». Не хочет ли он сказать, что они оба или один из них — живы? Но этого просто не может быть. Вещающий Истину подтвердил правдивость рассказа Ганимы. Но что в таком случае делает Проповедник? Говорит ли он о мифе или о реальности?

— Хорошенько помните об этом другом уроке! — гремел Проповедник, воздев кверху руки. — Если вы станете одержимыми своим человеческим содержанием, то можете забыть о вселенной!

Он опустил руки, направил пустые глазницы прямо на Алию. Он говорил именно с ней. Это было так явно, что несколько человек, стоявших радом, принялись пристально ее разглядывать. Это мог быть Пауль! Мог быть!

— Но я понимаю, что люди не часто выносят реальность бытия, — продолжал Проповедник. — Большинство жизней — это бегство от себя. Люди предпочитают истине стабильность. Вы стоите в стойле и, опустив голову к корыту, довольно чавкаете до самой смерти. Другие же используют вас в своих целях. Этого не происходит, если вы поднимаете голову и начинаете осознавать себя своими собственными творениями. Муад'Диб явился, чтобы сказать вам об этом. Не понимая этого, как можете вы почитать его?!

Один из толпы, видимо, это был священник, не выдержал. Над толпой прокатился его грубый голос, срывающийся на крик.

— Ты не живешь жизнью Муад'Диба, так как же смеешь ты учить, как надо нам его почитать?!

— Потому что он мертв, — прогремел в ответ Проповедник. Алия обернулась, чтобы рассмотреть, кто осмелился бросить вызов Проповеднику. Человек был скрыт от ее взгляда, но тут снова раздался его голос:

— Если ты воистину считаешь его мертвым, то ты останешься в одиночестве отныне и навсегда!

Несомненно, это был священник, подумала Алия, но не смогла узнать голос.

— Я пришел задать вам простой вопрос, — сказал Проповедник. — Неужели вы считаете, что за смертью Муад'Диба должно последовать моральное самоубийство всех людей? Это ли необходимое следствие прихода мессии?

— Так ты признаешь его мессией? — выкрикнул из толпы тот же голос.

— Отчего же нет? Ведь я пророк его времени.

В тоне и манерах Проповедника сквозила такая спокойная уверенность, что даже священник замолчал. Толпа отреагировала негромким, каким-то животным рокотом.

— Да, — подтвердил Проповедник, — я — пророк нашего времени.

Алия сконцентрировала на старике все свое внимание, отмечая модуляции его интонаций. Надо признать, что он мастерски владел Голосом. Проповедник свободно управлял настроением толпы. Он учился в Бене Гессерит? Еще одна уловка Защитной Миссии? Он вовсе не Пауль, но еще один из бесчисленных винтиков механизма игры власти?

— Я высказываю миф и мечту! — крикнул Проповедник. — Я врач, который принимает роды и возвещает, что дитя родилось на свет. И я же прихожу к вам в минуту смерти. Это не тревожит вас? Это должно потрясти ваши души!

Несмотря на душивший ее гнев, Алия поняла направленность его речей. Вместе с другими она придвинулась ближе к высокому старику в одежде жителя Пустыни. Ее внимание привлек юный поводырь: как ясны его глаза, как сладок его облик! Стал бы Муад'Диб использовать столь бесстыдную юность?

— Я хочу растревожить вас! — продолжал кричать Проповедник. — Таково мое намерение! Я пришел бороться с мошенничеством и иллюзиями вашей застоявшейся и условной религии. Как и во всех таких религиях, ваши институты заражаются трусостью, лицемерием, инерцией и самодовольством!

В середине толпы зародился злобный ропот.

Алия почувствовала, как по толпе разливаются волны напряжения, и злорадно подумала, не случится ли расправа? Сможет ли Проповедник справиться с этим напряжением? Если нет, то его могут сейчас убить!

— Где тот священник, который бросил мне вызов? — вопросил Проповедник, указывая пальцем на середину толпы.

Он знает! — подумала Алия. Ее охватило почти сексуальное возбуждение. — Этот Проповедник играет в опасные игры, но играет безупречно.

— Ты, священник, — позвал Проповедник, — ты подлинный капеллан самодовольства. Я пришел не для того, чтобы ниспровергнуть Муад'Диба; я пришел ниспровергнуть тебя! Для тебя действительна только та религия, которая ничего тебе не стоит и ради которой ты ничем не рискуешь, не так ли? Для тебя действительна только та религия, на которой ты жиреешь? Для тебя действительна только та религия, именем которой ты можешь безнаказанно совершать мерзости? Куда приведет тебя упадок исходного откровения? Ответь мне, священник!

Вызов остался без ответа. Алия поняла, что толпа снова благоговейно внимает словам старого Проповедника. Своими нападками на священников он снискал расположение толпы. И ведь ее шпионы сообщают, что большинство паломников и фрименов верят, что Проповедник и есть Муад'Диб.

— Сын Муад'Диба рискнул! — крикнул Проповедник, и в его голосе Алия уловила неподдельное рыдание. — Рискнул и Муад'Диб! Они оба заплатили свою цену! И чего добился Муад'Диб? Религии, которая покончила с ним самим!

Сколь многое перевернули бы эти слова, если бы их произносил сам Пауль, подумала Алия. — Я должна это узнать! Она протиснулась ближе к старику и могла уже, если бы захотела, дотронуться до него, вытянув руку. От Проповедника исходил дух Пустыни, аромат Пряности, смешанный с запахом кремнезема. Проповедник и его молодой поводырь были покрыты густым слоем пыли, словно они только что пришли из бледа. Кисти рук Проповедника были опутаны венами, на левой руке, на пальце, был след кольца — Пауль носил кольцо с изображением ястреба Атрейдесов. Этот перстень лежал теперь в сиетче Табр. Его носил бы Лето, если бы не его смерть… или если бы она позволила ему унаследовать трон.

Проповедник снова направил свои глазницы на Алию и заговорил — очень задушевно, но так, что его слышала вся толпа.

— Муад'Диб показал вам две вещи: определенное будущее и неопределенное будущее. С полным осознанием он выступил против неопределенности огромной вселенной. Он слепо сошел со своей позиции в этом мире. Он показал нам, что человек должен поступать так всегда — предпочитая неопределенное определенному. — Алия заметила, что к концу фразы тон его стал едва ли не жалобным.

Принцесса огляделась и незаметно коснулась рукой рукоятки отравленного кинжала. Что они будут делать, если я убью его прямо сейчас? Она снова ощутила дрожь, охватившую ее тело. Что, если я убью его, и, сказав, кто я, объявлю Проповедника самозванцем и еретиком!

А вдруг они докажут, что это действительно Пауль?

Кто-то подтолкнул Алию еще ближе к Проповеднику. Она почувствовала, что трепещет в его присутствии, хотя этот трепет был смешан с неистовым гневом. Пауль ли это? О, Господи! Что ей делать?

— Почему был взят от нас еще один Лето? — вопросил Проповедник. В голосе его звучала неподдельная боль. — Ответьте мне, если сможете. Ах, я понимаю, он оставил определенность. — Старик перешел на сдавленный шепот: — Оставил определенность! Это самое глубокое веление времени. В этом-то и состоит вся жизнь. Мы все пробные камни, которыми испытывают неизвестное и неопределенное. Почему вы не можете услышать, что говорит вам Муад'Диб? Если определенность — это абсолютное знание абсолютного будущего, то она всего лишь замаскированная смерть. Такое будущее наступает только сейчас! Он показал вам это!

С ужасающей точностью Проповедник протянул руку и схватил Алию за кисть. Старик сделал это, не колеблясь, точным и рассчитанным движением. Она попыталась вырваться, но он держал ее мертвой хваткой, и она едва не вскрикнула от боли. Люди вокруг отпрянули в полной растерянности.

— Что говорил тебе Муад'Диб, женщина? — громовым голосом спросил старик.

Откуда он знает, что я женщина? — спросила себя Алия. Она хотела погрузиться в свои жизни, спросить совета, но в душе, испуганной этой фигурой из прошлого, царило полное молчание.

— Он говорил тебе, что завершенность тождественна смерти! — кричал Проповедник. — Абсолютное предсказание — это завершенность… это смерть!

Она снова попыталась вырваться из его железных пальцев, ударить его ножом, но не посмела этого сделать. Никогда еще не была она так испугана.

Проповедник вскинул голову и возвысил голос, обращаясь к толпе.

— Я передам вам слова Муад'Диба! Он сказал: «Я окуну твое лицо в то, чего ты так хочешь избежать. Мне не кажется странным, что единственное, во что ты хочешь верить, это в то, что приносит тебе удобство. Как еще объяснить, что люди постоянно изобретают для себя ловушки, которые повергают их в посредственность? Как еще можно определить трусость?» Вот что сказал тебе Муад'Диб!

Он отпустил руку Алие и оттолкнул ее в толпу. Она упала бы, если бы ее не поддержали люди.

— Существовать — это значит выступить вперед, сойти с удобной подставки, добровольно лишиться опоры, — продолжал Проповедник. — Вы не мыслите и не существуете, если не хотите рискнуть своим здоровьем и душевным покоем ради верного суждения о своем существовании.

Спустившись, Проповедник снова безошибочно взял Алию за руку. На этот раз он был намного аккуратнее и не причинил ей боли. Наклонившись, он шепнул женщине на ухо только ей одной предназначенные слова: «Не пытайся еще раз задвинуть меня на задний план, сестрица».

Произнеся эти слова, он положил руку на плечо поводыря и направился в толпу. Люди расступались перед этой странной парой. Отовсюду тянулись руки желающих прикоснуться к пророку, однако люди делали это осторожно, со страхом думая, кто может скрываться под простой накидкой фримена Пустыни.

Потрясенная Алия осталась стоять на месте, словно пригвожденная к плитам площади. Толпа ушла вслед за Проповедником, оставив ее одну.

Ей все стало ясно — это Пауль, не оставалось никаких сомнений. Она чувствовала сейчас то же, что чувствовала толпа. Она находилась в святом месте, и вся ее вселенная рушилась вокруг нее. Она хотела кинуться вслед за ним, умолять его спасти ее от самой себя, но она не могла сдвинуться с места. Все остальные пошли вслед за Проповедником, одна Алия осталась стоять на месте, словно пораженная молнией. Ее опьянило абсолютное отчаяние, это был такой тяжкий удар, что она могла только дрожать, не способная пошевелить ни одним мускулом.

Что мне делать? Что мне делать? — спрашивала она себя.

У нее нет даже ни Дункана, на которого она могла бы опереться, ни матери. Внутренние голоса молчали. Была Ганима, которую держали под надежной охраной в Убежище, но не могла же Алия вылить свое отчаяние на оставшуюся в живых девочку.

Все обернулось против меня. Что я могу сделать?

Глава 34

Односторонний взгляд на нашу вселенную говорит о том, что вы не должны искать проблемы вдали от себя. Такие проблемы могут вообще никогда не возникнуть. Вместо этого займитесь волком, который гуляет у вас на скотном дворе. Те трудности, которые громоздятся снаружи, могут оказаться воображаемыми.

Книга Азхара; Шамра 1:4

Джессика ожидала Айдахо у окна своего кабинета. Это была уютная комната с мягкими диванами и старинными стульями. Не было никаких подвесных кресел, а светильники казались пришельцами из далеких эпох. Окно выходило на сад.

Она услышала, как служанка открыла дверь, а потом шаги Айдахо — сначала по деревянному полу, потом по ковру. Джессика не повернула головы, продолжая смотреть на зеленую траву внутреннего двора. Надо подавить смятение, страх и волнение. Она глубоко вдохнула по методике прана-бинду и почувствовала, как в ее душу вливается спокойствие.

Солнце стояло почти в зените, в столбе света вилась пыль, между липами серебристо сверкала паутина. Ветви деревьев почти доставали до окна. В кабинете было прохладно, но за запечатанным окном стояла одуряющая жара. Замок Коррино располагался в области стоячих болот, и вид зеленой травы двора был обманчив.

Джессика слышала, что Айдахо остановился у нее за спиной.

Женщина заговорила, не поворачивая головы.

— Дар слова — это дар обмана и иллюзий, Дункан. Зачем ты хочешь говорить мне слова?

— Возможно, выживет только один из нас, — ответил он.

— И ты хочешь, чтобы я доложила о твоих героических усилиях на этом поприще? — она обернулась, увидела, как спокойно он стоит, оглядывая ее своими металлическими глазами, по которым нельзя было определить направление взора. Как пустыэти искусственные глаза!

— Дункан, неужели ты так беспокоишься о своем месте в истории?

В ее голосе звучали обвиняющие нотки, и она вспомнила тот момент, когда впервые столкнулась с этим человеком. Он был тогда пьян, не говоря уже о том, что его приставили к ней в качестве соглядатая. Его тогда раздирали два чувства долга. Правда, тогда это был живой Айдахо, это было до того, как он стал гхола. Теперь перед Джессикой стоял совершенно другой человек. Этот не страдает раздвоением личности, и никакие эмоции его не раздирают.

Он доказал справедливость ее мнения улыбкой.

— У истории собственный суд и она выносит свои независимые суждения, — сказал он. — Я сомневаюсь, что буду сильно переживать, когда история огласит мой приговор.

— Зачем ты здесь? — спросила она.

— По той же причине, что и вы, — ответил Айдахо.

Ни одним движением не выдала Джессика той бури чувств, которые всколыхнули ее душу при этих простых словах. Он действительно знает, зачем я здесь? Откуда? Об истинной цели моего пребывания здесь знает только Ганима. Неужели у Айдахо было достаточно данных для производства логических операций и вычислений? Это вполне возможно. Что если он что-то сказал для того, чтобы ее выслали отсюда? Сделал бы он это, если бы знал об истинной цели прибытия в Дом Коррино? Он знает, что каждое движение, каждое слово наше просматривается и прослушивается Фарад'ном и его слугами.

— Дом Атрейдес находится на трудном перепутье, — заговорила она. — Семья разделилась на враждующие партии. Ты был одним из самых верных людей моего герцога, Дункан, и когда барон Харконнен…

— Давайте не будем говорить о бароне, — возразил Айдахо. — Это было другое время, да и герцог ваш давно мертв. — Не может ли она знать, что Пауль догадался, что кровь Харконненов течет в жилах Атрейдес? — подумал Айдахо. Это был большой риск для Пауля, но Дункан еще крепче привязался к нему после этого откровения. Такое доверие стоит дороже любых денег, ведь Пауль знал, что сделал барон Айдахо.

— Дом Атрейдес еще не мертв, — произнесла Джессика.

— Что такое Дом Атрейдес? — спросил Дункан. — Это вы? Или Алия? Ганима? Может быть, это люди, которые служат Атрейдесам? Я смотрю на всех этих людей и вижу, что за их словами таится тяжкий, мучительный труд! Как могут они быть Атрейдесами? Ваш сын правильно сказал: «Муки и гонения преследуют тех, кто идет за мной». Я хочу нарушить эту традицию, моя госпожа.

— Ты действительно переметнулся к Фарад'ну?

— Разве это не то же, что сделали и вы, моя госпожа? Разве вы не явились сюда для того, чтобы убедить Фарад'на в том, что его женитьба на Ганиме решит все наши проблемы?

Он и в самом деле так думает? — поразилась Джессика. — Или он говорит это только для вездесущих шпионов?

— Дом Атрейдес всегда был исключительно сильно предан одной идее, — промолвила Джессика. — Мы всегда платили верностью за верность.

— Служение людям, — презрительно произнес Айдахо. — Ах, как часто я слышал эти слова от вашего герцога. Должно быть, ему не очень уютно лежать в могиле, моя госпожа.

— Неужели ты думаешь, что мы действительно столь низко пали?

— Моя госпожа, вы знаете, что есть фрименские мятежники — они называют себя «маркграфами Внутренней Пустыни» — которые проклинают Атрейдесов и даже самого Муад'Диба?

— Я слышала, как об этом говорил Фарад'н, — ответила Джессика, стараясь понять, куда клонит Айдахо.

— Есть кое-что кроме того, что говорит Фарад'н. Есть много больше того. Я лично слышал это проклятие. Вот оно: «Да снизойдет на вас небесный огонь, Атрейдесы! Да не будет у вас ни души, ни духа, ни тела, ни тени, ни магии, ни костей, ни волос, ни фраз, ни слов. Да не будет у вас могил, ни домов, ни нор, ни гробниц. Да не будет у вас ни садов, ни деревьев, ни кустов. Да не будет у вас ни воды, ни хлеба, ни света, ни огня. Да не будет у вас ни детей, ни семьи, ни наследников, ни племени. Да не будет у вас ни головы, ни рук, ни ног, ни ходьбы, ни семени. Да не будет для вас места ни на одной планете. Да не смогут ваши души восстать из бездны, да не смогут они жить на земле. Никогда не сможете вы оседлать Шаи-Хулуда, но погибнете вы в мерзости, растерзают вас и разметают по лицу земли и никогда дух ваш не войдет в свет славы и ныне и присно и вовеки веков». Такое вот проклятие, моя госпожа. Могли ли вы ожидать такой ненависти от фрименов? Они причисляют всех Атрейдесов к проклятым от левой руки Женщины-Солнца, которая полна всесожигающего пламени.

Джессика содрогнулась. Айдахо воспроизвел проклятие с теми же интонациями, с которыми он их слышал. В этом не могло быть сомнений. Зачем он показывает это Дому Коррино? Она живо представила себе разъяренного фримена, страшного в своем гневе, который стоит перед людьми своего племени и произносит перед ними древнее проклятие. Зачем Айдахо надо, чтобы это слышал Фарад'н?

— Это очень сильный аргумент в пользу женитьбы Фарад'на на Ганиме, — сказала Джессика.

— Вы всегда смотрели на проблемы однобоко, — произнес Айдахо. — Ганима — фрименка. Она может выйти замуж только за такого человека, который не платит фай, то есть налога на защиту. Дом Коррино потерял все свои владения в ОСПЧТ — они достались вашему сыну и его наследникам. Фарад'н существует только с молчаливого попустительства Атрейдесов. Вы же помните, что сказал герцог, когда водрузил на Арракисе свой флаг с ястребом? «Здесь я есьм и здесь я остаюсь!» Его кости лежат на Арракисе. И Фарад'ну тоже придется жить на Арракисе, да еще вместе со своими сардаукарами.

Айдахо покачал головой, словно недоумевая, как вообще можно думать о таком мезальянсе.

— Есть старая поговорка о том, что любую проблему можно очистить, как луковицу, — произнесла Джессика ледяным тоном. Как он смеет поучать меня таким покровительственным тоном? Если, конечно, это не представление для шпионов Фарад'на…

— Как бы то ни было, я не могу представить себе, как фримены и сардаукары уживутся на Арракисе, — сказал Айдахо. — Это слой, который невозможно счистить.

Джессике не понравилась мысль, которую Дункан хотел внушить Фарад'ну и его советникам. Она резко запротестовала.

— Атрейдесы пока еще диктуют законы Империи!

Не хочет ли Айдахо убедить Фарад'на в том, что он может получить трон без помощи Атрейдисов?

— О да! — язвительно воскликнул Айдахо. — Я чуть было не забыл. Законы Атрейдесов! Так, во всяком случае, переводят это словосочетание Жрецы Золотого Эликсира. Стоит мне только закрыть глаза и я слышу слова незабвенного герцога — настоящие состояния зарабатываются только насилием или угрозой его применения. Состояния валяются под ногами — так, кажется, пел об этом Гурни. Цель оправдывает средства. Я не перепутал поговорки? При этом не важно, направляется ли противнику кулак в виде легионов мятежных фрименов, дисциплинированных сардаукаров или в виде законов Атрейдесов — кулак в любом случае присутствует. Так что в этом случае шелуха не желает слезать с лука, моя госпожа! Интересно только, какого кулака потребует Фарад'н?

Что он делает? — ужаснулась Джессика. — Дом Коррино раскусит наш диалог и будет злорадно над ним потешаться.

— Итак, ты думаешь, что священники не разрешат Ганиме жениться на Фарад'не? — Джессика запустила пробный шар, чтобы понять, в какое русло направляет их беседу Дункан.

— Конечно! Боже упаси! Священники сделают все, что им прикажет Алия своим декретом. Скорее она сама выйдет замуж за Фарад'на!

Не этого ли он в действительности хочет?

— Нет, моя госпожа, — сказал Айдахо. — Дело вовсе не в этом. Народ Империи не способен отличить правительство Атрейдесов от правительства Зверя Раббана. В арракинских застенках каждый день умирают люди. Я покинул Арракис, потому что не могу больше своим мечом служить Атрейдесам ни одного часа! Неужели вы не понимаете, почему я прибыл сюда, о чем я вообще говорю? Неужели не понимаете, почему я пришел к вам, ближайшей представительнице Атрейдесов? Империя Атрейдесов предала герцога и его сына. Я любил вашу дочь, но наши пути разошлись. Если дело дойдет до этого, то я посоветую Фарад'ну принять руку Ганимы — или Алие, — но только на его условиях.

Ах, вот оно что! Он обставляет свой уход со службы Атрейдесам на почетных для себя условиях! Но как понять другие вещи, о которых он говорил и которые могут сослужить ей неплохую службу, сделав за нее кое-какую работу? Она нахмурилась и посмотрела на Айдахо.

— Ты что, не понимаешь, что шпионы записывают каждое наше слово?

— Шпионы? — он широко улыбнулся. — Конечно, они подслушивают нас так же, как и я подслушивал бы на их месте. Вы так и не поняли, что моя верность стала несколько иной за последние несколько лет? В Пустыне, особенно ночью, когда отовсюду грозит опасность, в голову лезут разные тяжелые мысли.

— Именно там ты слышал то самое проклятие?

— Да, это было в племени аль-Куруба. По заданию Проповедника я присоединился к ним, моя госпожа. Мы называли себя Зарр Садус, то есть теми, кто отказался подчиниться священникам. Я здесь для того, чтобы сделать Атрейдесам формальное заявление: я ухожу от вас на территорию противника.

Джессика внимательно разглядывала Айдахо, стремясь найти в его словах какой-то скрытый смысл или намек, но тщетно. Неужели он и вправду переметнулся к Фарад'ну? Она вспомнила максиму Общины Сестер: В делах человеческих не бывает длительного постоянства; все эти дела развиваются по спирали, все дальше и дальше удаляясь от центра. Если Айдахо действительно решил оставить знамена Атрейдесов, то его поведение вполне объяснимо. Он ходил вокруг да около, но отметать возможность предательства полностью нельзя.

Но зачем он подчеркнул, что выполнял задание Проповедника?

Мысли Джессики метались, и, обдумывая альтернативы, она решила, что ей надо было убить Айдахо. План, на который были возложены слишком большие надежды, был столь деликатен, что его нельзя было доверять каким бы то ни было случайностям. Никаким. Она осмотрела комнату и переместилась в позицию, удобную для нанесения смертельного удара.

— Я всегда считала, что нормализующий эффект faufreluche был столпом нашего могущества, — сказала она. Пусть помучается, затем она сменила тему разговора. — Совет Земель Великих Домов, региональные Советы заседателей, все они заслуживают нашего…

— Вам не удастся меня отвлечь.

Айдахо подивился тому, насколько прозрачными стали ее действия. Неужели она так расслабилась в заточении, или ему удалось-таки пробить стену ее Бене-Гессеритской неуязвимости? Видимо, верно последнее, но что-то произошло и с ней самой — она постарела. Айдахо стало грустно от того, что он понял, чем старые фримены отличаются от новых — это было очень малое различие, но оно было. Уход в небытие Пустыни было уходом чего-то очень дорогого; он не мог бы описать эти чувства точно так же, как не мог он описать того, что произошло с госпожой Джессикой.

Она уставилась на Айдахо, не в силах скрыть ни своего изумления, ни своей реакции. Как легко он читает ее мысли!

— Вы не убьете меня, — сказал он. Дункан использовал для этого старинное фрименское предупреждение: «Не бросайте свою кровь на мой нож». Я стал почти прирожденным фрименом, подумал он при этом. Прихотлива линия судьбы, заставившей его глубоко воспринять обычаи планеты, приютившей его на вторую жизнь.

— Я думаю, что тебе лучше уйти, — сказала она.

— Я не уйду до тех пор, пока вы не примете мое прошение об отставке со службы Атрейдесам.

— Я его приняла! — выкрикнула Джессика. Только после того как слова были сказаны, она поняла сколь многое было построено в этой перепалке на чистых рефлексах. Нужно время, чтобы осмыслить и взвесить все происшедшее. Как мог Айдахо понять, что она собирается делать? Она не верила, что он может с помощью Пряности пронзать Время.

Айдахо пятился от Джессики до тех пор, пока не уперся спиной в дверь. Он поклонился.

— Я еще раз, в последний раз назову вас моей госпожой. Я посоветую Фарад'ну выслать вас на Баллах, аккуратно и быстро, в первый же подходящий момент. Вы слишком опасная игрушка, чтобы держать вас рядом. Хотя я не думаю, что он относится к вам, как к игрушке. Вы работаете для Общины Сестер, а не для Атрейдесов. Я сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь служили интересам Атрейдесов. Вы — ведьмы — проникаете в слишком темные глубины, чтобы вам мог доверять простой смертный.

— Гхола, считающий себя простым смертным, — язвительно отозвалась Джессика.

— По сравнению с вами, — сказал он.

— Уходи! — приказала Джессика.

— Я только этого и хочу. — Он выскользнул из двери, пройдя мимо служанки, бросившей на него любопытствующий взгляд. Она, очевидно, подслушала их разговор.

Сделано, подумал он. Этот разговор можно прочитать только одним способом.

Глава 35

Только математика может дать доступное представление о способности Муад'Диба точно предвидеть будущее. Во-первых, постулируем наличие в пространстве любого количества точек, имеющих координаты. (Это классическая n-мерная развернутая совокупность п-измерений). В такой сетевой структуре Время, и это является общепринятым, становится совокупностью одномерных свойств. Приложив это к феномену Муад'Диба, мы либо сталкиваемся с новыми свойствами Времени, либо (сокращая их количество посредством исчисления бесконечно малых) с отдельными системами, проявляющими в совокупности свойства n-мерного тела. Для случая Муад'Диба мы выберем последнее. Как было показано, точки, имеющие координаты в п-мерном пространстве, способны существовать только в различных сетевых структурах Времени. Таким образом, различные измерения Времени могут сосуществовать друг с другом. Таким образом, существует только одно объяснение: Муад'Диб понимал п-мерность не как развернутую совокупность, но как некоторые операции внутри единой сетевой структуры. В действительности он просто заморозил свою вселенную в некой сети, и это был его взгляд на Время.

Палимбаша, Лекции, читанные в сиетче Табр

Лето лежал на гребне дюны, рассматривая лежавший за полосой песка извилистый отрог скалы. В утреннем свете этот отрог казался огромным червем, плоским и устрашающим. Вокруг не было видно никакого движения. В небе ни одной птицы, между скал не снуют звери. Почти в самой середины «спины» червя были видны щели ветроуловителя — там должна быть вода. Весь отрог напоминал по конфигурации сиетч с его системой защиты — единственным отличием было отсутствие в этом сиетче каких-либо признаков жизни. Зарывшись в песок, Лето спокойно и неторопливо наблюдал.

В голове неотвязно и монотонно звучала одна из мелодий Гурни Халлека:

Где же вход в этот заброшенный сиетч? — размышлял Лето.

Он определенно чувствовал, что это и есть Якуруту — Фондак, но что-то было не так, помимо отсутствия животных и птиц. На окраинах сознания мерцал какой-то предостерегающий огонек.

Так что лежит под холмом?

Отсутствие зверей настораживало. Это будило в Лето фрименское ощущение тревоги. Когда речь идет о выживании в Пустыне, то самое страшное — это отсутствие, оно говорит гораздо красноречивее, чем присутствие. Однако в скале были ветроуловители. Значит, там была и вода, и люди, которые пользуются этой водой. Это место было строжайшим табу, его прятали под названием Фондак, а первоначальное имя было утеряно даже в памяти старых фрименов. Не было здесь ни птиц, ни зверей.

Здесь не было и людей, но ведь именно отсюда начинается Золотой Путь.

Отец однажды сказал: «Вокруг нас неизведанное встречается на каждом шагу, Именно в нем следует черпать знания».

Лето посмотрел направо — вдоль гребня дюны. Здесь недавно прошла страшная буря, обнажившая гипсовое дно давно высохшего озера Азрак. Суеверные фримены утверждали, что того, кто увидит белую землю — Биян, охватит обоюдоострое желание, желание, которое уничтожит несчастного. Лето же видел в этом гипсе только дно бывшего озера. Значит, на Арракисе существовали когда-то открытые водоемы.

И будут существовать снова.

Он посмотрел вверх, оглядел горизонт и небосвод, надеясь хотя бы там найти признаки малейшего движения. Небо после бури было затянуто пеленой пыли, в которой местами виднелись просветы — словно прорехи в одеяле. Сквозь эти прорехи светило высокое серебристое солнце, лучи которого превращали пыль в молочный туман.

Лето снова начал осматривать извилистую скалу. Он достал из фримпакета бинокль, подкрутил окуляры и пристально вгляделся в сплошную серость отрога, в котором когда-то жили люди Якуруту. Мощные линзы приблизили колючий кустарник, который в народе называли Королевой Ночи. Кустарник был особенно густым в затененных расселинах, в которых мог скрываться вход в сиетч. Лето осмотрел отрог на всем протяжении. Серебристое солнце превращало красные краски в серые, придавая длинной скале скучный вид. Лето повернулся на другой бок, спиной к скале, и внимательно осмотрел в бинокль горизонт. Нигде не было видно никаких следов человека. Ветер уничтожил даже его собственные следы — было видно только круглое углубление в том месте, где Лето спрыгнул с червя.

Он снова посмотрел на Якуруту. Кроме того, что в скале были ветроуловители, не было никаких следов того, что здесь в обозримом отрезке времени бывали люди. Если бы не скала, то глазу было бы не за что зацепиться в этом выбеленном солнечным зноем песке. Пустыня от горизонта до горизонта.

Лето внезапно почувствовал, что оказался здесь только потому, что отказался ограничить себя рамками системы, завещанной ему предками. Он подумал о том, как смотрели на него люди, чувствовал при этом, что все они, за исключением Ганимы, впадают в одну и ту же ошибку.

Исключительно по воле той массы чужой памяти этот ребенок никогда не был ребенком.

Я один должен взять на себя ответственность за наше решение, подумал он.

Он еще раз внимательно осмотрел скалу по всей длине. По всем описаниям это мог быть только Фондак, только Якуруту. Он ощутил странное чувство едва ли не родственной близости к табу этого места. По способу Бене Гессерит он открыл свое сознание Якуруту, страстно желая ничего не знать об этом месте. Знание — это барьер, препятствующий научению. Несколько мгновений он старался попасть в резонанс чувству, ничего не требуя и не задавая вопросов.

Проблема заключалась в отсутствии животных, это была частность, но она насторожила Лето. Потом он понял: не было видно птиц, питающихся падалью, — ни орлов, ни грифов, ни ястребов. Каждое место в Пустыне, где есть вода, имеет свою животную пищевую цепь. В конце этой цепи всегда присутствуют санитары — охотники за падалью. Ни одно животное не поинтересовалось его персоной. Как хорошо Лето знал этих «ищеек сиетча» — птиц, гнездящихся в расщелинах скал, примитивных любителей мертвой плоти. Фримены называют этих птиц «наши соперники», причем это говорится без зависти и злобы, потому что эти птицы появляются при приближении чужаков.

Что, если этот Фондак покинули даже контрабандисты?

Лето выпил немного воды из влагоуловителя.

Что, если здесь и в самом деле нет воды?

Он оценил свое положение. Он приехал сюда, загнав по дороге двух червей, оставив их здесь полумертвыми. Он находится сейчас во Внутренней Пустыне, где должны находиться контрабандисты. Если здесь существует жизнь, если она может существовать, то она существует только при наличии воды.

Что, если здесь все-таки нет воды? Что, если это не Фондак и не Якуруту?

Он еще раз навел бинокль на ветроуловитель. Его наружный край был изъеден песком и нуждался в ремонте, но вода там вполне могла быть. Здесь обязательно должна быть вода.

Но что, если ее все-таки нет?

Покинутый сиетч мог просто потерять воду — она могла просто-напросто испариться в любой из всевозможных катастроф.

Но почему нет стервятников? Они убиты из-за воды? Но кем? Как можно было извести такую массу птиц? Ядом?

Отравленной водой.

В легендах о Якуруту нет упоминаний о цистернах с отравленной водой, но они вполне могут быть. Первоначальные стаи могли погибнуть, но потом должны были появиться новые. Почему их нет? Идуали были истреблены несколько поколений назад и никогда и нигде не было упоминаний о яде в цистернах Якуруту. Лето снова осмотрел скалу в бинокль. Как мог исчезнуть сиетч? Конечно, кого-то в нем нет. Редко все обитатели сиетча сидят дома. По Пустыне бредут караваны контрабандистов, некоторые партии направляются в города.

С негодующим вздохом Лето отложил в сторону бинокль. Спустившись на противоположную сиетчу сторону дюны, Лето вырыл углубление, прикрепил к его стенкам защитный тент, тщательно его замаскировал и удобно устроился во влажной темноте, чтобы провести в ней самые жаркие часы. По членам текла истома. Полдня Лето провел в полудреме и грезил, представляя себе все те ошибки, которые он мог совершить. В своих грезах Лето защищался от ошибок, но какая могла быть самозащита в том суде, который выбрали они с Ганимой. Неудача сожжет их души. Лето съел пряный бисквит и уснул, проснулся он только для того, чтобы попить и снова поесть, и опять уснул. Путешествие было долгим и послужило суровым испытанием для детских мышц Лето.

Вечером Лето проснулся бодрым и посвежевшим и сразу прислушался, нет ли признаков жизни в вечерней Пустыне. Он выполз из песчаного укрытия. Высоко в небе неслась пыль, но Лето сразу почувствовал, что по его щекам бьет песок, который несет ветер с противоположной стороны — такое бывает только к смене погоды. Наверняка надвигается буря.

Лето осторожно взобрался на гребень дюны и в который уж раз всмотрелся в загадочную скалу. Воздух приобрел желтый цвет. Надвигалась буря Кориолиса — буря, чреватая смертью. Фронт переносимого такой бурей песка достигал четырех градусов широты. Гипсовое дно высохшего озера было теперь желтым от облаков взметенного ветром песка. Лето захватила обманчивая тишина вечера. День вдруг перешел в ночь, стремительную ночь Внутренней Пустыни. Скалы превратились в угловатые пики, высвеченные инеем света Первой Луны. Лето почувствовал, как по его щекам бьют струйки песка. До слуха мальчика донеслись раскаты, словно в отдалении кто-то бил в гигантский барабан. Внезапно в темном пространстве между луной и землей Лето заметил какое-то движение: летучие мыши. Он слышал шорох их крыльев и тонкий писк.

Летучие мыши.

Намеренно или случайно, но это место порождало ощущение покинутости. Но ведь именно здесь должна быть легендарная цитадель контрабандистов — Фондак. Но если это не Фондак? Что, если табу все еще действует и этот сиетч — всего лишь оболочка призрачного Якуруту?

Лето пробрался к подножию дюны и затаился, прислушиваясь к звукам ночи. Терпение и осторожность, осторожность и терпение. Когда-то он развлекался тем, что вместе с Чосером совершал путешествие из Лондона в Кентербери, отмечая места, начиная с Саутворка: две мили до колодца Святого Фомы, пять миль до Деатфорда, шесть миль до Гринвича, тридцать миль до Рочестера, сорок миль до Ситтингборна, сорок пять миль до Бафтона, что под Блейном, пятьдесят восемь миль до Харблдона и шестьдесят миль до Кентербери. Знание того, что мало кто из людей сможет вспомнить Чосера или Лондон, за исключением Лондона, расположенного на Гансириде, придавало Лето ощущение плавания вне времени и пространства. Святой Фома сохранился в Оранжевой Библии и в книге Азхара, но Кентербери исчез из памяти людской так же, как и планета, на которой находился некогда этот населенный пункт. Это был гнет его памяти, всех тех жизней, которые грозили поглотить и унести его. Однажды он совершил свое паломничество в Кентербери.

Нынешнее путешествие было, однако, длиннее и гораздо опаснее.

Лето перелез через гребень дюны и направился к скале, залитой лунным светом. Мальчик старался слиться с тенями и не издавать звуков, чтобы не привлекать внимания, пересекая гребни дюн.

Пыль исчезла, как это часто бывает перед бурей, и ночь стала прозрачной. Днем в Пустыне не было никаких признаков жизни, однако сейчас Лето слышал шорохи — по песку перебегали мелкие животные.

В распадке между двумя дюнами он натолкнулся на семейство тушканчиков, которые бросились в разные стороны при его приближении. Лето взобрался на следующий гребень — его начало снедать беспокойство. Та расщелина, которую он видел, — она действительно ведет к воротам сиетча? Были и другие заботы: сиетчи старых времен были окружены западнями — ямами с отравленными шипами на дне и отравленными колючками растений на дорогах. Лето вспомнил неписаную заповедь фрименов: Ночной разум питается ушами. И он прислушивался, стараясь ловить самые неслышные звуки.

Серая скала высилась над Лето, словно сказочный исполин; он подошел к ней вплотную. Прислушавшись, он уловил звуки, которые производили охотившиеся птицы, дневные птицы. Что заставило этот мир перевернуться? Близость человека?

Внезапно Лето инстинктивно застыл, прижавшись к песку. В расселине скалы был свет. На фоне непроглядной тьмы в расселине весело плясал огонек, словно сигнализируя пришельцам о том, что сиетч обитаем. Кто же населяет это место? Лето заполз в самую густую тень под скалой, вытянул вперед руку и, ощупывая скалу в поисках расселины, которую видел днем, медленно двинулся вперед. На восьмом шаге он нащупал расселину и, достав из сумки дыхательную трубку, несколько раз ткнул ею в пространство перед собой. Двинувшись дальше, он вдруг ощутил, как гибкие прутья охватили тело, обездвижив его.

Капкан!

Лето победил желание немедленно вырваться из ловушки, при малейшем движении прутья только сильнее впивались в плоть. Он выпустил из рук трубку, согнул пальцы левой руки и попробовал дотянуться до ножа, висевшего на поясе. Какой же он наивный — надо было бросить в расселину что-нибудь с безопасного расстояния. Он слишком увлекся огнем на вершине утеса.

При каждом движении хватка капкана становилась все более удушающей, но Лето все-таки смог дотянуться до рукоятки ножа. Осторожно он сомкнул пальцы на ней и начал вытягивать клинок из ножен.

Внезапно вспыхнувший свет ослепил и парализовал мальчика.

— Ах, какая великолепная добыча попалась к нам в силки, — раздался грубый мужской голос откуда-то позади Лето, интонация голоса показалась ему странно знакомой. Лето попытался повернуть голову, помня о том, что прутья могут задушить его, если он будет двигаться слишком вольно.

Чья-то сильная рука выхватила у него нож, заодно прихватив мелкие приспособления, которые они с Ганимой взяли с собой, чтобы выжить в Пустыне. Ничто не ускользнуло от внимания напавшего — он даже извлек из волос Лето маленькую удавку из шиги.

Мальчик все еще не видел мужчину.

Пальцы последнего что-то сделали с прутьями, и Лето смог глубоко вдохнуть, но голос предупредил:

— Не вырывайся, Лето Атрейдес. Твоя вода — в моей чаше.

Усилием воли мальчик заставил себя не двигаться.

— Тебе известно мое имя? — спросил он.

— Конечно! Кто ставит силок, рассчитывает на особую добычу, не правда ли?

Лето оставался внешне спокойным, но внутри у него все буквально бурлило.

— Думаешь, что тебя предали? — снова заговорил низкий голос. Сильные мужские руки не без некоторой нежности повернули мальчика. Взрослый мужчина объяснил ребенку, как обстоят дела и кто из них сильнее.

Лето всмотрелся в яркий свет, на фоне которого чернел силуэт защитного костюма, лицо человека было закрыто маской, голова прикрыта капюшоном. Когда глаза привыкли к темноте, Лето разглядел узкую полоску кожи лица и глаза человека, зависимого от Пряности.

— Ты хочешь спросить, зачем нам все эти хлопоты, — произнес человек глуховатым голосом. Было такое впечатление, что он старается скрыть акцент.

— Я уже давно перестал удивляться числу людей, желающих смерти близнецам Атрейдесам, — сказал Лето. — Их основания очевидны.

Произнося эти слова, Лето бился о неизвестное, словно о прутья клетки, лихорадочно стараясь найти ответ. Расставленная ловушка? Но кто мог знать, кроме Ганимы? Это невозможно! Ганима никогда не предала бы брата. Кто-то мог предсказать действия Лето, хорошо его зная, но кто? Бабушка? Но как она могла?

— Тебе нельзя позволить идти тем путем, каким ты идешь, — продолжал между тем человек. — Это очень плохой путь. Прежде чем ты взойдешь на трон, ты должен получить соответствующее образование.

Глаза без белков уставились на Лето.

— Ты хочешь спросить, кому может прийти в голову бредовая идея учить такого человека, как ты? Тебя, обладающего знаниями бесчисленного множества людей, чьей памятью ты обладаешь? Но ты увидишь, что именно поэтому-то тебя и надо учить. Ты мнишь себя образованным, но ты есть не что иное, как хранилище мертвых жизней. У тебя нет еще своей собственной жизни. Ты пляшешь на поверхности чужих, давно отошедших душ, у всех у них одна цель — искать смерти. Ты заполнил свое окружение трупами. Твой отец, например, никогда не понимал, что…

— Ты осмеливаешься так дерзко говорить о моем отце?

— Я всегда осмеливался делать это. Он был всего лишь Пауль Атрейдес. Ну что ж, мальчик, добро пожаловать в нашу школу.

Выпростав руку из-под одежды, мужчина потрепал Лето по щеке. Вслед за этим Лето ощутил легкий толчок и направился вниз по ступенькам в темноту, где развевался зеленый флаг. То было зеленое знамя Атрейдесов с символами дня и ночи на полотнище вместе с изображением водяной трубы — знака Дюны. Последнее, что услышал Лето, теряя сознание, было журчание воды. А может быть, это был чей-то издевательский смех?

Глава 36

Мы все еще помним золотое время до Гейзенберга, который показал людям стены, ограничивающие наши предопределенные аргументы. Жизни, обитающие во мне, находят это забавным. Знания, и это очевидно, бесполезны без цели, но цель возводит эти ограничительные стены.

Лето Атрейдес Второй, Его Голос

Алия хрипло отчитывала стражников в фойе храма. Их было девять в запыленной зеленой форме пригородных патрулей. Люди все еще тяжело дышали, отирая пот после большой нагрузки. Вечерело, неяркий свет лился из дверного проема позади гвардейцев. Площадь была уже давно очищена от паломников.

— Итак, мои приказы уже ничего для вас не значат? — угрожающе спросила она.

Ей было удивительно, что она даже не пытается сдержать гнев, позволяя ему свободно изливаться на головы солдат. Все тело Алие сотрясалось от неимоверного напряжения. Айдахо исчез… Госпожа Джессика тоже… никаких сообщений… одни слухи о том, что они на Салусе. Почему Айдахо не прислал донесения? Что он сделал? Узнал ли он что-нибудь о Джавиде?

На Алие был надет желтый наряд — знак траура, желтый — цвет обжигающего солнца, цвет горя в истории фрименов. Через несколько минут ей предстоит возглавить последнюю, вторую погребальную процессию к Старой Пропасти, где надо установить траурный знак в честь утраченного племянника. В течение ночи работы по возведению памятника будут завершены, он будет установлен для увековечения имени того, кому было предназначено быть вождем фрименов.

Священническая стража не чувствовала себя ни смущенной, ни пристыженной гневом принцессы. Они стояли напротив нее, облитые тусклым светом заходящего солнца. Сквозь тонкую ткань декоративных городских защитных костюмов легко пробивался запах их пота. Начальник стражи, высокий блондин Каза с гербом семьи Каделам, снял с лица маску, чтобы она не мешала ему говорить. Голос его был исполнен гордыни — как-никак Каза был отпрыском династии, некогда правившей сиетчем Аббиром.

— Конечно, мы хотели его схватить!

Стражник был взбешен и раздосадован гневом Алие.

— Он богохульствует! Мы знаем приказ, но мы все слышали собственными ушами!

— Тогда почему вы его не схватили? — тихо, но угрожающе спросила Алия.

Другая стражница, невысокая молодая женщина попыталась оправдаться.

— Там была такая толпа! Клянусь вам, люди мешали нам поймать Проповедника!

— Мы организуем погоню, — пообещал Каделам. — Не всегда же будут нас преследовать неудачи.

Алия нахмурилась.

— Почему вы не хотите ничего понимать и не подчиняетесь моим приказам?

— Моя госпожа, мы…

— Что ты будешь делать, потомок Каделама, если, схватив этого человека, обнаружишь, что это мой брат?

Каза не мог не понять, что скрывалось за словами Алие. Будучи священником, он осознавал это и не хотел приносить себя в жертву.

От волнения он судорожно перевел дух, но сказал то, что думал:

— Мы должны сами его убить, чтобы он не сеял беспорядки. Другие стражники пришли в ужас от таких слов, но продолжали стоять на своем. Они лично слышали слова Проповедника.

— Он призывает племена объединиться против вас, — сказал Каделам.

Теперь Алия знала, как справиться с этим человеком. Она заговорила спокойным, будничным тоном:

— Понятно. Если ты решил пожертвовать собой таким способом, то есть взять его открыто, не скрывая того, кто ты такой и что делаешь, то думаю, что ты должен это сделать.

— Пожертвовать моей… — он осекся и взглянул на своих товарищей. Как командир группы он имел право говорить от ее имени, но на этот раз Каделам смолчал. В группе возникло неловкое замешательство. В пылу они выказали неповиновение Алие и теперь могли только гадать, чем обернется такое поведение с «Чревом Неба». Между стражниками и командиром образовалось свободное пространство.

— Для блага Церкви наша официальная реакция должна быть суровой, — сказала Алия. — Ты меня хорошо понял?

— Но он…

— Я все слышала сама, — отрезала Алия. — Но это особый случай.

— Он не может быть Муад'Дибом, моя госпожа!

Как мало ты понимаешь, подумала Алия.

— Мы не можем рисковать и арестовывать его прилюдно, — сказала она вслух. Мы не можем причинять ему вред на глазах толпы. Если, конечно, представится возможность, тогда…

— Но в последние дни он постоянно окружен толпами народа.

— Тогда, боюсь, вы должны проявить терпение. Если, конечно, вам угодно повиноваться мне… — Алия не закончила фразу, но смысл ее был и без того ясен. Этот Каделам амбициозен, его манит блестящая карьера.

— Мы не желали оказывать вам неповиновение, моя госпожа, — командир овладел собой. — Мы действовали в спешке. Простите нас, но он…

— Ничего не случилось и мне нечего прощать, — ответила Алия старинной фрименской формулой. Именно так соблюдался мир в племенах. Этот Каделам был истинным сыном Пустыни, в нем еще не погибла закваска наибов. Вина была кнутом наиба и пользоваться им надо было скупо. Фримен лучше всего служит, если он свободен от чувства вины и озлобления.

Каделам все понял, потому что тоже ответил старинной формулой:

— Во благо племени я все понял.

— Идите и приведите себя в порядок, — приказала Алия. — Процессия двинется через несколько минут.

— Слушаюсь, моя госпожа, — стражники, облегченно вздохнув, поспешили к выходу, радуясь, что на этот раз так легко отделались.

В мозгу Алие раздался рокочущий бас.

— Ловко ты это провернула. Один или двое из них все еще думают, что ты действительно жаждешь убить Проповедника. Они найдут способ это сделать.

— Заткнись, — прошипела Алия. — Заткнись! Мне не следовало тебя слушать. Посмотри, что ты наделал…

— Стань лучше на путь бессмертия, — невозмутимо промолвил бас.

Эти слова болью отозвались под сводами ее черепа. Где мне спрятаться? Мне просто некуда деться!

— Нож Ганимы остер, — продолжал вещать барон. — Помни об этом.

Алия зажмурила глаза. Да, ей есть о чем помнить. Нож Ганимы остер. Этот нож, пожалуй, сможет вывести их всех из того затруднительного положения, в котором они оказались.

Глава 37

Когда вы верите словам, вы в действительности верите в скрытые за ними аргументы. Если вы верите, что нечто является верным или неверным, истинным или ложным, то вы верите в допущения слов, выражающих аргументы. Эти допущения часто страдают противоречиями и умолчаниями, но они дороги сердцу того, кто убежден в их истинности.

Открытое доказательство из «Оружия пророчества»

Лето всплывал в сознание, охваченный смесью острых запахов. Он узнал тяжкую пряность меланжи, запах пота рабочих мускулистых тел, едкий дух мертвого тела, удушающий запах пыли и кремния. Запахи прокладывали путь в зыбучем песке сна, создавали форму из тумана мертвой земли. Лето понимал, что эти запахи должны ему о чем-то рассказать, но не мог сейчас слушать их говор.

Мысли, подобно духам смерти, витали в его сознании: Сейчас у меня нет своих собственных черт; я весь состою из моих предков. Солнце, которое садится в песок, садится в мою душу. Когда-то многое воинство в моей душе было неизмеримо велико, но теперь этому настал конец. Я фримен и закончу свою жизнь как подобает фримену. Золотой Путь закончился, не начавшись. Этот путь есть не что иное, как колея, занесенная песком. Мы, фримены, знаем, как прятаться; мы не оставляем после себя ни кала, ни мочи, ни следов… Смотрите, как исчезает мой след.

Где-то очень близко от его уха прозвучал знакомый мужественный голос:

— Я мог убить тебя, Атрейдес. Я мог убить тебя, Атрейдес… — Эта фраза повторялась бесконечно, до полной потери смысла, став просто литанией, вплетающейся в сновидение. — Я мог убить тебя, Атрейдес.

Лето кашлянул, чтобы прочистить горло. Все его чувства были потрясены простотой того действия, которое содержалось в этом предложении.

— Кто… — прошептал Лето, превозмогая сухость в горле.

— Я — образованный фримен, — произнес голос. — Я убил мужа своего племени. Вы забрали у нас наших богов, Атрейдес. Какое нам дело до вашего вонючего Муад'Диба? Ваш бог мертв!

Был ли это реальный голос Ураба или просто еще одна часть его сновидения? Лето открыл глаза и только теперь понял, что без всяких оков лежит на жестком ложе. Подняв взгляд, мальчик увидел грубые каменные стены, тусклые лампы и лицо, которое было так близко, что Лето ощутил запах дыхания, насыщенного запахами пищи сиетча. Лицо было чисто фрименским: нельзя было ошибиться, глядя на темную кожу, резкие черты иссушенного солнцем лица. В этом человеке не было ни унции лишнего жира избалованного городского жителя. То был фримен Пустыни.

— Меня зовут Напри, я — отец Джавида, — произнес фримен. — Теперь ты узнаешь меня, Атрейдес?

— Я знаю Джавида, — выдохнул Лето.

— Да, твоя семья хорошо знает моего сына. Я горжусь им. Скоро вы, Атрейдесы, узнаете его еще лучше.

— Что?..

— Я — один из твоих учителей, Атрейдес. При этом у меня только одна функция: я — тот, кто мог бы убить тебя. Я бы сделал это с великой радостью. Особенность нашей школы заключается в том, что только те, кто ее успешно заканчивает, остаются в живых. Тот, кто не справляется с учением, попадает в мои руки.

В голосе говорившего Лето уловил неподдельную искренность. По спине мальчика пробежал холодок. Перед ним был гомджаб-бар в образе человека, враг, который испытывает его, Лето, право на участие в конкурсе жизни. В этом деянии Лето узнал руку бабки и безликий, стоявший за ее спиной Бене Гессерит. При этой мысли он содрогнулся.

— Твое образование начнется с меня, — снова заговорил Намри. — Это справедливо. Это то, что нужно. Потому что оно может мною и закончиться. Теперь слушай меня внимательно. Каждое мое слово — это твоя жизнь. Все, что связано со мной, может означать твою смерть.

Лето еще раз оглядел помещение — голые стены из скальной породы и ложе. Больше ничего, кроме выхода, черная пасть которого темнела за спиной Намри.

— Ты не сможешь пройти мимо меня, — сказал он, и Лето понял, что человек говорит правду.

— Зачем ты это делаешь? — спросил мальчик.

— Я уже дал тебе ответ на этот вопрос. Подумай, какие планы роятся в твоей голове! Но вот ты здесь и не можешь применить знание о будущем к своему нынешнему положению. Эти двое — прошлое и настоящее — никогда не встречаются. Но если ты действительно знаешь прошлое, если ты оглянешься назад и поймешь, где ты находился и кто ты был, то попробовать стоит. Если же ты ничего не поймешь, то это будет означать твою смерть.

В тоне Напри Лето не уловил злобы, но голос был тверд, в нем не было отрицания смерти как таковой.

Намри поднялся и взглянул на потолок.

— В старые времена фримены на рассвете смотрели на восток. Рассвет на одном древнем языке называется эос. Ты знаешь об этом?

— Я говорю на этом языке, — не скрывая горечи, с гордостью ответил Лето.

— Значит, ты меня не слушал, — произнес Намри, и в его голосе прозвучали стальные ноты. — Ночь была временем хаоса. День — временем порядка. Так было во времена того языка, на котором, как ты утверждаешь, ты умеешь говорить: тьма — беспорядок, свет — порядок. Мы, фримены, изменили это. Эос — это свет, которому мы никогда не доверяли. Мы всегда предпочитали свету солнца свет луны и звезд. В свете слишком много порядка и это может стать губительным для человека. Теперь ты понимаешь, что сделали вы — Атрейдесы-Эос? Человек — это порождение только такого света, который защищает его. Солнце же всегда было врагом Дюны. — Напри снова посмотрел на Лето. — Какой свет предпочитаешь ты, Атрейдес?

По деланному спокойствию Намри Лето понял, что этот вопрос очень много значит. Убьет ли его этот человек, если он даст неверный ответ? Вполне возможно. Лето увидел, что рука Намри лежит на рукоятке отравленного ножа, палец был украшен кольцом с изображением магической черепахи.

Упершись на локтях, Лето приподнялся, стараясь проникнуть в суть фрименских верований. Эти старые фримены любили внимать воле Закона, которому доверяли, в форме пространных аналогий. Свет луны?.

— Я предпочитаю… свет лизану Л'хакк, — сказал Лето, наблюдая за нюансами реакции Намри. Человек выглядел разочарованным, но при этом все же убрал руку с ножа. — Это свет истины, свет совершенного человека, в котором заметно влияние аль-Мутакаллима. Какой другой свет может предпочестьчеловек? — продолжил Лето.

— Ты говорил это без веры, а прочел наизусть, — сказал Намри.

Ведь я действительно прочел ответ наизусть, подумал Лето. Он почувствовал, однако, что в настроении Напри наметился перелом. Слова мальчика будут просеиваться сквозь сито древней игры в загадки. Надо было только находить правильные отгадки в примерах, переполнявших его память. Пароль: Молчание. Отзыв: Друг гонимых.

Намри кивнул, словно соглашаясь с такими мыслями, и произнес:

— Есть пещера — это пещера жизни фримена. Это настоящая пещера, скрытая в песках Пустыни. Шаи-Хулуд, праотец всех фрименов, запечатал эту пещеру. Об этой пещере мне рассказывал мой дядя Зиамад, а он никогда не лгал. Такая пещера действительно существует.

В интонациях замолкшего Намри послышался вызов. Пещера жизни?

— Мой дядя Стилгар тоже говорил мне об этой пещере, — сказал Лето. — Она была запечатана, чтобы в ней не прятались трусы.

Глаза Намри сверкнули в свете ламп.

— Станешь ли ты, Атрейдес, открывать эту пещеру? Ты ищешь управлять жизнью с помощью слуг-министров: вашего Центрального Министерства Информации, Аукафа и хаджа. Маулана зовут Каузар. Он прошел большой путь, ведь этот человек из семьи, работавшей на соляных шахтах в Ниязи. Скажи мне, Атрейдес, чем плохи твои министры?

Лето сел. Теперь он окончательно понял, что его вовлекли в старинную игру-загадку, вел игру Намри, а ставкой в ней была смерть. Было ясно, что этот человек пустит в ход нож при первом же неверном ответе.

Намри словно прочитал его мысли.

— Верь мне, Атрейдес, я без колебаний сокрушаю дураков. Я — Железный Молот.

Вот теперь Лето действительно понял все. Намри видел себя Мирзабахом, железным молотом, которым били тех умерших, которые не могли правильно отвечать на вопросы, служившие пропуском в рай.

Чем плохо Центральное Министерство, созданное Алией и ее священниками?

Лето задумался над тем, зачем он явился в Пустыню, и к нему вернулась слабая надежда, что Золотой Путь еще появится в его мире. В вопросе Намри был только один простой смысл — узнать, какие мотивы повлекли родного сына Муад'Диба в Пустыню.

— Верный путь может указать только Бог, — ответил Лето.

Подбородок Намри резко дернулся, мужчина сурово посмотрел на мальчика.

— Действительно ли ты веришь в это?

— Только поэтому я здесь, — ответил Лето.

— Чтобы найти этот путь?

— Чтобы открыть его для себя, — продолжал Лето. Он свесил ноги с ложа. На холодном полу не было ковра. — Священники создали свое министерство, чтобы скрыть путь истины.

— Ты говоришь, как настоящий повстанец, — сказал Намри и потер перстень с черепахой. — Ну что ж, посмотрим. Слушай меня внимательно еще раз. Знаешь ли ты Защитный Вал Джела-лэд-дина? На этом валу есть знаки, вырубленные там моей семьей в первые дни. Джавид, мой сын, видел эти знаки. Видел их и мой племянник, Абеди Джалал. Муджахид Шафкат, из других, тоже видел их. Я ходил в те места вместе с другом, Якупом Абадом, во время сезона бурь в Суккаре. Дули такие жаркие ветры, что нам пришлось повертеться — это был настоящий танец Пустыни. Нам не удалось увидеть знаки, бури преградили нам путь. Но когда она миновала, мы узрели видение Тхатты над взметенным песком. В тот момент мы увидели лицо Шакира Али, который взирал сверху на свой город могильных памятников. Видение исчезло в то же мгновение, но мы все видели это. Скажи мне, Атрейдес, где могу я найти этот город мертвых?

Вихри, которые научили нас танцу, подумал Лето. — Видение Тхатты и Шакир Али. То были слова Дзенсунни Путника, одного из тех, кто считал себя единственным мужем в Пустыне. Фрименам запрещено иметь надгробия.

— Город надгробий находится в конце пути, которым следуют все смертные, — ответил Лето и углубился в блаженные рассуждения Дзенсунни. — Он расположен на площади в тысячу шагов. К нему ведет коридор длиной двести и тридцать три шага и шириной в сто шагов, выложенный плитами драгоценного мрамора из древнего Джайпура. Там живет ар-Раззак, который дает пищу всем алчущим. И в Судный День все, кто восстанет и будет искать город надгробий, не найдут его, ибо сказано в писании: «То, что знаете в одном мире, не отыщете в другом».

— Ты опять читаешь не то, во что веришь, — насмешливо произнес Намри. — Но я принимаю тебя, потому что думаю, что ты действительно знаешь, зачем ты здесь. — Губ мужчины коснулась холодная усмешка. — Я дам тебе условное будущее, Атрейдес.

Лето тревожно взглянул на Намри. Не замаскированный ли это вопрос?

— Хорошо! — удовлетворенно сказал фримен. — Твой ум подготовлен. Я спрячу шипы. Но хочу сказать тебе еще одно. Ты слышал что-нибудь об имитациях защитных костюмов, которые носят в городах далекого Кадриша?

Намри ждал, а Лето лихорадочно искал в уме скрытый в вопросе смысл. Имитация защитного костюма? Их носят на многих планетах. Лето заговорил: «Суетные обычаи Кадриша — это старая и часто повторяющаяся история. Мудрое животное сливается со своим родным окружением».

Намри медленно кивнул.

— Скоро ты увидишь того, кто поймал тебя и привел сюда. Не пытайся выйти отсюда, это будет стоить тебе жизни. — Поднявшись, Намри вышел в темный проход.

Лето долго сидел, глядя вслед старому фримену. С противоположной стороны коридора доносились спокойные голоса стражей. Из головы мальчика не выходила история о мираже с чудесным видением, рассказанная Намри. В памяти всплыли свежие воспоминания о недавнем переходе через Пустыню. Неважно теперь, здесь ли находится Фондак — Якуруту. Намри не контрабандист. Он неизмеримо более важная и могущественная личность. Игра Намри отдавала духом бабки, от этого действа за милю несло Бене Гессерит. Во всем замысле было что-то удручающе опасное. Но единственным выходом из пещеры был проход, через который вышел Намри. За проходом — странный сиетч, а за ним бескрайняя Пустыня. Жестокая суровость этой Пустыни, ее упорядоченный хаос с миражами и бесчисленными дюнами были частью одной огромной западни, в которую он попал. Можно снова пересечь пески, но куда приведет его бегство на этот раз? Мысли Лето стали подобны стоячей воде. Такая вода не утоляет жажду.

Глава 38

Вследствие того, что человеческое сознание погружено в понимание Времени, как униполярной прямой, человек склонен думать обо всем последовательными словесными структурами. Эта ментальная ловушка является причиной зыбких концепций и условием неожиданных, непредсказуемых действий в кризисных ситуациях.

Лиет-Кинес, Рабочие записные книжки

Слова и движения должны быть одновременными, — напомнила себе Джессика, мысленно готовясь к назначенной встрече.

Недавно прошел завтрак, и золотистое солнце Салусы Секундус только-только коснулось дальнего угла сада, видного из окна покоев Джессики. Для этой встречи она тщательно оделась: черный плащ Преподобной Матери с капюшоном, украшенный, правда, гребнем Атрейдесов, вышитым золотом вдоль подола и по обшлагам рукавов. Повернувшись спиной к окну, Джессика так расположила детали одежды и так положила руку на пояс, что вошедшему сразу бросались в глаза ястребы, украшавшие гребень.

Фарад'н сразу заметил герб Атрейдесов на одежде Джессики и сказал ей об этом, но в его тоне не было ни гнева, ни удивления. Правда, в голосе проскользнули насмешливые нотки, и это удивило Джессику. Сам принц был одет в серое трико, которое она сама предложила ему надеть. Фарад'н сел на низкий зеленый диван, куда жестом усадила его женщина и свободно закинул руку на спинку дивана.

Почему я ей доверяю? — спросил принц сам себя. — Ведь это ведьма Бене Гессерит!

Джессика угадала его мысль по контрасту между расслабленной позой и напряженным выражением лица. Она улыбнулась.

— Ты доверяешь мне, потому что мы заключили выгодную сделку, и потому, что ты хочешь того, чему я могу тебя научить.

Джессика увидела, как принц слегка поднял бровь, и махнула рукой, чтобы успокоить Фарад'на.

— Нет, нет, я не умею читать мысли. Я читаю лицо, тело, манеры, интонации голоса, положение рук. Это может делать каждый. Кто изучает Путь Бене Гессерит.

— И… ты будешь меня учить?

— Я уверена, что ты внимательно изучал донесения о нашей деятельности, — ответила она. — Было ли хоть одно, в котором бы сообщалось, что мы не выполняем прямых обещаний?

— Таких донесений не было, но…

— Отчасти мы выжили за счет того доверия, которое люди испытывают к нашей честности. Это положение не изменилось.

— Я нахожу это объяснение достаточным и горю желанием начать.

— Я очень удивлена, что ты никогда не просил Бене Гессерит прислать тебе учителя, — сказала Джессика. — Они не упустили бы возможность сделать тебя своим должником.

— Моя мать просто не стала бы меня слушать, если бы я попросил ее об этом, — признался принц. — Но теперь…

Он пожал плечами, красноречиво прокомментировав изгнание Венсиции.

— Так начнем?

— Это следовало бы начать, когда ты был моложе, — сказала Джессика. — Теперь учение будет для тебя более трудным и продлится дольше. Тебе придется учиться терпению, великому терпению. Я молю Бога, чтобы это не показалось тебе слишком высокой платой за обучение.

— Но награда стоит таких жертв.

В его тоне Джессика уловила искренность, подавленные ожидания и оттенок благоговейного трепета. Можно было начинать.

— Итак, искусство терпения, начнем с элементарного упражнения прана-бинду для ног, рук и дыхания. Кистями и пальцами мы займемся позже. Ты готов?

Она села на стул лицом к Фарад'ну.

Принц кивнул, стараясь выражением ожидания скрыть внезапно подступивший страх. Тиеканик предупреждал, что в предложении госпожи Джессики кроется какая-то хитрость, какое-то колдовство, придуманное Общиной Сестер. «Ни в коем случае не верьте, что она оставила их или они оставили ее», — сказал башар. Тогда Фарад'н грубо оборвал Тиеканика, о чем сейчас очень жалел. Эмоциональная реакция быстро заставила его согласиться с осторожностью старого воина. Фарад'н окинул взором углы комнаты, отмечая тусклый блеск глазков, спрятанных в укромных местах. Это были глазки камер, фиксирующих все происходящее в комнате. Потом лучшие умы истолкуют все, что произойдет между Фарад'ном и Джессикой.

Она улыбнулась, проследив его взгляд, но не стала говорить, что знает, куда он посмотрел.

— Для того чтобы научиться терпению по способу Бене Гессерит, надо начать с того, чтобы проникнуться первородной нестабильностью нашей вселенной. Мы называем природу — имея в виду цельность всей совокупности ее проявлений — Окончательным He-Абсолютом. Чтобы освободить свое зрение от пут и осознать эти обусловленные природой пути изменения, вытяни руки перед собой на всю их длину. Посмотри на вытянутые кисти, сначала на ладони, а потом на тыл. Хорошенько рассмотри пальцы: спереди, сзади. Сделай это.

Чувствуя себя полным глупцом, Фарад'н подчинился. Это были его руки, в этом он был совершенно уверен.

— Вообрази, что твои руки стареют, — сказала Джессика. — Они должны стать очень старыми у меня на глазах. Очень, очень старыми. Смотри, как высыхает кожа…

— Мои руки не меняются, — сказал он, чувствуя, как дрожат мышцы предплечий.

— Продолжай пристально смотреть на свои руки. Сделай их старыми, настолько старыми, насколько тебе это удастся. Это может занять некоторое время. Но когда ты увидишь, что они стали старыми, обрати процесс вспять. Постарайся менять их возраст от младенчества до старости, туда и обратно, туда и обратно.

— Но они не меняются, — запротестовал Фарад'н, чувствуя, как начинает ломить плечи.

— Если ты потребуешь этого от своих чувств, то они непременно постареют, — сказала она. — Сконцентрируй свое внимание на течении времени, того времени, которое тебе нужно: от младенчества до старости, от старости до младенчества. Это может занять у тебя часы. Дни, месяцы. Но этого можно достичь. Обращение же изменений научит тебя видеть каждую систему, как нечто, обращающееся в относительной стабильности, но только относительной.

— Я думал, что меня обучают терпению. — Джессика уловила в его голосе раздражение; юноша был на грани фрустрации.

— Теперь что касается относительной стабильности. — Это перспектива, которую ты создаешь собственной верой, а верой можно манипулировать с помощью воображения. Ты научен только ограниченному взгляду на вселенную. Теперь же ты должен сделать вселенную своим собственным творением. Это позволит тебе взнуздать вселенную и использовать ее в своих интересах, в таких интересах, которые ты только сможешь себе вообразить.

— И сколько времени, ты говоришь, это может занять?

— Терпение, — напомнила она принцу.

Фарад'н неожиданно для себя улыбнулся. Теперь его глаза были прикованы к Джессике.

— Смотри на свои руки! — скомандовала она.

Усмешка исчезла с лица Фарад'на, словно ее и не было. Взгляд его дернулся и застыл, зафиксировавшись на вытянутых руках.

— Что я должен делать, если у меня устанут руки? — спросил он.

— Перестань болтать и концентрируй внимание, — сказала Джессика. — Если ты очень сильно устанешь, то прекрати упражнение. В этом надо быть упорным и обязательно добиться результата. В твоем нынешнем состоянии это настолько важно для тебя, что ты даже представить себе не можешь. Выучи этот урок, иначе у тебя ничего больше не получится.

Фарад'н сделал глубокий вдох, прикусил губу и уставился на свои руки. Он медленно поворачивал их — вверх, вниз, вверх, вниз, вверх… Плечи дрожали от утомления. Вперед, назад… но ничего не изменилось.

Джессика встала и направилась к единственной двери.

— Куда ты уходишь? — спросил он, не меняя напряженного выражения лица, выражавшего предельную концентрацию внимания.

— Тебе будет лучше работаться, если ты останешься один. Я вернусь приблизительно через час. Терпение.

— Я все понял.

Несколько мгновений она внимательно изучала принца. Он выглядел очень целеустремленно. Сердце вдруг защемило — Фарад'н напомнил ей утраченного сына. Она позволила себе вздохнуть.

— Когда я вернусь, то научу тебя, как снимать мышечную усталость. Дай себе время. Ты сам удивишься тому, что ты сможешь делать со своим телом и своими чувствами.

Она вышла из комнаты.

Вездесущие стражники стояли в трех шагах от нее, пока она расхаживала по холлу. Благоговение и страх были буквально написаны на лицах охранников. Они были сардаукарами, трижды предупрежденными о ее доблестях, воспитанными на историях своего поражения от фрименов на Арракисе. Эта ведьма была фрименской Преподобной Матерью и Бене Гессерит из рода Атрейдесов.

Джессика оглянулась, напряженные каменные лица охранников она воспринимала как столбы, как вехи своего пути. Она повернулась, спустилась по лестнице и вышла в сад под своими окнами.

Теперь все зависит от того, могут ли Гурни и Айдахо сыграть свои партии, подумала она, слыша, как шуршит гравий под ее ногами, и видя, как золотистые лучи солнца просеиваются сквозь густую листву.

Глава 39

Закончив следующую ступень своего ментального образования, вы научитесь интегральным коммуникационным методам. Это гештальт-функция, с помощью которой можно направлять поток данных в ваше сознание, разрешая при этом сложность и громоздкость введения, применяя технику индексирования каталогов, которой вы уже овладели. Начальная проблема будет заключаться в снятии напряжения, возникающего от увеличивающегося рассеянного собрания минимальных, но многочисленных фактов, касающихся конкретных отдельных объектов. Но предупреждаем! Без этой интеграции вы окажетесь неспособными решить проблему Бабеля, как мы обозначаем постоянную опасность сделать неверные выводы из точных исходных данных.

Руководство ментата

Звук шелестящей материи пробудил в Лето проблески сознания. Он был удивлен, что довел свою восприимчивость до такой степени, что мог идентифицировать ткань по этому шелесту. Было ясно, что фрименская одежда трется о занавеску. Лето обернулся на звук. Он исходил от перехода, в который вышел Намри несколько минут назад. Как только Лето повернулся, в пещеру вошел захвативший его человек. Это был несомненно тот же самый человек. Та же темная полоска кожи над маской защитного костюма, те же самые сухие глаза. Человек поднял руку, вытащил из ноздрей влагоуловитель, снял маску и в ту же секунду откинул с головы капюшон. Не успев даже толком рассмотреть шрам на нижней челюсти, Лето мгновенно узнал этого человека. Узнавание было цельным в своей осознанности, восприятие мелких деталей пришло позже. Никакой ошибки быть не могло, этот перекати-поле в человеческом облике, этот воин-трубадур, был не кто иной, как Гурни Халлек!

Лето изо всех сил сжал кулаки, пораженный до глубины души этим узнаванием. Ни один телохранитель Атрейдесов не отличался такой верностью, как Гурни. Никто не сражался лучше, защищая их. Это было доверенное лицо Пауля, его учитель.

Он был слугой госпожи Джессики.

Мало этого, он стал теперь его, Лето, тюремщиком. Гурни и Намри оба состояли в этом заговоре. В нем чувствовалась рука Джессики.

— Насколько я понимаю, ты уже познакомился с нашим Намри, — сказал Халлек. — Умоляю, верь ему, молодой господин. Он исполняет одну и только одну функцию. Только он один способен убить тебя, если в этом возникнет нужда.

Лето ответил, автоматически заговорив тоном отца:

— Так ты присоединился к моим врагам, Гурни! Я никогда не думал…

— Не пробуй на мне свои дьявольские штучки, парень, — ответил Халлек. — Я к ним не чувствителен. Я всего лишь исполняю приказы твоей бабки. Твое образование было спланировано до мельчайших деталей. Именно она одобрила мой выбор Намри. Все, что будет сделано потом, как бы болезненно это ни было, будет делаться по ее команде.

— И в чем же заключается ее команда?

Халлек поднял руку с зажатым в ней примитивным, но надежным фрименским инъектором. Цилиндр шприца был наполнен голубой жидкостью.

Лето вспрыгнул на ложе и уперся спиной в грубую стену. В это мгновение вошел Намри, встал рядом с Халлеком и положил руку на нож. Вдвоем они блокировали единственный выход из пещеры.

— Я вижу, что ты узнал эссенцию Пряности, — прохмолвил Халлек. — Тебе придется отправиться в путешествие с червем, парень. Ты должен пройти через это. В противном случае, то, на что отважился твой отец и не отважишься ты, будет висеть над тобой всю оставшуюся жизнь.

Не говоря ни слова, Лето отрицательно покачал головой. Они с Ганимой знали, что эта эссенция может оказаться сильнее их. Гурни просто невежественный глупец! Как могла Джессика… Лето ощутил присутствие отца в своей памяти. Он вторгся в сознание сына, стараясь разрушить его защиту. Лето хотелось рычать от ярости, но губы не повиновались. Этого онемения больше всего на свете боялось его предрожденное сознание. То был транс предзнания, прочтение неизменного будущего, со всеми его ужасами и неизбежностью. Джессика не могла обречь родного внука на такую пытку. Но ее присутствие в сознании было несомненным, это наполняло его аргументами «за». Литания против страха давила его своей монотонностью. «Я не должен бояться. Страх убивает рассудок. Страх — это маленькая смерть, которая приводит к полному отупению. Я встречу свой страх. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет…»

С проклятиями, которые были стары как мир, когда Халдея была еще совсем юной, Лето попытался броситься на двух мужчин, склонившихся над ним, но мускулы отказались служить ему. Словно уже пребывая в трансе, Лето видел, как рука Халлека с шприцем приблизилась к нему. От стенок цилиндра с голубоватой жидкостью отразился свет лампы. Игла коснулась руки Лето. Боль пронзила руку и отдалась в голове.

Внезапно Лето увидел молодую женщину, сидевшую у входа в жалкую, грубую хижину. Женщина жарила кофейные зерна, которые становились розовато-коричневыми, добавляя к ним корицу и меланжу. За спиной мальчика раздались жалобные звуки старинной трехструнной скрипки. Музыка отдавалась эхом бесконечно, пока наконец не вошла в его голову, продолжая отдаваться эхом под сводами черепа. Тело начало раздуваться, становясь непомерно большим, очень большим и совсем не детским. Кожа стала чужой, она больше не принадлежала Лето. Он очень хорошо знал это ощущение. Это была не его кожа! По всему телу разлилось тепло. Столь же внезапно Лето увидел, что стоит в полной темноте. Была ночь. Из блистающего космоса, подобно дождю, падали гроздья янтарных звезд.

Часть его сознания понимала, что выхода нет, но он продолжал сопротивляться до тех пор, пока отец не сказал ему: «Я защищу тебя во время транса. Другие души не возьмут власть над тобой».

Ветер свалил Лето с ног, перевернул его, свистя и пронося над ним тучи песка и пыли. Песок резал руки, лицо, срывал одежду, трепал концы разорванной, бесполезной уже ткани. Но боли мальчик не чувствовал, видя, как раны зарастают столь же быстро, как и появляются. Но ветер продолжал катить его по земле. И кожа перестала быть его.

Это все-таки случится, подумал он.

Мысль пришла откуда-то издалека, словно это была не его мысль; она не принадлежала ему точно так же, как кожа.

Видение поглотило его. Видение являло собой стереоскопическую память, разделявшую прошлое и настоящее, будущее и настоящее, прошлое и будущее. Каждое разделение смешивалось с другими в тройном фокусе, что воспринималось Лето в виде трехмерной карты его будущего существования.

Он думал: Время есть мера пространства, так же как поисковый прибор есть мера пространства, однако сам процесс измерения запирает нас в месте, которое мы измеряем.

Он чувствовал, что транс становится глубже. Это происходило, как умножение внутреннего сознания, пропитанного сознанием своей идентичности, посредством которой он ощущал изменения, происходящие в нем. То было живое Время, и он не мог остановить или прервать его течение ни на одно мгновение. Лето затопили фрагменты памяти, будущее и настоящее. Однако все эти фрагменты существовали словно монтаж движущихся изображений. Отношения между ними напоминали непрестанный танец. Память стала линзой, ярким рыскающим в непрестанных поисках светом, который выхватывал из тьмы фрагменты, отделял их друг от друга, но не был в состоянии остановить хоть на миг бесконечное движение и изменения, которые, сменяя друг друга, появлялись перед его внутренним взором.

Вот в луче этого света появились их с Ганимой планы. Он видел их очень ясно, но теперь они ужаснули его. Видение было настолько правдивым, что Лето испытал боль. Некритично воспринимаемая неизбежность заставило его ego съежиться от страха.

И его кожа тоже больше не принадлежала ему! Прошлое и настоящее прорывались сквозь него, ломая барьеры ужаса. Он не мог более отделить прошлое от настоящего. В один из моментов он почувствовал, что идет во главе бутлерианского джихада, полный стремления уничтожить любую машину, которая осмелится имитировать человеческое сознание. Должно быть, это было прошлое — все, что он видел, было задумано, сделано и исполнено. Но сознание Лето вновь переживало трагедию в мельчайших деталях. Вот он слышит, как с трибуны вещает заместитель министра: «Мы должны уничтожить машины, способные думать. Люди должны следовать по своему пути самостоятельно. Машина не может сделать это за человека. Обоснование зависит от программы, а не от железа, в котором эта программа воплощена. Мы, люди, и есть самая совершенная и окончательная программа».

Он слышит голос совершенно ясно и даже представляет, в какой обстановке все это происходит, — в огромном деревянном зале с занавешенными окнами. Помещение освещено колеблющимся пламенем. Заместитель министра продолжает говорить: «Наш джихад — это «опрокидывающая программа». Мы опрокинем вещи, которые уничтожают нас как людей».

Лето помнил, что говоривший был когда-то слугой компьютеров, он знал их и служил им. Сцена погасала, и вот Лето видит Ганиму, которая стоит перед ним и говорит: «Гурни знает. Он говорил мне. Они действуют по слову Дункана, а Дункан говорил как ментат. «Делая добро — избегайте огласки, а делая дурное — избегайте самоосознания»».

Должно быть, это было будущее, далекое будущее, но воспринималось оно как несомненная реальность. Будущее было таким же насыщенным, как и прощлое из его бесчисленных памятей. Он прошептал: «Это правда, отец?»

Но образ отца ответил лишь предостережением: «Не призывай на свою голову катастрофу! Сейчас ты обучаешься стробоскопическому сознанию. Без него ты можешь убежать от самого себя и потерять свое место во времени».

Но воображаемый барельеф продолжал двигаться перед глазами Лето. В мозг стучались непрошеные пришельцы. Прошлое-настоящее-теперь. Все вместе, без всякого видимого разделения. Он понимал, что надо плыть по течению, но само такое плавание ужасало его до глубины души. Как он сможет вернуться хотя бы в одно знакомое место? Однако Лето и сам чувствовал, что вынужден прекратить всякие попытки сопротивляться. Он не мог воспринимать вселенную, как совокупность неподвижных, маркированных объектов. Ни один объект не был неподвижным. Никакие вещи не могли быть четко раз и навсегда упорядочены и сформулированы. Надо было найти ритм изменений, и между изменениями отыскать саму суть изменчивости. Не зная, где и с чего все это начинается, он двигался в гигантском moment bienheureux,^[22] способный видеть прошлое в будущем, настоящее в прошлом, а теперь как в прошлом, так и в будущем. Это был опыт, накопленный за столетия, прошедшие между двумя ударами сердца.

Сознание Лето свободно блуждало, лишенное компенсирующих барьеров и психологической защиты. «Условное будущее» Намри тоже присутствовало, но сосуществовало с другими вариантами будущности. В этом устрашающем потоке сознания все его прошлое, все бывшие в нем прошлые жизни стали его неотъемлемой собственностью. С помощью памяти о самых великих из них Лето сумел удержать власть над своей душой. Все прошлые жизни принадлежали ему и только ему.

Он думал: Когда изучаешь предмет издали, то бывают видны только основные принципы его организации. Он овладел этим расстоянием и сейчас ясно видел множественное прошлое и память о нем со всеми его тяготами, радостью и необходимостью. Но путешествие с червем добавило жизни еще одно измерение, и отец больше не стоял на страже его души, потому что в этом не было более нужды. На расстоянии Лето ясно видел как прошлое, так и настоящее. Прошлое представлялось ему сейчас в виде единственного предка Гарума, без которого не могло существовать отдаленное будущее. Это прозрачное для внутреннего взора расстояние помогло понять новые принципы, новое измерение вовлеченности. Какую бы жизнь Лето сейчас ни выбрал, он мог бы прожить ее в самостоятельной сфере массового опыта. Траектории жизней были свернуты так, что ни один их носитель не смог бы проследить свою родословную. Восстав, этот массовый опыт стал поддержкой самости Лето. Мальчик мог бы сейчас почувствовать себя индивидом, нацией, обществом или даже целой цивилизацией. Именно поэтому Гурни поручили предварительно напугать принца; именно поэтому его подстерегал удар ножа Намри. Им нельзя видеть силу в душе Лето. Никто не смеет увидеть ее во всей полноте — никто, даже Ганима.

Лето открыл глаза и сел. Возле ложа, наблюдая за мальчиком, сидел один Намри.

Лето заговорил своим обычным голосом:

— Для всех людей не существует раз и навсегда заданного одного набора пределов, за которые никто не смеет заходить. Универсальное предзнание — это пустой миф. Предсказать можно только мощные местные потоки Времени. Однако в масштабах вселенной эти местные потоки могут быть столь мощными и огромными, что человеческий разум съеживается, сталкиваясь с ними.

Намри покачал головой в знак того, что он ничего не понял.

— Где Гурни? — спросил Лето.

— Он ушел, чтобы не видеть, как я убью тебя.

— Ты убьешь меня, Намри? — в голосе Лето прозвучала мольба. Он просил фримена убить его.

Намри снял руку с ножа.

— Я не буду убивать тебя, потому что ты сам просишь об этом. Если бы тебе было все равно, тогда…

— Болезнь равнодушия разрушает многое, — сказал Лето, кивнув своим мыслям. — Да… даже цивилизации умирают от этой болезни. Дело выглядит так, словно существует плата за достижение новых уровней сложности и сознания.

Он внимательно посмотрел на Намри.

— Так они велели тебе узнать, не поразило ли меня равнодушие? Теперь Лето понял, что Намри был больше чем просто убийцей, он был рукой прихотливой судьбы.

— Да, как признак неуправляемой силы, — солгал Намри.

— Безразличной силы, — поправил его Лето, тяжко вздохнув. — В жизни моего отца не было морального величия, Намри. Он попал в ловушку, которую расставил для себя сам.

Глава 40

О Пауль, ты — Муад'Диб, Махди всех людей,

Твое мощное дыхание подобно урагану.

Песнь Муад'Диба

— Никогда! — крикнула Ганима. — Да я убью его в первую брачную ночь!

Она говорила это, ощетинившись упрямством, нечувствительным к самым ласковым уговорам. Алия и ее советники провели в этих уговорах половину ночи; в королевских покоях царило смятение, вызывались все новые советники, а повара не успевали готовить пищу и питье. Храм и Убежище пребывали в полной растерянности — власти никак не удавалось принять решение.

Ганима, сжавшись в комок, сидела в кресле в своих личных покоях — большой комнате с коричневыми стенами, имитирующими стены пещеры сиетча. Потолок, однако, был сделан из хрусталя, сияющего голубым светом, а пол выложен черной плиткой. Обстановка была весьма скромной — небольшой письменный стол, пять кресел и узкое ложе, спрятанное по фрименскому обычаю в алькове. На Ганиме было надето желтое траурное платье.

— Ты не свободна в выборе решений, касающихся твоей жизни, — повторяла Алия, вероятно, уже в сотый раз. Должна же эта дурочка наконец понять прописную истину! Она должна согласиться на помолвку с Фарад'ном. Должна! Пусть она убьет его потом, но сейчас это обручение должно быть признано фрименами.

— Он убил моего брата, — сказала Ганима, держась за этот аргумент, как за последнюю спасительную соломинку. — Это известно всем. Фримены будут плеваться при одном упоминании моего имени, если я соглашусь на эту помолвку.

И это еще один аргумент в пользу такого обручения, подумала Алия.

— Это сделала мать принца, и за это он отправил ее в изгнание. Что ты еще от него хочешь?

— Я хочу его крови, — отрезала Ганима. — Он — Коррино.

— Он устранил от власти свою мать, — запротестовала Алия. — Да и какое тебе дело до фрименской черни. Они примут то, что мы захотим. Гани, спокойствие Империи требует, чтобы…

— Я не соглашусь, — сказала Ганима. — Вы не можете объявить о помолвке без моего согласия.

В этот момент в комнату вошла Ирулан и вопросительно взглянула на Алию и двух советниц, почтительно стоявших за ее спиной. Заметив, что Алия возмущенно вскинула вверх руки, Ирулан уселась в кресло лицом к Ганиме.

— Поговори ты с ней, Ирулан, — взмолилась Алия.

Ирулан придвинула свое кресло к креслу Алие.

— Ты — Коррино, Ирулан, — заговорила Ганима. — Не испытывай на мне свою судьбу.

Девочка встала, направилась к своему ложу и села на него, скрестив ноги и глядя горящими глазами на обеих женщин. Ирулан, как и Алия, была одета в черную абу. Капюшон был откинут, открывая золотистые волосы принцессы Коррино. В желтом свете ламп волосы казались траурной накидкой.

Взглянув на Алию, Ирулан встала и подошла вплотную к Ганиме.

— Гани, я сама убила бы его, если бы можно было таким способом решить все проблемы. Как ты милостиво заметила, в жилах Фарад'на течет та же кровь, что и в моих. Но у тебя есть долг, который превыше твоего долга перед фрименами…

— Все это звучит в твоих устах ничуть не лучше, чем в устах моей дражайшей тетушки, — сказала Ганима. — Кровь брата невозможно смыть. Это не просто расхожий фрименский афоризм.

Ирулан плотно сжала губы.

— Фарад'н держит в плену твою бабушку. Он захватил и Дункана, и если мы…

— Меня не удовлетворяют рассказанные вами истории о том, как все это произошло. — Девочка, глядя мимо Ирулан, вперила свой взор в Алию. — Однажды Дункан предпочел умереть, нежели дать врагам убить моего отца. Может быть, теперь его новая плоть гхола сделала свое дело и это уже совсем другой человек…

— Дункан был запрограммирован защищать жизнь твоей бабки! — воскликнула Алия, крутанувшись в кресле. — Мне кажется, что он выбрал для этого единственно правильный путь.

Дункан, Дункан! Кто мог предположить, что ты поступишь именно так? — подумала Алия.

Ганима, почувствовав новый подвох в голосе Алие, внимательно посмотрела на тетку.

— Ты лжешь, о, Чрево Небес. Я же слышала о целом сражении между тобой и бабушкой. Отчего ты так боишься рассказать нам о ней и твоем распрекрасном Дункане?

— Ты же все слышала, — небрежно ответила Алия, но почувствовала при этом укол страха перед таким прямым обвинением. Усталость сделала ее слишком беспечной. Она поднялась. — Ты знаешь все, что знаю я.

— Поработай с ней. Ее надо заставить… — обратилась Алия к Ирулан.

Ганима перебила Алию грубым фрименским ругательством, столь неуместным для незрелых уст девочки.

— Вы думаете, что я обычный ребенок, что, поскольку вы старше меня, то имеете право работать со мной, и я готова это принять. Но подумайте еще раз, о, Небесный Регент. Ты лучше кого бы то ни было знаешь о тех годах многих жизней, которые живут во мне. Я буду внимать им, а не тебе.

Алия с трудом смогла сдержать гневный выпад и тяжелым взглядом уставилась на Ганиму. Мерзость? Кто этот ребенок? Алия вновь ощутила страх перед Ганимой. Неужели девочка тоже заключила соглашение со своими внутренними жизнями, которые были предрождены вместе с ней самой?

— Настало время тебе самой увидеть основания правильного решения, — сказала Алия племяннице.

— Лучше, наверное, сказать, что настало время увидеть, как хлынет кровь Фарад'на, пораженного моим ножом, — сказала Ганима. — Помните об этом. Если мы с ним останемся наедине, то один из нас наверняка умрет.

— Ты думаешь, что любила брата больше, чем я? — спросила Ирулан. — Ты играешь в идиотскую игру! Я была ему матерью, так же, как и тебе. Я…

— Ты никогда не знала его, — отрезала Ганима. — Все вы, за исключением моей некогда возлюбленной тетушки, продолжаете считать нас детьми. Вы глупцы! Алия знает об этом! Посмотри, как она убегает от…

— Я ни от чего не убегаю, — заговорила Алия, но, отвернувшись от Ганимы и Ирулан, стала с преувеличенным вниманием разглядывать двух амазонок, которые делали вид, что ничего не слышат и не видят. Эти женщины наверняка приняли сторону Ганимы, убежденные ее аргументами. Видимо, они даже сочувствовали бедной девочке! Разозлившись, Алия выслала их вон из комнаты. На лицах обеих было написано неимоверное облегчение, когда они покидали покои Ганимы.

— Ты убегаешь, — продолжала настаивать на своем Ганима.

— Я избрала тот образ жизни, который меня устраивает, — сказала Алия, глядя на сидевшую, скрестив ноги, племянницу. Неужели возможно, что Ганима решилась на страшный внутренний компромисс? Алия попыталась прочесть это по лицу девочки, но оно оставалось непроницаемым. Может быть, она сумела увидеть это во мне? Но как она смогла? — подумала Алия.

— Ты испугалась, что станешь окном для множества, — обвиняющим тоном заговорила Ганима. — Но мы обе предрождены и знаем, в чем тут дело. Ты все равно будешь их окном — неважно, осознанно или нет. Ты не сможешь игнорировать их.

Да, я знаю, что ты — воплощение Мерзости. Возможно, что и я пойду твоим путем, но пока я жалею и презираю тебя, подумала Ганима.

Между племянницей и теткой повисло тяжелое, почти осязаемое молчание. Это молчание встревожило способную выученицу Бене Гессерит Ирулан.

— Что это вы вдруг обе так притихли? — спросила она.

— Мне только что пришла в голову мысль, которая требует обдумывания, — ответила Алия.

— Обдумывай эту мысль в свое удовольствие, дорогая тетушка, — издевательски произнесла Ганима.

Алия подавила гнев, смешанный с усталостью, и заговорила в ответ:

— Пожалуй, хватит! Пусть она подумает сама. Может быть, в одиночестве она придет наконец в чувство.

Ирулан поднялась.

— Скоро рассвет, Гани. Перед тем как мы уйдем, не хочешь ли ты послушать последнее послание Фарад'на? Он…

— Не хочу, — ответила Ганима. — И перестаньте называть меня этим дурацким уменьшительным именем. Гани! Это поддерживает в вас ошибочное мнение, что я просто дитя, которое можно…

— Почему ты и Алия так внезапно притихли несколько минут назад? — Ирулан вернулась к прежнему вопросу, играя модуляциями Голоса.

Откинув голову, Ганима от души расхохоталась.

— Ирулан, ты хочешь испытать на мне Голос?

— Что? — озадаченно спросила Ирулан.

— Ты бы лучше поучила свою бабушку сосать яйца, — выпалила Ганима.

— Лучше бы я — что?

— Один тот факт, что я знаю выражение, о котором ты никогда не слыхала, должен заставить тебя остановиться, — ответила Ганима. — Это старинное выражение презрения, которое употребляли в Бене Гессерит, когда он только начинался. Но даже если и это не пристыдило тебя, то могу спросить, о чем думали твои августейшие родители, когда называли тебя Ирулан? Им следовало назвать тебя Руиналь!

Несмотря на всю подготовку, лицо Ирулан вспыхнуло.

— Ты хочешь разозлить меня, Ганима!

— А ты пытаешься подействовать на меня Голосом. На меня! Меня, которая помнит первые попытки, предпринятые человеком в этом направлении. Я помню это, Разрушительница Ирулан! А теперь убирайтесь отсюда, обе!

Однако в этот момент Алию заинтриговала одна идея, которая как рукой сняла усталость.

— Возможно, мое новое предложение изменит твое отношение к делу, Гани.

— Опять Гани! — хрупкий смешок сорвался с уст Ганимы. — Ну подумайте сами: если я бы я жаждала убить Фарад'на, то с удовольствием приняла бы участие в ваших матримониальных планах. Полагаю, что вы об этом думали. Берегитесь Гани, которая легко с вами соглашается. Видите, я предельно честна с вами.

— Именно на это я и надеялась, — сказала Алия. — Если ты…

— Кровь брата не может быть смыта, — сказала Ганима. — Я не могу стать предательницей в глазах любимых мною фрименов. Никогда не прощать и никогда не забывать. Разве это не наш катехизис? Я предупреждаю вас здесь и заявляю это публично: я никогда не дам согласия на обручение с Фарад'ном. Кто, зная меня, поверит в возможность такой помолвки? Да Фарад'н сам в нее не верит. Любой фримен, услышав эту новость, посмеется в рукав и скажет: «Смотрите-ка! Она решила заманить его в ловушку». Если вы…

— Это я понимаю, — сказала Алия и повернулась к потрясенной Ирулан, которая уже поняла, куда клонит Ганима.

— Именно так я и заманила бы его в ловушку, — сказала Ганима. — Если вы хотите именно этого, то я соглашусь, но он вряд ли попадется на этот крючок. Если же это обручение — фальшивая монета, которой вы хотите выкупить у Коррино бабушку и вашего драгоценного Дункана, то я не стану возражать. Но это касается того, о чем думаете вы. Фарад'н мой. Его я убью.

Ирулан резко повернулась к Алие.

— Алия! Если мы собираемся следовать этому… — она осеклась, увидев лицо Алие. Та, улыбаясь, представляла себе, какой переполох поднимется среди Великих Домов, как разрушится вера в честь Атрейдесов, как будет утрачена религия, как рухнет с таким трудом выстроенное здание Империи.

— Все это будет повернуто против нас, — запротестовала Ирулан. — Будет разрушена вера в пророчества Пауля. Это… Империя…

— Кто осмелится оспаривать наше право решать, что верно, а что неверно? — вкрадчивым голосом спросила Алия. — Мы выбираем нечто среднее между добром и злом. Мне стоит только провозгласить…

— Ты не сможешь этого сделать, — запротестовала Ирулан. — Память Пауля…

— Это всего лишь еще один инструмент церкви и государства, — вмешалась в разговор Ганима. — Ирулан, перестань болтать глупости. — Ганима тронула рукой отравленный нож, висевший у нее на поясе и взглянула на Алию. — Я неправильно судила о своей умной тетушке, о Регентше всей этой великой Святости, которая только есть в нашей славной Империи памяти Муад'Диба. Я действительно тебя недооценила. Если хочешь, можешь заманить Фарад'на в нашу гостиную.

— Это очень опрометчиво, — возмутилась Ирулан.

— Ты согласна на обручение, Ганима? — спросила Алия, не обращая внимания на Ирулан.

— На моих условиях, — ответила Ганима, снова положив ладонь на рукоятку ножа.

— Я умываю руки, — сказала Ирулан и действительно потерла ладони друг об друга. — Я действительно хотела настоящей помолвки, чтобы исцелить…

— Мы дадим тебе такую возможность — залечить рану куда более тяжелую, Алия и я, — пообещала Ганима. — Доставьте его сюда поскорее, если он, конечно, приедет. Вероятно, он все-таки это сделает. Неужели он сможет заподозрить ребенка столь нежного возраста? Давайте разработаем церемонию помолвки, которая потребует его присутствия, а потом оставьте его наедине со мной — на минуту или две…

Ирулан содрогнулась, поняв, что Ганима — истинная фрименка, где дети не уступали взрослым в кровожадности. В конце концов именно фримены добивали раненых на поле боя, избавляя женщин от ухода за ними. Ганима же, говоря голосом фрименского ребенка, выражала свои мысли языком зрелого человека, тем еще больше усиливая тот ужас, который внушала завеса кровной мести, которая, словно аура, окружала Ганиму.

— Решено, — произнесла Алия и отвернулась, чтобы скрыть радость, загоревшуюся в ее глазах. — Мы подготовим официальное извещение о помолвке. Подписи заверят виднейшие представители Великих Домов. Фарад'н не станет ни минуты сомневаться…

— Он будет сомневаться, — возразила Ганима, — но приедет. При этом с ним будет охрана, но разве ей придет в голову защищать его от меня?

— Из любви к тому, что пытался сделать Пауль, — запротестовала Ирулан, — давайте хотя бы оформим это какнесчастный случай или как результат какого-то внешнего заговора…

— Мне доставит удовольствие показать окровавленный нож моим братьям, — отрезала Ганима.

— Алия, я прошу тебя, — сказала Ирулан. — Оставь эту безумную затею. Выступите против Фарад'на открыто, пусть что-нибудь…

— Нам не нужно публичное объявление вендетты, — заявила Ганима. — Вся Империя прекрасно знает, какие чувства мы испытываем по отношению к Фарад'ну. — Она показала на рукав своего платья. — Мы носим сейчас желтый цвет траура. Неужели вы думаете, что если я надену черное платье фрименской невесты, то это кого-нибудь одурачит?

— Будем молиться, что это одурачит Фарад'на и делегатов Великих Домов, которые явятся заверять наши подписи на…

— Каждый из этих делегатов выступит против вас, когда все раскроется, — сказала Ирулан, — и вы прекрасно это знаете!

— Очень ценное замечание, — сказала Ганима. — Выбери подходящих делегатов, Алия. Они должны быть такими, чтобы потом их не жалко было бы ликвидировать.

Ирулан в отчаянии всплеснула руками и выбежала из комнаты.

— За ней должен быть неусыпный надзор, чтобы она не сумела предупредить своего племянника, — распорядилась Ганима.

— Не пытайся учить меня, как плести заговоры, — сказала Алия и вышла из комнаты вслед за Ирулан, правда, не столь поспешно. Охрана и адъютанты вихрем закружились вокруг нее, словно песчинки, крутящиеся вокруг червя, поднимающегося из песка.

Когда за теткой закрылась дверь, Ганима печально покачала головой. Все происходит так, как думали мы с бедным Лето, Боже мой! Лучше бы тигр убил меня вместо него.

Глава 41

Многочисленные силы стремились контролировать близнецов Атрейдесов. Когда же было объявлено о смерти Лето, заговоры и контрзаговоры умножились. Примите во внимание разнообразие мотивов: Община Сестер боялась Алие, как зрелого воплощения Мерзости, но желало сохранить генетические признаки Атрейдесов, носительницей которых она являлась. Церковные иерархи Аукафа и хаджа искали власти, которая досталась бы им вместе с наследниками Муад'Диба. ОСПЧТ хотел получить доступ к богатствам Дюны. Фарад'н и его сардаукары жаждали вернуть себе былую славу Дома Коррино. Космическая Гильдия боялась уравнения Арракис — меланжа; без Пряности настал бы конец навигациям. Джессика хотела поправить свои отношения с Бене Гессерит, испорченные из-за ее непослушания Сестрам. Мало кому приходила в голову мысль спросить самих близнецов об их планах, до тех пор пока не стало слишком поздно.

Книга Крео

Вскоре после ужина Лето увидел, как мимо него прошел человек, направившийся в его покои через сводчатый проход, и мысленно двинулся вслед за незнакомцем. Проход остался, открытым, и Лето видел, что люди что-то делают в его створе — мимо провезли несколько корзин с Пряностью, прошли три женщины в замысловатой одежде контрабандистов. Человек, за которым мысленно отправился Лето, ничем не отличался от остальных, кроме того, что очень походил на Стилгара — Стилгара в молодости.

То было совершенно особое путешествие ума. Время наполняло Лето, как наполняют звезды большую галактику. Он мог видеть бесконечные массивы Времени, но сначала надо было проникнуть в свое собственное будущее, чтобы понимать, в каком именно временном интервале находится сейчас его плоть. Многоликая память живущих в нем людей то наступала, то отступала, но теперь вся она без остатка принадлежала Лето. Эта память приливала, словно прибой, но если волна вздымалась слишком высоко, то стоило только приказать ей, как она тотчас уходила обратно в океан Времени, оставляя позади себя царственного Гарума.

Время от времени Лето приходилось прислушиваться к тому, о чем вещали ему те жизни. Кто-то выступал, как суфлер на сцене, высовывая голову из будки, стараясь подсказать, как вести себя в той или иной ситуации. Во время мысленной прогулки неожиданно появился отец и сказал: «Ты еще ребенок, который ищет стать мужчиной. Когда же ты станешь мужчиной, то будешь тщетно искать ребенка, каким ты был когда-то».

Временами его одолевали блохи и вши, которых было в старом сиетче великое множество. Никто из живших здесь людей, питавшихся пищей, богато приправленной Пряностью, казалось, не страдал от этих тварей. Был ли у этих людей иммунитет против них или за многие годы такой жизни они просто смирились с этим неудобством и перестали его замечать?

Да и вообще, кто были эти люди, собранные Гурни? Как попали они в это место? Действительно ли это был легендарный Якуруту? Множественная память давала ответы, которые очень не нравились Лето. То были безобразные люди и безобразнее всех был Гурни. Совершенство, однако, витало в этих местах, неуловимое, скрытое под отвратительной наружностью.

Отчасти Лето сознавал, что пристрастился к Пряности, которой была обильно сдобрена вся здешняя еда. Детское тело стремилось восстать, но маска его буквально бредила от присутствия памяти поколений множества давно прошедших эпох.

Сознание вернулось с прогулки, и Лето стало интересно, осталось ли тело с сознанием. Пряность мешала мыслить и чувствовать. Мальчик чувствовал, что самоограничения громоздятся над ним, словно дюны, которые, подползая к скалам, образуют возле них грандиозные насыпи, надвигаясь одна на другую. Сначала к подножию скалы ложатся несколько песчинок, но постепенно гора песка растет, и скоро на этом месте к небу вместо скалы вздымается огромная песчаная гора.

Но внизу, под этой массой оставался крепкий, несокрушимый камень.

Я все еще пребываю в трансе, подумал Лето.

Он знал, что скоро достигнет развилки путей жизни и смерти. Надзиратели снова заставили его принимать Пряность, посылая его в наркотический дурман, будучи каждый раз недовольными теми ответами, которые он давал на их вопросы по возвращении. И всякий раз его ожидал изменник Намри со своим ножом. Лето знал бесчисленное множество прошлых и будущих событий, но так и не понял, чем можно угодить Намри… или Гурни Халлеку. Они хотели чего-то большего, чем рассказы о видениях. Развилка жизни и смерти манила к себе Лето. Он понимал, что жизнь его должна содержать некое внутреннее значение, которое несет ее превыше конкретного характера видений. Размышляя об этих требованиях, Лето почувствовал, что его внутреннее сознание есть его истинное существование, а внешнее существование есть не что иное, как транс. Это приводило его в ужас. Он не желал возвращаться в сиетч с его блохами, с его Намри и с его Гурни Халлеком.

Я трус, подумал он.

Но трус, даже трус, может храбро умереть, сделав какой-то красивый жест. Но как найти такой жест, который снова сделал бы его цельной натурой? Как может он однажды очнуться от транса и видений и оказаться во вселенной, которой столь упорно добивается от него Гурни Халлек? Без этого превращения, без избавления от бесцельных видений он может умереть в этой тюрьме, которую сам избрал. В этом он по крайней мере искренне желал сотрудничать с людьми, лишившими его свободы. Каким-то образом Лето предстояло отыскать мудрость, внутреннее равновесие, которое будет верным отражением вселенной и вернет ему ощущение спокойной силы. Только в этом случае сможет он начать поиск Золотого Пути и обрести наконец ощущение собственной кожи.

В сиетче кто-то играл на балисете. В настоящем, как понимал Лето, его тело слышит музыку. Он чувствовал спиной жесткость узкого ложа. Он мог слышать музыку. Это Гурни играл на балисете. Никакие другие пальцы не умели извлекать столь великолепных звуков из этого сложнейшего инструмента. Халлек играл старинную фрименскую песню — ее называют хадит — баллада, тональность которой так помогает выжить на Арракисе. Говорилось в песне о жизни людей сиетча.

Музыка ввела Лето в дивную древнюю пещеру. Он увидел женщин, бросающих остатки Пряности в огонь, перетирающих Пряность, прежде чем положить ее в бродильный чан, прядущих волокно из стеблей Пряности. Весь сиетч был буквально пропитан меланжей.

Наступил момент, когда Лето не смог отличить звуки музыки от видений людей в древнем сиетче — видение и музыка слились в одно целое. Скрип и стук ткацкого станка слились с заунывной мелодией балисета. Перед внутренним взором Лето мелькали ткань из человеческих волос, длинная шерсть крыс-мутантов, нити Пустынного хлопка и кожные завитки на тушках птиц. На волнах музыки яростно метался язык Дюны. Видел Лето и солнечную силовую установку на кухне, длинный цех, в котором изготовляли и ремонтировали защитные костюмы. Возникали в этом видении и предсказатели погоды, читавшие свои прогнозы по шестам, привезенным из Пустыни.

Во время этого путешествия кто-то принес мальчику еду и начал кормить его с ложки, поддерживая голову сильной рукой. Лето понимал, что это происходит в реальном, чувственном мире, но воображаемое путешествие продолжалось, невзирая на это вторжение действительности.

Было такое впечатление, что буквально спустя мгновение после насыщенной Пряностью еды перед мысленным взором Лето возникла картина неистовых вихрей песчаной бури. Дыхание ветра создавало из песка замечательные картины, в этих завихрениях вдруг возник огромный золотистый глаз бабочки, а собственная жизнь показалась мальчику маленькой, словно шелковистый след ползущего насекомого.

В его мозгу, словно в бреду, прозвучали слова из «Оружия пророчества»: «Говорят, что нет ничего прочного, ничего уравновешенного, ничего длительного и ничего устойчивого во вселенной — ничто не остается в неизменном состоянии, но каждый день, а иногда и каждый час, несут с собой перемены».

Защитная Миссия еще в старину знала, что делала, подумал он. — Они знали об Ужасной Цели. Они знали, как манипулировать людьми и религиями. Даже мой отец не избежал их сетей, он не смог выпутаться из них до самого конца.

Именно здесь находится ключ, который он столь усердно ищет. Лето задумался над этим и почувствовал, как в его плоть вновь возвращается прежняя сила. Все его многоликое существование вдруг каким-то образом повернулось и взглянуло на реальную вселенную. Он сел и понял, что находится в сумрачной камере, освещенной лишь тусклым светом, пробивавшимся сквозь незакрытый проход. Снаружи был виден человек, который сразу отбросил сознание Лето на несколько эонов назад.

— Доброй судьбы всем нам! — выкрикнул Лето традиционное фрименское приветствие.

В дверном проеме появился Гурни Халлек. Его силуэт чернел на фоне светлого пятна проема.

— Принеси свет, — потребовал Лето.

— Ты хочешь, чтобы тебя подвергли новым испытаниям?

Лето рассмеялся.

— Нет, теперь настала моя очередь испытывать вас.

— Посмотрим, — отозвался Халлек. Он вышел и через несколько мгновений вернулся, неся в руке ярко горящую синюю лампу. Выйдя на середину помещения, он повесил лампу под потолком.

— Где Намри? — спросил Лето.

— Снаружи, я могу позвать его.

— Ах, Старая Фрименская Вечность может очень терпеливо ждать, — сказал Лето. Он чувствовал себя до странности свободно, находясь в преддверии открытия.

— Ты называешь Намри по одному из имен Шаи-Хулуда? — спросил Халлек.

— Его нож — это зуб червя, — сказал Лето. — Таким образом, он действительно Старая Отеческая Вечность.

Халлек мрачно улыбнулся, но промолчал.

— Вы все еще оттягиваете срок моего суда, — продолжал Лето. — И нет у нас никакого способа обмениваться информацией, признаюсь, именно по той причине, что мы не можем высказывать суждений. Хотя кто может требовать точности от вселенной?

Позади Халлека раздался шорох — это приблизился Намри, остановившийся в полушаге слева от Гурни.

— Ах, левая рука предназначена для проклятых, — заявил Лето.

— Не очень-то это мудро — отпускать шуточки по поводу Абсолютного и Бесконечного, — прорычал Намри и искоса взглянул на Халлека.

— Уж не Бог ли ты, Намри, что осмеливаешься говорить от имени Абсолютного? — спросил Лето, но смотрел он при этом на Гурни. Приговор будет выносить именно он.

Мужчины молча смотрели на мальчика и не спешили с ответом.

— Каждое суждение качается на волне ошибки, — объяснил Лето. — Заявлять об абсолютной правоте может только чудовище. Знание — это нескончаемое путешествие по окрестностям неопределенности.

— Что это за игра в слова? — поинтересовался Халлек.

— Пусть говорит, — сказал Намри.

— Эту игру начал со мной Намри, — ответил Лето и увидел, как старый фримен кивнул в знак согласия. Конечно, он узнал старинную игру в загадки. — Наши чувства всегда имеют по меньшей мере два уровня, — продолжал Лето.

— Тривиальность и болтовня, — сказал Намри.

— Превосходно! — живо откликнулся Лето. — Ты кормил меня тривиальностями, теперь я буду кормить тебя болтовней. Я смотрю, я слышу, я чувствую запахи, я осязаю, я чувствую изменения температуры и вкуса, я ощущаю ход времени. Я могу брать потрясающие образцы на пробу. Ах, да я просто счастлив! Ты слышишь, Гурни? Намри? В человеческой жизни нет никакой тайны. Нет никакой проблемы, которую надо разрешить. Есть просто реальность, которую надо прочувствовать на опыте.

— Ты испытываешь наше терпение, парень, — сказал Намри. — Ты выбрал именно эту пещеру местом своей смерти?

Однако Халлек движением руки остановил старого фримена.

— Во-первых, я не парень, — сказал Лето. Он предостерегающе поднял руку к правому уху. — Ты не убьешь меня; я возложил на тебя большой груз воды.

Намри наполовину извлек клинок из ножен.

— Я тебе ничего не должен, — сказал он.

— Но Бог создал Арракис для воспитания веры, — сказал Лето. — Я же не только показал вам свою веру, но и заставил вас осознать ваше собственное существование. Жизнь требует споров. Вас заставили понять — посредством меня! — что ваша действительность отличается от действительности других; таким образом, вы поняли, что живете.

— Я бы никому не советовал играть со мной в непочтительность, — сказал Намри, по-прежнему держа руку на кинжале.

— Непочтительность есть необходимый компонент религии, — ответил ему Лето. — Я уже не говорю о ее важности в философии. Непочтительность и скептицизм — это единственный оставленный нам путь испытать нашу вселенную.

— Так ты считаешь, что постиг вселенную? — спросил Халлек и отступил в сторону, словно оставив Намри наедине с Лето.

— Д-да, — процедил сквозь зубы Намри. Его голосом говорила смерть.

— Вселенную понимает только один ветер, — ответил Лето. — В нашем мозге нет места для седалища мощного разума. Творение и есть открытие. Бог открывает нас в Пустоте потому, что мы движемся на основании, которое Ему известно. Стена же была пуста. Там не было движения.

— Ты играешь в прятки со смертью, — предупредил Халлек.

— Но вы же оба — мои друзья, — сказал Лето. При этом он взглянул на Намри. — Когда вы предлагаете сиетчу друга, то разве вы не убиваете при этом орла или ястреба в знак этого предложения? И разве вы не знаете ответ на такое предложение; «Бог посылает каждого человека в его конец, как ястребов, орлов и друзей»?

Намри снял руку с ножа. Клинок скользнул обратно в ножны. Расширенными глазами он уставился на Лето. Каждый сиетч хранил свой тайный ритуал посвящения в друзья, но это была неизвестная посторонним сокровенная часть этого ритуала.

Халлек, однако, не выдержал и спросил:

— Так этот сиетч и есть твой конец?

— Я знаю, что ты хочешь от меня услышать, Гурни, — сказал Лето, наблюдая, как подозрение сменяется надеждой на некрасивом лице Халлека. Лето прижал руку к груди. — Этот ребенок никогда не был ребенком. Внутри меня живет мой отец, но он — не я. Ты любил его, и он действительно был благородным человеком, волны его добродетели стремились покорить высокие берега. Он хотел предотвратить войны, но не понимал бесконечного движения жизни, а ведь именно в этом заключается Раджия! Намри знает это. Это движение жизни может увидеть любой смертный. Берегитесь путей, сужающих будущие возможности. Такие пути уводят от бесконечности и завлекают в смертельную ловушку.

— Так что я должен услышать от тебя? — спросил Халлек.

— Он просто играет словами, — мрачно заметил Намри, но в его голосе звучали колебания и глубокие сомнения.

— Я объединяюсь с Намри против моего отца, — сказал Лето. — И мой отец внутри меня объединяется с нами против того, что сделали с ним и его делом.

— Почему? — требовательно спросил Гурни.

— Потому что то, что я несу человечеству, есть amor fati^[23] акт конечного самопознания. В этой вселенной я по добровольному выбору выступаю против любой силы, которая несет унижение человеку. Гурни, Гурни! Ты родился и воспитывался не в Пустыне. Твоя плоть не знает истины, о которой я говорю. Но Намри знает ее. В дикой природе один путь ничуть не хуже, чем другой.

— Я все еще не услышал того, что должен услышать, — сказал Гурни.

— Он выступает за войну, против мира, — произнес Намри.

— Нет, — возразил Лето. — И мой отец в действительности не выступал против войны. В этой Империи мир был пустым понятием, лишенным всякого содержания. Это понятие служило для поддержания одного и только одного образа жизни. Вам приказывали быть довольными. На всех планетах жизнь должна быть устроена по образу и подобию жизни, правила которой установлены законами имперского правительства. Главной задачей учения Священства является отыскание правильных форм человеческого поведения. Для этого они постоянно возвращаются к словам Муад'Диба! Скажи мне, Намри, ты доволен?

— Нет, — слово вырвалось у фримена искренне, без обдумывания.

— Богохульствуешь ли ты?

— Конечно, нет!

— Но ты недоволен. Ты видишь, Гурни? Намри доказал нам мою правоту. Любой вопрос, любая проблема не имеют единственного правильного ответа. Надо допустить расхождения во мнениях. Монолит неустойчив. Так почему вы ждете от меня единственно правильного ответа? Неужели это будет мерилом вашего чудовищного судилища?

— Ты хочешь вынудить меня убить тебя? — мучительно выдавил из себя Халлек.

— Нет, но мне очень жаль тебя, — ответил Лето. — Можешь послать моей бабке весть о том, что я готов к сотрудничеству. Община Сестер выразит по этому поводу сожаление, но Атрейдес даст свое слово.

— Надо проверить его с Вещающим Истину, — сказал Намри. — Эти Атрейдесы…

— У него будет шанс высказаться перед бабкой, тогда он скажет то, что должен сказать, — проговорил Халлек, и обернулся к проходу.

Прежде чем выйти, Намри помолчал, потом взглянул на Лето.

— Я молюсь, чтобы мы оказались правы, оставляя его живым, — сказал фримен.

— Идите, друзья мои, — напутствовал их Лето. — Идите и думайте.

Мужчины вышли, а Лето откинулся на спину, ощущая холод жесткого ложа. От этого движения голова, отягощенная Пряностью, закружилась, и мальчик едва не потерял сознание. В этот момент своим внутренним взором он охватил почти всю планету — каждую деревню, каждый поселок, каждый город, Пустыни и оазисы. Все формы, которые теснились в его сознании, несли отпечаток теснейших отношений, связывающих внутренние части этих форм между собой и все формы друг с другом и внешним миром. Он увидел структуру имперского общества, отраженную в физических структурах планет и обществ Империи. В сознании Лето развертывался огромный экран, мальчик видел то, что должен был увидеть: окно, сквозь которое можно было наблюдать невидимые составляющие общества. Увидев это, Лето понял, что каждая система обладает таким окном. Даже система его собственного существа и его вселенной.

Вот чего ищут его бабка и Община Сестер! Лето отчетливо это понял. Его сознание поднялось на новый, более высокий уровень. Лето чувствовал, что прошлое действует в клетках его тела, в множественной памяти, в архетипах, составлявших основу его представлений, в мифах, которые пронизывали все его существо, в языках и в доисторических обломках. Теперь в Лето объединилось все — его человеческое и нечеловеческое прошлое, все жизни, которыми он мог теперь распоряжаться по своему усмотрению — все это превратилось в высшую цельность. Лето физически чувствовал, как все его существо движется вместе с приливами и отливами упорядоченных нуклеотидов. Обратной стороной его бесконечного существа было строение простейшего животного, в котором акты рождения и смерти спокойно уживаются рядом, но сам он был одновременно бесконечным и простейшим, то есть творением молекулярной памяти.

Мы, люди, есть форма существования колониального организма! — подумал Лето.

Они хотят сотрудничать с ним. Обещание такого сотрудничества отсрочило удар ножа Намри. Взывая к сотрудничеству, они пытаются узнать целителя.

Лето подумал: Но я не принесу им того социального порядка, которого они ждут!

Гримаса исказила лицо мальчика. Он знал, что не является таким бессознательным злодеем, как его отец — раб и деспот одновременно, — но вселенная может потребовать возвращения к «старым добрым временам».

Отец в его душе попробовал поговорить с сыном, но это был не приказ, а просьба об аудиенции.

И Лето ответил:

— Нет. Мы дадим им сложность мира, чтобы занять их мышление. Есть много способов избежать опасности. Как узнают они, опасен он или нет, если не испытают моей тысячелетней власти? Да, отец мой, мы озадачим их массой вопросительных знаков.

Глава 42

В вас нет ни греха, ни невинности. Все это остается в прошлом. Вина бьет по мертвым, а я — не Железный Молот. Вы — множество мертвых, просто люди, которые совершили в жизни определенные поступки, но память о них освещает мой путь.

Лето Второй своим внутренним жизням. Из книги Харка аль-Ада

— Это происходит само! — сдавленным шепотом прокричал Фарад'н.

Он стоял у кровати госпожи Джессики, за ним плотной стеной выстроились охранники. Джессика стремительно села. Она была одета в блестящий белый шелковый пеньюар, медные волосы повязаны такой же полоской. Фарад'н ворвался в спальню Джессики всего несколько мгновений назад. На принце было серое трико, лицо вспотело от волнения и стремительного бега по коридорам дворца в покои Джессики.

— Который час? — спросила она.

— Который час? — недоуменно переспросил принц.

— Третий час пополуночи, моя госпожа, — ответил один из охранников. Они со страхом смотрели на Фарад'на. Юный принц пронесся по коридорам, как метеор, за ним бросились несшие службу стражники.

— Оно все-таки происходит! — сказал Фарад'н. Он вытянул вперед левую руку. Потом правую. — Я видел, как моя кисть сморщилась в маленький кулачок, и я все вспомнил! Такими были мои руки, когда я был совсем маленьким. Я вспомнил, я снова ясно увидел себя маленьким! Я сумел организовать свою память!

— Очень хорошо, — похвалила принца Джессика. Его волнение оказалось заразительным. — А что произошло, когда твои руки стали старыми?

— Мой ум… стал каким-то вялым, — ответил он. — И я почувствовал боль в спине. Вот здесь, — он показал на область левой почки.

— Ты усвоил очень важный урок, — сказала Джессика. — Понял ли ты, в чем он заключается?

Руки Фарад'на повисли вдоль тела, он изумленно посмотрел на Джессику и после недолгой паузы заговорил:

— Мой мозг управляет реальностью. — Глаза принца засверкали и он повторил снова, на этот раз громче: — Мой мозг управляет реальностью!

— Это начало равновесия прана-бинду, — сказала Джессика. — Но только самое начало.

— Что я буду делать дальше? — спросил он.

— Моя госпожа, — охранник, ответивший Джессике, который час, осмелился перебить своего принца. — Время.

Наверное, их посты меняются именно в этот час, подумала Джессика.

— Расходитесь, — приказала она. — Нам надо заняться делом.

— Но, моя госпожа, — не унимался охранник, переводя испуганный взгляд с Джессики на Фарад'на и обратно.

— Ты думаешь, что я хочу его соблазнить? — спросила Джессика.

Охранник оцепенел.

Фарад'н весело рассмеялся и махнул рукой.

— Вы слышали, что она сказала. Разойдись!

Стражники переглянулись, но выполнили приказ. Фарад'н присел на краешек кровати.

— Что дальше? — спросил он, продолжая изумленно качать головой.

— Я хотел в это поверить, но не верил. Потом случилось так, что мозг… словно бы начал таять. Я очень устал. Мой разум перестал сражаться с тобой. Это случилось! Случилось! — Он сжал пальцы в кулак.

— Твой разум сражался вовсе не со мной, — напомнила ему Джессика.

— Конечно, нет, — признал Фарад'н. — Я сражался с собой, со всем тем вздором, которому меня научили. Но что дальше?

Джессика улыбнулась.

— Признаюсь, я не ожидала, что ты будешь так быстро делать успехи. Прошло всего лишь восемь дней и…

— Я был терпелив. — Фарад'н расплылся в довольной улыбке.

— Да, ты начал учиться терпению, — подтвердила Джессика.

— Начал? — удрученно переспросил Фарад'н.

— Ты только вышел к старту обучения, — сказала она. — Теперь ты — ребенок, младенец. До этого… ты был всего лишь возможностью, еще не родившимся.

Уголки рта принца опустились книзу.

— Не расстраивайся, — подбодрила его Джессика. — Ты это сделал и это очень важно. Много ли людей могут похвастаться тем, что заново родились на свет?

— Какой будет следующий шаг? — не сдавался Фарад'н.

— Ты будешь практиковаться в том, чему уже научился, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты делал это легко, в любой момент по своему желанию. Позже ты наполнишь новым содержанием то свободное место в своем сознании, которое откроется по достижении этой первой ступени. Это содержание будет означать твою способность испытывать любую реальность по своему усмотрению.

— Значит, все, что я буду делать дальше, это практиковаться в…

— Нет. Теперь ты можешь начинать тренировать свои мышцы. Скажи-ка, сможешь ли ты пошевелить пятым пальцем левой ноги так, чтобы не шелохнулся больше ни один мускул?

— Пятым пальцем… — Джессика увидела, что лицо принца стало отчужденным. Он изо всех сил пытался выполнить упражнение. Она внимательно смотрела на его левую ногу. На лбу принца выступил пот, дыхание участилось. — Я не могу этого сделать.

— Нет, можешь, — сказала она. — Ты научишься и этому. Ты изучишь каждую, самую мелкую мышцу своего тела. Ты узнаешь свою мускулатуру лучше, чем свои пять пальцев.

Фарад'н судорожно глотнул, осознав всю грандиозность такой перспективы.

— Что ты хочешь из меня сделать? — спросил он. — Каковы твои планы?

— Я намерена освободить тебя для вселенной, — ответила она. — Ты научишься становиться кем угодно и управлять чем угодно по своему желанию.

Фарад'н несколько секунд переваривал сказанное.

— По своему желанию?

— Да.

— Это невозможно.

— Да, если ты не научишься владеть своими желаниями так же, как владеть своей реальностью, — сказала Джессика и задумалась.

Так! Теперь пусть он проанализирует все это. Ему будут советовать проявлять разумную осторожность, но Фарад'н сделает еще один шаг к пониманию того, что я делаю в действительности.

Фарад'н подтвердил ее догадку.

— Одно дело — сказать человеку, что он будет понимать желания своего сердца, и совсем другое — научить его делать это.

— Ты зашел дальше, чем я ожидала, — похвалила принца Джессика. — Это очень хорошо. Я обещаю: если ты сумеешь закончить весь курс обучения, то станешь мужчиной, способным распоряжаться собой. Все твои действия будут продиктованы только тем, что тебе действительно нужно.

И пусть Вещающий Истину попробует доказать, что это не так, подумала она.

Принц встал, но взгляд, которым он одарил Джессику, был теплым, почти товарищеским.

— Знаешь, я тебе верю. Будь я проклят, если понимаю почему, но верю. Больше я не скажу тебе ни слова.

Джессика проводила принца взглядом, дождалась, когда он выйдет из спальни и, выключив свет, легла. Этот Фарад'н очень глубок. Он только что сказал ей, что начинает понимать содержание ее замысла, но присоединяется к ее заговору по собственной воле.

Подождем, пока он научится владеть своими эмоциями, подумала Джессика. С этими мыслями она устроилась поудобнее и начала засыпать. Утро будет омрачено бесчисленными встречами с обитателями дворца, которые так любят задавать невинные с виду вопросы.

Глава 43

Человечество периодически проходит периоды ускорения своей активности, испытывая при этом соперничество между жизнеспособностью обновления и пороками декаданса. В этой периодически наступающей гонке каждая передышка воспринимается как роскошь. Только тогда человек становится способным понять, что все дозволено, все возможно.

Апокрифы Муад'Диба

Очень важно чувство прикосновения к песку, подумал Лето. Сейчас мальчик очень хорошо чувствовал под собой крупнозернистый теплый песок, на котором он сидел, глядя в бездонное яркое небо. Его усиленно кормили большими дозами меланжи, и ум Лето временами испытывал чудовищные завихрения. В горловине этого водоворота бесконечно вращались одни и те же вопросы, на которые он не находил ответа. Почему они так настаивали, чтобы я сказал это? Гурни был неумолим, в этом нет никаких сомнений, и действовал он по приказу госпожи Джессики.

Для этого «урока» его вывели из сиетча на яркий полуденный свет. У мальчика было странное ощущение, что во время этой короткой прогулки в нем развернулась ожесточенная битва между герцогом Лето Первым и старым бароном Харконненом. Они сражались внутри него и посредством него, поскольку он не давал им столкнуться прямо. Эта битва показала Лето, что произошло с Алией. Бедная Алия.

Я был прав, когда боялся этих путешествий после приема Пряности, подумал он.

При воспоминании о госпоже Джессике Лето охватило горькое чувство. Ее проклятый гом джаббар! Надо сразиться с ним и победить, или умереть, сражаясь. Она не сможет приставить отравленную иглу к его горлу, но вполне сможет послать его в долину смерти, о чем недвусмысленно говорила ее собственная дочь.

В его сознание проникли какие-то гнусавые звуки. Они менялись в тональности, становились то громче, то тише… то снова громче. Лето никак не мог понять, слышит ли он реальные звуки или это говорит съеденная им меланжа.

Лето ссутулился, сложив руки на груди, горячий песок жег ягодицы. Перед мальчиком был расстелен ковер, но он предпочел сидеть на голом песке. На ковер легла большая тень. Намри. Лето продолжал неотрывно смотреть на пузырившийся в некоторых местах старый грязный ковер. Мысли текли своим чередом, в то время как глаза машинально осматривали умопомрачительно зеленый горизонт.

Под сводом черепа, в мозгу, грохотали барабаны. Было жарко, мальчика трясло словно в лихорадке. Жгучее давление насиловало его чувства, от этого исходила лихорадка, сжигавшая чувства, — теперь Лето сознавал только надвигающуюся гибель. Намри и его нож. Давление… Давление… Лето находился в каком-то подвешенном состоянии между песком и небом, его ум подчинялся только лихорадке. Сейчас он ждал, ждал, что произойдет некое единственное, первое и одновременно последнее событие.

Жаркие сверкающие лучи беспощадного солнца хлестали словно плетью, не зная ни милости, ни сострадания. Где он, мой Золотой Путь? Отовсюду наползали какие-то жуки. Отовсюду.

Мне не принадлежит даже моя кожа. Посылая импульсы по своим нервам, Лето ожидал ответа, словно от другого существа.

Пошлите сигнал голове, — приказал Лето своим нервам.

Голова, которая, похоже, все-таки принадлежала пока ему, склонилась вперед, в направлении пятен пустоты в ярком ослепительном свете.

Кто-то прошептал: «Он сейчас находится очень глубоко».

Нет ответа.

Обжигающее, как огнем, солнце громоздило невыносимую жару.

Медленно постепенно распрямляясь, поток его сознания повлек Лето сквозь последнюю завесу зеленеющей пустоты, а там за низкими, свернутыми, как змеи, дюнами, на расстоянии не более километра за вытянутой вдоль горизонта линией меловых скал, там простиралось буйное зеленое будущее, расцвет, бурный рост, текущий в бескрайнюю зелень, зеленое безумие, вечно длящееся и никогда не прерывающееся зеленое безмолвие.

Во всем этом зеленом величии не было ни одного великого червя.

Какое богатство дикой зелени, но нигде не видно Шаи-Хулуда.

Лето почувствовал, что преступил старые границы и вошел в новую, неведомую доселе землю, о которой могло свидетельствовать лишь его воображение, и что отныне он заглядывает за последний занавес, который зевающее от скуки человечество называет Неведомым.

Такова была кровожадная реальность.

Он почувствовал, как красный плод его жизни, словно раздавленный, выпустил из себя сок, вытекший в песок. Эта жидкость была не что иное, как эссенция Пряности, смешанная с его кровью.

Не будет Шаи-Хулуда, не будет и Пряности.

Сейчас Лето прозревал будущее, в котором нет места великим серым, извилистым, как черви или змеи, дюнам. Он знал это, но не мог вырвать себя из транса, чтобы воспрепятствовать такому исходу.

Внезапно его сознание начало стремительно перемещаться назад, назад, подальше от такого смертельного будущего. Мысли свернулись, спрятавшись в его чрево, стали примитивными, их можно было пробудить ото сна только сильными эмоциями. Лето почувствовал, что не способен сконцентрироваться ни на какой конкретной части своего видения, но зато внутри зазвучал голос. Голос вещал на древнем языке, который Лето отлично понимал. Голос был музыкальным и веселым, но слова били Лето словно дубиной.

«На будущее влияет не настоящее, глупец, это будущее формирует настоящее. Переверни все свои представления. Как только будущее задано, события начинают разворачиваться так, что это будущее становится неизбежным».

Эти слова пронзили душу Лето. Все его тело — от головы до кончиков пальцев ног — было охвачено глубоко укоренившимся ужасом. Из этого он вывел, что его тело все еще существует, но дерзкая природа и огромная сила его видения заставляли Лето чувствовать себя запятнанным, беззащитным, неспособным заставить мышцы подчиняться его воле. Он понял, что все больше и больше подвергается натиску того скопища чужих жизней, которые некогда заставили его поверить в свою собственную реальность. Страх заполнил все существо мальчика. Он подумал, что еще немного и он утратит контроль над собой и впадет наконец в Мерзость.

Он почувствовал, как его тело извивается от ужаса.

Он должен одержать победу в этой схватке с множественной памятью и вновь выиграть добровольное сотрудничество с нею. Пока же все эти давно прекратившиеся в реальной вселенной жизни ополчились против него, даже царственный Гарум, которому Лето так доверял. Мелко дрожа, он распростерся на песке, в котором не было никаких живых корней, неспособный придать никакого выражения собственной жизни. Лето попытался сконцентрироваться на ментальной картине своей сущности, но тут на него обрушились самые разнообразные человеческие тела — самых разных возрастов: от младенцев до дряхлых стариков. Он припомнил, чему когда-то в раннем детстве учил его отец: «Пусть твои руки станут сначала юными, а потом старыми». Однако сейчас все его тело было погружено в утраченную реальность, и цельный образ растворялся в других лицах, черты которых услужливо подсовывала ему его память.

В мозгу разорвалась бриллиантовая молния, и все тело потряс неистовый удар грома.

Лето почувствовал, что его сознание разлетается на куски, однако часть своего существа он успел удержать где-то на грани существования и не-существования. Появилась надежда, он почувствовал, как дышит его тело. Вдох… Выдох. Он глубоко вдохнул: инь. Выдохнул: ян.

Где-то почти за гранью восприятия находилось место высшей независимости, победы над всеми этими унаследованными чужими жизнями и их памятью — это было не фальшивое чувство господства, а истинная победа. Теперь он понял, в чем заключалась его прежняя ошибка: он искал силу в реальности транса, вместо того чтобы встретить страх лицом к лицу, тот страх, который они с Ганимой сами воспитали в себе.

Алию сокрушил страх!

Однако поиск силы расставил Лето еще одну ловушку, завлек его в область фантазий. Появилась иллюзия. Проходя мимо Лето, она развернулась на половину оборота, и теперь Лето стал виден центр, откуда он мог бесцельно наблюдать полет своих видений, передвижения внутренних жизней.

Душевный подъем с необычайной силой охватил Лето. Ему хотелось смеяться, но он сам отказал себе в этой роскоши, понимая, что смех захлопнет дверь памяти.

Ах, мои памяти, подумал он. — Я видел вашу иллюзию. Вы больше не сможете двигать мною, как пешкой. Вы отныне будете показывать мне, как создавать движение. Я не стану больше скатываться на старую колею.

Эта мысль, словно метеор, прошла сквозь его сознание, вытерев его начисто. Лето пришел в себя, чувствуя цельность своего тела, единство, которое сообщало ему о том, что происходит с мельчайшими частями организма, с каждой клеткой и с каждым нервом. Мальчик вступил в состояние напряженного спокойствия. В этом состоянии он слышал какие-то голоса, которые доносились словно издалека, но он слышал их настолько ясно, как будто они отдавались эхом в глубокой расселине.

Один из голосов принадлежал Халлеку.

— Может быть, мы дали ему слишком много зелья?

— Мы дали ровно столько, сколько она велела, — ответил Намри.

— Может быть, нам стоит пойти и еще раз взглянуть на него, — предложил Халлек.

— Сабиха хорошо знает свое дело; она бы позвала нас, если бы дела пошли не так, как надо.

— Мне не нравится ремесло Сабихи, — произнес Халлек.

— В этом деле она необходима, — возразил Намри.

Лето чувствовал снаружи яркий свет, а внутри черную темноту, но эта темнота была неожиданно сокровенной, укрывающей и теплой. Свет ярко пламенел, и Лето чувствовал, что он исходит из внутренней тьмы, выплывая наружу, словно сверкающее облако. Тело стало прозрачным и увлекло его кверху, но Лето продолжал чувствовать вновь обретенную цельность, которая знала все о его клетках и нервах. Множество внутренних жизней выстроилось в определенном стройном порядке, не стало никаких следов путаницы или смешения. Чужая память присмирела и успокоилась, последовав примеру внутреннего спокойствия, охватившего Лето. Каждая жизнь-память существовала отдельно, но все вместе они составляли неразрывное единство.

Лето заговорил с ними: «Я — ваш дух. Я — единственная жизнь, которую вы можете реализовать. Я — дом вашего духа, который пребывает в стране, которая расположена нигде. Без меня ваша разумная вселенная обратится в хаос. Творческое и бездонно-невежественное неразрывно связаны во мне; только я могу балансировать на грани между ними. Без меня человечество погрязнет в трясине и суете знания. С моей помощью они поймут, что единственный способ избежать хаоса — это понимание житием».

С этими словами Лето позволил себе отойти от себя и снова стал самим собой, своей личностью, овладевшей цельностью своего прошлого. То была не победа и не поражение; то было нечто новое, что он разделил с той внутренней жизнью, которую для себя выбрал. Лето наслаждался этой новизной, впуская ее в каждую клеточку, каждый нерв, пользуясь тем, что предложило ему единство, и одновременно восстанавливая свою исходную цельность.

Через некоторое время Лето проснулся в белесой мгле. Вспышка озарения подсказала ему, где пребывает его плоть. Он сидел на песке приблизительно в километре от скалистой стены, которая отмечала северную границу сиетча. Теперь он точно знал, что это за сиетч: Якуруту — Фондак. Но насколько же реальность оказалась отличной от тех мифов и слухов, которые распускали сами контрабандисты.

Прямо перед ним на коврике сидела молодая женщина, яркий светильник, пристегнутый к левой руке, висел над ее головой, Лето отвернулся от светильника и увидел звезды. Эта молодая женщина была ему знакома; он видел ее в своих видениях раньше — это она готовила кофе. Племянница Намри, и тоже с ножом. Только у нее оружие лежало в подоле — на женщине было простое зеленое платье, надетое поверх защитного костюма. Сабиха, так ее звали. Намри имел в отношении нее какие-то планы.

Сабиха заметила, что он открыл глаза.

— Скоро рассвет. Ты провел здесь всю ночь, — сказала она.

— И почти весь день, — сказал он. — Ты приготовила хороший кофе.

Это утверждение несколько озадачило женщину, но она решила не обращать на него внимания, что говорило о хорошей подготовке и ясных инструкциях относительно поведения с пленником.

— Час убийств, — проговорил Лето. — Но твой нож больше не нужен.

— Это будет решать Намри, — произнесла женщина. Значит, не Халлек. Сабиха только подтвердила то, что знал Лето.

— Шаи-Хулуд очень хороший уборщик. Он прекрасно убирает ненужные улики, — продолжал Лето. — Я и сам использовал его для этого.

Сабиха положила ладонь на рукоять ножа. Лето потянулся и зевнул до боли в челюстях.

— Я видел тебя в своем видении, — сказал он. Плечи Сабихи слегка расслабились.

— Мы слишком однобоко судили об Арракисе, — говорил между тем Лето. — Мы были просто варварами. В том, что мы делали, есть большой элемент принуждения, но теперь нам надо уменьшить свое рвение и сдать некоторые позиции. Это поможет восстановить равновесие.

Сабиха озадаченно нахмурилась.

— Это было в моем видении, — объяснил Лето. — Если мы не восстановим естественный танец жизни на Дюне, то Дракон, Обитающий в Основании Пустыни, погибнет.

Лето употребил древнее фрименское название червя, и женщина сразу поняла, о чем идет речь.

— Черви? — спросила она.

— Мы находимся в темном переходе, — сказал Лето. — Без Пряности Империя распадется. Будет парализована Космическая Гильдия. Планеты постепенно забудут, что они не одни в мироздании. Население их замкнется само на себе. Космос станет неприступным, если Гильд-навигаторы потеряют свое мастерство. Мы же будем сидеть на вершинах своих дюн, не зная, что находится над нами и под нами.

— Ты говоришь очень странно, — сказала Сабиха. — А как ты видел меня в своем видении?

Доверяйте суевериям фрименов! — подумал он.

— Я — живой стиль,которым напишут грядущие в нашей жизни изменения. Если их не напишу я, то вы испытаете такую душевную боль, какую не испытывал еще ни один человек.

— И что же это за письмена? — спросила Сабиха, но рука ее осталась лежать на оружии.

Лето посмотрел на скалы Якуруту, из-за которых всходил предрассветный пылающий шар Второй Луны. Неподалеку раздался предсмертный крик Пустынного зайца. Лето увидел, что Сабиха вздрогнула. Вслед за криком зверька послышалось хлопанье крыльев хищной ночной птицы. Множество горящих янтарным огнем глаз пролетели над их головами к расселинам скал.

— Я должен следовать велениям своего нового сердца, — сказал Лето. — Ты смотришь на меня, как на обыкновенного ребенка, Сабиха, но если…

— Меня предупреждали об этом, — сказала Сабиха, и ее плечи снова напряглись.

В ее голосе послышался страх.

— Не бойся меня, Сабиха. Ты прожила на свете на восемь лет больше, чем плоть, в которую заключен мой дух, и за это я уважаю тебя. Но во мне свернуты тысячелетия чужих жизней, их намного больше, чем ты можешь себе представить. Не смотри на меня как на ребенка. Я — мост в будущее, и в одно из мгновений этого будущего я видел, как наши тела сплетались в любви. Ты и я, Сабиха.

— Но… Этого не может быть… — женщина явно растерялась,

— Эта идея созреет в тебе, — сказал он. — Теперь помоги мне дойти до сиетча, я побывал во многих местах, и очень устал от этого дальнего путешествия. Намри должен услышать о том, что я видел. Нам надо сделать многое, пока наша вселенная не распалась.

— Я не верю в то, что ты сказал… о червях, — сказала она,

— И в то, что мы полюбим друг друга?

Она отрицательно покачала головой. Но Лето видел, что в ее голове, словно перья на ветру, закружились мысли. Его слова одновременно притягивали и отталкивали ее. Стать сопричастной власти — большое искушение. Но был и прямой приказ дяди. Но… в один прекрасный день этот сын Муад'Диба может стать правителем всей огромной Империи, не говоря о Дюне. Подумав немного, Сабиха почувствовала чисто фрименское отвращение к подобному будущему. Супруга Лето будет у всех на виду, станет объектом измышлений и сплетен. Правда, она станет состоятельной, но…

— Я сын Муад'Диба и могу прозревать будущее, — сказал он. Сабиха медленно вложила клинок в ножны, легко поднялась с коврика, подошла к Лето и помогла ему встать на ноги. Лето был немало удивлен ее дальнейшими действиями: девушка свернула ковер и повесила его на правое плечо. Заметил он и разницу в росте, вспомнив свои слова: «Тела сплетались в любви».

Рост тоже изменяется со временем, подумал он.

Она взяла его за руку и повела по песку. Лето споткнулся, и Сабиха прикрикнула на него:

— Для этого мы слишком далеко от сиетча! — она имела в виду близость червей, которых мог привлечь шум падения.

Лето чувствовал, что его тело стало сухой оболочкой, такой, какая остается после линьки насекомого, Он знал такие оболочки: они были продуктами общества, построенного на торговле меланжей и религии Золотого Эликсира. Общество было опустошено его избытком. Высокие цели Муад'Диба растворились в колдовстве, поддерживаемом вооруженной рукой Аукафа. Теперь религия Муад'Диба имела другое название — Шень-сянь-Шао, это иксианское выражение обозначало напряженность и безумие тех, кто думал, что возможно привести вселенную в рай, погоняя ее острием кинжала. Но и это изменится, когда преобразится Икс. Ведь это всего-навсего девятая планета того же солнца, а они даже забыли язык, который дал этой планете название.

— Джихад был проявлением массового психоза, — пробормотал Лето.

— Что? — спросила Сабиха. Она в это время была занята тем, чтобы вести Лето шагом, сбитым с определенного ритма, — так достигалась лучшая маскировка при продвижении по открытой Пустыне. Она прислушалась, но отнесла его слова на счет сильной усталости. Она чувствовала, насколько он утомлен и опустошен пережитым трансом. Все, что делали с мальчиком, казалось ей бессмысленным и жестоким. Если его надо было убить, как говорил Намри, то надо было сделать это быстро, без всяких ухищрений. Однако Лето говорил о чудесных откровениях. Может быть, это и интересовало Намри. Определенно должны же быть какие-то мотивы для такого жестокого поведения родной бабушки мальчика. Иначе зачем наша госпожа Дюны дала бы санкцию на такое опасное обращение с ребенком?

Ребенком?

Она снова задумалась над его словами. Они уже достигли подножия скалы, и Сабиха отпустила Лето, чтобы он немного отдохнул, здесь было уже безопасно. Глядя на него в тусклом свете звезд, она спросила:

— Как может случиться, что исчезнут черви?

— Только я смогу сделать так, чтобы этого не случилось, — сказал он. — Не бойся, я смогу изменить все.

— Но это…

— Некоторые вопросы не имеют ответов, — сказал он. — Я видел это в будущем, но противоречивость вызовет у тебя только растерянность. Вселенная изменчива, но самое странное проявление этой изменчивости — мы, люди. Мы отвечаем, как резонаторы, на многие воздействия. Наше будущее нуждается в постоянной корректировке. Но есть барьер, который мы должны снести, и это потребует жестокости, нам придется восстать против наших самых дорогих, самых сокровенных желаний… Но это должно быть сделано.

— Что должно быть сделано?

— Тебе когда-нибудь приходилось убивать друга? — спросил он, повернувшись к ней лицом, и направился к расщелине, в которой был скрыт вход в сиетч.

Лето шел настолько быстро, насколько позволяла усталость после пережитого транса. Девушка догнала его и, схватив за одежду, остановила.

— При чем здесь убийство друга? — спросила она,

— Как бы то ни было, он умрет, — заговорил Лето. — Я не должен этого делать, но я предотвращу убийство. Если же я этого не сделаю, то разве я не стану убийцей?

— Кто тот человек… который должен умереть?

— Может случиться разное, поэтому пока я вынужден молчать, — ответил он. — Возможно, мне придется отдать сестру чудовищу.

Он снова отвернулся, и она снова схватила его за одежду, но он не стал отвечать на ее вопросы. Пусть она ничего не знает до тех пор, пока не придет время, подумал он.

Глава 44

Естественная селекция описывалась как селективный скрининг, проводимый с целью отбора особей с прогенией. Когда дело касается человека, то выявляется ограниченность такого подхода. Половое размножение становится предметом экспериментов и инноваций. Это порождает множество вопросов, включая древнюю проблему: является ли окружающая среда селекционным агентом, действующим после того, как произойдут изменения, или же среда играет роль в определении тех изменений, которые подвергаются затем скринингу. Дюна не ответила на этот вопрос: взамен она подняла новые, на которые могут попытаться ответить Лето и Община Сестер. Для этого в их распоряжении имеются следующие пятьсот поколений.

«Катастрофа Дюны» Харк аль-Ада

Дальние очертания голых коричневых скал Защитного Вала казались Ганиме воплощением призрака, угрожавшего ее будущему. Девочка стояла в саду на крыше Убежища спиной к заходящему солнцу, которое приобрело зловещий оранжевый оттенок из-за густых облаков пыли. Этот цвет напоминал цвет пасти червя. Ганима вздохнула. Алия… Алия… Неужели твоя судьба станет и моей судьбой?

В последнее время внутренние жизни в Ганиме стали проявлять небывалую активность. Во фрименском обществе были некоторые особенности в положении женщин — возможно, это было следствием реальных половых различий, но как бы то ни было из-за такого отношения женщины были более чувствительны к внутренним переживаниям. Об этом Ганиму давно предупреждала бабушка, ссылаясь при этом на аккумулированную мудрость Бене Гессерит. Предупреждала она и о том, что, проснувшись, эта мудрость может стать опасной для самой Ганимы.

— Мерзость, — говорила тогда госпожа Джессика, — это понятие, относящееся к предрожденным, оно имеет долгую драматичную историю печального и горького опыта. Путь, которым проходит Мерзость, определяется тем, что внутренние личности или жизни, живущие в предрожденном, можно разделить на два класса — добрые и злые. Добрые легко управляемы и очень полезны. Злые же, наоборот, объединяются в одну мощную «Психе» и пытаются овладеть живой плотью хозяина и его сознанием. Известно, что этот процесс продолжается довольно долго, но его признаки хорошо известны.

— Почему ты покинула Алию? — спросила Ганима.

— Я бежала в ужасе от того, что я породила, — ответила Джессика тихим голосом. — Я сдалась. И теперь меня это очень сильно гнетет… возможно, я сдалась слишком рано.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я не могу это объяснить, но… может быть… нет! Я не хочу внушать тебе несбыточных надежд. Гафла, мерзостное совращение, имеет длинную историю в человеческой мифологии. Это совращение с истинного пути называли по-разному, но чаще всего для этого употребляют слово «одержимость». Вот так скорее всего обстоит дело. Ты теряешь свой путь среди злокозненных жизней, и они овладевают тобой, ты становишься одержимой ими.

— Лето… очень боялся Пряности, — сказала Ганима, поняв, что может спокойно говорить о брате. Какую страшную цену пришлось ему заплатить!

— Это мудро, — сказала Джессика и замолчала.

Однако Ганима рискнула взорвать мир своей предковой памяти и заглянула сквозь туманную завесу, которую тщетно натягивала над древним страхом Бене Гессерит. Объяснение того, что произошло с Алией, ни на йоту не облегчило страданий Ганимы. Накопленный Бене Гессерит опыт говорил о том, что из этой ловушки можно выпутаться, и Ганима призвала на помощь Моха-лату, добрые жизни, которые могли защитить ее от злых.

Сейчас она, стоя на краю сада на крыше Убежища в лучах заходящего солнца, вспоминала испытанное ощущение. В тот же миг она почувствовала присутствие своей матери. Чани, словно призрак, стояла здесь же, между Ганимой и дальними скалами.

— Только войди сюда и тебе придется отведать плод Заккума, пищу ада! — сказала Чани. — Закрой эту дверь дочь; это твое единственное спасение.

Суета между тем усилилась, перед внутренним взором Ганимы замелькали многочисленные лица, зазвучали голоса. Она ускользнула от них, погрузив сознание в Кредо Общины Сестер, больше подчиняясь отчаянию, нежели истинной вере. Шевеля губами, Ганима шепотом начала быстро произносить слова Кредо:

— «Религия есть соперничество взрослого и живущего в нем ребенка. Религия — это инкапсулированные прошлые верования: мифология, которая построена на иносказаниях, скрытых допущениях веры во вселенную, те верования, которые возвещали попытки человека найти в себе силу, все это смешивалось с мизерным просвещением. И всегда окончательной невысказанной заповедью является: «Ты не станешь вопрошать!» Но мы вопрошаем. Мы нарушаем эту заповедь походя. Работа, которой мы должны себя посвятить, заключается в освобождении воображения, чтобы затем впрячь его в чувство творчества, которое немыслимо без воображения».

Постепенно мысли Ганимы потекли ровно и упорядоченно. Она чувствовала, как трепещет ее тело, и знала, насколько хрупок этот обманчивый покой, которого она сумела достичь — туманная пелена продолжала висеть в ее мозгу.

— Леб Камай, — прошептала она. — Сердце моего врага, не стань моим сердцем.

Она вызвала в памяти лицо Фарад'на — угрюмое молодое лицо с тяжелыми надбровными дугами и упрямо сжатым твердым ртом.

Ненависть сделает меня сильной, подумала она. В ненависти я смогу избежать судьбы Алие.

Но сознание ненадежности ее положения не покидало Ганиму, и все, о чем она могла думать, — это о том, насколько похож Фарад'н на ее покойного дядю — Шаддама Четвертого.

— Вот ты где!

Справа вдоль парапета к Ганиме своей солдатской походкой приблизилась Ирулан. Повернувшись к принцессе, Ганима подумала: А это дочь Шаддама!

— Почему ты все время проводишь в уединении, избегаешь нас? — нахмурившись, спросила Ирулан, став лицом к Ганиме.

Ганима не стала говорить, что никогда не бывает одна, что охрана прекрасно знает, где она и куда направилась. Гнев Ирулан был вызван тем, что они стояли на возвышенном открытом месте и представляли собой идеальную мишень.

— Ты не носишь защитный костюм, — сказала Ганима. — Ты знаешь, что в старые времена всякого, кто оказывался вне сиетча без защитного костюма, убивали. Он терял воду, подвергая опасности все племя.

— Воду, воду! — передразнила Ганиму Ирулан. — Меня больше интересует, почему ты подвергаешь опасности себя, гуляя по крышам? Возвращайся в дом. Ты создаешь проблемы для всех нас.

— Какая здесь может быть опасность? — удивилась Ганима. — Стилгар покарал всех предателей. Кругом охранники Алие…

Ирулан посмотрела вверх, в темнеющее небо. На серо-синем небосклоне зажглись первые звезды. Она снова посмотрела на Ганиму.

— Не буду с тобой спорить. Меня прислали сказать, что Фарад'н прислал свое слово. Он принимает предложение, но по некоторым причинам хочет отложить церемонию.

— Надолго?

— Этого мы пока не знаем, ведутся переговоры. Но Дункана отослали домой.

— А что с бабушкой?

— Она пожелала остаться на Салусе на неопределенное время.

— Кто сможет ее за это осудить? — спросила Ганима.

— Это была совершенно глупая стычка с Алией!

— Не пытайся меня одурачить, Ирулан! Это была не глупая стычка, я же слышала рассказы о ней.

— Страхи Общины Сестер…

— … вполне реальны, — закончила Ганима фразу Ирулан. — Ты доставила мне сообщение. Воспользуешься ли ты теперь возможностью разубедить меня в моем намерении?

— Нет, я сдалась.

— Ты же знаешь, что мне не стоит лгать, — сказала Ганима.

— Ну, хорошо. Да, я буду пытаться разубедить тебя. Этот план безумен.

Зачем я ее так раздражаю, подумала Ирулан. — Последователи Бене Гессерит не должны раздражаться ни при каких обстоятельствах.

— Я очень обеспокоена большой опасностью, которая над тобой нависла, — сказала Ирулан. Ты это знаешь. Гани, Гани, ты же дочь Пауля. Как ты можешь…

— Именно потому, что я — дочь Пауля, — ответила Ганима. — Мы, Атрейдесы, восходим к Агамемнону и знаем свою кровь. Никогда не смей об этом забывать, бездетная жена моего отца. У нас, Атрейдесов, кровавая история, и мы не остановимся перед необходимостью ее пролить.

— Кто такой Агамемнон? — вдруг спросила Ирулан.

— Ваше хваленое образование в школе Бене Гессерит говорит само за себя, — ответила Ганима. — Я все время забываю, что твой род слишком короток. Но моя память восходит к…

Она замолчала не желая нарушать хрупкий сон спящих в ее памяти предков.

— Что бы ты ни помнила, могу сказать, что твой курс очень опасен, потому что…

— Я убью его, — пообещала Ганима. — Он должен мне жизнь.

— Я не допущу этого, если смогу.

— Мы это и так знаем. Но у тебя не будет такой возможности. Алия отошлет тебя в один из южных городов, где ты и будешь находиться до тех пор, пока все не будет исполнено.

Ирулан негодующе покачала головой.

— Гани, я поклялась, что буду защищать тебя от любой опасности. Если потребуется, то ради этого я пожертвую жизнью. Если ты думаешь, что я буду спокойно отсиживаться за каменными стенами какой-нибудь джедиды, когда ты…

— Всегда найдется Хуануй, — сказала Ганима очень мягко. — Смерть — это всегда альтернатива. Я уверена, что из ссылки ты ни во что не сможешь вмешаться.

Ирулан побледнела и, забыв на мгновение обо всей своей подготовке, прижала ладонь к губам. Она столько заботы вложила в эту девочку, сейчас женщину покинули все чувства, кроме, может быть, животного страха. Губы ее задрожали, она заговорила, почти срываясь на крик:

— Гани, я не боюсь за себя! Ради тебя я могу броситься в пасть червю. Да, ты правильно сказала: я — бездетная жена твоего отца, но ты — это тот ребенок, которого у меня никогда не было. Я умоляю тебя… — слезы заблестели в уголках ее глаз.

У самой Ганимы подступил комок к горлу, но она не дала волю своей слабости.

— Между нами есть еще одна разница. Ты никогда не была в отличие от меня фрименкой. Это пропасть, которая разделяет нас. Алия знает об этом. Кто бы она ни была, это она знает твердо.

— Ты не можешь говорить, что Алия знает, — с горечью произнесла Ирулан. — Если бы я не знала, что она из Атрейдесов, то могла бы поклясться, что она желает уничтожить свою семью.

Откуда, собственно говоря, ты можешь знать, что Алия все еще Атрейдес? — подумала Ганима, удивляясь слепоте Ирулан. Она же из Бене Гессерит, а кто лучше Сестер знает историю Мерзости? Она не посмела бы даже думать об этом, не говоря уж о том, чтобы поверить в такую возможность. Должно быть, Алия испробовала на этой несчастной женщине кое-какие приемы своего колдовства.

— Я должна тебе воду. Поэтому я стану охранять тебя, — сказала Ганима. — Но твой кузен потерял это право. Так что не будем больше говорить об этом.

Губы Ирулан все еще дрожали, когда она вытерла глаза.

— Я очень любила твоего отца, — прошептала она. — Я даже не догадывалась, насколько, до тех пор пока он не умер.

— Может быть, он жив, — сказала Ганима. — Этот Проповедник…

— Гани! Иногда я перестаю тебя понимать. Неужели Пауль стал бы так нападать на свою семью?

Ганима пожала плечами и вгляделась в темное уже небо.

— Он может находить это забавным…

— Как ты можешь так легко об этом говорить?

— Чтобы не погрузиться в темную бездну, — ответила Ганима. — Я не издеваюсь над тобой. Бог видит, что нет. Просто я — дочь своего отца. Я человек, в котором посеяно семя Атрейдесов. Ты не станешь думать о Мерзости, а я могу думать только о ней. Я — предрожденная. Я знаю, что творится у меня внутри.

— Это глупое суеверие о…

— Не надо, — Ганима протянула руку к губам Ирулан. — Я — продукт проклятой селекционной программы Бене Гессерит, ее придумала моя родная бабка. Но это еще далеко не все.

Она ногтем разорвала кожу на ладони, из раны потекла кровь.

— Видишь, какое у меня юное тело, какая тонкая кожа… Но мой опыт… О, боги, Ирулан! Мой опыт! Нет!

Она выбросила вперед руку, видя, что Ирулан приблизилась к ней.

— Мне ведомо все то будущее, которое с таким тщанием исследовал мой отец. Во мне столько мудрости предков и столько же их невежества… и моральной неустойчивости. Если ты хочешь помочь мне, то сначала пойми, кто я.

Совершенно инстинктивно Ирулан наклонилась вперед и крепко обняла Ганиму, прижавшись щекой к ее щеке.

Боже, сделай так, чтобы мне не пришлось убить эту женщину! — подумала Ганима. — Не дай этому случиться!

На Пустыню незаметно опустилась ночь.

Глава 45

Позвала тебя маленькая пташка

С красным полосатым клювом.

Прокричала она над сиетчем Табр,

И отнесли тебя на могильное поле.

Плач по Лето II

Лето проснулся от позвякивания водяных колец в волосах женщины. Он посмотрел в проем открытой двери своей кельи и увидел сидевшую там Сабиху. Полупогруженный в наркотический дурман, он увидел сейчас то, что открыло ему недавнее видение. Сабиха была на два года старше того возраста, когда большинство фрименских женщин уже замужем или, по меньшей мере, обручены. Следовательно, ее семья бережет ее для чего-то… или для кого-то. Девушка, очевидно, уже давно пересиживала свой брачный возраст. Затуманенное видениями зрение все-таки позволило ему разглядеть, что женщина похожа на образ из древнейшего земного прошлого: темные волосы и светлая кожа, глубоко посаженные глаза синие-на-синем, тень придавал им зеленоватый оттенок. У нее был маленький нос, большой рот и острый подбородок. Сабиха была живым сигналом того, что план Бене Гессерит известен — или о нем догадываются — здесь, в Якуруту. Они хотят возродить старый империализм фараонов с его помощью? Зачем же тогда эти попытки принудить его к браку с собственной сестрой? Несомненно, Сабиха не могла предотвратить этого.

Однако его тюремщикам план Бене Гессерит был известен. Но как они об этом узнали? Они не могли проникать в чужие видения. Они не могли бывать вместе с Лето там, где жизнь превращалась в подвижную мембрану, проникающую в иные измерения. Рефлексивные и повторяющиеся видения, в которых неизменно присутствовала Сабиха, принадлежали только и исключительно Лето.

Кольца снова звякнули в волосах Сабихи, и этот звук спугнул видение. Теперь он точно знал, где находится и чему научился. Это знание не могло быть стерто ничем. Нет, это не паланкин, не звон колец, не песня путников. Нет… Он находится здесь, в келье Якуруту, вовлеченный в самое опасное из путешествий: туда и обратно, к Аль ас-сунна валь-джамас, из реального мира чувств и обратно — в иллюзорный мир видений.

Что она делает там со своими кольцами, звенящими в волосах? О, да. Она готовит варево, которым будут потчевать сегодня его, Лето Атрейдеса, те, кто схватил его и держит в неволе. Это зелье, которое держит его в реальном мире только наполовину, будут давать ему до тех пор, пока либо он умрет, либо исполнятся планы его бабки. Каждый раз, когда он думал, что победил в этой схватке, они тотчас отсылали его назад, в небытие! Госпожа Джессика оказалась права — старая ведьма! Но кое-что надо сделать не откладывая. Все воспоминания о прошлой жизни всех его предков бесполезны до тех пор, пока не научится организовывать данные о них и не сможет вспоминать их по первому требованию. Сейчас эти жизни живут в условиях полнейшей анархии. Одна или несколько из них могут полностью подавить его волю. Пряность и ее неумеренное потребление им здесь, в Якуруту, стали отчаянной азартной игрой.

Гурни ждет знака, а я отказываюсь его дать. Насколько же хватит его терпения?

Он внимательно посмотрел на Сабиху. Она откинула с головы капюшон, и на висках стала видна ее племенная татуировка. Сначала Лето не узнал ее, но потом припомнил, где он находится. Да, сиетч Якуруту до сих пор жив.

Лето не мог понять, следует ли ему ненавидеть бабку или, наоборот, благодарить ее за то, что она с ним сделала. Она хотела, чтобы его инстинкты проникли на уровень сознания. Но что такое инстинкты? Это расовая память на то, как справляться с кризисными ситуациями. Его прямой доступ к памяти живших до него предоставлял такую возможность без всякой Пряности. Теперь, когда отношения с множественной предковой памятью были упорядочены, надо было как можно тщательнее скрывать это от Гурни. Но не было способа спрятать это от Намри. Да, Намри — это большая проблема.

Сабиха вошла в келью с чашей в руках. Свет, падавший от двери, образовывал вокруг ее волос восхитительные радужные круги. Она осторожно приподняла его голову и начала кормить из чаши. Только теперь Лето понял, насколько он ослаб. Он позволил ей кормить себя, но ум его в это время был далеко, беседуя с Гурни и Намри. Они верили ему! Намри верил больше, но даже Гурни не мог отрицать того, что сообщали ему чувства Лето о Дюне.

Сабиха вытерла ему рот подолом платья.

Ах, Сабиха, подумал он, вспомнив недавнее видение, наполнявшее его сердце болью. Много ночей грезил я у открытой воды, и ветер проносился у меня над головой. Много ночей провела моя плоть возле змеиного гнезда, а я мечтал о Сабихе во время летнего зноя. Я видел, как она складывает испеченные на докрасна раскаленных противнях сдобренные Пряностью хлебы. Я видел чистую воду канала, тихую и гладкую, но в моем сердце бушевала буря. Вот она пьет кофе и ест. Зубы ее поблескивают в тени. Я вижу, как она вплетает мои водяные кольца в свои волосы. Янтарный аромат ее груди задевает струны моих самых сокровенных чувств. Она мучит меня и сжигает мою душу одним только своим существованием.

Как ни сопротивлялся Лето натиску этой страсти, все было тщетно: замороженный шар его пространственно-временной памяти взорвался. Мальчик явственно ощутил, как в его объятиях ритмично движется, издавая сладострастные звуки, женское тело; они впитывали ощущения всем своим телом — губами, через влажное, хрипловатое дыхание, языком… перед мысленным взором возникали видения каких-то спиралей… В мозгу же звучал исступленный голос: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Жаркое, распирающее, взрослое ощущение появилось у Лето в паху. На всем теле выступил пот, наступила кульминация.

О, как сладко будет испытать все это наяву!

— Сабиха, — страстно зашептал Лето. — О, моя Сабиха. Как только ее подопечный вошел в нужную глубину транса,

Сабиха поставила на пол чашу и вышла, остановившись у выхода, чтобы доложить обо всем Намри.

— Он снова произносит мое имя, — сказала она.

— Иди и сиди с ним, — сказал Намри. — Мне надо найти Халлека и обсудить это с ним.

Сабиха вынесла чашу с остатками варева и вернулась в келью. Сев на край ложа, она принялась разглядывать затененное лицо мальчика.

Вот он открыл глаза, протянул руку и коснулся кончиками пальцев щеки девушки. Он заговорил, рассказывая ей о видении, главной героиней которого была она, Сабиха.

Пока он говорил, женщина положила свою ладонь на его руку. Какой он сладкий… какой ела… — она прилегла рядом с ним, подложив под голову его руку. Сабиха уснула глубоким сном еще до того, как Лето высвободил руку. Он сел, чувствуя всю глубину своей немощи. Пряность и видения истощили его, выпили до дна. Он оглядел келью, стараясь хоть чуть-чуть взбодриться, и поднялся с ложа, не потревожив Сабиху. Надо уйти, хотя он понимал, что в таком состоянии уйти далеко не сможет. Лето медленно застегнул защитный костюм, собрал лежавшую возле ложа одежду и вышел наружу. Вокруг были люди, занятые своими делами, они знали его, но не были обязаны за ним следить. Намри и Халлек скоро узнают, что он сделал. Сабиха спит не слишком глубоко.

Мальчик увидел боковой лаз и храбро спустился в него.

Сабиха действительно мирно спала, когда в келью вошли Халлек и Намри.

Женщина быстро села, протерла глаза, увидела пустое ложе, дядю, стоявшего позади Халлека, и выражение гнева на их лицах.

Первым заговорил Намри.

— Да, да, он ушел.

— Как ты его упустила? — в ярости прошипел Халлек. — Как это могло случиться?

— Видели, как он пошел к нижнему выходу, — произнес Намри до странности спокойным тоном.

Сабиха, съежившись от страха, стояла перед мужчинами, силясь вспомнить, что произошло.

— Я не помню, я ничего не помню, — повторяла она.

— Наступает ночь, а он очень слаб, — сказал Намри. — Он не сможет уйти далеко.

Халлек резко повернулся к нему.

— Ты хочешь, чтобы мальчик умер?

— Это не слишком меня огорчит. Халлек снова обернулся к Сабихе.

— Расскажи мне, что произошло.

— Сначала он коснулся моей щеки. Говорил о своем видении… где мы были вместе, — она посмотрела на пустое ложе. — Он заставил меня уснуть. Это было какое-то волшебство.

Халлек взглянул на Намри.

— Он не может прятаться где-нибудь внутри?

— Нет, его бы нашли, заметили. Нет, он направлялся к выходу. Его здесь нет.

— Волшебство, — продолжала бормотать Сабиха.

— Никакого волшебства, — заявил Намри, — он просто загипнотизировал ее. Он и со мной чуть было это не проделал? Сказал, что я его друг.

— Он очень слаб, — сказал Халлек.

— Только телом, — возразил Намри. — Но далеко он не уйдет. Я испортил пяточные насосы его костюма. Он умрет от обезвоживания, если мы его не найдем.

Халлек едва не ударил Намри, но вовремя сдержался. Джессика предупреждала, что Намри, возможно, придется убить парня. Господи! До чего они дошли — Атрейдесы против Атрейдесов.

— Может быть, он просто побрел куда глаза глядят, может быть, он просто не вышел из транса?

— Какая разница? — возразил Намри. — В любом случае, если мы его не найдем, он умрет.

— Начнем искать его на рассвете, — решил Халлек. — Он взял с собой фримпакет?

— У входа всегда лежит несколько штук, — сказал Намри. — Он был бы полным дураком, если бы не взял один. Но он не произвел на меня впечатления дурака.

— Тогда пошли сообщение нашим друзьям, — сказал Халлек. — Расскажи им, что произошло.

— Этой ночью не будет никаких сообщений, — ответил Намри. — Надвигается буря. Племена следят за ее продвижением уже три дня. Она будет здесь в полночь. Все средства связи отключены. Спутники перестали выходить на связь с нашим сектором два часа назад.

Халлек судорожно вздохнул. Если мальчика застигнет буря, он, без сомнений, погибнет. Ветер сожрет его плоть и измельчит кости. Вымышленная смерть станет реальной. Он изо всех сил ударил кулаком в ладонь. Буря может запереть их в сиетче, они не смогут даже носа из него высунуть. Накопившееся в воздухе электричество уже отрезало сиетч от внешнего мира.

— Дистранс, — произнес Халлек. Ему пришло в голову, что можно записать сообщение на сигналы летучих мышей и передать их по аварийной системе.

Намри отрицательно покачал головой.

— Летучие мыши не летают в такую погоду. Они чувствуют бурю лучше, чем мы, и прячутся в скалах до тех пор, пока не уляжется ветер. Правда, можно связаться со спутником, чтобы нас снова включили. Тогда мы сможем хотя бы найти его останки.

— Он не погибнет, если взял с собой фримпакет и зароется в песок во время бури, — сказала Сабиха.

Выругавшись себе под нос, Халлек резко повернулся и стремительно вышел из кельи.

Глава 46

Мир требует решений, но мы никогда не принимаем живых решений; мы лишь стремимся это делать. Закрепленное решение есть, по определению, мертвое решение. Вся проблема мира заключается в том, что он наказывает за ошибки, вместо того чтобы награждать за блестящие достижения.

Слова моего отца; рассказ о Муад'Дибе, восстановленный Харком аль-Ада

— Она его учит? Она учит Фарад'на?

Алия смотрела на Дункана Айдахо с недоверием и злостью. Лайнер Гильдии перешел на орбиту вокруг Арракиса в полдень по местному времени, а час спустя челнок без всякой пышной помпы доставил Айдахо в Арракин. Через несколько минут орнитоптер приземлился на крыше Убежища. Предупрежденная о его вынужденном приезде, Алия встретила его очень сухо и официально на глазах своих гвардейцев, и вот теперь они стоят напротив друг друга в северном крыле Убежища. Айдахо только что передал ей точное, правдивое сообщение о том, что произошло, подчеркивая каждую важную деталь.

— Она совершенно потеряла чувство реальности, — сказала Алия,

Он воспринял этот ответ в его ментальном аспекте.

— Все указывает на то, что Джессика пребывает в уравновешенном состоянии духа. Я бы сказал, что ее индекс душевного здоровья…

— Прекрати, — огрызнулась Алия. — О чем она вообще думает?

Айдахо, который понял, что его собственный психический баланс зависит сейчас от того, насколько быстро он сумеет погрузиться в эмоциональное спокойствие ментата, произнес:

— Я вычислил, что она думает о помолвке внучки.

Лицо его при этом оставалось ласковым и мягким — маской, под которой скрывались ярость и горе. Здесь не было Алие. Прежняя Алия умерла. Иногда перед его внутренним взором возникал мифический образ прежней, возможно, никогда не существовавшей Алие, но ум ментата мог выдерживать такой самообман не дольше нескольких минут. Эта тварь в человеческом облике была одержима, ее душой овладели демоны. Фасетки его стальных глаз разложили Алию на множество образов, каждый из которых был отражением мифа. Потом он попытался сложить эти фрагментарные образы в один, но Алия не получилась, ее больше не существовало. Ее характеристики были разодранными, их нельзя было более соединить в цельную личность. Его жена превратилась в пустую оболочку, внутри которой осталась только одна злоба.

— Где Ганима? — спросил он.

— Я отослала ее вместе с Ирулан в имение Стилгара, — она небрежно отмахнулась от его вопроса.

Это нейтральная территория, подумал Айдахо. — Значит, она провела переговоры с мятежными племенами. Она теряет почву под ногами и даже не догадывается об этом… не догадывается ли? Переметнулся ли Стилгар на ее сторону?

— Обручение, — вслух размышляла Алия. — Какова обстановка в Доме Коррино?

— Салуса налаживает контакты с инопланетными родственниками, которые ставят на Фарад'на, надеясь получить свою долю, когда принц вернет себе власть.

— И она учит его по методике Бене Гессерит?

— Разве это не нужно будущему мужу Ганимы?

Алия едва заметно улыбнулась, вспомнив неугасимую ярость Ганимы. Пусть Фарад'на учат. Джессика готовит к обучению труп. Все это пустая трата времени.

— Мне надо все это обдумать, — сказала Алия. — Что-то ты слишком спокоен, Дункан.

— Я жду твоих вопросов.

— Вижу. Понимаешь ли ты, как я рассердилась на тебя? Взять и отвезти ее к Фарад'ну!

— Ты сама поручила мне привести твой замысел в исполнение.

— Я была вынуждена оставить без последствий сообщение о том, что вас, как пленников, захватили на Салусе, — сказала она.

— Я выполнял твой приказ.

— Временами ты бываешь невыносимо пунктуален, Дункан. Иногда ты меня просто пугаешь. Но если бы ты этого не сделал, то…

— Госпожа Джессика в безопасности, — сказал он. — Ради Ганимы мы должны быть благодарны, что…

— В высшей степени благодарны, — согласилась Алия. Ему нельзя больше доверять. В нем крепко сидит верность Атрейдесам. Надо под каким-то предлогом отослать его отсюда… и ликвидировать. Несчастный случай, конечно…

Она прикоснулась кончиками пальцев к его щеке. Айдахо заставил себя ответить на ласку и почтительно поцеловал жене руку.

— Дункан, Дункан, как это все грустно, — сказала она. — Но я не могу держать тебя здесь, со мной. Произошло так много событий, и так мало осталось людей, которым можно полностью доверять.

Он отпустил ее руку и застыл в ожидании.

— Я была вынуждена послать Ганиму в Табр, — сказала она. — Здесь стало очень неспокойно. Отряды с Порченой Земли разрушили канал в бассейне Кагги и выпустили всю воду в песок. В Арракине снижены нормы потребления воды. Бассейн, правда, уцелел с помощью песчаной форели, и мы собираем оставшуюся воду, хотя ее слой очень тонок.

До Айдахо вдруг дошло, что в Убежище почти не видно амазонок из личной гвардии Алие. Он подумал: Повстанцы Внутренней Пустыни не оставят своих попыток пробить оборону Алие. Знает ли она об этом?

— Табр пока нейтрален, — продолжала Алия. — Переговоры продолжаются. Там Джавид с делегацией священников. Но я хочу, чтобы ты в Табре понаблюдал за ними, особенно за Ирулан.

— Да, конечно, она же Коррино, — согласился он.

Но по глазам жены Айдахо понял, что для нее он уже не существует. Как же прозрачна стала эта тварь в образе Алие! Она махнула рукой.

— Теперь иди, Дункан, пока я не размякла и не позволила тебе остаться. Я так скучала по тебе…

— Я тоже скучал, — он вложил в эту фразу всю свою неизбывную печаль.

Она внимательно посмотрела на мужа, пораженная этой искренней грустью.

— Ради тебя, Дункан, — сказала она вслух, а про себя подумала: Очень плохо, Дункан. — Зия отвезет тебя в Табр, орнитоптер нам сейчас очень нужен самим.

Это ее любимая амазонка, подумал Айдахо. — Надо соблюдать предельную осторожность.

— Я понимаю, — сказал он и еще раз поцеловал Алие руку, снова посмотрел на дорогую для него плоть, которая когда-то была плотью его возлюбленной Алие. Уходя, он так и не смог заставить себя взглянуть ей в лицо. В ее глазах был виден чужой человек.

Выйдя на взлетную площадку, Айдахо испытал какую-то неудовлетворенность от вопросов, на которые он пока не ответил. Встреча с Алией была нелегким испытанием для его способностей обрабатывать поступающую информацию. Он стоял возле орнитоптера рядом с охранявшей его амазонкой, угрюмо глядя на юг. Воображение унесло его за Защитный Вал, в сиетч Табр. Почему Зия должна везти меня в Табр? Вернуть орнитоптер — это минутное дело для первого же попавшегося лакея. В чем причина задержки? Зия получает инструкции?

Айдахо взглянул на бдительную амазонку, сел на место пилота, высунулся из кабины и сказал:

— Скажи Алие, что я немедленно пришлю орнитоптер назад с одним из людей Стилгара.

Прежде чем женщина успела ответить, Дункан запустил двигатель. Амазонка стояла в нерешительности. Кто может оспаривать решения супруга Алие? Когда она поймет, что делать, он будет уже в воздухе.

Теперь, когда Айдахо был один в кабине, он мог дать волю своему горю, и зарыдал. Алия ушла. Сегодня они расстались навеки. Слезы текли из его искусственных глаз, а он исступленно шептал: «Пусть все воды Дюны уйдут в песок. Я восполню их своими слезами».

Это был не поступок ментата, и Айдахо пришлось собраться, чтобы переключить внимание на текущие дела. Надо было внимательно управлять машиной. Управление отвлекло внимание от горя, и Дункан смог взять себя в руки.

Ганима снова со Стилгаром. И с Ирулан.

Зачем Зия должна была сопровождать его? Должен был произойти несчастный случай со смертельным исходом,

Глава 47

Каменная усыпальница правителя — не приют для молящихся. Она — могила скорби. Только ветер слышит голоса этого места. Крики ночных тварей и непреходящее чудо света двух лун вопиют о том, что сочтены дни этого человека. Нет больше просителей. Гости покинули веселый пир. Опустела тропа к этой горе.

Строки об усыпальнице герцога Атрейдеса неизвестного автора

Сложившиеся обстоятельства поражали Лето своей обманчивой простотой. Чтобы избежать видений, надо делать все, основываясь на том, чего не видишь. Он понимал, что главная ловушка находится в его голове. Нити запертого в сознании будущего захватывают человека и не выпускают, порвать эти нити — вот главная задача. Ни в одном видении Лето не было сцены бегства из Якуруту. Но первое, что надо было сделать, — это перерезать нить, связывавшую его с Сабихой.

В последних лучах заходящего солнца он взобрался на край скалы, которая прикрывала Якуруту с востока. Во фримпакете оказались тонизирующие таблетки и еда. Он принял препарат и теперь следовало подождать прилива сил. К западу лежало озеро Азрак — гипсовая чаша, заполненная некогда открытой водой. Но это было еще до появления червей. К югу находился невидимый отсюда Бене Шерк, новые поселения, покрывшие безжизненный блед. К югу была Танзерцфа — Земля Ужаса: три тысячи восемьсот километров безводной Пустыни с редкими пятнами травы вокруг дюн с водоуловителями. То была работа экологов, проводивших трансформацию Арракиса. Эти зеленые островки обслуживались воздушными вахтами, которые подолгу там не задерживались.

Я пойду к югу, — решил Лето. — Гурни ждет, что именно туда я и направлюсь. Сейчас не тот момент, чтобы делать что-то неожиданное и непредсказуемое.

Скоро стемнеет и тогда можно будет покинуть это временное убежище. Лето оглядел южный горизонт. Там с земли поднимались, словно клубы дыма, пыльные вихри, закрывающие небо горячей завесой, — буря. Гигантский центр бури, подобно извивающемуся червю, вздымался на Великой Равнине. Почти минуту Лето наблюдал за центром и понял, что тот не движется. На ум мальчику пришла старая фрименская мудрость: Если центр не движется, значит, ты на пути бури.

Это обстоятельство меняло все.

Несколько мгновений он смотрел на запад, туда, где был Табр, ощутив обманчивый покой вечера в Пустыне; белое гипсовое дно старого озера с круглой, обточенной ветрами галькой; первобытная бескрайняя пустота с нереальной блестящей поверхностью тыльных облаков. Ни в одном видении Лето не представлял себя в эпицентре матери-бури, закопавшимся в песок, чтобы выжить в этом страшном хаосе. Было, правда, видение, в котором его несет ветер… но это могло наступить позже.

Буря между тем надвигалась. Фронт сметающего все на своем пути ветра достигал нескольких градусов широты. Это становилось рискованным. Лето приходилось слышать старые фрименские истории, обычно передаваемые через третьи, а то и четвертые руки о том, что можно пригвоздить к земле уставшего червя, если воткнуть крюк погонщика в землю сквозь одно из широких колец червя, и выжить, спрятавшись с подветренной стороны животного. То была грань между отвагой и давно забытой безрассудностью, которая сейчас бросала вызов мальчику. Буря начнется не раньше чем в полночь, так что время еще есть. Сколько нитей надо еще перерезать? Все, включая и главную?

Гурни думает, что я пойду к югу, но не в эпицентр бури.

Он посмотрел на юг, отыскал глазами дорогу, увидел черную, как эбонит, горловину расселины в скале, в изгибах которой был песок, падавший, словно вода, на плоскую равнину. Жажда обожгла горло, когда Лето, вскинув на плечо фримпакет, направился по тропе к каньону. Было еще достаточно светло и дорогу было неплохо видно, но Лето понимал, что играет с Временем в очень азартную игру.

Когда он достиг губы каньона, на Пустыню внезапно, как это и бывает, упала ночная тьма. Пятнистое глиссандо лунного света показывало путь к Танзеруфту. Сердце его забилось чаще при воспоминании о всех тех ужасах, которыми щедро снабдили его услужливые внутренние жизни с их богатой памятью. Мальчик почувствовал, что может попасть прямо в лапы Хуануй-наа, так обозначает старинный фрименский страх крупнейшие бури: это означает Смерть Земли. Но что бы ни произошло, это будет не видение, а подлинная реальность. Каждый пройденный шаг все дальше уводил Лето от наведенной Пряностью дхианы, того специфического осознания интуитивно-творческого характера его натуры, с ее развернутостью к неподвижной цепи случайностей. На каждые сто шагов, которые он теперь проходил вперед, приходился один шаг, сделанный в сторону. Лето делал это для того, чтобы без слов слиться с вновь обретенной внутренней реальностью.

Тем или иным путем, но я приду к тебе, отец.

Вокруг него попискивали невидимые маленькие птицы. Будучи фрименом, он ориентировался по этим звукам там, где не было видно ни зги. Минуя расселины, он часто видел горящие в них зеленые глаза ночных хищников, попрятавшихся в преддверии бури.

Лето вышел из горловины каньона на открытое пространство Пустыни. Живой песок шевелился и дышал под его ногами, рассказывая о своей потаенной, но мощной жизни. Он оглянулся и увидел в лунном свете застывшуювулканическую лаву, покрывавшую скалы Якуруту. Вся структура этого мира была метаморфична, говорила о том, что Арракису есть еще чем поделиться с будущим. Лето поставил на землю ударник, чтобы вызвать червя. Стукнув о песок, он стал ждать, внимательно вслушиваясь в тишину Пустыни. Неосознанно он потрогал рукой кольцо Атрейдесов, спрятанное в складке одежды. Гурни наверняка видел его, но не взял. Интересно, что он подумал, увидев кольцо Пауля?

Отец, жди меня; я скоро приду к тебе.

Червь пришел с юга. Он изогнулся углом, чтобы не сталкиваться со скалами. Червь был не такой большой, как надеялся Лето, но здесь уж ничего не поделаешь. Лето проверил направление движения, установил крюки и взобрался по складчатому боку червя на его спину, подняв при этом клубы пыли. Ветер раздувал одежду Лето. Мальчик стал смотреть на тусклые от поднятой в воздух пыли южные звезды и направил червя вперед.

Прямо в бурю.

Когда взошла Первая Луна, Лето уточнил расположение бури и рассчитал время ее начала. Выходило, что она начнется не раньше утра. Теперь надо было собраться с силами и сделать большой рывок. Да, после такой бури будет много работы экологическим командам. Можно было подумать, что планета сопротивляется человеку с тем большей яростью, чем большие площади отвоевываются у Пустыни.

Всю ночь Лето гнал червя к югу, измеряя оставшуюся у животного энергию по его движениям, которые Лето ощущал ступнями. Иногда он позволял зверю сбиваться с пути немного на запад. Червь делал это отчасти потому, что на западе была граница его ареала, а может быть, животное тоже чувствовало приближение гигантской бури. Обычно для того, чтобы избежать гибели от ударов несущегося над поверхностью песка, черви зарываются в землю. Но этот не сможет зарыться, потому что Лето фиксирует его открытое кольцо крюком погонщика.

К полуночи червь начал выдыхаться. Движения его борозд стали медленнее, он начал вихлять, но продолжал стремиться на юг.

Буря разразилась на рассвете. Сначала возникла какая-то странная неподвижность Пустыни. Было такое чувство, что восход спрессовал дюны друг с другом. Летящая в лицо пыль заставила Лето прикрыть глаза полами одежды. Облака пыли сгустились, и Пустыня превратилась в некое пространство, лишенное каких бы то ни было очертаний. По щекам и векам начали стегать иглы мелких пока песчинок. Рот наполнился крупным песком, и Лето понял, что настала решительная минута. Стоит ли рискнуть и пригвоздить к земле загнанного червя? Лето понадобилась всего секунда, чтобы отказаться от такого решения. Он пробрался к хвосту червя и выдернул свои крюки. Едва двигаясь, червь начал зарываться в песок. Энергетическая система животного продолжала переносить тепло, и у хвоста было жарко, как в печи. Фримены с детства знают, как опасно подходить к хвосту червя. Червь — это фабрика, производящая кислород. На пути движения червя, возле его хвоста пылал страшный огонь — кислород выделялся как побочный продукт синтеза смазки, которая помогала червю легко двигаться в песке.

Летящий песок неистово бил Лето по ногам. Лето окончательно вырвал крюки и бросился в сторону, чтобы не сгореть в горниле червя. Самоё главное теперь заключалось в быстроте, с которой Лето удастся зарыться во взрыхленный червем песок.

Схватив уплотняющий инструмент левой рукой, Лето вгрызся в пологий склон дюны, зная, что червь слишком устал, чтобы обернуться и пожрать человека. Работая левой рукой, Лето правой одновременно извлек из фримпакета тент и приготовился раздуть его. Все было сделано меньше чем за минуту: тент был развернут в кармане, образовавшемся в подветренной стороне дюны. Лето раздул тент и вполз в него. Прежде чем запечатать вход, он выдвинул наружу уплотнитель и переключил его на реверсивный режим — инструмент стал разрыхлителем. Песок неумолимо засыпал тент. Однако Лето успел вовремя запечатать отверстие — внутрь тента попало всего несколько песчинок.

Теперь надо было работать еще быстрее. Никакой дыхательной трубки не хватит, чтобы вывести ее на поверхность через многотонную массу песка. Надвигалась великая буря, которую мало кому удается пережить. Его сможет защитить только пузырь раздутого тента, спрятанный в полости с плотными стенками.

Лето лег на спину и вытянулся. Он сложил руки на груди и вызвал у себя гипнотический транс, во время которого частота его дыхания снизится до одного дыхания в час. Таким образом, он вручил свою судьбу неизвестности. Если буря не вскроет его убежище, то он сможет, вероятно, выбраться… или же войти в мадинат ас-салам — Местопребывание Мира. Но что бы ни случилось, в первую очередь надо порвать все нити, одну за одной, оставив только ту, что связывает его с Золотым Путем. Или он это сделает, или никогда не вернется в халифат наследников своего отца. Надо разрушить всю ложь, все колдовские обряды, поразившие халифат, ставший ужасным прибежищем для демиурга его отца. Лето не станет больше молчать, когда очередной священник понесет откровенную чушь: «Его кинжал рассеет воинство демонов!»

Приняв это решение, Лето толкнул свое сознание на вневременной путь дао.

Глава 48

В любой планетарной системе существуют очевидные влияния высших порядков. Это положение часто демонстрируют с помощью перенесения земных форм жизни на вновь открытые планеты. Во всех таких случаях жизнь в похожих зонах проявляет поразительное подобие в развитии адаптивных признаков. Образование таких форм означает нечто большее, чем морфологическое приспособление; это говорит об общей организации выживаемости и о родстве таких организаций. Человек должен исследовать этот взаимозависимый порядок и отыскать в нем нашу нишу — это является для нас задачей первостепенной важности. Этот поиск, конечно, может выродиться в консервативное нахождение простого тождества условий. Но такой подход оказался смертельным для многих систем.

«Катастрофа Дюны» Харк аль-Ада

— В действительности мой сын никогда не видел будущего; он видел процесс творения и его отношение к мифам, в которых спит убаюканное человечество, — сказала Джессика. Она говорила быстро, но без скороговорки, внятно излагая суть дела. Она знала, что скрытые соглядатаи прервут эти занятия, как только им станет ясно, что именно она задумала.

Фарад'н сидел на полу, озаренный золотистыми солнечными лучами, которые щедро вливались в комнату через окно, возле которого сидел принц. Со своего места у противоположной стены Джессика могла видеть только верхушки деревьев в дворовом саду. Перед ней сидел новый Фарад'н: более стройный, более жилистый. Месяцы тренировок сделали свое дело. Глаза принца сияли, когда он смотрел на Джессику.

— Он видел формы, которые существующие силы, если они не отклонятся от первоначального пути, создадут из существующих исходных форм, — продолжала Джессика. — Он обращался за поиском этих форм больше к себе и своему опыту, нежели к опытам других людей. Он отказывался принимать что-то только потому, что это было удобно лично ему, считая это моральной трусостью.

Фарад'н научился молча слушать, оценивать и ни о чем не спрашивать до тех пор, пока его вопросы не становились точны и безошибочны. Джессика же говорила ему о взглядах Бене Гессерит на молекулярную память, выраженную в ритуалах, и очень естественно приучила его анализировать деятельность Пауля Муад'Диба с точки зрения Общины Сестер. Однако Фарад'н видел теневую сторону ее игры, видел проекции неосознанных форм, которые противоречили поверхностным намерениям и видимому смыслу ее утверждений и высказываний.

— Из всех наших наблюдений — это наиболее значимое, — сказала она. — Жизнь — это маска, посредством которой вселенная выражает самое себя. Мы допускаем, что все человечество и поддерживаемые им живые формы представляют собой естественную общность, и что судьба всей жизни является ставкой в решении судеб отдельно взятого человека. Таким образом, когда дело доходит до самопознания, до amor fati, мы перестаем играть в бога и обращаемся к обучению. В этом хаосе мы отыскиваем и отбираем индивидов и делаем их настолько свободными, насколько нам хватает сил.

Теперь он ясно видел, куда она вела его, и понимал, какой эффект все это производило на тех, кто следил за этим обучением с помощью шпионских ухищрений. Фарад'н едва удержался от того, чтобы бросить понимающий взгляд на дверь. Только наметанный глаз мог заметить, что Фарад'н на секунду потерял душевное равновесие, но Джессика сразу заметила это и улыбнулась. Правда, эта улыбка могла значить и что-то другое.

— Сегодня у нас нечто вроде выпускной церемонии, — сказала Джессика. — Я очень довольна тобой, Фарад'н. Будь добр, встань, пожалуйста.

Он повиновался и, встав, загородил Джессике вид деревьев в саду.

Джессика вытянула руки по швам, встав по стойке «смирно».

— Я уполномочена сказать тебе следующее: «Я стою здесь в присутствии священного существа — человека. Как я делаю это сейчас, так же будешь делать и ты, когда наступит твой час. В твоем присутствии я молюсь, чтобы это было так. Будущее остается неопределенным и так должно быть, ибо это холст, на котором каждый из нас пишет свои желания. Таким образом, человек создан для того, чтобы все время смотреть на этот прекрасный, ничем не заполненный холст. Мы по-настоящему владеем только этим моментом, когда мы посвящаем себя священному присутствию, которое разделяем и творим одновременно».

Когда Джессика закончила говорить, в комнату вошел Тиеканик. Он с деланной беспечностью подошел к Джессике, но его истинное настроение было нетрудно угадать. Лицо башара было мрачным и хмурым.

— Мой господин, — сказал он, но было уже поздно. Слова Джессики и ее тренировка сделали свое дело. Фарад'н больше не принадлежал Дому Коррино. Теперь он принадлежал только Бене Гессерит.

Глава 49

Мне кажется, что вы, Совет директоров ОСПЧТ, не способны понять, что в коммерции чрезвычайно редко можно найти образцы истинной верности. Когда вы последний раз слышали о клерке, отдавшем жизнь за компанию? Возможно, этот недостаток проистекает у вас из ложного допущения, что вы можете заставить людей определенным образом думать и сотрудничать с вами. Это ошибка очень многих организаций, включая генеральные штабы и церкви. В истории часто бывало, что генеральные штабы уничтожали собственные народы. Что же касается церкви, то я рекомендовал бы вам перечитать сочинения Фомы Аквинского. Что же касается вас, то в какой вздор вы верите! Люди должны хотеть делать дело, исходя из своих внутренних побуждений. Люди, а не коммерческие организации или цепи команд, делают огромную цивилизационную работу. Каждая цивилизация зависит от качества тех индивидов, которых она порождает. Если вы перестараетесь с организацией или с навязыванием законов, если подавите стремление людей к величию — то они не смогут работать, и их цивилизация погибнет.

Послание в ОСПЧТ, приписывается Проповеднику

Лето вышел из транса на удивление легко, даже не заметив самого перехода. Одно состояние плавно перешло в другое.

Он прекрасно знал, где находится. Восстановление энергии прошло быстро, но в это время Лето понял другое — в застоявшейся атмосфере защитного тента практически не осталось кислорода. Если он не будет двигаться, то навсегда останется в тенетах безвременья, в вечном теперь, в котором сосуществуют все события сразу. Такая перспектива показалась ему заманчивой. Он видел сейчас время, как договор, оформленный коллективным разумом всех органов чувств. Время и Пространство были категориями, которые он сам, своим сознанием, приложил к существованию вселенной. Надо было всего лишь освободиться от множественности, в которой внечувственные видения продолжали искушать его. Смелый выбор может изменить будущее.

Но какая смелость требуется от него в этот момент?

Состояние транса манило к себе. Лето почувствовал, что покинул состояние Алам аль-Митха и вернулся в состояние нормального восприятия реальности только для того, чтобы убедиться, что эти состояния идентичны. Он хотел было использовать магию Рихани для проверки этого открытия, но необходимость выживания требовала принятия немедленных решений. Неудержимое инстинктивное желание жить посылало повелительные сигналы по нервам, требуя беспрекословного подчинения.

Лето рывком вытянул вперед руку и нащупал инструмент, оставленный им в песке снаружи тента. Он ухватился за рукоятку, перевернулся на живот и проделал отверстие в заслонке тента. На голову обрушился поток песка. Подгоняемый затхлым воздухом, Лето быстро работал в темноте, проделывая круто поднимающийся кверху лаз. Этот лаз получился длиной в шесть раз превышающей его рост, прежде чем мальчик вылез на поверхность и вдохнул свежий ночной воздух. Выскользнув на склон дюны, освещенный лунным светом, Лето увидел, что выход был от земли на расстоянии в треть высоты самой дюны.

Над головой плыла в небе Вторая Луна. Ночное светило стремительно двигалось за дюны, и путь его был усеян, словно придорожными камнями, огромными яркими звездами. Лето отыскал на небосводе созвездие Бродяги и, проследив за направлением вытянутой руки вечного небесного скитальца, определил местонахождение Фоумпль-Хоут — Полярной Звезды Юга.

Вот тебе твоя проклятая вселенная! — подумал он. Если приглядеться к звездам, то видно, что и в их мире царит такая же сутолока, как в песках Пустыни. Вселенная — это место, где одна уникальность без всякой системы громоздится на другую. Если же смотреть на звездное небо издали, то видны паттерны, внутри которых не видно никакого движения — и это создает иллюзию небесного абсолюта.

В абсолютном мы потеряем свой путь. Эта мысль заставила его вспомнить старую фрименскую поговорку: «Кто потеряет дорогу в Танзеруфте, тот потеряет жизнь». Паттерны могут вести по верному пути, но могут завлечь в ловушку. Надо помнить об изменениях самих паттернов.

Лето глубоко вздохнул и начал действовать. Скользнув в лаз, он выпустил воздух из тента, сложил его, и вытащил наверх вместе с фримпакетом.

На востоке ярко пламенел рассвет. Лето вскинул на плечо свои вещи, взобрался на гребень дюны и стоял там в утреннем холоде до тех пор, пока первые лучи взошедшего солнца не начали припекать правую щеку. Он нанес краску на глазницы, чтобы уменьшить отражение, ибо понимал, что Пустыне лучше подчиниться, чем воевать с ней. Спрятав краску в мешок, он выпил воды из влагоуловителя, втянул в себя воздух с распыленными в нем каплями.

Усевшись на песок, Лето внимательно осмотрел защитный костюм. В последнюю очередь он проверил подошвенные насосы. Чья-то рука умело надрезала их стилетом. Выскользнув из костюма, Лето отремонтировал его, но небольшое повреждение все же осталось. Он потерял приблизительно половину своей воды. Если бы не защитный тент… Он размышлял, надевая костюм, о том, как все же странно, что он не предусмотрел такой неприятности. Вот она, реальная опасность будущего, недоступного видениям.

Лето забрался на вершину дюны, подавленный безлюдностью этого места. Взгляд его блуждал в надежде зацепиться хоть за что-нибудь, за какую-нибудь неровность, которая говорила бы о Пряности или о присутствии червя. Однако буря подстригла местность под одну гребенку. Он вытащил из фримпакета ударник, снарядил его и принялся вызывать из-под земли Шаи-Хулуда. Сделав это, он стал ждать.

Червя не было очень долго. Сначала Лето услышал звук, а потом увидел, как содрогнулась земля и в завихрениях песка из-под земли появилась оранжевая пасть червя. Он выполз на поверхность стремительно, с жутким шорохом, разбрасывая вокруг тучи песка и пыли. Лето установил крюки, легко вскочил на червя и погнал его на юг.

Под ударами крючьев червь постепенно набрал скорость. Ветер свистел в ушах Лето и раздувал одежду. Сильнейший ток в чреслах подгонял Лето так же, как он сам подгонял червя. Каждая планета, так же как и человек, имеет в своей истории разные периоды, подумал Лето.

Червь принадлежал к тому типу, который фримены называли «ворчуном». Зверь периодически погружал передние пластинки в песок, правя хвостом. При этом возникал громкий рокочущий звук, и впереди червя вырастал бурун песка. Однако это был быстрый червь, и когда ветер стал попутным, Лето почувствовал жар кислородного потока, извергавшегося из хвоста червя, смешанный с едким запахом потока кислорода.

Червь несся на юг, а Лето дал волю своим мыслям. Он пытался думать об этом переходе, как о новой церемонии в своей жизни, церемонии, которая удержит его от подсчета цены, которую придется платить за поиск Золотого Пути. Подобно фрименам старого времени, он знал, что должен принять множество новых для себя церемоний, чтобы жившие в нем памяти не разодрали на части его душу, чтобы научиться держать этих охотников на безопасном для собственной психики расстоянии. Противоречивые образы, которые никогда нельзя объединять, должны быть заперты и ограничены живым напряжением, поляризующей силой, которая двигала им изнутри.

Всегда что-то новое, — думал он. — Я должен постоянно искать новые нити моих видений.

В разгар дня его внимание привлек протуберанец, возникший впереди и немного справа по курсу. Постепенно стало заметно, что этот протуберанец представляет собой узкий край высокой скалы. Скала находилась точно в том месте, где он и ожидал ее увидеть.

Намри… Сабиха, давайте посмотрим, как ваши братья воспримут мое присутствие, подумал он. Впереди его ожидала самая деликатная нить, больше опасная своим соблазном, нежели реальной угрозой.

Высокий камень постоянно менял свои очертания — складывалось впечатление, что это он несется навстречу мальчику, а не Лето продвигается к нему.

Начавший уставать червь взял круто влево, но Лето переставил крюки и погнал его прямо. В нос ударил острый и одновременно нежный запах меланжи. Должно быть, здесь расположена богатая жила. Они миновали фиолетовый, покрытый лепрозными пятнами меланжи, песок, и Лето направил червя дальше, мимо жилы. Ветер, напоенный имбирным ароматом корицы, преследовал их некоторое время, пока Лето не изменил курс движения, прямо к высившейся впереди скале.

Внезапно впереди засверкали яркие цвета южного бледа: в его огромности всеми цветами радуги заблистало что-то рукотворное. Лето поднял к глазам бинокль, навел фокус, и на расстоянии увидел блестящие крылья разведчика Пряности. Под разведчиком стоял большой комбайн. Лето опустил бинокль, машина превратилась в точку, и мальчик почувствовал себя буквально раздавленным хадхдхабом, неимоверной огромностью Пустыни, ее вездесущим присутствием. Он понял, что охотники за Пряностью давно увидели его — любое темное пятно между небом и песком считается у фрименов символом человека. Они, несомненно, его видели и теперь проявят максимум осторожности. Они станут выжидать. Фримены всегда очень подозрительны при встречах в Пустыне и держатся за эту подозрительность, пока не убедятся, что или знают приближающегося человека, или он не представляет для них опасности. Даже живя в условиях имперской цивилизации с ее сложными правилами, эти люди оставались наполовину необузданными дикарями, которые хорошо усвоили, что нож не опасен, если он в ножнах мертвеца.

Вот что может спасти нас, подумал Лето. — Дикость.

Было видно, как разведчик подался вправо, потом влево — это был явный знак для тех, кто находился на земле. Он представил себе, как экипаж разведчика вглядывается в пространство позади Лето, чтобы узнать, не следуют ли основные силы за одиноким путником на одиноком черве.

Лето направил червя влево, потом спрыгнул с его бока и отпрыгнул в сторону. Червь, почувствовав свободу, несколько раз сердито вздохнул, а потом на треть ушел под землю — он сильно устал от столь длинного путешествия.

Лето отвернулся от червя. Разведчик кружил очень низко, продолжая подавать сигналы крыльями. Это были поисковики, несомненно нанятые контрабандистами, из осторожности не пользующиеся электронными средствами связи. Охотники за Пряностью. Покачивание крыльями — это сигнал о присутствии всадника с червем.

Разведчик сделал еще один круг, опустил крылья и полетел прямо на Лето. Мальчик узнал тип машины: легкий орнитоптер, который начали использовать на Арракисе во времена деда. Машина сделала еще один круг и зашла на посадку против ветра, приземлившись в десяти метрах от дюны, на которой стоял Лето. Дверь слегка приоткрылась и из орнитоптера вышел человек, одетый в старую фрименскую полевую форму. Справа на груди человека красовалось символическое изображение копья. Фримен приближался не спеша, давая им обоим внимательно присмотреться друг к другу. Человек был высок, глаза его от систематического употребления Пряности были целиком окрашены в фиолетовый цвет. Маска защитного костюма закрывала нижнюю часть лица, сверху был надвинут капюшон. Было заметно, что в складках одежды человек прячет пистолет.

Остановившись в двух шагах от Лето, человек, озадаченно прищурив глаза, окинул мальчика внимательным взглядом.

— Доброй судьбы всем нам, — сказал Лето.

Человек оглянулся, потом снова вгляделся в лицо ребенка.

— Что ты здесь делаешь, дитя? — спросил он. Из-под маски костюма голос его звучал глухо и невнятно. — Хочешь стать затычкой в глотке червя?

Лето снова воспользовался старинной фрименской формулой.

— Пустыня — мой дом.

— Венн? — спросил человек. — Куда держишь путь?

— Иду на юг из Якуруту.

Человек коротко рассмеялся.

— Ну, Батиг, ты самый странный парень из всех, кого мне приходилось встречать в Танзеруфте.

— Я не маленькая дынька, — возразил Лето, имея в виду слово батиг. Такое обращение содержало в себе страшный намек. Маленькая дынька росла на краю Пустыни, и ее водой мог воспользоваться каждый прохожий.

— Мы не станем пить твою воду, Батиг, — сказал человек. — Меня зовут Мюриз, я арифа этого тайфа.

С этими словами человек обернулся в сторону сборщиков Пряности.

Лето особо отметил, что человек назвал себя судьей отряда. Он назвал своих людей тайфом, то есть группой или бригадой. Они не были ихван, то есть братьями. Наемные перекати-поле, это не вызывает никаких сомнений. За эту ниточку можно ухватиться.

Мальчик молчал, и Мюриз снова заговорил.

— У тебя есть имя?

— Достаточно будет и Батига.

Мюриз зловеще хохотнул.

— Ты так и не сказал мне, что ты тут делаешь.

— Ищу следы червя, — ответил Лето. Это был традиционный ответ, подразумевающий, что человек совершает хадж в поисках своего личного тайного откровения, Уммы.

— Уж очень ты молод, — произнес человек. — Прямо не знаю, что с тобой делать. Ты нас видел.

— Что я видел? — спросил Лето. — Я сказал тебе о Якуруту, а ты ничего не ответил.

— Игра в загадки, — сказал Мюриз. — Ну что ж, тогда скажи, что это? — он показал рукой на скалу.

Лето вспомнил о своем видении.

— Это всего лишь Шулох, — ответил он.

Мюриз оцепенел, и Лето почувствовал, как у него самого сильно забилось сердце.

Наступило долгое молчание, и Лето ясно видел, что человек мысленно перебирает в уме и отвергает различные ответы. Шулох! После ужина в сиетчах наступало время для всяких историй, и очень часто можно было услышать массу караванных рассказов о Шулохе. Слушатели были всегда уверены, что Шулох — это мифическое место, где случаются всякие удивительные вещи, но рассказывают о них только затем, чтобы украсить рассказ. Лето вспомнил одну из таких историй. Однажды на краю Пустыни люди нашли ваифа и привели его в сиетч. Вначале ваиф отказывался говорить со своими спасителями, но когда он наконец открыл рот, то никто не мог понять ни единого слова. Шли дни, ваиф оставался все таким же безмолвным — мало того, он отказывался одеваться и вообще иметь дело с людьми. Каждый раз, оставшись один, он начинал производить какие-то странные движения руками. Были призваны на совет лучшие лекари сиетча, но и они только разводили руками, не в силах что-либо понять. Но однажды мимо открытой двери его комнаты прошла древняя старуха. Она увидела, что делает ваиф, и рассмеялась. «Он всего-навсего подражает движениям своего отца, который плел веревки- из волокон Пряности, — объяснила она людям. — Так он не чувствует себя одиноким». Мораль такова: «В старых обычаях Шулоха скрывается надежность и чувство причастности к золотой нити жизни».

Мюриз молчал.

— Я — ваиф из Шулоха, который умеет только двигать руками.

По тому, как непроизвольно дернулась голова Мюриза, Лето понял, что тот знает старую историю. Человек заговорил тихо, но с явной угрозой в голосе.

— Ты человек?

— Такой же, как ты, — ответил Лето.

— Ты говоришь очень странно для ребенка. Напомню тебе, что я — судья и могу защищаться от таквы.

Ах да, подумал Лето. В устах такого судьи слово «таква» означало непосредственную угрозу. Таква — это страх, вызываемый присутствием демона, это верование широко распространено среди старых фрименов. Арифа всегда знал, как убить демона, за что его и избирали на этот пост, «потому что он обладает мудростью быть беспощадным, не проявляя при этом жестокости, зная, что доброта иногда сама порождает жестокость».

Лето, однако, добивался именно этого эффекта и поэтому сказал:

— Я могу подчиниться машхаду.

— Я буду судьей в этом духовном испытании, — сказал Мюриз. — Ты принимаешь это?

— Би-лай кафа, — ответил Лето. Без колебаний. Мюриз хитро улыбнулся.

— Сам не знаю, зачем я это делаю. Проще всего было бы убить тебя и дело с концом. Но ты — маленький батиг, а у меня недавно умер сын. Пошли, мы полетим в Шулох, я посоветуюсь с Иснадом насчет того, что с тобой делать.

Лето понимал, что за всеми этими увертками кроется смерть. Неужели находятся глупцы, которые им верят?

— Я знаю, что Шулох — это Аль ас-сунна валь-джамас.

— Что может знать ребенок о реальном мире? — спросил Мюриз, знаком предлагая Лето сесть в орнитоптер.

Мальчик подчинился, но внимательно прислушался к шагам идущего позади Мюриза.

— Самый верный способ сохранить тайну, это заставить людей поверить, что они сами знают ответ, — сказал Лето. — В этом случае люди не задают вопросов. Ты очень умно поступил, отбросив разговор о Якуруту. Кто поверит в то, что Шулох, это мифическое место, о котором ходят столько россказней, существует в действительности? А как это удобно для контрабандистов или всех прочих, кому нужен доступ в дюны!

Шаги Мюриза внезапно стихли. Лето обернулся, стоя левым боком вплотную к винту орнитоптера.

Мюриз застыл в полушаге от него с пистолетом, наставленным в спину Лето.

— Итак, ты не ребенок, — проговорил Мюриз. — Ты — проклятый лилипут, присланный шпионить за нами! Сначала мне показалось, что ты просто слишком мудр для ребенка, но теперь вижу, что ты еще и слишком много болтаешь.

— И это еще не все, — невозмутимо сказал мальчик. — Я — Лето, сын Муад'Диба. Если ты меня убьешь, то тебя и твоих людей просто живыми зароют в песок. Если же ты сохранишь мне жизнь, то я приведу тебя к величию.

— Прекрати свои игры, малютка, — прорычал Мюриз. — Лето находится сейчас в Якуруту, откуда, как ты говоришь…

Он осекся на полуслове. Рука с пистолетом чуть опустилась, Мюриз нахмурился.

Лето только и ждал этого минутного колебания. Он показал противнику, что собирается метнуться влево, но сместился едва ли на миллиметр. Рука Мюриза задела винт, и пистолет, выбитый из руки, отлетел на несколько метров в сторону. Не успел Мюриз опомниться, как Лето уже стоял сзади него, уперев кончик ножа в спину мужчины.

— Острие отравлено, — произнес Лето. — Скажи своему приятелю в орнитоптере, чтобы он не вздумал двигаться, иначе я буду вынужден тебя убить.

Мюриз, прижимая к груди раненую руку, кивнул головой пилоту и сказал:

— Мой друг Бехалет слышал твои слова. Он будет недвижим, как скала.

Лето понимал, что в его распоряжении очень мало времени. Эти двое могут разработать какой-нибудь план действия или подойдут их приятели. Мальчик заговорил.

— Я нужен тебе, Мюриз. Без меня черви и их Пряность исчезнут с лица Дюны, — он почувствовал, как оцепенел фримен.

— Но откуда ты знаешь о Шулохе? — спросил Мюриз. — О нем никогда не говорят в Якуруту.

— Так ты признаешь, что я — Лето Атрейдес?

— Кем же еще ты можешь быть? Но каким образом ты…

— Потому что вы здесь, — ответил Лето. — Шулох существует, все остальное выводится очень просто. Вы — Отверженные, уцелевшие после разрушения Якуруту. Я видел ваши сигналы, которые вы подаете друг другу — следовательно, вы не применяете средства, которые можно обнаружить на расстоянии. Вы собираете Пряность и торгуете ею. Торговать вы можете только с контрабандистами. Ты — контрабандист, но ты и фримен. Значит, ты из Шулоха.

— Почему ты провоцировал меня на убийство?

— Потому что вам все равно пришлось бы убить меня в Шулохе.

Все тело Мюриза страшно напряглось.

— Спокойно, Мюриз, — предостерег его Лето. — Я все о тебе знаю. Ты всегда отнимал воду у невинных путников. Это стало у тебя привычным ритуалом. Как еще заставить замолчать тех, кто случайно увидел вас? Как еще можно сохранить вашу тайну? Батиг! Ты хотел соблазнить меня ласковыми словами и льстивыми эпитетами. Зачем выливать воду в песок просто так? Я бы пропал, как пропадают в Танзеруфте многие. Пустыня поглотила бы меня, и все…

Мюриз сложил пальцы правой руки в виде рогов червя, отгоняя Рихани, которого могли привлечь слова Лето. Мальчик, зная, насколько старые фримены боятся ментатов и людей, способных мыслить логически, едва подавил улыбку.

— Это Намри разболтал. Он сказал тебе о нас, — проговорил Мюриз. — Я заберу его воду, если…

— Ты не заберешь ничего, кроме пустого песка, если и дальше будешь разыгрывать из себя дурака, — сказал Лето. — Что ты будешь делать, Мюриз, когда вся Дюна покроется зеленой травой, деревьями и открытыми водоемами?

— Это никогда не произойдет!

— Это уже происходит на твоих глазах.

Лето слышал, как Мюриз в ярости и страхе заскрежетал зубами. Наконец он прохрипел:

— Как ты сможешь предотвратить это?

— Я знаю полный план трансформации, — ответил Лето. — Я знаю его сильные и слабые стороны. Без меня Шаи-Хулуд исчезнет навеки.

В голосе Мюриза вновь зазвучало лукавство.

— Зачем нам обсуждать все это здесь? Мы сыграли вничью. Ты, конечно, можешь убить меня ножом, но Бехалет тотчас застрелит тебя.

— Он не успеет это сделать: я выстрелю первым из твоего пистолета, — сказал Лето, — а потом я захвачу орнитоптер. Я умею им управлять.

Мюриз нахмурился.

— Но что, если ты не тот, за кого себя выдаешь?

— Разве мой отец не опознает меня?

— А-а, — протянул Мюриз, — вот как ты узнал, да? Но… — он покачал головой. — Мой сын служит у него поводырем. Он говорит, что вы двое никогда… Как же тогда…

— Так ты не веришь, что Муад'Диб может читать будущее? — спросил Лето.

— Нет, конечно же, я верю! Но он сам говорит о себе, что… — Мюриз снова замолчал.

— Ты думаешь, что он ничего не знает о вашем недоверии к нему, — продолжал Лето. — Я пришел именно в это место и именно в это время, чтобы встретиться с тобой, Мюриз. Я все о тебе знаю, потому что видел тебя и… твоего сына. Я знаю, насколько сильно вы верите в себя и как смеетесь над Муад'-Дибом, какие заговоры вы плетете, чтобы спасти свой клочок Пустыни. Но без меня этот клочок обречен, Мюриз. Мой отец уже не владеет видениями и вам можно обратиться только ко мне.

— Этот слепец… — Мюриз замолчал и судорожно сглотнул.

— Скоро он вернется из Арракина, и тогда мы увидим, насколько он слеп. Насколько сильно отклонились вы от древних фрименских обычаев, Мюриз?

— Что?

— Он живет у вас, как вадхияз. Твои люди нашли его в Пустыне и доставили в Шулох. Какая это богатая находка. Да она богаче любой, самой богатой жилы Пряности! Вадхияз! Он жил с тобой, его вода смешалась с водой твоего племени. Он — часть твоей Реки Духа. — Лето сильно прижал острие ножа к спине Мюриза, поднял левую руку и отстегнул клапан лицевой маски. — Берегись, Мюриз.

Поняв, что задумал Лето, мужчина спросил:

— Куда ты пойдешь, убив нас?

— Вернусь в Якуруту.

Лето прижал основание своего большого пальца ко рту Мюриза.

— Укуси и пей, иначе ты умрешь.

Поколебавшись, Мюриз вцепился зубами в плоть Лето. Мальчик внимательно посмотрел, как Мюриз сделал глотательное движение и отдал нож Мюризу.

— Вадхияз, — сказал он. — Прежде чем взять у человека воду, надо, чтобы он оскорбил племя.

Мужчина согласно кивнул.

— Твой пистолет там, — сказал Лето, повернув голову к тому месту, где упало оружие.

— Теперь ты мне доверяешь? — спросил Мюриз.

— Как иначе смогу я жить с Отверженными?

Лето снова увидел в глазах Мюриза лукавое выражение, но на этот раз человек просто подсчитывал возможную выгоду. Приняв решение, Мюриз подобрал пистолет и шагнул к трапу орнитоптера.

— Летим, — сказал он. — Мы и так слишком задержались у логова червя.

Глава 50

Будущее предзнания не может быть ограничено рамками правил прошлого. Нити существования переплетены согласно многим непознанным законам. Будущее предзнания развертывается по своим собственным законам. Это будущее не подчиняется ни повелениям Дзенсунни, ни логике науки. Предзнание строит относительную целостность. Эта целостность требует работы в каждый данный момент, всегда предупреждая о том, что вы не можете вплести любую нить в ткань прошлого.

Калима: Слова Муад'Диба. Шулохский комментарий

Мюриз легко посадил орнитоптер в Шулохе. Лето, сидевший рядом с пилотом, постоянно ощущал присутствие вооруженного Бехалета за спиной. Все зависело теперь от доверия и той нити видения, за которую ухватился теперь Лето. Если он потерпит неудачу, то… Аллах акбар. Бывает, что надо подчиниться высшему порядку.

Шулох высился посреди Пустыни неприступным утесом. Само его присутствие здесь, не отмеченное ни на одной карте, говорило о громадных взятках, страшных убийствах и влиятельных друзьях на высших постах Империи. Сверху Шулох был виден, как большая площадка, окруженная скалистыми стенами. В Цитадель вели слепые каньоны. Тенистые переходы, засаженные соляными кустами, и берег каньона, окаймленный веерными пальмами, указывали на изобилие воды в Шулохе. Некрасивые, грубо сколоченные здания, утопавшие в зеленых кустарниках и оплетенные пряными волокнами, были выстроены из веерных пальм. Дома были похожи на зеленые пуговицы, пришитые вразброс к песчаной почве. Здесь жили Отверженные, следующей ступенью падения которых была лишь смерть.

Мюриз посадил машину у нижней точки одного из входных каньонов. Прямо у носа орнитоптера стояло здание: крыша, сплетенная из ветвей Пустынного винограда и листьев беджато, и прикрытая обожженными волокнами Пряности. Живая копия первых примитивных защитных тентов. Красноречивая иллюстрация деградации тех, кто жил в Шулохе. Лето понимал, что в таком жилище легко теряется влага, не говоря об укусах многочисленных кровососущих, живших в зарослях. Так живет теперь и его отец. И бедняжка Сабиха. Здесь будет она принимать свое наказание.

По знаку Мюриза Лето выпрыгнул из орнитоптера и зашагал к хижине. У пальм на берегу каньона работали люди. Все они выглядели оборванными бедняками, и факт, что они даже не взглянули в сторону приземлившегося орнитоптера, свидетельствовал о том угнетенном состоянии, в каком они находились. Каменистый берег канала за спинами рабочих и влажный воздух говорили о близости открытой воды. Пройдя к хижине, Лето убедился в том, что она действительно примитивна, как он и ожидал. Вглядевшись в воду канала, он увидел в воде хищных рыб. Рабочие, избегая встречаться с ним глазами, продолжали отгребать песок от берега канала.

Мюриз остановился позади Лето и сказал:

— Ты стоишь на границе между рыбой и червем. Каждый из этих каньонов имеет своего червя. Этот канал открыт, и мы хотим выловить всю хищную рыбу, чтобы заманить сюда песчаную форель.

— Правильное решение, — похвалил Лето. — Вы сможете продавать форель и червей на другие планеты.

— Это предложил Муад'Диб.

— Я знаю, но форели и черви не выживают на других планетах.

— Пока нет, — согласился Мюриз, — но когда-нибудь…

— Этого не будет даже через десять тысяч лет, — холодно произнес Лето. Он повернулся, чтобы увидеть смятение на лице Мюриза. Вопросы отразились на этом лице, как солнце в водах канала. Может ли этот сын Муад'Диба действительно прозревать будущее? Некоторые думали, что это может делать Муад'Диб, но… Как вообще можно судить о таких вещах?

Мюриз отвернул лицо и направился к хижине. Откинул грубую занавеску и пригласил Лето войти. У дальней стены горела лампа, заправленная пряным маслом, возле стены скорчилась маленькая фигурка. Горящее масло распространяло тяжелый, вязкий аромат корицы.

— Нам прислали новую пленницу, которая будет следить за порядком в сиетче Муад'Диба, — язвительно заметил Мюриз. — Если она будет хорошо служить, то, возможно, сумеет сохранить свою воду до поры до времени.

Он обернулся к Лето.

— Некоторые думают, что это зло — отбирать у людей воду. Это говорят одетые в кружевные рубашки фримены, громоздящие на улицах своих городов кучи хлама. Кучи хлама! Разве виданное это дело на Дюне — кучи мусора? Когда мы получаем таких вот, — он протянул руку в направлении фигурки под лампой, — то они обычно оглушены страхом, теряют собственное лицо; таких нельзя принимать за истинных фрименов. Ты понимаешь меня, Лето-Батиг?

— Я понимаю тебя. — Скрюченная фигурка на полу не шевелилась.

— Ты говорил, что поведешь нас, — сказал Мюриз. — Фрименов всегда вели за собой кровавые вожди. Но куда сможешь привести нас ты?

— В Крализек, — ответил Лето, продолжая разглядывать человека у стены.

Мюриз вперил в Лето пылающий взор, брови его сошлись над фиолетовыми глазами. Крализек? То была не война и не простая революция. Это будет Битва Тайфунов. Это слово пришло из самых древних фрименских легенд: битва в конце мироздания. Крализек?

Высокий фримен судорожно вздохнул. Этот коротышка непредсказуем, словно городской хлыщ! Мюриз повернулся к скрюченной фигурке.

— Женщина! Либан вахид! — приказал он. — Неси нам пряный напиток!

Фигурка застыла на месте.

— Делай, как он велит, Сабиха, — сказал Лето.

Она подскочила на ноги, в ней все кипело и бурлило. Она смотрела на Лето, не в силах отвести от него взгляд.

— Ты ее знаешь? — спросил Мюриз.

— Это племянница Намри. Она совершила в Якуруту преступление и ее сослали к тебе.

— Намри? Но…

— Либан вахид, — промолвил Лето.

Сабиха сорвалась с места, пролетела мимо Лето и Мюриза, зацепилась одеждой за занавеску и выскочила на улицу. Был слышен топот ее ног.

— Далеко не уйдет, — сказал Мюриз. Он дотронулся пальцем до носа. — Родственница Намри, каково? Очень интересно. И какое же преступление она совершила?

— Она позволила мне бежать. — Лето встал и последовал за Сабихой. Он нашел ее стоящей на берегу канала. Лето встал рядом и посмотрел в воду. На ветвях пальм сидели птицы, Лето слышал их щебет и хлопанье крыльев. Рабочие скребли песок. Лето стоял и точно так же, как Сабиха, смотрел в воду, видя краем глаза пестрые перья длиннохвостых попугаев. Один из них пролетел над каналом, отразившись в серебристой чешуе рыбы. Было такое впечатление, что рыбы и птицы живут вместе в одной воде.

Сабиха откашлялась.

— Ты меня ненавидишь, — сказал Лето.

— Ты опозорил меня. Ты опозорил меня перед всем народом. Они связались с Иснадом и послали меня сюда, чтобы я здесь лишилась своей воды. И все это из-за тебя!

Сзади раздался смех незаметно подошедшего Мюриза.

— Теперь ты видишь, Лето-Батиг, что наша Река Духа имеет множество притоков.

— Но моя вода течет в жилах вашей Пряности, — произнес Лето, обернувшись. — Это не приток вашей реки. Сабиха — судьба моих видений, и я следую за ней. Я пересек Пустыню, чтобы встретить свое будущее здесь, в Шулохе.

— Ты и… — потеряв дар речи, Мюриз посмотрел на Сабиху и, откинув голову назад, оглушительно расхохотался.

— Все будет не так, как ты думаешь, Мюриз, — сказал Лето, чувствуя, как в глазах его закипают слезы. — Запомни это, Мюриз. Я нашел следы своего червя.

— Он отдает воду мертвым, — изумленно пролепетала Сабиха. Даже Мюриз смотрел на Лето с выражением изумленного благоговения. Фримены никогда не плачут, расценивая способность плакать как величайший дар души. Почти смущенный, Мюриз надел маску и надвинул на голову капюшон.

Лето посмотрел куда-то мимо Мюриза и произнес:

— Здесь, в Шулохе, все еще молятся за росу на краю Пустыни. Иди, Мюриз, и молись о Крализеке. Я обещаю тебе, что он грядет.

Глава 51

Фрименская речь в высшей степени лаконична и сжата, предполагая чувство точности выражений. Весь язык пропитан иллюзией абсолютного. Такое положение представляет собой плодородную почву для абсолютистской религии. Более того, фримены склонны к морализаторству. Они противопоставляют ужасающей нестабильности обстоятельств институциональные утверждения. Они говорят: «Мы знаем, что не существует верхнего предела всех мыслимых знаний; это прерогатива Бога. Но человек должен удержать то, чему он способен научиться». Из этого острого, как лезвие ножа, подхода к вселенной вытекает фантастическая вера в воздействие на судьбу знаков и знамений. Здесь кроется происхождение веры в Крализек — войну в конце мироздания.

Тайные донесения Бене Гессерит /лист 80088/

— Они препроводили его в надежное место, — улыбаясь, сообщил Намри Гурни Халлеку. Мужчины стояли в большой комнате с каменными стенами. — Можешь доложить об этом своим друзьям.

— И где находится это надежное место? — поинтересовался Гурни. Ему не понравился тон Намри, чувствовался железный стиль приказов Джессики. Черт бы побрал эту ведьму! Все ее объяснения не имеют никакого смысла, кроме предупреждения, что может случиться, если Лето не сможет смирить свои многочисленные жизни, свою ужаснуюпамять.

— Это очень надежное место, — повторил Намри. — Больше мне ничего не разрешили тебе сказать.

— Откуда ты все это узнал?

— По дистрансу. С ним Сабиха.

— Сабиха? Но ведь она позволит…

— На этот раз нет.

— Ты собираешься его убить?

— От меня это больше не зависит.

Халлек недовольно сморщился. Дистранс. На каком расстоянии можно передавать послания с помощью этих проклятых обитателей пещер? Ему часто приходилось видеть этих тварей, в писке которых были закодированы секретные послания. Но как далеко могут летать они по этой Богом забытой планете?

— Я должен увидеть его своими глазами, — сказал Халлек.

— Это запрещено.

Чтобы успокоиться, Халлек сделал глубокий вдох. Два дня и две ночи он ждал сообщений поисковых групп. Наступило это распрекрасное утро, и он почувствовал, что его роль сыграна до конца. Он раздет и выброшен голым за ненадобностью. Он никогда не любил командовать. Командовать — это значит ждать, когда другие сделают интересную и опасную работу.

— Почему это запрещено? — спросил он. Контрабандисты, обосновавшиеся в этом сиетче, оставили слишком много вопросов без ответа, и теперь Халлек хотел, чтобы Намри восполнил этот пробел.

— Некоторые вообще думают, что ты видел слишком многое, побывав в нашем сиетче, — ответил Намри.

Халлек услышал в этих словах неприкрытую угрозу, расслабился, как опытный боец перед схваткой, и придвинул руку поближе к ножу. Подумал он и о защитном экране, но его использование было бесполезным — во время испытаний с червями оказалось, что щиты разрушаются под действием статического электричества.

— Такая секретность не была оговорена в нашем соглашении, — сказал Халлек.

— А если бы я его убил, то было бы это частью нашего соглашения?

Снова Халлек почувствовал железную хватку тех сил, о которых его не соизволила предупредить госпожа Джессика. Будь прокляты ее планы! Наверно, это правильно — не доверять выкормышам Бене Гессерит. Он сразу почувствовал, что становится нелояльным. Если бы она объяснила, в чем суть проблемы, то он, вникнув в план, начал бы его выполнять, ожидая, что этот план, как и все другие, не есть догма и может потребовать каких-то корректив. Нет, это не Бене Гессерит; это Джессика Атрейдес, которая всегда была ему другом и опорой. Не будь ее, он сейчас вел бы гораздо более опасную и зыбкую жизнь.

— Ты не можешь ответить на мой вопрос, — сказал Намри.

— Ты должен был убить его только в одном случае: если он оказался бы одержим, — сказал Халлек, — Мерзостью.

Намри поднес кулак к уху.

— Твоя госпожа знает, что мы умеем проверять это. Она поступила мудро, что предоставила решать этот вопрос мне.

Халлек в растерянности сжал губы.

— Ты же слышал, что сказала мне Преподобная Мать, — произнес Намри. — Мы, фримены, понимаем таких женщин, в отличие от вас, инопланетян. Фрименские женщины часто посылают своих сыновей на смерть.

— Ты хочешь сказать, что убил его? — процедил сквозь зубы Халлек.

— Он жив. Он находится в надежном месте и он будет принимать Пряность.

— Но я должен сопроводить его назад к бабке, если он останется жив, — сказал Халлек.

Намри просто пожал плечами.

Халлек понял, что другого ответа не будет. Проклятие! Но не может же он вернуться к Джессике, не получив ответ. Он покачал головой.

— Зачем спрашивать о том, что ты не можешь изменить? — спросил Намри. — К тому же тебе хорошо платят.

Халлек злобно посмотрел на собеседника. Фримен! Все здесь думают, что чужестранцы интересуются только деньгами. Но в Намри говорило нечто большее, чем обычный фрименский предрассудок. В данном деле были заинтересованы другие, более могущественные силы, и это было ясно всякому, кто хоть раз наблюдал работу воспитанников Бене Гессерит. Все это было похоже на мошенничество ради мошенничества…

Халлек заговорил оскорбительно фамильярным тоном.

— Госпожа Джессика сокрушит тебя. Она пришлет когорты против…

— Занадик! — выругался Намри. — Заткнись, конторский управляющий! Ты не причастен махолаты. Я с удовольствием отдам твою воду Благородным Людям!

Халлек взялся за нож и приготовил левый рукав, в котором был припрятан сюрприз для нападающего.

— Я не вижу, чтобы кто-то разлил здесь воду, — сказал он. — Наверно, ты ослеплен своей гордыней.

— Ты живешь только потому, что я хочу перед твоей смертью показать тебе, что твоя госпожа Джессика не пришлет сюда никаких когорт. Я не дам тебе спокойно уйти в Хуануй, чужестранное барахло. Я — Благородный Человек, а ты…

— А я всего-навсего слуга Атрейдесов, — почти нежно проговорил Халлек. — Такое барахло, как я, сняло барона Харконнена с вашей вонючей шеи.

Намри оскалил белые зубы.

— Твоя госпожа — пленница Салусы. Приказы, которые, как ты думал, исходили от нее, исходят, на самом деле, от ее дочери!

Неимоверным усилием Халлек сумел сохранить самообладание.

— Это не имеет значения. Алия еще будет… Намри обнажил клинок.

— Что ты знаешь о Чреве Небес? Я ее слуга и выполню ее приказ, взяв твою воду!

С этими словами он, очертя голову, бросился на противника.

Халлека не обманула эта показная оплошность, он молниеносно вытянул вперед левую руку, с которой, словно занавес, спустился полог тяжелой ткани, принявший на себя удар. В то же мгновение Халлек, откинув капюшон с головы Намри, ударил его ножом в лицо. Удар достиг цели. Тело Намри стукнуло Халлека в корпус, и он почувствовал, что на фримене надет стальной панцирь. Намри издал пронзительный крик, пошатнулся и упал. Кровь текла у него изо рта, глаза начали тускнеть, и он умер.

Халлек с напряжением выдохнул воздух. Как мог этот идиот фримен думать, что кто-то не догадается, что под его одеждой стальные доспехи? Халлек покосился в сторону мертвеца, закатывая фальшивый рукав. Он вытер клинок и вложил его в ножны.

— Ты не думал, глупец, о том, как готовят слуг Атрейдесов? Он тяжело вздохнул. Ну ладно. Так чья же я подсадная утка? В словах Намри была правда. Джессика в плену на Салусе, а Алия плетет свои злокозненные заговоры. Джессика сама предупреждала Халлека о том, что слишком многие признаки указывают, что Алия стала врагом, но она не могла предполагать, что окажется в заточении. Но как бы то ни было, у него был приказ, который надо выполнять. Сначала надо выбраться из этого проклятого места. К счастью, один человек во фрименской одежде похож на другого, словно близнец. Халлек оттащил тело Намри в угол, прикрыл подушками, а ковром закрыл лужу крови на полу. Покончив с этим, он надел маску защитного костюма, надвинул на лоб капюшон и вышел в проход.

Невиновный передвигается без предосторожностей, подумал он, придав своей походке беззаботность и неторопливость. Он чувствовал себя необычайно свободным. Казалось, что он только что избегнул большой опасности, а не двигался ей навстречу.

Мне никогда не нравились ее планы относительно мальчика, — думал он. — Я обязательно скажу ей об этом, если, конечно, увижу. Если. Потому что если Намри говорил правду, то в действие приведен совершенно другой план. Алия не даст ему прожить долго, если поймает, но есть еще Стилгар, хороший фримен с добротными фрименскими предрассудками.

Джессика говорила о Стилгаре так: «Его природная натура покрыта тонким слоем цивилизованного поведения. Все зависит от того, как ты будешь снимать этот слой…»

Глава 52

Дух Муад'Диба есть нечто большее, чем слова, чем буква Закона, названного его именем. Муад'Диб — это внутренняя ярость, направленная против самодовольной власти, против шарлатанов и догматичных фанатиков. Это та внутренняя ярость, которая должна быть высказана, ибо Муад'Диб учил нас самому главному; человечество сможет выжить только в братстве социальной справедливости.

Устав федайкинов

Лето сидел, прислонившись спиной к стене хижины, глядя на Сабиху и следя за тем, как развертываются нити его видения. Сабиха приготовила кофе и отставила в сторону кофейник. Она прокралась по комнате и стала размешивать его ужин. На этот раз ужином служила каша, сдобренная меланжей. Девушка быстро работала лопаточкой, и стенки чаши окрасились в фиолетовый цвет. Она склонилась над чашей, вся погруженная в свое занятие. Грубый тент за спиной Сабихи прохудился и его залатали более легким материалом. В этом месте вокруг девушки светился ореол, на фоне которого плясала ее тень, освещенная пламенем печи и светом лампы.

Эта лампа заинтриговала Лето. Эти люди в Шулохе очень расточительно расходовали пряное масло: они жгли его в лампах, не пользуясь современными светильниками. В своих хижинах они рабски следовали древнейшим фрименским традициям. Хотя при этом они летали на орнитоптерах и пользовались наисовременнейшими комбайнами для сбора Пряности. То была грубая смесь древности и современности.

Сабиха пододвинула ему чашу и погасила огонь в печи.

Лето не притронулся к чаше.

— Меня накажут, если ты не станешь есть, — сказала она. Он смотрел на девушку и думал: если я убью ее, то это разобьет одно видение. Если я расскажу ей о плане Мюриза, то это разрушит другое видение. Если я дождусь здесь моего отца, то нити видений превратятся в крепкие канаты.

Лето начал мысленно перебирать нити. Некоторые из них были очень сладостны и от них было бы трудно избавиться. Будущее с Сабихой очень привлекало, но грозило перечеркнуть всю остальную будущность, если довести дело до мучительного конца.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила она. Он не стал отвечать.

Она еще ближе пододвинула ему чашу.

У Лето пересохло в горле и он попытался сглотнуть слюну. В нем поднялось неукротимое желание убить Сабиху, От этого желания его начала колотить дрожь. Как легко было бы разорвать одну из нитей и высвободить свою дикость.

— Так приказал Мюриз, — сказала она и снова взялась за чашу. Да, Мюриз приказал. Суеверие побеждает все. Мюриз хотел ясного прочтения видений. Он просто древний дикарь, который хочет, чтобы шаман подбросил вверх кости быка и истолковал форму их падения. Мюриз отобрал защитный костюм своего пленника «просто из предосторожности». В этом высказывании был тайный сговор с Намри и Сабихой. Только дураки упускают пленников.

Мюриз озабочен глубоко эмоциональной проблемой: Рекой Духа. Вода узника питает его месторождения Пряности. Поэтому Мюриз ждет только сигнала, чтобы начать угрожать Лето или расправиться с ним.

Каков отец, таков и сын, подумал Лето.

— Пряность поможет тебе обрести видения, — сказала Сабиха. Долгое молчание действовало ей на нервы. — На оргиях у меня часто бывали видения. Они же ничего не значат.

Вот оно! — подумал Лето, все его тело оцепенело, кожа стала холодной и влажной. Подготовка Бене Гессерит взяла свое, вспыхнуло пламя видения, осветившего ярким светом Сабиху и всех ее сотоварищей — Отверженных. Древнее учение Бене Гессерит было простым и ясным:

«Языки устроены так, чтобы отражать специализацию образа жизни. Каждая такая специализация распознается по словам языка, по его допущениям и по структуре предложений. Обратите внимание на знаки препинания. Специализация представляет в этом отношении те места, где останавливается жизнь, где движение перегораживается плотиной и застьшает». Он увидел Сабиху, как мастера, который по праву создает свои видения, и каждый человек несет в себе те же возможности. Но ее можно лишь презирать за ее видения во время оргий с Пряностью. Они причиняют беспокойство, их надо отставить, забыть, сделать это обдуманно и с ясным намерением. Ее соплеменники молятся Шаи-Хулуду, потому что червь доминирует в большинстве их видений. Они молят о росе на краю Пустыни, потому что влага является условием их выживания. Тем не менее они спокойно делают свои состояния на Пряности и запускают песчаную форель в открытые каналы. Сабиха грубо вторглась в его видения, но в ее словах он уловил светлый сигнал: она зависима от абсолютного, ищет конечных пределов, и все потому, что не может совладать с жесткостью ужасных решений, касающихся ее собственной плоти. Она столь однобоко рассматривает свою вселенную, превращает ее в застывший шар только потому, что ее страшно пугает альтернатива.

В противоположность этому Лето чувствовал в себе чистое движение сущности. Он был оболочкой, собирающей бесконечное множество измерений и, поскольку охватывал их взглядом, мог принимать ужасные решения.

Как делал мой отец.

— Ты должен это съесть, — настаивала Сабиха, все больше и больше раздражаясь.

Теперь Лето видел все свои нити и понимал, какой из них надо следовать. Моя кожа больше не принадлежит мне. Он встал и завернулся в накидку. От соприкосновения одежды телом, не прикрытым защитным костюмом, возникло странное ощущение. Босые ступни ощущали шероховатость пола, сплетенного из пряных волокон, между которыми застряли песчинки.

— Что ты делаешь? — спросила Сабиха.

— Здесь очень плохой воздух. Я хочу прогуляться.

— Ты не сможешь убежать, — сказала она. — В устье каждого каньона сидит червь. Если ты минуешь канал, то черви учуют тебя по влажности. Эти черви очень бдительны, не то что Пустынные черви. Кроме того… — какой злорадный у нее тон! — … у тебя нет защитного костюма,

— Тогда что ты так волнуешься? — спросил он, удивляясь тому, что мог вызвать у нее такую живую реакцию.

— Потому что ты не ешь.

— А ты за это будешь наказана?

— Да!

— Но я уже и так перенасыщен Пряностью, — сказал он. — Каждый момент передо мной возникают видения.

Босой ногой он указал на чашу.

— Вылей это в песок. Кто узнает?

— Они следят, — прошептала Сабиха.

Лето покачал головой, изгоняя из своих видений эту женщину и чувствуя, как его охватывает чувство полной свободы. Нет нужды убивать эту бедную пешку. Она танцует под чужую музыку, не зная даже движений танца и веря, что может в какой-то мере разделить власть алчных пиратов Шулоха и Якуруту. Лето подошел к двери и взялся за занавеску.

— Когда придет Мюриз, — сказала она, — он очень рассердится из-за…

— Этот Мюриз — торговец пустотой, — отозвался Лето. — Моя тетка высосала из него все, что могла.

Она поднялась на ноги.

— Я пойду вместе с тобой.

Он подумал: Она помнит, как я сбежал от нее. Сейчас она чувствует, что может и на этот раз не удержать меня. Все ее видения смешались в ее мозгу. Но она не будет прислушиваться к этим видениям. Она, должно быть, думает: «Как он сможет обмануть сторожевого червя в каньоне? Как он выживет в Танзеруфте без защитного костюма и фримпакета?»

— Я должен идти один, чтобы спокойно посоветоваться со своими видениями, — сказал он. — Ты останешься здесь.

— Куда ты пойдешь?

— К каналу.

— По ночам песчаные форели выходят оттуда стаями.

— Они не съедят меня.

— Иногда прямо к воде спускается червь, — сказала девушка. — Если ты захочешь пересечь канал… — Она замолчала, стараясь придать своему голосу угрожающие нотки.

— Как я смогу оседлать червя без крюков? — спросил Лето, думая, может ли она сохранять хотя бы осколки своих видений.

— Ты поешь, когда вернешься? — спросила Сабиха, снова опускаясь на корточки возле чаши и помешав ее содержимое лопаткой.

— Всему свое время, — сказал он, зная, что она не сможет распознать, когда он незаметно использует Голос для того, чтобы вложить свои желания в ее решения.

— Мюриз придет и посмотрит, были ли у тебя видения, — предупредила она Лето.

— С Мюризом я разберусь сам, — сказал он, видя, как тяжелы и замедленны стали ее движения. Он руководил ее поведением, следуя фрименскому ритму жизни. Известно, что фримены очень активны на рассвете, но с наступлением ночи ими овладевает какая-то меланхолия и сонливость. Сабиха была уже готова уснуть и видеть сны.

Лето вышел из хижины.

Небо было усеяно сверкающими звездами, и Лето в их свете ясно видел очертания утеса, окружающего поселок. Он направился к пальмам, растущим на берегу канала.

Лето долго крался вдоль края канала, слушая шуршание песка в каньоне. Это маленький червь, судя по звуку. Именно по размеру его и выбрали, подумал Лето. Маленького червя легче транспортировать. Он подумал о том, как ловят червей, Охотники усыпляют их водяными брызгами, используя при этом древний фрименский способ ловли червей для оргий с трансформационными ритуалами. Но этого червя не убьют, погружая его в воду. Лайнер Гильдии отвезет его какому-нибудь самонадеянному покупателю, который отвезет червя в свою Пустыню, которая, без сомнения, окажется для червя слишком влажной. Очень немногие инопланетные жители понимают, какое иссушающее действие оказали на Арракис песчаные форели. Оказывали. Потому что теперь даже в Танзеруфте влажность воздуха гораздо выше, чем она была тогда, когда червей топили в ритуальных фрименских цистернах.

Он услышал, как в хижине беспокойно зашевелилась Сабиха. Ее тревожат подавленные видения. Интересно, как жить с ней без всяких видений, деля с ней каждый момент жизни, каждый, каким бы он ни был. Эта мысль привлекала его гораздо больше, чем какое бы то ни было видение, вызванное Пряностью. В непредвиденном будущем была определенная чистота.

Один поцелуй в сиетче стоит двух в городе.

В этой старинной фрименской максиме было сказано все. Общество традиционного сиетча являло собой смесь дикости и целомудрия. Следы этого целомудрия можно было заметить и в обитателях Шулоха и Якуруту. Но только следы. Чувство утраты наполнило Лето грустью.

Медленно, настолько медленно, что знание пришло раньше, чем Лето начал слышать, мальчик понял, что вокруг него движется масса живых существ.

Песчаная форель.

Скоро наступит время перейти от одного видения к другому. Он ощущал движения форели как свои, внутренние движения. Фримены жили бок о бок с этими тварями в течение многих поколений, зная, что если рискнуть, и приманить форель водой, то ее вполне можно поймать. Бывали случаи, когда умирающие от жажды люди использовали последние капли воды для того, чтобы поймать форель, из которой можно было выдавить нежный зеленоватый сироп, утолявший жажду и восстанавливавший силы. Но в основном такими играми баловались дети, которые ловили форель для Хуануя. Или просто ради забавы.

Лето содрогнулся при мысли о том, чем может стать сейчас для него эта игра.

Одна из этих тварей скользнула по его босой ноге. Задержавшись на секунду, форель двинулась дальше, привлеченная водой в канале.

На мгновение Лето потряс его собственный ужасный замысел, принятое им страшное решение. Перчатка из форели. Это была еще одна детская игра. Если песчаную форель подержать на руке и растереть, то она принимает форму кисти, становится живой перчаткой. Ток крови по подкожным капиллярам улавливается форелью, но какое-то соединение, входящее в состав крови, отталкивает ее. Рано или поздно «перчатка» соскальзывает с руки в песок, тогда ее бросают в корзину из волокон Пряности. Пряность одурманивает форель, и она постепенно умирает.

Было слышно, как форель падает в воду, где ее поедают рыбы. Вода размягчает форель, делает ее податливой. Дети тоже знают это. Немного слюны и форель начинает выделять зеленый сироп. Лето прислушивался к плеску воды. Это передвигались форели, но они не могли остановить движение воды в канале, населенном хищными рыбами.

Но форель все шла и шла, падая в воду.

Лето пошарил рукой по песку и наткнулся на кожистую поверхность тела песчаной форели. Экземпляр, как он и надеялся, оказался крупным. Животное не пыталось ускользнуть, наоборот, с готовностью прильнуло к человеческой плоти. Лето ощупал форель. Шероховатая поверхность в форме бриллианта. Нет ни головы, ни конечностей, ни глаз — странно, но это создание безошибочно находит дорогу к воде. А вместе с 7 другими форелями они образуют стену, сцепляясь друг с другом посредством присосок. Получается мешок, который отводит ток «яда» от гиганта, которым предстоит стать песчаным форелям, — от Шаи-Хулуда.

Песчаная форель удлинялась, растягивалась, растекаясь по руке. По мере ее движения Лето чувствовал, что то же самое происходит и с его видением. Вот она, эта нить, а не та, что была. Он чувствовал, как форель, становясь все тоньше и тоньше, обволакивает его руку. Ни одна форель еще не сталкивалась с человеческой рукой, столь сильно насыщенной Пряностью. Ни один человек не жил и не был способен рассуждать в таких условиях. Лето очень осторожно регулировал свой ферментативный баланс, чтобы компенсировать яркую уверенность, вызванную пряным трансом. Знания бесчисленных жизней внутри Лето, которые пребывали в нем, придавали определенность, посредством которой он выбирал самую точную регулировку, избегая смерти от передозировки; он умер бы, если бы ослабил бдительность хотя бы на одно мгновение. В то же время он слился с песчаной форелью, питаясь ею, питаясь на ней и учась у нее. Видения транса создавали шаблон, которому Лето следовал.

Он почувствовал, что форель становится все тоньше и тоньше, перейдя с кисти на предплечье. Он нашел еще одну форель и поместил ее на первую. Контакт оживил движения обоих животных. Реснички-присоски сомкнулись, и образовалась одна мембрана, одевшая руку Лето до локтя. Форель приспособилась к поверхности руки, как в детской игре, но Лето нужна была более тонкая оболочка, буквально сросшаяся с его собственной кожей. Он протянул руку в живой перчатке и пощупал песок. Да, он чувствует каждую песчинку, каждый мелкий камешек — все доступно его осязанию. На руке не было больше форелей как таковых — был плотный жесткий покров. И он станет еще крепче… Лето нащупал еще одну форель, и она сама соединилась со своими предшественницами и быстро приспособилась к своей новой роли. Кожистая плотность распространилась до плеча.

Достигнув устрашающей степени концентрации, он сроднился со своей новой кожей и предотвратил отторжение. Концентрация внимания была настолько велика, что Лето не мог думать о возможных страшных последствиях своих действий. Имело значение только видение, испытанное в состоянии транса. Результатом этого сурового испытания могло стать обретение Золотого Пути.

Лето отбросил одежду и голым лег на песок, на пути миграции форели, вытянув вперед обтянутую «перчаткой» руку. Он вспомнил, как однажды они с Ганимой поймали песчаную форель и терли ее песком до тех пор, пока она не свернулась в ребенка-червя. Получилась плотная трубка, наполненная зеленым сиропом. Надо было осторожно надкусить кончик трубки и высосать несколько капель сладости.

Теперь песчаные форели покрыли все тело Лето. Он чувствовал, как кровь, пульсируя в сосудах, бьется о живую оболочку. Одна из форелей попыталась покрыть лицо, но он потер лицо и снял форель, скатав ее в тонкую трубку. Получившаяся трубка была гораздо длиннее червя-ребенка и осталась гибкой. Лето надкусил кончик трубки и из нее потекла сладкая жидкость. Она текла очень долго, ни один фримен никогда не видел такого долгого истечения сиропа из форели. Лето чувствовал, как вместе с сиропом в него вливается энергия. Странное двигательное возбуждение овладело его телом. Он скатал оболочку с лица и сделал повязку от лба до подбородка, оставив открытыми уши.

Теперь настало время проверить видение.

Он встал и бросился бежать назад к хижине. Он бежал так быстро, что не успевал сохранять равновесие. Он упал, прокатился по песку и тотчас вскочил на ноги. Вскакивая, он подпрыгнул на два метра от земли, и когда попытался замедлить шаг, то понял, что не может этого сделать — ноги сами несли его с ужасной быстротой.

Стой! — скомандовал он себе. Лето вошел в состояние принудительной релаксации прана-бинду, собрав все свои ощущения в сознании. Он сфокусировал внутреннее волнение на том чувстве постоянно и теперь, посредством которого ощущал Время, и расширение видения согрело его. Оболочка работала точно так, как это предсказано видением.

Моя кожа не принадлежит мне.

Однако мышцам надо было приспособиться к новым, усиленным движениям. Пытаясь идти, Лето постоянно падал и начинал катиться по песку. Наконец он сел. Когда он остановился, повязка вновь соскользнула с подбородка и попыталась покрыть лицо. Он плюнул и надкусил ее, высосав еще несколько капель сиропа, и снова свернул форель в трубку.

Прошло достаточно времени, чтобы снова воссоединиться со своим телом. Лето улегся на песок лицом вниз и пополз. Оболочка терлась о песок. Лето отчетливо ощущал кожей песчинки, но при этом не царапал собственную плоть. Несколькими гребками он преодолел пятьдесят метров. От трения создавалось приятное ощущение тепла.

Оболочка больше не наползала на нос и рот, но теперь Лето предстояло сделать второй шаг к Золотому Пути. Он перепрыгнул канал и оказался возле каньона, где содержался пойманный червь. Мальчик услышал, как шипит червь, растревоженный его движениями.

Лето вскочил на ноги, чтобы встать и подождать, но сила прыжка была такова, что он пролетел еще около двадцати метров, прежде чем смог присесть, затормозить и выпрямиться. Прямо перед его ногами выросла чудовищная гора песка, сиявшая в звездном свете. В тусклом свете блеснули хрустальные зубы. Лето увидел разинутую пасть, позади которой виднелось текучее пламя. Вокруг Лето распространилось облако острого аромата Пряности. Но червь остановился. Он стоял так до тех пор, пока над вершиной скалы не поднялась Первая Луна. Свет луны отражался от зубов зверя, внутри которого переливался огонь его биохимических реакций.

Страх, укоренившийся во фрименской душе, был так силен, что Лето едва подавил в себе желание бежать без оглядки. Но видение удержало его на месте, он стоял, как зачарованный, страстно желая продлить это мгновение. Никому еще не удавалось стоять так близко от разинутой пасти червя и остаться в живых. Лето мягко оттолкнулся правой ногой от песчаной борозды и подлетел прямо к пасти, остановившись на коленях.

Червь, однако, не двигался.

Зверь мог чуять только песчаную форель и не нападал на свою личинку. Червь мог атаковать другого червя, проникшего на его территорию, и реагировал на призывный аромат Пряности. Остановить зверя мог только водный барьер и песчаная форель, поскольку она содержала воду.

Экспериментируя, Лето протянул руку к пасти. Червь отпрянул, словно его ударило током, отлетев назад приблизительно на метр.

Вновь обретя уверенность, Лето отвернулся от червя и начал приучать себя обращаться со своими невероятно сильными мышцами. Сначала он осторожно направился к каналу. Червь позади оставался недвижим. Оказавшись у воды, Лето начал прыгать от радости, проплыл десять метров по песку, ползал, катался, смеялся.

Приоткрылась занавеска хижины, и на песке возникло пятно света. На фоне желтоватого света лампы на пороге хижины стояла Сабиха и удивленно смотрела на Лето.

Громко смеясь, он бросился обратно к каналу, подбежал к червю и, раскинув руки в стороны, взглянул на девушку.

— Смотри, — крикнул он. — Червь делает все, что я хочу.

Пока Сабиха стояла, оцепенев от изумления, Лето развернулся и побежал вокруг червя, а потом спустился в каньон. Освоившись со своей новой кожей, он теперь понял, что для того, чтобы нормально бежать, надо практически без усилий слегка сгибать мышцы. Стоило только приложить малейшее усилие, как вздымавшийся песок и поднятый им ветер начинали обжигать незащищенное лицо. Лето не стал останавливаться у слепого конца каньона, а взлетел вверх на пятнадцать метров и, пробежав, словно насекомое, по отвесной стене, выскочил на гребень скалы.

Перед ним расстилалась огромная, колеблющаяся в серебристом свете луны, Пустыня.

Лето ощутил новый прилив какой-то маниакальной радости.

Он присел на корточки, ощущая необыкновенную легкость во всем теле. Обычно физическое усилие приводили к образованию пленки пота на коже, но эта пленка поглощалась специальной тканью защитного костюма, после чего освобождалась от соли и поступала в систему улавливания влаги. Новая кожа Лето справлялась с задачей удаления пота лучше и быстрее, чем защитный костюм. Лето тщательно свернул оболочку под губами и высосал из нее еще немного сладкой жидкости.

Рот не был защищен. Как истинный фримен, Лето понимал, что с каждым выдохом теряет драгоценную влагу. Вытянув оболочку, закрывавшую нос, Лето прикрыл рот, потом еще больше оттянул мембрану, чтобы она не мешала вдоху. Паттерн дыхания был выработан раз и навсегда: вдох через нос, выдох через рот. При выдохе оболочка немного раздувалась, но крепко держалась на месте, при этом на губах и ноздрях жидкость не конденсировалась. Система работала.

На фоне неба появился орнитоптер. Наклон крыльев изменился, и машина зашла на посадку в сотне метров от Лето. Лето посмотрел на орнитоптер, потом оглянулся на путь, которым он поднялся на вершину. Внизу были видны мелькающие огни — похоже, в сиетче подняли тревогу. Снизу доносились приглушенные крики. К Лето между тем направились два человека с оружием.

Машхад, подумал Лето, и ему стало грустно. Отсюда начнется его Золотой Путь. Он сумел надеть на себя самовосстанавливающийся защитный костюм, а на Арракисе эта вещь не имеет цены. Я больше не человек. Легенды об этой ночи будут обрастать фантастическими подробностями, сделав событие неузнаваемым. Но эта легенда будет соответствовать действительности.

Лето посмотрел вниз и прикинул, что высота скалы составляет около двухсот метров. В лунном свете были видны выступы и расщелины, но ни одной тропинки не было проложено по крутому, почти отвесному склону. Лето выпрямился, встал, оглянулся на приближавшихся людей, набрал в легкие побольше воздуха и шагнул в пространство. Через тридцать метров он пружинисто приземлился на крохотный выступ скалы. Мощные мышцы спружинили, и Лето легко перелетел на другой выступ. Достигнув его, Лето ухватился рукой за маленький отрог, спрыгнул еще на двадцать метров, снова поймал рукой небольшую трещину, уперся ногой в выступ и продолжил свой головокружительный спуск. Последние сорок метров он преодолел одним прыжком, согнув колени, приземлился на пологой стороне какой-то дюны, подняв при этом тучи песка и пыли. С вершины скалы доносились крики и проклятия, но Лето не обратил на них ни малейшего внимания, перепрыгивая с дюны на дюну — с вершины на вершину. Это был балет в Пустыне, вызов Танзеруфту, вызов, которого не помнила эта древняя Пустыня.

Рассудив, что преследователи уже пришли в себя от потрясения и снова пустились в погоню, Лето остановился на теневой стороне одной из дюн и зарылся в песок. Небывалая сила, заключенная в мышцах Лето, позволяла ему чувствовать себя в глубинах песка как в воде, но мальчик чувствовал, что температура тела поднимается выше опасного уровня. Он вынырнул на поверхность у противоположного конца дюны и обнаружил, что оболочка снова покрыла его нос. Он освободил ноздри и прислушался к себе. Новая кожа пульсировала, пытаясь поглотить избыток пота.

Свернув оболочку в трубку, Лето выпил еще немного сиропа и оглядел усеянное звездами небо. Он прикинул, что от Шулоха его сейчас отделяет не меньше пятнадцати километров, и в этот момент на фоне звезд, словно большая птица, появился орнитоптер, но на этот раз он был не один — за ним следовали еще несколько машин. Слышался свист крыльев и приглушенный рокот моторов.

Потягивая сироп, Лето ждал. Прошла Первая Луна, взошла Вторая…

За час до рассвета Лето выбрался из своего убежища и оглядел небосвод. Преследователей не было видно. Только теперь до мальчика окончательно дошло, что обратного пути для него нет. Впереди было небывалое приключение в Пространстве и Времени, приключение, которому предстояло стать незабываемым уроком для Лето и всего человечества.

Повернув на северо-восток, Лето преодолел еще пятьдесят километров и остановился на дневной привал. Он зарылся в песок, выставив на поверхность трубку из живой мембраны. Оболочка из живой форели приучалась жить с ним, а он — с ней. О том, как действует на него самого новая кожа, Лето старался не думать.

Завтра я совершу налет на Гара Рулен, подумал он. — Я уничтожу канал и выпущу в песок всю воду. Потом я направлюсь в Виндсак, Старую Пропасть и Харг. Через месяц экологическая трансформация будет отброшена назад на целое поколение. После этого мы сможем разработать ее новый график.

Во всем, что произойдет, обвинят, естественно, мятежные племена. Некоторые вспомнят и о Якуруту. Алия получит свое сполна. Что же до Ганимы… Лето мысленно произнес слова, оживившие память о сестре. Время еще не наступило. Об этом надо будет думать позже… если, конечно, удастся пережить чудовищное переплетение нитей.

Золотой Путь манил его в Пустыню. Лето мог теперь видеть его открытыми глазами, как реальный предмет, расстилавшийся перед взором. Он ясно видел, что будет: по Пустыне будут передвигаться животные, и их существование будет зависеть от движений человеческого духа; эти движения были блокированы в течение многих веков, но духу надо начертать путь, по которому он сможет идти.

Лето вспомнил об отце и сказал себе: «Скоро мы поспорим об этом, как подобает мужчинам, и победит одна точка зрения».

Глава 53

Предел выживаемости полагается климатом, теми постепенно наступающими его изменениями, которые незаметны глазу одного поколения. Общая направленность этих изменений может быть отмечена по экстремальным проявлениям в каждый данный момент. Отдельные индивиды могут наблюдать границы климатических провинций, годовые колебания погоды и делать некоторые заключения типа: «Такого холодного года я не помню». Эти явления легко воспринимаются людьми. Но они редко оказываются готовыми к тому, чтобы вывести общую тенденцию из конкретных, кажущихся хаотичными, изменений. Но только такая готовность служит залогом выживания человечества в условиях той или иной планеты. Люди должны изучать климат.

«Арракис: Трансформация» Харк аль-Ада

Алия, скрестив ноги, сидела на постели, пытаясь собраться с мыслями и читая Литанию против страха, но все попытки разбивались об издевательский смех, звучавший в сознании. Слышала она и голос, говоривший:

— Что за вздор? Чего тебе бояться?

Мышцы голеней подергивались от неосознанных попыток бежать, но бежать было некуда.

На Алие была надета лишь золотистая рубашка из тончайшего палианского шелка. Сквозь полупрозрачную ткань было видно, что безупречное некогда тело Алие начинает оплывать. Час убийц миновал, приближался рассвет. На красном покрывале были разложены донесения о событиях последних трех месяцев. Был слышен шум кондиционера. Легкий ветер шевелил этикетки на кассетах.

Страх появился в тот момент, когда два часа назад ее разбудил адъютант, доставив последнее тревожное сообщение, и Алия затребовала кассеты с прежними рапортами, чтобы иметь полное представление о том, что же происходит в последнее время.

Она перестала читать литанию.

Все нападения — дело рук мятежников. Это очевидно. Они все чаще и чаще обращают свою ярость против религии Муад'Диба.

— Ну и что тут такого? — спросил насмешливый голос в глубине сознания.

Алия дико встряхнула головой. Намри подвел ее. Какую же она сделала глупость — доверила столь щекотливое дело такому двоедушному человеку. Адъютант нашептывал, что винить во всем надо Стилгара — он тоже скрытый мятежник. Куда делся Халлек? Залег на дно у своих друзей контрабандистов? Возможно.

Она взяла одну из кассет. Но каков Мюриз! Да он просто истерик. Это было единственное возможное объяснение. В противном случае придется поверить в чудеса. Ни один человек, не говоря о ребенке (даже о таком ребенке, каким был Лето), не может сбежать из Шулоха, совершая при этом прыжки с одной дюны на другую.

Алия провела рукой по холодной поверхности кассеты.

И где сам Лето? Ганима искренне считает его мертвым. Вещающий Истину подтвердил ее правдивость. Лето убит лазанскими тиграми. Но кто тогда тот ребенок, о котором сообщили Намри и Мюриз?

Алию начала бить дрожь.

Разрушено сорок каналов; их вода выпущена в песок. Все эти фримены — верные и мятежники — все как один неотесаные мужики и суеверные олухи! Сообщения были полны историями о невероятных событиях. Песчаные форели бросаются в каналы и становятся скопищами своих копий. Черви топятся в воде добровольно. На Второй Луне выступили капли крови, которая пролилась на Арракис. На месте падения капель начинаются страшные бури. И количество бурь действительно увеличилось!

Алия подумала о недосягаемом Дункане, который окопался в Табре и подтачивает изнутри то повиновение, которого требует Алия от Стилгара. Ирулан и Дункан спелись, толкуя о реальных событиях, лежащих в основе зловещих знамений. Дурачье! Даже ее шпионы поддались общему психозу, со страхом донося о происходящем.

И почему Ганима настаивает на своей версии гибели Лето? Алия тяжело вздохнула. Среди всех сообщений было только одно обнадеживающее. Фарад'н прислал отряд своей личной гвардии, «чтобы помочь вам в трудную минуту и обеспечить безопасность при подготовке к церемонии обручения». Алия улыбнулась в унисон усмешке, прозвучавшей в ее мозгу. Этот план продолжал действовать. Найдутся логические обоснования, которые позволят рассеять и весь прочий суеверный вздор.

Гвардию Фарад'на она использует для обуздания Шулоха и ареста известных противников режима, особенно среди наибов. Она подумала о действиях и против Стилгара, но внутренний голос предостерег ее: «Еще не время».

— Мать и Община Сестер имеют какие-то свои планы, — прошептала Алия. — Для чего она обучает Фарад'на?

— Может быть, он ее возбуждает, — высказал свое предположение старый барон.

— Она слишком холодна для этого.

— Ты не хочешь попросить Фарад'на, чтобы он вернул ее?

— Я очень хорошо понимаю, насколько это опасно.

— Отлично. Кстати, кого это привезла твоя помощница Зия? Кажется, его зовут Агарвес — Буэр Агарвес. Ты можешь пригласить его сегодня…

— Нет!

— Алия…

— Уже почти светает, ты, ненасытный старый дурак! Утром Военный Совет, потом священники…

— Не доверяй им, дорогая Алия.

— Я и не думаю им доверять!

— Вот и хорошо! Но Буэр Агарвес…

— Я сказала: нет!

Старый барон замолчал, но теперь у Алие разболелась голова. Боль вползла под свод черепа откуда-то из правой щеки. Когда-то она выместила ярость на охране, но сегодня Алия решила сопротивляться.

— Если ты будешь упорствовать, то я приму успокаивающее, — пригрозила она.

Барон понял, что она не шутит. Головная боль стала отступать.

— Ладно, — раздраженно произнес он. — В другой раз.

— В другой раз, — покорно согласилась она.

Глава 54

Ты разъял пески дланью своей;

Ты разбил головы драконам Пустыни.

Да, Я сохранил тебя, яко зверя, идущего с дюн; у тебя два рога агнчих, но глаголешь ты, яко дракон.

Пересмотренная Оранжевая католическая Библия, Арран 11:4

То было незыблемое пророчество, нити превратились в канаты, теперь Лето казалось, что это он знал всю свою жизнь. Он оглядел просторы Танзеруфта, окутанные вечерними сумерками. В ста семидесяти километрах к северу лежит Старая Пропасть — расселина в скалах Защитного Вала, через которую древние фримены проникли в Пустыню.

Лето не ведал больше сомнений. Он знал, почему стоит здесь один, охваченный тем не менее чувством, что вся эта земля принадлежит ему и будет исполнять его волю. Ощущал он и крепость той нити, которая связывала его со всем человечеством, и ту глубокую потребность во вселенной, доступной чувственному опытному восприятию и поддающейся логическому объяснению, во вселенной, состоящей из распознаваемых закономерностей, лежащих в основе непрестанно происходящих изменений.

Я знаю эту вселенную.

Червь, доставивший его сюда, стоял, выпрямившись, ожидая, как послушное дрессированное животное, команды своего хозяина. Лето управлял червем только с помощью покрытых новой оболочкой рук, удерживая кольца червя на поверхности. За время ночного путешествия на север червь страшно утомился. Его силикатно-серный внутренний «двигатель» работал на пределе своих возможностей, изрыгая мощные потоки кислорода, порождая завихрения, охватывавшие Лето. Временами жар причинял ему головокружение, наполнявшее сознание странными ощущениями. Эти постоянно повторяющиеся субъективные видения были обращены на предков, живших в его существе, а это заставляло самого Лето переживать земное прошлое своего рода. Эти знания помогали познать те изменения, которые происходили сейчас в его личности.

Он понимал, сколь мало человеческого в нем осталось. Соблазняемый Пряностью, которую он поглощал при первой же возможности, он видел, что его оболочка перестала быть форелью так же, как он сам перестал быть обычным человеком. Реснички песчаных созданий проросли в его плоть, создав новое существо, которое в течение всех предбудущих веков станет претерпевать свои неповторимые метаморфозы.

Ты видел это, отец, но отверг, подумал он. — То было нечто, породившее в тебе ужас, и ты не смог встретить это лицом к лицу.

Лето знал, что думали о его отце и почему.

Муад'Диб умер от своего предзнания.

Но в действительности Пауль Атрейдес бежал от реальности вселенной в состояние Алам аль-Митхаль, будучи еще живым, не решившись на то, на что отважился его сын.

Теперь от Пауля остался только Проповедник.

Лето привстал на песке и обратил свой взор на север. Именно оттуда придет червь, и на его спине будут сидеть двое: юный фримен и слепец.

Над головой Лето пролетела на юг стая бледных летучих мышей. Их редкие пятна темнели на фоне вечернего неба. По направлению их полета опытный фримен мог определить, где можно найти убежище. Но Проповедник не последует за летучими мышами. Им не позволено остановиться в Шулохе, чтобы не привлекать чужаков, а именно туда держит путь Проповедник.

Появлению червя предшествовало некое темное движение в промежутке между землей Пустыни и небом. На почву пал ма-тар, дождь песка, летящего с большой высоты, — отголосок умирающей бури. Видимость ухудшилась на несколько минут, но потом снова восстановилась.

На основании дюны,возле которой сидел Лето, выступила ночная роса. Он ощутил влагу ноздрями, поправил оболочку, прикрывавшую рот. Не было больше нужды искать источники воды. От своей матери фрименки Лето унаследовал длинный кишечник, который всасывал всю воду из любого содержимого. Живая оболочка поглощала и задерживала любую влагу, с которой соприкасалась. Даже когда Лето просто садился на песок, оболочка выпускала псевдоподии, поглощавшие тепловую энергию почвы.

Лето внимательно смотрел на приближавшегося червя. Было ясно, что поводырь уже видит Лето — темное пятно на фоне светлой дюны. Погонщик червя не мог видеть, что собой представляет объект, но с этой проблемой мог справиться любой фримен. Любой неизвестный предмет — источник возможной опасности. Реакция юного погонщика, таким образом, была вполне предсказуемой без всякого пророческого видения.

В полном соответствии с правилами направление движения червя несколько изменилось, и он двинулся прямо на Лето. Гигантские черви были оружием, которым охотно пользовались фримены. Черви помогли сокрушить Шаддама в битве у Арракина. Этот червь, однако, отказался повиноваться воле погонщика и остановился как вкопанный в десяти метрах от дюны, и никакая сила не могла заставить его сдвинуться с места.

Лето поднялся, чувствуя, как убираются в кожу реснички. Он освободил рот.

— Ахлам, васахлам! Добро пожаловать, дважды добро пожаловать!

Слепец стоял на спине червя, положив руку на плечо поводыря. Человек высоко вскинул подбородок, нос его был направлен точно на Лето, словно слепец принюхивался к причине, остановившей его. Закатное солнце окрасило лоб Проповедника в оранжевый цвет.

— Кто это? — спросил слепой, тряся поводыря за плечо. — Почему мы остановились?

Голос был глухой и гнусавый из-за затычек в ноздрях. Юноша со страхом посмотрел на Лето.

— Это одинокий странник в Пустыне. По виду он сущий ребенок. Я пытался направить на него червя, но червь не захотел подойти к нему.

— Почему ты ничего мне не сказал? — спросил слепец.

— Я думал, что это одинокий путник, — начал оправдываться юноша. — Но это оказался демон.

— Ты выражаешься как истинный сын Якуруту, — заговорил Лето. — А вы, сир, вы — Проповедник.

— Да, это я, — теперь страх появился и в голосе Проповедника. Он понял, что встретился со своим прошлым.

— Здесь нет сада, но я приглашаю вас разделить эту ночь со мной, — сказал Лето.

— Кто ты? — требовательно спросил Проповедник. — Как сумел ты остановить червя?

В голосе старика обозначились нотки зловещего узнавания. Он призвал на помощь память своего альтернативного видения, зная, что рано или поздно доберется до истины.

— Это демон! — протестующе крикнул погонщик. — Мы должны как можно быстрее бежать отсюда, иначе наши души…

— Молчать! — проревел Проповедник.

— Я — Лето Атрейдес, — сказал Лето. — Ваш червь остановился, потому что так было угодно мне.

Проповедник застыл в наступившем ледяном молчании.

— Иди ко мне, отец, — произнес Лето. — Сойди с червя и проведи эту ночь со мной. Я дам тебе сладкого сиропа. Я вижу, что у вас есть фримпакет с едой и кувшины с водой. Мы разделим наши богатства здесь, на этом песке.

— Лето еще дитя, — возразил Проповедник. — Говорят, что он погиб от происков Коррино. В твоем же голосе нет ничего детского.

— Вы же знаете меня, сир, — сказал Лето. — По возрасту я ребенок, каким были вы, но у меня очень древний опыт, а голос натренирован.

— Что ты делаешь здесь, во Внутренней Пустыне? — спросил Проповедник.

— Бу цзы, — ответил Лето. Из ничего — ничто. Это был традиционный ответ Дзенсунни, путника, который находится в полном покое, не прилагает ни к чему усилий и живет в гармонии с собой и своим окружением.

Проповедник потряс поводыря за плечо.

— Это ребенок, это действительно ребенок?

— Ай-ай, — только и смог выдавить из себя охваченный ужасом юноша.

Проповедник вздохнул так, что все его тело сотряслось от этого вздоха.

— Нет, — сказал он.

— Это демон в обличий ребенка, — сказал наконец поводырь.

— Вы проведете ночь здесь, — заявил Лето.

— Мы поступим, как он велит, — решил Проповедник. Он отпустил плечо поводыря и, спустившись на песок, обернулся к юноше. — Отведи червя подальше и пусть он погружается. Он устал и не станет нас тревожить.

— Червь не пойдет, — возразил погонщик.

— Он пойдет, — сказал Лето. — Но если ты попытаешься сбежать на нем, то я прикажу червю сожрать тебя.

Лето подошел к чувствительному пятну червя и сказал:

— Иди туда.

Юноша вставил рычаг в ушко крюка и выдернул его из кольца червя, и тот медленно заскользил по песку, поворачиваясь по мере того, как погонщик наклонял фиксирующий крюк.

Проповедник, ориентируясь на голос Лето, легко поднялся по склону дюны и встал в двух шагах от сына. Это было сделано с такой уверенностью, что Лето понял, состязаться с отцом будет нелегко.

Слишком далеко разошлись их видения.

— Сними маску, отец, — сказал Лето.

Проповедник повиновался — откинув складку капюшона, он отстегнул маску.

Зная собственную внешность, Лето внимательно всмотрелся в это лицо, наблюдая черты сходства, заметные в гаснущем свете дня. Черты лица Проповедника образовывали формы непостижимой похожести, отражавшей путь генов, не связанных определенными границами. Но ошибки быть не могло. Это те самые черты, которые перешли к Лето из гулких дней прошлого, из дождей, из чудесных морей Каладана. Но теперь они стоят друг напротив друга у развилки дорог на Арракисе и ждут: какими извилистыми путями разойдутся эти дороги в дюнах.

— Вот так, отец, — сказал Лето, взглянув влево, откуда возвращался юный поводырь.

— My зейн, — сказал Проповедник, резко взмахнув рукой. И в этом нет ничего хорошего.

— Коолиш зейн, — мягко возразил Лето. Это очень хорошо, лучше и быть не могло.

Лето перешел на язык чакобса — древний боевой язык Атрейдесов.

— Я здесь, и я остаюсь! Мы не имеем права этого забывать, отец.

Плечи Проповедника ссутулились, давно забытым жестом он прижал ладони к пустым глазницам.

— Дав тебе свет моих глаз, я забрал твою память, — сказал Лето. — Я понимаю твое решение, я был в том месте, где ты скрываешься.

— Я знаю об этом, — произнес Проповедник и опустил руки. — Ты останешься?

— Ты назвал меня именем человека, который начертал эти слова на своем гербе: «J'y suis, j'y reste».^[24]

Проповедник тяжело вздохнул.

— Как далеко ты успел зайти? Что ты сделал с собой?

— Моя кожа теперь не моя, отец.

Проповедник вздрогнул.

— Теперь я понимаю, как ты меня нашел.

— Да, я связал свою память с местом, где никогда не бывала моя плоть, — сказал Лето. — Но мне надо провести с тобой один вечер, отец.

— Я не твой отец. Я — всего лишь его бледная копия, реликт. — Он повернул голову туда, откуда приближался поводырь. — У меня нет больше видения будущего.

При этих словах Пустыню объяла ночная тьма. На небе высыпали звезды.

— Вубах уль кухар! — крикнул Лето поводырю. Приветствую тебя!

— Субах ун нар! — донеслось из темноты.

— Это молодой Ассан Тарик, — хрипло прошептал Проповедник. — Он очень опасен.

— Все Отверженные опасны, — ответил Лето невозмутимым тоном, — но не для меня.

— Ты можешь видеть это так, но я не разделяю твоего видения, — произнес Проповедник.

— Но у тебя, вероятно, нет иного выбора, — сказал Лето. — Ты — филь-хакика, реальность. Ты — Абу Дхур, Отец Бесконечных Путей Времени.

— Сейчас я ничто, кроме как приманка в ловушке, — с горечью ответил Проповедник.

— Алия уже клюнула на эту приманку, — сказал Лето, — мне же ее вкус не понравился.

— Ты не можешь этого сделать, — прошипел Проповедник,

— Я уже сделал это. Моя кожа более не принадлежит мне.

— Может быть, тебе еще не поздно…

— Нет, уже слишком поздно. — Лето склонил голову набок. Он слышал, как на их голоса вверх по склону дюны карабкается поводырь.

— Приветствую тебя, Ассан Тарик из Шулоха! — сказал Лето. Юноша застыл в нескольких шагах от него, как темная тень, осыпанная светом звезд. Во всем облике поводыря — в опущенных плечах и неловко повернутой голове — сквозила нерешительность.

— Да, да, — произнес Лето, — это именно я сумел бежать из Шулоха.

— Что я слышу… — заговорил Проповедник. — Ты не можешь делать это!

— Я уже это делаю. Что ж с того, что ты ослеп еще раз?

— Ты думаешь, что я этого боюсь? — спросил Проповедник. — Смотри, какого отличного поводыря мне дали.

— Я вижу, — ответил Лето и взглянул в лицо Ассана Тарика. — Ты что, не слышал, Ассан? Я — тот, кто бежал из Шулоха.

— Ты демон, — дрожа от страха, ответил Тарик.

— Это ты демон, — возразил Лето, — но ты — мой демон. Он чувствовал, как нарастает напряженность между ним и отцом. Вокруг них шла война теней, проекций, созданных бессознательным. Лето ощущал множественную память отца, формы прошлых пророчеств, которые отделяли знакомую реальность настоящего от видений минувшего.

Тарик тоже почувствовал эту битву видений и спустился по склону дюны на несколько шагов.

— Ты не можешь контролировать будущее, — прошептал Проповедник, в его тоне звучало такое усилие, словно он поднимал громадную тяжесть.

Лето оценил диссонанс. Это был тот самый элемент вселенной, та стихия, которую он всю жизнь пытался схватить. Либо он, либо его отец будут скоро вынуждены действовать, принимать решения, выбрав свое видение, выбрав раз и навсегда. Отец был прав: попытка подчинить себе вселенную вручает ей оружие, которым она со временем разгромит тебя самого. Чтобы верно выбрать видение и справиться с ним, надо удержать равновесие на одной-единственной, очень тонкой нити — на струне, справиться с которой под силу только Богу, ибо на каждом конце этой струны — космическое безмолвие. Ни один из пытающихся не сможет повторить этот парадокс, завершение которого — смерть. Все знают свои видения и правила игры. Все старые иллюзии со временем умирают. И как только один из алчущих начинает рваться вперед, он тотчас наталкивается на сопротивление других алчущих, которые тоже начинают рваться наверх. Единственная истина, которая имела сейчас значение, заключалась в том, что разделяло основания их видений. В этом противостоянии не было места безопасности, только преходящее смещение отношений, намеченных внутри ограничений, которые они сами наложили на неизбежные изменения. Каждый из них имел в своем распоряжении только отчаянное и одинокое мужество, на которое только и мог положиться, но у Лето было два преимущества: он выбрал путь, с которого не мог свернуть, и принял те ужасные последствия, которые могли иметь для него место. Отец же все еще надеялся, что путь назад существует, и не нашел того, чему можно посвятить себя без остатка.

— Ты не должен этого делать, не должен! — хрипел Проповедник.

Он видит мои преимущества, подумал Лето. Лето говорил спокойным голосом, стараясь скрыть напряжение, которого требовало усилие сохранить равновесие в их споре.

— У меня нет страстной веры в истину, нет преклонения перед тем, что я сотворил, — сказал он, чувствуя, что между ним и отцом происходит какое-то движение, что-то необработанное и грубое, что затрагивало собственную, фанатичную и неколебимую веру Лето в самого себя. Эта вера рождала в нем убежденность, что он уже наметил вехи Золотого Пути. Настанет день, когда эти вехи скажут другим, как стать людьми; это будет странный дар человечеству от того, кто сам уже к тому дню совершенно перестанет быть человеком. Но такие вехи постоянно расставляют на своем пути азартные игроки. Лето видел великое множество таких натур, разбросанных по всему множеству живущих в нем предков. Он чувствовал это и утешался тем, что последнюю ставку в этой игре сделает он сам.

Лето шумно потянул носом воздух, ожидая сигнала, которого они с отцом ждали с равным нетерпением, зная, что он рано или поздно придет. Оставался только один вопрос: предупредит ли отец охваченного ужасом молодого поводыря, который ждал их внизу?

Лето ощутил запах озона — несомненный признак защитного экрана. Верный приказу Отверженных, Тарик попытается убить этих двух опасных Атрейдесов, не понимая, какой ужас он навлекает на свою голову.

— Не надо, — прошептал Проповедник.

Но Лето понял, что это сигнал. Он явственно чуял озон, хотя в воздухе не было характерного потрескивания. Тарик использовал фалыцит, оружие, придуманное исключительно для Арракиса. Эффект Хольцмана вызовет червя и сделает его невменяемым. Ничто не остановит такого червя — ни вода, ни даже присутствие песчаной форели… ничто. Да, молодой человек воткнул приспособление в склон дюны и начал уходить из опасной зоны.

Лето бросился с дюны, слыша за спиной протестующий крик отца. Но ужасающая сила мышц бросила Лето вперед со скоростью снаряда. Одной рукой он ухватил Тарика за шею, другой за пояс. Раздался щелчок — Лето сломал юноше шею, после чего развернулся и швырнул тело по направлению к дюне. Труп погрузился в песок там, где было спрятано дьявольское устройство. Лето подлетел к этому месту, выдернул из песка излучатель защитного экрана и бросил его к югу, подальше от дюны. В ту же секунду в месте падения излучателя раздался страшный шум и грохот. Потом все стихло. Снова наступила мертвая тишина.

Лето взглянул на вершину дюны, где стоял отец, — все еще не желавший покоряться, но уже побежденный. Это был Пауль Му-ад'Диб, слепой, разгневанный и близкий к отчаянию от того, что бежал когда-то от видения, которое принял его сын. Пауль размышлял сейчас над изречением Дзенсунни: «В каждый единичный акт точного предсказания будущего Муад'Диб вводил элемент развития и роста, это было результатом предзнания, в свете которого он видел существование каждого человека. Этим он вовлек себя в неопределенность. Ища Абсолютное в упорядоченных предсказаниях, он усиливал беспорядок сущего и искажал предсказание».

Лето одним прыжком взлетел на дюну и обратился к отцу:

— Теперь я буду твоим поводырем.

— Никогда!

— Ты хочешь вернуться в Шулох? Если даже допустить, что тебе были бы рады и без Тарика, то скажи мне на милость, где теперь сам Шулох? Твои глаза видят это?

Пауль уставил на сына пустые глазницы.

— Ты действительно знаешь вселенную, которую творишь здесь?

Лето уловил особую интонацию в голосе отца. Общее для них обоих видение было сейчас приведено в страшное движение и требовало акта творения в совершенно определенный момент времени. Характерным для этого временного пункта было линейное восприятие течения Времени, а все сущее обладало характеристиками упорядоченной линейной прогрессии. Они оба вступали в этот момент, как в движущийся экипаж, но они оба могли его и покинуть.

Напротив, Лето держал в своих руках бразды Времени, состоявшие из многих нитей, и нити эти были уравновешены в его воззрении на Время, как на многомерное пространство с множеством параллельных направлений. Лето был единственным зрячим в мире слепых. Только он мог теперь разрушить рутинное умствование, поскольку отец уже не был в состоянии держать в руках бразды правления Временем. Лето же видел, что ему, сыну, удалось изменить прошлое. Мысль, еще не проявившаяся в самом отдаленном будущем, могла отразиться на настоящем, и именно эта мысль направляла теперь его руку.

Только его руку.

Пауль знал это, потому что сам уже не мог держать нити, видеть, как Лето ими управляет, он мог только понимать те сверхчеловеческие последствия, которые принял для себя Лето. И он подумал: Вот то изменение, о котором я столько молился! Почему же я так его боюсь? Потому что это — Золотой Путь!

— Я здесь для того, чтобы придать цель эволюции, а следовательно, и нашей жизни, — сказал Лето.

— Ты действительно хочешь прожить эти тысячи лет, претерпевая известные тебе изменения?

Лето понимал, что отец говорит не о физических изменениях. Физические последствия были известны им обоим: Лето будет приспосабливаться и приспосабливаться; его кожа, не принадлежащая ему, тоже будет постоянно адаптироваться к новым условиям своего существования. Давление эволюции в каждой части системы будет растворяться, и в результате произойдет некая интегральная трансформация. Когда наступит метаморфоз, если он наступит, то возникнет мыслящее существо небывалой величины, оно станет господствовать над вселенной, которая будет ему соратником.

Нет… Пауль имел в виду внутренние изменения, которые сами по себе станут воздействовать на соратников.

— Ты знаешь, что говорят о твоих последних словах те, кто думает, что ты мертв? — спросил Лето.

— Конечно.

— Теперь я сделаю то, что всякий живущий должен сделать ради служения жизни, — проговорил Лето. — Ты никогда этого не говорил, но священник, который посчитал тебя мертвым, думал, что ты не вернешься и не назовешь его лжецом, вложил в твои уста эти слова.

— Я бы не стал называть его лжецом, — Пауль глубоко вздохнул. — Это хорошие последние слова.

— Ты останешься здесь или вернешься в ту хижину в Шулохе? — спросил Лето.

— Теперь это твоя вселенная, — ответил Пауль.

Эти слова, полные горечи поражения, больно ранили Лето. Пауль изо всех сил пытался держаться пространства своего личного видения, которое он избрал много лет назад в сиетче Табр. Именно поэтому он избрал теперь для себя роль инструмента мести Отверженных, остатков древнего Якуруту. Эти люди испачкали его имя, замарали его, но он скорее был готов принять это унижение, чем тот взгляд на вселенную, который без колебаний принял его родной сын.

Грусть Лето была так сильна, что он мог говорить в течение нескольких томительных минут. Овладев голосом, Лето сказал:

— Итак, ты заманил Алию, подверг ее искушению и склонил к бездействию и неправильным решениям. Больше того, теперь она знает, кто ты в действительности.

— Она знает… Да, она знает.

У Пауля был сейчас стариковский голос и в нем звучал скрытый протест. У него был еще резерв сопротивления.

— Если смогу, я отниму у тебя это видение, — сказал он.

— Тысячи мирных лет, — сказал Лето. — Вот, что я им дам.

— Ты дашь им сон! Застой!

— Конечно. И те формы насилия, которые сочту допустимыми. Я стану уроком, который человечество никогда не забудет.

— Плевать я хотел на твои уроки! — сказал Пауль. — Ты думаешь, я не видел ничего подобного тому, что выбрал ты?

— Ты видел, — согласился Лето.

— И чем твое видение лучше моего?

— Ничем. Может быть, оно даже хуже, — ответил Лето.

— Так что мне остается, как не сопротивляться тебе? — спросил Пауль.

— Или убить меня?

— Я не настолько наивен, и мне известно, какие силы ты привел в действие. Мне известно о разрушенных каналах и беспорядках.

— А теперь еще и Ассан Тарик никогда не вернется в Шулох. Ты должен вернуться туда со мной или вообще не вернуться, потому что таково мое видение.

— В таком случае я не стану возвращаться.

Каким старым стал его голос, подумал Лето с мучительной душевной болью.

— В моей дишдаша лежит кольцо с ястребом Атрейдесов. Если хочешь, я могу вернуть его тебе.

— О, если бы я умер, — прошептал Пауль. — Я действительно хотел умереть, когда ушел в Пустыню той ночью, но я знал, что не могу покинуть этот мир. Я должен был вернуться и…

— … воскресить легенду, — закончил за него Лето. — Я знаю. Но шакалы Якуруту подстерегали тебя, и ты знал, что так будет. Они хотели твоих видений! Ты знал об этом.

— Я отказался. Они не получили от меня ни одного видения.

— Но они запачкали тебя. Они кормили тебя эссенцией Пряности, подсовывали женщин и соблазняли пустыми обещаниями. И у тебя были видения.

— Иногда, — голос отца прозвучал глухо.

— Так ты возьмешь кольцо с ястребом? — спросил Лето. Пауль, резко выпрямившись, сел на песке. На фоне Звездного неба возникло темное пятно.

— Нет!

Итак он понимает тщетность того пути, подумал Лето. Это открывало многое, но не все. Соревнование видений перешло из плана изящного выбора в грубую несовместимость альтернатив и их носителей. Пауль знал, что не может победить, но надеялся все же уничтожить то видение, которое выбрал Лето.

Отец заговорил:

— Да, я искупался в грязи, живя в Якуруту, но ты испачкал себя сам.

— Это правда, — признал Лето. — Но ведь я — твой сын.

— И ты добрый фримен?

— Да.

— Тогда ты позволишь слепому отправиться в Пустыню? Ты предоставишь мне право выбрать вечный покой по моему усмотрению? — Он ударил ладонью по песку рядом с собой.

— Нет, этого я тебе не позволю, — сказал Лето. — Но твое право упасть на нож, если ты на этом настаиваешь.

— И ты будешь иметь на руках мой труп?

— Именно так.

— Нет!

И все же он знает тот путь, подумал Лето. Погребение тела Муад'Диба его собственным сыном будет расценено как нечто, цементирующее видение Лето.

— Ты никогда не рассказывал им о своих видениях, правда, отец? — спросил Лето.

— Никогда.

— А я рассказывал, — сказал Лето. — Я говорил об этом Мюризу. О Крализеке, Тайфунной Битве.

Плечи Пауля бессильно опустились.

— Ты не можешь, — зашептал он, словно в бреду. — Нет, ты не можешь.

— Теперь я — порождение этой Пустыни, — сказал Лето. — Ты бы смог так, как я, говорить с бурей Кориолиса?

— Ты считаешь меня трусом, оттого что я не выбрал этот путь, — произнес Пауль тихим, дрожащим голосом. — О, я очень хорошо понимаю тебя, сын. Авгуры и гадатели по внутренностям всегда платили за свои предсказания, но я никогда не терялся в возможностях будущего, потому что такое будущее не может быть предсказано.

— Твой джихад покажется мирным пикником на Каладане по сравнению с тем, что будет, — согласился Лето. — Сейчас я отвезу тебя к Гурни.

— Гурни! Он служит Общине Сестер, служа моей матери.

Теперь Лето понял всю степень видений своего отца.

— Нет, отец, Гурни уже никому не служит. Я знаю, где его найти, и отведу тебя туда. Настало время создавать новую легенду.

— Я вижу, что не смогу перебороть тебя. Дай мне прикоснуться к тебе. Ведь ты — мой сын.

Лето вытянул вперед правую руку и взял протянутые навстречу пальцы Пауля. Он легко сопротивлялся всем движениям Пауля.

— Теперь мне не причинит вреда даже отравленный нож, — сказал Лето. — У меня изменилась вся биохимия организма.

Из незрячих глаз Пауля потекли слезы, он вырвал свою руку из пальцев Лето и бессильно обмяк.

— Если бы я выбрал твой путь, то стал бы слугой сатаны. Но кем станешь ты?

— Какое-то время и меня тоже будут называть посланцем сатаны, — ответил Лето. — Потом люди начнут поражаться мне и наконец поймут. Ты просто не стал далеко заглядывать в свое видение, отец. Твои руки творили как добро, так и зло.

— Но зло бывает видно только по его результатам!

— Таков удел многих великих зол, — сказал Лето. — Ты проник только в часть моего видения. Неужели у тебя не хватило сил?

— Ты же понимаешь, что я не мог бы остаться там навсегда. Я никогда не делал зла. Если знал, что это будет зло. Я не сын Якуруту. — Он поднялся на ноги. — Ты же не думаешь, что я из тех, кто по ночам смеется над другими?

— Очень грустно, что ты никогда не был истинным фрименом, — сказал Лето. — Мы, фримены, знаем, как назначать арифу. Наши судьи умеют выбирать из зол наименьшее. И так будет у нас всегда.

— То есть у фрименов? Ты хочешь сделать их рабами судьбы? — Пауль подошел к Лето и каким-то застенчивым движением протянул вперед руку, коснулся оболочки, покрывающей кожу сына, провел пальцами по руке, потом по плечу, до уха, потрогал щеку, потом рот.

— Ах, все-таки у тебя осталась еще природная плоть, — сказал он. — Но куда заведет тебя новая плоть?

Пауль бессильно уронил руку.

— Туда, где люди смогут творить свою судьбу каждый миг.

— Ты говоришь так, как может говорить Мерзость.

— Я не воплощение Мерзости, хотя мог стать им, — сказал Лето. — Я видел, как это случилось с Алией. В ней живет демон, отец. Я и Гани знаем этого демона: это барон, твой дед.

Пауль прикрыл лицо руками. Плечи его затряслись. Потом он взял себя в руки и опустил руки. Рот его был плотно сжат.

— Это проклятие нашего Дома. Я молился о том, чтобы ты выбросил это кольцо в песок, чтобы ты отрекся от меня и выбрал другую жизнь. Все было перед тобой.

— Но какова цена?

Пауль ответил после долгого молчания.

— Конец пути содержит его оправдание. Однажды я не смог отстоять свои принципы. Только однажды. Я принял махдинат. Я сделал это ради Чани, но это сделало меня плохим правителем.

Лето было нечего ответить на это. Память о том решении была у него в душе.

— Я не могу лгать тебе больше, чем я лгал себе, — продолжал Пауль. — Я это знаю. Каждый человек должен иметь такого судью. Я хочу спросить у тебя только одно: Тайфунная Битва действительно необходима?

— Да, в противном случае род человеческий угаснет.

Пауль почувствовал истину в словах Лето и тихо произнес, признавая преимущество видения сына:

— Я не видел этого среди возможностей выбора.

— Думаю, что о такой возможности подозревает Община Сестер, — сказал Лето. — У меня нет другого объяснения действий бабушки.

Ночь повеяла холодом. Одежда Пауля облепила ноги от сильного ветра. Отец дрожал от холода. Заметив это, Лето сказал:

— У тебя есть фримпакет, отец. Я надую тент, и мы проведем эту ночь в комфорте.

Но Пауль только покачал головой, зная, что в его жизни больше не будет комфортных ночей. Муад'Диба, Героя, надо уничтожить. Отныне останется только Проповедник.

Глава 55

Фримены были первыми людьми, разработавшими сознательную и подсознательную символику для выражения движений и отношений своей планетной системы. Они были также первыми в мире людьми, которые описали свой климат в почти математической форме, языком, чьи письменные символы воплощали (и интериоризировали) внешние отношения. Язык сам по себе был частью системы, которую он описывал. Письменные формы несли в себе очертания того, что они обозначали. В таком развитии было имплицитно заложено тончайшее локальное знание того, что необходимо для поддержания жизни. Меру взаимодействия языка и системы можно оценить на основании того факта, что фримены считали себя ищущими пропитания стадными животными.

«Рассказ о Лиет-Кинесе» Харк аль-Ада

— Кавех вахид, — приказал Стилгар. Принеси кофе. Он сделал знак адъютанту, стоявшему у единственной двери помещения с голыми каменными стенами, в которой Стилгар провел эту бессонную ночь. Это было то помещение, в котором старый фрименский наиб обычно завтракал, да и время уже подходило, но после такой ночи Стилгару вовсе не хотелось есть. Он встал, растягивая затекшие мышцы.

Дункан Айдахо сидел на низкой подушке у двери, пытаясь подавить зевоту. Он только что сообразил, что они со Стилгаром проговорили почти всю ночь.

— Прости меня, Стил, — сказал он. — Я не дал тебе спать всю ночь.

— Кто не спит ночь, тот добавляет к своей жизни лишний день, — ответил Стилгар, принимая из рук адъютанта поднос с кофе. Он пододвинул к Айдахо низкую скамью, поставил на нее кофе и сел напротив гостя.

На обоих мужчинах были надеты желтые траурные одежды. Наряд Айдахо пришлось одолжить в сиетче, поскольку местные жители не очень любили зеленую форму слуг Атрейдесов.

Стилгар налил себе темный напиток из толстостенного карафе и отпил глоток, после чего поднял чашку, давая знак Айдахо. Это был старинный фрименский ритуал: «Можешь пить без опаски: я его попробовал».

Кофе варила Хара, и сделала его так, как предпочитал Стилгар: зерна прожаривались до розовато-коричневого цвета, толклись в ступке еще горячими в мелкий порошок и немедленно заваривались с добавлением щепотки Пряности.

Айдахо вдохнул аромат напитка и шумно отхлебнул из чашки. Он так и не понял, удалось ли ему убедить Стилгара в своей правоте. В утренние часы его ум ментата начинал работать вяло и медленно, не успевая обрабатывать все поступившие в мозг данные. Но эти данные были подтверждены в послании Гурни Халлека.

Алия знала о Лето! Она знала.

Джавид тоже был частью этого знания.

— Я должен быть полностью освобожден от всяких ограничений, — сказал он, снова начиная затянувшийся спор.

Но Стилгар твердо стоял на своем.

— Соглашение о нейтралитете заставляет меня быть твердым в своих суждениях. Гани здесь в безопасности. Ты и Ирулан — тоже. Вы не можете отправлять послания. Получать можете, а отправлять — нет. Я дал свое слово.

— Это не те отношения, которые приняты между гостем и его старым другом, делившими в прошлом одни опасности, — сказал Айдахо, помня, что уже использовал этот аргумент.

Стилгар опустил чашку, аккуратно поставил ее на поднос и, не отрывая от нее взгляда, заговорил:

— Мы, фримены, не чувствуем вины за те поступки, которые вызывают это чувство у других, — сказал он и посмотрел в глаза Айдахо.

Его надо заставить взять Гани и бежать отсюда, подумал Айдахо, но вслух сказал другое:

— У меня не было намерения вызвать в тебе чувство вины.

— Это я понимаю, — сказал Стилгар. — Я поднял этот вопрос, чтобы показать наше фрименское отношение к жизни, потому что мы имеем дело именно с ним. Даже Алия думает по-фрименски.

— А Священство?

— Это совсем другая материя, — ответил Стилгар. — Они хотят, чтобы люди вечно глотали серую пыль греха. Только на этом фоне они ощущают свое благочестие. — Стилгар говорил, не повышая голос, но Айдахо улавливал в его интонациях горечь и удивлялся, почему эта горечь не убеждает наиба.

— Это очень старый трюк автократического правления, — сказал Айдахо. — Алия его очень хорошо знает. Хорошие люди должны испытывать чувство вины. Вина же начинается с ощущения собственной неудачливости. Хороший автократ умеет изыскать возможность, как показать населению, что оно не умеет ловить миг удачи.

— Это я тоже замечал, — сухо проговорил Стилгар. — Но ты должен простить меня за то, что я еще раз скажу, что ты говоришь о своей собственной жене. К тому же она — сестра Муад'-Диба.

— Я же говорю тебе, что она одержима!

— Да, об этом говорят многие. Ее надо испытать в суде. Пока же надо принять во внимание куда более важные обстоятельства.

Айдахо грустно покачал головой.

— Все, что я говорю, можно легко подтвердить. Сообщение с Якуруту всегда осуществлялось через Храм Алие. Заговор против близнецов плели там же. Деньги для продажи червей на другие планеты тоже поступали из храма. Все нити тянутся к ведомству Алие, к Регентству.

Стилгар покачал головой и глубоко вздохнул.

— Это нейтральная территория. Я дал слово.

— Но дела не могут идти так, как они шли!

— Я согласен! — в подтверждение своих слов Стилгар кивнул. — Алия попала в кольцо, и это кольцо с каждым днем сужается. Это напоминает мне наш древний обычай многоженства — он позволяет выявить мужское бесплодие.

Он вопросительно взглянул на Айдахо.

— Ты говорил, что она изменяла тебе с другими мужчинами, «используя свой пол как оружие», так ты сказал, если я правильно запомнил. Тогда у тебя есть прекрасная возможность пойти вполне легальным путем. Джавид сейчас в Табре — он привез послание от Алие. Тебе надо только…

— На твоей нейтральной территории?

— Нет, нет, конечно, только в Пустыне, за стенами сиетча.

— А если я воспользуюсь такой возможностью и убегу?

— У тебя не будет такой возможности.

— И все же я клянусь тебе, что Алия одержима. Что мне сделать, чтобы убедить тебя в том…

— Это очень трудно доказать, — сказал Стилгар.

Айдахо вспомнил слова Джессики и сказал:

— Но у тебя есть способы доказать это.

— Способы действительно есть, но очень болезненные и беспощадные, — проговорил Стилгар. — Именно поэтому я упомянул о нашем отношении к чувству вины. Мы можем освободить себя от чувства вины, которое может нас уничтожить в любом случае, но только не в процессе об одержимости. В таком трибунале на судьях, а они тоже люди, лежит очень большая ответственность.

— Но вам приходилось делать это раньше, не правда ли?

— Я уверен, что Преподобная Мать не упустила ни одной детали из нашей истории в своем рассказе, — сказал Стилгар. — Ты же отлично знаешь, что нам приходилось заниматься такими делами.

Айдахо отреагировал на раздражение в голосе Стилгара.

— Я не пытаюсь загнать тебя в ловушку неверного решения. Это просто…

— Была долгая ночь, но вопросы остались без ответа, — сказал Стилгар. — И вот наступило утро.

— Я должен получить разрешение послать сообщение Джессике, — сказал Айдахо.

— Это будет послание на Салусу, — произнес Стилгар. — Я не могу давать обещаний на один вечер. Мое слово нерушимо, именно поэтому сиетч Табр до сих пор нейтральная территория. Я не допущу никаких посланий. Я обязан сделать это ради моего сиетча.

— Алию надо судить, и сделать это должен ты!

— Возможно, возможно. Но, во-первых, надо убедиться, нет ли смягчающих обстоятельств. Может быть, это просто ошибка власти, или обыкновенное невезение. Может быть, это дурные наклонности, которые есть у всех людей, а вовсе не одержимость.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я веду себя, как обманутый муж, который хочет расправиться с неверной женой чужими руками?

— Такая мысль могла бы посетить кого угодно, но только не меня, — сказал Стилгар. Он улыбнулся, чтобы смягчить язвительность своих слов. — У нас, фрименов, есть своя традиция, свой хадит. Если мы боимся ментата или Преподобной Матери, то обращаемся к обычаю. Говорят, что единственное, чего мы по-настоящему боимся, так это своих собственных ошибок.

— Госпоже Джессике надо обо всем сообщить, — сказал Айдахо. — Гурни говорит…

— Может быть, это послание вовсе не от Гурни Халлека.

— Оно не могло прийти больше ни от кого. У нас, Атрейдесов, есть способ верификации посланий. Стил, ну по крайней мере попробуй сам…

— Якуруту больше не существует, — сказал Стилгар. — Его разрушили много поколений назад.

Он дотронулся до рукава Айдахо.

— Как бы то ни было, я не могу снимать людей с фронтов. Существует прямая угроза каналу… Ну, ты же сам понимаешь. — Он откинулся назад. — Ну а если Алия…

— Алие больше нет, — сказал Айдахо.

— Это ты говоришь, — Стилгар отхлебнул кофе, поставил чашку на скамью. — Давай отдыхать, друг Айдахо. Не стоит отрубать руку, если под ногтем застряла заноза.

— Давай в таком случае поговорим о Ганиме.

— В этом нет никакой нужды. Она находится под моим покровительством, под моей защитой. Пока она здесь, никто не причинит ей вреда.

Не может же он на самом деле быть таким наивным, подумал Айдахо.

Однако Стилгар поднялся, давая понять, что разговор окончен.

С трудом разогнув затекшие колени, Айдахо тоже встал. Мышцы голеней совершенно онемели. В этот момент в помещение вошел адъютант и встал у двери. Следом за адъютантом появился Джавид. Айдахо оглянулся — Стилгар стоит в четырех шагах. Ни секунды не колеблясь, Дункан извлек из ножен клинок и нанес удар в грудь ничего не подозревающему Джавиду. Тот отшатнулся назад, соскользнув с лезвия, неловко развернулся, упал лицом вниз, несколько раз дернулся и умер.

— Вот так мы прекратим сплетни, — сказал Айдахо. Адъютант застыл с ножом в руке, не зная, как реагировать.

Айдахо же вложил клинок в ножны, предварительно вытерев его о желтую накидку.

— Ты нанес урон моей чести! — крикнул Стилгар. — Это нейтральная…

— Заткнись! — рявкнул Айдахо на ошеломленного наиба. — Ты же носишь ошейник, Стилгар!

Это было одно из трех смертельных оскорблений, которых не прощает ни один фримен. Стилгар побледнел от гнева.

— Ты же слуга, — как ни в чем не бывало продолжал Айдахо. — Ты продал фримена за его воду.

Это было второе оскорбление из того же ряда, такое истребило Якуруту.

Стилгар заскрежетал зубами и схватился за нож. Адъютант отступил назад от тела Джавида.

Повернувшись спиной к наибу, Айдахо, не оглядываясь, двинулся к выходу, выкрикнув третье оскорбление:

— Ты никогда не достигнешь бессмертия, Стилгар. В твоих потомках нет твоей крови!

— Куда это ты направился, ментат? — с ледяным спокойствием спросил Стилгар.

— Искать Якуруту, — не останавливаясь и не оборачиваясь, ответил Айдахо.

— Видимо, мне придется тебе помочь, — сказал Стилгар и извлек из ножен клинок.

Айдахо был уже у наружной стороны прохода.

— Если ты собрался помогать мне своим ножом, ворующий воду, то бей, пожалуйста, в спину. Это подходящий удар для того, кто носит ошейник демона.

Не сдерживая больше ярости, Стилгар перепрыгнул через труп Джавида и догнал Айдахо. Схватив Дункана за одежду, наиб, развернув, остановил его. Ярость Стилгара была настолько велика, что он не заметил любопытной усмешки на лице Айдахо.

— Бери в руку нож, ментатское отродье! — проревел Стилгар. Рассмеявшись, Айдахо нанес ему два удара в голову голыми руками.

Что-то бессвязно крича, Стилгар ударил Айдахо ножом — снизу вверх, целя в сердце через диафрагму.

Айдахо присел еще глубже, насаживая себя на нож, и улыбнулся Стилгару, чья ярость вдруг уступила место ледяному оцепенению.

— Две смерти за Атрейдесов, — прошептал Айдахо. — Вторая ничуть не лучше первой.

Он неловко завалился на бок и упал на каменный пол лицом вниз. Из раны по полу растеклась кровь.

Стилгар посмотрел на кровь, капающую с лезвия его ножа, на тело Айдахо и, весь задрожав, глубоко вздохнул. За его спиной лежал убитый Джавид. А прямо перед носом — убитый его, Стилгара, собственными руками Айдахо, супруг Чрева Небес. Можно было, конечно, спорить, что это убийство наиб совершил, защищая свое доброе имя и отводя угрозу нейтралитету сиетча. Но этот мертвец был Дункан Айдахо. Это убийство нельзя стереть всякими ссылками на смягчающие обстоятельства — ничто не поможет. Даже если Алия в душе порадуется такому исходу, она все равно будет мстить за убийство мужа. Она — фрименка. Для того чтобы править фрименами, нельзя быть иным даже в мельчайшей степени.

Только через несколько мгновений в голову Стилгара пришла мысль о том, что своим поведением Айдахо добился поставленных перед собой целей. Он купил согласие Стилгара ценой своей «второй смерти».

Стилгар поднял глаза, увидел потрясенное лицо Гары, своей второй жены, выделив его из тесной толпы. На всех лицах было написано одно и то же выражение — потрясение и полное понимание последствий происшедшего.

Стилгар медленно выпрямился, вытер лезвие об одежду и спрятал его в ножны. Глядя в лица людей, он заговорил своим обычным твердым голосом.

— Тот, кто пойдет со мной, пусть немедленно собирает вещи. Пошлите людей за червями.

— Куда ты пойдешь, Стилгар? — спросила Гара.

— В Пустыню, — ответил наиб.

— Я пойду с тобой, — сказала она.

— Конечно, ты, как все мои жены, пойдешь со мной. И Ганима. Приведи ее, Гара, сейчас же.

— Хорошо, Стилгар, хорошо… — она помолчала. — А Ирулан?

— Если пожелает.

— Слушаю и повинуюсь, мой супруг. — Гара все еще колебалась. — Ты берешь Ганиму как заложницу?

— Заложницу? — он был неподдельно поражен этой мыслью.

— Женщина… — он осторожно коснулся ногой тела Айдахо. — Если этот ментат был прав, то для Ганимы я — последняя надежда.

Наибу вспомнились слова предупреждения, слышанные от Лето: «Берегись Алие. Ты должен взять с собой Ганиму и бежать».

Глава 56

Познакомившись с фрименами, все планетологи рассматривают теперь жизнь как выражение энергии и ищут определяющие эту энергию взаимоотношения. Основываясь на малых фрагментах, кусочках и отрывках, расовая мудрость фрименов переходит тем временем в новую определенность. То, что есть у фрименов, как у народа, могут иметь и другие народы. Просто этим последним надо развить в себе чувство энергетических взаимоотношений. Этим народам надо увидеть, что энергия пронизывает структуры всех предметов и создается посредством этих структур.

«Катастрофа Арракина» Харк аль-Ада

Халлек стоял перед скалистым контрфорсом, прикрывавшим вход в Туэк-Сиетч и ждал, когда охрана решит, стоит ли впускать его внутрь. Гурни оглянулся на простиравшуюся к северу Пустыню, потом посмотрел на серо-голубое утреннее небо. Здешние контрабандисты были просто изумлены тем, что он — чужестранец — так ловко управлял червем. Он же, в свою очередь, очень удивился этому изумлению. Что хитрого было в таком управлении для любого ловкого человека, который не раз видел, как это делают другие.

Халлек снова обратил свое внимание на Пустыню, серебристую Пустыню, покрытую сверкающими камнями и окруженную серо-зелеными полями, на которых вода совершала свое чудо.

Этот ландшафт поразил его своей хрупкостью и ненадежностью энергии жизни, которой угрожали любые внезапные изменения структуры Пустыни.

Он понимал, где таится источник такой реакции. В почве Пустыни, под ногами, развивались многие события, потрясавшие идиллическую с виду картину. В сиетч были завезены тысячи дохлых песчаных форелей для дистилляции и восстановления воды. Они явились к сиетчу для того, чтобы блокировать ток воды в каналах. Именно это обстоятельство заставило интенсивно заработать ум Халлека.

Гурни посмотрел на поля, окружавшие сиетч, и на канал, по которому не текла больше драгоценная вода. В каменном ограждении канала были проделаны многочисленные проломы, вода утекала в песок. Откуда взялись эти проломы? Некоторые имели протяженность по двадцать метров и находились в самых уязвимых секциях канала. Через эти дефекты текучий песок сыпался в углубления с водой. Именно эти углубления были заполнены песчаной форелью, которую дети сиетча либо убивали, либо забирали себе на потеху.

На обвалившихся стенах канала работали ремонтные бригады. Другие рабочие отводили воду к самым влаголюбивым растениям. Источник в гигантской цистерне у подножия сиетча был перекрыт, препятствуя току воды в разрушенный канал. От этого источника были отсоединены насосы, работавшие на солнечных батареях. Ирригацию осуществляли, забирая воду из истощившегося хранилища на дне канала, поднимая ее в цистернусиетча, а оттуда распределяя по полям.

Металлическая рама входа, разогретая солнцем, заскрежетала, и Халлек посмотрел на нее, привлеченный резким звуком. Одновременно взгляд его скользнул по дальнему концу канала, где вода утекала самым бессовестным образом. При этом именно там, по плану, были высажены самые влаголюбивые растения, которые неминуемо погибнут, если не удастся восстановить ток воды по каналу. Халлек посмотрел на глупо выглядевший шатер ивы, обдуваемой знойным ветром и песком. Для него это дерево символизировало новую действительность Арракиса и его лично.

Мы оба чужаки на этой планете, подумал Гурни, глядя на иву.

Принятие решения затянулось, могли бы думать и побыстрее — им ведь очень нужны умелые бойцы. Однако у Халлека не было никаких иллюзий по поводу нового поколения контрабандистов. Это были уже не те люди, которые приютили его много лет назад, когда ему пришлось бежать после поражения герцога. Нет, эти люди всегда в первую очередь думают о своей выгоде.

Он опять принялся смотреть на несчастную глупышку иву. В этот момент Халлеку пришло в голову, что его новая реальность может смести всех этих контрабандистов и всех их друзей. Она же вполне способна уничтожить Стилгара с его хрупким нейтралитетом и пожрать вместе с ним другие племена, оставшиеся верными Алие. Все они стали колониальным народом. Халлек и раньше видел, как это бывает, зная о горечи такого положения по своей родной планете. Он ясно это видел, припомнив манерность городских фрименов, поведение жителей пригородов. Даже в столь деревенской обстановке сиетча признаки исконных обычаев стерлись, уступив место скрытности. Сельские районы стали колониями городов. Люди в глубинке подпадали под ярмо либо из жадности, либо из суеверия. Даже здесь, а может быть, особенно здесь, в отношениях людей чувствовалась подневольность, а отнюдь не свобода, как можно было бы ожидать. Эти люди были осторожны, скрытны, уклончивы. Любое проявление власти вызывало озлобление — будь это власть Регентства, Стилгара или их собственного Совета…

Я не могу им доверять, решил Халлек. Их можно лишь использовать, питая их недоверие к другим. Эта мысль навевала грусть. Покончено с бескорыстными обычаями свободных людей. Старый обычай выродился в пустой словесный ритуал, корни которого потеряны в глубинах памяти.

Алия хорошо справилась со своей задачей, наказав противников и щедро наградив сторонников и использовав имперские силы обычным способом, прикрыв ими все важные участки, сохраняя власть. Ее шпионы! Господи, можно себе представить, какие у нее были шпионы!

Халлек почти физически чувствовал те меры и контрмеры, с помощью которых Алия надеялась вышибить оппозицию из седла. Если фримены будут спать и дальше — он победит, подумал Халлек.

Дверная заслонка за его спиной отворилась. На пороге появился служащий сиетча по имени Мелидес. Это был коротышка с бочкообразным телом и тонкими ножками. Защитный костюм только подчеркивал уродство этой фигуры.

— Мы принимаем тебя, — сказал Мелидес.

В голосе чиновника слышалось почти неприкрытое притворство. В действительности Халлеку было сказано, что убежище будет лишь временным.

Я останусь здесь до тех пор, пока мне не удастся угнать орнитоптер, подумал Халлек.

— Я очень благодарен вашему Совету, — сказал он, вспомнив об Эсмаре Туеке, именем которого был в свое время назван этот сиетч. Эсмар был давно мертв благодаря чьему-то предательству. Будь он жив, он перерезал бы горло этому Мелидесу при одном взгляде на него.

Глава 57

Любой путь, который сужает возможности будущего, может привести в смертельную ловушку. Люди движутся в будущее не по запутанному лабиринту, они идут навстречу широкому горизонту, на котором просматриваются уникальные возможности. Узкие проходы лабиринта соблазнительны лишь для тех людей, которые склонны зарываться носом в песок. Получающаяся в результате полового размножения уникальность в сочетании с множественностью — суть защита любого вида.

Учебник Космической Гильдии

— Почему я не испытываю печали? — простонала Алия, глядя в потолок своего маленького, десять на пятнадцать шагов, кабинета с двумя высокими узкими окнами, из которых открывался вид на крыши Арракина.

Время близилось к полудню. Солнце немилосердно опаляло своими отвесными лучами котловину, в которой располагался город.

Алия опустила глаза и посмотрела на Буэра Аргавеса, бывшего табрита, а ныне помощника Зии, начальницы храмовой стражи. Аргавес только что принес весть о том, что Джавид и Айдахо убиты. Вокруг теснились придворные льстецы, адъютанты и стражники, стоявшие поодаль, но всем своим видом показывавшие, что им известно содержание вести, принесенной Аргавесом.

Плохие вести быстро разносятся по Арракису.

Для фримена Аргавес был слишком низкорослым, а круглое лицо делало его похожим на ребенка. Это был типичный представитель нового поколения фрименов, разжиревших на избытке воды и пищи. Алия смотрела на него и ей казалось, что облик этого человека расколот надвое: один имел серьезное лицо с застывшим на нем озабоченным выражением и темные фиолетовые глаза, а другой отличался уязвимостью и чувственностью. Особенно нравились Алие его полные губы.

Хотя не было еще и полудня, Алие казалось, что уже наступил вечер — такая мертвая тишина стояла вокруг.

Айдахо должен был умереть на заходе солнца, сказала она себе.

— Как же получилось, что ты, Буэр, доставил столь дурную весть? — заметив, как его глаза сразу стали живыми и настороженными.

Аргавес заговорил хриплым, едва слышным голосом.

— Я отправился туда с Джавидом, вы помните? А когда… Стилгар послал меня к вам, то велел передать, что я несу вам его последние обязательства.

— Последние обязательства, — словно эхо повторила Алия. — Что он хотел этим сказать?

— Не знаю, госпожа Алия, — жалобно произнес он.

— Расскажи мне еще раз, что ты видел, — приказала Алия, почувствовав при этом, что по ее коже пробежал предательский холодок.

— Я видел, — Аргавес нервно покрутил головой, посмотрел на пол под ногами Алие и снова заговорил. — Я видел Священного Супруга, лежавшего мертвым на полу в центральном проходе, и тело Джавида в боковом проходе. Женщины уже готовили обоих для Хуануя.

— И Стилгар позвал тебя, чтобы ты увидел эту сцену?

— Истинно так, моя госпожа. Стилгар меня вызвал. Он послал Модибо, своего посыльного. Модибо ни о чем не предупредил меня, только сказал, что меня зовет Стилгар.

— И ты увидел на полу в проходе тело моего мужа?

Аргавес метнул на Алию мгновенный острый взгляд и снова тупо уставился в пол.

— Да, моя госпожа. Рядом лежал труп Джавида. Стилгар сказал мне… сказал мне, что Священный Супруг убил Джавида.

— А мой муж… Ты говорил, что Стилгар…

— Он сам лично сказал мне об этом, моя госпожа. Стилгар сказал, что это сделал он. Сказал, что Священный Супруг спровоцировал его и привел в неописуемую ярость.

— Ярость, — повторила Алия. — Что же он сделал?

— Он не сказал. Я спрашивал многих, но никто мне не ответил.

— И потом тебя послали ко мне с этой вестью?

— Да, моя госпожа.

— Ты ничего не мог сделать?

Аргавес нервно облизнул губы.

— Там распоряжался Стилгар. Это его сиетч.

— Ясно, и ты всегда подчинялся Стилгару.

— Всегда, моя госпожа, пока он сам не освободил меня от моих уз.

— То есть когда он послал тебя ко мне на службу?

— Теперь я подчиняюсь только вам, моя госпожа.

— Это правда? Скажи мне, Буэр, если я прикажу тебе убить Стилгара, твоего прежнего наиба, ты сделаешь это?

Он твердо посмотрел ей в глаза.

— Если вы прикажете, моя госпожа.

— Я приказываю. Как ты думаешь, куда он ушел?

— В Пустыню; это все, что мне известно, моя госпожа.

— Сколько людей он взял с собой?

— Примерно половину.

— С ним Ганима и Ирулан!

— Да, моя госпожа. Остались только те, кто обременен женами, детьми и имуществом. Стилгар сказал, что, кто хочет, может идти с ним, кто не хочет, того он освобождает от клятвы верности. Многие отринули клятву. Теперь они выберут себе нового наиба.

— Я сама выберу им наиба. Им станешь ты в тот день, когда принесешь мне голову Стилгара.

Аргавес не мог принять это предложение без внутренней борьбы. Таков фрименский обычай. Но он согласился.

— Как прикажете, моя госпожа. На какие силы я могу рассчитывать?

— Поговори с Зией. Я не могу дать тебе много орнитоптеров, они нужны мне здесь. Но бойцов у тебя будет достаточно. Стилгар опозорил свою честь. Многие пойдут служить мне по доброй воле, чтобы поквитаться с ним.

— Я позабочусь об этом, моя госпожа.

— Постой! — она мгновение изучала его, думая, кого бы послать для наблюдения за этим ранимым дитем. За ним надо смотреть в оба, пока он не проявит себя. Зия знает, кого надо послать.

— Я могу идти, моя госпожа?

— Нет, я должна побеседовать с тобой наедине, чтобы обсудить детали устранения Стилгара, — она прикрыла лицо руками. — Я не надену траур до тех пор, пока не свершится моя месть. Дай мне несколько минут, чтобы собраться с духом.

Она опустила руки.

— Одна из моих камеристок проводит тебя. Алия подала знак своей новой статс-даме Шалус.

— Пусть его вымоют и обрызгают духами — от него за версту воняет червем.

— Слушаюсь, госпожа.

Алия повернулась, изобразила на лице скорбь, которой не испытывала, и направилась в свои покои. Там, в спальне, захлопнув дверь, она дала волю своему гневу и топнула ногой.

Будь проклят этот Дункан! Почему? Почему? Почему?

Она поняла, что Айдахо сознательно спровоцировал Стилгара на убийство. Он убил Джавида и спровоцировал Стилгара. Это говорит о том, что он все знал о Джавиде. Это было последнее послание от Дункана. Его прощальный жест.

Она еще раз в ярости топнула ногой, мечась по покоям, как разъяренный зверь.

Будь он проклят! Будь он проклят! Будь он проклят!

Стилгар переметнулся к мятежникам, с ним Ганима и Ирулан.

Будь они все прокляты!

Она еще раз топнула ногой и почувствовала резкую боль в пальцах, от которой расплакалась. Алия посмотрела вниз и увидела пряжку, о которую она разбила ногу. Она схватила ее и вдруг застыла в оцепенении. Это была старая пряжка из сплава серебра и платины, которую пожаловал герцог Лето своему верному оруженосцу Дункану Айдахо. Она много раз видела Айдахо с этой пряжкой. И он оставил ее здесь.

Алия судорожно схватила пряжку. Айдахо оставил ее здесь, когда… когда…

Слезы брызнули у нее из глаз, невзирая на все фрименское самообладание. Рот ее скривился в презрительной гримасе, а в мозгу началась уже знакомая ей борьба, охватившая все существо Алие. Она почувствовала, что в ней уживаются два человека. Один из них смотрит на ее плотские судороги с изумлением. Другой мучается от страшной душевной боли, сдавившей грудь. Слезы ручьем текли из глаз Алие, а удивленный голос спрашивал: «Кто это плачет? Кто это плачет? Кто продолжает плакать?»

Но ничто не могло остановить слез, Алия чувствовала жгучую боль в груди, заставившую ее корчиться в постели.

Тщетно чей-то голос продолжал спрашивать: «Кто плачет? Кто это…»

Глава 58

Этими актами Лето удалил себя из эволюционной последовательности. Он сделал это обдуманно и решительно, заявив при этом: «Быть независимым — это значит отдалиться». Оба близнеца были превыше потребности в памяти, как в процессе определения меры, то есть определения своей отчужденности от своего человеческого происхождения. Но только Лето II совершил отважный поступок, поняв, что истинное творение не зависит от своего создателя. Он отказался восстановить эволюционную последовательность, сказав: «Это тоже еще больше отдалит меня от человечества». Смысл сказанного он видел в том, что в жизни не может быть по-настоящему закрытых систем.

«Святые метаморфозы» Харк аль-Ада

Птицы, жившие здесь — попугаи, сороки, сойки, — питались насекомыми, во множестве жившими в сыром песке вдоль берега разбитого канала. Здесь раньше была джедида, последний из новых городов, построенный на базальтовой скале. Теперь город был покинут жителями. Ганима, пользуясь утренними часами, осматривала окрестности брошенного сиетча, с интересом наблюдая суетливые перемещения стаек ящериц гекко. Раньше в этом месте стены сиетча гнездились дятлы.

Ганима думала об этом городе, как о сиетче, хотя на самом деле это был город, состоявший из множества низких стен, сложенных из земляных кирпичей и обсаженный по периметру деревьями, чтобы сдержать наползавшие из Пустыни дюны. Город располагался в Танзеруфте, в шестистах километрах к югу от Сихайского хребта. Без человеческого ухода город постепенно опять сливался с Пустыней, стены обваливались под натиском песчаных бурь, растения погибали, земля на засаженных участках трескалась под палящими лучами беспощадного солнца.

Однако песок возле канала оставался сырым, что свидетельствовало о сохранности ветряной ловушки.

Прошло несколько месяцев после бегства из Табра. Все это время беглецы пользовались защитой вот таких сиетчей, сделавшихся необитаемыми от происков Демона Пустыни. Ганима не верила в Демона, но нельзя было отрицать, что причины разрушения каналов оставались непонятными и неведомыми.

Время от времени беглецы получали сообщения из северных поселений, встречаясь в Пустыне с мятежными охотниками за Пряностью. Несколько орнитоптеров — говорили, что их не больше, чем шесть, — с поисковыми командами на борту искали Стилгара, но Арракис велик, а Пустыня дружелюбна к беглецам. Рассказывали, что у групп имеется задание на поиск и уничтожение банды Стилгара, но у бывшего табрита Буэра Аргавеса — другая задача, и он часто возвращается в Арракин.

Мятежники рассказывали, что между ними и отрядами Алие случаются мелкие стычки. Опустошительные набеги Демона Пустыни сделали Внутренние Войска главной заботой Алие и наибов. Досталось даже контрабандистам, но говорили, что они рыщут по Пустыне в поисках Стилгара, за голову которого была назначена немалая цена.

Сам же Стилгар, который только накануне перед наступлением темноты привел своих людей в джедиду, ведомый безошибочным нюхом старого фримена на воду, обещал, что через какой-то срок поведет всех на юг, в благодатную пальмиру. Правда, старый наиб не назвал точной даты. Несмотря на то, что его голова теперь стоила дороже всей планеты, он производил впечатление счастливейшего и беззаботнейшего из людей.

— Это очень хорошее место, — говорил он, показывая на функционирующую ветряную ловушку. — Видите, наши друзья оставили нам немного воды.

Беглецов осталось совсем немного, не более шестидесяти человек. Старики, больные и самые юные были разобраны доверенными семьями в южных пальмирах. Остались самые стойкие или те, кто имел множество друзей на севере и юге.

Ганима не понимала, почему Стилгар отказывается обсуждать причины, по которым планету поразило невиданное бедствие. Неужели он ничего не видит? По мере того как высыхали каналы, фримены двигались к северным и южным границам своих прежних владений. Это движение ясно показывало, что ждет Империю. Одно событие служило зеркалом другого.

Ганима сунула руку под воротник защитного костюма и получше застегнула его. Несмотря на все тревоги, она чувствовала себя здесь невероятно свободно. Внутренние жизни перестали ее донимать, хотя иногда она чувствовала, что они все же остаются частью ее сознания. Из своей генетической памяти она знала, чем была эта Пустыня до того, как началась экологическая трансформация. С одной стороны, Пустыня была суше. Неотремонтированная ловушка продолжала функционировать только потому, что она перерабатывала достаточно влажный воздух.

Многие звери, избегавшие прежде этих мест, теперь стали охотно здесь селиться. Многие группы кочевников отмечали, что увеличилось количество дневных сов. Даже сейчас Ганима видела птиц-муравьев. Они суетливо толкались возле сырого песка, изобиловавшего насекомыми. Были здесь и немногочисленные барсуки, но больше всех расплодились в этих местах кенгуровые мыши.

Новыми фрименами правили суеверия, и Стилгар не был в этом отношении исключением. Джедида была покинута после того, как канал разрушили пятый раз за прошедшие одиннадцать месяцев. Четыре раза жители чинили разбитый Демоном Пустыни канал, но потом у них не осталось излишков воды, и они решили не рисковать.

То же самое творилось во всех близлежащих джедидах и старых сиетчах. Восемь из девяти новых поселений были покинуты. Старые сиетчи испытывали страшное перенаселение. По мере того как Пустыня вступала в новую фазу, фримены возвращались к своему древнему образу жизни. В каждой вещи они видели зловещие предзнаменования. Почему везде, кроме Танзеруфта, стало намного меньше червей? Это суд Шаи-Хулуда! Видели и мертвых червей, и никто не мог сказать, отчего они умерли. Вскоре после смерти черви обычно превращались в пыль, но те огромные рассыпающиеся трупы, которые случайно видели фримены, наполняли последних суеверным ужасом.

Группа Стилгара видела такой труп червя месяц назад и потребовалось четыре дня, чтобы люди стряхнули с себя потрясшее их ощущение надвигающегося бедствия. Останки были найдены совершенно разложившимися, труп лежал на пряной жиле, причем большая часть Пряности была безнадежно испорчена.

Отвернувшись от канала, Ганима посмотрела на джедиду. Прямо перед ней находилась разрушенная стена, защищавшая раньше расположенный здесь сад, муштамаль. Девочка обследовала это место, движимая страстным любопытством, и нашла там склад хлеба с Пряностью. Стилгар велел уничтожить эти запасы, сказав, что истинные фримены не бросают без присмотра доброкачественную пищу.

Ганиме казалось, что он ошибся, но дело не стоило ни спора, ни возможного риска. Фримены изменились. Когда-то они свободно передвигались по бледу, движимые своими естественными потребностями в воде, Пряности и торговле. Будильниками для них служили суточные ритмы Пустынных животных. Однако в последнее время суточные ритмы животных необъяснимым образом изменились, а фримены предпочитали отсиживаться в своих старых пещерах под сенью Защитного Вала. Охотники за Пряностью в Танзеруфте стали исключительной редкостью, и только группа Стилгара странствовала по Пустыне, как это делали фримены в стародавние времена.

Ганима доверяла Стилгару и своему страху перед Алией. Ирулан подкрепляла аргументы Стилгара, обратившись к своеобразным рассуждениям в духе Бене Гессерит. Но где-то на далекой Салусе продолжал жить Фарад'н. В один прекрасный день она еще посчитается с ним.

Ганима в раздумье посмотрела на серебристо-серое утреннее небо. Где найти помощь? Найдется ли кто-нибудь, кто сможет выслушать ее рассуждения о том, что происходит вокруг? Если верить сообщениям, то госпожа Джессика до сих пор находится на Салусе. Алия же стала неимоверно надутым созданием, взгромоздившим саму себя на недоступный пьедестал, и все больше и больше отрывалась от реальности. Гурни Халлек был неизвестно где, хотя видели его многие. Проповедник больше не показывался, о нем осталась только тускнеющая память.

Оставался один Стилгар.

Она взглянула в сторону разрушенной стены, туда, где Стилгар помогал ремонтировать цистерну. Наиб преуспел в своей роли вождя Пустыни. Награда за его голову росла с каждым месяцем.

Все на свете потеряло смысл. Все.

Кто был тот Демон Пустыни, который разрушал каналы так легко, словно это были идолы, достойные только того, чтобы затоптать их в песок? Может, это был взбесившийся червь? Может, то была третья сила мятежников — огромное скопище людей? В червя никто не верил. Вода убьет любого червя, лишь только он приблизится к каналу. Многие фримены думали, что сплошные разрушения — это результат действий многочисленных повстанцев, которые желают свержения махдината Алие и восстановления старых фрименских порядков. Те, кто верил в это, утверждали, что это очень хорошо. Избавиться от этой жадной апостолической династии, которая занимается только тем, что пытается удержать у власти собственную посредственность. Надо вернуться к истинной религии, которую возвестил Муад'-Диб.

Ганима тяжело вздохнула. О, Лето, подумала она. Я почти счастлива, что ты не дожил до этого потрясения. Я бы присоединилась к тебе, но мой нож все еще не обагрен кровью. Фарад'н и Алия, Алия и Фарад'н. Старый барон стал демоном Алие, чего нельзя было допускать.

Из джедиды вышла Гара и твердым шагом направилась к Ганиме. Остановившись напротив нее, женщина спросила:

— Что ты здесь делаешь одна?

— Это очень странное место, Гара. Мы должны немедленно покинуть его.

— Стилгар кого-то ждет для важной встречи.

— Вот как? Мне он ничего об этом не сказал.

— Почему он должен говорить тебе обо всем, маку? — Гара шутливо похлопала Ганиму по бурдюку с водой, висевшему под платьем. — Я смотрю, ты уже беременна, как взрослая женщина?

— Я была беременна столько раз, что не могу пересчитать своих родов, — отрезала Ганима. — Не надо играть со мной в дочки-матери!

Гара отступила на шаг, почувствовав яд в голосе Ганимы.

— Вы толпа глупцов, — сказала Ганима, махнув рукой в сторону джедиды и людей, работавших вместе со Стилгаром. — Мне не следовало идти с вами.

— Если бы ты не пошла, тебя давно бы убили.

— Возможно. Но вы не видите того, что творится у вас прямо под носом! Кого ждет сегодня Стилгар?

— Буэра Аргавеса.

Ганима изумленно уставилась на собеседницу.

— Его привезут тайно друзья из сиетча Красной Расселины, — разъяснила Гара.

— Карманная игрушка Алие?

— Его приведут с повязкой на глазах.

— Стилгар в это верит?

— Буэр просит принять его для переговоров. Он согласен на все наши условия.

— Почему мне об этом ничего не сказали?

— Стилгар знал, что ты будешь возражать.

— Возражать… Да это же чистейшее безумие.

Гара нахмурилась.

— Не забывай, что Буэр — это…

— Семья! — вспылила Ганима. — Он внук двоюродного брата Стилгара. Я знаю. Но ведь Фарад'н, которому я однажды пущу кровь, точно такой же близкий родственник для меня. Неужели ты думаешь, что это остановит мою месть?

— Мы получили дистранс. За ним никто не следует.

Ганима понизила голос.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, Гара. Нам надо уходить.

— Ты видела знамение? — спросила Гара. — Да, это тот мертвый червь, которого мы нашли! Это что…

— Можешь засунуть это знамение в свою утробу и родить его где-нибудь в Пустыне! — Ганима буквально рассвирепела. — Мне не нравится ни это место, ни эта встреча. Этого недостаточно?

— Я скажу Стилгару, что ты…

— Я сама ему об этом скажу! — Ганима прошла мимо Гары, которая, чтобы предохраниться от злых чар, сложила из пальцев за спиной Ганимы знак рогов червя.

Но Стилгар лишь посмеялся над страхами Ганимы и велел ей заняться песчаными форелями, словно она была ребенком. Вне себя от гнева, она забралась в один из покинутых домов джедиды и забилась в угол. Однако эмоции быстро угасли; Ганима ощутила, что в ее сознании снова зашевелилась память прежних жизней. Девочка вспомнила, что кто-то говорил: «Если мы сумеем их обездвижить, наш план исполнится».

Что за причудливая мысль.

Но Ганима так и не смогла вспомнить, от кого она это слышала.

Глава 59

Муад'Диб был лишен наследства и говорил от имени лишенных наследства во все времена. Вопль его души был направлен против той глубокой несправедливости, которая отчуждает индивида от того, чему его учили, того, во что он верит, от того, что кажется ему правдой.

«Махдинат: анализ» Харк аль-Ада

Гурни Халлек сидел на скале, возвышавшейся над Шулохом, положив рядом с собой на коврик балисет. Ограниченное пространство под ним буквально кишело рабочими, занятыми посадкой растений. Песчаная коса, которой Отверженные заманивали червей, проложив по песку дорожку из Пряности, была теперь блокирована каналом. Для того, чтобы не дать песку расползтись, на склоне косы и сажали растения.

Близилось время второго ужина; Халлек сидел на скале уже битый час, удалившись сюда в поисках уединения — Гурни было о чем подумать. Люди внизу трудились в поте лица, но все, что он видел, было делом меланжи. Лето лично подсчитал, что производство Пряности скоро упадет и стабилизируется на уровне одной десятой от того, что было достигнуто в годы правления Харконнена. С каждым выпуском акции производителей Пряности росли в цене вдвое. Триста двадцать один литр был продан семейству Метулли за стоимость половины планеты Новембрун.

Отверженные работали так, словно их подгонял сам дьявол, да скорее всего так оно и было. Перед каждой едой они поворачивались лицом к Танзеруфту и молились персонифицированному Шаи-Хулуду. Этой персонификацией червя стал Лето, и их глазами Халлек видел будущее, в котором большинство человечества разделит эту веру. Нельзя сказать, что эта перспектива очень радовала Гурни.

Лето установил этот порядок, когда привез в Шулох Проповедника и Халлека на угнанном Гурни орнитоптере. Голыми руками Лето разломал стенки канала, разбрасывая большие камни на расстояние до пятидесяти метров. Когда Отверженные попробовали вмешаться, он одним движением руки оторвал головы ближайшим, отогнав остальных в толпу, издевательски смеясь над их оружием. Демоническим голосом Лето рычал: «Огонь не прикоснется ко мне! Ваши ножи не причинят мне вреда! Я ношу кожу Шаи-Хулуда!»

Отверженные узнали его и вспомнили, что это именно он бежал из Шулоха, прыгнув со скалы «прямо в Пустыню». Они простерлись перед ним ниц, и Лето продиктовал им свою волю:

— Я привел сюда двух гостей. Вы будете охранять их и воздавать им почести. Вы заново отстроите канал и насадите здесь зеленый оазис. Настанет день, когда я устрою здесь свой дом. Вы приготовите мне этот дом. Вы не будете больше продавать Пряность, но станете запасать то, что найдете здесь.

Он беспрестанно повторял свои наставления, и Отверженные, внимая каждому его слову, смотрели на него остекленевшими от страха глазами, благоговея от ужаса.

Сам Шаи-Хулуд наконец-то вышел из глубины песков!

Такого показного метаморфоза не было, когда Лето нашел Халлека и Гхадхеана аль-Фали в одном маленьком мятежном сиетче у Гаре Руден. Лето явился туда в сопровождении слепца верхом на черве, которые стали редкостью в тех краях. Он пожаловался, что по пути им пришлось сделать несколько крюков, поскольку по дороге попадались влажные пески, смертельные для червей. Лето и слепец прибыли вскоре после полудня, и охранники доставили их в холл с каменными стенами.

На Халлека нахлынули свежие воспоминания.

— Итак, это Проповедник, — сказал он тогда.

Халлек несколько раз обошел вокруг слепого, внимательно приглядываясь к нему. На лице старика не было маски защитного костюма и в лице проглядывали черты герцога, именем которого был назван маленький Лето. Было ли это сходство случайным?

— Ты знаешь россказни, которые распространяются о нем? — спросил Халлек, повернувшись к Лето. — Говорят, что это твой отец вернулся из Пустыни.

— Я слышал эти истории.

Халлек принялся внимательно рассматривать мальчика. На Лето был надет странный защитный костюм, оставлявший свободными лицо и уши. Сверху были надеты черная накидка и сапоги. Требовались объяснения того, как он мог оказаться здесь — как ему удалось второй раз избежать гибели.

— Зачем ты привез сюда Проповедника? — спросил Гурни. — В Якуруту говорили, что он работает на них.

— Больше не работает. Я привез его сюда потому, что Алия хочет его убить.

— Вот как? И ты считаешь, что здесь надежное убежище?

— Его убежище — это ты.

Все это время Проповедник стоял неподвижно и молча слушал, словно его совершенно не волновало, какой оборот примет разговор.

— Он хорошо послужил мне, Гурни, — сказал Лето. — Дом Атрейдес еще не потерял чувство долга по отношению к тем, кто верно нам служит.

— Дом Атрейдес?

— Дом Атрейдес — это я.

— Ты бежал из Якуруту до того, как я успел выполнить задание твоей бабки, — холодно произнес Халлек. — Как ты мог предположить…

— Ты будешь беречь жизнь этого человека, как свою собственную, — произнес Лето, прервав спор, и твердо взглянул в глаза Халлеку.

Джессика в свое время научила Халлека наблюдать людей по методике Бене Гессерит. Сейчас Халлек видел в Лето только спокойную уверенность. Однако пока приказы Джессики оставались в силе.

— Твоя бабка поручила мне закончить твое образование и проверить, не одержим ли ты.

— Я не одержим — простая констатация факта.

— Тогда почему ты бежал?

— Намри имел приказ убить меня при любом исходе проверки. Это был приказ Алие.

— Ты что, Вещающий Истину?

— Да — утверждение снова прозвучало, как констатация факта.

— И Ганима тоже?

— Нет.

Проповедник нарушил молчание, повернулся к Халлеку, но рукой указал на Лето.

— Ты полагаешь, что ты сможешь его испытать?

— Не вмешивайся в разговор, если не знаешь проблемы и ее последствий, — повелительно произнес Халлек, не глядя на Проповедника.

— Я очень хорошо знаю эти последствия, — возразил старик. — Однажды меня испытывала старая женщина, которая думала, что знает, что делает.

Халлек свысока взглянул на Проповедника.

— Еще один Вещающий Истину.

— Вещающим Истину может стать каждый, даже ты, — сказал старик. — Это вопрос честности в оценке природы своих чувств. Вещание Истины требует внутреннего согласия с истиной, что и позволяет ее распознавать.

— Зачем ты вмешиваешься? — угрожающе спросил Халлек и положил руку на нож. Кто этот Проповедник?

— Я несу ответственность за все эти события, — сказал слепец. — Моя мать может, если хочет, вылить на алтарь всю свою кровь, но у меня совершенно иные мотивы. И я действительно понимаю всю глубину проблемы.

— О?! — Халлеком действительно овладело любопытство.

— Госпожа Джессика приказала тебе отличить волка от собаки, зе'еба от ке'леба. По ее определению волк — это тот, кто обладает властью, но неверно ею пользуется. Однако между временем волка и временем собаки бывает рассвет, когда ты не сможешь отличить пса от волка.

— Это очень близко к сути дела, — произнес Халлек, заметив, что в комнате собирается все больше и больше людей, желающих послушать. — Откуда тебе все это известно?

— Мне известно это потому, что я знаю эту планету. Ты не понимаешь? Подумай. Под ее поверхностью прячутся камни, грязь, осадочные породы, песок. Это память планеты, слепок ее истории. То же самое относится и к людям. Собака помнит, как была волком. Каждая вселенная вращается вокруг ядра бытия, и из этого ядра исходит память, развертываясь до самой поверхности.

— Все это очень интересно, — сказал Халлек. — Но как твои слова помогут мне выполнить приказ?

— Присмотрись к слепку своей собственной истории, сделай это, как делают животные.

Халлек покачал головой. В облике и повадке Проповедника была властность, характерная для Атрейдесов, и было ясно, что старик пользуется Голосом. Халлек почувствовал, как сильно забилось его сердце. Неужели это возможно?

— Джессика хотела окончательной проверки, испытания стрессом, который позволил бы выявить ткань подлинной сути ее внука, — сказал Проповедник, — Но ткань всегда здесь, она доступна зрению.

Халлек внимательно посмотрел на Лето, повернувшись к нему под действием силы, которой нельзя было противостоять.

Проповедник между тем продолжал говорить, словно читая лекцию тупому ученику.

— Этот молодой человек спутал все ваши карты потому, что он не единичная личность, а общность. Как и во всякой общности, подвергнутой воздействию стресса, каждый ее член воспринимает разные команды. Эти команды не всегда добры, откуда и проистекают истории о Мерзости. Но вы уже достаточно изранили эту общность, Гурни Халлек. Неужели ты не понял, что трансформация уже произошла? Этот юноша достиг внутреннего согласия столь мощного, что его уже невозможно обратить вспять. Я вижу это, хотя у меня нет глаз. Однажды я пытался противостоять ему, но теперь я выполняю его волю. Он — Целитель.

— Кто ты? — спросил Халлек.

— Я — тот, кого ты видишь, и не более того. Не смотри на меня, смотри лучше на того, кого тебе приказали учить и испытывать. Он сформировался в этом кризисе. Он выжил в смертельном окружении. Он — здесь.

— Кто ты? — упорствовал Халлек.

— А я велю тебе смотреть на этого юного Атрейдеса! Он последняя питающая надежда, на которой зиждется будущее нашего вида. Он введет в систему результаты, полученные в его прошлых представлениях. Ни один человек не знает прошлого лучше, чем он. И ты хотел уничтожить его!

— Мне приказали его испытать и я не мог…

— Но ты смог!

— Он воплощение Мерзости?

Проповедник устало рассмеялся.

— Ты все еще в плену у этой чуши Бене Гессерит. Как хорошо умеют они творить мифы, погружающие мужей в спячку!

— Ты — Пауль Атрейдес? — спросил Халлек.

— Пауля Атрейдеса больше нет. Он пытался установить высший символ морали, но отмел все нравственные притязания. Он стал святым без Бога, богохульствуя каждым произнесенным им словом. Как ты можешь думать…

— Но ты говоришь его голосом.

— Теперь ты хочешь испытать меня? Берегись, Гурни Халлек.

Халлек судорожно сглотнул и силой заставил себя обратить внимание на Лето, который с невозмутимым спокойствием наблюдал эту сцену.

— Кого здесь испытывают? — вопросил Проповедник. — Возможно, госпожа Джессика испытывает тебя, Гурни Халлек?

Эта мысль сильно обеспокоила Халлека. Почему слова Проповедника так его задевают? Но слуги Атрейдесов отличаются тем, что охотно подчиняются такой автократической мистике. Джессика, объясняя Халлеку задачу, выражалась еще более таинственно. Гурни почувствовал, как в нем что-то меняется, это что-то лишь касалось того учения Бене Гессерит, которое буквально запрессовала в него Джессика. Халлека охватило тихое бешенство. Он не желал меняться!

— Кто из вас разыгрывает из себя Бога и с какого конца? — спросил Проповедник. — Нельзя полагаться на один разум, чтобы ответить на этот вопрос.

Халлек медленно перевел взгляд с Лето на слепца. Джессика не уставала повторять, что необходимо достичь равновесия между тем, что ты должен и чего ты не должен. Она называла это дисциплиной без слов, фраз, правил и соглашений. Это было острием его собственной внутренней, всепоглощающей истины. Что-то в голосе, интонациях и манерах слепца зажигало ярость в Гурни, ярость, перегоравшую в ослепляющий покой.

— Отвечай на мой вопрос? — потребовал Проповедник. Халлек чувствовал, как эти слова углубляют концентрацию его внимания на этом месте, этом моменте и его требованиях. Его, Гурни, положение во вселенной полностью определялось сейчас этой концентрацией. В его душе не было больше места сомнениям. Это Пауль Атрейдес, не мертвый — возвратившийся. И с ним взрослый ребенок Лето. Халлек еще раз взглянул на юного Атрейдеса и впервые увидел его в настоящем свете. Вокруг глаз были видны следы потрясения, в осанке сквозила осознанная уверенность в себе, губы, изобличавшие причудливое чувство юмора. Лето стоял на земле твердо, и казалось, что вокруг него светится ослепительное сияние. Он достиг гармонии, просто приняв ее.

— Скажи мне, Пауль, — произнес Халлек. — Твоя мать знает?

Проповедник тяжело вздохнул.

— Община Сестер считает, что всякий достигает гармонии, просто приняв ее.

— Скажи мне, Пауль, — снова проговорил Халлек. — Твоя мать знает?

И снова Проповедник тяжело вздохнул.

— Для Общины Сестер я в любом случае мертвец, так что не пытайся меня оживить.

Все еще не глядя на него, Халлек продолжал:

— Но почему она…

— Она делает то, что должна делать. Она строит свою жизнь, думая, что управляет многими жизнями. Так все мы играем в богов.

— Но ведь ты жив, — прошептал Халлек, подавленный этим открытием, и повернулся, чтобы посмотреть наконец на этого человека, который был моложе его самого, но которого Пустыня состарила настолько, что он выглядел в два раза старше Гурни.

— Что такое? — спросил Проповедник. — Жив?

Халлек огляделся и увидел напряженные лица фрименов — они взирали на происходящее со смешанным чувством благоговения и сомнения.

— Мать так и не усвоила мой урок, — это же голос Пауля! — Став богом, можешь начать скучать и деградировать. Этого достаточно для изобретения принципа свободы воли! Бог может пожелать уснуть и быть живым лишь в проекциях творений своих сновидений.

— Но ты жив! — повторил Халлек на этот раз во весь голос. Пауль не обратил никакого внимания на волнение, охватившее его старого товарища, и спросил:

— Вы что, действительно решили противопоставить этого парня его сестре в испытании машхадом? Какой отвратительный вздор! Каждый из них сказал бы: «Нет! Убейте меня! Пусть живет другой». Так к чему бы привело это испытание? Что в этом случае означает жить, Гурни?

— Это не было испытанием, — запротестовал Халлек. Ему очень не нравилось, что фримены толпой окружили их, и кольцо людей неумолимо сжималось. Они во все глаза смотрели на Пауля, не обращая внимания на Лето.

Но тут Лето сам вмешался в происходящее.

— Посмотри на основу, отец.

— Да… Да… — Пауль поднял голову, словно принюхиваясь. — Значит, это Фарад'н!

— Насколько легче следовать мыслям, нежели чувствам, — сказал Лето.

Халлек был не готов следовать этой мысли и уже открыл было рот, чтобы задать вопрос, но Лето остановил его, положив ему руку на плечо.

— Ни о чем не спрашивай, Гурни, а то ты чего доброго опять вообразишь, что я одержим Мерзостью. Нет! Пусть это произойдет, Гурни. Если ты захочешь убыстрить события, то этим только погубишь себя.

Но Халлека продолжали обуревать сомнения. Джессика предупреждала его: «Они могут быть очень лживыми, эти предрожденные. У них в запасе есть такие трюки, которые не снились простому смертному». Халлек медленно покачал головой. И Пауль! О, Господи! Живой Пауль вместе с этим знаком вопроса, который он породил на свет!

Фримены, окружившие их, не могли более сдерживаться. Они втиснулись между Лето и Паулем, между Халлеком и Паулем. В толпе раздавался хриплый шепот:

— Ты Муад'Диб? Ты воистину Муад'Диб? Это правда — то, что он говорит? Скажи нам!

— Вы должны считать меня всего лишь Проповедником, — сказал Пауль, отталкивая их. — Я не могу снова быть Паулем Атрейдесом или Муад'Дибом. Я более не супруг Чани и не Император.

Халлек, опасаясь, что, не найдя ответа на мучившие их вопросы, фримены поведут себя непредсказуемо, решил действовать, но его опередил сам Лето. Только теперь Гурии осознал ту ужасную перемену, которая произошла в юном Атрейдесе. Раздался не человеческий голос, а звериный рык.

— Разойдитесь в стороны! — Лето двинулся вперед, разбрасывая направо и налево рослых сильных фрименов. Он бил их по головам кулаками и вырывал из их рук ножи, хватая их за лезвия.

Меньше, чем через минуту, те фримены, которые еще стояли на ногах, снова прижались к стене, оцепенев от страха. Лето встал рядом с отцом.

— Повинуйтесь, когда с вами говорит Шаи-Хулуд!

Когда несколько фрименов попытались затеять с ним спор, он отломил от каменной стены огромный кусок и руками превратил его в крошку. При этом с губ его не сходила безмятежная улыбка.

— Я сравняю ваш сиетч с землей, — сказал он.

— Это Демон Пустыни, — прошептал кто-то.

— Да, и я разрушу ваши каналы, — согласился Лето. — Я уничтожу их. Нас здесь не было, вы поняли?

Все головы в ужасе склонились долу.

— Никто из вас не видел нас здесь, — продолжал Лето. — Одно слово и я вернусь, чтобы выгнать вас в Пустыню без капли воды.

Халлек увидел, как несколько рук изобразили знак червя — это предохраняло от нечистой силы.

— Сейчас мы уйдем — я, мой отец и наш старый друг, — сказал Лето. — Приготовьте нам орнитоптер.

Лето доставил их в Шулох, объяснив по дороге, что надо спешить, ибо скоро на Арракис прибудет Фарад'н. «И вот тогда, как сказал мой отец, ты увидишь, что такое настоящее испытание, Гурни».

Глядя вниз со скалы на Шулох, Гурни в который уж раз задавал себе один и тот же вопрос: «Что же это за испытание? Что все это значит?»

Но Лето уже не было в Шулохе, а Пауль отказался отвечать на этот вопрос.

Глава 60

Церковь и государство, научное познание и вера, индивидуальное и общее, непрерывный прогресс и традиции — все это согласуется с учением Муад'Диба. Он учил нас, что непримиримые противоречия существуют только в убеждениях человека. Каждый может отбросить завесу Времени. Вы можете открыть будущее в прошлом или в своем воображении. Поступая так, вы вновь обретаете свое сознание во внутреннем бытие. Тогда только вы начинаете понимать, что вселенная — это связное целое и вы — неотъемлемая его часть.

«Арракинский Проповедник» Харк аль-Ада

Ганима сидела далеко от круга света, который отбрасывала лампа с пряным маслом и внимательно наблюдала за Буэром Аргавесом. Ей не нравилось его круглое лицо, суетливо-подвижные брови и постоянные движения ногами — было такое впечатление, что Буэр постоянно танцует под музыку, которую он слышит у себя в голове.

Он приехал сюда вовсе не для переговоров со Стилом, сказала себе Ганима, видя подтверждение своей правоты в каждом слове и каждом движении этого человека. Она еще дальше отодвинулась от круга, в котором заседал Совет.

В каждом сиетче было подобное помещение, но этот зал неприятно поражал Ганиму своей обширностью при очень низком потолке. Шестьдесят человек из группы Стилгара и девять человек, прибывших с Аргавесом, занимали всего лишь один угол этого зала. Масляные лампы отбрасывали пляшущие тени на низкие потолочные балки. Такие же тени плясали и на стенах, едкий дым заполнял все помещение.

Встреча началась в сумерки после молитвы о влаге и вечерней еды. Совет продолжался уже в течение часа, но Ганима досих пор не смогла определить, в чем заключаются скрытый смысл представления, которое устраивал здесь Аргавес. Слова казались вполне разумными и ясными, но движения и бегающие глаза не соответствовали этой ясности.

В этот момент говорил Аргавес, отвечая на вопрос, заданный лейтенантом Стилгара, племянницей Гары по имени Раджия. У Раджии было аскетическое лицо и опущенные утолки рта, что как нельзя больше соответствовало обстоятельствам.

— Я определенно полагаю, что Алия дарует полное прощение всем вам, — сказал Аргавес. — В противном случае я бы не приехал сюда со своей миссией.

Стилгар вмешался в разговор, перебив Раджию, которая хотела было задать еще один вопрос.

— Я не так сильно тревожусь из-за того, доверяем ли ей мы, сколько из-за того, доверяет ли она тебе. — По голосу Стилгара чувствовалось, что он что-то недоговаривает. Скорее всего он не слишком-то уютно чувствовал себя от того, что ему предлагают вернуть его прежний статус.

— Не имеет никакого значения, доверят ли она мне, — сказал Аргавес. — Если быть честным, то думаю, что нет. Я слишком долго и безрезультатно искал вас. Но я всегда чувствовал, что она не слишком стремится захватить тебя в плен. Она была…

— Она была женой человека, которого я убил, — сказал Стилгар. — Клянусь тебе, что он сам напросился на это. Все было так, словно он сам бросился на нож. Но это новое отношение отдает…

Аргавес вскочил на ноги, не скрывая гнева и досады.

— Она прощает тебя! Сколько раз я должен это повторять? Она устроила грандиозное шоу, вопрошая Священство о божественном провидении…

— Ты затронул совершенно другую тему, — заговорила Ирулан. Ее белокурые волосы резко контрастировали с черными, как смоль, локонами Раджии. — Она убедила тебя, но в действительности у нее могут быть совсем другие планы.

— Священство…

— Кроме того, ходят слухи, — перебила его Ирулан, — что ты не просто военный советник Алие, но и…

— Довольно! — вскричал Аргавес вне себя от ярости. Рука потянулась к ножу. Злость была настолько сильна, что у Буэра судорожно исказилось лицо. — Думайте что хотите, но я больше не стану иметь дело с этой женщиной! Она меня дурачит! Я опорочен. Но я никогда не поднимал нож на своих. Все — с меня хватит!

Наблюдая эту сцену, Ганима подумала: Сейчас по крайней мере он был искренен.

Всем на удивление Стилгар разразился смехом.

— Ах, кузен! — сказал он. — Прости меня, но в гневе ты сказал правду.

— Так ты согласен?

— Этого я еще не сказал, — произнес Стилгар и поднял руку, видя, что Аргавес снова готов вспыхнуть. — Я делаю это не только для себя, Буэр, но и для других. — Он обвел взглядом присутствующих. — Я отвечаю за всех них. Давай обсудим репарации, которые предлагает Алия.

— Репарации? О репарациях не было речи. Прости, но не…

— Но что она предлагает в качестве гарантий?

— Сиетч Табр, сан наиба, полную автономию за нейтралитет. Она понимает, как сейчас…

— Я не вернусь в ее свиту и не стану поставлять ей воинов, — предупредил Стилгар. — Надеюсь, это понятно?

Ганима поняла, что Стилгар ослабил сопротивление. Нет, Стил, нет!

— В этом нет никакой необходимости, — сказал Аргавес. — Алия хочет лишь, чтобы ты вернул Ганиму для проведения запланированного обручения, которое…

— Вот, значит, как, — Стилгар сдвинул брови. — Цена моего прощения — Ганима. Она что, думает, я…

— Она думает, что ты достаточно понятлив, — сказал Аргавес и сел на свое место.

Ганима возликовала. Он не сделает этого. Можешь успокоиться. Он не сделает этого.

В этот момент Ганима услышала сзади какой-то шорох. Она не успела обернуться, как почувствовала, что ее схватили сильные мужские руки. В ту же секунду на лицо легла губка, пропитанная сильным снотворным. Теряя сознание, Ганима ощущала, как ее несут к самому темному выходу из зала. Я должна была это предвидеть! Я могла приготовиться! Руки, державшие ее, отличались просто нечеловеческой силой. Из такой хватки не вырваться.

Последнее, что ощутила Ганима, — это блеск звезд и холод ночного воздуха. Над ней склонилась голова в капюшоне.

— Она не ранена?

Перед глазами девочки закружились сверкающие звезды, и ответ утонул в их вращении. Вспыхнул яркий свет, и Ганима провалилась в небытие.

Глава 61

Муад'Диб дал нам особый род знания о пророческом прозрении, о поведении, сопровождающем такое прозрение, и его влиянии на события, которые пророк видит в данный момент. (Это касается событий, которые в определенной последовательности возникают перед взором пророка и интерпретируются им). Как уже было неоднократно указано в других местах, такое прозрение являет собой особого рода ловушку для самого пророка. Он может стать жертвой того, что знает, — такие неудачи вообще свойственны человеку. Опасность заключается в том, что тот, кто предсказывает реальное событие, может просмотреть поляризующий эффект вследствие излишней уверенности в своей правоте. Пророки склонны забывать, что ничто в поляризованной вселенной не может существовать без своей противоположности.

«Видение предзнания» Харк аль-Ада

Взметенный над горизонтом песок, словно туман, закрывал восходящее солнце. В тени дюн песок был холоден. Лето стоял за границей пальмиры и оглядывал Пустыню. Он вдыхал запах пыли и аромат колючих растений, слушал голоса работающих людей и прячущихся в песке животных. В этих местах фримены не строили оросительных каналов. У местных племен были участки, вручную засаженные некоторыми растениями, воду для полива которых женщины носили в кожаных бурдюках. Ветряные ловушки были примитивны и легко выходили из строя при песчаных бурях, но зато их было легко восстанавливать. Трудности, тяжелый промысел Пряности и дух приключений определяли стиль жизни здешних обитателей. Эти фримены еще верили, что небо — это порождение текущей воды, но они ценили древнее понятие свободы, которое разделял с ними и Лето.

Свобода — очень одинокое состояние, подумал Лето.

Лето поправил складки белой одежды, скрывавшей его живой защитный костюм. Он постоянно чувствовал, что оболочка из песчаных форелей изменила его природу и, как всегда бывает в подобных случаях, испытывал ощущение утраты. Он не был больше в полном смысле слова человеком. В его крови появились необычные вещества. Реснички песчаной форели проникли во все органы, приспособились к новым условиям, изменили свою природу. Но не только: песчаная форель и сама изменяла природу Лето, приспосабливая ее для своих нужд. Лето, зная все это, чувствовал, как он рвет старые нити своей потерянной человеческой сути. Жизнь его попала в капкан мучений, вызванных разрушением древней цельности. Он знал муки этой ловушки, когда человек поддается своим эмоциям. Он очень хорошо это знал.

Пусть будущее приходит само собой, думал он. Единственным правилом, руководящим созиданием, является само созидание.

Было очень трудно оторвать взгляд от песков, от вечной и величественной пустоты этих просторов, от дюн. Здесь, на краю Пустыни, лежали несколько камней, но они уводили воображение навстречу ветрам, пыли, редким одиноким растениям и животным, дюнам, переходящим в дюны, и Пустыням, переходящим в Пустыни.

Сзади раздались звуки флейты, игравшей утреннюю молитву о влаге. Эту молитву видоизменили и теперь это была серенада новому Шаи-Хулуду. Песня навевала чувство вечного одиночества.

Сейчас я могу взять и уйти в Пустыню, подумал он.

Тогда для него все изменится. Любое направление так же хорошо, как и другое. Лето уже научился жить свободно от одержимости. Он очистил фрименскую мистику до страшной ясности и откровенности: все, что он брал, было необходимо, но брал он только необходимое. Единственной его одеждой была белая накидка, в складках которой он прятал кольцо Атрейдесов, и кожа, которая не была его природной кожей.

Как легко было бы уйти отсюда.

Внимание Лето привлекло какое-то движение в небе. Он узнал зазубренные крылья грифа. Вид этой птицы наполнил его грудь печалью. Так же, как дикие фримены, грифы жили на этой земле потому, что родились здесь. Они не знали другой земли, лучшей, чем эта. Пустыня сделала их такими, каковы они есть.

За время правления Муад'Диба и Алие выросло совсем иное поколение фрименов. И в этом была одна из причин того, что Лето не мог позволить себе удалиться в Пустыню, как это сделал некогда его отец. Лето вспомнил сказанные когда-то слова Айдахо: «Ох, уж эти фримены! Они величественно живые. Я никогда не видел жадного фримена».

Теперь на планете таких фрименов было великое множество.

Лето затопила волна грусти. Он взялся изменить все это, но ужасной ценой. Идти этим курсом становилось все труднее по мере приближения к водовороту.

Крализек, Тайфунная Битва, лежал впереди… Но Крализек или нечто худшее могло быть только следствием какого-то неверного шага.

Сзади раздались голоса, и звонкий детский голос воскликнул:

— Вот он!

Лето обернулся.

Из пальмиры по направлению к нему шел Проповедник, ведомый ребенком.

Почему я до сих пор даже в мыслях называю его Проповедником? — удивился Лето.

Ответ лежал на самой поверхности сознания. Потому что он больше не Муад'Диб и не Пауль Атрейдес. Пустыня сделала его тем, кем он стал. Пустыня и шакалы Якуруту, кормившие его Пряностью и постоянно предававшие. Проповедник состарился до срока не вопреки Пряности, а благодаря ей.

— Мне сказали, что ты хочешь меня видеть, — сказал Проповедник, когда маленький поводырь остановился.

Лето посмотрел на ребенка пальмиры — человечка ростом с него самого, в глазах ребенка был благоговейный страх, смешанный с жадным любопытством. Темные глаза поблескивали над верхним краем маски защитного костюма.

Лето махнул рукой.

— Оставь нас.

В движении плеч ребенка отразился неосознанный протест — это был маленький, но прирожденный фримен, но у этого народа очень развито чувство уважения к чужим тайнам. Мальчик ушел.

— Ты знаешь, что Фарад'н здесь, на Арракисе? — спросил Лето.

— Гурни прилетел прошлой ночью. Он рассказал мне об этом. Проповедник подумал: Как холодно взвешенны его слова. Он такой же, каким был я в старые дни.

— Передо мной очень трудный выбор, — сказал Лето.

— Я думал, что ты перебрал уже все возможные выборы.

— Мы оба знаем о той ловушке, отец.

Проповедник откашлялся. Напряжение в голосе Лето сказало ему, насколько близко они подошли к опасной черте. В любую минуту мог разразиться кризис. Теперь Лето нельзя полагаться на чистое видение, ему придется управлять своими видениями.

— Тебе нужна моя помощь? — спросил Проповедник.

— Да, я возвращаюсь в Арракин. Ты отправишься со мной — твоим поводырем стану я сам.

— С какой целью ты идешь туда?

— Сможешь ли ты еще раз проповедовать в Арракине?

— Возможно. Есть вещи, которые я им еще не говорил.

— Ты больше не вернешься в Пустыню, отец.

— Если пойду с тобой?

— Да.

— Я сделаю то, что ты решишь.

— Ты все обдумал? Если там Фарад'н, то с ним твоя мать.

— В этом я не сомневаюсь.

Проповедник еще раз откашлялся, выдав волнение, которого никогда не испытывал прежний Муад'Диб. Он слишком давно отвык от сурового режима самодисциплины, его сознание слишком часто впадало в безумие пряного транса во время пребывания в Якуруту. Кроме того, Проповедник считал, что с его стороны было бы неразумно возвращаться в Арракин.

— Ты можешь отказаться и не идти в Арракин со мной, — сказал Лето. — Но там моя сестра и я должен быть там. Ты же можешь идти с Гурни.

— И ты пойдешь в Арракин один?

— Да, я должен увидеть Фарад'на.

— Я пойду с тобой, — тяжело вздохнул Проповедник.

Лето, почувствовав былое бешенство видения в поведении Проповедника, задумался: Играл ли он в игры с предзнанием? Нет. Он никогда не стал бы повторять этот путь. Он знает о ловушке частичного знания. Каждое слово Проповедника говорило о том, что он окончательно передал видения своему сыну, зная, что все предопределено в этой вселенной.

Теперь старая полярность насмехалась над Проповедником. Он впадал из одного парадокса в другой.

— Ну что ж, тогда мы отправимся через несколько минут, — сказал Лето. — Ты не хочешь поговорить с Гурни?

— Разве он не пойдет с нами?

— Я хочу, чтобы Гурни выжил.

Все чувства Проповедника открылись царившему вокруг напряжению. Оно висело в воздухе, оно было в песке под ногами, оно витало над его сыном, который никогда не был ребенком. Дикий крик старых видений застрял в горле Проповедника.

Будь проклята эта святость!

Нельзя избежать чаши шершавого, как песок, страха. Он знал, что ждет их в Арракине. Они с Лето начнут игру со смертельными и ужасными силами, которые никогда не дадут им покоя.

Глава 62

Ребенок, отказывающийся беспрекословно повиноваться отцу, — это символ уникальной способности человека. «Я не должен быть таким, каким был мой отец. Я не должен следовать правилам моего отца и даже верить в то, во что верил он. Сила моего человеческого духа заключается в том, что я могу сам решать, во что мне верить, а во что — нет; кем быть и кем не быть».

«Жизнеописание Лето Атрейдеса II» Харк аль-Ада

Женщины-паломницы с непокрытыми головами, в вызывающе открытых одеждах, звеня браслетами, танцевали под флейту и барабан на площади перед храмом. Длинные черные волосы развевались при каждом резком движении, то падая на лицо, то рассыпаясь по плечам.

Алия наблюдала это отталкивающее и одновременно притягательное зрелище с башни храма. Был утренний час, с лотков торговцев, стоявших по краям площади под сводами арок, доносился аромат кофе с Пряностью. Скоро надо будет идти приветствовать Фарад'на. Подносить дары и устраивать его первую встречу с Ганимой.

Все пока шло по плану. Гани убьет Фарад'на, а потом… Потом будет только один человек, который сумеет собрать все осколки. Куклы танцуют, если кто-то один дергает за веревочки. Как Алия и надеялась, Стилгар убил Аргавеса, а сам Аргавес привел в джедиду похитителей, не зная об этом. Радиомаяк был спрятан в ботинках, которые Алия подарила Буэру при их последней встрече. Стилгар и Ирулан ждут своей участи в темнице храма. Возможно, их придется убить, но, кто знает, может быть, они пригодятся и для других целей. С этим можно повременить.

Алия заметила, что городские фримены наблюдали за танцовщицами с неослабным, напряженным вниманием. Равенство полов, характерное для фрименов Пустыни, привилось и в городах, хотя социальное неравенство мужчин и женщин давало себя знать. Это тоже было частью плана. Разделять и тем ослаблять. Алия хорошо видела, как изменяется настроение двух фрименов, следивших за экзотическим танцем.

Пусть смотрят. Пусть их ум наполнит гофла.

Жалюзи окон были открыты, и Алия чувствовала, как усиливается жара. В это время года вообще очень знойно, а после полудня жара станет просто нестерпимой. На площади температура еще выше, но женщины продолжали плясать, самозабвенно дергаясь в ритме быстрого танца, охваченные лихорадкой преданного самоотречения. Танец был посвящен Алие, Чреву Небес. Об этом Алие сообщил адъютант, смеясь при этом над инопланетянками, которые прибыли с Икса, планеты, где еще существовали остатки запрещенных наук и технологий.

Алия фыркнула. Эти женщины так же невежественны, так же суеверны и так же неразвиты, как фримены Пустыни… Так об этом сказал и адъютант, надеявшийся заслужить милость Алие, сообщив ей о цели танцующих. Но ни адъютант, ни сами иксианки не знали, что в одном древнем языке буквой «икс» обозначали некоторое неопределенное число.

Алия мысленно рассмеялась. Пусть себе танцуют. На пляску уходит энергия, которую можно использовать в более деструктивных целях. Музыка, кстати говоря, была очень приятной — стук барабанов на фоне нежного напева тимпанов. Толпа хлопала в ладоши в такт мелодии.

Внезапно музыка потонула в реве толпы. Танцующие сбились с ритма, оправились, но прежнего задора в их движениях уже не было. Внимание самих танцовщиц было приковано к дальнему краю площади, откуда, словно волна, двигалась густая толпа, готовая затопить все пространство площади.

Алия внимательно всмотрелась в толпу.

Вот до нее донесся одинокий вскрик:

— Проповедник! Проповедник!

В ту же секунду Алия увидела его — он шел в первых рядах толпы, держась за плечо своего юного поводыря.

Танцовщицы быстро ретировались на ступени террасы храма. Зрители устремились за ними, и на их лицах Алия увидела ужас. Она и сама почувствовала страх.

Как он осмелился?!

Она уже отвернулась от окна, чтобы вызвать гвардейцев, но потом остановилась. Толпа уже запрудила площадь. Могут произойти беспорядки, если помешать этим людям слушать откровения слепца.

Алия сжала кулаки.

Проповедник! Зачем Пауль это делает? Для половины народа — он Пустынный безумец, и следовательно, святой. Другая половина шепчется на базарах о том, что это сам Муад'Диб. Только поэтому махдинат позволял ему произносить перед толпами свои гневные еретические речи.

В толпе были видны беженцы, люди из опустевших, заброшенных сиетчей — их одежда представляла собой лохмотья. Это место становилось опасным, и самое главное сейчас — не наделать ошибок.

— Госпожа?

Голос раздался из-за спины Алие. Она обернулась и увидела Зию, стоявшую в дверях, ведущих во внешние апартаменты. Возле Зии выстроились гвардейцы внутренней охраны.

— Что случилось, Зия?

— Моя госпожа, Фарад'н здесь и требует аудиенции.

— Он один?

— С ним два телохранителя и госпожа Джессика.

Алия непроизвольно прижала руку к горлу, вспомнив свою последнюю стычку с матерью. Времена изменились. Теперь их отношениями правили новые обстоятельства.

— Какая пылкость, — сказала Алия, — и чем он объясняет такую напористость?

— Он слышал о… — Зия указала рукой на окно. — Говорит, что ему сказали о ваших планах.

Алия нахмурилась.

— Ты веришь в это, Зия?

— Нет, моя госпожа. Думаю, что до него просто дошли слухи. Он хочет проверить вашу реакцию.

— Это происки моей матери.

— Вполне возможно, моя госпожа.

— Зия, дорогуша, я хочу, чтобы ты сделала для меня нечто очень важное. Иди сюда.

Зия шагнула вперед.

— Слушаю, моя госпожа.

— Надо принять Фарад'на, его телохранителей и мою мать. После этого приготовьте Ганиму. Ее надо одеть, как фрименскую невесту, — с полным соблюдением ритуала.

— С ножом, моя госпожа?

— С ножом.

— Моя госпожа…

— Ганима не представляет для меня никакой опасности.

— Моя госпожа, есть основания полагать, что она бежала вместе со Стилгаром для того, чтобы защитить его, а не себя…

— Зия!

— Да, моя госпожа?

— Ганима уже просила за жизнь Стилгара, и как видишь, он до сих пор жив.

— Но ведь она предполагаемая наследница престола!

— Выполняй приказ. Приготовь Ганиму. Пока ее будут одевать, пошли пятерых священников на площадь. Пусть они пригласят сюда Проповедника. Пусть они подождут удобного момента и поговорят с ним — больше от них ничего не требуется. Силу ни в коем случае не применять. Пусть это будет вежливое приглашение. Абсолютно никакого насилия. И вот что еще, Зия…

— Слушаю, моя госпожа. — Почему она так угрюма?

— Проповедник и Ганима должны быть доставлены ко мне одновременно. Они войдут по моему сигналу. Ты поняла?

— План мне ясен, моя госпожа, но…

— Вот и выполняй его! Вместе! — напомнила Алия еще раз и кивнула головой, давая понять, что разговор окончен. Зия направилась к двери, но Алия остановила ее. — Уходя, направь сюда свиту Фарад'на, только сделай так, чтобы впереди шли десять самых надежных твоих людей.

Зия оглянулась.

— Все будет сделано, как вы приказали, моя госпожа.

Алия снова повернулась к окну и выглянула на улицу. Через каких-нибудь несколько минут план принесет свои кровавые плоды. Пауль будет здесь, когда его дочь нанесет coup de grace^[25] его священным претензиям. Алия слышала, как в ее комнату вошли амазонки Зии. Скоро все будет кончено. Все. Она с чувством внутреннего торжества посмотрела вниз. Проповедник занял свое место на ступени храма. Рядом с ним на корточках сидел его юный поводырь. Алия заметила слева желтые одеяния священников, немного оттесненных толпой. Ничего, священники умеют управляться с массами людей. Ее священники найдут способ приблизиться к своей цели. Голос Проповедника гремел над площадью, толпа ловила каждое его слово с жутким вниманием. Пусть слушают! Скоро его слова будут противоречить его же собственным намерениям, и не будет другого Проповедника, который смог бы его опровергнуть.

Алия услышала, как в дверь вошла свита Фарад'на и раздался голос Джессики.

— Алия?

Она не стала немедленно оборачиваться.

— Добро пожаловать, принц Фарад'н, мама. Подойдите и насладитесь зрелищем. — Она оглянулась, увидела рослого сардаукара, Тиеканика, который хмуро смотрел на амазонок, оттеснивших его от принца. — Это негостеприимно. Пусть они подойдут, — приказала Алия.

Двое из амазонок, очевидно, действуя по приказу Зии, подошли к Алие и встали между нею и остальными. Другие гвардейцы посторонились и встали у стен.

Алия повернулась спиной к окну.

— Отсюда действительно все очень хорошо видно. Джессика, одетая в свою обычную черную абу, негодующе посмотрела на Алию, подвела Фарад'на к окну, но осталась стоять между ним и охраной.

— Это очень любезно с вашей стороны, госпожа Алия, — сказал Фарад'н. — Я очень много слышал о вашем Проповеднике.

— И вот он перед вами во плоти, — отозвалась Алия. На Фарад'не была одета серая, без украшений, форма полковника сардаукаров. Двигался он с грацией поджарого животного, и это восхитило Алию. Видимо, в этом принце Коррино можно найти кое-что, кроме праздной забавы.

Голос Проповедника между тем гремел в комнате, усиленный динамиками, вмонтированными в стены возле окна. Алия почувствовала, как эти звуки сотрясают ей кости, и начала, словно зачарованная, слушать речь Проповедника.

— Я очутился в Пустыне Зан, — возглашал Проповедник, — в этом просторе, полном воющей дикости. И Бог повелел мне очистить это место, ибо были мы приведены в Пустыню и горевали в ней, и были искушены дикостью, чтобы отказаться от путей своих.

Пустыня Зан, подумала Алия. То было имя, данное месту, где происходил первый суд над странниками Дзенсунни, от которых ведут свой род фримены. Но его слова! Он берет на себя ответственность за разрушение сиетчей лояльных племен?

— Дикий зверь лежит на твоих землях, — продолжал вещать Проповедник, и голос его мощно гремел над площадью. — Скорбящие создания заполонили ваши дома. Вы, кто бежал из своих домов, не умножите больше дни свои на песке. Да, вы, которые пренебрегли путем вашим, вы умрете в этом мерзком гнездилище, если будете упорствовать в новом пути своем. Но если вы внимете моим словам, то Бог проведет вас по земле к Горе Своей. Да, Шаи-Хулуд поведет вас.

Над толпой пронесся тихий стон. Проповедник сделал паузу и пустыми глазницами оглядел собравшихся. Потом он простер кверху руки и возгласил:

— О Боже, моя плоть стремится к Тебе по сухой и жаждущей земле!

Старуха, стоявшая перед Проповедником, — судя по рваной одежде и потухшему взгляду, это была беженка, — воздела вверх руки и заголосила:

— Помоги нам, Муад'Диб! Помоги нам!

Внезапный страх стиснул грудь Алие. Неужели эта старуха знает? Алия украдкой взглянула на Джессику, но мать в это время делила свое внимание между охранниками Алие, Фарад'ном и видом из окна. Фарад'н слушал Проповедника, как зачарованный.

Алия выглянула в окно, стараясь рассмотреть своих храмовых священников. Их не было видно и она подумала, что они сейчас пробираются к дверям храма, чтобы потом спуститься на ступеньки.

Проповедник возложил правую руку на голову старухи и громко заговорил:

— Вы — единственное оставшееся нам упование! Вы восстали. Вы принесли с собой иссушающий ветер, который не очищает и не приносит прохлады. Вы несете на себе гнет нашей Пустыни, но грядет вихрь из того места, из той ужасной земли. Я был в той глуши. Вода вытекает в песок из разрушенных каналов. Потоки пересекают Пустыню. Вода пала с небес на Пояс Дюн! О друзья мои, Бог повелевает мною! Выпрямите путь нашему Господу в Пустыне, ибо я есмь глас, вещающий вам из Пустыни.

Он указал на ступени у себя под ногами негнущимися дрожащими пальцами.

— Но это не утраченная джедида, которую навсегда покинули ее обитатели! Здесь ели мы хлеб небесный. И отсюда суета чужестранцев увела нас от домов наших. Они уготовили нам отчуждение, землю, на которой никто не живет и по которой не ступает нога мужа.

Толпа зашевелилась, беженцы и городские фримены начали озираться, выискивая в толпе инопланетных паломников хаджа.

Он может спровоцировать кровавые беспорядки! — подумала Алия. Ничего, пусть. Мои священники схватят его в суматохе.

В этот момент Алия увидела пятерых священников в желтых одеждах, стоявших на ступенях позади Проповедника.

— Вода, которую мы разлили по Пустыне, превратилась в кровь, — провозгласил Проповедник, широко разведя руки. — Кровь покрыла нашу землю! Берегитесь Пустыни, которая может цвести и плодоносить; она привлекла чужестранца и заманила его в нашу среду. Они пришли для насилия! Их лица закрыты перед последним ветром Крализека! Они отобрали пленяющую силу песка. Они выпили его богатство, уничтожили бесценное сокровище его глубин. Берегитесь их, когда они принимаются за свою разрушительную работу, ибо сказано: «И я стоял на песке и видел зверя, поднимающегося из песка, и на голове этого зверя было Имя Божье!»

По толпе начал разливаться гнев. Люди начали потрясать сжатыми кулаками.

— Что он делает? — прошептал Фарад'н.

— Я и сама хотела бы это знать, — ответила Алия. Она прижала руки к груди, чувствуя смешанное со страхом волнение. Сейчас толпа кинется на пилигримов, если он продолжит в том же духе!

Но в этот миг Проповедник обернулся, направив свои пустые глазницы на храм, и указал рукой на башню Алие.

— Остается только одна богохульница! — страшным голосом закричал он. — И имя этой богохульницы — Алия!

Над площадью повисла мертвая, леденящая душу тишина. Алия стояла, охваченная цепенящим ужасом. Она понимала, что толпа не может ее видеть, но ею овладело чувство собственной уязвимости, открытости. Успокаивающие голоса, раздававшиеся в ее мозгу не могли утишить стук сердца. Она могла только стоять и смотреть на неправдоподобную сцену, разыгравшуюся внизу. Проповедник по-прежнему указывал рукой на ее окно.

Однако его слова переполнили чашу терпения священников. Они нарушили тишину неистовыми гневными криками и устремились вниз по ступеням, оттесняя толпу. Но люди, отступая перед бешеным напором, уводили за собой Проповедника. Он спотыкался, не видя дороги. Поводыря оттеснили в сторону и Алия перестала его видеть. Из толпы появилась рука с кинжалом и нанесла удар. Лезвие погрузилось в грудь Проповедника.

Алия очнулась от шока, услышав громоподобный стук закрываемых храмовых ворот. Гвардейцы закрыли ворота, опасаясь, что толпа ворвется в храм. Но люди отхлынули от входа, оставив на лестнице распростертое мертвое тело. Над площадью царило зловещее спокойствие.

Внезапно над толпой раздался пронзительный голос.

— Муад'Диб! Они убили Муад'Диба!

— Боже, — прошептала Алия. — Боже.

— Не поздно ли призывать Бога? — спросила Джессика. Алия резко повернулась и первым делом заметила ошарашенного Фарад'на — он увидел перекошенное злобой лицо Алие.

— Это убили Пауля! — закричала Алия. — Твоего сына! Ты знаешь, что будет, когда они в этом удостоверятся?

Джессика оцепенела. Дочь сказала ей то, что она подспудно знала уже давно. Рука Фарад'на, поддерживавшего Джессику, дрогнула.

— Моя госпожа, — сказал он, и в его голосе было такое сочувствие, что Джессике показалось, что она сейчас умрет от этого сострадания. Она перевела взгляд с искаженного холодной яростью лица Алие на полное неподдельного горя лицо Фарад'на и подумала: «Я, кажется, слишком хорошо сделала свою работу».

У Джессики не было никаких сомнений в истинности слов Алие. Джессика вспомнила интонации голоса Проповедника, в котором она слышала свой собственный голос, вспомнила она и те годы, когда обучала искусству правления молодого человека, которому предстояло стать императором, и который лежал теперь на ступенях храма в луже застывающей крови.

Гафла ослепила меня, подумала Джессика.

Алия подала знак одной из амазонок.

— Введи сюда Ганиму.

Джессика с трудом поняла смысл слов дочери. Ганима? Зачем здесь Ганима?

Женщина направилась было к двери, но в этот момент она сорвалась с петель и со страшным грохотом упала на пол, вырвав из стены, способной выдержать любой удар, огромный кусок пластиковой стали. Охранники схватились за оружие. Телохранители и Джессика прикрыли принца Коррино.

Однако в образовавшемся проломе показались лишь двое детей. Слева Ганима в черном платье невесты, справа Лето в сером блестящем защитном костюме, поверх которого была надета белая, запятнанная Пустыней одежда.

Алия переводила взгляд с выломанной двери на детей и обратно. Ее била страшная дрожь, с которой она ничего не могла поделать.

— Вся семья собралась, чтобы приветствовать нас, — сказал Лето. — Бабушка, — он кивнул Джессике и взглянул на принца Коррино. — А это, должно быть, принц Фарад'н. Добро пожаловать на Арракис, принц.

Ганима смотрела на все происходящее совершенно пустыми глазами. Правая рука лежала на рукоятке церемониального кинжала, по всему было видно, что девочка хочет освободиться от хватки Лето, который держал ее за плечо. Стоило Лето двинуть ее рукой, как сотряслось все тело Ганимы.

— Смотрите на меня, семья, я — Прий, Лев Атрейдесов, а это — он снова встряхнул руку Ганимы, отчего опять дернулось все ее тело, при этом движения Лето были легки и непринужденны, — Арие, Львица Атрейдесов. Мы пришли наставить вас на Сехер Нбив, Золотой Путь..

Ганима восприняла ключевую фразу, Сехер Нбив, и в ее запертый до того ум хлынул поток освобожденного сознания. На пороге сознания стояла ее мать, следившая за тем, чтобы поток не захлестнул дочь. В этот миг Ганима поняла, что у нее очень богатое прошлое. У нее были ворота, сквозь которые она могла всегда заглянуть в прошлое. В течение тех месяцев, что она находилась под воздействием гипнотического самовнушения, в ее мозгу функционировал один участок, помогавший управлять движениями плоти. Глядя на Лето, она теперь требовала объяснений о том, что происходит, потому что сознавала, где она и кто стоит рядом с ней.

Лето отпустил ее руку.

— Наш план сработал? — прошептала Ганима.

— Да, и довольно неплохо, — ответил Лето. Оправившись от потрясения, Алия приказала своим людям:

— Хватайте их!

Но Лето наклонился, схватил одной рукой лежавшую на полу дверь и швырнул ее в охрану. Двое были пригвождены к стене, остальные в ужасе отпрянули назад. Дверь весила не меньше полутонны и бросил ее сущий ребенок.

Алия, осознав, что коридор завален убитыми гвардейцами, поняла, что это именно он выломал дверь и сломал стену.

Джессика сделала те же выводы, но слова Ганимы затронули дисциплину, заложенную в Преподобной Матери сестрами Бене Гессерит. Джессика быстро собралась с силами. Внучка что-то сказала о каком-то плане.

— Что это за план? — спросила она.

— Золотой Путь, имперский план для нашей Империи, — ответил Лето. Он кивнул Фарад'ну.

— Не думай обо мне плохо, кузен. Я действую так и во имя тебя. Алия надеялась, что Ганима убьет тебя. Я бы предпочел, чтобы ты жил, и жил по возможности счастливо.

Алия дико крикнула гвардейцам, попрятавшимся в проходе:

— Я же приказала вам схватить их! Но люди не желали входить в комнату.

— Подожди меня здесь, сестра, — сказал Лето. — Мне надо сделать кое-какую грязную работу.

Сказав это, он пересек помещение и направился к Алие.

Она отпрыгнула в угол, присела и обнажила кинжал — сверкнули зеленые изумруды, которыми была инкрустирована рукоятка.

Лето как ни в чем не бывало продолжал идти к ней с пустыми руками, только слегка подобравшись.

Алия бросилась на племянника с ножом.

Лето, подпрыгнув чуть ли не до потолка, ударил Алию левой ногой. Удар пришелся в голову, оставив кровавую отметину на лбу женщины. Алия выронила нож, и он покатился по полу. Алия бросилась за ним, но Лето встал на ее пути.

Алия в нерешительности остановилась, припоминая все, чему учили ее в Бене Гессерит. Она поднялась с пола, тело ее было расслабленным, но готовым к бою.

Лето опять двинулся на нее.

Алия сделала обманное движение влево, приподняла правое плечо и, выбросив вперед правую ногу, нанесла удар пальцами ноги. Этот удар был бы способен выпустить кишки взрослому мужчине, если бы попал в цель.

Лето отвел удар рукой. Схватил тетку за ногу и принялся со страшной скоростью вращать Алию в воздухе. Скорость была так велика, что слышался свист платья.

Все остальные попадали на пол.

Алия кричала, не переставая, но Лето продолжал вращать ее. Мало-помалу крики затихли.

Лето медленно уменьшил скорость вращения и осторожно опустил Алию на пол. Она лежала, свернувшись в комок, и тяжело дышала.

Лето склонился над ней.

— Я мог бы проломить тобой стену, — сказал он. — Возможно, для тебя это был бы лучший выход, но борьба продолжается. Ты заслужила использовать свой шанс.

Алия дико поводила глазами из стороны в сторону.

— Я победил свои внутренние жизни, — сказал Лето. — Посмотри на Гани. Она тоже может сказать…

Ганима перебила брата.

— Алия, я могу показать тебе…

— Нет! — это слово было словно выдавлено из Алие помимо ее воли. Грудь ее тяжко вздымалась, изо рта начали вещать разные голоса. Они были бессвязны, ругань перемежалась с мольбами.

— Смотрите! Почему вы не слушали? — И снова: — Зачем вы это делаете? Что происходит?

Зазвучал еще один голос:

— Остановите их! Пусть они остановятся!

Джессика закрыла глаза, чувствуя, что Фарад'н крепко держит ее за локоть.

Алия же продолжала неистовствовать.

— Я убью вас!

С ее уст срывались непристойные ругательства.

— Я выпью вашу кровь!

Слова разных языков сливались, образуя невнятную какофонию непонятных звуков.

Сгрудившиеся в проходе охранники в ужасе складывали пальцы в знак червя против порчи и нечистой силы. Алия была одержима!

Лето остановился и покачал головой. Потом подошел к окну и тремя ударами выбил стекло, которое не могло разбить, казалось бы, ничто на свете.

На лице Алие появилось лукавое выражение. Джессика услышала какую-то пародию на Голос Бене Гессерит.

— Эй, вы все! Стойте где стоите!

Джессика открыла глаза и опустила мокрые от слез руки. Алия перекатилась на колени и вскочила на ноги.

— Разве вы не знаете, кто я? — спросила она. Это был ее старый голос, голос той сладостной, юной Алие, которой больше не существовало.

— Что вы на меня так смотрите? — она повернулась к Джессике и жалобно посмотрела ей в глаза. — Мама, пусть они остановятся.

В ответ объятая страхом Джессика могла только отрицательно покачать головой. Все предупреждения старого Бене Гессерит оказались правдивыми. Она посмотрела на стоявших бок о бок возле Алие Лето и Гани. Но что значили эти предупреждения для бедных близнецов?

— Бабушка, — сказал Лето, и в его голосе послышалась мольба, — мы должны провести Суд Одержимых?

— Кто ты такой, чтобы говорить о суде? — спросила Алия голосом раздраженного мужчины, властного чувственного мужчины, который умер, потакая себе во всем.

Лето и Ганима одновременно узнали этот голос. Старый барон Харконнен. Ганима услышала, как этот голос начинает звучать и в ее сознании, но мать была начеку и захлопнула внутренние ворота подсознания.

Джессика молчала.

— Тогда решение за мной, — произнес Лето, — но выбор я предоставляю тебе, Алия. Суд Одержимых или… — он кивнул головой в сторону окна.

— Кто ты такой, чтобы предоставлять мне выбор? — спросила Алия голосом старого Харконнена.

— Демон! — не выдержала Ганима. — Пусть она сама решает свою судьбу.

— Мама, — взмолилась Алия голосом маленькой девочки. — Мама, что они делают? Что они хотят от меня? Помоги мне.

— Помоги себе сама, — приказал Лето. В какой-то миг он разглядел прежнюю Алию в выражении ее глаз, но видение тотчас исчезло. Тело ее двигалось, она деревянной походкой продолжала идти, как марионетка. Она шаталась, спотыкалась, отклонялась в сторону, но неумолимо приближалась к цели — к выбитому окну.

Теперь с ее губ вновь слетали слова, выкрикиваемые бароном Харконненом.

— Остановись! Остановись, говорю! Прекрати это! Да приди же наконец в себя! — Алия схватилась за голову и шагнула к подоконнику. Голос барона продолжал вопить свое. — Не делай этого. Остановись, и я помогу тебе. Слушай, у меня есть план. Остановись, говорю! Постой!

Но Алия оторвала руки от головы, схватилась за сломанный переплет окна, встала на подоконник и спрыгнула вниз. Падая, она не издала ни единого звука.

Было слышно, как ахнула толпа внизу, и раздался резкий стук от падения тела на ступени храма.

Лето посмотрел на Джессику.

— Мы же говорили тебе: «Пожалей ее».

Джессика отвернулась и зарылась лицом в тунику Фарад'на.

Глава 63

Допущение того, что целостную систему можно заставить работать лучше, если воздействовать на ее сознательные, разумные элементы, выдает опасное невежество. Этот невежественный подход весьма характерен для тех, кто называет себя учеными и технологами.

«Бутлерианский джихад» Харк аль-Ада

— Он бегает по ночам, кузен, — сказала Ганима. — Он бегает. Ты не видел, как он бегает?

— Нет, — ответил Фарад'н.

Они с Ганимой ожидали аудиенции у дверей маленькой Залы Аудиенций Цитадели, где Лето назначил им встречу. В стороне стоял Тиеканик, который неловко чувствовал себя в обществе госпожи Джессики, пребывавшей последнее время в каком-то ином мире. Прошло меньше часа после утренней трапезы, но машина была уже запущена на полные обороты. Были отправлены сообщение в Гильдию и послания в ОСПЧТ и Совет Земель.

Фарад'ну было очень трудно понять этих Атрейдесов. Госпожа Джессика предупреждала его о некоторых особенностях, но реальность тем не менее озадачивала Фарад'на. Все еще говорили об обручении, хотя политические основания ее, кажется, потеряли свою силу. Лето наследует трон — в этом практически никто не сомневался. Придется, правда, для этого удалить с него живую кожу… но это может и подождать.

— Он бегает, чтобы довести себя до изнеможения, — продолжала между тем Ганима. — Он — воплощенный Крализек. Я видела, как он перелетает с дюны на дюну. Он бежит, бежит и бежит. Никакой ветер не может догнать его. Когда же он наконец устает, то возвращается и отдыхает, положив голову ко мне на колени. «Попроси нашу маму, чтобы она нашла для меня способ умереть», — просит он меня.

Фарад'н с удивлением воззрился на Ганиму. Прошла неделя после беспорядков на Храмовой Площади, Убежище жило в странном ритме, какие-то таинственные люди появлялись и исчезали; приходили тревожные сведения о боях, которые развернулись где-то за Защитным Валом. Эти истории рассказывал Тиеканик, бывший сейчас одним из военных советников.

— Я не совсем понимаю тебя, — сказал Фарад'н. — Найти для него способ умереть?

— Он просил подготовить тебя, — ответила Ганима. Уже не первый раз она поражалась невероятной наивности этого принца Коррино. Было ли это делом рук Джессики или Фарад'н был таким от рождения?

— К чему?

— Дело в том, что Лето перестал быть человеком, — ответила Ганима. — Вчера ты спросил его, когда он собирается снять с себя живую кожу. Никогда. Теперь она — часть его, а он — часть ее. Лето подсчитал, что впереди у него около четырех тысяч лет, после этого произойдет метаморфоз, который его уничтожит.

У Фарад'на от волнения пересохло в горле.

— Ты понял, почему он бегает?

— Но если он будет жить так долго и…

— Дело в том, что его память о том, что он был человеком, очень богата. Подумай о всех тех жизнях, которые живут в нем. Ты не можешь этого представить, потому что не испытал сам. Но я могу представить себе его боль. Наш отец ушел в Пустыню, чтобы избежать этой боли. Алия предалась Мерзости из страха перед этой способностью. У нашей бабушки было только зачаточное проявление этого состояния, но и то ей приходится применять все ухищрения Бене Гессерит, чтобы выжить, — вот зачем она каждый день тренируется по программе Преподобной Матери. Но Лето! Он единственный и неповторимый, у него никогда не будет двойника.

Фарад'н был изумлен до немоты словами Ганимы. Император на четыре тысячи лет?

— Джессика знает, — сказала Ганима и взглянула на бабушку. — Он сказал ей об этом прошлой ночью. Он назвал себя самым дальновидным человеком, который когда-либо в истории планировал жизнь людей.

— И что же он… планирует?

— Золотой Путь. Он сам объяснит тебе, что это значит.

— Он отводит мне какую-то роль в этом… плане?

— Роль моего спутника, — ответила Ганима. — Он должен выполнить наследственную программу Общины Сестер. Я уверена, что бабушка говорила тебе о мечте Бене Гессерит — о создании Преподобного, обладающего небывалой силой. Он…

— Он имеет в виду, что мы будем просто…

— Нет, не просто. — Она взяла принца за руку и тепло, по-дружески, ее сжала. — У него много ответственных заданий для нас. Если мы не произведем на свет детей, вот так.

— Но ты еще слишком мала для этого, — заметил Фарад'н и осторожно высвободил руку.

— Никогда больше не совершай этой ошибки, — ледяным тоном сказала Ганима.

К ним подошла Джессика в сопровождении Тиеканика.

— Тиек сказал мне, что война вышла за пределы нашей планеты, — сказала она. — Осажден Центральный Храм на Биареке.

Фарад'н отметил странное спокойствие в тоне, которым было сделано этосообщение. Надо будет обсудить с Тиекаником рапорты о боевых действиях. Пламя бунта стремительно распространялось по Империи. Бунт, конечно, подавят, но Лето предстоит скорбная задача — восстанавливать Империю.

— Вот и Стилгар, — сказала Ганима. — Ждали его прихода. Она снова взяла Фарад'на за руку.

Старый фрименский наиб вошел в зал через дальний вход в сопровождении двух своих старых боевых товарищей из бывшей Команды Смерти. Все трое были одеты в черные накидки и желтые траурные головные повязки. Они приблизились твердым шагом, но Стилгар обратил внимание сначала на Джессику. Остановившись перед ней, он сдержанно поклонился.

— Ты все еще переживаешь за смерть Дункана Айдахо? — спросила Джессика. Ей не нравились все эти предосторожности, которые проявлял ее старый друг.

— Преподобная Мать, — сказал Стилгар.

Так все и будет! — подумала Джессика. Станем соблюдать все формальности фрименского кодекса, но с большим трудом забудем о крови.

— По нашему мнению, ты просто сыграл роль, которую приготовил для тебя Дункан. Не в первый раз люди отдают жизнь за Атрейдесов. Почему они это делают, Стил? Ты и сам не один раз был готов это сделать. Почему? Ты просто знаешь, что дают Атрейдесы взамен? — сказала Джессика.

— Я счастлив, что вы не ищете повода для мести, — заговорил Стилгар. — Но есть вещи, которые мне надо обговорить с вашим внуком. Эти проблемы могут навсегда разделить нас с вами.

— Ты хочешь сказать, что Табр не воздаст ему императорских почестей? — спросила Ганима.

— Я хочу сказать, что буду обо всем судить сам, — он холодно посмотрел на Ганиму. — Мне не нравится то, что происходит с моими фрименами, — проворчал он. — Мы вернемся к нашим старым обычаям. Если потребуется, то без вас.

— Вероятно, вы вернетесь к своим обычаям только на время, — сказала Ганима. — Ведь Пустыня умирает, Стил. Что вы будете делать без червей и без песков?

— Я не верю в это!

— Через какие-нибудь сто лет, — сказала Ганима, — останется всего лишь пять десятков червей, да и те будут больны и их придется содержать в специальных заповедниках. Их Пряность будет интересовать только Космическую Гильдию, а цена… — она покачала головой. — Я видела цифры Лето. Он обошел всю планету и все знает.

— Это еще одна уловка, чтобы сохранить фрименов как своих вассалов?

— Вы когда-нибудь были моими вассалами? — спросила Ганима.

Стилгар нахмурился. Что бы он ни говорил и что бы он ни сделал, эти близнецы всегда сделают его виноватым!

— Вчера он говорил мне о Золотом Пути, — выпалил Стилгар. — Мне все это не нравится!

— Странно, — сказала Ганима и посмотрела на бабку. — Почти вся Империя будет приветствовать это.

— Это погибель для всех нас, — пробормотал Стилгар.

— Но ведь все жаждут Золотого Века, — сказала Ганима. — Разве нет, бабушка?

— Все, — согласилась с внучкой Джессика.

— Они жаждут фараонова царства, которое даст им Лето, — сказала Ганима. — Они хотят тучного мира, богатых урожаев, удачной торговли и равенства всех, за исключением Золотого Правителя.

— Это будет смерть фрименов, — возразил Стилгар.

— Как ты можешь это утверждать? Разве не нужны будут нам солдаты и храбрецы для подавления случайных смут? Стил, твои и Тиеканика доблестные товарищи будут очень нужны для подобных дел.

Стилгар взглянул на офицера сардаукаров, и странный луч взаимопонимания блеснул между ними.

— Лето будет распоряжаться Пряностью, — напомнила Джессика.

— Он будет владеть ею единолично, — добавила Ганима.

Фарад'н, обладая новым сознанием, вложенным в него Джессикой, слушал разговор, понимая, что внучка и бабушка разыгрывают тщательно поставленную пьесу.

— Мир будет длиться практически вечно, — говорила Ганима. — Память о войнах исчезнет. Лето будет вести народы по этому благоухающему саду четыре тысячи лет.

Тиеканик вопросительно посмотрел на Фарад'на и откашлялся.

— Я слушаю тебя, Тиек, — сказал Фарад'н.

— Я хочу поговорить с вами наедине, мой принц.

Фарад'н улыбнулся, понимая, куда клонит эта военная косточка, и что этот вопрос могли бы задать еще два человека из присутствующих здесь.

— Я не продам своих сардаукаров, — пообещал Фарад'н.

— И в этом не будет нужды, — сказала Ганима.

— Что вы слушаете это дитя? — Тиеканик был вне себя от злости. Старый наиб понимал проблему, будучи воспитанным среди всех этих заговоров, но, кроме него, никто ничего не смыслит в создавшемся положении!

Ганима мрачно улыбнулась.

— Скажи ему, Фарад'н.

Принц вздохнул. Как легко было забыть о странностях этого ребенка, который никогда не был ребенком. Он мог теперь представить себе совместную жизнь с ней, скрытые оговорки при каждой близости. Это была не слишком приятная перспектива, но Фарад'н начинал понимать ее неизбежность. Абсолютный контроль над истощающимися запасами Пряности! Да вся населенная вселенная остановится без нее.

— Позже, Тиек, — произнес принц.

— Но…

— Я сказал — позже! — Фарад'н впервые испытал Голос на Тиеканике, и увидел, как старый воин моргнул глазами от изумления и промолчал.

На губах Джессики появилась натянутая улыбка.

— Он говорит о мире и смерти на одном дыхании, — проворчал Стилгар. — Золотой Век!

— Он проведет человечество через культ смерти к свободе счастливой жизни! Он говорит о смерти, потому что это необходимо, Стил. Это то напряжение, с помощью которого человек понимает, что живет. Когда Империя падет… О да, она падет. Вы думаете, что это Крализек, но Крализек еще не наступил. Но когда он придет, то к тому времени люди обновят свою память тем, что поймут, что значит жить. Память об этом будет сохраняться только на протяжении жизни каждого отдельного человека. После этого мы снова пройдем сквозь потрясения, Стил. Но мы выйдем из него, мы всегда будем возрождаться из пепла. Всегда.

Фарад'н, слыша эти слова, понял теперь, что имела в виду Ганима, когда рассказывала ему о беге Лето. Он не станет снова человеком. Однако Стилгара было не так-то легко убедить.

— У нас никогда не будет червей, — прорычал он.

— О, черви вернутся, — заверила его Ганима. — Они погибнут в течение двухсот лет, но потом вернутся.

— Но каким образом… — начал было Стилгар.

Фарад'н почувствовал, что его сознание омыло откровением. Он знал, что ответит Ганима до того, как она раскрыла рот.

— Гильдия с большим трудом переживет трудные годы, и то только благодаря своим и нашим акциям, — сказала Ганима. — Но после Крализека наступит изобилие. Черви вернутся после того, как Лето опустится в песок.

Глава 64

Как это бывало со многими другими религиями, Эликсир Жизни Муад'Диба выродился в чисто внешнюю ритуальную магию. Ее мистическое значение стало простым символом для глубинных психологических процессов, которые, естественно, стали неуправляемыми. Людям был нужен живой бог, но его не было, и исправить это положение смог только сьш Муад'Диба.

Утверждение, приписываемое Лю Дун-пиню. Лю, «Гость пещеры»

Сидя на Троне Льва, Лето принимал почести от племен. На одну ступеньку ниже трона стояла Ганима. Церемония в Большом Зале продолжалась уже много часов. Представители фрименских племен и наибы шли бесконечной чередой, поднося дары, приличествующие богу, обладающему страшной властью, богу мести, обещавшему народам мир.

На прошлой неделе Лето склонил к повиновению все племена, собрав их судей и пройдя на их глазах тяжкие испытания, подтвердившие его божественную природу. Судьи видели, как он ходил по огню, который не оставил никаких следов на его коже — они по просьбе Лето внимательно ее осмотрели. Он велел бить его ножами, и непробиваемая кожа покрыла его лицо, когда они изо всех сил добросовестно наносили удары. На него вылили кислоту, но не добились ничего, кроме легкого дымка, поднявшегося над ним. Он пил их яды без малейшего для себя вреда.

Под конец он вызвал червя и, глядя на судей, встал у пасти зверя, оставшись невредимым. После этого Лето проследовал на взлетное поле Арракина и опрокинул фрегат Гильдии, взявшись за одну его опору.

Судьи взирали на все эти чудеса с благоговейным страхом, о котором и доложили своим племенам, после чего те изъявили покорность.

Сводчатый Большой Зал был оснащен системой поглощения звуков, но людей было настолько много, что под сводами стоял постоянный шум шаркающих ног, а в двери врывался запах Пустынной пыли и кремния.

Джессика отказалась присутствовать на церемонии и наблюдала за ней из узкого потайного окна позади трона. Ее внимание было приковано к Фарад'ну. Джессика осознавала, что и она, и принц попросту лишены свободы маневра. Естественно, Лето и Ганима предвидели, что предпримет Община Сестер! Близнецы могли советоваться с такими высокопоставленными и давно умершими чинами Бене Гессерит, которые были недоступны всем живущим в Империи.

Было особенно горько сознавать, что мифология Общины смогла стать ловушкой для Алие. Страх порождает страх! Обычаи поколений обрекли Алию на Мерзость. У Алие не было надежды, только обреченность. От осознания ее судьбы было еще горше смотреть на свершения Лето и Ганимы. Оказалось, что из капкана прошлых жизней можно вырваться двумя путями. Самым горьким было то, что Ганима мало того, что сама одержала победу над своими внутренними призраками, но и настаивала на том, что Алия заслуживает лишь жалости. Гипнотическое подавление в условиях стресса и помощь добрых внутренних жизней спасли Гани-му от одержимости. Эти же силы могли спасти и Алию. Но никто не понадеялся на это, а когда попытка была совершена, было уже слишком поздно. Вода Алие вытекла в песок.

Джессика вздохнула и стала смотреть на Лето, сидевшего на троне. На почетном месте по правую руку Лето стоял под балдахином огромный кувшин с водой Муад'Диба. Внук рассказывал Джессике, что дух отца внутри него смеялся над этим жестом, впрочем, не без оттенка восхищения.

Этот кувшин и хвастовство Лето отвратили Джессику от участия в ритуале. Она знала, что сколько ни суждено ей прожить, она никогда не сможет примириться с тем, что ее Пауль станет говорить с ней устами Лето. Джессика была счастлива, что Дом Атрейдес устоял, но было невыносимо осознавать, что не произошло то, что могло произойти.

Возле кувшина с водой Муад'Диба, скрестив ноги, сидел Фарад'н. Это было место Королевского Писца. Почетную должность эту ввели при дворе совсем недавно и все ее с радостью приняли.

Фарад'н уже успел свыкнуться со своей новой ролью, хотя Тиеканик периодически взрывался, предчувствуя дурные последствия. Вообще, Тиеканик в последнее время близко сошелся со Стилгаром — оба часто высказывали свое недоверие ко всяческим нововведениям, что немало забавляло Лето.

Во время церемонии Фарад'н попеременно испытывал то скуку, то благоговение. Это был нескончаемый поток несравненных воинов, выказывавших неоспоримую верность Атрейдесам. Они стояли перед Лето, устрашенные тем, что рассказывали им судьи.

Церемония подошла к концу. Последним наибом, представшим перед Лето, был старый Стилгар. Ему досталась роль почетного арьергарда. Вместо корзин с Пряностью, горящих огнем драгоценностей и других дорогих даров Стилгар преподнес новому владыке простую головную повязку, выполненную из волокон Пряности и украшенную сделанным из золота и зеленых камней Ястребом Атрейдесов.

Ганима узнала эту фигурку и искоса взглянула на Лето.

Стилгар положил головную повязку на вторую ступень трона и низко поклонился.

— Я преподношу вам головную повязку, которую носила ваша сестра, когда я в Пустыне охранял ее, — сказал он.

Лето подавил улыбку.

— Я знаю, что ты переживаешь тяжелые времена, Стилгар, — сказал Лето. — Что бы ты хотел получить от меня взамен? — Лето протянул руку в сторону горы подарков.

— Ничего, мой господин.

— Тогда я принимаю твой дар, — произнес Лето. Он наклонился вперед и легко оторвал узкую полоску от подола платья Ганимы. — Взамен я даю тебе кусочек платья, которое было надето на ней, когда ее похитили, а ты не смог уберечь ее, заставив меня спасать ее.

Стилгар принял этот дар дрожащей рукой.

— Вы издеваетесь надо мной, мой господин?

— Издеваться над тобой? Я клянусь тебе моим именем, что у меня и в мыслях этого не было. Я преподнес тебе дар, которому поистине нет цены. Я велю тебе носить его у сердца в напоминание о том, что людям свойственно ошибаться и что правители тоже люди.

Стилгар едва заметно улыбнулся.

— Какой бы из тебя мог получиться наиб!

— Я и есть наиб, наиб наибов! Никогда не забывай об этом!

— Как скажете, мой господин! — Стилгар нервно глотнул, вспомнив рассказ своего арифы и подумал: Однажды я хотел убить его, но теперь слишком поздно. Его взгляд упал на кувшин, благородное матовое золото, отделанное зелеными камнями. — Это вода моего племени.

— И моего тоже, — сказал Лето. — Я велю тебе прочесть надпись на кувшине. Читай вслух, чтобы слышали все.

Стилгар вопросительно взглянул на Ганиму, но она ответила ему таким надменным движением, вздернув подбородок, что по спине Стилгара пробежал холодок. Неужели эти Атрейдесы хотят заставить его ответить за его запальчивость и ошибки?

— Читай, — сказал Лето.

Стилгар медленно поднялся по ступенькам, склонился перед кувшином и начал читать.

— Эта вода есть исключительная сущность, источник направленной вовне созидательной силы. Хотя она и неподвижна, эта вода означает всеобщее движение.

— Что это означает, мой господин? — прошептал Стидгар. Его потрясли эти слова, затронув в нем струны, звучания которых он не понимал и сам.

— Тело Муад'Диба — сухой остов, подобный тому, который покидает насекомое во время линьки, — ответил Лето. — Он владел своим внутренним миром, но хотел захватить мир внешний, и это привело к катастрофе. Он владел миром внешним, исключая при этом мир внутренний, и это сделало его наследников демонами. Золотой Эликсир исчезнет, но семя Муад'Диба взойдет, и его вода будет приводить в движение нашу вселенную.

Стилгар в ответ низко склонил голову. Мистические рассуждения всегда вызывали у него внутреннее беспокойство.

— Начало и конец — суть одно, — продолжал Лето. — Вы живете в воздухе, но не замечаете этого. Цикл замкнулся. Из этого замкнутого круга произрастет начало его противоположности. И мы придем к Крализеку. Потом все опять вернется, но в другой форме. Ты ощущал свои мысли головой, но потомки твои будут ощущать те же мысли нутром. Возвращайся в сиетч Табр, Стилгар. Гурни Халлек поедет с тобой и станет твоим советником.

— Ты не доверяешь мне, мой господин? — тихим голосом спросил наиб.

— Полностью доверяю, иначе не послал бы с тобой Гурни. Он начнет формировать новые вооруженные силы, которые нам скоро понадобятся. Я принимаю твои изъявления верности. Все свободны!

Стилгар поклонился, спустился со ступеней трона и покинул зал. Остальные наибы двинулись за ним, соблюдая древний фрименский принцип — бывший последним становится первым. Было слышно, как наибы тихо переговариваются, выходя из тронного зала.

— О чем ты говорил с ним, Стил? Что означают эти слова Муад'Диба, записанные на кувшине?

Лето обратился к Фарад'ну.

— Ты все запомнил, Писец?

— Да, мой господин.

— Бабушка сказала, что научила тебя мнемоническим действиям Бене Гессерит. Мне не хотелось бы, чтобы ты писал, сидя у трона.

— Как прикажете, мой господин.

— Подойди и встань передо мной.

Фарад'н повиновался, более чем когда-либо благодарный Джессике за ее науку. Когда принимаешь тот факт, что Лето больше не человек и не может мыслить так, как мыслят люди, то его Золотой Путь становится еще более путающим.

Лето взглянул на Фарад'на. Стражники стояли поодаль и не могли слышать слов повелителя. В зале остались только советники Внутреннего Присутствия, но и они раболепно отошли в дальний угол. Ганима подошла к трону и оперлась о его подлокотник.

— Ты еще не дал согласия отдать мне своих сардаукаров, — сказал Лето, — но ты сделаешь это.

— Я очень многим вам обязан, но не настолько, — сказал Фарад'н.

— Ты сомневаешься, что они поладят с моими фрименами?

— Они поладят так же, как Стилгар с Тиекаником.

— И все же ты отказываешься?

— Я жду вашего предложения.

— Значит, я должен сделать предложение, зная, что ты никогда его не повторишь. Молю, чтобы уроки моей бабки не пропали для тебя даром, ибо ты должен быть готовым понять меня.

— Что я должен понять?

— В любой цивилизации присутствует господствующая мистика, — заговорил Лето. — Она служит барьером, сдерживающим изменения, и всегда оставляет будущие поколения неподготовленными перед лицом изменчивости и вероломства вселенной. Всякая мистика повторяет другую видом барьера — религиозная мистика, мистика героя-вождя, мистика мессии, мистика науки и техники и мистика самой природы. Мы живем в Империи, сформированной именно этими видами мистики, но теперь эта Империя распадается, поскольку большинство людей неспособно отличить мистику от вселенной. Мистика — это как демон одержимости: она имеет тенденцию захватывать сознание без остатка, становясь единственным объектом, который воспринимает человек.

— Узнаю мудрость вашей бабки в этих словах, — сказал Фарад'н.

— Это очень хорошо, кузен. Она спрашивала меня, не одержим ли я Мерзостью. Я ответил отрицательно, и это была моя первая ложь. Ганима сумела избежать ее, а я — нет. Я был вынужден укрощать внутренние жизни в условиях, когда меня насильно кормили меланжей. Мне пришлось искать сотрудничества с ним — этими жизнями внутри меня. Я избежал худшего и выбрал себе главного помощника, сознание которого воспринял. Этим помощником стал мой отец. В действительности я — не мой отец и не помощник. Более того, я — не Лето Второй.

— Объясни, — Фарад'н был поражен до глубины души.

— Ты обладаешь замечательной прямотой, — сказал Лето. — Я — общность, управляемая тем, кто господствует над ней, обладая подавляющей силой. Именно этот человек основал династию, которая, не прерываясь, существует уже три тысячи наших лет. Его имя Харум и до тех пор, пока его линия зиждилась на врожденной слабости и суевериях его наследников, подданные жили в условиях ритмической ограниченности. Они неосознанно двигались под влиянием внешних условий. Они воспитали людей, которые мало жили и легко поддавались призывам богов-царей. Если взять эту династию в целом, то можно сказать, что они были сильными людьми. Выживание людей как вида стало привычным.

— Мне не нравится смысл этих слов, — сказал Фарад'н.

— Если честно, то он не нравится и мне, — признался Лето, — но такова вселенная, которую мне предстоит создать.

— Зачем?

— Это урок, который я усвоил на Дюне. Мы поддерживали смерть, как призрак, который постоянно витал среди живущих. Люди, живущие в таких условиях, постепенно превращаются в животных, озабоченных только своим брюхом. Но когда приходит время противоположности, тогда те же люди поднимаются, становясь одухотворенными и прекрасными.

— Это не ответ на мой вопрос, — запротестовал Фарад'н.

— Ты не доверяешь мне, кузен.

— Как не доверяет тебе твоя собственная бабка.

— У нее есть для этого все основания, — сказал Лето. — Но она уступит, потому что должна это сделать. Бене Гессерит — это образец прагматизма во всем и до конца. Я разделяю их взгляд на кашу вселенную. Ты несешь на себе отметины этой вселенной. Ты имеешь навыки правителя и умеешь классифицировать все, что тебя окружает в понятиях ценности или угрозы.

— Да, и я согласился стать твоим Писцом.

— Это доставило тебе удовольствие и польстило заложенному в тебе таланту историка. Ты определенно имеешь гениальную способность читать настоящее между строк прошлого. В некоторых случаях ты сумел превзойти в этом меня.

— Мне не нравятся твои скрытые намеки, — произнес Фарад'н.

— Хорошо. Тебе пришлось перейти от бесконечных амбиций в более приниженное состояние. Но разве бабка не предупреждала тебя о бесконечном? Оно привлекает нас, как огонь привлекает мотыльков, и мы бываем ослеплены этим огнем, забывая, что сами конечны.

— Афоризмы Бене Гессерит! — запротестовал Фарад'н.

— Но это очень точный афоризм, — возразил Лето. — Сестры Бене Гессерит думали, что смогут предсказать ход эволюции. Но они забыли, что сами меняются в течение эволюции и вместе с нею. Они полагали, что смогут спокойно стоять и наблюдать, как выполняется их селекционная программа. Я не страдаю такой рефлексивной слепотой. Внимательно и осторожно приглядись ко мне, Фарад'н, ибо я больше не человек.

— В этом уверила меня твоя сестра, — Фарад'н в нерешительности помолчал, потом спросил: — Это и есть Мерзость?

— По определению Сестер, возможно, что это и так. Гарум жесток и автократичен. Я взял у него часть этой жестокости. Внимательно смотри на меня. Я жесток, как бывает жесток хозяин фермы. Фримены когда-то держали в своих домах укрощенных орлов, но я держу в доме укрощенного Фарад'на.

Лицо принца потемнело.

— Берегись моих когтей, кузен. Я хорошо понимаю, что мои сардаукары со временем падут перед твоими фрименами. Но мы умеем причинять болезненные раны, и всегда найдутся шакалы, готовые растерзать слабого.

— Я хорошо использую тебя, кузен, обещаю, — сказал Лето, подавшись вперед. — Разве я не говорил тебе, что не являюсь больше человеком? Так поверь, кузен, это так. Мои чресла не смогут произвести на свет детей, поскольку у меня больше нет чресл. И это понуждает меня ко второй лжи.

Фарад'н застыл в ожидании. Теперь он понял, куда клонит Лето.

— Я пойду против всех фрименских понятий, — продолжал Лето. — Но они примут и это, потому что ничего не смогут со мной сделать. У них просто не будет другого выхода. Я оставлю тебя здесь под предлогом обручения, но никакого обручения между тобой и моей сестрой не будет. Моя сестра выйдет замуж за меня!

— Но ты…

— Выйдет замуж, я сказал. Ганима должна продолжить род Атрейдесов. Это часть селекционной программы Бене Гессерит, которая стала теперь и моей программой.

— Я отказываюсь, — заявил Фарад'н.

— Ты отказываешься основать династию Атрейдесов?

— О какой династии ты говоришь, если будешь сам занимать трон четыре тысячи лет?

— Я буду отливать твоих потомков в своем воображении. Это будет самая напряженная, самая вовлекающая учебная программа в истории человечества. Мы станем экосистемой в миниатюре. Видишь ли, какую бы систему животные ни брали за основу своего выживания, в ней обязательно должны присутствовать паттерны перекрывающихся общностей, взаимозависимости и сотрудничества в рамках работающей системы. А наша система произведет на свет самых знающих в истории правителей.

— Ты оборачиваешь свои фантастические слова в отвратительную…

— Но кто переживет Крализек? — спросил Лето. — Я обещаю тебе — Крализек грядет.

— Ты безумец! Ты разрушишь Империю.

— Конечно, разрушу… я же не человек. Но зато я создам для всех людей новое сознание. Я говорю тебе, что под песками Пустынь Дюны сокрыто величайшее сокровище всех времен. Я не лгу. Когда погибнет последний червь и истощатся запасы Пряности, эти сокровища явят себя изумленному миру. Когда власть монополии на Пряность рассеется, и припрятанные акции потеряют цену, в нашем царстве появятся новые силы. Люди научатся жить согласно своим инстинктам.

Ганима спустилась к Фарад'ну и взяла его руку.

— Как моя мать не была женой, так и ты не будешь мужем, но если есть любовь, то этого вполне достаточно.

— Каждый день, каждый миг несут с собой перемены, — сказала Ганима. — Надо учиться понимать каждый такой миг.

Фарад'н чувствовал тепло маленькой ручки Ганимы, понимая смысл аргументов Лето, но ни разу не услышав при этом Голоса. Лето апеллировал к его душе, а не к разуму.

— Это ты предлагаешь мне за сардаукаров? — спросил Фарад'н.

— Я предлагаю больше, гораздо больше, кузен. Я предлагаю тебе основать Империю. Я предлагаю тебе мир.

— Что получится из этого мира?

— Его противоположность, — в голосе Лето послышалась спокойная насмешка.

Фарад'н покачал головой.

— Я нахожу, что это очень высокая цена за сардаукаров. Должен ли я при этом оставаться Писцом и тайным отцом династии?

— Должен.

— Ты же будешь принуждать меня к твоему пониманию мира?

— Да.

— Я буду сопротивляться этому всю свою жизнь.

— Но именно этого я и жду от тебя, кузен. Для этого я и выбрал тебя. Ты будешь делать это официально, и по такому случаю я дам тебе новое имя. С этого момента ты будешь называться Ломающим Обычай, что на нашем языке звучит, как Харк аль-Ада. Не будь глупцом, кузен. Моя бабка хорошо учила тебя. Отдай мне своих сардаукаров.

— Отдай, — эхом повторила Ганима слова брата. — Он их все равно так или иначе получит.

В ее голосе Фарад'ну послышался страх за него. Это любовь? Лето не искал разумных доводов, он ждал движения души.

— Возьми их, — сказал Фарад'н.

— Да будет так, — произнес Лето. Он поднялся с трона каким-то очень осторожным движением, словно подавляя неимоверную силу. Лето спустился к Ганиме, нежно развернул ее, а потом сам повернулся к ней спиной. — Запомни это, кузен Харк аль-Ада. Таков наш обычай, который пребудет вовеки. Мы будем стоять так во время церемонии бракосочетания. Спина к спине, каждый смотрит в противоположную сторону, чтобы защитить другого. Этим мы защищаем то, что было у нас всегда.

Он обернулся к Фарад'ну и понизил голос.

— Помни об этом, кузен, когда окажешься лицом к лицу с Ганимой. Помни об этом, когда будешь шептать ей слова любви и ласкать ее. Помни об этом, когда твое терпение будут испытывать мои привычки и мой мир. Твоя спина останется в это время открытой.

Отвернувшись от них, Лето спустился по ступенькам и вышел из зала. Следом за ним, как спутники за светилом, устремились члены свиты.

Ганима снова взяла руку Фарад'на в свою и проводила взглядом брата.

— Один из нас должен был принять на себя все муки, — сказала она, — и он всегда был сильнее.

Бог-император Дюны _(роман)

Три с половиной тысячи лет Империей правит один и тот же человек, вернее существо, ибо Лето II все это время переживает устрашающий метаморфоз, превращаясь в песчаного червя. Но это вынужденная жертва: только такая телесная оболочка позволяет ему оставаться в живых уже тридцать пять столетий, более того — считаться Богом. Все это время он пользуется своей политической, религиозной и экономической властью, чтобы закрепить человечество на Золотом Пути.

Создана исключительно женская армия — так называемые Говорящие Рыбы. Грандиозная экологическая трансформация Арракиса фактически завершена — на планете теперь есть реки, озера и леса. Нет только фрименов и песчаных червей, производивших Пряность. Последняя пустыня — Сарьир, где Лето II любит проводить свое время. Космическая Гильдия на коленях, Бене Гессерит вынуждены смириться с существующим порядком. Икс сотрудничает с Императором. Но есть и мятежники, и что самое удивительное, они прекрасно вписываются в загадочные планы Лето II. Бене Тлейлаксу воспроизводят для Императора бесчисленных гхола Дункана Айдахо. Сам Лето II занят, среди прочего, собственной генетической программой. Сиона Атрейдес — ее звено. И есть еще Хви Нори, посол Икса. Как повлияют они на судьбу Бога-Императора?

Из доклада Хади Бенотто об открытии в Дар-эс-Балате на планете Ракис

Для меня не только радость объявить вам сегодня о нашем открытии этого замечательного хранилища, в котором среди прочего была обнаружена монументальная коллекция рукописей на ридулианской кристаллической бумаге; я также буду горд сообщить вам о наших доказательствах, касающихся аутентичности нашего открытия, доложить вам, почему мы столь уверены в том, что нам удалось открыть оригинальные записки Лето Второго, Бога-Императора.

Во-первых, позвольте мне напомнить вам об историческом сокровище, которое известно всем нам под названием «Похищенные рукописи». Эти написанные в глубокой древности тома позволили нам в течение последних нескольких столетий лучше понять наших предков. Как вы знаете, «Похищенные рукописи» были расшифрованы специалистами Космической Гильдии, и разработанный ими метод лег в основу расшифровки и вновь найденных томов. Никто не может отрицать антикварную ценность Ключа Гильдии, ибо он и только он позволяет перевести на современный язык содержание упомянутых томов.

Во-вторых, эти тома были напечатаны с помощью древнего иксианского аппарата, «Похищенные рукописи» не оставляют никаких сомнений в том, что именно этот метод использовал Лето Второй для фиксации своих исторических наблюдений.

В-третьих — мы думаем, что это по важности можно назвать настоящим открытием, — само хранилище. Хранилище книг было выполнено по иксианскому проекту — весьма древнему и примитивному, но такому замечательному, что несомненно сама конструкция хранилища поможет пролить свет на ту историческую эпоху, которая известна теперь под названием «Рассеяние». Как и надо было предвидеть, хранилище оказалось невидимым. Оно было погребено гораздо глубже, чем мы могли предполагать на основе мифов и устных преданий, этот объект испускал и поглощал радиацию так, что можно было подумать, что речь идет о естественном объекте. Такая инженерная мимикрия неудивительна сама по себе — удивительно другое — как можно было достигнуть такой степени маскировки, пользуясь отсталой древней технологией.

Я вижу, что многие из вас взволнованы этой находкой, точно так же, как мы. Мы полагаем, что видим сейчас первый иксианский глобус, образец, на основе которого были сделаны все последующие подобные приспособления. Конечно, это не первый экземпляр, но он, несомненно, один из первых и воплощает в себе те же принципы.

Позвольте мне теперь же удовлетворить ваше законное любопытство и повести вас на краткую экскурсию по хранилищу. Хочу только попросить вас соблюдать тишину, ибо наши инженеры продолжают работу, раскрывая тайны древнего хранилища.

Все вышесказанное приводит меня к четвертому пункту, и это будет краеугольным камнем нашего открытиям Трудно описать мои чувства, которые я испытал, когда обнаружил в этом хранилище еще одну реликвию, а именно запись человеческого голоса — это запись Лето Второго, который вещал голосом своего отца — Пауля Муад'Диба. Поскольку аутентичные записи голоса Бога-Императора хранятся в архивах Бене Гессерит, мы послали образцы записи, сделанной на древней микропористой системе, в Общину Сестер с официальной просьбой провести сравнительный анализ. Мы пока не получили ответа, но у нас практически нет сомнений, что мы имеем дело с аутентичной записью.

Теперь я попрошу вас обратить внимание на переведенные отрывки, которые вам вручили в самом начале нашего заседания. Позвольте мне также принести извинения за их большой вес. Я слышал, как многие из вас отпускали шутки по этому поводу. Мы использовали обычную бумагу только из соображений экономии. Оригиналы написаны такими мелкими буквами, что для прочтения нуждаются в многократном увеличении. Действительно, нужно около сорока томов, подобных тому, что вы держите в руках, чтобы напечатать обычным шрифтом содержание одного тома, нанесенного мелкими символами на ридулианскую бумагу. Наш перевод помещен на экране справа. Я хочу привлечь ваше внимание к поэтическим красотам слов, а также к смыслу перевода. Стиль позволяет идентифицировать личность автора. Мы полагаем, что написать такое мог только человек, обладающий выраженной предковой памятью, способный испытать необычное погружение в прошлые жизни, погружение, которое не в состоянии оценить те, кто этого дара лишен.

Обратите внимание на смысловое содержание. Все ссылки согласуются со всем тем, о чем рассказывает нам история относительно того человека, который один только мог написать такой рассказ.

Мы приготовили для вас еще один сюрприз. Я позволил себе вольность пригласить сюда известного поэта Ребета Врееба, чтобы он выступил здесь и прочел нам первую страницу короткого пассажа из нашего перевода. Мы уже поняли, что даже в переводе эти слова, произнесенные вслух, оказывают совершенно иной эффект, чем если их молча читать с листа. Мы хотим, чтобы вы разделили с нами необыкновенные свойства, открытые нами в этих томах.

Дамы и господа, давайте поприветствуем Ребета Врееба.

Из декламации Ребета Врееба

Заверяю вас, что я — книга судьбы.

Вопросы — мои враги. Ибо мои вопросы взрываются! Ответы же выплывают, как страшные тучи, на небосвод моей неотвратимой памяти. И нет ни одного ответа, которым я был бы доволен.

Какие призмы вспыхивают ярким светом, когда я вступаю в устрашающие пределы моей памяти. Я кристалл расколотого кремня, заключенный в ящик. Ящик вращается и трясется. Я же бьюсь о его стенки в вихре тайн. И когда крышка открывается и я возвращаюсь в мир, то чувствую себя как путник, попавший в страну дикарей.

Медленно (я говорю — медленно) я заново выучиваю свое имя.

Но это отнюдь не значит познать себя!

Этот человек, которою зовут Лето, — он второй, кто носит это имя, — находит в своей душе иные голоса, иные имена и иные места. О, я клянусь вам (как я уже обещал), что откликаюсь только на одно имя. Если вы скажете: «Лето», то я откликнусь. Я делаю это, потому что терпелив, но не только:

Я держу нити!

Все они мои. Мне стоит только вообразить объект поиска — например… мужи, погибшие от меча, и вот они все передо мной со всеми своими мучениями, каждый их образ целен и правдив — я слышу каждый стон, сорвавшийся с их уст, вижу каждую гримасу, исказившую их лица.

Радость материнства, думаю я, и вот я уже на родовом ложе. Множество детских улыбок и сладкое щебетание новых поколений. Первый шаг ползунка и первая победа юности — я делю с ними все. Они толкаются в толпе, наступают друг на друга, и только по прошествии времени я начинаю видеть что-то, кроме тождества и повторений.

Оставь все это в покое, говорю я себе.

Кто может отрицать ценность такого опыта, ценность того, что я узнаю каждый момент?

Но, увы, это прошлое.

Разве вы не понимаете?

Это же только прошлое!

Глава 1

В то утро я родился в юрте на краю конского пастбища в одной стране, на одной планете, которой больше не существует. Завтра я появлюсь на свет кем-нибудь еще и в другом месте. Я еще не сделал выбор. То утро и… ах! та жизнь! Когда мои глаза научились различать предметы, я стал смотреть на свет солнца, на поле с вытоптанной копытами травой и на бодрых людей, совершавших сладостные деяния своей жизни. Где… о, где теперь эта бодрость?

(Похищенные рукописи)

Три человека, растянувшись почти на полкилометра, бежали цепочкой по Запретному Лесу. Последний из них опережал на какие-нибудь сто метров несущихся сзади Д-волков. Было слышно, как звери щелкали зубами и тяжко выдыхали воздух — волки всегда так делают, когда видят впереди добычу.

Первая Луна была почти над головой и в лесу было светло, и, хотя дело происходило в высоких широтах, Арракиса, лес дышал накопленным за жаркий летний день теплом. Ночной ветер, дувший из Последней Пустыни Сарьира, был пропитан смолистым духом и сырыми испарениями мягкой лесной подстилки. Ветер с озера Кинеса, расположенного за Последней Пустыней, временами доносил до беглецов запах соли и рыбы.

По странной иронии судьбы последнего из бегущих звали Улот, что на фрименском языке означает «Любимый последыш». Он был мал ростом и страдал излишней полнотой, из-за чего ему пришлось посидеть на диете во время подготовки к этому приключению. Но даже стремительный бег не смог избавить Улота от округлых черт лица. Большие карие глаза были широко раскрыты — в них была тоска, вызванная роковым избытком плоти.

Улоту было ясно, что далеко он не убежит. От быстрого бега он тяжело, со свистом дышал, совершенно выбившись из сил. Временами его шатало. Но он не звал на помощь товарищей, зная, что они ничем не смогут ему помочь. Все они принесли одну и ту же клятву, понимая, что нет у них иной защиты, кроме старинной доблести и фрименской верности. Эти вещи остались незыблемыми, хотя то, что когда-то было фрименом, давно превратилось в музейный экспонат. Старые клятвы действительно хранились в Музее фримена.

Но именно из-за фрименской верности Улот продолжал бежать молча, прекрасно сознавая свою обреченность. То была великолепная демонстрация древних качеств, и очень жаль, что у всех бегущих были чисто книжные представления и знания устных преданий о тех доблестях, которым они сейчас подражали.

Д-волки уже наступали на пятки Улоту — гигантские серые фигуры, в холке высота их достигала человеческого роста. Звери рвались вперед, воя от предвкушения скорой добычи.

Улот споткнулся левой ногой о корень и едва устоял на ногах; это придало ему сил, и он снова кинулся вперед, оторвавшись от преследователей на целый волчий корпус. Кровь тяжело пульсировала в сжатых кулаках, Улот шумно дышал открытым ртом.

Д-волки и не думали менять темп бега. Словно серебристые тени, они почти бесшумно неслись сквозь зеленые запахи родного леса. Они знали, что победят… и уже имели такой опыт.

Улот снова споткнулся, но сумел сохранить равновесие, ухватившись за молодое деревце, и продолжил бег. Дыхание со свистом рвалось из его груди, ноги дрожали, отказываясь повиноваться. Сил на новый рывок уже не было.

Один из зверей, волчица, обогнала Улота слева. Резко повернув, она бросилась на человека. Огромные клыки вонзились в плечо, но Улот удержался на ногах. К ароматам леса добавился острый, едкий запах крови. Меньший по размерам самец схватил Улота за правое бедро, и на этот раз человек упал. Раздались дикий предсмертный крик, клацанье волчьих зубов, и все стихло.

Продолжая поглощать добычу, волки снова взяли след. Обнюхав лесную подстилку и втянув ноздрями воздух, они учуяли свежие следы еще двух бегущих от них людей.

Следующим на их пути был Квутег, представитель старинной семьи Арракиса, чьи корни восходили еще к временам Дюны. Один из его предков был в сиетче Табр мастером погребальной церемонии, но прошло уже три тысячи лет, и мало кто на планете верил, что все это когда-то происходило в действительности. Квутег легко бежал на своих длинных, стройных ногах, словно самой природой приспособленных для такого долгого бега. Длинные черные волосы развевались по плечам, обрамляя лицо с тонким орлиным профилем. Как и на его товарищах, на Квутеге был облегающий плотный черный беговой костюм. Он подчеркивал контуры работавших мышц и ровное глубокое дыхание. Правда, бежал Квутег не в полную силу — сказались последствия травмы колена, полученной при спуске с оборонительного пояса Цитадели Бога-Императора в Сарьире.

Квутег слышал внезапно оборвавшийся крик Улота и приближающиеся вой и щелканье зубов Д-волков. Он изо всех сил старался не представлять себе, как еще одного друга убили эти твари — сторожевые псы Лето, но он не мог не представлять себе, как волки расправятся с ним самим. Он хотел было выругаться в адрес тирана, но передумал — надо было беречь дыхание. Оставалась еще призрачная надежда, что они успеют добежать до спасительной реки Айдахо. Квутег знал, что думают о нем его друзья, даже Сиона. Его всегда считали консерватором. Даже когда Квутег был ребенком, никакая сила в мире не могла бы заставить его попусту тратить энергию, он всегда берег ее, расходуя малыми порциями.

Несмотря на боль в поврежденном колене, Квутег ускорил бег. Он знал, что река уже близка. Рана стала нестерпимо болеть, сжигая огнем всю ногу и бок. Квутег понимал, что терпение его на исходе. Знал он, и что Сиона уже возле воды. Она была самым быстрым бегуном среди них и у нее находился запечатанный пакет, который они похитили в крепости Сарьира. Квутег постарался думать только о пакете.

Спаси, его, Сиона! Воспользуйся им, чтобы уничтожить тирана!

Совсем близко, сзади раздался алчный вой волков, нарушив ход мыслей Квутега. Они уже слишком близко. Он понимал, что ему тоже не уйти.

Но Сиона должна спастись!

Он оглянулся через плечо и увидел, что один из волков кинулся ему наперерез. План их атаки был ясен. Одновременно с волком рванулся вперед и Квутег. Спрятавшись от стаи за деревом, он бросился под ноги атакующему волку, схватил его за заднюю лапу и, подняв в воздух, начал вращать им, как дубиной, распугивая остальных. Волк оказался не таким тяжелым, как он ожидал, и неожиданная перемена обстановки принесла Квутегу облегчение. Он вращал волка, как древний дервиш пращу, поразив в головы двух волков. Но Квутег не мог одновременно следить за всеми волками, и один из них — тощий самец, — улучив момент, кинулся на человека. Зверю удалось отбросить человека к дереву, и Квутег выронил свою живую дубину.

— Беги! — крикнул он изо всех сил.

Стая бросилась на свою жертву, и тогда Квутег впился зубами в горло тощего самца. Волчья кровь залила ему глаза и ослепила. Квутег покатился по земле, потеряв всякое представление о том, где находятся остальные волки. Он вытер глаза и схватил другого волка. Часть стаи с воем разбежалась, часть с рычанием вонзила клыки в раненого самца. Но большинство зверей бросилось на человека. Волчьи зубы с двух сторон впились в горло Квутега.

Сиона тоже слышала крик Улота, потом крик резко оборвался, и волки возобновили погоню. Ее наполнил такой гнев, что она была готова взорваться. Улота включили в их экспедицию только за его аналитические способности — этот человек по нескольким фрагментам любого явления мог составить четкое представление о целом. Именно Улот, когда они были в Цитадели, достал из фримпакета умножитель, исследовал два странных тома, которые они нашли, и объявил, что это, несомненно, шифр.

Вот тогда Ради… бедный Ради, первый из них, кому пришлось умереть, сказал:

— Мы не можем позволить себе брать лишний вес. Выбросите их.

Улот начал возражать.

— Ненужные вещи так не запечатывают.

Квутег поддержал Ради.

— Мы пришли вЦитадель за ее планом, и теперь он у нас есть. Эти книги слишком тяжелы.

Но Сиона согласилась с Улотом.

— Я понесу их.

Это и положило конец спору.

Бедный Улот.

Они все знали, что он самый плохой бегун в их команде. Улот был медлителен во многих вещах, но его блестящий ум не стал бы оспаривать никто.

Ему можно доверять.

Улоту можно было доверять.

Сиона усмирила гнев и использовала энергию для ускорения бега. Мимо в лунном свете мелькали деревья, в ушах свистел ветер. Девушка вошла в то состояние, которое иногда охватывает бегуна, когда для него перестает существовать все на свете, кроме его собственных движений. Тело само делало то, что надо было делать.

Мужчины восхищались красотой ее бега, и Сиона знала это. Ее длинные темные волосы были стянуты на затылке в тугой узел, чтобы не развевались на ветру и не тормозили бег. Она даже упрекнула Квутега в глупости за то, что он отказался копировать ее стиль.

Где Квутег?

Ее волосы были не похожи на его волосы. Они были темно-каштановые, и их можно было принять за черные, но они имели совершенно иной оттенок.

Как это иногда бывает с генами, они, совершив долгий путь, воссоздали на лице Сионы черты ее давно умершего предка: мягкий овал лица, полные губы, живые глаза и маленький нос. Ее тело было тонким и стройным от постоянных упражнений в беге, но от всей фигуры веяло сексуальностью, которая всегда привлекала к ней мужчин.

Где Квутег?

Волчья стая молчала, и это очень тревожило девушку. Так было, когда звери свалили Ради, а потом Сетузу.

Она твердила себе, что эта тишина может говорить о чем угодно. Квутег был тоже молчалив… и очень силен. Казалось, что травма нисколько его не беспокоит.

Сиона почувствовала боль в груди, сейчас должно прийти второе дыхание — она знала это по опыту многокилометровых тренировок. Пот пропитал тонкую ткань спортивного костюма. Мешок, запечатанный в водонепроницаемую оболочку, был укреплен высоко на спине — предстоял переход через реку. Сиона подумала о карте Цитадели, которая находилась у нее за спиной.

Где Лето прячет свои запасы Пряности?

Наверняка это место находится где-то внутри Цитадели. Обязательно именно там. Где-то в картах должен быть ключ к нахождению этого места. Эти меланжа с Пряностью — очень лакомый кусок для Бене Гессерит, Космической Гильдии и для всех прочих… Цена такой находки стоила любого риска.

И два этих таинственных тома. Квутег был прав в одном — эта ридулианская бумага на кристаллах очень тяжела. Но Сионе было понятно и волнение Улота. В этих зашифрованных строчках скрывается что-то очень важное.

В лесу позади нее раздался мягкий шум погони — это бежали волки.

Беги, Квутег, беги!

Впереди между деревьями показалась безлесная полоса — берег реки Айдахо. Было видно, как в воде отражается яркая луна.

Беги, Квутег!

Как ей хотелось услышать сейчас голос Квутега, хоть какой-нибудь звук. Из одиннадцати человек, которые начали этот путь, остались только они двое. Девять других заплатили своими жизнями за это приключение: Ради, Алина, Улот, Ининег, Онемао, Хутье, Мемар и Оала.

Сиона мысленно перечислила их имена, вознося за каждого молчаливую молитву старым богам, а не тирану Лето. Особенно молилась она Шаи-Хулуду.

Молю Шаи-Хулуда, живущего в песках.

Лес внезапно закончился, и перед Сионой открылся берег реки, покрытый скошенной травой. Вода за узкой полоской гальки неудержимо манила к себе. На фоне тяжелой маслянистой массы воды берег в лунном свете казался серебряным.

Она едва не упала, услышав позади, в лесу, громкий, пронзительный крик. Голос Квутега одиноко прозвучал, заглушив на мгновение дикий вой волчьей стаи. Ошибки быть не могло, он не назвал ее имени, но прозвучавшее слово так много значило для нее — это было слово, говорившее о жизни и смерти:

— Беги!

Раздался яростный визг стаи, голос Квутега пропал. Сиона поняла, куда ушли его последние силы.

Он задержал их, чтобы я могла уйти.

Подчиняясь приказу Квутега, девушка подбежала к берегу и бросилась в воду головой вперед. Для разогретого бегом тела холод речной воды показался ей ледяным. Едва не задохнувшись, она рванулась вперед, стараясь плыть и одновременно восстановить дыхание. Драгоценный груз бил ее по затылку.

Река Айдахо в этом месте не отличалась шириной — всего около пятидесяти метров, течение делало прихотливые изгибы возле песчаных кос, густо поросших тростником и травой, здесь вода отказывалась течь по прямой линии, проложенной для нее инженерами Лето Второго. Сионе придавало силы сознание того, что Д-волки были воспитаны так, что естественной преградой для них служила вода. Их ареал был четко очерчен рекой и валом Пустыни с противоположной стороны. Тем не менее Сиона проплыла под водой несколько метров, вынырнула под обрывистым берегом и оглянулась.

Волчья стая, вытянувшись в шеренгу, стояла на противоположном берегу — все, кроме одного зверя, который спустился к кромке воды. Волк принялся тоскливо выть.

Сиона знала, что волк видит ее. Д-волки отличались превосходным зрением. Среди предков этих зверей были Всевидящие Псы Лето, которых он использовал для выведения этой новой, страшной, породы. Их отбирали именно на глаз. Эти охотники, преследуя добычу, шли по следу, ориентируясь только на глаз. Но если этот один-единственный волк отважится войти в воду, никто не знает, что последует дальше. Сиона затаила дыхание и только теперь почувствовала, насколько она измотана. Они пробежали почти тридцать километров, почти половину этого расстояния волки шли по пятам.

Волк на краю берега взвыл последний раз, потом резко развернулся и присоединился к стае. По какому-то молчаливому сигналу все звери одновременно кинулись в лес.

Сиона знала, куда они пойдут. Волкам разрешалось пожирать все, что они обнаружат в Запретном Лесу. Это знали все. Именно поэтому Д-волки без устали рыскали по лесу — они были стражами Сарьира.

— Ты заплатишь, за все, Лето, — прошептала она. Голос прозвучал тихо, почти неслышно на фоне шелеста тростника. — Ты заплатишь за Улота, за Квутега и остальных. Ты заплатишь.

Она легла на воду и плыла по течению до тех пор, пока ноги ее не коснулись дна в одной из песчаных бухточек. Тело было свинцовым от усталости, но Сиона заставила себя выйти из воды, остановиться и проверить, надежно ли запечатан мешок. Упаковка была цела — значит, содержимое мешка осталось сухим. Девушка взглянула на луну, потом перевела взгляд на лес по ту сторону реки.

Цена, которую мы заплатили, — десять дорогих друзей.

Слезы навернулись на глаза, но Сиона была фрименкой, и слезы быстро высохли. Переход через реку, потом через лес, охраняемый волками, потом путь сквозь Последнюю Пустыню, преодоление стен Цитадели — все это было уже сном… даже бег наперегонки со смертью, который все они предвидели, ибо было ясно, что сторожевые волки Запретного Леса будут ждать их на дороге… все это было сном, сном о чем-то далеком. Опасное предприятие навсегда осталось в прошлом.

Я спаслась.

Она снова взвалила мешок на спину и зафиксировала его.

Я прорвалась сквозь все твои преграды, Лето.

Только теперь Сиона вспомнила о зашифрованных томах. Она была уверена, что в тайнописных строках можно будет найти способ мести тирану.

Я уничтожу тебя, Лето!

Она не подумала: «Мы уничтожим тебя!» Сиона не могла думать о себе во множественном числе. Она сама будет мстить.

Повернувшись спиной к реке, она направилась к саду, раскинувшемуся за прибрежной скошенной травой, повторяя клятву, заканчивавшуюся древней фрименской формулой, где называлось ее полное имя:

— Сиона ибн Фуад аль-Сейефа Атрейдес проклинает тебя, Лето. Ты сполна заплатишь за все!

Из выполненного Хади Бенотто перевода томов, обнаруженных в Дар-эс-Балате

Мое имя — Лето Атрейдес II. Я родился более трех тысяч стандартных лет назад, если считать от того момента, когда печатаются эти строки. Мой отец — Пауль Муад'Диб. Моя мать была его фрименской супругой, звали ее Чани. Моей бабкой по материнской линии была Фарула, известная фрименская травница. Бабкой по отцовской линии была Джессика, она родилась в результате выполнения программы Бене Гессерит по выведению мужчины, который мог бы разделить знания Общины Сестер, получив власть, равную власти Преподобной Матери. Моим дедом по материнской линии был Лиет-Кинес, планетолог — организатор экологической трансформации Арракиса. Моим дедом по отцовской линии был Атрейдес, происходивший из Дома Атрея. Он мог проследить свою родословную до ее греческих истоков.

Однако достаточно об этом!

Мой дед по отцовской линии умер, как подобает доброму греку, пытаясь убить своего смертельного врага, старого барона Владимира Харконнена. Оба они до сих пор не слишком уютно чувствуют себя в моей предковой памяти. Даже мой отец недоволен таким соседством. Я сделал то, что боялся совершить он сам, но теперь его тень вынуждена делить со мной ответственность за последствия.

Этого требует Золотой Путь. Но что такое Золотой Путь, спросите вы. Это выживание человечества, ни больше ни меньше. Для нас, тех, кто обладает предзнанием, кто знает о ловушках, ожидающих человечество, нахождение Золотого Пути всегда было высшей ответственностью.

Выживание.

Как вы к этому относитесь: ваши мелкие горести и радости и даже мучения и терзания — редко интересуют нас. Мой отец обладал этой силой. Но я обладаю ею в гораздо большей степени. Мы можем время от времени отодвигать завесу Времени и заглядывать в будущее.

Эта планета — Арракис, — откуда я управляю своей мультигалактической Империей, разительно переменилась с тех пор, когда она была известна как Дюна. В те времена вся планета представляла собой пустыню. Теперь от нее осталась лишь малая часть — мой Сарьир. По планете больше не бродят черви, продуцируя меланжу. Пряность! Дюна ценилась из-за Пряности и только из-за нее! Наша планета была единственным источником этой Пряности. Какая это необыкновенная субстанция. Ни одна лаборатория в мире не сумела синтезировать ее. А ведь это самое ценное вещество из всех, какие когда-либо знало человечество.

Без меланжи, которая воспламеняла провидческое воображение навигаторов Космической Гильдии, люди смогли бы преодолевать парсеки космоса лишь со скоростью черепахи. Без меланжи Бене Гессерит не смогла бы создать ни Вещающего Истину, ни Преподобную Мать. Без гериатрических свойств меланжи люди продолжали бы жить срок, отпущенный им древней природой, — сто лет или около того. Теперь же Пряность имеется только в Космической Гильдии и на складах Бене Гессерит, небольшие количества остались в распоряжении немногих Великих Домов, и есть мои гигантские запасы, которых жаждут все вышеперечисленные. Как бы хотели они напасть на меня! Но не смеют. Они знают, что я уничтожу все запасы, прежде чем они до них доберутся.

Нет, они приходят ко мне со шляпой в руке и просят меня дать им Пряность. Я выдаю ее, как награду, и отказываю в ней в виде наказания. Теперь они ненавидят меня за это.

Это моя власть, объясняю я им. Это мой, и только мой, дар.

С помощью этого дара я основал Мир. Они получили около трех тысяч лет Мира Лето. Это есть состояние вынужденного покоя, но человечество испытывало такое состояние кратчайшие периоды своей истории до моего восшествия на престол. Если вы забыли об этом, то почитайте повествование о Мире Лето, оно записано в этих томах.

Я начал этот рассказ в первые годы моего правления, во времена родовых мук моего метаморфоза, когда во мне было много человеческого, что было видно невооруженным глазом. Кожа из песчаных форелей, которую я воспринял (и от которой отказался мой отец), придала мне невиданную силу и способность противостоять нападениям и старению — эта кожа продолжала покрывать чисто человеческие формы: две ноги, две руки и человеческое лицо, обрамленное складками новой кожи.

Ах, это лицо! Я все еще обладаю им — единственным участком человеческой кожи, которую я являю миру. Вся остальная моя плоть по-прежнему связана с телами этих мелких существ, крошечных переносчиков наследственности, которым суждено в один прекрасный день превратиться в гигантских червей.

И этот день когда-нибудь настанет.

Я часто думаю об этом конечном метаморфозе, который будет очень похож на смерть. Я знаю, как именно это произойдет, но не знаю, когда именно и кто, кроме меня, будет в этом участвовать. Это единственное, что мне не дано знать. Я могу знать только одно — продолжается ли Золотой Путь, или он уже закончился. Когда печатаются эти мои слова, Золотой Путь все еще продолжается, и я этим весьма доволен.

Я не чувствую больше, как песчаные форели проникают в мою плоть своими ресничками, сохраняя воду моего тела в своих плацентарных барьерах. Теперь мы стали с ними единым телом, они — моя кожа, а я — то, что приводит в движение это единое целое… большую часть времени.

Когда пишется эти строки, упомянутое мною единое целое стало очень и очень большим. Мое тело имеет семь метров в длину и два метра в диаметре. Поверхность этого тела ребристая почти на всем протяжении. На одном конце этого цилиндра на высоте человеческого роста расположено мое лицо — лицо Атрейдеса. Руки (их еще можно разглядеть) расположены непосредственно книзу от лица. Мои ноги и ступни? Ну что ж, они почти совсем атрофировались. Подобно плавникам, они переместились на заднюю поверхность моего тела. Мой вес сейчас составляет около пяти старых тонн. Я привожу эти данные, потому что знаю: они будут представлять исторический интерес.

Как мне удается носить такую непомерную тяжесть? Большей частью я передвигаюсь на Королевской Тележке, этом произведении иксианских мастеров. Вы шокированы? Люди боятся и ненавидят иксианцев еще больше, чем они боятся и ненавидят меня. Они полагают, что дьявол гораздо лучше, чем иксианец. И кто знает, что они могут изобрести и сделать? Кто?

Я этого не знаю. Во всяком случае, не все.

Однако я испытываю определенную симпатию к иксианцам. Они так страстно верят в свою технологию, свою науку, свои машины. Поскольку мы верим (содержание веры в данном случае не имеет значения), то мы понимаем друг друга — они и я. Они сделали для меня множество приспособлений и думают, что я им очень за это благодарен. Те слова, которые вы сейчас читаете, кстати говоря, записаны с помощью иксианского аппарата, который называется диктейтель. Если настроить мышление на определенный лад, то диктейтель активируется. После этого остается только думать в определенном режиме, а аппарат печатает мои мысли словами на ридулианской кристаллической бумаге толщиной всего в одну молекулу. Иногда я заказываю копии, которые печатают на менее долговечном материале. Именно два таких оттиска и были украдены у меня Сионой.

Скажите, разве она не очаровательна, моя Сиона? Если вы поймете, насколько она важна для меня, то сможете даже спросить, действительно ли я должен был дать ей умереть в лесу. Не стоит в этом сомневаться. Смерть — вещь глубоко личная, а я редко вмешиваюсь в личные дела людей. Я не стал бы делать этого даже для тех, кого надо испытать, как Сиону. Я мог бы позволить ей умереть на любом этапе испытания. В конце концов мне ничего не стоило бы создать нового кандидата через короткий промежуток времени (по моим меркам, разумеется).

Но она очаровала даже меня. Я наблюдал за ней тогда, в лесу. Я наблюдал за ней с помощью хитроумного иксианского аппарата, удивляясь, что не предвидел такого поворота событий. Но Сиона… это Сиона. Вот почему я ничего не сделал, чтобы остановить волков. Это было бы неправильно. Д-волки это продолжение меня самого, продолжение моей цели, а моя цель заключается в том, чтобы быть самым великим из всех известных хищников.

Записки Лето II

Глава 2

Нижеследующий краткий диалог взят из рукописи, известной под названием «Уэлбекский фрагмент». Считается, что автором рукописи является Сиона Атрейдес. В разговоре участвуют сама Сиона и ее отец Монео, который был (как утверждают историки) мажордомом и старшим помощником Лето Второго. Разговор датируется тем временем, когда Сиона была подростком и отец посетил ее в общежитии Школы Говорящих Рыб в Городе Празднеств Онн, самом населенном центре планеты, называемой в наше время Ракис. Согласно некоторым данным, Монео посетил дочь тайно, чтобы предупредить ее о том, что ей угрожает гибель.

СИОНА: Как ты мог оставаться в живых столь долгое время, отец? Он убивает тех, кто находится рядом с ним. Это известно всем.

МОНЕО: Нет! Ты не права, он никого не убивает.

СИОНА: Нет никакой необходимости мне лгать.

МОНЕО: Я говорю совершенно искренне. Он никого не убивает.

СИОНА: Тогда как объяснить смерти, о которых все знают?

МОНЕО: Убивает Червь. Червь — Бог. Лето живет в груди Бога, но сам он никого не убивает.

СИОНА: Но тогда как смог выжить ты?

МОНЕО: Я умею распознавать Червя. Я вижу это по его лицу и угадываю по движениям. Я знаю, когда приближается Шаи-Хулуд.

СИОНА: Но он не Шаи-Хулуд!

МОНЕО: Да, так называли Червя в эпоху фрименов.

СИОНА: Я читала об этом. Но он не Бог Пустыни.

МОНЕО: Тише, глупая девчонка! Ты ничего не смыслишь в этих вещах.

СИОНА: Я знаю, что ты трус.

МОНЕО: Как мало ты знаешь. Ты никогда не стояла рядом с ним, не видела его лица и его рук.

СИОНА: Что ты делаешь, когда приближается Червь?

МОНЕО: Я ухожу.

СИОНА: Это мудро. Он убил девять Дунканов Айдахо, мы это точно знаем.

МОНЕО: Говорю тебе, он никого не убивает.

СИОНА: Какая разница? Лето или Червь, они теперь единое целое.

МОНЕО: Но это два разных существа. Лето — Император, а Червь — это тот, кто есть Бог.

СИОНА: Ты сошел с ума.

МОНЕО: Возможно. Но я служу Богу.

Глава 3

Из всех когда-либо живших я — самый страстный наблюдатель людей. Я слежу за ними изнутри и снаружи. Прошлое и настоящее причудливо переплетаются, создавая странные образы. По мере того как моя плоть претерпевает метаморфоз, чудесные вещи происходят с моими чувствами. Я воспринимаю все сущее так, словно это случается в непосредственной близости от меня. У меня очень острые слух и зрение, а обоняние позволяет различать великое множество запахов. Я способен улавливать и идентифицировать феромоны в концентрации три молекулы на миллион. Я знаю это. Я проверял. Вы никогда не спрячете ничего от моих обостренных чувств. Вы ужаснетесь, если узнаете, что я могу определить только с помощью обоняния. Ваши феромоны скажут мне, что вы делаете и даже что вы собираетесь делать. Каждый жест и каждая поза! Однажды я полдня смотрел на старика, сидевшего на скамейке в центре Арракина. Этот потомок наиба Стилгара в пятом колене даже не подозревал об этом. Я рассматривал его согбенную шею, складки кожи под подбородком, потрескавшиеся губы и влагу под носом, большие поры за ушами и жидкие косицы седых волос, торчавшие из-под капюшона старомодного Защитного костюма. Он так и не заметил, что за ним наблюдают. Ха! Стилгар определил бы это в течение пары секунд. Но этот старик просто ждал, ждал того, кто так и не пришел. Он встал и поплелся прочь, с трудом разогнувшись после долгого сидения. Я знал, что никогда больше не увижу его во плоти. Он был близок к смерти, его вода почти истощилась. Но это уже не имело для меня никакого значения.

(Похищенные записки)

Лето считал то место, где он ждал своего нынешнего Дункана Айдахо, самым интересным местом во вселенной. По самым распространенным человеческим стандартам это было гигантское пространство, сердцевина запутанной системы катакомб под фундаментом Цитадели. Помещения высотой тридцать метров и шириной двадцать, словно лучи, расходились от центрального зала, где он ожидал появления Айдахо. Коляска стояла в самом центре сводчатого зала диаметром четыреста метров и высотой сто метров.

Такие размеры внушали Лето уверенность в себе.

Был полдень, но подземный зал освещался лишь несколькими подвешенными круглыми светильниками, настроенными на приглушенный оранжевый цвет. Свет не проникал глубоко в боковые помещения, но Лето на память знал точное расположение того, что там находилось: кости, вода и прах его предков и тех Атрейдесов, которые жили и умирали здесь со времен Дюны. Все они были здесь плюс немного меланжи, чтобы создать иллюзию, что это и есть весь его запас, созданный на случай какой-нибудь катастрофы.

Лето знал, почему Дункан хочет его видеть. Айдахо узнал, что на Тлейлаксу изготовили нового Дункана, другого гхола, созданного по заказу Бога-Императора. Этот, нынешний Дункан боится, что его хотят заменить после шестидесяти лет службы. Такие вещи постоянно происходили с Айдахо перед его заменой. Агент Гильдии уже успел предупредить Лето, что Айдахо получил с Иксиана специальное ружье.

Лето усмехнулся. Гильдия остается очень чувствительной ко всему, что может угрожать и без того очень скромным поставкам меланжи. Они просто в ужасе от того, что Лето является последним связующим звеном между Гильдией и песчаными червями, которые продуцируют столбики Пряности.

Если я умру от воды, то Пряности больше не будет — никогда.

Этот страх, подобно дамоклову мечу, постоянно висел над Гильдией. Тем более что служащие в Гильдии историки убедили навигаторов в том, что именно Лето обладает единственными во вселенной запасами меланжи. Это знание делало Гильдию вполне надежным союзником.

В ожидании Айдахо Лето занимался упражнениями для рук и пальцев, упражнениями, усвоенными в Бене Гессерит. Руки были его, Лето, гордостью. Скрытые под серой оболочкой из песчаных форелей, эти руки с длинными пальцами можно было использовать точно так же, как обычные человеческие руки. Почти бесполезные плавники, в которые превратились ноги и ступни, были для Лето скорее источником неудобства, нежели стыда. Он мог ползать, перекатываться и бросать свое тело, но иногда, падая на плавники, Лето испытывал боль.

Почему задерживается Дункан?

Лето представил себе, как этот человек, испытывая внутренние колебания, всматривается в зыбкий горизонт Сарьира. Сегодня очень жарко, и воздух ведет себя как живое существо. Перед тем как спуститься в катакомбы, Лето видел на юго-западе мираж. Тепловое зеркало показало сотрудников Музея фримена, которые вели группу туристов мимо показательного фрименского сиетча.

В подземелье же было всегда прохладно и всегда царил полумрак. Туннельные ответвления были погружены в темноту, поднимаясь вверх и вниз очень полого, чтобы Императору было удобно передвигаться по ним в своей коляске. Некоторые туннели, прикрытые фальшивыми стенами, простирались на много километров, создавая сеть тайных ходов и запасных помещений. По этим многокилометровым туннелям Лето передвигался с. помощью умных иксианских механизмов.

Проигрывая в уме предстоящую беседу, Лето начал заметно нервничать. Это была интересная эмоция, и он некоторое время ею наслаждался. Лето знал, что за последние годы очень привязался к нынешнему Айдахо. У Лето оставалась некоторая надежда, что Дункан переживет предстоящий им разговор. Иногда Дунканы оставались жить после таких бесед. Было маловероятно, что Дункан представляет для него смертельную угрозу, хотя полностью исключать такую возможность было нельзя. Когда-то Лето пытался объяснить это одному из предыдущих Дунканов… Кстати, это происходило здесь же.

— Ты находишь это странным, что я, с моей силой и властью, могу говорить о шансах и везении, — сказал тогда Лето.

Дункан разозлился.

— Ты никогда не оставляешь места для случайности! Я очень хорошо тебя знаю!

— Как это наивно с твоей стороны. Случайность есть суть моей вселенной.

— Не случайность, а зло! И ты всегда был автором этого зла!

— Прекрасно, Дункан! Зло — это одно из самых глубинных удовольствий. Имея дело со злом, мы укрепляем свои творческие способности.

— Ты совершенно перестал быть человеком! — О, как был зол тот Дункан.

Лето нашел это обвинение раздражающим, как песчинка в глазу. Лето относился к остаткам человеческого в своем существе с некоторой жестокостью, этого нельзя было отрицать, но самым близким к гневу чувством, которое он позволил себе испытать в тот момент, было именно раздражение.

— Твоя жизнь стала похожа на клише, — обвинил он Айдахо.

В ответ на это обвинение Дункан извлек из складок одежды взрывчатку. Каков сюрприз!

Лето любил сюрпризы, даже такие отвратительные.

Это было нечто, чего я не смог предвидеть! Он и сказал это Дункану, который, как ни странно, стоял перед ним в нерешительности как раз в тот момент, когда требовалась только решительность.

— Такой заряд мог убить тебя, — произнес Дункан.

— Прости меня, но эта хлопушка могла бы только легко меня ранить, не более того.

— Но ты же сам признал, что не предвидел этого! — Айдахо сорвался на пронзительный крик.

— Дункан, Дункан, абсолютное предзнание для меня означает смерть, а она невыразимо скучна.

Айдахо хотел было отбросить гранату в сторону, но заряд был недостаточно стабилен и взорвался слишком рано, убив Дункана. Но ничего страшного, в баках Тлейлаксу был уже изготовлен следующий Айдахо.

Один из светильников несколько раз мигнул. Волнение охватило Лето. Сигнал Монео! Верный Монео предупреждает, что Дункан спускается в крипту.

Открылись створки лифта под северо-западной аркой зала, и в проеме показалась фигурка Айдахо. Дункан был еще очень далеко, но Лето мог различить мельчайшие детали его внешности. Вот складка на рукаве у локтя — это говорит о том, что человек сидел у стола, опершись подбородком на руку. Да, на подбородке даже остались следы пальцев. Запах Дункана распространялся впереди его и свидетельствовал, что в крови Айдахо бушует адреналин.

Лето молча ждал, когда человек приблизится, внимательно приглядываясь к деталям. Несмотря на свою многолетнюю службу, Айдахо шел пружинистой походкой молодого человека. Возможно, это результат приема небольших доз меланжи. На Дункане была старая черная форма атрейдесовских воинов с золотым ястребом на груди. Это должно было означать: «Я служу чести старых Атрейдесов!» Волосы все еще были черными и кудрявыми, как каракуль, черты лица резкими, скулы выступали.

На Тлейлаксу хорошо знают свое дело, мысленно произнес Лето.

В руке Дункан держал тонкий чемоданчик, сплетенный из темно-коричневого волокна. Обычно в этом чемоданчике находились документы, подготовленные Айдахо, но на этот раз кейс вздувался от слишком массивного предмета.

Иксианское ружье.

Приближаясь, Айдахо не отрывал взгляд от лица Лето. Да, то, без сомнения, было лицо настоящего Атрейдеса — тонкие черты и голубые глаза, которые, как казалось слабонервным, могли физически пронзить человека насквозь. Лицо пряталось в глубокой нише, образованной складкой из песчаных форелей. Эти складки могли в считанные мгновения развернуться в защитный капюшон. Айдахо знал, что для этого Лето достаточно слегка пошевелить лицевыми мышцами. Лицо казалось неправдоподобно розовым на фоне форельей кожи. Лицо Лето казалось непристойностью, остатком потерянной человечности, внедренной в нечто, совершенно чуждое человеческому существу.

Остановившись всего в шести шагах от Королевской тележки, Айдахо не счел нужным скрыть свои злобные намерения. Он не подумал даже о том, чтобы получше спрятать лазерное ружье. Империя слишком далеко ушла от старых представлений о морали, присущих Атрейдесам, и превратилась в беспощадный безликий Джаггернаут^[26], сокрушающий невинного на его пути. Этому надо положить конец!

— Я пришел поговорить с вами о Сионе и других вещах, — произнес Айдахо. Он поставил кейс так, чтобы без затруднений достать оружие.

— Очень хорошо, — едва подавляя зевоту, ответил Лето.

— Сиона была единственной, кому удалось избежать смерти, но у. нее остались другие мятежные товарищи.

Ты думаешь, я этого не знаю?

— Я знаю вашу опасную терпимость к мятежникам и заговорщикам! Чего я не знаю, так это содержимого пакетов, которые они украли.

— Ах, вот оно что… У Сионы в руках полный план Цитадели.

На краткий миг Айдахо снова превратился в бдительного начальника стражи, шокированного таким небрежением безопасностью.

— И вы позволили ей бежать с этим?

— Не я, а ты.

Айдахо был до глубины души уязвлен этими словами; желание убить тирана вновь поднялось в его душе.

— Это все, что она взяла? — поинтересовался он.

— Там было два тома моих записок, копии и карты. Она украла копии.

Айдахо изучающе посмотрел на неподвижное лицо Лето.

— И каково содержание этих записок? Иногда вы говорили, что это история, иногда — что дневники.

— Понемногу того и другого. Пожалуй, их можно даже назвать учебником.

— Вас очень беспокоит эта кража?

Лето позволил себе слегка улыбнуться, что Айдахо воспринял как отрицательный ответ. По червеобразному телу Лето пробежала волна мышечного напряжения, когда Айдахо сунул руку в тонкий кейс. Что он достанет — доклад или оружие? Хотя нынешнее тело Лето было устойчивым к воздействию высокой температуры, было несколько участков, чувствительных к поражающему действию лазерного ружья, особенно лицо.

Айдахо извлек из кейса доклад и начал читать. Но Лето было уже все ясно, Дункан не информировал патрона, он искал ответ на свои вопросы. Айдахо искал оправдания своим действиям, убийству, на которое он уже решился.

— Нами обнаружены группы последователей культа Алии на Гьеди Один, — читал между тем Айдахо;

Лето промолчал, Айдахо начал рассказывать подробности. Как это скучно, подумал Лето. Мысли его блуждали. Последователи культа давно умершей сестры его отца были забавны, не более того. Но Дунканы по очереди, и это неудивительно, рассматривали деятельность этой секты как скрытую угрозу власти.

Айдахо закончил свой доклад. Ничего не скажешь, его агенты были очень старательны. Скучны и старательны.

— Все это не более опасно, чем возрождение культа Изиды, — заметил Лето. — Мои жрецы и жрицы немного развлекутся, подавляя этот культ, только и всего.

Айдахо, словно отвечая своим мыслям, задумчиво покачал головой.

— Бене Гессерит знает об этом культе, — сказал он.

Вот это уже интересно, подумал Лето.

— Община Сестер никогда не простит мне того, что я лишил их любимого детища — селекционной программы.

— Этот культ не имеет ничего общего с селекционной программой.

Лето подавил чувство изумления. Дунканы всегда были очень понятливы в вопросах селекции, правда, иногда и на них находил какой-то ступор.

— Понятно, — сказал Лето. — Понимаешь, Бене Гессерит всегда отличались изрядным сумасбродством, но сумасшествие — это резервуар сюрпризов, а некоторые из них бывают полезными.

— Я, как ни стараюсь, не могу увидеть в них ничего полезного.

— Так ты думаешь, что за культом Алии стоит Бене Гессёрит? спросил Лето.

— Да.

— Объяснись.

— У них есть священная гробница. Они называют ее «Гробницей хрустального ножа».

— Она существует и сейчас?

— Их верховная жрица носит титул «Хранительница света Джессики». О чем это может говорить?

— Великолепно! — воскликнул Лето, не пытаясь на этот раз сдержать удивления.

— Что же в этом великолепного?

— Они ухитрились объединить мою бабку и тетку в одно божество, это забавно.

Айдахо, ничего не понимая, медленно покачал головой.

Лето на мгновение позволил себе расслабиться. Бабка в его генетической памяти была не очень озабочена судьбой своего нынешнего культа на Гьеди Один. Надо все же отгородиться от ее памяти и ее личности.

— И в чем же, ты полагаешь, состоит цель организации этого культа? — спросил Лето.

— Она очевидна. Создать конкурирующую религию, с тем чтобы подорвать вашу власть.

— Это слишком просто. Что ни говори о Бене Гессерит, но простаками они не были никогда.

Айдахо ждал объяснений.

— Они хотят получать больше Пряности!. — сказал Лето… — Они чтят ее больше, чем своих Преподобных Матерей.

— Так они будут раздражать вас до тех пор, пока вы их не купите?

— Я разочарован в тебе, Дункан.

Айдахо уставился на Лето, который хотел вздохнуть. Теперь для него это было очень сложное и не свойственное для нового тела движение. Дунканы обычно были более понятливы, но Лето предположил, что злодейский умысел помрачил рассудок этого Айдахо.

— Они выбрали своей штаб-квартирой Гьеди Один сказал Лето. — Что ты можешь сказать по этому поводу?

— Там находится крепость Харконненов, но это очень древняя история.

— Там умерла твоя сестра, она стала жертвой Харконненов, и в твоем сознании Гьеди и Харконнен слились воедино. Почему ты раньше не говорил мне об этом?

— Потому что не считал это важным.

Лето плотно сжал губы. Упоминание о сестре взволновало Дункана. Умом этот человек понимал, что он всего лишь звено в последовательности плотских копий одного и того же человека, что он всего-навсего продукт бродильных баков Тлейлаксу, в которых живут аксолотли, размножающие его, Дункана, исходные клетки. Ни один Дункан не может полностью избавиться от своей врожденной памяти. Он прекрасно помнил, что именно Атрейдесы освободили его из застенок Харконненов.

И кем бы я ни был, подумал Лето, я все равно навеки останусь Атрейдесом.

— Что вы пытаетесь сказать? — требовательно спросил Айдахо.

Лето решил, что пора повысить голос.

— Харконнены были ворами Пряности!

Айдахо отступил на один шаг.

Лето продолжал, понизив голос:

— До сих пор на Гьеди Один есть спрятанные склады Пряности. Община Сестер пытается обнаружить их, используя для маскировки свои религиозные трюки.

Айдахо был ошеломлен. Слово было сказано, и ответ очевиден.

Это мой недосмотр, подумал Айдахо.

Окрик Лето снова расставил все по своим местам: Дункан по-прежнему был начальником стражи. Айдахо знал упрощенную до предела экономику Империи: никаких долгов под проценты — только наличные на бочку. Единственной валютой были монеты с изображением лица Лето — Бета-Императора. Истинная ценность заключалась в Пряности, ее цена была огромной и продолжала расти. За маленький чемоданчик Пряности можно было купить планету, средних размеров.

Контролировать надо финансы и суд, все остальное сделает чернь, подумал Лето. Эту фразу сказал когда-то старик Джекоб Брум, и Лето услышал, как Джекоб хихикнул в его генетической памяти. Да, старик, с тех пор мало что изменилось, сказал Бруму Лето.

Айдахо виновато вздохнул.

— Надо немедленно известить об этом Бюро Веры.

Лето хранил безмолвие.

Айдахо расценил это как разрешение продолжать и снова принялся читать доклад, но Лето слушал его вполуха, отмечая про себя те места, на которых стоило сосредоточиться.

Теперь он начнет говорить о Тлейлаксу.

Ты вступаешь на опасную для себя почву, Дункан.

Однако эта мысль придала рефлексии Лето новое направление.

Хитроумные тлейлаксианцы до сих пор делают мне Дунканов из исходного клеточного материала. С религиозной точки зрения они совершают преступное деяние, и мы все это отлично знаем. Я не разрешаю искусственные манипуляции с генетическим материалом человека. Но на Тлейлаксу знают, как я ценю Дунканов в качестве начальников придворной стражи. Не думаю, что они находят это удивительным. Меня лично забавляет другое — что имя Айдахо носит теперь река, которая течет на том месте, где когда-то высилась одноименная гора, которую пришлось уничтожить, чтобы добыть материал для строительства стен вокруг моего Сарьира.

Конечно, тлейлаксианцы знают, что время от времени я скрещиваю Дунканов с женщинами, исполняя свою селекционную программу. В этих Дунканах есть какая-то монгольская сила… и еще кое-что. Каждый огонь должен чем-то гаситься.

Этот экземпляр я хотел скрестить с Сионой, но теперь это невозможно.

Ха! Он говорит, что мне пора бы «обрушиться» на Тлейлаксу. Почему бы ему прямо не спросить, не собираюсь ли я его заменить?

Я испытываю большое искушение сказать ему об этом.

Рука Айдахо снова опустилась к кейсу. Внутренний монитор Лето включился без промедления.

Лазерное ружье или еще один доклад? Еще один доклад.

Дункан держится настороженно. Он хочет убедиться не только в том, что я ни о чем не подозреваю, но и в том, что я больше не стою его верности. Он слишком долго колеблется. Да, впрочем, он всегда был таким. Сколько раз я говорил ему, что не стану использовать свое предзнание для того, чтобы предсказать время своего исхода из моего нынешнего состояния. Но он сомневается. Он всегда и во всем сомневается.

Эта огромная пещера скрадывает голос, и если бы не моя сверхчувствительность, то здешняя сырость могла бы скрыть химические свидетельства страха. Сейчас я отключусь от восприятия его голоса — Дункан стал невыносимо скучен. Он опять рассказывает мне историю, историю мятежа Сионы, однако нет сомнения, что он одобряет ее последнюю эскападу.

«Это не обычный мятеж», — говорит он.

Он меня достал! Дурак. Все мятежи ординарны и до бесконечности скучны. Все эти революции и восстания скроены на один манер. Движущей силой является пристрастие к собственному адреналину и жажда личной власти. Все эти мятежники и революционеры — не более чем карманные аристократы. Вот почему я могу так легко обратить их.

Почему этот Дункан никогда не слушал меня, когда я пытался это объяснить? Мы же спорили о мятежах вот с этим самым Дунканом. То было наше с ним первое столкновение, и произошло оно именно в этой крипте.

«Искусство правления требует не отдавать инициативу в руки радикальным элементам», — сказал тогда Дункан.

Подумайте, какая педантичность! Радикалы вырастают в каждом поколении, и вы никогда не должны этому препятствовать. Именно это имел в виду Айдахо, говоря: «.. не отдавать инициативу». Он хочет раздавить их, подавить, остановить, не допустить. Дункан — живое доказательство тому, насколько мала разница между военным и полицейским мышлением.

Тогда я сказал ему: «Радикалов стоит бояться только тогда, когда ты пытаешься их подавить. Напротив, ты должен показать, что готов воспользоваться лучшим из того, что они могут предложить».

«Они опасны! Они очень опасны». Он думал, что многократным повторением сумеет убедить меня в истинности своих слов.

Медленно, шаг за шагом, я привел его к пониманию моего метода, и временами он делал вид, что внимательно меня слушает.

«В этом и заключается их слабость. Радикалы все упрощают — для них существует только белое и черное, добро и зло, мы и они. Обращаясь таким образом со сложнейшими проблемами, они разрывают порядок вещей и порождают хаос… Искусство правления, как ты выразился, и заключается в умении управлять хаосом».

«Никто не может управлять неожиданностями».

«Неожиданности? Кто говорит о неожиданностях? В хаосе нет ничего неожиданного, он обладает вполне предсказуемыми характеристиками. Прежде всего он уничтожает порядок и доводит противостояние сил до крайности».

«Но ведь радикалы и стремятся к этому. Разве они не хотят потрясти все до основания, чтобы овладеть ходом событий».

«Они думают, что делают так. На самом деле они только плодят новых экстремистов, новых радикалов и все начинается сначала».

«Но что если появится радикал, который, понимая все это, все же пойдет на вас под знаменем радикализма?»

«Это будет не радикал, а соперник, желающий захватить власть».

«И что вы тогда будете делать?»

«С ним надо либо объединиться, либо его надо уничтожить. Это есть самый низший уровень борьбы за власть».

«Но что вы можете сказать о мессиях?»

«Таких, как мой отец?»

Этот Дункан не любит подобных вопросов. Он знает, что Неким непостижимым образом я тождествен моему отцу. Он знает, что я могу говорить его голосом и даже надевать его психологическую маску, что моя память о нем точна и неумолима.

Айдахо неохотно заговорил: «Ну да… если хотите».

«Дункан, я весь соткан из них, и я знаю: никогда не было на свете бескорыстных мятежников — они все лицемеры — сознательные или бессознательные, это безразлично».

Помнится, эти слова растревожили осиное гнездо в моей предковой памяти. Некоторые из моих предков так и не расстались с наивной верой в то, что они и только они держали в руках ключ к решению всех проблем человечества. Ну что ж. в этом они очень похожи на меня. Я могу им только посочувствовать, ибо их неудача и есть демонстрация моей правоты.

Однако я вынужден их заблокировать. Нечего привыкать к их обществу. Они очень ядовитые напоминания… так же, как и этот Дункан, который стоит передо мной…

О великий Боже! Он же усыпил мою бдительность, держит в руке лазерное ружье и целится мне в лицо.

— Эй, Дункан! Ты тоже решил меня предать?

Tu quo que, Brute?^[27]

Каждый нерв Лето пришел в состояние боевой готовности. Тело его начало подергиваться. Плоть Червя обладала своей собственной волей.

Айдахо дерзко заговорил:

— Скажи мне, Лето, сколько раз я должен платить за верность?

Лето сразу понял глубинный смысл вопроса: «Сколько раз меня восстанавливали?» Дунканы всегда хотели это знать. Каждый Дункан задавал этот вопрос и оставался. недовольным ответом, не веря в него и терзаясь сомнениями.

Лето заговорил самым грустным голосом Муад'Диба:

— Разве ты не гордишься моим восхищением, Дункан? Ты никогда не задумывался над тем, почему я хочу, чтобы ты был моим постоянным товарищем на протяжении стольких веков?

— Ты считаешь меня законченным и отпетым дураком!

— Дункан! — голос рассерженного Муад'Диба всегда приводил в замешательство любого Айдахо. Несмотря на то что Айдахо не знал, что Лето владеет Голосом Бене Гессерит так, как им не могла владеть ни одна Сестра, было вполне предсказуемо, что рука Дункана дрогнет при звуке этого Голоса. Так и случилось — дуло ружья дрогнуло.

Этого оказалось достаточно — тело Лето, развернувшись в мгновение ока, вылетело из тележки. Айдахо никогда не видел, как его повелитель покидает тележку, ондаже не предполагал, что такое может произойти. От Лето требовались только две вещи: тело червя должно было почувствовать опасность и освободиться от тележки. Быстрота, с которой все произошло, поразила даже самого Императора.

Теперь главной заботой было лазерное ружье. Его луч мог серьезно поранить, но, однако, мало кто знал о том, какой жар способно перенести тело Червя.

Повернувшись, Лето ударил Айдахо хвостом, и ружье в момент выстрела отклонилось. Рудимент, в который превратилась одна из ног Лето, ощутил страшный ожог, боль заполонила все существо Лето, однако тело Червя было уже запрограммировано и действовало с безошибочной быстротой. Хвост зверя начал совершать сильные биения. Ружье было отброшено далеко в сторону из конвульсивно дернувшейся руки Айдахо.

Откатившись от Дункана, Лето изготовился к новой атаке, но в ней уже не было никакой нужды. Поврежденный рудимент все еще посылал болевые импульсы, и Лето понял, что остаток конечности тяжело обожжен, а один палец просто сгорел. Форелья кожа быстро наросла, закрыв дефект, боль превратилась в ноющую пульсацию.

Айдахо корчился в судорогах. Не было никаких сомнений в том, что он смертельно ранен. Грудная клетка была буквально раздавлена. Судя по дыханию, наступила агония, но Дункан смог открыть глаза и посмотреть на Лето.

Как упрямо одержимы бывают эти смертные! — подумал Лето.

— Сиона! — выдохнул Айдахо.

Лето увидел, как жизнь покидает тело начальника стражи.

Интересно, подумал Лето. Возможно ли, чтобы Дункан и Сиона… Нет! Этот Дункан всегда испытывал презрительное недовольство по отношению к глупостям Сионы.

Лето вновь забрался в Императорскую тележку. То была закрытая модель. Не приходилось сомневаться, что Айдахо целил в мозг. Лето, да и все остальные знали, что его рудиментарные конечности подвержены внешним воздействиям и являются уязвимыми, но его мозг был больше не связан ни с лицом, ни с головой. В человеческом понимании это вообще был не мозг, а цепочка нервных узлов, вытянутая вдоль тела. Это Лето поведал только своим тайным запискам.

Глава 4

О, какие ландшафты я видел! А каких людей! Дальние странствия фрименов и все остальное, вплоть до самых древних мифов Терры — праматери Земли. О, эти уроки астрономии, их захватывающая интрига, паническое бегство, переселения народов, бесконечный ночной бег — до онемения в ногах и боли в легких — во всех тех местах вселенной, где мы защищали свою преходящую собственность. Я говорю вам, что мы — образец для подражания, и порукой тому моя бесконечная память.

(Похищенные записки)

Женщина, работавшая за небольшим подвешенным к стене столом, была слишком велика для узкого стульчика, на котором она примостилась. На улице был полдень, но в помещении, находившемся глубоко под землей города Онн, естественно, не было окон, и светильник, расположенный под потолком, был единственным источником света. Несмотря на то что светящийся шар был настроен на теплый желтоватый свет, он был не в состоянии развеять мрачную серость комнаты — стены и потолок были выполнены из тусклого серого металла.

Вся мебель в комнате состояла из единственного топчана — убогой узкой лежанки, застеленной грубым одеялом. Было совершенно очевидно, что никакая мебель в помещении не была предназначена для работавшей в нем женщины.

На ней была надета темно-синяя пижама, туго обтягивающая широкие плечи. Лампа освещала коротко стриженные светлые волосы и правую часть лица с сильно развитой нижней челюстью, беззвучно двигавшейся в такт словам, которые женщина набирала на клавиатуре, лежавшей на столе. Женщина относилась к машине с благоговейным, почти мистическим почтением, граничившим со страхом, который не исчезал, несмотря на давнее знакомство С техникой.

Женщина нажимала клавиши, а на экране, вмонтированном в стену над столом, появлялся текст.

«Сиона продолжает свою деятельность, на основании чего можно предположить, что она готовит нападение на Вашу Священную Особу, — писала женщина. — Сиона остается непоколебимой в своих преступных целях. Она сказала мне, что передаст копии похищенных записей группе лиц, чьей верности Вам ни в коем случае нельзя доверять. Она собирается передать копии Бене Гессерит, Гильдии и иксианцам. Сиона утверждает, что в записках содержатся Ваши зашифрованные слова, и она надеется, что получатели помогут ей перевести Ваши Священные Слова.

Господин, я не знаю, какое Великое Откровение содержится в этих страницах, но если там записано то, что может угрожать Вашей Священной Особе, то я прошу освободить меня от клятвы верности Сионе. Я не могу понять, почему Вы так настаивали на том, чтобы я принесла эту клятву, но я очень ее боюсь.

Остаюсь Вашей преданной слугой, Наила».

Стул заскрипел, когда Наила откинулась на спинку и, глядя на экран, принялась обдумывать написанные ею слова. В комнате царила почти неестественная тишина, нарушаемая лишь едва слышным дыханием женщины и работой машины, от которой слегка вибрировал пол.

Наила внимательно перечитывала текст, обдумывая каждое слово. Послание было предназначено исключительно для глаз Бога-Императора и требовало не только безусловной правдивости. Оно требовало предельной искренности и беспристрастности, которые истощали Наилу. Наконец женщина решительно кивнула головой и нажала клавишу, которая закодирует послание и приготовит его к передаче. Склонив голову, она молча помолилась, и повернув столик, утопила его в стену. Послание было передано. Бог лично вмонтировал ей в мозг специальное устройство и лично взял с женщины клятву, что она никогда и ни под каким видом никому об этом не расскажет, предупредив, что может настать момент, когда он, Бог, будет говорить с ней с помощью этого устройства. До сих пор этот момент не наступил. Наила подозревала, что этот аппарат придумали иксианцы — уж очень подозрительный был у него вид. Но Бог самолично имплантировал ей в мозг этот аппарат, и Наила могла с чистой совестью игнорировать тот факт, что прибор очень походил на компьютер, а они были запрещены Великим Сходом.

«Не сотвори машину по образу и подобию ума!»

Наила содрогнулась. Она встала и поставила стул на его обычное место возле топчана. Тяжелому мускулистому телу было тесно в тонкой синей пижаме. Во всем облике женщины сквозила обдуманность действий, идеально приспособленных к огромной физической силе. Около топчана она оглянулась и посмотрела на то место, где был экран. Сейчас он был закрыт стенной панелью, которая ничем, абсолютно ничем, не отличалась от прочих темно-серых металлических панелей.

Наила глубоко вздохнула, взяла себя в руки и вышла из комнаты через единственную дверь в серый проход, освещенный белым шаровым светильником. Здесь шум машин был громче. Наила свернула налево и через несколько минут оказалась в большой комнате Сионы. В середине помещения стоял стол, на котором были сложены вещи, похищенные в Цитадели. Вся сцена освещалась серебристыми шаровыми лампами — у стола стояли Сиона и ее помощник Топри.

Наила, с восхищением относившаяся к Сионе, не могла понять, что хорошего девушка находит в Топри, по ее мнению, этот человек не заслуживал ничего, кроме откровенной неприязни. Топри был нервный, толстый мужчина с зелеными навыкате глазами, курносым носом, тонкими губами и полным, с ямочкой подбородком. Голос у Топри был неприятным и визгливым.

— Посмотри-ка, Наила! Нет, ты только посмотри, что нашла Сиона между страницами книг.

Наила молча закрыла и заперла единственную дверь комнаты.

— Ты слишком много говоришь, Топри, — произнесла она. — Ты — болтун. Откуда ты знал, что я в коридоре одна?

Топри побледнел. На лице его появилась сердитая гримаса.

— Боюсь, что она права, — заговорила Сиона. — Почему ты решил, что я хочу, чтобы Наила знала о моем открытии?

— Но ты же полностью ей доверяешь.

Сиона обернулась к Наиле.

— А ты знаешь, почему я тебе доверяю, Наила? — вопрос был задан будничным тоном, лишенным каких бы то ни было эмоций.

Наилу липкой, противной волной окатил страх. Неужели Сиона раскрыла ее тайну?

Неужели я подвела моего господина?

— Ты не можешь ответить мне на этот вопрос?

— Разве я когда-нибудь давала повод подозревать меня? — ответила Наила вопросом на вопрос.

— Это недостаточный повод для доверия, — возразила Сиона. — В мире нет совершенства — ни среди людей, ни среди машин.

— Но тогда почему ты мне доверяешь?

— Потому что твои действия находятся в полном согласии с твоими словами. Вот, например, ты не любишь Топри и не считаешь нужным скрывать это за лживыми словами.

Наила посмотрела на Топри, и тот нервно кашлянул!

— Я ему не доверяю, — призналась женщина.

Слова сорвались с ее языка без всякого обдумывания, и только спустя мгновение Наила осознала истинную причину своей неприязни — Топри предаст любого ради личной выгоды.

Лицо мужчины снова исказилось от гнева.

— Я не собираюсь стоять здесь и спокойно выслушивать ее оскорбления, — сказал он и направился к выходу. Сиона остановила его движением руки. Топри в нерешительности остановился.

— Хотя мы произносим старинные фрименские формулы и клянемся друг другу в верности, не это держит нас вместе, — сказала Сиона. — Все основано на деле и целях. Это единственное, что я принимаю во внимание. Вы меня понимаете?

Топри машинально кивнул, но Наила отрицательно покачала головой.

Сиона улыбнулась женщине.

— Ты не всегда соглашаешься с моими решениями, не правда ли, Наила?

— Нет, — через силу выдавила из себя женщина.

— Больше того, ты никогда не считаешь нужным скрывать свое несогласие, но тем не менее ты всегда мне подчиняешься. Почему?

— Потому что я дала клятву.

— Но я же сказала, что этого недостаточно.

Наила почувствовала, что покрывается потом, поняла, что выдает себя, но не могла ничего поделать. Как мне быть? Я поклялась Богу, что буду во всем подчиняться Сионе, но не могу сказать ей об этом.

— Ты должна ответить на мой вопрос, — жестко произнесла Сиона. — Я тебе приказываю.

Наила затаила дыхание. Возникла дилемма, которой она всегда очень боялась. Выхода не было. Она мысленно помолилась и тихо заговорила.

— Я поклялась Богу, что буду тебе повиноваться.

Сиона хлопнула в ладоши и рассмеялась.

— Так я и знала.

Топри усмехнулся.

— Молчи, Топри, — приказала Сиона. — Я хочу преподать урок тебе. Ты не веришь никому, даже самому себе.

— Но я…

— Молчать, я сказала! Наила верит. Я верю. Это то, что нас объединяет. Вера.

Топри был до крайности изумлен.

— Вера? Ты веришь…

— Идиот, я верю не в Бога-Императора! Мы верим, что высшая сила поставит на место тирана в облике червя. И мы — та высшая сила.

Наила порывисто вздохнула.

— Все в порядке, Наила, — сказала Сиона. — Мне совершенно все равно, откуда ты черпаешь свою силу… и свою веру.

Наила широко улыбнулась. Никогда еще не была она столь сильно взволнована мудростью своего Господа. Мне позволено говорить правду, и это служит моему Богу!

— Давайте я лучше покажу вам, что мне удалось найти в этих книгах, — заговорила Сиона и ткнула пальцем в листки обыкновенной бумаги. — Эти листочки были заложены между страницами записок.

Наила обошла вокруг стола и с любопытством посмотрела на бумажки.

— Но сначала посмотрите на это. — Сиона взяла в руку предмет, который Наила поначалу не заметила. Это были прядь волос и тонкий сухой стебелек, на котором было что-то, весьма напоминающее…

— Цветок? — нерешительно спросила Наила.

— Он был заложен между двумя листками бумаги. А на самой бумаге было написано вот это. — Сиона склонилась над столом: — Прядь волос Ганимы и звездный цветок, который она мне однажды подарила.

Сиона посмотрела на Наилу и сказала:

— Оказывается, наш Бог-Император очень сентиментален. Это слабость, которой я от него не ожидала.

— Ганима? — спросила Наила.

— Его сестра! Вспомни Устные Предания.

— О да, я помню. Есть молитва Ганиме.

— А теперь послушайте вот это. — Сиона взяла со стола еще один листок и начала читать:

Сиона еще раз взглянула на Наилу.

— Эти стихи озаглавлены: «Слова, которые я написал, когда узнал о смерти Гани». Что ты об этом скажешь?

— Он… он любил свою сестру.

— Да! Он способен любить. О да! Теперь он от нас не уйдет.

Глава 5

Время от времени я позволяю себе сафари, которое не может позволить себе ни один смертный. Для этого мне достаточно сместиться вглубь по оси моей памяти. Словно школьник, выбирающий тему для сочинения о проведенных каникулах, я выбираю интересующий меня предмет. Например, пусть это будут… женщины-интеллектуалы! После этого я погружаюсь в океан памяти моих предков. При этом я чувствую себя словно глубоководная рыба. Я открываю рот и начинаю поглощать знания о прошлом. Иногда… только иногда, я выбираю для охоты личности, попавшие в анналы истории. Какое это наслаждение лично пережить перипетии жизни этого человека и сравнить их с фактами официальной биографии.

(Похищенные записки)

Монео спускался в крипту с явной неохотой. Ему было грустно и тяжело, но… что поделать, такова служба. Богу-Императору нужно время, чтобы оплакать потерю очередного Дункана… Но жизнь продолжается.

Лифт бесшумно скользил вниз, идеально подчиняясь воле Монео. Иксианцы умели делать надежные механизмы. Правда, однажды Бог-Император крикнул своему мажордому: «Монео! Иногда мне кажется, что тебя тоже изготовили на Иксе!»

Монео почувствовал, что лифт остановился. Двери открылись, и мажордом увидел в полумраке крипты массивную тень Императорской тележки. Никаких признаков того, что Лето заметил прибытие своего слуги. Монео вздохнул и направился к своему господину. Шаги гулко отдавались под сводами огромного помещения. Возле тележки лежало мертвое тело. Никаких dèja vu. Это Монео видел наяву и уже не в первый раз.

Однажды, когда Монео только начинал свою службу, Лето сказал:

— Я вижу, Монео, что тебе не нравится это место.

— Нет, господин.

Потребовалось небольшое усилие памяти, чтобы явственно услышать голос из такого наивного прошлого. И голос Лето, который ответил:

— Ты не считаешь мавзолей приятным местом, Монео, я же нахожу его источником бесконечной силы.

Монео вспомнил, как ему захотелось сменить тему разговора.

— Да, мой господин. Но Лето настаивал:

— Здесь очень мало моих предков. Здесь вода Муад'Диба. Гани и Харк аль-Ада тоже здесь, но они не мои предки. Нет, это не захоронение моих предков, этот мавзолей — я. Здесь Дунканы и другие порождения моей селекционной программы. Ты тоже окажешься здесь в один прекрасный день.

Монео вдруг осознал, что от таких воспоминаний он несколько замедлил шаг. Он вздохнул и двинулся быстрее. Лето временами бывал очень нетерпелив, но пока он не подавал никаких знаков своего присутствия. Однако старый мажордом был слишком опытен, чтобы не понимать, что Лето следит сейчас за каждым его шагом.

Лето возлежал на тележке с закрытыми глазами, включив для слежения за Монео другие чувства. Сейчас Императора занимали мысли о Сионе.

Сиона — мой заклятый враг, думал он. Мне не нужны донесения Наилы, чтобы знать это. Сиона — женщина поступка. Она живет на поверхности такой огромной энергии, что это наполняет мои фантазии необыкновенным восторгом. Я не могу бросать вызов этим энергиям, не испытывая при этом экстаза. Именно эти фантазии суть оправдание моего бытия, всего, что я до сих пор сделал… Они — оправдание даже тела этого глупого Айдахо, которое лежит здесь передо мной.

Слух подсказывал Лето, что Монео не прошел еще и половины пути, отделявшего его от тележки. Человек шел все медленнее и медленнее, потом, словно опомнившись, снова убыстрил шаг.

Какой подарок преподнес мне Монео в виде этой девочки. Своей дочери, подумал Лето. Сиона свежа и драгоценна. Она — это новое, в то время как я являю собой собрание ветхих древностей, проклятых реликтов, потерь и заблуждений. Я — собрание пропавших кусков истории, исчезнувших из вида и затонувших в глубинах прошлого. Никто из смертных не может представить себе такого скопища мерзавцев.

Лето выстроил свое прошлое в памяти, чтобы показать им то, что происходит в крипте.

Мой конек — мелочи!

Однако Сиона… Сиона — это чистая грифельная доска, на которой можно начертать великие письмена.

Я храню эту грифельную доску с величайшим тщанием. Я готовлю ее, очищаю ее.

Что хотел сказать Дункан, когда произнес ее имя?

Монео не слишком уверенно приблизился к ложу повелителя, зная наверняка, что тот не спит.

Лето открыл глаза, когда Монео остановился возле трупа Дункана. От лицезрения этой сцены Император получил величайшее удовольствие. На мажордоме была надета белая форма Дома Атрейдес без знаков различия. Маленький нюанс — лицо Монео было известно почти так же, как и лицо самого Лето, и служило лучшим знаком различия. Монео застыл в терпеливом ожидании, ни одним жестом не выдав своих чувств. Густые светлые волосы были разделены безупречным прямым пробором. В глубине серых глаз таилась прямота, которая является отражением осознания своей огромной власти. Этот взгляд Монео прятал лишь в присутствии Бога-Императора, да и то не всегда. Не впервые приходилось мажордому видеть труп на полу крипты.

Лето продолжал хранить молчание, и Монео, откашлявшись, заговорил первым:

— Я очень опечален, мой господин.

Замечательно! — подумал Лето. Он знает, что я испытываю искреннее сожаление по поводу смерти каждого Дункана. Монео читал их донесения и часто видел их мертвыми. Он-то прекрасно знает, что лишь девятнадцать Дунканов умерли естественной смертью — остальные были убиты.

— У него было иксианское лазерное ружье, — сказал Лето.

Монео метнул взгляд влево, где валялось оружие, давая тем самым понять Императору, что уже успел заметить ружье. Он снова обернулся к Лето, опустив глаза к полу, где лежал труп.

— Вы не ранены, мой господин?

— Это совершеннейший пустяк.

— Но он сумел причинить вам травму.

— Эти плавники мне совершенно не нужны. Через пару сотен лет они и сами исчезнут.

— Я лично позабочусь о теле Дункана, мой господин, — сказал Монео. — Есть ли здесь…

— Та часть моего тела, которую он сжег, превратилась в пепел. Мы развеем его здесь. Крипта — самое подходящее для этого место.

— Как прикажет мой господин.

— Прежде чем избавиться от тела, разряди ружье и оставь его в таком месте, где я мог бы представить его иксианскому послу. Что же касается пилота Гильдии, который предупредил нас о ружье, то его надо наградить десятью граммами Пряности. Да, кстати, наши жрицы на Гьеди Один должны быть извещены о тайном складе меланжи; вероятно, это остатки контрабандных запасов старого Харконнена.

— Как вы желаете распорядиться Пряностью, когда она будет найдена?

— Часть пойдет на оплату тлейлаксианцев за изготовление нового гхола. Остальное следует перенести сюда, в крипту.

— Мой господин, — Монео склонил голову в легком полупоклоне, давая понять, что понял приказ и готов его исполнить. Мажордом взглянул в глаза повелителя.

Лето улыбнулся, подумав: Мы оба знаем, что Монео не уйдет, пока не выяснит прямо обстоятельства дел, которые интересуют нас больше всего.

— Я видел донесение о Сионе, — заговорил Монео.

Лето улыбнулся еще шире. Видеть Монео в такие минуты было сущим наслаждением. Его слова касались множества вещей, которые не требовали никакого обсуждения. Его слова и поступки находились в полном согласии друг с другом, и им обоим было ясно, это Монео находится в курсе всего происходящего при дворе да и вообще в Империи. Естественно, он озабочен судьбой собственной дочери, но хочет, чтобы его озабоченность была истолкована владыкой как беспокойство о высшем благе — благе Империи. Пройдя подобную эволюцию сам, Монео прекрасно понимал природу нынешних дарований Сионы.

— Разве не я создал ее, Монео? — спросил Лето. Разве это не я позаботился о ее родословной и надлежащем воспитании?

— Она — моя единственная дочь, мое единственное дитя, господин.

— Кстати, она сильно напоминает мне Харка аль-Ада, продолжал Лето. — В ней очень немного от Гани, я полагал, что от моей сестры она унаследует больше. Кажется, Сиона вернулась к исходному пункту селекционной программы Общины Сестер.

— Зачем вы говорите это мне, мой господин?

Лето задумался. Надо ли Монео знать такие частности о своей дочери? Временами Сиона уклоняется с пути предзнания. Золотой Путь оставался, но Сиона сворачивала с него. Однако… Сиона не обладает предзнанием. Она уникальна… и если останется в живых… Нет, не стоит снижать эффективность работы Монео подобного рода информацией.

— Припомни свое собственное прошлое, — сказал Лето.

— Действительно, господин! У нее такие способности, такой потенциал, которого у меня никогда не было. Но это делает ее опасной.

— К тому же она совсем тебя не слушается, — проговорил Лето.

— Нет, но я внедрил в среду ее мятежников своего агента.

Должно быть, это Топри, подумал Лето.

Не надо было обладать предзнанием, чтобы понимать: Монео обязательно внедрит в эту среду своего агента. С самого момента смерти матери Сионы Лето знал обо всех действиях Монео, даже о тех, которые он только замышлял. Наила давно заподозрила Топри. И вот теперь Монео обнаружил свои страхи и свои действия, чтобы обеспечить своей дочери большую безопасность.

Как жаль, что эта женщина успела родить от Монео только одного ребенка.

— Вспомни, как я обращался с тобой в подобной ситуации, — сказал Лето. — Ты знаешь требования Золотого Пути не хуже чем я.

— Но тогда я был молод и глуп, мой господин.

— Ты был молод и дерзок, но отнюдь не глуп.

Монео позволил себе натянутую улыбку, принимая комплимент и все больше и больше убеждаясь в том, что только теперь понимает намерения Лето. Однако они очень опасны!

Желая укрепиться в своем убеждении, он сказал:

— Вы же знаете, как я обожаю сюрпризы.

Это верно, подумал Лето. Монео обо всем догадывается. Но даже удивляя меня, Сиона постоянно напоминает о том, чего я боюсь больше всего на свете — обыденности и скуки, которые могут исказить Золотой Путь. Надо лишь вспомнить, как скука едва не позволила Дункану одолеть меня. Сиона — это тот контраст, который позволяет мне понимать мой глубинный страх. Озабоченность Монео по поводу меня вполне понятна и обоснованна.

— Мой агент будет продолжать наблюдение за ее новыми товарищами, господин, — сказал Монео. — Они. мне не нравятся.

— Ее товарищи? У меня самого когда-то были подобные товарищи.

— Мятежники, господин? У вас? — Монео был не на шутку изумлен таким признанием.

— Разве я не доказал, что являюсь другом бунтовщиков?

— Но, господин…

— Аберрация прошлого в нашей памяти распространена гораздо шире, чем ты думаешь!

— Да, господин. — Монео был обескуражен, хотя его все еще разбирало любопытство. Он знал, что Лето обычно становится разговорчивым после смерти очередного Дункана. — Должно быть, вы знали многих мятежников, мой господин.

При этих словах мысли Лето невольно погрузились в глубины памяти о предках, которые восстали перед его внутренним взором.

— Ах, Монео, — пробормотал Лето. — Мои путешествия по закоулкам, где прячутся мои предки, воссоздают такие события, которые я больше никогда не желаю видеть.

— Могу себе представить эти внутренние путешествия, господин.

— Нет, ты не можешь этого представить. Я видел людей и планеты в таком количестве, что они потеряли свое значение даже в моем воображении. О, какие ландшафты я видел. Узор чужих дорог выступает из пространства и запечатлевает во мне это внутреннее видение, запечатлевает в моей памяти осознание того, что я — ничтожная пылинка.

— Не вы, мой господин. Определенно, это не вы.

— Я меньше чем пылинка! Я видел людей и их бесплодные сообщества с такой регулярной повторяемостью, что их полная бессмыслица наполнила меня скукой, слышишь?

— Я не хотел разгневать вас, господин, — кротко произнес Монео.

— Ты не злишь меня. Иногда ты меня раздражаешь, но не более того. Ты не можешь себе представить всего того, что я видел, — халифов и меджидов, рак, раджей и башаров, королей и императоров, премьер-министров и президентов — я видел их всех, вплоть до самого ничтожного фараона.

— Простите мне мою самонадеянность, господин.

— Проклятые римляне! — воскликнул Лето.

Он сказал то же самое мысленно, обращаясь к предкам. Проклятые римляне!

Скопище предков разразилось в ответ жутким хохотом.

— Я не понимаю вас, господин, — осмелился проговорить Монео.

— Это правда. Ты действительно меня не понимаешь. Римляне распространили по миру болезнь фараонов, разбрасывая ее семена, как сеятели разбрасывают зерна. От этого семени произошли всходы — цезари, кайзеры, цари, императоры… казерии… палатосы… и проклятые фараоны!

— Я не знаю многих из этих титулов, мой господин!

— Возможно, я последний из их числа, Монео. Молись, чтобы это было так.

— Как прикажет мой господин.

Лето взглянул на человека.

— Мы — убийцы мифа, Монео. Ты и я. Это мечта, которую мы оба разделяем. Могу уверить тебя с моей олимпийской высоты, что правительство — это миф, в который верят многие. Как только умирает миф, умирает и правительство.

— Так ты учил меня, господин.

— Нашу мечту породил инструмент, состоящий из людей-автоматов — армия, друг мой.

Монео нервно откашлялся.

Лето понял, что мажордом проявляет признаки нетерпения.

Монео все понимает относительно армий. Он знает, что только глупец может считать армию основным инструментом государственного правления.

Лето молчал, и Монео направился к лазерному ружью, поднял его с холодного пола крипты и принялся разряжать.

Лето наблюдал за его действиями и думал о том, что эта маленькая сценка является отражением сути армейского мифа. Армия питает технику, поскольку сила автоматического оружия кажется столь очевидной близоруким и недальновидным.

Лазерное ружье — это не более чем простая машина. Но всякая машина отказывает или ее превосходит другая машина. Однако Армия держится за машину, как за святыню — чарующую и одновременно страшную. Посмотрите, как люди боятся иксианцев! Армия нутром чувствует, что они — ученики чародея. Вооружение снимает узду с техники и этого джинна уже невозможно загнать обратно в бутылку.

Я же учу их иной магии.

Лето обратился к толпе своих предков:

«Вы видите? Монео разрядил этот смертоносный инструмент. Связь прервалась, капсула раздавлена».

Лето втянул носом воздух, ощутив эфирный запах ружейного масла, смешанный с запахом пота Монео.

Обращаясь к предкам, Лето продолжил: «Но джинн не умер. Технология — питательная среда для анархии. Она способствует широкому распространению таких инструментов, а это провоцирует насилие. Способностью производить невиданные разрушения начинают обладать все более мелкие группы и так продолжается до тех пор, пока оружие не попадает в руки каждого отдельно взятого человека».

Монео вернулся на прежнее место, держа в правой руке разряженное ружье.

— На Парелле и планетах Дана поговаривают о новом джихаде против подобного оружия.

Монео поднял вверх ружье, улыбкой давая понять Лето, что понимает всю парадоксальность таких пустых мечтаний.

Лето прикрыл глаза. Орда предков подняла было крик, но Император заглушил их, подумав: Джихады порождают армии. Бутлерианский джихад пытался избавить мир от машин, имитирующих мозг человека. Бутлериане оставили на страже армии, и иксианцы получили возможность создавать свои сомнительные механизмы… Спасибо им за это. Что же такое анафема? Ее мотивация — разрушение, и никакого значения не имеет, какое орудие применяют для этой цели.

— Это произошло, — пробормотал он.

— Что вы сказали, мой господин?

Лето открыл глаза.

— Я поеду в свою башню, — сказал он. — Хочу наедине с собой оплакать моего верного Дункана.

— Новый Айдахо находится на пути сюда, — сказал Монео.

Глава 6

Вы — первый, кто видит мои записки спустя четыре тысячи лет после их создания. Однако берегитесь. Не стоит раздуваться от гордости за первенство в открытии тайны этого иксианского хранилища. Обнаружив и прочитав записки, вы испытаете боль. У меня было всего несколько озарений, позволивших мне изредка заглядывать во тьму будущего через четыре тысячелетия. Эти прозрения убедили меня, что Золотой Путь продолжается и будет продолжаться. Поэтому я не уверен, что мои записи будут очень важны для людей вашего времени. Я твердо знаю только одно — мои записи канули в небытие, и сведения о событиях, о которых я рассказываю, будут до неузнаваемости искажены преданиями и историческими хрониками. Могу заверить вас, что прозрение будущего — весьма скучное занятие. Даже если вас почитают за Бога, каковым я определенно был, то и в этом бесконечная скука. Мне не раз приходило в голову, что священная скука есть достаточное основание для изобретения свободы воли.

(Надпись на воротах хранилища в Дар-эс-Балате)

Я — Дункан Айдахо.

Это было единственное, что он хотел знать наверняка. Ему не нравились объяснения тлейлаксианцев, их россказни. Но делать нечего, тлейлаксианцев всегда боялись. Им не доверяли и их боялись.

Они доставили его на эту планету в маленьком челноке Гильдии на рассвете, когда зеленый венец солнца только что засветился на горизонте. Зайдя на посадку, звездолет нырнул в глубокую и темную тень. Космопорт не был похож ни на что, виденное Дунканом прежде. Взлетная полоса была больше и окружена странными зданиями.

— Вы уверены, что это Дюна? — спросил он.

— Это Арракис, — поправил сопровождавший Айдахо тлейлаксианец.

В запертой машине Дункана привезли в какой-то дом в городе, название которого — Онн — сопровождавший называл, произнося «н» в нос. Комната, где его оставили, имела площадь не более трех метров и представляла собой куб с голыми стенами. В помещении не было светильников, но оно было залито теплым желтоватым светом.

Я — гхола, сказал он себе.

Это было потрясение, но в этот факт ему придется поверить. Сознание того, что он жив, несмотря на то, что умер много столетий назад, было само по себе большим испытанием. Тлейлаксианцы взяли клетки его мертвой плоти и вырастили существо в одном из своих чанов. Эти клетки начали размножаться и превратились в существо, имеющее его нынешнее тело, в котором сам Айдахо поначалу чувствовал себя чужаком.

Он опустил взгляд и принялся рассматривать свое тело. Оно было одето в темно-коричневые брюки и куртку из грубой ткани, которая раздражала кожу. На ногах были обуты простые сандалии. Вот и все, чем они снабдили его, — кроме тела, разумеется. Такая бережливость могла многое сказать об истинном тлейлаксианском характере.

В помещении отсутствовала какая бы то ни было мебель. В стене была единственная дверь без ручки. Айдахо внимательно оглядел потолок, стены и дверь. Взгляду было не за что зацепиться, однако Дункана не покидало ощущение, что за ним внимательно наблюдают.

— За вами придут женщины из Императорской гвардии, — сказали ему на прощание сопровождающие и ушли, издевательски посмеиваясь.

Женщины из Императорской гвардии?

Тлейлаксианский эскорт испытывал прямо-таки садистское наслаждение от своей способности изменять черты лица. Никогда не знаешь, на кого станет похожа в следующую минуту эта образина — настолько пластична и текуча была их плоть.

Проклятые мордоплясы!

Они знали о нем все. Знали, конечно, и о его отвращении к людям, меняющим свою форму.

Можно ли доверять чему бы то ни было, если это исходит от мордоплясов? Очень и очень немногому. Можно ли верить тому, что они говорят?

Мое имя. Я знаю мое имя.

Кроме того, у него есть память. Они шокировали Дункана, наделив его прежней памятью. Вообще, гхола не должны обладать способностью знать о своей исходной идентичности. Но для него тлейлаксианцы сделали исключение и заставили его поверить в истинность памяти, потому что он понял, что именно они сделали.

Он знал, что в начале был лишь полностью сформированный гхола — взрослый человек, точнее, его плоть, лишенная имени и памяти, — палимпсест, на котором тлейлаксианцы могли написать все, что им заблагорассудится.

— Ты — гхола, — сказали они ему. Это и было его единственным именем на протяжении очень долгого времени. С гхола обращались как с послушным ребенком, обучая его убивать определенного человека — человека, как две капли воды похожего на Пауля Муад'Диба, которого Айдахо обожал и которому служил верой и правдой. Сходство было настолько велико, что Дункан решил, что это тоже гхола. Но откуда тлейлаксианцы могли взять клетки Муад'Диба?

В клетках Айдахо было что-то, что не давало ему бунтовать против Атрейдесов. Он помнил, как стоял с ножом в руке против копии Муад'Диба, который смотрел на него с выражением гнева и страха.

Память вливалась в сознание мощным потоком. Он дом и ил гхола и помнил Дункана Айдахо.

Я — Дункан Айдахо, оруженосец Атрейдесов.

Стоя посреди желтой комнаты, Дункан начал вспоминать.

Я погиб, защищая Пауля и его мать в сиетче, расположенном в недрах песков Дюны. Я вернулся на эту планету, но Дюны больше нет. Теперь это всего-навсего Арракис.

Он читал усеченную историю Дюны, которой снабдили его тлейлаксианцы, но не поверил ни единому слову. Более тридцати пяти столетий? Кто поверит, что живая плоть может существовать столь долгий срок? Но… на Тлейлаксу все возможно. Пришлось довериться собственным чувствам.

— Вас было очень много, — сказал ему инструктор.

— Сколько?

— Это тебе расскажет Господь Лето.

Господь Лето?

История Тлейлаксу утверждает, что господин Лето Второй — это внук того самого Лето, которому Айдахо служил с фанатичной преданностью. Однако этот второй Лето стал таким странным созданием, что Дункан так и не смог понять природу его трансформации.

Как может человек постепенно превратиться в песчаного червя? Как может мыслящее существо жить более трех тысяч лет? Даже самые сумасшедшие дозы гериатрической Пряности не могут обеспечить такого долголетия.

Лето Второй, Бог-Император?

Нет, нельзя верить в эти тлейлаксианские небылицы!

Айдахо вспомнил этого странного ребенка… Хотя нет, ведь это были близнецы — Лето и Ганима, дети Чани, умершей во время родов. Тлейлаксианская история утверждает, что Ганима умерла, прожив срок нормальной человеческой жизни, но Бог-Император Лето продолжал жить и жить, и жить…

— Лето — тиран, — сказал инструктор. — Он приказал нам изготовить тебя в наших бродильных чанах и прислать ему для несения службы. Мы понятия не имеем, что случилось с твоими предшественниками.

И вот я здесь.

Айдахо еще раз оглядел голые стены и потолок.

Послышался приглушенный звук голосов, и он взглянул на дверь. Голоса по-прежнему звучали глухо, но один из них несомненно принадлежал женщине.

Женщины Императорской гвардии?

Дверь беззвучно открылась внутрь, и в помещение вошли две женщины. Первое, что привлекло внимание Айдахо было то, что одна из женщин была в маске — на ее голову был накинут капюшон из тонкой ткани — она могла свободно видеть все, что происходит вокруг, сквозь эту ткань, но ее лицо не мог разглядеть никто, даже пользуясь самыми совершенными оптическими приборами. Сам этот капюшон был красноречивым свидетельством того, что иксианцы или их наследники все еще живы и работают не покладая рук на благо Империи. Женщины были одеты в форменные комбинезоны темно-синего цвета, на груди у обеих были значки — ястреб Атрейдесов на красном поле.

Айдахо внимательно рассматривал женщин, пока они закрывали дверь.

Женщина в маске отличалась плотным телосложением, вся ее фигура дышала мощью. Она передвигалась с обманчивой неуверенностью человека, посвятившего жизнь физическому усовершенствованию. Вторая женщина на фоне первой выглядела хрупкой и тонкокостной. На лице с высокими скулами выделялись миндалевидные глаза. На поясах женщин висели вложенные в ножны кинжалы, которыми они, без сомнения, мастерски владели.

Стройная женщина заговорила:

— Меня зовут Люди. Пусть я буду первой, кто назовет вас полковником. Моя спутница должна остаться безымянной. Так приказал наш господин Лето. Вы можете называть ее Другом.

— Полковник? — переспросил Айдахо, не веря своим ушам.

— Господин Лето пожелал, чтобы вы командовали его Императорской гвардией, — ответила Люди.

— Вот как? Но давайте сначала поговорим с ним об этом.

— О нет, — возразила потрясенная Люли. — Господия Лето примет вас в нужное время. Но сейчас он желает, чтобы мы позаботились о вашем удобстве и радости.

— И я должен вам беспрекословно подчиниться?

В ответ Люли лишь озадаченно покачала головой.

— Я раб?

Люли успокоилась и улыбнулась.

— Ни в коем случае. Дело в том, что у господина Лето очень много дел и забот, которые требуют его личного внимания. Для вас он выделил подходящее для себя время. Он послал нас, потому что беспокоится за судьбу своего Дункана Айдахо. Вы слишком долго были в руках грязных тлейлаксианцев.

Грязных тлейлаксианцев, подумал он.

В этом отношении по крайней мере ничего не изменилось.

Однако одно место в объяснении Люли его сильно обеспокоило.

— Его Дункан Айдахо?

— Разве вы не воин Атрейдесов? — ответила Люли вопросом на вопрос.

Она попала в точку. Айдахо кивнул и покосился в сторону женщины в маске.

— Почему у вас закрыто лицо?

— Никто не должен знать, что я служу господину Лето, — ответила женщина. У нее было мягкое, приятное контральто, но Айдахо решил, что и это результат действия хитроумного капюшона.

— Тогда зачем вы здесь?

— Господин Лето доверил мне определить, не испортили ли вас грязные тлейлакеианцы.

В горле у Айдахо внезапно пересохло. Эта мысль несколько раз приходила ему в голову еще на борту транспорта Гильдии. Если они смогли натаскать его на убийство дорогого друга, то, кто знает, что еще могли они вложить в душу возрожденной плоти.

— Я вижу, что вы думали об этом, — проницательно заметила женщина в маске.

— Вы ментат? — спросил Дункан.

— О нет, — живо вмешалась в разговор Люли. — Господин Лето не разрешает воспитывать ментатов.

Айдахо посмотрел на Люли, потом снова обратил свой взор на женщину в маске. Никаких ментатов. Тлейлаксианская история умалчивает об этом интересном факте. Но почему Лето запрещает подготовку ментатов? Несомненно, человеческий ум, подготовленный для выполнения логических и вычислительных операций, все еще нужен и наверняка пользовался бы спросом. Тлейлаксианцы заверили его, что Великое Соглашение все еще сохраняет силу, и производство мыслящих машин считается святотатством. Но эти женщины наверняка знают, что Атрейдесы всегда использовали ментатов.

— Как вы считаете, — заговорила женщина в маске, — испортили ли грязные тлейлакеианцы вашу психику?

— Я не… не думаю.

— Но вы в этом не уверены?

— Нет.

— Не бойтесь, полковник Айдахо, — сказала женщина. — У нас есть способы выяснить это и устранить последствия, если они имеют место. Однажды грязные тлейлакеианцы попробовали сыграть с нами такую шутку, но дорого заплатили за свою ошибку.

— Ваши слова вселяют в меня уверенность. Не направил ли господин Лето мне какое-либо послание?

На этот вопрос ответила Люли.

— Он велел заверить вас в том, что он любит вас, как всегда любили вас все Атрейдесы. — Люли пришла от своих слов в благоговейный трепет.

Айдахо слегка расслабился. Как старый служака Атрейдесов, великолепно подготовленный оруженосец, он использовал эту встречу для того, чтобы без труда выяснил для себя несколько вопросов. Эти две женщины были отлично натасканы, буквально выдрессированы для несения службы и беспрекословного подчинения. Если для того, чтобы замаскировать личность женщины, потребовалось лишь надеть капюшон, то можно сказать, что окружении Лето достаточно много женщин подобного телосложения. Все это говорило о том, что самого Лето на каждом шагу подстерегают опасности, которые требуют мер предосторожности, системы шпионажа и большого арсенала вооружений.

Люли испытующе взглянула на свою спутницу.

— Что скажешь, Друг?

— Его можно отправить в Цитадель, — ответила женщина в маске. — Здесь мне не нравится — в этой комнате побывали тлейлакеианцы.

— Я бы с удовольствием принял горячую ванну и переоделся, — сказал Айдахо.

Люли продолжала смотреть на свою подругу.

— Ты уверена?

— Мудрость господина не подлежит сомнению, — ответила женщина в маске.

Айдахо не уловил признаков фанатизма в голосе Друга, но уверился в цельности Атрейдесов. Они бывали циничными и вероломными по отношению к чужакам и врагам, но к своим людям относились справедливо и сохраняли по отношению к ним верность слову. Превыше всего для Атрейдесов была верность своим людям.

А я — один из их людей, подумал Айдахо. Но что со мной случилось, что меня заменяют? При этом он понимал, что эти две женщины не в состоянии ответить на подобный вопрос.

На него ответит Лето.

— Мы отправляемся? — спросил он. — Я просто горю желанием смыть с себя тлейлаксианскую грязь.

Люли ласково улыбнулась.

— Пойдемте. Я сама вас искупаю.

Глава 7

Враги усиливают тебя.

Союзники ослабляют.

Я говорю это в надежде помочь вам понять, почемуя действую так, а не иначе, полностью сознавая, что в Империи накапливаются силы, единственной целью которых является мое уничтожение. Вы, кто читает эти записки, наверняка знаете, что фактически произошло, но не понимаете сути происшедшего.

(Похищенные записки)

Церемония «Показа», которой начинались собрания революционеров, производила на Сиону неизменно очень тягостное впечатление. Она сидела в первом ряду и старалась не смотреть на Топри, который вел церемонию. Это помещение в заброшенной штольне близ Онна настолько напоминало все остальные места сходок, что могла служить стандартной моделью места конспиративных встреч.

Место встречи бунтовщиков — класс Б, подумала она.

Официально это место было складским помещением, поэтому светильники горели здесь постоянно, излучая призрачный белый свет. Комната была тридцать шагов в длину и примерно столько же в ширину. Пройти в нее можно было по длинному коридору, шедшему через анфиладу подобных помещений, одно из которых было заставлено складными стульями и предназначалось для отдыха персонала подземных коммуникаций. Теперь на этих стульях сидели девятнадцать друзей Сионы, несколько стульев были свободны, на случай, если подойдут опоздавшие.

Время встречи было выбрано в промежутке между ночной и утренними сменами, чтобы не бросалось в глаза слишком большое количество рабочих. Большинство повстанцев были переодеты в рабочие робы, некоторые, включая Сиону, были одеты в зеленую форму инспекторов-механиков.

Голос Топри звучал с навязчивой монотонностью, но в нем не было визгливых интонаций, от которых он умел непостижимым образом избавляться во время проведения церемонии. Сиона против волн была вынуждена признать, что Топри в этой роли был на своем месте, хотя ее отношение к Топри несколько изменилось после того, как Наила заявила, что не доверяет этому человеку. Наила умела говорить наивные вещи с необыкновенной прямотой, срывая все маски. Кроме того, за последнее время Сиона и сама кое-что узнала о Топри.

Сиона повернула голову и взглянула на него. Холодный серебристый свет лишь подчеркивал бледность его лица. Во время церемонии Топри пользовался копией фрименского ножа, приобретенного организацией не вполне законным путем. Глядя на клинок в руке Топри, Сиона припомнила, как происходила эта покупка. Идея принадлежала Топри, и Сионе она в какой-то момент пришлась очень по душе. Он назначил ей встречу в какой-то лачуге на окраине Онна, для этого пришлось покинуть город в сумерках. Пришлось ждать глубокой ночи, когда фримен — сотрудник Музея фримена — мог без опаски встретиться с ними, поскольку жителям сиетча запрещалось покидать его пределы без специального разрешения Бога-Императора.

Сиона уже отчаялась ждать, когда долгожданный фримен вынырнул из темноты и вошел в хибарку, а сопровождавшие его люди остались охранять вход. Топри и Сиона сидели на лавке у влажной стены в совершенно убогой комнате. Единственным источником света был факел на длинной палке, воткнутой в грязную стену.

Первые же слова фримена вызвали возмущение Сионы.

— Вы принесли деньги?

Топри и Сиона одновременно поднялись при появлении этого человека. Топри, казалось, совершенно не тронул вопрос. Он похлопал рукой по объемистому кошельку, спрятанному под одеждой. Раздался мелодичный звон монет.

— Деньги у меня с собой.

Фримен представлял собой довольно комичную фигуру — согбенную и неуклюжую. Он был одет в копию старинной фрименской одежды, под которой что-то поблескивало, — по-видимому, новомодная версия защитного костюма. Капюшон был надвинут на лоб, почти совершенно скрывая лицо. Мигающий свет факела отбрасывал на его лицо пляшущие отблески.

Человек посмотрел сначала на Топри, потом на Сиону и только после этого достал из-за пазухи какой-то предмет, завернутый в тряпицу.

— Это настоящая копия, — сказал он, — но сделана из пластика, этим ножом даже масла не разрежешь.

Он извлек из упаковки лезвие и поднял его вверх.

Сиона, которая видела ножи только в музее и на видеоматериалах семейного архива, была зачарована при виде клинка. В ней сработал какой-то атавистический рефлекс, она моментально вообразила этого музейного беднягу в образе настоящего фримена прошлых эпох с настоящим ножом в руке. Подделка, которую он держал в руке, на какой-то краткий миг превратилась в грозное оружие, блистающее при свете факела.

— Я гарантирую аутентичность клинка, — тихо проговорил фримен. В самой невыразительности его голоса таилась какая-то неясная угроза.

Сиона уловила скрытый яд в его округлых вкрадчивых гласных и встрепенулась.

— Если ты попытаешься предать нас, то мы раздавим тебя, как червяка, — пригрозила она.

Топри ошарашено взглянул на Сиону.

Музейный фримен съежился, словно от удара. Нож дрогнул в его руке, но карликовые пальцы сжались так, словно вцепились в чье-то горло.

— Кто говорит о предательстве, госпожа? Нет, нет. Но мы решили, что запросили слишком малую цену за товар. Конечно, она не самая лучшая, но, изготовляя ее, мы подвергали себя очень большой опасности.

Сиона горящими глазами посмотрела на фримена и вспомнила старое фрименское изречение из Преданий: «Если твоя душа стала душой торговца, то сукк стал полнотой твоего бытия».

— Сколько ты хочешь?

Он назвал сумму, вдвое превышающую исходную.

Топри едва не задохнулся.

Сиона обратилась к своему спутнику:

— У тебя есть столько?

— Не все, ведь мы же договаривались…

— Отдай ему все, что у нас есть. Все до последней монеты, — произнесла Сиона.

— Все?

— Ты что, не понял, что я сказала? — она посмотрела в лицо служителю музея. — Ты получишь требуемое.

В ее интонациях не было сомнений и старик завернул лезвие в тряпицу и передал девушке.

Топри, выругавшись сквозь зубы, отдал фримену кошель с деньгами.

Сиона повернулась к музейному фримену:

— Мы знаем твое имя. Ты — Тейшар, помощник Гаруна из Туоно. У тебя душа сукк, и мне стыдно, что фримены стали такими.

— Госпожа, но мы тоже хотим жить, — запротестовал старик.

— Вы не живете, — отрезала Сиона. — Убирайся!

Тейшар повернулся и быстро удалился, прижимая к груди кошель с деньгами.

Воспоминание о той ночи не доставило удовольствия Сионе, когда она рассматривала Топри, размахивавшего пластиковой копией фрименского ножа. Мы не лучше, чем Тейшар, подумала она. Копия — это хуже, чем ничто. Топри взмахнул нелепой подделкой над головой, и вступительная церемония окончилась.

Сиона отвернулась от Топри и посмотрела на Наилу, сидевшую рядом с ней по левую руку. Девушка внимательно посматривала то в одну сторону, то в другую. Особое внимание она уделяла новым рекрутам, сидевшим в задних рядах. Заслужить доверие Наилы было задачей не из легких. Сиона сморщила нос — в воздухе повеяло запахом машинного масла. В этих подземельях Онна постоянно витают какие-то опасные механические запахи. Она шмыгнула носом. А это помещение! Ей никогда не нравились подобные места встреч. Такие катакомбы легко могут превратиться в ловушку. Охрана может перекрыть выход и пустить по коридорам вооруженный патруль. Слишком легко можно покончить в этих подвалах со всей их революцией. Сиона чувствовала себя вдвойне неуютно от того, что это место для встреч выбрал Топри.

Одна из немногих ошибок Улота, подумала она. Бедный мертвый Улот, ведь это он предложил принять Топри в организацию.

— Он — мелкая сошка в городской коммунальной службе, — объяснял свое решение Улот. — Топри может предложить множество мест для тайных встреч и складов оружия.

Тем временем Топри наконец добрался до конца своей церемонии. Он положил нож в украшенный узором футляр и поставил футляр у своих ног.

— Мое лицо — это залог моей честности, — сказал он, повернувшись к аудитории сначала правым боком, потом левым, демонстрируя всем свой профиль. — Я показываю вам лицо, чтобы вы могли узнать меня где угодно и знать, что я — один из вас.

Дурацкая церемония, подумала Сиона.

Однако она не осмелилась ломать ритуал, и когда Топри извлек из кармана черную марлевую маску и надел ее на лицо, она последовала его примеру. По комнате прошло некое шевеление. Все надели маски. Большинство присутствующих знали, что Топри пригласил на встречу какого-то особого гостя. Сиона завязала шнурки маски за ушами, сгорая от нетерпения.

Топри прошел к одной из дверей комнаты. Раздался стук складываемых стульев — люди вставали у стены, противоположной двери. По сигналу Сионы Топри трижды постучал в дверь, потом сосчитал до двух и постучал еще четыре раза.

Дверь тотчас же открылась, и в комнату вошел высокий мужчина в официальном костюме. На нем не было маски, все могли видеть его лицо — тонкое, властное, с тонкими губами, узким хрящеватым носом, темными, глубоко посаженными темно-карими глазами под кустистыми бровями. Почти все сидящие в помещении мгновенно узнали вошедшего.

— Друзья мои, — заговорил Топри. — Я хочу представить вам Айо Кобата, посла Икса.

— Бывшего посла, — поправил его Кобат. Он говорил гортанным, хорошо поставленным голосом. Гость встал у задней стены, оглядывая сидящих в зале людей в масках.

— Сегодня я получил известие о немилости и приказ нашего Бога-Императора покинуть Арракис.

— За что?

Сиона выкрикнула свой вопрос прямо с места, без всяких формальностей.

Кобат резко обернулся и вперил взор в закрытое маской лицо Сионы.

— Была попытка покушения на жизнь Бога-Императора. Оружие вывело его на мой след.

Товарищи Сионы расступились, открывая пространство между нею и Кобатом, молчаливо давая понять, что уступают ей право говорить.

— Но почему он не убил вас? — спросила Сиона.

— Думаю, что высылкой он сказал мне, что я не стою смерти. Мне кажется, что он использует меня для отправки на Икс своего послания.

— Какого послания? — Сиона прошла разделявшее их расстояние и остановилась в двух шагах от Кобата. При этом она почувствовала, что он очень сексуально разглядывает ее фигуру.

— Вы — дочь Монео, — сказал он.

— В тишине маленького зала возник ропот. Почему он так легко открыл, что узнал Сиону? Кого еще он узнал? Кобат не похож на дурака. Зачем он это сделал?

— Ваша фигура, голос и манеры хорошо известны всем в Онне, — сказал Кобат. — Весь этот маскарад — просто глупость.

Сиона сорвала с лица маску и улыбнулась послу.

— Я согласна с вами, а теперь ответьте на мой вопрос.

Сиона услышала, как слева к ней подошли Наила и еще два ее помощника.

Кобат понял, что в случае неудачного ответа его ожидает смерть, но голос его не потерял своей властности, хотя посол заговорил медленно, взвешивая каждое свое слово.

— Бог-Император сказал мне, что ему известно о соглашении между Иксом и Гильдией. Мы собираемся создать механический усилитель… тех способностей навигаторов, которые сейчас держаться только и исключительно на Пряности.

— В этой комнате мы называем его Червем, — сказала Сиона. — И что сможет сделать ваша иксианская машина?

— Вам известно, что Гильд-навигаторы нуждаются в Пряности, или меланже, чтобы обретать способность видеть маршрут.

— И вы решили заменить навигаторов машинами?

— Это может оказаться возможным.

— И что за послание, касающееся такой машины, везете вы своему народу?

— Я должен сказать нашим людям, что они могут продолжать работу над проектом, но обязаны при этом докладывать Императору о ее ходе.

Сиона с сомнением покачала головой.

— Ему не нужны такие доклады. Это глупое сообщение.

Кобат сглотнул слюну, не скрывая больше своей нервозности.

— Гильдию и Общину Сестер очень взволновал наш проект, — признал он. — Они принимают в нем участие.

Сиона кивнула.

— При этом они платят Иксу за свое участие Пряностью.

Кобат с яростью взглянул на Сиону.

— Это очень дорогостоящие работы, — сказал он. — Нам нужна Пряность для осуществления испытательных и сравнительных полетов.

— Это ложь и надувательство, — заявила Сиона. — Ваш аппарат никогда не будет создан, и Червь прекрасно об этом знает.

— Как вы смеете обвинять нас…

— Тихо! Я только что сказала вам об истинном послании. Червь велит вам, иксианцам, и впредь водить за нос Гильдию и Бене Гессерит. Это его забавляет.

— Прибор может заработать, — настаивал на своем Кобат.

Сиона откровенно рассмеялась ему в лицо.

— Кто пытался убить Червя?

— Дункан Айдахо.

Наила судорожно вздохнула. По комнате прошел ропот удивления.

— Айдахо мертв? — спросила Сиона.

— Думаю, что да… но, увы, Червь отказывается это подтвердить.

— Почему же вы тогда думаете, что он мертв?

— С Тлейлаксу послан сюда новый гхола Айдахо.

— Понятно.

Сиона обернулась и подала сигнал Наиле. Та подошла с пакетом из розовой бумаги, в какую продавцы заворачивают в магазинах праздничные подарки. Наила вручила пакет Сионе.

— Это цена нашего молчания, — произнесла Сиона, протягивая пакет Кобату. — Только из-за этого Топри было разрешено пригласить вас сюда.

Не отрывая взгляда от лица Сионы, Кобат взял протянутый ему пакет.

— При чем здесь молчание? — поинтересовался бывший посол.

— Мы обязуемся не информировать Сестер и Гильдию о том, что вы их обманываете.

— Мы не обма…

— Не стройте из себя дурака!

У Кобата пересохло в горле. До него сразу дошло содержание ее угрозы. Правдивому или нет, но слуху, пущенному повстанцами, поверят. Это обычное проявление «здравого смысла», как любит выражаться Топри.

Сиона взглянула на Топри, стоявшего за спиной Кобата. В организацию не вступали люди, обладающие здравым смыслом. Неужели Топри не понимал, что этот пресловутый здравый смысл может выдать его с головой? Она снова обратила свое внимание на Кобата.

— Что в этом пакете? — спросил он.

Интонация его голоса подсказала Сионе, что бывший посол прекрасно знает ответ.

— Там лежит нечто, что я хочу послать на Икс. Вы отвезете этот пакет в качестве личного одолжения. Там копии двух томов, которые мы похитили в крепости Червя.

Кобат внимательно посмотрел на пакет. Было видно, что он с превеликим удовольствием швырнул бы его на пол, это приключение с мятежниками обернулось смертоносным бременем. Такого поворота он явно не ожидал. Он бросил яростный взгляд на Топри, и этот взгляд ясно говорил: «Почему ты меня не предупредил?»

— Что… — он снова взглянул на Сиону и откашлялся. — Что содержится в этих томах?

— Об этом нам расскажут ваши люди. Мы думаем, что там собственные произведения Червя, которые мы не в состоянии расшифровать.

— Но почему вы думаете…

— Вы, иксианцы, хорошо разбираетесь в таких вещах.

— А если у нас ничего не выйдет?

Она пожала плечами.

— Мы не станем винить вас за это. Однако, если вы используете эти тома в иных целях или не сообщите нам о расшифровке в случае удачи…

— Но как можно быть уверенным…

— Мы же не собираемся полностью положиться только на вас. Копии получат и другие люди. Мне кажется, что Гильдия и Община Сестер не пожалеют сил для расшифровки.

Кобат сунул пакет под мышку и прижал его к телу.

— Что заставляет вас думать, что… Червь не знает о ваших намерениях… или даже об этой сходке?

— Я, напротив, думаю, что он много чего знает. Ему даже, скорее всего, известно, кто именно похитил эти тома. Мой отец уверен, что Червь обладает истинным предзнанием.

— Ваш отец верит в Устное Предание!

— В него верят все здесь присутствующие. Устное Предание не расходится с официальной историей в важных вещах.

— Но почему тогда Червь ничего не предпринимает против вас?

Сиона указала рукой на пакет под мышкой Кобата.

— Вероятно, ответ содержится там.

— Или вы и эта тайнопись не содержат в себе реальной угрозы для него, — сказал Кобат, не пытаясь скрыть гнев. Он не любил, когда его вынуждали принимать самостоятельные решения.

— Возможно. Но скажите, почему вы вдруг упомянули об Устном Предании?

Кобат снова расслышал в вопросе скрытую угрозу.

— В нем говорится, что Червь не способен испытывать человеческих чувств.

— Это не причина, — сказала Сиона. — У вас в запасе есть еще одна попытка, чтобы-сказать правду.

Наила сделала еще два шага по направлению к Кобату.

— Я… Мне сказали, что стоит почитать это Предание, потому что ваши люди… — Он недоуменно пожал плечами.

— Что мы используем его как заклинание?

— Да.

— Кто вам это сказал?

Кобат судорожно сглотнул, бросил опасливый взгляд на Топри, потом снова посмотрел на Сиону.

— Топри? — спросила она.

— Я думал, что это поможет ему лучше понять нас, — сказал Топри.

— И ты сказал ему имя нашего лидера?

— Он его и без того знал! — В голосе Топри вновь появились визгливые нотки.

— И какие же части Устного Предания вам посоветовали почитать?

— Э-э-э-э… о линии Атрейдесов.

— И теперь вы думаете, что знаете, почему люди присоединяются к моему заговору?

— В Устном Предании говорится о том, как он относится к каждому из потомков Атрейдесов! — сказал Кобат.

— Он бросает нам короткую веревку, а потом затягивает в свои сети? — спросила Сиона обманчиво бесстрастным тоном.

— Именно так он поступил с вашим отцом, — сказал Кобат.

— А теперь он позволяет мне играть в мятеж?

— Я — простой вестник, — проговорил Кобат. — Если вы меня убьете, то кто доставит ваше послание?

— Или послание Червя, — добавила Сиона.

Кобат промолчал.

— Я не думаю, что вы поняли Устное Предание, — заявила Сиона. — Мне кажется, что вы не слишком хорошо знаете Червя и не понимаете сути его послания.

Лицо Кобата вспыхнуло гневом.

— Что мешает вам стать такой же, как и остальные Атрейдесы, милой, послушной частью… — Кобат осекся, внезапно поняв, куда может завести его злость.

— Еще одним рекрутом для внутреннего кружка Червя, — закончила его мысль сама Сиона. — Как Дункан Айдахо?

Она обернулась и посмотрела на Наилу. Две ее помощницы — Анук и Тау подтянулись, но сама Наила оставалась бесстрастной.

Сиона еще раз кивнула ей.

Выполняя свою задачу, Анук и Тау блокировали выход. Наила подошла к Топри и положила руку ему на плечо.

— Что такое… Что происходит? — залепетал Топри.

— Мы хотим знать точно всю подноготную, которой бывший посол может с нами поделиться, — сказала Сиона. — Мы хотим знать полное содержание послания.

Топри задрожал. На лбу Кобата выступил холодный пот. Он оглянулся на Топри, потом перевел взгляд на Сиону. Этого было достаточно, чтобы Сиона поняла, что за отношения связывают этих двоих.

Она торжествующе улыбнулась. Это было лишь еще одним подтверждением того, что она уже знала.

Кобат притих.

— Вы можете начинать, — проговорила Сиона.

— Я… Что вы хотите…

— Червь дал вам частное послание для ваших мастеров. Я хочу его услышать.

— Он… хочет увеличить размеры тележки.

— Значит, вырастет еще больше. Что еще?

— Мы должны будем прислать ему кристаллическую ридулианскую бумагу.

— Для какой цели?

— Он никогда не объясняет, зачем ему нужно то или другое.

— Это пахнет вещами, которыми он запрещает пользоваться другим.

— Себе он никогда ничего не запрещает, — с горечью сказал Кобат.

— Вы посылаете ему какие-нибудь запрещенные игрушки?

— Я не знаю.

Он лжет, подумала Сиона, но решила не заострять внимания на этом вопросе. Достаточно было одного знания о том, что в доспехах Червя есть еще одна трещина.

— Кто заменит вас? — спросила Сиона.

— Они пришлют племянницу Малки, — ответил Кобат. — Вы, должно быть, помните, что он…

— Мы помним Малки, — сказала Сиона. — Почему новым послом станет его племянница?

— Не знаю. Но так было приказано даже до того, как Бо… Червь выслал меня.

— Ее имя?

— Хви Нори.

— Мы попробуем обработать Хви Нори. Вы не стоили такой обработки. Но эта Нори может оказаться не такой, как вы. Когда вы возвращаетесь на Икс?

— Сразу же после праздника, первым же кораблем Гильдии.

— Что вы скажете вашим хозяевам?

— О чем?

— О моем послании!

— Они поступят так, как вы просили.

— Понятно. Вы можете идти, экс-посол Кобат.

Он так спешил покинуть комнату, что едва не столкнулся с охранниками. Топри собрался было последовать за ним, но Наила крепко схватила его за руку. Он бросил испуганный взгляд на ее мускулистую фигуру, потом взглянул на Сиону, которая, закрыв дверь за Кобатом, начала говорить.

— Его послание адресовано не только иксианцам, но и нам, — сказала она. — Червь вызывает нас на бой и говорит о правилах сражения.

Топри попытался высвободиться из хватки Наилы.

— Что вы…

— Топри! — прикрикнула на него Сиона. — Я тоже могу послать сообщение. Передай моему отцу, чтобы он сказал Червю, что мы принимаем вызов.

Наила отпустила руку Топри. Он потер онемевшее запястье.

— Вы что, серьезно…

— Уходи, пока мы позволяем тебе это сделать и никогда не возвращайся.

— Неужели ты хочешь сказать, что подозре…

— Я велела тебе убираться! Ты слишком неуклюж, Топри Я долго училась в школе Говорящих Рыб. Там меня научили распознавать неуклюжие действия.

— Кобат уезжает. Какой вред может возникнуть от…

— Он не только знает меня, он знал, что именно я украла из Цитадели! Но он не знал, что я собираюсь послать на Икс эти тома. Твои поступки сказали мне, что Червь хочет, чтобы я так поступила.

Топри попятился от Сионы к двери. Анук и Тау широко распахнули перед ним дверь и освободили проход, куда он и бросился, преследуемый голосом Сионы.

— Не спорь, что это Червь говорил с Кобатом обо мне и моем пакете, который я должна передать ему! Червь не шлет неуклюжих посланий. Передай ему, что я это сказала!

Глава 8

Некоторые говорят, что я лишен совести. Как же они заблуждаются даже по отношению к самим себе. Я — единственная совесть, которая когда-либо существовала. Так же как вино сохраняет аромат бочки, в которой его хранили, так же и я сохранил сущность моего древнего бытия, а это и есть семя совести. Именно это обстоятельство делает меня святым. Я Бог, потому что я единственный, кто по-настоящему знает свое происхождение.

(Похищенные записки)

Инквизиторы Икса собрались на заседание в Большом Дворце для обсуждения кандидатуры Посла Икса при дворе Господа Лето. Ниже следует протокол этого заседания.

ИНКВИЗИТОР: Вы показали, что хотите сообщить нам о мотивах Господа Лето. Говорите.

ХВИ НОРИ: Ваш формальный анализ не дает ответов на те вопросы, которые я хотела бы задать.

ИНКВИЗИТОР: Какие это вопросы?

ХВИ НОРИ: Я спросила себя, какие мотивы могли подвигнуть Лето на столь отвратительную трансформацию своего тела и потерю человеческого облика. Вы предположили, что это было сделано с целью захвата власти и достижения необычайного долголетия.

ИНКВИЗИТОР: Разве этого недостаточно?

ХВИ НОРИ: Спросите себя, согласились бы вы уплатить столь громадную цену за столь ничтожную цель?

ИНКВИЗИТОР: Поясните же нам с высот вашей небесной мудрости, по какой причине Лето предпочел стать Червем.

ХВИ НОРИ: Сомневается ли кто-нибудь из присутствующих в том, что Лето обладает способностью прозревать будущее?

ИНКВИЗИТОР: Вот оно что! Но разве это не достаточная плата за подобную трансформацию?

ХВИ НОРИ: Но он и до трансформации, как и его отец, обладал такой способностью. Нет! Я полагаю, что он решился на столь отчаянный шаг только потому, что видел в нашем будущем нечто столь ужасное, что предотвратить его наступление можно было, только пойдя на такую жертву.

ИНКВИЗИТОР: И что же это за ужас, который только он один мог предвидеть?

ХВИ НОРИ: Этого я не знаю, но предлагаю открыть эту причину.

ИНКВИЗИТОР: Вы хотите сделать тирана бескорыстным слугой народов!

ХВИ НОРИ: Разве не это отличительная черта Атрейдесов, семьи, из которой он происходит?

ИНКВИЗИТОР: Во всяком случае, этому учит нас официальная история.

ХВИ НОРИ: Об этом же говорит и Устное Предание.

ИНКВИЗИТОР: Какие еще добродетельные качества вы хотите приписать тирану Червю?

ХВИ НОРИ: Добродетельные, господин?

ИНКВИЗИТОР: Да, опишите, если можете, его характер.

ХВИ НОРИ: Мой дядя Малки часто говорил, что Господь Лето способен проявлять большую терпимость по отношению к избранным им соратникам.

ИНКВИЗИТОР: Других соратников он казнит без всякой видимой причины.

ХВИ НОРИ: Мне кажется, что такие причины существуют, и мой дядя Малки отыскал некоторые из них.

ИНКВИЗИТОР: Приведите нам ход его рассуждений.

ХВИ НОРИ: Его личности угрожает неуклюжее ничтожество.

ИНКВИЗИТОР: Неуклюжее? За кого вы нас принимаете?

ХВИ НОРИ: Он не переносит притворства и лжи. Вспомните казненных историков и уничтожение их трудов.

ИНКВИЗИТОР: Он просто не желает знать истину.

ХВИ НОРИ: Лето сказал моему дяде Малки, что эти историки исказили прошлое. И заметьте себе, кто мог знать прошлое лучше, чем Лето? Всем нам известен предмет его интроверсии.

ИНКВИЗИТОР: Но какие доказательства мы имеем для подтверждения того, что в его памяти живут все его предки?

ХВИ НОРИ: Я не собираюсь вступать в бесплодный спор по этому поводу. Могу только сказать, что я верю в это только потому, что в это верил мой дядя Малки и мне кажутся основательными те причины, по которым он верил.

ИНКВИЗИТОР: Мы читали доклады вашего дяди и поняли их по-иному. Малки был буквально влюблен в Червя.

ХВИ НОРИ: Мой дядя считал Лето самым искусным дипломатом Империи, мастером диалога и экспертом во всех областях человеческой деятельности.

ИНКВИЗИТОР: Не говорил ли ваш дядя о жестокости Червя?

ХВИ НОРИ: Мой дядя считал его весьма цивилизованным.

ИНКВИЗИТОР: Я спрашиваю о жестокости.

ХВИ НОРИ: Он способен на жестокость, это правда.

ИНКВИЗИТОР: Ваш дядя боялся его.

ХВИ НОРИ: Господь Лето начисто лишен невинности и наивности. Его следует бояться, если он начинает притворяться, что ему присущи эти черты. Именно об этом говорил мой дядя.

ИНКВИЗИТОР: Да, он писал такие слова.

ХВИ НОРИ: Более того! Малки говорил: «Господь Лето приходит в восторг от гениев и многообразия человечества. Он мой самый любимый собеседник».

ИНКВИЗИТОР: Поделитесь с нами вашей непревзойденной мудростью и попытайтесь растолковать нам смысл этих слов.

ХВИ НОРИ: Не смейтесь надо мной!

ИНКВИЗИТОР: Мы не смеемся. Мы хотим понять.

ХВИ НОРИ: Эти слова Малки и многое другое, о чем он мне писал, говорят о том, что Господь Лето всегда искал новое и оригинальное, но был очень обеспокоен возможным разрушительным потенциалом прогресса. Так думал мой дядя.

ИНКВИЗИТОР: Не хотите ли вы что-нибудь добавить к сказанному от своего имени?

ХВИ НОРИ: Я не вижу причин добавлять что-либо к уже сказанному и прошу прощения за отнятое у вас время.

ИНКВИЗИТОР: Вы недаром отняли у нас время. Мы утверждаем вас послом при дворе Господа Лето, Бога-Императора всей известной Вселенной.

Глава 9

Вы должны помнить, что я могу по первому требованию испытать любой из известных истории опытов. Это тот источник энергии, из которого я черпаю всякий раз, когда сталкиваюсь с милитаристским мышлением. Если вы не слышали жалобных криков раненых и умирающих, то вы ничего не знаете о войне. Я слышал эти крики в таком количестве, что они порой просто преследуют меня. Я и сам не раз плакал после битвы. Я испытывал боль от ран в самые разные эпохи — от удара кулаком, дубиной или камнем, шестопером или бронзовым мечом, булавой или пушечным ядром. Мне причиняли раны стрелы и пули, я медленно умирал от молчаливой радиоактивной пыли, от биологического оружия, от которого чернеет язык и сгорают легкие, от языков пламени огнеметов и от боевых отравляющих веществ… я не хочу перечислять дальше! Я все это видел и прочувствовал. Тем, кто осмелится спросить меня, отчего я так себя веду, я могу ответить: имея такую память, я не могу вести себя иначе. Нет, я не трус, но и я когда-то был человеком.

(Похищенные записки)

Во время теплого сезона, когда спутникам, контролирующим погоду, приходится выдерживать натиск ветров, дующих над великими морями, на окраинах Сарьира временами выпадают дожди. В один из таких дней Монео инспектировал периметр Цитадели и, возвращаясь домой, был застигнут ливнем. Ночь наступила прежде, чем он успел добраться до укрытия. Женщина из охраны Говорящей Рыбы помогла ему снять сырой плащ. Женщина отличалась мощным телосложением и квадратным лицом, тот тип, который Лето предпочитал набирать в охрану.

— Эти проклятые погодные спутники давно пора переделать, — сочувственно сказала она, отдавая Монео плащ.

Монео коротко кивнул женщине и направился наверх, в свои апартаменты. Все охранницы Говорящей Рыбы знали об отвращении, которое Лето испытывает по отношению к влаге, думая, что то же самое испытывает и Монео.

Это Червь ненавидит воду, думал Монео. Шаи-Хулуд тоскует по Дюне.

Войдя в свою квартиру, Монео тщательно вытерся и переоделся в сухую одежду, прежде чем спуститься в крипту. Незачем навлекать на себя напрасный гнев Червя. Сейчас необходим обстоятельный разговор с Лето о его путешествии в Город Праздников Онн.

Прислонившись спиной к стене лифта, Монео прикрыл глаза. Им немедленно овладела сильная усталость. Последние дни он постоянно не высыпался и никакого просвета впереди не предвиделось. Как он завидовал Лето, который вовсе не нуждался во сне. Для Бога-Императора было достаточно подремать полчаса в месяц.

Запах крипты и остановка лифта пробудили Монео от дремоты. Он открыл глаза и увидел Императора в его тележке посередине огромного зала. Монео собрался с силами и вышел из лифта, направившись к своему ужасному владыке. Лето, очевидно, ждал его. Это был хороший знак.

Лето прекрасно видел, как остановился лифт, как открылись двери, как пробудился Монео. Человек выглядел усталым, и это было вполне объяснимо. На носу паломничество в Онн со всеми вытекающими отсюда хлопотами: инопланетные визитеры, ритуал с Говорящей Рыбой, смена Императорской гвардии, отставки и назначения, а тут еще новый Дункан Айдахо, которого надо гладко и безболезненно внедрить в аппарат. Монео, как всегда, вникал во все мелочи, но возраст неумолимо давал о себе знать.

Так, так, подумал Лето. Через неделю после нашего возвращения из Онна Монео исполнится сто восемнадцать лет.

Если человек принимает достаточно Пряности, то он может прожить в несколько раз дольше этого срока, но Монео отказывался принимать Пряность, и Лето не сомневался, что знает истинную причину. Монео достиг такого положения в обществе, когда любой на его месте начинает желать скорой смерти. Единственное, чего он еще хотел, — это пристроить Сиону на имперскую службу в качестве директора имперского общества Говорящих Рыб.

Мои частики, как говорил Малки.

Монео знал, что намерением Лето было соединить в браке Сиону и Дункана Айдахо. Видимо, время для этого настало.

Монео остановился в двух шагах от тележки и поднял глаза на Лето. Что-то в его облике напомнило Лето языческого жреца из древних земных времен, молящегося на своем семейном капище.

— Господин, вы провели много часов, наблюдая за новым Дунканом, — сказал Монео. — Не испортили ли тлейлаксианцы его клетки или психику?

— Он остался незапятнанным.

Монео глубоко вздохнул, но в этом вздохе не было облегчения.

— Ты, кажется, возражаешь против его использования в качестве племенного жеребца?

— Мне странно думать о нем, как о предке и супруге моей дочери одновременно.

— Но это позволит мне получить скрещивание в первом поколении между старой формой человека и продуктом многовековой селекции. Сиона — представитель двадцать первого поколения в этом ряду скрещиваний.

— Я не вижу смысла в таких скрещиваниях. У Дункана замедлена реакция по сравнению с вашими гвардейцами.

— Меня не интересуют отдельно взятые потомки, Монео. Неужели ты думаешь, что я не знаю о геометрической прогрессии, которая диктует правила моей селекционной программы?

— Я видел ваш селекционный журнал, господин.

— В таком случае ты должен знать, что я отслеживаю появление рецессивных аллелей и исключаю их. Меня интересуют ключевые доминантные признаки.

— А мутации, господин? — в интонациях голоса Монео появились злые нотки, что заставило Лето внимательно взглянуть на него.

— Мы не будем обсуждать этот вопрос, Монео.

Лето увидел, как его помощник спрятался в раковину своей обычной осторожности.

Он необыкновенно чутко улавливает мое настроение, подумал Лето. Мне кажется, что он частично обладает теми же способностями, что и я, но они действуют у него на уровне подсознания. Его вопрос позволяет предположить, что он подозревает, чего мы достигли в Сионе.

Чтобы удостовериться в своей догадке, Лето спросил:

— Мне ясно, что ты не до конца понимаешь, чего я хочу достичь своей селекционной программой.

Лицо Монео прояснилось.

— Мой господин знает, что я изо всех сил пытаюсь вникнуть в правила этой селекции.

— Законы, если брать их в долговременной перспективе, суть временны и преходящи, Монео. Нет такого понятия, как правила развития творчества.

— Но, господин мой, вы сами только что сказали о законах, которые управляют вашей селекционной программой.

— Что я только что сказал тебе, Монео? Пытаться отыскать законы творчества — это все равно что отделить разум от тела.

— Но ведь в результате получается что-то конкретное, господин. Я знаю это по себе!

Он знает это по себе! Дорогой Монео, как ты близок к разгадке.

— Почему ты всегда хочешь услышать исчерпывающее толкование, Монео?

— Я слышал, как вы говорили о трансформационной эволюции, господин. Так озаглавлен и ваш селекционный журнал. Но что за сюрприз…

— Монео, правила меняются с каждым сюрпризом.

— Мой господин, вашей целью является улучшение человеческой породы?

Лето посмотрел на мажордома горящим взглядом, думая: Если я сейчас произнесу ключевое слово, то поймет ли он меня? Вероятно…

— Я хищник, Монео.

— Хищ… — Монео поперхнулся, произнося это слово и покачал головой. Он понимал значение этого слова или думал, что понимает, и все же оно потрясло его. Может быть, Бог-Император шутит?

— Хищник, мой господин?

— Хищники улучшают породу.

— Как это может быть, господин? Ведь вы не ненавидите нас.

— Ты меня разочаровал, Монео. Хищник не может ненавидеть свою жертву.

— Хищники убивают, мой господин.

— Я убиваю, но без ненависти. Жертва утоляет голод. Добыча — это благо.

Монео с недоумением уставился в розовое лицо Лето в сером обрамлении.

Не пропустил ли я приближение Червя? подумал Монео.

Он со страхом посмотрел на повелителя. Но нет, гигантское тело не вибрировало, глаза не горели хищным пламенем, и рудименты конечностей не подрагивали.

— По отношению к чему вы испытываете голод, мой господин? — очертя голову спросил Монео.

Я испытываю голод по отношению к способности человечества принимать долговременные верные решения. Знаешь ли ты ключ к такой способности, Монео?

— Вы много раз говорили мне об этом, мой господин, Ключ — это способность изменять свой разум.

— Да, именно изменять. Но что я имею в виду под долгосрочностью?

— Для вас эти отрезки времени измеряются тысячелетиями, господин.

— Даже мои тысячелетия — мгновения по сравнению с вечностью.

— Но ваша перспектива наверняка отличается от моей, господин.

— С точки зрения вечности любой, даже самый длительный, но ограниченный срок краток.

Но тогда выходит, что никаких правил вообще не существует. — В голосе Монео появились истерические нотки.

Лето улыбнулся, чтобы успокоить своего слугу.

— Вероятно, существует только одно правило. Краткосрочные решения всегда оказываются неверными в долгосрочной перспективе.

В полной растерянности Монео смог лишь покачать головой.

— Но, господин, ваши перспективы…

— Время необратимо утекает для любого конечного наблюдателя. Не существует закрытых систем. Даже я сумел лишь растянуть свою временную матрицу.

Монео отвел взгляд от лица Лето и посмотрел на коридоры мавзолея. Я тоже лягу здесь в один прекрасный день. Золотой Путь сможет быть продолжен, но мой путь закончится. Конечно, это не имело никакого значения. Только Золотой Путь, который был неразрывным единством, имел какое-то значение. Он снова посмотрел на Лето, избегая взгляда его ярко-голубых глаз. Неужели в этом гигантском теле сидит заурядный хищник?

— Ты не понимаешь функции хищника, Монео, — сказал Лето.

Эти слова потрясли Монео — от них веяло способностью читать чужие мысли. Он взглянул в глаза повелителю.

— Умом ты понимаешь, что даже мне придется когда-то испытать ужас смерти, но чувством ты в это не веришь, — произнес Лето.

— Как я могу верить в то, чего никогда не увижу?

Никогда еще Монео не чувствовал себя таким одиноким и испуганным. Что делает Бог-Император? Я спустился сюда, чтобы обсудить детали паломничества… и выяснить его намерения относительно Сионы. Он просто играет мною?

— Давай поговорим о Сионе, — сказал Лето.

Он опять читает мысли!

— Кода вы собираетесь испытать ее, господин? — Монео прекрасно знал ответ на этот вопрос и ждал ответа уже давно, но в этот момент он испытал неподдельный страх.

— Скоро.

— Простите меня, мой господин, но вы, без сомнения, понимаете, как я волнуюсь за судьбу моего единственного дитя.

— Но другие же пережили это испытание. Например, ты.

Монео нервно сглотнул слюну, вспомнив, как его испытывали на чувствительность к Золотому Пути.

— Меня готовила к испытанию мать, но у Сионы нет матери.

— У нее есть Говорящие Рыбы. У нее есть ты.

— Бывают и несчастные случаи, мой господин. Из глаз Монео брызнули слезы.

Лето отвернулся, подумав: Он разрывается между чувством верности мне и любовью к Сионе. Как же мучительна эта тревога о потомстве. Неужели он не понимает, что мое дитя — это все человечество?

Он вновь обратился к Монео.

— Ты прав, говоря о несчастных случаях, они случаются даже в моей вселенной. Разве это ничему тебя не научило?

— Мой господин, но на этот раз не может…

— Монео, не хочешь же ты, чтобы я доверял власть слабым администраторам?

Монео отступил на шаг.

— Нет, мой господин. Конечно, нет.

— Тогда верь в силу Сионы.

Мажордом расправил плечи.

— Я выполню свой долг.

— Сиона должна пробудиться ото сна и вспомнить, что она потомок Атрейдесов.

— Да, конечно, мой господин.

— Разве не этому мы посвятили нашу жизнь, Монео?

— Я и не отрицаю этого, мой господин. Когда она будет представлена новому Дункану?

— Сначала она пройдет испытание.

Монео уставил глаза в холодный пол крипты.

Как часто стал он смотреть в пол, подумал Лето. Что он может там увидеть? Тысячелетние следы моей тележки? Ах, нет — он смотрит в глубину той сокровищницы тайны, куда ему скоро предстоит отправиться.

Монео снова посмотрел в глаза Лето.

— Надеюсь, ей понравится общество Дункана, мой господин.

— Будь у верен в этом. Тлейлаксианцы не изменили его внешность ни на йоту.

— Это вселяет в меня уверенность, мой господин.

— Нет сомнения, что ты заметил, что его генотип очень привлекателен для женщин.

— Да, именно об этом говорят мои наблюдения, мой господин.

— Да, есть что-то в этих проницательных глазах, этих резких чертах, этих густых, как грива, волосах — от всего этого тает женская душа.

— Вы говорите истину, мой господин.

— Ты знаешь, что сейчас он с Говорящими Рыбами?

— Мне сообщили об этом, мой господин.

Лето улыбнулся. Ну конечно же Монео обо всем сообщили;

— Скоро его приведут ко мне, чтобы он мог лицезреть своего Бога-Императора.

— Я уже видел смотровую комнату, господин. Там все готово.

— Иногда мне кажется, что ты все делаешь для того, чтобы ослабить меня, Монео. Оставь мне хотя бы эти мелочи.

Мажордом изо всех сил попытался сбросить с себя гнетущий страх. Он поклонился и попятился.

— Вы правы, мой господин, но есть вещи, которые входят в мои обязанности.

Повернувшись, он поспешил прочь. Только оказавшись в поднимающемся лифте, Монео вспомнил, что Лето не отпускал его.

Он должен знать, как я устал, и простит меня.

Глава 10

Господу ведомо, что у тебя на сердце. Днесь твоя душа свидетельствует против тебя, а иные свидетели мне не нужны. Ты не повинуешься душе своей, но лишь своему гневу и ярости.

(Господь Лето кающемуся грешнику. Устное Предание)

Следующие положения о государственном устройстве Империи в год 3508-й правления Господа Лето взяты из Велбекских Извлечений. Оригинал текста находится в Архивном Хранилище Капитула Ордена Бене Гессерит. Сравнение показывает, что в изложении полностью сохранена суть исходного документа.

Именем нашего Священного Ордена и нерушимой Общины Сестер это сообщение признано заслуживающим доверия и может быть направлено на хранение в Архив Капитула на правах хроники.

Сестры Ченоу и Таусуоко благополучно вернулись с Арракиса, где им удалось найти доказательства факта казни девяти историков (о чем давно существовали подозрения), которые исчезли в Цитадели в год 2116-й правления Господа Лето. Сестры сообщают, что все девять человек были приведены в бессознательное состояние и сожжены на костре, сложенном из их исторических трудов. Это полностью соответствует тем слухам, которые циркулировали в Империи в то время. Происхождение этих слухов приписывают самому Господу Лето.

Сестры Ченоу и Таусуоко привезли рукописные свидетельства, в которых утверждается, что когда некоторые историки обратились к Лето, обеспокоенные судьбой своих коллег, он ответил им:

«Они были уничтожены за злонамеренную ложь. Не бойтесь, что мой гнев падет на ваши головы за вашиневольные заблуждения и ошибки. Я не люблю создавать мучеников. Мученики размывают эффекты воздействия драматических событий на ход истории, а именно исторические драмы суть цель моего хищничества. Трепещите только в том случае, если вы намеренно искажаете факты и держитесь за свой обман, раздувая щеки от гордости за него. Теперь можете удалиться — мы не будем больше говорить об этом».

Анализ рукописного текста позволяет утверждать, что он был написан Иконикром, мажордомом Господа Лето в год 2116-й.

Особое внимание привлекает тот смысл, который Господь Лето вкладывает в слово «хищнический». В свете теории, выдвинутой Преподобной Матерью Сиаксой, можно с высокой степенью вероятности утверждать, что Господь Лето рассматривал себя хищником в естественном, природном смысле этого слова.

Сестре Ченоу было позволено присоединиться к Говорящим Рыбам, которые сопровождают Господа Лето в его немногочисленных путешествиях. Однажды ей было позволено проехать недолго рядом с Королевской тележкой и поговорить с Господом Лето. Вот что сестра сообщает об этом диалоге.

Господь Лето сказал: «Здесь, на Королевской Дороге я часто чувствую себя как на поле битвы, где мне приходится защищаться от врагов».

Сестра Ченоу сказала: «Никто не нападет на вас здесь, господин».

Господь Лето сказал: «Вы, сестра Бене Гессерит, постоянно нападаете на меня и даже здесь пытаетесь склонить на свою сторону моих Говорящих Рыб».

Сестра Ченоу укрепила свой дух, приготовившись к смерти, но Бог-Император просто остановил тележку и оглянулся на свою свиту. Ченоу говорит, что все послушно остановились на почтительном расстоянии и застыли в ожидании.

Господь Лето сказал: «Их не так много, но они мне все рассказывают, поэтому не отрицайте моих обвинений».

Сестра Ченоу сказала: «Я не отрицаю их».

Тогда Господь Лето посмотрел на нее и сказал: «Тебе нечего бояться за свою жизнь. Я хочу, чтобы ты донесла мои слова до вашего Капитула».

Сестре Ченоу стало ясно, что Господь Лето знает все о ней и о ее миссии, о ее специальной подготовке, усилившей ее память. Лето знал о ней действительно все.

«Он был как Преподобная Мать, — сказала сестра Ченоу. — От него ничего нельзя было утаить».

Потом Император Лето приказал сестре Ченоу: «Посмотри на мой Город Празднеств и расскажи, что ты видишь».

Сестра Ченоу посмотрела в сторону Онна и сказала: «Я вижу вдали город. Он прекрасен в свете сегодняшнего утра. Справа находится ваш лес. Там столь обильная растительность, что я могла бы потратить много часов, описывая ее. Слева и вокруг множество строений, в которых живут ваши слуги, там же я вижу сады. Некоторые выглядят очень богатыми, а другие столь же бедными».

Господь Лето сказал: «Мы сделали свой ландшафт суетным! Деревья — это суета. Дома, сады… Можно ли восторгаться таинствами в таком ландшафте?»

Сестра Ченоу, осмелевшая после слов Лето, спросила: «Господин все еще жаждет чудес и таинств?»

Господь Лето ответил на это: «В таком ландшафте отсутствует внешняя открытая духовная свобода. Разве ты не видишь этого? Вселенная не открывается здесь человеку — вокруг лишь замкнутые пространства — двери, замки и запоры».

Сестра Ченоу спросила: «Значит, человечество, на ваш взгляд, больше не нуждается в частной жизни и защите?»

Господь Лето сказал: «Вернувшись домой, передай Сестрам, что я восстановлю открытость вселенной в ее духовной свободе. Такой ландшафт, какой ты видишь здесь, направляет внимание человека внутрь и заставляет искать духовной свободы в себе. Но большинство людей не обладает достаточной силой, чтобы найти силу в себе самому».

Сестра Ченоу сказала: «Я в точности передам ваши слова Общине Сестер».

Господь Лето сказал: «Обязательно сделай это. Передай своим Сестрам также, что Бене Гессерит должны лучше других людей видеть опасность генетических скрещиваний, когда хотят получить вполне определенный результат».

Сестра Ченоу считает, что это было вполне осознанное напоминание об отце Лето, Пауле Атрейдесе. Надо при этом отметить, что мы получили Квисатц Хадераха одним поколением раньше. Став Муад'Дибом, вождем фрименов, Пауль ускользнул из-под нашего контроля. Нет сомнения в том, что Пауль был мужчиной со способностями Преподобной Матери, обладал он и другими силами, за что человечество до сих пор платит дорогую цену. Как сказал Господь Лето:

«Вы получили то, чего никак не ожидали. Вы получили меня, и мне удалось создать Сиону».

Господь Лето не стал подробно распространяться о дочери своего мажордома Монео. Мы расследуем это дело сами.

В том, что касается других дел, то там наши следователи могут сообщить Капитулу следующую информацию:

Говорящие Рыбы

Женский легион Господа Лето выбирает своих представительниц на празднества в Арракисе, которые бывают один раз в десять лет. От каждого планетного гарнизона на праздник направляются три женщины. (Список этих избранниц см. в приложении). Обычно на праздник не приглашаются взрослые мужчины и даже супруги Говорящих Рыб. Список супругов изменился за период нашего пребывания очень мало. Мы включили в список эти новые имена, сопроводив их, где это было возможно, краткой генеалогической справкой. Только два таких супруга являются прямыми потомками Дункана Айдахо. Мы ничего не можем добавить к нашим наблюдениям относительно использования Господом Лето гхола в его селекционной программе.

Ни одна из наших попыток образовать союз между Говорящими Рыбами и Бене Гессерит не увенчалась успехом. Господь Лето продолжает увеличивать численность некоторых гарнизонов. Кроме того, Говорящие Рыбы наделяются функциями, отличными от военных. Это вполне ожидаемый результат возрастающего на местах восхищения и уважения по отношению к этим гарнизонам. (В приложении указаны гарнизоны, увеличенные в последнее время. Примечание редактора: самые подходящие для наших целей гарнизоны расположены на родных планетах Бене Гессерит, Иксе и Тлейлаксу. По нашим наблюдениям, гарнизоны Космической Гильдии увеличены не были).

Священники

За исключением нескольких естественных смертей и новых назначений (см. приложение) никаких существенных изменений в корпусе священников не произошло. Те чиновники, которые направлены на должности, имеют жесткие инструкции и обязаны консультироваться с Арракисом по каждому мало-мальски важному случаю. По мнению Преподобной Матери Саксии и некоторых других, религиозный характер Говорящих Рыб постепенно сходит на нет.

Селекционная программа

Кроме ничем не подкрепленных сведений о Сионе и неудаче с ее отцом, мы не можем сообщить ни о чем существенно новом по сравнению с нашими данными о селекционной программе Господа Лето. В его планах имеется некоторое стремление к рандомизации, о чем можно судить по его замечанию о генетических целях, но мы не уверены, что Господь Лето был искренен и откровенен с Сестрой Ченоу. Мы хотим обратить ваше внимание на многие случаи, когда Лето лгал либо кардинально менял смысл своих высказываний, никак нас об этом не предупреждая.

Господь Лето продолжает политику нашего недопущения в его селекционную программу. Его наблюдатели в нашем гарнизоне Говорящих Рыб твердо элиминируют из своих планов наши рождения, против которых они категорически возражают. Только ценой больших усилий нам удается сохранить генетический потенциал для создания Преподобных Матерей. Мы не получили ответа на наши протесты. В ответ на прямой вопрос Сестры Ченоу Господь Лето сказал. «Будьте благодарны за то, что имеете».

Это предупреждение оценено нами должным образом. Мы передали Господу Лето самое искреннее благодарственное письмо.

Экономика

Капитул продолжает поддерживать свою платежеспособность, но меры консервации не могут стать мягче. Более того, на ближайшее время следует предусмотреть более жесткие дополнительные меры консервации. Эти меры должны предусмотреть уменьшение ритуального расхода меланжи и увеличить его вложения в необходимые службы. Мы надеемся увеличить поступления вдвое за счет обучения женщин — представительниц Великих Домов — в течение следующих четырех отчетных периодов. Тем самым мы предлагаем вам приготовить аргументы в пользу увеличения квот меланжи, отпускаемой на эти цели.

Господь Лето отказал в нашей просьбе об увеличении его выплат в виде меланжи. Объяснений этого решения мы не получили.

Наши отношения с Объединенным Советом Передовой и Честной Торговли остаются успешными и плодотворными. ОСПЧТ за прошедший отчетный период основал картель межзвездного ювелирного проекта, картель, участвуя в котором мы получили немалую прибыль благодаря консультативным и посредническим услугам. Поступления от этих сделок позволят покрыть убытки, связанные с потерями на Гьеди Один. Эти расходы официально списаны в убыток.

Великие Дома

За отчетный период тридцать один Великий Дом пережил экономическую катастрофу. Только шесть из них смогли оправиться настолько, что достигли статуса Малых Домов (см. приложение). Такие события есть проявление тенденции, которая прослеживается на протяжение последнего тысячелетия, когда многие Великие Дома постепенно скатываются на второстепенные роли. Надо особо отметить, что из шести Великих Домов, которым удалось избежать полной катастрофы, пять имели свою долю в межзвездном ювелирном проекте ОСПЧТ. Полученная прибыль позволила вложить деньги в редкие китовые меха с Каладана.

(Запасы нашего риса почти, удвоились в результате успешных операций холдинга китового меха. Основания для таких операций будут приведены в обзоре следующего отчетного периода).

Семейная жизнь

Согласно наблюдениям наших исследователей, на протяжение последних двух тысяч лет происходит неуклонное нивелирование семейного уклада. Исключения, как и ожидалось, касаются Гильдии, Говорящих Рыб, придворных, тлейлаксианцев (которые, несмотря на все усилия, остаются гибридами) и, конечно, нашей Общины Сестер.

Стоит в этой связи отметить, что семейный уклад на разных планетах становится все более и более единообразным, а это не может быть случайностью. По-видимому, это часть грандиозного замысла Господа Лето. Даже беднейшие семьи очень хорошо питаются, это так, но условия жизни становятся все более и более статичными.

Хотим напомнить высказывание Лето, сделанное им восемь поколений назад:

«Я — единственное зрелище, на которое еще стоит смотреть в Империи».

Преподобная Мать Саксия предложила теоретическое обоснование наблюдаемой тенденции, которое разделяют теперь многие из нас. Преподобная Мать Саксия приписывает Лето мотив, основанный на концепции гидравлического деспотизма. Как вы знаете, гидравлический деспотизм возможен только тогда, когда условия, от которых в абсолютной степени зависит жизнь, могут управляться относительно небольшой централизованной силой. Концепция гидравлического деспотизма возникла в ту эпоху, когда количество орошающей воды увеличивало численность человеческой популяции до такого уровня, что жизнь людей становилась в абсолютную зависимость от этого количества. Как только поступление воды прекращалось, наступала массовая гибель людей.

Этот феномен наблюдался неоднократно на протяжение человеческой истории и касался не только воды и продуктов землепашества, но и углеводородного топлива, поступление которого можно было легко контролировать с помощью, трубопроводов и других распределительных сетей. В то время, когда электричество доставлялось потребителям по проводам, оно тоже было инструментом гидравлического деспотизма.

Преподобная Мать Саксия считает, что Господь Лето строит еще более жестокую систему гидравлического деспотизма, основанную на распределении меланжи. В этой связи стоит заметить, что меланжа является одним-единственным средством замедления наступления старости, хотя и не является при этом радикальным средством излечения от старения. Преподобная Мать Саксия предполагает даже, что Лето собирается преднамеренно поразить человечество некой болезнью, от которой существует только одно средство — меланжа. Хотя такое предположение несколько экстравагантно, его нельзя полностью сбрасывать со счетов. Случались и более странные вещи, и мы не должны забывать о роли сифилиса в ранней истории человечества.

Транспорт/Гильдия

Три вида транспорта, некогда присущих почти исключительно Арракису (передвижение пешком с грузом на лямках, по воздуху с помощью орнитоптера и кораблями Гильдии с планеты на планету) становятся доминирующими и в остальных частях нашей обитаемой вселенной. Единственным исключением является Икс.

Мы приписываем это явление общей тенденции к планетарному застою и формированию статического образа жизни. Частично такое положение вещей обусловлено стремлением во всем копировать древний Арракис. В этой тенденции не последнюю роль играет всеобщее отвращение к производимым на Иксе вещам. Нельзя отрицать и того, что подобное положение вполне устраивает Говорящих Рыб, которые поддерживают такую транспортную систему, поскольку она облегчает их службу.

Что касается Гильдии, то здесь такое положение обусловлено полной зависимостью навигаторов от меланжи. Мы в свете изложенного пристально наблюдаем за попытками Космической Гильдии в сотрудничестве с Иксом создать механическое приспособление для улучшения способности навигаторов выбирать маршрут и держаться его во время перелета. Без меланжи или ее замены каждое путешествие в космосе с транссветовой скоростью грозит обернуться катастрофой. Хотя мы не очень высоко оцениваем перспективу совместного проекта Гильдии и Икса, тем не менее мы будем внимательно следить за развитием событий, ибо все в мире возможно.

Бог-Император

Если оставить в стороне некоторое увеличение размеров тела, то можно сказать, что физические характеристики Господа Лето практически не изменились за отчетный период. Упорно циркулировавшие слухи об отвращении Лето к воде не подтвердились, хотя мы доподлинно знаем, что черви не выносили воду и был даже ритуал водного убийства, когда древние фримены убивали водой молодых червей, чтобы добыть Пряность для своих оргий.

Есть все основания полагать, что Господь Лето проявляет большой интерес к совместному проекту Гильдии и Икса, поскольку при его успехе снизится потребность в меланжи, а это уменьшит власть Лето в Империи.

Он продолжает иметь дела с Иксом, поскольку там изготовили его повозку и продолжают вносить в нее усовершенствования.

Новый гхола Дункан Айдахо был прислан Господу Лето с Тлейлаксу. Это определенно говорит в пользу того, что предыдущий гхола мертв, хотя обстоятельства его смерти остаются нам неизвестны. Мы хотим обратить ваше внимание на то, что есть данные, по которым можно утверждать, что Господь Лето самолично убил нескольких своих гхола.

Существует все возрастающее количество свидетельств в пользу того что в своей деятельности Господь Лето использует компьютеры. Если он действительно нарушает свои собственные запреты и проскрипции бутлерианского джихада, то при наличии доказательств мы могли бы усилить свое влияние на Господа Лето, возможно, даже образовать с ним совместное предприятие, создания которого мы давно добиваемся. Нашей первоочередной задачей является по-прежнему суверенный контроль над селекционной программой. Мы, естественно, будем продолжать наши исследования, но со следующими мерами предосторожности:

Как и в каждом докладе, который предшествовал данному, мы должны сказать несколько слов о предзнании, которым обладает Господь Лето. Нет сомнения, что его способность предсказывать события задолго до их реализации, дар оракула, которым он обладает в гораздо большей мере, чем любой из его предков, — суть основа его политической власти.

Мы ни в коем случае не отрицаем этого!

Более того, мы глубоко убеждены, что он знает о каждом нашем важном действии задолго до того, как мы решаем его предпринять. Таким образом, своими действиями мы ни в коей мере не способны создать для него какую-либо опасность или поставить под угрозу исполнение его планов. Мы должны обратиться к нему приблизительно со следующими словами:

«Говорите нам о том, что наши планы угрожают вам, чтобы мы могли вовремя прекратить их осуществление».

И:

«Скажите нам о ваших планах, чтобы мы могли помочь их осуществлению».

Он не дал ответа ни на один вопрос из всех, которые были нами заданы.

Иксианцы

Нам практически нечего сообщить вам об Иксе, кроме совместного проекта Гильдии и Икса. Больше ничего интересного об Иксе мы сообщить в данный момент не можем. Икс послал на Арракис нового посла ко двору Господа Лето. Это Хви Нори — племянница Малки, который был когда-то по слухам добрым товарищем Господа Лето. Причина замены посла неизвестна, хотя есть основания подозревать, что Хви Нори воспитана для определенной цели, возможно, специально для представительства Икса на Арракисе. Мы полагаем, что и сам Малки был генетически предрасположен к тому, кем он был для Лето.

Мы продолжим наши исследования в этом направлении.

Музей фримена

Эти выродившиеся реликты некогда гордого племени воинов продолжают действовать как наш главный источник информации о событиях, происходящих на Арракисе. Этот музей представляет собой большую статью расходов нашего бюджета, потому что его аппетиты растут, а мы не можем позволить себе портить отношения с ним.

Интересно в этой связи отметить, что хотя их жизнь очень мало напоминает жизнь их далеких предков, копирование фрименского образа жизни безупречно. Мы приписываем это влиянию Говорящих Рыб на подготовку сотрудников Музея фримена.

Тлейлаксу

Мы не ждем каких-либо сюрпризов от нового гхола Дункана Айдахо. Тлейлаксу не хотят снова возбуждать недовольство Господа Лето, как это было однажды, когда они вознамерились изменить клеточную природу и психику очередного Дункана Айдахо.

Последние сообщения с Тлейлаксу говорят о том, что они снова хотят вовлечь нас в совместное с ними предприятие по созданию чисто женского сообщества, в котором не было бы необходимости в мужчинах. По очевидной причине, включающей в себя неприятие того, что исходит с Тлейлаксу, мы, как всегда, ответили вежливым отказом. Наше посольство при Городе Празднеств во время традиционного Фестиваля доложит Господу Лето о нашем решении.

С искренним уважением подписано:

Преподобные Матери: Сиакса, Йитоб, Мамулут, Экнекоск и Акели.

Глава 11

Это может показаться странным, но великая борьба, образцы которой вы можете почерпнуть из моих записок, очень часто остается невидимой для тех, кто в этой борьбе принимает непосредственное участие. Очень многое зависит от того, о чем мечтает человек в глубине своей души. Я всегда уделял самое пристальное внимание четкому оформлению не только своих действий, но и своих мечтаний. Между строк моих записок вы можете прочесть о моей борьбе со взглядами человечества на самое себя — это тяжкая битва на поле, где правят мотивы, коренящиеся в нашем непроницаемом прошлом, возникают из бессознательного и становятся событиями, с которыми нам приходится не только жить, но и бороться. Это чудовище с головой гидры, которое нападает на нас с невидимой нами стороны. Поэтому я молюсь о том, чтобы вы, когда вам удастся пройти мою часть Золотого Пути, не остались детьми, танцующими под музыку, которая не слышна вам самим.

(Похищенные записки)

Твердыми, тяжелыми шагами Наила поднималась по винтовой лестнице, ведущей в Зал Аудиенций Бога-Императора на вершине южной башни Цитадели. Каждый раз, когда Наила пересекала юго-восточную арку башни, она видела лучи солнца, падавшие сквозь узкие окна и видимые во взвешенной в воздухе пыли. Наила знала, что в центральной стене башни, за ее спиной, находится лифт, достаточно мощный, чтобы перемещать огромное тело Бога, и который, без сомнения, мог бы поднять ее невесомое в сравнении с такой тяжестью тело. Однако тот факт, что она была обязана подниматься пешком, не вызывал у женщины возмущения.

Ветерок, дувший сквозь бойницы, доносил до Наилы кремнистый жаркий запах обдуваемой знойными бурями Пустыни. Низкое солнце освещало сложенную из грубого камня внутреннюю стену, и вкрапления из красного минерала вспыхивали в лучах солнца, как спички. Временами Наила бросала взгляд в узкие окна и видела дюны. Как ей хотелось остановиться и насладиться этим величественным зрелищем! Но…

— У тебя героическое терпение, Наила, — сказал ей однажды Господь Лето.

Воспоминание об этих словах согрело душу женщины.

Лето следил за продвижением Наилы с помощью хитроумного иксианского приспособления, которое формировало перед глазами Императора трехмерное голо графическое изображение женщины в три четверти натуральной величины.

Как точны ее движения, подумал он.

Эта точность проистекает из ее одухотворенной страстью простоты.

Наила была одета в синий мундир Говорящих Рыб с капюшоном, но без ястреба на груди. Миновав пост охраны, она сбросила лицевую маску, в которой была обязана явиться на аудиенцию. Ее массивное мускулистое тело было таким же, как тела ее товарок, но лицо было совершенно необыкновенным. Оно было практически квадратным. Это впечатление усиливал большой рот, который, казалось, окружал щеки. Рот казался еще больше от глубоких складок, которые залегали у углов рта. Глаза светло-зеленые, коротко подстриженные волосы напоминали старую слоновую кость. Лоб гармонировал с лицом — он был широким и совершенно плоским, светлые брови казались незаметными из-за яркости глаз. Плоский прямой нос заканчивался практически у линии тонких губ.

Когда Наила говорила, ее челюсти двигались, как у примитивного животного. О ее силе среди Говорящих Рыб ходили легенды. Лето видел однажды, как она без всяких видимых усилий подняла одной рукой мужчину весом сто килограммов. Наила прибыла на Арракис без ведома Монео, хотя мажордом, конечно, знал, что Лето использует Говорящих Рыб в качестве своих тайных агентов.

Лето отвернулся от движущегося голографического изображения и посмотрел в широкое окно, бросив взгляд на пустыню, раскинувшуюся к югу от Цитадели. Перед его глазами заплясали цвета скал — коричневый, золотой, янтарный. Далекая скала, имевшая очертания белой цапли, обрела в лучах заходящего солнца фантастический розовый ореол. Белые цапли не водились на Арракисе и существовали только в памяти Лето. Стоило ему представить себе этот белый камень, как казалось, что перед глазами пролетает грациозная большая птица.

Подъем по лестнице должен был утомить даже Наилу, поэтому, Лето знал это по опыту, женщина остановится отдохнуть, причем остановится точно на две ступени ниже отметки в три четверти. Это было проявлением пунктуальности Наилы — черты, из-за которой ее и взяли в Сарьир из далекого сепрекского гарнизона.

На расстоянии нескольких размахов крыльев от окна пролетел дюнный ястреб. Внимание Лето привлекли также тени у подножия Цитадели — там обитали какие-то мелкие зверьки. Ястреб пролетел на фоне облаков.

Это зрелище было удивительным для души старого фримена, каким был Лето: облака на Арракисе, дожди и открытые водоемы.

Лето прислушался к своему внутреннему голосу: осталась последняя пустыня — мой Сарьир; превращение Дюны в зеленый Арракис с первого дня моего правления проводилось в жизнь беспощадной железной рукой.

Влияние географии на историю осталось совершенно незамеченным, подумал Лето. Люди чаще задумываются о влиянии истории на географию.

Кому принадлежат русла этих рек? Зеленые долины? Этот полуостров? Эта планета?

Никому из нас.

Наила снова двинулась по лестнице, взгляд ее был устремлен на ступени, которые ей предстояло преодолеть. Лето снова стал наблюдать за ней.

Во многих отношениях она самый полезный помощник из всех, кто у меня когда-либо был. Я — ее Бог. Она поклоняется мне без всяких вопросов и рассуждений. Даже когда я шутки ради подвергаю испытанию ее веру, она и воспринимает это как простое испытание. Она знает, что способна выдержать любое испытание.

Когда он послал ее в среду заговорщиков и велел подчиняться Сионе, Наила не стала задавать вопросов. Если Наила в чем-то сомневалась, даже в тех случаях, когда она была способна выразить свои сомнения словами, ее мыслей вполне хватало на восстановление веры. Или это было раньше, а теперь… Последнее послание Наилы говорило о том, что требуется личная аудиенция у Божества, чтобы восстановить внутреннюю силу Наилы.

Лето припомнил первый разговор с ней, с женщиной, которая трепетала от желания угодить.

— Даже если Сиона пошлет тебя убить меня, ты обязана подчиниться. Она ни в коем случае не должна знать, что ты служишь мне.

— Никто не может убить вас, господин.

— Но ты должна повиноваться Сионе.

— Конечно, господин, ведь это ваш приказ.

— Ты должна повиноваться ей во всем.

— Я сделаю это, господин.

Это просто еще одно испытание. Наила не обсуждает их, а воспринимает как укусы мухи. Ее Господь требует? Наила подчиняется. Я не должен допустить, чтобы эти отношения каким-то образом изменились.

В старые времена из нее получилась бы превосходная шадут, подумал Лето. Именно по этой причине он в свое время дал ей отравленный фрименский нож, один из немногих настоящих ножей, сохранившихся со времен сиетча Табр. Этот нож принадлежал когда-то одной из жен Стилгара. Теперь Наила носила его под плащом, больше в качестве талисмана, нежели в качестве оружия. Лето Дал ей нож, выполнив при этом особый ритуал, который пробудил в его памяти эмоции, которые, как он сам считал, были навсегда похоронены в ее глубинах.

— Это зуб Шаи-Хулуда.

Он протянул ей клинок своими руками, обтянутыми серебристой чешуей.

— Прими его, и ты станешь частью одновременно прошлого и будущего. Осквернишь его, и твое прошлое не даст тебе перейти в будущее.

Наила приняла нож, потом ножны.

— Рассеки палец до крови, — приказал Лето. Наила повиновалась.

— Вложи клинок в ножны. Если обнажишь его, то кровь должна пролиться.

Наила снова безмолвно повиновалась.

Глядя на приближающееся трехмерное изображение Наилы, Лето почувствовал, как его воспоминания о старинной церемонии окрашиваются в грустные тона. Старый фримен мертв, а без него весь ритуал, да и сам нож превращаются в бесполезную игрушку. Польза сохранится только до тех пор, пока жива Наила.

Я отбросил часть своего прошлого.

Очень печально, что шадут прошлого выродился в Говорящих Рыб настоящего, а древний нож используется только для того, чтобы крепче привязать слугу к хозяину. Лето знал, что многие считают Говорящих Рыб жрицами — на это он отвечал Бене Гессерит.

Он создает новую религию, — утверждал Орден.

Чушь! Я не создал религию. Я сам — религия!

Наила вошла в зал и остановилась в трех шагах от повозки. Взгляд, как и положено, опущен долу.

— Женщина, подними глаза, — произнес Лето, все еще охваченный своими воспоминаниями.

Наила повиновалась.

— Я создал священную непристойность, — сказал он. — Религия, центром которой являюсь я сам, отвратительна Мне самому.

— Да, господин.

В зеленых глазах Наилы не было намека на вопрос, не было размышлений, не было даже желания что-то ответить.

Если я пошлю ее собирать с неба звезды, она пойдет и попытается это сделать. Она думает, что я снова ее испытываю. Мне кажется, что она в конце концов может меня разозлить своей покорностью.

— Эта проклятая религия должна закончиться вместе со мной! — крикнул Лето. — Почему я должен навязывать религию моему народу? Религии разрушаются изнутри — так же, как Империи и личности! Все происходит одинаково.

— Да, господин.

— Религии порождают таких фанатиков и радикалов, как ты!

— Благодарю вас, господин.

Какое-то подобие ярости быстро промелькнуло в глубинах его памяти. Ничто не могло оставить след в вере Наилы.

— Топри все доложил мне через Монео, — сказал Лето. — Теперь расскажи мне о Топри.

— Топри — червь.

— Не так ли вы называете и меня, когда собираетесь на свои мятежные сходки?

— Я во всем повинуюсь моему господину.

Тушé!

— Стало быть, Топри не подлежит обработке? — спросил Лето.

— Сиона правильно его оценила. Он неуклюж. Он говорит вещи, которые повторяют другие, и его рука сразу становится видна в каждом деле. Буквально спустя секунду после того, как Кобат начал говорить, Сиона поняла, что Топри — шпик.

С этим согласны все, даже Монео, подумал Лето. Топри — плохой агент.

Это единодушие доставило Лето удовольствие. Эти Мелкие махинации слегка замутили воду, которую он сам считал совершенно прозрачной. Однако действующие лица пока неплохо справлялись со сценарием.

— Не подозревает ли Сиона тебя?

— Я не отличаюсь неуклюжестью.

— Знаешь ли ты, зачем я тебя позвал?

— Чтобы испытать мою веру.

Ах, Наила, как мало знаешь ты об испытаниях.

— Я хочу, чтобы ты сказала, как ты оцениваешь Сиону. Я хочу увидеть ее на твоем лице, увидеть ее в твоих движениях и услышать ее в твоем голосе, — сказал Лето. — Готова ли она?

— Она нужна Говорящим Рыбам, господин. Зачем вы подвергаете ее такому риску?

— Форсировать события — это самый верный путь потерять то, что я больше всего ценю в Сионе, — ответил Лето. — Она должна прийти ко мне с нерастраченными силами.

Наила опустила глаза.

— Как будет угодно моему господину.

Лето понял смысл этого ответа. Наила всегда реагировала так на вещи, смысл которых был ей непонятен.

— Переживет ли она испытание, Наила?

— Судя по описанию испытания… — Наила подняла голову, посмотрела в глаза Лето и пожала плечами. — Я не знаю, господин. Конечно, она сильна. Она — единственная, кто сумел уйти от волков. Но ею управляет ненависть.

— Это естественно, — возразил Лето. — Скажи мне, Наила, что она собирается делать с вещами, украденными у меня?

— Разве Топри не сказал вам, что она сделала с книгами, в которых содержатся Ваши Священные Слова?

Как она умеет выделять голосом заглавные буквы в словах, подумал Лето, прежде чем заговорить.

— Да, да. Иксианцы получили свою копию, а скоро Гильдия и Община Сестер засядут за тяжкую работу по расшифровке моих записей.

— Что это за книги, господин?

— Это мое обращение к моему народу. Я хочу, чтобы их прочитали. Я хочу знать, что сказала Сиона о карте Цитадели, которую она тоже взяла.

— Она говорит, что под фундаментом Цитадели расположено огромное хранилище меланжи, господин, и что по карте можно понять, где оно находится.

— По карте она этого не поймет. Собирается ли она прокладывать подземный ход под Цитадель?

— Она хочет добыть у иксианцев необходимые для этого инструменты.

— Она их не получит.

— Действительно ли там находится Пряность, господин?

— Да.

— О том, как охраняются эти сокровища, ходят легенды. Говорят, что рассыплется весь Арракис, если кто-нибудь попытается проникнуть на этот склад. Это правда?

— Да, такая попытка сотрясет всю Империю. Не уцелеют ни Гильдия, ни Община Сестер, ни Икс, ни Тлейлаксу, ни даже Говорящие Рыбы.

По телу Наилы пробежала невольная дрожь.

— Я не позволю Сионе добраться до запасов меланжи.

— Наила, я же приказал тебе во всем повиноваться Сионе. Вот как ты верно мне служишь!

Она застыла перед ним, полная страха перед его гневом. Никогда еще не была она так близко от того, чтобы потерять веру. То был кризис, который он намеренно создал, зная, чем все закончится. Наконец Наила медленно пришла в себя и успокоилась. Он видел ее мысли так же ясно, как если бы они были высказаны вслух.

Последнее испытание!

— Ты вернешься к Сионе и будешь защищать ее жизнь ценою своей, — сказал Лето. — Это задание, которое я Дал тебе, а ты согласилась его принять. Именно поэтому я выбрал тебя. Вот почему только ты носишь отравленный Фрименский нож Стилгара.

Наила пощупала правой рукой спрятанный под накидкой нож.

Как это верно, подумал Лето, что оружие способно сделать поведение человека вполне предсказуемым.

Он зачарованно посмотрел на напряженное тело Наилы. В глазах ее не было ничего, кроме обожания.

Конечный результат риторического деспотизма… скоро я начну его презирать!

— Иди! — рявкнул он.

Наила сделала поворот кругом и покинула Священное Присутствие.

Стоит ли оно того? — подумал Лето.

Однако Наила сказала ему то, что он хотел знать. Она восстановила и обновила свою веру и открыла ему то, что скрывалось под туманным образом Сионы. Инстинктам Наилы можно верить.

Сиона достигла того взрывоопасного момента, который был мне так нужен.

Глава 12

Дунканы всегда находили очень странным то, что я формирую вооруженные силы из женщин, но дело в том, что мои Говорящие Рыбы — это во всех смыслах временная армия. Хотя женщины могут проявлять насилие и ярость, они сильно отличаются от мужчин в своем увлечении битвой. Колыбель бытия предрасполагает их к более бережному отношению к жизни. Они являются лучшими хранителями Золотого Пути. Я лишь усилил эту врожденную предрасположенность системой тренировок. На какое-то время я вырываю их из обыденной рутины, они получают то, о чем потом с удовольствием вспоминают всю оставшуюся жизнь. В юном возрасте они вступают в товарищество Сестер и готовятся к вещам очень глубоким. В таких товариществах люди всегда готовятся к великим свершениям. Воспоминания о днях, проведенных с Сестрами, покрывается со временем ностальгической дымкой, то время кажется им чудесным и непохожим на те серые будни, которые они вынуждены влачить ныне. Именно таким способом можно сегодня менять ход буду щей истории. Современники в действительности не живут в одно время. Прошлое всегда меняется в их глазах, но лишь немногие понимают это.

(Похищенные записки)

Отправив послание Говорящим Рыбам, Лето поздним вечером спустился в крипту. Он решил, что лучше всего будет устроить новому Дункану аудиенцию в темноте, чтобы Лето сначала описал себя и только потом дал возможность новому Айдахо увидеть свое тело-пресуществующего Червя. Таким требованиям удовлетворяла небольшая комната, вырубленная в черном камне неподалеку от центральной ротонды. Помещение было достаточно большим, чтобы вместить Лето в его тележке, хотя потолок был очень низок. Освещение Лето мог регулировать по собственному усмотрению, дверь была одна, но состояла из двух секций — одной большой, достаточной для проезда Королевской тележки, а вторая — маленькие воротца для прохода людей.

Лето направил тележку в помещение, закрыл большие ворота и открыл маленькую дверь, и после этого приготовился к церемонии.

Самой большой проблемой была скука. Изделия тлейлаксианцев были стандартизованы настолько, что один гхола нисколько не отличался от всех прочих. Однажды Лето даже предупредил тлейлаксианцев, чтобы они больше не делали одинаковых Дунканов, но он сам прекрасно сознавал, что в этом они откажутся повиноваться ему.

Иногда я думаю, что они поступают так просто из духа противоречия!

На Тлейлаксу жестко держались за эту привилегию, понимая, что это залог их выживания.

Присутствие Айдахо тешит во мне Пауля Атрейдеса.

Лето сказал Монео, когда мажордом впервые появился в Цитадели:

— Дункан должен явиться ко мне после дополнительной подготовки. Ты должен проследить, чтобы мои гурии смягчили его и ответили на некоторые его вопросы.

— На какие вопросы они имеют право отвечать, господин?

— Они знают.

За много лет Монео давно изучил процедуру во всех подробностях.

За дверью раздались голоса Монео и эскорта из Говорящих Рыб. Послышался неуверенный шаг нового гхола.

— Входи в эту дверь, — сказал Монео. — Там темно. Остановись, как только войдешь, мы закроем дверь, а ты жди, когда заговорит господин Лето.

— Почему там темно? — не скрывая возмущения, спросил Дункан.

— Он сам тебе все объяснит.

Айдахо втолкнули в темное помещение и заперли за ним дверь.

Лето прекрасно знал, что видит сейчас Дункан: тени среди теней; в непроглядном мраке он не сможет даже определить, откуда раздается голос Лето. Как обычно, Лето заговорил голосом Пауля Муад'Диба:

— Я рад снова видеть тебя, Дункан.

— Но я не могу вас видеть!

Айдахо был воин, а воин атакует. Этот выпад убедил Лето, что копия полностью повторяет оригинал. Моральная игра, с помощью которой тлейлаксианцы пробуждали предсмертную память Дунканов, оставляла некоторую неопределенность в их мышлении. Некоторые Айдахо полагали, что когда-то угрожали Муад'Дибу. Этот гхола тоже разделял подобную иллюзию.

— Я слышу голос Пауля, но не в состоянии его разглядеть, — сказал Айдахо. Он даже не попытался скрыть растерянность — она прозвучала в его голосе.

Зачем это Атрейдес продолжает играть в свою глупую игру? Пауль давно мертв, а здесь присутствует Лето, который говорит ожившим голосом Пауля, его памятью, впрочем, как и памятью многих и многих других! — если, конечно, тлейлаксианцы сказали ему правду.

— Тебе сказали, что ты лишь последний в длинной череде двойников, — произнес Лето.

— Сам я не помню этого.

Лето расслышал в тоне Айдахо почти истерику, едва прикрытую храбростью воина. Будь прокляты эти тлейлаксианцы — их бродильные чаны производили людей с окрошкой в мозгах! Этот Дункан прибыл в состоянии, близком к шоку, подозревая, что безумен. Лето понимал, что потребуются тончайшие движения души, чтобы привести беднягу в чувство. Это будет тяжким эмоциональным потрясением для обоих.

— Произошло много изменений, Дункан, — заговорил Лето, — лишь одно осталось неизменным — я все еще Атрейдес.

— Мне сказали, что ваше тело… — Да, оно изменилось.

— Проклятые тлейлаксианцы! Они пытались заставить меня убить того, кого я… короче, он был похож на вас. И я вдруг вспомнил, кто я, и было… Это мог быть гхола Муад'Диба?

— Уверяю тебя, это был обычный мим, Танцующий Лицом.

— Он был так похож… Вы полностью уверены?

— Нет, нет. Это был актер, не более того. Он остался жив?

— Конечно! Но именно так они пробудили мою память. Они мне все объяснили. Это правда то, что они говорили?

— Это истинная правда, Дункан. Мне отвратительны эти игры, но я допустил их не в силах отказать себе в удовольствии находиться в твоем обществе.

Потенциальные жертвы всегда выживают, подумал Лето. Особенно это касается потенциальных жертв Дунканов. Бывают, конечно, и ошибки. Поддельных Муад'Дибов убивают, а Дунканы не удаются. Но на этот случай существуют тщательно сохраняемые клетки оригиналов.

— Так что произошло с вашим телом? — продолжал настаивать Айдахо.

Теперь можно оставить личину Муад'Диба. Лето заговорил своим обычным голосом.

— Я сделал из песчаных форелей новую кожу для себя. Дальше все произошло само собой — они изменили мою внешность.

— Зачем?

— Я объясню тебе все по ходу дела.

— Тлейлаксианцы говорят, что вы выглядите как песчаный червь.

— А что говорят мои Говорящие Рыбы?

— Они говорят, что вы — Бог. Почему вы называете их Говорящими Рыбами?

— Это старая уловка. Первая жрица говорила, что во сне она разговаривала с рыбами. Таким образом эти женщины узнают массу полезных и ценных, вещей.

— Но откуда вы об этом знаете?

— Я сам — эти женщины… и то, что было до них и будет после них.

Лето услышал, как Айдахо судорожно проглотил слюну.

— Теперь я понимаю, почему здесь темно, Вы даете мне время привыкнуть к вам.

— Ты всегда был очень быстр Айдахо.

Кроме тех случаев, когда становился слишком медлительным.

— Как давно вы изменились?

— Тридцать пять веков назад.

— Выходит, тлейлаксианцы сказали мне правду.

— Мне они редко осмеливаются лгать.

— Но это очень долгий срок.

— Очень долгий.

— Тлейлаксианцы копировали меня много раз?

— Много.

Теперь настало время спросить, сколько именно раз.

— И сколько копий они изготовили?

— Ты сам прочтешь этот реестр.

Вот так это начинается, подумал Лето.

Такой разговор обычно удовлетворял Дунканов, хотя мучительная суть вопроса этим не разрешалась.

«Сколько же раз я являлся?»

Дунканы не замечали, что их новая плоть отличается от старой, хотя передачи памяти между гхола не происходило.

— Я помню свою смерть, — заговорил Айдахо. — Блеск мечей людей Харконнена, которые пытались убить вас и Джессику.

Лето снова заговорил голосом Муад'Диба:

— Да, это был я, Дункан.

— Таким образом, я являюсь заменой, это так? — спросил Дункан.

— Это верно, — ответил Лето.

— Как другой… я… я хочу спросить, как он умер?

— Всякая плоть в конце концов изнашивается, ты прочтешь об этом в отчетах.

Лето терпеливо ждал, удивляясь тому, насколько велико недоверие Дункана ко всей этой истории.

— Как вы в действительности выглядите? — спросил Айдахо. — Что это за тело червя, о котором твердили тлейлаксианцы?

— Когда-нибудь я буду выглядеть как настоящий песчаный червь. Метаморфоз не закончен и продолжается.

— Что вы имеете в виду под настоящим червем?

— У него увеличится количество ганглиев, которые сообщат червю человеческое сознание.

— Нельзя ли зажечь здесь свет, я хочу посмотреть на вас.

Лето дал команду, и помещение было тотчас залито ярким светом. Черные стены и пучок света, сфокусированный на живом Боге, — тело Лето стало видимым во всех мельчайших деталях.

Айдахо вперил недоуменный взор в разделенное поперечными полосами тело червя, на котором выступали едва заметные рудименты рук и ног. При этом один из них был заметно короче других. Он снова посмотрел на остатки конечностей, потом поднял глаза и увидел розовое лицо, которое выглядело довольно нелепо на фоне огромного тела.

— Я предупреждал тебя, Дункан.

Айдахо от изумления потерял дар речи.

— Зачем это нужно? — спросил за него Лето.

Айдахо кивнул.

— Я все еще Атрейдес, Дункан, и уверяю тебя, что Для этого были очень веские причины.

— Но что…

— Об этом ты узнаешь в свое время.

Айдахо молча покачал головой..

— Это не слишком приятное откровение, — сказал Лето. — Сначала ты должен узнать более важные для себя вещи. Положись на слово Атрейдеса.

На протяжении столетий Лето убедился в том, что Упоминание о верности Атрейдесам безотказно гасило все вопросы Айдахо. Сработало и на этот раз.

— Значит, я снова призван на службу к Атрейдесам, — Сказал Айдахо. — Это мне знакомо, не так ли?

— Во многом да, мой друг.

— Для вас я старый друг, но для себя самого… Как я буду служить?

— Разве тебе не рассказали об этом Говорящие Рыбы?

— Они сказали, что я буду командовать элитной гвардией, набранной из них. Этого я не понял. Что, армия состоит из женщин?

— Мне нужен верный товарищ, который командовал бы армией. Ты возражаешь?

— Но почему женщины?

— Между полами существует большая поведенческая разница, и поэтому женщины особенно ценны в роли гвардейцев.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Ты полагаешь, что они не подходят на эту роль?

— Некоторые из них выглядят весьма крепкими, но…

— Но другие проявили непозволительную мягкость, не правда ли?

Айдахо покраснел.

Лето нашел эту реакцию очаровательной. Дунканы оставались одними из немногих в эти времена, кто сохранил способность краснеть. Все это было понятно и объяснимо — Айдахо прошел курс обучения в те времена, когда были иные понятия о чести — он был настоящий рыцарь.

— Я не понимаю, почему вы доверили женщинам охранять свою жизнь? — Кровь медленно отхлынула от его щек. Он взглянул в глаза Лето.

— Но я всегда доверял им так же, как доверяю тебе, — я доверяю вам свою жизнь.

— От какой опасности мы должны вас охранять?

— Тебя введут в курс дела Монео и Говорящие Рыбы.

Айдахо переминался с ноги на ногу, тело его дрожало в такт бешеному сердцебиению. Он лихорадочно озирался, осматривая блуждающим взглядом стены и потолок маленького помещения. Внезапно он принял решение и посмотрел в лицо Лето.

— Как мне обращаться к вам?

— Ты согласишься называть меня Господь Лето?

— Да… господин, — Айдахо, не отводя взор, посмотрел в голубые фрименские глаза Лето. — Правду ли говорят Рыбы, что… вы храните множественную память… память о…

— Да, мы все здесь, Дункан, — теперь Лето говорил голосом своего деда с отцовской стороны, потом:

— Здесь даже женщины, — теперь звучал голос бабки Лето по отцовской линии.

— Ты их знал, а они знали тебя, — сказал Лето.

Дрожа всем телом, Айдахо перевел дух.

— Мне потребуется какое-то время, чтобы к этому привыкнуть.

— Моя реакция была поначалу точно такой же, — отозвался Император.

Айдахо разразился хохотом. Лето подумал, что его намек вряд ли мог быть поводом для такого безудержного смеха, но ничего не сказал.

Успокоившись, Айдахо заговорил:

— Ваши Говорящие Рыбы должны были привести меня в хорошее расположение духа?

— Они преуспели в этом, не правда ли?

Дункан внимательно присмотрелся к лицу Императора, узнавая в нем отчетливые черты Атрейдесов.

— Вы, Атрейдесы, всегда хорошо понимали, чем можно меня расположить к себе, — сказал Айдахо.

— Вот так-то лучше, — похвалил его Лето. — Ты начинаешь понимать, что я не один Атрейдес, а все они вместе взятые.

— Это когда-то говорил мне Пауль.

— Я говорю то же самое! — этого человека могли убедить только голос и интонации Пауля Муад'Диба.

Айдахо судорожно глотнул и повернулся к двери.

— Вы что-то отняли у нас, — проговорил Айдахо. — Я это чувствую. Монео, женщины…

Мы против вы, подумал Лето. Эти Дунканы всегда, что бы ни происходило, берут сторону людей.

Айдахо вновь посмотрел в лицо Лето.

— Что вы дали нам взамен?

— Мир Лето во всей Империи!

— И я вижу, что все счастливы до блаженства! Именно поэтому вы нуждаетесь в личной охране.

Лето улыбнулся.

— Мой мир усилил спокойствие, а люди всегда восстают против спокойствия.

— И кроме того, вы даете нам Говорящих Рыб.

— И иерархию, которая определяется людьми безошибочно.

— И женскую армию, — процедил сквозь зубы Айдахо.

— Это сила, способная обуздать мужчин, — заметил Лето. — Секс всегда был средством подчинить себе агрессивность мужчины.

— Именно этим они и заняты — смирением агрессивности?

— Они предотвращают и сглаживают инциденты, которые в противном случае могли бы привести к еще большему насилию.

— И это вы заставили их поверить в вашу Божественность? Я бы не сказал, что мне это нравится.

— Путь святости для меня не менее тяжел, чем для тебя.

Айдахо нахмурился. Он ожидал совершенно иного ответа.

— Какую игру вы ведете, Господь Лето?

— Очень древнюю, но по новым правилам.

— По вашим правилам!

— Ты хочешь, чтобы я снова позволил устанавливать правила ОСПЧТ Совету Земель и Великим Домам?

— Тлейлаксианцы говорят, что Совета Земель больше не существует. Вы упразднили всякое самоуправление.

— Ну хорошо, тогда, допустим, я мог бы уступить место Бене Гессерит, или иксианцам, или тем же тлейлаксианцам. Ты хочешь, чтобы я нашел еще одного барона Харконнена и вручил ему власть над Империей? Скажи только слово, Дункан, и я отрекусь!

От такого натиска Айдахо только покачал головой.

— В злых руках, — сказал Лето, — монолитная централизованная власть — опасный и скользкий инструмент.

— А ваши руки — подходящие для этого?

— Я не могу с уверенностью сказать, подходят ли мои руки для того, чтобы держать власть, но я могу сказать это со всей определенностью о руках тех, кто был ДО меня. Их-то я знаю очень хорошо.

Айдахо повернулся к Лето спиной.

Какой очаровательный, чисто человеческий жест, подумал Лето. Неприятие вкупе с осознанием своей уязвимости.

Лето заговорил в спину Айдахо:

— Ты совершенно прав в том, что я иногда использую людей без их осознанного согласия.

Айдахо обратил к Лето свой профиль, потом взглянул в лицо Императору, слегка приподняв голову, чтобы взглянуть в синие, как небо, глаза повелителя.

Он меня изучает, подумал Лето. Но для вынесения суждения он может пользоваться только лицом.

Атрейдесы учили своих людей читать мысли и чувства людей по малейшим нюансам жестов и мимики, но в данном случае задача была за гранью способностей Айдахо.

Дункан откашлялся.

— Что плохого вы от меня ждете? — спросил он.

Как это похоже на Дункана! — подумал Лето. Этот был классическим представителем, он не нарушит верность Атрейдесам, но при этом не сможет подняться над рамками своей личной морали и нравственности.

— От тебя потребуется охранять меня всеми необходимыми средствами и хранить мою тайну.

— Какую тайну?

— Что я уязвим.

— Так вы не Бог?

— Не в этом конечном смысле.

— Ваши Говорящие Рыбы рассказывали о мятежниках.

— Они действительно существуют.

— Почему?

— Они молоды и мне не удалось убедить их, что мой путь лучше. Очень трудно убедить молодежь в чем бы то ни было. Они обременены слишком большими знаниями.

— Я не помню, чтобы Атрейдесы прежде так презрительно относились к молодежи.

— Вероятно, это оттого, что сам я очень стар — моя старость помножена на старость других. Моя задача усложняется с каждым следующим поколением.

— В чем заключается ваша задача?

— Постепенно ты сам это поймешь.

— Что будет, если я не справлюсь со своей задачей? Ваши женщины меня ликвидируют?

— Я не стану отягощать женщин чувством вины.

— Значит, вы отяготите им меня?

— Если ты примешь это условие.

— Если я найду, что вы хуже Харконнена, то обращусь против вас.

В этом весь Дункан. Они меряют все зло Харконненами. Как мало знают они о зле.

— Барон пожрал целые планеты, Дункан. Что может быть хуже этого?

— Пожрать всю Империю.

— Я чреват Империей, Дункан. Умирая, я дам ей жизнь.

— Если бы я мог в это поверить…

— Ты будешь командовать моей гвардией?

— Но почему я?

— Потому что ты самый лучший.

— Воображаю, какая это опасная работа. От нее принимали смерть мои предшественники?

— Некоторые из них.

— Хотелось бы мне иметь их память.

— Ты не можешь ее иметь и поэтому будешь оригинален в решениях.

— Тем не менее я хотел бы о них знать.

— Ты узнаешь о них.

— Итак, Атрейдесам все еще нужны острые ножи.

— У нас есть дела, которые можно доверить только Дункану Айдахо.

— Вы хотели сказать — Дунканам… — Айдахо поперхнулся, посмотрел на дверь, потом на лицо Лето.

Лето заговорил с ним как Муад'Диб, но голосом Лето.

— Когда мы последний раз вместе карабкались к сиетчу Табр, то были верны друг другу — ты мне, а я тебе. С тех пор ничто не изменилось.

— Но то был ваш отец.

— Это был я! — восклицание Муад'Диба поразило гхола до глубины души.

— Все вы… в одном теле… — прошептал Айдахо. Он был сломлен и сдался, прекратив сопротивление.

Лето молчал. Наступил решительный момент.

Айдахо улыбнулся своей характерной улыбкой, выражавшей: «Да черт бы вас всех побрал в конце концов!»

— Тогда я хочу говорить с первым Лето и Паулем, с теми, кто лучше всех меня знал. Используйте меня как следует, ведь я действительно любил вас.

Лето прикрыл глаза. Эти слова всегда расстраивали его. Он знал, что это была любовь к тем, по отношению к кому он был наиболее уязвим.

На помощь пришел Монео, слышавший весь разговор. Он вошел в помещение.

— Господин, должен ли я отвести Лето к гвардии, которой он будет командовать?

— Да, — это было единственное слово, которое Лето был сейчас в состоянии произнести.

Монео взял Айдахо под руку и вывел его из комнаты.

Добрый Монео, подумал Лето. Как он добр. Он так хорошо меня понимает, но я скоро приду в полное отчаяние от его понимания.

Глава 13

Я хорошо сознаю все зло моих предков, потому что я и эти люди — одно. Равновесие очень и очень хрупко. Я знаю, немногие из вас, тех, кто читает эти слова, когда-либо думали о своих предках так, как я. Вам никогда не приходило в голову, что ваши предки выжили наперекор обстоятельствам, и само выживание потребовало от них диких решений, непроизвольной, необузданной жестокости, жестокости, которую с таким трудом подавляет в себе цивилизованное человечество. Какую цену согласны вы платить за такое подавление? Примете ли вы со смирением собственный уход?

(Похищенные записки)

Одеваясь утром первого дня своей службы, Айдахо постарался стряхнуть с себя следы ночного кошмара. Он просыпался от него дважды и оба раза выходил на балкон, смотрел на звезды, а сон продолжал реветь у него в ушах.

Женщины… безоружные женщины в черных доспехах… подвигались на него с диким бессмысленным криком, как чудовищная шайка разбойников… они размахивали руками, влажными от алой крови… когда они набросились на него, то обнажили в страшных улыбках огромные острые клыки!

В этот момент он просыпался.

Утренний свет не сгладил тягостное впечатление от ночного видения.

Ему отвели комнату в северной башне. С балкона открывался вид на дюны и дальнюю скалу с глинобитными домиками у ее подножия.

Глядя на эту сцену, Айдахо застегнул тунику.

Почему Лето набирает в свою армию только женщин?

Несколько хорошеньких Говорящих Рыб предложили своему новому командиру провести с ними ночь, но он отказался. Не подобает Атрейдесам завоевывать верность слуг сексом!

Он осмотрел свою одежду: черная форма с золотыми шевронами и красным ястребом на левой стороне груди. Это по крайней мере знакомо. Но нет ни знаков различия, ни чина.

— Они знают вас в лицо, — сказал Монео.

Странный маленький Монео.

Эта мысль несколько подняла настроение Айдахо. По размышлении он решил, что Монео вряд ли можно назвать маленьким, в росте он не уступал Айдахо. Он подавлен, да, но маленьким его не назовешь. Он не меньше, чем я. Монео был словно погружен в себя и очень… собран.

Айдахо оглядел свои покои — при его равнодушии к комфорту это было настоящее сибаритство — мягкие подушки, приспособления, вделанные в стены, покрытые панелями из полированного дерева. Ванна была украшена голубыми плитками, под душем и в ванне могли одновременно мыться не меньше шести человек. Все так и говорило о распущенности и лени. Это была квартира, подходящая для того, чтобы вспомнить о всех возможных удовольствиях и радостях жизни.

— Умно, — прошептал он.

В дверь вежливо постучали, и женский голос произнес:

— Командир? Здесь Монео.

Айдахо бросил еще один взгляд на выжженную солнцем скалу.

— Командир? — голос прозвучал громче и настойчивее.

— Войдите, — отозвался Айдахо.

Вошел Монео и закрыл за собой дверь. Туника и брюки на нем были ярко-белого цвета, что вынуждало при встрече сразу обращать внимание на лицо. Монео оглядел комнату.

— Вот куда они вас поместили. Проклятые женщины! Полагаю, что они думали, что делают для вас благо, но могли бы подумать и лучше.

— Откуда вам известно, что мне нравится? — спросил Айдахо. Не успев закончить вопрос, он оценил его глупость.

Я не первый Дункан Айдахо, которого видит Монео.

Монео бесхитростно улыбнулся и пожал плечами.

— Я не хотел обидеть вас, полковник. Вы сохраните эту квартиру?

— Мне нравится вид.

— Но не обстановка, — это был не вопрос, а констатация факта.

— Ее можно заменить, — сказал Айдахо.

— Я позабочусь об этом.

— Мне кажется, вы пришли, чтобы рассказать мне о моих обязанностях.

— Я сделаю это, насколько смогу. Я знаю, что все, что здесь происходит, покажется вам поначалу очень странным. Эта цивилизация глубоко отличается от той, к которой вы привыкли и которую знали.

— Это я уже вижу. Скажите, как… умерли мои предшественники?

В ответ Монео пожал плечами. Кажется, это был его излюбленный жест, в котором не было и намека на растерянность или незнание.

— Он не смог избежать последствий своих решений, — ответил Монео.

— Уточните.

Монео вздохнул.

— Его погубил мятеж. Вам нужны подробности?

— Они будут для меня полезны?

— Нет.

— Сегодня я потребую полный отчет об этом мятеже. Но сначала о другом: почему в армии Лето нет мужчин.

— Есть — вы.

— Вы же понимаете, что я имею в виду.

— У Лето любопытная теория об армиях. Я много раз обсуждал ее с ним. Но не хотите ли позавтракать до моих объяснений.

— Нельзя ли совместить эти два дела?

Монео обернулся к двери и произнес только одно слово:

— Сейчас?

Эффект поразил Айдахо. В комнату буквально ворвалась группа Говорящих Рыб. Две из них извлекли из-за стенной панели раскладной стол и стулья и вынесли их на балкон. Остальные сервировали стол на двоих. Другие принесли блюда — свежие фрукты, горячий рулет и дымящийся напиток, пахнущий кофе и Пряностью. Все это было сделано молча и настолько стремительно, что стало ясно, что у этих женщин большая практика в подобных делах. Не говоря ни слова, женщины, сделав свое дело, удалились.

Через минуту ошеломленный Айдахо уже сидел за столом напротив Монео.

— И так каждое утро? — спросил Дункан.

— Да, если вы этого пожелаете.

Айдахо попробовал напиток — кофе с меланжей. Узнал он и фрукт — сладкую дыню с Каладана — парадан.

Моя любимая дыня.

— Вы неплохо меня знаете, — сказал он.

Монео улыбнулся.

— Теперь о ваших вопросах.

— И любопытной теории Лето.

— Да, он считает, что чисто мужская армия создает опасность для своей гражданской базы, которая ее поддерживает и питает.

— Но это же сумасшествие! Без армии не будет…

— Я предвижу ваш аргумент, но он говорит, что мужская армия есть пережиток скринирующей функции, переданной нескрещивающимся самцам доисторического стада. Он говорит, что это очень любопытный и упорный факт, заключавшийся в том, что старшие самцы всегда посылали в битвы более молодых.

— Что такое скринирующая функция?

— Это те, кто всегда находится за периметром опасности, защищая ядро размножающегося стада — то есть производителей самцов, женщин и детей. Это те, кто первым встречает хищника.

— Но… почему это создает опасность дня гражданского населения?

Айдахо откусил кусок дыни и нашел ее восхитительно спелой.

— Господь Лето говорит, что в отсутствие внешнего врага чисто мужская армия всегда обращается против своего населения. Всегда.

— И борется с другими мужчинами за женщин?

— Возможно, но он полагает, что не все так просто.

— Я не нахожу эту теорию любопытной.

— Вы еще не до конца меня выслушали?

— Есть еще что-то?

— О да. Он говорит, что чисто мужская армад склонна к гомосексуализму.

Айдахо в упор посмотрел в глаза Монео.

— Я никогда…

— Естественно, нет. Имеется в виду сублимация энергии, ее отклонение и все остальное.

— Что остальное? — его охватил гнев, в выпадах Лето он почувствовал угрозу своему мужскому самоуважению.

— Юношеские отношения — мальчики, живущие вместе, шутки, предназначенные для того, чтобы причинить боль, верность только своей казарме и полку… ну и все в таком же роде.

— И что вы об этом думаете? — холодно осведомился Айдахо.

— Я вспоминаю себя в тех условиях. — Монео отвернулся и посмотрел на расстилавшийся перед ними вид. — И думаю, что он прав. Он же сам каждый солдат в мировой истории. Он предложил мне целую галерею выдающихся военных, которые в своем развитии застыли на стадии подростка. Я отказался от предложения, но внимательно вспомнил собственную историю и свои характерологические особенности.

Монео посмотрел в глаза Айдахо.

Подумайте об этом, полковник.

Айдахо очень гордился своей честностью, и это больно ударило его, как бумеранг. Культ юности и детства воспитывается армией? В этом зерно истины. Даже в его опыте есть доказательства тому…

Монео кивнул.

— Гомосексуализм, латентный или иной, поддерживает эти условия, которые можно назвать чисто психологическими, заставляет людей в армии искать боли и причинять ее другим. Господь Лето говорит, что этот обычай уходит корнями в обряды инициации доисторических времен.

— Вы ему верите?

— Я — да.

Айдахо взял еще кусок дыни — на этот раз она показалась ему совершенно безвкусной, и он отложил кусок в сторону.

— Мне надо подумать над этим, — сказал Айдахо.

— Конечно.

— Вы совсем ничего не едите, — сказал Айдахо.

— Я встал еще до рассвета и позавтракал, — произнес Монео. — Эти женщины постоянно стараются меня соблазнить.

— Им это удается?

— Время от времени.

— Вы правы, я тоже нахожу эту теорию любопытной. Есть в ней еще что-нибудь?

— Господь Лето говорит, что, когда армия вырывается из гомосексуально-юношеской узды, она становится склонной к изнасилованиям. Изнасилования часто сочетаются с убийствами, а это уже не поведение, призванное обеспечить выживание.

Айдахо нахмурился.

Губы Монео искривились в жесткой усмешке.

— Господь Лето говорит, что только дисциплина Атрейдесов и моральные ограничения позволяли в ваше время избегать самых худших эксцессов.

Айдахо глубоко вздохнул.

Монео откинулся на спинку стула и вспомнил слова, некогда сказанные Богом-Императором. «Не имеет значения, насколько сильно и страстно мы ищем истины. Несмотря на это, знание правды может оказаться очень горьким и неприятным. Мы не слишком хорошо относимся к Вещателям Истины».

— Эти проклятые Атрейдесы! — в сердцах воскликнул Айдахо.

— Я — Атрейдес, — просто сказал Монео.

— Что? — Айдахо был потрясен.

— Его селекционная программа, — заговорил в ответ Монео. — Я уверен, что на Тлейлаксу вам говорили о ней. Я — прямой потомок от брака его сестры и Харка аль-Ада.

Айдахо подался вперед.

— Тогда скажи мне, Атрейдес, чем женщины как солдаты лучше мужчин?

— Им легче взрослеть.

Айдахо в изумлении тряхнул головой.

— Сама природа толкает их к ускоренному созреванию, — сказал Монео. — Как говорит Господь Лето: «Выносите девять месяцев ребенка в своем чреве и это изменит вас».

Айдахо откинулся назад.

— Что он может об этом знать?

Монео ничего не ответил, просто посмотрел на Айдахо непонимающим взглядом, и тут Дункан вспомнил о множественной живой памяти Лето — который был одновременно мужчиной и женщиной. Монео понял это, вспомнив еще одно изречение Бога-Императора: «Твои слова зажгли на его лице то выражение, которого ты добивался».

Молчание затянулось. Монео откашлялся и заговорил первым:

— Огромная память Господа Лето заставила замолчать и меня.

— Он честен с нами? — спросил Айдахо.

— Я ему верю.

— Но он делает так много… Я имею в виду селекционную программу. Как долго она продолжается?

— С самого начала С того дня, как он отнял проведение программы у Бене Гессерит.

— Чего он хочет or своей программы?

— Мне бы очень хотелось это знать.

— Но ведь вы…

— Я — Атрейдес и первый адъютант, это так.

— Но вы не убедили меня, что женская армия лучше мужской.

— Женщины продолжают род.

Наконец-то гнев и растерянность Айдахо нашли свой объект.

— Так, выходит, то, чем я занимался с ними первую ночь, — тоже селекция?

— Возможно, Говорящие Рыбы не предохраняются от беременности.

— Будь он проклят! Я же не животное, которое можно передавать из стойла в стойло, как… как…

— Жеребца, хотите вы сказать?

— Да!

— Но Господь Лето не хочет следовать примеру тлейлаксианцев и заниматься генной хирургией и искусственным оплодотворением.

— Как тлейлаксианцы получили…

— Они сами — объект изучения. Это вижу даже я. Их Танцующие Лицом — мулы, колония организмов, а не люди.

— Эти другие… я… мои копии… они тоже были племенными жеребцами?

— Некоторые были. У вас были потомки.

— Кто?

— Я один из них.

Айдахо уставился на Монео, внезапно растерявшись от такого родства. Он не понял, как такое вообще может быть. Монео же намного старше его… Но я? Кто из них в действительности старше? Кто из них предок, а кто потомок?

— Иногда у меня самого бывают трудности такого рода, — признался Монео. — Господь Лето говорит мне, что вы — не мой потомок в обычном смысле этого слова. Но вы — отец некоторых из моих потомков.

В ответ Айдахо только ошеломленно покачал головой.

— Иногда мне кажется, что до конца понять эти веши может только сам Бог-Император, — сказал Монео.

— Вот это другое дело, — согласился Айдахо. — Такие дела — это промысел Божий!

— Господь Лето говорит, что он создал святую непристойность.

Это был вовсе не тот ответ, на который рассчитывал Айдахо. Он ненавидит своего Бога-Императора! Нет, он его боится. Но разве мы не ненавидим тех, кого боимся?

— Почему вы в него верите?

— Вы хотите спросить, разделяю ли я народную религию?

— Нет! Я хочу знать, разделяет ли ее он сам?

— Да, я так думаю.

— Почему? Почему вы так думаете?

— Потому что он говорит, что не желает больше создавать Танцующих Лицом. Он настаивает на своем человеческом происхождении, говорит, что если бы он когда-то вступил в брак, то у него было бы обычное потомство.

— Но какое все это имеет отношение к программе и к его божественности?

— Вы спросили меня, во что он верит. Я думаю, что он верит в случай. Я думаю, что он действительно Бог.

— Но это же суеверие!

— Учитывая обстановку в Империи, это очень смелое суеверие.

Айдахо уставился на Монео горящими глазами.

— Вы проклятые Атрейдесы! — процедил он сквозь зубы. — Все-то вы осмеливаетесь.

Монео услышал в его голосе неприязнь, смешанную с восхищением.

Дунканы всегда начинают именно так.

Глава 14

В чем заключается принципиальное различие между нами, между вами и мною? Вы уже знаете это — разница в памяти моих предков. Мои предки являются мне во всей полноте своих осознанных воспоминаний — ваши являются вам из темного подсознания. Некоторые называют это инстинктом или судьбой. Память предков испытывает свои рычаги на каждом из нас — это касается и того, что мы думаем, и того, что мы делаем. Вы думаете, что устойчивы к таким воздействиям? Я — как Галилей. Вот я стою здесь и говорю: «И все-таки она вертится!» То, что так движется, обладает такой силой, какой не обладает ни один из смертных, даже те, кто осмеливается рисковать, Я осмеливаюсь на это.

(Похищенные записки)

— Будучи ребенком, она любила наблюдать за мной, помнишь? Когда она думала, что я не вижу ее, Сиона кружила вокруг меня, как пустынный ястреб, который кружит над логовом своей жертвы. Ты сам мне об этом рассказывал.

Говоря эти слова, Лето повернулся в четверть оборота, приблизив свое лицо к Монео, который ехал рядом с его тележкой.

Только-только забрезжил рассвет, они находились на Дороге, проложенной по искусственному горному хребту, соединявшему Цитадель Сарьира с Городом Празднеств. Дорога, прямая, как луч лазера, доходила до каньонов реки Айдахо и, изгибаясь широким полукругом, ныряла в скалы, пересекая реку. Воздух был насыщен влажным туманом, поднимающимся от шумно текущей вдалеке реки, но Лето был защищен от влаги большим пузырьковым покрытием, которое окружало тележку спереди. Влага причиняла организму Червя некоторые страдания, но сладостный запах пустынной растительности, которым был напоен туман, приятно щекотал человеческое обоняние Лето. Он приказал кортежу остановиться.

— Почему мы остановились, господин? — спросил Монео.

Лето не отвечал. Тележка натужно скрипнула, когда тело Червя, выгнувшись дугой, приподнялось, и Лето смог посмотреть вдаль, туда, где виднелся Запретный Лес, расположенный возле Моря Кинеса. Лес серебристо блестел вдалеке справа от дороги. Дамба поднималась здесь на высоту более двух тысяч метров, чтобы защитить Сарьир от влажного ветра с моря. Со своей высоты Лето легко мог разглядеть небольшую точку — там было место, где он повелел построить Онн — Город Празднеств.

— Меня остановила моя прихоть, — признал Лето.

— Мы не пересечем мост перед отдыхом? — спросил Монео.

— Я не отдыхаю.

Лето продолжал неотрывно смотреть вперед., После нескольких аттракционов, видимых с этого расстояния, как смутные тени, дорога пересекала реку по фантастически высокому мосту, взбегала на защитный хребет и плавно опускалась к городу, казавшемуся отсюда собранием множества остроконечных шпилей.

— Похоже, этот Дункан смирился со своей участью и ведет себя разумно. Ты поговорил с ним? — спросил Лето.

— Как вы и приказывали мне, господин.

— Конечно, прошло всего-навсего четыре дня, — продолжал Лето. — Для того чтобы прийти в себя, им иногда требуется гораздо больший срок.

— Все это время он занимался с вашей гвардией, господин. Вчера они снова допоздна были в поле.

— Дунканы не любят, когда мы выезжаем на прогулки, они постоянно ждут нападения.

— Я знаю, мой господин.

Лето повернул голову и в упор посмотрел на Монео. Поверх белой формы на мажордоме был надет зеленый плащ. Он стоял возле защитного пузыря точно в том месте, где предписывал регламент подобных выездов.

— Ты очень добросовестен, Монео.

— Благодарю вас, господин.

Стражники и придворные стояли на почтительном расстоянии от тележки, ожидая продолжения движения. Большинство из них старались, чтобы не было даже похоже, что они могут услышать хотя бы обрывки разговора Лето с Монео. То же самое делал и Айдахо. Своих Говорящих Рыб он расположил вдоль дороги в боевом охранении. Сам он стоял в отдалении и пристально смотрел на тележку. На Дункане была надета черная форма с белым шевроном — подарок Говорящих Рыб. Монео нарушил молчание:

— Им очень нравится их новый командир, он хорошо знает свое дело.

— А чем он занят, Монео?

— Как? Он охраняет вашу персону, господин.

Женщины Императорской гвардии были одеты в облегающую зеленую форму с красным ястребом Атрейдесов на левой стороне груди.

— Они очень внимательно на него смотрят, — заметил Лето.

— Он учит их боевому языку жестов; говорит, что это старая система Атрейдесов.

— Это абсолютно верно. Интересно, почему этого не сделал предыдущий Дункан?

— Господин, если этого не знаете даже вы…

— Я шучу, Монео. Предыдущий Дункан просто не замечал опасности до тех пор, пока не стало слишком поздно. Этот воспринял наши объяснения?

— Во всяком случае, мне так сказали, господин. Он очень рьяно принялся за службу.

— Почему он вооружен только ножом?

— Женщины убедили его, что лазерные ружья необходимо брать только в особых случаях и вооружать ими наиболее тренированных и подготовленных гвардейцев.

— Твои опасения безосновательны, Монео. Скажи женщинам что бояться этого Дункана еще рано.

— Как прикажет мой господин.

Для Лето было очевидно, что Дункан отнюдь не в восторге от такого большого количества придворных, и он старался держаться от них в отдалении. Ему сказали, что большинство этих людей занимаются гражданскими лемма. Почти все они были разодеты в самое лучшее, что у них было, чтобы явиться во всем блеске своего могущества перед лицом Бога-Императора. Лето понимал, какими надутыми глупцами должны были казаться эти люди Айдахо. Однако Император помнил еще худшие времена, и такое положение вещей казалось ему шагом вперед.

— Ты представил его Сионе? — спросил Лето.

При упоминании Сионы Монео нахмурил брови..

— Успокойся, она очень мне нравится, несмотря на то, что шпионит за мной.

— Она становится очень опасной, мой господин. Иногда мне кажется, что она проникает в мои самые сокровенные мысли.

— Мудрое дитя должно знать своего отца.

— Я не шучу, мой господин.

— Да, это я вижу. Тебе не кажется, что Дункан проявляет нетерпение?

— За это время они разведали дорогу почти до моста, — ответил Монео.

— Они что-нибудь нашли?

— То же самое, что и я — новый Музей фримена.

— Они подали новую петицию?

— Не гневайтесь, мой господин.

Лето снова внимательно посмотрел вперед. Необходимость пребывать на открытом воздухе, эти длительные ритуальные путешествия, предпринимаемые только затем, чтобы вселить высокий моральный дух в Говорящих Рыб, — все это очень беспокоило Лето. Да тут еще эта злосчастная петиция!

Твердым шагом к Монео подошел Айдахо и остановился возле тележки.

В движениях Дункана было что-то угрожающее. Не может быть, чтобы так скоро, подумал Лето.

— Почему мы остановились, мой господин? — спросил Айдахо.

— Я часто останавливаюсь здесь, — ответил Лето.

Это была истинная правда. Он обернулся и посмотрел на высокий мост. Дорога, извиваясь, шла над каньоном, затем ныряла в Запретный Лес и дальше выходила в поля над рекой. Лето часто останавливался здесь, чтобы полюбоваться восходом солнца. Сегодня в этом зрелище было что-то особенное… вид восходящего светила пробуждал в Лето давнюю память.

Поля Императорской плантации простирались за Лес, в лучи утреннего солнца играли золотыми бликами на спелых колосьях. Зерно напомнило Лето о песках, о двигавшихся дюнах, которые когда-то покрывали эту землю.

И скоро покроют опять.

Впрочем, зерно не очень походило на кремнистый янтарный песок, который он так хорошо помнил. Лето оглянулся на скалу, замыкавшую въезд в Сарьир, — эта скала много лет назад была его убежищем. Но цвет скалы разительно изменился с тех давних пор. Как бы го ни было, глядя на Город Празднеств, Лето испытывал боль, чувствуя, что его сердце превратились во что-то чуждое роду человеческому.

Чем отличается это утро, что я чувствую такую тоску по утраченной человечности? — с удивлением подумал Лето.

Из всего императорского кортежа только он один, глядя на буйную растительность, думал о бахр бела ма, океане без воды.

— Дункан, — обратился Лето к Айдахо. — Посмотри туда, в сторону города. Когда-то там был Танзеруфт.

— Страна Ужаса? — в глазах Айдахо мелькнуло изумление, когда он взглянул в сторону Онна и снова посмотрел на Лето.

— Бахр бела ма, — сказал Лето. — В течение последних трех тысяч лет он покрыт океаном растительности. Из всех ныне живущих на Арракисе только мы с тобой видели настоящую Пустыню.

Айдахо снова посмотрел в сторону Онна.

— Где же Защитный Вал? — спросил он.

— Там, где пропасть Муад'Диба, там, где мы построили Город.

— Вот эта линия небольших холмов и есть Защитный Вал? Что же с ним случилось?

— Сейчас ты стоишь прямо на нем.

Айдахо воззрился на Лето, потом посмотрел себе под ноги и, наконец, огляделся по сторонам.

— Мы двинемся дальше, мой господин? — почтительно спросил Монео.

У Монео в груди вместо сердца тикают часы — он настоящее воплощение службы, подумал Лето. Ему предстояло провести важные переговоры, встретиться с множеством посетителей и сделать еще массу важных дел. Время подгоняло его. И ему не нравилось, когда его Бог-Император начинал толковать с Дунканами, вспоминая фрименское прошлое.

Лето вдруг осознал, что на этот раз задержался в пути дольше обычного. Придворные и гвардейцы давно замерзли на свежем утреннем холодке, тем более что придворные надели одежду, предназначенную для праздника, а не для зашиты от погоды.

Хотя, кто знает, подумал Лето, вероятно, для них празднество — это своеобразная форма защиты.

— Там были дюны, — произнес между тем Айдахо.

— Да, протянувшиеся на тысячи километров, — согласился Лето.

Мысли Монео пришли в смятение. Бог-Император отличался склонностью к рефлексии, но мажордом никогда не видел своего господина таким грустным. Вероятно, он грустит из-за смерти предыдущего Дункана. Кроме того, иногда Лето в таком состоянии высказывал вслух свои тайные мысли. Никогда нельзя спрашивать о причинах плохого настроения владыки, но им можно и нужно воспользоваться.

Надо предупредить Сиону, подумал Монео. Если бы только юная глупышка могла меня послушать!

Мятежный дух в Сионе был очень силен, не то, что в Монео. Лето обуздал его, приучил к Золотому Пути и беспорочной службе, но методы, которыми пользовался Лето для его воспитания, не годятся для Сионы. За время службы Монео узнал о таких способах воспитания, о которых он раньше не мог и подозревать.

— Я совершенно не узнаю местность, — признался Дункан.

— Прямо там, — продолжал Лето, — где кончается Лес, начинается дорога к Расщепленной Скале.

Монео перестал прислушиваться к их голосам. Очарование и колдовство Бога-Императора — вот что заставило меня так беззаветно ему служить. Лето никогда не перестает удивлять и поражать. Он непредсказуем. Монео посмотрел на профиль Императора. Во что он превратился?

В начале своей карьеры Монео изучал секретные журналы Цитадели, читал историю трансформации Лето. Но симбиоз с песчаной форелью оставался тайной за семью печатями, и даже рассказы самого Лето не могли рассеять этого непонимания. Если верить записям, то кожа из песчаных форелей сделала тело Лето неуязвимым по отношению к времени и физическому воздействию. Ребристый корпус мог противостоять даже зарядам лазерного ружья.

Сначала песчаная форель, потом червь — это часть великого цикла, в конце которого образуется Пряность. Этот цикл помещается в теле Императора, отмечает его время.

— Давайте двигаться, — произнес наконец Лето.

Монео мучила мысль о том, что он что-то пропустил. Он вышел из задумчивости и посмотрел в улыбающееся лицо Айдахо.

— Это называется витать в облаках, — смеясь, произнес Лето.

— Простите меня, господин, — сказал Монео. — Я…

— Ты витал в облаках, — повторил Лето, — но в этом нет ничего страшного.

Лето поудобнее разместился в тележке, закрыл защитный пузырь, оставив снаружи только голову и двинул свой экипаж. Повозка начала медленно взбираться на подъем.

Айдахо поравнялся с Монео.

— Под тележкой есть воздушная подушка, но он пользуется колесами, — сказал Айдахо. — Почему он это делает?

— Господу Лето нравится использовать колеса вместо антигравитации.

— Но почему? И как он управляет этим экипажем?

— Вы его не спрашивали?

— У меня не было такой возможности.

— Императорскую повозку изготовили на Иксе.

— Что вы хотите этим сказать?

— Говорят, что Господь Лето приводит экипаж в движение, когда начинает думать об этом каким-то особым способом.

— Но точно вы не знаете?

— Такие вопросы не доставляют ему удовольствия.

Даже для близких ему людей Лето остается загадкой, подумал Монео.

— Монео, — окликнул Лето своего мажордома.

— Вам лучше вернуться к своим обязанностям, — сказал Монео, жестом направляя Айдахо в арьергард.

— Я бы предпочел быть впереди, — возразил Дункан.

— Господь Лето не желает этого! Ступайте назад!

Монео поспешил занять свое место возле лица Лето, заметив, что Айдахо выполнил его приказ.

Лето взглянул на Монео.

— Ты очень хорошо это исполнил, Монео.

— Благодарю вас, мой господин.

— Ты знаешь, почему Дункан хочет находиться впереди?

— Конечно, ведь именно там должен находиться командир гвардии.

— Правильно, и он очень хорошо ощущает опасность.

— Я не понимаю вас, господин. Я никогда не понимаю, почему вы делаете ту или иную вещь.

— И это правильно, Монео, Так и должно быть.

Глава 15

Присущее женщинам чувство сопричастности является изначально семейным чувством — забота о детях, собирание и приготовление пищи, общие радости, любовь и горести. Похоронный плач — явление тоже изначально женское. Религия при своем зарождении была чисто женской монополией, она была отнята у женщин только после того, как стала мощной социальной силой. Женщины были первыми учеными-медиками и практикующими врачами. Между полами никогда не существовало явного равновесия, потому что власть обусловлена ролью точно так же, как и знаниями..

(Похищенные записки)

Это утро было совершенно катастрофическим для Преподобной Матери Терциус Айлин Антеак. Она прибыла на Арракис со своим Вещателем Истины Маркус Клер Луйсейал и официальной делегацией после трехчасового пребывания на корабле Гильдии, зависшем на стационарной орбите. Во-первых, они получили апартаменты на самой окраине Города Празднеств, в одном из последних домов квартала посольств. Комнаты были малы и не слишком чисты.

— Еще немного и нас поселили бы в трущобе, — сказала Луйсейал.

Во-вторых, их лишили средств связи. Экраны мониторов не зажигались, какие бы кнопки ни нажимали и какие бы диски ни вращали прибывшие.

Антеак, не скрывая гнева, обратилась к одной из Говорящих Рыб — женщине с насупленными бровями и мускулатурой грузчика.

— Я хочу обратиться с жалобой к вашему командиру!

— Во время Праздника не допускаются никакие жалобы, — хрипло ответила амазонка.

Антеак прожгла женщину горящим взглядом, но этот взгляд, от которого приходили в замешательство Преподобные Матери, вызвал у стражницы лишь улыбку.

— У меня есть приказ. Я должна оповестить вас, что ваша аудиенция у Бога-Императора отложена на последнее место в ряду аудиенций.

Большая часть делегации Бене Гессерит уже слышала об этом, и даже самые мелкие сошки прекрасно поняли, значение этой немилости. Все партии Пряности к этому времени будут уже распределены или вовсе исчерпаны.

— Сначала у нас была третья очередь, — как можно мягче и сообразуясь с обстоятельствами, сказала Преподобная Мать.

— Таков приказ Бога-Императора!

Антеак знала эту интонацию Говорящих Рыб. Дальнейшие возражения могли спровоцировать стражу на применение силы.

Какое неудачное утро, а теперь еще и это!

Антеак присела на низкий стул у стены одной из почти пустых комнат их крошечного номера. Кроме стула, в комнате была только низкая жесткая лежанка — это жилище прекрасно подошло бы для прислуги. Обшарпанные светло-зеленые стены давно не мылись, светильник был настолько стар, что его нельзя было настроить ни на какой цвет, кроме желтого. Было похоже, что раньше комната была кладовой, в ней стоял затхлый плесневый запах, черный пластиковый пол покрывали зазубрины и царапины.

Разглаживая на коленях аба, Антеак, подавшись вперед, внимательно слушала посланницу, которая, склонив в поклоне голову, стояла на коленях перед Преподобной Матерью. У посланницы были простоватые глаза, светлые волосы; лицо и шея были покрыты потом. Платье было запылено, подол заляпан грязью.

— Ты уверена, абсолютно уверена? — Антеак говорила очень мягко, почти с нежностью, чтобы успокоить бедную девушку, которая все еще дрожала от страха.

— Да, Преподобная Мать, — взгляд посланницы опустился еще ниже.

— Ты должна пройти через это еще раз, — сказала Антеак, а девушка подумала: Мною жертвуют из-за нехватки времени. Я правильно ее поняла.

— Как мне было приказано, я вошла в контакт с иксианцами в их посольстве и передала им ваше приветствие. После этого я поинтересовалась, нет ли у них послания, которое они хотели бы передать вам.

— Да, да, девочка! Я это знаю, скорее переходи к сути.

Посланница судорожно сглотнула.

— Представитель посольства-назвался Отхви Йак, временный глава посольства и помощник бывшего посла.

— Ты уверена, что он не Танцующий Лицом?

— Нет, в нем не было заметно никаких признаков этого, Преподобная Мать.

— Очень хорошо, мы знаем этого Йака. Можешь продолжать.

— Йак сказал, что они ожидают прибытия нового…

— Хви Нори, новый посол, она должна прибыть сегодня.

Посланница судорожно облизнула сухие губы.

Мысленно Преподобная Мать решила направить несчастное создание на более элементарный курс тренировок. Посланницы должны быть более выдержанными, хотя в данном случае извинением может служить очень щекотливое и опасное задание.

— После этого он попросил меня подождать, — продолжила посланница. — Он вышел и скоро вернулся стлейлаксианцем, Танцующим Лицом. Я в этом уверена, присутствовали все признаки…

— Я тоже уверена, что ты не ошиблась, девочка, — сказала Антеак. — Теперь переходи… — она осеклась, в Комнату вошла Луйсейал.

— Что это такое? Я сегодня весь день только и слышу, что о посланиях от тлейлаксианцев и иксианцев.

— Сейчас вот эта девушка рассказывает мне о них. Кстати, почему меня никто не известил? — Антеак посмотрела на Вещающую Истину, думая, что Луйсейал, наверное, самая лучшая в своем деле, но слишком хорошо знает себе цену. Луйсейал была очень молода, но в ее чертах угадывалась Джессика и ее ум.

— Служанка сказала, что ты медитируешь, — мягко обратилась Антеак к Вещательнице.

— Да, — кивнула та и села на кушетку, обратившись к девушке. — Продолжай.

— Танцующий Лицом сказал, что у него есть послание для Преподобных Матерей. Он использовал множественное число — я не ослышалась.

— Он знает, что нас здесь двое, — проговорила Антеак.

— Об этом уже все знают, — вставила свое слово Луйсейал.

Антеак снова обратила свое лицо к посланнице.

— Воспользуйся состоянием транса, девочка, и перескажи нам доподлинные слова Танцующего Лицом.

Посланница кивнула, села на пятки, положила руки на колени, сделала три глубоких вдоха и заговорила писклявым голосом, произнося гласные немного в нос.

— Передайте Преподобной Матери, что сегодня к вечеру Империя избавится от своего Бога-Императора. Мы поразим его до того, как он успеет прибыть в Онн. Ошибки быть не может.

Посланница испустила глубокий вздох. Глаза ее откры лись, и она взглянула на Антеак.

— Иксианец Йак порекомендовал мне поспешить назад с этим известием. Он особым образом прикоснулся К моей руке, убеждая меня в том, что не..

— Йак из наших, — сказала Антеак, — Покажи ей осязательное послание.

— К нам вошли Танцующие Лицом и поэтому нам нельзя двигаться.

Луйсейал поднялась с кушетки, и Антеак сказала:

— Я уже приняла меры по охране наших дверей. — Преподобная взглянула на посланницу. — Можешь идти, девочка, ты оказалась адекватной своей задаче.

— Слушаюсь, Преподобная Мать, — девушка выпрямилась с присущей ей грацией, но движения ее были немного скованны. Она знала нюансы речи Антеак: адекватно — это не значит хорошо.

Когда посланница вышла, заговорила Луйсейал.

— Ей стоило получше изучить посольство и узнать, скольких иксианцев заменили.

— Думаю, что это было лишнее, в ее пределах работа выполнена вполне удовлетворительно. Конечно, ей надо было узнать у Йака все подробности плана. Боюсь, что мы потеряли этот источник.

— Причины, по которой тлейлаксианцы послали нам это сообщение, совершенно очевидны, — сказала Луйсейал.

— Но они действительно хотят на него напасть.

— Да, и естественно, что так поступили бы совершеннейшие глупцы. Меня больше интересует, почему они передали именно нам это сообщение.

Антеак согласно кивнула.

— Они думают, что теперь у нас нет иного выбора, кроме как присоединиться к ним.

— А если мы попытаемся предупредить Господа Лето, то тлейлаксианцы тотчас расшифруют наших посланников и их связи.

— Но что если тлейлаксианцы добьются успеха?

— Это очень маловероятно.

— Но нам не известны детали их плана, мы можем судить только о времени его исполнения.

— Что если в этом плане принимает участие эта девушка, Сиона?

— Я уже задавала себе этот вопрос. Ты слышала полный отчет Гильдии?

— Только резюме. Этого достаточно?

— Да, вероятнее всего, достаточно.

— Будьте осторожны с термином «вероятнее всего», — сказала Луйсейал. — Никто не должен думать, будто вы — ментат.

Антеак сухо ответила:

— Я полагаю, что ты не отодвинешь меня в сторону.

— Так ты думаешь, что Сиона в своих действиях подчиняется Гильдии?

— Для этого у меня недостаточно информации. Если им верить, то она обладает сверхъестественными способностями.

— Отец Лето обладал такими способностями?

— Любой Гильд-навигатор мог спрятаться от всевидящего ока отца Лето.

— Но не от самого Лето.

— Я не слишком тщательно читала доклад Гильдии. Она не слишком сильно маскируется, и ее действия и действия окружающих ее людей…

— Она исчезает, исчезает из поля их зрения.

— Это может делать только она одна, — подчеркнула Антеак.

— Но может ли она исчезать из поля зрения Господа Лето?

— Этого они не знают.

— Хватит ли у нас смелости войти с ней в контакт?

— А почему нет? — спросила Антеак.

— Все это может оказаться пустым звуком, если тлейлаксианцы… Антеак, мы должны сделать хотя бы попытку предупредить его.

— У нас нет подходящих средств связи, а у дверей бдительные Говорящие Рыбы. Они позволят нашим людям войти, но не выпустят их.

— Может быть, нам следует поговорить с кем-нибудь из Рыб?

— Я уже подумала об этом. Мы всегда сможем сказать, что боялись, что вместо Говорящих Рыб у наших дверей были Танцующие Лицом.

— Охрана у дверей, — процедила сквозь зубы Луйсейал. — Возможно ли, что он все знает?

— Все возможно.

— Да, это единственное, что можно определенно сказать о Господе Лето, — сказала Луйсейал.

Тихо вздохнув, Антеак поднялась со стула.

— Как я тоскую по тем временам, когда у нас было сколько угодно Пряности.

— Эта тоска всего лишь еще одна иллюзия, — сказала Луйсейал. — Надеюсь, мы хорошо усвоили урок, независимо от того, что предпримут сегодня тлейлаксианцы.

— Что бы они ни предприняли, они все сделают грубо и топорно, — проворчала Антеак. — Господи! Теперь практически невозможно найти хорошего убийцу.

— Для этого под рукой всегда есть гхола Айдахо, — сказала Луйсейал.

— Что ты сказала? — Преподобная Мать ошеломленно уставилась на подругу.

— Всегда есть…

— Да!

— Но гхола отличаются телесной медлительностью.

— Зато они очень быстры на голову.

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Возможно, что тлейлаксианцы… Нет, даже они не могут быть настолько…

— Неужели Айдахо — Танцующий Лицом? — прошептала Луйсейал.

В ответ Антеак молча кивнула.

— Выброси это из головы, — сказала Луйсейал. — Не могут же они действительно быть настолько глупы.

— Очень рискованно высказывать суждения о тлейлаксианцах, — не согласилась с подругой Антеак. — Нам надо приготовиться к худшему. Зови сюда одну из Говорящих Рыб!

Глава 16

Нескончаемые войны приводят к появлению особых социальных условий, характер которых одинаков в самые разнообразные эпохи. Люди приобретают постоянную готовность к отражению опасности. У власти практически всегда находится автократия. Всякие новшества — будь то новые планеты, новые экономические идеи, новые изобретения, пришельцы — воспринимаются, как нечто враждебное, опасное и подозрительное. Феодализм держит такое общество мертвой хваткой, не важно, как называются его структуры — политбюро или как-нибудь иначе, — конкретная маска не имеет значения, но она всегда присутствует. Линия власти передается по наследству. Благосостояние народа делят между всеми некие наместники высшего божества. Эти люди отчетливо понимают, что наследование надо контролировать, иначе власть уплывает из рук. Теперь-то вы понимаете, в чем суть Мира Лето?

(Похищенные записки)

— Получили ли Бене Гессерит информацию о новой схеме? — спросил Лето.

Свита тем временем достигла первой отметки, после которой дорога поднималась в гору, — приближаясь к мосту через реку Айдахо. Солнце поднялось на четверть дуги, некоторые придворные сбросили плащи. Айдахо с небольшой группой Говорящих Рыб шел на левом фланге, на его потном обмундировании уже осела пыль. Состязаться в скорости с Императорской тележкой было нелегким делом.

Монео споткнулся, но сумел удержать равновесие.

— Да, их проинформировали, господин.

Было очень нелегко изменить ритуал приема, но Монео научился приспосабливаться к неожиданным поворотам событий во время Празднеств. У него были планы практически на все случаи жизни.

— Они все еще просят разрешения учредить постоянное посольство на Арракисе? — спросил Лето.

— Да, господин, и я дал им обычный ответ.

— Достаточно было бы и простого «нет», — произнес Лето. — Нет больше необходимости напоминать им, что мне ненавистны их религиозные притязания.

— Да, господин, — сказал Монео, стараясь держаться на положенном расстоянии от тележки. В Лето сегодня было очень много от червя. Виновата была влажность, характер Червя проявлялся больше всего именно при высокой влажности.

— Религия всегда приводит к риторическому деспотизму, — сказал Лето. — До Бене Гессерит на этой ниве больше других отличились иезуиты.

— Иезуиты, господин?

— Ты наверняка знаешь о них из курса истории.

— Не уверен в этом, мой господин. Когда они жили?

— Это неважно. Ты в достаточной степени осведомлен о риторическом деспотизме, поскольку хорошо знаешь историю Бене Гессерит. Правда, они не доводят дело до явной одержимости своим учением.

Преподобные Матери прибыли в очень неудачный для них момент, подумал Монео. Он собирается проповедовать против них, а они испытывают к этому органическое отвращение. Это может привести к серьезным осложнениям.

— Как они отреагировали на изменение протокола? — опросил Лето.

— Мне сказали, что они были разочарованы, но не стали настаивать на своем.

При этом Монео подумал: Лучше всего приготовить их к еще большим разочарованиям, которые постигнут их, когда им не разрешат поддерживать контакты с делегациями Икса и Тлейлаксу.

Подумав это, Монео покачал головой. Это могло привести к совершенно непредсказуемому и опасному заговору. Надо предупредить об этом Дункана.

— Это приводит к самостоятельно исполняющимся пророчествам и оправданию всякой мерзости, — продолжал между тем Лето.

— Вы имеете в виду… риторический деспотизм, мой господин? — спросил Монео.

— Да! Он прикрывает зло стенами самозваной праведности, которая не воспринимает аргументы, направленные против зла.

Монео с беспокойством смотрел, как рудименты рук совершают круговые движения, словно подтверждая слова Лето, сегментированное тело подергивалось. Что мне делать, если Червь вдруг окончательно покинет его? этой мысли лоб Монео покрылся холодным потом.

— Такой подход питается извращенными средствами, которые намеренно применяют для дискредитации противоположных мнений, — сказал Лето.

— Это касается всего, мой господин?

— Иезуиты называли это «укреплением основы власти». Это приводит к лицемерию, которое всегда формирует пропасть между действиями и их объяснением. Они никогда не соглашаются с противоположным мнением.

— Мне надо более тщательно ознакомиться с предметом, мой господин, — сказал Монео.

— В конечном счете власть начинает править подданными с помощью чувства вины, что приводит к охоте на ведьм и необходимостью находить козлов отпущения.

— Это потрясает, мой господин.

Кортеж обогнул угол скалы, и вдалеке показался мост.

— Монео, ты внимательно следишь за моими рассуждениями?

— Да, мой господин.

— Я описываю инструмент создания основ религиозной власти.

— Я понял это, мой господин.

— Но почему ты проявляешь такой страх? Чего ты боишься?

— Разговор на религиозную тему всегда очень волнует меня, мой господин.

— Оттого ли это, что ты и Говорящие Рыбы пользуетесь властью от моего имени?

— Конечно, мой господин.

— Основы власти очень опасны, потому что привлекают к себе людей в действительности безумных, людей, которые ищут власти только ради власти. Ты понимаешь меня?

— Да, господин. Именно поэтому вы так редко удовлетворяете просьбы о назначении того или иного человека в правительство.

— Отлично, Монео!

— Благодарю вас, мой господин.

— В тени всякой религии прячется свой Торквемада, — продолжал Лето. — Ты никогда не слышал это имя. Я точно это знаю, потому что по моему приказу его изъяли из истории.

— Почему вы так поступили, мой господин?

— Он был воплощением безобразия и непристойности. Людей, которые были с ним не согласны, он превращал в живые факелы.

Монео произнес очень тихим голосом:

— То же самое произошло с историками, которые имели несчастье вызвать ваш гнев?

— Ты ставишь под вопрос целесообразность моих действий, Монео?

— Нет, мой господин!

— Очень хорошо. Эти историки умерли без мучений. Никто из них не был сожжен пламенем. Торквемада же любил посвящать своему Богу крики истязаемых жертв.

— Как это ужасно, мой господин.

Тем временем кортеж обогнул скалу, и перед людьми Раскинулся мост.

Монео еще раз внимательно присмотрелся к своему Богу-Императору. Червь не стал ближе, но все равно был слишком близок к поверхности. Монео чувствовал угрозу этого непредсказуемого присутствия, Священного Присутствия, которое могло убить без всякого предупреждения.

Мажордом содрогнулся.

Что могла означать эта странная речь? Монео знал, что Бог-Император разговаривает так с очень немногими. Это были одновременно привилегия и тяжкая обязанность. Такова была цена, которую приходилось платить за Мир Лето. Поколение за поколением шествовали железным строем, созданным этим Миром. Только в Цитадели нарушался этот непоколебимый порядок — когда некоторых Говорящих Рыб высылали из Цитадели для предупреждения вспышки насилия. То было предвосхищение.

Предвосхищение!

Монео взглянул на молчавшего теперь Лето. Глаза Бога-Императора были закрыты, на лице отразилось тяжкое раздумье. Это был еще один признак Червя, не предвещавший ничего хорошего. Монео задрожал.

Предвидел ли Лето вспышки собственного насилия? То было предвидение насилия, которое приводило в трепет всю Империю. Лето в таких случаях знал, как расположить гвардию, чтобы подавить возможные беспорядки. Он знал об этом еще до того, как начинался мятеж.

От одних мыслей об этом у Монео пересохло во рту. Бывали моменты, казалось Монео, когда Бог-Император мог читать самые сокровенные мысли. О нет, Лето пользовался и услугами шпионов. Иногда какие-то закутанные фигуры препровождались Говорящими Рыбами в верхний этаж башни или в крипту. Да, это были шпионы, но Монео думал, что они только подтверждали то, что и так знал Бог-Император.

Словно в подтверждение опасений Монео прозвучали слова Лето.

— Не пытайся сразу понять, о чем я думаю, Монео. Пусть понимание придет само.

— Я постараюсь, мой господин.

— Нет, не надо стараться, лучше скажи мне, объявил ли ты, что не будет никаких изменений в распределений Пряности?

— Еще нет, мой господин.

— Отложи это объявление. Я передумал. Ты же знаешь, что теперь последуют предложения взяток.

Монео вздохнул. Размеры взяток, которые ему предлагали, были настолько велики, что могли вызвать лишь смех. Но Лето продолжал удивляться таким суммам.

— Тяни время, — сказал он ранее. — Посмотри, насколько высоко поднимутся ставки. Дай понять, что не откажешься от взятки.

Кортеж обогнул еще один угол, снова открылась панорама моста. Лето спросил:

— Дом Коррино предлагал тебе взятку?

— Да, господин.

— Ты знаешь миф о том, что настанет время, когда Дом Коррино вновь обретет былое могущество и захватит власть?

— Я слышал этот миф, мой господин.

— Коррино должен быть убит. Это задание для Дункана. Мы испытаем его.

— Так скоро, мой господин?

— До сих пор все знают, что меланжа может продлить человеческую жизнь, так вот, пусть люди знают, что Пряность может ее и укоротить.

— Как прикажете, мой господин.

Монео знал, что означает такой ответ. Так Монео отвечал, когда не одобрял приказ, но не мог и возразить. Знал он и то, что Господь Лето прекрасно это понимает и немало забавляется упрямством мажордома. Эта насмешка больно ранила Монео, причиняя ему страдание.

— Не будь со мной нетерпелив, Монео, — сказал Лето.

Монео подавил в себе чувство горечи. Горечь несла с собой непоправимый вред. Горечь — это то чувство, которое движет мятежниками. Дунканы перед смертью начинали испытывать это чувство.

— Время для меня имеет иное значение, чем для вас, мой господин, — сказал Монео. — Я бы хотел понимать смысл того, что я делаю.

— Ты имеешь право хотеть, но не будешь понимать.

Монео услышал в голосе повелителя недовольный упрек и замолчал, начав размышлять о проблемах меланж и Лето не слишком часто говорил о Пряности, обычно его речи касались распределения Пряности между подданными в виде награды или изъятия незаконных партий Пряности, когда в места таких хранилищ посылали команду Говорящих Рыб. Самые большие запасы меланжи находились в распоряжении Лето и находились где-то под землей. В первые дни своей службы Монео в глухом капюшоне посетил этот склад. Когда ему позволили снять капюшон, он увидел огромные количества Пряности, испускающей сильный запах корицы. Единственное, что понял Монео, — это то, что склад находится под землей. Вырубленное в скале помещение освещалось старинными светильниками, выполненными в виде ажурных арабесок. Пряность отливала синим цветом в серебристо-белом свете древних ламп. Поблизости со стен капала вода. Голоса Монео и Лето гулким эхом отдавались под сводами каменного зала.

— Наступит день, когда все это исчезнет, — сказал Господь Лето.

— Но что же тогда будут делать Гильдия и Бене Гессерит? — спросил потрясенный Монео.

— То же, что они делают сейчас, но с еще большим насилием и яростью.

Оглядев гигантскую комнату с огромными запасам меланжи, подумал о тех событиях, которые сотрясали то время Империю — кровавые убийства, пиратские набеги, шпионаж и интриги. Бог-Император не допускал до худшего, но то, что происходило, было тоже достаточно скверно.

— Это искушение, — прошептал Монео.

— Да, это действительно искушение.

— И больше никогда не будет меланжи, мой господин.

— Настанет день, когда я снова вернусь в песок. Тогда я стану источником Пряности.

— Вы, мой господин?

— Да, и кроме того, я произведу нечто еще более замечательное — песчаную форель — гибрид, который будет питать размножающихся червей.

Дрожа от такого откровения, Монео уставился на смутную тень Бога-Императора, который говорил о небывалых чудесах.

— Песчаные форели, — говорил между тем Лето, соединятся между собой и образуют воздушные пузырьки, которые запрут воду глубоко под землей, так же, как было во времена древней Дюны.

— Всю воду, мой господин?

— Большую часть. Через триста лет здесь снова будет править Червь. Клянусь тебе, это будет новый тип Червя.

— Каким же он будет, мой господин?

— Он будет обладать сознанием животного и умом человека. Пряность станет опасно искать и еще опаснее хранить.

Монео оглядел потолок вырубленного в скале зала, словно он хотел попробовать на прочность многометровую толщу каменной породы.

— Здесь снова все превратится в пустыню, мой господин?

— Песок заполнит русла рек. Урожай погибнет. Деревья будут погребены под песчаными дюнами. Песчаная смерть будет распространяться до тех пор… до тех пор, пока на опустевшей земле не прозвучит тихий сигнал.

— Какой сигнал, мой господин?

— Сигнал начала нового цикла, прихода Делателя, приход Шаи-Хулуда.

— Это будете вы, мой господин?

— Да, Великий Червь Дюны снова поднимется из глубин. Эта страна снова станет владением Пряности и Червя.

— Но что будет с людьми, мой господин? Что будет с людьми?

— Многие умрут. Сельскохозяйственные растения и вообще всякая растительность погибнут. Без питания падет и скот.

— И на этой земле настанет голод, мой господин?

— Недоедание и давно забытые болезни начнут поражать эту землю. Выживут самые крепкие… и самые жестокие.

— Но неужели это обязательно должно произойти, мой господин?

— Альтернатива еще хуже.

— Но что это за альтернатива, мой господин?

— Со временем ты узнаешь и это.

Идя сейчас рядом с Императором этим утренним паломничеством в Онн, Монео думал о том, что теперь-то он действительно знает об альтернативе, страшной альтернативе.

Как и большинство образованных жителей Империи, Монео знал, что твердые знания, которыми он обладает, находятся в Устном Предании, мифах и диких фантастических историях, которые рассказывали время от времени появляющиеся на отдельных планетах пророки, за которыми какое-то короткое время шли немногочисленные последователи.

Правда, сейчас Монео знал, чем занимаются Говорящие Рыбы.

Знал он также о злых людях, которые, сидя за обильной трапезой, наслаждались криками подвергаемых пыткам жертв.

Все это продолжалось до того, как Говорящие Рыбы не прекратили эти безобразия.

— Мне очень нравится, как твоя дочь следит за мной, — сказал Лето. — Она совершенно не догадывается, что мне все известно.

— Господин, я очень боюсь за нее. Она — моя кровь, моя…

— Моя тоже, Монео. Разве я не Атрейдес? Ты бы принес больше пользы, если бы боялся за себя.

Монео опасливо посмотрел на тело Бога-Императора. Признаки Червя надвигались все ближе и ближе. Монео оглянулся на кортеж. Он двигался в крутой ложбине, по коротким аркам, вырубленным в рукотворной скале, сложенной для защиты Сарьира от влаги.

— Сиона нисколько не задевает меня, Монео.

— Но она…

— Монео! Здесь, в одной из таинственных оболочек, хранится величайшая тайна жизни. Мне больше всего на свете хочется не потерять способность удивляться, удивляться новому.

— Господин, я…

— Новое! Разве это не блестящее, не чудесное слово?

— Да, если вы так считаете, господин.

Монео — это мое создание, я создал его, напомнил себе Лето.

— Нет такой цены, которой я бы не заплатил ради твоего дитя, Монео. Ты порицаешь ее товарищей, но среди них может найтись один, которого она полюбит.

Монео непроизвольно посмотрел на Айдахо, который маршировал впереди своей гвардии. Проницательным взглядом он ощупывал дорогу впереди себя. Ему не нравилось это место, со всех сторон ограниченное высокими стенами и откуда можно было в любой момент ждать нападения. Айдахо послал разведчиков в горы еще ночью, и Монео знал, что многие из них до сих пор находятся там, на вершинах. Но, кроме гор, было множество лощин и оврагов, спускавшихся к реке, на которые просто не хватало личного состава.

— Мы будем зависеть от фрименов, — уверено сказал Монео Айдахо.

— От фрименов? — переспросил Айдахо. Ему не нравились постоянные напоминания о Музее фримена.

— По крайней мере, они могут предупреждать нас о появлении чужаков.

— Ты видел их и просил об этом?

— Конечно.

Монео не осмелился поделиться с Айдахо своими мыслями о Сионе. Для этого найдется время и позже, но сейчас Бог-Император сказал очень тревожную вещь. Неужели у него изменились планы?

Монео снова обратил свое внимание на Бога-Императора и понизил голос:

— Полюбит своего товарища, мой господин? Но ведь вы говорили, что Дункан Айдахо…

— Я же сказал «полюбит». Речь идет не о селекции!

Монео задрожал, вспомнив, как происходило его скрещивание…

Нет, об этом лучше не вспоминать!

Тогда было и увлечение, и любовь… но это было позже, а в первые дни…

— Ты опять витаешь в облаках, Монео.

— Простите меня, мой господин, но когда вы говорите о любви…

— Ты полагаешь, что я не способен испытывать нежность?

— Дело не в этом, мой господин, но…

— Ты думаешь, что у меня нет памяти о любви и скрещивании? — Тележка угрожающе приблизилась к Монео заставив того отпрыгнуть в сторону. Мажордом был по-настоящему испуган горящим взглядом Лето.

— Господин, я прошу вас…

— Это тело действительно не может испытывать нежность, но вся моя память со мной!

Монео понял, что червь начинает доминировать в теле Бога-Императора, понимание его действий ускользало от Монео.

Надо мной нависла серьезная опасность, подумал он. Мы все находимся в опасности.

Монео прислушивался теперь к каждому звуку, к скрипу Императорской тележки, покашливаниям и голосам придворных, к шагам на дороге. От Бога-Императора потянуло корицей. Расщелина рукотворной скалы хранила утренний холод и была напитана речной влагой.

Неужели эта влажность дразнит червя в Императоре?

— Послушай меня, Монео, слушай меня так, словно от этого зависит твоя жизнь.

— Я слушаю вас, мой господин, — прошептал Монео.

Он понимал, что теперь его жизнь зависит не только от внимания, но и от способности наблюдать.

— Часть моей сути живет внутри меня своей обособленной жизнью и не подчиняется моим мыслям, — сказал Лето. — Эта часть реагирует, и все. Она не размышляет и не рассуждает логически.

Монео кивнул, продолжая рассматривать глаза Лето. Не вспыхнут ли они сейчас гневом?

— В таких случаях я бываю принужден отстраниться и просто наблюдать за своими действиями, — продолжал Лето. — Такая реакция может причинить тебе смерть. Выбор не принадлежит мне. Ты слышишь?

— Я слышу, мой господин, — прошептал Монео.

— В таком событии отсутствует произвольный разумный выбор! Ты просто это принимаешь, просто принимаешь как данность. Это невозможно ни понять, ни предотвратить. Что ты на это скажешь?

— Я боюсь неизвестности, господин.

— А я не боюсь. Попробуй сказать почему!

Монео давно ждал этого кризиса и теперь, когда он наконец наступил, испытал странное облегчение. Он понимал, что жизнь его зависит от ответа, который он сейчас даст.

— Это потому, что у вас есть огромная память, мой господин.

— Да?

Это был, конечно, неполный ответ, и Монео стал лихорадочно подыскивать слова.

— Вы видите все, что мы знаем… все и сразу. Все, что когда-то было неизвестным! Удивление для вас… удивление может вызвать только то, что вы узнали впервые. Так?

Произнося эти слова, Монео понял, что защитился вопросительным знаком там, где должно было прозвучать простое утверждение. Однако Бог-Император только улыбнулся.

— За такую мудрость я хочу сделать тебе подарок, Монео. Чего ты хочешь?

Внезапное облегчение не принесло с собой ничего, кроме новых страхов и опасений.

— Могу я снова привезти Сиону в Цитадель?

— Это заставит меня раньше подвергнуть ее испытанию.

— Ее надо разлучить с ее товарищами-мятежниками, мой господин.

— Очень хорошо.

— Вы очень милостивы, мой господин.

— Нет, напротив, я очень эгоистичен.

Бог-Император отвернулся от Монео и погрузился в молчание.

Глядя на его сегментированное тело, Монео заметил, что признаки червя стали пропадать. Это было неплохо. Потом он вспомнил о петиции фрименов, и страх вспыхнул в нем с новой силой.

Это была ошибка. Они только снова возбудят его. Зачем я сказал, что они могут подать петицию?

Фримены ждут их впереди на дороге, переправившись на эту сторону реки со своими дурацкими бумажками и приветственно размахивая руками.

Монео шел рядом с тележкой и с каждым шагом все лучше и лучше понимал, что он наделал.

Глава 17

Здесь ветры несут песок; и там ветры несут песок. Там ждет богач; здесь ожидаю я.

(Голос Шаи-Хулуда из Устного Предания)

Отчет Сестры Ченоу, найденный среди документов после ее смерти.

«Я повинуюсь как своим обязанностям в Бене Гессерит, так и приказам Бога-Императора, поэтому я изъяла эти слова из моего официального отчёта и спрятала их в надежном месте для того, чтобы они были найдены после того, как меня не станет. Ибо Господь Лето сказал мне: «Ты вернешься к своим руководителям с моим посланием, но сейчас эти слова нельзя обнародовать. Если у тебя не получится это сделать, то мне придется обрушить свою ярость на Общину Сестер».

Об этом же предупреждала меня Преподобная Мать Сипкса перед моей поездкой к Лето: «Ты не должна делать ничего, что навлекло бы на нас его гнев».

Пока я шла около Господа Лето во время его короткого паломничества в Онн, о котором я уже рассказывала, я решилась спросить о его сходстве с Преподобной Матерью. Я сказала:

«Мой господин, я знаю, что наша Преподобная Мать обладает памятью своих предков и многих других. Расскажите, как это было у вас». Лето ответил: «Так получилось в результате взаимодействия генетической памяти и Пряности. Моя сестра Ганима и я были разбужены еще во чреве матери, разбуженные до рождения присутствием нашей предковой памяти»».

— Мой господин… в нашей общине это явление называют Мерзостью.

— Правильно называют, — произнес на это Господь Лето, — Количество предков в памяти способно подавить любого, и кто может знать, какая сила будет распоряжаться событиями и этой массой — добро или зло?

— Господин, как тебе удалось преодолеть эту силу?

— Я не преодолел ее, — ответил Господь Лето. — Нас с Ганимой спасла фараонская модель управления. Тебе известна эта модель, Сестра Ченоу?

— Мы в Общине прилежно изучаем историю, господин.

— Да, но вы не думаете над ней так, как думаю я, — сказал Господь Лето. — Я говорю о болезни правления, которой заразились греки и передали ее римлянам, которые наградили ею весь мир; так что эта болезнь никогда не исчезала.

— Мой господин предпочитает говорить загадками?

— Нет. Я ненавижу эту модель, но она спасла нас. Гани и я создали могущественный союз с теми из наших предков, которые в своей деятельности придерживались фараонского образа правления. Они помогли нам создать общность со всей этой спящей до поры ордой.

— Меня очень беспокоит это, господин, и лишает сна.

— И это правильно — так и должно быть.

— Почему вы говорите мне это сейчас, господин? Вы никогда не отвечали никому из нас такой откровенностью, во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

— Потому что ты умеешь хорошо слушать, Сестра Ченоу; потому, что ты подчиняешься мне, и потому, что я никогда больше тебя не увижу.

Сказав мне эти странные слова, Господь Лето спросил:

— Почему ты не поинтересовалась тем, что ваша Община Сестер называет моей безумной тиранией?

Осмелев от его поощрительной манеры разговора, я сказала:

— Господин, мы знаем о некоторых ваших кровавых казнях. Они очень беспокоят нас.

И тут Господь Лето сделал одну очень странную вещь. Он закрыл глаза и спросил:

— Я знаю, что вас учат дословно и надолго запоминать слова, которые вы услышали в вашем сознании. Поэтому я сейчас рассматриваю тебя, как чистую страницу, на которой я пишу свои слова. Сохрани эти слова, я не хочу, чтобы они были утрачены.

Я заверяю свою Общину Сестер, что то, что я пишу дальше, есть доподлинные слова Господа Лето:

«Я определенно знаю, что, когда я перестану физически присутствовать среди вас, меня будут задним числом считать животным, лишенным человечности, страшным порождением Пустыни, на меня будут смотреть, как на тирана».

Это достаточно честно. Я действительно был тираном.

Тиран — это не только человеческое понятие, он не безумец — он просто тиран. Но даже вполне заурядные тираны имеют мотивы поступков, у них есть чувства помимо тех, которые приписывают им придворные историки. Но обо мне будут вспоминать, как о великом таране. Поэтому мои чувства и мотивы сохранятся в более водном виде, пока их окончательно не извратят историки. У истории есть способы возвеличивать некоторые характеры и отбрасывать другие.

Люди постараются понять меня и втиснуть в какие-то привычные для себя рамки. Они будут искать истины. Но истина всегда несет на себе отпечаток двойственности слов, которыми ее пытаются выразить.

Вы не сможете меня понять. Чем сильнее вы будете стараться, тем больше будете вы удаляться от истины, пока наконец я не превращусь в вечный миф о живом Боге!

Вот так обстоят дела. Я не вождь и не поводырь. Я — Бог. Я отличаюсь от вождей и поводырей Бог не несет ответственности ни за что, кроме бытия. Бог принимает все и, таким образом, не принимает ничего. Бога надо определить, но он все равно остается безымянным. Бог не нуждается в духовном мире. Мой дух живет во мне и отвечает на мои малейшие движения. Я делюсь с вами только потому, что это доставляет мне удовольствие — делиться с вами тем, чему научил меня мой дух. Именно он и есть моя истина.

Берегись истины, дорогая Сестра. Хотя многие искали ее, истина может оказаться опасной для того, кто это делает. Гораздо легче поверить в миф или умиротворяющую и ободряющую ложь. Если вы найдете истину, пусть даже временную, она может потребовать, чтобы вы совершенно изменили свой образ жизни. Спрячьте истину за словами. Тоща вас защитит естественная двойственность языка. Слова воспринять гораздо легче, чем дельфийские пророчества. С помощью слов можно кричать свою истину хором.

Но почему никто не предупредил меня об этом?

Я предупредил тебя. Я предупредил тебя примером, а не словами.

Слова неизбежно избыточны. Ты и сейчас записываешь их в своей замечательной памяти. Настанет день, когда люди обнаружат мои записки — в них тоже всего-навсего слова. Бессловесные движущие причины страшных событий лежат непосредственно под их поверхностью. Я предупреждаю тебя, что чтение моих слов может тебе повредить. Будь глухой! Нет никакой необходимости слышать, нет нужды ничего запоминать. Как успокаивает человека способность забывать, но как она опасна!

Такие слова, как мои, давно считаются обладающими таинственной силой. Существует тайное знание, которое можно использовать для управления забывчивыми. Моя истина — это содержание мифов и лжи, с помощью которых тираны манипулировали массами в своих корыстных целях.

Видишь, я поделился с тобой всем, даже величайшей тайной, тайной, с помощью которой я построил свою жизнь. Я открыл тебе эту тайну обычными словами: «Единственное прошлое, которое вечно пребывает внутри тебя, — бессловесно».

Бог-Император замолчал. Я осмелилась спросить его: «Это все слова, которые велит сохранить в памяти мой господин?»

— Да, это все слова, — ответил он, и мне показалось, Что он стал очень грустным и обескураженным. Казалось, этими словами он высказал свое последнее завещание. Я припомнила, что он сказал, что не увидит меня больше никогда в жизни, меня охватил страх, но я была очень благодарна моим учителям за тренировку — страх не от разился на звучании моего голоса.

— Господь Лето, — сказала я, — для кого предназначены те записки, о которых вы говорите?

— Для потомков, которые будут жить по прошествии тысячелетий. Я персонализирую своих скрытых во тьме будущего читателей, Сестра Ченоу. Я думаю о них, как о дальних родственниках, которые проявят любопытство к истории своей семьи. Они будут гореть желанием открыть для себя драмы, о которых могу поведать Только я. Они захотят связать эти драмы со своей жизнью. Они захотят смысла, а не слов, они будут жаждать истины!

— Но вы же сами предупредили меня об опасности истины, господин, — сказала я.

— Да, это так. Вся история — это разрушительный инструмент в моих руках. О, я накопил в себе столько прошлого, столько фактов — но эти факты изменятся, когда я стану употреблять их по своему усмотрению. Что я говорю тебе сейчас? Это дневниковая запись, то есть опять-таки слова.

Господь Лето снова замолчал. Я взвесила содержание его слов, сравнила их с предупреждениями Преподобной Матери Сиаксы и с тем, что говорил мне Бог-Император. Он сказал, что я — его вестник, и поэтому я почувствовала себя под его защитой и могу осмелиться на большее, нежели другие. Поэтому я спросила:

— Господь Лето, вы сказали, что больше не увидите меня. Означает ли это, что вы скоро умрете?

Я клянусь истинностью своего отчета — Господь Лето рассмеялся в ответ на мои слова! Потом он сказал:

— Нет, уважаемая Сестра, умрешь ты. При этом ты не станешь Преподобной Матерью. Не надо печалиться по этому поводу и связывать этот факт с твоим пребыванием здесь, ибо то, что ты будешь моей посланницей, сохранишь мои слова для потомства, даст тебе нечто гораздо большее. Ты станешь интегральной составляющей моего мифа. Наши будущие родственники будут молиться на тебя за то, что некогда ты встретилась со мной.

Господь Лето снова рассмеялся, но это был добрый смех, и он тепло улыбнулся мне. Мне очень трудно выразить это словами с той точностью, на которую претендует данный отчет, но дело в том, что, когда Господь Лето произнес свои ужасные слова, я почувствовала, что нас с ним связывают неразрывные дружеские узы, словно эти узы имеют физическую природу, связывая нас так, что это невозможно выразить никакими словами. Только в этот момент я поняла, что такое бессловесная истина. Это произошло, и у меня нет слов, чтобы это описать.

Примечание архивариуса

На фоне тех великих событий, которые имели место, данный отчет представляет собой не более чем заметки на полях Истории, интересные только тем, что являются одними из самых ранних свидетельств существования записок Лето. Для тех, кто пожелает ознакомиться с отчетом Сестры Ченоу, приводим ссылку на архивную запись: Ченоу, Святая Сестра Квинтиниус Виолет: Отчет Ченоу, и Непереносимость меланжи, медицинские аспекты.

(Примечание: Сестра Квинтиниус Виолет Ченоу умерла на пятьдесят третьем году своего членства в Общине Сестер. Причина смерти приписывается непереносимости Пряности, которую она принимала в попытке достичь статуса Преподобной Матери).

Глава 18

Наш предок, Ассур-назир-апли, жесточайший из жестоких, захватил трон, убив для этого собственного отца, и начал править мечом и кровью. Он завоевал область озера Урумия, что открыло ему путь в Коммоген и Хабур. Его сын обложил данью Шуйтес, Тир, Сидон, Джебель, его подданным стал даже Йегу, сын Омри, чье имя внушало страх тысячам людей. Завоевания, начатые Ассуром-назир-апли привели его армии в Мидию, а оттуда в Израиль, Дамаск, Едом, Арпад, Вавилон и Умилу. Кто помнит теперь эти географические названия? Я и так сделал достаточно намеков; попробуйте теперь угадать, что это за планета.

(Похищенные записки)

Воздух был особенно густым на том отрезке Королевской Дороги, который заканчивался плоской площадкой, ведущей к мосту через реку Айдахо. Поворачивая направо, дорога выходила за пределы огромной рукотворной скалы. Идя рядом с Императорской тележкой, Монео смотрел на вымощенную ленту дороги, взбегающую на гребень горы и переходящую в стальные, казавшиеся кру жевными, конструкции моста, до которого оставалось еще около километра.

Река, глубоководная в расселине, делала резкий изгиб и, пройдя каскад из нескольких водопадов, уходила вправо, к дальней оконечности Запретного Леса, где отвесные скалы упирались своими подножиями в берега. В этом предместье Онна находились благоухающие сады, поставлявшие фрукты для населения города.

Монео смотрел на реку. Вершина каньона освещалась ярким утренним солнцем, а остальное русло нежилось в тени, монотонность которой нарушали лишь серебристые брызги водопадов.

Дорога ярко сияла в лучах утреннего солнца, а овраги, спускавшиеся к ней с обеих сторон, зияли узкими черными тенями, словно стрелы, указывающие верный путь. Идти по дороге было уже довольно жарко, в воздухе дрожало знойное марево, предупреждая наступающий день.

Мы точно успеем в город до наступления жары, подумал Монео.

Он трусцой бежал по дороге, проявляя усталое терпение, как и всегда в этом месте. Взгляд его остановился на оврагах — в одном из них ждут музейные фримены со своей петицией — так он, во всяком случае, договорился с ними. Теперь их уже не остановить, а в Боге-Императоре все больше и больше проявлялись черты червя.

Лето услышал фрименов намного раньше, чем Монео.

— Прислушайся! — приказал Император.

Монео превратился в слух.

Лето перекатил свое длинное тело по дну тележки, выпрямил спину и, открыв защитный пузырь, стал внимательно вглядываться вперед.

Монео прекрасно понимал, что происходит. Лето, чувства которого были намного сильнее, чем у любого из смертных, ощутил впереди источник беспокойства. Фримены начали продвигаться к дороге. Монео позволил себе отстать от тележки на один шаг, продолжая двигаться за ней на положенной дистанции. В этот миг он и услышал приближение людей.

Послышался шорох гравия.

Появились первые фримены, выходящие из расселин и оврагов по обеим сторонам дороги приблизительно в ста метрах впереди кортежа.

Дункан Айдахо, опередив своих гвардейцев, догнал Монео.

— Это фримены? — спросил Айдахо.

— Да, — ответил мажордом и заметил, что Лето прижал тело ко дну тележки.

Музейные фримены собрались на дороге компактной группой и сбросили с себя плащи, под которыми были надеты красно-пурпурные наряды. Монео едва не задохнулся. Фримены были одеты как паломники — под цветной одеждой угадывались черные рубашки. Те, кто был на переднем плане, держали в руках свернутые трубкой бумажные листки. Они размахивали свитками, а вся группа принялась петь и приплясывать, продвигаясь в направлении придворного кортежа.

— Петиция, господин! — кричали первые. — Выслушай нашу петицию!

— Дункан! — крикнул Лето. — Очисти от них дорогу!

Голос Лето не успел затихнуть, как сквозь толпу придворных вперед ринулись Говорящие Рыбы — выполнять приказ своего Бога. Айдахо подал знак к атаке и сам бросился навстречу приближающейся толпе. Гвардейцы построились фалангой, во главе которой встал Дункан.

Лето одним ударом смял воздушный пузырь и, ускорив движение тележки, закричал громовым голосом: «Убирайтесь вон! Убирайтесь!» Музейные фримены, видя, что вперед двинулись гвардейцы, а тележка начала набирать скорость, расступились, освободив середину дороги. Монео, принужденный бежать рядом с повозкой, с изумлением увидел, что фримены нагло нарушают всю программу подачи петиции.

Толпа поющих речитатив фрименов вдруг словно по команде сбросила пестрые одеяния, оказавшись в один миг в точно такой же черной форме, какую носил Айдахо.

Что они делают? — в ужасе подумал Монео.

Он не успел додумать до конца свою мысль, как увидел, что лица фрименов словно тают и превращаются в одно лицо — лицо Дункана Айдахо.

— Лицеделы! — дико крикнул кто-то.

Лето тоже был захвачен вихрем стремительно развивающихся событий, топотом множества ног по дороге, воинскими командами, под которые Говорящие Рыбы строились в фалангу. Разогнав тележку, Лето вплотную приблизился к гвардейцам, зазвенел звонок, заревел клаксон Императорской тележки, сбив с толку даже некоторых Говорящих Рыб, которых тренировали, вырабатывая привычку к этому шуму.

В этот миг просители отбросили в сторону плащи, и их лица замерцали необыкновенным сходством с лицом Айдахо. Лето услышал крик: «Танцующие Лицом!» и даже узнал голос — это кричал клерк из императорской бухгалтерии.

Первой реакцией Лето было изумление.

Гвардейцы сошлись с Танцующими Лицом. Пение сменилось кликами сражающихся. Лето узнал боевой клич тлейлаксианцев. Плотное кольцо Говорящих Рыб сомкнулось вокруг одетого в черную форму Айдахо. Женщины выполняли приказ Лето, который велел им беречь своего командира в бою.

Но как они смогут отличить его от остальных?

Лето резко остановил свою повозку. Отсюда он ясно видел Говорящих Рыб, которые яростно работали своими дубинами. Солнце сверкало на клинках отравленных ножей. Раздавался резкий скрежещущий звук выстрелов лазерных ружей. Этот звук бабушка Лето описывала, как «самый страшный звук в нашей вселенной». Из передних рядов воинов доносились хриплые яростные крики.

Лето среагировал на первые же выстрелы ружей. Он повернул тележку с дороги направо, снял ее с колес и поставил на шагающую подвеску и направил ее в гущу Танцующих Лицом, стараясь отыскать слабое место в их боевых порядках. Описывая короткие дуги, Лето начал поражать нападавших слева, ощущая соприкосновение металла с живой плотью. От этих ударов полилась кровь. Лето направил тележку в овраг, потом поднялся по его зубчатой стене наверх, на наблюдательный пункт, где он и остановился, будучи вне досягаемости огня ручных лазерных ружей.

Какой сюрприз!

Все огромное тело Бога-Императора сотрясалось от неудержимого хохота. Изумление его постепенно улеглось.

Со своего места Лето хорошо видел мост и поле битвы. Тела лежали повсюду, даже в оврагах. На трупах были роскошные одежды придворных, форма Говорящих Рыб, окровавленные черные мундиры Танцующих Лицом. Уцелевшие придворные столпились подальше от сражающихся. а Говорящие Рыбы сновали между телами и наносили поверженным врагам удары ножами, чтобы убить их наверняка.

Лето напряженно искал взглядом черную форму Айдахо, но не мог найти. Ни одной стоящей на ногах фигуры в черном! Лето на мгновение растерялся, потом разглядел группу Говорящих Рыб среди толпы придворных, а среди женщин фигуру обнаженного мужчины. Совершенно голого!

Это был Дункан! Голый! Ну конечно! Дункан Айдахо без формы не был Танцующим Лицом.

Лето снова охватил приступ смеха. Какое это было потрясение для атакующих. Они, очевидно, не были готовы к такому повороту событий.

Лето спустился на дорогу, вновь поставил тележку на колеса и покатился по мосту. Он пересекал мост с ощущением чего-то уже виденного, воскресив в памяти воспоминания о тысячах мостов, служивших полем битвы и усеянных трупами. Освободив мост и вырвавшись из кольца своих гвардейцев, Дункан бегом бросился к тележке, отталкивая ногами трупы и огибая их на ходу. Лето остановил тележку и ждал, когда Айдахо подбежит к нему. Начальник Говорящих Рыб был похож на греческого воина-вестника, который спешит принести царю сообщение о победе над неприятелем. Исторические факты переполнили память Лето.

Айдахо резко остановился возле тележки. Лето открыл пузырь.

— Танцующие Лицом, все как один, будь они прокляты! — едва переведя дух, прокричал Дункан.

Не пытаясь скрыть удивления, Лето спросил:

— Чья это была идея раздеться?

— Моя! Но они не дали мне сражаться!

Монео подбежал к тележке вместе с группой гвардейцев. Одна из Говорящих Рыб бросила Айдахо синий плащ Говорящей Рыбы, крикнув при этом:

— Мы стараемся найти целый комплект обмундирования на каком-нибудь трупе.

— Я разорвал свою форму, — пояснил Дункан.

— Ускользнул ли кто-нибудь из Танцующих Лицом? — спросил Монео.

— Ни один, — ответил Айдахо. — Я признаю, что женщины — хорошие бойцы, но почему они не дали мне вмешаться…

— Потому что по уставу они обязаны тебя защищать, — сказал Лето. — Они всегда защищают самое ценное…

— Четверо из них погибли, не пуская меня в схватку! — возмутился Айдахо.

— Всего мы потеряли около тридцати человек, господин, и подсчет еще не окончен, — сказал Монео.

— Сколько было Танцующих Лицом? — спросил Лето.

— Похоже, что их было около пятидесяти, господин, — ответил Монео. Лицо его было озабочено.

Лето усмехнулся.

— Над чем вы смеетесь? — гневно Спросил Айдахо. — Больше тридцати наших людей…

— Но как же неумелы были тлейлаксианцы, — проговорил Лето. — Вы не можете себе представить, что каких-нибудь пятьсот лет назад они были бы намного эффективнее и намного опаснее. Трудно себе представить, что они разыграли бы этот пошлый и глупый маскарад. И они не смогли предугадать твой блестящий ответ!

— У них были лазерные ружья, — сказал Айдахо.

Лето развернул передние сегменты своего массивного корпуса и указал на отверстие, прожженное в куполе балдахина, — края отверстия были оплавлены.

— Есть еще несколько попаданий внизу, — сказал он. — По счастью, не были задеты подвеска и колеса.

Айдахо с удивлением воззрился на отверстие — оно находилось на одном уровне с телом Лето.

— Они не попали в вас? — спросил он.

— Попали, — ответил Лето.

— Так вы ранены?

— Лучи лазера для меня безвредны, — солгал Лето. — Когда у нас будет время, я это продемонстрирую.

— Но для меня они не безвредны, — сказал Айдахо, — и для моих гвардейцев тоже. Мы должны получить защитные пояса.

— Защитные палевые пояса запрещены в Империи — ответил Лето. — Их ношение карается смертью.

— Защита — это большой вопрос, — вмешался в разговор Монео.

Айдахо, решив, что Монео спрашивает о том, что такое защитный пояс, охотно пустился в объяснения.

— Пояс образует силовое защитное поле, которое отталкивает от себя любой объект, который входит в него на опасной скорости. Но у этой защиты есть один существенный недостаток. Если силовое поле пересекается с лучом лазера, то в результате происходит взрыв, равный по мощности взрыву водородной бомбы, и этот взрыв поражает как атакующего, так и его цель.

Монео недоуменно взглянул на Айдахо, и тот утвердительно кивнул.

— Так что я хорошо понимаю, почему они запрещены, — продолжал Айдахо. — Полагаю, что Великая Конвенция относительно атомного оружия до сих пор действует.

— Действует, и даже лучше с тех пор, как мы выявили запасы атомного оружия у некоторых Семейств, изъяли его и переправили в безопасное место, — сказал Лето. — Но, думаю, что сейчас не время обсуждать подобные проблемы.

— Но мы можем обсудить более насущную проблему, — не сдавался Айдахо. — Сейчас мы выйдем на открытое место. Это очень опасно, и мы должны…

— Это традиция, и мы не станем ее нарушать, — отрезал Лето.

Монео склонился к уху Дункана:

— Ты начинаешь раздражать Господа Лето, — сказал мажордом.

— Но…

— Ты понял, насколько легче контролировать население, которое передвигается пешком? — спросил Монео.

Айдахо, только теперь все поняв, резко повернулся И посмотрел в глаза Монео.

Воспользовавшись паузой, Лето отдал необходимые распоряжения.

— Монео, позаботься, чтобы здесь не осталось никаких следов нападения, ни одного пятнышка крови, ни обрывков одежды — ничего.

— Слушаюсь, господин.

Айдахо повернулся на шум и увидел, что все, кто уцелел, даже те, кто был ранен и перевязан на скорую руку, подошли ближе, чтобы слышать разговор.

— Вы все, — обратился к ним Лето, — не должны никому рассказывать о том, что здесь произошло. Пусть об этом волнуются тлейлаксианцы, — он посмотрел на Айдахо.

— Дункан, каким образом в этот район проникли лицеделы, ведь здесь должны были находиться лишь музейные фримены?

Айдахо непроизвольно взглянул на Монео.

— Господин, это моя вина, — сказал тот. — Это я отвечал за фрименов, которые должны были подать вам свою петицию. Я уверил в этом Дункана Айдахо.

— Я хорошо помню о том, что ты упоминал о петиции, — произнес Лето.

— Я думал, что это позабавит вас, господин.

— Петиции меня не забавляют, а раздражают. И особенно меня раздражают петиции от людей, которые в моей схеме существуют только для того, чтобы сохранить Древние формы жизни.

— Господин, вы сами столько раз говорили, что эти Паломничества вызывают у вас непреодолимую скуку…

— Я совершаю эти паломничества отнюдь не для того, чтобы разгонять скуку этих ряженых!

— Мой господин?

— Эти музейные фримены ничего не смыслят в древнем образе жизни. Они хороши только в соблюдении внешней обрядности. Это, естественно, нагоняет на них страшную скуку, и они подают разнообразные петиции только для того, чтобы потешиться некоторым разнообразием. Вот что меня раздражает. Я не допущу никаких изменений и никакого разнообразия. Кстати, от кого ты Узнал о готовящейся петиции?

— От самих фрименов, — ответил Монео. — Была Деле… — он осекся на полуслове и нахмурился.

— Тебе были знакомы члены этой делегации?

— Конечно, господин, иначе я бы…

— Они мертвы, — вмешался в разговор Айдахо. Монео посмотрел на него непонимающим взглядом.

— Люди, которых ты знал, были убиты и заменены Танцующими Лицом.

— Это мое упущение, — признал Лето. — Мне следовало научить всех способу распознавать этих мимов. Я обязательно сделаю это — они стали слишком дерзкими в последнее время.

— Почему они так осмелели? — спросил Айдахо.

— Возможно, потому, что хотят отвлечь нас от чего-то очень важного, — произнес Монео.

Лето улыбнулся мажордому. Как только его жизни начинает угрожать опасность, его ум начинает очень хорошо работать. Монео ошибся, приняв Танцующих Лицом за знакомых фрименов, и теперь понимал, что продолжение его службы зависит от того, проявит ли он те способности, за которые его выбрал Император.

— Итак, теперь у нас есть время приготовиться, — сказал Лето.

— От чего они хотят нас отвлечь? — спросил Айдахо.

— От другого заговора, который они плетут, — ответил Лето. — Они думают, что я жестоко накажу их за это нападение, но их ядро останется целым, и это благодаря тебе, Дункан.

— Но не похоже, что они собирались проигрывать эту схватку, — возразил Айдахо.

— Но они были готовы к такому повороту событии, — сказал Монео.

— Они полагают, что я не уничтожу их, потому что у них единственных хранятся исходные клетки моих Дунканов, — сказал Лето. — Ты меня понимаешь, Айдахо?

— И они правы? — спросил тот.

— Их подход неверен, — уклончиво ответил Лето. Он повернулся к Монео. — Мы должны прийти в Онн, не имея никаких следов нападения. Сменить форму, заменить мертвых и раненых гвардейцев новыми… и пусть все будет, как было.

— Убитые есть и среди придворных, — доложил Монео.

— Замените и их тоже, — распорядился Лето.

Монео поклонился.

— Слушаюсь, господин.

— Пошли в Цитадель за новым балдахином к моей тележке!

— Как прикажет мой господин.

Лето подал тележку назад, потом направил ее к мосту и, обернувшись, сказал:

— Дункан, ты будешь сопровождать меня.

Медленно и неохотно Дункан оставил Монео и других, и ускорив шаг, нагнал тележку и пошел рядом с ней, глядя на Лето.

— Что тебя тревожит, Дункан? — спросил Лето.

— Вы действительно считаете меня своим Дунканом?

— Конечно, точно так же, как и ты считаешь меня своим Лето.

— Почему вы не знали о готовящемся нападении?

— С помощью моего хваленого предзнания? — Да!

— Танцующие Лицом долго не привлекали моего внимания, — ответил Лето.

— Теперь, я полагаю, это отношение изменится?

— Не слишком сильно.

— Почему?

— Потому что Монео прав. Я не стану отвлекаться по мелочам.

— Они действительно могли вас убить?

— С определенной долей вероятности. Знаешь, Дункан, лишь немногие понимают, какой катастрофой станет моя смерть.

— Что замышляют тлейлаксианцы?

— Ловушку; я думаю — обыкновенную, милую ловушку. Они послали мне сигнал, Дункан.

— Какой сигнал?

— Началась новая эскалация отчаянных попыток совершить переворот. Это просто идея фикс у некоторых из Моих подданных.

Они перешли мост и начали взбираться на наблюдательный пункт Лето. Айдахо молча переваривал услышанное.

На вершине скалы Лето оглянулся и посмотрел на выжженную пустыню Сарьира.

За мостом, на месте нападения, слышался плач тех кто потерял в схватке своих близких. Своим обостренным слухом Лето различил голос Монео, который предупреждал их о том, что время траура должно быть по необходимости кратким, что в Цитадели остались другие близкие и что не стоит навлекать на себя гнев Бога-Императора.

Их слезы высохнут и на лицах вновь появятся улыбки к тому времени, когда мы достигнем Онна, подумал Лето. Они думают, что я их презираю! Но какое значение это имеет в действительности? Это всего лишь маленькие нюансы в настроении тех, кто мало живет и мало думает.

Вид Пустыни успокоил Лето. С этого места не было видно реку, текущую на дне каньона. Она становилась видна, только если повернуться на триста шестьдесят градусов, в направлении Города Празднеств. Слегка повернувшись влево, Лето увидел опушку Запретного Леса. Зеленый ландшафт заставил Лето вспомнить о том, что Сарьир — это всего лишь жалкий остаток той могучей бескрайней Пустыни, перед которой трепетали не только обычные люди, но даже дикие фримены, которые кочевали по ней.

Это река, подумал Лето. Если я обернусь, то увижу плоды своих рук.

Рукотворная расщелина, с которой падали воды реки Айдахо, была простым расширением того пролома, который сделал Муад'Диб в Защитном Валу и сквозь который в Пустыню ворвались его легионы верхом на червях. Там, где сейчас течет вода, Муад'Диб во время бури входил в историю… и в то, что произошло после него.

Лето услышал знакомые шаги Монео, тот взбирался на смотровую площадку. Монео поднялся на вершину и остановился, стараясь отдышаться.

— Когда мы отправимся дальше? — спросил Айдахо.

Монео взмахнул рукой, призвав Айдахо к молчанию, И обратился к Лето:

— Господин, мы получили сообщение из Онна. Бене Гессерит предупредили нас о том, что вы будете атакованы близ моста.

Айдахо презрительно хмыкнул.

— Не слишком ли поздно пришло их предупреждение?

— Это не их вина, — сказал Монео. — Капитан Говорящих Рыб не поверила им.

Тем временем к смотровой площадке начали подтягиваться остальные члены свиты. Некоторые из них до сих пор не оправились от потрясения и еле волочили ноги. Вселяя в них бодрость, среди них сновали Говорящие Рыбы.

— Уберите гвардию из посольства Бене Гессерит, — распорядился Лето. — Направьте им послание. Скажите, что их аудиенция будет последней, но пусть они ничего не опасаются. Скажите им, что последние станут первыми. Они поймут этот намек.

— Как быть с Тлейлаксу? — спросил Айдахо.

Лето обернулся к Монео.

— Да, о Тлейлаксу… Мы пошлем им предупреждение.

— Какое, господин?

— После моего приказа, но не ранее. Посол Тлейлаксу будет подвергнут телесному наказанию и изгнан.

— Господин!

— Ты не согласен?

— Если мы хотим сохранить тайну, — Монео оглянулся на место побоища, — то каким образом мы объясним эту порку?

— Мы не станем ничего объяснять.

— Мы не приведем никаких причин?

— Никаких.

— Но, мой господин, пойдут слухи и разговоры…

— Я просто реагирую, Монео! Пусть моя бессознательная часть, которая действует автоматически, получит в этом деле полную свободу.

— Это породит большой страх, мой господин.

Айдахо расхохотался и встал между тележкой и Монео.

— Это же благодеяние для посла! Были правители, Которые за такое просто сожгли бы дурака на медленном огне.

Монео обратился к Лето через плечо Айдахо:

— Но, мой господин, это действие подтвердит, что Мы были атакованы.

— На Тлейлаксу об этом и так знают, — сказал Лею, — но они ничего об этом не скажут.

— И поскольку все нападавшие убиты… — вставил Айдахо.

— Ты все понял, Монео? — спросил Лето. — Если мы придем в Онн свеженькими и безмятежными, тлейлаксианцы сразу поймут, что потерпели сокрушительное поражение.

Монео оглянулся на придворных и Говорящих Рыб, которые с величайшим вниманием прислушивались к разговору. Редко им приходилось слышать такую откровенную беседу между Императором и его ближайшими помощниками.

— Когда мой господин подаст сигнал к наказанию посла? — спросил Монео.

— Во время аудиенции.

Лето услышал звук приближающихся орнитоптеров, увидел отблеск солнца на их винтах и крыльях и новый балдахин, подвешенный над машинами.

— Пусть поврежденный балдахин доставят в Цитадель и отремонтируют, — приказал Лето, все еще глядя на приближающиеся винтокрылые машины. — Могут возникнуть вопросы, тогда скажите мастерам, чтобы они говорили любопытным, что балдахин был поврежден песчаной бурей.

Монео вздохнул:

— Как будет угодно господину.

— Выше голову, Монео, — сказал Лето. — Теперь иди рядом со мной, а ты, Айдахо, следуй со своими гвардейцами впереди.

— Вы думаете, что может быть еще одна атака? — спросил Айдахо.

— Нет, но гвардию надо чем-то занять. Смени форму. Я не хочу, чтобы ты носил одежду, запятнанную грязными тлейлаксианцами.

Айдахо поклонился и отошел. Лето дал знак Монео подойти как можно ближе. Тот склонился к открытому колпаку и приблизил лицо к лицу повелителя. Лето понизил голос:

— Это особый урок для тебя, Монео.

— Господин, я понимаю, что должен был заподозрить Танцу…

— Танцующие Лицом здесь ни при чем. Это урок для твоей дочери.

— Сионы? Какое отношение она могла…

— Скажи ей следующее: очень уязвимо, подобно мне, она подчиняется непроизвольной силе, которая живет в ней. Именно благодаря Сионе и этой силе я помню, что значит быть человеком и… любить.

Монео, ничего не понимая, воззрился на Лето.

— Просто передай ей эти слова, — сказал Император. — Не пытайся понять их. Просто передай ей мои слова.

Лето закрыл колпак и приготовил балдахин к смене. К тележке уже приближались мастера, вышедшие из орнитоптера.

Монео оглянулся на людей, ожидающих сигнала на площадке. Он заметил, что многие еще не ликвидировали следы схватки, одежда и внешность многих были в некотором беспорядке. Несколько придворных вставили в уши усилители. Они явно подслушали его разговор с Лето. Такие приспособления делали только на Иксе.

Надо предупредить об этом Айдахо и гвардию, подумал Монео.

Это открытие дало ему знать, что в государстве накапливается какая-то гниль. Как можно запрещать такие вещи, если все придворные и Говорящие Рыбы знают, что сам Император покупает на Иксе запрещенные машины?

Глава 19

Я начинаю ненавидеть воду. Песчаные форели, которые осуществили мой метаморфоз, сформировали органы чувств Червя. Монео и моя охрана знают об этом отвращении, но только Монео догадывается о ее истинной причине, о том, что я достиг поворотного пункта в своем развитии. Я уже предчувствую конец, правда, он наступит не так скоро, как кажется Монео, — у нас разные шкалы времени. Песчаные форели стаями стремятся к воде — это было большой проблемой на ранних стадиях нашего симбиоза. Силой своей воли я удерживал их до тех пор, пока не наступило некоторое равновесие. Теперь я должен совершенно избегать воды, поскольку на планете не существует других песчаных форелей, кроме тех, которые дремлют в моей коже. Без песчаных форелей, которые превратят Дюну в пустыню, не явится Шаи-Хулуд, не возродятся песчаные черви. Я — их последняя надежда.

(Похищенные записки)

Была уже вторая половина дня, когда императорская свита достигла последнего спуска в предместьях Города Празднеств. Огромные толпы теснились на улицах, ограничиваемые дюжими Говорящими Рыбами в зеленой форме Атрейдесов со скрещенными дубинками.

Как только приблизилась императорская процессия, над толпой взорвался неистовый крик. В этот момент Говорящие Рыбы принялись напевать речитатив: — Сиайнок! Сиайнок! Сиайнок!

Шум и крики отдавались оглушительным эхом от стен высоких домов, пение Говорящих Рыб оказывало странное воздействие на толпу, которая не понимала его смысла. Над скоплением людей волной пронеслась тишина, нарушаемая лишь скандированием гвардейцев. Люди в благоговейном трепете смотрели на женщин, вооруженных дубинами и охраняющих прохождение императорского кортежа. Эти женщины пели что-то непонятное, пока они во все глаза смотрели на проплывающее мимо них живое Божество.

Айдахо, шедший со своими Говорящими Рыбами позади тележки, впервые слышал пение, от которого у него волосы становились дыбом.

Монео шел рядом с тележкой, не. глядя по сторонам. Однажды он спросил Лето о значении загадочного слова.

— Я дал Говорящим Рыбам только один ритуал, — сказал тогда Лето. Разговор происходил в Зале Аудиенций на центральной площади Онна, когда Монео был весьма утомлен распоряжениями, касавшимися поздравителей, собравшихся со всех концов Империи на Праздник Десятилетия.

— Какое отношение к ритуалу имеет это слово — слово, которое они поют, мой господин?

Так называется ритуал — Сиайнок — Праздник в Честь Лето. Это обожание, которое высказывается по отношению ко мне в моем присутствии.

Это древний ритуал, мой господин?

— Этот ритуал существовал у фрименов в те времена, Когда они еще не были фрименами. Ключ к этому ритуалу Исчез после смерти старых фрименов, и теперь только один я помню этот ритуал. Я возродил Празднества для Своих, сугубо своих целей.

— Следовательно, музейные фримены не знают этого Ритуала?

— Ни в коем случае. Это мой и только мой ритуал. Я Имею на него вечные права, потому что я и есть ритуал.

— Это очень странное слово, мой господин. Я никогда прежде не слышал ничего подобного.

— Оно имеет много значений, Монео. Если я сообщу Их тебе, сохранишь ли ты их в тайне?

— Как прикажет мой господин.

— Никогда никому, даже Говорящим Рыбам, не рассказывай о том, что я сейчас поведаю тебе.

— Клянусь вам в этом, мой господин.

— Очень хорошо. Сиайнок означает воздание чести тому, кто говорит искренне. Оно обозначает воспоминание о вещах, о которых говорили искренне.

— Но, господин, не означает ли искренность убеждение… веру самого говорящего в то, что он говорит?

— Да, но Сиайнок обозначает также свет, который высвечивает реальность. Ты продолжаешь проливать свет на то, что ты видишь.

— Реальность, действительность… Это очень двусмысленные понятия, господин.

— Это воистину так! Но Сиайнок есть еще и закваска, поскольку действительность — или то, что почитается действительностью, — а это одно и то же, — это закваска, которая не дает вселенной застаиваться.

— И все это вмещается в одном слове, господин?

— Это еще не все! Сиайнок обозначает также снисхождение к молитве и имя Пишущего Ангела, Шихайя, который с пристрастием допрашивает вновь умерших.

— Это слишком большая нагрузка для одного слова, господин.

— Слова выносят любую нагрузку, какую мы только пожелаем. Все, что для этого требуется, — это соглашение о традиции, согласно которой мы строим понятия.

— Почему мне нельзя говорить об этом Говорящим Рыбам, господин?

— Потому что это слово сохранено только для них. Они будут очень недовольны, узнав, что я делю это слово и с мужчинами.

Губы Монео сжались в тонкую полоску, когда он вспомнил об этом разговоре, идя рядом с Императорской тележкой. Он уже много раз слышал, как Говорящие Рыбы славят своего Бога-Императора, и даже добавил к слову еще несколько смысловых значений.

Оно означает тайну и престиж. Оно означает власть. Оно позволяет человеку действовать от лица Бога.

— Сиайнок! Сиайнок! Сиайнок!

Слово болезненно отдавалось в ушах Монео.

Процессия уже втянулась в город, почти достигнув центральной площади. Послеполуденное солнце посылало свои лучи на Королевскую Дорогу, освещая путь кортежу, подчеркивая пестроту и нарядность одежд горожан, и отбрасывало резкие тени на лица Говорящих Рыб.

Пение продолжалось, и тревога Айдахо постепенно улеглась. Он спросил у ближайшей Говорящей Рыбы, что означает это странное слово.

— Оно не предназначено для мужчин, — ответила женщина, — но иногда Господь Лето рассказывает об этом своим Дунканам.

Своим Дунканам! До этого он задал Лето этот вопрос, и ему не понравился уклончивый ответ:

— Ты узнаешь об этом достаточно скоро.

Подавив свое нетерпение, Айдахо постарался забыть о своем вопросе и шел дальше, оглядывая город с любопытством туриста. Готовясь исполнять свои обязанности Начальника гвардии, Айдахо читал историю города Онн и разделил удивление Лето по поводу того, что река, на которой находился город, называлась Айдахо.

Это было в одном из больших открытых помещений Цитадели, залитым утренним светом, с большими столами, на которых Говорящие Рыбы разложили карты Сарьира и Онна.

Увидев название «Айдахо» на карте, которую он изучал, Дункан был немало озадачен.

— Город довольно своеобразно спланирован, — сказал он, не скрывая удивления.

— Этот город построен с одной-единственной целью: публичного лицезрения Бога-Императора.

Айдахо взглянул на сегментированное тело, прикрытое складками человеческое лицо и подумал, что вряд ли привыкнет к лицезрению этого уродливого тела.

— Но это лицезрение происходит лишь один раз в десять лет, — сказал Айдахо.

— Это только Великий Праздник.

— В промежутках город бывает просто закрыт?

— Там находятся посольства, здания торговых компаний, школы Говорящих Рыб, служащие и техники, музеи и библиотеки.

— Какое пространство все это занимает? — Айдахо чиркнул по карте костяшками пальцев. — Одну десятую площади?

— Даже меньше.

Айдахо в задумчивости склонился над картой.

— Есть ли еще какая-нибудь цель у этого города, господин?

— Все они подчинены лицезрению моей персоны.

— Но в городе должны быть чиновники, служащие, рабочие коммунальных служб. Где они живут?

— Большей частью в пригородах. Айдахо указал рукой на карту.

— Вот в этих рядах апартаментов?

— Обрати внимание на балконы, Дункан.

— Они окружают по периметру всю площадь. — Он поближе склонился к карте. — Поперечник площади превышает два километра!

— Теперь посмотри: балконы располагаются ступенчато, по спирали. В этой спирали располагается элита.

— И все они могут смотреть на вас сверху вниз во время церемонии?

— Тебе это не нравится?

— Нет даже энергетического барьера, который мог бы защитить вас.

— Я представляю собой очень заманчивую мишень.

— Зачем вы это делаете?

— Об архитектурном замысле Онна существует замечательный миф. В нем говорится, что когда-то в этом городе жил народ, чьи правители должны были один раз в год показываться на его улицах в полной темноте в одиночку и без оружия. Свои прогулки этот мифический правитель совершал в светящемся костюме через ночные толпы. Его же подданные были одеты в темную одежду, я никто не обыскивал их, чтобы найти оружие.

— Какое отношение имеет этот миф к Онну и… вам?

— Ну так вот, если правитель был хорошим, то у него был шанс пережить эту прогулку.

— Вы не ищете в городе оружие?

— Открыто — нет.

— Выдумаете, что люди видят вас в этом мифе. — Это был не вопрос, а утверждение.

— Да, многие видят.

Айдахо посмотрел на лицо Лето, спрятанное глубоко в складках серого капюшона. Голубые глаза Императора смотрели без всякого выражения.

Меланжевые глаза, подумал Айдахо. Но Лето в настоящее время не употреблял Пряность. Теперь его тело само вырабатывало потребное количество Пряности.

— Тебе не нравится моя священная непристойность, мое преувеличенное спокойствие? — спросил Лето.

— Мне не нравится то, что вы разыгрываете из себя Бога!

— Однако Бог может управлять своими подданными, как дирижер управляет симфоническим оркестром с помощью мановений своей палочки. Мое Божество ограничено моей физической привязанностью к Арракису. Мне приходится играть свою симфонию отсюда.

Айдахо в ответ только покачал головой и снова принялся рассматривать план города.

— Что это за квартиры позади балконов?

— Это помещения для менее важных гостей.

— Но отсюда они не могут видеть площадь.

— Могут, с помощью хитроумных иксианских приспособлений.

— Внутреннее кольцо смотрит прямо на вас. Как вы вообще попадаете на площадь?

— В центре площади есть возвышение, на котором я и нахожусь.

— И они радуются? — Айдахо смело посмотрел прямо в глаза Лето.

— Им позволяют радоваться.

— Вы, Атрейдесы, всегда считали себя частью истории.

— Ты очень проницателен — сразу разгадал природу подобной радости.

Айдахо снова обратился к плану города.

— А здесь расположена школа Говорящих Рыб?

— Да, как раз под твоей левой рукой. Там находится академия, в которой училась Сиона. Ее послали учиться, когда ей было всего десять лет.

— Сиона… Надо будет побольше о ней узнать, — вслух подумал Дункан.

— Уверяю тебя, что ничто не помешает твоему желанию.

Идя сейчас с императорской процессией, Айдахо отвлекся от своих мыслей, поняв, что пение Говорящих Рыб стало тише. Впереди тележка с Императором начала спускаться под площадь через специальную рампу. Айдахо, не успев еще спуститься под землю, поднял голову и вгляделся в сверкающую спираль. Это был вид, о котором нельзя было получить представления с помощью самой лучшей карты. Балконы были до отказа заполнены людьми, которые в полном молчании смотрели на своего Бога-Императора.

Привилегированные не радуются, подумал Айдахо. Молчание людей на балконах наполнило его мрачными предчувствиями.

Он вошел в туннель, и занавес закрыл от него площадь. По мере того как они спускались в глубину, пение Говорящих Рыб полностью стихло. Своды туннеля усиливали топот марширующих ног.

Мрачное предчувствие уступило место живому любопытству. Айдахо с интересом огляделся. Пол был плоским, ярко освещенный проход очень широким. Айдахо прикинул, что по трубе, проложенной под площадью, могла бы свободно пройти шеренга в семьдесят человек. Здесь не было толп, только вдоль стен стоял ряд Говорящих Рыб, которые не пели, довольствуясь созерцанием своего Бога-Императора.

Вспомнив карту, Айдахо понял, что они попали в святая святых, подземный город в городе, куда только Лето, придворные и Говорящие Рыбы могли проходить без сопровождения. Но карта ничего не могла сказать о массивных колоннах, об ощущении громадного охраняемого пространства, о зловещей тишине, нарушаемой лишь топотом ног и скрипом Императорской тележки.

Айдахо посмотрел на ряды Говорящих Рыб возле стены и вдруг увидел, что губы их безмолвно шевелятся, произнося заветное слово: — Сиайнок.

Глава 20

— Опять Праздник, так скоро? — спросил Господь Лето.

— Но уже прошло десять лет, — ответил мажордом.

Не кажется ли вам, что, судя по этому разговору, Господь Лето не имел ни малейшего представления о течении времени?

(Устное Предание)

Во время частных аудиенций, которые предшествовали самому Празднику, многие отметили, что Господь Лето уделил очень много времени новому послу Икса, молодой женщине по имени Хви Нори.

Она была доставлена в подземный зал двумя Говорящими Рыбами, которые еще не оправились от волнений первого дня Празднеств. Зал частных аудиенций под площадью был ярко освещен. Свет заливал помещение длиной около пятидесяти и шириной тридцать пять метров. Стены были увешаны древними фрименскими коврами, в яркие нити которых были вплетены бриллианты и бесценные волокна Пряности. Преобладал любимый фрименами тускло-красный цвет. Пол зала был прозрачен, под ним в огромных хрустальных аквариумах плавали экзотические рыбы. Под полом протекала чистая голубая вода, испарения от нее не проникали в зал, но сам поток волновал Лето, который возлежал на подушках на возвышении в противоположном к двери конце зала.

С первого взгляда Лето отметил поразительное сходство молодой женщины и ее дяди Малки, но серьезные размеренные движения и спокойствие отличали ее от знаменитого родственника. Кожа ее была смугла, овал лица и черты его безупречны. Она, не Отводя взгляд, посмотрела в глаза Лето своими безмятежными серьезными глазами. Правда, в отличие от Малки, волосы женщины были темно-каштановыми.

Лето сразу почувствовал, что Хви Нори излучает внутреннее спокойствие, распространяя его вокруг себя. Она остановилась в десяти шагах от ложа Лето, в ее осанке было что-то классическое, во всей фигуре не было ничего случайного.

С нарастающим волнением Лето понял, что свои великие инженерные способности иксианцы направили и на удовлетворение своих потребностей, выводя нужные породы людей для определенных целей. Функция Хви Нори была ясна как день — в ее задачу входило очаровать Бога-Императора, найти трещину в его непроницаемом панцире.

Несмотря на это, Лето находил большое удовольствие от общения с этой женщиной. Хви Нори стояла в лучах дневного света, который проникал в помещение через сложную систему иксианских призм. Свет наполнял тот конец зала, где находился Лето, и сильнее всего освещал посетителей, несколько рассеиваясь у ложа Императора. За ложем у стены стояла стража из специально отобранных для этой цели глухонемых женщин.

На Хви Нори было надето простое платье пурпурного цвета и серебряный кулон, украшенный символом планеты Икс. Из-под подола платья выглядывали носки мягких туфель такого же цвета.

— Известно ли тебе, что я убил одного из твоих предков? — спросил Лето.

Женщина в ответ мягко улыбнулась.

— Мой дядя Малки включил этот эпизод в самый ранний этап курса моей подготовки, господин.

Хви говорила, а Лето в первый же момент угадал, что она получила во время своего обучения в Бене Гессерит. Сестры умели контролировать свой ответ и чутко реагировать на все нюансы в тоне собеседника. Однако у Хви этот слой воспитания Бене Гессерит был очень тонок и не проникал сквозь ее природную деликатность.

— Тебе говорили, что я затрону этот предмет, — сказал Лето.

— Да, господин. Я знаю, что мой предок имел дерзость внести сюда оружие, чтобы совершить на вас покушение.

— То же самое сделал твой непосредственный предшественник. Об этом тебе тоже говорили?

— Я узнала об этом только по прибытии сюда, мой господин. Какие же они глупцы! Почему вы пощадили моего предшественника?

— В то время, как не пощадил твоего предка?

— Да, господин.

— Кобат, твой предшественник, был более ценен для меня как посланник.

— Значит, мне сказали правду, — произнесла Хви, снова улыбнувшись. — Нельзя впадать в зависимость от правды, которую говорят помощники и начальники.

Ответ был настолько искренним, что Лето не смог сдержать усмешки. Но даже смеясь, он понимал, что эта молодая женщина несла в себе сознание Первого Пробуждения, что она когда-то испытала потрясение осознания своего рождения и осталась после этого жива!

— Так ты не держишь на меня зла за то, что я убил твоего предка? — спросил он.

— Он пытался убить вас! Мне сказали, что вы раздавили его своим телом, господин.

— Это правда.

— Затем вы повернули оружие против себя и показали всем, что оно неэффективно против вас… а ведь это было лучшее иксианское лазерное ружье.

— Свидетели не солгали, — сказал Лето.

При этом он подумал: Что показывает, как сильно мы зависим от свидетелей! Для исторической точности он напомнил себе, что направил ружье против своего ребристого тела, но не против рук, лица или рудиментов ног. Тело Червя обладает редкостной способностью поглощать тепло и использовать его для продукции кислорода.

Я никогда не сомневалась в правдивости этой истории, — сказала женщина.

— Зачем же тогда Икс повторил ту же глупость?

— Об этом мне не говорили. Возможно, Кобат действовал на свой страх и риск.

— Думаю, что нет. Ваши люди жаждали смерти лишь избранного ими убийцы.

— Смерти Кобата?

— Нет, того, кому они вложили в руки ружье.

— Кто это был, господин? Мне об этом не говорили.

— Это не важно. Ты не припомнишь, что я сказал, когда твой предок совершил свою роковую глупость?

— Вы пригрозили страшной карой, если мысль о таком насилии придет нам в голову еще раз, — она опустила глаза, но Лето все же успел заметить в ее глазах необыкновенную решимость. Она использует все свои способности, чтобы отвести от Икса его гнев.

— Я обещал, что никто из вас не избежит моего гнева, — сказал Лето.

Она резко подняла голову и взглянула в глаза Лето.

— Да, господин, — теперь от его внимания не укрылся ее личный страх.

— Никто и ничто не может ускользнуть от моего внимания, даже та ничтожная колония, которую вы основали недавно на… — Лето назвал точные звездные координаты колонии, которую иксианцы основали далеко за пределами, как они полагали, досягаемости имперской длани Лето.

Нори ничем не выдала своего удивления.

— Господин, думаю, что они понимали это, поскольку я предупредила их, что вы узнаете об этом, если меня изберут послом.

Лето внимательно пригляделся к Хви. Итак, что мы здесь имеем? Ее наблюдения отличаются тонкостью и глубиной. Иксианцы, как было известно Лето, думали, что огромные расстояния и транспортные расходы смогут надежно изолировать колонию от Империи. Но Хви так не думала и сказала об этом открыто. Однако она. полагает, что ее выбрали послом именно поэтому — из-за того, что она именно так прокомментировала предосторожность иксианцев. Они думали, что будут иметь здесь друга, который одновременно будет казаться и другом Лето. Он кивнул, как только мысль окончательно сформировалась в его мозгу. В самом начале своего восшествия на престол он указал иксианцам точное местоположение предположительно тайного иксианского Ядра, сердцевины технологической федерации, которой они правили. Это была тайна, которую сами иксианцы считали нераскрываемой, поскольку платили Космической Гильдии огромные взятки за молчание. Лето разоблачил их с помощью предзнания и умения мыслить дедуктивно, кроме того, в его памяти жил не один иксианец.

Еще в то время Лето предупредил иксианцев, что накажет их, если они выступят против него. Они выступили, ожесточились и обвинили Гильдию в предательстве. Это настолько позабавило Лето, что он разразился хохотом, ошеломившим иксианцев. Успокоившись, он холодным и спокойным тоном оповестил их, что не нуждается в шпионах и предателях — этих обычных уловках рядовых правителей.

Они что, не верят, что я — Бог?

Прошло время и иксианцы снова стали откликаться на его обращения. Лето не обижало их отношение. Его требования были весьма скромны — приспособление для этого, машина для того, и все. Он представлял просьбу, а иксианцы присылали требуемую игрушку. Только один раз попытались они ввезти на его планету смертоносное оружие, спрятав его в игрушку. Он убил всю иксианскую Делегацию, прежде чем они успели вскрьггь посылку.

Хви Нори терпеливо ждала, когда Лето закончит размышлять. Ни одного намека на нетерпение!

Великолепно! — подумал он.

В свете его долгих отношений с Иксом это новое положение заставляло быстрее циркулировать по телу соки. Обычно страсти, кризисы и неотложные состояния почти не зажигали его дух. Он часто ловил себя на мысли, что пережил свое время. Но присутствие Хви Нори сказало ему, что в нем до сих пор нуждаются, и это доставило ему удовольствие. Лето был даже готов допустить, что иксианцы достигли каких-то частичных успехов в разработке аппарата, который многократно усилит способности Гильд-навигаторов в ориентировке. Маленькое изображение на экране мониторов какого-то события могло ускользнуть от его внимания. Могли ли они в действительности изготовить такую машину? Какое это будет чудо! Он намеренно отказался от применения власти, чтобы ни в малейшей степени не препятствовать изысканиям.

Я хочу, чтобы они меня удивили! Лето добродушно улыбнулся Хви Нори.

— Как тебя готовили для общения со мной? — спросил он.

Она ответила не моргнув глазом:

— Меня снабдили набором ответов для нескольких вполне определенных острых ситуаций, — сказала она. — Я выучила их, как того от меня требовали, но не собиралась ими пользоваться.

Но они хотели именно этого, подумал Лето.

— Передай своим хозяевам, что ты — подходящая приманка для моего соблазнения.

Она склонила голову.

— Если так будет угодно моему господину. — Будет угодно.

Он позволил себе провести временную пробу, чтобы проверить Хви, распознать ее близкое будущее, проследить нити ее прошлого. У женщины было текучее будущее, токи его движения были подвержены многим отклонениям. Сиону она знает лишь случайно и мимолетно, если только… В мозгу Лето появились многочисленные вопросы. Пилот Гильдии консультировал иксианцев, и он сразу обнаружил беспокойство Сионы, проверив ткань ее временного существования. Неужели пилот действительно думал, что сможет спрятать ее от всевидящего ока Императора?

Временная проба заняла несколько минут, но Хви не дрогнула. Лето внимательно посмотрел на нее. Она выглядела человеком, живущим вне времени, живущим глубоко безмятежно. Лето впервые встречал простого смертного, который мог ждать, стоя перед ним, не проявляя при этом никакой нервозности.

— Где ты родилась, Хви? — спросил он.

— На самом Иксе, господин.

— Я хочу знать подробности — в каком доме, где он расположен, кто твои родители, кто твои друзья. Кто тебя окружает, как ты училась. Я хочу знать все.

— Я никогда не знала своих родителей, господин. Мне сказали, что они умерли, когда я была ещемаленьким ребенком.

— Ты поверила этому объяснению?

— Сначала… конечно, мой господин. Позже я начала придумывать себе всякие фантазии. Я даже вообразила однажды, что Малки — мой отец. Но… — она покачала головой.

— Тебе не нравился твой дядя Малки?

— Нет, но я не могла не восхищаться им.

— Моя реакция на него точно такая же, — сказал Лето. — Но что ты можешь сказать о своих друзьях, о школе, где ты училась?

— Мои учителя были хорошими специалистами. Для того чтобы я овладела самоконтролем и умением наблюдать, ко мне пригласили Сестру из Бене Гессерит. Малки говорил, что меня готовили для великих дел.

— Он не говорил, для каких именно?

— Малки сказал, что меня готовили для того, чтобы очаровать вас, мой господин.

— Сколько тебе лет, Хви?

— Я никогда не праздную свои дни рождения. Об этой дате я узнала случайно, когда одна из учительниц извинилась, что не смогла меня поздравить. Я больше никогда не видела эту учительницу.

Лето почувствовал, что ответ Хви очаровал его. Наблюдения показали, что в эту плоть не вмешалась тлейлаксианская рука. Она не из чана тлейлаксианцев. Зачем же тогда такая секретность?

— Знает Ли дядя Малки твой истинный возраст?

— Вероятно, да, но я не видела его уже много лет.

— Значит, никто и никогда не говорил, сколько тебе лет?

— Нет.

— Почему, как ты думаешь?

— Может быть, они думали, что я сама спрошу их, если меня это заинтересует?

— Тебя это интересовало?

— Да.

— Тогда почему ты не спрашивала?

— Сначала я думала, что об этом есть какая-нибудь запись. Я ее долго искала, но не нашла. Я решила, что мне вряд ли ответят на вопрос.

— Меня очень радует твой ответ, особенно в свете того, что я сам в тебе вижу. Я точно также ничего не знаю о твоей ранней истории, но могу кое-что сказать о месте твоего рождения.

Хви взглянула на Лето глазами, полными неподдельного напряженного ожидания.

— Ты родилась в машине, которую твои хозяева пытаются усовершенствовать для Гильдии, — сказал Лето. — Ты была зачата в ней. Возможно, что сам Малки и был твоим отцом. Но это не столь важно. Что ты сама знаешь об этой машине, Хви?

— Мне не положено о ней ничего знать, мой господин, но…

— Это было еще одно упущение учителя?

— Нет, это было упущение моего собственного дяди. Тело Лето сотряслось от смеха.

— Какое мошенничество! — воскликнул он. — Какое очаровательное мошенничество!

— Господин?

— То была его месть твоим хозяевам. Ему не понравилось, что его удалили от моего двора. Тогда он сам говорил мне, что его смещение хуже любой глупости.

Хви пожала плечами.

— Мой дядя очень сложный человек.

— Слушай меня внимательно, Хви. Некоторые из тех, с кем ты общаешься на Арракисе, могут стать для тебя опасными. Я защищу тебя, насколько смогу. Ты меня понимаешь?

— Думаю, что да, мой господин, — она значительно посмотрела на него.

— Теперь о послании твоим хозяевам. Мне совершенно ясно, что они прислушались к словам пилота Гильдии и их связь с тлейлаксианцами приобрела опасный оттенок. Скажи им, что их цели для меня абсолютно прозрачны.

— Господин, я ничего не знаю о…

— Я прекрасно знаю, как именно они тебя используют Хви. По этой же причине ты скажешь им, что станешь постоянным послом при моем дворе. Я не приму никакого другого иксианца. Если только твои хозяева посмеют игнорировать мое предупреждение, и будут дальше мешать моим замыслам, то я сокрушу их.

Из глаз Хви потекли слезы, но Лето был благодарен женщине за то, что это была единственная реакция. Нори не стала падать на колени.

— Я уже предупреждала их, — сказала она. — Я действительно предупреждала. Я говорила, что они должны подчиниться вам.

Лето видел, что она говорит правду.

Какое замечательное создание, эта Хви Нори, подумал он. Она была воплощением добра, ее специально воспитывали на Иксе, готовя к этой роли, они тщательно высчитали, какое впечатление она произведет на Императора.

В своей бездонной предковой памяти Лето нашел аналогичные характеры — идеальные монахини, добрые, склонные к самопожертвованию, и очень искренние. Это был ее истинный характер, она жила в нем, как у себя дома. Для нее было очень легко быть правдивой и открытой, способной на уничижение ради того, чтобы не причинить боль другим. Это последнее качество было самым глубоким изменением личности, которого сумели добиться Сестры Бене Гессерит. Настоящие манеры Хви, ее настоящая натура были еще мягче, еще добрее. В ней не было склонности к расчетливой манипуляции. Во всяком случае, Лето не видел этого. Она отличалась непосредственными реакциями и цельностью, прекрасно умела слушать (еще одна заслуга Бене Гессерит). В ней не было ничего откровенно соблазнительного, хотя сам этот факт делал ее весьма привлекательной в глазах Лето.

Как он однажды заметил одному из предыдущих Дунканов: «Ты должен понять одну вещь, о которой, очевидно, некоторые подозревают; иногда мне не удается избежать чувства, весьма похожего на наваждение, чувства, что где-то внутри моего меняющегося организма существует взрослый человек со всеми своими функциями».

«Со всеми, господин?» — спросил тогда Дункан. «Со всеми! Я чувствую все свои недостающие части. Я могу чувствовать ноги, которые незаметны, но которые существуют для моих органов чувств. Я ощущаю, как работают мои железы, некоторые из которых физически больше не существуют. Я даже чувствую свои половые органы, которые, как я понимаю умом, Исчезли несколько веков назад».

«Но если вы знаете…»

«Знание не подавляет такие ощущения. Исчезнувшие части моего тела все еще со мной, в моей памяти и в памяти моих предков, которая живет во мне».

Лето смотрел на Хви, стоявшую перед ним и ему ни на йоту не помогало знание того, что у него давно нет черепа, что его мозг давно атрофировался и вместо него имелась огромная сеть нервных узлов, протянувшаяся по всему телу. Мозг болел, а в черепе отдавалась чудовищная пульсация. Боль была настолько невыносима, что, не выдержав, Лето простонал:

— Зачем твои хозяева мучают меня?

— Господин?

— Зачем они прислали тебя?

— Я не причиняю вам боль, мой господин.

— Ты причиняешь мне боль одним своим существованием!

— Я не знала этого. — И снова слезы неудержимым потоком потекли по ее щекам. — Они никогда не говорили мне о своих истинных целях.

Успокоившись, Лето заговорил, придав своему голосу необычайную мягкость:

— Теперь оставь меня, Хви. Занимайся своими делами, но возвращайся как можно быстрее, если я призову тебя.

Она вышла спокойно, но Лето видел, что она тоже испытывает муки. Он не мог ошибиться, видя, какую печаль чувствует она по поводу человеческого облика, которым пожертвовал Лето. Она знала то, что знал и он: они станут друзьями, любовниками, единомышленниками — их отношения станут самыми тесными, какие только возможны между людьми противоположного пола. Ее хозяева знали, что делают.

Иксианцы жестоки! — подумал он. Они знают, какой должна быть наша боль.

Уход Хви оживил воспоминание о ее дяде Малки. Малки был жесток, но его общество доставляло Лето удовольствие. Малки обладал всеми трудолюбивыми добродетелями своего народа и всеми пороками, которые делали его особенно человечным. Малки откровенно наслаждался компанией Говорящих Рыб. «Ваши гурии», — говорил он, и Лето редко вспоминал своих женщин-гвардейцев, чтобы не вспомнить про это прозвище, данное им Малки.

Почему я сейчас подумал о Малки? Это не из-за Хви. Я спрошу, чем зарядили ее хозяева, прежде чем послать ко мне.

Лето засомневался, стоит ли позвать женщину назад.

Она скажет мне, если я спрошу.

Иксианские послы всегда получали задачу выяснить, по какой причине Бог-Император терпит само существование Икса. Они знали, что от него невозможно ничего утаить. Чего стоит эта глупейшая попытка основать колонию без его ведома! Исследовали ли они его возможности? Иксианцы подозревали, что в действительности Лето не нуждается в их промышленности.

Я никогда не скрывал своего мнения о них и говорил это Малки.

— Технологические новаторы? Нет! Вы преступники от науки, окопавшиеся в моей Империи!

В ответ Малки только смеялся. В раздражении Лето продолжал обвинять.

— Для чего строить секретные лаборатории и заводы за пределами Империи? Вы же все равно не сможете скрыться от меня.

— Конечно, господин, — соглашался Малки, смеясь.

— Я знаю, чего вы добиваетесь: создать утечку того и немножко этого в пределы Империи. Эта подрывная деятельность приводит к сомнениям, и ненужным вопросам!

— Господин, но ведь вы сами — один из наших самых Ценных заказчиков.

Я не это имею в виду, и ты прекрасно это знаешь, ужасный ты человек!

— Я нравлюсь вам именно потому, что я ужасный человек. Я рассказываю вам истории о том, что мы делаем.

— Я знаю об этом и без твоих историй!

— Но некоторым историям можно верить, а другие весьма сомнительны. Я рассеиваю ваши сомнения.

— У меня не бывает сомнений!

От этого Малки смеялся еще сильнее. Я должен и дальше терпеть их, подумал Лето. Иксианцы занимались изобретательством и работали в терра инкогнито технического творчества, которое было запрещено бутлерианским джихадом. Иксианцы создавали невообразимые вещи — именно эти вещи привели к началу джихада, к его разрушениям и массовым убийствам. Именно этим занимались на Иксе и Лето оставалось только позволить им это делать.

Я у них покупаю! Без их изобретений я не смог бы даже записать свои мысли. Без иксианцев я не мог бы прятать свои записки и печатать их.

Но им надо постоянно напоминать об опасности того, что они делают!

Не стоит забывать и о Гильдии. Но это уже легче. Даже сотрудничая с Иксом, члены Гильдии сильно не доверяли иксианцам.

Если эта новая иксианская машина будет работать, то Гильдия потеряет свою монополию на космические перевозки!

Глава 21

В сумятице и шуме предковой памяти, которые я могу вызвать по своему желанию, возникает нечто, похожее на упорядоченные рисунки. Они похожи на звуки чужого языка, который мне хорошо понятен. Тревожные сигналы сообществ, готовящие их к нападению или защите, для меня подобны громким словам команд. Я вижу, как люди угрожают невинным, вижу, как опасно бунтует беспомощная молодежь. Необъяснимые звуки, видения и запахи возрождают ощущения, о существовании которых вы давно успели забыть. Когда вы встревожены, на ум приходят лишь слова родного языка — речь чужих языков превращается в набор странных и чуждых звуков. Вы требуете свой привычный костюм, ибо краски чужих одеяний кажутся вам враждебными и угрожающими. Это есть отрицательная обратная связь на ее первобытном уровне. Это воспоминания ваших клеток.

(Похищенные записки)

Рядовые Говорящие Рыбы, несшие пажескую службу У портала Зала Аудиенций, вели к Лето Дуро Нунепи, посла Тлейлаксу. Время его аудиенции еще не наступило, его доставили рано, изменив объявленный порядок, однако посол держал себя спокойно, изобразив на лице лишь легкое недовольство.

Лето молча ждал его приближения, вытянувшись на возвышении, установленном в дальнем конце зала. В памяти Императора всплыло древнее воспоминание — глазок перископа подводной лодки, осматривающий поверхность вод. Таков был и Нунепи — гордое, словно высеченное из кремня, лицо человека, Прошедшего все положенные ступени бюрократической лестницы Тлейлаксу. Не будучи сам Танцующим Лицом, он рассматривал этих людей, как воду по которой очень удобно плыть к назначенной цели, и надо было быть настоящим лоцманом, чтобы пристроиться в кильватер такому человеку. Нунепи был тем зловещим персонажем, который оставил свой кровавый след в происшествии у моста через реку Айдахо.

Несмотря на ранний час, Нунепи был в полном посольском облачении — широкие черные брюки, черные ботинки с золотым рантом, яркая красная куртка, открывающая поросшую волосами грудь, на которой красовался золотой тлейлаксианский гребень, украшенный бриллиантами.

Остановившись в положенных десяти шагах от тележки, Нунепи окинул взглядом выстроившихся у стены Говорящих Рыб. В серых глазах Нунепи мелькнула насмешливая искорка, когда он посмотрел на своего Бога-Императора и слегка поклонился.

Вошел Дункан Айдахо с зачехленным лазерным ружьем у бедра и остановился возле нахмуренного лица Лето.

Появление Айдахо не слишком понравилось послу, он принялся внимательно изучать начальника гвардии.

— Я нахожу Лицеделов особенно ненавистными, — произнес Лето.

— Я — не Лицедел, господин, — произнес Нунепи низким, хорошо поставленным голосом, в котором все же угадывалась некоторая растерянность.

— Но ты представляешь их, а это уже является предметом моего раздражения, — сказал Лето.

Нунепи ожидал открытого выражения враждебности, но Лето отбросил дипломатические условности, и посла потрясло то, что Император прямо упомянул то, что сам Нунепи считал необоримой силой Тлейлаксу.

— Господин, сохраняя плоть исходного Дункана Айдахо и снабжая вас гхолами, мы предполагали, что…

— Дункан! — воскликнул Лето.. — Если я прикажу, Дункан, поведешь ли ты экспедицию уничтожить Тлейлаксу?

— С радостью, мой господин.

— Даже если это будет означать потерю исходных клеток и уничтожение чанов с аксолотлями?

— Эти чаны — не самое приятное воспоминание в моей жизни, а те клетки — это давно уже не я.

— Господин, чем мы оскорбили вас? — спросил Нунепи.

Лето нахмурился. Неужели этот глупец всерьез думает, что сейчас Бог-Император заговорит о недавнем нападении Танцующих Лицом?

— До меня дошли сведения о том, что ваши люди распространяют сплетни о том, что вы называете «отвратительными сексуальными привычками».

Нунепи был изумлен до глубины души. Обвинение было лживым до абсурда, он не ожидал этого. Но Нунепи отчетливо понимал, что вздумай он все отрицать, ему все равно никто не поверит, ибо так сказал сам Бог-Император. То была атака с непредсказуемым исходом, произведенная в неведомом для посла измерении. Нунепи заговорил, глядя на Айдахо:

— Господин, если мы…

— Смотри мне в глаза! — приказал Лето. Нунепи торопливо повиновался.

— Могу сказать тебе в первый и последний раз, — продолжал Лето, — что у меня вообще нет сексуальных привычек. Никаких.

На лбу Нунепи выступила холодная испарина. Он смотрел на Императора с выражением загнанного в угол животного. Когда посол заговорил, в его голосе не осталось и следов от былой звучности.

— Господин, я… Это какое-то недоразумение, ошибка…

— Замолкни, тлейлаксианский проныра! — взревел Лето. — Я — метамерный переносчик священного червя — Шаи-Хулуда! Я — твой Бог!

— Прости нас, Господи! — прошептал Нунепи.

— Простить вас? — голос Лето был на этот раз исполнен участливого понимания. — Конечно, я прощу вас. Это Функция вашего Бога. Ваше преступление прощено. Однако ваша глупость требует ответных мер.

— Господин, если бы я только мог…

— Молчать! Партия Пряности должна была отправиться на Тлейлаксу в эту декаду. Вы не получите ничего. Что касается тебя лично, то сейчас мои Говорящие Рыбы отведут тебя на площадь.

В зал вошли две дюжие женщины в форме гвардейцев и взяли Нунепи под руки, ожидая указаний Императора.

— На площади, — сказал Лето, — вы снимете с него одежду и дадите ему пятьдесят ударов плетью.

Нунепи попытался вырваться из мертвой хватки Говорящих Рыб, его лицо исказилось от ярости.

— Господин, я хочу напомнить вам, что я полномочный посол…

— Ты — обычный преступник и как таковой будешь наказан. — Лето дал знак гвардейцам и они потащили посла к выходу.

— Жаль, что тебя не убили, — орал потерявший голову Нунепи, — жаль, что…

— Кто? — спросил Лето. — Кто должен был меня убить? Разве ты не знаешь, что меня нельзя убить?

Гвардейцы потащили посла к выходу, но он продолжал кричать: «Я невиновен! Я невиновен!» Крики постепенно стихли.

Дункан склонился к Лето.

— Что такое, Дункан? — спросил Император.

— Мой господин, все послы будут очень напуганы.

— Да, я преподам им урок ответственности за свои действия.

— Мой господин!

— Участие в заговоре, равно как и армейская служба, освобождает людей от чувства личной ответственности.

— Но это может привести к ненужным осложнениям, мой господин. Лучше я распоряжусь об усилении охраны.

— Об этом не может быть и речи!

— Но вы позвали меня…

— Как небольшой образчик военной глупости.

— Мой господин, я не…

— Дункан, подумай о невежестве Нунепи. Он — квинтэссенция моего урока.

— Простите мою тупость, господин, но я не понимаю сути ваших слов о военных.

— Они думают, что, рискуя жизнью, приобретают право применять любое насилие к врагам, которых сами же и выбирают. Это ментальность завоевателей. Нунепи думает, что не отвечает за любые действия против чужих.

Айдахо посмотрел на дверь, через которую стражницы вывели Нунепи.

— Он очень старался, но проиграл, мой господин.

— Но при этом он освободил себя от уз прошлого и отказался платить за это.

— В глазах своего народа он является патриотом.

— А кем он является в собственных глазах? Орудием истории.

Айдахо понизил голос и придвинулся еще ближе к Лето.

— Насколько вы отличаетесь от нас, господин?

Лето усмехнулся.

— Ах, Дункан, как я люблю твою восприимчивость. Ты заметил, что я сделан из совершенно другого теста. Неужели ты уверен, что я не способен проигрывать?

— Такая мысль действительно приходила мне в голову.

— Только неудачники могут прятать свою гордыню под покров «великого прошлого», мой старый друг.

— Вы с Нунепи похожи в этом отношении?

— Воинствующие миссионерские религии разделяют эту иллюзию «гордого прошлого», но лишь немногие понимают конечную опасность этого взгляда для человечества в целом — опасность ощущения собственной свободы от ответственности за свои действия.

— Какие странные слова, мой господин. Как мне следует понимать их смысл?

— Смысл заключается в том, что тебе говорят. Ты не способен слушать?

— У меня есть уши, мой господин.

— Неужели? Что-то я их не вижу.

— Вот они, мой господин. Вот и вот? — Айдахо коснулся рукой поочередно обоих своих ушей.

— Но они же ничего не слышат. Следовательно, у тебя нет ушей — ни здесь, ни здесь.

— Вы смеетесь надо мной, мой господин.

— Слышать — значит слышать. То, что существует, не может быть сделано заново, поскольку оно уже существует. Быть — значит быть.

— Ваши странные слова…

— Суть не более чем слова. Я их произнес. Они прозвучали и их больше нет. Их никто не услышал, следовательно, они уже не существуют. Если же они не существуют их можно произнести снова, тогда, может быть, их кто-нибудь услышит.

— Зачем вы делаете из меня шута, мой господин?

— Я ничего не делаю с тобой, кроме того, что произношу слова. Я говорю их без всякого риска оскорбить тебя, ибо убедился, что ты лишен ушей.

— Я не понимаю вас, мой господин.

— Начало всякого познания — это открытие факта, что ты чего-то не понимаешь.

Айдахо не успел ничего ответить, так как Император подал знак одной из женщин, и та взмахнула рукой перед хрустальным экраном за помостом, на котором возлежал Лето. На ровной поверхности появилось трехмерное изображение площади, где должны были наказать Нунепи.

Айдахо отступил к центру зала и внимательно вгляделся в изображение. В середине площади возвышался помост, на котором были установлены треугольные металлические козлы; к ним был привязан раздетый донага посол. Его одежда лежала рядом. Говорящая Рыба могучего телосложения в маске взмахнула длинной плетью с несколькими тонкими концами. Айдахо узнал в ней одну из женщин, которые встречали его на Арракисе.

По сигналу офицера Говорящая Рыба нанесла первый удар по обнаженной спине.

Айдахо вздрогнул. Толпа затаила дыхание. В том месте, где кончики плети коснулись спины, появились багровые полосы. Нунепи молчал.

На его спину вновь опустилась плеть; при втором ударе из полос появилась кровь.

Плеть опустилась еще раз, на этот раз кровь потекла тонкими струйками.

Лето ощутил печаль. Наша слишком старательна, подумал он. Она убьет его, а это создаст проблемы. — Дункан! — позвал Лето.

Айдахо стряхнул с себя наваждение, оторвался от изображения и постарался забыть яростный крик толпы, который она испустила после особенно кровавого удара плетью.

— Пошли кого-нибудь прекратить порку после двадцатого удара, — приказал Лето. — Пусть объявят, что Император оказался настолько великодушен, что решил смягчить наказание.

Айдахо поднял руку и сделал знак одной из Говорящих Рыб. Женщина кивнула и выбежала из зала.

— Подойди ко мне, Дункан, — сказал Лето.

Ожидая нового подвоха, Айдахо вернулся к ложу Императора.

— Все мои действия, — сказал Лето, — это уроки, которые следует усваивать.

Айдахо боролся с желанием оглянуться и досмотреть сцену наказания Нунепи. Что это за звук? Стоны посла, заглушаемые ревом толпы? Эти крики пронзали душу Айдахо. Он посмотрел Лето прямо в глаза.

— У тебя на уме какой-то вопрос, — сказал Лето.

— Много вопросов, мой господин.

— Говори.

— Какой урок заключается в наказании этого глупца? Что мы скажем, когда нас начнут спрашивать об этом?

— Мы скажем, что никому не позволено хулить Бога-Императора.

— Это кровавый урок, мой господин.

— Он не такой кровавый, как некоторые уроки, преподанные в свое время мне.

Айдахо недовольно покачал головой.

— Из этого не выйдет ничего хорошего.

— Это очень точное замечание!

Глава 22

Охота за памятью предков многому научила меня. Паттерны, ах, эти паттерны. Больше всего раздражают меня слепые приверженцы либерализма. Я не верю в крайности. Почешите как следует консерватора и вы обнаружите человека, который предпочитает прошлое самому светлому будущему. Почешите либерала, и вы обнаружите кабинетного аристократа. Либеральные правительства всегда вырождаются в аристократии. Бюрократия всегда предает искренние намерения людей, формирующих такие правительства. Непосредственно с самого начала, мелкие личности, попавшие в правительство, обещавшее равномерно распределить социальный гнет, оказываются заложниками бюрократической аристократии. Естественно, все бюрократии в этом отношении ведут себя одинаково, но какое это лицемерие, обнаружить знакомый образчик под лозунгами равенства, начертанными на либеральных знаменах. Ах, если эти паттерны чему-то и научили меня, так это тому, что они всегда повторяются. Мое угнетение, в широком смысле слова, ничем не лучше и не хуже всех прочих, но я по крайней мере преподаю людям новый урок.

(Похищенные записки)

Начало темнеть, когда настала очередь аудиенции для делегации Ордена Бене Гессерит. Монео подготовил Преподобную Мать, извинившись за задержку и передав ей уверения Лето.

Докладывая об этом Императору, Монео сказал:

— Они ожидают богатого вознаграждения.

— Посмотрим, — сказал Лето. — Посмотрим. Теперь скажи мне, о чем спросил тебя Дункан, когда ты входил в зал?

— Он хотел знать, подвергали ли вы до сих пор кого-нибудь телесным наказаниям?

— И что ты ответил?

— Что об этом нет никаких письменных свидетельств и что я лично никогда не видел таких наказаний.

— Как он отреагировал на твой ответ?

— Сказал, что такое не подобает Атрейдесам.

— Он полагает, что я не в своем уме?

— Этого он не сказал.

— Достаточно и того, что ты слышал. Что еще тревожит нашего нового Дункана?

— Он видел нового иксианского посла, господин. Он находит Хви Нори весьма привлекательной. Интересуется…

— Этого нельзя допустить, Монео! Я полагаю, ты сумеешь предотвратить любую связь между Дунканом и Хви.

— Как прикажет мой господин.

— Да, это мой строжайший приказ! Теперь иди и приготовь мою встречу с сестрами из Бене Гессерит. Я приму их в макете сиетча.

— Мой господин, есть ли в этом выборе какое-то значение?

— Это просто моя прихоть. Выходя, скажешь Дункану, чтобы он взял с собой отряд Говорящих Рыб и прочесал город.

Ожидая делегацию Бене Гессерит, Лето вспомнил разговор с Монео, это несколько развлекло его. Он представил, какое впечатление произведет на обитателей Онна появление на улицах растревоженного Айдахо во главе отряда гвардейцев.

Они живо притихнут, как мыши при внезапном появлении кошки.

Сейчас, находясь в макете сиетча, Лето похвалил себя за такой выбор. Здания свободной формы, с многочисленными куполами, расположенное на окраине Онна, имело в поперечнике около одного километра. Здесь первоначально располагался Музей фримена, а теперь располагалась школа музея. Залы и коридоры патрулировали Говорящие Рыбы.

Зал приемов имел овальную форму и по длине достигал двухсот метров. Огромное помещение освещалось гигантским светильником, подвешенным на высоте около тридцати метров над полом. Голубовато-зеленый свет смешивался с тусклыми коричневыми и бежевыми тонами искусственного камня, которым были выложены стены зала. Лето возлежал на низком помосте в конце зала, глядя наружу через длинное, выгнутое по длине стекло. На улице были видны остатки Защитного Вала с пещерами, в которых когда-то были уничтожены приверженцами Харконненов запертые в ловушку войска Атрейдесов. Очертания скалы серебрились в призрачном свете Первой Луны. Контур скалы подчеркивался точечными огоньками — костры горели там, где сейчас нельзя было показываться ни одному фримену. Огоньки мигали, когда мимо них проходили люди — музейные фримены, подчеркивавшие свое право занимать окрестности священного города.

Музейные фримены! — подумал Лето.

Какие же они узколобые, недальновидные люди.

Но что меня возмущает? Они таковы, какими я их создал.

Лето услышал, как ко входу приближается делегация Бене Гессерит. Они пели гимн, слышался напев, изобилующий протяжными гласными звуками.

Впереди шел Монео с отделением гвардейцев, которые заняли свои места у ложа Императора. Монео остановился возле ложа, взглянул на Лето и обернулся в зал.

Женщины вступили в него двумя рядами, их было десять, впереди шествовали две Преподобные Матери в традиционных черных одеждах.

— Слева Антеак, справа Луйсейал, — сказал Монео.

Лето вспомнил раздраженные, полные недоверия слова, которые говорил ему ранее Монео, рассказывая об этих женщинах. Мажордом ненавидел этих ведьм.

— Они обе — Вещающие Истину, — сказал тогда Монео. — Антеак намного старше Луйсейал, но именно последняя славится как лучший Вещатель Истины в Бене Гессерит. Заметьте, что на лбу у Антеак имеется шрам, происхождение которого нам неизвестно. У Луйсейал рыжие волосы и она слишком молода для столь прославленной Преподобной Матери.

Глядя, как приближается делегация женщин, Лето почувствовал, как всколыхнулась вся его память. Капюшоны надвинуты на лоб, скрывая лица. Слуги и послушницы шли сзади на почтительном расстоянии. Все это было частью тщательно продуманного ритуала. Ничто не изменилось за прошедшие тысячелетия. С равным успехом эти женщины могли войти и в настоящий сиетч, где их должны были приветствовать истинные фримены.

Их голова знает то, что отрицает тело, подумал Лето.

Всепроникающий взор Лето позволил ему заметить подавленную осторожность в глазах женщин, однако они входили в зал, как люди, уверенные в том, что находятся под надежной защитой своей религиозной власти.

Лето доставило удовольствие сознание того, что Бене Гессерит обладает только той силой, которую он сам им дал. Ему была ясна причина такого одолжения. Из всех подданных Империи эти женщины были больше других похожи на него самого — правда, их память была ограничена лишь женскими предками и они могли вспоминать только женские ритуалы — однако, как и он сам, эти Преподобные Матери являлись объединяющим воплощением целых групп.

Преподобные Матери остановились, как и положено, в Десяти шагах от Лето. Свита остановилась позади них на почтительном расстоянии.

Лето решил немного развлечься и приветствовал делегацию голосом и маской своей бабки Джессики. Они ожидали этого, и Лето не хотелось их разочаровывать.

— Добро пожаловать, Сестры, — сказал он. Голос, звучавший в тональности низкого контральто, с нотками язвительности, часто прослушивался и изучался в капитуле Общины Сестер.

Произнося приветствие, Лето почувствовал угрозу. Преподобные Матери всегда бывали недовольны такой формой приветствия, однако на этот раз в их реакции появились какие-то новые ноты. Монео тоже ощутил эту разницу. Он поднял палец, приказав Говорящим Рыбам придвинуться ближе к Лето.

Первой заговорила Антеак:

— Господин, сегодня утром мы наблюдали на площади этот постыдный спектакль. Чего вы хотите достичь такими странными мерами?

Значит, мы решили говорить именно в таком тоне, подумал Лето.

Он заговорил своим обычным голосом.

— На какое-то время вы обрели мою милость. Это не устраивает вас и вы желаете изменить мое отношение?

— Господин, — произнесла Антеак, — мы потрясены и шокированы тем, как вы обошлись с полномочным послом. Мы действительно не понимаем, чего вы этим добивались.

— Я ничего не добивался, я был унижен этим человеком.

На этот раз заговорила Луйсейал.

— Это действие может лишь усилить ощущение гнета вашей власти.

— Меня же удивляет, почему столь мало людей говорит об угнетении со стороны Бене Гессерит? — отпарировал Лето.

Вместо Луйсейал на вопрос ответила Антеак:

— Если Богу-Императору будет угодно, то он сам расскажет нам об этом, а сейчас давайте перейдем к цели нашего посольства.

Лето улыбнулся.

— Вы двое можете подойти ко мне ближе. Оставьте свиту и приблизьтесь.

Монео отступил вправо, дав возможность женщинам приблизиться к Императору их характерной скользящей походкой на расстояние трех шагов от помоста.

— Такое впечатление, что у них нет ног, — пожаловался однажды Монео своему Императору.

Вспомнив эти слова, Лето внимательно пригляделся тому, как внимательно следит Монео за двумя женщинами. В их поведении было что-то угрожающее, но мажордом не осмелился возразить против их приближения к особе Императора. Бог-Император пожелал этого, и его воля должна быть исполнена.

Лето перевел взор на свиту, оставшуюся на месте. Послушницы были одеты в черные платья без капюшонов. Лето заметил кое-какие намеки на запрещенные ритуалы — амулеты, брелоки, пестрые платки, которые оживляли строгую гамму костюма. Преподобные Матери смотрели на эти вещи сквозь пальцы потому, что не могли больше оделять своих девушек потребным количеством Пряности. Замена привычному ритуалу.

За последние десять лет в обычаях Бене Гессерит произошли значительные изменения. В мышлении Сестер появилась необычная для них скаредность.

Все тайное становится явным, думал между тем Лето. Старые таинства до сих пор живы.

Древние образцы дремали в сознании Сестер Бене Гессерит все прошедшие тысячелетия. Сейчас они проявятся. Надо дать знак Говорящим Рыбам. Он вновь обратил внимание на Преподобных Матерей.

— У вас есть просьбы?

— Каково ваше ощущение собственного бытия? — спросила Луйсейал.

Лето от неожиданности моргнул. Какая интересная атака! Они не спрашивали об этом в течение целого поколения. Ну что ж… почему бы и нет?

— Иногда с моих снов слетают оковы и они уносят Меня в какие-то странные места, — ответил он. — Если моя космическая память — это сеть, о чем вы двое, несомненно, знаете, то подумайте об измерении моей собственной сети, и куда могут завести меня мои сны и мечтания.

— Вы сказали нам о нашем определенном знании, — произнесла Антеак. — Почему мы не можем наконец объединить наши силы? В нас гораздо больше сходства, чем Различий.

— Скорее я соглашусь объединиться с дегенератами из Великих Домов, которые оплакивают потерянную Пряность!

Антеак сумела сохранить спокойствие, но Луйсейал уставила палец в Лето.

— Мы предлагаем единство!

— А я, по-вашему, настаиваю на конфликте? Антеак была явно взволнована.

— Говорят, что существует принцип конфликта, который возникает на уровне клеток и не может быть ничем поколеблен.

— Да, некоторые вещи навечно сохраняют свою не совместимость, — согласился Лето с Преподобной Матерью.

— Но тогда каким образом наша Община сумела достичь своего единства? — поинтересовалась Луйсейал.

В голосе Лето послышались стальные нотки.

— Как вам хорошо известно, секрет единства лежит в подавлении несовместимости.

— Наше сотрудничество имело бы огромную ценность, — сказала Антеак.

— Для вас, но не для меня. Антеак притворно вздохнула.

— В таком случае, мой господин, не расскажете ли вы нам о физических изменениях в вашем организме?

— Кто-то, кроме вас, должен узнать об этом и записать данные в хроники, — добавила Луйсейал.

— На случай, если со мной случится что-то страшное? — саркастически поинтересовался Лето.

— Господин! — запротестовала Антеак. — Мы…

— Вы рассекаете меня словами, хотя на деле предпочли бы гораздо более острый инструмент, — сказал Лето. — Меня оскорбляет такое лицемерие.

— Мы протестуем, господин! — заявила Антеак.

— Вы действительно протестуете, я это явственно слышу, — подтвердил Лето.

Луйсейал приблизилась к Лето еще на несколько миллиметров, сопровождаемая бдительным взглядом Монео, который затем взглянул в глаза Лето. Этот взгляд требовал действия, однако Лето проигнорировал сигнал мажордома. Ему было любопытно, что задумала Луйсейал. Чувство угрозы сконцентрировалось на рыжеволосой бестии.

Кто она? — подумал Лето. Неужели она — Танцующая Лицом?

Нет. В ее облике отсутствовали характерные знаки. Нет. Лицо Луйсейал сохраняло видимое тщательно сохраняемое спокойствие, не было ни малейшей мимики, которая позволила бы определить способность Лето к наблюдению.

— Так вы не расскажете нам о физических изменениях, господин? — продолжала настаивать на своем Антеак. Это отвлекающий маневр! — подумал Лето.

— Мой мозг стал просто гигантским, — сказал он. — Большая часть черепа просто исчезла, рассосалась. Нет никаких границ для роста коры и обслуживающей ее нервной системы.

Монео, не скрывая изумления, уставился на Бога-Императора. Почему он раскрывает такую жизненно важную информацию? Эти две женщины не станут делать из нее тайны и продадут первому встречному.

Женщины же были просто зачарованы таким откровением, они явно колебались, приводить ли в исполнение свой тщательно разработанный план.

— У вашего головного мозга есть центр? — спросила Луйсейал..

— Центр — это я, — ответил Лето.

— Но где он расположен, — Антеак сделала едва заметный жест. Луйсейал приблизилась еще на несколько миллиметров.

— Какую ценность представляют для вас эти сведения? — спросил Лето.

Женщины ничем не выдали своей заинтересованности, хотя это безразличие уже само по себе выдавало их намерения. Улыбка тронула губы Лето.

— Вас пленил рынок, — сказал он. — Даже Бене Гессерит оказались заражены ментальностыо сукк.

— Мы не заслужили подобного обвинения, — возразила Антеак.

— Заслужили. Сукк ментальность господствует в моей Империи. Засилье рынка лишь заострило и умножило эти настроения. Мы все превратились в торговцев.

— Даже вы, господин? — спросила Луйсейал.

— Вы испытываете мой гнев, — произнес Лето. — Вы специалист в этом деле, не правда ли?

— Господин? — голос женщины оставался спокойным, но чувствовалось, что это спокойствие дается ей с большим трудом.

— Не следует доверять специалистам, — продолжал Лето. — Они мастера исключений, эксперты же могут судить о самом деле.

— Мы надеемся стать архитекторами лучшего будущего, — сказала Антеак.

— Лучшего, чем что?

Луйсейал сделала еще один едва заметный шаг в сторону Лето.

— Мы надеемся представить свои стандарты на ваш суд, господин, — проговорила Антеак.

— Но вы же собираетесь стать архитекторами. Вы что, построите еще более высокие стены? Не забывайте, Сестры, что я хорошо вас знаю. Вы превосходные поставщики шор.

— Жизнь продолжается, господин, — сказала Антеак.

— И вселенная тоже продолжает существовать, — согласился с ней Лето.

Луйсейал, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Монео, сделала еще один шаг вперед.

Лето втянул носом воздух и едва не расхохотался. Эссенция Пряности!

Они пронесли с собой немного эссенции. Женщины знали старые истории о песчаных червях и эссенции Пряности, конечно, это была инициатива Луйсейал. Она думает, что эссенция — это действенный яд для песчаных червей. Это подтверждает и Устное Предание. Эссенция приводит к распаду тела червя, в результате он рассыпается на множество песчаных форелей, а они снова превращаются в червей и так далее, и так далее, и так далее…

— Во мне произошло еще одно изменение, о котором вы должны знать, — заговорил Лето. — Я еще не полностью превратился в песчаного червя. Можете считать меня биологической колонией с измененной чувствительностью.

Луйсейал сделала едва заметное движение левой рукой, протянув ее к складке платья. Монео заметил это и вопросительно посмотрел на Лето, но тот не отрываясь следил за выражением глаз молодой Преподобной Матери.

— У запахов есть масса причудливых свойств, — сказал вдруг Лето.

Рука Луйсейал замерла.

— Духи и эссенции, — продолжал Лето. — Я помню все их запахи. Я помню даже те эссенции, которые по видимости были лишены их. Люди пользовались духами и дезодорантами, чтобы опрыскивать свои подмышки и промежности, чтобы замаскировать свои естественные запахи. Вы знали об этом? Ну конечно, знали!

Антеак метнула быстрый взгляд в сторону Луйсейал.

Женщины в страхе замолчали, не осмеливаясь произнести ни слова.

— Люди всегда инстинктивно понимали, что запахи феромонов выдают их истинные побуждения, — сказал Император.

Женщины стояли неподвижно. Они слышали его. Преподобные Матери лучше всех остальных людей понимали истинный, скрытый смысл обращенных к ним слов.

— Вы хотели подвести мину под мою богатую память, — продолжал Лето. В голосе его прозвучало прямое обвинение.

— Вы очень ревнивы, господин, — призналась Луйсейал.

— Вы просто неверно поняли Устное Предание, — поправил ее Лето. — Песчаные форели воспринимают эссенцию как воду.

— Это было испытание, мой господин, — призналась Антеак. — Только и всего.

— Вы намеревались испытать меня? — изумился Лето.

— Всему виной наше любопытство, господин, — продолжала оправдываться Антеак.

— Я тоже очень любопытен, — произнес Император. — Положите эссенцию на помост, рядом с Монео. Я сохраню ее.

Медленно, нарочито демонстрируя твердостью движений отсутствие агрессивного намерения, Луйсейал извлекла из складок платья маленький флакон, излучающий голубое сияние. Она осторожно положила флакон на помост. Было заметно, что она не решится на отчаянный поступок.

— Ты действительно Вещающая Истину, — сказал Лето.

Она выдавила нечто похожее на улыбку и повернулась к Антеак.

— Где вы взяли эссенцию Пряности? — поинтересовался Император.

— Мы купили ее у контрабандистов, — ответила Антеак.

— Контрабандистов не существует уже две с половиной тысячи лет.

— Мы хранили ее все эти столетия, до этого она была нам не нужна.

— Понятно. И теперь вы решили оценить то, что считаете своим великим терпением, не так ли?

— Мы следили за эволюцией вашего организма, господин, — ответила Антеак. — Мы думали… — Она позволила себе слегка пожать плечами. Этот жест допускался только в присутствии Сестер, и не давался легко.

Лето обиженно сложил губы.

— Я не могу пожимать плечами, — сказал он.

— Вы накажете нас? — спросила Луйсейал.

— Чтобы развлечься?

Она выразительно взглянула на флакон с эссенцией.

— Я поклялся наградить вас, — сказал Лето, — и сделаю это.

— Мы бы предпочли защитить вас нашим единством, господин, — произнесла Антеак.

— Не напрашивайтесь на слишком большое вознаграждение, — осадил ее Лето.

Антеак склонила голову.

— Вы ведете дела с иксианцами, господин. У нас же есть основания полагать, что они могут обратиться против вас.

— Я боюсь их не больше чем вас.

— Вы, без сомнения, слышали о том, чем сейчас занимаются иксианцы, — вставила слово Луйсейал.

— Монео иногда доставляет мне копии писем, которыми обмениваются люди и группы внутри Империи, сказал Лето. — Так что я слышал множество историй на эту тему.

— Мы говорим о новой Мерзости, господин, — проговорила Антеак.

— Вы думаете, что иксианцы смогут создать искусственный интеллект? Такой же сознательный, как вы?

— Мы очень боимся этого, господин.

— Вы хотите заставить меня поверить в то, что идеи бутлерианского джихада все еще живы в Общине Сестер?

— Мы не можем уповать на неизвестное, возникающее из воображаемой технологии, — сказала Антеак.

Луйсейал подалась вперед.

— Иксианцы хвастаются, что их машина может пронзать время так же, как вы, господин.

— А Гильдия утверждает, что иксианцы порождают хаос времени, — подзадорил женщину Лето. — Следовательно, мы должны бояться всего сотворенного сущего, так?

Антеак замерла на месте в напряженной позе.

— Я совершенно искренен с вами, — заверил женщин Лето. — Я признаю ваши способности. Не хотите ли и вы признать мои?

Луйсейал коротко кивнула.

— Тлейлаксу и Икс вступили в сговор с Гильдией и ищут нашего союза.

— Но вы очень боитесь иксианцев?

— Мы боимся всего того, что не в силах контролировать.

— Вы не контролируете меня.

— Если вас не станет, люди начнут испытывать нужду в нас! — воскликнула Антеак.

— Наконец вы говорите правду! — сказал Лето. — Вы пришли ко мне, словно к оракулу, и просите меня положить конец вашему страху.

Антеаквзяла себя в руки, и ее голос прозвучал холодно и спокойно.

— Сумеет ли Икс создать искусственный мозг?

— Мозг? Конечно нет!

Луйсейал явно расслабилась, но Антеак продолжала оставаться очень напряженной. Она не была удовлетворена ответом оракула:

Почему эта глупость продолжает из века в век повторяться с такой монотонной точностью? — подумал Лето. Память услужливо представляла ему бесчисленные, сцены подобного рода — пещеры, священники и жрицы охваченные неземным экстазом, зловещие голоса, произносящие мрачные пророчества в дыму священного дурмана.

Он взглянул на сверкающий всеми цветами радуги флакон, лежавший у ног Монео. Какова текущая стоимость этой вещи? Она огромна. Это же эссенция. Концентрированный концентрат богатства.

— Вы уже расплатились со своим оракулом, — сказал он. — Мне было бы забавно дать вам полную стоимость.

Как напряглись при этом обе женщины!

— Слушайте меня! — приказал Лето. — То, чего вы боитесь, в действительности не то, чего вы боитесь на самом деле.

Лето наслаждался произведенным эффектом. Это прозвучало достаточно зловеще для такого рода пророчества. Антеак и Луйсейал молча, как приниженные просители, неподвижно стояли перед ним в смиренных позах. Позади них кашлянула одна из послушниц. Они выяснят, кто это был, и девушка получит солидное внушение, подумал Лето.

У Антеак было достаточно времени, чтобы переварить слова Императора. Она заговорила:

— Скрытая истина — не есть Истина.

— Но я направил ваше внимание по верному пути, — возразил он.

— Вы хотите сказать, чтобы мы не боялись машин. — спросила Луйсейал.

— Вы обладаете силой разума, — сказал Лето, — так зачем вы прибегаете к моей помощи?

— Но у нас нет вашей силы, — возразила Антеак.

— Вы жалуетесь, что не чувствуете ткани времени. Вы не ощущаете мою протяженность. И вы одновременно боитесь какой-то простой машины?

— Значит, вы не станете нам отвечать? — спросила Антеак.

— Не делайте ошибки, думая, что я не понимаю образа действия вашей Общины, — сказал Лето. — Вы живые люди. Ваши чувства в высшей степени точно настроены. Я не остановлю этого, да и вам это не удастся.

— Но иксианцы свободно играют в свои автоматы, — запротестовала Антеак.

— Эти автоматы — не более чем разрозненные куски, законченные кусочки, соединенные в нечто целое, — согласился с Преподобной Матерью Лето. — Они уже запущены в движение, кто же их остановит?

Луйсейал отбросила свои навыки самоконтроля, приобретенные в Бене Гессерит, — верный признак того, что она безоговорочно признала превосходство Императора. В ее голосе появились визгливые нотки.

— Вы знаете, чем еще хвастаются иксианцы? Они говорят, что их машина может предсказать ваши действия!

— Почему я должен этого бояться? Чем ближе они ко мне подберутся, тем больше будут нуждаться в союзе со мной. Они не могут завоевать меня, но я могу завоевать и покорить их.

Антеак хотела было заговорить, но Луйсейал схватила ее за рукав.

— Вы уже вступили в союз с Иксом? — спросила она, — Мы слышали, что вы очень долго беседовали с их послом — этой Хви Нори.

— У меня нет союзников, — ответил Император. — Только слуги, ученики и враги.

— И вы не боитесь иксианской машины? — настаивала на своем Антеак.

— Неужели простой автомат — это синоним искусственного интеллекта?

Глаза Антеак расширились и затуманились от невольного воспоминания. Лето, как зачарованный, следил за ее реакцией. В их сознании была и общая память.

Лето почувствовал всю соблазнительность единения с Общиной Сестер — это будет так знакомо, так полезно… и так смертельно. Антеак попыталась соблазнить его и таким путем.

Вот она заговорила:

— Машина не может предвидеть каждую проблему, важную для живого человека. Существует большая разница между — дискретным пространством и непрерывным континуумом. Мы живем в одном пространстве, а машины существуют в другом.

— Оказывается, ты все еще обладаешь силой разума сказал Лето.

— Поделись! — приказала Луйсейал. Это восклицание показало, кто доминирует в паре — младшая распоряжалась старшей. Лето постарался не показать свое удивление.

Замечательно! — подумал он.

— Умение мыслить помогает приспособляемости, сказала Антеак.

Она экономит на словах, Лето снова постарался не показать удивления.

— Умение мыслить порождает творчество, — сказал он. — Это означает, что вам придется иметь дело с такой ответственностью, которой вы раньше не знали. Вам придется столкнуться с новым.

— Таковы возможности иксианской машины, — сказала Антеак, и это не был вопрос.

— Разве это не интересно, — спросил Лето, — что недостаточно быть непревзойденной Преподобной Матерью?

Его обостренные чувства сказали Императору, что обеими женщинами овладел страх. Действительно, они были настоящими Вещателями Истины!

— Вы вправе напугать меня, — сказал он. Возвысив голос, он спросил: — Откуда вам известно, что вы еще живы.

Так же, как Монео, обе женщины почувствовали, что их судьба зависит от того, насколько верный ответ они дадут на этот вопрос. Лето был очарован тем, что, прежде чем заговорить, обе одновременно взглянули на мажордома.

— Я — зеркало самой себя, — ответила Луйсейал; то был ответ в духе Бене Гессерит, который оскорбил Лето.

— Мне не требуются предварительная инструментальная настройка, чтобы решать мои человеческие проблемы, — сказала Антеак. — Ваш вопрос для подготовительного класса.

— Ха-ха, — усмехнулся Лето. — Как же вам хочется покинуть Бене Гессерит и примкнуть ко мне?

Лето видел, что она обдумала и отвергла это предложение, однако сам процесс немало позабавил Бога-Императора.

Лето взглянул на озадаченную Луйсейал.

— Если ваше поведение выпадает за ваши мерки, то вы живой человек, а не автомат, — сказал он, подумав: Она никогда не будет больше доминировать в этой паре, старшая Преподобная Мать взяла реванш.

Луйсейал разозлилась и не сочла нужным это скрывать.

— Говорят, что иксианцы снабжают вас машинами, которые имитируют человеческое мышление. Если вы такого низкого мнения о машинах, то тогда зачем…

— Ее нельзя выпускать из капитула без надежной охраны, — сказал Лето. — Как она живет, если боится обращаться к своей собственной памяти?

Луйсейал побледнела, но сохранила молчание.

Лето посмотрел на нее с холодным вниманием.

— Бессознательные взаимоотношения наших предков с машинами кое-чему научили и нас, как вы думаете?

Луйсейал продолжала молчать, не рискуя подвергнуть свою жизнь опасности неудачным ответом.

— Но ты не станешь отрицать, что мы по крайней мере знаем о привлекательности машин? — спросил Лето.

Луйсейал кивнула.

— Хорошо настроенная машина может быть гораздо полезнее живого слуги, — продолжал Лето. — Мы можем доверять машинам в том, что они не позволят себе отвлекаться на эмоции.

Луйсейал наконец обрела способность говорить:

— Значит ли это, что вы намерены отменить бутлерианское запрещение производства мерзких машин?

— Клянусь тебе, — произнес Лето ледяным тоном, — что если ты и дальше будешь говорить такие глупости, то я прикажу тебя публично казнить. Я — не оракул!

Луйсейал открыла рот, но снова закрыла его, не произнеся ни слова.

Антеак, коснувшись руки подруги, почувствовала, что женщину бьет крупная дрожь. Антеак заговорила, демонстрируя возможности Голоса.

— Наш Бог-Император никогда открыто не отменит проскрипции бутлерианского джихада.

Лето в знак поощрения мягко улыбнулся Преподобной Матери. Какое удовольствие наблюдать работу профессионала, особенно если он изо всех сил старается не ударить в грязь лицом.

— Это должно быть очевидно для любого познающего разума, — сказал Лето. — Всегда есть границы нашего выбора, места, где я не могу вмешиваться в ход событий.

Он видел, как обе женщины, словно губки, впитывают в себя его слова, взвешивая их смысл и намерения Императора. Не хочет ли он отвлечь их внимание разговорами об Иксе, а в это время решить какие-то другие проблемы за их счет? Не говорил ли он сестрам Бене Гессерит, что настало время выбрать стиль поведения по отношению к Иксу? Но, может быть, его слова значат лишь то, что он высказывает на поверхности? Каков бы ни был смысл, его ни в коем случае нельзя игнорировать. Лето, несомненно, был самым непредсказуемым созданием, сотворенным за всю историю вселенной.

Лето, нахмурившись, посмотрел на Луйсейал, зная, что этим лишь усилит ее растерянность и смятение.

— Хочу особо указать тебе, Маркус Клер Луйсейал, что урок прошлого, перегруженного машинами всякого рода, урок, который ты не усвоила, состоит в том, что в таких обществах люди стали относиться к себе подобным, как к машинам. Это машины так модифицировали человеческое поведение.

Он обернулся к Монео.

— Монео?

— Я вижу его, мой господин.

Мажордом изогнул шею и, не выпуская из виду сестер Бене Гессерит, посмотрел на Айдахо, входящего в зал через дальний вход. Дункан пересек зал и подошел Лето. Монео не мог скрыть своей тревоги, но успел отметить про себя смысл длинной лекции Лето: «Он испытывает. Он всегда всех испытывает».

Антеак откашлялась.

— Господин, что вы можете сказать о нашем вознаграждении?

— Вы храбры, — ответил Лето. — Несомненно, именно поэтому вас выбрали в качестве послов. Очень хорошо, на следующее десятилетие вы получите обычное количество Пряности. Что касается остального, то я предам забвению то, что вы намеревались сделать с помощью эссенции. Разве я не щедр и не великодушен?

— Вы чрезвычайно щедры, господин, — сказала Антеак, и в ее голосе действительно не было ни горечи, ни обиды.

Дункан Айдахо протиснулся мимо женщин и, остановившись возле Монео, пристально посмотрел на Лето.

— Мой господин… — он осекся и красноречиво взглянул на Преподобных Матерей.

— Говори при них, — приказал Лето.

— Слушаюсь, мой господин. — Айдахо не хотел говорить, но пришлось подчиниться приказу Бога-Императора. — Мы были атакованы на юго-восточной окраине города. Я считаю, что это был отвлекающий маневр, поскольку сейчас докладывают о новых беспорядках и вспышках насилия в городе и в Запретном Лесу — там действуют рассеянные группы нападающих.

— Они охотятся за моими волками, — сказал Лето. — В лесу и в городе — они охотятся на волков.

Айдахо в изумлении сдвинул брови.

— Волки в городе, мой господин?

— Хищники, — сказал Лето. — Волки или хищники — для меня нет никакой разницы.

У Монео перехватило дыхание.

Лето улыбнулся мажордому, радуясь моменту прозрения — с глаз пала пелена, пришло понимание происходящего.

— Я привел крупные силы гвардии к сиетчу, — доложил Айдахо. — Посты расставлены через…

— Я знал, что ты это сделаешь, — перебил его Лето. — Теперь слушай внимательно, куда я прикажу направить остальных.

Преподобные Матери в суеверном благоговении слушали, как Лето указывает Айдахо конкретные места засад, численность пикетов, называет имена Говорящих Рыб, расписывает время, необходимое вооружение, развертывание сил в каждом конкретном месте. Айдахо автоматически запоминал приказ во всех его подробностях. Только когда Лето замолчал, Айдахо задался мучившим его вопросом. На лице начальника гвардии отразился страхи недоумение.

Лето не составило труда прочесть самые сокровенные мысли Дункана. Я был верным солдатом настоящего господина Лето, думал Айдахо. Тот Лето, дед нынешнего, спас меня и взял в свой дом, как сына. Но даже хотя этот Лето почти то же, что его дед, все же… это не совсем то… это не он.

— Мой господин, зачем вам нужен я? — опросил Дункан.

— Ты нужен мне, потому что ты силен и верен. Айдахо покачал головой.

— Но я…

— Подчиняйся, — приказал Лето и заметил, какое воздействие его слова оказали на Преподобных Матерей. Правду, только правду. Ведь они — Вещающие Истину.

— Потому что я в долгу перед Атрейдесами, — сказал Айдахо.

— Именно на этом мы утверждаем наше упование, — ответил Лето. — А что наш Дункан?

— Мой господин, — твердо произнес Айдахо, снова обретя почву под ногами.

— В каждом из мест оставь хотя бы одного мятежника в живых, — сказал Лето, — иначе наши усилия будут тщетны.

Айдахо кивнул, четко повернулся и вышел тем же путем, что и вошел. Лето подумал, что надо иметь очень наметанный глаз, чтобы понять, что Айдахо вошел в зал одним человеком, а вышел совершенно другим.

— Все это из-за порки посла, — сказала Антеак.

— Точно так, — согласился Лето. — Подробно расскажите об этом своей предводительнице, несравненной Преподобной Матери Сиаксе. Скажите ей, что я предпочитаю компанию хищников, а не жертв, — он перевел взгляд на Монео, который превратился в воплощение внимания. — Монео, в лесу больше нет волков. Их надо заменить людьми, точнее, волками в человеческом облике. Проследи за этим.

Глава 23

Пророчество в состоянии транса не похоже ни на какое другое видение. Это не аномалия, не примитивное обнажение чувств (какое наблюдается при многих других состояниях транса), но, скорее, погружение во множество новых движений. Предметы начинают двигаться. Это конечное воплощение прагматизма в море бесконечного, вопрошающее сознание, пребывая в котором вы наконец приходите к представлению о том, что вселенная обладает внутренне присущим ей движением, что она меняется, что она сама управляет этими изменениями, что ничто не остается неизменным или абсолютным на фоне этого беспрестанного движения, что механические объяснения этих явлений ограничены строгими рамками и что когда стены этих рамок сломаны, то старые объяснения рассыпаются и исчезают, сметенные новым мощным движением. То, что человек видит в таком состоянии, отрезвляет, а зачастую и потрясает. Эти видения требуют концентрации всех сил, чтобы сохранить цельность сознания, и даже если это удается, то человек выходит из состояния транса совершенно обновленным..

(Похищенные записки)

Ночью, после напряженного дня аудиенций, когда все Другие спали, сражались, мечтали или умирали, Лето отдыхал в своем Зале Аудиенций. У входов стояли несколько отборных Говорящих Рыб. Другой охраны поблизости не было.

Лето не спал. Его душа бурлила в смятении от неудовлетворенных желаний и разочарований.

Хви! Хви!

Он понимал, почему в качестве посла здесь появилась именно Хви. Очень хорошо понимал!

Самый тайный из его секретов стал явным.

Они разгадали его секрет, и свидетельством тому стала Хви.

Ум Лето приходил в отчаяние. Можно ли обратить этот ужасный метаморфоз? Может ли он вернуть себе человеческий облик?

Нет. Такой возможности нет. Да и если бы она была, для ее осуществления потребовался бы такой же срок, как и для достижения его нынешнего состояния. Во что превратится Хви через три тысячи лет? В сухую пыль и груду костей в крипте.

Я мог бы вывести такую же, как она, и приготовить ее для себя, но то была бы уже не моя сладостная Хви.

И что будет с Золотым Путем, если он начнет давать себе такие эгоистические поблажки?

К дьяволу этот Золотой Путь! Разве эти сумасбродные идиоты когда-нибудь вспомнят обо мне? Никогда и никто.

Но это же неправда. Хви думает о нем и разделяет его пытку.

То были безумные мысли, и он попытался избавиться от них, его чувства говорили о движениях Говорящих Рыб, о воде, текущей под полом.

Когда я делал свой выбор, то на что я надеялся, чего ожидал?

Как вся эта толпа смеялась над моими вопросами. Но разве у него не было задачи завершить начатое предками? Разве не это было условием сдерживания толпы в его сознании?

— Ты должен завершить наше дело, — говорили они. — У тебя одна и только одна цель.

Одна-единственная цель — это отличительный знак фанатика. А я не фанатик!

— Ты должен быть циничным и жестоким. Ты не можешь нарушить доверие.

Но почему нет?

— Кто дал эту клятву? Ты. Ты сам выбрал свой путь.

Ожидания!

— Ожидания, которые история творит для одного поколения, могут ничего не значить для другого. Кто знает это лучше, чем ты?

Да… и обманутые ожидания могут сделать чужими друг другу целые народы. Я же один — как целый народ!

— Помни свою клятву!

В самом деле. Я — разрушительная сила, освободившая бич, занесенный над человечеством на протяжении веков. Я ограничиваю ожидания… включая мои собственные. Я смягчаю удары маятника.

— Чтобы в конце концов отпустить его. Никогда не забывай об этом.

Я устал. О, как я устал. Если бы только я мог уснуть… действительно, по-настоящему уснуть.

— Ты просто полон жалости к себе.

Почему нет? Почему именно я? Одинокая бесконечность, которая взирает на то, что могло бы быть. Каждый день и каждую ночь я взираю на это… и вот. Хви!

— Твой первоначальный бескорыстный выбор теперь наполняет тебя эгоизмом.

Вокруг столько опасностей. Я просто обязан носить свой эгоизм, словно броню.

— Опасность существует для любого, кто соприкасается с тобой. Разве не в этом заключается твоя подлинная природа?

Я опасен даже для Хви. Для дорогой, ненаглядной, милой Хви!

— Ты построил вокруг себя высокие стены только для того, чтобы сидеть за ними и предаваться жалости к своей персоне?

Неправда, стены были воздвигнуты только потому, что над моей Империей бушуют страшные силы.

— Ты сам освободил их. Теперь ты пойдешь с ними на компромисс?

Это делает Хви. Эти чувства никогда прежде не были во мне так сильны. Эти проклятые иксианцы!

— Как интересно, что они одолели тебя с помощью живой плоти, а не своими хитроумными машинами.

Это оттого, что они разгадали мой секрет.

— Ты знаешь противоядие.

При этой мысли все огромное тело Лето содрогнулось. Он хорошо знал это противоядие — надо освободить себя и своем собственном прошлом — это всегда срабатывало. Даже сестры Бене Гессерит не умели совершать такие сафари по оси своей памяти — назад, назад, к первоначальной клетке, к ее сознанию, ощутить восторг первобытного чувства. Он вспомнил, как после смерти особенно великолепного Дункана он устроил себе музыкальную экскурсию во времени. Моцарт утомил его своей претенциозностью, но Бах. Ах, как это было прекрасно!

Лето вспомнил испытанную тогда радость.

Я сидел за органом и позволял музыке опустошать себя.

Только три раза он сталкивался в своей памяти с чем-то таким же прекрасным, как Бах. Даже Ликальо был таким же прекрасным, но не лучшим.

Может быть, память женщин-интеллектуалок лучше всего подойдет для его сегодняшней цели? Например, память бабушки Джессики. Она была одной из лучших. Однако опыт говорил, что такая близкая родственница, как Джессика, в данном случае не лучший выбор. Надо искать гораздо дальше.

Он представил себе, как рассказывает о своем сафари какому-то незнакомцу, который слушает его с благоговением, поскольку никто и никогда не осмеливался задавать Лето вопросы на столь священную тему.

«Я продвигаюсь все дальше и дальше сквозь рой летящих навстречу мне предков, преследую данников, заглядываю в темные закоулки и самые сокровенные углы. Ты никогда не угадаешь имена людей, которых я встречал. Кто слышал о Норме Ченва? А я жил ее жизнью!»

«Жил ее жизнью?» — спросил бы невидимый воображаемый слушатель.

«Конечно, — иначе зачем бы я держал в своей памяти всю эту орду? Ты думаешь, что первый корабль Космической Гильдии сконструировал мужчина? Ваши учебники истории утверждают, что этим человеком был Аурелиус Венпорт. Учебники лгут. Корабль изобрела его любовница Норма. Она придумала ему конструкцию, а заодно подарила пятерых детей. Его «я» не было согласно на меньшее. Так он думал. В конце концов осознание того, что не он был изобретателем, довело его до саморазрушения».

«Ты жил и его жизнью?»

«Естественно. Я прошел путями дальних странствий фрименов. По линии отца и других. Я прошел до самого Дома Атрейдес».

«Какая блистательная родословная».

«Среди них было изрядное количество глупцов».

Мне нужно отвлечься, подумал он.

Может быть, устроить тур по сексуальным приключениям?

«Ты даже не представляешь, какие внутренние сексуальные оргии мне доступны! Я — конечный созерцатель эротических сновидений — участник и наблюдатель. Невежество и непонимание сексуальности наделали в мире так много бед. Как бесконечно узок был наш мир и наши представления — сплошное уродство».

Лето прекрасно понимал, что не может пойти по этому пути, во всяком случае, не сегодня. В этих сновидениях не будет Хви.

Может быть, выбрать войну?

«Какой из этих Наполеонов окажется большим трусом? — спросил он своего воображаемого гостя. — Я не открою тебе этого, но я-то знаю. О да, я знаю».

Куда я могу пойти? Со всем прошлым, открытым для меня; куда я могу пойти?

Бордели, мерзости, тираны, акробаты, нудисты, хирурги, мужчины-проститутки, музыканты, фокусники, священники, ремесленники, жрицы…

«Ведомо ли тебе, — спросил он снова воображаемого гостя, — что хула сохраняет древний язык знаков, которым когда-то объяснялись между собой только мужчины? Ты никогда не слышал о хула! Ну, конечно, не слышал. Кто еще танцует этот танец? Танцоры сохраняют многое. Перевод смысла утрачен, но я его знаю».

«Однажды ночью я был многими халифами и шел на Восток и на Запад, неся с собой свет ислама — это было путешествие через века. Я не стану утомлять тебя подробностями. Уходи, гость, уходи!»

Как это соблазнительно, думал он, слушать зов сирен, которые заставят меня жить только в прошлом.

И как бесполезно теперь это прошлое из-за проклятых иксианцев. Как скучно это прошлое — ведь в нем нет Хви. Зато она здесь. Она придет ко мне сейчас. Если я позову ее. Но я не могу позвать ее… не сегодня… не сейчас.

Прошлое продолжало манить к себе.

Я могу совершить паломничество в свое прошлое. Это не будет сафари. Я могу пойти туда один. Паломничество очищает. Сафари же превратит меня в туриста. Это большая разница. Я могу пойти в свой внутренний мир один.

Уйти туда, чтобы никогда не вернуться назад.

Лето почувствовал неизбежность такого исхода, сновидения рано или поздно заманят его в свою ловушку.

Я создаю состояние сновидения для всей моей Империи. В этих снах создаются новые мифы, рождаются новые направления и возникают новые движения… Новое, новое, новое… Вещи возникают из моих снов, из моих мифов. Но кто более чувствителен к ним, чем я? Охотник попал в расставленные им силки.

Лето понял, что попал в условия, от которых не существует противоядия — ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Его огромное тело дрожало в полумраке Зала Аудиенций.

Возле портала одна из Говорящих Рыб прошептала другой:

— Бог встревожен?

Ее подруга ответила:

— Грехи мира лишат покоя кого угодно.

Лето слушал их и безмолвно плакал.

Глава 24

Решив повести человечество по Золотому Пути, я поклялся себе преподать людям урок, который они усвоят мозгом своих костей. Я очень хорошо понимаю, к чему стремятся смертные всеми своими поступками, хотя и отрицают это на словах. Люди говорят, что ищут спокойствия и безопасности, называя это условие миром. Но говоря так, они сами всюду сеют семена раздора и насилия. Обретая спокойствие, они начинают корчиться в муках. Им становится невыразимо скучно. Посмотрите на них. Посмотрите, что они творят, когда я диктую эти строки. Ха! Я даю им бесконечную эпоху принудительного мира, невзирая на их бесчисленные попытки снова погрузиться в хаос. Поверьте, память о Мире Лето вовеки пребудет с родом человеческим. После меня люди будут искать мира и спокойствия с величайшими предосторожностями и осмотрительностью.

(Похищенные записки)

Проклиная свою судьбу, Айдахо на рассвете летел в «безопасное место», сидя рядом с Сионой в имперском орнитоптере. Машина направлялась к востоку, навстречу солнцу, заливавшему дугой яркого света изрезанный квадратами полей ландшафт.

Орнитоптер был достаточно велик для того, чтобы взять на борт взвод Говорящих Рыб и двух гостей. Пилот, капитан гвардии, женщина могучего телосложения, которую Айдахо не мог представить себе улыбающейся, представилась как Инмейр. Она сидела впереди Айдахо, по бокам от нее расположились две мускулистые Говорящие Рыбы. Еще пять таких же гвардейцев сидели вокруг Сионы и Айдахо.

— Бог приказал мне вывезти вас из Города, — сказала Инмейр Айдахо накануне в помещении командного пункта, расположенного под площадью. — Это делается для вашей же безопасности. Мы вернемся завтра утром на Сиайнок.

Айдахо, утомленный прошедшими тревожными сутками, сразу почувствовал бесполезность всяких возражений — не было смысла противиться приказам «самого Бога». С первого взгляда на руки Инмейр стало ясно, что в случае неповиновения она одним движением свернет Айдахо шею.

Капитан вывела Дункана из командного пункта, и они вышли в ночь, под черный шатер неба, усеянного, словно бриллиантами, яркими крупными звездами. Только подойдя к орнитоптеру, Айдахо увидел сидевшую в нем Сиону и у него сразу возник вопрос о цели этого внезапного отъезда.

Еще ночью Айдахо понял, что не все беспорядки в Онне были организованы мятежниками. Когда же он поинтересовался Сионой, Монео ответил, что «дочь в безопасности и что ее поручат попечению Дункана».

В орнитоптере Сиона не стала отвечать на вопросы Айдахо, храня упорное молчание. Она напомнила ему его самого в те первые, самые горькие дни, когда он поклялся всю жизнь бороться против Харконненов. Но где коренится горечь Сионы? Что движет ею?

Сам не зная почему, Айдахо принялся мысленно сравнивать Сиону с Хви Нори. Было нелегко встретиться с Хви, но Айдахо умудрился это сделать, несмотря на то, что Говорящие Рыбы требовали его постоянного присутствия на службе.

Деликатность, вот было самое подходящее слово для характеристики Хви. Эта деликатность была присуща ей изначально и придавала ей огромную силу обаяния и таинственную власть. Он находил эти черты Хви необычайно притягательными.

Мне надо чаще с ней встречаться.

Но… сейчас приходилось довольствоваться угрюмым молчанием сидящей рядом Сионы. Ну что ж, на молчание можно ответить таким же молчанием.

Айдахо посмотрел вниз, на проплывавший под ними ландшафт. То там то сям он видел огоньки деревень, в стеклах окон на мгновение вспыхивали отблески восходящего солнца. Пустыня Сарьира осталась далеко позади и было такое впечатление, что эту землю невозможно опустошить.

Есть вещи, которые не могут сильно меняться, подумал он. Они просто переходят из одного места в другое и приспосабливаются, слегка трансформируясь.

Этот ландшафт напомнил Айдахо роскошные сады Каладана, где в течение многих поколений жили Атрейдесы до того, как отправились на Дюну. Видны были узкие дороги, торговые пути, по которым медленно двигались повозки, запряженные шестиногими животными — торсами. Монео говорил, что торсы, выведенные специально для такой местности, были самой распространенной рабочей скотиной во всей Империи.

«Нацией, которая передвигается пешком, легче управлять».

Эти слова Монео эхом отдавались в мозгу Айдахо, когда он рассматривал пейзаж обновленной Дюны. Впереди расстилалась идиллическая картина — мягкие очертаний холмов, погруженная в предутренний мрак долина, по дну которой протекал невидимый отсюда ручей. Только поднимавшийся над некоторыми местами дымок, пасущиеся овцы и коровы говорили о том, что здесь живут люди.

Сиона внезапно оживилась и тронула пилота за плечо, указывая на место, расположенное справа по курсу.

— Это не Гойгоа? — спросила девушка.

— Да, — ответила Инмейр, не поворачивая головы. В ее голосе прозвучало сильное чувство, природа которого была непонятна Айдахо.

— Разве это не безопасное место? — спросила Сиона.

— Безопасное, — последовал ответ.

Сиона взглянула на Айдахо.

— Прикажи ей приземлиться здесь.

Не понимая, почему он подчиняется этому требованию, Дункан сказал Инмейр:

— Сажай машину здесь.

Капитан обернулась, и ее лицо, которое ночью казалось Дункану бесстрастной маской, исказилось от какого-то неведомого сильного переживания. Уголки глаз подергивались, рот искривился в неприятной гримасе.

— Только не Гойгоа, командир, — сказала она. — Есть место лучше…

— Бог-Император приказал тебе отвезти меня именно туда? — спросила Сиона.

В глазах Инмейр сверкнул гнев, однако она не стала смотреть в глаза Сионы.

— Нет, но он…

— Тогда мы приземлимся в Гойгоа, — принял решение Айдахо.

Инмейр резко отвернулась к панели управления, и Айдахо прижало к Сионе центробежной силой — орнитоптер зашел на посадку, направленный к маленькому пятачку, спрятанному в тени зеленого холма.

Заглядывая через плечо капитана, Дункан попытался рассмотреть место приземления. В самом центре пятачка стояла деревня, выстроенная из того же черного камня, из которого были сложены заборы. На склонах, окаймлявших селение, виднелись огороды, склоны, полого поднимавшиеся к седловине, были густо засажены фруктовыми деревьями. В небе, несомые утренними потоками воздуха, кружили ястребы.

Айдахо взглянул на Сиону.

— Что такое Гойгоа?

— Скоро увидишь.

Инмейр направила орнитоптер к поросшему травой пустырю на окраине деревни. Одна из Говорящих Рыб открыла дверь со стороны деревни. В ноздри Айдахо ударил головокружительный аромат — запахи скошенной травы, навоза и едкого дыма печей. Он выпрыгнул из орнитоптера. На улице собирались люди — поглазеть на пришельцев. Дункан заметил, как пожилая женщина в длинном зеленом платье, наклонившись, что-то прошептала на ухо ребенку, и тот побежал прочь по улице, скрывшись за поворотом.

— Ну что, нравится? — спросила Сиона, подойдя к Айдахо.

— Приятное местечко, — ответил он.

К ним подошли Инмейр и остальные Говорящие Рыбы. Сиона взглянула на гвардейцев.

— Когда мы вернемся в Онн? — спросила она.

— Вы не вернетесь, — ответила Инмейр. — Мне приказано отвезти вас в Цитадель. В Онн вернется только командир.

— Ясно, — кивнула Сиона. — Когда мы отправимся?

— Завтра на рассвете. Я пойду договорюсь со старостой о квартире, — сказала Инмейр и, отойдя от группы, направилась в деревню.

— Гойгоа, — задумчиво произнес Айдахо. — Какое странное название. Интересно, что было здесь во времена Дюны?

— Я знаю, — сказала Сиона. — Здесь было место, называемое Шулох, что означает «проклятое место». Здесь жили люди, которых истребили после того, как они совершили ужасные преступления, так утверждает Устное Предание.

— Якуруту, — прошептал Айдахо, припоминая старые легенды о похитителях воды. Он оглянулся, пытаясь отыскать в местности следы хребтов, скал и дюн, но тщетно. Видны были только два старика с безмятежными лицами, которые вместе с Инмейр приближались к орнитоптеру. На мужчинах были надеты поношенные брюки и рубашки. Оба были босы.

— Ты знаешь это место? — спросила Сиона.

— Только его древнее легендарное название, — признался Дункан.

— Говорят, что здесь водятся привидения, — проговорила Сиона, — но я в это не верю.

Инмейр остановилась перед Айдахо и сделала знак старикам подождать.

— Квартиры здесь бедны, но подходят для ночлега, — Доложила она, — но вы можете остановиться в одном из Частных владений.

Произнося последние слова, Инмейр оглянулась на Сиону и вопросительно посмотрела на девушку.

— Это мы решим позже, — ответила Сиона и взяла Айдахо под руку. — Мы с командиром прогуляемся по деревне и осмотрим окрестности. Здесь очень красивый вид.

Инмейр хотела что-то сказать, но промолчала.

Айдахо без сопротивления позволил Сионе провести себя мимо двух стариков, которые во все глаза смотрели на них.

— Я пошлю с вами двух человек, — крикнула им вслед Инмейр.

Сиона остановилась и оглянулась.

— Разве в Гойгоа небезопасно?

— Здесь очень тихо, — заговорил один из местных стариков.

— В таком случае нам не нужна охрана, — решила Сиона. — Пусть гвардейцы лучше охраняют орнитоптер.

Она повела Айдахо дальше.

— Ладно, — сказал Айдахо и высвободил руку. — Так что это за место?

— Ты скоро убедишься, что от древнего Шулоха не осталось и следа. Эта деревня очень подходит для отдыха. Райский уголок.

— Ты что-то задумала, — сказал Айдахо. — Скажи, что именно.

— Я часто слышала, что гхола очень любят задавать вопросы, — ответила Сиона. — Но сейчас я тоже хочу кое-что выяснить.

— Даже так?

— Каким человеком был в твое время Лето?

— Какой Лето?

— Да, я забыла, что так же звали и его деда. Естественно, я имею в виду нашего Лето.

— Он был тогда ребенком. Это все, что я могу о нем сказать.

— Устное Предание гласит, что в этой деревне родилась одна из его первых невест.

— Невест? Я думал…

— Тогда он еще обладал человеческим обликом. Это было после смерти его сестры, но до того, как он превратился в червя. Устное Предание, кроме того, говорит, что все его невесты исчезли в казематах Цитадели и с тех пор их никто не видел живьем, только на голограммах. В течение же последних тысячелетий у него не было невест.

Тем временем они вышли на небольшую площадь в центре деревни — квадрат земли со стороной не более пятидесяти метров с огороженным прудом посередине. Сиона села на этот парапет и, хлопнув по нему ладонью, предложила Айдахо сесть рядом. Дункан огляделся, отметив, что люди следят за ним из-за опущенных занавесок, а дети указывают пальцами и перешептываются. Он обернулся к Сионе, но остался стоять.

— Так что же это за место?

— Я уже сказала тебе. Кстати, я хочу знать, кто был Муад'Диб.

— Это был друг, о котором может мечтать каждый человек.

— Значит, Устное Предание говорит правду, хотя оно же утверждает, что его наследники создали деспотию, а это звучит довольно зловеще.

Она завлекает меня в какую-то западню, подумал Айдахо.

Он натянуто улыбнулся, обдумывая возможные мотивы Сионы. Казалось, она ждет какого-то очень важного события, ждет с волнением, может быть, даже со страхом, не лишенным, впрочем, какого-то восторженного оттенка. Но больше никаких намеков не было. Все это пока походило на обыкновенную светскую болтовню, она просто занимает время, но до каких пор и что за этим последует?

Его размышления были прерваны топотом бегущих ног. Айдахо обернулся и увидел ребенка лет восьми, который Изо всех сил бежал к ним по боковой улочке. Босые ноги Малыша взметали фонтанчики пыли, а вдалеке слышался громкий голос матери. Которая звала сына вернуться. Ребенок остановился в десяти шагах от Айдахо и уставил на Него такой напряженный, алчущий взгляд, что Дункан ощутил внутреннее неудобство. Этот ребенок казался очень знакомым, еще дитя, но в его чертах угадывался мужчина — высокие скулы, курчавые темные волосы, складка над бровями. На мальчике был надет синий, вылинявший от многочисленных стирок комбинезон, сшитый, впрочем, из хорошего, добротного и прочного материала.

— Нет, ты не мой отец, — объявил ребенок. Повернувшись, он опрометью бросился прочь и вскоре исчез за углом.

Айдахо, нахмурившись, взглянул на Сиону, боясь задать вопрос, который вертелся у него на языке: Это бш ребенок моего предшественника? Он знал ответ и без этого, слишком очевидно было сходство. Этот ребенок — я сам в детстве. Это понимание опустошило его, повергло в растерянность. Какова мера моей ответственности?

Сиона закрыла лицо руками и опустила плечи. Все произошло совсем не так, как она себе представляла. Она почувствовала, что ее подвела собственная жажда мести. Айдахо был не просто гхола, нечто чуждое, с чем можно было не считаться. Она вспомнила, как он невольно прижался к ней в орнитоптере, как на его лице отражались обычные человеческие чувства. И этот ребенок…

— Что произошло с моим предшественником? — спросил Айдахо. Голос его звучал бесстрастно, в нем слышалось обвинение.

Сиона отняла руки от лица. В глазах ее металась плохо скрытая ярость.

— Мы не знаем наверняка, — ответила она, — но однажды он вошел в Цитадель и больше его не видели.

— Это его ребенок?

Она молча кивнула.

— Это точно, что не ты убила моего предшественника.

— Я… — Она была потрясена искренними сомнениями в его голосе, его обвинением.

— Мы прилетели сюда только из-за этого ребенка?

Она судорожно сглотнула.

— Да.

— Что, по-твоему, я должен был с ним сделать?

Она пожала плечами, чувствуя, что совершила не вполне пристойный поступок.

— Что ты можешь сказать о его матери? — спросил Айдахо.

— Она и прочие живут на той улице, — она кивнула головой в ту сторону, куда убежал мальчик.

— Прочие?

— Там есть еще старший сын… дочь… Ты не… Я хочу сказать, что могу устроить…

— Нет! Мальчик прав — не я его отец.

— Прости меня, — прошептала Сиона. — Мне не следовало этого делать.

— Но почему он выбрал это место? — спросил Айдахо.

— Отец… твой…

— Мой предшественник!

— Потому что здесь был дом Ирти, а она никуда не желала отсюда уезжать. Так рассказывают люди.

— Ирти… мать?

— Жена, согласно старому обычаю, освященному Устным Преданием.

Айдахо оглядел каменные стены домов, окружавших площадь, окна, занавешенные плотными занавесками, узкие двери.

— Так он жил здесь?

— Когда мог.

— Как он умер, Сиона?

— Честно говоря, я не знаю… Но других Червь убил. Это мы знаем точно!

— Откуда ты можешь это знать? — Он так внимательно смотрел на девушку, что она, не выдержав его взгляда, отвернулась в сторону.

— У меня нет сомнений в подлинности историй о моих предках, — ответила она. — Они рассказаны мне по кусочкам — замечание об этом, сплетня о другом, слух о третьем, но я верю в эти рассказы. И мой отец тоже в них верит!

— Монео ничего не рассказывал мне об этом.

— Есть одна вещь, которую определенно можно сказать об Атрейдесах, — заговорила Сиона. — Мы верны, и это факт. Мы всегда держим свое слово.

В изумлении Айдахо открыл было рот, но смолчал. Ну, конечно, Сиона тоже из Атрейдесов. Эта мысль потрясла его. Нет, он, конечно, знал это и раньше, но как-то не воспринимал этот факт, не осознавал его. Сиона была бунтарем, но ос действия были санкционированы самим Лето Границы его снисходительности были неясны, но Айдахо отчетливо их ощущал.

— Ни в коем случае не причиняй ей вред, — напутствовал его Лето. — Сиона должна пройти испытание.

Дункан повернулся к ней спиной.

— Ты ничего не знаешь наверняка, — сказал он. — Отрывочные сведения и слухи.

Сиона не ответила.

— Он Атрейдес! — с вызовом произнес Айдахо.

— Он Червь! — не менее горячо возразила девушка. Казалось, яд в ее голосе можно было потрогать пальцами.

— Твое проклятое Устное Предание — это не что иное, как собрание древних сплетен! — в сердцах воскликнул Айдахо. — Только глупцы могут верить в них.

— Ты все еще доверяешь ему, — сказала Сиона, — но это скоро пройдет.

Айдахо резко обернулся и уставил на Сиону пылающий взор.

— Ты же никогда не говорила с ним!

— Говорила. Когда была ребенком.

— Ты и сейчас ребенок. Он воплощение Атрейдесов, всех, которые когда-либо жили на свете. Это ужасно, ведь я знал многих из этих людей. Они были моими друзьями.

В ответ Сиона только покачала головой. Айдахо снова отвернулся. Он почувствовал, что эмоции опустошили его, выпили до дна. Было такое впечатление, что его лишили станового хребта. Сам того не желая, он направился через площадь на улицу. Где скрылся мальчик. Сиона бегом догнала его и пошла рядом, но он делал вид, что не замечает ее.

Улочка была узкой, каменные стены домов зияли дверьми, скрытыми в арках, окна — уменьшенные копии дверей, занавешенные тканью, которая шевелилась, когда он проходил мимо.

На первом перекрестке Айдахо остановился и посмотрел направо — в ту сторону, куда побежал мальчик. В нескольких шагах стояли две седые, одетые в длинные черные юбки и зеленые кофты, пожилые женщины, которые судачили о чем-то, склонившись друг к другу. Они замолчали, заметив Айдахо, и уставились на него, не скрывая любопытства. Он не стал отворачивать взгляд и посмотрел вдоль улицы — она была безлюдна.

Айдахо пошел дальше, в один шаг поравнялся с ними и прошел мимо. Тесно прижавшись друг к другу, женщины проводили его внимательным взглядом. Мельком взглянув на Сиону, они снова вперили взгляд в Айдахо. Девушка быстро шла рядом с Дунканом; на ее лице застыло странное выражение.

Печаль? — думал он. Сожаление? Любопытство?

Трудно было сказать. Его сейчас больше интересовали наглухо закрытые окна и двери, мимо которых они проходили.

— Ты была когда-нибудь раньше в Гойгоа? — спросил он.

— Нет, — ответила она сдавленным голосом, словно опасаясь чего-то.

Что заставляет меня идти по этой улице? — думал Айдахо. Но еще не успев задать себе этот вопрос, он уже знал ответ на него. Эта Ирти… Что это была за женщина, ради которой он мог бы приехать сюда, в Гойгоа?

В одном из окон справа приподнялся угол занавески и оттуда выглянуло лицо мальчика с площади. Занавеска упала и приподнялась. На этот раз в окне возникло лицо женщины. Айдахо всмотрелся в это лицо и остановился, словно пораженный громом, не в силах сделать еще один шаг. Это было лицо женщины, которую он так часто видел в своих самых фантастических сновидениях — мягкий овал лица, проницательные темные глаза, полные чувственные губы…

— Джессика, — прошептал он.

— Что ты сказал? — спросила Сиона.

Айдахо онемел. Это было лицо Джессики, восставшее из прошлого, прошлого, которое он считал навеки утраченным. генетический курьез — мать Муад'Диба, воплощенная в новом теле.

Женщина опустила занавеску и исчезла, навсегда запечатлевшись в памяти Айдахо. Эта женщина была старше Джессики, которую он помнил потому времени, когда они вместе делили опасности на Дюне — на лице чуть больше морщин, тело стало чуть полнее…

В ней стало больше материнского, сказал себе Айдахо. Потом: Я говорил ей, когоона так напоминает? Сиона коснулась его плеча.

— Ты не хочешь войти, познакомиться с ней?

— Нет, это была ошибка.

Дункан направился туда, откуда они пришли, но в это время дверь дома Ирги распахнулась, и оттуда вышел молодой человек. Он закрыл дверь и повернулся лицом к Айдахо.

Айдахо рассудил, что юноше было около шестнадцати лет, было невозможно ошибиться — те же волосы, курчавые, как каракуль, те же резкие и сильные черты лица.

— Ты — новый, — уверенно сказал юноша. Голос был низким, как у взрослого мужчины.

— Да. — Дункану было трудно говорить.

— Зачем ты пришел? — спросил юноша.

— Это была не моя идея, — ответил Айдахо. Говорить стало легче, злость на Сиону придавала ему силы.

Юноша взглянул на Сиону.

— Нам сказали, что наш отец мертв. Сиона кивнула.

Он снова взглянул в глаза Айдахо.

— Прошу тебя, уходи и не возвращайся больше. Ты причиняешь боль кашей матери.

— Конечно, — произнес Айдахо. — Принеси от меня извинения госпоже Ирги за это вторжение. Меня привезли сюда против моей воли.

— Кто привез тебя?

— Говорящие Рыбы.

Юноша коротко кивнул и еще раз посмотрел на Сиону.

— Я всегда думал, что вас, Говорящих Рыб, учат быть добрее к своим, — с этими словами он повернулся, вошел в дом и плотно прикрыл за собой дверь.

Айдахо схватил Сиону за руку и быстрым шагом пошел прочь. Она, спотыкаясь, старалась поспеть за ним, отчаянно вырываясь.

— Ои подумал, что я — Говорящая Рыба, — проговорила ома.

— Ты действительно на нее похожа, — он искоса взглянул на девушку. — Почему ты не сказала мне, что Ирти была Говорящей Рыбой?

— Это не казалось мне важным.

— Ах, вот как.

— Они познакомились только поэтому.

Они вышли обратно на площадь. Не останавливаясь, Айдахо направился к окраине деревни, к садам и огородам. Потрясение вызвало у него прострацию, он чувствовал, что не в состоянии переварить все, что на него только что свалилось.

На пути возник низкий каменный забор. Дункан перелез через него и остановился, слушая, как вслед за ним то же самое делает Сиона. Деревья были в цвету. На оранжевых тычинках белых цветов усердно работали пчелы. Воздух был полон жужжания и напоен ароматами растений — это напомнило Айдахо прошлую, такую давнюю жизнь на Каладане. Там тоже повсюду были заросли благоухающих цветов.

Он остановился, достигнув гребня холма, откуда взглянул на аккуратные квадратики деревни — все крыши были одинаковыми и черными.

Сиона села на густую траву и обхватила руками колени.

— Все получилось не так, как ты хотела? — спросил он.

Она покачала головой, и Дункан понял, что она вот-вот расплачется.

— За что ты так его ненавидишь? — сказал он.

— Мы не можем жить своей жизнью, вот за что?

Айдахо посмотрел на деревню, расстилавшуюся внизу.

— Много ли здесь деревень таких, как эта?

— Это образец Империи Чертя!

— В ней что-то не так?

— Нет, все так, если тебе не надо ничего иного.

— Ты хочешь сказать, что это все, что он позволяет?

— Да, есть, правда, несколько торговых городов… Есть Они. Мне говорили, что даже столицы планет выглядят как большие деревни.

— Так я повторяю: что здесь не так?

— Это же тюрьма!

— Так покинь ее.

— Но куда я уеду? Как? Ты думаешь, мы можем просто сесть на корабль Гильдии и отправиться куда нам угодно? — Она посмотрела вниз, туда, где стоял орнитоптер, возле которого сидели Говорящие Рыбы. — Наши тюремщики не выпустят нас!

— Но сами они свободно ездят. Ездят туда, куда им заблагорассудится.

— Они ездят туда, куда посылает их Червь.

Она уткнулась лицом в колени и заговорила приглушенным голосом:

— Как вы жили тогда, в старые дни?

— Все было по-другому, но жить было намного опаснее. — Он посмотрел на стены, окружавшие огороды и сады. — Здесь, на Дюне, не было воображаемых границ владений, не было и самих частных владений. Все было собственностью герцогства Атрейдесов.

— Все, кроме фрименов.

— Да, но фримены знали, что принадлежит им, а что нет. Они жили на этой стороне в своих укреплениях… Или вне их, в пустыне, на песке которой можно было добела раскалить сковороду.

— Они могли перемещаться куда хотели!

— Да, но с некоторыми ограничениями.

— Многие из нас жаждут возвращения Пустыни, — сказала Сиона.

— У вас есть Сарьир.

— Это такая малость, — она посмотрела на него вспыхнувшим взглядом.

— Тысяча пятьсот километров в длину и пятьсот в ширину — это не так уж мало.

Сиона поднялась на ноги.

— Ты не спрашивал Червя, почему он ограничивает нас такими рамками?

— Мир Лето, Золотой Путь задуманы для того, чтобы обеспечить наше выживание. Вот что он говорит.

— Знаешь, что он говорил моему отцу? Я шпионила за ним, когда была ребенком, подслушивала, что он говорит.

— И что же?

— Он говорил, что ограждает нас от всяческих кризисов, чтобы ограничить наши формирующие силы. Он сказал: «Людей можно поддерживать, причиняя им боль, но теперь я сам — эта боль. Боги могут становиться источником боли». Это его доподлинные слова, Дункан. Червь — это воплощенная болезнь!

У Айдахо не было сомнений в точности ее воспоминаний, но слова девушки не взволновали его. Вместо этого он вспомнил о Коррино, которого он приказал недавно убить. Болезнь, боль. Коррино, наследник Семьи, которая некогда правила Дюной, толстый, средних лет мужчина, начал строить козни, стараясь захватить власть и запасы Пряности. Айдахо приказал одной из Говорящих Рыб убить его, и это вызвало недоумение Монео.

— Почему ты не убил его сам?

— Я хотел посмотреть, как могут работать мои Говорящие Рыбы.

— И?

— Я удовлетворен.

Однако в действительности смерть Коррино потрясла Айдахо своей нереальностью. Он вспомнил труп пожилого толстого мужчины, плавающий в луже крови на мостовой; Это было нереально. Айдахо вспомнил слова Муад'Диба: Разум накладывает на все некую форму, которую он называет реальностью. Эта произвольная форма совершенно не зависит от того, что подсказывают нам наши чувства. Так какая же реальность движет Господом Лето?

Айдахо оглянулся. Сиона стояла на фоне садов и зеленых холмов Гойгоа.

— Пошли в деревню искать квартиру. Мне надо побыть одному.

— Говорящие Рыбы поселят нас в один дом.

— С ними?

— Нет, только нас двоих. Причина очень проста. Червь хочет скрестить меня с великим Дунканом Айдахо.

— Я сам выбираю себе любовниц, — прорычал Дункан.

— Думаю, что какая-нибудь из Говорящих Рыб будет просто в восторге, — сказала Сиона. Она повернулась и начала спускаться с холма.

Айдахо несколько мгновений рассматривал ее гладкое юное тело, гибкое, как молодая яблоня на ветру.

— Я не племенной жеребец, — пробормотал Айдахо, — и он должен хорошенько это понять.

Глава 25

Когда кончается день, вы становитесь все более нереальными, более чуждыми и отстраненными от того, кем я был в этот новый день. Я — единственная настоящая реальность, и поскольку вы отличаетесь от меня, постольку теряете свою реальность. Чем любопытнее становлюсь я, тем меньше любопытства проявляют те, кто поклоняется мне. Религия подавляет любопытство. То, что я делаю, выбивает почву из-под ног поклоняющихся мне. Таким образом, когда я со временем перестану что-либо делать, отдав все на откуп напуганным людям, которые в тот день вдруг ощутят свое одиночество и будут искать в себе силы действовать от своего имени и ради своего блага.

(Похищенные записки)

Этот звук был не похож ни на какой другой. Звук ожидающей толпы, распространяющийся вдоль огромного туннеля, по которому маршировал Айдахо впереди Императорской тележки, — нервный шепот, усиленный до степени некоего абсолютного шепота, шаги, слившиеся s единый шаг, шорох, слившийся в шорох огромного платья. И залах — сладкий запах пота, смешанный с млечным духом сексуального возбуждения.

Инмейр и другие Говорящие Рыбы сопровождения доставили Айдахо в Онн в первый час после рассвета, спустившись на площадь, покрытую предутренними холодными зеленоватыми сумерками. Сразу же после приземления они должны были стартовать снова. Инмейр была явно недовольна, что ей придется лететь в Цитадель — так не хотелось ей пропускать священный праздник Сиайнок.

Новый эскорт Говорящих Рыб, дрожавших от подавленного волнения, сопроводили Айдахо сюда, в подземную часть города, не обозначенную ни на одной карте, которые изучал Дункан. Это был лабиринт, шедший сначала в одном направлении, потом в другом и в конце концов открывавшийся в туннель, достаточно просторный для того, чтобы вместить Императорскую тележку. Айдахо потерял счет поворотам и полностью потерял ориентировку и, отказавшись от попыток понять направление движения, погрузился в воспоминания о прошедшей ночи.

Спальные квартиры в Гойгоа, хотя были спартанскими и маленькими, оказались довольно удобными для ночлега. В каждом номере — две лежанки, одно окно и одна дверь. Комнаты были расположены вдоль коридора в доме, называемом «Дом для гостей».

Сиона оказалась права. Не спрашивая их, Говорящие Рыбы поселили Айдахо и Сиону в один номер, Инмейр вела себя так, словно молчаливое согласие было получено с самого начала.

Когда дверь за ними закрылась, Сиона сказала:

— Если ты притронешься ко мне, я постараюсь тебя убить.

Это было сказано с такой холодной искренностью, что Айдахо едва сдержал смех.

— Я пожалуй, предпочту спать один, — сказал он. — Можешь считать, что здесь, кроме тебя, никого нет.

Он спал очень чутко, вспоминая опасные ночи на службе Атрейдесам, постоянную готовность к бою. В комнате всю ночь было довольно светло — в нее проникали и лунный свет, и сияние крупных звезд. Айдахо был удивлен тем, насколько он оказался чувствителен к присутствию Сионы, — его волновал ее запах, он постоянно прислушивался к ее вздохам, к шороху, когда она принималась ворочаться в постели. Несколько раз за ночь он просыпался и напряженно вслушивался в тишину, шестым чувством ощущая, что Сиона сейчас делает то же самое.

Утро и отлет в Онн пришли как чудесное избавление. Они нарушили пост и выпили холодного фруктового сока и Айдахо с удовольствием пробежался по холодку к орнитоптеру. Он не заговаривал с Сионой и с неудовольствием ловил на себе взгляды Говорящих Рыб.

Девушка заговорила с ним только один раз, перегнувшись через борт орнитоптера, когда Айдахо вышел на площади Онна.

— Мне не стыдно будет называться твоим другом, — сказала она.

Такое вот необычное предложение дружбы. Он почувствовал смущение.

— Да… конечно, конечно…

Новый эскорт сопроводил его в лабиринт и довел до конца туннеля. Там ждал его Лето на своей тележке. Место встречи было простым расширением коридора, справа от Айдахо начинался туннель, уходивший вдаль. Стены, сложенные из темного камня, были украшены золотыми полосами, сиявшими в свете огромных ламп. Эскорт занял место позади тележки, оставив Айдахо лицом к лицу с Императором.

— Дункан, ты будешь идти впереди меня, когда мы отправимся на Сиайнок, — сказал Лето.

Айдахо пристально посмотрел в бездонную синеву глаз Лето, разозленный обстановкой секретности и таинственности, очевидной приватностью всего этого празднества. Он понял, что все, что он слышал о Сиайноке, только усиливало его неведение.

— Я действительно командир вашей гвардии, мой господин? — спросил Айдахо, не считая нужным скрывать свое недовольство.

— Действительно! Специально для тебя я делаю исключение, и очень почетное исключение! Только немногие, самые доверенные мужчины получают право участвовать в празднике Сиайнок.

— Что происходило в городе этой ночью.

— Было несколько кровавых стычек, но утром все успокоилось.

— Потери?

— Настолько малы, что о них не стоит даже говорить.

Айдахо согласно кивнул. Предзнание Лето предупредило его об опасности, которая угрожала его Дункану. Отсюда и полет в безопасный Гойгоа.

— Ты был в Гойгоа, — сказал Лето. — Тебя не искушали приглашением остаться?

— Нет!

— Не злись на меня, — примирительно произнес Лето. — Я не посылал тебя в Гойгоа.

Айдахо вздохнул.

— Какая опасность заставила вас отослать меня из города?

— Эта опасность угрожала не тебе, — сказал в ответ Лето. — Но ты возбудил моих гвардейцев настолько, что они стали слишком явно демонстрировать свои способности. То, что происходило этой ночью, не требовало ничего чрезвычайного.

— Вот оно что, — эта мысль потрясла Айдахо. Он никогда не думал о себе, как о военачальнике, который может побудить солдат к героизму, не требуя этого прямо. Есть командиры, которые одним своим присутствием буквально гонят солдат вперед. Такие вожди, как Лето — дед нынешнего, — одним своим появлением вдохновляли войска на подвиги.

— Ты мне очень дорог, Дункан, — признался Лето.

— Да, но я… я все же не племенной жеребец.

— Я уважу твои желания. Мы обсудим это в другой раз.

Айдахо оглянулся. Говорящие Рыбы стояли позади, внимательно прислушиваясь.

— Когда вы приезжаете в Онн, здесь всегда бывают вспышки насилия? — спросил Айдахо.

— Этот процесс проявляется циклично. Теперь инакомыслящие почти полностью подавлены. Какое-то время будет тихо.

Айдахо вгляделся в непроницаемое лицо Лето.

— Что произошло с моим предшественником?

— Разве Говорящие Рыбы не рассказывали тебе об этом?

— Они говорили, что он умер, защищая своего Бога.

— Но ты слышал рассказы и другого рода.

— Так что же случилось в действительности?

Он умер, потому что оказался слишком близко от меня. Я вовремя не удалил его в безопасное место.

— В такое место, как Гойгоа?

— Я бы предпочел, чтобы он доживал там свои дни в мире и благополучии, но ты же хорошо знаешь, что Дунканы не ищут спокойной и безопасной гавани.

Айдахо с трудом проглотил слюну, ощутив в горле непривычный комок.

— И все же я хотел бы знать подробности его гибели. У него осталась семья…

— В свое время ты узнаешь подробности и не беспокойся о его семье. Они находятся под моей опекой. Я надежно охраняю их издалека. Ты же знаешь, каким насилием мне угрожают. Это одна из моих функций. К великому несчастью, от этого чаще других страдают те, кого я люблю и кем больше всех восхищаюсь.

Айдахо был явно не удовлетворен услышанным.

— Успокойся, Дункан, — сказал Лето. — Твой предшественник действительно погиб, потому что оказался очень близко от меня.

Эскорт Говорящих Рыб зашевелился. Айдахо оглянулся на туннель.

— Да, пора, — проговорил Лето. — Не стоит заставлять женщин ждать. Иди впереди меня, Дункан, я расскажу тебе все о Сна иноке.

Послушно, ибо другого подходящего выхода не было, Дункан сделал поворот кругом и возглавил процессию. Он услышал, как тележка со скрежетом двинулась вперед, потом раздался легкий топот ног эскорта.

Скрежет внезапно прекратился. Айдахо обернулся и тотчас понял причину.

— Вы перенесли тележку на подвесной режим, — сказал он, снова обратив свое внимание вперед.

— Я убрал колеса, — сказал Лето, — потому что женщины подойдут слишком близко к тележке, а я не хочу отдавить им ноги.

— Так что такое Сиайнок? Что это на самом деле? — спросил Айдахо.

— Я же говорил тебе — это Великое Единение.

— Я действительно чувствую запах Пряности?

— У тебя очень тонкое обоняние. Да, в вафли добавлено немного Пряности.

Айдахо только покачал головой.

Пытаясь все же понять суть праздника, Айдахо при первой же возможности по прибытии в Они прямо спросил Лето, в чем смысл Сиайнока.

— Мы делим вафли, только и всего. Даже я принимаю участие.

— Это похоже на ритуал оранжевых католиков?

— О нет! Это не моя плоть. Это единение, припадание к одному источнику. Они вспоминают, что они только лишь женщины, так же, как ты — только лишь мужчина. Но я — целое.

Айдахо не слишком понравилась тональность высказанного.

— Только лишь мужчина?

— Ты знаешь, кого они высмеивают на празднике?

— Кого?

— Мужчин, которые оскорбили их. Прислушайся, о чем они тихо переговариваются между собой.

Айдахо воспринял это как предупреждение: Не оскорбляй Говорящих Рыб. Этим ты навлечешь на себя смертельную опасность!

Сейчас, идя впереди Лето по туннелю, он чувствовал, что, расслышав все слова Лето, все же не понял их смысла. Обернувшись вполоборота, он спросил:

— Я все же не понял идеи Единения.

— Во время этого ритуала мы действуем вместе, заодно. Ты все это увидишь и почувствуешь сам. Мои Говорящие Рыбы — хранители особого знания, непрерывающейся линии, которую они сохраняют. Ты примешь участие в ритуале, и они полюбят тебя за это. Внимательно слушай их. Они открыты идеям родства и близости. Их понятия для обожания каждого человека не имеют пределов.

Еще слова, подумал Айдахо. Еще больше таинственности.

Туннель начал понемногу расширяться, потолок стал выше. Светильников стало больше, здесь они испускали глубокий оранжевый свет. В трехстах метрах впереди стал Различим зал под высоким сводчатым потолком. Там светил красный свет, в котором из стороны в сторону раскачивались лоснящиеся от пота возбужденные лица. Одежда под лицами сливалась в сплошную стену, скрывая тела.

Приблизившись к ожидавшим женщинам, Айдахо увидел в толпе проход и трап с высоким бортом. Огромный потолок открывал над женщинами бездонное пространство, уходящее ввысь. Огромное пространство освещалось ярким красным светом.

— Иди к трапу, встань на борт и повернись лицом к женщинам, — приказал Лето.

Исполняя приказ, Айдахо вскинул вверх правую руку. Он вышел в открытое пространство, и огромность его измерений привела его в священный трепет. Встав на борт, он наметанным взглядом попытался определить размеры зала — они оказались впечатляющими: сторона его составляла не меньше тысячи ста метров, углы были закруглены, что еще больше усиливало впечатление огромности. Зал был набит женщинами, и Айдахо напомнил себе, что здесь были лишь избранные представители полков Говорящих Рыб с каждой планеты. Они стояли, так тесно прижавшись друг к другу, что Айдахо понял: никто из них не сможет даже упасть. Оставалось только одно свободное место — коридор шириной около пятидесяти метров возле полоза, на котором стоял Айдахо и наблюдал за происходящим. На него смотрели лица, лица, лица — бесконечное скопище лиц.

Лето остановил свою тележку непосредственно позади Айдахо и поднял свою серебристо-красную руку.

Тотчас же огромный зал заполнился неистовым криком: «Сиайнок! Сиайнок!»

Айдахо был оглушен. Этот звук должен быть слышен по всему городу, подумал Дункан, если, конечно, туннель не слишком глубоко.

— Невесты мои, — сказал Лето, — я приветствую вас на празднике Сиайнок.

Айдахо взглянул на Лето, всмотрелся в его темные глаза, сияющее лицо, а ведь совсем недавно он сказал: «Это проклятая святость!» А сейчас он наслаждался этой святостью.

Интересно, видел ли когда-нибудь Монео эти сборища? — подумалось Айдахо. Это была странная мысль, но Дункан понимал, почему она вдруг пришла ему в голову. Должен был найтись хотя бы еще один смертный, с кем можно было бы обсудить это Празднество. Рыбы из эскорта сказали, что Монео отбыл по делам государственной важности. Услышав это, Айдахо почувствовал, что до него дошел еще один элемент способа, которым Лето правил государством. Линии власти простирались непосредственно от Лето ко всему населению, но линии эти почти никогда не пересекались. Это требовало многих вещей, включая доверенных слуг, которые не раздумывая примут ответственность за исполнение любого приказа, не обсуждая его.

— Немногие видели, как Бог-Император сам причиняет кому бы то ни было вред, — говорила ему Сиона. — Так поступали все Атрейдесы, которых ты знал?

Айдахо смотрел на массу Говорящих Рыб, пока эти мысли витали в его голове. Какая приниженность в глазах! Какое благоговение! Как Лето добился этого? И зачем?

— Возлюбленные мои, — произнес Лето, и его голос, усиленный тонким иксианским приспособлением, достиг самых отдаленных уголков огромного зала.

Разгоряченные лица женщин заставили Айдахо вспомнить немое предостережение Лето не навлекать на себя смертельно опасный гнев Говорящих Рыб.

В таком месте очень легко поверить этому предупреждению. Одно слово Лето, и женщины разорвут на куски любого обидчика. В этом не было никаких сомнений. Они сделают все, что он пожелает. Айдахо понял, почему Лето так ценил свою женскую армию. Никакая опасность не остановит это воинство. Они служат самому Богу!

Императорская тележка слегка скрипнула — это Император приподнял свои передние сегменты, подняв голову.

— Вы — хранители веры! — сказал он.

В ответ раздался единодушный крик многих тысяч женщин.

— Мы повинуемся тебе, Господи!

— Во мне вы будете жить вечно! — продолжал возглашать Лето.

— Мы вечны! — раздался новый крик.

— Я люблю нас, как никого другого!

— Любовь! — исступленно кричали в ответ женщины.

Айдахо содрогнулся.

— Я даю вам своего возлюбленного Дункана! — сказал Лето.

— Любви! — продолжали кричать Говорящие Рыбы.

Айдахо почувствовал, что все его тело сотрясает крупная дрожь. Он понимал, что сейчас может упасть под гнетом этой преданности и этого раболепства. Его раздирали противоречивые желания — хотелось бежать и хотелось остаться, чтобы до конца принять это. В этом зале воплотилась власть. Власть!

Понизив голос, Лето приказал:

— Смени охрану.

В знак повиновения женщины без колебаний поклонились и отошли. Возле Айдахо появилась новая шеренга Говорящих Рыб в белых одеяниях. Они подошли к трапу, на котором стоял Дункан, и он с изумлением заметил, что многие из них несли на руках детей не старше одного-двух лет от роду.

Айдахо уже говорили, что это женщины, которые на какое-то время оставили службу в рядах Говорящих Рыб. Некоторые стали жрицами, некоторые полностью посвятили себя материнству… но никто из них по-настоящему не перестал служить Лето.

Глядя сверху на детей, Айдахо подумал о том, какое неизгладимое впечатление должен произвести этот ритуал на мальчиков. Они пронесут таинство этого события через всю свою жизнь. Они не будут осознавать это, но тайна останется с ними навсегда, оставаясь в тени любого решения, которое они будут принимать, став взрослыми.

Последняя из вновь пришедших остановилась возле тележки и смотрела на Лето преданным взглядом. Другие женщины в зале последовали ее примеру.

Айдахо лихорадочно оглядывался по сторонам. Одетые в белое женщины заполнили все пространство внизу приблизительно на пятьсот метров во все стороны. Некоторые поднимали детей и пытались поднести их поближе к Лето. Благоговение и подчиненность достигли невиданной степени. Прикажи сейчас Лето — и эти матери насмерть разобьют своих малышей о металлический борт трапа. Они сделают все что угодно, все, что он им прикажет!

Лето опустил свой передний сегмент на тележку, по его телу прошла изящная волна. Добрым взглядом он посмотрел вниз и заботливо произнес:

— Я дам вам награду, которой заслуживает ваша вера и ваша служба. Попросите ее и вы ее получите.

Стены зала дрогнули, когда прозвучал ответ.

— Награда да будет дана!

— Все мое — твое, — сказал Лето.

— Все мое — твое, — послушно вторили ему женщины.

— Соединитесь со мной теперь же, разделите со мной молчаливую молитву, — продолжал Лето, — молитесь за мое проникновение во все сущее, в человечество, чтобы оно пребывало вовеки.

Все головы в зале, как одна, склонились долу. Женщины в белом прижимали к груди детей и заглядывали им в глаза. Айдахо ощутил присутствие какой-то страшной силы, которая стремилась войти в него и покорить. Он приоткрыл рот и тяжело задышал, почувствовав какое-то физическое наваждение. Его мозг лихорадочно искал убежища, какой-нибудь зацепки, которая позволила бы ему сохранить свою личность, не сойти с ума, не распасться.

Эти женщины представляли собой армию, подлинную силу которой Айдахо до сих пор не мог себе даже представить. Он знал, что не понимает и не поймет этой силы — он может только наблюдать ее и видеть, что она существует.

Айдахо вспомнил слова Лето, сказанные им в Цитадели:

— Верность в мужской армии направлена на саму армию, а не на общество, которое содержит эту армию. Верность в женской армии направлена на ее вождя.

Теперь Айдахо воочию видел доказательство этих слов. Теперь они внушали ему только страх.

Он предлагает мне соединиться с этим, подумал Айдахо.

Теперь он понимал, что его ответ Лето тогда прозвучал по-детски глупо.

— Я не вижу этому никаких разумных оснований.

— Люди в своем большинстве отнюдь не порождения разума.

— Никакая армия — будь она мужская или женская не гарантирует мира! Ваша Империя не мирная Империя! Вы только…

— Мои Говорящие Рыбы дали тебе почитать нашу историю?

— Да, но я ходил по вашему городу и видел людей. Ваш народ агрессивен!

— Вот видишь, Дункан? Мир порождает агрессию, поощряет ее.

— Но вы говорите, что ваш Золотой Путь…

— Это не то же самое, что мир. Это спокойствие, удобренная почва для создания жестко отделенных друг от друга классов и многих других форм агрессивности.

— Вы говорите загадками!

— Я говорю, основываясь на накопленных наблюдениях о том, что мирное поведение есть поведение побежденных. Это положение жертвы. Жертвенность порождает агрессию.

— Это ваше проклятое спокойствие по принуждению! Что хорошего может из этого выйти?

— Если у общества нет врагов, то их надо изобрести. Военная сила, у которой нет внешнего врага, неизбежно обратится против собственного народа.

— Так какую игру вы ведете?

— Я подталкиваю человеческие устремления к войне.

— Люди не хотят войны!

— Они жаждут хаоса. Война — это самый доступный вид хаоса.

— Я не верю ни одному вашему слову! Вы играете в какую-то свою очень опасную игру!

— Да, и в очень опасную. Я занимаюсь древними источниками человеческого поведения, чтобы направить его в нужное мне русло. Опасность состоит в том, что я могу подавить волю человека к выживанию. Но я могу заверить тебя, что это и есть Золотой Путь.

— Но вы не сумели подавить антагонизм!

— Я рассеиваю энергию в одном месте и концентрирую ее в другом. То, что не можешь контролировать, надо просто оседлать.

— Но что может удержать вашу женскую армию от переворота?

— То, что ее вождь — я.

Глядя на эту массу женщин, Айдахо не мог не признать средоточие лидерства Лето. Он видел также, что часть этого раболепия распространялась и на его персону. Это искушение заворожило его — он мог потребовать от них чего угодно… чего угодно! Скрытая сила, сконцентрированная в этом, зале, грозила взрывом. Понимание этого заставило Айдахо вспомнить еще одни слова Лето.

Император говорил что-то о взрывоопасном насилии. Даже сейчас, глядя на молящихся женщин, Айдахо вспомнил слова Лето:

— Мужчины склонны разделять общество на классы. Они создают стратифицированное общество. Стратифицированное общество — это открытое и конечное окончательное приглашение к насилию. Такое общество не рассыпается. Оно взрывается.

— Разве женщины не поступают так же?

— Нет, они поступают так только в обществе, где безраздельно господствуют мужчины, или если женщины оказываются заперты в ловушку мужской модели мировоззрения.

— Половые различия не могут быть столь сильны!

— Но опыт показывает, что могут. Женщины делают общее дело, основываясь на своей половой принадлежности, на том, что стоит выше всех классовых различий. Вот почему я позволил женщинам взять в руки бразды правления.

Айдахо был вынужден признать, что эти молящиеся женщины действительно держат в руках бразды правления.

Но какая же часть этой силы предназначается мне?

Искушение было просто-таки чудовищным! Айдахо трепетал от этого искушения. С отчетливой ясностью он Вдруг понял, что в этом и состоит замысел Лето — подвергнуть его искушению соблазном.

Женщины закончили молитву и подняли свои взоры к Лето. Айдахо признался сам себе, что никогда не видел на человеческих лицах выражения такого восторга — ни в экстазе любви, ни после славной победы — никогда и нигде не видел он такого чистого, такого всецелого выражения восторга и благоговения.

— Сегодня рядом со мной стоит Дункан Айдахо, — проговорил Лето. — Дункан явился сюда для того, чтобы произнести здесь клятву в верности, так, чтобы все слышали ее. Дункан?

Айдахо почувствовал, что по его спине пробежал предательский холодок страха. Лето предоставил ему простой выбор: Объяви о своей верности Богу-Императору или умри!

Если я начну отшучиваться, колебаться или каким-либо образом отказываться, то эти женщины убьют меня собственными руками.

Айдахо едва не задохнулся от гнева. Он откашлялся и начал говорить.

— Пусть никто не ставит под сомнение мою верность. Я верен Атрейдесам.

Эффект потряс Айдахо.

— Мы с тобой! — неистово закричали женщины. — Мы с тобой! Мы с тобой!

— Мы с тобой, — повторил с ними и Лето. Юные курсанты школы Говорящих Рыб вбежали в зал с подносами, полными вафель. Руки тянулись к подносам, словно исполняя красивую ритуальную пляску, исполненную грации и благоговения. Каждая женщина, взяв вафлю, поднимала ее над головой. Когда девушка, приблизившись к трапу, протянула поднос Айдахо, Лето сказал:

— Возьми две и дай одну мне в руку.

Айдахо опустился на одно колено и взял две вафли. Они были хрустящими и ломкими. Айдахо встал и протянул одну из вафель Лето.

Громовым голосом Лето вопросил:

— Выбрана ли новая гвардия?

— Да, господин! — крикнули в ответ женщины.

— Храните ли вы мою веру?

— Да, господин!

— Идете ли вы по Золотому Пути?

— Да, господин!

Вибрация женских голосов потрясала Айдахо, заставляла его цепенеть при каждом выкрике множества голосов.

— Мы едины? — вопросил Лето.

— Да, господин!

Когда женщины ответили, Лето положил вафлю в рот. Все матери возле трапа откусили от своих вафель по маленькому кусочку, оставив остальное детям. Другие Говорящие Рыбы, стоявшие позади одетых в белое матерей, опустив головы, ели свои вафли.

— Дункан, ешь свою вафлю, — приказал Лето.

Айдахо положил вафлю в рот. Его организм гхола не был приучен к Пряности, но клетки тела помнили ее вкус. Вафля отдавала горечью из-за небольшой примеси меланжи. Вкус пробудил в нем старые воспоминания — обеды в сиетче, банкеты во дворце Атрейдесов… тогда вся жизнь была пропитана Пряностью, ее аромат был знаком тех дней.

Айдахо проглотил свою вафлю и только в этот момент до него дошло, что в зале наступила неправдоподобная тишина, в которой громко щелкнул механизм тележки Лето. Айдахо обернулся и увидел, что Лето открыл ящик в основании тележки и извлек оттуда хрустальный футляр, испускавший голубоватое сияние. Император открыл Футляр и извлек оттуда старый отравленный нож. Айдахо тотчас узнал знакомый до боли клинок — в торце рукоятки был выгравирован ястреб Атрейдесов, сама рукоятка украшена алмазной инкрустацией.

Нож Муад'Диба!

Айдахо ощутил глубочайшее волнение при виде этого ножа. Он так внимательно смотрел на древнее оружие, словно ждал, что сейчас увидит его исконного обладателя.

Лето высоко поднял нож, показывая всем кривое, сверкающее молочно-белым сиянием лезвие.

— Вот талисман нашей жизни, — провозгласил Лето.

Женщины внимали, сохраняя полную тишину.

— Это нож Муад'Диба, — сказал Лето. — Зуб Шаи-Хулуда. Вернется ли Шаи-Хулуд?

Ответ был приглушен и от этого подействовал на Айдахо сильнее, чем предыдущий исступленный вопль. — Да. господин.

Айдахо вновь стал внимательно рассматривать полные раболепства лица Говорящих Рыб.

Кто есть Шаи-Хулуд? В ответ снова раздался приглушенный ропот:

Ты. господин. Айдахо мысленно кивнул самому себе. Нельзя было отрицать. что Лето черпал власть из бездонного источника, которым никто и никогда не пользовался в таких масштабах, Лето произносил слова, но они ничего не значили по сравнению с тем. что в действительности творилось в этом зале. Слова Лето возвращались к Айдахо, словно ждали момента для того, чтобы скрыть свой истинный смысл. Айдахо вспомнил их с Лето разговор в крипте — месте, которое так нравилось Лето и казалось столь отталкивающим Айдахо, — в сырой темной крипте, полной пыли веков и запаха древнего упадка.

— Я формировал это общество, придавал ему вид в течение трех тысяч лет. выпуская из плена незрелости целый биологический вид, — сказал тогда Лето.

— Но это не объяснение по поводу женской армии, — запротестовал Айдахо.

— Изнасилование чуждо женской природе, Дункан. Ты говорил о половой разнице в поведении, вот один из примеров такой разницы.

— Перестаньте уходить от разговора!

— Я не ухожу. Изнасилование — это плата за завоевание. которую требуют мужчины. Самцы, совершая изнасилование, показывают, что они еще не выбрались из плена своих подростковых фантазий.

От этой тирады Айдахо почувствовал гнев, который ему было трудно скрыть.

— Мои гурии обуздывают мужчин, — сказал Лето. — Они одомашнивают их. женщины в силу необходимости занимались одомашниванием испокон веков.

Айдахо молча смотрел в окруженное складкой лицо Лето.

— Именно обуздать, укротить, — продолжал Лето. — Это значит — создать новый паттерн выживания. Раньше женщины учились этому у мужчин, а теперь мужчины учатся у женщин.

— Но вы говорили…

— Иногда мои гурии прибегают к насилию, но только затем, чтобы потом превратить его в глубокую взаимозависимость.

— Черт возьми! Вы…

— Связывание, зависимость, Дункан! Зависимость.

— Я не чувствую себя связанным с…

— Образование и обучение требуют времени. Ты — воплощение древней нормы, по которой можно мерить новую норму.

Эти слова Лето погасили в Айдахо все чувства — осталось только тяжелое ощущение утраты.

— Мои гурии учат зрелости, — продолжал между тем Лето. — Они знают, что должны управлять созреванием мужчин. Через этот процесс они добиваются собственного созревания. Со временем гурии становятся женами и матерями, и мы покидаем накатанный путь насилия и юношеских фиксаций.

— Чтобы поверить в это, мне надо увидеть это воочию.

— Ты увидишь это на празднике Великого Единения.

Стоя сейчас рядом с Лето на празднике Сиайнок, Айдахо не мог не признать, что стал свидетелем великой силы, которая действительно может изменить мир по слову Лето.

Лето вновь положил нож в футляр и вложил футляр в отделение тележки. Женщины следили за его действиями в молчании, притихли даже дети — все подчинились великой силе, которая витала под сводами зала.

Айдахо взглянул на детей. Лето говорил, что все они — мальчики и девочки — получат на этом празднике заряд невиданной силы, которая определит их дальнейшую судьбу. Мальчики станут подчиняться женщинам, став, по словам Лето, «легким переходом от подростковой незрелости К мужу и отцу».

Говорящие Рыбы и их потомки жили жизнью «одержимых неким волнением, которое недоступно большинству прочих людей».

Что будет с детьми Ирти? — подумал Айдахо. Стоял ли здесь мой предшественник, наблюдая, как его, одетая в белое, жена разделяет ритуал праздника Лето?

Что хочет предложить мне Лето, показывая это зрелище?

С такой армией ее командир может перевернуть вверх ногами всю Империю Лето. Сможет ли? Нет… пока жив Лето. Лото говорил, что женщины по натуре своей не агрессивны.

«Я не воспитываю в них это», — говорил Лето. Они знают циклический паттерн королевских праздников каждые десять лет, они знают ритуал смены гвардии, они слушают благословение новому поколению. Они молча оплакивают павших Сестер, смерть своих близких. Это становится привычным. Изменение превращается в нечто незыблемое, в свою противоположность — отсутствие всякого движении. Праздники Сиайнок движутся своим чередом, становясь частью предсказуемого, измеримого будущего.

Айдахо оторвал взгляд от одетых в белое женщин и их детей. Оглядев массу лиц, он подумал, что это только ядро огромной женской силы, которая господствует сейчас над всей Империей. Теперь он мог поверить в слова Лето: «Власть но ослабевает. Она становится сильнее каждые десять лет».

«И до каких пор это будет продолжаться?» — спросил себя Айдахо.

Он посмотрел, как Лето в благословении поднял руки.

— Теперь мы пойдем вместе с вами и между вами.

Женщины у полоза расступились, подавшись назад.

Было похоже, что расступилась сама земля в результате какого-то грандиозного естественного катаклизма.

— Дункан, ты пойдешь впереди меня, — приказал Лето.

У Айдахо от всего виденного пересохло во рту. Он оперся рукой о борт и спрыгнул вниз, войдя в трещину, в проход, образованный в живом месиве Говорящих Рыб. Он решительно направился вперед, понимая, что только так можно закончить эту пытку.

Он стремительно обернулся и увидел, что тележка Лето двинулась вперед на подвесках.

Он развернулся и двинулся вперед, ускоряя шаг.

Женщины немного сузили проход. Все это происходило в странной тишине — женщины не отрывали глаз от него и от червя, в которого постепенно превращался Бог-Император, червя, который следовал мимо них в хитроумной иксианской тележке.

Айдахо стоически шел вперед, женщины со всех сторон тянулись к ним, стараясь дотронуться до него и до Лето или просто коснуться тележки. В этом движении чувствовалась сдерживаемая страсть, и Айдахо против воли испытывал глубочайший страх.

Глава 26

Проблема лидерства возникает неизбежно. Вопрос заключается лишь в том, кто будет исполнять роль Бога!

(Муад'Диб, Устное Предание)

Вслед за юной Говорящей Рыбой Хви Нори ступила на широкий уклон и но винтовой лестнице начала спускаться в подземелье Онна. Поздно вечером третьего дня Празднеств Лето вызвал ее к себе, прервав ход событий, которые и сами по себе требовали напряжения всех ее душевных сил.

Первый помощник посла, Отви Йак был не слишком приятным человеком — этот субъект с волосами песочного цвета, длинным лошадиным лицом и бегающими глазками, никогда не смотрел в глаза человеку, к которому обращался. Йак вручил ей памятную записку, касавшуюся, как он писал, «вспышек насилия в городе во время Празднеств».

Стоя рядом со столом, за которым сидела Хви, и гляди куда-то в сторону, он доложил, что Говорящие Рыбы убивают Танцующих Лицом по всему городу. Казалось, что происшедшие события совершенно его не волнуют.

— За что? — спросила Хви.

— Говорят, что тлейлаксианцы совершили покушение ни Бога-Императора, Хви охватил страх. Она откинулась на спинку стула и оглядела кабинет посла — круглую комнату с единственным полукруглым столом, на полированной поверхности которого располагалась панель управления хитрыми иксианскими приборами, спрятанными внутри стола. Под темными деревянными панелями, которыми были обшиты стены этого солидного кабинета, находилась аппаратура для защиты от прослушивания. Окон в помещении не было.

Стараясь не выдать своего настроения, Хви спросила:

— И Господь Лето…

— Покушение не имело успеха. Но этим покушением можно объяснить публичную порку.

— Так ты полагаешь, что покушение действительно имело место?

— Да.

Говорящая Рыба от Господа Лето вошла именно в этот момент, о ее присутствии аппаратура сообщила еще из приемной. Рыба явилась в сопровождении старухи из Бене Гессерит, которую девушка представила как Преподобную Мать Антеак. Антеак принялась пристально рассматривать Йака, а юная стражница сразу перешла к делу:

— Он велел напомнить тебе свои слова: «Возвращайся сразу, как только я позову тебя». Он зовет тебя.

Йак засуетился. Он начал нервно оглядываться по сторонам, словно пытаясь найти какую-то потерянную вещь. Хви задержалась только для того, чтобы накинуть темно-синюю накидку поверх платья и сказать Йаку, чтобы он дождался в кабинете ее возвращения.

Оранжевый вечерний свет придавал пустынным улицам призрачный вид. Выйдя из здания посольства, Антеак посмотрела на Говорящую Рыбу, сказала: «Да», и поспешила откланяться, а Говорящая Рыба повела Хви к высокому зданию без окон, в подвале которого находился вход в подземелье.

От бесконечных поворотов лестницы у Хви начала крутиться голова. Спуск освещался маленькими белыми светильниками, по винтовой лестнице тянулась золоченая проволока, вдоль которой вилась декоративная виноградная лоза с огромными листьями.

Мягкое покрытие спуска скрадывало шаги, и был слышен лишь шелест накидки Нори.

— Куда ты меня ведешь? — спросила Хви.

— К Господу Лето.

— Я знаю, но где он находится?

— В своем личном помещении.

— Как это ужасно глубоко!

— Да, Господь Лето предпочитает большую глубину.

— От этих поворотов у меня страшно кружится голова.

— Попробуйте смотреть на виноградную лозу — это помогает.

— Что это за растение?

— Оно называется туньонским виноградом. Он замечателен тем, что совершенно лишен запаха.

— Никогда о таком не слышала. Откуда это растение?

— Об этом знает только Господь Лето.

Дальше они шли молча. Хви попыталась разобраться в своих чувствах. Мысли о Боге-Императоре наполняли ее грустью. Она чувствовала в нем мужчину, человека, которым он мог быть. Но почему этот человек выбрал для себя столь ужасный путь? Кто мог об этом знать? Может быть, Монео?

Об этом мог знать еще Дункан Айдахо.

Ее мысли обратились к Дункану. Какой привлекательный мужчина. Какой сильный и обаятельный. Она чувствовала, что физически ее тянет к нему. Если бы у Лето была внешность Айдахо! Монео — о, этот совсем из другого теста. Она посмотрела в спину своей проводницы.

— Ты можешь рассказать мне о Монео? — спросила Хви.

Говорящая Рыба обернулась через плечо. В ее светло-голубых глазах появилось странное выражение — некое причудливое подобие благоговения.

— Я сказала что-то лишнее? — спросила Нори.

Говорящая Рыбаотвернулась.

— Господин сказал, что ты спросишь о Монео.

— Вот и расскажи мне о нем.

— Что можно о нем сказать? Он самый приближенный к Императору человек.

— Ближе, чем Дункан Айдахо?

— О да, ведь Монео — Атрейдес.

— Монео был у меня вчера, — произнесла Хви. — Сказал, что мне надо кое-что знать о Боге-Императоре. Монео сказал, что Бог-Император может сделать все, действительно все, если сочтет это полезным для обучения.

— Так считают многие, — сказала Говорящая Рыба.

— Ты тоже так считаешь?

Когда Хви задала этот вопрос, спуск сделал последний поворот и закончился маленьким помещением с единственной сводчатой дверью.

— Господь Лето примет тебя немедленно, — сказала Говорящая Рыба. Она повернулась и, не говоря больше ни слова, начала подниматься по винтовой лестнице.

Хви вошла в дверь и оказалась в помещении с низким потолком. Комната была намного меньше Зала Аудиенций. Воздух был чист и свеж. Из верхних углов струился приглушенный свет невидимых ламп. Привыкнув к полумраку, Хви увидела расстеленные на полу ковры и разложенные на них подушки, и небольшое возвышение, которое… Рассмотрев возвышение, Хви прижала руки к губам, чтобы не вскрикнуть. Это был Лето, возлежавший на своей тележке, которая на этот раз помещалась в специальном углублении. Хви тотчас поняла, зачем все это было сделано: в этом помещении Лето не считал нужным подавлять посетителей своими размерами. Однако с длиной его тела и его огромной мощью ничего нельзя было поделать и приходилось бороться с этим, приглушив свет, который падал только на лицо и руки Лето.

— Войди и сядь, — сказал Лето. Он говорил низким, очень приятным голосом.

Хви подошла к красной подушке в нескольких шагах от Лето и послушно села.

Лето следил за ее движениями с нескрываемым удовольствием. На девушке было надето золотистое платье, а волосы, заплетенные в косы, придавали лицу свежесть и невинность.

— Я передала ваше послание на Икс, — сказала она. — Я передала им также, что вы желаете знать мой возраст.

— Возможно, что они ответят, — произнес Лето. — Возможно также, что их ответ будет правдив.

— Мне тоже хотелось бы знать мой возраст и обстоятельства моего рождения, — сказала Хви, — но я не понимаю, почему это интересует вас.

— Меня интересует все, что касается тебя, — ответил он.

— Им не очень понравится мое назначение постоянным послом.

— Твои хозяева представляют собой странную смесь пунктуальности и небрежности, — проговорил Лето. — я не очень охотно терплю возле себя глупцов.

— Вы считаете меня глупой, господин?

— Малки не был глуп, ты тоже, моя дорогая.

— Я много лет ничего не слышала о моем дяде. Иногда я сомневаюсь в том, что он жив.

— Возможно, скоро он узнает об этом. Малки когда-нибудь говорил тебе, что я практикую такийю?

Хви на мгновение задумалась.

— У древних фрименов это называлось кетман!

— Да, — ответил Лето. — Это практика, позволяющая скрывать суть, если ее открытие может принести вред.

— Да, я припоминаю это. Он говорил мне, что вы пишете под псевдонимом рассказы, многие из которых стали известными..

— Да, именно по этому случаю мы обсуждали с ним такийю.

— Зачем вы рассказываете об этом мне, господин.

— Чтобы не говорить о других предметах. Ты знала, что это я писал книги Ноя Аркрайта?

Хви не смогла сдержать усмешку.

— Мне велели прочитать книгу о его жизни.

— Эту биографию, кстати говоря, написал тоже я… какие тайны велели тебе выжать из меня твои хозяева?

Хви, не моргнув глазом, восприняла этот стремительный переход к сути дела.

— Они очень хотят знать внутренний механизм религии Господа Лето.

— Они и сейчас хотят это знать?

— Они хотят знать, каким образом вам удалось перехватить инициативу у Бене Гессерит.

— Им, без сомнения, очень хотелось бы воспользоваться моим опытом?

— Я уверена, что именно это у них на уме, господин.

— Хви, ты ужасный представитель Икса.

— Я — ваш слуга, господин.

— Ты не хочешь узнать что-нибудь для себя лично?

— Я боюсь своим любопытством доставить вам беспокойство, — ответила она.

Он удивленно посмотрел на нее, потом снова заговорил.

— Я понимаю. Мы не станем сейчас обсуждать более интимные проблемы. Хочешь, я расскажу тебе об Общине Сестер?

— Да, это будет очень хорошая тема. Вы знаете, что сегодня у меня была встреча с одной из Сестер?

— Скорее всего, это была Антеак.

— Она произвела на меня страшное впечатление.

— Тебе не стоит ее бояться. Она пришла в посольство по моему приказу. Ты знала, что в твоем посольстве обосновался Танцующий Лицом?

Хви едва не задохнулась, от осознания сказанного в груди ее появился жуткий холод.

— Отви Йак? — спросила она.

— Ты подозревала его?

— Он мне просто не нравился, и мне говорили, что… — Она пожала плечами, окончательно все поняв. — Что с ним случилось?

— С настоящим? Он мертв. Это обычная тактика Танцующих Лицом в подобных обстоятельствах. Мои Говорящие Рыбы получили приказ убить всех Танцующих Лицом в твоем посольстве.

Хви промолчала, но по щекам ее потекли слезы. Это объясняет пустые улицы и загадочное «да» Антеак. Это объясняет очень многое.

— Говорящие Рыбы будут помогать тебе до тех пор, пока ты не сделаешь новые назначения, — сказал Лето. — Мои гвардейцы будут хорошо тебя охранять.

Хви смахнула слезы с лица. Инквизиторы Икса будут в бешенстве от такого поведения тлейлаксианцев. Поверят ли на Иксе в ее рапорт? Весь персонал ее посольства замещен Танцующими Лицом! В такое трудно поверить.

— Так они сменили всех? — спросила Хви.

— У Танцующих Лицом не было никаких оснований оставлять кого бы то ни было в живых. Следующей должна была стать ты.

Хви содрогнулась.

— Они так долго тянули, потому что им надо было с особой тщательностью скопировать тебя, чтобы обмануть меня. Они не знают всех моих способностей.

— Значит, Антеак…

— Сестры Общины, как и я, могут отличать Танцующих Лицом от настоящих людей. А Антеак… что ж, она очень хорошо умеет делать то, что делает.

— Никто не доверяет тлейлаксианцам, — сказала Хви. — Почему их не истребили?

— Специалистов надо использовать, но понимать при этом, что они ограниченны. Ты удивляешь меня, Хви. Я не подозревал, что ты столь кровожадна.

— Но тлейлаксианцы… они слишком жестоки, чтобы считать их людьми. Они не люди!

— Уверяю тебя, что только люди и именно они могут быть столь жестокими. Я и сам иногда бываю жесток.

— Я знаю, господин.

— Но только когда меня провоцируют, — продолжал Лето. — Единственные люди, которых я хотел уничтожить, — это сестры Бене Гессерит.

От изумления Хви потеряла дар речи.

— Они очень близки к тому, чем они должны быть, но одновременно очень далеки от этого, Хви вновь обрела способность говорить.

— Но в Устном Предании сказано…

— Да, там говорится о религии Преподобных Матерей. Когда-то они создали особую религию для специфического общества. Они назвали это инжинирингом. Это не слишком сильно тебя поразило?

— Это бессердечно.

— Действительно. Результаты вполне соответствовали их ошибке. Несмотря на все грандиозные попытки достичь экуменизма, в Империи продолжали процветать многочисленные религии, люди поклонялись своим божествам и самозваным пророкам.

— Вы изменили это положение, господин.

— В какой-то степени. Но боги умирают с большим трудом, Хви. Мой монотеизм господствует, но исходный пантеон продолжает существовать. Он ушел в подполье и продолжает жить, прикрываясь различными масками.

— Господин, я чувствую в ваших словах… — она тряхнула головой.

— Такой же холодный расчет, как и в действиях Общины Сестер?

Хви кивнула.

— Фримены обожествили моего отца, великого Муад'Диба. Правда, он не слишком хотел, чтобы его считали великим.

— Но были ли фримены…

— …правы? Моя дражайшая Хви, они были очень понятливы во всем, что касается власти, и им хотелось обрести законного наследственного властителя.

— Мне… очень неприятно это слушать, господин.

— Я вижу. Тебе не нравится идея о том, что, по-видимому, любой человек может стать богом, не прилагая к этому чрезмерных усилий.

— Вы говорите об этом, как о какой-то мелочи, господин, — голос Хви стал отчужденным и испытующим.

— Уверяю тебя, что кто угодно не может стать богом.

— Но вы неявным образом утверждаете, что унаследовали свою божественность от…

— Не вздумай сказать это Говорящим Рыбам — они очень остро реагируют на всякую ересь.

Хви почувствовала, что у нее пересохло во рту.

— Я говорю это только для того, чтобы защитить тебя, — сказал он.

— Благодарю вас, господин, — произнесла Хви едва слышным голосом.

— Моя божественность проявилась тогда, года я объявил фрименам, что не стану больше отдавать племенам воду мертвых. Ты знаешь об этой воде?

— В дни Дюны это была вода, которая добывалась из тел умерших, — ответила она.

— Ах да, ты же читала Ноя Аркрайта.

Хви выдавила из себя некое подобие улыбки.

— Я объявил моим фрименам, что отныне вода мертвых будет посвящаться Верховному Божеству, имя которого останется до поры в тайне. Но я объявил также, что по щедрости своей позволяю им по их усмотрению распоряжаться этой водой.

В те времена вода была, вероятно, самой большой драгоценностью.

— Еще какой! И я, как представитель этого безымянного Божества, осуществлял снисходительный контроль за использованием воды. Это продолжалось триста лет.

Она прикусила губу.

— Мы, кажется, что-то вычисляем? — насмешливо поинтересовался Лето.

Она кивнула.

— Так оно и было в действительности. Когда пришло время освятить воду моей умершей сестры, я представил фрименам чудо. Из урны Гани заговорили Атрейдесы — все и своими голосами. В тот момент фримены поняли, это я — их Верховное Божество.

Хви отказывалась понять это откровение, от которого ее охватил страх. Она заговорила дрожащим голосом:

— Мой господин, вы говорите мне, что вы в действительности не Бог?

— Я говорю тебе, что не играю в прятки со смертью.

Она несколько минут смотрела на него во все глаза, и ее взгляд уверил Лето в том, что она поняла сокровенный смысл его слов. Это понимание еще больше усилило ее обожание.

— Ваша смерть не будет похожа на смерть других людей, — сказала она наконец.

— Моя дорогая Хви, — тихо произнес он.

— Меня поражает ваше бесстрашие перед лицом Суда действительного Верховного Божества, — сказала она.

— Ты не осуждаешь меня, Хви?

— Нет, но я боюсь за вас.

— Подумай о той цене, которую я плачу, — сказал Лето. — Каждая отпадающая от меня часть несет в себе знание, которое беспомощно и бесполезно.

Прижав руки к губам, она опять во все глаза смотрела на него.

— Это ужас, которого мой отец не смог вынести и которого он постарался избежать, ужас постоянного расщепления слепого единства.

Она опустила руки и прошептала:

— Вы сохраните… сознание?

— В какой-то степени да… но это будет немое сознание. Небольшая жемчужина моего «я» пребудет с каждым песчаным червем и каждой форелью — она будет сознавать, но не будет в силах привести в движение даже одну-единственную клетку, будучи погруженной в вечный сон.

Хви содрогнулась.

Лето видел, что она изо всех сил пытается понять суть такого существования. Сможет ли она представить себе раскалывающуюся целостность сознания, цепляющегося за иксианскую машину, чтобы оставить людям последнее прости в посмертных записках? Сможет ли она ощутить изнуряющее душу молчание, которое последует за этой ужасающей фрагментацией?

— Господин, они используют это знание против вас, если я открою его.

— Ты расскажешь им все?

— Конечно нет! — она медленно покачала головой из стороны в сторону. Но зачем он принял на себя эту страшную трансформацию? Неужели нет никакого выхода?

Она заговорила:

— Нельзя ли настроить ту машину, с помощью которой вы записываете свои мысли…

— …на миллионы кусочков, в которые я превращусь? На миллиарды? На еще большее число? Моя дорогая Хви, эти куски перестанут быть моим истинным «я».

Слезы затуманили взор Хви Нори. Она моргнула и сделала глубокий вдох. Лето видел, что это — тренировка, полученная в Бене Гессерит. Умение успокоиться в любой ситуации.

— Господин, вы поселили в моей душе великий страх.

— И ты не поняла; зачем я это сделал.

— Я смогу это понять?

— О да. Это могут понять многие. Другой вопрос, что люди станут делать с этим пониманием?

— Вы научите меня, что делать?

— Ты уже и сама это знаешь.

Она помолчала.

— Я чувствую, что это каким-то образом связано с вашей религией.

Лето улыбнулся.

— Я могу простить твоим иксианским хозяевам почти все за одно то, что они прислали тебя ко мне. Проси и ты получишь все.

Она стремительно подалась вперед всем телом.

— Скажите мне, как устроена ваша религия?

— Скоро ты все о ней узнаешь, Хви, я обещаю тебе это. Пока же помни, что ближе всего ты подойдешь к цели, если вспомнишь о том, что наши предки в древности поклонялись Солнцу.

— Поклонение Солнцу? — Хви отпрянула.

— Солнцу, которое властвует над всем живым, но к которому нельзя прикоснуться, ибо прикосновение равнозначно смерти.

— Вашей… смерти?

— Любая религия обращается вокруг солнца, подобно планетам, религия питается энергией солнца, от солнца зависит само ее существование.

Голос Хви превратился в едва слышный шепот:

— Что вы видите на вашем солнце, господин?

— Вселенную со множеством окон, сквозь которые я могу смотреть. Я вижу то, что открывает мне каждое окно.

— Будущее?

— Вселенная — вне времени, ибо уходит своими корнями в бесчисленное множество прошлых и будущих.

— Значит, верно то, что это, — она указала на сегментированное тело Лето, — может предотвратить то, что вы увидели.

— Ты сама дошла до того, что это, пусть даже в небольшой своей части, может быть священным? — спросил он.

Она в ответ смогла лишь коротко кивнуть головой.

— Я могу сказать только одно: если ты попытаешься разделить это со мной, то для тебя это будет почти невыносимый гнет.

— Сделает ли это вашу ношу легче, господин?

— Нет, но мне будет легче ее нести.

— Тогда я разделю ее с тобой. Говори, мой господин.

— Не сейчас, Хви. Тебе придется набраться великого терпения. Ожидание может затянуться.

Она вздохнула, стараясь скрыть разочарование.

— Сейчас Айдахо изнывает от нетерпения, — сказал Лето. — Мне надо говорить с ним.

Она оглянулась, но в маленькой комнате никого не было.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Я хочу, чтобы ты никогда не уходила.

Она посмотрела в его глаза, увидела в них неутолимый голод и ей стало грустно.

— Господин, зачем ты говоришь мне о своих тайнах?

— Я не стану просить тебя стать невестой Бога.

Потрясенная Хви широко раскрыла глаза.

— Не отвечай, — попросил он.

Не шевелясь, она окинула взглядом его тело.

— Не ищи того, чего уже давно нет, — сказал он. — Некоторые формы близости стали недоступны для меня.

Она вновь посмотрела на его розовое детское лицо, которое в силу контраста с червеобразным телом казалось особенно человеческим.

— Если тебе нужны дети, — сказал он, — то я хочу попросить только об одном — чтобы ты позволила мне самому подобрать для них отца. Но я еще ни о чем тебя не просил.

Голос ее стал совсем тихим:

— Господин, я не знаю, что…

— Скоро я вернусь в Цитадель, — произнес он. — Ты придешь ко мне, и мы поговорим обо всем. Я расскажу тебе о том, что я предотвратил.

— Я напугана, мой господин. Я не испытывала такого страха никогда в жизни.

— Не бойся меня, Хви. С моей нежной Хви я могу быть только нежным. Что же касается других опасностей, то от них тебя защитят мои Говорящие Рыбы, которые в случае надобности прикроют тебя своими телами. Они не допустят, чтобы хоть кто-то причинил тебе малейший вред.

Дрожа всем телом, Хви встала с подушки.

Лето видел, как потрясли девушку его слова, и это причинило ему боль. В глазах Хви блестели слезы. Она изо всех сил сцепила руки, чтобы унять дрожь. Он знал, что она по своей воле придет к нему в Цитадель. Неважно, спросит ли он о чем-либо. Она ответит ему, как отвечают Говорящие Рыбы: «Да. господин».

Лето понял, что если бы у нее была возможность поменяться с ним местами и принять его тяжкий крест, она сама предложила бы сделать это. То, что она была не в состоянии этого сделать, наполняло ее еще большим страданием. Она была умна, очень понятлива, но начисто лишена гедонической слабости Малки. Она вызывала страх своим совершенством. Все в ней утверждало его в мысли, что. будь он в состоянии вернуть себе мужской облик, она была бы той женщиной, которую он избрал бы своей подругой.

Иксианцы знали это очень хорошо.

— Теперь оставь меня, — прошептал он.

Глава 27

Я одновременно отец и мать Своему народу. Я познал экстаз родов и экстаз смерти и этому образцу я хочу научить вас. Вы должны усвоить мои уроки. Разве я не бродил в опьянении по джунглям неверных теней вселенной? Бродил! Я видел ваши силуэты на фоне света. Вселенная, которую вы, по вашему утверждению, видите, есть моя мечта. Моя энергия сосредоточена в ней, и я присутствую в каждом ее участке, во всех ее участках. Так рождаетесь вы.

(Похищенные записки)

— Мои Говорящие Рыбы сказали, что ты отправился в Цитадель сразу же после праздника Сиайнок, — произнес Лето.

Во взгляде Лето, которым он окинул Айдахо, стоявшего там, где всего час назад сидела Хви, било обвинение. Прошло так мало времени, но Лето ощущал такую пустоту, словно протекли столетия.

— Мне нужно было время, чтобы подумать, — сказал Айдахо и посмотрел в углубление, в котором лежал Лето.

— И поговорить с Сионой?

— Да, — Айдахо взглянул в лицо Лето.

— Но спрашивал ты о Монео, — сказал Лето.

— Они докладывают о каждом моем шаге? — требовательно спросил Айдахо.

— Нет, не о каждом.

— Иногда человеку надо побыть одному.

— Конечно, но не стоит винить Говорящих Рыб в том, что они очень озабочены твоей безопасностью.

— Сиона говорит, что ей предстоит испытание!

— И именно поэтому ты искал Монео?

— В чем заключается это испытание?

— Монео знает. Я полагаю, именно об этом ты хотел его спросить.

— Вы не полагаете. Вы все знаете наверняка.

— Сиайнок очень расстроил тебя, Дункан. Прости меня за это.

— Вы имеете хотя бы отдаленное представление, каково мне находиться здесь?

— Жребий гхола не назовешь легким. Некоторые живут очень тяжело.

— Я не нуждаюсь в этой юношеской философии.

— В чем же ты нуждаешься, Дункан?

— Мне надо знать некоторые вещи.

— Какие, например?

— Я совсем не понимаю людей, которые вас окружают! Нисколько этому не удивляясь, Монео спокойно рассказывает мне, что Сиона участвовала в восстании против вас. Это он говорит о собственной дочери!

— В свое время Монео тоже был мятежником.

— Вы же понимаете, о чем я говорю. Монео тоже был подвергнут испытанию?

— Да.

— Вы будете испытывать и меня?

— Я уже тебя испытываю.

Айдахо уставил в Лето пылающий взор.

— Я не понимаю, как вы правите, я не понимаю вашей Империи, я вообще ничего не понимаю. Чем больше я узнаю, тем больше осознаю, что не понимаю, что происходит вокруг меня.

— Какое счастье, что ты самостоятельно набрел на путь мудрости, — сказал Лето.

— Что? — Ярость Айдахо прорвалась боевым кличем, он проревел это слово, словно командовал на поле битвы. и этот рев заполнил все небольшое помещение.

Лето лишь улыбнулся.

— Дункан, разве я не говорил тебе, что как только ты начинаешь воображать, что что-то знаешь, это закрывает путь к дальнейшему познанию?

— Тогда скажите мне, что происходит.

— Мой друг Дункан Айдахо привыкает к новым для себя обычаям. Он учится заглядывать за пределы того, что считает известным для себя.

— Хорошо, хорошо, — кивнул Айдахо. — Тоща что именно за пределами моего знания заставило вас привести меня на Сиайнок?

— Я хочу привязать Говорящих Рыб к их командиру.

— А я потом вынужден от них отбиваться! Сопровождавшие меня хотели по дороге в Цитадель устроить оргию, а те, кто пришел со мной сюда…

— Они знают, как я люблю детей Дункана Айдахо.

— Будьте вы прокляты, я же не жеребец!

— Нет нужды так громко кричать, Дункан.

Айдахо несколько раз глубоко вдохнул.

— Когда я сказал им «нет», они сначала страшно обиделись, а потом стали обходиться со мной, как с… блаженным или тихо помешанным.

— Разве они не подчинились тебе?

— Они ни о чем меня не спрашивают… если это не противоречит вашим приказам. Я не хотел возвращаться сюда.

— Но они все же доставили тебя сюда.

— Вы же прекрасно знаете, что они никогда не ослушаются вас!

— Я рад, что ты пришел, Дункан.

— О, я прекрасно это вижу!

— Говорящие Рыбы знают, что ты — особенный, знают, как я люблю тебя, сколь многим я тебе обязан. Нет никакого вопроса о послушании или непослушании, когда Речь идет о тебе или обо мне.

— Так в чем тогда заключается вопрос?

— В верности.

Айдахо погрузился в задумчивое молчание.

— Ты почувствовал силу Сиайнока? — спросил Лето.

— Мумбо-юмбо, — буркнул в ответ Айдахо.

— Тогда почему ты так расстроился?

— Ваши Говорящие Рыбы — не армия, это полиция, охранная гвардия.

— Своим именем я уверяю тебя, что это не так. Полиция — организация неизбежно коррумпированная.

— Вы искушаете меня властью, — в тоне Айдахо прозвучало обвинение.

— Это и есть испытание, Дункан.

— Вы мне не доверяете?

— Я безусловно доверяю твоей верности Атрейдесам.

— Тогда к чему эти речи о коррупции и испытании?

— Это же ты обвинил меня в том, что я сделал из Говорящих Рыб полицейских. Полиция всегда следит за тем, чтобы преступники преуспевали. Плох тот полицейский, который не понимает, что процветание власти зависит от процветания преступников.

Айдахо нервно облизнул пересохшие губы и озадаченно уставился на Лето.

— Но моральная подготовка… я имею в виду законность… тюремное заключение для…

— Какой толк от законов и тюрем, если преступление не считается грехом?

Айдахо по-петушиному склонил голову.

— Вы хотите сказать, что ваша проклятая религия…

— Наказание греха может быть весьма экстравагантным.

Айдахо через плечо указал большим пальцем на выход.

— Все эти разговоры о смертных казнях… о пресловутой порке и…

— Я стараюсь, где это только возможно, покончить со случайными законами и тюрьмами.

— Но должны же у вас быть хоть какие-то заключенные.

— Зачем? Заключенные нужны только для того, чтобы создавать иллюзию пользы от суда и полиции.

Айдахо повернулся вполоборота и указал пальцем на выход в маленькую прихожую.

— У вас есть планеты, которые сами по себе являются не чем иным, как тюрьмами.

— Я полагаю, что ты можешь считать тюрьмой любое место, которое тебе заблагорассудится. Это зависит от того, насколько далеко заходят твои иллюзии.

— Иллюзии! — Айдахо безвольно уронил руки.

— Да. Ты толкуешь о тюрьмах, полиции и законности, прекрасной иллюзии, прячась за которую могут великолепно действовать власть имущие, великолепно осведомленные о том, что установленные ими законы никто и не думает соблюдать.

— И вы думаете, что с преступностью можно справиться…

— Не с преступностью, Дункан, а с греховностью.

— Так вы полагаете, что религия в состоянии…

— Ты заметил, что считается у меня первичным и главным грехом?

— Что?

— Попытка коррумпировать члена правительства или коррумпированность члена правительства.

— В чем же состоит критерий коррумпированности?

— Исключительно в неспособности или нежелании соблюдать поклонение и веру в священную суть Бога Лето.

— Вас?

— Меня.

— Но в самом начале разговора вы сказали, что…

— Ты думаешь, что я сам не верю в свою Божественность? Берегись, Дункан!

От гнева голос Дункана стал бесцветным и невыразительным:

— Вы сказали мне, что одной из моих задач будет сохранение вашей тайны о том, что вы…

— Ты понятия не имеешь о моей тайне.

— О том, что вы — тиран? Это не…

— Боги обладают гораздо большей властью, чем тираны, Дункан.

— Мне очень не нравится то, что я слышу.

— Атрейдесы когда-нибудь спрашивали тебя, нравится ли тебе твоя служба?

— Вы попросили меня командовать Говорящими Рыбами, которые одновременно являются судьями, присяжными и палачами… — Айдахо осекся.

— И что из этого?

Айдахо молчал.

Лето посмотрел на Дункана. Между ними повисло Холодное отчуждение. Однако Айдахо стоял слишком Далеко.

Это похоже на рыбалку с удочкой. Словно водишь на леске рыбу подумал Лето. Надо четко рассчитать предел прочности лески, чтобы она не порвалась в самый неподходящий момент.

Проблема заключалась в том, что Айдахо придется убить, если слишком рано завлечешь его в сеть. На этот раз события развивались слишком стремительно. Лето стало грустно.

— Я не стану поклоняться тебе, — заявил Айдахо.

— Говорящие Рыбы знают, что ты обладаешь особым иммунитетом, — сказал Лето.

— Как Монео и Сиона?

— Это совсем разные вещи.

— Выходит, мятежники — это особый случай? Лето усмехнулся.

— Все мои самые доверенные чиновники были в свое время мятежниками.

— Я не был…

— Ты был просто блистательным мятежником. Ты помог Атрейдесам свалить законно царствующую династию.

Айдахо погрузился в глубокое раздумье.

— Значит, тоже был…

Он резко тряхнул головой, словно пытаясь стряхнуть что-то со своих волос.

— Но посмотрите, что вы сделали с Империей!

— Я создал образец. Образец образцов.

— Это вы говорите.

— Информация замораживается в образцах, паттернах, Дункан. Мы можем использовать один паттерн для разгадки другого. Очень трудно разгадать значение изменяющихся паттернов.

— Опять мумбо-юмбо.

— Однажды ты уже совершил такую ошибку.

— Зачем вы позволяете тлейлаксианцам снова и снова возвращать меня к жизни — одного гхола за другим? Какой паттерн заключен в этом?

— Ты нужен мне из-за своих качеств, которыми обладаешь в избытке. Но пусть лучше об этом скажет мой отец.

Айдахо мрачно сжал губы.

Лето заговорил голосом Муад'Диба, и даже его лицо, спрятанное в грубых складках, приобрело отцовские черты.

— Ты был моим самым верным другом, большим чем даже Гурни Халлек. Но я — прошлое.

Айдахо с трудом сглотнул.

— Но вещи, которые ты творишь!..

— Разве они не пытаются уничтожить посеянное Атрейдесами?

— Ты прав, будь все проклято! Лето принял свой обычный облик.

— Но я все еще Атрейдес, — сказал он своим голосом.

— Ты реален?

— Каким же еще я могу быть?

— Хотелось бы мне это знать!

— Ты думаешь, что я просто играю масками и голосами?

— Ради всего святого, скажи, что ты делаешь в действительности?

— Я сохраняю жизнь, готовя почву для следующего цикла.

— Ты сохраняешь ее убийством?

— Смерть часто помогает жизни.

— Атрейдесы никогда не поступали так!

— Но это так. Мы часто убеждались в ценности смерти. Иксианцы, однако, никогда этого не понимали.

— Какое отношение ко всему этому имеют иксианцы?

— Самое прямое. Они хотят создать машину, которая затмит все остальные машины.

Айдахо задумчиво заговорил:

— Именно за этим сюда прибыл новый посол с Икса?

— Ты видел Хви Нори? — спросил Лето. Айдахо указал рукой вверх.

— Она уходила отсюда, когда я прибыл.

— Ты говорил с ней?

— Я спросил ее, что она делает здесь? Она ответила, что выбирает сторону баррикады.

Огромное тело Лето сотряслось от хохота.

— Боже мой, как она хороша! — воскликнул он. — Она открыла тебе свой выбор?

— Она сказала, что отныне всей душой служит Богу-Императору. Я, конечно, не поверил ей.

— Но ты должен ей поверить.

— Почему?

— Ах да, я совсем забыл: было время, когда ты сомневался даже в моей бабке, госпоже Джессике.

— У меня были для этого основания!

— Ты сомневаешься и в Сионе?

— Я начинаю сомневаться во всех и каждом!

— И говоришь, что не понимаешь, почему я так высоко пеню тебя, — обвиняющим тоном произнес Лето.

— При чем здесь Сиона? — спросил Айдахо. — Она говорит, что вы хотите… Я имею в виду, черт возьми…

— В чем можно не сомневаться в Сионе, так это в ее способности к творчеству. Она может создавать новое и прекрасное. Надо доверять истинно творческим натурам.

— И иксианским механикам?

— То, что они делают, нельзя назвать творчеством. Истинное творчество всегда открыто. Скрытность выдает присутствие совершенно иной силы.

— Значит, вы не доверяете этой Хви Нори, но вы же и…

— Я доверяю ей, и именно по той причине, о которой только что тебе сказал.

Айдахо нахмурился, потом лицо его разгладилось. Он облегченно вздохнул.

— Мне следует поближе познакомиться с Хви Нори. Если она та, которую вы…

— Нет! Ты не подойдешь к ней. Я приготовил для Хви Нори нечто особенное.

Глава 28

Я выделил внутри себя опыт городской жизни и принялся тщательно его изучать. Идея города буквально очаровала меня. Формирование биологического сообщества без действенной, поддерживающей общности социальной неизбежно приводит к катастрофе. Целые миры превращались в чисто биологические образования без сопутствующих социальных структур, и это всегда кончалось разрушением. Перенаселение являет собой весьма поучительный пример. Гетто смертельно по своей сути. Психологический стресс от перенаселения приводит к накоплению скрытой разрушительной энергии, которая давит все сильнее и сильнее — до тех пор, пока не происходит взрыв. Город — это попытка справиться с таким процессом. Социальные формы, посредством которых город пытается сохранить социальный мир, достойны изучения. Помните, что в формировании любого социального порядка присутствует зло. Социальный порядок — это борьба за существование, проводимая искусственными средствами. На полюсах этого порядка царят деспотизм и рабство. Из-за этого возникают большой вред и нужда в законах. Законы превращаются в самодовлеющую структуру, что приводит к еще большим несправедливостям. Эта общественная травма может быть излечена только сотрудничеством, но ни в коем случае не конфронтацией. Тот, кто призывает к сотрудничеству, и есть истинный целитель.

(Похищенные записки)

Монео вошел в маленький зал Лето в состоянии видимого волнения. Он был рад только тому обстоятельству, что Бог-Император лежал здесь, в малом зале в углублении, что затрудняло нападение Червя. Кроме того, на этот раз Лето позволил своему мажордому спуститься в подземелье на лифте, а не заставил идти по бесконечному винтовому спуску. Однако Монео чувствовал, что новость, которую он несет своему господину, превратит Лето в Червя, Который Есть Бог. Как преподнести эту новость?

Прошел час после рассвета, наступил четвертый день Празднества, что само по себе было хорошо, предвещая скорое освобождение от страшных забот, связанных с ритуальными действами.

Лето зашевелился, когда мажордом вступил в зал. Тотчас же включилось освещение, сфокусированное на лице Лето.

— Доброе утро, Монео, — произнес Лето. — Охрана сказала мне, что ты просишь немедленно принять тебя. Что произошло?

По опыту Монео знал, что главная опасность заключается в слишком быстром изложении всей сути дела.

— Я некоторое время общался с Преподобной Матерью Антеак, — сказал Монео. — Хотя она тщательно это скрывает, я уверен, что она — ментат.

— Да, иногда сестры Бене Гессерит позволяют себе непослушание, и это меня очень забавляет.

— Значит, вы не накажете меня?

— Монео, я единственный родитель этого народа, а родитель должен быть не только суровым, но и великодушным.

Сегодня он в хорошем настроении, подумал мажордом. Вздох облегчения сорвался с его уст, что вызвало улыбку Лето.

— Антеак возражала против амнистии, которую вы объявили некоторым из задержанных Танцующих Лицом.

— Я воспользовался своим правом ради Праздника, — сказал Лето.

— Господин?

— Мы поговорим об этом позже. Давай перейдем к новости, которую ты так жаждешь обрушить на мою голову в столь ранний час.

— Я… э-э… — Монео закусил губу. — Тлейлаксианцы стали очень словоохотливы в стремлении снискать мое расположение.

— Это естественно с их стороны. Что же они рассказывают?

— Они снабдили иксианцев информацией и аппаратурой для создания… э-э, не гхола, и даже не клона, а… наверное, надо прибегнуть к тлейлаксианскому термину — реструктурированной клетки. Эксперимент был проведен внутри некоего защитного поля, сквозь которое, как говорят члены Гильдии, не может проникнуть ваша сила.

— И каков был результат этого эксперимента? — Лето почувствовал, что его вопрос падает в ледяной вакуум.

— Определенного ответа нет, ибо тлейлаксианцам не было разрешено присутствовать при опыте. Однако они рассказывают, что… э-э, Малки вошел в камеру один, а вышел оттуда с ребенком на руках.

— Да, да! Я знаю об этом!

— Вы знаете? — Монео был явно озадачен.

— Это предположение. Все это случилось приблизительно двадцать шесть лет назад?

— Да, господин.

— Этот ребенок — Хви Нори?

— В этом они не уверены, господин, но… — Монео пожал плечами.

— Конечно, они не уверены… И что ты можешь вывести отсюда, Монео?

— В присылке сюда нового иксианского посла заложена какая-то глубокая и далеко идущая цель.

— Ты совершенно прав, Монео. Тебе не показалось, что Хви, нежная Хви, является полной противоположностью доблестного Малки, включая и ее половую принадлежность?

— Я не думал об этом, господин.

— Я думал.

— Я немедленно отошлю ее обратно на Икс, — сказал Монео.

— Ты не сделаешь ничего подобного!

— Но, господин, если они…

— Монео, я замечал, что ты редко поворачиваешь спину при виде опасности. Другие делают это часто, а ты — редко. Зачем ты хочешь вовлечь меня в столь очевидную глупость?

Мажордом судорожно глотнул.

— Вот и хорошо. Мне нравится, когда ты сразу признаешь свои заблуждения, — проговорил Лето.

— Благодарю вас, господин.

— Мне также нравится, когда ты искренне приносишь мне свою благодарность, как ты сделал это только что, Антеак была рядом, когда ты слышал эти тлейлаксианские откровения?

— Как вы приказали, господин.

— Превосходно. Это немного возмутит стоячее болото. Сейчас ты отправишься к госпоже Хви. Скажешь ей, что я желаю немедленно ее видеть. Это ее взволнует. Она думает, что я не позову ее до переезда в Цитадель. Успокой ее страх.

— Каким образом, мой господин?

Голос Лето стал грустным.

— Монео, зачем ты спрашиваешь меня о том, как делать то, в чем ты имеешь большой опыт? Успокой ее и привези сюда, уверив, что я питаю в отношении нее только добрые намерения.

— Слушаюсь, господин, — Монео поклонился и попятился к выходу.

— Один момент, Монео!

Монео застыл на месте, преданно глядя в глаза Лето.

— Ты в недоумении, Монео, — сказал Лето. — Иногда ты не знаешь, что обо мне думать. Разве я не всемогущ и не всеведущ? Ты приносишь мне кое-какие сведения о том или этом и гадаешь: Знает ли он об этом? Если да, то зачем я рассказываю об этом? Но я приказал тебе докладывать обо всем, Монео. Согласись, что твое послушание поучительно.

Монео пожал плечами, обдумывая ответ.

— Время может быть и местом, Монео, — продолжал Лето. — Все зависит от того, где ты находишься, что видишь и что слышишь. Мера всего этого пребывает в сознании.

После долгого молчания Монео спросил:

— Это все, господин?

— Нет, это не все. Сегодня Сиона получит пакет, который ей передаст курьер Гильдии. Не препятствуй доставке этого пакета. Ты понял меня?

— Что в этом пакете, господин?

— Перевод, печатные материалы, которые я хочу, чтобы она прочла. Ты не станешь ей мешать. В пакете нет меланжи.

— Как вы узнали, чего я боялся?

— Просто я знаю, что ты боишься Пряности. Она могла бы продлить твою жизнь, но ты избегаешь принимать меланжу.

— Я боюсь других действий Пряности, господин.

— Щедрая природа решила с помощью меланжи открыть некоторым из нас неожиданные глубины психики; ты боишься именно этого?

— Я Атрейдес, господин!

— Да, да, ведь для Атрейдесов меланжа — средство, способное повернуть вспять бег времени и дать ошеломляющее внутреннее откровение.

— Я слишком хорошо помню, как вы испытывали меня, господин.

— Ты не чувствуешь внутренней необходимости увидеть воочию Золотой Путь?

— Я боюсь не этого, господин.

— Ты боишься другого потрясения, боишься увидеть то, что заставило меня сделать свой выбор?

— Мне достаточно посмотреть на вас, господин, чтобы испытать этот страх. Мы, Атрейдесы… — он осекся, во Рту У него пересохло.

— Ты не хочешь познать память всех своих бесчисленных предков, которые собраны в моей памяти!

— Иногда… иногда, господин, мне кажется, что Пряность — это проклятие Атрейдесов!

— Ты бы хотел, чтобы меня не было вовсе?

В ответ Монео замолчал.

— Но меланжа имеет и свою неоспоримую ценность Монео. Он нужен Гильд-навигаторам. Без него Бене Гессерит выродится в беспомощное сборище хныкающих старых баб!

— Мы должны жить или с ним, или вовсе без него, мой господин. Я твердо это знаю.

— Очень разумный подход, Монео. Ты предпочитаешь жить без него.

— Разве у меня нет выбора, господин?

— Пока есть.

— Господин, что вы…

— Для обозначения меланжи в нашей Галактике существует двадцать восемь слов. Эти слова описывают Пряность с точки зрения цели ее использования, способа разведения, возраста, добыта ли она честным путем, украдена или отнята, является ли она приданым, подарена ли мужчиной женщине или с другой точки зрения. Что ты можешь вывести отсюда, Монео?

— Нам всегда предоставляется множественный выбор, господин.

— Только в том, что касается Пряности? Монео поморщился, прежде чем ответить.

— Нет, — произнес он наконец.

— Ты так редко говоришь «нет» в моем присутствии, — сказал Лето. — Мне нравится, как твои губы округляются, произнося его.

Рот Монео искривился и дрогнул в каком-то подобия улыбки.

Лето быстро сменил тему.

— Отлично! Сейчас ты пойдешь к госпоже Хви. На прощание я дам тебе один совет, который может тебе пригодиться.

Монео застыл в напряженном внимании.

— Знание, основанное на употреблении наркотиков, присуще в большей степени мужчинам, потому что они больше склонны к авантюрам, это есть проявление их более высокой агрессивности. Ты читал Библию и знаешь историю о Еве и яблоке. В этой истории есть один интересный нюанс — Ева не была первой, кто сорвал и надкусил яблоко с древа познания Добра и Зла, — это сделал Адам, который потом свалил вину на Еву. В моем рассказе ты можешь прочесть, почему человечество пришло к необходимости деления общества на подгруппы.

Монео отвернул голову.

— Господин, каким образом это может помочь мне?

— Это поможет тебе общаться с госпожой Хви!

Глава 29

Единичная множественность нашей вселенной притекает мое самое пристальное внимание. В этой множественности присутствует несравненная ни с чем красота.

(Похищенные записки)

Прежде чем Хви вошла в малый Аудиенц-зал, Лето услышал голос Монео, На девушке были надеты светло-зеленые шаровары, перехваченные у лодыжек темными лентами — под цвет сандалий. Из-под черной накидки выглядывала свободная блузка такого же зеленого цвета.

Хви казалась совершенно спокойной. Войдя, она, не ожидая приглашения, села на золотистую подушку, а не на красную, как в прошлый раз. Монео потребовалось меньше часа, чтобы доставить Хви Нори в резиденцию Лето. Он слышал, что мажордом ходит взад-вперед в прихожей. и послал сигнал, запиравший вход в зал.

— Монео чем-то очень взволнован, — сказала Хви. — Он очень старался не показать мне это, но чем больше он пытался меня успокоить, тем большее любопытство он во мне возбуждал.

— Он не очень сильно тебя напугал?

— О нет. Более того, он говорил довольно интересные вещи. Он сказал, что я должна запомнить, что Бог Лето разный для каждого из нас.

— Что же здесь интересного? — спросил Лето.

— Интересен вопрос, для которого это замечание послужило лишь предисловием. Он сказал, что ему очень интересно, какую роль играем мы в такой разнице вашего отношения к нам.

— Вот это действительно интересно.

— Думаю, что это взгляд в корень проблемы, — произнесла Хви. — Зачем вы вызвали меня?

— Когда-то твои хозяева с Икса…

— Они больше мне не хозяева, господин.

— Прости меня. Отныне я буду называть их иксианцами.

Она серьезно кивнула и напомнила:

— Когда-то…

— …иксианцы попытались создать оружие — тип охотника, этакая самодвижущаяся смерть с машинным сознанием и интеллектом. Она была сконструирована, как самоусовершенствующийся аппарат, который, найдя признаки жизни, должен был превратить носителя этих признаков в кусок неорганической материи.

— Я ничего об этом не слышала, господин.

— Я знаю. Иксианцы не понимают, что разработчики таких машин рано или поздно сами становятся машинами. Это путь к бесплодию. Машины всегда проигрывают… Надо только выждать время. И когда машина проигрывает, то не остается никакой жизни.

— Иногда мне кажется, что они поражены безумием, — сказала Хви.

— Антеак придерживается такого же мнения. Это самая непосредственная проблема. Иксианцы заняты сейчас другим проектом, суть которого скрыта от всех.

— Даже от вас?

— Даже от меня. Я посылаю Преподобную Мать Антеак провести расследование от моего имени. Для того чтобы ей помочь, я хочу, чтобы тырассказала ей все, что сможешь, о месте, где ты провела свое детство. Здесь очень важны детали, пусть даже очень мелкие и, казалось бы, незначимые. Антеак поможет тебе припомнить все. Каждый звук, каждый запах, цвет каждого предмета. Кто навещал тебя, что ты при этом испытывала. Нас интересует все, вплоть до мурашек, которые пробегали у тебя по коже. Жизненно важной может оказаться любая, подчеркиваю, любая подробность.

— Вы думаете, что это и есть то место, где прячутся авторы проекта?

— Я точно это знаю.

— И вы думаете, что они делают это оружие для того, чтобы…

— Нет, но это будет вполне весомым основанием для того, чтобы исследовать место твоего рождения.

На лице Хви медленно появилась улыбка.

— Оказывается, мой господин предпочитает окольные пути. Я поговорю с Преподобной Матерью немедленно. — Хви встала, однако Лето остановил ее.

— Мы не должны проявлять излишней поспешности.

Она снова опустилась на подушку.

— Мы все очень разные, как тонко подметил Монео, — сказал он. — Бытие нельзя остановить. Твой бог продолжает творить тебя.

— Что найдет Антеак? Вы же знаете это, не так ли?

— Лучше скажем, что у меня есть твердая убежденность. Ты не один раз упоминала предмет, который я обсуждал с тобой ранее. У тебя есть вопросы?

— Вы дадите мне ответы, как только они мне понадобятся. — Это было утверждение, полное такого доверия, что Лето от волнения замолчал. Он безмолвно смотрел на Хви, поняв, насколько необычно это достижение иксианской мысли, — они сумели создать человека. Хви оставалась верна запрограммированной для нее модели личности в моральном плане. Она была миловидна, сердечна и честна, обладая при этом способностью к истинному сопереживанию, переживая муки человека, с которым она в данный момент себя идентифицировала. Он представил себе, как недовольны будут ее учителя из Бене Гессерит, столкнувшись с этой непоколебимой внутренней честностью. Учителя добавят кое-какие способности, добавят к обшей картине несколько мазков, но это только укрепит ее силу, благодаря которой Хви не превратилась в сестру из Бене Гессерит. Как это будет обидно для Преподобных Матерей!

— Господин, — сказала Хви. — Я хотела бы знать мотивы, побудившие вас сделать свой выбор.

— Сначала ты должна понять, как чувствует себя человек, способный прозревать будущее.

— С вашей помощью я постараюсь это сделать.

— Ничто и никогда не отделяется от своего источника, — заговорил Лето. — Видение будущего есть видение континуума, в котором все вещи обретают свою окончательную форму, подобно тому, как в месте падения водопада образуются пузырьки воздуха. Ты видишь их, но потом они исчезают. Как только иссякает поток, возникает впечатление, что пузырьков не было вовсе. Этот поток и есть мой Золотой Путь, и я вижу его конец.

— Ваш выбор, — она взмахнула рукой в сторону его тела, — изменил это?

— Изменяет. Изменения возникнут не столько от образа моей жизни, сколько от образа моей смерти.

— Вы знаете как умрете?

— Я не знаю как. Я знаю только Золотой Путь, на котором это произойдет.

— Господин, я не…

— Я знаю, что это очень трудно понять. Я переживу четыре смерти — смерть плоти, смерть души, смерть мифа и смерть разума. И каждая из этих смертей содержит в себе семена возрождения.

— Вы вернетесь из…

— Вернется семя.

— Что станется с вашей религией, когда вы умрете?

— Религия есть единичная общность. Спектр останется прежним, Золотой Путь не изменит его. Просто люди увидят сначала одну часть, а потом другую. Наваждения могут быть названы нарушениями чувственного восприятия.

Ц Но люди все равно будут поклоняться вам, — сказала Хви.

— Да.

— Но когда пройдет это навсегда, то в людях взыграет гнев, — сказала она. — Будет отрицание. Найдутся люди, которые скажут, что вы были обыкновенным тираном.

— Будет и такое наваждение, — согласился Лето.

У Хви возник ком в горле, ей стало трудно говорить, но она превозмогла себя.

— Но каким образом ваша жизнь и ваша смерть смогут изменить… — она замолчала и в отчаянии тряхнула головой.

— Жизнь будет продолжаться.

— Я верю в это, господин, но как она будет продолжаться?

— Каждый цикл жизни — это реакция на предыдущий цикл. Если ты вдумаешься в форму существования моей Империи, то поймешь, каким будет следующий цикл.

Хви отвернулась.

— Все, что я узнала о вашей семье, убедило меня в том, что это выбор, — она махнула рукой в его сторону, не оглянувшись, — продиктованный бескорыстными соображениями. Но я не думаю, что мне ясна форма существования вашей Империи.

— Золотой Мир Лето?

— Многие хотят, чтобы мы в это поверили, но в действительности мира в Империи не так уж много.

Какая честность! Ничто не может ее отвратить.

— Сейчас время утробы, — сказал он. — Мы распространяемся так же, как распространяется в длину растущая клетка.

— Но в этой картине чего-то недостает, — сказала она.

Она похожа на Дункана, подумал он. Чего-то недостает, и они тотчас это чувствуют.

— Плоть растет, но не растет душа, — сказал он.

— Душа?

— То рефлективное сознание, которое говорит нам, насколько живыми мы можем быть. Ты хорошо это знаешь, Хви. Это то же самое чувство, которое подсказывает тебе, как быть верной самой себе.

— Ваша религия — это еще не все, — сказала Хви.

— Никакая религия не может быть достаточной сама по себе. Это вопрос выбора — единичного выбора каждого отдельно взятого человека. Теперь ты понимаешь, почему для меня так важны твоя дружба и твое общество?

Она моргнула, пытаясь скрыть слезы, и кивнула.

— Почему люди не знают всего этого?

— Потому что для этого нет подходящих условий.

— Но вы сами диктуете эти условия, так в чем же дело?

— Да, я диктую условия. Внимательно присмотрись к моей Империи. Ты видишь теперь ее форму?

Закрыв глаза, Хви задумалась.

— Желаете сидеть у реки и каждый день удить рыбу? — спросил Лето. — Прекрасно. Есть такая жизнь. Желаете плавать в маленькой лодочке по морям и посещать разные острова и страны? Превосходно! Что еще можно делать?

— Путешествовать в космосе? — спросила она, в ее голосе появились протестующие нотки. Хви открыла глаза.

— Ты видела, что Гильдия и я воспрещаем это.

— Вы один воспрещаете.

— Верно. Если Гильдия посмеет меня ослушаться, она не получит Пряность.

— Это закабаление людей на их планетах защищает их обитателей от злонамеренности.

— Нет, закабаление преследует гораздо более важную цель. Оно наполняет людей страстью к путешествиям. Оно создает потребность путешествовать и видеть другие страны. Со временем возможность путешествовать становится синонимом свободы.

— Но запасы Пряности истощаются, — сказала Хви.

— И свобода становится с каждым днем все дороже и дороже.

— Это может привести лишь к отчаянию и насилию, — начала возражать Хви.

— Среди моих предков есть один очень мудрый человек — я сам был им, ты понимаешь, что в моем прошлом нет чужаков…

Она благоговейно кивнула.

— Так вот, этот мудрый человек понял из наблюдений, что богатство есть инструмент свободы, но стремление к богатству есть путь рабства.

— Гильдия и Община Сестер обращают себя в добровольное рабство!

— А также иксианцы, тлейлаксианцы и многие, многие другие. Иногда им удается раздобыть немного Пряности, и этим они привлекают к себе внимание, что тешит их самолюбие. Это очень забавная игра, не правда ли?

— Но когда разыграется насилие…

— Наступит голод и время тяжких раздумий.

— И здесь, на Арракисе?

— И здесь, и там, и везде. Люди будут вспоминать мою тиранию, как доброе старое время. Я стану зеркалом их будущего.

— Но это же ужасно, — запротестовала она.

Она не могла отреагировать иначе.

Лето заговорил:

— Земля откажет людям в пропитании, те, кто выживет, будут искать спасения на все меньших и меньших участках. Будет вновь пройден ужасный процесс селекции — это будет во многих мирах — взрыв рождаемости и уменьшение запасов пищи.

— Но Гильдия: разве она не сможет…

— Гильдия станет беспомощной, поскольку из-за отсутствия Пряности она не сможет работать, перевозя людей с планеты на планету.

— Смогут ли богатые избежать этой участи?

— Некоторые из них.

— Значит, вы ничего не изменили в этом мире. Мы будем продолжать бороться и умирать.

— До тех пор, пока на Арракисе вновь не воцарится песчаный червь. Мы испытаем себя несчастьями, которые разделят все. Мы поймем, что то, что может произойти на другой планете, может произойти и на нашей.

— Так много боли и смерти, — прошептала она.

— Разве ты не понимаешь, что такое смерть? — спросил он. — Ты должна это понять. Вид должен понять. Все живущее должно понять.

— Помоги мне, господин, — шепотом взмолилась она.

— Это самый глубинный из опытов, который только может пережить любая тварь, — сказал Лето. — Непосредственно впереди смерти выступают вещи, которые увеличивают ее риск и отражают ее, как зеркало, — смертельно опасные болезни, травмы, рождение детей… когда-то женщины воевали из-за мужчин.

— Но ваши Говорящие Рыбы…

— Они учат выживанию, — ответил он.

Глаза Хви осветились пониманием.

— Они — это те, кто выживет. Ну конечно же!

— Как ты хороша! — воскликнул Лето. — На редкость хороша. Будут благословенны иксианцы!

— И прокляты?

— И прокляты.

— Я не думала, что смогу понять, кто такие Говорящие Рыбы, — призналась Хви.

— Этого не понимает даже Монео, — сказал Лето, — а насчет Айдахо я уже просто отчаялся.

— Надо очень высоко ценить жизнь, чтобы хотеть ее сохранить.

— Да и именно те, кто сохранит способность выжить, несмотря ни на что, достигнут света жизни и будут крепко держаться за красоту жизни. Женщины знают это лучше мужчин, потому что рождение ребенке — это зеркальное отражение смерти.

— Мой дядя Малки всегда говорил, что у вас были основательные причины отнять у мужчин поводы к дракам и вспышкам насилия. Какой горький урок!

— Без поводов к непосредственному насилию у мужчин остается мало способов удостовериться в том, как они встретят свой последний час и как они смогут противостоять смерти, — сказал Лето. — Что-то было упущено. Душа не растет. И что говорят люди о Мире Лето?

— Они говорят, что по вашей милости барахтаются в собственном упадке, как свиньи в собственном дерьме.

— Народная мудрость, как всегда, точна, — проговорил Лето. — Это именно упадок.

— У большинства мужчин не стало никаких принципов и убеждений — на это жалуются почти все иксианские женщины.

— Когда я ищу мятежника, я всегда обращаю внимание на людей с принципами.

Она молча посмотрела на него, и Лето подумал, как много простая реакция может сказать об уме человека.

— Как ты думаешь, где я нахожу самых лучших своих администраторов? — спросил он.

Она испустила изумленный вздох.

— Принципы — вот за что вы сражаетесь. Большинство людей проходит по жизни, не встречаясь ни с какими вызовами практически до самого конца, когда вызов им бросает сама смерть. У людей так мало врагов, в стычках с которыми они могли бы испытать себя на прочность.

— У людей есть вы, — сказала Хви.

— Я слишком силен, — сказал Лето. — Я — это синоним самоубийства, а кто добровольно пойдет на верную смерть?

— Сумасшедшие или отчаянные. Мятежники и повстанцы?

— Для них я эквивалент войны. Окончательный, законченный хищник. Я для них связующий материал, без которого они просто рассыпались бы.

— Я никогда не считала себя мятежницей.

— Ты — кое-что гораздо лучшее.

— И вы хотите меня каким-то образом использовать?

— Да, хочу.

— Но не как администратора, — попросила она.

— У меня уже есть администраторы — неподкупные, проницательные, умные, признающие свои ошибки и быстро находящие решение.

— Они были мятежниками?

— Большинство из них.

— Как вы их выбираете?

— Я могу сказать, что они выбирают себя сами.

— Они — те, кто смог выжить?

— И это тоже. Но есть кое-что еще, нечто большее, чем способность к выживанию. Отличить плохого администратора от хорошего очень легко. Хороший администратор делает свой выбор немедленно.

— И это приемлемый выбор?

— Обычно их решения могут работать. С другой стороны, плохой администратор колеблется, виляет, созывает комиссии, требует исследования вопроса и докладов. Со временем это создает серьезные проблемы.

— Но, может быть, иногда действительно требуется больше информации, чтобы…

— Плохой администратор больше сосредоточен на докладах, чем на решениях. Он хочет, чтобы все было записано, чтобы потом представить бумагу в качестве оправдания ошибки.

— А как поступает хороший администратор?

— О, он зависит от устного приказа. Он не солжет, если его устный приказ привел к нежелательным последствиям и окружает себя людьми, которые способны мудро действовать на основе его устного приказа. Очень часто важной информацией обладает сообщение, что что-то не в порядке. Плохой администратор скрывает свои ошибки и тянет до тех пор, пока не станет слишком поздно исправить их.

Лето наблюдал, как она размышляет о людях, которые ему служат, — особенно о Монео.

— Это люди решений, — сказала она наконец.

— Самое трудное для тирана, — сказал Лето, — это найти людей, действительно способных принимать решения.

— Не дает ли вам близкое знание прошлого каких-то преимуществ…

— Оно меня иногда забавляет. Большинство бюрократий, предшествовавших моей, изыскивали и находили людей, которые избегали ответственности принятия решений.

— Понятно. Как вы хотите использовать меня, господин Лето?

— Выйдешь ли ты за меня замуж?

Мимолетная усмешка коснулась ее губ.

— Женщины тоже могут принимать решения. Я выйду за вас замуж.

— А теперь ступай к Преподобной Матери. Пусть она узнает то, что хочет узнать.

— Для выяснения моего происхождения, — сказала она. — Вы и я уже знаем мою цель.

— Которая не отделена от ее источника, — добавил он.

Она встала.

— Господин, не ошибаетесь ли вы относительно своего Золотого Пути? Нет ли вероятности…

— Неудачу может потерпеть всякий, но она не так страшна, если есть готовые помочь верные, храбрые друзья.

Глава 30

Группы людей имеют тенденцию обустраивать места своего обитания для группового же выживания. Когда поведение группы отклоняется от этого паттерна, можно говорить о болезни группы. У этой болезни есть показательные яркие симптомы. Я наблюдаю за разделением пищи. Это форма общения, неизбежный признак взаимопомощи, в котором содержатся ростки смертельной зависимости. Интересно, что ухаживают за ландшафтом в основном мужчины. Раньше этим занимались исключительно женщины.

(Похищенные записки)

«Вы должны простить меня за некоторые несуразности в этом докладе, — писала Преподобная Мать Антеак. — Можете отнести их на счет вынужденной поспешности. Завтра я отбываю на Икс с целью, о которой подробно писала вам ранее. Нельзя отрицать напряженного и искреннего интереса Бога-Императора к Иксу, но здесь я хочу подробно остановиться на странном визите, который нанесла мне посол Икса Хви Нори».

Антеак попыталась поудобнее устроиться на стуле, на котором можно было делать все что угодно, только не сидеть — но других стульев в этом спартанском номере найти не удалось. Антеак сидела в крошечной спальне в таких же жалких апартаментах, которые Лето отказался сменить даже после того, как Сестры предупредили его о тлейлаксианской измене.

На коленях Антеак лежала черная квадратная плитка длиной около десяти миллиметров и толщиной не более трех. Преподобная Мать писала на этом приборе с помощью светящейся ручки, записывая слова одно поверх другого. Это послание будет затем запечатлено на нервных окончаниях сетчатки послушницы и сохранится там до расшифровки в капитуле Общины Сестер.

Хви Нори поставила Преподобную Мать перед тяжелой дилеммой.

Антеак знала о донесениях учителей Бене Гессерит, посланных на Икс для обучения Хви. Но послания эти скрывали больше, чем сообщали. После прочтения этих донесений возникало множество вопросов.

Какие невзгоды ты пережила, девочка?

Какие трудности ты испытала в юности?

Антеак шмыгнула носом и взглянула на черный квадрат. Эти мысли вернули ее к верованию фрименов о том, что человека формирует планета, на которой он родился.

— Есть ли на вашей планете странные и необычные животные? — вот типичный фрименский вопрос.

Хви явилась к Преподобной Матери с внушительным эскортом Говорящих Рыб — более сотни атлетически сложенных женщин. Антеак в жизни своей не видела столько оружия — лазерные ружья, ножи, кинжалы, гранаты, палаши…

Антеак обвела взглядом спальню. Господь Лето говорил ей, зачем он поместил ее в эти условия.

— Этим вы можете измерить свою ценность в глазах Бога-Императора!

Хотя… теперь последовало весьма щекотливое поручение, связанное с поездкой на Икс, что позволяло сделать некоторые предположения о намерениях и отношении Господа Лето. Возможно, времена изменились, и теперь Общину ждут почести и больше Пряности.

Все зависит от того, как я справлюсь с поручением.

Хви вошла в спальню одна и скромно села на лежанку, причем ее голова оказалась ниже головы Антеак. Прекрасно и обдуманно. Очевидно, что Говорящие Рыбы могли поставить Антеак в любое положение по отношению к Хви — той стоило только шевельнуть пальцем. Первые слова Хви поразили Преподобную Мать до немоты.

— С самого начала вы должны знать, что я выхожу замуж за Господа Лето.

Потребовалось все умение Антеак, чтобы не показать всю глубину изумления. Способности Антеак позволили ей распознать, что слова Хви были правдивыми и искренними, но все их значение еще предстояло обдумать.

— Господь Лето приказал, чтобы вы никому не сообщали об этом решении, — добавила Хви.

Вот это дилемма, подумала Антеак. Могу ли я сообщить Сестрам в капитул?

— В свое время это станет известно всем, — сказала Хви Нори. — Но это время еще не пришло. Я говорю это вам, чтобы подчеркнуть всю степень доверия, которое испытывает Лето.

— Доверие к вам?

— И ко мне, и к вам.

Антеак едва смогла сдержать дрожь. Такое доверие присуще только очень сильной власти.

— Знаешь ли ты, почему Икс выбрал послом на Арракисе именно тебя? — спросила Антеак.

— Да, они хотели, чтобы я втерлась к нему в доверие, а потом обманула.

— Кажется, ты преуспела. Означает ли это, что иксианцы верят в некоторые… странные привычки Господа Лето?

— В них не верят даже тлейлаксианцы.

— Я понимаю это так, что ты отрицаешь истинность этих россказней?

Хви говорила настолько бесстрастно, что даже умение Преподобной, приобретенное в школе Бене Гессерит, и способности ментата плохо помогали в расшифровке значения того, что рассказывала Хви.

— Ты говорила с ним и видела его. Правдиво ответь на эти вопросы самой себе.

Антеак с трудом подавила вспышку раздражения. Несмотря на юность, Хви была отнюдь не послушница и никогда не станет хорошей сестрой Бене Гессерит. Какая жалость!

— Докладывала ли ты об этом своему правительству на Икс?

— Нет.

— Почему?

— Они скоро и сами об этом узнают. Преждевременное разглашение может повредить Господу Лето.

Это истинная правда, напомнила себе Антеак.

— Не является ли верность Иксу для тебя главной? — спросила Антеак.

— Моя главная верность принадлежит Истине, — помедлив, Хви улыбнулась. — Изобретательность Икса выше его ума.

— Думают ли на Иксе, что ты представляешь угрозу для Бога-Императора?

— Я думаю, что в первую голову они озабочены моей осведомленностью. Я обсуждала этот вопрос с Ампром перед самым моим отъездом сюда.

— Этот Ампр — директор департамента иностранных дел?

— Да, Ампр убежден, что Господь Лето допускает угрозу по отношению к себе только до определенных пределов.

— Это сказал тебе сам Ампр?

— Ампр убежден, что от Господа Лето нельзя скрыть будущее.

— Но в основе моей миссии на Икс лежит предположение о том, что… — Антеак помолчала, покачала головой и продолжила: — Почему Икс снабжает Господа машинами и оружием?

— Ампр полагает, что у Икса нет выбора. Подавляющая сила истребляет людей, которые начинают представлять собой угрозу.

— Выходит, что если Икс откажется от поставок, то это переполнит чашу терпения Лето. Середины быть не Может. Думала ли ты о последствиях, которые вызовет Женитьба Лето?

— Ты имеешь в виду сомнения относительно Божественности Императора, которые могут возникнуть после свадьбы?

— Да, многие люди после этого поверят в россказни тлейлаксианцев.

В ответ Хви лишь улыбнулась.

Проклятие! Как же мы ухитрились упустить эту девочку?

— Он изменяет основы своей религии, — в тоне Антеак прозвучало обвинение. — Вот в чем заключается все дело.

— Вы делаете ошибку, судя о других по себе, — сказала Хви и, видя, что Антеак возмутилась, добавила: — Но я пришла сюда не для того, чтобы спорить по поводу действий Господа Лето.

— Нет, конечно, нет, — поспешила согласиться Антеак.

— Господь Лето велел мне, — продолжала Хви, — рассказать вам все мельчайшие подробности, сохранившиеся в моей памяти, о месте, где я родилась и воспитывалась в детстве.

Вспомнив эти слова Хви, Антеак посмотрела на черную дощечку, лежавшую у нее на коленях. Хви рассказывала подробности и детали, которые велел ей рассказал ее господин (и жених!), подробности, которые показались бы скучными любому, кто в отличие от Антеак не обладал способностями ментата извлекать отовсюду необходимую информацию.

Антеак покачала головой, думая о том, что ей придется сообщать в капитул Общины Сестер. К этому времени они уже прочтут ее предыдущее послание. Машина, которая может защитить свое содержимое от всепроникающей способности предзнания Господа Лето? Возможно ли в принципе создание такой машины? Может быть, это просто еще одна проверка Богом-Императором искренности намерений Бене Гессерит? Но постойте! Если бы он уже не знал о таинственном происхождении Хви Нори, то…

Ум ментата помог Антеак мгновенно понять, почему именно ее Господь Лето избрал для миссии на Иксе. Бог-Император не мог доверить эту информацию Говорящим Рыбам. Он не хотел, чтобы Рыбы заподозрили своего Бога в слабости.

Но так ли это очевидно, как представляется с первого взгляда? Колеса в колесах — как это похоже на Господа Лето.

И снова Антеак задумчиво покачала головой. Она наклонилась над дощечкой и стерла сообщение о том, что Господь Лето выбрал себе невесту.

Они скоро и сами все узнают, а Антеак пока разберется в подтексте происходящего.

Глава 31

Если знаешь все о своих предках, то являешься непосредственным свидетелем событий, приведших к созданию мифов и религий нашего прошлого. Поняв это, вы неизбежно будете считать меня творцом мифа.

(Похищенные записки)

Первый взрыв раздался, когда темнота опустилась на Онн. Этим взрывом убило несколько гуляк, отправившихся на вечеринку, где (как было обещано) Танцующие Лицом должны были показать древнюю пьесу о короле, убившем своих детей. После драматических событий первых четырех дней Празднеств некоторые граждане потеряли бдительность и снова начали появляться на улицах, перестав прятаться в относительной безопасности своих жилищ. Слухи о ранениях и смертях случайных прохожих начали циркулировать по городу как предупреждение и призыв к осторожности.

Погибшие и пострадавшие вряд ли оценили бы замечание Лето о том, что случайные прохожие оказались слишком близко от центра взрыва.

Обостренные чувства Лето позволили ему точно и быстро определить место взрыва. Император пришел в ярость и отдал приказ, о котором потом долго жалел. Он велел Говорящим Рыбам «истребить Танцующих Лицом — даже тех, кто был им ранее помилован».

Сама вспышка ярости буквально зачаровала Лето. Прошло так много времени с тех пор, как он последний раз ощущал нечто похожее на небольшом гнев. Его отрицательные реакции ограничивались растерянностью и раздражением. Но теперь, когда опасность угрожала Хви Нори, — он испытал наконец ярость!

По зрелом размышлении он решил изменить жестокий приказ, но это случилось не прежде, чем Говорящие Рыбы покинули подземелье, преисполненные яростью своего Бога.

— Бог разгневан! — кричали некоторые из них.

Второй взрыв задел некоторых Говорящих Рыб, появившихся на площади, Лето отменил свой последний приказ, чем спровоцировал еще большее насилие. Третий взрыв, раздавшийся невдалеке от места первого, заставил Лето непосредственно принять участие в событиях. Он привел в движение свою тележку, на лифте поднялся на поверхность и, словно потерявший разум берсерк, ворвался в битву.

На площади царил хаос, освещаемый тысячами прожекторов, запущенных в небо Говорящими Рыбами. Центральная часть площади была разворочена, нетронутым осталось только металлопластиковое покрытие, по которому были разметаны обломки стен, убитые и раненые.

У стен иксианского посольства развернулось настоящее сражение.

— Где мой Дункан? — проревел Лето.

К нему подбежала башар гвардии и, едва переводя Дыхание, доложила, что Дункан доставлен в Цитадель.

— Что здесь происходит? — спросил Лето, указывая на побоище у посольства.

— Мятежники и тлейлаксианцы атакуют иксианское посольство. У них полно взрывчатки.

Башар не успела закончить фразу, как перед развороченным фасадом посольства прогремел еще один взрыв. Вихрь оранжевого, в черных точках пламени взметнул в воздух извивающиеся тела.

Не думая о последствиях, Лето убрал колеса, включил подвеску и стремительно перелетел через площадь, Обрушившись на ряды атакующих. Этот полет был похож на полет бегемота с огнями у морды. Перелетев через своих, Лето обрушился на фланг нападавших, чувствуя, как по его телу бьют лучи лазерных ружей.

Тележка столкнулась с мягкой человеческой плотью, сокрушая тела врагов.

Тележка вынесла Императора к стене посольства. Ровная поверхность закончилась, подвеска чиркнула по бугристому булыжнику. Лето чувствовал, как его ребристое тело щекочут лазерные лучи. Внутреннее тепло, преобразованное в кислород, извергалось из хвоста. Инстинктивно Лето спрятал лицо в складку кожи Червя, то же самое он сделал с руками. Тело его взметнулось над тележкой, выгнулось огромной дугой и принялось крушить нападавших.

По мостовой потекла кровь. Для тела Лето кровь была водой, смертельно опасной водой, но что поделаешь — смерть освобождает воду. Извивающееся и разящее тело скользило по этой кровавой воде, проникая в поры кожи из песчаных форелей и причиняя Лето невыносимые мучения. Эти страдания еще больше увеличивали ярость, и огромное тело разило противника с еще большей силой.

Когда Лето нанес первый удар, Говорящие Рыбы отступили по периметру схватки, поняв, какое преимущество они получили. Башар закричала, покрывая шум битвы:

— Добивать оставшихся!

Говорящие Рыбы бросились вперед.

В течение нескольких минут перед стенами иксианского посольства разыгрывалась кровавая драма — сверкали клинки, плясали во тьме дуги лазерных лучей, видны были руки и ноги, ударявшие живые, корчившиеся в предсмертных судорогах тела. Говорящие Рыбы не брали пленных.

Лето неистово вращался всем телом в кровавой каше перед входом в посольство, едва ли осознавая боль, которую причиняла ему вода. Воздух вокруг него был насыщен кислородом, и это сохраняло его человеческие чувства. Он мысленно подозвал к себе тележку, осторожно потрогал поврежденную подвеску и аккуратно перенес свое тело на тележку, мысленно отдав ей приказ медленно двигаться назад, в подземелье.

Очень давно он приготовился к такому повороту событий, создав в подземелье специальную чистку — помещение, в котором создавалась высокая температура, и сухой перегретый воздух очищал поверхность тела Червя от избытка влаги. Можно было заменить это помещение обычным песком, но в Онне не было столько песка.

Уже находясь в лифте, он послал приказ немедленно доставить к нему Хви.

Если она осталась жива.

У него не было времени испытывать свои способности, сейчас его тело — тело червя и человека — нуждалось лишь в очищающем жаре.

Уже находясь в чистке, он вспомнил о своем измененном приказе: «Сохраните жизнь некоторым Танцующим Лицом!» Но к этому времени разъяренные Говорящие Рыбы уже действовали разрозненными группами по всему городу и у Лето не было сил оповестить о новом приказе всех сражающихся.

Как только Лето вышел из чистки, к нему прибыла капитан гвардии, сообщившая, что Хви получила лишь легкое ранение и будет доставлена в подземелье как только командир на месте сочтет это возможным и разумным.

Лето на месте произвел капитана в суббашары. Женщина отличалась мощным телосложением Наилы, но лицо ее было помягче — более округлое и соответствующее старинным понятиям о женственности. Дрожа от такой милости Бога, женщина с благоговением выслушала повеление проследить, чтобы ничего не случилось с Хви, повернулась кругом и бросилась исполнять приказ.

Я даже не спросил ее имени, подумал Лето, перекатываясь на новую тележку в углублении малого Аудиенц-зала. Потребовалось несколько мгновений, чтобы припомнить имя женщины, произведенной в суббашары — Киеуэмо. Надо подтвердить производство. Он записал на диктофон это напоминание, чтобы позже сделать это лично. Все Говорящие Рыбы должны знать, как высоко ценит он Хви Нори. После сегодняшней ночи в этом, правда, и без того не будет никаких сомнений.

Слишком многие видели, что я сам убивал, подумал он.

Ожидая прибытия Хви, Лето обдумал происшедшее. Атака была проведена не по типичным правилам тлейлаксианской стратегии, но нападение на дороге вполне вписывалось в эти новые правила. Все указывало на то что его хотят убить.

Я вполне мог погибнуть в этой свалке. Здесь крылось объяснение того, что он не предвидел нападения, но было в этом и еще одно, более глубокое соображение. Из многочисленных догадок складывалась ясная картина происходящего. Кто лучше всех знал Бога-Императора? Кто знал, как следует плести заговор? Малки!

Лето вызвал охранницу и велел ей узнать, покинула ли уже Антеак Арракис. Через несколько секунд охранница вернулась.

— Антеак все еще находится в своих апартаментах, — доложила Говорящая Рыба. — Командиры с мест докладывают, что тот квартал не подвергался атакам.

— Спросите Антеак, — сказал Лето, — понимает ли она теперь, почему я определил им такое неудобное место для проживания — вдалеке от своей резиденции? Скажите ей, чтобы во время своего пребывания на Иксе она разыскала Малки и установила его местопребывание. Потом пусть она сообщит об этом начальнице местного гарнизона.

— Малки, бывший иксианский посол?

— Он самый. Его нельзя оставлять в живых или на свободе. Вам надлежит известить командира тамошнего гарнизона, чтобы она установила самую тесную связь с Антеак и оказывала ей всякую потребную помощь. Малки должен быть взят иод стражу и доставлен сюда, ко мне, или казнен — это на усмотрение командира.

Охранница кивнула, по ее липу пробежала тень. Женщина не стала просить повторить приказ. Все охранницы обладали способностью прочно запоминать сказанное с первою раза. Они могли слово в слово, сохранил даже интонации, повторить все, что они услышат от своего Бога-Императора.

Когда женщина ушла, Лето послал запрос, и через Секунду ему ответила Наила. Иксианский аппарат выхолащивал живые интонации, и до слуха Лето доходил лишь металлический, лишенный всякого выражения голос.

Да, Сиона в Цитадели. Нет, Сиона не входила и контакт с мятежниками. «Нет, она даже не знает, что а данный момент я наблюдаю за ней». Нападение на посольство? Его осуществила раскольническая группировка «Союз с Тлейлаксу».

Мысленно Лето облегченно вздохнул. Всегда эти революционеры дают своим группам столь претенциозные названия.

— Кто-нибудь из них остался в живых?

— Судя по всему, нет.

Металлический голос был лишен всякого выражения, и Лето всегда удивлялся своей способности внутренне восполнять этот механический пробел.

— Ты свяжешься с Сионой, — сказал он. — Откроешь ей, что ты — Говорящая Рыба. Скажешь, что не говорила этого раньше потому, что боялась утратить ее доверие и опасалась разоблачения, поскольку из всех Говорящих Рыб только ты одна была обязана хранить Сионе беспрекословную верность. Подтверди ей свою клятву. Поклянись ей всем, что для тебя свято, что будешь и дальше хранить ей верность и выполнять все ее распоряжения. Ты сделаешь все, что она тебе прикажет. Так оно и будет, ты и сама это хорошо знаешь.

— Слушаюсь, мой господин.

В ответе Лето без труда уловил фанатичную преданность. Она подчинится ему беспрекословно.

— Если это возможно, сделай так, чтобы Сиона и Дункан Айдахо остались на какое-то время наедине.

— Слушаюсь, мой господин.

Пусть тесное общение само сослужит свою службу, подумал Лето.

Он отключил связь и вызвал к себе командира подразделений, действовавших на площади. Башар прибыла немедленно — форма была покрыта грязью и пылью, на сапогах — запекшаяся кровь. Высокая, изящная женщина, с тонкой костью. Морщинки на лице придавали ее орлиному профилю выражение собственного достоинства. Лето припомнил ее воинскую кличку — Ийлио, что по-фрименски означает «зависимая». Он. однако, обратился к ней по материнскому имени — Найше, что означает «дочь Шан», что придаю их общению некоторую интимность.

— Садись на подушку, Найше, — заговорил Лето. — Ты на славу поработала.

— Благодарю вас, мой господин.

Она опустилась на красную подушку, на которой сидела и Хви. В углах рта женщины таилась усталость, но глаза оставались живыми и внимательными. Она приготовилась слушать.

— Обстановка в городе стала спокойной, — это был не вполне вопрос, но Лето явно ждал подтверждения своей оценки.

— Она спокойная, но в ней все равно нет ничего хорошего, — произнесла Найше.

Лето взглянул на кровь, в которой были испачканы сапоги башара.

— Что происходит на улице перед иксианским посольством?

— Она полностью очищена, мой господин. Там уже идут ремонтные работы.

— Что на площади?

— К утру она примет свой обычный вид.

Она продолжала твердо смотреть Лето в глаза. Оба понимали, что главная тема разговора еще не затронута. Однако Император заметил в глазах Найше сильный блеск.

Она гордится своим господином!

Найше впервые видела, что ее Император умеет убивать сам. Были посеяны семена страшной зависимости. Если нам будет угрожать опасность, то наш господин лично придет на помощь. Именно поэтому так блестели глаза Найше. Она не будет больше поступать независимо, теперь для принятия решений она всегда будет черпать силу У Бога-Императора и отвечать лишь за правильное использование этой силы. Крылатая смерть явится по первому ее зову.

Лето очень не нравился такой оборот деда, но делать было нечего, обратного хода нет. Исправить положение можно будет лишь медленно и постепенно.

— Где нападавшие ваяли лазерные ружья?

— С наших складов, мой господин. Охрана была заменена.

Заменена. Какой великолепный эвфемизм. Провинившиеся Говорящие Рыбы были арестованы и содержались в камерах до тех пор, пока не потребуются смертники для выполнения какого-либо чрезвычайного задания. Они умрут с радостью, искупая свой грех. Даже слух о том, что такие берсерки существуют, мог успокоить самые горячие головы.

— Проникли ли нападавшие в арсенал?

— Хитростью и с помощью взрывчатки. Охрана арсенала потеряла бдительность.

— Источник взрывчатки?

Найше устало пожала плечами.

Лето мог только согласиться с ней. Он понимал, что может установить источник, но какой в этом прок? Предприимчивые люди могли изготовить взрывчатку из самых разнообразных подручных средств — сахара, свинцовых белил, растительного масла, невинных удобрений, пластита, растворителей и обычной навозной жижи. Если учесть сообразительность, техническую подготовку и образованность, то этот список можно продолжить до бесконечности. Даже в таком обществе, которое он создал, — в обществе с ограниченной технологичностью, всегда найдутся люди, способные создать довольно совершенное малое оружие. Сама идея исключения такой опасности — это химера и пустой миф. Ключ к решению проблемы — это ограничение стремления к насилию. В этом отношении события нынешней ночи можно рассматривать как катастрофу.

Как много новой несправедливости, подумал он.

Найше, словно прочитав его мысли, тяжело вздохнула.

Это естественно, ибо с младых ногтей Говорящих Рыб учат всячески избегать несправедливости.

— Мы должны заняться поисками оставшихся в живых мирных жителей, — сказал он. — Проследи, чтобы им помогли всем, чем можно. Все должны понять, что вина целиком и полностью лежит на тлейлаксианцах.

Найше согласно кивнула. Она никогда не стала бы башаром, если бы не понимала смысла таких приказов. Она верила слепо. Если господин говорит, что виноваты тлейлаксианцы, значит, так оно и есть. В таком понимании была своя практичность. Она поняла, почему они не убили всех тлейлаксианцев.

Нельзя полностью избавляться от всех козлов отпущения.

— Надо отвлечь внимание, — сказал Лето. — Возможно, один из них уже у нас в руках. Я скажу вам об этом после встречи с госпожой Хви Нори.

— Иксианским послом? Разве она не…

— Она совершенно невиновна, — ответил он, не дав башару закончить фразу.

В глазах Найше светилась безграничная вера, этот пластичный материал мгновенно прекращал всякие размышления и зажигал глаза фанатичным огнем. Иногда Лето испытывал ужас от своей неограниченной власти. Даже Найше не была исключением.

— Я слышу, что госпожа Хви уже прибыла. Пригласишь ее ко мне, когда будешь выходить, — приказал Лето. — И вот что еще, Найше…

Башар, которая уже встала, застыла на месте, ожидая приказания.

— Сегодня я произвел Киеумо в суббашары, — сказал он. — Проследи, чтобы это производство было утверждено официально. Что касается тебя, то я очень доволен. Проси и получишь.

Он заметил, что эта ритуальная фраза пришлась очень по душе башару. Однако она ничем не выразила свою радость и сказала:

— Я испытаю Киеумо. Если она справится с моими обязанностями, то я хотела бы пойти в отпуск. Я очень давно, много лет, не была дома, на Салуса Секунду с.

— Можешь ехать в любое время по своему выбору.

Салуса Секундус, ну конечно же! — подумал он.

Когда женщина упомянула о своей родине, Лето сразу вспомнил, на кого она так похожа. В ней течет кровь Коррино, она напоминает Харка аль-Ада. Оказывается, мы с ней довольно близкие родственники.

— Мой господин очень великодушен, — сказала Найше.

Она покинула зал пружинистым шагом. В вестибюле раздался ее голос.

— Госпожа Хви, наш господин сейчас примет вас.

Вошла Хви, сначала на фоне сводчатого дверного проема возник ее силуэт, она нерешительно остановилась, потом, привыкнув к полумраку, шагнула вперед. Она шла к Лето, словно мотылек, который летит на свет свечи, окидывая взглядом его тело, ища на нем следы ран. Он знал, что никаких следов она не увидит, — он лишь чувствовал боль и небольшую дрожь.

Своим сверхъестественным зрением Лето увидел припухлость на правой ноге Хви, скрытую под платьем. Девушка остановилась перед углублением, в которой находилась тележка.

— Мне сказали, что ты ранена, Хви. Тебе больно?

— У меня под коленом резаная рана, мой господин. Небольшой осколок стены. Говорящие Рыбы смочили его каким-то лекарством, и боль утихла. Я очень боялась за тебя, мой господин.

— А я боялся за тебя, моя дорогая Хви.

— Я была в опасности только во время первого взрыва. Меня спрятали в подвале посольства.

Значит, она не видела моего неистовства. Как я благодарен за это Говорящим Рыбам.

— Я послал за тобой, чтобы просить у тебя прощения, — сказал он.

Она села на золотистую подушку.

Что я должна простить тебе, Лето? Нет никаких оснований…

— Меня проверили, Хви.

— Тебя?

— Нашлись люди, которые захотели проверить глубину моих чувств по отношению к тебе, они хотели узнать, что я сделаю для спасения Хви Нори.

Хви указала рукой наверх.

— Это… произошло из-за меня?

— Это произошло из-за нас.

— О… Но кто…

— Ты согласилась выйти за меня замуж, Хви, и я… — Он поднял руку, видя, что она хочет заговорить. — Антеак открыла то, что ты ей рассказала, но не это послужило причиной событий.

— Тогда кто…

— Это неважно, кто. Важно, чтобы ты все обдумала с самого начала. Я должен дать тебе возможность изменить свое решение.

Она печально опустила глаза. Как сладостны ее черты, подумал он. Только в своем воображении мог он прожить с Хви всю жизнь, как живут мужья со своими женами. В его памяти хватило бы воспоминаний для того, чтобы представить себе такую жизнь. Он мог представить себе радости узнавания, прикосновения, поцелуи, ласки, из которых рождается болезненная красота истинной любви. Эти представления причиняли ему боль намного более сильную, чем раны, полученные на площади.

Хви вздернула подбородок и посмотрела в глаза Лето. Он увидел в ее взгляде сострадание и стремление помочь ему.

— Как еще могу я служить тебе, мой господин?

Он напомнил себе, что она — человек, человек, которым он в полной мере больше не является. С каждой минутой эта разница становилась все больше и больше. В душе его поднялась сильная боль. Хви была неизбежной реальностью, такой земной и такой первобытной, что ее нельзя было выразить никакими словами. Душевная боль стала почти невыносимой.

— Я люблю тебя, Хви. Я люблю тебя так, как мужчина любит женщину… но между нами невозможна близость. Ее не будет никогда.

По ее щекам заструились слезы.

— Я должна уехать? Мне надо вернуться на Икс?

— Онистанут мучить тебя, стараясь узнать причину, по которой провалились их планы.

Она видела мою боль, подумал он. Она знает всю тщетность усилий, она подавлена. Что же она станет делать? Она не солжет. Не скажет, что возвращает мне любовь, как женщина мужчине. Она понимает всю бесполезность наших отношений в земном смысле. Но она знает и свои чувства в отношении меня — сочувствие, благоговение, жажда познания, которая не знает страха.

— Тогда я остаюсь, — сказала она. — Мы будем извлекать из нашего общения ту радость, которая будет нам доступна. Это самое лучшее, что мы сможем сделать. Если для этого нам надо пожениться, то пусть будет так.

— В этом случае я должен поделиться с тобой теми знаниями, которыми я никогда и ни с кем не делился, — сказал он. — Я дам тебе такую власть над собой, которой…

— Не делай этого, господин! Вдруг кто-нибудь принудит меня…

— Отныне ты никогда не покинешь моего дома. Твоим домом станет это подземелье, Цитадель, потайные места в Сарьире.

— Пусть исполнится твоя воля.

Как открыто и спокойно принимает она свою судьбу.

Надо успокоить эту пульсирующую боль. Она угрожает ему и Золотому Пути.

Эти умные иксианцы!

Малки понимал, как обстоятельства вынуждают власть имущих постоянно подвергаться искушению сирен, как это нужно властителям для довольства собой.

Это постоянное осознание силы и власти, присутствующих в самом незначительном жесте.

Хви приняла его молчание за неуверенность.

— Мы поженимся, мой господин?

— Да.

Надо ли предпринять что-то в отношении тлейлаксианских россказней о…

— Не надо ничего предпринимать.

Она внимательно посмотрела на него, припомнив их предыдущий разговор. Сеется семя распада.

— Я боюсь, господин, что могу ослабить тебя, — сказала Хви.

— Значит, тебе надо найти способ сделать меня сильнее.

— Станешь ли ты сильнее, если мы немного уменьшим огонь веры в Бога Лето?

Лето подумал, что в этом высказывании было что-то от духа Малки. Именно такие замечания делали его особенно очаровательным. Мы никогда не сможем избавиться от того, чему нас научили в детстве.

— Твой вопрос требует ответа, — сказал Лето. — Многие будут поклоняться мне так, как задумал я. Многие же станут верить лжи.

— Господин… ты станешь просить меня лгать ради тебя?

— Конечно нет. Но могу попросить тебя хранить молчание тогда, когда тебе очень захочется говорить.

— Но если они будут поносить тебя?

— Ты не станешь протестовать.

По щекам Хви снова потекли слезы. Как хотелось Лето утереть их… но это была вода, смертельная для него вода.

— Все будет делаться именно так, — сказал Лето.

— Ты все объяснишь мне, господин?

— Когда меня не станет, они должны будут объявить меня Шайтаном, Императором геенны. Но колесо будет безостановочно катиться по Золотому Пути.

— Господин, но, может быть, гнев будет направлен не на меня одну? Я не…

— Нет! Иксианцы сделали тебя более совершенной, чем задумали. Я воистину люблю тебя и с этим уже ничего нельзя поделать.

— Я не желаю причинять тебе боль! — в словах Хва прозвучала неподдельная мука.

— Что сделано, то сделано. Обратной дорога нет.

— Помоги мне понять.

— Та ненависть, которая возникнет после моей смерти, тоже уляжется и отойдет в прошлое. Пройдет много времени. Затем в один прекрасный день люди найдут мой записки.

— Записки? — Хви была удивлена такой сменой темы разговора.

— Хронику моего времени. Мои аргументы, мою апологию. Существуют копии и сохранятся фрагменты и обрывки, некоторые в искаженной форме, но оригиналы тоже сохранятся и будут ждать своего времени. Я хорошо спрятал их.

— И что будет, когда их найдут?

— Люди узнают, что я был совсем не таким, каким они меня себе представляли.

Голос Хви превратился в трепетный шепот:

— Мне уже известно то, что они узнают.

— Да, моя дорогая Хви. Я тоже так думаю.

— Ты не Бог и не дьявол. Таких, как ты. не было и нет, ты — тот, кто устраняет необходимость.

Она вытерла слезы.

— Хви, ты представляешь, насколько ты опасна?

Ее взгляд выразил тревогу, руки застыли в напряжении.

— Ты совершаешь поступки святой, — сказал он. — Ты понимаешь, как опасно появление святого в ненужное время в неподходящем месте?

Она отрицательно покачала головой.

— Люди должны быть готовы к появлению святого, — сказал он. — В противном случае они становятся слепыми последователями, попрошайками, фанатиками, которые прячутся в тени святого. Это уничтожает людей, ибо питает их слабость.

Посте минутного размышления она согласно кивнула головой.

— Появятся ли святые после того, как тебя не станет?

— В этом и заключается цель моего Золотого Пути.

— Дочь Монео, Сиона, — она тоже…

— Пока она только мятежница. Что касается святости, го мы позволим ей самой сделать выбор. Возможно, она сделает только то, ради чего родилась.

— Ради чего, господин?

— Перестань называть меня господином, — сказал он. — Червь и его супруга. Зови меня Лето, если это тебе больше нравится. Господин мешает общению.

— Да, гос… Лето. Но в чем…

— Сиона была рождена для того, чтобы править. В такой селекции заключается определенная опасность. Начав править, познаешь вкус власти. Это может, в свою очередь, привести к непростительной безответственности, к неприятным эксцессам, и на поверхность выплывет страшный разрушитель — дикий гедонизм.

— Сиона…

— Все, что мы знаем о Сионе, — это то, что она может остаться привержена своему нынешнему повелению, которое наполняет все ее чувства. Она но необходимости аристократка, но аристократия большей частью обращает свои взоры к прошлому. Это залог неудачи. Ты не сможешь разглядеть путь, лежащий перед тобой, если будешь, подобно Янусу, смотреть одновременно вперед в назад.

— Янус? А, это бог, два лица которого направлены в противоположные стороны. — Она облизнула губы. — Ты Янус, Лето?

— Я — Янус, увеличенный в миллиарды раз. Но я и меньше, чем этот двуликий бог. Например, я обладал свойством, которое приводило в восторг всех моих администраторов, — все мои решения были выполнимы и действенны.

— Но если ты потерпишь неудачу, то…

— Это верно, тогда они все обратятся против меня.

— Заменит ли тебя Сиона, если ты…

— Ах, какое это огромное если! Ты же видишь, что Сиона угрожает самому моему существованию. Но она не представляет собой угрозы Золотому Пути. Остается также фактом то, что мои Говорящие Рыбы очень привязаны к Дункану.

— Сиона кажется такой юной.

— Я же играю роль обманщика, который притворяется, что полностью игнорирует нужды своего народа.

— Может быть, мне стоит поговорить с ней и попытаться…

— Нет, ты не должна в чем бы то ни было убеждать Сиону. Пообещай мне это, Хви.

— Если ты просишь, то я, конечно, соглашусь, но я…

— У всех богов возникают такие проблемы. Воспринимая глубокие потребности, я часто жертвую сиюминутными. Такое пренебрежение оскорбляет молодых.

— Но разве ты не можешь разумными доводами…

— Никогда не пытайся с помощью разума отговорить человека от чего бы то ни было, если он искренне считает, что он прав.

— Но если ты точно знаешь, что он не прав.

— Ты веришь в меня?

— Да.

— Ну а если кто-нибудь попытается убедить тебя в том, что я — величайшее на свете зло…

— Я очень рассержусь, я… — она замолчала.

— Разум ценен тогда, когда приходится иметь дело с бессловесной материей, основой вселенной.

Размышляя, Хви нахмурила брови. Лето наслаждался, видя, как пробуждается ее осознание.

— Ни одно разумное создание никогда не посмеет отрицать опыт Лето, — сказал он. — Я вижу, что начинает просыпаться твое понимание. Начинает! Начало! Вот в чем заключается суть любой жизни!

Она согласно кивнула.

Никаких споров. Когда она нападет на след, она последует по нужному пути до конца.

— До тех пор, пока существует жизнь, любой конец будет одновременно означать начало. — Я же спасу человечество от него самого.

Она снова кивнула. Движение началось.

— Отсюда следует, что никакая смерть не может означать неудачу, которая якобы постигла умершего, — сказал он. — Именно поэтому самые трепетные чувства у нас вызывает рождение нового человека. Вот почему самая трагичная смерть — это смерть юного создания.

— Икс все еще угрожает твоему Золотому Пути? Я всегда знала, что они замышляют против него какое-то зло.

Они плетут заговор. Хви не понимает глубинного смысла слов, которые сама же и произнесла. У нее нет нужды их слышать.

Он внимательно посмотрел на нее, полный ощущения чуда, которое являла собой Хви в его глазах. Девушка обладала той формой честности, которую многие назвали бы наивной, но которую сам Лето предпочел бы назвать честностью, лишенной себялюбия. Честность не была чертой ее характера. Она сама была честностью.

— Завтра я устраиваю на площади представление, — сказал Лето. — Выступать будут уцелевшие Танцующие Лицом. После этого будет объявлено о нашей помолвке.

Глава 32

Пусть ни у кого не будет сомнений в том, что я — собрание моих предков, арена, на которой протекает их активное существование. Они — мои клетки, а я — их тело. Это душа, коллективное бессознательное, источник архетипа, хранилище душевных травм и радостей. Я выбираю за них, когда им просыпаться. Мои состояния души — это состояния их душ. Их знания кристаллизуются в моей наследственности. Миллиарды этих людей составляют мою целостность и единство.

(Похищенные записки)

Представление Танцующих Лицом продолжалось около двух часов, после чего прозвучало объявление, повергшее в шок всех обитателей Города Празднеств.

— Прошли столетия с тех пор, как у него в последний раз была невеста!

— Дорогая моя, прошла целая тысяча лет.

Собрание Говорящих Рыб было кратким. Несмотря на шумное ликование, они были встревожены.

«Вы — мои единственные невесты». Так он говорил, но, значит, это не было истинным смыслом Сиайнока?

Лето рассудил, что Танцующие Лицом выступали весьма хорошо, несмотря на то что были объяты диким страхом. Костюмы нашлись в подвалах фрименского музея — черные накидки с капюшонами, белые веревочные пояса, распростерший крылья зеленый ястреб на плечах — форма бродячих священников Муад'Диба. Танцующие Лицом надели на себя маски иссеченных песками лип, рассказав в танце о том, как Муад'Диб со своими легионами насаждал свою религию во всей Империи.

Во время представления Хви, одетая в блестящее серебристое платье, украшенное жадеитовым ожерельем, сидела рядом с Лето на его тележке. Один раз она склонилась к нему и спросила:

— Это не пародия?

— Вероятно, лишь для меня.

— Знают ли об этом Танцующие Лицом?

— Они подозревают об этом.

— Значит, они не так напуганы, как хотят показать?

— О нет, они очень напуганы. Просто они храбрее, чем думает большинство людей.

— Храбрость может так близко граничить с глупостью, — прошептала Хви.

— И наоборот.

Она окинула оценивающим взглядом Лето и вновь обратила свое внимание на арену. В живых остались около двухсот Танцующих Лицом. Все они участвовали в танце. Сложные волнообразные движения их тел завораживали зрителей. Наблюдая за их представлением, можно было забыть о кровавой драме, разыгравшейся накануне ночью.

Лето вспомнил об этом незадолго до полудня, когда лежал в приемном зале, ожидая прихода Монео. Монео к этому времени успел проводить Преподобную Мать Антеак в порт Гильдии, обсудил с командирами Говорящих Рыб результаты вчерашнего побоища и слетал в Цитадель, где удостоверился, что Сиона по-прежнему находится под надежной охраной и не участвовала в событиях У иксианского посольства. Он вернулся в Онн после оглашения помолвки, о которой никто заранее не поставил его в известность.

Монео пришел в неописуемую ярость. До сих пор Лето никогда не приходилось видеть своего мажордома в таком гневе. Он ворвался в зал, как вихрь, и остановился всего лишь в двух метрах от лица Императора.

— Теперь все поверят в тлейлаксианскую ложь! — крикнул он без всяких предисловий.

В ответ Лето заговорил спокойным и рассудительным тоном.

— Как прочно укоренилось в народе мнение о том, что боги должны быть совершенны. Греки в этом отношении были гораздо более разумны.

— Где она? — спросил Монео. — Где эта…

— Хви отдыхает. Была очень трудная ночь и долгое утро. Я хочу, чтобы она хорошенько отдохнула, прежде чем мы отправимся в Цитадель.

— Как она ухитрилась все это устроить? — не унимался мажордом.

— Монео, ты что, совсем утратил свою обычную осторожность?

— Я обеспокоен вами! Вы имеете хотя бы малейшее понятие о том, что говорят в городе?

— Я полностью осведомлен об этих россказнях.

— Что вы делаете?

— Знаешь, Монео, только древние пантеисты имели верное представление о сути Божественного — смертные несовершенства в бессмертном облачении.

Монео воздел руки к небу.

— Я видел взгляды этих людей! — Он опустил руки. — Все это разнесется по Империи за какие-нибудь две недели.

— Нет, это займет немного больше времени.

— Если вашим врагам и нужен был повод, чтобы собрать воедино…

— Ниспровержение богов — это старая человеческая традиция, Монео. Почему я должен стать исключением из правила.

Монео попытался заговорить, но совершенно потерял дар речи и не смог вымолвить ни слова. Он прошелся вдоль углубления, в котором находилась тележка, и вернулся на прежнее место.

— Если я должен чем-то помочь вам, то нуждаюсь для этого в объяснениях, — произнес Монео. — Зачем вы это делаете?

— Эмоции.

Губы Монео пошевелились, но он промолчал.

— Они проявились во мне тогда, когда я вообразил, что они покинули меня навеки, — сказал Лето. — Как сладки для меня эти последние глотки человечности.

— С Хви? Но вы же совершенно определенно не можете…

— Одной памяти об эмоциях всегда мало, Монео.

— Вы хотите мне сказать, что позволили себе погрузиться в…

— Позволил себе расслабиться? Вовсе нет. Тренога, на которой раскачивается вечность, состоит из плоти, мыслей и эмоций. Я почувствовал, что ограничен плотью и мыслями.

— Она явно затеяла какую-то подлость, — обвиняющим тоном сказал Монео.

— Конечно, затеяла. И как же я благодарен ей за это. Если мы начинаем отрицать мышление, Монео. как делают некоторые, то теряем силу рефлексии; мы не можем определить, что говорят нам наши чувства. Если мы отрицаем плоть, то лишаем колес повозку, на которой пытаемся ехать. Но отрицая эмоции, мы теряем всякий контакт со своим внутренним миром. Я больше всего на свете соскучился по эмоциям.

— Я настаиваю, господин, чтобы вы…

— Ты начинаешь злить меня, Монео. Кстати, это тоже эмоция.

Лето заметил, что ярость Монео начала утихать, он остывал, словно брошенный в воду кусок раскаленного железа. Однако пар продолжал идти.

— Я беспокоюсь не о себе, господин. Я переживаю за и вы это хорошо знаете.

— Это твои эмоции, Монео, и я очень высоко ценю — мягко проговорил Лето.

Мажордом прерывисто вздохнул. Ему никогда не приводилось видеть своего повелителя в таком состоянии — с такими эмоциями. Лето был в приподнятом настроении и одновременно довольно зол, если, конечно, Монео Правильно оценил поведение Бога-Императора. Впрочем. Разве в этом можно быть уверенным?

— То, что делает жизнь сладостной, — сказал Лето, — То, что согревает ее и наполняет красотой, то, что я сохраню, даже если оно отринет меня.

— Значит, эта Хви Нори…

— Она заставила меня мучительно вспомнить бутлерианский джихад. Она — антитеза всему механическому и бесчеловечному. Как странно, Монео, что иксианцы, именно они одни, смогли произвести на свет человека, который настолько полно воплотил в себе эти черты, что я полюбил его от всего сердца.

— Я не понимаю ваших ассоциаций с бутлсрианским джихадом, мой господин. Думающие машины на существуют в…

— Целью джихада были не только машины, но и машинное отношение, — сказал Лето. — Люди сделали эти машины, чтобы узурпировать наше чувство прекрасного, нашу индивидуальность, на основе которой мы выносим наши суждения. Естественно, и машины были уничтожены.

— Господин, мне все равно не нравится ваше радушие, с каким вы…

— Монео, Хви убеждает меня в своей правдивости одним своим присутствием. Впервые за многие столетия я не чувствую своего одиночества, пока она находится рядом со мной. Этого было бы достаточно даже если бы у меня не было других доказательств.

Монео замолчал, очевидно, тронутый упоминанием об одиночестве Лето. Естественно, Монео мог понять чувство неразделенной любви. У него самого был в этом отношении довольно богатый опыт.

Впервые за много лет Лето, в свою очередь, заметил, как постарел Монео.

Как неожиданно для них это происходит, подумал Император.

Подумав так, Лето понял, как много его заботит судьба Монео.

Я не должен позволять привязанности овладевать мною, подумал Лето, но я не могу ничего поделать, особенно когда рядом Хви.

— Над вами будут смеяться и делать непристойные жесты, — сказал Монео.

— Это очень хорошо.

— Как можно это назвать хорошим?

— Это что-то новое. Наша задача — это приводить новое в равновесие со старым и модифицировать поведение, но не подавлять приверженцев старого.

— Даже если это и так, то как можно приветствовать такое поведение?

— Непристойные жесты? — спросил Лето. — Но что противоположно непристойности?

В глазах Монео внезапно отразилось испытующее понимание. Он разглядел взаимодействие полярных сил — вещь познается своей противоположностью.

Любой предмет четко виден на контрастном фоне, подумал Лето. Несомненно, Монео увидит это.

— То, что вы говорите, очень опасно, — произнес мажордом.

Окончательный приговор консерватизма!

Ему не удалось убедить Монео. Мажордом тяжко вздохнул.

Я должен помнить, что их нельзя лишать сомнений, подумал Лето. Именно так я потерпел неудачу с Говорящими Рыбами на площади. Иксианцы умело держатся на поверхности, используя зазубрины человеческих сомнений. Свидетельство тому — Хви. В вестибюле зала, за запертой дверью, послышался какой-то шум.

— Это прибыл мой Дункан, — сказал Лето.

— Видимо, он услышал о ваших планах…

— Вероятно.

Лето видел, как Монео борется со своими сомнениями, мысли его были абсолютно прозрачны. В этот момент Монео так точно подходил своему человеческому положению, что Лето захотелось его обнять.

Он обладает всем спектром человечности: от сомнения до веры, от любви до ненависти… он охватывает все! Это осе те качества, которые плодоносят, удобренные и согретые эмоциями, обусловленные желанием жить настоящей Жизнью.

— Почему Хви приняла это предложение? — спросил Монео.

Лето улыбнулся. Монео не может сомневаться во мне; он должен сомневаться в других.

Я признаю, что это не вполне обычный союз. Хви примат, а я уже не принадлежу к отряду приматов.

Монео снова пришлось бороться с вещами, которые он чувствовал, но не был способен высказать.

Глядя на Монео, Лето почувствовал, как его созерцаемые изменения чужого поведения заструились в его сознании мощным потоком — этот ментальный процесс происходил настолько редко и с такими обильными и живыми ощущениями, что, когда это случалось, Лето боялся шевелиться, чтобы не замутить великолепную картину.

Приматы мыслят и выживают именно с помощью своего мышления. В основе этого мышления лежит нечто, что появилось вместе с клетками. Это поток человеческой озабоченности судьбами вида. Иногда примат прикрывает этот поток, окружает его непроницаемым барьером и тщательно прячет, но я намеренно сенситизировал Монео к такой работе его самого сокровенного «я». Он следует за мной, потому что считает, что именно я веду человечество по пути выживания. Он знает это на уровне своего клеточного сознания. И я нахожу это, когда смотрю на Золотой Путь. Это очень по-человечески, и мы оба согласны в одном: этот путь должен продолжаться!

— Где, когда и как будет проходить брачная церемония? — спросил Монео.

Он не спросил: «почему». Монео больше не задавал себе этот вопрос и не искал понимания, вернувшись на твердую для себя почву. Он снова стал мажордомом, управляющим хозяйством Бога-Императора, первым министром.

Он владеет существительными, глаголами, частицами, с помощью которых оперирует действительностью. Слова выступают для него в своем исконном смысле и со своими обычными функциями. Монео никогда не использует трансцендентный потенциал своих слов, но зато хорошо понимает их повседневный, обыденный смысл.

— Так что вы ответите на мой вопрос? — настаивал на своем Монео.

Лето взглянул на него, подумав: Я, напротив, чувствую, что слова в наибольшей степени полезны, когда открывают для меня отблеск притягательных и неоткрытых мест. Но это употребление слов настолько мало понимается современной цивилизацией, которая продолжает верить в механистическую вселенную абсолютных причин и следствий, очевидно сводимых к корневой причине и единственному следствию этой причины.

— Ты надоедлив, как софизмы, которые иксианцы и их коллеги с Тлейлаксу навязывают человечеству, — заявил Лето.

— Господин, я очень сильно расстраиваюсь, когда вы не обращаете внимания на очень важные вещи.

— Я обращаю на них внимание, Монео.

— Но не на меня.

— Даже на тебя.

— Ваше внимание блуждает, господин. Вам нет необходимости скрывать это от меня. Я предам себя прежде, чем предам вас.

— Ты считаешь, что сейчас я витаю в облаках?

— Что… в облаках? — переспросил Монео. Раньше он никогда не задавал такого вопроса, но теперь…

Лето объяснил иносказание, подумав при этом: Как это старо! В мозгу Лето взревели винты самолетов. Шкуры для одежды… охотники… скотоводы… долгий подъем по лестнице понимания… а теперь им предстоит сделать еще один, очень большой шаг, еще больший, чем древним.

— Вы предались праздным мыслям, — произнес с укоризной Монео.

— У меня есть время для праздных мыслей. Эта, например, очень интересна — она касается меня, как единичной множественности.

— Но, господин, есть вещи, которые требуют нашего…

— Ты бы очень удивился, узнав, что иногда получается из праздных мыслей. Я никогда не гнушался целыми днями раздумывать о вещах, которым обычный человек не Потрудился бы уделить и нескольких минут. Но почему бы и нет? При моей ожидаемой продолжительности жизни около четырех тысяч лет, значит ли что-нибудь один день? Сколько длится нормальная человеческая жизнь? Она длится около одного миллиона минут. Я уже прожил столько дней.

Монео, подавленный таким сравнением, застыл в молчании. Он вдруг осознал, что его жизнь меньше пылинки в глазах Лето. В действительности он прекрасно понимал иносказания.

Слова… слова… слова… подумал Монео.

— В сфере чувств слова почти всегда бесполезны, — продолжал вещать Лето.

Монео почти перестал дышать. Бог-Император может читать мысли.

— В течение всей нашей истории, — продолжал между тем Лето, — самой значительной функцией слов было окружать собой некие трансцендентные события, отводить для них место в хрониках и объяснять события таким образом, что когда в следующий раз мы употребляли эти слова, то говорили: ага, они обозначают такое-то и такое-то событие.

Монео был уничтожен этими речами, ужаснувшись непроизнесенным словам, которые заставили его напряженно думать.

— Именно так события исчезают для истории, — сказал Лето.

После долгого молчания Монео снова отважился заговорить:

— Вы так и не ответили на мой вопрос, господин. Как быть со свадьбой?

Каким утомленным он выглядит, подумал Лето. На его лице печать поражения.

Император быстро заговорил:

— Твоя служба нужна мне сейчас как никогда раньше. Бракосочетание должно пройти на высшем уровне. Только ты сможешь обеспечить это.

— Где будет проходить церемония, господин?

Его голос немного оживился.

— В деревне Тибур, в Сарьире.

— Когда?

— Выбор даты я предоставляю тебе. Ты сообщишь ее, когда все будет готово.

— Как будет проходить церемония?

— Я проведу ее сам.

— Нужны ли будут вам помощники, господин? Какие-нибудь приспособления или предметы?

— Ритуальные побрякушки?

— Какие-нибудь вещи, о которых я…

— Нам не потребуется много для этой маленькой шарады.

— Господин, я умоляю вас!

— Ты будешь стоять рядом с невестой и передашь ее мне, — сказал Лето. — Мы проведем обряд по старинному фрименскому обычаю.

— Нам потребуются водяные кольца, — сказал Монео.

— Да, я воспользуюсь водяными кольцами Гани.

— Кто будет присутствовать на бракосочетании, господин?

— Только караул гвардии Говорящих Рыб и аристократия.

Монео изумленно уставился в лицо Лето.

— Что? Кого господин имеет в виду под аристократией?

— Тебя, твою семью, свиту, придворных Цитадели.

— Мою… Монео судорожно глотнул. — Вы включаете сюда… Сиону?

— Да, если она перенесет испытание.

— Но…

— Она что, не член твоей семьи?

— Да, она из Атрейдесов и…

— Тогда мы безусловно включаем Сиону в число гостей.

Монео достал из кармана металлический блокнот — еще одно иксианское изобретение из проскрипций бутлерианского джихада. Мягкая усмешка коснулась губ Лето. Монео знает свои обязанности и исполнит их наилучшим образом.

Было слышно, как Айдахо громко недоумевает за дверью по поводу своего затянувшегося ожидания, однако Лето игнорировал этот шум.

Монео знает цену своим привилегиям, подумал Лето. Это тоже своего рода женитьба — привилегий и обязанностей. Это объяснение аристократа и его извинения.

Монео тем временем закончил запись.

— Несколько деталей, господин, — сказал он. — Будет ли какой-то особый наряд для Хви?

— Защитный костюм и накидка фрименской невесты — и то и другое подлинное.

— Ювелирные украшения и другие побрякушки?

Лето посмотрел на пальцы Монео, постукивавшие по крышке блокнота. Он увидел в них признаки разложения и тлена.

Лидерские способности, мужество, чувство порядка и знания — всем этим Монео обладает в избытке. Они окружают его, как священная аура, но только мои глаза способны различить гниение, скрытое под этой блестящей оболочкой. Это неизбежно. Если меня не станет, то это немедленно станет видно всем.

— Господин! — окликнул Императора Монео. — Теперь вы опять витаете в облаках?

Ага! Ему понравилось это выражение!

— Это все, — подытожил Лето. — Только накидка, защитный костюм и водяные кольца.

Монео поклонился и направился к выходу.

Теперь он смотрит вперед, подумал Лето, но даже эта новость пройдет. Он снова обратится к прошлому. А я возлагал на него такие большие надежды. Но… возможно, Сиона…

Глава 33

«Не создавайте героев», — сказал мой отец.

(Голос Ганимы, Устное Предание)

Даже по тому, как Айдахо пересек малый зал, по его громкому требованию аудиенции, Лето видел, какая трансформация произошла с гхола. Это повторялось так много раз, что стало привычным. Этот Дункан даже не поприветствовал уходящего Монео. Все укладывалось в обычный, неизменный паттерн. Как же скучны эти повторы одного и того же из века в век!

Лето даже придумал название для этого явления: «Синдром с тех пор, как…»

Гхола очень часто питали себя подозрениями о тайных вещах, которые произошли в мире за много веков забытья, которые прошли с тех пор, как они последний раз были в сознании. Что делало человечество все это время? Почему востребовали меня, жалкий реликт далекого прошлого? Ни одно «я» не может преодолевать в течение долгого времени такие сомнения — особенно склонны к сомнениям мужчины.

Один из гхола даже обвинил Лето: «Вы вложили в мое тело такие вещи, о которых я ничего не знаю! Эти вещи говорят вам обо всем, что я делаю. Вы всегда за мной шпионите!»

Другой обвинил Лето в том, что в него заложили манипуляционный механизм, который заставляет гхола хотеть того, чего желает его хозяин.

Раз начавшись, синдром «с тех пор, как…» неуклонно прогрессировал и его было очень трудно ликвидировать.

Его можно было смягчить, обратить, но семена сомнения оставались и давали бурные всходы при каждой провокации.

Айдахо остановился на том же месте, где только что стоял Монео. Его глаза, поза, разворот плеч — все выдавало подозрение. Лето намеренно позволил Айдахо медленно кипеть дальше, ожидая, когда процесс захватит голову. Айдахо взглянул в глаза Лето, потом отвернулся и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать помещение. За этим взглядом Лето тотчас же узнал знакомую повадку.

Дунканы ничего не забывают!

Рассматривая помещение и пользуясь при этом способами, которым научили его госпожа Джессика и ментат Суфир Хават, Айдахо ощутил тошнотворное чувство смещения. Он подумал, что помещение отвергает его. Каждая вещь — мягкие подушки, круглые золотистые, зеленые и красные сосуды, фрименские ковры, музейный антиквариат, расположенный стопками вокруг тележки Лето, искусственный солнечный свет, лившийся из иксианских светильников, свет, заливавший лицо Бога сухим теплым сиянием, оставлявшим по краям капюшона темные таинственные тени, запах чая с Пряностью и даже запах меланжи, которые источало исполинское тело Червя. Айдахо почувствовал, что слишком много событий произошло с тех пор, как тлейлаксианцы отдали его на милость Лули и Друга в той клетке с голыми безрадостными стенами. Слишком много… Слишком много… Действительно ли я нахожусь здесь? — подивился он. Это я? Что представляют собой те мысли, которые находятся у меня в голове?

Он внимательно всмотрелся в огромное покоящееся тело, спрятанное в густой тени и покоящееся на тележке, поставленной в углублении. Сам покой этой живой массы говорил об огромной энергии, которая может выплеснуться путем, недоступным пониманию простого смертного.

Айдахо слышал о нападении на иксианское посольство, но Говорящая Рыба, рассказавшая об этом, высказывалась очень туманно, говоря о сошедшем с небес Боге, скрывая все технические подробности.

— Он налетел на них сверху и разил грешников, устроив страшное побоище.

— Как он это делал? — спросил Айдахо.

— Это был разгневанный Бог, — ответила рассказчица.

Разгневанный, подумал Айдахо. Было ли это из-за Хви?

Каких только историй он не наслушался! Ни одной из них было невозможно поверить. Хви выходит замуж за это большое… Это невозможно! Не может милая Хви, исполненная нежной деликатности… Он играет в какую-то страшную игру… испытывая нас… Не было в эти времена мира, нет честной и надежной реальности, если только поблизости нет Хви. Все остальное в этом мире — чистое безумие.

Когда Айдахо вновь всмотрелся в лицо Лето — лицо чистокровного Атрейдеса — чувство смещения в месте и времени только усилилось. Интересно, сможет ли он усилием мозга проникнуть сквозь призрачные барьеры и припомнить опыты всех гхола Дунканов Айдахо.

О чем они думали, когда переступали порог этого помещения? Чувствовали ли они то же смещение, ту же отчужденность?

Может быть, для этого потребуется всего одно усилие.

У него началось головокружение, и он подумал, что может сейчас упасть в обморок.

— Что-то не так, Дункан? — Голос был мягким и успокаивающим.

— Я потерял чувство реальности, — ответил Айдахо. — Я не принадлежу этому миру.

Лето предпочел прикинуться непонимающим.

— Но мои гвардейцы доложили, что ты явился сюда по собственному желанию, что ты прилетел из Цитадели и потребовал немедленной аудиенции.

— Я говорю о том, что происходит именно сейчас, здесь — в этот момент!

— Но ты нужен мне.

— Для чего?

— Оглядись, Дункан. Способы, которыми ты можешь помочь мне, столь многочисленны, что ты не справишься за один раз.

— Но ваши женщины не позволяют мне сражаться! Каждый раз, когда я хочу отправиться…

— Ты ставишь под вопрос то обстоятельство, что больше нужен мне живой, нежели мертвый? — Лето усмехнулся и продолжил: — Используй свой ум, Дункан, я очень это ценю.

— А также сперму. Ее вы тоже цените очень высоко.

— Своей спермой Ты волен распоряжаться по своему усмотрению.

— Я не оставлю после себя вдову с сиротой, как…

— Дункан, я же сказал, что выбор за тобой.

Айдахо сглотнул слюну.

— Вы совершаете преступление, оживляя нас, даже не спрашивая, хотим мы этого или нет.

Это был новый поворот в мышлении Дунканов. Лето, посмотрел на Айдахо с проснувшимся интересом.

— В чем же состоит это преступление?

— О, я слышал, как вы высказывали свои сокровенные мысли, — начал свое обвинение Айдахо. Он через плечо ткнул большим пальцем в сторону двери. — Вы знаете, что в вестибюле даже при закрытой двери слышно каждое ваше слово?

— Конечно, слышно, когда я этого хочу.

Но только мои записки слышат мои сокровенные мысли.

— Но я, однако, хотел бы все-таки знать, в чем состоит мое преступление.

— Сейчас время, когда ты живешь, Лето, время, когда ты жив. Время, когда ты должен жить. Оно может быть волшебным, это время, пока ты живешь в нем. Ты знаешь, что оно никогда не повторится и ты его не увидишь снова.

Лето прищурился, слушая Дункана. Слова будили воспоминания.

Айдахо поднял руки ладонями вверх на уровень груди, как нищий, просящий милостыню и знающий, что он ничего не получит.

— Потом ты просыпаешься и вспоминаешь, как умирал… вспоминаешь бродильный чан с аксолотлями… видишь ненавистных тлейлаксианцев, которые будят тебя… предполагается, что все начнется сначала. Но ничто не начинается. Никогда. Это преступление, Лето.

— Ты хочешь сказать, что я отнял волшебство?

— Да!

Айдахо опустил руки и сжал кулаки. Он чувствовал, что стоит на пути водопада, и если он расслабится хоть немного, то этот водопад сметет его.

А что можно сказать о моем времени? — думал тем временем Лето. Оно ведь тоже никогда не повторится. Но Дунканы не поймут разницы.

— Что так скоро привело тебя сюда из Цитадели? — спросил Лето.

Айдахо сделал глубокий вдох.

— Неужели это правда? Вы собираетесь жениться?

— Это правда.

— На Хви Нори, иксианском после?

— Верно.

Айдахо окинул взглядом распростертое на тележке тело Лето.

Они всегда ищут гениталии, подумал Лето. Наверно, мне надо сделать на нужном месте большой выступ, чтобы они испытали шок от удивления. Он едва сумел удержаться от смеха, настолько позабавила его эта идея. Вот и еще одна эмоция. Спасибо тебе, Хви. Спасибо вам, иксианцы.

Айдахо покачал головой.

— Но ведь вы…

— В женитьбе важен не только секс, — сказал Лето. — Будем ли мы иметь детей плоти? Нет. Но эффект этого союза будет очень глубоким.

— Я слышал, как вы разговаривали с Монео, — сказал Айдахо. — Мне показалось, что это своего рода шутка…

— Осторожнее, Дункан!

— Вы действительно любите ее?

— Ни один мужчина еще не любил так женщину.

— Но она? Она…

— Она чувствует сострадание, потребность разделить мою судьбу, дать мне все, что она может дать. Такова ее природа.

Айдахо едва сумел подавить чувство отвращения.

— Монео прав. Теперь все поверят в тлейлаксианские россказни.

— Это один из глубинных эффектов.

— И вы все еще хотите, чтобы я стал супругом Сионы?

— Тебе известно мое желание, но выбор за тобой.

— Кто такая эта Наила?

— Ты познакомился с Наилой? Это хорошо.

— Они с Сионой как сестры. Но она же настоящий чурбан! Что там делается, Лето?

— А что, по-твоему, там должно делаться? И какое это для тебя имеет значение?

— Я впервые в жизни встречаю такое грубое животное в образе человеческом. Она напоминает мне Зверя Раббана. Никогда бы не сказал, что это женщина, если бы она не…

— Ты встречал ее раньше. В первый раз она представилась тебе, как Друг.

Айдахо притих, как зверек, почуявший приближение ястреба.

— Значит, вы доверяете ей, — сказал Айдахо.

— Доверяю? Что значит доверие?

Момент приближается, подумал Лето. Он видел, к идея принимает форму в мозгу Айдахо.

— Доверие — это залог верности, — произнес Айдахо.

— Такой, как между тобой и мной? — спросил Лето.

Горькая усмешка тронула губы Айдахо.

— Так вот что вы делаете с Хви Нори? Женитьба, залог…

— Хви и я доверяем друг другу.

— Вы доверяете мне, Лето?

— Если я не смогу доверять Дункану Айдахо, то не смогу доверять никому.

— А если я не могу доверять вам?

— Тогда мне жаль тебя.

Айдахо испытал почти физическое потрясение. Глаза его широко открылись в немом вопросе. Он жаждал доверия. Он жаждал чуда, которое никогда не повторяется.

Айдахо показал рукой на дверь, мысли его приняли странное направление.

— Нас слышно в вестибюле?

— Нет. — Но это слышат мои записки.

— Монео был в ярости. Это видели все. Но отсюда он вышел, как послушный ягненок.

— Монео аристократ. Он обручен с долгом, с ответственностью. Когда он вспоминает об этом, весь его гнев улетучивается.

— Вот как вы его контролируете, — сказал Айдахо.

— Он сам себя контролирует, — произнес Лето, вспомнив, как Монео записывал его распоряжения, время от времени отрывая глаза от блокнота. Он делал это не для того, чтобы получить поощрение, а чтобы подстегнуть свое чувство долга.

— Нет, — возразил Айдахо, — это не он контролирует себя, а вы — его.

— Монео запер себя в прошлом. Это сделал не я.

— Но он аристократ… Атрейдес.

Лето вспомнил стареющее лицо Монео, думая о том, что аристократ откажется исполнить свой последний Долг — отойти в сторону И исчезнуть во тьме истории. Его придется отодвинуть силой и он будет отодвинут. Еще ни разу ни один аристократ не одолел требований времени и не изменился в соответствии с ними.

Айдахо, однако, еще не закончил.

— Вы аристократ, Лето?

Тот в ответ только улыбнулся и добавил:

— Аристократ уже давно умер во мне, — и подумал при этом: Привилегии становятся причиной надменности. Надменность приводит к несправедливости. Всходят семена Разрушения.

— Видимо, я не буду присутствовать на вашем бракосочетании, — сказал Айдахо. — Я никогда не причислял себя к аристократам.

— Но ты был им. Ты был аристократом меча.

— Пауль был лучше вас, — произнес Айдахо.

Лето заговорил голосом Муад'Диба.

— Это от того, что ты был моим учителем! — он снова вернул себе свой обычный голос: — Молчаливый долг аристократа — учить, иногда своим ужасным примером.

Он подумал: Гордость за происхождение вырождается в нищету духа и слабость кровосмешения. Открывается путь для гордыни, обусловленной богатством и свершениями. Вступайте в ряды нуворишей и въезжайте во власть, как Харконнены, на плечах regime ancient^[28].

Цикл повторялся с таким постоянством, что Лето почувствовал острое желание, чтобы хоть кто-то еще кроме него увидел, как надо строить давно забытые паттерны выживания, которые вид давно перерос, но от которых не желает отказываться.

Но нет, мы все еще несем в себе остатки, которые я должен искоренить.

— Есть ли какая-нибудь граница, которую я мог бы переступить, чтобы никогда больше не бьггь частью этого?

— Если должна быть какая-то граница, то ты должен помочь мне ее создать, — сказал Лето. — Сейчас же нет такого места, куда кто-нибудь из нас не мог бы пойти и отыскать тебя.

— Значит, вы не хотите меня отпустить.

— Иди, если хочешь. Другие Дунканы тоже иногда пытались уйти. Я же говорю тебе, что границы нет, и негде спрятаться. Сейчас, и это положение сохраняется уже давным-давно, человечество представляет собой одну клетку, один организм, все части которого спаяны одним, очень опасным клеем.

— Нет новых планет? Чужих…

— О, мы растем, но не делимся.

— Потому что это ты держишь нас вместе!

— Я не знаю, сможешь ли ты понять меня, Дункан, но если существует граница, любой вид границы, то что лежит позади, не может быть более важным, чем то, что лежит впереди.

— Ты — прошлое!

— Нет, прошлое — это Монео. Он быстро воздвиг аристократические барьеры вдоль всех границ. Ты должен понять силу этих барьеров. Они не только закрывают планеты и отделяют страны друг от друга, они ограничивают и запирают идеи. Они подавляют изменения.

— Это ты подавляешь изменения!

Он не уступает. Придется повторить попытку.

— Самый верный признак существования аристократии — это открытие барьеров, сдерживающих изменения, железные, каменные, стальные и иные занавесы, которые исключают появление нового, отличного от привычного.

Ц Я знаю, что где-то должна быть граница, ты просто ее прячешь.

— Я ничего не прячу. Я сам хочу границы! Я хочу удивиться!

Они всегда подходят к самому краю, но потом останавливаются и отказываются войти.

Словно повинуясь этому предсказанию, мысли Айдахо вдруг потекли по иному руслу.

— Действительно ли Танцующие Лицом выступали на вашей помолвке?

Лето ощутил вспышку гнева, но при этом испытал и странную радость, потому что гнев — это тоже эмоция. Он хотел было накричать на Дункана, но разве это могло помочь делу?

— Да, Танцующие Лицом выступали, — сказал он.

— Зачем?

— Я хотел, чтобы все разделили мое счастье.

Айдахо посмотрел на него так, словно только что обнаружил в своем стакане отвратительное насекомое. Он заговорил ровным бесцветным голосом:

— Это самое циничное из того, что я слышал из уст Атрейдесов.

— Но это тоже говорит Атрейдес.

— Вы намеренно хотите сбить меня с толку! Вы уклоняетесь от ответов на мои вопросы!

Опять за свое! — подумал Лето и заговорил:

— Танцующие Лицом из Бене Тлейлакс — это колониальные организмы, индивидуально они — мулы, но выбор свой они делают осознанно.

Лето замолчал, думая: Я должен проявить терпение. Они должны сами делать свои открытия. Если я скажу это сам, они мне неповерят. Думай, Дункан, думай!

Айдахо долго молчал.

— Я дал вам свою клятву. Для меня это очень важно. Я не знаю, зачем и по какой причине вы делаете то или другое. Я могу только сказать, что мне не нравится то, что происходит. Все! Я сказал.

— Ты только для этого приехал из Цитадели?

— Да!

— Ты сейчас вернешься в Цитадель?

— Какие границы находятся там?

— Очень хорошо, Дункан! Твой гнев умнее твоего рассудка. Хви отправится в Цитадель сегодня вечером, завтра утром я присоединюсь к ней.

— Я хотел бы лучше ее узнать, — сказал Дункан.

— Если ты будешь избегать общения с ней, — сказал Лето, — то приказ Хви — не для тебя.

— Я всегда знал, что на свете бывают ведьмы. Твоя бабушка была одной из них.

Айдахо сделал четкий поворот кругом и вышел, не спросив разрешения и не попрощавшись.

Он ведет себя как мальчишка, подумал Лето, глядя в напряженную спину Айдахо. Самый старый житель нашей планеты и самый юный в одной плоти.

Глава 34

Пророк не подвержен иллюзиям прошлого, настоящего или будущего. Фиксированность языковых форм определяет такие линейные различия. Пророки же держат в руках ключ к замку языка. Для них физический образ остается всего лишь физическим образом и не более того. Их вселенная не имеет свойств механической вселенной. Линейная последовательность событий полагается наблюдателем. Причина и следствие? Речь идет совершенно о другом. Пророк высказывает судьбоносные слова. Вы видите отблеск события, которое должно случиться «по логике вещей». Но пророк мгновенно освобождает энергию бесконечной чудесной силы. Вселенная претерпевает духовный сдвиг. Именно поэтому мудрый пророк прячет свое откровение под сверкающим покрывалом. Поэтому непосвященные считают язык пророка двусмысленным. Слушатель не верит посланию пророка. Инстинкт подсказывает вам, что само словесное выражение притупляет силу пророческих слов. Лучшие пророки подводят вас к занавесу и позволяют вам заглянуть сквозь него в вашу сущность.

(Похищенные записки)

Лето обратился к Монео ледяным тоном:

— Дункан вышел из повиновения.

Шел третий день после возвращения Лето из Города Празднеств Онна, а разговор происходил в просторном помещении наверху сложенной из золотистого камня южной башни Цитадели. Сквозь открытый портал был виден знойный полуденный ландшафт Сарьира. Слышался низкий вой ветра. Вместе с ветром летели пыль и песок. заставлявшие Монео морщиться. Лето старался не обращать внимание на эти пустяки. Он смотрел на Сарьир. Жаркое марево шевелилось в восходящих потоках, и воздух казался живым. Вдали медленно двигались дюны. Их подвижность была видна только Лето — только он один мог видеть, как меняется ландшафт.

Монео был буквально пропитан едким запахом собственного страха и прекрасно знал, что этот запах невозможно скрыть от сверхъестественного обоняния Лето. В приготовлениях к свадьбе, в смятении среди Говорящих Рыб — во всем прослеживалось нечто парадоксальное. Монео вспомнил слова, сказанные Богом-Императором в первые дни после их первой встречи.

«Парадокс — это признак того, что надо постараться рассмотреть, что за ним кроется. Если парадокс доставляет тебе беспокойство, то это значит, что ты стремишься к абсолюту. Релятивисты рассматривают парадокс просто как интересную, возможно, забавную, иногда страшную, мысль, но мысль весьма поучительную».

— Ты не ответил, — проговорил Лето. Он отвернулся от окна и внимательно посмотрел на Монео.

Мажордом смог лишь недоуменно пожать плечами. Как близок Червь? Это было единственное, что интересовало Монео. Он уже не в первый раз замечал, что возвращение в Цитадель всегда пробуждало в Лето Червя. Не было никаких верных признаков этого ужасного сдвига, но Монео всегда чувствовал его приближение. Может ли Червь прийти без предупреждения?

— Ускорь приготовления к свадьбе, — сказал Лето. — Пусть она состоится как можно быстрее.

— До испытания Сионы?

Лето мгновение помолчал.

— Нет. Что ты собираешься делать с Дунканом?

— Что вы хотите, чтобы я сделал, господин?

— Я говорил ему, чтобы он не встречался с Нори, избегал ее. Я сказал ему, что это приказ.

— Он симпатизирует ей, господин, и ничего более.

— Но почему она симпатизирует ему?

— Он гхола. У него нет связи с нашим временем, нет корней.

— У него такие же глубокие корни, как и у меня.

— Но он не знает этого, господин.

— Ты споришь со мной, Монео?

Монео отступил на полшага, прекрасно сознавая, что это не избавляет его от опасности.

— О нет, господин, но я всегда пытался правдиво сообщать вам о том, что происходит.

— Это я скажу тебе, что происходит. Он ухаживает за ней.

— Но это она инициатор встреч, господин.

— Значит, ты знал об этом!

— Я не знал, что вы запретили эти встречи, господин.

Лето задумчиво проговорил:

— Он умеет вести себя с женщинами, Монео, очень хорошо умеет. Он заглядывает им в душу и заставляет делать то, что он хочет. Все Дунканы отличались этим умением.

— Но я действительно не знал, что вы запретили им встречи, господин, — голос Монео стал резким и скрипучим.

— Он опаснее всех других, — продолжал Лето. — Ужасное время мы переживаем.

— Господин, тлейлаксианцы не могут предоставить вам его преемника в настоящее время.

— Нам нужен этот Дункан?

— Вы сами об этом говорили. Это парадокс, который я не в силах понять, но вы действительно говорили это.

— Сколько времени им понадобится, чтобы изготовить следующего?

— По меньшей мере год. Надо ли мне узнать точную дату?

— Сделай это сегодня.

— Он может услышать об этом, как предыдущий Дункан.

— Я не хочу, чтобы это случилось, Монео.

— Понимаю, господин.

Я не осмелюсь говорить об этом с Нори, — сказал Лето. — Дункан не для нее. О, я не могу обидеть ее! — Последние слова прозвучали почти жалобно.

Монео пребывал в благоговейном молчании.

— Разве ты не видишь это сам? — спросил Лето. — Помоги мне. Монео.

— Я вижу, что Норм не такая, как другие, — ответил Монео, — но что я могу сделать?

— В чем заключается разница? — голос Лето пронзил мажордома насквозь.

— Я имею в виду, что вы относитесь к ней не так, как к другим. Я никогда не видел, чтобы вы так относились к людям.

Монео успел заметить первые признаки — подергивания рук и появление блеска в глазах. Боги! Червь! Монео почувствовал себя абсолютно беззащитным. Одно движение хвоста — и Лето раздавит Монео. Надо воззвать к его человеческой сути, подумал мажордом.

— Господин, — заговорил он, — я читал и слышал от вас о вашем браке с вашей сестрой Ганимой.

— Если бы она сейчас была здесь со мной, — произнес Лето.

— Она же никогда не была вашей подругой, господин.

— Куда ты клонишь? — спросил Император.

Подергивания рук превратились в ритмичную вибрацию.

— Она была… Я хочу сказать, что она была подругой Харка аль-Ада.

— Конечно, была! Все Атрейдесы происходят от этой пары.

— Может быть, вы чего-то не рассказали мне, господин? Возможно ли… чтобы Хви Нори… может быть, она была вашей подругой?

Руки Лето затряслись так сильно, что Монео усомнился в том, что их обладатель не подозревает об этом. Большие синие глаза горели хищным пламенем.

Монео попятился к дверям на лестницу, ведущую прочь из опасного места.

— Не спрашивай меня о возможностях, — голос Лето прозвучал глухо, словно откуда-то из глубин прошлого, в котором блуждала сейчас его душа.

— Никогда больше, господин, — промямлил Монео, кланяясь и отступая к выходу. — Я поговорю с Нори, господин… и с Дунканом.

— Делай, что можешь, — голос Лето опять донесся in одному ему доступных глубин.

Монео, крадучись, выскользнул из зала. Он плотно закрыл дверь и, дрожа, прижался к ней спиной. Ах, как близко это было!

Однако парадокс оставался. На что он указывает? Каково значение странных и болезненных решений Бога-Императора? Что задумал Бог, который Червь?

Из зала Лето послышались глухие удары, сотрясавшие каменную кладку стен. Монео не осмелился открыть дверь, чтобы посмотреть, что происходит внутри. Он отошел от двери и начал спускаться вниз по лестнице, не смея вздохнуть до тех пор, пока не достиг первого этажа, где его встретила Говорящая Рыба.

— Он обеспокоен? — спросила женщина.

Монео кивнул. Сверху продолжали доноситься ритмичные удары.

— Что его так встревожило? — не отставала охранница.

— Он Бог, а мы смертны, — ответил Монео. Этот ответ обычно удовлетворял женское любопытство гвардейцев, но теперь их обуревали иные чувства.

Женщина посмотрела на него, не отводя взгляд, и Монео увидел, что к мягким чертам лица откуда-то изнутри подступила суть натасканного убийцы. Это была сравнительно молодая женщина с вздернутым носиком и полными чувственными губками, но сейчас в ее глазах застыло такое выражение, что только глупец смог бы отважиться повернуться к ней спиной.

— Это не я встревожил его, — ответил Монео.

— Конечно, не вы, — согласилась она, и лицо ее немного смягчилось. — Но я все же хотела бы знать причину, которая его так расстроила.

— Думаю, что он проявляет нетерпение перед свадьбой, — сказал Монео. — Думаю, что в этом вся причина.

— Так поторопитесь с бракосочетанием! — воскликнула женщина.

— Именно этим я и занимаюсь, — ответил Монео и заторопился к выходу. Боги! Говорящие Рыбы становятся столь же опасными, как и Бог-Император.

Этот идиот Дункан! Он подвергает всех нас смертельной опасности. А Хви Нори! Что прикажете делать с ней?

Глава 35

Устройство монархии и подобных ей систем правления содержит рациональное зерно, которое можно использовать при строительстве любых других систем. Моя богатейшая память подтверждает, что любая политическая система может извлечь выгоду из этого зерна. Правительство полезно для тех, кем он управляет только до тех пор, пока сдерживаются присущие любой власти тенденции к тирании. У монархий, помимо их звездных качеств, есть и весьма хорошие черты. Монархия способна уменьшить размеры и ограничить паразитизм управленческой бюрократии. Монархия способна при необходимости принимать быстрые решения. Монархия отвечает человеческой потребности в родительской (племенной, феодальной) иерархии, в которой каждый человек четко знает свое место. Очень ценно знать свое место, даже если это место — временное. Человека очень раздражает место, которое он занимает против своей воли. Именно поэтому я преподал урок тирании наилучшим способом — примером. Хотя вы читаете это спустя тысячелетия после распада моей тирании, память о ней не сотрется во веки веков. Подтверждение тому — мой Золотой Путь. Прочитав мое послание вам, вы, не сомневаюсь в этом, извлечете из него уроки и проявите осторожность, делегируя правительству его полномочия.

(Похищенные записки)

Лето тщательно подготовился к первой с момента отправки в школу Говорящих Рыб встрече с Сионой. Девушка училась в Городе Празднеств, Император не видел ее с того Бремени, когда она была еще ребенком. Лето сказал Монео. что хочет принять его дочь в Малой Цитадели — высокой башне, выстроенной в центре Сарьира. Положение башни было выбрано таким образом, чтобы из нее было видно и старое, и новое, и то, что находится между ними. К Малой Цитадели не вела ни одна дорога. Визитеры прибывали туда на орнитоптерах. Лето же попадал туда словно по волшебству.

Еще в первые дни своего восшествия на престол он собственными руками, с помощью иксианского аппарата. прорыл потайной туннель под Сарьиром к этой башне. самостоятельно выполнив всю работу. В те дни по окрестностям Сарьира еще кочевали одиночные песчаные черви. Лето окружил туннель массивными стенами из расплавленного кремния и вставил в стены бесчисленное множество водяных пузырьков, чтобы отпугнуть червей снаружи. Размеры туннеля соответствовали нынешним размерам Лето, который прозревал свое будущее в видениях. Императорская тележка свободно проезжала по туннелю.

В ранний предрассветный час того дня, на который была назначена встреча с Сионой, Лето спустился в крипту и предупредил охрану, чтобы его не беспокоили ни по какому поводу. Тележка подкатилась к потайному уголку крипты, которая заканчивалась секретной дверью. Меньше чем через час Лето был в Малой Цитадели.

Самым большим удовольствием было оказаться одному в песке. Никакой тележки. Его червеобразное тело напрямую соприкасалось с песком. Это было ни с чем не сравнимое наслаждение. Тепло, выделившееся во время перехода через дюны, вызвало сильное парообразование, поэтому Лето пришлось непрерывно двигаться. В пяти километрах от башни Император остановился, найдя относительно сухое углубление в песке. Он улегся в центре этого углубления, которое, впрочем, было слегка покрыто росой в тени башни, которая стрелой вытянулась к востоку, возвышаясь над дюнами.

С такого большого расстояния башня высотой три тысячи метров смотрелась как игла, пронзающая небо. Только вдохновение Лето и инженерное дерзновение иксианцев смогли создать такую смелую конструкцию. Имея в диаметре сто пятьдесят метров, башня уходила вглубь ровно настолько, насколько она возвышалась над поверхностью земли. Волшебство пластита и легких сплавов сделало башню устойчивой ко всем ветрам и абразивному действию песка.

Лето настолько нравилось это место, что он даже придумал логическое обоснование своих посещений, выработав свод персональных правил, которые надо было обязательно исполнить. Эти правила служили дополнениями к «Великой Необходимости».

В те недолгие мгновения, что он лежал в песке, Лето мог со спокойной совестью сбросить с себя бремя Золотого Пути. Монео, добрый и надежный Монео, должен был проследить за тем, чтобы Сиона прибыла в Малую Цитадель с наступлением темноты. В распоряжении Лето был целый день на отдых и размышления. Он мог поиграть, воображая, что у него совсем нет забот, он мог упиваться сухостью песка и питаться им вволю, чего он не мог позволить себе ни в Онне, ни в Цитадели. В тех местах он мог порезвиться лишь в узких бороздках, причем только сила предзнания давала ему возможность не попадать в сырые места, граничившие с песчаными карманами. Однако здесь он мог мчаться по песку и нормально питаться, восстанавливая силы.

Песок скрипел и шуршал под его телом, когда он катался, изгибаясь по дюнам, испытывая чистую животную Радость. Восстанавливалась сущность Червя, по телу бежали электрические импульсы, сообщавшие телу силу и здоровье.

Солнце было уже довольно высоко над горизонтом и нарисовало вокруг башни золотистый ореол. В воздухе повис горький запах пыли, вокруг распространился аромат колючек, которые изо всех сил впитывали в себя утреннюю росу. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее Лето начал свой бег вокруг башни, думая по дороге о Сионе.

Откладывать больше нельзя. Ее надо испытать. Монео знал это не хуже самого Лето.

Не далее как сегодня утром мажордом сказал;

— Господин, ее обуревает страшная жажда к насилию.

— Это начало зависимости от адреналина, — объяснил Лето. — Пора сажать ее на голодный паек.

— Голодный что, мой господин? — в недоумении переспросил Монео.

— Это очень древнее выражение. Оно означает, что человека надо испытать полным воздержанием. Ей надо пройти ломку и связанный с ней шок.

— О, я понимаю.

Когда-то, припомнил Лето, Монео действительно понял это на своей шкуре. Его самого тогда посадили на голодный паек.

— Молодые обычно не способны принимать трудных решений, если только эти решения не связаны с применением насилия, что вызывает сильный выброс в кровь адреналина, — продолжал объяснять Лето.

Монео погрузился в раздумья, вспоминая, потом заговорил:

— Это очень большой вред.

— Но именно это причина склонности Сионы к насилию. Такое может произойти и со старым человеком, но для молодежи такая зависимость — правило.

Кружа около башни и наслаждаясь сухим от жара солнца песком, Лето думал о том разговоре. Он замедлил продвижение. Ветер сзади донес до его человеческих ноздрей запах кислорода и сожженного песка. Он глубоко вдохнул, подняв свое восприятие на более высокий уровень.

За этот предварительный день Лето предстояло достичь нескольких целей. Он думал о предстоящей встрече, как, должно быть, древний матадор думал о своей схватке с рогатой смертью. У Сионы были свои рога, но Монео позаботится, чтобы она не пронесла на встречу никакого реального оружия. Лето, однако, надо было быть уверенным в том, что он хорошо знает все сильные и слабые стороны Сионы. Ему предстояло усилить ее уступчивость в некоторых отношениях. Ее надо подготовить к испытанию, надев на ее психическую мускулатуру ограничительные шипы.

Вскоре после полудня, насытившись прогулкой, Лето забрался в тележку, включил подвеску и поднялся в башню — на самый ее верх, в просторный зал, где он и провел остаток дня, размышляя и составляя сценарий предстоящей встречи.

Как только на землю пала ночная тень, в воздухе раздался шум винтов орнитоптера. Это прибыл Монео.

Верный Монео.

Лето мысленно приказал посадочной площадке выдвинуться из наружной стены зала. Орнитоптер скользнул по ней и сложил крылья. Лето вгляделся в сгустившиеся сумерки. Сиона выпрыгнула из машины и бросилась в зал, испытывая страх перед неимоверной высотой. На девушке была надета белая накидка поверх черной формы без знаков различия. Войдя в башню и остановившись, она украдкой оглянулась и внимательно посмотрела на массивное тело Лето, лежавшее на тележке почти в центре зала. Орнитоптер взмыл в небо и исчез в темноте. Лето оставил площадку выдвинутой, а дверь открытой.

— На противоположной стороне башни есть балкон, — сказал Лето. — Мы пойдем туда.

— Зачем?

В голосе Сионы прозвучала плохо скрытая подозрительность.

— Мне говорили, что там прохладно, — ответил Лето, — и мои щеки действительно ощущают прохладный ветерок, когда я бываю там.

Движимая любопытством, она подошла поближе.

Лето закрыл дверь, ведущую на посадочную площадку.

— Ночной вид с балкона просто великолепен.

— Зачем мы здесь?

— Чтобы никто не мог быть у нас над головой.

Лето развернул тележку и направил ее на балкон. Тусклый свет в зале дал Сионе увидеть, куда направился Император. Она последовала за ним.

Балкон окружал юго-восточную арку башни, по всему периметру балкона шла узорчатая металлическая балюстрада высотой до уровня груди. Сиона подошла к перилам и окинула взглядом расстилавшийся внизу пейзаж.

Лето чувствовал, что она ждет и готова слушать. Надо сказать что-то, предназначенное только для ее ушей. Что бы это ни было, она должна выслушать и ответить, движимая своими внутренними мотивами. Посмотрев поверх головы Сионы, Лето смотрел на Сарьир, окруженный Защитной Стеной, которая виднелась отсюда, как едва заметная полоска, выступавшая сероватой линией в свете Первой Луны, поднявшейся над горизонтом. Усиленное зрение Лето позволило ему разглядеть караван, направлявшийся из Онна. Цепочка огней на повозках, запряженных тягловыми животными, шла в деревню Табур.

В памяти Лето вызвал образ этой деревни, спрятанной во влажной тени деревьев у внутреннего основания стены. Его музейные фримены возделывали там финиковые пальмы, высокую траву и даже разводили настоящие сады у дорог. Да, это не то, что в старые времена, когда самый захудалый и крошечный бассейн с водой и ветровая ловушка с несколькими чахлыми деревцами казались роскошью по сравнению с окружавшими это населенное место песками. Деревня Табур казалась раем в сравнении с древним сиетчем Табр. Каждый житель сегодняшней деревни знал, что сразу за ограждением Сарьира река Айдахо направляла свой бег прямо на юг. Сейчас, в свете луны, река выглядела как серебристая полоса. Музейные фримены не могли забраться на стену, но они знали, что за ней есть вода. Земля тоже знала об этом. Если в Табуре приложить ухо к земле, то она начинала рассказывать о шуме дальних стремнин.

На берегу реки жили ночные птицы, думал Лето, птицы, которые в другом мире вели бы дневной образ жизни. Дюна произвела это маленькое селекционное чудо и птицы приучились жить ночью, отдавшись на милость Сарьира. Лето видел, как птицы летали над водой, спускались к поверхности, и, когда они опускали в воду клювы, чтобы напиться, на воде оставалась рябь, которую сносило к югу по течению.

Даже на таком расстоянии Лето чувствовал силу этой воды, он помнил эту силу, которая покинула его, унесясь, словно эта река, текущая мимо полей и садов. Вода прокладывала себе путь мимо холмов, мимо растений, которые заменили собой пустыню, место которой сжалось до размеров его Сарьира, убежища прошлого Дюны.

Лето вспомнил рев иксианских машин, которые вгрызались в землю, прорывая путь для водных артерий современного Арракиса. Казалось, это было только вчера, а ведь в действительности прошло больше трех тысяч лет.

Встрепенувшись, Сиона оглянулась, но Лето хранил молчание, его внимание было приковано отнюдь не к Сионе. Над горизонтом светилось бледно-янтарное пятно — отражение города в облаках. Лето знал, что это город Уоллпорт, перенесенный к югу из суровых северных районов, где косые лучи солнца почти не согревали землю. Свет города был словно окном в прошлое. Он чувствовал, как луч памяти пронзает его грудь, проникая под толстую чешую, заменившую мягкую и теплую человеческую кожу.

Я очень уязвим, подумал он.

Однако Лето сознавал себя хозяином этих мест, его же хозяином была сама планета.

Я — ее часть.

Он ел ее почву, отвергая только воду. Его человеческий Рот и легкие функционировали только для того, чтобы обеспечивать энергией остатки человеческого организма и сохранившуюся способность говорить.

Лето обратился к Сионе:

— Я люблю говорить и страшно боюсь того дня, когда потеряю эту способность.

Сиона недоверчиво посмотрела на Императора. На лице ее отразилось отвращение.

Ц Согласен, что многим людям я кажусь уродливым чудовищем, — сказал он.

— Зачем я здесь? — спросила девушка.

Вопрос сразу по существу. Ее не собьешь. Это характерная черта всех Атрейдесов. Именно эту черту он хотел культивировать в своей селекционной программе. Такой характер говорит о сильном внутреннем чувстве своей цельности.

— Мне надо узнать, что Время сделало с тобой, — ответил он.

— Зачем вам это надо?

В ее голосе слышится страх. Она думает, что я начну спрашивать ее о повстанцах и выпытывать имена ее сообщников.

Он молчал, тогда заговорила Сиона:

— Вы убьете меня так же, как убили моих друзей? Она слышала о побоище у посольства. И предполагает, что мне все известно о ее участии в мятеже. Монео все ей рассказал, вот проклятье! Ну хорошо… Пожалуй, на его месте я бы поступил точно так оке.

— Вы действительно Бог? — требовательно спросила она. — Я не понимаю, почему мой отец верит в это.

У нее еще есть сомнения, подумал он. У меня есть поле для маневра.

— Определения самые разные, — проговорил Лето. — Для Монео я Бог… и это правда.

— Когда-то вы были человеком.

Ему доставлял истинное удовольствие ее интеллект. В ней было неуемное живое любопытство, столь характерное для Атрейдесов.

— Ты проявляешь в отношении меня недюжинное любопытство, — сказал он. — То же самое можно сказать и обо мне. Ты вызываешь у меня острое любопытство.

— Что заставляет вас считать меня любопытной?

— Ты очень внимательно следила за мной, когда была ребенком. И сегодня я вижу в твоих глазах то же знакомое выражение.

— Да, мне очень интересно знать, каково быть вами. Несколько мгновений он внимательно рассматривал Сиону. Свет луны очерчивал тени вокруг ее глаз, скрывая их. Он позволил себе подумать, что у нее такие же синие глаза, как и у него, — глаза человека, зависимого от Пряности. Если добавить эту черту, то Сиона будет похожа на его давно умершую сестру Ганиму. Было что-то неуловимо схожее в их лицах, в форме глаз. Он собирался сказать об этом Сионе, но передумал.

— Вы едите человеческую пищу? — спросила Сиона.

— Долгое время после того, как я надел на себя кожу из песчаных форелей, я ощущал голодные спазмы в желудке, — ответил он. — Временами я пробовал есть обычную пищу, но желудок почти всегда отвергал ее. Реснички песчаных форелей распространились по всему моему организму. Есть стало трудно и хлопотно. Сейчас я ем только твердые частицы, в которых иногда содержится немного Пряности.

— Вы… едите меланжу?

— Иногда.

— Но вы больше не испытываете голода, человеческого голода?

— Этого я не говорил.

Она выжидательно посмотрела на него.

Лето восхищался тем, как подействовал на него ее невысказанный вопрос. Она очень умна и успела многое узнать за свою короткую жизнь.

— Боль в животе превращала мою жизнь в пытку, я ничем не мог облегчить эту боль, — сказал он. — Я начинал бегать по дюнам, бегать, словно безумный.

— Вы… бегали?

— В то время мои ноги были непропорционально длинными и двигался я очень легко. Но голодная боль никогда не оставляла меня. Мне кажется, что это была боль по утраченной человечности.

Он заметил, что в ней, преодолевая внутреннее сопротивление, начинает просыпаться симпатия и сочувствие к нему.

— У вас… до сих пор бывают эти боли?

— Теперь это просто небольшое жжение. Это один из признаков финального метаморфоза. Через несколько сотен лет я навсегда погружусь в песок.

Он заметил, как сжались ее кулаки.

— Зачем? — спросила она. — Зачем вы это сделали?

— Это не такое уж плохое изменение. Сегодня, например, я получил большое удовольствие. Мне очень сладко.

— Есть и такие изменения, которых мы не видим, — сказала она и разжала кулаки. — Я знаю, что они должны быть.

— У меня очень обострились зрение и слух, но осязание притупилось. Чувствительность сохранилась только на лице. Остальное тело не чувствует прикосновений, как прежде, и мне очень недостает этих ощущений.

Ой снова заметил, что в Сионе против ее воли просыпается симпатия, движение к сочувственному пониманию. Она хотела знать!

— Когда живешь так долго, — сказала она, — то как ощущается движение времени? Движется ли оно быстрее по прошествии лет?

— Странное дело, Сиона. Иногда оно несется бешеным аллюром, а иногда ползет, как улитка.

Разговаривая, Лето незаметно приглушал свет ламп, пока наконец совсем не выключил освещение. Теперь помещение заливал только свет луны. Одновременно Лето незаметно, сантиметр за сантиметром, приближался к Сионе. Наконец его тележка показалась на балконе, а лицо в двух метрах от лица девушки.

— Отец говорит мне, — сказала она, — что чем старше вы становитесь, тем медленнее течет ваше время. Это вы говорили ему об этом?

Проверяет маю правдивость. Значит, она не Вещающая Истину.

— Все на свете относительно, но в сравнении с человеческим восприятием времени это верно.

— Почему это так?

— Это связано с тем, кем мне предстоит стать. В конце время для меня остановится, и я стану замороженным, как жемчужина в куске льда. Мое новое тело рассыплется на часто, и каждая часть будет содержать в себе такую жемчужину.

Она отвернулась и заговорила, глядя на Пустыню:

— Когда я разговариваю с вами здесь, в темноте, то почти забываю, кто вы.

— Именно поэтому я и выбрал для беседы этот час.

— Но почему здесь?

— Потому что это последнее место, где я чувствую себя дома, Сиона обернулась и оперлась спиной о перила.

— Я хочу видеть вас.

Лечо включил свет на полную мощность и одновременно запечатал балкон за единой Сионы. Она насторожило… но потом подумала, что это предосторожность от возможного нападения. Однако это было не так. Ограждение защищало Лето от вторжения влажных ночных насекомых.

Сиона во все глаза уставилась на Лето, скользнув взглядом вдоль его тела, задержавшись на обрубках, которые когда-то были его ногами, потом на руках и, наконец, на лице.

— Вы поддерживаете истории о том, что все Атрейдесы произошли от вас и вашей сестры Ганимы, но Устное Предание говорит по-иному.

— Устное Предание говорит правду. Вашим предком был Харк аль-Ада. Мы с Гани были женаты только по видимости. Это было сделано для консолидации власти.

— Так же, как и с этой иксианской женщиной?

— Это совсем другое дело.

— У вас будут дети?

— Я никогда не был способен иметь детей. Я выбрал метаморфоз до того, как стал обладать этой способностью.

— Вы были ребенком, а потом, — она указала рукой на его тело, — сразу стали этим?

— Да, промежуточной стадии не было.

— Но каким образом ребенок смог сделать такой выбор?

— Я был самым старым ребенком, какого только знала история. Другим таким ребенком была Гани.

— Это история о вашей предковой памяти?

— Это правдивая история. Мы все здесь. Разве Устное Предание не подтверждает этого?

Ома снова повернулась к Лето спиной. Он был очарован этим чисто человеческим жестом. Отвержение вкупе с уязвимостью. Потом она резко обернулась и внимательно вгляделась в лицо, спрятанное в кожистой складке.

— Вы похожи на Атрейдеса, — сказала она.

— Я так же честен, как и ты.

— Вы так стары, но на вашем лице нет ни одной морщины. Почему?

— Ни одна человеческая часть моего тела не стареет с Нормальной скоростью.

— Именно поэтому вы и сделали такой выбор?

— Чтобы наслаждаться долгой жизнью? Нет.

— Я не понимаю, как можно было это сделать, — пробормотала она. Потом громче: — Никогда не знать любви…

— Ты разыгрываешь из себя дуру! — сказал он. — Ты имеешь в виду не любовь, а секс.

Она пожала плечами.

— Ты думаешь, что больше всего на свете мне жаль, что я пожертвовал сексом? Нет, самая большая моя потеря заключается совсем в другом.

— В чем? — она спросила это неохотно, боясь выдать, насколько глубоко он ее тронул.

— Я не могу появляться на людях без того, что на меня обращают внимание. Я перестал быть одним из вас. Я одинок. Любовь? Многие люди любят меня, но моя внешность и форма разделяют нас. Мы разлучены, Сиона, и ни один человек не может перекинуть мост через эту пропасть.

— Даже ваша иксианская женщина?

— Она бы перекинула, если бы смогла, но она не сможет. Она не Атрейдес.

— Вы имеете в виду, что я бы… смогла? — она ткнула себя пальцем в грудь.

— Если бы можно было найти достаточное количество песчаных форелей, но они все на мне. Однако, если бы я умер…

Она в ужасе затрясла головой.

— Устное Предание очень точно об этом рассказывает, — продолжал Лето, — а мы не станем забывать, что ты веришь Устному Преданию.

Она продолжала безмолвно качать головой из стороны в сторону.

— В этом нет ничего таинственного, — говорил между тем Лето. — Первые моменты трансформации — самые критические. Сознание должно одновременно выплеснуться наружу и войти внутрь, соединившись с бесконечностью. Для того чтобы это сделать, я могу дать тебе достаточное количество меланжи. Приняв это количество Пряности, ты сможешь пережить первые, самые ужасные моменты… да и остальные тоже.

Глядя ему в глаза, она содрогнулась всем телом.

— Ты же понимаешь, что я говорю тебе правду.

Она кивнула и, продолжая дрожать, с трудом перевела дух.

— Зачем вы это сделали?

— Альтернатива была бы куда более ужасной.

— Какая альтернатива?

— Со временем ты поймешь. Монео понял.

— Этот ваш проклятый Золотой Путь!

— Он не проклятый, он священный.

— Вы думаете, что я дура, которая не может…

— Я думаю, что ты неопытна, но обладаешь способностями, о которых даже не подозреваешь.

Она трижды глубоко вздохнула, и к ней вернулось самообладание.

— Но если вы не можете иметь секс с иксианкой, то что…

— Дитя, почему ты упорствуешь в своем непонимании? Речь не идет о сексе. С Хви я не могу спариваться. У меня нет никого, подобного мне, во всей вселенной, мне просто не с кем спариваться.

— Она похожа на вас?

— По своим намерениям. Так ее сделали иксианцы.

— Сделали ее…

— Не будь полной дурой! — рявкнул он. — Она настоящая ловушка для Бога. Даже жертва не может отринуть ее.

— Зачем вы рассказываете мне эти вещи? — прошептала она.

— Ты украла два тома моих рукописей, — сказал он. — Ты читала перевод Гильдии и уже знаешь, как можно меня поймать.

— Вы знали?

Он видел, что к ней вернулась ее самоуверенность и осознание собственной силы.

— Конечно, вы знали, — она сама ответила на свой вопрос.

— Это была моя тайна, — сказал он. — Ты не можешь себе представить, сколько раз я любил своих товарищей и видел потом, как они ускользали от меня прочь, в небытие. Вот так ускользает от меня сейчас твой отец.

— Вы любите его?

— Да, и я любил твою мать. Иногда они уходят быстро; иногда с мучительной медлительностью. И каждый раз я терплю крушение. Я могу играть по жестким правилам, могу принимать необходимые решения, я способен принимать решения, которые убивают, но я не могу избежать страданий. Очень, очень долго — мои записки, которые ты украла, не лгут — это была единственная из доступных мне эмоций.

Он увидел, как увлажнились ее глаза, но челюсти были по-прежнему крепко сжаты — она была полна гневной решительности.

— Все это не дает вам права править, — сказала она.

Лето с трудом подавил улыбку. Наконец-то они добрались до корней мятежности Сионы.

По какому праву? Где справедливость в моем правлении? Принуждая их к повиновению с помощью вооруженной силы Говорящих Рыб, честно ли я побуждаю человечество к эволюционному скачку? Я знаю все, что поют революционеры, все их трескучие и резонерские фразы.

— Ты не видишь никаких признаков своей мятежной руки в той власти, которой я обладаю.

Юность Сионы взяла свое.

— Я никогда не выбирала вас себе в правители.

— Но ты усилила мою власть.

— Каким образом?

— Своей оппозицией. Я отточил свои когти на таких, как ты.

Она невольно бросила взгляд на его руки.

— Это фигуральное выражение, — объяснил он.

— Наконец-то мне удалось задеть вас за живое, — сказала она, услышав в его голосе нотки гнева.

— Ты не задела меня за живое. Мы с тобой родственники и можем по-семейному попенять друг другу. Факт заключается в том, что мне стоит бояться тебя больше, чем тебе — меня.

Она отпрянула, но замешательство продолжалось лишь краткий миг. Он увидел, как сначала ее плечи напряглись от всплеска веры, потом девушку снова охватили сомнения. Она опустила голову и исподлобья взглянула на Лето.

— Так почему же Великий Лето боится меня?

— Я боюсь твоего невежественного насилия.

— Разве вы говорили, что уязвимы физически?

— Я не стану второй раз предупреждать тебя, Сиона. Петь пределы той игры в слова, в которую я играю. И ты, и иксианцы прекрасно знают, что я люблю тех, кто уязвим физически. Скоро об этом узнает вся Империя. Такие слухи распространяются быстро.

— И вся Империя спросит, по какому праву вы царствуете!

Она ликовала. Лето почувствовал неистовый гнев. Его было трудно подавить. Эту человеческую эмоцию он ненавидел. Название ей — злорадство. Он некоторое время молчал, не желая давать волю злобе. Потом он выбрал способ пробить брешь в обороне Сионы в самом уязвимом ее месте, которое он уже видел.

— Я правлю по праву одиночества, Сиона. Мое одиночество — это отчасти свобода, отчасти рабство. Это означает, что меня не может подкупить ни одна группа населения. Мое рабство говорит о том, что я буду служить вам в полной мере моих божественных способностей.

— Но иксианцы поймали вас в свою ловушку! — сказала она.

— Нет. Они преподнесли мне дар, который только усилит меня.

— Он уже ослабляет вас.

— И это тоже, — признал Лето. — Но мне по-прежнему подчиняются очень мощные силы.

— О да, — кивнула она. — Это я понимаю.

— Этого ты как раз не понимаешь.

— Но я уверена, что вы мне все объясните. — поддразнила она его.

Он заговорил так тихо, что Сионе пришлось склониться почти к самому его лицу.

— В этом мире нет никого, кто мог бы попросить меня о чем бы то ни было — об участии, о компромиссе, даже о малейшем послаблении власти. Я один и только одни.

— Даже эти иксианская женщина не может…

— Она настолько похожа на меня, что не сможет ослабить меня а этом отношении.

— Но когда было атаковано иксианское посольство…

— Меня все еще раздражает человеческая глупость, — сказал он.

Ока. нахмурившись, взглянула на него.

В свете луны этот мимический жест показался Лето очаровательным. Он понял, что заставил ее думать. Он был уверен, что она никогда прежде не задумывалась о том. что право на власть дается вместе с уникальностью.

Он отреагировал на ее хмурый вид.

— До сих пор в мире не было правительства, подобного моему. Я — первый случай в мировой истории. Я отвечаю только перед собой, требуя воздаяния за ту жертву, которую принес миру.

— Жертву! — иронически буркнула она, но Лето явственно расслышал сомнение в ее голосе. — Каждый деспот говорит нечто подобное. Вы ответственны только перед собой!

— Я отвечаю, таким образом, за каждую живую тварь. Я слежу за всеми вами все это время.

— Какое время?

— Время, которое могло бы быть, но которого больше нет.

Он почувствовал в ней нерешительность. Она не довернет своим инстинктам, своей нетренированной способности к предсказаниям. Она может случайно совершить прорыв, как в случае, когда она украла его записки, но мотивация была потеряна в тех откровениях, которые она почерпнула из записок.

— Мой отел говорит, что вы очень хорошо умеете манипулировать словами, — сказала она.

— Он как никто обязан это знать. Но есть такие вещи, знания о которых можно добыть, только участвуя в этих вешал. Познать их нельзя, стоя в стороне и обсуждая их.

— Он как раз и имел в виду эти вещи, — проговорила Сиона.

— Ты совершенно права, — согласился он. — Это не логично. Но это свет. Это глаз, он видит свет, но не видит сам себя.

— Я устала от этого разговора, — сказала Сиона.

— Так же. как и я.

Я достаточно увидел и достаточно сделал. Она широко открыта своим сомнениям. Как же они уязвимы в своем невежестве!

— Вы ни в чем меня не убедили.

— Это не было целью нашей встречи.

— А что было целью?

— Посмотреть, готова ли ты к испытанию.

— Испы… — она слегка склонила голову и удивленно воззрилась на Лето.

— Можешь при мне не строить из себя невинность, — сказал он. — Монео обо всем тебя предупредил. И я говорю тебе, что ты готова!

Она попыталась сглотнуть слюну.

— В чем…

— Я послал за Монео, чтобы он отвез тебя обратно в Цитадель, — сказал Лето. — Когда мы встретимся снова, то увидим, из какого теста ты сделана в действительности.

Глава 36

Знаете ли вы миф о Великом Кладе Пряности? Да, мне тоже известна эта история. Мажордом рассказал ее мне, чтобы позабавить. В этой истории рассказывается, что в некоем месте существует огромный, как гора, клад меланжи. Этот клад сокрыт в недрах далекой планеты. Эта монета — не Арракис и не Дюна. Клад был зарыт там задолго до основания Первой Империи и до образования Космической Гильдии. История эта гласит, что на ту планету удалился Муад'Диб, который и до сих пор живет там. Его жизнь поддерживается Пряностью, он ждет. Мажордом не понял, почему это история так меня взволновала.

(Похищенные записки)

Дрожа от гнева, Айдахо прошествовал по вымощенным пластоном залам в свою квартиру в Цитадели. На каждом посту, мимо которого он проходил, женщины старались привлечь его внимание. Он не отвечал на призывы. Айдахо знал, что его поведение вызвало растерянность и недоумение у Говорящих Рыб. Они безошибочно поняли настроение Айдахо. Однако это не влияло на размашистый шаг начальника гвардии. От стен отдавалось гулкое эхо от топота его сапог.

Во рту его все еще сохранялся вкус обеда — старого доброго обеда, знакомого еще по временам первых Атрейдесов — овощи в травяном соусе с добрым куском искусственного мяса, сдобренным глотком цидритного сока Монео нашел Дункана за столом в казарме гвардии, где он, сидя за обеденным столом, изучал план предстоящих операций, разложенный среди тарелок.

Не дожидаясь приглашения, Монео сел напротив и отодвинул в сторону оперативный план.

— Я принес тебе весть от Бога-Императора, — сказал Монео.

Нарочитая торжественность тона сказала Айдахо, что это отнюдь не случайная встреча. Присутствовавшие в зале женщины тоже поняли это. За соседними столами наступила напряженная тишина.

Айдахо положил в тарелку вилку.

— Я слушаю тебя.

— Вот доподлинные слова Бога-Императора, — сказал Монео. — Мне очень прискорбно видеть, что мой Дункан Айдахо обольщен чарами Хви Нори. Это недоразумение должно рассеяться.

От гнева губы Айдахо превратились в тонкую ниточку, но он смолчал.

— Эта глупость подвергает всех нас величайшей опасности, — продолжал Монео. — Нори предназначена для Бога-Императора.

Айдахо изо всех сил пытался скрыть злость, но слова выдавали его с головой.

— Он не может жениться на ней!

— Почему?

— Что за игру он затеял, Монео?

— Я просто гонец и передаю тебе его слова, не более того, — ответил Монео.

Голос Айдахо стал тихим и угрожающим:

— Но ты его доверенное лицо.

— Бог-Император сочувствует тебе, — солгал Монео.

— Сочувствует? — выкрикнул Айдахо, чем привлек всеобщее внимание Говорящих Рыб. В столовой повисла напряженная тишина.

— Нори — очень привлекательная женщина, — сказал Монео, — но она не для тебя.

— Бог-Император сказал, — язвительно произнес Айдахо, — и его слова не подлежат обжалованию.

— Я вижу, что ты понял смысл его слов, — проговорил Монео.

Айдахо встал из-за стола.

— Куда ты собрался? — подозрительно спросил Монео.

— Я хочу прямо сейчас переговорить с ним.

— Это самоубийство, — простонал Монео. Айдахо одарил мажордома пылающим взглядом и внезапно понял, что отвсех столов на него смотрят Говорящие Рыбы. Выражения их лиц в свое время хорошо определил Муад'Диб: Игра в прятки с дьяволом.

— Ты знаешь, что говорили по этому поводу первые герцоги Атрейдесы? — издевательским тоном спроси Айдахо.

— Это имеет отношение к делу?

— Они говорили, что вся свобода немедленно улетучивается, когда начинаешь искать самодержавного правителя.

Оцепенев от страха, Монео подался вперед к Айдахо. Он почти потерял дар речи, голос Монео превратился в свистящий шепот.

— Не говори подобных вещей.

— Ты боишься, что одна из этих женщин доложит о них Императору?

Монео недоуменно покачал головой.

— Ты еще бесшабашнее, чем все остальные.

— В самом деле?

— Прошу тебя! Твое отношение к Императору вредоносно.

Айдахо услышал, как по залу пронесся ропот.

— Самое большее, что он может, — это убить нас, — сказал Айдахо.

Монео ответил громким шепотом: — Ты глупец! При малейшей провокации в нем может возобладать Червь!

— Червь, говоришь? — неестественно громко спросил Айдахо.

— Ты должен верить в него, — сказал Монео. Айдахо оглянулся.

— Да, думаю, что они все слышали.

— В нем живут миллиарды и миллиарды людей, все в одном теле.

— Да, мне говорили об этом, — сказал Айдахо.

— Он — Бог, а мы смертны, — продолжал уговаривать Айдахо Монео.

— Как может Бог творить зло? — спросил Айдахо.

Монео вскочил на ноги и отшвырнул стул.

— Я умываю руки, — крикнул он и бросился вон из помещения.

Айдахо еще раз огляделся — все его гвардейцы смотрели на своего командира во все глаза.

— Монео не хочет судить, но я не стану уклоняться.

Он удивился, увидев на липах некоторых женщин кривые ухмылки. Все снова принялись за еду.

Идя в Цитадель, Айдахо снова и снова проигрывал в уме свой разговор с Монео, находя все новые и новые странности в поведении Монео. Это был не просто страх смерти, нет, в этом ужасе было что-то еще. Что-то намного более глубокое, чем обычное опасение за собственную жизнь.

— Червь может возобладать в нем.

Эти слова сорвались у Монео непроизвольно, они выдали его, чего сам мажордом, очевидно, не хотел. Но что могут значить эти слова?

Более бесшабашен, чем другие.

Айдахо стало горько от того, что его сравнивают с ним самим, но ему не известным. Насколько осторожны были другие?

Он подошел к своим апартаментам, положил ладонь на фотозамок и заколебался. Он почувствовал себя как зверь, которого охотники загнали в его логово. Несомненно, что гвардейцы донесут Императору о его поведении. Как поступит Бог-Император? Айдахо провел рукой по замку, и дверь открылась. Он вошел в прихожую, запер за собой дверь и посмотрел на нее.

Пошлет ли он за ним Говорящих Рыб?

Айдахо оглядел прихожую. Очень удобно спланировано. Вешалки для одежды, полочки для обуви, и запертый Шкаф с оружием. Никакое из представленного здесь оружия не представляло реальной опасности для Лето. Не было даже лазерного ружья, хотя и оно неэффективно против Червя.

Он знает, что я буду сопротивляться.

Айдахо вздохнул и сквозь сводчатую дверь заглянул в гостиную. Монео заменил мебель — теперь гостиная была обставлена в суровом фрименском духе — вещи были взяты из хранилищ Музея.

Музейный фримен!

Айдахо в сердцах сплюнул и прошел в комнату. Войдя, он остановился, пораженный, — на подвесном диване на фоне северного окна сидела Хви Нори. Блестящее голубое платье выгодно обрисовывало ее фигуру. Женщина смотрела на Айдахо.

— Благодарения богам, что ты цел и невредим, — произнесла она.

Айдахо оглянулся, посмотрел на дверь, фотозамок, потом снова обратил взор на Хви. Никто, за исключением нескольких особо доверенных Говорящих Рыб, не мог открыть этот замок.

Видя его растерянность, Хви улыбнулась.

— Эти замки делают на моей родине, на Иксе.

Ему стало страшно за Хви.

— Что ты здесь делаешь?

— Нам надо поговорить.

— О чем?

— Дункан… — она покачала головой. — О нас.

— Они предупредили тебя.

— Мне велено отказать тебе.

— Тебя послал Монео!

— Меня доставили сюда две Говорящие Рыбы. Они полагают, что ты находишься в страшной опасности.

— Именно поэтому ты здесь?

Она встала, грациозность ее движения напомнила Айдахо о Джессике, бабушке Лето, — она точно так же умела управлять своими движениями, превращая любой жест в великолепный танец.

Осознание этого повергло Айдахо в шок.

— Ты из Бене Гессерит…

— Нет. Они были моими учителями, но я не принадлежу ордену.

Подозрение затуманило его мозг. Какие пружины управляют Империей Лето? Что может знать гхола о таких вещах?

Изменения, которые произошли с момента моей последней жизни…

— Я полагаю, что ты — простая иксианка, — сказал он.

— Не дразни меня, Дункан.

— Кто ты?

— Я нареченная невеста Бога-Императора.

— И ты будешь служить ему верой и правдой?

— Да.

— Тогда нам не о чем разговаривать.

— Нам есть о чем говорить. О том, что связывает нас с тобой.

Он нервно откашлялся.

— О чем же именно?

— О нашей взаимной тяге друг к другу. — Она подняла руку, видя, что он собирается заговорить. — Я хочу броситься в твои объятья, найти в них любовь и убежище, которые, я знаю, ты способен мне дать. Ты тоже этого хочешь.

Он оцепенел.

— Бог-Император запрещает это!

— Но я уже здесь, — она сделала два шага вперед, платье облегало ее красивое тело.

— Хви… — У Айдахо пересохло во рту. — Тебе лучше уйти.

— Это мудрый, но не самый лучший выход.

— Если он узнает, что ты была здесь…

— Я не могу просто так взять и уйти, — сказала она, снова подняв руку и запрещая ему говорить. — Меня воспитывали и учили ради одной определенной цели.

От этих слов холодок пробежал по спине Айдахо. Он понял, что надо соблюдать осторожность.

— Для какой же? — спросил он.

— Для того, чтобы вредить Богу-Императору, и он это хорошо знает. Он не изменит своего отношения ко мне.

— Не изменю его и я.

Она сделала еще один шаг по направлению к нему. Он ощутил молочное тепло ее груди.

— Меня очень хорошо сделали, — сказала она. — Я создана специально для того, чтобы ублажать Атрейдесов. Лето же говорит, что Дункан больше Атрейдес, чем многие из тех, кто носит это имя.

— Лето?

— Как еще прикажешь мне называть моего будущего мужа?

Произнося эти слова, Хви подошла еще ближе к Айдахо. Они потянулись друг к другу, словно разноименные полюса магнита. Хви приникла к его мундиру щекой, обвила руками, ощупывая железные мышцы. Айдахо же, прижав подбородок к ее волосам, вдыхал мускусный запах ее тела.

— Это безумие, — прошептал он.

— Да.

Он поднял ее подбородок и поцеловал в губы.

Она же изо всех сил прижалась к нему.

Они оба понимали, чем все это кончится. Она не сопротивлялась, когда он поднял ее и понес в спальню.

Айдахо заговорил только один раз.

— Ты не девственница.

— Ты тоже, мой любимый.

— Любимый, — прошептал он. — Любимый, любимый, любимый…

— Да… да!

Когда все закончилось, Хви вытянулась на постели в сладкой истоме, подложив руки под голову. Айдахо сидел на кровати спиной к ней и смотрел в окно.

— Кто были твои предыдущие любовники? — спросил он.

Она приподнялась на локте.

— У меня не было других любовников.

— Но… — он обернулся и внимательно посмотрел на нее.

— Когда мне не было еще и двадцати, нашелся один мальчик, который думал, что не может без меня жить. Потом мне было очень стыдно. — Она улыбнулась. — Какой я была доверчивой! Мне казалось, что я не смогу оправдать надежд людей, которые создали меня. Но они обо всем узнали и были очень довольны. Мне кажется, меня просто проверили.

Айдахо нахмурился.

— Со мной то же самое? Ты пришла, потому что нужна мне?

— Нет, Дункан. — У Хви был очень серьезный вид. — Мы дарили радость друг другу, потому что это была любовь.

— Любовь, — повторил Айдахо, и в голосе его прозвучала горечь.

— Мой дядя Малки говорил, что любовь — это плохая сделка, потому что нет никаких гарантий.

— Твой дядя Малки был мудрым человеком.

— Он глупец! Любовь не нуждается в гарантиях.

Саркастическая улыбка тронула губы Айдахо.

Она ласково улыбнулась ему.

— Любовь отличается тем, что ты даришь радость и не заботишься о последствиях.

Он кивнул.

— Я думаю только о том, что ты можешь оказаться в большой опасности.

— Что сделано, то сделано.

— Что мы будем делать?

— Мы будем радоваться, пока живем.

— Это звучит, как окончательный приговор.

— Это и есть приговор.

— Но мы будем видеться каждый…

— Так, как сегодня, мы больше не увидимся.

— Хви! — он бросился к ней и приник лицом к ее груди.

Она погладила его по волосам.

Голос его зазвучал глухо, когда он спросил:

— Что, если я…

— Тихо! Если суждено быть ребенку, то будет ребенок.

Айдахо поднял голову.

— Но тогда он точно обо всем узнает.

— Он все узнает в любом случае.

— Откуда?

— Я скажу ему.

Айдахо отпрянул и. выпрямившись, сел. Во взгляде его выразилась смесь недоумения и гнева.

— Я должна это сделать.

— Если он набросится на тебя… Хви я слышал много историй. Ты можешь подвергнуться страшной опасности.

— Нет. У меня есть потребности, и он это знает. Он не причинит вреда никому из нас.

— Но он…

— Он не уничтожит меня. Он знает, что если он причинит вред тебе, то тем самым уничтожит меня.

— Как ты можешь выйти за него замуж?

— Дорогой Дункан, неужели ты не видишь, что я нужна ему больше, чем даже тебе?

— Но он же не может… Я хочу сказать, что это невероятно, чтобы ты…

— Я не смогу получать с Лето ту радость, которую получаю с тобой. Для него это невозможно. Он признался мне в этом.

— Но почему тогда он не может… Если, он действительно тебя любит…

— У него гораздо более широкие планы и потребности. — Она взяла обеими руками правую руку Айдахо. — Я поняла это сразу как только стала к нему присматриваться. Его потребности гораздо глубже наших с тобой.

— Что это за планы и какие потребности?

— Спроси у него сам.

— Но ты их знаешь?

— Да.

— То есть ты веришь в эти истории о…

— В нем очень много честности и доброты. Это подтверждает и моя реакция на него. Мои иксианские хозяева вложили в меня некое вещество, которого оказалось слишком много, а оно открывает мне больше, чем они рассчитывали.

— Так ты веришь ему? — обвиняющим тоном воскликнул Айдахо и попытался вырвать руку.

— Если ты пойдешь к нему, Дункан, и…

— Он никогда больше не увидит меня!

— Увидит.

Она поднесла ко рту его руку и поцеловала его пальцы.

— Я заложник, — проговорил Айдахо. — Ты наполнила меня страхом за нас обоих…

— Я никогда не думала, что служить Богу легко, — сказала она. — Но я не могла даже предположить, что это настолько тяжко.

Глава 37

Моя память обладает весьма любопытным свойством, которым, как я надеюсь, могут обладать и другие. Меня постоянно изумляло, с каким старанием люди отгораживаются от своей предковой памяти, защищая себя толстой стеной мифов. О, я не жду, конечно, что они станут искать переживаний каждого момента в жизни своих предков, как это происходит со мной. Я могу понять их упорное нежелание вникать в мелкие подробности жизни предшественников. У вас есть веские основания опасаться, что настоящая жизнь станет беднее, если ее заслонит живое воспоминание о прошлом. Однако значение настоящего скрывается в смысле прошлого. Мы несем с собой всех наших предков с их радостями, переживаниями, горестями, муками и свершениями, словно живую волну. В этой памяти нет ничего лишнего и бессмысленного. Каждая мелочь оказывает воздействие на настоящее, и так будет до тех пор, пока будет жить человечество. Вокруг нас сияющая бесконечность, тот Золотой Путь непреходящего, которому мы приносим свою, пусть незначительную, но вдохновенную верность.

(Похищенные записки)

— Я вызвал тебя, Монео, в связи с тем, что мне сообщали мои гвардейцы. — сказал Лето.

Они стояли в темноте крипты, и Монео вспомнил, что самые свои болезненные решения Бог-Император принимал именно здесь. Монео тоже слышал эти сообщения Он ждал вызова с минуту на минуту, и когда после ужина его вызвали к Императору, мажордома охватил липкий страх.

— Речь идет… о Дункане, господин?

— Естественно, о Дункане!

— Мне сказали, господин, что его поведение…

— Убийственное поведение, Монео?

Монео склонил голову.

— Если вы так говорите, господин.

— Через какое время тлейлаксианцы смогут поставить нам нового Дункана?

— Они говорят, что у них возникли проблемы. Это может занять около двух лет.

— Ты знаешь, что мне рассказали мои гвардейцы, Монео?

Тот затаил дыхание. Если Бог-Император знает о последних… Нет! Даже Говорящие Рыбы устрашились такого противостояния. Если бы речь шла о ком угодно, кроме Дункана, то женщины сами устранили бы этого человека.

— Ну, Монео, я жду.

— Мне сказали, господин, что он собрал своих Говорящих Рыб и опросил их относительно их происхождения. В каких мирах они родились. Кто были их родители и как проходило их детство?

— Ответы его не удовлетворили.

— Он был очень испуган, господин, и продолжал настаивать.

— Словно от повторения он мог выяснить настоящую правду.

Монео от души надеялся, что это единственная проблема, беспокоившая Лето.

— Почему Дунканы всегда так поступают, господин?

— Причиной этому служит их обучение, раннее обучение, еще у первых Атрейдесов.

— Но насколько это отличается от…

— Атрейдесы сами служили людям, которыми правили. Мера их правления отражалась как в зеркале на состоянии тех, кем они управляли. Дунканы всегда хотели знать, как живет народ.

— Одну ночь он провел в деревне, господин. Побывал он и в нескольких городках. Он видел…

— Все зависит от того, как ты толкуешь результат Монео. Свидетельство ничего не значит без суждения.

— Но я знаю, что он судит, господин.

— Мы все так поступаем, Монео, но Дункан склонен верить, что эта вселенная является заложницей моей воли. Они знают, что невозможно ошибаться, если выступаешь от имени правды.

— Это то, что он говорит вам…

— Это то, что говорю я. Это то, что говорят все Атрейдесы, которые живут во мне. Эта вселенная не потерпит такого насилия. То, что ты пытаешься сделать, не будет долговечным, если ты…

— Но, господин, вы ведь не делаете неверных вещей.

— Бедный Монео, ты просто не видишь, что я создал колесницу несправедливости.

Монео потерял дар речи. Он понял, что мягкость возобладала сейчас в Боге-Императоре. Но в теле его наступали изменения, слишком хорошо знакомые Монео, к тому же Лето так близко… Монео оглянулся — они находились в самом центре крипты — там, где произошло так много смертей, правда о которых не покинула подземелье.

Неужели пробил мой час?

Лето задумчиво произнес:

— Нельзя добиться успеха захватом заложников. Это одна из форм рабства. Один человек на может владеть другими людьми. Эта вселенная не допускает таких вещей.

Слова доходили до сознания Монео словно через завесу кипящего ужаса — тело Лето пришло в едва заметное движение. С Лето происходила трансформация.

Грядет Червь!

Монео снова тревожно оглядел крипту. Это гораздо хуже зала! Слишком далеко до безопасного места.

— Итак, Монео, что ты можешь мне ответить?

Мажордом перешел на шепот:

— Слова господина просветили меня.

— Просветили? Так до сих пор ты был непросвещенным?

Монео был в полном отчаянии.

— Но я служу своему господину?

— Ты согласен, что служишь Богу?

— Да, господин.

— Кто создал твою религию, Монео?

— Вы, господин.

— Это разумный ответ.

— Благодарю вас, господин.

— Не благодари меня! Скажи, какие религиозные институты сохраняются вечно?

Монео отступил на четыре шага.

— Встань, гае стоял! — приказал Лето.

Дрожа всем телом, Монео тупо покачал готовой. Наконец ему задали вопрос, на который не было ответа. Неспособность ответить — это смерть, и он ждал ее, склоняв голову.

— Тогда я скажу тебе это, бедный раб!

Монео исполнился последней надежды. Он поднял взор на Бога-Императора и увидел, что глаза не блестят, а руки не подергиваются. Возможно, Червь не пришел.

— Вечно существуют отношения смертных — отношения «господин — раб». Именно этот институт делает религию вечной, — сказал Лето. — Это отношение создает арену, на которую рвутся гордые сыны человечества, охваченные предрассудками своей ограниченности!

Монео мог только кивнуть в ответ. Не дрожат ли руки Бога? Не прячется ли лицо в складках кожи?

— Тайное признание позора — вот на что напрашиваются Дунканы, — продолжал Лето. — У Дунканов очень велика страсть к сопереживанию в отношении товарищей и ограничены способности к товариществу.

Когда-то Монео изучат внешность древних червей Дюны, гигантские пасти, усаженные острыми, как ножи, зубами и изрыгающие всепоглощающий огонь. На последнем кольце тела Лето было заметно небольшое возвышение. Не станет ли оно со временем пастью, расположенной ниже человеческого лица?

— В глубине души Дунканы знают, что я сознательно проигнорировал заповеди Магомета или Моисея, — сказал Лето. — А это знаешь даже ты, Монео!

Это было прямое обвинение. Монео едва не кивнул, но опомнился и отрицательно покачал головой. Может быть, стоит начать отступление, подумал он. По опыту Монео знал, что такие лекции обычно заканчиваются явлением Червя.

— В чем может заключаться такая заповедь? — издевательски спросил Лето.

Монео позволил себе слегка пожать плечами. Внезапно Лето заговорил раскатистым баритоном вместо нежного тенора. Раскаты его голоса заполнили крипту. Это был древний голос, которым он говорил на протяжение многих столетий.

— Вы рабы Бога, а не рабы рабов! Монео в отчаянии заломил руки.

— Но я служу тебе, Господи!

— Монео, Монео, — тихим, увещевающим голосом заговорил Лето. — Миллион грешников не создадут одного праведного. Праведность становится известной потому, что пребывает вечно.

Монео, весь дрожа, хранил молчание.

— Я хотел спарить Хви с тобой, Монео, — сказал Лето. — Но теперь слишком поздно.

Прошло несколько мгновений, пока до Монео дошел смысл слов Лето. Слова казались вырванными из какого-то неведомого контекста, висящими в воздух. Хви? Кто такая Хви? О, это же невеста Бога-Императора. Иксианка… Спарить ее со мной?

Монео в ужасе тряхнул головой.

Лето произнес невыразимо печальным голосом:

— Ты тоже придешь, и неужели все твои деяния забудутся словно пыль?

Без всякого предупреждения Лето соскочил с тележки и, разогнув свое тело, со страшной скоростью махнул хвостом в нескольких сантиметрах от Монео. Тот вскрикнул и отскочил в сторону.

— Монео?

Этот оклик остановил мажордома у входа в лифт.

— Испытание, Монео! Я хочу испытать Сиону завтра!

Глава 38

Познание того, кто я есть, приходит во вневременной осознанности, которая не стимулирует и не вводит в заблуждение. Я творю поле, лишенное самости или центра, поле, в котором даже смерть воспринимается как некая аналогия. Мне не нужен результат. Я просто допускаю существование этого поля, которое не имеет ни цели, ни желания, ни совершенства, ни даже видимости постижения. Это поле пронизано вездесущим первичным сознанием, и это все. Это свет, который проливается сквозь окна моей вселенной.

(Похищенные записки)

Взошло солнце и своими беспощадными лучами осветило дюны. Лето ощущал нежную мягкость леска всем своим исполинским телом. Правда, его человеческий слух, воспринимая жесткий шорох песчинок, давал понять человеческому сознанию Императора, что мягкость эта существует только для Червя. Таков был постоянный сенсорный конфликт, который Лето научился воспринимать как данность.

Лето слышал, как позади него по песку шагает Сиона, слышал легкость ее походки, тихий звук осыпающегося код ее ногами песка, усиливавшийся по мере того, как девушка взбиралась все выше на дюну.

Чем дольше я буду тянуть время, тем уязвимее стану, подумал он.

Эта мысль часто посещала его в последнее время, когда он уходил в Пустыню. Он взглянул вверх. Небо было безоблачным и такого глубокого интенсивного синего цвета. какого не знало небо древней Дюны.

Чем была бы Пустыня, лишившаяся безоблачного неба? Плохо, что нет у неба теперь серебристого оттенка.

Небо контролировали иксианские спутники, правда, не всегда так. как того хотелось бы Лето. Такое совершенство было вполне мыслимо в машинном исполнении, но его никогда не удавалось достичь — ведь машинами управляют люди. Тем не менее спутники смогли обеспечить терпимое качество неба сегодня утром. Он вдохнул в свои человеческие легкие побольше воздуха, ожидая приближения Сионы. Она остановилась. Не оборачиваясь, он знал, что она восхищается раскинувшимся пейзажем.

Лето чувствовал образ этого пейзажа, как волшебник, который приложил руку к его физическому созданию. Он ощущал присутствие спутников. Это был изящный инструмент, который исполнял музыку для танца теплых и холодных воздушных масс, управляя вертикальными и горизонтальными воздушными потоками. Было забавно думать, что иксианцы считали, будто он применит эти машины для установления своего гидравлического деспотизма — отнимая влагу у тех, кто станет противиться правителю, и наказывая других ослушников страшными бурями. Как они удивились, поняв, что ошиблись.

Моя власть не столь груба и прямолинейна.

Медленно, аккуратно, он заскользил вниз с дюны, плывя в песке и не оборачиваясь назад на длинную иглу своей башни и без того зная, что сейчас она исчезнет из виду в знойном мареве.

Сиона шла за ним с несвойственной для себя покорностью. Сомнение сделало свое дело. Она прочла похищенные ею записки. Она прислушалась к напутствиям своего отца. Теперь она просто не знает, что ей думать.

— Что это за испытание? — спросила она у Монео. — Что он будет лежать?

— Он никогда не повторяется, — ответил Монео.

— Как он испытывая тебя?

— У тебя все будет по-другому. Я только собью тебя с толку, если расскажу, как это происходило со мной.

Лето тайно подслушал, как Монео готовил свою дочь к испытанию, как одевал ее в старинный фрименский защитный костюм и башмаки с присосками, как накинул на нее сверху плотную темную накидку. Монео ничего не забыл.

Застегнув Сионе ботинки, Монео снизу вверх взглянул на дочь.

— Придет Червь. Это единственное, что я могу сказать наверняка. Тебе придется научиться жить в присутствии Червя.

Он встал и рассказал Сионе, как действует защитный костюм, сохраняя ее собственную влагу. Он заставил ее саму вынуть трубку из клапана и снова застегнуть, а потом запечатать трубку.

— Ты останешься в Пустыне наедине с ним, — сказал Монео. — Шаи-Хулуд всегда близко, когда находишься в Пустыне.

— Что будет, если я откажусь идти? — спросила она.

— Ты пойдешь… но можешь и не вернуться.

Этот разговор состоялся в зале первого этажа Малой Цитадели, пока Лето ждал в верхнем зале. Когда Сиона была готова, он спустился вниз на тележке, с включенной подвеской. Лето направил свою тележку вслед за Монео, за тележкой следовала Сиона. Выйдя наружу, Монео направился к орнитоптеру, раздался свист крыльев, и машина взмыла в воздух. Лето велел Сионе проверить, закрыта ли дверь зала первого этажа и взглянул вверх, на вершину неимоверно высокой башни.

— Единственный путь отсюда лежит через Сарьир, — сказал он.

Он прокладывал путь вперед, не приказывая ей следовать за собой, зная, что ее ведут здравый смысл, любопытство и сомнения.

Лето скатился по отлогому склону дюны вниз, к скалистому основанию, затем поднялся вверх по следующему склону по пологой спирали, проторив путь для Сионы. Древние фримены называли такие следы «Божьим даром Уставшим». Лето продвигался вперед медленно, давая понять Сионе, что здесь его и только его владения, место его естественного обитания.

Поднявшись по склону на очередную дюну, Лето остановился и, оглянувшись, посмотрел, как Сиона поднимается вслед за ним. Она держалась проторенного пути и остановилась, как только достигла вершины. Она скользнула взглядом по его лицу, потом окинула взором горизонт. Лето слышал, как она судорожно вздохнула. Знойное марево скрыло очертания спиралеобразной башни. Основание ее можно было принять за отрог скалы.

— Вот как все было тогда, — сказал он.

Он знал, что в этом пейзаже было что-то мистически притягательное для людей, в чьих жилах текла фрименская кровь. Он специально выбрал для испытания эту дюну — она была выше остальных.

— Хорошенько всмотрись в пейзаж, — сказал он и, скатившись с дюны, исчез из поля зрения Сионы.

Она еще раз медленно обвела взглядом Пустыню. Лето прекрасно представлял себе, что сейчас чувствует и переживает девушка. Кроме призрачного видения башни, на всей линии горизонта не было ни единого выступа — вокруг расстилалась совершенно плоская равнина. С того места, где стояла Сиона, горизонт замыкался линией диаметром восемь километров — далее кривизна планеты скрывала все, находившееся за линией. Лето заговорил с того места, где находился, — прямо под гребнем дюны.

Это настоящий Сарьир. Его можно познать только так, находясь посередине и стоя ногами на земле. Это все, что осталось от бахр бела ма.

— Океан без воды, — прошептала Сиона.

Она еще раз оглянулась и всмотрелась в горизонт.

Ветра не было, и Лею понимал, что полная тишина Пустыни безжалостно въедается в человеческую душу. Сиона потеряла все привычные ориентиры и точки опоры. Она была одна среди огромною, всепоглощающею пространства.

Лето взглянул на следующую дюну. Иди в том направлении, они должны были пройти несколько холмов, которые некогда были горами, но ветер и песок сделали свое дело — от гор остались только кучи песка и щебня. Лето продолжал неподвижно лежать, предоставляя тишине делать свое дело. Какое удовольствие было воображать, что ничто не изменилось, и эти дюны по-прежнему опоясывают всю планету. Но теперь даже эти оставшиеся дюны медленно вырождались, С тех пор как пронеслась последняя буря Кориолиса, Сарьир не видел ничего, кроме небольших вихрей и легкого ветра, которые не влияли на климат, ограничиваясь местным распространением.

Вот и сейчас один из таких «ветров дьявола» вихрем вздымался на небольшом расстоянии от Сионы. Она проследила за продвижением вихря. Вдруг она отрывисто спросила:

— У вас есть своя личная религия?

Несколько мгновений Лето обдумывал ответ. Его всегда поражало, насколько вид Пустыни провоцировал мысли а религии.

Ц Ты осмеливаешься спрашивать, есть ли у меня личная религия? — требовательно произнес он.

Лето знал, что девушке страшно, но она ничем не проявила своего страха, она повернулась и взглянула ему в глаза. Лето напомнил себе, что отвага всегда была отличительной чертой Атрейдесов.

Она не ответила, тогда Лето продолжил:

— Ты из Атрейдесов; в этом нет никаких сомнений.

— Это и есть ваш ответ?

— Что в действительности ты хочешь знать, Сиона?

— Во что вы верите.

— Ха! Ты спрашиваешь меня о моей вере. Ну что ж — я верю в то, что ничто не может возникнуть из ничего без Божественного вмешательства.

Его ответ озадачил Сиону.

— Но каким образом…

— Natura поп facit saltus, — сказал он.

Она отрицательно покачала головой, не поняв того, что он сказал. Лето перевел:

— Природа не совершает скачков.

— Что ото был за язык? — спросила Сиона.

— На этом языке давно уже никто не говорит и моей вселенной.

— Зачем же вы его используете?

— Для того, чтобы разбудить твою древнюю память.

— У меня нет никакой древней памяти! Я только хочу знать, зачем вы привели меня сюда.

— Для того, чтобы дать тебе почувствовать вкус твоего прошлого. Спускайся сюда и забирайся ко мне на спину.

Она поколебалась, но потом, поняв тщетность сопротивления, спустилась вниз и забралась на спину Лето.

Он подождал, пока она не встала на колени. В старые времена было не так, подумал он. У нее не было крюка погонщика и она не могла стоять у него на спине. Он слегка приподнял над землей свой передний сегмент.

— Зачем я это делаю? — спросила она. По ее тону он понял, что она чувствует себя глупо у него на спине.

— Я хочу, чтобы ты почувствовала, как наш народ путешествовал по этой земле на спинах гигантских песчаных червей.

Он заскользил по дюне под ее гребнем. Сиона увидела отверстия. Из книг она знала, что это такое, но пульс реальности оказался совсем другим, и ей предстояло двигаться в таюг с ним.

Ах, Сиона, подумал Лето, ты даже не можешь себе представить, какому испытанию я собираюсь тебя подвергнуть.

Ему самому следовало набраться твердости. Я не должен испытывать жалости. Если она умрет, то она умрет. Если кто-то из них умирает, то это всего-навсего случаи и не более того.

Он даже напомнил себе, что то же самое относится и к Хви Нори. Просто дело в том, что все они не могут умереть сразу.

Лето почувствовал тот момент, когда Сиона начала получать наслаждение от езды верхом на Черве. Она переместила свой вес, откинувшись назад и подняв вверх голову.

Он направился за дюну, вдоль барханов, отдавшись, как и Сиона, древнему чувству. А на горизонте, впереди, Лето скорее ощущал чем видел остатки бывших там некогда холмов. Эти остатки были подобны семенам прошлого, ждавшим своего часа, чтобы взойти и напомнить о силах, которые поддерживали когда-то Пустыню в ее первозданном состоянии. Можно было даже на мгновение забыть о том, что Сарьир остался единственным, призрачным напоминанием о великой древней Пустыне.

Но иллюзия прошлого тем не менее оставалась. Он ощущал ее в своем стремительном движении. Фантазии, говорил он себе, все это зыбкие фантазии, думал он, принуждая себя сохранять спокойствие. Даже бархан, который он сейчас пересекал, был намного меньше, чем древние барханы, да и дюны стали меньше.

Внезапно вся эта искусственно поддерживаемая Пустыня показалась ему смешной. Он почти остановился на усыпанной мелким гравием поверхности между дюн, но потом заставил себя двигаться дальше, пытаясь восстановить в душе необходимость заставлять систему работать. Он представил себе вращение планеты, которое приводило в движение потоки горячего и холодного воздуха, которые огромными массами перемещались из конца в конец земли — контролируемые и управляемые маленькими спутниками с хитроумными иксианскими приборами и концентрирующими тепло дисками. Если следящие аппараты и видели здесь что-то, то только «пустынный рельеф», окруженный фронтами горячего и холодного воздуха. Присутствие Пустыни требовало создания льда на полюсах и еще кое-каких климатических поправок.

Сделать это было нелегко, и Лето прощал специалистам происходившие время от времени неизбежные сбои и ошибки.

Пройдя дюны, Лето на некоторое время потерял душевное равновесие, которое восстановилось после того, как он вырвался на галечный простор срединной Пустыни и отдался ощущению «окаменевшего океана» с застывшими волнами. Он повернул к югу вдоль линии холмов.

Лето знал, что чувства многих людей бывали оскорблены его ощущением судьбоносности Пустыни. Люди чувствовали себя здесь неловко и старались повернуть назад. Однако Сиона не могла повернуть назад. Всюду, куда она бросала взгляд, была Пустыня, и эта Пустыня требовала узнавания и признания. Она ехала на его спине молча, но он знал, что она смотрит на Пустыню во все глаза. В ее душе начинали шевелиться старые-старые воспоминания.

Он двигался по Пустыне уже около трех часов, добравшись до китообразных дюн, достигавших в длину ста пятидесяти километров, и изогнутых в направлении господствующих ветров. За этими дюнами пролегал каменный скалистый коридор, ведший в область звездных дюн высотой около четырехсот метров. Наконец они достигли заплетенных дюн — высокие электрические заряды в атмосфере и высокое давление подняли его настроение. Лето понимал, что такие же чувства скорее всего испытывает и Сиона.

— В этих местах родились песни Золотого Пути, — сказал он. — Они превосходно сохранились в Устном Предании.

Сиона не ответила, но Лето знал, что она хорошо его слышит.

Лето замедлил темп и принялся рассказывать Сионе о фрименских древностях. Она слушала его с нарастающим интересом. Время от времени она даже задавала ему вопросы, но он чувствовал, что вместе с интересом растет и ее страх. С этого места не было видно даже основания башни Малой Цитадели. Не было видно ничего рукотворного. Она, скорее всего, подумала, что он старается развлечь ее, чтобы потом обрушить что-то зловещее.

— Именно здесь зародилось равенство наших мужчин и женщин, — сказал он.

— Ваши Говорящие Рыбы отрицают такое равенство, — отпарировала Сиона.

Ее голос, полный недоверия, был гораздо лучшим локатором ее положения на его спине, чем сама ее скрюченная фигурка. Лето остановился между двумя заплетенными дюнами и дал стихнуть вихрю кислорода, вырывавшемуся из хвоста.

— В наше время все стало не так, как прежде, — сказал он. — Но у мужчины и женщины эволюционно выработались разные задачи. Однако у фрименов была жесткая взаимозависимость. Это равенство было залогом выживаемости.

— Зачем вы привезли меня сюда? — зло спросила Сиона.

— Оглянись, — ответил он.

Лето почувствовал, как Сиона повернула голову назад. Помолчав, она заговорила:

— Что я должна увидеть?

— Мы оставили какие-нибудь следы? Ты можешь сказать, откуда мы пришли?

— Поднялся небольшой ветер.

— Ты хочешь сказать, что он скрыл следы?

— Кажется, что… да.

— Эта Пустыня делает из нас то, чем мы были и чем мы остаемся, — сказал он. — Это настоящий музей наших традиций, и ни одна из них в действительности не утеряна.

Лето заметил небольшую песчаную бурю, прошедшую на южном горизонте. Сиона тоже, без сомнения, ее разглядела. Впереди бури поднимались полосы песка и пыли.

— Почему вы не хотите сказать, зачем я здесь? — снова спросила Сиона. В голосе ее явственно звучал страх.

— Но я уже сказал тебе.

— Вы ничего мне не сказали.

— Как далеко от башни мы отошли?

Она задумалась.

— Тридцать километров? Двадцать?

— Дальше, — сказал он. — Я могу двигаться очень быстро по своей земле. Разве ты не чувствовала ветер на своем лице?

— Чувствовала, — ответила Сиона. — Но зачем вы спросили, как далеко мы отошли от башни?

— Сойди с меня и стань так, чтобы я видел тебя.

— Зачем?

Хорошо, подумал он. Она думает, что я брошу ее здесь и умчусь с такой скоростью, что она не сможет меня догнать.

— Сойди, и я все тебе объясню, — сказал он.

Она соскользнула с его спины, обошла и приблизилась к его лицу.

— Время движется быстро, когда чувства полны, — сказал он. — Мы двигались больше четырех часов и прошли шестьдесят километров.

— Почему это так важно?

— Монео положил в карман накидки сухой паек, — сказал он. — Поешь немного, и я все тебе расскажу.

Сиона нашла в кармане кубик сухого протомора и, глядя на Лето, начала жевать его. Кубик был аутентичен старинному фрименскому. В него было даже добавлено немного меланжи.

— Ты почувствовала свое прошлое, — сказал он. — Теперь ты должна приобрести чувствительность к будущему, к Золотому Пути.

Она проглотила кусок.

— Я не верю в ваш Золотой Путь.

— Если тебе суждено выжить, ты в него поверишь.

— В этом и заключается ваше испытание? Верь в путь Великого Бога Лето или умри?

— Тебе не надо верить в меня во что бы то ни стало. Тебе надо поверить в себя.

— Но тогда зачем мне знать, насколько далеко мы ушли?

— Чтобы понимать, сколько тебе придется идти. Она коснулась рукой щеки.

— Я не…

— Ты сейчас стоишь непосредственно в центре бесконечности. Оглянись и пойми, что такое бесконечность, в чем ее сокровенный смысл.

Она посмотрела вправо и влево. Вокруг была Пустыня в своей нетронутой величавости.

— Мы пойдем из нашей Пустыни вместе, — сказал он. — Ты и я.

— Вы не пойдете, — зло огрызнулась она.

— Это фигуральное выражение. Но ты пойдешь. В этом я тебя уверяю.

Она посмотрела в направлении, откуда они пришли.

— Вот почему вы спрашивали о следах.

— Если бы даже они сохранились, ты не смогла бы дойти обратно. В Малой Цитадели нет ничего, что помогло бы тебе выжить.

— Даже воды?

— Ничего.

Она отстегнула трубку, отсосала оттуда немного воды и пристегнула трубку на место. Он заметил, с какой тщательностью она запечатала конец трубки, хотя не застегнула клапан рта, но Лето слышал, что отец предупреждал ее об этом. Сиона хотела оставить рот свободным для разговора.

— Вы говорите, что я не смогу бежать от вас, — сказала она.

— Беги, если хочешь.

Она обошла Лето кругом, осматривая пустынную окрестность.

— Есть поговорка об открытой Пустыне, — сказал он. — «Одно направление ничуть не лучше другого». В какой-то степени это верно и сейчас, но для меня это не имеет значения.

— Значит, я не вполне свободна покинуть вас, если захочу?

— Свобода — это довольно одинокое состояние, — заметил Лето.

Она указала на крутой склон дюны, на которой они остановились.

— Но я могу спуститься и…

— Будь я на твоем месте, Сиона, я не стал бы спускаться здесь.

Она посмотрела на него горящим взглядом.

— Почему?

— Если ты не пройдешь по естественным ложбинкам, то песок обрушится и погребет тебя.

Раздумывая над его словами, она задумчиво посмотрела вниз.

— Видишь, какими красивыми могут быть слова? — спросил он.

Она посмотрела ему в лицо.

— Нам надо идти?

— С сего дня ты научишься ценить отдых. И вежливость. Нам некуда спешить.

— Но у нас нет воды, кроме…

— Если ею мудро пользоваться, то защитный костюм сохранит тебе жизнь.

— Но сколько времени нам понадобится, чтобы дойти…

— Твое нетерпение начинает меня тревожить.

— Но у нас есть только этот сухой паек в кармане. Что мы будем есть, когда…

— Сиона, ты не замечаешь, что характеризуешь свое положение, как обоюдное? Что мы будем есть? У нас нет воды. Как мы пойдем? Как долго нам придется идти?

Он почти физически ощутил, как у нее пересохло во рту, когда она попыталась сглотнуть исчезнувшую слюну.

— Значит ли это, что мы взаимозависимы? — спросил он.

Она неохотно заговорила.

— Я не знаю, как тут можно выжить.

— А я знаю?

В ответ она кивнула.

— Но почему я должен делить с тобой это драгоценное знание?

Она пожала плечами, и этот жалкий жест тронул его до глубины души. Как быстро Пустыня меняет прежние отношения.

— Я разделю с тобой свои знания, — сказал он. — Но и ты должна найти что-то стоящее, что сможешь разделить со мной.

Она смерила взглядом его тело, задержавшись на тех местах, где прежде были его ноги, и, переведя взор на лицо Лето, сказала:

— Согласие, купленное ценой угрозы, не есть согласие.

— Я не предлагаю тебе насилие.

— Существует много видов насилия, — сказала она.

— А я доставил тебя сюда, где ты можешь умереть?

— Разве у меня был выбор?

— Это тяжелый жребий — родиться Атрейдесом, — ответил он. — Поверь мне, я знаю.

— Нельзя делать это таким способом, — возразила она.

— Вот в этом ты ошибаешься.

Он отвернулся и по синусоиде спустился с дюны. Через мгновение Лето услышал, как Сиона, скользя и спотыкаясь, последовала за ним. Он остановился в тени дюны.

— Мы переждем здесь до конца дня, — сказал он. — Надо идти ночью, чтобы сэкономить воду.

Глава 39

Одним из самых ужасных слов в любом языке является слово солдат. Вот парад синонимов, прошедший сквозь всю нашу историю: иогахни, патрульный, гусар, караиб, казак, деранзиф, легионер, сардаукар, Говорящая Рыба. Я знаю все синонимы. Вот они стоят, выстроившись в шеренгу в глубинах моей памяти, говоря: Всегда будь уверен, что за тобой сильная армия.

(Похищенные записки)

Айдахо наконец встретил Монео в длинном подземном коридоре, соединяющем восточный и западный крылья Цитадели. В течение двух часов после рассвета Айдахо обошел всю Цитадель в поисках мажордома и наткнулся на него в подземелье. Монео разговаривал с кем-то, скрытым за дверью, но мажордома можно было узнать издали по осанке и по заметной белой форме.

Пластоновые стены имели здесь, на глубине около пятидесяти метров, янтарный оттенок и освещались длинными светящимися полосками, которые включались в Дневные часы. Вдоль коридора дул прохладный ветерок, который создавали лопасти нескольких башен, стоявших но периметру Цитадели и похожих на одетые в накидки Фигуры. Сейчас солнце уже нагрело песок, и лопасти развернулись фронтом к северу, чтобы гнать в подземелье прохладный воздух. Айдахо вдыхал кремнистый запах, занесенный сюда из пустыни Сарьира.

Айдахо понимал, что должен символизировать этот Подземный коридор. Он действительно напоминал древний сиетч. Коридор был широким, в нем вполне могла поместиться тележка Лето. Сводчатый потолок выглядел каменным. Но сдвоенные светящиеся полосы создавали некоторый диссонанс. Айдахо никогда не видел полос в Цитадели. В его дни они считались непрактичными: они требовали слишком много энергии и дорогостоящего текущего ремонта. Шаровые светильники были практичнее, дешевле, их было легко заменять. Он, однако, понял, что Лето считал непрактичными немногие вещи.

Кто-то обеспечивает то, что хочет иметь Лето.

Эта мысль приобрела зловещий оттенок, когда Айдахо приблизился к Монео.

Маленькие помещения были расположены в подземелье, как в древнем сиетче. Дверей не было, вход закрывался легкими занавесками, развевавшимися на ветру. Айдахо знал, что здесь живут молодые Говорящие Рыбы. Вот залы сбора, склады оружия, кухня, столовая, магазины. Видел он и многое другое, что не могли скрыть тонкиезанавески. Эти зрелища вызывали его ярость.

При приближении Айдахо Монео оглянулся. Женщина, с которой разговаривал Монео, опустила занавеску, но Айдахо успел мельком на нее взглянуть. Это была женщина в солидном возрасте, одна из командиров, но Айдахо не смог вспомнить ее имени.

Монео кивнул, когда Айдахо оказался на расстоянии двух шагов от него.

— Гвардейцы сказали, что ты разыскиваешь меня, — сказал Монео.

— Где он, Монео?

— Где кто?

Монео оглядел фигуру Айдахо с ног до головы. На Дункане была надета старинная форма Атрейдесов — черно-красный ястреб на груди, высокие, начищенные до блеска высокие сапоги. В облике этого человека было что-то торжественно-ритуальное.

Айдахо порывисто вздохнул и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Не стоит играть со мной в эти игры!

Монео отвел взгляд от ножа, висевшего в ножнах на поясе Айдахо. С инкрустированной драгоценными камнями рукояткой это оружие выглядело музейным экспонатом. Где только Дункан нашел его?

— Если ты имеешь в виду Бога-Императора… — начал Монео.

— Где?

Монео не сменил интонацию.

— Почему ты так хочешь умереть?

— Мне сказали, что ты был с ним.

— Это было раньше.

— Я найду его, Монео!

— Не сейчас.

Айдахо схватился за нож.

— Мне надо применить силу, чтобы заставить тебя говорить?

— Вот этого я тебе не советую.

— Где… он?

— Ну, если ты так настаиваешь, то могу сказать, что он в Пустыне с Сионой.

— С твоей дочерью?

— Ты знаешь другую Сиону?

— Что они там делают?

— Она проходит свое испытание.

— Когда они вернутся? Монео пожал плечами.

К чему этот излишний гнев, Дункан?

— В чем заключается это испытание твоей…

— Я не знаю. Но почему ты так расстроен?

— Меня тошнит от этого места? Говорящие Рыбы! — он с отвращением отвернулся и сплюнул.

Монео посмотрел вдоль коридора, вспомнив, как приближался к нему Айдахо. Зная Дунканов, можно было легко понять причину его ярости.

— Дункан, — сказал Монео, — это совершенно нормально для молодых женщин, как, впрочем, и для молодых мужчин, испытывать чувство полового влечения к Представителям своего пола. Большинство из них перерастет эти влечения.

— Их надо искоренить!

— Это часть нашего наследия.

— Искоренить! И это никакое…

— О, успокойся. Если ты попытаешься искоренить это силой, то порок расцветет еще более пышным цветом.

Айдахо в ярости уставился на Монео.

— И после этого ты говоришь, что не знаешь, что происходит в Пустыне с твоей собственной дочерью?!

— Сиона проходит испытание, я же сказал тебе.

— Но что означает это испытание?

Монео прикрыл глаза руками и вздохнул. Он опустил руки и подумал, что заставляет, себя связываться с этим глупым, опасным и древним человеком.

— Это означает, что она может умереть.

Айдахо отпрянул, гнев его немного остыл.

— Как ты мог допустить?

— Допустить? Ты думаешь, что у меня был выбор?

— Каждый человек может сделать выбор!

Горькая усмешка коснулась губ Монео.

— Как так получилось, что ты оказался глупее всех других Дунканов?

— Других Дунканов! — повторил Айдахо. — Как умирали эти другие, Монео?

— Так, как мы все умираем. Они выпадали из связки времен.

— Ты лжешь. — Айдахо цедил слова сквозь стиснутые зубы, костяшки пальцев руки, сжимавшей рукоять ножа, побелели.

Монео продолжал говорить мягко и вкрадчиво:

— Берегись. У меня тоже есть границы терпения, особенно сейчас.

— Это гнилое место! — крикнул Айдахо. Он обернулся и окинул взглядом коридор. — Там происходят вещи, которые я не могу принять!

Монео невидящим взглядом посмотрел в ту же сторону.

— Ты должен повзрослеть, Дункан. Должен.

Рука Айдахо застыла на рукоятке ножа.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Сейчас очень неустойчивое время. Всего, что может вызвать его волнение, надо всячески избегать… этого просто нельзя допустить.

Айдахо с трудом удерживался от того, чтобы не ударить мажордома. Его удерживало нечто загадочное в поведении Монео. Однако были сказаны слова, которые нельзя было пропускать мимо ушей.

— Я не незрелый ребенок, как ты, может быть…

— Дункан! — Монео впервые повысил голос почти до крика. От неожиданности Айдахо выпустил из руки нож, а Монео продолжал: — Если твоя плоть стремится к зрелости, но что-то удерживает ее, то на этой почве развиваются отклонения в поведении. Иди.

— Ты… обвиняешь… меня… в?..

— Нет! — Монео указал рукой вдоль коридора. — О, я знаю, что ты там видел, но это…

— Две женщины, слившиеся в страстном поцелуе! Ты думаешь, что это не…

— Это действительно не важно. Юность пробует свою силу множеством способов.

Айдахо, едва сдерживая себя, качнулся вперед на носках.

— Очень рад узнать это о тебе, Монео!

Да, это очень хорошо, но я тоже узнавал кое-что и о тебе, причем несколько раз.

Монео с наслаждением следил, какое действие оказали на Айдахо его слова. Дункан был потрясен. Гхола никогда не могут избавиться от чар того, что делали до них Другие гхола.

Айдахо заговорил хриплым шепотом:

— И что же ты узнал?

— Ты научил меня одной очень ценной вещи, — сказал Монео. — Все мы стремимся реализоваться, но если что-то тормозит нас, то мы ищем выхода в боли — мы или ищем ее для себя, или причиняем ее другим. Особенно уязвимы в этом отношении подростки.

Айдахо вплотную приблизился к Монео.

— Я говорю о сексе!

— Конечно.

— Ты обвиняешь меня в том, что я подросток…

— Да, это так.

— Я перережу тебе…

— Заткнись!

В голосе Монео не было нюансов Голоса Бене Гессерит. но в нем была привычка повелевать, и Айдахо подчинился.

— Прости, — сказал Монео. — Но я очень расстроен из-за того, что моя единственная дочь… — он осекся и пожал плечами.

Айдахо дважды глубоко вздохнул.

— Вы все здесь сошли с ума! Ты говоришь, что твоя дочь может умереть и, однако…

— Ты глупец! — рявкнул Монео. — Ты что, не понимаешь, что мне нет никакого дела до твоих мелких забот! Твои глупые вопросы и твои эгоистичные… — он печально тряхнул головой.

— Я прощаю тебя, потому что у тебя личные проблемы, — сказал Айдахо, — но если ты…

— Прощаешь! Ты меня прощаешь? — Монео задрожал от ярости. Это было уже слишком!

Но Айдахо упорствовал.

— Я могу простить тебя за…

— Ты! Болтаешь о сексе, прощении и боли и… ты думаешь, ты и Хви Нори…

— Не смей о ней говорить!

— О да. Она не имеет к этому никакого отношения! Ты занимаешься с ней сексом и не думаешь с ней расставаться. Скажи мне, глупец, как ты можешь что-то дать перед лицом этого?

Ошарашенный Айдахо глубоко вдохнул. Он не предполагал, что вечно мягкий и спокойный Монео способен на такой страстный монолог. Но это нападение, эта атака, это не могло быть…

— Ты думаешь, что я жесток? — спросил Монео. — Я просто заставляю тебя думать о тех вещах, которых ты попросту избегаешь. Ха! Более жестокие вещи делались в отношении Господа Лето только из одной жестокости.

— Ты защищаешь его? Ты…

— Я лучше его знаю!

— Он использует тебя!

— Для какой цели?

— Об этом мне скажешь ты!

— Он наша единственная надежда остаться в веках…

— Извращенец не может остаться в веках!

Монео снова заговорил спокойно, но его слова потрясли Айдахо.

— Я скажу тебе это только один раз. Гомосексуалисты были среди самых лучших воинов в нашей истории, это были берсерки, неистовые в бою. Они были среди лучших священников и жриц. Требование безбрачия не случайно в истории религии. Не случайно и то, что из недозревших подростков получаются лучшие солдаты.

— Это извращение!

— Совершенно верно! Военные начальники на протяжении многих столетий знали, что извращенное влечение превращается в боль.

— Именно этим и занимается Великий Бог Лето?

Монео так же мягко ответил:

— Насилие, предполагает, что ты навлекаешь боль и страдаешь от нее. Насколько лучше управлять войском, которое движимо этим древнейшим инстинктом.

— Он и из тебя сделал чудовище!

— Ты предположил, что он использует меня, — сказал Монео. — Я допускаю это, потому что знаю, что цена, которую он платит, намного больше, чем та, что он требует с меня.

— Даже твою дочь?

— Он ничего не получит за это. Почему должен получить я? О, я думаю, ты понимаешь, что значит быть Атрейдесом. Дунканы всегда были хороши в этом.

— Дунканы! Будь ты проклят, я не буду…

— У тебя просто не хватает духу платить цену, которую он просит, — сказал Монео.

Молниеносным движением Айдахо выхватил из ножен кинжал и бросился на Монео. Как ни быстро он двигался, Монео оказался быстрее — он отступил в сторону И, выполнив подсечку, толкнул Дункана, который лицом вниз полетел на пол. Он лежал на полу, медленно осознавая, что только что напал на Атрейдеса. Монео был Атрейдесом. Потрясение сделало Айдахо неподвижным.

Монео стоял и молча смотрел сверху вниз на лежащего Айдахо. В лице мажордома была невыразимая печаль.

— Если ты хочешь убить меня, Дункан, то лучше бей меня тайком в спину. Тогда, может быть, ты достигнешь успеха.

Айдахо поднялся на одно колено и застыл в этом положении. все еще сжимая нож. Монео двигался так легко. так грациозно… так., небрежно! Айдахо откашлялся.

— Как ты сумел…

— Он очень долго тренировал нас, Дункан, укрепляя в нас силу и ловкость. Он сделал нас быстрыми, умными, способными к самоограничению, понятливыми. Ты… ты просто устаревшая модель.

Глава 40

Знаете ли вы, что чаще всего утверждают повстанцы? Они говорят, что их мятеж неуязвим для экономической войны, поскольку они не имеют собственной экономики, а паразитируют на тех, кого собираются ниспровергнуть. Эти глупцы просто не в состоянии понять, какой монетой им неизбежно приходится платить. Такая картина повторяется из века в век с дегенеративной неумолимостью. Вы можете наблюдать ее в рабовладельческих обществах, в преуспевающих странах с кастовой организацией государства, в странах с социальной бюрократией — короче, в любой системе, где имеется зависимость. Слишком долгий паразитизм приводит к необходимости формирования образа врага.

(Похищенные записки)

Лето и Сиона весь день пролежали в тени дюны, передвигаясь лишь вслед за солнцем. Он учил ее, как защититься or зноя, зарывшись в песок; в тени дюн никогда не бывает по-настоящему жарко.

Но второй половине дня Сиона прижалась к Лето в поисках тепла — девушка начала мерзнуть, а Лето буквально источал тепло.

Временами они разговаривали. Лето рассказывал Сионе о благодатных фрименских обычаях, которые некогда царили и этой Пустыне. Она же пыталась приобщиться к его тайным знаниям.

Раз он сказал ей:

— Это может показаться тебе весьма странным, но именно здесь, в Пустыне, я в наибольшей степени чувствую себя человеком.

Его слова не произвели на девушку должного эффекта, она так и не поняла своей человеческой уязвимости, не осознала, что может умереть в этой Пустыне. Даже когда они молчали, Сиона не закрывала лицевой клапан, оставляя открытым рот.

Лето понимал подсознательную мотивацию такого упрямства, но не стал ничего говорить, сознавая бесполезность такого директивного поведения.

Поздним вечером, когда в долину вполз ночной холод, Лето начал развлекать Сиону песнями Золотого Пути, которые не сохранило Устное Предание. Ему доставило удовольствие, что девушке понравился «Марш Лиета».

Это действительно очень древняя песня — она родилась в ту эпоху, когда люди еще не летали с планеты на планету, а жили на старой доброй Земле. — Вы не споете ее еще раз?

Для исполнения Лето выбрал лучший баритон давно умершего артиста, выступления которого некогда проходили в неизменно переполненных залах.

Когда Лето закончил петь, Сиона некоторое время молчала, потом удивилась:

— Это очень странная для марша песня.

— Она нравилась им, потому что ее можно было понять, так сказать, расчленить.

— Расчленить?

— Еще до того, как наши фрименские предки явились на эту планету, ночь была временем для рассказов историй, пения и чтения стихов. Во дни Дюны, однако, все это делалось уже в искусственном мраке, в темноте пещер сиетчей. Ночью же люди могли выйти из пещер и передвигаться… вот как мы с тобой.

— Но вы сказали «расчленить».

— Что означает эта песня?

— О, ну… это просто песня.

— Сиона!

Она услышала в его голосе гневные нотки и промолчала.

— Эта планета — дитя Червя, — предупредил он ее, — а Червь — это я.

Она ответила с поразительной беззаботностью:

— Объясните мне, что значит эта песня.

— Насекомое имеет не больше свободы в своем муравейнике, чем мы в своем прошлом. Пещеры были вырыты здесь, а послания писались вихрями песка.

— Я предпочитаю танцевальные песенки, — сказала Сиона.

Это был очень дерзкий ответ, но Лето воспользовался им для перемены темы разговора. Он рассказал ей о свадебных танцах фрименов, которые возникли под влиянием дьявольской пляски песка в бурю. Лето был горд своим умением рассказывать истории. По ее жадному вниманию было видно, что Сиона явственно представляет себе, как танцуют фрименские женщины, откинув назад длинные черные волосы, обрамляющие их давно мертвые лица.

Лето замолчал, когда над Пустыней сгустились ночные сумерки.

— Пойдем, — сказал он. — Утро и вечер — время силуэтов. Мы посмотрим, кто еще разделит с нами нашу Пустыню.

Вслед за Лето Сиона поднялась на гребень дюны и вгляделась в темнеющий пейзаж. Высоко над их головами парила какая-то птица, внимание которой они привлекли. По форме распластанных крыльев и по их расщепленным концам Лето понял, что это гриф. Он показал его Сионе.

— Чем он питается? — спросила она.

— Падалью или издыхающими животными, — ответил Лето.

Ответ поразил ее, и она внимательно вгляделась в маховые перья птицы, на которые падал отблеск заходящего солнца.

Лето продолжал говорить.

— Иногда в мой Сарьир заглядывают люди. Временами сюда забредают музейные фримены и… пропадают. Они и в самом деле пригодны только для ритуалов. Есть тут окраины Пустыни и остатки того, что не тронули мои волки.

При этих словах Сиона отвернулась, но Лето успел заметить сильную страсть, которая снедала девушку. Это было суровым испытанием для Сионы — ей стало больно.

— Дневная Пустыня беспощадна, в ней мало благодати, — продолжал Лето. — Есть и еще одна причина, по которой здесь было принято путешествовать ночью. Для фримена образом дня были песчаные бури, которые заметали все следы.

Когда Сиона снова обернулась к Лето, ее лицо было собранным и решительным, хотя в глазах блестели слезы.

— Кто обитает в Пустыне сейчас? — спросила она.

— Грифы, некоторые ночные твари, остатки растительной жизни, грызуны в норах.

— И это все?

— Да.

— Почему?

— Потому что все они рождены здесь, и я позволил им не знать ничего лучше.

Было уже почти совсем темно, когда в Пустыне засветилось яркое зарево. Лето внимательно изучал Сиону, понимая, что она не осознала еще тайного смысла того, что он сказал ей. Но, может быть, думал он, этот таинственный свет скажет ей все, растравив ее душевные раны.

— Силуэты, — напомнила она Лето его слова. — Что вы ожидаете открыть, взойдя наверх?

— Может быть, мы увидим людей, — ответил он. — Никогда нельзя знать заранее.

— Каких людей?

— Я уже говорил тебе.

— Что бы вы стали делать, если бы увидели их?

— У фрименов был обычай рассматривать всех неожиданно появившихся в поле зрения людей, как врагов, до тех пор, пока они не совершали ритуал: не подбрасывали вверх песок.

Пока он говорил, на Пустыню, словно плотный занавес, пал непроглядный мрак.

— Песок? — недоуменно переспросила Сиона.

— Подброшенный вверх песок — это жест, обладавший глубоким смыслом. Он говорил: песок — наш единственный враг. А вот что мы пьем. Рука, держащая песок, не держит оружия. Ты поняла?

— Нет! — она дразнила его своей фальшивой бравадой.

— Ничего, поймешь, — сказал он.

Не говоря ни слова, она направилась от него по кривизне дюны, Сиона шла быстро; гнев вызвал всплеск энергии. Лето отстал, наблюдая за девушкой. Интересно, что она совершенно инстинктивно выбрала верное направление. В ней была жива закваска фрименской памяти.

Там, где дюна переходила в другую, образовав ложбину, Сиона остановилась, чтобы подождать Лето. Он заметил, что клапан защитного костюма Сионы по-прежнему открыт и свободно болтается. Пока еще не время ругать ее за это. Некоторые подсознательные процессы должны течь своим чередом.

Когда он приблизился к ней, Сиона спросила:

— Это направление лучше других?

— Да, если ты идешь по нему, — ответил он.

Она подняла к небу глаза и посмотрела на Стрелу, Древнее созвездие, которое выводило на правильный путь ее Фрименских предков, путников Пустыни. Он видел, однако, что ее восприятие созвездия было чисто интеллектуальным. Она не поняла сил, которые уже действовали в ней и направляли ее.

Лето приподнял над землей свои передние сегменты и вгляделся в свет звезд. Они с Сионой двигались на северо-запад, по тропе, которая некогда вела по хребту Хаббанья и Пещере Птиц в эрг у подножия Западной Ложной Стены и далее к Ветреному Перевалу. Ничего не осталось от этих древних ориентиров. Он вдохнул прохладный воздух, отдававший запахом кремния. Влажность была высокой, и это не доставило ему удовольствия.

Сиона опять двинулась вперед, оторвавшись от Лето. Она шла, изредка поглядывая на звезды. Она доверяла Лето как проводнику, но дорогу прокладывала сама. Он чувствовал сумятицу ее мыслей и знал, что вообще происходит в ее сознании. Она впервые в жизни научилась доверять своим спутникам — таков был непреложный закон жизни кочевников Пустыни.

Мы знаем, думал он, что если ты оторвешься от своих товарищей, то пропадешь в песках и скопах. Одинокий путник в Пустыне — это мертвец. Только Червь может в одиночку выжить в Пустыне.

Он позволил ей уйти далеко вперед, где песок от его передвижения поднимался не слишком высоко. Она должна думать обо мне как о человеке, подумал он. Он надеялся, что, поверив ему, она станет действовать заодно с ним, помогать ему. Сиона была хрупким созданием, однако в ней еще не перекипела ярость. Такой убежденной мятежницы Лето еще не встречал.

Лето скользил по песку и обдумывал продолжение селекционной программы, размышляя о возможной замене Сионы в случае, если она потерпит неудачу и не выдержит испытания.

Время шло, и Сиона двигалась вперед все медленнее и медленнее. Первая Луна была еще высоко, а Вторая только поднялась над горизонтом, когда Сиона остановилась, чтобы отдохнуть и поесть.

Лето был очень рад этой паузе. Трение о песок создавало господство Червя, воздух вокруг него был наполнен химическими продуктами температурной фабрики исполинского организма Лето. То, что он считал своим кислородным зарядным устройством, работало устойчиво, и он чувствовал и осознавал, как синтезируются в его организме белки и аминокислоты, необходимые для питания его человеческих клеток. Движение по Пустыне приближало его к окончательному метаморфозу.

Сиона остановилась возле гребня звездной дюны.

— Это правда, что вы едите песок? — спросила она.

— Да, это правда.

Она посмотрела на пейзаж, застывший в призрачном свете лупы.

— Почему мы не взяли с собой сигнальное устройство?

— Я хотел, чтобы ты узнала кое-что об обладании.

Она повернула к нему свое лицо, и он ощутил на своем лице ее дыхание. Она теряет слишком много влаги в сухом воздухе. Однако она так и не вспомнила напутствия Монео. Это будет, без сомнения, горький урок.

— Я совсем вас не понимаю, — сказала она.

— Но ты должна сделать именно это.

— Должна?

— Как еще сможешь ты дать мне что-то ценное в обмен на то, что даю тебе я?

— А что вы мне даете? — в вопросе прозвучала горечь, подогретая небольшой дозой меланжи в пище.

— Я даю тебе возможность побыть наедине со мной, разделить мое общество, но ты проводишь это время беззаботно. Ты попросту его теряешь.

— Что вы хотели сказать об обладании?

Он услышал усталость в ее голосе. Нехватка воды уже кричала в ней полным голосом.

— В старые времена эти фримены были на удивление жизнестойкими людьми, — ответил он. — Их взгляды на прекрасное ограничивались необходимыми для жизни вещами. Я никогда не встречал жадного фримена.

— И что это должно значить? — осведомилась Сиона.

— В старые времена фримен брал с собой в Пустыню то, что было ему необходимо, но больше не брал ничего. Твоя жизнь еще не свободна от собственности, коли ты спросила о сигнальном устройстве.

— Но почему нет необходимости в сигнальном устройстве?

— Потому что оно ничему тебя не научит.

Он проскользнул вперед вокруг Сионы и направился по пути, который указывала Стрела.

— Идем, надо использовать с толком ночное время.

Она торопливо пошла рядом с ним.

— А что будет, если я не усвою этот ваш проклятый урок?

— Вероятно, ты умрешь.

Этот ответ на некоторое время заставил ее замолчать. Она продолжала идти рядом с ним, периодически заглядывая ему в лицо. Ее перестало интересовать его тело червя — она помнила теперь только о его человеческой сути. По прошествии некоторого времени она спросила:

— Говорящие Рыбы сказали мне, что я родилась от спаривания, которое было произведено по вашему приказу.

— Это правда.

— Они говорят, что вы ведете записи и заказываете скрещивания между Атрейдесами по какому-то своему плану.

— Это тоже правда.

— Значит, Устное Предание верно.

— Мне казалось, что ты веришь Устному Преданию безоговорочно и без размышлений.

Однако Сиону трудно было сбить с раз выбранного пути.

— Но что будет, если кто-нибудь из нас откажется от такого спаривания по заказу?

— Я допускаю некоторые отклонения, поскольку имеется достаточное количество детей, зачатых по моему приказу.

— По приказу? — Сиона была в ярости.

— Да, я поступаю именно так — приказываю.

— Но не можете же вы вползти в каждую спальню или следить за нами каждую минуту нашей жизни! Откуда вы знаете, что ваши приказы исполняются?

— Знаю.

— Значит, вы знаете, что я не собираюсь вам подчиняться!

— Тебе не хочется пить, Сиона? Она была озадачена.

— Что?

— Когда люди хотят пить, они говорят о воде, а не о сексе.

Однако Сиона так и не застегнула клапан, и он подумал: Атрейдесы всегда испытывают сильные страсти, даже если это противоречит здравому смыслу.

Через два часа они вышли из дюн на открытый выветренный участок, устланный галькой. Лето скользнул на камни, Сиона шла рядом с ним, часто поднимая глаза к Стреле. Обе луны стояли низко над горизонтом, отбрасывая длинные тени от камней.

Скользить по таким местам Лето было даже удобнее, чем по песку. Твердая порода была лучшим проводником тепла, нежели песок. Можно было распластаться на камнях и экономить энергию своего внутреннего химического завода. Галька и даже крупные камни не могли причинить Лето травму.

Сионе, напротив, было труднее, она пару раз чуть не вывихнула себе лодыжку.

Плоскогорье — очень тяжелое место для непривычного человека, подумал Лето. Чем ближе к земле, тем страшнее. Человек видит только великую пустоту, зловещий пейзаж, особенно в лунном свете — вдали дюны, причем, сколько бы ты ни шел, расстояние до них кажется неизменным, а вокруг ничего, кроме вечного ветра, нескольких камней и при взгляде вверх — безжалостные звезды. То была пустыня Пустыни!

— Именно здесь музыка фрименов стала символом вечного одиночества, — сказал Лето, — здесь, а не в дюнах. Именно здесь в полной пере познаешь, что небо должно быть источником воды и облегчения, любого облегчения — лишь бы не было этого бесконечного, нескончаемого ветра.

Даже это не заставило Сиону вспомнить о клапане. Лето начал приходить в отчаяние.

Утро застало их в самом центре плоскогорья.

Лето остановился возле трех больших камней, приваленных друг к другу. Один из них был выше его спины. Сиона легла, прислонившись к Лето, что снова исполнило его надеждой. Словно опомнившись, она отпрянула и прислонилась к одному из камней. Потом он видел, как она взобралась на камень и осмотрела горизонт.

Лето и без этого знал, что она видит. Поднятый ветром песок, закрывающий ландшафт и затмевающий восходящее солнце. В остальном все то же — равнина и ветер.

Камень, на котором лежал Лето, был холодным в прохладе утра. Холод высушил воздух, что принесло Лето необычайное наслаждение. Не будь Сионы, он двинулся бы дальше, но девушка была явно измотана. Она снова прислонилась к нему и пролежала около минуты, пока он не понял, что она прислушивается.

— Что ты слышишь? — спросил он.

— У тебя внутри что-то рокочет, — сонным голосом ответила она.

— Огонь внутри меня никогда не гаснет полностью.

Это заинтересовало ее. Она встрепенулась и заглянула ему в глаза.

— Огонь?

— У каждого живого существа внутри горит огонь, — сказал Лето. — У одних он медленный, у других быстрый. Но мой горячее, чем у всех других.

Стараясь согреться, Сиона обхватила себя руками.

— Тебе не холодно здесь? — спросила она.

— Нет, но я вижу, что холодно тебе, — сказал он.

Лето спрятал лицо в складку кожи и поманил Сиону в карман, который образовался в его верхнем сегменте.

— Здесь почти как в гамаке, — произнес он, глядя на Сиону снизу вверх. — Если ты залезешь сюда, то согреешься.

Она, не колеблясь, приняла его приглашение.

Хотя он и был готов к этому, но этот жест доверия растрогал Лето. Ему пришлось бороться с жалостью, равной которой он никогда не испытывал до своего знакомства с Хви. Здесь не может быть места жалости, сказал он себе Выло все больше признаков того, что Сиона умрет, и надо было подготовить себя к великому разочарованию.

Сиона прикрыла глаза рукой и тихо уснула.

Ни у кого в мире не было столько вчера, как у меня, напомнил себе Лето.

С обычной человеческой точки зрения то, что он сейчас делал, было неприкрытой жестокостью. Ему пришлось укрепить себя, погрузившись в закоулки памяти и намеренно выбрав ошибки нашего общего прошлого. Непосредственный доступ к ошибкам человечества был сейчас наилучшим способом укрепить себя. Знание ошибок учило его делать долгосрочные исправления. Ему всегда приходилось думать о последствиях. Если последствий не было, то урок можно было считать пропавшим даром.

Однако чем ближе подходило время окончательной трансформации в Червя, тем тяжелее давались ему решения, которые можно было назвать негуманными. Когда-то он очень легко принимал такие решения. Однако чем больше он становился Червем, тем больше одолевали его человеческие заботы.

Глава 41

Словно в колыбели нашего прошлого, я лежу в пещере. Вход в нее столь узок, что я с большим трудом смог протиснуться туда, и вот я лежу на спине и в неверном пляшущем свете смоляного факела рассматриваю на стенах и потолке запечатленных на них диких зверей и души охотников. Души людей моего народа. Как это освещает дух, когда оглядываешься на совершенный круг, на схваченный момент духа. Все мое время трепещет от этого зова: «Я здесь!» Я знаю о великих мастерах живописи последующих веков, но все же с восхищением смотрю на творения ума и мышц, нанесенные на стены тесной пещеры углем и растительными красками. Насколько же мы больше чем простые механические машины! И мое существо, не приемлющее цивилизации, восклицает: «Почему они не хотят покидать пещеру?»

(Похищенные записки)

Приглашение от Монео явиться к нему в рабочий кабинет Айдахо получил поздним вечером. Весь день он сидел на подвесном диване в своей квартире и размышлял. Каждая мысль неизбежно заканчивалась воспоминанием о том, как легко Монео расправился с ним в подземном коридоре.

Ты просто устаревшая модель.

Чем больше Айдахо думал, тем более униженным он себя чувствовал. Воля к жизни постепенно угасала, а на месте бушевавшей, как пожар, ярости оставался лишь холодный пепел.

Я просто хранилище полезной спермы и ничто более, думал он.

Эта мысль вела либо к смерти, либо к гедонизму. Он чувствовал, что его пронзили шипами случайностей, которые подстерегали его на каждом шагу, нанося раздражающие уколы.

Юная вестница в отлично пригнанной синей униформе была еще одним таким раздражителем. Девушка вошла в его апартаменты, услышав произнесенное тихим голосом: «Войдите», и остановилась в дверях, не решаясь пройти в комнату, не будучи уверенной, в каком настроении пребывает Айдахо.

Как быстро распространяется молва, подумал он.

А вот она стоит в дверном проеме — воплощение сущности Говорящей Рыбы — такая же соблазнительная, как и другие, но не откровенно сексуальная. Синяя форма не скрывала красивых бедер и крепких грудей. Красивое личико обрамляли светлые волосы — стрижка вестовой.

— Монео послал меня узнать, что с вами, — сказала она. — Он просит вас прийти к нему в рабочий кабинет.

Айдахо несколько раз бывал в этом кабинете, но лучше всего запомнил свое первое посещение. Тогда он с первого взгляда понял, что именно в этом помещении Монео проводит большую часть своего времени. Посередине кабинета стоял стал из темно-коричневого дерева с золотыми инкрустациями, окруженный серыми подушками. Этот низкий стол поразил воображение Айдахо — это была очень дорогая вещь, сделанная по специальному заказу. Серые стены, серые подушки и потолок. Все. Больше в комнате не было никакого убранства.

Учитывая власть хозяина кабинета, можно было бы сказать, что помещение было очень мало, не больше двадцати квадратных метров, но потолки были очень высокими. Впечатляли и размеры стола — два метра на один. Свет проникал в кабинет через два продолговатых окна, расположенных на противоположных узких стенах. Расположенные на значительной высоте, окна выходили: одно на северо-западные предместья Сарьира и опушку Запрепного Леса, из другого были видны медленно катящиеся ют-западные дюны.

Контраст.

Стал придал интересное направление первоначальным мыслям. Поверхность стола, словно преднамеренно, создавала впечатление беспорядка. Листы кристаллической бумаги были разбросаны по столу, из-под них лишь кое-где проглядывала полированная деревянная поверхность. Некоторые листы покрывал красивый мелкий шрифт. Айдахо распознал несколько листов, заполненных на галахском и четырех других языках, включая редкий в обиходе язык Перта. Несколько листов были испещрены какими-то набросками и эскизами, другие покрыты крупным почерком, характерным для воспитанниц Бене Гессерит. Самым интересным было несколько белых трубок длиной около метра — распечатки нелегального компьютера. Айдахо подумал, что терминал находится за панелью одной из стен.

Посланница Монео откашлялась, чтобы привлечь внимание Айдахо, погрузившегося в свои думы.

— Что мне передать Монео? — спросила она.

Айдахо посмотрел на ее лицо.

— Ты хочешь, чтобы я тебя осеменил? — спросил он.

— Командир! — она была, очевидно, шокирована не столько самим предложением, сколько его неуместностью в данной ситуации.

— Ах да, — проговорил Айдахо. — Монео. Что мы скажем Монео?

— Он ждет вашего ответа, командир.

— Есть ли какой-то смысл в том, что именно я отвечу? — спросил он.

— Монео велел мне проинформировать вас о том, что хочет поговорить одновременно с вами и с госпожой Хви.

Айдахо на мгновение стало интересно.

— Хви у него?

— Он вызвал ее, командир, — вестница снова откашлялась. — Командир желает, чтобы я пришла к нему позже?

— Нет, но тем не менее спасибо. Я передумал.

Ему показалось, что она сумела хорошо скрыть свое разочарование, но голос ее прозвучал натянуто и официально, когда она осведомилась:

— Я могу передать Монео, что вы придете?

— Можешь, — жестом он отпустил девушку.

Когда она ушла, он подумал было проигнорировать это приглашение. Однако в нем тут же взыграло любопытство. Монео хотел поговорить с ним в присутствии Хви? Почему? Не думал ли он, что из-за этого Айдахо вздумает бежать? Он судорожно сглотнул. Вспомнив Хви, он ощутил в груди абсолютную пустоту. Такое приглашение нельзя игнорировать. С Хви его связали какие-то нерасторжимые узы.

Он встал, чувствуя, как от долгого сидения занемели мышцы. Его гнали вперед любопытство и желание увидеть Хви. Он прошел по коридору, не обращая внимания на любопытные взгляды Говорящих Рыб, гонимый любопытством, в кабинет Монео.

Когда Айдахо вошел в кабинет, Хви уже была там. Она сидела за заваленным бумагами столом Монео напротив хозяина кабинета. Ноги в красных сандалиях виднелись с краю подушки, на которой она сидела. Айдахо успел заметить, что на Хви надето длинное коричневое платье, перепоясанное витым шнуром. Она обернулась, и теперь он видел только ее лицо. Она беззвучно произнесла его имя.

Даже она уже все знает, подумал он.

Как ни странно, эта мысль придала ему сил. В его мозгу начали рождаться новые формы.

— Прошу тебя, Дункан, садись, — произнес Монео. Он указал рукой на подушку рядом с Хви. Он говорил странным, отчужденным тоном, не допускавшим сближения. Этот тон слышали от него лишь немногие люди, не считая Лето. Взгляд его был направлен на находящийся в обычном беспорядке стол. Позднее предзакатное солнце отбрасывало на весь этот беспорядок похожую На паутину тень от золотого пресс-папье, выполненного в виде дерева, увешанного плодами из драгоценных камней.

Айдахо сел, чувствуя, как Хви следит за ним взглядом. Потом она посмотрела на Монео, и Айдахо уловил выражение гнева в ее глазах. Монео был одет в свою обычную белую форму, расстегнутый ворот которой открывал морщинистую шею и двойной подбородок. Айдахо смотрел на Монео и молчал, ожидая, когда мажордом сам раскроет свои карты, первым начав разговор.

Монео тоже посмотрел в глаза Айдахо, отмстив про себя, что на нем надета та же черная форма, в которой он сегодня напал на Монео в коридоре. На мундире осталась даже грязь после падения Айдахо на пол. Однако ножа при Дункане не было, и это обеспокоило Монео.

— То, что я сделал сегодня утром, — непростительно, поэтому я не приношу тебе своих извинений, я просто прошу меня правильно понять.

Хви нисколько не удивилась такому началу разговора. Следовательно, они кое-что успели обсудить, пока ждали его.

Айдахо ничего не ответил, и Монео продолжал:

— Я не имел права дать тебе почувствовать твою неадекватность.

Айдахо почувствовал, что в ответ на манеры и слова Монео в нем происходит любопытный метаморфоз. Чувство того, что его обошли и что он остался в далеком старом времени, осталось, но он перестал подозревать, что служит игрушкой в руках Монео. Мажордом в глазах Айдахо превратился в воплощенную честность. Это понимание поставило вселенную Лето, дикий эротизм Говорящих Рыб, искренность Хви в новые отношения, в форму, которая становилась с каждой минутой все более понятной Айдахо. Было такое впечатление, что они трос, собравшиеся в этой комнате, были последними истинными представителями рода человеческого во всей вселенной Он заговорил с чувством неуклюжего самоосуждения.

Ты имел полное право защищаться, когда я напал на тебя. Я очень рад, что ты сумел дать мне достойный отпор.

Айдахо повернулся к Хви, но прежде чем он успел заговорить, Монео сказал:

— Тебе не стоит просить за меня. Думаю, ее недовольство мною непоколебимо.

Айдахо отрицательно покачал головой.

— Может ли кто-нибудь знать, что я хочу сказать прежде, чем я произнесу эти слова, и может ли кто-нибудь сказать, что я чувствую, прежде, чем я это почувствую?

— Это твое замечательное качество, — проговорил Монео. — Ты не скрываешь своих чувств. Мы, — он пожал плечами, — более осмотрительны в силу необходимости.

Айдахо посмотрел на Хви.

— Он говорит за тебя?

Она взяла своей рукой руку Айдахо.

— Я сама говорю за себя.

Монео наклонился вперед, увидел, что его гости держатся за руки, вздохнул и откинулся назад.

— Вы не должны этого делать.

В ответ Дункан лишь крепче взялся за руку Хви. она ответила ему тем же.

— Хочу предупредить ваш вопрос, — сказал Монео. — Моя дочь и Бог-Император еще не вернулись с испытания.

Айдахо почувствовал, каким усилием волн Монео заставляет себя говорить спокойно. Хви тоже услышала это.

— Верно ли то, что утверждают Говорящие Рыбы? — спросила она. — Они говорят, что Сиона умрет, если не выдержит испытания.

Монео ничего не ответил, но лицо его окаменело.

— Это похоже на испытание Бене Гессерит? — спросил Айдахо. — Муад'Диб говорил, что Община Сестер Испытывает своих членов, чтобы узнать, люди ли они.

Рука Хви задрожала. Почувствовав это, Айдахо посмотрел на нее.

— Они испытывали тебя?

— Нет, — ответила Хви, — но я слышала, как молодые девушки рассказывали об этом. Они говорили, что их заставляли пройти через неслыханные муки и не потерять при этом чувства собственного «я».

Айдахо перевел взгляд на Монео и заметил, что у того дергается левый глаз.

— Монео, — проговорил Айдахо, который внезапно все понял. — Он же испытывал тебя!

— Я не хочу обсуждать это испытание. Мы собрались здесь не для этого, а для того, чтобы решить, что делать с ими.

— Разве это не наше личное дело? — спросил Айдахо, Он почувствовал, как вспотела ладонь Хви.

Это дело Бога-Императора, — сказал Монео.

— Даже если Сиона не выдержит испытания?

— Особенно в этом случае!

Как он испытывал тебя? — спросил Айдахо.

— Он показал мне лишь небольшую часть того, что значит быть Богом-Императором.

— И?

— Я увидел столько, сколько смог.

Хви судорожно сжала руку Айдахо.

— Значит, это правда, что когда-то ты был мятежником, — произнес Айдахо.

— Я начал с любви и молитвы, — заговорил Монео. — Потом пришли гнев и восстание. Я стал тем, кого вы сейчас видите перед собой, когда понял свой долг и стал исполнять его.

Что он сделал с тобой? — не отставал Айдахо.

— Он произнес мне молитву моего детства: «Я отдам свою жизнь во славу Нога», — сказал задумчиво Монео.

Айдахо заметил, что Хви оцепенела и внимательно смотрит в лицо Монео. О чем она думает?

Я при жал, что это действительно была моя молитва, — сказал Монео. — Тогда Бог-Император спросил меня, что и отдам, если будет недостаточно одной моей жизни. Он крикнул мне: «Что значит твоя жизнь, если ты получишь куда больший дар?»

Хви кивнула, однако Айдахо почувствовал лишь растерянность.

Я смог ощутить истину в его голосе, — сказал Монео.

Ты — Вещающий Истину? — спросила Хви.

Когда во мне просыпается сила отчаяния, — да, — ответил Монео. — Но только тогда, Я клянусь вам, что он говорил мне правду.

— Некоторые Атрейдесы обладают Голосом, — пробормотал Айдахо.

Монео отрицательно покачал головой.

— Нет, это была истинная правда. Он сказал мне: «Я смотрю на тебя и если бы мог плакать, то плакал бы. Пусть же твое желание станет твоим поступком!»

Хви поджалась вперед, почти коснувшись стола.

— Он не может плакать?

— Песчаный червь, — пробормотал Айдахо.

— Что? — Хви обернулась к нему.

— Фримены убивали песчаных червей водой. Когда червь тонул, он выделял Пряность, которую использовали для религиозных оргий.

— Но Господь Лето еще не совсем Червь, — сказал Монео, Хви снова села на подушку, продолжая во все глаза смотреть на мажордома.

Размышляя, Айдахо сжал губы. Запрещал ли Лето плакать, следуя фрименской традиции? Как ненавидели фримены такую бесполезную трату воды. Отдавать воду мертвым.

Монео обратился к Айдахо:

— Я наделся, что ты сможешь все понять. Так сказал Господь Лето. Ты и Хви должны расстаться и никогда больше не встречаться.

Хви высвободила руку.

— Мы знаем.

Айдахо заговорил с горьким возмущением:

— Мы знаем силу его власти.

— Но ты не понимаешь его, — сказал Монео.

— Я не хочу большего, чем есть, — сказала Хви и положила руку на плечо Айдахо, успокаивая его. — Нет, Дункан, нашим личным желаниям здесь нет места.

— Может быть, тебе стоит умолить его, — сказал Дункан.

Она обернулась и долго, пока он не опустил взгляд, смотрела на него. Когда она заговорила, в голосе ее прозвучали баюкающие интонации, которых он раньше не слышал в ее речи.

— Мой дядя Малки говорил, что Господь Лето никогда не отвечает на молитвы. Он говорил, что Господь Лето смотрит на молитву, как на принуждение, как на попытка насилия по отношению к избранному Богу, как на желание распоряжаться волей бессмертного. Дай мне чудо, Боже, иначе я перестану в тебя верить!

— Молитва, как хубриз, — поддержал Хви Монео. — Молитва-требование.

— Но как он может быть Богом? — в отчаянии спросил Айдахо. — Он же сам признался, что смертен.

— По этому поводу я процитирую самого Бога Лето, — сказал Монео. — Я воплощение Бога в том, что доступно лицезрению человеком. Я слово, ставшее чудом. Я — это все мои предки. Разве это не достаточное чудо? Чего еще вы можете хотеть? Спросите себя, где вы найдете большее чудо?

— Пустые слова, — зло произнес Айдахо.

— Я тоже злился на него, — сказал Монео. — Я бросал ему в лицо его же слова из Устного Предания: «Дайте для вящей славы Божьей!»

Хви судорожно вздохнула.

— Он посмеялся надо мной, — сказал Монео. — Он смеялся и спрашивал, как я могу отдать то, что и без того принадлежит Богу?

— Ты был зол? — спросила Хви.

— О да. Он увидел это и сказал, что расскажет мне, как дать что-то во имя славы Божьей. Он сказал: «Ты можешь увидеть, что ты — в каждой своей части такое же чудо, как и я», — Монео повернулся и посмотрел в левое окно. — Боюсь, что мой гнев оглушил меня, и я оказался неподготовленным.

— О да, онумен, — пробормотал Айдахо.

— Умен? — Монео посмотрел на Дункана. — Я так не думаю, во всяком случае, речь идет не об обычном уме. Мне кажется, что в этом отношении Господь Лето не более умен, чем я.

— К чему ты оказался не готов? — спросила Хви.

— К риску, — ответил Монео.

— Но ты рисковал, проявляя гнев, — сказала она.

— Не так сильно, как он. Я вижу по твоим глазам, Хви, что ты понимаешь меня. Его тело продолжает вызывать у тебя протест?

— Уже нет, — ответила она.

Айдахо заскрипел зубами от отчаяния.

— Он внушает мне отвращение.

— Любимый, ты не должен говорить таких вещей, — произнесла Хви.

— А ты не должна называть его любимым, — поправил женщину Монео.

— Ты бы предпочел, чтобы она любила кого-нибудь более толстого и злобного, чем барон Харконнен! — выкрикнул Айдахо.

Монео пожевал губу, потом заговорил:

— Господь Лето рассказывал мне об этом злодее вашего времени, Дункан. Я не думаю, что ты понял своего врага.

— Он был жирным, отвратительным…

— Он был охотником за сенсациями, — перебил Дункана Монео. — Жир был только побочным эффектом, это было нечто вроде средства самоутверждения. Его вид оскорблял людей, а ему только этого и было надо. Он наслаждался, оскорбляя других.

— Барон поглотил лишь несколько планет, а Лето поглотил всю вселенную.

— Любимый, прошу тебя, перестань, — запротестовала Хви.

— Пусть говорит, — сказал Монео. — Когда я был молодым и невежественным, таким, как моя Сиона или этот бедный глупец, то тоже говорил подобные вещи.

— Именно поэтому ты позволил своей дочери пойти на смерть? — спросил Айдахо.

— Любимый, это жестоко? — сказала Хви.

— Дункан, одним из твоих недостатков является склонность к истерии, — сказал Монео. — Я предупреждаю тебя, что невежество произрастает пышным цветом на истерии. Твои гены делают тебя энергичным, и ты сможешь внушить истерию некоторым из Говорящих Рыб, но ты плохой руководитель.

— Не пытайся меня разозлить, — ответил Айдахо. — Я не нападу больше на тебя, но не заходи слишком далеко.

Хви попыталась взять его за руку, но он с силой вырвал ее.

— Я знаю свое место, — сказал Айдахо. — Я полезный последователь. Мое дело нести знамя Атрейдесов, на моей спине зеленые и черные цвета!

— Желание незаслуженного порождает истерию, — сказал Монео. — Искусство Атрейдесов состоит в умении править без истерии, умении брать на себя ответственность за использование власти.

Айдахо откинулся назад.

— Когда это ваш проклятый Бог-Император отвечал за свою власть?

Монео посмотрел на заваленный бумагами стол и ответил, не поднимая головы:

— Он отвечает за то, что сделал сам с собой, — Монео взглянул на Айдахо, глаза его были холодны, как лед. — У тебя просто не хватает духу, Дункан, узнать, почему он это сделал.

— У тебя хватает?

— Когда я был очень зол, он посмотрел на себя моими глазами и сказал: «Как ты осмеливаешься оскорбляться моим видом?», — Монео судорожно глотнул воздух. — Именно тогда я понял весь ужас того, что он видит. — Слезы потекли по щекам Монео. — Я был только рад. что не принял такого же решения, как он, а остался простым последователем.

— Я растрогала его, — прошептала Хви.

— Так ты поняла? — спросил у нее Монео.

— Даже не видя этого, я все поняла, — ответила она.

— Я едва не умер от этого, — произнес Монео тихим голосом. — Я… — Он содрогнулся и посмотрел на Айдахо. — Ты не должен…

— Будьте вы все прокляты! — крикнул Дункан, вскочил на ноги и ринулся вон из кабинета.

На лице Хви отразилась мука.

— О, Дункан, — прошептала она.

— Ты видишь, — спросил Монео. — Ты была не права. Ни ты, ни Говорящие Рыбы не смягчили его. Но ты, Хви, именно ты, приблизила время его уничтожения.

Хви обрушила всю свою муку на Монео.

— Я больше не буду встречаться с ним, — сказала она. Для Айдахо тот переход по коридору к квартире был самым трудным, из всего сохранившегося в его памяти. Ему представлялось, что его лицо — пластитовая маска, под которой он пытается спрятать бушующие внутри страсти. Никто из его гвардейцев не должен видеть его боли. Он не мог знать, что большинство из гвардейцев гадают о причине его расстройства и втайне сочувствуют ему. Все они знали Дунканов и научились хорошо читать по их лицам.

В коридоре возле самой квартиры Айдахо встретил Наилу, которая медленно брела ему навстречу. В лице женщины преобладали растерянность и чувство утраты. Это выражение остановило его, он на мгновение забыл о своих горестях и внутренней сосредоточенности.

— Друг! — окликнул он Наилу, когда их разделяли всего несколько шагов.

Она посмотрела на него, на ее квадратном лице отразилось узнавание, но не более того. Какая странная женщина, подумал он.

— Я больше не Друг, — ответила она и прошла мимо по коридору.

Айдахо резко повернулся на пятках и посмотрел в удаляющуюся спину — тяжелые плечи, вызывавшие ощущение чудовищных мышц.

Для чего вывели ее? — удивился он. Но это была преходящая мысль. Его собственные заботы навалились на него с еще большей силой. Он сделал еще несколько шагов и прошел в свои апартаменты. Оказавшись внутри, он с силой сжал кулаки. Я больше не связан ни с каким временем, подумал он. Странно, но эта мысль не принесла чувства освобождения. Он понимал, однако, что сделал то, что постепенно освободит Хви от любви к нему. Он был унижен. Она будет думать о нем лишь как о маленьком, задиристом дурачке, о субъекте, которому дороги лишь его собственные эмоции. Он перестанет быть предметом ее забот.

А этот несчастный Монео!

Айдахо понял форму обстоятельств, которые создали послушного мажордома. Долг и ответственность. Какая это надежная гавань во времена принятия трудных решений.

Я тоже был таким когда-то, подумал Айдахо. Но это было в другой жизни и в другое время.

Глава 42

Дунканы иногда спрашивают у меня, понимаю ли я экзотические идеи нашего прошлого? И если я понимаю их, то почему не могу их объяснить? Знание, по мнению Дунканов, заключается лишь в частностях. Я пытаюсь объяснить им, что все слова отличаются пластичностью. Образы, заключенные в слова, искажаются в момент произнесения слова. Идеи, заключенные в языке, требуют для своего выражения особого языка. Именно в этом заключается сущность значения слова экзотический. Вы видите, как начинается искажение? Перевод становится бессильным в присутствии экзотического. Галахский язык, на котором я сейчас говорю, полагает сам себя. Он — внешняя рамка, остов опоры и точки отсчета, особая, частная система. Опасности подстерегают нас в любой системе. Системы включают в себя не исследованные верования своих создателей. Усвойте систему, примите ее верования, и вы поспособствуете устойчивости к изменениям. Служит ли какой-либо цели моя попытка объяснить Дунканам, что для выражения некоторых вещей просто не существует языков. Ах! Но что поделаешь, ведь все Дунканы верят, что все языки мира принадлежат мне.

(Похищенные записки)

Два дня и две ночи Сиона не закрывала клапан защитного костюма и не надевала лицевую маску, теряя с каждым выдохом драгоценную воду. Потребовалось напомнить ей напутствие, которое древние фримены давали своим детям, чтобы она наконец вспомнила слова своего отца.

Лето заговорил с ней холодным третьим утром их путешествия, когда они остановились в тени скалы на обдуваемом всеми ветрами эрге.

— Береги каждый вздох, ибо он уносит тепло и влагу твоей жизни, — сказал он.

Он знал, что они проведут в Пустыне еще три дня и три ночи, прежде чем достигнут воды. Шли уже пятые сутки с тех пор, как они покинули Малую Цитадель. Ночью они вступили в полосу мелких дрейфующих песков — это были не дюны — те виднелись вдалеке, на горизонте, вместе с остатками хребта Хаббанья — в виде тонкой полоски, если знать, куда смотреть. Теперь Сиона снимала маску только затем, чтобы что-то внятно сказать, но губы ее уже почернели и стали кровоточить.

У нее жажда отчаяния, подумал он, оценив условия, в которых они находились. Скоро настанет кризис. Его чувства подсказывали, что они по-прежнему одни на краю плато. Всего несколько минут назад солнце поднялось над горизонтом. Косой низкий свет отражался от столбов песка и пыли, которые вихрями кружились на непрестанном ветру. Слух Лето отфильтровал шум ветра, и он начал воспринимать и другие звуки — тяжкое дыхание Сионы, шум падения песка с соседней скалы, шорох продвижения по песку его собственного большого тела.

Сиона сняла маску, но продолжала держать ее в руке, чтобы быстро надеть снова.

— Как скоро мы придем к воде? — спросила она.

— Через три ночи.

— Может быть, есть лучшее направление, чем это?

— Нет.

Сиона поняла и оценила фрименскую экономию при обмене информации. Она с жадностью высосала несколько капель влаги, скопившейся в мешке-ловушке.

Лето были знакомы эти движения — так поступали все фримены в минуты величайшего напряжения всех сил. Теперь Сиона знала то ощущение, которое было хорошо знакомо ее предкам — жажда на грани смерти.

Несколько капель в мешке иссякли. Он услышал, как она всасывает в себя воздух. Она надела маску и спросила приглушенным голосом:

— Я не справлюсь с этим, да?

Лето заглянул ей в глаза, увидел в них ясность мысли, ту ясность, которая приходит только на краю гибели, всепроникающая ясность, которая в иных случаях практически недостижима. Это озарение обостряет только те чувства и усиливает только те действия, которые увеличивают шансы на выживание. Да, Сиона вошла в состояние тедах риагрими, муки, которые открывают сознание. Скоро, очень скоро ей придется принять решение, которое, как ей кажется, она давно уже приняла. По этим признакам Лето понял, что с Сионой надо обходиться с исключительной вежливостью. Ему придется отвечать на каждый ее вопрос с максимальной предупредительностью, ибо в каждом вопросе таилось суждение.

— Я справлюсь? — не унималась Сиона.

В ее отчаянии был отблеск надежды.

— На это нельзя ответить ничего определенного, — ответил он.

Эти слова повергли ее в настоящее отчаяние.

Оно не входило в намерения Лето, но он знал, что это случается часто — точный, но двусмысленный ответ служит для человека подтверждением его самого глубокого страха.

Она тяжело вздохнула.

Снова прозвучал ее приглушенный маской голос:

— У тебя были особые расчеты на меня в твоей селекционной программе.

Это был не вопрос.

— У всех людей есть те или иные намерения, — объявил он.

— Но ты хотел моего полного согласия.

— Это правда.

— Как ты мог рассчитывать на мое согласие, если знал, что я ненавижу все, что связано с тобой? Будь же честен со мной!

— Три подставки согласия — это желание, данные и сомнение. Точность и местность имеют весьма косвенное отношение к согласию.

— Пожалуйста, не спорь со мной. Ты же видишь, что я умираю.

— Я слишком сильно уважаю тебя, чтобы с тобой спорить.

Он не спеша приподнял передний сегмент и оценил силу ветра. Дневной зной вступал в свои права, но в воздухе было еще много влаги, и Лето испытывал некоторый дискомфорт. Он напомнил себе, что чем больше распоряжений он давал о контроле погоды, тем больше параметров приходилось контролировать. Абсолютное приводило его к еще большей неопределенности.

— Ты говоришь, что не споришь, а сам…

— Спор закрывает дорогу пониманию, — сказал он, опустившись на землю. — Спор всегда служит прикрытием насилию. Если спор длится слишком долго, то он неизбежно приводит к открытому насилию. У меня нет намерения подвергать тебя какому бы то ни было насилию.

— Что ты имеешь в виду под желанием, данными и сомнениями?

— Желание сближает партнеров. Данные ограничивают рамки диалога. Сомнения очерчивают вопросы.

Она придвинулась ближе и посмотрела ему в глаза. Теперь их разделял всего один метр.

Как странно, подумал он, что такая ненависть может так полно сочетаться с надеждой, благоговением и страхом.

— Ты можешь меня спасти?

— Способ есть.

Она кивнула, и он понял, что из его ответа она сделала неверный вывод.

— Ты хочешь продать спасение за мое согласие! — обвиняющим тоном воскликнула она.

— Нет.

— Если я пройду твое испытание…

— Это не мое испытание.

— Чье же?

— Оно происходит от наших общих предков.

Сиона села в холодной тени скалы и замолчала, не готовая попросить об убежище в складке кожи Лето. Он подумал, что сейчас в ее горле рождается тихий крик. Ее сомнения продолжают действовать. Сейчас она думает, насколько его образ совпадает с ее представлениями о Законченном Тиране. Она взглянула на него с той ужасающей ясностью, которую он заметил еще раньше.

— Что заставляет тебя делать то, что ты делаешь?

Вопрос был задан очень умело. Он ответил:

— Моя потребность спасти людей.

— Каких людей?

— Мое определение гораздо шире, чем чье-либо еще, — даже определение Бене Гессерит, которые думают, что определили, что значит быть человеком. Я отношу определение к нити, связующей человечество в вечное неразделимое целое. Конкретные дефиниции меня не интересуют.

— Ты пытаешься сказать мне… — во рту у нее пересохло, Сиона не могла больше говорить. Она постаралась набрать побольше слюны. Он видел, как она шевелит губами под маской. Вопрос ее был настолько очевиден, что он не стал ждать..

— Без меня на свете не существовало бы сейчас никаких людей. Путь к этому уничтожению был настолько отвратительным, что его не могло бы нарисовать самое дикое и разнузданное воображение.

— Ты говоришь о предзнании, — поддразнила она его.

— Золотой Путь до сих пор открыт для всех, — сказал он.

— Я не верю тебе!

— Потому что мы неравны?

— Да!

— Но мы зависим друг от друга.

— Зачем я тебе нужна?

Ах, этот крик души юности, не нашедшей своего места. Он ощутил силу тайных связей с ней и заставил себя проявить твердость. Зависимость питает слабость!

— Ты — воплощение Золотого Пути, — сказал он.

— Я? — это слово было произнесено едва слышным шепотом.

— Ты читала записки, украденные тобой у меня, — сказал он. — Я — в них, но где же ты? Посмотри, что я создал, Сиона. А ты, ты не можешь даже создать самою себя.

— Слова, хитрые слова!

— Я не страдаю от того, что мне поклоняются, Сиона. Я страдаю от того, что меня не понимают и неверно оценивают. Возможно… Нет. Я не смею надеяться на тебя.

— Какова цель этих записок?

— Их записывает иксианская машина. Их найдут в далеком будущем, люди прочтут их и задумаются.

— Иксианская машина? Ты отрицаешь джихад!

— В этом состоит еще один урок. Что в действительности делают эти машины? Они увеличивают количество вещей, которые мы можем делать, не думая. То, что мы делаем не думая, представляет собой реальную опасность. Посмотри, сколько времени ты шла по пустыне, прежде чем вспомнила о защитной маске.

— Ты мог бы предупредить меня!

— И усилить твою зависимость. Мгновение она внимательно смотрела на него.

— Почему ты хотел, чтобы я командовала твоими Говорящими Рыбами?

— Ты женщина из рода Атрейдесов, очень глубокая и способная к принятию независимых решений. Ты можешь быть привержена правде только ради правды, как мы это и видим. Ты была рождена и воспитана для того, чтобы командовать. А это означает свободу от зависимости.

Ветер взметнул вокруг них пыль и песок, пока она обдумывала его слова.

— А если я соглашусь, то ты спасешь меня?

— Нет.

Она была настолько уверена в противоположном ответе, что прошло несколько секунд, прежде чем до нее дошел смысл этого единственного слова. Ветер немного усилился, погнав тучу песка по направлению к хребту Хаббанья. Воздух внезапно наполнился холодом, который отнимает у тела влагу не меньше чем самый беспощадный зной. Частью своего сознания Лето отметил погрешности в управлении погодой.

— Нет? — Она была одновременно озадачена и разозлена.

— Я не заключаю сделок с людьми, которым должен доверять.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону, но не отрываясь смотрела в лицо Лето.

— Что может заставить тебя спасти меня?

— Ничто не может заставить. Почему ты думаешь, что можешь сделать для меня то, что я не буду делать для тебя? Это путь к взаимной зависимости.

Ее плечи безвольно опустились.

— Если я не могу заключить с тобой сделку и принудить тебя, то…

— То должна выбрать иной путь.

Как это замечательно наблюдать взрывное пробуждение сознания, подумал он. Выразительные черты Сионы не могли ничего от него скрыть. Она так пристально смотрела ему в глаза, словно старалась проникнуть в самые сокровенные его мысли. В ее приглушенном голосе появилась новая сила.

— Ты должен был бы рассказать мне все о себе, даже о своих малейших слабостях.

— Ты хочешь украсть то, что я дал бы тебе открыто?

Утренний свет ярко и беспощадно осветил ее лицо.

— Я ничего тебе не обещаю!

— Но я и не требую этого.

— Но… ты дашь мне воды, если я попрошу?

— Это не обычная вода.

Она кивнула.

— А я — Атрейдес.

Говорящие Рыбы на своих уроках не утаили того, что гены Атрейдесов предрасполагают к особой чувствительности. Она знала, откуда берется Пряность и что она может для нее сделать. Учителя в школе Говорящих Рыб никогда не подводили Лето. И небольшое количество меланжи, добавленной в паек, сослужило Сионе свою службу.

Видишь завитки позади моего лица, — сказал он. — Надави на них пальцем и они выдадут тебе немного влаги, обильно сдобренной Пряностью.

Он увидел в ее глазах понимание. В ней сейчас говорила память, которую она сама не воспринимала как память. Она была конечным продуктом многих поколений, за время жизни которых чувствительность Атрейдесов к Пряности постоянно возрастала.

Даже страшная жажда пока не тронула ее.

Для того чтобы она легче прошла сквозь кризис, он рассказал ей об играх фрименских детей, которые выдавливали воду из песчаных форелей для того, чтобы выпить жизненной влаги.

— Но я — Атрейдес, — сказала она.

— Да, и об этом доподлинно свидетельствует Устное Предание.

— Значит, я могу умереть от этого.

— Но это же испытание.

— Ты сделаешь из меня истинную фрименку!

— Как еще научить твоих потомков выживать в этих условиях, когда не станет меня?

Она стянула с лица маску и приблизила лицо к лицу Лето. Подняв палец, она прикоснулась к завитой складке его капюшона.

— Осторожно постучи по ней, — сказал он.

Ее рука подчинилась не голосу, а какой-то внутренней команде. Палец двигался осторожно и аккуратно, прислушиваясь к своей собственной памяти, переданной через множество поколений, и уцелевшей в итоге всех ошибок и безошибочности при передаче информации. Он обернулся, его лицо оказалось в непосредственной близости от ее лица. На краю складки начали образовываться синие капли. В воздухе распространился сильный запах корицы. Сиона потянулась к каплям всем телом. Он ясно видел поры вокруг крыльев ее носа, видел, как она языком слизывает капли.

Вот она отодвинулась — не полностью удовлетворенная, но движимая осторожностью и подозрительностью. Так обычно поступал Монео. Каков отец, такова и дочь.

— Как скоро оно начнет действовать? — спросила она.

— Оно уже действует.

— Я имею в виду…

— Через минуту или около того.

— Я ничего тебе за это не должна?

— Я не потребую платы.

Она запечатала лицевую маску.

Лето увидел, как глаза Сионы начинают заволакиваться молочно-белым туманом отчуждения. Не спрашивая разрешения, она похлопала ладонью по складке переднего сегмента, требуя, чтобы Лето приготовил для нее живой гамак. Он подчинился. Она свернулась калачиком, и Лето, выгнув тело, смог увидеть ее в кармане своей кожи. Глаза Сионы оставались открытыми, но она уже ничего не видела. Она сильно дернулась, ее тело начала бить крупная дрожь, потом начались конвульсии, словно девушка умирала. Лето знал это ощущение, но не мог ничего изменить. В сознании Сионы останется не предковая память, но с ней навсегда останутся образы, звуки и запахи. Внутри нее начнут работать поисковые механизмы, там будет запах крови и вспоротых кишок, съежившиеся в своих землянках люди, знающие только то, что спасения нет… а механическое движение будет все ближе и ближе… и ближе… и громче… и громче…

Куда бы она ни бросилась, везде она найдет одно и то же. Выхода не будет нигде.

Он почувствовал прилив жизни. Борись с тьмой, Сиона. Это единственное, что всегда делали Атрейдесы. Они сражались за жизнь. А теперь она тоже сражается за жизни Других людей. Он почувствовал мгновенное отупение, но затем жизненная сила взорвалась с новой силой. Сиона все глубже и глубже погружалась во мрак, гораздо глубже, чем кто-либо до нее. Он начал тихонько ее укачивать, словно в колыбели. Неизвестно, что сыграло свою роль — мягкое укачивание или тонкая нить горячей решимости, но к полудню содрогания прекратились и состояние Сионы стало больше походить на обычный сон. О видениях говорили только единичные глубокие вздохи и вскрики. Перекатываясь с боку на бок, Лето продолжал бережно нянчить Сиону.

Сможет ли она вернуться в мир после посещения таких глубин? Реакция Сионы обнадеживала. Какая сила таится в этой девушке!

Она проснулась поздним вечером, на нее снизошло спокойствие, ритм дыхания изменился. Глаза внезапно открылись. Она посмотрела на Лето, выкатилась из гамака. повернулась к нему спиной и простояла так около часа, о чем-то напряженно раздумывая.

Монео в свое время поступил точно так же. В этих Атрейдесах появилась новая черта. Некоторые старшие Атрейдесы шумно обрушивались на него. Другие пробовали убежать, спотыкаясь и нервно оглядываясь, заставляя его гнаться за ними, некоторые падали на камни и начинали дико извиваться. Некоторые безмолвно садились на корточки и тупо смотрели в землю. Но никогда никто не поворачивался к нему спиной. Лето рассматривал это как обнадеживающий знак.

— Ты — начало, имеющее понятие о том, как широко распространилась моя семья, — сказал он.

Она обернулась, губы плотно сжаты, но глаза опущены — она не посмела встретиться с ним взглядом. Он видел, что она приняла это, хотя это понимание могли разделить с ним очень немногие, — понимание того, что его единичная множественность была способна вместить в себя, как семью, все человечество.

— Ты мог бы спасти в лесу моих друзей, — обвиняющим тоном произнесла она.

— Да, но ты тоже могла бы спасти их.

Она сжала кулаки и, прижав их к вискам, посмотрела на него горящим взглядом.

— Но ты же знаешь все!

— Сиона!

— Неужели я должна была познать это именно так? — прошептала она.

Он молчал, предоставив ей самой ответить на этот вопрос. Ее надо было заставить понять, что его первичное сознание работало по-фрименски и что он, как хищник, будет преследовать любую добычу, которая оставляет следы.

— Золотой Путь, — прошептала она. — Я могу почувствовать его, — потом она с гневом взглянула на Лето. — Он так жесток, твой Золотой Путь!

— Выживание всегда жестоко.

— Они не могли нигде спрятаться, — продолжала шептать она. — Что ты со мной сделал?

— Ты пыталась стать фрименской мятежницей, — ответил он. — Фримены обладали почти фантастической, невероятной способностью читать самые незаметные следы в Пустыне. Они могли отыскать в песках следы малейшего ветерка.

Он увидел на ее лице следы угрызений совести, в ее памяти всплыли образы погибших товарищей. Он заговорил, понимая, что вслед за угрызениями совести придет чувство вины, а потом гнев, который обратится на него.

— Ты бы поверила мне, если бы я просто все это тебе рассказал?

Угрызения совести подавляли ее. Она тяжело дышала, широко открыв под маской рот.

— Ты еще не выжила в Пустыне, — вдруг сказал он. Постепенно ее дрожь улеглась. Фрименские инстинкты начали проявлять свое закаливающее действие.

— Я выживу, — сказала она, глядя прямо в его глаза. — Ты читаешь нас по нашим эмоциям, так?

— Эмоции зажигают мысли, — сказал Лето. — Я могу уловить малейшие изменения поведения и указать их эмоциональную причину.

Он видел, что она принимает свою наготу так же, как ее принял когда-то Монео, — со страхом и ненавистью. Но это не имело практически никакого значения. Он давно прозондировал время впереди их. Да, она выживет в его Пустыне, потому что ее следы были видны рядом с его… но он не чувствовал ее плоти в этих следах. Но непосредственно за ее следами он вдруг увидел отверстое пространство, в котором было запечатано так многое. Смертный крик Антеак прозвучал в его сознании… крики атакующих Говорящих Рыб!

Придет Малки, подумал он. Мы снова встретимся, Малки и я.

Лето открыл свои человеческие глаза и увидел, что Сиона пристально смотрит на него.

— Я все еще ненавижу тебя, — выпалила она.

— Ты ненавидишь вынужденную жестокость хищника.

Она заговорила с ядовитым воодушевлением.

— Но я видела еще кое-что. Ты не можешь читать мои следы?

— Вот почему ты должна участвовать в селекции и дать потомство, чтобы сохранить это качество у потомков.

Он не успел договорить, как пошел дождь. Невесть откуда взявшаяся туча, темнота и ливень — все наступило одновременно и внезапно. Несмотря на то что Лето обычно очень хорошо чувствовал изменения погоды, на этот раз стихия застала его врасплох. Он знал, что в Сарьире иногда идут дожди, дождь быстро кончался, вода испарялась и снова становилось сухо. Как только выглядывало солнце, вода из луж мгновенно испарялась. В большинстве случаев вола вообще не успевала упасть на землю. Это были призрачные дожди, вода испарялась, сталкиваясь с перегретыми нижними слоями воздуха. Но этот дождь намочил Лето.

Сиона откинула с лица маску и, подставив лицо дождю. жадно глотала воду, не замечая, какое действие оказывала вода на Лето.

Как только дождь намочил кожу из песчаных форелей, все тело Лето свернулось в огромный клубок невыразимых страданий. Раздельные движения форелей и Червя привели к ощущению, что все тело разрывается на части, что придавало новое значение слову «боль». Песчаные форели стремились ринуться к воде и окружить ее. Червь чувствовал, как вместе с водой на него проливается сама смерть. Струйки синего дыма поднимались в тех местах, где Лето соприкасался с водой. Внутренний биохимический завод начал производить Пряность. Синий дым поднимался от всего его тела, лежавшего в огромной луже. Лето извивался и стоная.

Туча прошла, и только теперь Сиона заметила, что Лето чем-то обеспокоен.

— Что с тобой? — спросила она.

Он был не способен ответить. Дождь кончился, но вола оставалась на камнях, она текла отовсюду и подтекала пол него. Бежать было некуда.

Сиона увидела синий дым в тех местах, где вода касалась Лето.

— Это же вода!

Справа было возвышение, на котором не было воды. Преодолевая боль, он пополз туда, испуская стон при погружении в очередную лужу. Возвышение почти высохло, когда он достиг его. Мучения медленно отпускали его, и только теперь он понял, что Сиона стоит прямо перед ним. Она спросила его голосом, полным притворного участия:

— Почему вода причиняет тебе боль?

Боль? Какое неадекватное слово! Однако уклониться от этого вопроса было нельзя. Она достаточно много знала, чтобы самостоятельно заняться выяснением ответа. Ответ мог быть найден. Он, запинаясь, объяснил ей взаимоотношения червя и форелей к воде. Она молча слушала его.

— Но жидкость, которую ты дал мне…

— Она разбавлена и смягчена Пряностью.

— Тогда зачем ты рискуешь и выходишь сюда без тележки?

— Нельзя быть фрименом в Цитадели или в тележке.

Она согласно кивнула.

Он заметил, что пламя мятежа снова вспыхнуло в ее глазах. Она не чувствовала ни вины, ни зависимости. Она не могла больше не верить в Золотой Путь, но какая, в сущности, разница? Его жестокость нельзя простить. Она может отвергнуть его, отказать ему в месте в своей семье. Он не был человеком, он же совсем не похож на нее! И теперь она знала секрет его устранения! Окружить его водой, уничтожить Пустыню, обездвижить его в великих мучениях! Неужели она думает, что скрыла свои мысли, повернувшись к нему спиной?

Но что я могу с этим поделать? — подумал он. Она должна жить, а я — демонстрировать неприятие насилия.

Теперь, когда он доподлинно знал природу Сионы, как легко было бы сдаться, слепо погрузиться в собственные мысли. Как это было бы соблазнительно — жить исключительно в глубинах своей памяти, но его лети все еще требовали, чтобы он преподал им урок своим примером, если они хотят избежать последней угрозы Золотому Пути.

Сколь же болезненно это решение! Он испытал некое сочувствие к Бен с Гессерит. Его затруднительное положение было сродни тому, в котором оказался орден, столкнувшись с Муад'Дибом. Заключительное звено их селекционной программы — мой Отец, — и тем не менее они не смогли сохранить его.

Друзья, вперед, в пролом! — подумал он и едва удержал смех позабавившись своей театральностью.

Глава 43

При наличии достаточного времени для смены поколений хищник производит некоторые приспособительные изменения в поведении жертвы, которые по петле обратной связи вызывают изменения в поведении самого хищника, который, в свою очередь, снова модифицирует поведение жертвы, и так далее, и так далее, и так далее… Многие мощные силы функционируют подобным же образом. К числу таких сил относится и религия.

(Похищенные записки)

— Господин велел мне передать вам, что ваша дочь жива.

Наила произнесла эту весть певучим голосом, глядя на Монео, который сидел за столом, заваленным бумагами и заставленным средствами связи.

Монео молитвенно сложил ладони, плотно прижав их Друг к другу и глядя на длинные тени, которые отбрасывало низкое послеполуденное солнце на все предметы сквозь украшенное драгоценными камнями дерево тяжелого пресс-папье.

Не глядя на Наилу, которая всей своей исполинской Фигурой высилась возле двери в почтительном внимании, Монео спросил:

— Они оба вернулись в Цитадель?

— Да.

Монео посмотрел в левое окно, не видя, впрочем, ни облаков кремнистой пыли, висящих на горизонте Сарьира, ни жадных порывов ветра, поднимающих песок с вершин дюн.

— Что с тем делом, которое мы обсуждали накануне? — спросит он.

— Все выполнено.

— Очень хорошо. Он жестом отпустил женщину, но Hаила осталась стоять перед ним. Монео удивленно посмотрел на нее, в первый раз с тех пор, как она вошла, обратив на нее внимание.

— Это действительно необходимо, чтобы я присутствовала на этом… — она проглотила слюну, — бракосочетании?

— Так приказал Господь Лето. Ты будешь там одна вооружена лазерным ружьем. Это большая честь.

Она осталась стоять, глядя куда-то поверх головы Монео.

— Что еще? — спросил он.

Мощная челюсть Наилы дернулась.

— Он Бог, а я — простая смертная, — повернувшись на каблуках, она стремительно вышла.

На мгновение Монео удивился странному поведению этой великанши, но потом его отвлекли более близкие ему мысли. Он думал только о Сионе.

Она выжила, как и я. Сиона теперь обладает внутренним убеждением, что Золотой Путь остался незыблемым. Как и я. В этом не было единения, он не чувствовал, что стал ближе к дочери. Это был тяжкий крест, и этот груз неизбежно подавит ее мятежную натуру. Ни один Атрейдес не может пойти против Золотого Пути. Лето позаботился об этом!

Монео вспомнил собственную мятежную юность. Каждую ночь — на новом месте, постоянная готовность к бегству. Паутина прошлого застлала его сознание, она словно прилипла к его памяти, как ни стремился он освободиться от навязчивых воспоминаний.

Сиона попала в клетку. Так же, как и я попал в клетку. Так же, как несчастный Лето.

Звон ночного колокола пробудил его от этих мыслей и включил ночное освещение в кабинете. Он посмотрел на стоя, вспомнил о незаконченной работе. Сколько еще дел, связанных со свадьбой Бога-Императора и Хви Нори, надо сделать! Он нажал кнопку звонка и велел ординарцу, молодой Говорящей Рыбе, принести стакан воды и вызвать в кабинет Дункана Айдахо.

Ординарец быстро вернулась и поставила на стол, возле левой руки Монео, стакан воды. Он посмотрел на длинные пальцы женщины и подумал, что с такими пальцами надо играть на лютне, но не посмотрел на ее лицо.

— Я послала человека за Айдахо, — сказала Говорящая Рыба.

Он кивнул и снова погрузился в дела. Он слышал, как она вышла, и только после этого отпил воды из стакана.

Некоторые люди живут без забот, словно мотыльки, но я не могу сбросить с себя тяжкое бремя.

Вода была пресной и безвкусной. Она притупила чувства, сделало тело каким-то вялым. Монео посмотрел на цвет Сарьира в предзакатных лучах солнца, подождал, пока окрестности станут невидимыми в наступающей темноте, думая, что сейчас получит наслаждение от красоты природы, но его ум просто отметил смену красок и все. Я не имею ни малейшего отношения к этому движению.

Наступила полная темнота, и свет в его рабочем кабинете автоматически усилился, принося с собой ясность мыслей. Он чувствовал себя вполне готовым к встрече с Айдахо. Его надо научить подчиняться необходимости и сделать это как можно быстрее.

Дверь открылась, в кабинет снова вошла ординарец.

— Вы не хотите поесть?

— Позже, — он поднял руку, когда она собралась выйти. — Оставь дверь открытой.

Девушка нахмурилась.

— Можешь играть, — сказал он. — Мне хочется послушать твою музыку.

У нее было круглое гладкое личико, которое начинало светиться, когда девушка улыбалась. Так, с улыбкой на Полудетском лице, она вышла из кабинета, оставив дверь полуоткрытой.

Из приемной донеслись звуки лютни бива. Да, у этой Девочки определенно есть талант. Басовые струны звучали, словно удары дождя по железной крыше, средние струны тихо вторили басам. Он узнал песню: трогательное воспоминание об осени, тихом ветре на далекой род ной планете, где никогда не было пустынь. Грустная музыка, печальная, но какая прекрасная!

Это плач людей, попавших в клетку, подумал Монео. Воспоминание о свободе. Эта мысль показалась ему странной. Всегда ли необходимо, чтобы свободу добывали мятежом?

Лютня смолкла. Послышались приглушенные голоса. В кабинет вошел Айдахо. Монео смотрел, как он входил. Игра света превратила лицо Дункана в гримасничающую маску с глубоко запавшими глазами. Не дожидаясь приглашения, он сел напротив Монео, и световая игра прекратилась. Перед Монео снова был все тот же Дункан. Просто еще один Дункан. Теперь он был одет в простую черную форму без знаков различия.

— Я задал сам себе особенный вопрос, — сказал Айдахо. — Я рад, что ты вызвал меня, и хочу задать этот вопрос тебе. Чему не научился мой предшественник, Монео?

Оцепенев от неожиданности, мажордом выпрямился на подушке. Какой не характерный для Дункана вопрос! Может быть, в этом кроется какое-то особое изобретение, которое применили тлейлаксианцы, готовя этого Айдахо?

— Что побудило тебя к такому вопросу? — спросил Монео.

— Я начал думать как фримен.

— Ты не был фрименом.

— Но я был ближе к ним, чем ты думаешь. Наиб Стилгар однажды сказал, что я, наверно, родился фрименом, но не знал об этом до тех пор, пока не прибыл на Дюну.

— И что произошло, когда ты стал думать как фримен?

— Ты помнишь, что нельзя дружить с человеком, в компании которого ты не хотел бы умереть.

Монео положил руки ладонями на стал. На лице Айдахо появился волчий оскал.

— Тогда что ты здесь делаешь? — спросил Монео.

— Я подозреваю, что ты можешь быть хорошим товарищем. Монео. И я спросил себя, почему Лето выбрал в товарищи именно тебя?

— Я выдержал испытание.

— Такое же, как и то, что выдержала твоя дочь?

Значит, он знает, что они вернулись. Значит, какие-то Говорящие Рыбы обо всем его информируют, если, конечно… его не вызывал Император… Нет, об этом я бы знал.

— Испытания не бывают одинаковыми, — сказал Монео. — Мне пришлось спуститься в лабиринт с сумкой еды и флаконом Пряности.

— Ты выбирал сам?

— Что? О… если тебя будут испытывать, то ты сам все узнаешь.

— Такого Лето я не знаю, — сказал Айдахо.

— Разве я не говорил тебе об этом?

— Но есть Лето, которого не знаешь ты.

— Это потому, что он самый одинокий человек во всей вселенной, — сказал Монео.

— Не играй в игру настроений, чтобы возбудить мою симпатию, — произнес Айдахо.

— Игра настроений; хорошо сказано, — Монео кивнул в знак одобрения. — Настроение Бога-Императора подобно широкой реке. Ее течение безмятежно и гладко, но стоит на ее пути появиться препятствию, как она вспенивается бурунами и громадными волнами. Не стоит ставить преграды на пути этого потока.

Айдахо оглядел ярко освещенный кабинет, потом посмотрел на темноту за окном и подумал об укрощенной Реке Айдахо, которая текла где-то поблизости. Снова обратившись к Монео, он спросил:

— Что ты знаешь о реках?

— В юности я много путешествовал по ним. Я доверял свою жизнь утлым суденышкам и ходил в них по рекам и Даже выходил в море, когда берега терялись из виду за горизонтом.

Произнося эти слова, Монео вдруг понял, что в них содержится ключ к пониманию Бога Лето. Это ощущение повергло Монео в глубокое размышление, он вспомнил ту далекую планету, где он пересекал море от одного берега до другого. В первый же вечер перехода случился Шторм и где-то в недрах корабля раздавался неясный монотонный шум: «суг-суг-суг-суг». Это работали машины Он тогда стоял на мостике рядом с капитаном и слушал шум работающих двигателей, который то стихал, то возникал снова в такт набегающим и откатывающимся громадным волнам. Каждое опускание киля открывало плоть моря, словно удар кулаком. Это было безумное движение, потрясающая качка, потрясающая в буквальном смысле слона — вверх… вниз! Вверх… вниз! Грудь болела от сдерживаемого страха. Стремление судна вперед и стремление стихии утопить его — дикие всплески воды час за часом, струи соленых волн, стекавших с палубы, и снова накат волны…

Все. это давало ключ к пониманию Бога-Императора.

Он был одновременно штормом и кораблем.

Монео снова посмотрел на Айдахо, который в ожидании ответа сидел за столом в холодном свете ламп. В этом человеке не было трепета, только жажда знать правду.

— Так ты не поможешь мне узнать, чего не понял другой Дункан Айдахо? — спросил Дункан.

— Нет, напротив, я охотно помогу тебе.

— Так чему я никогда не могу научиться?

— Как доверять.

Айдахо откинулся на подушку и удивленно и недоверчиво уставился на Монео. Айдахо заговорил хриплым, прерывающимся голосом:

— Я бы сказал, что доверял чрезмерно.

Монео был неумолим.

— Но как ты доверял?

— Что ты хочешь этим сказать?

Монео положил руки на колени.

— Ты выбираешь мужчин, потому что они способны сражаться и умирать на стороне правого дела, каким ты его видишь. Ты выбираешь женщин, которые способны служить дополнением такому мужскому взгляду на вещи. Ты не допускаешь расхождений со своим взглядом, даже если эти расхождения продиктованы доброй волей.

В дверях кабинета Монео произошло какое-то движение. Он поднял голову и увидел входящую Сиону.

— Ну, пала, ты, как я вижу, занят своими обычными штучками.

Айдахо рынком повернулся и уставился на говорившую.

Монео разглядывал дочь, ища в ней признаки изменений. Она вымылась и надела полую форму командира Говорящих Рыб, но на лице и руках остались следы испытания Пустыней. Она потеряла в весе, скулы ее выпирали. Мазь не могла скрыть трещины на ее губах. На руках выступали вены. Глаза выглядели старыми и усталыми, во всем облике сквозило выражение человека, который испытал горечь поражения.

— Я слышала ваш разговор, — сказала она, сняла руку с бедра и вошла в комнату. — Как ты осмеливаешься говорить о доброй воле, отец?

Айдахо только теперь заметил на Сионе новую форму. В раздумье он сжал губы. Командир Говорящих Рыб? Сиона?

— Я понимаю твою горечь, — сказал Монео. — Я и сам когда-то испытал ее.

— В самом деле? — она подошла ближе и встала рядом с Айдахо, который внимательно ее разглядывал.

— Меня просто переполняет радость от того, что я вижу тебя живой.

— Как это, должно быть, благодатно для тебя — видеть меня в безопасности и на службе Бога-Императора, — сказала она. — Ты так хотел иметь ребенка и вот, взгляни! Смотри, какого успеха я добилась! — Она повернулась, демонстрируя мужчинам новую форму. — Командир Говорящих Рыб. Командир, все воинство которого состоит из одного человека, но тем не менее командир.

Монео заставил себя говорить своим холодным профессиональным тоном:

— Сядь.

— Я предпочитаю стоять. — Она посмотрела на поднятую голову Айдахо.

— А, Дункан Айдахо, мой назначенный дружок! Ты не находишь это интересным, Дункан? Господь Лето говорит, что со временем я войду в командную структуру его Говорящих Рыб. — Все это время у меня будет один подчиненный. Ты знаешь, кто такая Наила, Дункан?

Айдахо кивнул.

— В самом деле? Мне почему-то кажется, что я не знаю ее. Сиона посмотрела на Монео. — Я знаю ее, папа? В ответ Монео только пожал плечами.

— Но ты говоришь о доверии, отец, — Сиона посмотрела на Монео. — Кто делает могущественных министров — доверие, Монео?

Айдахо взглянул на Монео, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут эти слова на мажордома. Лицо его показалось Айдахо хрупким от едва сдерживаемых эмоций. Гнев? Нет… Это что-то другое.

— Я доверяю Богу-Императору, — сказал Монео. — И надеюсь, что это чему-нибудь научит вас обоих. Я здесь для того, чтобы довести до вашего сведения его пожелания.

— Его пожелания, — язвительно воскликнула Сиона. — Ты только послушай, Дункан! Команды Бога-Императора теперь называются пожеланиями.

— Можешь и дальше разыгрывать свою пьесу, — сказал Айдахо. — Я знаю, что у нас небольшой выбор в чем бы то ни было.

— У тебя всегда есть выбор, — возразил Монео.

— Не слушай его, —сказала Сиона. — Он полон всяческих трюков. Они лелеют надежду, что мы с тобой упадем в объятия друг друга, чтобы наплодить побольше таких, как мой отец. Это будут твои наследники и потомки, папа.

Монео побледнел. Ухватившись руками за край стола, он подался вперед.

— Вы оба полные дураки! Но я попытаюсь спасти вас. Я постараюсь сделать это вопреки вашей же воле.

Айдахо видел, как тряслись щеки Монео, видел его напряженный взгляд — эти признаки волнения против воли тронули сердце Айдахо.

— Я не племенной жеребец, но тебя я послушаю.

— Ошибка, как всегда, — сказала Сиона.

— Молчи, женщина, — отрезал Айдахо.

— Если ты еще раз заговоришь со мной в таком тоне, — Сиона смерила Дункана взглядом, — то я завяжу твою шею вокруг твоих же лодыжек.

Айдахо, потеряв дар речи, начал подниматься.

Монео поморщился и сделал Дункану знак сидеть спокойно.

— Предупреждаю тебя, Дункан, что она скорее всего сумеет это сделать. Мне далеко до нее, а ты помнишь, что было, когда ты попытался напасть на меня?

Айдахо сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул.

— Говори, что ты должен сказать.

Сиона присела на край стола и посмотрела на обоих мужчин.

— Вот так-то лучше, — сказала она. — Пусть он говорит, только не вздумай его слушать.

Айдахо плотно сжал губы.

Монео отпустил стол. Сел. Посмотрел на Айдахо и Сиону.

— Я почти закончил приготовления к свадьбе Бога-Императора и Хви Нори. Во время Празднеств вас не должно здесь быть.

Сиона вопросительно посмотрела на отца.

— Это твоя идея или его?

— Моя, — Монео не отвернул взгляд. — У тебя есть чувство чести и долга? Ты что, ничему не научилась, побывав с ним?

В Я узнала все, что в свое время узнал ты, папа. Я Дала ему слово и сдержу его.

— Значит, ты будешь командовать Говорящими Рыбами?

— Если он доверит мне такое командование. Ты знаешь, папа, он ведет себя еще более уклончиво, чем ты.

— Куда ты нас посылаешь? — спросил Дункан.

— При условии, что мы согласимся, — добавила Сиона.

— Есть маленькая деревушка на краю Сарьира, где живут музейные фримены, — сказал Монео. — Она называется Туоно. Деревня эта довольно приятная. Она стоит в тени вала на берегу реки. Там хороший источник и хорошая еда.

Туоно? — подумал Айдахо. Название показалось ему до странности знакомым.

— Был бассейн Туоно по дороге в сиетч Табр, — сказал он.

— Там длинные ночи и нет никаких развлечений, — подхватила Сиона саркастическим тоном.

Айдахо резко оглянулся на нее. Она ответила ему пылающим взором.

— Он хочет скрестить нас, чтобы Червь был доволен, — сказала она. — Он хочет, чтобы в моем животе резвились и скакали детишки для новой жизни. Скорее я увижу ею мертвым, чем доставлю ему такое удовольствие.

Айдахо в изумлении посмотрел на Монео.

— А что будет, если мы откажемся ехать?

— Думаю, что вы поедете, — ответил Монео.

Губы Сионы тряслись.

— Дункан, ты когда-нибудь видел эти маленькие пустынные деревушки? Никаких удобств, никаких…

— Я видел деревню Табур, — сказал Дункан.

— Уверена, что это настоящая столица по сравнению с Туоно. Конечно, сам-то Бог-Император не станет праздновать свое бракосочетание в окружении грязных лачуг! Ну нет, Туоно — это грязные лачуги и никакого комфорта, это максимально приближено к жизни древних фрименов.

Айдахо заговорил, глядя на Монео:

— Фримены не жили в грязных хижинах.

— Кому интересно, где они играют в свои культовые игрища, — насмешливо произнесла она.

По-прежнему глядя только на Монео, Айдахо продолжал:

— У фрименов был только один культ — культ честности. Я больше беспокоюсь о честности, нежели о комфорте.

— Во всяком случае, от меня ты его не дождешься, — огрызнулась Сиона.

— Я ничего от тебя не жду, — сказал Айдахо. — Когда мы должны отправиться в Туоно, Монео?

— Ты едешь? — спросила Сиона.

— Я считаю, что надо принять доброту твоего отца.

— Доброту! — фыркнула Сиона.

— Вы отправитесь немедленно, — сказал Монео. — Я выделил для эскорта отделение Говорящих Рыб под командой Наилы.

— Наилы? — переспросила Снопа. — В самом деле? Она останется с нами в деревне.

— До дня бракосочетания.

Сиона медленно наклонила голову.

— В таком случае мы согласны.

— Соглашайся от своего имени, — рявкнул в сердцах Айдахо.

Сиона улыбнулась.

— Простите. Могу я формально просить великого Дункана Айдахо присоединиться ко мне в этом первобытном гарнизоне, где он будет держать свои руки подальше от моей персоны?

Дункан исподлобья смотрел на Сиону.

— Не стоит волноваться по поводу того, где я буду держать свои руки. — Он взглянул на Монео. — Ты действительно добр, Монео? И поэтому отсылаешь меня отсюда?

— Это вопрос доверия, — съязвила Сиона. — Кому он доверяет?

— Меня принудят силой ехать вместе с твоей дочерью? — настаивал Айдахо.

Сиона встала.

— Либо мы принимаем предложение, либо наши доблестные солдаты свяжут нас и доставят в деревню весьма неудобным для нас способом. Можешь посмотреть — это написано на его лице.

— Следовательно, у меня действительно нет выбора.

— У тебя, как и у всякого человека, есть выбор, — сказала Сиона. — Умереть раньше или позже.

Однако Айдахо все еще смотрел на Монео.

— Каковы твои истинные намерения, Монео? Ты не Удовлетворишь мое любопытство?

— Любопытство иногда сохраняло людям жизнь… когда не помогало ничто другое, Дункан, — ответил мажордом. — Я пытаюсь сохранить тебе жизнь. Раньше я никогда этого не делал.

Глава 44

Потребовалась почти тысяча лет, чтобы пыль древней всепланетной пустыни Дюны осела и связалась с почвой и водой. Ветра, который называли песчаным вихрем, не видели на Арракисе почти двадцать пять столетий. Во время этих штормов в воздухе могло одновременно носиться до двадцати миллиардов тонн пыли. Небо в такие дни приобретало серебристый оттенок. Фримены говорили: «Пустыня подобна хирургу, который срезает кожу и обнажает то, что лежит под ней». Планеты, как и люди, состоят из слоев. Их можно видеть. Мой Сарьир всего лишь слабое эхо того, что было. Сегодня я должен быть песчаным вихрем.

(Похищенные записки)

— Ты послал их в Туоно, не посоветовавшись со мной? Какой сюрприз, Монео! Как давно ты не проявлял подобной независимости.

Монео, склонив голову, стоял в десяти шагах от Лето в центре сумрачной крипты и старался унять дрожь, чтобы ее не заметил Бог-Император. Была почти полночь. Лето заставлял своего мажордома ждать, ждать и томиться.

— Я от души надеюсь, что не оскорбил вас, господин, — сказал Монео.

— Ты позабавил меня, но не будь равнодушен к этому. В последнее время я потерял способность отличать комичное от печального.

— Простите меня, господин.

— О каком прощении ты просишь? Почему ты всегда спрашиваешь об оценке? Разве не может твой мир просто быть?

Монео поднял глаза и посмотрел на лицо, спрятанное в ужасной складке. Он одновременно шторм и корабль. Этот закат существует сам по себе. Монео почувствовал, что стоит на краю ужасающего откровения. Глаза Бога-Императора буравили его насквозь, прожигали, почти физически ощупывали.

— Господин, чего бы вы от меня хотели?

— Чтобы ты наконец поверил в себя.

Чувствуя, что вот-вот взорвется, Монео сказал:

— Значит, то, что я не посоветовался с вами прежде, чем…

— Наконец-то на тебя снизошло просветление, Монео! Мелкие души, ищущие власти, прежде всего разрушают веру других людей в себя самих.

Слова эти подавляли Монео. В них ему чудилось обвинение, исповедание. Он чувствовал, как слабеет его хватка, которой он держался за бесконечно желанную вещь. Он пытался найти слова, чтобы назвать эту вещь, но разум его не мог подсказать имени. Может быть, если спросить об этом Бога-Императора.

— Господин, если бы вы только сказали мне о своих мыслях по…

— Мои мысли исчезнут, когда я их выскажу!

Лето посмотрел на Монео сверху вниз. Как странно сидят его глаза по обе стороны орлиного носа Атрейдесов! Они движутся, словно стрелка на метрономе его лица. Слышит ли Монео ритмичное повторение слов: «Грядет Малки! Грядет Малки! Грядет Малки!»

От тяжкой муки Монео хотелось расплакаться. Все мысли, которые у него были, — исчезли бесследно. Он прижал руки ко рту.

— Твоя вселенная — это двумерное часовое стекло, — обвиняющим тоном произнес Лето. — Почему ты пытаешься сдержать песок?

Монео опустил руки и вздохнул.

— Вам угодно выслушать мой доклад о приготовлении к свадьбе?

— Ты меня утомляешь! Где Хви?

— Говорящие Рыбы готовят ее к…

— Ты советовался с ней насчет приготовлений?

— Да, господин.

— Она одобрила их?

— Да, господин, но она обвинила меня в том, что я предпочитаю количество работы ее качеству.

— Разве это не замечательно, Монео? Видит ли она волнение среди Говорящих Рыб?

— Думаю, что да, господин.

— Их беспокоит сама идея мой женитьбы.

— Именно поэтому я отослал отсюда Дункана, господин.

— Конечно, конечно, и вместе с ним Сиону в…

— Господин, я знаю, что вы испытали ее, и она…

— Она чувствует Золотой Пуп так же глубоко, как и ты, Монео.

— Тогда почему я боюсь ее, господин?

— Потому что ты ставишь разум превыше всего на свете.

— Но я не понимаю разумных причин моего страха!

Лето улыбнулся. Это было похоже на игру в кости с бесчисленным количеством граней. Эмоции Монео играли сегодня только на этой сцене. Как близко подошел он к краю, даже не замечая этого!

— Монео, почему ты так упорно хочешь собрать картину из кусочков, выбитых из континуума? — спросил Лето. — Когда ты видишь спектр, ты всегда предпочитаешь только один цвет?

— Господин, я не понимаю вас!

Лето закрыл глаза, вспоминая, сколько раз в жизни приходилось ему слышать этот крик души. Лица слились в одну сплошную полосу. Он открыл глаза и стер их видение.

— До тех пор, пока человек остается живым, чтобы видеть все эти цвета, они не претерпевают линейную смерть, даже если ты умрешь, Монео.

— Что вы хотите сказать, говоря о цветах, господин?

— Континуум — это нескончаемый Золотой Путь.

— Но вы видите вещи, которых не видим мы, господин!

— Потому что вы отказываетесь их видеть!

Монео опустил голову.

— Господин, я знаю, что вы далеко превосходите каждого из нас. Именно поэтому мы поклоняемся вам и…

— Будь ты проклят, Монео!

Он поднял глаза и в ужасе посмотрел на Бога-Императора.

— Цивилизации рушатся, когда их сила начинает превосходить силу их религии! — крикнул Лето. — Почему ты не можешь этого видеть? Хви может.

— Она иксианка, господин. Возможно, она…

— Она — Говорящая Рыба! Она была рождена, чтобы служить мне. Нет! — Лето поднял руку, видя, что Монео собирается заговорить. — Говорящие Рыбы всполошились потому, что я называл их своими невестами, а теперь они видят иностранку, не посвященную в Сиайнок, которая знает этот ритуал лучше, чем они.

— Как такое может быть, господин, что когда ваша Рыба…

— О чем ты говоришь? Каждый из нас рано или поздно приходит к пониманию того, кто он и что должен Делать.

Монео раскрыл было рот, но не нашел, что сказать, и промолчал.

— Это знают даже малые дети, — сказал Лето. — Они перестают знать только после того, как взрослые настолько запутывают их, что они начинают прятать свое знание от самих себя. Монео, раскройся!

— Господин, я не могу этого сделать! — слова рвали Монео на части. Он трясся от невыразимой душевной боли. — у меня нет вашей силы и вашего знания о…

— Довольно!

Монео замолчал. Все его тело била дрожь.

Лето начал успокаивать его.

— Все в порядке, Монео. Я слишком много с тебя спросил и чувствую, что ты устал.

Дрожь мало-помалу улеглась. Он несколько раз судорожно вздохнул.

Я решил внести некоторые изменения во фрименский ритуал моего бракосочетания. Мы не станем пользоваться водяными кольцами Гани, вместо этого мы воспользуемся кольцами моей матери.

— Госпожи Чани, господин? Но где ее кольца?

Лето перевернулся всем своим массивным телом на тележке и показал Монео глубокую нишу в стене крипты.

— В этих стенах находятся захоронения первых Атрейдесов на Арракисе. Во второй нише могила Чани, там же лежат и ее кольца. Ты извлечешь их оттуда и доставишь на церемонию.

— Господин, — Монео со страхом смотрел на могилы. — Не будет ли это святотатством?

— Ты забываешь, Монео, кто живет во мне, — он заговорил голосом Чани. — Я могу делать что захочу со своими водяными кольцами.

Монео стушевался.

— Хорошо, господин. Я доставлю их в деревню Табур, когда…

— Табур? — переспросил Лето своим обычным голосом. — Но я передумал, Монео. Мы с Хви поженимся в деревне Туоно.

Глава 45

Цивилизация по большей части основана на трусости. Так легко цивилизовать народ, обучая его трусости. Вы отбрасываете прочь стандарты, воспитывающие смелость. Вы ограничиваете волю. Вы регулируете аппетиты. Вы обносите горизонты заборами. Вы обусловливаете законами каждое движение. Вы отрицаете само существование хаоса. Вы учите даже детей дышать медленно и осторожно. Вы укрощаете.

(Похищенные записки)

Первый же взгляд на деревню Туоно ошеломил Айдахо. Здесь находится родина фрименов?

Подразделение Говорящих Рыб доставило их из Цитадели на рассвете. Айдахо и Сиона летели в большом орнитоптере, а эскорт сопровождения в двух малых. Полет продолжался долго, почти три часа. Они приземлились на плоском круглом пластоновом ангаре в километре от деревни, отделенном от нее древними Дюнами, окруженными чахлой травой и колючим кустарником. По мере того как они спускались вниз, стена, расположенная за деревней, казалась им все выше и выше. Дома деревни стремительно съеживались по сравнению с такой громадой.

— Музейные фримены остались нетронутыми внепланетными технологиями, — объяснила Наила, пока эскорт запирал орнитоптеры в низком ангаре. Одна из гвардейцев бегом отправилась в деревню предупредить о прибытии важных гостей.

Сиона, молчавшая во время всего полета, украдкой внимательно разглядывала Наилу.

Все время, пока они шли через залитые утренним светом дюны, Айдахо старался представить себе, что он вернулся в старое время. Среди насаждений виднелся песок, в ложбинах между дюнами была голая бесплодная земля, пожелтевшая трава и кусты, практически лишенные листьев. По небосводу кружили три грифа — «парящие разведчики», как называли их фримены. Айдахо попытался объяснить это Сионе, шедшей рядом. Начинаешь опасаться этих пожирателей падали только тогда, когда они снижаются.

— Мне рассказывали о грифах, — холодно осадила его Сиона.

Айдахо заметил, что на верхней губе девушки выступили капельки пота. От отряда Говорящих Рыб, который сопровождал их, тоже доносился пряный запах пота.

Воображение Айдахо не справилось с задачей сгладить разницу между прошлым и настоящим. Защитные костюмы, надетые на них, больше годились для театрального представления, а не для эффективного сбережения воды. Ни один истинный фримен не доверил бы свою жизнь такому костюму — даже здесь, где повсюду чувствовался запах близкой воды. Да и Говорящие Рыбы из отряда Наилы, идя по дороге, не соблюдали фрименского молчания. Они болтали, как дети.

Сиона утомленно шла рядом с ним, погруженная в грустное отчуждение, и не отрывала взгляд от мускулистой спины Наилы, возглавлявшей колонну.

Что могло связывать этих двух женщин? Наила определенно была преданна Сионе, исполняла любое ее приказание, повиновалась каждому слову, но тем не менее она не отклонится от приказа, согласно которому их доставили в Туоно. Наила обращалась к Сионе очень почтительно и называла ее не иначе, как командиром. Между ними была какая-то очень глубокая связь, которая вызывала в Айдахо страх.

Наконец они подошли к спуску, в нижней части которого стояла деревня, а за ней высокая стена. С воздуха Туоно выглядела как расположенные рядами квадратики, находящиеся вне большой тени стены. С близкого же расстояния деревня представилась скопищем жалких лачуг, убожество которых только усиливалось от попыток местных жителей украсить это место. Кусочки блестящих камней и полоски металла «инкрустировали» стены домов. На самом высоком строении высился железный шест, на котором развевалось зеленое знамя. Ветер доносил до ноздрей Айдахо запах мусора и открытых выгребных ям. Центральная улица тянулась вдоль песчаного пустыря, поросшего скудной травой. Улица заканчивалась площадью, вымощенной разбитым булыжником.

Возле дома с флагом прибывших ожидала делегация в накидках. Среди людей была видна вестница, которую Наила послала предупредить жителей о встрече. Айдахо насчитал восемь встречавших — все мужчины в аутентичных фрименских одеждах коричневого цвета. Под капюшоном одного из встречавших виднелась зеленая головная повязка — это был, без сомнения, наиб. На другой стороне площади стояли дети с цветами. Из боковых Улочек выглядывали женщины в черных капюшонах. Айдахо нашел эту сцену вопиюще удручающей.

— Давайте быстрее покончим с этим, — сказала Сиона.

Наила кивнула и повела группу по склону на улицу, Сиона и Айдахо шли в нескольких шагах за Наилой. Остальные тащились сзади. Они замолчали и с нескрываемым любопытством глазели по сторонам.

Когда Наила приблизилась к встречавшим, человек с зеленой повязкой выступил вперед и поклонился. Он двигался, как старик, но Айдахо заметил, что это был человек средних лет, с гладкими щеками, с массивным носом, на котором не было следов от трубки. А его глаза! В них не было синевы — следов употребления Пряности. Глаза были карими. Карие глаза у фримена!

— Меня зовут Гарун, — сказал человек, когда Наила остановилась перед ним. — Я — наиб этой деревни. Я приветствую вас от имени фрименов Туоно.

Наила показала через плечо на Айдахо и Сиону, которые остановились за ее спиной.

— Приготовлены ли квартиры для наших гостей?

— Мы, фримены, славимся своим гостеприимством, — ответил Гарун. — Все готово.

Айлахо втянул ноздрями кисловатый запах этого места, прислушался к доносившимся откуда-то звукам, посмотрев в открытые окна здания с флагом. Зеленое знамя Атрейдесов, развевающееся над этим убожеством? В окно был виден зал с низким потолком, оркестровая яма в дальнем конце, эстрада и ряды кресел. Пол был застлан ковром. Помещение было, несомненно, концертным залом, местом развлечения туристов.

Звук шаркающих шагов вновь вернул внимание Айдахо к Гаруну. Теперь вперед выступили дети, протягивавшие своими чумазыми руками цветы прибывшим. Цветы давно увяли.

Гарун обратился к Сионе, правильно определив ее звание по золотым шевронам ее командирского мундира.

— Не хотите ли посмотреть представление наших фрименских ритуалов? — спросил он. — Может быть, послушать музыку? Посмотреть танцы?

Наила приняла букет цветов из рук одного ребенка, понюхала цветы и чихнула.

Другой оборванец протянул цветы Сионе, подняв на нее свои широко открытые глаза. Она приняла цветы, но даже не посмотрела на ребенка. Айдахо вообще отогнал детей от себя. Они в нерешительности постояли, потом обежали его и направились к отряду Говорящих Рыб.

Г арум обратился к Айдахо:

— Если вы ладите им несколько монет, они не будут нас больше беспокоить.

Дункан содрогнулся. Так выглядит теперь обучение фрименских детей?

Гарун снова обратил свое внимание на Сиону и начал рассказывать ей о расположении деревни. Наила тоже внимательно слушала.

Айдахо отошел от них и направился вниз по улице, видя, как за ним наблюдает множество глаз, которые не осмеливаются встречаться с его взглядом. Чувства Айдахо были оскорблены украшениями, которые не делали лучше дома, несшие на себе все признаки глубокого упадка. Он снова посмотрел сквозь открытую дверь на зрительный зал. В Туоно проглядывала какая-то грубость, была какая-то завеса, скрывавшая невидимую борьбу, борьбу неведомо за что, скрытую за пожухлыми цветами и просительным голосом Гаруна. В другое время и на другой планете это были бы картонные макеты старинных домов, перепоясанные веревками крестьяне, смиренно протягивающие помещику свои петиции. Он слышал плаксивые нотки в голосе Гаруна. Это не фримен! Эти бедные создания живут в трущобах, пытаясь сохранить хотя бы часть своей цельности. Однако эта цельность с каждым годом все больше и больше вырывалась из их рук. То были утерянная цельность и утраченная реальность. Что здесь сотворил Лето? Эти музейные фримены растеряли все, кроме способности к растительному существованию и пустому произношению старинных слов, которые они не понимали и даже не умели правильно произносить.

Он вернулся к Сионе и принялся рассматривать накидку Гаруна, обратив внимание на то, как тесно она скроена, — это говорило о недостатке материи и стремлении к экономии. Была видна часть серого защитного костюма — ни один фримен не позволил бы солнцу касаться своими лучами драгоценного защитного костюма. Айдахо оглядел других членов делегации и заметил у них ту же скупость в отношении одежды. Это выдавало их эмоциональное унижение. В такой одежде невозможно делать экспансивные жесты, она не допускает свободы Движений. Накидки были тесными и ограничивающими у всех этих людей!

Движимый отвращением, Айдахо шагнул вперед и распахнул накидку Гаруна, чтобы взглянуть на его защитный костюм. Так и есть! Костюм был полной бутафорией — ни рукавов, ни ботинок на присосках!

Гарун отпрянул назад и схватился за рукоятку ножа, который, как сразу заметил Айдахо, висел на поясе костюма.

— Эй. что ты делаешь? — злобно крикнул Гарун. — Ты не смеешь так прикасаться к фримену?

— Ты — фримен? — язвительно поинтересовался Айдахо. — Я жил с фрименами! Я воевал с ними против Харконненов! Я умирая с фрименами! Ты? Ты — паяц!

Костяшки пальцев Гаруна, сжимавших рукоятку ножа, побелели. Он обратился к Сионе:

— Кто этот человек?

— Это Дункан Айдахо, — вместо Сионы ответила Наила.

— Гхола? — Гарун вгляделся в лицо Айдахо. — Мы никогда не видели тебя таким прежде.

Айдахо едва не поддался желанию очистить площадь от этого сброда — очистить любой ценой, даже ценой собственной жизни — униженной и ненужной даже тем, кто постоянно воскрешал его. Да, я — устаревшая модель! Но это не фримены.

— Обнажи оружие или убери руку с ножа, — потребовал Айдахо.

Гарун опустил руку.

— Это не настоящий нож, — сказал он. — Простая декорация, — голос его стал подобострастным. — Но у нас есть настоящие ножи, даже отравленные! Они хранятся запертыми для лучшей сохранности.

Айдахо ничего не смог с собой поделать. Откинув назад голову, он оглушительно расхохотался. Сиона улыбалась, и только Наила сохранила полную серьезность, а Говорящие Рыбы моментально окружили начальников плотным кольцом.

Смех оказал странное действие на Гаруна. Он опустил голову и сцепил руки перед собой, но Айдахо успел заметить, что пальцы его заметно дрожали. Когда Гарун снова поднял голову, взгляд его был исподлобья направлен на. Айдахо. Дункан мгновенно отрезвел. Было такое впечатление, что невидимый страшный сапог сокрушил самолюбие Гаруна, сделав из него жалкого раба. В глазах этого человека можно было прочесть покорное ожидание. Он смотрел и ждал. По причине, которую не смог бы объяснить сам Айдахо, ему на память вдруг пришли строки католической библии: «Не те ли это малые, которые смиренны и наследуют царствие небесное?»

Гарун прочистил горло.

— Может быть, гхола Дункан Айдахо посмотрит наши обычаи и наши ритуалы и выступит судьей?

Слыша эту жалобную просьбу, Айдахо почувствовал себя пристыженным.

— Я научу вас всему, что знаю о фрименах, — он оглянулся и увидел, что Наила сердито нахмурилась.

— Это поможет нам провести время, — сказал он. — И по знает, может быть, на эту землю вернется что-то от старого фримена?

— Нам нет нужды играть в эти культовые игрища! Веди вас на наши квартиры, — сказала Сиона.

Наила опустила голову и в смущении заговорила, стараясь не смотреть на Сиону:

— Командир, есть одна вещь, о которой я должна вам сказать.

— Ты должна сказать, что мы должны навсегда остаться в этом тухлом месте и что твоя обязанность проследить за этим.

— О нет, — возразила Наила и посмотрела в глаза ионе. — Куда вы сможете уйти? Через стену вам не перелезть, тем более что за ней река. А позади — только песок Сарьира. О нет, это нечто совсем другое.

Наила покачала головой.

— Говори живее! — рявкнула Сиона.

— я получила строжайший приказ, командир, который я не могу не выполнить. — Наила оглядела своих гвардейцев, потом снова взглянула на Сиону. — Вы и… Дункан Айдахо должны жить в одной квартире вместе.

— Это приказ моего отца?

— Госпожа командир, это приказ самого Бога-Императора, и мы не можем его ослушаться.

Сиона посмотрела на Айдахо.

— Ты помнишь, о чем я предупредила тебя, Дункан, когда мы говорили с тобой в Цитадели?

— Мои руки принадлежат мне и будут делать то, что им заблагорассудится, — огрызнулся Айдахо.

Она коротко кивнула, отвернулась и обратилась к Гаруну:

— Какая разница, где мы будем спать в этом отвратительном месте? Веди нас домой.

Айдахо нашел ответ Гаруна очаровательным. Он повернул голову к гхола, прикрылся капюшоном, чтобы его не видела Сиона и подмигнул Айдахо. После этого он отвернулся и повел их с площади вдоль по грязной улице.

Глава 46

В чем заключается самая непосредственная опасность для моего правления? Я могу ответить вам. Это истинный провидец, человек, который в присутствии Бога сознает свое истинное место. Экстаз провидца создает энергию, подобную половой, — она не заботится ни о чем, кроме творения. Один акт творения в целом похож на другой, все зависит от содержания видения.

(Похищенные записки)

Лето покинул свою тележку и лежал на защищенном от непогоды балконе Малой Цитадели, охваченный раздражением, которое, как он прекрасно понимал, было вызвано вынужденной задержкой их бракосочетания с Хви Норм. Лето смотрел на юго-запад. Где-то там, за темнеющим горизонтом, находятся Сиона, Дункан и их товарищи, которые уже шестой день живут в деревне Туоно.

В этой задержке виноват только я, думал Лето. Это я изменил место проведения церемонии, и бедняге Монео пришлось заново начинать все приготовления.

Да еще эти проклятые мысли о Малки.

Все эти заботы было невозможно объяснить Монео, Который суетился в соседнем зале, переживая из-за того, Что отсутствовал на своем командном пункте и не мог оттуда руководить приготовлениями к празднеству. Какой он, однако, хлопотун!

Лето взглянул на заходящее солнце. Оно скатывалось к горизонту, одетое в призрачный оранжевый туман, след только что прошедшей бури. Сейчас дождь медленно перемещался вместе с облаками к южной части Сарьира. В долгой тишине Лето некоторое время наблюдал за дождем, который, казалось, не имел ни начала, ни конца. Облака вырастали тяжелыми нагромождениями из серого неба, а из облаков видимыми линиями протягивался к земле дождь. Он почувствовал, как его обуревает неумолимая память. Трудно было изменить настроение, и Лето вдруг понял, что совершенно непроизвольно мысленно повторяет великие строки древнего поэта.

— Вы что-то сказали, господин? — голос Монео раздался совсем рядом. Скосив глаза, Лето увидел стоявшего рядом и готового к приказаниям верного мажордома.

Лето перевел стихи на галахский и процитировал:

— Соловей свил гнездо в ветвях сливы, но что он может поделать с ветром?

— Это вопрос, господин?

— Это очень древний вопрос. Ответ на него очень прост. Пусть соловей занимается своими цветами.

— Я не понимаю вас, господин.

— Перестань обсуждать очевидное, Монео. Меня раздражает, когда ты это делаешь.

— Простите меня, господин.

— Что мне остается делать? — Лето изучающе посмотрел на потупившего взор Монео. — Ты и я, Монео, чем бы мы ни занимались, представляем собой очень органичный актерский ансамбль.

Мажордом недоуменно уставился на Лето.

— Господин?

— Ритуалы религиозных празднеств в честь Вакха стали семенами, из которых вырос греческий театр. Религия часто приводила к рождению театра. Из нас тоже можно сделать неплохой театр. — Лето опять вперил задумчивый взор в горизонт.

Теперь на юго-западе поднялся ветер, громоздивший облака друг на друга. Лето показалось, что он слышит, как шуршит песок, который ветер сдувает с вершин дюн. Но в зале башни стояла мертвая тишина, которую лишь подчеркивал едва слышный шелест ветра.

— Облака, — прошептал Лето. — Я снова выпью бокал лунного света, у моих ног пристанет древняя морская ладья, прозрачные облака побегут по синему небу, на моих плечах снова будут развеваться серо-голубой плащ, а рядом будут пастись кони.

— У господина заботы? — спросил Монео. Его сочувствие буквально лилось на Лето.

— Яркие тени моего прошлого, — ответил Лето. — Они никогда не оставляют меня в покое. Я слушаю успокаивающие звуки — перезвон колоколов в засыпающем городке, но этот звук говорит мне лишь то, что я — звук и душа этого мира.

Пока Лето говорил, на башню пала тень наступающей ночи. Лето стал смотреть на восходящий над оранжевым горизонтом дынный ломтик Первой Луны, которая вдруг, освобожденная от света планеты, повисла над облаками, приготовившись совершить свой обычный круг.

— Господин, зачем мы сюда приехали? — спросил Монео. — Почему вы не хотите мне сказать?

— Я хотел получить удовольствие от твоего удивления, — ответил Лето. — Скоро здесь приземлится корабль Гильдии. Мои Говорящие Рыбы привезут Малки.

Монео судорожно вздохнул.

— Дядя Хви? Тот самый Малки?

В Ты удивлен, что я не предупредил тебя об этом?

Монео ощутил, как по его телу пробежал холодок.

— Господин, если вам угодно держать эти вещи в тайне от меня, то…

— Монео, — в тоне Лето прозвучало лишь мягкое убеждение. — Я знаю, что Малки был для тебя гораздо большим искушением, чем все остальные…

— Господин, я никогда…

— Я знаю, Монео, — продолжал Лето все тем же мягким, вкрадчивым тоном. — Но удивление пробудило и оживило твою память. Ты теперь во всеоружии и готов ко всему, что я могу потребовать от тебя.

— Что… что, мой господин…

— Вероятно, нам придется избавиться от Малки: Он стал мешать.

— Я? Вы хотите, чтобы я…

— Возможно, да.

Монео судорожно сглотнул.

— Преподобная Мать…

— Антеак мертва. Она хорошо послужила мне, но она мертва. Была жестокая схватка, когда мои Говорящие Рыбы атаковали место, где прятался Малки.

— Все же хорошо, что здесь не будет Антеак, — сказал Монео.

— Мне нравится то недоверие, с которым ты относишься к Бене Гессерит, но я бы хотел, Чтобы Антеак оставила нас другим способом. Она была верна нам, Монео.

— Преподобная Мать была…

— Завладеть тайной Малки хотели и Бене Тлейлакс, и Гильдия, — сказал Лето. — Когда они увидели, что мы направились к Иксу, они нанесли удар, опередив моих Говорящих Рыб. Антеак… она смогла лишь немного задержать их, но и этого было достаточно. Мои Говорящие Рыбы успели вторгнуться в то место…

— Тайна Малки, господин?

— Когда что-то пропадает, — сказал Лето, — это столь же ценное сведение, как и то, которое мы получаем, когда что-то внезапно появляется. Пустое место всегда достойно самого пристального изучения.

— Что мой господин имеет в виду под пустым местом…

— Малки не умер! Определенно, я должен был это знать. Куда он направился, когда исчез?

— Исчез… для вас? Господин, вы хотите сказать, что иксианцы…

— Они усовершенствовали машину, которую когда-то очень давно сами подарили мне. Они совершенствовали ее медленно и незаметно, пряча, так сказать, раковины в раковинах. Но я видел тени от их движений. Я был удивлен, но это доставило мне удовольствие.

Монео погрузился в раздумья. Машина, которая могла скрыть… Ах! Бог-Император упоминал этот предмет несколько раз, говоря о приборе, который может скрывать мысли, которые он записывал. Мажордом заговорил.

— И Малки везет эту тайну…

— О да. Но в действительности это не секрет самого Малки. На самом деле в его груди прячется другая тайна, о которой, как он думает, я даже не подозреваю.

— Другая… Но, господин, если они могут скрывать даже от вас…

— Теперь многие могут это делать, Монео. Они бросились врассыпную и рассеялись, когда их атаковали мои Говорящие Рыбы. Секреты иксианских машин распространяются по моей Империи, как лесной пожар. Глаза Монео расширились, он был явно встревожен.

— Господин, если кто-нибудь…

— Если они поумнели, то не оставят следов, — сказал Лето. — Сажи мне, Монео, что говорит Наила о Дункане? Она пересылает рапорты прямо тебе?

— Как прикажет мой господин, — Монео откашлялся. Он не мог понять, почему Господь Лето говорит о спрятанных следах, Наиле и Дункане одновременно.

— Конечно, ты сделаешь так, как я прикажу, — сказал Лето. — То же самое относится и к Наиле. Но что она говорит о Дункане?

— Он не собирается сходиться с Сионой, если это то, что интересует…

— Меня интересует, что он делает с моим игрушечным наибом Гаруном и другими музейными фрименами?

— Он рассказывает им о старой жизни, о войнах против Харконнена, о первых Атрейдесах здесь, на Арракисе.

— На Дюне.

— Да, на Дюне.

— Фрименов больше нет именно потому, что нет больше Дюны, — сказал Лето. — Ты передал мое послание Наиле?

— Господин, зачем вы прибавляете себе опасности?

— Ты передал мое послание?

— Посланница уже на пути в Туоно, но я могу в любой момент отозвать ее с дороги.

— Ты не станешь ее отзывать!

— Но, господин…

— Что она скажет Наиле?

— Она прикажет от вашего имени, чтобы Наила продолжала полностью и беспрекословно подчиняться моей Дочери во всем, кроме того, что касается… Господин! Это очень опасно!

— Опасно? Наила — Говорящая Рыба. Она подчинится мне.

— Но Сиона… Господин, я боюсь, что моя дочь не служит вам всем сердцем, а Наила…

— Наила не должна уклоняться с предписанного ей пути.

— Господин, давайте перенесем свадьбу в другое место.

— Нет!

— Господин, я знаю, что ваше видение открыло вам…

— Золотой Путь продолжается, Монео. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

Монео вздохнул.

— В вашем распоряжении вечность, господин. Я не ставлю под вопрос… — он осекся, ибо в этот момент страшный рев двигателей сотряс башню до основания. Чудовищный звук становился все громче и громче.

— О, вот и прибыли мои гости, — сказал Лето. — Я пошлю тебя им навстречу в моей тележке. Доставь сюда одного Малки. Передай пилотам Гильдии, что этим они заслужили мое прощение и отошли их прочь.

— Господин, вы прощ… Слушаюсь, господин. Но если они тоже обладают секретом…

— Они послужат моей цели, Монео. Ты должен делать то же самое. Итак, доставь сюда Малки.

Монео послушно направился к тележке, которая стояла в дальнем углу зала. Он взобрался на нее и взглянул на то, как уста ночи поглощают стену. В ночь выдвинулась посадочная площадка. Тележка легко, как пушинка, взмыла в воздух и приземлилась на песке рядом с кораблем Гильдии, который стоял, словно уменьшенная копия башни Малой Цитадели.

Лето с балкона наблюдал за этой сценой, слегка приподняв свой передний сегмент, чтобы лучше видеть происходящее. Острое зрение позволяло ему видеть, как Монео, стоя в тележке, приблизился к кораблю. Длинноногие пилоты вынесли из корабля продолговатый контейнер на носилках, о чем-то поговорили с Монео и вернулись в корабль. Лето запечатал воздушным колпаком тележку с контейнером, заметив, как лунный свет отблескивает от прозрачной гладкой поверхности. Подчиняясь мысленному приказу Лето, тележка с носилками вернулась на посадочную площадку. Пока Лето ставил тележку в зал, корабль Гильдии с прежним ревом взмыл в воздух. Лето открыл колпак, запер зал и, подняв передний сегмент, посмотрел на Малки, который в сонном состоянии лежал на носилках, привязанный к ним широкими эластичными бинтами. Лицо этого человека, обрамленное темно-седыми волосами, было мертвенно-бледным. Как же он постарел, подумал Лето. Монео сошел с тележки и тоже всмотрелся в лицо гостя.

— Он ранен, господин. Они хотели послать за врачом…

— Они хотели заслать сюда шпиона.

Лето внимательно всматривался в темное морщинистое лицо Малки. Щеки запали, острый нос выглядел нелепым контрастом на овальном лице. Широкие брови были сосем седыми. Видимо, тестостерон иссяк, хотя его и было в избытке всю жизнь Малки… да… Малки открыл глаза. Каким потрясением было убедиться что в глазах этого старика могут отражаться такие злые Губы Малки дрогнули в иронической усмешке.

— Господин Лето, — едва слышным шепотом произнес он посмотрел направо, посмотрел на мажордома. — А вот и Монео, прости, что не могу приветствовать тебя.

— Тебе больно? — спросил Лето.

— Временами, — ответил Малки, оглядывая зал. — Где же ваши гурии?

— Боюсь, что на этот раз мне придется отказать вам в этом удовольствии, Малки.

— Это и хорошо, — согласился Малки прежним хриплым шепотом. — Боюсь, что сейчас мне будет не до них. Те, которых вы послали ко мне, были далеко не гурии.

— Их профессия — выполнять мои приказы, — сказал Лето.

— Это были какие-то кровавые охотники!

— Охотницей была Антеак. Говорящие Рыбы — это просто коммандос.

Монео по очереди рассматривал собеседников. В их разговорах был какой-то непонятный для мажордома контекст. Малки, несмотря на свое плачевное состояние, был почти дерзок. Впрочем, Монео и не помнил его другим. Очень опасный человек!

— До твоего прибытия мы с Монео обсуждали вопрос о бесконечности, — сказал Лето.

— Бедный Монео, — произнес Малки.

Лето улыбнулся.

— Ты помнишь, Малки? Однажды ты попросил показать тебе бесконечность.

— Вы ответили, что показать бесконечность невозможно, для демонстраций ее не существует. — Малки перевел взор на Монео. — Лето любит играть парадоксами. Он знает все языковые трюки, которые когда-либо были изобретены и открыты.

Монео с трудом подавил приступ гнева. Он чувствовал, что его попросту исключили из этой беседы двух высших существ. Малки и Бог-Император вели себя почти как старые друзья, которые, встретившись, с удовольствием вспоминают общее прошлое.

— Монео обвинил меня в том, что я считаю себя единственным обладателем бесконечности, — говорил Лето. — Он отказывается верить, что в его распоряжении не меньше бесконечности, чем у меня.

Малки внимательно посмотрел на Лето.

— Видишь, Монео, как он играет словами?

— Расскажи мне лучше о своей племяннице, Хви Нори, — сказал Лето.

— Верно ли то, что мне рассказали, Лето? Верно ли, что ты собираешься жениться на ней?

— Да, это верно.

Малки усмехнулся, потом скривился от боли.

— Они ужасно меня покалечили, Лето, — прошептал Малки. — Скажи-ка мне, Старый Червь…

Монео обомлел.

Малки подождал, пока стихнет боль и продолжал:

— Скажи мне, Старый Червь, где в этом чудовищном теле прячется чудовищный член? Какое потрясение для нежной Хви!

— Я давно сказал тебе правду об этом, — сказал Лето.

— В этом мире никто не говорит правду, — прохрипел Малки.

— Ты часто говорил мне правду, — возразил Лето. — Правда, иногда ты и сам об этом не догадывался.

— Это оттого, что ты умнее всех нас вместе взятых.

— Так ты расскажешь мне о Хви?

— Думаю, что ты и так про нее все знаешь.

— Я хочу услышать это от тебя, — сказал Лето. — Вы получали помощь от тлейлаксианцев?

— Они поделились с нами знаниями, более ничем. Все остальное мы сделали сами.

— Я так и думал, что это делали не тлейлаксианцы.

Монео был больше не в силах сдерживать свое любопытство.

— Господин, какая может быть связь между Хви и Тлейлаксу? Почему вы…

— Вот так, старый приятель Монео, — ответил Малки за Лето, скосив глаза на мажордома. — Разве ты не знаешь, что…

— Я никогда не был твоим приятелем, — огрызнулся Монео.

— Скажем, товарищем по похождениям с гуриями, — смиренно согласился с Монео Малки.

— Господин, — Монео обратился к Лето, — почему вы говорите о…

— Тс-сс, Монео, — сказал Лето. — Мы утомляем твоего старого товарища, а я все же хочу от него кое-что услышать.

— Ты никогда не задавал себе вопрос, Лето, — прошептал Малки, — почему Монео не взял в один прекрасный день и не лишил тебя всего твоего дурмана.

— Чего? — не понял Монео.

— Я имею в виду Пряность, — ответил Малки. — Когда-то Лето и сам очень любил это слово. Кстати, почему бы тебе не переименовать свою Империю в Империю Дури, а? Великая Дурь! Это звучит.

Лето поднял руку, заставив Монео замолчать.

— Малки лучше расскажи мне о Хви.

— Всего несколько крошечных клеток, взятых из моего организма, — ответил пленник. — Ее вырастили, тщательно воспитали и дали блестящее образование — в общем, все в противоположность твоему старому другу Малки. Мы сделали это, можно сказать, нигде, чтобы ты не мог за нами подсмотреть.

— Ты забыл, что я мог заметить твое исчезновение.

— Нигде? — переспросил Монео, до которого только теперь дошел смысл слов Малки. — Ты? Ты и Хви…

— Именно эти силуэты я видел в тени, — сказал Лето.

Монео посмотрел в глаза Императора.

— Господин, я отменю свадьбу. Я скажу…

— Ты не сделаешь ничего подобного!

— Но, господин, если она и Малки — это…

— Монео, — прохрипел Малки, — твой господин приказывает и тебе придется подчиниться.

— Какой издевательский тон! — Монео уставился на Малки пылающим взглядом.

— Она же полная противоположность Малки, разве ты не слышал, Монео?

— Что может быть лучше? — спросил Малки.

— Но, господин, если вы теперь точно знаете…

— Ты начинаешь действовать мне на нервы, Монео, — произнес Лето.

Монео озадаченно замолчал.

— Вот так-то лучше, — сказал Лето. —Знаешь, Монео, несколько десятков тысяч лет назад, когда я был совсем другим человеком, я допустил ошибку.

— Ты и ошибку? — съязвил Малки.

Лето улыбнулся в ответ.

— Моя ошибка простительна, если учесть тот прекрасный способ, которым я ее совершил.

— Словесная эквилибристика, — продолжал подначивать Малки.

— Именно так! Я сказал тогда: «Настоящее — это отвлечение; будущее — сон; только память является ключом к смыслу жизни». Разве это не прекрасные слова, Малки?

— Исключительно прекрасные, Старый Червь.

Монео в ужасе прижал руки к губам.

— Но в действительности эти слова не более чем глупая ложь, — сказал Лето. — Я знал это и тогда, но меня завораживали красивые слова. Нет, память не открывает нам ровно никакого смысла. Без мук духа, который является бессловесным опытом, нельзя постичь никакого смысла вообще.

— Я не в состоянии постичь смысл мучений, которым подвергли меня твои проклятые Говорящие Рыбы, — сказал Малки.

— Ты не переживаешь никаких мучений, — отрезал Лето.

— Если бы ты сейчас был в моей шкуре…

— Это просто физическая боль, — произнес Лето. — Она скоро пройдет.

— Когда же я познаю муку?

— Вероятно, позднее.

Изогнув верхний сегмент своего туловища, Лето отвернулся от Малки и посмотрел на Монео.

— Ты действительно служишь Золотому Пути? — спросил он.

— Ах да, этот Золотой Путь! — издевательским тоном произнес Малки.

— Вы же знаете, что служу, — ответил Монео.

— Тогда ты должен пообещать мне, — сказал Лето, — то все, что ты сейчас услышишь, никогда не сорвется с твоих уст, даже случайно. Ни одним словом, ни одним жестом ты не посмеешь никому об этом сказать.

— Я обещаю, господин.

— Он обещает, господин, — передразнил Малки.

Своей крошечной рукой Лето указал Монео на Малки который, лежа на спине, смотрел на четкий профиль лица, окруженного серой складкой.

— Когда-то я восхищался этим человеком… да и по многим другим причинам я не могу сам убить Малки. Я даже не могу просить об этом тебя, но… его надо устранить.

— О, как же ты умен! — протянул Малки.

— Господин, если вы подождете в противоположном Конце зала, — сказал Монео, — то, вернувшись назад, вы увидите что с Малки больше нет проблем.

— Он сделает это, — прохрипел Малки. — Боже мой! Ведь он это сделает!

Лето отполз в противоположный конец зала, глядя на высокую арку, которая могла превратиться в выход при первой же мысли-команде. Как же долго ему придется падать. если он, открыв выход, просто перекатится через ограждение. Вероятно, падение с такой высоты не выдержит даже его тело. Но в песках под башней не было воды, и он почувствовал, что перед его внутренним взором замаячил Золотой Путь, который возник сразу, как только он подумал о самоубийстве.

— Лето! — окликнул его Малки.

Император услышал, как заскрипели носилки на песке, рассыпанном по полу зала.

Малки снова позвал:

— Лето, ты просто великолепен! В мире нет зла, которое могло бы превзойти…

Раздался глухой удар, и голос Малки пресекся. Удар в горло, подумал Лето. Да, Монео хорошо знает этот удар. Послышался шорох песка — Монео вытянул носилки на балкон… потом все стихло.

Монео придется похоронить тело в песке, подумал Лето, ибо нет червя, который мог бы прийти и пожрать эту улику. Лето оглянулся и посмотрел в сторону Монео. Мажордом стоял у балконного ограждения и долгим взглядом смотрел вниз… вниз… вниз…

Я не могу помолиться ни за тебя, Малки, ни за тебя, Монео, подумал Лето. Я могу быть единственным религиозным сознанием в Империи, потому что я воистину одинок… Поэтому я не в состоянии молиться.

Глава 47

Вы не сможете понять истории, если не поймете ее течения, ее направления и тех путей, по которым движутся вожди, лавируя между этими силами. Вождь стремится увековечить условия, которые требуются для сохранения его власти. Таким образом, вождь нуждается в аутсайдерах. Я предостерегаю вас от того, чтобы тщательно исследовать мою карьеру. Я — одновременно вождь и аутсайдер. Не делайте ошибки, предполагая, что я только создал Церковь, которая была одновременно Государством. То была моя функция как вождя, и я имел перед глазами массу исторических моделей, которые послужили мне образцом. Для того же, чтобы оценить меня как аутсайдера, изучите искусство моего времени. Оно было поистине варварским. Какая поэзия почиталась превыше всего? Эпическая. Драматический идеал народа? Героизм. Танцы? Забыты С точки зрения Монео, а он был абсолютно прав, такое положение вещей можно считать опасным. Оно стимулирует воображение. Оно заставляет народ чувствовать недостаток того, что я у него отнял. Но что я отнял? Право участвовать в истории.

(Похищенные записки)

Айдахо, вытянувшийся во весь рост с закрытыми глазами на лежанке, услышал, как кто-то тяжело опустился на соседнюю койку. Он сел, открыл глаза и увидел ту же Постылую комнату с единственным окном, сквозь которое проникал свет, отражавшийся от белого, выложеннего плиткой пола, и освещавший желтые стены. Он увидел. что в комнату вошла Сиона и легла на соседнюю кушетку с книгой в руках. Она привезла с собой массу книг в большой матерчатой сумке. Зачем ей столько книг? — думал он. Он опустил ноги на пол и огляделся. Как может этот вместительный бокс с высокими потолками считаться чем-то фрименским? Между лежанками стоял стол из какого-то темного местного пластика. В комнате было две двери. Одна выходила в сад. Другая вела в роскошную ванную комнату под открытым небом, в которой среди прочих удобств были ванна и душ — то и другое площадью около двух квадратных метров. Дверь в это сибаритское помещение была постоянно открыта и там постоянно текла вода, Сиона пристрастилась купаться в таком ее избытке.

Стилгар, наиб Айдахо из тех незабываемых древних времен, скорчил бы презрительную гримасу и нашел бы массу подходящих слов При виде такой роскоши: «Позор! — сказал бы он. — Слабость! Декаданс!» Вообще Стилгар высказал бы много уничтожающих слов по поводу всей этой деревни, которая осмеливалась сравнивать себя с настоящим фрименским сиетчем.

Зашуршала бумага — это Сиона перевернула страницу. Девушка лежала, положив голову на две подушки, одетая только в тонкий халат, прилипший к ее влажному после ванны телу.

Айдахо покачал головой. Что же на этих страницах вызывает такой неподдельный интерес? Она читала и перечитывала книги с самого их приезда. Книги были тонкими, но зато их было много, а на томах стояли лишь номера. Айдахо разглядел на сегодняшней книге номер девять.

Он встал и подошел к окну. В отдалении какой-то старик возился с цветами. С трех сторон сад был защищен тремя зданиями. Кустарник цвел большими цветами. — красными по краям и белыми внутри. Седая непокрытая голова старика — сама похожая на большой цветок — плыла между красными соцветиями и набухшими почками. Айдахо втянул носом воздух, с удовольствием ощутив на фоне цветочного аромата смолистый запах листьев и едкий запах свежевзрытой земли.

Фримен, возделывающий цветы на открытом воздухе!

Сиона не делилась с Айдахо впечатлениями от прочитанного, а он не задавал ей лишних вопросов, считая, что она просто дразнит его. Хочет, чтобы я спросил первый, думал он.

О Хви он старался не думать. Когда эти мысли являлись в его голове, Айдахо начинал испытывать дикую ярость, которая грозила затопить все его существо. Он помнил старинное слово, обозначавшее такую ревность, — канава — железный обруч ревности. Где Хви? Что она сейчас делает?

Дверь, ведущая в сад, без стука отворилась, и вошел помощник Гаруна Тейшар. У этого Тейшара было мертвенное лицо, покрытое сетью темных морщин. Зрачки глубоко запавших глаз были обведены желтыми кругами. Носил он коричневую накидку. Волосы напоминали траву, оставленную на поле, чтобы сгнить и удобрить почву. Он был как-то нарочито безобразен, как дух темной стихии.

Сзади раздался недовольный голос Сионы.

— Ну что там еще?

Айдахо заметил, что голос девушки оказывал на Тейшара странно возбуждающее действие.

— Бог-Император… — заговорил Тейшар и закашлялся. Прочистил горло и начал снова: — Бог-Император прибывает в Туоно.

Сиона стремительно села, натягивая халат на колени. Айдахо оглянулся на нее, потом снова посмотрел на Тейшара.

— Церемония бракосочетания пройдет здесь, в Туоно! — возвестил Тейшар. — Все будет сделано по древнему фрименскому ритуалу! Бог-Император и его невеста будут гостями Туоно!

Охваченный ревностью, Айдахо непроизвольно сжал кулаки. Тейшар, заметив это, суетливо склонил голову и быстро вышел, плотно закрыв за собой дверь.

— Хочешь, я кое-что тебе прочитаю, Дункан? — спросила Сиона.

Какое-то мгновение Айдахо соображал, что именно она сказала. Кулаки его все еще были сжаты, он обернулся и посмотрел на Сиону. Она сидела на краю лежанки с книгой на коленях. Его внимание она приняла за знак согласия.

— Некоторые полагают, — начала читать Сиона, — что должно нарушить свою цельность некими грязными делами, прежде чем начать пользоваться своим гением. Говорят, что это нарушение цельности начинается тогда, когда вы покидаете свое святое «я», чтобы понять, в чем состоят ваши идеалы. Монео считает, что мое решение состоит в том, чтобы не покидать свое святое «я», а заставить других выполнить мою грязную работу.

Она взглянула на Айдахо.

— Бог-Император, это его доподлинные слова. Айдахо медленно, словно нехотя, разжал кулаки. Ему будет полезно отвлечься. Было интересно, кроме того, что Сиона нарушила наконец свое молчание.

— Что это за книга? — спросил он.

Она вкратце рассказала ему, как они с товарищами выкрали план Цитадели и копии записок Лето.

— Естественно, ты знал об этом, — сказала девушка. — Мой отец доложил, что шпионы, нас выследили.

Айдахо увидел, что в глазах Сионы блеснули слезы.

— Волки убили девятерых из вас? Она молча кивнула в ответ.

— Ты паршивый командир, — сказал он.

Она ощетинилась, но он не дал ей заговорить, задав следующий вопрос:

— Кто перевел их для тебя?

— Иксианцы. Они утверждают, что Гильдия нашла ключ.

— Мы и так знаем, что наш Император не упускает своей выгоды, — сказал Айдахо. — Что еще он говорит?

— Почитай сам, — она порылась в сумке и вытащила оттуда первую книгу перевода, которую она небрежно бросила на его лежанку. Когда Айдахо вернулся к своей койке, она спросила: — Почему ты сказал, что я паршивый командир?

— Ты совершенно глупо потеряла девять своих людей.

— Как ты глуп! — воскликнула она. — Ты же никогда в жизни не видел этих волков.

Он поднял книгу, удивившись ее тяжести, потом понял что она напечатана на кристаллической бумаге.

— Надо было как следует вооружиться против волков, — сказал он, открывая первую тетрадь.

— Каким оружием? Против них не действует никакое доступное нам оружие!

— И лазерные ружья? — спросил он, переворачивая, страницу.

— Только дотронься на Арракисе до лазерного ружья, как Червь тотчас узнает об этом!

Айдахо перевернул следующую страницу.

— Однако со временем твои друзья раздобыли лазерные ружья.

— И что из этого вышло?

Айдахо прочел одну строчку, потом сказал:

— Вам вполне доступен был яд. Сиона судорожно глотнула. Айдахо взглянул на нее.

— Вы же отравили волков в конце концов, ведь так?

Ее голос почти превратился в шепот.

— Да.

— Тогда почему вы не сделали этого с самого начала? — спросил он.

— Мы… не… знали… тогда… что… можем… это… сделать.

— Но вы даже не попробовали подумать, — сказал Айдахо и снова вернулся к книге. — Нет, ты плохой командир.

— Он такой хитрый! — воскликнула Сиона. Айдахо прочитал один абзац, потом снова посмотрел на Сиону.

— Такая характеристика не описывает его полностью. Ты читала все это?

— Каждое слово! Некоторые места по несколько раз. Айдахо взглянул на раскрытую страницу и начал читать:

— Я создал то, что и намеревался создать, — мощное Духовное напряжение во всей Империи. Немногие чувствуют силу этого напряжения. С помощью какой энергии я его создал? Я сам не настолько силен. Единственная власть которой я обладаю, — это власть контролировать личное преуспеяние каждого. Это вершина всего, что я сделал. Но почему тогда люди ищут моего присутствия в других вещах? Что может вести их к неминуемой смерти в их стремлении достичь моего присутствия? Они хотят быть святыми? Они воображают, что таким способом смогут прозреть, как Бог?

— Он законченный циник, — в голосе Сионы явственно послышалось рыдание.

— Как он испытал тебя?

— Он показал… он показал мне свой Золотой Путь.

— Этот удобный…

— Он очень реален, Дункан. — Она взглянула на него тазами, в которых еще блестели не вытертые слезы. — Но даже если это причина и достаточное основание для существования Бога-Императора, то это не основание для того, каким он стал!

Айдахо сделал глубокий вдох.

— До этого дошел Атрейдес!

— Червь должен уйти!

— Интересно, когда он придет? — задумчиво произнес Айдахо.

— Этот похожий на крысу маленький друг Гаруна ничего не сказал.

— Надо спросить, — предложил Айдахо.

— У нас нет оружия, — сказала Сиона.

— У Наилы есть лазерное ружье, — подсказал Айдахо. — У нас есть ножи… веревка. Я видел веревку в кладовой Гаруна.

— Против Червя? — спросила она с сомнением. — Даже если мы отнимем ружье у Наилы, то оно не причинит ему никакого вреда.

— Но устоит ли против ружья его тележка?

— Я не доверяю Наиле, — вдруг сказала Сиона.

— Разве она не подчиняется тебе?

— Да, но…

— Давай продвигаться постепенно, — сказал Айдахо. — Спроси Наилу, сможет ли она выстрелить из ружья по тележке Червя?

— А если она откажется?

— Убей ее.

Сиона встала и отложила в сторону книгу.

— Как Червь попадет в Туоно? — спросил Айдахо. — Он слишком велик и тяжел, чтобы поместиться в орнитоптер.

— Об этом нам скажет Гарун, — сказала Сиона. — Но я думаю, что он придет так, как он всегда путешествует на дальние расстояния.

Она взглянула на карниз, венчавший стену периметра Сарьира.

— Думаю, что это будет его обычное паломничество в сопровождении придворных. Он пройдет по Королевской Дороге, а сюда войдет на подвеске тележки. — Она посмотрела на Айдахо.

— Что ты можешь сказать о Гаруне? — спросила она.

— Странный человек. Он отчаянно хочет быть настоящим фрименом, но понимает, что он не тот, какими были они в мое время.

— А какими они были в твое время, Дункан?

— У них была пословица, которая говорила о них лучше любых ученых книг, — ответил Айдахо.

— Никогда не дружи с тем, с кем бы ты не хотел умереть.

— Ты говорил это Гаруну?

— Да.

— И что он ответил?

— Он сказал, что я — единственный такой человек из всех, кого он знал.

— Возможно, Гарун мудрее всех нас, — сказала Сиона.

Глава 48

Вы думаете, что власть есть самое неустойчивое из достижений человечества? Тогда что вы скажете по поводу явных исключений из этой внутренней нестабильности? Некоторые династии правит веками. Известны очень долговечные религиозные бюрократии. Примите во внимание соотношение веры и власти. Они взаимно исключают друг друга, притом что зависят друг от друга. Бене Гессерит обезопасим себя за стенами веры и просуществовал тысячи лет. Но куда делась его власть?

(Похищенные записки)

— Господин, я просил бы вас дать мне больше времени, — раздраженно сказал Монео.

Он стоял во дворе Цитадели, укрывшись в короткой полуденной тени. Лето лежал прямо перед ним в своей тележке со сдвинутым назад защитным колпаком. Лето только что совершил выезд вместе с Хви Нори, сидевшей в недавно установленном на тележке кресле, расположенном возле лица Лето. Хви проявляла простое человеческое любопытство по отношению ко всей суете, которая творилась сейчас вокруг них.

Как она спокойна, думал Монео. Он подавил дрожь, которая возникала в нем всякий раз, когда он вспоминал о ее столь близком родстве с Малки. Бог-Император прав. Хви в действительности является такой, какой кажется, — исключительно приятным и понятливым созданием Она действительно сошлась бы со мной? — с недоумением думал Монео.

Мысли о делах отвлекли его от дум о Хви. Пока Лето катал свою невесту вокруг Цитадели, здесь собрались придворные и Говорящие Рыбы. Придворные были разодеты в лучшие свои одежды, украшенные бриллиантами и расшитые золотыми и красными цветами. Говорящие Рыбы были в парадной форме, синий цвет которой оживляли лишь знаки различия. Повозку с вещами, которая следовала в арьергарде, толкали несколько Говорящих Рыб. Воздух был полон пыли и казался тяжелым от звуков и запаха всеобщего возбуждения. Большинство придворных были недовольны, узнав, куда им предстоит направиться. Некоторые немедленно начали скупать для себя тенты и легкие павильоны. Их предстояло выслать вперед, и сейчас все это имущество было свалено на песке возле Туоно. Говорящие Рыбы не воспринимали происходящее как праздник. Настроение их было скорее подавленным. Они громко высказывали свое недовольство, когда им сказали, что Лето запретил брать с собой лазерные ружья.

— Еще немного времени, — жалобно просил Монео. — Я не знаю, как мы будем…

— При решении многих проблем нет замены времени, — сказал Лето. — Однако ты возлагаешь на время слишком многое. Я не могу больше терпеть задержек.

— Нам понадобится три дня только для того, чтобы Добраться до места, — жаловался Монео.

Лето задумался. Ходьба — бег — ходьба: как всегда при паломничестве. До Туоно сто восемьдесят километров. Да, ничего не поделаешь, три дня.

— Я надеюсь, что ты хорошо позаботился о местах стоянок, — сказал Лето. — Должно быть много горячей воды Для снятия судорог в икрах.

— Нам будет достаточно удобно, — сказал Монео, — но мне не нравится сама мысль оставить Цитадель в такое время! И вы знаете почему!

— У нас есть средства связи и верные помощники. Гильдия пока не поднимет голову, получив свое. Не волнуйся, Монео.

— Мы могли бы провести церемонию в Цитадели!

Вместо ответа Лето закрыл колпак, отделив себя и Хви от внешнего мира.

— Это очень опасно, Лето?

— Это всегда опасно.

Монео вздохнул и побежал туда, куда направилась тележка, начав подъем на восток, прежде чем свернуть к югу, чтобы обойти Сарьир. Лето привел в движение тележку, глядя, как вся его пестрая свита устремилась следом, стараясь не отставать.

— Мы все движемся? — спросил Лето. Хви оглянулась, перегнувшись через него.

— Да, — она посмотрела ему в глаза. — Почему Монео так переживал?

— Монео только что впервые открыл для себя, что прошедшего мгновения не вернешь.

— Он был в очень дурном расположении духа с тех пор, как ты вернулся из Малой Цитадели. Да что там, он просто не похож на себя.

— Монео — Атрейдес, любовь моя, а ты была создана для того, чтобы ублажать Атрейдесов.

— Нет, я бы знала, если бы это было так.

— Да… ну тогда, может быть, до Монео дошла страшная простота смерти.

— Что было в Малой Цитадели, когда ты был там Монео? Какова она?

— Это самое уединенное место во всей Империи.

— M не кажется, ты уходишь от ответа на мои вопросы.

— Нет, любовь моя. Я разделяю твою озабоченность по поводу Монео, но ему сейчас не помогут никакие объяснения. Он в ловушке. Он узнал, что очень трудно жить в настоящем, бесцельно жить в будущем и невозможно жить в прошлом.

— Мне кажется, что это ты загнал его в ловушку, Лето.

— Но освобождаться ему придется самому.

— Но почему ты не можешь его освободить?

— Потому что он думает, что моя память — это ключ к его освобождению. Он думает, что я строю будущее, опираясь на прошлое.

— Но разве не делается всегда именно так?

— Нет, дорогая Хви.

— Но тогда как?

— Многие думают, что удовлетворительное будущее строится, если удается вернуться в идеализированное прошлое, которое в действительности никогда не существовало.

— А ты, обладая феноменальной исключительной памятью, убежден в обратном.

Лето повернул к Хви свое лицо и испытующе посмотрел в глаза невесте. Из того множества образов, которые существовали в его памяти, он мог выбрать генетического близнеца для Хви или хотя бы нечто очень похожее.

Правда, этот двойник был далек от воплощения живой Хви. Ничего не поделаешь, это было так. Прошлое выстраивало бесконечные ряды безжизненных глаз, которые смотрели вовне, а Хви вся лучилась вибрирующей энергией жизни. У нее были греческие губы, словно созданные для дельфийских речитативов, но она не произносила пророчеств. Ей вполне хватало реальной жизни, она была словно благоухающий цветок, готовый раскрыться навстречу ласковому солнцу.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.

— Я хочу погреться в твоей любви.

— Да, в любви, — она улыбнулась. — Мне кажется, что, поскольку мы не можем разделить любовь плоти, нам надо разделить любовь душ. Ты разделишь со мной такую любовь, Лето?

Он отпрянул.

— Ты спрашиваешь меня о моей душе?

— Я уверена, что о ней тебя спрашивали и другие.

Он коротко ответил:

— Моя душа переваривает мой опыт, вот и все, что о ней можно сказать.

— Я слишком многого от тебя хочу? — спросила она.

— Думаю, что для меня не существует понятия «слишком много».

— Тогда я, полагаясь на нашу любовь, позволю себе не согласиться с тобой. Мой дядя Малки говорил, что у тебя есть душа.

Лето вдруг почувствовал, что не может отвечать. Она же восприняла его молчание как приглашение продолжать.

— Он говорил, что ты — художник в том, что касается исследования души, и прежде всего своей собственной души.

— Но твой дядя Малки всегда отрицал, что у него самого есть душа!

Она услышала грубые ноты в его голосе, но это не заставило ее изменить позицию.

— Все же я думаю, что он был прав. Ты гений души, причем блистательный гений.

— Для гениальности нужно только упорство и неторопливость, но не блеск.

Между тем тележка поднялась на гребень, тянувшийся вдоль периметра Сарьира. Лето выпустил колесное шасси и отключил подвеску.

Хви снова тихо заговорила, ее голос был почти не слышен из-за скрипа песка под колесами и топота множества бегущих ног.

— Можно я все же буду называть тебя любимым? Он ответил, преодолевая скованность в горле, которое было уже не вполне человеческим.

— Да.

— Я родилась иксианкой, любимый, — сказала она. — Почему я не могу разделить их механистического взгляда на вселенную? Ты знаешь мое отношение к вселенной, любимый мой Лето?

Он смог лишь удивленно воззриться на нее.

— На каждом шагу я вижу сверхъестественное, — сказала она.

Голос Лето стал хриплым. Даже он сам понял, что в нем зазвучали злобные интонации.

— Каждый человек создает для себя сверхъестественное.

— Не сердись на меня, любимый. Снова в ответ раздался ужасный хрип.

— Для меня невозможно сердиться на тебя.

— Но когда-то произошло что-то непоправимое между тобой и Малки, — продолжала Хви. — Он никогда не рассказывал мне об этом, но сказал, что всегда удивлялся тому, что ты пощадил его.

— Из-за того, что он многому научил меня.

— Что произошло между вами, любимый?

— Я не хочу сейчас говорить о Малки.

— Прошу тебя, любимый, это так важно для меня.

— Я сказал Малки, что есть вещи, которые люди не должны изобретать.

— И это все?

— Нет. — Лето говорил с явной неохотой. — Мои слова рассердили его. Он сказал: «Ты думаешь, что если бы не было птиц, то человек не создал бы самолет? Глупец! Люди могут изобрести все!»

— Он назвал тебя глупцом? — Хви была потрясена.

— Он был прав. И хотя он отрицал это, но говорил он истинную правду. Он научил меня тому, что есть причины остерегаться изобретений.

— Значит, ты боишься иксианцев?

— Конечно, боюсь! Они могут изобрести катастрофу!

— Но что ты можешь с этим поделать?

— Бежать быстрее их. История — это постоянное состязание между изобретениями и катастрофами. Помогает образование, но его иногда оказывается недостаточно.

— Ты делишься со мной своей душою, любимый, ты знаешь об этом?

Лето отвернулся и начал смотреть в спину бежавшего впереди Монео. Процессия миновала первую мелкую ложбину. Теперь она сделала поворот и начала подниматься на Круговую Западную Стену. Монео двигался, как всегда, ставя ноги одну впереди другой и рассматривая то место, куда предстояло шагнуть. Но все же в нем появилось что-то новое. Лето чувствовал, что мажордом больше не стремится оказаться рядом с лицом своего Императора и не хочет разделять его судьбу. Еще один поворот, на восток, вокруг лениво отдыхающего Сарьира. Монео не смотрел ни влево, ни вправо. Он искал свой путь, свой пункт назначения, свою личную судьбу.

— Ты не ответил мне, — сказала Хви.

— Ты и без того знаешь ответ.

— Да, — заговорила Хви. — Я начала кое-что понимать. Я чувствую некоторые твои страхи. Думаю, что уже понимаю, чем ты живешь.

Он повернулся к ней изумленным лицом и перехватил ее взгляд… Это было поразительно. Он не мог оторвать от нее глаз. Его пронзил глубинный страх, руки его начали трястись.

— Ты живешь там, — сказала она, — где соединяются страх бытия и любовь бытия, соединяются в одном человеке.

Он, не мигая, продолжал смотреть на нее.

— Ты мистик, — продолжала она, — нежный к самому себе только потому, что находишься в самом центре вселенной, смотрящей вовне, смотрящей такими глазами, которыми не может смотреть никто, кроме тебя. Ты боишься разделить это с другими, но хочешь сделать это больше чем кто бы то ни было другой.

— Что ты видела? — прошептал он.

— У меня нет внутренних глаз и нет внутренних голосов, — ответила она. — Но я увидела господина Лето, которого я люблю, и что я знаю то, что ты истинно понимаешь.

Он оторвал от нее взгляд, боясь услышать то, что она сейчас скажет. Дрожь в руках усилилась, теперь трясся весь передний сегмент.

— Любовь, вот, что ты понимаешь, — сказала она. — Любовь, и этим все сказано.

Его руки перестали дрожать. По щекам покатились слезы. Из тех мест, где слезы касались форельей кожи, начал подниматься синий дымок. Он почувствовал жжение и был благодарен за эту боль.

— Ты имеешь веру в любовь, — сказала Хви. — Я знаю, что мужество любви может опираться только на веру.

Она протянула руку и вытерла его слезы. Лето удивился, что капюшон из песчаных форелей не сократился, закрыв лицо от чужого прикосновения, как это всегда бывало.

— Знаешь, с тех пор, как я стал таким, ты — первый человек, коснувшийся моей щеки.

— Но я же знаю, кто ты и каким ты был, — просто сказала она.

— Каким я был… ах, Хви. То, что было мною, стало одним только лицом, а все остальное потеряно в памяти, ушло, навсегда растворилось.

— Но не для меня, любимый.

Он снова, но на этот раз без страха посмотрел ей в глаза.

— Возможно ли, чтобы иксианцы знали, что они сотворили?

— Уверяю тебя, Лето, любовь моей души, что этого они не знают. Ты — первый человек, перед которым я так открыла свою душу.

— Тогда я не стану оплакивать то, что могло быть, — сказал он. — Ты — моя любовь, я разделю с тобой свою душу.

Глава 49

Думайте об этом, как о пластической памяти, как о той силе, которая влечет вас и ваших ближних к пламенным формам. Эта пластическая память хочет вернуться в свою древнюю форму, в племенное сообщество. Все это находится вокруг вас — феодальные сословия, диоцезы, корпорации, воинские подразделения, спортивные клубы, танцевальные группы, революционные ячейки, плановые отделы, религиозные секты… каждая форма со своими хозяевами и рабами, врагами и паразитами. Тучи отчуждающих приспособлении и самые слова со временем становятся аргументами в пользу возвращения к старым лучшим временам. Я отчаялся научить вас иным путям. У вас прямолинейное мышление, которое чуждо округлой спирали.

(Похищенные записки)

Айдахо вдруг понял, что может взбираться в гору, совершенно не замечая подъема. Это тело, выращенное тлейлаксианцами, помнило такие вещи, о которых на Тлейлаксу даже не подозревали. Его юность протекала много эонов назад, но мышцы были молоды и хранили память той, давно прошедшей юности. В детстве он учился выживанию в скалах своей родной планеты. И не важно, что те скалы, которые он преодолевал сейчас, были созданы руками человека, они тоже окончательно формировались под действием ветров на протяжении столетий.

Утреннее солнце пекло спину Айдахо. Он слышал, как Сиона пытается закрепиться на узком выступе далеко внизу. Это положение не имело никакой выгоды для Айдахо, но между ним и Сионой произошел спор, в результате которого она согласилась, что им надо совершить восхождение.

Им.

Она не захотела, чтобы он шел один.

Наила, трое ее Говорящих Рыб, Гарун и еще три музейных фримена ждали на песке у подножия Вала, который окружал Сарьир.

Айдахо не думал о высоте Вала. Он думал только о том, куда поставить ногу и за что схватиться рукой. Он думал о легкой веревке, обмотанной вокруг его плеч. Эта веревка и была высотой Вала. Он, пользуясь триангуляциями, вычислил высоту на земле и отрезал веревку соответствующей длины. Если веревка достаточной длины, то она достаточной длины. Ее длина равняется высоте Вала. Все прочее только затуманивало рассудок.

Ощупывая стену в поисках невидимых неровностей, за которые можно было бы ухватиться, Айдахо медленно продвигался вверх по отвесной стене… впрочем, по не совсем отвесной. Ветер, песок, жар, холод и дожди славно поработали над этой стеной в течение трех тысяч лет. Айдахо целый день простоял на песке под стеной, изучая по теням все выступы и неровности, чтобы облегчить себе Подъем. Он прочно отпечатал у себя в памяти все видимые с земли неровности, шероховатости, впадины и углубления.

Вот его пальцы ухватились за широкую трещину. Он попробовал, выдержит ли камень его вес. Да, выдержит. Он немного передохнул, прижавшись лицом к теплому Камню, не глядя ни вниз, ни вверх. Он находился просто здесь. Все дело заключалось в том, чтобы выбрать темп — Это было самым важным. Плечи не должны слишком скоро устать. Вес должен быть равномерно распределен между руками и ногами. Пальцы, конечно, травмировались, но пока были целы кости и сухожилия, на кожу можно просто не обращать внимания.

Он прополз еще чуть-чуть вверх. Из-под его руки скатился вниз кусок камня. На правую щеку просыпались песок и пыль, но он даже не заметил этого. Каждая частица его внимания была сосредоточена на хватке рук и на ногах, которые упирались в едва заметные выступы скальной породы. Он был сейчас пылинкой, созданием, игнорировавшим закон всемирного тяготения… здесь зацепился пальцами рук, там оперся мысками стоп, вот прилип к камню, держась только на силе своей воли.

Один из карманов Дункана оттопыривался от девяти гвоздей, но он пока воздерживался от их применения. С пояса свисал молоток, привязанный на шнуре, узел которого Айдахо мог отыскать по памяти.

Наила проявила упорство и не хотела отдавать лазерное ружье. Однако она подчинилась прямому приказу Сионы сопровождать их. Странная женщина… и странное у нее послушание.

— Разве ты не клялась беспрекословно мне подчиняться? — спросила у нее Сиона.

Упрямство Hаилы было преодолено. Позже Сиона сказала:

— Она всегда выполняет только прямые приказания.

— Тогда нам не придется ее убивать, — заключил Айдахо.

— Я бы не хотела даже пытаться это делать. Ты не имеешь даже отдаленного представления о ее силе и реакции.

Гарун, музейный фримен, который спал и видел, как он станет настоящим наибом старого образца, указал место для восхождения, ответив на вопрос Айдахо: «Как Бог-Император попадет в Туоно?»

— Тем же путем, каким он пользовался во времена моего прапрапрадедушки, — ответил Гарун.

— Но как и где именно? — уточнила Сиона.

Они сидели в пыльной тени гостевого дома, спрятавшись от послеполуденного солнца на исходе того дня, когда было объявлено, что Бог-Император будет сочетаться браком в Туоно. Помощники Гаруна полукругом оцепили место, где находились Гарун, Сиона и Айдахо. Неподалеку прохаживались две Говорящие Рыбы и прислушивались к разговору. Наила должна была появиться с минуты на минуту.

Гарун показал рукой на высокий Вал позади деревни, стена блистала золотом на ярком солнечном свету.

— Королевская Дорога поднимается к тому месту, а оттуда Император спускается, как на крыльях, с помощью своей машины.

— Это устройство вмонтировано в его тележку, — сказал Айдахо.

— Подвеска, — поддержала его Сиона. — Я ее видела.

— Мой прапрапрадедушка говорил, что они появляются большой группой со стороны Королевской Дороги. Император спускается прямо на деревенскую площадь с помощью своего приспособления, а остальные пользуются веревками.

— Веревками, — задумчиво повторил Айдахо.

— Зачем он являлся тогда? — спросила Сиона.

— Чтобы подтвердить, что он не забыл своих фрименов, так, во всяком случае, объяснял мой прапрадедушка. Это была великая честь, но не такая, конечно, как бракосочетание.

Айдахо встал, когда Гарун еще не кончил говорить. С ближнего места был хорошо виден высокий Вал — его подножие выходило прямо на центральную улицу. Вал был виден от основания, ушедшего в песок до верхнего края стены. Айдахо обогнул гостевой дом и вышел на центральную улицу. Там он остановился и взглянул на Вал. В первый же момент он понял, почему все считали, что на него невозможно подняться. В тот момент он не помышлял еще о том, чтобы косвенно измерить высоту стены. Она могла с равным успехом оказаться равной и пятистам, и пяти тысячам метров. Более важную вещь Айдахо Узнал, приглядевшись к стене как следует. По всей ее поверхности шли горизонтальные трещины, разломы, даже Узкие террасы приблизительно на высоте двадцати метров над песком, засыпавшим подножие… еще один выступ располагался от земли на расстоянии, равном двум третям высоты.

Он знал, что его подсознание уже произвело необходимые вычисления — эта древняя часть уже примерилась: где схватиться рукой, куда поставить ногу. Это были его руки и его ноги. Айдахо чувствовал себя так, словно он уже взбирается вверх по стене.

Справа, возле его плеча, раздался голос Сионы:

— Что ты делаешь? — спросила она. Девушка подошла к Айдахо бесшумно и теперь смотрела туда, куда смотрел и он.

— Я могу взобраться на стену, — сказал Айдахо. — Если я возьму легкую веревку, то потом с ее помощью смогу втянуть туда более тяжелую. Потом по ней вскарабкаетесь все вы.

Гарун подошел как раз в тот момент, когда Айдахо произносил эти слова.

— Зачем ты хочешь вскарабкаться на Вал, Дункан Айдахо? — спросил он.

Сиона, улыбаясь, ответила за Дункана:

— Он хочет достойно встретить Бога-Императора. Этот ответ сорвался с ее языка до появления сомнений, до осмотра стены, который сильно поколебал ее первоначальную уверенность. Она не умела лазить по скалам.

Движимый первым порывом, Айдахо спросил:

— Какова ширина Королевской Дороги?

— Не знаю, — ответил Гарун. — Я никогда ее не видел, но говорят, что она очень широкая, по ней шеренгой может пройти очень большой отряд. Там много мостов и площадок для обзора. Говорят, что красивее нет ничего на свете.

— Почему вы никогда не поднимались на стену, чтобы увидеть эту красоту своими глазами? — спросил Айдахо.

Гарун, не говоря ни слова, пожал плечами и красноречивым жестом указал на Вал.

Пришла Наила, и начался спор о восхождении. Айдахо вспоминал этот спор, поднимаясь все выше и выше. Какие они странные — отношения между Наилой и Сионой! Они были как два заговорщика… но они не были заговорщиками. Сиона командовала, Наила подчинялась. Но ведь Наила была Другом, Говорящей Рыбой, которой Лето доверил первую беседу с новым гхола. Она сама говорила, что с детства воспитывалась при императорской полиции. Сколько в ней силы! При такой силе было что-то зловещее в столь раболепном подчинении Наилы Сионе. Было похоже, что Наила слушает какой-то голос внутри себя и подчиняется именно ему, этому голосу.

Айдахо подтянулся на руках и продвинулся еще немного вверх. Пальцы его ощупывали скалу — вверх, вправо, влево, находя невидимые трещины, за которые можно было ухватиться, куда входили кончики пальцев. Память подсказывала прямую линию восхождения, и он следовал этой линии. Левая нога нашла углубление… выше… выше… медленно… на ощупь. Теперь вверх пошла левая рука… ага, трещины нет, но зато есть выступ. Вот над краем выступа, который он видел снизу, поднялись глаза, вот подбородок, вот он уже уперся в выступ локтями. Перекатившись на выступ, он решил немного отдохнуть на нем. Нельзя ни в коем случае смотреть ни вверх, ни вниз. Только горизонтально. Вдали виднелся бескрайний пустынный горизонт, ветер нес тучи пыли, что сильно ограничивало обзор. Айдахо видел множество таких горизонтов во дни древней Дюны.

Он быстро повернулся лицом к стене, поднялся сначала на колени, поднял кверху руки и снова начал подниматься, по-прежнему держа в голове картины видимого снизу Вала. Стоило только закрыть глаза, как вся картина возникала перед ним во всех подробностях. Так было в Детстве, когда он прятался в скалах от рабства Харконненов — тогда их отряды захватывали во время набегов всех, кто попадался им под руку. Кончики пальцев тем временем нашли подходящую трещину, он подтянулся еще немного вверх.

Наблюдая за ним снизу, Наила все больше и больше чувствовала свое сопереживание восходителю. Айдахо, Уменьшенный большим расстоянием, казался таким одиноким на фоне исполинской стены. Должно быть, он знает, что значит быть одному, когда надо принимать быстрые и роковые решения.

Я бы хотела иметь от него ребенка, подумала женщина. Наш общий ребенок будет сильным и выносливым. Чего хочет Бог-Император от ребенка, который родится от союза Сионы с этим мужчиной?

Наила проснулась перед рассветом и направилась на гребень близлежащей дюны, чтобы обдумать о том, что предложил Дункан Айдахо. Был обычный известковый рассвет с горизонтом, затянутым пыльными тучами, потом стальной день и зловещая огромность Сарьира. Она знала, что Бог предвидел все, что должно произойти. Что можно спрятать от Бога? Ничего, даже эту маленькую фигурку Айдахо, который взбирался вверх по стене к самому небу.

Наблюдая за Айдахо, Наила непроизвольно начала играть, положив стену в своем воображении горизонтально. Теперь ей казалось, что Айдахо, как маленький ребенок, ползет по огромному полу на четвереньках. Какой он маленький… и с каждой минутой становится все меньше.

Помощник предложил Наиле воды, которую она с удовольствием выпила. Вода вернула стене верную перспективу.

Сиона находилась на первом выступе и смотрела вверх.

— Если ты упадешь, то попробую я, — сказала она перед восхождением Айдахо.

Сиона обещает Айдахо. Наиле показалось, что это очень странное обещание. Почему они оба хотят попробовать совершить невозможное?

Айдахо не смог отговорить Сиону от этого бессмысленного обещания.

Это судьба. Это воля Бога, подумала Наила.

Это одно и то же.

Кусок камня отвалился от того места, где Айдахо за него взялся. Такое случалось уже несколько раз. Наила наблюдала, как падают сверху камни. Они падали долго, кувыркаясь по поверхности Вала, зацепляясь за неровности, попадая в углубления, отскакивая от выступов. Да, глаза обманывали людей — стена вовсе не была гладкой.

Он добьется успеха или не добьется, думала Наила. Что бы ни произошло, все случится только по воле Бога.

Однако сердце ее сильно колотилось от волнения. Приключение Айдахо было сродни половому акту, подумалось Наиле. В этом восхождении было что-то пассивно-эротическое. Однако было в этом и некое чудо, которое целиком захватило Наилу. Ей приходилось все время напоминать себе, что Айдахо не для нее.

Он для Сионы. Если выживет.

Если же он потерпит неудачу, свою попытку сделает Сиона. Сиона добьется своего или потерпит неудачу. Наиле стало интересно, испытает ли она оргазм, если Айдахо достигнет вершины стены. Он уже так близко к ней.

После того, как из-под его руки сорвался кусок камня, Айдахо перевел дух и несколько раз глубоко вздохнул. Это был очень неудачный момент, и Айдахо решил отдохнуть, ухватившись за стену в трех точках. Не повинуясь его сознанию, свободная рука сама ощупала стену, нашла там едва заметную трещину и ухватилась за нее. Медленно-медленно он подтянулся вверх на этой руке. Левое колено ощутило углубление, в которое можно будет просунуть мыски ног. Он поднял ногу, пощупал нужное место; память подсказывала ему, что вершина близка, но он отшвырнул память, как ненужный сейчас хлам. Это было всего лишь восхождение и знание того, что Лето прибудет завтра.

Лето и Хви.

Об этом тоже нельзя думать. Но оно не уходило. Вершина… Хви… Лето… Завтра…

Каждая из этих мыслей приводила его в отчаяние, принуждала его с новой силой вспоминать об удачных восхождениях детства. Чем больше он вспоминал, тем больше таяли его способности. Он был вынужден остановиться и, тяжело дыша, попытаться сосредоточиться. Он Должен вернуться к естественному способу восхождения. Но были ли те способы естественными? В его мозгу развился какой-то блок. Он мог чувствовать окончательность, безысходность, фатальность того, что могло состояться, но не состоялось. Лето прибудет сюда завтра.

Айдахо чувствовал, как по его лицу течет пот, обтекая то место на щеке, которым он прижимался к камню.

Лето.

Я нанесу тебе поражение, Лето. Я разобью тебя только ради себя, не для Хви, а только ради себя.

Он почувствовал, что по его телу прошло ощущение очищения. Приблизительно то же самое происходило в ту ночь, когда он готовился к восхождению. Сиона почувствовала, что он лежит без сна. Она начала рассказывать ему историю ее отчаянного бега сквозь Запретный Лес, о своей клятве, которую она дала на берегу реки.

— Теперь я дала клятву, чтобуду командовать его Говорящими Рыбами, и я сдержу ее, но надеюсь, что это будет не так, как хочет он.

— Что он хочет? — спросил Айдахо.

— У него много мотивов, и я вижу не все. Кто, в самом деле, может Понять его? Знаю только, что я никогда не прощу его.

Это воспоминание вернуло Айдахо к ощущению камня, прижатого к щеке. Пот высох на ветру. Но теперь он нашел в себе силы и сосредоточился. Никогда не прошу.

Айдахо ощутил в себе призраков всех своих воплощений, всех гхола, которые погибли на службе у Лето. Может ли он поверить в подозрения Сионы? Да. Лето способен убить — убить своим весом, своими руками. Тот слух, о котором рассказывала Сиона, был вполне правдоподобен. К тому же Сиона из Атрейдесов, значит, вряд ли она станет обманывать. Лето стал другим… он больше не Атрейдес, он даже не человек. Он стал не живым существом, а неким природным явлением, непроницаемым и косным, весь его опыт остался внутри него. Теперь Сиона противостоит ему. Настоящие Атрейдесы отвернулись от него. Как и я.

Обыкновенное явление природы и ничего более. Как эта стена.

Правая рука Айдахо потянулась вверх и ухватилась за острый выступ. Выше ничего не было, и он попытался вспомнить широкую трещину на этом месте, которую он видел снизу. Он не осмеливался признаться себе в том, что достиг вершины… Пока не осмеливался. Острый край врезался в пальцы и ладони, когда он подтянулся. Он поднял левую руку, донес ее до края и подтянулся вверх. Глаза его достигли уровня рук. Перед ним была… плоская поверхность, а взгляд уперся в… синее небо. Поверхность растрескалась от непогоды, ветров и дождей. Он ухватился за край одной из трещин и потянул себя вверх. Сначала грудь, потом живот, потом бедра. Он перекатился через край и пополз подальше от него, подальше от почти вертикального склона стены. Только тогда он остановился, встал и начал понемногу доверять своим чувствам.

Вершина. Ему не понадобились ни молоток, ни гвозди.

Снизу донесся какой-то слабый звук. Кажется, его приветствуют.

Он подошел к краю и посмотрел вниз. Да, это приветственные восторженные крики. Отвернувшись, он зашагал к середине Королевской Дороги, желая только одного — дать успокоиться дрожавшим от напряжения мышцам, успокоить боль в плечах. Он медленно прошел по кругу, обследуя вершину, а его память в это время оценивала высоту подъема.

Девятьсот метров. Да… приблизительно так.

Теперь его очень интересовала Королевская Дорога. Это было совсем не то, что он видел по пути в Онн. Во-первых, она была очень широкой — почти пятьсот метров. Полотно дороги было гладким и ровным, серого цвета и возвышалось над краями стены на сто метров. Края были обозначены столбами высотой в человеческий рост. Эти столбы стояли, словно часовые на пути, по которому предстояло пройти Айдахо.

Он добрался до дальнего края стены, противоположного Сарьиру, и посмотрел вниз. Далеко в глубине бушевал зеленый поток воды, пенившейся от ударов о подножие стены. Он посмотрел вправо. Оттуда появится Лето. Дорога и стена поворачивали направо пологой дугой, поворот начинался приблизительно в трехстах метрах от того места, где стоял Айдахо. Он вернулся на дорогу и зашагал по ее краю, следуя по кривизне, которая изгибалась в обратную сторону, образуя перевернутую букву S, а потом сужалась, мягко спускаясь вниз. Он остановился и вгляделся в то, что открылось его взору. Картина приобретала форму и смысл.

В трех километрах отсюда дорога пересекала течение реки по мосту, чьи фермы и пролеты казались игрушечными, уменьшенными расстоянием. Айдахо вспомнил такой же мост на дороге в Онн, вспомнил его грандиозность, когда идешь по нему пешком. Он доверял своей памяти, думая о мостах так, как думают о них военные — как о переправах или ловушках.

Отойдя влево, он увидел другую стену у противоположного конца моста. Дорога продолжалась там до тех пор, пока не превращалась в прямую линию, уходящую за горизонт. Итак, были две стены, а между ними река. Река текла в рукотворном русле, ее влага скапливалась в канале, направленном на север, в то время как сама река текла на юг.

Айдахо перестал обращать внимание на реку. Она здесь и будет такой же завтра. Он сосредоточил свое внимание на мосту и мобилизовал все свои военные знания и умения. Обследовав мост, он кивнул себе в подтверждение своим мыслям и направился назад по тому же пути, по которому пришел сюда, сняв с плеча легкую веревку.

И только когда веревка скользнула вниз, Наила наконец испытала оргазм.

Глава 50

Что я хочу ликвидировать? Слепое буржуазное преклонение перед мирным консерватизмом прошлого. Это связующая сила, предмет, который объединяет человечество в одно болезненное целое, невзирая на иллюзорное разделение парсеками пространства. Если я могу найти рассеянные кусочки, то их может найти каждый. Если вы вместе, то можете сообща пережить катастрофу. Вы можете быть вместе уничтожены. Таким образом, я демонстрирую ужасную опасность скольжения по жизни, бесстрастной середины, движения без амбиций и цели. Я показываю вам, что так могут вести себя целые цивилизации. Я могу привести вам примеры целых эпох, когда люди жили, медленно приближаясь к смерти, не зная ни волнений, ни забот, даже не спрашивая: «Зачем?» Я показываю вам ложное счастье и затененную катастрофу, которая носит имя Лето, Бога-Императора. Теперь-то сможете ли вы познать истинное счастье?

(Похищенные записки)

Проспав ночь короткими урывками, Лето проснулся на рассвете, когда Монео вышел из гостевого дома. Королевская тележка была припаркована почти в середине двора, огороженного с трех сторон. Защитный колпак был тонирован, скрывая сидевшего под ним, и был запечатан, чтобы не пропускать влагу. Лето слышал тихий шум механизмов, которые гнали воздух через осушители.

Проскрежетав каблуками по булыжникам двора, Монео приблизился к тележке. Над мажордомом высилась оранжевая, освещенная рассветным солнцем крыша гостевого дома.

Лето откинул колпак, когда Монео приблизился к нему. Запах плесени был неприятен, а насыщенный влагой ветер причинял Лето просто физическую боль.

— Мы прибудем в Туоно приблизительно в полдень, — сказал Монео. — Я бы хотел, чтобы вы разрешили воспользоваться орнитоптерами для охраны с воздуха.

— Мне не нужны орнитоптеры, — ответил Лето. — Мы спустимся в Туоно на подвеске и на веревках.

Лето наслаждался пластическими образами, рожденными в его сознании этим коротким диалогом. Монео никогда не любил паломничества. Его мятежная юность приучила его к страху перед тем, чего он не понимал или не мог назвать. По сути своей он остался скопищем массы предрассудков.

— Вы же понимаете, что я не хочу использовать орнитоптеры как транспорт, они нужны для охраны…

— Да, это я понимаю, Монео.

Мимо Императора мажордом сквозь открытый край двора посмотрел на речной каньон. Из глубин поднимался застывший в рассветных лучах туман. Он подумал, сколько времени потребуется, чтобы упасть на дно каньона. Тело будет извиваться, извиваться, извиваться… Монео так и не смог, несмотря на страшное желание, подойти ночью к краю каньона и заглянуть в него. Это было таким… таким искушением.

Монео безмолвно взглянул в глаза Лето.

— Учись жизни на моем примере, — сказал Император.

— Господин? — шепотом сказал Монео.

— Сначала меня искушают злом, потом добром. Каждая такая попытка обставляется в зависимости от моей подверженности внешним воздействиям. Скажи, Монео, если я выберу добро, то стану от этого добрее?

— Конечно, господин.

— Вероятно, ты никогда не избавишься от привычки судить, — сказал Лето.

Монео отвернулся и снова начал смотреть на край русла реки. Лето перевернулся, чтобы увидеть, что так внимательно разглядывает его мажордом. На берегах каньона были высажены карликовые сосны. На влажных лапах висели капли росы, каждая из которых сулила Лето боль и страдания. Он очень хотел бы закрыть защитный колпак, но жемчужины, висевшие на ветвях, привлекали его какими-то воспоминаниями, хотя и отталкивали его тело. Эти синхронные, разнонаправленные желания, вызвали у Лето настоящее смятение.

— Просто я не люблю ходить пешком, — сказал Монео.

— Таков был фрименский обычай, — возразил Лето.

Монео вздохнул.

— Все остальные будут готовы через несколько минут. Хви завтракала, когда я выходил.

Лето ничего не ответил. Его мысли блуждали в глубинах памяти ночи — одной из многих тысяч, которые переполняли его прошлое — облака и звезды, дожди и чернота разверстого космоса, ночная вселенная, от одного вида которой у Лето начинало сладко биться сердце.

— Где ваша охрана? — внезапно спросил Монео.

— Я отослал их позавтракать.

— Мне не нравится, когда вас оставляют без охраны!

Хрустальный звук голоса Монео прозвучал в памяти Лето, голос что-то говорил, но без словесных форм — это был просто модулированный звук. Монео боялся вселенной, в которой не было Бога-Императора. Он был готов скорее умереть, чем жить в такой вселенной.

— Что произойдет сегодня? — продолжал спрашивать Монео.

Это был вопрос, обращенный не к Богу-Императору, а к пророку.

— Семя, посеянное сегодняшним ветром, завтра может взойти ивой, — ответил Лето.

— Вы знаете наше будущее! Почему вы не хотите разделить его с нами? — Монео был близок к истерике, отказываясь признать все то, о чем не говорило его непосредственное восприятие.

Лето пронзил мажордома горящим взглядом, взглядом, полным таких чувств, что Монео отпрянул.

— Распоряжайся своим существованием сам, Монео! Дрожа всем телом, Монео судорожно вздохнул.

— Господин, я не хотел оскорбить вас, я искал только…

— Посмотри вверх, Монео!

Мажордом непроизвольно подчинился и уставил взор в безоблачное небо.

— Что там, господин?

— Там нет надежного потолка, Монео. Только открытое небо, полное изменений. Приветствуй его. Каждое чувство, которым ты обладаешь, предназначено для того, чтобы реагировать на изменения. Неужели это ни о чем тебе не говорит?

— Господин, я пришел только для того, чтобы узнать, когда вы будете готовы двинуться в путь?

— Монео, я прошу тебя быть правдивым со мной.

— Я правдив, господин!

— Но если ты будешь жить в дурной вере, то ложь может представиться тебе правдой.

— Господин, если я и лгу, то… и сам этого не знаю.

— Есть кольцо правды. Но я знаю, чего ты боишься, и не стану говорить.

Монео начал дрожать. Бог-Император был в ужасном настроении. В каждом его слове таилась страшная угроза.

— Ты боишься империализма сознания, — сказал Лето, — и твой страх оправдан. Немедленно пришли сюда Хви!

Монео повернулся и поспешил в гостевой дом. Было такое впечатление, что, войдя в него, он растревожил пчелиный рой. Через секунду из дома высыпали Говорящие Рыбы и окружили тележку. Придворные выглядывали в окна, выходили во двор и собирались под навесом, боясь подойти к нему. В противоположность этому волнению Хви вышла из дома и, покинув тень, прошла к тележке. Голова высоко поднята, глаза ищут его глаза.

Посмотрев на Хви, Лето почувствовал, что успокаивается. На ней было надето золотистое платье, которого Лето еще не видел. Ворот, рукава и манжеты были украшены серебром и жадеитом. Подол, почти волочившийся по земле, заканчивался тяжелой зеленой бахромой, оттенявшей насыщенно-красные клинья.

Остановившись возле тележки, Хви улыбнулась.

— С добрым утром, любимый, — тихо произнесла она. — Чем та сумел так расстроить бедного Монео?

Успокоенный ее присутствием и звуками ее голоса, он тоже улыбнулся.

— Я сделал то, что надеюсь делать всегда. Произвел эффект.

— Ты его несомненно произвел. Он сказал Говорящим Рыбам, что ты очень зол и находишься в плохом настроении. Ты страшен, любимый?

— Только для тех, кто отказывается жить, опираясь на собственные силы.

— Ах, да, — она повернулась перед ним, демонстрируя новое платье. — Тебе нравится? Мне подарили его Говорящие Рыбы. Они сами его украсили.

— Любовь моя, — в его тоне послышалось предупреждение, — украшениями готовят жертвоприношение.

Она подошла к тележке, и обратилась к нему, придав лицу притворно торжественное выражение:

— Значит, они принесут меня в жертву?

— Многие из них сделали бы это с радостью.

— Но ты им этого не разрешишь.

— Наши судьбы едины, — сказал он.

— Тогда я не буду ничего бояться, — она протянула руку и коснулась его руки, покрытой серебристыми чешуйками, но сразу же отпрянула — по всему телу Лето пробежала дрожь.

— Прости меня, любимый, я забыла, что мы едины только душой, но не плотью, — сказала она.

Кожа из песчаным форелей все еще трепетала от человеческого прикосновения.

— Влажный воздух делает меня особенно чувствительным, — сказал он. Постепенно дрожь улеглась.

— Я не стану жалеть о том, чего не может быть, — прошептала она.

— Будь сильной, Хви, ибо душа твоя принадлежит мне.

Она обернулась на звук, раздавшийся в доме для гостей.

— Монео возвращается, — сказала Хви. — Пожалуйста, любимый, не пугай его больше.

— Монео тоже твой друг?

— Мы друзья по желудку. Оба любим йогурт.

Лето еще смеялся, когда Монео остановился возле Хви. Он осмелился улыбнуться, бросая озадаченные взгляды на женщину. В обхождении мажордома появилось еще больше учтивости, он неким раболепством показывал Лето свое отношение к его невесте.

— У вас все в порядке, госпожа Хви?

— Да.

— Во времена обжорства друзей по желудку надо холить и лелеять, — сказал Лето. — Нам пора отправляться в путь, Монео. Туоно ждет.

Обернувшись, Монео отдал приказ Говорящим Рыбам и придворным. Лето улыбнулся Хви.

— Мне, кажется, неплохо удается роль нетерпеливого жениха, правда?

Она легко прошла в его тележку, приподняв одной рукой подол юбки. Он развернул ее сиденье. Только усевшись рядом с женихом, она прошептала ему на ухо:

— Любовь души моей, теперь я знаю еще одну твою тайну.

— Пусть она покинет твои уста, — сказал он, играя новой близостью, которая возникла между ними.

— Тебе редко нужны слова, — сказала Хви. — Ты обращаешься прямо к чувствам всей своей жизнью.

По всему его телу прошла волна. Прошло почти несколько секунд, прежде чем он смог говорить, а когда он заговорил, то она едва сумела расслышать его из-за шума кортежа.

— Между сверхчеловеком и не-человеком, — сказал он, — для меня появилось маленькое пространство человечности. Я — человек. И я благодарю тебя, моя нежная и любимая Хви, за это пространство.

Глава 51

Во всей своей вселенной я не видел закона природы, неизменного и неумолимого. Вселенная представляет нам лишь изменчивые взаимоотношения, которые воспринимаются как законы преходящим короткоживущим сознанием. Это плотское восприятие, которое мы называем самостью, эфемерно и сгорает в пламени бесконечного, мимолетно осведомляя нас о временных условиях, которые служат обрамлением нашей деятельности и изменяются по мере того, как изменяется и сама деятельность. Если вы повесите ярлык на абсолют, то воспользуйтесь его самым подходящим именем: преходящее.

(Похищенные записки)

Наила первой заметила приближающийся кортеж. Сильно потея на полуденной жаре, она стояла возле одного из ограничительных столбов на Королевской Дороге. Внезапная вспышка дальнего отражения привлекла ее внимание. Она всмотрелась в пространство в том направлении и поняла, что увидела солнечное отражение от защитного колпака тележки Лето.

— Они идут! — крикнула она.

После этого она почувствовала голод. В своем волнении и в единстве цели они забыли взять с собой еду. Только фримены взяли с собой воду и то только потому, что «фримен всегда берет с собой воду, когда покидает сиетч».

Наила потрогала пальцем приклад лазерного ружья, висевшего в кобуре на бедре. Мост находился не более чем в двадцати метрах от нес, его конструкции высились над водой фантастическими арками и казались чудовищным нагромождением плоскостей.

Это сумасшествие, подумала она.

Но Бог-Император подтвердил свое приказание. Он потребовал, чтобы Наила во всем подчинялась Сионе.

Приказания же Сионы отличались ясностью и не допускали никаких толкований. А сама Наила не имела времени исследовать смысл распоряжений Бога-Императора. Сиона сказала:

— Когда тележка Императора окажется на середине моста — тогда!

— Но зачем?

Они стояли на приличном расстоянии друг от друга, поеживаясь от утреннего холодка на вершине Барьерного Вала, отчужденные от мира и очень уязвимые.

Суровое выражение лица Сионы и ее тихий, напряженный голос не допускали никаких возражений.

— Неужели ты думаешь, что можешь причинить вред Богу-Императору?

— Я… — Наила смогла только пожать плечами.

— Ты должна подчиняться мне!

— Я должна, — согласилась Наила.

Она внимательно оценила расстояние до приближающегося кортежа, заметив при этом пестрые наряды придворных, синие мундиры ее сестер — Говорящих Рыб… блестящую поверхность тележки ее господина.

Это еще одно испытание, решила она. Бог-Император все знает. Он знает преданное сердце Его Наилы. Это испытание. Приказы Бога-Императора должны быть выполнены как можно точнее и без упущений. Так учат Говорящих Рыб, начиная с детства. Бог-Император сказал, что она должна подчиниться Сионе. Да, это испытание. Чем еще это могло быть?

Она посмотрела на четырех фрименов. Дункан Айдахо расположил их у выхода с моста — они должны были блокировать его. Они сидели спинами к ней, глядя в сторону моста, как четыре коричневых холмика. Наила слышала как Айдахо говорил им:

— Вы не должны ни в коем случае покидать это место. Вы должны приветствовать его здесь. Встаньте, когда он приблизится и низко поклонитесь.

Да, поприветствуйте его хорошенько.

Наила кивнула своим мыслям.

Три другие Говорящие Рыбы, прибывшие на стену вместе с Наилой, были отправлены на мост. Они знали только то, что сказала им Сиона в присутствии Наилы. Они должны были дождаться того, момента, когда Императорская тележка окажется в нескольких шагах от них и начать танцевать, уводя тележку и сопровождение в сторону выступающей точки стены над Туоно.

Если я выстрелами из ружья разрежу мост, то эти трое погибнут, подумала Наила. И все другие, кто идет с нашим Господом.

Наила наклонила голову и посмотрела вниз, в поток. Реки отсюда не было видно, но снизу доносился рев воды и грохот камней, которые волочились по дну сильнейшим течением.

Они все погибнут!

Если только Он не замыслил Чуда.

Пусть будет, что будет. Сиона лучше видит сцену этого чуда. Она — постановщик. Что еще могло быть на уме у Сионы, если она прошла испытание и теперь на ней надета форма командира Говорящих Рыб? Сиона дала клятву Богу-Императору. Ее испытал Бог, они вдвоем были в Пустыне.

Наила скосила глаза вправо, чтобы увидеть постановщиков этого действа. Сиона и Айдахо стояли плечом к плечу на дороге в двадцати метрах правее Наилы. Они были увлечены разговором, иногда кивали, поглядев друг на друга.

Вот Айдахо взял Сиону за руку — очень странный, хозяйский жест. Он один раз кивнул и зашагал к мосту, остановившись у угловой опоры прямо впереди Наилы. Он посмотрел вниз, потом пересек мост и подошел к Другому углу. Снова посмотрел вниз и вернулся к Сионе.

Что за странное создание этот гхола, подумала Наила. После того восхождения она перестала думать о нем, как о человеке. Нет, это какой-то демиург, он стоит близко к Богу, хотя с ним можно спать и рожать от него детей.

Раздавшийся вдалеке крик привлек внимание Наилы. Она повернулась и посмотрела на противоположную сторону моста. Кортеж привычно бежал за королевской повозкой, как это обычно бывает при любом паломничестве. Вот сейчас они перешли на шаг, потому что до моста осталось всего несколько минут хода. В идущем впереди человеке Наила узнала Монео в ослепительно белой форме, его твердый шаг, высоко поднятую голову. Колпак Императорской тележки был закрыт и блестел на солнце позади Монео.

Знакомая мистерия затопила душу Наилы. Скоро должно произойти какое-то чудо! Наила посмотрела вправо, на Сиону. Сиона ответила таким же взглядом и кивнула. Наила извлекла ружье из чехла и поставила его на мост, прислонив к столбу. Сначала по одному кабелю, потом по другому, потом по опорам справа и слева. Ружье показалось Наиле холодным и каким-то чужим. Дрожа, она несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.

Я должна подчиниться. Это испытание. Она увидела, как Монео поднял глаза от дороги, и, не меняя походки, крикнул что-то или Императору или людям, шедшим позади Императорской тележки. Наила не разобрала слов. Монео снова смотрел прямо на дорогу. Наила прижалась к столбу, который почти полностью скрыл ее массивное тело.

Испытание.

Монео увидел людей на дороге и на мосту, разглядел форму Говорящих Рыб и первой его реакцией было удивление по поводу того, откуда взялись на мосту эти встречающие. Он повернулся и прокричал вопрос Лето, но Бог-Император не соизволил открыть затемненный колпак.

Монео взошел на мост. Тележка скрипела по рассыпанному на мосту песку. В этот момент Монео увидел стоявших на противоположном конце моста Айдахо и Сиону. На выходе с моста, прямо на дороге сидели четыре музейных фримена. В душу Монео закрались нехорошие сомнения, но что-либо изменить было уже нельзя. Он бросил взгляд на реку. Солнечный свет отражался в ней платиновым блеском. Позади громыхала тележка. Течение реки, ход кортежа, важность происходящего и его, Монео, роль в нем, вызывали в его душе чувство головокружительной неизбежности.

Мы — не люди, идущие своим путем, думал он, мы — первичные элементы, связывающие воедино один отрезок времени с другим. Когда же мы проходим, то все, что остается позади нас, рассыпается, становясь ничем, то есть тем, что очень напоминает не-пространство иксианцев. Это никогда не становится тем же, чем оно было до нашего появления.

В мозгу Монео зазвучал мотив одной из песен. Когда-то он слышал, как девушка играла его на лютне. Реальный мир потускнел в глазах Монео, он погрузился в иной мир, мир воспоминаний. Песня была полна желания, желания, чтобы все это миновало, прошло, чтобы рассеялись все сомнения и вернулись мир и покой. Простенький жалобный мотив вился в душе Монео, как дым костра.

Монео замурлыкал мотив себе под нос:

Монео самозабвенно кивал головой в такт припеву.

Это была древняя, настоящая фрименская песня, решил Монео. Она рассказывала о нем. Ведь это он всей душой жаждал, чтобы разошлись по домам все незваные гости, улеглись волнения и наступил столь желанный покой. Мир был так близок… но он не мог покинуть службу. Он мимолетно подумал о каких-то досадных помехах, которые возникли на пути в Туоно… Скоро будет видна и деревня. Палатки, еда, столы, золоченые тарелки и украшенные драгоценными каменьями ножи, круглые светильники, украшенные на древний манер арабесками… все будет производить впечатление богатства и надежды на иную, лучшую жизнь.

Но никогда Туоно не станет тем, чем она была раньше.

Однажды, совершая инспекционную поездку, Монео прожил в Туоно два дня. Он вспомнил запах их очагов, на которых готовили пищу — в огонь подкладывали ветви ароматических растений, пламя ярко вспыхивало в темноте. Жители не пользовались солнечными печами — «этих печей не было в древности».

Не было в древности.

В Туоно пахло меланжей. Сладкий, немного едкий запах мускусных растений доминировал… Хотя в нос прежде всего била вонь выгребных ям и мусорных свалок. Он вспомнил краткий комментарий Бога-Императора по поводу своего отчета о поездке.

«Эти фримены сами не понимают, что они утратили. Они воображают, что хранят свои древние обычаи. Это заблуждение всех музеев. Что-то всегда исчезает; сам дух выветривается из экспозиций и улетучивается. Люди, которые основывают музеи, и те, кто приходит в них поглазеть на реликвии, редко задумываются об утраченном навсегда духе. Когда нет жизни, нет и духа».

Монео пригляделся к трем Говорящим Рыбам, стоявшим на мосту. Они вдруг подняли вверх руки и начали танцевать, сладострастно изгибаясь всего лишь в нескольких шагах от него.

Как странно, подумал Монео. Мне приходилось видеть, как танцуют на улицах другие, но никогда не видел танцующих прилюдно Говорящих Рыб. Они танцевали только на праздниках в подземелье и в своих жилищах и только среди своих.

Мысль еще продолжалась, когда до слуха Монео донесся страшный скрежет выстрела лазерного ружья. Мост под Монео начал проваливаться, уходя из-под ног.

Это не может произойти, промелькнуло у него в мозгу.

Он услышал, как тележка начинает забирать в сторону поперек дороги, затем с громким щелчком открылся защитный колпак. Полотно моста медленно опрокидывалось, становясь вертикально, стремительно приближаясь к глазам Монео в то время, как он сам соскальзывал в бездну. Он ухватился обеими руками за кабель и начал медленно вращаться вместе с ним. В этот момент он увидел Императорскую тележку. Она отошла к краю моста, защитный колпак был открыт, внутри стояла Хви, держась одной рукой за сиденье и глядя куда-то мимо Монео.

Раздался чудовищный визг металла, w полотно моста стало опрокидываться еще быстрее. Монео видел, как мечутся, падают и дико размахивают руками люди из свиты. Кабель за что-то зацепился. Руки Монео были вытянуты над головой, а сам он вращался вместе с отрезком кабеля. Потные от страха руки скользили по оплетке кабеля.

Вот он еще раз увидел тележку Лето. Теперь она лежала на боку, зажатая обломками ограждения моста. Монео отчетливо увидел, как Лето своими рудиментарными ручками пытается схватить Хви, но тщетно. Она, не издав ни звука, выпала из открытой тележки. Золотое платье задралось, обнажив вытянутое в струну тело.

Низкий рык сотряс все тело Императора.

Почему он не включает подвеску. Она выдержит тележку.

Однако лазерное ружье продолжало реветь и скрежетать. Руки Монео с жуткой неизбежностью соскальзывали к концу порванного кабеля, но мажордом успел заметить, как вспыхнули ярким пламенем все четыре подвески тележки, откуда повалил золотистый дым. Вытянув вверх и вперед руки, Монео начал падать.

Дым! Золотистый дым!

Его накидка налезла на голову, развернула его лицом вниз, и он увидел бездну. Внизу был мальстрем кипящей воды — зеркало его прошедшей жизни — тянувшие на дно и выталкивающие течения, движение, собирающее и размалывающее все сущее. В мозгу застряли слова Лето, сказанные им о золотистом дыме: «Берегись пути посредственности. Пустое скольжение по жизни, бесстрастная посредственность — это. все, что представляет себе большинство людей в качестве смысла и цели жизни». Монео пронзил экстаз сознания. Вселенная открылась ему, словно в увеличительном стекле, время остановило свой бег. Золотистый дым!

— Лето! — неистово закричал Монео. — Сиайнок! Я верю!

Накидка сорвалась с его плеч. Монео развернуло в пропасть каньона — но мажордом успел бросить последний взгляд на Императорскую тележку — она, медленно сползала с разбитого моста. Из нее выползал Бог-Император.

Что-то твердое ударило Монео в спину. Это было последнее, что он почувствовал в своей жизни.

Лето выскользнул из тележки. В сознании запечатлелась только одна страшная картина — Хви, ударившаяся о кипевшую внизу воду. Эти буруны — символ конца, погружения в мифы и сны. Последние слова ее были исполнены твердости и покоя: «Я пойду впереди тебя, любимый».

Выскальзывая из тележки, он видел излучину реки, вода сияла множеством серебристых бликов; кривой клинок реки уходил в Вечность и был готов принять Лето в свои мучительные объятия.

Я не могу ни плакать, ни даже кричать, думал он. Слезы невозможны для меня. Они — вода. Сейчас у меня будет много воды. Я могу лишь стонать от своего горя. Я одинок, более одинок, чем когда бы то ни было.

Его большое сегментированное тело согнулось в падении, но, падая, он успел заметить Сиону, стоявшую на краю пролома в полотне моста.

Теперь ты все поймешь, подумал он.

Тело продолжало свое вращение. Лето видел, как стремительно приближается река. Вода — это, как сон, населенный рыбами. Он вдруг вспомнил древний пир на берегу выложенного гранитом бассейна — розоватое мясо, дразнящее аппетит.

Я иду к тебе, Хви. Мы будем вместе на пиру богов!

Исполинский всплеск погрузил его в неописуемые мучения. Вода, ее злобный вихрь, окружили его со всех сторон. Он ощущал скрежет несущихся мимо камней, когда пытался пробиться вверх по течению, чтобы вырваться из водопада. Тело его инстинктивно изгибалось и билось в непроизвольных судорогах. Перед его безумным взглядом возникла стена каньона — мокрая и черная. Куски того, что совсем недавно было его кожей, срывались с тела и серебряным дождем сыпались в воду. Песчаные форели покидали его, чтобы начать в воде свою новую жизнь.

Но его муки на этом не прекратились. Лето понял, что у него еще есть человеческое сознание и тело, которое способно чувствовать боль.

Инстинкт подгонял его. Он ухватился за обломок скалы, почувствовал, как ему оторвало палец, почувствовал ещё до того, как осознал, что ухватился за камень. Это была лишь тихая нота в страшной симфонии боли.

Течение реки вынесло его к опорам канала, потом, хотя он кричал себе, что и этого достаточно, Лето вынесло на отлогий песчаный берег. Он лежал там, видя, как уносится омывшая его вода, окрасившаяся в синий Цвет Пряности, Муки продолжали подгонять. Его тело, тело червя выползло из воды. Все песчаные форели исчезли, и теперь он болезненно чувствовал каждое прикосновение. Утраченная чувствительность восстановилась, но теперь она могла дать ему только боль. Он не мог видеть себя, но чувствовал, что его тело сохранило форму червя, ощущая, как оно извивается, стремясь покинуть губительную воду. Он смотрел вверх, в глазах его плясали языки пламени, освещавшие все фрагменты, которые он видел. Наконец, он понял, где находится. Река вынесла его к повороту, после которого она навсегда покидала Сарьир. Позади была деревня Туоно, прямо у подножия Защитного Вала — это все, что осталось от сиетча Табр — владения Стилгара, места, где хранилась вся Пряность Лето.

Испуская синий дым, ею агонизирующее тело, извиваясь и оставляя голубой след, ползло по прибрежной гальке, мимо камней и валунов к влажной норе, которая была, видимо, остатком древнего сиетча. Теперь это была мелкая, тесная пещера, внутренний выход который был когда-то завален камнепадом. В нос ударил запах сырости и чистый дух Пряности.

В мир его мучений вторглись какие-то звуки. Он повернулся в тесноте пещеры и увидел у входа болтающийся конец веревки. По ней скользнула вниз какая-то фигура. Лето узнал Наилу. Она спрыгнула на камни и, согнувшись, двинулась в пещеру, пристально вглядываясь в ее темноту. Затем с веревки спрыгнула другая фигура. Сквозь огонь, застилавший зрение, Лето увидел, что это Сиона. В грохоте падавших камней Наила и Сиона начали продвигаться к входу в пещеру. Вот они остановились и вперили свои взгляды в него. Появился и третий — Айдахо. Он был охвачен яростью и, словно вихрь, налетел на Наилу.

— Зачем ты ее убила? Ты не должна была убивать Хви!

Наила отмахнулась от него, как от назойливой мухи, — Айдахо покатился по камням. Она прошла ближе к Лето, потом опустилась на четвереньки и посмотрела на него.

— Господин? Вы живы?

Позади нее появился Айдахо, выхватил из чехла ружье. Наила в изумлении обернулась, но он уже поднял ружье и нажал на спуск. Огонь вспыхнул сначала на голове Наилы, потом распространился по всему телу. Она начала распадаться на горящие фрагменты, отлетел в сторону нож, куски обугленной плоти и горящей одежды разлетались по камням. Но Айдахо ничего не видел. С лицом, искаженным яростью, он продолжал изо всех сил нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока не иссяк заряд. Огненная дуга погасла.

Сиона ждала именно этого момента. Она подошла к Айдахо и отняла у него бесполезное теперь ружье. Он повернулся к ней, и она поддержала его, чтобы он не упал. Ярость угасла вместе с огнем лазерного ружья.

— За что? — прошептал он.

— Это уже сделано, — ответила Сиона.

Они обернулись и вместе посмотрели на Лето, лежавшего в темноте пещеры.

Лето не мог даже представить себе, что именно они видят. Он знал, что кожа из песчаных форелей исчезла. На их месте должна была остаться поверхность, покрытая отверстиями, оставшимися на месте ресничек, которые прободали его человеческую кожу. Что же касается остального, то ему оставалось только смотреть на две стоявшие у входа в пещеру фигуры и ждать. Сиона казалась ему женщиной-демоном. Имя его было известно Лето, и он произнес его вслух. Звук его голоса, многократно усиленный под сводами пещеры, долетел до ушей Сионы.

— Ганмия!

— Что? — она подошла поближе.

Айдахо стоял позади нее, закрыв лицо руками.

— Смотри, что ты сделала с несчастным Дунканом, — произнес Лето.

— Он найдет себе другую любовь. — Как она жестока, таким был и он в своей ранней юности.

— Ты просто не знаешь, что значит любить, — сказал он. — Что ты смогла дать? — Он мог лишь пошевелить руками, вернее тем, что когда-то было руками. — Боже! Чего я лишился!

Она подобралась поближе к нему, потом остановилась и отпрянула.

— Я реален, Сиона. Посмотри на меня. Я существую. Ты можешь прикоснуться ко мне, если осмелишься. Вытяни руку, сделай это.

Она медленно протянула вперед руку и коснулась того места, где раньше был его передний сегмент, в котором она, как в гамаке, пряталась от зноя в Пустыне во время испытания в Сарьире. Ее рука коснулась синей массы, и Сиона отдернула руку.

— Ты прикоснулась ко мне и ощутила мое тело, — сказал он. — Разве это не странно, если не думать ни о чем больше.

Она начала отворачивать лицо.

— Нет! Не отворачивайся! Посмотри на то, что ты сделала. Сиона. Как получилось, что ты можешь прикоснуться ко мне, но не можешь дотронуться до самой себя?

Она бегом бросилась от него.

— Вот в чем заключается разница между нами, — сказал он. — Ты — воплощение Бога. Ты заключаешь в себе величайшее чудо вселенной, но отказываешься коснуться его, увидеть его или поверить в него.

Лето отвлекся, услышав внутри пещеры работу спрятанного там механизма, который записывал его мысли. В этом месте совершенно отсутствовала радиация, это было место вне пространства, которое создали иксианцы, здесь не было места сумятице мыслей и душевному неустроению. Здесь отсутствовала связь со всей остальной вселенной. Но она будет, эта связь.

Он почувствовал, что иксианское печатающее устройство заработало. Теперь оно будет записывать его мысли без команды.

Помните, что я сделал! Помните меня! Я снова буду невиновен в ваших глазах!

Пламя, пылавшее перед его глазами, на мгновение потухло. Теперь перед ним на месте Сионы стоял Айдахо. Что там еще?.. Ах да, это Сиона махнула рукой, выкрикивая команды кому-то наверху стены.

— Ты еще жив? — спросил Айдахо.

Голос Лето прерывался тяжелым свистящим дыханием.

— Пусть они разойдутся, Дункан. Пусть они бегут, спрячутся, улетят на другие планеты. Пусть выберут себе другие миры.

— Будь ты проклят! О чем ты говоришь? Да я бы скорее позволил ей жить с тобой!

— Позволил? Я ничего не позволял.

— Почему ты позволил Хви умереть? — простонал Айдахо. — Мы не знали, что она с тобой.

Он рывком подался вперед. Голова его тряслась.

— Ты получишь утешение, — прошептал Лето. — Мои Говорящие Рыбы отдадут тебе первенство перед Сионой. Будь великодушен с ней, Дункан. Она больше Атрейдес и в ней семя твоего возрождения.

Лето погрузился в океан своей памяти. Эти смутные мифы вновь овладели его сознанием. Он почувствовал, что сейчас проникнет в то время, которое самим своим существованием может изменить прошлое. Раздались какие-то звуки, и Лето, вопреки рассудку, попытался понять, что это. Кто-то карабкается по скале? Пламя снова утихло, и Лето увидел, что рядом с Айдахо стоит Сиона. Они стояли, взявшись за руки, как дети, которые хотят войти в незнакомое место.

— Как он может еще жить? — прошептала Сиона.

Лето собрал все силы, чтобы ответить ей.

— Мне помогает Хви, — сказал он. — За короткое время мы обрели бесценный опыт. Мы объединили наши силы, а не нашу слабость.

— Ты бы посмотрел сейчас на себя, — издевательским тоном произнесла Сиона.

— Да, и молись, чтобы ты стала такой же, — тихо произнес он. — Возможно, Пряность продлит твое время.

— Где твоя Пряность? — спросила она.

— Глубоко, в сиетче Табр, — ответил он. — Дункан найдет ее. Ты знаешь это место, Дункан. Теперь оно называется Табур. Очертания сиетча еще сохранились.

— Зачем ты это сделал? — прошептал Айдахо.

— Это мой дар, — ответил Лето. — Никто не отыщет потомков Сионы. Оракул не видит их.

— Что? — в один голос воскликнули они, придвинувшись ближе к Лето, чтобы слышать тихий голос умирающего Императора.

— Я даю вам новое время, в котором нет параллельных миров, — сказал он. — Все его линии расходятся. На этих кривых не будет конкурирующих точек. Я даю вам Золотой Путь. Это мой дар. Никогда больше не будет соперничества, которое губит вас.

Перед его глазами снова запылал огонь. Муки исчезали, но он по-прежнему воспринимал звуки и запахи с Невероятной остротой. Айдахо и Сиона тяжело и часто дышали. Странное кинестетическое чувство передалось от них Лето. Он ощутил боль в связках и суставах, которых Давно уже не было.

— Смотри! — воскликнула Сиона.

— Он распадается, — это был голос Айдахо.

— Нет, — возразила Сиона. — Это отделяется Червь! Лето почувствовал, что какая-то его часть погрузилась в приятное тепло. Боль прошла.

— Что это за отверстия в нем? — спросила Сиона.

— Думаю, что там были песчаные форели. Посмотри на форму.

— Я здесь для того, чтобы показать, что один из моих предков заблуждался, — сказал Лето (или думал, что сказал, что, впрочем, одно и то же, поскольку его мысли записывались). — Я родился человеком, но умираю не человеком.

— Я не могу на это смотреть! — крикнула Сиона. Лето услышал, как она бросилась вон из пещеры, под ее ногами громко застучали камни.

— Ты еще здесь, Дункан?

— Да.

Значит, у меня еще есть голос.

— Смотри на меня, — продолжал Лето. — В материнской утробе я был маленьким кровавым кусочком плоти размером не больше вишни. Смотри на меня, я сказал!

— Я смотрю, — слабым голосом ответил Айдахо.

— Надеешься увидеть гиганта, а видишь гнома, — проговорил Лето. — После этого начинаешь понимать ответственность, которую несешь за свои действия. Что ты будешь делать со своей новой властью, Дункан?

Воцарилось молчание, потом раздался голос Сионы:

— Не слушай его, он сошел с ума!

— Конечно, — миролюбиво согласился Лето. — Сумасшествие — это тоже метод. Оно сродни гениальности.

— Сиона, ты понимаешь, что он говорит? — голос жалобный, настоящий голос гхолы.

— Она понимает, — ответил за Сиону Лето. — Это по-человечески: испытать потрясение, которого ты не ожидал и не предвидел. С людьми всегда так. Монео понял это в конце жизни.

— Мне бы хотелось, чтобы он поспешил со своей смертью, — сказала Сиона.

— Я был разделенным Богом, но вы собрали меня воедино, — сказал Лето. — Дункан! Когда я думаю обо всех моих Дунканах, то ты нравишься мне больше других.

— Нравлюсь? — в голосе Айдахо вновь зазвучала ярость.

— В моей симпатии есть нечто магическое, — сказал Лето. — В магической вселенной возможно все. В твоей жизни господствовала фатальность оракула, а не моя. Теперь ты видишь этот мистический каприз и хочешь, чтобы я его рассеял? Я хочу только усилить его.

Другие внутри Лето начали самоутверждаться. Не в силах сопротивляться и наводить порядок, он перестал справляться с этим хаосом. Они начали говорить языком постоянных «если». «Если бы ты только…» «Если бы мы не…» Как хотелось ему заткнуть им глотки!

— Только глупцы живут своим прошлым!

Лето так и не понял, крикнул он эту фразу или только подумал. Ответом была полная тишина — внутренняя и внешняя, но некоторые нити, связывавшие воедино его старую сущность, еще сохранились. Он попытался заговорить и, видимо, его услышали, потому что Айдахо проговорил:

Послушай, он пытается что-то сказать.

— Не бойтесь иксианцев, — голос Лето превратился в едва слышный шепот. — Они могут делать машины, но не могут больше делать арафель. Я знаю, я был там.

Он замолк, собирая силы, которые утекали, несмотря на то, что он старался удержать их. Им снова овладело какое-то возбуждение — голоса начали что-то кричать, перебивая друг друга.

— Прекратите эту глупость! — крикнул он или подумал, что крикнул.

Айдахо и Сиона услышали только шипение.

Помолчав, Сиона сказала:

— Мне кажется, что он мертв.

— А говорили, что он бессмертен, — сказал Айдахо.

— Ты знаешь, что говорит по этому поводу Устное Предание? — спросила Сиона. — Если ты жаждешь бессмертия, то должен отринуть форму. Все, что имеет форму, смертно. За пределами формы царствует бесформенное, то есть бессмертное.

— Ты говоришь, как он, — обвиняющим тоном произнес Айдахо.

— Думаю, что в этом он был прав, — ответила она.

— Что он говорил о твоих потомках… они прячутся… их нельзя найти… что это?

— Он создал новую форму мимикрии, — ответила Сиона, — новую форму инициации. Он знал, что добился успеха, потому что не смог разглядеть моего будущего.

— Кто ты? — спросил Айдахо.

— Я — новый Атрейдес.

— Атрейдес! — в устах Айдахо это прозвучало как проклятие.

Сиона посмотрела нажалкие останки того, кто некогда был Лето Атрейдесом Вторым… и кем-то еще. Этот кто-то медленно уходил вместе со струйками синеватого дыма, отдающего запахом меланжи. Под тающим телом растекалась синяя лужа Пряности. Остались еще остатки чего-то вполне человеческого — кости с красными прожилками и розовая кожа, которые когда-то были частью вечно детского лица Великого Бога-Императора.

— Я не похожа на него, — сказала Сиона, — но у нас с ним одна суть. Я — то же, что и он.

Айдахо непроизвольно перешел на благоговейный шепот:

— Предки и все это…

— Их множество здесь со мной, но я могу незаметно пройти мимо них, потому что они не видят меня. Старые образы исчезли, осталась только суть, чтобы осветить Золотой Путь.

Она повернулась к нему и взяла его за руку. Рука Дункана была холодна, как лед. Она осторожно вывела его из пещеры на свет и подвела к веревке, которая звала назад, в мир людей. Там, наверху, ждали их испуганные музейные фримены.

Жалкий материал, из которого придется кроить новую вселенную, подумала Сиона, но им придется служить. Айдахо надо будет нежно соблазнить, а потом появится и любовь.

Когда она оглянулась на реку, то увидела, как узкое искусственное русло расширяется в пойму, раскинувшуюся среди зелени. На горизонте появилась стремительно надвигавшаяся туча.

Айдахо высвободил руку, но был при этом спокоен.

— Управление погодой становится все хуже и хуже, — сказал он. — Монео думал, что это происки Гильдии.

— Отец редко ошибался в таких вещах, — сказала она. — Тебе придется с этим разобраться.

Айдахо вдруг вспомнил, как с тела Лето разбегались в воду песчаные форели — личинки нового червя.

— Я слышала, что сказал Червь, — проговорила Сиона. — Говорящие Рыбы выберут тебя, а не меня.

Айдахо вновь испытал искушение Сиайнока.

— Посмотрим, — он повернулся и взглянул на Сиону. — Что он имел в виду, когда сказал, что иксианцы не смогут создать арафель.

— Ты просто не читал всех его записок, — ответила она. — Я все тебе покажу, когда мы вернемся в Туоно.

— Но что значит арафель?

— Это темнота священного суждения. Это понятие из древней истории. Все это ты найдешь в его записках.

Из секретного обзора Хади Бенотто относительно открытия в Дар-эс-Балате

Это сообщение меньшинства. Мы, конечно, подчинимся решению большинства касательно тщательного отбора, цензуры и издания записок из Дар-эс-Балата. Но наши аргументы должны быть выслушаны и учтены. Мы знаем, каковы интересы Святой Церкви в этом вопросе, и это не ускользнуло от нашего внимания. Мы полностью разделяем желание Святой Церкви, чтобы Ракис и Священная Резервация Расщепленного Бога на становились «аттракционом для скучающих туристов».

Однако, поскольку теперь в наших руках имеются все записки и доказана их аутентичность и выполнен полный перевод, мы можем судить о замысле Атрейдесов. Как женщина, воспитанная в традициях Бене Гессерит, я понимаю способ мышления наших предков, и у меня есть естественное желание участвовать в том замысле, который открылся нашему взору — замысле, целью которого было нечто большее, чем превращение Дюны в Арракис, а Арракиса в Дюну, а потом в Ракис.

Нам надо служить интересам истории и науки. Записки проливают новый свет на воспоминания и личные биографии времен Дней Дункана и Охранной Библии. Мы не можем оставаться небрежными в отношении таких расхожих выражений, как «Клянусь тысячью сынов Айдахо!» или «Клянусь девятью дочерьми Сионы!» Сохранившийся до сих пор Культ Сестры Ченоу приобретает в связи с открытием записок новое значение. Определенно, что новая трактовка Церковью рассказа об Иуде/Наиле требует и новой оценки.

Мы, представители Меньшинства, должны напомнить политическим цензорам, что бедные песчаные черви Ракийской Резервации не могут служить альтернативой иксианским навигационным машинам, так же, как крошечные количества церковной меланжи не составляют коммерческой угрозы для тлейлаксианской синтетики. Нет! Мы просто настаиваем на том, чтобы Устное Предание, Охранная Библия и даже Святое Писание Расщепленного Бога должны быть сравнены с записками из Дар-эс-Балата. Каждая историческая ссылка на времена Рассеяния и Великого Голода должна быть тщательно проверена. Чего мы боимся? Никакие иксианские машины на смогут сделать то, что можем сделать мы — прямые потомки Сионы и Дункана Айдахо. Сколько вселенных мы освоили и заселили? Никто не может назвать даже приблизительной цифры. Никто и никогда не узнает этого. Неужели Церковь боится случайных пророков? Мы знаем, что никакие пророки на могут ни видеть нас, ни предсказать наши решения. Смерть не может постичь сразу все человечество. Надо ли нам, Меньшинству, присоединяться к нашим рассеянным братьям и сестрам, чтобы быть услышанными? Должны ли мы оставить большинство человечества в темноте и невежестве? Если Большинство заставит нас уйти, то оно само потом не сможет нас отыскать.

Мы не хотим уходить. Нас удерживают здесь жемчужины, зарытые в песок. Мы очарованы тем, как Церковь использует это «солнце понимания». Несомненно, ни один Разумный человек в этом отношении не сможет остаться равнодушным к откровениям записок. Опасное, но столь Необходимое использование археологии принесет в один прекрасный день свои плоды! Одно то, каким образом с помощью примитивного прибора Лето Второй смог сохранить свои мысли для потомства, может преподать нам Урок истории машин. Было бы преступлением против исторической точности и науки прекратить попытки познать те «перлы сознания», которые содержатся в записках. Потеряем ли мы Лето Второго в его снах или пробудим его для новой жизни, вынесем на поверхность сознания и будем хранить, как кладезь исторической точности? Как может Святая Церковь бояться истины?

Что же касается Меньшинства, то у нас нет сомнения в том, что историки первыми должны услышать все с самого начала. Они должны услышать голос нашего происхождения. Если дело касается только записок, то мы должны просто слушать. Нам надо выслушать наше будущее настолько, насколько позволят это сделать записки из нашего прошлого. Мы не пытаемся предсказать открытия, которые будут сделаны при анализе записок Лето Второго. Мы только утверждаем, что эти открытия должны быть сделаны. Как можем мы повернуться спиной к нашему столь важному наследию? Как сказал поэт Лон Брамлис: «Мы сами есть источник удивления!».

Еретики Дюны _(роман)

Великий Голод последовал за смертью Лето II. Миллиарды людей вынуждены были покинуть миры Старой Империи в поисках нового счастья. Эта эпоха вошла в историю под названием «Рассеяние». Никто не знает, где теперь границы обитаемой Вселенной. Никто не знает, какие новые угрозы таит в себе эта пугающая бесконечность холодного космоса. Но становится известно, что спустя полторы тысячи лет после своего ухода некоторые люди начинают возвращаться. И отнюдь не с благими намерениями нести мир и просвещение.

Новые виды оружия, новые способности человеческого организма — вот что видят перед смертью жертвы тех, кто возвращается из Рассеяния. Но есть и те, кто не хочет становиться жертвой. Они противопоставляют свое оружие, среди которого есть и очередной гхола Дункана Айдахо, и величайший военный стратег Майлс Тег, и маленькая девочка Шиана с пустынной планеты Ракис — девочка, которой подчиняются песчаные черви, несущие, согласно легенде, осколки сознания Лето II.

Глава 1

Суть большинства учений скрыта — эти учения предназначены не для того, чтобы освобождать, но для того, чтобы ставить пределы. Никогда не спрашивай «Почему?». «Как?» и «Почему?» неумолимо приводят к парадоксам. «Как?» загоняет вас в ловушку бесчисленных причин и следствий. И те и другие отрицают бесконечность.

Апокрифы Арракисад

— Разве не говорила тебе Тараза, что мы имели дело с одиннадцатью Дунканами Айдахо? Нынешний — двенадцатый. — Облокотившись на парапет третьего этажа, пожилая Преподобная Мать Швандью произнесла эти слова с задумчивой горечью. Внизу, на небольшой лужайке в одиночестве играл мальчик. Яркое полуденное солнце планеты Гамму, отражаясь от белых стен двора, наполняло воздух сияющим светом; казалось, что на маленького гхола направлен луч солнечного зайчика.

Имели дело! — подумала Преподобная Мать Луцилла. С большим трудом заставив себя коротко кивнуть, она подивилась холодности и небрежности в выборе выражений, столь характерных для Швандью. Мы использовали все свои ресурсы; пришлите нам еще!

Мальчику на лужайке можно было дать около двенадцати стандартных лет, но внешность, скорее всего, была обманчивой — у гхола еще не пробудилась исходная память. В этот момент ребенок поднял глаза и взглянул на женщин. Мальчик был коренаст и крепок, взгляд его казался прямым и мужественным. Глаза сверкнули из-под шапки курчавых, словно каракуль, черных волос. Желтое весеннее солнце отбрасывало от фигурки ребенка короткую тень. Кожа мальчика загорела до черноты, но сдвинувшийся от движения край синего комбинезона открыл очень светлую кожу.

— Эти гхола не только очень дороги, они еще и в высшей степени опасны для нас, — продолжала Швандью. Ее голос был лишен какого бы то ни было выражения и эмоций, и это придавало ему еще больше властности. То был голос Преподобной Матери Наставницы, обращающейся к ученице, и Луцилла лишний раз вспомнила, что Швандью была одной из немногих, кто решался открыто протестовать против проекта гхола.

Тараза предупреждала: «Она постарается переиграть тебя».

— Достаточно с нас одиннадцати неудач, — проговорила Швандью.

Луцилла посмотрела на покрытое морщинами лицо Швандью и внезапно подумала: Когда-нибудь я тоже стану старой и мудрой. Возможно, что и власть моя в Бене Гессерит будет не меньшей.

Швандью была маленькой тщедушной женщиной, возраст которой выдавали многочисленные отметины, полученные на трудной службе в Общине Сестер. Во время обучения Луцилла узнала, что обычная черная накидка Швандью скрывает тощее морщинистое тело, которое видели только служанки и предназначенные для нее мужчины. Рот Швандью был излишне широк, нижнюю губу окаймляли морщины, избороздившие выступающий вперед подбородок. Манеры женщины были отрывисты, речь краткой, что многие из новичков расценивали как признак гнева. Глава Убежища Общины на Гамму была более скрытной, чем все остальные Преподобные Матери.

Более чем когда-либо Луцилле захотелось побольше узнать о проекте гхола. Однако Тараза четко очертила границу, дальше которой не следовало ступать: «Не следует доверять Швандью в том, что касается безопасности гхола».

— Мы полагаем, что тлейлаксианцы сами убили большинство из предыдущих одиннадцати, — продолжала между тем Швандью. — Это само по себе кое-что да значит.

Подражая манере Швандью, Луцилла ждала, не проявляя никаких эмоций. Всем своим видом она желала сказать: «Возможно, я намного моложе тебя, Швандью, но и я тоже являюсь полноправной Преподобной Матерью». Не поворачивая головы, Луцилла чувствовала, как Швандью сверлит ее взглядом.

Швандью видела голографический портрет Луциллы, но женщина во плоти и крови сильно ее смутила. Луцилла прошла, без сомнения, блестящую подготовку. Ярко-синие проницательные глаза очень шли к ее овальному лицу. Капюшон абы был откинут назад, открывая Каштановые волосы, скрепленные у висков гребнем и рассыпавшиеся по спине. Даже глухая накидка не могла скрыть выступающей округлой груди. Луцилла происходила из генетической линии, созданной для материнства, и действительно родила уже троих детей для Общины, причем двоих от одного и того же супруга. Да, настоящая колдунья с каштановыми волосами, полной грудью и предрасположенностью к материнству.

— Ты почти ничего не говоришь, — сказала Швандью, — это означает, что Тараза расположила тебя против меня.

— Есть ли у тебя основания полагать, что убийцы попытаются убить двенадцатого гхола? — спросила Луцилла.

— Они уже делали это.

Очень странно, что при мыслях о Швандью в голову приходит слово «ересь», подумала Луцилла. Может ли среди Преподобных Матерей быть еретичка? Религиозному оттенку этого слова, казалось, не было места в контексте Бене Гессерит. Как вообще может возникнуть религиозное еретическое течение среди людей, все устремления которых направлены на манипулирование всеми вещами?

Луцилла вновь обратила свое внимание на гхола, который, улучив момент, прошелся колесом вдоль периметра лужайки и снова вернулся под балкон. Мальчик остановился и посмотрел вверх.

— Как он хорошо крутится, — насмешливо произнесла Швандью. Старушечий голос не смог скрыть затаенную злобу.

Луцилла метнула быстрый взгляд на Швандью. Ересь. Здесь неуместно слово «раскол». Понятием оппозиция нельзя было выразить все чувства, которые сейчас бушевали в старой женщине. Эти эмоции могли потрясти самые устои Бене Гессерит. Бунт против Таразы, против Верховной Преподобной Матери? Немыслимо! Верховная Мать обладала прерогативами монарха. Выслушав все советы, она принимала решение, которое было обязательным для всех Сестер Общины.

— У нас нет времени на создание новых проблем! — воскликнула Швандью.

Смысл ее слов был совершенно ясен. Люди из Рассеяния продолжали возвращаться, и намерения некоторых из них угрожали Общине Сестер. Почтенные Матроны! Как это словосочетание напоминает титул Преподобной Матери.

Луцилла запустила пробный шар.

— Ты думаешь, что нам стоит сосредоточить свое внимание на проблеме этих Почтенных Матрон из Рассеяния?

— Сосредоточить? Ха! У них нет и тени нашей власти. Они не проявляют никакой доброй воли и здравого смысла. Они не обладают меланжей, а это именно то, что они хотят получить от нас, — обладание Пряностью.

— Возможно, — согласно кивнула Луцилла. Аргумент показался ей слабоватым.

— Верховная Мать Тараза, забыв здравый смысл, носится с этим гхола, — снова заговорила Швандью.

Луцилла промолчала. Проект гхола задел старую, давно умолкнувшую было струну Общины Сестер. Сама возможность, пусть даже отдаленная, возродить Квисатц Хадераха, порождал в рядах Сестер страх и ненависть. Пробудить к жизни останки червеобразного тирана! Это было крайне опасно.

— Этот гхола не должен попасть на Ракис ни при каких обстоятельствах, — злобно пробормотала Швандью. — Пусть Червь спит.

Луцилла снова посмотрела на ребенка-гхола. Мальчик отвернулся от парапета, но что-то в его осанке говорило о том, что он понимает, что Преподобные Матери обсуждают его, и ждал вынесения вердикта.

— Без сомнения, ты понимаешь, что тебя призвали именно потому, что он еще очень юн, — сказала Швандью.

— А я и не слышала, что именно у таких детей сильнее всего выражен импринтинг, — с мягкой иронией произнесла Луцилла, понимая, что ирония эта не ускользнет от внимания Швандью и будет неправильно истолкована. Бене Гессерит давно научился управлять сотворением, воспитал блестящие кадры — это управление стало специальностью Общины Сестер. Швандью сейчас, должно быть, думает о том, что любовью надо пользоваться, но всячески ее избегать. Аналитики Общины знали, в чем кроются корни любви. Этот вопрос был исследован в самом начале их пути, но Сестры не осмелились искоренить это чувство в тех, на кого пытались влиять. Неукоснительное правило гласило: будьте терпимы к любви, но сами берегитесь ее. Знайте, что любовь внедрена в самые глубинные структуры человеческого существа, являясь надежной основой непресекающегося продолжения рода. При необходимости ее надо использовать, внушать людям любовь друг к другу, а потом использовать в интересах Общины Сестер, зная, что эти люди связаны неразрывными узами, практически недоступными стороннему наблюдателю. Но при наличии знаний эти нити можно с успехом использовать, заставляя любящих исполнять нужный танец под неосознанную ими самими музыку.

— Я не предполагала, какую мы совершаем ошибку, подвергая это создание импринтингу, — сказала Швандью, неверно поняв молчание Луциллы.

— Мы делаем то, что нам приказано делать, — значительно произнесла Луцилла. Пусть Швандью думает по этому поводу что ей заблагорассудится.

— Следовательно, ты не возражаешь против отправки этого гхола на Ракис, — сказала Швандью. — Интересно, стала бы ты так упорствовать, если бы знала подноготную всей истории?

Луцилла глубоко вздохнула. Неужели сейчас ей расскажут все, что связано с созданием многочисленных гхола Дункана Айдахо?

— На Ракисе живет маленькая девочка по имени Шиана Браф, — заговорила Швандью. — Она обладает способностью управлять гигантскими червями.

Луцилла попыталась сдержать внезапно проснувшуюся тревогу. Гигантские черви. Не Шаи-Хулуд. Не шайтан. Гигантские черви. Наконец-то появились наездники, оседлавшие червей, предсказанные Тираном!

— Это не пустая болтовня, — проговорила Швандью, недовольная затянувшимся молчанием Луциллы.

Это действительно не пустая болтовня, подумала Луцилла. Но ты называешь вещи согласно их описательным ярлыкам, а не по их мистическому смыслу. Гигантские черви. На самом-то деле ты думаешь о Тиране, Лето II, чей бесконечный сон продолжается в виде перлов сознания каждого такого червя. Во всяком случае, мы верим в это.

Швандью кивнула головой в сторону ребенка на лужайке.

— Как ты думаешь, этот гхола сможет повлиять на девочку, управляющую червями?

Наконец-то мы сбросили личину, подумала Луцилла, но вслух произнесла другое:

— Не чувствую никакой потребности отвечать на этот вопрос.

— А ты действительно осторожна, — сказала Швандью.

Луцилла выгнула спину и потянулась. Осторожна? Да, в самом деле! Тараза говорила ей: «Во всем, что касается Швандью, действуй со всей возможной осторожностью, но быстро. Временной промежуток, в течение которого мы можем достичь успеха, весьма узок».

Но в чем заключается этот успех? — подумала Луцилла. Она искоса взглянула на Швандью.

— Я не понимаю, каким образом тлейлаксианцы смогли убить одиннадцать этих гхола. Как они сумели преодолеть нашу защиту?

— Теперь у нас есть башар, — ответила Швандью. По ее тону чувствовалось, что она сама не верит в то, что говорит.

Напутствуя Луциллу, Верховная Мать Тараза сказала: «Ты — импринтер. Прибыв на Гамму, ты сама кое в чем разберешься. Но для выполнения своей миссии тебе не обязательно знать весь замысел».

— Ты только подумай о цене! — произнесла Швандью, неприязненно глядя на гхола. Мальчик в это время полз по лужайке, хватаясь за пучки травы.

Луцилле было совершено ясно, что цена здесь ни при чем. Гораздо важнее было открытое признание в неудаче. Община Сестер не имела права расписаться в собственном бессилии. Жизненно важно было другое — импринтер был прислан достаточно рано. Тараза понимала, что импринтер увидит обстановку и частично в ней разберется.

Костлявой рукой Швандью указала на ребенка, который снова вернулся к своим одиноким играм, бегая и кувыркаясь на лужайке.

— Политика, — проговорила старуха.

Нет никакого сомнения, что именно политика Сестер лежит в основе ереси Швандью, подумала Луцилла. Вся интрига внутренних противоречий состояла в том, что именно Швандью стала руководителем Убежища здесь, на Гамму. Те, кто осмеливался противостоять Таразе, предпочитали не отсиживаться в тени.

Швандью обернулась и посмотрела в лицо Луцилле. Сказано было уже достаточно. Того, что они обе сказали и услышали, было довольно для тренированного сознания воспитанниц Бене Гессерит. Капитул тщательно проверил кандидатуру Луциллы, прежде чем прислать ее на Гамму.

Луцилла почувствовала, что старуха внимательно изучает ее, но не позволила ей коснуться того глубинного ощущения цели, на которое каждая Преподобная Мать опирается в минуты потрясения. Вот так. Пусть она повнимательнее ко мне приглядится. Луцилла повернулась лицом к Швандью, на губах молодой женщины заиграла приветливая улыбка, в то время как взгляд блуждал по крыше дома напротив.

В этот момент на крыше появился человек в военной форме, вооруженный тяжелым лазерным ружьем. Он внимательно взглянул на женщин, потом перевел взгляд на мальчика.

— Кто это? — спросила Луцилла.

— Патрин, доверенный помощник башара, — ответила Швандью. — Утверждает, что он всего лишь ординарец, но надо быть слепым идиотом, чтобы в это поверить.

Луцилла внимательно пригляделась к мужчине. Итак, это Патрин. Тараза говорила, что он уроженец Гамму. На эту должность его пригласил сам башар. Этот худощавый блондин был слишком стар, чтобы служить простым солдатом, однако башар самолично вызвал его из отставки и приказал нести службу.

Швандью заметила ту неподдельную озабоченность, с которой Луцилла перевела взгляд с Патрина на маленького гхола. Да, если для охраны Убежища призвали башара, значит, жизни гхола угрожала нешуточная опасность.

Луцилла не стала скрывать своего внезапного удивления.

— Почему… именно он…

— Таков приказ Майлса Тега, — ответила Швандью, назвав башара по имени. — Игры мальчика — это тренировка. Его мышцы должны быть подготовлены к тому моменту, когда восстановится его истинное «я».

— Но ведь он не выполняет даже простейших упражнений, — возразила Луцилла. Ее собственные мышцы непроизвольно напряглись, вспомнив давнюю тренировку.

— Мы не делимся с этим гхола таинствами Общины, — сказала Швандью. — Практически все остальное из сокровищницы наших знаний окажется в его распоряжении. — По ее тону было ясно, что Преподобная Мать сама считает эти аргументы весьма спорными.

Луцилла действительно возразила:

— Но ведь никто всерьез не думает, что этот гхола может стать Квисатц Хадерахом.

В ответ Швандью только пожала плечами.

Луцилла принялась молча размышлять. Может ли произойти трансформация этого гхола в мужской вариант Преподобной Матери? Сможет ли этот Дункан Айдахо заглянуть туда, куда не осмеливается взглянуть ни одна Преподобная Мать?

Швандью заговорила. Ее голос был больше похож на звериный рык.

— Замысел этого проекта… был задуман очень опасный план. Они могут совершить ту же самую ошибку… — она осеклась.

Они, подумала Луцилла. Их гхола.

— Я отдала бы все что угодно за то, чтобы знать, какую позицию занимают в этом деле иксианцы и Говорящие Рыбы, — сказала Луцилла.

— Говорящие Рыбы! — Швандью тряхнула головой, негодуя от одной только мысли об остатках гвардии, которая когда-то служила только и исключительно Тирану. — Они верят в истину и справедливость.

Горло Луциллы на мгновение сдавила спазма, но она быстро взяла себя в руки. Швандью осталось сделать лишь один шаг, чтобы открыто высказать свою оппозицию. Однако она командует здесь. Правила политики просты: те, кто противится какому-либо проекту, должны отслеживать его, чтобы прервать при первых же тревожных признаках. Но там, внизу на лужайке, находится истинный гхола Дункан Айдахо. Сравнительный клеточный анализ, и Вещающие Истину подтвердили это.

Приказ Таразы был ясен и краток: «Ты должна научить его любви во всех ее формах».

— Он еще так юн, — произнесла Луцилла, на отрывая взгляда от маленького гхола.

— Да, юн, — согласилась Швандью. — Я полагаю, что пока тебе придется пробудить в нем детский ответ на материнскую привязанность. Потом… — Швандью пожала плечами.

На лице Луциллы не дрогнул ни один мускул. Воспитанницы Бене Гессерит обязаны повиноваться приказам. Я — импринтер. Поэтому… Приказ Таразы и тренировка импринтера предполагали вполне определенный ход событий.

Вслух Луцилла сказала совсем иное:

— Есть одна женщина, очень похожая на меня и говорящая моим голосом. Я подготовлена по ее образу. Могу я узнать, кто она?

— Нет.

Луцилла промолчала. Она не ожидала откровенности, но многие не раз отмечали удивительное сходство Луциллы со Старшей Матерью Охранительницей Дарви Одраде. Несколько раз Луцилла слышала, как ей вслед говорили: «Вылитая Одраде в молодости». Обе — Луцилла и Одраде — происходили от Атрейдесов, в их генетической линии были возвратные скрещивания с потомками Сионы. Эти гены не были монопольной собственностью Говорящих Рыб! Однако память других, заключенная в сознании Преподобной Матери, при всей своей линейной избирательности и ограниченности женскими образами, давала все же важный ключ к пониманию громадных очертаний проекта гхола. Луцилла, которая в своем опыте опиралась на маску Джессики, заложенную в генетический материал Общины около пяти тысяч лет назад, теперь ощутила страх перед этим источником. Во всем чувствовался знакомый до боли паттерн. Луцилла ощутила такую обреченность, что стала машинально читать Литанию против страха, которой ее научили при первом посвящении в ритуалы Общины Сестер.

«Я не должна бояться. Страх — убийца разума. Страх — это маленькая смерть, несущая с собой полное отупение. Я встречу свой страх лицом к лицу. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет, я обращу свой внутренний взор на его путь. Там, где прошел страх, не остается ничего. Остаюсь только я».

К Луцилле вновь вернулось спокойствие.

Почувствовав это, Швандью позволила себе немного расслабиться. Луцилла не была тупицей, особой Преподобной Матерью, с пустым титулом и лишенной способности действовать, не приводя в замешательство Сестер. Луцилла была настоящей, от нее трудно было скрыть реакцию, даже если это реакция другой Преподобной Матери. Что ж, очень хорошо, пусть она знает все о противодействии Швандью этому идиотскому и опасному проекту!

— Я не думаю, что их гхола доживет до поездки на Ракис, — сказала Швандью.

Луцилла сделала вид, что пропустила эти слова мимо ушей.

— Расскажи мне о его друзьях, — попросила она.

— У него нет друзей, только учителя.

— Когда я познакомлюсь с ними? — Она задержала взгляд на Патрине, который стоял с ружьем на изготовку, опершись на низкий столбик парапета противоположной крыши. Внезапно потрясенная Луцилла поняла, что Патрин внимательно наблюдает за ней. Патрин — вестник башара! Швандью несомненно все видела и понимала. Мы следим за ним!

— Полагаю, что прежде всего ты хотела бы познакомиться с Майлсом Тегом, — сказала Швандью.

— И не только с ним.

— Может быть, тебе стоит сначала наладить контакт с самим гхола?

— У меня уже есть с ним контакт. — Луцилла кивнула в сторону мальчика, который снова неподвижно стоял посреди замкнутого дворика и внимательно смотрел на женщин. — Он умеет думать.

— Я могу полагаться только на доклады других, — сказала Швандью, — но на их основании я подозреваю, что этот является самым мыслящим из всей серии.

Луцилла с трудом подавила дрожь, которая охватила ее от той готовности к насилию, которая просквозила в словах старухи. В них не было даже намека на то, что мальчик внизу принадлежит к роду человеческому.

Пока Луцилла размышляла, на небо, как и обычно в этот час, набежали тучи. Над Убежищем задул холодный ветер, взметая вихри на внутреннем дворе. Мальчик отвернулся и принялся бегать по траве, стараясь движениями сохранить тепло.

— Куда он уходит, чтобы побыть одному? — спросила Луцилла.

— По большей части в свою комнату. Несколько раз он пытался бежать, но мы убедили его в бесплодности попыток.

— Должно быть, он ненавидит нас всей душой.

— Я в этом уверена.

— Я должна немедленно положить этому конец.

— Естественно, импринтер никогда не должен сомневаться в своих способностях преодолеть ненависть.

— Я много думала о Геазе, — Луцилла понимающе посмотрела на Швандью, — и нахожу достойным удивления, что вы позволили ей допустить такую ошибку.

— Я никогда не вмешиваюсь в естественный процесс обучения гхола. Если кто-то из учителей оказывает ему особое внимание, то это не моя проблема.

— Привлекательный ребенок, — сказала Луцилла.

Они еще некоторое время постояли у парапета, наблюдая за тренировочной игрой гхола Дункана Айдахо. Обе Преподобные Матери думали о Геазе, одной из первых учительниц, прибывших сюда для осуществления проекта гхола. Отношение Швандью не отличалось особой сложностью: Миссия Геазы была обречена на неудачу. Луцилла же думала иначе: Швандью и Геаза сильно усложнили мою задачу. Ни одна из женщин ни единым жестом не выдала этих мыслей, которые подтверждали их верность своим взглядам.

Наблюдая за ребенком, Луцилла по-новому оценила то, чего в действительности сумел достичь Тиран Бог-Император. Лето Второй использовал бесчисленные копии этих гхола на протяжение огромного срока в тридцать пять тысяч лет. В течение этого срока гхола беспрерывно сменяли друг друга. Да и сам Бог-Император Лето Второй не был просто слепой силой природы. Он был величайшим Джаггернаутом человеческой истории, изменявшим все на свете: социальные системы, естественную и противоестественную ненависть, формы правления, ритуалы (запретительные и предписывающие), религиозные привычки и религиозные переживания. Сокрушающая длань Тирана коснулась всего, в том числе и Бене Гессерит.

Лето Второй называл это Золотым Путем, и выдающейся фигурой на этом пути всегда была копия Дункана Айдахо. Луцилла изучала донесения Бене Гессерит — возможно, самые лучшие образчики этого жанра во всей обитаемой вселенной. Даже сегодня на большинстве старых имперских планет новобрачные разбрызгивают воду на восток и на запад, произнося на местных языках: «Пусть твое благословение вернется к нам от нашего приношения, о Бог Бесконечной Силы и Бесконечной Милости».

Когда-то этот ритуал был прерогативой Говорящих Рыб и их покорного воле Императора священства — это усиливало послушание и почитание Божества. Но феномен начал жить собственной жизнью и постепенно превратился в навязчивость, охватившую все слои общества. Даже самые сомневающиеся верующие говорили: «Ну что ж, во всяком случае, от этого не будет никакого вреда». То было достижение, перед которым в благоговейном ужасе преклонялись даже изощренные конструкторы религий из Защитной Миссии Бене Гессерит. Тиран сумел превзойти их на этом поприще. Даже теперь, спустя полторы тысячи лет после смерти Тирана, Сестры были бессильны развязать узел этого достижения Лето Второго.

— Кто отвечает за религиозное воспитание ребенка? — спросила Луцилла.

— Никто, — ответила Швандью. — Кому это надо? Если он при пробуждении автоматически усвоит свой исходный образ, то вместе с ним он усвоит и религиозные идеи. Если надо, то мы будем разбираться именно с ними.

Тем временем мальчик закончил свои упражнения. Не удостоив женщин взглядом, он покинул двор через расположенные слева широкие двери. Патрин, тоже не взглянув на Преподобных Матерей, тотчас же покинул свой пост.

— Пусть тебя не вводит в заблуждение простое поведение людей Тега, — сказала Швандью. — У них глаза на затылке. Мать, родившая Тега, была, как тебе известно, одной из нас. Он учит, что с этими гхола лучше не иметь дела!

Глава 2

Взрыв — это сжатие времени. Существует точка зрения, что в какой-то степени все доступные наблюдению изменения во вселенной являются взрывными по своей природе; в противном случае они были бы незаметны. Медленные изменения гладкого континуума, при их достаточно медленном темпе, остаются незамеченными наблюдателем из-за краткости времени, имеющегося в его распоряжении. Поэтому на основании своего опыта я могу сказать, что видел изменения, которые остались незамеченными.

Лето II

Освещенная утренним солнцем женщина, стоявшая перед столом, за которым сидела Верховная Преподобная Мать Альма Мавис Тараза, была высокой и грациозной. Длинная черная аба, ниспадавшая сверкающим водопадом с плеч до самого пола, не могла скрыть гибкости и изящества движений ее обладательницы.

Подавшись вперед, Тараза просматривала закодированные шифром Бене Гессерит записи, которые проецировались сейчас на поверхность стола и предназначались только для ее глаз.

На поверхности стола появилась надпись «Дарви Одраде», после чего последовала краткая биография, которую Тараза знала уже во всех подробностях. Подобный тайный дисплей служил нескольким целям — он обеспечивал напоминание необходимых для работы деталей, позволял выиграть время в необходимых случаях, когда можно было сделать вид, что разглядываешь записи, кроме того, такой журнал позволял принять окончательное решение в случае, если в ходе беседы всплывали какие-либо негативные факты.

Одраде родила для Бене Гессерит девятнадцать детей, сообщили Таразе проплывающие перед глазами буквы. Все дети были рождены от разных отцов. В этом не было бы ничего необычного, но даже при самом пристальном взгляде нельзя было сказать, что столь частые роды сказались на фигуре Одраде. Черты лица носили отпечаток врожденной надменности, которую подчеркивали длинный нос и острые выдающиеся скулы. Все черты словно спускались вниз, указывая на узкий вытянутый подбородок. Рот, однако, был полным и чувственным, обещая страсть, которую Одраде умела обуздывать.

Мы всегда можем положиться на гены Атрейдесов, подумала Тараза.

Занавеска затрепетала на ветру, и Одраде, оглянувшись, посмотрела на нее. Женщины находились в малом зале утренних приемов Таразы — элегантно обставленном помещении в зеленых тонах. Контрастом выделялось лишь кресло арктически белого цвета, на котором восседала Тараза. Сводчатое окно выходило на восток, в сад и на лужайку; вдалеке виднелись заснеженные вершины гор Планеты Капитула.

Не отрывая взгляда от стола, Тараза заговорила:

— Я очень рада, что вы обе — ты и Луцилла — приняли назначение. Это сильно облегчает мою задачу.

— Я очень хочу познакомиться с Луциллой, — сказала Одраде, глядя сверху вниз на голову Таразы. Говорила Дарви глубоким и нежным контральто.

Тараза откашлялась.

— В этом нет никакой необходимости. Луцилла — один из наших лучших импринтеров. Естественно, каждая из вас подверглась идентичной процедуре освобождения от условностей, чтобы подготовить вас к вашей миссии.

В небрежном тоне Таразы было что-то оскорбительное, и только привычка к длительному общению с ней удержала Одраде от открытого негодования. Отчасти оно было вызвано словами «освобождение от условностей», догадалась Одраде. Предки Атрейдесов росли бунтарями, готовыми восстать из-за одного слова. Казалось, вся женская память Одраде была освобождена от оков и предоставлена подсознанию, свободному от всяких рациональных понятий.

Только либералы могут по-настоящему мыслить. Только либералы являются интеллектуалами. Только либералы способны понять нужды своих современников.

Сколько порока заключали в себе эти слова! — подумала Одраде. Какое требовательное и капризное «эго» прячется за этой словесной завесой.

Одраде напомнила себе, что Тараза, несмотря на свой оскорбительно-небрежный тон, употребила слово «свобода» в его исконном католическом смысле. Обобщающее образование Луциллы было тщательно скопировано с образования, полученного Одраде.

Тараза удобно откинулась на спинку кресла, но по-прежнему не отрывала взгляд от поверхности стола. Свет из восточного окна падал ей прямо на лицо, отбрасывая тень от носа и подбородка. Маленькая женщина немногим старше Одраде, Тараза до сих пор сохранила следы красоты, которая делала ее одной из лучших селекционерок, особенно в случаях с трудными производителями. Лицо было замечательно красивым — удлиненный овал с мягкой округлостью щек. Черные волосы, уложенные в высокую прическу, были гладко зачесаны назад с высокого лба. Говорила она почти не раскрывая рта, демонстрируя потрясающее владение мимикой. Ни один человек не мог избежать притяжения глаз Таразы. Синева радужки соперничала с синевой склер. В целом лицо Верховной Преподобной Матери представляло собой маску учтивости, за которой тщетно было пытаться разглядеть какие-либо эмоции.

Тем не менее Одраде хорошо понимала состояние духа Верховной Преподобной Матери. Вот сейчас она что-то пробормочет. Словно повинуясь этому тайному приказу, Тараза действительно что-то тихо пробурчала.

Верховная Мать напряженно думала, читая на дисплее биографические данные Одраде. Многие пункты этой биографии привлекали ее пристальное внимание.

Это было обнадеживающим признаком. Тараза не верила в такую мифическую вещь, как некая благодетельная сила, охраняющая человечество. Главными, заслоняющими по значимости все остальное, были для Таразы Защитная Миссия и Община Сестер. Все, что служило целям этих организаций, пусть даже махинации давно умершего Тирана, можно было считать благом. Все остальное было злом. Нашествие женщин из Рассеяния — этих чужаков, которые именовали себя Почтенными Матронами, — было воистину злом — пришельцам нельзя было доверять ни на йоту. Единственными надежными людьми для Таразы были члены Бене Гессерит, даже те Преподобные Матери, которые стояли в открытой оппозиции — именно эти люди были ее последним резервом, именно им и только им можно было доверять.

По-прежнему не глядя на Одраде, Тараза заговорила:

— Знаешь, что при сравнении тысячелетий, прошедших до эпохи Тирана, с временем, протекшим после его смерти, поражает резкое уменьшение числа крупных конфликтов. Со времени смерти Тирана количество таких конфликтов составляет менее двух процентов от числа конфликтов в предшествующие эпохи.

— Насколько нам это известно, — поправила Верховную Мать Одраде.

Тараза быстро взглянула на Одраде и снова опустила глаза.

— Что?

— Мы не знаем, сколько войн произошло вне известных нам пределов. Есть ли а твоем распоряжении статистика Рассеяния?

— Конечно нет.

— Смысл твоих слов заключается в том, что Лето удалось усмирить нас, — сказала Одраде.

— Ну, если тебе угодно так считать, — протянула Тараза и уставила маркер в какое-то место на невидимом Одраде дисплее.

— Может быть, в этом есть некоторая заслуга нашего возлюбленного башара Майлса Тега или его талантливых предшественников? — спросила Одраде.

— Мы специально подбирали этих людей.

— Я не вижу смысла в этой военной дискуссии, — заявила Одраде. — Какое отношение она имеет к нашей проблеме?

— Есть люди, которые думают, что мы хотим совершить отвратительный переворот, чтобы вернуть мир к состоянию, в котором он пребывал до Тирана.

— Вот как, — Одраде презрительно сжала губы.

— Некоторые группы Заблудших Созданий продают оружие любому, кто хочет или может его купить.

— А конкретно?

— На Гамму рекой течет самое современное и сложное оружие и нет никаких сомнений в том, что тлейлаксианцы разрабатывают еще более отвратительные его образцы.

Тараза откинулась на спинку кресла, помассировала виски и заговорила тихим, почти задумчивым голосом:

— Мы полагаем, что принимаемые нами великие решения зиждутся на высоких принципах.

С этим Одраде была согласна, она и сама давно это поняла.

— Сомневается ли Верховная Мать в праведности Бене Гессерит?

— Сомневаюсь? О нет. Но я испытываю какую-то фрустрацию и подавленность. Мы всю жизнь не покладая рук работаем ради этих чистых целей, но чего мы достигаем в конце? Мы видим, что многие дела, которым мы посвятили всю свою жизнь, явились результатом мелких решений, родившихся в результате стремления их авторов к личному комфорту, решений, которые не имеют в своей основе ничего общего с теми высокими идеалами, для осуществления которых мы живем и трудимся. В действительности же ставкой являлись светские рабочие соглашения, удовлетворявшие мелкие потребности тех, кто реально мог принимать решения.

— Я слышала, что ты называешь это политической необходимостью, — сказала Одраде.

Тараза взяла себя в руки и заговорила, не отрывая взгляда от дисплея на столе:

— Если мы позволим себе застыть в своих суждениях, то это будет означать угасание Бене Гессерит.

— В моей биографии ты не найдешь мелких корыстных решений, — заявила Одраде.

— Я ищу в ней слабости, темные пятна.

— Их ты тоже не найдешь.

Тараза с трудом удержала улыбку. Она поняла смысл этого эгоцентричного замечания: Одраде хотелось уколоть Верховную Мать. Одраде была хороша тем, что, проявляя, казалось бы, искреннее нетерпение, хранила при этом полное спокойствие и умение ждать практически до бесконечности.

Увидев, что Тараза не реагирует на ее колкости, Одраде последовала ее примеру — погрузилась в безмятежное ожидание — спокойное, размеренное дыхание, ясный и трезвый ум. Давным-давно в школах Бене Гессерит Одраде научили делить прошлое и настоящее на два самостоятельных, одновременно движущихся потока. Наблюдая непосредственное окружение, она умела собирать воедино фрагменты и осколки прошлого и рассматривать их как бы на экране, расположенном на фоне настоящего.

Работа памяти, подумала Одраде. Некоторые необходимые вещи надо изгнать и уложить на дно памяти. Уничтожить барьеры. Когда все остальное становится скучным и пресным, остается ее запутанное детство.

Было время, когда Одраде жила как большинство детей: в доме вместе с мужчиной и женщиной, которые, если и не были ее настоящими родителями, выступали в данном случае in loco parentis. Все ее знакомые сверстники жили в таких же условиях. У всех этих детей были папы и мамы. Иногда работал только папа, но бывали случаи, когда на работу ходила мама. Мама Одраде не ходила на работу и сидела дома с ребенком, что избавило девочку от забот приходящей няни. Позже Одраде узнала, что ее биологическая мать заплатила большую сумму денег для того, чтобы надежно спрятать ребенка женского пола и одновременно иметь возможность не терять ее из виду.

— Она спрятала тебя у нас потому, что очень любила тебя, — объяснила приемная мать, когда Одраде была достаточно взрослой, чтобы понять это. — Поэтому тебе не надо никому рассказывать, что не мы твои настоящие родители.

Еще позже Одраде поняла, что любовь не имела к этому никакого отношения. Преподобные Матери никогда не руководствовались в своихдействиях такими приземленными мотивами, а биологическая мать Одраде была Сестрой Бене Гессерит.

Вся эта история была открыта Одраде по заранее разработанному плану. Ее имя Одраде. Дарви ее называли те, кто не пытался внушить ей любовь и не сердился на нее. Сверстники, естественно, сократили это прозвище до Дар.

Не все, однако, шло по исходному плану. Одраде хорошо помнила узкую койку в комнате, оживленной изображениями животных и фантастическими ландшафтами на пастельно-голубых стенах. Весной и летом белые занавески лениво шевелились от дуновений утреннего ветерка. Одраде помнила, как она прыгала на кровати — вверх-вниз, вверх-вниз. То была замечательная игра, прыгая, девочка заливалась веселым, счастливым смехом. Вот во время очередного прыжка ее ловят чьи-то сильные руки, мужские руки — вот и лицо мужчины — круглое, с маленькими усиками, которые касаются ее лица. Дарви хихикает от щекотки. Во время прыжков койка билась о стену, и в этих местах оставались выбоины.

Одраде с удовольствием обыгрывала эти воспоминания, неохотно сбрасывая их в поток рационального. Отметина на стене. Следы смеха и радости. Насколько важно было то, что обозначали эти мелкие вещи.

Странными были мысли о папе. Эти мысли, как и последние воспоминания о нем, не были ни радостными, ни счастливыми. Бывали моменты, когда он становился желчным и раздражительным, предупреждая маму, чтобы она не слишком «лезла в это дело». На лице его при этом отражалась угрюмая подавленность. В таком настроении голос его становился резким и лающим. Мама затихала, в глазах ее застывало беспокойство. Одраде чувствовала это беспокойство и страх — ее охватывала неприязнь к мужчине. Но женщина лучше знала, как поступать с ним в подобных случаях — она целовала его в шею и шептала на ухо нежные слова, поглаживая его по щеке.

Аналитику-проктору Бене Гессерит стоило немалого труда вытравить из сознания Одраде эти древние «естественные» эмоции. Но даже теперь остатки их все еще присутствовали в душе Одраде и от них надо было избавиться. Но все равно Дарви отдавала себе отчет в том, что старые чувства не исчезли полностью.

Наблюдая за тем, как Тараза просматривает ее биографические данные, Одраде силилась понять, видит ли Верховная Мать какие-либо темные пятна.

Они наверняка знают, что сейчас я вполне могу справиться с эмоциями, которые так волновали меня в те давние времена.

Как же давно это было. Однако следовало признать, что образы мужчины и женщины, жившие в глубинах памяти, были связаны с существом Одраде столь прочными нитями, что полностью разорвать их было невозможно, особенно память о маме.

Оказавшись в экстремальной ситуации, Преподобная Мать, родившая Одраде, спрятала дочь у этих людей на Гамму по причинам, которые были ей до сих пор не вполне ясны. Одраде не испытывала злобы по отношению к матери, понимая, что им обеим это было необходимо, чтобы выжить. Единственная проблема возникла из-за того факта, что приемная мать одарила Одраде чувством, которому не доверяли Преподобные Матери, — любовью.

Когда за Одраде прибыли Преподобные Матери, приемная мать не стала сопротивляться разлуке со своим ребенком. Две Преподобные приехали в сопровождении многочисленных прокторов — мужчин и женщин. Одраде потребовалось долгое время для того, чтобы понять значение этого трагичного поворотного момента. Женщина в глубине души всегда знала, что час разлуки неизбежно настанет. То был лишь вопрос времени. Только когда дни сложились в шесть стандартных лет, женщина начала надеяться, что девочка останется с ней навсегда.

Но вот явились Преподобные Матери со своими сильными слугами. Они ничего не забыли — Сестры Бене Гессерит выжидали удобного и безопасного момента, чтобы удостовериться, что никакой охотник не преследует запланированного потомка Дома Атрейдес.

Одраде видела, как приемной матери вручили большую сумму денег и как женщина швырнула деньги на пол. Но из ее уст не вырвалось ни одного слова протеста. Взрослые люди понимают, что у кого власть — у того и сила.

Зажатые в самых потаенных уголках души чувства встрепенулись, и Одраде вспомнила, как женщина, не издав ни единого звука, села на стул с высокой прямой спинкой, стоявший у окна, и принялась молча, обхватив себя руками, раскачиваться взад и вперед, словно онемев от горя.

Пользуясь Голосом, изощренными уловками, курением одурманивающих трав и подавляющим авторитетом, Преподобные Матери заманили Одраде в ожидавший на улице экипаж.

— Ты уезжаешь очень ненадолго. Нас послала за тобой твоя настоящая мать.

Одраде чувствовала, что это ложь, но любопытство пересилило. Моя настоящая мать!

Одраде так и запомнила навсегда свою единственную настоящую мать: женщина с помертвевшим от горя лицом сидит на стуле с высокой спинкой и, обхватив себя руками, раскачивается взад и вперед, стараясь унять невыносимую душевную боль.

Позже, когда Одраде заговорила о возвращении к той женщине, Преподобные Матери включили ее опыт в курс подготовки Сестер Бене Гессерит.

«Любовь приводит к несчастью. Любовь — очень древняя сила, и в давние времена она сыграла свою роль в сохранении рода человеческого. Но с тех пор утекло много воды, и теперь любовь не нужна для выживания вида. Запомните ошибку этой женщины и ее боль».

Став подростком, Одраде несколько модернизировала свои мечты. Она действительно вернется после того, как станет полноценной Преподобной Матерью. Она вернется и найдет ту любящую женщину, несмотря на то, что не знает никаких ее имен, кроме «мамы» и «Сибии». Одраде помнила, как взрослые, смеясь, называли маму Сибией.

Мама Сибия.

Однако Сестры распознали ее мечты и добрались до их источника, включив и его в свои уроки.

«Мечты и фантазии суть первое пробуждение того, что мы называем параллельным потоком. Это исключительно важный инструмент рационального мышления. С помощью этого инструмента ты сможешь очистить разум и сделать его пригодным для более качественного мышления».

Параллельный поток.

Одраде внимательно вгляделась в лицо Таразы, сидевшей за столом, залитым ярким утренним светом. Детская травма должна быть встроена в реконструированное вместилище памяти. Все это происходило очень давно на Гамму, планете, которую после Великого Голода и Рассеяния восстановили люди с Дана, Дана, который в те дни носил название Каладан. Одраде полностью овладела своей способностью к рациональному мышлению, воспользовавшись памятью других, которая затопила ее сознание во время мучительного испытания Пряностью, — испытания, после которого она стала полноценной Преподобной Матерью.

Параллельный поток… Фильтр сознания… Другие памяти.

Какими мощными орудиями снабдили ее Сестры! Какими опасными орудиями. Все эти чужие жизни, прятавшиеся до поры за занавесом сознания, были инструментом выживания, а отнюдь не средством удовлетворения праздного любопытства.

Тараза заговорила, не отрывая глаз от текста, который проплывал перед ее глазами:

— Ты слишком глубоко зарываешься в памяти других людей. Это лишает тебя энергии, которая должна быть использована более целесообразно.

Верховная Мать вперила в Одраде пристальный взгляд своих синих глаз.

— Временами ты доходишь до пределов переносимости плоти. Это может привести тебя к преждевременной смерти.

— Я очень осторожна в употреблении Пряности, Преподобная.

— И продолжай в том же духе. Меланжи надо принимать ровно столько, насколько ты хочешь проникнуть в прошлое.

— Ты нашла мои пятна?

— Гамму!

Одно это слово стоило длинной речи.

Одраде все поняла. Дело было в той неизбывной травме потерянных лет на Гамму. Это было отвлечение, которое необходимо искоренить и сделать приемлемым для разума.

— Но меня посылают на Ракис, — попыталась возразить Одраде.

— Чтобы посмотреть, насколько хорошо ты помнишь изречения, касающиеся умеренности. Вспомни, кто ты!

Я Одраде, подумала женщина.

В школах Бене Гессерит не употребляли первых имен, во время перекличек назывались вторые имена. Подруги и знакомые воспринимали этот обычай и в обиходе обращались друг к другу тоже только по вторым именам. Воспитанницы рано начинали понимать, что употребление первого, тайного, интимного имени есть способ заманить человека в ловушку привязанности.

Тараза, которая была на три класса старше Одраде, получила задание «опекать молоденькую девочку», естественно, под пристальным наблюдением опытных учителей.

«Опека» заключалась в присмотре за младшими, но суть ее была гораздо глубже — в обучении лучших воспитанниц с помощью старших сверстниц, с которыми у опекаемых складывались более тесные, чем с учителями, отношения. Тараза, имевшая доступ к досье своей подшефной, начала называть девушку Дар. Та в ответ стала называть свою опекуншу Тар. Постепенно эти два сокращения стали настолько часто произноситься вместе, что слились практически в одно имя — Дар и Тар. Преподобные Матери, узнав об этом, упрекнули девочек за столь дерзкую игру, но и сами они время от времени, забавляясь, произносили их имена вместе.

Вот и сейчас Одраде взглянула на Таразу и произнесла:

— Дар и Тар.

Улыбка тронула краешки губ Таразы.

— Интересно, что такое может содержаться в моем досье, чего бы ты и так не знала наизусть? — спросила Одраде.

Тараза откинулась на спинку кресла, подождала, когда оно изменит конфигурацию, приспособившись к новому положению тела, и, положив руки на стол, взглянула на более молодую женщину.

В сущности, она не столь уж моложе меня, подумала Верховная Мать.

Однако со времен школы Тараза думала об Одраде только как о девочке, которая учится в младшей группе. Это навсегда проложило между ними пропасть, которую они не смогли преодолеть, несмотря на то, что миновали многие годы.

— Будь осторожна вначале, Дар, — предостерегающе произнесла Тараза.

— Эта программа началась так давно, что о начале не может быть и речи, — ответила Одраде.

— Но ты только начинаешь заниматься этим проектом, — возразила Тараза. — Собственно, мы все сейчас стоим у самых истоков дела, к которому не осмеливались приступать раньше.

— Могу ли я сейчас изучить все материалы, касающиеся проекта гхола?

— Нет.

Вот так. Весь этот высокий диспут и необходимость «понимать свою роль» были перечеркнуты одним-единственным словом. Но Одраде действительно все поняла. Капитул Бене Гессерит заложил основы функционирования ордена много тысячелетий назад, и эти принципы практически не изменились. Подразделения Бене Гессерит были разделены жесткими вертикальными и горизонтальными барьерами, представляя собой изолированные группы, которые подчинялись приказам, исходившим сверху, из единого командного пункта, к которому сходились нити из разделенных ячеек ордена. Обязанности (которые, скорее, следовало бы назвать «предписанными ролями») выполнялись внутри изолированных друг от друга ячеек. Действующие в одной ячейке не знали о других исполнителях, которые работали над той же проблемой в соседних ячейках.

Но я же знаю, что в параллельной ячейке работает Преподобная Мать Луцилла, подумала Одраде. Это логический ответ.

Она осознала необходимость. Такая структура была заимствована у древних, глубоко законспирированных революционных организаций. Члены Бене Гессерит всегда смотрели на себя, как на перманентных революционеров. Совершаемая ими революция была на время приостановлена в период правления Тирана Лето II.

Приостановлена, но не повернута вспять и не подавлена, напомнила себе Одраде.

— Скажи, видишь ли ты какую-либо опасность и угрозу для Сестер в том деле, к которому ты приступаешь? — спросила Тараза.

Это было одно из особых требований Таразы, отвечать на которые Одраде привыкла, не тратя лишних слов и не подыскивая долгих объяснений, — это могло и подождать. Она быстро ответила:

— Самое худшее случится, если мы не сможем действовать.

— Мы рассудили, что дело может оказаться опасным, — сухим, отчужденным тоном произнесла Тараза. Она не любила будить в Одраде этот талант. Женщина обладала врожденным даром чувствовать ситуации, угрожающие безопасности Общины Сестер. Этот неуправляемый дар она унаследовала от Атрейдесов, которые вообще обладали многими опасными талантами. В папке досье Одраде стояла специальная отметка: «Следует внимательно следить за потомством». И за ними следили — двое из детей Одраде были без лишнего шума преданы смерти.

Мне не следует пробуждать сейчас талант Одраде, подумала Тараза, даже на единое мгновение.

Правда, искушение сделать это было нестерпимо.

Тараза выключила дисплей на столе и внимательно посмотрела в глаза Одраде.

— Даже если ты найдешь идеального партнера, ты не должна скрещиваться с ним без нашего разрешения. Ты не смеешь этого делать, находясь вдалеке от нас.

— Это была ошибка моей биологической матери, — сказала Одраде.

— Ее ошибкой было то, что о ее скрещивании узнали!

Одраде и раньше слышала это суждение. У линии Атрейдесов было свойство, требовавшее неусыпного внимания повелительниц скрещивания. То был, конечно, дикий талант. Одраде знала об этом — дикий талант Атрейдесов привел к рождению Квисатц Хадераха и Тирана. Чего же теперь ищут повелительницы скрещивания? Неужели теперь их подход стал чисто негативным? Никаких опасных скрещиваний! Сама Одраде после рождения не видела ни одного из своих детей, что, впрочем, не считалось странным в Общине Сестер. Не видела она и записей в своем генетическом файле. В этих делах Бене Гессерит действовал с надлежащей конспирацией.

Кстати, мне запрещали пользоваться доступом к чужой памяти!

Одраде нашла пустые пространства в своей памяти и открыла их. Вероятно, только Тараза и еще две Преподобные Матери — члены Совета (скорее всего, Беллонда и еще одна престарелая Преподобная Мать) имели доступ к файлам скрещивания.

Неужели Тараза и другие поклялись до самой смерти не раскрывать эту ценнейшую информацию аутсайдерам? Но в конце концов это был точно выверенный ритуал, позволявший сохранить генетическую преемственность в случае, если занимающая ключевое положение Преподобная Мать умрет вдали от своих Сестер, лишенная шансов проследить все заключенные в ней жизни. Этот ритуал часто использовался во времена правления Тирана. Какие же ужасные были эти времена! Как страшно было сознавать, что все революционные ячейки прозрачны для беспощадного взора Тирана! Чудовище! Одраде знала, что Сестры никогда не тешили себя иллюзией того, что Лето воздержался от уничтожения Бене Гессерит лишь из верности своей бабке, госпоже Джессике.

Ты здесь, Джессика?

Одраде почувствовала какое-то внутреннее волнение. То была неудача одной из Преподобных Матерей: «Она позволила себе влюбиться!» Такая малость и такие катастрофические последствия. Тридцать пять столетий тирании!

Золотой Путь. Бесконечность? Что сказать о тех бесчисленных триллионах несчастных, разлетевшихся по вселенной? Какую опасность и угрозу таили в себе те Потерянные, которые теперь возвращались домой?

Словно читая мысли Одраде, Тараза заговорила:

— Вернувшиеся из Рассеяния уже здесь… и ждут своего часа, чтобы нанести удар.

Одраде услышала скрытый аргумент. С одной стороны, это опасно, но с другой… с другой, это потрясающе заманчиво. Так много великих неизвестных в этом грозном уравнении. Община Сестер с ее талантами, подогретыми на протяжении тысячелетий благодатной меланжей, — чего не может она сделать с таким неисчерпаемым запасом необработанного человеческого материала? Стоит только подумать о неисчерпаемом генофонде пришельцев! Сколько талантов прилетело из бесчисленных галактик в то время, как они могли быть навеки утрачены для целей великого скрещивания!

— Невежество порождает величайшие ужасы, — сказала Одраде.

— И величайшие амбиции, — продолжила Тараза.

— Так я отправляюсь на Ракис?

— Непременно. Я нахожу, что ты пригодна для выполнения задачи.

— Или ты все же не станешь меня назначать?

Это было продолжением их старой пикировки, которая началась еще в школьные годы. Тараза, однако, сразу поняла, что Одраде действует не вполне осознанно. Слишком многое переплелось в памяти этих двух женщин: Дар и Тар. На это стоило посмотреть!

— Помни о своей верности, — проговорила Тараза.

Глава 3

Наличие кораблей-невидимок создает возможность безнаказанного уничтожения этих планет. Можно, например, направить на такую планету астероид или поразить ее население неким сексуальным извращением — в таком случае люди начнут сами уничтожать друг друга. Почтенные Матроны, по всей видимости, предпочитают последнее.

Анализ Бене Гессерит

Со своего места во дворе Дункан Айдахо внимательно следил за наблюдавшими за ним людьми. Первый — Патрин, но его можно было не принимать в расчет. Но напротив Патрина стояли Преподобные Матери, а они действовали Дункану на нервы своим вниманием. Айдахо взглянул на Луциллу. Новенькая, подумал он. Эта мысль наполнила его странным волнением, от которого он избавился, выполнив комплекс упражнений.

Дункан исполнил три части тренировки, предписанной Тегом Майлсом, и вскользь подумал о том, что Патрин непременно доложит Майлсу об успехах мальчика. Дункан любил Тега и старину Патрина, чувствуя, что это отношение взаимно. Однако появление в Убежище новой Преподобной Матери сулило какие-то интересные изменения. Во-первых, она моложе всех других. Во-вторых, эта женщина не прятала от него глаз, как это делали все другие Преподобные Матери, — это был неотъемлемый признак принадлежности к ордену Бене Гессерит. Например, при первом знакомстве с Швандью он встретился со взглядом глаз, спрятанных за контактными линзами, скрывавшими пристрастие к Пряности. Белки глаз были подернуты мелкой сеточкой кровеносных сосудов, что придавало глазам выражение усталости. От одной из служанок Убежища Дункан слышал, что линзы Швандью носила, кроме всего прочего, из-за того, что страдала врожденным наследственным астигматизмом — то была плата за другие достоинства, которые она передала своим потомкам.

В то время эти слова были лишены для Дункана большого смысла, но он навел справки в библиотеке, хотя сведения, которые он нашел, были неполными и отрывочными. Сама Швандью уклонилась от ответов на вопросы мальчика, но по поведению учителей Айдахо понял, что рассердил Преподобную своим любопытством. Это было типично для Швандью — срывать свой гнев на других.

В действительности, как думалось мальчику, Швандью рассердилась на него за прямой вопрос — не является ли она сама его биологической матерью.

Теперь же Дункан уже давно знал, что он — человек в своем роде особенный и отличный от других. В разветвленных коридорах Убежища Бене Гессерит было несколько мест, куда ему не разрешалось входить. Мальчик нашел, однако, способы обойти эти запреты и сквозь толстые стекла дверей и окна сумел разглядеть охрану и большие пространства земли, которые легко простреливались продольным огнем из расположенных здесь же дотов. Майлс Тег сам научил мальчика пользе такого расположения дотов.

Сейчас планета называлась Гамму, но когда-то она называлась Гьеди Один, но человек по имени Гурни Халлек переименовал ее. Все это очень древняя история. Древняя и очень скучная. От грязи этой планеты до сих пор исходил слабый запах горького масла, столь характерного для Гьеди времен, предшествовавших Дану. Все изменилось, как рассказывали учителя, за те тысячи лет, что на планете культивируют специальные растения. Айдахо и сам видел вокруг Убежища густые заросли хвойных деревьев.

Продолжая исподволь наблюдать за Преподобными Матерями, Айдахо несколько раз прошелся колесом, играя напряженными гибкими мышцами, как его учил Тег Майлс.

Тег преподавал способы защиты планеты от вторжения. Вокруг Гамму вращались по орбитам наблюдательные спутники. Семьям членов экипажей запрещалось жить на борту этих спутников, что и служило залогом бдительности наблюдателей. Где-то среди межзвездных кораблей курсировали в космосе, корабли-невидимки, экипажи которых целиком состояли из людей башара и Сестер Бене Гессерит.

— Я бы никогда не принял этого назначения, если бы не получил всех необходимых полномочий по организации обороны, — объяснял Тег.

Дункан понял, что именно он был этим таинственным назначением. Убежище было создано только для того, чтобы оберегать его, Дункана Айдахо. Спутники-наблюдатели и корабли-невидимки были частью системы, созданной Тегом для эффективной обороны Убежища.

Все это было частью военного образования, элементы которого казались Дункану странно знакомыми. Изучая способы расположения участков обороны планеты, Дункан уже заранее знал, как следует располагать в космическом пространстве средства защиты. Вся система была очень сложна, но ее элементы — просты и легко поддавались усвоению. Это, например, касалось мониторинга состояния атмосферы и состава сыворотки крови обитателей планеты. Везде были врачи, нанятые Бене Гессерит.

— Болезни — это оружие, — сказал Дункану Тег, — и защита от него должна быть тщательно подготовлена.

Тег очень резко отзывался о пассивной обороне. Он называл ее «пережитком осадной ментальности, которая, как известно, веками порождала смертельно опасную слабость».

Когда Тег начинал говорить о военных науках, Дункан весь превращался во внимание. Патрин и книги в библиотеке подтверждали, что ментат башар Тег Майлс на протяжении длительного времени был и оставался большим авторитетом в этой области для Общины Сестер Бене Гессерит. Патрин часто рассказывал мальчику о своей службе с Тегом, и последний неизменно представал в этих рассказах истинным героем.

— Подвижность — ключ к военному успеху, — учил Тег. — Если ты засел в форте, пусть даже этот форт имеет размеры целой планеты, то в конечном счете ты все равно окажешься уязвимым для противника.

К Гамму Тег относился без особой нежности.

— Я вижу, ты уже знаешь, что это место раньше называлось Гьеди Один. Здесь правили Харконнены, которые научили нес кое-каким полезным вещам. Теперь благодаря им мы знаем, каким жестоким может быть человеческое существо.

Вспомнив эти слова, Айдахо взглянул на Преподобных Матерей у парапета и понял, что в эту минуту они обсуждают его.

Я — назначение этой новой женщины?

Дункан терпеть не мог, когда за ним следят, и от души надеялся, что эта новая Преподобная Мать даст ему время побыть наедине с самим собой, прежде чем приступит к выполнению своего задания. Впрочем, она не выглядела жестокой. Новенькая совсем не похожа на Швандью.

Продолжая выполнять упражнения, Дункан непрестанно повторял про себя свою сокровенную литанию: Проклятая Швандью! Проклятая Швандью!

Швандью он ненавидел с девятилетнего возраста — уже целых четыре года, и полагал, что она не догадывается о его ненависти. Наверняка она уже забыла о том инциденте, который воспламенил ненависть Дункана.

Ему едва исполнилось девять, когда он ухитрился проникнуть в туннель, ведущий в один из дотов. В полутемном туннеле пахло плесенью и сыростью. Мальчик успел выглянуть наружу через бойницу дота, прежде чем его обнаружили и препроводили внутрь Убежища.

Это своеволие обернулось для Дункана жесткой лекцией Швандью — фигуры таинственной и страшной, человека, приказы которого должны исполняться неукоснительно и беспрекословно. Он и теперь продолжал так о ней думать, хотя уже давно знал о существовании Голоса, Повелевающего Голоса, с помощью которого Сестры Бене Гессерит могли сломить волю любого неподготовленного слушателя.

Ей надо подчиняться.

— Ты подверг дисциплинарному взысканию целое подразделение, — сказала тогда Швандью. — Эти люди будут жестоко наказаны.

Это было самое страшное из всего того, что она сказала. Дункан любил многих из охранников и частенько играл с ними, и теперь его друзьям повредит его самовольная отлучка в дот.

Айдахо знал, что значит быть наказанным.

Проклятая Швандью! Проклятая Швандью!

После нотации Швандью Дункан опрометью бросился к главному инструктору, Преподобной Матери Тамалейн — похожей на колдунью старухе с холодными, отчужденными манерами, снежно-белой шапкой волос над узким сухим и морщинистым лицом. Он попросил инструктора рассказать, какому именно наказанию подвергнут его друзей. Как ни странно, Тамалейн задумалась на мгновение, а потом заговорила сухим, скрипучим голосом:

— Наказание? Ну, ну…

Они сидели в тесной учительской рядом с большим залом, готовность которого к занятиям Тамалейн лично проверяла каждый вечер. В учительской была масса сложных и разнообразных приборов для записи и хранения информации, и Дункан предпочел бы учительскую библиотеке, но мальчика не пускали одного в эту святая святых. В комнате, под потолком которой плавали многочисленные светящиеся шары, было очень светло. Когда Дункан вошел, Тамалейн оторвалась от занятий, связанных о подготовкой его завтрашнего урока.

— Каждое наказание принимает форму некоего священного празднества, — заговорила Тамалейн. — Охранники, несомненно, понесут суровое наказание. Очень суровое.

— Празднество? — озадаченно спросил Дункан.

Тамалейн в своем крутящемся кресле повернулась лицом к Дункану и посмотрела ему в глаза. В ярком свете блеснул оскал ее искусственных металлических зубов.

— Для наказанных история всегда принимает дурной оборот, — сказала она.

Дункан отшатнулся при слове «история». Это был сигнал. Тамалейн приготовилась преподать мальчику еще один урок. Страшный и скучный урок.

— Наказание Бене Гессерит должно быть таким, чтобы его невозможно было забыть.

Дункан внимательно смотрел на старческий рот Тамалейн и вдруг понял, что ее слова основаны на собственном болезненном опыте. Ему, кажется, предстоит узнать нечто интересное!

— Наши наказания несут в себе неизбежный урок, — продолжала Тамалейн. — И этот урок страшнее, нежели простая физическая боль.

Дункан сидел на полу возле ее ног и снизу Сестра Тамалейн казалась огромной, зловещей, одетой в черное фигурой.

— Мы не наказываем смертельными муками, — говорила между тем Преподобная Мать. — Этот урок припасен для Преподобных Матерей, которые проходят испытание Пряностью.

Дункан кивнул. В библиотечных книгах упоминалось об испытании Пряностью — этом ритуале посвящения в Преподобные Матери.

— Тем не менее большие наказания очень болезненны, — говорила женщина. — Они болезненны и в эмоциональном плане. Та эмоция, которую мы возбуждаем, является главной эмоцией для основной слабости наказываемого, тем самым мы усиливаем воздействие наказания.

Слова Преподобной Матери наполнили Дункана огромным, неопределенным страхом. Что они собираются сделать с его охраной? Он не мог говорить, да в этом и не было нужды, Тамалейн еще не закончила свой монолог.

— Наказание всегда заканчивается десертом, — сказала она и хлопнула себя по коленям.

Десертом? Ах, да, она же говорила что-то о празднестве. Это часть торжественного банкета. Но разве банкет может быть наказанием?

— Это не настоящий банкет, это, если можно так выразиться, идея банкета, — сказала Тамалейн. Рука, похожая на птичью лапку, описала в воздухе окружность. — Десерт наступает иногда очень неожиданно. Наказуемый уже думает: Ах, кажется, я наконец прощен! Ты понимаешь?

Дункан отрицательно покачал головой. Нет, он ничего не понял.

— Наступает самый сладостный момент, — снова заговорила Тамалейн. — Ты прошел самые болезненные повороты банкета и наконец наступил миг, которым ты можешь насладиться. Но! В тот момент, когда ты откусываешь, как тебе кажется, самый лакомый кусок, наступает самое мучительное, то, ради чего и затевался весь банкет. Наступает понимание того, что наслаждения не будет. Действительно не будет. Это и есть конечная боль наказания Бене Гессерит. Суть его заключена в уроках нашей Общины.

— Но что именно она сделает с этими охранниками? — вырвалось у Дункана.

— Я не могу сказать, в чем будут заключаться конкретные элементы наказания того или иного человека. Мне нет нужды это знать. Могу только сказать, что каждый понесет свое наказание.

Больше Тамалейн не произнесла ни слова и снова вернулась к составлению урока на завтра.

— Мы поговорим с тобой завтра, — сказала Тамалейн на прощание. — О постановке ударений в словах разговорного галахского.

Никто, даже Тег и Патрин, не смог ответить на вопрос Дункана о том, в чем будет состоять наказание. Даже охранники, с которыми он встретился, отказались обсуждать с ним то, что их ожидало. Некоторые коротко отреагировали на его откровения, и никто больше не играл с ним. Наказанные не простили его, это было ясно как день.

Проклятая Швандью! Проклятая Швандью!

Да, именно тогда в его душе зародилась глубокая ненависть к ней. Она приняла на себя ненависть ко всем ведьмам и колдуньям мира. Неужели новая Преподобная Мать будет такой же, как старые?

Проклятая Швандью!

Он спрашивал саму Швандью, за что наказаны охранники. Она ответила после недолгого раздумья:

— Твое пребывание на Гамму опасно. Есть люди, которые хотят нанести тебе вред.

Дункан не спросил, за что. Это было еще одно табу — на такие вопросы никто никогда не отвечал. Никто, даже Тег, хотя само его присутствие говорило о том, что опасность действительно существовала.

А ведь Тег Майлс был ментатом, который наверняка знает ответы на множество и более сложных вопросов. Дункан часто видел, как загорались глаза старика, когда он своими мыслями бродил в далеких краях и временах. Но ментат не отвечал на вопросы мальчика.

— Почему мы здесь, на Гамму?

— От кого ты меня защищаешь? Кто хочет нанести мне вред?

— Кто мои родители?

Реакцией на эти вопросы было молчание, лишь иногда Тег говорил:

— Я не могу ответить на эти вопросы.

Искать ответы в библиотеке было бессмысленно. Дункан понял это, когда ему было еще восемь лет и когда главным инструктором была смененная Преподобная Мать Ларан Геаза — она была не такая древняя, как Швандью, но и ей, по прикидкам Дункана, было никак не меньше ста лет.

По его требованиям библиотека выдавала сведения только об истории Гамму/Гьеди, о Харконненах — их царствовании и падении и о военных доблестях Тега. Эти битвы были не слишком кровавы — не зря Тега называли «непревзойденным дипломатом». Однако, идя от одной даты к другой, Дункан проследил историю Бога-Императора и укрощения своего народа. Этот период истории овладел умом и душой мальчика на многие недели. Он нашел в архивах библиотеки старую карту и спроецировал ее на стену. Бесстрастный голос комментатора за кадром рассказал, что в этом месте был командный пункт Говорящих Рыб, покинутый во время Рассеяния.

Говорящие Рыбы!

Как страстно желал Дункан жить в то славное время и служить мужчиной-советником в этой женской армии, солдаты которой беззаветно поклонялись великому Богу-Императору.

Жить на Ракисе в те дни!

Тег на удивление охотно говорил о Боге-Императоре, всегда называя его Тираном. Запрет с этой темы был снят, и информация о Тиране рекой полилась на Дункана.

— Я когда-нибудь увижу Ракис? — спросил как-то Дункан у Геазы.

— Тебя и готовят для жизни на Ракисе, — был ответ.

Он поразил Дункана. Все, чему его учили об этой планете, предстало перед мальчиком в новом свете.

— Почему я буду там жить?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

С новым рвением Дункан принялся за свои изыскания о таинственной планете с ее несчастным культом Шаи-Хулуда и Расщепленным Богом. Черви! Бог-Император превратился в червей. Эта идея наполнила душу Дункана небывалым благоговейным ужасом. В этом действительно было нечто, достойное искреннего почитания. Что заставило человека претерпеть такую страшную метаморфозу?

Дункан знал, что думает охрана и другие люди в Убежище по поводу Ракиса и ядра тамошнего священства. Насмешки и издевательские замечания сказали мальчику все лучше, чем самые пространные лекции.

— Вероятно, мы никогда не узнаем об этом полной правды, но знаешь, парень, поверь мне, это не религия для солдата, — заявил Дункану Тег.

Эту мысль подытожила Швандью:

— Ты должен знать о Тиране, но не обязан разделять его религию. Презирай ее, она ниже твоего достоинства.

Каждую свободную минуту Дункан тратил на то, чтобы узнать что-то новое об интересующем его предмете. Айдахо прочитал Священную Книгу Расщепленного Бога, Охранную Библию, Оранжевую Католическую Библию и даже Апокрифы. Он узнал о давно исчезнувшем Бюро Веры и «Перле, который есть Солнце Понимания».

Сама идея червей буквально околдовала Дункана. Какие они большие! Самый большой экземпляр, растянувшись, сможет достать от одного конца Убежища до другого. До времен Тирана люди ездили верхом на червях, но теперь священники Ракиса запретили делать это.

Дункана захватили отчеты об археологической экспедиции, которая открыла примитивный потайной дворец Тирана на Ракисе. Место, где он находился, называется Дарэс-Балат. На отчете руководителя экспедиции Хади Бенотто стояла пометка: «Запрещено священством Ракиса». Номер файла, где располагались материалы Бенотто, имел длинный номер, а его содержание заворожило юного Айдахо.

— Значит, в каждой частице нынешних червей таится кусочек сознания Бога-Императора? — допытывался Дункан у Геазы.

— Да, так говорят, — ответила Преподобная Мать. — Но даже если это и правда, то в нынешних червях нет сознания и души Тирана, который сам говорил, что его ожидает вечный сон.

На каждом уроке мальчику читали специальную лекцию, в которых учителя Бене Гессерит объясняли ему суть религиозных учений. В процессе занятий всплыли изречения: «Девять дочерей Сионы» и «Тысяча сыновей Айдахо».

Встретившись с Геазой, мальчик спросил:

— Мое имя тоже Дункан Айдахо. Что это может значить?

Геаза всегда двигалась так, словно ее тяготило сознание своей неудачи — голова ее постоянно клонилась вниз, а водянистые глаза вечно уставлены в пол. Встреча произошла вечером в длинном коридоре, ведущем в зал практических занятий. Услышав вопрос, Преподобная Мать заметно побледнела.

Она ничего не ответила, но Дункан не отставал:

— Я являюсь потомком Дункана Айдахо?

— Ты должен спросить об этом Швандью, — выдавила из себя несчастная Геаза.

Это был до боли знакомый ответ, и мальчик разозлился. Она сказала это только затем, чтобы заткнуть ему рот и прекратить дальнейшие расспросы. Швандью, однако, оказалась более откровенной, чем он рассчитывал.

— В тебе течет та же кровь, что и в Дункане Айдахо.

— Кто мои родители?

— Они давно умерли.

— Как они умерли?

— Я не знаю, мы получили тебя, как сироту.

— Тогда почему есть люди, которые хотят нанести мне вред?

— Они боятся того, что ты можешь сделать.

— В чем же заключается то, что я могу сделать?

— Учи свои уроки. Ты все узнаешь, когда придет время.

Заткнись и учись. Тоже вполне знакомый ответ.

Он подчинился, потому что знал, что дальнейшее упорство ни к чему не приведет. Дверь захлопнулась, Преподобная больше ничего не скажет. Теперь любознательность мальчика имела другую пищу — сообщения времен Великого Голода и Рассеяния, информация о невидимых дворцах и межзвездных кораблях, которые никто не мог выследить, даже люди, обладавшие мощнейшим предзнанием. Из этих источников мальчик и узнал, что потомки Дункана Айдахо и Сионы, этих древних людей, которые служили Богу-Императору, тоже были невидимы пророкам и обладателям предзнания. Даже Гильд-навигаторы, погруженные в глубочайший меланжевый транс, не могли чувствовать присутствия этих людей. В отчетах было сказано, что Сиона происходила из тщательно селекционированного рода Атрейдесов, а Дункан Айдахо был гхола.

Гхола?

Он перерыл всю библиотеку в поисках толкования диковинного слова. Оно оказалось сухим и бесстрастным: Люди, выращенные из трупных клеток в бродильных чанах в тканях аксолотлей на планете Тлейлаксу.

Бродильные чаны с аксолотлями?

«Тлейлаксианское приспособление для воспроизведения живых людей из трупных клеток».

Опишите гхола, потребовал Айдахо.

«Невежественная плоть, лишенная исходной памяти. См. «Чан с аксолотлями»».

В свои десять лет Дункан научился читать между строк и слышать информацию в многозначительном молчании. Он все понял из того, что решились открыть ему Преподобные Матери. На него словно снизошло откровение. Он знал! Ему было только десять лет, но он знал!

Я — гхола!

Он не помнил чан с аксолотлями, не помнил, как росли его клетки, из которых формировался младенец. Первым воспоминанием был образ Геазы, которая достает его из колыбели. Во взрослых глазах неприкрытое любопытство, сменившееся обычной настороженностью.

Получалось, что информация, которой его так неохотно снабжали обитатели Убежища, и данные библиотеки постепенно сложились в конкретный образ, и этим образом был он сам.

— Расскажи мне о Бене Тлейлаксу, — потребовал он у каталога библиотеки.

— Это народ, который делится на лицеделов и хозяев. Лицеделы — это стерильные, как мулы, люди, которые подчиняются хозяевам.

Зачем они сделали со мной это?

Приборы библиотеки вдруг стали отчужденными, от них явственно пахнуло опасностью. Айдахо испугался не того, что перед ним снова возникнет глухая стена, он боялся, что на этот раз получит ответ.

Почему я столь важен для Швандью и других?

Он чувствовал, что они водят его за нос — все, даже Тег и Патрин. Чем можно оправдать то, что из клеток мертвого человека делают гхола?

Следующий вопрос он задал после долгих раздумий и колебаний.

— Может ли гхола вспомнить, кто он?

— Это можно сделать.

— Каким образом?

— Существует психологическая идентичность гхола с набором исходных психологических ответов и реакций, которую можно включить, используя травму.

Но это же совсем не ответ!

— Но каким образом это можно сделать?

В этот момент в диалог вмешалась Швандью, которая явилась в библиотеку без предупреждения. Значит, что-то в его вопросах насторожило Преподобную Мать!

— В свое время тебе все станет ясно, — сказала она.

Она снизошла до разговора с ним. В этом чувствовались явные несправедливость и неискренность. Что в его сознании сказало Айдахо, что он несет в себе больше человеческой мудрости, чем те, кто претендует на верховенство. Его ненависть к Швандью разгорелась с новой силой. Она стала персонификацией всех тех, кто мучил его, не давая ответов на естественные вопросы.

Но сейчас его воображение было воспламенено. Он овладеет своей исходной памятью! Он почувствовал, что это правда. Он вспомнит своих родителей, свою семью, друзей… и врагов.

Айдахо тотчас спросил об этом Преподобную Мать:

— Вы изготовили меня из-за моих врагов?

— Ты уже научился молчанию, — ответила женщина. — Положись на это умение.

Очень хорошо! Именно так я и буду бороться с тобой, проклятая Швандью. Я буду молчать и учиться. Я не стану показывать тебе свои истинные чувства.

Она ему покровительствует. Ничего, скоро она перестанет это делать. Он победит их всех своей наблюдательностью и своим молчанием. Дункан выбежал из библиотеки и юркнул в свою комнату.

События последующих месяцев утвердили мальчика в уверенности, что он — гхола. Даже ребенок понимает, когда вокруг него происходит что-то необычное. Дункан иногда видел через забор других детей, которые гуляли по периметру ограды Убежища. Те дети ходили по дороге, смеялись и громко окликали друг друга. К этим детям не подходили взрослые и не заставляли их выполнять суровые обязанности, которые приходилось выполнять Дункану. Никакая Преподобная Мать Швандью не распоряжалась мельчайшими аспектами жизни гуляющих на воле детей.

Результатом этого открытия явилось большое изменение: Луран Геаза была отозвана и больше не вернулась в Убежище.

Она не должна была допустить, чтобы я узнал о гхола.

Истина, как объяснила Швандью, стоя у парапета и наблюдая за Айдахо, Луцилле в первый же день ее прибытия на Гамму, была несколько сложнее.

— Мы знали, что этот момент неизбежно наступит. Он узнает о существовании гхола и задаст свои вопросы.

— Мне кажется, что давно наступило время для того, чтобы образованием мальчика занялась сама Преподобная Мать. Думается, что назначение Геазы было ошибкой.

— Ты спрашиваешь моей оценки? — огрызнулась Швандью.

— Твои суждения настолько совершенны, что не могут быть оспорены? — заданный тихим голосом вопрос Луциллы прозвучал как звонкая пощечина.

Швандью замолчала почти на минуту. Собравшись с мыслями, она заговорила:

— Геаза говорила, что этот гхола сумел внушить ей любовь. Уезжая, она плакала и говорила, что будет очень скучать по мальчику.

— Разве ее не предупреждали об этом?

— Геаза не проходила наших тренировок.

— Итак, в тот момент вы заменили ее на Тамалейн. Я не знаю ее лично, но мне известно, что она довольно стара.

— Да, довольно стара.

— Как он отреагировал на удаление Геазы?

— Он спросил, куда она исчезла, но мы не ответили.

— Чего сумела достичь Тамалейн?

— На третий день ее пребывания здесь он спокойно заявил ей: «Я ненавижу тебя. Это именно то, чего от меня ждали?»

— Так быстро?

— Сейчас он наблюдает за нами и думает: «Я ненавижу Швандью. Буду ли я ненавидеть эту новенькую?» Но при этом он видит, что ты не похожа на остальных старых ведьм. Ты молода. Он поймет, что это очень важно.

Глава 4

Люди живут лучше всего, когда каждый знает свое место, когда каждый знает, какое именно место он занимает в общей схеме вещей и чего он может достичь. Уничтожьте это место и вы уничтожите личность.

Учение Бене Гессерит

Майлс Тег не хотел назначения на Гамму. Мастер оруженосец, приставленный к ребенку-гхола? Даже к такому ребенку, как этот, с накрученными вокруг него историями. Это было совершенно нежелательное вторжение вотлаженную пенсионную жизнь Тега.

Но… он всю жизнь был военным ментатом на службе у Бене Гессерит и не мог позволить себе рассчитать возможность неповиновения.

Quis custodiet ipsos custodes?

Кто будет охранять самих охраняющих? Кто проследит, чтобы стражи не напали на тех, кого они призваны оберегать?

Этот вопрос Тег на протяжении жизни обдумывал не один и не два раза. Ответом на этот вопрос стали главные принципы верности Тега Общине Бене Гессерит. Ты можешь говорить о Сестрах что угодно, но им никто не сможет отказать в постоянстве при достижении цели. Это качество было достойно восхищения.

Это была моральная, то есть нравственная цель, особо подчеркивал для себя Майлс.

Нравственная цель Бене Гессерит полностью соответствовала принципам самого Тега. То, что это были принципы Бене Гессерит, к которым сам Тег был кондиционирован, не подлежало никакому сомнению. Рациональное мышление, а у ментатов не бывает другого, могло привести только к такому заключению.

Тег переварил догмат и пришел к сути: если человек последует этим принципам, то вселенная станет лучше. Вопрос о справедливости не ставился при этом на повестку дня. Справедливость, правосудие… Правосудие требует обращения к закону, а он подобен ветреной дамочке, подверженной капризам и предрассудкам тех, кто вводит закон в действие. Нет, здесь вопрос заключался в честности, а это гораздо более глубокая материя. Человек, которого судят, должен сознавать, что с ним поступают честно.

Для Тега утверждение «буква закона должна быть соблюдена» таило в себе опасность, угрожающую самим основам его убеждений. Честность требовала соглашения, предсказуемого постоянства, и превыше всего — верности друг другу всех членов иерархии сверху донизу. Руководство, следующее таким принципам, не нуждается во внешнем контроле. Ты выполняешь свой долг, потому что это правильно. И ты не слепо подчиняешься, потому что эта правда предсказуемо верна. Ты делаешь что-то, потому что правота составляет суть настоящего момента действия. Ясновидение и предзнание не имели с этим ничего общего.

Тег знал о репутации Атрейдесов, как людей, способных к надежному предзнанию, но высказывания каких-то гномов, и теснящихся в памяти не укладывались в картину его вселенной. Ты принимаешь вселенную такой, какой ты ее видишь и применяешь свои принципы там, где можешь. Абсолютные приказы в такой иерархии всегда выполняются беспрекословно. Не то чтобы Тараза говорила об абсолютном приказе, но таковы были правила игры.

— Ты идеально подходишь для выполнения этой задачи.

Он прожил долгую жизнь, занимал высокие посты и на пенсию его проводили с большим почетом. Тег знал, что он стар, медлителен, но, даже зная о неминуемо приближавшейся немощи, он ощутил, что зов долга всколыхнул его и придал стремительность его движениям, хотя ему потребовалось усилие, чтобы подавить в себе желание сказать «нет».

Назначение исходило лично от Таразы. Могущественная начальница всего (включая и Защитную Миссию) выделила из всех именно его. Это сделала не просто Преподобная Мать, но Верховная Преподобная Мать.

Тараза лично прибыла в его тихое жилище в Лернеусе. Он был польщен такой честью и не скрывал от себя этого. Она появилась у его ворот без предупреждения, сопровождаемая лишь двумя слугами и небольшой охраной, в которой Тег узнал некоторые лица. Когда-то он обучал их боевому мастерству. Тараза выбрала интересный момент для приезда. Утром, сразу после завтрака. Без сомнения, она знала распорядок его жизни и то, что в лучшей форме он находится именно в это время. Она хотела, чтобы при встрече он проявил все свои способности в полной мере.

Патрин, бывший ординарец Тега, провел высокую гостью в восточное крыло, в небольшое уютное помещение, обставленное добротной, но грубой мебелью. Всем было известно отвращение Тега к мещанскому комфорту. С угрюмым лицом Патрин ввел Таразу, одетую в черную накидку, в комнату. Тег сразу понял, какие настроения обуревают Патрина. Постороннему наблюдателю длинное, бледное лицо ординарца, изборожденное глубокими старческими морщинами, могло показаться неподвижной бесстрастной маской, но Тег безошибочно прочитал все, что было написано в глубоких морщинах вокруг рта и в выражении стариковских глаз. По пути сюда Тараза сказала Патрину нечто, что расстроило и взволновало старого воина.

Сквозь огромный, во всю восточную стену проем открывался великолепный вид на луга, плавно спускавшиеся к деревьям, окаймлявшим берег реки. Тараза на мгновение остановилась, чтобы полюбоваться мирной панорамой.

Не ожидая приказа, Тег нажал кнопку, и проем бесшумно прикрыла тяжелая, во всю стену, раздвижная дверь. Включились плавающие светильники. Тег рассчитал, что разговор будет сугубо конфиденциальным и отдал распоряжение Патрину:

— Будь любезен, проследи, чтобы нас не беспокоили.

— Этот приказ отдан людям на Южной Ферме, сэр, — ответил Патрин.

— Проследи за этим лично. Ты и Фирус прекрасно понимаете, что я хочу сказать.

Входная дверь захлопнулась за Патрином чуть громче, чем следовало, и это тоже не ускользнуло от внимания Тега.

Тараза прошлась по комнате и осмотрелась.

— Зеленая известь, — сказала она. — Мой любимый цвет. У твоей матери был отменный вкус.

От этого небрежного замечания на душе у Тега потеплело. Он страстно любил этот дом и эту землю. Их семья жила в этом доме всего три поколения, но успела оставить свой след в доме. Многие комнаты остались такими, какими они были при матери.

— Это очень надежно любить дом и землю, — сказал Тег. — Они не предают.

— Особенно мне всегда нравились огненно-рыжие ковры в зале и витражи над входной дверью, — продолжала Тараза. — Этот витраж, по-моему, настоящая старина.

— Мне кажется, вы приехали сюда не для того, чтобы обсуждать отделку дома, — произнес Тег.

Тараза усмехнулась.

У нее был высокий, почти визгливый голос, которым она, тренированная Сестра Бене Гессерит, научилась пользоваться с неподражаемым совершенством и потрясающим эффектом. Этому голосу было практически невозможно сопротивляться, даже если Тараза произносила, как сейчас, ничего не значащие фразы. Тегу приходилось видеть ее на Совете Бене Гессерит. Она выглядела могущественной и величественной, умея убедить всех в своей правоте. Всегда было видно, что любую проблему она рассекает своим острым умом, прежде чем принять важное решение. Вот и теперь за потоком, казалось бы, пустых фраз чувствовалось, что Преподобная Мать приняла какое-то очень важное и нелегкое решение.

Тег указал рукой на обтянутое зеленым чехлом кресло у левой стены. Тараза взглянула на кресло, снова осмотрелась и подавила улыбку.

В этом доме не было решительно никаких удобств вроде анатомических кресел. Тег был окружен стариной, да и сам был предметом старинного антиквариата. Она уселась в предложенное кресло, оправила накидку и выжидательно посмотрела на Тега, который усаживался в кресло напротив.

— Мне очень жаль, что приходится отрывать тебя от заслуженного отдыха, башар, — начала Тараза, — но, к несчастью, обстоятельства не оставили мне иного выбора.

Тег, расслабившись и положив свои длинные руки на подлокотники кресла, сидел в ожидании, всем своим видом говоря: «Заполняй мой ум данными». Ментат, готовый к расчетам.

Эта поза повергла Таразу в легкое смятение. Тег все еще выглядел почти царственно — высокий человек с крупной головой, увенчанной гривой седых волос. Тараза знала, что до трехсот стандартных лет ему не хватает всего четырех. Учитывая, что стандартный год был на двадцать часов короче, чем природный, можно было сделать скидку, но служба Бене Гессерит — это не сахар, и Тараза не могла не испытывать уважения к этому человеку. На Теге была надета легкая серая форма, неброские брюки и китель, белая рубашка с распахнутым воротом обнажала морщинистую шею. На поясе золотом блеснул какой-то предмет, это был орден «Солнце с лучами», полученный башаром перед уходом в отставку. Насколько все же этот Тег утилитарен, сделал из ордена пряжку для ремня! Это вселило уверенность в Преподобную Мать. Тег поймет ее проблемы.

— Могу я попросить воды? — спросила Тараза. — Мы проделали долгое и утомительное путешествие, а последний участок преодолели на твоем транспорте, который следовало поменять еще лет пятьсот назад.

Тег поднялся с кресла, подошел к стене, отодвинул в сторону панель, достал из шкафчика бутылку ледяной воды, стакан и поставил их на столик перед Таразой.

— У меня есть меланжа, — сказал он.

— Благодарю, — отказалась Преподобная, — у меня достаточно своей.

Тег сел на свое место, и Тараза только теперь заметила, как скованно он движется. Хотя для своего возраста он был, пожалуй, еще очень ловок и подвижен.

Тараза налила себе полстакана и залпом выпила воду, затем с преувеличенной медлительностью поставила стакан на столик. Как обратиться к нему? Манеры поведения Тега не могли ввести ее в заблуждение. Он не желал снова выходить на службу, аналитики предупреждали об этом Преподобную. Находясь в отставке, Тег проникся нешуточным интересом к сельскому хозяйству. Его сад в Лернеусе стал образцом агрономической науки и экспериментальной площадкой.

Она подняла глаза и принялась, не скрывая этого, изучать Тега. Широкие плечи лишь подчеркивали тонкую талию. Он все еще ведет активную жизнь. Длинное лицо с резко выступающими скулами — типичный Атрейдес. Тег, не таясь, посмотрел в глаза Преподобной Матери, словно требуя внимания, но не отказываясь выслушать то, что будет угодно сказать Таразе. Тонкие губы растянулись в улыбке, обнажив ровные белые зубы.

Он чувствует, что мне очень неловко, подумала она. Проклятие! Он такой же слуга Бене Гессерит, как и я!

Тег не стал прерывать течение ее мыслей вопросами. Его манеры оставались безупречными, он смотрел на Таразу с некоторым любопытством, смешанным с отчужденностью. Преподобная Мать напомнила себе, что это обычное поведение ментата, в котором не надо искать никакого скрытого смысла.

Внезапно Тег поднялся, подошел к столику возле кресла, в котором сидела Тараза, и остановился в ожидании, скрестив руки на груди и глядя на Преподобную сверху вниз.

Таразе пришлось повернуться вместе с креслом, чтобы заглянуть в глаза Майлсу. Будь он проклят! Тег не собирался ни на йоту облегчить ее задачу. Все Экзаменующие Преподобные Матери в один голос утверждали, что Тега очень трудно усадить для серьезного разговора. Он предпочитал стоять, показывая свою безупречную военную выправку и глядя на собеседника с высоты своего роста. Никакая Преподобная Мать не могла сравниться с ним в росте — больше двух метров. Эта черта, утверждали аналитики, отражала протест Тега (возможно, неосознанный) против подавляющей власти Общины Сестер. Однако больше этот протест, если он был, никак не отражался на поведении Тега. Майлс оставался самым надежным командиром из всех, которые когда-либо служили Общине.

В мире людей, разделенном на многочисленные общественные слои, часто, несмотря на простые названия этих слоев, возникали большие сложности, и в таких ситуациях надежные военные ценились на вес меланжи и даже дороже. Религии и всеобщая память об имперской тирании всегда незримо присутствовали на любых переговорах, но это были экономические силы, которые делали погоду, но в каждой счетной машине находилась графа для военных денег. Этот факт незримо присутствовал на любых деловых переговорах, и так будет всегда, пока нужда не перестанет поддерживать на плаву торговую систему нашего мира. Всегда нужны особенные вещи (Пряность или продукты технологии Икса), нужда в специалистах (в ментатах и докторах Сукк), да мало ли других повседневных потребностей может возникнуть; для каждой из них существует рынок: трудовых ресурсов, строителей, конструкторов, землеустроителей, художников, экзотических удовольствий…

Ни одна законодательная система не в состоянии охватить все это сложное множество и объединить его в единое целое. Этот факт делает необходимым присутствие арбитра с мощными кулаками. Сестры навсегда попали в эту паутину экономики, приняв на себя некую роль, и Майлс Тег прекрасно это знал и понимал. Понимал он и то, что его снова извлекли на свет для особой необходимости, как извлекают из кармана разменную монету. Нравится ему эта роль или нет, не интересовало участников торга.

— Мне кажется, что у тебя нет семьи, которая могла бы тебя здесь удерживать, — заговорила Тараза.

Тег ничего не ответил, ожидая продолжения. Да, его жена умерла тридцать шесть лет назад. Дети давно выросли, и все, за исключением одной дочери, давно покинули родительское гнездо. У него много личных связей, но нет никаких обязательств. Это верно.

Тараза напомнила Тегу о его безупречной многолетней службе Общине Сестер и упомянула о некоторых его успехах на этом поприще. Тараза понимала, что эти похвалы не повлияют на его решение, но знала, что они помогут ей создать более доверительную атмосферу для дальнейшего, очень важного разговора.

— Тебе приписывают некое поразительное фамильное сходство, — сказала она.

Тег склонил голову на миллиметр.

— Твое сходство с Первым Лето Атрейдесом, дедом Тирана, поистине замечательно, — продолжала Тараза.

Тег ничем не выразил своего отношения к этим словам. Это были всего лишь данные, которые и без того хранились в его обширной памяти. Он знал о своих генах, унаследованных от Атрейдесов. Он видел свое сходство с Лето Первым, глядя на портрет герцога в капитуле Общины Сестер. Это было странное ощущение — Тега тогда не покидало впечатление, что он смотрится в зеркало.

— Ты немного повыше, — проговорила Тараза.

Тег продолжал безмолвно взирать на Преподобную Мать с высоты своего роста.

— Черт возьми, башар, — взорвалась Тараза, — неужели ты даже не хочешь попытаться помочь мне?

— Это приказ, Верховная Мать?

— Нет, это не приказ!

Тег медленно обнажил в улыбке зубы. Сам факт, что Тараза позволила себе вспылить в его присутствии, говорил о многом. Она бы не стала делать этого перед людьми, которых не считала достойными доверия. И, без сомнения, она не позволила бы себе такого поведения перед людьми, которых считала просто пешками.

Тараза выпрямилась в кресле и улыбнулась в ответ.

— Все верно, — сказала она. — Ты живешь здесь себе в радость, Патрин сказал, что ты очень расстроишься, если я призову тебя на службу. Могу заверить тебя, что только ты способен помочь нам выполнить наши планы.

— Какие планы, Верховная Мать?

— Мы воспитываем на Гамму гхола Дункана Айдахо. Ему почти шесть лет и он готов к получению военного образования.

Тег слегка округлил глаза.

— Это будет очень тяжелая служба, — сказала Тараза, — но я хочу, чтобы ты как можно скорее приступил к его профессиональной подготовке и защите.

— Все дело в моем сходстве с герцогом Атрейдесом, — произнес Тег. — Вы хотите использовать меня для того, чтобы восстановить его исходную память?

— Да, через восемь или десять лет.

— Так долго? — Тег покачал головой. — Почему на Гамму?

— Согласно нашему заказу, тлейлаксианцы слегка изменили его наследственную прана-бинду. Его рефлексы будут развиваться со скоростью, характерной для нашего времени. Гамму… исходный Дункан Айдахо родился и воспитывался на этой планете. Из-за изменений в его клеточной наследственности все остальное должно быть как можно ближе к первоначальным обстоятельствам.

— Для чего вы это делаете? — Тег заговорил тоном ментата, обрабатывающего информацию.

— На Ракисе обнаружили девочку, которая способна управлять червями. Там мы и используем нашего гхола.

— Вы хотите их скрестить?

— Сейчас я обращаюсь к тебе не как к ментату. Нам нужны твои военные знания и внешность настоящего Лето. Ты знаешь, как восстановить его исходную память, когда для этого настанет срок.

— Таким образом, вы хотите, чтобы я был при нем Мастером Оружия?

— Ты полагаешь, что это понижение в должности для человека, который столько лет был Верховным Башаром наших Вооруженных сил?

— Верховная Мать, вы приказываете, и я повинуюсь. Но я не приму эту должность, если мне не поручат командовать всей обороной Гамму.

— Приказ об этом уже подготовлен, Майлс.

— Вы всегда понимали, как работает мой ум.

— И я всегда была уверена в твоей верности.

Тег резко отошел в сторону и остановился, размышляя.

— Кто будет обеспечивать связь?

— Беллонда из отдела Записей, та же Беллонда. Лона обеспечит тебя надежным шифром для обмена посланиями с нами.

— Я подготовлю список людей, — сказал Тег. — Мои старые товарищи и их дети. Я хочу, чтобы они находились на Гамму к моменту моего прибытия.

— Ты не думаешь, что некоторые из них откажутся?

Его взгляд ясно сказал: «Не говори глупостей!»

Уловив этот взгляд, Тараза усмехнулась и подумала: Вот этому мы хорошо научились у первоначальных Атрейдесов. Командовать так, чтобы пробуждать преданность и верность.

— Набором людей займется Патрин, — продолжал Тег. — Я знаю, что он не примет официальное назначение, но я хочу, чтобы ему платили жалованье полковника и оказывали соответствующие почести.

— Ты, естественно, будешь восстановлен в звании Верховного Башара, — сказала она. — Мы…

— Нет, у вас есть Бурцмали. Мы не станем ослаблять его, поставив над ним его старого начальника.

Она изучающе посмотрела на него.

— Мы еще не утвердили Бурцмали в должности и…

— Это мне хорошо известно. Мои старые товарищи держат меня в курсе относительно политики Общины Сестер. Но и вы, и я, Верховная Мать, прекрасно знаем, что это вопрос времени. Бурцмали — самый лучший кандидат.

Таразе осталось только согласиться с Тегом. Это было чем-то большим, чем назначением военного ментата. Это было назначение Тега. Внезапно Преподобную поразила одна мысль.

— Так, значит, ты знал о нашем споре в Совете! — обвиняюще заговорила она. — И ты допустил, чтобы я…

— Верховная Мать, если бы я думал, что вы произвели на Ракисе очередное чудовище, то сказал бы об этом без обиняков. Вы доверяете моим решениям, а я доверяю вашим.

— Будь ты проклят, Майлс, мы просто слишком долго не виделись, — Тараза встала. — Меня успокоит одно сознание того, что мы снова в одной упряжке.

— Упряжка, — повторил он. — Восстановление меня в звании башара по особым поручениям — вот что нужно. Когда об этом доложат Бурцмали, не возникнет глупых вопросов.

Тараза достала из складок накидки пачку листов ридулианской бумаги и протянула ее Тегу.

— Я уже подписала эти документы. Заполни пропуск имени о назначении и восстановлении в звании. Все остальное там есть — проездной документ, полномочия и все прочее. Ты будешь подчиняться лично мне и никому больше. Ты — мой башар. Это ты понимаешь?

— Разве я не был всегда вашим башаром?

— Теперь это важнее, чем когда бы то ни было. Храни гхола как зеницу ока и как следует учи его. Это твоя единственная и главная ответственность на сегодня. Я защищу тебя в этом вопросе от кого бы то ни было.

— Я слышал, что на Гамму распоряжается Швандью.

— Я же сказала — от кого бы то ни было. Не доверяй Швандью.

— Понимаю. Не пообедаете ли вы с нами. Моя дочь…

— Прости, Майлс, но у меня совершенно нет времени. Сразу же по прибытии я пришлю сюда Беллонду.

Тег проводил высокую гостью до порога, поговорил со своими учениками из ее охраны и проследил за отъездом. Экипаж уже ждал Верховную с включенным двигателем. Машина была совершенно новой, очевидно, они привезли ее с собой. При этой мысли Тег почувствовал себя очень неуютно.

Какая спешка!

Тараза приехала к нему лично, выполняя задачу простой посыльной, зная, что значит для него ее личное присутствие. Ее приезд должен был многое ему открыть. Прекрасно зная всю подноготную деятельности Ордена Бене Гессерит, Тег понимал, что откровение состояло именно в том, что сейчас произошло. Спор на Совете имел гораздо более глубокую подоплеку, чем ту, которую предполагали информаторы Майлса.

Ты — мой башар.

Тег бегло просмотрел кипу полномочий и свидетельств, оставленную Таразой. Все верно — ее личная печать и подпись на месте. Такое доверие только усилило его беспокойство.

Не доверяй Швандью.

Он сунул бумаги в карман и отправился разыскивать Патрина. Его надо успокоить и смягчить. Надо будет обсудить с ним, кого привлечь для выполнения задания. Тег начал перечислять в уме некоторые имена. Предстоит опасное дело. Для его выполнения надо отобрать лучших людей. Проклятье! Все имение придется оставить на Фируса и Димелу. Как много всяких мелочей! Шагая по имению, он чувствовал, как участился его пульс.

Проходя мимо охранника, одного из своих старых солдат, Тег на мгновение остановился.

— Мартин, отмени на сегодня все мои встречи. Найди мою дочь и скажи, чтобы она пришла в мой кабинет.

По дому и имению поползли слухи. Слуги и члены семьи, узнав, что к хозяину приезжала та самая Верховная Мать, постарались оградить Тега от повседневных мелочей, поместив между ним и делами некий защитный экран. Старшая дочь Димела оборвала его речь, когда Майлс попытался рассказать ей о подробностях своих агрономических экспериментов.

— Отец, прекрати, я ведь уже давно не ребенок!

Они сидели в маленькой теплице, примыкавшей к кабинету Тега. На углу стола на подогревателе стояли остатки обеда. За подносом к стене был прислонен блокнот Патрина.

Тег бросил на дочь пронизывающий взгляд. Димела во всем, исключая рост, была точной копией своего отца. Слишком угловатой для своего пола, что, однако, не помешало ей удачно выйти замуж. У Димелы и Фируса было трое детей.

— Где Фирус? — спросил Тег.

— Следит за посадками на Южной Ферме.

— Ах да, Патрин говорил об этом.

Тег улыбнулся. Ему очень нравилось, что его дочь отказалась принять клятву Общины Сестер и предпочла выйти замуж за уроженца Лернеуса, оставшись в доме отца.

— Единственное, что я поняла, так это то, что тебя снова призывают на службу, — сказала Димела. — Это опасное назначение?

— Ты разговариваешь со мной в точности как твоя мать, — сказал Тег.

— Значит, это опасно. Черт бы их побрал, ты ведь и так очень много для них сделал!

— Выходит, что еще не все.

Она отвернулась и пошла навстречу Патрину, который в это время вошел в дальнюю дверь теплицы. Тег услышал реплику дочери:

— Чем старше он становится, тем больше в нем самом появляется от Преподобной Матери!

Но чего еще могла она от меня ожидать? — подумал Тег.

Сын Преподобной Матери, рожденный ею от мелкого служащего Объединения Самых Передовых и Честных Торговцев, он вырос в доме, каждое движение в котором совершалось в унисон с биением сердца Бене Гессерит. Это стало ясно Тегу еще в ранней юности, когда положение отца в межпланетной торговой сети пошатнулось, потому что мать не хотела, чтобы он там работал.

Этот дом оставался собственностью матери вплоть до ее смерти, которая последовала через год после смерти отца. Отпечаток ее вкуса до сих пор господствовал в обстановке.

Перед Тегом остановился Патрин.

— Я вернулся за своим блокнотом, — сказал он. — Вы добавили какие-нибудь имена?

— Да, несколько. Просмотри список и подправь его.

— Слушаюсь, сэр! — с залихватски веселым лицом Патрин зашагал по имению, похлопывая по ноге блокнотом.

Он тоже все чувствует, подумал Тег.

Он снова оглянулся. Этот дом до сих пор оставался домом матери. И это после всех тех многих лет, что он прожил здесь, успев воспитать целую семью! О да, это он построил теплицу, но его кабинет был когда-то личными покоями матери.

Джейнет Роксбраф из лернейских Роксбрафов! Мебель, убранство — все выдержано в ее стиле! Тараза все это прекрасно видела. По мелочам Тег и его жена кое-что изменили, но ядро дома осталось неизменным. Во всем была видна железная рука Джейнет Роксбраф. Что тут можно сказать, в ее жилах текла кровь Говорящих Рыб! Как ценна была она для Общины Сестер! Странно только, что она вышла замуж за Лоши Тега и всю жизнь прожила с ним в этой дыре. Этот факт невозможно было понять, если не знать о том, как срабатывали спустя многие поколения селекционные планы Бене Гессерит.

Они снова это сделали, подумал Тег. Я жил все это время в своем флигеле, не зная, что живу только для того, чтобы дождаться этого момента.

Глава 5

Не религия ли самовольно взяла себе патент на творение всего и вся на протяжении всех этих тысячелетий?

Вопрос Тлейлаксу из речей Муад'Диба

Воздух Тлейлаксу был кристально чист, неподвижен и напоен прохладой. Он, этот необыкновенный воздух, был частью холодного утра, частью вызывающего страх ощущения чего-то неотвратимо надвигающегося, словно за стенами Бандалонга притаилась сама жизнь — алчная и предвкушающая. Эта жизнь не двинется, однако, с места, прежде чем не получит разрешающий сигнал. Махай, Тилвит Вафф, Мастер Мастеров наслаждался этим часом дня. Глядя на город через открытое окно, махай отчетливо осознавал свою безграничную власть над ним. Он еще раз мысленно повторил себе это. Источник страха был ясен — никто не мог знать, что образуется из этого таинственного резервуара жизни, притаившейся за стенами Бандалонга: как далеко распространилась цивилизация Тлейлаксу, зародившаяся некогда здесь, в Бандалонге.

Его народ ждал этого часа много тысячелетий. И сейчас Вафф лелеял в душе этот момент, наслаждался им, желая, чтобы он длился вечно. Только ради этого момента народ перенес беды правления Пророка Лето Второго (не Бога-Императора, а только лишь Пророка, посланника Божьего!), прошел сквозь Голод и Рассеяние, терпел унижения от ничтожеств — но пройдя все эти муки и страдания, народ Тлейлаксу терпеливо копил силы и накопил их для этого вожделенного мига.

Мы дождались своего часа, Пророк!

Город, раскинувшийся под высоким окном Ваффа, казался главной опорой всей конструкции Тлейлаксу. Другие планеты, подчиненные Тлейлаксу, города, связанные с Бандалонгом неразрывными переплетающимися узами и уповающие на его Бога, ждали сигнала, и этот сигнал скоро прозвучит. Для мощного космического рывка соединили свои силы лицеделы и машейхи. Близок конец тысячелетиям ожидания.

Теперь Вафф думал об этом ожидании, как о долгом, затянувшемся начале.

Да, так и будет. Глядя на застывший в ожидании город, Вафф кивнул сам себе. С самого начала, с самого момента возникновения столь обширного, разветвленного, сложного и грандиозного плана Бене Тлейлаксу прекрасно отдавал себе отчет в том, что временами этому плану будет грозить катастрофа, что придется пройти сквозь горькие потери, унижения и необходимость подчиняться. Все это и многое сверх того действительно было, за несколько тысячелетий притворства Бене Тлейлаксу создал настоящий миф.

«Порочные, злокозненные, отвратительные, грязные тлейлаксианцы! Глупые тлейлаксианцы! Предсказуемые тлейлаксианцы! Высокомерные тлейлаксианцы!»

Даже верные слуги Пророка пали жертвой этого мифа. Одна плененная Говорящая Рыба кричала в этой самой комнате в лицо Великому Мастеру: «Долгое притворство создает настоящую реальность! Вы действительно стали мировым злом!» Они убили ее, и Пророк ничего не смог поделать.

Как мало все эти чужаки понимали самоограничение Тлейлаксу. Высокомерие? Но пусть они примут в расчет, сколько тысячелетий приходилось тлейлаксианцам ждать часа своего восхождения.

Spannungsbogen!

Слово древнего, давно умершего языка само собой скатилось с языка Ваффа. Тетива лука! Как сильно надо натянуть лук, прежде чем отпустить тетиву? Чем сильнее она будет натянута, тем с большей силой стрела поразит цель!

— Машейхи ждали дольше других, — прошептал Вафф. Здесь, в надежной тиши своей башни он осмелился еще раз произнести это слово: — Машейхи.

Кровли крыш засверкали в лучах восходящего тлейлаксианского солнца. В городе пробуждалась жизнь. Вафф полной грудью вдохнул воздух, наполненный родными сладковато-горькими запахами, и закрыл окно.

Этот момент уединенного наблюдения придал Ваффу чувство обновленности. Отойдя от окна, он облачился в белый почетный халат, которому были обязаны поклоняться все домели. Накидка совершенно скрыла приземистое тело Ваффа, он чувствовал себя так, словно на нем надеты доспехи.

Доспехи Бога!

Мы — народ Ягиста, — напомнил Мастер своим советникам прошлой ночью. — Все остальные — лишь граница. Только с одной-единственной целью мы питали миф о нашей слабости и злокозненности. Только с одной. И даже Бене Гессерит поверил нашей игре!

Советники, а их было девять, сидевшие в подземном зале — сагре, — понимающе улыбнулись. То было суждение в духе гхуфран, они знали это. Стезя, которую определил для себя Тлейлаксу, всегда была ложем, поддерживавшим праведный цветок гхуфрана.

Правда заключалась даже в том, что Вафф, самый могущественный из всех тлейлаксианцев, не мог покинуть свой мир и снова вернуться в него без унизительной процедуры возвращения в гхуфран, для чего надо было молить о прощении за контакты с чужаками и осквернение их грехами. Выход за пределы мира и пребывание среди повиндах могло растлить даже самых сильных. Хасадары, которые надзирали за порядком на границах и охраняли селамлик женщин, могли заподозрить в грехопадении любого, в том числе и Ваффа. Да, он принадлежал народу и кехлю, но должен был доказывать это каждый раз после того, как покидал пределы родины или посещал селамлик, чтобы оставить там свое семя.

Вафф пересек комнату и остановился возле большого зеркала, рассматривая свою, закутанную в накидку фигуру. Для людей повиндах — он хорошо это понимал — Вафф был всего лишь коротышкой ростом не более полутора метров. Волосы, глаза и кожа имели сероватый тусклый оттенок. На овальном лице выделялся крошечный ротик и выступающие острые зубы. Лицеделы могли имитировать его наружность и рассыпаться по приказу машейхов, но ни одного машейха или хасадара нельзя было ввести в заблуждение относительно подлинности Мастера. Одурачить можно было лишь легковерных повиндах.

За исключением Бене Гессерит!

При одном воспоминании лицо Ваффа искривилось в злобной гримасе. Ничего, эти ведьмы скоро будут иметь дело еще с одним лицеделом.

Никто еще так хорошо не овладел генетическим языком, как Бене Тлейлаксу, успокоил себя Вафф. Мы имеем полное право называть этот язык «языком Бога», ибо Бог дал нам силу разгадать его.

Вафф шагнул к двери и остановился в ожидании утреннего звонка. У Ваффа не было слов, чтобы описать всю гамму чувств, которые в этот момент обуревали его. Время развертывалось перед ним, как бесконечный свиток. Он не спрашивал себя, почему Послание Пророка было услышано только ими — приверженцами Бене Тлейлаксу. Это дело Бога, и в этом смысле Пророк был лишь Его дланью, заслуживавшей преклонения только потому, что Пророк был Его Вестником.

Ты приготовил их для нас, о Пророк.

А этот гхола на Гамму, нынешний гхола, воистину стоил столь долгого ожидания.

Прозвучал утренний колокол, и Вафф вышел в зал. Ему навстречу поднялись фигуры в таких же белых одеждах. Все направились на балкон приветствовать восходящее солнце. Сейчас Вафф — махай и абдель своего народа — мог олицетворять весь Тлейлаксу.

Мы — воплощение законов Шариата, последние во вселенной.

Только в наглухо закрытых покоях своих братьев маликов, мог он высказать вслух свои мысли, но знал, что их разделяют все, кто его окружает. Работа этой мысли воплотилась в делах и поступках машейхов, домелей и лицеделов. Парадокс родственных уз и социальной идентичности, который пропитывал весь кхель — от первого машейха до последнего домеля, вовсе не казался парадоксом Ваффу.

Все мы работаем во имя одного и того же Бога.

Лицедел под маской домеля низко поклонился и распахнул дверь на балкон. Вафф, выйдя на балкон во главе своей многочисленной свиты, едва заметно улыбнулся, узнав лицедела. Всего-навсего домель! Это была родственная шутка, но лицеделы не были родными. Они были лишь конструкциями, инструментами, орудиями, как гхола, который сейчас пребывает на Гамму. Все они — орудия, созданные посредством Божьего языка, на котором могут говорить только машейхи.

Вместе со всеми, кто вышел с ним на балкон, Вафф совершил обряд поклонения солнцу. Он испустил клич абделя и услышал, как этот крик отозвался в самых отдаленных уголках города.

— Солнце не есть Бог! — выкрикнул Вафф.

Нет, солнце — это всего лишь символ бесконечной силы и милости Боги — еще один инструмент, еще одно орудие. Вафф чувствовал себя очищенным после ночного погружения в гхуфран и утреннего ритуала — то было подлинное обновление. Теперь можно считать законченным поход к повиндах. Братья по вере шли впереди, пока мастер шествовал по внутреннему коридору к движущемуся переходу, который доставил его в центральный сад, где должны были ждать советники.

Это был очень удачный поход к повиндах, подумал Вафф.

Каждый раз, покидая внутренние покои Бене Тлейлаксу, Вафф чувствовал себя так, словно совершал лашкар, военный поход, целью которого была месть, реванш, который его люди называли Бодалом. Это слово всегда писали с большой буквы и держали в тайне, Бодал утверждался в умах с помощью гхуфрана и кхеля. Так вот, этот последний лашкар был весьма успешным.

Вафф спустился в центральный сад, освещенный солнечными лучами с помощью системы призматических отражателей, установленных на крышах окрестных домов. Посередине сада виднелся выложенный щебнем круг, в середине которого бил, переливаясь на солнце, небольшой фонтан. Фонтан был окружен оградой из белого камня, по одну сторону ее находилась лужайка. Она была расположена на таком расстоянии от фонтана, чтобы на ней было прохладно, но чтобы брызги воды не долетали до присутствующих и не мешали ведущемуся вполголоса серьезному разговору. На подстриженной зеленой траве располагались десять узких скамей из древнего пластика — девять были расставлены полукругом, а впереди него помещалась десятая, точно такая же скамья.

Остановившись на краю лужайки, Вафф с удивлением отметил, что никогда прежде зрелище этого великолепного места не доставляло ему такого наслаждения. Скамьи были темно-синего цвета, цвета, присущего материалу, из которого они были сделаны. Столетия употребления оставили на скамьях следы — полукруглые углубления на подлокотниках и на сиденьях, где бесчисленные седалища тоже оставили свой весомый след. Однако цвет сидений оставался нетронутым — глубокая синева ласкала глаз.

Вафф уселся на предназначенную для него скамью и впился глазами в сидевших напротив советников и принялся обдумывать слова, которые должен был сейчас произнести. Тот документ, который он принес из своего последнего лашкара и ради которого был, собственно говоря, затеян поход, пришелся как нельзя более кстати. Само его название, не говоря уже о содержании, служило истинным посланием для Тлейлаксу.

Из внутреннего кармана Вафф извлек тонкую пластинку ридулианского хрусталя. На лицах девяти советников сразу же отразился повышенный интерес, не уступавший его собственному. Кроме интереса, лица советников выразили ожидание. Все они уже читали в кхеле этот документ: «Манифест Атрейдесов». В их распоряжении была целая ночь для обдумывания этого манифеста. Теперь настало время обсуждения. Вафф положил документ себе на колени.

— Я предлагаю распространить этот документ как можно шире, — произнес Вафф.

— Без изменений? — спросил Мирлат, советник, который больше всех занимался вопросами трансформации гхола. Мирлат, в этом нет сомнения, претендовал на должности махая и абделя. Вафф внимательно посмотрел на тяжелую, широкую нижнюю челюсть советника, отметив хрящевые выросты, свидетельствовавшие о солидном возрасте Мирлата — ему было уже несколько сотен лет.

— В том самом виде, в каком он попал к нам в руки, — отпарировал Вафф.

— Это опасно, — возразил Мирлат.

Вафф повернул голову вправо, и его детский профиль вырисовывался теперь перед глазами советников на фоне белой ограды фонтана. Рука Господня на моей стороне! Небо над его головой было словно отполированное, похожее на искусственный свод, воздвигнутый в старые времена над Бандалонгом, самым древним городом Тлейлаксу, для защиты первопроходцев от суровых условий новой планеты. Лицо его оставалось мягким и вкрадчивым, когда Вафф снова повернул его к советникам.

— Для нас это совершенно не опасно, — сказал он.

— Это только ваше мнение, — проговорил Мирлат.

— Тогда давайте выслушаем все мнения, — сказал Вафф. — Надо ли нам бояться Икса и Говорящих Рыб? Естественно, нет. Они уже давно наши, хотя и не подозревают об этом.

Вафф помолчал, давая советникам возможность осмыслить его слова. Все они, впрочем, знали, что новые лицеделы заседали в Высших Советах Икса и Говорящих Рыб, и никто до сих пор не обнаружил подмены.

— Гильдия не выступит против нас и не станет вредить нам, потому что мы единственный источник меланжи для нее, — сказал Вафф.

— Тогда зачем многие из Досточтимых Матрон вернулись из Рассеяния? — потребовал ответа Мирлат.

— Мы будем иметь с ними дело, если этого потребуют обстоятельства, — произнес Вафф. — И в этом нам помогут потомки нашего народа, которые добровольно отправились в страны Рассеяния.

— Время действительно кажется наиболее подходящим, — пробормотал один из советников.

Вафф посмотрел в его сторону — Торг Младший. Что ж, один голос в его поддержку уже обеспечен.

— Но Бене Гессерит! — воскликнул Мирлат.

— Я думаю, что Досточтимые Матроны уберут этих ведьм с нашего пути, — сказал Вафф. — Они уже перегрызлись между собой, как звери в цирке.

— Что будет, если найдут автора этого манифеста? — спросил Мирлат. — Что будет тогда?

Несколько голов наклонились в знак согласия, и Вафф подумал, что этих придется переубеждать.

— В наши дни опасно называться Атрейдесом, — проговорил Вафф.

— Везде, за исключением, вероятно, Гамму, — согласился с Ваффом Мирлат. — А документ подписан именем Атрейдеса.

Как странно, подумал Вафф. Представители ОСПЧТ на конференции повиндах, ради которой, собственно говоря, он и покинул внутреннюю планету Тлейлаксу, утверждали то же самое. Но в большинстве своем люди из ОСПЧТ были закоренелыми атеистами и смотрели на религию с подозрением, понимая, что имя Атрейдесов является мощным религиозным орудием. Беспокойство ОСПЧТ было почти ощутимым.

Сейчас Вафф снова представил себе эту реакцию.

— Этот наймит ОСПЧТ, будь проклята его безбожная душа, прав, — настаивал между тем на своем Мирлат. — Документ очень коварен.

С Мирлатом надо будет поработать, подумал Вафф. Он взял в руку документ и вслух прочитал первую строчку:

— В начале было слово, и слово было «Бог».

— Это прямо взято из Оранжевой Католической Библии, — сказал Мирлат. И снова несколько голов встревоженно кивнули в знак согласия.

Вафф обнажил в улыбке свои мелкие зубы.

— Вы хотите предположить, что среди повиндах найдутся люди, которые подозревают о существовании Шариата и машейхов?

Как приятно было говорить эти слова открыто, здесь, в самом сокровенном мире Тлейлаксу среди единомышленников, где древний язык сохранился в обиходе во всей своей первозданной чистоте. Неужели Мирлат и другие всерьез полагают, что Атрейдесы способны подорвать основы Шариата?

Вафф повторил этот вопрос вслух и увидел, как его советники озабоченно нахмурились.

— Неужели среди вас найдется хотя бы один, кто верит, что повиндах может знать, как мы пользуемся языком Божьим?

Вот так! Пусть они хорошенько задумаются! Каждый из них провел некоторое время, пробуждаясь от пребывания в плоти гхола. Этот Совет был непрерывным даже в своей телесной оболочке — такого не удавалось достичь ни одному народу. Мирлат, например, видел Пророка собственными глазами. Скиафал говорил с самим Муад'Дибом! Научившись сохранять плоть и восстанавливать память, они создали вечное правительство, сосредоточившее в своих руках небывалую мощь, которая могла быть ограничена только в том случае, если бы потребовалась всюду. Только ведьмы сумели достичь чего-то подобного, создав необъятное хранилище памяти, из которого могли непрерывно черпать нужные сведения. Они продвигались вперед с устрашающей осторожностью, приходя в ужас от того, что могут создать еще одного Квисатц Хадераха!

Вафф сказал все это своим советникам и добавил:

— Время действий настало.

Никто не возразил, и Вафф продолжил:

— Этот манифест написан одним человеком. Это показывает независимая экспертиза. Мирлат?

— Написано одним человеком и этот человек — Атрейдес, в этом нет ни малейшего сомнения, — согласился на этот раз Мирлат.

— Все это подтвердила и конференция повиндах, — произнес Вафф. — Согласился даже Гильд-навигатор третьей ступени.

— Но этот единственный человек — автор манифеста — создал нечто такое, что возбудит сильнейшую реакцию среди многих народов, — снова начал возражать Мирлат.

— Разве мы когда-нибудь подвергали сомнению талант Атрейдесов к разрушению? — вопросил Вафф. — Когда повиндах показали мне этот документ, я понял, что Бог посылает нам знак.

— Ведьмы все еще отрицают свое авторство? — подал голос Торг Младший.

С какой готовностью он со всем соглашается, подумалось Ваффу.

— Каждая религия повиндах была озадачена этим манифестом, — сказал Вафф. — Всякая вера, кроме нашей, осталась в подвешенном состоянии.

— Какая тяжкая проблема! — съязвил Мирлат.

— Но об этом знаем только мы, — возразил Вафф. — Кто еще может хотя бы подозревать о существовании Шариата?

— Гильдия, — ответил Мирлат.

— Они никогда никому не говорили об этом и не скажут. Они прекрасно знают, чем мы им ответим.

Вафф взял с колен пачку листков и снова приступил к чтению.

— Нашу вселенную пронизывают силы, которые мы не в состоянии познать. Мы видим тени этих сил, когда они проецируются на экран нашего сознания и становятся доступными нашему наблюдению, но познать природу их мы все равно не можем. Мы не понимаем их.

— Атрейдес, который это написал, знает о Шариате, — пробормотал Мирлат.

Вафф, сделав вид,что ничего не слышит, продолжал читать:

— Понимание нуждается в словах для выражения. Некоторые вещи не могут быть сведены к словам. Есть вещи, которые надо испытать бессловесно.

Осторожно, словно реликвию, Вафф опустил листы на колени. Тихо, так тихо, что собеседникам пришлось наклониться вперед или приложить ладонь к уху, чтобы слышать, Вафф произнес:

— Это говорит о том, что наша вселенная волшебна. Это говорит о том, что все произвольные формы преходящи и подчинены магическим изменениям. Наука привела нас к такой интерпретации, поскольку поставила нас на ту дорогу, с которой мы не можем свернуть.

Вафф дал возможность своим словам отзвучать и в наступившей тишине снова заговорил:

— Ни один Ракийский священник Разделенного Бога и ни один другой повиндахский шарлатан не может этого принять. Только мы знаем это, поскольку наш Бог — магический Бог, и мы говорим на его языке.

— В авторстве обвинят нас, — сказал Мирлат. Говоря это, Мирлат судорожно оглядывался по сторонам. — Нет! Я вижу это и прекрасно понимаю, о чем вы говорите.

Вафф сохранил молчание. Он видел, что советники вспоминают о своем суфийском происхождении, вспоминают Великую Веру и экуменизм Дзенсунни, который и породил Бене Тлейлаксу. Люди этого кхеля знали о Богом данных фактах своего происхождения, но поколения секретности уверили их, что ни один повиндах не разделяет этого знания.

В сознании Ваффа возникли слова: «Допущения, основанные на понимании, содержат веру в абсолютную почву, на которой, подобно растениям, растущим из семян, произрастает все сущее».

Понимая, что его собеседники тоже вспомнили этот катехизис Великой Веры, Вафф напомнил им и напутствие Дзенсунни.

— За такими допущениями находится вера в слова, о сути которых никогда не задумываются повиндах. Об этом спрашивает только Шариат и мы.

Члены Совета одновременно кивнули в знак согласия.

Вафф тоже слегка наклонил голову и продолжал:

— Само высказывание о том, что существуют вещи, которые нельзя описать словами, потрясает основы мироздания, в котором слова являются символами Высшей Веры.

— Яд повиндах! — в один голос воскликнули советники.

Теперь победа обеспечена и ее оставалось только закрепить последним ударом. Вафф спросил:

— В чем заключается кредо Суфи-Дзенсунни?

Они не могли произнести ответ вслух, но мысленно вспомнили одно и то же: Для того чтобы достигнуть с'тори, не требуется никакое понимание. С'тори существует без слов и даже без имени.

Через мгновение все они подняли головы и обменялись понимающими взглядами. Мирлат взял на себя произнесение тлейлаксианской клятвы:

— Я могу произнести слово «Бог», но это будет не мой Бог, это будет шум, который не более силен, чем любой другой шум.

— Теперь я вижу, — заговорил Вафф, — что вы все ощутили власть, которая буквально упала нам в руки вместе с этим документом. Среди повиндах уже циркулируют миллионы и миллионы его копий.

— Кто это делает? — спросил Мирлат.

— Какая разница? — отпарировал Вафф. — Пусть повиндах гоняются за этими людьми, ищут их, проклинают в своих проповедях. С каждым таким действием повиндах будут придавать словам манифеста свежую силу.

— Но разве нам не стоит также проповедовать против этого документа? — спросил Мирлат.

— Только если этого потребуют обстоятельства, — сказал в ответ Вафф. — Остерегайтесь! — он хлопнул пачкой листов по коленям. — Повиндах сосредоточили свою осведомленность очень узкой целью, и в этом заключается их главная слабость. Мы должны позаботится о том, чтобы с этим манифестом ознакомилось как можно больше людей во всей вселенной.

— Чудо нашего Бога — наш единственный мост, — единодушно произнесли советники.

Все они, подумал Вафф, восстановили в душе веру. Это было легко сделать. Ни один машейх не разделял глупости повиндах, которые жаловались: «Бесконечна Твоя милость, Господи, но почему я?» В одной такой фразе повиндах утверждает веру в бесконечность, и тут же ее отрицает, даже не понимая всей своей глупости.

— Скитал, — произнес Вафф.

Самый молодой с детским лицом советник, сидевший в дальнем углу слева, с готовностью подался вперед.

— Вооружите правоверных, — приказал Вафф.

— Я не перестаю удивляться тому, что Атрейдесы дали нам в руки столь мощное оружие, — сказал Мирлат. — Как могло случиться, что Атрейдесы всегда хватаются за идеал, за которым готовы последовать миллионы и миллионы людей?

— То не Атрейдесы, то Бог, — ответил Вафф. Он воздел руки и произнес заключительную ритуальную фразу:

— Машейх собрался в келье и восчувствовал Бога.

Вафф закрыл глаза и дождался, пока советники покинут сад. Машейх! Как сладостно называть себя в кхеле таким именем, говоря на языке исламизма, на котором не говорят другие тлейлаксианцы, не присутствующие в Совете; этого языка не знают даже лицеделы. Нигде, ни в Вехте Джандолы, ни в самых далеких пределах Ягистов Тлейлаксу, не было ни одного живого повиндах, который знал бы тайну этого языка.

Ягист, подумал Вафф, поднявшись со скамьи. Ягист, земля непокорных.

Ему показалось, что документ вибрирует у него в руках. Этот манифест — то самое, за чем миллионы повиндах пойдут навстречу своей судьбе.

Глава 6

Сегодня меланжа, а завтра горькая грязь.

Ракийский афоризм

Шел третий год пребывания девочки Шианы у жрецов Ракиса. Она лежала, вытянувшись во весь рост, на гребне изогнутой дюны и пристально всматривалась в утреннюю даль, откуда раздавалось приглушенный, но мощный шорох. Свет призрачно серебрил горизонт плотной дымкой. Песок хранил ночную прохладу.

Шиана знала, что из своей, окруженной водой башни, километрах в двух за ее спиной, за ней внимательно наблюдают жрецы, но это нисколько не беспокоило девочку. Сотрясение песка, которое она ощущала всем телом, требовало всего ее внимания.

Этот очень велик, подумала она. Не меньше семидесяти метров. Очень большой и красивый червь.

Прохладный и скользкий защитный костюм плотно облегал ее тело. Этот костюм не имел ничего общего с тем древним «на тебе, убоже, что мне негоже», который она носила до того, как жрецы взяли ее под свою опеку. Девочка была очень благодарна священникам за этот удобный костюм и за мягкую, толстую пурпурно-белую накидку, надетую поверх костюма. Но больше всего ей нравилось волнение и возбуждение от самого пребывания в Пустыне. Богатое, ни с чем не сравнимое ощущение наполняло ее в такие моменты.

Жрецы не понимали, что происходит здесь, в Пустыне. Шиана знала это. Они были обыкновенные трусы. Она оглянулась через плечо и увидела блики солнца, отражавшиеся от линз подзорных труб.

Девочка выглядела старше своих лет, высокая, стройная, смуглая, с выжженными солнцем волосами. Сейчас она ясно представляла себе, что именно видят жрецы в свои подзорные трубы.

Они видят, что я делаю то, чего они никогда не осмелятся сделать. Они видят меня на пути Шайтана. Я выгляжу очень маленькой, а Шайтан — очень большим. Они уже видят его.

Усилившийся шорох сказал девочке, что скоро она и сама увидит гигантского червя. Шиана не думала о приближающемся чудовище, как о Шаи-Хулуде, Боге песков, как ежедневно пели жрецы, совершая ритуал в честь поклонения жемчужинам Лето II, которые содержались в теле каждого ребристого властелина Пустыни. Шиана думала о червях, как о тех, «кто пощадил меня». Она называла их Шайтанами.

Но теперь они принадлежали ей.

Это отношение с червями началось немногим более трех лет назад, когда ей едва исполнилось восемь стандартных лет, в месяц Игат по старинному календарю. Ее деревня относилась к числу бедных, пионерское поселение, построенное задолго до того, как в Пустыне появились совершенные защитные барьеры, каналы и кольцевые протоки Кина… Шайтан избегал воды, но песчаные форели в скором времени перенесли от деревни всю воду. Драгоценную влагу в водных ловушках приходилось возобновлять каждый день, чтобы восстанавливать барьер.

В то утро, а оно было как две капли воды похоже на сегодняшнее, холод ночи точно так же щекотал ноздри, а горизонт был покрыт такой же плотной серебристой призрачной дымкой. Деревенские ребятишки с раннего утра вышли в пустыню в поисках меланжи, которую черви оставляли, проходя поблизости от деревни. Меланжи, которую они нашли в тот раз — несмотря на инфляционное падение цен, — вполне могло хватить на кирпичи для возведения третьего слоя Защитной стены водной ловушки.

Каждый из детей, вышедших на поиски, кроме того, что искал Пряность, стремился обнаружить и следы какой-нибудь древней фрименской крепости. Теперь от этих сиетчей остались только жалкие развалины, но и они представляли собой надежную защиту от Шайтана. Ходили легенды, что в некоторых развалинах сиетчей сохранились тайники с несметными сокровищами меланжи. Каждый деревенский житель мечтал о такой находке.

Шиана, одетая в заплатанный защитный костюм и грязную, засаленную накидку, направилась на северо-восток, по направлению к туманному облаку, клубившемуся над великим городом Кином, с его роскошной богатой влагой, избыток которой поднимался в знойный воздух и разносился ветром.

Искать полоски меланжи в песке было в основном делом обоняния, поэтому приходилось постоянно принюхиваться, оставляя где-то на окраине сознания все посторонние звуки, в том числе и угрожающий шорох, который предупреждал о приближении Шайтана. Мышцы ног сокращались автоматически, поддерживая неровный, случайный «пустынный» шаг, звук которого сливался с прочими звуками песков.

Поначалу Шиана не услышала криков. Этот дикий визг непостижимым образом слился с шелестом песка барханов, которые закрывали от девочки вид на родную деревню. Но постепенно звук достиг ее сознания, и она поняла, что слышит крик, на который невозможно не обратить внимания.

Кричали много голосов одновременно!

Шиана забыла о предосторожности — неровном шаге и пустилась бежать с быстротой, на которую оказались способными ее детские мышцы. Она мигом взлетела вверх по склону бархана и бросилась вперед, туда, откуда раздавались страшные вопли. Она поспела как раз вовремя, чтобы увидеть, почему пресекся последний крик.

Ветер и песчаные форели прогрызли огромную дыру в защитном барьере, который прикрывал деревню. Этот провал отличался от вала по цвету. В это отверстие проник дикий червь. Гигантская, обрамленная языками пламени пасть все теснее сжималась вокруг людей и хибарок.

Шиана видела последних оставшихся в живых, которые еще шевелились в центре этого разрушения, в пространстве, которое было уже полностью очищено от домишек и остатков водной ловушки. Даже в этот момент некоторые люди пытались вырваться из страшного кольца и убежать в пустыню. Среди этих людей был и ее отец. Но не спасся никто. Огромная пасть поглотила всех, прежде чем сровнять с землей последние остатки деревни.

От некогда цветущей деревни остался лишь дымящийся песок — Шайтан показал, что бывает с теми, кто осмеливается отвоевывать полоски земли у червя. Это место было теперь так же пустынно, как и до того, как на него ступила нога первого поселенца.

Шиана судорожно вздохнула, как и подобает доброй дочери Пустыни, носом, чтобы сберечь влагу, и скользнула взглядом вдоль горизонта, стараясь отыскать других детей, но возле дальнего конца деревни были видны извилистые следы червя. Не было видно ни одного человека. Она закричала, ее голос одиноко и высоко прозвучал в сухом знойном воздухе, но никто не отозвался.

Она осталась совершенно одна.

Охваченная трансом, Шиана направилась по гребню бархана туда, где только что находилась ее родная деревня. Внезапно в ноздри девочке ударил резкий запах корицы. Только теперь до нее дошло, что именно случилось. По злой иронии судьбы деревня была построена на скоплении пре-Пряности. Когда это скопление созрело, то случился взрыв меланжи и явился Шайтан. Каждый ребенок знает, что червь не может устоять перед взрывом Пряности.

Шиану охватили ярость и отчаяние. Не думая ни о каких последствиях, она стремглав спустилась с дюны и кинулась к Шайтану, которого догнала в тот момент, когда он повернул в Пустыню подальше от влажной ловушки, возле которой оказался, привлеченный Пряностью. Ничего не соображая, Шиана пробежала вдоль хвоста, вспрыгнула на него и побежала вперед вдоль длинной ребристой спины. Остановившись возле горба, она опустилась на колени и принялась молотить кулачками по нечувствительной коже.

Червь остановился.

В этот момент гнев уступил место ужасу. Шиана перестала бить червя. Спустя мгновение, до нее дошло, что она дико кричит. Ее наполнило тоскливое, невыносимое чувство одиночества. Она даже не помнила, как оказалась здесь. Шиана понимала только одно — она находится на спине у червя, и это открытие преисполнило ее страхом.

Между тем червь продолжал неподвижно лежать на песке.

Шиана не знала, что делать. В любой момент червь мог перевернуться на спину и раздавить ее или стремительно зарыться в песок, и тогда Шиану засосало бы в образовавшуюся воронку.

Внезапно по телу червя — от кончика хвоста до того места, где находилась девочка, — прошла волна дрожи. Червь двинулся вперед. Развернувшись широкой дугой, он набрал скорость и понесся на северо-восток.

Шиана всем телом прильнула к червю и судорожно вцепилась в кольцо, выступавшее на спине зверя, боясь, что он в любую секунду может зарыться в песок. Что ей тогда делать? Но червь и не думал никуда зарываться. Прошло несколько минут — червь продолжал нестись по прямой линии через дюны, и Шиана обрела способность соображать. Она знала, что на червях можно ездить верхом, но она знала также и то, что священники Разделенного Бога запрещали такую езду. Но Устное Предание и письменная история гласили, что в древние времена фримены путешествовали верхом на червях. Фримены ездили на червях, стоя во весь рост, удерживаясь на звере с помощью палки с крюком на конце. Священники объявили, что это делалось до того, как Лето II разделил свое сознание с Богом Пустыни. После этого запрещалось все, что могло нанести хоть малейший урон Лето II, расщепленному на множество маленьких кусочков.

С поразившей воображение Шианы скоростью червь продолжал мчаться на северо-восток, к окутанному дымкой Кину. Великий город вырисовывался на пустынном горизонте, словно мираж. Складки поношенной накидки Шианы хлопали на ветру о заплатанный во многих местах защитный костюм. Пальцы, вцепившиеся в ведущее кольцо червя, занемели от напряжения. Порывы ветра доносили до Шианы запах корицы, опаленного камня и озона, который выделялся от усиленной работы червя.

Кин впереди вдруг обрел четкие очертания.

Священники увидят меня и придут в ярость, подумала Шиана.

Девочка узнала передовую линию барьеров, за которыми высились арки акведука. Над последним высились террасы садов и ажурный легкий силуэт гигантской водной ловушки. За этими сооружениями виднелся храмовый комплекс, окруженный собственным водным барьером.

Дневной переход по открытому песку был преодолен меньше чем за один час!

Родители и соседи часто ходили в Кин торговать или веселиться на танцах, но Шиану брали с собой только два раза. Лучше всего она запомнила танцы и следовавшие за ними драки. Размеры города Кина поразили ее воображение. Как много домов! Как много людей! Такому городу не страшен никакой Шайтан.

Однако червь и не думал останавливаться, а продолжал нестись вперед и вперед, казалось, что он сейчас снесет и канал, и акведук. Город стремительно приближался, нависая сверху всей своей громадой. Страх был подавлен очарованием. Шайтан не собирался останавливаться!

Червь остановился внезапно и резко.

Системы трубок канала находились не более чем в пятидесяти метрах перед разверстой пастью червя. Шиана чувствовала коричный запах дыхания червя и приглушенный рокот страшной тепловой машины, которая безостановочно работала у него внутри.

До девочки вдруг дошло, что путешествие окончено. Шиана не спеша отпустила кольцо, медленно разжав пальцы. Она встала, в любой момент ожидая, что червь возобновит движение. Однако Шайтан продолжал лежать неподвижно. Девочка очень осторожно отодвинулась от спасительного кольца и соскользнула вниз, на песок. Немного постояла. Сдвинется ли червь с места? Мелькнула смутная мысль, что неплохо было бы перепрыгнуть через канал, но какое-то очарование удерживало девочку возле червя. Скользя ступнями по взрыхленному песку, Шиана двинулась к морде червя, к его страшной пасти. За хрустальными зубами, в глубине чрева бушевало пламя — были хорошо видны его рвущиеся наружу языки. Девочку обдала волна аромата Пряности — сухой, жаркий аромат корицы.

Ею вновь овладел приступ ярости, как тогда, когда она, не помня себя, спустившись с дюны, набросилась на червя с кулаками.

— Будь ты проклят, Шайтан! — закричала Шиана, потрясая кулачками перед пастью зверя. — Что плохого мы тебе сделали?

Шиана помнила, что именно такими словами ругала червя ее охваченная яростью мать, когда червь уничтожил их сад. Шиана никогда не сомневалась в том, как следует обращаться к червю, его имя — Шайтан, это имя въелось в ее детское подсознание, и ярость матери была объяснимой и понятной. Жители деревни принадлежали к самым бедным слоям нищего основания пирамиды ракийского общества… Эти люди прежде всего верили в Шайтана, и только потом в Шаи-Хулуда. Черви — это просто черви, если не хуже. В открытой пустыне нет справедливости. Там везде подстерегает опасность. Нищета и страх перед священниками заставляли людей выходить в дюны, но ими двигало то же злое упрямство, которое было столь характерно для древних фрименов.

Правда, на этот раз Шайтан победил.

До сознания Шианы дошло, что она встала на смертельно опасную тропу. Смутно она понимала, что ведет себя, как сумасшедшая. Много позже, когда уроки учителей из Общины Сестер несколько отточили ее восприятие, она поняла, что в тот страшный момент ею двигал страх одиночества. Она подсознательно желала, чтобы Шайтан убил и ее, чтобы она присоединилась к своим мертвым.

Под чревом червя раздался громкий скрежет.

Шиана едва не подавилась криком.

Медленно, затем все быстрее и быстрее, червь начал отползать назад, затем повернулся и, набирая скорость, понесся в Пустыню, рядом с проложенным им следом. Скрежет и свист этого страшного движения постепенно затихал. До сознания Шианы донеслись теперь и другие зву-.

ки. Она подняла глаза к небу. Девочку накрыла тень орнитоптера священников, который спускался с неба, издавая хлопающий громкий звук. Блестя на солнце металлическими частями, машина устремилась вслед за червем.

Вот теперь Шианой овладел более знакомый страх.

Священники!

Она снова поискала взглядом орнитоптер. Машина развернулась и, вернувшись, приземлилась на площадку ровного песка, укатанного громадным телом червя. В нос ударил запах машинного масла и едкое облако паров горючего. Машина была похожа на насекомое, сидевшее на песке и готовое ужалить.

С резким щелчком откинулась дверца.

Шиана выпрямилась и расправила плечи. Что ж, ее поймали. Она знала, что ее ждет. Никто не мог передвигаться по воздуху, кроме священников. Только они имели право летать на орнитоптерах. Они могли проникать всюду и видеть все.

Из машины вышли два роскошно одетых — в расшитых золотом и отороченных пурпуром белых накидках — священника и побежали к девочке, увязая ногами в песке. Приблизившись настолько, что Шиана ощутила запах пота и мускусный запах меланжи, исходивший от их одежд, они опустились перед девочкой на колени. Священники были молоды, но как и все священники, имели мягкие черты лица, нежные ухоженные руки и совершенно не думающие о потере влаги. Ни у одного из них не было под накидкой защитного костюма.

Тот, который стоял слева, вперил свой взор в глаза Шианы и заговорил:

— Дитя Шаи-Хулуда, мы видели, как твой Отец принес тебя из Его страны.

Эти слова на имели для Шианы никакого смысла. Священники — это люди, которых можно только бояться. Ее родители и все взрослые, которых она знала, запечатлели этот страх всеми своими словами и поступками. У священников были орнитоптеры. Священники могли скормить человека Шайтану за малейшее прегрешение или просто по своему капризу. Примеров тому было великое множество.

Шиана отпрянула и лихорадочно оглянулась. Куда бежать?

Тот, который заговорил, умоляюще воздел руку.

— Останься с нами.

— Вы плохие! — голос Шианы стал хриплым от избытка чувств.

Оба священника распростерлись на песке лицом вниз.

Вдалеке, в окнах башни блеснули линзы оптических приборов. Шиана заметила этот блеск. Она знала, что означают эти блики. Священники всегда наблюдают за людьми в своих городах. Как только увидишь такой блик, надо сразу же начинать вести себя прилично, быть «хорошей».

Чтобы унять дрожь, Шиана сцепила перед собой руки. Она посмотрела направо, потом налево, потом на распростершихся на песке священников. Что-то в этой картине было не так.

Уткнувшись лицами в песок, священники дрожали от страха и чего-то ждали. Никто из них не произносил ни слова.

Шиана не имела ни малейшего представления, как реагировать на такое странное поведение. Восьмилетняя девочка не могла сразу переварить крах всех своих прежних представлений. Она знала, что ее родителей и всех соседей поглотил Шайтан. Она видела это своими глазами. Однако тот же Шайтан принес ее сюда, не отправив в свою страшную печь. Он пощадил ее.

Это слово она хорошо понимала. Пощадил. Это слово ей объяснили, когда она пела танцевальную песню.

Шаи-Хулуд, пощади нас!

Избавь нас от Шайтана…

Медленно, не желая рассердить простертых перед ней священников, Шиана начала ритмично двигаться в такт ритуальному танцу. Вспомнив мелодию, она разжала руки и развела их в стороны, не прекращая движений. Стоя на месте, она высоко поднимала ноги. Тело ее начало вращаться — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Девочку начал охватывать экстаз танца. Длинные каштановые волосы разметались и покрыли ее лицо.

Священники отважились поднять головы. Странный ребенок показывал им Танец! Они хорошо знали эти движения. Танец Умиротворения. Она просила Шаи-Хулуда простить свой народ. Она просила Бога простить их!

Они посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, снова встали на колени. Они принялись хлопать в ладоши, чтобы незаметно привлечь внимание танцовщицы. Они ритмично хлопали, выводя в такт хлопкам древний напев:

Наши отцы ели манну в пустыне,

В жарких песках, где свирепствуют бури!

Священники не обращали внимание ни на что, кроме ребенка. Это было стройное создание с небольшими крепкими длинными мышцами, тонкими руками и ногами. Накидка и защитный костюм изобличали невероятную бедность. Выступающие плоские скулы отбрасывали тень на оливково-смуглое лицо. Глаза карие, в волосах выгоревшие на солнце пряди. В ее чертах проглядывало стремление природы экономить драгоценную воду — узкие нос и подбородок, высокий лоб, большой рот, тонкие губы и длинная шея. Она выглядела точь-в-точь как фримены на портретах, найденных в святая святых — в сокровищах Дар- эс-Балата. Ну конечно же! Так выглядеть может только дитя Шаи-Хулуда.

Она, кроме того, отлично танцует. Ни один чужеродный убыстряющий ритм не мог помешать ее движениям. Ритм был, но он был длинным, и его рисунок на повторялся в течение сотни движений. Девочка продолжала танцевать, а между тем солнце поднималось все выше и выше. Был почти полдень, когда, выбившись из сил, Шиана упала на песок.

Священники поднялись с колен и всмотрелись в Пустыню, куда ушел Шаи-Хулуд. Танец не позвал его назад. Они были прощены.

Так началась новая жизнь Шианы.

В своих апартаментах старшие священники на повышенных тонах до хрипоты спорили о девочке. Наконец, не придя ни к какому решению, они направили это дело на рассмотрение Верховному Священнику Хедли Туэку. Встретились они в зале малой конгрегации — Туэк и шесть Высших Советников. Высеченное в скале изображение Лето II — человеческое лицо на теле червя — одобрительно взирало на Совет со стены. Туэк сел на каменную скамью, найденную в одном из древних сиетчей. По преданию, на этой скамье сидел сам Муад'Диб. На одной из ножек до сих пор сохранилось изображение ястреба Атрейдесов.

Советники расселись на меньшие, современные, скамьи лицом к Верховному.

Верховный Священник имел впечатляющую внешность: шелковистые седые волосы, тщательно расчесанные, ниспадали на плечи. Волосы обрамляли широкое, властное лицо с твердо очерченным ртом и массивным подбородком. У Туэка были необычные глаза — естественный цвет белков сочетался с интенсивной синевой зрачков. Кустистые, неподстриженные седые брови оттеняли глаза.

Советники представляли собой довольно пестрое собрание. Отпрыски старинных священнических семейств, они несли в сердцах твердую веру в то, что дела пошли бы гораздо лучше, если бы на месте Туэка восседал он.

Тощий, костлявый, лицом напоминающий кувшин, Стирос добровольно взял на себя роль оппозиционера.

— Она всего лишь нищая бабенка из Пустыни, прокатившаяся на Шаи-Хулуде. Это запрещено и девчонку надо примерно наказать.

Стиросу ответили сразу несколько голосов:

— Нет, нет, Стирос! Ты неправильно это понимаешь! Она же не стояла на Шаи-Хулуде, как это делали древние фримены! Кроме того, у нее не было палки с крюком или…

Стирос в ответ старался перекричать остальных.

Дело застопорилось намертво. Туэк видел — голоса разделились поровну — три на три, при этом толстый гедонист Умфруд ратовал за «осторожный подход».

— Она никак не могла направлять шествие Шаи-Хулуда, — спорил Умфруд. — Мы все видели, как она сошла на песок и безбоязненно говорила с Ним.

Да, они все видели это, либо непосредственно, либо в записи на голофото, которое было заботливо сделано с помощью специальной аппаратуры. Бездомная пустынная нищенка или нет, но она безбоязненно встретилась с Шаи-Хулудом и говорила с Ним. И Шаи-Хулуд не поглотил ее. Действительно нет. По команде ребенка Шаи-Хулуд послушно уполз обратно в Пустыню. Бог-Червь покорился маленькой девочке.

— Мы испытаем ее, — сказал Туэк.

На следующий день, ранним утром орнитоптер, управляемый двумя священниками, которые первыми встретились с Шианой, доставил девочку в Пустыню, подальше, туда, где ее не могло бы видеть население Кина. Священники привели Шиану на вершину одной из дюн и привели в действие старый фрименский механизм — тампер — который, ритмично ударяя по песку, служил орудием вызова червя. Священники спешно погрузились в орнитоптер и зависли на большой высоте, наблюдая за происходящим. В двадцати метрах от тампера они оставили Шиану, которая только теперь осознала, что сбылись ее худшие предчувствия.

Явились два червя. Это были не самые большие из всех, которых приходилось видеть священникам — всего по тридцать метров в длину. Один из червей наклонился над тампером и заглушил его. После этого черви, как по команде, одновременно развернулись и двинулись вперед, остановившись в шести метрах от Шианы.

Девочка стояла, не пытаясь сопротивляться, прижав руки к бокам. Священники сделали то, что должны были сделать, — они скормили ее Шайтану.

Сидя в орнитоптере, священники, как зачарованные, следили за разворачивающимися событиями. Камеры транслировали происходящее в апартаменты Верховного Священника в Кине, где за событием наблюдали не менее зачарованно. Впрочем, такую картину им приходилось видеть не впервой. Это было стандартное наказание, удобный способ удалить еретика из среды горожан или священства или наказать ведьму. Но все они впервые видели в качестве жертвы ребенка, и какого ребенка!

Черви двинулись дальше и остановились на этот раз всего в трех метрах от Шианы.

Покорившись своей судьбе, девочка и не думала спасаться бегством. Скоро, думала Шиана, она окажется вместе со своими родителями и друзьями. Когда черви остановились, на смену ужасу пришел гнев. Эти сволочи священники оставили ее здесь! Она слышала, как над головой рокотал орнитоптер. Воздух вокруг был напоен запахом Пряности. Она резко подняла вверх руку, указывая на зависший орнитоптер.

— Идите, ешьте меня! Они хотят именно этого!

Священники не могли слышать ее слов, но прекрасно видели жест и то, что девочка что-то говорит бого-червям. Этот жест не мог означать для священников ничего хорошего.

Черви, однако, не двигались.

Шиана опустила руку.

— Вы убили моего отца и мою мать! — обвиняющим тоном крикнула она. Подойдя ближе, она погрозила червям кулаком.

Черви отступили, сохранив прежнюю дистанцию.

— Если я не нужна вам, то можете убираться! — она махнула рукой в сторону Пустыни.

Черви послушно отступили и развернулись.

Ошеломленные священники проследили за тем, как черви бросились в Пустыню и погрузились в песок в километре от дюны. Только тогда они отважились спуститься, охваченные страхом и трепетом. Они взяли с собой дитя Шаи-Хулуда, посадили ее в орнитоптер и доставили обратно в Кин.

Посольство Бене Гессерит в Кине к вечеру составило подробный отчет о происшедшем и направило его в Капитул на следующее утро.

Наконец это свершилось!

Глава 7

Проблема с некоторыми способами ведения войны (и Тиран превосходно знал это, поскольку использовал в своем уроке) заключается в том, что они уничтожают все моральные ценности у восприимчивых субъектов. При таком способе ведения войны пострадавшие, но выжившие, возвращаются домой, а мирное население не в состоянии даже представить, что могут натворить вернувшиеся с войны солдаты.

Учение Золотого Пути: Архивы Бене Гессерит

Это было одно из самых ранних воспоминаний Майлса Тега: вся семья сидит за обеденным столом. Майлсу было в то время семь лет, но тот эпизод намертво врезался в его память. Рядом с ним сидел его младший брат Сабин. Столовая в лернейском особняке украшена свежесрезанными полевыми цветами, желтоватый свет заходящего солнца рассеивается старинными занавесями. Ярко-синие обеденные приборы с серебряной каймой. Лакеи за спинками стульев, готовые услужить при первом же знаке. Впрочем, матери было некогда заниматься такими мелочами, она практически постоянно бывала в отъезде по поводу разных заданий. Учитель Бене Гессерит не имел права рассеивать свое внимание по пустякам.

Джейнет Роксбраф-Тег, сидя во главе стола, придирчиво следила за тем, чтобы все было на своем месте, не без успеха играя роль великосветской дамы. Лоши Тег, отец Майлса, всегда смотрел на это, как на причуду, с некоторым насмешливым изумлением. Это был худощавый мужчина с высоким лбом, лицом настолько узким, что казалось, будто глаза немного выпячиваются в стороны. Его черные волосы были превосходным контрастом светлым волосам супруги.

На фоне приглушенного позвякивания столовых приборов в атмосфере, наполненной благоуханием обильно приправленного специями супа эду, звучал голос матери, которая инструктировала отца, как вести себя с домогательствами Вольного Торговца. Стоило Джейнет произнести слово «Тлейлаксу», как Майлс насторожился. Его только недавно просветили о том, что на свете существует Бене Тлейлаксу.

Даже Сабин, который много лет спустя пал от руки отравителя на Ромо, слушал с таким вниманием, на какое только способен четырехлетний мальчик. Сабин… Как он поклонялся и боготворил своего старшего брата. Видя, что Майлс слушает мать, Сабин тоже превратился в слух. Оба мальчика сидели, сохраняя полное молчание.

— Этот человек работает на тлейлаксианцев, — сказала леди Джейнет. — Я чувствую это по его голосу.

— Я никогда не сомневался в твоей способности чувствовать такие вещи, — согласился с женой Лоши Тег. — Но что я должен делать? У него подлинные кредитные карты и он хочет купить…

— Заказ на рис в этот момент совершенна не важен. Никогда не допускай даже мысли о том, что лицедел ишет то, о чем, говорит.

— Я уверен, что он не лицедел. Он…

— Лоши! Я знаю, что ты прилежно учился этому ремеслу и можешь за километр отличить лицедела от обычного человека. Я согласна с тем, что Вольный Торговец не из них. Лицедел остался в его корабле. Они же знают, что я здесь.

— Они, конечно, знают, что тебя им не одурачить. Да, но…

— Стратегия тлейлаксианцев всегда вплетена в целую сеть стратегий, и каждая из них может оказаться настоящей. Они научились этому у нас.

— Моя дорогая, если мы в данном случае имеем дело с тлейлаксианцами, а я не подвергаю сомнению твое суждение, то немедленно возникает вопрос о меланжи.

Леди Джейнет слегка наклонила голову в знак одобрения. Действительно, даже Майлс знает о связи тлейлаксианцев с Пряностью. Да, именно это обстоятельство придавало Тлейлаксу непреодолимое очарование в глазах Майлса. На каждый миллиграмм меланжи с Ракиса в чанах Тлейлаксу производили тонны Пряности. Спрос на меланжу породил невиданное предложение, и даже Космическая Гильдия была готова встать на колени перед такой мощью.

— Да, но рис… — начал было Лоши Тег.

— Мой дорогой супруг, Бене Тлейлаксу не слишком-то нуждаются в рисе понги, да еще в нашем секторе. Они требуют его для перепродажи. Нам надо выяснить, кому в действительности нужен этот рис.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что я должен тянуть время, — сказал Лоши.

— Именно так. Ты превосходно сделаешь то, что требуется. Не давай Вольному Торговцу говорить ни «да» ни «нет». Некоторые люди, воспитанные в традициях лицеделов, оценят такую тонкость.

— Мы выманим лицедела из корабля, а ты в это время наведешь справки в других местах.

Супруги обменялись понимающими взглядами.

— Он не сможет обратиться к другому поставщику в этом секторе, — вставил Лоши Тег.

— Он будет изо всех сил противиться прямой конфронтации, — заговорила леди Джейнет, стуча ладонью по столу. Тяни, тяни и еще раз тяни. Ты должен выманить лицеделов из корабля.

— Но они, конечно, все поймут.

— Да, мой дорогой, и это очень опасно. Ты должен встретиться с ним только на нашей территории и при наличии надлежащей охраны.

Майлс припомнил, что в тот раз отцу действительно удалось выманить лицеделов с корабля. Мать водила его тогда к видеофону, и мальчик видел сцену допроса. В этой комнате, стены которой были обиты медными листами, отец заключил сделку, которая принесла ОСПЧТ громадные комиссионные, а отцу приличный бонус.

Тогда Майлс впервые в жизни увидел лицеделов: два маленьких тщедушных человечка, похожие, словно близнецы. Круглые лица, практически лишенные подбородков, приплюснутые носы, крошечные рты, черные, похожие на пуговицы, глаза и белые коротко подстриженные волосы, торчащие, как щетина щетки. Одеты они были как Вольные Торговцы — в черные туники и брюки.

— Это иллюзион, Майлс, — сказала мать. — Иллюзион — это их путь. Представление иллюзий для достижения вполне реальных целей — так работают тлейлаксианцы.

— Как фокусники в Зимнем шоу? — спросил Майлс, не отрывая взгляда от фигурок на экране видеофона.

— Это очень похоже, — согласилась с сыном мать. Она тоже следила за происходящим на экране, одной рукой обняв Майлса за плечи, словно стремясь защитить его.

— Сейчас ты видишь зло, Майлс. Изучи его хорошенько. Лица, которые ты видишь, могут измениться в мгновение ока. Эти люди могут стать выше и массивнее. Они могут стать похожими на твоего отца настолько, что только я смогу заметить подмену.

Майлс безмолвно округлил губы. Он внимательно уставился на экран и прислушался. Отец в это время с жаром объяснял, что цены, установленные ОСПЧТ на рис понги, снова взлетели вверх.

— Но вот что самое ужасное, — продолжала между тем мать. — Есть новые лицеделы, которые, коснувшись плоти своей жертвы, могут взять у нее часть памяти.

— Кусок их настоящего сознания? — спросил Майлс.

— Не совсем так. Нам кажется, что они забирают некий отпечаток памяти, этот процесс похож на голографию. Они до сих пор не догадываются, что мы знаем об этом.

Майлс все понял. Он не должен был ни с кем об этом говорить, даже с отцом и матерью. Она научила его, как в Бене Гессерит хранят тайны. Майлс внимательно следил за фигурками на экране.

Слова отца не производили видимого впечатления на лицеделов, но было видно, как их глаза блестят все ярче и ярче.

— Как они стали злом? — спросил Майлс.

— Они коммунальные существа, их породили без определенной формы. Сейчас они приняли такую форму только из-за меня. Они знают, что я наблюдаю за ними, и приняли свою нейтральную, коммунальную форму. Следи за ними внимательно.

Майлс с напряжением склонил голову набок и внимательно всмотрелся в экран, изучая лицеделов. Они выглядели совершенно бесцветными и беспомощными.

— У них нет чувства своего «я», — снова заговорила мать. — У них есть только инстинкт самосохранения, и то он действует только до тех пор, пока их хозяева не прикажут им умереть.

— А они это делают?

— Они проделывали это множество раз.

— Кто их хозяева?

— Мужчины, которые редко покидают планеты Бене Тлейлаксу.

— У них есть дети?

— У лицеделов не бывает детей, они мулы, стерильны. Но их хозяева могут скрещиваться и давать потомство. Мы взяли несколько экземпляров, но их отпрыски очень странные создания. Родилось несколько женщин, но мы не смогли добраться до их предковой памяти.

Майлс нахмурился. Он знал, что его мать принадлежит Бене Гессерит. Знал он и то, что Преподобные Матери несут в своем сознании огромную предковую память, охватывающую тысячелетия существования Общины Сестер. Знал он и кое-что о селекционном замысле Общины. Преподобные Матери подбирали определенных мужчин, от которых надо было получить потомство.

— Как выглядят женщины Тлейлаксу? — спросил Майлс.

Это был умный вопрос, и мать почувствовала гордость за сына. Да, вполне возможно, что леди Джейнет родила ментата. Женщины, участвовавшие в селекционной программе, были правы относительно генетического потенциала Лоши Тега.

— Никто никогда не видел женщин Тлейлаксу вне их родных планет, — ответила леди Джейнет.

— Они существуют или их заменяют чаны?

— Они существуют.

— Среди лицеделов есть женщины?

— По их собственному выбору они могут быть либо мужчинами, либо женщинами. Внимательно присмотрись к ним. Они знают, что делает твой отец, и очень злятся.

— Они не причинят ему вреда?

— Нет, не осмелятся. Мы приняли меры предосторожности. Смотри, у того, который слева, сжались челюсти. Это признак их гнева.

— Ты сказала, что они ком… коммунальные существа.

— Да, они подобны в этом отношении пчелам или муравьям. У них нет представления о своем образе. Поскольку они лишены самооценки, то к ним не приложимы никакие моральные нормы. Ничему из того, что они говорят или делают, нельзя доверять.

Майлс содрогнулся.

— Нам так и не удалось найти у них хотя бы что-то похожее на какой бы то ни было моральный кодекс, — продолжала леди Джейнет. — Они — это плоть, превращенная в автомат. Они ничего не оценивают и никогда не сомневаются. Они порождены только для того, чтобы подчиняться своим хозяевам.

— Им приказали явиться сюда и купить рис?

— Точно так. Им приказали купить рис и они могут купить его только в этом секторе.

— Они должны купить его только у отца?

— Он их единственный источник. Вот сейчас, сынок, они расплачиваются с ним меланжей, ты видишь?

Майлс увидел, как один из лицеделов достал из стоявшего на полу кейса связку длинных палочек оранжево-коричневой Пряности и передал ее отцу.

— Цена оказалась гораздо выше той, на которую они рассчитывали, — прокомментировала расчет леди Джейнет. — Теперь будет очень просто проследить цепочку.

— Как?

— Обанкротится тот, кто нанимал этот корабль. Нам кажется, мы знаем, кто является покупателем. Но, кто бы он ни был, мы скоро точно это узнаем, а потом будет очень несложно узнать, что в действительности было здесь предметом торга.

После этого леди Джейнет принялась-перечислять признаки, по которым можно на вид и на слух отличить лицедела от настоящего человека. Это были трудноуловимые признаки, но Майлс тотчас вник в суть дела. Мать даже сказала, что, пожалуй, он сможет стать ментатом… или не простым ментатом.

Незадолго до своего тринадцатого дня рождения Майлс Тег был направлен в специальную школу, расположенную в крепости Бене Гессерит на Лампадас, где подтвердили оценку матери. Ей было послано сообщение:

«Вы прислали нам воина ментата, на которого мы так рассчитывали».

Тег увидел эту записку только после смерти матери, когда разбирал ее вещи. Вид этих слов, написанных на ридулианском хрустале с оттиснутой внизу печатью Капитула, произвел на Тега странное впечатление смещения времени. Память перенесла Тега в Лампадас, где за годы учения любовь и благоговение перед матерью трансформировались в преклонение перед Общиной Сестер, что и задумывалось с самого начала. Он сам пришел к пониманию этого только во время прохождения курса подготовки ментатов, но понимание мало что изменило. Как бы то ни было, но оно еще крепче привязало его к Бене Гессерит. Понимание подтвердило, что уповать он может только на Бене Гессерит. К тому времени он понял, что Община Сестер — Бене Гессерит — самая могущественная организация, равная по мощи Космической Гильдии, превосходящая Совет Говорящих Рыб — наследниц великой империи Атрейдесов, и ОСПЧТ. Сила Бене Гессерит уравновешивала притязания Фабрикаторов с Икса и организации Бене Тлейлаксу. Представление о могуществе Бене Гессерит давало то, что Община сохранила свою власть, хотя тлейлаксианцы научились выращивать меланжу в своих чанах, сведя на нет монополию Ракиса на Пряность, а мастера Икса начали делать машины, которые уничтожили монополию Космической Гильдии. К тому времени Майлс Тег уже превосходно знал историю. Гильд-Навигаторы были уже не единственными, кто мог прокладывать трассы сквозь складки пространства — за одно мгновение в нашей галактике и еще за несколько секунд — в удаленных.

Учителя школы Сестер мало что утаили от Майлса. Например, ему открыли, что он являетсяпотомком Атрейдесов. Это откровение было необходимо, поскольку Майлс должен был пройти несколько испытаний. Сестры, это было совершенно очевидно, испытывали его на обладание предзнанием. Мог ли он, подобно Гильд-навигаторам, знать о наличии смертельных ловушек. Майлс не прошел этот тест. Его испытывали на обнаружение помещений и кораблей-невидимок. Нет, Тег был слеп, как и все простые смертные. Правда, на этот раз ему давали огромные дозы Пряности, и он почувствовал пробуждение своего истинного «я».

— Это зарождение твоего сознания, — так назвала Сестра-учительница это ощущение, когда Тег попросил объяснений по поводу этого странного чувства.

Какое-то время вселенная в свете нового осознания казалась Майлсу магической. Осознание было сначала окружностью, потом превратилось во всеохватывающий шар. Произвольные формы оказались преходящими. Майлс впадал в состояние транса без предвестников и совершенно неожиданно для себя до тех пор, пока Сестры не научили его контролировать это явление. Учителя придали ему способности святого и мистика, он приобрел навык очерчивать руками круги, следуя очертаниям своего сознания.

В конце курса обучения его осознание пришло в гармонию с расхожими ярлыками обыденного мира, но ощущение чуда, посетившее Майлса в самом начале пути, осталось. Эта память стала для него источником силы в самые трудные моменты жизни.

После того как Тег принял должность Мастера Оружия при гхола, его чудесная память помогала ему все чаще и чаще. Особенно полезной она оказалась во время первой беседы с Швандью в Убежище Гамму. Их первая беседа состоялась в кабинете Преподобной Матери. В помещении с металлическими блестящими стенами было множество хитроумных приборов с клеймом Икса. Даже кресло, в котором сидела Швандью, — сидела на фоне окна, чтобы собеседник не мог видеть ее мимики, — даже это кресло с изменяемой формой было изготовлено на Иксе. Тег был вынужден сесть на кресло-собаку, хотя Швандью было хорошо известно отвращение Тега к унижению любой формы жизни.

— Тебя выбрали для этой цели только потому, что ты очень похож на классического дедушку, — заговорила Швандью. Яркий солнечный свет образовывал венец вокруг ее головы, покрытой капюшоном. Это было сделано обдуманно! — Твоя мудрость заслужит тебе любовь и уважение ребенка.

— Естественно, я не могу быть фигурой отца.

— Тараза считает, что ты идеально подходишь на роль деда. Мне известно о твоих почетных шрамах, полученных на службе, и это для нас очень большая ценность.

Эти слова лишь подтвердили вывод, сделанный ранее ментатом Майлсом Тегом: Они запланировали это очень давно. Они вывели специальную породу для этого. И меня они получили тоже в результате селекции. Я — часть их далекоидущих планов.

В ответ Майлс сказал только одно:

— Тараза ожидает, что это дитя станет великим воином, когда постигнет свою сущность.

Швандью молча посмотрела на Майлса, потом заговорила:

— Ты не должен отвечать на его вопросы о том, что такое гхола, если вдруг он столкнется с этим словом. Ты сам даже не произноси этого слова в его присутствии до того, как получишь на это мое разрешение. Мы снабдим тебя всеми необходимыми данными о гхола, чтобы ты мог достойно исполнять свои обязанности.

Подчеркнутой холодностью Майлс постарался придать особое значение своему ответу:

— Возможно, Преподобной Матери неизвестно, что я специально занимался гхола, которых изготовляют на Тлейлаксу. Кроме того, я встречался с ними в битвах.

— И ты полагаешь, что достаточно осведомлен о серии Айдахо?

— Айдахо имеют репутацию блистательных военных стратегов, — ответил на это Тег.

— Тогда, вероятно, Верховный Башар не осведомлен о других свойствах нашего гхола.

В ее голосе явственно прозвучало плохо скрытое издевательство. И кое-что еще, ревность и плохо скрытый гнев. Мать Тега учила своего сына читать ее истинные мысли сквозь маски. Это было запретное знание, и Тег тщательно его скрывал. Он притворно съежился и пожал плечами.

Было, однако, ясно, что Швандью прекрасно знает, что Тег — Верховный Башар Таразы. Все точки над «i» были расставлены.

— По требованию Бене Гессерит, — продолжала между тем Швандью, — тлейлаксианцы внесли некоторые изменения в эту серию гхола Айдахо. Они модернизировали его нервно-мышечную систему.

— Без изменения исходной личности? — вопрос был задан наудачу. Тегу просто хотелось выяснить, насколько далеко зайдет Швандью в своей откровенности.

— Он гхола, а не продукт клонирования!

— Я понимаю.

— В самом деле? Тогда ты понимаешь, что на всех ступенях воспитания он должен получать полный тренинг прана-бинду.

— Приказ Таразы звучит недвусмысленно, и мы обязаны беспрекословно его исполнить.

Швандью, не пытаясь больше скрывать гнев, подалась вперед.

— Тебя попросили обучать гхола, чья роль в некоторых планах может представлять для нас большую опасность. Мне кажется, что ты не имеешь даже отдаленного представления о том, что собираешься воспитывать.

Что собираешься воспитывать, подумал Тег. Не кого. Этот гхола никогда не будет кем для Швандью и всех других, кто выступает против Таразы. Возможно, что он не будет кем ни для кого до тех пор, пока не обретет истинную сущность исходного Дункана Айдахо.

Теперь Тег ясно видел, что Швандью утаивает нечто гораздо большее, нежели какие-то сведения о гхола. Она находится в активной оппозиции, как и предупреждала его Тараза. Швандью — враг, и приказ Таразы звучал совершенно недвусмысленно:

— Ты будешь оберегать ребенка от любой возможной угрозы.

Глава 8

Прошло десять тысяч лет с тех пор, как Лето II начал свой метаморфоз, превратившись из человека в песчаного червя Ракиса, а историки до сих пор спорят о его мотивах. Было ли это стремление к долгой жизни? Он прожил десять жизней, если считать среднюю продолжительность жизни равной тремстам стандартным годам, но примите во внимание цену, которую он за это заплатил. Было ли это соблазном власти? Его называют Тираном не без основания, но что принесла ему эта власть, если рассматривать ее с точки зрения человеческого могущества? Хотел ли он спасти человечество от него самого? На этот вопрос дают ответы его собственные слова, найденные при раскопках в Дар-эс-Балате, но я не могу принять эти объяснения. Было ли какое-то воздаяние, о котором нам мог бы поведать только его личный опыт? Этот вопрос, поскольку мы не имеем точных свидетельств, остается спорным. Нам остается только признать сам факт и сказать: «Он сделал это!» Нельзя отрицать только сам физический факт.

Метаморфоз Лето II Десятитысячная годовщина Речь Гауса Андауда

Вафф еще раз почувствовал, что совершает лашкар. На этот раз ставки были высоки, как никогда. Досточтимая Матрона из Рассеяния потребовала его присутствия. Повиндах из повиндах! Потомки Тлейлаксу из Рассеяния рассказали ему все, что смогли узнать об этих ужасных женщинах.

— Гораздо более ужасные, чем Преподобные Матери из Бене Гессерит, — говорили тлейлаксианцы.

И гораздо более многочисленные, напомнил себе Вафф.

Тем не менее он не слишком доверял вернувшимся из Рассеяния потомкам Тлейлаксу. Их акцент был странным, еще более странны их манеры, и кроме того, Вафф сомневался, что они соблюдают ритуалы. Как можно было принять этих людей в Великий Кхель? Сколько гхуфрана потребуется, чтобы очистить их после стольких столетий отступничества? Очень сомнительно, чтобы они хранили таинства Тлейлаксу на протяжении жизни нескольких поколений.

Они больше не были братьями маликами, но, к сожалению, именно они были единственным источником информации о возвращающихся Заблудших. А какие они приносили с собой откровения! Взять хотя бы откровения, касающиеся гхола Дункана Айдахо. Эти сведения стоили риска оскверниться злом повиндах.

Встреча с Досточтимыми Матронами была назначена на предположительно нейтральной территории — на иксианском корабле-невидимке, вращавшемся на малой орбите вокруг гигантской газовой планеты в одной из истощенных солнечных систем старой Империи. Сам Пророк выкачал последние ресурсы из этой системы. Среди экипажа иксианского корабля-невидимки было множество новых лицеделов, но Вафф потел от страха, вступая на борт космолета. Если эти Досточтимые Матроны действительно более ужасны, чем Сестры Бене Гессерит, то, может быть, они смогут обнаружить присутствие лицеделов?

Выбор места встречи вызвал большое напряжение на Тлейлаксу. Безопасно ли это место? Вафф успокаивал себя тем, что при нем находится два скрытно провезенных ружья, которые никто никогда не видел за пределами срединных планет Бене Тлейлаксу. Оружие представляло собой шедевр оружейного искусства — в рукавах Ваффа были спрятаны два миниатюрных арбалета, стрелявших дротиками. В течение многих лет Вафф тренировался в стрельбе, и теперь выстрел отравленной стрелой не требовал никакого участия сознания — все действия были доведены до отточенного автоматизма.

Стены помещения были покрыты панелями из меди, что говорило о защите от шпионских приспособлений иксианцев. Но какие еще устройства могли разработать люди Рассеяния вне пределов иксианской технической цивилизации?

Неуверенной походкой Вафф вошел в помещение. Досточтимая Матрона была уже на месте, сидя в кожаном кресле.

— Вы будете называть меня так же, как меня называют другие: Досточтимая Матрона, — приветствовала Ваффа женщина.

Его предупреждали об этом, поэтому Вафф поклонился и произнес:

— Досточтимая Матрона.

В ее голосе не было никаких намеков на скрытую силу. Низкое контральто с обертонами говорило о привычке к самоограничению. Женщина выглядела как атлет или акробат, который давно уже не выступает и выглядит заторможенным и медлительным, хотя на деле сохранил навыки и мышечный тонус. Натянутая кожа лица, выступающие скулы. Тонкие губы придавали ей высокомерный вид и, когда женщина произносила слова, казалось, что они обращены сверху вниз к мелким ничтожествам.

— Ну, проходите и садитесь, — проговорила она, указав рукой на кожаное кресло напротив.

Вафф уловил рядом с собой какой-то тонкий шипящий свист. Они остались наедине! На ней надето следящее устройство. Вафф разглядел даже конец провода, вставленный в левое ухо женщины. Его метательные орудия были защищены и отмыты против подобных локаторов, арбалеты специально выдерживали в ванне при температуре — 340 градусов по Кельвину в течение пяти стандартных лет, но достаточно ли этого?

Вафф медленно опустился в указанное кресло.

Глаза Досточтимой Матроны были прикрыты оранжевыми контактными линзами, что придавало им звериное выражение. Что ж, она действительно выглядела устрашающе. А ее одежда! Красные леопарды под темно-синей накидкой. Поверхность накидки была украшена каким-то подобием жемчуга, что придавало ей сходство с арабеской и драконом одновременно. Женщина сидела в кресле, как на троне, положив на подлокотники свои, похожие на лапы животного, руки.

Вафф оглядел помещение. Его люди осматривали ее вместе с иксианскими рабочими и представителями Досточтимых Матрон.

Мы все сделали наилучшим образом, подумал он и постарался расслабиться.

Досточтимая Матрона рассмеялась.

Вафф посмотрел на нее со всем спокойствием, на какое был в этот момент способен.

— Сейчас вы меня проверяете, — обвиняющим тоном заговорил Вафф. — Вы говорите себе, что располагаете огромными ресурсами, которые можете использовать против меня, некие тонкие и мощные инструменты, которые подкрепят ваши приказания.

— Не стоит говорить со мной в таком тоне, — слова были произнесены совершенно бесстрастно, но в них было столько яда, что Вафф едва не съежился.

Он взглянул на мускулистую ногу женщины и на темно-красную ткань леопарда, которая, казалось, стала ее второй кожей.

Время встречи было согласовано так, чтобы оба чувствовали себя в наилучшей форме, для этого пришлось подрегулировать их суточные ритмы. Тем не менее Вафф чувствовал себя не в своей тарелке, казалось, что его позиция ущербна. Что если все истории его информаторов соответствуют действительности и у этой женщины есть оружие?

Она улыбнулась холодной и жестокой улыбкой.

— Вы пытаетесь меня запугать, — сказал Вафф.

— И добилась в этом успеха.

Ваффа охватил гнев, однако он сумел сдержаться и заговорил совершенно спокойно:

— Я прибыл сюда по вашему приглашению.

— Надеюсь, вы сделали это не для того, чтобы вступить со мной в конфликт, который вы, без всякого сомнения, проиграете.

— Я прибыл сюда, чтобы выковать узы, которые нас свяжут, — ответил он. Что им от нас надо? Нет сомнения, что им что-то надо.

— Какие узы могут быть между нами? — спросила она. — Разве можно строить здание на зыбком фундаменте? Ха! Соглашения очень легко можно нарушить, что все и делают довольно часто.

— На какой предмет мы будем торговаться? — спросил Вафф.

— Торговаться? Я не торгуюсь. Меня интересует гхола, которого вы сделали для ведьм.

В ее тоне не было ничего особенного, но сердце Ваффа забилось чаще.

В один из периодов, когда он сам был гхола, Вафф обучался у ментата-перебежчика. Способности ментата были недоступны Ваффу, и кроме того, объяснения требовали слов. Им пришлось убить этого повиндаха-ментата, но в том опыте было нечто ценное. Вспомнив тот эпизод, Вафф едва не поморщился от отвращения, но вспомнил и нечто полезное.

Нападай и используй те данные, которые порождает нападение!

— Вы не предлагаете мне ничего взамен! — громко произнес он.

— Компенсация зависит от моего расположения, — проговорила женщина.

Вафф скорчил презрительную гримасу.

— Вы что, вздумали играть со мной?

Матрона оскалила в ухмылке белые звериные зубы.

— Вы не переживете моей игры, да этого и не требуется.

— То есть я должен зависеть от вашей доброй воли?

— Зависимость! — произнося это слово, она скривилась от отвращения. — Зачем вы продаете ведьмам этих гхола, а потом убиваете их?

Вафф сжал губы и промолчал.

— Вы каким-то образом изменили структуру гхола, хотя и сохранили способность восстанавливать первоначальную память, — заговорила женщина, не дождавшись ответа.

— Как много вы знаете! — это была отнюдь не издевательская насмешка, и Вафф испугался, что непроизвольно выдал себя. Шпионы! У нее шпионы среди ведьм! Нет ли таких шпионов и на Тлейлаксу?

— На Ракисе есть девочка, которая фигурирует в планах ведьм, — сказала Досточтимая Матрона.

— Откуда это вам известно?

— Нам известен каждый шаг ведьм, они ничего не могут от нас скрыть! Вы думаете о шпионах, но не понимаете, насколько длинны наши руки!

Вафф пришел в смятение. Она что, может читать его мысли? Это новое достижение Рассеяния? Дикий талант, вырвавшийся из-под контроля человеческой цивилизации?

— Как вы изменили гхола? — спросила женщина.

Голос!

Вафф, даже вооруженный против этой хитрости своим учителем ментатом, едва не выпалил ответ. Эта Досточтимая Матрона обладала силой ведьм! Как это неожиданно. Этого ждешь от Преподобной Матери и соответствующим образом готовишься. Ваффу потребовалось мгновение, чтобы восстановить душевное равновесие и прийти в себя. Он сцепил руки и прижал их к подбородку.

— У вас очень интересные источники, — сказала она.

На лице Ваффа появилось простодушное выражение.

Он хорошо знал, каким обезоруживающе невинным созданием может выглядеть.

Нападай!

— Мы знаем, как многому вы научились у Бене Гессерит, — сказал он.

Лицо женщины на мгновение исказилось от ярости.

— Они ничему нас не научили!

Вафф понизил голос, сообщив ему некую игривость и юмор.

— Нет, речь, конечно же, не идет о сделке.

— Разве? — она, кажется, действительно удивилась.

Вафф опустил руки.

— Ну же, Досточтимая Матрона. Вы интересуетесь этим гхола. Вы говорите об обстановке на Ракисе. Для чего вам нужны мы?

— Нам надо от вас очень мало, и с каждой минутой ваша ценность становится все меньше и меньше.

Вафф почувствовал в ее ответе космический холод логической машины. От нее не пахло ментатом, но от общения с этой женщиной мороз идет по коже. Она способна убить меня прямо сейчас!

Где она прячет оружие? Да и нужно ли оно ей? Ему очень не нравился вид ее мускулистых ног, мозолистых рук и охотничий блеск звериных оранжевых глаз. Догадывается ли она (а может быть, знает) о том, что у него в рукавах?

— Мы столкнулись с проблемой, которая не может быть разрешена логическим путем, — сказала она.

Потрясенный Вафф уставился на собеседницу. Такое мог сказать только Мастер Дзенсунни! Он и сам говорил себе это не один раз.

— Вы, вероятно, не рассматривали такую возможность, — снова заговорила она. Было такое впечатление, что ее слова постепенно снимают маску с ее лица. За всеми этими уловками Вафф вдруг увидел счетную машину. Неужели она принимает его за косолапого недоумка, годного только на то, чтобы собирать всякий мусор?

Прикинувшись озадаченным и сбитым с толку, он спросил:

— Как же можно решить эту проблему?

— Естественный ход вещей все расставит по своим местам, — ответила она.

Вафф продолжал смотреть на женщину в притворном смятении. В ее словах не было никакой откровенности. Но кое-какие намеки все же были!

— Ваши слова совершенно запутали меня.

— Человечество стало бесконечным, — ответила она. — Это истинный дар Рассеяния.

Вафф попытался скрыть волнение, которое вызвали эти слова.

— Бесконечная вселенная, бесконечное время — все может случиться, — произнес он.

— Ах вы умненький маленький манекен, — сказала она. — Каким образом одно относится к другому? Это не логично.

Сейчас она выглядела как какой-нибудь древний вождь Джихада Слуг, которые стремились избавить человечество от искусственного интеллекта. Эта Досточтимая Матрона — весьма странный анахронизм.

— Наши предки для решения логических задач прибегали к помощи компьютеров, — вставил он. Пусть теперь она проглотит это!

— Вы же и без меня знаете, что компьютеры лишены бесконечной памяти.

Ее слова снова смутили его. Неужели она и правда умеет читать мысли? Было ли это формой мозгового импринтинга? То, что тлейлаксианцы смогли сделать с лицеделами и гхола, другие могут делать с неменьшим успехом. Он сосредоточился на иксианцах и их машинах зла. Машинах повиндах!

Досточтимая Матрона обвела взглядом помещение.

— Вы не думаете, что мы зря доверяем иксианцам? — спросила она.

Вафф затаил дыхание.

— Мне кажется, что вы не вполне им доверяете, — сказала она. — Ну, ну, малыш. Я предлагаю тебе свою добрую волю.

С некоторым опозданием Вафф начал подозревать, что она пытается вести себя по-дружески и честно. Она действительно оставила свою гневную угрожающую позу злобного превосходства. Информаторы Ваффа из числа Заблудших говорили, что Досточтимые Матроны принимают сексуальные решения вполне в духе Бене Гессерит. Почему она пытается выглядеть соблазнительной? Но ведь она только что поняла и продемонстрировала слабость логики.

Все это так сбивает с толку!

— Наш разговор идет по кругу, — сказал он.

— Совсем наоборот. Круги замыкают. Круги ограничивают. Человечество больше не ограничено никаким замкнутым пространством и может расти беспредельно.

Вот куда она опять клонит! Он заговорил, с трудом ворочая пересохшим языком:

— Говорят, что надо смириться с тем, чего не можешь изменить.

Она подалась вперед, уставившись в его лицо своими оранжевыми глазами.

— Вы смирились с неизбежностью окончательной катастрофы Бене Тлейлаксу?

— В таком случае я бы не приехал сюда.

— Когда отказывает логика, в ход идут другие инструменты.

Вафф усмехнулся.

— Не смейте меня дразнить!

Вафф поднял руки в умиротворяющем жесте.

— Какой инструмент предложит Досточтимая Матрона?

— Энергию!

Ее ответ удивил его.

— Энергию? В какой форме и как много?

— Вы требуете логического ответа, — сказала она.

Вафф с грустью подумал, что ошибся — она не мастер Дзенсунни. Досточтимая Матрона только играла словами на бахроме алогичного, прикрывая этой словесной игрой свою безупречную логику.

— Гнилая сердцевина уничтожает весь плод, — с горечью произнес он.

Казалось, она пропустила мимо ушей этот пробный шар.

— В глубинах любого человека вполне достаточно энергии, которую надо осмелиться освободить, — сказала она и поднесла свой костлявый палец к кончику носа.

Вафф откинулся на спинку кресла, переждав, пока она опустит руку.

— Разве не то же самое говорили в Бене Гессерит, прежде чем произвести на свет Квисатц Хадерах? — спросил он.

— Они утратили контроль и над собой, и над ним, — насмешливо произнесла Матрона.

Она опять использует логику, оперируя с алогичным, подумал Вафф. Как много сказала она ему этими своими оговорками. Можно даже набросать эскиз истории этих Досточтимых Матрон. Дело было так: одна из природных фрименских Преподобных Матерей с Ракиса отправилась в Рассеяние. Самые разные люди спасались в то время Великого Голода и сразу после него на кораблях-невидимках. Такой корабль оставил где-то в дальнем далеке семя, посеянное ведьмой. И вот теперь это семя вернулось в виде этой охотницы с оранжевыми глазами.

Она еще раз решила опробовать на нем Голос и спросила:

— Что вы вложили в этого гхола?

На этот раз Вафф был готов к вопросу и попросту отмахнулся от него. Эту Досточтимую Матрону необходимо утихомирить или убить, если представится такая возможность. Он очень многое узнал от нее, но нельзя сказать, какие сведения она выудила у него и что ей удалось понять. Кто знает, какие таланты сокрыты в этом костлявом теле.

Это сексуальные чудовища, говорили информаторы. Они покоряют мужчин силой своего пола.

— Какое малое представление ты имеешь о том, какую радость я могу тебе доставить, — сказала она. Ее голос сжимал его, словно кольца свистящего кнута. Какое искушение! Как соблазнительно!

Надо было защищаться, Вафф заговорил:

— Скажи мне, зачем…

— Мне не нужно ничего тебе говорить!

— Но тогда не состоится сделка, — в его голосе звучала неподдельная грусть. Эти корабли-невидимки засадили вселенную всякой гнилью. Вафф ощутил на своих плечах тяжкий груз необходимости. Что если он не сможет убить ее?

— Как ты смеешь предлагать сделку Досточтимой Матроне? — возмутилась она. — Знаешь ли ты, что это мы устанавливаем цену?

— Я же не знаю, как вы работаете, Досточтимая Матрона, — сказал Вафф. — Но по вашему тону я понимаю, что оскорбил вас.

— Извинение принято.

Не предполагалось никаких извинений! Он смотрел на женщину вкрадчивым ласковым взглядом. Как много можно вывести из устроенного ею представления, основываясь на его тысячелетнем опыте. Вафф проанализировал все, что ему удалось выяснить. Эта женщина из Рассеяния явилась к нему только для того, чтобы добыть необходимую ей информацию. Следовательно, у нее нет других источников. В ее действиях начинало проступать отчаяние. Оно хорошо замаскировано, но оно есть. Ей нужно либо опровержение, либо подтверждение обоснованности своих страхов.

Как она сейчас похожа на хищную птицу, вцепившуюся костлявыми лапами в ручки кресла! Плод гниет с сердцевины. Он сказал это, но она не услышала. Ясно, что расколотое на атомы человечество продолжает взрываться в Рассеянии Рассеяния. Люди, которых представляет эта Досточтимая Матрона, не изобрели способов обнаружения кораблей-невидимок. Да, это обстоит именно так. Она охотится за кораблями-невидимками точно так же, как ведьмы из Бене Гессерит.

— Вы ищете способ свести к нулю преимущества кораблей-невидимок, — сказал он.

Это высказывание явно потрясло ее, она не ожидала услышать ничего подобного из уст похожего на эльфа человечка, сидевшего перед ней. Он увидел, как по ее лицу, сменяя друг друга, прошли волны страха, гнева и решимости, прежде чем оно снова оделось в маску хищника. Но она знала. Она знала, что он все видел.

— Именно это вы вложили в своего гхола, — сказала она.

— Это то, что хотят видеть в нем ведьмы из Бене Гессерит, — солгал Вафф.

— Я вас недооценила, — сказала она. — У вас со мной получилось то же самое?

— Я так не думаю, Досточтимая Матрона. Селекционная схема, которая вас породила, воистину ужасна. Думаю, что вы можете взмахнуть ногой и убить меня прежде, чем я успею моргнуть глазом. Ведьмы не играют в одной с вами лиге.

Ее черты смягчились в довольной улыбке.

— Будет ли Бене Тлейлаксу служить нам по доброй воле или по принуждению?

Он даже не пытался скрыть ярость.

— Ты предлагаешь нам рабство?

— Это один из выборов, который вы сможете сделать сами.

Вот сейчас он сделает с ней все, что захочет. Высокомерие — это ее слабость. Напустив на себя покорность, он спросил:

— Что прикажете мне делать?

— Ты возьмешь с собой в качестве гостей двух молодых Досточтимых Матрон. Они будут скрещены с тобой и научат тебя… экстазу.

Вафф два раза глубоко и медленно вздохнул.

— Ты стерилен? — спросила она.

— Только наши лицеделы — мулы, — она и так давно это знает. Это знают все.

— Ты называешь себя мастером, но до сих пор не научился владеть собой, не говоря уже о других.

Я умею делать это гораздо лучше тебя, сука! Я, кроме того, называюсь машейхом, а это уничтожит тебя.

— Две Досточтимые Матроны, которых я посылаю, разведают все, что им надо в Тлейлаксу, и вернутся ко мне с подробным рапортом, — сказала она.

Он вздохнул в притворном негодовании.

— Эти молодые женщины хорошенькие?

— Досточтимые Матроны! — поправила она его.

— Это единственное имя, которым они пользуются?

— Если они и захотят поделиться с тобой своими именами, то сделают это только по своему желанию, но не по твоему.

Она наклонилась в сторону и ударила костяшками пальцев по металлическому полу. В ее руках плавится металл, подумал Вафф. Она может пробить железную стену.

Дверь отворилась, и в помещение вошли две женщины, одетые точно так же, как и его Досточтимая Матрона. Темные накидки были скромнее, и сами женщины были гораздо моложе. Вафф внимательно всмотрелся в их лица. Обе ли они… Он постарался скрыть свою радость, но не смог. Ничего страшного. Старшая подумает, что он восторгается красотой младших. По признакам, известным только ему одному, он увидел, что одна из новоприбывших — лицедел. Удалось совершить удачную подмену и эти растяпы из Рассеяния не смогли ничего заметить! Тлейлаксианец благополучно прошел испытание. Будут ли ведьмы Бене Гессерит так же слепы, когда получат своего гхола?

— Я вижу, что ты согласен со своей ролью и ты будешь за это вознагражден, — сказала старшая Досточтимая Матрона.

— Признаю вашу силу, Досточтимая Матрона, — сказал он, и это была правда. Он склонил голову, чтобы скрыть решимость, блеснувшую в его глазах.

Старшая женщина сделала знак двоим молодым приблизиться.

— Эти двое будут везде тебя сопровождать. Их самый легкий каприз — строгий приказ для тебя. Обращаться с ними надо со всем уважением и почестями.

— Конечно, конечно, Досточтимая Матрона, — все еще держа голову склоненной, Вафф поднял вверх обе руки, словно приветствуя прибывших женщин и изображая полную покорность. Из каждого рукава со свистом вылетели дротики. Выпустив их, Вафф дернулся в сторону, но недостаточно быстро. Старшая Досточтимая Матрона выбросила вперед правую ногу и ударила Ваффа в левое бедро. Удар опрокинул Ваффа в кресло.

Это было последнее действие в жизни Матроны. Дротик, вылетевший из левого рукава, поразил ее в шею, влетев в широко открытый от удивления рот. Наркотический яд пресек любую попытку вскрикнуть. Другой дротик — из правого рукава — попал в правый глаз настоящей молодой Досточтимой Матроне. Сообщник Ваффа — лицедел добил молодую ударом ножа в горло.

Через мгновение на полу лежало два бездыханных тела.

Вафф, с трудом преодолевая боль, встал с кресла и выпрямился. Бедро болело нестерпимо. Окажись он на миллиметр ближе, она сломала бы ему ногу. Он понял, что ее реакция не была опосредована центральной нервной системой — это был чисто мышечный рефлекс, как у насекомых. Над постановкой такого рефлекса стоит подумать!

Лицеделка, прислушиваясь, встала у входа в помещение. Она отступила в сторону и дала дорогу еще одному лицеделу под личиной иксианского гвардейца.

Пока Вафф массировал ушибленное бедро, лицеделы раздевали мертвых женщин. Иксианский гвардеец приложился лбом ко лбу старой Досточтимой Матроны. После этого все произошло в мгновение ока. Не было никакого иксианца — в помещении находились только две Досточтимые Матроны — старая и молодая. Вошел еще один псевдоиксианец и скопировал молодую Матрону. Вскоре от мертвых тел остался только пепел, который сложили в мешок, и один из лицеделов спрятал его под накидкой.

Вафф внимательно осмотрел помещение. Сделанное им открытие потрясло его до глубины души. Такое высокомерие было возможным только потому, что за спиной Досточтимой Матроны стояла сила настолько мощная, что об этом страшно было даже думать. Эту силу надо прозондировать. Он поманил к себе лицедела, который скопировал старуху.

— Ты скопировал ее?

— Да, Мастер. Ее бодрствующая память была еще жива, когда я копировал.

— Передай ей, — он показал рукой на того, кто был иксианским гвардейцем. Лицеделы коснулись друг друга лбами на несколько мгновений и разошлись. Этого было достаточно.

— Все сделано, — доложила старшая.

— Сколько еще копий этих Досточтимых Матрон мы сделали?

— Четыре, Мастер.

— Никто из них не обнаружен?

— Никто, Мастер.

— Эти четверо должны вернуться на родину убитых Досточтимых и разузнать о них все, что возможно. Один из них должен вернуться и рассказать все, что ему удастся узнать.

— Это невозможно, Мастер.

— Невозможно?

— Они отрезали себя от своих источников. Так они работают, Мастер. Это новая ячейка, они обосновались на Гамму.

— Но мы, конечно же, можем…

— Простите нас, Мастер. Координаты их родины в Рассеянии хранились на борту корабля-невидимки и были стерты.

— Выходит, что их следы полностью утрачены? — в голосе Ваффа прозвучало недовольство.

— Полностью, Мастер.

Катастрофа! Это было похуже перестрелки.

— Никто не должен знать о том, что мы здесь сделали, — пробормотал он.

— От нас об этом никто не узнает, Мастер.

— Какие у них таланты? В чем их сила? Быстро!

— В них есть все, чего можно ожидать от Преподобных Матерей Бене Гессерит, кроме их меланжевой памяти.

— Вы уверены?

— Нет никакого намека на нее. Как вы знаете, Мастер, мы…

— Да, да, я знаю, он жестом приказал лицеделу помолчать. — Но старая была настолько надменной, настолько…

— Простите нас, Мастер, но время поджимает. Эти Досточтимые Матроны усовершенствовали искусство секса настолько, что опередили в этом деле всех других.

— Значит, то, что говорили нам наши информаторы, — правда?

— Они вернулись к старинному тантрическому искусству и развили свои способы сексуальной стимуляции, Мастер. С помощью этого оружия они завоевывали поклонение своих последователей.

— Поклонение, — выдохнул Вафф. — Превосходят ли они селекционных женщин Общины Сестер?

— Досточтимые Матроны уверены в этом, Мастер. Мы можем пока…

— Нет! — Маска эльфа была сброшена, и перед лицеделами снова возник их господин, их Мастер. Лицеделы покорно склонили головы. Внезапно в глазах Ваффа вспыхнули веселые искорки. Вернувшиеся из Рассеяния тлейлаксианцы говорили правду! Он доказал это обыкновенным импринтингом, дав при этом своему народу новое непобедимое оружие!

— Какие будут приказания, Мастер?

Вафф снова надел маску эльфа.

— Мы вплотную займемся этими проблемами, когда вернемся на Тлейлаксу, в Бандалонг. Но до этого времени даже Мастер не может отдавать приказы Досточтимым Матронам. Вы мои хозяева до тех пор, пока на нас смотрят чужие глаза.

— Конечно, Мастер. Мне следует довести ваш приказ до остальных?

— Да, а приказы мои таковы: этот корабль-невидимка никогда не должен вернуться на Гамму. Он должен исчезнуть без следа, и никто из экипажа не должен остаться в живых.

— Это будет сделано, Мастер.

Глава 9

Технология, наряду с другими областями человеческой деятельности, отличается склонностью инвесторов избегать какого бы то ни было риска. При малейшей возможности исключается всякая неопределенность. Инвестиции капитала следуют этому правилу, поскольку люди вообще предпочитают предсказуемость. Лишь немногие понимают, насколько разрушительной она может стать, ограничивая вариабельность и делая население исключительно уязвимым по отношению к капризам вселенной, которая очень часто неудачно бросает кости.

Оценка планеты Икс Архив Бене Гессерит

На следующее утро после первого испытания в Пустыне Шиана, проснувшись, увидела вокруг своей постели множество фигур в белых одеждах.

Жрецы и жрицы.

— Она проснулась, — сказала одна из жриц.

Шиану охватил страх. Она натянула одеяло до подбородка и уставилась на жадно рассматривающих ее людей. Неужели они опять хотят оставить ее в Пустыне? Эту ночь она провела в мягкой постели на чистейших простынях, каких она ни разу не видела за все восемь лет своей короткой жизни. Но при этом Шиана понимала одно: что бы ни делали священники — они всегда поступают двусмысленно. Этим людям ни в коем случае нельзя доверять.

— Ты хорошо спала? — спросила жрица, заговорившая первой. Это была седовласая пожилая женщина с лицом, обрамленным белым капором с пурпурной оторочкой. Старческие глаза были водянистыми, но очень живыми, отличаясь голубым цветом весеннего неба. Маленький вздернутый нос над узким ртом и выступающим подбородком.

— Ты хочешь поговорить с нами? — не унималась женщина. — Меня зовут Кания. Я — твоя ночная сиделка. Помнишь? Это я помогала тебе лечь в постель.

Голос женщины был по крайней мере ободряющим. Шиана села на постели и подобревшими глазами взглянула на обступивших ее людей. Они явно чего-то боялись. Обоняние дочери Пустыни хорошо улавливало феромоны пота. Шиана просто чувствовала: Этот запах означает страх.

— Вы думали, что сможете причинить мне вред, — сказала девочка. — Зачем вы это сделали?

Люди вокруг переглянулись, оцепенев от ужаса.

Зато Шиана мгновенно избавилась от страха. Она почувствовала, что порядок вещей изменился и что причиной этого стало вчерашнее испытание в Пустыне. Она вспомнила, как услужлива была эта пожилая женщина… Кания? Вчера вечером она буквально пресмыкалась перед ней. Со временем Шиане предстояло узнать, что любой человек, который хотя бы один раз пережил твердое решение умереть, приобретает новое эмоциональное равновесие. Страх стал преходящим явлением. Ощущение было необыкновенно интересным.

Голос Кании дрожал, когда она отважилась заговорить.

— Честное слово, дитя мое, мы не хотели причинить тебе вред.

Шиана одернула и поправила одеяло на коленях.

— Меня зовут Шиана, — это была вежливость Пустыни, ведь Кания назвала свое имя. — Кто эти люди?

— Их отошлют прочь, если ты не хочешь их видеть… Шиана.

Кания указала рукой на женщину с цветущим лицом, одетую в точности как Кания.

— Всех, кроме, разумеется, Адьгозы — она твоя дневная служанка, — добавила Кания. При этих словах Альгоза присела в глубоком реверансе.

Шиана взглянула на пухлое водянисто-полное лицо в нимбе светлых кудрявых волос. Потеряв интерес к Альгозе, Шиана резко перевела взор на мужчин. Они следили за ней с напряженным вниманием, полуприкрыв веки, некоторые дрожали от скрытого подозрения. Запах страха в этой группе был особенно силен.

Священники!

— Прогоните их прочь, — Шиана махнула рукой в сторону священников. — Они харам!

Это было уличное ругательство для обозначения самого злого и низкого, что есть в мире.

Потрясенные священники отпрянули.

— Убирайтесь! — приказала Кания. На ее лице против воли отразилось злое и одновременно озорное выражение. Кания не имела никакого отношения к этим тварям — воплощениям зла. Но все эти священники, которые торчали тут и глазели на Шиану, явно заслуживали прозвища «харам». Должно быть, они сделали что-то очень противное Богу, коли он послал им в наказание эту маленькую жрицу! В это Кания верила очень охотно; священники редко обходились с ней так, как она этого заслуживала.

Словно побитые собаки, священники, пятясь и подобострастно кланяясь, покинули покои Шианы. Среди тех, кто вышел в холл, был историк и стилист Дорминд, смуглый человек, вечно над чем-то размышляющий. Если его посещала какая-то идея, то он вгрызался в нее, словно стервятник в падаль. Когда дверь за ними закрылась, Дорминд сказал своим компаньонам, что имя Шиана — это современная форма древнего имени Сиона.

— Всем вам известно место Сионы в истории, — сказал он. — Это она служила Шаи-Хулуду в его превращении из человека в Разделенного Бога.

Стирос, морщинистый старый священник с тонкими темными губами и светлыми водянистыми глазами заинтересованно взглянул на Дорминда.

— Это в высшей степени любопытно, — сказал он. — Устное Предание утверждает, что Сиона была орудием превращения Одного в Многое. Шиана. Ты думаешь…

— Не будем забывать, что в переводах собственных слов Бога, выполненных Хади Бенотто, Шаи-Хулуд часто упоминает имя Сионы, — вмешался в разговор другой священник.

— И не всегда одобрительно, — напомнил им Стирос. — Вспомните ее полное имя: Сиона ибн-Фуад аль-Сейефа Атрейдес.

— Атрейдес, — прошептал один из священников.

— Надо очень внимательно к ней присмотреться, — подвел итог Дорминд.

В холл стремительно вошел молодой вестник, который, обнаружив в толпе Стироса, подошел к нему.

— Старое, — сказал он, — вы должны немедленно очистить холл.

— Почему? — В голосах оскорбленных священников звучало неподдельное негодование.

— Ее приказано переселить в апартаменты Верховного Священника, — ответил вестник.

— По чьему приказу? — потребовал ответа Старое.

— Так приказал самолично Верховный Священник Туэк, — ответил посланник. — Там были слушания, — молодой человек махнул рукой в ту сторону, откуда явился.

Все сразу поняли, о чем идет речь. Помещения можно переделать так, чтобы звуки оттуда направлялись в определенные места, где сидели подслушивающие.

— Что они слышали? — требовательно спросил Старое. Его старческий голос дрожал от волнения.

— Она спросила, отвели ли ей лучшие апартаменты. Сейчас все готово к ее переезду, и она больше не должна видеть никого из вас.

— Но что должны делать мы? — поинтересовался Стирос.

— Изучать ее, — ответил Дорминд.

Холл был очищен в течение нескольких минут, и все священники тотчас принялись изучать Шиану. То, чем они начали заниматься, отложилось в их сознании на долгие годы. Новый распорядок, который сложился вокруг Шианы, произвел изменения, которые ощутили в самых отдаленных уголках влияния Разделенного Бога. Два слова произвели это изменение: «Изучайте ее».

Как она наивна, думали священники. Курьезно наивна. Однако она умела читать и проявила недюжинный интерес к священным книгам, которые имелись в апартаментах Туэка, точнее сказать, теперь в ее апартаментах.

Наступившее изменение умиротворило и примирило всех — от высших до низших. Туэк переехал в квартиру своего первого помощника, и процесс пошел дальше. Лучшие производители одежды ожидали появления Шианы, чтобы снять с нее мерку. Для нее сшили самый красивый и лучший защитный костюм.

Люди начали избегать историка-стилиста Дорминда. Он подстерегал священников, хватал их за пуговицы и принимался рассказывать историю прежней Сионы, словно это могло пролить какой-то свет на нынешнюю носительницу древнего имени.

— Сиона была подругой Святого Дункана Айдахо, — напоминал Дорминд всем, кто желал его слушать. — Их потомки живут теперь повсеместно.

— В самом деле? Простите, что я не могу больше слушать вас, но у меня неотложное дело.

Поначалу Туэк проявлял по отношению к Дорминду большую терпимость. История была интересна, а ее уроки поучительны.

— Бог послал нам еще одну Сиону, — говорил Туэк. — Скоро все должно проясниться.

Дорминд уходил, но вскоре снова возвращался с новыми подробностями прошлого.

— Отчеты из Дар-эс-Балата представляются теперь в совершенно ином свете, — говорил Дорминд Верховному Священнику. — Не стоит ли нам подвергнуть дитя новым испытаниям и сравнениям?

Дорминд обычно накидывался на Верховного сразу после завтрака. Остатки еды еще стояли неубранными на балконном столике. Через открытое окно доносился шум из апартаментов Шианы.

Туэк предостерегающе прикладывал палец к губам и говорил приглушенным голосом:

— Священное Дитя по своей воле собирается в Пустыню.

Поднявшись на балкон, он, указывая рукой в юго-западном направлении от Кина, говорил:

— Очевидно, что-то интересует ее в тех краях или, я бы сказал, призывает ее.

— Мне говорили, что она часто пользуется словарями, — сказал Дорминд. — Это, конечно, не может быть…

— Не обманывайся на этот счет, — отмахнулся Туэк. — Она просто проверяет нас.

— Но, лорд Туэк, она задает Альгозе и Кании совершенно детские вопросы.

— Ты хочешь выпытать мое суждение по этому поводу, Дорминд?

С некоторым опозданием историк понял, что переступил рамки дозволенного. Он замолчал, но выражение его лица было красноречивее любых слов, которые застыли у него на устах.

— Бог послал ее к нам, чтобы искоренить зло, которое проникло в ряды непосвященных, — произнес Туэк. — Иди! Молись и спроси себя, не проникло ли это зло в тебя самого.

Как только Дорминд удалился, Туэк вызвал помощника.

— Где Священное Дитя?

— Она ушла в Пустыню, лорд, чтобы общаться со своим Отцом.

— На юго-запад

— Да, лорд.

— Увезите Дорминда подальше на восток ивоткните в песок несколько тамперов, чтобы он никогда больше не вернулся.

— Дорминда, лорд?

— Дорминда.

Даже после того как Дорминд попал в пасть Бога, священники продолжали выполнять его напутствие: изучали Шиану.

Шиана тоже не оставалась в долгу и, в свою очередь, изучала их.

Постепенно, настолько постепенно, что она и сама не заметила, когда именно это произошло, но Шиана в один прекрасный момент вдруг осознала свою огромную власть над окружающими. Сначала это была просто игра, как это бывает в День Детей, когда взрослые прыгают на задних лапках, не зная, как угодить ребенку, выполняя его самые нелепые капризы. Но вскоре выяснилось, что удовлетворяется любой, именно любой каприз.

Она потребовала на обед редкий фрукт?

Ей подносили этот фрукт на золотой тарелке.

Она заметила в дальнем конце улицы какого-то ребенка и потребовала, чтобы этот ребенок составил ей компанию в игре?

Ребенка тотчас привозили в храмовые апартаменты Шианы. Когда страх и потрясение проходили, ребенок обычно начинал играть, и за этой игрой пристально следили священники и жрицы. Невинные забавы, беготня по саду на крыше и дикие вопли — все было предметом наблюдения и тщательного анализа. Восхищение случайного товарища по играм было в тягость Шиане, и она редко просила привести ей одного и того же ребенка для этой цели. Она предпочитала узнавать все новые и новые сведения от других товарищей по играм.

Священники не смогли достичь согласия в оценке безвредности таких встреч. Новых друзей старались подвергать тщательной проверке до тех пор, пока Шиана, увидев это, не рассердилась на своих стражей.

Слух о Шиане с неумолимой неизбежностью распространился по Ракису и за пределами планеты. В Общине Сестер накапливались рапорты и сообщения. Годы проходили в автократической рутине — священники продолжали ублажать любопытство Шианы, а любопытству этому, казалось, не будет пределов. Никто из слуг не расценивал это как обучение: Шиана учила священников Ракиса, а они учили ее… Сестры Бене Гессерит сразу отметили эту особенность и начали наблюдать за девочкой с удвоенным вниманием.

— Она находится в хороших руках. Пусть она остается там до тех пор, пока не созреет для нас, — приказала Тараза, — будьте готовы защитить девочку и постоянно держите меня в курсе дела.

Шиана так и не открыла священникам тайну своего истинного происхождения, как и не сказала им, что Шайтан сделал с ее семьей и соседями. Это было частное дело их двоих — ее и Шайтана. Девочка думала, что ее молчание — плата за безопасность.

Привлекательность некоторых вещей, однако, потускнела в ее глазах. Она стала реже наведываться в Пустыню. Любопытство все еще оставалось, Шиане становилось ясно, что ответ на мучивший ее вопрос: почему Шайтан щадит ее, надо искать не в открытых песках. И хотя она знала, что на Ракисе расположены посольства многих держав, шпионы Бене Гессерит в окружении Шианы доносили, что она не проявляет ни малейшего интереса к Общине Сестер. Для того чтобы еще больше уменьшить этот интерес, были разработаны специальные успокаивающие ответы на детские вопросы Шианы.

Послание Таразы наблюдателям на Ракис было прямым и недвусмысленным: «Поколения приготовления стали годами очищения. Мы выступим только в подходящий момент. Теперь больше нет никаких сомнений в том, что это тот самый ребенок».

Глава 10

Насколько я могу судить, за всю историю человечества реформаторы принесли людям гораздо больше несчастий, чем все остальные силы вместе взятые. Покажите мне человека, который говорит: «Надо сделать то-то и то-то!», а я покажу вам голову, полную порочных намерений, которые не имеют другого выхода. Вот что мы всегда должны делать: искать естественный поток и сливаться с ним!

Преподобная Мать Тараза. Запись частного разговора, BG File GSXXMAT9

Жаркое солнце Гамму, поднимаясь все выше и выше над горизонтом, очищало затянутое тучами небо, вбирая в себя ароматы травы и леса, и слизывая с листьев утреннюю росу.

Дункан Айдахо стоял у раскрытого Запретного Окна, вдыхая пряные ароматы. Этим утром Патрин сказал ему: «Тебе уже пятнадцать лет и ты можешь считать себя мужчиной. Ты больше не ребенок».

— Сегодня мой день рождения?

Разговор происходил в спальне Дункана, куда разбудивший его Патрин принес стакан апельсинового сока.

— Я не знаю, когда твой день рождения.

— У гхола бывают дни рождения?

Патрин промолчал в ответ, соблюдая строгий запрет говорить с гхола о гхола.

— Швандью говорит, что ты не имеешь права отвечать на такие вопросы.

Патрин заговорил с явным смущением в голосе:

— Башар желает, чтобы твои утренние занятия были перенесены на послеобеденное время. Он хочет, чтобы ты пока поупражнял ноги и колени.

— Но я уже делал эти упражнения вчера!

— Я просто выполняю приказ башара. — Патрин взял пустой стакан и оставил Дункана одного в комнате.

Айдахо быстро оделся. Его уже ждут к завтраку в столовой. Будь они все прокляты! Очень ему нужен их завтрак! Чем занимается башар? Почему он не смог вовремя начать занятия? Упражнения для ног и коленей! Это просто отговорка, башар выполняет какое-то другое поручение, вот и вся разгадка. Дункан был вне себя от гнева. Подойдя к Запретному Окну, он подумал: Пусть накажут этих проклятых охранников!

Запахи, которые он ощутил, показались знакомыми, но он не мог определить их точное местоположение на окраинах сознания. Он знал, что это его память. В ней было что-то пугающее, но одновременно и магнетическое — словно прогулка по краю отвесной скалы или открытое неповиновение Швандью. Правда, он никогда не ходил по краю пропасти и не выказывал открытого неповиновения Преподобной Матери, но мог легко себе это представить. Один взгляд на голофото тропинки над пропастью заставлял его сердце трепетать от страха. Что касается Швандью, то он легко мог представить себе ее гнев и опять испытывал непреодолимый страх.

В моем сознании обитает кто-то еще, подумал Дункан.

Даже не в сознании, скорее, в теле. Он чувствовал в себе чужой опыт так, словно только что проснулся с твердой уверенностью, что видел сон, но никак не может припомнить его содержание. Этот сон взывал к знанию, которым Дункан не мог обладать.

Однако он обладал им.

Например, он знал названия растений, запахи которых сейчас вдыхал, хотя этих названий не было в записях библиотеки.

Запретное Окно было таковым потому, что из него открывался вид на равнину за пределами Убежища, и кроме того, это окно можно было распахнуть. Впрочем, оно бывало открытым часто — для вентиляции. До окна Дункан добирался через перила балкона, соскользнув вниз по печной трубе склада. При этом мальчик научился делать это так осторожно, что не производил ни малейшего шума ни на балконе, ни на складе, ни на трубе. В очень раннем возрасте Дункан понял, что люди, прошедшие школу Бене Гессерит, могут угадывать то или иное событие по едва заметным признакам. Он и сам научился кое-чему от Майлса Тега и Луциллы.

Стоя в тени верхнего коридора, Дункан внимательно рассматривал лес, покрывавший горные склоны. Вид леса был неотразим. Вершины позади него казались волшебными. Легко можно было представить себе, что по этим скалам никогда не ступала нога человека. Как хорошо было бы заблудиться в этом лесу, быть только наедине с собой и не терпеть присутствия чужих людей, живущих рядом. Быть одиноким странником.

Тяжко вздохнув, Дункан отвернулся от великолепного вида и прежним потайным путем вернулся в свою комнату. Только оказавшись в надежных стенах своей комнаты, Дункан признался себе, что сделал это еще раз, и никто не будет наказан за это приключение. Наказания и боль, с ними связанная, висели вокруг запретных мест, словно мистическая аура, но они лишь заставляли Дункана соблюдать осторожность, когда он нарушал правила.

Он не любил думать о боли, которую причинит ему Швандью, если обнаружит его возле Запретного Окна. Но никакая боль не заставит его заплакать, сказал он себе. Он никогда не плакал — даже тогда, когда с ним проделывали самые отвратительные трюки. Он просто смотрел на Швандью ненавидящим взором, одновременно усваивая новый урок. Для него, впрочем, уроки Швандью сводились к одному: довести до безукоризненного совершенства способность передвигаться незамеченным, невидимым, неслышимым, не оставляя предательских следов.

Вернувшись в свою комнату, Дункан сел на край кушетки и принялся внимательно рассматривать голую стену перед собой. Однажды, когда он долго смотрел на эту стену, на ней явилось видение молодой женщины с янтарными волосами и округлыми сладостными чертами лица. Она смотрела на него со стены и ласково улыбалась. Губы ее двигались бесшумно. Дункан уже давно научился читать по губам и понимал смысл сказанного: «Дункан, милый мой Дункан».

Была ли это его мать, думал он. Его настоящая мать?

Ведь даже у гхола когда-то была настоящая мать. Когда-то в незапамятные времена, до бродильных чанов, была в мире живая женщина, которая родила… и любила его. Да, любила его, потому что он был ее дитя. Если эта женщина на стене была и правда его матерью, то как она сумела найти дорогу сюда? Он не узнавал лица, но страстно хотел, чтобы это была его мать.

Опыт напугал его, но не мог развеять желания снова увидеть сладостный образ. Кто бы ни была эта молодая женщина, ее облик причинял Дункану сладкую муку. Незнакомец в его теле узнавал женщину. Он точно знал это. Иногда ему хотелось хотя бы на секунду стать этим незнакомцем — этого хватит, чтобы восстановить память — но он сам пугался этого желания. Он потеряет свою сущность, как только незнакомец вступит в пределы его сознания.

Будет ли это похоже на смерть? — думал он.

Дункан впервые увидел смерть, когда ему не было и шести лет. Его охранники отражали нападение каких-то пришельцев, и в схватке один из стражников был убит. Погибли также четверо из нападавших. Дункан видел, как в Убежище внесли пять тел — вялые мышцы, безвольно повисшие руки. Из них вышло что-то исключительно важное. Ничто больше не могло воскресить их память — ни свою, ни чужую.

Пятерых убитых унесли куда-то в глубь Убежища. Позже Дункан слышал, как один из охранников говорил, что все четверо были нагружены широм. Так Дункан впервые столкнулся с Иксианским Зондом.

— Иксианским Зондом можно прощупать сознание даже мертвого человека, — объяснила Геаза. — Шир — это лекарство, которое защищает от проникновения Зонда в головной мозг. Клетки мозга успеют погибнуть прежде, чем прекратится действие этого лекарства.

Умение слушать и слышать помогло Дункану понять, что четверых покойников зондировали и другими способами. Ему не объяснили, что это за способы, но он подозревал, что это секретные способы Сестер Бене Гессерит. Он думал о них, как о еще одном дьявольском трюке Преподобных Матерей. Должно быть, они умеют воскрешать мертвую плоть и извлекать из нее нужную информацию. Дункан явственно представил себе, как по произволу дьявольского экспериментатора начинают двигаться мертвые вялые мышцы.

Этим экспериментатором всегда была Швандью.

Эти образы наполняли воображение Дункана, несмотря на все усилия учителей изгнать из его сознания «глупости, порожденные невежеством». Его учителя утверждали, что эти дикие россказни годились только на то, чтобы сеять страх перед Бене Гессерит среди непосвященных. Дункан отказывался верить, что он является одним из посвященных. Глядя на Преподобную Мать, он думал: «Я — не из них!»

В последнее время самой настойчивой из всех стала Луцилла.

— Религия — это источник энергии, — говорила она. — Ты должен распознать эту энергию, и тогда сможешь направить ее по своему усмотрению.

По вашему усмотрению, а не по моему, мысленно отвечал ей Дункан.

В воображении мальчика рисовались картины его триумфа над Общиной Сестер, особенно над Швандью. Он чувствовал, что эти воображаемые проекции суть не что иное, как подсознательная реальность того незнакомца, который обитал на периферии его сознания. Однако он научился, не возражая, кивать, создавая видимость того, что и он находит такое религиозное легковерие очень забавным.

Однако Луцилла разгадала его двойственность, сказав Швандыо:

— Он думает, что мистических сил следует бояться и по возможности избегать. До тех пор пока он будет упорствовать, мы не сможем использовать в его обучении наше самое сокровенное знание.

Они встретились для того, чтобы, как выражалась Швандью определиться в оценках. Прошло совсем немного времени после легкого ужина. Они сидели вдвоем в кабинете Швандью. Звуки вокруг Убежища говорили о постоянном движении — началось ночное патрулирование. Свободный от дежурств личный состав шумно праздновал короткий отдых. Кабинет был не полностью изолирован от внешнего мира, но сделано это было преднамеренно. Из множества доносившихся сюда звуков Швандью могла извлечь массу полезной информации.

На каждой последующей встрече Швандью чувствовала, что победа ускользает от нее. Луциллу не удалось переманить на сторону оппозиционеров Таразы. Луцилла оказалась также устойчивой по отношению к манипулятивным уловкам Швандью. Самое ужасное заключалось в том, что и Луцилла, и Тег сообщали Дункану какие-то неуловимые знания. Это было в высшей степени опасно. В дополнение ко всем неприятностям Швандью чувствовала, что начинает против воли уважать Луциллу и считаться с ней.

— Он думает, что мы прибегаем к оккультным силам, чтобы практиковать наше искусство, — сказала Луцилла. — Как он пришел к такой странной идее?

Швандью почувствовала, что теряет господствующую позицию. Луцилла, несомненно, понимает, что это было сделано для того, чтобы ослабить гхола. Смысл слов Луциллы заключался в следующем: «Непослушание — это преступление против Общины Сестер!»

— Если он и захочет получить наши знания, то он, вне всякого сомнения, получит их от тебя. — Не важно, насколько это опасно, но Швандью понимала, что это правда.

— Его тяга к знаниям — мой лучший рычаг воздействия на него, — сказала Луцилла, — но мы обе знаем, что одного этого недостаточно.

В тоне Луциллы не было упрека, но Швандью тем не менее его почувствовала.

Проклятье, она пытается меня переиграть! — подумала Швандью.

На ум Швандью пришло сразу несколько вариантов ответа. «Я не нарушила ни одного приказа». Ха! Отвратительное извинение! «Гхола воспитывался согласно стандартам обучения в Бене Гессерит». Неуклюже и лживо. Этот гхола отнюдь не был стандартным объектом обучения. В нем была такая глубина, справиться с которой могла только потенциальная Преподобная Мать. А это была большая проблема!

— Я совершала ошибки, — признала Швандью.

Вот! Это настоящий обоюдоострый ответ, который должна одобрить любая Преподобная Мать.

— Но ты не делала ошибок, разрушая его, — возразила Луцилла.

— Но я же не могла предвидеть, что другая Преподобная Мать отыщет в нем изъяны, недоступные моему видению, — ответила Швандью.

— Он хочет обладать нашей силой, чтобы убежать от нас, — заговорила Луцилла. — Он думает: «Однажды я буду знать столько же, сколько они, и тогда я сбегу».

Швандью не ответила, и Луцилла продолжила:

— Это было умно. Если он сбежит, то нам придется самим поймать и уничтожить его.

Швандью улыбнулась.

— Я не повторю твоих ошибок, — сказала Луцилла. — Я открыто скажу тебе то, что ты и без этого увидишь. Теперь я понимаю, почему Тараза послала импринтера к такому юному гхола.

Улыбка мгновенно испарилась с лица Швандью.

— Что ты собираешься делать?

— Я привяжу его к себе так, как мы привязываем наших послушниц к их учителям. Я буду обращаться с ним с той искренностью и верностью, с какими мы относимся к своим.

— Но он же мужчина!

— Что ж, ему будет отказано в испытании Пряностью, но это единственное ограничение. Я думаю, он ответит на такое обращение.

— Что будет, когда подойдет время заключительной стадии импринтинга? — спросила Швандью.

— Да, это будет весьма деликатная проблема. Ты думала, что это убьет его, и в этом заключался твой план.

— Луцилла, Община Сестер отнюдь не единодушно поддерживает планы Таразы относительно нашего гхола. Ты, без сомнения, знаешь об этом.

То был самый мощный аргумент Швандью, и она не зря приберегла его напоследок. Опасения породить нового Квисатц Хадераха глубоко укоренились в Общине Сестер и вызвали среди них сравнительно резкий раскол.

— Он происходит от первичного, примитивного генетического материала и не может породить Квисатц Хадерах, — возразила Луцилла.

— Но Тлейлаксу изменили его наследственный генетический аппарат!

— Да, по нашему заказу. Они ускорили проведение импульса по нервам и усилили мышечные рефлексы.

— И это все, что они сделали? — язвительно поинтересовалась Швандыо.

— Ты же видела результаты клеточного анализа, — напомнила собеседнице Луцилла.

— Если бы мы могли делать то же самое, что и тлейлаксианцы, то нам не нужны были бы их услуги, — с жаром проговорила Швандью. — Тогда у нас самих были бы чаны с аксолотлями.

— Ты думаешь, что они от нас что-то скрывают, — констатировала Луцилла.

— Они прятали его от нашего наблюдения в течение девяти месяцев.

— Я слышала все эти аргументы, — устало произнесла Луцилла.

Швандыо в знак капитуляции подняла руки.

— Ну что ж, отныне он твой, Преподобная Мать, и все последствия падут на твою голову. Но ты не станешь удалять меня с моего поста независимо от содержания рапорта, который ты отошлешь в Капитул.

— Удалять тебя? Об этом не может быть и речи. Мне не хочется, чтобы твоя клика прислала сюда кого-то незнакомого.

— Есть предел оскорблениям, которые я готова выслушать от тебя.

— Но есть и предел предательства, которое готова простить Тараза, — отпарировала Луцилла.

— Если мы получим в результате нового Пауля Атрейдеса или, не приведи Господи, нового Тирана, то это будет целиком и полностью на совести Таразы, — сказала Швандью. — Можешь передать ей эти слова.

Луцилла поднялась.

— Ты можешь также узнать, что Тараза оставила на мое усмотрение количество меланжи, которое я буду давать нашему гхола. Я уже увеличила дозу.

Швандью с силой ударила по столу обоими кулаками.

— Будьте вы все прокляты! Вы в конце концов погубите нас!

Глава 11

Должно быть, секрет тлейлаксианцев заключается в их сперме. Наши анализы подтвердили, что их сперма не несет прямо распространяющейся генетической информации. Случаются провалы. Каждый тлейлаксианец, которого мы исследовали, прятал от нас свою истинную сущность. В них присутствует естественный иммунитет к Иксианским Зондам на самом глубоком уровне — это их последняя защита и последнее оружие.

Анализ Бене Гессерит. Архивный код: BTXX441WOR

В тот день, когда исполнилось четыре года пребывания Шианы в Убежище священников на Ракисе, их шпионы донесли, что наблюдатели Бене Гессерит проявляют особый интерес к девочке.

— Так ты говоришь, что она была на крыше? — спросила Мать-Комендант ракийского Убежища.

Тамалейн, комендант, раньше служила на Гамму и знала, чего хочет получить Община здесь, на Ракисе. Прибытие шпионов прервало завтрак Тамалейн, состоявший из фруктов и конфитюра, приправленного Пряностью. Посланница стояла возле стола, пока Тамалейн, продолжая есть, перечитывала рапорт.

— Да, на крыше, Преподобная Мать, — подтвердила посланница.

Тамалейн взглянула на посланницу. Кипуна, местная уроженка, послушница, отличившаяся на службе. С полным ртом конфитюра Тамалейн спросила:

— «Верните их назад!» Это были ее доподлинные слова?

В ответ Кипуна коротко кивнула. Она поняла вопрос.

Выражалась ли Шиана предсуществующими командами?

Тамалейн снова начала читать рапорт, выискивая в нем что-либо существенное. Как хорошо, что она послала на это задание именно Кипуну. Тамалейн уважала способности женщин Ракиса. У Кипуны было круглое лицо и растрепанные волосы, однако под волосами были отнюдь не растрепанные мозги.

— Шиана была недовольна, — заговорила Кипуна. — Низко над крышей пролетел орнитоптер, в котором она увидела двух заключенных, закованных в кандалы. Она поняла, что этих несчастных везут на смерть в Пустыню.

Тамалейн отложила в сторону рапорт и улыбнулась.

— Значит, она распорядилась вернуть ей заключенных. Я нахожу, что она очаровательно подобрала для этого нужные слова.

— Верните их назад? — спросила Кипуна. — Мне кажется, что это просто приказ. Что в нем очаровательного?

Тамалейн восхитила прямота, с которой послушница выразила свой интерес. Кипуна не упустит шанс узнать, как работает разум Преподобной Матери.

— Меня заинтересовала не сама эта часть ее поведения, — ответила Тамалейн. Она склонилась над рапортом и прочла вслух:

— Вы слуги Шайтана, а не слуги слуг, — Тамалейн подняла глаза и снова взглянула в глаза Кипуны. — Ты сама видела и слышала все это?

— Да, Преподобная Мать. Я сочла необходимым сама доставить вам рапорт, чтобы в случае необходимости самой ответить на ваши вопросы.

— Она все еще называет его Шайтаном, — сказала Тамалейн. — Как это, должно быть, их раздражает! Конечно, сам Тиран сказал, что его будут называть Шайтаном.

— Я читала донесения с места раскопок в Дар-эс-Балате, — вставила слово Кипуна.

— И с доставкой обратно двух заключенных, как я полагаю, не было ни малейшей задержки?

— Это было сделано, как только ее сообщение было получено на орнитоптере, Преподобная Мать. Они вернулись через считанные минуты.

— Итак, они все время наблюдают за ней и слушают, что она говорит. Хорошо. Показала ли Шиана каким-либо способом, что знает этих двух узников?

— Я уверена, что они были ей незнакомы, Преподобная Мать. Это были два обычных человека из низших классов, очень грязные и бедно одетые. От них несло немытыми телами обитателей лачуг периметра.

— Шиана приказала снять с них кандалы и заговорила с этими замарашками. Каковы были ее подлинные слова, что она сказала?

— Вы — мой народ.

— Мило, мило, — сказала Тамалейн. — Потом Шиана приказала, чтобы их увели, искупали, выдали новую одежду и отпустили. Расскажи мне своими словами, что произошло дальше.

— Она вызвала Туэка, который явился с тремя или четырьмя советниками, и между ними состоялась едва ли не ссора.

— Войди, пожалуйста, в транс памяти, — попросила Тамалейн. — Повтори мне их… обмен мнениями.

Кипуна закрыла глаза, глубоко вдохнула и впала в транс. Потом: «Шиана говорит: Мне не нравится, когда вы скармливаете мой народ Шайтану. Говорит советник Стирос: Они предназначались в жертву Шаи-Хулуду! Шиана говорит: Шайтану! От гнева Шиана топает ногами. Туэк говорит: Довольно, Стирос. Я больше не хочу терпеть этот раздор. Шиана говорит: Когда вы научитесь? Стирос начинает говорить, но Туэк останавливает его одним взглядом и говорит: Мы всему научились, Священное Дитя. Шиана говорит: Я хочу…»

— Довольно, — остановила Кипуну Тамалейн.

Послушница открыла глаза и застыла в ожидании дальнейших приказаний.

Помолчав, Тамалейн заговорила:

— Возвращайся на свой пост, Кипуна. Ты очень хорошо поработала.

— Благодарю вас, Преподобная Мать.

— Между священниками начнется разлад, — сказала Тамалейн.

— Слово Шианы — закон для них, потому что в нее верит Туэк. Они перестанут использовать червей как орудие наказания.

— Для двух заключенных, — сказала Кипуна.

— Да, это ты хорошо подметила. Двое заключенных расскажут, что с ними произошло. История будет искажена слухами и преувеличениями. Люди скажут, что Шиана защищает их от священников.

— Но разве она и действительно не делает этого, Преподобная Мать?

— Да, но подумай, какой выбор остается у священников. Они станут более широко применять альтернативные виды наказаний — порку и различные виды депривации. Страх перед Шайтаном уменьшится, зато возрастет страх перед священниками.

В течение последующих двух месяцев донесения Тамалейн в Капитул полностью подтвердили ее правоту.

«Самой распространенной мерой наказания стало ограничение пищевого рациона, особенно воды», — доносила Тамалейн. Дикие слухи распространяются по Ракису и уже достигли самых отдаленных его уголков. Скоро они появятся на других планетах.

Тамалейн очень умело рассчитала воздействие своего рапорта на Сестер. Эти донесения увидят многие, в том числе и те, кто не слишком доволен Таразой. Каждая Преподобная Мать сможет представить себе, что может теперь произойти на Ракисе. Многие видели, как Шиана появлялась из глубин Пустыни верхом на черве. Стремление священников к секретности потерпело фиаско с самого начала. Неудовлетворенное любопытство породило свои ответы. Догадки в большинстве случаев опаснее фактов.

В предыдущих рапортах речь шла о детях, которых доставляли Шиане для игр. Многочисленные истории об этих случаях обрастали невероятными слухами и сплетнями, которые Тамалейн аккуратно посылала в Капитул. Двое заключенных, вернувшихся на свою улицу в новых добротных одеждах, подлили масла в огонь творимой на глазах мифологии. Сестры Общины — большие мастера этого жанра — мифотворчества — постепенно получали в свои руки рычаги воздействия на умы и сердца.

«Мы дали населению пищу в виде сбывающихся надежд», — доносила Тамалейн в Капитул. Она размышляла над порожденными Бене Гессерит фразами, перечитывая последний рапорт.

— Шиана — это та, которую мы давно ждем.

Это было достаточно простое высказывание, которое могло распространиться без существенных искажений.

— Дитя Шаи-Хулуда явилось, чтобы примерно наказать священников.

Эти слова имели далеко идущие последствия. В темных аллеях в результате озлобления народа погибли несколько священников. Такой поворот событий повлек за собой усиление корпуса священников и новые несправедливости в отношении населения.

Тамалейн обдумывала визит делегации священников к Шиане. Необходимость этого визита была обусловлена разногласиями между Туэком и его советниками. Семь священников во главе со Стиросом были возмущены тем, что Шиана постоянно обедает в компании уличного ребенка. Зная, что это рано или поздно произойдет, Тамалейн распорядилась записать беседу советников с Шианой полностью — звук и картинку, чтобы потом проанализировать слова и мимику, по которой можно было бы судить об истинных намерениях говоривших. Для наметанного глаза Преподобной Матери это была не слишком сложная задача.

— Мы собирались принести жертву Шаи-Хулуду! — протестовал Стирос.

— Туэк приказал вам не сметь спорить со мной, — сказала Шиана.

Как улыбались жрицы, видя замешательство Стироса и других священников!

— Но Шаи-Хулуд… — начал было Стирос.

— Шайтан! — поправила его Шиана. На ее лице ясно читалось: Неужели эти тупые священники действительно ничего не понимают?

— Но мы всегда думали…

— Вы ошибались! — Шиана нетерпеливо топнула ногой.

Стирос притворился, что ему нужна четкая инструкция.

— Следует ли нам верить, что Шаи-Хулуд, Разделенный Бог, есть одновременно и Шайтан?

Господи, какой же он непроходимый глупец, подумала Тамалейн. Даже такая молоденькая девочка, как Шиана, может поставить его в тупик.

— Любой уличный ребенок понимает это, как только начинает ходить, — напыщенно произнесла Шиана.

— Откуда ты знаешь, что понимают уличные дети? — лукаво спросил Стирос.

— Ты — воплощение зла, если смеешь сомневаться в моих словах! — обвиняющим тоном заявила Шиана. Она давно научилась пользоваться таким приемом, зная, что ее слова обязательно дойдут до Туэка и у любого спорщика возникнут проблемы.

Стирос тоже слишком хорошо это знал. Он опустил глаза и слушал, как Шиана терпеливо, словно рассказывая в сотый раз одну и ту же сказку маленькому ребенку, объясняла, что либо Бог, либо дьявол, либо и тот и другой одновременно могут вселиться в червя, и не дело человека вмешиваться в Божий промысел. Смертный может лишь принять это как данность и смириться. Человек не смеет решать таких вещей.

За такую ересь Стирос в свое время отправил в Пустыню на съедение червям не одного человека. Выражение его лица, а оно по просьбе Тамалейн было записано очень тщательно, ясно говорило, что раньше подобные мысли зарождались на самом дне ракийского общества среди его отбросов. Но что происходит теперь! По милости Туэка он, Стирос, стоит, словно мальчишка, перед этой соплячкой и воспринимает ересь, как благовест Божественной истины.

Просматривая запись, Тамалейн решила, что блюдо, пожалуй, скоро будет готово — по крайней мере вода в горшке уже кипит вовсю. Именно так она и написала в своем донесении Капитулу Общины. Стироса обуревают сомнения, сомнения во всем, кроме того, что население начало боготворить Шиану. Шпионы из окружения Туэка доносили, что он усомнился в мудрости своего решения об устранении историка и стилиста Дорминда.

— Имел ли Дорминд право сомневаться в ней? — то и дело спрашивал Туэк у своего окружения.

— Ни в коем случае! — в один голос кричали льстецы из свиты.

Да и что еще могли они сказать? Верховный Жрец не мог допустить ошибку в столь важном вопросе. Бог не попустит этому. Однако совершенно очевидно, что это Шиана сбила его с толку. Решения многих предыдущих Верховных Жрецов были преданы полному забвению, требовался пересмотр и новое толкование догм.

Стирос не отставал от Туэка:

— Что мы в действительности о ней знаем?

В распоряжении Тамалейн был полный отчет обо всех таких столкновениях. Вот съемки совсем недавнего спора. Апартаменты Туэка. Собеседники вдвоем (точнее, они так думают) разговаривают, удобно расположившись в креслах-собаках при неярком свете единственного плавающего светильника, подвешенного невысоко над их головами.

— Возможно, мы провели негодный тест, когда в первый раз оставили ее в Пустыне с тампером, — заговорил Стирос.

Это было очень хитрое высказывание. Туэк не обладал изощренным умом.

— Негодный тест? Что, собственно говоря, ты имеешь в виду?

— Бог может пожелать, чтобы мы провели и другие испытания.

— Ты же видел ее своими глазами! Она множество раз общалась в Пустыне с Богом.

— В этом-то все и дело, — Стирос ухватился за новую возможность. Туэк дал именно такой ответ, на который рассчитывал старик. — Если она способна разговаривать с Богом, оставаясь при этом целой и невредимой, то, возможно, она может научить этому и других.

— Ты же знаешь, как она сердится, когда мы предлагаем ей сделать это.

— Может быть, мы подходим к проблеме не с тех позиций?

— Стирос, но что, если девочка права? Мы служим Разделенному Богу. Я много и серьезно размышлял над этим. Почему Бог разделился? Это последнее испытание Бога?

По выражению лица Стироса стало ясно, что именно такой гимнастики ума его клика боится больше всего. Он попытался увести Верховного с опасной дороги, но Туэк твердо решил увязнуть в дебрях метафизики.

— Последнее испытание, — настаивал на своем Туэк, — заключается в том, чтобы увидеть зло в добре и добро в зле.

На лице Стироса отразился неописуемый ужас. Туэк был Верховным Помазанником Божьим. Ни один священник не имел права сомневаться в сказанном им. Если Туэк вздумает публично выступить с подобными идеями, то будут потрясены самые основы веры и власть священства! Ясно, что Стирос спрашивает себя, не настало ли время удалить Верховного Священника.

— Я же никогда не смел даже предполагать, что мне придется обсуждать столь глубокие идеи с моим Верховным Священником, — сказал Стирос. — Но, вероятно, я могу сделать кое-какие предложения, с помощью которых станет возможным разрешить многие сомнения.

— Делай свое предложение, — ответил Туэк.

— В одежду девочки можно вшить маленькое подслушивающее устройство и узнать, о чем она…

Ты полагаешь, что Бог не узнает, что мы это сделали?

— Такое никогда не приходило мне в голову!

— Я не прикажу отправить ее в Пустыню, — отрезал Туэк.

— Но если это будет ее собственное желание? — Стирос придал своему лицу самое располагающее выражение, на какое был способен. — Она много раз так поступала.

— В последнее время она не ходит в Пустыню. Кажется, ей больше не о чем советоваться с Богом.

— Но разве мы не имеем права просто сделать ей предложение? — спросил Стирос.

— Какое, например?

— Шиана, когда ты снова будешь говорить со своим Отцом? Не хочешь ли ты снова предстать перед Его лицом?

— Это не предложение, а подталкивание.

— Я лишь высказываю предположение.

— Я бы не сказал, что дитя Бога такая простушка! Она говорит с самим Богом, Стирос. Бог может сурово наказать нас за такие вольности.

— Но разве не Бог дал нам ее для изучения? — невинно поинтересовался Стирос.

Для Туэка такие речи были тем же, что и ересь Дорминда. Верховный злобно посмотрел на Стироса.

— Я хочу только сказать, что Бог хочет, чтобы мы чему-то научились у нее, — продолжал плести свою паутину Стирос.

Впрочем, Туэк и сам много раз повторял эти слова, не подозревая, что они звучат любопытным эхом слов Дорминда.

— Ее нельзя подталкивать к испытанию, — заявил Туэк.

— Да не допустят этого небеса! — возопил Стирос. — Я приму все меры предосторожности, я душу отдам за это. Все, что я узнаю от Священного Дитя, я тотчас доложу вам, Верховный.

Туэк, не говоря ни слова, кивнул. У него были свои способы удостовериться в том, что Стирос не лжет.

Подробный рапорт о готовящемся испытании был направлен в Капитул Преподобной Матерью Тамалейн и ее подчиненными.

«У Шианы очень задумчивый вид», — докладывала Тамалейн.

Для Преподобных Матерей на Ракисе и в Капитуле этот задумчивый вид допускал только одно толкование. Родители Шианы давно покинули этот мир, но вмешательство Стироса заставило девочку снова пережить тоску по дому. Она хранила мудрое молчание, но по ней было заметно, что в последнее время она часто вспоминает о деревне первопроходцев, где прошло ее детство. Несмотря на все страхи и опасности, это было, очевидно, самым счастливым временем в ее жизни. Она вспоминает смех, игры в песке, охоту на скорпионов, прячущихся в трещинах стен, аромат Пряности в дюнах Пустыни. Видя, что Шиана каждый раз посещает одно и то же место, Сестры сделали правильный вывод о том, что именно там находилась деревня, и поняли, что с ней случилось. Шиана часто рассматривала карту, висевшую на стене в кабинете Туэка.

Как и ожидала Тамалейн, в один прекрасный день Шиана стукнула пальцем по тому месту на карте, куда она неоднократно ездила.

— Отвезите меня туда, — приказала она служанке.

Тотчас был вызван орнитоптер.

Пока священники жадно слушали, что же происходит в орнитоптере, парящем над их головами, Шиана еще раз встретилась в песках со своей Немезидой. Тамалейн и ее советники, подключившись к аппаратуре священников, слушали так же жадно, как они.

На том месте, где Шиана приказала высадить себя, не было ничего, кроме песка и закрученных дюн. Тем временем Шиана привела в действие тампер. Это тоже была хитрость Стироса — именно он снабдил Шиану подробной инструкцией по пользованию тампером.

Червь не заставил себя ждать.

Тамалейн следила за происходящим по экрану своего релейного проектора, отметив, что чудовище было средних размеров — его длина не превышала пятидесяти метров. Шиана стояла в трех метрах перед разверстой огнедышащей пастью. Наблюдателям было хорошо слышно гудение пламени в чреве червя.

— Ты скажешь мне, зачем ты это сделал? — спросила Шиана.

Она стояла, не отклоняясь от жаркого дыхания зверя. Был явственно слышен скрип песка под червем, но ответа не было.

— Отвечай мне, — потребовала Шиана.

Ответа не было, но Шиана стояла, словно прислушиваясь, склонив набок голову.

— Тогда убирайся, откуда пришел, — рассердилась девочка, и червь послушно отполз назад и нырнул в песок. В течение нескольких дней Сестры с нескрываемым удовольствием наблюдали за священниками, которые оживленно обсуждали скудные результаты этой встречи Шианы с червем. Шиану нельзя было ни о чем спросить, так как в этом случае надо было признаться, что ее прослушивали. Как и раньше, она отказалась обсуждать со священниками любой предмет, касающийся ее отношений с червями.

Стирос продолжал свою политику провокаций. Результат оказался именно таким, какого и ожидали Сестры. Часто без всякого предупреждения Шиана, просыпаясь по утрам, говорила: «Сегодня я хочу отправиться в Пустыню».

Иногда для вызова червей она использовала тампер, иногда просто исполняла призывный танец. Далеко в песках, там, откуда не был виден Кин и где вообще не жили люди, черви приходили на зов Шианы. Шиана, стоя в гордом одиночестве перед червем, говорила с ним на глазах у многочисленных непрошеных слушателей.

Тамалейн, которая просматривала все записи перед тем, как отправить их в Капитул, находила эти беседы очаровательными.

— Я должна ненавидеть тебя!

Какой переполох вызывали эти слова среди священников! Туэк настаивал на открытом обсуждении: «Должны ли и мы, любя Его, одновременно ненавидеть?»

Стирос с большим трудом сумел отклонить это предложение, сославшись на то, что воля Божества не была высказана явно.

Шиана спросила своего гигантского собеседника:

— Ты позволишь мне снова прокатиться на тебе?

Когда она приблизилась, червь отступил и не позволил девочке взобраться на себя.

В другой раз она спросила:

— Должна ли я оставаться у священников?

Этот конкретный червь чаще других оказывался объектом самых разнообразных вопросов. Среди прочих были и такие:

— Куда деваются люди, которых ты ешь?

— Почему люди неискренни со мной?

— Должна ли я наказать плохих священников?

Над этим последним вопросом Тамалейн долго смеялась, представляя себе, какую панику он посеял среди жрецов. Шпионы Общины точно доложили Тамалейн о недовольстве людей Туэка.

— Как Он ответил ей? — вопрошал Туэк. — Кто-нибудь слышал ответ Бога?

— Вероятно, Он общается непосредственно с ее душой, — предположил один из советников.

— В том-то и дело. — Туэк с радостью ухватился за эту соломинку. — Мы должны спросить, что велит ей делать Бог.

Однако Шиана не дала втянуть себя в эту полемику.

— Она прекрасно представляет себе свою силу, — докладывала Тамалейн Капитулу. — Сейчас она практически не выходит в Пустыню, несмотря на провокации Староса. Как можно предположить, эти походы потеряли для девочки свою притягательность. Страх и восторг будут тянуть ее в Пустыню, пока не иссякнут. Однако девочка, кроме всего прочего, научилась пользоваться очень эффективной командой: «Убирайся!»

Сестры оценили это как значительный шаг в ее развитии. Если на эту команду реагирует даже Разделенный Бог, то ни один священник не посмеет оспаривать власть и могущество Шианы, которая может так дерзко и безнаказанно разговаривать с самим Богом.

«Священники начали строить в Пустыне башни, — доносила Тамалейн. — Они хотят обустроить несколько безопасных пунктов, откуда им будет удобно в непосредственной близости наблюдать общение Шианы с червем».

Сестры предвидели такое развитие событий и старались подтолкнуть их. Каждая башня имела ветровую ловушку, обслуживающий персонал, собственный водный барьер, сады и другие признаки цивилизации. Каждая такая башня была маленьким царством Ракиса, проникающего все дальше и дальше в области, занятые червями.

Деревни первопроходцев сделались ненужными, и произошло это только благодаря Шиане.

— Она — наша священница, — говорили про Шиану люди.

Туэк и его советники балансировали на острие ножа: Шайтан и Шаи-Хулуд в одном теле? Стирос жил в постоянном страхе, что Туэк вот-вот во всеуслышание объявит об этом факте. Советники самого Стироса отвергли даже мысль о том, что Туэка надо удалить. Предложение подстроить катастрофу для Жрицы Шианы было встречено со страхом даже Стиросом, который решил, что это слишком большая авантюра.

— Если мы даже сумеем вырвать эту терновую колючку, то кто может дать гарантию, что Бог не пошлет нам иного, еще более сурового испытания? — сказал он, предупредив: — В самых старых книгах говорится, что нас поведет младенец.

Однако Стирос был одним из последних, кто стал смотреть на Шиану как на существо не совсем смертное. Можно было ясно видеть, что многие из окружения Шианы, и прежде всего Кания, просто полюбили ее. Девочка была так остроумна, необычна и отзывчива.

Многие отмечали, что эта любовь к Шиане не миновала даже сурового Туэка.

Как люди, причастные к подобной власти, Сестры немедленно распознали явление, которое издревле известно, как «наведенное поклонение». Тамалейн писала в Капитул о тех благотворных изменениях, которые произошли на Ракисе с тех пор, как люди начали молиться Шиане, а не Шайтану или даже Шаи-Хулуду.

«Они видят, что Шиана заступается за слабейших из людей, — доносила Тамалейн. — Это очень знакомый паттерн. Все идет так, как нужно. Когда вы пришлете гхола?»

Глава 12

Наружная поверхность воздушного шара всегда больше, чем внутренняя! В этом заключается главное в Рассеянии!

Ответ Бене Гессерит на иксианское предложение о том, чтобы новые исследовательские зонды были посланы к Заблудшим

Один из самых быстроходных лихтеров Общины Сестер доставил Майлса Тега на орбиту, по которой вокруг Гамму вращался транспорт Гильдии. Майлсу не нравилось покидать Убежище в такие моменты, но в данном случае приоритеты были очевидны и не нуждались в комментариях. Кроме того, он спиной чувствовал, что выйдет из этого предприятия. За свои триста лет Майлс привык доверять своей интуиции. На Гамму дела приняли довольно скверный оборот. Сообщения патрулей, сигналы сенсорных датчиков и отчеты шпионов Патрина — все наполняло Майлса беспокойством.

Своим умом ментата он понимал, что вокруг Убежища и внутри него происходит какое-то нехорошее движение. Безопасность вверенного ему гхоланаходилась под угрозой. Приказ прибыть на транспорт, подготовленный к отражению нападения, был прислан самой Таразой, о чем свидетельствовал имевшийся в послании ее секретный личный идентификатор.

Еще на лихтере, доставившем его на транспорт Гильдии, Майлс приготовился к битве. Все приготовления, которые могли быть сделаны, были сделаны. Он предупредил Луциллу. В ней Майлс был уверен на сто процентов. Другое дело — Швандью. Тег твердо вознамерился обсудить с Таразой кое-какие изменения во внутреннем распорядке Убежища. Но сначала надо выиграть битву, а Майлс был уверен, что ему предстоит настоящее сражение. В этом не было ни малейших сомнений.

Когда лихтер подлетал к доку, Майлс взглянул на причал и увидел на теневой стороне транспорта гигантскую эмблему Икса на фоне картуша Гильдии. Это был корабль, который Гильдия полностью превратила в иксианский механизм, заменив Гильд-навигатора автоматической системой. Значит, на борту должны находиться и иксианские техники, обслуживающие оборудование. Гильдия так и не научилась до конца доверять машинам, хотя новые корабли использовались, как внятное послание Ракису и Тлейлаксу.

Вы видите: мы совершенно не нуждаемся в вашей меланже!

Именно такую смысловую нагрузку несла иксианская эмблема на борту космолета Гильдии.

Тег почувствовал легкий толчок касания лихтера о причальную палубу и, успокаиваясь, глубоко вздохнул. Он чувствовал себя так же, как вообще перед любой битвой — полное отсутствие иллюзий. Это была неудача. Переговоры окончились провалом, и наступило время кровопролития, если только… он не сможет победить каким-то другим путем. Современные сражения редко бывают крупными, но смерть и в таком сражении остается смертью. Эта неудача навсегда и на все времена. Если мы не можем уладить наши разногласия мирно, то это значит, что мы еще не стали людьми.

Охранник, говоривший с явным иксианским акцентом, проводил Майлса в каюту, где его ждала Тараза. Проходя по коридорам и проезжая по пневмопроводам, Тег вспоминал в мельчайших подробностях послание Верховной Матери, пытаясь найти в нем хоть какое-то предостережение. Все было безмятежно и обыденно, охранник был вежлив и предупредителен к башару.

— Меня зовут Тирег. Под Андиой я был подполковником, — сказал охранник, вспомнив одну из многих выигранных Майлсом битв.

Через ничем не примечательную овальную дверь они прошли в точно такую же, ничем не примечательную каюту с раскладными креслами, низким столиком и плавающими светильниками, настроенными на желтый свет. Раздвижная дверь с глухим стуком захлопнулась за ним, оставив охранника в коридоре. Послушница Бене Гессерит распахнула тонкую газовую занавеску, прикрывавшую вход в помещение справа от Тега. Послушница кивнула. Его видели, Тараза будет извещена.

Он с трудом унял дрожь в икрах.

Насилие?

Он не мог неправильно понять тайное послание Таразы. Были ли оправданными его приготовления? Слева подвесное кресло, длинный стол, у противоположного конца которого стоит еще одно кресло. Тег прошелся в противоположный конец комнаты и принялся ждать, повернувшись спиной к стене. Только сейчас Тег заметил, что носки его ботинок покрыты густым слоем коричневой пыли Гамму.

В комнате стоял очень необычный запах. Тег потянул носом воздух. Шир! Значит, Тараза и ее люди вооружились против Иксианских Зондов? Тег тоже принял капсулу шира перед тем, как сесть на лихтер. Слишком много в его голове такого, что может оказаться полезным для врагов. Тот факт, что Тараза не стала скрывать факт приема шира, а наоборот, афишировала его, говорило о том, что здесь находится человек, присутствия которого Тараза не смогла предотвратить.

Тараза вошла в помещение через вход, прикрытый газовой занавеской. Она выглядит усталой, подумал Тег. Это было удивительно, потому что обычно Сестры умели скрывать свое утомление и выглядели бодрыми вплоть до того момента, когда буквально валились с ног от усталости. Была ли она в действительности настолько утомлена или это был прием против ненужного свидетеля?

Войдя в комнату, Тараза остановилась и принялась молча изучать Тега. С тех пор как она видела его последний раз, башар сильно постарел. Служба на Гамму не прошла бесследно, но Тараза почувствовала прилив уверенности. Значит, Тег хорошо делает свое дело.

— Твой быстрый ответ заслуживает похвалы, Майлс, — сказала она.

Слово «похвала» — это условный сигнал, означающий: «За нами следит опасный противник».

Тег кивнул и посмотрел на полупрозрачную занавеску.

Тараза улыбнулась и прошла в глубь комнаты. Если посмотреть внимательно, на лице Майлса не было видно никаких следов пристрастия к Пряности. Хронологическая старость Тега часто возбуждала подозрения, что он пользуется задерживающим старение эффектом Пряности. Ничто в нем не выдавало привычки к меланже, к которой прибегали иногда самые сильные люди, когда чувствовали приближение конца… На Теге была надета старая форма со знаками различия Верховного Башара, но без звезд на воротнике, и плечах. Она помнила этот сигнал: «Помните, как я заслужил эти отличия. И сейчас я не подведу вас».

Башар внимательно рассматривал Таразу, но в его глазах не было и намека на осуждение. Он был совершенно спокоен, ожидая сигнала Таразы.

— Наш гхола должен быть пробужден при первой же возможности, — заговорила она. Она взмахнула рукой, видя, что он собирается отвечать. — Я видела доклад Луциллы и понимаю, что он еще слишком юн. Но мы вынуждены действовать.

Он понял, что Верховная Мать говорит для внешнего наблюдателя. Надо ли принимать всерьез эти ее слова?

— И вот сейчас я даю тебе приказ разбудить его. — И согнула кисть левой руки, подавая ему один из сигналов их тайного языка.

Это было правдой! Тег снова посмотрел в сторону занавески. Кто скрывается там и подслушивает?

Для решения этой загадки Тегу пришлось прибегнуть к своему интеллекту ментата. Правда, в картине не хватало кое-какой информации, но это не остановило Майлса. Иногда бывает достаточно простого наброска, мелкого штриха, полунамека. С их помощью можно восстановить общую форму, в которую потом легко вставить недостающие куски. В распоряжении ментатов редко бывают все данные, которые нужны, но Тег был обучен улавливать цельные паттерны, чтобы распознавать системы в их целостности. Кроме того, Майлс напомнил себе о военной подготовке: рекрута учат навыку владеть оружием, нацеливают на это самого солдата, чтобы он не думал о последовательности действий, сам становясь оружием.

Именно так Тараза нацеливала сейчас Майлса. Его оценка ситуации оказалась верной, и Тараза подтвердила это.

— До того, как ты пробудишь нашего гхола, будет предпринята отчаянная попытка убить или захватить его, — сказала Тараза.

Он оценил ее тон: она холодно передавала ментату необходимые ему аналитические данные. Значит, она уловила, что он переключился на режим ментата.

В мозгу Майлса начали прокручиваться варианты возможных паттернов событий. Относительно гхола у Сестер существовали обширные планы, подробностей которых Тег не знал, но они были наверняка связаны с некой девочкой на Ракисе, которая подчинила себе червей. Гхола — Дункан Айдахо — очаровательное создание, обладающее, кроме очарования, еще чем-то, что заставляло тлейлаксианцев копировать его для Тирана бесчисленное множество раз. Дунканы направлялись Тирану, как обычный корабельный груз. Какую же службу сослужил гхола Лето Второму, если Тиран не смог позволить Дункану оставаться среди мертвых? Теперь тлейлаксианцы: они продолжали регулярно извлекать живую плоть Айдахо из своих чанов даже после смерти Тирана. Тлейлаксианцы продавали Дунканов Общине Сестер — всего было продано 12 копий, и за каждую из них Сестры платили очень высокую цену — Пряность из своих бесценных запасов.

Но зачем тлейлаксианцы брали у Сестер Пряность, которую сами производили в больших количествах? Ясно — для того, чтобы истощить запасы Общины Сестер. Специфическая форма жадности. Тлейлаксианцы покупали превосходство. Это игра, ставкой в которой является власть.

Тег внимательно посмотрел на застывшую в спокойном ожидании Верховную Мать.

— Они убивали гхола, чтобы контролировать график наших действий.

Тараза кивнула, но промолчала. Значит, она хочет чего-то еще. Он снова включился в режим работы ментата.

Бене Гессерит был очень ценным рынком для меланжи, производимой на Тлейлаксу, но они не были единственным источником, был еще тонкий ручеек поставок с Ракиса. Было бы неразумно со стороны Тлейлаксу отказываться от ценного рынка, если, конечно, под рукой не было рынка куда более ценного.

Кто еще мог проявлять интерес к деятельности Бене Гессерит? Без сомнения, иксианцы. Но иксианцы не слишком емкий рынок для меланжи. Само присутствие людей с Икса на корабле говорило об их независимости. Поскольку намечается деловой союз между Иксом и Говорящими Рыбами, то Говорящих Рыб тоже можно исключить из рассмотрения.

Какая власть или объединение властей обладало в этой вселенной…

Тег заморозил эту мысль, словно пустил в пике орнитоптер, ум его пустился в свободное плавание, пока сам Тег прикидывал шансы.

Не в этой вселенной.

Паттерн постепенно обрел форму. Богатство. Гамму приобрела новое значение в вычислениях ментата. Когда-то Харконнены, высосав из Гамму все что можно, выбросили планету, как обглоданный скелет. Потом ее подобрали даниане, которые ее восстановили. Были, однако, такие времена, когда надежда покинула даже Гамму. Без надежды не остается места даже мечтам. Выползая из этой ямы, население Гамму пользовалось только голым прагматизмом. Если это сработает, то все будет хорошо.

Богатство.

При первом мысленном обзоре Гамму Тег оценил количество банкирских домов, причем некоторые из них служили сейфами Бене Гессерит. Гамму было средоточием обращения огромных богатств. Банк, который он посетил, чтобы изучить его возможности в случае возникновения неотложных ситуаций, вспомнился сейчас Майлсу. Он еще тогда понял, что дела этого банка не ограничиваются масштабами планеты, нет, это был банк банков.

Это было не просто богатство, это было БОГАТСТВО.

Запускающий паттерн пока не был готов, но Майлс уже мог составить его испытательный проект. Это богатство не нашей вселенной — это богатство Рассеяния.

Для того чтобы это понять, уму ментата потребовалось несколько секунд. Достигнув этого пункта, Тег расслабил нервы и мышцы, потом направился к запертой двери комнаты. Он увидел, что эти его действия нисколько не взволновали Таразу. Откинув в сторону занавеску, Тег столкнулся с человеком в военной форме приблизительно одного с ним роста с перекрещенными копьями в петлицах. Грубое лицо, широкая челюсть, зеленые глаза. Во взгляде готовность и какое-то удивление, карман оттопыривается оружием.

Тег улыбнулся человеку и вернулся в комнату, где сидела Тараза.

— За нами наблюдают люди из Рассеяния, — сообщил он.

Тараза расслабилась. Работа Тега впечатляет, подумала она.

Занавески распахнулись. В помещение вошел высокий незнакомец и остановился в двух шагах от Тега. На лице вошедшего застыла гримаса гнева.

— Я же предупреждал, чтобы вы ничего ему не говорили! — у незнакомца оказался баритон и неизвестный Тегу акцент.

— А я предупреждала вас о его необыкновенных способностях — он ментат, — отпарировала Тараза. Лицо ее исказилось от омерзения.

Мужчина съежился, в глазах его на мгновение мелькнуло выражение страха.

— Досточтимая Матрона, я…

— Не смейте меня так называть! — Тараза приняла боевую стойку. Такого Майлс еще ни разу не видел.

Мужчина наклонил голову.

— Дорогая леди, здесь не вы контролируете обстановку. Должен вам напомнить, что мои приказы…

С Тега было достаточно.

— Мне все же кажется, что она неплохо контролирует обстановку, — сказал он. — Прежде чем прийти сюда, я принял некоторые меры предосторожности. Это… — он обвел глазами помещение, — не корабль-невидимка, но два наших монитора уже давно следят за ним.

— Вы не выйдете отсюда живым, — рявкнул человек.

Тег дружелюбно улыбнулся.

— Отсюда никто не выйдет живым.

Майлс стиснул зубы и включил в мозгу специальный нервный центр, который отвечал за отсчет времени в экстренных ситуациях. Теперь время стало зримым.

— Кроме того, у вас не так уж много времени для принятия решения.

— Расскажи ему, как ты умеешь это делать, — сказала Тараза.

— У нас с Верховной Матерью есть своя особая система коммуникации, — заговорил Тег. — Более того, у нее вообще не было надобности меня предупреждать. Достаточно было того, что она вызвала меня сюда. Верховная Мать на борту корабля Гильдии, да еще в такое время? Это просто невозможно!

— Этот номер не пройдет! — прорычал человек.

— Возможно, — согласился с ним Тег. — Но ни Гильдия, ни Икс не рискнут принять на себя удар всех сил Бене Гессерит под командованием человека, которого готовил я сам. Я говорю о башаре Бурцмали. У вас нет никакой поддержки.

— Об этом я ему ничего не говорила, — сказала Тараза. — Только что вы видели, как работает ментат башар, которому, как я полагаю, нет равных во всей нашей вселенной. Подумайте, что вас ждет, если вы выступите против Бурцмали, человека, которого тренировал этот ментат.

Пришелец посмотрел сначала на Таразу, потом на Тега, потом снова на Таразу.

— Мне кажется, наметился выход из безвыходной ситуации, — сказал Тег. — Верховная Мать Тараза и ее свита покинут корабль вместе со мной. Принимайте решение немедленно. Время на исходе.

— Вы блефуете. — В голосе мужчины не было ни силы, ни решимости.

Тег взглянул на Таразу и низко поклонился.

— Для меня большая честь служить вам, Преподобная Мать. Я желаю вам всего хорошего.

— Возможно, даже смерть не разлучит нас, — ответила Тараза. Это было традиционное прощание равных по положению Сестер.

— Идите! — человек с каменным лицом распахнул дверь. В коридоре стояли два иксианских охранника с застывшим на лицах выражением крайнего удивления.

— Доставьте их на лихтер, — хриплым голосом приказал человек.

Тег сохранял полное спокойствие и самообладание.

— Зовите своих людей, Верховная Мать. — Потом он повернулся к человеку, стоявшему в проеме двери. — Ты слишком высоко ценишь свою шкуру, чтобы быть хорошим солдатом. Ни один из моих людей не совершил бы такой ошибки.

— На борту этого корабля находятся настоящие Досточтимые Матроны, — раздраженно ответил человек. — Я поклялся их защищать.

Тег скорчил презрительную гримасу и посмотрел на Таразу, которая вывела из смежной комнаты свою свиту — двух Преподобных Матерей и четырех послушниц. Тег узнал одну из Преподобных Матерей — Дарви Одраде. Он видел ее очень давно и издали, но мимо нее нельзя было пройти равнодушно, тем более что овалом лица она очень напоминала Луциллу.

— У нас есть время на взаимные представления? — спросила Тараза.

— Конечно, Верховная Мать.

Тег кивнул и пожал руку каждой женщине из окружения Таразы.

Когда они выходили, Тег еще раз обратился к человеку в форме:

— Надо всегда обращать внимание на красоту, иначе как мы можем называться людьми?

Но лишь когда они оказались на лихтере и уселись рядом на скамью, а свита расположилась поблизости, Тег задал главный вопрос:

— Как они захватили вас?

Лихтер направился к планете. Командир сдержал слово — корабль Гильдии оставался на орбите до посадки лихтера.

Прежде чем Тараза успела ответить, к ним склонилась Одраде.

— Это я уговорила отменить приказ на уничтожение корабля Гильдии, Мать.

Тег повернулся к женщине.

— Но они захватили вас в плен и… — он нахмурился. — Как вы знаете, я…

— Майлс!

В голосе Таразы прозвучал неподдельный упрек. Он виновато улыбнулся. Да, она знала его не хуже, чем он сам… а в некоторых отношениях даже лучше.

— Они не просто захватили нас, Майлс, — сказала Тараза. — Мы сами позволили им это сделать. Я официально провожала Дар на Ракис. Мы покинули наш корабль-невидимку возле Соединения и вызвали космолет Гильдии. Все мои советники, включая Бурцмали, в один голос говорили, что люди из Рассеяния подменят экипаж и доставят нас прямо к тебе, чтобы разрушить проект гхола.

Тег ужаснулся. Это же страшный риск!

— Мы знали, что ты нас выручишь, — сказала Тараза. — На случай, если бы у тебя ничего не вышло, нас страховал Бурцмали.

— Этот транспорт Гильдии, который вы соизволили пожалеть, — сказал Тег, — подождет помощи и атакует нас…

— Они не осмелятся напасть на Гамму. Слишком много различных сил Рассеяния ставят на Гамму. Они не рискнут пойти на раскол с ними.

— Хотел бы я иметь вашу уверенность, — проговорил Тег.

— Будь спокоен, Майлс. Кроме того, есть и другие причины, по которым они не станут уничтожать корабль Гильдии. Икс и Гильдия находятся в положении берущей стороны, а в делах это не самая удачная позиция. А им нужно получить от своих дел максимальную выгоду.

— Если только они не найдут покупателя, который предложит им хорошую цену!

— Ах, Майлс, — задумчиво произнесла Тараза. — Мы, Сестры Бене Гессерит нашего времени, стремимся только к миру и равновесию. Ты же это прекрасно знаешь.

Тег считал это правдой, но его смутило признание: «нашего времени».

Тараза словно признавала, что Бене Гессерит клонится к упадку. Прежде чем он успел спросить об этом, Тараза снова заговорила:

— Мы любим решать самые острые проблемы не на поле брани. Должна признать, что за такое отношение к проблемам мы должны благодарить Тирана. Я не думаю, что ты когда-нибудь рассматривал себя как продукт кондиционирования учением Тирана, но это так, Майлс.

Тег принял эти слова без возражения и комментария. Тиран стал мощным фактором воздействия на все человеческое общество в целом. Ни один ментат не может отрицать эту данность.

— Именно это качество в первую очередь и привлекло нас к тебе, — продолжала Верховная Мать. — Иногда ты способен привести в замешательство, но с этим мы с удовольствием примиримся.

По некоторым модуляциям ее голоса Тег понял, что ее слова обращены не только к нему, но и к свите.

— Ты когда-нибудь задумывался, Майлс, что одна твоя особенность может свести с ума собеседника: ты с равным пылом обрушиваешься на противоположные точки зрения. Это действительно трудно вынести. Но какое это наслаждение видеть замешательство на лицах врагов, которые не имели ни малейшего подозрения о том, что сейчас появишься ты!

Тег позволил себе натянуто улыбнуться. Он мельком взглянул на женщин, сидевших по другую сторону прохода. Почему Тараза говорит эти слова всей своей свите? Дарви Одраде спала. Другие болтали между собой, не обращая ни малейшего внимания на разговор Верховной Матери с Майлсом. Но это ничего не значило. Даже послушницы Бене Гессерит могли следить сразу за несколькими предметами. Он снова обратил свое внимание на Таразу.

— Ты действительно чувствуешь, как твои враги ощущают ситуацию, — говорила Тараза. — Я действительно верю в это. И, естественно, когда ты пребываешь в такой форме, у тебя просто не может быть равных соперников.

— Да, это так!

— Правильно пойми мои слова, Майлс. Мы никогда не сомневались в твоей верности, но это просто непостижимо, как ты можешь заставить нас видеть такие вещи, которые мы в противном случае просто бы не заметили. Бывают моменты, когда ты становишься нашими глазами.

Тег заметил, что Дарви Одраде открыла глаза и смотрит на него. Какая красивая женщина. В ее внешности есть что-то тревожащее. Как и Луцилла, она напоминала кого-то из далекого прошлого. Но прежде чем Тег успел оформить мысль, Тараза снова заговорила:

— Есть ли у нашего гхола способность найти равновесие в споре противоборствующих сторон? — спросила она.

— Он способен стать ментатом, — ответил Тег.

— Он был ментатом в одном из своих воплощений.

— Вы действительно хотите, чтобы он пробудился в столь юном возрасте?

— Это необходимость, Майлс. Суровая жизненная необходимость.

Глава 13

Крах ОСПЧТ? Причина проста. Они проигнорировали тот факт, что на периферии области их деятельности притаились силы, которые терпеливо ждали своего часа и при первой же возможности смели ОСПЧТ, как бульдозер сметает мусор. В этом заключается главная опасность Рассеяния — для них и для всех нас.

Протоколы заседаний Совета Бене Гессерит, архивный номер SXX9 °CH

Одраде следила за разговором Тега и Таразы частью своего сознания. Лихтер был мал, пассажирский салон — тесен. Для снижения скорости при посадке экипаж использовал силу трения об атмосферу. Одраде, зная это, приготовилась к толчку. Пилот явно собирался сэкономить на амортизаторах, чтобы сберечь энергию.

Она использовала этот момент так же, как она теперь использовала каждую свободную минуту — для подготовки к ожидавшим ее делам. Время поджимало: специальный календарь подгонял, не давая времени на раскачку. Перед отлетом она посмотрела на этот календарь в Капитуле — табло показало ей оставшееся в ее распоряжении время. Интересен язык времени: секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы… Стандартные годы, чтобы быть вполне точным. Сохранение эффекта времени — весьма неадекватный термин для обозначения данного феномена. Гораздо больше подошло бы слово «нерушимость». Но… традиция. Никогда нельзя ломать традицию. В мозгу всплыли сравнения. В древности течение времени отсчитывали по ходу часов планет, а эти часы тикали не в унисон с примитивными человеческими часами. Семь! Каким могущественным остается это число. Мистическим. Эта мистика, словно в камне, была высечена в словах Оранжевой Католической Библии: «И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал».

Как Ему повезло! — подумала Одраде. Нам всем не мешало бы отдыхать после тяжких трудов.

Одраде слегка повернула голову и через проход взглянула на Майлса. Он и не подозревал, как много сведений о нем хранится в ее памяти. Одраде могла проследить, как много отметин оставило неумолимое время на этом сильном лице. Обучение гхола истощило его, подумала Одраде. Этот ребенок из Убежища Гамму подобен губке, которая впитывает все, что находится рядом.

Догадываешься ли ты, Майлс Тег, как мы используем тебя? — подумала она.

Это была ослабляющая мысль, но Одраде, проявив непокорность, позволила этой мысли задержаться в своем сознании. Как легко было полюбить этого старика! Конечно, не как супруга… но тем не менее полюбить. Она почти физически ощутила узы, сковывающие ее. Тренировка Бене Гессерит не прошла даром, чувство любви угадывалось сразу. Любовь, проклятая, ослабляющая любовь!

Одраде чувствовала эти узы в отношениях со своим первым партнером, которого ей поручили соблазнить. Это было очень любопытное ощущение. Годы подготовки в Бене Гессерит научили Одраде настороженно относиться к появлению такого чувства. Ни один из ее прокторов не позволял ей поддаваться необъяснимому теплу этого роскошного чувства, но только со временем она поняла причины такого воспитания привычки к изоляции. Но в то время, когда селекционные куртизанки послали ее к мужчине и приказали войти с ним в половой контакт, Одраде еще не знала всего. В мозгу девушки были отложены все необходимые клинические данные, она могла читать половое возбуждение партнера, которое возникало именно в тот момент, когда она вызывала возбуждение у себя. К этой роли она была подготовлена мужчинами, которых Община нанимала для обучения женщин. Отбирали таких мужчин Селекционные Куртизанки.

Одраде вздохнула и перестала смотреть на Майлса. Самцы Бене Гессерит специально вели себя так, чтобы не возбуждать у своих студенток чувства привязанности. То был главный изъян полового образования.

Она снова подумала о первом соблазненном ею мужчине. Она была совершенно не готова к ощущению, охватившему ее во время обоюдного оргазма, когда под воздействием силы, которая подавляла все доводы разума, силы, древней, как человечество… нет, более древней, чем человечество, плавились все чувства. Стоило только посмотреть на лицо друга, ощутить сладость поцелуев, почувствовать, что человек отбросил инстинкт самосохранения, — он беззащитен и уязвим. Ни один из тренеров не вел себя так! В отчаянии Одраде принялась перечитывать уроки Бене Гессерит. С помощью этих уроков она уловила сущность этого человека, научилась распознавать ее по выражению его лица, позволила проникнуть этому чувству в свои сокровенные глубины. Только на краткий миг она позволила себе ответить партнеру тем же и испытала ни с чем не сравнимое, высочайшее чувство экстаза, о котором никогда не говорили ей учителя и о существовании которого она просто не подозревала. Именно в этот момент она поняла, что случилось с леди Джессикой и другими отступницами Бене Гессерит.

Это чувство называется любовь!

Ее сила напугала Одраде (Селекционные Куртизанки прекрасно знали, что это произойдет!), и она в панике бросилась назад, под надежную защиту дрессировки Бене Гессерит, надевая маску удовольствия в те мгновения, когда надо было прикрыть естественное выражение лица и прибегая к искусственным ласкам, когда было бы намного легче ласкать естественно (но куда менее эффективно).

Мужчина, как и предполагалось, отвечал совершенно глупо, и это помогало считать его настоящим глупцом.

Второе соблазнение прошло намного легче. Она все еще вспоминала черты своего первого партнера, и иногда это вызывало у нее ощущение бездушного удивления. Иногда это лицо всплывало в ее памяти совершенно спонтанно, и она сразу узнавала его.

Воспоминания о других самцах, с которыми сводила ее судьба, были совершенно иного свойства. Ей приходилось напрягать память, чтобы вспомнить их. Воспоминания о них были не слишком глубоки, не так было с первым!

Такова опасная сила любви.

Стоит только посмотреть, сколько неприятностей принесла эта сила Общине Сестер на протяжении тысячелетий. Леди Джессика и ее любовь к герцогу — это только один пример из бесчисленного множества других. Любовь затмевает разум. Она отвлекает Сестер от исполнения своего долга. Любовь можно терпеть только в том случае, если она не вызывает немедленного разрушения или служит какой-то великой цели. Во всех остальных случаях ее следует безусловно избегать.

Но как бы то ни было, любовь всегда может случиться и к этому надо быть готовой, чтобы встретить ее во всеоружии.

Одраде снова открыла глаза и посмотрела на Тега и Таразу. Верховная Мать заговорила о другом предмете. Какой противный голос бывает иногда у Таразы! Как она раздражает! Одраде снова закрыла глаза, против воли слушая этот разговор.

— Очень немногие люди понимают, насколько инфраструктура цивилизации является инфраструктурой зависимости, — говорила Тараза. — Мы посвятили ее изучению массу времени и сил.

Любовь и есть такая инфраструктура зависимости, подумала Одраде. Но почему Тараза заговорила об этом именно сейчас? Верховная Мать редко делала что-либо без глубоких причин.

— Инфраструктура зависимости — это термин, который охватывает все вещи, необходимые человеческой популяции для сохранения и умножения численности своего вида, — говорила Тараза.

— Меланжа? — спросил Тег.

— Конечно, но большинство людей смотрит на Пряность и говорит себе: «Как прекрасно, что мы можем ее иметь и жить гораздо дольше, чем наши предки».

— При условии, что этот человек может раздобыть меланжу, — в голосе Тега прозвучали язвительные нотки, не укрывшиеся от внимания Одраде.

— Поскольку торговлю меланжей контролирует не одна сила, то достать Пряность сейчас может подавляющее большинство людей, — произнесла Тараза.

— Я всосал экономику с молоком матери, — сказал Тег. — Еда, вода, пригодный для дыхания воздух, жизненное пространство, не отравленное ядами, — все это разновидности денег, и обмен ценностями происходит согласно зависимости.

Слушая это, Одраде едва не кивнула головой в знак согласия. Она бы ответила точно так же. Не пережевывай очевидных вещей, Тараза. Переходи к сути дела.

— Я очень рада, что ты так хорошо усвоил уроки экономики, преподанные твоей матерью, — голос Таразы стал сладким, как мед! Но внезапно Верховная Мать сменила тон и почти рявкнула: — Гидравлический деспотизм!

Она хорошо изобразила этот переход к эмфатическому усилению, подумала Одраде. Память открылась, и данные хлынули из нее, как вода из пожарного шланга. Гидравлический деспотизм: централизованный контроль таких жизненно необходимых источников энергии, как вода, электричество, топливо, лекарства, меланжа… Подчинись контролирующей системе или кран будет перекрыт, и ты умрешь!

Тараза снова заговорила:

— Есть еще одно полезное понятие, и я уверена, что твоя мать упоминала о нем, это понятие ключевого бревна.

Одраде превратилась в слух. Тараза вела разговор к чему-то очень важному. Ключевое бревно — истинно древнее понятие из тех времен, когда не было воздушных подвесок и люди рубили деревья и сплавляли их по течению реки к бумажным фабрикам. Иногда бревен было настолько много, что они образовывали завалы и пробки. Такое скопление бревен перекрывало течение реки и застревало на месте. Тогда вызывали специалистов, которые находили то бревно, которое было причиной затора. Вытащи его и ты ликвидируешь затор. Такое бревно и называлось ключевым. Тег имел чисто интеллектуальное представление об этом понятии, но Одраде и Тараза, обладая неограниченной чувственной памятью, сразу же представляли себе потоки воды и горы бревен, перекрывших стремительную горную речку.

— Тиран был таким ключевым бревном, — сказала Тараза. — Он был причиной затора и он же ликвидировал его.

Лихтер начало сильно трясти — он вошел в верхние слои атмосферы Гамму. Одраде почувствовала, как ей в живот врезался ремень безопасности. Потом движение корабля выровнялось. Разговор прервался на это время, потом Тараза снова заговорила:

— Кроме жизненной, фатальной зависимости, существует еще зависимость религиозная, которая создается психологически. Впрочем, такое основание могут иметь и некоторые виды физической зависимости.

— Факт, который очень хорошо поняла Защитная Миссия, — заметил Тег. И снова в его голосе послышалось глубоко запрятанное негодование. Несомненно, Тараза тоже его слышит, подумала Одраде. Что она делает? Она же ослабит силу Тега!

— Ах да, — небрежно произнесла Тараза. — Наша Защитная Миссия. Человеческие существа так сильно желают, чтобы системы их убеждений и верований непременно были структурами «истинной веры». Если вера дает тебе ощущение надежности и безопасности и если она внедрена в твою систему убеждений, то какую мощную систему зависимости можно создать на таком фундаменте!

Тараза снова замолчала — лихтер вошел в нижележащие слои атмосферы.

— Хотелось бы, чтобы пилот использовал систему амортизаторов! — жалобно произнесла Тараза.

— Он бережет топливо, — проговорил Тег и, не удержавшись, добавил: — Уменьшает зависимость.

Тараза усмехнулась.

— О да, Майлс, ты хорошо усваиваешь уроки. Чувствуется твердая рука твоей матери. Проклятие родительницы, если ее ребенок выбирает для себя опасную дорогу.

— Вы думаете обо мне, как о ребенке? — поинтересовался Тег.

— Я думаю о тебе, как о человеке, который только что пережил первое столкновение с махинациями так называемых Досточтимых Матрон.

Вот оно, подумала Одраде, потрясенная пониманием того, что слова Таразы адресованы не только и не столько Тегу.

Она обращается ко мне!

— Эти Досточтимые Матроны, как они сами себя называют, — заговорила Тараза, — сочетают сексуальный экстаз и поклонение. Я сомневаюсь, что они сознают опасность такого подхода.

Одраде открыла глаза и посмотрела на Верховную Мать. Тараза уставила неподвижный взор в Тега. Лицо совершенно бесстрастно, но глаза горят силой убеждения — она явно хочет, чтобы Тег понял что-то очень важное.

— Опасность, — повторила Тараза. — Большие массы людей часто безошибочно чувствуют свое единство. Такая масса может быть единой. Она способна действовать, как цельный организм.

— Так говорил Тиран, — вставил слово Тег.

— Тиран это показал! Он умел манипулировать Групповым Духом! Бывают времена, Майлс, когда выживание требует соединения с душой, а души, как тебе хорошо известно, всегда ищут выхода.

— Разве в наше время слияние с духом не вышло из моды? — спросйл Майлс. Одраде не понравился задиристый тон, каким была произнесена эта фраза. Она почувствовала, что в Таразе этот вопрос тоже возбудил гнев.

— Ты думаешь, что я говорю о религиозных течениях? — спросила Тараза, ее высокий голос стал жестким. — Мы же оба прекрасно понимаем, что любую религию можно создать! Я говорю об этих Досточтимых Матронах, которые, словно обезьяны, позаимствовали некоторые наши приемы, не понимая их глубинного смысла. Они осмелились поставить себя на алтарь поклонения!

— То есть сделали то, чего всегда избегали Бене Гессерит, — сказал Майлс. — Моя мать говорила, что последователи веры и те, за кем они следуют, связаны и объединены верой.

— И их можно разделить!

Одраде заметила, что Майлс переключился в режим ментата, глаза потеряли выражение, лицо стало безжизненным. Теперь замысел Таразы стал ей совершенно ясен. Ментат продвигается вперед, как римлянин, управляющий колесницей, — ноги стоят на разных конях упряжки. Каждая нога покоится на отличной от другой реальности, но поиск смыслового рисунка побуждает ментата двигаться вперед. Он скачет к смыслу на разных реальностях, чтобы достичь единой цели.

Тег заговорил типичным задумчивым, лишенным всякого выражения тоном работающего ментата:

— Для того чтобы добиться победы в битве, надо разделить силы.

Тараза испустила вздох, полный почти ощутимого удовольствия.

— Инфраструктура зависимости, — сказала она. — Эти женщины из Рассеяния должны руководить раздробленными силами, каждая из частей при этом будет добиваться лидерства. Тот офицер на транспорте Гильдии говорил о своих подопечных Досточтимых Матронах одновременно с благоговением и ненавистью. Я уверена, что ты тоже понял это по его голосу, Майлс. Я знаю, насколько хорошо учила тебя твоя мать.

— Да, я слышал это, — Тег внимательно слушал слова Таразы. То же самое делала и Одраде.

— Зависимость, — задумчиво произнесла Тараза, — какой она может быть простой и какой сложной. Возьмем для примера кариес зубов.

— Кариес зубов? — потрясенно спросил Тег, отвлеченный от размышлений ментата. Одраде, видя это, поняла, что реакция была именно такой, на которую рассчитывала Верховная Мать. Тараза очень умело играла своим башаром-ментатом.

Я должна видеть это и учиться, подумала Одраде.

— Кариес зубов, — повторила Тараза. — Простая имплантация при рождении избавляет большинство людей от этого бича человечества. Однако мы должны каждый день чистить зубы и ухаживать за ними другими способами. Приспособления, которые мы для этого используем, стали обыденной частью нашей повседневной жизни. Но надо иметь в виду, что приспособления, материалы, из которых они сделаны, стоматологи и врачи Сукк — все это сложная паутина взаимно переплетенных отношений.

— Ментату не следует объяснять сложность взаимоотношений, — проговорил Майлс. Однако в его голосе явно угадывалось любопытство, смешанное с негодованием.

— Это так, — согласилась с Тегом Тараза. — Разбираться в этом — естественная среда для процессов мышления ментата.

— Тогда зачем вы все это так усердно пережевываете?

— Ментат, оцени все то, что ты увидел в Досточтимых Матронах и скажи: в чем изъян их подхода?

Тег ответил без колебаний:

— Они могут выжить только в том случае, если будут усиливать зависимость тех, кто поддерживает их. Но зависимость приведет их в тупик, ведущий в никуда.

— Точно. Но в чем заключается опасность?

— Они могут увести с собой большую часть человечества.

— В этом состояла главная проблема Тирана, Майлс. Я уверена, что он сознавал это. А теперь выслушай меня со всем возможным вниманием. И ты тоже, Дар. — Тараза посмотрела в глаза Одраде. — Слушайте меня оба. Мы, Бене Гессерит, внесли в поток человеческой жизни очень мощные… элементы. Может тем не менее образоваться затор, и Матроны могут способствовать этому. И мы…

Лихтер снова начало бросать из стороны в сторону. Разговор стал невозможен из-за сильной болтанки и оглушительного рева двигателей. Когда все стихло, Тараза, возвысив голос, снова заговорила:

— Если мы останемся живы после этого ужасного полета и благополучно вернемся на Гамму, то ты должен будешь работать бок о бок с Дар, Майлс. Ты уже видела манифест Атрейдесов. Она тебе все расскажет и подготовит тебя. Это все.

Тег обернулся и посмотрел на Одраде. Ее черты снова всколыхнули память: она удивительно похожа на Луциллу, но воспоминание касалось не Луциллы, а кого-то еще. Он отбросил ненужные мысли. Манифест Атрейдесов? Он читал его, так как Тараза прислала его вместе с инструкциями. Подготовить меня? Но к чему?

Одраде прочла этот немой вопрос в глазах Тега. Теперь она поняла движущие мотивы Таразы. Приказ Верховной Матери обрел иной смысл, так же как и слова Манифеста Атрейдесов.

«Поскольку вселенная творится с участием сознания, постольку люди, обладающие предзнанием, несут эту творческую способность к высочайшим вершинам. Эта сила осталась непонятой, сила, которой обладал бастард Атрейдесов, сила, которую он передал своему сыну, Тирану».

Одраде знала эти слова, как может знать их только автор, но сейчас они прозвучали в ее мозгу так, словно она впервые их слышала.

Будь ты проклята, Тар! — подумала Одраде. Что будет, если ты ошиблась?

Глава 14

На количественном уровне нашу вселенную можно рассматривать как место, отличающееся большой неопределенностью, и предсказуемость поведения которого является статистической, при условии, что вы оперируете достаточно большими числами. Между этой вселенной и другой, в которой прохождение планеты в данном месте можно предсказать с точностью до пикосекунды, имеется пространство, в котором действуют силы совершенно иного рода. Для этой промежуточной вселенной, в каковой и протекает наша повседневная жизнь, определяющей силой является то, во что мы верим. Ваша вера разворачивает и определяет порядок развертывания повседневных событий. Если подавляющее большинство из нас верит в одно и то же, то можно создать совершенно новый порядок вещей. Структура веры создает сито, просеиваясь сквозь которое, хаос превращается в порядок.

Анализ Тирана, файл Таразы: архивы Бене Гессерит

Тег вернулся на Гамму с корабля Гильдии в полном смятении. Вступив на черную брусчатку частной посадочной полосы Убежища, он огляделся, словно увидел это место впервые. Почти полдень. Как мало времени прошло, и как сильно все изменилось.

До какой степени дойдет Бене Гессерит в своем стремлении внедрить сущностный урок? Тараза отвлекла его от знакомых процессов мышления ментата. Он чувствовал, что все, что произошло на корабле Гильдии, было отрежиссировано специально для него. От предсказуемости дальнейшего Тега охватила дрожь. Как странно выглядела Гамму, когда через охраняемую зону Тег вступил в ячейку входа.

Майлс видел много планет, знал, как живут на них люди, и понимал, каким образом природа той или иной планеты отражается на образе жизни ее обитателей. Некоторые планеты обращались вокруг больших желтых солнц, которые, находясь вблизи, одаривали людей теплом, а те, в свою очередь, отличались предприимчивостью, теплотой и развитием. Были планеты, солнца которых находились далеко, слабо мерцая с темного неба. На таких планетах было очень мало тепла и жизнь была суровой и холодной. В промежутке было много вариаций — как внешних, так и внутренних. Гамму обращалась вокруг желто-зеленой звезды, день состоял из 31,27 стандартных часа, а год из 2,6 стандартных года. Только сегодня утром Тег полагал, что неплохо понял, что такое Гамму.

Когда Харконнены были вынуждены покинуть эту планету, явились колонисты из Данианской группы и назвали эту планету по имени, предложенному Халлеком при Великом Переименовании. В те дни колонисты называли себя каладанцами, но потом название сократилось по моде позднейших тысячелетий.

Тег остановился возле покрытого защитной плиткой перехода, ведущего с взлетной полосы в Убежище. Тараза и ее свита шли позади. Он видел, что Тараза очень оживленно беседует о чем-то с Одраде.

Манифест Атрейдесов, подумал он.

Даже здесь, на Гамму, немногие признавали родство с Харконненами или Атрейдесами, хотя генотип проявлялся весьма очевидно, особенно доминантные черты Атрейдесов — эти длинные, острые носы, высокие лбы и чувственные губы… Очень часто эти черты проявлялись раздельно — один с длинным носом, другой с проницательными глазами, третьи вообще представляли собой невероятную смесь. Иногда, однако, все эти черты можно было встретить у одного носителя. Тогда в глазах можно было прочесть гордое осознание и внутреннее знание:

Я — один из них!

Уроженцы Гамму узнавали таких людей сразу и уступали им дорогу, правда, явно не обозначая причину.

Основу же генотипа Гамму составляло наследие Харконненов — эту генетическую линию можно было проследить вплоть до греков, патанцев и мамлюков — этих теней древнейшей истории, о которой знали только профессиональные историки и воспитанники Бене Гессерит.

Тараза и ее свита поравнялись с Тегом. Он услышал, как Верховная Мать говорит Одраде:

— Ты должна рассказать все это Майлсу.

Очень хорошо, она мне все расскажет, подумал Тег. Он отвернулся и повел группу мимо стражи под колоннами в переход в само Убежище.

Черт бы побрал этих Бене Гессерит! — подумал он. Что они вообще делают тут на Гамму?

На этой планете многое говорило о незримом присутствии Бене Гессерит. Люди носили на себе отпечаток целенаправленного возвратногоскрещивания. Здесь и там бросались в глаза соблазнительные взгляды, особенно у женщин.

Тег машинально отдал честь капитану гвардии, продолжая думать о своем. Да, соблазнительные глаза. Он заметил их сразу, как только прибыл на Гамму воспитывать гхола и убедился в этом во время первой же инспекционной поездки по планете. Он вглядывался в лица и вспоминал слова, которые много раз повторял ему старый верный Патрин:

— У вас взгляд истинного уроженца Гамму, башар.

Соблазнительные глаза! Они были у женщины капитана, отдавшей ему честь. Это было то общее, что связывало воедино и ее, и Луциллу, и Одраде. Очень немногие придают в соблазнении большую роль глазам, подумал Тег. Для того чтобы целиком сосредоточиться на этом пункте, надо иметь выучку Бене Гессерит. Большая грудь у женщин и мощные чресла у мужчин конечно очень важны для сексуального обольщения, но если исключить глаза, то все остальное может не иметь никакой ценности. Самое главное — глаза. Ты можешь буквально утонуть в глазах и перестанешь соображать что-либо до того момента, когда твой член окажется во влагалище.

Он заметил глаза Луциллы сразу же по прибытии и опасался заглядывать в них. Не было никаких сомнений в том, с какой целью Община использовала ее таланты!

Вот и сама Луцилла, ожидающая их возле проходной у камеры очистки. Она дала ему знак рукой, означавший, что с гхола все в порядке. Тег облегченно вздохнул, наблюдая за встречей Луциллы и Одраде. Несмотря на разницу в возрасте, две женщины были необычайно похожи. У них была разная комплекция — Луцилла выглядела более тяжеловесно по сравнению с легкой и стройной Одраде.

К Тегу подошла капитан гвардии с соблазнительными глазами и встала рядом.

— Швандью только что узнала, кого вы привезли с собой, — сказала она, указывая на Таразу. — Ах, вот и она сама.

Швандью вышла из лифта и направилась к Таразе, одарив Тега горящим ненавистью взглядом.

Тараза хотела преподнести тебе сюрприз, подумал он. И мы все знаем зачем.

— Похоже, ты не очень рада меня видеть, — сказала Тараза, обращаясь к Швандью.

— Я просто очень удивлена, Верховная Мать, — ответила Швандью, — у меня и в мыслях не было, что вы приедете.

Она снова взглянула на Тега — глаза ее источали яд.

Одраде и Луцилла перестали изучающе рассматривать друг друга.

— Я, конечно, слышала о вас, — сказала Одраде, — но это всегда так неожиданно — встретиться лицом к лицу с человеком, о котором много знаешь понаслышке.

— Я тебя предупреждала, — произнесла Тараза.

— Какие будут распоряжения, Верховная Мать? — спросила Швандью. Это было равносильно прямому вопросу о цели приезда Таразы.

— Мне надо поговорить с Луциллой наедине, — ответила Верховная.

— У меня приготовлены для вас апартаменты, — доложила Швандыо.

— Не беспокойтесь, — ответила Тараза, — я не собираюсь оставаться здесь. Майлс уже договорился насчет транспорта. Дела обязывают меня срочно вернуться в Капитул. Мы с Луциллой переговорим во внутреннем дворе.

Тараза коснулась пальцем щеки.

— Да, кстати, я хотела бы посмотреть, как ведет себя наш гхола, когда думает, что за ним не наблюдают. Думаю, Луцилла сможет это устроить?

— Когда он остается один, то начинает усиленно упражняться, — сказала Луцилла, когда они с Таразой направились к лифту.

Тег обернулся к Одраде, попутно отметив, что Швандью по-прежнему смотрит на него с яростью во взгляде. Она даже не пыталась скрыть свою ненависть.

Интересно, подумал Тег, Луцилла сестра или дочь Одраде? За таким невероятным сходством, вдруг пришло в голову Тега, могло скрываться целенаправленное действие Бене Гессерит. Да, конечно, ведь Луцилла импринтер!

Швандью между тем смирила свой гнев и взяла себя в руки. Она с любопытством взглянула на Одраде.

— Я как раз собралась пообедать, Сестра, — сказала она. — Не хотите составить мне компанию?

— Мне надо поговорить с глазу на глаз с башаром, — сказала Одраде. — Если можно, я предпочла бы сделать это здесь. Я не хочу, чтобы меня видел гхола.

Швандью скорчила недовольную гримасу, не пытаясь скрыть свое разочарование в Одраде. Они там, в Капитуле, знают, в чем заключается верность! Но никто… никто (!) из них не в состоянии убрать ее с этого наблюдательного поста. У оппозиции есть свои права!

Ее мысли были ясны даже Тегу. Он заметил напряженную спину Швандью, когда она покинула площадку, оставив его наедине с Одраде.

— Очень плохо, когда Сестры начинают выступать друг против друга, — заметила Одраде.

Тег подал знак капитану, приказав ей очистить место от посторонних. Одни, сказала себе Одраде. Такие вещи можно решать только наедине.

Словно прочитав ее мысли, Тег сказал:

— Это мое секретное место. Сюда не может проникнуть ни один шпион. Никто не сможет за нами следить.

— Я тоже подумала об этом, — сказала Одраде.

— Наверху у нас есть специальная комната. Там есть даже кресла-собаки, если вы предпочитаете их.

— Я ненавижу, когда она пытаются покачать, — ответила она. — Мы не могли бы поговорить здесь?

Она коснулась плеча Тега.

— Может быть, немного пройдемся? У меня все тело занемело от сидения в корабле.

— Так что вы собираетесь мне сказать? — спросил он, когда они не спеша пошли по дорожке.

— Моя память больше не подвергается селективной фильтрации, — ответила она. — Она вся в моем распоряжении. Естественно, только женская память.

— Вот как? — Тег сжал губы. Это была не та увертюра, которой он ожидал. Одраде при первом же сближении постарается взять с него как можно больше. Отдавать она не собирается.

— Тараза говорит, что вы читали манифест Атрейдесов. Хорошо. Значит, вы понимаете, что он испортит настроение обитателям многих домов.

— Швандью уже сделала его предметом своей гневной филиппики против «вас, Атрейдесов».

Одраде значительно посмотрела на Тега. Все рапорты говорили о том, что Тег был внушительной фигурой. Впрочем, теперь она видела это и сама.

— Мы оба Атрейдесы — вы и я, — сказала она.

Тег насторожился.

— Ваша мать рассказала вам об этом, когда вы после окончания школы первой ступени вернулись в Лерней, — начала Одраде.

Тег остановился и посмотрел на женщину. Откуда она может это знать? Насколько он знал, никаких его встреч с Дарви Одраде никогда не было. Он не мог встречаться с ней раньше. Был ли он сам предметом специального обсуждения в Капитуле Общины Сестер? Он промолчал, вынуждая ее продолжать разговор.

— Я напомню разговор, который состоялся между мужчиной и моей биологической матерью, — сказала Одраде. — Они лежат в постели, и мужчина говорит: «Я успел стать отцом нескольких детей, прежде чем научился избегать тесных уз Бене Гессерит, после этого я снова смог считать себя свободным вступать куда мне угодно и сражаться за то, за что хочу я».

Тег даже не пытался скрыть свое удивление. Это были его собственные слова! Память ментата подсказала ему, что Одраде воспроизвела их с точностью записывающего устройства, сохранив даже исходные интонации!

— Мне продолжить? — спросила она. — Извольте. Мужчина говорит: «Конечно, это было до того, как меня послали учиться в школу ментатов. Она на многое открыла мне глаза! Оказалось, что я всегда был в поле зрения Общины Сестер! Я никогда не был свободным агентом».

— Даже тогда, когда произносил эти слова, — проговорил Тег.

— Именно так, — она взяла его за локоть, идя рядом с ним. — Все дети, которых ты зачал, принадлежали Бене Гессерит. Сестры не могли допустить, чтобы наши гены попали в дикий генетический пул.

— Даже если бы мое тело скормили Шайтану, гены все равно остались бы в распоряжении Бене Гессерит.

— В моем распоряжении, — поправила его Одраде, — ведь я — твоя дочь.

Он снова заставил ее остановиться.

— Я думаю, ты знаешь, кто была моя мать, — сказала она, предостерегающе подняв руку. — Имена произносить не обязательно.

Тег внимательно вгляделся в черты Одраде. Да, черты матери и дочери совпадают. Но что можно сказать о Луцилле?

Словно прочитав его мысли, Одраде сказала:

— Луцилла произошла от параллельной линии скрещивания. Замечательно, не правда ли, каких результатов можно добиться целенаправленной селекцией?

Тег откашлялся. Он не чувствовал никакой эмоциональной привязанности к своей невесть откуда взявшейся дочери. Прежде всего его внимания требовали ее слова и сигналы о ее задаче, которую она призвана здесь выполнить.

— Это не случайный разговор, — сказал он. — Это все, что ты должна была мне открыть? Мне помнится, что Верховная Мать сказала…

— Да, есть еще кое-что, — согласилась Одраде. — Что касается манифеста, то его автор — я. Да, да, это я написала его. Я написала его по поручению Таразы и следуя ее подробным инструкциям.

Тег оглядел зал, словно опасаясь подслушивания, и заговорил, понизив голос почти до шепота:

— Тлейлаксианцы распространили его по всему миру!

— Именно на это мы и надеялись.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? Тараза сказала, что ты должна подготовить меня к…

— Скоро наступит время, когда ты должен будешь знать нашу цель. Это идея Таразы: она считает, что в тот момент ты должен будешь самостоятельно принять решение, то есть действительно стать свободным агентом.

Говоря это, Одраде увидела, что глаза Майлса подернулись дымкой размышляющего ментата.

Тег глубоко вздохнул. Зависимость и ключевые бревна! Чувство ментата подсказывало ему очертания какого-то гигантского паттерна, суть которого была ему недоступна из-за недостатка данных. Не было даже мимолетных сомнений в том, что все эти откровения вызваны отнюдь не чувством дочерней привязанности. Во всех воспитанницах Бене Гессерит преобладали черты склонности к основательности, догматизму и ритуалам. Одраде — его дочь из какой-то прошлой, почти забытой жизни, она была настоящей воплощенной Преподобной Матерью, полностью контролирующей свои мышцы и нервы и обладающей всей полнотой памяти своих предков по женской линии! Она была особью совершенно особого рода! Она знала о таких способах насилия, о каких не подозревает подавляющее большинство рода человеческого. Но это поразительное сходство, глубинная сущность все же оставались, и ментат всегда это видел.

Чего она хочет?

Подтверждения его отцовства? Она и так уже получила почти все доказательства, в которых нуждалась.

Наблюдая сейчас, как она ждет, когда он разберется со своими мыслями, он думал, что недалеки от истины те, кто утверждает, что Преподобные Матери уже не вполне принадлежат к человеческой расе. Они находятся где-то вне потока обычной жизни, может быть, следуют параллельным курсом, иногда ныряют в этот поток для достижения своих целей, но всегда отстраняются от остального человечества. Они всегда отстраняются. Это было идентификационной картой любой Преподобной Матери, их сущностью, которая сближала их с Тираном в гораздо большей степени, чем с людьми, от которых они когда-то произошли.

Манипулирование. Вот их отличительная особенность. Они манипулируют всем и вся.

— Итак, я должен быть глазами Бене Гессерит, — сказал Тег. — Тараза хочет, чтобы я за всех вас принимал человеческие решения.

Одраде была явно довольна исходом разговора и сильно сжала руку Майлса.

— Какой у меня замечательный отец!

— У тебя и в самом деле есть отец? — спросил он и рассказал ей, что он думает по поводу отчужденности Бене Гессерит от рода человеческого.

— Отчужденность от рода человеческого? — повторила она. — Какая любопытная мысль. Гильд-навигаторы тоже не принадлежат к человеческой расе?

Он задумался. Гильд-навигаторы тоже отклонились в своем развитии от общепринятых человеческих форм. Они рождаются в космосе, всю жизнь проводят в кораблях, наполненных меланжевым газом, и от этого в их телах развиваются нарушения — изуродованные конечности, смещенные органы. Но до того момента, когда навигатор вступает на свой профессиональный путь, он вполне может зачать нормального ребенка. Это было доказано. Они действительно теряют человеческий облик, но совсем не так, как Сестры Бене Гессерит.

— Навигаторы не являются вашими ментальными родственниками, — сказал он. — Они мыслят, как люди. Управление космическим кораблем даже с помощью предзнания для того, чтобы отыскать верный путь, не чуждо человеческому паттерну мышления.

— Ты не приемлешь наш паттерн?

— Приемлю, насколько это возможно, но в некоторых вещах вы выходите за рамки исходного большого паттерна. Мне кажется, что иногда вы совершенно сознательно заставляете вести себя подобно людям. Именно поэтому ты сейчас держишь меня за руку, словно ты и в самом деле моя дочь.

— Я действительно твоя дочь, но я удивлена тем, что ты так мало думаешь о нас.

— Совсем напротив: я стою здесь и преклоняюсь перед тобой.

— Перед своей собственной дочерью?

— Как перед любой Преподобной Матерью.

— Ты полагаешь, что я существую только для того, чтобы манипулировать менее значительными людьми?

— Я думаю, что вы больше не испытываете настоящих человеческих чувств. В вас существует какой-то провал, вам чего-то недостает, у вас что-то отнято. Ты больше не одна из нас.

— Спасибо, — сказала Одраде. — Тараза предупреждала, что ты, не колеблясь, скажешь мне правду, но теперь я убедилась в этом сама.

— Для чего вы приготовили меня?

— Ты узнаешь об этом, когда оно произойдет; это все, что я могу сказать… все, что мне позволено сказать.

Опять манипулирование! — подумал он. Будь они прокляты!

Одраде откашлялась, прочистив горло. Казалось, она хотела сказать что-то еще, но промолчала, снова взяла отца под руку и повела его к выходу из зала.

Хотя она заранее знала, как Тег отреагирует на ее откровение, ей все равно было больно от его слов и мыслей. Она хотела сказать ему, что как раз она — одна из немногих, кто сохранил способность мыслить и чувствовать по-человечески, но в целом его суждение о Бене Гессерит было верным.

Нас научили отвергать любовь. Мы умеем симулировать ее, но каждая из нас может мгновенно разрушить ее.

Позади них раздался какой-то звук. Они остановились и обернулись. Из малого лифта вышли Луцилла и Тараза, спокойно обмениваясь впечатлениями о гхола.

— Ты абсолютно права, что обращаешься с ним, как с Сестрой, — говорила Тараза.

Тег слышал это, но не стал комментировать, ожидая приближения двух женщин.

Он знает, подумала Одраде. Он не станет спрашивать меня о моей биологической матери. Не было связи, не было настоящего импринтинга. Да, он знает.

Одраде закрыла глаза и перед ее мысленным взором возникла огромная картина, висевшая в утреннем кабинете Таразы. Картина была защищена герметической иксианской рамой и покрыта невидимым стеклом. Она часто становилась перед картиной и каждый раз ей казалось, что стоит только протянуть руку и коснешься древнего холста, покрытого новейшим иксианским материалом.

Домики Кордевиля.

Название картины, данное ей художником, и имя самого художника значились на полированной дощечке, привинченной к нижнему краю рамы: Винсент Ван Гог.

Вещь была датирована временем столь древним, что лишь редчайшие остатки его в виде каких-то материальных памятников, подобных этой картине, дошли до нового времени сквозь века и тысячелетия. Одраде не раз силилась представить себе цепь событий, которые привели к появлению чудом сохранившейся картины в кабинете Таразы.

Иксианцы славились своим мастерством в области сохранения и реставрации древностей. Зритель мог нажать на темное пятно в нижнем левом углу рамы и его сразу поглощало зрелище человеческого гения, гения не только художника — автора картины, но и того иксианца, который сохранил его работу. Это имя тоже значилось на раме — Мартин Буро. Как только человеческий палец касался пятна, тотчас же включался сенсорный проектор, который показывал изумленному зрителю весь процесс восстановления картины. Буро реставрировал не только картину, но и самого художника, который сотворил это чудо, он воссоздал чувства Ван Гога, которые тот испытывал, когда творил. Можно было проследить нанесение каждого мазка кисти, отражавшего настроение и состояние души художника.

Одраде несколько раз смотрела все это чудесное представление от начала до конца. После этих просмотров ей казалось, что она сама смогла бы написать это полотно.

Она поняла, почему это воспоминание охватило ее сразу после обвинений Тега, поняла она и то, почему это древнее произведение так очаровало ее. Во время показа творения она чувствовала себя человеком, сознавая, что домики были местом, где некогда жили реальные люди, что то была живая цепь, остановленная на мгновение сумасшедшим Винсентом для того, чтобы выразить на холсте себя.

Луцилла и Тараза остановились в двух шагах от Одраде и Тега. От Таразы отчетливо пахло чесноком.

— Мы немного перекусили, — сказала Тараза. — Может быть, ты тоже хочешь поесть?

Вопрос был задан как нельзя более некстати. Одраде высвободила руку из руки Тега, быстро отвернулась и отерла глаза. Когда она снова повернулась к Тегу, то увидела в его взгляде удивление. Да, да, мысленно сказала она ему, это настоящие слезы!

— Мне кажется, что мы сделали здесь все, что было в наших силах, — сказала Тараза. — Тебе пора отправляться на Ракис, Дар.

— Давно пора, — ответила Одраде.

Глава 15

Жизнь сама по себе не изобретает способов своего поддержания, она не может быть источником достойных взаимоотношений до тех пор, пока каждый из нас не преисполнится решимости вдохнуть в нее эти качества.

Ченоу: «Беседы с Лето II»

Хедли Туэк, Верховный Священник Разделенного Бога, постепенно проникался все большей и большей ненавистью к Стиросу. Хотя последний был слишком стар, чтобы самому претендовать на кресло Верховного, у него были сыновья, внуки и многочисленные племянники. Стирос перенес свои личные амбиции на свое семейство. Какой циничный человек этот Стирос. Он представлял мощную клику священства, так называемое «научное сообщество» — чье влияние было малозаметным, но всепроникающим. Эта группа опасно клонилась к ереси.

Туэк напомнил себе, что не один Верховный Священник временами исчезал в Пустыне из-за нелепых стечений обстоятельств. Несчастные случаи. Стирос и его клика вполне могли быть организаторами таких «случаев».

В Кине наступил полдень. Раздосадованный Стирос только что покинул резиденцию Верховного Священника. Хитрый старик настаивал на том, чтобы Туэк лично отправился в Пустыню, чтобы наблюдать за общением Шианы с червем. Подозрительный Туэк отклонил это предложение.

Последовал странный спор, полный недомолвок и туманных намеков на поведение Шианы и словесных выпадов в адрес Бене Гессерит. Стирос всегда довольно настороженно относился к Общине Сестер и сразу невзлюбил нового коменданта Убежища на Ракисе, эту… как бишь ее? Ах да, Одраде. Странное имя, да и вообще, эти Сестры частенько выбирают себе очень странные имена. Такая уж у них привилегия. Конечно, Бог сам никогда не выражал своего отрицательного отношения к Бене Гессерит. Против отдельных Сестер — да, такое бывало, но в целом Община Сестер всегда разделяла Божий взгляд на мир и его устройство.

Туэку очень не нравилось, как Стирос говорил о Шиане. Слишком цинично. Верховный заставил Стироса замолчать с помощью слов Бога, которые пришли от Него самого в Святилище на высокий алтарь с изображением Разделенного Бога. С того места, где между двумя колоннами постоянно курилась меланжа, Туэк имел возможность непосредственно общаться с Богом, получая от него указания. Туэк знал, что с этого месте его слова доходят прямо до Бога.

— Бог воздействует на нас с помощью современной Сионы, — сказал Туэк Стиросу, видя, как на лице старика отразилась растерянность. — Шиана — это живое напоминание о Сионе, живом человеческом инструменте, который переносит Его в настоящее Разделение.

Стирос пришел в ярость и высказал все, что он никогда не посмел бы повторить в присутствии остальных членов Совета. Но ярость копилась годами — Стирос слишком давно знал Туэка.

— Я говорю тебе, что она сидит здесь, окруженная взрослыми, которые стремятся угодить ей и…

— И Богу, — Туэк не мог допустить, чтобы это слово употребили всуе.

Склонившись к Верховному Священнику, Стирос злобно хрипел:

— Она находится в центре системы образования, которая функционирует с единственной целью: удовлетворить все ее запросы, которые только можно вообразить. Мы ни в чем ей не отказываем!

— И не должны.

Было такое впечатление, что Туэк вообще ничего не сказал. Стироса понесло.

— Кания снабдила ее записями из Дар-эс-Балата!

— Я — Книга Судьбы, — Туэк процитировал слова самого Бога, обнаруженные в записях Дар-эс-Балата.

— Вот именно, и она внимает каждому слову!

— Но почему это так тебя беспокоит? — как можно спокойнее спросил Туэк.

— Это не мы испытываем ее знание. Она испытывает наше!

— Должно быть, так угодно Богу.

Глаза Стироса сверкнули неописуемым гневом. Туэк, видя это, спокойно ждал, когда Стирос утишит свою злость и выскажет новые аргументы. Основания для таких аргументов было больше чем достаточно — это Туэк сознавал и не собирался отрицать. Главное — это толкование аргументов. Но главным толкователем может быть только Верховный Священник. Несмотря на своеобразный взгляд священства на историю (а может быть, благодаря ему), жрецы хорошо знали, каким образом Бог обосновался на Ракисе. В распоряжении священников был Дар-эс-Балат и все, что там нашли археологи. Там находилось первое в истории хранилище-невидимка. В течение тысячелетий, пока Шаи-Хулуд превращал цветущий Арракис в пустынный Ракис, сокровища Дарэс-Балата ждали своего часа в глубине песков. В этом Святом Хранилище священники нашли живой голос Бога, его запечатленные слова и даже голографические снимки. Все получило свое объяснение, и теперь священники знали, что пустынная поверхность Ракиса воспроизвела тот ландшафт, который существовал на планете с времен Творения, в те времена, когда Арракис был единственным источником Священной Пряности во вселенной.

— Она задает много вопросов о Святом семействе, — продолжал Стирос. — Зачем она спрашивает о…

— Она проверяет нас. Отводим ли мы Им должные места? Преподобная Мать Джессика, сын ее Муад'Диб и его сын Лето II — это Святой Небесный Триумвират.

— Лето III, — буркнул Стирос. — Что-то все молчат о том Лето, который пал от рук сардаукаров. Что надо говорить о нем?

— Осторожно, Стирос, — предостерегающе произнес Туэк. — Ты же знаешь, что мой прапрадед обсуждал этот вопрос, сидя в этом же кресле. Наш Разделенный Бог перевоплотился лишь одной своей частью, чтобы взойти на небеса. Та часть стала навеки безымянной, в то время как сущность Бога остается вовеки нетленной.

— О?

— В голосе старика слышался ужасный цинизм. Слова Стироса богохульственно звучали в воздухе, напоенном курениями, взывая к немедленному возмездию.

— Тогда зачем она спрашивает, каким образом наш Лето превратился в Разделенного Бога? — не унимался Стирос.

Стирос ставит под сомнение Священный Метаморфоз? Туэк был потрясен.

— Настанет время, и она просветит нас, — сказал он.

— Наши неуклюжие объяснения вызывают у нее недовольство, — с нескрываемым сарказмом заметил старый священник.

— Ты заходишь слишком далеко, Стирос!

— В самом деле? Ты думаешь, что просвещением можно назвать ее вопрос о том, каким образом песчаные форели инкапсулировали всю воду и снова превратили Ракис в пустыню.

Туэк попытался сдержать рвущийся наружу гнев. Стирос действительно представлял могущественную клику, но его тон и слова поднимали вопросы, на которые Верховные Священники уже давно ответили. Метаморфоз Лето II породил множество песчаных форелей, каждая из которых несла в себе частицу Его. От песчаных форелей к Разделенному Богу: такова была последовательность и ей поклонялись. Ставить эту последовательность под сомнение означало то же самое, что отрицать существование Бога.

— Ты сидишь здесь и ничего не делаешь! — возбужденно кричал Стирос. — А мы между тем пешки…

— Довольно! — Туэк услышал все, что хотел услышать в цинизме старика. Приняв вид оскорбленного достоинства, Туэк воспроизвел слова Бога.

— Твой'Господь знает, что в твоем сердце. Твой дух соблазняет тебя и выступает против тебя. Мне не нужны свидетельства. Ты не слушаешь свою душу, но вместо этого слушаешь свою ярость и свой гнев.

Стирос ушел в полной растерянности.

По зрелом размышлении Туэк оделся в белую, расшитую золотом и пурпуром одежду и направился к Шиане.

Девочка находилась в это время в саду на крыше храмового комплекса в обществе Кании и еще двух человек — молодого священника по имени Бальдик, личного помощника Туэка, и послушницы по имени Кипуна, поведение которой, по мнению Туэка, очень напоминало поведение Преподобной Матери из Бене Гессерит. Конечно, Община Сестер имела здесь своих шпионов, но Туэк не желал ничего знать об этом. Кипуна занималась физической подготовкой Шианы и между ними возникло товарищеское доверие, которое возбуждало ревность Кании. Но даже Кания не могла противиться распоряжениям Шианы.

Все четверо стояли возле каменной скамьи в тени вентиляционной башни. Кипуна держала девочку за руку и совершала какие-то манипуляции с ее пальцами. Туэк заметил, что Шиана заметно выросла. Шесть лет она живет в храме. Под одеждой обозначились выпуклости грудей. Стояла безветренная погода и от жары Туэку было тяжело дышать.

Он оглядел крышу, чтобы убедиться, что выполнены все его распоряжения по безопасности. Никто не может знать, откуда придет опасность. Четверо гвардейцев храма, хорошо вооруженные, хотя оружие было надежно спрятано под одеждой, несли службу, стоя во всех четырех углах сада. Парапет, окружавший сад, был высок, над его краем виднелись только головы охранников. Единственным зданием, превосходившим высотой храм, была башня ветровой ловушки Кина, которая располагалась в километре к западу от храма.

Несмотря на то что все меры безопасности были соблюдены, Туэк почувствовал какую-то опасность. Бог предупреждает его? Туэк все еще находился под тягостным впечатлением цинизма Стироса. Можно ли позволять Стиросу такое вольномыслие?

Шиана увидела приближающегося Туэка и прервала свои странные упражнения с пальцами, которые она выполняла под руководством Кипуны. Придав лицу выражение мудрого терпения, Шиана ждала, когда подойдет Верховный Священник, всем своим видом приказывая своему окружению следовать ее примеру.

Шиана нисколько не боялась Туэка. Больше того, она находила его довольно привлекательным, хотя многие его вопросы были путаными и неуклюжими. А какие он давал ответы! Совершенно случайно она открыла, что самым страшным для него вопросом был: «почему?».

Некоторые из молодых священников вслух трактовали этот вопрос приблизительно так: «Почему вы верите в это?» Шиана немедленно взяла на вооружение этот прием и каждый раз задавала вопрос именно в такой форме:

— Почему вы верите в это?

Туэк остановился в двух шагах от группы и поклонился.

— Здравствуй, Шиана.

Он несколько раз повернул голову — тесный воротник одежды тер ему шею. Солнце палило немилосердно, и Туэк от души удивился тому, что ребенок предпочитает проводить время здесь, на крыше, где жара ощущалась сильнее всего.

Шиана испытующе посмотрела на Туэка. Она знала, что такой взгляд приводит Верховного в замешательство.

Туэк нервно откашлялся. Каждый раз, сталкиваясь с таким взглядом, он думал: «Может быть, это Бог смотрит на меня ее глазами?»

— Сегодня Шиана спрашивала о Говорящих Рыбах, — сказала Кания.

— Это собственная Священная Армия Бога, — елейным тоном ответил Туэк.

— И все солдаты и офицеры были женщины? — спросила Шиана. Она задала вопрос таким тоном, словно не могла в это поверить. Для людей из низов ракисского общества само название Говорящие Рыбы было пустым звуком, неким термином, имевшим смысл во времена Великого Голода.

Она проверяет меня, подумал Туэк. Говорящие Рыбы. Современные носители этого звания имели на Ракисе одно шпионско-торговое представительство, где работали и мужчины, и женщины. Древнее предназначение не играло никакой роли в их теперешней деятельности. Как правило, они представляли интересы Икса.

— Мужчины всегда служили Говорящим Рыбам в качестве военных советников, — сказал Туэк, внимательно следя за реакцией Шианы.

— Тогда этими мужчинами всегда были Дунканы Айдахо, — вставила слово Кания.

— Да, конечно, это были Дунканы, — подтвердил Туэк, стараясь не морщиться. Эта женщина вечно его перебивает! Туэк не любил напоминаний об этом аспекте присутствия Бога на Ракисе. Повторное появление гхола и его положение в Священной Армии служили практически вечной индульгенцией для Бене Тлейлаксу. Нельзя было, однако, отрицать тот факт, что Говорящие Рыбы оберегали Дунканов, естественно, от лица Бога. Дунканы были священными, но это были люди особого рода. Бог самолично убивал некоторых из Дунканов, направляя их, естественно, сразу на небеса.

— Кипуна рассказывала мне о Бене Гессерит, — сказала Шиана.

Какой острый ум у этого дитя!

Туэк откашлялся, продемонстрировав свое двусмысленное отношение к Преподобным Матерям Бене Гессерит. Конечно, требовалось соблюдать определенный пиетет по отношению к «возлюбленным Господа» вроде блаженной Ченоу. Кроме того, первый из Верховных Священников создал историю о том, что Святая Хви Нори, невеста Бога, была Преподобной Матерью. Учитывая эти чрезвычайные обстоятельства, священники несли раздражавшую их ответственность перед Общиной Сестер, снабжая ее Пряностью по ценам в несколько раз ниже, чем тлейлаксианцы.

— Расскажите мне о Бене Гессерит, Хедли, — попросила Шиана самым бесхитростным тоном.

Туэк быстро взглянул на взрослых, стараясь понять, не смеются ли они над ним. Он не знал, как вести себя с Шианой, которая при всех назвала его по первому имени. С одной стороны, это было унижение, но с другой — девочка оказывала ему доверие такой интимностью.

Бог посылает мне тяжкие испытания, подумал Туэк.

— Преподобные Матери хорошие? — спросила Шиана.

Туэк вздохнул. Все записи говорят о том, что Бог берег своих Сестер. Слова Бога тщательно истолковывались и доставлялись для окончательного толкования Верховному Священнику. Бог не позволил Общине угрожать своему Золотому Пути, это было совершенно ясно.

— Среди них очень много хороших, — ответил Туэк.

— Где находится ближайшая Преподобная Мать? — продолжала спрашивать Шиана.

— В посольстве Общины в Кине, — ответил Туэк.

— Вы ее знаете?

— В Убежище Бене Гессерит много Преподобных Матерей Бене Гессерит, — сказал Туэк.

— Что такое Убежище?

— Так они называют свой дом здесь, в Кине.

— Но одна Преподобная Мать должна быть главной, вы ее знаете?

— Я знал ее предшественницу — Тамалейн. Теперь там новый комендант — Преподобная Мать Одраде.

— Какое смешное имя.

Туэк тоже так думал, но сказал другое:

— Один из моих историков говорил мне, что это современная форма имени Атрейдес.

Шиана задумалась над этим. Атрейдес. Это та самая семейка, которая вызвала к жизни Шайтана. До Атрейдесов здесь были только фримены и Шаи-Хулуд. Устное Предание, которое продолжало существовать среди простого народа, несмотря на запреты священников, перечисляло родословные самых значительных людей Ракиса. Вечерами Шиана часто слышала эти имена в своей родной деревне.

«Муад'Диб породил Тирана».

«Тиран породил Шайтана».

Было не похоже, что Шиана собирается оспаривать слова Туэка. Сегодня он выглядел очень усталым. Шиана не стала утомлять его лишними вопросами.

— Приведите ко мне эту Преподобную Мать Одраде.

Кипуна, прикрыв руками лицо, злорадно усмехнулась.

Потрясенный Туэк отступил назад. Как отнестись к такой просьбе? Даже Верховные Священники Ракиса не распоряжаются Сестрами Бене Гессерит! Что будет, если Община откажет в просьбе? Может быть, предложить в обмен дар меланжи? Это будет расценено ими как слабость. Преподобные Матери умели торговаться! Не было больших мастеров поторговаться, чем Преподобные Матери с холодными глазами. Эта новая Мать — Одраде — выглядела в этом отношении хуже всех предыдущих.

Все эти мысли промелькнули в мозгу Туэка в одно мгновение.

В разговор вмешалась Кания, проявив при этом достаточный такт по отношению к Верховному Священнику.

— Может быть, Кипуна сможет передать Одраде наше приглашение?

Туэк метнул быстрый взгляд на молодую послушницу. Многие подозревали (и в их числе Кания), что Кипуна шпионит в пользу Бене Гессерит. Конечно, на Ракисе все шпионили в чью-то пользу. Улыбнувшись как можно лучезарнее, Туэк обратился к Кипуне.

— Вы знакомы с кем-нибудь из Преподобных Матерей, Кипуна?

— Некоторые из них мне известны, мой господин Верховный Священник, — ответила девушка.

По крайней мере она соблюдает формальные приличия!

— Отлично, — сказал Туэк, — так не соблаговолите ли вы передать любезное приглашение Шианы в посольство Общины Сестер?

— Я сделаю все, что в моих слабых силах, мой господин Верховный Священник.

— Я уверен, что вы это сделаете.

Кипуна с гордостью повернулась к Шиане — послушница была уверена, что справится с поручением. Просьбу Шианы было очень легко выполнить, тем более учитывая ту подготовку, которую Кипуна получила в Бене Гессерит. Кипуна улыбнулась и собралась заговорить, но в этот момент ее внимание привлекло какое-то движение в сорока метрах сзади от Шианы, у парапета. Что-то блеснуло в ярком солнечном свете. Что-то маленькое и…

Сдавленно вскрикнув, Кипуна схватила Шиану в охапку, передала ее Туэку и крикнула:

— Бегите!

С этими словами Кипуна бросилась к сверкнувшему невдалеке какому-то оптическому прибору, к которому тянулся тонкий провод шиги.

Когда-то в молодости Туэк неплохо играл в бэтбол. Он инстинктивно схватил Шиану, секунду поколебался, потом осознал, откуда исходит опасность. Сграбастав визжащую девочку, он бросился в открытую дверь башни по винтовой лестнице. Туэк услышал, как позади захлопнулась дверь и по лестнице застучали каблуки догонявшей его Кании.

— Что это? Что это? — кричала девочка, колотя кулачками в широкую грудь священника.

— Тише, Шиана, тише, — ласково уговаривал девочку Туэк, остановившись на первой площадке. Парашют и подвеска позволяли быстро спуститься в подвал здания. Кания остановилась позади Туэка, едва поместившись в тесном пространстве.

— Эта штука убила Кипуну и двоих охранников, — выдохнула Кания. — Отрежьте их! Я их видела. Боже, сохрани нас!

Мозг Туэка заработал быстро и четко. Парашют и подвески были встроены в специальные шурфы в стенах башни. И то и другое может быть выведено из строя злоумышленниками. Нападение на крыше могло быть лишь частью разветвленного заговора.

— Отпустите меня! — кричала Шиана. — Что случилось?

Туэк поставил девочку на пол, но продолжал крепко держать ее за руку. Он склонился к Шиане:

— Шиана, дорогая, кто-то пытался напасть на нас.

Рот девочки округлился в безмолвном крике.

— Они ранили Кипуну? — с трудом выговорила она.

Туэк посмотрел на дверь, ведущую на крышу. Кажется, слышен шум орнитоптера. Стирос! Заговорщики могли так легко увезти трех безоружных людей в Пустыню!

Кания наконец отдышалась.

— Я слышу орнитоптер, — сказала она. — Не пора ли нам убираться отсюда?

— Мы спустимся по лестнице, — приказал Туэк.

— Но…

— Делай, как я сказал!

Крепко держа за руку Шиану, Туэк двинулся вниз по лестнице, по направлению к следующей площадке. Кроме парашюта и подвески, с той площадки можно было попасть в огибающий зал. Оставалось всего несколько шагов до входа в апартаменты Шианы, когда-то его собственные апартаменты, но в этот момент Туэк снова заколебался.

— Что-то случилось на крыше, — прошептала Кания.

Туэк взглянул вниз, на притихшую в страхе девочку, ладони ее вспотели от волнения.

Да, на крыше творилось что-то невообразимое — шипели огнеметы, раздавались крики, топот множества ног. Распахнулась невидимая отсюда дверь на крышу. Туэк принял решение. Он рывком раскрыл дверь, ведущую в холл, и бросился туда, и тут же попал в окружение группы одетых в черное женщин. Осознав свое поражение, Туэк вдруг узнал одну из них. Одраде!

Кто — то вырвал Шиану из руки священника и переправил ее в гущу женщин. Прежде чем Туэк и Кания смогли произнести хотя бы слово, чьи-то руки заткнули им рты. Другие руки прижали их к стене. Несколько женщин выбежали из коридора на лестницу.

— Ребенок цел, а сейчас это самое важное, — прошептала Одраде и посмотрела в глаза Туэку. — Не вздумайте кричать.

Сильная рука перестала зажимать ему рот. Используя Голос, Одраде приказала:

— Расскажите, что произошло на крыше.

Туэк легко подчинился приказу без всяких возражений.

— Поисковый прибор тянул по крыше проволоку шиги. Он вполз на парапет. Кипуна увидела его и…

— Где Кипуна?

— Она мертва. Кания видела это, — и священник рассказал, как Кипуна храбро бросилась навстречу опасности.

Кипуна мертва! — подумала Одраде. Она подавила в себе гнев, вызванный этой потерей. Какая утрата! Можно восхищаться такой геройской смертью, но какая потеря! Общине всегда были нужны такие храбрость и преданность, но ей нужен был и генетический материал, который безвозвратно пропал по милости этих неуклюжих глупцов!

По знаку Одраде чья-то рука освободила рот Кании.

— Расскажи, что видела ты.

— Поисковый прибор захлестнул проволоку вокруг шеи Кипуны и… — Кания содрогнулась.

Наверху раздался глухой взрыв, потом все стихло. Одраде махнула рукой. Одетые в черное женщины встали вдоль круглой стены холла длинной цепочкой. Две молодые женщины с пронзительными живыми глазами остались возле Кании и Туэка. Шианы нигде не было видно.

— Где-то здесь находятся иксианцы, — сказала Одраде.

Туэк согласно кивнул. Эта страшная проволока…

— Куда вы увели ребенка? — спросил он.

— Мы защитим ее, будь спокоен, — ответила Одраде. Наклонив голову, она к чему-то прислушивалась.

Одетые в черное женщины вернулись, и одна из них что-то шепнула на ухо Одраде.

— Все кончено, — сказала она. — Пойдемте к Шиане.

Шиана сидела на мягких подушках кресла в главной комнате своей квартиры. Рядом с ней, охраняя девочку, стояли женщины в черном. Девочка, как показалось Туэку, вполне оправилась после нападения и бегства, но в глазах ее еще читались некоторое возбуждение и невысказанный вопрос. Внимание девочки было приковано к какому-то предмету справа от Туэка. Он остановился и повернул голову. Увидев этот предмет, он едва не задохнулся.

Странно скорчившееся мертвое тело мужчины лежало возле стены. Голова была вывернута вправо. В открытых глазах застыла пустота смерти.

Стирос!

Лохмотья одежды Стироса лежали рядом в полном беспорядке.

Туэк посмотрел на Одраде.

— Он был в этой одежде, — сказала женщина. — С иксианцами были лицеделы.

Священник попытался сглотнуть, настолько сухо стало у него в горле.

За спиной Туэка к телу Стироса проскользнула Кания. Туэк не мог видеть выражения ее лица, но ее присутствие напомнило ему, что между Стиросом и Канией что-то было много лет назад. Туэк инстинктивно встал между девочкой и мертвым телом.

Кания остановилась возле мертвеца только для того, чтобы пнуть его ногой…

— Я хотела только удостовериться, что он мертв, — сказала она.

Одраде оглядела своих товарищей.

— Уберите труп, — приказала она, потом перевела взгляд на Шиану. Наконец у нее появилась возможность лучше рассмотреть ребенка после того, как Сестры явились сюда, чтобы ликвидировать опасность нападения на крышу храмового комплекса.

Стоя за спиной Одраде, Туэк заговорил:

— Преподобная Мать, прошу вас, объясните мне…

Одраде ответила, не обернувшись:

— Позже.

Во взгляде Шианы мелькнула радость.

— Я так и думала, что вы — Преподобная Мать!

В ответ Одраде просто кивнула. Какое очаровательное дитя. Сейчас Одраде испытывала такое же ощущение, какое охватывало ее, когда она стояла перед древней картиной в кабинете Таразы. Тот огонь, который возникал в душе Одраде при рассматривании картины, загорелся и сейчас. Дикое вдохновение! Это было послание от сумасшедшего Ван Гога. Хаос, превращающийся в порядок. Разве это не часть кодекса Общины Сестер?

Это дитя — мой холст, подумала Одраде. Она почувствовала в руке покалывание, словно ее пальцев коснулась древняя кисть. Ноздри ощутили запах масла и красок.

— Оставьте меня наедине с Шианой, — приказала Одраде. — Выйдите все.

Туэк начал было протестовать, но замолчал, когда одна из женщин схватила его за рукав и потащила к выходу. Одраде посмотрела на священника горящим взглядом.

— Сестры Бене Гессерит служили вам и прежде, но на этот раз мы спасли ваши жизни.

Женщина снова потащила Туэка к выходу.

— Ответьте на его вопросы, но не здесь, — велела Одраде.

Кания шагнула к Преподобной Матери.

— Этот ребенок — мой…

— Уходи! — рявкнула Одраде во всю силу Голоса.

Кания застыла на месте.

— Вы едва не потеряли ее из-за горстки каких-то неумелых заговорщиков! — воскликнула Одраде, глядя на Канию горящим взглядом. — Мы подумаем, сможете ли вы в будущем общаться с Шианой.

Из глаз Кании потекли слезы, но Одраде была неумолима. Повернувшись, Кания вышла вместе с другими.

Одраде снова принялась внимательно изучать ребенка.

— Мы так долго ждали тебя, — сказала Преподобная Мать. Больше мы никогда не позволим этим дуракам потерять тебя.

Глава 16

Закон всегда выбирает определенную сторону в основании укрепляющей силы. Мораль и правовая красота имеют очень мало общего с ответом на вопрос: «Кто же забил гвоздь?»

Протоколы Совета Бене Гессерит, архивный номер ХОХ232

Сразу же по отбытии Таразы иее спутников с Гамму Тег с головой окунулся в работу. В Убежище пришлось ввести новый порядок соблюдения безопасности, при этом требовалось на пушечный выстрел не подпускать Швандью к гхола.

— Она может смотреть на все, что захочет, но не имеет права ни к чему прикасаться.

Несмотря на невероятную загруженность, Тег временами застывал на месте, уставившись в пространство невидящим взглядом. Спасение группы Таразы с корабля Гильдии и откровения Одраде не вписывались в классификацию данных, которую он создал для себя.

Зависимость… Ключевое бревно…

Тег сидел за своим рабочим столом, просматривая графики и расписания дежурств, когда на какое-то мгновение потерял всякую ориентацию в месте и времени. Потребовалась почти секунда, чтобы прийти в себя.

Утро. Тараза и ее свита отбыли два дня назад. Он остался один. Да, в этот день Патрин взял на себя обязанности по тренировке гхола, освободив Тега для принятия командирских решений.

Сейчас Тег воспринимал знакомый кабинет как совершенно чуждое себе пространство. Хотя, глядя на каждый элемент обстановки, он находил его знакомым. Вот консоль его персональных данных. Вот на спинке стула аккуратно висит его форменный китель. Он попытался переключиться в режим ментата, но ум сопротивлялся. Такого не случалось со времен обучения в школе.

Обучение в школе.

Тараза и Одраде заставили его в каком-то смысле вернуться к дням учения.

Аутотренинг.

Как о чем-то очень далеком, он вспомнил о давнем разговоре с Таразой. Как это было знакомо. Этот разговор тоже был здесь, надежно упрятанный в ловушку памяти.

Тогда он и Тараза чувствовали себя крайне измотанными после принятия решений по улаживанию кровавого конфликта — инцидента в Барандико. Для истории это была мелкая судорога, но тогда решение потребовало от них напряжения всех умственных и физических сил.

Тараза пригласила его в каюту своего корабля-невидимки после того, как на его борту было подписано соглашение о перемирии. Она говорила свободно, восхищаясь его прозорливости, умением использовать слабости сторон в поисках компромиссов.

Они не спали больше тридцати часов кряду, и Тег был просто счастлив посидеть в праздности и выпить густой коричневой жидкости из принесенного высокого стакана.

Тег сразу узнал запах, когда Тараза поднесла ему стакан. Это был прекрасный тонизирующий состав, которым Сестры Бене Гессерит редко угощали посторонних. Однако Тараза больше не считала его посторонним.

Запрокинув голову, Тег с наслаждением сделал глоток густого напитка, взглянув при этом на украшенный орнаментом потолок маленькой каюты. Это был старомодный корабль-невидимка, построенный в те времена, когда больше внимания уделяли декору — резным украшениям, барочным фигурам, вырезанным на каждой поверхности.

Вкус напитка вернул его во времена далекого детства, — то был крепкий настой меланжи…

— Моя мать всегда готовила для меня такой напиток после тяжелых физических упражнений, — сказал он, рассматривая стакан. Тег уже чувствовал, как по его телу разливается живительное успокаивающее тепло.

Тараза, взяв свой стакан, устроилась на собаке в противоположном углу, эти пушистые создания удивительно хорошо гармонировали с самой хозяйкой, делали ее удивительно знакомой. Для Тега Тараза припасла традиционное, обтянутое зеленой кожей кресло, но она видела, как он неприязненно посмотрел на собаку, и улыбнулась.

— О вкусах не спорят, Майлс, — она отхлебнула из своего стакана и вздохнула. — Боже, как это было тяжело, но мы хорошо сделали эту работу. Был момент, когда казалось, что все пойдет прахом.

Тег был тронут ее спокойствием. Никакой позы, никакой маски на лице, никакого намека на разницу в их положении в иерархии Бене Гессерит. Она была полна дружелюбия без всякого намека на желание соблазнить. Это было то, чем и казалось, — такими должны быть все встречи с Преподобными Матерями.

С некоторым воодушевлением Тег подумал, что научился читать сокровенные чувства Альмы Элвис Таразы, даже если она наденет маску.

— Твоя мать научила тебя большему, чем ей предписывалось, — сказала Тараза. — Мудрая женщина, но немножко еретичка. Кажется, сейчас наша селекция не приводит к появлению других экземпляров.

— Еретичка? — Тега охватило негодование.

— Это шутка для узкого круга Бене Гессерит, — сказала Тараза. — Мы должны с абсолютной точностью следовать приказам Верховной Матери. И мы так поступаем, за исключением тех случаев, когда не соглашаемся с этими приказами.

Тег улыбнулся и сделал еще один большой глоток.

— Странно, — снова заговорила Тараза, — но пока мы занимались этим маленьким конфликтом, я ловила себя на мысли о том, что относилась к тебе как к одной из наших Сестер.

Тег чувствовал, как питье согревает желудок. В ноздрях появился щекочущий запах. Он поставил пустой стакан на столик и сказал:

— Моя старшая дочь…

— Должно быть, это Димела. Ты должен отдать ее нам, Майлс.

— Это не мое решение.

— Но одно твое слово… — Тараза пожала плечами. — Ну ладно, что было, то прошло. Что с Димелой?

— Она часто думает, что я слишком похож на одну из вас.

— Слишком?

— Она очень верна мне, Верховная Мать. Она не понимает сути наших отношений и…

— А какие у нас отношения?

— Вы приказываете, а я подчиняюсь.

Тараза посмотрела на него поверх стакана. Потом поставила его на стол.

— Да, ты никогда не был еретиком, Майлс. Возможно, только изредка…

Он торопливо заговорил, стараясь отвлечь Таразу от подобных мыслей.

— Димела думает, что регулярное употребление меланжи делает людей похожими на вас.

Разве это так? Разве не странно, Майлс, что гериатрические отвары имеют столько побочных эффектов?

— Я не нахожу это странным.

— Ты, конечно, нет, — она осушила стакан и окончательно отставила его. — Я поняла, что отработанный мною путь удлинения человеческой жизни у некоторых людей, например, у тебя, привел к усилению способности понимать человеческую природу.

— Чем дольше живешь, тем больше наблюдаешь.

— Не думаю, что все так просто. Некоторые люди так и не обретают способности наблюдать. Для таких жизнь проходит, как некая данность. Они проявляют немного тупого упрямства и с яростью и негодованием отвергают все, что может вырвать их из фальшивой безмятежности.

— Мне никогда не удавалось составить приемлемый для меня баланс потребления Пряности, — сказал Тег, говоря о работе ментата по обработке данных.

Тараза кивнула. Очевидно, что она и сама сталкивалась с подобными трудностями.

— Мы — Сестры Общины придерживаемся одного пути в большей степени, чем ментаты, — сказала она. — У нас есть процедуры ухода с неправильного пути, но эта особенность остается.

— Наши предки в стародавние времена сталкивались с этой проблемой, — сказал он.

— До открытия Пряности все было по-другому, — ответила она.

— Но их жизнь была очень коротка.

— Пятьдесят, сто лет — нам кажется, что это не очень много, но…

— Они успевали сделать больше за более короткое время, как бы прессуя его.

— Иногда они становились просто фанатиками времени.

Сейчас она делится с ним впечатлениями от прогулок по чужой памяти, догадался Тег. Не в первый раз сталкивался Майлс с этой способностью к познанию древности. Его мать черпала из кладезя памяти от случая к случаю, но каждый раз в виде урока. Тараза сейчас делает то же самое? Хочет его чему-то научить?

— Меланжа — это многорукое чудовище, — сказала Тараза.

— У вас никогда не возникает сожалений о том, что ее вообще открыли?

— Без Пряности не существовала бы Бене Гессерит.

— И Гильдия.

— Но не было бы и Тирана, и Муад'Диба. Пряность дает одной рукой и отбирает всеми другими.

— В какой же руке находится то, чего мы так сильно жаждем? — спросил он. — Не встает ли всегда этот проклятый вопрос?

— Ты есть некое отклонение от нормы, тебе известно об этом, Майлс? Ментаты очень редко углубляются в недра философии. Думаю, что это одна из твоих сильных сторон. У тебя редкостный талант сомнения.

Он пожал плечами, такой поворот беседы начинал действовать ему на нервы.

— Ты нисколько не удивился, — сказала она. — Но ты держись за свои сомнения. Сомнение — необходимая черта философа.

— В этом нас уверяет Дзенсунни.

— В этом сходятся все мистики, Майлс. Не стоит недооценивать ценности сомнения. Это очень сильный побудительный мотив к размышлению. С'тори считает, что сомнение и уверенность — равные аргументы.

Непритворно удивленный Тег озадаченно спросил:

— Преподобные Матери практикуют Дзенсунни?

Такая мысль раньше никогда не приходила ему в голову.

— Только один раз, — ответила Тараза. — Мы достигаем тотального состояния с'тори. При этом в процесс вовлекается каждая клетка.

— Испытание Пряностью, — сказал Тег.

— Я была уверена, что твоя мать говорила тебе об этом, — призналась Тараза. — Очевидно, она никогда не объясняла тебе сродство с Дзенсунни.

В горле у Тега возник ком, он с трудом сглотнул слюну. Очаровательно! Она позволила ему по-новому взглянуть на внутреннее устройство Бене Гессерит. Это изменило все его понятия и даже взгляд на собственную мать. Они были удалены от него на недосягаемое расстояние, куда он не мог последовать за ними. Они иногда думали о нем, как о соратнике, но он не мог быть допущен в узкий круг Сестер Бене Гессерит. Он мог только прикидываться своим, но не более того. Он никогда не станет таким, как Муад'Диб или Тиран.

— Предзнание, — произнесла Тараза.

Сказанное слово переключило внимание Тега. Она сменила тему разговора, не отклонившись при этом от сути.

— Я действительно думал о Муад'Дибе, — признался Тег.

— Ты думаешь, он умел предсказывать будущее? — сказала Тараза.

— Так учат ментатов.

— Я слышу сомнение в твоем голосе, Майлс. Он предсказывал или творил? Предзнание может быть смертельно опасным. Люди, которые требуют у оракула предсказаний, обычно хотят узнать цены будущего года на китовый мех или что-то подобное. Никто из них не хочет, чтобы ему шаг за шагом предсказали развитие его собственной жизни.

— При этом не бывает никаких сюрпризов, — задумчиво произнес Майлс.

— Именно. Если человек вдруг обретет такую способность к такому предсказанию, то его жизнь станет невероятно скучной.

— Вы полагаете, что жизнь Муад'Диба была скучна?

— Да, как и жизнь Тирана. Мы думаем, что вся их жизнь была попыткой разорвать цепи, которые они сами создали.

— Но они верили…

— Помни о своих философских сомнениях, Майлс. Берегись! Ум верующего застаивается. Он не может вырастать в неограниченную, бесконечную вселенную.

Тег мгновение сидел молча. Он снова ощутил усталость, которая отступила под действием тонизирующего напитка. Мысли его были встревожены вторжением новых понятий. Ему говорили, что подобные вещи ослабляют ментатов, но он чувствовал, что они сделали его сильнее.

Она меня учит, подумал Тег. Это урок, который я должен усвоить.

Внутренним взором Тег увидел слова, спроецированные на огненный экран его воображения. То были слова, которым его научили в школе. То было напутствие Дзенсунни:

Своей верой в гранулированную единичность ты отрицаешь всякое движение — эволюционное и деволюционное. Вера делает вселенную зернистой, фиксирует и делает устойчивой. Ничто не может изменяться, поскольку в этом случае созданная тобой вселенная просто перестает существовать. Но она движется сама по себе даже тогда, когда ты сам не движешься. Она развивается помимо тебя и становится недоступной для тебя.

— Самое странное во всем этом, — проговорила Тараза, вливаясь в настроение, самой ею созданное, — заключается в том, что даже ученые Икса не замечают, насколько их собственная вера господствует в их вселенной.

Глядя на Таразу во все глаза, Тег приготовился слушать.

— Вера иксианцев совершенно подчинена выбору, согласно которому они рассматривают свою вселенную, — заговорила Тараза. — Их вселенная не работает сама по себе, но действует согласно тем экспериментам, которые они для этого отбирают сами.

Неожиданный толчок пробудил Тега от воспоминаний, и он снова оказался на Гамму в своем рабочем кабинете. Он все еще сидел в своем любимом кресле за знакомым столом. Он оглядел комнату и убедился в том, что никто не побывал здесь, пока он путешествовал по глубинам своей памяти. Прошло всего несколько минут, но комната уже не казалась ему чужой. Он мгновенно переключился в режим ментата. Он восстановился.

Тег до сих пор чувствовал во рту вкус питья, которым угостила его Тараза, а ноздри щекотал аромат густого напитка. Ментат мигнул, и Тег понял, что сейчас сможет включить всю сцену еще раз — приглушенный свет плавающих светильников, ощущение кресла под ним, звуки их голосов. Все можно было проиграть заново, все было заморожено в ячейке изолированной памяти.

Вызов той старой памяти создал магическую вселенную, в которой его способности были усилены за все мыслимые пределы. Ни один атом не мог существовать в этой волшебной вселенной, только волны и устрашающее своим масштабом движение. Он был вынужден отбросить все барьеры, привитые ему воспитанием и верой. Эта вселенная была прозрачна. Он мог смотреть сквозь нее, не прибегая к помощи интерференционных экранов, на которые было принято проецировать формы мироздания. Магическая вселенная уменьшила в размерах его самого до крошечного воображаемого ядра, где его мнимые способности были только экраном, на котором он ощущал все проекции.

Стало быть, сейчас я одновременно являюсь тем, кто действует, и тем, на кого действуют!

Рабочий кабинет Майлса то сворачивался внутри, то разворачивался вовне чувственной реальности. Тег почувствовал, что его сознание сузилось для выполнения одной-единственной цели, однако эта цель заполнила всю его вселенную. Он был открыт для бесконечности.

Тараза сделала это намеренно, подумал Тег. Она усилила меня!

Теперь Тегу угрожало невероятное чувство благоговения. Он понял, откуда его дочь Одраде взяла силы для создания манифеста Атрейдесов для Таразы. В этом огромном паттерне его ментатские силы казались просто мизерными.

Тараза требовала от него страшного действия. Нужда в таком действии одновременно ужасала его и бросала соблазнительный вызов. Все происходящее очень легко могло стать концом Общины Сестер.

Глава 17

Главное правило заключается в следующем: никогда не помогай слабому; всегда поддерживай сильного.

Кодекс Бене Гессерит

— Как вы можете приказывать священникам? — спросила Шиана. — Ведь они здесь у себя дома.

Одраде ответила небрежным тоном, но тщательно подбирая слова, чтобы не противоречить знаниям, которыми, как она понимала, обладает Шиана.

— Священники имеют фрименское происхождение. И Преподобные Матери всегда были здесь, рядом с ними. И, кроме того, дитя мое, ты и сама неплохо командуешь этими священниками.

— Это совсем другое дело.

Одраде подавила улыбку.

Прошло немногим более трех часов с тех пор, как ее команда отразила атаку на храмовый комплекс. За это время Одраде организовала в апартаментах Шианы командный пункт, произвела оценку обстановки и провела предварительное расследование, все это время на спуская глаз с девочки.

Одновременный поток.

Одраде обвела взглядом комнату, выбранную под командный пункт. Рваная одежда Стироса до сих пор валялась возле стены. Небрежность. Комната имела довольно-таки странный вид. В ней не было попарно параллельных стен. Она принюхалась. В воздухе все еще стоял запах озона — след работы частотных щупов, с помощью которых ее люди обследовали помещение.

Но почему комната имеет такую странную форму? Здание было древнее, его много раз перестраивали и расширяли, но это не объясняло странную планировку. Грубая текстура штукатурки на стенах и потолке. По бокам дверных проемов занавески из волокон Пряности. Наступал вечер, и лучи заходящего солнца отбрасывали на стены полосатую тень, проникая сквозь ажурную решетку. Серебристые светильники, подвешенные под потолком, настроенные на длину лучей солнечного спектра. Приглушенные звуки улицы проникали в комнату сквозь вентиляционные отверстия под окнами. Мягкие оранжевые ковры и серая плитка пола говорили о богатстве и надежности. Но сейчас Одраде почему-то не чувствовала ни надежности, ни безопасности.

Из соседней комнаты, приспособленной под узел связи, вышла высокая Преподобная Мать.

— Мать-комендант, — сказала она, — посланы сообщения в Гильдию, на Икс и Тлейлаксу.

— Благодарю, — думая о другом, ответила Одраде.

Женщина вышла, вернувшись к своим обязанностям.

— Что вы делаете? — спросила Шиана.

— Кое-что изучаю.

В раздумье Одраде сжала губы.

Провожатые провели их по храмовому комплексу — по всему этому хитросплетению переходов, коридоров и лестниц, затем вывели к пневматическим транспортным трубам, по которым на подвесках доставили в другой переход, а там снова лестницы, коридоры… закругленный переход и… эта комната.

Одраде снова оглядела комнату.

— Почему вы так внимательно осматриваетесь?

— Ребенок, не мешай!

В плане комната представляла собой неправильный многоугольник, малая сторона находилась слева. Длина этой стены тридцать пять метров, то есть приблизительно в два раза меньше, чем длина противоположной стены. Вдоль стен расставлены многочисленные диваны и кресла разной степени комфортабельности. Шиана сидела в роскошном королевском кресле ярко-желтого цвета с мягкими подлокотниками. Нет никаких кресел-собак. Много коричневой, синей и желтой тканевой обивки. Одраде внимательно посмотрела на решетку вентилятора, расположенного над горным пейзажем, висевшим на самой длинной стене.

— Раньше в этой комнате жил Хедли, — сказала Шиана.

— Зачем ты раздражаешь его, называя по первому имени, дитя? — спросила Одраде.

— Разве это раздражает его?

— Не играй со мной в словесные игры, дитя! Ты же прекрасно знаешь, что это его раздражает и именно поэтому называешь его так.

— Тогда зачем вы об этом спрашиваете?

Одраде проигнорировала вопрос, продолжая тщательно рассматривать комнату. Стена, расположенная напротив картины, образовывала с наружной стеной косой угол. Вот теперь все понятно. Как умно! Комната была устроена таким образом, что каждое, даже произнесенное шепотом слово становилось слышным человеку, стоящему за решеткой вентилятора. Нет сомнений, что под картиной скрывалось другое отверстие, сквозь которое улавливались звуки. Никакие снуперы и снифферы не уловят такого приспособления. Никакой прибор не подаст сигнал о присутствии подслушивающего или подсматривающего. Такое может обнаружить только человек, тренированный на обнаружении всяческих ловушек.

Одраде жестом подозвала к себе послушницу. Преподобная Мать движениями пальцев передала девушке целое послание. Выясни, кто подслушивает нас, стоя за вентилятором. Она кивнула в сторону вентиляционной решетки. Пусть продолжает подслушивать. Нам надо узнать, кому они передают сведения.

— Как вы узнали о том, что произошло, и успели спасти меня? — спросила Шиана.

У девочки прекрасный голос, который, впрочем, нуждается в дополнительной тренировке, подумала Одраде. В голосе была твердость, которую можно превратить в мощный инструмент.

— Ответьте мне, — потребовала Шиана.

Повелительный тон ошеломил Одраде, она почувствовала, как в ней закипает гнев, который пришлось подавить. Срочно необходима коррекция!

— Успокойся, девочка, — сказала Одраде. Она произнесла эти слова высоким свистящим тоном, заметив, что это возымело действие.

И тут Шиана снова удивила Одраде.

— Это еще одна разновидность Голоса, — сказала девочка. — Кипуна рассказывала мне о Голосе. Вы просто пытаетесь меня успокоить.

Одраде резко повернулась и посмотрела Шиане прямо в глаза. Первый порыв горя прошел, но в голосе девочки послышалась злость, когда она произнесла имя Кипуны.

—. Я очень занята, мне надо привести все в порядок после этого нападения, а ты меня отвлекаешь. Мне думается, что ты хочешь, чтобы мы наказали виновных.

— Что вы сделаете с ними? Скажите мне! Что вы собираетесь делать?

Какой на удивление мстительный ребенок, подумала Одраде. Это надо подавить. Ненависть так же опасна, как и любовь. Способность к ненависти — это гарантия способности к ее противоположности.

— Я направила послания Гильдии, на Икс и на Тлейлаксу. Сообщения, которые мы всегда посылаем, когда бываем раздражены. Три слова: «Вам придется платить».

— И чем они будут платить?

— Настоящее наказание, которое накладывает Бене Гессерит, разрабатывается. Они почувствуют последствия своего поведения.

— Как они будут платить?

— Со временем ты все узнаешь. Может быть, ты даже узнаешь, как именно мы придумываем наказание. Но сейчас тебе нет нужды этого знать.

Ответом на эти слова был угрюмый взгляд.

— Вы даже не разозлились. Вы только раздражены. Именно так вы сказали, — произнесла Шиана.

— Усмири свое нетерпение, дитя! Есть вещи, которые ты пока не понимаешь.

Из узла связи в комнату снова вошла Преподобная Мать и обратилась к Одраде:

— Капитул подтвердил получение вашего сообщения. Они одобряют ваши действия.

Преподобная не уходила.

— Что-то еще? — спросила Одраде.

Взгляд, который Преподобная Мать метнула на Шиану, выдал ее опасения. Одраде подняла кверху раскрытую ладонь, сигнал того, что надо общаться с помощью пальцев.

Волнуясь, связистка начала «говорить»:

Послание Таразы: движущая сила — Тлейлаксу. Заставь Гильдию дорого заплатить за их меланжу. Прекрати поставки меланжи с Ракиса. Страви Икс и Гильдию. Они выйдут из себя в условиях сокрушительной конкуренции со стороны Рассеяния. Пока не стоит обращать внимание на Говорящих Рыб. Они связаны с Иксом. Мастер Мастеров ответил нам с Тлейлаксу. Он направляется на Ракис. Захватите его.

Одраде мягко улыбнулась, давая знак, что все поняла, потом взглядом проводила женщину, вышедшую в соседнее помещение. Капитул не только одобрил ее действия, но и с поразительной быстротой разработал подходящее наказание в духе Бене Гессерит. Очевидно, Тараза и ее советницы предвидели такое развитие событий.

Одраде облегченно вздохнула. Ее послание в Капитул было кратким: отчет о нападении, список потерь среди Сестер, идентификация нападавших и подтверждение того, что Одраде уже послала требуемые предупреждения виновным: «Вам придется платить».

Да, теперь этим идиотам придется понять, какое осиное гнездо они растревожили. Это породит страх — самый главный элемент наказания.

Шиана съежилась на своем кресле. Ее поведение говорило о том, что она попытается испробовать новый подход.

— Одна из Сестер сказала, что здесь были лицеделы, — она вздернула подбородок, указав в сторону крыши.

Какой сосуд невежества эта девочка, подумала Одраде. Эту пустоту придется заполнять. Лицеделы! Одраде подумала о телах, которые они осмотрели. Тлейлаксианцы наконец-то выпустили на арену своих лицеделов. Конечно, для Бене Гессерит это было нешуточное испытание. Эти новые образцы было необычайно трудно распознавать. Но они все равно испускали запах своих врожденных феромонов. Эти сведения Одраде тоже отослала в Капитул.

Главная проблема заключалась в том, чтобы сохранить это открытие Бене Гессерит в тайне. Одраде поманила к себе девушку-послушницу. Указав на вентилятор, Преподобная Мать отдала безмолвный приказ:

Убей того, кто подслушивает!

— Ты слишком сильно интересуешься Голосом, дитя, — сказала Одраде, обращаясь к Шиане. — Гораздо более мощным инструментом является молчание. Вот что стоит изучить.

— Но я смогу научиться Голосу? Я так хочу это сделать!

— Я приказываю тебе молчать и учиться молчанию.

— Я приказываю тебе научить меня Голосу!

Одраде вспомнила рапорты Кипуны. Шиана сама изучила Голос и успешно применяла его для воздействия на свое окружение. Это был средний уровень владения для ограниченной аудитории. Для Шианы это было вполне естественно. Туэк, Кания и другие отчаянно боялись девочку. Конечно, религиозные фантазии сыграли свою роль, но умение Шианы модулировать низкими и высокими звуками Голоса оказывало восхитительное, хотя и подсознательное действие на слушателей.

Ответ был очевиден для Одраде. Надо быть честной. Это самая лучшая приманка и может послужить множеству целей.

— Я здесь для того, чтобы научить тебя многим вещам, — сказала Одраде. — Но я буду делать это отнюдь не по твоей команде.

— Мне подчиняются все! — заявила Шиана.

Она еще не достигла зрелости, но уже находится на уровне аристократа, подумала Одраде. О наши рукотворные Боги! Кем же может стать этот ребенок?

Шиана соскользнула с кресла и встала, вопросительно глядя снизу вверх на Одраде. Глаза девочки находились на уровне плеч Преподобной Матери. Шиана обещала стать высокой, представительной женщиной, подходящей для командных должностей. Если, конечно, выживет.

— Вы ответили на одни мои вопросы, но не ответили на другие, — сказала Шиана. — Вы сказали, что давно ждали меня, но ничего не объяснили. Почему вы меня не слушаетесь?

— Это глупый вопрос, дитя.

— Почему вы все время меня так называете?

— Но разве ты не ребенок?

— У меня уже пришли менструации.

— Но все равно ты еще ребенок.

— Меня слушались священники.

— Они боятся тебя.

— А вы — нет?

— А я — нет.

— Хорошо, а то очень скучно, когда все вокруг тебя боятся.

— Священники думают, что ты явилась от Бога.

— Но вы так не думаете?

— Почему я должна так думать? Мы… — Одраде замолчала, когда в помещение вошла послушница. Пальцы послушницы быстро задвигались, передавая безмолвное сообщение: «Подслушивали четыре священника. Они убиты. Все они были миньонами Туэка».

Махнув рукой, Одраде отпустила послушницу.

— Она говорила пальцами, — сказала Шиана. — Как она это делает?

— Ты задаешь очень много неуместных вопросов, дитя. К тому же ты так и не сказала мне, почему я должна считать, что ты явилась от Бога?

— Шайтан пощадил меня. Я выхожу в Пустыню и, когда Шайтан приходит, я разговариваю с ним.

— Почему ты называешь его Шайтан, а не Шаи-Хулуд?

— Все задают этот глупый вопрос!

— Так дай на него свой глупый ответ!

На лице Шианы появилось прежнее угрюмое выражение.

— Все из-за обстоятельств, при которых мы встретились.

— А при каких обстоятельствах вы встретились?

Шиана склонила голову набок и искоса взглянула на Одраде.

— Это тайна.

— А ты умеешь хранить тайны?

Шиана выпрямилась и кивнула, но Одраде уловила неуверенность в жесте девочки. Девочка понимала, что значит попасть в немыслимую ситуацию!

— Превосходно! — сказала Одраде. — Умение хранить тайну — это основа основ учения Преподобных Матерей. Я счастлива, что нам не придется мучиться с этой проблемой.

— Но я хочу научиться всему!

Какая обида прозвучала в ее голосе! Девочка не умеет контролировать свои эмоции.

— Вы должны научить меня всему, — упорствовала Шиана.

Настал момент для порки, решила Одраде. Шиана высказала и показала столько, что сейчас с ней сможет справиться даже послушница пятой ступени.

— Не говори со мной в таком тоне, дитя, — сказала Одраде во всю силу Голоса. — Не говори, если хочешь вообще чему-то научиться!

Шиана оцепенела. Приблизительно минуту она впитывала в себя впечатления сегодняшнего дня, потом расслабилась. Она улыбнулась, и на ее лице появилось теплое открытое выражение.

— О, как я счастлива, что вы пришли! Здесь в последнее время стало очень скучно.

Глава 18

Ничто не может превзойти сложностью человеческий разум.

Лето II: записки из Дар-эс-Балата

До наступления ночи, которая в этих широтах Гамму всегда наступает со зловещей стремительностью, оставалось около двух часов. Убежище пряталось в прохладе — на небо постепенно наползли облака. Дункан по распоряжению Луциллы занимался во внутреннем дворе физической самоподготовкой.

Преподобная Мать наблюдала за ним, стоя возле парапета, на том самом месте, с которого она впервые увидела мальчика.

Дункан передвигался по лужайке резкими скачками, отрабатывая последовательность из восьми элементов боевых искусств Бене Гессерит. Он изгибался, подпрыгивал, перекатывался по траве, вскакивал и снова падал, кувыркался и перемещался из стороны в сторону.

Это было прекрасное показательное выступление. Не было ни одного предсказуемого движения и выполнялись они с головокружительной быстротой. Мальчику только что исполнилось шестнадцать стандартных лет и пора было приобщать его к прана-бинду.

Поразительное владение телом говорило о многом! Он очень быстро понял, что от него требуется, когда Луцилла впервые велела ему проводить эти вечерние занятия. Первая часть задания, полученного от Таразы, была, таким образом, выполнена. Гхола полюбил ее, в этом не было никаких сомнений. Она стала для него родной матерью. Причем достичь этого удалось, не ослабив юношу, хотя Тег очень волновался по этому поводу.

Моя тень распростерлась над гхола, но он не проситель и не зависимый последователь, уверила себя Луцилла. Опасения Тега совершенно напрасны.

Только сегодня утром она сказала Тегу: «Каковы бы ни были сейчас его силы, он совершенно свободно выражает свои чувства».

Тег должен увидеть его прямо сейчас, подумала Луцилла. Многие из трюков, которые выполнял сейчас Дункан, были плодом его собственного творчества.

Преподобная Мать едва удержала вздох восхищения при особенно удачном броске, после которого Дункан оказался практически в центре двора. Гхола достиг такого совершенства в достижении нервно-мышечного равновесия, что скоро достигнет и психологического равновесия, соперничая в этом с самим Тегом. Культурное воздействие этого достижения сможет поразить воображение. Стоит посмотреть на всех тех, кто инстинктивно отдавал должное Тегу и через него Общине Сестер.

За то, что мы научились это делать, надо сказать спасибо Тирану, подумала она.

До Лето II не существовало распространенной системы культурного регулирования для достижения баланса, который Бене Гессерит всегда считал идеальным. То было равновесие — скольжение по острию меча — сам принцип которого восхищал Луциллу. Именно из-за этого восхищения она дала втянуть себя в осуществление проекта, целостный замысел которого был ей неизвестен. Этот проект требовал от нее проведения еще одного мероприятия, которое вызывало у нее инстинктивное чувство протеста.

Дункан еще так молод!

Следующим шагом, который она должна была сделать по приказу Общины Сестер, было завуалированно сформулировано Таразой: Образование Сексуального Впечатления. Только сегодня утром, стоя у зеркала, обнаженная Луцилла отработала мимику и движения, которые ей придется использовать для того, чтобы выполнить приказ Таразы. Искусственно меняя позы, Луцилла вдруг ощутила себя доисторической богиней любви — обильная плоть и обещание мягкости и ласки для жесткого мужского естества, которое войдет в ее лоно.

Во время обучения Луцилла видела статуэтки Первых Времен, маленькие каменные фигурки женщин с толстыми бедрами и обвислыми грудями, которые обещали много молока будущему младенцу. По своему желанию Луцилла могла, возвратив юность, симулировать такие формы.

Тем временем Дункан остановился на мгновение, обдумывая следующее упражнение. Приняв решение, он кивнул, подпрыгнул вверх, перевернулся в воздухе и приземлился, как горный козел, на одну ногу, потом дугой развернулся в движении, которое больше напоминало танец, нежели боевой бросок.

Решившись, Луцилла плотно сжала губы.

Сексуальное Впечатление.

Тайна секса вовсе не является тайной, подумала она. Корни его накрепко связаны с самой жизнью. Это объясняло, почему лицо первого мужчины, которого она соблазнила по приказу Общины, до сих пор запечатлено перед ее внутренним взором. Селекционные Куртизанки сказали ей, что они ожидали именно этого и нисколько этим не встревожены. Но сама Луцилла отчетливо поняла, что Сексуальное Впечатление — это обоюдоострый меч. Ты можешь научиться скользить по острию меча, но он может разрезать тебя. Иногда, когда лицо того соблазненного мужчины внезапно появлялось в памяти, Луцилла чувствовала себя смущенной и беспомощной. Эта память являлась так часто в самые интимные моменты близости с другими, что Луцилле стоило большого труда не выдать ее.

— Эти переживания укрепляют тебя, — уверяли Селекционные Куртизанки.

Правда, иногда бывали моменты, когда она чувствовала, что приземляет то, что должно оставаться великим таинством.

При мысли о том, что ей предстоит сделать, Преподобную охватила боль. Такие вечера, когда она наблюдала за упражнениями Дункана, были самыми любимыми в нынешней жизни Луциллы. Рост мышечной массы у парня сочетался с усилением нервно-мышечных связей, что и являлось чудом прана-бинду, которым так славились воспитанницы Бене Гессерит. Следующий шаг надо было совершить, сделать это могла только она, поэтому надо было решаться и выходить из состояния задумчивой созерцательности.

Сейчас должен прийти Тег, подумала Луцилла. Он всегда приходил в это время и уводил мальчика в тренировочный зал, где для упражнений было приготовлено куда более смертоносное оружие.

Тег.

Вспомнив о нем, Луцилла в который раз поразилась этому человеку. Он привлекал ее, и это влечение она распознала мгновенно. Тот, кто занимался сексуальным импринтингом Луциллы, видимо, получал удовольствие, допустив некоторую широту ее впечатления, — она могла выбирать партнеров из некоторого множества, притом что она не имела опыта сексуального общения и не получала на этот счет никаких приказов. Тег был стар, но, судя по его досье, оставался полноценным мужчиной. Конечно, она не сможет зачать и выносить ребенка, но уж с этим-то она как-нибудь справится.

Почему нет? — спросила она себя.

План ее был до крайности прост. Завершить выполнение сексуального импринтинга с гхола, а потом испросить разрешения Таразы на зачатие ребенка от доблестного Майлса Тега. Требовалось предварительное искушение, которому Майлс против ожидания не поддался. Циничный ум ментата сыграл свою роль, и Луцилла получила отказ, когда заговорила с Тегом в раздевалке Оружейной Комнаты.

— Мое селекционное время давно истекло, Луцилла. Община Сестер может быть довольна тем, что я уже дал ей.

Тег, одетый в черный обтягивающий леопардовый костюм, вытер потное лицо полотенцем и произнес, не глядя в сторону Преподобной Матери:

— Вы не будете так любезны оставить меня одного?

Как он сумел разгадать ее предварительную игру?

Впрочем, этого надо было ожидать, зная, кто такой Тег. Однако Луцилла знала, что возможность соблазнить его остается. Ни одна Преподобная Мать с ее подготовкой не может потерпеть неудачу на этом поприще. Ее не остановит даже ментат с уровнем подготовки Тега.

Луцилла мгновение постояла в нерешительности, обдумывая, как можно обойти этот предварительный отказ. Что-то остановило ее. Это был не гнев и даже не осознание возможности того, что и впоследствии он разгадает ее хитрость и она снова получит отказ. Гордость и урон, который этот отказ сможет причинить ей, не играли никакой роли в чувствах Луциллы.

Достоинство.

В Теге было спокойное достоинство, и кроме того, сама Луцилла знала о его храбрости и доблести, которые Майлс поставил на службу Бене Гессерит. Не понимая до конца, что, собственно говоря, ею двигало, Луцилла в тот раз покинула Тега. Возможно, она преисполнилась чувства благодарности, которую испытывала по отношению к нему Община Сестер. Соблазнить Тега сейчас было бы унижением не только и не столько для него, сколько для нее самой. Она не могла, не имела права этого сделать, если, конечно, не получит прямой приказ Верховной Матери.

Луцилла стояла у парапета, и эти мысли отвлекли ее от происходящего. В дверях, ведущих из Оружейного Крыла, произошло какое-то движение. Наверное, это Тег. Луцилла вспомнила о своих обязанностях и снова обратила все свое внимание на Дункана. Гхола тем временем прекратил свои упражнения и неподвижно стоял посреди двора. Мальчик тяжело дышал, глядя снизу на Луциллу. Она видела его вспотевшее лицо и пятна пота, проступившие на светло-синем спортивном костюме.

Облокотившись на парапет, она обратилась к юноше:

— Очень хорошо, Дункан. Завтра я научу тебя новым комбинациям.

Эти слова вырвались у нее без всякого контроля, и она прекрасно понимала, почему их произнесла и для кого они предназначались. Она говорила эти слова только для Тега, который появился в проходе, а не для гхола. Этими словами она как бы говорила Тегу: «Смотри, не только ты можешь обучать мальчика смертельным приемам».

При этом Луцилла понимала, что Тег проник в глубины ее души гораздо глубже, чем она могла это допустить. Нахмурившись, она мрачно посмотрела на высокую фигуру, выходящую из перехода. Дункан уже бежал к башару.

Но стоило только Луцилле приглядеться к Тегу, как отработанные рефлексы Бене Гессерит тотчас сказали ей, что что-то не так. Ее окатила горячая волна. В тонкостях можно было разбираться потом, а сейчас надо было действовать. Что-то действительно не так! Опасность! Это не Тег! Луцилла отреагировала мгновенно. Во всю силу Голоса она закричала Дункану:

— Дункан! Падай!

Дункан молниеносно распростерся на траве, глядя на вышедшую из Оружейного Крыла фигуру. В руках человека было полевое лазерное ружье.

Лицедел, подумала Луцилла. Как ей помогла повышенная бдительность и готовность. Этот, видимо, из новых!

— Лицедел! — крикнула Преподобная Мать.

Дункан метнулся в сторону, взлетел вверх почти на метр, перевернулся в воздухе и кинулся вперед. Скорость его реакции поразила Луциллу. Она еще ни разу не видела человека, который имел бы такие рефлексы. Первый выстрел попал ниже Дункана, который буквально парил в воздухе.

Луцилла спрыгнула с парапета и ухватилась за ручку окна нижнего этажа. Правой рукой она нащупала рукоятку крана пожарного шланга, который, как она знала, находится здесь. Тело ее выгнулось дугой, когда она перепрыгнула на подоконник следующего уровня. Отчаяние придало ей сил, хотя она понимала, что они оба обречены. Слишком поздно.

Над ее головой раздался какой-то скрежет. Луцилла заметила раскаленную дугу, ударившую в стену ниже парапета. Она кинулась влево, потом спрыгнула вниз, упав на траву, внезапно увидев все происходящее сразу, как это бывает с людьми, которые действуют за пределами обычных человеческих сил.

Дункан летел навстречу нападающему, делая резкие движения в стороны и затрудняя атакующему прицеливание. Это было устрашающее повторение его упражнений. Но какова скорость!

Луцилла заметила нерешительность на лице поддельного Тега.

Она метнулась к лицеделу, буквально чувствуя, что сейчас думает эта тварь: Они оба охотятся за мной!

Однако поражение было неминуемым, и Луцилла знала это, когда бросилась навстречу незваному пришельцу. Лицеделу стоило только включить огонь на самую большую мощность и поразить цель на самом близком расстоянии. Он мог просто прошить огнем пространство перед собой, большего не требовалось. Луцилла двигалась вперед, тщетно придумывая, как убить лицедела, когда вдруг увидела, как из груди лже-Тега повалил красноватый дым. Красные точки чередой прошли по руке, которая держала ружье. Плечо отвалилось, и из сустава брызнула кровь. Фигура остановилась и рассыпалась в облаках красного дыма. Остались только куски обгорелого мяса, запятнанные кровью.

Луцилла отчетливо почувствовала запах феромонов лицедела. Дункан остановился рядом с ней, глядя куда-то за мертвое тело, лежавшее в проходе.

Вслед за первым Тегом появился второй. На этот раз Луцилла поняла, что это настоящий Майлс.

— Это башар, — сказал Дункан.

Луцилла ощутила радость от того, что мальчик оказался таким способным — он может отличать друзей от врагов, даже если от последних остаются только куски. Она указала на мертвого лицедела:

— Понюхай его.

Дункан втянул носом воздух.

— Да, я знаю этот запах. Я понял, кто это, одновременно с вами.

Тег спустился во двор, держа за цевье лазерное ружье и не отпуская пальцем гашетку. Осмотрев двор, он посмотрел на Дункана, потом на Луциллу.

— Отведи Дункана внутрь, — сказал Тег.

Это был приказ боевого командира, содержание его зависело только от оценки обстановки и знания того, что надо делать в таких обстоятельствах. Луцилла без колебаний подчинилась приказу.

Дункан не произнес ни слова, пока вел их за руки мимо горелого мяса, которое только что было лицеделом, в свои апартаменты в Оружейном Крыле. Оказавшись в доме, он оглянулся на какую-то мокрую кучу и спросил:

— Кто его сюда пустил?

От внимания Луциллы не укрылось, что Тег спросил именно так, а не: «Как он сюда попал?» Дункан сквозь все несообразности тоже видел суть проблемы.

В спальне Тега пахло горелым мясом и дымом, который, впрочем, не мог одолеть густой смрад барбекю, столь ненавистный Луцилле. Обжаренная человеческая плоть! На полу лицом вниз лежал труп человека, одетого в форму Тега.

Майлс носком ботинка перевернул труп лицом вверх — на лице покойника навеки застыла усмешка. Луцилла узнала одного из охранников периметра, охранника, который прибыл вместе с Швандью. Во всяком случае, так было записано в служебном журнале Убежища.

— Их шпион, — сказал Тег. — Им занимался Патрин. Мы выдали парню мою форму. Этого оказалось достаточно, чтобы их одурачить, потому что мы не дали им возможности увидеть его лица до атаки. Так что Запечатление оказалось невозможным.

— Ты знал об этом? — Луцилла была поражена.

— Беллонда пишет очень точные донесения!

Внезапно до Луциллы полностью дошло значение того, что сказал Тег. Она почувствовала, как гнев хватает ее заволосы.

— Как ты допустил, что они проникли во двор?

Майлс ответил очень миролюбиво:

— Все произошло так неожиданно. Мне пришлось делать выбор и, как видишь, он оказался правильным.

Она даже не пыталась скрыть злость.

— Выбор оставить Дункана предоставленным самому себе?

— Оставить его на твое попечение или допустить, чтобы внутрь прошли и остальные нападавшие. Мы с Патрином тоже не очень веселились, очищая от них Оружейное Крыло. У нас было полно дел. — Тег взглянул на Дункана. — Кстати, благодаря нашим тренировкам он великолепно выдержал это испытание.

— Оно… оно едва не погубило его!

— Луцилла! — Тег покачал головой. — Я все хорошо рассчитал. Вы вдвоем могли продержаться одну-две минуты. Я знал, что ты попытаешься перекрыть дорогу этой твари и ценой собственной жизни спасти Дункана — это еще двадцать секунд.

При этих словах Тега Дункан поднял на Луциллу сверкающий взгляд.

— Вы бы действительно это сделали?

Луцилла промолчала, и за нее ответил Тег:

— Она просто обязана была это сделать.

Преподобная Мать не стала протестовать. Против воли она вспомнила, с какой головокружительной быстротой двигался Дункан в момент опасности.

— Это было решение для данной боевой обстановки, — сказал Тег.

Луцилла приняла его. Как всегда, Тег сделал правильный выбор. Как бы то ни было, Луцилла знала и еще кое-что — ей придется обо всем доложить Таразе. Ускорение приобщения к прана-бинду у этого гхола вышло за рамки того, что они ожидали. Луцилла напряглась, когда увидела, как выпрямился Тег, приняв боевую стойку. Женщина стремительно обернулась.

В дверях стояла Швандью, рядом с ней Патрин. В руках у старого воина было лазерное ружье, нацеленное на Швандью.

— Она очень настаивала, — извиняющимся тоном произнес Патрин, хотя на лице его был явно написан сильный гнев.

— В проходе южной колоннады цепочка тел, — сказала Швандью. — Ваши люди не позволили мне выйти, чтобы осмотреть место происшествия. Я приказываю вам немедленно отменить это решение.

— Я не отменю его до тех пор, пока все трупы не будут убраны, — ответил Тег.

— Там все еще убивают людей! Я же слышу! — в голосе Швандью появился яд. Она уставила пылающий взор на Луциллу.

— Мы не только убиваем, мы еще и допрашиваем, — пояснил Тег.

Швандью посмотрела на него.

— Дела могут принять слишком опасный поворот. Этого… ребенка надо препроводить в мои апартаменты.

— Мы не сделаем этого, — отрезал Тег. Голос был негромким, но тон очень решительным.

Швандью оцепенела от злости. У Патрина, сжимавшего приклад ружья, побелели костяшки пальцев. Швандью скользнула взглядом по оружию, потом снова посмотрела на Луциллу оценивающим взглядом. Две женщины смотрели теперь в глаза друг другу.

Тег позволил этой сцене немного затянуться, потом скомандовал:

— Луцилла, отведи Дункана в мою гостиную, — он повернул голову назад, в сторону двери.

Луцилла подчинилась, демонстративно держась позади Дункана, словно закрывая его от Швандью своим телом.

Уже оказавшись за дверью, Дункан сказал Луцилле:

— Она и сейчас едва не назвала меня гхола. Швандью очень расстроена.

— Швандью позволила этим тварям проскользнуть мимо ее охраны, — сказала Луцилла.

Она окинула взглядом гостиную Тега: убежище башара. Гостиная напомнила ей ее собственные апартаменты. Та же смесь строгости и полного беспорядка. Катушки с записями для чтения были стопкой сложены на небольшом столике, возле которого стояло старомодное кресло, обтянутое серой обивкой. Читающее устройство было отодвинуто в сторону так, словно его пользователь только что встал из-за стола, намереваясь скоро вернуться. На другое кресло была небрежно брошена черная форма башара, на кителе стояла маленькая коробочка с иголками и нитками. Обшлаг рукава был тщательно заштопан.

Значит, он ухаживает за собой сам.

Это был неизвестный ей аспект частной жизни Майлса Тега. Если бы она знала об этом раньше, то сказала бы, что работу денщика должен исполнять Патрин.

— Швандью сама впустила сюда нападавших, не так ли? — спросил Дункан.

— Это сделали ее люди, — Луцилла не считала нужным скрывать гнев. Она слишком далеко зашла. Заключить пакт с Тлейлаксу!

— Патрин убьет ее?

— Этого я не знаю и не желаю знать!

Между тем Швандью разразилась гневной тирадой:

— Мы собираемся сидеть здесь и ждать, сложа руки, башар?

— Вы можете выйти отсюда в любой момент, — послышался голос Тега.

— Но меня не пускают в южный туннель!

В голосе Швандью прозвучали обида и раздражение. Луцилла понимала, что старуха говорит так вполне намеренно. Что она задумала? Тегу стоит поостеречься. Он, конечно, проявил недюжинный ум, поняв, где были прорехи в охране, но он не может знать всех уловок, которыми располагает Швандью. Луцилла уже подумывала над тем, чтобы оставить здесь Дункана и вернуться к Тегу.

В это время он снова заговорил:

— Вы можете, конечно, выйти отсюда, но я не советую вам возвращаться в свои апартаменты.

— Почему? — удивленно спросила Швандью. Это удивление было неподдельным, старуха просто не сумела его скрыть.

— Один момент, — извинился Тег.

В отдалении послышались какие-то крики, потом раздался тяжелый глухой удар, потом еще один. Там что-то взорвалось. Сквозь притолоку двери гостиной Тега посыпалась пыль.

— Что это? — излишне громко осведомилась Швандью.

Луцилла встала между стеной и Дунканом.

Мальчик посмотрел на дверь и изготовился к защите.

— Первый взрыв — это то, чего я и ожидал, — ответил Тег. — Но боюсь, что второго взрыва не ожидали они.

Раздался пронзительный свист, заглушивший слова Швандью.

— Вот оно, башар, — сказал Патрин.

— Что случилось? — требовательно спросила Швандью.

— Первый взрыв, дорогая Преподобная Мать, был произведен атакующими и уничтожил ваши апартаменты, а второй взрыв произвели мы, уничтожив самих атакующих.

— Я только что получил сигнал, башар, — снова заговорил Патрин. — Мы уничтожили их всех. Они спустились на планету на челноке, выпущенном с корабля-невидимки, как вы и ожидали.

— С корабля? — зло спросил Тег.

— Его уничтожили, как только он прошел искривление пространства. Никто не уцелел.

— Вы идиоты! — вспылила Швандью. — Вы хоть понимаете, что вы натворили?

— Я выполняю приказ охранять мальчика от любого нападения, — сказал Тег. — Кстати, предполагалось, что вы в этот час будете находиться в своих апартаментах.

— Что?

— Они охотились на вас, когда взорвали ваши комнаты. Тлейлаксу очень опасен, Преподобная Мать.

— Я вам не верю!

— Советую вам посмотреть. Патрин, проводи.

Слушая этот спор, Луцилла слышала не только слова, но и то, что за ними скрывалось. В этой перепалке она больше доверяла башару, и это наполняло ее отчаянием. Это было умно — сказать, что ее апартаменты уничтожены. Тег не зря называется ментатом. Однако Швандью может не поверить и не попасться на приготовленный крючок. Самое главное, что может произойти, — это то, что Швандью поймет, что и Тег, и Луцилла осознают участие престарелой Преподобной Матери в атаке на Убежище. Никаких признаков, что это понимают другие, пока не видно. Хотя, Патрин, конечно, понимает все.

Дункан, напряженно склонив голову, прислушивался к тому, что происходит за закрытой дверью. На его лице было написано такое любопытство, словно он мог видеть сквозь стены и наблюдать за людьми в соседней комнате.

Швандью полностью овладела собой и заговорила совершенно спокойным тоном:

— Я не верю, что взорваны мои апартаменты, — это было сказано специально для Луциллы.

— Есть только один способ в этом удостовериться, — сказал Тег.

Умно! — подумала Луцилла. Швандью ни за что не примет дальнейших решений, пока не удостоверится в измене Тлейлаксу.

— Тогда вы будете ожидать меня здесь! Это приказ, — послышался шелест накидки Швандью, вышедшей из комнаты.

Она очень плохо контролирует свои эмоции, подумала Луцилла. Но что открылось при этом Тегу? Это тоже очень взволновало Луциллу. Он сделал это для нее! Тег решил вывести Преподобную Мать из равновесия.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Тег.

— Быстро! — скомандовал он. — Мы должны покинуть Убежище до того, как она вернется.

— Покинуть Убежище? — женщина даже не пыталась скрыть, насколько она потрясена.

— Быстро, я сказал! Патрин уже расчистил путь для нас.

— Но я должна…

— Ничего ты не должна! Иди в чем есть. Следуй за мной или я буду вынужден применить силу.

— Ты что, и в самом деле думаешь, что сможешь… — Луцилла осеклась. Перед ней стоял совершенно незнакомый ей Тег. Она поняла, что он не стал бы угрожать, если бы не был уверен, что приведет в действие свою угрозу.

— Ну хорошо, — она взяла за руку Дункана и последовала за Тегом.

Патрин, глядя направо, стоял в коридоре.

— Она ушла, — сказал старый ординарец и посмотрел на Майлса. — Вы знаете, что надо делать, башар?

— Пат!

Луцилла никогда не слышала, как Тег запросто обращается к своему старому боевому товарищу.

Патрин улыбнулся белозубой улыбкой.

— Простите, башар. Вы понимаете, я волнуюсь. Оставляю вас, у меня есть своя роль, которую я постараюсь достойно сыграть.

Тег жестом поманил Луциллу и Дункана направо. Она подчинилась и повела за собой мальчика. Она почувствовала, что рука Дункана стала мокрой от пота. Он высвободил ладонь и пошел рядом с Преподобной Матерью, не оглядываясь назад.

Подвеска возле шахты лифта охранялась двумя доверенными людьми Тега. Он кивнул им.

— Нас не преследуют.

— Вам направо, башар.

Входя в кабину вслед за Тегом, Луцилла поняла, что выбрала сторону в споре двух сторон, мотивы которых были ей не вполне ясны. Она чувствовала себя так, будто политика Общины Сестер, словно стремительный поток, увлекает ее в неведомую пучину. Обычно этот поток представлялся ласковой волной, которая лениво облизывает прибрежную гальку, но сейчас это была разрушительная стихия, готовая обрушиться на ее голову.

Когда они вошли под своды колонн южного туннеля, Дункан нарушил молчание:

— Нам надо вооружиться, — сказал он.

— Скоро мы вооружимся, — сказал Тег. — И я надеюсь, что ты готов убить любого, кто попытается остановить нас.

Глава 19

Значительный факт: за пределами защитного ядра планет Бене Тлейлаксу никто никогда не видел женщин Тлейлаксу. (Мулы лицеделы, имитирующие женщин, в расчет не принимаются. Они не способны размножаться.) Тлейлаксианцы берегут своих женщин, чтобы они не попали в наши руки. Таков наш предварительный вывод. Кроме того, должны существовать яйца, в которые Мастера Тлейлаксу запечатывают свои самые сокровенные тайны.

Анализ Бене Гессерит — Архивы № ХОХТМ99 041

— Наконец-то мы встретились, — сказала Тараза.

Она внимательно посмотрела в глаза своему собеседнику. Их кресла стояли напротив друг друга, и от Тилвита Ваффа Таразу отделяли какие-то два метра. Анализ подтверждал, что перед ней действительно не кто иной, как Мастер Мастеров Тлейлаксу. В такой маленькой, как у эльфа, фигурке сосредоточена столь огромная власть! В данном случае надо отбросить все предрассудки относительно внешности, решила Верховная Мать.

— Некоторые до сих пор не верят, что такая встреча вообще возможна, — вежливо ответил Вафф.

У него писклявый слабый голос, подумала Тараза; вообще здесь ко многому придется подходить с другими мерками.

Они встретились на нейтральной территории, на корабле-невидимке Гильдии, корпус которого был облеплен, как труп дохлого леопарда стервятниками, мониторами Бене Гессерит и Тлейлаксу. (Гильдия изо всех сил старалась, угодить Бене Гессерит. Вы будете платить. Гильдия все поняла, и платеж начался). Небольшая овальная каюта, в которой сидели собеседники, была выложена медными листами и считалась непроницаемой для прослушивания, во что Тараза не верила. Более того, она считала, что узы, связывавшие Гильдию и Тлейлаксу, узы, подкрепленные меланжей, стали только крепче после имевших место событий.

Вафф тоже не заблуждался относительно Таразы. Эта женщина была гораздо опаснее любой Досточтимой Матроны. Если он убьет Таразу, то ее немедленно заменят такой же опасной дамой, которая будет знать все, что до последнего момента своей жизни знала Верховная Мать.

— Мы находим, что ваши новые лицеделы очень интересны, — заговорила Тараза.

Вафф непроизвольно поморщился. Да, гораздо опаснее, чем Досточтимые Матроны, которые пока даже не предъявили Тлейлаксу счет за исчезнувший корабль-невидимку.

Тараза взглянула на цифровые часы с двойным дисплеем, расположенные на столике так, чтобы они оба могли одновременно узнавать при необходимости время. На дисплее, обращенном к Ваффу, отмечалось его внутреннее время. Она заметила также, что показатели внутреннего времени на обоих циферблатах были синхронизированы в пределах десяти секунд от точки произвольно выбранного полудня. Вся прелесть этой встречи заключалась в том, что были заранее оговорены все детали, включая расстояние между креслами.

Собеседники были одни в каюте. Овальное помещение имело в длину приблизительно шесть метров, в ширину в два раза меньше. Кресла были одинаковы — на деревянном каркасе крепились куски оранжевой материи, ни одного металлического предмета в каюте не было. Единственным предметом мебели был столик с часами. Столик был из прозрачного пластика и стоял на трех деревянных ножках. Каждого из участников встречи тщательно прозондировали на предмет наличия оружия. За дверью находились охранники — по три с каждой стороны. Тараза считала, что в данной ситуации тлейлаксианцы вряд ли пойдут на подмену охранников своими лицеделами.

«Вы будете платить!»

Тлейлаксианцы тоже проявили максимальную бдительность, особенно в свете того, что Преподобные Матери сумели проникнуть в тайну новых лицеделов.

Вафф откашлялся.

— Я не надеюсь, что нам удастся прийти к соглашению.

— Тогда зачем вы приехали?

— Я ищу объяснения тому странному посланию, которое мы получили из вашего Убежища на Ракисе. За что мы должны платить?

— Прошу вас, сер Вафф, не прикидывайтесь глупцом в этой комнате. Мы оба знаем фактическое положение вещей.

— Какое, например?

— Мы ни разу не получили для селекции ни одной женщины Бене Тлейлаксу, — сказала Тараза и подумала при этом: Пусть немного попотеет! Было очень досадно, что у Бене Гессерит нет доступа к предковой памяти Тлейлаксу, и пусть Вафф знает об этом.

Вафф нахмурился.

— Вы, конечно, не сомневаетесь в том, что я не стану торговаться по поводу жизни… — он осекся и отрицательно покачал головой. — Я не могу поверить, что это та плата, которую вы требуете.

Тараза промолчала, и Вафф снова заговорил:

— Это глупое нападение на Ракисский храмовый комплекс было совершено нашими агентами на месте по их инициативе. Они наказаны.

Это гамбит номер три, которого мы ожидали, подумала Тараза.

Она участвовала в нескольких аналитических конференциях, прежде чем отправиться сюда, если, конечно, эти встречи можно было назвать конференциями. Анализа было, впрочем, больше чем достаточно. Очень мало было им известно об этом Мастере — Тилвите Ваффе. Были доставлены проекции некоторых сообщений, которые, правда, нельзя было с полным основанием считать истинными. Вся проблема заключалась в том, что самые интересные данные поступили из весьма ненадежных источников. Был только один достоверный факт: сидевший напротив карлик был чрезвычайно опасен.

Гамбит Ваффа номер три привлек внимание Таразы. Настало время отреагировать. Она понимающе улыбнулась.

— Именно этой лжи мы от вас и ожидали.

— Мы начнем с взаимных оскорблений? — поинтересовался он совершенно бесстрастным тоном.

— Вы сами обозначили канву. Позвольте мне предупредить вас, что с нами не стоит общаться так же, как вы общались с шлюхами из Рассеяния.

Застывший взгляд Ваффа подсказал Таразе, что настало время начинать ей самой. Вывод Общины касательно исчезновения иксианской невидимки оказался как нельзя более точным. Вооружившись той же улыбкой, она начала говорить о предположении, как о всем известном факте.

— Мне кажется, — начала она, — что шлюхи смогли каким-то образом узнать, что среди них находятся лицеделы.

Вафф с трудом подавил гнев. Чертовы ведьмы! Они знали! Каким-то образом они все пронюхали! Его советники в высшей степени настороженно отнеслись к целесообразности этой встречи. Правда, открыто против было настроено значительное меньшинство. Ведьмы были просто… какими-то дьяволами. А их возмездие!

Пора направить его внимание на Гамму, подумала Тараза. Выведи его из равновесия!

— Даже если вы совратите одну из нас, как вы совратили Швандью, вам все равно не удастся ничего почерпнуть из наших ценностей. Вы не можете воспользоваться ими, — сказала Верховная Мать.

Вафф вспыхнул.

— Она думала, что нанимает нас, как банду убийц! Но мы преподали ей хороший урок!

Ах, какие мы гордые! — подумала Тараза. Интересно. Надо исследовать скрытые силы, которые стоят за такой гордостью.

— Вы всегда терпели неудачу, пытаясь проникнуть в наши ряды, — сказала Тараза.

— Но вы тоже никогда не могли проникнуть в тайны Тлейлаксу! — Вафф попытался прикрыть откровенную похвальбу маской спокойствия. Ему нужно время, чтобы успокоиться! Выстроить план!

— Может быть, вам будет интересно узнать цену нашего молчания, — заговорила Тараза. Приняв каменное выражение лица Ваффа за знак согласия, Верховная Мать продолжила: — Во-первых, вы поделитесь с нами своими знаниями об этих шлюхах из Рассеяния, которые именуют себя Досточтимыми Матронами.

Вафф вздрогнул. Многое подтвердилось после убийства двух таких Матрон: Сексуальное порабощение. Только очень сильная психика может сопротивляться паутине такого экстаза. Потенциал такого инструмента огромен. Но надо ли рассказывать такое этим ведьмам?

— Вы расскажете нам абсолютно все, — продолжала настаивать Тараза.

— Почему вы называете их шлюхами?

— Они пытаются копировать нас, но продают себя во имя власти, и одновременно превращают в пародию то, что делаем мы. Досточтимые Матроны, скажите пожалуйста!

— Они превосходят вас по численности по крайней мере в десять тысяч раз! Мы имеем доказательства.

— Одна из нас может победить их всех!

Вафф молча смотрел на Таразу изучающим взглядом. Было ли это простое хвастовство? Этого никогда нельзя сказать наверняка, когда имеешь дело с Бене Гессерит. Это ведьмы. Они могут очень многое. Они владеют темной стороной царства магии. Больше чем один раз Сестры нарушали и попирали Шариат. Была ли на то Божья воля, чтобы Его последователи прошли новое испытание?

Тараза намеренно не нарушала молчания, чтобы еще больше усилить напряженность. Она чувствовала смятение Ваффа. Она вспомнила последнюю конференцию Общины перед самой встречей с Мастером. Беллонда тогда задала обманчиво простой вопрос:.

— Что мы в действительности знаем о Тлейлаксу?

Тараза видела, какой ответ возник в головах Сестер, сидевших за круглым столом: мы знаем о них только то, что они хотят, чтобы мы знали.

Ни один из ее аналитиков не смог избежать подозрения в том, что Тлейлаксу специально создал маскирующий образ для того, чтобы вводить всех в заблуждение. Интеллект тлейлаксианцев был недюжинным, о чем можно было судить по одному только факту, что во всей вселенной только они могли возрождать живые существа в своих чанах с аксолотлями. Может, это была счастливая случайность, как предположил кто-то? Но тогда почему никто так и не смог повторить этого достижения на протяжении прошедших тысячелетий?

Гхола.

Использовали ли сами тлейлаксианцы процесс изготовления гхола для достижения собственного бессмертия? Она видела соответствующие признаки в наружности Ваффа. В общем, ничего определенного… но было в нем что-то в высшей степени подозрительное.

На конференциях Капитула Беллонда то и дело возвращалась к вопросу, который не давал всем Сестрам покоя.

— Все… буквально все! Все, что есть в наших архивах, — это мусор, который годится только на корм слиньям!

Слиньи!

Это медленно ползающее существо, полученное путем скрещивания свиньи и слизня, могло стать неисчерпаемым источником мяса во вселенной, однако сами эти создания внушали отвращение Сестрам, поскольку были для них воплощением Тлейлаксу. Слиньи стали одним из самых первых предметов бартера с Тлейлаксу, этот продукт был выращен в их чанах и имел форму витой спирали — символа всего живого. Бене Тлейлаксу, создав эту тварь, только подлили масла в огонь своей непристойной репутации. Эти создания, слиньи, ползали везде и съедали любой мусор, мгновенно перерабатывая его в экскременты, которые имели не только свинский запах, но и слизистую консистенцию.

— Самое вкусное мясо по эту сторону небес, — напомнила Беллонда рекламу ОСПЧТ.

— Все это от непристойности, — добавила тогда Тараза.

Непристойность.

Тараза думала об этом, не отрывая взгляда от Ваффа. По какой причине люди могут поддерживать такую отвратительную репутацию? В этот образ не вписывалась очевидная гордость Ваффа.

Мастер покашлял в кулак. При этом он почувствовал, как в руку врезались швы в том месте, куда в рукава были спрятаны два дротика. Меньшинство советовало: «Так же, как и в случае с Досточтимыми Матронами, победитель этого столкновения с Бене Гессерит будет иметь всю информацию о противнике. Смерть оппонента — это залог успеха».

Я, конечно, могу ее убить, но что потом?

За дверью стоят три полновесные Преподобные Матери. Без сомнения, Тараза приготовила какой-то сигнал о том, что все в порядке, если этого сигнала не будет, то последует насилие и полная катастрофа. Он ни на секунду не верил в то, что его новые лицеделы способны противостоять Преподобным Матерям. Ведьмы будут начеку. Они сразу распознают природу охранников Ваффа.

— Мы поделимся с вами, — произнес он. Признание неизбежности больно ранило, но другого выхода не было. Заявление Таразы о ее относительных способностях могло быть и неточным, но тем не менее Вафф чувствовал его истинность. Вафф не питал никаких иллюзий относительно того, что будет, если Досточтимые Матроны каким-то образом узнают, что произошло с их посланцами. Пропавший корабль-невидимку нельзя списать за счет Тлейлаксу, но преднамеренное убийство — это совсем другое дело. Досточтимые Матроны постараются ликвидировать такого строптивого оппонента. Хотя бы в назидание другим. Об этом много рассказывали тлейлаксианцы, вернувшиеся из Рассеяния. Познакомившись воочию с Досточтимыми Матронами, Вафф поверил в эти рассказы.

— Вторым пунктом нашего разговора является гхола.

Вафф съежился в кресле.

Тараза почувствовала отвращение к маленьким глазкам Ваффа, его круглому личику и острым зубкам.

— Вы убивали наших гхола, чтобы управлять продвижением проекта, в котором вы участвовали только как поставщики одного-единственного элемента, — обвиняющим тоном заговорила Тараза.

Вафф еще раз подумал о том, не стоит ли ему все же убить Верховную Мать. Можно ли вообще что-нибудь скрыть от этих ведьм? Нельзя игнорировать и тот факт, что на Тлейлаксу у Бене Гессерит могла быть агентура из местных предателей. Как иначе они могли все это разнюхать?

— Я уверяю вас, Преподобная Верховная Мать, что…

— Не надо меня ни в чем уверять. В том, что нам нужно, мы уверяем себя сами. — Тараза печально покачала головой из стороны в сторону. — Вы еще думаете, что мы не знаем, что вы продаете нам поврежденный товар.

— Этот товар отвечает всем требованиям, заложенным в него контрактом, — поспешно произнес Вафф.

Тараза снова покачала головой. Этот маленький Мастер Тлейлаксу не имел ни малейшего представления о том, как много он ей открыл!

— Вы внедрили в его психику свою схему, — сказала Тараза. — Я предупреждаю вас, сер Вафф, что если ваши изменения помешают нашему замыслу, то мы сумеем ранить вас намного глубже, чем вы думаете.

Вафф провел рукой по вспотевшему лбу. Проклятые ведьмы! Но она все равно ничего не знает. Тлейлаксианцы, вернувшиеся из Рассеяния, и Досточтимые Матроны, которых она так не любит, снабдили Тлейлаксу сексуально заряженным оружием, которым он не поделится, невзирая ни на какие обещания, которые могут быть здесь произнесены.

Тараза, присмотревшись к реакции Ваффа, решилась на отчаянную ложь.

— Когда мы захватили ваш иксианский корабль, то лицеделы умерли недостаточно быстро и нам удалось кое-что узнать.

Вафф почувствовал, что еще немного и он решится на насилие.

В яблочко! — подумала Тараза. Смелая ложь открыла дорогу к открытию, которое предсказали некоторые советники. Тогда эти предположения показались ей абсурдными, но теперь Тараза так не думала. «Амбиции тлейлаксианцев заключаются в создании полной копии прана-бинду».

— Полной?

Все Сестры, присутствовавшие на конференции, были поражены таким предположением. Это предполагало существование копии ментального запечатления, кроме запечатления памяти, о котором Сестры уже знали.

Советница, сделавшая это предположение, Сестра по имени Гестерион, работавшая в архиве, пришла на заседание с тщательно отобранными подтверждающими материалами. «Мы уже знаем, что то, что механические Иксианские Зонды делают механически, тлейлаксианцы могут делать с помощью нервов и плоти. Следующий шаг очевиден».

Наблюдая реакцию Ваффа на ложь, Тараза тщательно следила за его действиями. Сейчас он был наиболее опасен.

На лице Ваффа проступило выражение ярости. То, что знают ведьмы, представляет опасность. Он не сомневался, в чем именно заключается смысл сказанного Таразой. Я должен убить ее, не задумываясь, какие последствия это повлечет для меня лично! Мы должны убить их всех! Мерзость! Это их слово и оно превосходно описывает их самих.

Тараза верно истолковала выражение его лица и быстро заговорила:

— Вы находитесь в абсолютной безопасности до тех пор, пока не вздумаете мешать нашему замыслу. Ваша религия, ваш образ жизни — это исключительно ваше внутреннее дело.

Вафф колебался — не столько от слов Таразы, сколько от напоминания о ее могуществе. Что еще она могла знать? Продолжать разговор в подчиненном тоне? После того как был отвергнут союз с Досточтимыми Матронами. И это после столь долгого восхождения, продолжавшегося несколько тысячелетий. Ваффа переполнили горечь и недовольство. В конце концов решительное меньшинство советников были правы: «Не может быть союза между нашими народами. Каждое соглашение с повиндах — это договор, в основе которого лежит зло».

Тараза все еще чувствовала угрозу насилия в его поведении. Не слишком ли далеко она его подтолкнула? Она застыла в готовности защищаться. Ее насторожили подергивания его рук. Оружие у него в рукавах! Возможности Тлейлаксу не следует недооценивать. Ведь ее снуперы не обнаружили ничего подозрительного!

— Мы знаем об оружии, которое вы пронесли сюда, — сказала она. Еще одна ложь оказалась просто необходима. — Если вы сейчас сделаете эту ошибку, то шлюхи тоже догадаются, как вы использовали это оружие против них.

Вафф затаил дыхание. Овладев собой, он заговорил:

— Мы не станем сателлитами Бене Гессерит!

Тараза ответила спокойным, умиротворяющим тоном:

— Я ни словом, ни действием не предполагаю для вас такой роли!

Она застыла в ожидании. В выражении лица Ваффа не произошло никаких изменений, взор его продолжал гореть тем же пламенем.

— Вы угрожаете нам, — пробормотал он. — Вы требуете, чтобы мы поделились всем, что…

— Именно поделились, — огрызнулась Тараза. — С неравными партнерами не делятся!

— А чем вы поделитесь с нами? — пытливо спросил Вафф.

Она заговорила с ним тоном, которым мать отчитывает неразумное дитя.

— Сер Вафф, спросите себя, могущественного правителя, члена правящей олигархии, почему вы приехали сюда?

Вафф ответил тем же твердым голосом:

— А почему вы, Верховная Мать Бене Гессерит, приехали на эту встречу?

— Для того, чтобы укрепить нас, — мягко ответила она.

— Вы не сказали, чем поделитесь вы, — обвиняющим тоном произнес он. — Вы все еще надеетесь получить преимущество.

Тараза продолжала исподволь наблюдать за собеседником. Ей редко приходилось видеть такую подавленную ярость.

— Спросите меня открыто, что бы вы хотели знать? — сказала она.

— И вы откроете мне это из своей благородной щедрости?

— Я буду вести переговоры.

— Какие это переговоры, если вы просто приказываете мне… — ПРИКАЗЫВАЕТЕ МНЕ! — чтобы я…

— Вы приехали сюда с твердым намерением порвать все соглашения, которые существуют между нами, — сказала она. — Вы ни разу не пытались начать переговоры. Вы сидите перед человеком, который готов с вами торговаться, но ведете себя так, как может вести себя только…

— Торговаться? — Вафф тут же вспомнил, какой гнев вызвало это слово у Досточтимых Матрон.

— Да, я сказала это слово, — подтвердила Тараза. — Торговаться.

Что-то похожее на улыбку коснулось уголков рта Ваффа.

— Вы думаете, что у меня есть полномочия торговаться с вами?

— Возьмите на себя такую ответственность, сер Вафф, — проговорила женщина. — Именно вы обладаете верховной и окончательной властью. Она покоится на праве уничтожить любого оппонента. Это не я угрожаю вам, а вы мне, — она выразительно посмотрела на его рукава.

Вафф вздохнул. В какое затруднительное положение он попал. Ведь она — повиндах! Как можно торговаться с повиндах?

— Перед нами проблема, которую нельзя решить посредством разума, — сказала Тараза.

Вафф с трудом скрыл удивление. Это была та же самая фраза, которую произнесла Досточтимая Матрона. Внутренне он поежился от скрытого смысла этих слов. Может ли быть такое, что Бене Гессерит и Досточтимые Матроны делают одно дело? Неприязнь Таразы к Матронам говорит против этого, но разве этим ведьмам можно доверять?

Вафф еще раз подумал, сможет ли он принести себя в жертву ради уничтожения этой ведьмы? Но что это даст и чему послужит? Другие, несомненно, знают то, что знает она. Это лишь навлечет на них катастрофу. Конечно, среди ведьм был диспут, но кто знает, может быть, это просто еще одна уловка.

— Вы просите нас чем-то с вами поделиться, — говорила между тем Тараза. — Кто знает, возможно, я готова поделиться с вами нашими элитными линиями?

Вафф несомненно проявил живейший интерес.

— Зачем нам приходить к вам за этими вещами? — спросил он. — У нас есть лаборатории и мы можем брать генетические образцы практически везде.

— Образцы чего? — спросила она.

Вафф еще раз вздохнул. Никто не сможет избежать этой въедливости Бене Гессерит. Это как удар. меча. Он догадался, что сам открыл ей нечто, что направило разговор по нужному ей руслу. Вред уже нанесен. Она правильно вывела (или ей донесли шпионы), что дикий пул генов представляет малый интерес для Тлейлаксу, который овладел гораздо более глубокими механизмами генетической памяти и ее языка. Ни в коем случае нельзя недооценивать ни Бене Гессерит, ни продукты их селекционных программ.

— Что еще вы потребуете в обмен на это? — спросил он.

— Наконец-то мы начали торговаться! — сказала Тараза. — Мы оба, конечно, знаем, что я предложу матерей линии Атрейдесов. — При этом она подумала: «Пусть надеется. Они будут выглядеть как Атрейдесы, не будучи ими на деле».

Вафф почувствовал, как участился его пульс. Неужели это возможно? Имеет ли она хоть малейшее представление о том, что Тлейлаксу может извлечь из глубин такого источника?

— Мы хотим получить первую селекцию их потомков, — сказала Тараза.

— Нет!

— Тогда измененную первую селекцию?

— Возможно.

— Что вы имеете в виду под словом «возможно»? — Тараза подалась вперед. Напряженность Ваффа подсказала ей, что она нащупала верный след.

— Чего еще вы потребуете от нас?

— Наши селекционные матери получат неограниченный доступ в ваши генетические лаборатории.

— Вы что, сошли с ума? — в отчаянии воскликнул Вафф, тряхнув головой. Она что, думает, что Тлейлаксу сложит свое сильнейшее оружие таким дурацким образом?

— Потом мы получим чан с аксолотлями.

Вафф в изумлении уставился на собеседницу.

Тараза пожала плечами.

— Но я же должна была хотя бы попробовать?

— Я полагаю, что да.

Тараза откинулась на спинку кресла и попыталась суммировать то, что ей удалось узнать. Реакция Ваффа на пробный шар Дзенсунни была довольно интересной. «Проблема, которую нельзя решить рациональным путем». Эти слова произвели на него тонкий внутренний эффект. Он, кажется, вышел из какого-то своего внутреннего тайника, при этом в его глазах появился вопрос. Боже, сохрани всех нас! Неужели Вафф — тайный Дзенсунни?

Плевать на опасность, это надо проверить. Одраде должна быть вооружена против любой неожиданности.

— Вероятно, сегодня нам не удастся достичь большего, — сказала Тараза. — Пора заканчивать наши переговоры. Только один Бог в Его бесконечной милости дал нам бесконечную вселенную, в которой возможно все.

Вафф, не думая, хлопнул в ладоши.

— Самый большой дар — это дар удивления, — сказал он.

Он не совсем Дзенсунни, подумала Тараза. Суфи скорее.

Суфи! Она тут же подвергла пересмотру свои взгляды на Тлейлаксу, Как же долго они оберегали свои секреты?

— Время само по себе не идет в счет, — сказала Тараза, запуская еще один пробный шар. — Надо только видеть круг.

— Солнца — это круги, — сказал Вафф. — Каждая вселенная — это круг.

Затаив дыхание, он ожидал ответа.

— Круги — это некая замкнутость, — заговорила Тараза, выбрав правильный ответ из своей предковой памяти. — То, что окружает и замыкает, должно распространиться в бесконечность.

Вафф поднял руки, показав Верховной Матери ладони, потом опустил руки на колени. Плечи его несколько подались вперед, он расслабился.

— Почему вы не сказали этого с самого начала? — спросил он.

Мне надо проявлять крайнюю осторожность, предостерегла себя Тараза. Признание в словах Ваффа требовало немедленного обдумывания.

— То, что произошло между нами, ничего не откроет, если мы не станем более откровенными, да и в этом случае мы сможем пользоваться всего лишь словами, — проговорила Тараза.

Вафф внимательно всматривался в эту маску Сестры Бене Гессерит, пытаясь прочесть в ее словах и поведении сокровенный смысл. Он напомнил себе, что она — повиндах. Этим повиндах ни в коем случае нельзя доверять… но она разделяет Великую Веру…

— Разве Бог не послал Своего Пророка на Ракис, чтобы испытать нас и научить нас? — спросил он.

Тараза снова погрузилась в глубины своей бездонной памяти. Пророк на Ракисе? Муад'Диб? Нет… это не соответствует ни Суфи, ни Дзенсунни. Они верят в…

В Тирана! Тараза сжала губы в тонкую линию.

— С тем, чем не можешь управлять, надо смириться, — сказала она.

— Ибо именно это делает Бог, — подхватил Вафф.

Тараза увидела и услышала достаточно. Защитная Миссия снабдила ее знаниями любой религиозной системы. Чужая память укрепила живость восприятия и наполнила ее чужими воззрениями, которые она смогла высказать. Пора подобру-поздорову выбираться из этой опасной каюты. Одраде должна быть предупреждена!

— Могу я сделать предложение? — спросила Тараза.

Вафф вежливо кивнул.

— Возможно, существуют гораздо более глубокие основания для нашего союза, чем нам представляется, — сказала она. — Я предлагаю вам гостеприимство в нашем Убежище на Ракисе и услуги нашего коменданта там.

— Она Атрейдес? — спросил Вафф.

— Нет, — ответила Тараза. — Но я, конечно же, подготовлю наших Селекционных Куртизанок, чтобы они пошли навстречу вашим нуждам.

— Я, в свою очередь, подберу то, что необходимо, чтобы отплатить вам, — сказал он. — Зачем нам заканчивать торговлю на Ракисе?

— Чем же это не подходящее место? — спросила Верховная. — Кто посмеет солгать в обиталище Пророка?

Вафф, успокоившись, расслабился в кресле, положив руки на колени. Тараза, несомненно, среагировала правильно. Это было откровение, которого он не ожидал.

Верховная Мать поднялась.

— Каждый из нас слышит голос своего Бога, — сказала она.

Но вместе мы слушаем его в кхеле, подумал он. Он снова посмотрел на нее, напомнив себе, что она — повиндах. Никому из них нельзя доверять. Осторожность и еще раз осторожность! Эта женщина в конце концов всего лишь ведьма Бене Гессерит. О них известно, что они ради своей цели могут просто изобрести религию! Повиндах!

Тараза подошла к двери, открыла ее и подала своей охране знак. Она снова повернулась к Ваффу, который продолжал сидеть в кресле. Он не проник в суть нашего замысла, подумала Тараза. Те, кого мы пошлем к нему, должны быть отобраны с величайшим тщанием. Он не должен ни на минуту заподозрить, что является частью нашей приманки.

Маленькое личико стало собранным. Вафф взглянул в глаза Верховной Матери.

Каким ласковым он выглядит, подумала Тараза. Но его надо поймать! Союз между Общиной Сестер и Тлейлаксу таит в себе большую привлекательность. Но на наших условиях!

— До встречи на Ракисе, — сказала она.

Глава 20

Какое социальное наследие вырвалось наружу вместе с Рассеянием? Мы знаем всю подноготную того времени. Известны нам физические и ментальные установки тех людей. Сознание Заблудших было ограничено главным образом верой в силу человека и механических машин. Их гнала отчаянная потребность в жизненном пространстве, потребность, возбуждаемая мифом о Свободе. Большинство их не усвоило глубоких уроков Тирана, который учил, что насилие само воздвигает себе границы. Рассеяние было диким и случайным движением, которое Заблудшие принимали за рост (экспансию). Рассеяние питалось глубинным страхом (часто подсознательным) застоя и смерти.

Рассеяние: Анализ Бене Гессерит (Архивы)

Одраде, вытянувшись во весь рост, лежала в амбразуре арочного окна и, прижавшись щекой к стеклу, смотрела на Большую Площадь Кина. Спиной женщина упиралась в подушку, пахнувшую меланжей (впрочем, на Ракисе многие вещи пахли Пряностью). За спиной ее были три комнаты, прекрасно обставленные, удобные, хотя и небольшие. Апартаменты находились в удалении от храмового комплекса — таково было требование, налагаемое соглашением между Общиной Сестер и священниками.

— У Шианы должна быть более надежная охрана, — настаивала Одраде.

— Но она не может стать воспитанницей только Общины Сестер, — возражал Туэк.

— Священников тоже, — отрезала Преподобная Мать.

Шестью этажами ниже, на площади вовсю кипел базар, практически не организованный никакими правилами. Серебристо-желтый свет клонящегося к закату солнца омывал площадь сияющим блеском, высвечивая пестрые навесы и отбрасывая от предметов длинные черные тени. В лучах клубилась сверкающая пыль, а кругом возле пестрых зонтиков толпились массы людей, рассматривавших живописные горы разнообразных товаров.

Большая Площадь, строго говоря, не была площадью. Это было длинное, приблизительно с километр пространство, уходившее вдаль от окон Одраде. В ширину площадь имела около двух километров — гигантский прямоугольник, замкнувший землю и камень — старую брусчатку, истоптанную тысячами ног, превративших площадь в невероятное скопление горькой кремнистой пыли. Люди продолжали толпиться, несмотря на изнуряющую жару, — всем хотелось поторговаться и купить приглянувшуюся вещь подешевле.

С приближением вечера ритм событий, происходивших на площади, убыстрился. Приезжали и приходили новые люди, задавая действу, происходящему на площади, новый импульс.

Склонив голову, Одраде пристально всматривалась в то, что происходило на площади под ее окнами. Многие торговцы сворачивали свои лотки и расходились по домам, чтобы вернуться после короткой еды и сиесты. Надо было воспользоваться вечерними часами, когда людей становится больше и покупают они лучше, поскольку, торгуясь, уже не рискуют опалить себе горло знойным воздухом Ракиса.

Шиана давно созрела, отметила про себя Одраде. Священники не осмелятся больше откладывать. Им надо развить лихорадочную деятельность, обстреливая Шиану вопросами, чтобы побудить ее вспомнить, что она — посланец Бога к Его Церкви. Они станут напоминать Шиане о всяческих затеях и вымышленных обязанностях, которые Одраде надо вскрыть, выставить в смешном свете в глазах Шианы, и только потом объяснить, зачем это было нужно священникам.

Одраде выгнула спину и сбросила напряжение. Приходилось признаться себе, что Шиана была ей симпатична. Правда, сейчас мысли девочки представляют собой невообразимый хаос. Шиана практически ничего не знала, что ожидает ее после того, как она полностью перейдет под опеку Преподобных Матерей. Во всяком случае, не приходится сомневаться, что ум девочки находится в плену разнообразных мифов и прочих несуразностей.

Впрочем, со мной было то же самое, напомнила себе Одраде.

В такие моменты трудно отделаться от воспоминаний. Непосредственная задача была ясна: изгнание нечистой силы, если можно так выразиться, причем не только из Шианы, но и из себя.

Неотвязная мысль Преподобных Матерей в ее памяти: Одраде, пяти лет, живет в комфортабельном доме на Гамму. Улица, на которой она живет, застроена так же, как и все улицы среднего класса в прибрежных городах Гамму, — низкие одноэтажные дома и широкие улицы. Дома спускаются к берегу, там они больше, чем в городе. Только на берегу моря дома становятся более широкими, потому что у моря не надо экономить на каждом квадратном метре.

Отшлифованная Бене Гессерит память Одраде вернула ее в тот далекий дом, напомнила о его обитателях, о товарищах по играм. В груди появилась необыкновенная легкость — эти воспоминания имели непосредственное отношение к дальнейшим событиям.

Детские ясли Бене Гессерит в искусственном мире Аль Данаба — одной из планет Общины Сестер. (Позже Одраде узнала, чтоБене Гессерит вынашивал планы превращения всей планеты в невидимку, но проект не состоялся, поскольку его выполнение требовало слишком много энергии.)

Ясли представляли собой каскад разнообразной деятельности для ребенка с Гамму с его типичными дружескими связями и привычкой к комфорту. Образование Бене Гессерит включало в себя постоянные физические упражнения. Все это сопровождалось наставлениями о том, что нельзя стать Преподобной Матерью, не пройдя через боль и невероятную физическую усталость.

Некоторые подруги сломались именно на этой стадии. Они стали няньками, служанками, рабочими и объектами случайной селекции. Они заполнили нишу, из которой Бене Гессерит черпали в случае необходимости. Бывали времена, когда Одраде с тоской думала, что такая участь не такой уж плохой исход — меньше ответственности, мелкие цели, удобная жизнь. Но это было до того, как она закончила первую ступень подготовки.

Я думала об этом, как об избавлении, думала, что одержала полную победу, но не помышляла о другой стороне медали.

Закончив первую ступень, она столкнулась с новыми, еще более жесткими требованиями.

Одраде села на подоконник и отбросила в сторону подушку, повернувшись спиной к базару. Проклятые священники! Они затянули дело до совершенно немыслимых пределов.

Я должна вспоминать детство, потому что это поможет мне работать с Шианой, думала Одраде. Да, стоит посмеяться над своей слабостью. Еще одно самооправдание!

Некоторым кандидаткам требовалось до пятидесяти лет, чтобы стать Преподобными Матерями. Это им внушали во время обучения второй ступени. То был урок терпения. Одраде рано показала себя способной к углубленным занятиям. Считалось, что она сможет стать ментатом Бене Гессерит или архивистом. Однако жизнь рассудила по-иному. У нее были выявлены другие способности. Ее нацелили на более сложную работу в Капитуле.

Безопасность.

У Атрейдесов часто встречался этот дикий талант, который надо было только слегка культивировать. При внимании к деталям оказалось, что это то, чем надо заниматься Одраде. Она знала, что многие Сестры могли легко предсказать ее действия просто потому, что глубоко ее знали. Тараза делала это регулярно. Однажды Одраде сама подслушала объяснение Верховной.

— Личность Одраде очень хорошо отражается в выполнении ею своих обязанностей.

В Капитуле даже бытовала шутка: «Куда идет Одраде, когда она не на службе? Она идет на работу».

В Капитуле не было нужды носить маски, которые воспитанницы Бене Гессерит были вынуждены надевать, покидая пределы Ордена. Можно было выказать эмоции, открыто признать ошибки — как свои, так и чужие, не скрывать грусть, радость, горечь, а иногда и счастье. Были доступны мужчины — не для скрещивания, а для утешения. В Общине было несколько мужчин, они были очаровательны, и некоторые из них даже искренни. Эти последние пользовались наибольшим спросом.

Эмоции.

В мозгу Одраде промелькнуло узнавание.

Я приду к этому, как прихожу всегда.

Одраде почувствовала, как теплое солнце Ракиса греет ей спину. Она понимала, где находится, но мысли ее были далеко, готовясь к встрече с Шианой.

Любовь!

Это было бы так легко и так опасно.

В такие моменты она страшно завидовала стационарным Преподобным Матерям, которые могли жить в браке со своими селекционными партнерами. Такой была, например, мать Майлса Тега. Так же жила леди Джессика со своим герцогом. Даже Муад'Диб выбрал такую форму брачной жизни.

Но это не для меня.

Одраде признавалась в горькой ревности, которую испытывала из-за того, что ей не разрешалось жить так, но где же компенсация за страдания?

«Жизнь без любви может быть более интенсивно посвящена Общине Сестер. Мы пытаемся поддерживать посвященных. Не беспокойтесь о сексуальном наслаждении — оно доступно в любой момент, когда вы этого пожелаете».

С очаровательными мужчинами.

С времен леди Джессики, Тирана и других изменилось так много вещей… включая и Бене Гессерит. Это знает каждая Преподобная Мать.

Все тело Одраде сотряслось от тяжкого вздоха. Она оглянулась через плечо. На площади внизу кипела рыночная жизнь. Никаких признаков Шианы.

Я не должна любить этого ребенка!

Все было сделано правильно. Одраде понимала, что сыграла в мнемоническую игру по всем правилам Бене Гессерит. Она развернулась и села, скрестив ноги на подоконнике. Отсюда хорошо просматривался базар и крыши окрестных домов и водоем. Те несколько холмов представляют собой остатки того, что было некогда Защитным Валом Дюны, который был прорван Муад'Дибом и его легионами, оседлавшими червей.

Жаркое марево, извиваясь в прихотливом танце, поднималось над каналами и арыками, которые защищали Кин от вторжения новых червей. Одраде едва заметно улыбнулась. Священники не находят ничего странного в том, что изо всех сил защищают свои общины от соприкосновения со своим Разделенным Богом.

Мы будем поклоняться тебе, Боже, но не тревожь нас. Это наша религия, наш город. Ты видишь, мы больше не называем это место Арракисом. Теперь это Кин. Планета не называется больше ни Дюной, ни Арракисом — теперь это Ракис. Держись от нас подальше, Боже. Ты — это прошлое, а прошлого всегда стыдишься.

Одраде всматривалась в очертания холмов, размытые маревом. Другая Память показывала ей древний ландшафт. Она знала прошлое.

Если священники будут еще тянуть и не доставят Шиану немедленно, то они будут наказаны.

Базар внизу все еще изнывал от жары. Тепло излучалось каменной мостовой и каменными же стенами, которые окружали площадь. В знойном воздухе, усиливая духоту, плавал дым очагов в многочисленных домах и в промежутках между торговыми палатками. День был жаркий, температура не ниже тридцати семи градусов. В резиденции Бене Гессерит, которая в прежние времена принадлежала Говорящим Рыбам, было прохладно — работала иксианская система охлаждения, испарявшая воду из бассейна, расположенного на крыше.

Нам будет здесь очень комфортно.

Здесь будет безопасно настолько, насколько может обеспечить безопасность система охраны Бене Гессерит. Здесь бывают Преподобные Матери, в этом же здании находится представительство священников, но никто из них не проникнет сюда без соизволения Одраде. Шиана будет видеть всех этих людей только от случая к случаю, но эти случаи будут иметь место только по разрешению Одраде.

Так оно и происходит, думала Одраде. План Таразы выполняется.

В памяти Одраде было свежо последнее сообщение из Капитула. То, что удалось узнать о Тлейлаксу, переполнило ее душу волнением, которое Одраде с трудом подавила. Этот Вафф, этот Мастер Тлейлаксу оказался очаровательным объектом исследования.

Дзенсунни! И Суфи!

— Ритуальный паттерн, застывший на тысячелетия, — сообщила Тараза.

В сообщении Таразы содержалось и другое послание, которое не было высказано словами. Верховная Мать возложила на меня полную ответственность, оказав мне полное доверие. Одно осознание этого наполнило Одраде силой.

Шиана — точка опоры, а мы — рычаг. Наша сила имеет множество источников.

Одраде расслабилась. Она знала, что сама Шиана не позволит священникам дальше откладывать переезд. Терпение Одраде подвергалось приступам дурных предчувствий. Тем хуже для Шианы.

Они стали конспираторами — Шиана и Одраде. Первый шаг. Для Шианы это была замечательная игра. Самим фактом и обстоятельствами своего рождения и воспитания она была предназначена для того, чтобы не доверять священникам. Какое же для нее счастье, обрести наконец союзника!

Внизу на площади тем временем происходило какое-то движение. Одраде с любопытством присмотрелась к происходящему. Пятеро обнаженных мужчин встали в круг, взявшись за руки. Их одежды и защитные костюмы были сложены в стороне под присмотром юной темнокожей девушки в длинной накидке из волокна Пряности. Волосы ее были повязаны красной косынкой.

Плясуны!

Одраде видела множество донесений об этом феномене, но сама впервые видела его с момента своего прибытия на Ракис. Среди зрителей были трое высоких гвардейцев в желтых шлемах, украшенных гребнями. На стражниках были короткие накидки, позволявшие беспрепятственно работать ногами. Одежда была обложена металлическими пластинами.

Танцоры кружились, а толпа, совершенно предсказуемо, вела себя все более и более беспокойно. Одраде знала паттерн и что произойдет дальше. Вскоре толпа начнет скандировать невнятный речитатив, потом начнется свалка. Затрещат головы, польется кровь. Люди начнут кричать и метаться. Потом все стихнет и уляжется само собой без вмешательства властей, Кто-то пойдет домой, обливаясь слезами, а кто-то — смеясь. Священническая гвардия не станет вмешиваться в происходящее.

Бессмысленное помешательство этого танца и его последствия зачаровывали Бене Гессерит на протяжении столетий. Теперь он привлек пристальное внимание Одраде. Процесс упадка этого ритуала проследили люди из Защитной Миссии. Сами жители Ракиса называли этот танец «Танцем расхождения». Были у него и другие названия, из которых самым значительным был «Сиайнок». Вот во что превратился величайший ритуал Тирана, момент, когда он делил свою сущность с Говорящими Рыбами.

Одраде с трепетом и каким-то странным уважением относилась к энергии этого феномена. Ни одна Преподобная Мать не смогла бы равнодушно пройти мимо такого. Однако Одраде волновал бесполезный расход такой энергии. Такие вещи надо направлять на нужные цели, фокусировать. Ритуал надо использовать с какой-либо внятной и нужной целью. Сейчас же вся энергия рассеивается, и если эту силу не обуздать, то она может оказаться разрушительной для самого Священства.

В ноздри Одраде ударил сладкий фруктовый запах. Она потянула носом воздух и пригляделась к площади. От собравшейся толпы вверх поднимались густые испарения. Эти запахи попадали внутрь помещения через систему труб иксианской вентиляции. Одраде прижалась лбом и носом к стеклу и снова стала смотреть на то, что происходило на площади. Ах, вот в чем дело — танцоры и толпа опрокинули лоток одного из торговцев. Сейчас плясуны топтались по фруктам, превращая их в кашу. Ноги танцоров по самые бедра были перепачканы желтой мякотью.

Узнала Одраде и пострадавшего торговца. Это был человек со значительным, мудрым лицом, она несколько раз видела, как он выходил на базар из своего собственного дома. Сейчас этот человек находился среди зрителей и, казалось, не заметил своей потери. Все его внимание было устремлено на танцоров. Пятеро обнаженных мужчин двигались без всякого видимого ритма, в танце не было никакого рисунка, если не считать, что время от времени трое средних танцоров замирали, а остальные два взлетали над их головами.

Одраде поняла, откуда взялся этот танец. Это был утрированный почти до неузнаваемости древний фрименский способ пешего движения по пескам Пустыни. Этот любопытный танец был живым ископаемым, уходившим корнями в глубочайшую древность. Несуразные на первый взгляд движения были обусловлены стремлением не вызвать из-под земли червя.

Люди начали собираться вокруг помоста со всех уголков площади, стремясь взглянуть на танцоров, словно дети на игрушки в витрине магазина. Началась давка.

В это время Одраде увидела эскорт Шианы. Он двигался вдалеке с правой стороны площади. Символы, похожие на отпечатки лап животного, которыми были помечены дома по сторонам широкого проспекта, обозначали Путь Бога. Исторические сведения говорили о том, что именно по этой улице Лето Второй вступал в город, прибывая сюда на Празднество из Сарьира. Город, носивший тогда название Онн, был выстроен на месте прежнего Арракина. Однако некоторые остатки древнего города сохранились — некоторые здания были настолько полезны, что их не стали сносить. Ведь, как известно, не бывает улиц без домов.

Там, где проспект вливался в базарную площадь, эскорт Шианы остановился. Стражники в желтых шлемах проложили дорогу с помощью длинных пик. Стражники отличались высоким ростом: Самый высокий двухметровый обычный человек макушкой доставал только до плеч стражника. В любой толпе можно было безошибочно сразу узнать этих людей, но в Священнической Гвардии служили самые высокие из высоких.

Вот эскорт снова двинулся вперед, ведя Шиану к Одраде. Накидки охранников развевались и при каждом шаге обнажали гладкую серую ткань их лучших защитных костюмов. Их было пятнадцать, окруживших процессию.

Позади охранников двигались священницы вместе с Шианой. Одраде сразу узнала девочку — Шиана выделялась среди прочих своими выгоревшими на солнце волосами, горделивой осанкой и повелительным выражением лица. Однако больше всего Одраде поразили гвардейцы Священства в своих желтых шлемах с гребнями. Зная, что являются лучшими из лучших, что их нельзя ставить на одну доску с простым народом, они шествовали с надменностью, которую впитали буквально с молоком матери. Простые люди тоже все понимали и расступались перед рядом гвардейцев.

Все это происходило настолько просто и естественно, что напоминало выверенный в течение тысячелетий древний ритуал, свидетелем которого и стала Одраде.

Как это часто случалось, Одраде почувствовала себя археологом, но не тем специалистом, который копается в вековой пыли, разыскивая в ней следы прошлого, а как человек, который, наблюдая за людьми, видит, как они несут с собой свое далекое прошлое. Здесь был очевиден замысел Тирана. Приближение Шианы было частью ритуала, заложенного самим Богом-Императором.

Под окнами Одраде между тем пятеро обнаженных мужчин продолжали свой танец. Даже не поворачивая головы в сторону приближающихся гвардейцев, люди чувствовали их присутствие.

Овцы всегда чувствуют, когда приближается пастух.

Возбуждение толпы теперь проявлялось каким-то лихорадочным ритмом. Люди и не думали отказываться от хаоса, который владел их душами! Со стороны крыльев помоста в танцоров полетели комья грязи, однако мужчины и не думали бросать танец, они лишь ускорили темп движений. Длина каждой последовательности танца повторялась с удивительной точностью, что говорило о феноменальной памяти плясунов.

Из толпы вылетел новый ком грязи и ударил в плечо одного из танцоров, но никто из них даже не повернул головы, продолжая танцевать.

Толпа начала кричать и припевать, нараспев повторять какие-то слова. Некоторые выкрикивали ругательства. Некоторые в такт речитативу стали хлопать ладонями, мешая движениям танцующих.

Однако общий рисунок танца не изменился.

Речитатив превратился в грубый ритм, дикий крик толпы отдавался эхом от стен Площади. Толпа старалась сбить танцоров с ритма. Одраде чувствовала, что под окнами происходит что-то чрезвычайно важное.

Эскорт Шианы прошел уже половину пути по базару. Вот он прошел мимо колонн по широкой дорожке и направился непосредственно к апартаментам Одраде. Самая плотная часть толпы находилась приблизительно в пятидесяти метрах впереди от охраны эскорта. Гвардейцы продолжали идти, не сбивая шага, хотя на них напирала беснующаяся по сторонам толпа. Глаза из-под желтых шлемов были устремлены на толпу, строго вперед. Ни один из гвардейцев не давал повод думать, что его интересует толпа по сторонам или глупое представление плясунов на помосте, что все это может помешать их движению.

Где-то в глубине толпы какая-то женщина грязно выругалась.

Танцоры не подали вида, что они вообще что-то слышат. Толпа продвинулась вперед, уменьшив пространство между собой и танцорами приблизительно вдвое. Одраде потеряла из вида девушку, которая стерегла одежду и защитные костюмы плясунов.

Тем временем фаланга, окружавшая Шиану и ее свиту, продолжала движение.

Справа от Одраде началась свалка. Люди начали бить друг друга. В пятерых плясунов полетели более тяжелые метательные снаряды. Толпа возобновила речитатив, но в более быстром темпе.

В этот момент задняя часть толпы была рассечена надвое гвардейцами. Зрители продолжали также бесноваться, драться и бросать что попало в танцоров, но при этом послушно очистили путь эскорту.

Шиана шла в окружении жриц. Видя вокруг такое возбуждение, девочка с любопытством оглядывалась по сторонам.

Некоторые люди в толпе, вооружившись палками, принялись избивать окружающих, но никому не пришло в голову замахнуться палкой на священническую стражу или на кого-либо из эскорта Шианы.

Плясуны продолжали свой смертельный танец в тесном кольце зрителей.

Стражники невозмутимо шествовали среди этого хаоса посреди расступавшейся перед ними толпы. Жрицы не смотрели ни направо, ни налево. Стражники в желтых шлемах смотрели только вперед.

Презрение было слишком мягким словом для описания этого представления, решила Одраде. Нельзя было, однако, сказать, что бурлящая толпа игнорировала присутствие стражи. Нет, обе стороны прекрасно сознавали существование друг друга, но это существование происходило в разных мирах, и стороны строго соблюдали это разделение. Только Шиана по невежеству не соблюдала этот негласный договор и старалась увидеть все сквозь заслон эскорта.

Прямо под окнами Одраде толпа вдруг хлынула вперед. Танцоры разлетелись в стороны, смятые толпой, словно корабли, накрытые в море гигантской волной. Одраде видела только части обнаженных тел, которые передавались с рук на руки сквозь этот кричащий и визжащий хаос. Только высочайшая концентрация внимания позволила Одраде слышать отдельные доносящиеся до нее звуки.

Это было настоящее сумасшествие!

Никто из танцоров и не думал сопротивляться. Их убили? Это было жертвоприношение? Аналитики Общины еще даже не приступали к исследованию данного феномена.

Желтые шлемы расступились, позволив Шиане и ее свите вступить в здание, и снова сомкнули ряды. Стражники развернулись и образовали шеренгу, прикрывшую вход в здание. Солдаты держали пики горизонтально на уровне пояса, сцепив их между собой.

Хаос внизу начал успокаиваться. Никого из танцоров не было видно, однако в толпе были раненые, люди ползали по земле, другие держались на ногах, но сильно шатались. Видны были окровавленные головы.

Шиана и жрицы были уже в здании, во всяком случае, Одраде не видела их. Одраде отпрянула от окна и попыталась осмыслить то, чему только что стала свидетельницей.

Это было невероятно.

Ни на одном голофото не были запечатлены такие страшные моменты. Частью это были запахи — пыль, пот, человеческие феромоны. Одраде глубоко вдохнула. Внутри у нее все дрожало. Толпа снова распалась на людей. Одни плакали, другие ругались. Находились и такие, кто весело смеялся.

Дверь за спиной Одраде распахнулась. Вошла смеющаяся Шиана. Одраде стремительно обернулась и успела заметить в коридоре свою стражу и жриц, прежде чем Шиана успела закрыть дверь.

Темно-карие глаза девочки сверкали от волнения и возбуждения. Продолговатое лицо, начавшее округляться, и на котором внимательный наблюдатель мог увидеть проступающие взрослые черты, было напряжено — девочка пыталась подавить свои эмоции. Это напряжение исчезло, когда Шиана взглянула на Одраде.

Очень хорошо, подумала Преподобная Мать. Первый урок единения начался успешно.

— Вы видели танцоров? — спросила Шиана, скользнув вперед к Одраде. — Разве они не великолепны? Я думаю, что они просто прекрасны! Кания не хотела, чтобы я смотрела на них. Она говорит, что мне очень опасно принимать участие в Сиайноке. Но мне все равно! Шайтан не стал бы есть этих плясунов!

Внезапно на Одраде снизошло озарение. Такое озарение она пережила только однажды, когда проходила испытание Пряностью. Одраде стал ясен весь паттерн того, что она только что видела на Площади. Потребовались только слова Шианы и все сразу встало на свое место.

Язык!

Внутри коллективного сознания этих людей, этого народа жил язык, он гнездится в бессознательном, и люди не хотят его слышать. На этом языке говорят танцоры. На этом языке говорит Шиана. Все заключается в словах, движениях, запахе феромонов, тональностях — то есть во всем, что в конечном итоге порождает живой человеческий язык.

Язык порождается необходимостью.

Одраде улыбнулась счастливой девочке, стоявшей Перед ней. Теперь Преподобная Мать знала, как поймать в ловушку Тлейлаксу. Теперь она в большей степени понимала замысел Таразы.

Я должна пойти в Пустыню вместе с Шианой при первой же возможности. Мы только подождем прибытия этого Мастера Тлейлаксу, этого Ваффа. Мы возьмем его с собой!

Глава 21

Вольность и свобода — сложные понятия. Они восходят к религиозным идеям свободы и воли и тесно соотносятся с таинством власти, столь присущем абсолютной монархии. Без абсолютных монархий, построенных по образу и подобию правления старых богов, без правления, осуществляемого благодаря вере в религиозное искупление, Вольность и Свобода никогда не приобрели бы своего современного значения. Эти идеалы обязаны самим своим существованием прошлым проявлениям угнетения. Силы, питающие эти идеалы, разрушатся, если их не обновить драматическим учением или новым угнетением. Это основной ключ к разгадке феномена моей жизни.

Лето II, Бог-Император Дюны: записи из Дар-эс-Балата

Тег продержал их в палатке, раскинутой в густом лесу в тридцати километрах к северо-востоку от Убежища Гамму до тех пор, пока солнце не скрылось за западным горизонтом.

— Сегодня ночью мы отправимся в другом направлении, — сказал он.

Третью ночь подряд он вел их по лесным зарослям, демонстрируя при этом безукоризненную память ментата, ни разу не сбившись с пути, проложенного для них Патрином.

— У меня все немеет от такого длительного сидения, — пожаловалась Луцилла. — Кажется, нам предстоит еще одна холодная ночь.

Тег сложил защитное одеяло и положил его в свой мешок.

— Вы двое можете немного подвигаться и размяться, — сказал он. — Но мы не двинемся отсюда до наступления полной темноты.

Тег сел на землю, привалившись спиной к стволу высокой сосны, глядя из глубокой тени, как Луцилла и Дункан разминаются на полянке. Они оба постояли несколько секунд, дрожа от холода, который вступал в свои права вместе с надвигающейся ночью. Да, сегодня опять будет холодно, подумал Тег, но у них вряд ли будет возможность об этом думать.

Неожиданность.

Швандью никак не ожидает, что они все еще находятся так близко от Убежища и передвигаются пешком.

Таразе стоило быть более настойчивой в своих предупреждениях относительно Швандью, подумал Тег. Насильственное и открытое неповиновение Верховной Матери, проявленное Швандью, ломало все традиции. Логика ментата не могла принять такой поворот событий из-за недостатка данных.

Память услужливо подсказала ему поговорку школьных лет, один из тех предупреждающих афоризмов, с помощью которых ментат мог управлять своей логикой.

«Следуя по пути логики, можно сказать, что, если при наличии множества деталей, ты все же отложишь в сторону бритву Оккама и как ментат последуешь этой логике, то тебя ждет крах».

Итак, логика в данном случае потерпела фиаско.

Он вспомнил, как вела себя Тараза на корабле Гильдии и сразу после этого. Она хотела, чтобы я понял, что должен действовать по своему усмотрению. Я должен видеть проблему своими глазами, а не ее.

Следовательно, угроза со стороны Швандью была реальной угрозой, которую он рассмотрел и устранил самостоятельно.

Тараза не знала, что из-за этого произойдет с Патрином.

В действительности ее не интересовало, ни что произойдет с Патрином, ни со мной, ни даже с Луциллой.

А гхола?

Это-то должно было волновать Верховную!

По логике, правда, это было совершенно не обязательно… Тег оборвал эту линию рассуждений. Тараза не хотела, чтобы он действовал, исходя из логики. Она хотела, чтобы он сделал то, что сделал, то, что он всегда делал в экстренных ситуациях.

Неожиданность.

Так что специфическая логика во всем этом была, правда, она выбросила всех исполнителей из уютного гнезда на произвол хаоса.

Из которого нам самим предстоит создать порядок.

Горе охватило старого башара. Патрин! Будь ты проклят, Патрин! Ты понимал, а я нет. Что я буду делать без тебя, Патрин?

Тег почти физически услышал ответ старого адъютанта — ворчливые интонации сержанта, который отчитывает своего командира.

— Вы сделаете все как нельзя лучше, башар.

Все разумные доводы говорили о том, что Тег никогда больше не увидит Патрина во плоти и не услышит голос старика. Но… голос оставался. Лицо же продолжало существовать в памяти.

— Может быть, нам пора идти?

Перед ним стояла Луцилла. Дункан ждал ответа, приблизившись к ней. Оба уже взвалили на плечи походные ранцы.

Пока он размышлял, на землю спустилась ночь. Яркий свет звезд превратил лес в сказочное царство теней. Тег поднялся на ноги, взял свой ранец, потом, согнувшись, чтобы не задевать ветви, вышел на поляну. Дункан помог Тегу поправить ранец.

— Швандью в конце концов все поймет, — сказала Луцилла. — Ее поисковая группа скоро вцепится нам в хвост, да ты и сам это прекрасно знаешь.

— Это произойдет не раньше, чем они отработают ложный след и не упрутся в тупик, — ответил Тег. — Пошли.

Он направился на запад, лавируя в прогалинах между деревьями.

Три ночи он вел их путем, который сам окрестил «дорогой памяти Патрина». В четвертую ночь Тег посоветовал себе не проецировать в сознание логические последствия поведения Патрина.

Я понимаю всю глубину его верности, но не стал проецировать эту верность на самоочевидный результат. Мы были вместе так много лет, что я думал, что знаю его душу, как свою. Будь ты проклят Патрин! Тебе было совершенно не обязательно умирать.

Однако себе Тег признавался, что в этом была нужда и что Патрин ее видел. Ментат не мог позволить себе видеть, а Патрин мог. Логика может быть такой же слепой, как и любая другая способность.

Бене Гессерит собственным примером не раз это показывал.

Итак, мы идем пешком. Швандью этого не ожидает.

Тег был вынужден признаться себе, что ночное путешествие по лесам Гамму открыло ему совершенно новые перспективы. Весь этот район порос лесом за время Великого Голода и Рассеяния. Некому было культивировать землю. Потом лес вывели, а потом еще раз засадили, придав ему дикий вид. В нем появились тайные тропинки и личные опознавательные знаки. Тег мог представить себе, как Патрин в дни своей юности замечает ориентиры — вот валун в свете звезд в прогалине деревьев, вот скала в свете звезд, вот тропинка среди гигантских деревьев.

Они ожидают, что мы попытаемся прорваться на корабль-невидимку, решили они с Патрином, разрабатывая этот план. Приманка должна повести преследователей по этому следу.

Патрин не сказал только одного — что приманкой будет он сам.

Тег с трудом проглотил слюну — в горле у него стоял ком.

Мы не смогли бы сохранить Дункана в Убежище, придумывал себе оправдание Тег.

И это была правда.

Луцилла очень нервничала под защитным покровом в первый день их бегства. Из-под специальной ткани, защищавшей от обнаружения с воздуха, нельзя было высовывать нос, но Луцилла считала, что надо срочно поставить Таразу в известность обо всем происшедшем.

— Мы должны отправить сообщение Таразе!

— Отправим, когда сможем.

— Что будет, если с тобой что-то случится? Я должна знать весь план бегства.

— Если со мной что-то случится, ты не сможешь найти тропинку Патрина. У меня просто нет времени погрузить это в твою память.

В тот день Дункан практически не принимал участия в разговоре. Он либо молча смотрел на взрослых, либо спал, а потом просыпался в полной физической готовности и со злым огоньком в глазах.

На второй день, отлеживаясь под защитным тентом, Дункан вдруг спросил у Тега:

— Почему они хотят меня убить?

— Для того, чтобы расстроить планы, которая Община Сестер связывает с тобой.

Дункан посмотрел на Луциллу горящим взглядом.

— Что же это за планы?

Поскольку Луцилла промолчала, за нее ответил сам Дункан.

— Она знает. Она знает, потому что предполагалось, что я буду зависеть от нее. Предполагается, что я буду любить ее!

Тег подумал, что Луцилла неплохо скрыла свое недовольство. Было очевидно, что ее планы относительно гхола пришли в полное расстройство из-за неожиданного бегства.

Поведение Дункана выявило новую возможность. Не был ли Дункан скрытым Вещающим Истину? Какие способности внедрили в него хитрые и коварные тлейлаксианцы?

Во вторую ночь их вынужденного путешествия Луцилла обвиняла всех и вся.

— Тараза приказала тебе восстановить его исходную память. Как ты собираешься делать это здесь?

— Я сделаю это как только мы достигнем надежного места.

Внезапно рядом с ними появился молчаливый, но на редкость оживленный Дункан. Он все слышал!

Тег ни за что не должен пострадать, решил Дункан. Где бы ни находилось Убежище и когда бы они до него ни добрались, Тег должен дойти до него в добром здравии. И тогда я узнаю все!

Дункан не знал, что, собственно говоря, откроет ему Тег, но знал, что в этом откровении содержится великая награда. Эта глушь выведет их к цели. Он вспомнил, как смотрел на эту глушь с крыши Убежища и воображал, как будет там совершенно свободным. Теперь это чувство ничем не запятнанной свободы безвозвратно улетучилось. Глушь оказалась лишь дорогой к чему-то гораздо более важному.

Луцилла держалась в арьергарде, принуждая себя оставаться спокойной и бдительной, принимать то, что она не могла изменить. Часть ее сознания непрестанно повторяла приказ Таразы: «Держись ближе к гхола и, когда настанет подходящий момент, выполни свое задание».

Тег тем временем своим безошибочным чутьем точно отмерял километры. Шла четвертая ночь. Патрин рассчитал, что за четыре ночи они доберутся до цели.

И до какой цели!

В основе плана экстренного бегства лежало открытие Патрина, сделанное им в юности. Он тогда обнаружил одну из тайн Гамму. Тег вспомнил его слова:

— Повинуясь какому-то сентиментальному чувству, я побывал там два дня назад. Оно осталось нетронутым. Я единственный, кто там был.

— Ты уверен в этом?

— Я принял свои меры предосторожности, когда покидал Гамму много лет назад. Я оставил на месте несколько мелочей, которые, несомненно, сдвинул бы с места любой пришелец. Но ничто не изменилось.

— Шар-невидимка Харконненов?

— Очень древний, но помещения нетронуты и сохранились очень хорошо. Для жилья они вполне пригодны.

— А вода, питье…

— Там есть все, что вы пожелаете. Все находится в пространстве с нулевой энтропией в центре пещеры.

Тег и Патрин разрабатывали план, надеясь, что им никогда не придется им воспользоваться, хотя Патрин проиграл своему начальнику весь путь до пещеры, открытой в далеком детстве.

Позади вскрикнула Луцилла — она споткнулась о корень.

Надо было ее предупредить, подумал Тег. Дункан, очевидно, шел по следу Тега по звуку. Луцилла, как было ясно, провела целый день в своих мыслях. Это было столь же очевидно.

Она была просто невероятно похожа лицом на Дарви Одраде, сказал себе Майлс. Тогда в Убежище он видел их рядом, и разница заключалась только в нюансах, связанных с разницей в возрасте. Юность Луциллы проявляла себя в большей округлости форм и большем количестве подкожного жира. Но голоса! Тембр, тональность, паузы между словами, обороты — все изобличало манеры Бене Гессерит. В темноте их было бы невозможно различить по голосу.

Зная о Бене Гессерит не понаслышке, Тег понимал, что это не случайность. Учитывая склонность Сестер дублировать ценный генетический материал, можно было предположить, что эти женщины имеют один и тот же генетический источник.

Все мы Атрейдесы, подумал Тег.

Тараза не посвятила его в свои планы относительно гхола, но поскольку Тег оказался в самом центре выполнения этого плана, то он не мог не понять, что он представляет собой нечто цельное и грандиозное, хотя и не видел всех подробностей этого плана и не вполне понимал его цель.

Поколение за поколением Сестры Бене Гессерит покупали у Тлейлаксу гхола Дунканов Айдахо, воспитывали их, учили здесь, на Гамму и… все это только затем, чтобы их убить. Во все времена они выжидали для этого подходящий момент. Это было похоже на чудовищную игру, которая приобрела такую значимость только потому, что на Ракисе появилась какая-то девчонка, которой подчиняются черви.

Сама Гамму тоже была частью плана. На всей планете сохранились отметины былого Каладана. Данийские следы громоздились тут и там во всей своей первобытной жестокости. Нельзя было назвать населением то, что появилось из Данийского Убежища, в котором жила бабка Тирана, леди Джессика.

Тег видел скрытые и открытые следы, когда совершал ознакомительные поездки по Гамму.

Богатство!

Признаки его были, надо было только их прочесть. Оно проникало всюду, вползало, как амеба, в каждое место этой вселенной, располагаясь всюду, где могло зацепиться. Богатство на Гамму появилось после Рассеяния, Тег знал это. Богатство было таким большим, что только немногие могли подозревать (или воображать), насколько оно велико.

Он резко остановился. Картина окружающего ландшафта требовала повышенного внимания. Впереди лежала продолговатая голая скала, вид которой он запомнил из рассказа Патрина. Этот переход может стать одним из самых опасных.

Здесь ничто не сможет прикрыть нас — ни пещеры, ни заросли. Надо приготовить защитные одеяла.

Тег достал из ранца защитное одеяло и перекинул его через руку, дав знак, чтобы остальные сделали то же, потом двинулся вперед. Темная ткань одеяла со свистом развевалась вокруг Тега — настолько быстро он зашагал вперед.

Луцилла с каждым днем становится все менее загадочной, подумал он. Она надеется на титул леди перед именем. Леди Луцилла. Нет сомнений, что такое обращение звучало бы для нее, как музыка. Теперь появилось несколько таких Преподобных Матерей, которые принадлежали Большим Домам, вышедшим из небытия после долгого забвения, наложенного на них Золотым Путем Тирана.

Луцилла, Соблазнительница-Импринтер.

Все такие женщины были сексуальными адептами Общины Сестер. Мать Тега учила своего сына, как работает эта система, посылая его к местным женщинам, когда он был еще юн, чтобы он хорошо понимал сигналы, которые возникают при этом как у женщин, так и у него самого. К этим сигналам надо было выработать чувствительность и устойчивость. То было запрещенное знание, но мать Тега слыла еретичкой.

Тебе это пригодится, Майлс.

Тег почувствовал, что куски представлений сложились в его мозгу почти с механическим щелчком. Так что с той молодой женщиной с Ракиса? Луцилла научит технике соблазнения своего ученика и вооружит его для того, чтобы заманить в ловушку ту, которой повинуются черви?

Однако для окончательных выводов нет достаточно полных данных.

Тег остановился у опасной расщелины скалы. Он отложил одеяло и закрыл ранец, Дункан и Луцилла молча стояли рядом. Тег подавил вздох. Одеяло всегда беспокоило его. Оно не имело отражательной силы настоящего боевого щита, и выстрел из лазерного ружья мог поджечь ткань с фатальными последствиями.

Опасная игрушка!

Именно так Тег всегда оценивал оружие и всякие защитные устройства. Куда лучше полагаться на ум и крепость мышц и на пять Отношений Пути Бене Гессерит, которым его научила мать.

Используй инструменты только тогда, когда они абсолютно необходимы для усиления мышц, — так гласило учение Бене Гессерит.

— Почему мы остановились? — прошептала Луцилла.

— Я слушаю ночь, — ответил Тег.

Дункан, лицо которого выглядело совершенно призрачным в свете звезд, внимательно взглянул на Тега. Выражение лица башара вселило в него уверенность. В недоступной пока памяти хранилось что-то такое, что говорило: этому человеку можно доверять.

Луцилла заподозрила, что Тег остановился, чтобы дать отдохнуть своему старому телу, но не решилась высказать это вслух. Тег сказал, что весь план рассчитан так, чтобы доставить Дункана на Ракис. Очень хорошо, это было единственное, что сейчас имело значение.

Она уже прикинула, что в Убежище, которое где-то впереди, находится либо корабль-невидимка, либо дом-невидимка. Это единственное, что может быть достаточным в этой ситуации. Ключом ко всему был Патрин. Тег обронил несколько намеков, что именно Патрин — источник их пути к спасению.

Луцилла была первой, кто понял, каким образом Патрин заплатил за их бегство. Но он был слабейшим звеном. Он остался позади, где Швандью могла легко захватить его. Захват приманки был неизбежен и предусмотрен планом. Только дурак мог предположить, что у Преподобной Матери Швандью не хватит сил и власти, чтобы справиться с обычным мужчиной. Ей даже не придется использовать всю силу убеждения. Хватит тонкого воздействия Голоса и болевых способов воздействия, которые оставались монополией Общины Сестер — ящик пыток и сдавливание нервных узлов — этого будет больше чем достаточно.

Какую форму в этой ситуации примет верность Патрина, Луцилле было ясно с самого начала. Неужели Тег настолько слеп?

Любовь!

То был старый, долгий, скрепленный доверием союз двух мужчин. Швандью же будет действовать быстро и жестоко. Патрин знал это. Тег не стал проверять свое определенное знание.

Внезапно в сознание Луциллы ворвался голос Дункана:

— Орнитоптер! Сзади!

— Быстро! — крикнул Тег. Он схватил одеяло и накрыл им всех троих. Они лежали, уткнувшись носами в сырую, напоенную ароматами землю, прислушиваясь к летевшему над ними орнитоптеру. Машина не зависла и не вернулась.

Когда они удостоверились, что их не обнаружили, Тег снова повел их путем Патрина.

— Это была поисковая группа, — сказала Луцилла. — Они заподозрили… или Патрин…

— Прибереги свои силы для марша, — рявкнул Тег.

Она не осадила его за грубость. Они оба понимали, что Патрин мертв. Не может быть никаких споров на эту тему.

Этот ментат глубоко копает, подумала Луцилла.

Тег был сыном Преподобной Матери, и она научила его некоторым вещам, которые выходили за пределы дозволенного, прежде чем он попал в умелые руки Преподобных Матерей Общины. Гхола был не единственным человеком с неизвестными ресурсами.

Тропинка петляла среди деревьев, не пропускавших свет, потом стала резко подниматься вверх по крутому холму. Только изумительная память ментата позволяла Тегу ориентироваться в полной темноте.

Луцилла ощутила под ногами что-то мягкое. Она прислушалась к движениям Тега, пытаясь сориентироваться.

Как молчалив Дункан, подумала Луцилла. Как он замкнулся в себе. Он выполнял приказы, следовал за Тегом по первому знаку. Она чувствовала, чего стоит такое послушание Дункана. Он знал, что делает. Дункан подчинялся только потому, что пока это было ему выгодно. Мятеж Швандью посеял в душе гхола что-то дикое и независимое. И что посеяли в нем тлейлаксианцы?

Тег остановился на маленьком пятачке под деревьями, чтобы восстановить дыхание после долгого подъема. Луцилла слышала, как тяжело он дышит. Она снова вспомнила, что Тег — очень старый человек для таких упражнений. Она спокойно спросила:

— Ты хорошо себя чувствуешь, Майлс?

— Я скажу, если почувствую себя плохо.

— Далеко еще нам идти? — спросил Дункан.

— Теперь осталось совсем немного.

Тег снова зашагал сквозь темноту ночи.

— Нам надо поспешить, — сказал он. — Та седловина — последнее препятствие на пути.

Теперь, когда он смирился с фактом смерти Патрина, Тег переключился на Швандью. Интересно, что она сейчас предпринимает? Она наверняка чувствует себя так, словно вокруг нее обрушился мир. Беглецы отсутствуют четыре дня! Люди, которые способны убежать от Преподобной Матери, способны на все. Конечно, беглецы могли улететь с планеты на корабле-невидимке, но что, если…

Мысли Швандью сейчас полны этих «а что, если…»

Патрин был хрупким звеном, но он был хорошо тренирован в ликвидации слабых звеньев, а тренировал его Великий Мастер — Майлс Тег.

Майлс смахнул движением головы непрошеную слезу. Необходимость заставляет быть честным в таких ситуациях, ее не избежать. Тег никогда не был хорошим лжецом, он не мог лгать даже самому себе. На самых ранних стадиях своей подготовки он понял, что и его мать, и другие воспитатели обусловили в нем чувство глубокой личной честности.

Приверженность кодексу чести.

Сам по себе этот кодекс, поскольку Тег чувствовал в себе его элементы, привлекал его пристальное внимание и завораживал. Это началось с осознания того, что люди рождаются не равными, что они обладают разными способностями и испытывают в жизни воздействие разных событий. Все это производит людей с разными достижениями и разной ценностью.

Для того чтобы подчиниться этому кодексу, Тег рано понял, что должен занять такое место в потоке доступных наблюдению иерархий, чтобы четко определить, когда он не сможет продвигаться выше.

Обусловливание кодексом проникло глубоко внутрь его существа. Он никогда не мог найти его первоначальных корней. Очевидно, кодекс был неразрывно связан с основами его человеческой сущности. Кодекс диктовал правила поведения для тех, кто находился выше и ниже его на иерархической лестнице.

Ключевой обменный знак: верность.

Верность пронизывала всю иерархию и была везде, где для нее находилось место. Именно такая верность была присуща ему самому — это Тег знал твердо. У него не было ни малейших сомнений, что Тараза поддержит его во всем, кроме ситуации, в которой он должен будет пожертвовать собой ради Общины Сестер. Само по себе это было правильное решение. Именно здесь находится верность их всех.

Я — башар Таразы. Вот, что говорит кодекс.

И этот же кодекс убил Патрина.

Я надеюсь, ты не испытывал боли, старый друг.

Тег еще раз остановился под деревьями. Вытащив из-за голенища нож, он сделал отметку на дереве.

— Что ты делаешь? — спросила Луцилла.

— Это тайная метка, — ответил Тег. — Только люди, которых я обучал, знают о ней. И, конечно, Тараза.

— Но почему ты…

— Я все объясню позже.

Тег двинулся вперед, остановившись у следующего дерева, на котором он тоже оставил крошечную зарубку. Такую отметину вполне могоставить зверь или птица — царапина на коре ничем не выделялась из ее естественного рисунка.

Прокладывая дорогу, Тег думал, что планы Луциллы относительно Дункана надо непременно расстроить. Все рассуждения ментата, касавшиеся душевного здоровья и безопасности Дункана, говорили в пользу такого решения. Пробуждение исходной памяти Дункана должно предшествовать импринтингу Луциллы. Тег знал, что блокировать ее действия будет очень непросто — для этого надо быть гораздо лучшим лжецом, чтобы успешно ломать комедию для Преподобной Матери.

Все должно произойти якобы случайно, в результате естественного хода вещей. Луцилла ни в коем случае не должна заподозрить противодействие своим планам. Однако Тег не питал иллюзий относительно успешного противостояния возбужденной Преподобной Матери в тесноте Убежища. Лучше ее убить! Он понимал, что вполне может это сделать, но что будет потом? Никто не сумеет заставить Таразу рассматривать такой кровавый акт как выполнение ее же приказа.

Нет, придется дождаться своего часа, набраться терпения, наблюдать и слушать.

Они вышли на маленькую полянку, упершись в высокую стену из вулканической породы. Колючие кусты и заросли терновника выделялись в свете звезд, как большие темные пятна на скале.

В самом низу виднелось черное отверстие, в которое с трудом мог проползти человек.

— Вот туда мы и поползем на брюхе, — бодро сказал Тег.

— Я чувствую запах золы, — сказала Луцилла. — Здесь что-то жгли.

— Это приманка, — сказал Тег. — Он оставил здесь выжженную зону — она находится слева, чтобы создать впечатление, что отсюда стартовал корабль-невидимка.

Было слышно, как Луцилла шумно перевела дух. Какая смелость! Если Швандью осмелится послать сюда поисковую группу с человеком, обладающим предзнанием, который обнаружит следы Дункана (ибо среди них только он не являлся потомком Сионы и не имел никакой защиты от такого обнаружения), то они приведут погоню сюда, где налицо следы взлета корабля-невидимки… правда, при условии, что…

— Но куда ты нас привел? — спросила она.

— Это сфера-невидимка Харконненов, — ответил Тег. — Она просуществовала несколько тысячелетий никому не нужной, но теперь она наша.

Глава 22

Вполне естественно, что власть предержащие желают подавить дикие исследования. Из истории известно, какую нежелательную конкуренцию порождают ничем не ограниченные поиски знания. Сильно желание «безопасной линии исследований», что позволит разрабатывать только те производства и идеи, которые можно взять под контроль, и что еще более важно, позволит принести наибольшую пользу внутренним инвесторам. К несчастью, вселенная полна случайностей и отличается флуктуациями, поэтому не может быть никаких гарантий существования «безопасной линии исследований».

Оценка Икса, Архивы Бене Гессерит

Хедли Туэк, Верховный Священник и титульный правитель Ракиса, почувствовал, что не в силах соответствовать предъявленным ему требованиям.

Душная пыльная ночь опустилась на город Кин, но здесь, в Зале Аудиенций Верховного ярко горевшие плавающие шары разгоняли тень. Но даже в этих покоях был слышен свист ветра, планету сотрясал очередной шторм.

Аудиенц-зал представлял собой неправильной формы комнату длиной семь метров и шириной (в самом широком месте) около четырех метров. Противоположный конец зала был еще уже. Потолок тоже не был горизонтальным, а спускался к узкому концу зала. Занавеси из волокон Пряности скрывали эту неправильность. Одна из занавесок прикрывала фокусирующий звуковые волны рог, который позволял стоявшему за стеной человеку слышать каждое слово, произнесенное в Зале Аудиенций.

В зале, кроме хозяина, находилась только Дарви Одраде, новый комендант Резиденции Бене Гессерит на Ракисе. Они сидели лицом к лицу, разделенные узким пространством, на удобных зеленых подушках.

Туэк попытался скрыть недовольную гримасу. От этого усилия его обычно бесстрастное лицо превратилось в выдающую его маску. Он потратил массу усилий, готовясь к этой ночной встрече. Портные разгладили накидку, надетую на его высокое статное, начавшее расплываться тело. На длинных ступнях красовались золотые сандалии. Защитный костюм под накидкой играл в данный момент лишь декоративную роль: в нем не было ни водоуловителей, ни насосов, ни других приспособлений, с которыми было так много возни. Шелковистые седые волосы были аккуратно расчесаны на прямой пробор, красиво ниспадая на плечи и подчеркивая породистое лицо с чувственным ртом и выступающим вперед мощным подбородком. Глаза его выражали непреодолимое благодушие — черта, которую он унаследовал от своего деда. Именно так он выглядел, когда вступил в Аудиенц-зал для встречи с Одраде. В тот момент он чувствовал себя импозантным мужчиной, но теперь ощущал себя голым и взъерошенным.

Он действительно тупой и пустоголовый болван, подумала Одраде.

Туэк в это время тоже напряженно размышлял:

Я не могу обсуждать с ней этот проклятый манифест. Ни с Мастером Тлейлаксу, ни с теми лицеделами, которые притаились в соседней комнате. Какой бес в меня вселился, что я позволил втравить себя в такую историю?

— Это ересь, — сказал он, — простая ересь в чистом виде.

— Но вы же представляете только одну религию из многих, — возразила на это Одраде. Однако с возвращением множества людей из Рассеяния возможны схизмы и различные верования…

— Мы — носители единственно истинной веры! — заявил Туэк.

Одраде сумела скрыть улыбку. Он явно произнес отрепетированную реплику. И Вафф, конечно, его слышал. Туэка было чрезвычайно легко вести. Если Община не ошиблась в своей оценке Мастера Тлейлаксу, то реплика Туэка должна привести его в ярость.

Одраде заговорила проникновенным и напыщенным тоном:

— Манифест поднимает вопросы, которые придется решать всем — и верующим, и неверующим.

— Какое отношение все это имеет к Священному Ребенку? — поинтересовался Туэк. — Вы сказали мне, что мы должны встретиться, чтобы обсудить вопросы, касающиеся…

— Это действительно так! Но вы же не будете отрицать, что в последнее время появилась масса людей, готовых поклоняться Шиане, и в манифесте как раз и подразумевается…

— Манифест, манифест! Это еретический документ, который должен быть попросту уничтожен. Что касается Шианы, то ее надо вернуть под нашу исключительную опеку!

— Нет, — мягко возразила Одраде.

Как же возбужден Туэк, подумала она. Его короткая шея едва двигалась, когда он выразительно поглядывал на занавеску. Он смотрел так целенаправленно, что казалось, что на злосчастную занавеску направлен луч света. Какой прозрачный человек этот Верховный Священник. Он мог с тем же успехом просто сказать, что Вафф стоит за занавеской и подслушивает.

— Следующий пункт: вы сманите ее к отъезду с Ракиса, — сказал Туэк.

— Она остается здесь, — возразила Одраде, — как и обещала вам.

— Но почему она в таком случае не может…

— Постойте! Шиана ясно и недвусмысленно высказала свое пожелание, о чем вам, несомненно, донесли. Она хочет стать Преподобной Матерью.

— Она уже…

— Милорд Туэк! Не пытайтесь со мной хитрить. Она недвусмысленно высказала свое желание, и мы готовы пойти ему навстречу. Почему вам обязательно надо возражать? Преподобные Матери служили Разделенному Богу еще во времена фрименов. Так почему они не могут делать это сейчас?

— Вы в Бене Гессерит умеете заставлять людей говорить то, что они не хотят говорить, — обвиняющим тоном произнес Туэк. — Нам не следовало обсуждать это в столь интимной обстановке, в приватном порядке. Мои советники…

— Ваши советники только помешали бы нашей дискуссии. То, что содержится в манифесте Атрейдесов…

— Я буду говорить только о Шиане! — Туэк принял позу, которая, по его мнению, была призвана символизировать твердость веры Верховного Священника.

— Мы и говорим только о ней, — уверила его Одраде.

— Тогда дайте мне возможность прояснить этот вопрос — мы требуем, чтобы в ее свите было больше наших людей. Ее надо охранить от всего…

— Вы уже охраняли ее на крыше храма, хотите повторения пройденного? — спросила Одраде.

— Преподобная Мать Одраде! Это священный Ракис. Здесь все ваши права — это наш дар!

— Права? Шиана стала мишенью чьих-то амбиций, а вы говорите о каких-то правах!

— Мои обязанности как Верховного Священника ясны и четко очерчены. Святая Церковь Разделенного Бога будет…

— Милорд Туэк! Я изо всех сил пытаюсь соблюсти необходимую вежливость. Все, что я делаю, я делаю только для вашего и нашего блага. Действия, которые мы предприняли…

— Действия? Какие действия? — от волнения Туэк буквально прохрипел эти слова. Эти ужасные ведьмы Бене Гессерит! За его спиной Тлейлаксу, а перед глазами — Преподобная Мать! Чудесно! Туэк чувствовал, что он сейчас похож на мяч, который немилосердно пинают взад и вперед соперники в какой-то страшной, чудовищной игре. Мирный Ракис, надежное место его обыденной жизни, исчез и превратился в арену каких-то ристалищ, правил которых он до сих пор не понял.

— Я послала за башаром Майлсом Тегом. Его передовой отряд скоро прибудет на Ракис. Мы хотим усилить оборону вашей планеты.

— Вы осмеливаетесь предпринимать…

— Мы ничего не предпринимаем. По просьбе вашего собственного отца Майлс Тег в свое время реорганизовал вашу оборону. Соглашение, по которому это было сделано, до сих пор не утратило силу. По настоянию вашего отца систему обороны надо периодически проверять и делать это обязался опять-таки Майлс Тег.

Туэк погрузился в озадаченное молчание. Вафф, этот зловещий маленький тлейлаксианец, слышал все до последнего слова. Непременно будет конфликт! Тлейлаксианцы хотят добиться заключения секретного соглашения по Пряности. Они не допустят вмешательства Сестер Бене Гессерит.

Одраде упомянула отца, и Туэк от души пожалел, что его давно умерший отец не сидит в этом зале вместо него. Крепкий был орешек. Он умел держать в узде тлейлаксианцев! Туэк вспомнил, как он подслушивал, стоя за занавеской, за которой стоит сейчас Вафф, разговор двух тлейлаксианцев: одного — посланника — звали Воуз, а второго Поок. Ледден Поок. Ну и имена же у них!

В смятенном мозгу Туэка внезапно всплыло другое имя — Тег! Неужели этот старый монстр все еще при деле?

Одраде тем временем продолжала говорить. Туэк, у которого пересохло в горле от волнения, едва соображал, что говорит Преподобная Мать.

— Тег проверит также обороноспособность на самой планете. После того фиаско на крыше…

— Я официально запрещаю такое грубое вмешательство в наши внутренние дела, — сказал Туэк. — В этом нет никакой необходимости. Наши храмовые стражники вполне адекватны…

— Адекватны? Чему? — Одраде печально покачала головой. — Как неадекватно это слово применительно к новым обстоятельствам, существующим на Ракисе.

— Какие новые обстоятельства? — спросил священник. В голосе его прозвучал нескрываемый ужас.

Одраде, не отвечая, молча смотрела в глаза собеседнику.

Туэк попытался привести свои мысли хотя бы в относительный порядок. Знает ли она о том, что их подслушивает тлейлаксианец? Это невозможно! Дрожа, он тяжко вздохнул. Что она имеет в виду, говоря об обороне Ракиса? У нас прекрасная оборона, уверил себя Верховный. У них есть великолепные иксианские мониторы и корабли-невидимки. Более того, независимость Ракиса зиждилась на том, что эта планета оставалась единственной, если не считать Тлейлаксу, источником Пряности.

Это преимущество сводится на нет проклятым Тлейлаксу с его избыточной продукцией меланжи в дьявольских чанах с аксолотлями.

То была удручающая мысль. Мастер Тлейлаксу слышал каждое слово, которое произносилось в этой комнате.

Туэк воззвал к Шаи-Хулуду, Разделенному Богу, чтобы тот помог ему в такую трудную минуту. Тот ужасный человечек за занавеской говорил, что он имел контакты с иксианцами и Говорящими Рыбами. Показывал документы. Неужели это и есть те самые «новые обстоятельства», о которых говорила Одраде? От этих ведьм воистину ничего не спрячешь!

Однако Верховный не мог подавить дрожь, когда думал о Ваффе. Эта круглая маленькая головка, блестящие масляные глаза; этот похожий на пуговицу нос и острые зубки, обнажающиеся в мимолетной колючей улыбке. Вафф производил впечатление несколько переросшего свой возраст ребенка, это впечатление тотчас пропадало, если собеседник заглядывал ему в глаза или слышал писклявый голос. Туэк вспомнил, как его отец жаловался на их голоса: «Тлейлаксианцы говорят ужасные вещи своими детскими голосками».

Одраде поудобнее устроилась на подушке. Она подумала о Ваффе, который подслушивает, стоя за занавеской. Достаточно ли много он слышал? Ее слухачи сейчас должны задать себе тот же вопрос. Преподобные Матери всегда записывали такие беседы, а потом прослушивали их по нескольку раз, пытаясь понять, какую еще пользу можно извлечь из этого для Общины Сестер.

Вафф услышал достаточно, решила Одраде. Пора менять игру.

Самым деловым тоном, на который она была способна, Одраде обратилась к священнику:

— Милорд Туэк, сейчас одна очень важная персона слушает то, что мы говорим. Вежливо ли с нашей стороны заставлять его прятаться?

Туэк закрыл глаза. Она все поняла.

Он открыл глаза и столкнулся с непроницаемым взглядом Одраде. Она выглядела как человек, который готов, если понадобится, ждать ответа целую вечность.

— Вежливо? Я… я…

— Пригласите этого человека сюда, чтобы он сидел вместе с нами. — Туэк провел ладонью по мгновенно вспотевшему лбу. Его отец и дед и все бывшие до них Верховные Священники умели в таких ситуациях отвечать значительными ритуальными словами, но то было не в такие моменты. Пригласить тлейлаксианца к столу? В этом зале с… Туэк внезапно вспомнил, что ему очень не понравился запах, исходивший от Мастера. Отец по этому поводу жаловался: «От них пахнет скверной пищей».

Одраде поднялась с подушки.

— Мне очень хочется взглянуть на того, кто меня подслушивает, — сказала она. — Почему бы мне самой не пригласить…

— Прошу вас, — Туэк остался сидеть, но умоляюще воздел вверх руки, пытаясь остановить женщину. — У меня не было выбора. Он приехал с документами от иксианцев и Говорящих Рыб. Он обещал помочь вернуть Шиану…

— Помочь вам? — Одраде взглянула на потного священника с чувством, очень похожим на жалость. И это ничтожество думает, что управляет Ракисом?

— Он из Бене Тлейлаксу, — сказал Туэк. — Его зовут Вафф и…

— Я знаю как его зовут и почему он здесь, милорд Туэк. Что меня удивляет, так это то, что вы позволяете ему шпионить за…

— Это не шпионаж! Мы вели переговоры. Я хочу сказать, что появились новые силы, с которыми нам тоже надо уладить свои отношения…

— Новые силы? О да; эти шлюхи из Рассеяния. Неужели этот Вафф привез с собой парочку этих тварей?

Прежде чем Туэк успел ответить, боковая дверь распахнулась и в зал вошел Вафф в сопровождении двух лицеделов.

Ему же сказали, чтобы он не привозил с собой лицеделов, подумала Одраде.

— Только вы! — сказала она вслух. — Остальных мы не приглашали, не правда ли, милорд Туэк?

Туэк тяжело поднялся на ноги, не выпуская из поля зрения Одраде: он был наслышан о боевых искусствах этих ведьм. Присутствие лицеделов только усилило его смятение. Вечно они впутывают во всякие скверные истории.

Подойдя к двери, Туэк дипломатично улыбнулся и сказал:

— Только посла Ваффа, прошу вас…

Речь Туэка стала прерывистой, спазм сдавил горло. Он чувствовал себя голым и беззащитным перед этими людьми.

Одраде жестом показала на подушку возле себя.

— Это Вафф, не правда ли? Садитесь, прошу вас.

Вафф кивнул с таким видом, словно никогда прежде не видел Одраде. Какая вежливость! Сделав знак лицеделам, чтобы они ожидали его за дверью, Вафф подошел к подушке, но не сел, а остался стоять в ожидании.

Одраде показалось, что по телу маленького тлейлаксианца прошла волна какого-то напряжения. Губы тронуло злобное выражение. В рукавах у него и сейчас спрятано оружие. Неужели он готов нарушить их соглашение?

Сейчас наступило время, подумала Одраде, когда все подозрения Ваффа должны вспыхнуть с новой силой. Он чувствует, что маневры Таразы загнали его в ловушку. Вафф очень хотел заполучить Матерей для селекции. Испарения его феромонов выдавали сильный страх. В уме у него была сейчас его часть соглашения — по крайней мере в части разделения. Не могла же Тараза и в самом деле допустить, что он поделится с нею всеми знаниями, полученными от Досточтимых Матрон.

— Милорд Туэк сказал мне, что вы… э-э-э… вели здесь переговоры, — заговорила Одраде. Пусть он запомнит это слово! Вафф прекрасно знает, где надо вести настоящие переговоры. Произнося эти слова, Одраде опустилась на колени, а потом перекатилась на подушку, готовая при первой же опасности выпрыгнуть из зоны огня тлейлаксианца.

Вафф посмотрел на Преподобную Мать, потом на подушку, которую она ему предложила. Он тоже медленно опустился на подушку, положив руки на колени, рукава нацелены на Туэка. Что он делает? — поразилась Одраде. Действия Ваффа показывали, что он здесь выполняет свой самостоятельный план.

— Я пыталась произвести на Верховного Священника впечатление манифестом Атрейдесов — это важный документ для нашего взаимного…

— Атрейдесов! — выпалил Туэк. Он почти без сил рухнул на подушку. — Он не может принадлежать Атрейдесам.

— Очень убедительный манифест, — сказал Вафф, чем еще больше усилил страх Туэка.

Во всяком случае, хоть это вписывается в план, подумала Одраде.

— Обещание с'тори нельзя игнорировать. Многие люди ассоциируют с'тори с присутствием своего Бога, — сказала Одраде.

Вафф одарил женщину удивленным и одновременно злым взглядом.

— Посол Вафф сказал, что иксианцы и Говорящие Рыбы очень встревожены этим документом, — заговорил Туэк, — но я уверил его, что…

— Я думаю, что мы вполне можем игнорировать мнение Говорящих Рыб, — сказала Одраде. — Им в каждом шорохе слышится поступь Бога.

Вафф сразу уловил в ее тоне иносказание. Неужели она переметнулась на его сторону? Насчет Говорящих Рыб она, конечно, права. Они настолько далеки сейчас от того, чему были посвящены раньше, что лишились практически всякого влияния, а то влияние, которое у них осталось, вполне могли осуществлять и лицеделы, особенно новые, вроде тех, которые приехали сюда с ним.

Туэк попытался улыбнуться Ваффу.

— Вы говорили о том, что можете помочь нам в…

— Об этом позже, — грубо оборвала священника Одраде. Ей надо было во что бы то ни стало задержать внимание Туэка на документе, который его столь сильно тревожил. Она привела слова манифеста: — «Ваша воля и ваша вера — ваша система верований — доминируют в вашей вселенной».

Туэк сразу узнал эти слова. Он читал этот ужасный документ. Бог сказал, что этот так называемый манифест был не чем иным, как творением рук человеческих. Как ему отвечать? Ни один Верховный Священник не должен оставлять такие вещи без достойного ответа. Прежде чем Туэк нашел слова, Вафф посмотрел в глаза Одраде и ответил сам, зная, что она правильно истолкует его слова. Эта женщина не была способна на меньшее, иначе она не была бы Преподобной Матерью.

— Ошибка предзнания, — сказал Вафф. — Не так ли называет документ этот феномен? Не в этом ли месте манифеста говорится о том, что ум верующего подвергается стагнации?

— Именно в этом, — подтвердил Туэк. Он был очень благодарен тлейлаксианцу за вмешательство в разговор. Именно в том отрывке заключалось средоточие опасной ереси документа.

Вафф не смотрел на Туэка, но не отрывал взгляда от Одраде. Неужели Бене Гессерит полагает свой план недоступным для непосвященных? Пусть же она встретится с более мощной силой. Эта женщина думает, что она очень сильна! Но ведьмы Бене Гессерит просто не знают, как всемогущий Бог бережет последователей Шариата!

Туэка уже невозможно было остановить.

— Этот манифест оскорбляет все, что мы считаем священным! Кроме того, его распространили по всему миру!

— Людьми Тлейлаксу, — невозмутимо проговорила Одраде.

Вафф поднял руки, нацелив свое оружие на Туэка. Он не мог решиться только из-за Одраде, которая частично разгадала его намерения.

Туэк переводил глаза с одного собеседника на другого. Истинны ли обвинения Одраде? Или это еще один трюк Бене Гессерит?

Одраде видела колебания Ваффа и угадывала их причину. Она принялась размышлять в поисках ответа на вопрос о его мотивах. Какое преимущество получат тлейлаксианцы, убив Туэка? Очевидно, Вафф хочет заменить Верховного Священника одним из своих лицеделов. Но что это ему даст?

Выигрывая время, Одраде сказала:

— Вам следует быть очень осторожным, посол Вафф.

— Разве осторожность направляла когда-нибудь великую необходимость? — спросил Вафф.

Туэк поднялся и, ломая руки, тяжело прошелся по комнате.

— Я умоляю вас, ведь есть границы святости. Мы не правы, обсуждая ересь здесь, если только наша цель не заключается в ее искоренении, — он взглянул на Ваффа. — Не правда ли? Ведь не вы же автор этого злосчастного документа?

— Он не наш, — согласился Вафф. Черт бы побрал этого хлыща от богословия! Туэк перемещался по залу, представляя собой не что иное, как движущуюся мишень.

— Я так и знал! — заявил Туэк вышагивая вокруг Ваффа и Одраде.

Женщина пристально посмотрела на Ваффа. Он замыслил убийство! Теперь она была в этом уверена.

Туэк заговорил, стоя за ее спиной.

— Вы сами не понимаете в каком ложном свете выставили нас, Преподобная Мать. Сер Вафф попросил нас об организации меланжевого артеля. Я объяснил, что цена на меланжу для вас должна остаться неизменной, потому что одна из вас была бабкой Бога.

Вафф ждал, склонив голову. Священник скоро вернется на место в зону поражения. Бог не допустит промаха.

Туэк продолжал стоять за спиной Одраде и смотреть на Ваффа. Тлейлаксианцы… такие отталкивающие и аморальные. Им нельзя доверять. Как можно принять отрицание Ваффа за чистую монету?

Нисколько не испугавшись намерений Ваффа, Одраде сказала:

— Но, милорд Туэк, неужели вас не привлекает перспектива роста доходов?

В этот момент Вафф вскинул обе руки и выстрелил, стараясь прицелиться в две разные мишени сразу. Прежде чем сработали его мышцы, Одраде оказалась вне зоны досягаемости дротиков. Она услышала свист дротиков, но не почувствовала укола. Левой рукой она ударила по правой руке Ваффа, сломав ее, а правой ногой она сломала ему левую руку.

Вафф дико закричал.

Он не подозревал, что у воспитанниц Бене Гессерит такая быстрая реакция. Она была лучше, чем у Досточтимой Матроны на иксианском корабле. Даже испытывая адскую боль, Вафф подумал о том, что надо сообщить об этом. Преподобная Мать способна произвольно управлять синоптической передачей.

Дверь позади Одраде распахнулась, и в зал ворвались два лицедела. Но Одраде, зайдя Ваффу со спины, сдавила ему горло.

— Остановитесь, или он умрет! — крикнула она.

Двое застыли на месте.

Вафф корчился в руках Одраде.

— Тихо! — снова скомандовала она. Справа на полу неподвижно лежал Туэк. Один дротик нашел свою цель.

— Вафф убил Верховного Священника, — передала Одраде своим тайным агентам.

Два лицедела продолжали смотреть на нее во все глаза. Их нерешительность легко читалась по их лицам. Никто из них не понимал, как все это играло на руку Бене Гессерит. Тлейлаксианец сам себя загнал в ловушку!

Одраде обратилась к лицеделам:

— Убирайтесь отсюда и уберите тело, закройте дверь. Ваш Мастер сделал непоправимую глупость. Вы понадобитесь позже.

Потом она обратилась к Ваффу:

— Сейчас я нужна тебе больше, чем все твои лицеделы. Вышли их вон.

— Уходите, — прохрипел Вафф.

Лицеделы продолжали стоять, глядя на нее. Одраде повторила:

— Если вы немедленно не выйдете, то я задушу его, а потом разберусь и с вами.

— Делайте это! — крикнул Вафф.

Лицеделы приняли это за команду хозяина и повиновались. Одраде показалось, что она услышала в вопле Ваффа какой-то скрытый смысл. Он сказал свои последние слова, охваченный суицидальной истерией.

Оставшись с ним наедине, Одраде вытащила из рукавов Ваффа оружие, разрядила его и положила в карман. С ним можно будет разобраться и позже. С переломами мало что можно было сделать, пришлось ограничиться рауш-наркозом и вправить осколки. Шины она изготовила из подушек, а повязку из остатков одежды священника.

Вафф быстро очнулся и застонал, глядя на Одраде.

— Теперь мы с вами союзники, — сказала Одраде. — То, что произошло в этой комнате, видели мои люди, и представители клики, которая спала и видела, как бы заменить Туэка своим ставленником.

Все это было сказано слишком быстро для Ваффа. Несколько мгновений он переваривал то, что она сказала. Однако главное он понял сразу.

— Союзники?

— Я представляю, как вам трудно было общаться с Туэком, — сказала она. — Стоит предложить ему дельную вещь, как он сразу топит ее в болтовне. Некоторым священникам вы оказали огромную услугу, убив его.

— Они подслушивают нас? — пискнул Вафф.

— Конечно, но мы сейчас обсудим с вами ваши предложения относительно монополии на Пряность. Покойный Верховный Священник перед своей преждевременной смертью сказал, что вы упоминали об этом. Позвольте уж и Мне посмотреть, смогу ли я оценить размах этой сделки.

— Мои руки, — простонал Вафф.

— Но вы еще живы, — возразила на это Одраде. — Благодарите мою мудрость, ведь я могла и убить вас.

Он отвернулся.

— Это было бы к лучшему.

— Но не для Бене Тлейлаксу и не для Общины Сестер, — сказала она. — Давайте посмотрим. Да, вы обещали снабдить Ракис множеством уборщиков Пряности, новыми уборочными машинами, которые летают по воздуху, касаясь Пряности только своими щетками.

— Вы подслушивали, — укоризненно произнес Вафф.

— Вовсе нет, — возразила Одраде. — Это очень выгодное предложение, поскольку я знаю, что иксианцы поставляют вам эти машины бесплатно по каким-то своим мотивам. Мне продолжать?

— Вы же сказали, что мы — союзники.

— Монополия может заставить Гильдию покупать больше иксианских навигационных машин, — сказала она. — Вы зажмете Гильдию, как орех в клещах.

Вафф поднял голову и устремил на Одраде горящий взгляд. Движение вызвало сильнейшую боль в сломанных руках, и он громко застонал. Несмотря на мучительную боль, он продолжал изучать Одраде сквозь полуприкрытые веки. Неужели ведьмы думают, что только в этом заключается план Бене Тлейлаксу? Он не мог заставить себя поверить, что Бене Гессерит может так заблуждаться.

— Конечно, ваш основной план заключается не в этом, — продолжала Одраде.

Глаза Ваффа широко открылись от неожиданности. Она просто читает его мысли!

— Я обесчещен, — сказал он. — Когда вы спасли мне жизнь, вы спасли никому не нужную вещь.

Он откинулся назад.

Одраде сделала глубокий вдох. Настало время использовать результаты анализа Капитула. Она склонилась над Ваффом и прошептала ему в ухо:

— Ты все еще нужен Шариату.

Вафф глубоко вздохнул.

Одраде с облегчением вздохнула и расслабилась. Этот вздох сказал ей все. Анализ оказался верен.

— Вы думали, что найдете более надежных союзников среди людей Рассеяния, — сказала она. — Всех этих Досточтимых Матрон и прочих гетер того же толка. Но я спрашиваю вас, вступает ли слинья в союз с мусором?

Обычно этот вопрос задавался только в кхеле. Лицо Ваффа побелело, он часто и поверхностно задышал. Какой скрытый смысл содержится в ее словах! Он заставил себя забыть о боли в руках. Союзники, сказала она себе. Она знает о Шариате! Как она может вообще это знать?

— Как может хоть один из нас не понимать все преимущества союза между Бене Тлейлаксу и Бене Гессерит? — спросила Одраде.

Союз с ведьмами повиндах? Ум Ваффа был в полном смятении. Он был настолько взволнован, что почти не чувствовал боли в сломанных руках. Как хрупок этот момент! Он ощутил горечь желчи на языке.

— Ах, — воскликнула Одраде, — вы вообще слышите меня? Прибыл священник Крутансик и его клика, они ждут за дверью. Они предложат одному из твоих лицеделов принять облик Хедли Туэка. Любой другой поворот событий может вызвать опасное брожение. Крутансик нормальный честный человек, который до сих пор держался в тени. Дядя Стирос хорошо его воспитал.

— Что получит Община Сестер от союза с нами? — с трудом спросил Вафф.

Одраде улыбнулась. Теперь она может сказать ему правду. Это всегда легче, к тому же правда — самый мощный аргумент.

— Мы сможем выжить в той буре, которая разразилась между разными партиями вернувшихся из Рассеяния, — сказала она. — И Тлейлаксу тоже сможет выжить только на этих условиях. Самая дальняя наша цель — это покончить с теми, кто искренне считает, что только его вера самая истинная.

Вафф скорчился от страха. Она говорит с ним так откровенно, потом он все понял. Какая разница, если это даже услышат чужие? Они не смогут разгадать истинный смысл сказанного.

— Наши Селекционные Матери готовы сотрудничать с вами, — сказала она. Она жестко посмотрела в его глаза и сделала знак священникам Дзенсунни.

Вафф почувствовал, как распался обруч, стягивавший его грудь. Неожиданная, немыслимая, невероятная вещь оказалась истиной. Бене Гессерит — не повиндах! Скоро вся вселенная последует за Бене Тлейлаксу путем истинной веры! Бог не допустит ничего другого. Особенно здесь, на планете своего пророка!

Глава 23

Бюрократия подавляет инициативу. Больше всего на свете бюрократ ненавидит инновации, особенно такие, которые приводят к лучшим результатам, чем старая, отжившая рутина. Улучшение всегда выставляет в невыгодном свете тех, кто находится наверху. Но кому же понравится такое положение?

Руководство по методу проб и ошибок для управленцев. Архивы Бене Гессерит

На столе, за которым сидела Тараза, были разложены стопки донесений, сообщений и сводок случайной информации. Капитул давно уснул, бодрствовали только ночные службы и охрана. Из-за двери доносились редкие негромкие звуки — признаки их незаметной деятельности. Два плавающих светильника выхватывали из темноты поверхность стола, заливая теплым желтым светом листы ридулианской бумаги. В темном окне кабинета отражалось убранство помещения.

Архивы!

Голопроектор, мигая, выдавал требуемую информацию непосредственно на поверхность стола — все новые и новые фрагменты сообщений.

Тараза не доверяла архиву, вполне понимая, что такое отношение двусмысленно, ибо сознавала необходимость получения данных. Однако записи Капитула представляли собой невероятно запутанную систему сокращений, примечаний, зашифрованных вставок и сносок. Для интерпретации данных требовались способности ментатов и, что еще хуже, использование ресурсов другой памяти. При этом в таких случаях дело, как правило, не терпело отлагательства, а значит, приходилось пренебрегать усталостью. Все архивисты были ментатами, но это не укрепляло уверенность Таразы и не приносило ей радость. Просто затребовать нужные данные в архиве было невозможно. При оценке их приходилось полагаться на слово тех, кто эти данные интерпретировал или (о, как это отвратительно!) надо было полагаться на механические средства голографического поиска. Такая система делала пользователя рабом тех, кто обслуживал технику. Это давало служащим гораздо больше власти, чем им, по мнению Таразы, было положено иметь.

Зависимость!

Тараза ненавидела зависимость. Это было вынужденное и очень грустное признание, напомнившее ей, что лишь немногие ситуации развиваются точно так, как планировалось. Даже в лучших проектах ментатов накапливаются ошибки… Дайте только срок.

Тем не менее каждое действие Общины Сестер требовало просмотра архивов и практически бесконечного анализа найденных сведений. Этого требовала даже элементарная коммерция. Это слишком часто раздражало Верховную Мать. Должны ли мы организовывать вот эту группу? Надо ли подписывать вот это соглашение?

Как часто во время конференций Тараза произносила одну и ту же, ставшую традиционной, фразу:

— Анализ архивиста Гестерион принимается.

Или (что тоже случалось нередко):

— Мнение архивиста отвергается, как неубедительное.

Тараза наклонилась вперед и принялась изучать голографическую проекцию: «Вероятный селекционный план для объекта Вафф».

Она прочитывала цифры, характеристики наборов генов, присланных Одраде проб. Конечно, соскоба с ногтей могло не хватить для надежного анализа, но Одраде воспользовалась ситуацией и собрала материал, когда вправляла переломы Ваффа. Оценивая данные, Тараза могла только покачать головой. Все будет так же, как и при предыдущих попытках Бене Гессерит работать с материалом Тлейлаксу. Женщины совершенно недоступны для ментального зондирования, а о мужчинах и говорить не приходится — это непроницаемый и отталкивающий хаос. Таковы были все потомки скрещиваний, в которых применялся генетический материал Тлейлаксу.

Тараза откинулась на спинку кресла и вздохнула. Когда дело доходило до селекционных журналов, то количество перекрестных ссылок в архиве начинало превышать все мыслимые количества. Официально журнал именовался «Собранием анцестральных связей». Такова терминология архивистов. Среди Сестер список именовался по-другому: «Реестр племенных жеребцов». Это было, конечно, точно, хотя и не передавало всей полноты картины, которая в мельчайших деталях была разнесена по рубрикам архива. Тараза попросила проследить признаки Ваффа в трехстах поколениях, что было вполне посильной и легко решаемой задачей. Всего триста генных линий (например, линии Тега в трехстах поколениях — сам Тег, его предки и их сибсы, побочные линии и т. д.) Все генные линии надежно сохранялись в течение тысячелетий. Тараза инстинктивно чувствовала, что не стоит тратить больше времени на проекции Ваффа.

Она почувствовала усталость. Положив голову на стол, она некоторое время посидела в таком положении, ощущая лбом прохладу гладкой деревянной столешницы.

Что если на Ракисе я допустила ошибку?

Аргументы оппозиции не выметешь из архива вместе с архивной пылью. Черт бы побрал эту зависимость от компьютеров! Община Сестер работала с компьютерами даже в дни Джихада Слуг, когда искоренялись даже воспоминания о «думающих машинах». В эти «более просвещенные времена» люди старались не думать о подсознательных причинах той оргии разрушения машин.

Иногда мы принимаем очень ответственные решения, руководствуясь своим подсознанием. Никакой осознанный поиск в Архивах или Другой Памяти не представляет никаких гарантий.

Тараза стукнула ладонью по столу. Она очень не любила иметь дело с архивистами, всегда готовыми дать ответ на любой вопрос. Какие они все высокомерные, исполненные презрения, отпускающие понятные только им шутки. Архивисты сравнивали себя с фермерами, с владельцами ипподромов, разводящими породистых скакунов. Черт бы побрал их плоские шутки! Правильный ответ был сейчас настолько важен, что этой важности не могли себе представить самые изощренные архивисты. В конце концов это были всего-навсего подчиненные Сестры, которые не несли за решения никакой ответственности.

Она подняла голову и посмотрела в нишу, где стоял бюст Сестры Ченоу, женщины, которая в глубокой древности беседовала с Тираном.

Ты же не была Преподобной Матерью, подумала Тараза. Ты не была, но все же ты знала. Как ты умела принимать правильные решения?

Просьба Одраде оказать военное содействие требовала немедленного ответа. Времени практически не оставалось. Однако, имея в виду Тега, Луциллу и гхола, приходилось признать, что в игре стало слишком много случайностей.

Будь проклят этот Тег!

Это касалось по большей части его непредсказуемого поведения. Конечно, он не мог оставить гхола в опасности. Да и действия Швандью были вполне предсказуемы.

Как поступил Тег? Ушел ли он в Исаи или какой-нибудь другой крупный город Гамму? Нет. Если бы это было так, то Тег доложил бы обстановку по одному из секретных каналов связи. Наверняка он увидел какую-то иную возможность во время своих инспекционных поездок по Гамму, иначе Беллонда давно была бы с ним на связи.

Надо, конечно, вызвать Бурцмали и поставить его в известность о случившемся. Бурцмали был лучшим, ведь его обучал сам Тег; Бурцмали — первый кандидат в Верховные Башары. Надо послать его на Гамму.

Я становлюсь подозрительной, подумала Тараза.

Но если Тег решил залечь на дно, то след его все равно начинается на Гамму. Правда, он может закончиться там же. Да, Бурцмали надо отправлять на Гамму. В этом назначении есть много привлекательного. Во-первых, это не насторожит Гильдию. Тлейлаксу и Рассеяние, напротив, проглотят эту приманку и поднимут голову.

Если же Одраде не удалось захватить Тлейлаксу… нет, Одраде не потерпит неудачу. Это можно было сказать почти определенно.

Неожиданность.

Ты видишь, Майлс? Этому я научилась у тебя.

Но никакое из этих действий не может ликвидировать оппозицию внутри Общины Сестер.

Тараза плотно прижала ладони к столу, словно стремясь почувствовать, кто из Сестер в Капитуле разделяет взгляды Швандью. Явной открытой оппозиции не было, но это не значит, что в любой момент не могла вспыхнуть тяга к насилию.

Что мне делать?

Предполагается, что Верховная Мать не может проявить нерешительности в критические моменты. Но связи Тлейлаксу вывели ее из равновесия. Некоторые рекомендации Одраде были необходимы и уже посланы по назначению. Этот план в большей части был достойным и простым.

Надо увести Ваффа в Пустыню, подальше от посторонних любопытных глаз. Воспользовавшись экстремальной ситуацией, вызвать у него нужный религиозный опыт, предписанный Защитной Миссией. Следовало проверить, не используют ли тлейлаксианцы технологию произволства гхола для обеспечения личного бессмертия. Одраде было вполне по силам привести в действие этот тщательно разработанный план. Однако очень многое зависело и от этой молодой женщины, Шианы.

Неизвестной величиной в этом деле выступал и сам червь.

Тараза напомнила себе, что червь сегодняшнего Ракиса — это не исходный тип червя. Несмотря на то что Шиана могла командовать этими животными, их поведение в целом оставалось непредсказуемым. Как ей сказали в Архиве, надежных данных на эту тему нет. Тараза практически не сомневалась в том, что Одраде правильно разгадала значение ракисского танца — это был большой плюс.

Язык.

Но мы до сих пор не научились на нем говорить. Это негатив.

Решение я должна принять сегодня!

Тараза отпустила на волю поверхностную часть своего сознания. Память услужливо понесла ее по дороге, связывавшей непрерывную линию последовательности Верховных Матерей. Память принадлежала не только ей, но и еще двум Преподобным — Беллонде и Гестерион. Путешествовать в другой памяти было мучительно трудно, к тому же где-то на периферии памяти постоянно маячил Муад'Диб. Этот бастард Атрейдесов потряс вселенную дважды. Первый раз он завоевал Империю с помощью своих фрименских орд, второй — породил Тирана.

Если в этот раз мы потерпим поражение, то это будет означать наш конец, подумала Тараза. Нас поглотят эти дьявольские отродья из Рассеяния. Альтернатива напрашивалась сама собой. Девочку с Ракиса можно будет сопроводить в сердцевину владений Общины Сестер и спрятать в каком-нибудь корабле-невидимке. Какое позорное поражение!

Как много зависит от Тега. Потерпел ли он неудачу и подвел наконец Сестер или нашел неожиданный способ сберечь гхола?

Я должна придумать, как выиграть время. Мы должны дать Тегу время, чтобы связаться с нами. Одраде придется разработать специальный план на Ракисе.

Опасно, но на это надо будет пойти.

Преодолевая внезапно охватившую ее скованность, Тараза встала с кресла-собаки и подошла к окну. Планета Капитула раскинулась перед ней в призрачном свете звезд. Это Убежище, тихая гавань — планета Капитула. Такие планеты не имели даже названий, они числились под номерами астрономических архивов. Эта планета принадлежала Бене Гессерит на протяжении четырнадцати тысяч лет, но продолжала считаться временным пристанищем. Подумала Тараза и о кораблях-невидимках, находившихся в эту минуту на тайных орбитах. Это была система обороны, разработанная Тегом. Однако Капитул все же остается уязвимым.

Возможная проблема имела свое наименование: «Случайное обнаружение».

Вечная проблема. Там, в Рассеянии люди распространялись в пространстве по экспоненте, используя бесконечность вселенной. Наконец-то Золотой Путь обеспечен. Но обеспечен ли? Червь Атрейдесов планировал нечто большее, чем простое выживание вида.

Он сделал для нас что-то такое, что мы до сих пор не открыли — несмотря на прошедшие с тех пор тысячелетия. Мне кажется, я знаю, что именно он сделал. Мои оппоненты, правда, утверждают другое.

Преподобным Матерям всегда было очень нелегко спокойно мириться с узами, от которых они страдали в правление Лето II, пока он кнутом гнал вперед свою Империю в течение тридцати пяти столетий царствования.

Мы неизбежно спотыкаемся, когда анализируем то время.

Тараза вгляделась в свое отражение в темном стекле окна. На лице явно видны следы утомления и мрачного расположения духа.

Я имею полное право быть усталой и мрачной.

Не зря она проходила в свое время интенсивное обучение по системе Бене Гессерит. Именно эта подготовка помогла ей целенаправленно испытывать утомление и горечь. В этом заключается ее защита и сила.

Сейчас она отчуждена от всех человеческих отношений, даже от соблазнов, которые она когда-то широко практиковала по заданию Селекционных Куртизанок Бене Гессерит. Тараза всегда была адвокатом дьявола в Общине и именно это стало главной движущей силой ее восхождения к вершинам власти. Такие условия — изумительная питательная среда для оппозиции.

Как говорятпоследователи Суфи: Гниль всегда распространяется от сердцевины к кожуре.

Правда, они не говорят, что иногда гниение есть признак чего-то благородного и ценного.

Она укрепила свой дух более надежными данными: люди Рассеяния унесли с собой уроки Тирана, изменили их совершенно непредсказуемым путем, но в конце концов это привело к их подчиненности. Они стали легко распознаваемыми. Придет время, и все корабли-невидимки станут видимыми. Тараза не думала, что люди Рассеяния понимают это. По крайней мере этого нельзя было сказать о тех, кто вернулся из глубин космоса в свои родные места.

Не существовало абсолютно надежного курса, которым можно было следовать, лавируя между противоборствующими сторонами, но им не в чем упрекнуть себя. Община сделала все, что было в ее силах. Проблема была сродни той, с которой сталкивается Гильд-навигатор, которому надо провести свой корабль сквозь искривления пространства и при этом избежать столкновений и ловушек.

Ловушки — вот ключ ко всему, и сейчас Одраде расставляет искусную ловушку для Тлейлаксу.

Когда Тараза думала об Одраде, а в последнее время это случалось довольно часто, воспоминания о подруге придавали Верховной Матери новые силы и уверенность. Было такое впечатление, что она рассматривает старый вытертый ковер, некоторые картины которого все еще играют яркими живыми красками. Самой яркой картиной была необыкновенная способность Одраде анализировать мельчайшие детали и проникать в суть любого конфликта — эта способность и объясняла, почему Одраде оказалась так близко к высшим постам Ордена. То была форма предзнания Атрейдесов, которая работала в существе Одраде, хотя она сама даже не подозревала об этом. Использование этого скрытого таланта и было главным козырем оппозиции, и Тараза признавала, что этот козырь был самым сильным. То, что работа этого таланта проявлялась иногда вырывавшимися на поверхность протуберанцами, больше всего беспокоило Верховную Мать. В этом заключалась главная проблема!

— Надо использовать ее и быть готовыми ликвидировать ее, — так Тараза всегда спорила с оппозицией. — В нашем распоряжении окажется большинство ее потомков.

Знала Тараза и то, что может положиться на Луциллу… Если, конечно, ей удалось вместе с Тегом и гхола найти надежное убежище на Гамму. Другие убийцы отыщутся, конечно, и на Ракисе, и этим оружием тоже скоро попытаются воспользоваться.

Внезапно Тараза почувствовала какое-то внутреннее беспокойство. Память других настойчиво советовала проявить крайнюю осторожность. Нельзя, ни за что нельзя терять контроль над селекционными линиями! Да, если Одраде удалось избежать попытки устранения, ее надо навсегда отлучить от Ордена. Одраде была полной Преподобной Матерью, и некоторые из них жили в Рассеянии, не принадлежа, конечно, к Досточтимым Матронам, но все же…

Никогда опять! Таков был практический девиз. Не будет больше ни Квисатц Хадераха, ни Тирана!

Надо управлять скрещиваниями: то есть контролировать потомков этих скрещиваний.

Преподобные Матери не умирали, когда заканчивался земной путь их плоти. Они все глубже и глубже погружались в живое ядро Бене Гессерит до тех пор, пока их наставления и даже их бессознательные наблюдения не становились достоянием вечно продолжающегося сообщества Сестер.

Нельзя ошибиться с Одраде!

Ответ Одраде надо обдумать и оформить со всей осторожностью и очень тщательно. Одраде, позволявшая себе чувства и называвшая их «мягким теплом», спорила с Таразой, утверждая, что эмоции позволяют заглянуть в суть любой проблемы. При этом нельзя только позволять им управлять собой. Тараза же видела, что это мягкое тепло делает Одраде открытой и уязвимой, указывая дорогу к ее сердцу.

Я знаю, что ты думаешь обо мне, Дар, с мягким теплом вспоминая нашу школьную дружбу. Ты думаешь, что я представляю реальную опасность для Общины Сестер, но меня могут спасти заботливые и внимательные «друзья».

Знала Тараза и то, что многие ее советники разделяют мнение Одраде, хотя они внимательно и молча слушают Верховную, и не высказывают вслух свои суждения. Многие из них, подчиняясь Верховной, тем не менее знают о самородном таланте Одраде и разделяют ее сомнения. Только одно обстоятельство держит большинство Сестер в узде, и Тараза отнюдь не заблуждалась на этот счет.

Каждая Верховная Мать действует из искреннего стремления сохранить верность Общине Сестер. Ничто не должно угрожать Бене Гессерит, даже она сама. В своей точной и грубоватой манере Тараза исследовала природу своего отношения к Общине и ее текущей жизни.

Очевидно, что в данный момент не существует острой необходимости устранения Одраде. С другой стороны, Одраде находится слишком близко к разработке плана гхола и все, что делается в этом смысле, вряд ли ускользнет от ее природной наблюдательности. Она поймет и то, что не следует ей открывать. Манифест Атрейдесов практически представляет собой ставку в азартной игре. Для всех было совершенно очевидно, что именно Одраде была тем человеком, который составил манифест. Именно она могла достичь более глубокого понимания проблем во время написания документа, хотя сами по себе слова были главным барьером на пути к откровению.

Тараза знала, что Вафф это оценит.

Отвернувшись от окна, Тараза вернулась к своему креслу. Момент окончательного решения — быть или не быть? — можно было отложить, но промежуточные шаги придется делать немедленно. Она в уме составила послание, проверила его и послала вызов Бурцмали. Любимый ученик башара будет введен в действие, но вовсе не так, как думает Одраде.

Послание к Одраде было предельно простым.

«Помоги нам в пути. Ты участник действия, Дар. Во всем, что касается безопасности девочки Шианы, можешь положиться на свое суждение. Во всех остальных делах можешь проводить в жизнь свой план, если это не будет противоречить моим прямым приказам».

Вот так. Теперь у Одраде есть инструкции, суть того, что она может расценивать, как некий «план», не понимая всего паттерна этого замысла. Одраде подчинится. Дар — это великолепный ход. Дар-и-Тар. Это путь к уязвимому «ограниченному теплу». Направление, заданное воспоминанием о Дар-и-Тар, лишит Одраде последнего заслона.

Глава 24

Длинный стол справа предназначен для банкета. На десерт подают жареного зайца под соусом сепеда, далее по часовой стрелке в направлении к дальнему краю стола располагаются овощи в горшочке, сирийский апломаж, чукка глясе, кофе с меланжей (заметьте, что кофейник украшен гербом Атрейдесов) и хрустальный графин с дар-эс-балатским вином. Присмотритесь, и вы увидите индикатор ядов, вмонтированный в старинную люстру.

Дар-эс-Балат; описание музейной экспозиции.

Тег нашел Дункана в маленькой столовой, смежной с блистающей чистотой кухней жилища-невидимки. Задержавшись в переходе в столовую, Тег внимательно присмотрелся к Дункану; прошло уже восемь дней с тех пор, как они пришли сюда, и парень, кажется, оправился от той ярости, которая овладела им, когда они вступили в подземный ход.

Они прошли через мелкую пещеру, обдавшую их запахами, оставленными медведем, который когда-то обитал здесь. Камни у задней стенки берлоги оказались на поверку фальшивыми, хотя своим видом могли ввести в заблуждение самого внимательного наблюдателя. Небольшие выступы в камне начинали вращаться, если знать, на какой скрытый рычаг нажать. Если нажать правильно, то вся стена сдвигалась в сторону, открывая широкий выход их берлоги.

Проходной туннель, который освещался автоматически, стоило только в него войти и закрыть за собой вход, был украшен геральдическими грифонами Харконненов, изображенными на стенах и потолке. Тег представил себе чувства юного Патрина, впервые попавшего сюда (Шок! Благоговение! Возбуждение!). В тот момент он не распознал, правда, какие чувства обуревают не менее юного Дункана. Он обратил внимание на мальчика, только когда услышал под сводами пещеры глухое рычание.

Это стонал Дункан. Кулаки его были крепко сжаты, взгляд фиксирован на грифонах Харконненов, красовавшихся на правой стене. Подняв обе руки, он изо всех сил ударил одну из фигур, разбив пальцы в кровь.

— Будь они прокляты во веки веков! — крикнул он вне себя от злобы.

Было странно слышать такое взрослое ругательство из уст юноши.

Однако Дункан не только ругался. Все его тело сотрясала страшная дрожь. Луцилла обняла мальчика за плечи и погладила по шее, стараясь успокоить. Дрожь улеглась.

— Почему я это сделал? — прошептал Дункан.

— Ты узнаешь об этом, когда восстановится твоя первоначальная память, — ответила Преподобная Мать.

— Харконнены, — снова прошептал Дункан, и вся кровь бросилась ему в лицо. — Почему я их так ненавижу?

— Этого нельзя объяснить словами, — сказала женщина. — Придется немного подождать.

— Я не хочу памяти! — крикнул Дункан, потом посмотрел на Тега. — Нет, нет, я очень хочу этого!

Позже, когда Дункан смотрел на башара, стоявшего в проходе к столовой, та сцена снова вспомнилась мальчику.

— Когда, башар?

— Скоро.

Тег огляделся. Дункан сидел за столом, перед ним стояла чашка с коричневатой жидкостью. Тег сразу узнал запах. В пещере был довольно большой запас меланжи — ее можно было найти в любом ларе. Эти лари были хранилищами настоящих раритетов — еды, напитков, оружия и других изделий. Это был музей, коллекции которого просто не было цены. Все было покрыто толстым слоем пыли, но сами вещи нисколько не пострадали от времени, не было видно и следов пришельцев. Вся еда была присыпана шнурами меланжи. Ее было не настолько много, чтобы вызвать пристрастие, если вы, конечно, не были пристрастны к ней до этого, но вполне достаточно. Даже консервированные фрукты были присыпаны Пряностью.

Луцилла проверила качество коричневой жидкости, которую сейчас пил Дункан, и признала ее годной для употребления. Тег не знал, как Преподобные Матери делают это, но знал, что его мать тоже обладала такой способностью. Достаточно было попробовать блюдо на вкус и на запах — Преподобная Мать сразу определяла свойства пищи или напитка.

Тег взглянул на украшенные орнаментом часы, вмонтированные в стену, и понял, что сейчас несколько позже, чем он ожидал, — шел третий час после произвольно выбранного ими полдня. Дункан давно должен был находиться в читальном зале, но его заняла Луцилла, и Тег решил воспользоваться этим, чтобы поговорить с мальчиком без свидетелей.

Выдвинув стул, Тег уселся за стол напротив Дункана.

— Ненавижу эти часы, — заговорил Дункан.

— Ты здесь все ненавидишь, — ответил Тег и посмотрел на часы. Это был еще один антикварный антик. Круглый циферблат с двумя аналоговыми стрелками и цифровым счетчиком секунд. От стрелок отдавало чем-то приапическим. Они представляли собой человеческие фигуры: мужчина с огромным членом и женщина с раздвинутыми ногами. Каждый раз, когда стрелки встречались, мужчина попадал членом во влагалище.

— Да, это впечатляет, — согласился с Дунканом Тег. Он показал пальцем на питье. — А это тебе нравится?

— Так точно, сэр. Луцилла говорит, что это надо пить после физических упражнений.

— Моя мать тоже готовила мне подобное питье после тяжелых нагрузок, — сказал Тег. Он наклонился вперед и потянул носом аромат напитка, ощутив знакомый привкус насыщенного раствора Пряности.

— Сэр, как долго мы пробудем здесь? — спросил Дункан.

— До тех пор, пока не найдем подходящих людей или до тех пор, пока не станем уверены в том, что не найдут нас, — ответил Тег.

— Но здесь мы… отрезаны от всего мира. Как же мы узнаем об этом?

— Я сам решу, когда настанет нужный момент. Я возьму с собой защитное одеяло и займу снаружи пост наблюдения.

— Я ненавижу это место.

— Это заметно. Но разве ты еще не научился терпению?

Дункан скорчил гримасу.

— Сэр, почему вы ни на минуту не оставляете меня наедине с Луциллой?

Тег сделал неполный вдох, немного выдохнул, потом задышал нормально. Он, конечно, знал, что парень внимательно за ним наблюдает. Но если это знал Дункан, то Луцилла знала наверняка!

— Думаю, что Луцилла не догадывается, что вы это делаете, сэр, — проговорил Дункан. — Но для меня это совершенно очевидно.

Он оглянулся.

— Это место не слишком привлекает ее внимание… Где же она может быть, где ей больше всего нравится?

— Думаю, что она в библиотеке.

— В библиотеке?

— Я согласен с тобой. Она примитивна.

Тег поднял глаза и принялся изучать витой орнамент потолка. Настало время принимать решение. Не стоит надеяться, что Луциллу и дальше будет отвлекать от дела роскошь пещеры. Тега тоже очаровали все эти сокровища. В такой красоте очень легко забыть обо всем на свете. Все это сооружение достигало в диаметре двухсот метров и представляло собой поистине ископаемое времен Тирана.

Когда Луцилла говорила об этой подземной пещере, в ее голосе появлялись нежная хрипотца и мечтательные интонации.

— Я уверена, что Тиран знал об этом месте.

Ум ментата сразу же уцепился за это предположение. Почему Тиран разрешил семейству Харконненов так безумно расточать остатки состояния?

Возможно, именно для того, чтобы окончательно истощить их.

Суммы, пошедшие на взятки и найм кораблей Гильдии, доставивших механизмы с Икса, были, по всей вероятности, просто астрономическими.

— Тиран знал, что однажды нам понадобится это место? — не один раз спрашивала Луцилла.

Никто не мог избежать силы предзнания Тирана, — соглашался с ней Тег.

Глядя на Дункана, сидевшего напротив, Тег почувствовал, что на его голове зашевелились волосы. В этом подземелье Харконненов было что-то таинственное и зловещее. Было такое впечатление, что где-то здесь прячется и * сам Лето. Что произошло с Харконненами, построившими этот подземный дворец? Тег и Луцилла не нашли никаких ключей к разгадке того, почему обитатели покинули Убежище.

Они оба бродили по подземелью и не могли отделаться от чувства, что воочию, во плоти, переживают настоящую историю. Это было очень острое чувство. Тег чувствовал, что на каждом шагу наталкивается на вопросы, не имеющие ответов.

Луцилла тоже говорила об этом.

— Куда они ушли? Мои Памяти ничего не говорят мне об этом. Ни малейшего намека.

— Может быть, Тиран выманил их отсюда и убил?

— Я вернусь в библиотеку. Может быть, сегодня удастся что-нибудь найти.

В первые два дня Луцилла и Тег подвергли подземелье тщательному обследованию. Молчаливый и угрюмый Дункан следовал за ними повсюду, словно тень. Было такое впечатление, что он боится оставаться один. Каждое новое открытие приводило их в восторг или потрясало.

В самом центре подземелья вдоль стены под стеклянным колпаком помещались скелеты — двадцать один скелет. Эти мрачные свидетели видели всех, кто проходило мимо них на протяжении многих тысячелетий к машинам и ларям.

Патрин предупреждал Тега о скелетах. Еще в ранней юности, побывав здесь первый раз, Патрин сумел раскопать какие-то записи, в которых говорилось, что это скедеты строивших подземелье мастеров, убитых Харконненами, чтобы не выдали тайну.

Подземный колокол был тем не менее выдающимся сооружением, полностью изолированным от внешнего мира. После прошествия многих тысячелетий все механизмы работали бесшумно и безупречно, отодвигая в стороны искусственные камни.

— Община Сестер должна сохранить это место в неприкосновенности! — не уставала повторять Луцилла. — Это же настоящая сокровищница! Они даже сохранили книгу своей родословной!

Но это было отнюдь не все, что сохранили здесь Харконнены. При каждом прикосновении к вещам, находившимся в пещере, Тега тотчас охватывало какое-то смутное чувство. Что-то вроде ощущения, которое появилось после взгляда на стенные часы. Все, начиная от одежды и кончая учебными пособиями, было пронизано характерным для Харконненов чувством превосходства над другими людьми и их образом жизни;

Тег еще раз подумал о том, что должен был испытать юный Патрин, впервые попав в это место. Вероятно, тогда он был не старше, чем их нынешний Дункан. Что побудило Патрина хранить в тайне свою находку? Он не сказал ни слова даже своей жене, с которой прожил много лет. Патрин никогда в жизни не имел дело с тайнами, и Тег вывел кое-какие свои умозаключения. Несчастное детство, необходимость иметь какие-то свои, только свои тайны. Друзья не были настоящими друзьями — все они только ждали момента, чтобы посмеяться над ним. Никто из этих приятелей не мог разделить с ним такое чудо! Оно принадлежало только ему. Это было не только место безопасного уединения. Это было знаком личной победы Патрина.

«Я провел там так много счастливых часов, башар. Все до сих пор работает. Записи древние, но находятся в прекрасном состоянии, а к их диалекту скоро привыкаешь. Везде так много признаков глубокого знания. Вы поймете много вещей, о которых я никогда не говорил вам».

Античный тренировочный зал был местом, которое Патрин посещал чаще всего. Он переменил некоторые коды оружия, и Тег сразу понял это. Счетчики времени говорили о многих часах изнурительных упражнений. Подземный колпак объяснил Тегу многое в изумительных физических способностях Патрина. Здесь оттачивался его природный талант.

Другое дело — автоматика подземного колокола-невидимки.

Многое здесь говорило о неприятии владельцами древних запретов на умные машины. Более того, некоторые из них были предназначены для удовлетворения удовольствий, о которых были сложены самые невероятные легенды из всех, какие когда-либо приходилось слышать Тегу о Харконненах. Боль как источник удовольствия! Эти приспособления объясняли несгибаемую мораль, которую Патрин увез с собой, покинув Гамму. Отвращение тоже имеет свой неповторимый рисунок.

Дункан сделал большой глоток из своей чашки и посмотрел на Тега.

— Почему ты спустился сюда один, хотя я просил тебя закончить серию упражнений? — спросил Тег.

— Эти упражнения не имеют никакого смысла. — Дункан поставил чашку на стол.

Ну что ж, Тараза, ты ошиблась, подумал Тег. Он созрел для полной самостоятельности гораздо раньше, чем ты предсказывала.

Кроме того, башар сразу отметил, что Дункан вдруг перестал обращаться к нему со словом «сэр».

— Ты отказываешься повиноваться мне?

— Это не совсем так.

— В чем же заключается совсем в том, что ты делаешь?

— Я должен знать.

— Я не слишком понравлюсь тебе после того, что ты узнаешь.

Дункан ошеломленно взглянул на башара.

— Сэр?

Ах, вот как! «Сэр» вернулся на прежнее место.

— Я готовил тебя к восприятию очень мучительной боли, очень интенсивной боли, — сказал Тег. — Это необходимо сделать, прежде чем вернуть тебе исходную память.

— Боль, сэр?

— Мы не знаем другого способа вернуть тебе память умершего Дункана Айдахо.

— Сэр, если вы сможете это сделать, я не буду испытывать по отношению к вам ничего, кроме благодарности.

— Ты сказал. Но вполне вероятно, что после этого ты будешь смотреть на меня, как на еще один, бич в руках тех, кто вернул тебя к жизни.

— Но разве лучше этого не знать, сэр?

Тег провел по губам тыльной стороной ладони.

— Я не стану тебя винить, если ты возненавидишь меня.

— Сэр, что бы вы испытывали сами, если бы были на моем месте? — Все в Дункане — поза, мимика, интонации — изобличали сильнейшую растерянность.

Пока все идет как надо, подумал Тег. Этот процесс должен пройти в несколько стадий, причем каждую реакцию гхола надо будет тщательно оценивать и взвешивать. Сейчас Дункан преисполнен неуверенности. Он хотел чего-то, но страшно боялся этого.

— Я не твой отец, я всего-навсего учитель! — сказал Тег.

Дункан отпрянул, настолько жестким был тон башара.

— Но разве вы не друг мне?

— Это улица с двухсторонним движением. Изначальный Дункан Айдахо сам ответит на этот вопрос.

Глаза Дункана затуманились.

— Я буду помнить это место, Швандью и?..

— Ты будешь помнить все. На какое-то время у тебя сохранится двойная память, но ты запомнишь все.

Взгляд Дункана стал циничным. Он спросил тоном, исполненным горечи:

— Значит, вы и я станем товарищами?

В свой ответ Тег вложил полную меру своего командного голоса, точно следуя инструкции по процедуре пробуждения.

— Я не очень заинтересован в том, чтобы стать твоим товарищем, — он испытующе взглянул в лицо Дункана. — Ты и сам когда-нибудь станешь башаром. Думаю, что ты годишься для этого. Но к тому времени я давно уже буду мертв.

— Вы вступаете в отношения товарищества только с башарами?

— Патрин был моим товарищем, но он никогда не поднимался выше командира взвода.

Дункан заглянул в свою пустую чашку, потом снова поднял глаза на Тега.

— Почему вы не попросили что-нибудь попить? — спросил он. — Ведь вы тоже много работаете, а силы надо восстанавливать.

Умный вопрос. Не стоит недооценивать этого юношу. Он знает, что разделить трапезу — это древнейший способ вступить на путь тесного общения.

— Мне хватило запаха твоего напитка, — сказал Тег. — Мне надо было спуститься и поговорить с тобой.

— Почему для этого потребовались такие предосторожности?

Надежда и страх! Пора менять фокус беседы.

— Мне никогда раньше не приходилось тренировать гхола.

Гхола. Это слово, будто камень, повисло между ними, плавая на волнах запаха Пряности, который фильтры подземелья не успели уничтожить. Гхола! Слово было опутано испарениями Пряности, поднимавшимися из пустой чашки Дункана.

Мальчик молча подался вперед, с безумной надеждой всматриваясь в лицо башара. На память Тегу пришло наблюдение Луциллы: «Он понимает, как использовать молчание».

Когда Дункан понял, что Тег не собирается объяснять сказанное, он разочарованно откинулся на спинку стула. Уголки его рта опустились, придав лицу грустное, печальное выражение. Все, что он хотел знать, осталось невысказанным.

— Ты спустился сюда вовсе не за тем, чтобы побыть одному, — сказал Тег. — Ты пришел сюда, чтобы спрятаться. Ты все время прячешься здесь и думаешь, что тебя никто не найдет.

Дункан приложил ладонь ко рту. Это был сигнал, которого так долго ждал Тег. Инструкция на этот счет была предельно ясна.

«Гхола очень хочет вернуть себе первоначальную память, но явно этого боится. Это самый высокий барьер, который надо преодолеть. И ты должен это сделать».

— Убери руку ото рта, — приказал Тег.

Дункан отдернул руку так стремительно, словно обжегся. Он смотрел на Тега глазами затравленного зверя.

Говори правду, гласила инструкция. В этот момент воспламенены все чувства, гхола сможет заглянуть в твою душу.

— Я хочу, чтобы ты знал, — заговорил Тег, — что отвратительно делать с тобой то, что мне приказали делать в Общине Сестер.

Дункан, казалось, полностью замкнулся в себе.

— Что они приказали вам сделать со мной?

— Те навыки, которым мне приказано тебя обучить, страдают одним изъяном.

— И-изъяном?

— Большей частью это было научение понятиям, интеллектуальной, так сказать, частью. В этом отношении ты получил подготовку, которая позволяет тебе быть полковым командиром.

— То есть превзойти Патрина?

— Кто сказал тебе, что ты можешь превзойти его?

— Разве он не был вашим товарищем?

— Был.

— Но вы сказали, что он никогда не поднимался выше командира взвода.

— Патрин был вполне способен командовать межпланетными силами. Это был гений тактики, и некоторые его приемы я сам использовал неоднократно и с большим успехом.

— Но вы же сказали, что он никогда…

— Это был его выбор. Невысокое звание давало ему доступ в такие сферы, куда я не мог входить. Мы оба находили это положение полезным.

— Полковой командир, — Дункан говорил почти шепотом, уставившись в стол.

— У тебя есть интеллектуальное понимание этой функции, правда, несколько болезненное, но опыт сглаживает такие шероховатости. Оружием же ты владеешь даже слишком хорошо для твоего возраста.

Все еще не глядя на Тега, Дункан спросил:

— Сколько же мне лет, сэр?

В голосе мальчика прозвучало такое горе, что Тег не смог сдержать слез. Об этом его тоже предупреждали. Не выказывай слишком сильное сочувствие! Тег выиграл время, откашлявшись якобы для того, чтобы прочистить горло.

— На этот вопрос сможешь ответить только ты сам.

Инструкция была предельно простой и ясной.

Верни вопрос ему! Пусть он заглянет в себя. Эмоциональная боль так же важна для этого процесса, как и боль физическая.

Дункан тяжело вздохнул и зажмурил глаза. Когда Тег подсел к столу, мальчик подумал: Неужели момент наступил, и сейчас он скажет мне все? Однако жесткий обвиняющий тон Тега, его словесная атака оказались полной неожиданностью для Дункана. А теперь он ведет себя просто покровительственно.

Он относится ко мне снисходительно!

Дункана охватил неприкрытый гнев. Неужели Тег думает, что он настолько глуп, что его можно взять такими нехитрыми уловками? Одними интонациями и отношением можно подавить волю. За покровительственным тоном Тега Дункан почувствовал стальную сердцевину, в которую нельзя было проникнуть. Цельность… Целеустремленность. Видел Дункан и то, как на глаза Тега навернулись слезы.

Мальчик открыл глаза и посмотрел башару в лицо.

— Я не хотел показаться бестактным или неблагодарным, сэр. Но я не могу больше ждать ответа.

Инструкции предусмотрели такое развитие событий. Ты поймешь, когда гхола охватит отчаяние. Ни один из них не может его скрыть. Это характеристический признак их психики. Ты поймешь это по голосу и положению тела.

Дункан действительно почти достиг критической точки. Теперь Тегу надо было выдержать характер и молчать. Надо вынудить Дункана задавать вопросы, двигаться своим собственным курсом без подсказок и наводящих вопросов.

Дункан действительно заговорил:

— Вы не знали, что однажды я задумал убить Швандью?

Тег открыл рот, но тут же закрыл его. Молчи! Однако этому парню не занимать серьезности.

— Я боялся ее, — сказал Дункан. — А я очень не люблю испытывать страх.

Он опустил глаза.

— Однажды вы сами сказали мне, что мы ненавидим только то, что представляет для нас реальную опасность.

Он все время ходит вокруг да около, вокруг да около. Жди, когда он бросится.

— Я не испытываю к вам ненависти, — сказал Дункан, снова взглянув на Тега. — Меня возмутило, что вы в лицо назвали меня гхола. Но Луцилла права: нельзя возмущаться по поводу правды, как бы больно ни было ее выслушивать.

— Тег провел рукой по сухим губам. Его просто распирало от желания заговорить, но время броска еще не наступило.

— Вас не удивило то, что я собирался убить Швандью? — спросил Дункан.

Тег оставался неприступно молчаливым, как скала. За ответ может быть принято даже едва заметное покачивание головы.

— Я хотел что-нибудь подсыпать в ее питье, — продолжал Дункан. — Но это трусливый способ, а я не трус. Что угодно другое, но не трус.

Тег оставался недвижим.

— Мне кажется, что вам действительно не безразлично, что со мной происходит, башар, — сказал Дункан. — Но вы правы, мы никогда не будем товарищами. Если я выживу, то превзойду вас. Тогда будет слишком поздно становиться товарищами… Вы сказали правду.

Тег не смог удержаться от глубокого вздоха, переключив психику в режим работы ментата: гхола неизбежно набирается сил. Только что, прямо в этой маленькой столовой юноша перестал быть юношей и стал мужчиной. Осознание этого факта опечалило Тега. Мальчик был практически лишен юности, все произошло слишком стремительно.

— Луцилла, в общем, не так искренне интересуется тем, что случится со мной, как вы, — сказал Дункан. — Она просто следует приказам, которые получает от Верховной Матери Таразы.

Пока нет! — напомнил себе Тег.

— Вы препятствуете выполнению Луциллой этих приказов, — сказал Дункан. — Что она собирается со мной делать?

Момент наступил.

— А как ты сам думаешь, что она собирается с тобой делать? — жестко спросил Тег.

— Я не знаю!

— Истинный Дункан Айдахо должен это знать.

— Вы знаете! Почему вы не хотите мне сказать?

— Я должен просто помочь тебе восстановить первоначальную память Дункана Айдахо.

— Так сделайте это!

— Только ты один сможешь это сделать.

— Я не знаю как!

Тег подался вперед, сидя на краешке стула, но не проронил ни слова. Момент броска? Но отчаянию Дункана чего-то не хватало.

— Вы знаете, что я могу читать по губам, сэр, — продолжал Дункан. — Однажды я поднялся в обсерваторию на башне и увидел, как внизу беседуют Луцилла и Швандью. Швандью сказала: «Не обращай внимания на его молодость. У тебя есть четкий приказ». Все еще настороженно молча, Тег посмотрел на Дункана, тот, не отворачиваясь, вернул башару напряженный взгляд. Было похоже, что Дункан постоянно бродил по Убежищу, следил за его обитателями, стремясь обрести знание. Сейчас он не выходил за пределы своего сознания, но… сам того не сознавая, продолжал высматривать и вынюхивать… но несколько иным путем.

— Не думаю, что ей предлагали убить меня, — говорил между тем Дункан. — Но вы знаете, что она хочет сделать, потому что мешаете ей.

Дункан стукнул кулаком по столу.

— Отвечайте же, черт побери!

Ах, вот это уже полное отчаяние!

— Я могу сказать, что ее намерение противоречит данным мне приказам. Тараза велела мне охранять тебя и оберегать от любой опасности.

— Но вы сказали, что моя подготовка грешит одним… изъяном.

— Это необходимость! Тебя надо подготовить к восстановлению первоначальной памяти.

— Что мне надо делать?

— Ты уже знаешь.

— Говорю вам, нет! Пожалуйста, научите меня!

— Ты и так делаешь множество вещей, которым тебя не учили. Например, кто учил тебя неповиновению?

— Пожалуйста, помогите мне! — в голосе прозвучало неподдельное отчаяние и мольба.

Тег принудил себя изобразить ледяное спокойствие.

— А что, по-твоему, я делаю?

На этот раз Дункан обрушил на стол оба кулака. От удара подпрыгнула чашка. Мальчик уставил на Тега пылающий взор. Внезапно в глазах Дункана появилось странное выражение. Он что-то схватил.

— Кто вы? — прошептал Дункан.

Вот он, ключевой вопрос!

Тег ответил — словно обрушил удар хлыста на беззащитную жертву.

— Как ты сам думаешь: кто я?

Лицо Дункана исказилось от мучительного отчаяния. Он произнес, заикаясь:

— Вы… вы…

— Дункан, прекрати болтать этот вздор! — Тег вскочил на ноги и посмотрел на Дункана сверху вниз, напустив на себя притворную ярость.

— Вы…

Ладонь Тега описала в воздухе дугу. Башар влепил Дункану оглушительную затрещину.

— Как ты смеешь не слушаться меня? — Левой рукой Тег дал юноше другую пощечину. — Как ты смеешь?

Быстрота реакции Дункана поразила Тега. Какова скорость! Хотя атака Дункана состояла из нескольких элементов, казалось, что он совершает их одновременно. Юноша вскочил на кресло, повернулся вместе с ним и, используя момент этого движения, обрушил на плечо Тега парализующий руку удар.

Повинуясь натренированным рефлексам, Тег увернулся в сторону и ударил левой ногой Дункана в пах. Сам Тег не смог полностью ускользнуть от удара. Ребро ладони Дункана с силой коснулось колена Тега. Нога мгновенно онемела.

От страшного удара Тега Дункан распростерся на столе, но не прекратил атаку. Тег фиксировал корпус левой рукой, ухватившись за стол, а правой ударил Дункана по основанию позвоночника, которое было намеренно ослаблено упражнениями последних нескольких дней.

Дункан застонал от боли и слабости, охвативших всю нижнюю часть его тела. Другой на его месте застыл бы в неподвижности и кричал от боли, но Дункан продолжал попытки наступать.

Проявляя излишнюю безжалостность, Тег продолжал причинять своей жертве боль, не забывая при каждом ударе смотреть в глаза Дункану.

Смотри ему в глаза! — гласила инструкция. Беллонда, которая готовила его к миссии, тоже предупреждала: Тебе покажется, что он смотрит на тебя, но он будет называть тебя Лето.

Много позже Тег с трудом вспоминал детали процедуры пробуждения гхола и точно ли он следовал инструкциям. Он знал, что поступал, как предписано, но память на время покинула его и плоть действовала самостоятельно. Как это ни странно, но память в тот момент перенесла его во времена цербольского мятежа. Тег был еще не стар, но уже носил звание башара и имел устрашающую репутацию. В тот день он надел свою лучшую форму, не нацепив, впрочем, ни одной медали (тонкий штрих, не правда ли) и совершенно безоружный вышел навстречу наступавшим мятежникам.

Многие среди атакующих были обязаны ему жизнью. Некоторые некогда выказывали ему преданность. Но теперь они проявляли невиданное неповиновение. Присутствие Тега должно было сказать взбунтовавшимся солдатам:

«Я не надел медали, которые скажут вам, сколь много я сделал для вас, когда вы были моими боевыми товарищами. Я не стану говорить, что я — один из вас. Нет, я просто надел форму, чтобы вы видели, что я все еще башар и вы можете убить меня, если так далеко зашло ваше неповиновение».

Большинство мятежников побросали оружие и пошли ему навстречу, а некоторые командиры преклонили перед ним колени. Старый башар не был этим доволен. «Вам никогда не приходилось кланяться мне или становиться передо мной на колени! Ваши новые командиры привили вам дурные привычки».

Позже он говорил мятежникам, что разделяет некоторые их обиды. Цербольский гарнизон пребывал в ужасном состоянии. Но Тег предупредил солдат: «Одна из самых опасных вещей во вселенной — это настоящая обида невежественного человека. Но эта опасность не идет ни в какое сравнение с той опасностью, которую создает интеллектуальное информированное общество, пораженное обидой. Вы не можете себе представить тот вред, который может причинить охваченный местью интеллект. Тиран показался бы благонравным отцом семейства по сравнению с теми монстрами, которых вы могли бы вызвать к жизни».

Все это, конечно, было верно, но действовало лишь в контексте условий Бене Гессерит и очень мало помогало в том, что ему следовало сделать с гхола Дункана Айдахо, — создать невероятные душевные и телесные муки у практически беззащитной жертвы.

Легче всего было вспомнить взгляд Дункана. Глаза его смотрели в одну точку, прямо в лицо Тега. Он смотрел на башара даже в тот момент, когда кричал:

— Будь ты проклят, Лето! Что же ты делаешь?

Он называл меня Лето.

Тег, с трудом переступая ослабевшими ногами, отошел на два шага назад. Левая нога пульсировала болью в том месте, куда пришелся удар Дункана. Тег вдруг осознал, что его шатает и что он находится на пределе своих возможностей. Он слишком стар, чтобы выдерживать такие нагрузки. Кроме того, содеянное наполнило его ощущением, что он по уши извалялся в грязи. Тем не менее процедура пробуждения четко отпечаталась в его мозгу. Он знал, что гхола, которые пробуждаются вследствие подсознательного кондиционирования, в момент пробуждения пытаются убить человека, которого любят. Психика гхола, которой приходится воссоздаваться заново, приобретает в этот критический момент рубец. Новая техника пробуждения оставляет рубцы только в психике того, кто проводит процедуру.

Медленно, преодолевая боль в мышцах, Тег отошел от стола и, вытянувшись, встал возле кресла, глядя на Дункана. Все тело старого башара дрожало от напряжения.

Инструкция гласила: Ты должен стоять очень спокойно. Не двигайся. Пусть он смотрит на тебя, как хочет.

Тег застыл на месте, как того требовала инструкция. Воспоминания о цербольском мятеже испарились из его памяти. Башар хорошо помнил, что он сделал тогда и сейчас. Каким-то непостижимым образом эти два эпизода были в чем-то похожи. Он не сказал мятежникам всей правды (если таковая вообще существует), он лишь заманил их в ловушку повиновения. Боль и ее предсказуемые последствия. «Все это делается для твоего же блага».

Но было ли благом то, что они сделали для гхола Дункана Айдахо?

Тегу было очень любопытно знать, что именно происходит сейчас в сознании Дункана. Тегу рассказывали все, что было известно о таких состояниях, но теперь, видя поведение пробуждающегося гхола воочию, Тег Майлс понимал, что все слова, которые он слышал, были неадекватными. В глазах и на лице Дункана отражалось полное смятение — были видны судорожные подергивания мимических мышц и хаотично направленные движения глаз. Было такое впечатление, что Дункан кого-то ищет.

Медленно, очень медленно лицо Дункана приняло умиротворенное выражение. Тело его, однако, продолжала сотрясать дрожь. Правда, пульсирующая боль во всех членах куда-то отступила и воспринималась как чужая. Дункан был здесь — как бы он ни воспринимал это место. Память не была нарушена. Единственное, что его смущало, — так это тело, слишком молодое для всей той памяти, которой обладал Дункан Айдахо, существовавший до воплощения в гхола. Вся дрожь и смятение переместились внутрь сознания.

Инструкторы говорили Тегу: В первый момент сработают присущие гхола фильтры, которые пропустят в сознание старую память прежнего Айдахо. Другие виды памяти вернутся позже. Никакой путаницы не будет вплоть до того момента, когда он вспомнит момент своей первой смерти. Беллонда рассказывала Тегу об обстоятельствах того фатального момента.

— Сардаукар, — прошептал Дункан. Он осмотрелся и снова взглянул на символику Харконненов, которой был напичкан подземный колокол-невидимка. — Императорская гвардия в форме Харконненов, — он по-волчьи улыбнулся. — Как же они, должно быть, это ненавидели!

Тег молча продолжал наблюдать.

— Они убили меня, — сказал Дункан. Это высказывание было произнесено совершенно бесстрастным тоном, просто как положительная констатация факта. По телу прошла судорога, потом дрожь улеглась.

— Их было около двенадцати в той маленькой комнате, — он смотрел прямо на Тега. — Один из них бросился на меня с огромным тесаком и ударил меня в голову.

Он поколебался, мышцы шеи свела судорога. Взгляд оставался устремленным на Тега.

— Я дал Паулю время бежать?

— Да, он бежал.

Теперь наступило время испытания. Следовало узнать, что привнесли тлейлаксианцы в клетки мозга Айдахо? Тест, выполненный Общиной Сестер, показал, что все в норме, но подозрения оставались. Тлейлаксианцы добавили к характеристикам гхола что-то свое. Ключом к разгадке может стать его память.

— Но Харконнены… — произнес Дункан. В память вплелись воспоминания об Убежище. — О да, да!

Он расхохотался и испустил боевой клич по поводу победы над давно почившим бароном Владимиром Харконненом.

— Я отплатил тебе, барон! О, я отплатил за всех, кого ты уничтожил!

— Ты помнишь Убежище и то, чему тебя учили? — спросил Тег.

Дункан озадаченно наморщил лоб. Эмоциональное напряжение соперничало с болью физической. Наконец он кивнул. У него было две жизни — одна в чанах генетических лабораторий Тлейлаксу, другая… другая… Вот относительно этой другой жизни Дункан был не уверен. Оставалось что-то неизвестное, что угнетало его. Пробуждение было незавершено. Он сердито посмотрел на Тега. Было ли что-то еще? Тег вел себя довольно жестоко. Это была необходимая жестокость? Неужели именно так восстанавливают память гхола?

— Я… — Дункан помотал головой, словно раненое крупное животное перед лицом подстрелившего его охотника.

— Ты сохранил всю свою память? — продолжал настаивать Тег.

— Всю? — переспросил Дункан. — Ну конечно. Я помню Гамму, когда она еще называлась Гьеди Один — она была пропитана нефтью и кровью. О, то был ад Империи. Да, башар. Я был твоим прилежным учеником. Полковым командиром. Дункан оглушительно расхохотался, запрокинув назад голову. Этот взрослый жест не вязался с его юношеским телом.

Тег испытал в это время чувство глубочайшего освобождения и удовлетворения, гораздо более глубокого, чем простое облегчение. Все сработало так, как ему говорили.

— Ты ненавидишь меня? — спросил Майлс.

— Ненавижу тебя? Разве не я говорил, что буду благодарен тебе за все?

Дункан резко поднял вверх руки и внимательно посмотрел на свои ладони. Потом перевел взгляд на свое юношеское тело.

— Какое искушение! — пробормотал он. Он уронил руки и посмотрел в глаза Тегу, на лице Айдахо отразилось узнавание.

— Атрейдес, — произнес он. — Вы все чертовски похожи друг на друга!

— Не все, — возразил Тег.

— Я говорю не о внешности, башар, — глаза Дункана затуманились.

— Я спрашивал о возрасте. — Последовало долгое молчание. — О боги! Сколько же времени прошло с моего рождения!

Тег сказал то, что должен был сказать, следуя инструкции.

— Ты нужен Общине Сестер.

— В таком незрелом теле? Что я должен делать?

— Честно говоря, я этого не знаю. Тело созреет, а после этого Преподобная Мать все тебе объяснит.

— Луцилла?

Дункан порывисто огляделся, посмотрел на украшенный лепниной потолок и барочные часы. Он помнил, что прибыл сюда с Тегом и Луциллой. Место было тем же, но одновременно стало каким-то другим.

— Харконнены, — прошептал он, взглянув на Тега горящим взглядом. — Ты знаешь, сколько моих родственников замучили и убили Харконнены?

— Одна из архивисток Таразы давала мне список.

— Список? Ты думаешь, все это можно выразить словами?

— Нет, но это мой единственно возможный ответ на твой вопрос.

— Будь ты проклят, башар! Почему все вы, Атрейдесы, такие честные и благородные?

— Наверно, это заложено в нас генетически.

— Это верно, — раздался за спиной Тега голос Луциллы.

Майлс не обернулся. Как много она успела услышать?

Луцилла встала рядом с Тегом, но глаза ее были устремлены на Дункана.

— Я вижу, что ты сделал это, Майлс.

— Это был буквальный приказ Таразы.

— Ты оказался очень умен, Майлс, — сказала Луцилла. — Намного умнее, чем я могла предполагать. Надо было примерно наказать твою мать за ее воспитание.

— Ах, Луцилла-соблазнительница, — сказал Дункан. Он взглянул на Тега, потом снова на Преподобную Мать. Да, теперь я могу ответить на свой вопрос: «Что она собирается делать со мной».

— Насамом деле они называются не соблазнительницами, а импринтерами, — проговорил Тег.

— Майлс, — вкрадчиво сказала женщина, — если ты вздумаешь помешать мне выполнить мой приказ, то тебя изжарят на решетке.

От ее бесстрастного тона Тега бросило в дрожь. Он понимал, что угроза является метафорой, но сама возможность наказания была вполне реальной.

— Банкет наказания! — воскликнул Дункан. — Как это мило.

Тег обратился к Дункану:

— В том, что мы сделали с тобой, Дункан, нет ничего романтического. Я помогал Сестрам из Бене Гессерит выполнить не одно задание, и каждый раз чувствовал себя извалявшимся в грязи. Но никогда такое чувство не было столь сильным, как в этот раз.

— Молчать! — рявкнула Луцилла. Голос был использован в полной мере.

Тег, вспомнив уроки матери, пропустил Голос через себя. Она учила его: «Те из нас, кто проявляет истинную верность Бене Гессерит, имеют только одну заботу: выживание Общины Сестер. Не выживание отдельных индивидов, но Ордена в целом. Обман, нечестность — все это пустые слова, когда речь идет о судьбе Общины».

— Черт бы побрал твою мать, Майлс! — в сердцах крикнула Луцилла. Это был комплимент, хотя женщина даже не пыталась скрыть свою ярость.

Дункан воззрился на Преподобную Мать. Кто она? Луцилла? Он чувствовал, что в его памяти все смешалось. Луцилла была совсем не той личностью… совсем не той, и, однако… фрагменты те же. Ее голос. Ее черты. Внезапно в его мозгу эта женщина соединилась с той, кого он столько раз видел в Убежище, стоящей у парапета.

Дункан, мой милый Дункан.

Из глаз Дункана потекли слезы. Его родная мать пала жертвой Харконненов. Ее… замучили. Кто вообще знает, что еще с ней сделали? Она так и не увидела больше своего милого Дункана.

— Боже, как бы мне хотелось, чтобы в мои руки попался хоть один из ее мучителей, — простонал Айдахо.

Он снова внимательно посмотрел на Луциллу. От слез взор его затуманился и сходство стало от этого еще более явным. Лицо Луциллы слилось с лицом леди Джессики, возлюбленной Лето Атрейдеса. Дункан посмотрел на Луциллу, потом на Тега, потом снова на Луциллу. Лица растворились, Дункан снова видел перед собой только лицо настоящей Луциллы. Подобие… да, подобие, но ничто на свете никогда не повторяется.

Импринтер.

Он угадывал значение слова. Дикость исходного Дункана Айдахо вскипела в глубине его души.

— Ты хочешь зачать от меня ребенка, импринтер? Я знаю, что вас неспроста называют матерями.

— Мы обсудим этот вопрос позже, — холодно заметила Луцилла.

— Давайте обсудим это в подходящем месте, — сказал Дункан. — Возможно, я спою вам песню… но, конечно, не так хорошо, как Гурни Халлек, но достаточно прилично, чтобы подготовиться к постельным утехам.

— Ты находишь это забавным? — спросила она.

— Забавным? Нет, но я напомнил себе о Гурни. Скажи мне, башар, его вы тоже воскресили из мертвых?

— Этого я не знаю, — ответил Тег.

— Ах, как пел этот человек! — произнес Дункан. — Он мог убить человека, исполняя песню, и не сфальшивить ни единую ноту.

— В Бене Гессерит нас учат избегать музыки. Она вызывает так много ненужных, сбивающих с толку эмоций. Эмоций памяти, я хочу сказать, — не меняя ледяного тона ответила Луцилла.

Это было сказано для того, чтобы привести Дункана в замешательство упоминанием о могучей силе чужой памяти, которой владели Преподобные Матери. Однако Дункан в ответ только рассмеялся.

— Какой стыд, — сказал он. — Вы так много теряете в жизни.

Он принялся напевать припев одной из песен Гурни Халлека.

— Прощайся с воинством друзей, ушедших так давно…

Однако его ум, обогащенный новой памятью, блуждал где-то далеко. Дункан чувствовал, что в нем погребена неведомая сила, которая ждет только своего часа. Сила эта была направлена против Луциллы, импринтера. В своем воображении он видел ее мертвой, лежащей в луже крови.

Глава 25

Люди всегда хотят чего-то большего, нежели немедленного удовольствия или более глубокого чувства, именуемого счастьем. Это одна из тайн, посредством которых мы придаем окончательную форму своим замыслам. Это нечто большее дает нам в руки власть над людьми, которые либо не могут четко обозначить это «что-то», либо (и таких большинство) даже не подозревают о его существовании. Как правило, люди реагируют на воздействие этого феномена подсознательно. Таким образом, наша задача заключается в вычленении параметров этого «что-то», придании ему сущностной формы и его определении. За таким знаменем охотно последует множество людей.

Секреты лидерства Бене Гессерит

Вафф шел впереди. Отстав на двадцать шагов, по дорожке, увитой вьюном, по двору хранилища Пряности шли Одраде и Шиана. Все трое были одеты в новые пустынные накидки и блестевшие на солнце защитные костюмы. В стыках серых стеклянных плит забора виднелись спутанные побеги травы и хлопковые коробочки. Глядя на эти коробочки, Одраде подумала о них, как о жизни, которая пробивается на свет вопреки вмешательству человека.

Позади них, опаленные знойными лучами полуденного солнца, высились солидные здания Дар-эс-Балата. Стоило сделать слишком торопливый вдох, как сухой жаркий воздух обжигал горло. У Одраде слегка кружилась голова от нервного возбуждения. Она чувствовала, что попала на войну. Очень хотелось пить. Равновесие при ходьбе давалось сегодня с большим трудом. Ситуация, которую она создала по прямому указанию Таразы, могла взорваться в любой момент.

Уж очень хрупкое получилось положение!

Сложился неустойчивый баланс трех сил, которые в действительности не собирались поддерживать друг друга. Интересы могли измениться в мгновение ока и тогда с таким трудом созданный непрочный союз неминуемо рухнет. Солдаты, присланные Таразой, не придавали Одраде уверенности. Где Тег? Где Бурцмали? Кстати, где гхола? Он давно должен быть здесь. Почему ей приказано тянуть время?

Сегодняшнее предприятие несомненно послужит этой цели, время будет оттянуто! Оно было затеяно с благословения Таразы, и действительно, эта экскурсия в Пустыню червей может очень надолго затянуть решение проблем, если не навсегда. Кроме того, был еще Вафф. Если он останется жив, останется ли для него роль в этом действе?

Несмотря на применение самых мощных лекарств, имевшихся в распоряжении Общины, Вафф все еще жаловался на боли в сломанных руках. Он не хныкал, просто констатировал факт. Он, казалось, принял все условия шаткого союза, даже те его условия, которые ракисские священники сделали попросту кабальными. Нет сомнения, что Вафф надеялся на своего лицедела, который под маской Туэка занял скамью Верховного Священника. Вафф уверенно требовал «матерей для скрещивания», но при этом не спешил платить по своим счетам по условиям сделки.

— Это всего лишь небольшая отсрочка, — объясняла Одраде новому союзнику. — Община должна обсудить новое соглашение. А пока…

Сегодня как раз наступило это «пока».

Одраде отложила на потом свои сомнения и начала проникаться духом их сегодняшнего предприятия. Поведение Ваффа было просто очаровательным, особенно его реакция на знакомство с Шианой. Это была смесь небольшого страха и преклонения.

Он слуга своего Пророка.

Одраде скосила глаза в сторону и посмотрела на девочку, которая послушно шагала рядом с ней. Она — это тот рычаг воздействия, с помощью которого Бене Гессерит удастся осуществить свой замысел.

Впечатлял и прорыв Сестер в реальность, лежавшую за внешними проявлениями поведения тлейлаксианца. Фанатичная «истинная вера» Ваффа обретала окончательную и понятную форму с каждым его ответом на некоторые ситуации. Одраде была просто счастлива, что ей выпала возможность оказаться здесь и изучать религиозные установки Мастера Тлейлаксу. Даже скрип песка под ногами Ваффа давал ключи к пониманию поведения Мастера.

Мы должны все правильно оценить, подумала Одраде. Манипуляции нашей собственной Защитной Миссии должны пролить свет на то, каким образом тлейлаксианцы оказались способными держаться друг за друга и блокировать любую попытку проникновения в свое сообщество на протяжении всех этих бурных тысячелетий.

Было не похоже, что в своих действиях они копировали структуру Бене Гессерит. Но какая сила могла воспроизвести такое общество? Ответ таился в религии: Великая Вера!

Если только тлейлаксианцы не используют свою систему воспроизведения гхола для достижения личного бессмертия.

Возможно, Тараза права. Последовательное перевоплощение Мастеров Тлейлаксу не повторяло систему Другой Памяти Преподобных Матерей — у тлейлаксианцев не было чужой памяти, была своя, но практически бесконечная.

Это завораживает!

Одраде посмотрела на шедшего впереди Ваффа. Это тяжкое трудолюбие. Такое определение очень шло ему. Одраде вспомнила, как он назвал Шиану: «Альяма». Это еще один лингвистический прорыв в религиозный мир Ваффа с его Великой Верой. «Благословенная». Тлейлаксианцы не только сохранили в обиходе свой древний язык, они умудрились сохранить его неизменным.

Разве Вафф не знал, что такое могут творить только очень мощные силы, такие, как религия?

У нас в руках корни твоей одержимости, Вафф, подумала Одраде. Это не очень отличается от того, что удалось создать нам. Мы знаем, как манипулировать такими вещами в своих интересах и для достижения наших целей.

Сообщение Таразы пылало в мозгу Одраде, словно огненные письмена: «План Тлейлаксу совершенно прозрачен: Восхождение. Человеческая вселенная должна признать примат вселенной Тлейлаксу. У них нет надежды достичь этой цели без помощи Рассеяния. Последствия ясны».

От рассуждения Верховной Матери нельзя было просто отмахнуться. С ними соглашалась даже оппозиция, грозившая разрушить единство Общины Сестер. Одна только мысль о массах людей из Рассеяния, которые размножались по экспоненте, вселила отчаяние в сердце Одраде.

По сравнению с нами их так много!

Шиана наклонилась и подобрала с земли камешек. Рассмотрев его, девочка бросила камень в забор. Камень пролетел сквозь заросли травы, не задев ее.

Одраде постаралась взять себя в руки. В наступившей тишине звуки их шагов по песку, который нанесло в эту часть малопосещаемого двора, гулко отдавались от забора. Извилистая мощеная дорожка вела за пределы защитной канавки и рва и обрывалась в Пустыне в двухстах шагах впереди.

— Я делаю это только по вашему приказу, Преподобная, но сама не понимаю зачем, — заговорила Шиана.

Мы делаем это потому, что должны испытать Ваффа и через него придать Тлейлаксу новую форму!

— Это демонстрация, — ответила Одраде.

Одраде сказала правду. Не всю правду, но вполне достаточную.

Шиана шла, опустив голову и внимательно глядя себе под ноги. Она всегда так приближается к Шайтану? В раздумьях и отстраненно?

В отдалении послышалось хлопанье крыльев. В небе, позади них на приличном расстоянии летел орнитоптер. Много глаз будет наблюдать за их демонстрацией.

— Я буду танцевать, — сказала Шиана, — обычно на танец приходит большой червь.

Одраде почувствовала, как забилось ее сердце. Будет ли «большой» подчиняться Шиане в присутствии двух незнакомцев?

Это самоубийственное сумасшествие!

Но таков был приказ Верховной и его надо выполнить.

Одраде оглядела двор хранилища Пряности, и место показалось ей до странности знакомым. Это было нечто большее, чем простое дежа вю. Память предков говорила ей, что это очень древнее место, сохранившееся на протяжении тысячелетий практически неизменным. Конструкции хранилищ меланжевого силоса были древними, как сам Ракис. Овальные чаны на длинных ножках. Стеклометаллические насекомые, готовые накинуться на любого пришельца. Одраде показалось, что в такой конструкции таилось подсознательное предупреждение: меланжа — это награда и наказание.

Под чанами с силосом находилась пустынная почва, на которой ничего не росло. Кроме того, вокруг стояли глинобитные дома — отростки древнего Дар-эс-Балата, расширившего свои границы до канала и канавки. Долго просуществовавший тайник Тирана породил существование религиозного объединения, жизнь которого протекала вдали от посторонних глаз — за толстыми стенами без окон и в подземельях.

Такова тайна воздействия на наши подсознательные желания!

— Туэк стал каким-то другим, — сказала вдруг Шиана.

Одраде заметила, как при этих словах Вафф резко вскинул голову. Он все слышал и, должно быть, думал: Можем ли мы скрыть хоть что-то от посланца Пророка?

Слишком много людей знает о том, что роль Туэка исполняет лицедел, подумала Одраде. Священники, войдя в этот заговор, думали, конечно, что наконец-то сплели хитроумные сети, в которые попадет не только Бене Тлейлаксу, но и Община Сестер.

Одраде уловила горьковатый запах гербицидов, с помощью которых уничтожались сорняки на дворе хранилища Пряности. Запах вернул ее к действительности. Сколько всего необходимо сделать. Сейчас у нее нет никакого права на умственные блуждания. Как легко может Община попасть в расставленные ею же силки.

Шиана споткнулась, издав крик скорее раздражения, чем боли. Вафф обернулся и внимательно посмотрел на Шиану, прежде чем возобновить свой путь в Пустыню. Дитя просто споткнулось о стык плит в дорожке, подумал он. Трещины были присыпаны песком и стали невидимыми. Мощеная дорожка, конечно, не подходила для выхода в Пустыню посланца Пророка, но годилась для такого молящегося человека, готового пересечь Пустыню.

Вафф думал о себе, прежде всего, как о таком пилигриме-просителе.

Я выхожу, как нищий, в землю посланца твоего, Боже.

По отношению к Одраде Вафф продолжал испытывать некоторые подозрения. Преподобная Мать ведет его в Пустыню, чтобы, выпытав его знания, убить. С помощью Бога. Но я могу, однако, преподнести ей сюрприз. Он знал, что его организм надежно защищен от проникновения Иксианских Зондов, хотя, с другой стороны, у Одраде нет с собой этого коварного приспособления. Но Ваффа поддерживала воля и вера в милость Божью.

Но что, если они совершенно искренне протягивают нам руку?

Но и это будет только лишь промысел Божий.

Альянс с Бене Гессерит; контроль за тем, что происходит на Ракисе. Да это же золотая мечта! Наконец-то восходит Шариат, а Сестры станут его миссионерами.

Когда Шиана снова споткнулась и вскрикнула, Одраде одернула девочку:

— Не потакай своим слабостям, дитя!

Преподобная Мать заметила, как напряглись плечи Ваффа. Ему не нравилось такое хозяйское обращение с Благословенной. Однако у этого тщедушного человечка есть воля и становой хребет. Это была сила фанатизма, поняла Одраде. Если даже червь вознамерится его сожрать, Вафф не уклонится от своей судьбы. Вера в волю Бога поведет его навстречу смерти. Он с радостью примет его, если до этого не пошатнется его вера.

Одраде подавила улыбку. Ей было легко следовать за процессами мышления Ваффа. Скоро сам Бог откроет Его Цель.

Однако Вафф в это время думал о своих клетках, которые сейчас медленно растут в лабораториях Бандалонга. Неважно, что произойдет здесь, его клетки все равно послужат Бене Тлейлаксу… или Богу — серийный Вафф всегда служит Великой Вере.

— Ты знаешь, я могу чувствовать запах Шайтана, — сказала вдруг Шиана.

— Сейчас? — Одраде посмотрела на Ваффа, который уже достиг дугообразного конца дорожки.

— Нет, только когда он приближается, — ответила Шиана.

— Конечно можешь, дитя. Это смог бы каждый.

— Я чувствую его запах очень издалека.

Одраде потянула носом воздух, напоенный запахами раскаленного кремния и едва заметным ароматом меланжи… озона и чего-то очень едкого. Она приблизилась к Шиане и пошла по дорожке впереди нее. Вафф по-прежнему шел впереди, четко соблюдая дистанцию в двадцать шагов. В шестидесяти метрах перед ним дорожка ныряла в песок.

Я понюхаю песок при первой же возможности, подумала Одраде. Эти запахи расскажут мне многое.

Переходя через канавку, она бросила взгляд на юго-запад, в сторону низкого барьерного вала, протянувшегося вдоль горизонта. Одраде внезапно столкнулась с памятью предков, которая без предупреждения овладела ее сознанием. В образах не было привычной четкости — это была какая-то беспорядочная толпа, вышедшая из глубинных источников в сознании Преподобной Матери.

Проклятье, подумала она. Только не сейчас!

Но выхода не было. Такие вторжения имели свою цель, это требование мобилизации сознания.

Предупреждение!

Она снова скосила взгляд на горизонт и позволила памяти наложить на него старое изображение. Высокий вал, по гребню которого движутся люди. Это было волшебное, нереальное, но чудесное зрелище. Две части вала соединялись мостом, под которым протекала река Айдахо. Айдахо! Картинка продолжала двигаться. Вот с моста начали падать люди. Все происходило очень далеко, но память делала свое дело, и Одраде смогла понять, что происходит перед ее взором.

Волшебный мост обрушился! Его обломки падают в реку.

Это было вовсе не случайное разрушение. Это была классическая диверсия, память о которой сохранилась и которую Одраде не раз переживала во время мук Пряности. Теперь Одраде видела мельчайшие детали происходящего.

Тысячи ее предков видели эту сцену в зрительном воспроизведении. Это было не живое впечатление, а память от просмотра записей.

Так вот где это произошло!

Одраде остановилась и принялась рассматривать проекцию движущейся картинки более пристально, пропуская ее в свое сознание. Предупреждение! В этой картине надо было идентифицировать какую-то опасность. Она не пыталась сознательно извлечь значимую информацию. Если она станет это делать, то картина распадется на множество фрагментов, каждый из которых может быть важен сам по себе, но полнота картины при этом исчезнет.

То, что она видела, было подробно отражено в анналах истории Атрейдесов. Лето II, Тиран, рассыпался на песчаные форели именно здесь, после падения с волшебного моста. Великий червь Ракиса, Тиран Бог-Император рухнул с этого моста во время своего свадебного путешествия.

Вот! Именно здесь, в водах реки Айдахо под рухнувшим мостом, принял Тиран свои последние муки. Именно здесь возник Разделенный Бог. Все началось именно здесь.

Но почему это предупреждение?

Мост и река давно исчезли с лица земли. Высокий вал, окружавший пустынный заповедник Тирана Сарьир давно превратился в линию камней на сияющем знойном горизонте.

Если сейчас явится червь, несущий в себе дремлющую память Тирана, то будет ли опасным этот приход? Именно об этом спорила Тараза с оппозицией.

Он проснется!

Тараза и ее советники начисто отрицали саму возможность этого.

Однако этот предупреждающий сигнал памяти нельзя было просто отбросить в сторону.

— Преподобная Мать, почему мы остановились?

Одраде почувствовала, что ее сознание вернулось в непосредственную реальность, требующую повышенного внимания. В предупреждающем видении Одраде рассмотрела место, где начался бесконечный сон Тирана, но в это вмешались другие сны. Шиана стояла перед ней с озадаченным выражением лица.

— Я смотрела туда, — Одраде показала рукой на горизонт. — Именно там началась жизнь Шаи-Хулуда, Шиана.

Вафф остановился в сорока метрах впереди от Шианы и Одраде в том месте, где кончалась дорожка и начиналась Пустыня. Голос Одраде заставил его напрячься, однако Мастер не обернулся. В его позе Преподобной почудилось раздражение. Вафф не позволил бы себе даже намека на цинизм в отношении к своему пророку. Напротив, он всегда подозревал в цинизме Преподобных Матерей. Особенно в том, что касалось религиозных установлений. Вафф до сих пор не был готов принять тот факт, что отвратительный Бене Гессерит примет Великую Веру. Это надо делать медленно и тщательно, как советует делать это Защитная Миссия.

— Говорят, что здесь была большая река, — сказала Шиана.

В голосе девочки послышались озорные веселые нотки. Однако этот ребенок быстро обучается!

Вафф обернулся и скорчил недовольную мину. Он тоже услышал реплику. Интересно, что он сейчас подумал о Шиане?

Обняв Шиану за плечи одной рукой, Одраде другой показала на вал.

— Там был мост. Защитный Вал Сарьира проходил там, по нему можно было пересечь реку Айдахо, через которую и был перекинут мост.

Шиана вздохнула.

— Настоящая река, — прошептала она.

— Это была не канава и даже не канал, — сказала Одраде.

— Я никогда не видела реку, — горестно произнесла Шиана.

— Именно мост был взорван, и Шаи-Хулуд упал в реку, — продолжала свой рассказ Одраде. Она указала налево. — На той стороне, за много километров отсюда, он построил свой дворец.

— Теперь там нет ничего, кроме песка, — сказала Шиана.

— Дворец был разрушен во время Великого Голода, — сказала Одраде. — Люди думали, что в нем окажется клад Пряности. Но они, конечно, ошиблись. Шаи-Хулуд был слишком умен, чтобы оставить эту драгоценность в подобном месте.

Шиана прижалась к Одраде и зашептала:

— Но есть же клад Пряности. Об этом говорят легенды и заклинания. Я слышала их много раз. Да! Это находится в пещере.

Одраде улыбнулась. Шиана говорит об Устном Предании.

— Мой отец… — начала было она, имея в виду настоящего отца, который погиб в этих песках. Одраде уже выпытала эту историю у девочки.

Шиана продолжала шептать в самое ухо Одраде:

— Почему с нами идет этот маленький человечек? Он очень мне не нравится.

— Это необходимо для нашей демонстрации, — ответила Преподобная Мать.

Вафф осторожно, но без видимых колебаний сделал первый шаг, ступив на пологий песчаный склон. Сделав это, он обернулся, глаза его блеснули в лучах жаркого солнца. Он посмотрел сначала на Шиану, потом на Одраде.

Все то же поклонение в глазах, когда он смотрит на Шиану, подумала Одраде. Как он надеется открыть здесь что-то великое. Он восстановит свою власть… и престиж.

Шиана, прикрыв ладонью глаза, рассматривала Пустыню.

— Шайтан любит жару, — сказала Шиана. — Люди прячутся от нее, но именно в это время приходит Шайтан.

Не Шаи-Хулуд, отметила про себя Одраде, а Шайтан. Ты правильно все предсказал, Тиран. Что еще знал ты о нашем времени?

Неужели это Тиран спит до поры до времени в своих потом ках-червях?

Ни в одном из аналитических обзоров, которые читала Одраде, она так и не смогла найти объяснение того, зачем человеческое существо превратило себя в симбиота с автохтонным червем Арракиса. Что происходило в сознании этого человека в течение этой ужасной тысячелетней трансформации? Сохранились ли хотя бы мельчайшие фрагменты этих мыслей в современных червях Ракиса?

— Он близко, Преподобная. Ты чуешь его? — спросила Шиана.

Вафф оценивающе посмотрел на Шиану.

Одраде сделала вдох: густой запах корицы на фоне запаха опаленного солнцем силиката. Огонь, сера — признаки дьявольской машины великого червя. Она остановилась и положила щепотку песка на язык. В песке было все — воспоминание о древней Дюне и знаки современного Ракиса.

Шиана показала рукой налево, откуда из Пустыни внезапно подул ветер.

— Это там, нам надо поспешить.

Не ожидая разрешения Одраде, Шиана побежала в указанном направлении мимо Ваффа до первой дюны. Там она остановилась, подождав, когда спутники присоединятся к ней. С этой дюны она повела их на другую, потом они с трудом, увязая в песке, взобрались на бархан, с гребня которого ветер срывал султаны песка и пыли. Вскоре они были приблизительно в километре от безопасного Дар-эс-Балата.

Шиана снова остановилась.

Вафф, шатаясь, тоже остановился прямо за спиной Шианы. Там, где защитный костюм нависал над глазами, появились капли пота.

Одраде остановилась в одном шаге позади Ваффа. Сделав несколько глубоких, успокаивающих вдохов, она стала смотреть туда, куда вперила свой взор Шиана.

Огромный клуб песка пронесся мимо дюны, на которой они стояли, гонимый шквальным ветром. Обнажилась скальная порода, лежащая узкой полосой между огромными камнями, напоминавшими строительные блоки, разбросанные здесь безумным Прометеем. По Этому дикому руслу тек песок, забиваясь в трещины и обрушиваясь на камни, спускаясь в расщелины и останавливаясь, образовывая новые дюны.

— Туда, — сказала Шиана, показав на полосу скальной породы. Она бросилась с дюны, временами скользя по песку. Внизу она остановилась у валуна, который был в два раза выше ее.

Вафф и Одраде остановились возле нее.

Склон гигантского бархана впереди, казалось, уходил прямо в серебристую синеву неба.

Одраде использовала эту остановку, чтобы восстановить кислородный баланс. Такое путешествие предъявляло плоти очень высокие требования. Она заметила, что у Ваффа покраснело лицо и дышит он довольно тяжело. В ограниченном пространстве запах кремния и корицы казался удушающим. Вафф принюхался и потер переносицу тыльной стороной ладони. Шиана приподнялась на цыпочки, сделала поворот и десять танцевальных шагов по каменистому дну. Поставив одну ногу на язык песка у подножия дюны, она воздела вверх руки. Поднимаясь по склону дюны, девочка начала танцевать, постепенно ускоряя ритм.

Приблизился звук летящего орнитоптера.

— Слушайте! — крикнула Шиана, не прекращая танца.

Но девочка привлекла их внимание вовсе не к орнитоптеру. В мелкой долине возник совершенно новый звук. Одраде повернулась в его направлении.

Это было идущее из-под земли свистящее шипение, усиливающееся с устрашающей быстротой. Оттуда шел нестерпимый жар, наполнивший долину зноем. Вдоль камней подул горячий ветер. Свист стремительным крещендо перерос в дикий рев. Внезапно из песка над Шианой возникла обрамленная кристаллами кольцевидная пасть червя.

— Шайтан! — закричала девочка, не прерывая танца. — Я здесь, Шайтан!

Изогнувшись над дюной, червь склонил пасть к Шиане. Вокруг ее ног заклубился песок, ей пришлось остановиться. Запах корицы заполнил долину. Червь тоже застыл, нависая над людьми.

— Посланец Бога, — выдохнул Вафф.

Жар высушил потное лицо Одраде, было слышно, как, пыхтя на полную мощность, заработали системы защитного костюма. Она сделала глубокий вдох, стараясь преодолеть вторжение резкого удушающего запаха. Воздух вокруг был перенасыщен озоном и кислородом. Чувства были обострены до предела. Одраде впитывала ощущения, чтобы сохранить их.

Если я выживу, подумала она.

Да, это были очень ценные данные. Настанет день, когда ими смогут воспользоваться другие.

Шиана отступила с песка на обнажившуюся скалу и снова начала танцевать, вращая головой в разные стороны. Волосы разметались, закрывая лицо. Каждый раз, поворачиваясь к червю, девочка кричала:

— Шайтан!

Неуверенно, как ребенок, оказавшийся в незнакомой обстановке, червь двинулся вперед. Он скользнул по гребню дюны, и застыл, свернувшись на камне, приподняв пасть в двух шагах от Шианы.

Когда червь остановился, Одраде услышала рев и рокот работавшей в чреве зверя тоаки. Она не могла оторвать взор от отблесков пламени в пасти червя. То была пещера таинственного мистического огня.

Шиана прекратила танец. Прижав кулачки к бокам, она вперила взор в чудовище, которое сама вызвала.

Одраде расчетливо дышала, стараясь взять в руки свои чувства по лучшим рецептам Бене Гессерит. Она собрала все силы. Если это конец, то, что ж, все-таки она выполнит приказ Верховной Матери. Пусть в таком случае Тараза черпает информацию от наблюдателей в орнитоптере.

— Привет, Шайтан, — сказала Шиана. — Я привела с собой Преподобную Мать и человека с Тлейлаксу.

Вафф опустился на колени и согнулся в низком поклоне.

Одраде проскользнула мимо него и встала рядом с Шианой.

Девочка тяжело дышала. Лицо ее пылало ярким румянцем.

Одраде слышала пощелкивание в защитных костюмах, работавших с большой перегрузкой. Жаркий, насыщенный корицей и озоном воздух наполняли звуки этой странной встречи. Все покрывало гудение пламени в чреве отдыхающего червя.

Вафф тоже подошел к Одраде. Его взор выражал лишь транс.

— Я здесь, — прошептал он.

Одраде мысленно обругала его. Любой неожиданный звук мог спровоцировать нападение чудовища. Однако она понимала, о чем сейчас думает Вафф. Ни один тлейлаксианец не стоял так близко к посланцу своего Пророка. Этого никогда не делали даже священники Ракиса.

Правой рукой Шиана вдруг сделала приглашающий жест.

— Иди к нам, Шайтан!

Червь опустил пасть, и нестерпимый зной заполнил всю долину.

Шиана понизила голос до шепота:

— Ты видишь, Шайтан слушается меня, Преподобная, — сказала она Одраде.

Одраде и сама чувствовала эту власть девочки над чудовищем. Одраде ощущала биение пульса языка, который связывал ребенка и червя. Такое невозможно было подделать.

В голосе девочки появилась бесстыдная надменность.

— Я попрошу Шайтана прокатить нас! — сказала Шиана.

По склону дюны она вскарабкалась поближе к телу чудовища.

Червь повернул пасть вслед за ней.

— Стой там! — крикнула девочка.

Червь остановился.

Он повинуется не ее словам, подумала Одраде. Это что-то еще… что-то еще…

— Преподобная, подойди ко мне, — позвала Шиана.

Одраде повиновалась и пошла к червю, подталкивая перед собой Ваффа. По осыпающемуся песчаному склону они забрались к Шиане. Перед ними оказался плоский хвост червя. От боков чудовища в долину сыпался песок. Червь ждал. Шиана повела их к началу длинного тела зверя. Там она взялась за первое кольцо и взобралась на спину пустынной бестии.

За ней медленно последовали Одраде и Вафф. Тело червя казалось Одраде каким-то неорганическим, чем-то сродни иксианским изделиям.

Шиана скользнула к пасти, туда, где кольца были толще и тверже всего.

— Вот так, — сказала Шиана. Она ухватилась за кольцо и приподняла его, обнажив нежную розовую плоть.

Вафф подчинился сразу, но Одраде действовала медленнее, стараясь сохранить впитанное впечатление. Кольцо было очень твердым и имело поверхность словно инкрустированную мелкими камешками. Одраде пощупала мягкую плоть под кольцом, ощутив пульсацию. Плоть поднималась и опускалась в каком-то трудно уловимом ритме. При каждом таком движении раздавался едва слышный шорох.

Шиана пнула червя ногой.

— Вперед, Шайтан! — сказала она.

Червь не отреагировал.

— Ну прошу тебя, Шайтан, — ласково попросила девочка.

В голосе Шианы Одраде услышала отчаяние. Ребенок был совершенно уверен в Шайтане, но Одраде знала, что Шиане было позволено прокатиться на черве только в тот первый раз, когда ею владело желание умереть. Одраде знала всю историю, но никто не мог сейчас сказать, что последует дальше.

Червь внезапно начал движение. Он резко поднялся, повернул налево, развернулся и понесся в направлении от Дар-эс-Балата в открытую пустыню.

— Мы едем с Богом! — восторженно крикнул Вафф.

Звук его голоса неприятно поразил Одраде. Какая дикость! Она почувствовала всю силу его веры. Сверху раздавались квохчущие звуки орнитоптера. Ветер обдувал лицо. Воздух был наполнен озоном, жаром и запахами горящей печи. При этом раздавался шорох от движения страшного бегемота, ползущего по песку с поражающей воображение скоростью.

Одраде оглянулась через плечо и посмотрела на орнитоптеры и подумала, что в данный момент очень легко освободить планету от причиняющих ей столько хлопот девочки, Преподобной Матери и тлейлаксианца. Всех можно уничтожить в дикой Пустыне, не оставив никаких следов. Священники могут составить такой заговор, подумала Одраде, надеясь, что ее собственные шпионы опоздают и не сумеют вмешаться.

Удержит ли их любопытство и страх от необдуманных действий?

Одраде призналась себе, что ею тоже движет не меньшее любопытство.

Куда он несет нас?

Определенно не в Кин. Она подняла голову и посмотрела на Шиану. Впереди виднелись остатки моста, с которого некогда рухнул в реку Тиран.

Именно об этом месте предупредили ее предки, живущие в памяти.

Внезапно Одраде явилось запечатленное до поры откровение. Она поняла смысл предупреждения. Тиран умер в том месте, которое выбрал сам. На этом месте погибли многие, но его смерть была самой грандиозной. Тиран выбрал маршрут своего свадебного путешествия не случайно. Шиана не говорила зверю, куда он должен следовать. Магнетическая сила вечного сна Тирана притянула червя к тому месту, где начался этот сон.

Глава 26

Своей верой в единичность, в раздробленный абсолют вы отрицаете движение, даже эволюционное движение! Пока вы понуждаете гранулированную, раздробленную вселенную существовать в вашем сознании, вы слепы к движению. Когда изменяется порядок вещей, ваша абсолютная вселенная исчезает, не имея больше доступа к вашему, вами же ограниченному, восприятию. Вселенная проходит мимо вас.

Первый вариант манифеста Атрейдесов. Архивы Бене Гессерит

Тараза прижала ладони к вискам, закрыв уши и сильно сдавила голову. Даже ее пальцы ощущали усталость: прямо между пальцами она чувствовала утомление. Короткое движение ресницами и она впала в релаксационный транс. Руки, приложенные к вискам, — это единственное, что соединяло ее с чувственным миром.

Сто ударов сердца.

Тараза практиковала эту методику расслабления еще с детства, то был ее первый навык, усвоенный в школе Бене Гессерит. Именно сто ударов сердца — не больше и не меньше. После стольких лет тренировок ее тело было способно войти в бессознательный ритм этого естественного метронома.

Она действительно почувствовала себя лучше, когда открыла глаза на счет «сто». В голове исчезло противное ощущение усталости. Тараза надеялась, что этого прилива сил хватит еще на пару часов работы до того, как усталость снова овладеет ею. Она вспомнила детство, Сестру Проктора, которая по ночам ходила по проходам между кроватями и смотрела, все ли воспитанницы, как положено, спят в своих кроватках.

Сестра Барам, Ночной Проктор.

Тараза Много лет не вспоминала это имя. Сестра Барам была низкорослой и толстой. Из нее так и не вышла Преподобная Мать. Тому не было каких-то видимых причин, но медицинские сестры и доктора Сукк нашли у нее какие-то отклонения. Барам так и не разрешили пройти муки Пряности. Она и сама заранее знала, что в ее здоровье есть какой-то дефект. Еще с подросткового возраста ее тревожила какая-то нервная дрожь, которая начиналась при засыпании. Это был симптом чего-то более глубокого, заставившего врачей решиться на стерилизацию. Приступы дрожи заставляли Барам просыпаться по ночам, этим и было обусловлено ее назначение Ночным Проктором.

Были у Барам и другие слабости, о которых не знало высшее руководство. Любая девочка, которой не спалось, могла приползти в туалет и вовлечь Сестру Барам в тихий разговор. Наивные вопросы в большинстве своем порождали наивные ответы, но иногда Барам могла сообщить очень важное знание. Это она научила Таразу технике релаксационного транса.

Как-то раз одна из старших девочек нашла Барам в туалете мертвой. Приступы дрожи Сестры Проктора оказались симптомом какого-то серьезного заболевания, факт, важный, главным образом, для Селекционных Куртизанок, которые вели какие-то свои подробные записи на этот счет.

Поскольку Бене Гессерит не открывал своим воспитанницам полную схему «образования одиночной смерти» до достижения послушания, Барам стала первым человеком, которого она видела мертвым. Сестра Проктор лежала головой под раковиной, прижавшись щекой к плиткам пола, а рукой схватилась за трубу раковины. Она пыталась встать, и смерть застигла ее во время этой попытки. Последнее движение запечатлело ее, как насекомое, закованное в янтарь.

Когда тело перевернули, чтобы погрузить на тележку и вывезти, то на щеке обнаружилось красное пятно. Дневной Проктор объяснила появление этого пятна с научной точки зрения. Любой опыт в этом отношении был полезен для потенциальных Преподобных Матерей, которые включили этот опыт в свои послушнические «Беседы со смертью».

Способность жить после смерти.

Сидя теперь за своим столом в Капитуле, спустя столько лет после события, Тараза потратила довольно много сил, чтобы избавиться от этой так не нужной сейчас памяти. Перед ней лежат бумаги, требующие неотложного внимания. Ей предстоит очень большая работа, и ничто не должно ее отвлекать. Как же много уроков прошлого. Как устрашающе полна ими ее память. Сколько хранится в ней чужих жизней. Эти воспоминания утвердили Таразу в решимости заняться живыми делами. Дела надо делать. Она еще нужна Ордену. Тараза с новыми силами взялась за работу.

Будь проклята эта необходимость тренировать гхола именно на Гамму!

Но для этого гхола такой подход необходим. Знакомство со всеми нечистыми обстоятельствами дела диктовали такую необходимость.

Посылка Бурцмали на Гамму была мудрым шагом. Если бы Майлс нашел место, где спрятать гхола, если бы он нашел выход… то получил бы всю необходимую помощь. Тараза еще раз подумала, не стоит ли подключить к игре способность к предзнанию. Это так опасно! Кроме того, тлейлаксианцы знают, что может потребоваться замена гхола.

Подготовить его к доставке.

Она снова подумала о проблемах на Ракисе. Надо было тщательнее наблюдать за этим дураком Туэком. Как долго сможет лицедел играть его роль? Правда, в решениях Одраде пока не заметно никаких погрешностей. Она сумела поставить тлейлаксианца в совершенно беззащитное положение. Лицедела могут раскрыть, что немедленно погрузит Бене Тлейлаксу в пучину ненависти.

Игра по воплощению замысла Бене Гессерит стала очень тонкой. В течение поколений Орден держал священство на привязи приманкой союза. Но что теперь! Тлейлаксианцы могут подумать, что их избрали вместо Ракисских священников. Одраде решила построить тройственный союз, пусть священники думают, что Преподобные Матери готовы принять клятву верности Разделенному Богу. От такой перспективы члены Совета Священников будут заикаться, выступая на своих заседаниях. Тлейлаксианцы, конечно же, увидели шанс монополизировать торговлю меланжей, избавившись наконец от одного неподконтрольного им источника Пряности.

Из динамика на двери раздался голос, оповестивший Таразу, что пришла послушница с чаем. Это был постоянно действующий приказ — послушницы всегда приносили чай, если Верховная Мать допоздна засиживалась за работой. Тараза посмотрела на иксианские часы, отстававшие только на секунду за столетие. Было 1.23.11 ночи.

Она велела впустить послушницу. Вошла девушка — светлая блондинка с холодными наблюдательными глазами — и поставила поднос с едой на стол Таразы.

Тараза проигнорировала появление послушницы, сосредоточившись на работе. Так много надо сделать. Работа важнее, чем сон. Однако голова сильно болела, мозг отказывался работать, и она подумала, что чай принесет ей небольшое облегчение. Она доработалась до психического истощения и надо поправить дело, пока она еще держится на ногах. В плечах и спине пульсировала тупая боль.

Послушница собралась уходить, но Тараза остановила ее.

— Помассируй мне спину, Сестра.

Тренированные пальцы девушки начали растирать уплотнения в мышцах. Отличная девочка. От этой мысли Верховная Мать довольно улыбнулась. Конечно, она отличная. Это она сама отличная девочка. Только такую могли назначить Верховной Матерью.

Когда девушка ушла, Тараза погрузилась в глубокие раздумья. Как мало времени. Она скупилась на каждую минуту сна. Но совсем сна не избежать, подумала она. У тела тоже есть свои непререкаемые требования. Надо сделать это, чтобы к наступающему дню восстановить силы. Не притронувшись к чаю, Тараза встала и направилась вниз, в холл, где находилась ее спальня, больше похожая на келью. Там она оставила сообщение ночной страже с приказом разбудить ее в 11 часов и, не раздеваясь, прилегла на узкую жесткую кушетку.

Она восстановила ровное дыхание, отключаясь от набегавших мыслей, и впала в промежуточное состояние.

Сон не приходил.

Она проделала все, что могла, но сна не было.

Тараза пролежала довольно долго, прежде чем поняла, что никакая техника, бывшая в ее распоряжении, не позволит ей уснуть. Промежуточное состояние постепенно само перейдет в сон. Между тем мысли ее продолжали работать.

Священство Ракиса, которое прежде никогда не принималось в расчет. Они сами поймали себя в тенета своей религии и манипулировать ими можно только с помощью религии. В Бене Гессерит они видели только силу, способную усилить их догмы. Пусть продолжают так думать. Эта приманка ослепит их, и они останутся в подчинении.

Черт бы побрал этого Майлса Тега! Три месяца молчания и никаких обнадеживающих сведений от Бурцмали. Горелая земля, явные признаки отлета корабля-невидимки. Куда мог деться Тег? Возможно, гхола мертв. Тег никогда прежде не делал таких вещей. Старый надежный Тег. Именно поэтому она и выбрала его. Все говорило в пользу такого выбора — надежность, военная выучка и поразительное сходство с герцогом Лето, все признаки, которые сформировали в нем.

Тег и Луцилла — превосходная команда.

Но если гхола жив, то находится ли он в пределах их досягаемости? Может быть, его захватили тлейлаксианцы, нападавшие из Рассеяния? Сколько всего возможно. Старый и надежный. Молчит. Не является ли само его молчание сообщением? Если так, то что он пытается ей сказать?

Патрин и Швандью мертвы. Все это очень похоже на заговор. Может быть, Тега давно пестовали враги Общины? Это невозможно! Его семья была вне подозрений на этот счет и сама не допускала такой возможности. Дочь Тега была в таком же недоумении, как и все остальные.

Три месяца и никаких известий.

Осторожность. Она сама предупредила Майлса и просила его соблюдать величайшую осторожность при защите гхола. Тег увидел на Гамму большую опасность. Это ясно из последних сообщений Швандью.

Куда могли Луцилла и Тег увезти гхола?

Где они взяли корабль-невидимку? Это конспирация? Заговор?

Тараза постаралась обдумать свои глубинные подозрения. Не стоит ли за этим Одраде? Луцилла? Одраде и Луцилла не были знакомы до той короткой встречи на Гамму. Или они все же были знакомы? Кто был ближевсех к Одраде и нашептывал ей всяческие слухи, витавшие в воздухе? Она ничего не говорила по этому поводу, но это не доказательство. Не приходилось, впрочем, сомневаться в верности Луциллы. Они обе всегда работали безупречно. Но так поступают все заговорщики.

Факты! Тараза жаждала фактов. Кровать скрипела, мозг отказывался отдыхать — этому мешали сами мысли и скрип кровати от ее движений. Возмутившись собственным безволием, Тараза попыталась собраться и заставить себя уснуть.

Расслабиться и только потом уснуть.

В воображении Таразы сквозь пространство летели корабли, переполненные заблудшими душами из Рассеяния. Бесчисленные корабли-невидимки. Может быть, Тег раздобыл корабль у них? Преподобные Матери исследовали эту возможность как на Гамму, так и в других вероятных местах. Она попыталась пересчитать эти корабли, но и от этого сон и расслабление не шли. Тараза продолжала беспрестанно ворочаться на своей кушетке.

В глубине разума она пыталась все же разгадать эту сложную загадку. Утомление блокировало способность к анализу — она села на кушетке в состоянии полного бодрствования.

Тлейлаксианцы вошли в сговор с людьми, вернувшимися из Рассеяния. С этими шлюхами — Досточтимыми Матронами и тлейлаксианцами, вернувшимися на родину. Тараза чувствовала за этими событиями чей-то цельный замысел. Заблудшие возвращались, движимые отнюдь не любопытством к своей исторической родине и корням. Жизнерадостное стремление воссоединить человечество — недостаточный повод для возвращения. Досточтимые Матроны явно явились сюда с целью завоевания.

Но что, если ушедшие в Рассеяние тлейлаксианцы не взяли с собой тайну чанов с аксолотлями? Что тогда? Меланжа? Оранжевоглазые шлюхи явно воспользовались негодным заменителем. Люди Рассеяния не смогли, по всей вероятности, решить проблему генетических восстановительных чанов. Они, несомненно, знали о существовании таких лабораторий и не могли не пытаться их воссоздать. Но если они не сумели сделать этого, то пустили в ход другой козырь — меланжу!

Она начала исследовать эту проекцию.

У Заблудших кончились запасы меланжи, которую они взяли с собой. Какой источник был у них в распоряжении? Черви с Ракиса и Бене Тлейлаксу. Шлюхи вряд ли осмелились открыть свои истинные намерения. Их предки не думали, что червей можно переселить на другие планеты. Возможно ли, чтобы Заблудшие нашли планету, подходящую для обитания на ней червя? Конечно, это возможно. Они могли начать торговаться с Тлейлаксу для отвода глаз. Главной целью стал Ракис. Хотя могло быть и наоборот.

Передвижное богатство.

Тараза читала сообщения Тега о накопленных на Гамму богатствах. Некоторые из вернувшихся имели монеты и другие виды денег. Но все это могло быть результатом обычной банковской деятельности.

Но есть ли более ценная валюта, чем Пряность?

Богатство, недвижимость? Конечно, да. Но только там, где появляются деньги, там начинаются настоящие сделки.

До слуха Таразы донеслись возбужденные приглушенные голоса. Послушница, охраняющая сон Верховной спорила с кем-то. Говорили довольно тихо, но Тараза мгновенно окончательно проснулась.

— Она приказала разбудить себя поздно утром, — протестовала стражница.

— Она велела немедленно оповестить себя о моем приезде, когда бы я ни появился, — отвечал ей кто-то сдавленным шепотом.

— Я же говорю вам, что она очень устала. Она нуждается…

— Она нуждается в том, чтобы выполняли ее приказы! Скажите, что я вернулся.

Тараза села и свесила ноги с кушетки. Поставила ноги на пол. Боги! Как болят колени! Но еще больнее было то, что она никак не могла понять, кто спорит с послушницей за дверью.

О чьем возвращении я?.. Бурцмали!

— Я не сплю, — сказала Тараза.

Дверь отворилась, и в щель просунулась голова послушницы.

— Верховная Мать, с Гамму вернулся Бурцмали.

— Пусть немедленно войдет! — Тараза зажгла плавающий шар. Желтый свет в мгновение ока рассеял темноту.

Вошел Бурцмали и закрыл за собой дверь. Не говоря ни слова, он нажал на кнопку звукового изолятора, и все посторонние звуки, доносившиеся снаружи, стихли.

Тайна? Значит, он привез плохие новости.

Она внимательно посмотрела на Бурцмали. Это был невысокий стройный парень с треугольным лицом, суживающимся к узкому подбородку. На высокий лоб ниспадали пряди светлых волос. Широко расставленные зеленые глаза изобличали живость и наблюдательность. Он выглядел слишком молодо для звания башара, но Тег тоже не был похож на старика на Арбелуфе. Все мы стареем, будь оно проклято! Она расслабилась и заставила себя доверять этому человеку так же, как ему доверял Тег.

— Говори свою плохую новость, — приказала она.

Бурцмали откашлялся.

— На Гамму нет никаких следов башара и его людей, Верховная Мать, — у него был сильный низкий голос.

Это еще не самое худшее, подумала Тараза. Она увидела, что Бурцмали сильно нервничает.

— Выкладывай все, — приказала Верховная. — Очевидно, ты полностью обследовал развалины Убежища.

— Не уцелел никто, — сказал он. — Нападавшие знали свое дело.

— Тлейлаксианцы?

— Возможно.

— У тебя есть сомнения?

— Нападавшие использовали новейшую иксианскую взрывчатку, 12-Ури, я… я думаю, что ею воспользовались, чтобы пустить нас по ложному следу. В черепе Швандью мы нашли отверстия от зондов.

— Что ты можешь сказать о Патрине?

— Только то, что сообщила Швандью. Он подорвал себя на корабле-приманке. Его опознали только по двум пальцам и одному уцелевшему глазу. Там нечего было зондировать.

— Но у тебя есть сомнения! Переходи к ним!

— Швандью оставила сообщение, прочитать которое могли только мы.

— Проволочные следы на мебели?

— Да, Верховная Мать, и…

— Значит, она знала, что на нее нападут и имела время для того, чтобы подготовить сообщение. Я читала твое послание об опустошении, причиненном нападением.

— Оно было стремительным и осуществлено подавляющими силами. Нападавшие даже не пытались брать пленных.

— Что она сказала в послании?

— Шлюхи.

Тараза попыталась скрыть свое потрясение, хотя и ожидала, что услышит это слово. Попытка сохранить спокойствие едва не лишила ее последних сил. Это было очень плохо. Тараза позволила себе тяжело вздохнуть. Оппозиция Швандью продолжалась до самого конца. Однако, видя надвигающуюся катастрофу, она все же приняла правильное решение. Зная, что умрет, не сумев передать свою память другой Преподобной Матери, она решила действовать, исходя из верности основам. Если ты ничего не можешь сделать, то предупреди Сестер и введи в заблуждение противника.

Так поступали Досточтимые Матроны!

— Расскажи о своих поисках гхола, — приказала Тараза.

— Мы были там не первыми, Верховная Мать. В том месте, где все ищут, множество обгоревших деревьев и выжжена земля.

— Но это был корабль-невидимка?

— Следы корабля-невидимки.

Тараза кивнула своим мыслям. Это молчаливое послание от надежного старого служаки?

— Насколько внимательно вы осмотрели место?

— Я пролетал над ним во время своей инспекционной поездки.

Тараза жестом предложила Бурцмали сесть в кресло, стоявшее возле кушетки.

— Сядь и успокойся. Я хочу, чтобы ты немного подумал и порассуждал.

Бурцмали медленно и осторожно опустился в кресло.

— Порассуждать?

— Ты был его любимым учеником. Я хочу, чтобы ты вообразил себя Майлсом Тегом. Ты знаешь, что должен увезти гхола из Убежища. Ты не доверяешь никому в своем окружении, даже Луцилле. Что ты будешь делать?

— Это неожиданный вопрос.

— Конечно.

Бурцмали потер свой узкий подбородок. Наконец он заговорил.

— Я доверяю Патрину. Доверяю полностью и безоговорочно.

— Ладно, ты и Патрин. Что ты делаешь?

— Патрин — уроженец Гамму.

— Я сама очень много размышляла по этому поводу.

Бурцмали сосредоточенно уставился в пол.

— Мы с Патрином задолго до событий разработали план действий в нештатной ситуации. Я всегда готовлю запасные способы решения могущих возникнуть проблем.

— Очень хорошо. Теперь план. В чем он заключается?

— Почему Патрин убил себя? — спросил Бурцмали.

— Ты уверен, что он это сделал?

— Вы сами видели доклад. Швандью и некоторые другие были уверены в этом. Я принимаю их точку зрения. Патрин был верен настолько, что мог сделать это ради своего башара.

— Для тебя! Ты сейчас — Майлс Тег. Какой план вы составили с Патрином?

— Я не стал бы обдуманно и с намерением посылать Патрина на смерть.

— Если только не…

— Патрин сделал это по собственной воле. Он мог решиться на это, если план был составлен им, а не… мной.

Он мог сделать это, чтобы защитить меня, чтобы быть уверенным, что никто не сможет раскрыть план.

— Как мог Патрин раздобыть корабль-невидимку втайне от нас?

— Патрин — уроженец Гамму. Его семья живет там с времен, когда планета называлась Гьеди Один.

Тараза закрыла глаза и отвернулась от Бурцмали. Итак, Бурцмали идет по тому же следу, по которому пошла она сама. Мы знаем происхождение Патрина. Какая связь может быть между планом и его корнями? Ее ум отказывался отвечать на этот вопрос. Вот до чего довело ее утомление. Она снова взглянула на Бурцмали.

— Не делал ли Патрин попыток установить тайную связь с семьей или старыми друзьями?

— Мы попытались установить это всеми доступными нам способами.

— Подумайте об этом: вы не могли установить их все.

Бурцмали пожал плечами.

— Конечно нет. Я не действовал, исходя из последних соображений.

Тараза глубоко вздохнула.

— Возвращайся на Гамму. Возьми с собой столько людей, сколько позволит служба безопасности. Скажи Беллонде, что это мой приказ. Ты должен всюду внедрить своих агентов. Найди знакомых Патрина. Остались ли на Гамму его живые родственники? Друзья? Выяви их.

— Это может вызвать нездоровое возбуждение и интерес к нам, как бы осторожно мы ни действовали. Об этом узнают посторонние.

— С этим все равно нельзя ничего поделать. И вот что еще, Бурцмали!

Он уже был на ногах.

— Слушаю, Преподобная Мать.

— Это касается других поисковых партий. Ты должен опередить их.

— Могу я воспользоваться услугами Гильд-навигатора?

— Нет!

— Тогда каким образом…

— Бурцмали, что если Майлс, Луцилла и гхола все еще на Гамму?

— Я уже доложил вам, что не разделяю уверенность некоторых в том, что они покинули планету на корабле-невидимке.

Тараза долго изучала стоявшего перед ней мужчину. Он тренирован Майлсом Тегом. Любимый ученик старого башара. Был ли Бурцмали обучен инстинктивному предположению?

— Да? — тихим голосом спросила она.

— Гамму, которая раньше называлась Гьеди Один, — это вотчина Харконненов.

— О чем это говорит тебе?

— Они были богаты, Верховная Мать. Очень богаты.

— И что?

— Они были богаты настолько, что могли позволить себе устроить на Гамму помещение-невидимку или целый дворец…

— Но об этом нет никаких записей. Икс никогда не намекал на такую поставку. Они не занимались на Гамму…

— Взятки, покупки через третьих лиц, многочисленные смены транспортных кораблей, — сказал Бурцмали. — Времена Великого Голода славились своей коррупцией, а перед тем были тысячелетия владычества Тирана.

— В то время Харконнены ушли на дно, а те, которые этого не сделали, были просто уничтожены. Однако я вполне допускаю такую возможность.

— К тому же записи могли быть утрачены, — произнес Бурцмали.

— Но не нами или другими правительствами, которые уцелели. Что можно сказать об этой линии рассуждений?

— Патрин.

— Аааа-га.

Бурцмали торопливо заговорил:

— Если бы такое действительно имело место, то об этом можно узнать у коренных жителей Гамму.

— Многие ли из них могут это знать? Неужели ты думаешь, что они могли хранить эту тайну столько… Да! Я понимаю, что ты имеешь в виду. Если это была тайна семьи Патрина, то…

— Я не отважился спросить их об этом.

— Конечно нет. Но где можно поискать, не возбуждая, естественно, постороннего…

— В том месте, где найдены следы взлета корабля-невидимки.

— Ты должен отправиться туда лично!

— Это будет очень трудно скрыть от шпионов, — сказал Бурцмали. — Если только я не отправлюсь туда с малыми силами и якобы с другой целью.

— С какой именно?

— Для установления погребального знака на могиле моего старого башара.

— Откуда следует, что мы якобы уверены в его смерти? Да!

— Вы ведь уже попросили тлейлаксианцев начать изготовление нового гхола.

— Это была простая предосторожность и не несет… Бурцмали, это очень опасно. Мне кажется, что мы не сумеем пустить по ложному следу всех, кто следит за нами на Гамму.

— Скорбь моя и моих людей будет выглядеть искренней и неподдельной.

— Искренность не всегда убеждает настороженного наблюдателя.

— Вы не доверяете моей верности и верности людей, которых я возьму с собой?

Тараза в раздумье сжала губы. Она напомнила себе, что фиксированная верность — это то, что они пытались развить, улучшая наследственные признаки Атрейдесов. Как производить людей, которые обладают таким врожденным признаком? Бурцмали и Тег были превосходными образчиками.

— Это может сработать, — согласилась Тараза. Она задумчиво посмотрела на Бурцмали. Возможно, любимый ученик Тега прав!

— Тогда я пойду, — сказал Бурцмали и собрался покинуть спальню.

— Один момент, — остановила его Верховная Мать.

Бурцмали обернулся.

— Накачайте себя широм. Все. Если вы увидите, что вас могут пленить лицеделы — эти новые образцы — то сожгите свои головы или разбейте их вдребезги. Позаботьтесь об этом.

Трезвое выражение лица Бурцмали вселило в Таразу уверенность. Молодой башар возгордился. Надо было умерить его гордыню. Незачем проявлять излишнюю отвагу и бесшабашность.

Глава 27

Мы уже давно знаем о влиянии, которое оказывает выбор — сознательный или бессознательный — на объекты нашего чувственного восприятия. Фактически показано, что не требуется, чтобы заключенная в нас вера в некую силу являлась на поверхности сознания и вступала во взаимодействие с окружающей нас вселенной. Я разработала прагматический подход к оценке взаимоотношений между верой и тем, что мы считаем «реальным». Все наши суждения несут на себе тяжкое бремя верований наших предков, к которым особенно чувствительны мы — Сестры Бене Гессерит. Недостаточно того, что мы знаем об этом и принимаем меры предосторожности. Объектом нашего пристального внимания должны быть альтернативные интерпретации.

Верховная Мать Тараза: дискуссии в Совете

— Здесь нас рассудит Бог, — злорадствовал Вафф.

Он постоянно говорил это все время их непредсказуемого путешествия через Пустыню. Шиана не замечала этих высказываний, но они начали всерьез действовать на нервы Одраде.

Жаркое солнце Ракиса склонилось к западу, но червь продолжал неутомимо нестись к окраине бывшего Сарьира Тирана, к остаткам Защитного Вала.

Почему именно это направление? — спрашивала себя Одраде.

Она гак и не смогла найти удовлетворительный ответ. Фанатизм и очевидная опасность, исходившие от Ваффа, требовали, однако, немедленной реакции. Она вспомнила ритуальную фразу из Шариата и вслух произнесла ее:

— Пусть судит нас Бог, но не люди.

Вафф скорчил недовольную гримасу, уловив саркастические нотки в голосе Одраде. Он посмотрел на горизонт впереди, потом перевел взгляд на орнитоптер, сопровождавший их.

— Люди воплощают дела Бога, — процедил он сквозь зубы.

Одраде не ответила. Вафф был погружен в свои сомнения и теперь, должно быть, спрашивал себя: «Действительно ли эти ведьмы из Бене Гессерит разделяют нашу Великую Веру?»

Мысли Одраде вернулись на прежнюю стезю, она пыталась ответить на тот же вопрос, но каждый раз наталкивалась на непреодолимое препятствие, обойти которое не помогали никакие знания о червях и Ракисе. Данные собственной и предковой памяти сплетались в какой-то чудовищный клубок. Она видела одетых в накидки фрименов, которые ездили верхом на червях, больших, чем этот, стоя на их спинах и держась за палку с крюком, зацепленным за кольцо зверя. Так же она сейчас держалась за такое кольцо — только рукой. Она чувствовала, как знойный ветер обдувает ее щеки, а накидка трепещет на ветру, хлопая ее по бокам. Их поездка, равно как и поездки древних фрименов, показались ей до странности знакомыми.

Прошло много лет с тех пор, как Атрейдесы так ездили на червях.

Был ли это ключ к загадке их возвращения в Дар-эс-Балат? Как это вообще могло произойти? Но эти мысли не получали развития, поскольку было очень жарко, а ум Одраде был занят тем, что может выйти из этого приключения в Пустыне. Она оказалась неподготовленной к такому повороту событий.

Так же как и другие общины Ракиса, Дар-эс-Балат съеживался с наступлением полуденной жары, уходя внутрь от своих границ. Одраде вспомнила, как неуютно чувствовала она себя в защитном костюме, когда стояла сегодня утром в ожидании в тени домов Дар-эс-Балата на западной окраине городка. А ждала она охрану, чтобы вывести Ваффа и Шиану из безопасных домов, в которых она их разместила.

Какую прекрасную мишень они собой являли. Но приходилось полагаться на покорность Ракиса. Эскорт Бене Гессерит задерживался намеренно.

— Шайтан любит жару, — сказала Шиана.

Жители Ракиса прячутся в то время, когда на поверхность Пустыни выходят черви. Не это ли является важным фактом, который может вскрыть причину движения червя именно в данном направлении?

Мой ум бьется об эту загадку так же беспомощно, как бьется об стену мяч, брошенный неумелой рукой ребенка.

Что может означать тот факт, что в то время, когда обитатели Ракиса попрятались в прохладе домов, маленький тлейлаксианец, Преподобная Мать и диковатая девчонка отправились неизвестно куда верхом на черве? Это был старый паттерн древнего Ракиса. Собственно говоря, если брать во внимание историческую перспективу, то ничего необычного не произошло. Правда, древние фримены вели в основном ночной образ жизни. Но их нынешние потомки еще больше чувствительны к жаре и днем прячутся в домах.

В какой же безопасности чувствуют себя священники, укрывшиеся за своими рвами с водой!

Каждый обитатель Ракиса знал, что стены его города окружают канавки, по которым медленно течет вода, испарения которой немедленно попадают в ветровые ловушки.

— Нас хранят наши молитвы, — говорили они, прекрасно зная, что их хранит в действительности.

«Его священное присутствие мы видим в Пустыне».

Святой червь.

Разделенный Бог.

Одраде посмотрела на кольца червя. И вот он здесь, подо мной!

Она подумала о священниках, которые были среди наблюдателей на орнитоптере. Как они любят шпионить за другими! Она спиной чувствовала, как они следили за ней, когда она в Дар-эс-Балате ожидала прибытия Шианы и Ваффа. Глаза и уши прятались за высокими решетками балконов. Следили и прислушивались сквозь щели в стенах. В тенистых местах за ней следили сквозь тонированные стекла специальных укрытий.

Одраде заставила себя не обращать внимания на опасность и сосредоточилась на времени, которое она отмечала по движению тени по стене дома напротив. Это было нормально для планеты, где большинство жителей продолжало ориентироваться по солнечным часам.

Напряжение тем не менее росло, усиливаясь от того, что надо было прикидываться совершенно беззаботной. Нападут ли они? Осмелятся они, зная, что она предприняла беспрецедентные меры безопасности? Насколько разгневаны были священники тем, что их принудили вступить в тайный триумвират с Тлейлаксу? Преподобные Матери — советники из Убежища считали такую игру слишком опасной. Им не нравилось, что Одраде ведет слишком опасную игру, заманивая священников.

— Пусть приманкой будет одна из нас\

Одраде проявила твердость.

— Они не поверят в такой маскарад. Подозрения оттолкнут их от нас. Кроме того, они уверены, что пошлют Альбертуса.

Обуреваемая такими мыслями, Одраде стояла в тени домов Дар-эс-Балата в ожидании Шианы и Ваффа. Подняв глаза, она разглядывала линию тени на шестом этаже, там, где на зарешеченных ажурных балконах росли зеленые, оранжевые, красные и синие цветы. Над черепицей виднелся четкий квадрат серебристого ракисского неба.

И спрятанные за решетками глаза!

Вот какое-то движение у двери справа! Во двор вышел священник в своем пурпурно-золотисто-белом одеянии. Одраде внимательно присмотрелась — не лицедел ли это? Нет, это был настоящий человек, священник Альбертус, старейшина Дар-эс-Балата.

Именно так, как мы ожидали.

Альбертус величаво прошествовал по двору, направившись к Одраде. Не может ли он угрожать ей? Не подаст ли он сигнал убийцам? Она взглянула на балкон. За плитками ей почудилось какое-то движение. Священник был не один.

Но я тоже не одна!

Альбертус остановился в двух шагах от Одраде и взглянул на нее, оторвав взгляд от золотистых и пурпурных плиток, которыми был выложен двор.

У него очень тонкая кость, подумала Одраде.

Она не подала виду, что узнала его. Альбертус был один из немногих, кто знал о подмене Верховного Священника лицеделом.

Альбертус прерывисто вздохнул и откашлялся.

Тонкая кость, слабая плоть!

Эта мысль позабавила Одраде, но не уменьшила ее бдительность. Преподобные Матери всегда подмечали такие нюансы. Всегда ищешь признаки породы. В родословной Альбертуса были изъяны, которые надо было исправлять в его потомстве, если бы когда-нибудь возникла необходимость включить священника в селекционный план. Надо будет рассмотреть такую возможность. Альбертус незаметно, но очень целенаправленно сумел добиться власти, и это можно будет использовать при отборе генетического материала. Правда, Альбертус малообразован. С ним может потягаться послушница первого года. Подготовка священников на Ракисе сильно деградировала с тех пор, как отсюда ушли Говорящие Рыбы.

— Зачем вы здесь? — вопрос прозвучал как обвинение.

Альбертус задрожал.

— Я принес вам сообщение от ваших людей, Преподобная Мать.

— Так говорите!

— Произошла маленькая задержка, вызванная выбором маршрута.

Это была история, которую сочинили священники. Такая манера поведения была вообще их отличительной чертой. Все остальное легко читалось по выражению лица Альбертуса. Доверять секреты такому человеку очень опасно — он легко их раскрывает.

— Я почти жалею, что не приказала убить вас, — сказала Одраде.

Альбертус отпрянул на два шага. Глаза его стали пустыми, как будто он действительно умер. Одраде распознала природу такой реакции. Альбертус достиг такой степени страха, когда ужас хватает мужчину за мошонку. Он знал, что эта Преподобная Мать может походя вынести ему смертный приговор или даже убить его собственноручно. Ничто из сказанного или сделанного им не ускользнет от ее страшного внимания.

— Вы сами вынашивали планы моего убийства и уничтожения нашего Убежища в Кине, — угрожающе произнесла Одраде.

Альбертус задрожал еще сильнее.

— Зачем вы говорите такие слова, Преподобная Мать? — мужчина почти плакал.

— Не пытайтесь это отрицать, — сказала она. — Мне интересно, сколько еще людей может так же легко читать ваши сокровенные мысли, как я? Предполагается, что вы умеете хранить тайны, но вы ходите по двору и эти тайны ясно написаны на вашем лице!

Альбертус упал на колени. Она подумала, что он сейчас вообще падет ниц.

— Но меня послали к вам ваши люди!

— И вы пошли, полные счастья от того, что решите, убить меня или нет.

— Зачем нам…

— Молчать! Вам очень не нравится, что мы опекаем Шиану. Вы боитесь Тлейлаксу. Руководство вырвано из ваших рук, и течение событий вселяет в вас страх.

— Преподобная Мать! Что мы должны делать? Что мы должны делать?

— Вы будете подчиняться нам! Более того, вы будете повиноваться Шиане! Вы боитесь нашего сегодняшнего предприятия? Но вы не знаете многого, чего вам действительно следует бояться!

Она покачала головой в притворном негодовании, зная, какое воздействие это окажет на Альбертуса. Он съежился под тяжестью ее гнева.

— Встаньте! — приказала она. — И помните, что вы священник и обязаны быть правдивым!

Альбертус, шатаясь, поднялся на ноги, но голова его оставалась опущенной. Одраде видела, что он всем своим существом отказался от всякого сопротивления. Каким удовольствием было бы судить такого! Послушание по отношению к Преподобной Матери, которая может читать в его сердце, означает для него теперь послушание по отношению к его Богу. Он столкнется с парадоксом всех религий:

Бог знает!

— Ты не скроешь ничего от меня, от Шианы и от Бога, — сказала Одраде.

— Простите меня, Преподобная Мать.

— Простить тебя? Не в моей власти сделать это и не тебе просить меня об этом, ведь ты — священник!

Он поднял голову и взглянул в рассерженное лицо Одраде.

Парадокс поразил его именно в эту минуту. Бог действительно здесь! Но он всегда далеко, и встреча с ним отложена на неопределенный срок. Завтра наступит новый день жизни. И вполне приемлемо, если ты позволишь себе пару мелких грехов — например, по мелочи солгать. Поскольку существует лишь время. Можно позволить себе и тяжкий грех. Боги обычно лучше понимают и прощают закоренелых грешников. Кроме того, грехи можно замолить.

Одраде смотрела на священника анализирующим взглядом по методике Защитной Миссии.

Ах, Альбертус, думала она. Вот ты стоишь перед таким же человеческим существом, каков ты сам, и оно знает все, что ты считал тайной, которую знал только твой Бог.

Что касается Альбертуса, то его нынешнее положение мало чем отличалось от смерти и окончательного подчинения конечному суду его Бога. Именно так можно было бы описать ту бессознательную установку, согласно которой проявлял теперь священник свою силу воли. Все его религиозные страхи всплыли наружу и сконцентрировались на персоне Преподобной Матери.

Сухо, не прибегая даже к Голосу, Одраде произнесла:

— Я хочу, чтобы этому фарсу немедленно был положен конец.

Альбертус попытался судорожно сглотнуть. Он понимал, что не сможет солгать. Он знал, каковы отдаленные благоприятные последствия лжи, но не мог к ней прибегнуть. Он взглянул на капюшон защитного костюма, надвинутый на самые глаза Одраде, и заговорил чуть ли не шепотом:

— Преподобная Мать, дело только в том, что мы чувствуем себя лишенцами. Вы и тлейлаксианец уходите в Пустыню с нашей Шианой, вы оба научитесь у нее чему-то и… — его плечи ссутулились. — Почему вы берете с собой тлейлаксианца?

— Так хочет Шиана, — солгала Одраде.

Альбертус открыл рот, но тут же закрыл его, не сказав ни слова. Одраде почувствовала, что он принял ее условия.

— Ты вернешься к своим товарищам с моим предупреждением, — сказала Одраде. — Выживание Ракиса и священников зависит от того, насколько хорошо вы будете повиноваться мне. Вы ни в чем не станете нам препятствовать. Это же касается ваших подростковых заговоров. Шиана открывает нам все ваши мысли!

В этот момент Альбертус немало удивил ее. Он покачал головой и сухо усмехнулся. Одраде давно заметила, что эти священники находили какое-то странное удовольствие от неудобств, но она не подозревала, что они могут находить смешными свои провалы.

— Я нахожу твой смех непристойным, — сказала она.

Альбертус пожал плечами и снова надел на себя привычную маску. Одраде уже видела на его лице несколько масок. Он всегда выставлял на своем лице нужный фасад! Он носил их слоями. Далеко внизу, под всеми этими масками находилось его подлинное лицо, которое ей сегодня удалось так легко открыть. У этих священников был очень опасный обычай пускаться в цветистые рассуждения в ответ на серьезные вопросы.

Я должна восстановить его настоящее лицо, подумала Одраде. Она жестом приказала ему замолчать, видя, что он собирается заговорить.

— Ни слова больше! Ты дождешься, пока я вернусь из Пустыни, а до тех пор ты будешь моим вестником. Передавай мои послания точно и ты получишь такую награду, о которой не смел и мечтать. Но попробуй ослушаться, и тебя накажет Шайтан!

Альбертус бросился прочь со двора, ссутулившись и наклонив вперед голову. Словно ему не терпелось передать слова Одраде своим товарищам.

В целом все прошло хорошо, подумала Одраде. Это был рассчитанный риск, правда, очень опасный для нее лично. Она была уверена, что на балконе находились убийцы, которые ждали сигнала от Альбертуса. Но теперь он ушел, унося с собой свой страх, который Сестры Бене Гессерит научились чувствовать за тысячелетия своей практики манипуляции людьми. Этот страх заразителен, как чума. Учителя Ордена называли это направленной истерией. Эта истерия была теперь направлена (лучше сказать, нацелена) в самое сердце Ракисского священства. Эту истерию можно поддержать, если привести в движение нужные силы. Священники наверняка подчинятся. Теперь надо опасаться только нескольких невосприимчивых еретиков.

Глава 28

Такова ошеломляющая вселенная магии: нет атомов, только волны и движение, больше ничего. Здесь вы разрушаете все барьеры на пути к пониманию. Вы отбрасываете и само понимание. Эта вселенная не может быть увидена или услышана. Ее нельзя обнаружить никаким фиксированным чувственным восприятием. Это конечная пустота, где нет заранее приготовленных экранов, на которые проецируются мертвые формы. Здесь у вас остается только одно сознание — экран магии: ваше воображение! Здесь и только здесь вы учитесь быть человеком. Вы — создатель порядка, прекрасных форм и систем, организатор превращения хаоса в порядок.

Манифест Атрейдесов. Архивы Бене Гессерит

— То, что ты делаешь, очень опасно, — сказал Тег. — Мои приказы призваны защитить и укрепить тебя. Я не могу допустить, чтобы это продолжалось.

Тег и Дункан стояли вдвоем в обшитом деревянными панелями коридоре, у выхода из тренировочного зала. Часы показывали полдень. Луцилла только что убежала к себе в ярости после ожесточенного спора с Дунканом.

Каждая встреча Луциллы с Дунканом в последнее время напоминала битву. Только что она стояла здесь, массивная фигура, которая могла бы показаться толстой, если бы не мягкая округлость форм, и принимала соблазнительные позы к явному неудовольствию обоих мужчин.

— Луцилла, прекрати! — приказал Дункан.

Голос выдал гнев внешне спокойной Луциллы.

— Как долго прикажешь мне ждать до того, как я смогу выполнить данный мне приказ?

— До тех пор, пока ты или кто-то другой скажут мне, что я…

— Тараза требует от тебя и меня таких вещей, о значении которых мы не можем даже догадываться, — ответила Луцилла, не дав Дункану закончить фразу.

Тег постарался сгладить ситуацию.

— Прошу тебя. Разве не достаточно того, что Дункан постоянно совершенствует свою физическую форму? Через несколько дней я начну нести постоянную караульную службу снаружи. Мы сможем…

— Ты можешь и сейчас перестать вмешиваться в мои дела, — огрызнулась Луцилла. Она резко развернулась и ушла к себе.

Заметив на лице Дункана решительное выражение, Тег ощутил прилив непонятной ярости. Он понял, что их изоляция начинает губительно действовать на их отношения, загоняя их в тупик. Его интеллект, хваленый интеллект ментата, не мог работать здесь, будучи отчужденным от изобилия данных внешнего мира. Если бы он мог утишить свой разум, привести все в порядок, то тогда несомненно ему стало бы ясно, как поступить дальше.

— Почему ты затаил дыхание, башар?

От этого вопроса Тег побледнел. От него потребовалась вся воля, чтобы восстановить нормальное дыхание. Он чувствовал, что эмоции двух его товарищей, по добровольному заточению ведут себя, как приливные волны, ускользнувшие до поры от воздействия других сил.

Другие силы.

Сознание ментата может стать сознанием полного идиота в присутствии сил, которые беспощадно пронизывают вселенную. Возможно, в мире живут такие люди, жизнь которых пронизана силой, которую он не мог себе даже вообразить. Перед лицом таких сил он становился утлым суденышком, несущимся по воле бурных волн.

Кто может с головой броситься в такой ревущий поток и остаться невредимым?

— Что реально может сделать Луцилла, если я буду по-прежнему сопротивляться ее натиску? — спросил Дункан.

— Она пробовала на тебе Голос? — спросил в свою очередь Тег. Его собственный голос показался ему чужим.

— Один раз.

— И ты устоял? — в голосе Тега прозвучало легкое удивление.

— Этому искусству я научился у самого Пауля Муад'Диба.

— Она может парализовать тебя и…

— Думаю, что насилие противоречит полученным ею приказам.

— Что есть насилие, Дункан?

— Я хочу принять душ, башар. А ты?

— Через несколько минут, — Тег сделал глубокий вдох, чувствуя, что находится на грани истощения. Этот полдень в тренировочном зале и произошедшая потом сцена измотали его. Он проводил взглядом уходящего Дункана. Где Луцилла? Что она задумала? Как долго она еще может ждать? Это был ключевой вопрос и виной всему была их изоляция от Времени в этом дворце-невидимке.

Он снова почувствовал силу приливов и отливов, которые влияли на жизнь всех троих беглецов. Я должен поговорить с Луциллой. Куда она делась? Библиотека? Нет! Сначала мне надо сделать еще кое-что.

Луцилла сидела в комнате, которую выбрала под свои апартаменты. Это была маленькая спальня с роскошной украшенной орнаментом кроватью, находящейся в глубоком алькове. Явные и неявные признаки говорили о том, что это была спальня любимой гетеры Харконнена. Ткань покрывал была окрашена во все оттенки синего цвета — от небесно-голубого до темно-синего. Несмотря на барочную резьбу на стойках кровати, эротические картины в алькове, на потолке и на стенах, Луцилла была в состоянии отключиться и спокойно размышлять в этой комнате. Она лежала на спине, закрыв глаза, чтобы не видеть любовной сцены, изображенной на потолке, и думала.

С Тегом надо что-то делать.

Это надо сделать так, чтобы не нанести урон Таразе и не причинить вред гхола. Тег представлял собой сложную проблему со многих точек зрения, тем более что его мышление могло достигать глубин, доступных, пожалуй, только Сестрам Бене Гессерит.

Ах да, конечно, ведь его родила Преподобная Мать!

Естественно, такой ребенок многое унаследовал от такой матери. Этот процесс начался в утробе и продолжался, видимо, даже после того, как они были разлучены. Он никогда не подвергался трансмутации, которая может привести к Мерзости… нет, нет, только не это. Но этот человек обладает как явной, так и скрытой властью. Эти дети, рожденные Преподобными Матерями, могут то, что недоступно всем прочим.

Тег прекрасно знал, как и под каким ракурсом Луцилла рассматривает любовь. Она видела его отношение по выражению его лица еще тогда, во время достопамятного разговора в Убежище.

Расчетливая ведьма!

С равным успехом он мог бы произнести это вслух.

Она вспомнила, как пыталась соблазнить его ласковой улыбкой и надменным поведением. Это была ошибка, которая принесла непоправимый вред им обоим. В таких случаях она испытывала какую-то затаенную симпатию к Тегу. Несмотря на воспитание, полученное в Бене Гессерит, в ее панцире были трещины. Ее учителя не раз предупреждали об этом.

— Для того чтобы индуцировать настоящую любовь, ее надо испытать самой, но только временно. Одного раза будет вполне достаточно!

Реакция Тега на Дункана Айдахо говорила о многом. Тег испытывал влечение и одновременно неприязнь к их юному подопечному.

Так же, как и я.

Возможно, это была ошибка, что она не соблазнила Тега.

В ее сексуальном образовании главным было учиться черпать силу в половом сношении, а не растворяться в нем. Ее учителя особенно подчеркивали исторические факты и сравнения, подтверждением которых были воспоминания Преподобных Матерей из хранилищ чужой памяти.

Луцилла сосредоточилась на присутствии мужчины — Тега. Сделав это, она могла теперь сконцентрироваться и на женском ответе — с тем чтобы вызвать возбуждение самца и довести его до сексуального пика — до готовности совершить таинство.

Смутное удовольствие достигло сознания Луциллы. Это не был оргазм. Не надо никаких научных ярлыков! Это был чистейший жаргон Бене Гессерит: момент таинства, наивысшая способность импринтера. Погружение в непрерывность Бене Гессерит требовало введения такого понятия. Ее крепко научили дуализму: научные знания, которыми руководствовались в своих действиях Селекционные Куртизанки, но в то же время момент таинства, перед которым бледнели все науки. История и наука Бене Гессерит утверждали, что нельзя выхолостить из психики влечение к претворению. Без него ставится под угрозу существование вида.

Надежная сеть.

Луцилла собрала в кулак всю свою сексуальную силу, как это умеют делать только импринтеры Общины Сестер. Она начала фокусировать мысли на Дункане. Сейчас он в душе и думает о вечерних сеансах обучения со своей преподавательницей — Преподобной Матерью.

Сейчас я отправлюсь к своему ученику, подумала она. Важный урок должен быть преподан, иначе мы не сможем подготовить его к тому, что произойдет на Ракисе.

Таковы были инструкции Таразы.

Луцилла полностью переключила свои мысли на Дункана. Она словно воочию видела его, стоящего обнаженным под струями душа.

Как мало он понимает то, чему его надо научить!

Дункан в одиночестве сидел в раздевалке возле тренировочного зала, испытывая глубокую печаль. Он вспоминал боль старых ран, которую не помнило его юное тело.

Некоторые вещи не меняются! Снова Община Сестер ведет свою старую-престарую игру.

Он оглядел темные стены этого помещения, некогда принадлежавшего Харконненам. В стенах и потолке были высечены арабески, странным был и рисунок пола. В хитросплетении линий угадывались чудовища и сплетенные в объятиях тела мужчин и женщин. Отличить одну фигуру от другой можно было только при некотором напряжении внимания.

Дункан опустил глаза и принялся рассматривать тело, которым одарили его тлейлаксианцы в своих генетических чанах с аксолотлями. Временами он испытывал странное чувство, ощущая себя в этом теле. Он был мужчиной, обремененным многими воспоминаниями, но самым сильным было воспоминание последнего момента перед тем, когда он стал гхола. Он отчетливо помнил сражение с сардаукарами, когда Дункан Айдахо дал возможность бежать своему молодому герцогу.

Его герцог! Пауль был тогда не старше, чем его нынешнее тело. Хотя он был воспитан, как и все Атрейдесы, для которых превыше всего были Верность и Честь.

Именно так они воспитали меня после того, как спасли от Харконненов.

Что-то внутри него не давало ему избавиться от этого чувства долга. Он знал источник этого чувства. Он мог даже очертить процесс, в результате которого этот долг был буквально высечен в его психике, как в камне.

Это осталось навеки.

Дункан продолжал разглядывать выложенный плиткой пол. Вдоль плинтуса были выбиты слова. Это были древние письмена, которые воспринимались как реликты времен Харконненов, но, с другой стороны, написаны они были на его родном галахском наречии.

«ЧИСТОТА СЛАДОСТЬ ЧИСТОТА ЯСНОСТЬ ЧИСТОТА ОЧИЩЕНИЕ ЧИСТОТА»

Древние письмена образовывали своеобразный орнамент по периметру раздевалки, выражая идеи, которые по понятиям Дункана были чужды Харконненам его времени.

Над дверью в душ виднелась еще одна надпись.

«ИСПОВЕДУЙ СВОЕ СЕРДЦЕ И ОБРЕТИ ЧИСТОТУ»

Религиозные напутствия в логове Харконненов? Неужели Харконнены изменились за столетия, прошедшие после его смерти? В это трудно было поверить. Видимо, это были слова, которые строители сочли подходящими и выбили их на стенах.

Он скорее почувствовал, чем услышал, как в раздевалку вошла Луцилла. Дункан быстро встал и застегнул тунику, которую извлек из ларя Харконненов, предварительно содрав с одежды номограммы ненавистного семейства.

— Что еще, Луцилла? — спросил он, не оборачиваясь.

Сквозь тунику она погладила Дункана по левой руке.

— У Харконненов был роскошный вкус.

Дункан ответил ледяным тоном, соблюдая полное спокойствие.

— Луцилла, если ты еще раз притронешься ко мне так, как сейчас, то я попытаюсь убить тебя. Причем я сделаю это не шутя, так что тебе придется убить меня, чтобы не погибнуть самой.

Она отпрянула.

Дункан обернулся и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Я не жеребец для потехи всяких ведьм.

— Ты думаешь, что тебя готовят именно на эту роль?

— Никто ничего не говорил мне о моей роли, но твои действия не нуждаются в комментариях — они очевидны.

Он стоял, приподнявшись на носках. То, что оставалось не разбуженным в его душе, заставляло бешено колотиться сердце.

Луцилла внимательно разглядывала Дункана. Будь проклят этот Майлс Тег! Она не предполагала, что сопротивление примет такую форму. В искренности Дункана не приходилось сомневаться. Слова не помогут. Он невосприимчив к Голосу.

Правда.

Это было единственное оружие, оставшееся в ее распоряжении.

— Дункан, я не знаю точно, чего ждет от тебя Тараза на Ракисе, могу только гадать, и мои суждения могут оказаться неверными.

— Гадай.

— На Ракисе есть девочка. Она еще подросток. Черви Ракиса повинуются ее командам. Община Сестер хочет каким-то образом перенести этот талант в свою сокровищницу.

— Что я могу, вероятнее всего…

— Если бы я знала, то обязательно бы сказала тебе это.

Дункан понял, что женщина говорит вполне искренне. Отчаяние сорвало с нее маску.

— Какое отношение ко всему этому имеет твой талант?

— Об этом знает только Тараза и ее советницы.

— Они связывают со мной какие-то свои надежды, и я не могу избежать этого предназначения!

Луцилла уже давно пришла к такому заключению, но не ожидала, что он так быстро поймет это сам. Ум Дункана, скрытый юной внешностью, иногда ставил Луциллу в тупик. Мысли Луциллы пришли в смятение.

— Управление червями и тобой сможет возродить старую религию. — От дверей за спинойЛуциллы раздался голос Тега.

Я не слышала, как он пришел!

Она резко обернулась. Тег стоял в проходе, прицелившись в Луциллу из одного из лазерных ружей Харконненов.

— Это для того, чтобы убедить тебя выслушать меня со всем возможным вниманием, — сказал Тег.

— И долго ты стоял здесь, подслушивая?

Тег не обратил на ее гнев никакого внимания.

— С того момента, когда ты призналась, что не знаешь, чего Тараза ждет от Дункана, — ответил Тег. — Я этого тоже не знаю. Но я могу сделать несколько проекций ментата — это не надежно, но весьма предположительно. Скажешь мне, если я ошибусь.

— В чем?

Он взглянул на Дункана.

— Самое главное — ты должна была сделать его неотразимым для большинства женщин.

Луцилла попыталась скрыть свое недовольство. Тараза предупреждала, что это надо скрывать от Тега до последнего момента. Теперь ей стало ясно, что скрывать это больше невозможно. Этот проклятый Тег прочел ее мысли с проницательностью, достойной его проклятой матери.

— На Ракис направлена большая энергия, — сказал Тег и твердо посмотрел на Дункана. — Неважно, что нового запечатлели в нем тлейлаксианцы, все равно он остается носителем древнего штамма человеческих генов. Именно в этом нуждаются Селекционные Куртизанки, не так ли?

— Им нужен жеребец, будь они прокляты! — крикнул Дункан.

— Что ты хочешь делать с этим оружием? — спросила Луцилла, кивнув в сторону древнего лазерного ружья в руках Тега.

— С этим? Я его даже не зарядил, — ответил Тег и поставил ружье к стене.

— Майлс Тег, вы будете наказаны, — угрожающим тоном произнесла Луцилла.

— С этим придется подождать, — ответил он. — На улице почти ночь. Я пробыл там довольно долго, накрывшись защитным одеялом. Здесь побывал Бурцмали. Он оставил знак, который говорит о том, что он прочел мои сообщения. Это те знаки, которые я оставил на деревьях.

В глазах Дункана появилась готовность к действию.

— Что ты будешь делать? — спросила Луцилла.

— Я оставил новые отметки, договорившись о встрече. Прямо сейчас мы все соберемся в библиотеке. Надо изучить карты. Мы запомним их наизусть. По крайней мере нам надо будет знать, где мы находимся и в каком направлении нам следует бежать.

Луцилла удостоила его коротким кивком.

Дункан отметил ее движение лишь частью своего сознания. Умом он уже находился там, среди древнего оборудования библиотеки Харконненов. Он показал Луцилле и Тегу, как правильно обращаться с этими механизмами, продемонстрировав им древние карты Гьеди Один, датированные тем временем, когда строили дворец-невидимку.

Пользуясь памятью прежнего Дункана, как путеводителем, и своими, более современными знаниями о планете, Тег надеялся составить более современные карты.

«Пост охраны леса» стал «Убежищем Бене Гессерит».

— Часть этого леса была охотничьими угодьями Харконненов, — сказал Дункан. — Они охотились за людьми, специально кондиционированными для этой цели.

Тег сравнивал данные, и постепенно с карты исчезали целые города. Некоторые, правда, сохранились, но давно поменяли названия.

Например, город Исаи, самый ближний крупный город, раньше назывался Барония.

Глаза Дункана стали жесткими.

— Именно в этом городе они пытали меня.

Когда Тег исчерпал свою память, на карте стали появляться надписи: «Название неизвестно», но косыми символами Бене Гессерит были обозначены места, где Тег и его люди могли найти временный приют.

Именно такие места Тег и хотел сохранить в памяти.

Когда они поднимались в библиотеку, Тег предупредил всех, что сотрет карту, как только они выучат ее наизусть.

— Неизвестно, кто придет сюда после нас и сделает обыск, — добавил он.

Луцилла стремительно обогнала Тега.

— Ты отвечаешь за все, Майлс!

— Ментат говорит тебе, что я сделал все, что от меня требовалось, — отозвался ей вслед Тег.

— Как это логично, — язвительно ответила женщина, не обернувшись.

Глава 29

Этот зал музея воспроизводит кусочек Пустыни древней Дюны. Вездеход, который находится прямо перед вами, относится к временам Атрейдесов. Далее по кругу в направлении часовой стрелки находятся маленький трактор, погрузчик, примитивная фабрика Пряности и поддерживающее оборудование. На каждом экспонате представлены подробные объяснения. Обратите внимание на слова, высвеченные на дисплее: «ИБО БУДУТ ОНИ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ОТ ИЗОБИЛИЯ МОРЕЙ И ОТ СОКРОВИЩ ПЕСКОВ». Эту цитату из древних религиозных книг часто повторял знаменитый Турни Халлек.

Объявление гида, музей Дар-эс-Балат

Червь продолжал свое безостановочное продвижение по пескам до самых сумерек. Одраде с не меньшим упорством продолжала обдумывать свои вопросы, на которые не было внятных ответов. Каким образом Шиана управляет червями? Шиана же говорила, что ее Шайтан сам выбрал направление движения. Что это за таинственный язык, на который реагирует пустынное чудовище? Одраде понимала, что Сестры-наблюдательницы, которые следуют за ними на орнитоптере, мучаются теми же вопросами, не считая еще одного: «Почему Одраде не прекратит это опасное путешествие?»

Можно было даже рискнуть и сделать кое-какие предположения. Она не зовет нас на помощь, потому что не хочет тревожить зверя. Она не верит, что можно снять их со спины червя во время его бега.

Правда была куда проще: причиной было обыкновенное любопытство.

Свистящий звук, с которым несся червь, делал его похожим на стремительное судно, которое своим форштевнем рассекает волны моря. Но горячий, напоенный запахом кремниевого песка воздух убеждал в противоположном. Это не было море. Впечатление Пустыни усиливал знойный ветер, обжигавший щеки невольных странников. Вокруг простиралась лишь Пустыня, километр за километром которой поглощал червь в своем броске. Лишь дюны напоминали океанские волны.

Вафф долго молчал. Его скрюченная возле кольца фигура в миниатюре копировала позу Одраде. Он смотрел вперед и только вперед.

— Бог сохранит верных в годину нашего испытания! — это было его сравнительно недавнее высказывание, произнеся которое он надолго примолк. Глаза смотрели на горизонт без всякого осмысленного выражения.

Глядя на Ваффа, Одраде вдруг поняла, что сильный фанатизм может в течение эпох держать людей в своих стальных объятиях. Дзенсунни и старый суфизм уцелели на Тлейлаксу во всей своей первозданной красе. Это — смертельно опасный микроб, который до поры до времени дремлет, но просыпается, как только позволяют условия и в полной мере проявляет свою вирулентность.

Интересно, какие всходы даст посеянное мною среди священников Ракиса? — подумала Одраде. Наверняка канонизируют Шиану. Святая Шиана.

Девочка между тем сидела верхом на Шайтане, держась за первое кольцо, накидка ее задралась, обнажив худые ноги.

Шиана рассказывала, что во время ее первой поездки на черве Шайтан отвез ее прямиком в Кин. Но почему? Неужели червь просто отвез девочку к людям?

У того, который вез их сейчас, цель, очевидно, была совершенно иная. Шиана перестала задавать вопросы, и Одраде приказала ей впасть в состояние умеренного транса. Теперь можно было быть уверенным, что все подробности сегодняшнего путешествия можно будет без труда извлечь из памяти девочки. Можно будет, кстати, узнать, не пользуется ли она при общении с червями каким-то тайным языком. Но это можно сделать и позже.

Одраде вгляделась в горизонт. До остатков основания древнего вала Сарьира оставалось всего несколько километров. Длинные тени, которые отбрасывали на песок дюн эти руины, говорили о том, что в действительности развалины были выше, чем можно было думать. Теперь эти остатки Защитного Вала представляли собой изломанную гряду, усеянную крупными камнями. Провал в стене, в котором протекала река Айдахо, куда рухнул Тиран, находился справа, приблизительно в трех километрах в сторону от их маршрута. Теперь здесь, естественно, не было никакой реки.

Оживился Вафф.

— Внимаю зову Твоему, Господи, — заговорил он. — Это я, Вафф из рода Энцио, кто молится в Святом Месте.

Одраде, не поворачивая головы, скосила глаза на Ваффа. В ее сокровищнице Чужой Памяти хранились сведения о некоем Энцио — племенном вожде, который жил задолго до эпохи Дюны, во времена переселения Дзенсунни. Что это? Какие воспоминания живут в душе этого тлейлаксианца?

Шиана нарушила молчание.

— Шайтан стал двигаться медленнее.

Остатки древней стены перегородили их путь. Остатки вала возвышались над самой большой дюной не менее чем на пятьдесят метров. Червь, не спеша, повернул направо и прополз между двумя гигантскими валунами; потом зверь остановился. Длинное тело вытянулось параллельно нетронутой части стены.

Шиана встала и посмотрела на этот барьер.

— Что это за место? — спросил Вафф. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум орнитоптера, кружившего над их головами.

Одраде отпустила кольцо и несколько раз согнула и разогнула онемевшие пальцы. Все еще стоя на коленях, она огляделась. Четко очерченные тени от огромных камней ложились на разбросанные повсюду камни помельче и песок. Совсем близко в стене находились трещины и разломы, которые вели в древнее основание вала.

Вафф встал, потирая руки.

— Почему он привез нас сюда? — спросил Вафф неожиданно жалобным голосом.

Червь вздрогнул.

— Шайтан хочет, чтобы мы слезли, — сказала Шиана.

Как она это поняла? — изумилась Одраде. Движение червя было не настолько грубым, чтобы они просто попадали с него. Может быть, это вообще был какой-то рефлекс, который всегда проявляется после долгого перехода.

Но Шиана, посмотрев на стену, перекинула ногу через спину червя и соскользнула на песок, мягко приземлившись на четвереньки.

Одраде и Вафф, подавшись вперед, как зачарованные, смотрели на Шиану, которая, утопая в песке, обошла червя и встала перед его пастью. Огонь, бушевавший в чреве чудовища, освещал оранжевым цветом юное личико.

— Шайтан, почему мы здесь? — спросила Шиана, уперев руки в бока.

Червь снова вздрогнул.

— Он хочет, чтобы и вы слезли с него, — крикнула Шиана.

Вафф посмотрел на Одраде.

— Если Бог желает, чтобы ты умер, то Он Сам направит твои стопы к месту твоей смерти.

Одраде ответила ему строкой из Шариата:

— Во всем повинуйся вестнику Бога Твоего.

Вафф вздохнул. На его лице было написано сомнение. Однако он мужественно первым спустился с червя, оказавшись на земле раньше Одраде. После этого они оба последовали примеру Шианы, встав перед зияющей пастью зверя. Одраде во все глаза рассматривала Шиану, стараясь проследить за каждой мелочью в ее внешности и поведении.

Перед пастью червя было намного жарче, чем на его спине. Воздух на много метров вокруг был наполнен запахом меланжи.

— Мы здесь, Боже, — смиренно произнес Вафф.

Одраде, которую изрядно утомило религиозное рвение Ваффа, отвернулась и осмотрела разбросанные камни и уходящий в небо барьер, песок, струившийся сквозь расщелины в камнях. В чреве чудовища беспрерывно гудела страшная топка.

Но где именно здесь? — подумала Одраде. Чем замечательно это место, почему червь доставил нас именно сюда?

Над их головами зависли четыре орнитоптера. Шум реактивных двигателей и шум лопастных вентиляторов заглушили рокот пламени.

Надо ли позвать их сюда? — подумала Одраде. Надо только подать сигнал, но вместо этого она подняла вверх обе руки — сигнал того, что наблюдателям следует оставаться в воздухе.

На Пустыню опустился вечерний холод. Одраде зазнобило, пришлось переключать обмен веществ, приспосабливаясь к новым требованиям. Преподобная Мать почувствовала уверенность в том, что червь не проглотит их, пока рядом находится Шиана.

Шиана повернулась к чудовищу спиной.

— Он хочет, чтобы мы оставались здесь, — сказала девочка.

Словно восприняв ее слова как команду, червь повернулся и с шипящим свистом устремился обратно в Пустыню.

Одраде принялась рассматривать основание древней стены. Скоро должна была наступить темнота, но света было еще вполне достаточно, чтобы поискать объяснения тому, почему зверь привез их именно сюда. Почему бы, например, не исследовать эту длинную трещину, проходящую по всей высоте стены. Эта трещина ничем не хуже остальных. Оставив часть внимания для Ваффа, Одраде направилась к стене, и по песчаной насыпи взобралась к ее основанию. За ней пошла и Шиана.

— Преподобная, зачем мы здесь?

Одраде покачала головой. За ними увязался и Вафф.

Узкая трещина при ближайшем рассмотрении оказалась широким провалом, воротами в темноту. Одраде остановилась и прижала Шиану к себе. Дыра в стене была около метра в ширину и приблизительно четыре метра в высоту. Поверхность камня была такой гладкой, словно ее специально полировали к их приходу. В провале было много песка. Свет заходящего солнца окрашивал этот песок в золотистый цвет.

Сзади раздался голос Ваффа:

— Так что это за место?

— Здесь много старых пещер, — ответила Шиана. — Фримены прятали Пряность в таких пещерах. — Она потянула воздух носом. — Ты чувствуешь, Преподобная?

Одраде согласилась, что в провале действительно явственно пахло меланжей.

Вафф прошел мимо Одраде и шагнул в пещеру. Он осмотрелся, взглянул вверх, где под острым углом смыкались нависшие над входом в пещеру камни. Пятясь задом и по-прежнему глядя на Одраде и Шиану, Вафф прошел еще дальше в пещеру. Одраде и Шиана последовали за ним. Внезапно раздался шорох песка, и Вафф исчез из вида. Одновременно песок начал осыпаться, увлекая женщину и девочку внутрь пещеры. Одраде схватила Шиану за руку.

— Матушка! — жалобно крикнула Шиана.

Звук ее голоса эхом отдался от невидимых в темноте каменных стен. В эту темноту и попали они, вынесенные песком. Волна его остановилась. Одраде, стоя по колено в песке, вытащила Шиану на твердую поверхность.

Девочка начала было что-то говорить, но Одраде заставила ее замолчать.

— Тсс! Слушай!

Слева раздался какой-то скрип и шорох.

— Вафф?

— Я увяз в песке по пояс, — в голосе Ваффа прозвучал ужас.

Одраде ответила без всяких сантиментов:

— Видно так было угодно Богу. Вылезай постепенно, не спеша и очень аккуратно. Похоже, что у нас под ногами надежная скальная порода. Осторожно и не спеши! Не хватало нам еще обвала!

Когда ее глаза привыкли к темноте, Одраде посмотрела вверх. Провал, в который они вошли, чтобы попасть в пещеру, был виден отсюда, как тускнеющая золотистая полоска далеко вверху.

— Матушка, — прошептала Шиана. — Я боюсь.

— Произнеси Литанию против страха, — приказала Одраде. — И стой спокойно. Наши друзья знают, что мы здесь, и выручат нас в случае необходимости.

— Бог доставил нас в это место, — произнес из темноты Вафф.

Одраде не ответила. Сложив губы, она свистнула и прислушалась к эху. Ей стало ясно, что позади них находится довольно обширное пространство с низкими сводами. Повернувшись спиной к провалу, она снова свистнула.

В сотне метров от них располагался низкий барьер.

Одраде высвободила ладонь из руки Шианы.

— Прошу тебя, стой здесь. Вафф!

— Я слышу шум орнитоптера, — сказал он.

— Мы все его слышим, — ответила Одраде. — Они приземляются. Сейчас мы получим помощь. А пока стойте на месте и молчите. Мне нужна тишина.

Время от времени Одраде свистела и осторожно продвигалась в глубь пещеры, обследуя это таинственное место. Вытянутая рука столкнулась с шероховатой каменной поверхностью. Она ощупала препятствие. Высота этой стены — приблизительно до пояса. За стеной не было ничего. Эхо от свиста сказало ей, что это сравнительно небольшое ограниченное помещение.

Откуда-то сверху раздался голос:

— Преподобная Мать, вы здесь?

Одраде обернулась, сложила ладони рупором и крикнула:

— Не подходите близко к входу — там зыбучий песок. Приготовьте фонарь и длинную веревку.

В проеме наверху появился крошечный силуэт человека. Небо стало почти темным. Одраде понизила голос и сказала:

— Шиана, Вафф. Подойдите ко мне на десять шагов и ждите.

— Где мы, матушка? — спросила Шиана.

— Терпение, дитя.

Со стороны Ваффа донеслись какие-то низкие, нечленораздельные звуки. Одраде узнала слова древнего исламиата. Вафф молился. Он отбросил все попытки скрыть свое происхождение от Одраде. Это хорошо. Верующий — это очень вместительный сосуд, который можно наполнить чем угодно из арсенала Защитной Миссии.

Между тем Одраде очень волновали возможные находки в пещере, куда их доставил червь. Ощупывая одной рукой каменный барьер, она двинулась вперед. Гребень барьера был гладок, как дубовые перила. Внутри от барьера находилось наклонное пологое углубление. Внезапно на экране хранилища памяти вспыхнула проекция.

— Бассейн-ловушка!

Это же фрименский бассейн-ловушка. Одраде глубоко вздохнула, надеясь уловить запах влаги. Но нет, в воздухе только кремневая пыль.

Сверху, от расщелины в пещеру упал луч яркого света, разогнавший темноту. От провала раздался голос знакомой Одраде Сестры.

— Мы вас видим!

Одраде отошла от барьера и, повернувшись, снова огляделась. Вафф и Шиана стояли метрах в шестидесяти от Одраде и с интересом оглядывались. Помещение имело форму круга диаметром двести метров. Каменный потолок имел форму высокого купола. Она присмотрелась к барьеру. Да, несомненно, это фрименский бассейн-ловушка. Она рассмотрела даже возвышение посередине, где помещали захваченного червя, прежде чем столкнуть его в воду. Хранилище памяти услужливо нарисовало картину этой мучительной смерти червя, в результате которой вырабатывалась Пряность, без которой была немыслима традиционная фрименская оргия.

Высокая арка на противоположной стороне бассейна несколько сгущала мрак. Виден был сток, по которому в бассейн стекала вода из ветровой ловушки. Где-то недалеко должны быть другие бассейны, система которых помогала древнему племени сохранять влагу. Теперь Одраде знала, как называется это место.

— Сиетч Табр, — прошептала она.

Само это слово буквально затопило ее волнами полезной памяти. Это было место Стилгара, жившего во времена Муад'Диба. Почему этот червь привез нас в сиетч Табр?

Некий червь привез Шиану в Кин. Что другие могли знать о ней? Но что этот червь знал о Шиане? Нет ли в этой темноте людей? Но Одраде не чувствовала в этой пещере никаких признаков жизни.

Течение мыслей Одраде было прервано голосом той же Сестры, которая прокричала от проема:

— Мы попросили, чтобы из Дар-эс-Балата доставили длинную веревку! Люди из музея говорят, что это место раньше, вероятно, называлось сиетчем Табр! Они думали, что этот Табр давно разрушен.

— Спустите сюда свет, чтобы я могла все осмотреть!

— Священники просят, чтобы вы все оставили нетронутым.

— Спустите сюда свет, — настаивала Одраде.

Наконец в склон песка мягко ткнулось что-то темное и твердое. Одраде видела, как Шиана метнулась к этому предмету. Нажатие кнопки и яркий луч света выхватил из темноты стены и барьеры перегородок. Да, действительно, в помещении были еще бассейны. Рядом с ближайшим бассейном находилась ведущая наверх вырубленная в скале лестница.

Одраде наклонилась к уху Шианы и прошептала:

— Внимательно следи за Ваффом. Если он увяжется за нами, крикни.

— Хорошо, матушка. Куда мы идем?

— Я должна осмотреть это место. Червь целенаправленно привез сюда меня, — она повысила голос, и обратилась к Ваффу: — Вафф, останься здесь и прими веревку.

— О чем это вы шептались? — капризно спросил Вафф. — Почему я должен ждать? Вообще, что вы собираетесь делать?

— Я помолилась, — сказала Одраде. — Дальше я должна совершать паломничество в одиночку.

— Но почему одна?

Одраде ответила на древнем языке исламиата:

— Так сказано в Писании.

Только это остановило его.

Одраде быстрым шагом направилась к каменным ступеням.

Шиана бежала рядом с Преподобной Матерью.

— Мы должны рассказать людям об этом месте. В старых фрименских пещерах можно надежно спрятаться от Шайтана.

— Успокойся, дитя, — сказала Одраде, направив свет на ступени. Извиваясь под острым углом, лестница круто уходила вверх. Одраде заколебалась. К ней вдруг вернулось острое чувство надвигающейся опасности. Сейчас это чувство было настолько сильным, что, казалось, его можно было пощупать пальцами.

Что находится там, наверху?

— Жди меня здесь, Шиана, — сказала Одраде. — Не давай Ваффу идти за мной.

— Как я смогу остановить его? — Девочка опасливо оглянулась и посмотрела в глубину зала, где стоял Вафф.

— Скажи ему, что Бог хочет, чтобы он остался внизу. Скажи это так… — она наклонилась к уху Шианы и прошептала несколько слов на древнем наречии. — Больше не говори ничего. Стой на его пути и повторяй эти слова, если он все же попытается пройти.

Одраде видела, что Шиана мгновенно заучила новые слова. У девочки был острый ум и отличная память.

— Он боится тебя, — сказала Одраде, — и не станет пытаться причинить тебе вред.

— Хорошо, матушка, — сказала Шиана. Она повернулась, сложила руки на груди и стала наблюдать за Ваффом.

Направляя впереди себя луч фонаря, Одраде стала подниматься по каменным ступеням. Сиетч Табр! Чем ты хочешь удивить нас, старый червь?

В длинном коридоре, которым заканчивался последний лестничный марш, Одраде увидела первые мумифицированные трупы. Их было пять — двое мужчин и три женщины — все без одежды и без всяких опознавательных знаков. Трупы были высушены пустынным зноем. Обезвоживание привело к тому, что высохшая кожа плотно обтягивала кости. Тела были аккуратно уложены в ряд, вдоль коридора. Одраде пришлось преодолеть отвращение и переступить через эти мрачные препятствия.

Она осветила фонарем каждый труп. Все пятеро были убиты практически одинаково. След от удара клинком ниже грудины.

Ритуальное убийство?

Высушенная сморщенная плоть, свернувшись, обнажила раневые поверхности, которые чернели, как темные пятна на светлой коже. Трупы лежат здесь отнюдь не с фрименских времен, подумала Одраде. Фримены сжигали тела, чтобы получить из них драгоценную воду.

Одраде посветила фонарем и остановилась, раздумывая, как поступить дальше. Обнаружение трупов обострило чувство опасности. Надо было взять с собой оружие. Но это возбудило бы ненужные подозрения у Ваффа.

Однако предупреждающий внутренний голос не умолкал. Этот реликт сиетча Табр таил в себе опасность.

Луч света выхватил из темноты другую лестницу, ведущую наверх. Одраде осторожно двинулась вперед. Сначала она направила луч фонаря кверху. Невысокие ступени. Короткая лестница. Камни. Дальше снова довольно обширное пространство. Одраде повела фонарем вдоль коридора. Выщербленные участки и следы огня бросились ей в глаза. Она снова осмотрела лестничный марш.

Что здесь происходило?

Ощущение опасности стало нестерпимым.

Одраде начала медленно подниматься по лестнице — шаг, остановка, снова шаг, снова остановка. Она вступила в проход, вырубленный в коренной скале. Там ее снова приветствовали трупы. Эти были брошены в полном беспорядке и лежали в положениях, в которых их застигла смерть. И здесь тоже лежали только раздетые, высушенные, полностью мумифицированные трупы. В этом широком проходе насчитывалось около двадцати тел. Одраде лавировала между покойниками, медленно продвигаясь вперед. Некоторые из этих людей были убиты так же, как пятеро несчастных на нижнем уровне. Некоторые были сожжены огнем лазерных ружей. Один был обезглавлен, и голова лежала около стены, как мяч забытый на поле после страшной игры.

Следующий коридор вел в два боковых маленьких помещения. В этих комнатках она не нашла ничего достойного внимания: там было немного Пряности, спекшиеся куски расплавленной породы на полу и на стенах.

Что за насилие здесь происходило?

На стенах были видны пятна, похожие на запекшуюся кровь. В одной из каморок в углу небольшой горкой была свалена одежда. Под ноги Одраде то и дело попадали куски рваной ткани.

Пыль. Пыль была кругом. Каждым шагом Одраде взметала в воздух тучу пыли.

Проход закончился сводчатой аркой с высоким порогом. Заглянув за этот порог, Одраде увидела там огромное помещение. Сводчатый потолок был так высок, что заканчивался, видимо, на уровне основания скальных пород стены. От порога низкие ступени вели в зал. Опасливо озираясь, Одраде начала спускаться по ступеням. Из зала были выходы в другие коридоры. Некоторые из них были завалены камнями.

Одраде потянула носом воздух. Вокруг стоял отчетливый запах меланжи, смешанный с густым запахом пыли. Запах усилил чувство опасности. Она решила уйти и заторопилась назад. Но опасность была, как маяк, и Одраде должна была понять, о чем предупреждает этот маяк.

Теперь она понимала, где находится. Это был зал собраний сиетча, место бесчисленных фрименских оргий и советов племени. Здесь председательствовал наиб Стилгар. Здесь бывал Гурни Халлек, леди Джессика, Пауль Муад'Диб, Чани, мать Ганимы. Здесь Муад'Диб тренировал своих воинов. Здесь бывал настоящий Дункан Айдахо и первый гхола Айдахо!

Почему нас доставили сюда? Где опасность?

Она была здесь! Именно здесь!

Здесь, в этом самом месте создал Тиран самый большой тайник Пряности. Записи Бене Гессерит говорят о том, что все эти залы и проходы были заполнены Пряностью доверху.

Одраде повернулась и посветила себе фонарем. Впереди был трон наибов, а дальше должен располагаться королевский трон Муад'Диба.

Там, где я стою, находится арка.

Одраде посветила фонарем вокруг. Везде были следы поисков — выжженные камни, пробитые штольни. Ненасытные грабители хотели полностью очистить сказочный клад Тирана. Говорящие Рыбы забрали большую часть сокровищ, и они были открыты гхола Айдахо, супругом славной Сионы. Хроники утверждают, что даже после этого многие авантюристы находили дополнительные количества меланжи за фальшивыми стенами и под настилами пола. Тому было множество подтверждений в хранилище чужой памяти. Во времена Великого Голода здесь разыгрывались кровавые стычки между поисковыми партиями, которые проникали сюда. Это могло быть объяснением такого количества трупов со следами насильственной смерти. Некоторые воевали за саму возможность попасть сюда, в сиетч Табр.

Как ее учили в Бене Гессерит, Одраде попыталась использовать чувство опасности, как руководство к действию. Прилипли ли миазмы массового убийства к этим камням на протяжении прошедших тысячелетий? Но не это было предупреждением. Предупреждение было непосредственным. Ногой Одраде почувствовала какую-то неровность в полу. Луч высветил темную линию в пыли. Она разгребла ногой пыль и увидела букву, а затем и слово, выжженное в полу.

Одраде прочитала слово сначала мысленно, а потом вслух:

— Арафель.

Она знала это слово. Оно запечатлевалось в сознании Преподобных Матерей времен Тирана. Его значение выводилось из многих древних корней.

— Арафель — темная туча на краю вселенной.

Одраде почувствовала, что предостерегающие импульсы буквально сотрясают ее нервную систему. Все ее сознание сосредоточилось на этом сигнальном слове.

— Это святое суждение Тирана, — толковали это слово священники. — Темная туча священного суждения!

Одраде проследила написание слова на полу и заметила, что оно заканчивается небольшим завитком, переходящим в короткую стрелку. Кто-то уже видел эту стрелку и пытался выжечь скалу, находившуюся в указанном направлении. Одраде посмотрела на след, оставленный лучом лазера в оплавленной породе помоста.

Наклонившись, Одраде посветила фонарем в каждое отверстие: ничего. Она почувствовала азарт охотника, замешанный на страхе-предостережении. Количество богатства, которое вмещали некогда эти залы, потрясало воображение. В самые худшие времена одного чемоданчика такой Пряности вполне хватило бы на то, чтобы купить целую планету. Говорящие Рыбы растранжирили это богатство, потеряв его в ссорах, заблуждениях и сварах, слишком мелких, чтобы попасть в анналы истории. Они были рады заключить союз с Иксом, когда Тлейлаксу удалось нарушить монополию на меланжу.

Неужели грабители отыскали все? Тиран был слишком умен для этого.

Арафель.

В конце вселенной.

Не является ли это посланием, направленным сквозь тысячелетия Общине Сестер наших дней?

Она снова посветила себе фонарем и осмотрелась.

Потолок представлял собой почти идеальный шарообразный объем. Так и было задумано. Весь купол должен был изображать звездное небо таким, каким его видно от ворот сиетча Табр. Однако даже ко времени Лиет Кинеса — легендарного планетолога, многие звезды, нарисованные на искусственном своде, уже не были видны. Камни не вечны, и кусочки потолка с изображенными на них звездами были безвозвратно утрачены из-за землетрясений и человеческой деятельности. Время стирает любые следы.

Дыхание Одраде участилось. Никогда еще ощущение опасности не было столь велико. Маяк опасности горел уже внутри нее! Она быстро поднялась по ступенькам, по которым только что спускалась. Она заглянула в хранилище памяти, чтобы запомнить картину. Чужая память проникала в ее сознание медленно, ее персонажи двигались с неторопливостью обреченных. Направив луч света вверх, Одраде разместила на сцене сиетча персонажи, пришедшие в ее сознание.

Кусочки отраженного блеска!

Персонажи начали размещаться в зале. Вот на искусственном небосклоне появились индикаторы недостающих ныне звезд. Вот желтовато-серебристый полукруг арракинского солнца. Это был символ заката.

Фрименский день начинался ночью.

Арафель!

Удерживая луч на отметке захода солнца, Одраде заняла место на помосте, которое указали ей персонажи другой памяти.

Ничего не осталось от той древней солнечной дуги.

Грабители прожгли дыру именно в этом месте. Блестели полукружья оплавленного камня. В своде были проделаны отверстия, но ни одно из них не достало до коренной скальной породы.

По тому, как трудно стало дышать, Одраде поняла, что находится на грани очень опасного открытия. Маяк привел ее сюда!

Арафель… на краю вселенной. Рядом с заходящим солнцем!

Она повела фонарем справа налево. Слева открылся еще один проход. На пороге лежали камни, блокирующие вход. Сердце Одраде заколотилось. Одраде скользнула в проход и оказалась в маленьком помещении, один угол которого был завален мелкой галькой. Справа, непосредственно под тем местом, где некогда было изображение заходящего солнца, она нашла совсем маленькую комнату, в которой стоял сильный запах меланжи. В этой комнатке стены и потолок были оплавлены и обожжены сильнее, чем где бы то ни было в сиетче. Чувство страха стало подавлять. Одраде произнесла Литанию против страха. Произнося литанию, она освещала комнату фонарем. Комната представляла собой почти квадратное помещение с длиной стен приблизительно по два метра. Запах корицы бил в ноздри. Потолок находился буквально в полуметре над ее головой. Она чихнула и в этот момент увидела, что пол возле порога немного обесцвечен.

Еще одна отметина древнего грабежа?

Наклонившись и направив луч света под острым углом, Одраде поняла, что видит лишь тень какого-то знака, вырубленного глубоко в камне. Пыль скрывала рисунок. Одраде встала на колени и смела пыль. Зарубки узкие и очень глубокие. Что бы это ни было — это знак, переживший эпохи. Последнее послание от давно ушедшей Преподобной Матери? Такое практиковалось в истории Бене Гессерит. Чувствительными пальцами Одраде пощупала зарубки, восстановив в воображении их исходную форму.

Жар узнавания разлился по жилам Одраде. Она прочитала слово «здесь», написанное на древнем наречии чакобса.

Это не было простым словом «здесь», которое означает просто местонахождение какого-то предмета. Нет, на древнем языке это слово в данном контексте имело несколько иной, более глубокий смысл: «Ты нашла меня!», сердце Одраде отчаянно забилось от волнения.

Поставив фонарь на пол возле правого колена, она принялась пальцами ощупывать пол в месте, где обнаружила ключевую надпись. Камень казался монолитным глазу, но пальцы обнаружили в нем крошечные трещины и нарушения непрерывности. Она тщательно исследовала поверхность, пытаясь придать смысл тончайшим трещинкам, изменяя направление ощупывания и степень давления. Все тщетно.

Ничего.

Усевшись на пятки и выпрямив корпус, Одраде принялась размышлять над ситуацией.

«Здесь».

Чувство предостережения еще больше усилилось. Дыхание участилось, а это был надежный признак.

Вытянувшись, Одраде улеглась на пол и стала присматриваться к основанию порога. Здесь! Может быть, надо просунуть под порогом около слова «здесь» рычаг и попытаться поднять камень порога? Нет, здесь не показано применение инструментов. Это пахло Тираном, а не Преподобной Матерью. Она попыталась сдвинуть порог вбок. Ничего не получилось.

Чувствуя, что чувство страха усиливается от ощущения разочарования и неудачи, Одраде встала и просто пнула порог. Он сдвинулся с места! Песок угрожающе зашуршал над ее головой.

Одраде успела отпрянуть, впереди нее с потолка на пол просыпался водопад песка. Глухой рокот заполнил тесное пространство. Под ногами дрогнули камни. Пол перед ней слегка опустился, открыв проход между дверью и стеной.

Одраде снова понесло навстречу неизвестности по наклонному полу. Фонарь полетел вниз вместе с ней. Впереди маячило что-то красновато-коричневое. В нос ударил резкий запах корицы.

Она мягко упала на кучу меланжи. Отверстие, откуда она летела, виднелось над головой на высоте пяти метров. Одраде схватила фонарь и осветила помещение. Вверх вели широкие, вырубленные в скале ступени. На ступенях виднелись какие-то надписи, но сначала Одраде увидела, что ступени ведут к выходу, и ее паника несколько улеглась. Чувство опасности, однако, оставалось. Чтобы нормально дышать, требовалось изо всех сил напрягать грудные мышцы.

Посветив направо и налево, Одраде увидела, что находится в длинном помещении как раз под тем проходом, по которому она пришла к загадочной двери. Все пространство вокруг было завалено меланжей. Одраде направила вверх луч фонаря и увидела, почему все предыдущие грабители не сумели найти это хранилище. Потолок был подперт огромными скрепами, и при простукивании пол вышележащего помещения издавал глухой звук.

Женщина еще раз посмотрела на залежи Пряности. Даже сейчас, принимая во внимание обесценивание меланжи, можно было сказать, что она стоит на сокровище. Здесь было много тонн меланжи.

В этом ли заключается опасность? Предостерегающее чувство не отпускало, а, наоборот, становилось сильнее. Но ей можно было не бояться Пряности Тирана. Триумвират разделит это богатство, и все тем и кончится. Прекрасный бонус за участие в проекте гхола.

Оставалась какая-то другая опасность, Одраде никак не могла отделаться от дурного предчувствия.

Она снова осветила фонарем залежи меланжи. Ее внимание привлекла полоска стены над Пряностью. Это были слова! Написанные вязью тонким резцом на камне слова и фразы на языке чакобса.

«ПРЕПОДОБНАЯ МАТЬ ПРОЧТЕТ ЭТИ СЛОВА!»

По спине Одраде пробежал холодок. Это был императорский выкуп за меланжу. Было тут и еще одно сообщение.

«Я ЗАВЕЩАЮ ВАМ СВОЙ СТРАХ И СВОЕ ОДИНОЧЕСТВО. ВАМ Я ХОЧУ СООБЩИТЬ УВЕРЕННОСТЬ В ТОМ, ЧТО ТЕЛО И ДУША БЕНЕ ГЕССЕРИТ ПРЕТЕРПЯТ ТО ЖЕ, ЧТО ДОЛЖНЫ ПРЕТЕРПЕТЬ ЛЮБОЕ ТЕЛО И ЛЮБАЯ ДУША»

Следующий раздел послания находился справа от последних слов. Она пробралась поближе по куче меланжи и, остановившись, принялась читать.

«ЧТО ТАКОЕ ВЫЖИВАНИЕ, ЕСЛИ НЕ МОЖЕШЬ ВЫЖИТЬ ЦЕЛИКОМ? СПРОСИТЕ ОБ ЭТОМ БЕНЕ ТЛЕЙЛАКСУ. ЧТО ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ВЫ НЕ СЛЫШИТЕ БОЛЬШЕ МУЗЫКУ ЖИЗНИ? ПАМЯТИ НЕДОСТАТОЧНО, ЕСЛИ ОНА НЕ ПРИЗЫВАЕТ ВАС К ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ!»

На узкой торцевой стене были и другие надписи. Одраде проползла по меланжи, встала на колени и прочитала:

«ПОЧЕМУ ВАША ОБЩИНА СЕСТЕР НЕ ПОСТРОИЛА ЗОЛОТОЙ ПУТЬ? ВЫ ОСОЗНАВАЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ ЭТОГО. ВАША НЕУДАЧА ОБРЕКЛА МЕНЯ, БОГА-ИМПЕРАТОРА, НА ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ МОЕГО ЛИЧНОГО ОТЧАЯНИЯ».

Словосочетание Бог-Император было написано не на чакобса, а на исламиате, и означало буквально следующее для всякого, кто владел этим языком: «Ваш Бог и Ваш Император, поскольку это вы сделали меня Им».

Одраде мрачно усмехнулась. Эти слова повергли бы Ваффа в религиозный экстаз. Чем выше он восходит, тем легче разбить его «я».

Она не находила ничего странного в предсказаниях Тирана. Они были точны, кроме того, никто не сомневался в том, что Бене Гессерит может прийти конец. Чувство опасности безошибочно привело ее к этому месту, но дело было не только в этом. Черви Ракиса все еще подчинялись в своей деятельности пульсу, заложенному в них Тираном. Он мог сколько угодно покоиться в вечном сне, но его мелкие перлы, разбросанные в телах червей, продолжали свою чудовищную жизнь.

Что он сам говорил Сестрам еще при жизни? Она припомнила эти слова: «Когда я уйду, меня должны будут называть Шайтаном, Императором Геенны. Колесо должно вращаться и вращаться, катиться и катиться по Золотому Пути».

Да — и именно это имела в виду Тараза: Разве вы не видите? Простые люди Ракиса зовут его Шайтаном уже больше тысячи лет!

Итак Тараза все знала. Даже не видя этих слов, она знала все.

Я вижу твой замысел, Тараза. Теперь и я знаю гнет страха, который был с тобой все эти годы. Я чувствую его теперь так же хорошо, как и ты.

Одраде знала, что это чувство предостережения теперь останется с ней до конца ее дней. Или до скончания века Общины Сестер или до того момента, когда минует опасность.

Одраде подняла фонарь, встала на ноги и побрела по кучам меланжи к широким ступеням, чтобы выбраться наружу. Взойдя на ступени, она отпрянула назад. На каждом подъеме ступени были высечены слова Тирана.

Дрожа, она прочитала все до самого верха.

МОИ СЛОВА — ЭТО ВАШЕ ПРОШЛОЕ

МОИ ВОПРОСЫ ПРОСТЫ

КТО ВАШИ СОЮЗНИКИ?

ИДОЛОПОКЛОННИКИ ТЛЕЙЛАКСИАНЦЫ

БЮРОКРАТИЯ МОИХ ГОВОРЯЩИХ РЫБ?

БРОДЯГИ ИЗ КОСМИЧЕСКОЙ ГИЛЬДИИ?

НАДЕЕТЕСЬ НА ОБРЕЧЕННОСТЬ ВАШЕГО ТВОРЕНИЯ?

КАК ВЫ ВСТРЕТИТЕ СВОЙ КОНЕЦ?

КАК ОБЫЧНОЕ ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО?

Одраде прошла мимо вопросов, прочтя их второй раз. Благородная цель? Это очень хрупкая вещь. Как легко ее извратить. Но любая власть в этом отношении подвергается ежечасной опасности. Все это было написано на стенах, ступенях и потолке хранилища. Тараза не нуждалась ни в каких объяснениях. Призыв Тирана был ясен и понятен.

— Присоединяйтесь ко мне!

Выбравшись в маленькую комнату, через которую можно было выйти из сиетча, Одраде оглянулась на найденную ею сокровищницу меланжи. Она покачала головой, дивясь мудрости Таразы. Так вот чем может закончиться существование Общины Сестер. Замысел Таразы был прост, все его куски имели свое место. Ничего определенного, неважно, богат ты или имеешь власть, тебя ждет тот же самый конец, который ждет всех. Было начато воплощение благородного замысла, и он должен быть доведен до конца, даже если это грозит гибелью Общине Сестер.

Но какие жалкие инструменты мы выбрали для этого!

Девочка, которая ждет в пещере ее возвращения, и гхола, которого приготовили для Ракиса.

Глава 30

Теперь я говорю с тобой на твоем языке, старый Червь. В этом языке нет слов, но я чувствую его сердцем.

Наши отцы ели манну в пустыне, В знойных полях, где жестокие вихри дуют. Господи, спаси нас от этой страшной земли! Спаси нас, о-о, спаси нас От сухой и безводной земли!

Песни Гурни Халлека, музей Дар-эс-Балата

До зубов вооруженные Дункан и Тег вместе с Луциллой покинули дворец-невидимку в самую холодную часть ночи. Воздух был чист и прозрачен, над головой сияли похожие на булавочные головки звезды.

Тег очень остро чувствовал кислый запах снега. Запах пропитывал воздух и пар, который клубами валил изо рта при каждом выдохе.

От холода из глаз Дункана потекли слезы. Прежде чем они покинули дворец-невидимку, Дункан много думал о старине Гурни, о том рубце, который оставил на его лице кнут Харконненов. Сейчас нужны были верные товарищи, на которых можно положиться, думал Дункан. Луцилла не надежна, а Тег слишком стар. Айдахо видел, как блестят на морозе глаза Тега.

Повесив на плечо лазерное ружье, Дункан, чтобы согреться, засунул руки глубоко в карманы. Он уже забыл, как холодно бывает иногда на этой планете. Луцилла шла как ни в чем не бывало — наверное, греется за счет какой-нибудь хитрости, на какие горазды Сестры Бене Гессерит.

Глядя на нее, Дункан думал, что никогда не доверял этим ведьмам, даже леди Джессике. Было очень легко и соблазнительно думать о них, как о предателях, которые хранят верность только своему Ордену. Но сколько у них было тайных уловок! Луцилла, правда, оставила всякие попытки соблазнить его. Она поняла, что он действительно сделает так, как обещал. Он чувствовал, как в ней исподволь закипает гнев. Ничего, пусть покипит.

Тег шел совершенно спокойно, внимание его было направлено вовне. Он внимательно прислушивался. Правильно ли было довериться плану, который он разработал единолично, и Бурцмали? У них не было никакой поддержки, никаких резервов; они разработали план только восемь дней назад. Казалось, что прошло гораздо больше времени, но это из-за множества приготовлений и предосторожностей. Он снова посмотрел на Дункана и Луциллу. Дункан нес старое лазерное ружье, добытое в доме Харконненов, — древнюю полевую модель. Тяжелы были и зарядные картриджи этого длинноствольного ружья. Луциллу удалось уговорить взять легкое ружье, которое уместилось под накидкой. В ружье был только один заряд. Игрушка наемного убийцы.

— Мы — Сестры Бене Гессерит — ходим в бой, имея только боевые навыки, — сказала она. — Это наше лучшее оружие. Для меня унизительно таскать какое-то ружье.

Правда, кроме ружья, у нее за голенища сапог были заткнуты ножи. Тег их видел, наверняка отравленные.

Сам Тег был вооружен тоже длинноствольным, но современным ружьем, которое он прихватил с собой из Убежища. На плече висело еще одно ружье — точь-в-точь такое же, как и у Дункана.

Мне придется положиться на Бурцмали,уже не в первый раз повторял себе Тег. Я тренировал и учил его. Я знаю его качества. Если он сказал, что мы можем поверить этим новым союзникам, то мы им поверим.

Сам Бурцмали был счастлив, что нашел своего старого товарища живым и невредимым.

Но с момента их последней встречи выпал снег — tabula rasa, на котором отчетливо виден каждый след. Они не рассчитывали, что снег выпадет так скоро. Неужели в Управлении погодой нашлись предатели?

Тег дрожал от холода. Воздух был страшно морозным. Было впечатление космического холода, когда кажется, что звезды непосредственно светят на заледенелый лес, сверкающий инеем. Тусклый сумеречный свет отражался от снежного покрова дороги и снежных шапок, покрывших скалы. Хорошо были видны покрытые снегом лапы хвойных и голые ветви лиственных деревьев. Все остальные части крон прятались в густой тени.

Луцилла подула на пальцы и, прижавшись к Тегу, прошептала:

— Он не должен быть сейчас с нами?

Тег понимал, что в действительности Луцилла спрашивает совершенно о другом: Можно ли доверять Бурцмали? Она задавала его в разных вариациях несколько раз с тех пор, как Тег восемь дней назад объяснил ей свой план.

Что он мог ей ответить?

— Ставкой в этом деле является моя голова.

— Но и наши головы тоже.

Тег очень не любил, когда накапливались неопределенности, но выполнение любого плана упирается в конечном счете в умение людей, которые его выполняют.

— Именно ты больше всех настаивала, что нам надо уходить отсюда и отправляться на Ракис, — напомнил ей Тег. Он надеялся, что она увидит его улыбку и оценит юмор, с помощью которого он хотел убрать сарказм из своего довольно язвительного ответа.

Но Луциллу невозможно было купить никакими улыбками. Тег никогда не видел, чтобы Преподобная Мать так нервничала. Она нервничала бы еще больше, если бы узнала о новых союзниках. Кроме того, ее очень угнетает мысль, что она не смогла полностью выполнить приказ Таразы. Она же просто исходит желчью.

— Мы дали клятву, что защитим гхола, — напомнила она ему.

— Бурцмали дал такую же клятву.

Тег посмотрел на Дункана, который молча остановился между ними. Было такое впечатление, что он не слышал спора, да и вообще ни о чем не волновался. Древняя собранность придала его лицу полнейшую неподвижность. Он слушал ночь, вдруг дошло до Тега. Он один делает то, что сейчас должны делать они втроем, не отвлекаясь на всякие мелочи. В юных чертах гхола проступала вневременная зрелость опытного мужчины.

Никогда еще мне не были так нужны товарищи, которым я мог бы полностью доверять, подумал Дункан. Умом он блуждал по Гьеди Один, такой, какой он помнил ее еще с тех времен, когда не был гхола. Именно такие ночи они называли ночами Харконненов. Сохраняя тепло под специальными доспехами, бароны Харконнены в такие ночи любили охотиться на людей. Раненые беглецы обычно умирали от холода. Харконнены знали толк в таких вещах! Да будут прокляты их души!

Луцилла остановилась и посмотрела на Дункана. Взгляд ее был вполне предсказуем и говорил: Мы с тобой не закончили одно дело.

Дункан поднял глаза к небу, чтобы она увидела его улыбку, которая заставляла ее съеживаться, как от удара. Он снял с плеча ружье и, словно проверяя, щелкнул затвором. Положив ствол на левую руку, правой он взялся за приклад, и положил палец на спусковой крючок.

Луцилла отвернулась от мужчин и стала рассматривать склоны холма, пробуя их своими сильно развитыми зрением и слухом. С той стороны доносились какие-то резкие звуки. Вот один донесся справа, другой с вершины холма. Вот раздался какой-то рокот, словно скатившийся со склона вниз.

При первых же разрывах они укрылись среди скал невдалеке от дворца-невидимки.

Те звуки, которые они слышали сейчас, не имели для них никакого смысла. Треск, шумы, шорохи, стоны, вой животных. Под ногами сотрясалась земля от каких-то невидимых толчков.

Тег знал, что это за звуки. Там шла битва. Он мог даже отсюда расслышать шипение огнеметов и лучи лазерных ружей, перекрещенные в небе.

Над головами их что-то разорвалось красными и синими искрами. Земля содрогнулась. Тег потянул носом воздух. Пахло горелой кислотой и чесноком.

Корабли-невидимки! Много кораблей!

Они заходили на посадку недалеко от дворца Харконненов.

— Все внутрь! — скомандовал Тег.

Выкрикивая команду, Тег понял, что уже поздно. К ним бежали какие-то люди. Тег поднял ружье и направил его вниз по склону холма. Туда, откуда доносился самый громкий шум. Внизу раздавались крики множества людей. Среди наступавших плавали яркие светильники. Пляшущие огоньки приближались снизу. Светильники поднимались кверху с током холодного воздуха. В этом ярком освещении появились первые фигуры.

— Лицеделы! — гаркнул Тег, узнав атакующих. Через несколько секунд они выйдут из лесных зарослей, а еще через минуту будут на его позиции.

— Нас предали! — крикнула Луцилла.

Снизу раздался крик:

— Башар! — кричали сразу несколько голосов.

Бурцмали?! — спросил себя Тег. Он снова посмотрел в сторону нападавших лицеделов. Времени на размышление нет. Он склонился к Луцилле.

— Над нами Бурцмали! Бери Дункана и бежим!

— Но что если…

— Это твой единственный шанс!

— Ты — дурак! — воскликнула она, выполняя приказ.

«Да» Тега отнюдь не рассеяло ее опасений. Вот что значит зависеть от чужих планов! У Дункана были на этот счет другие мысли. Он понял, что Тег собирается пожертвовать собой, чтобы они двое успели спастись. Дункан заколебался, глядя на цепи атакующих внизу.

Видя его колебания, Тег набросился на него:

— Это боевой приказ! Здесь я твой командир!

Впервые в жизни Луцилла слышала какое-то подобие Голоса в исполнении мужчины. Она, раскрыв рот, уставилась на Тега.

Дункан видел перед собой лицо старого герцога, который требовал повиновения. Это было слишком. Он схватил Луциллу за руку, но прежде чем потащить ее вверх, он сказал: «Мы должны отойти и прикрыть его огнем!»

Тег никак не отреагировал на это. Пока Луцилла и Дункан карабкались вверх по склону, он занял позицию за большим, присыпанным снегом камнем. Он понимал, что должен продать свою жизнь подороже. Но было и кое-что еще: неожиданное. Последняя подпись старого башара.

Передовые цепи быстро приближались, перекрикиваясь на ходу.

Поставив ружье на максимальное поражение, Тег нажал на спуск. Огненная дуга ударила по склону холма. Деревья вспыхивали и раскалывались. Кричали раненые. В таком режиме ружье не могло долго стрелять, но эффект был поразительным.

Тег сменил позицию и снова открыл огонь, сметая лучом нападавших и деревья. Уцелели только немногие светильники, остальные потухали между расколотыми деревьями и расчлененными телами.

После второго выстрела крики усилились. Тег вскочил и переместился на другую сторону входа в дворец-невидимку. Опять выстрел, опять крики, опять огонь и горящие деревья.

Ответного огня не было.

Они хотят взять нас живыми.

Тлейлаксианцы могут положить сколько угодно лицеделов, но дождаться, пока не разрядится его ружье.

Тег снял с плеча ружье Харконненов и, поставив его на боевой взвод, приготовился к бою на новой позиции. Он перезарядил свое новое ружье и принялся ждать нового нападения. Он очень сомневался, что успеет еще раз перезарядить оружие. Пусть они думают, что у него кончились заряды. Однако на поясе у него висели два ручных пистолета Харконненов. Они хороши как оружие ближнего боя. Пусть только к нему подойдут Мастера Тлейлаксу!

Осторожно подняв ружье, Тег отошел за ближний камень, переместившись вверх и вправо. Потом он дважды выстрелил, делая вид, что экономит боезапас. Не было никакого смысла скрывать свои маневры. Они давно следят за ним с помощью специальной аппаратуры и отслеживают каждое его движение. Кроме того, он оставляет четкие следы на снегу.

Неожиданность! Может ли он использовать их в ближнем бою?

Чуть выше входа в пещеру Харконненов он увидел углубление в холме, дно этого углубления было заполнено снегом. Тег отошел с последней позиции и, устроившись на новом месте, восхитился секторами обстрела, который можно было вести с новой позиции. С трех сторон его защищали склоны холма. Он осторожно высунул голову и осмотрелся.

Однако вокруг стояла мертвая тишина.

Может быть, это кричали люди Бурцмали? Как бы то ни было, не было никаких гарантий, что Луцилла с Дунканом смогут бежать даже в таких обстоятельствах. Теперь все зависит от Бурцмали.

Действительно ли он такой изобретательный, как я о нем думал?

Впрочем, времени не было не только на размышления, но и на изменение решения. Он вступил в бой. Тег глубоко вздохнул и снова выглянул из своего укрытия.

Да, противник привел себя в порядок и возобновил атаку. Теперь не было никаких светильников, выдающих местоположение противника. Никаких криков для воодушевления. Тег положил ствол ружья на камень и повел им из стороны в сторону, выжигая ряды нападавших. На этот раз заряд кончился по-настоящему.

Тег снял с плеча ружье Харконненов, взвел курок и привел в боевое положение. Они думают, что он побежит вверх по склону. Он выполз из укрытия, надеясь, что выше него достаточно движущихся объектов, чтобы сбить с толку следящую аппаратуру. Он все еще слышал, что там, внизу, где он только что прошелся огненной дугой, все еще копошатся люди. Он залег и принялся выжидать, зная по опыту, сколько времени потребуется атакующим, чтобы войти в зону его огня. Зная боевые порядки тлейлаксианцев, он ожидал услышать команды, поданные высокими голосами. Они последовали!

Мастера находились ниже по склону, чем он рассчитывал. Какие боязливые создания! Тег поставил старое ружье на максимальное поражение и внезапно поднялся во весь рост.

Он увидел цепь наступающих лицеделов, освещенных пламенем горящих деревьев. Писклявые команды доносились откуда-то снизу и со стороны пылающего леса.

Прицелившись над головами наступающих, Тег поднял дуло под острым углом к верхушкам горящих деревьев и нажал спуск. Две долгие вспышки — туда и обратно. Он поразился убойной силе этого антикварного оружия. Это был образец оружейного искусства и жаль, что его нельзя было испытать в пещере-невидимке.

Теперь крики раздались — высокие и протяжные!

Тег опустил дуло и направил огонь на ряды нападавших лицеделов, показав нападающим, что у него несколько ружей. Он водил смертоносной дугой в разные стороны, давая нападающим шанс в последний момент убедиться в силе противника.

Вот! Теперь они истощились и будут проявлять осторожность. Теперь у него появился шанс присоединиться к Дункану и Луцилле. Тег повернулся и принялся карабкаться вверх по склону. На пятом шаге он словно наткнулся на горячую стену. Полный заряд бластера прожег ему лицо и грудь. Выстрел раздался с вершины холма, куда он послал Дункана и Луциллу. Какая досада! Это была последняя мысль Майлса Тега. Тьма поглотила его.

И другие способны на коварство!

Глава 31

Все организованные религии сталкиваются с одной общей проблемой: все они имеют уязвимые места, сквозь которые мы можем проникнуть в их святая святых и изменить их догматы по нашему желанию. Кто сможет отличить спесь от откровения?

Защитная Миссия. Внутреннее Учение

Одраде намеренно отвела взгляд от зеленого четырехугольника во дворе, где находилась Шиана с новой Сестрой-учительницей. Эта Сестра идеально подходила для своей роли в новой фазе образования Шианы. Вообще Тараза очень тщательно подбирала кадры.

Мы выполняем твой план, Верховная Мать, но могла ли ты предполагать, какую отметину сделает в наших душах случайное открытие, сделанное нами на Ракисе?

Но было ли оно случайным?

Одраде окинула взглядом крыши близлежащих домов — цитадель Общины Сестер здесь, на Ракисе. Радужные плитки черепицы ярко сияли в лучах полуденного солнца.

Все это наше.

Это было самое большое посольство в священном городе Кине и принадлежало оно именно Общине Сестер, а ее, Одраде, присутствие в этом комплексе зданий было нарушением соглашения между ней и Туэком. Но… соглашение было заключено задолго-до открытия, сделанного в сиетче Табр, да и самого Туэка, строго говоря, уже не существовало. Тот Туэк, который правил теперь в церкви Ракиса, был весьма сомнительной персоной.

Мысли Одраде вновь вернулись к Ваффу, который в компании двух Сестер-охранниц, стоя позади Одраде, ожидал своей очереди возле двери из тонированного стекла, ведущей в покои Преподобной Матери на верхнем этаже центрального здания. Посетитель, пришедший на верхний этаж, мог видеть сквозь стекло двери лишь смутные очертания фигуры Преподобной Матери. Лицо ее выделялось на фоне темной накидки бесформенным светлым пятном.

Правильно ли она обработала Ваффа? Все было сделано в полном соответствии с учением Защитной Миссии. Достаточна ли брешь, пробитая в броне фанатизма Ваффа? Скоро он будет вынужден заговорить; тогда все станет ясно.

Вафф стоял сзади и вел себя довольно спокойно. В тонированном стекле отражалась вся его тщедушная фигурка. Он не подавал вида, что понимает, что две высокие темноволосые Сестры, стоящие рядом с ним, имеют задание предотвратить малейшее проявление насилия с его стороны. Определенно, он хорошо это понимал.

Охрана моя, а не его.

Он стоял, склонив голову, чтобы скрыть от Одраде выражение лица, но она и так знала, что чувствует себя Вафф очень и очень неуверенно. В этом она была твердо убеждена. Сомнения — это голодное животное, а она и так уже достаточно много колебалась, утоляя ненасытное чудовище сомнения. Он был уверен, что путешествие в Пустыню закончится для него смертью, и теперь в нем окрепла вера, что великий Бог Дзенсунни и Суфи сохранил его жизнь.

Более чем вероятно, что теперь Вафф заново оценивает свое соглашение с Бене Гессерит, поняв наконец, что вредит своему народу, Что ставит цивилизацию Тлейлаксу под страшный удар. Да, он собран и почти непроницаем, но трудно скрыть сомнения от наметанного глаза Преподобной Матери. Скоро настанет время восстанавливать его сознание в нужном для Бене Гессерит ключе, а пока пусть поварится в собственном соку.

Одраде вновь принялась рассматривать крыши зданий посольства, стараясь чем-то занять себя и потянуть время. Орден выбрал именно это место, потому что здесь, в северо-восточном районе столицы, шло интенсивное строительство, преобразившее лицо этой части города.

Можно было построить посольство по своему вкусу и сообразно своим целям. Древние дома, к которым можно было легко подойти пешком или подъехать на экипаже по широким подъездным дорожкам, были снесены и заменены новыми.

Все было сделано в духе нового времени.

Новые здания располагались гораздо ближе к широким зеленым проспектам, вдоль которых росли большие деревья, поглощавшие неимоверное количество воды. На крышах некоторых домов были оборудованы посадочные площадки для орнитоптеров. К подъездам вели узкие пешеходные дорожки, а двери лифтовых шахт были снабжены монетоприемниками, замками и ладонными идентификаторами. Излучающие энергию лифтовые шахты, выполненные из тонированного стекла, окрашивались в темный цвет, чтобы уменьшить излучение. Эти темные шахты резко выделялись на фоне серых стен и светлых окон. Люди, видневшиеся в прозрачных кабинах, перемещавшиеся вверх и вниз по кишкам шахт, производили впечатление нечистоты, кричащего диссонанса между живым несовершенством и механической безупречностью.

Все во имя модернизации.

Вафф откашлялся, подав признаки жизни.

Одраде не обернулась. Две Сестры-охранницы понимали ее игру и не говорили ни слова. Нарастающая нервозность Ваффа была верным признаком того, что все идет хорошо.

Вид, открывающийся из окна, служил еще одним тревожным свидетельством тех событий, которые происходили на этой беспокойной планете. Одраде припомнила, что Туэк всегда выступал против модернизации своего города. Он постоянно настаивал на том, что Кин должен сохранить свое историческое лицо. Этот спор продолжал и лицедел, заменивший Верховного Священника.

Этот лицедел вообще был похож на старого Туэка как две капли воды. Интересно, думают ли лицеделы сами или просто выполняют волю своих хозяев? Бесплодны ли они, эти новые модели? Насколько отличаются лицеделы от обычных людей?

Одраде очень беспокоила возможность обмана.

Советники фальшивого Туэка, полностью введенные в курс дела, которое они сами единодушно называли «заговором Тлейлаксу», рьяно поддерживали модернизацию, открыто радуясь, что наконец-то обрели некое подобие самостоятельности. Обо всем этом Одраде ежедневно докладывал Альбертус. Его сообщения с каждым днем все больше и больше тревожили Одраде, да и покорность самого Альбертуса внушала большие опасения.

— Естественно, они вовсе не имеют в виду действительную поддержку, — говорил Альбертус.

Она могла только согласиться с этим выводом. Поведение советников говорило о том, что они пользуются широкой поддержкой среди той массы священников среднего звена, которые позволяли себе шутить по поводу истинности Разделенного Бога на субботних вечеринках… среди тех, кто был страшно доволен находкой клада в сиетче Табр.

Девяносто тысяч тонн! Это половина годового урожая Пряности со всех месторождений Ракиса. Одна треть этого количества даже при современных ценах представляет собой громадное богатство.

Как жаль, что я познакомилась с тобой, Альбертус.

Она очень хотела бы восстановить в его душе искреннего последователя, убежденного сторонника. То, что она сделала в действительности, легко угадал бы любой, кто прошел подготовку в Защитной Миссии.

Она создала пресмыкающегося лизоблюда!

Теперь не имело ни малейшего значения то, что его послушание было вызвано абсолютной верой в ее священный союз с Шианой. До сих пор Одраде не придавала особого значения тому, что учение Защитной Миссии с такой легкостью лишало людей независимости. Конечно, цель состояла именно в этом: Сделать из них бездумных последователей, выполняющих нашу волю и служащих нашим нуждам.

Слова Тирана, высеченные в пещере сиетча Табр, сделали большее, чем разожгли в Одраде страх за будущность Общины Сестер.

Я передаю вам свой страх и свое одиночество.

Сквозь тысячелетия он сумел вселить сомнение точно так же, как она сумела вселить его в Ваффа.

Вопросы Тирана запечатлелись перед ее внутренним взором, словно огненные письмена.

КТО ВАШИ СОЮЗНИКИ?

Выходит, что мы не более чем обычное тайное общество? Как мы встретим свой конец? В догматических миазмах нашего собственного творения?

Слова Тирана врезались в ее сознание. Где «благородная цель» в том, что делает Община Сестер? Одраде почти явственно слышала язвительный ответ Таразы.

Выживание, Дар! Это единственная благородная цель, стоящая перед нами. Выживание! Это знал даже Тиран!

Вероятно, это знал и Туэк. И что принесло ему это знание?

Одраде часто ловила себя на симпатиях к покойному Верховному Священнику. Туэк являл собой великолепный образчик того, что может произвести на свет тесно спаянная семья. Само его имя говорило об этом. Это имя имело форму, не изменившуюся со времен Атрейдесов. Первый известный предок этой семьи был контрабандистом, доверенным лицом первого Лето. Туэк происходил из семьи, которая хранила искреннюю верность своим корням, и часто повторял: «Есть что-то очень ценное в сохранении нашего прошлого». Этот пример не пропал даром для Преподобной Матери.

Но ты проиграл, Туэк.

Новые кварталы, которые Одраде видела из окна, были и свидетельством поражения Туэка, и подачкой новым элементам власти Ракиса, тем элементам, которые так долго питали и пестовали Сестры Бене Гессерит. Туэк рассматривал эти перемены, как предвестник тех дней, когда он станет слишком слаб политически, чтобы воспрепятствовать изменениям, которые неизбежно грядут вместе с внешней модернизацией.

Короткие выхолощенные обряды.

Новые песни в новом духе.

Изменения танцев. (Старые танцы слишком медленны и длинны!)

Кроме того, юные претенденты на высокие посты из знатных семейств все реже и реже будут самостоятельно выходить в Пустыню, чтобы принять послушание.

Одраде вздохнула и оглянулась на Ваффа. Тот стоял неподвижно, но от нетерпения кусал себе губы. Отлично!

Будь ты проклят, Альбертус! Лучше бы ты оказался мятежником!

За закрытыми дверьми храма шли жестокие дебаты о должности Верховного Священника. Новые ракисцы говорили о необходимости «идти в ногу со временем». В переводе на общепринятый язык это означало: «Дайте нам больше власти!»

Так было всегда, подумала Одраде. Даже в Бене Гессерит.

Но ее все равно преследовала неотвязная мысль: Бедный Туэк.

Альбертус докладывал, что незадолго до своей смерти и до замещения его лицеделом, Туэк говорил одному своему родственнику, что после его смерти семья может утратить свое влияние на Ракисе. Туэк был намного тоньше и глубже, чем предполагали его враги. Его семья уже начала собирать долги, создавая основу сохранения власти.

Да и лицедел многого достиг своим перевоплощением. Семья Туэка не догадывалась о подмене, настолько хорошо играл лицедел свою роль. Наблюдения за ним открывали фальшь только опытному взгляду Преподобной Матери. Именно это не давало покоя Ваффу.

Одраде резко повернулась и направилась к Мастеру Тлейлаксу. Пора заняться им!

Она остановилась в двух шагах от Ваффа и принялась сверлить его горящим взглядом. Вафф мужественно встретил ее взгляд.

— У тебя было достаточно времени, чтобы обдумать свою позицию, — обвиняющим тоном заговорила она. — Почему ты молчишь?

— Мою позицию? Вы думаете, что оставили нам какой-то выбор?

— Человек — это всего лишь камень, брошенный в пруд, — Одраде процитировала слова самого Ваффа, которые тот часто повторял, демонстрируя свою веру.

Вафф прерывисто вздохнул. Она говорит правильные слова, но что она при этом думает и что стоит за этими словами? Ему больше не казалось, что такие слова могут исходить из уст женщины-повиндах.

Вафф молчал, а Одраде продолжила цитату:

— И если человек всего лишь камень, то не могут и дела его быть выше камня.

При этих словах Одраде непроизвольно вздрогнула, что не укрылось от взглядов Сестер. Эта дрожь не входила в сценарий того представления, какое предстояло разыграть Преподобной Матери.

ТЕЛО И ДУША БЕНЕ ГЕССЕРИТ ВСТРЕТЯТСЯ С ТОЙ ЖЕ СУДЬБОЙ, С КАКОЙ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ТЕЛА И ДУШИ.

Это жалящее острие вошло в ее душу.

Как я стала такой уязвимой? Ответ напрашивался сам собой: Манифест Атрейдесов!

Составление этого документа под пристальным наблюдением Таразы вскрыло во мне какие-то изъяны.

Не было ли это целью Таразы: сделать Одраде уязвимой? Как могла знать Тараза, что они найдут на Ракисе? Верховная Мать не только сама не пользовалась предзнанием, но избегала людей, обладающих им. В тех редких случаях, когда она требовала от Одраде проявить ее способности, от тренированного взгляда любой Сестры не ускользнула бы та неохота, с которой это делалось.

Но все же она сделала меня уязвимой.

Было ли это случайностью?

Одраде быстро прочитала Литанию против страха. Прошло всего несколько секунд, но за это время Вафф принял решение.

— Вы попытаетесь меня принудить, — сказал он, — но вы не знаете, какую силу мы приберегли для этого момента.

Он показал на рукава, в которых раньше были смертоносные дротики, и сказал:

— Это покажется детскими игрушками по сравнению с тем оружием, которое у нас есть.

— Община никогда в этом не сомневалась, — ответила Одраде.

— Значит, между нами начнется вооруженный конфликт? — спросил он.

— Если вы сделаете такой выбор, — произнесла Одраде.

— Почему вы так не хотите конфликта?

— Есть люди, которые от души порадуются, когда Бене Гессерит и Бене Тлейлаксу вцепятся друг другу в горло, — объяснила Одраде. — Наши враги не упустят шанса подобрать те щепки, которые полетят, когда начнется смертельная схватка между нами.

— Вы выставляете аргумент за аргументом, но не даете моему народу пространства для переговоров. Может быть, ваша Верховная Мать не снабдила вас полномочиями для таких переговоров!

Какое искушение передать все дело в руки Таразы, как, впрочем, она сама того хотела. Одраде взглянула на Сестер. Лица их были ничего не выражающими масками. Они что-то поняли? Поймут ли они, если она поступит вопреки приказам Таразы?

— У вас есть такие полномочия? — упорно стоял на своем Вафф.

Благородная цель, подумала Одраде. Во всяком случае, Золотой Путь Тирана показал хотя бы одно качество такой цели.

Одраде решилась на плодотворную правду.

— У меня есть такие полномочия, — сказала она. Ее собственные слова сделали это правдой. Приняв на себя полномочия, она лишила Таразу возможности отрицать их. С другой стороны, она понимала, что ее слова заставят ее действовать собственным путем, нарушая стройный и последовательный план Таразы.

Независимое действие. Именно этого она сама желала от Альбертуса.

Одраде обратилась к Сестрам:

— Прошу вас, оставайтесь здесь и проследите, чтобы. нас никто не беспокоил. — Потом Ваффу: — Нам будет удобно.

Она показала рукой на два кресла-собаки, стоявшие под прямым углом друг к другу.

Они сели, и только после этого Одраде приступила к разговору.

— Для полноценных переговоров нам нужна та степень искренности, какую редко позволяют себе дипломаты. Слишком велики ставки, чтобы мы погрязли в мелких увертках.

Вафф посмотрел на Одраде странным взглядом.

— Мы знаем, что в вашем Высшем совете существуют разногласия. Нам делались тонкие намеки. В этой части…

— Я верна делу Общины Сестер, — поспешила заверить собеседника Одраде. — Даже те, кто сообщал вам о разногласиях, сохраняли такую верность.

— Это еще один трюк…

— Никаких трюков!

— У Бене Гессерит не бывает без трюков, — в голосе Ваффа прозвучало неприкрытое обвинение.

— Что в нас пугает вас? Скажите конкретно.

— Возможно, я слишком много узнал от вас, чтобы вы могли оставить меня в живых.

— Но разве я не могу сказать то же самое о вас? — спросила Одраде. — Кто еще знает о нашем сближении? С вами говорит сейчас не женщина-повиндах.

Она произнесла это слово не без внутреннего трепета, но эффект не мог бы быть более ошеломляющим. Было видно, что Вафф потрясен. Некоторое время он приходил в себя. Сомнения оставались, и это она сама посеяла их в нем.

— Что доказывает ваши слова? — спросил он. — Вы сможете забрать у нас вещи, о которых узнали, и не дать ничего взамен моему народу. Вы все еще приберегаете против нас кнут.

— Я не ношу оружия в рукавах, — жестко ответила Одраде.

— Но в вашей голове знание, которое может уничтожить нас! — Он оглянулся туда, где стояли Сестры из охраны.

— Они часть моего арсенала, — сказала Одраде. — Мне отослать их?

— В их головах останется все, что они услышали, — сказал Вафф. Он встревоженно посмотрел на Одраде. — Было бы очень хорошо, если бы вы все полностью потеряли свою память.

Преподобная Мать придала своему голосу самые убедительные интонации.

— Чего мы достигнем, если вы приметесь со всем пылом за свою миссионерскую деятельность, не будучи готовыми к движению? Неужели послужит благой цели очернение вашей репутации, когда откроется, кем вы заменили Верховного Священника? О да, мы знаем об Иксе и Говорящих Рыбах. Когда мы изучили ваши новые образцы лицеделов, мы стали их активно выявлять.

— Вот видите! — в голосе Ваффа появились опасные ноты.

— Я не вижу другого пути скрепить наши узы, кроме как открыть вам то, что представляет для нас реальную опасность, — сказала Одраде.

Вафф молчал.

— Мы поселим червей Пророка на бесчисленных планетах Рассеяния, — продолжала она. — Что подумают и сделают священники Ракиса, если вы откроете им это?

Сестры смотрели на Одраде с плохо скрытым замешательством. Они были уверены, что Преподобная Мать лжет.

— У меня нет охраны, — сказал Вафф. — Если один человек знает опасную правду, то такого человека очень легко отправить в страну вечного молчания.

Одраде показала собеседнику свои пустые рукава.

Он, в свою очередь, посмотрел на охранниц.

— Очень хорошо, — произнесла Одраде. Успокоив Сестер тайным знаком, она сказала: — Сестры, я прошу вас выйти.

Когда дверь за охранницами закрылась, Вафф снова высказал свои сомнения:

— Мои люди не осматривали эту комнату. Откуда я знаю, может быть, здесь есть подслушивающие устройства?

Одраде перешла на исламиат:

— Тогда, может быть, нам стоит говорить на том языке, который известен только нам двоим?

Глаза Ваффа блеснули. Он ответил на том же языке:

— Очень хорошо. Я поддерживаю вашу игру и прошу открыть мне истинную причину несогласия с… Бене Гессерит.

Одраде позволила себе улыбнуться. С переходом на новый язык манера поведения Ваффа разительно изменилась. Более внушительной стала даже его внешность. Он вел себя так, как она и ожидала. В его языке не было места сомнениям!

Она ответила в таком же доверительном тоне:

— Простаки думают, что мы можем привести в мир нового Квисатц Хадераха! Именно за это ратуют некоторые Сестры, но их меньшинство.

— Нет никакой нужды в таком человеке, — горячо заговорил Вафф. — Тот, кто может одновременно присутствовать во многих местах, уже был. Он ушел, но оставил на земле своего Пророка.

— Бог не посылает такой вести дважды, — поддержала Ваффа Одраде.

Именно такие откровения чаще всего слышал Вафф на этом языке. Он не удивлялся больше тому, что эта женщина может произносить такие слова. Достаточно было языка и знакомых мыслей.

— Смерть Швандью восстановила согласие среди Сестер? — спросил Вафф.

— У нас общий враг.

— Досточтимые Матроны!

— Ты был настолько мудр, что убил их, кое-что узнав от них.

Мастер подался вперед, захваченный звуками родного языка и всем содержанием разговора.

— Они правят с помощью секса, — выкрикнул он. — У них замечательная техника оргазмического усиления!

Мы… — с некоторым опозданием он осознал, кто именно сидит перед ним, и осекся.

— Мы уже давно знаем эту технику, — уверила его Одраде. — Будет интересно сравнить наши подходы, но есть очевидные причины, по которым мы никогда не пытались овладеть властью с помощью такого опасного средства. Эти шлюхи оказались настолько тупы, что решились совершить такую ошибку!

— Ошибку? — он был явно озадачен.

— Они держат вожжи в собственных руках! — сказала Одраде. — По мере усиления власти им приходится усиливать контроль над ней. Их механизм разлетится от собственного вращения.

— Власть, одна только власть, — пробормотал Вафф. Его внезапно поразила другая мысль. — Вы хотите сказать, что именно от этого пал Пророк?

— Он знал, что делает, — ответила Одраде. — Тысячелетия насильственного мира после Великого Голода и Рассеяния. Весть имела прямой результат. Помните! Он не разрушил ни Бене Гессерит, ни Бене Тлейлаксу.

— Чего вы ждете от союза между нашими двумя народами?

— Я надеюсь только на одно — на выживание, — ответила Одраде.

— Вы, как всегда, прагматичны, — с упреком произнес Вафф. — Наверное, некоторые из вас боятся, что вы можете восстановить на Ракисе Пророка во всей его первозданной силе?

— Разве я не говорила этого? — Исламиат очень подходил для беседы, состоящей из таких вопросов. Было так легко возложить бремя доказательств на Ваффа.

— Итак, они отрицают Божью длань в создании вашего Квисатц Хадераха, — сказал он. — Но не сомневаются ли они в Пророке?

— Что ж, давайте раскроем наши карты, — сказала Одраде и пустилась в заранее обдуманный обман. — Швандью и те, кто поддерживал ее, порвали с истинной верой. Мы не держим зла на тех тлейлаксианцев, которые убили их. Они избавили нас от многих хлопот.

Было видно, что Вафф проглотил наживку. Учитывая обстоятельства, это было как раз то, чего следовало ожидать. Он понимал, что очень многое открыл этой женщине, но многое еще оставалось скрыто, но зато что он узнал о Бене Гессерит!

Дальше последовало новое, еще более сильное потрясение.

— Вафф, если вы думаете, что потомки тлейлаксианцев вернулись из Рассеяния такими же, какими были раньше, то воистину глупость стала вашим образом жизни, — проговорила Одраде.

Вафф смолчал.

— Все куски картины в ваших руках, — сказала она. — Ваши бывшие компатриоты сейчас состоят на службе у шлюх Рассеяния, и если вы думаете, что хотя бы кто-то из них будет соблюдать соглашения, то ваша глупость просто не поддается описанию!

Реакция Ваффа показала Одраде, что она взяла его с потрохами. Куски с щелчком сложились в цельную картину. Она сказала ему правду в тот момент, когда он в ней больше всего нуждался. Его сомнения были теперь направлены в нужное русло — против людей Рассеяния. И сделано это было на его родном языке!

Он попытался заговорить, преодолевая спазму в горле.

— Что мы можем сделать?

— Это же очевидно. Заблудшие положили на нас глаз. Они смотрят на нас, как на объект очередного завоевания. Они хотят оставить от нас мокрое место. Здравый смысл, простонародная мудрость.

— Но их так много!

— Если мы не объединимся и не выработаем план борьбы с ними, то они сжуют нас, как слиньи жуют свою поганую трапезу.

— Мы не можем подчиниться повиндахскому отребью. Бог не допустит этого!

— Кто говорит о подчинении?

— Но Бене Гессерит всегда имел под рукой древнее извинение своим действиям: «Если не можешь их побить, то объединись с ними».

Одраде мрачно улыбнулась.

— Бог не допустит, чтобы вы подчинились! Неужели вы думаете, что он допустит наше подчинение?

— И в чем заключается ваш план? Что вы сможете сделать с этой ордой?

— Наши планы совпадают с вашими — обратить их. Когда вы скажете свое слово, Сестры присоединятся к Истинной Вере открыто.

Вафф ошеломленно замолчал. Итак, она знает сущность плана тлейлаксианцев. Знает ли она о том, как они собираются его подкрепить?

Не скрываясь, Одраде уставила на Ваффа оценивающий взгляд. Если надо, хватай противника за яйца, подумала она. Но что, если аналитики Общины ошиблись? В таком случае все эти переговоры не что иное, как невинная, но очень плохая шутка. Розыгрыш. В глубине глаз Ваффа таится мудрость, которая намного древнее его плоти. Она заговорила с уверенностью, которой вовсе не испытывала.

— За то, чего вы достигли, выращивая в своих чанах гхола, другие отдали бы все на свете.

Ее слова были достаточно завуалированы (может быть, их все-таки подслушивают?), но теперь Ваффу было окончательно ясно, что Бене Гессерит известно даже это.

— Вы потребуете, чтобы мы поделились с вами и этим? — спросил он хрипло. В горле у него внезапно пересохло.

— Всем! Вы поделитесь с нами всем!

— Что вы дадите за это нам?

— Просите.

— Все ваши журналы скрещиваний.

— Они ваши.

— Селекционные Матери по нашему выбору.

— Назовите их имена.

У Ваффа захватило дух. Это было гораздо больше, чем предлагала ему Верховная Мать. В его сознании словно расцвел чудесный цветок. Конечно, она была права — относительно Досточтимых Матрон и тлейлаксианцев, вернувшихся из Рассеяния. Он никогда не доверял им. Никогда!

— Конечно, вы захотите иметь неограниченный доступ к меланжи, — сказал он.

— Конечно.

Он в изумлении смотрел на женщину, сам не веря свалившемуся на него счастью. Чаны с аксолотлями дадут бессмертие только тем, кто разделит Истинную Великую Веру. Никто не осмелится напасть, поскольку будет знать, что Тлейлаксу уничтожит гораздо больше, чем утратит. Вот оно! Он получил в свое распоряжение самую мощную и устойчивую Общину из всех известных. Конечно, здесь видна рука Бога. Сначала Вафф почувствовал благоговение, потом воодушевление. Он мягко заговорил с Одраде:

— А вы, Преподобная Мать, как вы сами назвали бы наше соглашение?

— Благородная цель, — ответила Одраде. — Вы ведь уже знаете слова Пророка из сиетча Табр. Вы ведь не сомневаетесь в их истинности?

— Никогда! Но… но есть еще одна вещь. Что вы предполагаете сделать с гхола Дунканом Айдахо и девочкой Шианой?

— Мы скрестим их между собой. И их потомки будут говорить со всеми потомками Пророка.

— На всех тех планетах, куда вы их переселите?

— На всех тех планетах, — согласилась Одраде.

Вафф откинулся на спинку кресла. Ты в моих руках, Преподобная Мать! — подумал он. Мы будем править этим союзом, а не вы. Гхола не ваш, он — наш!

Одраде заметила неискренность в глазах Ваффа, но не стала дальше продолжать разговор. Она и так осмелилась на слишком многое. Кроме того, лишний разговор может возродить сомнения. Как бы то ни было, она сейчас определила курс стратегии Общины Сестер. Тараза тоже не избежит этого союза.

Вафф расправил плечи. Этот юношеский жест не вязался с выражением вековой мудрости в его глазах.

— Да, вот еще что, — перед Одраде сидел Мастер Мастеров Тлейлаксу, привыкший, чтобы окружающие внимали каждому его слову. — Не поможете ли вы распространить этот… этот манифест Атрейдесов?

— Почему нет? Ведь это я написала его.

Вафф рывком подался вперед.

— Вы?

— А вы думали, что его мог написать кто-то, обладающий меньшими способностями, чем я?

Он согласился без дальнейших споров. Одраде убедила его. Вафф уже обдумывал очертания и задачи будущего союза. Мощный ум Преподобных Матерей надо использовать по назначению! Они станут советниками Тлейлаксу на каждом опасном повороте истории. И что за беда, что так много этих шлюх из Рассеяния? Кто сможет устоять против единства мудрости и всесильного оружия?

— Название манифеста тоже соответствует действительности, — сказала Одраде. — Я — настоящий потомок Атрейдесов.

— Вы не станете одной из участниц скрещивания? — отважился спросить Вафф.

— Я уже почти вышла из подходящего возраста, но я могу приказать сделать это любой Сестре по вашему выбору.

Глава 32

Я помню всех своих товарищей по прошлым войнам,

Частица крови каждого из них взывает стоном.

Те стоны запечатлены в каждом, пулей сраженном.

Остались битвы позади, их не хотели мы в пылу никчемном.

Что мы приобрели и потеряли мы в тех войнах?

Песни Рассеяния

Бурцмали разработал свой план, учтя практически все, что он смог узнать от башара, обдумав многочисленные варианты и позаботившись о запасных позициях. Это была прерогатива его как командира! Оценил он и театр предстоящих военных действия.

В эпоху Старой Империи и еще раньше — во времена Муад'Диба местность вокруг Убежища на Гамму представляла собой холмы, покрытые лесом. В бывших владениях Харконненов сохранился заповедник такой лесистой местности. В этом заповеднике росло совершенно замечательное свайное дерево, древесина которого всегда ценилась очень высоко и пользовалась спросом среди самых богатых. С древнейших времен эти люди, знавшие толк в удобствах, окружали себя предметами обихода из естественных материалов, пренебрегая такими синтетическими заменителями, как поластин, полаз и в новейшие времена пормабат (в самое последнее время эти материалы стали называть сокращенно — тин, лаз и бат). Со времен Старой Империи сохранилось пренебрежительное наименование для представителей Малых Домов, которые тоже узнали о настоящем свайном дереве.

Тех, кто окружал себя подделками, выглядевшими, как изделия из настоящего дерева, презрительно называли свайниками. Такую же кличку получали скупердяи из богатых семейств, которые, имея несколько подделок, старались замаскировать их предметами из великолепной древесины настоящего растения.

Все это было известно Бурцмали, который послал свою разведку, предупредив людей, чтобы они искали стратегически выгодно расположенные заросли свайного дерева вблизи дворца-невидимки. Растение имело древесину, очень привлекательную в глазах ремесленника: свежесрубленное дерево отличалось мягкостью и легкостью в обработке, выдержанная древесина не уступала в твердости металлу. Материал легко впитывал красители, принимая почти естественную зернистую окраску разных оттенков. Что еще более важно, свайное дерево не поражалось грибами и древоточцами. И наконец, оно не горело. У старых деревьев молодые побеги отрастали от пустого ствола.

— Мы сделаем нечто неожиданное, — пообещал своим людям Бурцмали.

Он заметил светлую зелень листьев свайного дерева, еще когда впервые облетал планету. Оно росло не только в этом районе. Правда, в разросшихся лесах Гамму было много второсортных деревьев, но среди прочих вечнозеленых пород ценных деревьев по приказу Общины Сестер были высажены и свайные деревья, за которыми довольно неплохо ухаживали лесники.

Разведчики Бурцмали нашли рощу свайных деревьев на гребне холма, в котором располагался дворец-невидимка. Широкие листья царственных растений покрывали площадь почти в три гектара. В двенадцать часов назначенного дня Бурцмали расставил приманки на некотором расстоянии от своих позиций и открыл туннель в пустом стволе свайного дерева. Там он оборудовал свой командный пункт и сделал все необходимые приготовления к бегству.

— Дерево — это живая форма, — объяснил он своим людям, — поэтому следящие приборы нас не обнаружат.

Неожиданное.

В своих планах Бурцмали не предполагал, что его действия можно будет полностью скрыть. Поэтому он не стал усиливать позиции, понимая, что чем больше людей он задействует, тем более уязвимым станет его положение.

Когда началась атака, он понял, что она развивается по плану, который он и предсказывал. Он предвидел, что нападающие используют корабли-невидимки и численное преимущество, как и при нападении на Убежище Гамму. Аналитики из Общины Сестер уверили Бурцмали, что большинство нападавших составят силы Рассеяния — потомки тлейлаксианцев, которых используют невиданно жестокие женщины, именующие себя Досточтимыми Матронами. Это была не отвага, аскорее самоуверенность. Настоящая отвага была в арсенале выучеников старого башара. Помогло и то, что теперь сам Майлс мог импровизировать в пределах утвержденного Бурцмали плана.

Через расставленные посты Бурцмали обеспечивал беспорядочный отход Луциллы и Дункана. Патрульные в шлемах, оснащенных приборами ночного видения, создали видимость активности у позиций-приманок, в то время как сам Бурцмали и его резервные силы старались ничем не обнаружить своего присутствия. Действия Тега, яростно отражавшего нападение, было видно издалека, и его передвижения было легко проследить.

Бурцмали с ободрением отметил, что Луцилла не стала останавливаться, когда до нее донеслись звуки сражения. Однако Дункан попытался вернуться и этим едва не погубил весь план. Луцилла спасла положение, ударив его по чувствительному нерву и рявкнув:

— Ты ничем ему не поможешь!

Услышав ее голос сквозь усилители шлема, Бурцмали тихо выругался. Ее же услышат! Несомненно, ее уже засекли!

Бурцмали неслышно отдал приказ через ларингофон, прикрепленный к шее, и приготовился к отходу с позиции, внимательно следя за приближающимися Луциллой и Дунканом. Если все пойдет по плану, то беглецов скоро препроводят в безопасное место, в то время как два его бойца с непокрытыми головами и без защитных костюмов продолжали, не прячась, бежать к ложным позициям.

Между тем Тег продолжал обороняться, пробивая среди нападавших огромную брешь.

К Бурцмали подбежал ординарец.

— Двое атакующих зашли в тыл к башару!

Бурцмали отмахнулся от подчиненного. Ему некогда было оценивать шансы Тега. Все должно быть брошено на решение одной задачи: спасти гхола. Военачальник внимательно следил за беглецами, мысленно подгоняя их: Вперед, быстрее, быстрее, будьте вы прокляты!

Луцилла думала то же самое, подгоняя Дункана вперед и прикрывая его сзади своим телом. Все ее силы были сосредоточены на этом последнем усилии, все ради сопротивления. Вся ее селекционная подготовка проводилась, собственно говоря, только ради таких моментов. Никогда не сдаваться! Сдаться значило передать свою память в памяти других Сестер или предать ее забвению. Даже Швандью перед смертью раскаялась и умерла в лучших традициях Бене Гессерит, защищаясь до последнего. Ее смерть была достойна восхищения. Бурцмали рассказал об этом через Тега; собрав все свои бесчисленные жизни в кулак, Луцилла подумала: «Я должна сделать не меньше!»

Они с Дунканом спустились в мелкую болотистую низину рядом с громадным дуплом в свайном дереве. Когда из этого дупла показались люди с явным намерением препроводить их внутрь, в Луцилле проснулся берсерк, но в этот момент чей-то голос на чакобса шепнул ей прямо в ухо:

— Это друзья!

Это задержало ее сопротивление на мгновение, и в этот миг она увидела две фигуры, бегущие в сторону ложных позиций. Именно это раскрыло Луцилле план, она поняла, что это за люди, окружающие ее на площадке, пахнущей листьями свайного дерева. Когда Дункана буквально втолкнули в туннель в стволе дерева и велели бежать быстрее, она поняла, что такое храбрость Тега.

Дункан тоже понял это. Возле мрачного входа в туннель Дункан поймал руку Луциллы и передал ей на боевом языке Атрейдесов: «Пусть они ведут нас».

Сама форма этого сообщения потрясла Луциллу, хотя до нее тут же дошло, что кто-кто, а гхола просто обязан знать этот способ общения.

Не говоря ни слова, люди в форме отобрали у Дункана массивное старинное ружье и втолкнули беглецов в люк неизвестного Луцилле транспортного средства. В темноте вспыхнул яркий красный огонь и тотчас погас.

Бурцмали безмолвно приказал своим людям:

Вот они!

Двадцать восемь летающих вездеходов и одиннадцать боевых орнитоптеров взлетели с ложной позиции. Настоящий отвлекающий маневр, подумал Бурцмали.

Давление на барабанные перепонки усилилось, и Луцилла поняла, что люк захлопнулся. Снова на мгновение вспыхнул красный огонь и наступила темнота.

Реактивная тяга и система электромагнитных подвесок подняли в воздух летающий вездеход, теперь Луцилла поняла, где они находятся. Луцилла могла проследить их маршрут только по вспышкам пламени и звездам, которые иногда становились видимыми через иллюминатор. Окружающее вездеход магнитное поле сделало движение каким-то призрачным, ощущаемым только глазами. Они сидели на пластитовых сиденьях, в то время как экипаж швыряло из стороны в сторону при движении вниз вдоль склона и просеки, которую прожег в лесу Тег. Плоть не чувствовала этого хаотичного перемещения, поле лишило тела пассажиров вездехода привычного веса. Перед глазами плясали обожженные деревья и звезды на темном небе.

Они летели над самыми вершинами деревьев, искореженных лазерным ружьем Тега! Только сейчас до Луциллы дошло, что они, кажется, свободны! Вездеход внезапно замедлил движение. Звезды пропали из виду. Сила гравитации вернулась и прижала их к сиденьям. Луцилла увидела, как Бурцмали распахнул левый люк.

— Все из машины, живо! — резко скомандовал он.

Дункан выскочил первым, за ним Бурцмали вытолкнул Луциллу, потом схватил Дункана за руку и потащил его подальше от вездехода.

— Быстро, туда!

Сквозь низкорослый кустарник они продрались к узкой вымощенной дорожке. Бурцмали, обхватив за плечи Луциллу и Дункана, силком уложил их в какую-то мелкую канаву, накрыл их защитным одеялом и оглянулся в ту сторону, откуда они прилетели.

Луцилла посмотрела в ту же сторону и увидела освещенный звездами склон холма. Рядом беспокойно переминался с ноги на ногу Дункан.

Над склоном, поднимаясь вверх на столбе красного огня, появился вездеход. Он, словно преодолевая тяжесть, медленно поднимался вверх, вверх, потом резко качнулся вправо.

— Наши? — прошептал Дункан. — Да.

— Как же он поднялся, не показавшись на…

— Он прошел по заброшенному подземному акведуку, — прошептал Бурцмали. — Машина запрограммирована на автоматическое передвижение. Он продолжал наблюдать за розовым шлейфом огня. Внезапно из-под машины вывалился сноп синего огня. Вспышка сопровождалась глухим тяжелым ударом.

— Ах-х-х, — выдохнул Бурцмали.

Дункан высказал свои соображения:

— Мне кажется, машина была перегружена.

Бурцмали удивленно уставился на призрачное в свете звезд юношеское лицо гхола.

— Дункан Айдахо был одним из лучших пилотов на службе у Атрейдесов, — сказала Луцилла. Это было почти эзотерическое знание, и оно возымело действие. Бурцмали понял, что он не просто охранник, отвечающий за жизнь двух дрожащих от страха беглецов. Каждый из них обладал способностями и навыками, которые можно было использовать в экстренной ситуации.

В том месте, где взорвался усовершенствованный вездеход, продолжали взлетать к небу красные и синие искры. Корабли-невидимки кружили над этим местом, словно принюхиваясь к облаку раскаленного газа вблизи дворца-невидимки. Что решили разведчики? Искры, падая, гасли среди громоздившихся холмов.

Бурцмали обернулся на звук раздавшихся сзади шагов. Дункан выхватил пистолет настолько быстро, что Луцилла ахнула от неожиданности. Она схватила Дункана за руку, но он стряхнул ее ладонь с плеча. Разве он не видит, что Бурцмали не встревожился при виде приближающегося человека?

Сверху до них донесся приглушенный голос:

— Следуйте за мной. Поторопитесь.

Говоривший, темный силуэт которого выделялся на фоне еще более глубокой темноты, спрыгнул вниз и быстрым шагом направился в просвет между кустами. Под рядом кустов на фоне снежного покрова склона холма выделялись еще несколько вооруженных фигур. Пятеро окружили Дункана и Луциллу и повели их по снежной дороге вдоль кустов. Остальные солдаты, не скрываясь, побежали по склону к деревьям, темневшим вдалеке.

Приблизительно через сто метров пятерка перестроилась, образовав цепочку, — двое впереди, потом Дункан, в спину которого упиралась Луцилла, и еще трое сзади. Возглавлял движение Бурцмали. Они подошли к расщелине скалы и остановились, видя, как сзади появился еще один модифицированный вездеход.

— Приманка на приманке, — прошептал Бурцмали. — Мы перегрузили их приманками. Они знают, что мы будем бежать в панике как можно быстрее. Ну а мы переждем здесь, в укрытии, а потом уберемся отсюда не спеша и пешком.

— Неожиданность? — прошептала Луцилла.

— Что с Тегом? — чуть слышно спросил Дункан.

Бурцмали склонился к уху Дункана.

— Думаю, что его убили, — в голосе начальника послышалась неподдельная грусть.

Одетый в темное солдат из сопровождения произнес:

— Теперь нам надо быстро спуститься вниз.

Их провели сквозь узкую расщелину. Рядом раздался скрипучий звук. Чьи-то руки втолкнули беглецов в темный проход. На этот раз скрип раздался сзади.

— Заприте дверь, — сказал кто-то.

Вспыхнул свет.

Дункан и Луцилла с удивлением принялись оглядывать большую комнату, очевидно, вырубленную в скале. Пол и стены были покрыты красновато-золотистыми коврами со светло-зеленым зубчатым орнаментом. Возле стола, на котором было кучей свалено какое-то тряпье, сидел Бурцмали и вполголоса разговаривал с одним из сопровождающих — светловолосым человеком с высоким лбом и проницательными зелеными глазами.

Луцилла прислушалась. Слова были понятны (речь шла о расстановке сторожевых постов), непонятен был акцент зеленоглазого — отрывистая, словно спотыкающаяся речь с массой гортанных звуков.

— Это комната-невидимка? — спросила Луцилла.

— Нет, — ответ прозвучал сзади и был произнесен с — таким же акцентом. — Нас защищают водоросли.

Она не обернулась, а посмотрела на стены и потолок, увешанные длинными толстыми связками желто-зеленых водорослей. Скальная порода была видна только в нескольких местах у пола.

Бурцмали прервал разговор.

— Здесь мы в безопасности. Эти водоросли выращены специально для прикрытия от обнаруживающих живое устройств. Сканнеры жизни говорят только о присутствии растений, не способных проникнуть сквозь экран водорослей.

Луцилла повернулась на пятках, стараясь рассмотреть детали убранства. Грифоны Харконненов на хрустальных табло, на креслах и кушетках накидки из экзотической ткани. На стойках вдоль стен стояли в два ряда длинноствольные полевые лазерные ружья, которых Луцилла никогда в жизни не видела. Каждое из них имело колоколообразное расширение у дула и золотой щиток возле спускового крючка.

Бурцмали возобновил разговор с зеленоглазым. На этот раз они начали спорить о маскировке. Она слушала вполуха, одновременно рассматривая двоих людей из сопровождения. Трое других вышли из комнаты через проход рядом с ружейным стеллажом. Дверной проем был занавешен длинными серебристыми сверкающими нитями. Дункан внимательно следил за действиями Луциллы, не снимая руки с пистолета, висевшего на поясе.

Люди из Рассеяния? — подумала Луцилла. Кому они присягнули на верность?

Будто случайно, она незаметно переместилась поближе к Дункану и, используя язык пальцев, рассказала Айдахо о своих подозрениях. Они оба, не сговариваясь, посмотрели на Бурцмали. Измена?

Луцилла вновь принялась со скучающим видом рассматривать комнату. Интересно, наблюдают ли за ними невидимые глаза?

Освещали комнату девять светильников, вокруг которых освещение было наиболее интенсивным. Свет особенно сильно падал на то место, где Бурцмали все еще разговаривал со своим зеленоглазым собеседником. Кроме плавающих шаров, других светильников не было, а шары располагались под потолком в ряд и были богато изукрашены золотом. Свет мягко отражался от водорослей. В результате в комнате почти не было тени, даже возле кресел, столов и кушеток.

Серебристые нити внутреннего дверного проема разошлись в стороны. В комнату вошла старуха. Луцилла в недоумении уставилась на незваную гостью. Морщинистое лицо старухи напоминало старый потемневший палисандр. Длинные седые волосы, обрамляя узкое лицо, ниспадали почти до плеч. Одета старая женщина была в черную накидку, расшитую золотыми драконами. Она остановилась возле дивана и положила на его спинку опутанные венами руки.

Бурцмали и его товарищ прервали разговор.

Луцилла посмотрела на свою накидку. Если не считать драконов, то накидки были похожи как две капли воды, даже откинутые капюшоны были совершенно одинаковыми. Отличались только застежки.

Женщина молчала, и Луцилла посмотрела на Бурцмали, ожидая объяснений. Бурцмали в свою очередь с напряженным вниманием вгляделся в лицо Преподобной Матери. Старуха тоже рассматривала Луциллу.

Такое повышенное внимание к ее особе вызвало у Луциллы некоторое беспокойство. Дункан, кажется, тоже разволновался. Он уже судорожно сжимал в ладони рукоятку пистолета. Молчание затянулось, неловкость усилилась. Во внешности старухи было что-то от Бене Гессерит.

Дункан первый нарушил молчание, обратившись к башару:

— Кто это?

— Я спасу ваши головы, — ответила старая женщина. У нее был тихий скрипучий голос и тот же странный акцент.

Луцилла напрягла память, призвав на помощь хранилище Чужой Памяти, чтобы сравнить накидку с другими образцами. Так и есть, это накидка, которую носили в древности проститутки.

Луцилла едва не покачала головой. Конечно, эта женщина не могла быть гулящей. Но как же быть с драконами, вышитыми золотом по черной ткани? Луцилла вновь присмотрелась к старческим чертам увядшего лица. Глаза слезятся от множества возрастных болезней. В местах, где веки отделены от носа морщинами, притаилась сухая корка. Нет, она слишком стара, чтобы быть гулящей.

Старуха заговорила с Бурцмали.

— Думаю, что для нее подойдет эта одежда, она сможет ее носить.

Женщина начала снимать с себя накидку с драконами и произнесла, обращаясь на этот раз к Луцилле:

— Это для тебя. Носи ее с достоинством, нам пришлось пойти на убийство, чтобы раздобыть эту накидку.

— Кого же вы убили? — спросила Луцилла.

— Послушницу Досточтимых Матрон! — в хриплом голосе женщины прозвучала гордость.

— Почему я должна надеть эту накидку? — жестко спросила Луцилла.

— Ты поменяешься со мной одеждой, — сказала старуха.

— Я не сделаю этого без объяснений, — Луцилла оттолкнула протянутую ей накидку.

Бурцмали шагнул вперед.

— Вы можете ей доверять, — сказал он.

— Я друг ваших друзей, — проговорила старуха. Она тряхнула накидкой перед Луциллой. — Вот, возьми ее.

Преподобная Мать снова заговорила с Бурцмали:

— Я должна знать твой план.

— Мы оба должны это знать, — согласился с Луциллой Дункан. — На каком основании нас просят доверять этим людям? Кто уполномочил вас на это?

— Тег, — ответил Бурцмали. — И я.

Он посмотрел на старуху.

— Можешь все рассказать им, Сирафа. У нас много времени.

— Ты наденешь эту накидку и пойдешь в ней вместе с Бурцмали в Исаи, — сказала Сирафа.

Сирафа, подумала Луцилла. Имя звучит очень похоже на имена представителей чистых линий Бене Гессерит.

Сирафа внимательно посмотрела на Дункана.

— Да, он еще слишком мал. Мы замаскируем его, и он пойдет отдельно.

— Нет! — отрезала Луцилла. — Мне приказано его охранять.

— Не будь дурой, — грубо ответила Сирафа. — Они будут искать женщину твоей наружности с молоденьким мальчиком. Они не станут придираться ни к воительнице Досточтимых Матрон, идущей под руку со своим ночным кавалером… ни к Мастеру Тлейлаксу и его свите.

Луцилла облизнула языком внезапно пересохшие губы. Сирафа говорила, как настоящий Домашний Проктор.

Сирафа бросила накидку на спинку дивана. Женщина осталась в леопардовом обтягивающем костюме, который позволял видеть стройное тело, с округлостями, которые выдавали тело более молодое, чем лицо. Сирафа провела рукой по лицу и морщины сразу стали мельче, открылось почти молодое лицо.

Лицедел?

Луцилла уставила в женщину тяжелый взгляд. Никаких других признаков, что это лицедел, не было. Однако…

— Снимайте свою накидку, — приказала Сирафа. Теперь и голос ее стал более молодым, в нем появились командные нотки.

— Вы должны это сделать, — вмешался в разговор Бурцмали. — Сирафа займет ваше место в качестве приманки. Это единственный способ проскочить.

— Проскочить куда? — поинтересовался Дункан.

— К кораблю-невидимке.

— И куда он доставит нас? — спросила Луцилла.

— В безопасное место, — ответил Бурцмали. — Мы получим шир, но больше я ничего не могу сказать. Шир тоже выветривается со временем.

— Но каким образом я сойду за тлейлаксианца? — спросил Дункан.

— Верьте нам и все будет сделано, — ответил башар. Он снова посмотрел на Луциллу. — Преподобная Мать?

— Вы не оставляете мне выбора, — призналась Луцилла. Она расстегнула застежку и сбросила накидку, потом сняла с корсажа кобуру с пистолетом и положила оружие на диван. На ней был надет серый леопардовый костюм, и Луцилла заметила, что Сирафа обратила внимание на ножи, заткнутые за голенные ремни.

— Иногда мы носим и черные костюмы, — сказала Луцилла, надевая накидку с драконами. Выглядела эта одежда тяжелой, но в действительности оказалась на удивление легкой. Одежда пришлась настолько впору, что казалась пошитой специально для Преподобной Матери. Сзади на шее было какое-то шероховатое пятно. Луцилла пощупала его пальцами.

— В этом месте ее поразил дротик, — пояснила Сирафа — мы все сделали очень быстро, но кислота немного разъела ткань. Глазом этот дефект не виден.

— С внешностью все в порядке? — спросил Бурцмали у Сирафы.

— Очень хорошо. Но мне надо ее проинструктировать. Они не должны делать ошибок, иначе их прихлопнут, как мух, — Сирафа как-то по-особому хлопнула в ладоши.

Где я видела этот жест? — спросила себя Луцилла.

Дункан коснулся плеча Луциллы и сообщил ей на тайном языке: Хлопок руками! Это меньеризм Гьеди Один.

Хранилище Чужой Памяти подтвердило это сообщение. Значит, эта женщина член сообщества, которое хранит старые обычаи этой планеты?

— Парню пора идти, — сказала Сирафа. Она сделала знак двоим сопровождавшим. — Ведите его к месту.

— Мне это не очень нравится, — не удержалась от реплики Луцилла.

— У нас нет выбора! — рявкнул Бурцмали.

Луцилле осталось только согласиться. Она понимала, что надо положиться на клятву верности, которую Бурцмали дал Общине Сестер. Да и Дункан вовсе не ребенок, напомнила она себе. Его реакции прана-бинду кондиционированы в нем старым башаром и ею самой. У гхола были такие способности, что соперничать с ним мог далеко не всякий. Она молча посмотрела, как Дункан вышел в сопровождении двух мужчин.

Когда они ушли, Сирафа обошла диван и встала перед Луциллой, упершись руками в бедра. Их взгляды встретились.

Бурцмали нервно откашлялся и потрогал кучу одежды, брошенной на стол.

В глазах Сирафы было что-то повелительное и одновременно притягательное. Глаза были светло-зеленые с белыми склерами. Никаких контактных линз или других искусственных заслонов.

— Выглядишь ты очень правдоподобно, — сказала Сирафа. — Помни, что ты совершенно особая представительница этой профессии, а Бурцмали твой клиент. Ни один обычный человек не должен тебе мешать.

В тоне женщины Луцилла уловила какой-то скрытый намек.

— А есть такие, которые могут помешать?

— На Гамму сейчас съехались посольства великих религий, — ответила Сирафа. — С некоторыми из них ты никогда не сталкивалась. Они явились сюда из так называемого Рассеяния, как вы это называете.

— А как называете их вы?

— Ищущие, — Сирафа подняла руку в умиротворяющем жесте. — Не бойся, у нас один враг.

— Досточтимые Матроны?

Сирафа отвернулась и с отвращением сплюнула на пол.

— Посмотри на меня, Бене Гессерит! Меня учили только одному — убивать их! Это моя единственная функция и единственная цель!

— Из того, что мы узнали, можно заключить, что ты очень прилежно училась, — осторожно произнесла Луцилла.

— В некоторых отношениях я, вероятно, несколько более искусна, чем ты, а теперь слушай! Ты — сексуальный адепт. Понимаешь?

— Но почему нам должны мешать священники?

— Ты называешь их священниками? Ну ладно… пусть так. Они могут помешать по любой причине, которую ты даже не можешь себе представить. Секс для удовольствия, враг религии, а?

— Я не принимаю подделок в священной радости, — сказала Луцилла.

— Да защитит тебя Тантрус, женщина! Есть много разных священников среди Ищущих, есть и такие, которые не прочь предложить немедленный экстаз вместо обетованного потом.

Луцилла чуть не улыбнулась. Неужели эта самодеятельная киллерша Досточтимых Матрон воображает, что может давать советы Преподобной Матери, как вести себя с представителями религии?

— Здесь есть люди, которые только маскируются под священников, — сказала Сирафа. — Они очень опасны. Самые опасные из них те, кто исповедует религию Тантруса, и объявляют, что секс — это исключительная форма поклонения, которую принимает их Бог.

— Как их распознать? — Луцилла уловила искренность в тоне Сирафы и восприняла ее слова как предостережение.

— Это не главное. Надо действовать так, словно ты не видишь никакой разницы. Первая забота — это удостовериться, что тебе заплатят. Ты, как я полагаю, стоишь пятьдесят соляри.

— Ты так и не сказала мне, чем они могут помешать, — Луцилла обернулась и посмотрела на Бурцмали. Она заметила, что он снимает с себя боевое снаряжение. Она снова посмотрела на Сирафу.

— Некоторые из них следуют древнему обычаю, согласно которому они имеют право отобрать тебя у Бурцмали.

В действительности некоторые из них попытаются попробовать тебя.

— Слушай внимательно, — сказал башар. — Это очень важно. Бурцмали будет одет, как сезонный рабочий. Иначе как объяснить, что у него на руках мозоли от постоянного употребления оружия? Ты будешь называть его Скар — это распространенное в этих местах имя.

— Но как мне вести себя, если в дело вмешается священник?

Сирафа достала из кармана маленький кошелек и протянула его Луцилле, которая зажала его в ладони.

— Здесь двести восемьдесят три соляри. Если подойдет кто-то, кто идентифицирует себя с Божеством… Ты запомнишь это, Луцилла? С Божеством?

— Как я могу это забыть? — в голосе Преподобной Матери появились насмешливые нотки.

— Если привяжется такой, то ты вернешь пятьдесят соляри Бурцмали и выскажешь ему свое сожаление. В этом же кошельке находится твоя карточка на имя Пиры. Ну-ка произнеси свое имя!

— Пира.

— Нет. Ударение надо ставить на последнее «а».

— Пира!

— Так подойдет. Теперь слушай меня очень внимательно. Ты и Бурцмали будете идти по улице поздно ночью. Предполагается, что у тебя уже были клиенты. Должны быть свидетельства. Следовательно, ты… э-э-э-э… отдашься Бурцмали перед тем, как вы выйдете отсюда. Ты понимаешь?

— Какие тонкости! — сказала Луцилла.

Сирафа восприняла эти слова как комплимент и улыбнулась, но улыбка вышла какой-то слишком натянутой. Какая чуждая у нее реакция!

— Еще один вопрос, — сказала Луцилла. — Если мне придется ублажать Божество, то как я после этого найду Бурцмали?

— Скара!

— Да, как я потом найду Скара?

— Он будет ждать тебя поблизости. Скар отыщет тебя, когда ты выйдешь.

— Понятно, значит, если в дело вмешивается Божество, то я возвращаю Скару сто соляри и…

— Пятьдесят!

— Думаю, что нет, Сирафа, — Луцилла медленно покачала головой. — После того, когда я ублажу это Божество, оно поймет, что пятьдесят соляри — это слишком маленькая сумма.

Сирафа поджала губы и посмотрела на Бурцмали.

— Ты предупреждал меня, но я не предполагала, что…

Луцилла слегка воспользовалась Голосом:

— Ты не можешь ничего предполагать, пока я сама тебе этого не скажу!

Сирафа нахмурилась. Ее несколько озадачил Голос, но она тем не менее не утратила своей надменности, когда снова заговорила:

— Ты хочешь сказать, что не нуждаешься в советах по сексуальному разнообразию?

— Это верное допущение, — сказала Луцилла.

— И мне не надо объяснять тебе, что твоя накидка — это отличительный признак адепта пятой ступени Ордена Горму?

Теперь настала очередь Луциллы нахмуриться.

— А что если я продемонстрирую способности, превосходящие эту пятую ступень?

— Ах, вот как, — протянула Сирафа. — Скажи, ты собираешься прислушиваться к моим словам?

Луцилла коротко кивнула.

— Очень хорошо, — продолжила Сирафа. — Ты можешь вызывать у себя вагинальные биения?

— Могу.

— В любой позиции?

— Я прекрасно владею любой своей мышцей.

Сирафа взглянула на Бурцмали.

— Это правда?

Башар стоял сзади очень близко от Луциллы.

— Иначе она бы этого не говорила.

Сирафа снова заговорила, сосредоточенно глядя куда-то на подбородок Преподобной Матери.

— Мне кажется, что это осложнит все дело.

— Пока ты не усвоишь, что мои способности воспитывались отнюдь не для продажи. У них совершенно другая цель.

— Я уверена в этом, — быстро согласилась Сирафа. — Но сексуальная живость есть сексуальная…

— …живость! — в тон ей подхватила Луцилла. В ее голосе проявился полный гнев Преподобной Матери. Неважно, чего добивается Сирафа, но ее надо поставить на место.

— Так ты говоришь: живость? Я могу изменять вагинальную температуру. Я знаю пятьдесят одну точку, в которой можно возбудить любого мужчину. Я…

— Пятьдесят одну? Но их же только…

— Пятьдесят одну! — рявкнула Луцилла. — Кроме того, я знаю последовательности плюс две тысячи восемьдесят сочетаний. Кроме того двести пять сексуальных позиций…

— Двести пять? — Сирафа была ошеломлена. — Но ты же не хочешь сказать…

— На самом деле их больше, если учитывать мелкие нюансы. Я — импринтер, а это значит, что я владею тремястами ступенями оргазмической амплификации!

Сирафа откашлялась и облизнула губы.

— Тогда должна тебя предупредить, чтобы ты сдерживалась. Не проявляй свои способности в полную меру или… — она снова взглянула на Бурцмали. — Почему ты не предупредил меня?

— Я предупреждал.

В его голосе послышались насмешливые нотки, но Луцилла не обернулась, чтобы убедиться в этом.

Сирафа сделала два глубоких вдоха.

— Если возникнут какие-то вопросы, то скажешь, что проходишь испытания на высшую ступень. Это может снять подозрения.

— А если меня спросят о самом испытании?

— О, это очень легко. Загадочно улыбайся и молчи.

— А что мне говорить, если они спросят об Ордене Горму?

— Пригрози, что доложишь своему руководству о таком любопытстве. Все расспросы тотчас прекратятся.

— А если нет?

Сирафа пожала плечами.

— Сочини любую подходящую, на твой взгляд, историю. Твоя уклончивость может привести в замешательство даже Вещающего Истину.

Лицо Луциллы разгладилось. Она обдумывала ситуацию, в которую попала. В это время она услышала, что сзади к ней вплотную подошел Бурцмали-Скар! В этом обмане она не видела особых сложностей. Это будет даже забавной интерлюдией, которую можно будет потом внести в записи Капитула. Сирафа улыбнулась Бурц… Скару! Луцилла обернулась и посмотрела на своего клиента.

Бурцмали стоял позади нее совершенно голый. Его форма, шлем и оружие были аккуратно сложены возле кучи тряпья.

— Я вижу, Скар не возражает против вашей подготовки к бегству, — сказала Сирафа, указывая рукой на восставший член башара. — Я удаляюсь.

Луцилла слышала, как Сирафа вышла сквозь серебристую занавесу. Внезапно Луциллой овладела злоба.

— Здесь сейчас должен был стоять гхола!

Глава 33

Ваша судьба — забывчивость; главный урок вашей жизни — это потери и обретения; вновь потери и вновь обретения.

Лето II, Голос из Дар-эс-Балата

«Именем нашего Ордена и его нерушимой Общины Сестер это донесение признается надежным и заслуживающим внесения в Хроники Капитула».

Тараза смотрела на слова, появившиеся на ее настольном дисплее с чувством непреодолимого отвращения. Лучи утреннего солнца отбрасывали желтоватые блики на экран, придавая фразе какой-то туманный и мистический вид.

Сердито выпрямившись, Тараза встала из-за стола и направилась к южному окну. На улице занимался новый день, и деревья на внутреннем дворе отбрасывали длинные темные тени.

Надо ли мне прибыть туда лично?

Все в ней сопротивлялось такому решению. Эти апартаменты казались такими… такими надежными. Но это была глупость, и Тараза чувствовала всю безвыходность положения всеми фибрами души. Бене Гессерит присутствовал на планете Капитула уже больше четырнадцати столетий, но все же это пристанище считалось лишь временным.

Левой рукой она оперлась о гладкий прохладный подоконник. Из каждого окна комнаты открывался великолепный вид. Сама комната — ее пропорции, мебель, цвета — все было подобрано архитекторами и строителями так, чтобы создать максимум комфорта и поддержки для обитателей.

Тараза попыталась погрузиться в этот уют и комфорт, но на этот раз попытка не удалась.

Спор, который только недавно отзвучал в этой комнате, оставил в душе горький осадок, хотя стороны говорили вежливые слова, ни на йоту не повышая голоса. Советницы проявили упорство и (она согласилась с ними практически безоговорочно) привели разумные и основательные доводы.

Самим превратиться в миссионеров? И как быть с Тлейлаксу?

Она прикоснулась к панели управления и открыла окно. В помещение проник теплый ветерок, напоенный ароматом цветущего яблоневого сада. Сестры не без основания гордились садами, которые они насадили здесь, в цитадели своей власти и силы. Такого сада, как здесь, не было ни в одном Убежище и ни в одном зависимом Капитуле, которые опутали все планеты, населенные людьми со времен Старой Империи.

Узнаете их по плодам их, подумала она. Некоторые из старых религий проявляли великую мудрость.

С высоты своего кабинета Тараза могла видеть весь квартал зданий Капитула. Тень высокой сторожевой башни неровной линией пролегала по крышам и пересекала двор.

Подумав об этом, она решила, что все строение Капитула слишком мало, чтобы вместить такую великую власть, как у Бене Гессерит. За кольцом садов находились частные владения, эти резиденции были, в свою очередь, окружены богатыми плантациями. Эти поместья занимали вышедшие в отставку Сестры и особенно верные семьи, заслужившие такую милость. На западном горизонте высились зубчатые вершины гор, покрытые иногда сверкающими снегами. В двадцати километрах к востоку простиралось взлетно-посадочное поле космопорта. На открытых пространствах, окружавших Капитул, паслись стада особых животных, которые были весьма чувствительными к посторонним запахам. Эти парнокопытные начинали метаться и дико мычать, если к ним приближался человек, не отмеченный специальным запахом. Внутренние дома, окруженные заборами с колючей проволокой были расположены тогдашним башаром так, чтобы никто, пересекший вьющиеся по земле каналы, не остался незамеченным.

На первый взгляд все носило характер случайного нагромождения, но в действительности здесь царил железный порядок. И именно это олицетворяло Общину Сестер, думала Тараза.

Позади раздалось вежливое покашливание. Оно напомнило Таразе о тех, кто вчера до хрипоты спорил с ней в Совете, а теперь терпеливо ждали, когда она их примет.

Ждут моего решения.

Преподобная Мать Беллонда хотела убить Одраде, «и делу конец». Но решение по этому поводу так и не было принято.

На этот раз ты все-таки сделала это, Дар. Я ждала, что ты проявишь независимость, но такое!

Беллонда, старая, рыхлая и толстая, с холодными глазами и славившаяся своей природной порочностью требовала, чтобы Одраде осудили, как изменницу.

— Тиран сокрушил бы ее немедленно! — стояла на своем Беллонда.

Неужели это все, чему мы у него научились? — удивлялась Тараза.

Беллонда говорила, что Одраде не только Атрейдес, но и Коррино. В ее роду было множество императоров, вице-регентов и могущественных администраторов.

Это подразумевает неуемную жажду власти.

— Ее предки пережили Салуса Секундус! — не переставала повторять Беллонда. — Неужели мы никогда ничему не научимся после наших скрещиваний?

Мы научились создавать таких, как Одраде, подумала Тараза.

После того как Одраде пережила муки Пряности, ее послали на планету Аль Данаб, эквивалент Салуса Секундус. Там ее намеренно тренировали для дальнейшей посылки на Ракис. Природа на Аль Данабе была суровой, почти как на прежней Дюне, — высокие скалы и русла пересохших рек, холодные ветры, сменявшиеся знойными пустынными бурями, засухи, чередующиеся с обильными ливнями. Это считалось достаточной испытательной площадкой для тех, кто отправлялся на Ракис. Те, кто выживал в этих условиях, выходили из испытания крепкими, стройными и мускулистыми. Одраде оказалась крепче, чем многие другие.

Как мне разрешить ситуацию?

Самое последнее донесение Одраде гласило, что любой мир, даже такой принудительный, какой был создан Тираном, создает ложную ауру, которая может оказаться смертельной для тех, кто слишком сильно в нее поверит. В аргументах Беллонды были как сильные, так и слабые стороны.

Тараза посмотрела на Беллонду, которая стояла в дверном проеме. Как она безобразно разжирела! И все еще красуется впереди всех нас!

— Мы имеем не больше возможностей ликвидировать Одраде, чем возможностей ликвидировать гхола, — сказала Тараза.

Беллонда ответила тихим, спокойным голосом:

— Они оба сейчас слишком опасны для нас. Посмотрите, как ослабила нас Одраде своим рассказом о словах, которые она обнаружила в сиетче Табр!

— Разве послание Тирана ослабило меня, Белл?

— Ты знаешь, о чем я говорю. У Бене Тлейлаксу нет морали.

— Не меняй тему разговора, Белл. Твои мысли мечутся из стороны в сторону, словно мухи вокруг цветов. Что ты действительно здесь учуяла?

— Тлейлаксианцы! Они сделали этого гхола для своих целей. А теперь Одраде хочет, чтобы мы…

— Ты повторяешься, Белл.

— Тлейлаксианцы изготовляют ярлыки. Их подход к генетике — это не наш подход. Это вообще не человеческий подход. Они фабрикуют монстров.

— Они действительно их фабрикуют?

Беллонда вошла в комнату и, подойдя к Таразе, закрыла от Верховной Матери нишу со статуэткой Ченоу.

— Союз со священниками Ракиса — да, но не с Тлейлаксу! — накидка Беллонды зашелестела, когда она взмахнула сжатыми кулаками.

— Белл! Верховный Священник Ракиса — подделка. Его роль исполняет лицедел. Ты хочешь сказать, что согласна на союз с ним?

Беллонда сердито покачала головой.

— Верующих в Шаи-Хулуда — легион! Ты найдешь их везде. Какова будет их реакция, если всплывет наш обман?

— Нет, ты не права, Белл! Мы поняли, что в этом деле уязвимы только тлейлаксианцы. В этом Одраде права.

— Нет, не права! Если мы заключим с ними союз, то они останутся уязвимыми, а вместе с ними и мы. Нам придется служить планам тлейлаксианцев. Это будет похуже, чем наше многовековое подчинение Тирану.

Тараза видела порочный блеск в глазах Беллонды. Ее реакция была вполне понятной. Ни одна Преподобная Мать не могла вспомнить без содрогания те притеснения, которые испытывал Орден во время правления Тирана. Он бил их так, что Сестры не знали сегодня, уцелеют ли они завтра.

— Ты думаешь, что таким глупым союзом мы обеспечим себе вечные поставки Пряности? — спросила Беллонда.

Это был опять все тот же старый как мир аргумент, поняла Тараза. Без Пряности и мук ее трансформации не может существовать институт Преподобных Матерей. Шлюхи из Рассеяния наверняка имеют целью захват меланжи. Они хотят отнять Пряность у Бене Гессерит и наложить на нее лапу.

Тараза подошла к столу и села на кресло-собаку, которое приняло очертания ее фигуры. Это была проблема. Присущая только Бене Гессерит проблема. Хотя Сестры непрерывно искали и экспериментировали, им так и не удалось до сих пор найти подходящий заменитель Пряности. Космическая гильдия нуждалась в Пряности не меньше, чем Сестры, но они могли заменить ее иксианскими машинами. У Гильд-навигаторов была альтернатива.

У нас ее нет.

— И мы до сих пор не знаем, что тлейлаксианцы сделали с нашим гхола!

— Одраде откроет эту тайну.

— У нас нет достаточных оснований прощать ей измену!

Тараза заговорила, не повышая голоса:

— Мы ждали этого момента много поколений, а ты предлагаешь уничтожить весь проект одним махом, — она стукнула ладонью по столу.

— Блистательный ракисский проект больше не принадлежит нам, — заявила Беллонда, — и, наверное, никогда уже не будет принадлежать.

Сосредоточившись, Тараза попыталась снова оценить этот набивший оскомину аргумент. Он уже обсуждался во время последней встречи, состоявшейся вчера и закончившейся ничем.

Был ли проект гхола запущен первоначально Тираном? Если так, то что они могут сделать? Что они должны сделать?

За время долгого обсуждения мнение меньшинства было знакомо всем. Швандью мертва, но ее сторонники живы, и, кажется, Беллонда примкнула к ним. Не связала ли себя Община Сестер фатальными обязательствами? Сообщение Одраде о надписях в сиетче Табр можно расценивать как грозное предупреждение. Одраде подчеркнула это, рассказав, что эти надписи вызвали у нее обострение чувства опасности. Ни одна Преподобная Мать не могла бы легко пройти мимо такого сигнала.

Беллонда выпрямилась и скрестила руки на груди.

— Мы никогда не ускользаем из-под влияния наших учителей из раннего детства и от тех образцов, которые они нам преподали, не правда ли?

Это был типичный аргумент для диспугов Бене Гессерит. Он напоминал Сестрам об их особенной восприимчивости к образцам.

Мы внутренние аристократы, и власть унаследуют наши отпрыски. Да, мы восприимчивы и блестящее подтверждение тому — Майлс Тег.

Беллонда выбрала свободное кресло и села, не отрывая взора от лица Таразы.

— На пике Рассеяния мы потеряли около двадцати процентов наших неудачниц, — сказала она.

— Я не считаю неудачницами тех, кто вернулся к нам.

— Но Тиран наверняка знал, что это произойдет!

— Рассеяние было его целью, Белл. Это его Золотой Путь выживания человечества.

— Но мы же знаем, как он относился к Тлейлаксу! И тем не менее он не уничтожил его!

— Он желал разнообразия.

Беллонда стукнула кулаком по столу.

— Он наверняка предвидел все это!

— Мы уже набили мозоль на языке, споря об этом, — устало возразила Тараза. — И все же я не вижу способа избежать того, что сделала Одраде.

— Это небывалое унижение!

— Вовсе нет. Разве мы когда-нибудь были в униженном положении при императорах до Тирана? Нет, даже при Муад'Дибе!

— Мы все еще находимся в ловушке Тирана, — обвиняющим тоном сказала Беллонда. — Скажи мне, почему тлейлаксианцы продолжали производить его любимых гхола? Проходят тысячелетия, а этот гхола продолжает вы пархивать из их чанов, как пляшущая кукла.

— Ты думаешь, что тлейлаксианцы продолжают следовать приказам Тирана? Если так, то ты споришь не со мной, а с Одраде. Она создала блестящие условия для того, чтобы проверить это.

— Ничего он не приказывал! Он просто сделал этого гхола чрезвычайно привлекательным для Бене Тлейлаксу.

— Но не для нас?

— Верховная Мать, сейчас мы должны любой ценой вырваться из ловушки Тирана! Причем прямым способом.

— Окончательное решение за мной, Белл. Я склоняюсь к союзу, хотя и мягкому.

— Тогда давайте убьем хотя бы гхола. Шиана может иметь детей. Мы могли бы…

— Это будет не сейчас, и вообще Шиана предназначена не для программ скрещивания!

— Но такой момент может наступить, и тогда мы будем обсуждать такую возможность. Что, если ты ошибаешься относительно силы предзнания Атрейдесов?

— Все твои предложения, Белл, направлены на отчуждение нас от Ракиса и Тлейлаксу.

— Община Сестер выдержала пятьдесят поколений на нашем запасе меланжи. По большей части за счет рационального поведения.

— Ты полагаешь, что пятьдесят поколений — это достаточно длинный срок, Белл? Ты понимаешь, что такое отношение — это причина того, что не ты сидишь в моем кресле?

Беллонда гневно выпрямилась, кресло заскрипело под ее тяжестью. Тараза видела, что ей не удалось убедить оппонента. Беллонде нельзя больше доверять. Видимо, именно ей придется умереть. Но где здесь благородная цель?

— Это приведет нас в никуда, — произнесла Тараза. — Оставь меня.

Оставшись одна, Верховная Мать снова обдумала послание Одраде. Зловеще. Было совершенно ясно, почему Беллонда и другие с такой яростью отреагировали на него. Но это, кроме всего прочего, говорило о том, что власть ускользает из ее, Таразы, рук.

Нет, не настало еще время Общины высказывать последнюю волю и писать завещание.

Странно, но и Беллонда, и Тараза испытывали один и тот же страх, который, правда, привел их к диаметрально противоположным решениям. Интерпретация Одраде надписей на камнях Ракиса содержала в себе старинное предупреждение.

И это тоже пройдет.

Погибнем ли мы сейчас, раздавленные бесчисленными ордами, явившимися из Рассеяния?

Но… тайна чанов с аксолотлями почти в руках Общины.

Если мы добьемся этого, то добьемся всего!

Тараза оглядела убранство комнаты. Власть все еще не ускользнула из рук Бене Гессерит. Капитул остается сокрытым от всех любопытных за оградой из кораблей-невидимок, и никто не знает местоположения Капитула, кроме Сестер, знание которых запечатлено в их головах. Они невидимы. Но… ведь бывают и случайности. Так что, пока невидимы.

Тараза расправила плечи. Прими меры предосторожности, но не живи в их тени, испытывая постоянный страх. В этом деле очень полезна Литания против страха.

Если бы это предупреждение исходило не от Одраде, то не было бы так страшно продолжать идти по Золотому Пути, не было бы так боязно потревожить тень Тирана.

Этот проклятый талант Атрейдесов!

Не более чем обыкновенное тайное общество?

В отчаянии Тараза заскрипела зубами.

Чужая память — ничто, если она не ведет к благородной цели.

Но что, если это правда, и Орден больше не слышит музыку жизни?

Будь онпроклят! Этот Тиран достает их даже из могилы.

Что он пытается сказать нам? Его Золотой Путь вне опасности. Рассеяние было предусмотрено. Люди распространились на множество планет во множестве направлений. Человечество выбросило свои побеги в разные стороны, как иглы ежа.

Видел ли он возвращающихся из Рассеяния своим внутренним взором? Видел ли он безобразное бородавчатое пятно на своем Золотом Пути?

Он знал, что мы будем подозревать, что его власть над нами сохранилась. Он знал это!

Тараза подумала о бесчисленных посланиях Заблудших, которые теперь стремились вернуться к своим корням. Замечательное разнообразие людей и их изделий сочеталось с не менее замечательной степенью секретности и интриг. Корабли-невидимки, оружие и невероятно сложные приборы — разные народы и разные способы.

Некоторые из этих достижений необычайно примитивны, по крайней мере на первый взгляд.

Но они хотели чего-то большего, чем меланжа. Тараза понимала тот мистический порыв, который гнал этих людей назад.

«Мы хотим знать ваши старые секреты».

Послание Досточтимых Матрон было еще более недвусмысленным: «Мы возьмем то, что хотим».

Одраде все рассудила очень правильно, подумала Тараза. У нее в руках Шиана. Скоро, если верить Бурцмали, туда прибудет и гхола. У нее в руках Мастер Мастеров Тлейлаксу. Скоро она покорит весь Ракис!

Если бы только она не была Атрейдес.

Тараза вновь бросила взгляд на слова, продолжавшие мерцать на ее настольном проекторе. Сравнение нынешнего Дункана Айдахо со всеми предыдущими, которые были убиты. Каждый следующий гхола немного, но отличался от своих предшественников. Это было вполне ясно. Тлейлаксианцы что-то совершенствовали в своих системах. Но что? Очевидно, мастера Тлейлаксу искали способ улучшения лицеделов, имитировать других людей не просто, как копии с той же памятью, а всю личность, с ее идентификацией, мышлением и чувствами. Это будет форма бессмертия, более притягательная, чем та, которой тлейлаксианцы достигли в настоящее время. Вот почему тлейлаксианцы так послушно делали гхола.

Ее собственный анализ и анализ советниц говорили о том, что такие копии просто станут теми людьми, которых копируют. Сообщения Одраде по поводу Туэка позволяют сделать в этой связи далеко идущие предположения. Даже мастера Тлейлаксу в этом случае не смогут выбить из копии исходные мысли, чувства и поведение скопированного человека.

И его веру.

Будь проклята эта Одраде! Она загнала своих Сестер в угол. У них нет теперь другого выбора, кроме как следовать ее курсом, и Одраде знала это!

Как она смогла это узнать? Или это снова проявление ее дикого таланта?

Я не могу действовать слепо, я должна знать и понимать.

Тараза проделала специальное упражнение, чтобы вернуть себе спокойное расположение духа. Нельзя принимать важные решения в подавленном состоянии. Помогла статуэтка Ченоу, один взгляд на которую успокоил Таразу. Поднявшись с кресла, Тараза вернулась к своему любимому окну.

Ей захотелось есть.

Я поем сегодня с послушницами.

Очень помогало иногда собрать вокруг себя молодых и возрождать обычай совместных трапез — утренних, дневных и вечерних. Это цементировало Общину, к тому же общение с молодежью доставляло радость. Можно было в непринужденной беседе коснуться глубоких тем о силах, которые существовали, потому что Бене Гессерит нашел способ движения в потоке этого существования.

Эти мысли помогли Таразе восстановить душевное равновесие. Изводящие проблемы можно на время отложить. С ними надо разбираться беспристрастно.

Одраде и Тиран правы: Без благородной цели мы — ничто.

Но нельзя было отмахнуться от факта, что решения на Ракисе принимал человек, не свободный от пороков, присущих Атрейдесам. Одраде всегда проявляла слабости этого рода. Проявляла снисходительность к ошибкам послушниц. Такое поведение порождало привязанность.

Опасную и затуманивающую ум привязанность.

Это ослабляло и остальных, которым потом приходилось расплачиваться за расслабление. Приходилось призывать более компетентных Сестер и передавать Заблудших в их руки, чтобы исправить ошибки и победить слабость. Конечно, поведение Одраде выявляло недостатки послушниц, и она именно так мотивировала свои поступки. Это надо честно признать.

Размышляя таким образом, Тараза заметила, что в ее душу прокралось что-то едва осязаемое и мощное. Пришлось подавить глубокое чувство одиночества. Какое мучительное чувство. Меланхолия могла также затуманивать разум, как и привязанность… или даже любовь. Тараза и обитатели ее памяти единодушно утверждали, что такая меланхолия является следствием осознания неизбежности смерти. Она вынуждена постоянно противостоять мысли о том, что настанет день, и от нее останется только набор воспоминаний, который будет достоянием живой плоти других Сестер.

Память и случайные открытия, думала Тараза, делали ее уязвимой. А ведь именно сейчас от нее требуется величайшая собранность.

Но я еще не умерла.

Тараза знала, как восстановить себя. И знала последствия такого шага. После таких приступов меланхолии у нее появлялась неимоверная жажда жизни, усиливалось осознание цели. Отклонения в поведении Одраде были источником силы Верховной Матери.

И Одраде знала это. Власть Преподобной Матери над Сестрами становилась крепче после припадков меланхолии. Другие тоже видели это, но только Одраде делала верные выводы.

Вот так!

Тараза поняла, что открыла дурные семена своей подавленности.

По нескольким случаям Одраде знала, что лежало в основе поведения Верховной Матери. Из ее жизни Одраде сделала крик ярости, направленной против использования других в своих целях. Сила этой подавленной ярости могла быть использована, хотя ярость никогда не выражалась способом, который ее спровоцировал. Эту ярость невозможно утишить. Как же это больно! И знание Одраде делало эту боль еще сильнее.

Такие поступки достигали своей цели. Нелегкие обязанности, наложенные руководством Бене Гессерит, развили у Верховной некие ментальные мускулы. Вокруг болевых точек нарастали мозоли, которые препятствовали проникновению посторонних в эти точки. Любовь — одна из самых опасных сил во всей вселенной. От нее надо защищаться всеми доступными способами. Преподобная Мать не должна проявлять интимность в отношениях, даже ради службы Бене Гессерит!

Симуляция: мы по необходимости играем спасительную для себя роль и этим уцелеет Бене Гессерит!

Сколько времени на этот раз продлится их подчиненное состояние? Еще три с половиной тысячи лет? Ну пусть, черт бы их всех побрал! Все равно это будет лишь временное отступление.

Тараза отвернулась от окна. Ее равновесие восстановилось полностью. В душу и тело влились новые силы. Эти силы были достаточны, чтобы преодолеть грызущее чувство сопротивления принятию окончательного решения.

Я отправлюсь на Ракис.

Нельзя больше поддаваться своему нежеланию.

Возможно, мне придется сделать то, чего так хочет Беллонда.

Глава 34

Выживание индивида, вида и окружающей среды — вот что движет людьми. Можно наблюдать, как шкала ценностей претерпевает изменения в течение жизни. Что является самым важным в данном возрасте? Погода? Состояние пищеварения? Заботы человека? Все это различные виды голода, который чувствует живая человеческая плоть и всякий раз надеется удовлетворить. Что еще может иметь хоть какое-то значение?

Лето II, Хви Нори, Голос из Дар-эс-Балата

Майлс Тег очнулся в темноте. Его несли на ременных подвесках, опутанных тусклыми лампочками, едва рассеивавшими мрак.

Во рту стоял противный кислый вкус рвоты, руки были скручены за спиной, но глаза остались не завязанными.

Значит, им все равно, что я увижу.

Кто были эти они, Тег не знал. Лежа в раскачивающихся носилках и видя рядом переваливающиеся при ходьбе фигуры, Тег мог лишь сказать, что его несут вниз по склону холма. Полозья? Носилки мягко покачивались на ременных подвесках и двигались очень ровно, без толчков. Он слышал, как едва слышно скрипнули ремни, когда носилки остановились, а сопровождающие обсудили между собой, как преодолеть трудный перевал.

Впереди то и дело мелькал какой-то свет. Вот они достигли освещенного участка и остановились. Приблизительно в трех метрах над землей плавал светильник, привязанный к шесту и колыхавшийся от дуновений холодного ветра. В желтом свете Тег разглядел черную хижину и множество следов на утрамбованном снегу. Поляна была окружена редким кустарником и несколькими деревьями. Чья-то рука поднесла к его лицу яркий фонарь. Никто не произнес ни слова, но Тег уловил повелительный жест руки и его понесли к хижине. Никогда еще не приходилось Тегу видеть такой развалюхи. Казалось, что строение вот-вот рассыплется от малейшего прикосновения. Можно было держать пари, что крыша протекает.

Люди снова пошли, перенося своего пленника в хижину. При неярком свете он успел рассмотреть лица конвоиров. На лицах были маски, закрывавшие рот и нос, оставляя свободными только глаза. Верхняя часть лица была прикрыта капюшонами. Одежда была массивная и скрывала практически все тело за исключением рук и ног.

Привязанный к шесту светильник погас.

Дверь открылась, и из хижины хлынул яркий свет. Тега внесли внутрь и носильщики покинули хижину, закрыв за собой дверь.

После непроглядной тьмы свет в хижине показался ослепительным, Он несколько раз моргнул, привыкая к свету. Со странным чувством нереальности происходящего он огляделся. Он ожидал, что внутреннее убранство хижины соответствует ее внешнему виду, но ошибся. Он находился в опрятной комнате, где стояли несколько кресел, стол и… Иксианский Зонд. Они что, не чувствуют запах шира? Он же весь пропитан этим снадобьем!

Если они настолько невежественны, то пусть их пробуют свой зонд. Для него это будет страшное мучение, но они все равно ничего не узнают.

Сзади что-то щелкнуло, и этот щелчок показался Тегу очень знакомым. В комнату вошли три человека и выстроились вокруг носилок, разглядывая Тега. Тег тоже принялся их рассматривать. В хижине царило тягостное молчание. Один из троих был одет в темный комбинезон с отворотами. Мужчина. У него было квадратное лицо — Тег часто встречал такие у уроженцев Гамму — маленькие, как бусинки, глазки внимательно рассматривали пленника. Это было лицо инквизитора, которого не остановят крики пытаемой жертвы. Этот тип людей — прямые наследники Харконненов. Эти люди способны причинять страшную боль и при этом не меняться в лице. Узколобые негодяи.

Второй, стоявший у ног Тега, был одет в серое с черным обмундирование и мало чем отличался от людей, доставивших Майлса в хижину. Вкрадчивое, почти ласковое выражение лица, коротко остриженные волосы. Лицо ничего не выражало, до и одежда скрывала фигуру. Трудно было даже сказать, мужчина это или женщина. Тег хорошо запомнил лицо: широкий лоб, квадратный подбородок, большие зеленые глаза над узким носом, маленький рот, скривившийся в гримасе отвращения.

На третьем участнике группы Тег задержал свое внимание дольше всего. Длинный, сшитый на заказ черный комбинезон, сверху накинута черная куртка. Прекрасно пригнана по фигуре и очень дорогая. Никаких украшений или знаков различия. Определенно, мужчина. Человек не испытывал ничего, кроме скуки, это было его единственное чувство, и Тег пристально присмотрелся к нему. Узкое, надменное лицо, карие глаза, тонкие губы. Скука, скука, скука. Было ясно, что для него это пустая и непонятная трата времени, его оторвали от более важного занятия. Он занят чем-то очень важным и не здесь. Два подчиненных должны были это хорошо усвоить.

Этот, подумал Тег, официальный наблюдатель.

Этот скучающий тип прислан сюда хозяевами планеты, чтобы доложить, что здесь произойдет. Где его кейс с данными? Ах да: вон он, стоит возле стены. Для таких функционеров кейс — это своего рода удостоверение личности, бляха с номером. Во время своих инспекционных поездок Тег часто встречал на улицах этих людей. Их кейсы были похожи как две капли воды — тонкие, узкие чемоданчики. Чем выше пост чиновника, тем меньше чемоданчик. В таком кейсе едва ли поместится несколько катушек с данными и одна телекамера. Без этой камеры мы не можем — еще бы, как же нам иначе немедленно связаться с начальством? Кейс у нашего героя тонкий — очень большой начальник, важная птица.

Тегу вдруг стало интересно, что ответит функционер, если он вдруг спросит: «Что вы расскажете им о моем самообладании?»

Правда, ответ был ясно написан на этом сытом холеном лице. Он просто не удостоит Тега ответом. Он здесь не для того, чтобы отвечать на всякие дурацкие вопросы. Уходя, он пойдет, как журавль, не сгибая ног и делая длинные шаги. Все его внимание будет устремлено вдаль, туда, где ждут его очень могущественные люди, которым он служит. Он будет постукивать кейсом по ноге, напоминая себе и тем, кто его окружает, что он очень важная персона.

Массивная фигура в ногах заговорила. Судя по вибрирующим интонациям голоса, это несомненно была женщина.

— Смотрите, как он держится и как наблюдает за нами? Молчание не сломит его. Я говорила вам об этом. Вы теряете время, а у нас не так его много, чтобы переводить попусту на всякий вздор.

Тег уставился на нее во все глаза. Что-то в поведении женщины показалось ему знакомым. Такое всепобеждающее убеждение исходит только от Преподобных Матерей. Неужели это возможно?

Уроженец Гамму — тип с квадратным лицом — кивнул.

— Вы правы, Матерли. Но здесь распоряжаюсь не я.

Матерли? — удивился Тег. Имя или титул?

Оба посмотрели на функционера. Тот повернулся и взял свой кейс, достал оттуда видеоглаз и включил его. Вспыхнул зеленоватый индикатор, осветивший фигуру наблюдателя. Улыбка сбежала с его лица, он сосредоточенно заговорил очень тихим голосом, едва шевеля губами. Его понимал только тот, кто находился на противоположном конце канала связи.

Тег скрывал свою способность читать по губам. Всякий, прошедший школу Бене Гессерит, мог это делать, причем под любым углом зрения. Мужчина говорил на старом галахском наречии.

— Можно считать точно установленным, что это башар Тег, — сказал он. — Я провел идентификацию.

Зеленый огонек заплясал ни лице функционера, пока он смотрел в экран прибора. Видимо, тот, кто с ним разговаривал, был в сильном возбуждении, если степень мигания огонька о чем-то говорила.

Губы функционера снова задвигались.

— Никто из нас не сомневается, что он кондиционирован к боли, кроме того, от него пахнет широм. Он будет…

Мужчина замолчал, на его лице снова заплясал блик огонька.

— Я не ищу извинений, — мужчина тщательно произносил древние галахские слова. — Вы же знаете, что мы сделаем все, что в наших силах, но я настаиваю, чтобы мы применили другие меры воздействия, чтобы скорее получить гхола.

Огонек погас.

Функционер прицепил прибор к поясу, повернулся к своим товарищам и энергично кивнул.

— Т-проба, — сказала женщина.

Они приложили датчики к голове Тега.

Итак, это называется Т-пробой, подумал Тег. Он посмотрел на капюшон, который набросили на его голову. На капюшоне не было клейма Икса.

Тег испытал странное чувство deja vu. Было такое чувство, что этот захват в плен случался в прошлом много раз. Это было не просто единичное дежа вю, нет это было давно знакомое, привычное ощущение. Плен, допрос, эти трое… зонд, датчики. Он чувствовал себя опустошенным. Откуда он может знать все это? Он никогда не пробовал работать с зондом, но тщательно изучал литературные данные о его использовании. В Бене Гессерит при допросах часто использовались болевые воздействия, но следователи больше полагались на показания Вещающего Истину. Более того, многие Сестры полагали, что использование при допросах сложной техники может поставить Общину в подчиненное положение по отношению к Иксу. Это было признанием слабости, неспособности обойтись без презренных машин. По мнению Тега, в этом содержался отголосок Джихада Слуг, похода против машин, способных проникнуть в мышление и память человека.

Дежа вю!

Логика ментата требовала понять: Откуда мне известно это ощущение? Он знал, что никогда не был в плену. Какое забавное смещение ролей! Великий башар Тег — военнопленный? На это можно только улыбнуться. Но странное чувство пережитого сохранялось.

Следователи надели ему на голову капюшон и начали по одному прикреплять к коже головы датчики, похожие на медуз. Функционер следил за работой своих товарищей; изредка на его бесстрастном лице выражалось нетерпение.

Тег сконцентрировал внимание на трех лицах. Кто из них будет играть роль «друга»? Ах да, вот эта очаровашка, Матерли. Это что, тип Досточтимой Матроны? Однако никто из этих людей не обращался к ней так, как обращаются к Матронам, судя по рассказам Заблудших.

Это были люди из Рассеяния, вероятно, за исключением мужчины с квадратным лицом в коричневом комбинезоне. Тег внимательно рассмотрел женщину: шапка седых волос, спокойствие широко расставленных зеленых глаз, слегка выдвинутый вперед подбородок, создающий впечатление надежности и солидности. Она и была довольно удачно подобрана на роль «друга». Лицо Матерли было маской респектабельности, лицом человека, которому можно доверять. Однако Тег заметил в ней и некоторую отчужденность. Она будет внимательно наблюдать за ним, чтобы точно определить момент, когда надо вмешаться. Совершенно очевидно, что она если не принадлежит Бене Гессерит, то прошла там подготовку.

Или ее готовили Досточтимые Матроны.

Следователи закончили с приготовлениями. Все датчики были наложены. Уроженец Гамму нажал кнопку на консоли и развернул ее так, чтобы всем троим был виден дисплей. Экран зонда был скрыт от Тега.

Женщина вытерла лицо Тега от рвотных масс, тем самым подтвердив свою роль в предстоящем спектакле. От нее должно исходить чувство комфорта. Тег поворочал языком, ощупывая губы. Чувствительность восстановилась. Лицо и грудь все еще ничего не чувствовали после удара, свалившего его наземь. Когда это случилось? Однако, если верить движениям губ начальника, Дункану удалось бежать.

Уроженец Гамму выжидательно посмотрел на наблюдателя.

— Можете начинать, Иар, — разрешил функционер.

Иар? — удивился Тег. Очень любопытное имя. Звучит, как имя тлейлаксианца. Но Иар не лицедел… и не Мастер Тлейлаксу. Слишком рослый, к тому же нет стигм. В этом Тег был уверен, выучка в Бене Гессерит не прошла для него даром.

— Иар коснулся ручки управления на консоли зонда.

Тег услышал, как он сам вскрикнул от боли. Он не был готов к такой сильной боли. Должно быть, они включили свою адскую машину с первого раза на полную мощность. В этом нет никаких сомнений! Они же знают, что он ментат, а ментат может отключить крик плоти. Но это было настоящее мученичество! И этого нельзя было избежать. Мука прошла сквозь все тело, грозя выключить сознание. Защитит ли шир от этого зонда?

Боль стала проходить, потом совсем исчезла, оставив только вызывающие дрожь воспоминания.

Опять!

Он вдруг подумал, что нечто подобное испытывают воспитанницы Бене Гессерит, проходя муки Пряности. Нет, более сильной боли просто не может быть. Он сопротивлялся изо всех сил, стараясь не кричать, но ничего не вышло. Он хрипел и стонал. Он пустил в ход все, чему его учили в Бене Гессерит, в школе ментатов — он использовал все и сумел не произнести ни слова, не попросить о прекращении пытки и не пообещать рассказать им все, лишь бы кончилась эта боль.

Боль утихла, потом вернулась с новой силой.

— Хватит! — это произнесла женщина. Тег с трудом вспомнил ее имя: Матерли?

Иар угрюмо произнес:

— В нем столько шира, что хватит, пожалуй, на год. — Он показал рукой на консоль. — Ничего, пусто.

Тег часто и поверхностно дышал. Какая мука! Боль еще усилилась, несмотря на протесты Матерли.

— Я же сказала: «Хватит!» — крикнула она.

Какая искренность, подумал Тег. Он почувствовал, что боль возвращается. Она была настолько сильна, что Тегу казалось, что из его тела по одному вытягивают все нервы.

— Мы все делаем неправильно, — заговорила женщина. — Этот человек…

— Он такой же, как и всякий другой человек, — возразил Иар. — Может быть, мне стоит приложить пару электродов к его члену?

— Нет, пока я здесь, — сказала Матерли.

Тег был почти тронут ее искренностью. Остатки боли покинули его плоть, и Тег чувствовал себя так, словно его подвесили над поверхностью, на которой он лежал. Чувство дежа вю сохранялось. Он был здесь и одновременно где-то в другом месте. Он был и одновременно его не было.

— Им не понравится, если у нас ничего не получится, — сказал Иар. — Ты готова предстать перед ними с еще одной неудачей?

Матерли отрицательно покачала головой. Она наклонилась и взглянула в глаза Тегу сквозь путаницу проводов.

— Башар, простите нас за то, что мы делаем. Поверьте мне, нам очень жаль, что приходится этим заниматься. Но это не я придумала. Прошу вас, я нахожу это отвратительным. Скажите нам все, что нам надо, и мы не будем причинять вам страдания.

Тег улыбнулся женщине. Она была хороша! Он перевел взгляд на функционера.

— Скажите своим хозяевам, что вы удачно подобрали эту женщину. Она прекрасно справляется со своей ролью.

Кровь бросилась в лицо функционеру. Он скорчил недовольную мину.

— Дайте ему по максимуму, Иар.

У него оказался высокий отрывистый тенор, лишенный всяких следов тренировки, которую демонстрировала Матерли.

— Прошу вас! — сказала Матерли, выпрямившись, но не отрывая взгляда от глаз Тега.

Учителя в Бене Гессерит учили Тега: «Следи за глазами! Наблюдай, как изменяется фокус. Когда взор устремлен вдаль, человек смотрит в себя».

Он намеренно стал смотреть на ее нос. Лицо не показалось ему безобразным. Интересно, какая у нее фигура?

— Иар! — это был голос функционера.

Иар подкрутил какие-то верньеры на консоли и нажал кнопку.

Мучение, которое при этом испытал Тег, сказало ему, что предыдущий уровень боли был, пожалуй, ниже. С новым приступом боли внезапно пришла ясность. Тег почувствовал, что может отстраниться от вмешательства следователей. Вся эта боль обрушилась на кого-то другого. Он нашел гавань, в которой его ничто больше не волновало и не трогало. Боль была. Даже мучительная боль. Он как бы принимал сообщения об этой боли. Конечно, частично такое отношение к боли можно было объяснить действием шира, спасибо ему за это!

До его сознания донесся голос Матерли:

— Думаю, что мы его теряем. Уменьши силу.

Женщине ответил другой голос, но что он сказал, Тег не успел расслышать, потому что мир погрузился в тишину. Он вдруг понял, что сознание сорвалось с якоря и понеслось по воле следователей. Тишина! Ему казалось, что он слышит, как часто бьется от страха его сердце, но не был в этом уверен. Все было тишина, покой и неподвижность. Кроме этого в мире не было больше ничего!

Я еще жив?

Он услышал сердцебиение, но не был уверен, что это бьется именно его сердце. Тук-тук! Тук-тук! Было ощущение движения, но не было звуков. Он не мог уловить источник этого движения.

Что со мной происходит?

Слова вспыхивали, словно яркие белые огни на фоне черноты сознания:

— Я снизил до одной трети.

— Оставь так. Может быть, мы сможем что-то прочитать по физическим реакциям.

— Он все еще слышит нас?

— Только подсознательно.

Инструкторы никогда не говорили Тегу, что эта дьявольская машина может работать в присутствии шира. Но эти ублюдки назвали прибор Т-зондом. Могут ли физические реакции на боль стать ключом к подавлению мышления? Могут ли физические реакции выдать мысли?

Перед зрительными центрами Тега вновь замелькали огненные слова.

— Он все еще изолирован?

— Совершенно точно. Погрузи его еще немного глубже.

В своем сознании Тег пытался подняться над страхом.

Я должен во что бы то ни стало владеть собой!

Что может открыть им его тело, если он перестанет им владеть? Он представлял себе, что они делают, и его ум регистрировал панику, но плоть не чувствовала вообще ничего.

Изолировать субъект. Его идентичность должна оказаться нигде, чтобы он забыл, кто он.

Кто это сказал? Кто-то. Чувство дежа вю вернулось в полной силе.

Я — ментат, напомнил он себе. Мой ум и его работа — это мой центр. У него есть опыт и память, на которые центр может опереться.

Боль вернулась. Звуки. Громкие. Очень громкие!

— Он опять слышит нас, — это Иар.

— Как такое может быть? — тенор функционера.

— Может быть, воздействие очень слабое, — предположила Матерли.

Тег попытался открыть глаза, но веки не повиновались. Потом он вспомнил. Это называется Т-зонд. Это не иксианское приспособление. Это какая-то штука из Рассеяния. Он мог сказать, в какой момент это адское устройство парализовало его нервы и мышцы. Было похоже на то, что кто-то влез в его плоть и забрал его реагирующие паттерны. Он позволил себе отдаться на волю работы этой машины. Какая дьявольская машина! Она могла велеть ему мигать, пукать, вздыхать, ссать, срать — все, что угодно. Она могла распоряжаться им так, словно у него не было центральной нервной системы, которая призвана решать все эти вопросы. Ему в этом деле была предоставлена теперь роль стороннего наблюдателя, в нос ударили запахи — отвратительные запахи. Он не мог поморщиться, но подумал, что неплохо было бы сделать это. Этого было достаточно. Запахи продуцировались зондом. Он играл с его ощущениями, изучал их.

— Ты прочел то, что нужно? — тенором спросил функционер.

— Он все еще слышит нас! — это Иар.

— Черт бы побрал этих ментатов! — Матерли.

— Дит, Дат, Дот, — произнес Тег, называя имена кукол, которых не раз видел в Зимнем Шоу в далеком детстве в Лернее.

Тенор: «Он разговаривает!»

Тег почувствовал, что машина вновь блокировала его сознание. Иар что-то изменил на консоли. Однако Тег понял, что его логика ментата подсказала ему нечто жизненно важное: Эти трое были куклами. Важны только хозяева кукол. По тому, как двигаются куклы, можно сказать, чего хотят их хозяева.

Зонд продолжал буравить его психику и тело. Несмотря на все усилия троицы, Тег чувствовал, что вполне контролирует свое сознание. Машина изучала его, но и он изучал машину.

Теперь он понял: машина скопировала весь спектр его чувств на этот Т-зонд и идентифицировала их, выдав на дисплей. Теперь Иар может прочитать все, что там написано. В тала Тега функционируют цепи органических физиологических ответов. Машина может проследить эти цепи и скопировать их, сделать их дубликат. Шир и тренировка ментата позволили увести из-под контроля память, но все остальное открывалось следователям, как на ладони.

Машина не может думать, как я, успокаивал себя Тег.

Машина не может повторить все хитросплетения его нервов и их связей с плотью. Это будет не опыт Тега и не его память. Машина не родилась от женщины. Она не проходила по родовому каналу и не оттуда вышла в нашу удивительную вселенную.

Часть сознания Тега восприняла эти рассуждения, как маркер памяти, эти наблюдения открыли ему кое-что о гхола.

Дункан появился на свет в чане с аксолотлями.

На языке появился противный кислый вкус.

Опять этот Т-зонд!

Тег позволил себе окунуться в поток параллельного сознания. Он одновременно следовал за действиями Т-зонда, размышлял о гхола и прислушивался к тому, что говорят Дит, Дат и Дот. Три куклы, как это ни странно, молчали. Ах да, они ждут, что скажет им Т-зонд.

Гхола: Дункан есть продукт размножения клеток организма, который когда-то появился на свет естественным путем — от женщины, оплодотворенной мужчиной.

Машина и гхола!

Наблюдение: Машина не может разделить опыт рождения человека, не считая отдаленного сравнения с отчетами о таком опыте, но при этом будут упущены важные личностные нюансы.

Так же, как сейчас, они упускают его личностные нюансы.

Т-зонд начал воспроизводить запахи. Каждый запах будил в сознании Тега определенные воспоминания. Он чувствовал, что машина работает с большой скоростью, но Тег мог обыгрывать вызванную память сколько хотел, не обращая внимания на быстрый машинный поиск ассоциаций.

Вот!

Это был горячий воск, который он пролил на левую руку в возрасте четырнадцати лет. Он тогда учился в школе Бене Гессерит. Он так живо вспомнил классы и лабораторию, словно опять побывал там. Здание школы примыкало к зданию Капитула. Тег знал, что его приняли в эту школу только потому, что в его жилах текла кровь Сионы. Никакое предзнание не могло привести его сюда.

Он видел лабораторию и вдыхал запах воска — сложное соединение искусственных эфиров и натурального продукта пчел, который хранился у проваливших экзамены Сестер и у их помощниц. Он живо вспомнил, как наблюдал за пчелами и людьми, работавшими в яблоневом саду.

Деятельность Общины Сестер могла показаться стороннему наблюдателю очень сложной, но только до тех пор, пока он не начинал понимать, что она направлена на удовлетворение простейших и насущных потребностей: еда, питье, одежда, тепло, сообщение, обучение, защита от врагов (побуждение к выживанию). Надо было привыкнуть к пониманию слова выживание, принятому в Бене Гессерит, и тогда все становилось на свои места. Они творили отнюдь не ради всего человечества в целом. Никакого неуправляемого расового вмешательства! Они творили только с одной целью — распространить власть Ордена, продолжить Бене Гессерит, делая вид, что все это творится ради рода человеческого. Вероятно, так оно и было. Творческий импульс был глубок, а Община Сестер отличалась добросовестностью.

Его поразил новый запах.

Он узнал запах мокрой одежды, в которой он влез в свой командирский транспортер после битвы при Понциарде. Запах бил в ноздри вместе с запахом озона, который источало оружие, и запахом пота находившихся вместе с ним в транспортере. Шерсть! Община всегда находила несколько странным, что он предпочитал все естественное любой синтетике и избегал искусственных тканей, которые делали на тюремных фабриках.

Не любил он и кресла-собаки.

Ненавижу запах угнетения в любой форме.

Знали ли эти куклы — Дит, Дат и Дот, насколько они угнетены?

Логика ментата смеялась над его доводами. Разве шерстяные ткани не делают на тюремных фабриках?

Но это были совершенно разные вещи.

Часть его сознания, однако, пускалась в спор. Синтетическую ткань можно хранить практически вечно. Посмотри, как она сохранилась в ларях Харконненов.

— И все же я предпочитаю хлопок и шерсть!

Пусть так и будет!

— Но как я пришел к такому предпочтению?

Это предрассудок Атрейдесов, который я унаследовал.

Тег пропускал мимо себя запахи, концентрируя внимание на продвижении в его тело и психику чужеродного зонда. Он понял, что может предвидеть следующие действия машины. Это была какая-то новая мышца. Он мог сгибать ее, продолжая исследовать индуцированную память в поисках ценных инсайтов.

Я сижу у дверей материнского дома в Лернее.

Тег отдалил от себя часть сознания и наблюдал сцену: ему одиннадцать лет. Он разговаривает с маленькой послушницей Бене Гессерит, которая приехала участвовать в свите некоей Важной Персоны. Послушница — крошечное создание с медно-рыжими волосами и кукольным личиком. Вздернутый носик и серо-зеленые глаза. Важная персона — Преподобная Мать весьма преклонного возраста, одетая в черную накидку. Она прошла в дом вместе с матерью Тега. Послушница, которую зовут Карлана, пробует свои зачаточные способности на юном сыне хозяйки дома.

Карлана не успевает произнести и двадцати слов, как Тегу становится ясен весь ее нехитрый замысел. Она хочет выпытать у него информацию. Это был первый урок разрушительной педагогики его матери. В конце концов всегда могли найтись люди, которые стали бы выспрашивать мальчика о доме Преподобной Матери, надеясь получить по крохам сведения, которые можно выгодно продать. Такие сведения о Преподобных Матерях всегда высоко ценились на информационном рынке. Мать объясняла: «Рассуди, чего хочет спрашивающий и отвечай сообразно его восприимчивости». Такая тактика была бесполезной против полной Преподобной Матери, но против неоперившейся послушницы, да еще такой, как эта!

Против Карланы он придерживался маски застенчивого упрямца. Девочка была очень высокого мнения о своей привлекательности. Он позволил ей преодолеть свое упрямство, хорошенько измотав ее силы. Она получила в ответ на свои вопросы пригоршню лжи, и если она потом пересказала ее Важной Персоне, то, несомненно, была примерно наказана.

Дит, Дат и Дот заговорили:

— Кажется, теперь он у нас в руках.

Это был голос Иара; усилием воли Тег изгнал его из памяти. «Отвечай сообразно его восприимчивости». Вспоминая эти слова, Тег слышал голос матери.

Куклы.

Кукловоды.

Теперь заговорил функционер:

— Спроси у копии, куда они дели гхола.

Последовало короткое молчание, потом какое-то жужжание.

Иар: «Я ничего не получил».

Тег слышит их голоса болезненно отчетливо. Он силится открыть глаза, сопротивляясь приказу машины.

— Смотрите! — говорит Иар.

Три пары глаз вперивают свой взгляд в Тега. Как медленно они двигаются. Дит, Дат и Дот: глаза медленно мигают — раз, раз, раз. Между миганиями не меньше минуты. Иар что-то поправляет на своей консоли. Если он будет так двигаться, то достанет до кнопок только через неделю.

Тег исследует вязки на предплечьях и кистях. Обычные веревки! Пользуясь передышкой, он дотягивается пальцами до узлов. Они поддаются, сначала медленно, потом быстро развязываются. Тег начинает заниматься ремнями, которыми он привязан к носилкам. Это еще проще: обычные скользящие узлы. Иар все еще не дотянулся до консоли.

Раз… раз… раз…

Тег освобождается от спутанных, как голова медузы, проводов. Хлоп! Захваты разлетаются в разные стороны. С удивлением он замечает, что на тыльной стороне ладони выступила кровь — в этом месте он сильно провел по проволоке и порезался.

Проекция ментата: Я действую слишком быстро.

Но он уже соскочил с носилок. Функционер пытается сунуть руку в оттопыренный карман, но движется он медленно-медленно. Тег ребром ладони ломает функционеру хрящи гортани. Никогда больше этот солидный мужчина не воспользуется лазерным пистолетом, который он носит в кармане. Иар все еще тянет руку к консоли. Однако перед его глазами происходит нечто удивительное. Тег думает, что этот человек даже не разглядел руку, которая сломала ему шею. Матерли движется немного быстрее своих товарищей. Левая нога ее бьет то место, где только что находился Тег. Но слишком поздно. Слишком медленно! Голова Матерли запрокинута, горло открыто, и Тег обрушивает на это горло удар.

Как медленно они падают!

Все тело Тега покрывается потом, но ему некогда обращать на это внимание, время дорого!

Я знал об их движениях до того, как они начинали их выполнять! Что со мной произошло?

Проекция ментата: Муки зонда подняли меня на новый уровень способностей.

Сильное чувство голода напомнило Тегу, что он потратил очень много энергии. Он подавил в себе это ощущение, чувствуя, что вернулся в реальный масштаб времени. Раздался глухой стук: три мертвых тела упали на пол практически одновременно.

Тег осмотрел консоль: эта штука явно изготовлена не на Иксе. Хотя панель управления похожа. Он стер данные из памяти машины.

Свет в помещении?

Контрольные лампы у входной двери. Он потушил свет и сделал три глубоких вдоха. Стремительно движущийся клубок вывалился на улицу.

Те, кто принес его сюда, одетые в неуклюжие зимние одежды, так и не поняли, что за клубок, вывалившись из хижины, со страшной силой обрушился на них.

На этот раз Тег вернулся к нормальному темпу движений гораздо быстрее. Звездный свет указал путь вниз по склону сквозь густой кустарник. Он скользнул по снежному месиву, выбрался на открытое пространство и устремился вперед, сохраняя равновесие, и замедлил бег, когда почувствовал, что впереди открывается равнина. Каждый шаг был точно выверен, так как Тег знал заранее, куда надо поставить ногу, чтобы не упасть на страшной скорости. Вот он уже в долине.

Огни города и прямоугольники зданий возле городского центра. Он знал, что это за место: Исаи. Здесь живут кукловоды.

Я свободен!

Глава 35

Жил один человек, который каждый день сидел возле высокого дощатого забора и смотрел сквозь узкую длинную щель на месте выломанной из забора доски. Каждый день мимо забора пробегал дикий осел Пустыни, и человек видел его сквозь вертикальную щель. Сначала нос, потом голову, передние ноги, длинную коричневую спину, задние ноги и, наконец, хвост. Однажды этот человек вскочил на ноги, глаза его сияли озарением, и он закричал так, чтобы его слышали все соседи: «Это же очевидно! Нос тянет за собой хвост!»

Истории Тайной Мудрости из Устного Предания Ракиса

Несколько раз с момента приезда на Ракис Одраде ловила себя на том, что ей на память приходит древняя картина, которую она столько раз видела в кабинете Таразы. Когда оживала эта память, то Одраде чувствовала покалывание в руках, словно она держала кисть. Ноздри начинали ощущать запахи масла и красок. Эмоции выплескивались на холст. Одраде пробуждалась от этих воспоминаний с мыслью: была ли Шиана ее холстом.

Кто из нас кого пишет — я ее или она меня?

Воспоминания о картине нахлынули с новой силой сегодня утром. За окнами пентхауза в ракисском Убежище было еще темно, когда пришла послушница, чтобы разбудить Одраде и сказать ей, что скоро прибудет Тараза. Одраде посмотрела на мягко освещенное лицо темноволосой девушки, и видение картины Ван Гога снова всплыло в ее памяти.

Так кто из нас кого в действительности создает?

— Пусть Шиана поспит еще немного, — сказала Преподобная Мать, отпуская послушницу.

— Вы позавтракаете до приезда Верховной Матери? — спросила девушка.

— Мы подождем, надо доставить Таразе удовольствие.

Поднявшись с постели, Одраде быстро привела себя в порядок и надела свою лучшую черную накидку. Одевшись, она подошла к восточному окну гостиной пентхауза и посмотрела в сторону космопорта. Движущиеся по взлетной полосе огни отражались в затянутом пылью небе. Она усилила мощность плавающих светильников, чтобы смягчить резкий вид из окна. Светящиеся шары звездными вспышками отражались в армированных оконных стеклах. В них отражалось и лицо Одраде, на котором, несмотря на смутность отражения, были заметны следы усталости.

Я знала, что она приедет, подумала Одраде.

Не успела она подумать это, как над пыльным горизонтом Ракиса поднялось солнце — словно оранжевый детский мячик весело вспрыгнул в мутное от пыли небо. Тут же землю опалило зноем — этот феномен отмечали все наблюдатели, впервые попавшие на Ракис. Одраде отвернулась от окна и в ту же секунду отворилась дверь, и в комнату, шурша накидкой, вошла Тараза.

Чья-то рука закрыла дверь, и две женщины остались наедине. Верховная Мать стремительно приблизилась к Одраде. Капюшон надвинут, лицо исказила недовольная гримаса. Весь облик Верховной не предвещал ничего хорошего.

Увидев, что Одраде взволнована, Тараза решила сыграть на этом.

— Ну что ж, Дар, я вижу, что мы наконец встретились, как чужие люди.

Эффект этих слов был поразителен. Одраде правильно истолковала слова Таразы, но страх исчез, словно вода, вылившаяся из кувшина. Впервые в своей жизни она сумела распознать момент, когда можно переступить границу дозволенного. Это была грань, о существовании которой вряд ли подозревали многие Сестры. Когда же граница была пересечена, Одраде поняла, что ступила в пустоту и теперь находится в свободном плавании. Теперь она была совершенно неуязвима. Она могла погибнуть, но не могла потерпеть поражение.

— Значит, мы больше не Дар и Тар, — констатировала Одраде.

Тараза правильно расценила ясный, неподавленный тон Одраде, но решила, что это признак доверия.

— Видимо, Дар и Тар вообще не существовали, — сказала она ледяным тоном. — Мне кажется, что ты всегда воображала себя чересчур умной.

Битва началась, подумала Одраде. Но я не буду спокойно стоять и ждать, когда она меня атакует.

— Альтернативы союзу с Тлейлаксу неприемлемы, — сказала Одраде, — особенно в свете того, что ты искала в нем для нас.

В ту же минуту Тараза почувствовала усталость. Это было нелегкое и длинное путешествие, несмотря на то, что корабль-невидимка двигался по складкам пространства. Плоть всегда чувствует, когда ее вырывают из привычного ритма жизни. Она решила присесть и опустилась на мягкий диван. Сидеть на нем было очень удобно и Тараза с наслаждением вздохнула.

Одраде заметила, насколько утомлена Верховная Мать и мгновенно испытала к ней сострадание. Она вдруг поняла, что они — равные Преподобные Матери, которых обуревают одни и те же проблемы.

Несомненно, Тараза почувствовала это. Она похлопала по мягкой подушке дивана и дождалась, когда Одраде тоже села.

— Мы должны сохранить Общину Сестер, — сказала Тараза. — Это единственное, что действительно важно.

— Конечно.

Тараза внимательно вглядывалась в знакомые черты Одраде. Да, она тоже очень устала.

— Ты была здесь, контактировала с людьми, глубоко проникла в проблему, — сказала Тараза. — Я хочу… нет, Дар, мне очень нужно знать твой взгляд на эти вещи.

— Тлейлаксианцы, по всей видимости, проявляют полную готовность к сотрудничеству, — сказала Одраде. — Но здесь есть некоторая несогласованность. Я начала задавать себе некоторые очень тревожные вопросы.

— Например, какие?

— Например, что если чаны с аксолотлями это… вовсе не чаны?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вафф демонстрирует поведение, характерное для семей, которые скрывают от всех уродливого ребенка или слабоумного дядюшку. Клянусь тебе, он был очень смущен, когда я завела разговор о чанах.

— Но что они могут вероятнее всего…

— Суррогатные матери.

— Но тогда они должны былибы… — Тараза замолчала, пораженная возможностями, которые породил этот открытый вопрос.

— Кто видел женщин Тлейлаксу? — спросила Одраде.

В уме Таразы были уже готовы возражения.

— Но точный химический контроль, необходимость ограничить число переменных… — Она отбросила назад капюшон и, тряхнув головой, рассыпала волосы по плечам. — Ты права: мы должны разузнать все. Однако это… это чудовищно.

— Он до сих пор не говорит полной правды о гхола.

— А что он говорит?

— Не больше того, о чем я уже докладывала: вариации по сравнению с исходным Дунканом Айдахо и соответствие всем требованиям прана-бинду, о которых мы просили.

— Это не объясняет, почему они убивали или пытались убивать наши предыдущие заказы.

— Он клянется всеми святыми клятвами Великой Веры в том, что они делали это из стыда перед тем, что те гхола не оправдывали возложенных на них надежд.

— Откуда они могут это знать? Он хочет сказать, что у них есть здесь шпионы?

— Он клянется, что нет. Я пыталась выведать у него это, но он говорит, что настоящий гхола, который отвечает всем необходимым параметрам, должен произвести видимое волнение среди нас.

— Что это за видимое волнение? Что он…

— Не говорит. Каждый раз он возвращается к одному и тому же: у них есть конкретные контрактные обязательства. Где гхола, Тар?

— Что? О, он на Гамму.

— До меня дошли слухи, что…

— Бурцмали овладел ситуацией, — Тараза плотно сжала губы, надеясь, что сказала правду. Последние рапорты не внушали особого оптимизма.

— Вы наверняка обсуждали вопрос о том, не стоит ли убить этого гхола, — сказала Одраде.

— Не только гхола!

Одраде усмехнулась.

— Значит, правда, что Беллонда постоянно говорит о необходимости моей ликвидации.

— Как ты могла…

— Подчас дружба — очень ценное имущество, Тар!

— Ты вступила на очень опасную тропу, Преподобная Мать Одраде.

— Но я ни разу не споткнулась, Верховная Мать Тараза. Я постоянно думаю о том, что мне рассказал Вафф об этих Досточтимых Матронах.

— Расскажи мне о своих мыслях, — непреклонно потребовала Тараза.

— Не хотелось бы сделать здесь ошибку, — заговорила Одраде. — По своей сексуальной квалификации они превзошли наших импринтеров.

— Шлюхи!

— Да, и они используют свои навыки способом, который приведет к гибели их и всех остальных. Они ослеплены своим могуществом.

— Куда привели тебя твои тяжкие мысли?

— Скажи мне, Тар, почему они атаковали и уничтожили наше Убежище не Гамму?

— Очевидно, они охотились за гхола Айдахо, чтобы захватить или убить его.

— Почему это так важно для них?

— Говори, куда ты клонишь?

— Не могли ли шлюхи действовать по информации, полученной от тлейлаксианцев? Тар, что если Вафф сообщил шлюхам, что тлейлаксианцы вложили в гхола какие-то способности, которые делают его мужским эквивалентом Досточтимых Матрон.

Тараза прижала ладонь к губам, но тут же уронила руку, поняв, что с головой выдала себя этим жестом. Но было поздно. Это уже не имело никакого значения. В комнате снова сидели две единомышленницы, две Преподобные Матери.

— И мы приказали Луцилле сделать его неотразимым для большинства женщин, — сказала Одраде.

— Как долго контактируют тлейлаксианцы с этими шлюхами? — жестко спросила Тараза.

Одраде пожала плечами.

— Лучше спросить о другом: как долго они контактировали со своими Заблудшими, вернувшимися из Рассеяния? Когда разговаривают тлейлаксианец с тлейлаксианцем, то, видимо, открывается множество тайн.

— С твоей стороны это блестящая проекция, — сказала Тараза. — Какова, по твоим оценкам, вероятность такого поворота событий?

— Ты знаешь об этом не хуже, чем я. Это сможет объяснить очень много вещей.

— Что ты теперь думаешь о своем союзе с Тлейлаксу? — с горечью в голосе спросила Тараза.

— Он более необходим, чем когда бы то ни было. Мы должны следить за всем изнутри. Мы должны иметь возможность контролировать действия тех, кто соперничает с нами.

— Мерзость! — прорычала Тараза.

— Что?

— Гхола — это что-то вроде записывающего устройства в образе человека. Они внедрили его в нашу среду. Если тлейлаксианцы наложат на него лапу, то они очень многое узнают о нас из того, что им вовсе не следовало бы знать.

— Это было бы очень неуклюже.

— И очень типично для них!

— Я согласна, что наше положение можно трактовать по-разному, — сказала Одраде. — Но такие аргументы только лишний раз убеждают меня в том, что гхола нельзя убивать до тех пор, пока мы сами не исследуем его.

— Но может быть слишком поздно! Будь проклят твой союз, Дар! Ты дала им ухватиться за нас… а нам — за них, но ни мы, ни они, не дадим друг другу сдвинуться с места.

— Разве это не замечательный союз?

Тараза вздохнула.

— Как скоро мы должны предоставить им допуск к нашим книгам скрещиваний?

— Скоро. Вафф очень торопит.

— И тогда мы увидим их чаны с аксолотлями?

— Это, конечно, рычаг, который я активно использую. Он дал мне свое согласие, правда, я не могу сказать, что он сделал это охотно.

— Мы стремимся все глубже залезть в карманы друг к другу, — проворчала Тараза.

— Это превосходный союз, как я уже сказала, — невинным тоном произнесла Одраде.

— Проклятие, проклятие, проклятие, — повторяла Тараза. — И Тег уже пробудил исходную память гхола!

— Но Луцилла…

— Я не знаю! — воскликнула Тараза. Она мрачно посмотрела на Одраде, вспомнив последние донесения с Гамму.

Обнаружены Тег и его команда, но не было почти никаких сведений от Луциллы. Составлялся план спасения.

Ее собственные слова породили в голове Таразы весьма безрадостные мысли. Кто вообще такой этот гхола? Всегда было известно, что Дунканы Айдахо были не простыми гхола. Но теперь, с новыми нервно-мышечными способностями, с неизвестными свойствами, введенными в него тлейлаксианцами, гхола превратился в обоюдоострое оружие — держать его стало опасно, как горящую дубину. Можно использовать ее для самозащиты, но огонь распространяется по ней с ужасающей быстротой.

Одраде задумчиво произнесла:

— Ты никогда не старалась представить себе, каково приходится гхола, когда пробуждается их исходная память?

— Что? Что ты…

— Каково знать, что твоя плоть выращена из клеток трупа, — продолжала Одраде. — Он же помнит свою собственную смерть.

— Айдахо никогда не были ординарными людьми, — возразила Тараза.

— То же самое можно сказать и о Мастерах Тлейлаксу.

— В чем ты пытаешься меня убедить?

Собираясь с мыслями, Одраде потерла лоб. Как трудно общаться с людьми, которые начисто отрицают преданность, которые обрушивают на мир только свою ярость. У Таразы не было… simpatico. Плоть и чувства других людей были для нее отвлеченными логическими категориями.

— Пробуждение гхола — потрясающее его психику переживание, — сказала Одраде, опустив руки. — Это могут пережить только люди с очень устойчивой психикой.

— Мы допускаем, что Мастера Тлейлаксу — это нечто большее чем представляется на первый взгляд.

— А Дунканы Айдахо?

— Тоже, конечно. Иначе зачем бы Тиран стал покупать их у Тлейлаксу?

Одраде стало ясно, что спор беспредметен.

— Айдахо известны своей верностью Атрейдесам, и не следует забывать, что и я тоже Атрейдес.

— Ты думаешь, что он будет верен тебе?

— Да, особенно после того, как Луцилла…

— Это может быть очень опасным.

Одраде выпрямилась, сидя в углу дивана. Тараза требовала определенности, но жизни Дунканов были подобны меланжи — они имели разный вкус в зависимости от обстоятельств. Как можно было быть уверенным в гхола на все сто процентов?

— Тлейлаксианцы вмешиваются в силу, которая позволила нам создать Квисатц Хадераха, — процедила сквозь зубы Тараза.

— Ты думаешь, что для этого им нужны наши журналы скрещиваний?

— Не знаю, будь ты проклята, Дар! Ты что, не видишь, что ты натворила?

— Думаю, что у меня просто не было выбора, — ответила Одраде.

Тараза холодно усмехнулась. Действия Одраде были безупречны, но ее следовало все же поставить на место.

— Ты полагаешь, что на твоем месте я поступила бы точно так же? — осведомилась Тараза.

Она так и не поняла, что со мной произошло, подумала Одраде. Тараза ожидала, что ее мягкая и покладистая Дар проявит независимость, но не предполагала, что эта независимость произведет такой переполох в Высшем Совете. Тараза отказывалась признать, что все происшедшее было в конечном счете делом ее рук.

— Обычная практика, — сказала Одраде.

Эти слова подействовали на Таразу, как пощечина. Только выучка Бене Гессерит позволила ей не наброситься на Одраде с кулаками.

Обычная практика!

Как много раз Тараза сама обнаруживала в себе этот источник раздражения, этот вечный стимул скрытой ярости? Одраде часто слышала это.

Между тем Одраде цитировала Верховную Мать:

— Застывший обычай опасен. Враги могут определить его особенность и использовать против вас.

Тараза нехотя выдавила:

— Да, это признак слабости.

— Наши враги думают, что знают наши привычки, — продолжала говорить Одраде. — Даже вы, Верховная Мать, думали, что знаете границы, в пределах которых я буду действовать. Я была, как Беллонда. Еще до того, как Беллонда Открывала рот, ты уже знала, что она скажет.

— Мы сделали ошибку, не поставив тебя выше меня? — спросила Тараза. Она сказала это из чувства глубочайшей привязанности.

— Нет, Верховная Мать. Мы вступили на очень опасный путь, но обе знаем, куда должны прийти.

— Где сейчас Вафф? — спросила Тараза.

— Спит под надежной охраной.

— Вызови Шиану. Мы должны решить, не стоит ли оборвать эту часть проекта.

— И получить причитающиеся нам шишки.

— Как скажешь, Дар.

Шиана выглядела немного заспанной и протирала глаза, когда появилась в гостиной, хотя и успела ополоснуть лицо и надеть чистую белую накидку. Волосы были еще влажными.

Тараза и Одраде стояли у окна спиной к свету.

— Это Шиана, Верховная Мать, — сказала Одраде.

Шиана мгновенно пришла в себя и выпрямилась. Она слышала об этой могущественной женщине, этой Таразе, которая железной рукой правила Общиной Сестер из дальней крепости под названием Капитул. Яркий свет, на фоне которого выделялись силуэты обеих женщин, слепил девочке глаза, сбивал с толку. В контражуре лиц Преподобных Матерей было почти не видно, казалось, что темные контуры окружены сияющим ореолом.

Послушница тщательно проинструктировала Шиану на этот случай.

— Стой перед Верховной Матерью почтительно и говори с уважением. Говори только тогда, когда тебя спросят.

Шиана в точности последовала этому наказу.

— Мне сказали, что ты можешь стать одной из нас, — произнесла Тараза.

Обе женщины видели, какое действие произвели эти слова на ребенка. К этому времени Шиана уже немного знала о достижениях Преподобной Матери. Ее душу озарил луч истины. Она начала приобщаться к тому бездонному источнику знаний, которые накопила Община Сестер в течение тысячелетий. Ей рассказывали о селективной передаче памяти, о памяти других, о муке Пряности. И вот сейчас она стоит перед самой могущественной из всех Преподобных Матерей, перед той, от кого нельзя скрыть ничего.

Шиана не ответила, и Тараза повысила голос:

— Тебе нечего сказать, дитя?

— Зачем здесь слова, Верховная Мать? Вы и так уже все сказали.

Тараза послала Одраде многозначительный взгляд.

— У тебя есть еще какие-нибудь маленькие сюрпризы для меня, Дар?

— Я же говорила, что она великолепна, — ответила Одраде.

Тараза снова обратила свое внимание на Шиану.

— Ты гордишься таким мнением о себе, дитя?

— Оно устрашает меня, Верховная Мать.

Изо всех сил стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, Шиана напомнила себе: Говори только самую глубокую правду, которую ты чувствуешь. После такого напоминания ей стало несколько легче дышать. Эти слова — слова предупреждения — приобрели сейчас для девочки совершенно новое значение. Она опустила голову и смотрела в пол перед двумя женщинами, не поднимая на них глаз. Шиана чувствовала, что у нее сильно бьется сердце, и это не ускользает от внимания Преподобных Матерей.

— Но оно и должно тебя устрашать, — согласилась с девочкой Тараза.

— Ты поняла, что было тебе сказано, Шиана? — спросила Одраде.

— Верховная Мать желает знать, полностью ли я предана делу Общины Сестер, — ответила Шиана.

Одраде посмотрела на Таразу и пожала плечами. Им троим было больше нечего обсуждать. Такое бывает между членами семьи, а Бене Гессерит и был одной большой семьей.

Тараза продолжала молча изучать Шиану. Взгляд Верховной Матери был тяжелым, лишающим Шиану энергии, но девочка понимала, что надо терпеть, молчать и не реагировать на этот беспощадный осмотр.

Одраде не испытывала сочувствия. Шиана вела себя очень естественно, как и должна вести себя юная девушка. У нее был всеобъемлющий интеллект, который, расширяясь, занимал всю возможную поверхность, как надутый воздушный шар. Одраде вспомнила, как этим свойством в свое время восхищались ее учителя. Но следовало проявлять настороженность в той же мере, в какой Тараза казалась беспечной. Одраде проявляла такую настороженность, когда была даже моложе, чем Шиана. Не было сомнения, что Шиана все понимает. Ее интеллект нашел себе достойное применение.

— Мм-м-м, — неопределенно протянула Тараза.

Одраде слышала этот нечленораздельный звук и поняла, что Верховная Мать находится сейчас в параллельных потоках сознания. Память Одраде перенесла ее в прошлое. Когда она, будучи послушницей, допоздна засиживалась в учебной комнате, Сестры, приносившие ей еду, имели обыкновение задерживаться и наблюдать за ней точно так же, как сейчас Тараза наблюдала за Шианой. Одраде познакомилась с этой системой наблюдения в раннем возрасте. Именно это и было главной приманкой Бене Гессерит. Тебе тоже хотелось обладать такими эзотерическими способностями. И у Шианы тоже есть это желание. Такова мечта каждого неофита.

Все это когда-нибудь смогу и я!

После долгого молчания Тараза заговорила:

— Так как ты думаешь, дитя, чего ты хочешь от нас?

— Того же, чего, как мне кажется, хотели в моем возрасте вы, Верховная Мать.

Одраде с трудом подавила улыбку. Независимость Шианы в этот момент почти дошла до степени недопустимой дерзости, и Тараза определенно заметила это.

— Ты думаешь, что для этого можно пожертвовать даром жизни? — спросила она.

— Это единственная цель, которая мне известна, Верховная Мать.

— Твоя самоотверженность похвальна, но я хочу предупредить тебя: будь осторожна в использовании этого дара, — сказала Тараза.

— Хорошо, Верховная Мать.

— Ты сильно восхищаешься нами и будешь восхищаться еще больше, — пообещала Тараза. — Помни это. Наши дарования стоят очень и очень недешево.

Шиана не имеет ни малейшего представления о том, чем ей придется расплачиваться за наши дары, подумала Одраде.

Община Сестер никогда не скрывала от неофитов, что они становятся должниками и должны будут дорого платить. Воздаяние несовместимо с любовью. Любовь опасна, и Шиана уже знала это. Дар жизни? По телу Одраде пробежала дрожь, и она откашлялась, чтобы унять волнение.

Я еще жива? Наверное, я умерла, когда меня отобрали у мамы Сибии. Я была жива, когда жила там, в ее доме, но умерла, когда меня взяли Сестры.

— Теперь ты можешь оставить нас, Шиана, — сказала Тараза.

Девочка круто развернулась и пошла к двери, но прежде чем она вышла, Одраде успела заметить натянутую улыбку на лице девочки. Шиана поняла, что первый экзамен сдан.

Когда дверь закрылась, Тараза заговорила:

— Ты говорила о ее естественной способности модулировать Голосом. Я, конечно, услышала. Это просто замечательно.

— Она смиряет себя и старается не применять его в разговорах с нами.

— Итак, что мы здесь имеем, Дар?

— Возможно, со временем из нее получится Верховная Мать с необычайными способностями.

— Не слишком ли необычайны эти способности?

— Нам придется подождать, чтобы это увидеть.

— Как ты думаешь, ради нас она способна на убийство?

Одраде была ошеломлена и не пыталась это скрыть.

— Сейчас?

— Да, конечно.

— Гхола?

— Тег не станет этого делать, — сказала Тараза. — Я сомневаюсь даже в Луцилле. Их доклады говорят о том, что он способен выковывать узы привязанности и некоего родства душ.

— Так же, как я?

— Даже Швандью не избежала этого обаяния.

— Но где благородная цель такого акта? — спросила Одраде. — Разве не об этом предупреждал Тиран…

— Гм, он сам убивал много раз!

— И платил за это.

— Мы тоже платим за все, что берем, Дар.

— Даже за жизнь?

— Никогда не забывай о том, что ради выживания Общины Сестер Верховная Мать может принять любое, я подчеркиваю, любое решение.

— Да будет так, — произнесла Одраде. — Итак, что ты хочешь сделать и за что заплатить?

Это был правильный ответ, но он одновременно укрепил новые силы в Одраде, ту свободу отвечать на вызовы по-своему, завоевывая новую, незнакомую вселенную. Откуда взялась такая твердость? Явилась ли она результатом жесткого кондиционирования Бене Гессерит? Было ли это наследием Атрейдесов? Она даже не пыталась дурачить себя байками о том, что отныне будет руководствоваться в своих действиях только своей моралью, а не чужой. Внутренняя стабильность, на которую она теперь опиралась, не была чисто моральной. Это была и не бравада — ее одной всегда оказывается недостаточно.

— Ты очень похожа на своего отца, — сказала Тараза. — Обычно мужество получают от матери, но в данном случае это не так. Думаю, что свое мужество ты получила от отца.

— Майлс Тег очень мужественный человек, но думаю, что ты слишком упрощаешь, — возразила Одраде.

— Возможно. Но я всегда верно судила о тебе, даже тогда, когда мы с тобой обе были послушницами.

Она все знает, подумала Одраде.

— Нам не надо этого объяснять, — сказала Одраде, подумав: Причина в том, какой я родилась, как меня воспитывали и обучали, какой я была… какими мы были обе: Дар и Тар.

— В Атрейдесах есть что-то, не поддающееся нашему анализу, — сказала Тараза.

— Это не может быть генетической случайностью?

— Иногда мне кажется, что после Тирана с нами вообще не происходит никаких случайностей, — сказала Тараза.

— Мог ли он тысячи лет назад прозреть все, что произойдет вплоть до нынешнего момента, сидя в своей Цитадели?

— Как далеко ты можешь проследить свои корни? — спросила Тараза.

— Что в действительности происходит, когда Верховная Мать приказывает Селекционным Куртизанкам: «Скрестите этих двух человек», — вопросом на вопрос ответила Одраде.

Тараза холодно улыбнулась.

Одраде внезапно ощутила себя на гребне волны, несущей ее в неизведанное. Тараза хочет моего мятежа! Она желает, чтобы я стала ее противником!

— Ты не хочешь встретиться с Ваффом? — спросила она.

— Сначала я хочу выслушать твою оценку.

— Он рассматривает нас как инструмент «Возвышения Тлейлаксу». Ты — Божий дар для его народа.

— Долго же они этого ждали, — сказала Тараза. — Так искусно притворяться столько тысячелетий!

— Они смотрят на время так же, как мы, — согласилась Одраде. — Самое трудное было убедить его в том, что мы разделяем их Великую Веру.

— Но почему они притворяются такими неуклюжими? — спросила Тараза. — Они ведь вовсе не глупы.

— Это отвлекало наше внимание от истинных целей изготовления гхола, — ответила Одраде. — Кто же поверит, что такие вещи могут делать тупицы?

— А что они создали? — поинтересовалась Тараза. — Только имидж злобности и тупости?

— Если долго притворяться тупым, то в конце концов действительно станешь глупцом, — сказала Одраде. — Усовершенствуй мимикрию лицеделов и…

— Как бы то ни было, но мы должны их наказать, — решила Тараза. — Я отчетливо это вижу. Пусть его сейчас же доставят сюда.

Одраде отдала распоряжение, пока они ждали, Тараза сказала:

— Последовательность, которой мы придерживались в обучении гхола, стала негодной еще до того, как они скрылись из Убежища на Гамму. Он шел впереди своих учителей, схватывая на лету то, о чем не должен был даже догадываться. Он делал это с потрясающей скоростью. Это тревожный знак. Интересно, каким он стал сейчас?

Глава 36

Историки пользуются мощными рычагами власти, и некоторые из них знают это. Они воссоздают прошлое, изменяя его, согласно своим собственным концепциям, меняя, таким образом, и будущее.

Лето II, Его Голос из Дар-эс-Балата

Светало. Дункан едва поспевал за своим проводником. Этот старый на вид человек оказался неутомимым, словно газель. Казалось, он не знал, что такое усталость.

Всего несколько минут назад они сняли с глаз приборы ночного видения, и Дункан был несказанно рад, что избавился от них. Все, что не попадало в поле зрения очков, казалось черным и туманным в тени густых ветвей лесных зарослей. Мир сузился. В поле зрения какими-то рывками попадали предметы — то желтые кусты, то каменная стена с пластиловыми воротами, то пара причудливо-серебристых деревьев, то мост, вырубленный из монолитного камня, позеленевшего от времени, то арка, выложенная белым известняком. Сооружения казались древними и очень дорогими, ручная работа высоко ценилась во все времена…

Дункан не имел ни малейшего понятия, где они находятся. Местность ничем не напоминала ту Гьеди Один, какую он помнил.

С рассветом стало видно, что они идут по лесной звериной тропе вверх по склону холма. Подъем стал круче. Слева в промежутках между деревьями мелькала долина. Небо было затянуто густым туманом, скрадывающим расстояние и прикрывшем путников от посторонних глаз. Тот мир, в котором они оказались, был, казалось, совершенно оторван от вселенной.

Во время короткой остановки — не для отдыха, а для того, чтобы «послушать» лес, — Дункан присмотрелся к ограниченному туманом пространству. Неба не было — сплошной туман. Простора не было, Дункан потерял чувство связи с другими мирами и планетами. Космос исчез, остался узкий маленький мирок их бегства.

Маскировка оказалась несложной: теплое белье тлейлаксианца, подушечки за щеки, чтобы придать лицу округлость. Курчавые черные волосы выпрямили с помощью какой-то горячей химической дряни и осветлили белилами. Сверху пришлось надеть прибор ночного видения. Волосы на лобке сбрили, и когда Дункан взглянул на себя в зеркало, то не узнал глянувшего на него человека.

Грязный тлейлаксианец!

Это чудесное превращение стало делом рук старухи с блестящими серо-зелеными глазами.

— Теперь ты Мастер Тлейлаксу, — сказала она. — Твое имя Возе. Проводник доведет тебя до следующего места. При встрече с чужими обращайся к нему, как к лицеделу. В остальном беспрекословно выполняй все его требования.

Ночью его вывели из пещеры, провели по длинному узкому, скрытому от посторонних пучками водорослей проходу в скалах и вытолкнули в холод темной ночи и в руки незнакомого рослого человека в толстой зимней одежде.

Позади Дункана раздался приглушенный шепот: «Вот он, Амбиторм, бери его».

Проводник заговорил с тем же гортанным выговором:

— Следуй за мной.

Амбиторм пристегнул к поясу Дункана короткий шнур, другой конец которого пристегнул к собственному поясу. После этого проводник помог Дункану поправить очки прибора ночного видения, и они двинулись в путь. Шнур натянулся.

Дункану сразу стало ясно назначение шнура: он был нужен не для того, чтобы не потерять друг друга, — нет, видимость была прекрасной. Шнур нужен был для того, чтобы без промедления свалить Дункана на землю при появлении опасности. Не придется даже отдавать команду.

За время долгого пути они не один раз пересекали замерзшие ручейки и речки равнины. Сквозь густую растительность скупо проникал свет лун Гамму. Наконец они вышли на открытое дикое место, земля была покрыта серебрящимся в свете луны снегом. Проводник вел Дункана по звериной тропе, окаймленной высоким, в два человеческих роста, кустарником. Эта дорога была даже шире, чем тот проход, с которого началось их путешествие. Свет почти не проникал к земле, покрытой мягким ковром сгнившей растительности. Дункан полной грудью вдохнул грибной дух разлагающейся растительной жизни. В окулярах прибора ночного видения эта растительность казалась бесконечной. Шнур, пристегнутый к поясу Дункана, казался воплощением призрачной связи с чуждым миром.

Амбиторм был не склонен к разговорам.

Он сказал «да», когда Дункан уточнил его имя, добавив: «Не разговаривай».

Долгое ночное путешествие действовало Дункану на нервы. Ему не нравилось вынужденное возвращение к собственным мыслям. От старой Гьеди Один не осталось ничего. Расстилавшаяся вокруг местность ничем не напоминала планету его ранней юности, когда он еще не был гхола. Удивительно, как Амбиторм мог выучить этот маршрут и запомнить его. Все эти звериные тропы так похожи друг на друга.

От монотонного бега мысли Дункана начали блуждать.

Должен ли я разрешать Сестрам Общины использовать себя? Что я им должен?

Он вспомнил о Теге, храбреце, который позволил спастись им с Луциллой.

Я сделал то же самое для Пауля и Джессики.

Это связывало его с Тегом и наполняло душу невыразимым горем. Тег был верен Общине Сестер. Он купил и мою верность им ценой своего мужественного поступка.

Черт бы побрал этих Атрейдесов!

Благодаря ночной нагрузке Дункан многое узнал о своей новой плоти. Как же молодо его новое тело! Еще один крен в воспоминания и снова Дункан вспомнил тот последний в своей настоящей жизни момент: топор сардаукара, врезающийся в его череп, — боль и сильная вспышка света перед глазами. Осознание смерти, а потом… потом ничто, вплоть до жизни с Тегом во дворце-невидимке Харконненов.

Дар другой жизни. Больше ли это, чем дар чего-то менее значимого? Атрейдесы требовали за это платы.

Непосредственно перед рассветом Амбиторм привел Дункана к ручью и повел по руслу. Холод обжег ноги Дункана, обутые в водонепроницаемые тлейлаксианские ботинки. В холодной воде отражались серебристые в лучах предрассветной луны кусты.

День застал их выходящими на крутой склон холма по широкой звериной тропе. Тропа привела их к широкому каменному уступу возле зубчатой скалы. Амбиторм провел Дункана через увядшие сухие кусты, покрытые снежными шапками. Он отцепил шнур от пояса Айдахо. Прямо перед ними открывалась расщелина в скале — это не была настоящая пещера, но здесь можно было спрятаться от холодного, пронизывающего ветра, сдувшего снег с уступа.

Амбиторм подошел к расщелине и, очистив площадку от грязи и плоских камней, освободил вход в небольшое углубление. Вытащив из углубления какую-то вещь, он принялся колдовать над ней.

Присев на корточки под навесом, Дункан, пользуясь случаем, стал рассматривать своего проводника. У Амбиторма было круглое лицо, туго обтянутое темно-коричневой, словно продубленной, кожей. Да, это вполне мог быть и лицедел. В углах глаз виднелись глубокие морщины. Отметины времени покрывали все лицо — углы рта, брови и лоб, плоский нос и подбородок.

От черного предмета в руках Амбиторма начали распространяться аппетитные запахи.

— Сейчас мы перекусим и снова пойдем, — сказал проводник.

Он говорил на старогалахском, но со странным гортанным выговором, которого Айдахо не слышал раньше. Откуда Амбиторм — из Рассеяния или он уроженец Гамму? Со времен Муад'Диба прошло много времени, и язык мог измениться. Во всяком случае, тот галахский язык, на котором говорили Луцилла и Тег, отличался от языка, которым в свое время пользовался сам Дункан.

— Амбиторм, — произнес Дункан. — Это имя Гамму?

— Можешь называть меня Тормса, — отозвался проводник.

— Это кличка?

— Так ты будешь меня называть.

— Но почему люди в пещере называли тебя Амбиторм?

— Потому что я так им представился.

— Но почему ты…

— Ты жил при Харконненах и так и не научился маскироваться?

Дункан замолчал. Что это? Еще одна маска? Амби… Тормса не менял свою внешность. Тормса. Это имя тлейлаксианца?

Проводник предложил Дункану дымящуюся чашку.

— Это питье восстановит твои силы, Возе. Пей быстро. Это сохранит твое тепло.

Дункан принял чашу обеими руками. Возе. Возе и Тормса — Мастер Тлейлаксу и его товарищ-лицедел.

Дункан отсалютовал попутчику чашей по древнему боевому обычаю Атрейдесов, потом поднес ее к губам. Горячо! Однако напиток действительно быстро согрел его. Резкий овощной запах и едва заметный сладковатый аромат. Он подул на горячую жидкость и выпил, подражая Тормса.

Странно, но мне даже в голову не пришло, что питье может быть отравлено или в него подмешано какое-то сильное средство, подумал Дункан. Однако в этих людях было что-то от башара. Они вели себя очень естественно, как товарищи по оружию.

— Почему ты так легко рискуешь жизнью? — спросил Дункан.

— Ты спрашиваешь, зная башара?

Дункан замолчал. Ему стало неловко.

Тормса подался вперед и снова наполнил чашу Дункана. Вскоре все следы их завтрака были надежно спрятаны под грязью и камнями.

Наличие запаса пищи в тайнике говорило о тщательно разработанном плане, подумал Дункан. Он повернулся и присел на корточки на холодную землю. Голые ветви рассекали вид на странные мозаичные куски. Туман начал рассеиваться, обнажая смутные очертания города, расположенного в дальнем конце долины.

Тормса присел рядом с Дунканом.

— Это очень старый город, — сказал проводник. — Родовое гнездо Харконненов. Смотри, — с этими словами он протянул Дункану маленькую подзорную трубу. — Сегодня ночью мы придем туда.

Айдахо приложил окуляр к левому глазу и начал настраивать фокус. Система была незнакомой — она отличалась от старинных и тех, обращаться с которыми его учили в Убежище. Он оторвал прибор от глаза и принялся изучать трубу.

— Иксианская? — спросил он.

— Нет, мы сами их делаем. — Тормса протянул руку и показал Дункану две крохотные кнопки на черной трубке. — Быстро, медленно. Левая приближает, правая удаляет.

Дункан снова поднес прибор к глазам.

Прикосновение к кнопке — и город словно впрыгнул в фокус. По улицам передвигаются маленькие точки. Это люди. Он усилил разрешение. Люди превратились в маленьких куколок. Этот масштаб позволил Айдахо оценить размеры самого города. Он был просто чудовищно огромен… и располагался гораздо дальше, чем казалось невооруженным глазом. В центре располагалось прямоугольное здание, крыша которого терялась в облаках. Это была фантастическая, гигантская картина.

Теперь Дункан узнал это место. Пригороды изменились, но центр остался нетронутым, а здание прочно зафиксировалось в памяти Айдахо.

Сколько наших людей навсегда исчезло в этой проклятой адской дыре и не вернулось оттуда, подумал он.

— Девятьсот пятьдесят историй, — произнес Тормса, увидев, куда смотрит Дункан. — Сорок пять километров в длину, тридцать километров в ширину. Пластил и армированное стекло.

— Знаю, — сказал Дункан. — Это место называется Барония.

— Исаи, — поправил его Тормса.

— Да, теперь оно называется так, но я могу припомнить еще несколько названий.

Дункан сделал глубокий вдох, чтобы притушить старую ненависть. Те люди давно мертвы. Остались только здания. И память. Весь город представлял собой скопление особняков. Зеленые лужайки, окруженные высокими стенами. По некоторым из них расхаживала вооруженная стража. Это были, судя по рассказам Тега, частные парки.

Тормса презрительно сплюнул.

— Место Харконненов.

— Они строили такие дома, чтобы все остальные чувствовали себя маленькими.

— Маленькими и бессильными.

Проводник стал почти красноречивым, подумал Айдахо.

В течение предыдущей ночи Дункан, вопреки приказу придержать язык, временами пытался все же завязать разговор.

— Какие животные протоптали эти тропы?

Вопрос казался совершенно логичным, коль скоро они шли именно по звериной тропе. Чувствовался даже мускусный запах какого-то живого существа.

— Не разговаривать, — огрызнулся Тормса.

Позже Дункан поинтересовался, почему они не воспользовались каким-нибудь транспортным средством. Даже вездеход мог здесь пригодиться, ведь все звериные тропы похожи одна на другую.

Тормса даже остановился в круге лунного света, посмотрев на своего подопечного, как на умалишенного.

— Транспортное средство можно начать преследовать.

— Но разве нельзя преследовать пешеходов?

— Тогда преследователи тоже будут вынуждены передвигаться на ногах, и тогда мы бы убили их. Они понимают это.

Что за зловещее и примитивное место!

Дункан, живя под защитой прочных стен Убежища Бене Гессерит, просто не понимал, что представляла собой Гамму. Позже, во дворце-невидимке, у него вообще не было никаких контактов с внешним миром. Он имел о Гамму представления своей юности, но какими же неадекватными они оказались! Размышляя теперь на эту тему, он понимал, что некоторые намеки все же были, просто он не обращал на них внимания. Было очевидно, что на Гамму существует примитивный контроль погоды. Тег говорил, что у Гамму самая лучшая система слежения за летающими объектами.

Все для обороны и почти ничего для комфорта! В этом отношении Гамму очень напоминала Арракис.

Ракис, мысленно поправился он.

Тег. Выжил ли старик? Его взяли в плен? Во времена Харконненов это означало бы жесточайшее рабство. Бурцмали и Луцилла… Он посмотрел на Тормса.

— Мы встретим Бурцмали и Луциллу в городе?

— Да, если они пройдут.

Дункан осмотрел свою одежду. Достаточная ли это маскировка? Мастер Тлейлаксу и его спутник? Конечно, люди будут думать, что спутник лицедел. Лицеделы опасны.

Мешковатые брюки были пошиты из неизвестного Дункану материала. На ощупь он был похож на шерсть, но Дункан понимал, что это синтетика. Когда он плюнул на брюки, плевок не пристал к ткани и не запахло шерстью. Пальцами Дункан определил, что текстура ткани была однородна. Такой однородности нельзя добиться ни в одном природном материале. Длинные мягкие ботинки и шапка были изготовлены из того же материала. Одежда была свободного покроя и плотно облегала только лодыжки. Одежда не была тканой, хотя изготдвитель ухитрился создать ткань, в которой скапливался воздух. Одежда прекрасно хранила тепло. Цвет был камуфляжный, пятнистый серо-зеленый оттенок.

Тормса был одет точно так же.

— Как долго мы будем ждать здесь? — спросил Дункан.

— Тормса молча покачал головой. Проводник сидел, скрестив ноги, обняв их руками и положив голову на колени. Глаза блуждали далеко, где-то в долине.

Во время ночного перехода Дункан оценил удобство одежды. Исключая погружения в ледяную воду, ноги не чувствовали холода, и им не было слишком жарко. Брюки, рубашка и куртка были свободны и позволяли легко двигаться. Нигде не тянуло и не давило.

— Кто делает эту одежду? — спросил Айдахо.

— Мы, — ответил Тормса. — Молчи.

Никакой разницы с тем, как с ним обращались в Убежище до пробуждения памяти.

Тормса постоянно повторял: «Тебе нет нужды это знать».

Вот и сейчас Тормса с видимым удовольствием вытянул ноги и посмотрел на Дункана.

— Наши друзья в городе сообщили, что над нами находятся разведчики.

— Орнитоптеры?

— Они.

— Что мы будем делать?

— Ты будешь делать то же, что и я, и ничего больше.

— Но ты просто сидишь.

— Сейчас. Скоро мы спустимся в долину.

— Но как…

— Когда ты пересекаешь такую страну, как эта, то превращаешься в животное. Посмотри на эти следы, на места их лежбищ.

— Но разве разведчики не могут отличить…

— Если животное рыщет, то должны рыскать и мы. Когда появляются разведчики, надо продолжать делать то, что ты делал до их появления. Разведчики высоко в воздухе. Они не могут отличить человека от животного, в этом и состоит наше счастье. Для того чтобы разобраться, им надо спуститься на землю.

— Но они…

— Они доверяют своим машинам и считают, что правильно оценивают движение внизу. Они ленивы. Им нравится высоко летать. Поиск таким способом осуществляется быстрее. Они доверяют только своему разуму и думают, что с помощью машин могут отличить животное от человека.

— То есть они просто пролетят мимо, если подумают, что мы — животные.

— Если они засомневаются, то просканируют нас еще раз. При этом мы не должны ни в коем случае как-то менять рисунок нашего поведения.

Это была необычно длинная тирада для столь молчаливого человека. Тормса внимательно посмотрел на Дункана.

— Ты все понял?

— Но как я узнаю, что меня сканируют?

— Появятся неприятные ощущения в кишках. В желудке ты почувствуешь такое, словно проглотил нечто совершенно несъедобное.

Дункан понимающе кивнул.

— Иксианские сканнеры.

— Пусть это тебя не тревожит, — сказал Тормса. — Местные животные уже привыкли к машинам. Иногда они, правда, замирают, но спустя мгновение ведут себя так, словно ничего не произошло. Собственно говоря, они правы. С ними ничего не может случиться… в отличие от нас.

Тормса встал.

— Мы идем в долину. Следуй за мной на близком расстоянии. Делай только то, что я, и ничего больше.

Дункан двинулся за проводником след в след. Вскоре они оказались под покровом деревьев. Иногда, уже во время ночного перехода, Дункан начинал понимать, какое место этот город и его окрестности занимают в планах других людей. Новое терпение овладело его сознанием. Было еще и волнение, порожденное любопытством.

Что за мир получился в результате событий времен Атрейдесов? Гамму. Каким странным местом стала Гьеди Один.

Медленно, но очень отчетливо все вещи стали обретать смысл, становясь на свои места. Каждая новая вещь открывала новые перспективы видения. Паттерн начал приобретать определенные очертания. Настанет день, подумал Дункан, когда я разгляжу единый паттерн и пойму, зачем его с таким завидным постоянством воскрешают из мертвых.

Да, это похоже на открывание дверей, думал он. Ты открываешь дверь и попадаешь в помещение, в котором есть другие двери. Ты выбираешь одну из них и смотришь, что скрывается за ней. Бывают моменты, когда приходится пробовать открывать несколько или все двери, и чем больше дверей ты открываешь, тем больше становится знание того, какую дверь открыть следующей. Наконец ты открываешь дверь и узнаешь место. Тогда ты сможешь сказать: «Вот и объяснение».

— Разведчик приближается, — произнес Тормса. — Теперь мы рыщущие животные, объедающие ветви.

С этими словами он подошел к ближнему кусту и притянул к себе ветку, обрывая побеги.

Дункан последовал его примеру.

Глава 37

Я правлю глазом и когтем, как и подобает ястребу среди мелких пичужек.

Рассуждения Атрейдесов (Ссылка из Архивов БГ)

На рассвете Тег вышел из лесополосы на главную дорогу. Магистраль была широкой, с твердым покрытием, очень ровная и совершенно лишена растительности. Десять полос, как прикинул Тег, пригодных как для транспортного, так и пешеходного движения. Последнее в этот час явно преобладало.

Тег счистил пыль с одежды и избавился от всех знаков различия. Поправить прическу не удалось, хотя он и привык аккуратно причесываться, но для этого в его распоряжении сегодня были только пальцы.

Вдоль долины по всей дороге тянулись люди по направлению к Исаи. Утро было ясное, небо безоблачное. Свежий ветер дул в лицо Тегу и летел дальше к морю, которое находилось где-то позади.

За ночь Тег вполне освоился с новым состоянием своего сознания. Второе заранее было вездесущим: оно предупреждало Майлса о событиях, которые должны были произойти, предупреждало о том, куда поставить ногу при следующем шаге. За всем этим лежала сверхъестественная способность молниеносно реагировать на все за пределами возможностей обычной человеческой плоти. Разум отказывался объяснять такие вещи. Тег чувствовал, что беспечно шагает по острию ножа.

Как ни пытался Тег, он так и не смог понять, что же случилось с ним во время Т-зондирования. Было ли это похоже на то, что испытывают Преподобные Матери во время мук Пряности? Но Тег не чувствовал присутствия посторонней памяти прошлого. Кроме того, он был уверен, что Сестры не способны делать то, что теперь мог делать он. Двойное зрение, позволявшее предвидеть события в каждый момент восприятия, казалось новым видом истины.

Учителя, которые готовили его как ментата, говорили, что есть такая форма жизни-истины, которую невозможно испытать с помощью обычного рационального анализа фактов.

— Эта форма жизни — самая трудная для восприятия ментатом, — говорили учителя.

У Тега было свое суждение на этот счет, но сейчас приходилось принимать случившееся, как факт. Т-зондирование вытолкнуло его за порог обычных ощущений в новую реальность.

Например, сейчас он не понимал, что заставило его выйти на дорогу из укрытия, кроме того, что ему захотелось влиться в общий поток движения.

Большая часть людей на дороге — садовники и огородники, везшие на рынок фрукты и овощи в корзинах. Корзины были погружены на дешевые самодвижущиеся подвески. Стоило Тегу увидеть эти горы еды, как его охватило мучительное чувство голода, но он заставил себя игнорировать это дикое желание есть. Пройдя долгую службу Бене Гессерит, Майлс бывал на многих примитивных планетах, и здесь увидел знакомую до боли картину — крестьяне ведут по дороге вьючных животных, передвигаясь пешком. Это пешее движение поразило его странной смесью древности и современности — крестьянин идет пешком, а его продукция плывет следом по воздуху на обычном техническом приспособлении. Если бы не подвески, то такую сцену можно было бы наблюдать на заре человеческой цивилизации — вьючное животное остается вьючным животным. Если даже его изготовили на конвейерах иксианских заводов.

Пользуясь вторым зрением, Тег выбрал одного из фермеров, приземистого смуглого человека с мозолистыми руками.Человек этот шествовал по дороге с видом полной независимости. За ним плыли восемь корзин, груженных дынями. Запах этих фруктов наполнил слюной рот Тега, живот свело от голода. Тег зашагал рядом с крестьянином. Несколько минут они шли молча, потом Тег заговорил:

— Это самая лучшая дорога на Исаи?

— Это очень длинная дорога, — гортанным голосом ответил фермер. В его тоне прозвучала настороженность.

Тег оглянулся и посмотрел на полные корзины.

Фермер же искоса рассматривал самого Тега.

— Мы идем в рыночный центр, — пояснил крестьянин. — В Исаи нашу продукцию повезут другие.

Тег заметил, что, пока они разговаривали, фермер подвел его (почти оттеснил) к самому краю дороги. Человек резко оглянулся, потом движением подбородка указал направление вперед. К этому фермеру подошли еще трое, они окружили Тега и так расположили свои корзины, что те полностью скрыли Майлса от других пешеходов.

Тег напрягся. Что они задумали? Он не чувствовал угрозы, в действиях крестьян не было намерения проявить насилие.

Мимо проследовал тяжело груженный экипаж. Тег понял это только по запаху выхлопных газов, по колыханию корзин, стуку двигателя и по внезапному напряжению, охватившему его случайных попутчиков. Высокие корзины совершенно заслоняли от Тега дорогу и то, что на ней происходило.

— Мы давно ждем тебя, башар, чтобы прикрыть, — сказал фермер, шедший рядом. — Здесь много охотников за твоей головой, но среди нас таких нет.

Тег уставил на крестьянина изумленный взгляд.

— Мы служили с тобой в Рендитаи, — сказал фермер.

Тег взволнованно сглотнул. Рендитаи? Это был лишь маленький эпизод в цепи битв и переговоров.

— Мне очень жаль, но я не помню твоего имени, — сказал Тег.

— Радуйся, что ты не знаешь наших имен, так будет лучше.

— Но я очень благодарен вам, — возразил Тег.

— Это очень небольшое одолжение, которые мы счастливы сделать тебе, башар.

— Я должен попасть в Исаи, — сказал Тег.

— Там очень опасно.

— Сейчас везде опасно.

— Мы так и думали, что ты пойдешь в Исаи. Скоро придут люди, и ты пойдешь туда под прикрытием. Ага, вот и он. Мы тебя не видели, башар. Тебя здесь не было.

Один из фермеров взял у первого поводья подвески, а тот, проведя Тега под поводьями, втолкнул его в темный экипаж. Тег успел разглядеть только сверкающий пластил и тонированные стекла машины, которая на мгновение замедлила скорость, чтобы подобрать пассажира. Дверца захлопнулась, и Тег очутился на мягком сиденье в заднем отсеке машины. Экипаж набрал скорость и вскоре оставил позади фермеров. Окна были затемнены, и окружающий пейзаж воспринимался довольно смутно. Так же плохо было видно водителя.

Тега потянуло в сон. Он не чувствовал угрозы. Тело гудело от усталости и мучений, причиненных Т-зондом.

Однако он приказал себе бодрствовать.

Водитель подался к нему и произнес, не оборачиваясь:

— Они ищут вас уже два дня, башар. Некоторые думают, что вас уже нет на планете.

Два дня?

Оказывается, то, что они с ним сделали, как бы это ни называлось, погрузило его в долгое беспамятство. От этого голод только усилился. Он попытался понять, что за шутку с восприятием времени они внедрили в его организм, но зрительные центры просто продолжали выдавать быстрое мерцание, как это началось с зондирования. Чувство времени и все отношение к нему полностью и необратимо изменились.

Итак, некоторые думают, что его уже нет на планете.

Тег не стал спрашивать, кто охотится за ним. В нападении и в пытке участвовали тлейлаксианцы и люди из Рассеяния.

Тег оглядел кабину и салон. Это была одна из лучших моделей, которые изготавливали на заводах Икса еще до Рассеяния. Клеймо Икса было видно на стене салона. Ему ни разу не приходилось ездить на таких машинах, но он много о них слышал. Реставраторы делали чудеса, и машины выходили из их рук обновленными, дыша древним отменным качеством. Тегу говорили, что такие машины часто находят брошенными в очень странных местах — в старых зданиях, в дренажных штольнях, на складах и на фермерских полях.

Водитель снова склонился набок и заговорил:

— У вас есть адрес, куда вы бы хотели попасть в Исаи, башар?

Тег мобилизовал память о пребывании в Исаи и назвал место.

— Вы знаете это место?

— Это заведение, где люди назначают свидания и выпивают, башар, — ответил водитель. — Но там могут и неплохо накормить, если есть деньги. Вход в это заведение свободный.

Тег и сам не понимал, почему он выбрал именно это место.

— Давайте попробуем это заведение.

Он не стал говорить водителю, что в этом ресторане есть отдельные, скрытые от посторонних глаз кабинеты.

Упоминание о пище снова вызвало мучительное чувство голода. Руки Майлса задрожали и ему пришлось потратить несколько минут на то, чтобы унять эту дрожь. События прошлой ночи истощили его, признался себе Тег. Он обвел глазами салон, надеясь, что в нем могут быть пища и питье. Бар был отделан очень любовно, но был совершенно пуст.

Он знал, что в некоторых кварталах такие машины не редкость, но все они говорили о богатстве владельца. Кто владеет этой машиной? Естественно, не водитель. Этот человек по всем признакам был наемным профессионалом. Но если поступил приказ доставить машину, то кто-то знал о пребывании Тега в лесу и о его бегстве.

— Эту машину могут остановить для обыска? — спросил Тег.

— Эту машину — нет, башар. Она принадлежит «Планетарному Банку Гамму».

Тег выслушал ответ молча. Этот банк был одним из его контактных пунктов. Во время инспекционных поездок он посещал практически все филиалы этого банка. Мысли о банке напомнили башару о его главной обязанности — спасти гхола.

— Мои товарищи, — заговорил Тег. — Они…

— Ими занимаются другие люди, башар. Я не имею права говорить об этом.

— Можно ли передать…

— Когда минует опасность, башар.

— Конечно, конечно.

Тег откинулся на подушки сиденья. Эти машины строились из армированного стекла и практически вечного пластила; разрушались в них другие вещи — обивка, электроника, подвески, трубы газовых турбин. Клей старел, что бы люди ни делали, чтобы предотвратить такое старение. Реставраторы делали с машинами чудеса — автомобиль выглядел так, словно только что сошел с конвейера завода: блеск металла, роскошная обивка салона, сверкающие полдинги, прихотливые формы. И запах: этот неотразимый аромат новизны, дорогой полировки, роскошных тканей и едва уловимый запах озона от работающей электроники. В этой гамме не хватало только одного аромата — аромата пищи.

— Далеко еще до Исаи? — спросил Тег.

— Еще полчаса, башар. Вы хотите прибавить скорость? Но мне не хотелось бы привлекать внимание…

— Я очень голоден.

Водитель посмотрел направо, потом налево. Вокруг не было видно фермеров. Дорога была пуста, если не считать двух машин — трактора на правой полосе и уборочного комбайна на левой.

— Надолго останавливаться опасно, — произнес водитель, — но я знаю недалеко одно место, где вам нальют чашку супа.

— Подойдет все, что угодно. Я не ел два дня, а поработать мне пришлось изрядно.

Подъехав к перекрестку, водитель свернул налево, на узкую дорогу в лесополосе. Они поехали по однополосной дороге среди деревьев. В конце этой дороги располагалось низкое здание, сложенное из темного камня с крышей из тонированного стекла. Сверкающие окна были защищены огнеметами.

— Одну минуту, сэр, — сказал водитель.

Он вышел из кабины, и Тег внимательно всмотрелся в его лицо — узкое, с длинным носом и маленьким ртом. На щеках видны следы пластических операций. Глаза были прикрыты серебристыми контактными линзами. Мужчина направился в дом. Вернувшись, он открыл дверь салона.

— Прошу вас, поторопитесь, сэр. Для вас уже греется суп. Я сказал, что вы банкир. За суп уплачено.

Под ногами хрустели подмерзшие лужицы. Проходя в дверь заведения, Тег был вынужден наклониться. Войдя, он оказался в коридоре, отделанном деревянными панелями. В конце коридора виднелось ярко освещенное помещение. Запах пищи притягивал, как магнит. У окна, выходившего на маленький крытый сад, стоял накрытый стол. Кусты с яркими цветами скрывали каменную стену сада. Желтый свет имитировал жаркое летнее солнце. Испытывая чувство благодарности, Тег уселся за стол. Белая льняная скатерть с аккуратно подшитыми краями создавала впечатление роскоши.

Слева скрипнула дверь, и на пороге появилась приземистая фигура. Человек нес в руках дымящуюся чашу. Немного поколебавшись, человек подошел к столу и поставил чашу перед Тегом. Встревоженный нерешительностью официанта, Тег не стал набрасываться на еду и принялся внимательно разглядывать человека.

— Это очень хороший суп, сэр. Я сам его приготовил.

Голос искусственный, заметил Тег. На сторонах челюсти были видны шрамы. Вообще человек производил впечатление жертвы древних операций тотального протезирования. Шеи практически не было, голова переходила непосредственно в массивные плечи, руки с какими-то странными сочленениями в плечевых и локтевых суставах, ноги, которые сгибались только в тазобедренных суставах. Сейчас человек стоял неподвижно, но вошел он неестественной раскачивающейся походкой, столь характерной для людей, передвигающихся на искусственных конечностях. Невозможно было не заметить страдальческого выражения его глаз.

— Я понимаю, что неважно выгляжу, сэр, — прохрипел человек. — Но я был полностью разрушен во время взрыва в Аладжори.

Тег не имел ни малейшего понятия, что за взрыв был в неведомом Аладжори, но человек явно был уверен, что гость знает это. «Разрушен» — какое интересное обвинение в адрес Судьбы.

— Мне кажется, я вас не знаю, — сказал Тег.

— Здесь никто никого не знает, — произнес человек. — Ешьте свой суп, сэр.

Официант показал на аппарат, улавливающий ядовитые запахи.

— Еда тут не отравлена, можете есть спокойно.

Тег взглянул на густую коричневую жидкость в чаше. В супе плавали куски настоящего мяса. Тег схватил ложку, но не смог поднести ее ко рту, суп выливался, настолько судорожно Майлс держал ложку.

Сильная рука взяла Тега за запястье и помогла поднести полную ложку ко рту. Искусственный голос проскрипел в ухо:

— Я не знаю, что они сделали с вами, башар, но здесь никто не причинит вам вреда. Для этого ему придется перешагнуть через мой труп.

— Вы меня знаете?

— Здесь многие готовы умереть за вас, башар. Мой сын остался в живых только благодаря вам.

Тег позволил официанту помочь себе. Иначе он никогда не проглотил бы эту проклятую первую ложку супа. Жидкость была густой, горячей и вкусной. Рука стала слушаться, и Тег кивнул человеку, давая знать, что тот может отпустить его запястье.

— Хотите еще, сэр?

Тег не заметил, как опустошил чашу. Было большое искушение сказать «да», но водитель наверняка уже нервничает.

— Спасибо, но мне надо спешить.

— Вас здесь не было, — сказал на прощание официант.

Когда машина уже мчалась по дороге, Тег откинулся на сиденье и принялся размышлять. Некоторые вещи, сказанные разрушенным человеком, вызвали странные ассоциации. Например, они с фермером употребили совершенно одинаковый оборот — «вас здесь не было». Это говорило об общей ответственности и об изменениях, происшедших на Гамму с тех пор, когда Тег был здесь в последний раз.

В это время машина въехала в пригороды Исаи, и Тег подумал, что надо замаскироваться. Во всяком случае, разрушенный узнал его сразу.

— Где теперь разыскивают меня Досточтимые Матроны? — спросил Тег.

— Всюду, башар. Мы не можем гарантировать вашу безопасность, но кое-какие меры приняли. Я все расскажу, когда доставлю вас на место.

— Они объясняют, зачем я им нужен?

— Они никогда ничего не объясняют, башар.

— Давно ли они на Гамму?

— Слишком давно, сэр. Они прибыли, когда я был ребенком, а ведь при Рендитаи я был унтер-офицером.

Значит, они здесь уже почти сто лет. За это время можно собрать достаточно сил… если верить страхам Таразы.

Тег верил.

Не верьте никому, на кого могут влиять эти шлюхи.

Однако сейчас Тег не чувствовал никакой непосредственной угрозы. Надо было только соблюдать секретность и конспирацию, которыми его окружили. Он не стал настаивать на подробностях.

Тем временем они уже въехали в Исаи. Сквозь промежутки в стенах частных особняков Тег видел массивное здание Баронии Харконненов. Машина свернула на улицу, застроенную дешевыми заведениями с блеклыми вывесками. Интуиция подсказала Тегу, что в этих магазинах и мастерских можно найти вещи потрясающего качества.

Не то чтобы Исаи был разрушен или опустошен, подумал Тег. Рост благосостояния выродился в создание чего-то настолько отвратительного, что для описания происшедшего у Тега не было слов. Кто-то очень позаботился о том, чтобы сделать это место отталкивающим. В этом был ключ к пониманию того, что происходило в городе.

Время здесь не остановилось, оно потекло вспять. Исаи на был современным городом с яркими машинами на улицах и стандартно-красивыми домами. Нет, все здесь носило налет древности — стоявшие по отдельности разностильные особняки, отражавшие индивидуальные вкусы владельцев. Некоторые дома были построены с приспособлениями, в которых уже давно не было необходимости. Казалось, еще немного и в городе должен наступить полный хаос. Силой, которая удерживала Исаи на грани распада, подумалось Тегу, были магистрали, которые соединяли в единое целое это нагромождение частностей. Хаоса удавалось избегать, но было видно, что застройка улиц не следует никакому плану. Улицы перекрещивались под произвольными углами, площади были редкостью. С высоты птичьего полета Исаи производил впечатление дикого узора, с черным прямоугольником Баронии в центре. Это было единственное упорядоченное место, говорившее о древнем плане города. Все остальное можно было смело назвать архитектурным мятежом.

Тег внезапно понял, что этот город был напластованием лжи. Один слой ее прикрывал другой и так до бесконечности. Лжи было так много, что было бы совершенно безнадежно пытаться разгрести эту ложь, чтобы докопаться до первоначальной истины. Вся планета была поражена лживостью сверху донизу. С чего началось это безумие? С Харконненов?

— Мы прибыли, сэр.

Водитель припарковал машину к тротуару возле дома без окон. Фасад был украшен черным пластилом, на уровне земли находился один вход. Тег узнал это место. Он сам дал водителю этот адрес. Неясные образы замелькали перед вторым видением Тега, но он не почувствовал непосредственной угрозы. Водитель открыл дверь и отступил в сторону.

— В этот час здесь не слишком оживленно, сэр. Прошу вас поспешить.

Тег, не оглядываясь, стремительно вошел в дверь и оказался в ярко освещенном вестибюле с горящими глазками телекамер. Он скользнул в лифт и набрал код, который хорошо помнил. Лифт должен был доставить его на пятьдесят седьмой этаж, в помещение с окнами. Он помнил эту уютную столовую, выполненную в красных тонах, обставленную темной солидной мебелью, и женщину с жестким взглядом. Наверняка она была воспитанницей Бене Гессерит, хотя и не принадлежала к сословию Преподобных Матерей.

Лифт выпустил его в той самой комнате, но там его никто не ждал. Тег оглядел старинную коричневую мебель, четыре окна в дальней стене были прикрыты тяжелыми темно-бордовыми занавесями.

Тег понимал, что за ним наблюдают. Он принялся терпеливо ждать. Двойное видение позволяло ему предвидеть возможные неприятности. Не было никаких признаков готовившегося нападения. Он встал возле входа в лифт и тоже стал наблюдать.

У Тега была целая теория взаимоотношений помещения и окон. Количество последних, их расположение, высота подоконника, отношение размеров окон к площади помещения, высота расположения комнаты в здании, занавеси или жалюзи на окнах — все это давало пищу интеллекту ментата для суждения о соответствии окон функциональному назначению помещения. Сами помещения могут отличаться большой сложностью убранства. Все, что здесь находилось, можно было в случае необходимости выбросить из окон, хотя в остальном помещение выглядело вполне надежным.

Отсутствие окон в помещении, находящемся над землей, тоже говорило о многом. Если это помещение было жилым, то отсутствие окон вовсе не обязательно говорило о необходимости сохранения какой-то тайны. Например, без ошибки можно было сказать, что отсутствие окон в школьном классе говорит о стремлении изолировать класс от внешнего мира и о нелюбви к детям.

Однако эта комната говорила о другом: необходимость соблюдать определенную секретность и возможность время от времени наблюдать за внешним миром. Защитная секретность в случае необходимости. Его мнение подтвердилось, когда Тег пересек комнату и отодвинул одну из занавесей. Тройное армированное стекло. Так! Наблюдение за внешним миром могло спровоцировать внешний мир на атаку. Таково было мнение тех, кто заказывал отделку этого помещения.

Тег еще раз отодвинул занавеску. В углу что-то сверкнуло всеми цветами радуги. Призматические отражатели позволяли видеть стену дома от земли до крыши.

Отлично!

Во время предыдущего посещения он не успел ознакомиться с этими приспособлениями, но сейчас время вполне позволяло. Очень интересное помещение. Тег закрыл занавеску и обернулся. В комнату вошел высокий мужчина. В этом человеке таилась скрытая угроза. Он был потенциально опасен. Это был, без сомнения, военный — выправка и видимая наблюдательность в отношении деталей — признак хорошо обученного офицера. Было в его поведении еще что-то, что заставило Тега насторожиться. Это был предатель! Такого можно купить, если не постоять за ценой.

— Они довольно паршиво обошлись с вами, — приветствовал мужчина Тега. Он говорил глубоким баритоном, в котором проскальзывала сила. Такого акцента Тег еще никогда не слышал. Это человек из Рассеяния! Чин — не ниже башара.

Однако признаков немедленного нападения Тег не чувствовал.

Тег молчал, и мужчина снова заговорил:

— О, прошу прощения: Муззафар. Джафа Муззафар, региональный командующий силами Дура.

Тег никогда в жизни не слышал о таких силах. У него появилось множество вопросов, но он молчал, чтобы не показать свою слабость.

Где люди, которые встречали его здесь в прошлый раз? Почему я выбрал именно это место? Ведь решение было принято мною с такой внутренней уверенностью.

— Прошу вас, чувствуйте себя как дома, — сказал Муззафар, указывая рукой на удобный диван, перед которым стоял низенький столик. — Уверяю вас: в том, что случилось с вами, нет моей вины. Я попытался положить этому конец, но вы уже… покинули место действия.

Теперь в голосе Муззафара появились новые интонации: это была осторожность, граничащая со страхом. Итак, этот человек либо слышал о хижине, либо сам участвовал в том, что в ней происходило.

— Вы очень умны, — продолжал Муззафар. — Приберегли свою ударную силу до того момента, когда захватившие вас люди сосредоточили свои усилия на том, чтобы извлечь из вас информацию. Интересно, они чему-нибудь научились?

Тег молча покачал головой. Он чувствовал, что вот-вот взорвется и нападет на собеседника, но… реальной опасности применения силы пока не было. Чего хотят эти Заблудшие? Муззафар и его люди сделали совершенно ложные выводы из того, что случилось во время проведения Т-пробы. Это было очевидно.

— Пожалуйста, сядьте, — произнес Муззафар.

Тег присел на диван.

Муззафар сел в кресло по другую сторону стола. В позе Муззафара чувствовалась готовность. Он явно ожидал атаки со стороны Тега.

Башар с интересом рассматривал собеседника. Муззафар не назвал своего чина, только должность — командующий. Высокий парень с широким лицом и большим носом. Серо-зеленые глаза смотрели куда-то на плечо Тега, кто бы из них ни говорил. Когда-то Тег знал шпиона, который точно так же смотрел на собеседника.

— Ну, ну, — произнес Муззафар. — Я много слышал и читал о вас, прежде чем прийти сюда.

Тег продолжал внимательно его рассматривать. Волосы коротко острижены, над левой бровью багровый шрам длиной несколько Миллиметров. Одет в зеленую куртку и такие же брюки — это, конечно, не форма, но одежда хорошо пригнана и выглажена — сказывается привычка к порядку. Об этом же говорили и ботинки. Они были вычищены до такого блеска, что Тег мог бы увидеть в них свое отражение, если бы наклонился пониже.

— Никогда не думал, что встречусь с вами лично, — продолжал между тем Муззафар. — Это большая честь для меня.

— Я очень мало о вас знаю — только то, что вы командуете силами Рассеяния, — сказал Тег.

— М-м-м-м, да это немного, — произнес Муззафар.

Тег снова почувствовал сильный голод. Он скосил глаза на кнопку возле шахты лифта, нажав которую, как он помнил, можно было вызвать официанта. В этой комнате все было сделано с применением автоматики — оправдание необходимости держать наготове множество людей.

Муззафар неправильно истолковал этот взгляд.

— Прошу вас, не думайте о том, чтобы уйти. Сейчас придет мой личный врач и осмотрит вас. Он явится с минуты на минуту. Было бы хорошо, если бы вы дождались его.

— Вообще-то я хотел заказать что-нибудь поесть, — признался Тег.

— Все же я советую сначала дождаться доктора. Станнеры характерны своими нехорошими последствиями.

— Так вы все знаете.

— Мне все известно об этом пренеприятнейшем фиаско. Вы и Бурцмали — это сила, с которой надо считаться.

Тег не успел ответить, как дверь лифта открылась и оттуда вышел высокий мужчина в красном комбинезоне. Человек был настолько худ, что одежда буквально болталась на нем. На лбу было клеймо доктора Сукк — тавро в виде бриллианта. Правда, знак был не привычного черного, а оранжевого цвета. Глаза доктора были скрыты за оранжевыми контактными линзами.

Токсикоман? — подумал Тег. Правда, от мужчины не пахло никакими известными Майлсу наркотиками и даже меланжей. От врача исходил слабый, но явственный фруктовый запах.

— Вот и ты, Солиц! — воскликнул Муззафар, указывая на Тега. — Обследуй его хорошенько. Его здорово тряхнуло станнером позавчера.

Солиц достал из чемоданчика знаменитый сканер Сукк. Работая, сканер издавал тихое жужжание.

— Так вы доктор Сукк, — произнес Тег, разглядывая оранжевое клеймо.

— Да, башар, и в своем ремесле я являюсь самым видным знатоком древнего искусства.

— Никогда не видел знака такого цвета, — сказал Тег.

Доктор поднес сканер к голове башара.

— Цвет не играет никакой роли, башар. Главное — это то, что скрывается под ним.

Он опустил сканер и провел им по плечам Тега, потом провел им вдоль тела.

Тег терпеливо ждал, когда закончится противное жужжание.

Доктор встал и обратился к Муззафару:

— Он совершенно здоров, фельдмаршал. Замечательная физическая форма, учитывая возраст. Правда, его следует хорошо накормить.

— Хорошо, хорошо, Солиц. Позаботься об этом. Башар — наш гость.

— Я закажу необходимую для него пищу, — сказал Со лиц. — Ешьте ее медленно, башар.

Доктор поклонился, отчего захлопала его одежда на тощем, как швабра, теле. Кабина лифта поглотила его.

— Фельдмаршал? — спросил Тег.

— На Дуре возродили древние звания, — пояснил Муззафар.

— На Дуре? — переспросил Майлс.

— Какой же я глупец! — воскликнул Муззафар. Он достал из кармана тоненькую папку. Тег вспомнил, что во время службы сам носил такую в кармане кителя. В ней лежали семейные голограммы. Муззафар поставил папку ребром на стол и нажал кнопку.

Возникло цветное изображение зеленых кустов на фоне панорамы джунглей.

— Это мой дом, — сказал Муззафар. — В центре — фреймбуш. Это мои первые подчиненные. Люди смеялись надо мной за такой выбор и постоянно дразнили меня.

Тег всмотрелся в голограмму, уловив печальные нотки в голосе Муззафара. Кусты представляли собой веретенообразные побеги, на концах которых, густо переплетаясь, располагались яркие синие луковицы.

Фреймбуш?

— Это очень тонкая материя, я понимаю, — сказал Муззафар, опустив руку. — Он совсем не безопасен. Первые месяцы мне самому приходилось защищаться от него. Но я очень привязался к этим кустам. И вы знаете, они ответили мне взаимностью. Для меня это самый родной дом — Вечная скала Дура!

Муззафар заметил озадаченный взгляд Тега.

— Проклятье! У вас же нет фреймбуша. Вы должны простить мне мое поразительное невежество. Мы можем многому поучиться друг у друга.

— Вы назвали это домом, — напомнил Муззафару Тег.

— О да. При правильном обращении они могут научиться повиновению. Фреймбуш тогда вырастает и сам становится прекрасным зданием. На это требуется четыре или пять стандартов.

Стандартов, подумал Тег. Значит, Заблудшие тоже пользуются в своем календаре стандартными годами.

Прошелестела кабина лифта и оттуда вышла молодая женщина в синем платье официантки. Она внесла в комнату подвеску с горячим мармитом и принялась расставлять тарелки перед Тегом. Одежда была такой же, какую Тег видел в прошлый раз, но приятное круглое лицо женщины было ему незнакомо. Голова была выбрита, и на скальпе четко выделялись вены. Глаза были водянисто-голубого цвета, а во всей осанке и поведении было что-то коровье. Женщина открыла супницу, и комната наполнилась пряными ароматами.

Тег насторожился, но реальной угрозы не почувствовал. Он видел, как есть эту пищу без видимого вредя для себя. Официантка расставила ряды тарелок и положила на стол приборы.

— У меня нет снупера, — сказал Муззафар, — но я сам попробую всю пищу, чтобы у вас не было ни малейших подозрений.

— В этом нет необходимости, — отказался Тег. Он понимал, что это вызовет массу вопросов, но чувствовал, что надо вести себя так, чтобы они заподозрили в нем Вещающего Истину. Тег отдал должное еде. Не рассуждая больше, он наклонился вперед и принялся есть. Будучи знакомым с реакциями ментата на еду, он был немало удивлен своим теперешним отношением к ней. Ментат отмечал, что он поглощает калории с неимоверной быстротой, что чувство голода, подгоняющее его, необычайно сильно. Есть — значило выжить. Суп, который он ел, у разрушенного не вызвал таких реакций.

Доктор Сукк подобрал мне правильное питание, думал Тег. Пища была подобрана на основании показаний сканнера.

Молодая официантка продолжала ставить на стол все новые и новые блюда.

В середине трапезы Тег был вынужден встать из-за стола и облегчиться в туалете, понимая, что там тоже есть камера, с помощью которой за ним продолжают следить. Стало ясно, что его кишечник работает в соответствии с новыми энергетическими потребностями организма. Вернувшись к столу, он чувствовал себя так, словно ничего не ел.

Официантка сначала удивилась, а потом встревожилась, видя такое поведение Тега. Однако продолжала по его требованию ставить на стол все новые и новые тарелки.

Муззафар следил за гостем с возрастающим интересом, но не говорил ни слова.

Тег чувствовал, что по своему качеству пища идеально подходит для замещения потерь энергии, единственное, чего не учел доктор Сукк, так это количества. Девушка покорно продолжала менять тарелки, всем своим видом демонстрируя ужас и потрясение.

Муззафар наконец нарушил молчание:

— Должен сказать, что никогда не видел человека, способного съесть так много за один присест. Не вижу, ни как вы это делаете, ни зачем.

Тег, наконец насытившись, откинулся на спинку дивана, зная, что возбудил массу вопросов, на которые не мог ответить правду.

— Это ментатские штучки, — солгал он. — У меня были слишком большие нагрузки в последние дни.

— Удивительно, — сказал Муззафар, поднимаясь.

Тег тоже встал, но Муззафар жестом предложил ему остаться.

— В этом нет надобности. Для вас приготовлены апартаменты в соседнем помещении. Безопаснее оставить вас здесь.

Официантка собрала пустую посуду и вышла.

Тег принялся внимательно рассматривать фельдмаршала. Что-то явно изменилось в его поведении за то время, пока Тег ел. Сейчас у Муззафара был холодный оценивающий взгляд.

— У вас есть имплантированный коммуникатор, — сказал Тег. — И сейчас вы получили новый приказ.

— Я бы не советовал вашим друзьям даже пробовать атаковать этот дом, — произнес в ответ Муззафар.

— Вы думаете, что в этом состоит мой план?

— А в чем он состоит, башар?

В ответ Тег только улыбнулся.

— Очень хорошо, — в глазах Муззафара исчезало всякое выражение, когда он начинал слушать, что ему говорят по коммуникатору. Когда он снова осмысленно взглянул на Тега, в его взгляде появилось хищное выражение. Майлса неприятно поразил этот взгляд — он понял, что сейчас в эту комнату войдет еще кто-то. Фельдмаршал считал, что этот визит очень опасен для его гостя, но Тег не видел кого-либо, кто мог противостоять его новым способностям.

— Вы полагаете, что я пленник, — сказал Тег.

— Клянусь вечными скалами, башар, вы совсем не тот, кого я ожидал увидеть!

— А чего ожидает от меня Досточтимая Матрона, которая сейчас явится сюда?

— Башар, я предупреждаю вас: не разговаривайте с ней таким тоном. Вы просто не имеете ни малейшего представления о том, что может с вами случиться.

— Случится встреча с Досточтимой Матроной, — простодушно сказал Тег.

— Я желаю вам всего самого хорошего!

Муззафар четко повернулся кругом и исчез в лифте.

Тег посмотрел ему вслед. Второе видение просканировало шахту лифта. Досточтимая Матрона уже близко, но войдет немного погодя. Сначала она поговорит с Муззафаром. Но фельдмаршал не сможет сообщить этой опасной даме ничего важного о своем госте.

Глава 38

Память никогда не восстанавливает реальность. Память реконструирует. Реконструкция же изменяет оригинал, становясь внешней формой, содержание которой неизбежно страдает изъянами.

Руководство ментата

Луцилла и Бурцмали вошли в Исаи с юга и попали в бедный квартал со скупо освещенными улицами. До полуночи оставался всего час, но по городу слонялись толпы народа. Некоторые спокойно гуляли, некоторые оживленно болтали, подогретые какими-то наркотиками, некоторые оцепенело наблюдали за происходящим. Они стояли в темных углах и, как зачарованные, смотрели вслед Луцилле.

Бурцмали заставил ее идти быстрее, поскольку нашлось бы немало любителей стать ее клиентом и остаться с ней наедине. Луцилла исподволь и с большим интересом присматривалась к окружающим.

Что они здесь делают? Эти мужчины, застывшие в ожидании у дверей подъездов. Чего они ждут? Рабочие в фартуках, выползающие неизвестно из какой тьмы при приближении Луциллы и Бурцмали. Стоял густой запах дешевой одежды и немытых, потных тел. Рабочие приблизительно поровну делились на мужчин и женщин. Все высокие, кряжистые, с толстыми руками. Луцилла не могла даже вообразить, чем они занимаются, но они представляли собой однородный типаж, и Преподобная Мать осознала, сколь мало знает она Гамму.

Рабочие то и дело харкали и плевали на панель. Избавляются от грязи? Бурцмали приложился к уху Луциллы.

— Эти рабочие — борданос.

Она украдкой посмотрела на лица рабочих. Борданос? Ах да. Эти люди делают компрессоры для сточных труб. Это была специальная порода, вбирающая в себя отвратительные запахи. Их плечи и руки специально были увеличены путем искусственного генетического отбора. Бурцмали вывел ее на другую улицу, где не было борданос.

Из темного подъезда выпорхнули пятеро ребятишек и последовали за Луциллой и Бурцмали. Луцилла заметила, что дети сжимают в ручках какие-то маленькие предметы. Они шли за взрослыми с каким-то маниакальным упорством. Бурцмали внезапно остановился и обернулся. Дети тоже остановились, глядя на него. Луцилле стало ясно, что дети приготовились к нападению.

Бурцмали хлопнул в ладоши и поклонился детям.

— Гульдур! — крикнул он.

Когда Бурцмали снова повел Луциллу вдоль по улице, дети не возобновили преследование.

— Они собирались забросать нас камнями, — сказал он.

— Почему?

— Это дети членов секты, поклоняющейся Гульдуру, — так здесь называют Тирана.

Луцилла оглянулась, но детей уже не было видно. Они направились искать себе новую жертву.

Они обогнули еще один угол. Здесь в основном правили бал мелкие торговцы, продающие с тележек всякую мелочь — еду, питье, одежду, инструменты и ножи. Торговцы оглушительно и вразнобой кричали, стараясь привлечь покупателей. Их голоса были приподнятыми — как это всегда бывает в конце рабочего дня — мечты окрашиваются в радужные оттенки, кажется, что они вот-вот сбудутся, хотя в действительности все знают, что жизнь никогда не изменится для них к лучшему. Луцилле показалось, что обитатели этой улицы бегут за текучей мечтой, за потоками сновидения. Они хотят даже не воплощения мечты, нет, они хотят воплощения мифа, гнаться за которым их приучили точно так же, как приучают гнаться за движущейся приманкой собак, которые развлекают публику на стадионах, бегая по кругу за механическим зайцем.

Прямо впереди них рослый плотный человек в длинном пальто громко ругался с продавцом фруктов — в плетеной корзине лежали аппетитно пахнущие плоды.

Торговец жалобно вопил:

— Ты вынимаешь эти фрукты изо рта моих детей!

Великан отвечал высоким свистящим голосом, который показался Луцилле знакомым. При одном воспоминании о нем, по ее спине пробежал холодок.

— У меня тоже есть дети!

Луцилла с трудом сумела сохранить спокойствие.

Когда они покинули торговую улицу, Луцилла прошептала, обращаясь к Бурцмали:

— Тот человек в толстом пальто — Мастер Тлейлаксу!

— Не может быть, — возразил Бурцмали. — Слишком уж он высок.

— Их там двое — один на плечах другого.

— Ты уверена?

— Я уверена.

— Я уже видел тут таких, но мне и в голову не пришло, кто они такие.

— Здесь, на этих улицах полно соглядатаев, — сказала она.

Луцилла поняла, однако, что ничего не знает о повседневной жизни зловонных обитателей этого зловонного города. Она больше не доверяла тем объяснениям, которыми оправдывали доставку сюда гхола. Почему из всех планет, на которых можно было бы воспитать драгоценного гхола, Сестры выбрали именно Гамму? Да и был ли гхола действительно драгоценным? Может быть, он просто служил приманкой?

Сзади них какой-то человек играл на устройстве, переливавшемся всеми цветами радуги.

— Живые картины! — кричал этот человек. — Живые картины!

Луцилла замедлила шаг и посмотрела на прохожего, который вошел в аллею, приблизился к владельцу аттракциона и дал ему монетку, сунув после этого лицо в ярко освещенный таз. Владелец аттракциона тоже уставился на Луциллу. Это был мужчина с узким темным лицом, похожий на уроженца древнего Каладана. Ростом он был чуть выше Мастера Тлейлаксу. Монету зрителя он принял с каким-то вызовом.

Клиент вынул голову из таза и пошел дальше, шатаясь из стороны в сторону. Глаза его горели нездоровым огнем.

Луцилла поняла, что это за устройство. Аттракцион назывался гипнобонг и был запрещен на других, более цивилизованных, планетах.

Бурцмали, потеряв терпение, буквально силой потащил Луциллу прочь от владельца гипнобонга.

Они свернули на широкую боковую улицу. Напротив, в углу большого дома черной пастью зиял подъезд. Кругом полно пешеходов. Машин вообще не было видно. На ступенях подъезда сидел человек, упершись подбородком в поднятые колени. Длинными руками, сцепив пальцы, он обнимал колени. На голове человека была шляпа с широкими полями, заслонявшая от него свет, но из-под этих полей сверкнули такие глаза, что Луцилла поняла, что в ее, полученном в Бене Гессерит, образовании, есть пробел. С такими экземплярами им не приходилось сталкиваться в жизни. О них только размышляли, считая несуществующими.

Бурцмали выждал, когда они удалились на достаточное расстояние от этого человека, и удовлетворил любопытство Луциллы:

— Это футар, — прошептал он. — Так они сами себя называют. Такие образчики появились на Гамму совсем недавно.

— Эксперимент тлейлаксианцев, — догадалась Луцилла и подумала: Ошибка, занесенная к нам из Рассеяния.

— Что они здесь делают? — спросила она.

— Торговая колония. Так, во всяком случае, объясняют род их деятельности аборигены.

— Не верь этому. Это хищные животные, скрещенные с человеком.

— Ага, вот мы и пришли, — сказал Бурцмали.

Он провел Луциллу в узкую дверь скудно освещенной забегаловки. Это было частью их маскарада. Луцилла поняла: Делай то же, что делают в этом квартале другие. Но есть то, что подавали здесь, она все же не отважилась.

Заведение было забито до отказа, но как только они вошли, столики мгновенно опустели.

— Нам очень рекомендовали посетить эту забегаловку, — сказал Бурцмали, когда они сели за столик и стали ждать, когда автомат выбросит им меню.

Луцилла смотрела на уходящих посетителей. Ночные смены с близлежащих заводов и учреждений, решила она. Они очень спешили, видимо, опасаясь жестокого наказания за возможное опоздание.

В какой же изоляции мы жили в Убежище, подумала Луцилла. Ей совершенно не понравилось то, что она узнала о подлинной Гамму. В какое ужасное заведение они попали! Стулья у их столика были исцарапаны и изрезаны. Поверхность стола так усердно терли абразивами, что пыль теперь невозможно было убрать даже пылесосом, носик которого торчал тут же слева. Не было даже самых дешевых ультразвуковых очистителей. В трещинах скапливались остатки пищи и прочая грязь. Луцилла содрогнулась. Она никак не могла отделаться от мысли, что сделала ошибку, разлучившись с гхола.

Вот появилась проекция меню, и Бурцмали начал его просматривать.

— Я сделаю заказ, — сказал он.

Бурцмали не хотел, чтобы Луцилла сделала ошибку, заказав пищу, которую запрещено есть женщинам, исповедующим Горму.

Он хотел заставить ее почувствовать свою зависимость. Ее, Преподобную Мать! Она была обучена сама отдавать приказы, быть хозяйкой своей судьбы. Как же это утомительно. Она показала на окно, за грязными стеклами которого были видны прохожие, спешащие по узкой улице.

— Я теряю клиентов, пока мы с тобой тут любезничаем, Скар.

Вот это настоящий характер!

Бурцмали едва сумел подавить вздох. Наконец, подумал он, она снова ведет себя как настоящая Преподобная Мать. Он никак не мог понять, почему она так отстранение ведет себя на улице и в общественных местах.

Из щели, расположенной над столом, появились две порции молочного напитка. Бурцмали выпил свою порцию одним глотком. Луцилла попробовала питье на язык. Все ясно. Искусственный кофеин и ароматизированный ореховый сок.

Бурцмали сделал знак подбородком — пей быстрее! Она подчинилась, едва подавив гримасу отвращения. Бурцмали смотрел куда-то поверх правого плеча Луциллы, но она не отважилась обернуться. Это будет вне образа.

— Пошли.

Он положил на стол монету, и они поспешили на улицу. Бурцмали во весь рот улыбался улыбкой довольного жизнью клиента, но в глазах его была настороженность.

Темп движения на улицах резко изменился. Людей стало заметно меньше. Темные закрытые двери подъездов были готовы в любую минуту ощериться опасностью. Луцилла несколько раз напоминала себе, что она — представительница высшей касты, которая защищена от насилия этого сброда. Несколько человек действительно уступили ей дорогу, с ужасом глядя на драконов, которыми была расшита ее накидка.

Бурцмали остановился возле одного из подъездов.

Он был похож на многие другие и так же находился в неглубокой арке. Проем был очень высоким и из-за этого подъезд казался уже, чем был в действительности. Старинный лучемет обеспечивал безопасность жилища. Никакие новые изобретения, очевидно, не проникали в это городское дно. Свидетельством тому были сами улицы и их вид. Они были построены в расчете на наземные экипажи. Сомнительно, чтобы во всей этой округе можно было найти посадочную площадку на крыше. В небе не было видно и слышно орнитоптеров и флиттеров. Была, правда, слышна музыка — какое-то подобие семуты. Что-то новое в пристрастии к семуте? Здесь такое место, что пристрастие к наркотикам должно было войти в плоть и кровь обитателей.

Луцилла подняла голову и всмотрелась в фасад, лишенный окон. На древнем пластиле видна пара наблюдающих глазков. Это были очень древние камеры, заметила она, гораздо большие по размерам, чем современные.

Дверь бесшумно отворилась внутрь.

— Сюда, — Бурцмали отступил назад и пропустил Луциллу, поддержав ее под локоть, чтобы женщина не споткнулась в темноте.

Они вошли внутрь, вдохнув запах экзотической пищи и горьких приправ. Некоторые запахи оказались знакомыми. Меланжа. Она безошибочно уловила густой аромат корицы. Да, и семута. Был здесь и жженый рис, и хигетова соль. Так маскировали другое варево. Здесь делали взрывчатку. Она хотела было предупредить Бурцмали, но передумала. Ему не надо этого знать, да кроме того, в доме могут быть чужие, жадные до тайн, уши.

Бурцмали провел Луциллу вверх по скупо освещенному лестничному пролету и включил свет, нажав кнопку, спрятанную под одной из заплат на много раз чиненной и перечиненной стене. Когда вспыхнул свет, в доме не произошло никакого движения. Стояла тишина. Однако Луцилла шестым чувством ощущала какое-то движение. Это была совершенно неведомая Преподобной Матери тишина — в доме готовились к нападению или бегству.

На лестнице было холодно и Луцилла дрожала, но вовсе не от холода. На лестнице зазвучали чьи-то шаги.

Седая старуха в желтом халате открыла дверь и взглянула на них своими широко посаженными глазами.

— Это вы, — сказала она дрожащим голосом. Она посторонилась, давая им пройти.

Услышав, что дверь захлопнулась, Луцилла бегло оглядела комнату. На первый взгляд помещение могло показаться убогим, но только на первый взгляд. Во всем чувствовалось высочайшее качество. Нищета была маской, в действительности помещение могло удовлетворить самый требовательный вкус. «Это есть только у нас и больше ни у кого!» Мебель и безделушки были несколько потрепанными, но некоторые любят это, находя в старых вещах некий шарм. Такая старина шла комнате. Таков был ее стиль.

Кто владелец этих апартаментов? Старуха? Она с трудом ковыляла кдвери.

— Нас не следует беспокоить до утра, — приказал Бурцмали.

Старуха остановилась, потом медленно обернулась.

Луцилла внимательно присмотрелась к ней. Это опять искусственный возраст? Нет. Возраст на этот раз был настоящий. Достаточно было увидеть неуверенную походку, дрожащую шею, неуклюжесть тела, которая неизбежно развивается с годами.

— Даже если пожалует кто-то очень важный? — спросила старуха надтреснутым дрожащим голосом.

Глаза ее дергались. Рот едва открывался, чтобы только едва слышно произнести нужный звук. Слова выходили откуда-то из глубины ее старого тела. Плечи, привыкшие к согбенному положению за много лет работы, связанной с наклонным положением, так и не смогли выпрямиться, чтобы старуха могла посмотреть Бурцмали в глаза. Она постаралась поднять взгляд, но мешали кустистые брови — взгляд вышел неуклюжим и каким-то пугливым.

— Каких важных персон вы ждете? — спросил Бурцмали.

Старая женщина вздрогнула и принялась обдумывать вопрос.

— Здесь бывают очень важные люди, — сказала, заикаясь, старуха.

Луцилла все поняла по жестам и языку тела. Это Бурцмали должен знать. Луцилла заговорила:

— Она с Ракиса!

Старуха вперила полный любопытства взор в Луциллу. Древний голос проскрипел:

— Да, я была жрицей, леди Горму.

— Конечно, она с Ракиса, — сказал Бурцмали. По его тону Луцилла поняла, что ей следует воздержаться от вопросов.

— Я не причиню вам никакого вреда, — плачущим голосом пролепетала старуха.

— Ты все еще служишь Разделенному Богу?

Опять наступило довольно долгое молчание.

— Многие служат Великому Гульдуру.

Луцилла поджала губы и снова осмотрела комнату. В ее глазах старуха потеряла всякую значительность.

— Я очень рада, что не должна тебя убить, — сказала Преподобная Мать.

Челюсть старой ведьмы упала, словно от удивления. Из угла рта стекала струйка слюны.

И это наследница фрименского племени? Отвращение Луциллы было столь велико, что она вздрогнула. После этого стало немного легче. Эта попрошайка произошла от народа, который ходил по земле гордо и прямо, а умирал мужественно. Эта старуха умрет, хныкая.

— Прошу вас, верьте мне, — жалобно сказала старая карга и вышла из комнаты.

— Зачем ты это сделала? — жестко спросил Бурцмали. — Ведь эти люди доставят нас на Ракис!

Она посмотрела на него, понимая, что в его вопросе сквозит страх. Это был страх за нее!

Но ведь я не провела с ним импринтинг!

С чувством внезапного потрясения она осознала, что Бурцмали понял, что она испытывает ненависть. Я их ненавижу! Я ненавижу народ этой планеты!

Для Преподобной Матери это очень опасное чувство. Но ненависть продолжала жечь ей душу. Эта планета изменила ее в нежелательном направлении. Она не хотела понимать такие вещи, их просто не должно быть. Но одно дело интеллектуальное понимание, и совсем другое — личный опыт.

Будь они прокляты!

Но они и так уже прокляты.

Луцилла ощутила боль в груди. Как она подавлена! Нет никакого исхода этому новому сознанию. Что случилось с этими людьми?

Людьми?

Да, оболочка еще сохранилась, но их уже нельзя было назвать живыми. Это, однако, опасно. В высшей степени опасно.

— Нам надо отдохнуть, — сказал Бурцмали.

— Я не должна отработать свои деньги? — спросила Луцилла.

Бурцмали побледнел.

— То, что мы сделали, было необходимо! Нам просто повезло и никто нас не остановил, но это могло произойти!

— Здесь безопасно?

— Да, насколько я мог об этом позаботиться. Здесь все проверили мои люди.

Луцилла выбрала себе диван, пахнувший старинными духами, и прилегла, продолжая бичевать себя за ненужные эмоции, которые следовало немедленно подавить. Вслед за ненавистью могла прийти любовь! Бурцмали устроился на другом диване, и скоро Луцилла услышала его глубокое дыхание. Но ей не спалось. Перед ее внутренним взором продолжали мелькать улицы и лица, люди, освещенные ярким солнечным светом. Вмешалась и чужая память. Она вдруг поняла, что видит все это под определенным углом зрения — словно кто-то баюкает ее на руках. Это была ее личная память. Она знала, кто баюкает ее, и была готова, прижавшись теплой щекой к груди этого человека, услышать его сердцебиение.

Луцилла ощутила на губах солоноватый вкус собственных слез.

Гамму тронула ее сильнее, чем весь опыт, полученный ею с первых дней пребывания в школах Бене Гессерит.

Глава 39

Окруженное прочными барьерами сердце становится ледяным.

Дарви Одраде, споры в Совете

Вся эта разнородная компания испытывала чувство величайшего напряжения: Тараза (под ее накидкой был надет бронежилет, приняла она и другие меры предосторожности), Одраде (она была уверена, что произойдет столкновение, что очень ее настораживало), Шиана (которую проинструктировали обо всем, что может здесь произойти. Девочка находилась под охраной трех Сестер из службы безопасности, которые ходили с ней, как живой щит), Вафф (который страшно боялся, что его доводы будут не услышаны с помощью каких-нибудь уловок Бене Гессерит), подставной Туэк (который делал вид, что вот-вот взорвется от ярости) и девять советников Туэка (каждый из которых искал привилегий или повышения для себя или членов своей семьи).

Кроме того, рядом с Таразой неотлучно находились пять послушниц, специально натренированных для боевых схваток. Вафф пришел с таким же количеством лицеделов нового образца.

Все собрались на верхнем этаже музея в Дар-эс-Балате. Это была длинная комната, одна стена которой, выполненная из армированного стекла, выходила на крышу, покрытую ажурной зеленью висячего сада. Интерьер украшали мягкий диван и вещи из помещения-невидимки Тирана.

Одраде возражала против участия Шианы, но Тараза проявила неслыханную твердость. Неотразимое действие, которое девочка оказывала на Ваффа и некоторых священников, было большим преимуществом Бене Гессерит, которым надо было воспользоваться.

Окно было прикрыто солнцезащитным экраном. Солнце близилось к закату, а идея выбрать для встречи именно западную комнату принадлежала Одраде. Окна выходили на сумеречную Пустыню, в которой принял свое успокоение Шаи-Хулуд. Это было помещение, напоминавшее о прошлом и о смерти.

Экраны были просто восхитительными. Они представляли собой пленку толщиной всего в десять молекул, взвешенную в жидкости. С помощью иксианской автоматики можно было таким образом регулировать поток света, что при этом не уменьшалась видимость сквозь прозрачный экран. Художники и торговцы антиквариатом предпочитали такие экраны системам с поляризацией света, поскольку иксианские экраны не меняли спектральный состав света. Установка их говорила о том, для каких целей собираются использовать данное помещение, — это была визитная карточка лучших из воинства Бога-Императора. Именно из такого материала было сшито свадебное платье его невесты.

В противоположном конце комнаты громко спорили священники, не обращая ровным счетом никакого внимания на подставного Туэка. Тараза прислушивалась к их ругани, и на ее лице было ясно написано, что она считает священников полными тупицами и дураками.

У входа остановились Вафф и его лицеделы. Он внимательно следил за Таразой, Шианой и Одраде. То, что делали священники, его почти не интересовало. Каждое движение Ваффа выдавало его неуверенность. Поддержит ли его Бене Гессерит? Смогут ли они общими усилиями мирно подавить оппозицию Ракиса?

Шиана и ее живой щит стояли возле Одраде. Мышцы. девочки, как отметила Одраде, были еще слишком жилистыми, но тренировки Бене Гессерит уже начали придавать им более благородную форму. Выступающие скулы стали мягче, кожа приобрела оливковый оттенок, глаза стали живее, только в волосах все еще были выгоревшие на солнце пряди. То внимание, с которым она прислушивалась к спору священников, говорило о том, что предварительный инструктаж не пропал даром.

— Они действительно могут подраться? — шепотом спросила она.

— Слушай их внимательно, — ответила Одраде.

— Что будет делать Верховная Мать?

— Внимательно следи и за ее действиями.

Обе они смотрели на Таразу, стоявшую в окружении мускулистых послушниц. Тараза все еще забавлялась, слушая перебранку священников. Они тяжело дышали, что-то мямлили, потом внезапно повышали голос, переходя на крик. Они что, не видят, как смотрит на них мнимый Туэк?

Одраде принялась смотреть на горизонт, простиравшийся за висячим садом: в Пустыне не просматривалось никаких признаков жизни. Куда бы ты ни смотрел с крыши Дар-эс-Балата — повсюду были видны только мертвые пески. Люди, которые родились и выросли в Пустыне, видели планету совсем не такой, какой ее видели советники Верховного Священника. Это не был Ракис зеленых поясов и водных оазисов, которых было такое множество в высоких широтах и которые, словно пальцы, указывали на Пустыню. Нет, здесь Пустыня была всюду, она, словно обруч, протянулась по меридиану через всю планету.

— Довольно, я уже по горло сыт всем этим вздором, — взорвался наконец Туэк. Он оттолкнул одного из советников и вышел в середину их группы, вглядываясь в каждое лицо и спрашивая каждого по очереди:

— Ты что, сошел с ума?

Один из священников (богам было угодно, чтобы это оказался Альбертус) крикнул Ваффу:

— Сер Вафф! Будьте так добры, утихомирьте вашего лицедела!

Вафф, мгновение поколебавшись, направился к группе спорщиков. Свита последовала за ним.

Подставной Туэк резко повернулся и уставил палец в Ваффа.

— Ты! Оставайся, где стоял! Я не потерплю вмешательства тлейлаксианцев! Ваш заговор мне абсолютно ясен!

Одраде следила за выражением лица Ваффа, пока Туэк произносит свою гневную филиппику. Вот это сюрприз! Никогда еще ни один миньон не осмеливался так обращаться к Мастеру Бене Тлейлаксу. Какое потрясение! Ярость исказила его черты. Он начал издавать какие-то жужжащие звуки, которые, несомненно, были звуками какого-то неведомого языка. Лицеделы свиты застыли на месте, но поддельный Туэк просто отвернулся к своим советникам.

Вафф прекратил жужжать. Какой ужас! Его лицедел Туэк не проявил должного повиновения. Он еще ближе подошел к группе священников. Мнимый Туэк, увидев его, снова поднял руку и воздел указующий перст. Палец дрожал от ярости.

— Я говорю тебе, не вмешивайся! Ты можешь со мной разделаться, но тебе не удастся наполнить меня твоей тлейлаксианской дрянью!

Это было уже через край! Вафф остановился. Он все понял. Тараза смотрела на него так, словно знала, что эта неприятность произойдет. Теперь у него была новая мишень для ярости.

— Вы знали!

— Я подозревала.

— Вы… Вы…

— Вы слишком хорошо его сделали, — сказала Тараза. — Это же ваше детище.

Советники уже успели забыть о Ваффе. Они принялись орать на Туэка, веля ему замолчать и убираться, обзывая при этом «проклятым лицеделом».

Одраде внимательно следила за мишенью этого натиска. Неужели запечатление оказалось таким глубоким? Неужели он действительно убежден, что он — настоящий, подлинный Туэк?

В наступившей тишине мнимый Верховный Священник вдруг поднял руку в знак глубокого праведного негодования и уставил гневный взгляд на своих обидчиков.

— Вы все меня знаете, — сказал он. — Вы все знаете, сколько лет я служил Разделенному Богу, Который есть Единый Бог. Я пойду к Нему, если ваш заговор распространится, но помните: Он знает, что в сердцах ваших!

Священники, как один, посмотрели на Ваффа. Никто из них не видел, как заменяли Верховного. Никто не видел труп. Все свидетельства основаны на словах обычных людей, но человек слаб и может солгать. С некоторым опозданием все посмотрели на Одраде. Именно она сумела в конечном счете убедить всех.

Вафф тоже уставился на Одраде.

Она улыбнулась и обратилась к Мастеру Тлейлаксу:

— Это полностью отвечает нашим целям, чтобы священники именно сейчас не попали в другие руки.

Вафф сразу понял, какие преимущества сулит предубеждение священников. Какой клин можно вбить между священниками и Бене Гессерит! Таким образом можно ослабить мощную хватку, которой Община Сестер вцепилась в горло Тлейлаксу.

— Это отвечает и моим целям, — сказал он.

Священники снова стали громко и сердито кричать. Тараза решила, что ей пора вступить в игру.

— Кто из вас хочет нарушить наше согласие? — гневно спросила она.

Туэк оттолкнул в сторону еще двух священников и направился к Верховной Матери. Остановившись в двух шагах от нее, он заговорил:

— Что это за игра?

— Мы поддерживаем вас против тех, кто хочет вашего смещения, — ответила она. — Бене Тлейлаксу присоединился к нам. Это наш способ показать, что и мы тоже играем роль в выборах Верховного Священника.

Несколько священников разом закричали:

— Так он лицедел или нет?

Тараза доброжелательно посмотрела на человека, стоявшего перед ней.

— Вы лицедел?

— Конечно нет!

Тараза взглянула на Одраде, которая произнесла:

— Кажется, произошла досадная ошибка.

Одраде поискала взглядом Альбертуса и посмотрела ему в глаза.

— Шиана, — заговорила она, — что должна теперь сделать церковь Разделенного Бога?

Шиана, как ее научили, выступила вперед из-за своего живого щита и сказала со всей возможной для ее возраста надменностью:

— Они будут продолжать свое служение Богу!

— Вопросы, подлежавшие обсуждению на нашей встрече, можно считать решенными, — сказала Тараза. — Если вам нужна защита, Верховный Священник Туэк, то взвод наших гвардейцев ожидает в холле. Они в вашем распоряжении.

В глазах Туэка можно было прочесть благодарность и понимание. Он начисто забыл о своем происхождении.

Когда священники и Туэк ушли, Вафф обратился к Таразе на исламиате:

— Объяснитесь!

Тараза отошла от своей охраны, показав свою незащищенность. Это был заранее подготовленный ход, который обсуждался в присутствии Шианы. Тараза заговорила на том же языке:

— Мы отпускаем на свободу Бене Тлейлаксу.

Преподобные Матери ждали, когда Вафф взвесит эти слова. Тараза напомнила себе, что на своем языке тлейлаксианцы называли себя «не подлежащими наименованию». Это был эвфемизм, который применялся обычно только по отношению к богам.

Этот же бог не распространил свое открытие на то, что может в самом ближайшем будущем произойти с его лицеделами среди иксианцев и Говорящих Рыб. Ваффу и без того хватало потрясений. Он выглядел озадаченно.

Было так много вопросов без ответов. Вафф был крайне недоволен донесениями с Гамму. Теперь он вел там очень опасную двойную игру. Делают ли Сестры нечто подобное? Но Заблудших тлейлаксианцев нельзя вывести из игры, не подвергнувшись нападению Досточтимых Матрон. Тараза сама предупреждала его об этом. Представляет ли еще старый башар силу, с которой стоит считаться?

Этот последний вопрос он произнес вслух.

Тараза ответила на него своим вопросом.

— Как вы изменили нашего гхола? Чего вы хотели этим добиться?

Она понимала, что знает ответ, но надо было прикинуться невежественной.

— Гибели Бене Гессерит, — хотел ответить Вафф. Они стали очень опасны. Однако их ценность невозможно вычислить, настолько она велика. Он погрузился в угрюмое молчание, мрачно глядя на Преподобных Матерей, отчего черты его лица стали казаться еще более инфантильными.

Какой обидчивый ребенок, подумала Тараза. Пришлось напомнить себе, что ни в коем случае нельзя недооценивать Ваффа. Можно разбить одно яйцо оболочки тлейлаксианца, под ним найдешь еще одно и так до бесконечности. Мысли постоянно возвращались к Одраде с ее подозрениями, что соперничество в этой комнате может в конечном счете обернуться кровавым столкновением. Действительно ли тлейлаксианцы открыли то, что узнали от шлюх и других Заблудших из Рассеяния? Был ли гхола единственным оружием тлейлаксианцев?

Тараза решила пойти ва-банк и поддеть его на крюк, используя советы девяти. На языке исламиат она спросила:

— Неужели ты хочешь обесчестить себя в земле Пророка? Ты не поделился с нами своими тайнами открыто, как обещал.

— Мы говорили, что наши половые…

— Ты не открыл нам многое! — перебила она его. — Все это из-за гхола, и мы хорошо это знаем!

Тараза видела его реакцию. Он был как загнанный в угол зверь. Такие животные становятся исключительно опасными. Однажды она видела, как вела себя монгрельская овчарка — одичавший потомок домашних собак Каладана — существо, передвигающееся с вечно поджатым хвостом, когда ее загнали в угол какие-то юнцы. Собака бросилась на них с совершенно несвойственной ей яростью и проложила себе путь к свободе. Двое парней боролись после этого за жизнь, и лишь один остался невредимым. Сейчас Вафф очень напоминал это животное. Она видела, как его руки подсознательно ищут оружия, но Бене Гессерит и Бене Тлейлаксу обыскали друг друга перед этой встречей. Она была уверена, что оружия у него нет, хотя…

Вафф заговорил, стараясь скрыть свою неуверенность:

— Вы думаете, нам неизвестно, что вы собираетесь управлять нами!

— А вы упиваетесь гнилью, которую принесли Заблудшие из Рассеяния, — сказала Тараза. — Гниль, которая поразила их суть!

Вафф изменил манеру поведения. Он не мог игнорировать глубоко скрытые намеки Бене Гессерит. Она что, пытается посеять раздор?

— Пророк снабдил часами, которые тикают в мозгу, всех — Заблудших или нет, — снова заговорила Тараза. — Он собрал их здесь со всей их гнилью.

Вафф заскрипел зубами. Что она делает? На минуту ему явилась сумасшедшая мысль, что Сестры затуманили его разум каким-то неведомым лекарством. Они знали о вещах, знать о которых запрещалось другим! Он переводил взгляд поочередно то на Таразу, то на Одраде. Он знал, что стар, поскольку пережил несколько возрождений в виде гхола, но он не был стар с точки зрения Сестер Бене Гессерит. Вот эти люди действительно были стары! Они редко выглядели старыми, но в действительности все они — глубокие старики, возраст которых даже страшно себе представить.

Тараза думала сейчас о том же. Она видела признаки углубленного сознания в глазах Ваффа. Необходимость открыла путь разуму. Как далеко в своих раскопках пойдет этот тлейлаксианец? У него такие старые глаза! У нее было такое чувство, что там, где некогда был мозг Мастера Тлейлаксу, теперь помещалось устройство, из которого были стерты все ослабляющие эмоции. Это был уже не мозг, а голографический отпечаток мозга. Она вполне понимала и разделяла его недоверие к эмоциям. Будет ли это невыносимым бременем — пойти на союз с ними?

Взаимное притяжение общих мыслей.

— Вы сказали, что отпустили нас, но я чувствую, как ваши пальцы сдавливают мне горло, — злобно прорычал Вафф.

— Но вы тоже держите нас за глотку, — возразила Тараза. — К вам вернулись некоторые из ваших Заблудших. Преподобные Матери еще ни разу не возвращались к нам из Рассеяния.

— Но вы сказали, что знаете все…

— У нас есть другие способы добывания информации. Как вы думаете, что случилось с Преподобными Матерями, посланными в Рассеяние?

— Массовая катастрофа? — он отрицательно покачал головой. Это была абсолютно новая информация. Никто из вернувшихся тлейлаксианцев никогда даже не касался этой темы. Такая несогласованность возродила подозрения Ваффа. Кому верить?

— Они были совращены, — подсказала Тараза.

Одраде, услышав слова Таразы, сразу ощутила, какую скрытую силу заключали они в себе, сколько власти таилось в этом простом высказывании. Одраде была не на шутку напугана. Она знала ресурсы, планы на случай непредвиденных обстоятельств, импровизации, с помощью которых Преподобные Матери умели возводить защитные барьеры. Но что еще могло бы остановить это?

Вафф не ответил, и Тараза снова заговорила:

— Вы пришли к нам с грязными руками.

— И вы осмеливаетесь это говорить? — спросил Вафф. — Вы, которые продолжаете истощать наши ресурсы, следуя советам матери вашего старого башара?

— Мы знали, что вы сможете восстановить ваши силы, если воспользуетесь ресурсами Рассеяния, — сказала Тараза.

Вафф прерывисто и тяжко вздохнул. Значит, в Бене Гессерит знали и это. Частично он понимал, как они этого добились. Что ж, надо будет найти способ вернуть под свой контроль поддельного Туэка. Ракис был той наградой, которую так жаждало Рассеяние, он может потребоваться и Тлейлаксу.

Тараза, уязвимая и беззащитная, еще больше приблизилась к Ваффу. Она заметила, как напряглись ее охранницы. Шиана тоже сделала шаг к Верховной, но Одраде оттащила ее назад.

Одраде с большим вниманием смотрела на Верховную Мать, нежели на потенциальных нападающих. Неужели тлейлаксианцы были убеждены в том, что Сестры Бене Гессерит будут служить им? Тараза хотела измерить пределы этого убеждения, в этом не было никаких сомнений. Причем на языке исламиата. Но она выглядит такой беззащитной вдали от своей охраны перед людьми Ваффа. Как далеко заведут Мастера Тлейлаксу его подозрения?

Тараза задрожала.

Одраде ясно это видела. Верховная Мать была всегда очень худа, на ней никогда не было ни унции лишнего жира. Она была поэтому очень чувствительна к перепадам температуры. Не выносила холод, но сейчас в комнате было довольно тепло. Тараза приняла опасное решение, настолько опасное, что ее тело выдало ее вопреки ее воле. Естественно, это было решение, не опасное для нее лично, но опасное для всей Общины Сестер. Это было самым ужасным преступлением для Сестры: несоблюдение верности Ордену Бене Гессерит.

— Мы готовы служить вам любым способом, кроме одного, — сказала Тараза. — Мы никогда не станем приемниками спермы ваших гхола!

Вафф побледнел, как полотно.

Тараза продолжала:

— Ни одна из нас никогда не была… и никогда не станет… чаном с аксолотлями.

Вафф начал поднимать правую руку — все Преподобные Матери знали, что это сигнал лицеделам атаковать неприятеля.

Тараза указала на его руку.

— Если вы закончите этот жест, то Тлейлаксу потеряет все. Посланец Бога, — Тараза через плечо кивнула головой в сторону Шианы, — Повернется к вам спиной, и слова Пророка станут прахом на ваших устах.

Произнесенные на языке исламиат, эти слова слишком много значили для Ваффа. Он опустил руку, но продолжал сверлить Таразу горящим взглядом.

— Мой посол сказал, что мы поделимся с вами всем, что знаем, — сказала Тараза. — Вы обещали ответить нам тем же. Посланец Бога слушает вас ушами Пророка! Что выльет ей в ухо Абдель Тлейлаксу?

Плечи Ваффа опустились.

Тараза повернулась к нему спиной. Это было артистично исполнено, но и она сама, и все присутствовавшие при этом Преподобные Матери знали, что в данный момент она не подвергается ни малейшей опасности. Взглянув на Одраде, Тараза едва заметно улыбнулась, понимая, что Преподобная правильно истолкует эту улыбку. Настало время для небольшого наказания в духе Бене Гессерит!

— Тлейлаксу хочет получить для скрещивания Атрейдесов, — сказала Тараза. — Я даю вам Дарви Одраде. Потом будут следующие.

Вафф принял решение.

— Вероятно, вы многое знаете о Досточтимых Матронах, — сказал он, — но вы…

— Шлюхи! — не удержавшись, выругалась Тараза.

— Как вам угодно. Но есть одна вещь, которой вы, судя по вашим словам, не знаете. Я заключу с вами сделку и поэтому расскажу вам об этом. Эти женщины могут усилить чувствительность оргазмической платформы, передавая свое ощущение мужчине. Они добиваются тотального чувственного вовлечения мужчины. Создаются множественные оргазмические волны, которые женщина может передавать в течение неопределенно долгого периода времени.

— Полное вовлечение? — Тараза даже не пыталась скрыть, насколько она поражена.

Одраде тоже слушала Ваффа с полным вниманием, потрясенная до глубины души. Это чувство разделяли все Сестры, присутствовавшие в зале, даже послушницы. Одна Шиана осталась спокойной, так ничего и не поняв.

— Я говорю вам, Верховная Мать Тараза, — сказал Вафф, злорадно улыбнувшись, — что мы создали дубликат такой Матроны из наших людей. Мы попробовали это на наших мужчинах… Даже на мне самом! От гнева я сделал так, что все лицеделы, которые… которые играли женщин… уничтожили сами себя. Ни один… я утверждаю это с полной ответственностью… ни один человек никогда не имел надо мной такой власти!

— Какой власти?

— Если бы это была одна из этих… этих шлюх, как вы их называете. То я бы без рассуждений выполнил любое ее приказание. — Он содрогнулся от одного воспоминания. — Я едва нашел в себе силы уничтожить… — Он покачал головой в полном изумлении от того, что тогда произошло. — Меня спас гнев.

У Таразы пересохло в горле. Она с трудом выдавила из себя одно слово.

— Как…

— Как это делается? Очень хорошо! Но прежде чем рассказать об этом, я хочу предупредить вас о следующем: если хоть одна из вас использует такую власть в отношении нас, то последует кровавая бойня! Мы приготовили Домель, и все наши люди будут убивать всех Преподобных Матерей, где бы они им ни встретились.

— Никто из нас не станет этого делать, но не потому, что вы нам угрожаете. Мы ограничены нашими знаниями о том, что такое поведение губительно для нас. Так что ваша кровавая бойня просто не понадобится, в ней нет никакой необходимости.

— Вот как? Тогда почему оно не губительно для этих… этих шлюх?

— Оно губительно и для них! Мало того, оно уничтожает всех, кто с ним соприкасается.

— Но оно не уничтожило меня!

— Бог хранит вас, мой Абдель, — сказала Тараза. — Так же, как Он хранит всех верующих в Него.

Эти слова убедили Ваффа. Он оглядел комнату и обратился к Таразе:

— Пусть все знают, что я исполняю свои обеты в Земле Пророка. Это делается так… — Он махнул рукой, подозвав к себе двух охранников-лицеделов. — Мы вам это продемонстрируем.

Много позже, оставшись одна в верхнем этаже музея, Одраде размышляла, было ли мудро позволить Шиане смотреть все представление. Ну а почему нет? Шиана уже приобщена к Сестрам. К тому же, если бы ее отослали, то это возбудило бы подозрения у Ваффа.

Было заметно, что Шианой владело чувственное возбуждение, когда она смотрела показ лицеделов. Проктору надо подумать, не стоит ли призвать к Шиане мужчину раньше, чем к другим. Что будет она делать потом? Будет ли пробовать свои силы на других мужчинах? Чтобы этого не случилось, надо воспитать в ней привычку к подавлению. Она сама должна учиться чувствовать опасность.

Сестры и послушницы, присутствовавшие на представлении, хорошо владели собой, твердо запомнив все, что увидели. На этом наблюдении и должно строиться образование Шианы. Другие могут владеть своими внутренними силами.

Другие лицеделы, находившиеся в комнате, были абсолютно бесстрастны, чего не скажешь о Ваффе. Он сказал, что уничтожит обоих лицеделов, но что он сделает сначала? Поддастся ли искушению? Какие мысли появлялись в его мозгу, когда лицеделы на виду у всех корчились в невообразимом экстазе?

По какой-то ассоциации это представление напомнило Одраде о танце, который она видела на Большой Площади Кина. Коротко говоря, танец был обдуманно неритмичным, но вся последовательность составляла длинный ритм, состоявший из двухсот… шагов. Танцоры сильно и умело растягивали этот ритм.

То же самое показали и лицеделы.

Сиайнок стал сексуальной ловушкой для бесчисленных миллиардов жертв Рассеяния.

Одраде вспоминала: танец, длинный ритм которого сменился хаотичным насилием. Сиайнок, который славился концентрацией религиозной энергии, выродился в совершенно другой вид энергетического обмена. Она вспомнила и о взволнованной реакции Шианы на тот танец на Большой Площади. Одраде тогда спросила девочку:

— О чем они говорили толпе там, внизу?

— Танцовщики занимались какой-то глупостью!

Такой ответ был недопустим.

— Я уже предупреждала тебя о таком тоне, Шиана. Ты что, хочешь узнать, как Преподобная Мать может наказать тебя?

Эти слова сейчас звучали, как призрачное воспоминание в мозгу Одраде. За окном она видела сумерки, сгущавшиеся над Дар-эс-Балатом. На нее навалилось чувство тяжкого одиночества. Все ушли.

Осталась только одна наказанная.

Какие ясные глаза были тогда у Шианы, когда она задавала свои детские вопросы в комнате над Большой Площадью!

— Почему вы все время говорите о боли и наказаниях?

— Ты должен научиться дисциплине. Как ты сможешь руководить другими, если не можешь руководить собой?

— Мне не понравился этот урок.

— Никому из нас он особенно не понравился… но потом мы сможем извлечь из него пользу.

Как и предполагалось, этот ответ долго отравлял сознание Шианы. В конце концов она рассказала все, что поняла в этом танце.

— Некоторые из танцоров смогли убежать. Другие отправились прямиком к Шайтану. Священники говорят, что они ушли к Шаи-Хулуду.

— Что ты можешь сказать о тех, кто уцелел?

— Когда они поправятся, то смогут поучаствовать в великом танце в Пустыне. Если Шайтан придет, то они умрут, а если нет, то получат свою награду.

Одраде уловила связный смысл в этом рассказе. Шиана не всегда владела словом, поэтому иногда промахивалась мимо смысла, хотя ее рассказ можно было продолжить. Какая горечь сквозила в голосе девочки!

— Они получат место на базаре, деньги и все в таком духе. Священники скажут, что они доказали, что они люди.

— А как быть с теми, кто не смог этого доказать?

Одраде подняла руку и принялась рассматривать ее в сумрачном свете заката, вспоминая комнату испытания Пряностью. К шее был приставлен отравленный гом джаббар, готовый убить ее при попытке закричать или уклониться.

Шиана не закричала. Но она знала ответ, даже не пройдя еще испытания Пряностью.

— Они тоже люди, но другие.

Одраде говорила вслух в тишине комнаты, уставленной экспонатами из сокровищницы Тирана.

— Что ты сделал с нами, Лето? Ты только Шайтан, который говорит с нами? Что ты теперь хочешь заставить нас сделать?

Должен ли был твой ископаемый танец стать ископаемым сексом?

— С кем вы разговариваете, Преподобная?

В дверях стояла Шиана в серой накидке начинающей послушницы. В полумраке ее смутный силуэт казался неправдоподобно большим.

— Верховная Мать послала меня за вами, — сказала девочка, приблизившись к Одраде.

— Я разговаривала сама с собой, — ответила Одраде. Она посмотрела на странно притихшую Шиану и вспомнила тот волнующий момент, когда ей был задан ключевой вопрос: Ты хочешь быть Преподобной Матерью?

— Почему вы разговариваете сама с собой? — в голосе Шианы слышалась искренняя забота, а как стараются учителя-прокторы, стремясь избавить детей от этих вредных эмоций.

— Я вспомнила, как спросила тебя, хочешь ли ты стать Преподобной Матерью, — ответила Одраде. — Это всколыхнуло другие мысли.

— Вы говорили тогда, что я должна отдать всю себя, чтобы идти в одном с вами направлении, не оглядываясь назад, ни о чем не жалея и во всем подчиняясь вам.

— А ты спросила: «И это все?»

— Я не очень много понимала тогда, правда, я и сейчас ничего не понимаю.

— Все мы очень мало понимаем, дитя. Кроме того, что нам приходится сообща исполнять один танец. И Шайтан непременно явится, если даже самый малый из нас не сможет этого делать.

Глава 40

При встрече с незнакомцем надо сделать скидку на разницу в обычаях и воспитании.

Леди Джессика, «Мудрость Арракиса»

Бурцмали дал сигнал к выступлению, когда зеленоватое солнце начало садиться. Было уже темно, когда они достигли окраины Исаи и вышли на дорогу, которая должна была привести их к Дункану. Огни города, отражаясь от низких облаков, освещали жалкие трущобы, сквозь которые пробирались Бурцмали и Луцилла, ведомые проводниками.

Эти проводники очень беспокоили Луциллу. Они то и дело менялись, появляясь из боковых переулков или внезапно открывающихся дверей, и шепотом сообщали направление движения.

Слишком уж много людей знало о двоих беглецах и цели их предстоящего свидания.

Преподобная Мать сумела обуздать свою ненависть, но осталось недоверие ко всем, населявшим этот проклятый город. Ей было очень трудно скрывать это чувство за беспечностью проститутки, занятой ловлей клиентов.

Тротуары были забрызганы грязью от проезжавших по дороге машин. Они не успели пройти и полкилометра, как у Луциллы замерзли ноги и ей пришлось тратить энергию на усиленное кровообращение в конечностях.

Бурцмали молча шел впереди, опустив голову, очевидно, погруженный в собственные невеселые мысли. Луциллу было трудно обмануть — на самом деле он все слышал, от его внимания не ускользал ни один проезжавший мимо автомобиль. Он предусмотрительно отводил женщину в сторону, когда приближалась очередная машина. Пролетавшие мимо экипажи на подвесках выдавливали фонтаны грязи из-под своих гидравлических юбок. Эта грязь повисала на растущих вдоль дороги кустах, придавая всему шутовской неопрятный вид. Бурцмали в таких случаях ложился в снег, прикрывая собой Луциллу и терпеливо ждал, когда очередной экипаж скроется из виду. Правда, пассажиры этих машин вряд ли слышали что-то, кроме рева двигателей.

Они шли безостановочно более двух часов, прежде чем Бурцмали остановился, стараясь сориентироваться на перекрестке нескольких дорог. Целью их похода была община на периметре города, которую им рекомендовали как «абсолютно безопасную». Но Луциллу не проведешь. Она понимала, что на Гамму нет абсолютно безопасных мест.

Местоположение общины выдавало отражение желтого света от облаков. Они прошли по туннелю, проложенному под периметром, и поднялись по холму, склоны которого были, засажены каким-то подобием сада. В сумеречном свете вырисовывались голые ветви.

Луцилла взглянула вверх. Облака начали редеть. У Гамму было много лун, превращенных в крепости-невидимки. Тег определил местоположение некоторых из них, а Луцилла открыла сейчас еще несколько новых. Эти луны были в четыре раза больше обычных звезд и давали довольно сильный свет, так как перемещались по небосводу группами. Движение их было стремительным — они пересекалй небо в считанные часы. Сейчас над горизонтом мелькнули шесть таких спутников — часть оборонительного пояса Гамму.

Луцилла подумала о слабости осадного менталитета, который породил такую систему обороны. В этом Тег прав. Ключ к военному успеху лежит в мобильности войск. Но Тег вряд ли имел в виду пешее передвижение.

На снегу было трудно укрыться и Луцилла чувствовала, как нервничает Бурцмали. Что они будут делать, если заметят погоню? Слева от них простиралась покрытая снегом низина, ведущая к поселку, куда они шли. Дороги не было, но к общине вела едва заметная тропинка.

Они двинулись вперед, утопая в снегу по икры.

— Надеюсь, что этим людям можно доверять, — сказала Луцилла.

— Они ненавидят Досточтимых Матрон, — ответил Бурцмали. — Для нас этого вполне достаточно.

— Лучше бы гхола был здесь! — она постаралась подавить гнев, но не удержалась и добавила: — Для меня одной ненависти недостаточно.

Надо рассчитывать на худшее, подумала она.

Лучше думать о Бурцмали — это вселяло в нее уверенность, настолько молодой башар был похож на Тега. Ни один из них не поведет по дороге в тупик, если, конечно, сможет хоть что-то предпринять. Луцилла была убеждена, что в кустах прячутся люди, готовые помочь, если они попадут в трудное положение.

Засыпанная снегом тропинка перешла в мощеную дорогу, очищенную от снега с помощью отопительной системы. В середине дороги вился желобок, в котором скапливался растаявший снег. Сделав несколько шагов по дороге, Луцилла поняла, что это за желобок. Это был магшут, магнитная лента транспортера, по которому еще в древности доставляли по дорогам товары. Но это было еще до Рассеяния, когда в Исаи работали заводы и фабрики.

— Сейчас начнется крутой подъем, — предупредил женщину Бурцмали. — В нем вырублены ступени, но будь осторожна — они не очень глубокие.

Тем временем они дошли до конца магшута. Перед ними возвышалась ветхая стена, сложенная по древним образцам, — пластил, обложенный кирпичом. В тусклом свете звезд, усеявших прояснившееся небо, были видны очертания какой-то кирпичной коробки производственного назначения времен Великого Голода. Стена поросла вьюном и грибами. Эта буйная растительность была не в силах скрыть трещины и проломы в стене, которые пытались, без всякого, впрочем, успеха, залатать штукатуркой. Со стены на то место, где магшут безнадежно запутывался в густом кустарнике, смотрел ряд подслеповатых окошек. В трех окнах горел синий электрический свет, сопровождавшийся тихим потрескиванием.

— Когда-то здесь был завод, — сказал Бурцмали.

— У меня самой есть глаза и кое-какая память, — огрызнулась Луцилла. Этот самец видно вообразил, что у нее вообще нет ни капли разума.

Слева что-то громко скрипнуло. В стене, приподняв сплетения повилики, открылась дверь, и чья-то рука осветила проход желтым светом.

— Живо! — крикнул Бурцмали. Он схватил Луциллу за руку и потащил ее за собой по ступеням лестницы, ведущей вниз от открывшейся в стене двери. Сработал какой-то скрипучий механизм, и дверь закрылась за их спинами.

Луцилла опомнилась, только когда очутилась в большом помещении с низким потолком. Комната освещалась рядом ламп, плавающих под потолком. Пол был чисто выметен и вымыт, но изобиловал царапинами и выбоинами, следами стоявших здесь когда-то станков. У дальней двери Луцилла уловила какое-то движение. К ним направлялась молодая женщина в такой же, как на Луцилле, накидке с драконами.

Преподобная Мать принюхалась. Пахло кислотой и чем-то тухлым.

— Здесь была фабрика Харконненов, — сказал Бурцмали. — Хотел бы я знать, что здесь делали.

Женщина остановилась перед Луциллой. Накидка облегала стройную подвижную фигуру. Кожа на лице просвечивала розовым, что говорило о хорошей физической форме и крепком здоровье. Однако зеленые глаза были холодны, взгляд жестким и оценивающим.

— Итак, я вижу, что они послали больше, чем двоих из нас, чтобы охранять это место, — сказала она.

Луцилла предостерегающе подняла руку, видя, что Бурцмали собрался ответить. Эта женщина была совсем не той, какой хотела казаться. Не более чем я! Луцилла прикрыла глаза.

— Мы всегда узнаем друг друга.

Женщина улыбнулась.

— Я следила за вашим приближением и не могла поверить своим глазам, — она насмешливо посмотрела на Бурцмали. — Этот должен был играть роль клиента?

— И проводника, — ответила Луцилла. На лице Бурцмали отразилось недоумение, и Луцилла взмолилась Богу, чтобы он не начал задавать лишних вопросов. Эта молодуха кажется очень опасной.

— Нас никто не ждал? — поинтересовался Бурцмали.

— Ах, оно еще и говорит, — смеясь, произнесла женщина. Смех был таким же холодным, как и глаза.

— Я бы предпочел, чтобы вы не называли меня «оно», — попросил Бурцмали.

— Сброд Гамму я называю так, как мне заблагорассудится, — отпарировала женщина. — И не говорите мне о своих предпочтениях!

— Как вы меня назвали? — Бурцмали устал и мог взорваться от малейшего пустяка.

— Я буду называть тебя, как захочу, дерьмо!

Бурцмали и так достаточно настрадался. Он издал низкий рык и нанес удар.

Удар не достиг цели.

Луцилла, как зачарованная, следила за происходящим. Женщина сделала профессиональный нырок, уклонилась от удара, схватила Бурцмали за рукав и стремительно провела прием. Бурцмали в мгновение ока оказался на полу, а женщина занесла ногу для завершающего удара.

— Сейчас я его убью, — сказала она.

Луцилла, не зная, что последует дальше, решила действовать без промедления. Она скользнула в сторону, чтобы не попасть под удар вытянутой ноги и нанесла свой удар в живот женщине. Та сложилась пополам и упала на пол.

— Ваше предложение убить не проходит, — спокойно сказала Луцилла.

Молодая женщина, приходя в себя, судорожно глотнула воздух и произнесла, делая паузы между словами:

— Меня зовут Мурбелла, Великая Досточтимая Матрона. Мне стыдно, что вы уложили меня таким медленным ударом. Зачем вы это сделали?

— Тебе надо было преподать урок, — ответила Луцилла.

— Я только недавно ношу эту накидку, Великая Досточтимая Матрона. Прошу вас, простите меня. Я благодарю вас за этот урок и буду счастлива каждый раз, когда вы удостоите меня своим вниманием. Нынешний урок я навсегда сохраню в памяти. — Она склонила голову и легко вскочила на ноги. На лице ее играла злобная улыбка.

Луцилла холодно осведомилась:

— Ты знаешь, кто я?

Краем глаза она заметила, что Бурцмали с трудом поднимается на ноги. Он остался стоять, но в глазах его бушевала неукрощенная ярость.

— Судя по вашей способности преподавать уроки, вы та, кто вы есть — Великая Досточтимая Матрона. Я прощена? — злобная улыбка сошла с лица Мурбеллы. Она низко склонила голову.

— Ты прощена. Прилетает ли корабль-невидимка?

— Говорят, что да. Мы готовы его принять, — Мурбелла бросила взгляд на Бурцмали.

— Он может еще принести мне пользу, поэтому будет и дальше меня сопровождать.

— Хорошо, Великая Досточтимая Матрона. Ваше прощение включает ваше имя?

— Нет!

Мурбелла вздохнула.

— Мы захватили гхола, — сказала она. — Он пришел сюда под видом тлейлаксианца с юга. Я почти уложила его в постель, но в это время явились вы.

Бурцмали дернулся вперед. Луцилла видела, что он понял, откуда грозит опасность. Это «совершенно безопасное» место, как выяснилось, кишело врагами. Правда, эти враги мало знали.

— Гхола не пострадал? — спросил Бурцмали.

— Оно все еще разговаривает? — язвительно поинтересовалась Мурбелла. — Как странно.

— Ты не положишь гхола в постель, это мой особый подопечный, — заявила Луцилла.

— Игра должна быть честной, Великая Досточтимая Матрона. Я первая захватила его. Он уже почти созрел.

Она снова рассмеялась с бездушной отчужденностью, которая потрясла Луциллу.

— Вот так. Здесь есть место, откуда все будет хорошо видно.

Глава 41

Чтоб тебе умереть на Каладане!

Древний тост

Дунканпопытался вспомнить, куда он попал. Он знал, что Тормса мертв, помнил, как из глаз этого человека хлынула кровь. Да, это он помнил очень отчетливо. Они вошли в темное помещение, в котором вдруг вспыхнул яркий свет. Дункан почувствовал боль в затылке. Удар? Он попытался пошевелиться, но мышцы отказались повиноваться.

Нахлынули другие воспоминания. Вот он сидит на краю обширного луга. Идет игра в боулинг — шары с эксцентриком бросают без всякой видимой системы. Игроки — молодые люди в форме… Гьеди Один!

— Они учатся быть стариками, — сказал он. Дункан помнил, что произнес именно эти слова.

Его собеседница, молодая женщина, удивленно взглянула на него.

— Только старики играют в игры на свежем воздухе, — сказал он.

— О?

На этот бессловесный вопрос у него не было ответа. Она уложила его на лопатки одним вербальным восклицанием.

А в следующий момент выдала меня Харконненам.

Это была память из времен, когда он еще не был гхола.

Гхола!

Он вспомнил Убежище Бене Гессерит на Гамму. Библиотека: голофото и трифотограммы герцога Атрейдеса, Лето Первого. Сходство с ним Тега не было случайным: Тег немного повыше, но в остальном они были точными копиями — это удлиненное продолговатое лицо, нос с высокой спинкой — знаменитая харизма Атрейдесов…

Тег!

Он вспомнил последний доблестный бой старого башара в ту ночь на Гамму.

Где я?

Сюда его привел Тормса. Они шли по заросшей дороге в пригороде Исаи. Баронии. Когда они прошли по дороге около двухсот метров, с неба начал падать снег. Мокрый снег прилипал к одежде. Через минуту промозглая сырость пронизала их до мозга костей, оба стучали зубами от холода. Они остановились, надели капюшоны и застегнули непроницаемые куртки. Стало лучше. Но скоро должна была наступить ночь. Ночью станет намного холоднее.

— Впереди что-то вроде укрытия, — сказал Тормса, — мы сможем переждать ночь там.

Дункан не ответил, и Тормса продолжал:

— Там не тепло, но зато сухо.

Дункан увидел это строение, когда до него оставалось около трехсот шагов. Это был двухэтажный дом, резко выделявшийся на фоне грязного снега. Он сразу узнал этот дом — передовой пост Харконненов. Наблюдатели, сидевшие на этом посту, считали, а иногда и убивали проходивших мимо людей. Здание было выстроено из местной глины, которую потом обжигали с помощью огнемета, превращая стены в один сплошной обожженный кирпич.

Когда они подошли ближе, Дункан разглядел остатки защитного экрана полного поля, нацеленного на любого пришельца. Кто-то давным-давно уничтожил эту систему. Зияющие дыры с неровными краями заросли густым кустарником. Жерла огнеметов оставались, впрочем, открытыми. О да — через эти отверстия было легко видеть, кто подходит к строению.

Тормса остановился и прислушался, тщательно осмотрев окрестность.

Дункан тоже посмотрел на счетную станцию. Он хорошо ее помнил. Сейчас это сооружение было похоже на уродливый побег, выросший на месте брошенного здесь трубчатого семени. Поверхность спеклась с образованием стекловидной гладкой массы. Выросты и выпячивания указывали на места, где случился перегрев. Неумолимое время оставило на стенах выбоины и трещины, но общие контуры остались неизменными. Он посмотрел вверх и увидел остатки подвесок древнего лифта. Кто-то соорудил на месте лифта временное аварийное устройство с блоком, перекинутым через балку.

Да, эти отверстия в защитном экране были проделаны совсем недавно.

Тормса исчез в отверстии.

В этот момент перед внутренним взором Дункана словно повернули выключатель. Появились новые яркие воспоминания. Вот он в библиотеке дворца-невидимки вместе с Тегом. Проектор показывает одно за другим изображения современной панорамы Исаи. Сама идея современного приобрела странный оттенок. Да, Баронию можно было считать современным городом, но по меркам давно ушедшей древности. Вся цивилизация была основана на применении подвесок. Их применяли для транспортировки высоко над землей материалов и людей. Управлялись подвески с помощью лучей. Не было никаких наземных входов, все они располагались на верхних этажах зданий. Все это Дункан рассказал Тегу.

На плане было ясно видно, что в городе каждый квадратный метр вертикальной и горизонтальной плоскости был использован с величайшей экономией. Управляемые лучами движущиеся подвесные экипажи требовали только приемного помещения и боковых коридоров для приема транспортных средств.

Тег не соглашался с этим.

— Идеальная форма должна быть трубчатой с плоскими крышами для посадки орнитоптеров.

— Харконнены предпочитали плоские поверхности и прямые углы.

Это была правда.

Дункан помнил старую Баронию с устрашающей ясностью. Траки подвесных путей пронизывали город насквозь под всевозможными углами в разных направлениях. Если не считать прямоугольного градостроительного каприза Харконненов, другим законом жизни было следующее: максимум плотности населения при минимуме материальных затрат.

— Плоская крыша была единственным местом, по-настоящему приспособленным для жилья! — Он помнил, что говорил это и Тегу, и Луцилле.

Там наверху располагались роскошные квартиры, охранные посты, посадочные площадки для орнитоптеров и парки. Люди, жившие наверху, могли забыть о массе живой человеческой плоти, которая копошилась на нижних этажах непосредственно под ними. Снизу не. проникали ни запахи, ни звуки. Персонал, работавший на верхних этажах, прежде чем попасть туда, мылся в душе и менял одежду.

Тег тогда задал недоуменный вопрос:

— Почему все эти люди соглашались жить в таких скотских условиях?

Ответ был очевиден, и Дункан дал его. Улица была очень опасным местом. Городские власти сделали все, чтобы еще больше сгустить краски этой опасности. Кроме того, очень немногие знали о том, что вне Баронии люди живут гораздо лучше. Единственным местом, где живут хорошо, считали верхние этажи домов. Единственным путем наверх было абсолютное послушание и преданность.

— Это произойдет, и вы ничего не сможете поделать!

То был иной голос, прозвучавший под сводом черепа Дункана.

Пауль!

Как странно, подумал Дункан. В этих словах прозвучала надменность, свойственная ментатам, когда они попадают на поле своей логики.

Я никогда прежде не видел Пауля таким надменным.

Дункан посмотрел на свое отражение в зеркале и понял, что это воспоминание тоже относится к тому времени, когда он еще не был гхола. Внезапно перед его внутренним взором возникло другое зеркало, и лицо тоже было другим. Округлое юношеское лицо становилось более четко очерченным, словно созревая на глазах. Он заглянул в собственные глаза. Да, это были его глаза. Кто-то когда-то определил его глаза, как «бездонные пещеры». Да, они сидели глубоко под нависшими бровями, прячась за выступающими скулами. Говорили, что трудно сказать, серые у него глаза или зеленые, если на них не направлен прямой свет.

Это сказала женщина, но он помнил эту женщину.

Он постарался дотронуться до своих волос, но рука не повиновалась ему. Он помнил, что его волосы были обесцвечены. Кто это сделал? Старуха. Его волосы не были больше шапкой упрямых завитков.

Вот на него смотрит герцог Лето, стоящий в дверях своего дома на Каладане.

— Сейчас мы будем есть, — говорит он. Пряча свою природную надменность, Лето мягко улыбается. — Должен же был кто-то это сказать!

Что происходит с моей головой?

Он вспомнил, как Тормса сказал, что они идут туда, где их ждет корабль-невидимка.

Это было большое здание, неясной массой громоздящееся в темноте. Около него было несколько строений поменьше. Кажется, все они были обитаемы. Были слышны голоса и шум работающих машин. В узких окнах не видно ни одного лица. Не открылась ни одна дверь. Когда они проходили мимо одного из флигелей, Дункан почуял запах пищи. Тогда он вспомнил, что с утра они ели только завтрак путешественника — какие-то жесткие сухие жилы.

Они вошли в темное здание.

Вспыхнул свет.

Из глаз Тормса брызнула кровь.

Наступила тьма.

Дункан смотрит на лицо женщины. Он уже видел когда-то это лицо на одной из трифотограмм среди прочих таких же карточек. Где это было? Где он ее видел? Лицо было узкое, немного расширенное у висков, что придавало ему еще большее очарование.

Она заговорила:

— Меня зовут Мурбелла. Ты не запомнишь меня, но сейчас я буду с тобой, потому что я заметила тебя. Я тебя выбрала.

Я помню тебя, Мурбелла.

Первое, что бросалось в глаза на этом лице, были широко расставленные зеленые глаза, потом только всплывали подбородок и маленький рот. Губы были полными, и он понимал, что в другие моменты они могут быть капризно надутыми.

Зеленые глаза смотрели на него в упор. Какой холодный у нее взгляд. В нем чувствуется сила.

Что-то коснулось его щеки.

Он открыл глаза. Это была не память. Это происходило с ним сейчас!

Мурбелла! Она была здесь и оставила его. Теперь она вернулась. Он вспомнил, как просыпался обнаженный на мягких подушках. Его руки узнали это. Раздетая Мурбелла над ним, зеленые глаза смотрят на него со страшным напряжением. Она трогает его одновременно во многих местах. Мягкое жужжание исходит из ее уст.

Он чувствует болезненную эрекцию.

В нем не остается никаких сил сопротивляться. Ее руки движутся вдоль его тела. Ее язык. Какое жужжание! Она целует все его тело, касается его губами. Соски ее грудей прикасаются к щекам, груди. Он видит ее глаза и видит в них осознанную цель.

Мурбелла вернулась и опять делает с ним то же самое.

За ее плечом он видит панель армированного стекла — за этим барьером Луцилла и Бурцмали. Это сон? Бурцмали прижал ладони к стеклу. Луцилла сложила руки на груди, ее взгляд — смесь ярости и любопытства.

Мурбелла шепчет ему в ухо:

— Мои руки — огонь.

Ее тело заслоняет стекло. Он чувствует огненные прикосновения ее рук.

Внезапно этот огонь охватывает его разум. Оживают самые потаенные места. Он видит красные шарики, которые, как. цепочка нанизанных на веревку сосисок, проходят перед его внутренним взором. Его охватывает лихорадка. Он похож на раздутый шарик, страшное волнение пронизывает все его сознание. Эти шарики! Он же знает их! Они — это он сам… они были…

Все Дунканы Айдахо — исходный и серийные — чередой всплыли в его памяти. Они были, как взрывающиеся на сковороде зерна, которые отрицают чье-либо существование, кроме своего собственного. Он видит, как его давит червь с лицом человека.

Будь ты проклят, Лето!

Давит, давит, давит, снова и снова, снова и снова.

— Будь ты проклят! Будь ты проклят! Будь ты проклят!..

Он умирал под мечом сардаукара. Боль, вспышка света и полная темнота.

Он умирал в катастрофе орнитоптера. Он умирал под ножом убийцы — Говорящей Рыбы. Он умирал, умирал и умирал.

И он жил.

Память продолжала переполнять его, и Дункан изумился: как он может вмещать так много? Сладость новорожденной дочери, которую он держит на руках. Мускусный запах страстной подруги. Ароматы данийского вина. Упражнения в тренировочном зале.

Чан с аксолотлями!

Время от времени он появлялся снова, вспоминая, как именно это происходило. Яркий свет и механические руки. Эти руки то и дело поворачивали его. Смутное воспоминание новорожденного — огромное устье, окруженное женской плотью, соединенной какими-то трубочками с металлической конструкцией.

Чан с аксолотлями?

Он едва не задохнулся от нахлынувшей памяти. Все эти жизни! Все эти жизни!

Теперь он вспомнил, что ввели в него тлейлаксианцы, — потаенное сознание, которое ждало только своего часа. Когда он соединится с импринтером Бене Гессерит.

Но это была Мурбелла, а она не принадлежит Бене Гессерит.

Однако она была здесь, готовая к действию, и замысел тлейлаксианцев взял верх над его реакциями.

Дункан тоже зажужжал что-то нечленораздельное и принялся двигаться вместе с Мурбеллой, попадая с ней в такт. Он не должен так отвечать! Не так! Правой рукой он касался ее половых губ, а левой ласкал ее поясницу. Его губы касались ее носа, губ, плеч…

Все это время его ласковое жужжание усыпляло ее, баюкало, ослабляло…

Она попыталась оторваться от него, но он лишь усилил ее ответ.

Откуда он знает, в каком месте надо меня трогать и в какой момент? Здесь! И здесь! О, священная скала Дура, откуда он это знает?

Дункан почувствовал, как набухли ее груди, как потемнели от прилива крови ореолы, как заложило ее нос. Она застонала и раздвинула ноги.

О, Великая Матрона, помоги мне!

Но единственная Великая Матрона, на чью помощь она могла рассчитывать, была отделена от нее надежным барьером и дверью, запертой на щеколду.

В Мурбелле бушевала громадная энергия. Она отвечала на ее воздействие единственным известным ей способом — лаской, прикосновениями, — используя всю технику, которой ее столь тщательно обучали за долгие годы ученичества.

Но на каждое ее движение Дункан отвечал своим не менее стимулирующим.

Мурбелла поняла, что не может больше контролировать все свои реакции. Она действовала сейчас так, как велел ей инстинкт, спрятанный гораздо глубже, чем то, чему ее учили в школах. Вагинальные мышцы напряглись. Она почувствовала, что на стенках влагалища появилась смазка. Когда Дункан вошел в нее, Мурбелла услышала свой стон. Все ее существо — руки, ноги, все тело — двигалось, подчиняясь единому ритму. Она все больше и больше осознавала свои истинные потребности.

Как ему удалось сделать это со мной?

Где-то внизу живота начались ритмичные сокращения гладкой мускулатуры. Она почувствовала, что Дункан вздрогнул и ощутила биение спермы о стенки свода. Это подстегнуло ее собственный ответ. Это биение заставило сократиться влагалище… еще… еще… еще… Каждый мускул дрожал от экстаза, который она никогда раньше не могла себе даже представить.

Влагалище опять сократилось.

Снова и снова…

Она потеряла счет этим сокращениям.

Когда Дункан застонал, она ответила ему таким же стоном, и по ее телу прошла судорожная горячая волна.

И опять…

Она потеряла чувство времени, не понимала, где находится. Было одно только погружение в экстаз.

Она хотела, чтобы он продолжался вечно, и одновременно страстно желала, чтобы он наконец кончился. Этого не должно было случиться с женщиной! Досточтимая Матрона не должна чувствовать ничего подобного. Именно из-за этого в мире правят мужчины.

Дункан пробудился от того паттерна, каким должен был реагировать на женщину. Он должен был сделать что-то еще, но не помнил, что именно.

Луцилла?

Он представил ее мертвой. Но эта женщина не была Луциллой, это Мурбелла.

Он так обессилел. Он приподнялся над женщиной и ухитрился встать на колени. Ее руки дрожали от непонятного возбуждения.

Мурбелла старалась оттолкнуть от себя Дункана, но его уже не было над ней. Она стремительно открыла глаза.

Дункан стоит над ней на коленях. Она не имеет ни малейшего представления, сколько времени прошло с тех пор, как она вошла сюда. Она постаралась сесть, но у нее ничего не получилось. Разум постепенно возвращался к ней.

Она уставилась на Дункана, наконец осознав, кем должен быть этот мужчина. Мужчина? Это всего-навсего юноша, но он сделал такое… такое… Об этом предупредили всех Досточтимых Матрон. Это был гхола, которого тлейлаксианцы снабдили запретными знаниями. Этого гхола надо убить!

По ее мышцам прошла судорога, но не любовная — это возвращалась энергия. Она приподнялась на локтях. Глотнув воздуха, она постаралась скатиться из-под него на пол, но снова без сил упала на постель.

Именем Священной скалы Дура! Этот гхола не должен жить! Он всего-навсего гхола и должен делать только то, что позволяют делать Досточтимые Матроны. Ей хотелось ударить его и одновременно снова прижаться к его телу.

Экстаз! Она знала, что, если он сейчас попросит ее о чем угодно, она сделает, сделает для него.

Нет! Я должна его убить!

Она еще раз приподнялась на локтях и на этот раз смогла сесть. Она расслабленно взглянула на стекло, за которым стояли Великая Матрона и ее проводник. Они все еще стояли там. Лицо Великой Досточтимой Матроны было неподвижно, как скала Дура.

Как она может стоять и спокойно смотреть на это? Она должна немедленно убить этого гхола!

Мурбелла поманила Луциллу к себе и скатилась с подушек к замку. Она едва успела открыть дверь и снова от слабости повалилась на подушки. Ее взгляд скользнул по обнаженному телу Дункана, стоявшего на коленях. Тело его блестело от пота. Любимое тело…

Нет!

От отчаяния она упала на пол. С большим трудом, призвав на помощь все свое самолюбие, она встала. Энергия постепенно возвращалась, но ноги все еще дрожали от слабости.

Я сделаю это сама без всяких раздумий. Я должна сделать это.

Ее шатало из стороны в сторону. Она попыталась придать удару, направленному в горло, хоть какую-то твердость. Этот удар, ломающий гортань, был у нее очень хорошо поставлен и отработан, жертва умирает от удушья.

Дункан легко отразил удар, но он был такой медленный… медленный.

Мурбелла едва не упала, но руки Великой Досточтимой Матроны поддержали ее.

— Убей его! — прохрипела Мурбелла. — Он — тот, о ком нас предупреждали. Это именно он!

Она почувствовала, что рука Матроны коснулась ее шеи и сильно нажала на нервный пучок чуть пониже уха.

Последнее, что услышала Мурбелла перед тем, как потерять сознание, были слова Великой Матроны:

— Мы никого не убьем. Этот гхола будет доставлен на Ракис.

Глава 42

Самым худшим из возможных конкурентов для любого организма является существо близкого к нему рода. Биологический вид питается необходимыми веществами. Рост ограничен тем веществом, которое представлено наименьшим количеством. Наименее благоприятное условие контролирует скорость роста. (Закон минимума).

Из «Уроков Арракиса»

Здание стояло вдали от широкого проспекта, закрытое от посторонних взглядов деревьями и тщательно ухоженной живой изгородью. Изгородь высотой в человеческий рост ограничивала засаженное пространство. Экипаж мог въехать сюда или выехать отсюда только на черепашьей скорости. Старый вояка Тег сразу понял это, когда машина подвезла его к фасаду. Фельдмаршал Муззафар, сопровождавший Тега, заметил это.

— Сверху мы защищены системой лучеметов.

Солдат в камуфляжной форме с длинным лазерным ружьем, висевшим на плече, открыл ворота и вытянулся, пока Муззафар выходил из машины. Следом за ним вышел и Тег.

Он узнал это место. То был один из «безопасных» адресов, которыми снабдили его в Бене Гессерит. Очевидно, что информация Общины Сестер устарела. Причем устарела совсем недавно, потому что Муззафар ничем не показывал, что Тег должен знать этот дом.

Когда они входили в дверь, Тег понял, что со времени его последнего визита сюда в системе защиты ничего не изменилось. Было только небольшое изменение в схеме постов по периметру изгороди. Эти пункты наблюдения сканировали периметр из комнат, расположенных где-то в здании. Выполненные в форме бриллиантов датчики сканировали пространство между собой и домом. Если просто нажать кнопку в пункте охраны, то сканирующий анализатор превратит в мелко нарезанное мясо любого незваного пришельца.

В дверях Муззафар оглянулся и посмотрел на Тега.

— Досточтимая Матрона, с которой вы сейчас встретитесь, — это самая могущественная из них, кто когда-либо бывал здесь. Она не приемлет иного поведения, кроме полного повиновения.

— Я принимаю это, как предупреждение.

— Я думал, что вы должны понять. Называйте ее Досточтимая Матрона и никак иначе. Мы идем. Я позволил себе взять для вас комплект новой формы.

Комната, куда Муззафар проводил Тега, была последнему незнакома. Он не был здесь ни разу. Помещение было мало, двоим в нем было тесно. Все свободное пространство было заставлено какими-то тикающими ящичками, покрытыми черными панелями. Помещение освещалось желтым плавающим шаром. Муззафар скромно примостился в углу, пока Тег снимал с себя грязную поношенную униформу, которую он не снимал с момента выхода из дворца-невидимки.

— Прошу прощения, что не могу предложить вам ванну, — извинился Муззафар. — Но дело не терпит отлагательства. Она уже проявляет нетерпение.

Еще один человек принес Тегу новую форму. Она оказалась знакомой — черная униформа даже с пылающими звездами в петлицах. Итак, он предстанет пред очи Досточтимой Матроны как башар Общины Сестер. Интересно. Он опять башар с ног до головы, правда, это чувство не покидало его в любом наряде. Но форма есть форма. В ней не надо особо подчеркивать, кто ты есть на самом деле.

— Так-то лучше, — сказал Муззафар, выводя башара в коридор и подводя к знакомой двери. Да, именно здесь его ждал «надежный» контакт. Он узнал назначение комнаты, в которой с тех пор ровным счетом ничего не изменилось. Ряды контрольных глазков на потолке и стенах, замаскированные под серебристые полоски управления плавающими светильниками.

Тот, за кем наблюдают, ни о чем не догадывается, подумал Тег. А у наблюдающих — миллион глаз.

Двойное зрение предупреждало об опасности, но немедленного насилия не предвиделось.

Эта комната, длиной около пяти метров и около четырех шириной, предназначалась для решения весьма важных дел. Торговля — это не умение трясти кошельком. Здесь люди демонстрировали то, что может заменить любую валюту — меланжу или молочные камни размером с глаз, идеально круглые, гладкие и мягкие. Эти камни светились всеми цветами радуги при любом падающем на них свете и при прикосновении к любой живой плоти. Меланжа или камни воспринимались в этой комнате как нечто само собой разумеющееся. Цена планеты может быть уплачена здесь — достаточно легкого кивка, движения глаз, невнятного бормотания. Здесь никогда не видят кошельков с деньгами. Самое большее, чем здесь оперировали, — это тонкими листами ридулианской бумаги, на которых были выдавлены цифры — очень большие цифры.

— Это банк, — сказал Тег.

— Что? — Муззафар напряженно смотрел на дверь в противоположной стене. — О да. Она скоро явится.

— Она, конечно, давно наблюдает за мной.

— Муззафар ничего не ответил, но взгляд его заметно помрачнел.

Тег оглянулся. Не изменилось ли что-нибудь со времени его последнего визита сюда? Ничего существенного на первый взгляд. Такая обстановка обычно не меняется на протяжении эпох. Ковер, мягкий, как гагачий пух, и белый, как брюхо шерстистого кита. Ковер казался влажным. Но только казался. Если ступишь на него босой ногой (правда, здесь вряд ли ступала чья-то босая нога), то почувствуешь приятную сухость.

В центре комнаты стоял стол длиной около двух метров. Столешница имела толщину не более двадцати миллиметров. Тег узнал данийскую джакаранду. Темно-коричневая поверхность была отполирована до идеального блеска и под ней просвечивали древесные жилки. Вокруг стола стояли четыре адмиральских кресла, сделанные тем же мастером из того же дерева, что и стол. Кожа обивки соответствовала цвету полировки.

Только четыре кресла — больше уже перебор. Он ни разу не сидел в этом кресле и пока не собирался садиться, но представлял себе это ощущение — так же удобно, как на противной собаке. Конечно, сидеть на собаке удобнее, она принимает форму тела. Однако все продумано, слишком удобное сиденье располагает сидящего к расслаблению. Убранство этой комнаты говорило: «Располагайся с удобствами, но будь начеку».

Здесь не только надо было иметь свидетеля рядом, но и большую силу за спиной. Он понял это в прошлый раз и с тех пор его мнение не изменилось.

Здесь не было окон, но и те, которые видны снаружи, окружены цепочками огней — энергетическим барьером, чтобы никто не подсмотрел и не удрал через окно. В этих барьерах таилась опасность. Тег знал это, но роль их была столь важна, что на них расходовалась энергия, которой хватило бы на освещение целого города в течение жизни одного поколения, никак не меньше.

В этой демонстрации богатства не было ничего случайного.

Дверь, за которой так внимательно наблюдал Муззафар, открылась с легким щелчком..

Опасность!

В комнату вошла женщина в переливающемся золотистом платье.

Она стара!

Тег не ожидал, что она окажется такой древней. Лицо представляло собой сплошную морщинистую маску. Глаза были похожи на два кусочка зеленоватого льда. Длинный, острый, как клюв, нос нависал над подбородком, повторявшим очертания носа. Черная шапочка прикрывала седые волосы.

Муззафар поклонился.

— Оставь нас, — приказала женщина.

Не говоря ни слова, он вышел через ту дверь, через которую вошла Матрона. Когда дверь закрылась, Тег произнес вместо приветствия:

— Досточтимая Матрона.

— Итак, ты понял, что здесь банк, — голос ее слегка дрожал.

— Конечно.

— Всегда находятся средства, чтобы передать большие суммы или продать кусочек власти, — сказала она. — Я говорю не о той власти, которая управляет фабриками, а о той, которая правит людьми.

— И эта власть обычно прячется под маской правительства, или общества, или самой цивилизации, — проговорил Тег.

— Я подозревала, что ты окажешься очень умен, — сказала она. Женщина выдвинула из-под стола кресло и опустилась на него, но не предложила сесть Тегу. — Я и считаю, что я — банкир. Это избавляет от всяких грязных и досадных околичностей.

Тег не ответил. Казалось, что в этом нет необходимости. Он продолжал внимательно рассматривать ее.

— Почему ты так на меня смотришь? — недовольно спросила она.

— Я не ожидал, что вы окажетесь так стары.

— Ха, ха, у нас для тебя много сюрпризов, башар. Позже юная Досточтимая Матрона, возможно, промурлычет тебе на ухо, что отметила тебя. Хвала Дуру, если это произойдет.

Он кивнул, не вполне понимая, о чем идет речь.

— Это очень старое здание, — продолжала она. — Я наблюдала за тобой, когда ты пришел. Это тоже удивляет тебя?

— Нет.

— Этот дом стоит без всяких изменений уже несколько тысяч лет. Он построен из таких материалов, что простоит еще столько же.

Он взглянул на стол.

— О, это не относится к дереву. Но под деревом поластин, полаз и пормабат. Никакие аристократы не осмелятся смеяться над этим, когда нужда позовет их сюда.

Тег промолчал.

— Нужда, — повторила она. — Ты не возражаешь против некоторых необходимых вещей, которые мы с тобой сделали?

— Мои возражения в счет не идут, — ответил он. Чего она хочет? Конечно, она его изучает. Так же, как и он ее.

— Как ты думаешь, другие люди возражали против того, что с ними делал ты?

— Несомненно.

— Ты прирожденный командир, башар. Думаю, что ты будешь очень ценной находкой для нас.

— Я всегда полагал, что самая главная моя ценность — для меня самого.

— Башар! Посмотри мне в глаза!

Он подчинился, увидев мелькающие в глазах Матроны оранжевые искры. В нем обострилось чувство угрозы.

— Если увидишь, что мои глаза стали полностью оранжевыми, берегись! — сказала она. — Это будет значить, что ты оскорбил меня настолько, что у меня истощилось терпение.

Он кивнул.

— Мне нравится, что ты можешь командовать, но ты не можешь командовать мной! Ты будешь командовать хламом, и это единственная функция, для которой нам нужны такие, как ты.

— Хлам?

Она пренебрежительно махнула рукой.

— Те, там, внизу. Ты их знаешь. Их любопытство — это узкий кран. Ничто великое никогда не проникает в их сознание.

— Я так и понял, что вы имеете в виду.

— Мы хотим сохранить такой миропорядок и работаем для этого, — продолжала Матрона. — Все, что они должны знать, проходит сквозь мелкое сито, через которое проходит только то, что имеет отношение к непосредственной возможности выжить.

— Это не слишком великая премудрость.

— Ты снова оскорбляешь меня, но это не имеет никакого значения, — сказала она. — Для тех, кто внизу, самая главная премудрость заключается в следующих вопросах: «Буду я сегодня есть или нет?», «Не вломятся ли в мое жилище грабители и не проникнут ли паразиты?» Роскошь? Роскошь заключается в приеме наркотика или обладании представителем противоположного пола — это позволяет некоторое время создавать иллюзию, что зверь далеко.

И этот зверь — ты, подумал Тег.

— Я трачу на тебя столько времени, башар, потому что понимаю, что для нас ты более ценен, чем даже Муззафар. А он очень ценен. Даже сейчас мы обязаны ему тем, что он доставил тебя сюда без особых хлопот и в приемлемом состоянии.

Тег молчал, и женщина усмехнулась.

— Ты не думаешь, что ты еще приемлем?

Усилием воли Тег сдержался. Они что, подмешали ему в пищу какое-то зелье? Он заметил, что двойное зрение стало мигать, но движение улеглось, поскольку в глазах Досточтимой Матроны продолжали мелькать только оранжевые пятна. Однако надо держаться подальше от ее ног. Это смертельное оружие.

— Ты неправильно думаешь о хламе, — сказала она. — К счастью, большинство из них сами ограничивают свои потребности. Они, может быть, сознают это где-то в глубине души, но не могут найти время для того, чтобы выйти за пределы примитивного выживания.

— И никак нельзя улучшить эту породу?

— Их ни в коем случае нельзя улучшать! Мы позаботимся о том, чтобы стремление к самосовершенствованию осталось для них преходящей причудой, фантазией. Ничего такого в реальной жизни, конечно, не должно произойти!

— Им должно быть отказано в других видах роскоши, — сказал он.

— Никакой роскоши! Ее для них просто не существует. Она должна остаться для них тайной за семью печатями. Это называется защитной стеной невежества.

— То, чего не знаешь, не может причинить боль.

— Мне не нравится твой тон, башар.

В ее глазах снова заплясали оранжевые огоньки. Однако предчувствие силового столкновения уменьшилось, когда Матрона снова рассмеялась.

— То, что ты так оберегаешь, есть нечто противоположное тому, что называется то-чего-не-знаешь. Мы учим тому, что новое знание может быть опасным. Ты выведешь отсюда естественное заключение: всякое новое знание противоречит выживанию!

Дверь за спиной Досточтимой Матроны отворилась, и в комнату вернулся Муззафар. Это был не прежний Муззафар. Лицо его пылало пятнами, глаза горели. Он почтительно остановился за спинкой кресла Матроны.

— Однажды и ты получишь право стоять вот так, за спинкой моего кресла, — сказала она. — Это вполне мне по силам.

Что они сделали с Муззафаром? Этот человек был, очевидно, полностью лишен своей воли.

— Так ты видишь, что я обладаю властью? — спросила она.

Тег откашлялся.

— Это очевидно.

— Я — банкир, ты помнишь? Ты только что сделал свой депозит вместе с нашим верным Муззафаром. Ты благодарен нам, Муззафар?

— Да, Досточтимая Матрона, — хрипло ответил фельдмаршал.

— Я уверена, что ты понимаешь природу такой власти, башар, — сказала она. — Тебя хорошо готовили в Бене Гессерит. Они талантливы, но, боюсь, не столь талантливы, как мы.

— Говорят, что вы очень многочисленны, — произнес Тег.

— Основа нашего могущества заключается не в численности, башар. Власть, такая, как наша, может осуществляться и малым количеством людей.

Она очень похожа на Преподобную Мать, подумал он. Она умеет дать ответ, по существу, уклонившись от него.

— По сути своей, — продолжала Матрона, — такая власть, как наша, становится источником выживания для многих людей. Теперь для того, чтобы править, достаточно пригрозить людям лишить их этого источника. Она оглянулась через плечо.

— Ты не хочешь, чтобы мы лишили тебя своей милости, Муззафар?

— Нет, Досточтимая Матрона. — Этот мужчина дрожал, как женщина!

— Вы нашли новый наркотик, — сказал Тег.

Она громко, почти озорно рассмеялась.

— Нет, башар, это очень старый наркотик.

— Вы хотите, чтобы и я пристрастился к нему?

— Как и все, кого мы контролируем, башар, ты имеешь выбор — либо повиноваться, либо умереть.

— Это действительно очень древний выбор, — согласился Тег. В чем заключается непосредственная угроза? Он не чувствовал признаков готовящегося силового нападения. Как раз наоборот. Второе зрение показывало ему весьма чувственные намеки. Они что, хотят запечатлеть его?

Она улыбнулась Тегу, хотя взгляд ее оставался ледяным.

— Он будет хорошо служить нам, Муззафар?

— Думаю, что да, Досточтимая Матрона, — ответил фельдмаршал.

Тег размышлял, наморщив лоб. В этой парочке было что-то глубоко порочное. Они действовали вопреки морали, которой он всегда руководствовался в своем поведении. Хорошо, что они не знают о его способности к сверхбыстрой реакции.

Кажется, они очень радовались тому затруднительному положению, в какое он попал.

Некоторую уверенность Тегу придало сознание того, что эти двое начисто разучились радоваться жизни. Будучи воспитанником Бене Гессерит, он видел это совершенно отчетливо. Досточтимая Матрона и Муззафар забыли или, что более вероятно, сознательно оставили все, что составляет основу существования жизнерадостного человека. Они не были в состоянии находить источник радости в собственном теле. Они добровольно приняли на себя роль постороннего свидетеля, вечного наблюдателя, который тем не менее всегда помнит, каким он был до своего превращения. Даже когда они делают то, что когда-то было для них удовольствием, они вынуждены доходить в этом удовольствии до крайностей, чтобы затронуть хотя бы края своей памяти о прошедших и утраченных радостях.

Досточтимая Матрона широко улыбнулась, обнажив ряд ослепительно белых зубов.

— Посмотри на него, Муззафар. Он не имеет ни малейшего представления о том, что мы можем сделать.

Тег слышал все сказанное, но видел и другое взглядом, натренированным в школах Бене Гессерит. В этих людях не осталось ни миллиграмма природной наивности. Их нельзя ничем удивить. Для них не существует ничего нового. Поэтому они плетут заговоры, изобретают махинации, надеясь, что это возбудит их и они испытают былое потрясение от какой-то новизны. Конечно, в глубине души они понимали, что это не произойдет, что из запланированного действия они выйдут, охваченные еще большей досадой от неудачи, и чем больше будет эта досада, тем с большей яростью они снова попытаются достичь недостижимого. Таким стало их мышление.

Тег состроил для них фальшивую улыбку, призвав на помощь все свои недюжинные способности. Это была улыбка, полная истинной страсти, понимания и удовольствия от собственного существования. Это было самым тяжким оскорблением, которое он мог им нанести, и, как видел Тег, оружие подействовало. Муззафар уставился на него пылающим взглядом. В глазах Матроны перестали плясать оранжевые огоньки, и кратковременное удивление сменилось блеском удовольствия. Она этого не ожидала! Это было что-то новенькое!

— Муззафар! — Оранжевые блики окончательно исчезли. — Приведите Досточтимую Матрону, которая положит глаз на нашего башара.

Второе зрение Тега немедленно уловило опасность. Он наконец понял, в чем она состоит. В нем начала нарастать необыкновенная сила, которая, как он знал, сейчас выплеснется наружу яростной волной. Эти дикие изменения в нем не закончились! Он чувствовал, как по телу течет небывалая энергия. Вместе с ней пришло понимание своего выбора. Тег видел, как он, словно яростный вихрь, проносится по зданию — позади него остаются мертвые тела (среди них Муззафар и Досточтимая Матрона), а весь комплекс превратится в груду развалин после того, как он отсюда выйдет.

Должен ли я это делать?

Если он не убьет их, то трупов будет гораздо больше. Он видел необходимость такого поступка, и одновременно до него полностью дошел весь план замысла Тирана. Он едва не закричал от боли, какую испытывал, но сумел сдержаться.

— Да, приведите ко мне эту Досточтимую Матрону, — сказал он, зная, что искать ее нет никакого смысла. Гораздо важнее позаботиться о сканирующем анализаторе и отключить его.

Глава 43

О вы, знающие, как мы страдаем здесь, не забудьте нас в своих молитвах.

Надпись на посадочной полосе Арракина (Исторические записки: Дар-эс-Балат)

Тараза задумчиво смотрела, как на фоне серебристого ракисского неба с деревьев опадают белые как снег цветы. Настало утро. Небо было затянуто опалесцирующей дымкой, которую Тараза не ожидала увидеть, несмотря на большую подготовительную работу по ознакомлению с условиями жизни на этой планете. Запах карликовых апельсинов был очень силен, он перебивал все другие ароматы здесь, на крыше музея Дар-эс-Балата.

Никогда не думай, что сможешь проникнуть в сокровенные тайны какого-то места… или человека, подумала она.

Разговор был окончен, но в ушах Верховной Матери все еще эхом звучали мысли, которые были высказаны здесь всего несколько минут назад. Однако все согласились с тем, что настало время действовать. Вскоре Шиана исполнит танец червя и еще раз продемонстрирует свою власть над ним.

Вафф и новый представитель священников будут участвовать в этом «святом событии», но Тараза была уверена, что никто из них не понимает истинной природы того, чему им суждено стать свидетелями. Вафф, конечно, страшно скучал от этих дебатов. Он все еще был преисполнен раздражительного недоверия ко всему, что он видел и слышал. Это недоверие составляло странный контраст с его благоговейным отношением к самому пребыванию на Ракисе. Катализатором раздражения было, конечно, его убеждение в том, что этой планетой управляют дураки.

Из зала встреч вернулась Одраде и встала за спиной Таразы.

— Я очень обеспокоена сообщениями с Гамму, — заговорила Тараза. — Ты принесла что-то новое?

— Нет, там происходит какой-то беспорядок.

— Скажи мне, Дар, как ты думаешь, что нам надо делать?

— Я вспоминаю слова, сказанные Тираном сестре Ченоу: «Бене Гессерит очень близок к тому, чем он должен быть, но одновременно очень далек».

Тараза указала на Пустыню, простершуюся за каналом, окружавшим город-музей.

— Он все еще там, Дар. Я уверена в этом, — сказала Тараза. Она повернулась лицом к Одраде. — И Шиана говорит с ним.

— Он очень много лгал, — возразила Одраде.

— Но он не лгал относительно своего перевоплощения. Помнишь, что он говорил: «Каждая исходящая из меня часть понесет часть моего сознания, беспомощные и слепые, эти частицы будут скитаться в Пустыне, застигнутые вечным сном».

— Ты ставишь слишком многое на свою веру в силу этого сна, — сказала Одраде.

— Мы должны возродить замысел Тирана. Весь — от начала до конца.

Одраде в ответ только вздохнула, но промолчала.

— Никогда не следует недооценивать силу идеи, — продолжала Тараза. — Атрейдесы в своем правлении всегда были философами. Философия опасна, потому что порождает новые идеи.

Одраде продолжала хранить молчание.

— Червь несет все это в себе, Дар! Все силы, которые следует привести в движение, находятся в нем.

— Кого ты пытаешься убедить — себя или меня? — спросила Одраде.

— Я наказываю тебя, Дар, так же, как Тиран до сих пор наказывает всех нас.

— За то, что мы не такие, какими должны быть? Ага, вот идут Шиана и остальные.

— Язык червя. Вот что сейчас самое важное.

— Да, если вы так считаете, Верховная Мать.

Тараза метнула сердитый взгляд на Одраде, которая направилась навстречу вновь прибывшим. В настроении Одраде чувствовались беспокойство и обреченность.

Присутствие Шианы, однако, вернуло Таразе чувство осознания цели. Какое бдительное маленькое создание — эта Шиана. Очень хороший материал. Предыдущим вечером Шиана демонстрировала свой танец в большом зале музея на ковре на фоне занавесок, сплетенных из волокон Пряности и украшенных изображениями Пустыни и червей. Она казалась частью этого изображения, фигурой, спроецированной на живописные дюны и на тщательно выписанных на волокнах червей. Тараза вспомнила, как в диком вращении волосы Шианы взметнулись вверх неукротимой дугой. Боковой свет подчеркнул рыжие пряди в волосах Шианы. Глаза были закрыты, но в лице не было умиротворения и успокоенности. Волнение передавалось в движениях рта, в подрагивании ноздрей, резких движениях подбородка. Движения говорили о мудрости, которая лишь прикрывалась юной оболочкой.

Танец — это ее язык, подумала Тараза. Одраде права. Поняв танец Шианы, мы поймем язык Тирана.

У Ваффа в это утро был какой-то отчужденный вид. Было непонятно, куда смотрят его глаза — внутрь или на окружающий мир.

Рядом с Ваффом стоял Тулушан, высокий красивый ракисец — новый представитель священников, выбранный для сегодняшнего похода в Пустыню. Тараза, которая внимательно наблюдала за этим человеком во время показательного танца, заметила в нем поразительную способность никогда не произносить «но», хотя в каждом его высказывании подразумевался именно этот союз. Ярко выраженный бюрократ. Он наверняка надеялся, что пойдет очень далеко, но Тараза знала, что этим надеждам не суждено было сбыться, и не испытывала к Тулушану ни малейшей жалости по этому поводу. Тулушан — юноша с мягким лицом, прожил на свете слишком мало стандартных лет, чтобы быть облеченным столь высоким доверием. В нем было больше того, что было доступно глазу, но и одновременно меньше.

Вафф отошел в боковую аллею сада, оставив Одраде и Шиану наедине с Тулушаном.

Молодой священник не был, конечно, незаменимым. Это объясняло тот факт, что именно он был выбран для сегодняшнего дела. Такой выбор священников сказал Таразе, что замыслы насильственных действий дозрели до готовности к действию. Тараза не думала, однако, что какая-либо клика священников решится причинить Шиане вред.

Мы будем стоять близко к Шиане.

Неделя, прошедшая после демонстрации сексуальных достижений шлюх, была занята всевозможными делами. Очень беспокойная была неделя. Если уж быть честной, Одраде занималась с Шианой. Конечно, Тараза предпочла бы, чтобы не месте Одраде оказалась Луцилла, но приходилось выбирать из того, что есть, а лучше Одраде в данной ситуации не было никого, во всяком случае, на Ракисе.

Тараза обернулась и посмотрела на безбрежный океан Пустыни. Все ждали прибытия орнитоптера с Очень Важными Наблюдателями (ОВН). Эти ОВН пока не опаздывали, но, как и все такого рода люди,создавали ненужную сутолоку.

Шиана воспринимала сексуальное воспитание на редкость хорошо, хотя на Ракисе не найдешь хорошего мужчины-инструктора. В первую же ночь на Ракисе Тараза вызвала одного из таких мужчин, но он доставил ей весьма немного радости и забвения. Кроме того, что значит забвение? Забыть — значит стать слабой.

Никогда ничего не забывать!

Именно это, кстати говоря, делали шлюхи. Они торговали забвением. Они не имеют никакого понятия о том, что Тиран продолжает держать, словно в тисках судьбы, человечество и главной задачей является уничтожение этих тисков.

Тараза тайно подслушала разговор между Одраде и Шианой.

Зачем я подслушивала?

Девочка и учительница сидели на скамьях в саду, глядя друг на друга, иксианский глушитель скрывал их слова от всех, кто не имел специального транслятора, настроенного на код глушителя, который нависал над собеседницами, как большой черный зонт, искажавший звуки и движения губ.

Таразе, стоявшей в зале встреч с крошечным транслятором в ухе, этот разговор казался каким-то искажением собственной памяти.

Когда я училась этим вещам, мы еще не знали, на что способны шлюхи из Рассеяния.

— Почему мы говорим, что это сложности секса? — спрашивала Шиана. — Мужчина, которого ты прислала мне прошлой ночью, все время повторял это.

— Многие полагают, что понимают это, Шиана. Но, вероятно, этого не понимает никто, поскольку такие слова требуют от плоти большего, чем она может понять.

— Почему я не должна применять те трюки, которые нам показывали лицеделы?

— Шиана, одна сложность всегда предопределяет другую и скрывает ее в себе. Сексуальная сила проявляется великими и низкими деяниями. Мы говорим «сексуальная сила» и «сексуальная энергия» и произносим такое словосочетание, как «чрезвычайное побуждение желания». Я не отрицаю, что такие вещи можно наблюдать и в обыденной жизни. Но то, что вы видели, — это сила настолько мощная, что она может разрушить и тебя, и все, что ты считаешь ценным.

— Именно это я и пытаюсь понять. Что шлюхи делают неправильно?

— В своих действиях они игнорируют интересы вида, Шиана. Думаю, что ты уже это чувствуешь. Об этом, несомненно, знал и Тиран. Что такое его Золотой Путь, как не видение сексуальной силы, как силы, бесконечно воссоздающей род человеческий?

— А шлюхи не воссоздают?

— Они стараются управлять своим миром с помощью этой силы.

— Да, кажется, именно это они и делают.

— Да, но какие противодействующие силы они при этом приводят в действие?

— Этого я не понимаю.

— Ты знаешь, что такое Голос и как с его помощью можно управлять некоторыми людьми?

— Но с его помощью нельзя управлять всеми.

— Точно так. Цивилизации, на которые долго воздействовали Голосом, вырабатывают способы приспособления к его силе для того, чтобы избежать его воздействия.

— То есть существуют люди, которые могут сопротивляться шлюхам?

— Мы видим неопровержимые свидетельства этому. И именно поэтому мы сейчас на Ракисе.

— Шлюхи придут сюда?

— Боюсь, что да. Они хотят подчинить себе ядро Старой Империи и считают нас легкой добычей.

— А ты не боишься, что они победят?

— Они не победят, Шиана. Положись в этом на меня. Но для нас очень хорошо, что они существуют.

— Как это понять?

В тоне Шианы словно отразилось то потрясение, которое в этот момент испытала сама Тараза. Как много подозревает Одраде? В следующий момент Тараза все поняла, спрашивая себя, поймет ли это юная девочка?

— Ядро статично, Шиана. Мы находились в застое несколько тысяч лет. Жизнь и движение протекают там, в Рассеянии, где люди активно противодействуют шлюхам. Что бы мы ни делали, но мы должны еще более усилить это сопротивление.

Звук приближающихся орнитоптеров прервал воспоминания Таразы. Из Кина прибыли ОВН. Они были еще довольно далеко, но звук легко распространялся в чистом утреннем воздухе.

Тараза подумала, что у Одраде хороший метод преподавания, призналась себе Верховная Мать, глядя на показавшийся вдалеке первый орнитоптер. Очевидно, машины шли на малой высоте, обходя здание сбоку. Они, кажется, несколько отклонились от курса, но, возможно, пилот решил дать своим пассажирам осмотреть остатки древней стены Тирана. Очень многие проявляли любопытство к тому месту, где Одраде нашла клад Пряности.

Шиана, Одраде, Вафф и Тулушан вернулись в зал встреч. Они тоже услышали звук приближающихся орнитоптеров. Шиане не терпелось показать свою власть над червями. Тараза тем не менее проявляла нерешительность. Звук двигателей орнитоптеров был каким-то натужным. Почему машины перегружены? Сколько же там наблюдателей?

Первый орнитоптер показался над крышей, и Тараза посмотрела на бронированный колпак кабины. Она поняла, что это предательство, еще до того, как первый луч полоснул из машины, прошив ее ноги ниже колен. Она тяжело упала на дерево, растущее в кадке. От ног ниже колен практически ничего не осталось. Следующий луч ударил в бедро. Орнитоптер с ревом пролетел мимо и взял влево.

Тараза приподнялась, привалившись к дереву, стараясь не обращать внимания на боль. Ей удалось остановить кровотечение, но боль оставалась такой же сильной, правда, не такой, как при муках Пряности. Это помогло, но она понимала, что обречена. Над музеем разнеслись громкие крики и звуки борьбы.

Я победила, подумала Тараза.

Одраде выскочила из комнаты верхнего этажа и склонилась над Верховной Матерью. Они не говорили ни слова, но обе все поняли. Одраде прижалась виском ко лбу Таразы. Это был вековой ритуал Бене Гессерит. Тараза начала изливать в мозг Одраде свою память, надежды, страхи… все.

Одна из них могла еще спастись.

Шиана смотрела на эту сцену из комнаты пентхауза, стоя там, где ей приказала ждать Одраде. Она знала, что происходит на крыше. Это последнее таинство было известно каждой послушнице Общины Сестер.

Вафф и Тулушан, которые вышли на крышу раньше, не возвращались.

Шиана содрогнулась от понимания происходящего.

Одраде резко встала и побежала под крышу пентхауза. Глаза ее дико блуждали, но действовала она обдуманно и целенаправленно. Рванувшись вперед, она схватила шнуры нескольких плавающих светильников. Несколько шнуров она буквально впихнула в руку Шианы, и девочка почувствовала, что ее тело стало легче, его потянуло вверх полем, создаваемым светильниками. Собирая по дороге другие светильники, Одраде поспешила в узкий конец комнаты, где в стене была видна решетка. Именно она и нужна была Одраде. С помощью Шианы она выдвинула решетку по направляющим, вскрыв глубокую вентиляционную шахту. Свет шаров освещал шероховатые стены этого глубокого колодца.

— Держи шары как можно ближе к себе, чтобы эффект поля был наибольшим, — крикнула Одраде. — Отталкивай их, чтобы снижаться. Лезь в шахту!

Шиана сжала связку шнуров потной рукой и скользнула в шахту через порог. Она начала падать, потом в страхе притянула поближе к себе связку шаров. Сверху лился свет — Одраде не оставила ее одну.

Оказавшись на дне, они нырнули в насосную. Шум вентиляторов смешивался со страшными звуками, доносившимися сверху.

— Нам надо попасть в комнату-невидимку, а оттуда в Пустыню, — сказала Одраде. — Все эти технические помещения сообщаются между собой. Здесь где-то должен быть проход.

— Она умерла? — спросила Шиана.

— Да.

— Бедная Верховная Мать.

— Теперь я — Верховная Мать, Шиана. По крайней мере временно. — Она указала рукой наверх. — На нас напали шлюхи, надо спешить.

Глава 44

Мир создан для живых. Но кто они?

Мы испытали мрак, чтобы достичь тепла и света.

Она стала ветром, когда ветер мне путь преградил.

Жив я был в полдень, но погиб в ее обличье.

Кто поднимается от плоти к духу, падения ведал:

Слово рождает слово; но свет превыше всего.

Теодор Ретке (Исторические заметки: Дар-эс-Балат)

От Тега потребовалось небольшое усилие воли, чтобы в мгновение ока превратиться в вихрь. Наконец он полностью осознал природу опасности Досточтимых Матрон. Это понимание усилилось от новых способностей ментата, которые появились у него вместе со способностью молниеносно двигаться.

Чудовищная угроза требовала чудовищного противодействия. Тег покрылся кровью с ног до головы, прокладывая себе путь по зданию штаба Досточтимых Матрон и убивая всех, кто встречался ему на этом пути.

Как он узнал когда-то от своих учителей из Бене Гессерит, самая главная проблемы человеческой вселенной заключается в овладении управлением претворения. Он явственно слышал голос своего первого учителя, успевая при этом крушить все и вся.

— Ты можешь понимать под этим обычную сексуальность, но мы предпочитаем более основополагающий термин: претворение. Он имеет множество граней и отростков и обладает поистине неисчерпаемой энергией. Эмоция, которая называется любовью, есть лишь небольшой аспект претворения.

Тег поразил в горло человека, вставшего на его пути, и ворвался в комнату, где располагалась панель управления защитой здания. Там сидел только один человек, его правая рука уже почти дотянулась до консоли с кнопками, когда его настиг разящий удар Тега.

Левой рукой башар практически обезглавил противника. Тело медленно сползло на пол, кровь хлынула из зияющей раны на шее.

Сестры правы, что называют их шлюхами!

Вы можете завлечь человечество куда угодно и во что угодно, манипулируя великой силой претворения. Вы можете вовлечь людей в такие действия, о которых они никогда не помышляли и не считали возможными. Один из учителей говорил об этом прямо:

— Энергия должна находить выход. Закупорь ее и она станет смертельно опасной. Направь ее в нужное русло и она сметет все на своем пути. В этом заключается главный секрет всех религий.

Тег оставил за собой более пятидесяти трупов, покидая здание. Последней жертвой пал солдат в камуфляже.

Тег пробегал мимо неподвижных людей и машин, а его возбужденный выше всяких мыслимых пределов ум размышлял над тем, что он оставляет позади себя. Было ли утешением, думал он, например, что последним выражением в глазах Досточтимой Матроны было искреннее удивление? Мог ли он поздравить себя с тем, что Муззафар никогда больше не увидит свой дом из фреймбуша?

Необходимость того, что он сделал в течение нескольких мгновений, была очевидной для того, кто был воспитан в Ордене Бене Гессерит. Тег знал его историю. В Старой Империи было много райских планет, вероятно, их еще больше на просторах Рассеяния. Люди всегда были склонны ставить эти дурацкие эксперименты. Население таких планет постепенно превращалось в лентяев. Хитроумные аналитики объясняли это удобными условиями жизни и хорошим климатом. Но Тег знал, что это вопиющая глупость. Все происходило оттого, что сексуальная энергия в таких местах освобождается очень легко. Если бы миссионеры Разделенного Бога или любого другого вероисповедания подобного толка появились в таком раю, то не избежать бы страшного кровопролития.

— Мы, члены Бене Гессерит, знаем, — говорил еще один учитель Тега. — Мы не раз воспламеняли этот фитиль с помощью нашей Защитной Миссии.

Тег не прекращал бег, пока не оказался на аллее в пяти километрах от места учиненной им бойни. Он знал, что прошло очень мало времени, однако надо было подумать и о более важных вещах. Во-первых, он не убил всех обитателей дома старой шлюхи. За ним сейчас следили люди, которые знали, что он будет делать дальше. Они видели, что он убил Досточтимую Матрону. Они видели, как Муззафар принял смерть из его рук. Наличие тел и видеозапись расскажут все остальное.

Тег прислонился к стене. На левой ладони была глубокая ссадина. Глядя, как из ссадины течет насыщенно алая кровь, Тег приостановил бег времени. Кровь была необычайно алого цвета.

В моей крови стало больше кислорода?

Он, конечно, очень глубоко и часто дышал, но не настолько, чтобы так изменить состав крови.

Что со мной произошло?

Причина — в наследии Атрейдесов, это Тег знал точно. Кризис перевоплощения переместил его в другое измерение человеческих возможностей. Какая бы это ни была трансформация, она оказалась чрезвычайно глубокой. Теперь он мог совершать некоторые необычные, но иногда столь необходимые действия. Когда он пробегал по аллее, ему казалось, что идущие по ней люди неподвижны, словно статуи.

Захочу ли я когда-нибудь думать о них?

Это могло происходить только по его желанию. Это он знал твердо. Но в этом было некое искушение, и он на секунду почувствовал жалость к Досточтимым Матронам. Великое Искушение, впрочем, повергло их самих в этот кровавый хаос.

Что делать теперь?

Главное направление было открыто. Здесь, в Исаи был один человек, который наверняка знал все, что хотел знать Тег. Тег огляделся. Да, это недалеко.

Откуда-то с конца аллеи потянуло ароматом цветов и трав. Он двинулся на запах, зная, что никаких столкновений больше не будет и он спокойно доберется до цели. Это будет спокойная гавань.

Тег быстро шел, ориентируясь на цветочный аромат. Впереди, в стене, Тег увидел дверь под голубым тентом, на котором были написаны два слова: «Персональная служба».

Тег вошел и сразу же увидел то, что искал. Такие заведения разбросаны повсюду в Старой Империи: столовые, оборудованные древними автоматами, передающими блюда с кухни в зал. Многие из них были заведениями для завсегдатаев. Открывая такое место, обычно говорят друзьям, чтобы они никому не рассказывали о нем, иначе «там постоянно будет толпа».

Эта идея всегда очень забавляла Тега. Ты разбалтываешь всем о местонахождении кафе, но при этом делаешь вид, что свято хранишь тайну.

С кухни доносились запахи, от которых текли слюнки. Мимо прошел официант, несший поднос с дымящимися блюдами, обещавшими райское наслаждение.

К Тегу подошла молодая женщина в коротком черном платье и белом переднике.

— Пожалуйста сюда, сэр. У нас есть свободный столик в углу.

Она поставила стул так, чтобы Тег сел спиной к стене.

— Вас обслужат сию же минуту, сэр.

Она положила перед ним сложенный вдвое лист бумаги.

— Наше меню напечатано на бумаге, надеюсь, вы не будете сильно возражать.

Он проследил, как женщина отошла от его столика. Официант, которого он заметил, войдя в заведение, прошел в обратном направлении. Поднос был пуст.

Ноги Тега принесли его сюда словно по проторенной дорожке, и человек, которого он искал, сидел рядом и ел.

Официант остановился у его столика и заговорил с тем человеком, при этом Тег знал, что отвечает человек и какие действия он предпримет в следующий момент. Тег осмотрелся. Были заняты только три столика. В дальнем углу сидела какая-то пожилая женщина и ела сладости. Одета она была, как показалось Тегу, в очень модное платье с низким вырезом у шеи. Туфли были подобраны под цвет платья. Справа за отдельным столиком сидела молодая парочка. Эти никого, кроме друг друга, не замечали. Еще один столик занимал пожилой человек в тесной рубашке. Он ел зеленые овощи, тупо уставившись в тарелку.

Человек, говоривший с официантом, громко рассмеялся.

Тег пристально уставился в затылок официанту. Светлые волосы косицами, похожими на жухлую траву, ниспадали на шею официанта. Тег опустил глаза. Ботинки стоптаны на пятках. Пиджак заштопан и довольно небрежно. Было ли это маркой бережливости? Бережливость или просто нехватка средств? Запахи на кухне не говорили о бедности. Столовые приборы сияли. Не было ни одной треснутой тарелки. Однако красная скатерть была заштопана в нескольких местах, причем цвет заплаток был тщательно подобран.

Тег еще раз обратил внимание на остальных посетителей. Они выглядели достаточно состоятельными. Здесь не было место убогим нищим. Тег принял это к сведению. Это было не просто местом для завсегдатаев; кто-то специально придал ему такой имидж. Это заведение держали очень умные люди. Этот ресторан наверняка принадлежал молодому человеку, который работал с перспективными клиентами, либо с высшими, которым нравился такой приземленный антураж. Тег понял, что инстинкт не подвел, приведя его сюда. Он склонился над меню, дав себе вспомнить о чувстве голода. Это был такой же зверский голод, который так поразил покойного фельдмаршала Муззафара.

Появился официант — на подносе стояли маленькая раскрытая коробочка и флакон с мазью.

— Я вижу, вы поранили руку, башар, — сказал человек. Он поставил поднос на стол. — Позвольте я перевяжу вам рану, прежде чем вы сделаете заказ.

Тег поднял руку и официант умело перевязал ее.

— Ты меня знаешь? — спросил Тег.

— Да, сэр. И после того, что я слышал, мне странно видеть вас в полной форме. Все, — он закончил перевязку.

— Что же ты слышал? — тихо спросил Тег.

— Что за вами охотятся Досточтимые Матроны.

— Я только что убил некоторых из них и их… Как можно назвать этих людей?

Человек побледнел, но ответил твердым голосом:

— Лучше всего назвать их рабами, сэр.

— Ты был у Рендитаи?

— Да, сэр. Многие из нас поселились здесь после службы.

— Мне надо поесть, но я не могу заплатить.

— Ни один из тех, кто был при Рендитаи, не возьмет с вас денег, башар. Они знают, что вы пришли сюда?

— Не думаю.

— Сейчас здесь одни завсегдатаи. Никто из них вас не выдаст. Я предупрежу вас при малейшей опасности. Что вы будете есть?

— Мне надо много еды. Выбор за тобой. Углеводов приблизительно в два раза больше, чем белка, и никаких стимуляторов.

— Что вы имеете в виду под словом «много», сэр?

— Носи еду, пока я не скажу «хватит» или пока не почувствуешь, что я переступил границы твоей щедрости.

— Несмотря на такую обстановку, это небедное заведение, сэр. Чаевые сделали меня богатым человеком.

Один-ноль в мою пользу, подумал Тег. Нищета действительно оказалась показной.

Официант отошел и остановился возле центрального столика, за которым сидел человек, с которым он только что разговаривал. Тег, не таясь, принялся рассматривать этого человека, когда официант вышел в кухню. Да, это тот самый человек. Блюдо на его тарелке было густо полито какой-то приправой.

В человеке не было заметно женского ухода. Воротник был засален, шнурки рубашки спутаны. На левом рукаве старые пятна от зеленоватого соуса. Он был правша, но когда ел, то постоянно разливал что-то левой рукой. Манжеты на брюках потрепаны. Одна из манжет совершенно распустилась, и брючина запиналась пяткой. Носки были разного цвета. Один голубой, второй светло-желтый. Однако эта неопрятность нисколько не беспокоила человека. Никакая женщина — ни мать, ни жена — никогда не кричала на него, чтобы он стал презентабельным. Его отношение к одежде было написано на его внешности.

— То, что вы видите, есть сама воплощенная презентабельность.

Человек внезапно посмотрел на Тега и резко дернулся, словно его внезапно укололи. Он оглядел помещение своими карими глазами, задерживая взгляд на каждом лице, словно выбирая подходящий для себя типаж. Сделав это, он снова вернулся к еде.

Вернулся официант, неся бульон, в котором плавали яйцо и зеленые овощи.

— Ешьте, сейчас будут готовы основные блюда, сэр.

— Ты приехал сюда сразу после Рендитаи? — спросил Тег.

— Нет, сэр. Я служил под вашим началом и при Аклине.

— Шестьдесят седьмая Гамму, — уточнил Тег.

— Так точно, сэр!

— Мы уберегли там много жизней, — сказал Тег. — И их и наших.

— Вам нужен снупер, сэр? — холодно осведомился официант, видя, что Тег не притрагивается к пище.

— Нет, потому что меня обслуживаешь ты, — ответил Тег. Он говорил совершенно искренне, хотя и чувствовал себя немного мошенником, поскольку второе зрение говорило ему, что еда не отравлена.

Довольный официант отошел от стола.

— Один момент, — остановил его Тег.

— Да, сэр?

— Тот человек за центральным столиком — это один из завсегдатаев?

— Профессор Дельнаи? Да, сэр!

— Дельнаи? Я так и думал.

— Профессор боевых искусств, сэр. И их истории.

— Я знаю. Когда у меня дело дойдет до десерта, попроси профессора присоединиться ко мне.

— Мне сказать, кто вы, сэр?

— Ты не думаешь, что он уже догадался об этом?

— Скорее всего так, сэр, но все же…

— Беречься надо там, где надо беречься, — сказал Тег. — Неси еду.

Интерес Дельнаи пробудился еще до того, как официант передал ему приглашение Тега. Первыми словами профессора, когда он сел за столик Тега, были:

— Это было самое потрясающее гастрономическое представление, какое я когда-либо видел. Вы уверены, что сможете съесть десерт?

— Я смогу съесть два или три таких десерта, — ответил Тег.

— Поразительно!

Тег попробовал медовую конфету, проглотил ее и сказал:

— Это место — настоящая находка.

— Я хранил это заведение в строжайшем секрете, — сказал Дельнаи, — сделав, конечно, исключение для нескольких самых близких друзей. Так почему вы решили оказать мне честь своим приглашением?

— Скажите, вы когда-нибудь были объектом внимания Досточтимых Матрон?

— Боги преисподней, нет! Я не слишком важная фигура для этого.

— Я надеялся попросить вас рискнуть жизнью, Дельнаи.

— Каким образом? — в голосе не было ни малейших колебаний. Это придало Тегу уверенности.

— В Исаи есть место, где встречаются мои старые солдаты. Я хочу отправиться туда и увидеться с ними.

— Вы хотите пройти по улицам при всех своих регалиях?

— Вы это устроите каким-то образом.

Дельнаи приложил палец к губам, откинулся на спинку стула и некоторое время молча рассматривал Тега.

— Вас не слишком-то легко замаскировать. Но, однако, есть один способ.

Он задумчиво покачал головой.

— Да! — он улыбнулся.

— Боюсь, правда, вам не понравится этот маскарад.

— Что вы задумали?

— Немного подушек и грима. Мы проведем вас по городу под видом бордано. От вас, конечно, будет пахнуть нечистотами. Но вам придется делать вид, что вы этого не замечаете.

— Вы думаете, это пройдет? — спросил Тег.

— О, сегодня будет буря. Обычное явление в это время года. Недавно состоялся полив будущего урожая. А наполнение резервуаров в нагретых полях… ну вы понимаете.

— Я не совсем понимаю, но когда я съем еще одну конфету, мы с вами примемся за дело.

— Вам понравится место, где мы укроемся от бури, — сказал Дельнаи. — Я просто схожу с ума при мысли об этом. Но владелец заведения сказал, что если я не помогу вам, то мне больше нечего тут делать.

Через час после захода солнца, когда он вместе с Дельнаи шел к месту свидания с ветеранами, Тег, одетый в кожаный фартук, изо всех сил старался игнорировать идущий от него запах. Друзья Дельнаи забрызгали Тега нечистотами с ног до головы, а потом высушили феном, чтобы закрепить летучие запахи.

Дистанционный счетчик погоды на дверях места встречи сказал Тегу, что температура на улице упала на пятнадцать градусов за прошедший час. Дельнаи проскользнул внутрь первым и сразу бросился в общий зал, где стоял неумолчный гомон и звон стаканов. Тег остановился, чтобы еще раз взглянуть на прогноз погоды. Ветер достиг ураганной силы. Барометр продолжал падать. Он посмотрел на надпись над входной дверью:

«К услугам наших клиентов».

Может быть, тут есть и бар? Уходящие посетители могли взглянуть на показания погодного датчика и вернуться назад в тепло и обстановку братства и товарищества.

В большом камине горел настоящий огонь. Приятно пахло сухим деревом.

Дельнаи вернулся, сморщил нос, принюхавшись к Тегу, и повел его сквозь толпу к задней комнате к ванне. Там в кресле лежала выстиранная и выглаженная форма Тега.

— Я буду у камина, когда вы выйдете.

— При всех регалиях, э? — спросил Тег.

— Они опасны только на улице, — ответил Дельнаи и направился поближе к огню.

Тег вымылся и вышел в каминный зал сквозь толпу. Люди замолкали, узнавая его. В залах возник тихий ропот.

«Это же сам старый башар». «Да, это Тег. Я служил под его началом. Я сразу узнал его фигуру и выправку».

Посетители начали сходиться поближе к огню, повинуясь древнему инстинкту человека. Пахло мокрой одеждой и перегаром.

Неужели только буря согнала сюда этих людей? Тег смотрел на закаленные в битвах солдатские лица, думая, что это не просто дружеская вечеринка, как сказал об этом Дельнаи. Эти люди хорошо знали друг друга и знали, что встретятся здесь именно сегодня.

Дельнаи сидел на одной из скамей возле камина, держа в руке стакан с янтарной жидкостью.

— Ты сдержал слово и привел меня сюда, — сказал Тег.

— Разве вы не этого хотели, башар?

— Кто вы, Дельнаи?

— Я владелец зимней фермы в нескольких кликах отсюда, у меня есть несколько друзей банкиров, которые изредка одалживают мне свои машины. Если хотите, чтобы я сказал что-то более конкретное, то могу поделиться с вами, что я, как и большинство присутствующих в этом зале, хочу скинуть Досточтимых Матрон с нашей шеи.

Человек, стоявший сзади Тега, спросил:

— Это правда, что вы сегодня убили сотню этих тварей?

— Это большое преувеличение, — сухо ответил Тег. — Я не мог бы что-нибудь выпить?

С высоты своего роста Тег оглядывал комнату, когда кто-то протянул ему стакан. Как он и ожидал, это оказался голубоватый данийский маринет. Эти старые солдаты знали о его пристрастиях.

Возлияния в зале продолжались, но пыл пьющих заметно поутих. Люди ждали, когда командир поставит перед ними боевую задачу.

Жизнелюбивая натура человека требует естественного подогрева в такую ненастную ночь, подумал Тег. Собравшиеся в пещере возле огня — соплеменники! Никакую опасность не пропустят эти люди, а звери не сунутся к огню. Сколько подобных сборищ было на Гамму в такие ночи? — подумал он, отхлебывая напиток. Плохая погода может скрыть от постороннего наблюдения истинную причину собрания. Погода позволяла удержать тех людей, которые в хорошую погоду не придут сюда.

Он узнал несколько лиц — офицеры и сержанты. О некоторых из них он сохранил самые приятные воспоминания — надежные ребята. Некоторым из них сегодня придется умереть.

Шум усиливался по мере того, как люди привыкали к его присутствию. Никто не вынуждал его объясниться. Они, конечно, знали, зачем он пришел. Тег, однако, терпеливо дожидался нужной минуты.

Звуки голосов и смех были такими же, какими они были с незапамятных времен. Когда люди впервые начали собираться вместе для того, чтобы сообща защититься от опасности. Звон стаканов, внезапные взрывы смеха, несколько смешков. Эти, которые смеются тихо, сознают свою внутреннюю силу. Спокойный смех говорит о том, что ты оценил шутку, но не собираешься представать перед другими смешливым дураком. Дельнаи смеялся тихо.

Тег посмотрел вверх и увидел, что потолочные балки были расположены низко. Это придавало помещению уют, увеличивая площадь и создавая интимную обстановку. Учет человеческой психологии. Такие залы были во многих местах на этой планете. Это была забота о том, чтобы придавить ненужное осознание. Людям должно быть надежно и удобно. Конечно, в действительности они постоянно подвергались опасностям и не были защищены, но совершенно незачем лишний раз напоминать им об этом.

Через несколько минут Тег заметил, что опытные официанты разнесли по залу напитки: темное местное пиво и дорогое светлое импортное. На столах, освещенных неярким светом, стояли блюда с хрустящими поджаренными местными овощами, круто посоленными по здешнему обычаю. Такая повышенная жажда никого здесь не оскорбляла. Пиво тоже было соленым. Таким оно было здесь всегда. Пивовары знали, как усилить жажду.

Некоторые группы стали вести себя очень шумно. Напиток начал оказывать свое древнее, как мир, магическое действие. Бахус пожаловал на эту сходку! Тег знал, что если предоставить этим людям веселиться, как обычно, то шум усилится крещендо до некоторого пика, а потом, к утру, начнет постепенно, очень постепенно стихать. Некоторые пойдут к двери узнавать, что с погодой. Если погода улучшится, то заведение мигом опустеет, если же нет, то люди побудут здесь еще некоторое время. Он понимал, что у бармена найдется способ испортить показания метеорологического прибора. Такой бар никогда не упустит свою выгоду.

Впустить их сюда и держать любыми способами, против которых они не станут возражать.

Люди, которые держат такие заведения, не моргнув глазом, споются и с Досточтимыми Матронами.

Тег отставил в сторону свой стакан.

— Могу я попросить вашего внимания?

Наступила тишина.

Замолчали и прекратили хождение даже официанты.

— Пусть некоторые встанут у дверей, — сказал Тег. — Никто не должен выйти отсюда до тех пор, пока я не прикажу. Эти боковые двери тоже возьмите под охрану.

Когда все было исполнено, Тег внимательно всмотрелся в лица, своим вторым зрением выбирая тех, кто имел наибольший военный опыт и которым он мог доверять больше других. Ему было совершенно ясно, что надо делать. Бурцмали, Луцилла и Дункан были где-то здесь, на периферии поля зрения, он ясно видел, в чем они нуждаются.

— Я полагаю, что вы сможете очень быстро взять в руки оружие, — сказал он.

— Мы пришли сюда подготовленными, башар! — выкрикнул кто-то. Тег слышал, что говоривший был пьян, но чувствовалось, что в жилах этого человека плещет адреналин старого вояки, которые были столь дороги его сердцу.

— Мы захватим корабль-невидимку, — сказал Тег.

Эта идея задела их за живое. Никакое другое творение цивилизации не охранялось так тщательно. Эти корабли садились только на специальные площадки, с которых потом и взлетали. Их борта буквально щетинились оружием. Экипажи охраняли самые уязвимые места. Хитрость могла иметь успех, но прямое нападение было почти наверняка обречено на неудачу. Но здесь, в этом баре Тег вдруг обрел какое-то новое сознание, ведомое чувством необходимости и дикими генами своего происхождения от Атрейдесов. Он прекрасно видел, где находятся на Гамму стоянки кораблей-невидимок. Яркие точки на карте были ясно видны его второму зрению. Цветные нити связывали их воедино, как шнурок связывает лампочки на гирлянде. Второе зрение должно провести их по этому запутанному лабиринту.

О, как я не хочу туда идти, подумал он.

Но нельзя отбрасывать причины, приведшие его к этому тяжелому решению.

— Конкретно мы захватим корабль-невидимку сил Рассеяния, — сказал он. — У них лучшие образцы. Ты, ты, ты и ты, — он указал рукой на людей, — останетесь здесь. Никого не выпускать. Думаю, вас атакуют, держитесь. Сколько сможете. Все остальные, берите оружие и за мной!

Глава 45

Справедливость? Кому нужна справедливость? Мы сами творцы нашей справедливости. Мы делаем нашу справедливость здесь, на Арракисе — побеждаем или умираем. Давайте не будем хныкать по поводу справедливости, пока у нас есть оружие и свобода им пользоваться.

Лето I: Архивы Бене Гессерит

Над песками Ракиса корабль-невидимка начал снижение. Он сел на дюну, подняв тучу пыли, которая вихрем окружила шар корабля, на несколько минут скрыв его от глаз. Серебристо-желтое солнце медленно садилось за дьявольски раскаленный за знойный день горизонт. Корабль, скрипнув песком, застыл, сверкая в лучах заходящего солнца своими круглыми стальными боками, видимый глазу, но недоступный предзнанию и приборам. Второе зрение Тега подсказало ему, что никто не видел посадки корабля.

— Я хочу, чтобы орнитоптеры и машины были здесь не менее чем через десять минут, — сказал он.

Люди в корабле зашевелились, готовые к действию.

— Вы уверены, что они здесь, башар? — голос принадлежал человеку из пьяной компании, собравшейся в баре на Гамму, верному офицеру, воевавшему с башаром при Рендитаи. Однако этот офицер нисколько не походил на человека, который хочет пощекотать нервы юношескими потрясениями. Этот старый воин совсем недавно видел гибель своих товарищей на Гамму. Вместе с другими, оставшимися в живых после этого кровопролитного сражения, он оставил семью, не зная, что с ней сталось. В его голосе явно чувствовалась горечь человека, который почувствовал, что его обманом вовлекли в авантюру.

— Скоро они будут здесь, — уверенно сказал Тег. — Они приедут сюда на спине червя.

— Откуда вы это знаете?

— Так мы договорились.

Тег закрыл глаза. Ему не требовалось смотреть, чтобы знать, что делается вокруг. Помещение было так похоже на командный пункт, к которым он привык за много лет службы на начальствующих должностях: овальный стол с инструментами и офицеры, готовые исполнять приказы.

— Что это за место? — спросил кто-то.

— Вон скалы к северу от нас, — ответил Тег. — Знаете, что это? Когда-то это были высокие скалы. И назывались они Ветровой Ловушкой. Там был фрименский сиетч, теперь от него осталась одна маленькая пешера. В ней теперь живут ракисские первопроходцы.

— Фримены, — прошептал кто-то. — Боги! Хотел бы я посмотреть на этого червя. Никогда не думал, что увижу что-то подобное.

— Еще одно из ваших неожиданных домашних заготовок, — сказал тот же офицер с еще большей горечью.

Что бы он сказал, если бы я открыл всем свои новые способности? Он мог бы подумать, что я скрываю цель, которая не выдержит близкого рассмотрения. И он был бы прав. Этот человек на грани бунта. Останется ли он лояльным, если открыть ему глаза? Тег покачал головой. У этого офицера был слишком узкий выбор. Никто из них не имел иного выбора, кроме того, чтобы сражаться или умереть.

Это верно, продолжал размышлять Тег, что подготовка и развертывание конфликтов очень напоминает надувательство масс. Как легко в этой ситуации начать действовать подобно Досточтимым Матронам.

Сброд!

Надувательство народных масс — не такая уж сложная вещь, как можно предположить. Большинство людей хочет, чтобы их вели. Этот офицер раньше тоже хотел этого. Для такого поведения существуют основательные причины, коренящиеся в древних родовых и племенных инстинктах. Но есть и естественная реакция любого нормального человека: когда он понимает, что его просто вели, как барана на убой, то он начинает искать козла отпущения. Этот офицер сейчас хочет найти такого козла.

— Вас хочет видеть Бурцмали, — сказал кто-то.

— Не сейчас, — отрезал Тег.

Бурцмали может подождать. Скоро он возьмет на себя командование, а пока он только отвлекает. Позже для него наступит свое время, и он сам пройдет в опасной близости от роли козла отпущения. Тег решил громко сказать об этом среди присутствующих солдат и офицеров.

— Ищите надувательство! Тогда вы поймете истинные намерения!

Офицер связи, стоявший слева от Тега, проговорил:

— Та Преподобная Мать, которая находится вместе с Бурцмали, настаивает, чтобы вы разрешили им прийти сюда.

— Скажите Бурцмали, что я приказываю ему неотлучно находиться с Дунканом, — сказал Тег. — Пусть заодно присмотрит за Мурбеллой. Луцилла может войти.

Так, видно, должно быть, подумал Тег.

Луцилла все больше подозревала, что в нем что-то изменилось. В такой наблюдательности Преподобной Матери по поводу перемены можно было не сомневаться.

Луцилла вошла настолько стремительно, что ее накидки развевались. Она была страшно зла, хотя и пыталась это скрыть.

— Я требую объяснений, Майлс!

Это хорошее начало, подумал Тег.

— Каких объяснений и по поводу чего? — деланно удивился Тег.

— Почему мы не можем просто войти в…

— Потому что Досточтимые Матроны и их дружки тлейлаксианцы из Рассеяния захватили большинство узловых пунктов Ракиса.

— Как… как ты…

— Ты пойми, что они убили Таразу, — сказал он.

Это остановило Луциллу, но не надолго.

— Майлс, я настаиваю, чтобы ты сказал мне…

— У нас мало времени, — ответил Майлс. — Следующий проход патрульного спутника и нас можно считать обнаруженными.

— Но оборона Ракиса…

— Так же уязвима, как и любая другая оборона, когда она становится статичной, — сказал он. — Семьи защитников здесь, внизу. Захвати семьи — и защитники в твоих руках.

— Но почему мы здесь, в открытой…

— Для того, чтобы подобрать Одраде и девочку, которая с ней. Ах да, и еще червя.

— Что мы будем делать с…

— Одраде знает, что делать с червем. Она теперь Верховная Мать.

— Итак, ты хочешь убрать нас в Пустыню…

— Вы уберетесь сами! Мои люди и я останемся и совершим отвлекающий маневр.

Эти слова отозвались мертвой тишиной на командном пункте.

Отвлекающий маневр, подумал Тег. Какое неадекватное понятие.

Сопротивление, которое он задумал, должно было вызвать шок у Досточтимых Матрон, что гхола здесь. Они не только начнут контратаку, они прибегнут и к стерилизации. Весь Ракис может превратиться в груду обугленных развалин. Мала вероятность того, что после нападения Досточтимых Матрон на Ракисе уцелеют люди, черви и песчаные форели.

— Досточтимые Матроны уже пытались захватить червя, но тщетно, — сказал Тег. — На самом деле я не понимаю, как можно быть таким слепым, чтобы не видеть, каким образом вы пересадили одного из них.

— Пересадили? — с трудом переспросила Луцилла. Тег редко видел Преподобную Мать в такой растерянности. Она с трудом переваривала то, что он ей говорил. У членов Общины Сестер были некоторые из способностей ментатов, это Тег наблюдал уже давно. Ментат может прийти к убедительным заключениям, не имея при этом достаточного количества данных. Тег подумал, что будет вне пределов досягаемости Луциллы, как, впрочем, и любой другой Преподобной Матери, до того, как они успеют найти такие данные и собрать их воедино. Вот тогда начнется свалка из-за его отпрыска! Они найдут, конечно, Димелу для своих Селекционных Куртизанок. И Одраде. Она не сумеет ускользнуть.

У них, кроме того, есть ключи к чанам тлейлаксианцев. Это лишь вопрос времени, когда Бене Гессерит доберется до технологии изготовления Пряности. Ее может продуцировать человеческий организм!

— Значит, здесь мы в опасности, — сказала Луцилла.

— Да, некоторая опасность существует. Вся беда с Досточтимыми Матронами состоит в том, что они очень богаты. Они делают обычную ошибку богатых.

— Развратные шлюхи, — процедила сквозь зубы Луцилла.

— Предлагаю тебе приготовиться к выступлению, Одраде скоро будет здесь.

Она вышла, не сказав более ни слова.

— Вооружение снято с борта и развернуто, — доложил офицер связи.

— Скажите Бурцмали, что он будет командовать здесь, — приказал Тег. — Мы выступаем без промедления.

— Вы надеетесь, что мы все присоединимся к вам, — язвительно сказал офицер, ищущий козла отпущения.

— Я выступаю. Причем я сделаю это один, а присоединятся ко мне только добровольцы.

После этого они все присоединятся ко мне, подумал он. Суть товарищеского принуждения плохо понимают те, кто не проходил подготовку в Бене Гессерит.

На командном пункте воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим жужжанием и пощелкиванием аппаратуры. Тег принялся размышлять о развратных шлюхах. Да, иногда сверхбогатые становились развратными. Это проистекает из убеждения, что деньги могут купить все и всех. А почему бы им и не верить в это? Они видят, что это происходит, и происходит ежедневно. Очень легко поверить в абсолют.

Это становится другой верой. Деньги могут купить невозможное.

Потом приходит распутство.

Но у Досточтимых Матрон происходит нечто другое. Они, если можно так выразиться, находились по ту сторону разврата. Они прошли через него. Это было ясно видно. Теперь они так далеко уклонились от разврата, что Тег не отважился бы назвать их теперешнее состояние, да и не хотел этого делать.

Однако знание было, было в его новом сознании. Ни одна из этих женщин не колебалась бы ни секунды предать всю планету огню, мечу и пыткам ради достижения личной выгоды. Платой могло быть получение какого-то мыслимого удовольствия. Или если пытки могли хотя бы на несколько минут продлить их собственную жизнь.

Что доставляло им удовольствие? Что вызывало благодарность? Они были как наркоманы. Если что-то доставляло им удовольствие, то в следующий раз требовалось увеличение дозы.

И они знали это!

В какой же ярости они сейчас, должно быть, пребывают. Попасться в такую ловушку. Они видели все, но им было мало — и добра, и зла. Они просто утратили чувство умеренности.

Поэтому они и были так опасны. Возможно, он ошибся только в одном. Вероятно, они уже не помнили, какими были до своего ужасного превращения, вызывавшего появление в их организме стимулятора, окрашивающего радужку глаз в дикий оранжевый цвет. Память о памяти подвергается искажениям. Этим страдают и ментаты.

— Смотрите, червь! — крикнул офицер связи.

Тег резко повернулся и посмотрел на голографическое изображение юго-западного ландшафта. Червь, слегка извиваясь, двигался по песку. На его спине виднелись две маленькие точки.

— Когда прибудет Одраде, приведите ее сюда одну. Шиана, девочка, которая едет с ней, должна приготовить червя для препровождения в загон. Он послушается Шиану. Пусть Бурцмали находится рядом наготове. У нас не будет времени на дальнюю передачу приказов.

Когда Одраде вошла в комнату командного пункта, от нее пахло Пустыней — меланжей, песком и потом. Тег, отдыхая, сидел в кресле. Глаза его были закрыты.

В первый момент Одраде показалось, что она застигла Тега в минуту несвойственной для него печали или помешала его отдыху. Башар открыл глаза, и Одраде увидела изменение, о котором Луцилла успела сообщить очень сумбурно и кратко. Она сказала о трансформации гхола. Так что же случилось с Тегом? Он почти позировал, заставляя ее смотреть на себя. Подбородок был приподнят в несколько самоуверенном жесте. Узкое, покрытое морщинами лицо не потеряло своего обычного внимания и готовности к действию. Длинный тонкий нос, столь характерный для Атрейдесов и Коррино, вырос несколько длиннее обычного, поскольку Тег побил все рекорды долголетия по сравнению со своими предками. Однако седые волосы оставались густыми и плотными, а небольшое возвышение на лбу все так же привлекало взгляд наблюдателя.

А его глаза!

— Как ты догадался, что мы прибудем именно сюда? — спросила Одраде. — Мы не знали, куда нас вывезет червь.

— Здесь, очень мало населенных мест, — солгал Тег. — Это была ставка азартногоигрока. Оказалось, что мы не ошиблись.

— Ставка игрока? — Да это было выражение из лексикона ментатов, но она не понимала его смысла.

Тег поднялся с кресла.

— Берем этот корабль и летим в то место, которое ты знаешь лучше.

Капитул? Что скажет Капитул? Она почти сказала это вслух, но удержалась, опасаясь присутствия всех этих иностранных военных, которых собрал здесь Тег. Кто они? Объяснения Луциллы ее не удовлетворили.

— Мы немного изменили замысел Таразы, — сказал Тег. — Гхола не останется здесь, а поедет с нами.

Она все поняла. Новые таланты Дункана Айдахо понадобятся для борьбы с шлюхами. Он теперь не просто приманка для уничтожения Ракиса.

— Естественно, он не сможет покинуть запертую каюту корабля-невидимки, — сказал Тег.

Она согласно кивнула. У Дункана не было защиты от разведчиков, обладающих предзнанием, например, Гильд-навигаторов.

— Башар! — раздался голос офицера связи. — Нас засек спутник!

— Отлично! Ну, земляные кроты, все наверх! Бурцмали, ко мне!

Дверь в задней стенке пункта открылась. В каюту влетел Бурцмали.

— Башар, что мы…

— Нет времени! Принимай командование! — Тег поднялся со своего командирского места и уступил его Бурцмали. — Одраде скажет, куда надо идти.

Повинуясь импульсу, который был отчасти обусловлен местью, Тег взял Одраде за руку, наклонился к ней и поцеловал в щеку.

— Делай, что должна, дочка, — прошептал он. — Этот червь в загоне скоро может остаться единственным на всем белом свете.

Одраде поняла: Тег знает весь замысел Таразы и хочет до конца выполнить ее последний приказ.

Делай, что должна. Этим было сказано все.

Глава 46

Мы смотрим не на новое состояние материи, но на новое познанное нами отношение между сознанием и материей, что означает более глубокое проникновение в работу предзнания. Оракул формирует проекцию внутренней вселенной человека, чтобы создать новые внешние вероятности, подоплека которых остается непонятной самому оракулу. Нет нужды понимать сущность этих сил, чтобы использовать их для построения физической вселенной. Древние металлурги не знали сложного молекулярного состава стали, бронзы, меди, золота и олова. Они изобретали мистические теории для описания непознанного, но при этом продолжали раздувать мехи и стучать молотами.

Верховная Мать Тараза, Спор в Совете

Древние здания, в которых располагались Капитул, Архив и другие святая святых Общины Сестер по ночам издавали непростые звуки. Эти шумы больше напоминали сигналы. Одраде выучилась читать эти сигналы много лет назад. Вот раздалось особое поскрипывание. Это говорит деревянный брус, положенный в основание пола восемьсот лет назад. По ночам он сжимался, издавая свой неповторимый звук.

В памяти Таразы тоже сохранился этот звук. Память погибшей Верховной Матери еще не интегрировалась полностью — прошло слишком мало времени. Сидя в бывшем кабинете Таразы глубокой ночью, Одраде пользовалась каждой свободной минутой для продолжения интеграции.

Дар и Тар — теперь они наконец стали едины.

Таков был полностью идентифицируемый комментарий Таразы.

Овладеть Другой Памятью означало существовать одновременно в нескольких планах бытия, некоторые из этих планов были довольно глубоки, но Тараза все время оставалась где-то возле поверхности. Одраде позволила себе чуть глубже погрузиться в Чужую Память. Сейчас она поняла сущность человека, который дышал, но был отчужден, потому что другие требовали, чтобы она погрузилась во все свернутые пространства, наполненные запахами, прикосновениями, эмоциями — всем, что останется нетронутым в ее сознании.

Это расстраивает — видеть чужие сны.

Это опять Тараза.

Тараза, которая умела сохранять хрупкое равновесие, играя будущим Общины Сестер. Как расчетливо выбрала она время для того, чтобы шлюхи якобы случайно узнали о тех новых способностях, которые тлейлаксианцы имплантировали в нового гхола. Атака на Гамму означала, что информация вернулась к своему источнику. Жестокий характер этого нападения показал Таразе, что времени остается очень мало. Шлюхи собрали все свои силы, чтобы уничтожить всю планету Гамму ради того, чтобы убить одного гхола.

Так много зависело от Тега,

Она видела башара в связи с Другой Памятью; своего отца, которого она никогда не знала.

Я не узнала его и в конце.

Она могла ослабнуть, если увязнет в этой памяти, но не могла избежать притяжения этого манящего к себе резервуара.

Одраде вспомнила слова Тирана: «Ужасно поле моего прошлого! Ответы затмевают неизбежностью память, словно тучи, затмевающие небо».

Меня, скорее всего, заменят, и скорее всего, обвинят во всех грехах. Беллонда наверняка не согласится с ее назначением. Это, впрочем, не имеет значения. В этом деле считается только выживание Общины Сестер.

Одраде оторвалась от Чужой Памяти и подняла взгляд на темную нишу, в которой стоял бюст женщины, черты лица которой можно было разглядеть в неярком свете желтого светильника. Одраде хорошо знала это лицо: Ченоу, символ-хранитель Капитула.

«Никак, кроме как по милости Божьей…»

Каждая Сестра, прошедшая муки Пряности, которых, кстати говоря, не проходила Сестра Ченоу, повторяли эти слова, не всегда задумываясь над их смыслом. Тщательно спланированное скрещивание и подготовка помогали производить во все возрастающих количествах успешных особей. Но где здесь рука Божья? Естественно, Бог — это не червь, которого они привезли с Ракиса. Может быть, присутствие Бога проявляется только в смене поколений и успехе Общины Сестер?

Я пала жертвой претензии моей собственной Защитной Миссии.

Она понимала, что точно такие же мысли и вопросы витали в этой комнате в бесчисленном количестве случаев. Бесполезно! Но она не могла убрать отсюда этот бюст-хранитель, где он простоял столь много лет.

Я не суеверна, говорила она себе. Я не импульсивная личность. Это вопрос традиций. Такие вещи имеют ценность, известную только нам.

Определенно можно сказать только одно — мой бюст никогда не будет предметом почитания.

Она подумала о Ваффе и его лицеделах, погибших на Ракисе во время ужасной схватки. Но не стоит задерживаться на неприятностях, которые пережила Старая Империя. Лучше вспомнить о силах восстановления, которые были вызваны к жизни слепым и бездумным насилием Досточтимых Матрон.

Тег знал!

Недавно закончившийся Совет умер тихой смертью, так и не придя ни к какому решению. Одраде была счастлива, что сумела отвлечь Сестер решением мелких, но дорогих каждой из них проблем.

Наказания: эта тема тоже занимала их некоторое время. Исторические прецеденты, обретшие плоть и кровь трудами аналитиков Архива, оказались вполне удовлетворительными. Сообщества людей, предавшихся Досточтимым Матронам, были привлечены, и их ожидало немалое потрясение.

Икс, несомненно, слишком много на себя взял. Иксианцы просто не имели ни малейшего представления, каким сокрушительным может оказаться для них соперничество с Рассеянием.

Гильдию можно было отодвинуть в сторону и заставить дорого платить за меланжу и машины. Гильдия и Икс, попав в одну упряжку, вместе и должны пасть.

Говорящих Рыб можно попросту игнорировать. Сателлиты Икса, эти общины, уже исчезали, и скоро человечество начисто забудет о них.

И Бене Тлейлаксу. Ах да, еще Тлейлаксу! Вафф предался Досточтимым Матронам. Он никогда не признавался в этом, но его истина была проста и упряма: Всего один раз и то с лицеделом.

Одраде мрачно улыбнулась, вспомнив горький поцелуй отца.

Я прикажу выбить другую нишу и установлю там еще один бюст: Великий Еретик, Тег Майлс!

Очень беспокоили подозрения Луциллы относительно Тега. Обладал ли он в конце жизни предзнанием и мог ли действительно видеть корабль-невидимку? Ну что ж, Селекционные Куртизанки проверят эту возможность.

— Мы окружили себя повозками! — обвиняла всех Беллонда.

Все понимали значение этих слов: будто древние буры, они отступили в лагерь, окруженный стеной из телег, для того, чтобы пережить ночь нашествия шлюх.

Одраде поняла, что не слишком большое значение придает словам Беллонды, которая часто смеялась, чтобы показать крупные зубы. Очень долго обсуждалась проблема, надо ли взять образцы тканей у Шианы для длительного хранения. Здесь крылась надежда найти «доказательство Сионы». Шиана обладала защитой от предзнания и поэтому ее выпустили с корабля-невидимки.

Дункан оставался тайной за семью печатями.

Одраде подумала о гхола, который до сих пор находился на борту корабля-невидимки. Встав с кресла, она подошла к темному окну и посмотрела в направлении отдаленного летного поля.

Неужели они отважатся выпустить Дункана из-под защиты корабля? Исследования клеток показали, что генетически он является смесью материала многих Дунканов Айдахо, прямым потомком Сионы. Но чем он заражен по сравнению с оригиналом?

Нет, он должен оставаться в заточении.

Что делать с Мурбеллой? Беременной Мурбеллой, обесчещенной Досточтимой Матроной?

— Тлейлаксианцы рассчитывали, что я убью импринтера, — сказал Дункан.

— Ты попробуешь убить шлюху?

— Она — не импринтер, — ответил Дункан.

Совет обсудил возможные варианты связи между Дунканом и Мурбеллой. Луцилла утверждала, что между ними нет связи, а только соперничество и неприязнь.

— Лучше не рисковать и не позволять им жить вместе.

Сексуальное мастерство шлюх, однако, требовало самого пристального изучения. Вероятно, можно было рискнуть, организовав встречу Мурбеллы и Дункана на корабле-невидимке. Естественно, придется принять некоторые меры предосторожности.

Наконец подумала Одраде и о черве, который жил в клетке корабля в ожидании скорого метаморфоза. Маленький, ограниченный земляными стенками бассейн, наполненный Пряностью, ожидал этого червя. Когда настанет подходящий момент, Шиана выманит червя в бассейн, наполненный Пряностью и водой. В результате песчаные форели начнут долгий цикл своей трансформации.

Ты был прав, отец. Было так просто, когда ты ясно смотрел на мир.

Нет никакой нужды искать для червя пустынную планету. Песчаные форели сами создадут подходящие экологические условия для Шаи-Хулуда. Не очень приятно думать, что планета Капитула может в скором времени превратиться в Пустыню, но это была суровая необходимость.

«Последняя воля и завещание Майлса Тега», которую он вмонтировал в субмолекулярный слой стенки корабля должна была быть безусловно использована. С этим соглашалась даже Беллонда.

Капитул затребовал полной описи всех исторических записей и выработки нового взгляда на то, что Тег заметил у Заблудших — шлюх Рассеяния.

«Вы редко видите по-настоящему богатых и могущественных. Чаще вы имеете дело с их представителями. Политическая арена редко представляет исключения из этого правила и не открывает полной структуры власти».

Философия ментатов была глубоко присуща всему, что они принимали, хотя он отвергал многое, что согласовалось с архивной зависимостью от «наших не оскверненных решений».

Мы знали это, Майлс, но не решались взглянуть этому в лицо. Нам придется основательно порыться в нашей коллективной памяти в течение не одного поколения.

Нельзя доверять фиксированной системе хранения данных.

«Если вы уничтожите большинство копий, то об остальных позаботится время».

Какую ярость испытывали Сестры из Архива, слыша эти слова башара!

«Написание истории — это процесс, очень напоминающий отвлекающий маневр. Большинство историков отвлекают внимание читателя от действительных причин происшедших событий».

Этот пункт Беллонда приняла без возражений. Она приняла его на свой счет и признала: «Мало исторических сочинений избежали такого урезания, а те, которым повезло, исчезли по другим причинам».

Тег перечислил некоторые из таких процессов: «Уничтожение как можно большего количества копий, выставление в смешном свете откровенных высказываний, игнорирование их в учебном процессе, недостаточное цитирование и в большинстве случаев уничтожение автора».

Не говоря уже о поиске козла отпущения. Этот поиск стал причиной смерти стольких вестников, принесших властителям неприятные известия, подумала Одраде. Она вспомнила об одном древнем правителе, который всегда имел при себе посох, которым убивал вестников, приносящих дурные вести.

— У нас есть хорошая информационная база, на основе которой можно построить лучшее понимание прошлого, — спорила Одраде. — Мы всегда знали, что во всех конфликтах ставкой было определение того, кто будет владеть богатством или его эквивалентом.

Конечно, это не благородная цель, но в настоящее время и это может служить в качестве таковой.

Я избегаю называть центральный пункт, подумала она.

Что-то надо было делать с Дунканом Айдахо, и это понимали все.

Подавив вздох, Одраде вызвала орнитоптер и приготовилась к краткому визиту на корабль-невидимку.

Заключение Дункана было по крайней мере вполне комфортабельным, подумала Одраде, войдя, в каюту Майлса Тега, которую теперь занимал Айдахо. Здесь все осталось, как при прежнем хозяине, на столе стоял даже голостатический проектор с видами Лернея, солидного старинного дома, длинной лужайки и реки. На прикроватном столике остался лежать набор швейных принадлежностей Тега.

Гхола сидел в плетеном ременном кресле и не повернул головы, когда вошла Одраде.

— Вы просто оставили его там умирать, не правда ли? — спросил Дункан.

— Мы делаем то, что должны делать, — сказала она. — Я подчинилась его приказу.

— Я знаю, зачем ты здесь, — сказал Дункан. — И ты не изменишь моего к вам отношения. Я не стану племенным жеребцом на службе у ведьм. Ты меня поняла?

Одраде оправила складки накидки и присела на кровать лицом к Дункану.

— Ты слышал запись, которую мой отец оставил для нас?

— Твой отец?

— Майлс Тег был моим отцом. Я очень рекомендую тебе выслушать его последние слова. В конце жизни он стал нашими глазами. Он должен был увидеть смерть Ракиса. Сознание в его зарождении требует зависимости и знания ключевых бревен.

Дункан озадаченно посмотрел на Одраде, и она пояснила:

— Мы слишком долго находились за оракульской оградой Тирана.

Она заметила, что он грациозно выпрямился, что говорило о мышцах, которые привыкли к нападению.

— Ты не сможешь покинуть этот корабль живым, — сказала она. — И ты знаешь почему.

— Сиона.

— Ты опасен для нас, но мы бы предпочли, чтобы ты жил, особенно, если ты будешь жить полезной жизнью.

— Я тем не менее не хочу участвовать в ваших скрещиваниях, особенно с этой хвастунишкой с Ракиса.

Одраде улыбнулась, думая, насколько точно Шиана отвечает такому описанию.

— Ты находишь это смешным? — спросил Дункан.

— Нет, в действительности я вовсе не нахожу это смешным. Но мы все же сохраним ребенка Мурбеллы. Мне кажется, что это вполне удовлетворит нас.

— Я говорил с Мурбеллой, — сказал Дункан. — Она думает, что станет Преподобной Матерью и что вы примете ее в Бене Гессерит.

— А почему нет? Ее клетки прошли испытание Сионы. Я думаю, что из нее получится великолепная Сестра.

— Она что, действительно вам подходит?

— Ты имеешь в виду, что она решила примкнуть к нам и идти с нами до тех пор, пока ей станут ведомы наши секреты, а потом она сбежит? О, это мы знаем и без тебя, Дункан.

— Вам не кажется, что она сможет просто обвести вас вокруг пальца и сбежать?

— Когда мы берем их, то мы их никогда не теряем.

— Вам не кажется, что вы потеряли леди Джессику?

— Она вернулась к нам перед смертью.

— Зачем ты вообще приехала ко мне?

— Думаю, что ты заслужил знать замысел Верховной Матери. Этот замысел был направлен на разрушение Ракиса. Она хотела уничтожения практически всех червей.

— Господи, а это-то зачем?

— Это были своеобразные оракулы, которые держали нас в зависимости. Жемчужины сознания Тирана усугубляли этот гнет. Он не предсказывал события, он их создавал.

Дункан показал рукой на корму корабля.

— Но что…

— Об этом черве? Он пока только один. До тех пор, пока он достигнет достаточной численности и снова станет влиятельным, человечество пойдет по истории своим путем, без него. Мы к тому времени будем достаточно многочисленными, и сможем делать множество разнообразных вещей. Не будет больше такого положения, чтобы миром правила только одна сила. Никогда не будет.

Она встала.

Дункан молчал, тогда Одраде снова заговорила:

— В определенных пределах, которые не покажутся тебе узкими, ты сможешь вести ту жизнь, какую пожелаешь. Я обещаю, что помогу тебе.

— Зачем тебе это нужно?

— Потому что тебя любили мои предки. Потому что тебя любил мой отец.

— Любовь? Вы, ведьмы, не можете чувствовать любви!

Она смотрела на него почти минуту. Высветленные волосы потемнели у корней и снова стали виться колечками, особенно на шее.

— Я чувствую то, что я чувствую, — сказала она. — А твоя вода — наша, Дункан Айдахо.

Заметив, что это фрименское напутствие возымело свое действие, она пошла к выходу.

Перед тем как покинуть корабль, она зашла в отсек, где на подушке из ракисского песка неподвижно лежал червь. Она смотрела на червя с высоты около двухсот метров. Одраде почувствовала, как в ее памяти смеется Тараза.

Мы были правы, а Швандью и ее люди ошибались. Мы знали, что он хочет уйти. Он должен был этого хотеть после того, что он сделал.

Она говорила вслух, громким свистящим шепотом, больше себе, нежели наблюдателям, которые размещались здесь, чтобы не пропустить момент, когда начнется метаморфоз.

— Теперь мы знаем твой язык, — сказала она.

Это был язык без слов, только жесты и танцы, настоящий язык нашей танцующей и жестикулирующей вселенной, наречие которой не может быть переведено, на нем можно только говорить. Для того чтобы понять значение, надо испытать этот язык, но и то, смысл сказанного может измениться в следующую же минуту. Благородная цель — это непереводимый опыт. Но, глядя вниз на грубое теплоизолирующее укрытие червя из Ракисской Пустыни, Одраде поняла, что перед ней лежит воплощенная благородная цель.

Она мягко окликнула червя:

— Эй, старый червь! Ты замышлял именно это?

Ответа не последовало, да Верховная Мать и не ожидала никакого ответа.

Капитул Дюны _(роман)

Бене Тлейлаксу, планета Ракис и еще множество других планет, организаций и людей уничтожены Досточтимыми Матронами.

Бене Гессерит удается воспроизвести гхола погибшего военачальника Тега, Шиана становится самой молодой Преподобной Матерью в истории, а Мурбелла проходит обучение, чтобы также стать Преподобной Матерью. Все это — составные части плана Верховной Матери Дарви Одраде. Плана, который является единственной возможностью уцелеть под беспощадным натиском Досточтимых Матрон. Но в дело вмешиваются новые факторы — таинственные Дрессировщики, футары, биологическое оружие, Сеть и кто-то еще.

Глава 1

Те, кто желает повторения прошлого, должны преподавать историю.

Кодекс Бене Гессерит

Когда первого младенца гхола доставили в Капитул из первой, принадлежавшей Ордену лаборатории, Верховная Мать Дарви Одраде приказала устроить по этому поводу скромное торжество в столовой, расположенной на крыше Центральной Башни. Было раннее утро, и два других члена Совета — Тамалейн и Беллонда — проявляли нетерпение, хотя завтрак был сервирован личным поваром Одраде.

— Не всякой женщине удается праздновать появление на свет собственного отца, — шутливо заметила Одраде после того, как Тамалейн и Беллонда высказали свое недовольство: им не пристало тратить время на пустяки при их неимоверной занятости.

На шутку вяло отреагировала лишь пожилая Тамалейн. На ее лице появилась кривая усмешка.

Заплывшее жиром лицо Беллонды оставалось бесстрастным, что для этой женщины было равносильно злобной гримасе.

Разве возможно, мысленно удивилась Одраде, чтобы Белл так открыто выражала свое недовольство по поводу относительной роскоши апартаментов Верховной Матери? Конечно, покои несли на себе отпечаток власти, но это была необходимость, отражавшая многочисленные обязанности Верховной, а не возвышение над остальными Сестрами. Небольшая столовая позволяла во время еды обсуждать дела вместе с помощниками.

Беллонда демонстративно оглядывалась по сторонам, всем своим видом выражая желание поскорее уйти. Одраде так и не смогла, несмотря на все усилия, пробить брешь в броне холодного отчуждения, которой окружила себя Беллонда.

— У меня было очень странное чувство, когда я держала младенца на руках и думала: Это мой отец, — заговорила Одраде.

— Ты уже говорила это, я слышала, — утробным голосом произнесла в ответ Беллонда. Казалось, каждое слово причиняет ей боль в животе.

Смысл неуклюжих шуток Одраде был, однако, совершенно ясен. Старый башар Майлс Тег действительно был отцом Одраде. Она лично собрала клетки погибшего военачальника (сделала соскоб с ногтей), чтобы вырастить этого нового гхола, эту часть «плана возможности», плана, который удастся воплотить в жизнь, если только им удастся воссоздать у себя лаборатории Тлейлаксу. Но Беллонда скорее согласилась бы быть уволенной, нежели поддержала шутки Верховной относительно их последней соломинки.

— Я нахожу это крайне легкомысленным, — заявила Беллонда. — Эти безумные бабы готовы истребить нас, а ты затеваешь какое-то празднество!

Одраде стоило некоторых усилий сохранить благожелательный тон.

— Если Досточтимым Матронам удастся отыскать нас до того, как мы будем готовы к встрече с ними, то отчасти это произойдет из-за нашего низкого морального духа.

Беллонда молча уставилась в глаза Верховной Матери. Во взгляде — безмолвное обвинение: Эти ужасные женщины уже уничтожили шестнадцать наших планет!

Одраде могла бы возразить, что эти планеты, строго говоря, нельзя было считать собственностью Бене Гессерит. Рыхлая конфедерация планетарных правительств, образовавшаяся после Великого Голода и Рассеяния, конечно, сильно зависела от Бене Гессерит, но одновременно продолжали существовать и старые группировки — ОСПЧТ, Космическая Гильдия, Тлейлаксу, остатки священства Разделенного Бога и даже вспомогательные отряды Говорящих Рыб и клики раскольников. Разделенный Бог оставил в наследство человечеству разделенную империю; и теперь все эти интригующие клики и группы, оказавшись перед лицом необузданных и страшных Досточтимых Матрон, были вынуждены искать союза. Бене Гессерит как организация в наибольшей степени сохранившая свою исходную структуру, стала, естественно, первым объектом нападения.

Мысли Беллонды практически постоянно были заняты угрозой, исходящей от Досточтимых Матрон. Одраде знала об этой слабости. Иногда Одраде сомневалась, не стоит ли заменить Беллонду, но… клики и интриги поразили и Бене Гессерит, и никто не стал бы отрицать, что в этих условиях Беллонда, как никто другой, справлялась с руководством архивом.

Как это часто бывало, Беллонда, не говоря ни слова, сумела сосредоточить внимание Одраде на охотницах, которые со столь диким упорством преследовали Преподобных Матерей. Мысли эти испортили настроение тихого торжества, на которое сегодня утром так надеялась Верховная Мать.

Усилием воли она заставила себя думать о новом гхола. Тег! Если им удастся восстановить его исходную память, то Община Сестер снова получит в свое распоряжение самого лучшего башара, который когда-либо служил Бене Гессерит. Башар-ментат! Военный гений, чья доблесть уже стала легендой Старой Империи.

Но сможет ли даже Тег противостоять натиску женщин, вернувшихся из Рассеяния?

О боги, Досточтимые Матроны не должны найти нас! Не теперь!

Новый Тег являл собой непознанные возможности и неизвестность. Тайной была окружена и его смерть во время разрушения Дюны. Тег сумел сделать на Гамму что-то такое, что возбудило необузданную ярость Досточтимых Матрон. Его самоубийственное поведение на Дюне само по себе не могло превратить Матрон в неистовых берсерков. О том, что Тег делал на Гамму в последние дни перед прилетом на Дюну, можно было судить только по слухам и отрывочным сведениям. Он приобрел способность двигаться с необычайно высокой скоростью. За ним невозможно было уследить взглядом! Как он добился этого? Еще одно проявление диких способностей генов Атрейдесов? Мутация? Или это еще один миф о Теге? Община должна выяснить это как можно скорее, время не ждет.

Послушница принесла завтрак, и Сестры торопливо принялись за еду, стараясь побыстрее прекратить это пустое времяпрепровождение ввиду грозящей опасности.

Сестры давно покинули столовую, но Одраде никак не могла отделаться от потрясения, вызванного безмолвным страхом Беллонды.

И моим страхом тоже.

Она поднялась и подошла к широкому окну, из которого открывался вид на крыши низких домов, сады и пастбища, окружавшие Центральную Башню. Начало лета, а на ветвях уже начали созревать плоды. Возрождение. Сегодня родился новый Тег! При этой мысли Одраде не испытала никакого душевного подъема. Обычно вид на город успокаивал ее, но сегодня спокойствия не было и в помине.

Какова моя реальная сила? Кто меня поддерживает?

Ресурсы Верховной Матери были поистине неисчерпаемыми: верность тех, кто служил ей, военная сила, руководимая башаром — учеником Тега (он сейчас был далеко, охраняя планету-школу Лампадас), ремесленники и инженеры, шпионы и агенты, работающие во всех уголках Старой Империи, бесчисленные работники, с надеждой взиравшие на Преподобных Матерей, как на единственную защиту от Досточтимых Матрон, и все Преподобные Матери, владеющие Чужой Памятью, восходящей к доисторическим временам.

Без ложной гордости Одраде могла признаться себе, что находится в пике формы Верховной Матери, ее могущества. Если ее собственной памяти не хватало, то она всегда могла прибегнуть к помощи других Сестер, чтобы восполнить пробел. Были и машинные хранилища информации, но Одраде, повинуясь какому-то врожденному чувству, не доверяла технике.

Одраде едва не поддалась искушению погрузиться в море чужой вторичной памяти — в эти подземные пласты сознания. Может быть, там ей удастся найти блестящее решение. Нет, это чересчур опасно! Можно потерять себя, очаровавшись множеством возможных вариантов — сколько людей, столько и мнений… И какие это люди! Нет, Чужую Память надо оставить в покое, пусть она ждет своего часа. К ней стоит обратиться только в случае крайней необходимости.

Ясное сознание — это точка опоры и основа самостоятельности.

Здесь Одраде очень помогла странная метафора ментата Дункана Айдахо.

Самосознание: это то же самое, что смотреться в зеркала, движущиеся сквозь Вселенную и вбирающие по пути все новые и новые изображения — бесконечная рефлексия. Бесконечное при таком взгляде представляется конечным. Вот прямой аналог сознания, которое по кусочкам собирает образ бесконечности.

Никогда еще Одраде так явственно не слышала слов в своем безмолвном сознании.

«Специализированная сложность, — называл это состояние Дункан Айдахо. — Мы собираем, складываем и отражаем наши системы в некий порядок».

Да, это было отражением взгляда Бене Гессерит на человека, как на существо, призванное эволюцией творить порядок.

Но как такой взгляд может помочь нашей борьбе с женщинами, которые, не признавая никакого порядка, ополчились на нас? К какой ветви эволюции принадлежат они? Неужели эволюция — это только иное наименование Бога?

Как посмеялись бы над ней Сестры, узнай они о ее мыслях. Они назвали бы это «бесплодными спекуляциями».

Однако в Чужой Памяти можно найти ответ.

Ах, как соблазнительно!

Какое это было отчаянное желание: отбросить свое загнанное в ловушку сознание в далекое прошлое, ощутить всем существом жизнь в те далекие времена. От осознания опасности такой приманки холод пробежал по спине Одраде. Она явственно увидела столпившиеся на периферии сознания тени давно умерших людей. «Это было так!» «Нет, скорее это было так!» Как жадно стремятся они утвердить свое первенство. Остается только тщательно и осмотрительно выбрать то, что нужно. И разве это не цель сознания, да и всей жизни вообще — выбрать из прошлого то, что нужно выбрать?

Выбирай дела прошлого и сопоставляй их с делами нынешними: изучай следствия.

Таков был взгляд Бене Гессерит на историю. Квинтэссенцией деятельности Ордена были слова Сантаяны, сказанные в незапамятные времена: «Тот, кто не помнит прошлого, обречен на его повторение».

Архитектура Центральных зданий, самых внушительных из всех строений Бене Гессерит, служила воплощением этого принципа. Утилитарность — вот главная концепция. В рабочих центрах Ордена было мало нефункционального, вызывающего ностальгию. Археологи были не нужны Общине Сестер. Преподобные Матери сами были воплощением истории.

Постепенно (намного медленнее, чем обычно) вид, открывающийся из окна, возымел свое успокаивающее действие. Взгляду Одраде открывался вид нерушимого порядка Бене Гессерит.

Однако Досточтимые Матроны могут разрушить этот порядок в мгновение ока. Положение Общины Сестер было сейчас намного тяжелее, чем во времена правления Тирана. От безвыходности Одраде приходилось скрепя сердце принимать одиозные решения. Порядок рабочего кабинета не успокаивал, слишком страшными были вынужденные действия Верховной Матери.

Списывать ли наше Убежище Бене Гессерит на Пальме?

Такое предложение содержалось в докладе Беллонды, который с утра лежал на письменном столе Одраде. Сам вопрос заключал в себе ответ: «Да».

Списать, потому что нападение Досточтимых Матрон неминуемо, а мы не сможем ни защитить, ни эвакуировать Сестер.

Только тысяча Преподобных Матерей и Бог знали, сколько учениц, послушниц и других людей будут обречены на смерть или что-то худшее одним этим словом: списать. При этом не учитывались «простые души», жившие в тени под защитой Бене Гессерит.

Одраде почувствовала свинцовую усталость. Усталость духа? Но существует ли такая категория: душа? Одраде была утомлена, но не могла полностью осознать корни своего утомления. Она просто устала, устала, устала…

Признаки этой усталости были заметны даже в Беллонде, а ведь Белл буквально упивается силовыми решениями. Одна только Тамалейн сохраняла невозмутимое спокойствие, которое, впрочем, не могло обмануть Одраде. Там вступила в тот возраст, когда способность к бесстрастному наблюдению доминирует над остальными чувствами и способностями. Такими становятся все Сестры, если доживают. Превыше всего наблюдение и суждение. Чувства в лучшем случае отражаются мимолетными, едва заметными гримасами морщинистого лица. Ее комментарии на тему были настолько краткими, что порой выглядели просто нелепыми.

«Купить больше кораблей-невидимок».

«Снестись с Шианой».

«Просмотреть записи Айдахо».

«Спросить Мурбеллу».

Иногда Тамалейн просто хмыкала, словно боялась, что слова смогут выдать ее.

Однако, как бы то ни было, в космосе постоянно рыскали неумолимые охотники, страстно желавшие одного: найти и уничтожить Капитул Ордена Бене Гессерит.

Одраде часто чудилось, как Досточтимые Матроны, словно древние корсары, бороздят на своих кораблях-невидимках просторы бескрайних космических морей. Они рыскали по ним без черного флага с черепом и скрещенными костями, но дело было не в атрибутике. В этих пиратах не было ничего романтического. Убийство и разбой! Строй свое благополучие на чужой крови. Иссушить силы своих жертв и продолжать путь по колее, обильно смазанной кровью.

Матрон не заботило то, что, продолжая свой пагубный бег, они неминуемо захлебнутся пролитой ими кровью.

Должно быть, в Рассеянии господствовали яростные и ожесточенные люди, когда зародилось движение Досточтимых Матрон. То были люди, руководствующиеся только одной мыслью: «Взять их!»

Как опасен тот мир, в котором подобные идеи распространяются, не зная узды. В развитых цивилизациях власть заботится о том, чтобы такие идеи оставались бессильными или не зарождались вовсе. Если же такая идея зарождается по умыслу или случайно, ее надо немедленно давить, ибо она без труда овладевает сознанием черни.

Одраде не переставала удивляться тому, что Досточтимые Матроны не видят опасности, а если видят, то предпочитают ее игнорировать.

— Совершеннейшие истерички, — пожимая плечами, говорила Тамалейн.

— Это ксенофобия, — не соглашалась Беллонда. Она вообще вела себя так, словно заведование Архивом укрепляло ее понимание действительности.

Обе они правы, думала Одраде. Досточтимые Матроны действительно вели себя словно взбесившиеся, сорвавшиеся с цепи истерички. Врагами были все чужаки. Единственными людьми, которым доверяли, и то в известных пределах, Матроны, были мужчины, которых они брали в сексуальный плен. Этих мужчин постоянно тестировали (для этого, по словам Мурбеллы, существовала должность Соблазняющей Досточтимой Матроны), чтобы удостовериться, что хватка не ослабла.

— Иногда их убивают без всякой причины, просто в назидание другим. — Эти слова Мурбеллы сразу вызывали вопрос: «Не хотят ли они уничтожить нас тоже в назидание другим? Смотрите, что бывает с теми, кто осмеливается выступить против нас!»

Мурбелла ответила на этот вопрос.

— Вы возбудили их. Будучи же возбужденными, они не остановятся ни перед чем, пока не уничтожат вас.

Бей чужаков!

Узколобая целеустремленность. Этой слабостью можно, при правильном поведении, воспользоваться, подумала Одраде.

Ксенофобия, доведенная до абсурдной крайности?

Вполне возможно.

Одраде стукнула кулаком по столу, вполне сознавая, что это не укроется от глаз Сестер, которые наблюдали за каждым шагом и действием Верховной Матери, тщательно регистрируя увиденное. Выждав, она громко, так, чтобы все соглядатаи услышали, произнесла:

— Мы не будем отсиживаться в крепостях! Мы и так ожирели, как Беллонда (пусть она сдохнет от злости!) воображая, что создали неприкосновенное общество и его вечную структуру.

Одраде обвела взглядом знакомый до мелочей кабинет.

— В этом заключается наша слабость!

Она уселась за стол и принялась обдумывать (словно не было вещи важнее!) архитектуру и планировку поселений. Да, это прерогатива Верховной Матери!

Поселения Общины Сестер редко росли стихийно. Даже когда Ордену доставались готовые постройки (как это было, например, с владениями Харконненов на Гамму), Сестры немедленно приступали к реконструкции. Нужна была пневматическая почта для пересылки сообщений и бандеролей. Нужны были световоды и проекторы для передачи шифрованных сообщений. Сестры вообще считали себя непревзойденными мастерами в передаче секретной информации. Самые важные сообщения такого рода передавали курьеры послушницы и Преподобные Матери, которые были готовы скорее умереть, чем предать своих руководителей.

Своим внутренним взором Одраде видела все эту великолепную организацию здесь и на других планетах — ее сеть, ее паутина, великолепно организованная, спланированная и укомплектованная надежными кадрами. Каждый член Бене Гессерит был продолжением другого. Когда дело касалось выживания Ордена, практически все Сестры проявляли чудеса верности и самопожертвования. Бывали и отступницы, например, леди Джессика, бабка Тирана, но их отступничество было не слишком сильным. Отступления заблудших были временными и преходящими.

Таково было устройство Бене Гессерит. И в нем заключалась его главная слабость.

Одраде чувствовала, что в глубине души разделяет страхи Беллонды. Но будь я проклята, если позволю им подавить всю радость бытия! Это будет как раз то, чего так неистово добиваются эти преступные Досточтимые Матроны.

— Охотники хотят отнять у нас силу, — произнесла Одраде, глядя в глазок видеокамеры на потолке. Подобно древним дикарям, они хотят съесть сердце врага. Ну… ну что ж, мы дадим им кое-что съесть! Будет слишком поздно, когда они поймут, что не могут переварить это лакомство!

Преподобные Матери в редких случаях, если не считать уроков для послушниц и учениц, использовали в своей речи нравоучения и иносказания. Но на этот раз Одраде отклонилась от обычного правила.

Кто-то должен начать пахоту. Она улыбнулась, работа действовала на нее освежающе. Этот кабинет, Община Сестер — вот ее сад, который надо возделывать, здесь плевелы, которые надо выдернуть, здесь семена, которые надо сеять. И удобрения, никогда не следует забывать об удобрениях.

Глава 2

Когда я поставил себе задачу повести людей по Золотому Пути, то поклялся, что этот урок проникнет до мозга их костей. Я знаю сущность людей, которую они отрицают на словах, но подтверждают своими поступками. Они утверждают, что ищут спокойствия и надежности, того, что они именуют миром. Но даже произнося эти слова, они не перестают сеять семена раздора и насилия.

Лето II, Бог-Император

Она называет меня Паучьей Королевой!

Великая Досточтимая Матрона откинулась на спинку стоявшего на высоком помосте тяжелого трона. Ее высохшая грудь затряслась от беззвучного смеха. Она хорошо знает, что с ней станет, попади она в мои руки. Я выпью всю ее кровь, превращу в мумию, вот что я сделаю.

Миниатюрная женщина с непримечательным лицом, исказившимся от подергивания мимических мышц, Великая Матрона наклонилась вперед и взглянула на залитый солнечным светом пол Аудиенц-зала, выложенный желтой плиткой. На этом полу, распростершись, лежала Преподобная Мать Бене Гессерит, связанная проволокой из шиги. Пленница не делала никаких попыток освободиться от пут. Проволока из шиги — великолепное средство усмирения непокорных. Она отрежет ей руку, если только ведьма шевельнется!

Зал, в котором сидела на троне Великая Досточтимая Матрона, импонировал ей по двум причинам: во-первых, он был велик, а во-вторых, был силой отнят у других. Зал площадью триста квадратных метров первоначально предназначался для собраний Гильд-навигаторов, причем каждый навигатор прибывал сюда, на Джанкшн, в огромной железной машине. Пленница на полу казалась пылинкой, затерянной в огромном поле.

Эта слабачка и так получила много удовольствия от того, что слышала, как ее так называемая Верховная Мать называла меня!

Но сегодняшнее утро было все же прекрасным, несмотря ни на что, подумала Великая Досточтимая Матрона. Настроение портилось только от того, что с этой ведьмой оказались бессильными все пытки и психологические зонды. Как можно пытать человека, который в любой момент может умереть по собственному желанию? И они делали это! Были у этих ведьм и способы подавлять чувство боли. Они очень хитры, эти примитивные создания.

И еще она просто напичкана широм! Это проклятое снадобье делает человека недоступным для психологического зондирования.

Великая Досточтимая Матрона подала знак помощнице. Та перевернула ногой распростертое тело и несколько ослабила путы. Теперь пленница могла немного пошевелиться.

— Как тебя зовут, дитя? — спросила Великая Досточтимая Матрона хриплым от старости и притворного добродушия голосом.

— Мое имя Сабанда, — голос звонкий и чистый, несмотря на страшную боль психологического зондирования.

— Хочешь посмотреть, как мы поймаем слабого мужчину и пленим его? — спросила Великая Досточтимая Матрона.

Сабанда знала, как отвечать на этот вопрос, ее предупреждали об этом.

— Я скорее умру, чем соглашусь. — Она произнесла это совершенно спокойно, невозмутимо взглянув в старое лицо, похожее цветом на высушенный корень, слишком долго пролежавший на жарком солнце. В глазах старухи появились странные рыжие блики. Это признак гнева, говорили прокторы.

Свободная, красная с золотом, накидка, украшенная черным драконом, и красное трико под ней лишь подчеркивали костлявую, сухопарую фигуру.

На лице Великой Досточтимой Матроны не дрогнул ни один мускул, хотя она снова подумала: Будь они прокляты!..

— С каким заданием ты прибыла на ту маленькую грязную планету, где мы схватили тебя?

— Я должна была стать учителем.

— Боюсь, что мы не оставили в живых ни одну из ваших девчонок.

Почему она улыбается? Чтобы бросить мне вызов! Вот почему!

— Вы учили свою молодежь поклоняться этой ведьме Шиане? — спросила Великая Досточтимая Матрона.

— Зачем я должна учить молодых поклоняться Сестре? Шиане это не понравилось бы.

— Не понравилось… Ты хочешь сказать, что Шиана вернулась к жизни?

— Но разве мы знаем только живых?

Какой звонкий голос у этой ведьмы, как она бесстрашна! Они очень хорошо умеют владеть собой, но даже это не спасет их. Странно, однако, что культ Шианы так живуч. Этот культ надо искоренить, уничтожить. Уничтожить так же, как надо уничтожить и самих ведьм.

Великая Досточтимая Матрона сделала знак мизинцем правой руки. Помощница, держа в руке шприц, приблизилась к пленнице. Может быть, это новое средство развяжет проклятой ведьме язык. Это неизвестно, но попробовать тем не менее стоит.

Сабанда поморщилась, когда игла коснулась ее шеи. Через несколько секунд Преподобная Мать была мертва. Слуги вынесли тело, чтобы скормить его футарам. Не то чтобы из этих футаров можно было извлечь большую пользу. Они не размножаются в неволе, не выполняют обычных команд. Сидят, нахохлившись, и чего-то ждут.

— Где торговцы? — спрашивал иногда один из них. Иногда из их человекоподобных ртов вырывались и другие, столь же бесполезные слова. Но, однако, футары доставляли некоторое удовольствие. В неволе они оказались очень ранимыми. Так же, как и плененные ведьмы. Мы найдем, где они прячутся. Это лишь вопрос времени.

Глава 3

Человек, который берет банальное и обыкновенное, и освещает ихновым светом, устрашает. Мы не хотим, чтобы наши представления менялись. Когда надвигаются изменения, мы чувствуем угрозу. «Я и так знаю, что для меня важно!» — говорим мы. Но является Преобразователь и отбрасывает в сторону наши старые представления.

Мастер Дзенсунни

Майлс Тег получал огромное удовольствие от игр в садах, окружавших центральные здания. В первый раз Одраде принесла его свода, когда он едва научился ползать. Это было самым ранним его воспоминанием: ему два года, он уже знает, что он — гхола, хотя и не понимает значения этого слова.

— Ты особенный ребенок, — говорила ему Одраде. — Мы сделали тебя из клеток, взятых у очень старого человека.

Хотя Майлс опережал в развитии своих сверстников, слова Одраде не слишком взволновали его душу. В то время он предпочитал резвиться в высокой траве под деревьями.

Потом к этим первым воспоминаниям о саде прибавились и другие. Он начинал узнавать Одраде и иных, кто занимался его обучением. Майлс очень рано понял, что Одраде получает от прогулок по саду не меньшее удовольствие, чем он сам.

— Весна — мое самое любимое время года, — сказал он ей, когда ему шел четвертый год.

— Мое тоже, — серьезно ответила Одраде.

Когда Тегу исполнилось семь лет, во всем блеске проявились его уникальные способности и голографическая память — такова была плата Общины за его предыдущее воплощение. В этом возрасте Тег впервые посмотрел на сад как на место, которое задевает в его душе не ведомые до тех пор струны.

В тот период он впервые четко осознал, что в его душе хранится память, к которой у него нет доступа. Это встревожило его, и он обратился к Одраде, силуэт которой в тот момент четко вырисовывался на фоне летнего неба.

— Есть вещи, которые я не могу вспомнить!

— Наступит день, когда ты вспомнишь их, — сказала женщина.

Он не мог рассмотреть ее лица на фоне яркого света. Слова лились из какого-то темного места. У мальчика было такое впечатление, что эти слова принадлежат не только Одраде, но и ему самому.

В тот год он приступил к изучению жизни и деяний башара Майлса Тега, клетки которого начали новую жизнь в его теле. Одраде кое-что объяснила ему, показав свои ногти.

— Я слегка поцарапала его шею и соскребла немного клеток. Этого вполне хватило, чтобы возродить к жизни тебя.

В этом году в саду царило какое-то напряжение, плоды были больше и тяжелее, а пчелы совершенно сошли с ума.

— Все это происходит от того, что Пустыня год от года становится все больше и больше, продвигаясь к югу, — сказала Одраде. Взяв мальчика за руку, она вела его по росистой траве под цветущие яблони.

Тег обернулся и посмотрел на юг, зачарованный солнечным светом, который, дробясь, пробивался сквозь листву. Его учили, что такое Пустыня, и сейчас Тег чувствовал, как эта Пустыня давит на сад.

— Деревья чувствуют, что приближается их конец, — сказала Одраде. — Жизнь старается умножить себя, когда ей угрожает опасность.

— Воздух очень сух, — сказал он. — Да, это Пустыня.

— Посмотри, некоторые листья побурели и их кончики свернулись в трубочку. В этом году сады надо тщательно поливать.

Ему нравилось, что они никогда не разговаривают с ним снисходительно и свысока. Это были беседы двух равных собеседников. Он увидел свернувшиеся листья. Да, это Пустыня, снова подумал он.

Углубившись в сад, они некоторое время слушали пение птиц и жужжание насекомых. В сад залетали пчелы, обработавшие близлежащее клеверное поле. Поначалу они заинтересовались новым пришельцем, но Майлс был помечен феромонами, как и все, кто свободно перемещался по Капитулу. Пчелы, учуяв своего, равнодушно следовали дальше, к яблоневым цветам.

Яблони. Одраде указала рукой на запад. Персики. Мальчик снова посмотрел туда, куда указывала ее рука. Да, к востоку от них росли еще вишни, правда, довольно далеко, за пастбищем. А вон там вьется виноградная лоза.

Семена и саженцы были доставлены сюда на корабле-невидимке полторы тысячи лет назад и были с большой любовью и тщанием посажены здесь.

Тег ясно представил себе покрытые темной грязью руки, которые заботливо окучивали почву вокруг молодых побегов, старательно поливали их, ограждали, чтобы скот не потоптал и не потравил растения. Там, где были теперь сады и здания Капитула, раньше простирались дикие пастбища.

К этому времени мальчик уже получил кое-какое представление о гигантском песчаном черве, которого Сестры тайно похитили с Ракиса. Смерть Червя породила множество живых созданий, называемых песчаными форелями. Именно они стали причиной распространения Пустыни. В некоторых рассказах фигурировал и некий человек, предыдущее воплощение его самого — мужчина, которого Сестры называли башаром. То был великий воин, который погиб, когда ужасные женщины — Досточтимые Матроны — уничтожили Ракис.

Эти уроки очаровывали Тега, но одновременно вызывали у него внутреннее беспокойство. В его душе, там, где хранились воспоминания, существовали какие-то провалы. Эти провалы чаще всего напоминали о себе во сне. Иногда, когда на ребенка нападала мечтательность, перед его внутренним взором появлялись какие-то лица. Временами Тегу казалось, что он даже слышит слова, которые произносят те люди. Временами он вспоминал названия вещей, о которых, как он точно знал, никто ему не говорил. Особенно это касалось оружия.

Иногда ему в голову приходили очень важные вещи. Например, он знал, что всей этой планете предстоит превратиться в Пустыню, и все это началось из-за того, что Досточтимые Матроны вознамерились убить тех Сестер Бене Гессерит, которые теперь воспитывали его.

Преподобные Матери, занимавшиеся его обучением, часто вызывали у Тега трепет — то были одетые в черное, строгие женщины. Особенно поражали их глаза — голубые с синими белками. Воспитательницы говорили, что это следствие употребления Пряности.

Но истинную симпатию внушала Тегу одна только Одраде, она была по-настоящему важной. Все называли ее Верховной Матерью, и она требовала, чтобы он обращался к ней так же, кроме тех случаев, когда они были наедине в саду. Тогда он называл ее просто матушкой.

Однажды во время утренней прогулки — Тегу шел тогда девятый год и было это незадолго до сбора третьего урожая яблок — они спустились в мелкую лощину, где не росли деревья, но зато густо росли какие-то травянистые растения. Одраде положила руку на плечо Тега и повела его по древним ступеням из черного камня. Лестница вывела их на извилистую тропинку, вьющуюся среди сочной травы и мелких полевых цветов. Наконец она заговорила:

— Очень интересен вопрос владения, — сказала она. — Владеем ли мы планетой или она владеет нами?

— Мне нравится, как здесь пахнет. — Тег не стал отвечать на риторический вопрос.

Одраде сняла руку с плеча мальчика и легонько подтолкнула его вперед.

— Здесь мы насадили растения, полезные для обоняния, Майлс. Это ароматические травы. Внимательно присмотрись к ним, а потом познакомься с их свойствами в библиотеке. Не бойся, смело наступай на них! — воскликнула она, видя, как он старательно обходит пробившиеся между камнями побеги.

Майлс с силой наступил на нежный зеленый побег, и в ноздри ему ударил крепкий возбуждающий аромат.

— Эти растения предназначены для того, чтобы на них наступали, — только тогда они отдают спрятанные в них сокровища — чудесный запах, — проговорила Одраде. — Прокторы научат тебя справляться с ностальгией. Они не говорили тебе, что ностальгия очень часто вызывается именно запахом?

— Говорили, матушка. — Он обернулся и посмотрел на растение, на которое только что наступил. — Это розмарин.

— Откуда ты знаешь? — Одраде не смогла скрыть напряжение, прозвучавшее в голосе.

Он пожал плечами.

— Просто знаю и все.

— Это говорит твоя исходная память. — Теперь в голосе Одраде звучало удовлетворение.

Они продолжили прогулку по лощине, поросшей ароматическими травами. Голос Одраде вновь стал задумчивым и печальным:

— У каждой планеты свой характер, но мы стараемся найти в них черты, присущие нашей Древней Земле. Иногда это лишь туманный намек, но на этой планете нам повезло больше.

Она опустилась на колени и сорвала побег какого-то ядовито-зеленого растения. Одраде растерла стебелек между пальцами и поднесла к носу Тега.

— Шалфей.

Она была права, это действительно был шалфей, но Майлс при всем желании не смог бы сказать, откуда он это знает.

— Я нюхал этот запах в пище. Это похоже на меланжу?

— Нет, шалфей просто улучшает аромат, но не изменяет состояния сознания. — Она встала и посмотрела на мальчика с высоты своего роста. — Хорошенько запомни это место, Майлс. Наш древний мир давно исчез, но здесь мы сумели воссоздать его частичку.

Он почувствовал, что сейчас она учит его чему-то очень важному. Он спросил Одраде:

— Почему ты спросила о том, не владеют ли планеты нами?..

— Наша Община считает, что на земле мы всего лишь экономы. Ты знаешь, кто такие экономы?

— Да, это такие, как Ройтиро, отец моего друга Йорги. Йорги говорит, что его старшая сестра, когда вырастет, станет экономкой на их плантации.

— Правильно. На некоторых планетах мы живем очень долго, дольше, чем другие известные нам народы, но мы — всего лишь экономы.

— Но если не вы владеете Капитулом, то кто?

— Вероятно, никто. Я задам тебе такой вопрос: каким образом мы выделяем друг друга, Общину Сестер и эту планету?

Он посмотрел ей в глаза, потом взглянул на свои руки. Сделал ли Капитул отметины и на нем?

— Большинство таких отметин находятся в глубинах нашего существа. — Одраде взяла мальчика за руку. — Пошли.

Они покинули ароматическую лощину и углубились во владения Ройтиро. По дороге Одраде продолжала говорить:

— Община Сестер редко основывает ботанические сады, — сказала она. — Сад должен поддерживать не только зрение и обоняние.

— Он должен поставлять пищу?

— Да, он должен служить поддержанию жизни, это его первейшая задача. Сад — источник еды. В той лощине, где мы только что побывали, растут травы, которые мы используем на кухне.

Поток ее слов проникал в душу мальчика и откладывался там, заполняя пустоты и провалы памяти. Он чувствовал, что за этими словами кроется план, рассчитанный на столетия. Деревья заменят строительные конструкции для удержания водных ловушек, растения предохранят от осыпания берега рек и озер, помогут сохранить от эрозии верхний, плодородный слой почвы, сохранят побережья морей и океанов и воду, чтобы в ней могли размножаться рыбы. Сестры Бене Гессерит думали и об эстетике — деревья должны давать тень, причем деревья должны отбрасывать на лужайки красивые тени.

— Деревья и все другие растения очень важны для наших симбиотических отношений, — сказала Одраде.

— Симбиотических? — Это было новое для Майлса слово.

Она объяснила ему значение этого термина, пользуясь понятными мальчику образами. Верховная знала, что Майлс часто ходит с другими детьми за грибами.

— Грибы растут только в окружении дружественных корней. Каждый вид гриба вступает во взаимовыгодные отношения с тем или иным видом растений. Растения и грибы существуют вместе, используя для роста соки друг друга.

Она продолжала развивать мысль, но Майлс был уже утомлен уроком, ему наскучило учение, и он с силой пнул ком травы, попавшийся ему под ноги, заметив, что Одраде неодобрительно посмотрела на него. Он сделал что-то неподобающее. Почему на одни растения наступать можно, а на другие — нельзя?

— Майлс, трава не дает ветру уносить верхний слой почвы в неподходящие места, например, на дно рек.

Майлс уже хорошо изучил этот тон. В нем чувствовался упрек. Он опустил голову и посмотрел на траву, которую обидел.

— Этой травой питается наш скот. Семена некоторых видов употребляем в пищу мы. Разные виды тростника защищают почву от выветривания.

Он знал это. Мальчик попытался отвлечь Одраде.

— Выветривания? — спросил он, произнеся это слово по буквам.

Она не улыбнулась, и Майлс понял, что ему не удалось провести Одраде. Пристыженный, он продолжал внимательно слушать урок.

— Когда придет Пустыня, — говорила между тем Одраде, — то останутся только лозы винограда, чьи корни проникают в почву на сотни метров. Сады же погибнут первыми.

— Но почему они должны погибнуть?

— Чтобы освободить место для более важных форм жизни.

— Для песчаных червей и меланжи?

Он заметил, что его вопрос понравился Верховной Матери. Хорошо, что мальчик знает о связи между песчаными червями и Пряностью, без которой не может существовать Бене Гессерит. Майлс не знал, как в точности действует Пряность, но отчетливо представлял себе цикл: песчаный червь — песчаная форель — меланжа — и снова песчаный червь. Сестры Бене Гессерит брали из этого цикла нужный им элемент.

Однако он устал от сегодняшнего урока и спросил:

— Если все эти существа так или иначе погибнут, то зачем мне идти в библиотеку и читать о них, заучивая их названия?

— Потому что ты человек, а в людях глубоко заложено стремление все разложить по полочкам, все классифицировать, всему присвоить ярлык.

— Но почему мы так любим присваивать всему имена?

— Потому что так мы заявляем свои претензии на то, что называем. Мы предполагаем, таким образом, свое право владения, которое может сбить с толку и представлять опасность.

Итак, она снова вернулась к вопросу о собственности.

— Моя улица, мой пруд, Моя планета, — говорила между тем Одраде. — Ярлык «мое» вечно преследует нас. Это этикетка, которую ты навешиваешь на место или на вещь, которая вряд ли будет иметь иной смысл, кроме дара завоевателя… или слова, которое будешь произносить, пребывая в страхе.

— Дюна, — сказал мальчик.

— Однако ты быстро соображаешь!

— Досточтимые Матроны сожгли Дюну.

— Они сделают то же самое с нами, если отыщут нас.

— Но этого не будет, если я стану вашим башаром! — никто не учил мальчика этим словам, но, произнеся их, он почувствовал, что в них есть доля истины. В библиотеке он узнал, что враги испытывали трепет, когда башар появлялся на поле брани.

Словно прочитав его мысли, Одраде сказала:

— Башар Тег славился тем, что умел создавать положения, при которых битвы становились ненужными.

— Но он сражался с вашими врагами.

— Никогда не забывай о Дюне, Майлс. Старый башар принял смерть именно там.

— Я знаю об этом.

— Твои прокторы рассказывали тебе о Каладане?

— Да, в записях он именуется Дан.

— Ярлыки, Майлс. Имена о многом могут напомнить, но люди в большинстве своем не чувствуют глубинной связи между сущностью и названием. Все это не более чем скучная история, да? Названия — но полезны они только для узнавания существ своего рода, не правда ли?

— Мы с тобой одного рода?

Этот вопрос мучил его давно, но только сегодня Майлс облек его в слова.

— Мы оба Атрейдесы — ты и я. Помни об этом, когда снова примешься за изучение Каладана.

Когда они, возвращаясь с прогулки, пересекли пастбище и сад и перед Майлсом открылся господствующий холм, на котором высились Центральные здания, Майлс с новым чувством посмотрел на эти строений. Чувство не покинуло его, когда они с Одраде пошли мимо оград, окаймляющих выход на Первую улицу.

— Живая жемчужина, — сказала Одраде, имея в виду Центральные здания.

Войдя в арку, Майлс посмотрел вверх, на название улицы, выжженное в своде затейливой галахской вязью. Сестры Бене Гессерит любили декоративность. Такие таблички украшали все улицы и здания Капитула.

Мальчик огляделся под сводами Централа. Посреди крытой площади весело плясали струи фонтана — это была еще одна изящная деталь — пусть небольшая, но она позволила Майлсу почувствовать глубину человеческого опыта. Орден сумел сделать это место надежной опорой, но ребенок не мог еще понять тот способ, каким это было достигнуто. Те вещи, которые он познавал во время прогулок по саду и занятий с прокторами, простые и сложные вещи, соединились в новом, неведомом ранее фокусе. Это был запоздалый ответ ментата, но Майлс еще не знал этого. Он лишь чувствовал, что его безошибочная память перемещает впечатления, заново организует их. Внезапно он остановился и оглянулся назад, увидев в проеме арок крытой улицы сад, из которого они только что пришли. Все связалось воедино. Трубы Централа исторгали потоки метана и удобрений. (Прокторы водили его по заводу, производящему метан и удобрения.) Метан приводил в движение насосы и использовался в холодильных установках.

— Куда ты смотришь, Майлс?

Он не знал, как ответить. Вместо этого он вспомнил, как однажды осенним утром Одраде показала ему Централ из орнитоптера, чтобы рассказать о сложном хозяйстве зданий и дать о них общее представление. Произнесенные ею тогда слова только теперь обрели свой подлинный смысл.

— Мы создали самый лучший, какой только смогли, экологический цикл, — сказала тогда Одраде. — Спутники, контролирующие погоду, следят за состоянием системы и направляют потоки в нужное русло.

— Почему ты смотришь на сад, Майлс? — не отставала Одраде. В ее голосе появились повелительные интонации, которым он был не в силах сопротивляться.

— Тогда в орнитоптере ты сказала, что это очень красиво, но и очень опасно.

Они летали на орнитоптере только однажды, и Одраде сразу поняла намек. «Экологический цикл».

Он посмотрел ей в лицо и застыл в ожидании.

— Замкнутый цикл, — сказала она. — Это очень заманчиво — воздвигнуть надежные стены и оградить себя от всяких изменений. Сгнить заживо в этом самодостаточном комфорте.

Ее слова наполнили душу мальчика беспокойством. Ему показалось, что он уже слышал их когда-то… но это было в другом месте и произнесла их другая женщина, которая тоже держала его за руку.

— Обособленность любого рода — это прекрасная питательная среда для ненависти к чужакам, — продолжала Одраде. — Жатва бывает горькой.

Слова были другие, но смысл тот же.

Он шел рядом с Одраде, держась за ее руку. Ладонь мальчика вспотела от волнения.

— Почему ты так молчалив, Майлс?

— Вы крестьяне, — ответил он. — Вы, Сестры Бене Гессерит, занимаетесь крестьянским трудом.

Она моментально поняла, что произошло. Подготовка ментата дала себя знать, хотя сам Майлс еще этого не понимал. Но сейчас еще не время.

— Ты действительно внимательно относишься ко всему, что растет, Майлс. Ты очень умен, если сумел заметить это.

Когда они расставались — Одраде направилась в свою башню, а мальчик в школьный дортуар, — Верховная Мать сказала:

— Я скажу прокторам, чтобы они обратили особое внимание на умелое использование силы.

Он не понял ее.

— Я уже тренировался обращаться с лазерным ружьем. Говорят, что у меня хорошо получается.

— Это мне известно. Но есть оружие, которое невозможно держать в руках. Это оружие духа и разума.

Глава 4

Правила и установления строят крепостные стены, за которыми мелкие души создают сатрапии. Это очень опасное состояние в лучшие времена, но во времена бедствий такие стены ведут к катастрофе.

Кодекс Бене Гессерит

Стигийская чернота спальных покоев Великой Досточтимой Матроны. Логно, Гранд-Дама и Старшая Помощница Высочайшей Особы, войдя в покои из неосвещенного коридора, содрогнулась при виде этого непроницаемого мрака. Консультации и разговоры в полной темноте пугали Логно, и Великая Досточтимая Матрона, зная об этом, получала немалое удовольствие от страха Гранд-Дамы. Но, однако, это не было главной причиной темноты. Может быть, Великая Досточтимая Матрона боится нападения? Несколько Высочайших Особ действительно приняли смерть в постели. Нет… дело не в этом, хотя, может быть, опасения перед нападением повлияли на выбор.

Из темноты доносились вздохи и стоны.

Некоторые Досточтимые Матроны, хихикая, утверждали, что Великая Досточтимая Матрона осмелилась разделить ложе с футаром. Логно вполне допускала такую возможность. Эта Великая Досточтимая Матрона вообще осмеливалась делать многое. Разве не она спасла немного Оружия во время катастрофы Рассеяния? Но футары? Сестры знали, что футара невозможно обуздать с помощью секса, во всяком случае с человеком. Вероятно, это могли сделать Многоликие Враги. Кто может это знать?

В покоях висел удушливый запах меха. Логно закрыла дверь и принялась ждать. Великая Досточтимая Матрона не любила, когда ей мешают завершить любое дело, каким бы она ни занималась под покровом темноты. Но при этом она позволяет мне называть ее Дамой.

Раздался еще один стон, потом Великая Матрона заговорила:

— Сядь на пол, Логно. Да, там, возле двери.

Она что, действительно видит меня или только догадывается?

У Логно не хватило мужества проверить это. Яд. Когда-нибудь я ее отравлю. Она очень осторожна, но ее можно отвлечь. Хотя Сестры и подсмеиваются над ней, Логно все равно считает, что яд — общепринятое орудие наследования… если, конечно, наследник имеет средства удержать власть.

— Логно, я хочу поговорить о тех иксианцах, с которыми ты встречалась сегодня. Что они говорят об Оружии?

— Они не понимают, как оно действует, а я им ничего не сказала.

— Конечно, этого нельзя делать ни в коем случае.

— Вы опять будете возражать против соединения Оружия и Заряда?

— Ты что, издеваешься надо мной, Логно?

— Дама, я никогда не стану этого делать!

— Надеюсь.

Молчание. Логно поняла, что они обе имеют в виду одно и то же. После катастрофы уцелели всего триста образцов Оружия. Каждый образец мог быть использован только один раз, если его зарядить (Заряды находились под контролем Совета, и могли использоваться только с его согласия). Великая Досточтимая. Матрона распоряжалась только самим Оружием, то есть имела только половину страшной власти. Без Заряда Оружие представляло собой лишь маленькую трубку, которую можно было носить в руках. Заряженное Оружие могло причинить мгновенную бескровную смерть любому, кто окажется в пределах досягаемости.

— Многоликие, — процедила сквозь зубы Великая Досточтимая Матрона.

Логно кивнула в темноту, туда, откуда донеслись слова Высочайшей Особы.

Может быть, она видит меня. Мне не известно, что еще ей удалось сохранить и чем снабдили ее иксианцы.

Саму же катастрофу учинили Многоликие, будь они навеки прокляты. Они и их футары! Та легкость, с какой были конфискованы Оружие и Заряды! Это же чудовищная сила! Надо как следует вооружиться, прежде чем возобновить битву. Дама права.

— Да, та планета — Баззелл, — проговорила Великая Досточтимая Матрона. — Ты уверена, что ее никто не защищает?

— Мы не смогли обнаружить там никаких признаков оборонительных систем. Контрабандисты говорят, что ее действительно никто не защищает.

— Но там так много Черного Камня!

— Здесь, в пределах Старой Империи, редко кто отваживается нападать на ведьм.

— Мне не верится, что на этой планете только горсть ведьм! Наверно, это какая-то ловушка.

— Такое всегда возможно, Дама.

— Я не доверяю контрабандистам, Логно. Плените еще несколько человек и выпытайте больше подробностей о Баззелле. Может быть, ведьмы и слабы, но я не думаю, что они глупы.

— Слушаюсь, Дама.

— Передай иксианцам, что они очень расстроят меня, если не смогут воссоздать Оружие.

— Но без Заряда, Дама…

— Этим мы займемся, когда наступит нужный момент. А теперь иди.

Логно с преувеличенным шипением произнесла: «Слушаюсь!», и вышла. Даже темнота в коридоре показалась ей благословенной после непроглядного мрака спальных покоев. Придворная дама заспешила на свет вестибюля.

Глава 5

Мы склонны заимствовать у противников их худшие качества.

Кодекс Бене Гессерит

Опять эти образы воды!

Мы собираемся превратить эту проклятую планету в пустыню, а мне грезится вода!

Одраде сидела в своем кабинете, не обращая внимания на привычный беспорядок на рабочем столе. Ее преследовало одно видение: Дитя Моря, качающееся на омывающих его волнах. Волны были окрашены в цвет крови. Видно, ее Дитя Моря само предчувствовало наступление кровавых времен.

Верховная Мать знала, откуда берутся эти видения: все началось в те времена, когда она еще не помышляла о том, что станет Преподобной Матерью; детство проходило на Гамму, на красивейшем берегу теплого моря. Забыв о тревогах, она улыбнулась, вспомнив, как папа готовил устриц. Лично она предпочитала их в тушеном виде.

Из своего детства она лучше всего помнила морские прогулки. Плавание затрагивало самые сокровенные струны ее существа. Вздымавшиеся и падающие волны, вид необъятного, безграничного горизонта, странные и диковинные места, возникающие на этом горизонте, трепетное чувство опасности — все это поддерживало биение жизни. Эти счастливые часы подтверждали уверенность Одраде в том, что она — истинное Дитя Моря.

В море становился спокойнее и папа. Мама Сибия чувствовала себя на вершине счастья, она наслаждалась ветром, обвевавшим ее лицо и разметывавшим длинные темные волосы. Те времена отличались чувством равновесия, это убеждение высказывалось в душе на языке, который был древнее, чем язык самой старой Чужой Памяти. Этот инстинкт говорил: Это мое место, моя стихия. Я — Дитя Моря.

Именно тогда, в детстве, укрепилось в Одраде понимание того, что есть душевное здоровье. Это было умение сохранять равновесие в чуждой стихии моря. Поддерживать свое «я», невзирая на неожиданно возникающие грозные волны.

Мама Сибия передала Одраде эту способность задолго до того, как прибывшие Преподобные Матери отняли у бедной женщины «тайного отпрыска Атрейдесов». Мама Сибия, всего лишь приемная мать, только она научила Одраде любить себя.

В Общине Бене Гессерит, где само упоминание о любви вызывало лишь подозрение, чувство, внушенное Сибией, стало глубочайшей тайной Одраде.

Если копнуть поглубже, то выяснится, что я вполне счастлива сама с собой. Я не возражаю против того, чтобы быть одной. Правда, если учесть существование Чужой Памяти, то пришлось бы признать, что Преподобные Матери редко получают возможность побыть в уединении.

Но мама Сибия, да и папа тоже, это надо признать, выступая in loco parentis^[29] по поручению Бене Гессерит, сумели сильно повлиять на воспитание девочки, внушив ей недюжинную силу духа. Сестрам Бене Гессерит оставалось лишь умножить эту силу.

Прокторы добросовестно пытались искоренить «глубоко заложенную страсть к личной привязанности», но потерпели неудачу. Сами учителя не были уверены в своем провале, но постоянно подозревали, что дела обстоят именно так. Одраде послали на Аль Данаб, планету, воплощавшую в себе худшие особенности Салусы Секундус. То был мир, самой природой предназначенный для испытаний. В некоторых отношениях этот мир был хуже, чем климат Дюны: высокие отвесные скалы и русла высохших рек, жаркие ветры, сменявшиеся холодными ураганами, чередование засух и обильных ливней. Сестры не без оснований считали, что на Аль Данабе могут проходить предварительную подготовку те, кто должен был после этого отправиться на Дюну. Но никакие самые суровые испытания не смогли вытравить из души Одраде ее человеческую сущность. Дитя Моря осталось неприкосновенным.

О чем предупреждает меня сейчас Дитя Моря?

Было ли это предупреждение, основанное на предзнании?

Одраде обладала редким даром, она всегда чувствовала, когда Бене Гессерит начинала угрожать какая-то серьезная непосредственная опасность. В ее мозгу словно раздавался тихий щелчок. Гены Атрейдесов постоянно напоминали о своем существовании. Была ли сейчас какая-то угроза Капитулу? Нет, щелчка не было. То была опасность, угрожавшая чему-то другому, тоже очень важному.

Лампадас? На этот раз врожденный талант отказывался дать ответ.

Мастера Скрещивания пытались стереть из наследственности Атрейдесов эту способность к опасному предзнанию, но имели лишь ограниченный успех.

— Мы не можем рисковать появлением нового Квисатц Хадераха!

Они знали о странной способности Одраде, но предшественница ее на посту Верховной Матери, Тараза, советовала использовать способность Одраде, правда, с некоторой осторожностью. Покойная Верховная Мать считала, что предзнание Одраде всегда направлено на распознавание опасностей, угрожавших Ордену.

Сама Одраде полностью соглашалась с такой оценкой. Она довольно плохо начинала себя чувствовать, когда появлялись намеки на опасность. Намеки. Но в последнее время ей стали сниться сны.

Это был один и тот же сон, который в последнее время буквально преследовал ее. Она идет через пропасть по туго натянутой веревке, а кто-то (она не смела обернуться, чтобы увидеть, кто именно) подкрадывался сзади с топором, чтобы перерубить веревку. Одраде явственно чувствовала шероховатые волокна каната под босыми ногами, слышала свист ветра, чувствовала, как он обжигает ее кожу своим знойным дыханием. И она знала, что сзади подкрадывается некто с топором.

Каждый шаг требовал от нее неимоверного мужества и напряжения всех сил. Шаг! Еще шаг! Веревка колебалась от ветра, и Одраде приходилось широко раскидывать руки, чтобы сохранить равновесие.

Если я упаду, то рухнет и Община Сестер!

Бене Гессерит рухнет в пропасть и найдет там свой конец. Как и всякий живой организм, Бене Гессерит должен рано или поздно покинуть этот мир. Преподобные Матери не смели этого отрицать.

Но это не должно произойти здесь. Только не это падение из-за перерезанной веревки. Мы не должны допустить, чтобы ее перерубили! Я должна успеть пересечь пропасть, прежде чем подоспеет злоумышленник с топором. Я должна! Я должна!

На этом сон всегда обрывался. Одраде, холодея, просыпалась от звуков собственного голоса, который продолжал еще некоторое время звучать в ее ушах. Но закваска Бене Гессерит давала себя знать даже в такой ситуации. Никогда не было холодного пота, только чувство пронизывающего холода. Законы Бене Гессерит не допускали подобных излишеств.

Тело не нуждается в потении? Значит, тело не потеет.

Сидя за рабочим столом, Одраде полностью осознавала всю глубину метафоры, являвшейся ей во сне: образ тонкой веревки, по которой она совершает свой опасный путь. Это опасный и ненадежный путь, тонкая ниточка, по которой я несу судьбу моей Общины. Дитя Моря предчувствовало приход сна и предупреждало о нем своим купанием в кровавых волнах. Это было не тривиальное предупреждение. Оно было зловещим. Хотелось вскочить и закричать: «Прячьтесь в траве, разбегайтесь, мои куропаточки! Бегите! Спасайтесь!»

Это потрясло бы наблюдателей.

Но обязанности Верховной Матери диктовали свою модель поведения. Надо сделать непроницаемое лицо, словно ее волнуют только те формальные решения, которые она должна принять на основе документов, которыми был завален ее стол. Никакой паники! Ее надо избегать всеми доступными средствами. Нет, конечно, решения, которые ей предстояло принять, были вовсе не тривиальными. Но вести себя следовало спокойно.

Некоторые из ее цыплят уже бежали, исчезнув в неизвестности. Их жизни присоединились к Другой Памяти. Остальные цыплята находились здесь, в Капитуле, и они должны будут знать, когда бежать. Только когда их обнаружат. В таком случае их поведение будут управляться необходимостью момента. Значение будет иметь их тренировка и навыки. Это единственное, что по-настоящему важно. В этом была их самая надежная подготовка.

Каждая ячейка Бене Гессерит, которой было суждено уйти, была подготовлена на этот случай так же, как Капитул: полное разрушение, но ни в коем случае не подчинение и сдача в плен. Ревущий огонь уничтожит плоть и драгоценные документы. Все, что найдут завоеватели, — это следы полной катастрофы: искореженные конструкции, засыпанные пеплом.

Некоторые Сестры Капитула смогут бежать. Но бегство в момент нападения? Есть ли что-либо более бессмысленное?

Избранные люди обладают Другой Памятью. Приготовиться. Но Верховная Мать избегала обращения к Другой Памяти. Из моральных соображений!

Куда бежать, кто может спастись, кто может сдаться в плен? Это были отнюдь не праздные вопросы. Что, если они захватят Шиану, которая на краю новой Пустыни ждет появления песчаного червя, который может никогда не прийти? Шиана и песчаные черви: мощный религиозный инструмент, и Досточтимые Матроны найдут способ им воспользоваться. А что будет, если Матроны захватят гхола Айдахо и гхола Тега? У нас не останется ни одного надежного места, где можно будет спрятаться, если это произойдет.

Что, если?.. Что, если?..

Фрустрация порождала гнев. «Следует убить Айдахо, как только он попадет в наши руки! Мы не можем допустить, чтобы Тег стал взрослым».

Только члены Совета, близкие советники и некоторые из наблюдателей разделяли подозрения Верховной Матери. Это был запасной выход на всякий случай. Никто из этих людей не чувствовал себя в безопасности и не был уверен в гхола. Они не казались надежными даже несмотря на то, что был изобретен способ минирования кораблей-невидимок, которые должны были быть уничтожены в момент атаки Досточтимых Матрон.

В те часы, предшествовавшие его смерти, обладал ли Тег способностью видеть невидимое (включая корабли-невидимки)? Как мог он знать, где найти нас в пустынях Дюны?

Но если это мог делать Тег, то насколько же опасен был бесконечно одаренный Айдахо, в клетках которого аккумулировались гены Атрейдесов и неизвестно кого еще. Он мог случайно натолкнуться на такую же способность.

Я должна сделать это сама!

Внезапное потрясающее озарение посетило Верховную Мать. Она поняла, что Тамалейн и Беллонда наблюдают за ней с таким же страхом, с каким она сама наблюдает за обоими гхола.

Само знание того, что это возможно — что человек может приобрести чувствительность, позволяющую обнаруживать корабли-невидимки и другие формы полевой защиты, — может потрясти основы мира. Досточтимые Матроны получат прекрасную путеводную нить. По всей Вселенной рассеяны бесчисленные потомки Дункана Айдахо. Он всегда с гневом говорил, что не желает быть племенным жеребцом на службе Бене Гессерит, но в действительности много раз исправно исполнял эту роль.

Он всегда думал, что действует самостоятельно, и иногда так оно и было на самом деле.

Любой отпрыск Атрейдесов по прямой линии мог обладать талантом, который пышным цветом обещал расцвести в Теге.

На что ушли месяцы, годы и дни? Наступил еще один сезон сбора урожая, а Община до сих пор находится в тисках страшной угрозы. Только теперь до Одраде дошло, что давно наступило утро. По коридору сновали люди. С кухни доносился запах жареных кур и тушеной капусты. Все нормально. Централ жил своей обычной жизнью.

Но что могло быть нормального для того, кто жил в воде в грезах Верховной Матери? Дитя Моря не могло забыть Гамму, головокружительные запахи, дух морских водорослей, выносимых на берег прибоем, освежающий озон, делавший каждый вдох наслаждением, и великолепную свободу в окружающих людях, прорывающуюся наружу в каждом слове и жесте. На море все разговоры приобретали необыкновенную глубину, которую Одраде никогда не сможет забыть. Даже безобидная болтовня на фоне неумолчного говора океана приобретала скрытый важный смысл.

Одраде ощутила, что должна, просто обязана напомнить себе чувство собственного тела в волнах того моря из ее детства. Надо восстановить силы, которыми она обладала тогда, черпать мощь, которой она пользовалась в то невинное время.

Опустить лицо в воду, изо всех сил задержать дыхание и плыть по волнам сейчас, чтобы смыть горести и тревоги, смыть боль. Это было лечение стресса, сведенное к своей первоначальной сути. На Одраде нахлынул небывалый покой.

Я плыву, следовательно, я существую.

Дитя Моря предупреждало, и оно же восстанавливало силу. Отказываясь признать это, Одраде тем не менее отчаянно нуждалась теперь в восстановлении сил.

Сегодня ночью Верховная Мать, словно в зеркало, посмотрелась в окно и поразилась тому, насколько возраст и ответственность в соединении с усталостью иссушили ее щеки и заставили опуститься уголки рта: чувственные губы стали узкими, вытянулись некогда округлые черты ее милого лица. Одни только синие глаза горели прежним неукротимым огнем, да и тело оставалось стройным и мускулистым.

Повинуясь подсознательному импульсу, Одраде нажала на кнопку с символом вызова и вгляделась в изображение, появившееся на поверхности рабочего стола: стоящий на запасной взлетной площадке корабль-невидимка. Гигантское сооружение, наполненное хитроумными машинами и механизмами, существующее вне времени и пространства. За время своей стоянки корабль вызвал проседание грунта и стоял теперь в довольно глубокой яме. Корабль был огромен, двигатели работали еле-еле, только для того, чтобы обеспечить защиту от любопытных, особенно от Гильд-навигаторов, которые с удовольствием продали бы Сестер Бене Гессерит первому встречному.

Зачем ей понадобилось именно сейчас вызывать на рабочий стол изображение корабля-невидимки?

Только потому, что в нем в данный момент находились три человека: Сциталь, последний из оставшихся в живых Мастер Тлейлаксу, Мурбелла и Айдахо, сексуально повязанная пара. Они сохранили свою привязанность, которая впервые и возникла именно на этом корабле.

Нет, не так все просто, не так.

Для больших предприятий Бене Гессерит никогда не существовало простых и сразу понятных объяснений. Этот корабль-невидимка со своей смертельно опасной начинкой был очень большим предприятием и весьма дорогостоящим, пожирающим огромное количество энергии даже в нерабочем состоянии.

Подчеркнуто бережливый подход к этому предприятию говорил об энергетическом кризисе. Эта проблема была поручена Беллонде. Толстуха постоянно ругалась: «Мы и так уже обрезали все мясо до костей, резать больше нечего». Казначейство давно уже косо смотрит на Бене Гессерит. Остается только поражаться живучести Ордена.

В кабинет без предупреждения ввалилась Беллонда, держа под мышкой свиток ридулианской кристаллической бумаги. Она топала так, словно стремилась выместить на поле всю свою ненависть. Каждый шаг выражал: «Так тебя! И вот так, и вот так!» Она била пол только за то, что он оказался у нее под ногами.

Взглянув в глаза Белл, Одраде почувствовала холод и стеснение в груди. Беллонда с грохотом швырнула на стол свиток.

— Лампадас! — крикнула Беллонда, вложив в голос всю свою муку.

Одраде не было нужды заглядывать в записи. Кровавая ванна Дитя Моря стала явью.

— Кто уцелел? — глухо и с усилием выдавила из себя Верховная Мать.

— Никто. — Беллонда упала в кресло-собаку рядом со столом.

Вслед за Беллондой в кабинет вошла Тамалейн и тоже села рядом с Одраде. Обе Преподобные Матери выглядели совершенно убитыми.

Никто не выжил.

Все тело Одраде — от груди до пят — сотрясла медленная волна дрожи. Верховная Мать не посчитала нужным скрыть это от собеседниц и наблюдателей; этот кабинет видел и не такие проявления эмоций.

— Кто сообщил об этом? — спросила Одраде.

Заговорила Беллонда.

— Сведения получены от шпионов ОСПЧТ; источник информации — Раввин, в этом нет никакого сомнения.

Одраде потеряла дар речи. Взор ее остановился на своде арки окна, за которым начался снегопад, снежинки весело кружились в воздухе. Да, страшная новость по иронии судьбы совпала с наступлением зимы, что придавало известию еще большую горечь.

Сестры были очень недовольны столь ранним приходом зимы. Необходимость заставила Управление Климатом резко, без переходов, снизить температуру. Никакого постепенного снижения, никакой милости к растениям, которые должны были сначала впасть в спячку, чтобы перенести наступление холодов. Каждую ночь температура падала на три-четыре градуса. Так что не пройдет и недели, как наступит мороз, который покажется всем нескончаемым.

Этот холод подчеркивает боль утраты.

Следствием внезапного похолодания стал туман. Одраде видела, как языки белесого тумана окутывали землю после закончившегося снегопада. Не поймешь, что за погода. Управление Климатом сместило точку росы ближе к среднесуточной температуре, и теперь туман сконденсировался в нескольких самых влажных участках. Туман поднимался от земли струйками, похожими на тюль, просачиваясь сквозь голые ветви деревьев сада, словно ядовитый газ.

Неужели никто не выжил?

В ответ на безмолвный вопрос Одраде Беллонда горестно покачала головой.

Лампадас — жемчужина среди всех планет, принадлежавших Бене Гессерит, планета, где располагалась самая лучшая школа Ордена, планета, превращенная в груду пепла и искореженного металла. Но… башар Алеф Бурцмали и его отборная гвардия? Они тоже все мертвы?

— Все мертвы, — сказала Беллонда.

Погиб Бурцмали, любимый ученик старого башара Тега. Погиб, и ничего не добился. Лампадас… великолепная библиотека, блестящие учителя, лучшие студенты… все ушло в вечность.

— Даже Луцилла? — спросила Одраде. Преподобная Мать Луцилла, вице-канцлер Лампадас, имела секретные инструкции покинуть планету при первых признаках катастрофы, унося с собой память как можно большего числа обреченных.

— Шпионы донесли, что погибли абсолютно все, — настаивала на своем Беллонда.

Это был леденящий душу каждой Сестры сигнал: «Вы можете стать следующими!»

Как могло человеческое сообщество, каким бы оно ни было, приобрести нечувствительность к подобной жестокости? Она представила себе беседу за завтраком на одной из баз Досточтимых Матрон: «Мы уничтожили еще одну планету Бене Гессерит. Говорят, убито десять миллиардов. Значит, за этот месяц мы уничтожили всего шесть планет, не правда ли? Вы не передадите мне сливки, дорогая?»

Остекленевшими от ужаса глазами Одраде еще раз пробежала текст сообщения. От Раввина, в этом нет никакого сомнения. Она осторожно положила донесение на стол и взглянула на своих советниц.

Беллонда — старая толстуха с багровым лицом. Ментат-архивариус. Сейчас она носит линзы, без которых уже не может читать, и ей наплевать, чтостанут об этом говорить. Она демонстрирует в хищной улыбке свои стесанные лошадиные зубы, и этот оскал выражает ее мысли лучше всяких слов. Она видела, как отреагировала Одраде на отчет шпионов. Белл начнет спорить о необходимости отмщения. Чего еще можно ожидать от человека с такими порочными наклонностями? Надо вернуть ее в состояние ментата, тогда она становится более склонной к полноценному анализу.

Но со своей колокольни Белл абсолютно права, подумала Одраде. Но ей не нравится то, что у меня на уме. Надо очень осторожно подбирать слова для того, что я собираюсь сейчас сказать. Слишком рано открывать мои планы.

— Существуют обстоятельства, когда порок можно победить только пороком, — сказала Одраде. — Мы должны тщательно взвесить эту возможность.

Вот! Только так можно предотвратить вспышку ярости Беллонды!

Тамалейн подалась вперед, и Одраде взглянула на пожилую женщину. Там, собранная старая Там, прячущая свою собранность под маской критичного терпения. Узкое лицо, увенчанное короной снежно-белых волос: воплощение мудрой старости.

Одраде видела, что под обычной маской Тамалейн прячет свое отвращение к тому, что она видит и слышит.

В противоположность рыхлой полноте плоти Беллонды в Тамалейн была сухопарая монолитность, казалось, старуха состоит из одних прочных костей. Тамалейн продолжала держать в себя в форме, и ее мышцы, насколько это возможно, еще не потеряли былой силы и гибкости. Но в глазах старой Преподобной Матери застыло выражение, выдававшее ее с головой: то было чувство отчуждения, отчуждения от жизни. О, она еще внимательно наблюдала за происходящим, но что-то в ее облике говорило об отступлении, о близком признании окончательного поражения. Пресловутая интеллигентность Тамалейн приобрела злобный оттенок, основываясь преимущественно на старых наблюдениях и прошлых решениях более, чем на анализе текущих событий.

Нам надо позаботиться о подготовке замены. Думаю, что это будет Шиана. В ней заложены большие возможности, хотя она и опасна для нас. Кроме того, Шиана родилась на Дюне и связана с ней кровными узами.

Одраде пристально посмотрела на кустистые брови Тамалейн. Они нависали над веками неопрятными клочками. Да, Шиана заменит Тамалейн.

Там понимает всю сложность проблем, которые предстоит решать, и достойно примет это решение Верховной. Когда придет время объявить о нем, то внимание Тамалейн, Одраде была в этом уверена, надо будет обратить на грандиозное предназначение Бене Гессерит.

Мне будет недоставать ее, будь все проклято!

Глава 6

Нельзя познать историю, не поняв поступков вождей, следующих ее течению. Каждый вождь нуждается в чужаках, чтобы увековечить свое господствующее положение. Проследите за моим восхождением. Я был одновременно вождем и чужаком. Не делайте скоропалительного вывода о том, что я создал церковное государство. Такова была моя задача как вождя, и в этом я следовал известным историческим моделям. Варварское искусство моей эпохи обличает во мне чужака. Самая популярная поэзия: эпос. Популярная драматическая идея: героизм. Танцы: дикие и разнузданные. Я использовал химические стимуляторы, чтобы заставить людей понять, что я взял у них. Но что я взял? Право свободно выбирать роль в истории.

Лето II (Тиран). Перевод Ветера Бебе

Я умру! — подумала Луцилла.

Прошу вас, дорогие Сестры, не допустите, чтобы это случилось, прежде чем я передам вам драгоценный груз моего разума!

Сестры!

Идея семьи редко высказывалась вслух членами Ордена, но неявно она присутствовала всегда. В генетическом плане все Сестры были родственницами, а благодаря Общей Памяти знали все подробности этого родства. Они не нуждались в общепринятых терминах вроде «двоюродной сестры» или «внучатой племянницы». Они понимали свое родство приблизительно так же, как ткач понимает создание ткани. Они знали, как основа и уток создают материю. Это было более подходящим словом, нежели Семья, то была именно материя Бене Гессерит, создавшая Общину Сестер, но древний инстинкт Семьи служил основой этой материи.

Сейчас Луцилла думала о Сестрах только как о членах своей семьи. Семья нуждалась в том, что она носила в себе.

Как глупо, что я решила искать убежища на Гамму!

Но ее поврежденный корабль-невидимка все равно не мог лететь дальше. Как все же дьявольски экстравагантны эти Досточтимые Матроны! Луциллу ужаснула заложенная в этой экстравагантности ненависть.

Пути отхода с Лампадас были буквально усеяны смертельными ловушками, складки пространства были утыканы небольшими шарами-невидимками, каждый из которых содержал полевой проектор и лазерное оружие, которое открывало огонь при соприкосновении любого предмета с шаром. Луч лазера переводил в рабочее состояние установленный в шаре генератор Хольцмана, и начинающаяся цепная реакция высвобождала огромную энергию. Стоит попасть в поле шара, как раздается взрыв, который разносит все. Дорого, но эффективно! Несколько таких взрывов и даже гигантский корабль Гильдии превращается в жалкий осколок безжизненного металла, исчезающий в пустоте Космоса. Защитные системы корабля Луциллы произвели анализ поля-ловушки, но слишком поздно. Однако ей повезло… во всяком случае, тогда ей казалось, что повезло.

Как бы то ни было, теперь, выглядывая из окна второго этажа деревенского дома здесь, на Гамму, Луцилла отнюдь не чувствовала себя счастливой. Окно было открыто, и полуденный ветер доносил до ноздрей Преподобной Матери неистребимый запах нефти, который примешивался к дыму костра. Харконнены настолько пропитали планету нефтью, что удалить ее полностью оказалось не под силу никому, кто жил здесь после них.

Ее контактером здесь был один отставной доктор Сукк, но она знала его несколько глубже. Это была ее тайна, тайна настолько глубокая, что только немногие из Сестер Бене Гессерит знали ее. Знание подразделяется на сектора согласно некой классификации: Есть тайны, о которых мы не говорим даже с самими собой, поскольку они могут навредить нам. Эти тайны мы не передаем другим Сестрам, потому что для них нет канала передачи. Мы даже не осмеливаемся знать эти тайны до тех пор, пока крайняя нужда не поднимает завесу, за которой они скрыты. Луцилла узнала такую тайну после одного намека, который в разговоре с ней сделала Одраде:

— Ты не знаешь одной пикантной подробности о Гамму? М-м-м, там существует целое общество, члены которого связаны между собой обычаем есть только священную пищу. Этот обычай занесен на Гамму иммигрантами, которые никогда не ассимилировались с местными жителями. Предоставленные самим себе, презирающие аутбридинг. Такое вот сообщество. О них ходит много слухов, россказней, что приводит к их еще большей изоляции. Собственно, это как раз то, чего они и добиваются.

Луцилла знала о древней секте, которая очень походила на описанную Одраде. Ее охватило любопытство. Общество, о котором она знала, предположительно погибло вскоре после Второй Волны Межпланетной Миграции. Поиски в архивах еще больше возбудили это любопытство. Образ жизни, затуманенные молвой описания религиозных ритуалов, особенно светильники — и строгое воздержание от любой работы в определенные священные дни. Но они жили не только на Гамму!

Однажды утром, воспользовавшись необычным затишьем, Луцилла вошла в кабинет Верховной и испытала свое «проективное предположение». Это было нечто сродни рассуждениям ментата, хотя и не столь надежное. Правда, основа для такого предположения была отнюдь не теоретической.

— Подозреваю, что ты приготовила для меня какое-то новое задание?

— Вижу, что ты не зря тратила время в Архиве.

— Сейчас это становится очень полезным занятием.

— Пытаешься нащупать связи?

— Так, чистое предположение. Это тайное общество на Гамму — иудеи, не правда ли?

— Для того, чтобы лучше справиться с новым заданием, тебе, вероятно, понадобится особая информация. — Это было сказано на удивление небрежным тоном.

Луцилла без приглашения опустилась в кресло-собаку Беллонды.

Одраде взяла стило, что-то написала на листке из отрывного блокнота и протянула написанное Луцилле так, чтобы это не зафиксировала видеокамера.

Луцилла сразу все поняла и склонилась над сообщением, прикрыв его головой.

«Твое предположение верно. Тебе придется умереть, но ни в коем случае не раскрывать его содержания. Такова цена сотрудничества и одновременно знак высокого доверия».

Луцилла порвала записку на мелкие клочки.

Движением глаз и ладони Одраде открыла скрытую дверцу в стене за своей спиной, извлекла из тайника небольшой ридулианский кристалл и протянула его Луцилле. Кристалл был теплым, но обжег руку холодом. Что это за секрет? Одраде достала из ящика своего стола защитный капюшон и привела его в рабочее состояние.

Луцилла вставила кристалл в специальное гнездо и натянула на голову капюшон. Тотчас в ее ушах зазвучали слова, которые неизвестный голос произносил с очень древним акцентом.

— Люди, на которых обращено твое внимание, иудеи. Много тысячелетий назад они, спасаясь от регулярно повторяющихся погромов, приняли единственно возможное спасительное для себя решение — исчезнуть от всех людей. Развитие космонавтики сделало эту задачу не только возможной, но и весьма привлекательной. Они спрятались на многих планетах; вероятно, были такие планеты, на которых жил исключительно этот народ. Это не означает, что они забыли свое многовековое искусство и способность к выживанию в трудных условиях. Древняя религия, несомненно, продолжала существовать, хотя и претерпела некоторые изменения. Вероятно, древний раввин не чувствовал бы себя чужим в Шабад под охраной меноры в современном иудейском доме. Однако конспирация этого народа развита так сильно, что можно всю жизнь проработать бок о бок с иудеем и никогда не заподозрить этого. Они называют это «полным прикрытием», хотя и сознают всю опасность.

Луцилла приняла это без единого вопроса. То, что представляет собой такую тайну, должно быть воспринято каждым, кто заподозрит его существование, как вещь, представляющая собой чрезвычайную опасность. И все же, почему они держат все в такой тайне? Ответь мне!

Кристалл продолжал изливать свои секреты в сознание Луциллы.

— Реакция этих людей на угрозу раскрытия стандартна: «Мы ищем религию в наших корнях. Это выживание, возвращение назад, чтобы взять из прошлого то лучшее, что в нем было».

Луцилла знала этот оборот. В мире всегда хватало «свихнувшихся на выживании». Они всегда выглядели довольно курьезно. Ах эти! О, да это же просто очередная горстка любителей выживания.

— Маскирующая система, — продолжал говорить кристалл, — не имела успеха в применении к нам. У нас имеется подробная запись еврейских родословных и есть фонд Чужой Памяти, касающийся этой проблемы. Мы понимаем причину такой скрытности и секретности. Мы не тревожили их до тех пор, пока я, Верховная Мать и Община Сестер во время и после битвы при Коррине (как же давно это было!) не убедились, что нам нужно тайное сообщество, группа, которая могла бы откликнуться на нашу просьбу о помощи.

Луцилла ощутила скепсис. Просьбу?

Древняя Верховная Мать предугадала этот скептицизм.

— Время от времени мы предъявляем им требования, которые они не могут не исполнить. Впрочем, они тоже обращаются к нам с просьбами.

Луцилла чувствовала, что с головой погружается в мистику этого подпольного общества. Это было больше чем сверхсекрет. На ее неуклюжие вопросы служащие Архива, как правило, отвечали отказом. «Иудеи? Что это? Ах да, древняя секта. Ищи ее сама, у нас нет времени на праздные религиозные изыскания».

Кристалл оказался более красноречивым.

— Иудеи часто удивляются, а иногда и возмущаются тем, что мы их копируем. Наши записи о родословных прослеживают их по женской линии. Приблизительно так же поступают и иудеи. Ты считаешься иудеем, только если твоя мать иудейка.

Кристалл перешел к заключению.

— Диаспора не должна быть забыта. Сохранение тайны для нас — это вопрос чести.

Луцилла откинула с головы капюшон.

— Ты — самая подходящая кандидатура для выполнения деликатного поручения на Лампадас, — сказала Одраде, пряча кристалл на место.

Все это — прошлое, и скорее всего мертвое. Посмотрите, куда привело меня это «деликатное поручение» Одраде!

Из окна Луцилле было хорошо видно, как во двор дома въехал контейнер, предназначенный для загрузки продуктами. Внизу закипела работа. Рабочие с ящиками овощей со всех сторон облепили грузовик. Луцилла вдохнула пряный аромат свежесрезанных стеблей и плодов.

Она и не думала отходить от кона. Хозяева снабдили ее одеждой местных женщин — длинным платьем из тускло-коричневой с сероватым оттенком ткани и ярко-синим головным платком, прикрывавшим песочного цвета волосы. Было очень важно не привлекать ненужного внимания к ее персоне. Она видела, как возле повозки остановились другие женщины, наблюдая за работой. Присутствие Луциллы могли воспринять как естественное женское любопытство.

Это был большой контейнер, подвески сильно натянулись под тяжестью продукции, уже загруженной в его секции. Оператор стоял в прозрачной будке в передней части машины: руки положены на рычаг управления, глаза напряженно смотрят вниз. Ноги широко расставлены, мужчина наклонился вперед, по направлению к хитросплетению поддерживающих опор, слегка придерживая силовой рубильник левым бедром. Это был рослый мужчина с начинающей седеть шевелюрой, лицо его было покрыто морщинами. Все его тело было продолжением машины — они вместе устремились вперед в едином, целеустремленном порыве. Совершая это движение, он взглянул в лицо Луциллы, затем снова вперил взор в свой сложный механизм и в овощи, которые следовало погрузить в контейнер.

Он встроен в свою машину, подумала Луцилла. Неужели человек может так подходить к вещам, которые он делает? Эта мысль подействовала на нее устрашающе, в коленях появилась опасная слабость. Если вы слишком сильно вживаетесь в какую-то одну вещь, то все ваши прочие способности атрофируются. Вы становитесь придатком того, что делаете.

Она живо представила себя таким же оператором машины, как и этот человек во дворе. Грузовик проехал мимо и покинул ферму. Человек не удостоил Луциллу повторным взглядом — он уже видел ее один раз, так зачем тратить время попусту?

Люди, приютившие ее, сделали правильный выбор, спрятав ее здесь. Редкое население, заслуживающие доверия рабочие и мало любопытных. Тяжелая физическая работа притупляет любопытство. Она сразу обратила внимание на эту особенность местности, когда ее доставили сюда. Тогда уже наступил вечер, и люди не спеша разбредались по домам. Можно было легко оценить плотность здешнего населения после окончания рабочего дня. Все рано ложатся спать, и вы оказываетесь почти в пустыне. Бурная ночная жизнь говорит о том, что люди испытывают беспокойство, вызываемое сознанием того, что и другие бодрствуют и проявляют активность в ночное время.

Что погрузило меня в такое интроспективное состояние?

В самом начале первого поражения Общины под натиском Досточтимых Матрон Луцилла испытала затруднения, пытаясь осознать, что кто-то «охотится за нами, чтобы убить».

Погром! Вот как Раввин назвал это, когда прощался рано утром, уходя, «чтобы посмотреть, что я смогу сделать для вас».

Она понимала, что Раввин выбрал это слово из древнего и очень горького лексикона, но только теперь, после своего погрома, Луцилла поняла, что это слово относится к положению, которым ты не в состоянии управлять.

Значит, я тоже беглец.

Нынешняя ситуация напоминала ту, в которой Община Сестер находилась при Тиране. Но была и разница. Тиран никогда не стремился уничтожить и искоренить Бене Гессерит, он лишь стремился подчинить Орден себе и управлять им. И он действительно управлял!

Куда запропастился этот проклятый Раввин?

Это был большой, сильный мужчина в старомодных круглых очках. Его широкое лицо было покрыто темным загаром. Морщин на лице мало, несмотря на то, что голос и движения изобличали солидный возраст. Очки привлекали внимание к глубоко посаженным карим глазам, внимательно изучавшим Луциллу.

— Досточтимые Матроны, — эти слова Раввин произнес здесь, в этой комнате с голыми стенами на втором этаж, где Луцилла объяснила ему свою задачу. — Ой, вэй! Это трудно.

Луцилла ожидала такой реакции и, более того, видела, что Раввин понимает это.

— Здесь, на Гамму находится Гильд-навигатор, который участвует в розыске, — продолжал он. — Он из Эдриксов, и, как мне говорили, очень силен в этом деле.

— Во мне течет кровь Сионы. Он не может увидеть меня.

— Так же, как и меня и мой народ, и по тем же причинам. Вы же знаете, что мы, евреи, умеем приспосабливаться к разным неудобствам.

— Этот Эдрик — не более чем жест отчаяния, — презрительно обронила Луцилла. — Он мало что может сделать.

— Но они привезли его. Боюсь, что у нас мало шансов безопасно вывезти вас с планеты.

— Тогда что мы можем сделать?

— Посмотрим. Мой народ не слишком беспомощен, вы понимаете?

Луцилла почувствовала в его голосе искренность и неподдельную готовность помочь. Он негромко и спокойно заговорил о сопротивлении сексуальной соблазнительности Досточтимых Матрон, о том, что все надо сделать тихо, чтобы не возбудить их.

— Пойду пошепчусь кое с кем, — сказал на прощание Раввин.

Как ни странно, эти слова успокоили Луциллу, она даже почувствовала прилив сил. Когда попадаешь в руки профессионального врача, часто чувствуешь его отчужденное и жестокое отношение. Но Луцилла успокаивала себя тем, что врачей Сукк учат быть сострадательными и вникать в нужды своих подопечных и помогать им. (В данном случае это касалось тех обстоятельств, которые могли возникнуть в нештатной ситуации.)

Она сосредоточила свои усилия на восстановлении спокойствия, прибегнув к мантре «обучение смерти в одиночестве».

Если мне суждено умереть, то я должна прийти в трансцендентное состояние. Я должна уйти безмятежно.

Это помогло, но Луцилла все же почувствовала дрожь. Раввин ушел довольно давно. Что-то было не так.

Правильно ли я поступила, доверившись ему?

Стараясь не обращать внимания на чувство обреченности, Луцилла усилием воли заставила себя, пользуясь методикой Бене Гессерит, взглянуть на дело с некоторой долей наивности и, проявив простодушие, проанализировать свою встречу с Раввином. Прокторы называли это «невинностью, которая естественным образом проистекает от неопытности и которую ни в коем случае нельзя путать с невежеством». В таком наивном состоянии все вещи представлялись текучими. Состояние было близко состоянию размышляющего ментата. Всякая информация входила в мозг без предубеждений. «Ты — зеркало, в котором отражается Вселенная. Это отражение и есть то, что ты испытываешь в действительности. Образы отскакивают от твоих чувств. Возникают гипотезы. Они важны, даже если ошибочны. Возникает исключительная ситуация, когда даже несколько ошибок не мешают принятию правильного решения».

— Мы — ваши преданные на совесть слуги, — сказал ей Раввин.

Такая фраза неизбежно должна была насторожить Преподобную Мать.

Объяснения, данные кристаллом, Одраде представились неадекватными. Позиция преданного слуги всегда выгодна. Это было цинично, но вывод был сделан на основе огромного опыта. Попытки вытравить личную преданность из человеческого поведения всегда разбивались о скалы просительства. Социалистические и коммунистические системы правления привели лишь к смене чиновников, которые измеряли выгоду. Огромная управленческая бюрократия — вот та сила, которая стала считать прибыль.

Луцилла предостерегла себя: проявления этой болезни всегда одни и те же. Стоит только посмотреть на процветающую ферму этого Раввина! Ушел на пенсию, перестав практиковать? Луцилла видела, что было за этим скромным фасадом: слуги, богатые апартаменты. Но было и нечто большее. И не важно, какая система, выгоды всегда одинаковы — лучшая еда, красивые любовницы, неограниченные возможности путешествовать, лучшие условия жизни.

Начинаешь скучать, когда видишь это так же часто, как мы.

Луцилла нервничала, но ничего не могла с собой поделать. Выживание. Самая искренняя, самая глубинная потребность — это потребность выжить. Я же угрожаю выживанию Раввина и его народа.

Он вел себя очень угодливо. Всегда остерегайтесь тех, кто стелется перед вами, кто носом чувствует ту власть, которой вы, по его мнению, обладаете. Как это льстит самолюбию — лицезрение толпы слуг, которые, глядя на вас преданными глазами, ждут вашего приказа, мановения руки, чтобы выполнить любое ваше желание! Такое отношение делает человека моральным инвалидом.

Именно в этом состоит ошибка Досточтимых Матрон.

Почему Раввин задерживается?

Хочет узнать, сколько он сможет получить за голову Преподобной Матери Луциллы?

Входная дверь на первом этаже хлопнула с такой силой, что под ногами Луциллы содрогнулся пол. На лестнице послышались торопливые тяжелые шаги. Как примитивен этот народ! Подумать только — лестница! Луцилла обернулась, когда открылась дверь в комнату. Раввин, окутанный духом меланжи, шагнул через порог. Весь вид его подтверждал худшие опасения Луциллы.

— Простите за опоздание, дорогая леди. Меня вызывали на допрос к Эдрику, Гильд-навигатору.

Так вот откуда запах Пряности. Навигаторы постоянно буквально купались в оранжевом облаке меланжи. За ее парами черты их лиц зачастую казались расплывчатыми. Луцилла ясно представила себе безобразные черты Гильд-навигатора — крошечный ротик, изогнутый в виде латинской V, приплюснутый, распластанный по физиономии нос, гигантское лицо с пульсирующими висками. Луцилла легко могла себе представить, какими угрожающими казались Раввину раскаты голоса навигатора, слова которого механически переводились транслятором на безличный галахский.

— Что он хотел?

— Вас.

— Он…

— Он ничего не знает точно, но подозревает нас. Впрочем, сейчас он подозревает всех.

— Они следят за вами?

— В этом нет необходимости. Они смогут найти меня в любой момент, когда только пожелают.

— Что будем делать? — Она понимала, что говорит слишком громко и слишком быстро.

— Дорогая леди… — Он подошел к Преподобной Матери на три шага, и Луцилла увидела капельки пота на его лбу и носу. Страх. Она явственно чувствовала его запах.

— Так что же?

— Мы находим крайне интересной экономическую основу деятельности Досточтимых Матрон.

Его слова кристаллизовали ее страх. Так я и знала! Он собирается выгодно меня продать!

— Как вы, Преподобные Матери, хорошо знаете, в любой экономической системе всегда есть пробелы.

— Да? — Все это звучало весьма подозрительно.

— Неполное подавление торговли в любой области всегда повышает доходы торговцев, особенно старших дистрибьюторов. — В его голосе появилась настораживающая неуверенность. — Ошибочно думать, например, что можно остановить распространение наркотиков, блокируя границы.

В чем он хочет ее убедить? Он описывает ситуацию, которую понимает любая послушница. Высокий доход всегда используется для приобретения надежных и безопасных путей провоза, минуя пограничную стражу. Иногда подкупают и саму стражу.

Не подкупил ли он стражу Досточтимых Матрон? Несомненно, он не уверен, что может сделать это, не подвергая себя опасности.

Она терпеливо ждала, когда он соберется с мыслями, чтобы сформулировать предложение, которое она, по его мнению, скорее всего примет.

Почему он привлек ее внимание к пограничной страже? Определенно он занялся именно ею. Стража всегда готова за деньги продать тех, кому она служит, оправдывая себя тем, что «если этого не сделаю я, то сделает кто-нибудь другой!».

Мелькнула искра надежды.

Раввин откашлялся. Очевидно, он нашел подходящие слова и сейчас заговорит.

— Я не верю, что существует какой-то способ вывезти вас с Гамму живой.

Она не ожидала такой прямоты.

— Но тогда…

— Другое дело — информация, которую вы храните, — сказал он.

Так вот что прячется за всеми этими фокусами со стражей и границами!

— Вы не поняли меня, Раввин. Моя информация — это не несколько слов и предупреждений. — Она постучала пальцем по своему лбу. — Здесь обитает множество драгоценных жизней, все они имеют незаменимый опыт, обучение у них настолько жизненно важно, что…

— Ах, я все это понимаю, дорогая леди. Наша проблема заключается в том, что вы не понимаете.

Эти вечные ссылки на понимание!

— В настоящий момент я могу полагаться только на вашу честь, — проговорил он.

Ах эта легендарная честность Сестер Бене Гессерит, давших слово, которому всегда можно доверять!

— Вы же знаете, что я скорее умру, чем предам вас, — сказала она.

Он беспомощно развел руки в стороны.

— Я совершенно в этом уверен, моя дорогая леди. Речь идет не о предательстве, а о том, что мы никогда не открывали Общине Сестер.

— В чем вы пытаетесь меня убедить? — Луцилла заговорила властно, едва не прибегнув к Голосу, хотя ее и предупреждали не пытаться применять его по отношению к иудеям.

— Я должен получить от вас обещание. Вы должны дать мне слово не выступать против нас из-за того, что я должен открыть вам. Вы должны пообещать принять мое решение нашей дилеммы.

— Не зная, в чем его суть?

— Да, положившись на мои уверения в том, что мы уважаем наши соглашения с вашей Общиной Сестер.

Она вперила в него горящий взгляд, стараясь проникнуть сквозь воздвигнутый им барьер. Внешние реакции можно было толковать правильно, но что за таинственная сила кроется за его неожиданным поведением, было совершенно непонятно.

Раввин ждал, когда эта устрашающая женщина примет свое решение. Он всегда чувствовал себя неуютно в обществе Преподобных Матерей. Он знал, каким будет это решение, и испытывал по отношению к Луцилле неподдельную жалость. Он видел, что она легко читает эту жалость на его лице. Как много и одновременно мало они знают. Их власть и сила — всего лишь маска. Но как опасно их знание о Тайном Израиле!

Мы должны вернуть им этот долг. Она не принадлежит к Избранным, но долг есть долг. Честь — это честь. Истина — истина.

Бене Гессерит сохраняла Тайну Израиля во многих критических ситуациях. Его народу не надо было пространно объяснять, что такое погром. Понятие погрома глубоко запечатлелось в душе людей Тайного Израиля. Благодаря Непроизносимому, эта память не сотрется никогда. По крайней мере до тех пор, пока они не смогут простить.

Память поддерживалась ежедневными ритуалами (иногда они бывали коллективными), придававшими священный ореол тому, что должен был делать Раввин. Бедная женщина! Она тоже была пленницей памяти и обстоятельств.

Мы в кипящем котле! Оба!

— Я даю вам слово, — произнесла Луцилла.

Раввин вернулся к двери и распахнул ее. На пороге стояла пожилая женщина. Раввин сделал приглашающий жест, и старуха вошла. Ее волосы цвета старого мореного дерева были собраны в пучок на затылке. Лицо, покрытое морщинами, напоминало сушеный миндаль. Но какие глаза! Они были совершенно синие! И какая стальная твердость в них…

— Это Ребекка, женщина из нашего народа, — сказал Раввин. — Я уверен, вы понимаете, какую опасную вещь она сделала.

— Испытание Пряностью, — прошептала Луцилла.

— Она прошла его очень давно и с тех пор служит нам верой и правдой. Теперь она послужит вам.

Луцилле надо было убедиться самой.

— Ты можешь делить Память? — спросила она.

— Я никогда не делала этого, леди, но знаю, как это делается. — Говоря это, Ребекка подошла к Луцилле почти вплотную.

Женщины наклонились друг к другу и их лбы соприкоснулись. Руками они обняли друг друга за плечи.

Их сознания стали единым целым, и Луцилла послала мысленный приказ: «Это должны получить мои Сестры».

— Я обещаю, дорогая леди.

В этом слиянии душ не было места обману, искренность была скреплена чувством неминуемой смерти, которое вызывалось меланжей, действием, которое древние фримены называли «маленькой смертью». Луцилла приняла клятву Ребекки. Дикая Преподобная Мать еврейского народа посвятила свою жизнь Общине Сестер. Но было что-то еще! Луцилла едва не задохнулась, поняв, что именно. Раввин решил продать ее Досточтимым Матронам. Водитель грузовика, которого она видела только что, был их агентом, который убедился, что Луцилла — это та женщина, которую разыскивают.

Искренность Ребекки не оставила Луцилле выбора.

«Это единственный способ спасти себя и сохранить доверие к нам».

Так вот почему Раввин заставил ее думать о страже и торговцах властью! Умно, умно. И я приняла это предложение, и он знал, что я приму его.

Глава 7

Нельзя управлять марионеткой с помощью только одной нити.

Бич Дзенсунни

Преподобная Мать Шиана стояла в своей скульптурной мастерской. На руках женщины были надеты похожие на перчатки шейперы, увенчанные неким подобием серых когтей. Уже в течение почти целого часа кусок сенсиплаза изменял свою форму по желанию Шианы. Сотворение скульптуры было близко, она чувствовала, как в ее душе поднимается понимание того, что должно быть сделано. Сила творческого порыва была так велика, что Шиану охватила дрожь. Удивительно, как этот трепет не ощущают те, кто проходит в это время по коридору. Через северное окно в мастерскую проникал сероватый свет, из западного лился оранжевый свет заходящего пустынного солнца.

Старшая помощница Шианы здесь, на Станции Слежения за пустыней, Престер уже довольно долго стояла на пороге мастерской, но молчала — весь персонал станции знал, что творящую Шиану лучше не отрывать от дела.

Отступив назад, Шиана тыльной стороной ладони откинула со лба прядь выгоревших на солнце волос. Черный кусок плаза стоял перед ней, словно вызов, углы и плоскости камня почти соответствовали тому, что она хотела сделать.

Я прихожу творить тогда, когда испытываю наибольший страх, подумала она.

Эта мысль притушила творческий порыв, и она удвоила усилия, чтобы все-таки закончить скульптуру. Когти шейпера все глубже вонзались в толщу плаза, который послушно повторял нужные формы. Было такое впечатление, что гладь моря повторяет волнами прихотливые удары дикого ветра.

Серый свет в северном окне погас, и на потолке тотчас включились желто-серые светильники, но это был уже не тот свет, совсем не тот!

Шиана сделала шаг назад. Ближе, но еще не то. Она почти физически ощущала нужную форму, которая была готова родиться в ее душе. Но плаз отказался повторить форму. Одним ударом Шиана превратила почти готовую скульптуру в бесформенный ком.

Проклятие!

Она стянула с рук шейперы и бросила их на полку за постаментом. В западном окне виднелся рыжий отблеск позднего заката. Наступала полная темнота и вместе с ней, подобно дневному свету, иссякал ее творческий порыв.

Шиана подошла к западному окну и увидела, как возвращаются поисковые команды. Посадочные огни были опорными пунктами, расставленными на пути движения дюн. Но… это были временные опорные пункты. По медленному полету орнитоптеров Шиана смогла понять, что и в этот раз не была найдена Пряность — признак присутствия песчаных червей, которые должны были расплодиться на месте привезенных с Арракиса песчаных форелей.

Я — пастух, приставленный к стаду червей, которые, может быть, никогда не придут.

Шиана вгляделась в темное отражение своего лица в оконном стекле. Было заметно, где испытание Пряностью оставило свой неизгладимый след. Смуглая тощая дочь Пустыни превратилась в строгую женщину. Правда, темные волосы упрямо росли на затылке, а в синих глазах застыло дикое выражение дочери Дюны. Это видели все окружающие. Вся проблема заключалась именно в этом, внешний вид делал Шиану уязвимой, она испытывала постоянный страх.

Было такое впечатление, что Миссия не закончила свою деятельность по формированию образа нашей Шианы.

Если появится гигантский песчаный червь, то можно будет воскликнуть: «Шаи-Хулуд вернулся»! Защитная Миссия Бене Гессерит была готова выпустить ее, Шиану, на ничего не подозревающее человечество, готовое к новому религиозному обожанию. Миф стал реальностью… так же, как мог стать реальностью кусок плаза, будь у нее больше вдохновения и упорства.

Святая Шиана! Ей покорился сам Бог-Император! Смотрите, как подчиняется ей песчаный червь! Лето вернулся к нам!

Произведет ли это должное впечатление на Досточтимых Матрон? Вероятно, да. Они проявят показную покорность на службе Богу-Императору, которого сами называли Гульдуром.

Не похоже, что они смогут следовать «Святой Шиане», разве только в смысле эксплуатации ее сексуальной привлекательности. Шиана знала, что ее сексуальное поведение выглядело отвратительно даже в глазах Сестер Бене Гессерит, но это был протест против засилья Защитной Миссии, которая пыталась на нее давить. Оправдание, что она лишь оттачивала мастерство мужчин, подготовленных Дунканом Айдахо… было всего лишь пустым оправданием.

Беллонда подозревает ее в худшем.

Ментат Белл была вечной угрозой для Сестер, которые срывались с цепи. Именно по этой причине Беллонда до сих пор сохранила свое господствующее положение в Высшем Совете Общины Сестер.

Шиана отвернулась от окна и бросилась на лежанку, застеленную оранжевым, с янтарным оттенком, покрывалом. Прямо перед ней на стене красовалось изображение гигантского червя, нависшего над крошечной человеческой фигуркой.

Такими они были, и, может быть, их никогда больше не будет. Что я хотела сказать этим рисунком? Если бы я знала, то, вероятно, смогла бы слепить что-то путное из куска плаза.

Было очень опасно вести с Дунканом переговоры с помощью тайного языка жестов. Но были вещи, которых Сестры не знали. Пока.

Возможно, для обоих из нас существует способ бежать.

Но куда можно уйти? Вокруг простирается вселенная, занятая Досточтимыми Матронами и другими силами. Есть вселенная рассеянных миров и планет, населенных по большей части людьми, которые хотят одного — прожить жизнь в мире и покое, в некоторых местах они согласны встать под руку Бене Гессерит, в других — ускользнуть от власти Досточтимых Матрон, но подавляющая часть людей хочет управлять собой самостоятельно — в меру своих сил и способностей. Их обуревала вечная мечта о народовластии, и эти последние представляли собой неизвестную величину во всех рассуждениях. Но всюду довлел урок, преподанный Досточтимыми Матронами! Мурбелла намекает на то, что Досточтимые Матроны есть не что иное, как крайнее выражение Говорящих Рыб и Преподобных Матерей. Демократия Говорящих Рыб выродилась в автократию Досточтимых Матрон. Эти намеки были столь многочисленны, что их было невозможно игнорировать. Но зачем они подчеркивают свои подсознательные порывы Т-зондами, клеточным наведением и сексуальной изощренностью?

Где тот рынок, где будут востребованы наши таланты беглецов?

Эта Вселенная перестала быть единой. Повсюду можно вычленить массу подводных течений, сплетающихся в паутину. Это была редкая сеть с большими ячейками, ее целостность держалась на старых компромиссах и временных соглашениях.

Одраде однажды сказала: «Это напоминает старое белье с потертыми краями и заштопанными дырками».

Не существовало более сети ОСПЧТ, которая связывала торговыми узами разные регионы Старой Империи. Теперь существовали куски и фрагменты, связанные самыми необременительными и непрочными связями. Люди относились к этой лоскутной Империи с недоверием и тосковали по добрым старым временам.

Какая вселенная примет нас просто как беженцев, а не как святую Шиану с супругом?

Нельзя, правда, сказать, что Дункан супруг. Таков был первоначальный план Бене Гессерит: «Связать Дункана и Шиану. Мы управляем им, а он управляет Шианой».

Мурбелла положила конец этим планам. И это хорошо для нас обоих. Кому нужна сексуальная одержимость? Но надо признать, что Шиану обуревали смутные чувства в отношении Дункана Айдахо. Тайные разговоры, прикосновения. Но что они скажут, когда придет Одраде со своими вопросами. Когда, а не если.

«Мы обсуждаем способы, которыми Мурбелла и Айдахо могут ускользнуть от вас, Верховная Мать. Мы обсуждаем альтернативные способы восстановления памяти Тега. Мы говорим о нашем бунте против Бене Гессерит. Да, Дарви Одраде! Твои бывшие ученики замыслили мятеж против вас».

В отношении Мурбеллы Шиана тоже испытывала противоречивые чувства.

Она сумела приручить Дункана, а я, вероятно, потерпела неудачу.

Пленительная Досточтимая Матрона была чарующим опытом… и временами бывала занятной. Именно ее шуточное стихотворение висело на стене в столовой послушниц:

Было бы очень любопытно наблюдать сцену столкновения Одраде с Мурбеллой, записанную на видеокамеру. Голос Одраде непривычно резок и строг:

— Мурбелла, ты?

— Боюсь, что да. — Не слышно никакого раскаяния.

— Ты очень боишься? — Прежняя строгость.

— Почему бы и нет? — Довольно вызывающе.

— Ты шутишь по поводу Защитной Миссии! Не возражай. Таково было твое намерение.

— Это звучит чертовски претенциозно!

Обдумывая такой гипотетический спор, Шиана могла только посочувствовать. Бунт Мурбеллы был симптоматичен. До какой степени должно дойти брожение, чтобы стать заметным?

Я точно так же восставала против этой вечной дисциплины, «которая сделает тебя сильной, дитя мое».

Какой Мурбелла была в детстве? Какие силы, какое принуждение ее сформировали? Жизнь — это всегда реакция на принуждение и внешнее давление. Некоторые сдаются и легко принимают требуемую форму: поры краснеют и отекают из-за избыточного наполнения. Бахус злобно наслаждается таким зрелищем. Вожделение запечатлевается на лицах таких людей. Преподобные Матери знают об этом феномене на основе многолетних наблюдений. Нас формируют внешние воздействия вне зависимости от того, сопротивляемся мы им или нет. Давление и формирование — вот что такое жизнь. И своим тайным сопротивлением я только создаю новое давление.

При нынешней степени бдительности Общины Сестер все переговоры с Дунканом выглядели просто потерей времени.

Шиана склонила голову и взглянула на бесформенный кусок плаза.

Но я не сдамся. Я сама определю, какова будет моя жизнь, и сама ее создам. Будь проклят этот Бене Гессерит!

Но при этом я потеряю уважение Сестер.

Было удивительно думать о том, какое сильное воздействие оказывало на членов Ордена взаимное уважение и потребность в нем. Они сохранили это взаимное уважение с глубокой древности и черпали в нем силы для восстановления своей сути, которая всегда требуется человеческому существу в трудных ситуациях. Это чувство довлело над Сестрами и сегодня, вызывая у них чувство трепетного уважения.

Таким образом, поскольку ты — Преподобная Мать, то пусть это будет истинно.

Шиана понимала, что ей предстоит испытать эту древнюю догму до ее пределов, может быть, именно ей суждено поломать эту традицию. И придание формы куску плаза, формы, которой требовала ее собственная сущность, жаждавшая воплощения, было лишь одним элементом того, что надо было сделать. Назовите это мятежом, назовите это любым другим именем, но сила, проснувшаяся в груди Шианы, требовала выхода.

Глава 8

Поставьте себя в положение стороннего наблюдателя, и вы всегда упустите суть своей жизни. Это положение можно сформулировать следующим образом: «Живите как можно более полной жизнью». Жизнь — это игра, правила которой можно изучить, только участвуя в ней и играя до конца. В противном случае вы не сможете сохранить равновесие и будете постоянно удивляться изменчивости судьбы. Сторонние наблюдатели постоянно жалуются, что фортуна всегда отворачивается от них, а удача проходит мимо. Такие люди отказываются понять, что они сами, хотя бы отчасти, творцы своей удачи.

Дарви Одраде

— Ты видела последние видеозаписи Айдахо? — спросила Беллонда.

— Потом, потом! — Одраде сильно проголодалась и не смогла удержать раздражения, отвечая на упрямое приставание Белл.

В последние дни Верховная Мать испытывала жесточайший прессинг. Она всегда старалась исполнять свои обязанности, прибегая к широкому охвату явлений. Чем больший круг вещей ее интересовал, тем больше становилось поле зрения, а значит, и возможность добыть полезные данные. Разумом эти данные можно было очистить. Суть. Вот что всегда интересовало Одраде. Суть. Погоня за ней была подобна охоте для насыщения нестерпимого голода.

Однако теперь все ее дни были как две капли воды похожи на сегодняшнее утро. Всем Сестрам была известна ее склонность лично вникать во все дела и совершать инспекционные поездки, но теперь Одраде проводила почти все время в стенах своего рабочего кабинета. Она должна находиться там, где ее всегда можно найти. Но не просто найти. Она должна иметь возможность немедленно скоординировать действия множества людей, а это было возможно только здесь.

Проклятие! Дела пойдут на лад. Я обязана это сделать!

Однако время тоже поджимало, и этот цейтнот становился катастрофическим.

— Мы катимся, словно по колее, мимо дней, взятых взаймы, — говорила по этому поводу Шиана.

Очень поэтично! Но поэзия мало помогает впрагматичных требованиях времени. Им надо рассредоточить как можно больше первичных ячеек Бене Гессерит, пока не опустился топор палача. Все остальное сейчас не важно. Сеть Бене Гессерит порвана и разлетается в направлениях, неведомых Капитулу. Иногда Одраде казалось, что она отчетливо видит эти обрывки и осколки. Сестры улетали в своих кораблях-невидимках, унося с собой личинки песчаных форелей, традиции Ордена, учение и древнюю память. Но Община Сестер однажды уже поступила так — во времена Рассеяния, но ни одна из них не вернулась назад и не прислала весточки о себе. Вернулись только Досточтимые Матроны. Может быть, когда-то они были Преподобными Матерями, но сейчас они превратились в уродов, слепо стремящихся к коллективному самоубийству.

Станем ли мы когда-нибудь снова единым целым?

Одраде взглянула на стол, заваленный картами отбора. Кто уйдет, а кто останется? Нет времени на расслабление и долгое раздумье. Память ее покойной предшественницы Таразы говорила: «Я тебя предупреждала! Смотри, через что пришлось пройти мне!»

А ведь когда-то я спрашивала себя, есть ли конечная высшая цель и ее место.

Место, возможно, есть (так она учила послушниц), но нет времени.

Думая о населении, не принадлежащем Бене Гессерит, об этом пассивном большинстве, Одраде часто завидовала ему. Они могли спокойно предаваться своим иллюзиям. Какое это удобство. Можно делать вид, что жизнь длится вечно, что завтра будет лучше, чем сегодня, что на небесах есть боги, которые заботятся о тебе.

Одраде отвлеклась от этих мыслей и содрогнулась от отвращения к себе. Лучше иметь незамутненный взгляд, чего бы ни стоила эта осведомленность.

— Я просмотрела записи, — ответила Одраде терпеливо ждущей Беллонде.

— У него очень интересные инстинкты, — произнесла Беллонда.

Одраде быстро обдумала эти слова. Потайные видеокамеры, расставленные в корабле-невидимке, отличались зоркостью, от них мало что можно было скрыть. Теоретические воззрения Совета на гхола Айдахо все больше переставали быть теорией, превращаясь в твердое убеждение. Сколько памяти от прошлых воплощений Дункана Айдахо сохранил в своем сознании этот гхола?

— Там очень беспокоится по поводу их детей, — продолжала Беллонда. — У них прорезаются опасные таланты?

Этого и следовало ожидать. Трое детей, которых Мурбелла родила от Айдахо, были отняты у матери при рождении. За их развитием велось тщательное наблюдение. Обладают ли они той потрясающей быстротой реакции, которой столь опасно отличались Досточтимые Матроны? Говорить об этом было пока рано. Такие вещи развиваются ближе к половому созреванию, во всяком случае, так говорит сама Мурбелла.

Пленница была возмущена и разгневана удалением детей, но сам Айдахо проявил удивительное равнодушие, и это казалось странным. Кто-то внушил ему более широкий взгляд на первоначальное творение? Это был взгляд, почти достигший высот Бене Гессерит.

— Еще одна программа скрещивания Бене Гессерит, — насмешливо заметил Дункан по этому поводу.

Одраде дала волю своим мыслям. Действительно ли Айдахо настолько проникся отношением Бене Гессерит к жизни? Община Сестер утверждала, что эмоциональная привязанность есть не что иное, как древний рудимент — когда он был важен для выживания человечества, но теперь он не нужен для выполнения планов Бене Гессерит.

Инстинкты.

Все завязано на яйце и семени. Это жизнь, и довольно громкая: «В тебе говорит биологический вид, болван!»

Любовь… отпрыски… вожделение… Эти подсознательные движущие силы принуждают к специфическому поведению. Как опасно вмешиваться в эту материю. Селекционные Куртизанки знали это, даже делая свое дело. Вопрос обсуждался в Совете, и периодически руководство требовало соблюдать крайнюю осторожность и думать о последствиях.

— Ты изучила записи. И это единственный ответ, который ты можешь мне дать? — Слишком смирно ведет себя эта толстуха.

Запись, которая так интересовала Беллонду, касалась разговора Айдахо с Мурбеллой. Гхола пытался выяснить, каким образом Досточтимые Матроны привязывают к себе мужчин. Его интересовала техника процесса. Почему? Его параллельные способности были заложены в наследственную память в бродильных чанах Тлейлаксу. Способности Айдахо были подсознательными, сродни инстинктам, но результат был неотличим от того, что делали Досточтимые Матроны — экстаз превосходил все мыслимые границы, жертва теряла разум и становилась рабом источника поощрительного наслаждения.

Мурбелла не слишком распространялась в своих объяснениях, будучи раздосадованной тем, что Айдахо сумел поработить ее таким же способом, каким она привыкла порабощать других.

— Мурбелла замыкается в себе, когда Айдахо начинает спрашивать о мотивах, — сказала Беллонда.

Да, я тоже это заметила.

— Я могла убить тебя, и ты это знаешь, — сказала Мурбелла своему любовнику.

Пленка зафиксировала их в постели. Сразу же после того, как они насытили свою взаимную зависимость. На обнаженной плоти блестел пот. Лоб Мурбеллы был прикрыт голубым полотенцем. Зеленые глаза смотрят прямо в объектив. Казалось, что она смотрит на наблюдателя. В радужках плясали оранжевые огоньки — признак гнева. Гнев проявлялся действием вещества, которым Досточтимые Матроны заменяли Пряность. Сейчас, правда, Мурбелла принимала меланжу без всяких побочных эффектов.

Рядом с женщиной лежал Айдахо, черные волосы составляли разительный контраст с белой подушкой, на которой покоилась его голова. Буйная грива волос разметалась по белоснежной ткани, обрамляя лицо. Глаза были закрыты, но веки подрагивали. Он сильно исхудал. Айдахо недоедал, несмотря на то, что по приказу Одраде ему доставляли самую соблазнительную и изысканную пищу. Резко обозначились скулы. За годы заточения на корабле-невидимке лицо стало резким и угловатым.

Угроза Мурбеллы не была пустым звуком. Она действительно обладала необходимыми для убийства физическими способностями. Одраде знала это, но психологически это был неверный ход. Убить своего возлюбленного? Нет, вряд ли.

Похоже, Беллонда разделяла мнение Верховной Матери.

— Что она хотела показать, когда демонстрировала свои физические способности? Мы это уже видели.

— Она знает, что мы наблюдаем за ней.

Камера зафиксировала, как Мурбелла, пытаясь преодолеть охватившую ее после сношения слабость, постаралась выпрыгнуть из постели. Движения ее были заторможены, но тем не менее она двигалась с быстротой, недоступной Сестрам Бене Гессерит. Выбросив вперед ногу, она волевым усилием остановила ее в дюйме от головы Айдахо.

При первом движении Мурбеллы Айдахо открыл глаза. Он смотрел на женщину без страха, не пытаясь увернуться от удара.

Какой удар. Она убила бы его, если бы довела до конца. Для устрашения такой каскад достаточно увидеть один раз в жизни. Мурбелла двигалась, не используя кору своего головного мозга. Она действовала как насекомое, используя комплекс фиксированных действий, запускаемый раздражением мышцы.

— Видишь! — произнесла Мурбелла, опустила ногу и вперила горящий взор в Айдахо.

Дункан улыбнулся.

Наблюдая эту сцену, Одраде вспомнила, что в распоряжении Бене Гессерит находится трое детей Мурбеллы, все девочки. Селекционные Куртизанки были очень взволнованы. Рожденная от них Преподобная Мать сможет обладать способностями Досточтимой Матроны.

На это у нас может просто не хватить времени.

Однако Одраде вполне разделяла волнение Селекционных Куртизанок. Какая скорость реакции! Добавьте сюда нервно-мышечные тренировки и способности Сестер к прана-бинду. У Верховной Матери не было слов, чтобы описать то, что может получиться в результате.

— Она проделала это для нас, а не для него, — сказала Беллонда.

В этом Одраде не была уверена. Мурбелла была недовольна слежкой, но смирилась с ней и привыкла к камерам соглядатаев. Во многих ее действиях чувствовалось полное пренебрежение к факту наблюдения и равнодушие к людям, которые следили за ней. Дальше на пленке запечатлелось, как Мурбелла возвращается в постель к Айдахо.

— Я ограничила доступ к этой записи, — сказала Беллонда. — У некоторых послушниц появились проблемы после просмотра.

Одраде одобрительно кивнула. Сексуальное пристрастие. Эта сторона активности Досточтимых Матрон вызывала ропот и волнение в Бене Гессерит, особенно среди послушниц. Да, такие записи впечатляют. Кроме того, большинство Сестер в Капитуле знало, что Преподобная Мать Шиана практикует такую технику, несмотря на всеобщий страх того, что она может ослабить душу и тело.

Мы не должны превратиться в Досточтимых Матрон, не уставала повторять Белл. Но у нас есть контролирующий фактор — Шиана. Она кое-чему научила нас относительно Мурбеллы.

Однажды Одраде явилась на корабль-невидимку, когда Мурбелла была одна и пребывала в расслабленном состоянии. Верховная Мать задала ей прямой вопрос:

— До того как появился Айдахо, неужели вы не пытались ни с кем соединиться «только для радости»?

В ответ Мурбелла выпрямилась в гордом негодовании.

— Он взял меня по чистой случайности!

Тот же гнев звучал в ее ответах на вопросы Айдахо. Вспомнив это, Одраде склонилась над столом и снова прокрутила запись.

— Посмотри, как она злится, — сказала Беллонда. — Чтобы преодолеть ее негативизм, надо прибегнуть к гипнотрансу. Ставлю свою репутацию.

— Все выплывет наружу во время испытания Пряностью, — возразила Одраде.

— Если она когда-нибудь согласится на нее!

— Гипнотранс — это наша самая сокровенная тайна.

Беллонда задумалась над очевидным намеком. Ни одна из Сестер, посланных в Первое Рассеяние, не вернулась назад.

Вывод напрашивался сам собой: «Неужели отщепенцы из Бене Гессерит сотворили Досточтимых Матрон?» Многое говорило в пользу такого заключения. Но почему они прибегли именно к сексуальному порабощению мужчин? Исторические ссылки Мурбеллы были детским лепетом, и к ним нельзя было относиться всерьез. Все в деятельности Досточтимых Матрон противоречило основам учения Бене Гессерит.

— Это надо выяснить, — настаивала Беллонда. — Та малость, которую мы знаем, очень тревожит меня.

Одраде разделяла эти опасения. Насколько соблазнительна такая способность? Очень велика. Послушницы признавались, что им очень хочется стать Досточтимыми Матронами. Тревога Беллонды была вполне обоснованной.

Стоит только создать или разбудить эти неуправляемые силы, как вы тут же получите плотские фантазии небывалой сложности. Пользуясь этими необузданными желаниями и дикими фантазиями, можно повести за собой массы.

Досточтимые Матроны осмелились воспользоваться страшной силой. Если все узнают, что они нашли ключ к ослепительному экстазу, — можно считать, что они наполовину выиграли битву. Простой намек на то, что такой ключ существует, — это уже почти поражение. Люди уровня Мурбеллы в этой Общине Сестер могут и не понимать всех последствий, но руководители… Неужели возможно, что они пользуются этой силой, не заботясь о последствиях или не подозревая о подводных камнях? Если это так, то каким образом наши Сестры, посланные в Рассеяние, соблазнились этим тупиком?

Несколько ранее Беллонда предложила свою гипотезу.

Когда-то во время первого Рассеяния Досточтимая Матрона захватила в плен Преподобную Мать, и между ними состоялся следующий разговор:

— Добро пожаловать, Преподобная Мать. Мы хотим, чтобы вы стали свидетельницей небольшой демонстрации нашего могущества.

Последовала интерлюдия сексуальной демонстрации с последующим показом скорости физических рефлексов Досточтимых Матрон. После этого из организма Преподобной Матери была удалена Пряность и введено средство на основе адреналина в сочетании с гипнотиком. В состоянии гипнотического транса Преподобная Мать получила сексуальный импринтинг.

Такое дополнение к абстинентному синдрому после отмены меланжи (как предположила Белл) могло заставить жертву забыть о своем предназначении.

Помоги нам, судьба! Неужели Досточтимые Матроны раньше были Преподобными Матерями? Надо ли нам проверить эту гипотезу на нас самих? Что мы можем узнать, анализируя поведение пары на корабле-невидимке?

Под неусыпным наблюдением Сестер находились два бесценных источника информации, но ключ к их поведению только предстояло найти.

Женщина и мужчина здесь не только партнеры для размножения, они не поддержка и опора друг другу. К этим отношениям добавилось что-то еще. Ставки все время растут.

В записи, которая прокручивалась на столе Верховной Матери, прозвучали слова Мурбеллы, привлекшие пристальное внимание Одраде.

— Мы, Досточтимые Матроны, сделали это для себя! Нам некого обвинять.

— Ты слышишь? — спросила Беллонда.

Одраде нетерпеливо тряхнула головой, приказав Беллонде не мешать ей.

— Ты не можешь сказать то же самое обо мне, — возразил Айдахо.

— Это пустое извинение, — обвиняющим тоном заговорила Мурбелла. — Ты был запрограммирован тлейлаксианцами так, чтобы заманить в западню первого сексуального импринтера!

— И убить ее, — поправил подругу Айдахо. — Таково было их намерение.

— Но ты даже не пытался меня убить. Не то что у тебя это получилось бы.

— Когда… — Айдахо осекся, выразительно взглянув на глазок камеры.

— Что он собирался сказать? — крикнула Беллонда. — Мы обязательно должны это выяснить!

Одраде, не обращая внимания на волнение Беллонды, продолжала свое молчаливое наблюдение. Мурбелла демонстрировала удивительную проницательность.

— Ты воображаешь, что поймал меня благодаря случайности, для которой ты вовсе не предназначался?

— Точно так.

— Но я вижу, что в тебе есть что-то такое, что принимает все это! Ты не согласился со своим создателем. Ты дошел до грани своих возможностей.

Взгляд Айдахо затуманился. Он откинул голову, растянув грудные мышцы.

— Это выражение ментата, — обвиняюще крикнула Беллонда.

Все аналитики Одраде утверждали это в один голос, но им еще предстояло получить у самого Айдахо признание того, что он — ментат. Если он действительно ментат, то почему он этого не знает?

От него утаили эту информацию, потому что наделили иными способностями. Он боится нас и имеет на это полное право.

Мурбелла насмешливо заговорила:

— Ты импровизировал, решив улучшить то, что сделали с тобой тлейлаксианцы. В тебе было что-то такое, что не вызывало никаких претензий.

— Так она пытается справиться с чувством собственной вины, — сказала Беллонда. — Она должна верить, что это правда, что Айдахо просто поймал ее в ловушку.

Одраде поджала губы. На столе появилось следующее изображение. Айдахо выглядел удивленным.

— Вероятно, это касается нас обоих.

— Ты не можешь обвинять Тлейлаксу, а я не могу винить Досточтимых Матрон.

Вошла Тамалейн и опустилась в свое излюбленное кресло-собаку.

— Я вижу, что эта запись заинтересовала и тебя, — сказала Тамалейн, ткнув пальцем в поверхность стола.

Одраде выключила проектор.

— Я инспектировала наши чаны с аксолотлями, — продолжала Тамалейн. — Этот проклятый Сциталь утаил от нас жизненно важную информацию.

— Но наш первый гхола безупречен, не правда ли? — спросила Беллонда.

— Наши доктора Сукк не находят у него никаких отклонений.

Одраде заговорила примиряющим тоном:

— Сциталь должен получить свою часть прибыли от сделки.

Обе стороны, участвовавшие в ней, сохраняли некоторые иллюзии: Сциталь платил Бене Гессерит за спасение от Досточтимых Матрон в убежище Капитула. Но каждая Преподобная Мать знала, что поступки последнего Мастера Тлейлаксу диктовались некоторыми неизвестными им обстоятельствами.

Умен, умен этот Бене Тлейлаксу. Он гораздо умнее, чем мы могли подозревать. Они надули нас со своими чанами с аксолотлями. Само слово «чан» уже было обманом. Нам нарисовали чан, как емкость с текучей амниотической жидкостью, средоточие сложной техники, где дублируется (с помощью контролируемых и управляемых условий) работа материнского чрева. Да, конечно, это чан, но полюбуйтесь на его содержимое!

Решение Тлейлаксу было прямолинейным: использовать оригинал! Природа создавала и усовершенствовала его в течение миллионов лет. Все, что надо было сделать Бене Тлейлаксу, — это добавить контролирующую систему, направить по нужному пути репликацию информации, хранящейся в клетке.

— Язык Бога, — говорил о генетическом коде Сциталь. Лучше было бы назвать его языком шайтана.

Обратная связь. Клетка направляет работу материнского чрева. Этим на протяжении эпох занималась каждая оплодотворенная клетка. Тлейлаксианцы просто очистили этот процесс.

Одраде не смогла удержать глубокий вздох, который не укрылся от острых взглядов ее собеседниц. У Верховной Матери снова неприятности?

Меня тревожат откровения Сциталя. И что сделали с нами эти откровения. О, как мы уклонялись от «снижения стандартов». Конечно, это обычная рационализация. И мы прекрасно знали, что это рационализация. «Если нет другого пути. Если это способ производить гхола, в которых мы так отчаянно нуждаемся. Вероятно, мы сможем найти добровольцев». Были найдены! Добровольцы!

— Ты витаешь в облаках! — проворчала Тамалейн. Она посмотрела на Беллонду, хотела что-то добавить, но передумала.

Лицо Беллонды стало мягким и вкрадчивым, что часто сопутствовало самому плохому настроению. Голос превратился в какой-то гортанный шепот.

— Я настаиваю, чтобы мы ликвидировали Айдахо. Что же касается этого тлейлаксианского чудовища…

— Почему ты, делая такое предложение, прибегаешь к эвфемизмам? — резко спросила Тамалейн, перебивая Беллонду.

— Да, его надо убить, если вы уж так хотите это услышать! А тлейлаксианца необходимо склонить к тому убеждению, которое мы…

— Замолчите, вы обе, — приказала Одраде.

Она на секунду прижала ко лбу ладони, потом посмотрела в сводчатое окно. На улице шел ледяной дождь. Управление Погоды работало со все большими сбоями, и его нельзя было за это винить. Но нет на свете вещи, которую люди ненавидели бы больше, чем непредсказуемость. «Мы хотим, чтобы все было естественно!» Что бы это ни означало.

Когда в голову Верховной Матери приходили подобные мысли, она страстно желала ограничить свое существование приятным ей порядком. Редкими прогулками по саду, например. Она наслаждалась этими прогулками в любое время года. Спокойный вечер с друзьями, умный разговор или даже спор с людьми, к которым испытываешь теплые чувства. Привязанность? Да.. Верховная Мать смеет многое, даже пользоваться любовью друзей. А также выбирать хорошую еду и питье с отменным вкусом. Этого она тоже хотела. Как приятно играть своим вкусом. А потом… да, потом можно разделить ложе с другом, который всецело отдает себя тебе, так же, как ты отдаешь себя ему.

Все это почти невозможно, конечно. Ответственность! Какое это могучее слово, и сколько в нем жгучей горечи.

— Что-то я проголодалась, — заявила Одраде. — Не заказать ли нам обед?

Беллонда и Тамалейн во все глаза уставились на нее.

— Но сейчас только половина двенадцатого, — укоризненно проговорила Тамалейн.

— Да или нет? — стояла на своем Одраде.

Беллонда и Тамалейн обменялись понимающими взглядами.

— Как хочешь, — сдалась Беллонда.

Одраде знала, что среди Сестер Бене Гессерит ходит поговорка, что дела в Общине идут намного лучше, когда удовлетворен аппетит Верховной Матери. Обе советницы решили просто уравновесить чаши весов.

Одраде нажала кнопку селекторной связи.

— Обед на троих, Дуана. Что-нибудь особенное по твоему вкусу.

Обед состоял из любимого блюда Одраде — запеченной телятины. Дуана украсила блюда зеленью, добавила к телятине немного розмарина. Овощи были не пережарены. Превосходное кушанье.

Одраде наслаждалась каждым кусочком. Ее гостьи ели совершенно машинально.

Может быть, в этом причина того, что я — Верховная Мать, а они — нет?

Когда послушница убрала остатки обеда, Одраде вернулась к своей излюбленной теме: что болтают во дворце и каково настроение среди послушниц Капитула.

Она вспомнила дни своего послушания, как жадно прислушивалась к разговорам старших женщин, ожидая услышать что-то очень важное, но единственное, что можно было узнать, — это нечто о Сестре такой-то и о том, какие проблемы у проктора такого-то. Иногда, правда, барьеры падали и старшие выдавали очень полезную и важную информацию.

— Очень многие послушницы болтают, что хотели бы уйти в Рассеяние, — прохрипела Тамалейн. — Крысы бегут с тонущего корабля.

— Многие проявляют большой интерес к Архиву, — заговорила Беллонда. — Сестры, которые лучше других разбираются в ситуации, хотят узнать, насколько много в них генов Сионы.

Одраде показался интересным этот факт. Их общий предок времен Тирана, Сиона ибн Фуад аль-Сейефа Атрейдес, передала своим потомкам способность быть недоступными для ищеек, обладающих предзнанием. Каждый человек, который открыто перемещался по Капитулу, обладал этой врожденной защитой.

— Ищут явные признаки? — спросила Одраде. — Они что, сомневаются, что защищены все, кому угрожает опасность?

— Они хотят лишний раз в этом убедиться, — прорычала Беллонда. — А теперь я хотела бы вернуться к Айдахо, можно? У него есть генетический маркер, но одновременно его как будто и нет. Это очень тревожит меня. Почему в некоторых его клетках нет генов Сионы? Что сделали с ним тлейлаксианцы?

— Дункан сознает опасность и не склонен к самоубийству, — заметила Одраде.

— Мы не знаем, кто он такой, — возразила Беллонда.

— Вероятно, он ментат, а мы все знаем, что это значит, — сказала Тамалейн.

— Я понимаю, зачем мы сохранили жизнь Мурбелле, — продолжала Беллонда. — Она — важный источник информации. Но Айдахо и Сциталь…

— Хватит! — рявкнула Одраде. — Мне кажется, что собаки-шпионы слишком долго лают.

Беллонда восприняла этот выкрик с недовольным видом. Собаки-шпионы. Так в Бене Гессерит называли постоянное слежение за поведением Сестер, чтобы не допустить их падения. Это было большое испытание для послушниц, но для Преподобных Матерей давно превратилось в привычную часть жизни.

Однажды Одраде объяснила это Мурбелле, когда они наедине, с глазу на глаз, находились в переговорном помещении корабля-невидимки. Они стояли тогда близко друг к другу, не отводя взглядов. Обстановка была неформальная и интимная, если не считать, конечно, вечных глазков видеокамер.

— Собаки-шпионы, — сказала Одраде, отвечая на вопрос Мурбеллы. — Это означает, что мы оводы по отношению друг к другу. Не делай из мухи слона. Мы редко придираемся к чему бы то ни было. Достаточно бывает одного слова.

Широко расставленные зеленые глаза Мурбеллы напряженно вглядывались в лицо Одраде. Она ждала разъяснения. Что это за слово, которым ограничиваются в Бене Гессерит?

— Какого слова?

— Любого слова, черт возьми! Какое подходит к случаю. Это похоже на обоюдный рефлекс. Мы разделяем общий такт, который не раздражает нас. Мы рады, что у нас есть это общее, потому что оно поддерживает нас в форме.

— И вы приставите ко мне такую собаку, если я стану Преподобной Матерью?

— Мы искренне хотим, чтобы у нас были такие собаки. Без них мы станем слабее.

— Это звучит подавляюще.

— Мы так не считаем.

— А мне это кажется отвратительным. — Она взглянула на сверкающие линзы объективов, вделанные в потолок. — Так же, как и эти видеокамеры.

— Мы заботимся о себе, Мурбелла. Коли ты принадлежишь к Бене Гессерит, будь готова к тому, что тебя будут вести и поддерживать.

— Удобная ниша, — насмешливо отозвалась Мурбелла.

Одраде постаралась придать своему голосу всю возможную мягкость.

— Это совсем не то, что ты думаешь. Всю твою жизнь тебя преследуют вызовы. Ты платишь Общине Сестер ровно в меру своих возможностей.

— Собаки-шпионы!

— Мы всегда думаем друг о друге. Некоторые из нас, особенно те, кто принадлежит к руководству, иногда бывают авторитарны, даже грубы, но это поведение диктуется потребностями момента.

— Никогда не допускается теплое отношение или нежность, да?

— Таковы правила.

— Привязанность, быть может, если уж не любовь?

— Я уже рассказывала тебе о правиле. — Одраде ясно читала реакцию на лице Мурбеллы: «Вот оно что! Они потребуют, чтобы я отказалась от Дункана!»

— Итак, среди Сестер Бене Гессерит не бывает любви. — Как грустно прозвучали эти слова. До сих пор Мурбелла еще надеялась.

— Любовь иногда случается, — сказала Одраде, — но мои Сестры расценивают это как отклонение.

— Значит, то, что я чувствую по отношению к Дункану, не более чем отклонение?

— Да, и Сестры постараются вылечить тебя.

— Вылечить? Заняться со мной корригирующей терапией для пораженных!

— Любовь считается здесь признаком разложения.

— Сейчас я вижу признаки разложения на вас!

Словно читая мысли Одраде, Беллонда вывела Верховную из задумчивости.

— Эта Досточтимая Матрона никогда не станет одной из нас! — Беллонда яростно стряхнула крошку с губ. — Мы теряем время, стараясь привить ей наше учение.

По крайней мере Белл не употребила слово «шлюха», подумала Одраде. Это уже прогресс.

Глава 9

Все правительства страдают от одной и той же неразрешимой проблемы: власть притягивает к себе патологических личностей. Не то чтобы власть разлагает, нет, но она притягивает, словно магнит, людей, уже склонных к разложению. Такие люди имеют тенденцию упиваться насилием, и это состояние быстро вызывает у них болезненное пристрастие.

Защитная Миссия

Ребекка, склонив колени на желтые плиты пола, как ей приказали, опустив голову, не осмеливалась взглянуть на сидевшую в недосягаемой вышине столь опасную Великую Досточтимую Матрону. Почти два часа ждет Ребекка своей участи здесь, посреди огромного зала, пока Великая Досточтимая Матрона и ее окружение наслаждаются обедом, сервированным подобострастными слугами. Ребекка внимательно следила за ними и старательно подражала манере их поведения.

Глазницы болели от пересадки, которую сделал ей Раввин меньше месяца назад. Новые глаза имели нормальный вид — то есть синюю радужку и белые склеры. Не осталось никаких намеков на то, что в прошлом эта женщина прошла через испытание Пряностью. Эта мера была временной — не пройдет и года, как белки окрасятся в синий цвет.

Однако боль в глазах была сущим пустяком по сравнению со всем остальным. Органический имплантат постоянно снабжал ее организм меланжей, поддерживая зависимость. Запас Пряности рассчитан на шестьдесят дней, если Досточтимые Матроны продержат ее здесь дольше, то разовьется такой делирий, по сравнению с которым боль в глазах покажется наслаждением. Но самое опасное — это шир, который поступает в ее организм вместе с Пряностью. Если эти дамы обнаружат его, то их подозрения возрастут в геометрической прогрессии.

Ты все делаешь правильно. Храни терпение. Так говорил ей голос Другой Памяти, похоже, этот голос принадлежал кому-то из общины Лампадас. Может быть, это говорила Луцилла, но полной уверенности у Ребекки не было.

Этот голос стал знакомым в течение месяца после Посвящения в Память. Голос называл себя «Вещателем твоего мохалата». Эти шлюхи не могут проникнуть в суть нашего знания. Помни об этом и будь мужественной.

Присутствие других людей в сознании нисколько не отвлекало Ребекку от внимательного наблюдения за тем, что происходило вокруг. Это ощущение наполняло ее благоговением. Мы называем это симультоком, подсказал ей Вещатель. Этот одновременный поток расширяет сознание. Когда она попыталась объяснить это Раввину, он пришел в ярость.

— Ты запятнала себя нечестивыми мыслями!

В тот момент они находились в кабинете Раввина. Был поздний вечер. «Наш удел — красть часы у дня», — говаривал по этому поводу Раввин. Кабинет располагался глубоко под землей, стены его были уставлены старинными книгами, плитами ридулианской бумаги и древними свитками. Он внешних зондов помещение было защищено хитроумными иксианскими приспособлениями. Люди Раввина внесли в эти приспособления необходимые изменения для улучшения конструкции.

Ребекке было разрешено сидеть рядом с Раввином возле его стола, в то время как он сам сидел в кресле, откинувшись на его спинку. Плавающий светильник озарял древним желтым светом бородатое лицо, отблескивал от очков, которые были почти символом занимаемого Раввином поста.

Ребекка притворилась растерянной.

— Но вы сами сказали, что от нас требуется спасти это сокровище с Лампадас. Разве Бене Гессерит не относились к нам с подобающим уважением?

Она уловила беспокойство в его глазах.

— Ты не слышала, что говорил Леви о допросах, которые проводят здесь? Зачем сюда пожаловали ведьмы из Бене Гессерит? Вот о чем нас спрашивают.

— Наша версия вполне правдоподобна и последовательна, — запротестовала Ребекка. — Сестры научили нас способу обмануть Вещающего Истину.

— Не знаю… не знаю. — Раввин грустно покачал головой. — Что есть ложь? Что есть истина? Не выносим ли мы себе приговор своими собственными устами?

— Мы противостоим погрому, Равви! — обычно эти слова придавали Раввину твердость.

— Казаки! Да, ты права, дочь моя. В каждую эпоху существуют казаки, которые врываются в местечки со своими нагайками и шашками и с жаждой убийства в сердцах.

Странно, подумала Ребекка, но он умеет создать такое впечатление, словно эти погромы были только вчера и он видел их своими глазами. Ничего не прощать и ничего не забывать. Лидиш был вчера. Какую силу имело это воспоминание в сердцах сынов Тайного Израиля! Погром! Это понятие так же долговечно, как и учение Бене Гессерит, которое она носит в своем сознании. Всегда. Это и было тем, чему всегда сопротивлялся Раввин, сказала себе Ребекка.

— Боюсь, что ты отложилась от нас, — сказал Раввин. — Что я тебе сделал? Что я сделал? И все во имя чести.

Он взглянул на оборудование, расположенное в кабинете. Аппаратура сигнализировала о работе ветряных двигателей, которые давали энергию для утренних нужд, которую можно было запасать с помощью машин, подаренных Общиной Сестер. Свобода от Икса. Независимость. Какое это все же особенное слово.

Не глядя на Ребекку, он продолжал:

— Я нахожу этот предмет — Чужую Память — очень трудным. Память должна нести с собой мудрость, но она не делает этого. Самое главное — это привести память в порядок и знать, куда следует приложить свои знания.

Он повернул голову и посмотрел на женщину. Тень упала на его лицо.

— Кто этот человек внутри тебя, о котором ты говоришь? Тот, о ком ты думаешь, что это Луцилла?

Ребекка видела, что Раввину доставляет удовольствие произносить это имя. Если Луцилла могла говорить посредством дочери Тайного Израиля, то, значит, ее еще не предали, и она еще жива.

Опустив глаза, Ребекка заговорила:

— Она утверждает, что это внутренние образы, звуки и ощущения, которые являются по требованию или вторгаются в сознание по необходимости.

— Да, вот именно, по необходимости! Но что это, как не сигналы чувств, идущие от плоти, которая, возможно, была там, где ты не должна была быть и делала непотребные вещи?

Другие люди, Другая Память, подумала Ребекка. Испытав это, она понимала, что никогда по доброй воле не откажется от такого дара. Наверное, я и правда стала Сестрой Бене Гессерит. Именно этого он больше всего, конечно, и опасается.

— Вот что я тебе скажу, — заговорил после недолгого молчания Раввин. — Это жестокое рассечение живого сознания, как они это называют, все это ничто, до тех пор, пока ты не поймешь, как принимать решения, нити которых связывают тебя с чужими жизнями.

— Видеть отражения собственных поступков в реакциях других людей, именно так расценивают Сестры свой дар.

— Это мудрость. Так что говорит твоя леди по поводу того, к чему они стремятся?

— Они хотят повлиять на созревание человечества.

— М-м-м. И она находит, что события не находятся вне ее влияния, просто не все из этих событий доступны ее чувствам. Это почти мудро. Но созревание… ах, Ребекка. Разве дано нам вмешиваться в планы Всевышнего? Разве право человека ставить границы природе Яхве? Думаю, что Лето Второй понимал это. А леди, которая поселилась внутри тебя, отрицает эту очевидную вещь.

— Она говорит, что он был ужасным тираном.

— Да, был, но и до него были мудрые тираны, и сколько их будет после нас!

— Они называют его Шайтаном.

— Он обладал силой сатаны. Я вполне разделяю их страхи по этому поводу. Он не столько обладал предзнанием, сколько умел цементировать. Он закрепил форму того, что видел и понимал.

— Это говорит и леди. Она утверждает, что то, что он сохранил, — это их чаша Святого Грааля.

— И опять я могу сказать, что это почти мудро.

Раввин глубоко вздохнул и взглянул на приборы. Энергия на завтра.

Он снова обратил внимание на Ребекку. Она изменилась. Этого нельзя было не заметить. Она стала похожа на Сестру Бене Гессерит, и это было вполне объяснимо. Ее сознание было переполнено людьми с Лампадас. Но те люди не были гадаринскими свиньями, которых надо утопить в море. Да и я не Иисус, подумал Раввин.

— Те вещи, которые они рассказали тебе о Верховной Матери Одраде — о том, что она часто ругает своих собственных архивариусов и Архив… Подумаешь! Разве Архив — это не то же самое, что наши священные книги, в которых мы храним нашу мудрость?

— Значит, вы считаете, что я — архивариус, Равви?

Вопрос смутил его, но одновременно высветил проблему. Он улыбнулся.

— Вот что я скажу тебе, дочь моя. Пожалуй, я немного сочувствую этой Одраде. Архивариусы — такие ворчуны.

— Это не проявление мудрости, Равви?

Как застенчиво прозвучал этот вопрос в устах Ребекки!

— Поверь мне, что это так и есть, дочь моя. Как тщательно настоящий архивариус подавляет в себе всякий, самый легкий намек на предубеждение. Слово есть слово, за одним словом всегда следует другое. Какая надменность!

— Но как судить о том, какое именно слово самое верное, Равви?

— Ах, ну вот и к тебе явилось немного мудрости, дочь моя. Но Сестры Бене Гессерит не достигли мудрости, и мешает им их чаша Грааля.

По выражению лица Раввина Ребекка поняла, что он пытается посеять сомнение в ценности обитающих в ее сознании жизней.

— Позволь мне кое-что сказать тебе по поводу Бене Гессерит, — сказал он и вдруг понял, что ему нечего сказать. Не было слов, не было мудрого совета. Такого не случалось с ним ни разу за многие годы. Оставалось только одно — говорить то, что подскажет сердце.

— Возможно, они слишком долго шли к Дамаску, но на пути им не случилось увидеть ослепительную вспышку озаряющего света, Ребекка. Я слышал, как они говорят, что действуют во имя человечества. Но я не вижу в них этого стремления, и, как мне кажется, его не видел и Тиран.

Ребекка хотела заговорить, но он остановил ее движением руки.

— Созревание человечества? Это их святая цель? Разве человечество — это плод, который надо сорвать спелым, чтобы съесть?

Сейчас, преклонив колени на полу зала Совета, Ребекка вспомнила эти слова, которые воплотились в реальность, и не в чужих жизнях, а в действиях тех, кто пленил ее.

Великая Досточтимая Матрона закончила трапезу и вытерла руки о платье служанки.

— Пусть она приблизится, — приказала Великая Досточтимая Матрона.

Боль пронзила левое плечо Ребекки, и она поползла вперед, не вставая с колен. Некая Матрона по имени Логно подкралась к ней, словно опытный охотник к жертве, и вонзила в плоть пленницы острие кинжала.

Под сводами зала раздался смех.

Ребекка с трудом поднялась на ноги и, подгоняемая острым жалом в руке Логно, шатаясь, подошла к ступеням, которые вели к трону Великой Досточтимой Матроны.

— На колени! — скомандовала Логно, подкрепив свои слова новым уколом.

Ребекка упала на колени, опустив взор на начало лестницы. Желтые плитки были покрыты сетью тонких трещин. Этот изъян, как ни странно, успокоил Ребекку.

Великая Досточтимая Матрона заговорила:

— Оставь ее, Логно. Мне нужны внятные ответы, а не крики. — Потом она обратилась к пленнице: — Посмотри на меня, женщина!

Ребекка подняла глаза и посмотрела в лицо смерти. Какая угроза на этом ничем не примечательном лице. Какие простые черты у этого лица. Какая хрупкая фигурка. Все это усилило чувство опасности, которое испытывала Ребекка. Какой силой должна была обладать эта маленькая тщедушная женщина, чтобы управлять такими ужасными людьми.

— Ведомо ли тебе, почему ты здесь? — требовательно спросила Великая Досточтимая Матрона.

Ребекка заговорила как можно более смиренным тоном:

— Мне сказали, о Великая Досточтимая Матрона, что вы пожелали, чтобы я поделилась с вами знаниями о Вещании Истины и других деяниях Гамму.

— Ты была подругой Вещающего Истину! — Это был не вопрос, а обвинение.

— Он мертв, Великая Досточтимая Матрона.

— Отставить, Логно! — Этот приказ касался фрейлины, которая снова двинулась к Ребекке со своим жалом. — Эта старуха не знает наших порядков. Стань в стороне, чтобы не раздражать меня своей злобой. Ты будешь говорить только тогда, когда я спрошу тебя или прямо прикажу говорить, старая развалина. Тебе все ясно? — Эти слова уже относились к Ребекке.

Ребекка съежилась.

Вещатель прошептал ей в ухо: «Это почти Голос. Будь начеку».

— Знала ли ты когда-нибудь тех, кто называет себя членами Бене Гессерит? — спросила Великая Досточтимая Матрона.

Сразу быка за рога!

— Каждый встречался с этими ведьмами, Великая Досточтимая Матрона.

— Что ты знаешь о них?

Так вот зачем они привезли меня сюда.

— Только то, что слышала о них, Великая Досточтимая Матрона.

— Они храбры?

— Говорят, что они всегда стараются избежать риска, Великая Досточтимая Матрона.

Ты достойна нас, Ребекка. Ты верно раскусила замыслы этих шлюх. Шарик катится по наклонной плоскости в нужном направлении. Они думают, что ты не любишь нас.

— Эти Бене Гессерит богаты? — спросила Великая Досточтимая Матрона.

— Думаю, что по сравнению с вами они бедны, Великая Досточтимая Матрона.

— Зачем ты так говоришь? Не старайся мне угодить!

— Но Досточтимая Матрона, разве ведьмы смогли бы послать большой корабль, чтобы только привезти меня с Гамму? И где теперь эти ведьмы? Они прячутся от вас.

— Да, но где они? — спросила Досточтимая Матрона.

В ответ Ребекка только пожала плечами.

— Была, ли ты на Гамму в то время, когда от нас бежал тот, кого называют башаром?

Она знает, что была.

— Да, я была там, Великая Досточтимая Матрона, и слышала всякие россказни на эту тему. Я не верю им.

— Верь в то, во что велим верить мы, старая карга! Что за россказни ты слышала?

— Я слышала, что он бежал с такой скоростью, что за ним невозможно было угнаться даже взглядом. Что он убил много… людей одним движением руки. Что он похитил корабль-невидимку и бежал в Рассеяние.

— Верь, что он бежал, старая кляча.

Смотри, как она боится. Она даже не может скрыть дрожь.

— Расскажи мне о Вещании Истины, — приказала Великая Досточтимая Матрона.

— Великая Досточтимая Матрона, я не понимаю Вещания Истины. Я знаю только слова Шолема, моего мужа. Я могу повторить его слова, если вы желаете этого.

Великая Досточтимая Матрона посмотрела по сторонам, обдумывая ответ. Скользнув глазами по своим помощницам и советницам, она увидела, что тех одолевает неимоверная скука. Почему она не прикажет просто убить эту старую калошу?

Ребекка, увидев оранжевые огоньки жестокости и желания проявить насилие в глазах Матроны, внутренне содрогнулась. Она вспомнила о своем муже, о его имени, которым называла его в минуты нежности, Шоэль, и это успокоило ее. «Истинный талант» пробудился в нем, когда он был еще ребенком. Некоторые называли это инстинктом, но сам Шоэль никогда не употреблял этого слова. «Доверяй своему внутреннему голосу чувств. Так всегда говорили мне мои учителя».

Эти простые земные слова часто повергали в изумление тех, кто приходил к Шоэлю в поисках «эзотерических тайн».

«В этом нет никакой тайны, — говорил им Шоэль. — Это учение и тяжкий труд, как и во всякой работе. Надо упражнять то, что называют «малым восприятием», способность улавливать мельчайшие нюансы человеческих реакций».

Ребекка хорошо чувствовала эти нюансы во взглядах тех, кто смотрел на нее. Они хотят моей смерти. Почему?

Вещатель прошептал совет. Великие мира сего любят показывать свою власть над другими. Она не сделает того, чего хотят все остальные. Чего они хотят по ее мысли.

— Великая Досточтимая Матрона, — заговорила Ребекка, — вы так богаты и могущественны. Несомненно, у вас есть место для служанки, и я могла бы служить вам.

— Ты хочешь поступить мне в услужение?

Какой у нее звериный оскал!

— Я была бы счастлива, Великая Досточтимая Матрона.

— Я здесь не для того, чтобы сделать тебя счастливой.

Логно выступила вперед.

— Тогда доставьте удовольствие нам, дама. Позвольте нам немного позабавиться с…

— Молчать!

Ах, какая это была ошибка называть ее так фамильярно в присутствии посторонних.

Логно отступила в тень, едва не уронив свое жало.

Великая Досточтимая Матрона уставилась на Ребекку. Глаза ее полностью окрасились в оранжевый цвет.

— Ты вернешься к своему жалкому существованию на Гамму, старая карга. Я не стану убивать тебя. Это милость. Ты увидела, что мы можем дать тебе, но ты проживешь всю жизнь, лишенная этого.

— Великая Досточтимая Матрона, — запротестовала Логно. — У нас есть подозрения относительно этой старухи…

— У меня появляются подозрения относительно тебя, Логно. Отошли ее назад, и отошли живой! Слышишь? Ты что, думаешь, что мы будем не в состоянии найти ее, если она нам понадобится?

— Нет, Великая Досточтимая Матрона.

— Мы будем следить за тобой, старая карга, — рявкнула Великая Досточтимая Матрона.

Приманка! Она хочет отпустить тебя, чтобы поймать более крупную рыбу. Как это интересно. У нее неплохаяголова и она пользуется ею, несмотря на свою прирожденную жестокость и склонность к насилию. Именно поэтому она достигла власти.

Весь обратный путь на Гамму, находясь в тесном душном отсеке бывшего корабля Гильдии, Ребекка обдумывала свое нелегкое положение. Можно быть уверенным в том, что шлюхи не заблуждались насчет того, что смогли провести Ребекку вокруг пальца относительно своих истинных намерений. Но… кто знает — вдруг? Услужливость, забитость. Они упиваются такими вещами.

Ребекка понимала, что это знание исходит как от провидения Шоэля, так и от советниц с Лампадас.

— Ты аккумулируешь массу наблюдений, которые воспринимаются, но не осознаются, — учил ее Шоэль. — Эти чувства, накапливаясь, рассказывают тебе все, но на своем особом языке, на языке, которым люди не пользуются в своей речи. Такой язык не нужен в понимании истины.

Когда-то она думала, что это очень странный взгляд на вещи. Но так было до испытания Пряностью. Лежа ночью в постели, наслаждаясь теплом тел друг друга, они понимали друг друга без слов, хотя и разговаривали.

— Язык зажимает тебя, — говорил Шоэль. — Чему надо научиться — это умению читать свои собственные реакции. Иногда ты сможешь найти слова для их описания, иногда… нет.

— Никаких слов? Даже для того, чтобы задать вопрос?

— Так ты хочешь слов, да? Как это? Веры. Упования. Истины. Честности.

— Это действительно хорошие слова, Шоэль.

— Но в них нет зацепки. Нельзя от них зависеть.

— Но от чего можно зависеть?

— От своей внутренней реакции. Я читаю себя, но не личность, которая стоит передо мной. Я всегда почувствую ложь, потому что мне хочется повернуться спиной к лжецу.

— Вот как ты это делаешь! — От избытка чувств она хлопнула его по обнаженной руке.

— Некоторые делают по-другому. Одна женщина, говорят, узнавала лжеца по тому, что ей хотелось взять его под руку и прогуляться с ним, доставив ему этим удовольствие. Ты можешь считать это вздором, но и это срабатывает.

— Думаю, что это очень мудро, Шоэль, — сказала она, хотя на самом деле это говорила любовь. В тот момент она едва ли понимала, что он имеет в виду.

— Моя драгоценная любовь, — сказал он, лаская на своей руке ее голову. — Вещатели Истины говорят, что чувство истины никогда не покидает того, кто хоть раз его ощутил. Пожалуйста, не говори мне о моей мудрости, ибо это говорит твоя слепая любовь.

— Прости меня, Шоэль. — Она обожала запах его рук и зарылась лицом в ее изгиб, щекоча его волосами. — Но я хочу знать все, что знаешь ты.

Он повернулся, чтобы ей было удобнее лежать.

— Знаешь, что говорил мне инструктор третьей ступени: «Не надо ничего знать! Учитесь быть совершенно наивными!»

Она была поражена до глубины души.

— Как? Совсем ничего?

— Ты подходишь ко всему с чистой грифельной доской. Ни в тебе, ни на тебе нет ничего постороннего. Все, что ты узнаешь, пишется на этой доске начисто.

Она начала понимать.

— Ничто тебе не мешает.

— Правильно. Ты ведешь себя, как первобытный, невежественный дикарь, ты настолько неискушен в сложностях, что в какой-то момент начинаешь прозревать все их хитросплетения. Можно сказать, что ты находишь решения, хотя и не ищешь их специально.

— Вот это действительно мудро, Шоэль. Я уверена, что ты лучший студент из всех, кто когда-либо учился у них, самый смекалистый, самый…

— Я всегда думал, что это невыносимая чушь.

— Нет, это не так! Ты так не думал.

— Так было и я так думал до того момента, когда во мне произошел легкий, едва заметный сдвиг. Это не было движение мышц или что-то такое, что мог бы заметить сторонний наблюдатель. Это был… просто толчок.

— Где ты его почувствовал?

— Я не могу это описать. Но к этому ощущению меня подготовил мой инструктор Четвертой Ступени: «Очень осторожно прикоснись к этому явлению. Очень деликатно». Один из наших студентов подумал, что преподаватель имеет в виду прикосновение руками. Как же мы смеялись над его наивностью!

— Это было жестоко. — Она прикоснулась к его щеке и провела пальцами по темной щетине. Было уже поздно, но ей совсем не хотелось спать.

— Полагаю, что это действительно было жестоко с нашей стороны. Но когда толчок произошел, я понял, что это. Я никогда прежде не испытывал такого ощущения, был крайне удивлен, потому что в конце концов узнал его, поняв, что это чувство было во мне всегда, с самого рождения. Оно было мне знакомо. Это пульсировало мое Ощущение Истины.

Она подумала, что и сама чувствует в себе Ощущение Истины. Чувство чуда в его голосе задело в ней мощные струны.

— Это было мое чувство, а я принадлежал ему. Мы стали неразделимым целым, и больше не могли быть разведены.

— Как это, должно быть, чудесно. — В ее голосе слышались благоговение и зависть.

— Нет, иногда я ненавижу эту способность. Некоторые люди предстают передо мной словно с распоротыми животами. Я отчетливо вижу их безобразное нутро.

— Это отвратительно!

— Но есть и вознаграждение, любовь моя. Иногда встречаешь людей, которые похожи на цветок, который протягивает тебе невинный ребенок. Невинность. Моя невинность отвечает такому человеку, и мое Ощущение Истины многократно укрепляется. Именно это сделала со мной ты, моя любовь.

Корабль-невидимка Досточтимых Матрон прибыл на Гамму, и они пересадили Ребекку на грязный мусоровоз, доставивший старуху на поверхность планеты. Лихтер изверг ее на Гамму вместе с экскрементами, но она не обратила на это никакого внимания. Дома! Я дома, и Лампадас все еще цела.

Однако Раввин не разделял ее восторгов.

Они снова сидели в его кабинете, но теперь Ребекка уже освоилась с Чужой Памятью и вела себя более уверенно. Раввин не мог этого не заметить.

— Сейчас ты еще больше похожа на них! Это нечистота.

— Равви, у нас у всех есть нечистые предки. Мне посчастливилось познакомиться с некоторыми из них.

— Что такое? О чем ты говоришь?

— Все мы происходим от людей, которым так или иначе приходилось делать в жизни отвратительные вещи, Равви. Мы не любим вспоминать о варварах — наших предках, но они у нас были.

— Как ты заговорила!

— Преподобные Матери могут назвать их всех, Равви. Помните, побеждает тот, кто скрещивается. Вы понимаете меня?

— Я никогда не слышал от тебя таких вызывающих речей. Что с тобой случилось, дочь моя?

— Я осталась в живых только потому, что поняла: победа достается порой ценой некоторых моральных издержек.

— Что такое? Это слова Зла.

— Зла? Варварство недостаточно сильное слово для обозначения некоторых злодейств, которые учиняли наши предки. Предки любого из нас, Равви.

Она видела, что причиняет ему страдания, и чувствовала жестокость своих слов, но не могла остановиться. Как он может уклоняться от истинности того, что она говорит? Ведь он всеми уважаемый человек.

Она смягчила тон, но от этого ее слова ранили его еще глубже.

— Равви, если бы вы смогли разделить со мной всю глубину Чужой Памяти и увидели то, что заставили увидеть меня те давно умершие люди, то вы снова принялось бы за поиски того, что есть Зло. Нет таких слов, которыми можно было бы описать гнусность многих поступков, совершенных нашими с вами предками. __

— Ребекка… Ребекка… Я понимаю трудности, с которыми ты…

— Не надо извинять меня трудными временами! Ты — Раввин, и все прекрасно понимаешь. Когда мы теряем чувство нравственности? Когда перестаем слушать и слышать.

Он закрыл лицо руками и принялся раскачиваться взад и вперед. От этого движения старое кресло жалобно заскрипело.

— Равви, я всегда любила и уважала вас. Ради вас я прошла через Испытание Пряностью. Ради вас я разделила память с людьми Лампадас. Не отриньте то, что я узнала от них.

Он опустил руки.

— Я не собираюсь это отрицать, дочь моя. Но пойми мою боль.

— Из всего того, что я узнала, я сделала важное заключение. Одну вещь надо сделать немедленно и безотлагательно — а именно признать, что в этом мире нет невинных.

— Ребекка!

— Может быть, здесь не вполне уместно слово вина, Равви, но наши предки совершали деяния, которые требуют искупления.

— Это я понимаю, Ребекка. Это равновесие, которое…

— Не говорите мне, что вы понимаете. Я же вижу, что вы ровным счетом ничего не поняли. — Она встала и вперила в его лицо свой горящий взор. — Это не бухгалтерская книга, в которой всегда можно уравнять счет. Я хочу знать, как далеко вы хотите зайти?

— Ребекка, я твой Раввин. Ты не смеешь разговаривать в таком тоне, особенно со мной.

— Чем дальше вы зайдете, Равви, тем отвратительнее будет зло и выше цена. Вы не можете зайти далеко, но я вынуждена сделать это за вас.

Повернувшись, она вышла из кабинета, не обращая внимания на его мольбу, на жалобную интонацию, с которой он произнес ее имя. Закрывая дверь, она слышала, как он произнес:

— Что мы сделали? Помоги ей, Израиль.

Глава 10

Написание истории — это отвлекающий маневр. Большинство исторических сочинений отвлекают внимание читателя от тайных пружин великих событий.

Башар Тег

В те дни, когда Айдахо был предоставлен самому себе, он с удовольствием исследовал корабль-невидимку, ставший местом его заточения. Как же много интересного было в этом иксианском изобретении. Корабль представлял собой настоящую пещеру чудес.

На этот раз Айдахо остановился, прекратив на время свои блуждания по кораблю, и пристально вгляделся в глазки видеокамер, вмонтированных в сверкающую поверхность свода двери. У него возникло странное ощущение, что он видит сам себя в этих бесцеремонных механических глазах. О чем думают Сестры, когда смотрят на него? Неуклюжий подросток-гхола с давно переставшего существовать Убежища на Гамму превратился в высокого худого мужчину со смуглой кожей и темными волосами. Волосы сильно отросли с тех пор, как Айдахо вступил на борт этого корабля в последний день Дюны.

Глаза Бене Гессерит заглядывали под кожу. Он был уверен, что они подозревают, что он — ментат и боялся того, как они истолкуют это открытие. Мог ли ментат надеяться до бесконечности скрывать этот факт от Преподобных Матерей? Какая глупость! Он знал, что они, кроме того, подозревают, что он — Вещающий Истину.

Он помахал рукой глазку видеокамеры.

— Я нисколько не устал. Продолжу свои исследования^ Беллонда выходила из себя, когда видела, с какой шутливой несерьезностью относится гхола к наблюдению. Она терпеть не могла, когда он принимался за свои походы по кораблю, и не пыталась скрыть свое отношение. Айдахо видел горящие от ненависти глаза всякий раз, когда Беллонда являлась на борт. Не ищет ли он способа бежать отсюда?

Именно этим я и занимаюсь, дорогая Белл, но я сделаю это так, как тебе и не снилось.

Для Айдахо на корабле существовали ограничения в передвижении: наружное поле, которое он физически не мог пересечь, поля, охранявшие машинное отделение (с временно выключенными двигателями), помещение охраны (он мог заглянуть туда, но не мог войти), арсенал и отсек, где содержался плененный тлейлаксианец Сциталь. Иногда он встречал последнего мастера, но видел его только через барьер, поглощавший всякие звуки. Существовал также информационный барьер — отсек, где хранился бортовой журнал, который не отвечал на запросы Дункана Айдахо. Ответы журнала были блокированы Преподобными Матерями.

Кроме пространственных ограничений, существовали еще и временные. Айдахо было отведено не более трехсот стандартных лет на понимание окружавших его вещей.

Если, конечно, нас не обнаружат Досточтимые Матроны.

Айдахо понимал, что Матроны ищут его, что он для них добыча даже более желанная, чем женщины из Бене Гессерит. У него не было никаких иллюзий относительно того, что они сделают с ним, попади он в руки Досточтимых Матрон. Они знают, что он здесь. Мужчины, которых он тренировал, умели подчинять себе женщин. Это задевало Матрон и разжигало их ненависть к Айдахо.

Как только Сестры убедятся в том, что он ментат, они тотчас поймут и то, что в его памяти хранятся все сведения о его прошлых жизнях, жизнях гхола. Прежние копии не обладали такой способностью. Они заподозрят, что он — скрытый Квисатц Хадерах. Стоит только посмотреть, как тщательно дозируют они для него меланжу. Сестры в ужасе от возможности повторить ту ошибку, которую они допустили относительно Пауля Атрейдеса и его сына — Тирана. Тридцать пять столетий нестерпимого ига!

Однако с Мурбеллой надо было обращаться с особой осторожностью. Каждый раз, встречаясь с ней, он не ожидал, что получит ответ — теперь или позже. Это был типичный подход ментата — сосредотачиваться на вопросах. Ментаты накапливают вопросы так, как остальные люди накапливают ответы. Вопросы образовывали свои паттерны и системы. Это придавало проблемам форму. Теперь появлялась возможность рассматривать вселенную сквозь созданные паттерны, наслаждаться игрой отражений знания от поверхности внутреннего сознания, внутренние конструкции создавали причудливую смесь с отражениями понимания внешнего мира, его образов и словесных выражений. Особую прелесть этим конструкциям придавали их временность и текучесть.

Инструктор первого Айдахо учил его первым словам для обозначения этих первичных пробных конструкций: «Постоянно следи за движениями, которые происходят на экране твоего внутреннего взора».

С момента первого робкого погружения в мир ментата прошло много лет. С тех пор сила росла. Чувствительность к внутренним изменениям усилилась настолько, что Айдахо становился ментатом всякий раз, когда происходили изменения в восприятии наблюдений.

Беллонда была для него самым тяжелым испытанием. Он опасался ее проницательного взгляда и безошибочных вопросов. Ментат проверял ментата. Айдахо встречал набеги Беллонды осторожно, проявляя осмотрительность и терпение. Посмотрим, зачем ты пришла?

Словно он этого не понимал.

Терпение превратилось в привычную маску. Однако страх был естественной реакцией и его не следовало скрывать. Беллонда не скрывала своего желания видеть его мертвым.

Айдахо воспринимал как факт, что рано или поздно наблюдатели увидят источник его навыков, которые он был вынужден использовать.

Истинным навыком ментата был присущий только им способ ментального конструирования, которое называется «великим синтезом». Этот синтез требовал такого терпения, на которое был способен только ментат. Обычный человек не мог даже мечтать о таком терпении. В школе ментатов такой прием назывался персеверацией. Для этого человек должен стать примитивным охотником, способным читать мельчайшие изменения в окружающей обстановке и следовать за ними. В то же время нельзя было терять из виду широкую перспективу и стратегическую цель. Так рождалась наивность, похожая на наивность Вещающих Истину, но наивность ментата была более мощной.

— Ты открыт всему, что может произвести Вселенная, — говорил первый учитель Айдахо. — Твой ум не компьютер; это инструмент открытий, настроенный на все, что приходит в твое сознание через органы чувств.

Айдахо всегда чувствовал, когда чувства Беллонды открыты. Она стояла здесь, ее взгляд обманчиво блуждал, и Айдахо знал, какие первичные понятия занимают в этот момент ее ум. Защита Айдахо покоилась на главном изъяне Беллонды: открытые чувства требовали идеализма, которого Беллонда была начисто лишена. Она не задавала самых удачных вопросов, и Айдахо не переставал этому удивляться. Стала бы Одраде использовать негодного ментата? Судя по ее остальным действиям, вряд ли.

Я ищу вопросы, которые формируют лучшие образы.

Поступая так, никогда не думаешь о себе, как об очень умном создании, о том, что ты располагаешь формулой, способной решить проблему. Ты остаешься открытым для новых вопросов, создавая новые паттерны. Испытание, повторное испытание, придание формы, повторное придание формы. Непрестанный поиск, ты никогда не останавливаешься, никогда не пресыщаешься, не поддаешься самодовольству. Это частный, твой и только твой путь, похожий на путь других ментатов, но идти по нему можно только своим шагом, сохраняя свою и только свою уникальность.

«Ты никогда не станешь полным ментатом. Именно поэтому мы называем состояние ментата «недостижимой целью»».

Эти слова первого учителя навеки запечатлелись в мозгу Айдахо.

Накапливая свои наблюдения Беллонды, Дункан все больше проникался восхищением перед точкой зрения, которую внушили ему Великие Мастера ментаты, обучавшие его в незапамятные времена. «Из Преподобных Матерей не получаются лучшие ментаты».

Ни одна представительница Бене Гессерит не была способна к полному отчуждению от связывающего ее абсолюта, от зависимости, приобретенной во время испытания Пряностью: безусловной верности Общине Сестер.

Учителя ментаты предупреждали об этой опасности и не раз говорили о вреде абсолюта. Приверженность абсолютным истинам — главное прегрешение для ментата.

«Все, что ты делаешь, все, что ты чувствуешь и говоришь, — это эксперимент, но ни в коем случае не окончательный вывод. Ничто не останавливается до самой смерти, но даже смерть не есть остановка, поскольку каждая жизнь творит бесчисленные круги. Индукция создает энергию, и ты усиливаешь свою чувствительность к этим биениям. Дедукция воплощает идею абсолюта. Отбрось истину и потряси ее основы!»

Когда вопросы Беллонды касались его отношений с Мурбеллой, он видел явную эмоциональную реакцию. Любопытство? Ревность? Он воспринимал любопытство (и даже ревность) относительно сексуальной потребности в этом болезненном пристрастии Мурбеллы и Айдахо друг к другу. Неужели экстаз так велик?

В этот день Айдахо бродил по своим апартаментам, чувствуя себя не на месте, так, словно он впервые попал сюда и еще не воспринимает помещение как свой дом. Это во мне говорят эмоции.

За годы заключения помещение приобрело более или менее жилой вид. Здесь пещера. Когда-то это был грузовой отсек. Большие комнаты с закругленными потолками — спальня, библиотека, гостиная, выложенная зеленоватой плиткой ванная с сауной и парной. Длинный зал для упражнений, который они делили с Мурбеллой.

Помещения носили на себе следы контактов с его обитателем: плетеное кресло, висящее в правом углу рядом с консолью и проектором, с помощью которых можно было управлять доступными системами корабля. На столе ридулианская бумага. След пищи — пятно на рабочем столе.

Не находя покоя, Айдахо отправился в спальню. Темнело. Из всех чувств самым острым у Айдахо было обоняние. В спальне пахло слюной, напоминание о сексуальной коллизии, происшедшей здесь прошлой ночью.

Да, это самое подходящее слово. Коллизия.

Самый воздух корабля-невидимки — отфильтрованный, рециркулирующий и очищенный — навевал скуку. Ни один поток свежего воздуха из внешнего мира не бывал долгим. Иногда Айдахо долго молча принюхивался, надеясь уловить хоть какой-то запах, который не напоминал бы о многолетнем заключении.

Должен найтись способ бежать отсюда!

Он покинул свои апартаменты и направился по коридору, в конце которого сел в лифт и спустился в нижнюю часть корабля.

Что в действительности происходит в мире, раскинувшемся под небесами?

Те намеки, которые он слышал от Одраде, наполняли его страхом и подавленными чувствами. Бежать некуда! Мудро ли я поступаю, что делюсь своими опасениями с Шианой? Мурбелла просто смеется надо мной, говоря: «Я защищу тебя, моя любовь. Досточтимые Матроны не причинят мне никакого вреда». Еще одно заблуждение.

Но Шиана… как быстро она выучила тайный язык жестов и прониклась духом конспирации. Конспирации? Нет… Я сомневаюсь, чтобы хоть одна Преподобная Мать решилась выступить против Общины Сестер. Даже леди Джессика в конце жизни вернулась к ним. Но я не прошу Шиану выступать против Сестер, я только хочу, чтобы она защитила нас от безрассудства Мурбеллы.

Огромная сила охотников делала возможным точное предсказание лишь масштабов разрушения. Ментату оставалось только созерцать их уничтожающее все на своем пути насилие. Но Досточтимые Матроны несли с собой что-то еще, какой-то сокровенный смысл, существовавший где-то в Рассеянии. Кто такие футары, о которых столь небрежно сообщила Одраде? Отчасти люди, отчасти животные? Такова была догадка Луциллы. Но где сама Луцилла?

Незаметно для себя Айдахо оказался в Большом Хранилище, огромном, с километр длиной помещении, в котором перевезли на Капитул последнего гигантского песчаного червя. В этом месте до сих пор пахло Пряностью и песком, и запах этот напоминал о давно минувших и канувших в Лету днях. Он понимал, почему так часто приходит в Большое Хранилище и почему часто, как это произошло сегодня, ноги сами приносят его сюда. Это помещение притягивало и отталкивало его одновременно. Огромное пространство, запах песка, Пряности и пыли питал ностальгию по давно утраченной свободе. Но была у этой медали и другая сторона. Именно здесь с ним всегда происходило это.

Произойдет ли сегодня?

Без всяких предвестников проходило ощущение пребывания в Большом Хранилище. Потом… возникала сверкающая сеть в расплавленном от жары небе. Айдахо отдавал себе отчет в том, что это видение, что на самом деле никакой сети нет. Его ум переводил на человеческий язык то, что не в силах были высказать ощущения.

Сияющая сеть ундулировала, словно под дуновениями вечного северного ветра.

Потом сеть раздавалась, и в просвете Айдахо видел двоих — мужчину и женщину. Они выглядели вполне заурядно, но в то же время очень необычно. Бабушка и дедушка в древних одеяниях. Длинный, до пят фартук на мужчине и длинное платье и головной платок на женщине. Они работали в цветнике! Айдахо был уверен, что это совершеннейшая иллюзия. Я вижу, но это не существует в действительности.

Со временем мужчина и женщина начинали замечать Айдахо. Он слышал их голоса.

— Он опять здесь, Марти, — говорил мужчина, обращая ее внимание на Айдахо.

— Как он может видеть сквозь пелену смерти? — всегда спрашивала Марти. — Мне кажется, что это невозможно.

— По-видимому, он стал очень тонким. Интересно, знает ли он об опасности?

Опасность. Именно это слово прерывало его видение.

— Ты сегодня не у консоли?

Какое-то мгновение ему казалось, что это продолжается видение, но потом он осознал, что вопрос задала вполне реальная Одраде. Ее голос раздался сзади, женщина стояла рядом с Айдахо. Он резко повернулся и успел заметить, что не закрыл за собой люк, и Одраде проследовала за ним в Большое Хранилище. По его пути, не наступая на песок, который мог выдать ее присутствие своим шорохом под ее ногами.

Вид у Одраде был усталым, глаза выдавали нетерпение. Почему она думает, что я должен быть у консоли управления?

Словно отвечая на его невысказанный вопрос, Одраде сказала:

— В последнее время я очень часто заставала тебя за пультом у консоли. Что ты ищешь, Дункан?

Он молча покачал головой. Почему я вдруг почувствовал угрозу?

В общества Одраде он редко испытывал страх. Однако мог припомнить и исключения. Например, однажды она вдруг стала внимательно приглядываться к его рукам, находившимся в поле консоли управления. Страх ассоциируется с консолью. Неужели я выдал пристрастие ментата к получению данных? Может быть, они заподозрили, что у меня есть скрытая от них внутренняя жизнь?

— Мне совершенно отказано в праве на частную жизнь? — В голосе прозвучали гнев и вызов.

Одраде медленно покачала головой, словно говоря: «Ты способен на нечто большее».

— Ты приходишь сюда второй раз за сегодняшний день. — В голосе Айдахо появились обвиняющие нотки.

— Должна тебе сказать, что ты стал лучше выглядеть, Дункан, — еще одна словесная уловка.

— Ваши наблюдатели докладывают тебе и об этом?

— Не раздражайся. Я приходила поговорить с Мурбеллой, и она сказала, что ты должен быть внизу.

— Полагаю, вы знаете, что Мурбелла снова беременна.

Можно ли расценивать эти слова, как попытку умиротворить Одраде?

— Мы очень рады этому, но я пришла сказать тебе, что Шиана намерена нанести тебе визит.

Почему об этом говорит мне именно Одраде?

Слова Верховной Матери вызвали в памяти Айдахо образ девчонки с Дюны, которая стала самой молодой (так утверждали сами Сестры) полной Преподобной Матерью. Шиана, его доверенное лицо там, на воле, которая в Пустыне следит за развитием Великого Червя. Стал ли он вечен? Почему Одраде интересуется визитами Шианы к нему?

— Шиана хочет поговорить с тобой о Тиране.

Одраде видела, что сумела удивить Айдахо.

— Что нового могу я сказать Шиане о Лето Втором? — спросил Дункан. — Она же Преподобная Мать.

— Ты очень близко знаешь Атрейдесов.

Ага, вот в чем дело! Она охотится за ментатом.

— Но ты говоришь, что она хочет обсудить со мной Лето, а о нем не надо думать как об Атрейдесе.

— Но он был им. Он был слишком рафинирован, сведен до первобытных элементов, но все же он был одним из нас.

Одним из нас! Она напомнила ему о том, что и сама была из Атрейдесов. Она воззвала к его вечному чувству долга по отношению к этому семейству!

— Это ты так говоришь.

— Может быть, мы перестанем играть в эту дурацкую игру?

Его охватило чувство опасности. Надо быть осторожным.

Эта перемена не укрылась от Одраде. Преподобные Матери очень понятливы. Он уставился на нее, не смея говорить, зная, что любое слово скажет ей слишком много.

— Мы уверены, что ты помнишь о жизнях не одного гхола, — не дождавшись, когда Айдахо ответит, Одраде продолжала: — Давай, давай, Дункан! Ты ментат?

По тому, как она говорила, по интонации, обвиняющей, а не вопрошающей, он понял, что тайне пришел конец. Невзирая на опасность, Дункан испытал несказанное облегчение.

— А что, если так?

— Тлейлаксианцы смешали клетки более чем одного гхола, когда выращивали тебя.

Айдахо-гхола! Он отказывался думать о себе, как об абстракции.

— Почему для вас вдруг стал так важен Лето?

В этом ответе прозвучал отказ от бегства.

— Наш Червь превратился в песчаную форель.

Эти форели растут и размножаются?

— Да, это очевидно.

— Если вы не сумете остановить или уничтожить их, то они превратят Капитул во вторую Дюну.

— Ты вычислил это, не правда ли?

— Мы с Лето.

— Итак, ты помнишь множество жизней. Очаровательно. Это делает тебя похожим на нас.

Какой у нее прямой взгляд!

— Это совсем другое.

Надо заставить ее сойти с опасного пути!

— Ты получил доступ к этой памяти в момент первого контакта с Мурбеллой?

Кто мог догадаться об этом? Луцилла? Она была при этом и могла поделиться своими подозрениями с Сестрами.

Пришлось коснуться смертельно опасного предмета.

— Я не новый Квисатц Хадерах!

— В самом деле?

Она оценивает объективные данные. Она продемонстрировала это холодно и спокойно, обнажив свою жестокость, подумал он.

— Ты же знаешь, что нет! — Он боролся за жизнь и понимал это. Боролся не столько с Одраде, сколько с теми другими, кто наблюдал за ним все эти годы.

— Расскажи мне о своих последовательных воспоминаниях, — это был приказ Верховной Матери, которого нельзя ослушаться.

— Я знаю те… жизни. Они слились для меня в одну.

— Это накопление может быть очень ценно для нас, Дункан. Ты помнишь чан с аксолотлями?

Ее вопрос направил его мысли к моменту смутного прозрения в окружении образов тлейлаксианцев и нагромождения человеческой плоти в те мгновения, когда он, будучи новорожденным, продирался по родовым путям. Но какое отношение это имеет к чанам?

— Сциталь поделился с нами знаниями, и теперь мы можем создать свои системы с аксолотлями, — сказала Одраде.

Системы? Интересное слово.

— Значит ли это, что вы сможете воспроизвести и производство Пряности, которым овладели на Тлейлаксу?

— Сциталь торгуется, но он просит больше, чем мы ему дадим. Но Пряность придет вовремя тем или иным путем.

Одраде слышала нотки уверенности в своем голосе, почти не опасаясь, что Дункан заподозрит неуверенность. У нас может не хватить времени сделать это.

— Сестры, которых вы послали в Рассеяние, сбились с пути, — сказал он, сообщив ей о свой тренировке ментата. — Вы снабжаете их Пряностью, но ее запасы конечны.

— Эти Сестры обладают знаниями об аксолотлях и песчаных форелях.

Он был поражен до немоты самой возможностью того, что в бескрайней вселенной возникнет бесчисленное количество Дюн.

— Они решат проблему снабжения Пряностью либо с помощью чанов, либо червей, либо и того и другого, — сказала она. Это она скорее всего говорила вполне искренне. Утверждение покоилось на статистическом ожидании. Одна из групп Преподобных Матерей в Рассеянии, хотя бы одна группа, сделает это.

— Чаны, — повторил он. — Меня посещают странные… сны, — он едва не сказал «мысли».

— Так и должно быть. — Она вкратце рассказала ему, каким образом тлейлаксианцы встраивали в свою систему женскую плоть.

— Они использовали ее и для производства Пряности?

— Мы думаем, что да.

— Это отвратительно.

— Не будь ребенком, — укоризненно произнесла Одраде.

В такие моменты она очень не нравилась ему. Однажды он упрекнул ее за тот способ, которым Преподобные Матери отделывались от «общего потока человеческих эмоций», и вот, пожалуйста, ответ в том же духе.

Не будь ребенком!

— Против этого, по-видимому, нет лекарства, — сказал он вслух. — Такой уж у меня неполноценный характер.

— Ты что, решил обсудить со мной вопросы высокой морали?

Ему показалось, что он услышал гневные нотки.

— Я не собираюсь обсуждать с тобой даже этику. Мы просто играем по разным правилам.

— Соблюдение правил часто служит извинением за неумение сочувствовать.

— Неужели я услышал какие-то отголоски совести в словах Преподобной Матери?

— Это невозможно использовать. Сестры немедленно изгонят меня, если поймут, что в своих действиях я руководствуюсь голосом совести.

— Тебя можно проткнуть насквозь, но управлять тобой вряд ли получится.

— Прекрасно Дункан. С тобой гораздо приятнее общаться, когда ты не скрываешь, что ты ментат.

— Я не слишком доверяю твоему расположению.

Она расхохоталась.

— Как это похоже на Белл!

Он тупо смотрел на нее. Дункана вдруг озарило, как он сможет избавиться от своих тюремщиц, вырваться из тисков манипуляций Бене Гессерит и зажить своей собственной, свободной жизнью. Путь на свободу зависел не от хитроумных машин, а от изъянов, присущих Сестрам Бене Гессерит. Ключ к успеху — это абсолют, которым они, по их мнению, удерживали его!

Шиана знает об этом! Это приманка, которую она держит перед моим носом.

Дункан молчал, и Одраде заговорила сама:

— Расскажи мне о тех жизнях.

— Это неправильный подход. Я думаю о них, как об одной нескончаемо длинной жизни.

— Там не было смертей?

Он молча некоторое время обдумывал ответ. Серийная память. Смерти были столь же информативны, как и жизни. Его столько раз убивал сам Лето!

— Смерти не прерывали память.

— Странная разновидность бессмертия, — задумчиво произнесла она. — Ты знаешь, не правда ли, что Мастера Тлейлаксу постоянно воссоздают самих себя? Но ты… Чего они надеялись достичь, смешав клетки? Соединив разных гхола в единой плоти?

— Спроси об этом Сциталя.

— Белл была всегда уверена, что ты ментат. Она будет в полном восторге.

— Думаю, что нет.

— Я позабочусь о том, чтобы ей было приятно. Господи, у меня столько вопросов, что я не знаю, с чего начать. — Она изучающе смотрела на Дункана, касаясь пальцами подбородка.

Вопросы? Требования ментата заполнили ум Дункана. Он дал волю своим вопросам, которые сразу образовали сложный рисунок. Что искали во мне тлейлаксианцы? Они не могли использовать для воплощения клетки всех без исключения гхола Дункана Айдахо. Хотя… он помнил обо всех. Какие космические связи соединили в одно целое все эти жизни? Было ли это в основе тех видений, которые преследовали его в Большом Хранилище? В его мозгу формировались половинчатые памяти: его тело в теплой жидкости, питаемое трубками, массируемое машинами, к нему прикасаются зонды ученых тлейлаксианцев. Дункан чувствовал, как отвечают на это нежным мурлыканием его древние предыдущие сущности. Слова не имели смысла. Сущности дремали. Он ощущал это так, словно с его собственных губ срывались слова на незнакомом языке, хотя это было обыкновенное галахское наречие.

То, что он видел в действиях тлейлаксианцев, приводило его в священный трепет. Они исследовали такие глубины космоса, которых не смел коснуться никто, кроме Бене Гессерит. Этих достижений нисколько не умалял тот факт, что тлейлаксианцы совершали их из эгоистических побуждений. Бесконечные возрождения Мастеров Тлейлаксу были наградой за дерзновение.

Лицеделы, которые могли имитировать любую жизнь, любое мышление. Вид той тлейлаксианской мечты был столь же величественным, как и достижения Бене Гессерит.

— Сциталь утверждает, что сохранил память о временах Муад'Диба, — сказала Одраде. — Ты можешь сравнить записи с его воспоминаниями.

— Такой вид памяти — не более чем торговая уловка, — предостерег Дункан. — Мог он продать это изобретение Досточтимым Матронам?

— Мог. Пошли. Давай пройдем в твои апартаменты.

Когда они оказались в его рабочем кабинете, Одраде жестом указала ему на кресло возле управляющей консоли. Неужели она все еще охотится за его тайной? Она наклонилась над ним и повернула несколько рукояток на панели управления. На экране проектора появилось изображение Пустыни, на горизонте были видны катящиеся дюны.

— Капитул? — спросила она. — Широкий пояс вдоль экватора.

Его охватило волнение.

— Ты говоришь о песчаных форелях. Но есть ли там песчаные черви?

— Шиана ожидает, что скоро появятся и они.

— Им нужно большое количество Пряности в качестве катализатора.

— Мы отправили туда большую партию Пряности. О катализаторе тебе говорил Лето, не правда ли? Что еще ты помнишь о нем?

— Он столько раз меня убивал, что при одном воспоминании о нем я не испытываю ничего, кроме боли.

В распоряжении Одраде были исторические записи из Дар-эс-Балата, и Одраде знала, что это правда.

— Он убивал тебя сам, это я знаю. Он просто выбрасывал тебя, когда надобность в тебе была исчерпана?

— Иногда он позволял мне работать до конца, и тогда я умирал естественной смертью.

— Стоил ли этого Золотой Путь?

Мы не в состоянии понять его Золотой Путь, как и то брожение, которое его породило в голове Тирана. Он прямо сказал об этом Одраде.

— Интересный подбор слов. Ментат думает о временах правления Тирана, как о брожении.

— Это правление породило Рассеяние.

— Но его подтолкнул и Великий Голод.

— Ты думаешь, он не предвидел Голод?

Она не ответила, принужденная к молчанию его умом ментата. Золотой Путь: человечество, «извергающееся» в глубины вселенной… Оно больше не живет на одной планете и не подвержено единой судьбе. Наши яйца лежат отныне не в одной корзине.

— Лето считал человечество единым организмом, — сказал он.

— Но он включил нас в свой список против нашей воли.

— Вы, Атрейдесы, поступали так всегда.

Вы, Атрейдесы.

— Стало быть, ты заплатил нам свой долг сполна?

— Я этого не говорил.

— Понимаешь ли ты мою дилемму, ментат?

— Как долго работают песчаные форели?

— Больше восьми стандартных лет.

— Как быстро растет наша Пустыня?

Наша Пустыня! Одраде показала рукой на проектор.

— Она стала в три раза больше с того момента, когда появились первые форели.

— Так быстро!

— Шиана каждый день ожидает увидеть первых маленьких червей.

— Они появляются на поверхности, достигнув длины около двух метров.

— Она говорит то же самое.

— Каждый из них с перлом сознания Лето в его «бесконечном сне», — задумчиво произнес Айдахо.

— Он так говорил, а он никогда не лгал в таких вещах.

— Его ложь была более утонченной. Как у Преподобных Матерей.

— Ты обвиняешь нас во лжи?

— Зачем Шиана хочет меня видеть?

— Ментаты! Вы думаете, что в ваших вопросах содержатся ответы. — Одраде покачала головой в притворном раздражении. — Она должна была узнать о Тиране все во время обучения в центре религиозного обожания.

— Господи, зачем?

— По всей земле распространился культ Шианы. Он существует везде в пределах Старой Империи, его принесли туда уцелевшие жрецы Ракиса.

— Дюны, — поправил ее Дункан. — Не надо думать об этой планете как об Арракисе или Ракисе. Это затуманивает разум.

Она приняла поправку без возражений. Он был полный ментат, и она терпеливо ждала продолжения.

— На Дюне Шиана разговаривала с песчаными червями, — сказал он. — Они отвечали ей. — Дункан встретил недоумевающий взгляд Одраде. — Это ваши старые фокусы с Защитной Миссией, да?

— В Рассеянии Тирана знают под именем Дур и Гульдур, — сказала она, учитывая его ментатскую наивность.

— Вы дали ей очень опасное задание. Она знает об этом?

— Она знает, но ты сможешь сделать это задание менее опасным.

— Тогда откройте для меня свои базы данных.

— Без ограничений? — Она знала, как отреагирует на такое решение Беллонда.

Он кивнул, не смея надеяться на то, что она ответит согласием. Подозревает ли она хоть в малейшей степени, как отчаянно я этого желаю? В той части сознания, где пряталось его стремление к свободе, скопилась такая невыносимая боль. Неограниченный доступ к информации! Она подумает, что я хочу иллюзии свободы.

— Ты станешь моим ментатом, Дункан?

— Разве у меня есть выбор?

— Мне надо будет обсудить твою просьбу на Совете и потом я дам тебе ответ.

Неужели путь к свободе открыт?

— Я должен научиться мыслить, как Досточтимая Матрона, — сказал он, споря с глазком видеокамеры и наблюдателями, которые будут толковать его просьбу.

— Кто сможет сделать это лучше человека, который живет с Мурбеллой? — сказала Одраде.

Глава 11

У коррупции бесчисленное множество масок.

Ту-дзен Тлейлаксу

Они не знают, о чем я думаю и что я могу сделать, думал Сциталь. Их Вещающие Истину не могут считывать мои мысли. Это была одна из немногих вещей, которые удалось спасти во время катастрофы, — способность к обману, которую Сциталь позаимствовал у лицеделов.

Сциталь неслышно передвигался по отведенным ему на корабле-невидимке апартаментам, присматриваясь, вынюхивая, измеряя и классифицируя свои наблюдения. Он тщательно изучал всех окружающих людей, стремясь тренированным взглядом выявить их пороки и недостатки.

Каждый Мастер Тлейлаксу знает, что Бог в любую секунду может послать испытание, чтобы испытать верность своего слуги.

Очень хорошо! Именно такое испытание и было ниспослано ему, Сциталю. Сестры Бене Гессерит, которые объявили, что приняли истинную веру, принесли ложную клятву. Они нечисты. У него нет больше соратников, которые могли бы очистить его перед возвращением из чужих мест. Он брошен, словно в клетку, во вселенную повиндах, он стал пленником слуг Шайтана, за ним охотятся шлюхи из Рассеяния. Но ни одно из этих исчадий зла не знает его ресурсов. Никто не знает, что Бог поможет ему в крайней нужде.

Я очищусь сам, Боже!

Когда женщины Шайтана освободили его из рук распутниц и поклялись, что дадут ему убежище и окажут всяческую помощь, он знал, что их обещания — ложь.

Чем тяжелее испытание, тем сильнее моя вера.

Всего несколько минут назад он видел сквозь сверкающий барьер, как Дункан Айдахо прогуливался по коридору. Силовой барьер, разделявший их, поглощал звуки, но Сциталь видел, как губы Айдахо произнесли проклятие. Можешь проклинать меня, гхола, но это мы сделали тебя и мы используем тебя.

Бог изменил план Тлейлаксу относительно этого гхола, произошла Священная Ошибка, но, в отличие от человеческих, планы Бога велики и непостижимы. Истинно верующие должны подстраиваться под планы Бога, а не требовать, чтобы промысел Господа следовал планам смертных.

Сциталь целиком посвятил себя этому испытанию, обновив святую молитву. Все было сделано без слов, старым тлейлаксианским способом с'тори. «Для того чтобы достичь состояния с'тори, не нужно понимание. С'тори существует без слов и даже без имени».

Чудо Господне было его единственным спасительным мостиком. Сциталь глубоко это чувствовал. Самый молодой Мастер в своем кехле, он знал, что именно ему выпадет это последнее и самое тяжкое испытание. Это знание было его силой, и он вспоминал о нем всякий раз, когда видел себя в зеркале. Бог дал мне такую внешность специально для того, чтобы обмануть повиндах! Детские черты лица и округлость тела были покрыты сероватой кожей, в которую был вкраплен металл, который препятствовал проникновению внутрь электромагнитных зондов. Невзрачная внешность вводила в заблуждение наблюдателей, которые не могли и предположить, какие силы накопились в Сцитале за время серийных перевоплощений. Только Сестры Бене Гессерит были способны носить в себе Чужую Память давно умерших людей, но этими ведьмами двигало зло.

Сциталь потер грудь, словно напоминая себе, что там спрятана величайшая тайна, причем спрятана так искусно, что на поверхности кожи не осталось даже маленького рубца. У каждого Мастера был такой источник — капсула с нулевой энтропией с живыми сохраненными клетками множества людей: Мастер из центрального кехля, лицеделы, технические специалисты и многие, многие другие, он точно это знал, были бы очень лакомым кусочком для этих невест Шайтана… и многих слабых повиндах! Здесь были Пауль Атрейдес и его возлюбленная Чани. (Сколько труда стоило разыскать одежду этих умерших людей, чтобы добыть их клетки!) Там был исходный Дункан Айдахо и другие миньоны — ментат Суфир Хават, Гурни Халлек, фрименский наиб Стилгар… множество потенциальных слуг и рабов для народа Тлейлаксу.

Ценное из ценного, то, что хранилось в капсуле с нулевой энтропией, — это лицеделы. От этой мысли захватывало дух. Великолепные лицеделы! Мимы высшего класса. Люди, в совершенстве умеющиезаписывать информацию с других людей. Они смогут обмануть даже ведьм из Бене Гессерит. Даже шир не помешает этим лицеделам считать нужную информацию.

Эта маленькая трубка была его властью, которую можно было бросить на чашу торговли в самый последний момент. Никто не должен знать о ней. Во всяком случае не теперь, когда он еще не знает всех пороков здешних обитателей и гостей.

В системе защиты корабля-невидимки было немало прорех, что было приятным открытием. На протяжении своих воплощений он собирал полезные навыки с такой же страстью, с какой другие Мастера Тлейлаксу собирали всякие приятные пустяки. Они всегда считали Сциталя слишком серьезным, но сегодня настал час оправдания.

Его всегда привлекало учение Бене Гессерит. Он накапливал знания о Сестрах на протяжении эпох. Он знал, что в этом учении содержится масса мифов и заблуждений, но вера в провидение Божье вела его вперед, и он знал, что его знания послужат Великой Вере, несмотря на все тяготы испытаний.

Часть своего каталога, касающегося Бене Гессерит, он назвал «Типичные», слово, взятое из частого замечания: «Это их типичный представитель».

Типичные были просто очаровательны.

Типичным для них было умение выносить буйное, но не угрожающее поведение других, которое они не допустили бы у себя. «Стандарты Бене Гессерит выше этого». Сциталь слышал это даже от одного из своих покойных коллег.

— У нас есть дар видеть себя такими, какими нас видят окружающие, — сказала однажды Одраде.

Сциталь включил это наблюдение в рубрику «типичных», но слова Одраде не согласовались с Великой Верой. Только Богу дано право видеть твою конечную сущность! Хвастовство Одраде отдавало высокомерием.

«Их ложь никогда не бывает случайной. Они предпочитают правду, она лучше служит их целям».

Он часто обдумывал эти слова. Сама Верховная Мать цитировала эти слова, как основное правило поведения Сестер Бене Гессерит. Оставалось фактом, что Сестры придерживались очень циничной точки зрения на правду. Верховная осмеливалась приписывать такое отношение кодексу Дзенсунни: «Чья правда? Как ее изменили? В каком контексте?»

Вчера они сидели в его апартаментах на корабле-невидимке. Он просил о встрече, чтобы «проконсультироваться по взаимным проблемам». Это был его эвфемизм для обозначения заключения сделки. Они были одни, если не считать вечных видеокамер и постоянно заходивших сестер-наблюдателей.

Его апартаменты были достаточно комфортабельны: три комнаты с выложенными плазом стенами, окрашенными в умиротворяющий зеленый цвет, мягкая кровать, стулья, специально уменьшенные в размерах для того, чтобы тлейлаксианцу было уютно и комфортно.

Корабль-невидимка был изготовлен на Иксе, и его тюремщицы даже не подозревали, сколь много он знает об этом корабле. Я знаю о нем столько же, сколько иксианцы. Вокруг были иксианские машины, но не было видно ни одного иксианца. Мастер сомневался, что на Капитуле вообще присутствовал хотя бы один иксианец. Ведьмы славились тем, что самостоятельно управлялись со своим хозяйством.

Движения и речь Одраде были неторопливы и спокойны. «Они не импульсивны». Это тоже приходилось слышать довольно часто.

Она спросила, удобно ли ему здесь, и вообще проявляла максимум внимания.

Он оглядел гостиную.

— Я не вижу здесь ни одного иксианца.

В ответ она недовольно надула губы.

— Именно по этому поводу вы хотели со мной проконсультироваться?

Конечно же, нет, ведьма! Я просто решил поупражняться в искусстве отвлечения внимания. Ты же не ждешь от меня упоминания о вещах, которые я хотел бы скрыть. Тогда зачем бы мне обращать твое внимание на иксианцев, если я знаю, что вряд ли на корабле присутствуют опасные пришельцы, свободно разгуливающие по вашей трижды проклятой планете? Ах, мы, тлейлаксианцы, очень долго поддерживали связи с хвалеными иксианцами. Ты прекрасно это знаешь! Вы сами весьма часто наказывали иксианцев так, что они долго будут об этом помнить.

Технократы Икса будут не один раз сомневаться, прежде чем решатся вызвать раздражение Бене Гессерит, но они трижды проявят осторожность, прежде чем решатся возбудить гнев Досточтимых Матрон. Тайная торговля имеет место, и свидетельство тому — этот корабль-невидимка, но цена была сногсшибательной, а переговоры о закупке весьма длительными и запутанными. Уж очень отвратительны эти шлюхи из Рассеяния. Они сами не прочь попользоваться Иксом, подумал Мастер Тлейлаксу. Видимо, Икс тайно сопротивляется шлюхам и заключает секретные соглашения с Бене Гессерит. Однако поле взаимодействия очень узко, а вероятность предательства очень высока.

Торговаться было непросто, и эти мысли приносили успокоение. Одраде пребывала в неустойчивом состоянии духа и несколько раз озадачивала его, уставившись на Мастера своеобразным взглядом, присущим только Преподобным Матерям Бене Гессерит.

Открой передо мной только маленькую щелку, а я уж сумею раскрыть ее пошире, думал Сциталь. Дай мне моих лицеделов. Дай мне слуг, которые будут выполнять только мои приказания.

— Я хотел бы попросить об одном очень незначительном одолжении, — сказал он. — Мне нужен персональный комфорт, то есть, попросту говоря, мне нужны слуги.

Одраде вперила в него свой знаменитый взгляд выкормыша Бене Гессерит. Этот взгляд, казалось, проникал под кожу, срывая маски и покровы с любой тайны.

Но мою маску тебе не удастся сорвать.

Он видел, что его наружность вызывает у нее физическое отвращение, это было видно по тому, как она не спеша обводила взглядом его лицо. Он прекрасно понимал, о чем она думает. Карликовая фигура, узкое лицо и глазки-пуговки. Вдовий вид. Взгляд двинулся ниже. Крошечный ротик с острыми зубками и выдающимися вперед клыками.

Сциталь знал, что его внешность вполне соответствует внешности самых отвратительных героев человеческой мифологии. Должно быть, Одраде задает себе вопрос: Зачем Бене Тлейлаксу выбрал для себя такую физическую внешность, если он может контролировать наследственность. Неужели они не могли подобрать для себя что-нибудь более впечатляющее?

Это было сделано именно для того, чтобы беспокоилась по этому поводу повиндахская грязь!

Он немедленно подумал еще об одной типичной черте: «Бене Гессерит редко оставляет после себя грязь».

Лично он, Сциталь, не один раз видел грязь, оставшуюся после пребывания и действий Бене Гессерит. Стоит только посмотреть, что они натворили на Дюне! Спалили ее дотла только потому, что эти невесты Шайтана выбрали несчастную планету местом своего столкновения со шлюхами. Даже самые ревностные последователи нашего пророка получили свою мзду. Все были убиты!

Он не смел даже подвести итог своим потерям. Ни одна из тлейлаксианских планет не избежала участи Дюны. И причиной этому — упрямство Бене Гессерит! А теперь он должен проявлять чудеса терпимости — и только Бог служит ему здесь, в изгнании, опорой.

Он спросил Одраде о грязи, разбрызганной на Дюне.

— Это бывает только тогда, когда мы оказываемся в экстремальной ситуации.

— Только поэтому вы являетесь объектом насилия со стороны шлюх?

Она отказалась обсуждать эту тему.

Один из покойных друзей Сциталя сказал однажды: «Бене Гессерит оставляет прямые следы. Вы можете думать, что они — сложные натуры, но если приглядеться повнимательнее, то станет ясно, что они сглаживают, трамбуют на своем пути все неровности».

Тот друг и многие другие были зверски убиты шлюхами. Надежда на его возрождение лежала в виде клеток ь капсуле с нулевой энтропией. Велика цена мудрости мертвого Мастера!

Одраде же хотела получить больше информации о чанах с аксолотлями. О, как умно она формулировала свои вопросы!

Тяжело торговаться, когда ставкой является выживание, а каждый шаг дается с таким неимоверным трудом. Что он получил за те крупицы знаний о чанах, которыми поделился с Верховной Матерью? Иногда Одраде выводила его из корабля на волю, но что за нужда? Для него вся планета была большой тюрьмой. Где мог он скрыться здесь от всевидящего ока ведьм?

Что они делают со своими чанами с аксолотлями? Он не был уверен в том, что знает это. Ведьмы лгут с такой профессиональной легкостью.

Не было ли ошибкой снабжать их даже ограниченной информацией? Теперь он понимал, что сообщил им нечто большее, нежели простые биотехнологические детали, которыми хотел первоначально ограничиться. Они определенно вывели заключение о том, каким образом Мастера добиваются хотя бы частичного бессмертия — в чанах постоянно выращиваются резервные гхола. Но и эта тайна потеряна! Он хотел вопить от отчаяния и бессильной ярости.

Вопросы… Очевидные вопросы.

Он парировал ее вопросы с помощью словесных споров о «необходимости иметь в распоряжении слуг-лицеделов и доступ к консоли управления системами корабля-невидимки».

Одраде отвечала уклончиво, но не уступала, проявив железную твердость, стараясь при этом выведать побольше про чаны с аксолотлями.

— Информация о производстве меланжи с помощью наших чанов могла бы заставить нас стать более либеральными по отношению к нашему гостю.

Наши чаны! Наш гость!

Эти женщины были похожи на пластиловую стену. Никаких чанов для его личного пользования. Вся сила и власть Тлейлаксу исчезла как дым. Эта мысль была нестерпимо грустной, вызвала волну жалости к себе. Он восстановил силы напоминанием: очевидно, что Бог испытывает его на прочность. Они думают, что заманили меня в ловушку. Но как болезненны их узы. Не будет слуг-лицеделов? Отлично. Он поищет других слуг. Не лицеделов.

Сциталь почувствовал нестерпимую боль за все свои прожитые в прошлом жизни, когда подумал о лицеделах, этих изменчивых рабах. Да будут прокляты эти женщины и их притворная преданность Великой Вере! Вездесущие послушницы и Преподобные Матери, которые постоянно что-то вынюхивают. Шпионки! А эти видеокамеры, натыканные повсюду! Как это подавляет.

Прибыв на Капитул, он чувствовал некоторую застенчивость в поведении своих тюремщиц, но их замкнутость стала угнетать, когда он попробовал проникнуть в механизмы, управляющие их жизнью, ее порядком. Позже он понял, что это круговая оборона, направленная наружу и готовая среагировать при малейшей угрозе. Что наше, то наше, и чужакам вход сюда воспрещен!

Сциталь распознал в этом основы родительского поведения, материнский взгляд ведьм на человечество. «Веди себя как следует, иначе ты будешь наказан!» Но наказания Бене Гессерит следовало всякими силами избегать.

Одраде продолжала требовать подробностей, и Сциталь сосредоточил свое внимание на еще одной типичной черте, которую ему удалось подметить и которая, по его мнению, была верной: Они не способны любить. Он был вынужден согласиться с этим утверждением. Ни любовь, ни ненависть не поддаются чистому разуму, они иррациональны. Он расценивал эти эмоции, как темные фонтаны, заслоняющие солнце, как примитивные шутихи, окатывающие водой ничего не подозревающего человека.

Как невыносимо болтает эта женщина! Он смотрел на нее, не вникая в суть того, что она говорила. В чем ее порок, где искать в ней изъян? Была ли слабость в том, что они избегали слушать музыку? Не боялись ли они, что музыка пробудит в них эмоции? Отвращение к музыке носило характер условного рефлекса, но рефлексы могут и угаснуть. За время своих многих жизней ему приходилось видеть ведьм, которые с удовольствием наслаждались звуками музыки. Когда он спросил об этом Одраде, она стала горячиться, и он решил, что это деланная горячность, имеющая целью сбить его с толку.

— Мы не можем позволить себе отвлекаться на пустяки!

— Неужели вы никогда не пытались воспроизвести в памяти великие музыкальные произведения? Мне говорили, что в древние времена…

— Какая польза играть музыку на инструментах, которые неизвестны в наше время большинству людей?

— О? Но что это за инструменты?

— Где вы, к примеру, найдете сейчас фортепьяно? — Она все еще пребывает в притворном гневе. — Это страшный инструмент, его очень тяжело настраивать и еще труднее на нем играть.

Как мило она протестует.

— Я никогда не слышал об этом… как вы говорите: фортепьяно? Оно похоже на балисет?

— Они довольно отдаленные родственники. Но настроить этот инструмент можно только в очень приблизительном ключе. Он вызывает идиосинкразию.

— Почему вы упомянули именно это… фортепьяно?

— Потому что иногда я думаю, что это плохо, что у нас нет больше этого инструмента. Извлечь совершенство из несовершенства — разве не в этом заключается высшее искусство?

Совершенство из несовершенства! Она старается отвлечь его рассуждениями в духе Дзенсунни, пытаясь создать иллюзию, что разделяет Великую Веру. Его много раз предупреждали об этой особенности Бене Гессерит в ведении дел. Они приближаются к предмету под острым углом, до последнего момента скрывая, что именно служит предметом их поиска. Но сейчас он знал, что является предметом торга. Она хочет получить все его знания и ничего за это не заплатить. Но как соблазнительно звучат ее слова, какое это нестерпимое искушение.

Сциталь ощутил глубокое внутреннее беспокойство и тревогу. Ее слова так ясно выражали претензию Бене Гессерит на поиски совершенного человеческого общества. Итак, она думает, что может чему-то его научить! Еще одна типичная черта: «Они видят себя в качестве учителей».

Когда он выразил сомнение по поводу этих претензий, она ответила:

— Конечно, мы давим на общества, на которые влияем. Мы делаем это, поскольку можем разумно направлять наше давление.

— Я нахожу, что это диссонанс.

— Почему, Мастер Сциталь? Это очень распространенное явление. Правительства часто прибегают к этому средству, чтобы вызвать насилие по отношению к избранной цели. Вы и сами это делали! И видите, куда вас завело такое поведение.

Она осмеливается утверждать, что тлейлаксианцы сами навлекли на себя свои несчастья!

— Мы следуем урокам Великого Посланника, — сказала она, произнеся принятое в исламияте имя пророка Лето Второго. Это слово прозвучало чужеродно для ее уст, но Сциталь был ошеломлен. Она знала, как тлейлаксианцы чтят Пророка.

Но я же сам слышал, как они называют его Тираном!

Продолжая говорить на исламияте, она спросила:

— Разве Его целью не было предотвращение насилия, разве он не преподал нам всем ценный урок?

Она осмеливается шутить Великой Верой?

— Именно поэтому мы приняли его, — продолжала она. — Он не играл по нашим правилам, но он вел к нашей цели.

Она осмеливается говорить, что она принимает Пророка! Он не стал ей противоречить, хотя искушение было очень велико. Очень деликатная вещь — взгляд Преподобной Матери на себя и свое поведение. Он начал подозревать, что они постоянно подправляют свою точку зрения, никогда, впрочем, не отклоняясь от основного направления. Ни любви, ни ненависти к себе. Уверенность — да. Ошеломляющая самоуверенность. Но она не требует любви или ненависти. Она требует холодной головы и постоянной готовности менять свои взгляды, чего она и не скрывает. Такое поведение не требует похвалы. Ты хорошо сделал свою работу? Но от тебя и не ждали ничего другого.

— Воспитание Бене Гессерит закаляет характер.

Ну, это народная мудрость, очень популярная и типичная.

Он попытался завязать спор на эту тему.

— Но разве условные рефлексы Досточтимых Матрон не идентичны вашим? Взгляните на Мурбеллу!

— Ты хочешь обобщений, Сциталь?

Нет ли в ее тоне насмешки?

— Но разве нельзя рассматривать вашу вражду как столкновение двух условно-рефлекторных систем? — продолжил он.

— И победу одержит сильнейшая из них, не правда ли?

Определенно она издевается над ним!

— Но ведь дело всегда обстоит именно так. — Он с трудом сдерживал гнев.

— Надо ли воспитаннице Бене Гессерит напоминать тлейлаксианцу, что тонкости и нюансы являются подчас очень опасным и мощным оружием? Разве вы не прибегали к обману? Притвориться напуганным, чтобы отвлечь врага и завлечь его в западню. Уязвимость можно создать.

Естественно! Она знает о тысячелетиях, в течение которых тлейлаксианцы обманывали всех, стремясь создать себе репутацию ни на что не способных идиотов.

— И таким образом вы хотите справиться с нашими врагами?

— Мы намерены наказать их, Сциталь.

Какая неумолимая решимость!

То новое, что он узнал о Бене Гессерит, наполнило его дурными предчувствиями.

Одраде вывела его на прогулку под надежной охраной (в нескольких шагах позади них шли прокторы, отличавшиеся мощным сложением). Они остановились, чтобы посмотреть на маленькую процессию, вышедшую из ворот Центрального здания. Это были пять женщин Бене Гессерит. Две из них были в отороченной белой полосой одежде послушниц, три были одеты в серые платья и были незнакомы Сциталю. Женщины катили в один из садов тележку. Их обдувал пронизывающий, холодный ветер. С темных ветвей слетали запоздалые листья. На тележке лежал длинный белый сверток. Мертвое тело? Очень похоже по форме.

Он спросил об этом Одраде, и она угостила его рассказом о похоронном обряде Бене Гессерит.

Если человек умирал, то его погребали без всяких церемоний, с нарочитой небрежностью, свидетелями которой они стали. Не было никаких некрологов, ни потребности в ритуале. Это считалось пустой тратой времени. Разве память Сестры не живет в памяти других членов Бене Гессерит?

Он начал было спорить, что это неподобающее поведение, не почтительное по отношению к мертвым, но Одраде прервала его излияния.

— Что касается феномена смерти, то не надо забывать, что все атрибуты жизни временны и преходящи, как и мирские привязанности. Мы преобразуем память в Другие Памяти. Вы делаете нечто подобное, Сциталь. Теперь мы хотим включить кое-что из ваших трюков в наш арсенал. О да. Так мы думаем о вашем знании. Оно просто модифицирует некий паттерн.

— Это непочтительная по отношению к усопшим практика!

— В ней нет ничего непочтительного. Они возвращаются в прах, где по крайней мере могут стать удобрением. — После этого она продолжала описывать процедуру, не дав ему возможности протестовать.

То, что он видит, есть обычная рутинная практика, говорила Одраде. В сад привозят большой механический бур, который высверливает в земле подходящее по размеру отверстие. Тело хоронится в это отверстие вертикально, а сверху высаживается плодовое дерево. Сад спланирован в виде решетки, в углу находится кенотафий, где установлен указатель захоронений. Сциталь увидел кенотафий, когда Одраде указала на него рукой. Это был темно-зеленый куб высотой около трех метров.

— Я думаю, что это тело захоронено на участке С-21, — сказала она, глядя, как вращается бур, а похоронная команда терпеливо ждет, когда его работа закончится. — Этот труп послужит удобрением для яблони.

Как безбожно счастлива была эта женщина, произнося свои кощунственные слова!

Бур вытащили из свежей могилы, наклонили тележку и тело соскользнуло в скважину. Одраде принялась напевать какую-то мелодию.

Сциталь был поражен.

— Вы говорили, что воспитанницы Бене Гессерит избегают музыки.

— Это просто старинная песенка.

Бене Гессерит оставался загадкой, и более того, он видел теперь слабость типизации. Как можно вести дела с людьми, образцы поведения которых не следуют общепринятым нормам? Ты можешь сколько угодно воображать, что понимаешь их, но каждый раз они вдруг начинают двигаться в совершенно неожиданном направлении. Они нетипичны! Попытка понять их приводила к нарушению чувства упорядоченности. Он был теперь уверен, что не получил ничего существенного в результате сложных переговоров. Он получил только немного больше свободы, которая в действительности была лишь иллюзией свободы. Ничего, что он хотел бы получить, он не получил от этой ведьмы с ледяным непроницаемым лицом. Какая это мука — пытаться по кусочкам собирать что-то целое из того, что он знал о Бене Гессерит. Например, они утверждали, что обходятся без бюрократической системы и практически не ведут никаких записей. За исключением, разумеется, архивных, которые находятся в ведении Беллонды. Каждый раз, когда он заговаривал об этом, Одраде отмахивалась, говоря: «Боже, сохрани нас» или что-нибудь в этом же роде.

— Но как вы ведете дела без чиновников и документов? — В голосе Мастера прозвучало искреннее недоумение.

— Если надо что-то сделать, мы просто делаем это. Например, надо похоронить Сестру. — Одраде показала рукой на сцену погребения в саду. Послушницы, вооружившись лопатами, засыпали свежую могилу. — Вот так все и делается. Всегда находятся люди, готовые нести ответственность. Они прекрасно знают, кто они и за что отвечают.

— Но кто соединяет эти разрозненные?..

— Здесь нет ничего разрозненного! — перебила его Одраде. — Это часть нашего образования. Руководят обычно Сестры, не сумевшие стать Преподобными Матерями, а исполнителями являются послушницы.

— Но они… Я хочу сказать, не вызывает ли у них отвращение такая работа? Сестры-неудачницы, говорите вы. И послушницы. Это больше похоже на наказание, чем на…

— Наказание! Продолжайте, продолжайте, Сциталь. Вы все время дуете в одну и ту же дуду? — Она снова протянула руку в направлении могилы. — После ученичества все наши люди охотно берутся за любую работу.

— Но… э-э-э… отсутствие бюрократии…

— Мы не настолько глупы, как вам кажется!

Он снова ничего не понял, но Одраде развеяла его молчаливое недоумение.

— Вы, без сомнения, знаете, что бюрократы, заняв командные посты немедленно превращаются в прожорливую аристократию.

Сциталь все равно не понимал, что все это значит. К чему она хочет его склонить?

Он молчал, и Одраде снова заговорила:

— Общество Досточтимых Матрон несет на себе все признаки бюрократии. Министры того, Великая Досточтимая Матрона этого, кучка властителей наверху и масса функционеров внизу. Все они полны подростковой алчности. Подобно жестокому и прожорливому хищнику, они не понимают, как уничтожают свои жертвы. Это очень тесное соотношение: уменьшите количество жертв, которыми вы питаетесь, и ваши структуры начнут пожирать друг друга. Вся конструкция неминуемо рухнет.

Для Сциталя было откровением такое глубокое понимание сущности Досточтимых Матрон, которое только что высказала Одраде.

— Если вы останетесь в живых, Сциталь, то увидите, как все, что я говорю, воплотится в реальность. Эти ни о чем не размышляющие женщины издают яростные воинственные кличи, хотя им давно уже пора переходить к обороне. Они предпримут массу усилий, чтобы выжать все возможное из своих жертв. Они будут захватывать все больше и больше пленных! Беспощадно их давить! Но это путь к погибели. Айдахо говорит, что они уже находятся на стадии умирания.

Это говорит гхола? Так, значит, она использует его как ментата!

— Откуда вы набрались таких идей? Не ваш же гхола их породил? — Пусть она продолжает верить, что это их гхола!

— Он только подтверждает наши оценки. Мы давно готовы к этому — нас предупредила наша обширная память.

— О, вот как? — Упоминание о Другой Памяти вызвало у него беспокойство. Истинны ли их утверждения об этой памяти? Воспоминания о его собственных прошлых жизнях имели для Сциталя несравнимую ценность. Требовалось подтверждение.

— Мы все помним модель пищевой цепочки — кролики и рыси. Популяция рысей растет вслед за ростом популяции кроликов, но излишнее переедание приводит к вымиранию хищников, поскольку уменьшается поголовье кроликов. Это и есть умирание.

— Это очень интересный термин — «умирание».

— Он описывает наши намерения относительно Досточтимых Матрон.

Их встреча окончилась ничем. Сциталь не получил ничего и пребывал в растерянности. Неужели они действительно намерены искоренить Досточтимых Матрон? Проклятая женщина! Он не мог поверить ни одному ее слову.

Вернувшись на корабль, Сциталь долго стоял перед Защитным Барьером, вглядываясь в длинный коридор, по которому иногда проходили Айдахо и Мурбелла по пути в тренировочный зал. Они всегда выходили оттуда, тяжело дыша и вытирая пот.

Но на этот раз его собратья по заключению не появились, хотя он топтался в коридоре битый час.

Она использует гхола в качестве ментата! Это значит, что он имеет доступ к консоли управления системами корабля. Определенно она не может лишить ментата источников информации. Мне необходимо изобрести способ сблизиться с Айдахо. Есть особый свистящий язык, которым можно воздействовать на любого гхола. Но не надо проявлять нетерпение и беспокойство. Надо сделать небольшую уступку в торговле с ведьмами. Надо пожаловаться, что у меня слишком тесные апартаменты. Они же видят, как плохо я переношу заточение.

Глава 12

Образование не заменяет ум — то неуловимое качество, которое лишь частично определяется как способность разгадывать головоломки. Основная задача ума состоит в создании новых головоломок, когда чувства сообщают вам о недостаточности традиционных определений.

Первый урок ментата

Луциллу привезли к Великой Досточтимой Матроне в цилиндрической клетке. Точнее, даже в двух клетках, вставленных одна в другую. К стенкам внутренней клетки Луцилла была привязана сетью из проволоки шиги.

— Я — Великая Досточтимая Матрона, — приветствовала Луциллу женщина, сидящая в массивном черном кресле.

Маленькая женщина в золотисто-красном трико.

— Ты посажена в клетку для твоей же безопасности, на тот случай, если вздумаешь применить по отношению к нам Голос. Мы не восприимчивы к нему. Наша невосприимчивость представляет собой рефлекс. Мы убиваем. Очень многие из вас погибли из-за Голоса. Мы знаем, что такое Голос, и умеем им пользоваться. Помни об этом, когда тебя выпустят из клетки.

Рукой она сделала знак слугам, которые внесли клетку.

— Уходите!

Луцилла осмотрелась. В комнате нет ни одного окна. Помещение почти квадратное. Под потолком плавают несколько серебристых светильников. Стены выкрашены в ядовито-зеленый цвет. Типичная камера для допросов. Этаж, по-видимому, высокий. Клетку доставили сюда на пневматическом лифте незадолго до рассвета.

В стене за спиной Великой Досточтимой Матроны отодвинулась в сторону плита и в помещение по скрытым до того рельсам вкатилась кубическая клетка. В ней стояло какое-то существо, которое Луцилла поначалу приняла за обнаженного мужчину. Но вот существо оглянулось и посмотрело на нее.

Футар! Она разглядела широкое лицо и выступающие клыки.

— Хочу, чтобы мне почесали спинку, — произнес футар.

— Хорошо, милый, попозже я почешу тебе спинку.

— Хочу есть, — продолжал говорить футар, глядя на Луциллу горящим взглядом.

— Позже, милый.

Футар продолжал буравить Луциллу взглядом.

— Ты погонщик? — спросил он.

— Нет, она точно не погонщик!

— Хочу есть, — настаивал на своем футар.

— Я же сказала: позже! Пока посиди в клетке и помурлыкай.

Футар скорчился на дне клетки и принялся издавать горловые рокочущие звуки.

— Не правда ли, они очень мило мурлыкают. — Вопрос был риторическим и не требовал ответа.

Присутствие футара смутило и озадачило Луциллу. Эти твари были выведены для того, чтобы охотиться на Досточтимых Матрон и убивать их. Но здесь эта тварь сидела в клетке.

— Где вы поймали его? — спросила Луцилла.

— На Гамму. — Великая Матрона рассудила, что этим признанием не откроет никакой важной тайны.

А это Связка, подумала Луцилла. Она рассмотрела планету, когда они подлетали к ней на лихтере.

Футар перестал мурлыкать.

— Хочу есть, — прорычал он.

Луцилла и сама не отказалась бы от еды. Ее не кормили три дня и она с трудом справлялась с болезненным чувством голода. В клетке была раковина, в которой было немного воды, но и она уже кончилась. Слуги, доставившие ее сюда, издевательски шутили: «Футары любят тощее мясо».

Но больше всего неприятностей доставляло отсутствие меланжи. Первые признаки абстиненции появились сегодня утром.

Скоро мне придется убить себя.

Люди с Лампадас в ее памяти умоляли Луциллу потерпеть. Будь храброй. Вдруг эта дикая Преподобная Мать не сможет с нами справиться?

Королева пауков. Так называла Одраде эту женщину.

Оперевшись подбородком на руку, Великая Досточтимая Матрона продолжала внимательно рассматривать Луциллу. Подбородок был маленьким, изобличая слабую волю. Никаких положительных черт в ее лице не было, поэтому внимание привлекали отрицательные.

— В конце концов вы проиграете, — произнесла Великая Досточтимая Матрона после недолгого молчания.

— Посвисти на кладбище, — сказала Луцилла в ответ. — Это принесет тебе удачу.

На лице Матроны появилось приторно-вежливое выражение. Как это интересно.

Любой из моих адъютантов убил бы тебя за такие слова, поэтому-то я отослала их. Мне любопытно, зачем ты это сказала?

Луцилла посмотрела на стоявшего на четвереньках футара.

Футары появились не вдруг. Они выведены целенаправленно из животных определенного вида.

— Поосторожнее на поворотах! — В глазах Матроны заплясали рыжие огоньки.

— Для выведения футаров потребовалась смена многих поколений, — продолжала как ни в чем не бывало Луцилла.

— Мы охотимся за ними ради собственного удовольствия!

— Значит, охотник превратился в жертву.

Великая Досточтимая Матрона вскочила с кресла. Глаза пылали оранжевым огнем. Футар забеспокоился и принялся выть. Этот вой успокоил женщину. Она медленно опустилась в кресло. Рука протянулась в сторону клетки с футаром.

— Все в порядке, милый, скоро ты поешь, и я поглажу тебе спинку.

Футар снова принялся мурлыкать.

— Итак, ты думаешь, что мы прибыли сюда как беженцы, — сказала Великая Досточтимая Матрона. — Да, и не смей этого отрицать.

— Черви часто возвращаются, — произнесла Луцилла.

— Черви? Ты имеешь в виду тех чудовищ, которых мы уничтожили на Ракисе?

Это была попытка задеть Матрону за живое и спровоцировать ее на насилие. Надо как следует вывести ее из себя и она точно решится на убийство.

Мы очень просим тебя, Сестра, потерпи, в один голос кричали Сестры с Лампадас.

Вы думаете, что я смогу ускользнуть отсюда? Этот вопрос заставил почти всех замолчать, но один тихий голос продолжал протестовать. Помни, что мы — подобие древней статуэтки: семь раз мы падали, но восемь раз поднимались. Возникла ассоциация с маленькой терракотовой статуэткой улыбающегося Будды, сложившего руки на толстом округлом животе.

— Очевидно, ты имеешь в виду отпрысков Бога-Императора, — сказала Луцилла. — Но я имею в виду совершенно другое.

Великая Досточтимая Матрона задумалась. Рыжие блики исчезли из ее глаз.

Она играет со мной, подумала Луцилла. В действительности она хочет убить меня и скормить своему зверю.

Но подумай о тактически важной информации, которую ты сможешь получить и которой сможешь воспользоваться, если удастся бежать!

Мы! В этом возгласе одинокого протестанта была точность. Ее доставили с лихтера на планету прошедшим днем. Подходы к логову Великой Досточтимой Матроны были спланированы так, чтобы затруднить доступ к ней. Однако планировка немало позабавила Луциллу своей древностью и примитивностью. Сужение дорог, по обочинам которых высились сторожевые башни, похожие на грибы, выбросившие свои спорангии в нужных местах мицеллия. В стратегически важных пунктах были устроены крутые повороты, преодолеть которые на высокой скорости не могло бы ни одно транспортное средство.

Она вспомнила, как Тег критиковал оборонительную систему планеты Связки. Чудовищно неразумная оборона. При наличии тяжелого вооружения или мобильных соединений преодолеть такую оборону — пара пустяков. Конечно, там были разветвленные подземные коммуникации, но их вполне можно было взорвать. Связать их, лишить источников снабжения и долго они не продержатся. Энергия перестанет поступать по вашим трубам, идиотки! Однако видимость безопасности была, и Досточтимые Матроны крепко держались за эту иллюзию. Она придавала им уверенность! Должно быть, охрана тратила массу усилий на создание у этих женщин ложного чувства безопасности.

Коридоры! Помни о коридорах.

Да, в этом гигантском здании были огромные, просторные коридоры, по которым могли проехать громадные чаны, в которых были вынуждены существовать Гильд-навигаторы. Система вентиляции должна быть рассчитана на повышенную нагрузку, чтобы быть в состоянии удалять меланжевый газ, который распространялся вокруг навигаторов. Луцилла явственно представила себе огромные люки, которые открывались и захлопывались со страшным звоном, гулким эхом отдававшимся под сводами исполинских коридоров. Члены Гильдии были невосприимчивы к громким звукам. Кабели передачи энергии выглядели как толстые черные змеи, которые, извиваясь, вползали в каждое помещение, мимо которого проносили Луциллу по пути в зал Великой Досточтимой Матроны. Сделано это было, по всей видимости, для того, чтобы прибывшие сюда навигаторы поменьше совали нос в чужие дела, передвигаясь по зданию.

Многие из обитателей носили на руках проводники-напульсники. Даже Досточтимые Матроны. Иначе здесь можно было заблудиться. Все расположено здесь в одном месте, под крышей фаллической башни. Новые обитатели нашли эту форму привлекательной. Надежно изолированные от грубой окружающей действительности, выходящие наружу только за тем, чтобы убить кого-нибудь или понаблюдать, как рабы трудятся или исполняют свою дикарскую музыку. Под всем этим великолепием Луцилла смогла разглядеть убогость и ветхость — Досточтимые Матроны предпочитали не тратиться на поддержание порядка в своем логове. Они почти ничего здесь не изменили. План, который составил Тег, точно соответствует нынешней планировке.

Смотри, какую ценность могут иметь твои наблюдения.

Великая Досточтимая Матрона очнулась от своей задумчивости.

— Вполне возможно, что я сохраню тебе жизнь. Но только при условии, что ты удовлетворишь мое любопытство.

— Откуда ты знаешь, что я не отвечу на твое любопытство потоком дерьма?

Эта вульгарность поразила Досточтимую Матрону. Она едва не расхохоталась. Очевидно, ее никто не предупреждал о том, каковы бывают воспитанницы Бене Гессерит, когда прибегают к откровенной грубости. Предполагалось, что сама мотивация к такому поведению была чем-то отвратительным. Это же не Голос, правда? Она думает, что Голос — это мое единственное крайнее средство. Великая Досточтимая Матрона сказала и сделала достаточно для того, чтобы любая Преподобная Мать могла ею управлять по своему усмотрению. Язык тела и жестов всегда несет в себе больше информации, чем нужно для понимания. Эту неизбежную информацию нельзя было терять.

— Вы не находите нас привлекательными? — спросила Великая Досточтимая Матрона.

Странный вопрос.

— Все люди из Рассеяния отличаются известной привлекательностью.

Пусть она думает, что я видела многих из них, включая и ее врагов.

— Вы экзотичны. Я хочу сказать, что вы отличаетесь странностью и новизной для нас.

— Как вы относитесь к нашему сексуальному искусству?

— Это, конечно, создает вам определенную ауру. Некоторые находят это магнетическим и волнующим.

— Но вы так не считаете?

Говори о подбородке! Это было требование Другой Памяти с Лампадас. Почему нет?

— Я внимательно изучила ваш подбородок, Великая Досточтимая Матрона.

— Вот как? — В возгласе явное удивление.

— Очевидно, что вы сохранили детскую форму подбородка, и вам следует гордиться таким напоминанием о юности.

Она вовсе не довольна таким сравнением, но старается этого не показать. Что ж, бей снова в подбородок.

— Могу держать пари, что ваши любовники часто целуют вас именно в подбородок, — продолжала Луцилла.

Теперь она в гневе, но не спешит это выказать. Начинай же мне угрожать! Еще одно предупреждение насчет Голоса!

— Поцеловать подбородок, — сказал вдруг футар.

— Я же сказала — позже, милый. А теперь заткнись!

Выместила злобу на этом бедном животном.

— Но вы говорили, что у вас есть вопросы, которые вы хотели бы мне задать, — сладким голосом спросила Луцилла. Еще один предупредительный сигнал для тех, кто понимает. Я из тех, кто кропит на всех сахарным сиропом. «Как вы великолепны! Какое удовольствие для нас общаться с вами. Разве это не прекрасно? Вы так умны, что смогли купить это по такой дешевой цене! Да так легко и так быстро». Держись такой манеры и дальше.

Великая Досточтимая Матрона немедленно собрала в кулак свою волю. Она чувствовала, что теряет свое моральное преимущество, но не могла осознать, как именно. Она прикрыла свою растерянность загадочной улыбкой, потом заговорила:

— Но я же сказала, что освобожу тебя.

Она нажала кнопку в ручке кресла, и клетка из шиги открылась, в тот же миг из пола выдвинулось маленькое кресло в одном шаге от выхода из клетки.

Луцилла уселась в него, едва не касаясь коленями своей тюремщицы. Ноги. Помни, они убивают ногами. Она непроизвольно согнула пальцы, вдруг поняв, что сжала кулаки. Черт бы побрал это напряжение!

— Тебе надо поесть и попить, — сказала Великая Досточтимая Матрона. Она нажала в ручке кресла другую кнопку. Перед Луциллой появился поднос — тарелка, ложка, стакан с красноватой жидкостью.

Как она хвастается своими игрушками.

Луцилла взяла с подноса стакан.

Яд? Надо сначала понюхать.

Она принюхалась. Обычный чай и меланжа! Как я голодна!

Луцилла поставила на поднос пустой стакан. На языке остался горький привкус Пряности. Что она делает? Усыпляет мою бдительность? Меланжа принесла с собой улучшение самочувствия. Тарелка соблазняла бобами в пикантном соусе. Она съела все, попробовав блюдо и убедившись после первого глотка, что в пище нет нежелательных примесей. Чесночный соус. В какую-то долю секунды она вспомнила об этом блюде — добавка, оберегающая от оборотней и предупреждающая вздутие живота.

— Находишь ли ты нашу еду приятной?

Луцилла вытерла подбородок.

— Она очень хороша. Вас следует похвалить за выбор повара.

Никогда не хвали самого повара. Его можно заменить, а хозяйку нет.

— Чесночный соус просто великолепен.

— Мы кое-что узнали из книг уцелевшей на Лампадас библиотеки.

Это была издевка: Видишь, чего вы лишились?

— Правда, в этом хламе было мало чего интересного.

Уж не хочет ли она, чтобы я стала ее библиотекарем? Луцилла молча ждала продолжения.

— Некоторые из моих помощниц полагают, что в библиотеке можно найти ключ к доступу в гнездо ведьм или способ их уничтожения. Но книги написаны на таком множестве языков!

Значит, ей нужен переводчик? Притворись тупицей!

— Что вас интересует?

— Очень немногое. Кому могут быть нужны сведения о Джихаде Слуг?

— Они уничтожали все библиотеки.

— Не будь ко мне снисходительной!

Она умнее, чем мы могли предполагать. Продолжай притворяться тупой и глупой.

— Мне казалось, что здесь я — объект снисхождения.

— Слушай меня внимательно, ведьма! Ты думаешь, что ты можешь быть беспощадной при защите своего гнезда, но ты просто не представляешь себе, что значит быть беспощадной.

— Мне кажется, что вы так и не сказали мне, чем я могу удовлетворить ваше любопытство.

— Мы хотим знать все о вашей науке, ведьма! — Голос Великой Досточтимой Матроны снизился до свистящего шепота. — Давай будем благоразумными. С твоей помощью мы сможем осуществить утопию.

Покорить всех своих врагов и каждый раз достигать оргазма.

— Вы полагаете, что ключи к утопии держит в своих руках наука?

— Да, и кроме того, наука поможет нам лучше организовать дело.

Помни: бюрократия стимулирует конформизм… Сделай это и «фатальная глупость» получит статус официальной религии.

— Как это ни парадоксально, Великая Досточтимая Матрона, но наука должна нести с собой инновации. Она приносит с собой изменения. Вот почему наука находится в состоянии вечной войны с бюрократией.

Знает ли она свои корни?

— Но подумай о власти! Подумай о том, чем ты сможешь управлять!

Нет, она не знает этого.

Представления Досточтимой Матроны об управлении очаровали Луциллу. Вы контролируете свою вселенную, но не пытаетесь найти равновесие с ней. Вы смотрите наружу, но никогда внутрь. Вы не задумываетесь над нюансами своих ощущений, вы применяете мускульную силу против всего, что вам кажется препятствием на вашем пути. Эти женщины слепы?

Луцилла молчала, и Досточтимая Матрона снова заговорила:

— В библиотеке мы нашли много материалов о Бене Тлейлаксу. Вы много работали вместе с ними, ведьма. Это были разнообразные проекты: как свести к минимуму наблюдаемость корабля-невидимки, как проникнуть в тайну живой клетки, мы хотим знать, что такое Защитная Миссия, которую вы иногда называете Языком Божьим.

Луцилла натянуто улыбнулась. Неужели они всерьез полагают, что Бог существует где-то вне человека? Подвергни ее маленькому испытанию! Прояви искренность.

— Мы никогда не объединялись с Тлейлаксу. Ваши люди неправильно истолковали полученные сведения. Вы очень беспокоитесь, что попадете под наше покровительство? Но как, по-вашему, к этому отнесется Бог? Мы насаждаем защитные религии, чтобы помочь себе. В этом и состоит задача Защитной Миссии. У Тлейлаксу есть только одна религия.

— Вы организуете религии?

— Не совсем так. Организационный подход к религии всегда отдает апологетикой. Мы же не склонны к апологиям.

— Ты начинаешь действовать мне на нервы. Ты меня утомляешь. Почему мы нашли так мало материалов о Боге-Императоре?

Вот оно!

— Вероятно, ваши люди уничтожили эти материалы.

— Ага, значит, вы всегда им интересовались и продолжаете интересоваться.

Так же, как и вы, мадам Паучиха!

— Могу предположить, Великая Досточтимая Матрона, что Лето Второй и его Золотой Путь являются предметом пристального изучения во всех ваших учебных центрах.

Это жестоко!

— У нас нет учебных центров!

— Меня удивляет ваш интерес к его персоне.

— Это обычноелюбопытство, не более того.

Как и этот футар, который упал с ветки после удара молнией.

— Мы называем его Золотой Путь «бумажным змеем». Он пустил его на волю ветров и сказал: вот, смотрите, куда он полетел. Это мы и называем Рассеянием.

— Некоторые предпочитают называть его Поиском.

— Неужели он мог действительно предсказывать будущее? Это интересует вас?

В яблочко!

Теперь Великая Досточтимая Матрона у нее в руках.

— Мы говорим, что Муад'Диб сотворил будущее, но Лето Второй развенчал его.

— Но если бы я могла знать…

— Прошу вас, Великая Досточтимая Матрона! Люди, которые требуют, чтобы оракул предсказал события их жизни, в действительности хотят знать, где спрятано сокровище.

— Но это же естественно!

— Если вы знаете ваше будущее, то ничто в жизни уже не сможет вас удивить. Это так?

— Не требовалось так много слов, чтобы утверждать эту истину.

— Таким образом, вы не хотите будущего, вы хотите вечного сохранения настоящего.

— Я не могла бы высказать это лучше, чем ты.

— И после этого вы говорите, что я утомляю вас.

— А-а-а… О, но это вовсе не то, что я имела в виду.

— Тогда, боюсь, что я не понимаю, чего вы от меня хотите, Великая Досточтимая Матрона.

— Это не имеет значения. Мы вернемся к этому вопросу завтра.

Это отсрочка!

— Возвращайся в клетку, — приказала ей Великая Досточтимая Матрона.

— А поесть? — жалобно проскулил футар.

— Очень вкусная еда ожидает тебя внизу, а потом я почешу тебе спину, милый.

Луцилла вошла в клетку. Великая Досточтимая Матрона бросила вслед подушку с кресла.

— Это защитит тебя от шиги. Говори после этого о моей жестокости. Видишь, я могу быть и доброй?

Дверца клетки захлопнулась со звонким щелчком.

Футар вместе со своей клеткой убрался в отверстие стены, которое было тотчас закрыто плитой.

— Они становятся такими беспокойными, когда испытывают голод, — сказала Великая Досточтимая Матрона. Она открыла дверь, потом вернулась и некоторое время рассматривала Луциллу. — Здесь тебя никто не побеспокоит. Я запретила кому бы то ни было входить сюда без моего разрешения.

Глава 13

Многие вещи, которые мы делаем естественно, становятся трудными, как только становятся объектом нашего интеллекта. О предмете надо знать так много, что мы начинаем чувствовать свое полное невежество.

Второй урок ментата

Периодически Одраде обедала вместе с послушницами в их столовой в присутствии прокторов-воспитателей. То были самые внимательные надзиратели в темнице сознания, из которой многим из них не суждено вырваться до конца дней.

Мысли и действия послушниц служили для Верховной Матери самым точным индикатором того, насколько четко в действительности функционирует Капитул. В отличие от Преподобных Матерей послушницы реагировали на происходящее, в большей степени основываясь на своих настроениях и предчувствиях. Полные Сестры не так хорошо поддавались наблюдению в свои худшие моменты. Они не стремились скрывать свои переживания, но любая из них могла пойти погулять в сад или прикрыть дверь своих апартаментов, чтобы стать недоступной наблюдению.

Послушницы не могли позволить себе такую роскошь.

В эти дни у обитателей Центрального Здания было весьма мало свободного времени. Даже в столовых люди занимались делом, невзирая на время дня и ночи. Рабочие смены шатались от усталости, и Преподобные Матери могли легко приспособить свой дневной ритм к времени отдыха. Одраде не могла тратить энергию на такие пустяки, как регулировка цикадного ритма. Вечером во время ужина она остановилась на пороге столовой и услышала быстро прокатившийся по рядам столов шум.

Многое можно было сказать по тому, как послушницы в последний момент отправляли пищу себе в рот. Куда смотрит девушка, пока вилка движется ко рту? Быстро ли она наколола пищу на вилку и жует, перед тем как судорожно проглотить комок? Стило пристально понаблюдать за одной из послушниц. В последнее время ее преследовали неудачи. А вот еще одна, которая жует с таким видом, словно никак не может понять, как можно прятать яд в такую пищу. В глазах ум и способность к творчеству. Надо испытать ее на более трудном поприще.

Одраде вошла в зал.

Пол обеденного зала напоминал шахматную доску — он был выложен черными и белыми плитами плаза, которые отличались невероятной прочностью, их было невозможно поцарапать. Послушницы говорили, что Преподобные Матери специально сделали пол таким, превратив его в игровое поле. «Ставим одну послушницу здесь, другую там, третью по центру и начинаем двигать фигуры. Победитель получает все».

Одраде присела на угол одного из столов у западных окон. Послушницы несуетливо освободили ей место.

Этот зал располагался в старейшей части здания Капитула. Стены были облицованы деревом, огромные балки, выкрашенные в потускневший черный цвет, поддерживали высокий потолок. Балки имели в длину не менее двадцати пяти метров и шли, не прерываясь, от одной стены к другой. Сделаны были эти потолочные балки из специально выведенного дуба, который рос по направлению к солнцу, достигая исполинской высоты. Часть ствола таких дубов, лишенная ветвей, достигала в высоту тридцати метров, в обхвате стволы были не менее двух метров. При постройке дома одновременно высаживались новые дубы, чтобы со временем менять старые балки, потерявшие прочность. Средний срок службы их составлял тысячу девятьсот стандартных лет.

Как внимательно смотрели на Одраде послушницы, в то же время стараясь на рассматривать ее прямо.

Одраде повернула голову и взглянула в западное окно. Солнце садилось за горизонт. Опять пыль. Дыхание Пустыни превратило солнце в пылающий шар, похожий на уголь, который в любой момент может неожиданно полыхнуть огнем.

Одраде подавила вздох. Подобные мысли пробуждали в душе старый кошмар: пропасть и туго натянутый над ней канат. Она знала, что стоит ей закрыть глаза, как она снова увидит себя балансирующей над бездной. Преследователь с топором подбирался все ближе и ближе!

Послушницы, которые ели рядом, проявляли беспокойство, словно чувствуя смятение Верховной Матери. Возможно, они действительно это чувствовали. Одраде услышала шорох платьев, и это отвлекло ее от мыслей о вечном ночном кошмаре. Она прислушалась к каким-то новым звукам в Центральном Здании. Это был шорох, скрип двигавшихся стульев. Вот открылась дверь кухни. Опять шорох. Персонал кухни жалуется на вечный песок и «проклятую пыль».

Одраде опять посмотрела в окно на источник этого раздражения: ветер снова дул с юга. Горизонт был заслонен пеленой цвета загара и почвы. После такого ветра отложения пыли и песка можно будет обнаружить на углах здания и на подветренной стороне окрестных холмов. В воздухе стоял запах кремния, щелочной запах раздражал ноздри.

Она посмотрела на поднос, поставленный перед ней послушницей.

Одраде искренне порадовалась, что сможет сегодня нормально поесть. В рабочем кабинете, из-за нехватки времени, приходилось ограничиваться наскоро приготовленной сухомяткой. Когда она ела в кабинете, послушницы приносили еду и уносили остатки так тихо, бесшумно и быстро, что она временами не успевала понять, когда и как все это происходило. Здесь же ужин был временем, когда можно было расслабиться и поговорить. Иногда шеф-повар Дуана приходила в негодование: «Вы плохо едите». Одраде обычно прислушивалась к этим упрекам. Наблюдатели делали свое дело.

Сегодня ужин состоял из жаркого из слиньи, приправленного соусом из сои и мелассы, с добавлением небольшого количества меланжи, базилика и лимона. Зеленый горошек плавал в соусе с перцем. На третье подали темно-красный виноградный сок. Она откусила кусок жаркого и нашла его вполне сносным, хотя и несколько пережаренным на ее вкус. Повара послушниц явно не ориентировались на вкус Верховной Матери.

Почему меня преследует мысль, что я чувствую в еде что-то лишнее?

Она проглотила кусок и почувствовала добавки. Эта еда предназначалась не только для того, чтобы насытить аппетит Верховной Матери. Кто-то на кухне поинтересовался ее обычным меню и решил возместить недостающее.

Еда — это ловушка, подумала Одраде. Она вызывает большее пристрастие, чем любой наркотик. Она не одобряла хитрости, к которым прибегали повара Капитула, скрывавшие, что именно они добавляют в еду для «блага едящих». Они, конечно, знали о том, что Верховная Мать может определить присутствие в еде любой добавки и изменить в нужную сторону свой обмен веществ. Вот и сейчас они внимательно наблюдают за ней, чтобы узнать, как отнесется Верховная к их стряпне.

За едой она прислушивалась к разговорам за соседними столами. Никто не действовал ей на нервы — ни поведением, ни голосом. Шум от разговоров был точно таким же, каким до ее прихода. Болтуны укорачивали язычки и немного приглушали голос, когда Верховная посещала столовую.

Большинство этих головок было занято одним вопросом: «Зачем она пришла сюда сегодня?»

Одраде чувствовала, что в поведении рядом сидящих послушниц сквозит благоговение. Это чувство Верховная Мать временами использовала в своих целях. Трепет и благоговение подобны острию ножа. Послушницы (как докладывали прокторы) часто шептались между собой, говоря: «Она имеет Таразу». Они говорили о том, что Тараза была в свое время шефом и старшим товарищем Одраде. Они были исторической парой, их пример изучался всеми новичками.

Дар и Тар. Это уже стало легендой.

Даже Беллонда (дорогая старая злюка Беллонда) не осмеливалась прямо выступать против Одраде по той же самой причине. С ее стороны было очень мало фронтальных атак под рев труб. Тараза была окружена ореолом спасительницы Общины Сестер. Это обстоятельство затыкало рот любой оппозиции. Тараза утверждала, что Досточтимые Матроны — это, по существу, варвары, их насилие. Если его даже не удастся отвести, можно направить в русло обычных кровавых шоу. Последующие события подтвердили правоту ее слов.

Надо сделать только одну поправку, Тар. Никто из нас не предвидел масштабов их насилия.

Классическое действие Таразы (как здесь подходит аналогия с кольцом, продетым в ноздри быка) по привлечению Досточтимых Матрон к нужным целям и их вовлечение в эпизоды кровавой резни, показали, что вселенной угрожает нешуточная опасность со стороны ставших жестокими убийцами жертв Матрон.

Как могу я защитить нашу Общину?

Дело было не столько в том, что планы защиты были неадекватны. Они могли просто потерять свою актуальность.

Именно этого я и ищу. Нам надо очиститься и предпринять экстраординарные усилия.

Беллонда высмеяла эту идею.

— Ты имеешь в виду наш конец? Именно для этого и нужно очищение?

Беллонда наверняка поведет себя двояко, когда будет посвящена в планы Верховной Матери. Порочная Беллонда будет аплодировать, но Беллонда-ментат потребует отложить исполнение плана до более благоприятного момента.

Но я все же буду искать свой способ, невзирая на то, что подумают об этом Сестры.

И ведь многие Сестры считают Одраде самой странной из всех Верховных Матерей, каких когда-либо имела Община. Она была избрана скорее левыми руками, чем правыми. Первая воспитанница Таразы. Я была при тебе, когда ты погибла, Тар. Никто больше не мог принять твою личность. Возвышение было случайным?

Многие не одобряли действий Одраде. Но стоило только оппозиции возвысить голос, как тотчас находились те, кто говорил: «Первая воспитанница Таразы — лучшая Верховная Мать в нашей истории».

Поразительно! Сама Тараза внутри Одраде частенько говорила, смеясь: Почему ты не расскажешь им о моих ошибках, Дар? Особенно о том, как я поначалу неверно оценивала тебя.

Одраде машинально жевала кусок жаркого. Я запаздываю с визитом к Шиане. Надо поторопиться на юг, в Пустыню, и поскорее. Шиана должна приготовиться заменить Там.

Изменение ландшафта давно и прочно занимало мысли Одраде. Полторы тысячи лет Бене Гессерит владеет Капитулом на этой одноименной планете. Здесь везде можно обнаружить следы нашего пребывания. И это не только канавы, каналы, сады и виноградники. Главное — это те изменения коллективной психологии, которые позволяют увидеть все эти преобразования до боли знакомой земли.

Послушница, сидевшая рядом с Одраде, робко откашлялась. Она хочет обратиться к Верховной Матери? Это случалось весьма и весьма редко. И на этот раз молодая женщина продолжала есть, не говоря ни слова.

Мысли Одраде вернулись к предстоящей поездке в Пустыню. Не следует предупреждать об этом Шиану. Я должна быть уверена, что она именно тот человек, который нам нужен. Шиане предстояло ответить на некоторые заготовленные Одраде вопросы.

Одраде знала, что она обнаружит на остановках по маршруту. Она увидит в Сестрах, в растениях и животных, в самом основании жизни Капитула большие и малые изменения, обнаружит вещи, которые нарушат показное спокойствие и безмятежность Верховной Матери. Даже Мурбелла, которая никогда не покидает корабль-невидимку, чувствует эти изменения.

— Все на свете преходяще, Верховная Мать?

— Это знание, которое запечатлелось в тебе Другой Памятью. Ни одна планета, ни одна страна, ни одно море не могут в этой вселенной существовать вечно.

— Больно слышать такое!

Это отторжение.

— Где бы мы ни находились, мы всего лишь слуги.

— Это бесполезное рассуждение.

Поколебавшись немного, Мурбелла спросила, почему Верховная Мать выбрала для этого разговора именно такой момент.

— Я слышу, как в тебе громким голосом говорит Досточтимая Матрона. Они одарили тебя эгоистичными мечтами, Мурбелла.

— Это ты так говоришь! — Она возмущена до глубины души.

— Досточтимые Матроны считают, что могут купить себе вечную безопасность: оккупировать маленькую планету, населенную готовыми к услугам людьми.

Мурбелла скорчила недовольную гримасу.

— Больше планет! — огрызнулась на эту мимику Одраде. — Больше, больше и больше! Вот почему они с упорством маньяков лезут все дальше и дальше.

— В этой Старой Империи особенно нечем поживиться.

— Великолепно, Мурбелла! Ты начинаешь мыслить, как одна из нас.

— И это превращает меня в ничто\

— Ни рыба ни мясо, но где твоя внутренняя сущность? Даже в этой ситуации ты всего лишь слуга. Берегись, Мурбелла! Если ты думаешь, что владеешь чем-либо, то ступаешь на очень зыбкую почву.

Мурбелла озадаченно поморщилась. Надо что-то делать. Мурбелла позволяет своим эмоциям слишком явно отражаться на своем лице. Сейчас это допустимо, но когда-нибудь…

— Значит, ничем нельзя владеть надежно. И что же?

Какая горечь!

— Ты говоришь иногда правильные слова, но я думаю, что ты еще не нашла внутри себя того стержня, который позволит тебе достойно пройти по жизни.

— То есть до тех пор, пока нас не обнаружат враги и не убьют меня?

Тренировка Досточтимой Матроны прилипчива, как клей. Но ее разговор с Дунканом прошлой ночью позволяет мне думать, что она готова. Картина Ван Гога сделала ее восприимчивой. Во всяком случае, мне так кажется. Надо еще раз прослушать ту запись.

— Кто убьет тебя, Мурбелла?

— Вы не сможете отразить атаку Досточтимых Матрон!

— Я уже не раз подчеркивала в разговорах с тобой один основополагающий факт: ни одно место на свете нельзя считать по-настоящему безопасным и надежным.

— Еще один из ваших проклятых и бесполезных уроков!

Сейчас, сидя в столовой послушниц, Одраде вспомнила, что так и не нашла времени прослушать запись разговора Дункана с Мурбеллой. Она едва удержала вздох, прикрыв его притворным кашлем. Эти молодые девушки не должны видеть, что их Верховная Мать чем-то встревожена.

В Пустыню, к Шиане! Инспекционную поездку надо совершить как можно быстрее, как только позволит время. Время!

Послушница, сидевшая возле Одраде, снова прочистила горло. Одраде взглянула на нее боковым зрением. Блондинка, короткое черное платье, отороченное белым. Третья промежуточная ступень. Она не смотрит на Одраде и не пытается повернуть к ней голову.

Вот что я обнаружу во время инспекционной поездки: страх. В ландшафте будут все прелести, которые мы наблюдаем постоянно в период безвременья: деревья не подстрижены, потому что садовники ушли — отправились в драгонаду Рассеяния, погребены в могилах, ушли в незнакомые места, может быть, даже подались в батраки. Увижу ли я архитектурные фантазии, которые стали привлекательными оттого, что остались незавершенными, а строители разбежались? Вряд ли. У нас теперь не так уж много фантазий.

Хотелось бы ей найти подходящие примеры в Другой Памяти: старые здания, которые будят чувство прекрасного именно в силу своей незавершенности. Обанкротился строитель, хозяин рассердился на свою любовницу… Многие вещи становились интереснее по этим и похожим причинам: старые стены, старые руины. Время — лучший скульптор.

Что сказала бы Белл, если бы я предалась фантазиям в организации сада?

— Верховная Мать? — произнесла все та же послушница.

Прекрасно! Они так редко набираются мужества.

— Да?

Легкая вопросительная интонация. Хорошо бы это было что-то важное. Услышит ли она?

Она услышала.

— Я осмелилась помешать вам, Верховная Мать, потому что это дело не терпит отлагательства, и потому что знаю, что вы очень интересуетесь садом.

Превосходно! У этой послушницы толстые ноги, чего нельзя сказать о ее мозгах. Одраде молча смотрела в глаза девушки.

— Я — одна из тех, кто делает карту для вашей спальни, Верховная Мать.

Что ж, значит, это надежная ученица, человек, которому можно доверить работу лично для Верховной Матери. Это еще лучше.

— Скоро ли я получу мою карту?

— Через два дня, Верховная Мать. Я уточняю проекцию пустынь и их ежедневный рост.

Короткий кивок. Таков был исходный приказ: послушницы должны сделать карту текущей. Каждое утро, просыпаясь, Одраде хотела сразу быть в курсе происшедших изменений.

— Сегодня утром я положила вам на стол свой доклад, Верховная Мать. Он называется «Управление садом». Вероятно, вы его еще не видели.

Одраде видела только заголовок. Она поздно вернулась с утренней тренировки, горя желанием поскорее увидеть Мурбеллу. Как много зависит, оказывается, от этой Мурбеллы!

— Плантации вокруг Центрального Здания должны быть либо оставлены, либо надо предпринять некоторые действия, чтобы поддержать их в нынешнем состоянии, — сказала послушница. — В этом и состоит суть доклада.

— Повтори доклад устно.

Опустилась ночь, и пока Одраде слушала, зажглось искусственное освещение. Кратко. Очень кратко. В докладе явно звучало влияние Беллонды. Нет никакой официальной ссылки на Архив, но предупреждения об изменении погоды шли через Архив, и, кроме того, послушница, повторила несколько характерных для архивариуса слов.

Окончив доклад, послушница умолкла.

Что мне ответить? Сады, пастбища и виноградники были не просто буфером на пути наступающей Пустыни, они служили источником нравственной силы Капитула, оставаясь при этом поставщиком пищи.

Они — моя моральная поддержка.

С каким спокойствием ожидает эта послушница ответа. Белокурые кудри и круглое личико. Лицо приятное, хотя рот, пожалуй, слишком широк. Послушница ждала, равнодушно глядя на оставшуюся в тарелке еду, терпеливо сложив руки на коленях. Я здесь для того, чтобы служить вам, Верховная Мать.

Пока Одраде собиралась с мыслями, на нее нахлынули воспоминания, поток памяти накрыл впечатления непосредственного наблюдения. Она вспомнила курсы пилотирования орнитоптера. Две студентки-послушницы в кабине с инструктором над влажными равнинами Лампадас. Одраде обучалась в паре с одной из самых неуспевающих и неспособных послушниц. Видимо, она попала в Общину только благодаря своей наследственности — на нее пал выбор Селекционных Куртизанок. От нее хотели получить ценное потомство. В той девушке не было ни эмоциональной уравновешенности, ни ума. Одраде даже запомнила, как ее звали, — Линчина.

Линчина крикнула инструктору: «Я полечу на этом проклятом орнитоптере!»

От мелькания и кружения болотистых озерных берегов и деревьев внизу к горлу подступала тошнота. Казалось, что они стоят на месте, а весь мир вертится вокруг. Линчина постоянно ошибалась, делая одну ошибку за другой. Каждое ее движение вызывало новый крен машины.

Инструктор, не говоря ни слова, взял управление на себя. Машина выровнялась, но инструктор продолжал хранить молчание.

— Вы никогда не будете летать на этой машине, леди. Никогда! Для того, чтобы такие, как вы, могли чему-то научиться, их надо начинать тренировать в детстве.

— Я могу, я могу! Смотрите, как ровно мы летим! — кричала Линчина и продолжала дергать рычаги.

— Не старайтесь, леди, я отключил ваше управление. Вы отстранены от полета.

Одраде с облегчением вздохнула, поняв, что Линчина своим управлением могла убить их.

Повернувшись к Одраде, сидевшей сзади, Линчина крикнула:

— Скажи ему, скажи! Скажи, что он должен повиноваться Бене Гессерит!

Линчина признала, что, будучи моложе на несколько лет, Одраде уже кое-что значила в иерархии Общины Сестер.

Одраде хранила молчание, лицо ее оставалось бесстрастным.

Молчание — часто самое лучшее, что ты можешь сказать, написал кто-то из юмористов на зеркале в общежитии послушниц. Одраде считала эту надпись весьма поучительной и тогда, и много позже.

Вернувшись на землю и снова посмотрев на послушницу, которая ждала ответа, Одраде подумала, почему именно сейчас она вспомнила этот эпизод из далекого прошлого. Такие вещи редко бывают бесцельными. Сейчас не надо молчать, так в чем же юмор этой ситуации? Да, это было послание. Юмор Одраде, который проявился по отношению к Линчине после полета, сыграл свою положительную роль и кое-чему научил Линчину. Юмор в условиях стресса — сильнодействующее средство.

Одраде улыбнулась молоденькой послушнице.

— Ты бы не хотела стать лошадью?

— Что? — Слово вырвалось непроизвольно, но послушница, глядя на Верховную Мать, не смогла сдержать улыбку. В ней не было ничего тревожного, наоборот, это была очень теплая улыбка. Все знали, что Верховная Мать допускает проявления чувств.

— Ты, конечно, ничего не поняла, — сказала Одраде.

— Нет, Верховная Мать. — На лице застыла терпеливая улыбка.

Одраде хотелось, чтобы это выражение подольше задержалось на лице девушки. Ясные голубые глаза, еще не тронутые яркой синевой меланжевой зависимости. Рот почти такой же, как у Белл, но без порочности и злых складок. Послушные мышцы и послушный интеллект. Она хорошо почувствует, что именно захочет от нее Верховная Мать. Надо отметить, что ей поручили делать карту, и она сама подготовила этот доклад. Она понятлива и умна. Вряд ли эта девушка достигнет больших высот, несмотря на свой ум, но она всегда будет занимать ключевые позиции в том, что касается ее квалификации.

Почему я села рядом с ней?

Во время посещений столовой Одраде часто целенаправленно выбирала себе компаньонку. Чаще всего это были послушницы. Встречи с ними многое открывали, потом под наблюдением прокторов они готовили доклады, попадавшие на рабочий стол Верховной Матери. Но иногда Одраде садилась за стол, не в силах объяснить, почему она выбрала ту или иную послушницу. Так я поступила и на этот раз. Но почему именно она?

Беседа возникала редко, если ее не начинала сама Верховная Мать. Это было очень ненавязчивое вступление, следом за которым следовал более интимный разговор по душам. Сидевшие вокруг обычно жадно ловили каждое слово.

В такие моменты на Одраде снисходило состояние почти религиозного блаженства. Такое отношение успокаивало самых нервных. Послушницы всегда остаются послушницами, но Верховная Мать — самая главная ведьма среди них. Поэтому их нервозность была вполне объяснимой.

Позади Одраде послышался шепот:

— Сегодня она поджаривает на углях Стрегги.

Поджаривает на углях. Одраде знала это выражение. Оно было в ходу и во времена ее послушничества. Значит, ее зовут Стрегги. Умолчим об этом. В именах есть что-то магическое.

— Тебе понравился сегодняшний обед? — спросила Одраде.

— Он вполне приемлем, Верховная Мать.

Обычно послушницы старались не давать неверных ответов, но Стрегги явно была в замешательстве от смены темы.

— Да, он немного переварен, — согласилась Одраде.

— Они обслуживают такую массу людей и, естественно, не могут угодить на всех, — проговорила Стрегги.

Она говорит то, что думает, и говорит хорошо:

— У тебя дрожит левая рука, — заметила Одраде.

— Я нервничаю при вас, Верховная Мать. Кроме того, я только что вернулась из тренировочного зала. Я очень устала сегодня.

Одраде внимательно пригляделась к дрожи.

— Тебя заставляли делать подъемы на вытянутых руках.

— Это было больно в дни вашего послушничества, Верховная Мать?

— Так же больно, как и теперь. Мне говорили, что боль — лучший учитель.

Такое признание сломало лед. Они поделили свой опыт, как любили выражаться прокторы.

— Я не поняла ваши слова о лошадях, Верховная Мать. — Стрегги взглянула на тарелку. — Это не конина. Уверена, что я…

Одраде громко рассмеялась, чем вызвала всеобщее изумление. Положив руку на плечо Стрегги, она едва удержала улыбку.

— Спасибо тебе, моя дорогая. За последние годы никому не удавалось меня так рассмешить. Думаю, что это начало нашей долгой дружбы.

— Благодарю вас, Верховная Мать, но я…

— Я объясню тебе, почему я сказала о лошади. Это моя старая шутка, я отнюдь не хотела тебя обидеть или унизить ею. Я хочу, чтобы ты носила на плечах своего маленького ребенка. Он должен двигаться быстрее, чем позволяют его короткие ножки.

— Как вам угодно, Верховная Мать.

Никаких вопросов, никаких возражений. Вопросы, конечно, вертелись на языке послушницы, но она знала, что ответы она найдет сама, правда, позже.

Магический возраст.

Одраде сняла ладонь с плеча девушки.

— Как твое имя?

— Стрегги, Верховная Мать. Алоана Стрегги.

— Отдыхай спокойно, Стрегги. Я присмотрю за садами. Они нужны нам не только для еды, но и для нравственной поддержки. Сегодняшний доклад — повод для нового задания. Скажи прокторам, что я жду тебя завтра в своем кабинете к шести часам утра.

— Я буду вовремя, Верховная Мать. Мне следует продолжать делать вашу карту? — спросила она, видя, что Одраде поднялась, чтобы уйти.

— Пока да, Стрегги. Но попроси, чтобы это задание передали другой послушнице и проинструктируй ее. Скоро ты будешь слишком занята, чтобы возиться еще и с картой.

— Благодарю вас, Верховная Мать. Пустыня растет слишком стремительно.

Слова Стрегги внесли в душу Одраде небывалое удовлетворение, которое рассеяло обреченность, нависавшую над ней весь прошедший день.

Кругооборот жизни дал Одраде новый шанс, кругооборот совершался, преподнося свои сюрпризы, движимый невидимыми подводными течениями, которые люди обозначают ненужными ярлыками вроде «жизни» или «любви».

Вот и свершился новый оборот. Так все и обновляется. Какое волшебство! Какое колдовство может отвлечь внимание от такого чуда?

Вернувшись в кабинет, Одраде передала распоряжение в отдел Управления Погодой, выключила аппаратуру и подошла к сводчатому окну. Красные прожектора отбрасывали отсветы на низкие тучи, освещавшие силуэт Капитула в красноватый цвет. Этот отблеск придавал крышам и стенам что-то романтическое. Но Одраде отогнала от себя лирические мысли.

Романтика? Нет, не романтики искала она в обеденном зале, общаясь с послушницами.

Наконец я сделала это. Я посвящена. Теперь Дункан должен восстановить память нашего башара. Это очень деликатное задание.

Она продолжала вглядываться в ночь, подавляя спазмы, подкатывавшие к горлу.

Я посвятила этому не только себя, но и то, что осталось от Общины Сестер. Так я чувствую это, Тар.

Собирался дождь. Одраде чувствовала это по воздуху, который проникал в кабинет по вентиляционной системе. Нет нужды читать донесения Службы Погоды. Она редко обращалась в этот департамент, а в последние дни особенно. Зачем беспокоить людей? Однако в докладе Стрегги таилось возможное предостережение.

Дожди шли все реже и реже, и их ждали с нетерпением. Несмотря на холод, многие Сестры в дождь устремлялись на прогулку. В этой мысли таилась щемящая грусть. Каждый дождь вызывал страшный вопрос: Не последний ли это дождь?

Люди из ведомства Управления Погодой предпринимали героические усилия, чтобы сохранить сухость пустыни и влажность плодородных территорий. Одраде не понимала, как им удалось выполнить ее приказ относительно этого дождя. Давно уже они не могли выполнить такой приказ, даже если он исходил от Верховной Матери. Пустыня восторжествует, ибо мы Сами запустили необратимый механизм в действие.

Она распахнула окно. На этом уровне ветер прекратился. Но облака продолжали свой стремительный бег по небу. Ветер спешил закончить свое дело. Погода, казалось, понимала неотвратимость происходящего. В воздухе чувствовался пронизывающий холод. Значит, они снизили температуру, чтобы сделать этот дождь. Одраде закрыла окно, не чувствуя никакого желания выходить на улицу. Верховная Мать не имеет права играть в игру «Последний дождь». Дожди случаются редко, но Пустыня, неизбежная, как судьба, наступает на Капитул с юга, и это движение уже нельзя остановить.

Нам остается только составлять карты и наблюдать. Но что это за фигура, которая во сне преследует меня с топором. Что это за охотник? Какая карта подскажет мне, где сегодня эта фигура?

Глава 14

Религия (преобладание детских черт в душе взрослого) одевает покровом прошлую мифологию: догадки, завуалированные допущения истины существования вселенной, заклинания, произносимые от вожделения личной власти, и все это смешано с лоскутами просвещения. И всегда подспудно присутствует невысказанная заповедь: не смей ни о чем спрашивать! Мы каждый день ломаем эту заповедь, стараясь обуздать человеческое воображение для того только, чтобы воззвать к глубинам творчества.

Кредо Бене Гессерит

Мурбелла, скрестив ноги, сидела на полу тренировочного зала, все еще дрожа от выполненной нагрузки. Женщина была в зале одна. Не прошло и часа, как отсюда ушла Верховная Мать, нанесшая Мурбелле визит. И как всегда бывало в таких случаях, Мурбелла чувствовала, что ее покинули в состоянии лихорадочных мечтаний.

В этих мечтах продолжали звучать слова Одраде, сказанные ею на прощание:

— Самый тяжкий урок для послушницы — это понимание того, что во всех делах надо доводить себя до предела возможного. Твои способности могут повести тебя дальше, чем ты способна вообразить. Следовательно, не воображай! Расширяй себя!

Каков будет мой ответ? Что меня научили обманывать и мошенничать?

Одраде каким-то непостижимым способом сумела пробудить в Мурбелле некоторые черты детства и образование, полученное у Досточтимых Матрон. Меня с раннего детства учили обманывать. Как симулировать потребность и привлекать внимание. Множество таких как составляли рисунок обмана. Чем старше она становилась, тем легче было обманывать. Она научилась распознавать, чего хотят от нее окружающие большие люди. Я действовала в ответ на эти требования. Это и называлось образованием. Почему учение Бене Гессерит так разительно отличается от такого обучения?

— Я не прошу тебя быть честной со мной, — сказала Одраде. — Будь честна с собой.

Мурбелла пребывала в отчаянии. Ей никогда не удастся вырвать из своей души глубокие корни привычки к обману. Почему я должна это делать? Но то был еще один обман.

— Будь ты проклята, Одраде!

Только произнеся эти слова, Мурбелла поняла, что выкрикнула их вслух. Она хотела было закрыть рот рукой, но передумала. Лихорадка подсказала: «Какая разница?»

— Бюрократическое образование подавляет исследовательские способности ребенка, делает обучение скучным, — объясняла Одраде. — Ребенок должен быть прижат к земле. Нельзя давать ему знать, насколько он хорош. Это приносит свои плоды — все начинает меняться. Масса времени проводится учителями в спорах, что делать с исключительно одаренными учениками. Но не стоит тратить много времени, чтобы понять, как обычный заурядный учитель чувствует угрозу со стороны таких талантов и всячески поносит и отвергает их, поскольку в таком учителе сидит тайное или явное желание чувствовать себя на недосягаемой высоте по сравнению со своими учениками.

Она говорила о Досточтимых Матронах.

Заурядные учителя?

Вот оно что: за фасадом мудрости Бене Гессерит были необычными учителями. Они не разглагольствовали об образовании, они учили!

О Боги, я хочу быть такими, как они!

Мысль поразила ее, и она вскочила на ноги, начав привычные упражнения для суставов кистей и рук.

Понимание на этот раз было глубже, чем обычно. Она не хотела разочаровать своих учителей. Искренность и честность.

Это знает каждая послушница. «Основной инструмент обучения». Это говорила Одраде.

Отвлекшись своими мыслями, Мурбелла потеряла равновесие и упала, но тотчас вскочила, потирая ушибленное плечо.

Сначала она думала, что все протестантство Бене Гессерит насквозь лживо. Я настолько чистосердечна с тобой, что не могу не сказать о своей несгибаемой честности.

Но действия Сестер подтверждали их искренность. Голос Одраде звучал в грезах Мурбеллы: «Так ты строишь свои суждения».

Преподобные Матери обладали в душе, в памяти и уравновешенном интеллекте тем, чего Досточтимые Матроны были начисто лишены. Эта мысль заставила Мурбеллу почувствовать себя совсем крошечной. Наступает разложение. Было такое впечатление, что в ее мечтах появились вполне плотские пятна.

Но я талантлива! Для того чтобы стать Досточтимой Матроной, нужен незаурядный талант.

Я все еще думаю о себе, как о Досточтимой Матроне.

Сестры Бене Гессерит знали, что она еще не полностью предана им. Какими качествами, которые они ценят, я обладаю? Какими навыками? Ведь не навыками лжи и обмана.

«Соответствуют ли твои слова твоим поступкам? Такова твоя мера надежности. Никогда не ограничивай себя словами».

Мурбелла заткнула пальцами уши. Замолчи, Одраде!

«Каким образом Вещающий Истину отличает простую искренность от более фундаментальных суждений?»

Мурбелла бессильно уронила руки. Может быть, я действительно больна. Она обвела взглядом длинный зал. Нет никого, кто мог бы произнести эти слова. Но как бы то ни было, она явственно слышала голос Одраде.

«Если ты искренне в чем-то убеждена, то можешь высказать вслух любую галиматью (это превосходное старинное слово, запомни его), она подействует на слушателей, и тебе поверят все, кроме Вещающего Истину».

Плечи Мурбеллы бессильно опустились. Она принялась бесцельно бродить по залу. Куда бежать? Выхода не было.

«Учись предвидеть следствия, Мурбелла. Только так ты сможешь находить работающие решения. Именно в этом состоит наша высокая мудрость».

Прагматизм?

В зале появился Айдахо и сразу заметил странный блеск в глазах Мурбеллы.

— Что с тобой?

— Думаю, что я заболела. Действительно заболела. Сначала я думала, что это сделала Одраде, но…

Она начала падать, но Айдахо подхватил ее на руки.

— Помогите нам!

Впервые он был счастлив, что кругом находятся видеокамеры. Доктор Сукк была на месте через минуту. Она склонилась над Мурбеллой, распростертой на полу в объятиях Айдахо.

Осмотр был коротким. Доктор, седовласая Преподобная Мать с традиционной бриллиантовой повязкой на лбу, выпрямилась.

— Она потрясена. Она не пыталась достичь пределов своих возможностей, но просто превзошла их. Мы снова отправим ее в класс для того, чтобы привести в чувство, прежде чем она сможет продолжить обучение. Я пришлю сюда прокторов.

Вечером того же дня Одраде нашла Мурбеллу в комнате прокторов лежащей на кровати. Двое прокторов попеременно испытывали реакцию ее мышц. Едва заметный жест, и они оставили свою подопечную наедине с Верховной Матерью.

— Я старалась избегать сложностей, — сказала Мурбелла. Искренность и честность.

— Попытка избежать сложностей часто их же и порождает. — Одраде опустилась в кресло рядом с кроватью и положила ладонь на руку Мурбеллы. Мышцы дрожали.

— Мы говорим: «Слова медленны, чувства быстры». — Одраде убрала руку. — Какое решение ты приняла?

— Ты позволяешь мне самой принимать решения?

— Не иронизируй. — Одраде предостерегающе подняла руку, отсекая всякие возражения. — Я не полностью приняла во внимание твое прошлое воспитание. Досточтимые Матроны почти лишили тебя способности самостоятельно принимать решения. Это типично для обществ, где господствует жажда власти. Они учат своих людей постоянно надувать друг друга. «Принятие решений приносит плохие результаты!» Вас учат избегать сложностей.

— Но какое отношение это имеет к моему обмороку? — В вопросе прозвучало негодование.

— Мурбелла, самое худшее, что порождается той системой, о которой я говорила, это неумение принимать решения о чем бы то ни было, либо откладывать их принятие до последнего момента, когда положение становится безвыходным, и ты набрасываешься на нее с остервенением и отчаянием загнанного в угол зверя.

— Ты же говорила мне, что надо дойти до предела! — Это было почти причитание.

— До твоего предела, Мурбелла, а не до моего, не Беллонды и никого другого, кроме твоего.

— Я решила, что хочу быть похожей на тебя, — едва слышно проговорила Мурбелла.

— Замечательно! Мне думается, что я никогда не стремилась покончить с собой, особенно во время беременности.

Мурбелла против воли улыбнулась.

Одраде встала.

— Спи. Завтра тебя переведут в специальный класс, где с тобой будут работать, чтобы ты умела принимать решения с учетом своих возможностей. Помни, что я тебе сказала. Мы заботимся о себе.

— Я ваша? — Это был почти неслышный шепот.

— С тех пор, как повторила вслед за прокторами клятву верности.

Перед уходом Одраде выключила свет. Мурбелла услышала, как Верховная разговаривает с кем-то за прикрытой дверью:

— Оставьте ее в покое, она нуждается в отдыхе.

Мурбелла закрыла глаза. Лихорадка улеглась, бредовые видения исчезли, но вместо них из памяти всплыли другие образы.

«Я — член Бене Гессерит. Я существую только для служения».

Она слышала, как говорит эти слова прокторам, но сейчас в них было сильное чувство, какого не было, когда она действительно произносила свою клятву.

Они знали, что я была цинична.

Что можно скрыть от таких женщин?

Она снова почувствовала на своем лбу ладонь проктора и ее слова, смысл которых дошел до нее только сейчас.

«Я стою здесь перед людьми, отмеченными священным знаком. Наступит день, когда и вы будете стоять так же, как стою сейчас я. Я молю ваше присутствие здесь, чтобы так оно и случилось. Пусть же будущее останется скрытым от наших взоров, ибо это холст, на котором пишутся наши стремления. Так разум человеческий лепит образы на вечной tabula rasa. Мы не имеем ничего сверх того, чем обладаем здесь, где мы навсегда посвящаем себя святому присутствию, которое мы делим с другими и творим».

Это было заурядно, но не заурядно. Теперь Мурбелла понимала, что была тогда морально и физически не готова к принятию этой клятвы. Слезы потекли по ее щекам.

Глава 15

Законы, созданные для подавления, имеют тенденцию усиливать то, что они призваны запретить. На этой почве всегда процветали представители юридической профессии. На протяжении всей истории они имели надежную работу.

Кодекс Бене Гессерит

Без устали перемещаясь по Централу (в эти дни несколько реже, чем обычно, но с большим вниманием), Одраде всюду искала следы расхлябанности, особенно сильно присматриваясь к зонам повышенной ответственности, где работа шла очень гладко.

По этому поводу лучше всего выразилась когда-то Старшая Наблюдательница: «Покажите мне совершенно безупречную работу, а я покажу вам человека, который скрывает ошибки. Настоящую лодку в море всегда качает».

Она повторяла эти слова настолько часто, что ее фраза стала крылатой не только среди Сестер, но и среди послушниц, которые произносили ее при виде Верховной Матери.

— Настоящую лодку в море качает, — за словами следовал приглушенный смешок.

Беллонда сопровождала Верховную в этой инспекции, не говоря ни слова о том, что «каждый месяц» незаметно стал «разом в два месяца», да и разве дело было только в этом. Нынешний обход состоялся через неделю после предыдущего, и Белл решила использовать предоставленную возможность для того, чтобы снова предупредить Одраде об Айдахо. Беллонда притащила с собой и Тамалейн, хотя Там должна была в это время проверять работу прокторов.

Двое против одной? — подумала Одраде. Вряд ли они догадывались о том, что именно задумала Верховная Мать. Но что делать, рано или поздно все обнаружится, как это было в свое время с планом Таразы. Всему свое время, правда, Тар?

Они шли по коридору, шелестя черными платьями, не упуская из виду ни одну мелочь. Все было до боли знакомо, но они искали новое. На плече Одраде, словно камень для ныряния, висел ушной микрофон. В эти дни нельзя было ни на минуту оставаться без связи.

За фасадом любого центра Бене Гессерит располагались многочисленные вспомогательные службы. Госпиталь, морг, свалка, завод по утилизации отходов (это здание оставляло один корпус с насосом канализации и мусоросжигающим заводом), спортивные залы, школы послушниц и студентов, кухни и разделочный цех, отдел кадров, центры деловых встреч, испытательные полигоны и многое, многое другое. Персонал часто менялся из-за Рассеяния и передвижений по служебной лестнице согласно распоряжениям руководства Бене Гессерит. Однако расположение служб не менялось десятилетиями.

Пока они шли по расположению вспомогательных служб, Одраде говорила о Рассеянии Сестер, не пытаясь при этом скрыть недовольства поповоду того, что Община Сестер стала «неделимой семьей».

— Я нахожу чрезвычайно трудным противостояние человечеству, которое распространяется по бесконечной вселенной, — сказала Там. — Существует возможность…

— Игра с бесконечным множеством. — Одраде переступила через сломанный бордюрный камень. — Это надо отремонтировать. Мы постоянно играем с этим множеством с тех пор, как научились преодолевать свернутое пространство.

Слова Верховной не вызвали никакого энтузиазма у Беллонды.

— Это не игра!

Одраде вполне понимала чувства Беллонды. Мы нигде не видели пустого пространства. Везде и всюду расположены все новые и новые галактики. Там права. Это страшно — замыкаться на Золотом Пути.

Память о прошлых исследованиях и первопроходцах дало в руки Общины Сестер знание статистики и умение ею оперировать, но ничего более. В обозримом пространстве бесчисленное множество обитаемых планет, но сколько еще таких планет, пригодных для обживания.

— Что можно заключить из этого? — спросила Тамалейн.

На этот вопрос у Бене Гессерит не было ответа. Спросите, чего можно ожидать от Бесконечности, и ответ может быть только один: всего что угодно.

И добра и зла, и Бога и Дьявола.

— Что, если Досточтимые Матроны сами спасаются от кого-то бегством? — спросила Одраде. — Это интересная возможность?

— Эти спекуляции абсолютно бесплодны, — пробурчала Беллонда. — Мы даже не знаем, куда приводит нас свернутое пространство — к одной вселенной или многим, или в бесконечное множество расширяющихся и спадающихся пузырьков.

— Понимал ли Тиран это лучше, чем мы? — снова заговорила Тамалейн.

Они молчали, пока Одраде смотрела, как пять старших послушниц и проктор изучают проекции местных запасов меланжи. Кристалл, содержащий информацию, плясал в луче проектора, словно мячик на струях мощного фонтана. Одраде прочитала информацию и отвернулась от сцены, нахмурившись. Там и Белл не видели выражения ее лица. Нам следует ограничить доступ к данным о меланжи. Это слишком подавляюще действует на моральный климат в Общине.

Администрация! Все нити сходились к Верховной Матери. Если постоянно поручать дела одним и тем же людям, то неизбежно скатишься в болото бюрократии.

Одраде знала, что слишком сильно зависит от своего понимания науки управления и администрирования. Систему часто ревизовали и пересматривали, прибегая к автоматическим решениям в самых крайних и редких случаях. «Это машинерия». Так презрительно они именовали инженерные решения, касающиеся устройства внутренней жизни и ее обеспечения. К тому времени, как Сестры становились Преподобными Матерями, они привыкали пользоваться этой машинерией без раздумий, совершенно автоматически. Но в этом была главная опасность. Одраде всегда настаивала на небольших, но постоянных изменениях, которые вносили мелкие коррективы в повседневную активность Ордена. Усреднение! Не должно быть никаких абсолютных паттернов, которые легко могли бы вычислить чужаки. Один человек не может заметить медленно происходящие изменения, на это ему не хватит жизни. Разница в устройстве выявляется только на протяжении длительных периодов наблюдения.

Свита Одраде спустилась на первый уровень и вышла на главную аллею Централа. Сестры называли его «Путем». Во время тренировок бегающие здесь Сестры в шутку именовали эту аллею «Дорогой Бене Гессерит».

Путь вел от подножия башни Одраде до пригородных районов — прямой, как луч лазерного ружья. По обочинам стояли двенадцать кварталов высоких и низких строений. Низкие строения были практически одинаковы. Главное заключалось в том, что они строились на таком прочном фундаменте, что при необходимости их можно было без опаски надстроить.

Одраде махнула рукой, и возле них остановился маленький вагончик, куда они и вошли, чтобы спокойно побеседовать. Вид Пути был необыкновенно притягательным, подумала Одраде. Высокие здания с вытянутыми прямоугольными окнами обрамляли «Пути» Бене Гессерит на бесчисленном множестве планет с незапамятных времен. На этих зданиях вили гнезда птицы, и какая радость была видеть на фоне стен красноватые силуэты перелетающих с места на место чижей и иволг.

Не слишком ли опасно для нас постоянно придерживаться одного и того же рисунка поселений?

Одраде вывела всех из вагончика на Пьяной Тропке, думая о том, как в этих названиях проявляется юмор Бене Гессерит. Уличный фольклор. Пьяная Тропка возникла потому, что фундамент одного из домов осел и дорожка тоже просела, приняв какой-то действительно пьяный вид. Так и одна из Преподобных Матерей отступила от общей линии.

Как и Верховная Мать. Только они еще не знают об этом.

Как только они вступили на Башенную Дорогу, раздался зуммер ушного микрофона Одраде.

— Верховная Мать? — Это была Стрегги. Не останавливаясь, Одраде включила сигнал, что она на линии связи. — Вы просили доложить о Мурбелле. Доктор Сукк говорит, что она вполне готова к переводу в назначенный для нее класс.

— Вот и переводите, — приказала Одраде, продолжая идти по Башенной Дороге, застроенной одноэтажными домами.

Одраде взглянула на обе стороны улицы, застроенной низенькими домами. Два из них только что надстроили. Кто знает, может быть, со временем эта улица действительно станет Башенным Проездом, и шутка утратит свой смысл.

Многие спорили о том, что наименования делаются просто ради удобства, и, возможно, Сестры правильно воспримут новую идею Одраде.

Она резко остановилась и обернулась к своим спутницам.

— Что вы скажете, если я предложу именовать улицы и площади в память ушедших от нас Сестер?

— Из тебя сегодня так и прет всякая чушь! — взорвалась Беллонда.

— Они никуда не ушли от нас, — добавила Тамалейн.

Одраде снова двинулась вперед. Она ожидала такой реакции. Мысли Беллонды по этому поводу были совершенно прозрачны. Мы несем память об «ушедших» в своей Другой Памяти!

Одраде не хотела спорить с ними здесь, на открытом месте, но считала, что ее мысль заслуживает внимания. Некоторые Сестры умерли, не успев передать свою память. Главные линии памяти имели дубликаты, но нить терялась, а это уничтожало преемственность. Так умерла Швандью с Гамму, убитая Досточтимыми Матронами. Сколько было хорошего в ее памяти… и сколько сложностей. Трудно сказать, что было более поучительным — ее успехи или ошибки.

Беллонда ускорила шаг и поравнялась с Одраде.

— Я хочу поговорить об Айдахо. Он ментат, да, но у него множественная память. Это в высшей степени опасно!

Они прошли мимо морга, откуда даже на улицу просачивался резкий запах антисептиков. Сводчатая дверь была открыта.

— Кто умер? — спросила Одраде, игнорируя нетерпение Беллонды.

— Проктор из четвертой секции и мужчина-садовник, — ответила Тамалейн. Эта женщина всегда все знала.

Беллонда пришла в ярость от такого пренебрежения и не стала этого скрывать.

— Вы обе можете меня послушать? Это очень важный пункт?

— Какой пункт? — мягко и вкрадчиво спросила Одраде.

Они вышли на южную террасу и встали у каменного парапета, откуда были хорошо видны плантации — виноградники и сады. В утреннем воздухе висела пыльная пелена, так непохожая на водяной туман.

— Вы знаете, в чем он заключается! — не унималась Беллонда.

Облокотившись на камни, Одраде всматривалась в пейзаж. Перила были холодны. Этот туман имеет очень своеобразный вид, подумала она. Лучи солнца преломлялись, проходя сквозь висевшую на горизонте пыль, придавая картине необычайную резкость и яркость. Пыль поглощала свет иначе, чем вода. Ореол был плотнее. Пыль и песок, как и вода, проникали в каждую трещинку, но скрип и потрескивание песка выдавали разницу. То же самое можно сказать и о Беллонде — она скрипит, словно старый несмазанный механизм.

— Это свет Пустыни, — сказала Одраде, указывая рукой в сторону горизонта.

— Перестань уклоняться от ответа, — зло произнесла Беллонда.

Одраде предпочла не отвечать. Туманный свет — это классическая вещь, но он не придает уверенности, как свет туманного утра на полотнах старых живописцев.

Тамалейн тоже подошла к Одраде.

— Этот свет своеобразен, но не менее прекрасен от этого, — отчужденный тон сказал Одраде, что в Тамалейн сейчас тоже бушуют Другие Памяти.

Так мы приучены оценивать прекрасное. Но какой-то внутренний голос говорил Одраде, что это не та красота, к которой стремится ее душа.

Внизу, под их ногами простирались мелкие низины, некогда поросшие обильной зеленью болота, а теперь высушенные надвигающейся Пустыней. Возникало чувство, что у земли удалили внутренности, подобно тому, как древние египтяне извлекали кишки из своих мертвых, готовя их к погребению, — их высушивали до сухого остатка, до сокровенной сущности, которая одна могла воспринять Вечность. Пустыня — мастер мертвых, пеленает землю в нитрон, обрамляет нашу милую планету в алмазы, которые таились в ней до поры.

Беллонда стояла рядом, ворча и качая головой, отказываясь видеть, во что в скором будущем превратится Капитул.

Одраде едва не вздрогнула от параллельного потока мыслей. Ее захлестнула память: она почувствовала, что непроизвольно ищет глазами руины Сиетча Табра, набальзамированные самой Пустыней тела контрабандистов — торговцев Пряностью, убитых и брошенных в Пустыне.

Где теперь Сиетч Табр? Расплавленные развалины, спекшиеся в непробиваемую плотную массу, в которой не осталось ничего от его гордой истории. Досточтимые Матроны — убийцы истории.

— Если вы не ликвидируете Айдахо, я буду вынуждена протестовать против его использования в качестве ментата.

До чего же она суетлива! Одраде вдруг обратила внимание на то, что сейчас возраст Белл обозначился очень резко, более, чем всегда. Она даже сейчас была в очках для чтения. Увеличенные стеклами глаза придавали Преподобной Матери вид огромной рыбы. Использование линз, а не более современных протезов кое о чем говорило красноречивее всяких слов. В Беллонде было какое-то извращенное тщеславие, которое во весь голос кричало: «Я превосхожу своим величием те приспособления, которыми мне приходится пользоваться для того, чтобы заменить утраченные органы чувств!»

Беллонда была явно раздражена поведением Верховной Матери.

— Что ты так на меня уставилась?

Одраде внезапно поразила мысль о страшной слабости ее Совета. Она повернулась к Тамалейн. Хрящи растут всю жизнь — какие большие уши, нос и подбородок у Там. Некоторые Преподобные Матери боролись с этими проявлениями возраста с помощью лекарств, контролирующих обмен, и пластических операций, но Тамалейн никогда не опускалась до такой суетности. Вот я. Принимайте меня такой, какая я есть.

Мои советники очень стары. Да и сама я… Мне надо быть моложе и сильнее, чтобы нести на плечах груз всех наших проблем. О, будь я проклята за эту жалость к себе!

Существует только одна высшая опасность: угроза выживанию Общины Сестер.

— Дункан — превосходный ментат, — заявила Одраде, вложив в эти слова весь авторитет своего руководящего положения. — Но я не могу использовать вас сверх ваших способностей.

Беллонда промолчала. Она знала слабости ментатов.

Ментаты! — подумала Одраде. Они были подобны ходячим архивам, но когда нужен был четкий и ясный ответ, они принимаются формулировать вопросы.

— Мне не нужен еще один ментат, — сказала Одраде. — Мне нужен изобретатель.

Беллонда продолжала хранить молчание, и Одраде снова заговорила.

— Я освобожу его мысль, но не тело.

— Я настаиваю на анализе прежде, чем ты откроешь ему источники данных!

Учитывая обычные манеры Беллонды, такое заявление можно было считать мягким. Но Одраде не верила в мягкость Беллонды. Она ненавидела эти заседания, которые превращались в сплошное пролистывание архивных документов. Беллонда до безумия обожала архивную пыль. Постоянное копание в этой пыли и совершение скучнейших экскурсов в дебри несущественных деталей! Кому интересно знать, что такая-то Преподобная Мать обожала снятое молоко с овсяной кашей?

Одраде повернулась спиной к Беллонде и стала смотреть на южный горизонт. Пыль! Мы должны тщательно просеять пыль! Беллонду надо обеспечить помощницами. Одраде вздрогнула от скуки, только представив себе старую ворчунью с ассистентами.

— Не будет больше никаких анализов, — заявила Одраде. Ответ прозвучал резче, чем она рассчитывала.

— И все же я остаюсь при своей точке зрения. — В голосе Беллонды прозвучала обида.

Точка зрения? Кто мы такие, не сенсорные ли окна с видом на вселенную, откуда каждый имеет свою индивидуальную точку зрения?

Инстинкты и память всех типов… даже архивы — ни одна из этих вещей не имела собственного голоса за исключением борьбы с непрошеными вторжениями. Никакое утверждение памяти не истинно, если оно не опирается на живое сознательное восприятие. Да и кто может придумать формулу расстановки событий по ранжиру? Всякий порядок произволен! Почему эти данные предпочтительнее, нежели другие? Каждая Преподобная Мать знает о тех событиях, которые происходили с ней в череде дней ее жизни, в ее среде обитания. Почему Преподобная Мать ментат не может действовать, исходя из такого же знания?

— Ты отвергаешь Совет? — это заговорила Тамалейн. Неужели и она взяла сторону Белл?

— Разве я когда-нибудь отвергала Совет? — Одраде не стала скрывать своего недовольства. — Мне просто не нужна архивная карусель Беллонды.

Беллонда не утерпела:

— Тогда в действительности…

— Белл, не говори мне о действительности! — И пусть эта старая карга кипит в своем негодовании! Преподобная Мать и ментат! Это не действительность. Это всего лишь наш порядок, наложенный на все, что нас окружает. Основной диктат Бене Гессерит.

Бывали моменты (и сейчас наступил один из них), когда Одраде от души жалела, что не родилась в более раннюю эпоху — во времена Римской Империи, окруженная сонмом аристократов или в избалованную викторианскую эру… Но она находилась в ловушке времени и обстоятельств.

Ловушке навсегда?

Надо встретить эту возможность лицом к лицу. У Общины Сестер может быть страшное будущее, ограниченное тайными путями бегства от возможного обнаружения и уничтожения. Будущее жертв охоты. И здесь, в Централе, мы можем совершить только одну ошибку, и она станет для нас роковой.

— Я сыта по горло сегодняшней инспекцией, — заявила Одраде. Она вызвала транспорт, и все трое поспешили назад, в рабочий кабинет.

Что будет, если охотники обнаружат нас здесь?

Каждая из трех имела собственный сценарий на этот счет, небольшие пьески, наполненные запланированными реакциями на вторжение. Но, будучи реалисткой, каждая Преподобная Мать прекрасно понимала, что ее пьеса скорее всего будет лишь помехой, а не реальной помощью в поисках выхода.

В кабинете, ярко и беспощадно освещенном утренним светом, Одраде села за стол и подождала, пока Тамалейн и Беллонда займут свои места рядом с рабочим столом.

Хватит этих бесплодных заседаний и анализов! Нужен доступ к чему-то лучшему, чем архивы, лучшему, чем все, что они имели в своем распоряжении до сих пор. Нужно вдохновение. Одраде потерла мышцы голеней, чувствуя, как они дрожат от волнения. Она не спала последние четыре ночи. Проведенная инспекция погрузила Верховную Мать в состояние почти полной подавленности.

Одна ошибка может покончить с нами, а я, кажется, близка к тому, чтобы принять необратимое решение.

Не слишком ли я склонна к хитрости?

Ее советницы возражали против запутанных обманных решений. Они утверждали, что Община должна выступать вперед с открытым забралом, исполненная уверенности в своих силах и наперед зная, куда она идет. Но все заслоняла опасность сделать неверный шаг — и тогда всех их ждала неотвратимая гибель.

Я похожа на канатоходца, балансирующего над пропастью.

Есть ли у них время для опытов, испытаний разных решений? Все они сейчас только тем и заняты, что играют в эту игру. Там и Белл просеивают самые разные предложения, но самое удачное на сегодняшний день — это решение об атомарном Рассеянии.

— Мы должны быть готовы убить Айдахо при малейшем подозрении, что он — Квисатц Хадерах, — сказала Беллонда.

— Вам что, нечем заняться? Убирайтесь отсюда, обе!

Они поднялись, а Одраде показалось, что ее знакомый до мелочей кабинет стал совершенно чужим. Что не так? Беллонда вперила в Одраде свой ужасный оценивающий взгляд. Тамалейн проявила свою почти исчезнувшую мудрость.

Что происходит с этой комнатой?

Кабинет должен отвечать своему предназначению и строиться всегда по одному принципу с незапамятных времен. Что выглядит здесь столь чужим? Стол остался на месте, да и стулья с креслами не сдвинулись со своих мест ни на сантиметр. Белл и Там предпочитали кресла-собаки. Эти кресла показались бы странными людям из Другой Памяти, которая сейчас, так во всяком случае казалось Одраде, окрашивала ее восприятие. Ридулианские кристаллы, может быть… Они стали какими-то странными, сверкали и переливались разными цветами. Послания, которые появлялись на поверхности стола, тоже показались бы странными древним людям, как, впрочем и инструменты управления, и многое другое.

Но кабинет кажется чужим не им, а мне.

— Как ты себя чувствуешь, Дар? — участливо спросила Тамалейн.

Одраде взмахом руки попыталась выпроводить их, но обе женщины не двинулись с места.

В сознании Одраде происходили вещи, которые нельзя было объяснить длинными рабочими днями и недостаточным отдыхом. Уже не первый раз ей казалось, что она работает в каком-то чужеродном окружении, в чуждой ей обстановке. Прошлой ночью, когда она перекусывала за этим столом, на его поверхности точно так же мелькали всякие сообщения, но тогда она смотрела на них, как на незаконченную работу.

Каких Сестер следовало сохранить для этого ужасного Рассеяния? Как повысить шансы выживания песчаных форелей, которых взяли с собой Сестры Рассеяния? Каковы нужные партии меланжи? Надо ли выждать какое-то время, прежде чем посылать в неизвестность новую группу Сестер? Надо ли поторопить Сциталя, чтобы он поскорее открыл, каким образом тлейлаксианцы выращивают в своих чанах меланжу?

Одраде вспомнила, что мысль об отчуждении пришла ей в голову, когда она жевала сандвич. Она развернула ломтики и внимательно их рассмотрела. Что я ем? Куриная печень с луком и лучшим хлебом Капитула.

Пристальное внимание к обычным вещам — вот где ключ к разгадке отчуждения.

— Похоже, ты больна, — сказала Беллонда.

— Это просто усталость, — солгала Одраде. Они понимали, что она лжет, но не могли же они бросить ей вызов?

— Вы устали точно так же. — В тоне Одраде прозвучала вполне правдоподобная забота и привязанность.

Белл не была удовлетворена таким ответом.

— Ты подаешь нам плохой пример!

— Что? Я?

Притворство не ускользнуло от внимания Белл.

— Ты прекрасно знаешь, что ты делаешь!

— Ты всегда показываешь всем свою заботу и эмоциональную привязанность, — подлила масла в огонь Тамалейн.

— Даже по отношению к Белл.

— Мне не нужна твоя проклятая привязанность. В ней что-то не так.

— Только если я использую ее для принятия важных решений, Белл. Только в этом случае.

Голос Беллонды снизился до свистящего шепота.

— Некоторые думают, что ты неисправимый романтик, Дар. Ты знаешь, куда это может тебя привести.

— Объединить вокруг меня Сестер для целей, не связанных с выживанием. Ты это хочешь сказать?

— Иногда ты причиняешь мне страшную головную боль, Дар!

— Это мое право и обязанность — причинять вам всем головную боль. Когда у вас не болит голова, вы становитесь беззаботными и беспечными. Привязанность вам не нравится, но когда вас ненавидят, вы прекрасно себя чувствуете!

— Я знаю свои недостатки.

Ты не можешь быть Преподобной Матерью, но не понимаешь этого.

Кабинет снова стал родным и знакомым, но теперь Одраде знала источник отчуждения. Она думала об этом кабинете, как части древней истории, видя его таким, каким он мог быть много веков назад. Именно таким он и станет, если удастся ее план. Теперь она знала, что надо делать. Пора открывать суть первого шага.

Осторожно.

Да, Тар, сейчас я так же осторожна, как и ты.

Да, Бел и Там стары, но их ум может быть острым, когда того потребуют обстоятельства.

Одраде пристально посмотрела в глаза Белл.

— Паттерны, Белл. Наш паттерн — это не отвечать насилием на насилие. — Она подняла руку, заставив Беллонду замолчать на полуслове. — Да, насилие порождает ответное насилие, и этот маятник, раскачиваясь все сильнее, в конце концов сметает обе противоборствующие стороны.

— Что ты предлагаешь? — потребовала ответа Тамалейн.

— Может быть, нам следует заманить быка еще дальше?

— Мы не смеем этого делать. Пока не смеем.

— Но мы не смеем и сидеть здесь сложа руки и ждать, когда они найдут нас. Лампадас и другие несчастья, свалившиеся на нас, ясно говорят о том, что будет с нами, когда они нагрянут. Когда, а не если.

Произнося эти слова, Одраде вновь почувствовала себя на тугом канате над пропастью, а сзади крадется темная фигура с топором. Ей захотелось погрузиться в свой ночной кошмар, оглянуться и посмотреть, кто этот палач, но она не осмелилась этого сделать. Это была ошибка Квисатц Хадераха.

Ты не видишь будущее, ты творишь его.

Тамалейн решила все же выяснить, почему Одраде именно, сейчас коснулась этого предмета.

— Ты переменила свое решение, Дар?

— Нашему гхола Тегу десять лет.

— Он слишком мал, чтобы восстанавливать его исходную память, — произнесла Беллонда.

— Зачем мы воссоздали Тега, как не для силовых акций, — сказала Одраде. — О да, — продолжила она, видя, что Там собирается возразить ей. — Тег не всегда решал наши проблемы с помощью насилия. Миролюбивый башар может отводить в сторону врагов с помощью разумного слова.

Там задумчиво заговорила:

— Но Досточтимые Матроны вряд ли вообще пойдут на какие бы то ни было переговоры.

— Да, если только мы не доведем их до крайности.

— Мне думается, ты предлагаешь слишком быстрое движение вперед, — сказала Беллонда. Пусть Белл проявит свой ум ментата и суммирует все сказанное.

Одраде сделала глубокий вдох и посмотрела на поверхность рабочего стола. Наконец это пришло. В то утро, когда она извлекла ребенка из того непристойного чана, она уже предчувствовала, что настанет сегодняшний момент. Даже тогда она знала, что подвергнет гхола испытаниям раньше положенного времени. Узы крови сделали свое дело несмотря ни на что.

Сунув руку под стол, Одраде нажала кнопку поля вызова. Советницы молча застыли в ожидании. Они знали, что сейчас Верховная скажет что-то чрезвычайно важное. Есть одна вещь, в которой может быть уверена любая Верховная Мать, — Сестры будут слушать ее с великим вниманием, которое обязано своим происхождением не званию Преподобной Матери, а чему-то в сознании каждой Сестры.

— Политика, — сказала Одраде.

Советницы сосредоточились. Политика — это очень емкое слово. Если ты вмешиваешься в политику Бене Гессерит, то власть твоя повышается от высокой до возвышенной, и ты вступаешь в зону небывалой ранее ответственности. Ты взваливаешь на себя непомерный груз обязанностей и решений, от которых зависит жизнь очень многих, кто стоит ниже тебя. Именно это привязывало Сестер к Верховной Матери. Это слово говорило всем советницам, всем наблюдателям, что Первые Среди Равных пришли к очень важному решению.

Все услышали, как за дверью раздался шорох. Кто-то прибыл в кабинет Одраде. Верховная Мать нажала на белую пластину, вделанную в столешницу. Дверь неслышно отворилась. На пороге, ожидая приказаний Верховной Матери, стояла Стрегги.

— Приведи его, — сказала Одраде.

— Слушаюсь. — На лице не отразилось никаких эмоций. Очень многообещающая послушница эта Стрегги.

Она исчезла и появилась снова, ведя за собой Майлса Тега. Волосы мальчика были светлыми, но среди них виднелись темные пряди, возмужав, Тег станет темноволосым. Узкое лицо, на носу только начала вырисовываться ястребиная горбинка, столь характерная для мужчин из рода Атрейдесов. Светло-голубые глаза с внимательным любопытством оглядели всех присутствующих.

— Подожди, пожалуйста, за дверью, Стрегги.

Одраде дождалась, когда за послушницей закроется дверь.

Мальчик смотрел на Верховную Мать, не проявляя ни малейшего нетерпения.

— Майлс Тег, гхола, — заговорила Одраде. — Ты, конечно, помнишь Тамалейн и Беллонду.

Майлс окинул обеих женщин взглядом, но продолжал молчать, видимо, сбитый с толку той напряженностью, с которой его разглядывали обе Преподобные Матери.

Тамалейн нахмурилась. Она с самого начала возражала, чтобы этого мальчика называли гхола. Гхола выращивают из клеток трупа. Это клон, так же, как и Сциталь, был клонированным созданием.

— Я хочу послать его на корабль-невидимку к Дункану и Мурбелле, — сказала Одраде. — Кто лучше, чем Дункан, восстановит исходную память мальчика?

— Поэтическая справедливость, — согласилась Беллонда. Она не возразила ни слова, хотя Одраде знала, что возражения найдутся, как только мальчика уведут. Он слишком мал!

— Что она имеет в виду под поэтической справедливостью? — поинтересовался Тег. У него был высокий писклявый голос.

— Когда башар был на Гамму, он восстанавливал память Дункана.

— Это действительно больно?

— Дункан полагал, что да.

Некоторые решения должны быть беспощадными.

Одраде всегда думала, что надо преодолеть высокий барьер, чтобы смириться с фактом, что ты способен принимать самостоятельные решения. Теперь это не надо было объяснять Мурбелле.

Как я могу смягчить удар?

Бывают моменты, когда это просто невозможно. Иногда бывает намного гуманнее сорвать щадящий бинт одним рывком, причинив сильную, но кратковременную боль.

— Этот… Дункан Айдахо действительно может вернуть мне память… того, что было со мной раньше?

— Он может и сделает это.

— Не слишком ли круто мы действуем? — спросила Тамалейн.

— Я читал записи о башаре Теге, — сказал Майлс. — Он был знаменитый воин и ментат.

— И ты гордишься этим, как мне кажется? — Беллонда выместила свое недовольство на мальчике.

— Не особенно. — Он не отвел взгляд. — Я думаю о нем, как о другом человеке. Но, правда, это мне интересно.

— Кто-то другой, — пробормотала Беллонда. Она посмотрела на Одраде с плохо скрытым несогласием. — Ты слишком глубоко приобщаешь его к учению!

— Так делала его биологическая мать, — парировала Одраде.

— Я вспомню ее? — спросил Тег.

Одраде заговорщически улыбнулась в ответ, как она не раз делала во время их прогулок по саду.

— Ты вспомнишь.

— Все?

— Ты вспомнишь все: жену, детей, битвы. Все.

— Отошли его! — воскликнула Беллонда.

Мальчик улыбнулся, но продолжал смотреть на Одраде, ожидая приказаний только от нее.

— Отлично, Майлс, — похвалила его Одраде. — Скажи Стрегги, чтобы она отвела тебя в твою новую квартиру на корабле-невидимке. Я приду позже и представлю тебя Дункану.

— Можно я покатаюсь на плечах Стрегги?

— Попроси об этом ее.

Тег импульсивно бросился к Одраде, поднялся на цыпочки и поцеловал ее в щеку.

— Я надеюсь, что моя настоящая мать была похожа на тебя.

Одраде потрепала его по плечу.

— Она очень похожа на меня. А теперь беги.

Когда дверь за мальчиком закрылась, заговорила Тамалейн:

— Ты не говорила ему, что ты — одна из его дочерей?

— Пока нет.

— Скажет ли ему об этом Айдахо?

— Если возникнет такая необходимость. Беллонду не очень интересовали эти мелкие детали.

— Что ты задумала, Дар?

За Одраде ответила Тамалейн:

— Сила наказания подчинится нашему ментату башару. Это очевидно.

Она заглотила наживку.

— Это действительно так? — спросила Беллонда. Одраде окинула обеих женщин тяжелым взглядом:

— Тег был лучшим башаром из всех, кто служил нам. Если кто и сможет наказать наших врагов, то…

— Лучше нам начать растить еще одного, — вставила свое слово Тамалейн.

— Мне не нравится, что на мальчика может оказать влияние Мурбелла, — проговорила Беллонда.

— Будет ли Айдахо сотрудничать с нами? — поинтересовалась Тамалейн.

— Он сделает все, о чем его попросит Атрейдес. Одраде говорила с уверенностью, которой на самом деле не испытывала, но в этот миг она поняла, откуда еще берется то чувство отчуждения.

Я смотрю на нас с точки зрения Мурбеллы! Я могу думать, как Досточтимая Матрона!

Глава 16

Мы не преподаем историю, мы воспроизводим опыт. Мы идем по цепи последовательностей — по следам лесного зверя. Присмотритесь к тому, что стоит за нашими словами, и вы увидите широкий шлях общественного поведения, которого не касался ни один историк.

Доспехи Пророка Бене Гессерит

Сциталь свистел, прохаживаясь взад и вперед по коридору своих апартаментов. Это был его дневной моцион. Назад, вперед, назад, вперед. Опять посвистеть. И еще раз.

Пусть они привыкают к моему свисту.

Насвистывая, он сочинил песенку на незатейливый мотив.

— Семя Тлейлаксу молчит, — снова и снова повторял он мысленно эти слова под мелодию свиста. Они не смогут воспользоваться его клетками, чтобы заполнить генетический провал и выведать его тайны.

Они должны явиться ко мне с дарами.

Одраде уже заходила к нему утром, «по пути к Мурбелле». Она часто упоминала в разговоре с ним имя пленной Досточтимой Матроны. В этом частом упоминании была какая-то цель, пока не ясная для Сциталя. Угроза? Это всегда возможно. Но со временем все раскроется.

— Надеюсь, что вы не из трусливых, — сказала сегодня утром Одраде.

Они разговаривали возле щели, через которую Сциталю передавали еду. Он в тот момент ожидал завтрака. Меню никогда не было хорошим, но еда тем не менее оказывалась вполне приемлемой. Сегодня он попросил морепродуктов. Не важно, в каком виде.

— Трусливых? Но кого мне бояться? Вас? Ах, дорогая Верховная Мать, я бесценен для вас именно живым. Так чего же прикажете мне бояться?

— Мой Совет рассматривает ваши последние просьбы.

Я ожидал этого.

— Это ошибка — держать меня в неволе, — сказал он. — Это ограничивает ваш выбор. Ослабляет вас.

Эти слова он планировал произнести несколько дней. Для того чтобы они прозвучали, ему пришлось собрать в кулак всю свою волю. Теперь он ждал, каким будет эффект.

— Это зависит от того, как вы собираетесь использовать предоставленный вам инструмент, Мастер Сциталь. Некоторые инструменты ломаются, если ими неправильно пользуются.

Будь ты проклята, ведьма!

Он улыбнулся, обнажив свои острые клыки.

— Испытание до пределов исчезновения, Верховная Мать?

Неожиданно Одраде продемонстрировала Сциталю свой юмор:

— Вы действительно полагаете, что я собираюсь сделать вас сильнее? О чем вы собираетесь торговаться со мной на этот раз, Сциталь?

Итак, я уже не Мастер Сциталь. Надо ударить ее клинком плашмя!

— Вы отправляете своих Сестер в Рассеяние, надеясь, что там некоторые из них смогут уцелеть. Но каковы экономические последствия такой истерической реакции?

Последствия! Они всегда говорят о последствиях.

— Мы стараемся выиграть время, — это прозвучало очень многозначительно.

Несколько мгновений он обдумывал эти слова. Видеокамеры наблюдали за ними. О них нельзя забывать ни на минуту! Экономика, ведьма! Кого и что мы покупаем и продаем? Этот закут возле щели для раздачи пищи был весьма забавным местом для торговли, подумал Сциталь. Очень плохое занятие экономикой. Управление делами, заседания по поводу планирования и стратегии должны происходить за закрытыми дверями, в высоких кабинетах, вид из окон которых ничем не отвлекает от дел участников переговоров. __

Память множества его жизней не могла принять его нынешнего положения. Необходимость. Люди проворачивают свои торговые дела в любых доступных им условиях — на палубах торговых кораблей, на улицах, запруженных спешащими клерками, в просторных залах традиционных бирж при потоке информации, предназначенной для всех и каждого.

Планированием и стратегией действительно лучше всего заниматься в высоких кабинетах, но свидетельства о результатах планирования подобны информации на бирже — их видят все.

Так что пусть видеокамеры записывают.

— Каковы ваши намерения относительно меня, Верховная Мать?

— Держать вас здесь живым и здоровым.

Осторожно, осторожно.

— Но не предоставлять мне свободы.

— Сциталь! Вы говорите об экономике, а потом настаиваете на своей свободе?

— Но для вас важна моя сила?

— Поверьте мне!

— Я не могу вам доверять.

В этот момент из щели показался завтрак: белая рыба, обжаренная в пикантном соусе. Он почувствовал запах трав. Длинные водоросли, слабый аромат меланжи. Зеленый салат. Это одно из лучших блюд. У Сциталя потекли слюнки.

— Наслаждайтесь завтраком, Мастер Сциталь. В еде нет ничего, что могло бы вам повредить. Разве это не мера доверия?

Поскольку он не ответил, она продолжала:

— Но какое отношение имеет доверие к теме нашей сделки?

Какую игру со мной она затеяла?

— Вы рассказываете, какие у вас намерения относительно Досточтимых Матрон, но ни слова не говорите, какие у вас намерения относительно меня.

Он понимал, что слова его звучат довольно плаксиво, но такова была неизбежность.

— Я собираюсь показать Досточтимым Матронам, что и они смертны.

— То же самое вы проделываете со мной!

Не мелькнуло ли в ее глазах выражение удовлетворения, когда она услышала эти слова?

— Сциталь, — каким вкрадчивым стал ее голос, — таким образом в людях просыпается внимание, и они начинают слышать то, что им говорят. — Она посмотрела на поднос с едой. — Вы хотите чего-то особенного?

Он постарался встретить этот удар с высоко поднятой головой.

— Немного стимулирующего напитка. Он помогает мне думать.

— Конечно, я позабочусь, чтобы вам немедленно его прислали. — Она обратила внимание на прочие комнаты его апартаментов. Он наблюдал, как она молча переводит взор с места на место, с предмета на предмет.

Все на месте, ведьма. Я же не пещерное животное. Вещи должны быть там, где я могу без раздумья найти их. Да, я употребляю стимулирующие палочки, но зато избегаю алкоголь. Надеюсь, ты и это заметила?

Стимулятор, который ему принесли, он тотчас распознал по запаху. Касмин. Генетически модифицированный стимулятор из крови, изготовленный согласно фармакопии Гамму.

Она решила напомнить ему о Гамму? Они такие хитрые, эти ведьмы!

А как она разыграла его в вопросе об экономике! Это был болезненный укол для его самолюбия, который он переживал, идя к своим комнатам, продолжая прогулку. Действительно, какой клей мог цементировать все части Старой Империи? Играли роль, конечно, многие вещи, великие и малые, но во главе угла, естественно, стояла экономика. Линии связей часто рассматривают с точки зрения привычки и удобства. Но что предохраняет эти линии и нити от разрыва? Великая Конвенция. «Если ты взорвешь кого-нибудь, то мы объединимся, чтобы взорвать тебя».

Он остановился возле своей двери, пораженный одной мыслью.

Что это? Каким должно быть наказание, способное остановить этих жадных повиндах? Мнение товарищей? Но что, если твои товарищи готовы на все и их не остановит никакая непристойность? Вы способны на все. А это кое-что говорит и о Досточтимых Матронах. Определенно говорит.

Ему захотелось уединиться, чтобы обнажить свою душу.

Ягист исчез. Неужели я — последний машейх?

Он ощутил в груди внезапную пустоту. Он попытался вдохнуть. Может быть, стоит торговаться более откровенно с этими женщинами Шайтана?

Нет, это меня самого искушает Шайтан.

Он вошел в свою комнату, охваченный стремлением к очищению.

Я должен заставить их платить. Дорого платить. Дорого, дорого, дорого. Каждое слово дорого сопровождалось шагом к креслу. Когда он сел, рука автоматически потянулась к ручке. Вскоре он почувствовал, что его ум заработал на полную мощность, мысли приобрели скорость и четкость.

Они даже не догадываются, насколько хорошо я знаю этот иксианский корабль. Мои знания в голове.

Следующий час он провел в сладостных мечтах, представляя себе, как расскажет своим товарищам о том, как ему удалось восторжествовать над повиндах. С Божьей помощью!

Он подберет самые блистательные слова, которые позволят выразить всю драматичность этого испытания. В конце концов историю всегда пишут победители.

Глава 17

Говорят, что Верховная Мать не может пренебрегать ни одной мелочью, — это кажется бессмысленным афоризмом до тех пор, пока вы не поймете его глубокого значения: Я слуга всех моих Сестер. Они следят за деятельностью своей прислуги критическим оком, поэтому я не могу тратить время на общие фразы и повторение банальностей. Верховная Мать должна действовать глубоко и продуманно, иначе чувство тревожного беспокойства проникнет в самые отдаленные уголки нашего ордена.

Дарви Одраде

Этим утром Одраде шла по территории Централа, ощущая свою «сущность служанки» и заменив этой прогулкой утреннюю гимнастику в спортивном зале. Служанка не в духе! Ей очень не понравилось то, что она увидела.

Мы слишком погрязли в своих трудностях и потеряли способность отличать мелкие проблемы от ключевых.

Что стало с нашей совестью?

Хотя многие отрицали это, Одраде была убеждена в том, что у Бене Гессерит есть совесть. Однако уставы Ордена разными ухищрениями превратили ее во что-то малоузнаваемое.

Копание в этом вопросе вызывало у Одраде чувство отвращения. Решения, принятые во имя выживания, Миссия (эти нескончаемые иезуитские словопрения!) — все это проистекало из потребностей, которые в высшей степени нуждались в человеческом суждении. Тиран знал это.

Быть человеком — вот в чем заключалась суть. Но прежде чем стать человеком, надо нутром почувствовать его в себе.

Никакая клиника не даст ответа на проклятый вопрос! Все выглядит до смешного простым, пока не начнешь прикладывать принципы к реальной жизни. Только тогда вырисовывается необозримая сложность проблемы.

Как это делаю я.

Ты смотришь в себя и видишь, во что ты веришь и кем себя считаешь.

Итак, кто же я?

Кто задает этот вопрос? Это был ехидный вопрос, заданный Другой Памятью.

Одраде рассмеялась, и Праска, проктор, проходившая в этот момент мимо, раскрыла рот от удивления. Одраде помахала Праске рукой и сказала:

— Хорошо быть живой. Запомни это.

Женщина натянуто улыбнулась и заспешила дальше по своим делам.

Итак, кто задает вопрос: «Кто я?»

Опасный вопрос. Задавая его, она перемещалась во вселенную, в которой не было ничего человеческого. Ничто в этом мире не соответствовало той неопределенной, неуловимой вещи, которую она пыталась познать разумом. Все вокруг нее — клоуны, дикие животные и марионетки, подчиняющиеся нитям в руках невидимого кукловода. Она и сама чувствовала нити, которые приводят в движение ее самое.

Одраде продолжила свой путь по коридору к лифту, который доставит ее в апартаменты.

Нити. Что порождается яйцом? Мы многоречиво рассуждаем о «разуме в его зарождении». Но чем я была до того, как давление жизненной силы придало мне мою нынешнюю форму?

Недостаточно было поиска чего-то «естественного». Нет «благородного спасения». За свою долгую жизнь она видела много попыток осуществить его. Нити, за которые дергали людей, были хорошо видны воспитанницам Бене Гессерит.

Она почувствовала в себе силу Мастера, который умеет ставить задачи. Сегодня это чувство было очень сильно. Часто она не подчинялась этой силе или просто избегала ее. Мастер требовал: «Укрепляй свои таланты. Не плыви по течению. Работай руками! Пользуйся своей силой, иначе ты потеряешь все».

У нее перехватило дыхание от предчувствия панической атаки. Одраде поняла, что теряет человеческий облик, что еще немного и она рискует полностью его утратить.

Я слишком сильно старалась мыслить, как Досточтимая Матрона! Я манипулировала и управляла всеми, кто подворачивался под руку. И все это я делала во имя выживания Бене Гессерит!

Белл утверждает, что нет таких пределов, за которые не вышли бы Сестры для того, чтобы спасти Бене Гессерит. В этом утверждении было зерно истины, но все же оно исполнено бахвальства. В действительности есть вещи, которые Преподобная Мать не станет делать даже ради спасения Общины Сестер.

Мы не станем блокировать Золотой Путь Тирана.

Выживание человечества — задача более важная, чем выживание Общины Сестер. В противном случае все наши разговоры о поисках чаши Грааля зрелости человечества становятся пустой болтовней, лишенной всякого смысла.

Но существует и опасность лидерства в обществах, которые, находясь под смертельной угрозой, вопрошают своих вождей: «Что нам делать?» Как мало эти люди понимают, что именно они творят своими требованиями. Вожди совершают ошибки. И эти ошибки, умноженные многократно бездумным исполнением массой людей, приводят к великим катастрофам.

Поведение леммингов.

Это была правда, что Сестры пристально следили за действиями Одраде. Все правительства должны вызывать подозрение во все время их пребывания у власти, включая и саму Общину Сестер. Не доверяйте правительствам! Даже моему!

Они наблюдают за мной и сейчас. Мало что можно скрыть от моих Сестер. Настанет время, и они поймут мой план.

Для того чтобы смотреть в лицо великой власти над Общиной, требовалось каждодневное духовное очищение. Я не искала этой власти. Она снизошла на меня. Она подумала: Власть привлекает тех, кто склонен к разложению. Подозревайте любого, кто ищет власти. Одраде понимала, что такие люди подвержены коррупции или уже погибли в ее сетях.

Одраде сделала ментальную зарубку, чтобы не забыть записать это в кодекс и отправить в Архив. (Пусть Белл попотеет!) «Мы должны предоставлять власть только тем, кто упорно от нее отказывается и на такихусловиях, которые еще больше укрепляют такое нежелание».

Вот прекрасное описание Бене Гессерит!

— Ты хорошо себя чувствуешь, Дар? — раздался голос Беллонды, стоявшей в дверях лифта. — Ты выглядишь как-то… странно.

— Я обдумываю одну вещь. Ты собралась уходить?

Беллонда пристально смотрела на Верховную, пока они менялись местами. Поле лифта подхватило Одраде и повлекло ее вверх, подальше от этого пронизывающего взгляда.

Войдя в кабинет, Одраде увидела, что ее стол завален документами, принять решения по которым, по разумению помощниц, могла только Верховная Мать.

Политика, напомнила себе Одраде, садясь за стол и готовясь заняться своими делами. Там и Белл ясно слышали, что она сказала им вчера, но вряд ли они понимали, какая поддержка от них потребуется. Они были обеспокоены и утроили бдительность. Что ж, так и должно быть.

Почти во всем присутствует политика, подумала Одраде. Эмоции исчезли, и по мере этого исчезновения политические силы все больше выступали на первый план. Какая ложь содержится в старом бессмысленном заявлении об отделении церкви от государства. Ничто так не подвержено эмоциональному жару, как религия.

Ничего удивительного, что мы так не доверяем эмоциям.

Но, конечно, не всем эмоциям. Мы не доверяем только тем эмоциям, которые появляются в силу объективной необходимости и не подчиняются нашему контролю: например, любовь и ненависть. Можно иногда допустить гнев, но и его следует держать на коротком поводке. Такова вера Бене Гессерит. Полная чушь!

Золотой Путь Тирана сделал эту ошибку нетерпимой. Золотой Путь сделал Бене Гессерит вечно отстающим. Нельзя быть слугой Вечности!

Постоянно повторяющийся вопрос Беллонды не имеет ответа.

— Чего он хотел от нас?

В какие действия он вовлек нас против нашей воли? Как он манипулировал нами? (Как и мы манипулировали другими.)

Зачем искать смысл там, где его заведомо нет? Разве ты пойдешь путем, который ведет в никуда?

Золотой Путь! Колея, проложенная в воображении одного человека. Бесконечности нет нигде! Но конечный ум упрям. Именно здесь находят ментаты изменчивые проекции, которые порождают больше вопросов, чем ответов. Это порожняя чаша тех, кто, сунув свой нос поближе к бесконечному кругу, ищет «один ответ на все вопросы».

Ищут свой тип божества.

Одраде находила, что очень тяжело ограничивать таких людей. Ум отступает перед вечностью. Пустота! Алхимики всех эпох были подобны старьевщикам, собиравшим всякий хлам, стоя над которым они провозглашали: «Во всем этом должен быть какой-то порядок. Если я проявлю упорство, то, несомненно, найду его».

И во все века порядок оказывался таким, каким они сами его творили.

Ах, Тиран! Ты старый шут! Ты прекрасно видел и понимал это и говорил: «Я создам порядок, которому вы все будете следовать. Вот путь. Вы видите его? Нет! Не смотрите туда. Это путь голого Императора. Его наготу не видит никто, кроме детей и безумцев. Обратите свое внимание туда, куда я укажу вам. Это мой Золотой Путь. Разве не прекрасное название? В этом все, что существует, и все, что будет существовать».

Тиран, ты был просто еще одним клоуном. Ты указал нам на бесконечное возобновление клеток из того комка грязи и слизи, который был нашим общим прошлым.

Ты понимал, что человеческая вселенная всегда замыкается в небольшие общины, которые рыхло связаны между собой, находясь в Рассеянии. Объединяющая традиция нашего общего рождения ушла в настолько далекое прошлое, что его картина исказилась в нашей исторической памяти. Преподобные Матери несут в своих душах неиспорченный оригинал, но не могут передать его жестоковыйным людям. Ты видишь это, Тиран? Мы слышали, как ты говорил: «Пусть они придут и попросят! Тогда и только тогда…»

И именно поэтому ты сохранил нас, ты, Атрейдесовский ублюдок! Только поэтому я должна, просто обязана снова собраться с духом и начать работать.

Несмотря на угрозу самому существованию человечности в своей душе, Одраде понимала, что не свернет со своего пути и продолжит познание внутреннего мира Досточтимых Матрон. Я должна научиться думать так, как думают и мыслят они.

Охотничья проблема: она равным образом занимает как хищника, так и его жертву. Это не проблема иголки и стога сена. Скорее, это бег по местности, которая усеяна знакомыми и незнакомыми предметами. Хитрость Бене Гессерит состоит в том, что знакомое будет доставлять Досточтимым Матронам такие же трудности, как и незнакомое.

Но что они сделали для нас?

Межпланетное сообщение работало на пользу преследуемых. Тысячелетиями оно было ограниченным по экономическим соображениям. Им пользовались немногие — в основном Важные люди и торговцы. Важные значит то же, что это значило во все века: богатые и могущественные; банкиры, чиновники, курьеры. Военные. «Важные» служило ярлыком для многих категорий: дипломаты, предприниматели, медики, квалифицированные инженеры, шпионы и другие специалисты. Мало что изменилось со времен масонской Ложи Древней праматери Земли. Разница только в количестве, качестве категорий и сложности. Границы были всегда прозрачны и видимы для всех и во все времена.

Надо при случае исследовать этот вопрос и поискать в нем внутренние противоречия.

Огромные массы людей, накрепко привязанных к своим планетам, говорят о «великом молчании космоса», имея в виду, что они сами не могут позволить себе такое путешествие из-за его высокой стоимости. Большинство людей понимало, что те новости, которые они получают с других планет, специально препарированы для них с целью соблюсти чьи-то интересы. И так было всегда.

На самих планетах необходимость ограничить излучение, по которому можно было опознать планету или местность, диктовала изобретение тех или иных средств коммуникации: трубы, посланники, световой телеграф, нервная передача и различные пермутации. Секретность и тайнопись стали очень важным элементом связи не только между планетами, но и на них.

Такую систему Досточтимые Матроны могли бы вскрыть, если бы им удалось найти ключ к шифрам. Охотники должны начать дешифровку системы, но что потом: откуда ведут следы Капитула?

Невидимые корабли, которые невозможно выследить, иксианские машины и Гильд-навигаторы — все они создали плотную завесу молчания между планетами, приподнять которую было дано немногим привилегированным счастливцам. Нельзя дать в руки охотникам ключ к шифру!

Одраде сильно удивилась, когда перед обедом в ее кабинете появилась престарелая Преподобная Мать, отправленная много лет назад на планету ссылок Бене Гессерит. Идентификацию удалось найти в Архиве. Имя: Дортуйла. Отправлена в вечную ссылку много лет назад за непростительное нарушение Устава. Кажется, это была какая-то любовная история. Одраде не стала вникать в детали. Некоторые из них, правда, всплыли сами собой. (Опять в дело вмешалась вездесущая Беллонда!) Одраде отметила про себя только наличие каких-то эмоциональных сдвигов во время наказания Дортуйлы. Она совершила бессмысленную попытку не разлучаться со своим любовником.

Одраде вспомнила разговоры о проступке Дортуйлы. «Это было преступление Джессики!» Сплетни были источником важной информации. Черт возьми, куда сослали Дортуйлу? Кто его знает. В данный момент это не важно. Более важно другое: Почему она здесь? Как она осмелилась предпринять путешествие, которое могло привести Матрон на Капитул?

Одраде спросила об этом Стрегги, когда та доложила о прибытии гостьи. Стрегги не знала.

— Она говорит, что может открыть нечто важное только вам и наедине, Верховная Мать.

— Наедине? — Одраде с трудом сдержала смех, подумав о бесчисленных подслушивающих и следящих устройствах, которыми был напичкан ее кабинет. — Эта Дортуйла не сказала, зачем она приехала?

— Те, кто посоветовал мне прервать ваше уединение, сказали, что вы непременно должны ее увидеть.

Одраде сжала губы. Сам факт, что изгнанная Преподобная Мать зашла так далеко, возбудил ее любопытство. Упорная Преподобная Мать может преодолеть обычные препятствия, но эти препятствия были далеко не ординарными. Причины, побудившие Дортуйлу на такой риск, были известны тем, кто ее пропустил. Ясно, что Дортуйла не стала прибегать к уловкам Бене Гессерит, чтобы убедить Сестер. Это повлекло бы за собой немедленный отказ в аудиенции. На такой вздор у нас просто нет времени! Итак, была целая цепь команд. Действия Дортуйлы были подчинены обдуманному плану, и она несла с собой важное сообщение.

— Впусти ее.

Дортуйла несколько постарела на своей глухой планете. Возраст проглядывал в мелких морщинках вокруг губ. Капюшон приоткрывал лицо и ясные, живые глаза.

— Зачем ты здесь? — Тон был сухим и не допускал никаких сантиментов. — Это должно быть очень важным. Так будет лучше для тебя.

История, которую поведала Дортуйла, оказалась простой. Она и еще три Преподобные Матери разговаривали с группой футаров из Рассеяния. Они нашли то место, где проживала Дортуйла, и попросили ее передать сообщение на Капитул. Дортуйла проверила сообщение на истинность, напомнив Верховной Матери, что и в изгнании встречаются талантливые люди. Рассудив, что сообщение истинное, Дортуйла с помощью Сестер решила действовать без промедления, приняв тем не менее некоторые меры предосторожности.

— Все благодаря быстроте нашего корабля-невидимки, — заявила ссыльная Преподобная Мать. Корабль, по ее словам, был маленьким, таким, какими пользуются контрабандисты.

— Им может управлять один человек.

Суть сообщения была просто очаровательной. Футары хотели объединиться с Преподобными Матерями для совместной борьбы против Досточтимых Матрон. Какими силами располагали футары, установить трудно, сказала Дортуйла.

— Они отказались ответить на этот вопрос.

Одраде слышала много историй про футаров. Убийцы Досточтимых Матрон? Были некоторые основания верить в это, но поведение футаров было довольно странным, особенно учитывая события на Гамму.

— Сколько их было в той группе?

— Шестнадцать футаров и четыре торговца. Они так себя и назвали: торговцы. Они сказали, что у Досточтимых Матрон есть очень опасное оружие, которое можно использовать только один раз.

— Ты упомянула только футаров. Кто эти торговцы? И что они сказали о секретном оружии?

— Я хотела сказать о них позже. Они — люди с учетом некоторых особенностей Рассеяния: трое мужчин и одна женщина. Что касается оружия, то они больше ничего о нем не сообщили.

— Что значит особенности?

— Только то, что я сказала, Верховная Мать. У меня было странное первое впечатление, что это лицеделы. Правда, не соответствующие никаким критериям. Феромонов нет. Жесты, осанка, выражение лиц — все отрицательно.

— Это было просто первое впечатление?

— Я не могу этого объяснить.

— Что ты можешь сказать о футарах?

— Они соответствуют своему описанию. Внешность у них человеческая, но видна звериная сущность. Происходят они из семейства кошачьих, насколько я могу судить.

— Так говорят о них и другие.

— Они умеют говорить, но это сокращенный галахский. Речь взрывная, скандированная, односложная. «Когда есть?», «Вы приятная», «Хочу почесать голову», «Сесть тут?». Они немедленно реагируют на слова торговцев, но без страха. Насколько я заметила, между футарами и торговцами существуют взаимные симпатия и уважение.

— Зная риск, почему ты решила, что надо немедленно передать мне это сообщение?

— Это были люди из Рассеяния. Их предложение союза открывает нам путь туда, откуда происходят Досточтимые Матроны.

— Естественно, ты спрашивала их об этом, как и об условиях жизни в Рассеянии.

— Они ничего мне не ответили.

Это была голая констатация факта. Нельзя было унизить изгнанную Сестру, не важно, какие грехи омрачали ее прошлое. Надо было задать еще много вопросов. Одраде начала задавать их, внимательно прислушиваясь к ответам, наблюдая, как, произнося слова, открывался старый рот. Открылся — пурпурный, закрылся — розовый.

В Дортуйле была какая-то услужливость, следствие понесенного наказания, но тем не менее суть, несгибаемая суть воспитанницы Бене Гессерит осталась прежней и неизменной. Говорила она с природной неторопливостью, обдумывая и взвешивая каждое слово. Жесты были плавными и мягкими. Она смотрела на Одраде добрым взглядом. (Это был порок, осуждаемый многими Сестрами: цинизм Бене Гессерит не допускал открытого проявления доброты.)

Дортуйла вызвала живой интерес Одраде. Она говорила с ней, как Сестра с Сестрой. За словами изгнанницы угадывался ум. Ум, закаленный превратностями жизни в ссылке. Теперь она делала все, чтобы искупить падение, совершенное в юности. При этом она не делала никаких попыток выпятить свое рвение и роль в своевременном предупреждении. Сообщение касалось только сути. Пусть все знают, что она полностью осознает необходимость такого поступка. Она склонялась перед решением Верховной Матери и приняла меры предосторожности, но все же чувствовала, что «вы должны получить эту информацию».

— Я убеждена, что это не западня.

Поведение Дортуйлы было безупречным. Прямой взгляд, глаза и лицо собраны, при этом не видно никаких попыток утаить что-то. При достаточной тренировке Сестры умели проникать сквозь такие маски. Дортуйла действовала по крайней необходимости. Она однажды сделала глупость, но теперь она никогда больше не будет их совершать.

Как называется эта планета наказаний?

На рабочем столе высветилось название: Баззелл.

Это слово внезапно насторожило Одраде. Баззелл! Пальцы заплясали по консоли управления, чтобы освежить память. Баззелл: большая часть планеты покрыта океаном. Холодный климат. Очень холодный. Скалистые острова, каждый размером не больше корабля-невидимки. Однажды, очень давно, Орден избрал Баззелл местом наказания и ссылки. Предметный урок: «Аккуратнее, девочка, иначе ты попадешь на Баззелл». Вспомнила Одраде и еще одно ключевое слово: камень су. Баззелл был местом, где им удалось размножить одноногое морское существо — холистер, содранный панцирь которого продуцировал замечательную опухоль, в этой опухоли зарождались самые дорогие драгоценные камни во всей вселенной.

Камень су.

Один из таких камней украшал застежку ворота платья опальной Сестры. Благодаря освещению кабинета цвета драгоценности играли, переливаясь от бирюзового до розовато-лилового. Камень был велик, размером приблизительно с глазное яблоко, и хвастливо заявлял о благосостоянии владелицы. Хотя скорее всего для обитателей Баззелла обладание этим сокровищем было ничего не значащей вещью. Камни можно было собирать на побережье, словно гальку.

Камни су. Это было очень важно. По замыслу Бене Гессерит сестра Дортуйла имела частые контакты с контрабандистами. (Свидетельство тому — обладание кораблем-невидимкой.) Так что ухо надо держать востро. Не важно, что они беседуют сейчас как Сестра с Сестрой, Одраде, кроме того, еще и Верховная Мать, а гостья — Преподобная с планеты наказания.

Контрабандная торговля. Величайшее преступление в глазах Досточтимых Матрон и прочих, кто не может смириться с существованием неписаных законов, не подкрепленных полицейской силой. Свертывание пространства не изменило этот порядок, но сделало возможным его мелкие нарушения. Маленькие корабли-невидимки. Насколько же они малы? Это был пробел в образовании Верховной Матери. Справка из Архива гласила: «Диаметр около ста сорока метров».

Следовательно, они действительно достаточно малы. Камни су — это груз, обладающий вполне естественной привлекательностью. Свернутое пространство служило критическим экономическим барьером на пути контрабанды. Насколько соотносятся ценность груза и размеры транспортного средства? Можно потратить массу денег на перевозки массивных грузов. Но камни су вследствие малых размеров были просто находкой для контрабандистов. Проявляли к камням интерес и Досточтимые Матроны. Простая экономика? У драгоценностей практически неисчерпаемый рынок. Камни су привлекательны для контрабандистов в неменьшей степени, чем в свое время меланжа, к которой Гильд-навигаторы в настоящее время имеют практически свободный доступ. У Гильдии были сейчас неисчерпаемые запасы Пряности на складах и, кроме того (в этом не могло быть никаких сомнений), множество тайников, где они хранили меланжу на черный день.

Они наивно полагают, что могут купить защиту от Досточтимых Матрон! Но в таком положении было что-то, что можно было обратить себе на пользу. В своем безрассудном гневе Досточтимые Матроны уничтожили Дюну — единственный известный естественный источник Пряности. Не думая о последствиях (а это очень странно), они уничтожили и Тлейлаксу, который буквально затопил Старую Империю синтетической Пряностью из своих лабораторных чанов.

Но у нас есть животные, способные воссоздать Дюну. В нашем распоряжении находится последний оставшийся в живых Мастер Тлейлаксу. Сциталь знает, как заставить чаны с аксолотлями фабриковать Пряность. Если бы нам удалось заставить его открыть нам этот секрет.

Дортуйла, однако, была сейчас проблемой номер один. Женщина высказывала свои идеи настолько немногословно и четко, что это располагало к ней и вызывало доверие. Торговцы и их футары были весьма встревожены каким-то обстоятельством, Которое они не пожелали открыть. Дортуйла оказалась настолько мудра, что не стала использовать средства убеждения Бене Гессерит. Неизвестно, как могут среагировать на эти ухищрения люди из Рассеяния. Но что их тревожило?

— Какая-то угроза помимо Досточтимых Матрон, — предположила Дортуйла. Больше она ничего не сказала, но такую возможность нельзя было сбрасывать со счетов.

— Самое главное — это их предложение союза, — сказала Одраде.

— Распространенная причина распространенной проблемы. — Это был штамп, расхожее решение в практике Бене Гессерит. Невзирая на данные чувства истины, Дортуйла советовала только присматриваться и внимательно изучать неожиданное предложение.

— Почему эти люди из Рассеяния вообще-появились на Баззелле? Потому что Досточтимые Матроны проигнорировали Баззелл и сочли его слишком мелкой мишенью для своего нашествия?

— Это маловероятно, — возразила Дортуйла.

Одраде была вынуждена согласиться с таким выводом. Не важно, какое низкое задание первоначально имела Дортуйла на планете наказаний, в настоящее время она распоряжалась несметными сокровищами и располагала кораблем-невидимкой, который доставил ее к Верховной Матери. Кроме того, Дортуйла не перестала быть Преподобной Матерью. Она знала, где находится Капитул. Это знание было недоступно преследователям. Они знали, что любая Преподобная Мать скорее убьет себя, чем предаст Общину Сестер.

Одни проблемы порождали другие. Но сначала немного сестринского единения. Дортуйла наверняка поймет мотивы Верховной Матери. Одраде перевела разговор наличные темы.

Все сошло благополучно. Дортуйла удивилась, но не стала уклоняться от беседы.

Преподобные Матери, сосланные в дальние поселения, обычно были склонны к «другим интересам», как это называлось в Бене Гессерит. В древние времена такие интересы назывались хобби. Они не несли никакой полезной нагрузки, но люди предавались им, не жалея сил и времени. Одраде находила такие интересы скучными, но ей показалось весьма многозначительным, что сама Дортуйла называла свой интерес хобби. Кажется, она собирает старинные монеты.

— Какие монеты у тебя есть?

— Две серебряные греческие и прекрасно сохранившийся обол.

— Они подлинные?

— Да, — ответила Дортуйла, подразумевая, что для идентификации монет она воспользовалась Другой Памятью. Очаровательно. Она воспользовалась своей экстраординарной способностью даже для того, чтобы установить подлинность никому не нужных монет. Внутренняя и внешняя истории совпали.

— Это очень интересно, Верховная Мать, — горячо заговорила Дортуйла. — Мне очень льстит то, что вы по-прежнему считаете меня Сестрой и даже в чем-то похожи на меня, проявляя интерес к древней живописи, но все же мы обе понимаем, зачем я рискнула прибыть сюда, на Капитул.

— Контрабандисты.

— Конечно. Досточтимые Матроны не могли не знать, что я нахожусь на Баззелле. Контрабандисты продадут все что угодно тому, кто предложит высокую цену. Мы должны априори допустить, что они извлекли выгоду из своих знаний о Баззелле, о камнях су и о Преподобной Матери, которая там проживает вместе со своей свитой. Не надо забывать и о том, что меня нашли торговцы.

Проклятие, подумала Одраде. Дортуйла — это советница, которую она всегда хотела бы иметь рядом. Интересно, сколько еще сокровищ развеяно по свету по вполне заурядным причинам? Почему мы так часто отбрасываем в сторону самых талантливых людей? Это древняя слабость, которую так и не сумела изжить Община Сестер.

— Думаю, что нам удалось узнать нечто ценное о Досточтимых Матронах, — сказала Дортуйла.

Не стоило даже кивать в подтверждение согласия. Именно эта причина привела Дортуйлу на Капитул. Свирепые охотники собирались в стаи и убивали и жгли в пределах Старой Империи всех, кого они подозревали в связях с Бене Гессерит. Однако они не тронули Баззелл, хотя знали его местоположение.

— Почему? — вслух спросила она.

— Никогда нельзя разрушать свое собственное гнездо, — проговорила Дортуйла.

— Ты думаешь, что они там?

— Пока нет.

— Но ты думаешь, что Баззелл — это место, которое им нужно?

— Это первичная проекция.

Одраде в изумлении уставилась на Преподобную Мать. Значит, у Дортуйлы есть еще одно хобби? Она погружается в Другую Память, оживляя и возрождая существующие там таланты. Кто может осудить ее за это? Должно быть, на Баззелле время тянется нестерпимо медленно.

— Суммация ментата, — обвиняющим тоном заговорила Одраде.

— Да, Верховная Мать.

Как она смиренна.

Преподобные Матери имели право пользоваться Другой Памятью только с разрешения Капитула и только под руководством и при поддержке со стороны других Сестер. Следовательно, Дортуйла продолжала оставаться мятежницей. Она следовала своим желаниям, внушенным ей ее бывшим любовником. Отлично! Бене Гессерит нуждается в таких мятежницах.

— Баззелл нужен им целым и невредимым, — продолжала Дортуйла.

— Мир, изобилующий водой?

— Это прекрасное место для рабов-амфибий. Это не футары и не торговцы. Я внимательно изучила их.

Все говорило в пользу того, что Досточтимые Матроны собираются доставить на Баззелл рабов — видимо, амфибий — для сбора камней су. Такие рабы вполне могли быть в распоряжении Досточтимых Матрон. Знание, породившее футаров. Вполне могло породить все, что угодно.

— Рабы — это очень неустойчивое равновесие, — заметила Одраде.

Дортуйла впервые за встречу позволила себе обнаружить эмоции. Отвращение заставило ее сжать губы в тонкую полоску.

Матроны создавали общество, рисунок которого предсказывал неизбежное крушение рабства и холопства. Вы создаете резервуар ненависти. Непримиримых врагов. Если у вас нет надежды истребить всех врагов, то не смейте даже пытаться это делать. Приложите все усилия, чтобы смягчить противостояние, ибо тяжкое угнетение сделает ваших врагов сильными. Угнетенные дождутся своего часа и тогда только небо сможет помочь угнетателям. Это обоюдоострое лезвие.

Угнетенные всегда учатся у угнетателей и копируют их. Когда роли меняются, наступает время для мести и насилия. Так роли меняются до бесконечности и до тошноты однообразно.

— Они никогда не повзрослеют? — горестно спросила Одраде.

У Дортуйлы не было ответа на этот вопрос, но зато было предложение.

— Я должна вернуться на Баззелл.

Одраде обдумала это предложение. Опять опальная Преподобная Мать опередила Верховную. При всем несогласии с формой такого решения обе понимали, что это было бы наилучшим действием. Футары и торговцы вернутся. Более важно, что, поскольку Досточтимые Матроны проявляют неподдельный интерес к Баззеллу, они скорее всего следили за визитерами. Теперь Досточтимые Матроны должны начать действовать, и эти действия могут многое выявить.

— Естественно, они думают, что Баззелл подобен приманке в мышеловке, — сказала Одраде.

— Я могу дать им знать, что была изгнана моими Сестрами, — предложила Дортуйла. — Это можно подтвердить документально.

— Ты хочешь использовать себя как приманку?

— Верховная Мать, что, если их удастся склонить к переговорам?

— С нами? — Какая неожиданная идея!

— Я понимаю, что их история не изобилует переговорами, но…

— Это блистательно! Но давай еще глубже заманим их в западню. Скажем, я убеждена, что должна прибыть к ним с предложением о подчинении им Бене Гессерит.

— Верховная Мать!

— Я не собираюсь сдаваться. Но как иначе заставить их разговаривать?

— Баззелл — не самое лучшее место для переговоров. У нас довольно ветхие и неказистые дома.

— На Джанкшн все устроено более крепко. Если они предложат Джанкшн местом встречи, сможешь ли ты сделать вид, что им удалось тебя убедить?

— Это потребует тщательного планирования, Верховная Мать.

— Весьма тщательного. — Пальцы Одраде заплясали по консоли управления. — Да, сегодня, — ответила она на высвеченный на панели вопрос.

Она взглянула на Дортуйлу:

— Я хочу, чтобы сегодня ты выступила на Совете до того, как вернешься на Баззелл. Мы тщательно все обсудим, но я уверяю тебя, что ты получишь открытое назначение. Очень важно выманить их на переговоры… и ты понимаешь, что мне претит использовать тебя как приманку.

Глубоко задумавшись, Дортуйла не ответила на этот всплеск эмоций.

— Они могут не поверить нашей откровенности и просто убить тебя. Но ты лучшая наживка, которая когда-либо была в нашем распоряжении.

Дортуйла ответила, проявив незаурядное чувство юмора:

— Я и сама не очень хочу болтаться на крючке, словно червяк. Вы, Верховная Мать, держите удочку покрепче.

Она поднялась, с беспокойством посмотрев на рабочий стол Одраде.

— У вас очень много дел, и к тому же оторвала вас от завтрака.

— Мы пообедаем здесь вместе, Сестра. В данный момент ты — самый важный для нас человек.

Глава 18

Все государства суть абстракции.

Восемь столпов политики Архив Бене Гессерит

Луцилла изо всех сил старалась не признавать слишком знакомым ощущение, которое она испытывала, находясь в этой комнате с ядовито-зелеными стенами, за пределами которой постоянно присутствовала Великая Досточтимая Матрона. Это Джанкшн, цитадель тех, кто хочет истребить Бене Гессерит. Это враги. День семнадцатый.

Точнейшие часы, которые были запущены в организме Луциллы во время испытания Пряностью, говорили ей, что она вполне адаптировалась к цикадному ритму новой планеты. Она проснулась на рассвете. Неизвестно, правда, когда ее будут кормить. Досточтимые Матроны делали это один раз в день.

И все время рядом этот футар в клетке. Это напоминание: Вы оба находитесь в клетках. Так мы обходимся с опасными животными. Иногда мы выпускаем их, чтобы они размяли ноги и доставили нам удовольствие, но потом просим пожаловать обратно в клетку.

В пище минимальное количество меланжи. Не слишком-то они бережливы, даже принимая во внимание их богатство. Небольшое шоу на тему: «Это может быть твоим, если проявишь благоразумие».

Когда она явится сегодня?

В посещениях Великой Досточтимой Матроны не было никакой системы. Она приходила всегда в разное время, вероятно, для того, чтобы приводить пленницу в растерянность.

Вероятно, это так. Когда командир решит, он сменит поведение. Опасное животное со временем приучат и к расписанию.

Я могу быть опасной, Королева Пауков, но я не твой ручной зверь.

Луцилла интуитивно чувствовала, что в помещении есть следящие устройства. Эти устройства не только создавали зрительные образы. Они заглядывали внутрь плоти в поисках спрятанного оружия, заглядывали даже в функционирующие органы. Не имплантированы ли в это тело какие-нибудь опасные игрушки? Что можно сказать о дополнительных органах, которые, возможно, пересажены ей хирургическим путем?

Там нет ничего подобного, мадам Паучиха. Мы надеемся только на то, что дано нам с рождения.

Луцилла понимала, что ее подстерегает только одна непосредственная опасность — стать неадекватной в таких условиях содержания. Ее надзиратели поместили ее в крайне невыгодное положение, но не лишили способностей воспитанницы Бене Гессерит. Она может покончить с собой, как только запас шира в ее организме истощится до такой степени, что она станет способной на предательство, пусть даже невольное. При ней ее разум и Другая Память с Лампадас.

Отодвинулась плита в стене, и из отверстия показалась клетка с футаром. Значит, сейчас пожалует и Королева Пауков. Что-то она сегодня рано. Раньше, чем обычно.

— С добрым утром, футар, — весело приветствовала она своего товарища по несчастью.

Футар взглянул на Луциллу, но ничего не ответил.

— Должно быть, ты ненавидишь свою клетку.

— Не любить клетку.

Луцилла поняла, что эти создания умеют говорить, но пока не могла оценить степень владения языком.

— Мне кажется, что они и тебя морят голодом. Ты не хочешь меня съесть?

— Есть. — В голосе прозвучал неподдельный интерес.

— Я бы хотела быть твоим Дрессировщиком.

— Ты Дрессировщик?

— Ты бы подчинялся мне, если бы я была им?

В полу отодвинулась панель и из-под нее поднялось тяжелое кресло Королевы пауков. Ее самой пока не было, как не было и сомнений в том, что она подслушивает разговор.

Футар смотрел на Луциллу с нескрываемым интересом.

— Дрессировщики держат вас в клетках и морят голодом?

— Дрессировщик? — явная вопросительная интонация.

— Я хочу, чтобы ты убил Великую Досточтимую Матрону. — Это не должно его удивить.

— Убить Даму!

— И съесть ее.

— Дама ядовитая. — Отказ.

Ого. Это очень интересная информация!

— Она не ядовитая, у нее такое же мясо, как и у меня.

Футар подошел поближе, насколько позволяли размеры клетки. Левой рукой он оттопырил нижнюю губу. На внутренней поверхности слизистой виднелся рубец от ожога.

— Видишь яд, — сказал футар и опустил руку.

Интересно, как они это делают? От Великой Досточтимой Матроны не пахло никаким ядом. Человеческая плоть плюс синтезированное из адреналина лекарство, от которого в глазах при гневе вспыхивают оранжевые блики… и возникают другие характерные реакции, которые они наблюдали у Мурбеллы. И чувство полного превосходства.

Насколько велик интеллект футара?

— Яд горький?

Футар скорчил гримасу и яростно сплюнул.

Действием он реагирует быстрее, чем словами.

— Ты ненавидишь Даму?

Футар оскалил клыки.

— Ты ее боишься?

Презрительная усмешка в ответ.

— Тогда почему ты не убьешь ее?

— Ты не Дрессировщик.

Для убийства требуется команда Дрессировщика!

Вошла Великая Досточтимая Матрона и опустилась в кресло.

Луцилла снова приняла веселый вид.

— С добрым утром, Дама!

— Я не разрешаю тебе так меня называть. — Голос был тихий, но в глазах заплясали оранжевые огоньки.

— Мы с футаром успели побеседовать.

— Я знаю. — В глазах стало больше оранжевой краски. — Если ты совратила его…

— Но, Дама…

— Не называй меня так! — Она вскочила с кресла, глаза полыхали оранжевым пламенем.

— Сядь и успокойся, — сказала Луцилла. — Здесь не место для допроса. Сарказм — очень опасное оружие. Вчера ты говорила, что хочешь продолжить нашу с тобой дискуссию о политике.

— Откуда ты знаешь, что это было вчера? — Она села, но в глазах продолжал бушевать огонь.

— У всех воспитанниц Бене Гессерит есть такая способность. Мы быстро начинаем чувствовать ритм любой планеты.

— Странное дарование.

— Это может делать каждый. Дело только в направленном обострении чувств.

— Я могу этому научиться? — Оранжевые огоньки начали гаснуть.

— Я же сказала каждый. Ты же человек, не правда ли?

На этот вопрос пока нет полного ответа.

— Почему ты говоришь, что у вас, ведьм, нет правительства?

Хочет сменить тему. Наши способности очень ее тревожат.

— Я говорила не это. У нас нет правительства в обычном понимании этого слова.

— У вас нет даже социального кодекса?

— Нет такого общественного кодекса, который учитывал бы все потребности. То, что в одном обществе считается преступлением, в другом может быть моральным императивом.

— Народы всегда имеют правительства. — Оранжевые сполохи в глазах совершенно потухли.

Почему это так ее заинтересовало?

— Люди всегда занимаются политикой. Я говорила тебе вчера об этом. Политика — искусство выглядеть честным и открытым при попытке скрыть все, что возможно.

— Вот вы, ведьмы, и скрываете все.

— Я этого не говорила. Когда мы произносим слово «политика», это служит предостережением и предупреждением всем Сестрам.

— Я не верю тебе. Люди всегда образуют некую форму…

— Соглашение?

— Это такое же слово, как и всякое другое.

Она начинает злиться.

Луцилла молчала, и Великая Досточтимая Матрона подалась вперед, продолжая:

— Ты что-то скрываешь!

— Разве это не мое право скрывать от тебя вещи, которые могут помочь вам сокрушить нас?

Какая жирная наживка!

— Я так и думала! — На лице написано удовлетворение.

— Однако почему бы и не открыть их? Ты думаешь, что для власти всегда есть ниша, которую можно без труда заполнить, но не видишь, что именно это говорит о моей Общине Сестер.

— Пожалуйста, просвети меня.

Она неуклюже пользуется сарказмом.

— Ты веришь в то, что все на свете покоится на инстинктах, движущих людьми с времен племенного строя и еще дальше. Старейшины и вожди. Таинственная Мать и Совет. А до этого Сильный муж (или Жена), которые следили за тем, чтобы все были накормлены, чтобы всех согрел огонь, горящий у входа в пещеру.

— Это очень доходчиво, я вся поняла.

Неужели правда?

— О, я согласна. Эволюция форм видна каждому невооруженным глазом.

— Ведьма, что такое эволюция? Беспорядочное нагромождение всякой всячины.

Эволюция. Смотри, как ее разозлило ключевое слово.

— Это сила, которую можно взять под контроль, если обратить ее на нее самое.

Контроль! Смотри, какой интерес ты сумела возбудить в ней. Она любит это слово.

— Стало быть, вы пишете законы точно так же, как и все прочие!

— Регулирующие уставы, возможно. Но разве все вещи не преходящи?

Напряженный интерес в глазах.

— Конечно, это так.

— Но ваше общество управляется бюрократами, которые знают, что не могут приложить ни грана воображения к тому, что они делают.

— Разве это важно?

Ее удивление неподдельно. Она явно озадачена. Смотри, как она морщится.

— Только для вас, Досточтимая Матрона.

— Великая Досточтимая Матрона!

Как это трогательно!

— Почему ты не разрешаешь мне называть тебя Дамой?

— Мы не близкие подруги.

— Футар — твой близкий друг?

— Не уклоняйся от темы!

— Хочу чистить зубы, — заговорил вдруг футар.

— Заткнись!

Она и правда готова взорваться.

Футар присел, но в нем не было смирения.

Великая Досточтимая Матрона вперила в Луциллу взор, пылающий оранжевым огнем.

— Так что ты говоришь о бюрократах?

— У них нет простора для маневра, поскольку именно на узком поле жиреют их хозяева. Если ты не видишь разницы между уставами и законами, то и те и другие имеют силу закона.

— Я не вижу разницы.

Она сама не понимает, в чем только что призналась.

— Законы поддерживают миф о вынужденных изменениях. Светлое будущее наступит, потому что принят тот или иной закон. Законы придают установленную форму будущему. Считается, что установления усиливают прошлое.

— Считается?

Она не любит и это слово.

— В каждый данный момент действие всегда иллюзорно. Так же, как и учреждение комитета для решения той или иной проблемы. Чем больше людей в этом комитете, тем больше разнотолков в решении задачи.

Будь осторожной. Она действительно думает об этом, примеряя мои слова к себе.

Луцилла придала своему голосу максимальную убедительность.

— Вы живете в преувеличенном прошлом и пытаетесь понять непознаваемое будущее.

— Мы не верим в предзнание.

Верите, еще как верите! Наконец-то! Именно поэтому она и оставила нас в живых.

— Прошу вас, Дама. В ограничении себя законами всегда есть нечто неустойчивое.

Еще раз будь осторожной! Она не поправила тебя, когда ты назвала ее Дамой.

Кресло скрипнуло от резкого движения Великой Досточтимой Матроны.

— Но законы необходимы!

— Необходимы? Это опасно.

— Почему?

Помягче. Она начинает чувствовать угрозу.

— Необходимость начинает править обществом, и законы мешают ему приспосабливаться к меняющимся условиям. В силу этой необходимости все в конце концов рушится. Вы становитесь подобны банкирам, которые воображают, что способны купить себе будущее. «Власть в мое время и к черту моих потомков!»

— Но что мне потомки?

Не говори! Смотри на нее. Она реагирует подобно многим безумцам. Подвергни ее еще одному маленькому испытанию.

— Досточтимые Матроны появились как организация террористов. Сначала бюрократы, а потом террор, как их излюбленное оружие.

— Если в твоих руках оружие, воспользуйся им. Но мы были повстанцами. Террористы? Это слишком хаотично.

Как она любит это слово — «хаос». Оно означает все, что происходит вне их мира. Она даже не спросила, откуда мне известно их происхождение. Она принимает как данность наши мистические способности.

— Разве не странно, Дама… — она не реагирует, можешь продолжать, — что повстанцы всегда впадают в тот же грех, который они пытались искоренить, если восстание заканчивается успехом и они побеждают? Это не столько ловушка на пути всех правительств, сколько наваждение, которое ждет всех, кто захватывает власть.

— Ха! Я-то думала, что ты расскажешь мне что-нибудь новенькое. Это мы знаем: «Власть разлагает. Абсолютная власть разлагает абсолютно».

— Нет, не так, Дама. Есть более тонкая вещь, но более убедительная: власть привлекает тех, кто склонен к разложению.

— Ты осмеливаешься обвинять меня в коррупции и разложении?

Следи за ее глазами!

— Я? Обвинять? Единственный, кто может тебя обвинить, — это ты сама. Я просто излагаю мнение Бене Гессерит на этот счет.

— Но ты ничего мне не сказала!

— Однако мы верим, что мораль превыше всякого закона, и мораль должна, как страж, пресекать все покушения на установления.

Ты употребила в одной фразе оба слова, но она не заметила этого.

— Власть всегда работает, ведьма. Таков закон.

— И правительства, которые существуют достаточно долго в таких условиях, неизбежно погрязают в коррупции.

— Мораль!

Она действительно не умеет пользоваться сарказмом, особенно когда защищается.

— Я действительно пыталась тебе помочь, Дама. Законы опасны для всех — как для виновных, так и для невинных. Не важно, считаешь ли ты себя могущественным или беспомощным. Законы не несут в себе человеческого понимания.

— Нет такой вещи, как человеческое понимание!

Это ответ на наш вопрос. Их нельзя считать людьми. Пощупай ее подсознание. Оно открыто очень широко.

— Законы всегда приходится толковать. Связанный законом не хочет проявлять сочувствия. Нет чувства локтя. Закон есть закон.

— Так оно и есть!

Она ушла в глухую защиту.

— Это очень опасная идея, особенно для неискушенных. Люди понимают это интуитивно и поэтому отвергают всякие законы. Совершаются мелкие поступки, часто подсознательно, которые тем не менее подрезают поджилки закону и тем, кто служит этому вздору.

— Как ты осмеливаешься называть законы вздором? — Она приподнялась с кресла, потом снова села.

— Смею. И закон, персонифицированный всеми, кто паразитирует на нем, всегда приходит в негодование, слыша слова, подобные моим.

— Это действительно так, ведьма! Но она не велит мне замолчать.

— «Больше закона!» — говорите вы. Нам нужно больше закона! Таким образом вы создаете все больше бездушных, неспособных к сочувствию инструментов, новые ниши для тех, кто паразитирует на этой системе и живет за ее счет.

— Но так всегда было и так всегда будет.

— И опять-таки ты ошибаешься. Это рондо. Оно повторяется и повторяется до тех пор, пока негодный человек или негодная группа не оказывается на высоте колеса. Тогда возникает анархия, хаос. — Ты видишь, как она подскочила? — Повстанцы. Террористы, вспышки кровавого насилия. Джихад! И все это из-за того, что вы создали нечто бесчеловечное.

Она взялась за подбородок. Следи за ней внимательно!

— Как это мы уклонились так далеко от политики, ведьма? Это было твое намерение?

— Мы не уклонились от нее ни на долю миллиметра!

— Думаю, что теперь, ведьма, ты расскажешь мне, какие вы в Бене Гессерит демократы.

— Да, мы живем по правилам демократии, но соблюдаем при этом такую осторожность, какой вы не можете себе представить.

— Испытай меня.

Она думает, что я сейчас поделюсь с ней тайной. Что ж, скажи ей одну из них.

— Демократия может заблудиться, если впереди электората пойдут козлы. Словно перед стадом баранов. Вы получите богатых, жадных, преступников, тупых лидеров и так далее до тошноты.

— Ты думаешь точно так же, как мы.

Господи! Как отчаянно она хочет, чтобы мы были похожи на них.

— Ты говоришь, что вы были бюрократами, когда восстали. Вы знаете свой порок. Находящаяся на вершине власти бюрократия, которая неприкосновенна для электората, всегда лишает систему энергии. Она ворует ее у престарелых, у пенсионеров — у всех и каждого. Особенно же у тех, кого мы именуем средним классом, потому что именно он производит больше всего энергии.

— Вы полагаете, что вы и есть… средний класс?

— Мы не думаем, что мы нечто раз и навсегда фиксированное. Но Другая Память говорит нам о пороках бюрократии. Допускаю, что у вас есть некая форма гражданской службы для «низов».

— Да, мы позаботились о наших низах.

Какое отвратительное эхо в этомзале.

— Тогда вы знаете, как это размывает голосование. Люди не голосуют. Инстинкт говорит им, что это бесполезно.

— Как бы то ни было, демократия — глупая идея!

— Мы согласны с этим. Она очень склонна к демагогии. Это болезнь, которой весьма подвержена любая система, стоящая на избирательном праве. Однако демагога очень легко распознать. Они много жестикулируют и говорят, как трибуны, и используют слова, в которых звенят религиозный пыл и устрашающая искренность.

Она смеется!

— Искренность, за которой ничто не стоит, требует большой практики, Дама. Эту тренировку всегда можно распознать.

— С помощью Вещающего Истину?

Что это она так подалась вперед? Теперь она никуда не денется.

— Это может распознать любой, кто знает признаки: Репетиция. Повторы. Потуги заострить внимание на словах. Не обращайте внимания на слова. Следите за тем, что этот человек делает. Только тогда вы поймете его истинные мотивы.

— Значит, у вас нет демократии.

Поделись со мной еще какими-нибудь секретами Бене Гессерит.

— Нет, у нас есть демократия.

— Мне кажется, что ты сказала…

— Мы хорошо ее охраняем, следя за всеми вещами, о которых я только что говорила. Опасность велика. Но не менее велико и вознаграждение.

— Ты понимаешь, что ты мне только что сказала? Что вы все — скопище дур!

— Приятная леди! — произнес футар.

— Заткнись, не то я отошлю тебя назад в стадо!

— Ты не слишком приятная леди, Дама!

— Ты видишь, что ты наделала, ведьма? Ты уничтожила его.

— Полагаю, что вы всегда найдете замену.

О, посмотрите-ка на эту улыбку.

Луцилла изобразила на лице подобную гримасу, начав дышать в том же ритме, что и Великая Досточтимая Матрона. Видишь, как мы похожи? Конечно, я стараюсь нанести тебе вред. Не сделала бы ты то же самое на моем месте?

— Итак, вы знаете способ заставить Демократию делать то, что захотите, — в тоне сквозило издевательство.

— Техника довольно тонкая, но достаточно простая. Вы создаете общество, в котором большинство людей недовольно, смутно или глубоко.

Она именно так видит проблему. Смотри, как она кивает твоим словам.

Луцилла держала себя в ритме этих кивков Великой Досточтимой Матроны.

— Такое положение порождает волну чувства мстительного гнева. Потом под этот гнев подставляются мишени, которые вы сами выбираете.

— Это диверсионная тактика.

— Я предпочитаю говорить об этом, как об отвлечении внимания. Не давайте им времени задавать вопросы. Хороните свои ошибки в нагромождении новых законов. Вы движетесь в царство иллюзий. Тактика корриды.

— О да. Это хорошо!

Она почти ликует. Подкинь ей еще.

— Хорошенько размахивайте плащом. Они накинутся на него, и только потом поймут, что за ним нет матадора. Это расхолаживает электорат точно так же, как расхолаживает быка. В следующий раз еще меньше людей разумно воспользуются своим голосом.

— Именно поэтому мы так и поступаем.

Мы поступаем! Она прислушивается к себе?

— Потом вы обрушиваетесь на апатичный электорат. Заставляете его испытать чувство вины. Держите его в скуке. Подкармливаете его. Развлекаете его. Не переусердствуйте!

— О нет, мы никогда не переусердствуем в этом.

— Дайте им понять, что они будут голодать, если нарушат строй. Пусть они посмотрят, как плохо бывает тем, кто раскачивает лодку.

Спасибо тебе, Верховная Мать. Это очень подходящий образ.

— Но не допускаете ли вы, чтобы иногда за плащом случайно оказался живой матадор?

— Конечно! Ату его! Потом можете спокойно ждать, когда смешливые умолкнут сами по себе.

— Я знала, что вы не способны допустить у себя демократию!

— Почему ты мне не веришь?

Ты испытываешь судьбу.

— Потому что тогда вам надо было бы ввести у себя открытое голосование, жюри, судей и…

— Мы называем их прокторами. Это что-то вроде жюри в полном составе.

Она немного растеряна.

— И никаких законов… установлений, или как вы их там называете?

— Разве я не говорила, что мы рассматриваем их раздельно? Установления — это прошлое, законы — будущее.

— Вы как-нибудь ограничиваете права этих… прокторов?

— Они могут принимать любые решения, которые пожелают, точно так, как это делают члены судебного жюри. Будь проклят закон!

— Это очень тревожная идея.

Она действительно взволнована. Смотри, как поскучнели ее глаза.

— Первое правило нашей демократии — никаких жюри, ограниченных рамками закона. Такой закон глуп. Просто удивительно, насколько глупы могут быть люди, когда они начинают действовать малыми самодостаточными группами.

— Ты называешь меня глупой, не так ли?

Берегись оранжевых бликов.

— Кажется, есть такой закон природы, который гласит, что почти невозможно, чтобы замкнутая самодостаточная группа людей действовала просвещенно.

— Просвещенно? Я так и знала.

Это опасная улыбка. Будь осторожной.

— Это означает течение по направлению сил жизни, таким образом выстраивая свои действия, чтобы жизнь могла продолжаться…

— При этом, естественно, большинство должно быть счастливо.

Быстро! Мы оказались слишком умны для нее! Меняй тему разговора!

— Этот элемент Тиран исключил из своего Золотого Пути. Он рассчитывал не на счастье, а на выживание человечества.

Мы же говорим: меняй тему! Посмотри на нее! Она в ярости!

Великая Досточтимая Матрона оторвала руку от подбородка.

— И я собиралась пригласить тебя в наш Орден, сделать тебя одной из нас. Освободить тебя.

Отвлеки ее! Быстрее!

— Не говори, — произнесла Великая Досточтимая Матрона. — Не открывай рта!

Теперь все кончено.

— Ты должна была помогать Логно или кому-нибудь еще, кто заменит меня на моем месте! — Она взглянула на прикорнувшего в углу клетки футара. — Ешь, милый.

— Не буду есть приятную леди.

— Тогда я выброшу ее труп стае!

— Великая Досточтимая Матрона…

— Я не велела тебе говорить! Ты осмеливался называть меня Дамой.

Она молниеносно вскочила с кресла. Дверь клетки Луциллы с треском отворилась, ударившись о стену. Луцилла попыталась выскользнуть наружу, но шига сковала ее движения. Преподобная Мать не уловила тот момент, когда был нанесен удар, размозживший ее височную кость.

Умирая, она слышала горестный вопль людей Другой Памяти с Лампадас, памяти, хранившей гений и опыт многих поколений.

Глава 19

Есть люди, которые никогда ни в чем не участвуют. Жизнь их случайна. Они почти тупо существуют, гневом или насилием сопротивляясь всему, что может нарушить их готовую взорваться злобным негодованием иллюзию надежности бытия.

Альма Мавис Тараза

Туда и обратно, туда и обратно. Весь день постоянные поиски. Одраде переходила от одной видеозаписи к другой, пребывая в полной нерешительности и тяжких сомнениях. Сначала Сциталь, потом юный Тег с Мурбеллой и Дунканом, потом долгое стояние у окна в раздумьях о рапортах Бурцмали с Лампадас.

Как скоро смогут они восстановить память башара? Будет ли подчиняться им восстановленный гхола?

Почему замолчал Раввин? Не начать ли нам Экстренное Единение, делясь друг с другом памятью без всяких ограничений? Моральный ущерб от такого действия может быть невосполнимым.

Записи высвечивались на поверхности рабочего стола, помощницы и советницы приходили и уходили. Их вторжение было необходимостью. Подписать это. Утвердить то. Уменьшить ли обеспечение той или иной группы меланжей?

Беллонда сидела в кабинете Верховной все время. Она перестала спрашивать, что ищет Одраде, и просто смотрела на нее немигающим беспощадным взглядом.

Они спорили о том, сможет ли восстановление поголовья песчаных червей в Рассеянии восстановить зловредное влияние Тирана. Эта бесконечная греза о проснувшемся Черве все еще тревожила Белл. Но одна только численность популяции говорила о том, что влиянию Тирана на судьбу Общины закончилось необратимо.

Тамалейн приходила раньше в поисках новых записей Беллонды. Она хотела найти что-нибудь свеженькое из накоплений Архива. Сама же Беллонда вынашивала планы обличения, касающегося изменения численности Общины и истощения источников ее пополнения.

Одраде выглянула в окно, за которым простирался ландшафт, окутанный сумерками. Тени обозначились резче, за окном быстро темнело. Когда темнота сгустилась, Одраде увидела, что ее рассеивают огни домов на плантациях. Она помнила, что огни зажглись уже давно, но было такое впечатление, что это именно ночь зажгла их. Некоторые окна гасли, когда люди переходили из одной комнаты в другую. Нет человека в доме — нет огня. Не следует растрачивать энергию попусту.

На мгновение ее внимание привлекли мигающие огоньки. Вариант старого вопроса об упавшем в лесу дереве: «Был ли звук падения, если его никто не слышал?» Одраде была на стороне тех, кто утверждал, что сотрясение от удара было независимо от того, зарегистрировали ли его.

Не расставлены ли в Рассеянии тайные сенсоры? Какие изобретения и инновации используют те, кто очень давно удалился в Рассеяние?

Беллонда решила, что они и так слишком долго молчат.

— Дар, ты посылаешь вокруг себя очень тревожные сигналы, которые могут обеспокоить Капитул.

Одраде оставила реплику без ответа.

— Что бы ты ни делала, все воспринимается как твоя нерешительность. — Какой грустный голос у Белл. — Группы старших Сестер всерьез обсуждают вопрос о твоей замене. Прокторы уже голосуют.

— Только прокторы?

— Дар, неужели ты действительно махнула рукой Праске и сказала ей, что хорошо быть живой?

— Да, это так.

— Что ты наделала?

— Ты повторяешься. Что-нибудь новое от Дортуйлы?

— Ты сегодня спрашиваешь об этом десятый раз! — Беллонда жестом указала на рабочий стол. — Ты постоянно рассматриваешь сообщение Бурцмали с Лампадас. Мы что-то недосмотрели?

— Почему наши враги с таким остервенением держатся за Гамму? Скажи мне, ментат!

— У меня мало данных, и ты это прекрасно знаешь!

— Бурцмали не ментат, но его рапорты очень сильны, Белл. Я всегда говорила тебе, что он был любимым учеником нашего башара. Неудивительно, что в нем видны черты его учителя.

— Прекрати, Дар. Что ты увидела в рапорте Бурцмали?

— Он заполняет пустоты в общей картине событий. Не полностью, но… Это танталовы муки читать те сведения о Гамму, которые он собрал. Там сошлось очень много разнообразных экономических интересов. Почему наши враги не режут нити этих связей?

— Возможно, они сами действуют внутри этих связей, являясь их активными участниками.

— Что, если нам предпринять развернутую атаку на Гамму?

— Никто не захочет вести дела в обстановке насилия. Ты хочешь сказать это?

— Отчасти да.

— Большинство участников этих экономических связей после нападения, вероятно, захотят покинуть Гамму. Они переместятся на другие планеты, где можно найти более послушное население.

— Почему?

— Там они смогут действовать с большей предсказуемостью. Естественно, кроме того, они займутся укреплением своей обороны.

— Этот союз, который мы чувствуем, Белл, удвоит усилия, чтобы обнаружить и блокировать нас.

— Определенно так.

Смиренный ответ Беллонды направил поток мыслей Одраде вовне. Она подняла глаза и устремила взор на заснеженные вершины гор, сверкающие в свете звезд. Придут ли нападающие с той стороны?

Наплыв таких мыслей мог бы смутить и куда менее мощный интеллект. Однако Одраде не требовалось читать Литанию против страха, чтобы сохранить ясную голову. У нее для этого была более простая формула.

Повернись лицом к своему страху, иначе он ударит тебя в спину.

Ее отношение было прямым и честным. Самые ужасные вещи во вселенной порождаются человеческим разумом. Ночной кошмар (белый конь уничтожения Бене Гессерит) обладал чертами как мифическими, так и реальными. Охотник с топором мог поразить как разум, так и плоть. Но нельзя никуда деться от ужаса, порожденного разумом.

Так повернись к ним лицом!

С чем она столкнется во тьме? Не с безликим палачом, который преследует ее с топором в руках, не с падением в бездонную пропасть (и то и другое дар визуализации), но с реальными и осязаемыми Досточтимыми Матронами и теми, кто их поддерживает.

И я не смею использовать даже маленькую толику предзнания, чтобы вести Орден. Я могла бы запереть наше будущее в неизменные формы. Муад'Диб и его сын Тиран сделали это, и Тиран потратил тридцать пять столетий, чтобы вывести нас из этого тяжелого положения.

Ее внимание привлекли движущиеся огни. Трудолюбивые садовники ухаживали за деревьями сада так, словно садам было суждено существовать вечно. Вентилятор доносил до ноздрей Одраде запах горящих листьев и сучьев. Садовники Бене Гессерит очень внимательны к таким мелочам. Они никогда не оставляют отпиленные сучья и срезанные ветви гнить на месте, чтобы не привлекать паразитов, которые могли бы попортить и живые деревья. Чисто и опрятно. Разумное планирование. Поддержание среды обитания. Это один момент непреходящего.

Никогда не оставлять после себя мертвой древесины?

Была ли Гамму такой древесиной?

— Что ты находишь в этих садах? — ядовито поинтересовалась Беллонда.

— Они восстанавливают мои силы, — не оборачиваясь, ответила Одраде.

Всего два вечера назад она выходила гулять в сад. Воздух был холоден и вязок, туман стелился почти по земле. Ноги утопали в опавшей листве. Слабый запах перегнивших листьев в более теплых местах, где задержалась влага выпавших скудных дождей. Привлекательный болотистый запах. Обычное брожение жизни, особенно заметное на таком уровне. На фоне неба, освещенного светом звезд, резкими силуэтами выступали обнаженные ветви. Это было грустное зрелище, если сравнивать его с весенним цветением или осенним изобилием плодов, но прекрасное с точки зрения вечного течения жизни. Жизнь затаилась в ожидании призыва к пробуждению.

— Тебя не беспокоят прокторы? — спросила Беллонда.

— Как они проголосуют?

— Они не говорят.

— Как ты думаешь, другие последуют их примеру?

— Все очень обеспокоены твоими решениями. Последствия.

Белл была неподражаема в своем умении представить массу информации в нескольких скупых словах. В большинстве своем все решения Бене Гессерит проходили при своем выполнении по тройному лабиринту: Эффективности, Последствий и (это было самым жизненно важным) того, Кто Будет Выполнять Приказы? Дела и подходящие для их выполнения люди подбирались с величайшим тщанием с большим вниманием к деталям. Так повышалась эффективность и одновременно становилось возможным предвидеть последствия и управлять ими. Хорошая Верховная Мать умела принимать правильные, эффективные решения, пробираясь по лабиринту последствий в течение нескольких секунд. Тогда в Централе закипала жизнь. Глаза сияли. Разносилась молва: «Она действовала без малейших колебаний». Такая тактика порождала уверенность у послушниц и других учениц. Преподобные Матери (особенно прокторы) готовились встретить во всеоружии возможные последствия.

Одраде заговорила, обращаясь больше к своему отражению в окне, нежели к Беллонде:

— Даже у Верховной Матери должно быть время для размышлений.

— Но какой у тебя выбор в такой сумятице?

— На слишком ли ты торопишь события, Белл?

Беллонда отпрянула назад, сидя в кресле-собаке, словно

Одраде толкнула ее.

— Терпение особенно тяжело дается именно в такие времена, — сказала Одраде. — Но выбор подходящего момента для действий весьма сильно влияет на мое поведение.

— Что ты собираешься делать со своим новым Тегом? На этот вопрос ты должна ответить сейчас.

— Если наши враги покинут Гамму, то куда они двинутся, Белл?

— Ты хочешь напасть на них, пока они там?

— Хочу их немного потревожить.

— Это опасный огонь, костер может превратиться в пожар, — вкрадчиво проговорила Беллонда.

— Нам нужен еще один предмет для возможной торговли.

— Досточтимые Матроны не торгуются!

— Но их союзники охотно вступают в переговоры, как мне кажется. Что, если они переместятся… ну, скажем, на Джанкшн?

— Что интересного ты нашла в этой планете?

— Силы Досточтимых Матрон сосредоточены именно там. Наш же возлюбленный башар очень хорошо помнит досье на эту планету и может рассудить, как ему поступить, пользуясь своим умом ментата.

— Ох-х-хх.

Это междометие было более многозначительным, чем длинная речь.

Вошла Тамалейн и потребовала к себе внимания, стоя молча в дверях до тех пор, пока Одраде и Беллонда не взглянули на нее.

— Прокторы поддержали Верховную Мать. — Тамалейн подняла вверх костистый палец. — С перевесом в один голос!

Одраде вздохнула.

— Скажи, Там, как проголосовала проктор, которую я поприветствовала на улице? Ее зовут Праска.

— Она проголосовала за тебя.

Одраде натянуто улыбнулась Беллонде.

— Посылай наших шпионов и агентов, Беллонда. Мы должны склонить охотниц к встрече с нами на Джанкшн.

К утру Белл поймет, в чем заключается мой план.

Когда Беллонда и Тамалейн ушли, обмениваясь мнениями приглушенными встревоженными голосами. Одраде вышла в свои личные апартаменты. В коридоре находилась охрана из послушниц и Преподобных Матерей. Несколько послушниц улыбнулись Одраде. Итак, они знают, как проголосовали прокторы. Еще один кризис миновал.

Одраде прошла через гостиную в спальню, где прилегла, не раздеваясь, на кушетку. Плавающий светильник заливал комнату мягким желтоватым светом. Она скользнула взглядом по карте Пустыни и перевела взор на картину Ван Гога, которая в защитной раме висела на стене у изножья кушетки.

Дома Кордевиля.

Это гораздо лучшая карта, чем та, которая отмечала рост Пустыни. Напомни мне, Винсент, откуда я пришла и что еще я могу сделать.

Прошедший день опустошил ее. Переутомление было настолько сильным, что разум начал бег по бесконечному кругу.

Ответственность!

Она давила со всех сторон, и Одраде понимала, что справиться с обязанностями она сможет, только если проявит свою бунтующую сущность. Вынужденная тратить энергию, она должна была тем не менее сохранять видимость безмятежного поведения. Белл прекрасно все понимает. Эта мысль сводила с ума. Община Сестер была обложена со всех сторон, словно стая волков. Ее деятельность становилась почти безрезультатной.

Она прикрыла глаза и попыталась представить себе Досточтимую Матрону, к которой надо было обратиться. Старая… облечена непомерной властью. Жилистая. Сильная, движения отличаются непостижимой быстротой. Лица не было. Одраде видела только тело.

Молча подбирая слова, Одраде мысленно заговорила с безликой Досточтимой Матроной.

— Нам трудно допустить, чтобы вы совершали ошибки. Учителя всегда болезненно переживают промахи учеников.

Да, мы считаем себя учителями. Мы учим не столько индивидов, сколько виды. Мы даем уроки всем. Если вы видите в нас Тирана, то вы правы.

Образ Досточтимый Матроны промолчал в ответ.

Как может учитель учить, если он не смеет высунуть нос из своего убежища? Бурцмали мертв, гхола Тег пока никак не проявил себя и неизвестно, что из него выйдет. Одраде физически чувствовала гнет, который обрушился на Капитул. Ничего удивительного в том, что прокторы решили голосовать. Община Сестер опутана паутиной. Нити крепко держат Орден в своих смертельных объятиях. И по этой паутине неслышно, но неотвратимо подбирается к своей жертве безликий паук — Досточтимая Матрона.

Королева Пауков.

Ее присутствие чувствуется по действиям ее миньонов. Паутина содрогалась, а атакующие, собравшись в стаю, набрасывались на связанную паутиной жертву, не считаясь ни со своими, ни с чужими потерями, готовые ради выполнения поставленных задач устроить настоящую бойню.

Кто-то командует ими; и это Королева пауков.

Здорова ли она душевно по нашим стандартам? На какие опасности я обрекла Дортуйлу?

Досточтимые Матроны превзошли все пределы мыслимой мегаломании. Они представили Тирана обычным пиратом. Лето Второй по крайней мере знал то, что было известно Бене Гессерит: он умел балансировать на острие меча, зная, что смертельно опасно соскользнуть с этого острия. Это цена, которую платят за обладание властью. Досточтимые Матроны пренебрегли этой судьбой. Они машут мечом, рубят и убивают всех вокруг себя, словно сошедший с ума великан, охваченный припадком слепой ярости.

Никто и ничто не могло противостоять им до сих пор, и они предпочитают отвечать на все убийствами, словно взбесившиеся берсерки. Истерия по добровольному выбору и с расчетом.

Произошло ли это оттого, что мы оставили башара на Дюне, чтобы он использовал свою силу с самоубийственной неосмотрительностью? Никто не знает, сколько Досточтимых Матрон он убил. И Бурцмали, убитый на Лампадас.

Понятно, что охотники почувствовали его смертельные уколы. Я не говорю о тренированных Айдахо мужчинах, которые были посланы к Матронам для изучения их техники порабощения мужчин.

Неужели этого было достаточно, чтобы возбудить такую ярость? Возможно. Но что за истории рассказывают о Гамму? У Тега прорезался новый талант, который устрашил Досточтимых Матрон?

Если мы восстановим исходную память башара, то нам придется тщательно за ним следить.

Сдержит ли его корабль-невидимка?

Каким образом Досточтимые Матроны достигли такой скорости проведения рефлексов? Они жаждут крови. Никогда не следует огорчать таких людей плохими новостями. Ничего удивительного, что их миньоны ведут себя словно помешанные. Облеченный властью и охваченный страхом человек может убить вестника, принесшего дурные новости. Не следует носить дурные вести. Погибнуть надо в сражении.

Люди Королевы Пауков превзошли пределы надменности. Далеко превзошли. Здесь невозможна никакая цензура. С таким же успехом можно укорять корову за то, что она ест траву. Корова будет права, когда взглянет на вас своими похожими на полную луну глазами и спросит: «Но разве я не предназначена для того, чтобы есть траву?»

Зная о возможных последствиях, зачем мы разожгли их ненависть? Мы же не похожи на человека, который не думая бьет палкой круглый серый предмет, а потом вдруг понимает, что этот предмет — осиное гнездо. Мы знаем, что мы бьем. Таков был план Таразы и никто из нас не стал задавать вопросов.

Община Сестер столкнулась с противником, чьей обдуманной политикой стало истерическое насилие. «Мы пленницы амока!»

Что будет, если Досточтимые Матроны потерпят чувствительное поражение? Во что превратится их истерия?

Я боюсь этого.

Смеет ли Община Сестер поддерживать этот огонь?

Мы должны это сделать!

Королева Пауков удвоит усилия, чтобы найти Капитул. Насилие примет еще более отталкивающие формы. Что будет потом? Не станут ли Досточтимые Матроны подозревать всех и каждого в тайном сочувствии Бене Гессерит? Не обратятся ли они против тех, кто их сейчас поддерживает? Нет ли у них искушения остаться одним во вселенной, лишенной всякой разумной жизни? Более вероятно, что такая мысль просто не приходила им в голову.

Как ты выглядишь, Королева Пауков? Как ты мыслишь?

Мурбелла утверждает, что не знает в лицо ни своего командующего, ни его заместителей по Ордену Горму. Однако Мурбелла рассказала, как предположительно выглядят апартаменты заместителя командующей. Это было информативно. Что человек называет своим домом? Кого он выбирает для того, чтобы делить с ним обыденные уроки жизни?

Многие из нас выбирают себе товарищей, которые являются отражением нас самих.

Мурбелла рассказывала: «Одна из ее личных слуг провела меня в ее частные апартаменты. Она демонстративно показывала мне, что имеет доступ в святая святых. Гостиная, предназначенная для посетителей, содержалась в чистоте и опрятности, чего нельзя было сказать о частном жилище. Одежда брошена там, где ее сняли, баночки с косметическими мазями открыты, пища сохнет в тарелках, оставленных на полу, кровать не убрана. Я спросила, почему здесь никто не убирает. Она ответила, что это не ее работа. Уборщиц допускают в спальню только перед наступлением ночи».

Тайная вульгарность.

Надо иметь соответствующее мышление и душу, чтобы жить в таком беспорядке.

Одраде резко открыла глаза и посмотрела на картину Ван Гога. Мой выбор. Он наложил на длинную череду событий человеческой истории небывалое напряжение, какого не могла достичь ни одна Другая Память. Ты прислал мне письмо, Винсент. И именно благодаря ему я не стану затыкать себе уши… или посылать любовные записки тем, кому нет до меня никакого дела. Это единственное, что я могу сделать в твою честь.

В спальне стоял знакомый запах — аромат перечной воды, смешанный с духом плоти. Любимый цветочный парфюм Одраде. Служанки постоянно обновляли этот аромат.

Одраде снова закрыла глаза, и ее мысли вернулись к Королеве Пауков. Одраде чувствовала, что ее усилия придают иное измерение этой безликой женщине.

Мурбелла рассказывала, что Великой Досточтимой Матроне достаточно произнести одно слово, как любое ее желание тотчас исполняется.

— Любое?

Мурбелла перечислила известные ей примеры. Половой партнер с необычными уродствами, огромное количество сладостей, устройство оргий со сценами неподдельного насилия.

— Они всегда стремятся к крайностям.

Донесения шпионов и агентов придавали реальность исполненным некоторого восхищения рассказам Мурбеллы.

— Все говорят, что они властвуют по праву.

Эти женщины происходят из автократической бюрократии.

Это подтверждалось множеством свидетельств. Мурбелла говорила, что на уроках истории им рассказывали, что первые Досточтимые Матроны разработали технику сексуального порабощения, которую они использовали для получения господства над населением, когда сбор налогов стал угрожать самому существованию тех, кем они управляли.

Право властвовать?

Одраде не казалось, что эти женщины очень настаивали на своем праве. Нет. Они допускали, что это право просто не может быть подвергнуто сомнению. Никогда! Они не принимают неверных решений. Невзирая на последствия. Этого просто не может быть никогда.

Одраде села, зная, что нашла тот взгляд на вещи, который был ей так необходим. На нее снизошло озарение.

Ошибки исключены, они не могут случаться.

Для того чтобы удержать все это в душе и не сойти с ума, надо иметь очень большую емкость подсознания. Сознание было рассчитано только на то, чтобы ориентироваться во вселенной, созданной их воображением, не более того. Матронам требовалось крошечное сознание.

О, как это мило!

Одраде вызвала ночную прислугу, послушницу первого года и попросила ее принести меланжевый чай, с опасным стимулятором, который поддержит ее силы и лишит сна. Но дело стоило того, чтобы рискнуть здоровьем.

Прежде чем повиноваться, послушница несколько секунд простояла в нерешительности, потом вышла и скоро вернулась с подносом, на котором стояла кружка с источающим пар напитком.

Одраде давно пришла к выводу, что меланжевый чай, приготовленный на воде холодных подземных источников Капитула, имел свойство проникать глубоко в психику. Горький стимулятор отбивал аромат и вкус и вызывал угрызения совести. О ней обязательно расскажут всем. Сплошное беспокойство. Так чего доброго, прокторы опять соберутся голосовать.

Она медленно прихлебывала чай, давая стимулятору время заработать на полную мощь. Эта проклятая женщина отказывается от ужина, но зато потягивает чай.

Она отставила в сторону пустую чашку и попросила теплую одежду.

— Хочу прогуляться по саду.

Ночная служанка не проронила ни слова. Все знали, что Одраде частенько прогуливается по ночам.

Через несколько минут она уже шла по узкой огороженной тропинке, ведущей в сад. Путь ей освещал миниатюрный светильник, укрепленный на правом плече. К забору подходили коровы и бычки из стада, с любопытством поглядывая на одинокую человеческую фигуру. Она же разглядывала мокрые морды, вдыхала запах люцерны и приглядывалась к пару дыхания животных. Потом она остановилась. Коровы вдохнули феромоны, исходившие от Одраде, и приняли ее за свою. После этого они спокойно отправились есть корм, заготовленный для них пастухом.

Повернувшись спиной к скотине, Одраде взглянула на купы голых деревьев, стоящих по краю пастбища. Миниатюрный светильник отбрасывал круг желтого света, подчеркивая зимнюю неподвижность природы.

Немногие понимали, почему это место так притягивает к себе Верховную Мать. Мало было сказать, что здесь она душой отдыхает от тягот навалившихся на нее проблем. Даже зимой, когда под ногами хрустела промерзшая земля. Этот сад был островком тишины в промежутке между бурями. Одраде затушила фонарь и безошибочно пошла по знакомой тропинке. Случайно она взглянула вверх. На фоне звездного неба отчетливо вырисовывались лишенные листвы ветви деревьев. Бури. Она чувствовала приближение бури, о которой не могли предупредить никакие синоптики. Буря порождает бурю. Ярость порождает ярость. Месть порождает месть. Войны порождают войны.

Старый башар был великим мастером, умевшим рвать эти порочные круги. Сохранит ли гхола этот талант?

Какая опасная игра.

Одраде оглянулась и посмотрела в ту сторону, где коровы мирно жевали свое сено. В свете звезд от стойла поднимался пар. Коровы сбились в тесную кучу, чтобы не замерзнуть. Был слышен характерный звук. Они жевали свою жвачку, перетирая корм.

Мне надо идти на юг, в пустыню, чтобы встретиться с Шианой. Песчаные форели живут. Но почему они не превращаются в червей?

Она вслух обратилась к коровам:

— Ешьте свою траву. Именно для этого вы родились на свет.

Если наблюдатели засекли этот монолог, подумала Одраде, то ей не избежать серьезных объяснений в Совете.

Но сегодня ночью мне удалось заглянуть в сердца наших врагов. И я пожалела их.

Глава 20

Для того чтобы познать какую-либо вещь, надо определить ее границы, выйти за их пределы, и только тогда станет ясна истинная ее суть.

Правило Амталя

Нельзя полагаться на теорию, когда ставкой в игре становится жизнь.

Комментарий Бене Гессерит

Дункан Айдахо стоял почти в центре тренировочного зала в трех шагах от ребенка-гхола. Рядом находились тренажерные аппараты — некоторые из них были предназначены для изнуряющих упражнений, некоторые же представляли собой опасность для жизни.

Сегодня дитя выглядело полным восхищения и доверия.

Я понимаю его лучше, чем другие, только потому, что я сам — гхола? Спорное допущение. Этот человек воспитывался во многом не так, поскольку предназначается для иных целей, нежели я. Предназначен! Милый термин.

Община Сестер воссоздала обстановку раннего периода жизни Тега как можно ближе к оригиналу. Ему даже предоставили в лице Айдахо обожаемого старшего брата, впрочем, давно умершего. Одраде учила его очень глубоко, так же, как и его природная мать.

Айдахо помнил старого башара, клетки которого были оживлены в лице этого юного создания. То был умный, мыслящий человек, к советам которого стоило прислушиваться. Небольшим усилием памяти Айдахо припомнил манеры того человека и его слова.

«Истинный воин часто понимает своих врагов лучше, чем друзей. Опасна жалость, которой ты можешь поддаться, если твое понимание приведет тебя к симпатии, как это естественно случается, если понимание выпустить из-под контроля».

Очень трудно думать, что эта мысль дремлет где-то в сознании этого младенца. Башар был необычайно проницателен, когда говорил ему о симпатиях в те далекие дни в Убежище на Гамму.

«Симпатия к противнику — это слабость полиции и армии. Самое опасное — это бессознательная симпатия, направленная на сохранение врага целым и невредимым, поскольку этот враг оправдывает твое собственное существование».

— Сэр?

Как этот писклявый голосок превратится в командирский рык старого башара?

— Что такое?

— Почему ты просто стоишь и смотришь на меня?

— Башара называли «старым оплотом». Ты знаешь об этом?

— Да, сэр, я изучал историю его жизни.

Что же, прикажете теперь называть это создание «юным оплотом»? Почему Одраде хочет так скоро восстановить его исходную память?

— Из-за башара вся Община Сестер копается в Другой Памяти, пересматривая свой взгляд на историю. Они говорили тебе об этом?

— Нет, сэр. Это знание важно для меня?

— Верховная Мать Одраде говорила, что ты будешь тренировать только мои мышцы.

— Я помню, что ты любил датский маринет, очень хороший бренди.

— Я слишком мал, чтобы пить, сэр.

— Ты был ментатом. Знаешь, что это значит?

— Я узнаю об этом, когда ты восстановишь мою память, не так ли?

На этот раз мальчик не произнес уважительного «сэр». Надо позвать учителя, чтобы оправдать возможную задержку.

Айдахо улыбнулся в ответ. Занятный ребенок. Очень легко проникнуться к нему искренней привязанностью.

— Хорошенько присматривай за ним, — говорила Одраде. — Он само очарование.

Он вспомнил инструктаж Одраде перед началом обучения.

— Поскольку индивид бесконечно привязан к своей сущности, — сказала она, — формирование этой сущности должно стать предметом нашей неусыпной заботы.

— Это необходимо соблюдать в отношении гхола?

Разговор происходил ночью в гостиной Айдахо. Мурбелла была замечательным слушателем.

— Он запомнит все, чему ты его научишь.

— Итак, мы собираемся слегка отредактировать оригинал.

— Осторожнее в выражениях, Дункан! Обращайся жестче с этим впечатлительным ребенком, научи его никому не доверять, и ты создашь самоубийцу — человека, который рано или поздно покончит с собой тем или иным способом. Не имеет значения, каким именно.

— Вы не забыли, что я лично знал старого башара?

— А ты не помнишь, Дункан, что было до того, как тебе восстановили исходную память?

— Я знал, что башар сделает это, и смотрел на него как на спасителя.

— Именно так он сейчас смотрит на тебя. Это особый вид доверия.

— Я буду честен с ним.

— Ты можешь искренне полагать, что ведешь себя честно, но все же я советую тебе каждый раз вглядываться в себя, когда ты столкнешься с его доверием к тебе.

— А если я ошибусь?

— Мы исправим твою ошибку, если возможно. — Она красноречиво взглянула на глазок видеокамеры.

— Я знаю, что вы будете наблюдать за нами!

— Пусть это не угнетает тебя. Я не пытаюсь заставить тебя копаться в своем сознании. Это обычная мера предосторожности. И помни, что в распоряжении Сестер есть масса эффективных способов исцеления.

— Я буду осторожен.

— Ты можешь припомнить, что именно старый башар говорил: «Зверство, которое мы проявляем по отношению к супостату, всегда усмиряется тем уроком, который мы хотим преподать».

— Я не могу думать о нем, как о противнике. Башар был одним из лучших людей, которых я когда-либо знал.

— Прекрасно, поэтому я с легким сердцем передаю его в твои руки.

И вот этот ребенок стоит перед ним в тренировочном зале, не проявляя ни малейшего нетерпения при виде колебаний и сомнений своего учителя.

— Сэр, это часть урока, стояние здесь? Я знаю, что иногда…

— Смирно.

Тег вспомнил о воинской дисциплине и превратился во внимание. Никто и никогда так его не учил. Так говорила ему его исходная память. Айдахо был очарован этим проблеском духа старого башара в поведении мальчика.

Они знали, что поймают меня именно на этом!

Никогда нельзя недооценивать умение Бене Гессерит убеждать. Ты можешь делать для них все что угодно, даже не подозревая, что действуешь по принуждению. Тонко и дьявольски хитро! Конечно, во всем была своя компенсация. Например, возможность жить в интересные времена. В конце концов, подумал Айдахо, он предпочитает жить в интересное время, даже в такое, как это.

Он глубоко вздохнул.

— Восстановление исходной памяти причинит тебе боль — физическую и моральную. В каком-то смысле душевная боль хуже, чем физическая. Я приготовлю тебя к этому.

Мальчик застыл в неподвижной стойке. Никаких комментариев.

— Мы начнем тренироваться без оружия, ты будешь пока лишь воображать, что в твоей правой руке клинок. Это вариация «пяти отношений». Каждый ответ реализуется перед тем, как в нем возникает необходимость. А теперь опусти руки и расслабься.

Айдахо переместился за спину Тега, крепко взял его правую руку под локтем и показал первое движение.

— Каждый атакующий — это перо, летящее по бесконечной траектории. Когда перо приближается, его следует отклонить от первоначального пути и удалить от себя. Твое движение — это дуновение воздуха, с помощью которого ты удаляешь перо.

Айдахо отступил в сторону и посмотрел, как Тег повторяет движение, исправляя ошибки короткими резкими ударами по напряженным от неумения мышцам.

— Пусть твое тело заставит тебя учиться! — сказал Айдахо, когда Тег спросил, зачем Дункан это делает.

Когда они присели отдохнуть, Тег спросил, что имел в виду Айдахо под «душевной болью».

— Вокруг твоей исходной памяти возведены защитные стены — таково условие роста гхола. В нужный момент эта память хлынет в твое сознание. Не все воспоминания будут приятными.

— Верховная Мать говорила, что твою память восстановил старый башар.

— О боги бездны, дитя! Почему ты все время говоришь: «Башар»? Ведь это был ты!

— Но я еще не знаю этого.

— Ты представляешь собой особую проблему. Для того чтобы гхола пробудился, в его сознании должно присутствовать воспоминание о собственной смерти. Но твои клетки были взяты до смерти башара.

— Но башар мертв!

— Башар! Да, он мертв. Ты должен вспомнить самый болезненный момент и только тогда ты поймешь, что ты — башар!

— Ты действительно сможешь вернуть мне память?

— Да, если ты сможешь выдержать боль. Ты знаешь, что я сказал тебе, когда ты восстановил мою память? Я сказал: «Атрейдес! Как вы все похожи друг на друга!»

— Ты ненавидел… меня?

— Да, и мало того, ты сам себе был отвратителен из-за того, что причинил мне. Теперь ты понимаешь, что мне предстоит с тобой сделать?

— Да, сэр, — тихо произнес мальчик.

— Верховная Мать сказала, что я не должен предать твое доверие… хотя ты предал мое.

— Но я восстановил твою память?

— Видишь, как легко думать о себе, как о башаре. Ты был потрясен. Но да, ты восстановил мою память.

— Это единственное, чего я хочу.

— Ты так говоришь.

— Верховная… Мать говорит, что ты ментат. Это поможет тому, чтобы и я… стал ментатом?

— Логика говорит «да». Но у ментатов есть пословица, которая утверждает, что логика движется слепо. Мы знаем, что именно логика выбрасывает тебя из гнезда порядка на мостовую хаоса.

— Я знаю, что такое хаос! — В тоне прозвучала нескрываемая гордость.

— Ты так думаешь.

— Но я доверяю тебе!

— Послушай меня! Мы — слуги Бене Гессерит. Преподобные Матери строили свой Орден не на доверии.

— Должен ли я доверять Верховной Матери?

— В тех пределах, которые со временем станут тебе ясны. Но теперь должен тебя предупредить, что Бене Гессерит основан на принципе организованного недоверия. Тебя учили тому, что значит демократия?

— Да, сэр. Демократия — это когда голосуешь…

— Демократия — это когда не доверяешь тому, кто обладает властью над тобой! Сестры хорошо это понимают. Не слишком доверяй им.

— Значит, я не должен слишком доверять и тебе?

— Единственное, в чем ты можешь мне доверять, так это в том, что я приложу все усилия к тому, чтобы восстановить твою исходную память.

— Тогда мне все равно, насколько это больно.

Он посмотрел на глазок видеокамеры, свидетеля их выражений.

— Они не возражают против того, что ты говоришь о них?

— Они относятся к ментату только как к источнику полезных сведений.

— То есть фактов?

— Факты — хрупкая вещь. Ментат может запутаться в них. Слишком много существует надежных данных. Все это похоже на дипломатию. Надо получить добротную ложь, чтобы отразить ее в своих проекциях.

— Я… растерян.

Мальчик употребил слово, сомневаясь, что оно выражает суть того, что он хотел сказать.

— Однажды я сказал об этом Верховной Матери. Она ответила: «Я плохо себя вела».

— Ты не должен вызывать у меня растерянность?

— Только если это делается в интересах обучения.

Видя, что Тег не на шутку озадачен, Дункан продолжил:

— Давай я расскажу тебе одну историю.

Тег немедленно сел на пол, что показало Айдахо, что Одраде часто использовала ту же тактику. Тег был всегда очень восприимчив.

— В одной из моих жизней у меня была собака, которая терпеть не могла моллюсков, — заговорил Айдахо.

— У меня были моллюски, их привозили с Великого Моря.

— Да, ну так вот, мой пес ненавидел моллюсков за то, что одна из этих тварей как-то раз плюнула ему в глаз. Ему стало больно, глаз сильно жгло. Но что еще хуже, жидкость брызнула из совершенно невинной ямки в песке, где не было видно никакого моллюска.

— И что же сделала твоя собака? — Мальчик от нетерпения подался вперед, подперев подбородок кулаком.

— Она раскопала ямку и извлекла оттуда обидчика, чтобы принести его мне. — Айдахо улыбнулся при этом воспоминании. — Урок номер один: никогда не позволяй, чтобы неизвестно кто плевал тебе в глаза.

Тег рассмеялся и захлопал в ладоши.

— Но посмотри на это с точки зрения пса. Преследуй того, кто плюнул. Тогда последует славная награда: хозяин будет доволен!

— А потом твоя собака тоже выкапывала моллюсков?

— Каждый раз, когда мы приходили на берег, пес рычал и выискивал моллюсков, чтобы угодить Хозяину, а тот брал их и выбрасывал так далеко, чтобы они никогда не могли вернуться, за исключением тех раковин, к которым внутри прилипло немного мяса.

— Ты ел их.

— Смотри на это с собачьей точки зрения. Те, кто плевал, понесли свое заслуженное наказание. Он нашел способ избавить мир от мерзких тварей, а Хозяин доволен его поведением.

Тег тут же показал свою сообразительность.

— Сестры смотрят на нас, как на своих верных псов?

— Между прочим, да, и никогда не забывай об этом. Когда вернешься в свою комнату, просмотри «lese majeste», это поможет тебе определить свое отношение к нашим Хозяевам.

Айдахо поднял глаза и посмотрел на дверь.

— Это относится и к тебе тоже.

Тег вскочил на ноги, ожидая увидеть Верховную Мать, но в дверном проеме стояла Мурбелла.

Она стояла, прислонившись спиной к стене.

— Белл не понравятся твои разговоры об Общине Сестер, — произнесла она.

— Одраде сказала, что у меня развязаны руки. — Он взглянул на Тега. — Мы и так потеряли массу времени на всякие истории! Давай-ка лучше посмотрим, чему научилось твое тело.

Странное волнение овладело Мурбеллой, когда она вошла в зал и увидела Дункана с ребенком. Она стояла некоторое время молча, сознавая, что видит их в каком-то новом свете, столь характерном для воспитанниц Бене Гессерит. Следствием инструктажа Одраде стала искренность в отношении Айдахо к Тегу. Это было поистине странное ощущение, говорившее, что Мурбелла далеко отошла от привычек, привитых ей старым окружением. Чувство было окрашено горечью потери.

Мурбелла поймала себя на мысли, что ей многого будет недоставать из опытов прошлой жизни. Не будет охотничьих вылазок на улицы в поисках самца, которого можно поработить для Досточтимой Матроны. Власть, которая проистекала из сексуального господства, потеряла в ее глазах былую привлекательность под влиянием учения Бене Гессерит и опыта общения с Дунканом. Хотя одного элемента прошлой жизни ей было, несомненно, жаль: чувства принадлежности к силе, которую ничто на свете не может остановить.

Это было одновременно абстрактно и очень специфично. Это даже не чувство постоянного завоевания, а то ожидание неизбежной победы, которое давало средство, которое она принимала вместе с Сестрами Досточтимой Матроны. Когда зависимость к этому средству уступила место зависимости от меланжи, весь прежний опыт предстал перед глазами Мурбеллы в новом ракурсе. Химики Бене Гессерит постоянно контролировали состав крови Мурбеллы, готовые при необходимости возместить недостаток этого средства, похожего по структуре на адреналин. Она знала, что средство больше никогда ей не потребуется. Новое знание изменило ее прошлое.

Она шла по коридору, соединяющему ее апартаменты с тренировочным залом, горя желанием увидеть Дункана с ребенком и одновременно боясь помешать им. Эти медленные, неспешные прогулки по коридору вошли в привычку после напряженных занятий с учителями Бене Гессерит. В эти дни ее тем не менее не покидали мысли о Досточтимых Матронах.

Она не могла избавиться от чувства потери. Это была пустота, и Мурбелла не могла себе представить, что ее можно чем-то заполнить. Это было хуже ощущения надвигающейся старости. Досточтимые Матроны предоставляли компенсацию за наступление старости. В той Общине Сестер власть росла с возрастом. Здесь все было не так. И это была абсолютная потеря.

Я потерпела поражение.

Досточтимые Матроны никогда не смирялись с поражением. Теперь же Мурбелла чувствовала, что ее вынуждают к этому. Она знала, что иногда Досточтимые Матроны погибали от рук врагов. Но враги всегда дорого платили за это. Таков закон: за одного обидчика выжигали дотла всю его планету.

Мурбелла знала, что Досточтимые Матроны охотятся за Капитулом. Подчиняясь зову прошлого, она сознавала, что должна всячески помогать этой охоте. Особая горечь поражения состояла в том, что Мурбелла не хотела, чтобы Бене Гессерит платил упомянутую цену.

Бене Гессерит представляет собой слишком большую ценность.

Сестры этой Общины очень ценны для Досточтимых Матрон. Правда, Мурбелла сомневалась, что Матроны догадываются об этом.

Тщеславие.

Именно так она судила теперь своих бывших Сестер. И себя, когда я была одной из них. Ужасающая гордыня. Эта гордыня выросла на почве многовекового угнетения, которому они подвергались до своего восхождения к вершинам могущества. Мурбелла пыталась рассказать это Одраде, поведав ей историю Досточтимых Матрон.

— Из рабов получаются отвратительные Хозяева, — прокомментировала этот рассказ Верховная Мать.

Именно таким был образ действий Досточтимых Матрон, поняла тогда Мурбелла. Тогда она принимала этот образ действий, но теперь отвергла, не понимая полностью, почему и во имя чего она это сделала.

Я просто выросла из этого платья. Теперь их поведение кажется мне ребяческим.

Дункан снова сделал перерыв в занятиях. Учитель и ученик изрядно вспотели. Они стояли, отдуваясь и обмениваясь тайными взглядами. Что это за конспирация? Дитя выглядело странно возмужавшим.

Мурбелла вспомнила слова Одраде: «Зрелость накладывает свои ограничения на поведение. Один из наших уроков — сделать эти императивы доступными сознанию. Это называется модификацией инстинктов».

Они модифицировали меня и продолжают это делать.

Теперь она видела, как тот же самый механизм работает, модифицируя поведение ребенка-гхола.

— Эта активность создает стрессы в обществах, на которые мы влияем, — объясняла Одраде. — Она вынуждает нас все время менять и приспосабливать тактику к изменчивым условиям.

Но как они смогут изменить поведение моих бывших Сестер?

В ответ Одраде продемонстрировала свое обычное хладнокровие, столь характерное для нее в острых ситуациях.

— Мы сами подверглись корректировке из-за своего прошлого. С нами было то же самое во времена правления Тирана.

Корректировка?

Дункан тем временем беседовал с ребенком. Мурбелла подошла поближе, чтобы послушать.

— Ты слышал рассказы о Муад'Дибе? Отлично. Ты — Атрейдес, а это предрасполагает к некоторым порокам.

— Это значит к ошибкам, сэр?

— Будь ты проклят, но это так и есть! Никогда не выбирать курс только ради того, что он представляет возможность сделать эффектный жест.

— Ты хочешь сказать, что я погиб именно при таких обстоятельствах?

Он совершенно по-детски думает о своем прежнем воплощении в первом лице.

— Суди сам. Но это было вечной слабостью Атрейдесов. Очень уж привлекательная вещь жесты. Например, умереть на рогах исполинского быка, как это случилось с дедом Муад'Диба. Это был грандиозный спектакль для публики. Сюжеты для россказней, которых хватило на целые поколения. Осколки этих историй сохранились до нашего времени, хотя прошли целые эпохи.

— Верховная Мать рассказывала мне эту историю.

— Вероятно, ее рассказывала тебе и твоя природная мать.

Ребенок вздрогнул.

— Меня охватывает забавное чувство, когда ты произносишь: «Природная мать».

В голосе Тега слышался почти мистический ужас.

— Забавные чувства это только одна сторона медали; урок заключается совсем в другом. Я говорю о том, что стало подлинным ярлыком Атрейдесов: десовские жесты. Когда-то говорили «атрейдесовские», но это слишком громоздко.

Ребенок снова проявил почти взрослую зрелость.

— Даже жизнь собаки имеет свою ценность.

У Мурбеллы перехватило дыхание. Как это может быть — взрослая рассудительность в оболочке ребенка. Это не укладывалось в голове.

— Твою природную мать звали Джанет Роксбраф. Она происходила из лернейских Роксбрафов, — сказал Айдахо. — Она была воспитанницей Бене Гессерит. Твоим отцом был Лоши Тег, начальник фактории ОСПЧТ. Через несколько минут я покажу тебе любимый дом башара на лернее. Я оставлю картинку тебе, можешь как следует ее рассмотреть и изучить. Думай об этом пейзаже, как о своей любимой родине.

Тег послушно кивнул, но по выражению лица было видно, что мальчик напуган.

Возможно ли, чтобы великий воин-ментат испытывал страх? Мурбелла покачала головой. Умом она понимала, что делает Дункан, но чувствовала, что в рассказе есть пробелы. В этом было нечто такое, чего ей никогда не было суждено испытать. Что это значит — пробудиться к новой жизни, сохранив в неприкосновенности воспоминания о прежних своих жизнях? Она подозревала, что это совсем не то, что Другая Память Преподобных Матерей.

— Я вспоминаю, как все началось, — принялся рассказывать Дункан. — Пробуждается Истинная Сущность. Я чувствовал, что меня вышвырнуло в магическую вселенную. Сознание превратилось в круг, а потом в шар. Произвольные формы стали преходящими. Стол перестал быть столом. Потом я впал в транс. Ничто не казалось реальным. Все вокруг стало светиться яркими бликами. Потом все прошло, и я понял, что потерял одну из реальностей. Стол снова стал столом.

Мурбелла успела изучить руководство Бене Гессерит «О пробуждении исходной памяти гхола». Дункан отклонялся от данных там инструкций. Почему?

Дункан отошел от ребенка и приблизился к Мурбелле.

— Мне надо поговорить с Шианой, — сказал он и прошел мимо. — Так будет лучше во всех отношениях.

Глава 21

Быстрое понимание — это зачастую рефлекторный ответ, подобный подергиванию ноги при ударе по надколеннику. Это наиболее опасная форма понимания. Оно занавешивает плотным непроницаемым экраном твою способность к обучению. Судебные суждения о прецедентах очень напоминают такую форму понимания, загромождая путь к истине мертвыми догмами. Будь начеку. Ничего не понимай. Любое понимание временно и преходяще.

Фиксированное знание ментата

Айдахо в одиночестве сидел у панели управления, рассматривая материалы, которые он сохранил в системе памяти корабля-невидимки в первые же дни пребывания в заточении. Начав эти поиски, он был буквально захвачен (слово он подобрал позже) отношениями и чувственным восприятием того прежнего времени. Скучный, одуряющий полдень в корабле-невидимке перестал существовать для Дункана Айдахо. Он снова был там, в том времени, которое оказалось растянутым между тогда и теперь, это было то необычное чувство, которое может испытать только гхола, переживший последовательность воплощений и способный проследить свои воплощения до естественного появления на свет.

Он моментально увидел то, что привык называть «сетью», — престарелую пару, обозначенную пересекающимися в разных направлениях линиями, силуэты тел угадывались под переливающимися тканями платьев, украшенных нитями, расшитыми драгоценностями. Зеленые, синие, золотистые и серебристые тона сияли так ярко, что глазам было больно.

В этих людях была какая-то божественная основательность, но было в них и что-то приземленное. На ум сразу пришло слово упорядоченные. За фигурами простирался знакомый ландшафт: цветущие кусты (наверное, это были розы), подстриженные лужайки, высокие стройные деревья.

Пара оглянулась и так пристально посмотрела на Айдахо, что он ощутил себя голым под этим взглядом.

В этом видении появилась какая-то новая сила! Он больше не чувствовал себя в Великой Ловушке, не ощущал действия импульсного магнита, которым его удерживали здесь. Магнит включался очень часто, и каждый раз Айдахо знал, что надзиратели в этот момент находятся в полной боевой готовности.

Неужели он — новый Квисатц Хадерах?

У Бене Гессерит были какие-то подозрения на этот счет, и они убьют его, если эти подозрения станут сильнее или обретут под собой почву. Но сейчас они пристально наблюдают за ним! Вопросы, беспокойные раздумья. Несмотря на это, он не мог оторваться от видения.

Что так знакомо ему в этой паре? Это кто-то из его прошлого? Семья?

Исследование памяти ничего не дало, несмотря на ментатские ухищрения. Размышления не приводили к результату. Круглые лица. Усеченные подбородки. Толстые складки под челюстью. Темные глаза. Сеть скрывала их истинный цвет. На женщине было надето длинное, до пят сине-зеленое платье. Белый передник, запачканный зеленью, был повязан под грудью вокруг пояса. В специальных петлях были уложены садовые инструменты. В левой руке садовый совок. Волосы седые. Из-под зеленого платка выбиваются непослушные пряди, обрамляющие глаза, окруженные лучиками морщинок. Она выглядела, как… бабушка.

Мужчина идеально подходил своей супруге, словно их ваял специально друг для друга один и тот же скульптор. На объемистом животе — фартук. Мужчина был без шапки. Те же темные глаза с веселыми искорками. Коротко подстриженные жесткие седые волосы.

У мужчины было на редкость добродушное выражение лица. В уголках рта притаились морщины, образовавшиеся словно от постоянной улыбки. В левой руке он держал небольшую лопату, в правой он удерживал небольшой металлический шар. Шар издавал пронзительный звук, который заставил Айдахо заткнуть уши. Это не остановило звук. Он исчез сам по себе. Айдахо опустил руки.

Лица, внушающие уверенность. Это возбудило подозрения Айдахо, потому что теперь он уловил некоторое сходство. Они были чем-то похожи на лицеделов. Даже своими носами-пуговками.

Он потянулся вперед, но видение сразу же отдалилось. «Лицеделы», — прошептал он.

Сеть и престарелая пара исчезли.

Видение сменилось изображением Мурбеллы в спортивном зале. Женщина была одета в сверкающее трико цвета эбенового дерева. Ему пришлось протянуть руку и коснуться женщины, прежде чем он понял, что она действительно вошла к нему.

— Дункан, что с тобой? Ты весь в поту.

— Я… думаю, что эти проклятые тлейлаксианцы что-то посеяли в моей душе. Я все время вижу… Думаю, что это лицеделы. Они… смотрят на меня и только что… стоял страшный свист. У меня до сих пор болят уши.

Она взглянула на глазок видеокамеры, но не проявила своего беспокойства. Сестры могут знать, что эти видения не представляют непосредственной опасности… может быть, только для Сциталя.

Она опустилась на корточки рядом с ним и положила руку ему на плечо.

— Они что-то сделали с твоим телом в своем чане?

— Нет!

— Но ты же сам сказал…

— Мое тело — это просто новый багаж для нового путешествия. Биохимия и строение его такое же, как и всегда. Что-то стало с моим разумом.

Это взволновало ее. Мурбелла знала, как Сестры относятся к диким дарованиям.

— Будь проклят этот Сциталь!

— Я найду ответ, — сказал он.

Он закрыл глаза и услышал, как Мурбелла встала. Рука ее соскользнула с его плеча.

— Может быть, тебе не следует этого делать, Дункан.

Ее голос прозвучал словно откуда-то издалека.

Память. Где прячется эта таинственная вещь? Глубоко в исходных клетках? До сего дня он думал о своей памяти, как об инструменте ментата. Стоя перед зеркалом, он мог вызвать в ней образы из любого момента любой из своих многочисленных жизней. Он мог подойти поближе, изучить каждую морщинку. Мог посмотреть на женщину, стоявшую позади него, — в зеркале два лица, и его лицо исполнено невысказанных вопросов.

Лица. Последовательность масок, разных видов его самого, того, что он называет своим «я». Лица несколько неуравновешенны. Иногда волосы седые, иногда завиваются, как локоны черного каракуля из его нынешней жизни. Иногда лицо веселое, иногда печальное, ищущее ответа в мудрости, спрятанной в глубине сознания, мудрости, нужной для того, чтобы встретить наступающий день. За всеми этими масками есть нечто, объединяющее их, — способность наблюдать и обдумывать увиденное. За ними стоит тот, кто принимает решения. Тлейлаксианцы вволю натешились над этой способностью.

Айдахо почувствовал, что кровь толчками пульсирует у него в висках. Значит, опасность близка. Именно это ему предстоит испытать… но причиной станут не тлейлаксианцы. Причина кроется в нем самом.

Вот что значит быть живым.

Не память из других жизней, не то, что сделали с ним тлейлаксианцы, не все то, что изменило его сознание хотя бы на йоту.

Он открыл глаза. Мурбелла стояла рядом, но взор ее был затуманен. Вот как она будет выглядеть, когда станет Преподобной Матерью.

Эта перемена не понравилась ему.

— Что будет, если Бене Гессерит проиграет? — спросил он.

Она не ответила, но он кивнул в знак согласия с самим собой. Да, это самое худшее допущение. Общину Сестер спустят в сточную канаву истории. И ты не хочешь этого, моя возлюбленная.

Он увидел согласие в ее лице, прежде чем она отвернулась и оставила его одного.

Айдахо посмотрел на глазок видеокамеры.

— Дар, мне надо поговорить с тобой. Дар.

Ни один из механизмов, окружавших его, не отозвался. Но он и не ожидал другого ответа. Но он все же знал, что сможет поговорить с ней и ей придется его выслушать.

— Я подошел к нашей проблеме с другой стороны, — заговорил Дункан. Он живо вообразил себе шорох записывающих устройств, которые заносят его слова на ридулианские кристаллы. — Мне удалось проникнуть в психику Досточтимых Матрон. Я знаю, что мне это удалось. Мурбелла ответила мне в резонанс.

Это насторожит их. Он имеет свою личную Досточтимую Матрону. Иметь не вполне подходит к данному случаю. Он не имел Мурбеллу. Даже в постели. Они имели друг друга. Они подходили друг другу так же, как подходили друг другу люди из его сегодняшнего видения. Может быть, именно это он и увидел утром? Двое пожилых людей, прошедших тренировку у Досточтимых Матрон?

— Теперь я перехожу к другой проблеме, — сказал он. — Как можно победить Бене Гессерит.

Перчатка брошена.

— Эпизодами. — Одраде очень любила использовать это слово.

— Именно так можно увидеть, что происходит с нами сегодня. Даже самые мрачные допущения необходимо просеивать через основание. Рассеяние имеет такие масштабы, которые превращают в мелкую возню все, что мы делаем.

Вот оно! В этом его ценность для Общины Сестер. Такой подход позволяет лучше рассмотреть, кто такие Досточтимые Матроны. Они вернулись назад, в Старую Империю. Подруги по несчастью, карлицы. Он знал, что Одраде все поймет. Белл заставит ее это сделать.

Где-то в глубинах необъятной вселенной суд присяжных вынес обвинительный вердикт Досточтимым Матронам. Суд и его служители не пощадили охотниц. Он подозревал теперь, что люди из его видения были членами жюри присяжных. И если они действительно лицеделы, то это не лицеделы Сциталя. Те два человека, скрытые сияющей сетью, могли принадлежать только самим себе.

Глава 22

Главный порок управления проистекает из страха коренных внутренних перемен, который возникает, несмотря на очевидную необходимость таких перемен.

Дарви Одраде

Первый утренний глоток меланжи всегда бывал для Одраде особенным. Плоть вела себя как изголодавшийся человек, вонзивший зубы в сладкий плод. Потом следовало медленное, проникающее во все поры и немного болезненное восстановление сил.

Страшная вещь — меланжевая зависимость.

Она стояла у окна и ждала, когда меланжа начнет действовать в полную силу. Управление Погодой сумело и этим утром вызвать дождь. Ландшафт, чистый и омытый дождем, казался погруженным в романтическую дымку, все углы и линии были нарочито подчеркнуты, выявляя суть вещей, подобно старым воспоминаниям. Одраде распахнула окно. Свежий холодный и влажный воздух пахнул ей в лицо, нахлынули воспоминания. Такое чувство бывает, когда найдешь в чулане старую, дорогую когда-то вещь.

Она сделала глубокий вдох. Запах прошедшего дождя! Одраде вспомнила прежнее чувство полноты жизни и успокоения, которое вызывала в ней падающая с неба вода. Но на этот раз чувства были иными. После дождя на губах появился привкус песка. Одраде не нравился этот привкус. Природа посылала весть о том, что ей не по нраву дожди и что она жаждет, чтобы все дожди кончились на этой планете раз и навсегда. Этот дождь не успокаивал и нес с собой ощущение полноты бытия. Он был признаком грядущих перемен.

Одраде закрыла окно. Сразу же вернулись знакомые запахи жилища, среди которых доминировал запах шира, который был имплантирован всем, кто знал местоположение Капитула. Она слышала, как вошла Стрегги и потрескивание карты — Пустыня снова изменила свою конфигурацию.

Движения Стрегги были ловки и расчетливы. Недели тесного общения доказали Одраде, что она не ошиблась в выборе. Надежна. Не блистает дарованиями, но понимает Верховную Мать с полуслова. Посмотрите, как спокойны и несуетливы ее движения. Надо примерить понятливость Стрегги к нуждам Тега, тогда он с меньшим трудом достигнет высот в обучении. Рабочая лошадь? Нет, нечто гораздо большее.

Действие меланжи достигло своего пика и начало понемногу уменьшаться. По отражению Стрегги в оконном стекле было видно, что девушка ждет указаний. Она была терпелива, зная, что эти утренние минуты отданы Пряности. Стрегги только предстояло познать действие меланжи.

Мне бы хотелось, чтобы она легко перенесла испытание.

Преподобные Матери в большинстве своем следовали учению и редко задумывались о своей меланжевой зависимости. Одраде же каждый день с содроганием думала о том, что значит эта зависимость. Ты принимаешь меланжу в течение дня, следуя требованиям организма, следуя паттерну, заложенному в прежних тренировках. Дозы были небольшими, достаточными лишь для того, чтобы поддерживать уровень обмена веществ на пике работоспособности. Биологические потребности удовлетворялись с меланжей гораздо эффективнее. Меланжа придавала пище некоторую пикантность и улучшала ее вкус. Если не считать нападений и несчастных случаев, то меланжа продлевала жизнь и улучшала ее качество. Но это была самая настоящая наркотическая зависимость.

Тело восстановилось. Одраде сморгнула и посмотрела на Стрегги. Она просто воспринимала необходимость данного утреннего ритуала для Верховной Матери. Обращаясь к отражению Стрегги в створке окна, Одраде заговорила:

— Ты не слышала о меланжевой абстиненции?

— Слышала, Верховная Мать.

Несмотря на предостережение о том, что осознание зависимости надо держать на замке даже от себя, Одраде чувствовала присутствие и почувствовала гнев и негодование. Подготовка ума еще в послушничестве и закрепление в виде испытания Пряностью постепенно размывалась Другой Памятью и жизненным опытом. Наставление старших гласило: «Абстиненция ликвидирует суть вашей жизни, и если она случится в среднем или пожилом возрасте, то может оказаться смертельной». Как мало теперь это значило для Одраде.

— Абстиненция исполнена для меня большого значения, — сказала Одраде. — Я — одна из тех, кому утренняя доза меланжи причиняет боль. Я уверена, что тебе говорили, что это иногда случается.

— Простите, Верховная Мать.

Одраде принялась внимательно изучать карту. Она отметила, что длинный язык Пустыни вытянулся за последний день в северном направлении, а к югу от Централа произошло расширение ее ареала — как раз там, где находилась ставка Шианы. Одраде снова вспомнила о Стрегги, которая с интересом разглядывала Верховную Мать.

Она захвачена мыслями о темной стороне действия Пряности!

— В нашу эпоху редко принимают в расчет уникальность меланжи, — сказала Одраде. — Все наркотики, которыми пользовалось человечество на протяжении своей истории, при всем их разнообразии, имели между собой одно общее — они укорачивали жизнь и причиняли страдания.

— Нам говорили об этом, Верховная Мать.

— Но вам, вероятно, не говорили, что сам факт правления может быть омрачен нашей озабоченностью злодеяниями Досточтимых Матрон. Правитель жадно поглощает энергию (да, даже наши правители), и это завлекает его в ловушку. Если ты будешь служить мне, то и сама скоро это почувствуешь, ежедневно видя мои утренние страдания. Пусть же знание об этом глубоко западет в твою душу, знание об этой смертельно опасной ловушке. Не становись беззаботным толкачом, вписанным в систему, которая замещает жизнь беспечной смертью, как это делают Досточтимые Матроны. Помни: приемлемый наркотик можно обложить налогом, чтобы платить зарплату или иначе поощрять к труду ни о чем не думающих функционеров.

Стрегги была озадачена.

— Но меланжа продлевает нашу жизнь, укрепляет здоровье и усиливает аппетит к…

Поток ее красноречия иссяк под хмурым взглядом Одраде.

Готовая цитата из учебника послушниц!

— Есть и другая сторона медали, и ты увидишь ее во мне, Стрегги. Учебник не лжет. Но меланжа — это наркотик, и мы — меланжевые наркоманы.

— Я знаю, что он полезен не всем, Верховная Мать. Например, нам говорили, что Досточтимые Матроны не употребляют меланжу.

— То, что они используют для замены меланжи, имеет несколько полезных свойств, но все равно это средство не может предотвратить мучительной ломки и смерти. Это тоже пристрастие, но к другому, параллельному наркотику.

— А как быть с зависимостью?

— Но средство для пленения?

— Мурбелла пользовалась им, но теперь она принимает меланжу. Они взаимозаменяемы. Тебе интересно?

— Я… я думаю, что мне надо побольше об этом знать. Я заметила, Верховная Мать, что вы никогда не называете их шлюхами.

— Как это делают послушницы? Ах, Стрегги, Беллонда оказывает на вас дурное влияние. Чувствуется ее тяжелая рука.

Стрегги собралась было протестовать, но Одраде не дала ей заговорить.

— Послушницы чувствуют угрозу. Они смотрят на Капитул, как на крепость, способную противостоять наступлению долгой ночи господства шлюх.

— Да, что-то в этом роде, Верховная Мать, — не без колебаний призналась Стрегги.

— Стрегги, эта планета — всего лишь одно из многих временных пристанищ. Сегодня мы отправимся на юг, и это запечатлеется в твоей душе. Найди Тамалейн и попроси ее приготовить все, о чем мы с ней говорили накануне. Речь идет о подготовке визита к Шиане. Кроме Тамалейн, никто не должен об этом знать.

— Слушаюсь, Верховная Мать. Вы хотите, чтобы я сопровождала вас?

— Да, ты будешь рядом со мной. Скажи своей напарнице, что теперь за карту отвечает только она.

Когда Стрегги вышла, Одраде подумала о Шиане и Дункане Айдахо. Она хочет поговорить с ним, а он — с ней.

Наблюдатели-аналитики отметили, что Айдахо и Шиана часто обмениваются тайными знаками языка жестов, стараясь при этом прикрыть свои движения. Это был старый боевой язык Атрейдесов. Одраде узнавала некоторые знаки, но не могла по этим фрагментам восстановить все содержание их разговоров. Беллонда хотела получить объяснения от самой Шианы.

— Подумайте, какие тайны!

— Пусть они немного поговорят, — возражала на это более осторожная Одраде. — Возможно, нам удастся выяснить что-то интересное.

Чего хочет Шиана?

Что бы ни было на уме у Айдахо, это, несомненно, касалось Тега. То, что для восстановления исходной памяти Тега того требовалось подвергнуть боли, претили самой сути Айдахо.

Одраде поняла это, когда вчера оторвала Дункана от консоли управления.

— Вы пришли слишком поздно, Дар, — проговорил Айдахо, не отрывая взгляда от дисплея.

Поздно? Но еще не наступил вечер.

За последние несколько лет Айдахо стал часто называть ее Дар. Это была явная насмешка, проявление нетерпимости по отношению к его заточению в этот аквариум. Эти насмешки изводили Беллонду, которая яростно восставала против такой «возмутительной фамильярности». Он называл Беллонду Белл и довольно щедро пользовался иглой этого сарказма.

Вспомнив об этом, Одраде помедлила, прежде чем войти в свой кабинет. Дункан ударил кулаком по консоли.

— Для Тега существует лучший путь!

Лучший путь? Что он задумал?

Какое-то движение в коридоре вывело Одраде из состояния рефлексии. Это была Стрегги, вернувшаяся от Тамалейн. Вот девушка входит в комнату послушниц. Сейчас она объявит о своем новом назначении и освобождении от обязанностей по подготовке карты Пустыни.

На столе Одраде ждали кипы отчетов из Архива. Беллонда! Одраде уставилась на пачку донесений. Несмотря на щедрую раздачу полномочий, советницы всегда находили кучу дел, которые, по их мнению, могла разрешить только Верховная Мать. Большинство этих материалов пришло сюда с благословения Беллонды «для предложений и анализа».

Одраде нажала сенсор консоли.

— Белл!

Голос служащей Архива ответил немедленно:

— Верховная Мать?

— Пришлите ко мне Беллонду! Пусть поспешит, если не разучилась быстро переставлять свои жирные ноги!

Ровно через минуту Беллонда стояла перед столом Верховной, вытянувшись в струнку, словно провинившаяся послушница. Все уже давно научились понимать по тону Одраде, когда она действительно сердится.

Верховная протянула руку к кипе бумаг на столе и резко отдернула руку, словно вид этой стопы потряс ее до глубины души.

— Каким именем Шайтана мне назвать все это?

— Мы сочли это очень важным.

— Ты полагаешь, что я могу вникать во все и вся? Где ключевые рубрики? Это очень плохая работа, Белл! Я не дура, да и ты далеко не глупа. Но это… видя все это…

— Я взяла на себя все, что могла…

— Все что могла! Да ты посмотри на это безобразие! Что я должна рассмотреть сама, а что я могу отправить ниже? Ни одного ключа, ни одной рубрики!

— Я прослежу, чтобы это немедленно исправили.

— Ты действительно проследишь за этим, Белл! Мы с Там уезжаем сегодня на юг, это тайная инспекционная поездка и визит к Шиане. На время моего отсутствия ты займешь это кресло. Посмотрим, как ты выплывешь из этого ежедневного потопа!

— Ты будешь недосягаема все это время?

— Нет, световод и наушник будут все время при мне.

Беллонда облегченно вздохнула.

— Я уверена на сто процентов, Белл, что ты тотчас отправишься в Архив и назначишь себе заместителя. Будь я проклята, если ты не начнешь действовать, как настоящий закостенелый бюрократ. Первым делом прикроешь свою задницу!

— Настоящая лодка всегда раскачивается, Дар.

Беллонда и чувство юмора? Ну, значит, не все еще потеряно!

Одраде прикоснулась к проектору, и на нем возникло изображение Тамалейн в транспортном холле.

— Там?

— Слушаю, — ответила Тамалейн, не отрываясь от списка заданий.

— Как скоро мы сможем отправиться?

— Приблизительно через два часа.

— Сообщи мне, когда все будет готово. Да, с нами поедет Стрегги. Приготовь помещение и для нее. — Одраде выключила проектор прежде, чем Тамалейн успела ответить.

Одраде знала, что перед отъездом ей надо кое-что сделать. Там и Белл были не единственными, кто заботил Верховную.

В нашем распоряжении осталось шестнадцать планет. В это число входит Баззелл, эта планета находится под непосредственной угрозой. Только шестнадцать! Она отбросила эту мысль. Сейчас не время попусту горевать.

Мурбелла. Надо ли мне связаться с ней и… Нет. Это может подождать. Новый комитет прокторов? Пусть этим займется Белл. Распад общности?

Отправка персонала в Рассеяние была консолидирована. Оставаться на острие наступающей Пустыни! Эта мысль угнетала, и Одраде чувствовала, что сегодня не может ей противостоять. У меня вечно трясутся поджилки перед такими путешествиями.

Одраде порывисто встала и покинула кабинет, отправившись бродить по коридорам, заглядывая в комнаты и проверяя, как выполняются задания и обязанности. Она входила без предупреждения, видя, чем занимаются студенты, что они читают, как ведут себя в своих бесконечных упражнениях прана-бинду.

— Что ты читаешь? — спросила она у молоденькой послушницы второй ступени, которая сидела в углу с проектором.

— Дневники Толстого, Верховная Мать.

Взгляд послушницы был весьма красноречив: «Хранятся ли его слова непосредственно в вашей Другой Памяти?» Вопрос этот был готов сорваться с языка девушки! Они всегда пробовали себя в таких играх, когда оставались с глазу на глаз с Верховной.

— Толстой — это родовое имя! — огрызнулась Одраде. — Судя по тому, что ты упомянула дневники, я могу сказать, что ты говоришь о графе Льве Николаевиче.

— Да, Верховная Мать. — Послушница была ошарашена такой проницательностью.

Смягчившись, Одраде выстрелила в девушку цитатой: «Я не река, я — сеть».

— Он произнес эти слова в Ясной Поляне, когда ему было двенадцать лет. Ты не найдешь эти слова в его дневниках, но, вероятно, это самое важное из того, что он когда-либо говорил и писал.

Одраде вышла прежде, чем послушница успела поблагодарить ее. Всегда приходится кого-то учить!

Она вошла в главную кухню и проверила ее состояние, осмотрев кастрюли и отметив страх, который испытал даже шеф-повар, следивший за ее действиями.

В кухне стоял приятный запах, помещение было полно пара от котлов, в которых готовили обед. Стоял неумолчный стук и шорох — рубили овощи и перемешивали варево. Однако при появлении Верховной все звуки стихли.

Одраде прошла вдоль стоек, за которыми работали повара, и направилась к возвышению, на котором сидел шеф-повар. Это был крупный, рослый и мускулистый мужчина с выступающими скулами. Лицо его было красным, почти такого же цвета, как куски мяса, над которыми он священнодействовал. Одраде не сомневалась в том, что он один из самых великих поваров в истории. Имя вполне соответствовало роду его занятий: Пласидо Салат. Она испытывала к нему очень теплые чувства по нескольким причинам, включая тот факт, что именно он в свое время учил ее личного повара. До того, как на горизонте замаячили Досточтимые Матроны, все важные гости Капитула обязательно бывали здесь на экскурсии. Их проводили по кухне и давали попробовать самые изысканные блюда.

— Могу я представить вам нашего главного шеф-повара Пласидо Салата?

Его бефпласидо было предметом зависти многих коллег. Мясо этого блюда было почти сырым и подавалось с горчицей, приправленной травами и пряностями, которые только подчеркивали вкус говядины.

Одраде считала это блюдо слишком экзотичным, но никогда не высказывала этого вслух.

Когда Салат весь превратился во внимание (после того, как добавил в соус последний ингредиент), Одраде сказала:

— Мне страшно хочется чего-нибудь особенного, Пласидо.

Повар сразу понял намек. Так обычно начинался заказ любимого блюда Одраде.

— Наверно, вы хотите тушеных устриц, — предположил он.

Это настоящий ритуальный танец, подумала Одраде. Оба прекрасно знали, что именно она желает.

— Превосходно! — согласилась Верховная и перешла к продолжению представления. — Но блюдо надо приготовить очень внимательно. Самое главное — не переварить устриц. В сок надо добавить нашего сушеного сельдерея.

— И немного перца?

— Да, да, это как раз то, что я хотела сказать. И поосторожнее с меланжей. Самую чуточку и не более того.

— Конечно, конечно, Верховная Мать! — Глаза шефа округлились при одной мысли о том, что меланжи может быть слишком много. — Так легко переложить специй.

— Потуши устриц в собственном соку, Пласидо. Я бы предпочла, чтобы ты приготовил все сам. Главное, помешивай их до тех пор, пока их края не начнут сворачиваться.

— Я не стану тушить их ни секундой дольше, Верховная Мать.

— Подогрей немного жирного молока и подай вместе с устрицами. Только не доводи сливки до кипения.

Пласидо изобразил благородное негодование от того, что Верховная могла заподозрить его в том, что он осмелится подать к тушеным устрицам кипяченое молоко.

— В тарелку добавь немного — только совсем немного — масла, — сказала Одраде. — Сверху полей все соком.

— Шерри?

— Как я счастлива, что ты так хорошо знаешь мое любимое блюдо, Пласидо. Я совершенно забыла про шерри. (Верховная Мать никогда ничего не забывала, но это было одно из па их ритуального танца.)

— Три унции шерри в кипящий отвар, — сказал он.

— Хорошенько нагрей шерри, чтобы оттуда испарился весь спирт.

— Конечно! Но нельзя испортить и аромат. Что вы хотите — булочки или соленые сухарики?

— Булочки, если можно.

Одраде усадили за отдельный стол в нише. Она съела две чашки тушеных устриц, вспомнив при этом, как любила их Дитя Моря. Папа приучил ее к этому блюду тогда, когда она едва была в состоянии поднести ложку ко рту. Папа сам готовил тушеных устриц, это была его кулинарная коронка. Одраде научила Салата готовить устриц так же.

Она похвалила повара за выбор вин.

— Мне особенно понравилось шабли.

— Это вино имеет небольшой песчаный привкус, Верховная Мать. Вино из лучшего урожая. Великолепно подчеркивает вкус устриц.

Тамалейн разыскала Верховную именно здесь, в алькове кухни. Они всегда знают, где ее найти, если захотят.

— Мы готовы.

Почему на лице Там такое недовольное выражение?

— Где мы сегодня остановимся?

— В Эльдио.

Одраде улыбнулась. Ей нравилось это место.

Там старается услужить мне, потому что видит, что я не в духе? Вероятно, она хочет отвлечь меня некоторым разнообразием.

Следуя за Там к взлетным площадкам, Одраде подумала о том, что пожилые женщины предпочитают передвигаться по транспортным туннелям. Наземные переходы раздражают их. «Кто хочет даром терять время в моем возрасте?»

Одраде терпеть не могла эти трубы. В этом замкнутом пространстве ты так одинока и беспомощна. Она сама предпочитала ходить пешком по поверхности и пользовалась подземным личным транспортом, только когда надо было спешить. Однако она не возражала против использования пневматической почты для пересылки сообщений и мелких посылок. Записки не переживают и не думают, находясь в тесноте туннельной трубы.

Эта мысль всегда заставляла ее стыдиться отвращения, которое она испытывала по отношению к сети туннелей, призванных облегчить ее собственное передвижение в любых направлениях.

Где-то в глубине души (а у каждой вещи есть глубина души) Одраде понимала, что автоматическая система коммуникаций была надежна (в большинстве случаев) и вселяла уверенность, что важные послания всегда будут доставлены точно в срок и нужному адресату.

Когда в частных посланиях (их называли ЧП) не было нужды, пользовались системами стационарных или визуальных передающих устройств — световых линий и сортировочных станций. Совсем другое дело — связь межпланетная, особенно в это время гонений. Самое безопасное — это послать лично Преподобную Мать с запечатленным в памяти сообщением или с имплантированным дистрансом. В каждом случае для предотвращения утечки информации вводили шир, который делал бессильными Т-зонды. Каждое межпланетное сообщение было шифрованным, но враги могли разгадать код. Большой риск в этих межпланетных сообщениях. Наверное, поэтому Раввин до сих пор хранил молчание и не выходил на связь.

Но почему я думаю об этих вещах именно сейчас?

— Никаких сообщений от Дортуйлы? — спросила Верховная, пока Тамалейн готовилась войти в диспетчерскую, где их ожидали сопровождающие. Как же их много? Зачем такая большая свита?

Одраде увидела Стрегги, которая, стоя у трапа, разговаривала с послушницей из отдела коммуникаций. Там же находились еще с полдюжины послушниц из того же ведомства.

Тамалейн не сочла нужным скрывать свое раздражение.

— Дортуйла! Мы же сказали, что поставим вас в известность сразу, как только получим от нее первое же сообщение!

— Я просто спросила, Там. Просто спросила.

Одраде смиренно последовала за Тамалейн в диспетчерскую. Мне обязательно нужен монитор, чтобы следить за всем, что здесь может произойти. Ментальные вмешательства всегда приносили несомненную пользу делу. Таков обычай Бене Гессерит, как не раз напоминала Беллонда.

Одраде немного удивилась, поймав себя на мысли, что ей порядком поднадоели обычаи Бене Гессерит.

Пусть Беллонда сама немного побеспокоится, как изменить эти вещи!

Настало время свободного полета. Надо отвечать на все происходящее, как дым, подхваченный потоком ветра.

Дитя Моря знало толк в потоках и течениях.

Глава 23

Время не способно считать себя само. Остается только смотреть на бесконечный его бег по кругу, и это — очевидная истина.

Лето II (Тиран)

— Смотри, смотри! Полюбуйся, до чего мы докатились! — простонал Раввин. Он сидел, скрестив ноги, на выщербленном холодном полу, с головой укрывшись накидкой.

Комната была мрачной, под сводами отдавался неумолчный гул аппаратов, вызывавший у Раввина тошнотворную слабость. Господи, хоть бы прекратились эти проклятые звуки!

Ребекка стояла перед ним, упершись руками в бока, в ее взгляде ясно читались злость и подавленность.

— Не смотри на меня так! — крикнул Раввин и взглянул на женщину из-под накидки.

— Если вы в отчаянии, то, значит, мы погибли? — спросила она.

Звук ее голоса привел его в ярость, но через мгновение он справился с этим непрошеным чувством.

Она осмеливается меня учить? Но разве не говорили мудрые, что не зазорно учиться даже у полевой травы? Тяжкий вздох сотряс его тело. Раввин сбросил накидку с головы на плечи. Ребекка помогла ему подняться на ноги.

— Убежище-невидимка, — пробормотал Раввин. — Здесь мы прячемся от… — Он вперил взгляд в темный потолок. — Лучше даже здесь не высказываться откровенно.

— Мы и прячемся от того, что нельзя высказать вслух, — произнесла Ребекка.

— Нам нельзя открывать эту дверь даже для пасхального агнца, — сказал он. — Как же тогда войдет к нам Пришелец?

— Мы не хотим, чтобы к нам проникали некоторые пришельцы.

— Ребекка, — при этом Раввин склонил голову. — Ты для меня больше, чем испытание, больше, чем просто хлопоты. Вместе с тобой в изгнание отправляется частица Тайного Израиля, потому что…

— Не говорите этого! Вы абсолютно не понимаете, что со мной случилось. Мои проблемы? — Она приблизилась к нему. — Моя проблема состоит в том, чтобы остаться человеком вопреки Другой Памяти.

Раввин отпрянул.

— Так ты больше не одна из нас? Ты принадлежишь Бене Гессерит?

— Вы узнаете, когда это произойдет. Вы увидите, что я смотрю на себя, как на себя саму.

Брови мужчины поползли вверх.

— О чем ты говоришь?

— На что смотрит зеркало, Равви?

— Х-м-м-м.

Она заговорила загадками.

Однако улыбка тронула углы его рта. В глазах появилась прежняя решимость. Он оглядел комнату. Их было здесь восемь, гораздо больше, чем могла вместить эта комната-невидимка. Невидимка! С каким трудом им удалось соорудить это помещение из контрабандных, добытых потом и кровью частей. Оно так мало. В длину всего двенадцать с половиной метров. Он сам мерил. По форме комната напоминала опрокинутую набок древнюю бочку, на концах которой находились сферические двери. В ширину убежище составляло не более пяти метров, но кривизна потолка и пола делали помещение еще более узким. Питаются они сушенойпищей и пьют очищенную воду. Так им приходится жить и сколько это еще продлится? Не больше одного стандартного года, если, конечно, их не обнаружат раньше. Раввин не слишком доверял надежности этого укрытия. Какой странный звук у этих машин.

Наступал вечер, когда они заползли в эту лачугу. На улице уже наверняка темно. Но где остальные люди? Разбежались в поисках надежного убежища, вспоминая о старом долге и почетных заслугах былой службы. Некоторые должны выжить. Может быть, это удастся им лучше, чем тем, кто остался здесь.

Вход в убежище был замаскирован свалкой золы, рядом с которой стояла труба. Металл трубы был армирован ридулианским хрусталем, эти волокна пропускали свет и позволяли видеть, что происходит снаружи. Пепел! В помещении и так воняло горелым, и к этому запаху примешивался запах комнаты повторной утилизации. Какой эвфемизм для обозначения обычного туалета!

Кто-то подошел к Раввину сзади.

— Разведчики ушли, какая удача, что нас вовремя предупредили.

Это был Джошуа, один из строителей убежища. То был невысокий стройный человек с треугольным лицом, сужавшимся к подбородку. Темные волосы вились над высоким лбом. Широко расставленные карие глаза смотрели внутрь, что очень не нравилось Раввину — он не доверял людям с таким взглядом. Он слишком молодо выглядит, чтобы разбираться в серьезных вещах.

— Итак, они уходят, — сообщил Раввин. — Но они вернутся, и тогда это не покажется тебе такой удачей.

— Они не догадаются, что мы скрываемся так близко от фермы, — сказала Ребекка. — Разведчики пришли сюда, чтобы поживиться.

— Слушайте, что говорит нам Бене Гессерит, — провозгласил Раввин.

— Равви, — какой детский голос у этого Джошуа! — Разве я не слышал, как вы говорили, что благословенны те, кто умеет укрывать пороки других даже от самих себя?

— Все начали мнить себя учителями! — сказал Раввин. — Но кто может сказать, что случится с нами завтра?

Ему пришлось поверить в истинность слов Джошуа. Меня больше всего тревожит безысходность нашего бегства. Малость нашей диаспоры. Но мы не рассеемся из Вавилона. Мы спрячемся… в погребе!

Эта мысль успокоила его. Ураганы не страшны погребу.

— Кто отвечает за пищу? — спросил он. — Надо для начала составить наш рацион.

Ребекка испустила вздох облегчения. Не было ничего хуже, чем Раввин в крайних состояниях — либо очень эмоционален, либо слишком интеллектуален. Но сейчас он, кажется, снова взял себя в руки. Теперь он станет интеллектуальным и рассудочным. Это тоже надо преодолеть. Воспитание Бене Гессерит научило ее по-новому смотреть на окружающих. О, эта наша иудейская восприимчивость. Посмотрите на этих интеллектуалов!

Такие мысли были очень распространены среди Сестер Общины. Очень уж велики недостатки того, кто слишком сильно полагается на достижения интеллекта. Ребекка не могла отрицать очевидных вещей, о которых сообщили ей Другие Памяти с Лампадас. Голос говорил с ней всегда, когда она начинала колебаться.

Ребекка пришла в хорошее настроение, когда вспомнила о Другой Памяти. Знание о прошлых временах других людей заставляло ее забывать собственное прошлое. Ее заставили верить в такие вещи, о которых она теперь знала, что они — сущий вздор. Мифы и химеры — импульсы в высшей степени детского поведения.

Наши боги должны взрослеть вместе с нами.

Ребекка с трудом удержала улыбку. Голос истины часто слегка дружески подталкивал ее в бок, зная, что ей понравится такое напоминание.

Джошуа вернулся к своим аппаратам. Она видела, что кто-то принялся за изучение каталога оставшихся запасов пищи. Раввин взирал на эту активность со своим обычным видом. Все прочие завернулись в одеяла и уснули в темном конце помещения. Видя все это, Ребекка поняла, что должна делать. Я должна уберечь нас от скуки.

— Мастер игр?

Если тебе нечего предложить, то не пытайся говорить мне о моем народе, Вещатель.

Что бы еще ни было сказано во время этого внутреннего диалога, у Ребекки не было и тени сомнения, что все фрагменты тесно связаны между собой. Прошлое с этой комнатой, а комната с проекциями Ребекки в будущее — с предвидением последствий. И это было великим даром Бене Гессерит. Никогда не думай: «Будущее». Предназначение? Но как тогда быть со свободой, которая дана тебе от рождения?

Теперь Ребекка видела свое рождение в совершенно новом свете. Оно направило ее к неведомому берегу ее предназначения в жизни. Это предназначение было насыщено неведомыми опасностями и радостями. Они обогнули излучину реки и обнаружили там врагов, за следующим поворотом может ждать ливень или мирный, ласкающий глаза пейзаж. А вот здесь нас поджидает приманка предзнания, соблазну которого поддались Муад'Диб и его сын Тиран. Оракул знает, что грядет. Голос Лампадас предостерегал: «Не ищи оракулов!» Известное может наскучить больше, чем незнаемое. Сладость нового в удивлении. Неужели Раввин не видит и не понимает этого?

— Кто может сказать, что случится с нами завтра? — спросил он.

— Ты этого хочешь, Равви? Тебе не понравится то, что ты услышишь. Я гарантирую это. С того момента, когда ты начинаешь слушать оракула, твое будущее превращается в прошлое. Ты утонешь в небывалой скуке. Никогда, никогда не познаешь ты ничего нового. Все станет прошлым и старым в этот момент откровения.

Я слышу, как ты говоришь: «Но это совсем не то, что я хотел услышать!»

Ни жестокость, ни дикость, ни спокойное счастье, ни взрыв радости не смогут обрушиться на тебя неожиданно. Как поезд, несущийся по туннелю, твоя жизнь помчится по расписанию к конечному противостоянию с вечностью. Как мотылек в машине, ты будешь биться крыльями о стекла и молить судьбу, чтобы она выпустила тебя на волю. «Пусть же туннель прихотливо и неожиданно меняет свое направление. Пусть все время случается что-то новое! Пусть же не произойдет самое ужасное из того, что мне пришлось видеть!»

Внезапно она поняла, что с ней только что говорил сам Муад'Диб. Кому возносил он свои молитвы?

— Ребекка! — Это был уже вполне земной голос Раввина.

Она подошла к тому месту, где Раввин взирал на вид окружающей местности, видимый на экранах приборов Джошуа.

— Надвигается буря, — сказал Раввин. — Джошуа думает, что после него пепел превратится в окаменевшую массу.

— Это хорошо, — сказала женщина. — Значит, поэтому мы построили убежище здесь и покрыли вход, остававшийся за пределами ямы, пеплом.

— Но как мы выйдем отсюда?

— Для этого у нас достаточно инструментов, — ответила Ребекка. — Но даже если бы их не было, мы могли бы надеяться на свои руки.

Глава 24

Главная концепция Защитной Миссии: целенаправленное обучение масс. Мы твердо убеждены в том, что целью спора является изменение природы истины. В таких делах мы предпочитаем использование власти, но не грубой силы.

Кодексы

Для Дункана Айдахо жизнь на корабле-невидимке приобрела черты игры с тех пор, как он обрел глубокое видение природы поведения Досточтимых Матрон. Введение в игру Тега было обманным маневром, а не простым добавлением нового игрока.

Сейчас он стоял у консоли управления и легко узнавал элементы этой игры, параллельные собственному детству в Убежище Гамму, когда престарелый башар учил его самого обращаться с оружием.

Образование. Тогда, как и теперь, это было главной заботой. Охранники, они не мозолили глаза и были очень ненавязчивы, но их присутствие чувствовалось всегда, как и на Гамму. Вокруг было множество следящих приборов, тщательно замаскированных среди декора помещений. Помнится, он приобрел немалое мастерство в уклонении от этих всевидящих глаз еще на Гамму. Здесь с помощью Шианы он довел это мастерство до совершенства.

Активность стражей в последнее время заметно снизилась, превратившись в обычную рутину. Охранники были безоружны. Правда, в большинстве своем это были Преподобные Матери и несколько послушниц. Они считали, что им не нужно оружие.

Некоторые элементы обстановки на корабле-невидимке создавали иллюзию свободы, особенно это касалось сложности оборудования и масштабности самого корабля. Судно было большим, насколько оно велико, Айдахо не имел точного представления, но доступные ему коридоры и палубы имели протяженность более тысячи шагов.

Туннели и трубы, системы лифтов и дропшютов, удобные пути подхода, стопоходящие подвески, просторные коридоры с люками, которые с легким шипением открывались, стоило лишь прикоснуться к ним (или оставались закрытыми. Это были запрещенные люки!) — все это запечатлелось в памяти, стало одним из ее слоев. Для него корабль выглядел совсем иначе, чем для стражи.

То количество энергии, которое требовалось для того, чтобы посадить корабль на поверхность планеты и поддерживать его в рабочем состоянии, говорило о чрезвычайной важности корабля для Общины Сестер. Община же считала ценность того или иного предмета не в обычных казначейских единицах, во всяком случае не в обычной межпланетной валюте. Активом банка Бене Гессерит были люди, пища или плата, которая имела значение тысячелетия, — эта плата была как материальной, так и моральной — она включала в себя верность.

Плати, Дункан! Мы ждем от тебя твоих банкнот!

Этот корабль не был обычной тюрьмой. Айдахо рассмотрел несколько ментатских проекций. Первая: это была лаборатория, в которой Преподобные Матери искали способы сохранения человеческих способностей в условиях жизни на корабле-невидимке.

Корабль-невидимка, как игровая доска, — сплошные лабиринты и головоломки. И все это для того, чтобы содержать троих узников? Нет. Задача была куда грандиознее.

У этой игры были свои тайные правила, о некоторых из них он мог только догадываться. Но Айдахо чувствовал себя окрыленным с тех пор, как Шиана прониклась духом этой игры. Я знал, что у нее будут свои планы. Это стало очевидным с тех пор, как она начала практиковать обычаи Досточтимых Матрон, одновременно шлифуя мою технику.

Шиана требовала интимной информации о Мурбелле и, более того, ей нужна была память людей, которых он знал на протяжении своих многочисленных жизней, особенно же ее интересовала память Тирана.

А мне нужна информация о Бене Гессерит.

Община Сестер содержала его в условиях минимальной активности. Они приводили его в подавленное состояние, чтобы усилить его ментатские способности. Он не находился в гуще тех событий, которые, в чем он ни на минуту не сомневался, потрясают мир вне корабля-невидимки. Искушающими и мучительными были для него фрагментарные намеки на затруднения Бене Гессерит, которые сквозили в вопросах Одраде, которые она задавала Дункану.

Не достаточно ли принимать новые допущения? Он ничего не сможет сделать без данных. Но получить эти данные с помощью предоставленной ему консоли он не сможет никогда.

Это тоже его проблема, будь они все прокляты! Он сидит в ящике, запертом в их ящике. Все ящики — одна сплошная западня.

Одраде стояла возле этой самой консоли неделю назад и клятвенно уверяла его, что ему открыта вся возможная информация. Она стояла вот здесь, опершись на консоль и скрестив руки на груди. В этот момент никто не смел бы отрицать ее поразительного сходства с Майлсом Тегом. Они были похожи даже в том, что оба любили стоять во время беседы (или это было намеренное притворство?). Не любила она и кресла-собаки.

Дункану было ясно, что он имеет весьма смутные представления о ее мотивах и планах. Но он и без этого не доверял им. Хватило опыта Гамму.

Все это приманка в мышеловке. Именно в этом качестве они его и используют. Ему повезло, что он не разделил судьбу Дюны — не превратился в обгорелую шелуху. Все для пользы Бене Гессерит.

Когда Айдахо начинали грызть подобные сомнения, он предпочитал сесть в кресло у консоли. Иногда он сидел в нем часами в полной неподвижности, стараясь охватить разумом всю сложность мощных источников данных корабля. Система могла опознать присутствие на борту даже одного-единственного живого существа. Значит, здесь есть автоматические мониторы. Надо было знать, кто говорит, задает вопросы и отдает распоряжения, допуская, что эти люди могут быть временной командой.

Полетные контуры отклоняют мои попытки взломать замки. Это будет означать разгерметизацию? Так говорили охранники. Но ключ к контурам жизнеобеспечения, в которых была система опознания того, кто вторгается в контур, располагался здесь, и Айдахо твердо это знал.

Поможет ли ему Шиана? Слишком доверять ей было нельзя — это неоправданно высокая ставка в его игре. Иногда, когда Шиана наблюдала за ним с помощью консоли, он сразу вспоминал об Одраде. Шиана — ученица Одраде. Это воспоминание отрезвляло.

В чем же заключался их интерес к тому, как он воспользуется системами корабля? Как будто надо было об этом спрашивать!

За три года своего пребывания здесь он получил доступ к секретным данным, используя свой собственный ключ. Для того чтобы обмануть вездесущие видеокамеры, ему пришлось притвориться, что он просто смотрит на консоль. Было очевидно, что он вводит какие-то данные, но получение он осуществлял с задержкой, используя вторичные обманные послания и сообщения. Для ментата это было сущим пустяком, но при этом можно было выяснить потенциал систем корабля. Он закладывал эти данные в систему без всякой логики и без надежды когда-либо снова их открыть.

Беллонда заподозрила его, но на все ее прямые вопросы он отвечал загадочной улыбкой.

Я скрываю свою историю, Белл. Все мои последовательные жизни, вплоть до моего истинного «я», когда я еще не был ни гхола, ни ментатом. Я помню самые интимные места из этих жизней: это очень зыбкая почва для такой болезненной памяти.

Сидя сейчас у консоли, Айдахо испытывал смешанные чувства. Заключение злило и раздражало его. Какая разница, насколько велика и комфортабельна тюрьма — она всегда остается тюрьмой. Некоторое время назад он понял, что при желании может выскользнуть отсюда, но Мурбелла и его возрастающее понимание их затруднительного положения удерживали его от этого шага. Он чувствовал себя не только пленником стражи и хитроумных приспособлений, но и пленником собственного разума. Корабль-невидимка, естественно, был чудовищным приспособлением. Это был инструмент, орудие. Способом незаметно передвигаться в полной опасностей вселенной. Это было орудие, с помощью которого можно было скрыть себя и свои мысли даже от тех, кто обладал способностью к предзнанию.

Накопленные за много жизней опыт и навыки позволяли ему смотреть на окружающее сквозь пелену сложностей и неискушенности. Это была странная смесь. Ты начинаешь думать, что знаешь верный способ ослепить самого себя. Это было не медленное нарастание способности тормозить накопление знаний (этому всегда учили ментатов), но и накопление фактов, «которые мне хорошо известны».

Новые источники данных, открытые для него Сестрами (если им можно было доверять), подняли целое множество вопросов. Как было организовано сопротивление Досточтимым Матронам в Рассеянии? Очевидно, что в нем были группы (он колебался в оценке их сил), которые охотились на Досточтимых Матрон точно так же, как они сами теперь охотились на Преподобных Матерей. Их тоже убивали, и свидетельством тому была трагедия Гамму.

Футары и Дрессировщики? Он нарисовал ментатскую проекцию: отпрыски Тлейлаксу в Рассеянии продолжили свои генетические манипуляции. Те двое, которых он видел сейчас на своей проекции, — не они ли были теми, кто создал футаров? Можно ли объединить их с лицеделами? Были ли они независимы от Мастеров Тлейлаксу? В Рассеянии все было не так однозначно, как кажется.

Будь оно все проклято! Ему нужен доступ к дополнительным источникам данных, к более мощным источникам. Его нынешние источники даже приближенно нельзя было называть адекватными. Консоль — это инструмент с ограниченными возможностями, но ее можно приспособить и к более широким нуждам, но его возможности к адаптации хромают. Он должен выступить, как истинный ментат.

Я споткнулся и дал себя стреножить, в этом моя ошибка. Доверяет ли мне Одраде? Она же Атрейдес, черт бы ее побрал! Она знает, что я должник их семейства.

Я должен им много жизней, и этот долг никогда не будет полностью оплачен!

Айдахо понимал, что сильно нервничает. Внезапно его ум замкнулся на этом. Ментат нервничает! Это сигнал того, что он стоит на краю важного открытия. Первичная проекция! Это то, чего они не сказали ему о Теге?

Вопросы. Это были невысказанные вопросы, которые стегали его, словно хлыст.

Мне нужна перспектива! Вопрос заключается не в расстоянии. Можно приложить перспективу даже к своему внутреннему миру, если избежать искажений.

Он почувствовал, что в опыте Бене Гессерит (возможно, даже в столь ревностно охраняемых Беллондой архивах) данные лежат в несобранных кусках и фрагментах. Белл сама одобряет это! Она его собрат — ментат и должна знать все волнение, которое охватывает ментата в момент такого открытия. Его мысли были подобны смальте мозаики. Все куски в руках, и они готовы сложиться в картину. И дело здесь не в решениях.

В мозгу Айдахо раздались слова его первого учителя-ментата: «Собери свои вопросы на противоположной грани и брось свои временные данные на одну из чашу весов. Решения выводят из равновесия любую ситуацию. Это нарушение равновесия выявляет то, что ты ищешь».

Да! Достижение дисбаланса с помощью специальных вопросов — давний трюк ментатов.

Мурбелла что-то сказала прошлой ночью, но что именно? Они лежали в постели. Он вспомнил, что на потолке появилась проекция времени: 9:47. Он тогда подумал: Эта проекция забирает энергию.

Он почти физически ощущал циркуляцию мощной энергии по кораблю, этому анклаву времени. Лишенные трения двигатели и машины, шум движений которых ни один самый современный детектор не в состоянии отличить от природного фона. Сейчас же, в состоянии покоя, этот корабль был недоступен не только глазу, но и предзнанию.

Рядом с ним Мурбелла: проявление еще одной власти, которая стремится соединиться с предыдущей. Оба они знают, что эти силы стремятся удержать их вместе. Какую энергию они должны развить, чтобы преодолеть это взаимное притяжение! Сексуальная притягательность длится, длится и длится!

Мурбелла что-то говорит. Да, вот оно. Странная для нее попытка анализа. Она рассматривает свою жизнь с новой, довольно зрелой точки зрения, с точки зрения Бене Гессерит — это возвышенное понимание и уверенность в том, что в ней растет какая-то новая сила.

Каждый раз, когда он видел свидетельства влияния Бене Гессерит, Айдахо испытывал грусть. Приближается день нашего расставания.

Но Мурбелла говорила:

— Она (подруга Айдахо часто называла Одраде просто «она») продолжает спрашивать, точно ли я люблю тебя.

Вспомнив это, Айдахо проиграл в памяти всю сцену.

— То же самое она пытается делать и со мной.

— И что ты ей отвечаешь?

— Odi et ато. Excrucior.

Она приподнялась на локте и посмотрела ему в лицо.

— Что это за язык?

— Это очень древний язык, которому когда-то научил меня Лето.

— Переведи. — В тоне чувство превосходства. Старая закваска Досточтимой Матроны.

— Ненавижу и люблю. Я распят.

— Ты действительно ненавидишь меня? — В тоне сквозит недоверие.

— Я ненавижу то, что меня связывает, то, что не я являюсь хозяином своего «я».

— Ты бы покинул меня, если б смог?

— Я бы хотел принимать решения ступенчато, момент за моментом. Мне хочется контролировать свои решения.

— Это игра, из которой нельзя выбрасывать куски.

Вот оно! Это ее доподлинные слова.

Вспомнив, Айдахо не испытал воодушевления, но его глаза словно бы открылись после долгого сна. Игра, из которой нельзя выбрасывать куски. Игра. Это его взгляд на то, что представляет собой корабль-невидимка и что делают здесь Сестры Общины.

Но разговор с Мурбеллой не кончился на этом.

— Корабль — это наша специальная школа, — сказала она.

С этим оставалось только согласиться. Община Сестер многократно усилила его способность просеивать данные и представлять то, что не могло быть просеяно сквозь сито. Он чувствовал, куда это может завести и испытывал гнетущий свинцовый страх.

«Ты очищаешь пути проведения по нервам. Ты отсекаешь все, что тебя отвлекает, и блокируешь всякие бесполезные умственные блуждания».

Ты направляешь свои ответы и реакции в направлении, которого должен избегать любой ментат. Об этом предупреждали все учителя:

— На этом вы можете потерять себя.

Студентам показывали людей, превратившихся в растения. Их сохраняли живыми в назидание будущим поколениям ментатов.

Однако какое это искушение. В таком режиме поведения начинаешь ощущать свое могущество и власть. Для меня нет ничего тайного. Я знаю все.

Он был все еще охвачен этим страхом, когда Мурбелла повернулась к нему, и Айдахо немедленно ощутил невероятное половое возбуждение.

Нет, не время! Еще не время!

Один из них сказал что-то еще. Что? Он в тот момент думал, что одной логики недостаточно для того, чтобы ясно представить себе мотивы Общины Сестер.

— И часто ты пытаешься их анализировать? — спросила Мурбелла.

Каким-то непостижимым образом она сумела ответить на его невысказанные мысли. Мурбелла отрицала у себя способность читать чужие мысли.

— Я просто читаю тебя, мой гхола. Ты же мой, знаешь?

— И наоборот.

— Это слишком верно. — Слова прозвучали почти как добродушная подначка, хотя подразумевалось что-то гораздо более глубокое.

Любая попытка анализа человеческой души скрывает волчью яму, и он сказал Мурбелле от этом.

— Если ты думаешь, что знаешь, почему ведешь себя тем или иным образом, то это дает тебе все шансы простить себе любое экстраординарное поведение.

Простить экстраординарное поведение! Это был еще один кусок мозаики. Игра продолжалась, но теперь на кону были вина и упреки.

Голос Мурбеллы стал почти задумчивым.

— Мне кажется, что можно рационализировать практически все, чтобы исцелить такой рационализацией любую травму.

— Рационализировать до такой степени, что получаешь моральное право сжигать целые планеты?

— В этом есть некая жестокая самонаправленность и решимость. Она говорит, что решительный выбор дает чувство своей идентичности, на которое можно положиться в состоянии стресса, Ты согласен со мной, мой ментат?

— Ментат не твой. — Но в голосе Айдахо не было силы.

Мурбелла рассмеялась и откинулась на подушку.

— Ты понимаешь, чего хотят от нас Сестры, мой ментат?

— Детей.

— И много больше сверх того. Они хотят нашего осознанного участия в их мечте.

Еще один кусок мозаики!

Но кто, кроме Бене Гессерит, может знать конкретное содержание мечты? Сестры — великие актрисы, очень мало можно прочесть по их маскам. Истинные лица они не показывают, а если и показывают, то скупо и отмеренными дозами.

— Почему она хранит у себя ту древнюю картину? — спросила Мурбелла.

Айдахо почувствовал ком в горле. Одраде принесла ему голокопию картины, которая висела в ее спальне. Домики в Кордевилле Винсента Ван Гога. Для этого она однажды разбудила его среди ночи почти месяц назад.

— Ты спрашивал, сохранила ли я в себе хоть что-то человеческое, и вот мой ответ, — сказала Одраде, обрушив на полусонного Айдахо краски картины. Он сел и уставился на копию, стараясь понять, чего от него хотят. Что случилось с Верховной Матерью? Одраде выглядела очень взволнованной.

Она оставила копию у него в руках и включила яркий свет, который придал всем предметам в комнате необычайную резкость, какой можно быдло ожидать от всей этой механики корабля-невидимки. Где была тогда Мурбелла? Они же ложились спать вместе.

Он сосредоточился на картине, и она неожиданно тронула его, привязав его к Одраде. Она сохранила в себе человечность? Копия была холодна на ощупь. Она взяла у него картину и поставила ее на стол возле кровати, а сама села в изголовье. Какая-то сила заставляла ее держаться поближе к Айдахо!

— Эта картина была написана одним сумасшедшим на Древней Земле, — сказала она, глядя на картину и прижавшись щекой к щеке Дункана. — Посмотри на нее! Это момент сохраненной на века человечности.

В этом ландшафте? Да, черт возьми, она права!

Он снова изо всех сил уставился на копию. Какие замечательные краски! Это были не просто краски, это была цельность, всеобщность.

— Большинство современных художников посмеялись бы над методом, которым он создавал это, — сказала Одраде.

Неужели она не может помолчать, пока он смотрит на это величие?

— Живой человек создал это своими собственными руками, — продолжала Одраде. — Человеческой рукой, человеческим глазом, человеческой сутью того, кто вобрал в себя средоточие сознания личности, испытующей пределы.

Испытующей пределы. Это еще один кусок цельной мозаики.

— Ван Гог создавал это из примитивных материалов и примитивного оборудования. — Одраде говорила, словно пьяная. — Эти краски были, видимо, знакомы пещерному человеку! Картина написана на холсте, который он мог бы выткать собственными руками. Кисти он тоже мог бы изготовить сам из меха и диких ветвей.

Она коснулась поверхности копии, палец отбросил тень на деревья.

— Культурный уровень, по нашим понятиям, был тогда очень низок, но ты видишь, что он сумел создать?

Айдахо чувствовал, что ему надо что-то сказать, но слов не было. Где Мурбелла? Почему ее нет здесь?

— Это полотно говорит нам о том, что нельзя подавить дикие природные порывы, ту уникальность, которая свойственна человеку, невзирая на то, что мы стремимся изо всех сил уклониться от нее.

Айдахо оторвал взгляд от картины и вгляделся в губы Одраде, произносившей эти слова.

— Винсент сказал нам нечто очень важное о наших собратьях из Рассеяния.

Этот давно умерший художник? О Рассеянии?

— Они сделали и продолжают делать там такие вещи, которые не поддаются нашему воображению. Природные, дикие вещи! Взрывное увеличение популяции людей в Рассеянии подтверждает мои слова.

В комнату вошла Мурбелла и остановилась за спиной Одраде, подпоясывая белый купальный халат. Ноги ее были босы, волосы влажны после душа. Так вот куда она выходила.

— Верховная Мать? — сонным голосом спросила Мурбелла.

Одраде ответила, почти не повернув головы.

— Досточтимые Матроны думают, что могут предвидеть и контролировать любое проявление дикой жизни. Какой вздор. Они не могут контролировать даже себя.

Мурбелла подошла к изножью кровати и вопросительно посмотрела на Айдахо.

— Мне кажется, что я пришла в самый разгар беседы.

— Сохранение равновесия — вот в чем ключ, — продолжала Одраде.

Айдахо внимательно слушал Верховную Мать.

— Человек способен сохранять равновесие на самых странных поверхностях, — говорила между тем Одраде. — Даже на совершенно непредсказуемых. Это называется «попасть в такт». Великие музыканты знают это. Серферы, которых я наблюдала на Гамму, когда была ребенком, тоже хорошо чувствовали поверхность. Некоторые волны опрокидывают тебя, но ты готов к этому, снова карабкаешься на доску и начинаешь все сначала.

По необъяснимой причине Айдахо задумался еще об одной вещи, которую сказала Одраде.

— У нас нет древних погребов и хранилищ. Мы все утилизируем и потребляем заново.

Потреблять заново. Рециклизация. Кругооборот. Кусочки круга. Кусочки мозаики.

Он сам был охотником и все прекрасно понял. Значит, кругооборот. Значит, Другая Память — это не древний погреб, а нечто, предназначенное для повторного использования. Это значит, что они использовали прошлое только затем, чтобы изменять и обновлять его.

Попадание в такт.

Странная аллюзия для женщины, которая утверждает, что всячески избегает музыки.

Вспомнив это, он почувствовал свою ментатскую мозаику. Все стало похоже на хаос. Ни одна часть не подходила другой. Разрозненные куски, которые, может быть, и вовсе не предназначались друг для друга.

Но они предназначались!

Голос Верховной Матери продолжал звучать в его ушах. Значит, было что-то еще.

— Люди, которые это понимают, доходят до сути вещей, — говорила Одраде. — Они предупреждают, что нельзя думать о том, что ты делаешь. Обдумывание действий — это верный путь к проигрышу. Надо просто делать!

Не думать. Делать. Он почувствовал, что этот призыв пахнет анархией. Ее слова отбрасывали его к тем источникам, которыми ментаты не могли, не имели права пользоваться.

Фокусы Бене Гессерит! Она делает это обдуманно, заранее рассчитывая на должный эффект. Где та привязанность, которую он иногда в ней чувствовал? Могла ли она заботиться о тех, с кем обращалась подобным образом?

Когда Одраде ушла (он едва ли обратил внимание на ее уход), Мурбелла села на кровать и натянула рубашку на колени.

Люди способны сохранять равновесие на странных поверхностях. В его мозгу происходило интенсивное размышление, мысли шли довольно прихотливыми путями. Куски мозаики пытались найти свое дополнение.

Он ощутил новые волны, колышущие вселенную. Кто были те две странные фигуры, которые он видел в своих грезах? Они были частью этой волны. Он чувствовал, что прав, хотя и не мог объяснить, почему он так думал. Что хотела сказать ему Верховная Мать Бене Гессерит?

— Мы изменяем старые обычаи и старые верования.

— Смотри на меня! — сказала Мурбелла.

Голос? Это было, конечно, не совсем то, но она явно пыталась испробовать на нем этот инструмент. К тому же она ни словом не обмолвилась о том, что они стали тренировать ее в своем колдовстве.

Во взгляде ее зеленых глаз Айдахо уловил отчуждение. Значит, сейчас она думает о своих бывших сотоварищах, Досточтимых Матронах.

— Никогда не старайся превзойти умом Бене Гессерит, Дункан.

Она говорит это для видеокамер?

Он не был в этом уверен. В ее глазах в последнее время появился огонек понимания и интеллекта. Было такое впечатление, что учителя надувают интеллектом Мурбеллу, словно воздушный шар. Ее мозг увеличивался в размерах точно так же, как округлялся ее живот, в котором вынашивалась новая жизнь. Ты перестала быть моей любовницей, моя замечательная, моя дорогая Мурбелла. Она стала превращаться в Преподобную Мать, хладнокровно рассчитывающую каждый свой шаг, каждое свое слово. Кто сможет любить ведьму?

Я смогу и всегда буду.

— Они схватили тебя, незаметно подобравшись, и теперь используют в своих целях, — сказал он.

Он видел, что его слова попали в цель. Во всяком случае, теперь она поняла, что попала в ловушку, что ее заманили в западню. Как, черт возьми, умны эти выкормыши Бене Гессерит! Они взяли ее в тиски своими намеками на то, что дадут ей понять суть вещей, а это такая же магнетическая сила, как и та, что привязывает ее к нему. Какую ярость это вызовет у Досточтимой Матроны.

Это мы заманиваем в ловушки, а не нас!

Но Бене Гессерит смогли заманить в ловушку Досточтимую Матрону. Они дрались в разных весовых категориях. Они же почти сестры. Зачем это отрицать? Она сама хотела обрести их способности. Она хотела пройти за время этого испытания полный курс учения и научиться чувствовать все, что происходит даже за стенами этого корабля-невидимки. Она не понимает, что ее все еще испытывают?

Они прекрасно понимают, что она все еще пытается сломать клетку, в которую они ее посадили.

Мурбелла выскользнула из рубашки и легла рядом с Айдахо, но не стала прикасаться к нему. Она давала понять только, что чувствует близость между их телами, но это чувство было с колючками. Она не собиралась подпускать его к себе.

— Сначала они хотели, чтобы я контролировал для них Шиану, — сказал он.

— Как ты контролируешь меня?

— Разве я тебя контролирую?

— Иногда мне кажется, что ты прирожденный комик, Дункан.

— Если я не смогу смеяться над собой, это будет означать, что со мной действительно все кончено.

— И смеяться над своими претензиями на юмор тоже?

— Это в первую очередь. — Он повернулся к ней и обхватил ладонью ее левую грудь, чувствуя, как под его рукой у Мурбеллы набухает и становится твердым сосок. — Ты знаешь, что меня так и не отучили от груди?

— Нет, во всей этой…

— Никогда.

— Я должна была догадаться об этом раньше.

Мимолетная улыбка коснулась ее уст, и через секунду оба расхохотались, заключив друг друга в жаркие объятия. Они ничего не могли с этим поделать. Мурбелла, правда, несколько раз от души выругалась.

— Кого ты проклинаешь? — спросил Дункан, отсмеявшись, когда они отодвинулись друг от друга. Движение это, впрочем, далось им с большим трудом.

— Не кого, а что. Нашу судьбу.

— Мне кажется, что судьбу не очень трогают твоим проклятия.

— Я люблю тебя, но мне нельзя будет этого делать, когда я стану настоящей Преподобной Матерью.

Он ненавидел эти экскурсы, полные жалости к себе. Шути!

— Ты никогда не была ничем настоящим. — Он осторожно погладил ее по округлому животу.

— Я такая, как надо!

— Это слово они исключили из обихода, когда начали тебя делать.

Она отодвинулась от него, села и посмотрела Дункану в глаза.

— Преподобные Матери не имеют права любить.

— Я знаю.

Неужели мука и тоска так явно проступают на моем лице?

Но Мурбелла была слишком захвачена своими собственными переживаниями.

— Когда меня подвергнут испытанию Пряностью…

— Любимая! Мне не нравится сама идея подвергать тебя страданиям под каким бы то ни было предлогом.

— Но как мне избежать этого? Я уже в прыжке. Скоро это падение ускорится, и тогда все произойдет очень быстро.

Он хотел отвернуться, но ее взгляд удержал его.

— Честное слово, Дункан. Я чувствую это. Это как беременность. Наступает момент, когда делать аборт становится очень опасно, и тогда остается одно — пройти предначертанный природой путь.

— Итак, мы любим друг друга. — Из огня да в полымя. Он отвлек мысли от одного опасного предмета и переключил их на другой, не менее опасный.

— Но они запрещают это.

Он взглянул на глазки видеокамер.

— Эти собаки наблюдают за нами, и у них есть клыки.

— Я знаю. И сейчас я разговариваю именно с ними. Моя любовь к тебе — не порок. Порок — их холодность. Они очень похожи на Досточтимых Матрон.

Игра, из которой нельзя удалить ни одного фрагмента.

Он хотел выкрикнуть эти слова, но сдержался, понимая, что наблюдатели услышат и то, что не было сказано вслух.

Мурбелла права. Нельзя обольщаться иллюзией, что можешь усыпить бдительность Преподобных Матерей.

Она смотрела на него, и ее глаза внезапно заволоклись какой-то пеленой.

— Какая ты сейчас чужая. — Он понял, какой Преподобной Матерью она станет.

Отвлекись от этих мыслей!

Мурбелла иногда испытывала странное, похожее на отвращение чувство, когда думала о памяти, которую Айдахо сохранил о своих прошлых жизнях. Она считала, что предыдущие воплощения делали его похожим на Преподобных Матерей.

— Я столько раз умирал.

— Ты помнишь это? — Она каждый раз задавала ему один и тот же вопрос.

Он только молча покачал головой, не желая ничего говорить толкователям из службы наблюдения.

Только не смерти и не пробуждения.

От частого повторения эти диалоги изрядно наскучили обоим. Иногда он даже не пытался занести эти воспоминания в секретный файл. Нет… это были встречи с другими людьми, долгая череда узнаваний.

Это было то, чего, как она сама говорила, хотела от него Шиана.

— Интимных тривиальностей. Это то, чего хотят все художники.

Шиана сама не понимала, чего просит. Все эти живущие в его памяти люди каждый раз приобретали новое значение. Новые паттерны внутри старых. Мельчайшие детали приобретали мучительную ясность, которой он не мог и не хотел делиться ни с кем… даже с Мурбеллой.

Прикосновение руки к моему плечу. Лицо смеющегося ребенка. Сверкание ярости в глазах нападающего противника.

Мирские дела без счета. Знакомый голос, говорящий: «Я просто хочу поднять ноги и отрубиться. Не проси меня двигаться».

Все это стало частью его существа. Они въелись в его характер. Жизнь спаяла все эти впечатления в один конгломерат, и он не смог бы никому объяснить, что это такое и как это произошло.

Мурбелла заговорила, не глядя на Айдахо:

— В тех твоих жизнях было много женщин.

— Я их никогда не считал.

— Ты любил их?

— Они давно мертвы, Мурбелла. Одно могу сказать — в моем прошлом нет ревнивых призраков.

Мурбелла погасила свет. Он закрыл глаза и в полной тьме почувствовал, как она вползла в его объятия. Он крепко обнял ее, понимая, что она остро нуждается в этом, но мысли продолжали свой заданный бег.

Откуда-то из глубин памяти всплыли слова одного из учителей школы ментатов: «Самые значительные вещи могут стать абсолютно неважными в мгновение ока. В такие моменты ментат должен испытывать радость».

Он не чувствовал никакой радости.

Все эти жизни продолжали существовать в нем, невзирая ни на какие ментатские значимости. Ментат должен свежим входить в каждый новый миг своей жизни. Ничего старого, ничего нового, ничего, налипшего в душе из прежнего опыта, ничего поистине знаемого. Ты сеть и предназначен только лишь для того, чтобы исследовать добычу.

Почему это не проходит? Что я натворил из этого жребия?

Таков был взгляд ментата. Но не было способа, каким Мастера Тлейлаксу могли бы включить все клетки всех Айдахо-гхола, чтобы воссоздать его на этот раз. В серии собраний клеток должны были быть пробелы, и он знал, где расположены эти пробелы.

Но в моей памяти нет пробелов. Я помню все.

Он стал сетью, сплетенной вне Времени. Именно так я воспринимаю людей из моего видения… через сеть. Это было единственным объяснением, которое мог дать ум ментата, и если об этом догадаются Сестры, то они придут в ужас. Не важно, как он станет убеждать их в противном, они все равно будут кричать в один голос: «Это новый Квисатц Хадерах! Убейте его!»

Так что, работай на себя, ментат!

Он понимал, что большая часть мозаики уже у него в руках, но они все никак не складывались в цельную картину, не наступал тот момент, когда ментат чувствует себя вознагражденным за все свои вопросы.

Игра, из которой нельзя удалить и одного фрагмента.

Извинения за экстраординарное поведение.

«Они хотят нашего осознанного участия в своей мечте».

Испытующий пределы.

Люди могут сохранять равновесие на самых странных поверхностях.

Попади в такт. Не думай. Делай.

Глава 25

Искусство в своих наивысших проявлениях подчиняет себе жизнь. Если оно порождает мечту, то эта мечта должна быть жизненно важной. В противном случае искусство оторвется от жизни — вилка не подойдет к розетке.

Дарви Одраде

По пути на юг Одраде с беспокойством подмечала тревожные изменения, случившиеся в природе за три месяца, прошедшие после предыдущей инспекционной поездки. Не напрасно она выбрала наземный способ передвижения. За армированными плазом стеклами экипажа открывались подробности, которые невозможно было бы разглядеть с высоты.

Стало намного суше.

Она и сопровождение ехали в легкой машине — на пятнадцать человек, включая водителя. Когда дорога становилась совсем не проходимой, включались подвески и реактивный двигатель. Машина была способна перемещаться со скоростью около трехсот скачков в час при движении по ровному месту. Эскорт (слишком большой из-за стараний Тамалейн) двигался сзади в автобусе, в котором, кроме того, находились смена одежды, пища и питье.

Стрегги, сидевшая рядом с Одраде позади водителя, заговорила:

— Нельзя ли устроить здесь маленький дождь, Верховная Мать?

Одраде сжала губы. Это был самый красноречивый ответ.

Они выехали слишком поздно. Все собрались на станции, но не покидали Капитул, ожидая сообщения Беллонды. В последнюю минуту пришло известие о большом несчастье, что потребовало личного вмешательства Верховной Матери.

В такие моменты единственная роль, которую она могла сыграть, была роль официального пресс-атташе. Оставалось только выйти на трибуну и провозгласить: «Сестры, сегодня мы узнали, что Досточтимые Матроны уничтожили еще четыре наши планеты. Итак, мы стали еще меньше».

Осталось только двенадцать планет, включая Баззелл, а безликий убийца с топором подкрадывается все ближе и ближе.

Одраде чувствовала, как под ней разверзается пропасть, готовая поглотить ее.

Беллонде было приказано не разглашать плохую весть до более подходящего момента.

Одраде посмотрела в окно. Но разве может быть подходящий момент для такой вести?

Они ехали к югу более трех часов по выжженной огнеметом зеркально-гладкой дороге, которая расстилалась перед ними, как темно-зеленая застывшая река. Путь пролегал между холмами, поросшими пробковым деревом, эта местность была ограничена горизонтом, на котором виднелись зубчатые вершины горных хребтов. Карликовым пробковым дубам позволяли расти хаотично, не ухаживая за ними, как за садами. Длинными извилистыми рядами дубы росли по направлению от подножий к вершинам холмов. Исходные посадки были почти не видны, закрытые буйной травой.

— Там мы выращивали трюфели, — нарушила молчание Одраде.

Стрегги припасла для Верховной Матери еще одну дурную новость.

— Я слышала, Верховная Мать, что трюфели гибнут из-за недостатка влаги. Слишком редко идут дожди.

Трюфелей больше нет? Еще немного и Одраде послала бы послушницу по особым поручениям в Управление Погодой: нельзя ли скорректировать погоду в этом районе?

Она оглянулась и посмотрела на свою свиту. Три ряда по четыре. Это люди, которые усиливали ее слух и зрение и воплощали в жизнь распоряжения. А посмотрите на автобус, который следует за ними! Это самый большой экипаж такого рода на Капитуле. В длину не меньше тридцати метров! И он битком набит людьми! Вокруг этой махины при движении взметаются клубы пыли.

По приказу Одраде Тамалейн была отправлена назад в город. Все знали, что Верховная Мать может быть очень едкой, если ее рассердить. Там взяла в поездку слишком много людей, но Одраде заметила это, когда было поздно что-либо менять.

— Это неинспекция! Это настоящее вторжение! Пойми меня, Там. Это небольшая политическая драма. Не принимай смещение слишком близко к сердцу.

Она снова обратила внимание на водителя, единственного мужчину в машине. Клэйрби, маленький, въедливый специалист по машинам. Маленькое личико, лицо цвета свежевспаханной земли. Это был любимый водитель Одраде. Он вел экипаж быстро, аккуратно и великолепно представлял себе возможности машины.

Холмы, поросшие дубами, остались далеко позади, сменившись садами, окружавшими какую-то сельскую общину.

Как великолепен этот живописный вид при ярком солнечном свете, подумала Одраде. Низенькие белые домики под красными черепичными крышами. Далеко со склона были видны арки над въездами в улицы. Видно было, что все улицы ведут к высокому зданию, где помещалась местная администрация.

Этот ландшафт вселил в Одраде угасшую было уверенность. Поселок выглядел очень ярко, краски смягчались расстоянием и легкой дымкой, повисшей над садами. Ветви были еще голыми, но они, несомненно, могли принести по крайней мере еще один урожай плодов.

Она напомнила себе, что Община Сестер требовала в обстановке красоты. Надо было все устраивать так, чтобы красота не отвлекала от потребностей желудка. Комфорт возможен… но не до такой же степени!

Позади Одраде раздался чей-то голос:

— Я уверена, что на некоторых из этих деревьев начинают распускаться листья.

Одраде пригляделась к саду внимательнее. Да, так и есть. На темных сучьях появилась первая зелень. Зима сюда не проникла; Управление Погодой, изо всех сил старающееся соблюсти земную смену времен года, допускало иногда ошибки. Наступление Пустыни вызвало в этом районе необычный подъем температуры слишком рано: странное потепление приводило к тому, что листья начинали распускаться тогда, когда наступало время для сильных морозов. Из-за таких сбоев погибло великое множество плантаций. Это стало обычным явлением.

Советница по сельскому хозяйству предложила возродить древний термин «индейское лето» для описания этого феномена. Часто можно было наблюдать цветущие деревья, засыпанные снегом. При этом воспоминании Одраде почувствовала волнение.

Индейское лето. Какое меткое название!

Ее советницы разделяли взгляд Верховной на эти мародерствующие морозы, которые шли по пятам за несвоевременными оттепелями: внезапно теплело, и в этот момент наступало время для разбойников — терроризировать и грабить ни о чем не подозревающих поселенцев.

Вспомнив об этом, Одраде вновь почувствовала спиной холод топора. Как скоро это случится? Она не старалась найти ответ. Я не Квисатц Хадерах!

Не оборачиваясь, она обратилась к Стрегги:

— Этот поселок называется Пондерилль. Ты никогда не бывала здесь?

— Нет, моя школа была не здесь, Верховная Мать, но место очень похоже.

Да, все эти поселки были на одно лицо: низенькие постройки, утопающие в садах. То было излюбленное устройство начальных учебных центров Бене Гессерит. Такова была система отбора потенциальных Сестер. Чем тоньше сеть, тем ближе к Централу.

Некоторые из таких коммун, как, например, Пондерилль, были предназначены для закалки воспитанниц. Женщины по много часов работали в поле, занимаясь тяжелым, изнурительным физическим трудом. Руки, испачкавшиеся в навозе, впоследствии редко подводили при выполнении куда более грязных дел.

Теперь, когда они выехали из облака пыли, Клэйрби, открыл окна. В салон хлынула удушающая жара. Господи, куда смотрит Управление Погодой?

Два здания на окраине Пондерилля имели общий второй этаж, образовав нечто вроде туннеля над улицей. Не хватает только опускной решетки: получился бы въезд в настоящий средневековый замок. Облаченные в доспехи рыцари у входа не стали бы жаловаться на привычную для них жару. Пластон, из которого были сложены дома, с первого взгляда было трудно отличить от старинного строительного камня. Глазки видеокамер располагались там, где, без сомнения, в древности были бойницы.

Длинный въезд в городок, как заметила Одраде, содержался в чистоте. В общинах Бене Гессерит не надо было опасаться за свое обоняние. Никакого мусора. На улицах практически не встретишь калек. Вокруг только здоровая плоть. Хороший управляющий всегда заботится о том, чтобы население было здоровым и счастливым.

У нас тоже есть свои инвалиды, но это не всегда физические калеки.

Клэйрби припарковал экипаж в тени въезда, и все вышли на улицу. За ними остановился и автобус Тамалейн.

Одраде надеялась, что в тени их ожидает прохлада, но природа сыграла с ними злую шутку, превратив это место в настоящую печку. Температура в туннеле была выше, чем на солнцепеке. Она была просто счастлива, когда вышла на свет и жаркое солнце, слизнув с кожи пот, вызвало мимолетное ощущение прохлады.

Эта иллюзия моментально исчезла, как только солнце начало немилосердно обжигать голову и плечи. Пришлось призвать на помощь умение регулировать обмен веществ, чтобы справиться с жуткой жарой и усилить выделение тепла.

На площадь через равные промежутки времени обрушивались циркулярные потоки воды. С этой роскошью скоро придется навсегда распрощаться.

Но пока это надо оставить. Самое главное — моральный дух!

Одраде слышала, что свита следует за ней. Слышны обычные жалобы на то, что они слишком долго сидели в машине, не меняя позы. С дальнего края площади навстречу им спешила процессия. Их решили приветствовать местные жители во главе с Цимэй, руководительницей Общины.

Женщины, сопровождавшие Одраде, сгрудились возле голубых плит, которыми был облицован фонтан. Только Стрегги осталась возле Верховной Матери. Группа Тамалейн тоже бросилась к воде. Мечты человеческие, подумалось Одраде, настолько древние по своей природе, что их невозможно полностью искоренить никакими средствами.

Унавоженные поля и пригодная для питья вода, в которую можно опустить лицо, чтобы утолить мучительную жажду.

Именно этим и занималось большинство людей из ее свиты — они жадно припали к воде. Лица их блестели от живительной влаги.

Делегация местных жителей остановилась перед свитой, которая все еще топталась на панели фонтана. Цимэй привела с собой трех Преподобных Матерей и пять старших послушниц.

Одраде отметила про себя, что этим послушницам скоро предстоит испытание Пряностью. Они знали об этом, судя по прямым взглядам.

Цимэй приезжала в Централ не часто и только для того, чтобы преподавать. Женщина находилась в превосходной физической форме: каштановые волосы были темны настолько, что в ярком свете выглядели черными с рыжими искорками. Узкое лицо выглядело очень светлым в таком темном обрамлении. Под широкими бровями светились глаза с синими белками.

— Мы рады видеть вас, Верховная Мать. — В ее тоне Одраде не уловила фальши.

Одраде в ответ слегка склонила голову, словно говоря: Я слушаю. Почему ты так рада меня видеть?

Цимэй поняла. Она жестом указала на круглолицую высокую Преподобную Мать, стоявшую рядом с ней.

— Вы помните Фали, нашу управляющую садом? Фали только что была у меня с делегацией садовников. Они предъявляют очень серьезную жалобу.

Обветренное лицо Фали имело какой-то сероватый оттенок. Переутомление? Над острым подбородком тонкогубый рот. Под ногтями грязь. Одраде отметила это с одобрением. Человек не чурается грязной работы.

Делегация садовников. Итак, мы имеем эскалацию жалоб. Должно быть, это действительно серьезно. Не похоже, чтобы Цимэй имела склонность загружать пустяками Верховную Мать.

— Давайте выслушаем эту жалобу, — сказала Одраде.

По знаку Цимэй Фали рассказала все, попутно охарактеризовав каждого члена делегации. Все они, естественно, были очень хорошие люди.

Одраде давно был известен этот прием. Несомненно, из-за происходящих необратимых событий здесь собирали конференции. Цимэй присутствовала на одной из них. Как можно объяснить людям, что какой-то неведомый песчаный червь (который еще, быть может, и не родился) требует таких изменений климата? Как объяснить фермерам, что дело не только в «обеспечении хотя бы одного дополнительного дождя», а в долговременном изменении климата всей планеты? Если дать здесь больше дождей, то начнется отклонение высокоширотных воздушных потоков, а это вызовет глобальное изменение климата, напоенные влагой сирокко направятся туда, где они будут не просто нежелательными, но крайне опасными. Если создать неверные условия, то можно добиться образования торнадо. Планетная погода не такой простой процесс, чтобы им можно было управлять обычной регулировкой. Как я сама недавно требовала. Каждый раз для такой регулировки требовалось решать сложнейшие системы уравнений.

— Планете принадлежит последний решающий голос, — сказала Одраде. Это было старое напоминание Общины Сестер о подверженности человеческой натуры слабости.

— Но разве у Дюны сохранилось право голоса? — спросила Фали. В вопросе было гораздо больше горечи, чем могла предположить Одраде.

— Я ощущаю эту жару. Мы видели по прибытии распускающиеся листья на деревьях в ваших садах, — проговорила Одраде. Я понимаю, что заботит тебя, Сестра.

— В этом году мы потеряем часть урожая, — сказала Фали. В ее голосе прозвучал нескрываемый упрек. Это твоя вина.

— Что вы ответили делегации садовников? — поинтересовалась Одраде.

— Я ответила, что Пустыня должна расти, и Управление Погодой не в состоянии все время регулировать климат по нашему желанию.

Это была чистая правда. С таким ответом можно было только согласиться. Ответ был неадекватен, как и подобает истине, но кроме этого в распоряжении Бене Гессерит не было ничего. Скоро придется поступиться еще большим. Кстати, будет все больше делегаций и меньше урожая.

— Вы не выпьете с нами чая, Верховная Мать? — спросила Цимэй, с ловкостью профессионального дипломата вмешавшись в разговор в самый опасный момент. Вы видите, что это нарастает, как снежный ком, Верховная Мать? Фали не будет больше заниматься своим прямым делом — фруктами и овощами. Сообщение отправлено адресату.

Стрегги нервно откашлялась.

Эту привычку надо беспощадно подавлять. Но значение сигнала было ясно и понятно. Стрегги отвечала за соблюдение графика поездки. Нам пора ехать.

— Мы слишком поздно выехали, — сказала Одраде, — и остановились только для того, чтобы размять ноги и посмотреть, нет ли у вас проблем, с которыми вы не можете справиться самостоятельно.

— Мы разберемся с садовниками, Верховная Мать.

В резком тоне Цимэй послышался намек на гораздо более важные обстоятельства, и Одраде невольно улыбнулась.

Инспектируйте, если вам угодно, Верховная Мать. Смотрите, наблюдайте. В Пондерилле полный порядок, как и подобает Общине Бене Гессерит.

Одраде бросила взгляд на автобус Тамалейн. Пассажиры начали возвращаться в салон с кондиционером. Тамалейн стояла на подножке в пределах прямой слышимости.

— Я слышала лестные отзывы о вас, Цимэй, — сказала Одраде. — Вы можете действовать без нашего вмешательства. Я действительно не хочу вторгаться сюда со всей своей слишком многочисленной свитой.

Последние слова были сказаны достаточно громко, так, чтобы их слышали все.

— Где вы проведете ночь, Верховная Мать?

— В Эльдио.

— Я не была там довольно долго, но мне говорили, что море сильно уменьшилось в размере.

— Наблюдения подтверждают эти слухи. Нет нужды оповещать тамошние власти о нашем прибытии, Цимэй. Они и так об этом знают. Мы просто обязаны были предупредить их о нашем вторжении.

Управляющая садами Фали сделала короткий шаг вперед.

— Верховная Мать, если бы мы только могли получить…

— Скажите своим садовникам, Фали, что у них есть выбор. Они могут ворчать здесь и ждать, когда на планету пожалуют Досточтимые Матроны, или добровольно отправиться в Рассеяние.

Одраде вернулась в машину, села на место и закрыла глаза, дожидаясь, когда захлопнутся двери и начнется движение. В этот миг она открыла глаза. Они уже выехали из Пондерилля и мчались по гладкой блестящей дороге сквозь южное кольцо садов. В салоне стояла напряженная тишина. Сестры явно были озадачены вопросами относительно глубинных причин поведения Верховной Матери. Неважное положение. Послушницы, естественно, уловили общее настроение. Стрегги помрачнела.

Погода требовала к себе внимания. Слова не могут больше останавливать нарастающий поток жалоб. Хорошие дни оцениваются по явно заниженным стандартам. Все знали причину, но изменения оставались. Они были осязаемыми. Видимыми. Нельзя жаловаться на Верховную Мать (без достаточных на то оснований!), но можно ворчать по поводу погоды.

Зачем они сегодня устроили такой холод? Почему именно сегодня, когда я выехала из Централа? Было так тепло, но посмотрите, что творится сейчас! А у нас нет подходящей одежды.

Стрегги явно хотела что-то сказать. Ну что ж, именно для этого я и взяла ее с собой. Правда, вследствие тесного длительного общения с Одраде у девушки исчезло благоговение, и в последнее время она стала чрезмерно разговорчивой.

— Верховная Мать, я пробовала найти в учебниках объяснение…

— Берегись учебников! — как много раз в своей жизни слышала и говорила Одраде эти слова. — Учебники порождают привычки.

Она часто читала Стрегги целые лекции о привычках. У Бене Гессерит были свои привычки — именно на этом основании многие часто говаривали: «Ты поступаешь, как типичная ведьма!» Но привычки, которые позволили бы другим прогнозировать твои действия, должны быть полностью исключены из обихода.

— Но зачем тогда существуют учебники, Верховная Мать?

— В основном они существуют для того, чтобы их опровергать. Руководства существуют для новичков и тех, кто только приступает к тренировкам.

— Но истории?

— Не стоит сбрасывать со счетов тривиальную банальность писаной истории. Когда ты станешь Преподобной Матерью, то начнешь изучать историю заново. Ты будешь познавать ее в каждый момент своей жизни.

— Истина — это пустой сосуд. — Девочка очень гордится своим собственным афоризмом.

Одраде с трудом сдержала улыбку.

Стрегги — настоящий бриллиант.

Это была настораживающая мысль. Многие по-настоящему драгоценные камни можно узнать по тому или иному нарушению чистоты. Специалисты даже картируют эти включения. Это тайный отпечаток пальца камня. Люди в этом отношении подобны драгоценностям. Мы часто узнаем их по их недостаткам. Сверкающая поверхность слишком мало сообщает нам о человеке. Понимание требует заглянуть глубоко внутрь, а там дела обстоят далеко не так блестяще. Именно там заключается истинная ценность любой личности. Кем бы стал Ван Гог, не страдай он сумасшествием?

— Это комментарий восприимчивого циника, Стрегги, истина, которую они говорят об истории. Это должно быть твоей путеводной нитью до испытания. Но после того как ты пройдешь его, ты сама станешь циником, открыв свои собственные ценности. Сейчас тебе достаточно понимать, что история — это собрание фактов, которые когда-то имели место. Преподобные Матери ищут истину помимо этих фактов, изучая предубеждения историков.

— И это все? — были задеты лучшие чувства Стрегги.

Почему я должна так бездарно тратить на них свое время?

— Многие разделы истории не имеют никакой ценности, ибо являются плодом предубеждений и предрассудков. Они написаны для того, чтобы угодить той или иной правящей группировке. Подожди, когда откроются твои собственные глаза, моя дорогая. Мы — самые лучшие историки. Мы там были и все видели.

— И моя точка зрения будет меняться каждый день? — Какая интроспекция.

— Это урок, который наш башар постоянно советовал помнить и никогда не забывать. Прошлое надо интерпретировать настоящим.

— Не уверена, что мне это понравится, Верховная Мать. Придется принимать слишком много моральных решений.

Ах, этот бриллиант зрит в корень и высказывается с прямотой, подобающей истинной воспитаннице Бене Гессерит. Среди пороков Стрегги были видны грани настоящего алмаза.

Одраде искоса бросила взгляд на задумавшуюся послушницу. Очень давно Община пришла к выводу, что каждая Сестра должна сама принимать морально тяжелые решения. Никогда не следуй за лидером, не задавая себе вопросов. Именно поэтому приоритетным было моральное воспитание молодого поколения Сестер.

Именно поэтому мы предпочитаем брать на воспитание юных девочек, чтобы воспитать из них полноценных Сестер. Понятно, почему моральный изъян прокрался в душу Шианы. Мы получили ее слишком поздно. О чем они с Дунканом говорят на своем тайном языке жестов?

— Всегда очень легко распознать морально обоснованное решение. В этих случаях ты не заботишься о своих корыстных интересах.

Стрегги посмотрела на Одраде с благоговением.

— Какое мужество надо иметь для этого!

— Никакого мужества! Никакого отчаяния и самоотвержения! То, что мы делаем, это, по большому счету, просто и естественно. Мы поступаем так только потому, что у нас нет иного выбора.

— Иногда вы заставляете меня чувствовать себя круглой невеждой, Верховная Мать.

— Превосходно! Это признак наступающей мудрости. Есть много видов невежества, Стрегги. Самый низкий уровень — это следование своим желаниям без их осмысления. Иногда мы поступаем так совершенно бессознательно. Уважай свою понятливость. Постарайся понять, что именно ты делаешь бессознательно. Всегда спрашивай себя: «Чего я хочу добиться, делая это?»

Они преодолели последний холм на пути к Эльдио. Одраде насладилась прыжком экипажа.

— Я вижу море, — сдавленно проговорил кто-то сзади.

— Остановись здесь, — приказала Одраде, когда машина обогнула холм и перед ними открылся вид на водную гладь. Клэйрби знал это место и был готов остановиться именно здесь. Одраде часто просила его об этом. Машина скрипнула и остановилась. Было слышно, как позади остановился автобус, откуда кто-то крикнул: «Смотрите!»

Эльдио раскинулся слева; маленькие аккуратные домики, некоторые стояли, поднятые на высокие трубы. Под этими домами свободно гулял знойный ветер Пустыни. Они были уже далеко на юге, и здесь было намного жарче, чем в Централе. Крошечные на таком расстоянии ветряные мельницы вращали лопастями, снабжая энергией Эльдио. Одраде повернулась к Стрегги и указала рукой в направлении Эльдио.

— Мы думали, что эти мельницы станут символом независимости от бремени современной технологии, которая позволяет другим управлять тобой.

Говоря эти слова, Одраде посмотрела направо. Море! Практически от этого некогда великого водоема остались одни воспоминания. Дитя Моря пришло в ужас от того, что сейчас открылось ее взору.

От поверхности воды поднимался пар. На противоположном берегу линия горизонта смутно очерчивалась скрытыми туманом пурпурными вершинами холма. Было заметно, что Управление Погодой вызвало в этом месте ветер, чтобы разредить сгустившийся воздух. В результате у берега стали видны барашки волн прибоя, бившегося о прибрежную гальку.

Одраде вспомнила, что когда-то здесь была целая цепочка рыбацких деревушек. Теперь, когда море отступило, эти деревни оказались вдали от берега, высоко на склоне холма. Те давние деревни ее детства выделялись на фоне серого берега веселыми, пестрыми пятнами. Теперь же большинство жителей подалось в Рассеяние. Оставшиеся построили рельсовую дорогу, по которой втаскивали наверх лодки по возвращении с лова. Одраде любила это море и была готова его оплакать. Консервация энергии. Вся ситуация вдруг поразила ее своей неумолимой жестокостью, похожей на обстановку в гериатрических учреждениях Старой Империи, в которых люди ждали своего конца.

Сколько осталось жить этим деревням и поселкам?

— Как мало это море! — раздался голос из задних рядов. Одраде узнала голос: клерк из Архива. Шпионка Белл, будь она проклята.

Подавшись вперед, Одраде хлопнула по плечу водителя:

— Подвези нас к самому берегу, вон к той бухточке. Я хочу поплавать в море, Клэйрби, пока оно существует.

Стрегги и еще две послушницы последовали за Верховной Матерью и тоже погрузились в теплые волны. Другие наблюдали за этой странной сценой из окон автобуса или прогуливаясь по берегу.

Голая Верховная Мать плавает в море!

Одраде чувствовала, как вода придает ей энергию. Надо было обязательно поплавать перед принятием жизненно важного трудного решения.

Сколько еще времени могли они поддерживать существование моря в эти последние дни умеренного климата? Пустыня наступала — тотальная Пустыня, которая должна была возместить потерю Дюны. Если палач с секирой даст нам на это время. Угроза приблизилась, а пропасть стала глубже. Будь проклят этот дикий талант! Почему именно я должна все понимать?

Постепенно дух Дитя Моря и движения волн восстановили душевное равновесие Одраде. Этот громадный соленый водоем был очень важен — гораздо важнее мелких озер и морей. Влага испарялась с поверхности моря в очень значительных количествах. У Управления Погодой едва хватало энергии на то, чтобы справляться с непредсказуемыми изменениями, связанными с колебаниями влажности. Да, это море все еще питало Капитул. Оно служило транспортной магистралью и средством связи. Морские перевозки — самые дешевые. Цена энергии в ее решении должна быть увязана с другими обстоятельствами. Но море должно исчезнуть. Это окончательное решение. Все население побережья должно быть переселено.

Снова всколыхнулась память Дитя Моря. Ностальгия. Она мешает принятию правильных и разумных решений. Затуманивает разум, лишает способности судить здраво. Как скоро должно исчезнуть море? Это был вопрос вопросов. От решения его зависели темпы переселения и перебазирования населенных пунктов.

Лучше, если все будет сделано очень быстро. Боль будет изгнана в наше прошлое. Давайте останемся с ней наедине!

Она выплыла на мелкое место и посмотрела на озадаченную Тамалейн. Подол юбки старой женщины потемнел от случайно брызнувшей на него волны. Одраде приподняла голову над мелкой рябью.

— Там! Уничтожь море как можно скорее. Пусть Управление разработает схему быстрого обезвоживания водоема. Привлеките Управления Транспорта и Продовольствия. После разработки представьте план мне на утверждение.

Тамалейн, не говоря ни слова, повернулась и отправилась выполнять приказ. Она жестом подозвала к себе несколько Сестер и оглянулась на Одраде. Видишь, я была права, что взяла с собой необходимые кадры!

Одраде вышла из воды. Мокрый песок скрипел под ногами. Скоро этот песок высохнет. Она оделась, не потрудившись вытереться полотенцем. Одежда неприятно липла к телу, но Одраде не обращала внимания на эту мелочь. Она поднималась по склону вверх, не оглядываясь на море.

Я хочу сохранить о море именно этот миг. Надо накапливать в душе те вещи, которые при воспоминании ласкают ее. Никакая радость не может быть вечной. Все на свете преходяще. «Все пройдет» — изречение, приложимое ко всем проявлениям жизни во вселенной.

Когда берег стал вязким и глинистым, Одраде обошла несколько чахлых кустиков и в последний раз оглянулась на море, которому она только сейчас вынесла смертный приговор.

Имеет значение только сама жизнь, сказала она себе. Но никакая жизнь невозможна без снисхождения первоначального творения.

Выживание! Наши дети должны выжить. Бене Гессерит должен выжить!

Но ни один отдельно взятый ребенок не может быть важнее целого. Она приняла это, понимая, что это говорит вид, вид, ставший ее сущностью, сущностью, с которой она познакомилась тогда, когда была еще Дитятей Моря.

Одраде позволила Дитяте Моря еще раз втянуть ноздрями соленый запах, прежде чем вернуться в машину и приготовиться к прибытию в Эльдио. Она почувствовала, что ею овладевает спокойствие и безмятежность. Теперь она находится в прекрасном состоянии духа и не нужно море, чтобы поддерживать душевное равновесие.

Глава 26

Вырвите свои вопросы из породившей их почвы и вы увидите клубок спутанных корней. Вопросов стало куда больше!

Ментат Дзенсуфи

Дама была в своей стихии.

Королева Пауков!

Ей нравилось прозвище, данное ей ведьмами. Этот новый центр управления здесь, на Джанкшн, стал сердцем сети, которую она сплела. Правда, внешний вид здания пока не устраивал ее. Слишком много в этой постройке от самодовольства Гильдии. От ее консерватизма. Однако интерьеры становились все более знакомыми, что успокаивало мятежную душу. Было такое впечатление, что она никогда не покидала Дур, что не было никаких футаров и поспешного бегства обратно, в Старую Империю.

Сейчас она стояла у открытой двери Зала Собраний и оглядывала Ботанический Сад. Логно ожидала приказаний, стоя в четырех шагах позади Дамы. Не слишком приближайся ко мне, Логно, иначе мне придется тебя убить.

На траве, обрамлявшей плиты двора, выступила роса. Там, когда солнце взойдет достаточно высоко, слуги расставят столы и стулья. Она распорядилась, чтобы сегодня была хорошая погода и Управление постаралось на совесть. Доклад Логно был интригующим. Итак, старая ведьма вернулась на Баззелл. Она была не на шутку разозлена. Великолепно. Совершенно очевидно, что она знала, что за ней следят, и встретилась со своим руководством, попросив, чтобы ей разрешили покинуть Баззелл и спрятаться в надежном укрытии. Но она получила отказ.

Их не волнует, что мы отрубаем их конечности, пока в целости и сохранности остается тело.

Не оборачиваясь, Дама обратилась к Логно:

— Доставь сюда ту старую ведьму и всех ее слуг.

Логно повернулась, чтобы выполнить распоряжение, но Дама остановила ее:

— Позаботься, чтобы несколько футаров перестали кормить. Они нужны мне голодными.

— Слушаюсь, Дама.

На посту Логно немедленно заменила другая Матрона, однако Дама не обернулась, чтобы посмотреть, кто заменил на посту Логно. Всегда найдется достаточно слуг для выполнения ее приказов. Все они на одно лицо и различаются только по степени своей опасности. Это держит меня в форме.

Дама жадно вдохнула свежий прохладный воздух. Кажется, будет прекрасный день, еще лучший от того, что он будет таким по ее желанию. Она вспомнила некоторые приятные эпизоды из прошлого, и это еще больше успокоило ее.

Гульдура мы благословляем! Мы нашли место для возрождения нашей силы.

Консолидация Старой Империи проходила по плану. Не так уж много останется после этого гнезд, где укрылись ведьмы, а когда Матроны уничтожат Капитул, то расправиться с щупальцами, оставшимися без тела, не представит никакого труда.

Да, еще Икс. Это проблема. Вероятно, вчера мне не следовало убивать тех двух иксианских ученых.

Да, но эти олухи потребовали, чтобы им предоставили больше информации. Потребовали! Но даже после того, как им все сказали, они оказались не в состоянии перезарядить Оружие. Конечно, они не знали, что это оружие. Но так ли? Точно ли они этого не знали? В этом нет никакой уверенности. Так что ничего страшного в том, что она их убила. Это послужит уроком для других.

Пусть нам дают ответы, а не задают вопросы.

Ей нравился порядок, который она и Сестры установили в Старой Империи. Здесь было так много всяких бродячих проходимцев, столько различных культур, огромное количество не устоявшихся до сих пор религий.

Поклонение Гульдуру послужит им так же, как оно служит нам.

Она не чувствовала мистического притяжения своей собственной религии. Для нее она была не чем иным, как полезным орудием власти. Корни хорошо известны: Лето II, тот самый, кого ведьмы называют Тираном, и его отец Муад'Диб. Оба были маклерами власти, причем маклерами высшей пробы. Вокруг себя они насаждали семена раскола, но растения, выросшие из этих семян, можно было легко выкорчевать. Надо было сохранить суть. Лето создал великолепно отлаженную машину власти.

Тирания меньшинства, задрапированного покровами большинства.

Именно это понимала ведьма Луцилла. Нельзя было оставлять ее в живых — она знала, как надо манипулировать массами. Гнезда ведьм надо обнаружить и выжечь дотла. Способности Луциллы — не изолированное явление. В ее словах чувствовалась школа. Их учили таким вещам. Дуры! Надо управлять реальностью, иначе она выйдет из-под контроля.

Вернулась Логно. Дама безошибочно узнавала ее по крадущейся походке.

— Старую ведьму доставят с Баззелла со всеми ее слугами, — доложила Логно.

— Не забудь о футарах.

— Я уже распорядилась, Дама.

Все это только слова! Ты с удовольствием скормила бы меня стае футаров, не так ли, Логно?

— И прикажи покрепче запирать клетки, Логно. Сегодня ночью еще трое футаров сумели сбежать. Когда я проснулась, они бродили по саду.

— Мне говорили об этом, Дама. К клеткам приставлена дополнительная охрана.

— И не говори мне, что они безопасны без Дрессировщиков.

— Я сама не верю в это, Дама.

На этот раз она говорит истинную правду. Она до смерти боится футаров. Это хорошо.

— Я убеждена, что нам удалось заложить основы нашей власти, Логно. — Дама повернулась к камеристке, отметив про себя, что та вторглась на пару миллиметров в запретную зону. Логно тоже заметила это и отступила. Можешь приближаться ко мне на любое расстояние, когда я смотрю на тебя, Логно, но не смей подходить, когда я стою к тебе спиной.

Камеристка заметила оранжевые сполохи в глазах Дамы и едва не упала на колени. Она явно их согнула.

— Служить вам, Дама — это восторг моей жизни!

Ты с восторгом бы заняла мое место, Логно.

— Что слышно о той женщине с Гамму? У нее такое странное имя. Как, кстати, ее зовут?

— Ребекка, Дама. Она и некоторые из ее товарищей… э-э-э… временно ускользнули из поля нашего зрения. Мы найдем их. Они не могли покинуть планету.

— Ты полагаешь, что я должна держать ее здесь, не правда ли?

— Было бы мудро задержать ее здесь как приманку, Дама!

— Она и сейчас приманка. Та ведьма, которую мы обнаружили на Гамму, попала туда не случайно.

— Да, Дама.

Да, Дама! Но слышать покорность в тоне Логно было приятно и радостно.

— Займись этим!

Логно поспешила прочь.

В любом уголке можно было встретить мелкие тайные очаги яростного сопротивления. Это порождало взаимную ненависть, она накапливалась, разрушая жизни всех, кто сталкивался с нею. После таких потрясений всегда надо очищаться. Дама вздохнула. Тактика террора такая… зыбкая!

Успех — вот в чем таилась опасность. Успех стоил ведьмам империи. Если вы постоянно размахиваете успехом, словно знаменем, то всегда найдутся завистники, готовые уничтожить вас. Зависть!

Мы будем с большей осторожностью обращаться со своим успехом.

Она погрузилась в задумчивость, не пропуская тем не менее ни одного звука, который доносился до ее ушей. Но самым главным было приятное чувство от свидетельств побед, которые она получила сегодня утром. Как музыка, звучали названия захваченных планет: Баллах, Кронин, Ринол, Эказ, Тегез, Гамму, Гамонт, Ниуш…

Глава 27

Люди появляются на свет, страдая подверженностью самой упорной и изнурительной из всех интеллектуальных болезней, — самообману. Эта болезнь придает драматическую окраску самому лучшему и самому худшему из миров. По нашему мнению, к этой болезни не существует естественного иммунитета. Надо проявлять постоянную бдительность.

Кодексы

Как только Одраде покинула Централ (вероятно, на весьма непродолжительное время), Беллонда поняла, что действовать надо незамедлительно. Этот проклятый ментат-гхола слишком опасен для нас, пока он жив!

Едва лишь кортеж Верховной Матери скрылся за горизонтом в тускнеющем свете дня, как Беллонда поспешила на корабль-невидимку.

Она не была бы Беллондой, если бы выбрала неспешный путь через кольцо садов. Нет, она воспользовалась скоростным пневмопоездом. Зачем рисковать, ведь найдутся соглядатаи, которые немедленно обо всем доложат Одраде.

По дороге она еще раз обдумала и оценила значение всех многочисленных жизней Айдахо. Записи, хранившиеся в Архиве, всегда были под рукой. В исходной жизни и в ранних воплощениях гхола этот человек проявлял повышенную импульсивность, которая нередко брала верх над рассудительностью. Он быстро вспыхивал ненавистью и быстро становился верным, как цепной пес. Позже гхола Айдахо стали большими циниками, но под этой маской все равно тлела скрытая импульсивность. Тиран часто пользовался ею в своих целях. Беллонда даже знала, как именно.

Айдахо можно привести в ярость надменностью.

Зачаровывала его многолетняя верная служба Тирану. Он не только несколько раз был ментатом, в течение нескольких своих воплощений он был Вещающим Истину.

Внешность Айдахо вполне соответствовала тому, что Беллонда читала в архивах. Лицо отличалось интересными чертами, взгляд интригующий, и во всем облике чувствуется сильное внутреннее развитие.

Почему Одраде отказывается понимать всю опасность этого человека? Беллонду часто охватывали дурные предчувствия, когда Одраде начинала проявлять бурные эмоции, говоря об Айдахо.

— Он мыслит ясно и четко. У него изощренная ясность ума, это освежает. Он нравится мне, и я знаю, что он оказывает влияние на принимаемые мною решения.

Она допускает его влияние на свои решения!

Беллонда нашла Айдахо в одиночестве. Ментат сидел возле консоли. Дункан внимательно смотрел на дисплей, и Беллонда поняла, что перед ним операционная схема управления кораблем-невидимкой. Увидев незваную гостью, он стер изображение.

— Привет, Беллонда, я ждал тебя.

Он коснулся панели управления и в глубине помещений открылась дверь, через которую в комнату вошел маленький Тег и встал около Айдахо, молча разглядывая Беллонду.

Айдахо не пригласил ее войти и не предложил сесть, спокойно глядя, как она сама принесла себе стул из его спальни. Когда Беллонда уселась, Айдахо вперил в нее удивленный и настороженный взгляд.

Беллонда сама была поражена его приветствием. Почему он ждал моего появления?

Он ответил на невысказанный вопрос:

— Я выполнил проекцию и понял, что Дар собирается навестить Шиану, и как только Верховная отбудет, ты не станешь терять время попусту.

Это простая проекция ментата или…

— Она тебя предупредила!

— Это неправда.

— Какие у вас с Шианой секреты? — В приказном тоне.

— Она использует меня в точном соответствии с вашими инструкциями.

— Миссия?

— Белл! Два ментата в одной берлоге — это перебор. Неужели нам надо играть в эти дурацкие игры?

Беллонда тяжело вздохнула и переключилась в режим ментата. Это было не так-то легко сделать под испытующим взглядом ребенка и при таком насмешливом выражении лица Айдахо. Одраде проявила несвойственную ей хитрость? Неужели она выступила против Сестер с помощью этого гхола?

Айдахо успокоился, когда увидел, что эта воспитанница и верная дочь Бене Гессерит уставилась на него с удвоенным вниманием ментата.

— Я давно знаю, что ты хочешь меня умертвить, Белл.

Да… Страх делает меня вполне предсказуемой.

Все подошло очень близко к роковой черте, подумал он. Беллонда пришла сюда, неся с собой смерть. Готовилась маленькая драма, все было бы сделано «по необходимости». Айдахо не питал больших иллюзий относительно своей способности противостоять натиску Беллонды. Но Беллонда-ментат сначала подумает и только потом начнет действовать.

— Ты очень неуважительно ведешь себя, обращаясь к нам по именам. — Беллонда явно провоцировала Айдахо.

— Просто обстоятельства изменились, Белл. Ты больше не Преподобная Мать, а я не гхола. Здесь находятся два человеческих существа, объединенных общей проблемой. Не говори мне, что ты этого не знала.

Она оглядела его кабинет.

— Если ты ждал меня, то почему здесь нет Мурбеллы?

— Для того, чтобы заставить ее убить тебя ради моего спасения?

Беллонда именно это и имела в виду. Эта проклятая Досточтимая Матрона действительно могла бы меня убить, но потом…

— Ты отослал ее, чтобы защитить?

— У меня есть куда более полезный защитник. — Он жестом указал на ребенка.

Тег? Защитник? О нем еще со времен Гамму ходили всякие неправдоподобные истории. Айдахо что-то знает о них?

Она хотела было прямо спросить его об этом, но не осмелилась навлечь на себя риск какой-то хитрости с его стороны. Наблюдатели немедленно отметят опасность.

— Он?

— Будет ли он служить Бене Гессерит, если станет свидетелем моего убийства?

Она не ответила, и Айдахо продолжил:

— Поставь себя на мое место, Белл. Я ментат, который попал не только в вашу ловушку, но и в западню Досточтимых Матрон.

— И это все, что ты собой представляешь, ментат?

— Нет, я — воплощенный эксперимент Тлейлаксу, но я не могу провидеть свое будущее. Я не Квисатц Хадерах. Я просто ментат, отягощенный памятью множества прежних жизней. Ты, Преподобная Мать с Другой Памятью, должна понимать, какие мощные рычаги дает мне это состояние.

Пока Айдахо говорил, Тег подошел ближе к консоли и встал у локтя Дункана. На лице мальчика было написано любопытство, но страха перед Беллондой он, судя по всему, не испытывал.

Айдахо жестом указал на область проекции над своей головой, в которой прыгали серебристые точки, готовые собраться в фокус и сформировать изображение.

— Ментат всегда чувствует, что его релейные переключения вызывают видимые задержки, зимой у него летние проекции, яркий солнечный свет, когда его гости приходят к нему, промокшие под дождем до нитки… Ты не ожидала, что я разгадаю твои маленькие игры?

Она услышала в его словах суммацию ментата. В этом отношении у них была одна школа.

— Ты, естественно, приказал себе не минимизировать Тао.

— Я задал другие вопросы. Вещи, которые происходят одновременно, должны иметь глубинную связь. Что есть причина и следствие, если сталкиваешься с одновременностью?

— У тебя были хорошие учителя.

— И не в одной жизни.

Тег подался к Беллонде.

— Вы действительно пришли сюда, чтобы убить его?

Нет никакого смысла лгать.

— Я и сейчас думаю, что он слишком опасен, чтобы оставлять его в живых.

Пусть наблюдатели попробуют это оспорить!

— Но он должен вернуть мне исходную память!

— Мы танцуем на одном полу, Белл, — сказал Айдахо. — Мы можем танцевать врозь, выполнять разные па, но видят нас все равно вместе.

Она начала задумываться, куда он клонит, и задала себе вопрос: нет ли иного способа уничтожить его?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — признался Тег.

— Это просто интересное совпадение, — проговорил Айдахо.

Тег повернул умоляющее лицо к Беллонде:

— Может быть, вы мне объясните, в чем дело?

— Он пытается доказать мне, что мы нужны друг другу.

— Но почему он не говорит об этом прямо?

— Дело гораздо глубже, мой мальчик.

При этом она подумала: Записи должны показать мне, что Айдахо был предупрежден.

— Наличие носа осла еще не говорит о том, что за ним обязательно последует хвост, если ты смотришь на животное, которое медленно проходит мимо узкой щели в заборе, сквозь которую ты его наблюдаешь.

Айдахо встретился глазами с застывшим взглядом Беллонды.

— Дар однажды пришла сюда с веткой цветущей яблони, но моя проекция показала, что на дворе осень.

— Это игра в загадки? — Тег хлопнул в ладоши.

Беллонда помнила запись того визита. Очень расчетливый шаг Верховной Матери.

— Тебе не пришло в голову, что она принесла тот побег из оранжереи?

— Или просто решила доставить мне радость?

— Мне надо угадать? — вмешался в разговор Тег.

После долгого молчания взгляды двух ментатов встретились.

— За пределами моей тюрьмы — анархия и несогласие в вашем Высшем Совете, Белл.

— Даже при анархии возможны осмысленные и целенаправленные действия, — возразила она.

— Ты лицемеришь, Белл!

Она отпрянула, словно от удара, это было инстинктивное движение, которое потрясло ее своей насильственностью. Голос? Нет… это было нечто более глубокое. Она внезапно пришла в ужас от этого человека.

— Я нахожу очаровательным, что ментат и Преподобная Мать может быть такой лицемеркой, — сказал Айдахо.

Тег потянул Дункана за руку.

— Вы ругаетесь?

Айдахо стряхнул со своего плеча руку мальчика.

— Да, мы ругаемся.

Беллонда не могла оторвать глаз от Айдахо. Ей хотелось немедленно бежать отсюда. Что он делает? Все пошло не так, как надо!

— Среди вас есть лицемеры и преступники? — спросил он.

Беллонда опять вспомнила о видеокамерах. Он играет не только для нее, но и для них. И делает он это с величайшим тщанием. Она внезапно прониклась восторгом при виде его игры, но это не уменьшило ее страха.

— Мне интересно знать, как Сестры тебя терпят? — Как точно движутся его губы. — Ты для них — необходимое зло? Источник полезных данных и время от времени — полезных советов?

Беллонда наконец обрела дар речи.

— Как ты смеешь? — Вопрос прозвучал гортанно, вобрав в себя всю злобу порочной души Беллонды.

— Возможно, ты укрепляешь Общину Сестер. — Голос бесстрастный, ровный и спокойный, лишенный всякого выражения. — Слабые связи создают места, которые укрепят другие, и это послужит усилению тех, других.

Беллонда поняла, что едва выдерживает режим ментата. Неужели хоть часть того, что он говорит, — правда? Неужели Верховная Мать смотрит на нее именно с такой точки зрения?

— Ты пришла сюда с преступными намерениями, с намерениями нарушить повиновение, — сказал он. — И все это ты собиралась сделать под маской необходимости! Небольшая драма для скучающих наблюдателей, что должно будет доказать твою невиновность — у тебя просто «не было другого выбора».

— Ты полагаешь, что желания Верховной Матери — закон? — спросила она.

— Ты думаешь, что я совсем не наблюдателен? — Он махнул рукой, заставив замолчать Тега, который собирался что-то сказать. — Белл! Будь просто ментатом.

— Я тебя слушаю.

Так же, как и многие другие.

— Я глубоко проник в твою проблему.

— Мы не давали тебе задания копаться в наших проблемах!

— Но ты дала. Ты, Белл. Ты скупо расстаешься с мелкими кусочками своихпосланий, но я принимаю их.

Беллонда внезапно вспомнила, как Одраде однажды сказала: «Мне не нужен ментат. Мне нужен изобретатель».

— Я… тебе… нужен, — сказал Айдахо. «Твоя проблема все еще заключена в раковину, но мясо в ней еще осталось и его надо извлечь».

— Но почему ты вообще нам нужен, для какой цели, возможно ли это?

— Вам нужны мое воображение, моя изобретательность, то есть те вещи, которые позволяли мне выживать перед лицом гнева Лето.

— Ты же сам говорил, что он столько раз тебя убивал, что ты сбился со счета.

Подавись своими собственными словами, ментат!

Он одарил ее столь искусной улыбкой, что ни у нее, ни у наблюдателей не могло возникнуть ни тени сомнения в ее истинном значении.

— Но как ты можешь доверять моим словам, Белл?

Он сам выносит себе приговор!

— Если вы не придумаете что-то новое, вы обречены, — продолжал он. — Это лишь вопрос времени, и вы это прекрасно знаете. Возможно, конец настанет для следующего поколения, или через одно, но он неизбежен.

Тег нетерпеливо дернул Айдахо за рукав.

— Башар может помочь, может, да?

Итак, ребенок внимательно прислушивается к разговору. Айдахо потрепал мальчика по плечу.

— Сил одного башара недостаточно, — потом он обратился к Беллонде: — Псы собрались вместе. Будем рычать друг на друга из-за неподеленной кости?

— Ты уже говорил это раньше.

И, без сомнения, будешь повторять еще не раз.

— Ты все еще ментат? — спросил он. — Тогда сворачивай этот спектакль. Перестань разыгрывать дешевый роман из настоящей трагедии.

Это Дар романтик, а не я.

— Что романтичного может быть в мелких поселениях Преподобных Матерей в Рассеянии, ожидающих, когда их убьют, словно скот на бойне?

— Ты думаешь, что никто не сможет спастись?

— Вы сами насаждаете своих врагов по всей вселенной, — сказал он. — Вы сами питаете силы Досточтимых Матрон!

Сейчас она было только ментатом для того, чтобы ответить на способности этого гхола полным спектром своих способностей. Драма? Спектакль? Романтика? Тело ответило на потребности ментата. Ментат должен уметь использовать свое тело, но не допускать его вмешательства в принятие решения.

— Ни одна из Преподобных Матерей, которых вы послали в Рассеяние, не вернулась назад и даже не прислала сообщения, — продолжал он. — Вы пытаетесь утешить себя тем, что они сами выбирают маршрут. Как вы можете игнорировать их молчаливые послания? Почему никто из них не выказывает желания поддерживать связь с Капитулом?

Он отчитывает нас, как маленьких детей! И он прав.

— Я сумел представить проблему в элементарном виде?

Это вопрос ментата.

— Простейший вопрос, простейшая проекция, — согласилась она.

— Умноженный сексуальный экстаз: запечатление Бене Гессерит? Захватывают ли Досточтимые Матроны ваших людей именно таким способом?

— Мурбелла?

Вызов, уместившийся в одном слове. Используешь женщину, которую, как ты утверждаешь, ты любишь! Знает ли она то, что должны знать и мы?

— Они воспитаны так, чтобы не доводить свое наслаждение до уровня устойчивой привязанности, но они все же уязвимы.

— Она отрицает, что в истории Досточтимых Матрон прослеживается влияние Бене Гессерит.

— Ей внушили это мнение.

— Вожделение в обмен на власть?

— Наконец-то ты задала правильный вопрос, — и поскольку Беллонда молчала, он продолжил: — Mater Felicissima^[30].

Он назвал ее старинным титулом, который носили члены Высшего Совета Бене Гессерит.

Беллонда поняла, почему он это сделал, и почувствовала, что слово произвело на нее нужное впечатление. Теперь она пришла в уравновешенное состояние духа. Преподобная Мать — ментат, дух, которой усилен мохалатой испытания Пряностью. Ее охраняет и добрая Другая Память. Она защитит ее от вмешательств ее злых и порочных предков.

Но как он понял, что надо сделать именно это? Сейчас все наблюдатели, как один, задавали себе этот вопрос. Ну конечно же, Тиран обучил его этому, терпеливо преподавая этот урок в каждой жизни Айдахо. Итак, с чем мы имеем дело? Неужели Верховная Мать осмеливается использовать этот его страшный талант? Это опасно, но гораздо ценнее, чем я могла предполагать. Боги нашего творения! Неужели он тот, кто спасет нас?

Как он спокоен. Знает, что взял ее за живое.

— В одной из своих жизней, Белл, я как-то раз посетил дом Бене Гессерит на Баллах IX, там я беседовал с одной из твоих прародительниц, Терсиус Хелен Антеак. Пусть она ведет тебя, Белл. Она знает.

Беллонда почувствовала знакомый укол. Откуда он может знать, что Антеак — моя прародительница?

— Я отправился на Баллах по приказу Тирана, — продолжал свой рассказ Айдахо. — О да, я часто думал о нем, как о Тиране. Я получил приказ уничтожить школу ментатов, которую, как вы думали, вам удалось утаить от всевидящего ока Тирана.

В памяти Беллонды возник образ Антеак. Образ заговорил.

«Сейчас я покажу тебе событие, о котором он рассказывает».

— Ты только подумай, — сказал он, — я, ментат, был принужден закрывать школу, в которой людей учили так же, как когда-то меня самого. Я, конечно, знал, почему он отдал такой приказ, и ты знаешь.

Одновременный поток пронизал ее сознание: Орден ментатов, основанный Гилъбертусом Альбансом; временное убежище в Бене Тлейлаксу, который надеялся привлечь ментатов к созданию гегемонии тлейлаксианцев; организация массы «дочерних школ», которые были безжалостно подавлены Лето Вторым, как рассадники независимой оппозиции; уход в Рассеяние после Великого Голода.

— Он держал на Дюне несколько блестящих учителей, но вопросы, которые теперь ставит перед тобой Антеак, не о том. Куда ушли ваши Сестры, Белл?

— Пока мы не можем ответить на него, не так ли? — Она посмотрела на консоль с вновь пробудившимся интересом. Было бы неразумно блокировать такой мощный ум. Если они должны использовать Айдахо, то это надо делать как можно полнее.

— Между прочим, Белл, — проговорил он, видя, что она собирается уходить, — Досточтимые Матроны могут представлять собой весьма немногочисленную группу.

Немногочисленную? Он что, не знает, что Община Сестер была подавлена именно численностью врагов, которые покоряли планету за планетой?

— Всякое число относительно по своей природе. Есть ли во вселенной что-либо по-настоящему неподвижное? Наша Старая Империя может быть для них последним убежищем, Белл. Местом, в котором можно спрятаться и перегруппироваться.

— Ты предположил это раньше Дар?

Не Верховная Мать, не Одраде, а именно Дар. Он усмехнулся.

— И кроме того, мы, вероятно, сможем помочь вам со Сциталем.

— Мы?

— Мурбелла сможет собрать информацию, а я — оценить ее.

Ему не понравилась улыбка, которой Белл ответила на его слова.

— Так что именно ты предлагаешь?

— Давай отпустим на волю наше воображение и будем согласованно проводить наши эксперименты. Какая польза в планете-невидимке, если найдется кто-то, кто сможет прорвать защитное поле?

Беллонда посмотрела на мальчика. Знает ли Айдахо об их подозрении, что башар способен видеть корабль-невидимку? Естественно, да. Ментат с его способностями… он может собрать разрозненные куски и фрагменты в единое целое и создать соответствующую проекцию.

— Потребуется энергия солнца класса G-3 для того, чтобы создать экран вокруг любой мало-мальски пригодной для жизни планеты.

Она взглянула на Айдахо сухо и холодно.

— В Рассеянии проводили в жизнь еще и не такие проекты.

— Но не с нашими нынешними возможностями заниматься такими грандиозными начинаниями. Нет ли у вас каких-нибудь менее амбициозных предложений?

— Стоит просмотреть генетические маркеры клеток народа. Поискать нечто общее с наследственностью Атрейдесов. Может быть, найдутся такие таланты, о наличии которых ты и не подозреваешь.

— Ваша изобретательность рыщет вокруг да около.

— От солнца G-3 до генетики. Могут найтись общие факторы.

Зачем они делают такие сумасшедшие предложения? Планеты-невидимки и люди, предзнание которых делает прозрачным любое защитное поле? Что он делает?

Она не льстила себя надеждой, что он говорит исключительно для нее, вокруг находились глазки видеокамер.

Он молчал, небрежно положив руку на плечо мальчика. Они оба внимательно следили за ней! Это вызов?

Будь ментатом, если сможешь!

Планеты-невидимки? По мере роста массы объекта, энергия, потребная для уничтожения гравитации, переходит барьер, кратный простым числам. Защитные поля требуют для своего создания еще больших энергий. Величина энергетического барьера при этом возрастает экспоненциально. Айдахо предполагает, что можно найти способ обойти эту проблему? Она спросила его об этом.

— Иксианцы не преодолели унификационную концепцию Хольцмана, — ответил Дункан. — Они просто использовали ее. Это тот случай, когда используют теорию, не понимая ее сущности.

Почему он постоянно направляет мое внимание на технократов с Икса? Иксианцы и так слишком многое знают о Бене Гессерит, чтобы можно было им доверять.

— Вы никогда не любопытствовали, почему Тиран ни разу не попытался подчинить себе Икс? — спросил Айдахо. Он продолжил, видя, что Беллонда молча ждет ответа на поставленный вопрос: — Он их просто обуздал. Тиран был заворожен идеей полного слияния человека и машины, при этом каждый из партнеров постоянно испытывает возможности другого.

— Киборги?

— Да, среди всего прочего.

Разве Айдахо не знает об отвращении, которое даже Бене Гессерит питал к этим техническим изысканиям? Это было тяжкое наследие Джихада Слуг. Такой интерес настораживает и вызывает тревогу. Конвергенция того, на что способен каждый участник пары — человек и машина. Учитывая ограничения машин, то, что делали иксианцы, можно было кратко объяснить их недальновидностью. Неужели Айдахо хочет сказать, что Тиран подписался под идеей Машинного Интеллекта? Какая глупость! Она повернулась, чтобы уйти.

— Ты слишком поспешно уходишь, Белл. Ты могла бы проявить побольше интереса к иммунитету Шианы по отношению к сексуальному плену. Молодые мужчины, которых я посылал для полировки, не прошли запечатления, так же, как и она. Так что в этом деле не слишком-то сведущи даже Досточтимые Матроны.

Теперь Беллонда ясно видела, какую ценность в этом гхола сумела разглядеть Одраде. Это же не имеет цены. А я чуть было не убила его. Она преисполнилась недовольства при одной мысли о близости этого рокового решения.

Она была в дверях, когда Айдахо снова остановил ее.

— Почему, кстати, нам говорят, что футары, которых я видел на Гамму, охотятся на Досточтимых Матрон и убивают их? Мурбелла ничего об этом не знает.

Беллонда вышла, не оглянувшись и ничего не ответив. Все, что она сегодня узнала об Айдахо, делало его еще более опасным, но с этим надо было мириться… во всяком случае, пока.

Айдахо перевел дух и взглянул на озадаченного Тега.

— Спасибо тебе за то, что ты был здесь, и вдвойне спасибо, что ты сумел смолчать перед лицом крупной провокации.

— Она что, действительно могла бы убить тебя?

— Если бы ты не помог мне в первые несколько секунд, то могла бы.

— Почему?

— Она захвачена ошибочной идеей, что я — Квисатц Ха~ дерах.

— Как Муад'Диб?

— И его сын.

— Ну что ж, зато теперь она не причинит тебе никакого вреда.

Айдахо посмотрел на дверь, в которую только что вышла Беллонда. Отсрочка. Это все, чего он сумел добиться. Вероятно, теперь его не считают простой шестеренкой в сложном механизме. Они достигли нового уровня взаимоотношений, и это позволит ему сохранить жизнь, если правильно воспользоваться новым соотношением сил. Эмоциональная привязанность не играла в этом никакой роли, даже в отношениях с Мурбеллой… или с Одраде. Если покопаться поглубже, то Мурбелла негодует по поводу сексуальной привязанности так же сильно, как он сам. Одраде может намекать на старую верность Айдахо роду Атрейдесов, но никаким эмоциям Преподобных Матерей никогда нельзя доверять.

Атрейдесы! Он взглянул на Тега, родовые черты которого стали проступать на детском личике.

Но чего я в действительности добился от разговора с Белл? Кажется, они больше не будут снабжать его фальшивыми данными. Теперь можно надеяться на то, что говорят ему Преподобные Матери, делая скидку только на человеческое свойство совершать ошибки.

Не один я прохожу эту специальную школу. Теперь и сами Сестры оказались в моей шкуре.

— Можно я пойду к Мурбелле? — спросил Тег. — Она обещала научить меня драться ногами. Не думаю, что башар когда-либо учился этому.

— Кто никогда не учился?

Мальчик смущенно опустил голову.

— Я никогда не учился.

— Мурбелла в тренировочном зале. Беги к ней, но сначала я должен рассказать ей о Беллонде.

Бене Гессерит по сути своей был постоянно и непрерывно действующей школой, подумал Айдахо, глядя вслед мальчику. Но Мурбелла была права, когда говорила, что здесь учат только тому, что знают сами Сестры.

Эта мысль пробудила дурные предчувствия. В памяти встал образ Сциталя, который стоит за защитным барьером в коридоре. Чему научился их товарищ по несчастью? Айдахо содрогнулся. При мысли о тлейлаксианцах в памяти всегда всплывали лицеделы. При этом сразу вспоминалось, что лицеделы могли извлекать память того, кого они убивали. Айдахо снова испытал страх от своего видения. Кто были те люди? Лицеделы?

Я — подопытное животное Тлейлаксу.

Эту вероятность он не осмеливался исследовать не только с помощью какой-либо из Преподобных Матерей, но даже в их присутствии.

Он вышел в коридор и прошел в жилище Мурбеллы, где, устроившись в кресле, принялся изучать урок, которым она только что занималась. Голос. Она теперь часто применяла в общении с ним странные обертоны обычного голоса. Небрежно брошенная, спутанная сбруя, ограничивающая дыхание по методу прана-бинду, лежала на стуле. Дурная привычка, унаследованная от Досточтимых Матрон.

Мурбелла, вернувшись, застала его за этими размышлениями. На ней было надето белое трико, пропитанное потом после тренировки, и она спешила снять с себя эти доспехи и вымыться. Он остановил ее по дороге в душ старым испытанным приемом.

— Я узнал кое-что о Сестрах, чего мы с тобой не знали раньше.

— Расскажи!

Это была просьба его Мурбеллы. Продолговатое лицо, блестящее от пота, зеленые глаза, в которых горит восхищение. Мой Дункан снова сумел разгадать их подлые трюки!

— Игра, из которой нельзя удалить ни одного куска, — напомнил он ей. Пусть шпионки поломают себе головы! — Они не только надеются, что я помогу им создать новую религию, культ Шианы, нет, они хотят, чтобы мы по собственной воле приняли участие в воплощении их мечты. Предполагается, что я буду их оводом, их совестью, которая поставит перед ними вопросы, которые станут извинением их экстраординарного поведения.

— Здесь была Одраде?

— Нет, Беллонда.

— Дункан! Она очень опасна. Ты никогда не должен встречаться с ней наедине.

— Со мной был мальчик.

— Он ничего мне не сказал!

— Он исполнил приказ.

— Ясно. Так что произошло?

Он вкратце рассказал ей о визите Беллонды, описав выражение лица Белл и другие ее реакции. (То-то порезвились люди у видеокамер!)

Мурбелла была вне себя от ярости.

— Если она причинит тебе вред, то я не стану больше с ними сотрудничать. Ни с кем!

Ты правильно поняла намек, моя дорогая! Последствия. Вам, ведьмам Бене Гессерит, надо тщательно пересмотреть свое поведение.

— Я вся провоняла потом после тренировки, — сказала она. — Все этот мальчик. Он очень быстр. Я никогда не видела такого умного ребенка.

Он встал.

— Я потру тебе спинку.

В душе он помог ей снять липкое от пота трико, его прохладные руки коснулись ее тела. Он видел, какое удовольствие доставили ей его прикосновения.

— Какие нежные и сильные у тебя руки, — прошептала она.

О Боже! Она так смотрела на него, словно была готова пожрать.

В этот момент мысли об Айдахо были свободны от всяких самообвинений. Не помню такого момента, чтобы я проснулась с мыслью: «Я люблю его!» Нет, это чувство вползло в их отношения, оно все глубже и глубже въедалось в ее сущность, пока не стало таким же привычным действием, как просто жить и дышать. Это было, как дыхание… или стук сердца. И это порок? Нет, Сестры ошибаются!

— Помой мне спину, — попросила она и рассмеялась, когда вода брызнула на его одежду. Она помогла ему раздеться, и это снова случилось в душе: неподвластное разуму слияние мужчины и женщины в одно существо, которое погасило все ощущения, кроме взаимного чувства. Только когда все кончилось, она смогла вспомнить и сказать себе: Он владеет той же техникой, что и я. Но это было нечто большее, чем просто техника. Он хочет доставить мне наслаждение. О несравненный Бог Дур! Как мне привалило такое счастье?

Она обняла его за шею. Дункан вынес ее из душа и мокрую положил в постель. Она притянула его к себе, и они спокойно лежали рядом, ожидая, когда восстановятся их силы.

Она прошептала:

— Итак, Миссия хочет использовать Шиану.

— Это очень опасно.

— Это ставит Общину Сестер в невыгодную позицию. Мне казалось, что они всегда стараются избежать такого положения.

— С моей точки зрения, это просто нелепо.

— Это все затем, чтобы ты контролировал Шиану?

— Ее никто не может контролировать! Или, если точнее, никто не должен. — Он посмотрел в глазок видеокамеры. — Эй, Белл! Ты стараешься удержать за хвост сразу несколько тигров.

Беллонда возвратилась в Архив, остановилась у оператора видеокамеры и вопросительно взглянула на женщину.

— Опять в душе, — сказала та. — Это временами становится скучно.

— Мистическое участие! — сказала Беллонда и направилась в свои апартаменты, ее душила досада, в которой надо было как следует разобраться. Он лучший ментат, чем я!

Я ревную Шиану, черт бы ее побрал! И он это знает!

Мистическое участие! Оргия, как источник энергии. Сексуальные знания Досточтимых Матрон возымели эффект, сходный с эффектом совместного погружения в примитивный экстаз. Мы делаем шаг по направлению к этому, но потом отступаем назад.

Чего стоит одно знание, что это существует! Как это отвратительно, как опасно и… и, однако, как притягательно.

Но Шиана невосприимчива! Будь она проклята! Но почему Айдахо напомнил им об этом только сейчас?

Глава 28

Суждение здравого ума всегда предпочтительнее закона. Кодексы и уставы создают определенные виды поведения. Всякое запрограммированное поведение никогда не ставится под вопрос и тем самым приобретает разрушительный момент.

Дарви Одраде

Тамалейн вошла в покои Одраде незадолго до рассвета для того, чтобы сообщить неприятную новость.

— Подвижные пески сделали дорогу опасной или непроходимой в шести местах за морем. На полотно надвинулись большие дюны.

Одраде только что закончила свой утренний ритуал: мини-испытание Пряностью, комплекс физических упражнений и холодный душ. В гостевых апартаментах Эльдио (согласно вкусам Одраде) было только одно подвесное кресло, в котором она и сидела, ожидая Стрегги с утренним докладом.

Лицо Тамалейн имело нездоровый оттенок в свете плавающих ламп, но на нем ясно читалось злорадное удовлетворение: Я вас предупреждала!

— Доставьте сюда орнитоптеры, — сказала Одраде.

Тамалейн вышла, явно разочарованная такой мягкой реакцией Верховной Матери.

Одраде проинструктировала и Стрегги:

— Проверь, нет ли другого пути. Обследуйте дороги, огибающие море с запада.

Стрегги поспешила выполнять приказ, едва не столкнувшись в коридоре с возвращающейся Тамалейн.

— Мне очень жаль, но Управление Транспорта не сможет немедленно обеспечить нас достаточным количеством орнитоптеров. Сейчас они заняты эвакуацией пяти общин с востока, и, вероятно, смогут выделить нам машины только к полудню.

— Нет ли на южном выступе Пустыни наблюдательного терминала? — спросила Одраде.

— Первая преграда расположена именно там, — ответила Тамалейн, все еще очень довольная собой.

— Пусть орнитоптеры ожидают нас там, — приказала Одраде. — Мы отправимся отсюда сразу после завтрака.

— Но, Дар…

— Скажи Клэйрби, что сегодня ты поедешь со мной. Слушаю тебя, Стрегги.

За спиной Тамалейн в дверях стояла вернувшаяся послушница.

Тамалейн вышла. Подчеркнуто развернутые плечи говорили о том, что Там не восприняла совместную поездку, как прощение. Всю жизнь на раскаленных углях! Но такое поведение Тамалейн было сейчас только на руку Одраде.

— Мы сможем доехать до наблюдательного терминала, — доложила Стрегги, слышавшая конец разговора с Тамалейн. — Придется поглотать пыль и песок, но дорога безопасна.

— Давайте поторопимся с завтраком.

Чем ближе подъезжали они к Пустыне, тем более запустевшей выглядела земля. Машина неслась к югу, и Одраде объясняла спутнику то, что они видели.

Экипаж не сделал и нескольких сотен скачков, войдя в пределы выдвинувшегося к северу языка Пустыни, как стали видны следы перемещенных в более прохладные регионы поселков. Обнажившиеся фундаменты, разрушенные стены. Трубы, срезанные на уровне фундаментов. Было бы слишком дорогим удовольствием выкапывать их из земли. Скоро наступающий песок скроет эти руины, и никто никогда не отыщет их следов.

— Здесь нет такого Защитного Вала, как на Дюне, — заметила Одраде, обращаясь к Стрегги. — Скоро настанет день, когда население Капитула сосредоточится возле полюсов и будет черпать воду, вгрызаясь в лед.

— Верно ли говорят, Верховная Мать, — спросил кто-то, сидевший сзади вместе с Тамалейн, — что мы уже приступили к изготовлению приспособлений для сбора Пряности?

Одраде обернулась. Вопрос задала старшая послушница, клерк из Управления Связи, пожилая женщина, лоб которой был изборожден глубокими морщинами от постоянной работы со сложным оборудованием и тяжкой ответственности. Послушница заметно косила.

— Мы должны быть готовы к приходу червей.

— Если они появятся, — проговорила Тамалейн.

— Ты когда-нибудь выходила в Пустыню, Там? — спросила Одраде.

— Я была на Дюне, — коротко парировала Тамалейн.

— Но была ли ты в открытой Пустыне?

— Только в ближних окрестностях Кина.

— Это не то же самое, — кроткий ответ требовал столь же краткого комментария.

— Другая Память рассказывает мне все, что нужно. — Это было сказано для послушниц.

— Опять-таки это не то же самое, Там. Это надо сделать самой. На Дюне испытываешь любопытное ощущение, зная, что в любую минуту может прийти червь и пожрать тебя.

— Я слышала о том, как вы эксплуатировали Дюну.

Эксплуатировали. Не исследовали. Она осуждает нас. Очень похоже на Там. Кто-нибудь мог бы сказать, что «Тамалейн восприняла слишком многое от Беллонды».

— Такие прогулки по Пустыне изменяют человека, Там. Другая Память становится яснее. Это способ оживить в душе опыт наших фрименских предков. Это совершенно другое дело — походить по Пустыне самой хотя бы несколько часов, как это делали в незапамятные времена вольные фримены.

— Мне никогда не нравилось это ощущение.

Не требовалось больше никаких слов для характеристики духа Тамалейн. Ее собственная фраза выставила ее в дурном свете. Эти слова разнесутся по всему Капитулу.

Она действительно балансирует на раскаленных углях!

Однако все к лучшему. Не придется долго объяснять, почему Шиана введена в Совет (если, конечно, она подойдет для этого назначения).

Наблюдательный терминал представлял собой массу зеленоватого и блестящего от жара оплавленного песка. Одраде постояла на краю этой массы, заметив, что на склоне некогда зеленого холма видны островки умирающей травы. Зато весь склон был покрыт соляным кустарником (его насаждали здесь люди Шианы, как сказал кто-то из сопровождения). Этот кустарник обрамлял наступающие языки Пустыни, словно прикрывая отчаянно оборонявшийся арьергард уходящей к северу пышной зелени.

Справа на терминал надвигалась низкая дюна. Сделав знак, чтобы за ней никто не следовал, Одраде поднялась на вершину песчаного холма и, дойдя до его края, увидела внизу Пустыню, столь знакомую ее памяти.

Так вот что мы создаем.

Никаких признаков человеческого присутствия. Одраде не стала оглядываться на растения, которые вступили в последнюю, отчаянную схватку с Пустыней, но вгляделась в расстилавшийся перед ней горизонт. Житель Пустыни не знает ничего, что бы ограничивало горизонт. Нет ни краев, ни границ. Все, что двигалось в этой застывшей тишине, могло представлять опасность.

Вернувшись к остальным, она некоторое время рассматривала оплавленные стены Наблюдательного Терминала.

Престарелая послушница из Управления Связи выступила вперед и подала Одраде сообщение из Управления Погодой.

Одраде просмотрела сообщение. Кратко и неизбежно. Ничего неожиданного не содержалось в этих словах, говоривших о наступающих изменениях. Управление просило снабдить его новым наземным оборудованием. Спешка была вызвана не внезапной бурей, а вчерашним решением Верховной Матери.

Вчерашним? Но разве я только вчера приняла решение о ликвидации моря?

Она вернула сообщение связистке и снова посмотрела на оплавленные стены терминала, присыпанные песком.

— Требование удовлетворено. — Потом добавила: — Мне очень грустно видеть эти развалины.

Послушница пожала плечами. Она пожимает плечами! Одраде почувствовала острое желание ударить женщину. (Но не усилит ли это недовольство, которое и так распространяется в Общине от наступления Пустыни!)

Одраде повернулась к послушнице спиной.

Что я могу ответить ей? Мы прожили на этой земле пять сроков жизни старейшей из наших Сестер, а эта… еще пожимает плечами!

Однако… если придерживаться строгих стандартов, Общины Сестер, обосновывавшиеся на планетах, редко достигали стадии подлинной зрелости. Плаз и пластил создавали, конечно, некоторую гармонию между зданиями и их расположением. Они надолго оставались на земле и в памяти. Поселки и города не так-то легко подчиняются воздействию внешних сил… но разрушаются из-за человеческой прихоти.

Это еще одна сила природы.

Уважение к старшим — очень странная вещь, подумала Одраде. Люди обладают этим свойством от рождения. Она чувствовала это почтение в голосе старого башара, когда он рассказывал о своем доме на Лернее.

«Мы думали, что такое убранство будет соответствовать вкусу моей матери».

Непрерывность. Сохранит ли это почтение новый гхола башара?

Это сохранение моего рода.

Слово «род» было как благородный налет на старой меди. Мои предки, кровные предки.

Стоит посмотреть, как мы, Атрейдесы, держались за Каладан, восстанавливая старые замки, тщательно полируя резьбу на древних деревянных украшениях. Целые толпы слуг, которые отвечали за их сохранность. Те люди должны были поддерживать старые, трескавшиеся здания в пригодном для жилья виде.

Но сами эти слуги не чувствовали себя простыми марионетками. Они чувствовали особую привилегию в том, что им достался этот тяжкий труд. Их руки полировали старое дерево так, словно ласкали его.

— Это старина. Она пережила многие поколения Атрейдесов.

Люди и их произведения. Она почувствовала, что и сама является орудием, живым орудием времени.

Я становлюсь лучше, потому что в моих руках палка… с закаленным в огне концом, чтобы убивать добычу… потому что у меня есть убежище, охраняющее меня от холода… потому что в моей каменной келье собраны запасы пищи на зиму… потому что у меня есть быстроходные парусные суда… гигантские океанские лайнеры… эти корабли из металла и керамики, которые несут меня в космос…

Как мало знали первые люди, прорвавшиеся в космос, куда принесет их корабль. Как одиноки были люди в те древние времена! Небольшие капсулы, в которых создавалась атмосфера, едва пригодная для жизни, скудные, ненадежные данные, которыми приходилось оперировать, слабые системы коммуникации. Изоляция. Покинутость. Одиночество. Ограниченные возможности для выживания. Необходимость очищать использованный воздух. Постоянные упражнения, чтобы не заболеть от невесомости. Все время быть подвижным и активным. Здоровый дух в здоровом теле. Но что такое здоровый дух?

— Верховная Мать?

Опять эта проклятая баба из Управления Связи! — Да?

— Беллонда говорит, что должна немедленно сообщить вам о послании, полученном с Баззелла. На планету прибыли какие-то чужаки и увезли с собой всех Преподобных Матерей.

Одраде вскипела от негодования.

— И это все, что она сообщает?

— Нет, Верховная Мать. Чужаки подчинялись женщине. Посланец сообщил, что она выглядела, как Досточтимая Матрона, хотя и не была одета в их одежду.

— И никаких сообщений от Дортуйлы или других?

— Им не дали такой возможности, Верховная Мать. Посланец — послушница первой ступени. Она прибыла на маленьком корабле-невидимке, следуя ясному приказу Дортуйлы.

— Передай Белл, чтобы она ни под каким видом не отпускала послушницу. Это очень опасный источник информации. Я займусь подготовкой посланца, как только вернусь. Посланцем должна быть только Преподобная Мать. Ты поняла?

— Конечно, Верховная Мать!

В ответе прозвучала обида от проявленного сомнения.

Это произошло! Одраде с трудом сдерживала волнение.

Они клюнули на приманку. Теперь… но надежно ли они проглотили крючок?

Дортуйла сделала опасный шаг, доверив столь щекотливое поручение послушнице. Зная Дортуйлу, можно было, правда, предположить, что это очень надежная послушница, готовая убить себя в случае захвата. Надо обязательно встретиться с этой послушницей. Видимо, она готова к испытанию Пряностью. Вероятно, это послание, которое Дортуйла посылает лично мне и никому другому. Это очень похоже на нее.

Беллонда, конечно, проявит недоверие. Глупо полагаться на людей, живущих на каторге!

Одраде вызвала Управление Связи:

— Соедините меня с Беллондой.

Портативный проектор имел не такое хорошее разрешение, как стационарный, но тем не менее позволял разглядеть Белл, сидевшую в рабочем кабинете Верховной Матери.

Сидит за моим столом, как за своим собственным. Превосходно!

Одраде заговорила, не давая Беллонде времени на очередную вспышку.

— Посмотри, готова ли посланница к испытанию Пряностью?

— Она готова.

Господи! Для Беллонды это покорность.

— Тогда присмотрись к ней. Может быть, она подходит на роль нашего вестника.

— Уже сделано.

— Есть ли у нее силы?

— Есть, и очень много.

Все черти преисподней, что происходит с Белл? Она поступает очень странно. Такое впечатление, что она перестала быть самой собой. Дункан!

— Да, вот еще что, Белл, Дункан должен получить открытый доступ в Архив.

— Он получил его сегодня утром.

Так, так. Встреча с Дунканом возымела свое действие.

— Я поговорю с тобой, после встречи с Шианой.

— Передай Там, что она была права.

— В чем?

— Просто скажи ей это.

— Очень хорошо. Должна сказать, Белл, что твои действия более чем удовлетворяют меня.

— Как же я могу ошибаться после того, что ты сделала со мной?

Беллонда улыбалась, когда они разъединили связь. Одраде обернулась, за ее спиной стояла Тамалейн.

— В чем ты оказалась права, Там?

— В контактах между Айдахо и Шианой есть нечто большее, чем то, что мы подозревали. — Тамалейн приблизилась к Одраде и понизила голос: — Не сажай ее на мое место до тех пор, пока не узнаешь, в чем состоит их тайна.

— Я понимаю, что тебе ясны мои намерения, Там, но… неужели они так прозрачны?

— Иногда да, Дар.

— Какое счастье, что у меня есть такой друг, как ты.

— Есть и другие, верные тебе люди. Когда прокторы голосовали вотум доверия, то в твою пользу громче всего говорила твоя способность к творчеству. «Вдохновение» — так определила эту способность одна из прокторов.

— Тогда тебе понятно, что я как следует помучу Шиану, прежде чем приму одно из моих «вдохновенных» решений.

— Естественно.

Одраде дала знак связистке убрать проектор и направилась к краю оплавленного остатка стены.

Творческое воображение.

Ассоциации вызывали странную смесь чувств.

Творчество!

Оно всегда опасно для пошатнувшейся, разделенной власти. Творчество всегда связано с чем-то новым, а новое всегда способно ослабить хватку власти. Даже воспитанницы Бене Гессерит относились к творчеству с некоторой долей недовольства. Спокойный и ровный ход судна всегда побуждает некоторых людей попытаться раскачать лодку. За действиями Дортуйлы чувствовалась стихия. Беда в том, что для творческих личностей необходимы участки стоячей воды. Они называют это частной жизнью. Потребовалось приложить усилие, чтобы вывести Дортуйлу из ее заводи.

Всего тебе хорошего, Дортуйла. Будь нашей самой лучшей приманкой.

Прибыли орнитоптеры — шестнадцать машин. Пилоты не скрывали недовольства этим новым заданием после всего, что им пришлось сегодня пережить. Эвакуировать целые поселки!

Расстроенная Одраде посмотрела на орнитоптеры, приземлившиеся на ровную оплавленную поверхность. Со сложенными крыльями, спрятанными в кожухи, они напоминали спящих насекомых.

Насекомые, спроектированные сумасшедшим роботом.

Когда они поднялись в воздух, Стрегги присела рядом с Одраде.

— Мы увидим червей? — спросила послушница.

— Возможно, но пока не поступало никаких сообщений об этом.

Стрегги, разочарованная ответом, отошла. Но ответ Одраде не побудил ее задать следующий вопрос. Истина иногда бывает горькой, а они вложили все свои надежды в последнюю ставку этой эволюционной игры, подумала Одраде.

Но почему мы должны для этого уничтожить все, что мы любим на Капитуле?

Параллельный поток сознания вызвал в памяти образ арки, ведущей к входу в здание из розового кирпича: ГОСПИТАЛЬ ДЛЯ НЕИЗЛЕЧИМЫХ БОЛЬНЫХ.

Не оказалась ли вся Община Сестер в таком госпитале? Или это было отражением того, что на пути Общины случилось так много неудач? Вторжение Другой Памяти имело свой смысл.

Неудачи?

Одраде поразмыслила. Если уж на то пошло, то мы должны считать Мурбеллу Сестрой. Нельзя сказать, что плененная Досточтимая Матрона была неизлечимым случаем, но она не подходила им по многим параметрам, и самое главное, ее обучение началось в очень позднем возрасте.

Какое спокойствие царит вокруг. Сопровождающие во все глаза уставились на бескрайний песок. Дюны, похожие на спины китов, выступали над поверхностью Пустыни, по которой изредка пробегала мелкая рябь. Раннее полуденное солнце высвечивало очертания дюн, подчеркивая ближнюю перспективу. Горизонт был закрыт облаками пыли.

Одраде свернулась клубочком на сиденье и заснула. Мне знаком этот вид, ведь я пережила Дюну.

Орнитоптер зашел на посадку, и болтанка разбудила Одраде. Внизу был Центр Слежения за Пустыней. Здесь живет Шиана и руководит Центром.

Центр Слежения за Пустыней. Опять мы здесь. Мы даже не дали этому центру подобающего названия… так же, как не дали имени всей планете. Капитул! Что это за имя? Центр Слежения за Пустыней! Описание, а не имя. Ударение сделано на преходящем.

Пока они спускались, Одраде успела разглядеть подтверждение своим мыслям. Впечатление временности поселения усиливалось видом домов, которые были соединены между собой грубыми, угловатыми конструкциями. Ни мягкости, ни округлостей. Эти элементы соединены в единое целое, а выход находится там. Все части были соединены между собой временными, съемными деталями.

Посадку нельзя было назвать мягкой.

— Сели и слава Богу! — сказал по этому поводу пилот.

Одраде немедленно направилась в отведенные ей апартаменты в доковой пристройке и вызвала Шиану. Временное жилье: спартанская келья с жесткой лежанкой. На этот раз в комнате два стула. Из окна, выходящего на запад, открывался вид Пустыни. Временность обстановки действовала на Одраде раздражающе. Все, что здесь находилось, могло быть демонтировано за считанные часы и увезено в любом направлении. Верховная умылась в маленькой ванной, попытавшись одновременно размяться. Сон в неудобном положении отзывался болью в оцепеневших суставах.

Освежившись, Одраде подошла к окну. Как хорошо, что строители возвели эту башню. Десять этажей. Этот — девятый. Шиана располагалась на десятом, последнем, откуда ей было удобно осуществлять то, для чего самим названием предназначалось это место.

Ожидая встречи, Одраде сделала необходимые приготовления.

Открой свой разум. Спрячь предубеждения поглубже.

Первое впечатление, когда войдет Шиана, надо воспринять наивным взором. Не надо готовить слух к определенным модуляциям голоса. Не надо готовиться к каким-то знакомым запахам.

Я сама ее выбрала. Я, ее первый учитель, больше всех склонна к ошибочным решениям.

Одраде обернулась на звук открываемой двери. Стрегги.

— Шиана только что вернулась из Пустыни и сейчас находится со своими людьми. Она просит Верховную Мать встретиться с ней наверху, в более удобном помещении.

Одраде согласно кивнула.

Апартаменты Шианы производили то же впечатление конструкции, собранной на скорую руку из фабричных деталей. Временное укрытие на краю наступающей Пустыни. Помещение было большим, в шесть-семь раз больше, чем каморка для гостей, но оно служило одновременно рабочим кабинетом и спальней. Окна в двух стенах — западной и северной. Одраде поразилась сочетанию функциональных и нерациональных деталей обстановки.

Шиана сумела выразить обстановкой свою суть. Стандартный диван Бене Гессерит был застелен оранжево-янтарным покрывалом. На дальней стене висел черно-белый рисунок, на котором был изображен песчаный червь, выставивший все свои хрустальные зубы. Шиана нарисовала его, положившись на Другую Память и детские впечатления, которые водили ее руку.

О Шиане говорило многое: она не пыталась создать что-то более амбициозное, например, картины в полном цвете, в традициях Пустыни. Это был просто червь, рядом с которым угадывался песок. Перед пастью зверя стояла одинокая крошечная фигурка в длинной накидке.

Она сама?

Достойное восхищения самоограничение и постоянное напоминание о том, как она оказалась здесь. Глубокое впечатление природы.

Природа не может произвести плохое искусство?

Это очень поверхностное утверждение, его нельзя принять безоговорочно.

Что мы имеем в виду под словом «природа»?

Одраде приходилось видеть отвратительную природную дикость: хрупкие деревца, словно испачканные в тусклой зеленой краске и оставленные на краю тундры, словно высушенные пародии на настоящие деревья. Отталкивающее зрелище. Трудно вообразить, что в существовании таких деревьев была заложена какая-то разумная цель. А слепые черви… со слизистой желтой шкурой. Где заключенное в них искусство? Это просто временные промежуточные станции на бесконечной дороге эволюции. Можно ли сказать, что вмешательство человека в искусство природы представляет собой что-то особенное? Слиньи! Тлейлаксианцы действительно создали нечто не только особенное, но и омерзительное.

Восхищаясь рисунками Шианы, Одраде решила, что некоторые комбинации все же являлись вызовом и оскорблением для некоторых человеческих чувств. Слиньи — прелестная еда, нечего сказать! Безобразные сочетания задевали самый примитивный и древний опыт. Этот опыт имел право на суждения.

Какая отвратительная вещь!

Многое из того, что мы считаем искусством, в действительности служит для укрепления уверенности в себе. Не задевай меня! Я знаю, что я могу воспринять.

В каких чувствах укрепляло Шиану ее искусство?

Песчаный червь: слепая сила, охраняющая спрятанные сокровища. Артистичность мистического великолепия.

Ей докладывали, что Шиана с юмором относилась к своему назначению.

— Я пастух червей, которые, вероятнее всего, не существуют.

Но даже если они и появятся, пройдет не один год, прежде чем хотя бы один из них достигнет размера, изображенного на рисунке Шианы. Не звучит ли ее голос в словах, которые произносит фигурка перед пастью червя?

«Он придет в свое время».

Комната была заполнена ароматом меланжи, этот запах был намного сильнее, чем в жилище обычной Преподобной Матери. Одраде внимательно оглядела мебель: стулья, стол, осветительные приборы — все было размещено весьма обдуманно и рационально. Но что это за бесформенный кусок плаза в углу? Еще одна работа Шианы?

Эти комнаты вполне подходят Шиане, решила Одраде. Ничто, кроме рисунка, не напоминало о происхождении Шианы, но вид из окна мог быть видом Дар-эс-Балата, затерянного в глубинах засушливых земель Дюны.

У двери раздался легкий шорох. Одраде обернулась и увидела стоявшую у входа Шиану. Она огляделась со смущенным видом, прежде чем осмелилась войти в комнату, в которой находилась сама Верховная Мать.

Движения могут заменить слова: «Итак, она пришла в мою комнату. Это хорошо. Кто-то другой мог бы и пренебречь моим приглашением».

Одраде привела в порядок ощущения, спутанные появлением Шианы — самой молодой за всю историю Бене Гессерит Преподобной Матери. Ты часто думала о ней, как о тихой маленькой Шиане. Она не всегда была тихой и давно перестала быть маленькой, но ярлык остался. Нет, Шиана не похожа на мышь, но в ее поведении было что-то от повадки грызуна, который терпеливо сидит на краю поля и ждет, когда уйдет земледелец, а тогда мышь бросится вперед, грызть посеянные зерна.

Шиана вошла в комнату и остановилась в полушаге от Одраде.

— Мы очень давно не виделись, Верховная Мать.

Первое впечатление было очень неотчетливым и до странности спутанным.

Искренность и скрытность?

Шиана стояла, исполненная готовности слушать.

У этого потомка Сионы Атрейдес получилось интересное лицо, прикрытое маской Бене Гессерит. Зрелость наложила на нее как отпечаток воспитания Бене Гессерит, так и следы происхождения от Атрейдесов. На лице запечатлелись следы твердых решений. Стройная девочка из Пустыни с выжженной солнцем прядью уступила место уравновешенной и спокойной Преподобной Матери. Кожасохранила свой темный оттенок благодаря постоянному пребыванию на солнце. В волосах сохранилась выгоревшая прядь. Глаза, однако, изменились. Они стали синими, со стальным оттенком, говорившим: «Я прошла испытание Пряностью».

Это и есть то, что я в ней чувствую?

Шиана уловила выражение лица Одраде (наивность Бене Гессерит!) и поняла, что Верховная ожидала этой встречи с затаенным страхом.

У нее нет другой защиты, кроме правды, и я надеюсь, что она не замедлит с полным признанием!

Одраде тщательно рассматривала свою бывшую ученицу, ее чувства были полностью открыты.

Страх! Что я чувствую? Что я ощутила, когда она заговорила?

Твердость голоса Шианы трансформировалась в мощный инструмент. Это Одраде предчувствовала заранее, еще при первом знакомстве с девочкой. Исходная природа Шианы (природа фрименов, если таковая когда-то существовала!) изменила свою направленность и форму, оставшись верной духу и сути. Под жесткой уздой угадывалась способность любить и ненавидеть.

Почему меня не покидает ощущение, что она хотела меня обнять?

Одраде внезапно почувствовала свою уязвимость.

Эта женщина смогла взломать мою оборону и сейчас находится на моих позициях. Мне не удастся полностью от нее избавиться, изгнать ее из себя.

На память пришел давний разговор с Тамалейн: ««Она из тех, кто умеет сохранять верность самим себе. Помнишь Сестру Швандью? Шиана похожа на нее, но она лучше. Шиана знает, куда идет. За ней надо внимательно следить. Ты же понимаешь, кровь Атрейдесов».

— Я тоже Атрейдес, Там.

— Не думай, что мы об этом забыли! Думаешь, мы будем спокойно стоять и смотреть, как Верховная Мать станет скрещивать себя для потомства? Есть пределы и нашему терпению, Дар».

— Мой визит несколько запоздал, Шиана.

Тон Одраде насторожил Шиану. Она посмотрела в глаза Одраде с тем выражением, которое называлось в Общине Сестер «безмятежностью Бене Гессерит». Это было спокойствие, безмятежнее которого не существует ничего во вселенной. Никто никогда не узнает, какие страсти бушуют под маской этого спокойствия. Это был даже не барьер, это было подлинное ничто. Все, что появляется на этой маске, являлось преступлением, то есть предательством. Шиана мгновенно это поняла и рассмеялась.

— Я так и поняла, что меня будут прощупывать! Разговоры с Дунканом с помощью языка жестов, так? Будьте любезны, Верховная Мать, съешьте и это!

— Я хочу все знать об этих разговорах, Шиана.

— Он хочет, чтобы его кто-нибудь спас, если нападут Досточтимые Матроны.

— И это все?

Она что, действительно считает меня непроходимой дурой?

— Нет. Он хочет получить информацию о наших намерениях… и о том, что мы будем делать для отражения угрозы нападения Досточтимых Матрон.

— И что ты ему сказала?

— Все, что смогла.

Правда — мое единственное оружие. Мне надо ее отвлечь.

— Ты друг Дункана, Шиана?

— Да!

— Я тоже.

— Но не Там и Белл?

— Мои информаторы доносят, что Белл стала относиться к нему терпимо.

— Белл? Терпимо?

— Ты неверно судишь о ней, Шиана. Это твой недостаток.

Она что-то скрывает. Что ты сделала, Шиана?

— Шиана, ты полагаешь, что не сможешь работать с Белл?

— Потому что я поддразниваю ее?

Работать с Белл? Только не Белл должна возглавлять этот проклятый проект Защитной Миссии.

У Одраде непроизвольно дернулся угол рта. Еще одна шалость? Возможно ли это?

Шиана была главной темой всех сплетен обеденного зала в Централе Капитула. Истории о том, как она дразнит специалистов по селекции (особенно Белл) и снабженные пикантными подробностями россказни о соблазнениях, топливом для которых служило сравнение с Досточтимыми Матронами, сведения о которых просачивались через Мурбеллу, возбуждали послушниц больше, чем пища, приправленная Пряностью. Одраде сама слышала обрывки одной из таких историй пару дней назад: «Она сказала: «Я пользовалась методом Пусть он плохо себя ведет. Очень эффективен с мужчинами, которые воображают себя лидерами»».

— Поддразниваешь? Это действительно то, чем ты занимаешься, Шиана?

— Это самое подходящее слово. Воссоздаешь форму, которая противоречит естественным склонностям жертвы.

Шиана поняла, что допустила ошибку, не успев закончить фразу.

Одраде почувствовала предостерегающее спокойствие. Воссоздать форму? Ее взгляд уперся в странную бесформенную массу в углу. Она уставилась на эту массу с вниманием, удивившим ее самое. Внимание размывало видение. Она пыталась сосредоточиться, понять, что эта куча плаза старается ей сказать. Ответа не было, его не было даже тогда, когда Одраде дошла до предела сосредоточенности. В этом и заключается его цель!

— Эта скульптура называется «Пустота», — проговорила Шиана.

— Твое? — спросила Одраде.

Шиана, прошу тебя, скажи: «Нет», ибо тот, кто сделал это, проник в мироздание до недоступных мне пределов.

— Я вылепила это однажды ночью, пару недель назад.

Черный плаз — это единственная вещь, которой ты придаешь форму?

— Чарующий общий взгляд на искусство.

— А частный?

— У меня большие проблемы с тобой, Шиана. Ты внушаешь тревогу некоторым Сестрам.

И мне. В тебе есть нечто дикое, то, что мы не нашли в тебе своевременно. Маркеры генов Атрейдесов, о которых говорил Дункан, присутствуют в твоих клетках. Что они дали тебе?

— Тревогу?

— Особенно когда они вспоминают, что ты — самая молодая из всех, кто пережил испытание Пряностью.

— Я уже не говорю о Мерзости.

— Ты — ее воплощение?

— Верховная Мать!

Она никогда намеренно не причиняла мне боль, только в воспитательных целях.

— Ты прошла испытание так, словно это был акт неповиновения.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я пошла против советов взрослых?

Юмор иногда отвлекает ее.

Престер, послушница Шианы, подошла к двери и легонько поскреблась в нее, привлекая к себе внимание.

— Вы приказали, чтобы я немедленно доложила о возвращении поисковых групп.

— Что они сообщают?

В голосе Шианы слышится облегчение?

— Команда номер восемь хочет, чтобы вы посмотрели их скан.

— Они все этого хотят!

Шиана говорила с деланной растерянностью.

— Вы не хотите взглянуть на скан, Верховная Мать?

— Я подожду здесь.

— Это не займет много времени.

Когда они вышли, Одраде подошла к западному окну, из которого открывался вид на Пустыню поверх крыш. Виднелись мелкие дюны. Предзакатный час и сухой жар очень напоминали Дюну.

Что скрывает Шиана?

На соседней крыше загорал обнаженный молодой человек, почти мальчик. Он лежал лицом вверх на зеленом матраце, прикрыв глаза золотистым полотенцем. Кожа его приобрела золотистый оттенок в тон полотенцу и волосам на лобке. Ветерок шевелил угол полотенца. Рука вяло поднялась и поправила полотенце.

Почему он проводит время в праздности? Работает в ночную смену? Возможно.

Праздность не поощрялась, а этот тип выставлял ее напоказ. Одраде мысленно усмехнулась. Каждый может в свое оправдание сказать, что работает по ночам. Вероятно, он зависит от этой догадки. Трюк не заметит тот, кто не знает правду.

Я не стану ни о чем спрашивать. Сообразительность должна быть вознаграждена. Да и в конце концов он действительно может работать в ночную смену.

Она подняла взор. На горизонте разворачивалось незабываемое зрелище. По всей его линии полыхнула яркая оранжевая полоса, вспухшая в том месте, где садилось солнце, только что нырнувшее за горизонт. Серебристая голубизна над оранжевым поясом, постепенно темнеющая по направлению к востоку. Она видела такие закаты на Дюне. Одраде никогда не интересовалась метеорологическими объяснениями этого феномена. Лучше просто смотреть на это преходящее великолепие. Лучше просто позволить ушам и коже почувствовать внезапную тишину и покой, нисходящие на землю в стремительно наступающей темноте, следующей за игрой оранжевых красок заката.

Краем глаза она заметила, что молодой человек встал, поднял матрац и скрылся за вентиляционной трубой.

В коридоре послышался звук множества бегущих ног. В комнату, едва переводя дыхание, влетела Шиана.

— Они нашли скопление Пряности в тридцати переходах к северо-востоку от нас! Скопление небольшое, но компактное!

Одраде не смела высказать вслух свою надежду.

— Может быть, его нанес ветер?

— Не похоже. Я установила там круглосуточное наблюдение. — Шиана взглянула в окно, возле которого стояла Одраде. Она видела Требо. Возможно…

— Я спросила тебя, Шиана, сможешь ли ты работать с Белл. Это очень важный вопрос. Там стареет и скоро ее надо будет заменять. Конечно, по этому поводу состоится голосование.

— Я?

Для Шианы это было полной неожиданностью.

— Ты — мой первый выбор.

Это императив. Я хочу, чтобы ты была рядом. Так мне будет легче следить за тобой.

— Но я думала… Я хочу сказать, что план Миссии…

— Это может подождать. Должен найтись человек, который сможет пасти червей… если, конечно, скопление Пряности означает то, на что мы все надеемся.

— О? Да… среди моих людей есть несколько человек, но среди них нет ни одного, кто мог бы… Вы не хотите испытать, по-прежнему ли черви реагируют на меня?

— Работа в Совете не имеет с этим ничего общего.

— Я… но вы же видите, как я удивлена.

— Я бы сказала, что ты потрясена. Скажи мне, Шиана, что по-настоящему интересует тебя в последние дни?

Она все еще прощупывает меня. Послужи мне, Требо!

— Забота о том, чтобы Пустыня быстрее росла. Правда! Ну и конечно, моя половая жизнь. Вы видели на крыше молодого человека. Его зовут Требо, и прислал мне его Айдахо для шлифовки.

Даже после ухода Одраде Шиана не могла понять, почему последнее сообщение вызвало такое бурное веселье. Но, во всяком случае, Верховную Мать удалось отвлечь.

Не пришлось даже для этого пользоваться своим главным оружием — говорить правду. «В действительности мы обсуждали возможность моего запечатления Тега и восстановления таким способом исходной памяти старого башара».

Удалось избежать полной откровенности. Верховная Мать так и не узнала, что я открыла способ привести в движение наш ставший тюрьмой корабль-невидимку и обезвредить мины, которые заложила в него Беллонда.

Есть такая горечь, которую не могут замаскировать никакие сладости. Если вам в рот попала горечь, выплюньте ее. Так поступали наши далекие предки.

Кодексы

Мурбелла проснулась среди ночи, страшный сон продолжался и наяву, хотя женщина осознавала, что уже не спит. Рядом посапывал Дункан, тихо пощелкивали механизмы, на потолке светилась хронопроекция. Сегодня Мурбелла настояла на том, чтобы Дункан спал с ней; она боялась оставаться одна. Недаром он не желал четвертой беременности.

Она присела на край кровати. Хронопроектор заливал комнату тусклым призрачным светом. Образы сновидения не отпускали Мурбеллу.

Дункан что-то пробурчал и перевернулся на другой бок. Рука его легла на ее бедро.

Мурбелла чувствовала, что образы, преследующие ее, не имеют отношения к сновидению, хотя и несли его внешние признаки. Это было одним из проявлений учения Бене Гессерит. Это они и их проклятые предположения относительно Сциталя и… всего прочего! Они навязывали ей движения, которыми она не умела управлять.

Сегодня вечером ее буквально утопили в безумном мире слов. Причина ясна. Утром Беллонда узнала, что Мурбелла говорит на девяти языках, и направила подозрительную послушницу по пути так называемого лингвистического наследия. Одно то, что Белл имела отношение к этому ночному безумию, делало положение безвыходным.

Ночной кошмар. Она сама представлялась себе микроскопическим созданием, зажатым в огромной ловушке, на стенах которой были огромными буквами начертаны слова: «Резервуар Данных». Эти буквы были везде, на какой бы бок она ни повернулась. Ожившие буквы с хищными челюстями и жадными щупальцами окружили Мурбеллу со всех сторон.

Хищные твари, а она их жертва!

Она окончательно проснулась, но даже сознавая, что сидит на краю постели и что Дункан обнимает ее за ноги, она по-прежнему видела этих ненасытных зверей. Они грозили ей, отталкивая назад. Она понимала, что пятится назад, хотя тело ее оставалось неподвижным. Твари подталкивали ее к ужасной катастрофе, которую она не могла себе представить. Она не могла повернуть головы! Она не только видела этих животных, которые заполняли своими телами часть спальни, но и слышала дикий вой, какофонию девяти разных наречий.

Они разорвут меня на части!

Хотя она и не могла повернуться, Мурбелла вполне отчетливо сознавала, что сзади ее поджидают те же клыки и когти. Угроза надвигается отовсюду! Если чудовища загонят ее в угол и набросятся, то она обречена.

Загнанная в угол. Мертвая. Жертва. Плен и пытки. Честная игра.

Отчаяние переполняло Мурбеллу. Почему Дункан не проснется и не спасет ее? Его рука лежала на ее ногах, мертвым грузом; это он не пускает ее и позволяет чудовищам угрожать ей страшной западней. Она задрожала. По всему телу выступил холодный пот. Какие страшные слова! Они соединяются в ужасные сочетания. Тварь с торчащими изо рта острыми клыками подошла к ней вплотную, выкрикивая слова, вылетавшие из чернеющей между зубами пасти.

Смотри выше.

Мурбелла начала нервно хохотать. Она не властна над этим. Смотри выше. Все кончено. Смерть. Жертва…

Смех Мурбеллы разбудил Дункана. Он сел, прибавил свет и воззрился на подругу. Как же он взъерошен после ночи бурной любви.

Он ничего не понимал, и в его взгляде читались удивление и недоумение.

— Над чем ты смеешься?

Смех сменился судорожным рыданием. У Мурбеллы сильно кололо в боку. Она опасалась, что расспросы Дункана спровоцируют новый спазм.

— О, Дункан! Это… сексуальное столкновение!

Оба называли этим термином взаимный сексуальный плен. Но почему она смеется?

Озадаченное выражение лица Айдахо показалось Мурбелле неуместным и нелепым.

Между рыданиями она выдавила из себя:

— Еще два слова.

Ей пришлось прикрыть рот ладонью, чтобы предупредить следующую вспышку.

— Что?

Какой у него смешной голос. Она никогда в жизни не слышала ничего более забавного. Она шлепнула его ладонью и помотала головой.

— О… о!

— Мурбелла, что с тобой происходит?

Но она в ответ лишь продолжала трясти головой.

Он попробовал улыбнуться. Это немного успокоило ее. Мурбелла прильнула к другу.

— Нет! — крикнула она, почувствовав, что он начинает ласкать ее. — Я просто хочу быть с тобой рядом.

— Посмотри, который час.

Дункан поднял лицо к потолку.

— Почти три.

— Это было так забавно, Дункан.

— Так расскажи мне, что произошло.

— Сейчас, только переведу дух.

Он ласково уложил подругу на подушку.

— Мы с тобой ведем себя, как старая супружеская чета. Рассказываем друг другу по ночам забавные истории.

— Нет, дорогая, мы — совсем другое.

— Дело только в степени, не более того.

— Нет, дело в качестве, — настаивала она на своем.

— Так что было здесь забавного?

Она рассказала о ночном кошмаре и влиянии Беллонды.

Дзенсунни. Это очень древняя техника. Сестры используют ее для твоего избавления от старых травм. Слова стимулируют ответы подсознания.

Страх вернулся с новой силой.

— Мурбелла, почему ты дрожишь?

— Досточтимые Матроны предупреждали, что с нами произойдет нечто ужасное, если мы попадем в руки Мастеров Дзенсунни.

— Чушь собачья! Я прошел через это, когда учился на ментата.

Его слова спровоцировали появление другого фрагмента. Откуда-то возник зверь о двух головах. Обе пасти открыты. В них — слова. Голова слева кричала «Одно слово…», а справа: «Приводит к другому!»

Веселье вытеснило страх. Он улегся без смеха.

— Дункан!

— М-м-м! — В этом звуке послышалось отчуждение ментата.

— Белл сказала, что Бене Гессерит использует слова, как оружие, в виде Голоса. «Инструмент управления» — назвала она его.

— Это урок, который ты должна усвоить, как инстинкт. Они никогда не решатся обучать тебя чему-то более глубокому, пока ты не пройдешь эту ступень. Они просто не смогут тебе доверять.

Но тогда я не смогу верить тебе.

Она отодвинулась от него и посмотрела в глазок видеокамеры, поблескивающий в стене.

Они все еще испытывают меня.

Мурбелла была уверена, что учителя между собой обсуждают ее. Разговоры затихали при ее появлении. Они смотрели на нее с таким выражением, словно она была представителем редкого биологического вида.

В мозгу зазвучал голос Беллонды.

Щупальца ночного кошмара. Потом наступило утро. Она выполняла упражнения, и запах пота бил ей в ноздри. Она проходит испытание и должна держаться на расстоянии трех шагов от Преподобной Матери. Слышен голос Белл:

— Никогда не становись экспертом, это подавляет способность рассуждать.

Все это из-за того, что я спросила, нет ли слов, которые могут привести в Бене Гессерит.

— Дункан, почему они смешивают духовное и физическое учения?

— Тело и дух взаимно укрепляют друг друга. — Голос прозвучал сонно. Будь он проклят! Он опять засыпает.

Она потрясла Дункана за плечо.

— Если слова ни черта не значат, то почему они так много говорят о дисциплине?

— Паттерн, — пробормотал он сквозь сон. — Грязное слово.

— Что? — Она снова изо всех сил встряхнула его.

Дункан перевернулся на спину и, едва шевеля губами, произнес:

— Дисциплина — это образец, образцу нельзя подражать, это неправильно. Они говорят, что все мы — творцы образцов… мне думается, для них это то же самое, что «порядок».

— Но чем образец так плох?

— Он дает другим в руки рычаг для нашего уничтожения или заманивания в западню… которой мы не можем избежать, так же, как и не можем ничего изменить в естественном ходе вещей.

— Ты сказал неправду о духе и теле.

— Гм-м-м, что?

— Это давление, которое прижимает одного человека к другому.

— Разве это не то же самое, что я сказал? Эй! Ты собираешься говорить или спать, или как?

— Или как. Мы не будем спать сегодня.

Дункан тяжело вздохнул.

— Они, кажется, не собираются укреплять мое здоровье.

— Никто из них и не обещал тебе этого.

— Это приходит позже, после испытания.

Она знала, что он ненавидит само воспоминание об этой муке, но не смогла промолчать. Страшная перспектива захватила ее до глубины души.

— Ладно! — Он сел, взбил подушку и, подложив ее себе под спину, уставил на Мурбеллу изучающий взгляд. — Так в чем дело?

— Как они умны со своими словами-оружием! Она привела к тебе Тега и сказала, что ты несешь за него полную ответственность.

— Ты не веришь в это?

— Он думает о тебе, как о своем отце.

— Это не так.

— Нет, но… но ты сам разве не думал так о старом башаре?

— Когда он восстанавливал мою память… Ну да.

— Вы оба — пара интеллектуальных сирот, которые постоянно ищут родителей, которых нет с вами. Он не имеет ни малейшего представления о том, какую боль ты ему причинишь.

— Это означает разбить семью.

— Итак, ты ненавидишь в нем башара и очень рад, что сможешь причинить ему боль.

— Я этого не говорил.

— Почему он так важен для них?

— Башар? Он военный гений, всегда совершал то, чего от него никто не ждал. Он побеждал противников тем, что всегда появлялся там, где его не ждали.

— Но разве этого не может делать кто-то другой?

— Может, но не так, как это делал он. Он сам изобретает тактику и стратегию. Вот так! — Он яростно щелкнул пальцами.

— Еще больше насилия, как у Досточтимых Матрон.

— Не всегда. Башар имел репутацию человека, способного побеждать без сражений.

— Я знаю историю.

— Не доверяй ей.

— Но ты только что сам сказал…

— История фокусирует свое внимание на столкновениях и конфронтации. В этом есть доля истины, но не вся истина. Есть упрямые вещи, которые прячутся под многочисленными наслоениями, нагроможденными историками.

— Упрямые вещи?

— История касается женщин, которые сеют рис, погоняя буйвола, который тянет ее плуг. В это время ее муж скорее всего воюет в чужой стране, не так ли?

— Но почему это — упрямая вещь, и почему это важнее, чем…

— Ее дети в доме, они хотят есть, им нужна пища. Мужчины в это время предаются своему сезонному сумасшествию. Но кто-то должен пахать. Она и только она — образ человеческого упорства.

— В твоих устах это звучит очень горько… И вообще мне кажутся странными твои слова.

— Учитывая мой военный опыт?

— Да, и то, что Бене Гессерит постоянно подчеркивает, что его башар и его элитные войска… и…

— Ты думаешь, что важные сами по себе люди занимаются важным самим по себе насилием? Они могут переехать женщину, пашущую на волах?

— Почему нет?

— Потому что очень немногие могут избежать их колесниц. Насильники проезжают мимо женщин, пашущих землю, и редко видят, что они только что прикоснулись к основной реальности. Бене Гессерит просто не мог пройти мимо этого.

— Опять-таки почему нет?

— Важные сами по себе имеют ограниченный кругозор, потому что все время скачут в пределах мертвой реальности. Женщины и плуг — это реальность жизни. Без реальности жизни не может существовать человечество. Мой Тиран ясно видел это. Сестры благословляют его за это, не переставая проклинать.

— То есть ты сознательно принимаешь участие в воплощении их мечты?

— Кажется, так оно и есть. — В его голосе прозвучало искреннее удивление.

— Ты до конца честен с Тегом?

— Он спрашивает, я даю ему искрение ответы. Я не верю, что можно совершать насилие из чистого любопытства.

— И ты действительно несешь за него полную ответственность?

— Это не совсем то, о чем она говорит.

— Ах, любовь моя. Это не совсем то. Ты называешь Беллонду лицемеркой, но не называешь так Одраде. Дункан, если бы ты только знал…

— Поскольку мы игнорируем видеокамеры, плюнь на все это.

— Ложь, порок, обман…

— Эй, как быть с Бене Гессерит?

— У них на этот счет существует древнее как мир оправдание: Сестра А делает так, если я делаю то, что само по себе не плохо. Два преступника покрывают друг друга.

— Какие преступники?

Она заколебалась. Говорить или нет? Нет. Но он ждет какого-нибудь ответа.

— Белл в восторге от того, что вы с Тегом поменялись ролями! Она просто жаждет увидеть, как он перенесет эту боль.

— Вероятно, нам придется ее разочаровать. — Он понимал, что слишком рано открывает карты. Слишком рано.

— Поэтическая справедливость! — Мурбелла тоже была в полном восторге.

Отвлеки их!

— Их не интересует справедливость. Честность, да. Это их излюбленная проповедь: «Те, против кого направлено суждение, должны признать его честность».

— Итак, они приучили тебя принимать их суждения?

— В любой системе есть крупные ячейки.

— Ты же знаешь, милый, что послушницы учатся многим вещам.

— Именно поэтому они и называются послушницами.

— Я имею в виду, что мы много общаемся друг с другом.

— Мы? Ты же не послушница, ты прозелитка.

— Кем бы я ни была, я слышу много всяких историй. Твой Тег может оказаться совсем не тем, кем он кажется.

— Сплетни послушниц.

— Есть истории о Гамму, Дункан.

Он изумленно уставился на нее. Гамму? Он мог называть эту планету только ее исходным именем: Гьеди Один. Адское гнездо Харконненов.

Она приняла его молчание за приглашение продолжать.

— Рассказывают, что Тег мог передвигаться так быстро, что за ним невозможно было уследить взглядом, что он…

— …вероятнее всего, и является автором этих россказней.

— Некоторые Сестры не разделяют твоего скепсиса. Они занимают выжидательную позицию. Они хотят проявить осторожность.

— Ты ничего не читала о Теге в своей распрекрасной истории? Для него очень характерно распускать о себе всяческие слухи. Заставлять людей принимать меры напрасной предосторожности.

— Но вспомни, что я сама была тогда на Гамму. Досточтимые Матроны были расстроены и вне себя от ярости. Что-то шло не так, как надо.

— Совершенно точно можно сказать, что Тег, как всегда, был непредсказуем. Он поразил и ошеломил их. Похитил один из их кораблей-невидимок. — Он постучал кулаком по стене. — Вот этот, между прочим.

— Община Сестер играет на запрещенном поле, Дункан. Они всегда говорят мне, что надо дождаться испытания. Тогда все станет ясно. Будь они прокляты!

— Похоже, что они готовят тебя для работы в Защитной. Миссии. Они разрабатывают религии для разных народов и преследуют особые цели.

— Тебе не кажется, что это неправильно?

— Это мораль. Я не собираюсь дискутировать на эту тему с Преподобными Матерями.

— Почему?

— Религии разбиваются об эту скалу, но БГ никогда не разобьется.

Дункан, если бы ты только знал их мораль!

— Их очень раздражает то, что ты слишком много о них знаешь.

— Белл даже хотела меня за это убить.

— Ты не думаешь, что Одраде не лучше ее?

— Что за вопрос!

Одраде? Ужасная женщина, если задуматься о ее способностях. Атрейдес, этим сказано все. Я знал Атрейдесов и Атрейдесов. Эта — первое лицо Бене Гессерит. Тег — идеал Атрейдесов.

— Одраде говорила, что верит в твою верность Атрейдесам.

— Я верен чести Атрейдесов, Мурбелла. Но я сам принимаю моральные решения, касающиеся Общины Сестер, этого ребенка, которого они мне вручили, Шианы… и моей возлюбленной.

Мурбелла прильнула к Дункану, прижавшись грудью к его руке.

— Иногда я хочу убить их всех!

Неужели она думает, что ее могут не услышать? Он сел, увлекая ее за собой.

— Что выбило тебя из колеи?

— Она хочет, чтобы я поработала со Сциталем.

Поработать. Это эвфемизм Досточтимых Матрон. Ну а почему бы и нет? Она «работала» со многими мужчинами, прежде чем мы с ней встретились. Но здесь сработала древняя мужская реакция. Только не с этим… Сциталем? С проклятым Тлейлаксу?

— Верховная Мать? — Ему надо было удостовериться.

— Она, именно она. — Мурбелла почувствовала необычайное облегчение, сбросив с себя страшную тяжесть.

— Как ты отреагировала?

— Она сказала, что это твоя идея.

— Моя… Ни в коем случае! Я предложил получить от него информацию, но…

— Она говорит, что в Бене Гессерит это обычная вещь, точно так же, как и у Досточтимых Матрон. Иди и спи с этим. Соблазни того. Обычная повседневная работа.

— Я спросил, как ты отреагировала?

— Я возмутилась.

— Почему?

Зная твою историю…

— Я люблю тебя, Дункан, и… мое тело… предназначено для того, чтобы дарить тебе радость, точно так же, как ты…

— Мы старая супружеская чета, и ведьмы хотят нас разлучить.

Его слова зажгли в душе воспоминание о леди Джессике, любовнице давно умершего герцога, матери Муад'Диба. Я любил ее. Она не любила меня, но… Тот взгляд, которым она смотрела на своего герцога, был как две капли воды похож на тот взгляд, которым сейчас смотрела на него Мурбелла, — взглядом слепой, безусловной любви. Бене Гессерит не допускал таких вещей и не верил в них. Джессика была намного мягче Мурбеллы, но была тверда духом. А Одраде… Она была тверда с самого начала. Тверда, как пластил.

Но что сказать о том времени, когда он подозревал, что она тоже подвержена обычным человеческим эмоциям? Как она говорила о башаре, когда они узнали, что он погиб на Дюне.

— Это был мой отец, понимаешь?

Мурбелла вывела его из задумчивости.

— Ты можешь разделять их мечту, какой бы она ни была, но…

— Выращивать людей!

— Что?

— Это и есть их мечта. Начать вести себя, как подобает взрослым, а не злобным детишкам на школьном дворе во время перемены.

— Мама лучше знает?

— Да… Мне кажется, что все обстоит именно так.

— Ты именно так видишь их? Даже когда называешь ведьмами?

— Это хорошее слово. Ведьмы иногда совершают удивительные поступки и делают поразительные вещи.

— А ты не уверен в том, что это плод многолетних тренировок, испытания Пряностью и постоянного приема меланжи?

— Какое отношение имеет ко всему этому вера? Неизвестное творит собственную мистику.

— Но ты не думаешь, что они обманом заставляют людей делать то, что нужно им?

— Конечно, они это делают.

— Слова, как оружие, Голос, импринтеры…

— Нет никого прекраснее тебя.

— Что такое красота, Дункан?

— В красоте есть стиль, в этом нет никакого сомнения.

— Она говорит то же самое. «Стиль зиждется на творческих корнях, которые так глубоко скрыты в вашей расовой психике, что мы никогда не осмелимся тронуть эти корни». Но они хотят вмешаться, Дункан.

— Но могут ли они осмелиться на все, что угодно?

— Она говорит: «Мы не станем впутывать наше потомство в то, что не считаем людьми». Они судят, они выносят приговоры.

Дункан подумал о двух чуждых силуэтах своего видения, о лицеделах. Он спросил:

— Так же, как аморальные тлейлаксианцы? Аморальные, а не бесчеловечные.

— Иногда мне даже кажется, что я слышу, как в мозгу Одраде вращаются шестерни. Она и ее Сестры — они слушают, они следят, они кроят по своему усмотрению любой ответ. У них все просчитано.

И ты хочешь стать одной из них, моя дорогая? Он почувствовал, что попал в западню. Она права, и одновременно она не права. Результат оправдывает средства? Как он сможет оправдать потерю Мурбеллы?

— Ты считаешь их аморальными? — спросил он.

Было такое впечатление, что она не слышит Дункана.

— Всегда спрашиваешь, что надо сказать в следующий момент, чтобы получить желаемый ответ.

— Какой ответ? — неужели она не чувствует, насколько ему больно?

— Никогда ничего не понимаешь до тех пор, пока не становится слишком поздно! — Она повернулась и посмотрела ему в глаза. — Точно так же все обстоит и у Досточтимых Матрон. Ты знаешь, как Досточтимые Матроны заманили меня в свои сети?

Дункан против воли представил себе, с каким нетерпением ожидают наблюдатели следующих слов Мурбеллы.

— Меня подобрали на улице после того, как нашу планету вымели Досточтимые Матроны. Мне кажется, что они сделали это из-за меня. Моя мать была замечательная красавица, но слишком старая для них.

— Вымели?

Наблюдатели ждут от меня этого вопроса.

Да, они проходили по целым районам и после их нашествия исчезали люди. Не оставалось ни тел, ничего. Исчезали целые семьи. Это объясняли наказанием, потому что люди якобы составляли заговоры против Досточтимых Матрон.

— Сколько тебе было лет?

— Три… может быть, четыре года. Я играла с подружками на улице под деревьями. Вдруг стало очень шумно. Вокруг кричали какие-то люди. Мы спрятались в расщелине какой-то скалы.

Дункан воочию увидел эту драму.

— Земля содрогалась, — теперь Мурбелла смотрела в себя отрешенным взглядом, — от взрывов. Через некоторое время все стихло, и мы вылезли наружу. На месте, где стоял мой дом, зияла огромная воронка.

— Ты стала сиротой?

— Я помню своих родителей. Отец был высокий, сильный парень. Мне кажется, что моя мать была служанкой. Они носили форму, и я хорошо помню эту форму.

— Почему ты так уверена, что твои родители были убиты?

— Я точно помню, что нас вымели, но я знаю, как это бывает. Крики, бегущие в панике люди. Мы были в ужасе.

— Почему ты думаешь, что в тот раз опустошение затеяли из-за тебя?

— Они всегда так поступают.

Они. Наблюдатели могут порадоваться. Успех Преподобных Матерей выражался одним этим словом.

Мурбелла все еще была глубоко погружена в свою память.

— Мне кажется, что мой отец отказался сожительствовать с Досточтимой Матроной. Это всегда считалось опасным. Большой, красивый человек, сильный мужчина.

— Итак, ты ненавидишь их?

— Почему? — Она была искренне удивлена его вопросом. — Если бы не они, я никогда не стала бы Досточтимой Матроной.

Ее черствость неприятно поразила его.

— Значит, это кое-чего стоит?

— Любимый, ты недоволен тем, что я оказалась рядом с тобой?

Туше!

— Но тебе никогда не хотелось, чтобы это произошло другим способом?

— Это произошло.

Какой неприкрытый фатализм. Он никогда не подозревал, что она окажется такой. Было ли это закваской Досточтимых Матрон или Общины Сестер?

— Ты стала достойным дополнением для их конюшен.

— Да, эта должность так и называлась — укротительница. Мы рекрутировали подходящих самцов.

— И ты это делала?

— Я многократно окупила их затраты на меня.

— Ты понимаешь, как толковали твое поведение Сестры?

— Не делай из мухи слона.

— Значит, ты готова поработать со Сциталем.

— Я так не сказала. Досточтимые Матроны манипулировали мною, не считаясь с моими желаниями. Сестры хотят использовать меня точно так же. Моя цена может быть очень высокой.

Дункан почувствовал, что у него моментально пересохло в горле.

— Цена?

Она вперила в него горящий взор.

— Ты, ты — часть этой цены. Не работа со Сциталем. Это еще одно напоминание об их драгоценной искренности. Они просто нуждаются во мне!

— Осторожнее, любимая. Они могли бы все сказать тебе.

Она посмотрела на него взглядом почти законченной воспитанницы Бене Гессерит.

— Как ты сможешь без боли восстановить память Тега?

Проклятие! Стоило им только вообразить, что они не попадутся в ловушку, как их настиг этот удар. Спасения не было, бежать некуда. По ее глазам он понял, что она прочитала его мысли.

Мурбелла сама подтвердила это.

— Если бы я не согласилась, то вы проработали бы этот вариант с Шианой.

Он мог только кивнуть в ответ. Его Мурбелла продвинулась в Общине Сестер гораздо дальше, чем он мог предполагать. А она знала, что ее импринтинг помог восстановить его исходную память. Он внезапно увидел рядом с собой Преподобную Мать и едва не закричал от отчаяния и протеста.

— И чем же ты отличаешься от Одраде? — спросила она.

— Шиана была воспитана, как импринтер. — Его слова отозвались пустотой даже для него самого.

— Чем же это отличается от моей подготовки? — В тоне прозвучало неприкрытое обвинение.

В нем вспыхнул гнев.

— Ты бы предпочла боль? Как Беллонда?

— А ты бы предпочел, чтобы Бене Гессерит потерпел поражение? — В голосе звучала бархатная нежность.

Он услышал в тоне подруги отчуждение, словно она уже наблюдала за ним с холодностью, присущей членам Общины Сестер. Они заморозили его любимую Мурбеллу. Но в ней еще столько жизни! Это разрывало ему сердце. Она источала ауру здоровья, особенно во время беременности. Бодрость и наслаждение жизнью. Жизнелюбие светилось в ней. Сестры возьмут это и притушат вечный свет.

Мурбелла затихла под его пристальным взглядом.

В отчаянии он лихорадочно соображал, что можно предпринять.

— Я думала, что со временем мы сможем вести себя друг с другом более открыто, — сказала она. Еще один прием Бене Гессерит.

— Я не согласен со многими их поступками, но я доверяю их мотивам.

— Я узнаю их мотивы, когда пройду испытание Пряностью.

Он оцепенел, когда до него дошло, что она может не перенести испытания. Жизнь без Мурбеллы? Это была бы бездонная пустота, чернее которой он не видел в своей жизни и не мог себе представить. Не было ничего самого страшного во всех его многочисленных жизнях, что он мог бы поставить рядом с таким горем. Не думая о том, что делает, он протянул руку и начал ласкать ее спину. Кожа была мягкой, но удивительно упругой.

— Я слишком сильно люблю тебя, Мурбелла. Это мое испытание, мое сладкое мучение.

Она задрожала под его рукой.

Он вдруг понял, что предается сентиментальности, представляя себе картины неизбывного горя, но потом вспомнил, как один из его учителей говорил об «эмоциональных оргиях»:

«Разница между добротой и сентиментальностью очевидна. Если ты изо всех сил стараешься не убить чью-нибудь собаку на шоссе, то ты добрый человек. Но если ты, объезжая собаку, давишь пешехода, то это сентиментальность».

Она взяла его руку и прижала ее к губам.

— Слова плюс тело, это сильнее, чем каждое из них по отдельности, — прошептал он.

Его слова пробудили в ней видения ночного кошмара, но теперь она была отмщена, поняв всю силу слов-орудий. Ее переполняла радость нового опыта, желание посмеяться над собой.

Когда страх кошмара прошел, она с удивлением отметила про себя, что ей никогда в жизни не приходилось видеть смеющейся над собой Досточтимой Матроны.

Нет ничего более важного на свете, чем Община Сестер?

Ей говорили о клятве, о чем-то еще более таинственном, чем слова прокторов на инициации послушниц.

Моя клятва Досточтимым Матронам была всего лишь набором слов. Клятва Бене Гессерит стоит не больше.

Она вспомнила воркотню Беллонды, которая говорила, что дипломатия — это искусство лжи.

— Ты тоже станешь дипломатом, Мурбелла?

Нет, клятвы, конечно, придуманы не для того, чтобы их нарушать. Какое детство! Если ты нарушишь свое слово, то я нарушу свое! Ля, ля, ля!

Нет ничего более бесполезного, чем тревожиться о клятвах. Гораздо важнее найти в своей душе обиталище свободы. Там живет существо, способное слушать.

Прижав ладонь Дункана к своим губам, она прошептала:

— Они слушают. О, как внимательно они слушают.

Глава 29

Не вступайте в конфликт с фанатиками, если не можете их обезвредить. Противопоставляйте одну религию другой только в том случае, если ваши доказательства (чудеса) не могут быть опровергнуты или если фанатики воспринимают вас, как вдохновенного Богом пророка. Эти обстоятельства всегда были препятствием для науки, пытающейся рядиться в тогу божественного промысла. Но наука всегда представляется людям как дело рук человеческих. Фанатики (а многие люди являются фанатиками в том или ином частном вопросе) должны знать, на чем вы стоите, но что еще более важно, они должны знать, кто нашептывает вам на ухо.

Защитная Миссия Первичное учение

Неудержимый бег времени досаждал Одраде не меньше, чем постоянное ощущение приближения охотников. Годы шли так стремительно, что дни сливались друг с другом в мутную пелену. Потребовалось два месяца споров, чтобы утвердить Шиану преемницей Там!

Беллонда неизменно заступала на вахту в отсутствие Одраде, как, например, сегодня, когда Верховная Мать инспектировала новую партию воспитанниц Бене Гессерит, отправлявшихся в Рассеяние. Совет не без колебаний решил продолжить эту практику. Мнение Айдахо о бесполезности этого мероприятия вызвало потрясение в Общине Сестер. На совещаниях вырабатывалась теперь новая оборонная доктрина: «С чем вы можете встретиться в Рассеянии»

Когда Одраде вошла в свой кабинет, а произошло это только вечером, Беллонда недвижимо восседала за ее рабочим столом. Щеки толстухи отвисали больше обычного, а в глазах светилась непреклонная твердость, как бывало всегда, когда их обладательница стремилась скрыть утомление. Из-за Беллонды ежедневное подведение итогов становилось объектом резкой критики.

— Они утвердили Шиану, — сказала Беллонда, передавая Одраде маленький кристалл. — Там поддержала это решение. Мурбелла родит через восемь дней, так говорят доктора Сукк.

Беллонда не слишком доверяла мнению этих докторов.

Еще одного? Как все-таки безлична может быть жизнь! Одраде почувствовала, как сильно забилось ее сердце от этой новости.

Когда Мурбелла оправится после родов, ее надо подвергнуть испытанию. Она готова.

— Дункан очень нервничает, — сообщила Беллонда, вставая из-за стола.

Еще и Дункан! Эти двое превратились в настоящую семью.

Но Беллонда еще не закончила:

— Хотя ты и не спрашиваешь, могу тебе сказать, что от Дортуйлы не поступало никаких донесений.

Одраде заняла свое место и взвесила на ладони кристалл с сообщением. Доверенная послушница Дортуйлы, теперь Преподобная Мать Фонтиль, не стала бы рисковать кораблем-невидимкой только для того, чтобы угодить Верховной Матери. Отсутствие новостей говорило лишь о том, что приманка до сих пор действует или… погибла.

— Ты сказала Шиане о ее утверждении? — спросила Одраде.

— Оставила это для тебя. Она сегодня снова опоздала со своим ежедневным докладом. Это не подобает члену Совета.

Так-так, значит, Белл до сих пор не одобряет это назначение.

Доклады Шианы не отличались особым разнообразием. «Никаких признаков червей. Масса Пряности остается нетронутой».

Все, на что они возлагали последние надежды, безнадежно повисло в воздухе. В это время палач из ночного кошмара подкрадывался все ближе и ближе. Напряжение нарастало. Оно грозило взрывом.

— Ты достаточно часто слышала разговоры Мурбеллы с Дунканом, — сказала Беллонда. — Это как раз то, что скрывает Шиана. Скажи мне, почему она это делает?

— Тег — мой отец.

— Какая деликатность! Преподобная Мать впадает в истерику от того, что происходит импринтинг гхола, который приходится отцом Верховной Матери!

— Она была моей личной ученицей, Белл. Она испытывает ко мне такие теплые чувства, которые ты никогда не сможешь испытать. Кроме того, это не просто гхола, это маленький ребенок.

— Мы должны быть уверены в ней на все сто процентов!

Одраде видела, как шевельнулись губы Беллонды, и хотя последняя ничего не сказала, по этому движению Одраде прочитала слово «ДЖЕССИКА».

Еще одна Преподобная Мать отступница? Белл права, надо быть полностью уверенными в Шиане. Я отвечаю за это. Перед внутренним взором Одраде вновь возникла последняя скульптура Шианы.

— План Айдахо достаточно привлекателен, но… — Беллонда замялась.

Одраде закончила ее мысль.

— Он еще очень мал, его развитие неполно, Тег еще совсем мальчик. Боль восстановления памяти может приблизить муку испытания. Это может привести к его отчуждению. Но…

— Им надо управлять с помощью импринтера. Эту часть плана я целиком одобряю. Но что, если такой подход не сможет восстановить его память?

— Тогда в силе останется первоначальный план, который оказал нужное воздействие на самого Айдахо.

— Он — другое дело, но решение может и подождать. Ты опаздываешь на встречу со Сциталем.

Одраде зажала кристалл в ладони.

— Обычное совещание?

— Ничего нового. Все это ты слышала не один раз, — по голосуБелл чувствовалось, что она испытывает к Одраде нечто вроде сострадания.

— Я приведу его сюда. Пусть Там будет наготове и заходит под каким-нибудь предлогом.

Сциталь уже привык к этим совместным прогулкам вне корабля, и Одраде поняла это, видя, как непринужденно он вышел из транспортера к югу от Централа.

Это была не просто прогулка, и оба отлично это понимали, но Одраде регулярно выводила Сциталя на волю, чтобы усыпить его бдительность. Как полезна бывает иногда рутина.

— Это очень мило с вашей стороны, что вы устраиваете мне такие прогулки, — сказал Сциталь, оглядываясь. — Воздух, правда, стал суше. Чем мы займемся сегодня?

Как он щурится, глядя на солнце.

— Мы пойдем ко мне в кабинет. — Она кивнула в сторону северного крыла Централа. Безоблачное весеннее небо дышало холодом, но теплые краски крыш обещали скорое наступление тепла и избавление от пронизывающего до костей мороза, который обрушивался на Капитул каждый вечер.

Одраде искоса внимательно следила за действиями Сциталя. Какое напряжение! Она чувствовала его, несмотря на близкое присутствие охраны из нескольких Преподобных Матерей и доверенных послушниц, специально подобранных и проинструктированных лично Беллондой.

Нам нужен этот маленький монстр, и он это хорошо понимает. Боже, ведь мы до сих пор не представляем себе всю глубину способностей Тлейлаксу! Какие таланты собраны в этом человеке? Почему он так неудержимо стремится войти в контакт со своими товарищами по заключению?

Тлейлаксианцы изготовили гхола Айдахо, напомнила себе Одраде. Неужели они спрятали в нем какой-то секрет?

— Я — нищий, пришедший к вашим дверям, Верховная Мать, — сказал он жалобным тонким голоском невинного эльфа. — Наша планета в развалинах, мой народ погиб. Зачем нам идти в ваше жилище?

— Чтобы поторговаться в более уютном месте.

— Да, обстановка корабля давит. Но мне непонятно, почему мы каждый раз выходим из экипажа так далеко от Централа. Почему мы идем пешком?

— Я нахожу, что пешие прогулки освежают.

Сциталь оглядел посаженные по обочине дороги деревья.

— Здесь приятно, но довольно холодно, вам не кажется?

Одраде оглянулась и посмотрела на юг. Южные склоны холмов были засажены виноградом, гребни и северные склоны оставили под сады. На южных склонах были расположены улучшенные виноградники. Способ разведения винограда разработали садовники Бене Гессерит. Старая лоза, уходившая своими корнями «в ад», откуда, по древнему преданию, лоза высасывала воду из сгорающих в геенне душ. Виноделием занимались в подземных винокурнях, там же были и пещеры, в которых выдерживалось готовое вино. Ничто не омрачало ландшафт. Виноград был посажен ровными рядами, между которыми оставалось достаточно места для сборщиков и культивационной техники.

Ему приятно? Вряд ли что-то в этом пейзаже радовало его глаз. Вероятно, он, как и хотелось Одраде, нервничал, все время задавая себе один и тот же вопрос: «Какова истинная причина того, что она так часто выводит меня в эту сельскую идиллию?»

Одраде очень раздражало, что они так и не осмелились применить к этому маленькому человечку более мощные средства убеждения из арсенала Бене Гессерит. Но она была вынуждена согласиться с доводом, что если эта попытка провалится, то другого шанса у них не будет. Тлейлаксианцы были известны своей решимостью умереть, но не раскрывать тайное (и священное) знание.

— Меня ставят в тупик некоторые вещи, — сказала Одраде, направляясь по тропинке, вьющейся среди подстриженных виноградных кустов. — Почему ты настаиваешь на том, чтобы тебе предоставили лицеделов до того, как ты согласишься с нашими требованиями? И почему ты проявляешь такой интерес к Дункану Айдахо?

— Дорогая леди, у меня нет никого, кто скрасил бы мое одиночество в заключении. И в этом ответ на оба вопроса. — Он с отсутствующим видом потер грудь, где под одеждой хранилась капсула с нулевой энтропией.

Почему он так часто потирает это место? Это был вопрос, на который не было ответа ни у нее, ни у аналитиков. Там нет ни рубцов, ни кожного воспаления. Может быть, это привычка, оставшаяся с детства? Но это было так давно!

Может быть, в технику его частного перевоплощения вкралась какая-то техническая ошибка? Никто не знал этого. Откуда эта серая кожа, которая не пропускает через себя никакие зонды? Сциталь был защищен даже от воздействия более сильного жесткого излучения, словно знал, что и их попытаются применить. Но нет, сейчас речь идет только о дипломатии. Будь проклят этот маленький монстр!

Сциталь, в свою очередь, тоже недоумевал: неужели у этой женщины-повиндах нет слабостей, на которых можно было бы сыграть? Типичные ответы в данном случае были двусмысленны.

— Вехт из Джандолы перестал существовать. Миллиарды наших людей убиты этими шлюхами. На всем протяжении Ягиста мы уничтожены, в живых остался один я.

Ягист, подумала Одраде. Страна непокоренных. То были слова откровения на исламияте — языке, на котором говорили тлейлаксианцы.

Она тоже перешла на этот язык.

— Магия нашего Бога — это единственный мост, способный соединить нас.

Она опять заявляет претензию на единую с ним веру, Великую Веру, экуменизм Суфи-Дзенсунни, который оплодотворил Бене Тлейлаксу. Она говорила на исламияте безупречно, знала нужные слова, но Сциталь уловил фальшь. Эта женщина называет Посланца Бога Тираном и не подчиняется основным установлениям!

Встречаются ли эти женщины в кехле, чтобы почувствовать присутствие Бога? Если бы они действительно общались на Его языке, то давно знали бы то, что они сейчас хотят выудить у него с помощью грубой торговли.

Когда они с Одраде преодолели последний склон и вышли на мощеную дорогу, ведущую к Централу, Сциталь воззвал к Богу о помощи. Бене Тлейлаксу дошел до последней степени истощения! Зачем Ты возложил на нас этот гнет? Мы — последние, кто исполнял законы Шариата, и я — Мастер своего народа, смею обратиться к Тебе, ибо Ты не можешь больше говорить со мной в кехле.

Одраде снова заговорила на безупречном исламияте.

— Тебя предал твой собственный народ, который ты послал в Рассеяние. У тебя нет больше братьев Малика, остались только сестры.

Но где в таком случае твои покои сагра, повиндахская обманщица? Где подземная молельня без окон, куда могут войти только братья?

— Это большая новость для меня, — сказал он, — сестры Малика? Эти два слова несут в себе свое собственное отрицание. Сестры не могут носить имя Малик.

— Вафф, ваш покойный махай и абдль, очень страдал от этого заблуждения и довел свой народ почти до полного исчезновения.

— Почти? Ты знаешь, что кто-то выжил? — Сциталь не смог скрыть неподдельного волнения, охватившего его.

— Мастеров не осталось ни одного, но мы слышали о домелях, которые, правда, все находятся в руках Досточтимых Матрон.

Она молчала, пока они не поравнялись с входом в Централ и стены не скрыли от них вид заката. Потом Одраде на тайнам языке Тлейлаксу сказала:

— Солнце — не Бог.

Эти слова выкрикивает на рассвете и на закате махай!

Сциталь почувствовал, как зашаталась его вера, когда следом за Одраде вошел в сводчатый проход между двумя приземистыми зданиями. Ее слова были истинными, но произносить их имел право только махай или абдль. Они вошли под своды. Сзади гулко звучали шаги стражи. В этот момент Одраде поразила Сциталя еще больше.

— Почему ты не произносишь в ответ нужных слов? Разве ты не последний Мастер? Разве это не делает тебя махай или абдлем?

— Меня не избирали братья Малик. — Этот ответ показался не слишком убедительным даже самому Сциталю.

Одраде вызвала подъемник и остановилась у двери лифтовой шахты. В Другой Памяти возникла нужная подробность — Верховная Мать увидела кехль и почувствовала, что такое право гхуфрана, услышала слова, которые шептали в минуты страсти любовники своим давно умершим женщинам. «И тогда мы…», «И если мы говорим эти священные слова…». Гхуфран! Принятие в лоно тех, кто жил среди повиндах, кто вернулся и просит прощения за общение с чужаками, погрязшими в грехах. Машейхи встретились в кехле и восчувствовали присутствие своего Бога!

Дверь шахты открылась. Одраде пропустила вперед Сциталя и стражу. Когда он проходил мимо, она подумала: Скоро что-то должно произойти. Мы не можем закончить эту игру по его правилам.

Когда Одраде и Сциталь вошли в кабинет Верховной Матери, Тамалейн стояла спиной к входу в амбразуре окна. Косые лучи заходящего солнца отбрасывали резкие тени на крыши близлежащих домов. Солнце скрылось, и наступившая тьма казалась еще гуще по контрасту с последним всплеском уходящего света.

В наступивших туманных сумерках Одраде знаком велела стражницам удалиться, что они выполнили с большой неохотой. Вероятно, Беллонда велела им остаться, но они не посмели ослушаться приказания Верховной Матери. Она указала Сциталю на кресло-собаку напротив стола и подождала, когда он сядет. Сциталь опасливо покосился на Тамалейн, но прикрыл свой страх словами:

— Почему не включают свет?

— Это успокоительная интерлюдия, — ответила Одраде.

Теперь я знаю, что темнота вселяет в тебя тревогу!

Она несколько секунд постояла возле стола, разглядывая светлые пятна в темноте кабинета; блестящие безделушки, расставленные на рабочем столе, бюст давно умершей Ченоэ в нише рядом с окном, пасторальный ландшафт, написанный во времена первых межпланетных путешествий, стопка ридулианских кристаллов на столе и серебристое отражение светового экрана, в котором фокусировался гаснущий свет, исходивший из окон.

Так, теперь с него, пожалуй, хватит.

Одраде нажала сенсор на консоли и зажглись светильники, плававшие под потолком и вдоль стен. По этому знаку Тамалейн повернулась, шелестя накидкой, чтобы усилить желаемый эффект. Она остановилась в двух шагах за спиной Сциталя — воплощение зловещей таинственности Бене Гессерит.

Сциталь слегка вздрогнул от движения Тамалейн, но потом успокоился и продолжал сидеть неподвижно. Кресло было слишком велико для него, и он выглядел в нем сущим ребенком.

— Сестры, которые спасли тебя, рассказали, что ты командовал на Джанкшн кораблем-невидимкой, готовым к прорыву в свернутое пространство при нападении Досточтимых Матрон. Ты прибыл на корабль в одноместном экипаже и стартовал до того, как прозвучали первые взрывы. Ты определил, что приближается нападение с помощью детектора? — спросила Одраде.

— Да, — неохотно признал Сциталь.

— Ты знал, что Досточтимые Матроны смогут определить местонахождение корабля по следу его траектории. Итак, ты отбыл, бросив на произвол судьбы своих братьев.

Он заговорил, выдерживая исполненный горечи тон свидетеля страшной трагедии:

— Раньше, когда нам пришлось покинуть Тлейлаксу, мы видели, как началась атака. Мы сами взорвали все, что могло представлять ценность для нападающих. Наши же огнеметы стали причиной холокоста. После этого мы бежали.

— Но не прямо на Джанкшн.

— Мы произвели разведку, но нас везде опередили. После них оставался пепел, но у нас тоже были свои секреты.

Надо напомнить ей, что я все еще представляю для них какую-то ценность, мне есть о чем с ними поторговаться! Он постучал себя по голове.

— На Джанкшн вы искали Убежище Гильдии или ОСПЧТ, — сказала Одраде. — Какое счастье, что наш корабль был там и мы смогли вывезти вас, прежде чем враги успели среагировать.

— Сестра. — Как странно звучит это слово, и как оно меняет все! — Если ты действительно моя сестра по кехлю, то почему отказываешься предоставить мне слуг-лицеделов?

— Между нами накопилось слишком много тайн, Сциталь. Например, оставили ли вы Бандалонг, когда нагрянули нападающие?

Бандалонг!

Упоминание о Великом Городе Тлейлаксу вызвало стеснение в груди Сциталя, он словно бы ощутил пульсацию капсулы с ее драгоценным содержимым. Гибель Бандалонга. Никогда больше не увижу я священные небеса, никогда не почувствую присутствие братьев по вере, никогда не увижу терпеливых домелей и…

— Ты болен? — спросила Одраде.

— Я просто переживаю потерю Бандалонга, — ответил Сциталь. Он услышал шелест материи и почувствовал, что Тамалейн приблизилась еще больше. Как давит на него ее присутствие! «Почему она стоит у меня за спиной?»

— Я слуга моих Сестер, и она находится здесь, чтобы следить за нами.

— Вы, конечно, взяли мои клетки, не правда ли? Выращиваете замену Сциталя в своих чанах!

— Конечно да. Не думаешь ли ты, что Община Сестер позволит так просто умереть последнему Мастеру?

— Ни один гхола не сделает того, чего не смог бы сделать я!

И у него не будет пробирки с нулевой энтропией!

— Мы знаем это.

Но, интересно, чего мы не знаем?

— Так не торгуются, — жалобно произнес Сциталь.

— Ты неверно судишь обо мне, Сциталь, — сказала Одраде. — Мы знаем, когда ты лжешь и когда ты скрываешь правду. Мы умеем пользоваться чувствами, недоступными другим.

Это было правдой! Они улавливали истину по запахам его феромонов, по мельчайшим движениям мышц, по выражению лица, которого он не мог подавить.

Сестры? Эти твари — повиндах! Все, без исключения!

— Ты был в Лашкаре, — бросила еще один пробный шар Одраде.

Лашкар! Как он желал бы, чтобы он был здесь, в Лашкаре. Воины лицеделы. Верные помощники — домели. Мы бы живо уничтожили эту греховную мерзость! Но он не осмелился лгать. Эта ведьма, которая стоит сзади, скорее всего Вещающая Истину. Опыт многих прожитых жизней подсказывал, что Вещающие Истину — самые проницательные в Бене Гессерит.

— Я командовал хасдарами. Мы искали стаю футаров, которых хотели использовать для нашей защиты.

Стаю? Знали ли тлейлаксианцы что-то такое о футарах, что было неизвестно Общине Сестер?

— Вы сами были готовы к насилию. Знали ли Досточтимые Матроны о вашей задаче и не стремились ли они предотвратить свое собственное уничтожение? Думаю, что это очень вероятно.

— Почему ты называешь их Досточтимыми Матронами? — Голос его почти сорвался на крик.

— Потому что они сами себя так называют.

Теперь спокойствие. Пусть он немного поварится в кипящем соку своих ошибок.

Она права. Нас предали. Это была горькая мысль. Он задумался, как лучше ответить на поставленный вопрос. Сделать небольшое признание? Но с этими женщинами невозможно быть немного откровенным.

Тяжкий вздох потряс его маленькую грудь. Капсула с нулевой энтропией и ее содержимое. Это самая главная его забота. Как угодно, но он должен добраться до чана со своими клетками.

— Потомки людей, которых мы посылали в Рассеяние, возвращались назад с пленными футарами. Это помесь людей и кошек, как вы, несомненно, знаете. Но их было невозможно воспроизводить в наших лабораториях. Но прежде чем мы успели разобраться, почему это происходит, все добытые нами экземпляры погибли.

Предатели привезли нам только двух. Мы должны были заподозрить неладное.

— Вам доставили мало футаров, не правда ли? Вы должны были заподозрить, что это просто приманка.

Теперь ясно, что от этих женщин не отделаешься малыми признаниями!

— Почему на Гамму футары не начали охоту и истребление Досточтимых Матрон? — Это был вопрос Дункана и он заслуживал того, чтобы получить на него ответ.

— Нам сказали, что не было соответствующего приказа. Они не могут убивать без приказа.

Она знает это и просто проверяет меня.

— Лицеделы тоже убивают только по приказу, — сказала Одраде. — Они могут убить даже тебя, если ты им прикажешь. Разве это не так?

— Такой приказ зарезервирован на случай недопущения попадания наших секретов в руки врагов.

— Именно для этого тебе понадобились слуги лицеделы? Ты считаешь нас врагами?

Прежде чем он собрался с мыслями, чтобы ответить, над столом появилось изображение Беллонды. В полный рост в натуральную величину. Позади нее виднелись полки архива.

— Экстренное сообщение от Шианы! — почти прокричала Беллонда. — Произошел выброс Пряности. Песчаные черви!

Она повернулась к Сциталю.

— Вы потеряли свой главный козырь, мастер Сциталь! Теперь наконец у нас есть собственная Пряность!

Фигура Беллонды исчезла, оставив после себя слабый запах озона. Раздался явственный щелчок, и проектор выключился.

— Вы пытаетесь надуть меня! — выпалил Сциталь.

В этот момент открылась дверь по левую руку Одраде. В кабинет вошла Шиана. Она тянула за собой небольшой контейнер на подвесках. Длина контейнера была не более двух метров. Светильники отражались от прозрачных стенок контейнера желтыми бликами. На дне, съежившись, лежало какое-то существо!

Шиана остановилась в стороне, давая всем насладиться этим зрелищем. Он так мал! Червь занимал едва ли половину отведенного ему пространства. Но это был настоящий червь, лежащий на золотистом песчаном ложе.

Сциталь не смог сдержать благоговейного вздоха. Пророк!

Одраде отреагировала, как истинный прагматик. Она наклонилась над контейнером и заглянула в миниатюрную пасть. Неужели страшный огонь внутренностей червя работает и в этом карликовом создании? Какая крошечная мимикрия!

Когда червь поднял верхний сегмент, сверкнули хрустальные зубы.

Червь поворачивал пасть в разные стороны, словно принюхиваясь. Позади зубов можно было различить бушующее пламя чуждого для людей обмена веществ.

— Их тысячи, — сообщила Шиана. — Они явились выбросить Пряность, как они всегда это делают.

Одраде не произнесла в ответ ни слова. Мы сделали это! Но это был личный триумф Шианы. Пусть же ей достанутся и лавры. Сциталь никогда еще не выглядел таким разбитым. Он потерпел поражение и сознавал это.

Шиана открыла контейнер и извлекла оттуда червя, баюкая его, словно младенца. Зверь смирно лежал в ее объятиях.

Одраде вздохнула, не скрывая своего удовлетворения. Шиана все еще управляет ими.

— Мастер Сциталь, — сказала Одраде.

Он не ответил, не в силах оторвать взор от червя.

— Ты все еще служишь Пророку? — спросила Одраде. — Смотри, вот он!

Он не знал, что ответить. Истинно ли это пришествие Пророка? Он не хотел признавать очевидное, но картина, открывшаяся его глазам, была неумолима.

Одраде заговорила; в голосе ее звучали мягкие нотки.

— Пока ты выполнял свою идиотскую миссию, свою эгоистичную миссию, мы воистину служили Пророку. Мы спасли его последнее воплощение и перенесли его сюда. Капитул станет второй Дюной!

Она откинулась на спинку кресла и сложила руки на груди. Беллонда, конечно, следит за ней во все глаза. Наблюдение ментата всегда ценно. Хорошо бы и Айдахо следил за этой сценой, подумала Одраде. Верховной Матери было ясно, что для Сциталя Бене Гессерит был лишь орудием для восстановления милой его сердцу цивилизации Тлейлаксу. Не заставит ли его явившееся откровение открыть внутренние тайны его лабораторий? Что он предложит теперь?

— Мне необходимо время, чтобы подумать, — сказал он дрожащим голосом.

— О чем ты будешь думать?

Он не ответил, неотрывно глядя на Шиану, которая тем временем положила червя обратно в контейнер. Прежде чем закрыть крышку, она погладила зверя.

— Скажи мне, Сциталь, — настаивала на своем Одраде. — Что тебя не устраивает? Вот наш Пророк! Ты утверждаешь, что служишь Великой Вере. Так служи ей!

Она ясно видела, как рушатся его мечты. Его лицеделы, копирующие память своих жертв, перенимающие внешность и особенности поведения тех, кого они убивают. Он никогда не лелеял надежду усыпить бдительность Преподобных Матерей, но послушницы, слуги и простые рабочие Капитула… все тайны, которые он хотел добыть… Все рухнуло в один миг. Надежды потеряны, как все обращенные в пепел планеты Тлейлаксу.

Наш Пророк, сказала она. Он покосился на Одраде, но не осмелился повернуть головы. Что мне делать? Я больше не нужен этим женщинам. Но они нужны мне!

— Сциталь, — как вкрадчив ее голос. — Великое Соглашение изжило себя. Наступает эпоха Новой Вселенной.

В горле у Сциталя пересохло. Он попытался проглотить слюну. Вся концепция насилия перешла в новое измерение. В Старой Империи любого, кто осмелился спалить планету, ждало неминуемое возмездие.

— Эскалация насилия, Сциталь. — Одраде перешла почти на шепот. — Мы рассеиваем семена насилия.

Он посмотрел ей в глаза. О чем она говорит?

— Накапливается ненависть к Досточтимым Матронам, — сказала Верховная Мать. Не ты один понес потери, Сциталь. Однажды, когда нашу цивилизацию охватили потрясения, раздался клич: «Приведите Преподобную Мать!» Досточтимые Матроны не дали это сделать. Мифы были переделаны. Золотой свет упал на наше прошлое. «В старые дни было лучше, потому что тогда Бене Гессерит мог помочь нам. Куда можно пойти в наши дни, чтобы найти достойного Вещающего Истину? В суд? Эти Досточтимые Матроны просто не знают такого слова. А Преподобные Матери всегда вежливы и обходительны. Этого у них не отнимешь».

Сциталь не ответил, и Одраде продолжала:

— Подумай, что может случиться, если слепая ярость выродится в новый джихад!

Сциталь упрямо молчал, и Одраде снова заговорила:

— Ты видел все это. Тлейлаксу, Бене Гессерит, жрецы Разделенного Бога — все превратились в диких зверей, на которых идет охота.

— Они не смогут убить всех! — Это был мучительный крик души.

— Разве? Ваши люди, отправленные в Рассеяние, составили заговор, став заодно с Досточтимыми Матронами. Неужели ты после этого будешь искать убежища в Рассеянии?

Сейчас он лелеет другую мечту: небольшие общины тлейлаксианцев, существующие, словно гноящиеся язвы, и ожидающие дня Великого Возрождения Сциталя.

— Люди становятся сильнее от угнетения, — сказал он, но слова эти были лишены силы убеждения. — Даже жрецы Ракиса искали норы, чтобы спрятаться в них!

В словах этих было одно лишь отчаяние.

— Кто это говорит? Некоторые из твоих вернувшихся друзей?

Молчание было красноречивее любого ответа.

— Бене Тлейлаксу убивал Досточтимых Матрон, и они это знают. — Ее слова били Сциталя, как молот. — Они удовлетворятся только тогда, когда истребят вас всех!

— И вас тоже!

— Мы партнеры по необходимости, если уж оставить в стороне веру. — Она сказала это на чистейшем исламияте, увидев, что в глазах Сциталя промелькнула надежда. Кехль и Шариат могут обрести свой исконный смысл среди людей, которые выражают свои мысли на языке Бога.

— Партнеры? — Вопрос прозвучал слабо и в высшей степени пытливо.

Она приняла новый тон.

В некотором смысле это гораздо более надежная основа для сотрудничества, чем любая другая. Каждый из нас знает, чего хочет партнер. Это характерное положение: просеять все через это сито, и что-нибудь останется, на что можно положиться.

— Чего вы хотите от меня?

— Ты и сам это знаешь.

— Вы хотите узнать, как усовершенствовать лабораторные чаны, ясно.

Он покачал головой, явно испытывая неуверенность. Какие изменения произошли в ее требованиях!

Одраде подумала, не стоит ли обрушить на него открытый гнев. Какой же он тупой! Но в то же время он близок к панике. Старые ценности сменялись новыми, и Досточтимые Матроны были не единственным источником потрясений. Сциталь не представлял себе полной меры того разложения, которое постигло в Рассеянии его единоплеменников!

— Времена изменились, — только и сказала Одраде.

Изменение — какое это тревожное слово, подумал он.

— Мне нужны мои слуги лицеделы! И мои чаны! — Тон тем не менее был почти умоляющим.

— Я и мой Совет рассмотрим твою просьбу.

— Что здесь рассматривать? — Он бросил ей в лицо ее же собственные слова.

— Тебе необходимо только твое личное одобрение. Мне же необходимо одобрение других. — Она жестко усмехнулась. — Так что у тебя есть время подумать.

Она дала знак Тамалейн, и та вызвала охрану.

— Назад в корабль-невидимку? — спросил он от двери. Его фигурка выглядела гротескно маленькой на фоне дюжих охранниц.

— Но сегодня тебе не придется идти туда пешком.

Уходя, Сциталь бросил последний цепкий взгляд на червя.

Когда Сциталь и охрана вышли, заговорила Шиана:

— Ты правильно поступила, что надавила на него. Он уже почти в панике.

Вошла Беллонда.

— Может, было бы правильнее просто убить его?

— Белл, возьми голограмму и прослушай весь наш разговор. Используй это время, как подобает ментату.

Это охладило пыл Беллонды.

Тамалейн рассмеялась.

— Неловкость, которую испытывают Сестры, слишком часто доставляет тебе радость, Там, — укоризненно произнесла Шиана.

Тамалейн пожала плечами, но Одраде была в полном восторге. Она больше не дразнит Белл?

— Он впал в панику, когда ты заговорила о Капитуле, как о второй Дюне, — сказала Беллонда отчужденным голосом ментата.

Одраде тоже видела эту реакцию, но еще не сделала окончательных выводов. В чем и состоит ценность ментатов: паттерны и система, все это выстраивается в цельные блоки. Белл уловила паттерн поведения Сциталя.

— Я спрашиваю себя: действительно ли то, что происходит, реально? — спросила Беллонда.

Одраде поняла это сразу. Странное чувство охватывает при мысли об утерянных местах. До тех пор, пока Дюна была известной и обитаемой планетой, существовала какая-то историческая твердость в ее присутствии в Галактическом Регистре. Можно было ткнуть пальцем в проектор и сказать: «Это Дюна. Потом ее называли Арракисом, потом Ракисом. Дюной эту планету называли за полностью пустынный характер в дни Муад'Диба».

Уничтожь это место, и мифологический налет сразу же вступит в непримиримое противоречие с объективной реальностью. Со временем такие места становятся полностью мифическими. Артур и его Круглый Стол. Камелот, в котором дожди шли только по ночам. Хорошо же было налажено у них Управление Климатом!

Но вот появилась новая Дюна.

— Сила мифа, — произнесла Тамалейн.

Ах да. Скоро душа покинет тело Там, и потому станет более чувствительной к мифам. Мистика и таинственность, орудия Миссии, использовались на Дюне во времена Муад'Диба и во времена Тирана. Семена были посеяны. Эти мифы распространялись даже нашедшими свою гибель жрецами Разделенного Бога.

— Меланжа, — сказала Тамалейн.

Обе Сестры сразу поняли, что она имела в виду. В Рассеяние Бене Гессерит можно теперь вдохнуть новые надежды.

— Почему они хотят умертвить, а не пленить нас? Это всегда ставило меня в тупик.

Вероятно, Досточтимые Матроны не желали оставить в живых ни одну Сестру Бене Гессерит… делая исключение только в тех случаях, когда стремились добыть знания о Пряности. Но это только предположение. Ведь уничтожили же они Дюну, Тлейлаксу. Сама мысль о возможном столкновении с Королевой Пауков внушала осторожность — даже если Дортуйла добьется успеха.

— Никаких полезных заложников? — спросила Беллонда.

Одраде уловила взгляды Сестер. Все мыслили сейчас одинаково, словно у всех был один мозг. Предметный урок, преподанный Досточтимыми Матронами. Они не оставляли живых свидетелей, что делало возможную оппозицию еще более предусмотрительной. Возникал обет молчания, горькая память становилась горькими мифами. Досточтимые Матроны вели себя так, как вели себя варвары во все времена: кровь вместо заложников. Удары наносились беспощадно и злобно.

— Дар права, — сказала Тамалейн. — Мы ищем союзников слишком близко от дома.

— Футары создали себя не сами, — проговорила Шиана.

— Те, кто их создал, надеются подчинить нас своему контролю, — заговорила Беллонда. В ее словах сквозил результат первичной проекции. — В этом заключалось сомнение, которое Дортуйла слышала в голосе Дрессировщиков.

Так обстояли дела, и они видели всю опасность создавшегося положения. Все сводилось к людям (как это бывало всегда). Люди — это современная данность. Ценные вещи черпают от людей, которые живут в одно с тобой время, и из знаний, которые эти люди выносят из своего прошлого. Другая Память — это не только исторический компендиум.

Одраде чувствовала себя так, словно вернулась домой после долгого отсутствия. Теперь все четверо мыслили совершенно одинаково. Именно это ощущение знакомого опыта делало конкретное место пребывания трансцендентным. Домом была сама Община Сестер. Не место, а сообщество.

Беллонда первая произнесла это вслух:

— Боюсь, что мы работаем для достижения пересекающихся целей.

— И делаем это от страха, — добавила Шиана.

Одраде не осмелилась улыбнуться. Ее могли неверно понять, а она не хотела объясняться. Дайте нам Мурбеллу как Сестру и восстановите башара! Тогда в этой битве у нас появится шанс на успех.

Одраде чувствовала, что наступил перелом. Она посмотрела на проектор — это был выработанный годами рефлекс — и окончательно поняла, что кризис миновал. Такой малый (относительно) повод вызвал грандиозный перелом. Клэйрби получил смертельное ранение в катастрофе орнитоптера. Смертельное, если только… Это «если» было написано специально для нее и означало, что есть возможность изготовить киборга. Сестры прочли это сообщение, хотя его отражение было для них зеркальным. Но они давно научились читать зеркальные изображения.

Где мы подведем черту?

Беллонда со своими допотопными очками, хотя могла бы давно пользоваться искусственными глазами, как, впрочем, и любым другим протезом, выразила свое отношение самим телом. Вот что значит быть человеком. Попытайся схватиться за молодость, и она подведет тебя, исчезнув в один момент, словно дым. Меланжи много… пожалуй, даже слишком много.

Одраде поняла, что хотят сказать ей ее собственные эмоции. Но какова необходимость в этом для Бене Гессерит? Белл могла поставить вопрос на голосование, и все отнеслись бы к этому с уважением. Но голос Верховной Матери мог решить судьбу Ордена.

Сначала лабораторные чаны, а потом еще и это.

Необходимость говорила о том, что нельзя терять специалиста калибра Клэйрби. Таких было достаточно мало, если не сказать большего. Сказать, что «таких мало», — это значит ничего не сказать. Появлялись провалы. Киборг Клэйрби — это было готовое решение.

Были подготовлены доктора Сукк. Это была мера, которую применяли в самых необходимых случаях для сохранения незаменимых людей. Таких, например, как Верховная Мать. Одраде одобрила это с некоторыми оговорками. Куда девались сегодня эти оговорки?

Киборг — это слово из некоего попурри. Когда наступил тот момент, когда в организме человека стали преобладать механические запасные части? С какого момента киборг перестает быть человеком? Искушение слишком велико: только одно мелкое усовершенствование, маленькое исправление. Так легко переступить тот порог, после которого человек-попурри превращается в робота, который не задает неудобных вопросов.

Но… Клэйрби?

Необходимость кричала: «Надо сделать из него киборга!» Неужели Община Сестер находится в таком отчаянном положении? Приходится дать утвердительный ответ.

Так и бывает — решение, которое не вполне зависит от нее, но зато под рукой готовое оправдание: «Это продиктовано необходимостью!»

Джихад Слуг оставил в людях неизгладимую метку. Воевали и победили… тогда. И вот сейчас разразилась новая битва в том же старом конфликте.

Но теперь ставка — выживание Общины Сестер. Сколько технических специалистов осталось на Капитуле? Для того чтобы ответить на этот вопрос, Одраде не надо было заглядывать в сводки. Специалистов катастрофически не хватало.

Одраде наклонилась вперед и нажала соответствующую клавишу.

— Сделайте из него киборга! — приказала она.

Беллонда хмыкнула. Одобряет или нет? Можно не спрашивать, все равно не скажет. Решение зависит от Верховной Матери и только от нее!

Кто же победил в этой битве? — спросила себя Одраде.

Глава 30

Мы идем по очень узкой тропе, стараясь увековечить гены Атрейдесов (Сиона) в нашей популяции, чтобы скрыться от предзнания. В этом мешке мы несем Квисатц Хадераха! Воля породила Муад'Диба. Пророки заставляют сбываться свои предсказания! Осмелимся ли мы когда-нибудь игнорировать наше чувство Тао, чтобы угодить культуре, ненавидящей случайность и ищущей Пророка.

Архивный конспект

Сразу после рассвета Одраде прибыла на корабль-невидимку, но не застала Мурбеллу, которая в это время занималась в тренажерном зале, куда и направилась Верховная Мать.

Остаток пути от Централа до корабля Одраде прошла пешком, наслаждаясь прохладой сада, окаймляющего взлетное поле. Облака, скопившиеся на небе ночью, начали таять с приближением рассвета, открывая небо, усеянное звездами.

Одраде понимала, что эти осторожные колебания погоды предназначены для того, чтобы собрать последний урожай, но само по себе ограничение осадков могло привести к уничтожению садов и пастбищ.

По пути Одраде охватили грусть и мрачные предчувствия. Прошедшая зима была лишь передышкой между бурями. Жизнь превратилась в холокост. Опыление растений насекомыми, плодоношение и разнос семян, следующий за цветением. Эти сады были тайной бурей, сила которой пряталась до поры в круговороте жизни. Новая жизнь всегда несла с собой перемены. Тот, кто нес их, всегда появлялся под новой личиной. Песчаные черви придадут Пустыне первозданную чистоту Дюны.

Опустошительная сила таких трансформаций поражала воображение. Одраде могла воочию представить себе ландшафт вылизанной ветром пустыни, места обитания потомков Лето Второго.

Искусство Дюны претерпит мутацию: одни мифы будут заменены другими, одна цивилизация сменит другую.

Аура этих мыслей окрасила настроение Одраде, когда она пришла в тренировочный зал, где Мурбелла выполняла упражнения с большой физической нагрузкой, тяжело дыша после каждого подхода. На тыльной стороне кисти Мурбеллы виднелась свежая тонкая царапина — женщина не успела увернуться от муляжа оружия. Автоматический тренер стоял в центре зала, похожий на золотой столб, из которого с быстротой молнии выскакивали разнообразные боевые орудия, что делало тренера похожим на гигантское насекомое.

На Мурбелле был надет зеленый тренировочный костюм, на открытой коже блестел обильный пот. Несмотря на явные признаки беременности, Мурбелла выглядела, как всегда, грациозной. Кожа дышала здоровьем. Ощущение здоровья исходило откуда-то изнутри, из самого существа Мурбеллы. Причиной, подумалось Одраде, была беременность… но не только. Была и еще какая-то причина. Это несокрушимое здоровье поразило Одраде со времени их первой встречи. Об этом же говорила Луцилла, захватившая в плен Мурбеллу и спасшая Айдахо на Гамму. Здоровье жило в глубине, словно линза, которая фокусирует внимание на живительном потоке.

Надо заполучить ее на нашу сторону!

Мурбелла видела, что к ней пришли, но не стала прерывать занятие.

— Повремените, Верховная Мать! Конечно, скоро у меня родится ребенок, но мое тело все равно будет нуждаться в упражнениях.

Одраде заметила, что имитатор проявляет гнев, что говорит о программировании фрустрации в его схеме. Очень опасный режим работы с тренажером.

— С добрым утром, Верховная Мать.

Голос Мурбеллы звучал с большим напряжением. Еще бы, попробуйте поговорить, уворачиваясь от молниеносных ударов и выпадов неумолимого и смертельно опасного тренажера.

За быстротой движений было невозможно уследить глазом. Все сливалось в одну пелену.

Одраде принюхалась. Говорить в такой ситуации — это значит многократно усиливать риск ранения или смерти. Нельзя отвлекать внимание при такой смертельно опасной игре! Довольно!

Справа от двери на стене размещалась зеленая панель управления тренажером. Изменения в схеме были видны на дисплее: Мурбелла изменила расположение элементов и их соединение. Одраде протянула руку и выключила тренажер.

Мурбелла повернулась к Верховной Матери лицом.

— Зачем ты изменила схему?

— Чтобы вызвать гнев.

— Так принято у Досточтимых Матрон?

— Что происходит, когда сгибают ветку? — Мурбелла помассировала травмированную руку. — Но что, если ветка знает, как ее гнут, и одобряет это действие?

Одраде ощутила волнение.

— Одобряет? Почему?

— Потому что в этом есть что-то… великое.

— Ты просто следуешь за высоким выбросом адреналина в твою кровь.

— Вы же знаете, что это не так! — Мурбелла уже перестала учащенно дышать.

— Тогда в чем дело?

— Дело в том, что хочется испытать себя, понять, где пределы твоих возможностей. Оказывается, ты даже не подозревал, на что ты способен, какие свершения тебе по плечу.

Одраде едва сумела скрыть радость.

Mens sana in corpore sano^[31]. Наконец она наша.

— Но какую цену тебе приходится за это платить!

— Цену? — В голосе Мурбеллы прозвучало неподдельное удивление. — Мне доставляет удовольствие платить, если есть чем.

— Брать то, что нравится, и платить за это?

— Это магический рог изобилия вашего Ордена: чем больше возрастают мои возможности, тем больше становится моя способность платить.

— Берегись, Мурбелла, этот рог изобилия, как ты его называешь, может обернуться ящиком Пандоры.

Мурбелла поняла намек. Она застыла на месте, не сводя взгляда с Верховной Матери.

— Вот как? — едва слышно выдохнула она.

— Ящик Пандоры порождает распыление сил, что приводит к потере жизненной энергии. Ты многословно рассуждаешь о том, что попала в струю, что станешь Преподобной Матерью, но не понимаешь, что это значит и чего мы от тебя хотим.

— Значит, вам нужны не мои сексуальные способности.

Одраде с нарочитой величавостью приблизилась к Мурбелле на восемь шагов. Поскольку Мурбелла коснулась этого предмета, то нельзя вступать с ней в спор, пререкания должны быть пресечены волевым решением Верховной Матери.

— Шиана легко овладела твоим мастерством, — сказала Одраде.

— Значит, вы используете ее для этого ребенка!

В голосе Мурбеллы Одраде услышала недовольство. Отголосок прежнего воспитания. Когда начинает развиваться человеческая сексуальность? Шиане, которая находится сейчас в одном из отсеков корабля-невидимки, предстоит заняться выяснением этого вопроса. «Надеюсь, вы поймете источник моего упрямства и почему я была такой скрытной, Верховная Мать».

«Я понимаю, что фрименские запреты переполняли твое сознание, когда ты попала в наши руки».

Этот обмен мыслями разрядил обстановку. Но как использовать этот диалог для того, чтобы изменить направление хода мыслей Мурбеллы? Надо предоставить события самим себе, прежде нем я найду выход.

Это должна быть репетиция. Постоянно будут возникать нерешенные проблемы. Тот факт, что практически каждое слово, произнесенное Мурбеллой, может быть предсказуемым, станет большим испытанием.

— Почему вы избегаете применять этот испытанный способ для достижения господства, но хотите применить его в отношении ребенка?

— Вам нужны были рабы? — парировала Одраде.

Их взгляды встретились. Мурбелла лихорадочно размышляла. Разве я считала мужчин своими рабами? Возможно, я провоцировала в них состояние полной покинутости, давая им предварительно ощущение такого полового экстаза, о котором они не могли даже мечтать до встречи со мной. Меня учили давать им это ощущение и, таким образом, контролировать их поведение.

Я поступала так, пока меня не поработил Дункан.

Одраде уловила скрытность во взгляде Мурбеллы и поняла, что молодую женщину переполняют мысли, которые очень трудно высказать. Дикость следует своими путями, которыми разум идти не способен. Похоже, что душа Мурбеллы необратимо запятнана, женщина пытается замаскировать эту отметину и стремится спрятать даже саму маскировку. В Мурбелле была грубость, которая искажала все ее мысли и поступки. Слой над слоем над слоем…

— Вы боитесь того, что я могу сделать, — сказала Мурбелла.

— В том, что ты говоришь, есть доля правды, — согласилась Одраде.

Честность и искренность — инструменты, которые надо использовать с осторожностью и в ограниченных пределах.

— Дункан. — Голос Мурбеллы был лишен всякого выражения, сказалось воспитание, полученное в Бене Гессерит.

— Боюсь, что ты разделишь с ним его судьбу. Ты находишь странным, что Верховная Мать способна испытывать страх?

— Я знаю о вашей искренности и честности. — В устах Мурбеллы эти слова прозвучали отталкивающе.

— Преподобных Матерей учат никогда не отказываться от своего «я». Нас учат не мешать себе заботами о других.

— И это все?

— На самом деле все обстоит гораздо глубже и тянет за собой многочисленные крепкие нити. Быть членом Бене Гессерит — значит приобщиться к совершенно неординарному образу мыслей и действий.

— Я понимаю, в чем суть вашего вопроса: Дункан или Бене Гессерит. Знаю я ваши трюки.

— Думаю, что нет.

— Есть вещи, которых я никогда не сделаю.

— Каждый из нас ограничен своим прошлым. Я делаю свой выбор, делаю то, что должна, только потому, что мое прошлое отличается от твоего.

— Вы продолжите мое обучение, невзирая на то, что я сейчас сказала?

Одраде вникала в слова Мурбеллы со всем тщанием, которого требовала обстановка. Каждое чувство было обострено до предела, словно щупальца, протянутые из сознания для зондирования враждебной вселенной.

Бене Гессерит должен изменить свои обычаи. И передо мной человек, который поведет нас навстречу этим изменениям.

Беллонда пришла бы в ужас от такой перспективы, да и многие Сестры откажутся принять ее. Но от реальности не уйдешь, факты — упрямая вещь.

Одраде молчала, и Мурбелла спросила:

— Обучение? Это подходящее слово?

— Нет, здесь больше подходит понятие обусловленности. Этот термин должен быть тебе лучше знаком.

— То, чего вы хотите в действительности, — это объединения нашего опыта, сделать меня похожей на вас и постараться создать между нами доверие. Это все, к чему ведет мое образование.

Не играй со мной в игры эрудитов, детка!

— Мы будем плыть в одном потоке, не правда ли, Мурбелла?

Любая послушница третьей ступени по тону Верховной Матери поняла бы, что не стоит продолжать дискуссию в прежнем тоне. Но Мурбелла не поняла ничего.

— Я никогда не откажусь от него, — сказала она.

— Это должна решать ты сама.

— Но вы позволили леди Джессике решать самой?

Наконец-то впереди забрезжил выход из тупика.

Дункан побудил Мурбеллу почитать историю жизни леди Джессики. Он надеется расстроить наши планы! Голограммы его разговоров на эту тему послужили топливом для усиленной работы аналитиков.

— Очень интересная личность, — сказала Мурбелла.

— Любовь! После всего вашего образования и обусловливания!

— Ты не считаешь ее поведение предательским?

— Никогда!

Теперь прояви деликатность.

— Но посмотри на последствия: Квисатц Хадерах… и его внук, Тиран!

Как, должно быть, этот аргумент мил сердцу Беллонды.

— Золотой Путь, выживание человечества, — возразила Мурбелла.

— Великий Голод и Рассеяние.

Ты наблюдаешь за нами, Белл? Не важно, ты увидишь все это в записи.

— Досточтимые Матроны! — подлила масла в огонь Мурбелла.

— И все это из-за Джессики? — спросила Одраде. — Но Джессика вернулась в лоно и прожила остаток жизни на Каладане.

— Будучи преподавателем послушниц!

— Скорее она служила для них наглядным примером. Смотрите, что может получиться, если вы уклоняетесь от служения.

Уклонись, Мурбелла! Сделай это более твердо и решительно, чем Джессика.

— Иногда вы внушаете мне отвращение! — природная честность заставила ее добавить: — Но вы знаете, что я хочу знать и иметь то, что знаете и имеете вы.

Что мы имеем.

Одраде вспомнила свою первую встречу с приманками Бене Гессерит. Все тело буквально конструируется с величайшей точностью, каждая мышца подчиняется воле, все чувства тренированы до высочайшей чуткости и разрешения. Эти способности, если их приобретут Досточтимые Матроны, только добавят новое измерение, усиленное необычайной скоростью рефлексов.

— Ты все сваливаешь на меня, — сказала Мурбелла. — Пытаешься принудить меня саму сделать выбор, но прекрасно знаешь, что я выберу.

Одраде промолчала. То был способ спора, который древние иезуиты довели до практического совершенства. Параллельный поток накладывался на предмет спора: пусть Мурбелла сама вырабатывает свои убеждения. Можешь только слегка подталкивать ее, главное, чтобы она этого не замечала. Надо незаметно предоставлять ей лазейки, которыми она, несомненно, воспользуется.

Но самое главное, Мурбелла, крепче держись за любовь к Дункану!

— Это очень умно с твоей стороны — постоянно демонстрировать мне преимущества Общины Сестер, — сказала Мурбелла.

— Мы не кафетерий, рекламирующий сладости!

На губах Мурбеллы появилась беспечная улыбка.

— Я бы выбрала вот это и вот это, и еще вот ту булочку с кремом.

Одраде очень понравилась метафора, но у наблюдателей мог разыграться аппетит.

— Эта диета может оказаться для тебя смертельной.

— Но ваше предложение так привлекательно, а ассортимент так разнообразен. Голос! Это самое замечательно блюдо, которое вы научились готовить. Этот инструмент находится у меня в горле, и только вы можете научить меня пользоваться им в полной мере.

— Так ты, оказывается, концертирующий маэстро!

— Я хочу научиться, как вы, повелевать окружающими.

— До каких пределов, Мурбелла, и с какой целью?

— Если я стану есть то же, что и вы, то смогу ли и я стать такой, как вы: снаружи пластил, а под ним субстанция еще более твердая?

— Ты видишь меня именно такой?

— Я вижу тебя шефом на моем банкете! Я должна съесть все, что ты мне принесешь, — во имя твоей и моей пользы.

Это звучало почти маниакально. Странная личность. Временами она казалась просто свихнувшейся бабой, которая меряет быстрыми шагами свое жилище, словно зверь, посаженный в клетку. В глазах сумасшедший взгляд, радужки пылают рыжими пятнами… как сейчас.

— Ты все еще отказываешься работать со Сциталем?

— Пусть с ним работает Шиана.

— Ты научишь ее?

— А потом она начнет учить ребенка, пользуясь моими уроками!

Они уставились друг на друга, поняв, что их обуревают одни и те же мысли. Это не конфронтация, потому что мы обе хотим многое получить друг от друга.

— Я сохраняю вам верность за то, что вы можете дать мне, — сказала Мурбелла тихим голосом. — Но вы хотите знать, не изменю ли я вам?

— А ты могла бы?

— Не более чем вы, когда того требуют обстоятельства.

— Ты не думаешь, что пожалеешь о своем решении?

— Конечно, пожалею! — Что за идиотский вопрос. Люди всегда сожалеют о принятых решениях. Мурбелла заявила об этом прямо.

— Ты подтвердила свою честность. Нам нравится, что ты не прикрываешься фальшивыми знаменами.

— А у вас есть фальшивые знамена?

— Есть.

— Но тогда должны быть способы искоренения их.

— За нас это делает мука испытания Пряностью. Фальшь не выдерживает испытания.

Одраде почувствовала, что сердце Мурбеллы неистово застучало.

— Но вы не будете требовать, чтобы я отказалась от Дункана? — очень задиристо.

— Это трудное задание, но это твои трудности.

— Это другой способ заставить меня отказаться от него?

— Прими в расчет свои возможности, вот и все, что я могу тебе на это ответить.

— Я не могу.

— Значит, ты не будешь этого делать?

— Я говорю то, что есть. Я не способна это сделать.

— А если кто-нибудь покажет тебе, как это сделать?

Мурбелла долгое, почти бесконечное мгновение смотрела в глаза Одраде.

— Я было сказала, что это освободит меня… но…

— Что?

— Я не смогу быть свободной до тех пор, пока он привязан ко мне.

— Это отречение от Досточтимых Матрон?

— Отречение? Это неподходящее слово. Я просто переросла своих бывших Сестер.

— Бывших Сестер?

— Нет, они до сих пор мои Сестры, но это Сестры моего детства. Некоторые мне глубоко симпатичны, некоторые отвратительны. Это товарищи по играм, в которые мне теперь не интересно играть.

— Это решение устраивает тебя?

— Вы удовлетворены, Верховная Мать?

От охватившего ее воодушевления Одраде хлопнула в ладоши. Как быстро Мурбелла научилась находчивости истинной воспитанницы Бене Гессерит!

— Удовлетворена? Какое это дьявольски мертвое слово!

Слушая Одраде, Мурбелла ловила себя на мысли, что она, словно сомнамбула, продвигается к краю пропасти, в которую неминуемо свалится, но не может остановиться, чтобы предотвратить падение в бездну. Слова Одраде доносились до нее, как будто с дальнего расстояния.

— Бене Гессерит держится исключительно на Преподобных Матерях. Ты никогда не сможешь забыть это.

Ощущение сновидения прошло так же внезапно, как и появилось. Следующие слова Верховной Матери были холодны и прямы.

— Готовься к более серьезному обучению.

Тебе предстоит мука испытания — ты или выдержишь ее или умрешь.

Одраде подняла глаза к потолку, где располагались глазки видеокамер.

— Пришлите сюда Шиану. Она сегодня же начнет заниматься со своим новым преподавателем.

— Итак, вы все же хотите это сделать. Вы хотите работать с этим дитятей!

— Думай о нем, как о башаре Теге, — коротко приказала Одраде. — Это помогает.

А мы позаботимся о том, чтобы у тебя было поменьше времени на лишние раздумья.

— Я не сопротивлялась Дункану и не могу спорить с вами.

— Не спорь даже с собой, Мурбелла. Это бессмысленно. Тег — мой отец, но я тем не менее считаю, что это надо сделать.

До этого момента Мурбелла не понимала, какая сила стояла за прежним замечанием Одраде о том, что Бене Гессерит держится исключительно на Преподобных Матерях. Великий Дур, помоги мне! Неужели я буду такой же, как они?

Глава 31

Мы являемся свидетелями текущей фазы вечности. Происходят весьма важные события, но многие люди предпочитают их не замечать. Происходят катастрофы. Но вы не являетесь их участниками. Вы зависите от сообщений. Люди теряются в догадках. Чего стоят эти сообщения? Является ли нам история под маской этих сообщений? Или эти новости — просто продукт редакционных совещаний, тщательного отбора, который превращает живые события в переваренные и отфильтрованные предрассудками карикатуры этих событий? Сведения, которые нужны вам, как воздух, редко исходят от тех, кто в действительности творит историю. Дневники, мемуары и автобиографии суть субъективные формы самооправдания. Архивы забиты такими подозрительными материалами.

Дарви Одраде

Приблизившись к разделительному барьеру в конце коридора, Сциталь стал свидетелем суеты среди охранников и послушниц. Собственно, стремительные движения и переполох он заметил издали, и поэтому поспешил в конец коридора. Первым делом он увидел оратора Сукк Джаланто. Эту женщину Сциталь помнил: когда-то Одраде присылала ее к Мастеру под предлогом, что он «выглядит совсем больным». Еще одна Преподобная Мать, приставленная ко мне шпионкой!

Ах вот в чем дело! Мурбелла родила очередного ребенка! Вот почему здесь врачи и охрана.

Но кто эти другие, посторонние люди, которых тоже немало? Такого скопления накидок Преподобных Матерей Бене Гессерит Сциталь не видел никогда в жизни. Это были не послушницы, а именно полные Преподобные Матери, своим видом напомнившие Сциталю стервятников. Наконец появилась послушница, несущая ребенка. Очень таинственно. Как жаль, что у меня нет доступа к системе управления кораблем!

Он прислонился к стене и принялся ждать, но люди растворились, исчезнув в боковых люках и дверях. Куда ушли одни, он мог сказать, но куда делись другие, осталось для него полнейшей загадкой.

Святой Пророк! Пожаловала сама Верховная Мать! Она вошла через широкий главный вход, через который ушло большинство Преподобных Матерей.

Сейчас бесполезно спрашивать Одраде, когда он увидит ее в следующий раз. Она уже завлекла его в западню и не станет отвечать на его нелепые вопросы.

Пророк здесь — и он в руках повиндах.

Больше в коридоре никто не появлялся, и Сциталь направился в свою квартиру. Идентификационный монитор мигнул в тот момент, когда он входил в дверь, но Сциталь усилием воли заставил себя не смотреть на него. Идентификация — это ключ ко всему. С его знаниями изъян иксианской системы слежения манил к себе Сциталя, словно сладкоголосая сирена.

Если я вздумаю бежать, они не дадут мне много времени.

Было бы актом отчаяния покончить со своим положением заложника на корабле-невидимке. В его распоряжении будут секунды, которые решат исход предприятия. Кто знает, какие фальшивые панели управления встроены в стены корабля и из каких люков могут наброситься на него эти страшные женщины. Он не смел даже подумать о таком безумии, прежде чем не испытает другие способы. Особенно важно это теперь… когда возродился Пророк.

Коварные ведьмы. Что еще изменили они в системах корабля? Эта мысль не давала покоя. Приложимы ли здесь еще мои знания?

Присутствие Сциталя по ту сторону защитного барьера не укрылось от внимания Одраде, но у нее в тот момент были более важные дела. Разрешение Мурбеллы от бремени (Одраде любила древние термины) произошло в очень удобное время. Одраде очень хотелось, чтобы Айдахо был отвлечен, когда Шиана начнет заниматься восстановлением памяти башара. Айдахо часто отвлекали мысли о Мурбелле, но сейчас это было особенно сильно, потому что в данный момент Айдахо не мог находиться рядом с возлюбленной.

Было бы мудрым осуществлять за ним сейчас личное наблюдение. Не стоило забывать, что Дункан — ментат.

Одраде застала Айдахо, как и в прошлый раз, за консолью. Едва только выйдя из двери лифта, Одраде услышала пощелкивание реле и гудение аппаратов, сразу поняв, где следует искать Айдахо.

Он странно вел себя, когда она привела его в комнату наблюдения, из которой они могли видеть, что происходит в помещении, в котором находились Шиана и Тег.

Он беспокоится за Мурбеллу? Или его больше волнует то, что он видит сейчас?

Комната наблюдения представляла собой длинный и узкий пенал. Три ряда стульев были повернуты в сторону стены наблюдения, за которой находилась комната, где должен был произойти секретный эксперимент. Область наблюдения была погружена в полумрак, только в дальнем углу висели два довольно тусклых светильника.

Присутствовали два доктора Сукк, но Одраде все время казалось, что это не играет никакой роли. Джаланто, которую Айдахо считал лучшим врачом, находилась с Мурбеллой.

Продемонстрируй свое участие, тем более что оно вполне искренно.

Вдоль стены покачивались подвесные стулья. В соседнюю комнату вел аварийный люк.

Стрегги провела ребенка в комнату эксперимента по боковому ходу, чтобы он не мог видеть наблюдающих. Помещение было подготовлено под руководством Мурбеллы: спальня, предметы обстановки которой частично перенесены из комнаты Тега, частично из спальни Мурбеллы и Айдахо.

Логово зверя, подумала Одраде. Комната производила довольно убогое впечатление от царившего в ней беспорядка, столь характерного для спальни Айдахо: одежда, разбросанная на спинках стульев, тапочки, оставленные в углу. На принесенном в комнату матраце спали Айдахо и Мурбелла.

Одраде сразу отметила запах слюны и интимной близости. Это тоже должно было воздействовать на подсознание Тега.

Вот с чего начинаются первобытные инстинкты. Инстинкты, которыми не в состоянии управлять. Какое самомнение полагать, что мы можем это делать. Но мы должны добиться успеха и в этом.

Стрегги раздела мальчика и оставила его, обнаженного, на кровати. Одраде почувствовала, как у нее участился пульс. Она передвинула кресло ближе к экрану, увидев, как другие наблюдатели последовали ее примеру.

Боже мой, подумала она. Мы же сейчас выступаем в роли вуайеристов.

Такая мысль была в тот момент неизбежной, но Одраде почувствовала, что ее человеческое достоинство унижено. Она потеряла что-то из-за такого вторжения в чужую жизнь. Мысль не украшала воспитанницу Бене Гессерит, но была такой человеческой!

Дункан принял вид полного безразличия, но не надо было быть психологом, чтобы понять, что он притворяется. Слишком много в нем субъективного, чтобы считать Айдахо хорошим ментатом. Однако в данный момент он был нужен Одраде именно таким. Участие в мистерии. Оргазм, как источник энергии. Белл правильно расставила акценты.

Одной из трех прокторов, которые были выбраны наблюдателями благодаря своей выдержке, Одраде сказала:

— Гхола хочет, чтобы была восстановлена его исходная память, но сильно этого боится. Это главный барьер, который предстоит преодолеть.

— Чушь, — вмешался в разговор Айдахо. — Вы понимаете, над чем мы сейчас работаем? Его мать была одной из вас и дала ему очень глубокие знания и навыки. Насколько вероятно, что она не научила его умению противостоять импринтингу?

Одраде резко повернулась в его сторону. Ментат? Нет, он снова впал в воспоминания о своем прошлом, переживая его и делая сравнения. Это упоминание об импринтинге, однако… Может быть, его первый сексуальный опыт с Мурбеллой восстановил его память о жизнях гхола? В нем живо глубинное неприятие импринтинга?

Проктор, к которой обратилась Одраде, предпочла не заметить грубой реплики Айдахо. Она прочитала архивные материалы, когда Беллонда назначила ее наблюдателем. Все три знали, что в случае крайней необходимости именно им предстояло убить мальчика-гхола. Нет ли у него способностей, опасных для Бене Гессерит? Они этого не узнают до тех пор, пока Шиана не выполнит свою миссию.

Одраде обратилась к Айдахо:

— Стрегги сказала ему, зачем он здесь.

— Что именно она сказала?

Прокторы во все глаза уставились на Дункана: с Верховной Матерью не полагалось разговаривать столь безапелляционным тоном.

Одраде, сделав над собой усилие, заговорила с необычной для себя вкрадчивостью:

— Стрегги сказала, что Шиана восстановит его память.

— Что он ответил на это?

— Спросил, почему этого не делает Дункан Айдахо?

— Она дала ему честный ответ?

— Честный, но ничего не объясняющий. Стрегги сказала, что Шиана знает лучший способ и что ты одобрил наши действия.

— Смотрите, он даже не шевелится! Вы ничем его не опоили?

Айдахо посмотрел на прокторов ненавидящим взглядом.

Мы бы не осмелились это сделать. Но он и так погружен в себя. Разве ты не помнишь самого себя в этой ситуации? С тобой было то же самое.

Айдахо откинулся на спинку стула, плечи его бессильно опустились.

— Мурбелла все время повторяет: «Он же еще ребенок. Он же еще ребенок». Вы же знаете, что мы даже поссорились из-за этого.

— Я полагаю, что ваш спор был деструктивным. Башар не был ребенком. Мы же восстанавливаем память башара.

Айдахо поднял вверх два скрещенных пальца.

— Надеюсь.

Одраде откинулась назад и внимательно посмотрела на Дункана.

— Я не знала, что ты суеверен.

— Я бы помолился даже Дуру, если бы думал, что это поможет.

Он хорошо помнил свою боль при пробуждении исходной памяти.

— Не проявляйте сочувствия, — пробормотал он. — Обратите его на него. Заставьте его как можно дольше смотреть в себя. Надо, чтобы он разозлился.

Эти слова были выстраданы собственным опытом Дункана.

— Видимо, это самое дурацкое предложение, которое я когда-либо делал. Мне сейчас надо быть рядом с Мурбеллой.

— Не покидай нашего общества, Дункан. Сейчас ты ничем не можешь помочь Мурбелле. Смотри, Тег соскочил с матраца и посмотрел на потолок, в глазок видеокамеры.

— Кто-нибудь придет помочь мне? — спросил Тег. В его голосе было намного больше отчаяния, чем предусматривалось этим этапом опыта. — Где Дункан Айдахо?

Одраде положила руку на плечо Дункана, который рванулся вперед.

— Сиди на месте, Дункан. Ты ничем ему не поможешь. Во всяком случае пока.

— Кто-нибудь скажет мне, что делать? — Голосок был жалобным и тонким. — Что вы собираетесь делать?

Это был сигнал для Шианы. Она вошла в комнату через люк, расположенный за спиной Тега.

— Я пришла, — сказала она. На Шиане было надето голубое, почти прозрачное, плотно облегающее фигуру платье.

У мальчика от неожиданности отвисла челюсть. И это Преподобная Мать? Он никогда не видел, чтобы они носили такие одеяния.

— Ты собираешься вернуть мне память? — В голосе прозвучали сомнение и отчаяние.

— Я помогу тебе сделать это самому, — произнося эти слова, Шиана выскользнула из платья и сбросила его на пол. Лежащее платье напоминало огромную голубую бабочку.

Тег во все глаза уставился на Шиану.

— Что ты делаешь?

— Как ты думаешь, что я делаю? — Она села рядом с ним и положила ладонь на его член.

Голова мальчика дернулась вперед с такой силой, словно кто-то ударил его по затылку. Он смотрел, как в руке Шианы наполняется кровью его член.

— Зачем ты это делаешь?

— Разве ты не знаешь?

— Нет! — Он смотрел в ее такое близкое лицо.

— Башар должен знать.

— Но ведь ты же знаешь, но почему не хочешь сказать?

— Я — не твоя память!

— Почему ты так стонешь?

Она прижалась губами к его шее. Сладострастный стон был отчетливо слышен всем наблюдателям. Мурбелла называла этот стон усилителем, ключом к возбуждению нужного сексуального ответа. Стон становился все громче.

— Что ты делаешь? — Он почти кричал, когда Шиана широко раздвинула ноги и силком положила его на себя. Она извивалась, поглаживая его по пояснице.

— Отвечай мне, черт бы тебя побрал! — взвизгнул мальчик.

Откуда это «черт бы тебя побрал»?

Шиана ввела член во влагалище.

— Вот ответ!

Губы Тега округлились.

Наблюдатели видели, как внимательно Шиана рассматривает Тега, но она не только рассматривала его, она впитывала в себя все, что чувствовала.

«Чувствую напряжение его бедер, отчетливый вагусный пульс и особенно замечательно, что у него потемнели соски. Когда все свершится, у него расширятся зрачки».

— Импринтер! — пронзительно вскричал Тег. Наблюдатели от неожиданности подскочили на месте.

Тег изо всех сил ударил кулаками Шиану по плечам. Все сидевшие у экрана заметили, как в его глазах заплясали странные огоньки, и он отпрыгнул назад. Во взгляде появилось что-то совершенно новое.

Одраде вскочила на ноги.

— Что-то пошло не так?

Айдахо продолжал неподвижно сидеть в кресле.

— Я вас предупреждал.

Шиана оттолкнула Тега, чтобы избежать еще одного удара.

Мальчик спрыгнул на пол и развернулся с такой быстротой, что наблюдатели остолбенели. Несколько томительно долгих мгновений Шиана и Тег смотрели в глаза друг другу. Он медленно выпрямился и столь же медленно опустил голову, разглядывая себя. Наконец он поднял глаза, продолжая рассматривать свою поднятую левую руку. Потом он не спеша рассмотрел потолок, потом все четыре стены. Опять взглянул на свое тело.

— Что за дьявольщина… — Голос был по-прежнему детский, но интонации принадлежали зрелому мужчине.

— Добро пожаловать, гхола-башар, — сказала Шиана.

— Ты пыталась запечатлеть меня! — В голосе злоба и обвинение. — Ты думала, что моя мать не научила меня этим фокусам и тому, как с ними бороться?

На лице мальчика появилось отчужденное выражение.

— Гхола?

— Некоторые предпочитают в данном случае говорить о клонировании.

— Кто… Шиана! — Он повернулся, рассматривая комнату. Все было продумано, и Тег не увидел ни одного люка или двери.

— Где мы?

— В корабле-невидимке, который ты захватил на Дюне как раз перед тем, как тебя убили.

Пока все шло по правилам.

— Убили… — Он снова посмотрел на свои руки. Наблюдатели видели, как с его глаз спадает пелена беспамятства гхола. — Меня убили на Дюне? — Вопрос прозвучал почти жалобно.

— Ты погиб, как настоящий герой, — сказала Шиана.

— Мои… люди, которых я взял на Гамму… они тоже…

— Досточтимые Матроны решили образцово наказать Дюну и оставили от нее только пепел. Теперь это абсолютно безжизненная планета.

Гнев исказил черты лица Тега. Он сел, скрестив ноги, положив на колени сжатые кулаки.

— Да, это я знаю из истории… моей жизни.

Он снова посмотрел на Шиану. Она продолжала неподвижно сидеть на матраце. Это был такой прорыв в память, который мог полностью оценить только тот, кто прошел через муки испытания Пряностью. Теперь требовалось полное спокойствие.

— Не говори ничего, Шиана, — прошептала Одраде. — Пусть все идет своим чередом. Пусть он все сделает сам.

Рукой она дала сигнал трем прокторам. Они направились к входному люку, с гораздо большим вниманием глядя на Верховную Мать, чем на экран с проекцией потайной комнаты.

— Мне очень странно ощущать себя личностью исторического масштаба, — произнес Тег. Голос оставался детским, но в нем явственно звучали интонации взрослого мужчины. Он закрыл глаза и тяжело вздохнул.

В комнате наблюдателей Одраде откинулась на спинку кресла и спросила:

— Ты ничего не заметил, Дункан?

— Я заметил, что, когда Шиана оттолкнула его, он развернулся с быстротой, которую я до сих пор видел только у Мурбеллы.

— Пожалуй, он двигался еще стремительнее.

— Может быть… это оттого, что он слишком юн и прошел тренировку прана-бинду.

— Нет, это что-то другое. Ты насторожил нас, Дункан. Это нечто неизвестное в маркерах генов Атрейдесов.

Она посмотрела на превратившихся во внимание прокторов и покачала головой. Нет, еще не время.

— Будь проклята его мать! Гипнотическое наведение для защиты от импринтинга! И она скрыла это от нас.

— Но посмотрите, что она нам дала, — возразил Айдахо. — Более эффективный способ восстановления памяти.

— Нам следовало бы понять это самим! — Одраде рассердилась на себя. — Сциталь утверждает, что тлейлаксианцы применяют боль и конфликт. Хотелось бы посмотреть.

— Спроси у него.

— Это не так-то просто. Наша Вещающая Истину не уверена, что может оценить его искренность.

— Он непрозрачен.

— Когда ты успел его изучить?

— Дар! Я же получил доступ к записям наблюдений.

— Я знаю, но…

— Черт возьми! Ты собираешься следить за Тегом? Смотри на него! Что происходит?

Одраде впилась взглядом в сидящего мальчика.

Тег с выражением крайнего напряжения смотрел на глазки видеокамер.

Было похоже, что он пробудился от сна в шатре главнокомандующего, разбуженный в разгар битвы бесцеремонной рукой адъютанта. Требовалось его немедленное вмешательство! Он вспомнил, как сидел на командном пункте в рубке корабля-невидимки, рядом стояла Одраде и ногтями царапала его шею. Надо что-то срочно предпринять. Что? Он всем телом чувствовал, что происходит что-то неладное. Гамму… нет, сейчас он на Дюне и… Одновременно память подсовывала ему что-то другое: детство на Капитуле? Дар, как… как… Память путалась. Они пытались провести импринтинг!

Поток сознания обтекал эту мысль, словно река, огибающая скалистый выступ берега.

— Дар, ты здесь? Ты здесь?

Одраде села поглубже в кресло и прижала ладонь к подбородку. Что дальше?

— Мама! — Тон был обвиняющим.

Одраде нажала сенсор в ручке кресла.

— Майлс, пойдем прогуляемся по саду?

— Хватит этих игр, Дар. Мне понятно, зачем я вам нужен, однако хочу сразу предупредить: насилие приводит к власти не тех людей. Но вы и сами это прекрасно знаете.

— Ты все еще верен Общине Сестер, Майлс, несмотря на то, что мы пытались с тобой сделать?

Он посмотрел на исполненную внимания Шиану и сказал:

— Я все еще ваш верный пес.

Одраде метнула в Айдахо негодующий взгляд.

— Это все ты и твои проклятые истории!

— Ладно, Майлс, с играми покончено, но я должна знать, что произошло на Гамму. Говорят, что там ты двигался со скоростью, за которой было невозможно уследить взглядом.

— Это верно. — Тон был будничным и совершенно безразличным — «подите вы все к черту».

— И только сейчас…

— Это тело слишком мало, чтобы выдерживать подобные нагрузки.

— Но ты…

— Это был всего один рывок, и теперь я испытываю зверский голод.

Одраде взглянула на Айдахо. Тот кивнул. Это правда.

Верховная поманила пальцем прокторов, приказывая им вернуться от люка в комнату наблюдателей. Те, поколебавшись, повиновались. Что сказала им Беллонда?

Тег все еще не до конца понял, что произошло.

— Я правильно все понял, дочка? Поскольку каждый индивид может быть проанализирован до самой свой сути, постольку эта суть нуждается в тщательном уходе при своем формировании?

Его проклятая мать ничего не утаила от своего сынка!

— Хочу попросить у тебя прощения, Майлс. Мы не знали, насколько хорошо подготовила тебя твоя мать.

— Кому принадлежала идея? — спросил Тег, взглянув на Шиану.

— Это моя идея, Майлс, — ответил за женщину Айдахо.

— О, и ты тоже здесь? — Память полностью вернулась к Тегу.

— И я помню боль, которую причинил мне в свое время ты, — сказал Дункан.

Это отрезвило Майлса.

— Принято, Дункан. Не нужно никаких извинений.

Он посмотрел на динамики, повторяющие голоса собеседников.

— Как там с воздухом наверху, Дар? Достаточно ли он разрежен?

Какая глупая мысль! — подумала она. Главное, он это знает. Воздух в наблюдательном помещении был спертым от дыхания собравшихся там людей, каждый из которых преследовал свои цели: одни хотели быть ближе к Верховной, другие предложить свои идеи, чтобы продвинуться по иерархической лестнице, третьи просто хотели сунуть свой нос в это дело из любопытства. Разрежен! Вот уж действительно! Он явно хотел ей что-то сказать.

Иногда мне надо быть автократичной.

Она вспомнила, как говорила Тегу эти слова во время одной из прогулок по саду. Тогда она объяснила ему, что такое автократия. У меня есть власть, и я должна пользоваться ею. Это страшно меня угнетает.

Если у тебя есть власть, воспользуйся ею! Вот что хотел сказать ей башар Тег. Убей или освободи меня, Дар.

Она на мгновение потеряла дар речи, и Тег почувствовал это.

— Майлс, Бурцмали мертв, но здесь есть резерв, подготовленный им лично. Это лучшие силы, которые…

— Не занимай меня мелкими деталями! — Это была команда военачальника. Голос детский и слабый, но в остальном все соответствовало характеру прежнего башара.

Прокторы, не дожидаясь повторного приказа, направились к люку. Взбешенная Одраде вернула их назад одним жестом. Теперь ей стало ясно, что она приняла решение.

— Верните ему одежду и выпустите. Вызовите сюда Стрегги.

Первые же слова Тега, которые он произнес после этой вспышки, заставили Одраде задуматься, не совершила ли она роковую ошибку.

— Что, если я проведу кампанию не так, как хочется вам?

— Но ты же сказал…

— Я произносил много слов в течение своих… жизней. Битвы не укрепляют мораль, Дар.

И Одраде, и Тараза не раз слышали высказывания башара на эту тему. Война оставляет в остатке «еду, питье и простые радости», что неизбежно приводит к моральному вырождению.

Это были слова Тега и ее убеждение.

Запыхавшаяся Стрегги вбежала в комнату, но, прежде чем она заговорила, Одраде сделала ей знак отойти в сторону и помолчать.

Впервые эта дисциплинированная послушница не выполнила повеления Верховной Матери.

— Дункан должен знать, что у него родилась еще одна дочь. Мать и дитя здоровы. — Она взглянула на Тега. — Привет, Майлс.

Только после этого Стрегги отошла в сторону и встала у стены.

Она лучше, чем я ожидала, подумала Одраде.

Айдахо наконец расслабился в кресле, только теперь поняв, в каком напряжении пребывал все это время.

Тег кивнул Стрегги, но обратился к Одраде:

— Надо ли мне шепнуть на ушко Богу еще несколько слов?

Самое главное — отвлечь внимание прокторов и понять, дошел ли до Верховной смысл слов Тега.

— Если нет, то меня надо накормить, я действительно просто умираю от голода.

Одраде подала знак Стрегги, и та вышла.

Одраде почувствовала, что понимает, куда клонит Тег. Удостоверившись в этом, он продолжил:

— Вероятно, сейчас ты создала еще один рубец.

Это был камень в огород Общины Сестер, которые хвастались: «Мы не позволяем рубцам накапливаться в своем прошлом. Рубцы чаще скрывают, чем выявляют».

— Некоторые шрамы больше выявляют, чем скрывают, — сказал Тег, взглянув на Айдахо. — Верно, Дункан?

Один ментат обращается к другому.

— Кажется, мы возобновляем давнишний спор, — сказал Айдахо.

Тег взглянул на Одраде.

— Видишь, дочка? Ментат сразу узнает давнишний спор, когда он возобновляется. Ты гордишься тем, что знаешь, что требуется от тебя на каждом повороте судьбы, но чудовище, которое подстерегает тебя на каждом таком повороте, — это твои собственные творения.

— Верховная Мать, — сказала одна из прокторов. Она не могла допустить, чтобы так обращались к Одраде.

Одраде не обратила никакого внимания на этот крик души. Она чувствовала, что время уходит, и ее незаметно, но очень сильно подталкивают к принятию окончательного решения. В спор вступила память Таразы: Мы сформированы ассоциациями Бене Гессерит. Особым образом эти ассоциации делают нас грубыми. Да, мы часто режем сплеча, когда это необходимо, но это только иной показатель нашей туповатой грубости.

— Я не хочу представлять вас тупицами, — сказал Тег. Итак, он все помнит.

Вернулась Стрегги с миской бульона с мясом. Тег уселся на пол и одним глотком осушил миску.

Одраде оставалась недвижимой, но ее мысли постоянно вертелись вокруг одной и той же проблемы: куда завлек их Тег. Все Преподобные Матери окружали себя броней, на которой все внешние события (включая эмоции) воспринимались как отстраненные проекции. Мурбелла права, Сестрам надо овладевать искусством испытывать эмоции и простые человеческие чувства. Они обречены, если останутся простыми наблюдателями.

Она обратилась к Тегу:

— Никто не собирается просить тебя делать из нас бесчувственных тупиц.

Однако и Тег, и Айдахо услышали в тоне Одраде не только это. Майлс отставил в сторону пустую миску, но Айдахо заговорил первый.

— Культивация! — произнес он.

Тег согласно кивнул. Сестры редко проявляли импульсивность. Их реакции упорядочены даже в минуты повышенной опасности. Этот порядок находится за пределами того, что обычный человек считает культурным поведением. Сестрами обычно двигала не столько жажда власти, сколько собственный взгляд на вещи и практически неограниченная память. Так, Одраде следовала в своих действиях давно и тщательно разработанному плану. Тег взглянул на прокторов, которые слушали разговор, стараясь не пропустить ни одного слова.

— Вы были готовы убить меня, — сказал он.

Никто не ответил. В этом не было никакой необходимости. Все сразу поняли, что имеют дело с проекцией ментата.

Тег оглянулся и осмотрел комнату, где он вновь обрел исходную память. Шиана ушла. В закоулках сознания что-то говорила память других людей — далеких предков Тега. Они заговорят в полный голос в свое время. Какое у него ничтожное тело. С этим было трудно смириться. И Стрегги… Он внимательно посмотрел на Одраде.

— Вы оказались умнее, чем можно было предполагать, но моя мать…

— Не думаю, что она могла все это предвидеть, — возразила Верховная Мать.

— Нет, она была не настолько сильно поражена наследием Атрейдесов.

Это слово в данной ситуации наэлектризовало воздух помещения. Прокторы придвинулись ближе к люку.

Ох уж эта мать!

Тег не обратил внимания на угрожающий жест прокторов.

— В ответ на вопрос, который вы мне так и не задали, могу сказать, что не могу объяснить, что произошло со мной на Гамму. Мои физические и умственные способности, проявившиеся там, не поддаются никакому разумному объяснению. Учитывая мой нынешний рост и силу энергии, я мог бы в мгновение ока покинуть корабль-невидимку и… Но… — он поднял руку, — я по-прежнему остаюсь вашим верным псом. Я сделаю все, что вы от меня потребуете, но, возможно, не тем способом, которого вы от меня ждете.

Одраде увидела оцепенение на лицах своих Сестер. Какую силу я выпустила на волю?

— Мы можем помешать любому живому существу покинуть этот корабль, — сказала она. — Ты можешь передвигаться очень быстро, но я сомневаюсь, что ты сможешь обогнать огонь, который охватит тебя, как только ты попытаешься бежать без нашего разрешения.

— Я покину корабль по своей доброй воле и только с вашего разрешения. Какова численность сил, оставленных здесь Бурцмали?

— Около двух миллионов, — выпалила Одраде.

— Так много?

— У него было вдвое больше сил, когда Досточтимые Матроны уничтожили Лампадас.

— Нам придется быть умнее бедняги Бурцмали. Вы не оставите нас наедине с Дунканом. Мы должны обсудить этот вопрос с ним. Не поэтому ли вы держите нас вместе? Двух специалистов одного профиля.

Он насмешливо взглянул в глазок видеокамеры.

— Думаю, что вы не один раз прослушаете наш разговор, прежде чем утвердите наш план.

Одраде переглянулась с Сестрами. В их глазах застыл один и тот же немой вопрос: Что еще мы можем сделать?

Поднимаясь с кресла, Одраде взглянула на Айдахо.

— Вот настоящая работа для ментата, Вещающего Истину!

Когда женщины ушли, Тег прыгнул в одно из кресел и заглянул в комнату, хорошо видимую теперь позади смотрового экрана. Сердце Майлса все еще билось от выполненного им чрезмерного усилия.

— Какое шоу, — сказал он.

— Мне приходилось видеть и получше, — сухо парировал Айдахо.

— Единственное, что мне сейчас хочется, — это стаканчик маринета, но боюсь, что это тельце не предназначено для таких напитков.

— Белл ждет, когда Дар вернется в Централ, просто сгорает от нетерпения, — сказал Айдахо.

— Ко всем чертям эту Белл! Нам надо обезвредить Досточтимых Матрон прежде, чем они отыщут нас.

— И у башара, конечно же, уже готов план.

— К черту этот титул!

Айдахо едва не задохнулся от изумления.

— Вот что я скажу тебе, Дункан, — с напряжением в голосе начал Майлс Тег. — Однажды, когда я прибыл для переговоров с потенциальными противниками, адъютант объявил: «Прибыл башар». Я остолбенел. Меня вдруг захватила одна весьма абстрактная мысль.

— Ментатский туман.

— Конечно, да, но не только. Я понял, что звание отделяет меня от того, что я не смею терять ни при каких обстоятельствах. Башар? Я больше, чем башар! Я — Майлс Тег, это и только это имя дали мне мои родители.

— Ты считаешь, что ты — звено в цепи имен?

— Конечно, и я понимаю, что мое имя стоит довольно далеко от чего-то более первичного. Я слышал, как моя мать говорила: «О, какое прелестное дитя!» Итак, тогда у меня было другое имя: Прелестное Дитя.

— Ты не пытался покопаться глубже? — поинтересовался зачарованный Айдахо.

— Я попался на крючок. Имя приводит к имени, потом еще к одному имени, и в конце концов к безымянности. Когда я вошел в зал важных переговоров, то был безымянным. Ты когда-нибудь так рисковал?

— Однажды, — неохотно признал Айдахо.

— Мы все делаем это хотя бы один раз в жизни. Но вот что было тогда. Я чувствовал себя так, словно получил сведения обо всех, кто сидел за столом. Я знал их в лицо, по имени и званию, плюс к этому я знал всю их подноготную.

— Но ведь в действительности ты встречался с ними впервые.

— О да, я видел выжидательное выражение их лиц, они думали, кто я, волновались, терялись в догадках. Но они не знали, кто я!

— Это давало тебе ощущение великой власти?

— Да, как нас в свое время предупреждали в школе ментатов. Я спросил себя: «Не есть ли это начало разума?» Не смейся, это очень мучительный вопрос.

— Значит, ты все же слишком глубоко копнул? — захваченный откровениями Тега, Айдахо не заметил предупреждающих голосов, которые зазвучали где-то на окраине его сознания.

— О да. Я понял, что нахожусь в знаменитой «Комнате зеркал», которой нам советовали избегать, как чумы.

— Итак, ты запомнил, как выйти оттуда и…

— Запомнил? Да ты и сам наверняка там был. Разве тебя вывела оттуда память?

— Она помогла.

— Несмотря на предупреждение, я задержался, разглядывая свою самость самости и бесконечные изменения. Отражения отражений до бесконечности.

— Очарование «ядерной сущности». Только немногие смогли вырваться из этой бездны. Тебе крупно повезло.

— Не уверен, что это можно назвать везением. Я знал, что должно быть Первое Сознание, потом пробуждение…

— …которое оказывается вовсе не первым.

— Но я хотел познать самость своей самости.

— Эти люди не сочли твое поведение странным?

— Потом я осознал, что сидел за столом с каменным выражением лица, которое скрывало мою ментальную гимнастику.

— Ты говорил?

— Сидел молча, как пень. Это было истолковано, как «башар, как и ожидалось, что-то скрывает». Репутация — великая вещь.

Айдахо едва не улыбнулся, но вовремя вспомнил о видеокамерах, сразу подумав о том, как отнесутся наблюдатели к таким откровениям. Дикий талант отпрыска Атрейдесов. Сестры знали о зеркалах. Всякий, кто избежал смерти в такой «комнате», должен быть взят на заметку по подозрению в неблагонадежности. Неизвестно, что могли показать такому человеку зеркала.

Тег, словно услышав опасный вопрос, произнес:

— Я попал в ловушку и понял это. Я мог бы визуализировать себя, как прикованное к одру смерти растительное существо, но это меня нисколько не заботило. Зеркала были везде, они словно выплывали из воды. Это продолжалось до тех пор, пока я не увидел свою мать. Она выглядела приблизительно так, как незадолго до своей смерти.

Айдахо, дрожа, глубоко вздохнул. Неужели Тег не понимает, что он только что сказал на виду у наблюдателей?

— Теперь Сестры вообразят, что я — потенциальный Квисатц Хадерах, — сказал Тег. — Следующий Муад'Диб. Чушь! Кажется, это твое любимое слово, Дункан. Никто из нас не рискнет. Мы знаем, что мы сотворили, и мы не настолько глупы.

Айдахо едва не подавился собственной слюной. Примут ли они, как надо, слова Тега? Он говорит истинную правду, но все же…

— Она взяла меня за руку, — продолжал Тег. — Я чувствовал это физически. И это она вывела меня из страшного зала. Мне казалось, что она продолжает находиться рядом со мной, когда понял, что сижу в Зале заседаний за круглым столом переговоров. Мои руки все еще горели от ее прикосновения. Но матери не было. Она ушла. Я знал это. Я снова овладел собой и обратил внимание на то, что происходит вокруг. Сестры хотели получить в ходе этих переговоров важные преимущества, и мне удалось их добиться.

— Что-то такое, что твоя мать сумела насадить в твоей…

— Нет, я видел ее точно так же, как Преподобные Матери видят в своем сознании свою Другую Память. Мать так и говорила: «Зачем ты теряешь здесь время, когда тебя ждут важные и неотложные дела?» Она никогда не оставляла меня, Дункан. Прошлое никогда не отпускает нас.

Айдахо внезапно осознал цель, с которой Тег произносил свой страстный монолог. Честность и искренность — вот путь к победе!

— Ты обладаешь Другой Памятью!

— Нет, только в самых экстренных случаях она приходит ко мне на помощь. Зеркальный зал — это внештатная ситуация, и только Другая Память помогла мне найти выход из него. Но я никогда не возвращался в зал!

Айдахо понял и принял это. Большинство ментатов рисковали и однажды в жизни погружались в бесконечность, понимая при этом преходящую природу имен и титулов, но рассказ Тега был чем-то большим, нежели просто рассказом о Времени, как о потоке и ожившей картине.

— Я полагаю, что наступил момент для того, чтобы полностью посвятить себя делу Бене Гессерит, — сказал Тег. — Они должны знать, насколько глубоко они могут доверять нам. Нам предстоят большие дела, а мы и так потратили массу времени на разные глупости.

Глава 32

Расходуйте энергию на тех, кто может сделать вас сильными; сила, израсходованная на помощь слабаку, обрекает вас на гибель (правило ДМ). Комментарий Бене Гессерит: Кто может судить?

Донесение Дортуйлы

День возвращения Дортуйлы был не слишком удачным для Одраде. Обсуждение вооружений с Тегом и Айдахо не привело ни к какому решению. Верховная чувствовала, что палач с топором подбирается все ближе и ближе.

Потом дневная встреча с Мурбеллой — слова, слова, слова. Бывшая Досточтимая Матрона утонула в философских вопросах. По мнению Одраде, решать эти вопросыозначало загонять себя в тупик.

И вот сейчас, ранним вечером, Одраде стоит на самом западном участке брусчатки, окаймлявшей периметр Централа. Это было одно из самых любимых мест Верховной, но рядом стояла Беллонда, готовая испортить предвкушаемую тихую радость.

Здесь их нашла Шиана.

— Это верно, что ты предоставила Мурбелле свободу покидать корабль? — спросила она.

— Вот так! — Это было то, чего больше всего на свете боялась Беллонда.

— Белл, — прервала Беллонду Одраде и указала рукой на сады, окружающие Капитул. — Вон на том небольшом пригорке мы не сажали никаких растений. Я хочу, чтобы ты организовала там постройку пастушьего домика, обставленного по моему усмотрению. Там обязательно должен быть бельведер, обнесенный узорчатой решеткой.

Теперь Беллонду можно было не останавливать. Одраде никогда не видела свою советницу такой взбешенной. Чем больше кричала Беллонда, тем непреклоннее становилась Одраде.

— Ты хочешь построить бельведер? В саду? На что еще ты хочешь потратиться, пустить на ветер драгоценную энергию? Бельведер! Пастуший домик! Идиотизм! Это самое подходящее название для твоей следующей…

Это был глупый спор. Обе знали, что его можно разрешить в два слова. Верховная Мать не хотела уступать первой. А Беллонда вообще редко кому бы то ни было уступала. Даже когда Одраде замолкла, Беллонда продолжала осыпать ее совершенно беспочвенными обвинениями.

— Ты должна устроить мне роскошный обед, Беллонда, — заговорила наконец Одраде. — Смотри, чтобы это был самый лучший обед, на который ты способна.

— Я должна… — Казалось, Беллонда сейчас начнет плеваться от ярости.

— Предлагаю мир, — произнесла Одраде. — Я хочу, чтобы этот обед подали в бельведере… в Фоли Бержер.

Шиана расхохоталась, и Беллонде пришлось последовать ее примеру, хотя смех был ледяным. Белл чувствовала, что в ссоре потеряла лицо.

— Все увидят это и скажут: «Смотрите, как уверена в будущем Верховная Мать», — сказала Шиана.

— Итак, ты хочешь сделать это с целью повышения морального духа. — В данный момент Беллонда была готова принять любое объяснение.

Одраде одарила Шиану лучистым взглядом. Моя умненькая малютка! Она не только не поддразнила Беллонду, но и сумела поддержать самоуважение в старой женщине. Белл, несомненно, поняла это, но в ее мозгу неизбежно возник типичный для воспитанницы Бене Гессерит вопрос: Зачем?

Почувствовав подозрения Беллонды, Шиана сказала:

— В действительности мы спорим о Дункане и Теге. Сказать по правде, мне уже надоел этот спор.

— Если бы я только могла понять, что ты на самом деле затеваешь, Дар, — протянула Беллонда.

— Энергия всегда выступает в некоей форме, Белл!

— Что ты хочешь этим сказать? — изумленно спросила старуха.

— Они скоро найдут нас, и я знаю как.

Ошеломленная Беллонда едва не раскрыла рот.

— Мы — рабы своих привычек, — сказала Одраде. — Рабы энергии, которую создаем. Может ли раб вырваться на свободу? Белл, ты знаешь эту проблему не хуже меня.

Белл выглядела совершенно растерянной.

Одраде внимательно посмотрела на нее.

Гордыня — вот что увидела Одраде, глядя на Сестер. Чувство собственного достоинства — лишь маска. Не было никакого унижения. Вместо этого видимый невооруженным глазом конформизм, истинный паттерн Бене Гессерит. В обществе, образованном по такому принципу, зазвучал предупреждающий об опасности сигнал.

Шиана пришла в замешательство.

— Привычек?

— Привычка всегда охотится за тобой. Твое «я», которое ты сформировала, будет всегда преследовать тебя. Призрак станет рыскать вокруг тебя, стремясь овладеть твоим телом, твоим существом. Мы пристрастны к тому «я», которое сами сконструировали. Мы — рабы наших деяний. Мы привязаны к Досточтимым Матронам, а они к нам, словно к наркотику!

— Это все твой проклятый романтизм! — сказала Беллонда.

— Да, я романтик… в том же смысле, как и Тиран. Он приучил себя к фиксированной форме своего творения. Я же очень чувствительна к западне предзнания, которую он соорудил.

Но, Боже, как близок охотник и как глубока пропасть.

Беллонда не была умиротворена.

— Ты сказала, что знаешь, как они найдут нас.

— Им остается только познать собственные привычки и тогда они… Что такое? — осеклась Одраде, обратившись к послушнице, подошедшей к Преподобным Матерям по крытому переходу.

— Верховная Мать, прибыла Преподобная Мать Дортуйла. Мать Финтиль встретила ее на* взлетном поле, и через час они обе будут здесь.

— Доставьте ее в мой кабинет, — распорядилась Одраде. Она посмотрела на Беллонду диким взглядом: — Что она говорит?

— Мать Дортуйла больна, — ответила послушница.

Больна? Странное слово для обозначения состояния Преподобной Матери.

— Прибереги свои суждения. — В Беллонде заговорил ментат, враг романтизма и необузданного воображения.

— Пусть Там присутствует при разговоре в качестве наблюдателя, — сказала Одраде.

Дортуйла вошла в кабинет Верховной Матери, опираясь на костыль. Стрегги и Финтиль помогали ей. В глазах Дортуйлы светилась прежняя твердость, она оценивающим внимательным взглядом окинула помещение. Капюшон был откинут, открывая волосы, словно перцем, побитые коричневатой сединой. Когда гостья заговорила, в ее голосе почувствовалось явное утомление.

— Я все сделала, как вы приказали, Верховная Мать.

Как только Стрегги и Финтиль вышли, Дортуйла, не дожидаясь разрешения, села в кресло рядом с Беллондой. Коротко взглянув на Шиану и Тамалейн, она твердо посмотрела в глаза Одраде.

— Они встретятся с вами на Джанкшн. Они думают, что эта идея принадлежит им, там же находится и Королева Пауков.

— Как скоро состоится встреча? — спросила Шиана.

— Они настаивают на сроке в сто дней, начиная с сегодняшнего числа. Могу сказать и более точно, если хотите.

— Почему так долго? — поинтересовалась Одраде.

— Вы хотите знать мое мнение? Они используют это время для укрепления обороны Джанкшн.

— Гарантии? — смиренно спросила Там.

— Дортуйла, что с тобой случилось? — Одраде была потрясена внешним видом дрожавшей от слабости женщины.

— Они проводили на мне опыты. Но важно не это, а подготовка к встрече. Что ценно, они обещают вам безопасный прилет на Джанкшн и вылет оттуда. Не верьте им. Вам разрешено взять с собой небольшую свиту из слуг, не более пяти. Примите во внимание, что они могут убить их всех, хотя… Возможно, мне удалось убедить их в ошибочности такого решения.

— Они надеются, что я привезу им свидетельства подчинения Бене Гессерит? — холодно поинтересовалась Одраде. Слова Дортуйлы приподняли завесу над призраком надвигающейся трагедии.

— Это была приманка.

— Где Сестры, которые отбыли с тобой?

Дортуйла стукнула себя по лбу — характерный жест для воспитанниц Бене Гессерит.

— Я говорила с ними. Все согласны, что Досточтимые Матроны должны быть наказаны.

— Они мертвы? — с трудом произнесла Одраде.

— Они пытались силой вовлечь нас в свои ряды. «Вы видите? Мы будем убивать вас по одной, если вы не согласитесь». Я сказала им, чтобы они убили нас всех и забыли о встрече с Верховной Матерью. Сестры не приняли предложения и ушли.

— Ты разделила с ними память? — спросила Тамалейн. Да, Там постоянно беспокоится об этом, поскольку приближается и ее собственная смерть.

— Для этого мне пришлось притвориться, что я удостоверяюсь в их смерти. Вы и сами прекрасно знаете обстановку. Эти женщины гротескны! У них есть посаженные в клетки футы. Тела Сестер были брошены в клетку и съедены этими существами. Королева Пауков — какое подходящее для нее прозвище — заставила меня наблюдать за этим пиршеством.

— Отвратительно! — прорычала Беллонда.

Дортуйла вздохнула.

— Они, естественно, не знали, что в Другой Памяти у меня были и гораздо худшие видения.

— Они хотели подавить твою волю страшным зрелищем, — сказала Одраде. — Глупо. Они были сильно удивлены, когда поняли, что не сумели произвести на тебя впечатление, на которое рассчитывали?

— Я бы сказала, что они были раздосадованы. Думаю, что они и раньше наблюдали такую реакцию. Я сказала им, что это неплохой способ изготовления удобрений. Думаю, это их разозлило.

— Каннибализм, — пробормотала Тамалейн.

— Только по видимости, — поправила ее Дортуйла. — Футары — не люди. Это не слишком сильно прирученные дикие животные.

— Дрессировщиков не было? — спросила Одраде.

— Я их не видела. Футары умеют говорить. Они говорили: «Есть!», прежде чем им дали еду, и рычали на Досточтимых Матрон, которые находились в помещении. «Вы голодны?» — вот так вот. Но важнее всего то, что произошло после того, как они поели.

Дортуйлу сотряс приступ кашля.

— Они испытывали на мне яды, — сказала она. — Глупые женщины!

Отдышавшись, Дортуйла снова заговорила:

— Один из футаров подошел к прутьям клетки после… банкета, уставился на Королеву Пауков и начал пронзительно визжать. Мне никогда не приходилось слышать такого леденящего душу звука. Он замораживал! Все Досточтимые Матроны, находившиеся в зале, оцепенели. Клянусь вам, они были в ужасе.

Шиана коснулась плеча Дортуйлы.

— Хищник, парализующий жертву?

— Несомненно. Это было что-то похожее на Голос. Кажется, футар был удивлен, что его визг не действует на меня.

— Реакция Досточтимых Матрон? — спросила Беллонда. Да, ей, как ментату, требовались точные данные.

— Общий ропот после того, как они обрели дар речи. Они стали требовать, чтобы Великая Досточтимая Матрона умертвила всех футаров. Однако она более спокойно смотрит на вещи, говоря, что они полезны живыми.

— Это обнадеживает, — произнесла Тамалейн.

Одраде взглянула на Беллонду.

— Я прикажу Стрегги привести сюда башара. Возражения есть?

Беллонда коротко кивнула. Они понимали, что ставки должны быть сделаны, невзирая на намерения Тега.

Одраде обернулась к Дортуйле:

— Ты будешь моим личным гостем. Сюда придут врачи Сукк. Можешь заказывать себе все по твоему желанию и готовься к выступлению на Большом Совете. Ты назначена моим специальным советником.

Дортуйла ответила, с трудом поднимаясь на ноги:

— Я не спала почти пятнадцать дней, и мне нужна специальная еда.

— Шиана, проследи, чтобы все было сделано, и пригласи врачей. Там, оставайся с башаром и Стрегги. Постоянно докладывай мне обстановку. Он захочет посетить военный городок и принять командование. Обеспечь ему оперативную связь с Дунканом. Ничто не должно ему мешать.

— Ты хочешь, чтобы я была с ним здесь? — спросила Тамалейн.

— Я хочу, чтобы ты была с ним неотлучно. Стрегги ничего не сможет для него сделать без твоих знаний. Он хочет, чтобы Дункан стал его Оружейным Мастером. Убеди его согласиться на заключение Дункана в корабле-невидимке. Белл, в первую очередь обеспечивайте Дункана всеми сведениями об оружии, которые ему, возможно, потребуются. Вопросы есть?

Вопросов не было. Были мысли о последствиях, но решительность Одраде оказалась заразительной.

Откинувшись на спинку кресла, Одраде закрыла глаза, ожидая, когда тишина скажет ей, что она осталась одна. Естественно, за ней продолжали наблюдать видеокамеры.

Они знают, что я устала. Но кто бы не устал при таких обстоятельствах? Еще три Сестры убиты этими чудовищами. Башар! Они должны почувствовать удар нашего хлыста и усвоить урок!

Услышав, что прибыла Стрегги с Тегом, Одраде открыла глаза. Стрегги подвела Майлса к руке Верховной Матери, но было ясно, что это не взрослый ведет ребенка. Движения и походка Тега говорили о том, что это он разрешает Стрегги обращаться с собой таким образом. Надо предупредить послушницу.

Следом вошла Тамалейн и села в кресло, стоявшее под бюстом Ченоэ. Это было сделано со значением? В последнее время Там часто совершает странные поступки.

— Вы хотите, чтобы я осталась, Верховная Мать? — спросила Стрегги, выпустила руку Тега и встала у двери.

— Сядь рядом с Там. Слушай, но не вмешивайся. Ты должна понять, что от тебя требуется.

Тег без приглашения сел в одно из кресел, которое только что занимала Дортуйла.

— Я полагаю, что меня пригласили на военный совет?

За детским голосом скрывались слова зрелого мужа.

— Пока я не спрашиваю о твоих планах, — ответила Одраде.

— Хорошо. Неожиданности отнимают массу времени, и, возможно, я смогу представить свой план в самый последний момент, когда надо будет действовать.

— Мы долго наблюдали за тобой и Дунканом. Почему ты интересуешься кораблями, находящимися в Рассеянии?

— Корабли с длинными корпусами имеют характерные внешние признаки. Я видел их на Гамму.

Тег выпрямился, ожидая, когда Одраде переварит его слова. Ему импонировала ее решительность и резкость. Надо принимать решения! Довольно размышлять и колебаться. Таковы потребности момента. Они не должны знать все мои способности. Пока.

— Ты замаскируешь силы нападения?

Вошедшая в этот момент Беллонда рыкнула, как дикий зверь.

— Это невозможно! У них есть коды наших сигналов и…

— Позвольте мне принимать решения, Белл, или отстраните меня от командования.

— Это Совет! — заявила Беллонда. — Вы не должны затыкать мне…

— Ментат? — Он посмотрел на нее, не отводя взгляд, в котором появилось выражение настоящего башара.

Когда она замолчала, Тег заговорил:

— Не стоит обсуждать мою верность! Если вы хотите меня ослабить, то сместите с поста.

— Пусть говорит, что думает, — подала голос Тамалейн. — Это не первый Совет, на котором башар выступает на равных с нами.

Беллонда чуть-чуть опустила подбородок.

Тег обратился к Одраде:

— Избегание открытого столкновения — вопрос разведки и интеллекта. Отобранное многообразие решений и интеллектуальная мощь.

Он бросил нам в лицо наш собственный камень! Она услышала в детском голосе Тега интонации ментата, что, конечно же, не ускользнуло и от внимания Белл. Разведка и интеллект: одно невозможно без другого. Без этого война превращается в цепь случайных стычек.

Башар сидел молча, предоставив женщинам повариться в соку собственных воспоминаний. Потребность в конфликте лежала гораздо глубже поверхности его сознания. Тиран был прав. Человечество действует, как «одно животное». Силы, побуждающие людей действовать заодно, восходят к временам племенного строя, или еще дальше, как и все силы, которые заставляют человека поступать не раздумывая.

Смешивайте гены.

Расширяйте жизненное пространство для своих потомков.

Отбирайте энергию у других: копите рабов, пеонов, слуг, рынки, рабочих… Термины взаимозаменяемы.

Одраде прекрасно понимала, что он делает. Знания, почерпнутые им из сокровищницы Общины Сестер, делали его несравненным башаром. Он был башаром по инстинкту. Пожирание энергии приводит в движение насилие войны. Это описывается, как «жадность, страх (боязнь, что другие овладеют твоей ордой), жажда власти» и так далее, и так далее вплоть до бесполезного во всех отношениях умствования, выдаваемого за анализ. Одраде слышала это даже от Беллонды, которая была не в восторге от того, что подчиненные напоминают им о том, что они и так хорошо знают.

— Тиран понимал, — заговорил Тег, — и не зря его так часто цитирует Дункан: «Война — это поведение, корни которого уходят в свойства клетки, обитавшей в первобытном море. Поедай все, что прикоснулось к тебе, иначе оно само пожрет тебя».

— Что ты предлагаешь? — резко спросила Беллонда.

— Отвлекающий удар по Гамму, потом атака их базы на Джанкшн. Для этого нам нужны непосредственные наблюдения, рекогносцировка. — Он посмотрел в глаза Одраде.

Он знает! Мысль вспыхнула в мозгу Одраде, словно факел.

— Ты полагаешь, что те сведения о Джанкшн, когда она была планетой Гильдии, сохраняют свою ценность? — требовательно спросила Беллонда.

— Они не сильно изменили то, что я храню вот здесь. — Тег хлопнул себя по лбу, невольно пародируя жест Сестер.

— Окружение! — сказала Одраде.

Беллонда бросила на нее быстрый взгляд.

— Цена!

— Потеря всего стоит гораздо дороже, — возразил Тег.

— Сенсоры свернутого пространства не должны быть очень большими, — сказала Одраде. — Дункан установит их, чтобы получить взрыв Хольцмана при соприкосновении?

— Взрывы будут видны и дадут нам траекторию. — Он откинулся назад и посмотрел на изображение бесконечности на дальней стене. Примут ли они его предложение? Он не смел пугать их большим проявлением своего первобытного дикого таланта. Если бы Белл знала, что может видеть корабль-невидимку!

— Делай это! — сказала Одраде. — Ты — командующий, пользуйся этим званием.

В Другой Памяти раздался едва слышный смех Таразы. Пусть он сам распоряжается своей головой! Именно таким поступком я заработала свою великую репутацию!

— Еще одно, — произнесла Беллонда, посмотрев на Одраде. — Ты собираешься стать его шпионкой?

— Но кто еще сможет попасть туда и передать необходимую информацию?

— Они будут отслеживать любую попытку передать сообщение.

— Даже нашу попытку получить сведения о корабле-невидимке, который мы не передали им? — спросила Одраде.

— Зашифрованное сообщение, заложенное в трансмиссии, — сказал Тег. — Дункан разработал шифр, который можно раскрыть не меньше, чем за несколько месяцев, и это в лучшем случае. Вообще же раскрыть шифр они вряд ли смогут.

— Сумасшествие, — буркнула Беллонда.

— Я видел одного военачальника Досточтимых Матрон на Гамму, — сказал Тег. — Он оказался слабоват, когда дошло до конкретных дел. Думаю, что эти дамы слишком самоуверенны.

Беллонда уставилась на Майлса и увидела в невинных глазах ребенка взгляд настоящего башара.

— Теперь расходитесь! — приказала Одраде. — У всех вас впереди много работы. А ты, Тег…

Он уже успел сползти со своего кресла, но остановился, подняв на Одраде взгляд, которым смотрел на нее маленький Майлс, который во время прогулок по саду ждал, когда эта мама скажет ему что-то важное.

— Ты говорил о безумии драматических событий, которое всегда умножает война?

— А о чем же еще? Наверняка вы не думаете, что я имел в виду Общину Сестер.

— Дункан иногда поигрывает в такие игры.

— Я не хочу, чтобы мы подхватили сумасшествие Досточтимых Матрон, — сказал Тег. — Оно заразительно, вы же понимаете это.

— Они попытались овладеть сексуальным влечением, — сказала Одраде. — Это всегда ускользало от тебя.

— Попытка избежать контакта с безумием, — согласился Тег. Он прижался грудью к столу, едва доставая до столешницы подбородком. — Что-то тянет этих женщин в ту пропасть. Дункан прав. Они тянутся к чему-то, но в то же время пытаются бежать от этого.

— Для приведения плана в полную готовность в твоем распоряжении девяносто стандартных дней, — сказала она. — И ни дня больше.

Глава 33

Иш яра аль-ахдаб хадбат-у. (Горбатый не видит свой горб. — Народная пословица). Комментарий Бене Гессерит: Горб можно увидеть в зеркале, но зеркало может показать человека целиком.

Башар Тег

У Бене Гессерит была одна слабость, о которой, как было ясно Одраде, скоро узнают все Сестры. Верховную мало утешало то обстоятельство, что она первая осознала наличие этой слабости. Отрицание наших самых глубинных ресурсов тогда, когда мы больше всего в них нуждаемся! Люди из Рассеяния превзошли все человеческие способности в собирании опыта в виде управляемых форм. Мы же умеем только извлекать суть, и на этом основываем свои суждения. Жизненно важные данные дремлют в больших и малых событиях, в скоплениях, которые называются инстинктами. Вот что мы получаем в финале — мы снова впадаем в невысказанное знание.

В эту эпоху термин «беженец» принял оттенок, характерный для эпохи, предшествовавшей покорению космоса. Небольшие группы Сестер, отправленных в Рассеяние, имели много общего с теми бродягами, которые шли по забытым тропам, теми созданиями, которые, одетые в немыслимые лохмотья, плыли в утлых суденышках и набивались в готовые развалиться экипажи. На лицах этих людей было горе, а в сердцах отчаяние.

И так мы повторяем и повторяем историю.

Входя перед обедом в кабину лифта, Одраде подумала о Сестрах Рассеяния: политических, экономических и военных беженцах.

И это твой Золотой Путь, Тиран?

Видения Сестер, рассеянных в глубинах мироздания, продолжали преследовать Одраде, когда она вошла в резервную столовую, куда допускались только Преподобные Матери. Здесь располагался кафетерий самообслуживания.

Прошло двадцать дней с того момента, когда она отпустила Тега в военный городок. По Централу, особенно среди прокторов, ходили самые невероятные слухи, хотя новым голосованием пока не пахло. Сегодня предстоит огласить новое решение, и им придется назвать тех, кто будет сопровождать Одраде на Джанкшн.

Она оглядела обеденный зал — строгое помещение с желтыми стенами, низкими потолками, уставленное маленькими квадратными столиками, которые при необходимости можно было расставить рядами. По одной стене тянулись окна, из которых открывался вид на сад, расположенный под прозрачной крышей. Карликовые абрикосовые деревья, увешанные зелеными плодами, лужайка. Скамьи, небольшие столики. Сестры ели во дворе, когда стояла солнечная погода и яркий свет заливал внутренний дворик. Сегодня солнца не было.

Она не обратила внимания на прилавок кафетерия, возле которого было зарезервировано место для нее. Позже, Сестры.

Подойдя к угловому столику, Одраде намеренно передвинула кресла. Кресло-собака, предназначенное для Беллонды, недовольно заворчало от такого неосторожного обращения. Одраде села спиной к залу, зная, что это будет вполне адекватно истолковано: Оставьте меня наедине с моими мыслями.

Она ждала, глядя в окно на двор. Живая изгородь состояла из экзотических кустов с пурпурными листьями и красными цветами — огромными лепестками, обрамлявшими нежные пестики интенсивно желтого цвета.

Первой пришла Беллонда, она уселась в свое кресло, не поинтересовавшись, почему оно оказалось на новом месте. Белл часто появлялась на людях в неопрятном виде: мятое платье, распущенный пояс, крошки еды на груди. Но сегодня она была одета подчеркнуто аккуратно.

Что бы это значило?

— Там и Шиана немного опоздают, — сказала Беллонда.

Одраде слушала старуху, не переставая дивиться происшедшей в Беллонде метаморфозе. Неужели она стала немного худее? Преподобная Мать не могла полностью изолировать себя от того, что происходило в ее поле зрения и что могло послужить предметом ее озабоченности, но иногда масса работы отвлекала от небольших внутренних изменений. Это было нормально для Преподобной Матери, и негативные изменения были видны так же хорошо, как и положительные. По зрелом размышлении Одраде пришла к выводу, что новая Беллонда появилась уже несколько недель назад.

Что-то случилось с прежней Беллондой. Любая Преподобная Мать может самопроизвольно менять свою биохимию — либо приглушать огонь обмена, либо заставить его гореть ярче. Однако в течение многих лет мятежная Беллонда гордо выставляла напоказ свое грузное тело.

— Ты похудела, — сказала Одраде.

— Жир стал слишком сильно стеснять мои движения.

Это никогда не было причиной, заставлявшей Беллонду изменить образ жизни. Она всегда компенсировала физическую неповоротливость быстротой мышления, остроумными проекциями и скоростным транспортом.

— Дункан действительно задел тебя за живое, не правда ли?

— Я не лицемерка и не преступница!

— Полагаю, что настало время послать тебя в места наказаний.

Эта довольно часто повторявшаяся шутка всегда раздражала Беллонду, но сегодня она не отреагировала на нее. Старуха решила промолчать, но пристальный взгляд Одраде заставил ее говорить.

— Если уж ты должна все знать, то я скажу, что все это из-за Шианы. Она постоянно таскалась за мной и говорила, что мне надо улучшить свою внешность и больше общаться с людьми. Как это меня раздражает! Я делаю это, чтобы заткнуть ей рот.

— Почему опаздывают Там и Шиана?

— Они просматривают запись твоей последней встречи с Дунканом. Я сильно ограничила доступ к этой записи. Не стоит говорить, что начнется, когда эта пленка станет всеобщим достоянием.

— А она станет.

— Несомненно, но я просто решила выиграть время, чтобы мы успели приготовиться.

— Я не хочу никого подавлять, Белл.

— Дар, что ты хочешь сделать?

— Я объявлю об этом на собрании.

Беллонда не сказала в ответ ни слова, но взгляд выдал ее изумление.

— Созыв Собрания — это мое право, — сказала Одраде.

Беллонда откинулась назад, рассматривая Одраде, оценивая и задавая вопросы… не произнося ни единого слова. Последнее Собрание Бене Гессерит состоялось сразу по смерти Тирана, а до этого при захвате им власти. Собрание казалось немыслимым ввиду угрозы нападения Досточтимых Матрон. Слишком много времени уходило на неустанные заботы и труды.

Наконец Беллонда обрела дар речи.

— Ты рискнешь вызвать Сестер из Убежищ, где они смогли уцелеть?

— Нет, их будет представлять Дортуйла. Это прецедент, как ты понимаешь.

— Во-первых, освободи Мурбеллу: это Собрание.

— Освободить? Мурбелла скована золотой цепью. Куда она пойдет без своего Дункана?

— Но ты же предоставила Дункану свободу покинуть корабль!

— Но предоставил ли он сам себе эту свободу?

— Ты думаешь, что информация, которую он черпает с помощью средств корабля, — это все, что он имеет?

— Я убеждена в этом.

— Я вспоминаю о Джессике, которая повернулась спиной к ментату, который должен был убить ее.

— Того ментата остановили его собственные убеждения.

— Иногда случается, что бык убивает матадора, Дар.

— Но чаще он не может этого сделать.

— Наше выживание не должно зависеть от статистики.

— Согласна. И именно поэтому я хочу созвать Собрание.

— Включая послушниц?

— Всех.

— Даже Мурбеллу? Она получит право голоса послушницы?

— Мне кажется, что к тому времени она успеет стать Преподобной Матерью.

Беллонда остолбенела, но быстро взяла себя в руки.

— Ты слишком широко шагаешь, Дар.

— Время требует быстрых действий.

Беллонда посмотрела на входную дверь обеденного зала.

— Вот и Там. Она пришла позже, чем я ожидала. Интересно, они что, консультировались с Мурбеллой?

Пришла Тамалейн, запыхавшаяся от спешки. Она буквально рухнула в свое синее кресло-собаку, но заметила, что оно стоит на новом месте.

— Шиана сейчас придет. Она показывает запись Мурбелле.

Беллонда обратилась к Тамалейн:

— Она собирается подвергнуть Мурбеллу испытанию Пряностью и созвать Собрание.

— Я не удивлена. — Тамалейн говорила с издавна присущей ей ясностью. — Положение с Досточтимыми Матронами надо разрешить как можно скорее.

Пришла Шиана и заняла висячий стул по левую руку от Одраде. Усевшись, она заговорила:

— Вы видели, как ходит Мурбелла?

Одраде поразилась отрывистости тона, которым был задан это неожиданный вопрос, и сфокусировала свое внимание. Мурбелла идет по кораблю. Она видела ее только сегодня утром. Она красива, и это нельзя отрицать. Для других членов Бене Гессерит, равно Преподобных Матерей и послушниц, она была чем-то экзотическим. Она прибыла в Орден взрослой, прибыла из опасного далека. Она была одной из них. Но привлекали внимание именно ее движения. Ее гомеостаз был более чем нормален.

Мурбелла всегда тщательно выбирала движения. Она исключала всякое лишнее усилие при перемещении от одной точки к другой. Путь наименьшего сопротивления? Именно вид Мурбеллы заставил сейчас вздрогнуть Одраде, и это не укрылось от внимания Шианы. Была ли Мурбелла человеком, который и в жизни всегда выбирает самые легкие пути? Одраде могла прочитать этот вопрос на лицах своих собеседниц.

— Муки Пряности выявят и это, — сказала Тамалейн.

Одраде в упор взглянула на Шиану.

— Ну? — В конце концов это именно она задала вопрос.

— Возможно, это говорит лишь о том, что она никогда не тратит энергию попусту. Но я согласна с Там. Испытание поможет расставить все точки над «i».

— Не совершаем ли мы ужасную ошибку? — усомнилась Беллонда.

Что-то в тоне Беллонды подсказало Одраде, что та произвела суммацию ментата. Она увидела, что я намерена сделать.

— Если ты знаешь лучшие способы, то открой их нам, — сказала Одраде. Или успокойся.

Наступило тяжелое молчание. Одраде одну за другой оглядела своих соратниц, задержав взгляд на Белл.

Любые боги, помогите нам! И я, будучи членом Бене Гессерит, слишком агностик, чтобы творить эту молитву для чего-то большего, чем осуществление всех мыслимых возможностей. Не открывай мои намерения, Белл. Если ты знаешь, чего я хочу и что я сделаю, то ты понимаешь, что все должны увидеть это в свое положенное время.

Беллонда вывела Одраде из раздумий кашлем.

— Мы будем есть или болтать? На нас уже смотрят.

— Может быть, нам стоит еще раз пойти к Сциталю? — спросила Шиана.

Это попытка отвлечь мое внимание?

— Не давайте ему ничего! Это наш резерв. Пусть попотеет!

Одраде внимательно посмотрела на Беллонду. Она просто дымилась от необходимости молчать о решении Одраде. Она избегала встречаться взглядом с Шианой. Ревность! Беллонда ревнует Шиану!

— Я всего-навсего советник, но… — заговорила Тамалейн.

— Прекрати, Там! — огрызнулась Одраде.

— Там и я обсуждали этого гхола, — сказала Беллонда (Айдахо всегда был «этот гхола», когда ей было угодно говорить о нем гадости). — Почему он вообразил, что ему позволено общаться с Шианой на секретном языке?

Она уставила на Шиану тяжелый взгляд.

Одраде видела, что подозрения обоюдны. Она не принимает объяснений. Неужели она отбрасывает эмоциональные переживания Айдахо?

Шиана быстро заговорила:

— Верховная Мать все объяснила!

— Эмоции! — язвительно воскликнула Беллонда. Одраде, к своему удивлению, повысила голос:

— Подавление эмоций — это признак слабости.

Кустистые брови Тамалейн взлетели вверх от крайнего изумления.

В разговор вмешалась Шиана:

— Если он не поддастся, то мы сломаемся.

Прежде чем Беллонда успела ответить, заговорила Одраде:

— Лед можно раздробить или растопить. Ледяные девы уязвимы к единственной форме атаки.

— Я голодна, — произнесла Шиана.

Предложение мира? Никто не ожидал роли миротворца от Мышки.

Тамалейн встала.

— Рыбный суп. Надо поесть рыбы, пока не исчезло наше последнее море. Нам вряд ли хватит хранилищ с нулевой энтропией.

Погруженная в параллельный поток сознания, Одраде едва заметила, что ее соратницы направились к прилавкам кафетерия. Обвиняющие слова Тамалейн напомнили тот второй день инспекционной поездки после решения об уничтожении Великого Моря. Стоя в тот день у окна рядом с Шианой, Одраде следила за полетом чайки на фоне дюн Пустыни. Взмахивая крыльями, птица стремилась к северу; она стала чужой в родных местах, и от этой ностальгической ноты казалась еще прекраснее.

Белые крылья сверкали в лучах рассветного солнца. Видны были мазки черного цвета на передних перьях крыльев и возле глаз. Внезапно чайка сложила крылья и камнем упала вниз. Потом ее подхватил поток восходящего воздуха и птица начала, словно ястреб, парить над дальними домами. Она исчезла из виду, потом появилась снова, неся что-то в клюве. Она съела свою пищу, не прекращая полета.

Морская птица одинока, она адаптируется.

Мы адаптируемся. Мы действительно адаптируемся.

Эта мысль не давала покоя. Ничто не предвещало скорого отдыха. Скорее, их ждали большие потрясения. Одраде чувствовала себя выбитой из привычной колеи. Не только ее возлюбленный Капитул, но и все человечество теряло старые очертания и принимало новые формы. Вероятно, вполне оправданно, что в этой новой вселенной Шиана продолжала скрывать многое от Верховной Матери. А она точно что-то скрывает.

Язвительный голос Беллонды вернул Одраде к окружающей действительности.

— Если ты не хочешь себя обслужить, нам придется о тебе позаботиться. — Беллонда поставила перед Одраде тарелку с аппетитным рыбным супом. Рядом с тарелкой лежал кусок чесночного хлеба.

Когда все попробовали суп, Беллонда отложила ложку и тяжелым взглядом посмотрела на Одраде.

— Уж не хочешь ли ты предложить нам «любить друг друга» или еще какой-нибудь подобный вздор?

— Спасибо вам за то, что вы принесли мне еду, — сказала Одраде.

Шиана проглотила ложку супа с блаженной улыбкой.

— Восхитительно!

Беллонда снова принялась за еду.

— Все нормально, — но она услышала за этими словами кое-что другое.

Тамалейн ела, словно выполняла какую-то работу, переводя взгляд с Шианы на Беллонду. Потом она взглянула на Одраде. Там, казалось, не возражала против ослабления эмоциональных ограничений. Во всяком случае, она не высказывала возражений вслух, хотя именно старые Сестры были против всяких послаблений.

Любовь, которую столь ревностно отрицала Община Сестер, была всюду, думала Одраде. Она проявлялась как в большом, так и в малом. Как много способов существует для приготовления изумительной, полезной пищи, рецепты блюд были истинным воплощением любви — старой и новой. Этот суп, который буквально ласкал язык; его зарождение крылось в любви: жена готовила суп из наловленной мужем рыбы, которую он не смог продать.

Сама сущность Бене Гессерит зиждилась на скрытой любви. Как еще можно было служить тем невысказанным нуждам, которые всегда испытывало человечество? Зачем еще работать для усовершенствования человека, если не во имя любви?

Беллонда собрала остатки супа куском хлеба. Она проглотила деликатес, вид у нее был задумчивым.

— Любовь ослабляет нас, — сказала она, но в ее голосе не было убежденности.

Эту фразу с равным успехом могла произнести послушница первой ступени, это была цитата из Кодекса. Одраде скрыла удивление и произнесла еще одну фразу из катехизиса послушниц:

— Берегись жаргона. Обычно он скрывает невежество и несет малое знание.

В глазах Беллонды появилось уважительное внимание.

Шиана откинулась на спинку стула и вытерла губы салфеткой. Тамалейн сделала то же самое. Собака под ней сменила позу, когда старая женщина подалась назад. Глаза Тамалейн были ясны и насмешливы.

Там все понимает! Хитрая старая ведьма все еще мудра, так же, как я. Но Шиана… какую игру затеяла Шиана? Я могу с полной уверенностью сказать, что она хочет отвлечь мое внимание, отвлечь от себя. Она очень хорошо умеет это делать, зная меня с младых ногтей. Ну… пожалуй, в эту игру сейчас играют двое. Я надавлю на Беллонду, но посмотрю, как поведет себя маленький сорванец с Дюны.

— Сколько стоит респектабельность, Белл? — спросила Одраде.

Беллонда приняла этот выпад молча. В жаргоне Бене Гессерит было определение респектабельности, и они все знали его.

— Не почтить ли нам память леди Джессики за ее человечность? — спросила Одраде. Шиана удивлена!

— Джессика подвергла опасности Общину Сестер! Беллонда обвиняет!

— Твоей Сестре будь верна, — пробормотала Тамалейн.

— Наше древнее определение респектабельности помогает нам оставаться людьми, — произнесла Одраде. Слушай меня внимательно, Шиана.

— Если мы потеряем это, то мы потерям все, — едва слышным шепотом произнесла молодая женщина.

Одраде едва сдержала вздох облегчения. Вот оно!

Шиана посмотрела в глаза Верховной Матери.

— Вы, естественно, учите нас.

— Сумеречные мысли, — пробормотала Беллонда. — Их лучше избегать.

— Тараза называла нас «Последним днем Бене Гессерит», — проговорила Шиана.

Настроение Одраде стало самообвиняющим.

Проклятие нашего существования. Порочное воображение может уничтожить нас.

Как легко заклинать будущее, которое смотрело на них оранжевыми глазами превратившихся в берсерков Досточтимых Матрон. Страх многочисленных предшествующих поколений вполз в душу Одраде, дыхание перехватывало от острых клыков судьбы, которые прятались за рыжими радужками осатаневших глаз.

Одраде силой воли вернулась к размышлениям о более насущных проблемах.

— Кто отправится со мной на Джанкшн?

Все они знали о муках Дортуйлы, слух о них успел распространиться по всему Капитулу.

Всякого, кто будет сопровождать Верховную Мать, могут скормить футарам.

— Там, — сказала Одраде, — поедете ты и Дортуйла.

Это может быть смертным приговором, поэтому следующий шаг очевиден.

— Шиана, ты разделишь Память с Там. Дортуйла и я поделимся с Белл. Перед тем как ехать, я поделюсь и с тобой.

Беллонда была ошеломлена.

— Верховная Мать! Я не гожусь для того, чтобы занять ваше место.

Одраде внимательно посмотрела на Шиану.

— Это не предложение. Я просто хочу, чтобы ты стала хранителем моих жизней.

На лице Шианы явно отразился страх, но она не посмела ослушаться недвусмысленного приказа. Одраде кивнула Тамалейн.

— Я поделюсь позже. Ты и Шиана сделаете это немедленно.

Тамалейн наклонилась к Шиане. Старческий возраст и приближающаяся неминуемая смерть делали передачу Памяти желанной вещью для старухи, но Шиана непроизвольно отпрянула назад.

— Немедленно! — повторила Одраде. Пусть Тамалейн рассудит, что ты прячешь от нас.

Выхода не было. Шиана наклонилась к Тамалейн; они коснулись друг друга лбами. Обмен сопровождался вспышкой, подобной электрической искре. Эту вспышку ощутили все присутствовавшие в обеденном зале. Разговоры стихли, все взоры обратились к столику у окна.

Женщины отодвинулись друг от друга; в глазах Шианы стояли слезы.

Тамалейн улыбнулась и ласково погладила Шиану обеими руками по щекам.

— Все хорошо, моя дорогая. Мы все испытываем при этом страх и иногда делаем из-за этого глупости. Но я очень рада, что могу назвать тебя Сестрой.

Скажи нам, Тамалейн! Сейчас!

Но старая женщина решила не делать этого. Она посмотрела в глаза Одраде и сказала:

— Мы должны держаться за нашу человечность любой ценой. Твой урок хорошо усвоен и многому научил Шиану.

— Когда Шиана поделится с тобой, не сможешь ли ты уменьшить влияние, которое она оказывает на Айдахо?

— Я не стану ослаблять вероятную Верховную Мать, — ответила Одраде. — Благодарю тебя, Там. Думаю, что мы отправимся на Джанкшн без лишнего багажа. Да, вот еще что! Я хочу получить доклад о том, что успел сделать Тег. Поводырь Майлса покинул его слишком надолго.

— Он узнает о том, что теперь у него два поводыря? — спросила Шиана. Какая радость звучит в ее голосе!

Одраде встала.

Если Там принимает ее, то и я должна сделать то же. Там никогда не предаст нашу Общину. А Шиана — из всех нас именно Шиана — отчетливее всех проявляет естественные черты, обнажая человеческие корни. Все же… я не хочу, чтобы она закончила свою статую «Пустота».

Глава 34

Религию следует принимать как источник энергии. Эта энергия может быть направлена на достижение наших целей при условии, что эта последняя находится в рамках открытого для нас опыта. В этом и заключается тайный смысл Свободы Воли.

Защитная Миссия Первичное учение

В это утро над Централом нависла густая облачность, и кабинет Одраде казался от этого серым и тихим, да и сама Верховная Мать чувствовала какое-то внутреннее оцепенение. Ей казалось, что стоит ей двинуться с места, как придут в движение опасные силы.

День испытания Пряностью для Мурбеллы, сегодня нельзя думать ни о чем зловещем.

Управление Погодой выдало на сегодня безапелляционный прогноз, предупредив о низкой облачности. Это было случайное возмущение. Были приняты меры по исправлению ситуации, но для достижения должного эффекта требовалось время. Ожидались высотные ветры, можно рассчитывать на осадки.

Шиана и Тамалейн, касаясь друг друга плечами, стояли у окна, глядя на серый пейзаж. Управлять погодой становилось труднее с каждым днем.

Одраде наблюдала за Сестрами, сидя в своем кресле за рабочим столом. Эти две женщины стали одним целым после вчерашней передачи Памяти, и это не было неожиданностью. Интересно было другое: чаще всего передача Памяти происходила либо в условиях острого отравления Пряностью, либо в момент смерти, что и в том и в другом случае исключало дальнейшие контакты между людьми. Две спины были одинаково напряжены.

Сила экстремальных обстоятельств, при которых только и возможна передача, вызывала заметные изменения личности, и Одраде, глубоко понимая сущность происшедшего, терпимо относилась к таким изменениям. Что бы ни скрывала Шиана, теперь это скрывала и Там. Это что-то связано с основами человеческой сущности Шианы. Там можно доверять. Пока она не разделит свою Память с другой Сестрой, ее не надо трогать, но принимать такой, какая она есть. Дело не в том, что надо успокоить кресла-собаки, этим женщинам сейчас не нужен новый кризис.

— Сегодня день Мурбеллы, — сказала Одраде.

— Очень возможно, — заговорила Беллонда, согнувшись в кресле, — что она не переживет испытание. Что тогда будет с нашим драгоценным планом?

Нашим планом?

— Да, положение экстремальное, — согласилась Одраде.

В данном контексте Верховную Мать можно было понять по-разному. Беллонда толковала ответ Верховной в том смысле, что в крайнем случае надо будет делить память с умирающей Мурбеллой.

— Но мы не должны допустить, чтобы момент передачи памяти видел Айдахо!

— Мой прежний приказ остается в силе, — возразила Одраде. — Это желание Мурбеллы, и я дала слово.

— Ошибка… это большая ошибка, — пробормотала Беллонда.

Одраде были понятны истоки сомнений Беллонды. Впрочем, они были ясны всем Преподобным Матерям: где-то в глубине души Мурбеллы находилось что-то очень болезненное. Эта боль заставляла ее уклоняться от некоторых вопросов, как жертва уклоняется от встречи с хищником. Что бы там ни было, но эта боль сидела где-то очень глубоко в существе Мурбеллы. Эту боль можно было не обнаружить даже с помощью введения в гипнотический транс.

— Ладно! — громко сказалаОдраде, давая понять, что ее слова относятся ко всем присутствующим. — Мы никогда прежде так не поступали. Но мы не можем выпустить Дункана из корабля, значит, нам придется идти к нему. Он будет присутствовать.

Беллонда была глубоко потрясена. Ни один мужчина, за исключением проклятого Квисатц Хадераха и его сына Тирана, не знал особенностей этой тайны Бене Гессерит. Оба эти чудовища в свое время пережили муки испытания Пряностью. Это были две катастрофы! Не важно, что испытание Тирана было направлено внутрь клетки, что и привело в конце концов к трансформации его в червя-симбионта (не человек, но и не червь). А Муад'Диб! Он осмелился подвергнуться испытанию по собственной воле, и смотрите, что из этого вышло!

Шиана отвернулась от окна и подошла к столу. Одраде охватило странное чувство. Ей показалось, что она видит двуликого Януса. Две женщины стояли спина к спине, но это была единая личность.

— Белл растерялась из-за твоего обещания, — нежно сказала Шиана тихим голосом.

— Он может быть катализатором, который поможет Мурбелле пережить испытание, — сказала Одраде. — Кажется, ты склонна понимать силу любви.

— Нет, — заговорила, не оборачиваясь, Тамалейн. — Мы боимся этой силы.

— Может быть. — На лице Белл все еще было написано презрительное выражение. Впрочем, это было ее обычное состояние. Беллонда твердо стояла на своем.

— Хубрис, — пробормотала Шиана.

— Что? — Беллонда с такой быстротой повернулась в кресле, что собака протестующе взвизгнула.

— Мы разделили общую неудачу со Сциталем, — сказала Шиана.

— Вот как! — Беллонда испытывала грызущее желание узнать тайну Шианы.

— Мы думаем, что творим историю, — проговорила Шиана. Она вернулась к окну и встала рядом с Тамалейн.

Беллонда повернулась к Одраде:

— Ты что-нибудь понимаешь?

Верховная не ответила, пропустив вопрос мимо ушей. Пусть ментат исполняет свою работу. На столе щелкнул проектор, и на дисплее появилось сообщение. Одраде прочла его вслух:

— На корабле еще не готовы. — Она вгляделась в две неестественно прямые спины у окна.

Историю?

Здесь, на Капитуле, происходило мало такого, что Одраде могла бы считать сотворением истории. Так было до появления Досточтимых Матрон. Происходила только смена Преподобных Матерей — испытание за испытанием.

Как течение реки.

Река течет и течет. Куда-то. Ты стоишь на берегу (Одраде часто приходила на ум такая аналогия) и видишь поток. Карта может рассказать, куда течет река, но никакая карта не может рассказать более существенных вещей. Карта не расскажет, какие грузы перевозят по реке. Куда направляются эти груженые корабли? В наше время карты имеют ограниченную ценность. Распечатки архивных данных или их проекции; это были не те карты, которые требовались. Должно быть что-то другое, путеводитель, который мог бы рассказать о каждой отдельно взятой жизни. Такую карту можно было бы носить в уме и пользоваться ею всякий раз, когда требуется более пристальное рассмотрение.

Что могло случиться с Преподобной Матерью Перинте, которую мы послали в Рассеяние в прошлом году?

Карта в уме. Это изобретение позволило бы создать «Сценарий Перинте». Конечно, это было то же самое, что самой плыть по реке в неведомую даль, но какая, в сущности, разница? Это была бы карта, в которой они так сильно нуждались.

Мы не любим быть захваченными чьим-то потоком, потому что не знаем, что откроется за следующим изгибом течения. Мы всегда предпочитаем наблюдать сверху, даже понимая, что любая командная позиция должна быть частью чужого течения. Каждый поток таит в себе непредсказуемость.

Одраде подняла глаза и увидела, что все три Преподобные Матери внимательно смотрят на нее. Тамалейн и Шиана повернулись спинами к окну.

— Досточтимые Матроны забыли, что привязанность к какой-то одной застывшей форме очень опасна, — заговорила Одраде. — Неужели мы тоже об этом забыли?

Они продолжали смотреть на Верховную, внимательно прислушиваясь к ее словам. Становишься излишне консервативным и оказываешься не готовым к сюрпризам. Это было именно то, чему учил их Муад'Диб, а его сын Тиран сделал урок неизгладимым.

Беллонда продолжала сохранять угрюмый вид.

Где-то в уголке сознания Одраде послышался шепот Таразы:

Осторожно, Дар. Мне повезло. Я быстро получила преимущество. Так же, как ты. Но ты не можешь зависеть от удачи, и это очень тревожит их. Не надейся на везение. Гораздо лучше доверять своей воде. Пусть Беллонда выскажется.

— Белл, — сказала Одраде. — Я думала, что ты приняла Дункана.

— С оговорками. — В тоне старухи послышалось обвинение.

— Думаю, что нам пора идти на корабль, — вмешалась в разговор Шиана. — Здесь не место для ожидания; Разве мы боимся увидеть, кем она может стать?

Там и Шиана одновременно направились к двери, словно они были марионетками, за веревочки которых одновременно дернул один и тот же кукловод.

Одраде сочла это вмешательство Шианы благом. Вопрос молодой женщины встревожил их. Кем может стать Мурбелла? Катализатором, мои Сестры, катализатором.

Ветер едва не сбил их с ног, когда они вышли из здания Централа. Впервые Одраде была благодарна небесам за то, что существует туннельный транспорт. По туннелю можно было идти с ощущением тепла, потому что пронизывающий ветер не гулял под развевающимися накидками.

Когда они уселись в личный экипаж Одраде, Беллонда снова принялась обвинять:

— Все, что он делает, может оказаться маскировкой.

Одраде вновь возразила, повторив старое предупреждение Бене Гессерит относительно ограниченности ментатов:

— Логика слепа, и часто знает только свое прошлое.

Тамалейн неожиданно поддержала Одраде:

— Белл, ты становишься параноиком!

Шиана проявила большую деликатность:

— Белл, я слышала, как ты сама говорила, что логика хороша при игре в пирамиды, но часто запаздывает там, где речь идет о выживании.

Беллонда обиженно замолчала, и некоторое время тишину нарушал лишь свист ветра в туннеле.

Нельзя нести на корабль свои раны.

Одраде заговорила, приняв тон Шианы:

— Белл, дорогая Белл, у нас просто нет времени распутывать все тонкости и хитросплетения нашего нынешнего положения. Мы не можем позволить себе говорить: «Если это произойдет, то последует то-то и то-то, и мы сделаем это и это, и это…»

Беллонда усмехнулась.

— Боже мой, как неупорядочен обыденный ум, и я не могу требовать того, что нам всем нужно, но чего у нас нет — времени для выработки адекватного плана.

Это говорила Беллонда-ментат. Она говорила им, что в ее обыденном уме есть изъян — непомерная гордыня. Каким же плохо организованным и неопрятным было это место сознания. Можно вообразить, что нагромождает в своем уме человек, если он не ментат. Какой сумбур и беспорядок в мозгу обычного человека! Беллонда протянула руку и похлопала Одраде по плечу.

— Все в порядке, Дар, я буду хорошо себя вести.

Что бы подумал посторонний человек, доведись ему наблюдать этот разговор? Все четверо действуют слаженно и заодно, только чтобы удовлетворить потребности одной Сестры.

А также для благополучного исхода испытания Мурбеллы.

Люди видели только маски, которые всегда носят Преподобные Матери.

Когда мы должны (а в последнее время это случается очень часто), то действуем на высочайшем уровне компетентности. Это не гордыня; простая констатация факта. Но стоит нам расслабиться, как наши мысли становятся такими же невнятными, как у большинства обычных людей. Просто наши мысли имеют больший объем. Мы живем в такой же тесноте и скученности, как и все остальные. Есть вместилище духа и есть вместилище тела.

Беллонда овладела собой и сидела спокойно, сложив руки на коленях. Она понимала, что планирует Одраде, и приняла это к сведению. Это было доверие, которое выходило за пределы ментатских проекций, растворяясь в чем-то примитивно-человеческом. Проекция — очень полезный инструмент, но все же только инструмент и ничто больше. Как правило, качества орудия зависят от тех, кто их использует. Одраде терялась в догадках, как отблагодарить Беллонду, не уменьшив ее доверия.

Я должна шагать по своему канату молча.

Она почувствовала, что под ее ногами разверзается пропасть, а сзади опять подкрадывается фигура с топором. Образы ночного кошмара ожили, привлеченные мрачными мыслями. Одраде хотелось обернуться, чтобы разглядеть врага в лицо, но она противилась этому желанию. Нельзя повторить ошибку Муад'Диба. Предостережение предзнания, которое Одраде впервые ощутила на Дюне, среди развалин Сиетч Табра, нельзя изгнать заклинаниями до тех пор, пока не погибнет она сама или пока не погибнет Община Сестер. Неужели я сама создала эту страшную угрозу своим страхом? Конечно же, нет! Ее душит старая как мир фрименская удавка: прошлое и будущее застыло в картине, которую ничто не может изменить. Я должна освободиться от тебя, Муад'Диб!

Они прибыли к кораблю, и Одраде отвлеклась от своих страшных мыслей.

Мурбелла ожидала в помещении, подготовленном прокторами для проведения ритуала. У стены был построен амфитеатр глубиной около семи метров. Ступени-сиденья крутого подъема предназначались не более чем для двадцати наблюдателей. Ничего не объяснив Мурбелле, прокторы оставили ее одну сидеть на первом ряду амфитеатра, уставившись на подвешенный в середине зала стол. Подвески с двух сторон ограничивали место, на котором должен кто-то лежать.

Это буду я.

Как поразительно выглядит эта анфилада комнат. Мурбеллу до сих пор не пускали в эту часть корабля. Она чувствовала себя выставленной напоказ всему свету. У нее не было такого ощущения даже тогда, когда она оказывалась, в открытом поле. Небольшие комнаты, сквозь которые она прошла, пока ее вели в помещение с амфитеатром, предназначались для оказания экстренной медицинской помощи: реанимационное оборудование, запах лекарств и антисептиков.

Ее привод в эту комнату не обсуждался, никто не отвечал на вопросы Мурбеллы. Прокторы привели ее сюда из класса старших послушниц, когда Мурбелла выполняла упражнения прана-бинду. Они сказали лишь:

— Таков приказ Верховной Матери.

Поведение прокторов было само по себе достаточно красноречивым. Вежливым, но твердым. Они были здесь, чтобы не допустить бегства и доставить ее, куда надо. Я не буду пытаться бежать!

Где Дункан?

Одраде обещала, что он будет здесь во время испытания. Означает ли его отсутствие, что в действительности это не будет ее окончательным испытанием? Или, быть может, они спрятали его за полупрозрачную стену, сквозь которую он может видеть, но снаружи его не увидит никто?

Я хочу, чтобы он был рядом со мной!

Неужели они не знают, как управлять мною? Конечно, знают!

Им достаточно пригрозить, что они разлучат меня с этим человеком. Это все, что нужно, чтобы удержать и удовлетворить меня. Удовлетворить! Какое бессмысленное слово. Дополнить меня. Это лучше. Я уменьшаюсь, когда его нет. И он это знает, будь он проклят!

Мурбелла усмехнулась. Знает! Просто я так же дополняю его, как и он меня.

Как можно называть это любовью? Она не чувствовала слабости от приступов желания. Бене Гессерит и Досточтимые Матроны в один голос твердят, что любовь ослабляет. Но Дункан делает ее сильнее. Даже небольшое внимание с его стороны делает ее сильнее. Когда он утром подает ей чашку горячего чаю, он кажется ей вкуснее из-за того, что она принимает напиток из его рук. Может быть, нас связывает нечто большее, чем любовь?

Одраде и ее спутницы вошли на верхний ряд амфитеатра и, стоя там, внимательно рассмотрели одинокую фигурку, сидевшую внизу, на первом ряду. На Мурбелле было надето отороченное белой полосой платье старшей послушницы. Она сидела, упершись локтями в колени, положив подбородок на сжатый кулак, и внимательно смотрела на стол.

Она знает.

— Где Дункан? — спросила Одраде.

При этих словах Мурбелла встала и оглянулась. Вопрос подтвердил ее мрачные подозрения.

— Сейчас я все выясню, — сказала Шиана и вышла.

Мурбелла, не произнося ни слова, стояла, глядя в глаза

Одраде.

Мы должны получить ее, подумала Верховная Мать. Никогда еще Бене Гессерит так не нуждался в новых Сестрах. Какой маленькой казалась Мурбелла сверху, но как значительна была для Общины ее Личность. Овальное лицо, расширенное у бровей, являло собой образец спокойствия; этому она научилась в Бене Гессерит. Широко посаженные зеленые глаза, дугообразные брови; нет больше искоса брошенных взглядов и оранжевых сполохов. Маленький рот не гримасничает.

Она готова.

Вернулась Шиана. Рядом с ней шел Дункан.

Одраде приветствовала его скупым кивком. Он очень нервничает. Значит, Шиана все ему сказала. Хорошо. Это дружеский поступок. Ему могут понадобиться друзья.

— Ты будешь сидеть здесь и не двинешься с места, пока я сама не позову тебя, — сказала Одраде. — Шиана, будь рядом с ним.

Не говоря ни слова, Тамалейн тоже подошла к Дункану и встала с другой стороны. По едва заметному знаку Шианы они сели.

Одраде с Беллондой спустились в нижний ряд и подошли к столу. Шприцы, с помощью которых в рот вводили Пряность, были готовы, но не наполнены. Одраде знаком указала на шприцы и кивнула Беллонде, которая вышла за доктором Сукк, которая должна была следить за введением пряной эссенции.

Отодвинув стол от стены, Одраде принялась раскладывать ремни и подушки. Она действовала методично, стараясь не пропустить ни одну мелочь, чтобы все было разложено на маленьком лотке под столом, на специальной полочке. Вот ротовая подушка, которую используют для того, чтобы испытывающая муки Пряности Сестра не прикусила себе язык. Одраде удостоверилась в прочности подушки. У Мурбеллы очень сильные челюсти.

Мурбелла следила за действиями Одраде молча, стараясь не беспокоить Верховную Мать лишним шумом.

Вернулась Беллонда с эссенцией и принялась набирать шприцы. Ядовитая эссенция остро пахла горькой корицей.

Поймав взгляд Одраде, Мурбелла сказала:

— Я очень благодарна вам за то, что вы лично участвуете в этом.

— Она благодарна, — зло процедила сквозь зубы Беллонда, не отрываясь от своей работы.

— Оставь это мне, Белл, — сказала Одраде, повернувшись к Мурбелле.

Беллонда продолжала свое дело, но в ее действиях появилось что-то новое. Она стерла себя! Мурбелла не раз поражалась тому, как ловко послушницы стирали с лица всякое выражение, оказываясь в присутствии Верховной Матери. Они здесь, но их нет. Мурбелла так и не научилась в полной мере пользоваться этим инструментом, даже перейдя с первой ступени на вторую. Что, Беллонда тоже не умеет этого делать?

Глядя в упор на Мурбеллу, Одраде заговорила:

— Мне известно, какие предубеждения ты лелеешь в своей груди, какие ограничения ты накладываешь на свою верность и преданность нам. Это хорошо. Я не стану спорить с тобой относительно этих предубеждений потому, что по большому счету все эти предубеждения и сомнения присущи и нам.

Искренность.

— Разница заключается, если ты этого не знаешь, в чувстве ответственности и в ее мере. Я отвечаю за Общину Сестер, более того… сейчас я отвечаю за ее выживание. Это тяжкая ответственность и часто я рассматриваю ее весьма желчно.

Беллонда хмыкнула.

Одраде, сделав вид, что ничего не заметила, продолжала:

— Община Сестер Бене Гессерит стала очень угрюмой с времен Тирана. Встреча с вашими Досточтимыми Матронами не добавила нам хорошего настроения. Досточтимые Матроны пахнут смертью и разложением. Они тихо и молча скатываются вниз по наклонной плоскости.

— Почему вы говорите мне это именно сейчас? — В голосе Мурбеллы прозвучал плохо скрытый страх.

— Потому что каким-то непостижимым образом это разложение не коснулось тебя. Возможно, решающую роль в этом сыграла твоя спонтанная природа. Хотя многое отмерло на Гамму.

— Вашими стараниями!

— Мы просто удалили из тебя немного дикости, придав тебе лучшее душевное равновесие. Именно поэтому ты сможешь жить дольше и счастливее.

— Если переживу это! — Она дернула головой в сторону стола.

— Уравновешенность, — вот что ты должна хорошенько запомнить, Мурбелла. Гомеостаз. Всякая группа населения, выбирающая самоубийство, в то время как существует иной исход, страдает безумием. Гомеостаз таких групп непрочен и легко разрушается.

Мурбелла озадаченно потупилась, но ее одернула Беллонда:

— Слушай ее, дура! Она изо всех сил старается помочь тебе.

— Уймись, Белл. Пусть это останется между нами.

Мурбелла продолжала упрямо смотреть в пол, но Одраде продолжила:

— Верховная Мать приказывает тебе: смотри мне в глаза!

Мурбелла рывком подняла голову и уставилась в глаза Одраде.

Эту тактику Одраде применяла нечасто, но неизменно с блестящим результатом. Послушницы в таких случаях впадали в истерику, а потом их учили справляться с избыточной реакцией на эмоции. Мурбелла же была скорее рассержена, чем испугана. Превосходно! Но сейчас надо проявить осторожность.

— Ты жаловалась, что твое образование идет слишком медленно, — сказала Одраде. — Это было сделано нами преднамеренно, в первую очередь с учетом твоих потребностей. Все твои учителя отличались твердостью нрава, никто из них не был импульсивным. Мои инструкции были ясны и прозрачны: «Не развивать слишком быстро твои способности. Не открывать шлюзы потоку, ибо ты не сможешь с ним справиться».

— Откуда вы можете знать, с чем я справлюсь, а с чем — нет? — Она все еще злилась.

В ответ Одраде лишь улыбнулась.

Молчание Верховной Матери затянулось, и Мурбелла начала волноваться. Она показала себя полной дурой в глазах Верховной Матери, перед Дунканом и другими. Как это унизительно!

Одраде поняла, что не стоит заставлять Мурбеллу слишком сильно осознавать свою уязвимость. Сейчас это плохая тактика. Нет нужды провоцировать ее. У нее обостренное чувство адекватности, она легко приспосабливается к потребностям момента. Это свойство натуры, как опасались Преподобные Матери, имело тот же источник, что и стремление двигаться по пути наименьшего сопротивления. Это настораживало. Пусть все будет не так. Требуется предельная честность. Окончательное орудие образования Бене Гессерит. Классическая техника, превращающая послушниц в учителей.

— Я буду рядом с тобой во время мук испытания Пряностью. Если ты провалишься, то для меня это будет большим горем.

— Дункан? — В глазах Мурбеллы стояли слезы.

— Мы разрешим ему сделать для тебя все, что он сможет.

Мурбелла подняла глаза, и на короткое мгновение взгляды возлюбленных встретились. Айдахо приподнялся, но Тамалейн заставила его остаться на месте.

Они могут убить мою любимую! Должен ли я просто сидеть и созерцать, что происходит? Но Одраде сказала, что она разрешит мне помочь в случае необходимости. Этого сейчас не остановишь. Я должен доверять Дар. Но, Боже мой! Она же не понимает всей глубины моего горя, если… если… Он закрыл глаза.

— Белл. — В голосе Одраде прозвучал холод закаленного клинка.

Беллонда взяла Мурбеллу под руку и помогла ей забраться на стол. Стол слегка покачнулся, потом принял новое положение, приняв тяжесть тела Мурбеллы.

Это похоже на падение в пропасть, подумала она.

Она едва почувствовала ремни, которыми привязывали ее руки и ноги, чувствовала деловую суету вокруг себя.

— Это обычная рутина, — сказала Одраде.

Рутина? Мурбелла от всей души ненавидела рутину вступления в Бене Гессерит, все эти уроки, слушания и реакции на замечания прокторов. Особенно отвратительна была ей необходимость очищения реакций, которые она сама считала вполне адекватными, но которые не казались такими наблюдателям.

Адекватность! Какое опасное слово.

Это осознание было как раз тем, что они от нее добивались. Именно такой рычаг требовался для обучения послушниц.

Если ты ненавидишь это, то удвой усилия в овладении именно ненавистным навыком. Делай проклятое дело лучше. Используй отвращение как путеводную нить. Тогда работа станет для тебя привычной и потеряет свою мерзость.

Какими замечательными способностями обладали ее учителя! Они могли заглянуть в основы и причины ее поведения! Она хотела овладеть их способностями. О, как она хотела этого!

Я должна превзойти их в мастерстве.

Такому могла позавидовать любая Досточтимая Матрона. Мурбелла могла видеть себя как бы двойным зрением: она — воспитанница Бене Гессерит и одновременно — Досточтимая Матрона. Устрашающее зрелище.

Чья-то рука прикоснулась к ее щеке и повернула голову в сторону.

Ответственность! Скоро я узнаю, что они имеют в виду под «новым пониманием истории».

Взгляд Бене Гессерит на историю очаровывал Мурбеллу. Как они видят свое множественное прошлое? Включено ли это видение в более широкую схему? Желание стать одной из них было невыносимо.

Настал момент моего учения.

Она увидела, как над ее лицом навис полный шприц, зажатый в руке Беллонды.

Мы несем свою чашу Грааля в голове, говорила ей Одраде. Неси эту чашу осторожно, если она попадет в твое владение.

Канюля шприца коснулась ее губ. Мурбелла закрыла глаза, и в этот момент чьи-то пальцы разжали ей губы. Холодный металл обжег зубы. В голове постоянно звучал напоминающий голос Одраде:

Избегай избыточности. Слишком много исправлений, и в твоих руках окажется полная мешанина. Тебе придется вносить все больше и больше исправлений. Возникнут осцилляции. Фанатики — вот самые упрямые творцы осцилляции.

Наш Грааль. Он линеен, поскольку каждая Преподобная Мать несет одинаковое со своими Сестрами предназначение. Вместе мы создадим вечные ценности.

В рот полилась горькая жидкость. Мурбелла судорожно проглотила ее, ощутив, как по горлу в желудок прокатился огненный шар. Боли не было, только жжение. Что, если жидкости будет слишком много? В желудке стало тепло.

Медленно, так медленно, что прошло несколько секунд, прежде чем она осознала, что это происходит, тепло начало выходить наружу. Когда тепло достигло кончиков пальцев, Мурбелла почувствовала, как ее тело сотрясла судорога. Спина выгнулась над покрытым подушками столом. Кто-то очень аккуратно, но твердо заменил шприц во рту.

Голоса. Она слышала их, понимала, кто именно говорит, но не могла разобрать ни одного слова.

Когда она начала слышать голоса, то поняла, что тело больше не принадлежит ей. Она потеряла всякую связь с ним. Где-то далеко извивалась ее плоть, терзаемая болью, но она была отчуждена от тела и не чувствовала боли.

Чья-то ладонь крепко обхватила руку Мурбеллы. Она узнала прикосновение Дункана, и в этот же момент она ощутила всю боль, которую испытывало ее тело. Было больно выдыхать воздух из измученных легких. Вдыхать же, напротив, было совсем не больно. Потом она почувствовала, что не может вдохнуть полной грудью. Ей казалось, что легкие пусты. Ощущение присутствия в собственном теле превратилось в тонкую нить, которая свертывалась много раз, наматываясь на многочисленные прежние воплощения. Она чувствовала, что вокруг нее очень много людей, слишком много людей для такого маленького амфитеатра.

Вот в поле зрения попало еще одно живое человеческое существо. Мурбелла почувствовала, что находится в челноке… летит в космос. Челнок оказался примитивным, с множеством кнопок ручного управления. Слишком много мигающих лампочек. За панелью управления маленькая неопрятная, потная от тяжелой работы, женщина. У нее каштановые волосы, на которых укреплен шиньон из более светлых волос, спадающих на впалые щеки. На женщине надето короткое платье, сотканное из блестящих красных, синих и зеленых нитей.

Машинное отделение.

Было ощущение присутствия каких-то чудовищных механизмов за пределами этого помещения. Одеяние женщины было нестерпимым контрастом с тусклым металлическим блеском монструозных машин. Она попыталась говорить, но губы не повиновались. «Слушай, ты! Когда ты встанешь к панели управления, не становись разрушителем. Я здесь только для того, чтобы помочь тебе избежать общества разрушителей. Знаешь ли ты это?»

Мурбелла попыталась ответить, но голоса не было.

— Не старайся так сильно, девочка, я слышу тебя, — сказала женщина.

Мурбелла попыталась отключиться от женщины.

Где я нахожусь?

Один оператор, гигантский склад… завод… все автоматизировано… сети обратной связи, линии которых сосредоточены в этом крошечном помещении со сложными системами контроля.

Прислушиваясь к своему шепоту, Мурбелла спросила: «Кто ты?» и услышала свой собственный рокочущий голос. Какая мука, какая боль в ушах!

— Не говори так громко! Я твой проводник по мохалата, того, что отвратит тебя от разрушителей.

Дур, защити меня! Это не просто место; это я.

При этой мысли панель управления исчезла. Сама она была изгнанником бесконечной пустоты, осужденной никогда не найти покоя, нигде не найти убежища и тихой гавани. Все, кроме ее летящих мыслей, стало нематериальным. В ее теле не осталось никакого вещества. Осталась только тонкая нить, в которой Мурбелла узнала свое сознание.

Я построила себя из тумана.

Пришла Другая Память. Куски и обрывки опыта, которые не принадлежали ей. Надвигались лица каких-то людей, которые чего-то требовали от нее, но женщина за пультом оттащила Мурбеллу от этих лиц. Мурбелла осознала необходимость, но не смогла придать ей связную форму.

— Это жизни из твоего прошлого. — Голос принадлежит женщине за пультом управления, но был он бестелесным и доносился словно из другого пространства.

— Мы — потомки людей, совершавших отвратительные поступки, — сказала женщина. — Мы не любим признавать, что наши предки были настоящими варварами! Но Преподобная Мать должна это признать. У нас нет иного выбора.

Мурбелла научилась задавать вопросы мысленно. Почему я должна…

Мы отпрыски победителей. Мы — их потомки. Победы зачастую доставались дорогой моральной ценой. Варварство не самое подходящее слово для тех злодеяний, которые совершали наши предки.

Мурбелла ощутила прикосновение знакомой руки к щеке. Дункан! От прикосновения мучения усилились. О, Дункан, ты делаешь мне больно.

Сквозь боль она почувствовала промежутки, разделяющие жизни, проснувшиеся в ней. Вещи оставались.

— Это только то, что ты способна воспринять сейчас, — произнес бестелесный голос. — Другие придут позже, когда ты окрепнешь… если выживешь.

Селективный фильтр. Это слова Одраде. Необходимость открывает двери.

Из глоток других лиц в памяти исходил нескончаемый стон и вопль. Жалобы: Видишь? Видишь, что происходит, когда игнорируешь здравый смысл?

Мучительная боль нарастала. Ее невозможно избежать. Каждый нерв был объят пламенем. Мурбелле хотелось кричать, плакать, изрыгать проклятия, просить помощи. Все происходящее висело на тонкой ниточке призрачного существования. Ниточка может лопнуть!

Я умираю.

Нить вытягивалась. Она вот-вот порвется! Сопротивляться бесполезно. Безнадежность. В теле не осталось ни одной мышцы. Да они больше не нужны Мурбелле. Была только боль. Это был ад… нескончаемый ад, который будет преследовать ее и тогда, когда порвется проклятая нить жизни. Языки пламени распространяются по нити, лижут сознание.

Рука потрясла ее за плечо. Дункан… не делай этого. Каждое движение причиняло такую боль, о которой Мурбелла не могла бы представить себе в самом страшном сне. Это была боль за гранью возможного; недаром в Бене Гессерит это испытание называют Агонией.

Нить перестала натягиваться. Она потянулась назад, сжалась. Она сама превратилась в маленькую сосиску, средоточие такой боли, которая не могла существовать больше нигде и никогда. Чувство бытия притупилось, оно просвечивало, становилось прозрачным и зыбким…

— Ты видишь? — спросил чей-то голос.

Я вижу предметы.

Это не совсем зрение. Просто отчужденное восприятие других. Других сосисок. Другая Память прячется в шкуру потерянных жизней. Эти жизни протянулись друг за другом в виде поезда, длину которого она не могла определить, но ей приходится тащить этот страшный поезд за собой. Светлый туман. Иногда он рвется, и в провалах возникают видения событий. Нет… это не события сами по себе. Это память.

— Дели свидетельства, — сказала женщина-проводник. — Ты видишь, что делали наши предки. Они обесценили ругательства, которые кажутся тебе страшными. Не стоит извинять их временем, в котором они жили. Помни: на свете нет невинных агнцев!

Отвратительно! Отвратительно!

Она не могла различить ни одну из этих жизней, узнать их в лицо. Все превратилось в блики и отражения, рвущийся туман. Где-то впереди была слава, которую, как она знала, ей предстояло обрести.

Отсутствие Агонии.

Вот и все. Как все будет славно теперь!

Но где же это ощущение славы?

Чьи-то губы коснулись ее лба, рта. Дункан! Она приподнялась. Руки свободны. Пальцы погрузились в кудри таких знакомых волос. Это реальность.

Агония отступила. Только теперь она поняла, что пережила боль, для описания которой в человеческом языке не существует подходящих слов. Агония? Она притупила психику и переплавила ее самое. В Агонию вступил один человек, а вышел из нее другой.

Дункан! Она открыла глаза и увидела прямо над собой его лицо. Я все еще люблю его? Он здесь. Он — мой якорь, за который я держалась в самые худшие моменты. Но люблю ли я его? Я все еще уравновешенна?

Нет ответа.

Откуда-то со стороны раздался голос невидимой Одраде:

— Снимите с нее эту одежду. Принесите полотенца. Она плавает в поту. Принесите достойное платье.

Послышалась суета, потом снова раздался голос Одраде:

— Мурбелла, я рада сказать тебе, что ты с честью преодолела этот трудный путь.

Какое воодушевление в ее голосе. Чему она так радуется?

Где чувство ответственности? Где Грааль, который должен быть у меня в голове? Ответь мне хоть кто-нибудь!

Но женщина с пульта управления челноком куда-то ушла.

Я осталась одна. Но я помню отвратительные и ужасные вещи, от которых могли бы дрогнуть даже Досточтимые Матроны. Вдруг она увидела Грааль, но это был не предмет, а вопрос: «Как уравновесить чаши весов?»

Глава 35

Мы передаем бога нашего домашнего алтаря от поколения к поколению: это наше послание человечеству в надежде на его возмужание. Больше всего похожа на домашнюю богиню отступница Преподобная Мать Ченоэ, бюст которой с незапамятных времен занимает нишу в моем кабинете.

Дарви Одраде

С некоторого момента Айдахо начал считать свои способности ментата своеобразным убежищем. Мурбелла оставалась с ним только тогда, когда это позволяли их с Дунканом обязанности. Он занимался совершенствованием оружия, а она привыкала к своему новому статусу.

Она не лгала другу и не пыталась доказать ему, что не чувствует никакой разницы между прошлым и настоящим их положением. Однако он чувствовал, что их разъединяет какая-то сила, и узы, связывающие их, натянулись до предела, готовые вот-вот разорваться.

— Сестры научили меня не делиться сердечными тайнами. В любви Сестры усматривают большую опасность. Интимность угрожает. Глубокая чувствительность отупляет. Нельзя давать никому палку, которой тебя могут побить.

Она думала, что ее слова ободряют его, но он слышал в них продолжение внутреннего спора. Быть свободной! Разорвать тягостные путы!

Он видел, как часто мучает ее Другая Память. По ночам с уст Мурбеллы срывались загадочные слова:

— Зависимость… групповая душа… пересечение живого сознания… Говорящие Рыбы…

Она охотно рассказывала ему о значении этих слов.

— Пересечение? Каждый чувствует связующие пункты в разрывах естественного течения жизни. Смерти, расставания, наполненные обыденностью промежутки между великими или значительными событиями, рождения…

— Рождение — это разрыв?

Они лежали в постели, в спальне было темно, не горел даже циферблат часов, однако видеокамеры работали — их питали какие-то другие, неведомые источники энергии, может быть, любопытство Преподобных Матерей…

— Ты никогда не думал о рождении, как о разрыве? Сестры находят это удивительным.

Удивительным? Отчуждение… отчуждение…

Говорящие Рыбы, еще одно откровение, которое буквально очаровало Преподобных Матерей Бене Гессерит. Они давно это подозревали, но теперь получили подтверждение с помощью Мурбеллы: демократия Говорящих Рыб выродилась в автократию Досточтимых Матрон. В этом больше не было никаких сомнений.

— Тирания меньшинства, рядящегося в тогу большинства, — ликующим тоном говорила по этому поводу Одраде. — Падение демократии. Либо она пала под тяжестью своей собственной избыточности, либо ее пожрала бюрократия.

В этом суждении Айдахо слышал явственное влияние Тирана. Если у истории есть повторяющиеся паттерны, то это один из самых ярких образчиков. Бьют барабаны повторения. Сначала Гражданская Служба: закон о ней маскировал ложь о том, что это единственный способ исправить недостатки демагогической болтовни, процветающей в прогнившей государственной системе. Потом следует концентрация власти в местах, недосягаемых для рядовых избирателей. И наконец, наступает царство аристократии.

— Бене Гессерит — это, пожалуй, единственная организация, которая впервые в истории создала полновластное жюри, — говорила Мурбелла. — Жюри не слишком популярны среди профессиональных законников. Жюри — это противопоставление закону. Члены жюри могут игнорировать мнение судей.

Она рассмеялась в темноте.

— Улики! Доказательства! Что такое улика, как не вещь, наличие которой тебе разрешают принять? Вот о чем заботится закон: о тщательно управляемой действительности.

Эти слова предназначались для того, чтобы отвлечь его, показать новую власть, которую Мурбелла получила вместе с вступлением в Орден Бене Гессерит. Слова о любви звучали холодно и фальшиво.

Она говорит их по памяти.

Айдахо видел, что это тревожит Одраде почти в такой же степени, как вызывало его собственное недовольство, но Мурбелла не замечала ни того, ни другого.

Одраде пыталась ободрить Дункана:

— Каждая новообращенная Преподобная Мать должна пройти период адаптации. Временами они становятся маниакальными. Они осваиваются с почвой, на которой оказались!

Как я могу не думать об этом?

— Это первый закон бюрократии, — говорила между тем Мурбелла.

Тебе не удастся отвлечь меня, любимая.

— Расти до пределов доступной энергии! — В тоне действительно слышалась маниакальность. — Используй для этого любую ложь, ее ценой можно решить любые проблемы.

Она повернулась к нему лицом, но не для того, чтобы заняться любовью.

— Досточтимые Матроны разыграли весь этот рутинный спектакль, как по нотам! Они ввели даже общественную систему безопасности, для того чтобы успокоить массу, но вся энергия накапливалась в их банках.

— Мурбелла!

— Что? — Она была встревожена резкостью его тона. Разве он не понимает, что говорит с Преподобной Матерью?

— Я, как всякий ментат, знаю это не хуже тебя.

— Ты хочешь заткнуть мне рот? — Она была рассержена.

— Наше дело заключается в том, чтобы научиться думать, как думает противник, — сказал он. — Разве у нас не общий враг?

— Ты издеваешься надо мной, Дункан.

— У тебя рыжие глаза?

— Меланжа не позволяет им становиться рыжими, ты же знаешь… О!

— Бене Гессерит нуждается в твоих знаниях, но ты должна их окулътурить\ — Он включил свет и увидел, что она в упор смотрит на него горящим взглядом. Так он и знал! Она не на сто процентов принадлежит Бене Гессерит.

Гибрид.

Слово запало ему в душу. Было ли это живостью и энергичностью гибрида? Ожидала ли Община Сестер именно такой метаморфозы от Мурбеллы? Иногда Бене Гессерит может удивить. Вот ты видишь их в полумраке коридора; они смотрят на тебя странным взглядом, глаза не мигают, на лицах обычные маски, под которыми вызревают неожиданные реакции. Именно так Тег научился совершать непредсказуемые поступки. Но что это? Кажется, новая Мурбелла нравится ему все меньше и меньше.

Она сразу почувствовала его новое отношение, читая своего Дункана, как открытую книгу.

— Не надо ненавидеть меня, Дункан.

В тоне не чувствовалось стремления оправдаться, но за ее словами крылось что-то очень обидное.

Она прижалась к нему почти так же, как делала это до испытания мукой Пряности, но это почти решало все. Почти. Разница разрывала сердце Айдахо.

— Досточтимые Матроны рассматривают Бене Гессерит как соперника в борьбе за власть, — сказала Мурбелла. — Многие хотели бы покинуть ряды Матрон, но не могут осмелиться это сделать.

Она тесно прильнула к нему, требуя сексуальной ласки. Ее безоглядность поразила Дункана. Было такое впечатление, что Мурбелла в последний раз хочет его любви.

Когда все кончилось, он, обессилев, откинулся на подушку.

— Надеюсь, что я снова забеременела, — шепнула она. — Нам все еще нужны наши дети.

Нам нужны. Бене Гессерит нужны. Она больше не говорит: Им нужны.

Он уснул, и ему приснился сон, что он находится в оружейной комнате корабля. Этот сон был невероятно реалистичен. Корабль оставался оружейным заводом. Во сне он слышал обращенные к нему слова Одраде.

— Я принимаю решения по необходимости, Дункан. Очень мала вероятность того, что ты вырвешься от нас, потеряв рассудок.

— Для этого я слишком ментат! — Какой важностью и самодовольством отдают эти слова! Это сон, и я знаю, что это сон. Почему я оказался в арсенале вместе с Одраде?

Перед глазами ползет список оружия.

Атомное. (Он видит взрывы и смертоносную пыль.)

Лазерное. (Невозможно сосчитать всевозможные модификации.)

Бактериологическое.

По приказу Одраде список остановился.

— Как обычно, мы можем заставить контрабандистов сосредоточиться на мелочах… но дорогостоящих мелочах.

— Конечно, на камнях су. — Он все еще исполнен ощущения собственной важности. Но я же совсем не такой!

— Средства самоубийства, — сказала она. — Здесь планы и спецификации некоторых средств.

— Похищение промышленных и торговых секретов — вот подходящая задача для контрабандистов. Я просто невыносим.

— Всегда есть лекарства и болезни, при которых необходимы эти лекарства, — произнесла Одраде.

Где она? Я ее слышу, но не вижу.

— Знают ли Досточтимые Матроны, что наша вселенная полна мерзавцев, и что, прежде чем сеять ветер, надо продумать средства борьбы с бурей? Мерзавцы? Я никогда не употребляю этого слова.

— Все на свете относительно, Дункан. Они сожгли Лампадас и убили там четыре миллиона наших лучших людей.

Он проснулся и сел. Спецификация новых средств! Он представлял их себе в мельчайших деталях, поняв, как можно миниатюризировать генератор Хольцмана до размеров не более двух сантиметров. К тому же он станет намного дешевле! Как эта мысль прокралась в мою голову?

Он выскользнул из постели, не потревожив Мурбеллу, и схватил одежду. Он слышал, как подруга засопела во сне, когда он покинул их общую постель, и выскочил в кабинет.

Усевшись за консоль, он изобразил свой проект и начал его внимательно изучать. Блестяще! Он передал проект в Архив, пометив адресатов — Одраде и Беллонду.

Вздохнув, он снова просмотрел свой проект. Чертеж исчез, и вместо него появился уже знакомый список оружия. Я все еще сплю? Нет! Он сидел на реальном стуле, касался консоли и слышал жужжание силового поля. Это продолжение сна.

Список демонстрировал режущие и колющие орудия, предназначенные для внедрения ядов и бактерий в плоть противника.

Снаряды и пули.

Как остановить список и изучить его детально?

Он все еще находится у тебя в голове!

Люди и животные, выведенные специально для нападения и уничтожения противника, возникли перед взором Дункана, заслонив собой консоль и ее экран. Футары? Как попали сюда футары? Что я о них знаю?

Животных заменили дезинтеграторы. Оружие, затуманивающее мозг и нарушающее жизненно важные обменные процессы в живом организме. Дезинтеграторы? Я впервые слышу это название.

Дезинтеграторы исчезли, и их место заняли поисковые системы, нацеленные на объекты G-нуль. Про это оружие Дункан знал.

Затем последовали взрывчатые вещества и снаряды, несущие химические и бактериологические заряды.

Средства отвлечения, средства постановки фальшивых целей и ложных объектов. Этим в свое время широко пользовался Тег.

Аккумуляторы энергии. У него самого был целый арсенал подобных средств. Они очень полезны для усиления войск.

Внезапно список оружия исчез, и на проекторе появилась пестрая блестящая сеть — изображение пожилой пары в саду. Они уставились на Дункана горящими глазами.

— Перестань шпионить за нами!

Айдахо обеими руками вцепился в подлокотники кресла и подался вперед, но пара исчезла, прежде чем он успел ее рассмотреть.

— Шпионить?

Снова возник список, но на этот раз он был невидим; его зачитывал мужской голос.

— Средства обороны часто имеют характеристики наступательного вооружения. Иногда, однако, простые средства могут предотвратить воздействие самых разрушительных систем.

Простые средства! Он громко рассмеялся.

— Майлс! Черт тебя возьми, где ты, Тег? У меня есть твои замаскированные средства нападения! Надутые, как воздушные шары приманки! Они пусты, в них есть только миниатюрный генератор Хольцмана или лазерная пушка. — Это он тоже послал в Архив.

Закончив, Айдахо еще раз задал себе вопрос о видении. Это влияние моего сна? Что я нащупал?

Каждую свободную минуту, с тех пор как он стал Оружейным Мастером Майлса, Айдахо тратил на запросы в Архив. Там должен был найтись ключ к решению загадки накопления энергии в малом объеме.

Некоторое время его привлекали резонансная и тахионная теории. Тахионная теория была изначально разработана самим Хольцманом. Он назвал ее «Техис».

Волновая система, законы которой не подчинялись ограничению скорости света. Действительно, скорость движения межзвездных кораблей не ограничена скоростью света. «Техис»?

— Работает, потому что работает, — пробормотал Айдахо. — Вера. Такая же, как в любойрелигии.

Ментат отметал непоследовательные и нелогичные данные. Был склад под названием «Техис» и рыться в нем не доставляло никакого удовлетворения.

Даже Гильд-навигаторы не обладали профессиональными знаниями того, каким именно образом они способны преодолевать свернутое пространство на своих кораблях. Иксианцы пытались воссоздать способности навигаторов своими машинами, но сами не понимали, что они делали.

Формуле Хольцмана можно доверять.

Никто и никогда не пытался понять логику рассуждений Хольцмана. Его формулами просто пользовались, потому что они работали. Это был «эфир», в котором совершались космические путешествия. Пространство можно было свертывать. Сейчас ты здесь, а спустя мгновение оказываешься на расстоянии бесчисленного количества парсек от первоначальной точки.

Кто-то «там» нашел способ нового использования теорий Холъцмана! Такова была проекция ментата!

Айдахо понимал точность такого вывода по вопросам, которые они поднимали. Болтовня Мурбеллы о Другой Памяти продолжала преследовать Айдахо, хотя теперь он понимал основы учения Бене Гессерит.

Власть привлекает тех, кто подвержен коррупции. Абсолютная власть привлекает тех, кто подвержен коррупции абсолютно. В этом состоит опасность окопавшейся у власти бюрократии для народа, которым она управляет. Даже система, предусматривающая раздачу государственных должностей по протекции и среди сторонников победившей партии, не так опасна, поскольку предусматривает периодическую смену носителей власти и имеет низкий порог толерантности. До окопавшейся же бюрократии трудно добраться и подвергнуть ее насильственному отстранению от власти. Особенно следует опасаться объединения Гражданской Службы и Армии!

Именно этого достигли в своем развитии Досточтимые Матроны.

Власть во имя власти… аристократия с вывихнутой генеалогией.

Кто были те люди, которых он видел? Они были достаточно сильны, чтобы устранить Досточтимых Матрон. Он знал это из данных своей проекции.

Айдахо потерял покой от этих мыслей. Досточтимые Матроны в качестве беглецов! Варварски жестокие, но невежественные и не знающие судьбы всех разбойных племен, начиная с времен, гораздо более ранних, нежели эпоха вандалов. Ими двигала, наряду с другими силами, необычайная жадность. «Взять римское золото!» Все сомнения были изгнаны из их сознания. Это было отупляющее, агрессивное невежество, которое уступило место интеллекту только тогда, когда в варварское сознание проникли элементы культуры покоренных интеллектуалов.

Внезапно он понял, чего добивается Одраде.

Боже, как хрупок ее план!

Он прижал ладони к глазам, едва сдерживая крик бессильного гнева. Пусть они думают, что я устал. Он понял план Одраде, но одновременно осознал, что в скором будущем неизбежно потеряет Мурбеллу.

Глава 36

Когда можно доверять этим ведьмам? Никогда! Общине Сестер принадлежит темная магическая сторона нашей вселенной и поэтому их надо отвергнуть.

Тилвит Вафф. Мастер Мастеров

Большой зал на корабле-невидимке с рядами кресел, расположенных амфитеатром, и высокой сценой перед ним был до отказа заполнен Сестрами. Такого количества народа в зале не было никогда. Жизнь Капитула была практически парализована, потому что почти все хотели непосредственно участвовать в Собрании, а не делегировать свои полномочия с другими. Большинство присутствующих составляли Преподобные Матери, одетые в черное. Они занимали почти весь зал до самой сцены, однако много было и послушниц в отороченных белыми полосами платьях, присутствовали даже вновь обращенные. Небольшими группками там и сям виднелись одетые в белые платья послушницы первой ступени. Все остальные не были допущены на Собрание строгими прокторами.

В воздухе отчетливо пахло меланжей, было душно и сыро, как бывает в помещении, кондиционеры которого работают с большой перегрузкой. Словно незваный пришелец над собравшимися, витал запах сегодняшней трапезы, обильно приправленной чесноком. Напряжение еще больше усиливалось от всяких россказней, циркулировавших по залу.

Взоры сотен глаз были прикованы к боковой двери сцены, откуда в зал должна была войти Верховная Мать. Даже болтая о пустяках или обсуждая последние сплетни, делегаты постоянно оглядывались на то место, откуда должна будет скоро выйти та, кто произведет, быть может, самые решительные перемены в их жизни. Верховная Мать не стала бы созывать Собрание, если бы на пороге не стояли события, способные потрясти самые основы Бене Гессерит.

Впереди Одраде шествовала Беллонда, которая своей характерной воинственной походкой взошла на сцену. По этой воинственности ее сразу узнали все даже на расстоянии. В пяти шагах за Беллондой следовала Верховная Мать. После нее вошли старшие советницы и помощницы, среди которых была и Мурбелла, одетая в черное (она все еще выглядела не лучшим образом после испытания, со времени которого прошло всего две недели). Сразу за Мурбеллой хромала Дортуйла, которую под руки поддерживали Там и Шиана. Шествие замыкала Стрегги с Майлсом на плечах. При виде Тега все притихли, потом по толпе собравшихся прошел ропот. Мужчины редко посещали собрания Сестер, но все на Капитуле знали, что это гхола их башара-ментата, жившего ныне в военном городке с остатками армии Бене Гессерит.

Глядя на столь внушительное сборище Сестер, Одраде ощутила в сердце пустоту. Один древний автор очень хорошо выразил ее чувства одной фразой: «Каждый самый дремучий дурак может понять, что одна лошадь может обогнать другую». Она часто вспоминала эту цитату во время меньших по масштабу собраний, происходивших в этой уменьшенной копии римского цирка, но она знала также, что ритуалы имеют свою цель. На собраниях можно показать себя другим.

Здесь мы все вместе. Весь наш род.

Верховная Мать и ее свита, словно пучок энергии, прошли сквозь толпу и взошли на сцену, где для них на отдельном возвышении было приготовлено место.

Верховная Мать никогда не чувствовала склонности к тесноте многолюдных собраний и никогда их не посещала. Ей было незнакомо чувство прижатых к ребрам локтей; ей никогда не наступали на ноги в тесноте и никогда не видела она толпу, которая ползла по залу, как огромный червь, состоящий из множества людей, прижатых друг к другу в невообразимой тесноте.

Так прибывал в цирк Цезарь. Опустите большие пальцы! Долой это проклятие! Обернувшись к Беллонде, она произнесла:

— Давайте начинать.

Впоследствии она поняла, что должна была удивляться тому, что не поручила никому больше исполнить ритуал Собрания и произнести перед ним полные зловещих предзнаменований слова. Беллонда любила быть на почетном месте, и именно поэтому ей нельзя было доверять высоких постов. Но, вероятно, Сестра из более низкого эшелона могла бы сделать это только из чувства верности, только потому, что такова воля Верховной Матери.

Баги! Если вы есть, то почему позволяете нам быть такими овцами?

Вот они, все стадо, Беллонда приготовила их для нее. Батальоны Бене Гессерит. Конечно, это были не настоящие батальоны, но Одраде, глядя на ряды Сестер представляла функции каждой из них именно в военных терминах. Вот это — командир роты. Это генерал армии. Это сержант, а это — ординарец.

Сестры были бы очень обижены, знай они об этой причуде Верховной, но Одраде умело скрывала свое отношение за завесой «упорядочения заданий». Если даешь человеку поручение лейтенанта, то при этом совершенно необязательно называть его лейтенантом. Так всегда поступала покойная Тараза.

Беллонда говорила о том, что Общине Сестер, вероятно, придется пересмотреть свое отношение к плененному Тлейлаксу. Для Белл это были исполненные горечи слова:

— Мы прошли сквозь тяжкие испытания, Тлейлаксу и Бене Гессерит, и мы изменились. В каком-то смысле мы изменили и друг друга.

Да, мы сейчас подобны камням, которые столь долго терлись друг о друга, что приобрели дополняющие друг друга формы, но по сути своей мы все же остались совершенно разными.

Аудитория притихла. Сестры понимали, что это лишь преамбула, не важно, что намеки на главное прозвучали в упоминании о Тлейлаксу. Важность вступления всегда относительна. Одраде подошла к Беллонде, подав таким образом знак, что той пора заканчивать.

— Верховная Мать, — объявила Беллонда.

Как трудно умирают старые обычаи. Неужели Беллонда всерьез думает, что зал не узнал, кто я?

Одраде заговорила, принудив зал к вниманию, применив Голос.

— События приняли такой оборот, что мне в силу обстоятельств придется встретиться на Джанкшн с руководством Досточтимых Матрон. Ясно, что я, возможно, не вернусь с этой встречи. Вполне вероятно, что я погибну. Может быть, эта встреча — ловкий отвлекающий маневр со стороны Досточтимых Матрон. Мы же готовы их примерно наказать.

Одраде дождалась, когда стихнет возникший шум в зале, слыша как одобрение, так и возражения в высказываниях присутствующих Сестер. Интересно, что согласные в большинстве своем были послушницы, сидевшие ближе всех к сцене. Старшие послушницы не согласны? Да, они поняли предупреждение: Мы не смеем подбрасывать дров в этот костер.

Она понизила голос, добавив в него свистящие нотки, чтобы донести силу убеждения до задних рядов.

— Прежде чем отбыть, я разделю Память с несколькими Сестрами. Наше положение требует особых мер предосторожности.

— Каков ваш план? Что вы будете делать? — Вопросы посыпались на Одраде со всех сторон.

— Мы проведем отвлекающий маневр на Гамму, при этом союзники Досточтимых Матрон будут вынуждены бежать на Джанкшн, и мы атакуем Джанкшн и, если повезет, возьмем в плен Королеву Пауков.

— Нападение произойдет в тот момент, когда вы будете на Джанкшн? — Этот вопрос задала Гарими, проктор с серьезным и трезвым лицом, сидевшая в первом ряду, очень близко от Одраде.

— Да, таков план. Я передам свои наблюдения атакующим войскам. — Одраде жестом указала на Тега, сидевшего на плечах Стрегги. — Башар лично возглавит вторжение.

— Кто поедет с вами? Да, кого вы берете с собой?

В этих криках ясно слышался страх. Значит, слухи об отъезде Верховной не успели распространиться среди Сестер Капитула.

— Там и Дортуйла, — ответила Одраде.

— С кем вы разделите Память? — снова Гарими. Вот уж действительно. Это политический и очень интересный вопрос. Кто наследует власть Верховной Матери? За спиной Одраде послышался нервный вздох. Кто это волнуется? Беллонда взволнована? Это не ты, Белл. Ты уже это знаешь.

— С Мурбеллой и Шианой, — ответила Одраде. — И еще с одной Сестрой, если прокторы назовут кандидатуру.

Прокторы образовали несколько групп, каждая из которых предложила своего кандидата, но ни один из них не прошел. Однако прозвучал вопрос:

— Почему с Мурбеллой?

— Кто лучше ее знает Досточтимых Матрон? — парировала Одраде.

Этот ответ сразу успокоил страсти.

Гарими подошла ближе к сцене и уставила в Одраде проницательный взгляд. Не пытайся ввести в заблуждение Преподобную Мать, Дарви Одраде!

— После отвлекающего маневра на Гамму, противник мобилизует все свои силы на Джанкшн, чтобы приготовиться к отражению атаки. Почему вы думаете, что мы сможем одолеть их?

Одраде отошла в сторону и пропустила вперед Стрегги с Майлсом.

Тег внимательно следил за выступлением Одраде, оно очаровало его. Он посмотрел на Гарими. Нет сомнения, что она, будучи Главным Проктором Назначений, говорила от имени какой-то группировки Сестер. Тег понял, что его смешное положение на плечах послушницы было выбрано Верховной Матерью по иным соображениям, чем те, которые она озвучила.

Мои глаза должны находиться на одном уровне с глазами взрослых людей, но не только это. Одраде хочет уверить Сестер, что Бене Гессерит (и даже послушницы) могут контролировать мое поведение и управлять мною.

— В данный момент я не стану входить во все детали военных приготовлений, — начал Тег. Черт бы побрал этот писклявый голосок! Слушали его, однако, очень внимательно. — Но могу сказать, что мы рассчитываем на мобильность и маневренность, на ложные цели и лазерное оружие, с помощью которого нам удастся уничтожить их позиции на большую глубину, если луч возьмет их… кроме того, мы собираемся окружить Джанкшн оболочкой поля и с помощью этого маневра обеспечим обнаружение всех кораблей-невидимок Досточтимых Матрон.

Присутствующие смотрели на Тега во все глаза, тем не менее он продолжал:

— Если Верховная Мать подтвердит мое уже высказанное мнение о Джанкшн, то мы будем очень точно знать расположение сил неприятеля. Там не могло произойти каких-либо серьезных изменений, прошло слишком мало времени.

Это было для них неожиданностью. Они удивлены. Но что еще могли они ожидать от ментата башара? Он посмотрел на Гарими, готовый выслушать ее дальнейшие сомнения в его военных способностях.

У проктора был наготове еще один вопрос:

— Правда ли, что Дункан Айдахо является вашим советником по вопросам вооружений?

— Если у вас есть лучший советник, то было бы непростительной глупостью не воспользоваться его услугами.

— Но будет ли он сопровождать вас в качестве Оружейного Мастера?

— Он решил не покидать корабль, и вы знаете почему. Что вы хотели сказать этим вопросом?

Он отразил ее нападки и заставил замолчать, что очень не понравилось Гарими. Мужчина не смеет таким образом распоряжаться Преподобной Матерью!

Одраде выступила вперед и положила ладонь на плечо Тега.

— Разве вы забыли, что этот гхола — наш самый верный и испытанный друг Майлс Тег? — Она взглядом выбрала несколько лиц из толпы, начав с тех, кто знал, что Тег — ее отец. Она медленно переводила взгляд с одного лица на другое, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в ее истинных намерениях.

Найдется ли среди вас та, что первой выкрикнет: «Это непотизм!»? Прежде посмотрите записи о его прежних деяниях на нашей службе!

Собрание несколько преобразилось. Проявились те благотворные тенденции, ради которых вообще созывалось Собрание. Не было больше вульгарных криков, требований предоставить голос вне очереди. Слова и выступления звучали в унисон. Это было уже стройное пение, хотя и не хоровое заклинание. Одраде всегда приходила в восторг от этой естественной гармонии поведения, исток которой лежал в привычке согласовывать свое поведение с поведением других. Это было естественно для Бене Гессерит. Это было единственным объяснением. Танец их повседневных действий выразился в согласованности голосов. Они партнеры, несмотря на временные и поверхностные разногласия.

Мне будет не хватать этой гармонии.

— Никогда нельзя точно предсказать ход какого-либо неприятного и страшного события, — сказала она. — Кто знает это лучше, чем мы? Нет ли среди нас тех, кто не усвоил урок Квисатц Хадераха?

Не надо ничего изобретать. Дурные предсказания не изменят их курс. Поэтому молчит Беллонда. Воспитанницы Бене Гессерит получили новый урок просвещения. Они не тупицы, которые нападают на вестника, принесшего плохую новость. Разжаловать вестника? (Чего хорошего можно ожидать от такого субъекта?) Такого поведения надо было избегать любой ценой. Заставим ли мы замолчать вестников, несущих плохие новости, надеясь, что молчание смерти отменит дурные известия? Бене Гессерит не верит в эти сказки! Смерть возвышает голос Пророка. Мученики поистине опасны.

Одраде видела, что задумчивое молчание овладевает аудиторией, добравшись до самых верхних рядов амфитеатра.

Мы вступаем в трудные времена, Сестры, и должны это принять. Это знает даже Мурбелла. Она знает также, почему я так хотела, чтобы она стала одной из нас, Мы все так или иначе знаем это.

Одраде оглянулась и посмотрела на Беллонду. Старуха не разочаровала ее. Белл знала, почему она не попала в когорту избранных. Это наш лучший курс, Белл. Инфильтрация.

Взять их теплыми, прежде чем они заподозрят, что мы что-то делаем.

Одраде перевела взгляд на Мурбеллу и увидела на ее лице уважительное внимание. Мурбелла уже пользуется полезными плодами общения с Другой Памятью. Маниакальная стадия прошла, и она даже восстановила свое увлечение Дунканом. Возможно, со временем… она научится самостоятельно оценивать Другую Память. В Мурбелле сейчас не чувствовалось желания сказать: «Отстаньте от меня со своими вшивыми советами!» Она сделала исторические сравнения и не может игнорировать очевидное.

Не маршируй по улицам с теми, кто разделяет твои предрассудки. Громкие крики легче всего игнорировать. «Посмотри, что в их дурных головах, кроме воплей? Ты хочешь быть заодно с ними?»

Я говорила тебе, Мурбелла: Суди обо всем сама. «Для того чтобы произвести перемены, надо найти точку опоры для приложения рычага и сдвинуть косную массу с места. Предложение высоких постов — это всего лишь отвлекающий маневр, на который клюют те, кто охотно выходит на уличные демонстрации. Точки опоры находятся отнюдь не в высоких кабинетах. Точки опоры находятся в экономических и коммуникативных центрах, и пока ты этого не поймешь, для тебя окажутся бесполезными самые высокие посты. Даже лейтенант может изменить общее направление движения. Он может сделать это не искажением донесений, а оттяжкой исполнения приказа. Например, Белл оттягивает исполнение до того момента, когда приказ становится бессмысленным. Иногда я специально отдаю такие приказы, чтобы она могла без всякого вреда для дела играть в свои игры. Она знает об этом и все равно продолжает играть. Знай это, Мурбелла! После того как мы разделим Память, учись на моих ошибках и на моем опыте!»

Согласие достигнуто, но какой ценой! Одраде дала знак, что Собрание окончено, зная, что не только не даны ответы на все вопросы; остались незаданные вопросы. Но эти вопросы поступят позже. Их отфильтрует Белл, которая ими и займется.

Самые настороженные из Сестер на станут задавать вопросы — они уже поняли план.

Покидая Зал Больших Собраний, Одраде ощутила весь груз ответственности, которую взяла на себя, и только теперь осознала все обуревавшие ее ранее колебания. Были сожаления, но только Мурбелла и Шиана узнают о них.

Идя следом за Беллондой, Одраде думала о тех местах, в которых ей не суждено побывать, о тех вещах, которые она никогда не увидит иначе, чем в отражении сознания Сестер, с которыми поделит свою память.

Это была своеобразная ностальгия, хорошо знакомая тем, кто отправился в Рассеяние, и эта мысль облегчала боль. Слишком многое обрушивалось на человека, отправившегося туда. Переварить такое в одиночку страшно тяжело. Даже член Ордена Бене Гессерит с накопленной памятью не мог охватить всего, не говоря уже о некоторых интересных деталях. Надо было вернуться к истокам. К Великому Замыслу, Великой Картине, Главному Потоку. Это специальность и крест Сестер. Для этого создавались ментаты, это была их первоочередная задача: осмысление паттернов, движений потоков и того, что несли эти потоки, куда они направляются. Последствия. Не мертвые карты, а живые потоки.

По крайней мере мне удалось сохранить ключевые элементы нашей демократии в неизменной исходной форме. Они могут поблагодарить меня за этот день.

Глава 37

Ищи свободу, и ты станешь пленником своих вожделений. Ищи подчинения, и ты обретешь вольность.

Кодексы

— Кто мог подумать, что выйдет из строя воздухоочистительная машина?

Раввин задал этот вопрос, не обращаясь ни к кому в отдельности. Он сидел на низенькой скамеечке, прижав к груди свиток. Бумага со священным текстом была укреплена современными материалами, но все же надо принять во внимание ветхость древнего свитка. Раввин не знал точно, который теперь час. Возможно, утро. Совсем недавно они поели, можно было считать эту трапезу завтраком.

— Я знал, что рано или поздно это произойдет.

Казалось, он обращается к свитку. Пасхальный агнец пришел и ушел, и двери наши остались запертыми.

Ребекка подошла к Раввину и склонилась над ним.

— Прошу вас, Равви, не надо. Это не поможет Джошуа в его трудах.

— Мы не покинуты. — Раввин продолжал свой диалог со свитком. — Мы сами скрылись, выбрав свой путь. Если нас не могут найти пришельцы, то как же отыщет нас тот, кто может протянуть нам руку помощи?

Он взглянул на Ребекку, очки делали его похожим на сову.

— Ты принесла нам зло, Ребекка?

Она поняла, что он имел в виду.

— Чужаки всегда думают, что в Бене Гессерит есть что-то нечестивое, — ответила она.

— Значит, теперь я, ваш Раввин, тоже чужак?

— Вы сами отстранились, Равви. Я говорю сейчас с точки зрения Общины Сестер, которой я помогла по вашему требованию. Вы сами заставили меня это делать. То, что они делают, иногда кажется скучным. Они повторяются, но это не есть зло.

— Я заставил тебя им помогать? Да, признаю, я это сделал. Прости меня, Ребекка. Если нас постигнет зло, то в этом будет моя вина.

— Прекратите, Равви! Они очень разветвленный клан. Но при этом умудряются сохранить свой индивидуализм в полной неприкосновенности. Разветвленный клан: разве это словосочетание ничего не говорит вам, Равви? Неужели мое достоинство оскорбляет вас?

— Я говорю тебе, Ребекка, что оскорбляет меня. Под моим руководством ты изучала иные книги, нежели… — Он потряс свитком, словно дубиной.

— Дело не в книгах, Равви. О, у них есть Кодексы, но это просто собрание напоминаний, иногда полезных, иногда годных лишь на то, чтобы их отбросить. Они всегда приводят их в соответствие с требованиями текущего момента.

— Есть книги, которые нельзя приводить ни в какое соответствие, Ребекка!

Она посмотрела на него сверху вниз с плохо скрытым недовольством. Неужели он именно так смотрит на Общину Сестер? Или это просто страх говорить на эту тему?

Подошел Джошуа. Руки его были в машинном масле, черные пятна остались на лбу и щеках.

— Ваше предположение оказалось верным, но машина опять работает. Как долго она протянет, я не знаю. Проблема заключается в том, что…

— Ты не знаешь, в чем заключается проблема, — перебил его Раввин.

— Это механическая проблема, — сказала Ребекка. — Поле убежища-невидимки нарушает работу машин.

— Мы не можем доставить сюда машины, работающие без трения. Это выдаст наше местоположение, и к тому же дорого стоит, — сказал Джошуа.

— Здесь ломаются не только твои машины.

Джошуа удивленно вскинул брови и посмотрел на Ребекку. Что с ним? Значит, Джошуа доверяет способностям Сестер Бене Гессерит. Это оскорбило Раввина еще глубже. Его стадо ищет другого пастыря.

Но тут Раввин удивил Ребекку.

— Ты думаешь, что я ревнив, Ребекка?

В ответ она отрицательно покачала головой.

— Ты обнаруживаешь таланты, которыми с успехом пользуются другие. Например, твое предположение о причинах поломки машины: ты узнала их с помощью Другой Памяти?

Ребекка пожала плечами. Это Раввин, придерживающийся старых правил, и не следовало дразнить его в его доме.

— Я должен похвалить тебя? — спросил Раввин. — У тебя есть власть? Ну так управляй нами, ты хочешь этого?

— Никто не может предположить такое, Равви, и меньше всех я. — Теперь была оскорблена она, и не думала это скрывать.

— Прости меня, дочь моя. Это как раз то, что вы называете «щелчком».

— Мне не нужна ваша похвала, Равви. И, конечно, я прощаю вас.

— Могут ли твои «другие» что-нибудь сказать по поводу того, что с нами происходит?

— Бене Гессерит утверждает, что страх похвалы восходит к очень древним временам, когда запрещалось хвалить своих чад, ибо это может навлечь гнев богов.

Раввин склонил голову.

— Иногда они проявляют крупицы мудрости.

Джошуа выглядел вконец растерянным.

— Пойду, постараюсь уснуть, мне необходим отдых.

Он красноречиво посмотрел на машинный отсек, откуда доносился натужный металлический скрежет.

Он направился в темный конец комнаты, споткнувшись по дороге о детскую игрушку.

Раввин стукнул ладонью по скамье рядом с собой.

— Садись, Ребекка.

Она села.

— Я боюсь за тебя, за нас, за все, что мы представляем. — Он обвел взглядом комнату и нежно провел рукой по свитку. — У нас нет даже меноры.

Ребекка вытерла слезы.

— Равви, вы неверно судите о Сестрах. Они хотят только одного — усовершенствовать человечество и управление им.

— Так они говорят.

— Так говорю я. Они считают, что правительства — это искусственная форма. Вы не находите это удивительным?

— Ты возбудила мое любопытство. Эти женщины не ослеплены мечтами о своей важности и исключительности?

— Они считают себя надзирающими собаками.

— Собаками?

— Надзирающими, готовыми преподать урок всякому, кого можно научить. Именно этого они ищут. Никогда не пытайся преподать урок тому, кто не способен его усвоить.

— Вечно эти крупицы мудрости. — Слова Раввина прозвучали печально. — Но сами собой они управляют тоже искусственно?

— Они думают о себе, как о жюри с абсолютной властью, на которую ни один закон не может наложить вето.

Он помахал свитком перед носом Ребекки.

— Я так и думал!

— Речь идет не о человеческих законах, Равви.

— Ты говоришь мне, что эти женщины, которые создают религии по собственному усмотрению, верят в… в силу, которая стоит выше их.

— Их вера не совпадает с нашей, но я не думаю, что они — воплощение зла.

— В чем же заключается их… вера?

— Они называют это «дрейфом к среднему уровню». Они прослеживают это генетически и рассматривают, как врожденный инстинкт. У блистательных родителей, например, могут быть дети, весьма средние по своим способностям.

— Дрейф? И это ты называешь верой?

— Именно поэтому они избегают возвышения. Они советники, они делают королей при случае, но они не хотят быть на первом плане, превращаясь в легкую мишень.

— Этот дрейф… Они что, воображают себя Делателями Дрейфа?

— Они не могут с точностью предполагать, что он существует. Они просто могут наблюдать соответствующие движения.

— Но что они делают с этим дрейфом?

— Они принимают меры предосторожности.

— В присутствии Сатаны, во всяком случае, я думаю именно так!

— Они не противостоят потоку, но стараются его пересечь, пользуясь его силой при своем движении. Сила потока должна толкать их в спину.

— Оо-ии!

— Древние мореплаватели очень хорошо понимали эту премудрость, Равви. У Общины Сестер есть карты, которые предупреждают их о местах, которые надо избегать, и о местах, к которым надо приложить максимум усилий.

Он снова взмахнул свитком.

— Это не карта потока, которую можно поменять!

— Вы неправильно толкуете их действия, Равви. Они прекрасно понимают ошибки, связанные с применением громадных, поражающих воображение машин. — Она посмотрела в сторону машинного отсека. — Они видят нас в потоках, которые не могут питать никакие машины.

— Это малая мудрость. Не знаю, дочь моя. Это вмешательство в политику, но в священных вопросах…

— Усредняющий дрейф, Равви. Масса воздействует на блестящих новаторов, которые выделяются из общей толпы и производят что-то новое. Даже если эта новизна оказывается полезной для нас, дрейф засасывает самого новатора.

— Кто может сказать, что поможет нам, Ребекка?

— Я просто говорю вам, во что они верят. Они рассматривают обложение налогами, как свидетельство дрейфа, отъем свободной энергии, которая могла бы в противном случае сотворить что-то новое. Они говорят, что это легко доступно для подготовленного человека.

— А эти… Досточтимые Матроны?

— Они легко вписываются в схему. Закрытое, построенное на насилии правительство гасит все потенциальные угрозы в зародыше. Выискивает блестящие умы и способности, отсеивает их. Притупляет интеллект.

Из машинного отсека донеслось тихое жужжание. Джошуа оказался рядом с ними, прежде чем Ребекка и Раввин успели встать. Джошуа склонился над экраном, на котором появилось изображение поверхности над Убежищем.

— Они вернулись, — сказал он. — Смотрите! Они копают пепел прямо над нами.

— Они нашли нас? — почти с облегчением спросил Раввин.

Джошуа продолжал внимательно смотреть на экран.

Ребекка встала рядом с ним, внимательно приглядываясь к копателям. Их было десять — мужчины, плененные Досточтимыми Матронами.

— Они копают на всякий случай, — сказала Ребекка, выпрямляясь.

— Ты уверена? — спросил Джошуа и взглянул ей в глаза, ища подтверждения.

Это мог увидеть любой член Ордена Бене Гессерит.

— Смотри сам. — Она показала рукой на экран. — Они уходят. Возвращаются к своему свинству.

— Где им и место, — буркнул Раввин.

Глава 38

Верные решения выковываются в горниле информационных ошибок. При этом интеллект признает свою ограниченность и подверженность ошибкам. Когда абсолютно безошибочный выбор неизвестен, интеллект получает шанс поработать с ограниченными данными на арене, где ошибки не только возможны, но и необходимы.

Дарви Одраде

После Собрания Верховная Мать не села в первый подвернувшийся лихтер и не поспешила на корабль-невидимку. Нет, до отлета надо было уточнить планы, согласовать решения и стратегию — задач было множество, и все требовали неотложного решения.

Все это удалось утрясти за восемь весьма насыщенных дней, заполненных лихорадочной работой. Согласование времени действий с Тегом было жизненно важным. Консультации с Мурбеллой съедали драгоценные часы. Мурбелле надо было знать, с чем она столкнется в ближайшее время.

Открой их ахиллесову пяту, и они падут к твоим ногам, Мурбелла. Ты останешься на наблюдательном корабле, когда Тег начнет атаку. Но следи за событиями внимательно!

Одраде посоветовалась со всеми, кто мог хоть чем-то помочь в предстоящем деле. После этого настало время имплантировать в тело Одраде передатчик, который должен был передавать зашифрованную информацию. Экипажи лихтера и корабля-невидимки следовало сменить и укомплектовать по указаниям Тега.

Беллонда ворчала и ругалась до тех пор, пока Одраде не приструнила ее.

— Ты отвлекаешь меня от дела! Ты делаешь это специально? Хочешь меня ослабить?

До отлета оставалось четыре дня, разговор состоялся утром в рабочем кабинете Одраде, когда они с Беллондой остались там наедине. Стояла ясная, но холодная погода. Небо над Централом заволокли красноватые тучи пыли, принесенные южным ветром, который дул всю предыдущую ночь.

— Созыв Собрания был ошибкой! — Беллонда не могла лишить себя последнего слова в споре.

Беллонда становится просто невыносимой, ее пора осадить. Одраде огрызнулась с несвойственной ей резкостью.

— Оно было необходимо!

— Для тебя — может быть! Надо было сказать «прощай» своей семье. Теперь ты оставляешь нас, заставляя других копаться в твоем грязном белье.

— Ты пришла сюда жаловаться на проведение Собрания?

— Мне не понравились твои последние комментарии, касающиеся Досточтимых Матрон. Ты могла бы проконсультироваться с нами, прежде чем распространять…

— Они паразиты, Белл! Настало время, чтобы мы громко заявили об этом; это их известная слабость. Что должен делать организм, зараженный паразитами? — сказав это, Одраде широко улыбнулась.

— Дар, этот шутовской тон… мне хочется тебя задушить!

— Ты бы улыбнулась, если бы смогла это сделать, Белл?

— Черт бы тебя побрал, Дар, в один из этих дней…

— У нас осталось не так много дней, которые мы проведем вместе, Белл, и именно это так сильно гложет тебя. Ответь на мой вопрос.

— Ответь на него сама!

— Организму полезны периодические чистки. Даже наркоманы мечтают об освобождении.

— Ах. — В глазах Беллонды появилось выражение, присущее ментатам. — Ты хочешь сказать, что освобождение от зависимости от Досточтимых Матрон — весьма болезненная процедура?

— А ты все еще можешь работать, несмотря на полное отсутствие чувства юмора.

Жестокая усмешка исказила лицо Беллонды.

— Мне удалось рассмешить тебя, — сказала Одраде.

— Позволь мне обсудить этот вопрос с Там. Она больше тебя понимает в стратегии. Хотя… разделение памяти с тобой сделало ее более мягкотелой.

Когда Беллонда ушла, Одраде откинулась на спинку кресла и тихо рассмеялась. Мягкотелой? «Смотри не стань мягкотелой завтра, когда будешь делить память, Дар». Ментат застревает на логике, у него нет сердца. Она видит процесс в его подробностях и боится неудачи. Что мы будем делать, если… Мы откроем окна, Белл, и впустим в помещение свежий воздух здравого смысла. Мы готовы даже на жизнерадостность. Более серьезные дела мы отложим на будущее. Бедная Белл, моя порочная Сестра. Ты всегда найдешь, чем потрафить своей нервозности.

Одраде покинула Централ утром в день отлета, погруженная в свои перепутанные мысли, — настроение было интроспективное, то, что она узнала после разделения памяти с Шианой и Мурбеллой очень тревожило Верховную Мать.

Я ищу самооправдания.

Но облегчение не приходило. Мысли были ограничены Другой Памятью и почти циничным фатализмом.

Организовать рой пчел, принадлежащих Королеве?

Таково предложение Досточтимых Матрон.

Но Шиана? А одобрение Там?

В этом предложении было больше риска, чем во всем Рассеянии.

Я не могу последовать за тобой в глушь, Шиана. Моя задача — формирование порядка. Я не могу рисковать, это твоя привилегия. Есть разные виды искусства. Твое отталкивает меня.

Помогло и усвоение Другой Памяти Мурбеллы. Ее знания — полезный рычаг воздействия на Досточтимых Матрон, но и здесь были свои нюансы.

Гипнотический транс не годится. Они используют клеточную индукцию, побочный продукт своих проклятых Т-зондов. Подсознательная компульсия! Какое искушение попробовать использовать ее в своих целях. Но где самое уязвимое место Досточтимых Матрон? Это огромное подсознательное содержание, которое заперто волевым решением. Ключ, который дала нам Мурбелла, только усиливает опасность этого решения.

Они прибыли на взлетную площадку в разгар бури, которая обрушилась на них, как только свита покинула машину. Одраде отказалась от запланированной прогулки по садам и винограднику.

Она улетает отсюда в последний раз? В глазах Беллонды застыл немой вопрос, когда она произносила слова прощания. Шиана озабоченно хмурилась.

Приняла ли Верховная Мать мое решение?

Временно, Шиана, временно. Но я не предупредила об этом Мурбеллу. Итак… вероятно, я соглашусь с суждением Там.

Дортуйла, возглавлявшая процессию, держалась отчужденно.

Это объяснимо. Она была там и видела, как звери жрали Сестер. Мужайся, Сестра! Мы еще не побеждены.

Одна только Мурбелла выглядела по-будничному деловой. Но думала она о предстоящей встрече Верховной Матери с Королевой Пауков.

Достаточно ли я вооружила Верховную Мать? Чувствует ли она, как опасно ее предприятие?

Одраде отбросила от себя эти мысли. При встрече все будет ясно, вот тогда и придется решать проблемы, но не сейчас. Сейчас самое важное — это собрать в кулак всю энергию. Вычислить, кто такие Досточтимые Матроны, можно, исходя из имеющихся реальных данных, но конкретная игра будет происходить только на сцене, как на концерте джаза, — это будет импровизация. Одраде любила джаз, ей нравилась сама идея этой музыки с ее древними ароматами и звуками и погружением в первобытную дикость. Это действовало отвлекающе. Но джаз говорил о жизни. Два представления никогда не бывают похожими друг на друга. Музыканты реагируют на то, что играют: джаз.

Пусть нас питает идея джаза.

Воздушные и космические путешествия редко отменяются по причине плохой погоды. Прокладывай свой путь, невзирая на временные затруднения. Управление Климатом обеспечивало окна в катаклизмах для обеспечения запуска кораблей и воздушных судов. Однако пустынные планеты были в этом смысле печальным исключением. Управление Климатом Капитула должно будет в скором времени учесть это в своих уравнениях. Произошло много изменений, и возможно, придется вернуться к фрименской практике обращения с усопшими — извлекать из них воду и калий для последующего использования.

Одраде говорила об этом, пока они ожидали транспорт, который должен был доставить их на корабль. Широкая полоса знойной, сухой земли скоро начнет порождать опасные экваториальные ветры. Наступит и день первой бури Кориолиса. Печка экваториальной жары взорвется ужасающим ветром, достигающим скорости нескольких сотен километров в час. Дюна выдувала ветры со скоростью до семисот километров в час. Даже космические лихтеры вынуждены были реагировать на такие бури, не говоря уже о воздушных судах. Хрупкая человеческая плоть просто должна была искать спасения в любом укрытии.

Как мы всегда и поступали.

Зал ожидания взлетной площадки был выстроен в стародавние времена. Камень внутри и снаружи — вот главный строительный материал. Спартанские подвесные скамьи, низкие столики из плаза — более позднего происхождения. Экономией нельзя было пренебрегать даже ради Верховной Матери.

Лихтер приземлился, подняв вихрь пыли. Никто не позаботился о таком пустяке, как подвесные подушки. Подъем должен быть быстрым, несколько неудобным, но достаточно безопасным.

Одраде почти не чувствовала своего тела, когда обратилась с прощальными словами к провожающим, и оставляя Капитул на попечение триумвирата Шианы, Мурбеллы и Беллонды. Последними словами были:

— Не мешайте Тегу. Я не хочу, чтобы что-то неприятное случилось с Дунканом! Ты меня слышишь, Белл?

Сколькими технологическими чудесами они овладели, но не могут справиться с песчаной бурей, которая ослепила их при взлете. Одраде закрыла глаза, чтобы не запечатлеть в памяти этот отнюдь не торжественный момент прощания с любимой планетой. Она очнулась при ударе, свидетельствовавшем о стыковке с кораблем. Кар ждал их у выходного люка. Тихо жужжа, он повез их к кораблю. Тамалейн, послушницы и Дортуйла молчали, уважая стремление Верховной Матери остаться наедине со своими мыслями.

Каюты были знакомыми — стандартными для всех кораблей Бене Гессерит. Маленькие помещения — столовые и одновременно гостиные; еще меньшие спальни — однотонные стены и жесткие подвесные лежанки. Все знали предпочтения Верховной Матери и ее аскетизм. Одраде заглянула в ванную и туалет. Стандарт. Примыкающие каюты Тамалейн и Дортуйлы были похожи на помещение Одраде, как две капли воды. Позже надо будет позаботиться о переоборудовании кораблей.

Однако все необходимое для жизни здесь было. Были даже элементы системы психологической поддержки: приглушенные цвета, знакомая мебель, все было устроено так, чтобы не возбуждать ум и чувства. Она отдала приказ об отлете перед возвращением в свою каюту.

На низеньком столике был сервирован завтрак. Синие фрукты, сладости и сливы, желтая приправа, намазанная на хлеб, была предназначена для восстановления сил. Очень хорошо. Она понаблюдала, как прикрепленная к ней послушница усердно старается, чтобы угодить своей Верховной Матери. Она с трудом вспомнила имя девушки: Суиполь. Маленькое темноволосое создание с круглым спокойным лицом и соответствующими манерами. Не самая блистательная, но очень надежная и трудолюбивая.

Одраде неприятно поразило то, что все оформление корабля говорило о черствости и расчетливости: скромная свита, чтобы не раздражать Досточтимых Матрон и в случае гибели делегации не понести больших убытков.

— Ты распаковала все мои вещи, Суиполь?

— Да, Верховная Мать. — В ответе прозвучала гордость за то, что именно ее избрали для выполнения столь важного задания. Осознание этой важности сквозило даже в походке.

Есть вещи, которые ты не сможешь распаковать, Суиполь. Эти вещи я ношу в своей голове.

Еще никто из воспитанниц Бене Гессерит не покидал Капитул с веским багажом шовинизма Сестер. Ни одно другое место на свете не могло сравниться с Капитулом по спокойствию, красоте и удобству.

Но здесь мы имеем Капитул таким, каков он есть без прикрас.

В пустынной трансформации планеты был один аспект, который ранее никогда не приходил в голову Одраде. Капитул уничтожал сам себя. Он уходил, чтобы никогда не вернуться, во всяком случае, во время жизни тех, кто знает его теперь. Это было похоже на потерю возлюбленных родителей. Навсегда и очень болезненно.

Ты больше не нужна мне, дитя мое.

Каждая, кто становилась Преподобной Матерью, с младых ногтей усваивала, что на самом тяжком пути существуют возможности для отдыха. Одраде решила в полной мере воспользоваться этим преимуществом путешествия и сразу же после еды сказала своим попутчикам:

— Сохраните для меня подробности.

Суиполь была послана за Тамалейн. Одраде говорила с ней в свойственной для Там смиренной манере.

— Позаботься о переоборудовании и докладывай мне о его ходе. Приведи Дортуйлу.

— У нее светлая голова. — Это была наивысшая похвала в устах Там.

— Когда будем на месте, постарайся как можно лучше изолировать меня.

Часть пути Одраде провела на лежанке, занимая себя мыслями о том, как надо будет собрать свою волю, чтобы сформулировать то, что она называла последней волей и завещанием.

Кто будет исполнять обязанности?

Мурбелла была ее личным выбором, особенно после того, что она узнала о бывшей Досточтимой Матроне после передачи памяти. Однако… сорванец Дюны, Шиана, оставалась весьма вероятным кандидатом, особенно если провалится атака на Джанкшн.

Некоторые думают, что с постом Верховной может справиться любая Преподобная Мать, если ответственность падет на нее, но в такие времена это не так. Не при расставленных повсюду ловушках. Вряд ли, правда, и Досточтимые Матроны сумеют избежать расставленных для них силков.

Если мы правильно судим о них. Но данные Мурбеллы говорят, что мы сделали все, что было в наших силах. Ворота в мышеловку для Досточтимых Матрон открыты, и, о Боже, как аппетитно будет выглядеть приманка! Они не увидят фатального исхода до того момента, когда войдут в смертельный лабиринт, но будет поздно!

Но что, если мы ошиблись?

Оставшиеся в живых (если такие найдутся, привлекутОдраде к суду)…

Я часто чувствовала себя ущемленной и униженной, но никогда не была объектом расследования. Хотя иногда я принимала решения, которые отвергались многими Сестрами. По крайней мере я никогда не делала исключений… даже для тех, с кем делила память. Они знают, что моя ответственность начинается на заре человечества, уходит корнями к первым дням его существования. Каждая из нас может творить бесполезные и даже глупые вещи. Но мой план может принести нам победу. Мы не просто «выживем». Наш Грааль требует того, чтобы мы выстояли вместе. Мы нужны людям! Иногда им нужны религии. Иногда им просто достаточно знать, что их верования столь же пусты, как и надежды на благородство. Мы — их последний ресурс. После того как все маски сорваны, остается только это: Наша Ниша.

Она чувствовала, что корабль несет ее в ловушку. Все ближе и ближе становится ужасная угроза.

Я сама иду навстречу казнящему топору.

Не было никаких мыслей об уничтожении противника. Это стало возможным только после того, как Рассеяние неимоверно увеличило численность населения мира. Это изъян в схеме Досточтимых Матрон.

Высокий звук сигнала и оранжевые огоньки на панели возвестили о прибытии к месту назначения. Одраде отвлеклась от своих дум. Она освободилась от ремней подвесной лежанки и в сопровождении Дортуйлы, Там и послушницы направилась к выходному люку, где ошвартовался местный лихтер. Одраде посмотрела на лихтер, видимый на экране следящего монитора. Он невероятно мал!

«Зазор времени составит около девятнадцати часов, — говорил Дункан. — Но ближе мы не смогли подогнать корабль-невидимку. Мы уверены, что их сенсоры свернутого пространства расположены очень близко к Джанкшн».

Белл на этот раз согласилась с Айдахо. Не стоит рисковать кораблем. Он должен обеспечить наружную оборону и принять твои сообщения, а не только доставить на место Верховную Мать. Лихтер был первым сенсором, который передал сигнал о встрече с кораблем-невидимкой.

Я — передовой сенсор, хрупкое тело, снабженное тонким инструментом.

На стене возле люка виднелись указательные стрелки. Одраде шла впереди, показывая дорогу. Они прошли по трубе, соединяющей корабли. Неожиданно для себя Одраде оказалась в очень богато обставленной каюте. Суиполь, шедшая сзади, тотчас же узнала обстановку, поставив точку в размышлениях Одраде.

— Это был корабль контрабандистов.

В каюте их ожидал один человек, по запаху мужчина, хотя капюшон и соединительные трубки полностью скрывали его лицо.

— Всем пристегнуться.

Голос тоже был мужским.

Его выбрал Тег, значит, этот один из лучших.

Одраде села в кресло, из подлокотников которого выползла металлическая рейка, опутанная пристяжными ремнями. Все сопровождавшие Одраде выполнили команду вслед за Верховной Матерью.

— Все пристегнулись? Оставайтесь пристегнутыми впредь до следующего распоряжения. Голос командира прозвучал из кабины пилотов, из динамика, установленного над панелью управления.

С щелкающим звуком распался соединительный фал. Одраде почувствовала, что корабль мягко пришел в движение, хотя корабль-невидимка отступал во тьму с поразительной скоростью. Скоро он исчез из поля зрения.

Он отвалил, чтобы его не обнаружили раньше времени.

Лихтер между тем развил удивительную скорость. Сканеры показывали, что они находятся от Джанкшн на расстоянии восемнадцати с половиной часов, но мелькавшие по бокам станции и линии барьеров говорили о том, что их видно только вследствие усиления воспринимающих приборов.

Чувство движения исчезло, хотя глаза говорили о том, что полет продолжается. Подвесная полевая система. Последнее иксианское изобретение. Для такого маленького суденышка. Где Тег ухитрился его раздобыть?

Мне совершенно необязательно об этом знать. Разве надо докладывать Верховной Матери, где растет каждый дуб в ее лесу?

Она заметила, что начался сенсорный контакт, и возблагодарила хитрость Айдахо.

Мы начинаем кое-что узнавать об этих Досточтимых Матронах.

Система обороны Джанкшн была ясна теперь даже без сканеров. Перекрывающиеся плоскости, как и предсказывал Тег! Зная, как расположены барьеры, Тег и его люди смогут плотно окружить планету и создать вокруг нее сферу нужного диаметра.

Конечно, это не так-то просто.

Неужели Досточтимые Матроны настолько уверены в своей силе, что пренебрегают элементарными мерами предосторожности?

Планетарная Станция Слежения Четыре отреагировала на их присутствие, когда они были на расстоянии трех часов пути.

— Назовите себя!

Одраде послышалось, что в оклике прозвучало: «Или иначе идентифицируйте себя».

Видимо, ответ пилота смутил наблюдателя.

— Вы летите в корабле контрабандистов?

Итак, они опознали его. Тег еще раз оказался прав.

— Я готов сжечь сенсорное оборудование, это даст нам дополнительное ускорение при посадке. Проследите, чтобы все были надежно пристегнуты.

Станция слежения отреагировала мгновенно.

— Почему вы увеличиваете скорость?

Одраде подалась вперед:

— Повтори сигнал и скажи, что наша группа очень устала от длительного пребывания в тесном помещении. Добавь также, что на мне находится замаскированный датчик, который немедленно сообщит моему народу о моей смерти.

Они не найдут зашифрованный передатчик. Как умно придумал Дункан. И как удивилась Белл, когда узнала, что именно он спрятал в системах корабля. «Побольше романтики!»

Пилот передал слова Одраде. Пришел ответ:

— Уменьшите скорость и придерживайтесь следующих координат для приземления. С этого момента мы поведем вас.

Пилот коснулся желтой панели на приборной доске.

— Башар предупреждал о таком маневре противника. — В голосе пилота слышалось торжество. Он откинул капюшон и повернулся лицом к пассажирам.

Одраде была потрясена.

Киборг!

Лицом оказалась металлическая маска с блестящими шарами вместо глаз.

Мы вступаем на опасную почву.

— Разве вас не предупредили? — спросил пилот. — Не стоит выражать сочувствие. Я был мертв, но это дало мне жизнь. Это Кэйрби, Верховная Мать. Если же я погибну в этот раз, то стану гхола.

Проклятие! Мы начинаем торговать с помощью монет, которые могут смести нас самих. Слишком поздно давать сдачу. И это план Тега. Но… Кэйрби?

Лихтер приземлился с мягкостью, много говорившей о мастерстве специалистов со станции слежения. Одраде поняла, что они сели только потому, что ухоженный ландшафт, видимый в сканере, перестал двигаться. Нулевое поле отключилось, и Одраде ощутила силу тяжести. Люк впереди открылся. Воздух был приятным и теплым. Снаружи доносился шум. Дети, играющие в какую-то игру?

Багаж плавно двигался сзади. Одраде встала на краю выходного лаза люка перед низким трапом и увидела, что шум действительно производят дети. Несколько девочек постарше пятнадцати лет играли в мяч, громко крича от восторга.

Постановка в честь нашего приезда?

Одраде сочла это весьма вероятным. На поле было построено около двух тысяч молодых женщин.

Смотрите, сколько рекрутов мы выставили!

Ее никто не приветствовал, но Верховная увидела знакомую картину слева на мощеной дорожке. Это старое сооружение времен Гильдии, за последнее время к нему добавили только вышку. Она сказала о вышке, чтобы Тег получил сообщение и внес коррективы в свой план. Однако никто, кто хотя бы один раз видел сооружения Гильдии, не мог спутать их с чем-то другим.

Итак, все здесь устроено так же, как на других планетах Объединения. Несомненно, в реестрах Гильдии у этой планеты был свой номер по каталогу и шифр. Гильдия так долго контролировала эту планету, что всякий прибывающий, как только обретал под ногами чувство почвы, тотчас узнавал дух Гильдии в окружающем ландшафте. Даже игровое поле было типичным сооружением, предназначенным для встреч навигаторов, которые прибывали сюда в своих огромных контейнерах, наполненных меланжевым газом.

Дух Гильдии: это было воплощением иксианской технологии и навигаторского дизайна — здания были расставлены вокруг летного поля так, чтобы максимально сохранять энергию. Улицы прямы, как натянутые струны. Тротуаров немного. Они были практически никому не нужны — ими пользовались только те, на кого действовала сила притяжения. У взлетной площадки никаких цветов и иных зеленых насаждений. Эти нежные растения могли погибнуть от случайной катастрофы на взлете или при посадке. Все постройки однотонного серого цвета, не серебристого, а серого, тусклого, как кожа тлейлаксианца.

Здание слева представляло собой сооружение с многочисленными выступами — часть остроконечные, часть закругленные. Здесь, конечно, не могло быть обычных гостиниц, но это здание, видимо, предназначалось для чрезвычайно высоких персон — начальствующего состава Гильдии навигаторов.

И опять Тег оказался прав. Досточтимые Матроны оставили все в неприкосновенности, произведя минимальные изменения. Башня!

Немного подумав, Одраде напомнила себе: Это не только другой мир, но это другое общество со своей социальной спайкой. Она знала об этом, разделив память с Мурбеллой, но не могла допустить и мысли о том, что проникла в тайну социальной организации, удерживающей монолит общества Досточтимых Матрон. Этой спайкой, конечно же, не было вожделение власти.

— Мы пойдем пешком, — сказала она и по мощеной дорожке направилась к стоявшему впереди зданию.

Прощай, Клэйрби. Взорви корабль как можно быстрее. Пусть это будет наш первый большой сюрприз для Досточтимых Матрон.

Здание Гильдии росло в размерах и нависало над маленькой процессией по мере приближения к нему.

Самым удивительным для Одраде во всех сооружениях такого рода было то обстоятельство, что их тщательно планировали перед постройкой. Деталь, которой хотели добиться какого-то эффекта, не была видна сразу, и для того, чтобы ее обнаружить, требовалось какое-то время. Смета диктовалась соображениями экономии. Красоту приносили в жертву целесообразности, роскошь — долговечности. Это был компромисс, и как всякий компромисс, он не устраивал ни одну сторону. Контролеры Гильдии, несомненно, жаловались на дороговизну, постояльцы кляли неудобства. Это не имело никакого значения. Эта вещь была вполне осязаемой и реальной. Она была построена сейчас и должна была эксплуатироваться сегодня. Еще один компромисс.

Вестибюль оказался меньше, чем она ожидала. В типичную картину интерьера внесены незначительные изменения. В длину шесть метров и в ширину не более четырех. Окошко администратора располагалось справа. Одраде послала Суиполь зарегистрироваться и сказать, что остальные находятся на улице, на почтительном расстоянии друг от друга, поскольку не исключаются провокации.

Дортуйла ожидала именно такого приема и не скрывала своего возмущения.

Одраде оглядела вестибюль и вслух прокомментировала его особенности. Кругом полно видеокамер, но в остальном…

Каждый раз, попадая в такие места, Одраде чувствовала себя, словно В музее. Другая Память подсказывала, что гостиницы такого типа не менялись на протяжении целых эпох. Прототипы можно было найти на заре письменной истории человечества. Налет прошлого проглядывал в канделябрах, подставках для свечей. Правда, вместо них в гнездах горели шарообразные плавающие светильники. Два таких светильника висели под потолком, имитируя идущие во всем своем великолепии на посадку космические корабли.

Были и другие свидетельства старины, которые могли ускользнуть от взгляда современного человека. Окошко администратора за решеткой, зал ожидания, лишенный элементарных удобств и нормального освещения, указатели на стенах с обозначением размещения ресторанов, курилен, баров, плавательных бассейнов и других спортивных сооружений, комнат самомассажа и прочее в том же роде было древним, как сам мир. Только язык был современным — это единственное, что изменилось с древних времен. Если исключить знание языка, то знаки должны были быть понятными людям, жившим в докосмическую эру. Перед ними было временное пристанище на долгом пути.

Масса приспособлений для обеспечения безопасности. Некоторые из них были плодом изобретательности людей Рассеяния. Иксианцы и Гильд-навигаторы не стали бы тратить время и деньги на видеокамеры и сенсоры.

Лихорадочная суета в регистрационном зале. Роботы-слуги мельтешат с необычайной скоростью — убирают мусор, чистят пол, провожают прибывших. Впереди Суиполь к окошку регистрации подошли четыре иксианца. Одраде внимательно присмотрелась к ним. На лицах написано осознание собственной важности, но во всем облике сквозит страх.

Своим наметанным взглядом воспитанницы Бене Гессерит Одраде могла узнать иксианца всегда, какую бы маску тот ни надел. Основные структуры их сообщества окрашивали в одинаковые тона индивидуальность каждого из них. Иксианцы испытывали религиозное преклонение перед своей наукой. Они восхищались политической системой, которая разрешала науку в определенных рамках. Это говорило о том, что невинное простодушие иксианской социальной мечты стало реальностью бюрократического централизма — новой аристократии. Они клонились к упадку, который нельзя было остановить никакими соглашениями с Досточтимыми Матронами.

Не важно, каким будет исход нашего столкновения, Икс все равно обречен на гибель. Он умирает. Свидетельство тому: ни одного значительного нового изобретения на протяжении последних нескольких столетий.

Вернулась Суиполь.

— Они просят подождать сопровождающих.

Одраде решила начать немедленно, воспользовавшись невинной с виду болтовней с Суиполь, рассчитанной на видеокамеры и на слушателей в корабле-невидимке.

— Суиполь, ты заметила иксианцев, которые высадились перед нами?

— Да, Верховная Мать.

— Хорошенько посмотри на них. Они — продукты умирающего общества. Наивно ожидать, что бюрократия сможет дать миру блистательные инновации и использовать их с благими целями. Бюрократия задает другие вопросы. Ты знаешь, какие?

— Нет, Верховная Мать. — При этом девушка внимательно и испытующе оглядела помещение.

Она все знает! Но она поняла, что я делаю. Что мы здесь имеем? Я неверно оценила эту послушницу.

— Вот их типичные вопросы, Суиполь: кто получит кредит? кто понесет наказание, если возникнут проблемы? не произойдет ли кадровых перестановок, которые будут стоить нам карьеры? не станет ли более важным какой-либо из субсидируемых департаментов?

Суиполь кивала, прекрасно поняв намек, хотя ее наигранная наивность и слишком подчеркнутая готовность слушать могли внушить некоторые подозрения наблюдателям, сидящим у видеокамер. Но ничего, это не помешает.

— Это политические вопросы, — продолжала Одраде. — Они ясно показывают, что мотивы бюрократии прямо противоположны нуждам приспособления к изменениям. Способность к адаптации — это первое требование к способности организма к выживанию.

Настало время прямого разговора с нашими хозяевами.

Одраде подняла голову и посмотрела на один из канделябров, прямо в глазок видеокамеры.

— Посмотрите на этих иксианцев. Их «сознание детерминированной вселенной» дало свободу «сознанию неограниченной вселенной», где может произойти все, что угодно. Это творческая анархия, которая одна является дорогой к выживанию в этой вселенной.

— Спасибо за урок, Верховная Мать.

Будь благословенна, Суиполь.

— После всего, что они о нас узнали, у них вряд ли могут возникнуть какие-то сомнения относительно нашей верности друг другу, — сказала Суиполь.

Да хранит тебя судьба! Эта девочка созрела для испытания, но может никогда не пройти его.

Одраде оставалось только согласиться с выводом послушницы. Подчинение правилам Бене Гессерит шло изнутри, от тех деталей поведения, которые поддерживали порядок в их собственном доме. Это был не философский, но прагматический взгляд на свободу воли. Любое заявление, которое могла бы сделать Община Сестер для прокладывания собственного пути во враждебной вселенной, покоилось на неукоснительной приверженности взаимной верности, соглашению, которое выковывалось в огне испытания Пряностью. Капитул и те немногие, кто оставался в его подчинении, были хранителями порядка, основанного на разделении забот и передаче памяти. Эта верность не была основана на невинности. Это было давно утрачено. Верность основывалась на политическом сознании и на взгляде на историю, свободном от других законов и установлений.

— Мы не машины, — сказала Одраде, оглядев автоматы, окружавшие их в вестибюле. — Мы всегда полагаемся только на личные отношения, никогда не зная, куда они могут нас завести.

Подошла Тамалейн и встала рядом с Верховной Матерью.

— Тебе не кажется, что они могли бы послать нам какое-нибудь сообщение?

— Они уже послали его, Там, приняв нас во второсортной гостинице. И я им ответила.

Глава 39

В конечном итоге вы что-то знаете только потому, что хотите верить, что знаете.

Правила Дзенсунни

Тег глубоко вздохнул. Гамму появилась точно впереди, там, где она и должна была оказаться по уверениям навигаторов, после выхода корабля из свернутого пространства. Майлс стоял рядом со Стрегги, которая внимательно следила за происходящим на дисплее командного пункта флагманского корабля.

Стрегги очень не нравилось, что Тег стоит на своих ногах, а не сидит у нее на плечах. Она чувствовала себя совершенно лишней среди всего этого воинского железа. Взгляд ее блуждал по картам диспозиции, светившимся на мониторах командного пункта. С деловым видом входили и выходили адъютанты, увешанные каким-то оружием. Все они знали, что от них требуется и зачем они здесь находятся. Стрегги могла только догадываться о задачах этих суровых людей.

Пульт, с помощью которого Тег передавал приказы, находился под его ладонью, подвешенный на специальной подвеске. Подковообразный передатчик, связывающий командующего с силами вторжения, висел на его левом плече. Это чувство тяжести было знакомым, хотя раздражало несоответствие размеров приспособления его маленькому, детскому росту. В прежние времена такого несоответствия не было.

Никто вокруг уже не удивлялся тому, что старый башар командует ими в таком странном обличье. Команды выполнялись четко и без промедления.

Система, которую им предстояло поразить, выглядела буднично: солнце и обращающиеся вокруг него планеты. Однако Гамму не была обычной планетой. Там родился Айдахо, там прошли годы его учения, там восстанавливалась его исходная память.

Там изменился и я.

Тег не мог словами объяснить, что именно он пережил на Гамму во время борьбы за свою жизнь. Там он приобрел способность передвигаться с немыслимой скоростью, которая утомляла его плоть, там научился видеть корабли-невидимки, которые отпечатывались в его мозгу, как сгустки материи на фоне космического поля.

Он подозревал, что это дикие всходы посева генов Атрейдесов. Маркерные клетки были известны, неизвестной оставалась цель, заложенная в них. Именно с этим наследием много тысячелетий возились специалисты по селекции Бене Гессерит. Не приходилось сомневаться, что эти способности они будут рассматривать, как потенциально опасные для себя. Они, конечно, постараются воспользоваться ими, но за жизнь Тегу придется платить свободой.

Он отбросил эти невеселые раздумья.

— Высылайте завесу!

Пли!

Тег почувствовал себя в своей стихии. Планирование и подготовка закончены, по спине бежал бодрящий холодок неизбежного действия. Репетиции закончены, актеров просят на сцену. Теории высказаны, варианты тщательно просчитаны, подчиненные проинструктированы, приказы отданы. В памяти командиров атакующих подразделений Гамму была запечатлена вся до мельчайших подробностей. Командиры знали, где может понадобиться помощь диверсионных отрядов, где действиям помогут складки местности, а где у противника наиболее уязвимые места обороны. Тег особо предупредил командиров о футарах. Нельзя было исключить, что эти гуманоидные звери смогут стать союзниками. Повстанцы, которые помогли гхола Айдахо бежать с Гамму, утверждали, что футаров вывели специально для того, чтобы охотиться за Досточтимыми Матронами и убивать их. Судя по тому, что рассказывала Дортуйла и другие, Досточтимых Матрон можно было бы пожалеть, если бы были достойны жалости те, кто никогда не проявляет ее по отношению к другим.

Атака вступила в решающую стадию. Была установлена завеса, и тяжелые носители вышли на ударные позиции. Тег стал «орудием своего орудия». Стало трудно отличать командиров от подчиненных.

Наступила самая ответственная часть операции.

Опасаться надо лишь неизвестного. Это должен твердо знать каждый хороший командир. На войне всюду подстерегают неожиданности.

Обманные завесы приблизились к периметру обороны противника. Тег видел корабли-невидимки и сенсоры свернутого пространства Досточтимых Матрон — светящиеся точки, закружившиеся перед глазами. Тег наложил их расположение на дислокацию своих сил. Каждый приказ должен исходить из обстановки, которую они оценили вместе с другими командирами. Каждый солдат должен знать свой маневр.

Он чувствовал облегчение от того, что Мурбелла не отправилась в эту экспедицию. Каждая Преподобная Мать способна распознать его возможное предательство, но ни одна из них ни разу не позволила себе критического замечания по поводу того, что по приказу Одраде Мурбелла осталась в безопасном тылу.

«Она — потенциальная Верховная Мать. Ее надо беречь».

Ложные цели начали взрываться в случайном порядке, покрывая периметр обороны вспышками огня. Тег подался вперед, глядя на экран проектора.

— Ясная картина!

Никакой картины не было, но слова командующего создали веру, пульс у Майлса участился, глаза блестели. Никто больше не сомневался, что их башар ясно видит слабые места в обороне противника. Рука нажимала сенсоры на панели управления, посылая корабли вперед, в пятна разрывов, за которыми были видны обломки оборонительных сооружений.

— Все верно, теперь вперед!

Курс флагмана был выбран, корабль понесся вперед, по направлению к планете. Вокруг появились огненные вспышки разрывов, корабль вошел в пояс противоракетной обороны врага.

— Еще ложные цели! — скомандовал Тег.

На проекционном поле замелькали белесые облака новых взрывов.

Все внимание военных на командном пункте было приковано к дисплеям, а не к башару. Этого не ожидал никто! Тег, славившийся своим искусством неожиданного нападения, блестяще подтвердил свою репутацию.

— Я нахожу это до странности романтичным, — сказала вдруг Стрегги.

Романтичным? Нет в этом никакой романтики! Время романтиков ушло в прошлое, но новое еще не наступило. Планы насилия, может быть, и окружены некой романтической аурой. Это Тег был готов признать. Историки создают свою разукрашенную версию насилия. Но то, что происходит сейчас? Это время выделять адреналин! Романтика отвлекает от конкретных дел. Надо быть холодным изнутри, проведя четкую разграничительную линию между чувствами и умом.

Руки Тега автоматически нажимали сенсоры на панели управления, и в этот момент он понял, что двигало Стрегги. В смерти есть что-то первобытно-притягательное. Это момент, вырванный из обычного размеренного миропорядка. Волнующий переход к древним племенным нравам.

Она чувствовала глухие удары сердца, звучавшие в унисон с неотвязной мыслью: «Убей! Убей! Убей!»

Стрегги видела, как в панике спасались бегством экипажи взорванных кораблей противника.

Отлично! Паника ослабляет силы врага.

— Это Барония.

Айдахо применил старое название, данное старыми Харконненами этому огромному городу из угловатых конструкций черного пластила.

— Мы приземлимся на Северной Полосе!

Слова существовали отдельно от команд, которые Тег отдавал руками.

Теперь живо!

В короткие мгновения высадки десанта корабли-невидимки становятся видимыми и уязвимыми. В сенсорах пульта сейчас сосредоточилась тяжкая ответственность за все силы вторжения.

— Это только отвлекающий маневр. Мы высадимся, нанесем урон противнику и тотчас уберемся отсюда. Настоящая цель — Джанкшн!

В памяти Тега прозвучало прощальное напутствие Одраде.

— Досточтимые Матроны должны получить беспримерный урок. Нападите на нас, и мы причиним вам страшный урон. Надавите на нас, и вы испытаете ни с чем не сравнимую боль. Они слышали о системе наказаний Бене Гессерит. Мы славимся умением наказывать. Понятно, что Королева Пауков гнусно хихикает над этим. Ты должен загнать этот смех ей в глотку!

— Покинуть корабль!

Это был самый уязвимый момент. Небо над ними было чистым, но с востока противник открыл огонь. С этим стрелки Тега могут справиться довольно легко. Тег должен был решить, не вернутся ли корабли-невидимки противника для нанесения самоубийственного удара? Разведка доносила, что из укрытий поднялись транспортные и боевые машины. Однако войска охранения уже блокировали периметр обороны.

Принесли походные видеокамеры, чтобы расширить обзор и наблюдать подробности развернувшегося сражения. Видны были сцены кровавых стычек и разрушений.

— Все чисто!

Сигнал был принят командным пунктом.

Корабль поднялся над площадкой и вновь стал невидимым. Теперь только передатчик мог раскрыть противнику местоположение командного пункта, но он был замаскирован реле, расположенными в завесах.

На проекторе возникло изображение древней Цитадели Харконненов. Это был прямоугольный блок поглощающего свет металла, в подвалах которого держали рабов. Элита населяла сады на крыше здания. Досточтимые Матроны вернули постройке ее прежнее назначение, сделав символом угнетения.

В поле зрения проектора появились три ударных корабля.

— Очистить крышу вот того здания! — приказал Тег. — Выметите с крыши все живое, но постарайтесь не повредить здание. — Я жду доклада! — скомандовал Тег.

С подковы на плече потекла информация. Он сбрасывал ее на вторичные носители. На экранах было видно, что его войска очищают от противника периметр обороны. Битва шла в небе и на земле в радиусе по крайней мере пятидесяти переходов. Все идет даже лучше, чем он ожидал. Значит, Досточтимые Матроны держали свои главные силы не здесь, видимо, не ожидая столь дерзкой атаки. Это обычное дело, но Тег был благодарен Айдахо за то, что тот предвидел именно такой поворот событий.

Они ослеплены сознанием своей силы. Они полагают, что тяжелое вооружение нужно только в космосе, а на суше можно обойтись легкими подвижными соединениями. Тяжелые вооружения доставляются на землю из космоса только в случаях необходимости. Нет смысла держать их на планете, это неоправданно высокий расход энергии. Кроме того, сознание того, что в небесах полно оружия, оказывало нужный психологический эффект на угнетенное население.

Познания Айдахо в области вооружений поражали воображение.

Мы склонны обращать свой ум на то, что кажется нам знакомым. Метательное орудие — это метательное орудие, не важно, что оно минимизировано до размеров, достаточных для того, чтобы нести химическое или бактериологическое оружие.

Инновации в метательных орудиях повышают маневренность и мобильность войск. Оружие при возможности надо буквально зашивать в форму. Например, Айдахо разработал щит, который наносил противнику смертельное поражение при попадании на поверхность щита лазерного луча. Эти щиты размещались в куклах, представлявших собой надутую форму и имитирующих для противника солдат. Эти куклы перемещались впереди боевых порядков. При попадании лазерных лучей на щиты происходил ядерный взрыв, поражавший большую площадь.

Будет ли нам так же легко на Джанкшн?

Сомнительно. В экстремальных ситуациях противник умнеет быстро.

Оборону Джанкшн они могут подготовить в течение пары дней.

И у них не возникнет никаких сомнений по поводу целесообразности применения самого варварского оружия.

Щиты доминировали в оборонительных системах Старой Империи, что диктовалось важностью слов «Великая конвенция». Уважающие себя люди никогда не применяли вовне оружие, которым без зазрения совести пользовались в своих феодальных распрях. При нарушении конвенции соседи нападали на нарушителя всей своей объединенной мощью. Более того, было еще нечто неприкосновенное — «Лицо», или, как выражались некоторые, — «Гордость».

Лицо! Мое положение в толпе равных.

Для некоторых такое сохранение «лица» было дороже самой жизни.

— Это очень дешево нам стоило, — заметила Стрегги.

Сейчас она была точь-в-точь похожа на военного аналитика из уважаемой газеты, сама не понимая, впрочем, как недалека была от истины. Она имела в виду, что они потеряли всего несколько человек, но Тег понял ее по-своему.

Очень трудно думать, что ты победил дешевым оружием, говаривал Айдахо. Но это очень мощное оружие.

Если твое оружие стоит лишь малую толику того, что потратил на войну твой противник, то ты получаешь в руки мощный рычаг, которым можешь опрокинуть кажущееся непреодолимым препятствие. Продли конфликт, и ты истощишь ресурсы противника. Враг будет разгромлен, потому что перестанет контролировать производство и воспроизводство рабочей силы.

— Мы можем начинать отход, — сказал Тег, отвернувшись от проектора, нажимая на соответствующий сенсор пульта. — Мне нужны данные о потерях как можно скорее… — Он осекся на полуслове, оглянувшись на неожиданную возню за своей спиной.

Мурбелла?

На всех дисплеях командного пункта появилось ее изображение. В помещении раздался ее громкий голос:

— Почему ты не обращаешь внимания на донесения с периметра? — Она перешла борт корабля, на проекторе появилось изображение командира, фраза началась на полуслове:

— …приказ, я вынужден буду отклонить их просьбу.

— Повтори, — приказала Мурбелла.

На экране было видно потное лицо полевого командира с мобильной камерой. Он снова заговорил, глядя прямо в глаза Тегу:

— Повторяю: ко мне только что явились какие-то беженцы, которые просят укрыть их. Их лидер заявляет, что имеет соглашение с Общиной Сестер, согласно которому они обязаны по доброй воле исполнять его просьбы, но без приказа…

— Кто он? — спросил Тег.

— Он называет себя Раввином.

Тег взял пульт командного управления.

— Я не знаю никакого…

— Подожди! — Мурбелла снова появилась на проекторах командного пункта.

Как она это делает?

Ее голос снова заполнил командный пункт:

— Доставьте его и его людей на флагман. Быстро.

Она выключила связь с периметром.

Тег был вне себя от ярости, но злость его не возымела никакого действия. Он выбрал одно из изображений Мурбеллы и уставился на нее.

— Как ты смеешь вмешиваться?

— Я вмешалась потому, что у тебя нет соответствующих данных. Раввин действует по праву. Приготовься принять его с необходимыми почестями.

— Объяснись.

— Нет! Тебе не нужно этого знать. Но я имею право принимать решения, если вижу, что ты реагируешь на обстановку неправильно.

— Этот командир находился в зоне действия диверсионных отрядов! Не важно, что…

— Но Раввин — это главное.

— Ты такая же, как Верховная Мать!

— Может быть, даже хуже. А теперь слушай меня! Доставь этих беженцев на флагман, и приготовьтесь к моему приезду.

— Это абсолютно невозможно! Оставайся там, где находишься!

— Башар! В этом требовании есть то, что должно составить предмет внимания Преподобной Матери. Он говорит, что они находятся в опасности, потому что дали в свое время временный приют Преподобной Матери Луцилле. Прими их или сложи с себя командование.

— Тогда я прошу разрешения предварительно взять на борт моих людей. А потом я приму беженцев.

— Согласна. Но обращение с этими людьми должно быть вежливым.

— Понял, а теперь очисти проектор. Ты сделала меня слепым, я не ориентируюсь в обстановке. Это же глупо!

— Ты прекрасно контролируешь обстановку, башар. Пока мы разговаривали, твои люди взяли на борт другого корабля четырех футаров. Они требуют, чтобы их доставили к Дрессировщикам, но я приказала взять их под стражу. При обращении с ними соблюдайте предельную осторожность.

На экранах проекторов вновь возникли сцены боевых действий. Тег вышел на связь со своими войсками, вновь ощутив себя командиром. Неужели Мурбелла не поняла, что подорвала его авторитет? Или надо принять это как меру важности беженцев, которых он должен принять на борт?

Овладев ситуацией, Тег передал командование заместителю, на плечах Стрегги отправился знакомиться с важными беглецами с Гамму. Что в них такого важного, что Мурбелла, рискуя поражением, решила сама вмешаться в дело?

Беглецов доставили в десантный отсек, где их и нашел Тег. Люди стояли, сбившись в кучку и оцепенев от невольного страха.

Кто знает, что может скрываться за этими безобидными масками?

Раввин, которого можно было увидеть сразу, ибо он стоял отдельно под охраной офицера разведки, разговаривал с женщиной, одетой в коричневое платье. Раввин оказался маленьким, тщедушным человечком в белой кипе. Холодный свет лампы делал его очень старым на вид. Раввин говорил, и Тег услышал его слова, когда подошел ближе.

Он укорял женщину!

— Те, кто захочет возвыситься в своей гордыне, будут унижены!

Женщина, прикрывая глаза ладонью, смиренно ответила:

— Я не горжусь тем, что ношу в себе.

— И теми силами, которыми обладаешь?

Тег движением колен заставил Стрегги подойти ближе. Офицер посмотрел на Тега, но остался стоять на месте, готовый к любой неожиданности.

Хороший парень.

Женщина склонила голову еще ниже и, прижав руку к глазам, снова заговорила:

— Разве не Бог предлагает нам знания, которые мы можем использовать в служении Ему?

— Дочь моя! — Раввин неестественно выпрямился. — Чему бы мы ни научились в служении Ему, мы никогда не совершим ничего, что могло бы сравниться с Его великими деяниями. Все, что мы называем знанием, весит не больше, чем то, что может вместить слабое сердце или одно зернышко, брошенное в борозду.

Тегу не хотелось вмешиваться. Какая архаичная манера говорить. Эта пара очаровала его. Остальные беженцы прислушивались к разговору с почтительным и жадным вниманием. Только офицер Тега выглядел отстраненным, сосредоточив свое внимание на поведении беженцев и время от времени подавая сигналы своим адъютантам.

Женщина, по-прежнему сохраняя полное смирение и еще ниже наклонив голову и прикрывая глаза рукой, продолжала тем не менее защищаться:

— Даже маленькое зернышко, брошенное в борозду, может дать начало новой жизни.

Раввин сурово сжал губы.

— Не может быть никакой жизни без воды и заботы, то есть без благословения.

Женщина тяжело вздохнула, но не изменила позу, выражающую подчинение.

— Равви, я слушаю и повинуюсь. Но я все же должна восславить то знание, которое ношу в себе, ибо оно содержит то же напутствие, которое вы только что произнесли.

Раввин положил руку на плечо женщины.

— Тогда передай его тому, кто желает его получить, но не попустит распространению зла.

Молчание подсказало Тегу, что диспут закончен. Он снова направил Стрегги вперед. Мурбелла шла сзади. Она кивнула Раввину, но при этом внимательно рассматривала женщину.

— Именем Бене Гессерит и нашего долга по отношению к вам я предоставляю вам убежище, — сказала Мурбелла.

Женщина опустила руку. В ладони блеснули контактные линзы. Она подняла голову. Белки глаз были синими, как у всякого, кто пережил Агонию Пряности.

Мурбелла мгновенно поняла, кто находится перед нею. Великая Преподобная Мать! Такого никто не видывал с фрименских времен Дюны.

Женщина куртуазно обратилась к Мурбелле:

— Меня зовут Ребекка. Я преисполнена радости от того, что могу быть с вами. Равви считает меня глупой гусыней, но я несу золотые яйца. Во мне память Лампадас. Семь миллионов шестьсот двадцать две тысячи четырнадцать Преподобных Матерей. Они ваши по праву.

Глава 40

Ответы — опасная удавка для вселенной. Они могут быть понятными, но при этом ничего не объяснять.

Бич Дзенсунни

Ожидание обещанного эскорта затягивалось, и Одраде, которая вначале сердилась, принялась с любопытством наблюдать за роботами, заполнявшими зал ожидания. По большей части они были очень малы и нисколько не напоминали людей.

Функциональность. Вехи иксианского прогресса. Деловой аккомпанемент к временному пребыванию на Джанкшн или в любом подобном месте.

Роботы были частью обстановки, они были такой привычной деталью интерьера, что люди редко их вообще замечали. Машины не могут намеренно мешать людям, они просто перемещались по залу, деловито жужжа.

«У Досточтимых Матрон практически нет чувства юмора». Знаю, Мурбелла, знаю. Но получили ли они мое послание?

Дортуйла все поняла. Она оправилась от страха и наблюдала за древними роботами с широкой усмешкой. Там смотрела на все неодобрительно, но терпеливо молчала. Суиполь пребывала в полном восторге. Одраде едва удержала ее от попытки разобрать один из механизмов.

Дай мне поспорить с ними, дитя. Я знаю, что они припасли для меня.

Выждав, сколько, по ее мнению, было необходимо, Одраде встала под одним из канделябров.

— Подойди ко мне, Там.

Тамалейн послушно подошла к Верховной Матери.

— Ты заметила, Там, что современные вестибюли строят очень маленькими?

Там еще раз огляделась, чтобы удостовериться в этом.

— Когда-то вестибюли были большими, — сказала Одраде. — Это должно было подчеркнуть значимость и власть хозяина дома, и конечно, внушить посетителям почтение к нему.

Тамалейн уловила смысл игры Одраде и подхватила ее мысль.

— В наше время твоя значительность определяется тем, насколько много ты путешествуешь.

Одраде взглянула на роботов, стоявших там и сям по всей площади вестибюля. Они жужжали и вздрагивали. Некоторые роботы ждали, когда можно будет приступить к уборке и наведению порядка.

Автоматический администратор, фаллического вида труба из плаза с одним глазком видеокамеры на головке, выплыл из своей клетки и приблизился к Одраде.

— Сегодня очень влажно, — заговорила машина елейным женским голосом. — О чем только думает Управление Климатом?

Одраде посмотрела на Тамалейн.

— Зачем они программируют свои машины под людей, дружески настроенных к гостям?

— Это непристойно, — согласилась Там. Она с силой отодвинула в сторону механического собеседника, который свернул в сторону, попытавшись выяснить, откуда пришло воздействие. Потом машина остановилась.

Одраде вдруг поняла, что в ее душе проснулась тень силы, которая в свое время спровоцировала Джихад Слуг. Мотивация толпы.

Это мой собственный предрассудок?

Она внимательно рассмотрела робота, стоявшего перед ней. Он ждет инструкций, или ей надо прямо обратиться к механизму?

В вестибюль вошли еще четыре робота, и Одраде заметила, что они несут багаж ее сопровождающих.

Все вещи тщательно осмотрены. В этом я уверена. Ищите, сколько хотите. Мы не возим наши легионы в чемоданах.

Четыре автоматических носильщика вошли в вестибюль и направились к хозяевам, но путь им преградили неподвижно стоявшие роботы. Пришельцы остановились, ожидая, когда им освободят выход. Одраде улыбнулась.

— Так и проявятся наши тайные устремления.

Замыкайся и таись.

Этими словами надо было позлить наблюдателей.

Давай, Там. Ты же знаешь эти уловки. Смешай карты этого громадного пласта подсознания, возбуди в них чувство вины, которое они не смогут распознать. Озадачь их так, как я парализовала робота. Пусть они волнуются. Каковы подлинные силы этих ведьм из Бене Гессерит?

Тамалейн поняла, что от нее требуется. Преходящие и тайные индивидуальности. Она заговорила с видеокамерами так, как взрослые говорят с детьми.

— Что вы несете с собой, когда покидаете свое гнездо? Пытаетесь ли вы взять с собой все, что у вас есть? Или вы мудро ограничиваетесь тем, что вам необходимо?

Что наблюдатели считают необходимым? Предметы гигиены и стираемую или заменяемую одежду? Оружие? Они искали именно это в нашем багаже. Но Преподобные Матери не возят с собой видимого и осязаемого оружия.

— В какое гадкое место мы попали, — сказала Дортуйла. Она подошла к Верховной Матери, намереваясь принять участие в разыгрываемом спектакле. — Они нарочно это сделали.

Ах вы гадкие шпионки! Смотрите на Дортуйлу. Вы ее помните? Почему она решила вернуться, зная, что вы можете с ней сделать? Скормить ее футарам? Посмотрите, как мало ее это беспокоит.

— Место пересадки, Дортуйла, — сказала Одраде. — Большинство людей придет в ужас, если эта дыра окажется пунктом их конечного назначения. Неудобства и дискомфорт только лишнее напоминание об этом.

— Это просто промежуточная станция, и она всегда останется такой, если они ее не перестроят, — продолжала Дортуйла.

Слышат ли они этот разговор? Одраде твердым взглядом уставилась в один из глазков видеокамеры.

Это безобразие, которое выдает намерение. Оно говорит нам: «Мы обеспечим вам кое-что для живота, для сна, место, где вы сможете опорожнить мочевой пузырь и кишечник, место, где вы сможете удовлетворить другие мелкие потребности плоти, но вы быстро покинете это место, потому что мы хотим как можно быстрее воспользоваться энергией, которую вы здесь оставите».

Автоматический администратор объехал сзади Преподобных Матерей и попытался снова вступить в контакт с Одраде.

— Вы немедленно проводите нас в отведенные нам апартаменты, — сказала Одраде.

— Боже, мы оказались такими непредусмотрительными!

Где они нашли такой сладкий голос? Отвратительно. Но через минуту Одраде была на пути из вестибюля; впереди ехали роботы с багажом, Суиполь шла за Верховной Матерью, шествие замыкали Тамалейн и Дортуйла.

Одно из крыльев гостиницы было в состоянии полной заброшенности. Значило ли это, что движение через Джанкшн пришло в упадок? Интересно. Двери вдоль длинного коридора заколочены. Они что-то прячут? В темноте Одраде обнаружила пыль и следысалазок, на которых что-то перевозили. Скорее всего какие-то механизмы. Что-то таится за заколоченными окнами? Вряд ли. Все это закрыто и заколочено уже давно.

Она обнаружила некоторую закономерность в том, что открылось ее глазам. В этом беспорядке была какая-то повторяемость, особый рисунок. Небольшое движение. Эффект, произведенный Досточтимыми Матронами. Кто рискнет много путешествовать, если гораздо безопаснее зарыться в землю и переждать опасное и тревожное время? Сохранились, правда, подъездные пути к элитным особнякам, но там жизнь кипела и била ключом.

Когда сюда прибудут беженцы с Гамму, им найдется, где жить.

В вестибюле робот протянул Суиполь импульсный указатель пути и направления.

— Это для того, чтобы вы не заблудились.

Звонок представлял собой синий шар, на котором виднелась желтая стрелка, указывающая выбранное направление.

Но куда мы пришли?

Еще одно место, которое было «обеспечено любой потребной роскошью», но отличалось редкой отвратительностью. Комнаты с мягкими желтыми полами, светлыми розоватыми стенами и белыми потолками. Кресел-собак нет. Надо было бы поблагодарить хозяев, но отсутствие собак говорило больше об экономии, чем о стремлении угодить вкусам гостей. Кресла-собаки требовали постоянного ухода и обслуживающего персонала. Мебель была обита пермафлоксом. Но под тканью чувствовался обычный мягкий пластик. Цветовая гамма была не выдержана и безвкусна.

Постель заслуживала особого описания. Она вызвала у Одраде легкое потрясение. Кто-то воспринял просьбу обеспечить жесткий матрац слишком буквально. Просто гладкий кусок плаза даже без покрывала.

Суиполь, увидев это, принялась громко протестовать, но Одраде остановила ее. Несмотря на большие финансовые возможности Бене Гессерит, комфортом жертвовали без всякого сожаления. Если Верховной Матери приходится спать на куске плаза без одеяла, значит, таков ее долг. Кроме того, воспитанницы Бене Гессерит знали, как приспосабливаться к подобным неудобствам. Одраде спокойно перенесла неприятность, понимая, что если начнет сопротивляться, то нарвется на новое оскорбление.

Пусть они добавят ко всему еще и это, и сами обо всем волнуются.

Во время осмотра помещения, когда Одраде шла по комнатам, воздерживаясь от громких комментариев, ее вызвали. Тонкий голос раздался из трубы, вмонтированной в потолок:

— Возвращайся в вестибюль, где тебя встретит эскорт, который проводит тебя к Великой Досточтимой Матроне.

— Я пойду одна, — сказала Одраде тоном, не допускающим возражений.

Одетая в зеленое платье, Досточтимая Матрона сидела на хрупком стуле в вестибюле, ожидая Одраде. Лицо женщины было каменным — лишенным всякого выражения. Дама сосала через прозрачную соломинку какой-то напиток. По соломинке поднимался ко рту тонкий пурпурный столбик какой-то жидкости. Пахло чем-то сладким. В глазах — готовность напасть. Нос — по нему, словно по склону, стекает ненависть, накопившаяся в глазах; подбородок слабый. Туго соображает. В ней есть что-то от очень древнего сложения. В этой женщине виден ребенок. Волосы: окрашены в темный, грязно-каштановый цвет. Это не важно. Важны глаза, нос и рот.

Женщина медленно поднялась, всем своим видом давая понять, что для Одраде большая честь, что ее вообще заметили.

— Великая Досточтимая Матрона согласна принять вас.

Низкий, почти мужской голос. Гордыня этой женщины была так велика, что проступала во всем, что бы она ни делала. Досточтимая Матрона являла собой воплощенный предрассудок. Она знала так много вещей, что стала ходячей выставкой невежества и страха. Одраде видела в этом законченную демонстрацию слабости Досточтимых Матрон.

Пройдя по лабиринту коридоров, они оказались в длинном зале с множеством окон, сквозь которые в помещение лился яркий солнечный свет. Противоположную стену занимала консоль управления войсками; карты космоса и суши проецировались на многочисленные мерцающие экраны. Центр паутины Королевы Пауков? Одраде одолевали сомнения. Слишком явно все выставлено напоказ. Конструкция позаимствована в Рассеянии, но цель демонстрации можно определить безошибочно. Человек может управлять процессами до определенного предела. Интерфейс не может превзойти определенную степень сложности, даже если он светится желтым светом и имеет красивую овальную форму.

Одраде обвела взглядом зал. Обстановка спартанская. Несколько висячих стульев и низких столиков, большое пространство посередине, где множество людей могут стоять, ожидая приказаний. Никакой суматохи и суеты; чисто деловой центр.

Подавить психику этих ведьм!

За окном виднелся вымощенный плитами двор и палисадник. Досточтимые Матроны стремились создать впечатление целостной картины!

Где Королева Пауков? Где ее спальня? Как выглядит ее берлога?

В сводчатый проход, ведущий в дом со двора, вошли две женщины. Обе были одеты в красные платья, украшенные блестящими арабесками, изображениями драконов и камнями су.

Одраде молчала, дожидаясь, пока сопровождавшая ее Досточтимая Матрона не представит ее вошедшим. Представление было кратким. Сопровождавшая торопливо покинула зал.

Если бы не рассказ Мурбеллы, Одраде приняла бы за начальницу более высокую из двух Досточтимых Матрон. Однако Королева Пауков не отличалась высоким ростом. Очаровательно!

Эта не захватила власть, а пробралась к ней, тщательно обходя все ловушки и трещины на своем пути. Сестры проснулись однажды утром и поняли, что обрели новую Великую Досточтимую Матрону. Вот она — прочно утвердившаяся в центре. Кто может возразить? Через десять минут после того, как покинешь эту женщину, ты вряд ли вспомнишь предмет возражения.

Женщины, в свою очередь, с напряженным вниманием изучали Одраде.

Очень хорошо. В данный момент все так и должно быть.

Внешность Королевы Пауков удивляла. До сего дня у Бене Гессерит не было четкого описания ее физического облика. Были только отрывочные данные, теоретические построения, основанные на фрагментарных свидетельствах. И наконец, вот она, собственной персоной. Маленькая женщина. Видневшееся из-под красной накидки трико обтягивало сухощавые мышцы. Незапоминающееся продолговатое лицо с приторно-сладкими карими глазами, в которых плясали оранжевые огоньки.

Этот маленький рост и невзрачная внешность есть источник гнева и страха, хотя она сама вряд ли осознает это в полной мере. Сейчас у нее есть всепоглощающая цель: я. Что она хочет добиться от меня?

Помощница представляла собой разительный контраст по сравнению с Королевой Пауков. Золотистые волосы тщательно уложены в красивую прическу. Крючковатый нос, тонкие губы, на выступающих скулах туго натянутая кожа. Во взгляде яд.

Одраде снова перевела взгляд на Королеву Пауков. Этот нос трудно описать по памяти, его забудешь через две минуты, после того, как перестанешь на него смотреть.

Она прямолинейна? Видимо, в какой-то мере да.

Брови такого же цвета, как соломенно-желтые волосы. Рот становился видимым только тогда, когда Королева Пауков открывала его; стоило ей закрыть рот, как губы попросту исчезали, настолько тонкими они были. Взгляду не на чем было остановиться, в лице Великой Досточтимой Матроны не было ничего примечательного, поэтому все лицо казалось смазанной маской.

— Итак, ты руководишь Бене Гессерит.

Ничем не примечательный голос. Галахский язык со странными флексиями. Это не жаргон, хотя чувствуется, что Королева Пауков охотно и часто им пользуется. Это явный лингвистический трюк, о котором предупреждала и Мурбелла.

У них есть кое-что очень близкое к Голосу. Это не то же самое, что вы дали мне, но они могут делать многое другое, это своеобразные словесные трюки.

Словесные трюки.

— Как мне обращаться к тебе? — спросила Одраде.

— Я слышала, что вы называете меня Королевой Пауков. — В глазах заплясали рыжие сполохи.

— Здесь, в центре твоей паутины, учитывая твою огромную власть, боюсь, что мне придется признать это.

— Значит, ты заметила нашу силу.

Она тщеславна.

Первое, на что Одраде действительно обратила внимание, — это запах. Женщина буквально искупалась в очень резких ужасных духах.

Хочет скрыть запах феромонов?

Их предупредили о способности воспитанниц Бене Гессерит делать верные выводы на основании минимальных чувственных данных? Возможно. Но, может быть, она просто предпочитает эти духи. В ужасном запахе чувствовался аромат экзотических цветов. Цветы ее родины?

Королева Пауков коснулась пальцами своего неприметного подбородка.

— Можешь называть меня Дамой.

Спутница запротестовала.

— Это наш последний и самый главный враг с Миллиона Планет!

Вот, значит, что они думают о Старой Империи.

Дама подняла руку, отметая все возражения. Какой показательный жест. В глазах спутницы появилось выражение, напомнившее Одраде о Беллонде. Та же злобная наблюдательность и поиск слабого места для нанесения коварного удара.

— Большинство людей должно обращаться ко мне: «Великая Досточтимая Матрона», — сказала Дама. — Я оказываю тебе честь.

Она указала рукой на дверь.

— Мы прогуляемся по саду и поговорим с глазу на глаз.

Это было не приглашение, а приказ.

Одраде задержалась у двери, чтобы лучше рассмотреть карту, висевшую возле выхода. Черные линии на белом фоне с надписями на галахском языке. Одраде узнала названия растений, растущих в садах Джанкшн. Одраде наклонилась, чтобы прочесть надписи, Дама ждала у выхода с удивительным терпением. Да, это были какие-то странные, экзотические деревья, среди которых практически не встречались фруктовые. Гордость обладания такими растениями сквозила в вывешенной карте сада.

Выйдя с Дамой во двор, Одраде сказала:

— Я заметила, что ты сильно надушена.

Дама погрузилась в воспоминания, и в ее ответе прозвучали потаенные нотки.

Цветочный маркер ее собственных любимых кустарников. Вообразите только! Но она бывает опечалена и зла одновременно, когда думает об этом. Кроме того, она не может понять, почему я обратила на это особое внимание.

— Иначе я стану неприемлема для кустарника.

Интересный выбор залога.

Дама говорила по-галахски с небольшим акцентом, но Одраде понимала ее без затруднений, тем более что Великая Досточтимая Матрона невольно приспосабливалась к собеседнице.

У нее чуткое ухо. Всего за несколько секунд она уловила мой выговор и научилась его воспроизводить, чтобы быть более понятной для собеседника. Это старое искусство, которое усвоено громадным большинством человечества.

Те же корни, что и у защитной окраски.

Не хочет казаться чужаком.

Приспособительный механизм, встроенный в гены. Досточтимые Матроны не утратили этот признак, но он был причиной их уязвимости. Подсознание выдавало себя непроизвольными тональностями, которые невозможно подавить, а они открывают очень многое.

Несмотря на свое бьющее в глаза тщеславие, Дама была умна и способна к самодисциплине. Это открытие доставило Одраде радость. Нет необходимости прибегать в разговоре к околичностям.

Одраде остановилась рядом с Дамой у края внутреннего дворика. Стоя почти плечом к плечу с Дамой, Одраде оглядела сад и подивилась его сходству с садами Бене Гессерит.

— Говори, — потребовала Дама.

— Какую ценность я представляю для вас как заложница? — спросила Одраде.

Глаза Дамы вспыхнули оранжевым огнем!

— Я задала тебе ясный вопрос, — напомнила Одраде.

— Продолжай. — Гнев утих.

— У Общины Сестер есть три кандидатуры. Эти люди смогут заменить меня. — Одраде уставила на Даму пронзительный взгляд. — Мы можем ослабить друг друга до такой степени, что погибнем.

— Мы можем раздавить тебя, как насекомое!

Берегись оранжевого огня в глазах!

Одраде не стала прислушиваться к голосу Другой Памяти.

— Рука, которая раздавит нас, будет поражена ядом насекомого и начнет гноиться, со временем гной пожрет весь организм.

Лучше говорить просто, без излишних подробностей.

— Это невозможно. — В глазах снова оранжевые огни.

— Вы думаете, нам неизвестно, что вы прибыли сюда, спасаясь бегством от своих врагов?

Это мой самый опасный гамбит.

Одраде увидела, что ее слова возымели действие. Хмурая гримаса была не единственной реакцией Дамы. Оранжевый огонь погас, в глазах была растерянность, лицо пылало.

Одраде кивнула, словно Дама в ответ произнесла что-то внятное.

— Мы могли бы подставить вас тем, кто охотится на вас. Загнать вас в тупик.

— Ты думаешь, мы…

— Мы знаем.

По крайней мере я теперь знаю.

Это знание воодушевляло, но одновременно вселяло страх.

Какая внешняя сила может подчинить этих женщин?

— Мы просто собираем свои силы, прежде чем…

— Прежде чем вернуться на арену, где вы будете разгромлены, где вас раздавит превосходящий по силам противник.

Голос Дамы дрогнул, она заговорила на смягченном галахском наречии, которое Одраде понимала с большим трудом:

— Значит, они были у вас и сделали свои… предложения. Какие же вы дуры, если поверили…

— Я не сказала, что мы кому-то поверили.

— Если бы эти слова услышала Логно, — Дама кивнула в сторону дома, где осталась ее спутница, — то она убила бы тебя до того, как я успела бы тебя предупредить об этом.

— Мне повезло, что мы здесь вдвоем.

— Не слишком рассчитывай на это и не заносись.

Одраде оглянулась через плечо на дом. Были видны изменения в архитектуре, сделанные в конструкциях Гильдии. Стало больше окон, наличники отделаны редкими породами дерева и драгоценными камнями.

Демонстрация богатства.

Она сейчас имеет дело с богатством в его крайнем, агрессивном выражении. С богатством, размеры которого не поддаются никакому воображению. Дама могла получить все, что может пожелать человек, все, что могло обеспечить подчиненное ей сообщество. Она могла получить все, кроме одного: возможности вернуться в Рассеяние.

Как цепко держится Дама за фантастическую идею возможного окончания их изгнания? И что за сила вытолкнула Досточтимых Матрон обратно в пределы Старой Империи?

Почему именно сюда? Одраде не посмела спросить об этом прямо.

— Мы продолжим наш разговор в моей квартире.

Наконец-то я увижу берлогу Королевы Пауков.

Логово Дамы оказалось весьма загадочным. Полы устланы роскошными коврами. Великая Досточтимая Матрона сбросила сандалии и вошла в комнату босиком. Одраде последовала ее примеру.

Стоит посмотреть на мозоль на наружной поверхности стоп. Это смертельное оружие, и оно поддерживается в хорошем состоянии.

Однако больше всего Одраде озадачил не мягкий пол, а сама комната. В стене было лишь одно маленькое окно, выходившее на тщательно ухоженный ботанический сад. На стенах нет никаких картин. Никаких украшений. Вентиляционная решетка отбрасывала тень на дверь, в которую они только что вошли. В правой стене видна еще одна дверь. Еще одна вентиляционная решетка. Две мягкие серые кушетки. Два маленьких прикроватных столика с блестящими черными столешницами. Был в комнате и еще один стол — больший по размерам, с золотистой крышкой, покрытой зеленоватой полировкой. Одраде увидела, что в крышку большого стола вмонтирована панель управления полями и проекторами.

Ах так это кабинет. Мы что, собираемся работать?

Место было идеально приспособлено для сосредоточенной работы. Никаких отвлекающих факторов. Но что могло отвлечь Даму?

Где декоративные комнаты? Она должна жить по определенным стандартам, учитывая окружение и обстоятельства. Нельзя все время прятаться за возведенными тобой ментальными барьерами, чтобы не сталкиваться в реальности с вещами, которые и без того прочно сидят в твоей психике. Если хочешь реального комфорта, то дом не должен быть агрессивным по отношению к тебе, и ни в коем случае он не должен представлять опасность для твоего подсознания. Она знает об уязвимости своего подсознания! Она действительно опасна и обладает достаточной силой, чтобы сказать: «Да».

Это был присущий Бене Гессерит взгляд, направленный в самую суть вещей. Надо искать людей, способных сказать «да». Никогда не трать время на неудачников, способных только говорить: «Нет». Ищите людей, которые могут заключить соглашение, подписать контракт, выполнить обещание. Королева Пауков нечасто говорила «да», но она обладала этой способностью и знала об этом.

Я должна была это понять, когда она отвела меня в сторону. Первый сигнал прозвучал тогда, когда она позволила мне называть ее Дамой. Не слишком ли опрометчиво я поступила, послав Тега в атаку, которую уже не могу остановить? Сейчас уже поздно передумывать. Я знала об этом, когда спустила Тега с цепи.

Правда, теперь Одраде хорошо знала главный, доминирующий паттерн психики Дамы. Слова и жесты скорее всего заставят Королеву Пауков отступить, отползти назад и, спрятавшись в себе, начать прислушиваться к голосу собственного сердца.

Драма должна развиваться по своим законам.

Дама проделала какую-то манипуляцию над зеленым полем стола. Сосредоточенно разглядывая дисплей, Дама не обращала ни малейшего внимания на Одраде, что можно было расценить как оскорбление и одновременно комплимент.

Ты не станешь мне мешать, ведьма, потому что это не в твоих интересах, и ты это хорошо знаешь. Кроме того, не такая уж ты важная птица, чтобы отвлекать меня от дел.

Тем не менее Дама казалась чем-то взволнованной.

Атака на Гамму увенчалась успехом? Начали прибывать беженцы?

В глазах Дамы заполыхал рыжий огонь.

— Твой пилот только что взорвал корабль и себя, чтобы не допустить досмотра. Что вы привезли?

— Себя.

— Ты подаешь какие-то сигналы!

— Я даю знать своим товарищам, жива я или нет. Об этом я предупреждала еще до прилета сюда. Некоторые из наших предков сжигали корабли, прежде чем броситься на врага в атаку. Это исключает отступление и бегство.

Одраде тщательно выбирала слова и тональность, стараясь предугадать реакцию Дамы.

— Если я добьюсь успеха, вы предоставите нам транспорт. Мой пилот был киборгом, и шир не мог защитить его от ваших зондов. Ему был поэтому дан четкий приказ — убить себя при угрозе захвата.

— То есть вы боялись, что он выдаст нам координаты вашей планеты. — Рыжие огоньки исчезли из глаз Дамы, но она все еще немного волновалась. — Я и не подозревала, что ваши люди до такой степени послушны.

Как вы ухитряетесь подчинять их себе без сексуальных пут, ведьмы? Разве ответ не очевиден? У нас есть секретное оружие.

Теперь прояви максимум осторожности, сказала себе Одраде. Используй методичный подход, готовь ее к новым вопросам. Пусть она думает, что мы выбрали один способ получения ответов и продолжаем упрямо его придерживаться. Что она знает о нас? Она не знает, что даже Верховная Мать может быть приманкой, которую используют для получения жизненно важной информации. Но разве это делает нас элитой? И если так, то может ли элитное воспитание обучить высокой скорости реакции и обеспечить численное превосходство?

У Одраде не было ответа на эти вопросы.

Дама сидела за большим столом, не предлагая сесть Одраде. Было такое впечатление, что Дама считает комнату своим насиженным гнездом. Она редко покидает кабинет. Это настоящий центр ее сети. Все, что ей нужно, находится здесь. Она привела Одраде в эту комнату, потому что испытывает неудобство, находясь где-либо еще. В других местах Дама чувствует себя неуютно, или даже ощущает угрозу. Дама не ищет опасности. Однажды, очень давно, она сделала это. Но тот случай остался в далеком прошлом. Теперь она желала только одного — тихо и спокойно сидеть в удобном коконе и управлять другими.

Одраде находила, что эти наблюдения наилучшим образом подтверждают выводы, сделанные аналитиками Бене Гессерит. Община Сестер знает, как пользоваться такими рычагами.

— Тебе нечего больше сказать? — спросила Дама.

Тяни время.

Одраде задала контрвопрос:

— Мне очень любопытно, почему ты вообще согласилась на эту встречу?

— Почему ты так любопытна?

— Мне кажется, что такое поведение не совсем в вашем характере.

— Мы сами определяем, каким должен быть наш характер!

Как она вспыльчива!

— Но что в нас тебя заинтересовало?

— Ты полагаешь, что мы находим вас интересными?

— Может быть, вы даже находите нас удивительными, потому что так вы выглядите в наших глазах.

На лице Дамы отразилось удовольствие, впрочем, довольно мимолетное.

— Я знала, что вы очарованы нами.

— Экзотическое тянется к экзотическому, — сказала Одраде.

На лице Дамы появилась понимающая усмешка. Она вела себя так, словно ей доставил удовольствие ее любимый умный щенок. Дама встала и подошла к окну. Подозвав к себе Одраде, она показала гостье на начавшие цвести кусты и заговорила на том мягком диалекте, который давался Верховной Матери с большим трудом.

Внутри щелкнуло обостренное чувство опасности. Это был сигнал тревоги, и Одраде погрузилась в параллельный поток сознания, стремясь уловить источник опасности. Что-то в комнате — или угроза исходит от Королевы Пауков? В поведении Дамы не было спонтанности, все, что происходило, производило впечатление заранее отрепетированного и грамотно поставленного спектакля, рассчитанного на эффект.

Кто это — Королева Пауков или за нами следит кто-то еще?

Одраде подумала над этой мыслью, быстро просеивая варианты. Вопросов возникало гораздо больше, чем ответов, что ставило Одраде в положение ментата. Ищи важные аспекты и выявляй скрытые (но упорядоченные основания). Порядок — это всегда продукт человеческой деятельности. Хаос — это сырье, из которого человек творит порядок. Таковы постулаты ментатов; нельзя сказать, что это непререкаемая истина, но зато это прекрасное средство для принятия грамотных решений. Упорядоченное собрание данных в континуальной системе.

Вот и готовая проекция.

Они упиваются хаосом! Предпочитают его порядку! Они зависимы от адреналина!

Итак, Дама — это Дама, Великая Досточтимая Матрона. Она всегда патронесса, всегда превосходит противника.

Никто не следит за нами. Но Дама воображает, что мы торгуемся, и при этом хочет создать видимость, что никогда прежде этим не занималась. Точно! Все сходится!

Дама коснулась неприметного места под окном, и стена тут же сложилась. При этом оказалось, что окно — просто искусно выполненная проекция. Открылся выход на большой балкон, выложенный темно-зеленой плиткой. С балкона были видны заросли, весьма отличающиеся от растений, изображенных на проекции окна. Здесь был сохранен первобытный хаос, дикость была здесь предоставлена самой себе. Эти заросли смотрелись потрясающим контрастом на фоне возделанных садов. Ежевика, поваленные деревья, густые кустарники. На заднем плане огород, по вспаханным грядкам продвигается уборочная машина, оставляющая за собой голую землю.

Они действительно обожают хаос!

Дама улыбнулась и повела Одраде на балкон.

Выйдя вслед за ней, Одраде невольно остановилась, пораженная увиденным. Слева, возле парапета, находилось необычное украшение. Фигура человека, выполненная в натуральную величину из какого-то легкого эфирного материала. Скульптура состояла из перистых плоскостей и искривленных поверхностей.

Скосив глаза на фигуру, Одраде поняла, что художник хотел отобразить человеческое существо вообще. Не мужчина и не женщина. Плоскости и криволинейные поверхности скульптуры приходили в движение от малейшего дуновения ветра. Фигура была подвешена к изогнутой трубе на тонких, похожих на шигу, проволочках. Труба была укреплена основанием на прозрачной массивной подставке. Нижние конечности фигуры задевали при движениях основание.

Одраде, как зачарованная, смотрела на произведение не в силах оторвать от него взгляд.

Почему я вспомнила о Шиане и ее «Пустоте»?

Подул ветер, и фигура словно пустилась в пляс, иногда переходя на грациозный шаг, потом медленно выполнила пируэт и сделала несколько вращательных движений вытянутой в сторону ногой.

— Эта скульптура называется «Балетный мастер», — сказала Дама. — Когда дует сильный ветер, он бьет ногой. Иногда он бежит, красиво, как марафонец. Иногда производит безобразные движения руками, словно угрожает оружием. Но красивое и безобразное — суть одно и то же. Я думаю, что художник неправильно назвал свое произведение; его следовало бы назвать «Непознанное».

Прекрасное и безобразное — суть одно и то же. Непознанное.

В творении Шианы тоже было что-то ужасное. Одраде почувствовала, как по спине пробежала холодная волна страха.

— Кто автор?

— Не имею ли малейшего понятия. Одна из моих предшественниц привезла скульптуру с одной из сожженных нами планет. Почему это тебя интересует?

Это совершенно дикая сила, которой невозможно управлять. Но вслух она сказала другое:

— Могу предположить, что мы обе ищем основу для взаимопонимания, пытаясь найти между нами какое-то подобие.

В глазах Дамы загорелись рыжие огоньки.

— Возможно, это вы пытаетесь понять нас, но нам нет никакой нужды понимать вас.

— И мы и вы — сообщества женщин.

— Опасно думать, что мы — ваши отпрыски.

Но опыт Мурбеллы показывает, что дело обстоит именно так. Вы возникли от смешения Говорящих Рыб и Преподобных Матерей, оказавшихся в крайне затруднительном положении.

Разыграв простодушие, Одраде спросила:

— Почему это опасно?

Прозвучавший в ответ смех не был веселым. В нем была мстительность.

Одраде снова почувствовала скрытую угрозу. Для определения источника опасности требовалось нечто большее, нежели привычный для Бене Гессерит метод проб и наблюдений. Эти женщины привыкли убивать, когда их охватывал гнев. Это стало рефлексом. Дама сказала об этом, упомянув о своей помощнице, и только сейчас она показала, что у ее терпения есть границы.

Однако она пытается торговаться. Своеобразно, но пытается. Она демонстрирует свои механические чудеса, свою власть, силу и богатство. Она не предлагает союз. Ведьмы, будьте нашими послушными слугами, рабами, и мы многое простим вам. Заполучить последнюю из Миллиона Планет? Нет, конечно, не только это, но число само по себе интересно.

Проявив осторожность, Одраде попыталась изменить подход. Преподобные Матери слишком легко впадают в приспособительные паттерны. Я, конечно, сильно отличаюсь от тебя, но я готова немного прогнуться, чтобы достичь согласия. Такой подход не пройдет с Досточтимыми Матронами. Они не примут ничего, если только им не предложить того, над чем они будут полновластными хозяйками. Проявлением превосходства Дамы над ее Сестрами послужил даже ее жест, которым она позволила Одраде некоторые вольности в общении с собой.

Дама заговорила своим обычным повелительным тоном.

Одраде слушала. Странно, что самым интересным среди навыков Бене Гессерит Королева Пауков считает их способность обеспечивать устойчивость к заболеваниям.

Было ли это формой нападения, которая привела их сюда?

Искренность Дамы поражала своей наивностью. Утомительные периодические проверки, не содержит ли твоя плоть каких-то тайных обитателей. Иногда Дама даже не находит нужным скрывать свое любопытство. Иногда она становится отталкивающе угрожающей. Но Бене Гессерит может положить этому конец, получив моральное вознаграждение.

Как приятно это сознавать.

Однако тон очень мстительный. Одраде задумалась. Мстительный? Нет, не совсем то. Надо поискать что-то другое на более глубоких уровнях сознания.

Подсознательно ты жалеешь о том, что потеряешь, когда окончательно отделаешься от нас!

Это другой паттерн, и он уже оформился в стиль поведения.

Досточтимые Матроны вернулись к назойливому маньеризму.

Маньеризм, который мы оставили много столетий назад.

В этом упрямстве было упорное нежелание признать свое происхождение от Бене Гессерит. Они — отбросы, мусор.

Отбрасывай старые кадры, когда теряешь к ним интерес. Неудачники соберут этот мусор. Она больше озабочена следующим куском, который хочет пожрать, чем порчей собственного гнезда.

Порочность Досточтимых Матрон оказалась глубже, чем они подозревали. Они смертельно опасны для себя и для тех, кого они контролируют. Они не способны встретить эту опасность лицом к лицу, поскольку считают, что они не причастны к этой опасности.

Она никогда не существовала.

Дама продолжала являть собой неразрешимый парадокс. Союз с Бене Гессерит даже не приходит ей на ум. Она может коснуться этой проблемы, но только для того, чтобы прощупать противника.

Я правильно поступила, что спустила Тега с цепи.

Из кабинета на балкон вышла Логно с подносом, на котором стояли два высоких бокала, наполненные золотистой жидкостью.

Что за злобный блеск в глазах Логно?

— Попробуй этого золотого вина, — сказала Дама, указывая на бокалы. — Оно с планеты, о Которой ты никогда не слышала, но где мы собрали все необходимое для выращивания золотого винограда, из которого мы делаем это золотое вино.

Одраде была захвачена долгим пристрастием человека к драгоценному древнему напитку. Бог Бахус. Ягоды бродили на кустах или в племенных чанах.

— Оно не отравлено, — сказала Дама. — Уверяю тебя. Мы убиваем, если в этом возникает необходимость, но мы не опускаемся до подобной низости. Мы приберегаем наши смертельные угрозы для черни, но тебя я не рассматриваю как человека из толпы.

Дама рассмеялась собственному остроумию. Вымученное дружелюбие отдавало непристойностью.

Одраде взяла бокал и отхлебнула напиток.

— Эту вещь кто-то сделал для того, чтобы доставить нам радость и удовольствие, — заявила Дама, пристально глядя в глаза Одраде.

Одного глотка было достаточно. Верховная Мать сразу почувствовала в вине чужеродную примесь, достаточно было нескольких мгновений, чтобы понять, зачем она там оказалась.

Они хотят нейтрализовать действие шира.

Она немного изменила обмен веществ, чтобы нейтрализовать вещество, и громко объявила, что именно она сделала.

Дама с негодованием посмотрела на Логно.

— Так вот почему никакие добавки не срабатывают с ведьмами! А ты об этом даже не подозревала! — Гнев Великой Досточтимой Матроны обрушился на незадачливую помощницу.

— Это часть нашей иммунной системы, с помощью которой мы боремся с болезнями, — сказала Одраде.

Дама с силой швырнула бокал на плиты, которыми был вымощен балкон, и некоторое время молчала, стараясь взять себя в руки; наконец она овладела собой. Логно медленно отступила, прикрываясь подносом, словно щитом.

Дама пробралась к власти не только благодаря хитрости. Ее Сестры считают свою Великую Досточтимую Матрону смертельно опасной. Именно так надо расценивать ее и мне.

— Кто-то дорого заплатит за даром потраченные усилия, — заявила Дама. Ее улыбку нельзя было назвать приятной.

Кто-то.

Кто-то сделал вино. Кто-то сделал пляшущую фигуру. Кто-то заплатит. Идентичность личности никогда не играет роли. Имеет значение только потребность или желание совершить возмездие. Утилитарность и раболепие.

— Не мешай мне думать, — приказала Дама. Она отошла к парапету, встала около «Непознанного» и принялась обдумывать, как продолжать торговаться с Одраде.

Верховная Мать внимательно посмотрела на Логно. Что за пристальный взгляд, которым Логно буквально вперилась в Великую Досточтимую Матрону? Это не просто страх. Логно внезапно стала очень опасной.

Яд!

Одраде была на сто процентов уверена в своей правоте. Она точно знала о яде, словно Логно вслух выкрикнула это слово.

Не я мишень Логно. Пока не я. Она воспользовалась предоставленной ей возможностью, чтобы захватить власть.

Не было никакой нужды смотреть на Даму. Момент смерти Королевы Пауков Одраде определила по лицу Логно. Повернувшись, Одраде удостоверилась в своей правоте. Дама, похожая на кучу красного тряпья, лежала под фигурой «Непознанного».

— Ты будешь называть меня Великой Досточтимой Матроной, — сказала Логно. — Ты научишься благодарить меня за это. Она (Логно указала рукой на то, что осталось от Дамы) хотела предать тебя и уничтожить твой народ. У меня другие планы. Я не желаю уничтожать полезное оружие в момент, когда оно нам нужнее, чем когда-либо.

Глава 41

Битва? Это результат чем угодно мотивированной жажды жизненного пространства.

Башар Тег

Мурбелла наблюдала развертывающуюся битву за Джанкшн с видом полного отчуждения, что, впрочем, не соответствовало ее истинному отношению к происходящему. Она стояла в рубке корабля-невидимки в окружении прокторов, наблюдая за сражением по экранам проекторов, фиксировавших происходящее на планете.

На Джанкшн бушевала война. Ночную сторону планеты освещали вспышки яркого света, на дневной стороне тут и там виднелись серые облака взрывов. Главные силы во главе с Тегом наступали на «Цитадель» — гигантское здание, выстроенное по заказу Гильдии и дополненное впоследствии башней у края крепости. Хотя передатчик Одраде внезапно замолчал по неизвестной причине, Мурбелла из ранее поступивших сообщений успела понять, что Великая Досточтимая Матрона окопалась именно здесь.

Необходимость наблюдать за битвой издали создавало чувство отчуждения, но Мурбелла испытывала волнение.

Интересные времена!

На корабле находился весьма ценный груз. Была получена память миллионов Сестер, погибших на Лампадас, и теперь эта память была готова к отправке в Рассеяние, размещаясь в апартаментах, которые обычно занимала Верховная Мать. Дикая Сестра со своим грузом памяти играла в данный момент главную роль во всех событиях.

Эта курица действительно снесла Золотое Яйцо!

Мурбелла подумала, что сохраненная память Других Жизней подвергается большому риску в апартаментах корабля. Надо готовиться к худшему. Недостатка в добровольцах не было, а для того, чтобы свести к минимуму угрозу, возникшую в связи с конфликтом на Джанкшн, надо много Пряности, чтобы, стимулируя передачу памяти, снизить уровень подстерегающей опасности. Все, кто находился в этот час на корабле, понимали, что Одраде ведет игру ва-банк, и проигравшего ждет смерть. Все понимали непосредственную угрозу гибели и осознавали необходимость передачи памяти.

Трансформация Преподобной Матери в хранилище неисчерпаемой памяти, выполняемое очень дорогой и опасной ценой, не была больше окружена священной аурой в глазах Мурбеллы, но она продолжала преклоняться перед чувством ответственности. Мужество Ребекки и Луциллы взывало к восхищению.

Миллионы сохраненных в памяти жизней! Эта память концентрировалась с помощью методики, основанной на геометрической прогрессии. Сестры вначале делили память двое на двое, потом четыре на четыре, потом шестнадцать на шестнадцать, и так далее до тех пор, пока вся память не была накоплена в миллионах добровольцах.

Именно этим занимались сейчас в апартаментах Верховной Матери Сестры Общины. Само понятие Другой Памяти больше не вызывало ужас у Мурбеллы, но она все же воспринимала такую память, как нечто необычное. Успокаивали лишь слова Одраде.

«Как только ты привыкнешь к связям Другой Памяти, все остальное выпадет в дальнюю перспективу, все станет знакомым настолько, что тебе покажется, что ты знала это всегда».

Мурбелла узнала, что Тег был готов умереть, защищая это множественное сознание Общины Сестер Бене Гессерит.

Могу ли я согласиться на меньшее?

Тег, перестав быть загадкой, оставался все же объектом уважения. Одраде Внутри усиливала это отношение, рассказывая о прежней службе Тега Майлса: «Как я помогаю вам? Узнай».

По командной связи Мурбелла получила ответ:

— От Одраде ни слова. Возможно, ее передатчик блокирован силовым полем.

Они понимали, кто в действительности задал этот вопрос.

Одраде говорила устами Мурбеллы.

Она снова сосредоточила свое внимание на битве за Джанкшн.

Мурбеллу удивляла ее собственная реакция на происходящее. Впечатления были окрашены давно познанной бессмыслицей всех войн, которые вело на протяжении своей истории человечество, но это удручающее впечатление сглаживалось вдохновляющим осознанием новоприобретенных способностей Бене Гессерит.

Мурбелла отметила, что Силы Досточтимых Матрон хорошо вооружены, и поглощающие тепловую энергию защитные подушки Тега несли ощутимый урон, однако кольцо вокруг Цитадели продолжало неумолимо сжиматься. Она слышала вопли раненых и умирающих, когда в ход был пущен разработанный Айдахо дезинтегратор, проделавший просеку в зарослях деревьев и разметавший защитниц вправо и влево.

Другая Память услужливо подсовывала Мурбелле исторические параллели. Поле боя напоминало римский цирк с ареной для гладиаторского боя, на которую приземлялись корабли, высаживавшие все новых и новых бойцов.

К центру кольца! На Королеву Пауков! Действуйте дерзко и молниеносно!

Образ Одраде проявил недоумение.

Они так сплочены?

Ты мертва, Дар? Должно быть, так. Королева Пауков обвинит тебя в вероломстве и придет в ярость.

Деревья отбрасывали длинные спасительные тени на аллеи, манившие солдат Тега, но он приказал своим людям искать обходные тропы и по ним приближаться к Цитадели.

Крепость располагалась в гигантском ботаническом саду, диковинные деревья и еще более экзотические кустарники перемешивались с вполне заурядными растениями, расположенными без всякого порядка, словно игрушки, разбросанные танцующим ребенком.

Мурбелле нравилось сравнение с римским цирком. Это придавало историческую перспективу тому, что она наблюдала.

В ее ушах звучали слова вестников.

Вон там мечущиеся по арене дикие звери — невольники Досточтимых Матрон, защитники Королевы Пауков! В периметре первого кольца происходят главные события, которыми руководит мастер арены Майлс Тег! Его люди совершают мистическое чудо. Каков талант!

Это было похоже на постановку битвы в римском Колизее. Мурбелле нравилась эта аллюзия. Она делала впечатление богаче.

Башни крепости, у бойниц которой закованные в латы воины. Они вступают в бой. В небо врезаются языки пламени. Со стен падают тела.

Но это были настоящие тела, настоящая боль, настоящая смерть. Чувствительность Бене Гессерит заставляла Мурбеллу испытывать сожаление при виде этих бессмысленных потерь.

Именно этот ужас пережили мои родители, попавшие под зачистку?

Метафоры Другой Памяти исчезли. Она увидела Джанкшн глазами Тега. Кровавое насилие, знакомое по памяти, но все равно незнакомое и новое. Она видела наступающие цепи, слышала крики бегущих вперед солдат.

Раздался полный ужаса женский крик:

— Этот куст говорит человеческим голосом!

Еще один голос, на этот раз мужской:

— Никто не знает, откуда это сыплется! Эта липучая дрянь прожигает кожу.

Мурбелла слышала, что главный бой завязался на противоположной стороне периметра Цитадели, но в расположении Тега царило зловещее спокойствие. Мурбелла видела, как его воины продвигаются в тени странных растений, приближаясь к башне. Вот и Тег на плечах Стрегги. Он поднял глаза, чтобы рассмотреть фасад здания, расположенный на расстоянии одного броска впереди. Мурбелла настроила проектор, чтобы посмотреть, куда направлен взгляд Тега. За окнами Цитадели ей почудилось какое-то движение.

Применят ли Досточтимые Матроны оружие отчаяния, которым, как говорят, они владеют?

Что будет делать Тег?

Тег потерял свой командирский экипаж, сожженный лазерным лучом. Машина лежала рядом на боку, а сам Тег пересел на плечи Стрегги, чтобы осмотреть кустарник, который еще дымился. Вместе с машиной Тег потерял пульт управления, но с ним осталось его наплечное устройство связи, которое, правда, довольно плохо работало без усилителя, разбитого вместе с экипажем. Связисты ползли рядом, явно нервничая, поскольку утратили контакт с действующими войсками.

Шум битвы, скрытой за окрестными зданиями, становился все громче. Тег слышал хриплые крики, шипение огнеметов, смешанное со свистом лазерных лучей и пуль легкого стрелкового оружия. Рядом, справа, раздался скрежет. Тег понял, что это трещат оборонительные сооружения. Вышла из строя силовая установка, в нос ударил горячий дух расплавленного искореженного металла.

К Тегу подлетел его личный адъютант Хакер.

Стрегги увидела его первой и повернулась лицом к адъютанту. Хакер, высокий темноволосый мускулистый мужчина с лохматыми бровями, встал перед Тегом и заговорил, не успев перевести дыхание:

— Мы тратим последний боезапас, башар.

Он возвысил голос, стараясь перекричать грохот боя, в микрофоне, прикрепленном к плечу адъютанта, раздавалась быстрая речь офицеров, докладывавших обстановку.

— Что с дальним периметром? — спросил Тег.

— Мы возьмем его в течение ближайшего получаса. Вам надо уходить отсюда, башар. Верховная Мать приказала нам беречь вас от ненужной опасности.

Тег указал рукой на разбитую машину.

— Почему у меня нет средств связи?

— Они сожгли обе запасные установки одним выстрелом из лазерной пушки.

— Установки перевозились вместе?!

Хакер уловил гнев в тоне командира.

— Сэр, они…

— Нельзя перевозить важные вещи вместе, это закон войны. Я хочу знать, кто нарушил приказ. — В детском голосе было больше угрозы, чем в хриплом крике,

— Слушаюсь, башар, — не было никаких признаков, что ошибку допустил сам Хакер.

Проклятие!

— Как скоро прибудет замена?

— Через пять минут.

— Доставьте сюда мою резервную машину как можно быстрее, — распорядился Тег и тронул коленом шею Стрегги.

Прежде чем она повернулась, адъютант торопливо выпалил:

— Башар, я отдал вашу машину наступающим, мы доставим вам другую.

Тег с трудом удержал вздох. На войне случается всякое, но он страшно не любил зависеть от примитивных средств связи.

— Мы расположимся здесь. Обеспечьте побольше полевых станций связи, у них по крайней мере нормальный диапазон.

Хакер окинул взглядом заросли кустарников.

— Здесь?

— Мне не нравятся эти здания впереди. Башня господствует над местностью, а попасть туда наверняка можно по подземным коммуникациям. Надо чтобы план скорректировали согласно последним данным.

Ожила станция связи на плечеадъютанта:

— Башар! Где башар?

Стрегги без приказа подошла к Хакеру. Тег схватил станцию.

— Башар, на взлетной площадке складывается тяжелая обстановка. Около сотни солдат противника попытались прорвать нашу оборону. Погибли все.

— Видели ли вы Верховную Мать или Королеву Пауков?

— Нет. Ничего не могу сказать. Здесь творится что-то невообразимое. Показать вам картинку?

— Дайте мне волну. Ищите Одраде!

— Здесь никто не выжил, башар, говорю вам, — раздался щелчок, потом до ушей башара донеслось тихое жужжание, сменившееся другим голосом: — Сообщение.

Тег опустил ко рту микрофон и начал отдавать приказы:

— Поднимите в воздух ударный корабль и направьте его на Цитадель. Снимите картину на взлетной площадке и покажите ее на экранах. На всех волнах. Пусть они это увидят. Объявите, что на площадке не уцелел никто из них.

Двойной щелчок подтвердил прием.

— Вы думаете, вам удастся устрашить их?

— Я хочу научить их. — Он повторил слова Одраде, сказанные ею на прощание. — Печально, но никто никогда не занимался образованием Досточтимых Матрон.

Что случилось с Одраде? Он был уверен, что она мертва, вероятно, она погибла здесь одной из первых. Она ждала такого исхода. Она мертва, но не все потеряно, если Мурбелла сумеет обуздать свою импульсивность.

Одраде же в этот момент прекрасно видела Тега. Логно заглушила передатчик Одраде силовым полем и препроводила Одраде в башню сразу же по прибытии на Джанкшн первых беженцев с Гамму. Никто не оспаривал первенства Логно. Мертвая и живая Великие Досточтимые Матроны были равно известны и знакомы.

Одраде ждала, что могут убить с минуты на минуту, но все равно собирала данные, даже входя под конвоем в шахту антигравитационного лифта. Шахту эту изобрели явно в Рассеянии. Прозрачный поршень в прозрачном цилиндре. На этажах, которые они проезжали, было очень немного монолитных непрозрачных стен. Большая часть оборудования и предметов, которые замечала Одраде, имели военное назначение. Удобства и комфорт становились все больше по мере подъема.

Власть карабкается вверх и физически, и психологически.

Наконец они добрались до самого верха. Секция цилиндра отодвинулась в сторону, и охранник грубо вытолкнул Одраде в коридор, устланный толстым мягким ковром.

Рабочий кабинет, который показывала мне Дама, был бутафорским.

Одраде оценила умение хранить секреты. Размещенное здесь оборудование и установки были недосягаемы для разведки, и о них никто бы не узнал, если бы не сведения, полученные от Мурбеллы. Итак, все остальные центры служили для отвлечения внимания. Потемкинские деревни, построенные для Преподобных Матерей.

Логно лгала относительно целей Дамы. Она хотела отпустить меня невредимой, но… без полезной информации.

Какую еще ложь они приготовили для нее?

Логно и все охранницы, кроме одной, направились к консоли управления, расположенной справа. Повернувшись на одной ноге, Одраде огляделась. Вот где расположен реальный центр управления. Она внимательно присмотрелась. Странное место. Забота о гигиене. Запах дезинфицирующих веществ. Никакого бактериального или вирусного загрязнения. Никаких окровавленных чужеземцев. Все было продезинфицировано, как консервная банка для редкого мяса. Дама проявляла явный интерес к способности Сестер Бене Гессерит противостоять инфекционным болезням. Стало быть, в Рассеянии ведется бактериологическая война.

Они хотели от меня только одного!

Их бы вполне устроила одна единственная Преподобная Мать, от которой они смогли бы получить нужную информацию.

Полноценная бригада специалистов Бене Гессерит должна обследовать эту паутину и проследить, куда ведут ее нити.

Если мы победим.

Контрольная панель была меньше витрины и управлялась сенсорами. Над столом Логно установлен прозрачный кожух, под которым были видны пучки зондов.

Для верности они изготовлены из шиги.

Под кожухом были видны зонды, которые были похожи на Т-зонды, описанные Тегом и другими. Есть ли у этих женщин еще какие-нибудь технологические чудеса? Видимо, да.

За спиной Логно блестящая стена с окнами, из которых открывается панорама Джанкшн, видно передвижение войск и техники. Она узнала Тега, сидящего на плечах взрослого, но не подала виду, что заметила что-то важное, продолжая неспешно оглядывать помещение. Слева виден выход к другому прозрачному лифту. Там пол выложен зеленой плиткой. Видимо, у второго лифта какое-то иное назначение.

За стеной раздался страшный шум. Одраде узнала звук. Топот солдатских ботинок, шелест экзотической ткани.

Голоса. Она различила акцент Досточтимых Матрон, которые, разговаривая друг с другом, не могли скрыть своего потрясения.

Мы побеждаем!

Следовало ожидать потрясения от людей, которые, считая себя непобедимыми, вдруг осознали свое поражение. Она внимательно посмотрела на Логно. Охватит ли ее отчаяние?

Если да, то у меня есть шанс остаться в живых.

Роль Мурбеллы может измениться. Ладно, это может подождать. Сестры хорошо проинструктированы на случай победы. Никто из солдат атакующих цепей не должен коснуться Досточтимых Матрон, ни с эротическими целями, ни с какими другими. Дункан приготовил мужчин, знающих опасность сексуального пленения.

Нельзя рисковать сексуальным рабством. Нельзя возбуждать новый антагонизм.

Новая Королева Пауков повела себя более чем странно, на взгляд Одраде. Логно отошла от консоли и приблизилась к Одраде на несколько шагов.

— Вы выиграли эту битву. Мы — ваши пленницы.

В глазах нет знакомых оранжевых огней. Одраде обвела взглядом женщин, окружавших Логно. Пустые взгляды, ясные, прозрачные глаза. Неужели они так выражают свое отчаяние? Это было неправильно. Логно и другие должны были продемонстрировать хоть какой-то эмоциональный ответ.

Все спрятано под глухим покровом?

События последних нескольких часов должны были спровоцировать эмоциональный кризис. Но на лице Логно не было никаких признаков потрясения. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Возможно, была некоторая озабоченность и все.

Маска Бене Гессерит!

Это должно быть что-то подсознательное, что-то автоматическое, что-то включенное в душе поражением. Следовательно, они не признали своего поражения.

Мы все еще здесь с ними. Негласно, но мы здесь. Нет ничего удивительного, что Мурбелла едва не умерла. Ей пришлось столкнуться со своим генетическим прошлым, как с высшим запретом.

— Мои спутницы, — сказала Одраде, — три женщины, которые прибыли со мной. Где они?

— Мертвы. — Голос такой же мертвый, как и слово, которое она произнесла.

Одраде с трудом подавила стон, настолько жаль было ей Суиполь. Тамалейн и Дортуйла прожили долгую и полезную жизнь, но Суиполь… она не смогла даже разделить ни с кем свою память.

Потеряна еще одна хорошая Сестра. Разве это не горький урок?

— Я найду ответственных за это убийство, если вы хотите отплатить за него, — произнесла Логно.

Урок номер два.

— Месть — для детей и умственно неполноценных.

В глазах Логно на мгновение вспыхнули рыжие огоньки.

Одраде напомнила себе, что человеческий самообман выступает в разных формах. Зная, что в Рассеянии происходят неожиданные вещи, она вооружила себя защитной отчужденностью, отстранившись от событий, что позволило ей освободить в сознании место для новых впечатлений, новых мест и новых людей. Она понимала, что ей предстоит разложить свои впечатления, классифицировать их по различным категориям, чтобы защитить себя и отвести надвигающуюся угрозу. Отношение Логно Одраде восприняла как угрозу.

— Вы не выглядите очень обеспокоенной, Великая Досточтимая Матрона.

— За меня отомстят другие. — Ответ прозвучал буднично и с полным самообладанием.

Эти слова показались Одраде еще более странными, чем собранность Логно. Она прятала свои чувства под непроницаемым покровом, но фрагменты ее возбуждения и нервозности прорывались наружу, что не могло укрыться от проницательного взгляда Одраде. В душе Логно что-то происходило, но эти движения были глубоко спрятаны. Все было внутри, под маской, подобной маске Бене Гессерит. По-видимому, Логно признала потерю власти, но вела себя так, словно ничего не изменилось.

Я — твоя пленница, но это ничего не меняет.

Она действительно потеряла власть и силу? Нет! Но она очень хотела произвести такое впечатление, и окружающие ее Досточтимые Матроны изо всех сил поддерживают Логно в ее усилиях.

«Видите нас? Мы лишены власти, но у нас осталась верность Сестер и тех наших последователей, которых мы смогли привязать к себе».

Неужели Досточтимые Матроны настолько уверены в верности своих горящих местью легионов? Возможно, но только в том случае, если это первое их поражение. Но ведь кто-то вытеснил их в пределы Старой Империи, в окрестности Миллиона Планет.

Тег нашел Одраде и ее пленниц в поисках места, где можно было оценить плоды победы. Битва всегда требует осмысления после ее окончания, особенно если командовал войсками ментат. А эта последняя битва требовала осмысления в большей степени, чем все сражения, которые он провел в прошлом. Этот конфликт нельзя было отложить в кладовую памяти прежде, чем оценишь ее и обсудишь с подчиненными, чтобы сделать необходимые выводы. Таково было его непреложное правило, и он неукоснительно его придерживался, невзирая на то, что могут сказать по этому поводу его недруги. Нарушь этот полезный обычай, и ты неизбежно обречешь себя на скорое поражение.

Мне нужно тихое место, где я мог бы перебрать нити, которые связывали эпизоды сражений, и сделать предварительные выводы.

По его мнению, битву надо было вести так, чтобы в минимальной степени пробудить в участниках дикость и варварство. Это был постулат Бене Гессерит. Битвы ведутся для того, чтобы выявить лучшие качества тех, кто останется в живых. Иногда это бывает трудно или почти невозможно. Чем дальше находится солдат от поля сражения, от кровавой резни, тем труднее поставленная задача. Именно по этой причине Тег всегда стремился лично присутствовать на самых тяжелых участках. Если ты не видел боль, то можешь причинить еще большие страдания, нисколько не раздумывая об их последствиях. Таков был стиль поведения Досточтимых Матрон. Но их боль обрушилась наконец на них самих. Какие выводы они сделают из своего поражения?

Именно эти мысли обуревали Тега, когда он в сопровождении своих адъютантов появился в помещении, где находились Одраде и Досточтимые Матроны.

— Это наш командир, башар Майлс Тег, — сказала Одраде.

Досточтимые Матроны во все глаза уставились на Тега.

Ребенок, сидящий на плечах взрослого? Это и есть их командир?

— Гхола, — пробормотала Логно.

Одраде обратилась к Хакеру:

— Отведи этих пленниц в такое место, где им было бы удобно.

Хакер не двинулся с места, пока не получил подтверждения приказа от башара, который дал его кивком головы. После этого Хакер вежливым жестом предложил женщинам следовать в выложенную зеленой плиткой часть зала. Тег не утратил своего превосходства и в присутствии Досточтимых Матрон. Они склонились перед ним и подчинились Хакеру.

Мужчины, которые распоряжаются женщинами!

Тег тронул коленом шею Стрегги, и они с Одраде вышли на балкон. В сцене, открывшейся его глазам, было нечто странное. Тег привык обозревать поле боя сверху, обычно с орнитоптера. Этот балкон был так подвешен в пространстве, что создавалась полная иллюзия полета. Под балконом был ботанический сад, в котором происходили самые жаркие схватки. Внизу лежали, распростершись, множество тел, похожих на куклы, брошенные здесь капризным ребенком. По форме он узнавал своих солдат, и сердце его преисполнилось скорби.

Мог ли я не допустить этого?

Ему было хорошо знакомо это чувство. Он называл его «виной командира». Но раскинувшаяся внизу сцена не была похожа на другие подобные, она была уникальна, но не так, как другие поля битвы, и это угнетало Тега. Он решил, что частично восприятие обусловлено необычным расположением балкона и видом мирного сада, в котором отвратительным диссонансом смотрелись свидетельства кровавой резни.

В сад постепенно возвращались мелкие зверьки и птички, потревоженные боем. Маленькие пушистые зверьки с длинными хвостами обнюхивали трупы и без всякой видимой причины в панике залезали на деревья. Пестрые птицы осматривали сцену сквозь листву, а когда они пролетали под деревьями, становилось заметно, что листва маскирует их от посторонних глаз. Пернатые оживляли сцену, внося в нее беспокойство, которое люди, как правило, ошибочно принимают за полное умиротворение природы. Но Тега нельзя было ввести в заблуждение, он вырос среди дикой природы. Он жил по соседству с лесами и часто встречался с дикими животными, прекрасно зная, что лесная жизнь далека от спокойствия.

Сделав это наблюдение, он понял, что тревожит его сознание. Учитывая, что им пришлось атаковать сильного и хорошо вооруженного противника, потери были неожиданно малы. Он не мог объяснить этого, пока не вошел в Цитадель. Были ли враги застигнуты врасплох? Их потери в космосе имели только одно объяснение — способность Тега видеть корабли-невидимки. Но здесь, за крепкими стенами Цитадели, Досточтимые Матроны могли обороняться намного дольше и гораздо эффективнее, причиняя наступающим колоссальные потери. Но Досточтимые Матроны прекратили сопротивление резко и неожиданно, и объяснения такого поведения противника у Тега не было.

Я ошибся, когда предположил, что они как-то продемонстрируют свое отношение к постигшей их катастрофе.

Он взглянул на Одраде:

— Эта Великая Досточтимая Матрона отдала своим войскам приказ прекратить сопротивление?

— Я могла это допустить.

Осторожный и обтекаемый ответ. Типичный для Сестры Бене Гессерит. Одраде тоже осматривала сцену поля боя с величайшим вниманием.

Могло ли ее допущение служить достаточным объяснением внезапного прекращения сопротивления?

Почему они это сделали? Чтобы предотвратить дальнейшее кровопролитие?

Принимая во внимание жестокость Досточтимых Матрон, такое объяснение представлялось маловероятным. Решение было принято совсем по другим причинам.

Западня?

Теперь, когда все эти мысли пришли Тегу в голову, он с обостренным вниманием снова осмотрел сцену внизу. Нет обычных в таких случаях стонов раненых, криков о помощи; никто не зовет санитаров с носилками. Среди тел ходят врачи, но они не подняли ни одного раненого.

Все мертвы? Нет ни одного раненого?

Тега охватил страх. Страх во время битвы объясним, но с ним Тег давно научился бороться. Что-то здесь было не так. Он с необычайной силой ощутил запахи, звуки, картины сцены. Он на секунду стал хищным зверем, который прекрасно знает свои владения и чувствует, что в них вторгся какой-то чужак, которого пока не видно, но которого надо обнаружить, чтобы не превратиться из охотника в добычу. Он снова и снова всматривался в тела убитых, пытаясь осмыслить то, что внушало ему липкий, непривычный страх, страх перед неизвестным. Что насторожило его в сцене поля битвы?

Стрегги задрожала, волнение Тега передалось и ей.

— Здесь что-то не так, — вдруг проговорила Одраде.

Тег толкнул Верховную, приказывая ей замолчать. Даже в этой башне, окруженной его победоносным войском, он чувствовал угрозу, которую никак не могли обнаружить его обостренные до предела чувства.

Опасность!

В этом он был уверен. Неизвестность угнетала его. Потребовалось все его искусство, вся тренировка, чтобы не потерять голову и не проявлять излишнюю нервозность.

Заставив Стрегги повернуться, Тег отдал приказ адъютанту, стоявшему у балконной двери. Адъютант спокойно выслушал приказ и бросился его выполнять. Надо немедленно доставить сюда списки потерь. Как много раненых в сравнении с числом убитых? Подробный рапорт о захваченном оружии. Быстро!

Вернувшись к осмотру поля боя, Тег заметил еще одну несуразность, которую его глаза вначале отказывались воспринимать. На павших солдатах в форме Бене Гессерит было очень мало крови. На убитых, как на любом человеческом существе, получившем травму, должна проступить кровь. Когда кровь вытекает, она алая, но, сворачиваясь, темнеет. Но как бы то ни было, тот, кто видел кровь, никогда не спутает ее ни с чем другим. Тег не знал случая, чтобы убитые не были испачканы собственной кровью. Это было непонятно, а потому внушало большую тревогу и говорило об опасности.

Тег тихо обратился к Одраде:

— У них есть оружие, о котором мы ничего не знаем.

Глава 42

Не спеши открывать свои суждения. Будучи до поры скрытыми, они часто более действенны и способны породить реакции, которые осознаются объектом, когда поздно что-либо предпринимать.

Бене Гессерит. Советы ученицам

Шиана чувствовала запах червей на расстоянии. Тонкий аромат корицы, характерный для меланжи, смешанный с горьким запахом кремня и серы, которым были пропитаны усеянные хрустальными зубами адские пасти гигантских пожирателей песка ракийских пустынь. Однако здесь Шиана чувствовала присутствие потомков тех легендарных червей только потому, что их было несметное количество.

Они так малы.

Сегодня на Наблюдательной вышке пустыни было очень жарко, и теперь Шиана наслаждалась искусственной прохладой помещения. Температура была вполне приемлемой, хотя окна, выходящие на запад, были открыты. Она подошла к окну и стала смотреть на сверкающий в лучах вечернего солнца песок.

Память подсказывала ей, каким будет этот вид ночью. Холодный и яркий в сухом прозрачном воздухе свет звезд, скупо освещающий рябь песка, уходящую к волнистому горизонту. Она вспомнила луны Ракиса и ее охватила ностальгия. Одни звезды не могли насытить ее наследственную фрименскую память.

Она думала о Ракисе, как об убежище; там будет у нее время подумать о том, что случилось с Общиной Сестер.

Чаны с аксолотлями, киборги, а теперь еще и это.

План Одраде не был тайной для Шианы с тех пор, как они разделили память. Азартная игра? Что, если игра увенчается успехом?

Мы узнаем об этом завтра, и какими мы станем после этого?

Она признавала, что Пустыня притягивает ее не только как место, где можно обдумать возможные последствия. Сегодня она ходила по выжженному солнцем песку, доказывая себе, что все еще обладает способностью вызывать червей своим танцем, эмоциями, выраженными движением.

Танец Умиротворения.

Она кружилась в танце, словно одержимый дервиш, пока ее не охватил голод. Маленькие черви лежали вокруг, разинув свои пасти, в которых горел неугасимый адский пламень, преломлявшийся в хрустальных зубах.

Но почему они так малы?

Слова ученых объясняли, но не приносили удовлетворения. «Они малы из-за повышенной влажности».

Шиана вспомнила Великого Шаи-Хулуда, «старика Пустыни», который был так огромен, что мог свободно проглотить средних размеров фабрику по производству Пряности. Его кольца были тверды, как пластрет. Хозяин своего владения. Бог и дьявол Пустыни. Вид из окна придавал ей силы.

Почему Тиран выбрал симбиоз именно с телом червя?

Несут ли эти карликовые черви частицы вечного сна Тирана?

Эту Пустыню населяли песчаные форели. Сделай из них себе новую кожу, и ты сможешь последовать по пути Тирана.

Метаморфоз. Расщепленный Бог.

Она осознавала, насколько велик соблазн.

Осмелюсь ли я?

Она вспомнила последние дни своего невежества. Сколько ей тогда было? Около восьми лет, и было это в месяце Игат на Дюне.

Не на Ракисе, на Дюне, как называли эту планету мои предки.

Нетрудно вспомнить, какой она была тогда. Стройная загорелая до черноты девчонка с выгоревшими на солнце волосами. Она бегала в Пустыню за меланжей (это было поручение взрослых) вместе со своими друзьями и сверстниками. Как дорога была ей сейчас эта память.

Но у памяти была и своя темная сторона. Сосредоточившись, она уловила резкий запах: масса предпряности!

Выброс!

Взрыв Пряности предвещал появление Шайтана. Ни один песчаный червь не мог спокойно отнестись к взрыву Пряности на своей территории.

Ты пожрал все, Тиран. Все эти лачуги и хибарки, которые мы называли своим домом, ты погубил всех моих друзей и наши семьи. Почему ты пощадил меня?

Какая ярость сотрясала тогда тельце маленькой девочки. Все, что она любила, было сожрано и сожжено адским пламенем, а это гигантское чудовище отказалось принести ее в жертву себе и доставило ракийским жрецам, а потом отдало в руки Бене Гессерит.

Она говорит с ним, и он щадит ее.

— Я не смогла сохранить тех, кто сохранил меня, — сказала она Одраде.

И вот теперь Одраде знает, что я должна сделать. Ты не можешь подавить дикую природу, Дар. Я могу называть тебя Дар, потому что теперь ты живешь во мне.

Но ответа не было.

Есть ли в каждом новом песчаном черве жемчужина сознания Лето Второго? Фрименские предки утверждали, что это так.

Кто-то принес ей сандвич. Валли, старшая послушница, надзирающая за порядком на Наблюдательной вышке.

Это было сделано по моему настоянию, когда Одраде ввела меня в Совет, но не только потому, что Валли изучила мою способность противостоять сексуальным уловкам Досточтимых Матрон. И не только потому, что она хорошо знает мои вкусы и привязанности. Мы говорим на одном тайном языке, Валли и я.

Большие глаза Валли не смотрели теперь постоянно куда-то внутрь себя. Теперь в ее глазах был виден барьер, воздвигнутый на пути испытующих посторонних взглядов. Белки глаз стали уже голубоватыми, этот цвет станет интенсивно синим, когда Валли переживет агонию испытания Пряностью.

Она почти альбинос и представляет сомнительную ценность для скрещивания. Кожа Валли подтверждала предположение: она была очень светлой и покрыта веснушками. Прозрачная кожа. Невольно обращаешь внимание не на кожу, а на то, что лежит под ней: розовая, пронизанная кровеносными сосудами плоть, беззащитная против пустынного солнца. Только здесь, в спасительной тени помещения могла Валли подставить свою кожу чужим взглядам.

Почему именно она распоряжается здесь нами?

Потому что я больше всех доверяю ей в том, что должно быть сделано.

Шиана рассеянно проглотила сандвич, продолжая неотрывно смотреть на песок. В один прекрасный день такой станет вся планета. Другая Дюна? Нет, похожая, но другая. Сколько таких мест мы сотворим в бесконечной вселенной? Бессмысленный вопрос.

Вдали, на горизонте, появилась черная точка. Шиана прищурилась. Орнитоптер. Он становился то больше, то меньше, совершая, видимо, инспекционный полет.

Что мы создаем здесь на самом деле?

Взглянув на изогнутые хребты дюн, она внезапно ощутила хубрис.

Смотри на дело моих рук, ничтожный человек, и оставь всякую надежду.

Но мы сделали это, мои Сестры и я.

В самом деле?

— Я чувствую в воздухе какую-то новую сухость, — сказала Валли.

Шиана согласилась. Нет никакой необходимости говорить на эту тему. Она подошла к большому рабочему столу, чтобы, пользуясь ежедневным светом, изучить карты, разложенные на столе. В карту были воткнуты флажки, между которыми Шиана сама натянула зеленую нитку.

Однажды Одраде спросила:

— Это и в самом деле лучше, чем проекция?

— Мне надо, чтобы я могла дотронуться до карты.

Тогда Одраде согласилась с ней.

Проектор был скучен, слишком далек от земли и реальности. Нельзя ткнуть в проекцию пальцем и сказать: «Мы пойдем вот сюда». Ткнуть пальцем в проекцию, все равно что ткнуть пальцем в воздух.

Одних глаз недостаточно. Мир надо ощущать телом.

В нос Шиане ударил запах мужского пота. Она подняла глаза и увидела высокого темноволосого молодого человека, стоявшего в дверях. У него был надменный взгляд и поза.

— О, — сказал он, — Валли, я думал, ты одна. Но я зайду попозже.

Бросив взгляд на Шиану, молодой человек вышел.

Тело должно ощущать многое, чтобы познавать.

— Шиана, почему ты здесь?

Что ты ищешь здесь, ты, которая должна заседать в Совете? Ты не доверяешь мне?

— Я приехала подумать, что хочет от меня Миссия. Они видят оружие — миф Дюны. Миллиарды людей молятся на меня. «Святая, которая говорит с самим Разделенным Богом!»

— Миллиарды — это заниженное число, — сказала Валли.

— Но это мера силы, которую видит во мне Община Сестер. Те, кто поклоняется мне, думают, что я умерла вместе с Дюной. Я стала духом в пантеоне угнетенных.

— Больше, чем миссионером?

— Что может случиться, Валли, если я вдруг появлюсь перед людьми в сопровождении червя? Возможность такого исхода наполняет душу многих Сестер надеждой и нехорошими предчувствиями.

— Я понимаю эти нехорошие предчувствия.

Действительно. Уж очень легко набросили Муад'Диб и его сын Тиран религиозную удавку на ничего не подозревающее человечество.

— Но почему они, невзирая на это, все равно рассчитывают на это?

— Ты представляешь, какой мощный рычаг они получат в свое распоряжение, если используют меня как средство? Да они сдвинут с места всю вселенную!

— Но как они смогут управлять такой силой?

— Вот это проблема. Это ведь нечто, чему изначально присуща внутренняя нестабильность. Религию практически никогда нельзя реально контролировать. Но некоторые Сестры думают, что могут прицельно создать религию, центром которой буду являться я.

— Но что, если эта цель окажется ошибочной?

— Они утверждают, что культ женщины всегда проникает глубже.

— Это правда? — Для Валли Шиана была непререкаемым авторитетом.

Шина только кивнула в ответ. Другая Память подтверждала это мнение.

— Почему?

— Потому что именно мы — инструмент обновления самой жизни.

— И все? — В голосе прозвучало нескрываемое сомнение.

— Женщина несет ауру подчиненности. Люди же испытывают сочувствие к тем, кто находится внизу. Я — женщина, и если Досточтимые Матроны хотят меня убить, то я должна быть канонизирована.

— Ты говоришь так, словно во всем соглашаешься с Миссией.

— Если ты преследуемая добыча, то, естественно, ищешь любую возможность скрыться от охотника. Я же посвящена и не могу игнорировать возможности.

Как и опасности. Мое имя стало сияющим светом во тьме угнетения Досточтимыми Матронами. Как легко этот свет может превратиться во всепожирающее пламя!

Нет, план, который они разработали с Дунканом, гораздо лучше. Бегство с Капитула. Капитул — это смертельная ловушка не только для его обитателей, но и для всей мечты Бене Гессерит.

— Но я все же не понимаю, почему ты здесь. Мы не можем больше быть добычей.

— Не можем?

— Но почему именно сейчас?

Я не могу говорить открыто, потому что меня наверняка прослушивают.

— Меня чарует вид червей. Отчасти это объясняется тем, что одна из моих прародительниц была среди вождей, приведших первых людей на Дюну.

Запомни это, Валли. Однажды мы уже говорили об этом в песках, когда никто не мог слышать наш разговор. И теперь ты прекрасно знаешь, зачем я приехала.

— Я помню, ты говорила, что она была настоящей фрименкой.

— И Мастером Дзенсунни.

Я возглавлю свое собственное переселение, Валли. Но мне нужны черви, которых я могу получить только от тебя. И это надо сделать быстро. Сообщения с Джанкшн побуждают ускорить бегство. Скоро начнут возвращаться первые корабли. Сегодня ночью… Завтра утром. Боюсь, я знаю, что они привезут с собой.

— Ты все еще хочешь взять с собой несколько червей в Централ, чтобы изучить их?

Да, Валли! Как хорошо, что ты это помнишь!

— Да, это было бы интересно. Правда, у меня нет для этого времени, но любое приобретенное знание может нам помочь.

— Но там для них очень влажно.

— Большой док корабля-невидимки можно переоборудовать под лабораторию Пустыни. Песок, контролируемые параметры атмосферы. Можно воссоздать климат того места, откуда мы возьмем червя.

Шиана с отсутствующим видом посмотрела в западное окно.

— Закат. Пожалуй, я пройдусь по Пустыне.

Вернутся ли первые корабли уже сегодня?

— Конечно, конечно, Преподобная Мать.

На прощание Шиана сказала:

— Наблюдательную вышку придется вскоре переместить.

— Мы готовы.

Солнце уже начинало погружаться своим краем за горизонт, когда Шиана вышла из городка через крытую улочку. Она шла вперед по песку, залитому светом звезд, впитывая, как в детстве, запахи и шумы Пустыни. Вот и запах корицы. Червь где-то рядом.

Она остановилась и, следуя древней фрименской традиции, приложила ладони к лицу выше и ниже глаз, чтобы в них не попадал блеск песка и свет звезд, ухудшающие видимость. Сквозь эту рамку она стала вглядываться вперед. Все, что могло упасть с неба, должно было проскользнуть мимо этого своеобразного прицела.

Сегодня? Они прибудут после наступления темноты, чтобы оттянуть момент объяснений. В их распоряжении останется целая ночь для размышлений.

Она ждала с терпением, воспитанным в стенах Бене Гессерит.

На севере, точно над линией горизонта, небо прочертила узкая огненная полоса. Потом еще одна. Потом еще. Корабли садились на взлетно-посадочную площадку.

Шиана почувствовала, как сильно забилось ее сердце.

Они вернулись.

Что они привезли Общине Сестер? Вернулись победоносные воины или разгромленные беглецы? Собственно, разница была невелика, учитывая изменения в планах Верховной Матери.

Что ж, утром все будет ясно.

Шиана опустила руки и только теперь почувствовала, что дрожит всем телом. Она прочитала Литанию против страха. Глубоко подышала.

Вот она уже идет по Пустыне привычным с детства шагом. Она уже почти забыла, как ноют ноги от такой ходьбы. Было такое впечатление, что им приходится нести дополнительную тяжесть. Нетренированные мышцы работали неохотно, но сами движения не были забыты.

Когда-то я думала, что мне никогда больше не придется ходить так по Пустыне.

Что бы подумали наблюдатели, если бы им удалось засечь эту мысль Шианы?

Она неудачница, подумала Шиана. Она выросла в ритмах Капитула. Эта планета говорила с ней на своем подземном языке. Она чувствовала деревья, растения, землю так, словно они были частью ее существа. И вот теперь она идет по песку Пустыни, язык которой кажется ей чужим. Она чувствовала, что песок тоже меняется, но и это изменение казалось ей чуждым и странным. Пустыня. Она не была безжизненной, но эта жизнь отличалась от жизни некогда зеленого Капитула.

Меньше жизни, но больше напряжения сил.

Она слушала Пустыню. Маленькие зверьки, шорох насекомых, хлопанье крыльев над головой, какое-то рысканье — кенгуровая крыса, которую завезли сюда в ожидании того момента, когда черви начнут править бал на новой для себя планете.

Валли пришлет с Дюны образцы флоры и фауны.

Шиана остановилась на вершине огромного бархана. Впереди царила тьма, размытая по краям. Гигантское пустынное море, бившееся волнами дюн в то, что оставалось от прежней поверхности планеты. Пустыня зародилась далеко отсюда, но придет время, и она продвинется и в более странные места, чем это.

Я возьму тебя с собой, если сумею.

Ночной ветер, направленный из Пустыни в более влажные места, отложил на щеках, носу и губах Шианы толстый слой пыли. Приподнял волосы. Шиана почувствовала грусть.

Что могло бы быть.

Но это было уже не важно.

Важно только то, что есть.

Она глубоко вздохнула. Запах корицы усилился. Меланжа. Пряность и черви где-то здесь. Черви знают о приходе Шианы. Как скоро воздух станет настолько сухим, что черви вырастут до тех размеров, каких они достигали на Дюне?

Планета и Пустыня.

Она видела их, как две половины одной саги. Так же, как Бене Гессерит и человечество, которому служила Община Сестер. Эти половинки подходят друг к другу. Если уменьшится одна, то возникнет пустота цели. Нет, планета не умрет, и Пустыня уцелеет, но будет утеряна цель движения. В этом опасность победы Досточтимых Матрон. Их ведет вперед стремление к слепому насилию.

Слепцы во враждебной вселенной.

Именно поэтому Тиран сохранил Общину Сестер Ордена Бене Гессерит.

Он знал, что дал нам дорогу, но не дал направления. Шутник бросил нам длинный бумажный мешок, но он оказался дырявым на конце.

Но поэт имеет право на свою авторскую вольность.

Она вспомнила «Поэму памяти» из Дар-эс-Балата, сохраненную в архивах Бене Гессерит.

Но зачем мы ее сохранили? Чтобы я смогла сейчас ее вспомнить? Чтобы на мгновение забыть, что ждет меня завтра?

Шиана внезапно поняла, что у нее появился редкий шанс стать настоящим Мастером, перед которым открывается черная пустая гладь, на которой она может творить все по велению своего таланта.

Неограниченная вселенная!

Слова Одраде, которыми Верховная Мать просвещала маленького ребенка о целях и призвании Бене Гессерит, вспомнились в этот миг Шиане: «Почему мы взяли тебя, Шиана? Это очень просто. Мы распознали в тебе человека, которого мы давно ждем. Ты пришла, и мы поняли, что это произошло».

— Что это?

Как наивна я была в то время!

— Над горизонтом забрезжило что-то новое.

Мое переселение выявит это новое. Но… я должна найти планету с лунами.

Глава 43

Если взглянуть на вселенную с определенной точки зрения, то можно утверждать, что на уровне стихий в ней господствует непредсказуемое броуновское движение. Муад'Диб и его сын Тиран заперли заоблачный чертог, где происходит это движение.

Истории Гамму

Мурбелла переживала не лучшие времена. Сначала это злило ее, она не могла привыкнуть к тому, что видит свою жизнь со многих точек зрения. Хаотические события на Джанкшн усугубили это замешательство, создали необходимость немедленных и быстрых действий, и злость не покидала Мурбеллу даже тогда, когда она вернулась на Капитул.

Я предупреждала тебя, Дар, ты не можешь этого отрицать. Я говорила, что они смогут превратить твою победу в поражение. И посмотри, какую кашу ты заварила для меня! Мне повезло, что я смогла сохранить то, что сумела.

Этот внутренний протест всегда погружал ее в события, которые привели ее к этому страшному возвышению.

Что еще я могла сделать?

Память снова показала ей Стрегги, упавшую замертво без единой капли крови. Сцена напоминала спектакль и разыгралась на борту корабля-невидимки. Система проекторов корабля тоже внесла свою лепту в то, что все события не казались реальными. Актеры сейчас встанут, отряхнутся и под аплодисменты публики выйдут на сцену. Системы связи Тега дублировали эти картины до тех пор, пока кто-то не выключил экраны.

Вот зловещие кадры событий, последовавших затем: Тег, распростертый на полу в логове Досточтимых Матрон. Взгляд потрясенной до глубины души Одраде.

Решение Мурбеллы немедленно бежать вниз встретило яростное сопротивление прокторов. Но Мурбелла объяснила им игру Одраде, закончив свою речь словами: «Вы что, хотите полной катастрофы?»

Одраде Внутри выиграла этот спор. Но ты была готова к нему раньше, с самого начала, не правда ли, Дар? Это был твой план!

Прокторы сказали:

— Есть еще Шиана.

Они дали Мурбелле одноместный корабль и направили на Джанкшн.

Хотя она послала вперед свои опознавательные знаки Досточтимой Матроны, несколько затруднительных моментов при посадке все же возникло.

На Посадочной площадке Мурбеллу встретил взвод вооруженных Досточтимых Матрон. Корабль приземлился возле дымящейся воронки, откуда тянуло кислым запахом взрывчатки.

Здесь был уничтожен корабль Верховной Матери.

Взводом командовала старая Досточтимая Матрона, красное платье было испачкано, некоторые нашивки исчезли, а правый рукав порван. Она была похожа на высохшую ящерицу, все еще сохранившую ядовитые зубы, но черпающую энергию из неукротимого гнева, который был ясно виден в рыжих огнях, бушевавших в ее глазах. Однако энергии в ней почти не осталось. Волосы, похожие на волоски имбирного корня, находились в полнм беспорядке. В нее буквально вселился демон. Мурбелла видела его рожу в рыжих глазах старой ведьмы.

Притом что со старухой прибыл целый взвод, они вдвоем встали возле корабля, принюхиваясь друг к другу, словно встретившиеся в лесу дикие звери, пытающиеся определить степень опасности друг друга.

Мурбелла внимательно присмотрелась к старухе. Эта ящерица тоже высовывала язычок, чтобы оценить обстановку, но она была слишком потрясена случившимся, чтобы трезво соображать.

— Мое имя Мурбелла. Меня взяли в плен Сестры Бене Гессерит на Гамму. Я адепт Горму.

— Почему на тебе одежда ведьмы? — Старуха и ее взвод стояли, готовые убить Мурбеллу.

— Я научилась всему, что знают ведьмы, и принесла это знание моим Сестрам.

Старуха несколько мгновений молчала; потом она заговорила:

— Да, я знаю твой тип. Ты с Рока, планеты, которую мы выбрали для проекта Гамму.

Взвод немного расслабился.

— Ты проделала не весь путь в этом лихтере, — обвиняющим тоном сказала старуха.

— Я сбежала с одного из их кораблей-невидимок.

— Ты знаешь, где находится их гнездо?

— Знаю.

На лице старухи появилась широкая улыбка.

— Хорошо! Ты же настоящая находка! Как тебе удалось бежать?

— Вы должны об этом спрашивать?

Старая женщина немного подумала. Мурбелла прочла ее мысли по выражению лица. Это из тех, кого мы взяли на Роке. Они все смертельно опасны. Они могут убивать руками, ногами и любой другой подвижной частью тела. Все они должны носить знак: «Опасны в любом положении».

Мурбелла отошла от лихтера, показывая женщинам свою стремительную, грациозную походку.

Скорость и мышцы. Берегитесь, Сестры.

Некоторые бойцы взвода подались вперед. Их слова были полны любопытства, они хотели знать о Мурбелле всю подноготную, и ей пришлось парировать многие острые вопросы.

— И много ведьм ты убила? Где их планета? Они богаты? Много ли самцов ты повязала? Тебя тренировали на Гамму?

— Я проходила на Гамму свою третью ступень. С Хаккой.

— Хакка! Я знала ее. Она повредила свою левую ногу, когда ты ее знала?

Они все еще проверяют ее.

— Это была правая нога, и я была рядом с ней, когда она получила травму.

— Да, правда, это была правая нога. Теперь вспомнила. Как это случилось?

— Она пнула в зад какого-то деревенщину. У него в кармане оказался большой нож. Хакка так разозлилась, что убила его.

Матроны громко расхохотались.

— Сейчас мы пойдем к Великой Досточтимой Матроне, — объявила старуха.

Итак, я прошла первый экзамен.

Однако Мурбелла чувствовала по отношению к себе некоторую настороженность.

Почему эта последовательница Горму носит вражеское одеяние? Да и вообще она как-то странно выглядит.

Надо нападать.

— Я прошла их тренинг, и они приняли меня, как свою.

— Дуры! Неужели они и правда это сделали?

— Вы хотите оспорить мои слова?

Как легко отвести от себя обвинение, приняв манеру поведения Досточтимых Матрон.

Старуха ощетинилась. Она не потеряла высокомерия и свирепо посмотрела на своих подчиненных. Все они несколько секунд переваривали то, что сказала Мурбелла.

— Ты стала одной из них? — спросил кто-то.

— Как иначе я смогла бы похитить их знания? Поймите! Я была личной ученицей их Верховной Матери!

— Она хорошо учила тебя? — спросил тот же голос.

Мурбелла поискала глазами спрашивавшую. Средний уровень и такие же амбиции. Хочет, чтобы ее заметили и продвинули.

Это твой конец, выскочка, и не такая большая потеря для вселенной.

Притворство Бене Гессерит позволило усыпить бдительность противницы и сократить расстояние. Один удар в стиле Горму послужит им хорошим уроком. Любопытная Досточтимая Матрона замертво рухнула на землю.

Марьяж способностей Общины Сестер и Досточтимых Матрон создает опасных противников, которых надо остерегаться и завидовать им.

— Она превосходно меня учила, — заявила Мурбелла. — Есть еще вопросы?

— Эх, — только и вымолвила старуха.

— Как тебя зовут? — требовательно спросила Мурбелла.

— Я старшая Дама, Досточтимая Матрона Горму, меня зовут Эльпек.

— Спасибо тебе, Эльпек. Можешь называть меня Мурбеллой.

— Это большая честь для меня, Мурбелла. Ты действительно привезла нам настоящее сокровище.

Мурбелла некоторое время изучала старуху глазами воспитанницы Бене Гессерит, потом натянуто и без юмора улыбнулась.

Взаимные представления. Ты, в своей красной накидке ближайшего окружения Великой Досточтимой Матроны, знаешь ли ты, кого только что приняла в свой тесный круг?

Взвод был потрясен и смотрел на Мурбеллу настороженно. Она поняла это, пользуясь своей повышенной наблюдательностью. Сеть Старых Дев никогда не была точкой опоры для Бене Гессерит, иное дело Досточтимые Матроны. Параллельный поток поразил ее серией подтверждений. Как тонко передается власть: нужная школа, нужные друзья, окончание школы и начало восхождения на лестницу под присмотром родственников и с использованием их связей по принципу «почеши меня, а я почешу тебя». Дальше образуются нужные союзы и заключаются взаимовыгодные браки. Параллельный поток сообщил ей, что такой путь ведет в яму, но те, кто карабкается по лестнице, никогда не задумываются об этом.

Нынешний день достаточен для нынешнего дня, именно так Эльпек смотрит на Мурбеллу. Но она не видит, кем я стала на самом деле. Она видит только, что я опасна, но потенциально полезна.

Медленно развернувшись на одной ноге, Мурбелла осмотрела взвод Эльпек. Ни одного плененного самца. Это было деликатное задание и его можно было поручить только особо доверенным женщинам. Это хорошо.

— Теперь слушайте меня, все! Если вы еще сохранили верность нашей Общине, о чем я буду судить по вашему дальнейшему поведению, то вы сможете возвыситься от тех знаний, что я привезла с собой. Я рассматриваю это как подлинный дар для тех, кто его заслужит.

— Великая Досточтимая Матрона будет очень довольна, — сказала Эльпек.

Однако Великая Досточтимая Матрона не выказала никакого удовольствия, когда ей представили Мурбеллу.

Мурбелла сразу узнала башню. Был уже вечер, солнце клонилось к закату, но тело Стрегги все еще лежало неубранным. Большинство ординарцев, адъютантов и связистов Тега, которые были одновременно и его охраной, тоже были убиты.

Да, мы, Досточтимые Матроны, не любим, когда за нами подглядывают.

Тег был еще жив, но лежал в углу, связанный шигой. Самое удивительное, что жива была и Одраде. Она стояла не связанная возле Великой Досточтимой Матроны. Это был с ее стороны жест полного презрения.

Мурбелла почувствовала, что переживала эти сцены много раз в прошлом. Они походили друг на друга как две капли воды: тела скошенных врагов остаются там, где их настигла смерть. Досточтимые Матроны атакуют с помощью бескровного оружия. Атака стремительная и смертоносная. Злодейство, потому что убивают тогда, когда убивать уже не надо. Она ощутила озноб при этих воспоминаниях. Не было никакого предупреждения, солдаты падали рядами, как поставленные рядом костяшки домино. Те, кто выжил, испытывали потрясение. А Великая Досточтимая Матрона любит, когда другие испытывают потрясение.

Глядя на Мурбеллу, Великая Досточтимая Матрона заговорила:

— Итак, ты тоже освоила этот мешок дерзостей.

Одраде едва не улыбнулась, услышав такое описание.

Мешок дерзостей?

В Бене Гессерит воспринимают такие выпады без злобы. Эта Великая Досточтимая Матрона со слезящимися глазами столкнулась с затруднением, с которым не могла сейчас справиться с помощью оружия, которое бескровно поражает противника. Сложился очень деликатный баланс сил. Проблема была очень острой, о чем говорили возбужденные голоса Досточтимых Матрон.

Все их секретное оружие больше не могло быть использовано, его нечем было перезарядить, к тому же часть его была утрачена при отступлении в Цитадель.

Это было наше резервное оружие, и мы бездарно разбазарили его.

Логно, которая только что была здесь лидером, попала в неловкую ситуацию. Мурбелла с такой легкостью убила одну из избранных…

Мурбелла окинула взглядом свиту Великой Досточтимой Матроны, оценивая ее силу. Они, в свою очередь, тоже хорошо поняли сложившуюся хорошо знакомую им ситуацию. Как они голосовали? Нейтрально.

Некоторые были настороже, некоторые просто выжидали.

Они предполагали диверсию. Им было все равно, кто победит, пока на них была недвусмысленно направлена сила.

Мурбелла расслабила мышцы, приведя их в состояние боевой готовности, как ее учили Дункан и прокторы. Она была спокойна, словно находилась в тренировочном зале, ожидая нападения условного противника. Реагируя, она выдавала реакции, которым учила ее Одраде, — сначала психологические, потом ментальные и только потом физические.

Сначала Голос. Их надо привести в священный трепет.

— Я вижу, вы слишком неадекватно оценили достоинства Бене Гессерит. Аргументы, которыми вы так гордитесь, вызывают у этих женщин чувство, которое нельзя назвать даже скукой.

Эти слова были произнесены с оскорбительным голосовым контролем, этот тон вызвал появление оранжевого огня в глазах Логно, но заставил ее остаться на месте.

Но Мурбелла еще не покончила с ней.

— Ты считаешь себя могущественной и очень умной. Одно порождает другое? Какой идиотизм! Ты законченный лжец и лжешь сама себе.

Логно оставалась неподвижной перед лицом нападок. Те, кто стоял вокруг, начали отходить назад, открывая пространство для боя и говоря этим: «Она твоя».

— То, что ты научилась ловко лгать, не может скрыть твоей лжи, — продолжала Мурбелла. Она метнула свирепый взгляд на тех, кто находился за спиной Логно. — Как и многие из тех, кто находится в моей Другой Памяти, я знаю, что вы движетесь навстречу своему вымиранию. Проблема заключается в том, что вы вымираете слишком долго, и это катастрофа. Это неизбежно, но, увы, очень скучно. И ты осмеливаешься называть себя Великой Досточтимой Матроной!

Она вновь обратилась к Логно:

— Ты — помойка! У тебя нет стиля.

Это было слишком. Логно бросилась в атаку. Левая нога выброшена вперед с умопомрачительной скоростью. Мурбелла поймала Логно за ногу так легко, словно это был несомый ветром осенний лист, и, превратив тело противницы в дубину, размозжила ее голову об пол. Не прекращая движения, Мурбелла сделала пируэт и левой ногой практически снесла голову Досточтимой Матроне, стоявшей справа от Логно, при этом правая рука Мурбеллы раздробила хрящи гортани Матроне, стоявшей слева. Все закончилось в течение двух мгновений.

Спокойно дыша (смотрите, как легко я это делаю, Сестры), Мурбелла осмотрела сцену и едва не задохнулась от потрясения. Неизбежное свершилось. Одраде неподвижно лежала на полу напротив Эльпек, которая, конечно, выбрала, на чью сторону ей встать. Вывернутая шея и неестественная поза говорили о том, что Верховная Мать мертва.

— Она пыталась вмешаться, — сказала Эльпек.

Убив Преподобную Мать, Эльпек рассчитывала на благодарность Мурбеллы, но вместо этого произошло что-то неожиданное. Мурбелла встала на колени возле погибшей Верховной Матери и прижалась к ее лбу своей головой, неподвижно застыв на неопределенно долгое время.

Оставшиеся в живых Досточтимые Матроны в изумлении уставились на Мурбеллу, но не осмелились ничего предпринять.

Что это?

Они не смели атаковать Мурбеллу, убедившись в ее сверхъестественных способностях.

Получив последнюю память Одраде, Мурбелла встала.

Эльпек увидела смерть в глазах Мурбеллы и отступила на шаг, готовясь защищаться. Она была опасным противником, но не смогла сопротивляться Мурбелле. Старуху постигла судьба Логно и ее адъютантов. Удар в горло — и Эльпек рухнула на тело Одраде.

Мурбелла еще раз оглядела уцелевших Матрон, потом посмотрела на труп Одраде.

Я это сделала, Дар. Как ты хотела.

Она покачала головой, оценивая последствия происшедшего.

Одраде мертва. Да здравствует Верховная Мать! Да здравствует Великая Досточтимая Матрона! И да помогут всем нам небеса.

Мурбелла занялась насущными делами. Смерти усугубили и без того огромный долг. Мурбелла тяжело вздохнула: еще один гордиев узел.

— Развяжите Тега, — приказала она. — Уберите помещение как можно быстрее. И принесите мне подобающую одежду.

Это была Великая Досточтимая Матрона, отдающая приказы, но те, кто бросился их выполнять, чувствовали в ней чужую.

Та, кто принесла ей красную накидку с нашитым драконом из камня су, покорно и униженно передала одежду Мурбелле с почтительного расстояния. Крупная женщина с тяжелой костью и квадратным лицом. Жестокие глаза.

— Отдай это мне, — и когда женщина, воспользовавшись близостью Мурбеллы, попыталась напасть, она сказала: — Хотите попробовать еще?

Попыток больше не было.

— Ты будешь первым членом моего Совета, — сказала Мурбелла. — Как твое имя?

— Ангелика, Великая Досточтимая Матрона. Смотрите все, я первая назвала тебя подобающим титулом. Вознагради меня за это.

— Твоей наградой будет повышение по службе, не говоря о том, что я дарю тебе жизнь.

Это ответ настоящей Великой Досточтимой Матроны, и он был воспринят всеми, как таковой.

Когда Тег, растирая руки, в которые глубоко впилась проволока шиги, подошел к Мурбелле, многие Досточтимые Матроны попытались ее предостеречь.

— Ты знаешь, что этот может…

— Теперь он служит мне, — прервала женщину Мурбелла и, имитируя дразнящую интонацию Одраде, спросила: — Правда, Майлс?

В ответ он уныло усмехнулся — старческая улыбка на детском лице — и сказал:

— В интересное время мы живем, Мурбелла.

— Дар любила яблоки, — произнесла в ответ женщина. — Помни об этом.

Он кивнул. Ее надо вернуть в кладбищенский сад. Конечно, он недолго протянет, скоро его пожрет Пустыня, но есть традиции, которые надо соблюдать при малейшей возможности.

Глава 44

Чему учит нас Бич Божий? Будь стойким. Будь сильным. Будь готов к переменам, к новому. Копи опыт и суди его, не отступая ни на шаг от нашей веры.

Учение Тлейлаксу

Согласно расписанию, составленному Тегом, Мурбелла взяла с собой свиту из Досточтимых Матрон и вернулась на Капитул. В связи с последними событиями возникла масса проблем, и она, прежде чем выезжать, послала несколько сообщений, чтобы подготовить почву для верных решений.

«Я везу футаров, чтобы привлечь к нам Дрессировщиков. Досточтимые Матроны боятся биологического оружия, с которым столкнулись в Рассеянии. Это оружие превращает их в растения. Источником такого оружия могут стать Дрессировщики».

«Раввина и его сопровождение следует подержать в корабле-невидимке. Не разглашайте их тайну. Уберите мины с корабля!» (Последнее распоряжение было послано с курьером-проктором.)

Ей очень хотелось справиться о своих детях, но она сдержалась. Такое поведение не подобало Верховной Матери. Это потом… когда-нибудь… может быть…

Немедленно по приезде Мурбелла занялась делами Дункана, чем вызвала недоумение прибывших с ней Досточтимых Матрон. Они оказались так же плохи, как и Сестры Бене Гессерит. «Что особенного она нашла в этом мужчине?»

Не было больше никаких оснований задерживать Айдахо на корабле, но он сам отказался его покинуть.

— Мне надо закончить сборку ментальной мозаики; есть детали, которые нельзя выкинуть из общей картины; их нечем заменить; например, необычное поведение, волю к участию в исполнении мечты. Я должен найти пределы и испытать их. Настроиться. Не думать, делать.

Все это звучало какой-то бессмыслицей. Она посмеялась над ним, хотя чувствовала, что Дункан изменился. В нем появилась твердость, которую Мурбелла восприняла, как вызов. По какому праву он напускает на себя такой напыщенный и самодовольный вид? Нет, это было не самодовольство. Он просто жил теперь в ладу с собой и не хотел делиться с ней сокровенными мыслями и чувствами!

— Я принял как должное естественный ход вещей. Ты должна сделать то же самое.

Ей пришлось признать, что слова Айдахо хорошо описывают то, чем она занимается.

В первое же утро по прибытии она поднялась на рассвете и направилась в кабинет. Одетая в красную накидку Досточтимой Матроны, она села в кресло Верховной Матери и вызвала Беллонду.

Белл остановилась у края рабочего стола. Она все поняла. Замысел стал ясен по его исполнению. Одраде наложила на нее пеню, теперь настало время платить.

Служи Верховной Матери, Белл! Это и есть твоя плата. Никакие архивные ухищрения тебе больше не помогут. Требуется реальное действие.

После долгого молчания Беллонда наконец заговорила:

— Единственное бедствие, которое я могу сравнить с нынешним, — это пришествие Тирана.

Беллонда была неисправима.

Мурбелла отреагировала очень резко:

— Придержи язык, Белл, если не можешь сказать ничего полезного.

Беллонда приняла этот выпад совершенно невозмутимо (что было для нее не совсем характерно).

— Дар сменила цель. Она ожидала именно такого поворота событий?

Мурбелла смягчилась.

— Мы займемся древней историей позже. Сейчас перед нами незаконченная глава.

— Это плохая новость. — Перед Мурбеллой опять была прежняя Беллонда.

— Прими первую группу, проявляй осторожность. Это Высший Совет Великой Досточтимой Матроны.

Белл отправилась выполнять приказ.

Она понимает, что я имею все права на этот пост. Они все это знают, поэтому нет никакой нужды в голосовании. Оно просто неуместно.

Теперь настало время разобраться с историей и политикой, как учила ее Одраде.

«Во всех делах выделяй самое важное. Мелкие решения не должны проходить через твои руки, если только дело не касается людей, верность которых надо каким-то образом купить».

Вопрос о каждой награде должен решаться на самом верху. Это не слишком удачная политика для Бене Гессерит, но группа, которая в этот момент входила в кабинет, имела привычку именно к таким «политическим обстоятельствам». Эти дамы привыкли иметь дело с Патронессой — Великой Досточтимой Матроной. Они все воспримут. Временно. Впрочем, в отношении Досточтимых Матрон временным можно было считать все.

Белл и наблюдатели понимали, что выкорчевывать эту скверну придется очень долго. Даже если применить усиленные способности Бене Гессерит.

Задача потребует от всех предельного внимания и напряжения всех сил. Первым делом надо было напустить на себя вид полной невинности.

Это то, что безвозвратно потеряли Досточтимые Матроны, и мы должны восстановить эту способность, пока они не исчезли в основе, к которой принадлежим мы.

Беллонда объявила о начале заседания Совета и молча вышла из кабинета Мурбеллы.

Она терпеливо дождалась, пока члены Совета рассядутся по местам. Какое разнообразие лиц! Некоторые надеются дорваться до власти. Смотрите, как мило улыбается Ангелика. Некоторые ждут (хотя не смеют даже надеяться) и собирают силы.

— Наша Община Сестер действовала очень тупо, — обвиняющим тоном заговорила Мурбелла, заметив, что этим разозлила некоторых из присутствовавших. — Вы могли убить гусыню!

Они не поняли. Пришлось растолковывать им иносказание. Они слушали с соответствующим вниманием, даже когда она добавила:

— Разве вы не понимаете, как нужны нам все эти ведьмы? Мы настолько уменьшили их количество, что теперь каждой из них придется нести почти неподъемный груз учительства и просвещения.

Они, поразмыслив, признали, хотя и не без горечи, правоту Мурбеллы, которой к тому же были обязаны подчиняться.

Мурбелла же одним ударом загнала гвоздь по самую шляпку.

— Я не только ваша Великая Досточтимая Матрона… Кто-нибудь собирается это оспорить?

Никто не оспаривал.

— Но я, кроме того, и Верховная Мать Бене Гессерит. Они могут все, но не могут не утвердить меня в этой должности.

Две из них начали протестовать, но Мурбелла живо заткнула им рот.

— Нет, вы не сможете навязать им свою волю. На это у вас просто не хватит сил. Вам придется их всех убить, но они не подчинятся вам.

Те же две продолжали роптать, и Мурбелла прикрикнула на них.

— По сравнению со мной, которая восприняла их учение, громадное большинство из вас просто никуда не годные, жалкие слабачки! Кто-нибудь хочет возразить?

Никто не стал возражать, но в глазах большинства вспыхнули рыжие искры.

— Вы — дети, совершенно не понимающие, что может произойти, — говорила Мурбелла. — Вы хотите снова оказаться беззащитными перед людьми со многими лицами? Вы хотите стать растениями?

Эти слова разбудили неподдельный интерес. К такому тону они привыкли. Они стали вникать в суть сказанного. Им было трудно принять Мурбеллу: молода… хотя… она способна на многое. Кроме того, Логно и ее адъютанты!

Мурбелла видела, что приманка проглочена.

Оплодотворение. Эта группа увезет ее с собой. Гибрид энергий. Нас надо оплодотворить, чтобы мы стали сильнее. И более гибкими. Надо сеять? Об этом лучше пока не задумываться. Досточтимые Матроны не разберутся в этой материи до тех пор, пока не станут по своим способностям хотя бы немного похожими на Преподобных Матерей. Тогда они тоже с гневом оглянутся назад. Как могли мы быть такими тупыми и глупыми?

Она увидела покорность в глазах членов Совета. Сейчас начнется медовый месяц. Досточтимые Матроны поведут себя, как дети в кондитерской лавке. Медленно и постепенно будут они привыкать к сладостям Бене Гессерит. Как только это произойдет, они попадут в ловушку.

Как я. Не спрашивай оракула, что ты можешь получить. Это западня. Берегись настоящих предсказателей судьбы. Иначе ты обретешь тридцать пять столетий непрерывной скуки.

Одраде внутри возразила.

Надо все же отдать Тирану должное. Тяготы не могли быть непрерывными. Мы были больше похожи на Гильд-навигаторов, которые мгновенно находили путь в свернутом пространстве. Это и был Золотой Путь. Атрейдес заплатил за наше выживание, Мурбелла.

Мурбелла ощутила страшную тяжесть на своих плечах. Плата Тирана пала на нее. Я не просила его делать это.

Одраде не могла остаться в стороне. Но он тем не менее сделал это.

Прости, Дар. Он заплатил. Но теперь платить должна я.

Значит, ты наконец стала настоящей Преподобной Матерью!

Члены Совета забеспокоились под пристальным взглядом Мурбеллы.

От имени всех остальных заговорила Ангелика. Все-таки я была первой, кого ты избрала.

Следи за этой внимательно. В ее глазах я вижу блеск властолюбия.

— Как мы должны вести себя с ведьмами? — Она была встревожена собственной смелостью. Разве теперь сама Великая Досточтимая Матрона не ведьма?

Мурбелла не рассердилась.

— Вы будете относиться к ним терпимо и не творить над ними насилия.

От мягкого тона Мурбеллы Ангелика осмелела еще больше.

— Это решение Великой Досточтимой Матроны или?..

— Довольно! Я могу залить пол этой комнаты вашей кровью. Хочешь испытать это первой?

Никто не захотел испытывать судьбу.

— И что будет, если я скажу, что это речь Верховной Матери? Тогда вы спросите, есть ли у меня политика, способная помочь разрешить наши проблемы? Я отвечу: политика? Ах да. У меня есть политика, но она касается совершенно неважных вещей вроде борьбы с мухами, как с переносчиками инфекций. Неважные вещи требуют особой политики. Для тех из вас, кто не видит мудрости в моих решениях, у меня нет политики. От таких я сумею быстро избавиться. Вы умрете, прежде чем осознаете, что вас ударили. Это мой ответ на вашу гниль. Есть ли такая в этом кабинете?

Этот язык они хорошо понимали: кнут Великой Досточтимой Матроны дополнялся ее способностью убить.

— Вы — мой Совет, — сказала Мурбелла. — Я жду от вас мудрости. В конце концов можете притвориться, что вы мудры.

Насмешливое сочувствие Одраде. Если Досточтимые Матроны так получают и отдают приказы, то для анализа поведения этих дам не нужно вмешательство Беллонды.

Мысли Мурбеллы тем временем приняли совершенно другое направление. Я больше не Досточтимая Матрона.

Решительный разрыв произошел так недавно, что Мурбелле было неудобно исполнять роль Досточтимой Матроны. Ее перерождение было метафорой того, что должно произойти со всеми ее бывшими Сестрами. Это новая для нее роль, и она пока плохо с ней справляется. Другая Память представила длинную цепь личностей, в конце которой была сама Мурбелла. Это было не перерождение, а простое приобретение новых способностей.

Простое?

Изменение было очень глубоким. Понял ли это Дункан? Ей было больно оттого, что Айдахо может никогда не познать ее новую личность.

Это то, что осталось от моей любви к нему?

Мурбелла отвлеклась от этого вопроса, не желая слышать ответ. Она почувствовала, что ее отталкивает что-то, лежащее гораздо глубже того пласта, который она решилась бы копнуть.

Есть решения, принять которые мне помешает любовь. Это решения проблем Сестер, а не моих собственных. Вот откуда проистекает мой страх.

Она успокоилась, когда подумала о насущных проблемах, которые надо было решать непосредственно в данный момент. Она отослала свой Совет, пообещав смерть и боль для тех, кто не сможет обуздать свою страсть к насилию.

Далее, Преподобная Мать должна быть обучена новой дипломатии; нельзя идти рядом ни с кем, даже попарно. Со временем это станет легче. Досточтимые Матроны усвоят образ мыслей Преподобных Матерей. Настанет день, когда не будет больше Досточтимых Матрон; останутся только Преподобные Матери с усиленными рефлексами и повышенными сексуальными способностями.

Мурбелле пришли на память слова, которые она слышала, но до последнего момента не принимала их сердцем: «То, что мы можем сделать для выживания Бене Гессерит, не знает границ возможного».

Дункан поймет. Я не смогу утаить это от него. Ментат не сможет относиться ко мне так, словно я не пережила Агонии испытания Пряностью. Он поймет, что я стала другой. Он открывает свой ум так же легко, как я открываю дверь. Он осмотрит свою сеть: «Что я поймал на этот раз?»

Не то же самое ли произошло с леди Джессикой? Образ Джессики в Другой Памяти был искажен многочисленными передачами памяти. Мурбелла приподняла завесу и оживила старое знание.

Джессика. Ересь? Должностное преступление?

Джессика ринулась в любовь так же, как Одраде ринулась в море. В том и другом случае волны захлестнули Общину Сестер.

Мурбелла почувствовала, что память ведет ее туда, куда она не хотела идти. Боль сдавила ей грудь.

Дункан, о, мой Дункан! Она опустила голову, закрыв ладонями глаза. Дар, помоги мне. Что я должна делать?

Никогда не спрашивай меня, почему ты стала Преподобной Матерью.

Я должна. Последовательность ясна и…

Это следствие. Мысли о причинах и следствиях отвлекают тебя от цельной картины.

Тао?

Проще: Ты здесь.

Но Другая Память идет все дальше и дальше, и дальше…

Вообрази, что это пирамиды — переплетенные пирамиды.

Это слова!

Твое тело функционирует?

Мне больно, Дар. У тебя нет тела и поэтому бессмысленно говорить с тобой…

Мы занимаем разные ниши. Боль, которую я пережила, — не твоя боль, радость, которую я испытывала, — не твоя радость.

Мне не нужно твое сочувствие! О, Дар. Зачем я родилась?

Ты родилась для того, чтобы потерять Дункана?

Дар, прошу тебя!

Итак, ты родилась и теперь понимаешь, что никогда не может быть достаточно чего-то. Ты стала Досточтимой Матроной. Что еще могла ты сделать. Но тебе было мало этого. Мало? Ты стала Преподобной Матерью. Ты думаешь, что этого достаточно? Никогда не бывает достаточно, пока человек жив.

Ты говоришь, что я постоянно должна жить за пределом своих возможностей.

Ха, нельзя принимать решения на такой основе! Разве ты не слышишь его? Не думай, делай! Ты хочешь избрать легкий путь? Почему обязательно испытывать печаль при столкновении с неизбежностью? Если это все, что ты можешь видеть, то сосредоточься на том, чтобы улучшить род человеческий!

Будь ты проклята! Зачем ты сделала это со мной?

Сделала что?

Ты заставила меня взглянуть на меня и моих бывших Сестер другими глазами.

Какими глазами?

Проклятие, ты же знаешь, что я хочу сказать!

Бывшие Сестры, говоришь ты?

Как ты коварна.

Все Преподобные Матери коварны.

Ты никогда не перестанешь учить!

Разве я учу?

Какой наивной и глупой я была! Я спрашивала, что вы делаете на самом деле.

Теперь ты знаешь это не хуже меня. Мы ждем, когда человечество станет зрелым. Тиран дал ему время, но теперь мы должны дать ему заботу.

Какое отношение Тиран имеет к моей боли?

Ты глупая женщина! Ты не сумела пройти испытание Пряностью!

Ты же знаешь, что это не так!

Перестань спотыкаться об очевидное!

Какая же ты сука!

Я предпочла бы называться ведьмой. Но и то и другое лучше, чем шлюха.

Единственная разница между Досточтимыми Матронами и Бене Гессерит заключается в местах, где они торгуют. Ты сочетала браком наши Общины Сестер.

Наши Общины?

Ты скрестила их для достижения власти! Как это отличается от…

Не извращай, Мурбелла! Сосредоточься на выживании.

Опять выживание!

Выживать в Общине, которая обеспечивает сохранность других. Так замужняя женщина вынашивает детей.

Итак, речь идет о первичном творении.

Это решение, которое тебе придется принимать самой; семья, и что связывает и цементирует ее. Что придает перца жизни и счастью?

Мурбелла начала хохотать. Она опустила руки, открыла глаза и увидела, что у ее стола стоит Беллонда и смотрит на Верховную укоризненным взглядом.

— Вечное искушение Преподобной Матери, — сказала Белл, — поболтать немного с Другой Памятью. Кто был на этот раз? Дар?

Мурбелла кивнула.

— Не доверяй ничему, что скажет тебе эта память. Это предания, а судить обо всем надо самой.

Одраде говорила об этом теми же словами. Смотреть на события давнего прошлого глазами давно умерших людей. Подглядывание в замочную скважину!

— Там нельзя пропадать часами, — сказала Беллонда. — Это очень утомительное упражнение, и его продолжительность должна быть ограничена. Надо стоять на твердой почве. Одной рукой держись за причал.

Опять! Прошлое, приложенное к настоящему. Как обогащает Другая Память повседневную жизнь!

— Это пройдет, — продолжала Беллонда. — Похоже на шляпу: ей радуешься, пока она новая, а потом привыкаешь.

Она положила на стол Мурбеллы доклад.

Старая шляпа! Старый пиджак! Так много в этих простых идиомах.

Мурбелла откинулась на спинку стула и принялась просматривать доклад Беллонды. В сознании неотвязно звучали слова Одраде: «Королева Пауков попала в мою паутину». Паутина несколько поизносилась, но она все еще способна захватывать существа, которые предстояло переварить. Запуск начального поля, мигнул индикатор, Беллонда от нетерпения скривила рот, застыв в ожидании. Ключевые слова: «Архив» и «Анализ».

Глядя на Белл, Мурбелла не могла не оценить мудрость, с какой Одраде использовала эту пожилую женщину. Пороки так же ценны, как и добродетели. Когда Мурбелла закончила чтение, Беллонда продолжала стоять, сохраняя прежнюю позу.

Верховная Мать понимала, как Беллонда относится к тем, кто вызывает ее. Она относилась к ним, как к не совсем полноценным людям, считая, что они слишком фривольно относятся к Архиву, и их надо постоянно ставить на место. Фривольность: настоящая bkte noire для Беллонды. Мурбелле это показалось забавным.

Она скрыла насмешку, продолжая с удовольствием наблюдать за поведением старухи. В отношении Беллонды приходилось соблюдать известную щепетильность. Ничто не должно отвлекать ее, силы нельзя распылять. Доклад был образцом краткости, выразительности. Каждое слово на своем месте. Аргументы убедительны. На основании такого доклада можно делать выводы и принимать решения.

— Тебе доставляет удовольствие приглашать меня? — спросила Беллонда.

Она гораздо умнее, чем мне казалось! Я вызывала ее? Она немногословна, но всегда знает, когда она нужна. Она всем своим видом говорит мне, что Сестры являют собой образец смирения. Верховная Мать может представлять собой все, что угодно, и не быть такой, как все остальные Сестры.

Мурбелла положила руку на доклад.

— Будем считать это точкой отсчета.

— Тогда мы должны начать, прежде чем твои подруги обнаружат видеокамеры наблюдения. — Беллонда уверенно села в свое любимое кресло-собаку. — Там умерла, но я могу послать за Шианой.

— Где она?

— На корабле. Изучает коллекцию червей в большом зале. Она говорит, что каждую из нас можно научить управлять ими.

— Очень ценно, если это правда. Оставь ее в покое. Что со Сциталем?

— Он все еще на корабле. Твои подруги его не нашли. Пока. Мы скрываем его.

— Продолжайте делать это и дальше. Это хороший предмет для возможного торга. К тому же они мне не подруги, Белл. Что с Раввином и его партией?

— Они устроены с комфортом, но волнуются. Они знают, что Досточтимые Матроны здесь.

— Прячьте их хорошенько.

— Это сверхъестественно. Голос другой, но я отчетливо слышу Дар.

— Это эхо в твоей голове.

Беллонда рассмеялась.

— Теперь слушай, что ты должна распространить среди Сестер. Надо действовать с большой осторожностью, показывая себя миру, как людей, которыми следует восторгаться и которым надо подражать. «Вы, Досточтимые Матроны, можете не захотеть жить, как мы, но вы можете научиться нашим сильным сторонам».

— Ах вот оно что.

— Все упирается в собственность. Досточтимые Матроны — собственность своих вещей. «Я хочу этот дом, хочу игрушку, хочу этого мужчину». Вы берете то, что хотите, и пользуетесь до тех пор, пока это не надоедает вам.

— А мы идем по дороге, предназначенной нам, и радуемся тому, что видим.

— В этом-то и заключается наш недостаток. Мы не даем себе отдыхать. Мы боимся любви и эмоций. Способность к самообладанию — способность корыстная. «Видите, что у меня есть. У вас этого не будет до тех пор, пока вы не пойдете по нашему пути». Никогда не пробуйте так обращаться с Досточтимыми Матронами.

— Ты хочешь сказать, что мы должны любить их?

— Но как еще можно заставить их восхищаться нами? Это победа Джессики. Когда она отдавала, она отдавала все. Мы слишком много накопили, теперь надо омыть мир нашим благом. Перед таким подходом невозможно устоять.

— Мы не так-то легко соглашаемся на компромиссы.

— Досточтимые Матроны любят их не больше.

— Но это признак их бюрократического происхождения!

— Да, это научило их всегда идти по пути наименьшего сопротивления.

— Ты приводишь меня в замешательство. Да… Мурбелла.

— Разве я сказала, что мы пойдем на компромисс? Компромисс ослабит нас, и мы знаем, что есть проблемы, которые не решаются с помощью компромиссов. Мы должны принимать верные решения, какими бы горькими они ни были.

— Притворимся, что мы любим их?

— Это только начало.

— Это будет кровавый союз, объединение Бене Гессерит и Досточтимых Матрон.

— Я предлагаю делить нашу память с ними, как можно чаще. Мы можем потерять много людей, пока Досточтимые Матроны будут учиться.

— Военно-полевой брак.

Мурбелла встала, думая уже о Дункане и о том, что он делает на корабле. Каким был корабль, когда она была там последний раз? Теперь он был открыт, перестав быть невидимкой. Странное нагромождение машин и механизмов; вид он имел, пожалуй, даже уродливый. Странно было даже представить себе, что эта чудовищная махина способна подняться в воздух и раствориться в космических далях.

Раствориться в космосе!

Она увидела соединение кусочков ментальной мозаики Дункана.

Фрагмент, который нельзя удалить! Настроиться… Не думай, делай!

В этот краткий миг Мурбелла поняла со всей страшной отчетливостью, что решил сделать Дункан.

Глава 45

Тебя могут сокрушить в тот момент, когда ты думаешь, что взял в свои руки решение своей судьбы. Будь осторожен и готов к неожиданностям. Когда мы творим, находятся другие силы, действующие в том же поле.

Дарви Одраде

— Двигайся аккуратнее, — предупредила его Шиана.

Айдахо вряд ли нуждался в подобном предупреждении, но тем не менее был признателен за него.

Присутствие на Капитуле Досточтимых Матрон облегчало задачу. Корабельные прокторы и охрана заметно нервничали. Приказ Мурбеллы запрещал ее бывшим подругам вход в корабль, но все знали, что враг здесь. Сканеры демонстрировали, как на посадочную площадку один за другим приземлялись лихтеры, откуда толпами высаживались Досточтимые Матроны. Многие из новоприбывших проявляли любопытство к чудовищному сооружению в космопорте, но никто не решился ослушаться распоряжения Великой Досточтимой Матроны.

— Они не ослушаются ее до тех пор, пока она жива, — пробормотал Айдахо, зная, что его могут услышать прокторы. — У них традиция — убивать лидеров, чтобы заменять их. Как долго продержится Мурбелла?

Видеокамеры работали на Дункана. Он знал, что через несколько минут его слова станут известны всем на борту корабля.

Шиана вошла в его кабинет вскоре после того и устроила Дункану форменный разнос.

— Что ты стараешься сделать? Ты же только расстраиваешь людей.

— Возвращайся к своим червям!

— Дункан!

— Мурбелла затеяла очень опасную игру! Она — единственный заслон между нами и этой стихией.

Он уже успел предупредить Мурбеллу о своей тревоге. Это не стало новостью для наблюдателей, но слухи разносились всеми, кто хотя бы краем уха слышал злые реплики Дункана. Клерки Архива, охрана корабля — словом, все.

Не слышали Дункана только Досточтимые Матроны. Мурбелла не допускала их в Архивы Беллонды.

— Время для этого наступит позже.

Шиана поняла свою роль.

— Дункан, перестань подогревать нашу тревогу или скажи, что нам делать. Ты ментат. Думай и действуй.

Ах, великий ментат должен продемонстрировать всем свои способности.

— То, что вы должны делать, совершенно очевидно, но я здесь ни при чем. Я не могу оставить Мурбеллу.

Но меня могут похитить.

Настал черед Шианы. Она вышла из кабинета и принялась разрабатывать свой план действий.

В качестве образца нам надо взять Рассеяние.

К вечеру она нейтрализовала всех Преподобных Матерей на борту и подала Дункану знак, что можно готовить следующий шаг.

Они последуют за мной.

Сами того не желая, представители Защитной Миссии подготовили сцену для восхождения Шианы. Большинство Сестер знало, какая сила таится в Шиане и как опасно то, что они делают. Но Шиана была здесь.

Неиспользуемая власть подобна марионетке: все видят нити, прикрепленные к телу и конечностям куклы, но никто не дергает за веревочки и кукла не движется. Соблазн велик: каждый думает: Я могу дергать за веревочки.

Давая пищу этому заблуждению, он связался с Мурбеллой:

— Когда я увижу тебя?

— Дункан, прошу тебя, — даже на экране проектора было видно, как она издергана. — Я занята. Меня не будет несколько дней.

На экране были видны Досточтимые Матроны, которые кривили физиономии, видя такое странное поведение своего лидера. Любая Преподобная Мать могла бы с первого взгляда определить, что они думают о Мурбелле.

Великая Досточтимая Матрона стала мягкотелой? Ведь это всего-навсего мужчина!

Отключившись, Айдахо понял, что он видел вместе со всеми обитателями корабля.

Она в опасности! Разве она не понимает этого?

Теперь, Шиана, все зависит от тебя.

У Шианы были ключи, которыми можно было привести в действие полетные системы корабля. Мин не было. Никто не мог разрушить корабль, в последний момент нажав нужную кнопку. На корабле были только ценные пассажиры, особенно Тег. Другого груза не было.

Тег должен понять мой выбор. Другим — Раввину с его людьми и Сциталю — придется разделить нашу судьбу.

Футары в своих безопасных клетках мало тревожили Дункана. Интересные животные, но в данный момент это было не важно. В этой связи мысли о Сцитале тоже были достаточно мимолетны. Маленький тлейлаксианец оставался под круглосуточным неусыпным наблюдением, невзирая на другие волнения, которые обуревали охранников.

Он лег спать с разгоряченными нервами, причина чего была ясна каждому наблюдателю в Архиве.

Его драгоценная Мурбелла в опасности.

Она действительно была в опасности, но он не мог защитить ее.

Одно мое присутствие только усугубит опасность.

Поднявшись на рассвете, Дункан вернулся в оружейную мастерскую, чтобы ее демонтировать. Шиана нашла его там и попросила пройти к ней в секцию охраны.

Там уже ждали около дюжины прокторов. Выбор, который они сделали, проголосовав за нового предводителя, не удивил Дункана. Гарими. Он слышал о ее поведении на Собрании. Подозрительна. Тревожна. Готова интриговать и играть в свои игры. Это была женщина с суровым трезвым лицом. Говорили, что она редко улыбается.

— Мы отключили наблюдательные камеры в этом помещении, — сказала Гарими. — В центральной диспетчерской увидят, как мы перекусываем и болтаем об оружии.

Айдахо почувствовал спазм в желудке. Люди Белл быстро раскусят эту маскировку. Особенно он опасался за свою куклу. Ее раскроют в считанные минуты.

Гарими правильно поняла гримасу Дункана, когда он нахмурился.

— В Архиве у нас свои люди.

— Мы собрались здесь, чтобы спросить, отправишься ли ты с нами? — сказала Шиана.

Его удивление было неподдельным.

Остаться здесь?

Он даже не раздумывал над этим вопросом. Мурбелла больше не принадлежала ему. Ее привязанность к нему рухнула. Она пока не приняла этого. Но она сделает это в тот момент, когда от нее потребуют принять решение, которое ради целей Бене Гессерит поставит Дункана в опасное положение. Теперь же она просто избегает встреч с ним без достаточных на то оснований.

— Вы собираетесь в Рассеяние? — спросил он, глядя на Гарими.

— Мы спасем все, что сможем. Проголосуем ногами, как говорили в очень давние времена. Мурбелла развалила Бене Гессерит.

В этих словах был скрыт неоконченный спор, который, как он верил, мог разрешиться победой Общины. Сестры не были согласны поддерживать игру Одраде дальше.

Айдахо глубоко вздохнул.

— Я отправлюсь с вами.

— Потом будет поздно жалеть, — жестко предупредила его Гарими.

— Это было бы глупо! — сказал он, давая выход своему горю.

Гарими не была бы удивлена таким ответом Сестры. Но Айдахо своим решением потряс ее, и она несколько секунд молчала, собираясь с мыслями. Честность поразила ее.

— Конечно, это глупо. Прошу меня простить. Ты уверен, что не хочешь остаться? Мы должны дать тебе шанс самому сделать свой выбор.

Щепетильность Бене Гессерит по отношению к верным слугам!

— Я присоединюсь к вам.

Горе, которое было написано на его лице, было непритворным. Он и не скрывал его, когда вернулся к консоли управления.

Мое предопределенное положение.

Он не старался скрыть свои действия, когда занялся кодами корабля.

Свои люди в Архиве.

На экране проектора замелькали электрические контуры, показавшие разрыв кода и цепей управления кораблем. Как обойти этот разрыв, Дункан понял через несколько секунд пристального изучения схемы. Ментат был готов к решению такой задачи.

Любое множество имеет свою простую суть.

Айдахо выпрямился в кресле и принялся ждать.

Момент отрыва от земли отдался грохотом в голове. Он на мгновение потерял сознание и пришел в себя, только когда корабль, оторвавшись от поверхности планеты и преодолев притяжение, вошел в свернутое пространство.

Айдахо взглянул на проектор. Вот они: пожилая чета в саду. Увидел он и переливающуюся сеть. Мужчина указывал на нее рукой и радостно улыбался. Фигуры двигались на фоне изображения цепей корабля. Сеть стала расти, нити утолщались на глазах, постепенно превратившись в ленты, которые были шире, чем линии на электрических схемах корабля.

Губы мужчины сложились в слова, которые Дункан угадал, не услышав ни звука: «Мы ждали тебя».

Руки Айдахо потянулись к консоли, чтобы изменить расположение цепи. На нежности и любезности просто нет времени. Надо разрушить идентификационную систему. Через секунду он добрался до процессора системы. Оттуда можно было выключать целые системные блоки. Сначала навигационная система. Он увидел, что сеть начала тускнеть и постепенно исчезать. На лице мужчины отразилось удивление.

Потом настала очередь нулевых полей. Айдахо почувствовал, как корабль пронзил свернутое пространство. Сеть растягивалась, наблюдатели, все те же мужчина и женщина, становились, наоборот, короче и прозрачнее. Айдахо выключил память, стерев все свои данные.

Сеть и наблюдатели исчезли с экрана проектора.

Откуда я мог знать, что они здесь?

У него не было ответа. Ясно было только одно: он просто привык к повторяющимся видениям.

Шиана не показывалась, и Айдахо нашел ее у пульта временного управления кораблем. Она смотрела на панель с выражением неописуемого ужаса на лице. Проекция показывала, что они вышли из свернутого пространства. Айдахо не видел знакомых галактических систем, но он ожидал этого.

Шиана резко повернулась и посмотрела на Гарими.

— Мы потеряли все наши базы данных!

Айдахо постучал пальцем по своему виску.

— Они здесь, — сказал он.

— Но нам потребуются годы, чтобы восстановить самое необходимое! — запротестовала Шиана. — Что произошло?

— Мы находимся на корабле, не поддающемся идентификации, в неопознанной вселенной, — ответил Айдахо. — Но разве не этого вы хотели?

Глава 46

Нет никакого секрета в сохранении равновесия. Надо просто почувствовать волну.

Дарви Одраде

Мурбелле показалось, что прошла целая вечность с того момента, когда до нее дошло решение Дункана.

Раствориться в космосе! Покинуть меня!

Приобретенное при испытании Пряностью неизменное чувство времени подсказало ей, что на самом деле прошло не больше секунды, но впечатление было таким, словно Мурбелла знала о выборе Дункана с самого рождения.

Его надо остановить!

Она потянулась к пульту, когда Централ содрогнулся, как от землетрясения. Вибрация продолжалась неопределенно долго, потом стала медленно ослабевать.

Беллонда вскочила на ноги.

— Что это?..

— Только что стартовал корабль-невидимка, — ответила Мурбелла.

Беллонда схватилась за пульт, но Мурбелла остановила ее.

— Он уже взлетел.

Она не должна видеть мою боль.

— Но кто… — Беллонда осеклась на полуслове. Она уже обдумала все, что произошло, и пришла к тем же выводам, что и Верховная Мать.

Мурбелла вздохнула. В ее распоряжении были все ругательства, накопленные человечеством за его долгую историю, но ругаться не хотелось.

— Я буду обедать в своей личной столовой вместе с членами Совета. Я хочу, чтобы ты тоже там присутствовала, — сказала Мурбелла. — Пусть Дуана опять приготовит тушеных устриц.

Беллонда хотела было возразить, но произнесла только одно слово:

— Опять?

— Ты что не помнишь, что вчера я ужинала одна? — Мурбелла напомнила о своих правах.

У Верховной Матери свои обязанности!

Надо сделать так много: следить за картой, за течением рек и за одомашниванием Досточтимых Матрон.

Волны бросают тебя из стороны в сторону, Мурбелла. Но ты снова встаешь и начинаешь свое восхождение вверх. Семь раз вниз и восемь раз вверх. Ты можешь балансировать на этой странной поверхности.

Я знаю, Дар, и добровольно воплощаю твою мечту.

Беллонда продолжала молча взирать на Верховную Мать. Мурбелла нарушила молчание:

— Я заставила своих советниц сесть на расстоянии от меня за вчерашним обедом. Это было так странно: огромная столовая и всего два занятых стола.

Зачем я веду эти пустопорожние разговоры? Как мне оправдать свое необычное поведение?

— Мы недоумевали, почему ты не допустила нас к обеду в нашу собственную столовую, — сказала Беллонда.

— Чтобы спасти вам жизнь! Но вы должны соблюдать и их интересы. Я читала по губам их высказывания. Ангелика говорила: «Она ест что-то тушеное. Я слышала, как она обсуждала с поваром это блюдо. В какой чудной мир мы попали! Надо попробовать блюдо,которое она заказала».

— Попробовать, — повторила Беллонда. — Понятно.

Она помолчала, потом снова заговорила:

— Ты знаешь, что Шиана взяла полотно Ван Гога из… твоей спальни?

Почему мне так больно?

— Я заметила, что картина исчезла.

— Она сказала, что возьмет ее на время в свою комнату на корабле.

Мурбелла сжала губы.

Будь они прокляты! Дункан и Шиана! Тег, Сциталь… Все они бежали, и нет способа догнать их. Но у нас есть лаборатории, есть клетки Айдахо, которые можно выделить из наших детей. Это не то же самое, но очень близко. Он думает, что может сбежать от меня!

— Ты хорошо себя чувствуешь, Мурбелла? — участливо спросила Беллонда.

Ты предупреждала меня о диких выходках, Дар, но я не слушала тебя.

— После ужина я поведу своих советниц по Централу. Прикажи послушницам, чтобы перед уходом нам подали сидр.

Беллонда, ворча, удалилась. Но в этом поведении не было ничего удивительного. Старуха осталась верна себе.

Куда теперь ты поведешь меня, Дар?

Ты хочешь иметь поводыря по жизни? Разве ради этого я умерла?

Но они взяли с собой и Ван Гога!

Тебе будет не хватать этой картины?

Зачем они взяли ее, Дар?

В ответ раздался язвительный смех, и Мурбелла была счастлива, что никто, кроме нее, не может его слышать.

Разве ты не видишь, чего они хотят?

Воплотить схему Защитной Миссии!

Нет, не только. Их замысел намного шире… Наступает следующая фаза: от Mуад'Диба, Тирана, Досточтимых Матрон и нас к Шиане… и к чему еще? Разве ты не видишь этого? Ты уже готова назвать цель, она оформилась в твоих мыслях. Прими ее безропотно, как ты проглотила бы горький напиток.

Мурбелла вздрогнула.

Ты поняла, в чем заключается горькое лекарство будущего Шианы? Мы всегда полагали, что лекарства должны быть горькими, иначе они неэффективны. В сладости нет исцеляющего действия.

Это должно случиться, Дар?

Некоторые захлебнутся этим лекарством, но те, кто выживет, смогут создать много интересного.

Глава 47

Парные противоположности ограничивают твои устремления, и ты становишься их заложником.

Бич Дзенсунни

— Ты специально дал им уйти, Дэниел!

Старушка вытерла руки о запачканный садовый фартук. Раннее летнее утро. Распустившиеся цветы; с окрестных деревьев раздавались призывные трели птиц. Небо затянуто легкой дымкой, горизонт сияет желтоватым светом восходящего солнца.

— Знаешь, Марти, я сделал это не специально, — ответил Дэниел. Он снял шламу, пригладил ладонью седые волосы и надел шляпу. — Он меня удивил. Я знал, что он видит нас, но не думал, что он разглядит и сеть.

— А я нашла для них такую прекрасную планету, — посетовала Марти. — Одну из лучших. Там они могли бы по-настоящему испытать свои способности.

— Теперь поздно стонать по этому поводу, — отрезал Дэниел. — Они там, где мы не сможем их найти. Он проник во многое, но я думал, что в любом случае сумею его легко поймать. Я ошибся.

— С ними был и Мастер Тлейлаксу, — проговорила Марти. — Я заметила его, когда они скользнули под сетью. Мне бы хотелось заполучить в нашу коллекцию еще одного Мастера.

— Не понимаю, зачем он тебе нужен. Вечно они свистом подзывают нас и вообще относятся, как к собакам. Все время приходится ставить их на место. Мне не нравится так обращаться с Мастерами, и ты это знаешь! Если бы не они…

— Они не боги, Дэниел.

— Мы тоже.

— Все же я думаю, что ты специально дал им удрать. Ты ничего не хочешь, тебе бы только подстригать свои любимые розы!

— Ну и что бы ты хотела сказать Мастеру? — спросил Дэниел.

— Я бы очень хотела подшутить над ним, когда он спросил бы, кто мы такие. Они всегда это спрашивают. Я бы сказала ему: «А что вы ожидали увидеть? Бога с развевающейся бородой?»

Дэниел рассмеялся:

— Это было бы забавно. Им было бы тяжело признать, что лицеделы могут стать независимыми от них.

— Не вижу причин. Это же естественное следствие. Они сами дали нам способность усваивать память и опыт других людей. Собрать побольше того и другого и…

— Это же наши маски, Марти.

— Все равно. Мастера могли бы давно понять, что в один прекрасный день мы наберемся чужого опыта и научимся сами принимать решения относительно своего будущего.

— И их будущего тоже?

— О, я извинилась бы перед ним, когда поставила бы его на место. Можно так много сделать, когда управляешь другими, не правда ли, Дэниел?

— Марти, когда ты напускаешь на себя такое выражение, мне сразу же хочется идти подстригать розы. — Он отошел к кустам, на которых на фоне зеленых листьев виднелись черные цветы размером с человеческую голову.

Марти крикнула вслед мужу:

— Собери побольше людей, и ты сможешь создать громадный шар знаний. А вот что я сказала бы ему! А эти Бене Гессерит на корабле! Я бы сказала, сколько их у меня в памяти! Ты когда-нибудь замечал, как отчужденно они чувствовали себя, когда подглядывали за нами, Дэниел?

Он, не отвечая, склонился над своими розами.

Марти прожгла его негодующим взглядом.

— Я не говорю о ментатах, — отозвался он наконец. — Там, на корабле, их двое. Оба — гхола. Ты хочешь поиграть с ними?

— Мастера всегда пытались управлять и ими, — сказала она.

— У этого Мастера будут большие неприятности, если он вздумает играть с большим ментатом на корабле, — произнес Дэниел, срезав один побег. — Боже, как хорош!

— Эти ментаты, скажу я тебе, — фыркнула Марти. — Цена им дайм^[32] за дюжину, вот что!

— Дайм? Не думаю, что они поймут твою метафору, Марти. Преподобные Матери поняли бы, а эти нет. Этот Большой Ментат не настолько глубоко образован.

— Ты вообще понимаешь, кого ты упустил? — спросила она, подойдя к нему. — У Мастера трубка с нулевой энтропией. Она полным-полна клетками гхола, вот так-то!

— Я это видел.

— И именно поэтому позволил им уйти!

— Я не позволял. — Он пощелкал ножницами. — Гхола. Пусть он отправляется в их компанию. Добро пожаловать.

Приложения

Экология Дюны

Когда при ограниченном пространстве численность объектов возрастает, переходя за определенную критическую точку, свобода внутри системы уменьшается. Это положение так же справедливо по отношению к человеческой популяции в ограниченном пространстве планетарной экосистемы, как и по отношению к молекулам газа в герметическом сосуде. Причем вопрос для человека с точки зрения гуманности заключается не в числе человеческих особей, способных выжить в данной системе, но в том, какое существование смогут вести выжившие.

Пардот Кинес, первый планетолог на Арракисе

Обычно в первое время Арракис кажется новоприбывшему лишь колоссальной, бескрайней и безжизненной пустыней. Он, новичок, решит, конечно, что здесь под открытым небом не могут существовать ни животные, ни растения, что перед ним — вечная пустошь, которая никогда не была и никогда не будет плодородной — или хотя бы просто способной поддерживать жизнь.

Пардоту Кинесу же планета представилась воплощением чистой энергии, машиной, движимой солнцем. Но необходимо было преобразовать ее, приспособить к нуждам человека. И его мысли сразу обратились к кочевому населению планеты — к фрименам. Вот где был вызов этому миру, вот где была настоящая задача! Каким инструментом могли стать фримены: мощным экологическим и геологическим фактором с почти неограниченными возможностями.

Пардот Кинес был человеком во многих отношениях простым и прямым. Мешают ограничения, введенные Харконненами? Прекрасно. Все, что нужно, — это жениться на фрименке. Она рождает сына — Лиет-Кинеса, — и скоро можно начинать с ним и его фрименскими сверстниками изучение азов экологии, создавая новый язык, вооружающий разум символами, позволяющими ему управлять ландшафтом, климатом, сезонными изменениями… и наконец, можно суметь сломать старые представления о силах природы и прорваться к потрясающей воображение идее порядка.

«На каждой планете, чей облик не искажен человеком, существует естественная красота движения и равновесия, — говорил Кинес. — В этой красоте легко можно увидеть общий для всякой жизни динамический стабилизирующий фактор. Цель его проста: производить и поддерживать взаимодействующие системы все большей и большей сложности. Жизнь увеличивает способность данной замкнутой системы поддерживать жизнь; жизнь — всякая жизнь — служит жизни же. Необходимые питательные вещества поставляются одним формам жизни другими, и по мере развития и усложнения жизни в системе количество питательных веществ увеличивается. Наконец, жизнь со всеми ее сложными связями и взаимоотношениями заполняет среду».

Так говорил Пардот Кинес своим ученикам в сиетчах.

Правда, перед тем как он начал свои занятия, ему пришлось убедить фрименов. Чтобы понять, как ему это удалось, нужно сначала осознать ту невероятную сосредоточенность на единственной цели и то простодушие, с которым он подходил к любой проблеме. Нет, наивным он не был — просто не позволял ничему отвлечь себя от главного.

Однажды раскаленным арракийским днем он ехал по пустыне в одноместном вездеходе, изучая местность. Внезапно — это случилось за Барьерной Стеной, неподалеку от деревни Ветряной Мешок — он наткнулся на прискорбно обычную тогда для Арракиса сцену. Шестеро харконненских головорезов — при щитах и в полном вооружении — захватили врасплох трех фрименских юношей.

В первый момент стычка показалась Кинесу грубоватой забавой — но потом он понял, что харконненские солдаты явно намерены убить фрименов. К этому времени один уже лежал на песке с рассеченной артерией, правда, и двое из наемников вышли из игры, но все же двоим юношам, почти подросткам, противостояли четверо хорошо вооруженных профессионалов.

Кинес не был смельчаком; но у него была цель, и он не мог позволить себе терять инструменты, при помощи которых собирался преобразить планету. Поэтому он немедленно включил собственный щит, вмешался в свалку и заколол слиптипом двух харконненцев прежде, чем они успели осознать, что сзади появился новый противник. Затем Кинес отбил меч развернувшегося к нему солдата и в ловком выпаде аккуратно перерубил ему горло. Последнего наемника он оставил двум молодым фрименам и наклонился к упавшему юноше, чтобы посмотреть, нельзя ли его спасти. И он спас парня — а меж тем его товарищи прикончили шестого харконненца.

Но ситуация сложилась непростая — как говорят фримены, вот так уха из песчаной форели! Фримены были в растерянности. Они, конечно, знали, кто такой Кинес. Не было еще такого, чтобы кто-то прибыл на Арракис, а его самое что ни на есть полное досье не попало во фрименские твердыни, скрытые в песках. Так что они его знали: то был слуга Империи.

Но он убил солдат Харконненов!

Будь на месте этих ребят взрослые фримены, они, конечно, пожали бы плечами и (не без некоторого сожаления) присоединили бы его тень к теням шестерых харконненских разбойников. Но неопытные юнцы знали только одно: этому слуге Империи они обязаны жизнью.

Дня через два Кинес объявился в сиетче, выходившем на Ветровой Перевал. Ему все казалось совершенно естественным. Он говорил фрименам о воде, о дюнах, закрепленных травами, о рощах финиковых пальм, о широких открытых арыках, несущих воду через Пустыню. Он говорил и говорил без остановки.

А вокруг его особы в это время кипел спор, которого Кинес не заметил и о котором даже не подозревал. Что делать с этим ненормальным? Он узнал местоположение главного сиетча. Ну и что делать? И что значат его слова — этот безумный разговор о рае на Арракисе? Это просто болтовня. И он слишком много знает. Но он же убил тех харконненцев! Ну и что, всякий может убить харконненцев. Вот я, например, не раз это делал…

Да, но что значат его слова о цветущем Арракисе?..

Все очень просто; но где взять воду для этого?

Но он же говорит, что здесь есть вода! И он действительно спас троих наших!

Спас трех дурней, сунувшихся прямо под харконненский кулак! И он видел наши крисы!

Впрочем, решение было принято за несколько часов до того, как оно было объявлено. Тау сиетча извещает фрименов о том, что необходимо сделать. Исполнить положенное отрядили опытного бойца с освященным крисом; при нем состояли Хранители Воды — добыть влагу из тела. Что поделаешь: жестокая необходимость.

Крайне сомнительно, чтобы Кинес вообще заметил своего будущего палача. Он в этот момент проповедовал перед группой фрименов, обступивших его — хотя и державшихся на почтительном расстоянии. Он ходил по кругу и, увлекшись, размахивал руками. «Открытая вода! — говорил он. — Вы будете ходить вне сиетча без дистикомба! Вы будете черпать воду ведрами прямо из открытых прудов! Апельсины!..»

И в этот миг перед ним возник человек с ножом.

— Отойди, — велел Кинес. — Ты мне мешаешь. — И, не обращая более внимания на убийцу, продолжал говорить о потайных ветровых ловушках. Отодвинув плечом фримена с ножом, Кинес прошел мимо. Теперь его спина была открыта для ритуального удара.

Сейчас, конечно, нельзя узнать, о чем думал человек, назначенный выполнять обязанности палача. Может быть, он наконец вслушался в слова Кинеса и уверовал? Кто знает… Но зато хорошо известно и занесено в анналы то, что он сделал. Его звали Улиет, что можно перевести как «Старший Лиет». И вот Улиет сделал три шага и преднамеренно упал на свой собственный нож и так перестал мешать Кинесу — самым радикальным образом. Самоубийство? Многие полагают, что сам Шаи-Хулуд двигал его рукой.

Вот и говори после этого о знамениях свыше…

С этого момента Кинесу было достаточно указать рукой направление и велеть: «Ступайте туда». И все племена фрименов шли, куда он велел. Умирали мужчины, умирали женщины, умирали дети. Но они шли.

Кинес вернулся к своей службе — он вплотную занялся Биологическими Испытательными Станциями. Среди персонала стали появляться фримены. Они начали постепенную инфильтрацию в «систему» — возможность, о которой раньше даже не задумывались. А в сиетчи начала перекочевывать техника со станций — и в первую очередь лучерезы, незаменимые при сооружении подземных водоемов и скрытых ветровых ловушек.

В водоемах начала скапливаться вода.

Фримены понимали теперь, что Кинес был по крайней мере не совсем сумасшедшим. Просто безумным ровно настолько, чтобы быть святым. Он был одним из умма — пророков. А Улиета признали саду — его тень причислили к лику небесных судий.

Кинес же — прямой, полный поистине варварской решительности — понимал, что формальные исследования не могут принести ничего по-настоящему нового. Поэтому он начал серию небольших экспериментов с регулярным обменом данными для реализации эффекта Тэнсли и позволил каждой исследовательской группе идти своим путем. Нужно было накопить миллионы внешне незначительных фактов. Сам Кинес проводил время от времени изолированные и достаточно грубые «сквозные» тесты, позволяющие оценить перспективы.

По всей Пустыне отбирались пробы почвы, бурились скважины, изучались долговременные изменения погоды, составлялись климатические карты. Кинес выяснил, что существует достаточно широкий пояс между северной и южной семидесятыми параллелями, где в течение тысячелетий температура держалась в диапазоне 254–332 градуса по абсолютной шкале, иначе говоря, от 19 до 59 °C. В этом поясе наблюдались длительные периоды сравнительно активной (для Пустыни) вегетации — в это время значения температур колебались от 284 до 302 °К, или 11–29 °C. Поистине благодатные условия для земных форм жизни… если только решить проблему воды.

— Когда мы решим эту проблему? — спрашивали Кинеса фримены. — Когда увидим мы Арракис, ставший раем?

Кинес отвечал им тоном учителя, объясняющего малышу, сколько будет два плюс два: «Через двести-триста лет». Какой-нибудь другой народ при таком ответе, наверное, взвыл бы от разочарования. Но это были фримены, которых плети угнетателей приучили к терпению. Да, это был больший срок, чем тот, на который они рассчитывали, — но каждый из них своими глазами видел, что благословенный день приближается. Так что фримены затянули кушаки и вернулись к работе. Странным образом разочарование сделало перспективу грядущего рая более реальной.

На Арракисе проблемой была не вода, а — влага. Домашних животных тут практически не знали, хозяйственных — держали редко. Некоторые контрабандисты использовали одомашненных пустынных ослов-кулонов, но расход воды на них все-таки был слишком велик, даже несмотря на специальные дистикомбы для животных.

Кинес подумывал о создании заводов-регенераторов, извлекающих кислород и водород из расщепляемых скальных пород. Но эта идея не оправдала бы себя энергетически. В полярных шапках (хотя пейоны возлагали на них большие надежды) не хватило бы воды на осуществление проекта… но Кинес уже подозревал, где вода должна быть. При определенных ветрах на средних высотах отмечалось существенное повышение влажности. Важен был и состав атмосферы: 23 % кислорода, 75,4 % азота и 0,23 % углекислоты, остальное — редкие газы.

В северной умеренной зоне на высоте от двух с половиной тысяч метров встречалось, правда редко, растение с мощным корнем — в его двухметровых корнеклубнях содержалось по полулитру воды. Встречались также и пустынные растения земного происхождения: самые засухостойкие прекрасно чувствовали себя в низинах и впадинах, выложенных влагосборниками.

Наконец Кинес наткнулся на солончак.

Как-то в глубокой Пустыне, на пути от одной станции к другой, его топтер попал в бурю и сбился с курса. А когда буря прошла, Кинес увидел солончак — огромную овальную впадину более трехсот километров по большой оси. Сверкающий белый сюрприз Пустыни. Кинес спустился, вышел из топтера и лизнул чисто выметенную бурей поверхность.

Соль.

Теперь его предчувствия превратились в уверенность. Когда-то на Арракисе была открытая вода — очень давно. Он начал проверять все свидетельства о сухих колодцах, где появлялись, а затем исчезали навсегда капли и тоненькие струйки воды.

Он приставил к делу только что обученных фрименов-лимнологов;^[12] главной ниточкой для них стали ошметки кожистой ткани, которые часто встречались в меланжевой массе после выброса. Их приписывали «песчаной форели» — существам из фрименских сказок. Постепенно факты складывались в гипотезу о том существе, которому должны были принадлежать эти ткани, — некое «плавающее» в песке животное, которое, блокируя воду, образовывало плодородные «карманы» в нижнем пористом слое почвы при температуре ниже 280 градусов по абсолютной шкале (то есть 7 °C). И она подтвердилась.

В каждом выбросе эти «водокрады» умирали миллионами. Их убивали изменения температуры всего в пять градусов. Немногие выжившие впадали в своеобразную полуспячку, закукливаясь в цисте и через шесть лет выходили из нее в виде небольших (около трех метров длиной) песчаных червей. Из этих последних лишь единицы избегали своих старших собратьев и гибели в полных воды карманах премеланжевой массы — и вырастали в гигантских Шаи-Хулудов. (То, что вода ядовита для Шаи-Хулуда, фрименам было известно давно, и они пользовались этим: топили редко встречающихся малорослых «чахлых червей» — подвид, обитающий в Малом Эрге, — и получали действующий на психику и восприятие наркотик, называемый ими Водой Жизни. «Чахлый червь» — примитивный подвид Шаи-Хулуда, достигающий не более девяти метров в длину.)

Так им удалось восстановить весь цикл, всю систему взаимосвязей: «Маленький Податель», он же «песчаная форель» — премеланжевые массы; «Маленький» — Шаи-Хулуд; Шаи-Хулуд, рассеивающий Пряность, которой питаются микроскопические существа, известные как песчаный планктон; тот, в свою очередь, служит пищей Шаи-Хулуда, его организмы растут и уходят все глубже в почву, превращаясь в «Маленьких Подателей».

Выяснив это, Кинес и его ученики переключили свое внимание с отношений столь гигантского масштаба на микроэкологию. Прежде всего — на проблему микроклимата. На поверхности песка температура зачастую достигала 35 °К (71–77 °C). Футом глубже — и температура падала на 55°, и на 25° на уровне одного фута над поверхностью. Листва или густая тень снижали ее еще на 18°.

Затем они занялись питательными веществами. Как выяснилось, арракийский песок — это в основном продукты пищеварения песчаных червей, а пыль (воистину вечная и вездесущая) — результат непрекращающегося движения песка. Для подветренной стороны дюн оказались характерны более крупные зерна, наветренная же более гладкая и плотно утрамбована ветром. Старые дюны — вследствие окисления, — как правило, желтые, молодые — того же цвета, что и базовая скальная порода, чаще всего серого.

Подветренные склоны дюн стали первыми опытными плантациями. Для начала фримены высаживали низкорослую редкую траву с реснитчатым краем листа и крепкими нитевидными корнями, которые, переплетаясь, образовывали бы дерновое покрытие, связывающее дюны и уничтожающее главное оружие ветра — подвижные песчинки.

На дальнем юге, подальше от харконненских глаз, были созданы акклиматизационные зоны. Мутированную траву высевали сначала по подветренным склонам дюн, стоявших на пути преобладавших — западных — ветров. При закрепленной подветренной стороне наветренная стала быстро нарастать — и с той же скоростью подсаживали траву. Так поднимались высокие — до полутора километров! — длинные дюны с волнистым гребнем, называемые обычно «сифы». И когда наконец барьерные дюны поднялись на нужную высоту, наветренную сторону засеяли еще более упрямой и крепкой травой с гладкими острыми листьями, известной как «меч-трава». Так были закреплены все сифы — дюны, чье основание превышало шесть высот.

Пришел черед более глубоких посадок. Сначала они высаживали эфемеры (камнеломки, маревые и амарант), затем шотландский ракитник, низкорослый люпин, стелющийся эвкалипт (этот вид первоначально был выведен для северных районов Каладана), карликовый тамариск и цепкую, или береговую, сосну; наконец, чисто пустынные растения — канделлиллу, или «пустынную свечку», сагуаро и бис-нага, или бутылочный кактус. Там, где было возможно, посадили еще и солончаковую верблюжью полынь, дикий лук, гобийский ковыль, дикую люцерну, пырей, песчаную вербену, вечерний первоцвет, ладанник, дымное дерево, креозотовый куст.

После этого можно было обратиться и к животному миру, прежде всего к норным — их задачей было насытить почву азотом и разрыхлить ее: лисица-фенек, кенгуровая мышь или песчаный тушканчик, пустынный заяц, песчаная черепаха… и, разумеется, для контроля численности популяции требовались хищники: пустынный ястреб, карликовая сова, филин и пустынная сова; свободные экологические ниши заняли насекомые: скорпионы, сороконожки, тарантул, кусачая оса и наездники. Численность насекомых регулировала летучая мышь — пустынный нетопырь.

И вот подошло время решающих испытаний. Финиковые пальмы и хлопок, дыни и кофе, различные лекарственные растения — более двухсот видов съедобных растений было отобрано, испытано и адаптировано к условиям Арракиса.

— Главное, чего не понимают экологически неграмотные люди, — говорил Кинес, — это то, что экосистема есть прежде всего система. Система! Она находится в состоянии подвижного равновесия, которое легко разрушить ошибкой всего лишь в одной нише. Для системы характерен определенный порядок, который можно представить как поток, движение от точки к точке. И если что-то блокирует этот поток — порядок в системе нарушается. Неподготовленные экологически могут не заметить этот момент, пока не станет слишком поздно… Вот почему главная задача экологии — оценка возможных последствий.

А они — сумели ли они создать систему?

Кинес и его люди ждали и наблюдали. Теперь фримены понимали, что он имел в виду, говоря о «неопределенных сроках, примерно лет в пятьсот».

В это время поступило известие из пальмовых рощ: на границе посадок и Пустыни песчаный планктон погибает, отравленный взаимодействием с новыми формами жизни. Причина — белковая несовместимость. В этих местах возникает отравленная вода, которой не может коснуться жизнь Арракиса. Вокруг посадок возникают пустоши — и даже сам Шаи-Хулуд не смеет пересекать эти отравленные пояса.

Кинес отправился в пальмовые рощи лично — за два десятка манков (в паланкине, точно раненый или Преподобная Мать, потому что так и не стал наездником). Он исследовал пустоши (а они, надо сказать, воняли неописуемо) и понял, что Арракис преподнес нежданный дар.

Связанный азот и сера, поступившие в грунт, превращали пустоши в почти идеальную почву для земных форм растительной жизни. А это означало, что посадки можно расширить в любой момент!

— Может, это позволит сократить сроки? — спросили его фримены.

Кинес вернулся к своим формулам. К этому времени статистика по ветровым ловушкам накопилась вполне достаточная, и цифры были надежны. Разумеется, Кинес делал щедрые допуски, всюду накидывая дополнительное время, — экология не слишком точная наука. Столько-то растений потребуется для закрепления дюн; столько-то — в пищу людям и животным; столько-то — чтобы запасали влагу в корневой системе, оживляя выжженные солнцем земли. Нанесли на карты подвижные холодные точки в открытой Пустыне. Даже Шаи-Хулудам нашлось место в таблицах, картах, диаграммах и схемах! Ведь Шаи-Хулуда нельзя уничтожать, иначе исчезнет главное богатство Арракиса — Пряность. А биохимическая «фабрика» червя, его пищеварительная система, в свою очередь, — основной источник кислорода на планете. Средний червь, метров двухсот в длину, выделяет в атмосферу столько же кислорода, сколько десять квадратных километров среднестатистической растительности, создающей его путем фотосинтеза!

Нельзя было исключать из расчетов и Гильдию. Ведь на подкуп ее — чтобы не допустить в арракийское небо погодные спутники и прочих наблюдателей — уже требовалось весьма существенное количество Пряности.

Наконец, сами фримены — фримены с их ветровыми ловушками и нерегулярным земледелием вблизи источников воды; фримены, обретшие экологическую грамотность и мечту о превращении значительной части планеты сперва в прерии, а затем и в леса!..

И вот из расчетов и диаграмм встала цифра: три процента. Всего три процента растительности необходимо было вовлечь в образование соединений углерода, чтобы они создали самоподдерживающийся цикл. Систему.

— Так как долго все-таки? — настаивали фримены.

— А, сроки?.. Пустяк: всего лет триста пятьдесят или около того.

Итак, дело обстояло именно так, как этот умма говорил с самого начала: никто из живущих ныне не застанет исполнения их мечты и никто из их внуков — и из потомков до восьмого колена… но время придет.

И работа продолжалась: они строили, сажали, копали, учили детей.

Но вот Кинес-Умма погиб при обвале пещеры в Типсовой Котловине.

К этому времени его сыну, Лиет-Кинесу, было уже девятнадцать лет, и он уже был наездником, и число убитых им людей Харконненов перевалило за сотню. Назначение Лиета на имперскую государственную службу, о котором Кинес-старший уже ходатайствовал, не заставило себя долго ждать: жесткая классовая система, Фафрелах, сослужила свою службу, ибо ее основная идея и заключалась в том, чтобы готовить сына как преемника дела и места отца.

Курс к этому времени был уже задан, фримены, воспринявшие свет экологического учения, готовы следовать ему. Лиет-Кинесу оставалось лишь наблюдать, иногда слегка подталкивать, да еще вести разведку в стане Харконненов… пока на планету не обрушился удел стать местом действий Героя.

Религия Дюны

До прихода Муад'Диба арракийские фримены исповедовали религию, которая, как очевидно для любого исследователя, напрямую происходит от Маомет-Саари. Многие, впрочем, указывают на значительные заимствования и из других религий. Наиболее часто в качестве примера приводят Гимн Воде, полностью взятый из Экуменического Служебника и обращенный к дождевым облакам, которых никогда не знал Арракис. Но еще более глубокая (а не чисто внешняя) связь прослеживается при сравнении фрименской книги Китаб аль-Ибар и учений Экуменической Библии — Илм и Фикх.

Всякий сравнительный анализ верований, игравших доминирующую роль в Империи до прихода Муад'Диба, должен начинаться с рассмотрения основных источников и сил, сформировавших таковые верования. Это:

1. Последователи Четырнадцати Мудрых, чьим Писанием стала Экуменическая Библия и чьи взгляды нашли выражение в Комментариях и другой литературе, ставшей плодом деятельности Комиссии Переводчиков-Экуменистов (сокращенно КПЭ).

2. Разумеется, Бене Гессерит. Обычно они отрицали, что являлись религиозным орденом, однако действовали за почти непроницаемой завесой ритуального мистицизма, а их система обучения по своей символике, организации и методам была исключительно религиозна.

3. Агностически ориентированный правящий класс (включая сюда и Гильдию Космогации), для которого религия всегда была чем-то вроде кукольного театра — чтобы развлекать публику и держать ее в узде, — и который полагал, что все и всякие явления, не исключая и явления религиозные, можно, в сущности, свести к объяснениям механистического плана.

4. Так называемые Древние Учения — включая все, сохраненные Странниками Дзенсунни Первого, Второго и Третьего исламских движений; а также новохристианство Чусука; буддислам в тех разновидностях, которые доминировали на Ланкивейле и Сийкуне; «Книги Сочетаний» Махаяны Ланкаватары; Дзен-хекиганьшу с Дельты Павлина III; Тавра и Талмуд-Забур, уцелевшие на Салусе Секундус; широко распространившаяся церковь обряда Обейах; Муаддийский Коран с его неискаженными Илмом и Фикхом, сохранившийся среди рисоводов Каладана, возделывающих знаменитый пунди; островки индуизма, рассеянные по всей Вселенной (в основном среди изолированных групп пейонов); и, наконец, Джихад Слуг.

Есть и пятая сила, сформировавшая религиозные течения рассматриваемого периода, но воздействие ее так значительно и так универсально, что силу эту следует выделить особо.

Разумеется, речь идет о таком явлении, как космические путешествия, — а когда мы говорим о религии, эти слова заслуживают того, чтобы их написать так: КОСМИЧЕСКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ!

Продвижение человечества в Глубокий Космос за одиннадцать тысячелетий, предшествовавших Джихаду Слуг, оставило совершенно особый отпечаток на религии. Во-первых, ранние космические путешествия, будучи уже повсеместными, тем не менее оставались весьма нерегулярными, медленными и ненадежными, а до появления монополии Гильдии и средства их были многообразны и пестры. Первые сведения и впечатления, чрезвычайно искаженные в передаче и пересказе, послужили богатейшим источником мистических спекуляций.

Космические путешествия придали совершенно новый аспект представлениям о сотворении мира и всем креационным мифам, которые внезапно приобрели несколько иной смысл. Даже наивысшие достижения религиозной мысли той эпохи отразили эту смену угла зрения: ощущение сакральности оказалось затронуто анархией, порожденной хаосом внешней, кромешной тьмы.

Казалось, Юпитер и все его потомки отступили в породившую их тьму, уступив имманентной женской сущности — неясной, двусмысленной, с ужасающим ликом.

Древние формулы сплетались, сливались, пытаясь приспособиться к требованиям эпохи новых завоеваний — эпохи новой конкисты и новых геральдических символов. То было время борьбы между звероподобными демонами и старинными молитвами и заклятиями.

Но ясность, которая разрешила бы эти сомнения, все не приходила.

В этот период, говорят, и переписали заново Книгу Бытия, притом позволив себе так изложить слова Господа: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте Вселенную, и обладайте ею, и владычествуйте над всякими странными созданиями и над тварями живыми во всех бесчисленных землях и за пределами их».

То было время колдуний, и сила их была реальной. Меру этой силы доказывало уже то, что они никогда не хвастались, как сумели подхватить факел…

А затем пришел Джихад Слуг, Великий Джихад. Два поколения хаоса. Божество машинной логики было ниспровержено, и массами завладела новая догма:

«Человек да не будет ничем подменен».

Эти два поколения борьбы и насилия стали для человечества временем прозрения. Люди обратились к своим богам и обрядам и увидели, что как первые, так и вторые преисполнены духом самой ужасной формулы, соединившей страх и гордыню.

Не без труда преодолев колебания, религиозные вожди (чьи последователи успели пролить кровь миллиардов) начали встречаться, обмениваться мнениями. Гильдия Космогации, уже начавшая создавать свою гигантскую монополию космических перевозок, поощряла эти встречи — как и Бене Гессерит, таинственный орден, объединивший колдуний.

Уже эти первые межконфессиональные встречи принесли два важных результата:

1) было признано, что все религии имеют по меньшей мере одну общую заповедь, а именно: «Не искажай душу»;

2) была сформирована Комиссия Переводчиков-Экуменистов.

КПЭ собиралась на каком-то нейтральном острове на Старой Земле, родине всех старых религий. Их объединяла «общая вера в присутствие во Вселенной Божественной Сущности». Здесь встретились представители всех религий, насчитывающие более миллиона последователей. С поразительной быстротой они выработали заявление об общей цели:

«Мы собрались здесь, чтобы вырвать из рук соперничающих религий их главное оружие — претензию на монопольное обладание единственным Откровением».

Правда, радость по поводу этого «знака всеобщего согласия» оказалась несколько преждевременной. За целый стандартный год — и даже дольше — названное заявление было единственным проявлением деятельности КПЭ. Люди с горечью говорили об их медлительности. Трубадуры сочиняли едкие насмешливые песенки о ста двадцати одном «старом придурке», как прозвали делегатов КПЭ. (Прозвище образовалось из грубовато-шутливой расшифровки аббревиатуры «команда придурков-эпикурейцев».) Одна из таких песенок, время от времени вновь входящая в моду, популярна и по сей день. Это «Бесплодные раздумья, безмятежность»:

Время от времени из КПЭ просачивались слухи. Говорили, что Комиссия занимается сравнительным изучением священных текстов, а безответственные болтуны даже называли изучаемые писания. Эти слухи неизбежно провоцировали антиэкуменистские выступления (даже бунты!) и, разумеется, порождали новые остроты в адрес КПЭ.

Прошло два года. Три.

Члены Комиссии (к тому времени девять членов из ее первоначального состава умерли и были заменены новыми) сделали перерыв — формально, чтобы утвердить новых членов; тогда же они наконец объявили, что работают над созданием единого писания, очищая его от «всех патологических симптомов религий прошлого».

«Мы создаем инструмент любви, на котором смогут играть все — и который будет играть для всех».

Многим кажется странным, что именно это заявление спровоцировало самые яростные вспышки насилия. Двадцать делегатов были отозваны пославшими их конгрегациями. Один даже совершил самоубийство — угнал космический фрегат и бросился на нем в Солнце.

Религиозные бунты, по оценкам историков, унесли восемьдесят миллионов жизней. Иначе говоря, в среднем по шесть тысяч на каждый из миров, входивших тогда в Ландсраад-Лигу. Учитывая, какими беспокойными были те времена, такая оценка вряд ли завышена; однако любые претензии на какую-либо точность остаются не более чем претензиями. Связь между мирами в то время переживала спад, один из сильнейших за все время ее истории.

Само собой, трубадуры не упускали момент. В популярной оперетке тех дней был выведен делегат КПЭ. Сидя под пальмой на белом песочке пляжа, «придурок» пел:

И бунты, и комедия эта были знаками времени, симптомами, и весьма красноречивыми. Они выдают психологический настрой, глубокую неуверенность… и стремление к чему-то лучшему, и страх, что ничего не выйдет.

Заслонами на пути анархии тогда стояли прежде всего зарождающаяся Гильдия, Бене Гессерит и Ландсраад — последний продолжал собираться, не прерывая, несмотря на столь серьезные препятствия, двухтысячелетнюю традицию. Роль Гильдии ясна: она обеспечивала транспортом как Ландсраад, так и КПЭ. С Бене Гессерит ясности меньше. Достоверно известно, что в этот период они объединялись, забирали под свою руку колдуний, изучали свойства наркотических веществ, развивали технику прана-бинду и создавали Миссионарию Протектива — свою «черную руку», вооруженную предрассудками. Но в этот же период была написана знаменитая Литания Против Страха, составлена Книга Азхар — библиографическое чудо, сохранившее великие таинства древнейших религий.

Комментарий Ингсли, — пожалуй, единственно верные слова, которыми можно охарактеризовать ту эпоху: «То было время глубочайших парадоксов».

Около семи лет КПЭ усердно работала. Незадолго до седьмой годовщины своего основания они начали готовить человечество к важнейшему известию, можно сказать, откровению; и в день годовщины народам была явлена Экуменическая Библия.

«Вот, — сказали делегаты КПЭ, — писание, исполненное достоинства и значительности. Вот путь, следуя которым человечество осознает себя единым творением Божием».

КПЭистов называли «археологами идей», вдохновленных Богом на величественное повторное открытие. Говорили, что они «вновь открыли свету полные жизненной силы великие идеи, долго погребенные под прахом веков», что они «оживили моральные императивы религиозного сознания».

Кроме Экуменической Библии, КПЭ создала «Литургический Служебник» и «Комментарии» — во многих отношениях произведение даже более замечательное, и не только в силу краткости («Комментарии» вдвое короче Экуменической Библии), но также в силу своей искренности, чистоты, замечательного сочетания самоуничижения и чувства своей правоты.

Начало «Комментариев», как ясно видно, обращено к агностически настроенным правителям:

«Люди, не находя ответов на сунны (десять тысяч священных вопросов в Шари-а), теперь обратились к своему разуму. Всякий ищет просветления. Религия — лишь древнейший и наиболее достойный путь из всех, на которых человек искал объяснения сотворенной Богом Вселенной. Ученые ищут законы, движущие событиями, строят упорядоченную и закономерную картину мира; задача религии — найти место человека в этой картине».

В заключительной части, впрочем, «Комментарии» приобретают куда более резкий тон — вполне возможно, предопределивший их судьбу:

«Многое из того, что прежде называлось религией, несло бессознательно враждебное отношение к жизни. Истинная же религия должна проповедовать, что жизнь полна радостей, услаждающих взор Господа, и что знание без действия — пусто. Все люди должны увидеть, что механическое заучивание канонов и правил есть по сути своей обман. Истинное учение узнать легко: вы узнаете его безошибочно, ибо истинное учение пробуждает в вас нечто, которое скажет: «Ведь я знал это всю свою жизнь…»»

Работали печатные машины, и импринтеры безостановочно наматывали ролики шигакорда; Экуменическая Библия распространялась по обитаемым мирам; и странное спокойствие воцарилось в то время повсюду. Многие называли это спокойствие знамением свыше, знаком единения.

Однако судьба самих делегатов КПЭ показала, каким обманчивым оно было. По возвращении в свои конгрегации восемнадцать делегатов подверглись линчеванию в первые два месяца, а пятьдесят три, не прошло и года, публично отреклись от экуменизма.

Экуменическую Библию назвали «порождением гордыни разума». Утверждалось, что тексты ее преисполнены соблазна логики. Стали появляться ревизованные версии, стремящиеся угодить фанатикам. Эти версии опирались на привычную символику (Крест, Полумесяц, погремушка с перьями, Двенадцать Святых, Худой Будда и прочее) — и вскоре стало ясно, что новый экуменизм не сумел вобрать в себя древние верования и предрассудки.

Хэллоуэй назвал идеологию, выработанную за семь лет Комиссией Переводчиков-Экуменистов, «галактофазический полидетерминизм»; массы охотно подхватили термин, причем расшифровывали аббревиатуру ГП как «Господом проклятые».

Председатель КПЭ Тоуре Бомоко, Улем всех дзенсуннитов, один из четырнадцати делегатов, так и не отрекшихся от экуменизма (они вошли в историю как «Четырнадцать Мудрых»), признал наконец, что КПЭ совершила ошибку.

«Нам не следовало пытаться создать новые символы, — сказал Бомоко. — Нам надо было понять, что нельзя вносить неопределенность в общепринятые верования и возбуждать любопытство относительно Бога. В повседневной жизни нас окружает нестабильность всего человеческого — но мы позволяем нашим религиям становиться все более жесткими, подавляющими, все сильнее служим конформизму. Но что за тень легла на пути божественных заповедей? Это — предостережение, напоминание о том, что старые институты религии сохраняются, как сохраняются и владеют душами старые символы, хотя смысл и содержание их давно потеряны, и что нельзя просто механически сложить вместе все известные знания и верования».

Горечь этого «признания» не ускользнула от противников Бомоко, и вскоре он был вынужден бежать, доверив свою жизнь Гильдии, поклявшейся держать в тайне место его изгнания. Говорят, чтоБомоко скончался на Тупайле, где пользовался уважением и любовью. Перед смертью он сказал: «Религия должна оставаться прибежищем для людей, говорящих себе: «Я не таков, каким хотел бы быть»».

Приятно сознавать, что Бомоко чувствовал пророческий смысл своих слов — «институты религии сохраняются». Девяносто поколений спустя Экуменическая Библия и «Комментарии» распространились по всей верующей Вселенной.

…Когда Пауль Муад'Диб стоял, положив правую руку на Усыпальницу Головы Лето — высеченную в камне раку, где хранился череп его отца (правую, благословенную и благословляющую руку, а не левую, насылающую проклятия), — он слово в слово процитировал слова из «Наследия Бомоко»:

«Вы, победившие нас, говорите себе, что пал Вавилон и разрушено сотворенное им; но говорю я вам, что каждого человека ждет суд и каждый ответит за себя. Ибо каждый человек есть малая война, в каждом идет сражение добра и зла».

Фримены говорят о Муад'Дибе, что он был подобен Абу-Зайду, чей фрегат посрамил саму Гильдию, в один день совершив путешествие туда и обратно. Причем «туда», в данном контексте переводится как термин фрименской мифологии, обозначающий мир духа «рух», как Алам аль-Митхаль, мир, где не действуют физические ограничения и все возможно.

И тут мы ясно видим параллель между только что сказанным и идеей Квисатц Хадераха. Сам термин «Квисатц Хадерах» (создать которого при помощи генетической программы стремился орден Бене Гессерит) означает «Сокращающий Путь» — или «Тот, Который может быть во многих местах сразу».

Но можно показать, что как та, так и другая интерпретации термина восходят к словам «Комментариев»: «Когда закон и религиозный долг сливаются воедино, твое «я» объемлет всю Вселенную».

Сам Муад'Диб говорил о себе: «Я — сеть в море времени, ловящая и в прошлом, и в будущем. Я — движущийся тенет, от которого не уйдет никакая вероятность».

Эти мысли суть одно, и они же звучат в Двадцать второй Калиме Экуменической Библии: «Произнесена мысль или нет — она реальна, и обладает силой реальности».

Когда же мы обращаемся к собственным комментариям Муад'Диба в «Столпах Вселенной» (в интерпретации его святых последователей, Квизара Тафвид), мы видим, сколь многим обязан Муад'Диб Комиссии Переводчиков-Экуменистов и Фрименскому Дзенсуннизму.

Муад'Диб: «Закон и долг суть одно; да будет так. Помните, однако, об ограничениях, налагаемых этим правилом: пока вы следуете ему, вы не вполне обладаете самосознанием; вы остаетесь погруженными в тау общины; вы — меньше, чем личность».

Экуменическая Библия: идентичный текст («Шестьдесят Одно Откровение»).

Муад'Диб: «Вера, религия часто черпает из мифа о прогрессе, защищающем нас от неуверенности, от неопределенности грядущего».

«Комментарии» КПЭ: идентичный текст (а Книга Азхар говорит, что этот текст принадлежит религиозному автору первого века, некоему Нишоу, или Ницшоу, вернее, является парафразом его высказывания).

Муад'Диб: «Если дитя, или человек неподготовленный, или невежда, или безумец причиняет вред, то вина ложится на тех, кто имеет власть над ними, ибо они не предвидели и не предотвратили этот вред».

Экуменическая Библия: «Вина за всякий грех, хотя бы частично, может быть возложена на природное зло, на оправдывающие грешника внешние обстоятельства, приемлемые Богом» (Книга Азхар возводит эту мысль к Торе древних евреев).

Муад'Диб: «Простри руку свою, и прими и яди данное тебе Господом; и когда насытишься, то славь Господа».

Экуменическая Библия: та же мысль, но в других выражениях (в этом случае Книга Азхар относит это высказывание, правда, в несколько иной форме, к писаниям Первого Ислама).

Муад'Диб: «Доброта — начало жестокости».

Фрименская Китаб аль-Ибар: «Ужасен в доброте своей Господь, и тяжка десница Его. Не Он ли дал нам Солнце палящее (Ал-Лат)? Не Он ли поставил Матерей Власти (Преподобных Матерей)? Не Он ли дал силу Шайтану (Сатане, Иблису)? И разве не получили мы от Шайтана вредоносную торопливость?»

(Именно отсюда происходит фрименское присловье: «Поспешность — дочь Шайтана». В самом деле, на каждую сотню калорий тепла, выработанных физической нагрузкой («торопливостью»), тело испаряет до шести унций влаги. Фрименское слово, обозначающее пот или слезы, — «бакка» — в одном из вариантов может быть переведено как «жизненная сущность, которую Шайтан выжимает из твоей души».)

Конивелл называет приход Муад'Диба «религиозно своевременным» — но время здесь, в сущности, ни при чем. Как сказал сам Муад'Диб: «Я — здесь, поэтому…»

Однако для понимания религиозного влияния Муад'Диба крайне важно не упускать из виду следующее обстоятельство: фримены были тогда жителями Пустыни, и вся их наследственность была приспособлена к враждебным человеку условиям. Нетрудно стать мистиком, если каждую секунду приходится бороться за выживание, преодолевая открытую враждебность окружения. «Вы — здесь, поэтому…»

При такой традиции страдание принимается человеком — быть может, — как неосознаваемое наказание, но принимается. Надо отметить при этом, что фрименские обряды дают почти полное освобождение от чувства вины. Это необходимость — для фрименов закон и религия неразрывны, так что неповиновение закону — грех. Таким образом, вернее будет сказать, что фримены легко очищались от чувства вины, потому что их повседневная жизнь требовала жестоких (часто — смертельных) решений; решений, которые в другом, более мягком мире отяготили бы человека невыносимо тяжкой виной.

В этом, вероятно, одна из причин тяготения фрименов к суеверию (не считая деятельности Миссионарии Протектива). Почему свистящие пески — дурное предзнаменование? Почему, увидев Первую луну, надо поднять кулак?.. Плоть принадлежит человеку, но его вода — собственность всего племени; и тайна жизни, тайна бытия — это не загадка, требующая решения, а реальность, которую надо пережить. Знаки и знамения позволяют не забывать об этом. И потому, что ты — здесь, потому, что ты исповедуешь эту религию, победа в конце концов не ускользнет от тебя.

Как веками учили сестры Бене Гессерит (до того как орден с позором отступил перед фрименами):

«Когда религия и политика едут в одной колеснице, которой правит живой святой (барака), ничто не устоит на их пути».

Доклад о мотивах и целях Бене Гессерит

Ниже приводится выборка по сводному докладу, подготовленному агентами леди Джессики немедленно после арракийских событий. Беспристрастное изложение намного увеличивает ценность доклада.

Поскольку Бене Гессерит в течение многих веков действовали под маской полумистической школы, занимаясь селективно-генетической программой, мы привыкли придавать ордену куда большее значение, чем он того заслуживает. Анализ собственного «расследования факта» по арракийским событиям выдает глубокое неведение и непонимание орденом его собственной роли.

Можно возразить, что Бене Гессерит могли изучать лишь доступные им факты и не имели возможности исследовать личность Пророка Муад'Диба. Однако ордену приходилось преодолевать за свою историю и худа большие препятствия, и тем серьезнее их ошибка.

Генетическая программа Бене Гессерит имела целью выведение человека, называемого ими «Квисатц Хадерах», — термин, означающий «Тот, Кто может быть одновременно во многих местах». Говоря проще, им нужен был человек, чей разум позволил бы понимать и использовать измерения высшего порядка. Они хотели создать суперментата, живой компьютер, наделенный пророческими способностями подобно Гильд-навигаторам. Теперь заметьте следующее: Муад'Диб, урожденный Пауль Атрейдес, был сыном герцога Лето — за этой генетической линией тщательно следили больше тысячи лет. Мать Пророка, леди Джессика, побочная дочь барона Владимира Харконнена, несла в себе гены, первостепенная ценность которых для названной программы была известна более двух тысяч лет. Гессеритка по рождению и воспитанию, Джессика должна была стать заинтересованным инструментом проекта.

Ей приказали родить Атрейдесу дочь. План предусматривал инбридинг, соединяющий гены этой будущей дочери с генами племянника барона Владимира — Фейд-Раутой. Вероятность получения Квисатц Хадераха от этого брака была весьма высока. Однако наложница герцога нарушила приказ (по причинам, которых, как она утверждает, до конца не поняла и сама) и понесла сына.

Уже это должно было насторожить Бене Гессерит, предупредить орден о вероятности появления в схеме непредусмотренной случайной переменной. Но Бене Гессерит проигнорировал это предупреждение, как и другие, куда более значительные признаки:

1. Уже в юности Пауль Атрейдес демонстрировал способность предвидеть будущее. Его пророческие видения отличались точностью и глубиной и никак не могли быть объяснены привлечением четвертого измерения.

2. Преподобная Мать Гайя-Елена Мохийам, Проктор Бене Гессерит, испытывавшая человеческую сущность Пауля, когда ему было пятнадцать лет, засвидетельствовала, что он преодолел боль намного более сильную, чем любой другой из всех тех, отчеты об испытании которых хранились в ордене. И тем не менее она почему-то не выделила этот факт в своем докладе!

3. Когда Дом Атрейдес прибыл на Арракис, фрименское население приветствовало юного Пауля как Пророка, «Глас из иного мира». Бене Гессерит было прекрасно известно о том, насколько суров Арракис с его бесконечной Пустыней, полным отсутствием открытой воды, с подчеркнуто урезанными, примитивными потребностями — только чтобы выжить; и о том, что такие условия неизбежно приводят к появлению большого числа сенситивов — людей с обостренным восприятием. Но как реакция фрименов на Пауля, так и такой совершенно, казалось бы, очевидный элемент, как насыщенная Пряностью арракийская пища, тоже были упущены наблюдателями Бене Гессерит.

4. Когда Харконнены и солдаты-фанатики Падишах-Императора вновь заняли Арракис, убили отца Пауля и истребили почти все силы Дома Атрейдес, а Пауль и его мать исчезли, — почти сразу начали поступать донесения о появлении среди фрименов нового религиозного лидера, человека по имени Муад'Диб, причем и его тоже называли «гласом из иного (или внешнего) мира». В тех же докладах ясно указывалось, что ему сопутствует некая новая Преподобная Мать-Сайядина, и она — «женщина, давшая ему жизнь». Имевшиеся в распоряжении Бене Гессерит тексты ясно указывали, что во фрименских легендах о пришествии Пророка говорится: «И рожден он будет ведьмой Бене Гессерит».

(Конечно, еще за несколько столетий до того Бене Гессерит направили агентов Миссионарии Протектива на Арракис — внедрить в тамошние верования нечто именно в этом роде, на тот случай, если кто-то из Бене Гессерит будет нуждаться здесь в защите и убежище, и потому те, кто игнорировал легенду о «Гласе из иного мира», поступили правильно: это был типичный, стандартный образчик «Паноплиа Профетикус». Однако это возражение справедливо лишь в том случае, если Бене Гессерит были правы, отвергая и все прочие свидетельства, относящиеся к личности Пауля Муад'Диба.)

5. Когда разгорелись арракийские события, Гильдия Космогации несколько раз обращалась к Бене Гессерит. Гильдия давала понять, что ее навигаторы, использующие «арракийское зелье» — меланжу — для развития ограниченных способностей к предсказанию, необходимых тем, кто ведет корабли в океане пустоты… так вот, Гильд-навигаторы были обеспокоены перспективой и видели «проблемы на горизонте». Сие могло означать только, что Гильдия видела впереди некий узел, где переплетались бесчисленные варианты решений — и за этим временным сплетением от взора провидцев Гильдии были сокрыты пути. Уж это-то было абсолютно недвусмысленным свидетельством чьего-то вмешательства на уровне измерений высшего порядка!

(Некоторые из Бене Гессерит давно догадывались, что Гильдия не может прямо вмешиваться в дела, связанные с жизненно необходимым для нее источником Пряности, поскольку Гильд-навигаторы уже в меру своих скромных способностей пытались работать с измерениями высшего порядка… и продвинулись в этом достаточно далеко, по крайней мере чтобы понять: малейший неверный шаг на Арракисе обернется для них катастрофой. Гильд-навигаторы не в состоянии были предсказать какой-либо путь, который бы позволил Гильдии взять контроль над Пряностью и не привел бы при этом к образованию такого же вероятностного узла. Очевиднее всего было бы заключить, что некие силы высшего уровня как раз и берут контроль над источником Пряности… но и теперь Бене Гессерит умудрились ничего не заметить и не понять!)

Перед лицом этих фактов мы неизбежно приходим к выводу о том, что удивительно неэффективные действия Бене Гессерит стали результатом действий на более высоком уровне, о котором Бене Гессерит и не подозревали!

Альманах Эн-Ашраф _{(Избранные отрывки о Великих Домах)}

Шаддам IV (10134–10202) — Падишах-Император, восемьдесят первый в роду (Дом Коррино), занимавший Золотой Львиный Престол, правил с 10156 (год, в который его отец, Элруд IX, пал жертвой чаумурки) до 10196 г., когда было установлено регентство с номинальным переходом власти к дочери Шаддама IV, Ирулан. Правление Шаддама IV вошло в историю главным образом благодаря Арракийскому Восстанию, вину за которое многие историки возлагают на безответственное отношение Шаддама IV к своим обязанностями чрезмерную пышность его двора… Так, ряды бурсегов за первые шестнадцать лет его правления удвоились. В то же время ассигнования на подготовку сардаукаров неуклонно сокращались в течение трех десятилетий, предшествовавших Арракийскому Восстанию. У Шаддама IV было пять дочерей (Ирулан, Чалиса, Венсиция, Джосифа и Руги), но ни одного законного сына. Четыре дочери сопровождали его в изгнании. Его жена, Анирул, дочь Бене Гессерит Сокрытого Чина, скончалась в 10176 г.

Лето Атрейдес (10140–10191) — кузэн Дома Коррино по женской линии; часто упоминается как «Красный Герцог». Дом Атрейдес правил Каладаном по сиридарскому лену, пока не был вынужден перейти на Арракис. Лето Атрейдес более известен как отец герцога Пауля Муад’Диба, Уммы-регента. Останки герцога Лето покоятся в «Усыпальнице Головы Лето» на Арракисе. Его убийство обычно приписывается предательству врача Суккской Школы, вина за которое возлагается на сиридар-барона Владимира Харконнена.

Леди Джессика (10154–10256) — член Дома Атрейдес на правах официальной наложницы герцога Лето — побочная дочь сиридар-барона Владимира Харконнена (как результат генетической программы Бене Гессерит). Мать герцога Пауля Муад'Диба. Закончила Школу Бене Гессерит на Валлахе IX.

Леди Алия Атрейдес (род. 10194) — законная дочь герцога Лето Атрейдеса и его официальной наложницы леди Джессики. Леди Алия была рождена на Арракисе примерно через восемь месяцев после гибели герцога Лето. Из-за пренатального (то есть произошедшего до рождения) воздействия наркотика группы ментафорсеров — «яда откровения», или Воды Жизни, — в Бене Гессерит известна как «Проклятая». В историю леди Алия вошла как Святая Алия (или Святая Алия, Дева Ножа). Подробно историю леди Алии см. в книге Пандера Оулсона «Святая Алия, Охотница миллиарда миров».

Владимир Харконнен (10110–10193) — обычно упоминается просто как барон Харконнен. Официальный титул — сиридар-барон (то есть барон — правитель планеты). Владимир Харконнен — прямой потомок по мужской линии башара Абулурда Харконнена, изгнанного за трусость после Битвы за Коррин. Возвращение Дома Харконнен к власти обычно связывается с ловкими действиями на рынке китовой шерсти и позднее с использованием меланжевых богатств Арракиса. Сиридар-барон умер на Арракисе во время Арракийского Восстания. На весьма непродолжительное время титул перешел к на-барону Фейд-Рауте Харконнену.

Граф Хасимир Фенринг (10133–10225) — кузэн Дома Коррино по женской линии, друг детства Шаддама IV. (Часто критикуемая «История Коррино — история пиратов» сообщает, что именно граф Фенринг помог с помощью чаумурки избавиться от Элруда IX.) Все источники соглашаются с тем, что Фенринг был самым близким другом Шаддама IV. Деятельность графа Фенринга на имперской службе включала в себя функции Имперского Агента на Арракисе во время правления там Харконненов; позже — сиридар-абсентиа (то есть правителя, не живущего на планете) Каладана. Присоединился к Шаддаму IV в его изгнании на Салусе Секундус.

Граф Глоссу Раббан (10132–10193) — граф Ланкивейльский, старший племянник Владимира Харконнена. Как и Фейд-Раута, Раббан (принявший фамилию Харконнен, будучи призван ко двору сиридар-барона), законный сын младшего из полубратьев сиридар-барона Абулурда. Абулурд отказался от фамилии Харконнен и всех соответствующих прав, приняв титул графа, когда ему было передано губернаторство субдистрикта Раббан-Ланкивейль. Раббан — имя по женской линии.

Картография Арракиса (Дюны) Выдержки

Отсчет широты — от меридиана Наблюдательной Горы.

Отсчет высоты — от среднего уровня Великого Бледа (Пустыни).

Полярная Впадина — 500 м ниже уровня Бледа.

Карфаг — город ок. 200 км к северо-востоку от Арракина.

Великий Блед (от арабск. «биляд» — «страна») — открытая плоскорельефная пустыня (в отличие от эргов — дюнных районов). Раскинулась от 60° с.ш. до 70° ю.ш. Состоит в основном из песчаных и скальных районов. Встречаются участки поднятого и обнаженного скального основания.

Великая Равнина — обширная впадина (скальные породы), постепенно сливающаяся с районами эргов. Около 100 м выше уровня Бледа. Именно на Великой Равнине находится Соляная Котловина, открытая Пардотом Кинесом (отцом Лиет-Кинеса). Встречаются скальные участки, поднятые на высоту до 200 м (южнее сиетча Табра — между ним и обозначенными на карте сиетчами).

Перевал Харг — известен стоящей над ним Усыпальницей Головы Лето (под курганом в высеченной в скале раке сохраняется череп отца Муад'Диба, герцога Лето).

Старое Ущелье, или Старый Разлом — ущелье в Арракийской Барьерной Стене (до 2240 м, взорвано Паулем Муад'Дибом при штурме Арракина).

Южные Пальмовые Рощи — на этой карте не указаны (ок. 40° ю.ш.).

Красный Провал — 1582 м ниже уровня Бледа.

Ветровой Перевал — проход в скалах, открывающийся в район впадинных деревень.

Венцовая Стена — гребень Барьерной Стены, ее второй ярус.

Граница Червя — условная линия, ограничивающая с севера ареал обитания песчаного червя (соединяет самые северные точки, где наблюдался песчаный червь). Сдерживающим фактором является не температура, а влажность.

Термины времен Империи

Изучая Империю, Арракис и всю культуру, породившую Муад'Диба, часто приходится сталкиваться с незнакомыми словами. Приведенные в настоящем глоссарии слова и их значения должны служить лучшему пониманию соответствующих текстов.^[13]

А

АБА — свободное одеяние, носившееся фрименскими женщинами; чаще всего черного цвета.

АДАБ (арабск. «обычай») — важное, требующее действия воспоминание, которое приходит к человеку само собой, независимо от его воли.

АКАРСО — растение с планеты Сикан (70 Змееносца А) с почти прямоугольными листьями, зеленые и белые полосы на которых состоят из активных и дормантных («отдыхающих») хлорофилловых клеток.

АКЛЬ (арабск. «разум») — испытание разума. В первоначальном значении — «Семь мистических вопросов», из которых первый: «Кто есть сей думающий?»

АЛАМ АЛЬ-МИТХАЛЬ — мистический мир притч, где не действуют никакие физические ограничения.

АЛ-ЛАТ — Первое Солнце, Солнце родины человечества; часто — светило вообще, солнце любой планеты («высокий» термин).

«АМПОЛИРОС» — «Летучий Голландец» космических легенд, странствующий звездолет без экипажа или с мертвым экипажем.

АМТАЛЬ, ПРАВИЛО АМТАЛЬ — обычное правило примитивных миров, согласно которому что-либо испытывается для выяснения пределов возможности, прочности или для выяснения скрытых дефектов. В обычном употреблении: испытание на разрушение.

АРБИТР СМЕНЫ — чиновник, назначаемый Высшим Советом Ландсраада и Императором для наблюдения за переходом феода из рук в руки, переговорами в вендетте канли или ходом войны убийц (особенно формальных сражений), в каковых случаях А.С. выступает и в роли, аналогичной роли арбитра в спорте или посредника в военных учениях, причем его решения могут быть оспорены лишь перед Высшим Советом и в присутствии Императора.

АРРАКИН — первое поселение на Арракисе, длительное время — административная столица планеты, местонахождение правительства. Во время правления Дома Атрейдес — место официальной резиденции правителя.

АРРАКИС (этимология неясна, вероятные значения, в зависимости от написания и произношения первоначального слова: «опрокидывающий», «разрисованный, расписной, покрытый разводами», «остановка на пути, место стоянки», «пот(ный)», «ревущий, гремящий, шумный», «обгладывающий кости» и др. (арабск.). Как может видеть читатель, каждое из значений так или иначе может быть объяснено историей или физическими свойствами и климатом планеты) — планета, иначе известная как Дюна; третья планета система Канопуса (α (Альфа) Киля).

АРЫК (тюркск.) — открытый канал для ирригации в пустыне.

АСАССИНЫ — букв. «убийцы». Слово происходит от названия бойцов средневековой (909–1171, Сев. Иран, династия Фатимидов) мусульманской секты исмаилитов: эти бойцы, фидаи (фидайины), были прозваны европейцами «хашишины» (от «хашиш» — «гашиш»). Они потребляли большое количество опиума и подвергались специальной психологической обработке, благодаря чему становились абсолютно послушны и беспощадны и были готовы на все ради веры и наставника. Фидаев обучали фехтованию, джигитовке, стрельбе, маскировке, шпионажу, скрытному проникновению во вражеский лагерь, составлению ядов и т. п. Услугами фидаев часто пользовались крестоносцы в войне против немусульман. Слово «асассин» в английском, французском и др. языках означает прежде всего наемного или действующего по политическим мотивам убийцу. В период Империи — специалисты-убийцы, обычно на службе правящих Домов.

АУЛИЯ (арабск. «первая») — в религии Странников Дзенсунни женщина ошую Господа; служанка Всевышнего.

АУМАС, в ряде диалектов ЧАУМАС — яд, добавленный в твердую пищу, в отличие от яда, примененного любым иным способом.

АШ! — «Налево», команда рулевого на песчаном черве.

АЯТ (арабск. «аят» — стих Корана) — знаки жизни. См. также БУРХАН.

Б

БАККА (арабск. «плачущая») — во фрименской легенде, плакальщица о всем роде людском.

БАКЛАВА (арабск.) — тяжелое, сытное лакомство с финиковым сиропом.

БАЛИСЕТ — девятиструнный щипковый музыкальный инструмент, потомок цитры, настраивается по нотной гамме Чусук. Излюбленный инструмент трубадуров Империи. Наиболее известны балисеты чусукского мастера Вароты.

БАРАБАННЫЕ ПЕСКИ — участки уплотненного песка, где наблюдается своеобразный эффект: удар по поверхности такого песка (в т. ч. шаги, даже осторожные) отзываются звуком, напоминающим барабанный звук.

БАРАДАЙ-ПИСТОЛЕТ, КРАСКОМЕТ (от англ. «bar» — «полоса» и «dye» — «краска») — распылитель сухого красящего порошка, заряженного статическим электричеством, разработанный на Арракисе для напыления больших цветных меток на песке.

БАРАКА (арабск. «благодать») — живой святой человек, обладающий магическими способностями.

БАРЬЕРНАЯ СТЕНА — горная цепь в северных районах Арракиса, защищающая сравнительно небольшой регион планеты от самых сильных воздействий кориолисовых бурь.

БАШАР, ПОЛКОВНИК-БАШАР — офицерский чин у сардаукаров несколько выше полковника в стандартной воинской классификации. Этот чин введен для должности управителя планетного субдистрикта. КОРПУСНОЙ БАШАР — звание, употребляемое исключительно в войсках сардаукаров.

БЕДУИНЫ — см. ИХВАН БЕДУИН.

БЕЛА ТЕЙГЕЙЗЕ — пятая планета системы Квентсинга, место третьей остановки принудительной миграции дзенсуннитов.

БЕНЕ ГЕССЕРИТ — древняя школа тренировки тела и разума, созданная изначально женщинами, поле того как Великий Джихад, или Джихад Слуг, уничтожил т. н. «мыслящие машины» и роботов.

БИ-ЛА КАЙФА — «Аминь» (букв. «Более сего объяснять не нужно»).

БИНДУ — относящийся к нервной системе человека, прежде всего к ее тренировке (см. также ПРАНА).

БИНДУ-ОСТАНОВКА — особая форма вызванной усилием воли каталепсии.

БЛЕД (арабск. «биляд» — «страна») — равнина, открытая пустыня. Средний уровень Великого Б. (см. примечание к карте) является точкой отсчета высот и глубин на Арракисе.

БОЕВОЙ ЯЗЫК — любой специальный язык с ограниченным словарным составом, разработанный для простого, отчетливого общения в бою. Обычно каждый правящий Дом имел свой Б.Я. Наиболее известный Б.Я. — чакобса.

БРАЧНЫЙ ИНДЕКС (зд. «индекс» в значении «список», ср. «Индекс запрещенных книг») — записи программы спаривания людей — евгенической программы Бене Гессерит, нацеленной на создание Квисатц Хадераха.

БУРКА (арабск.) — род плаща, изолирующая накидка, которую фримены носят поверх дистикомба в открытой пустыне.

БУРСЕГ — боевой генерал у сардаукаров.

БУРХАН (арабск. «объяснение», «доказательство») — «Доказательства жизни». Обычное выражение: «Аят и бурхан жизни». См. также АЯТ.

БХОТАВИ ДЖИБ — см. ЧАКОБСА.

В

ВАЛИ (арабск. — «подросток», «юноша», «парень») — необученный фрименский подросток.

ВАЛЛАХ IX — девятая планета системы Лаожень, центр Материнской Школы Бене Гессерит.

ВАРОТА — знаменитый изготовитель балисетов, живший на планете Чусук.

ВЕЕРОЛ — металлический композит, получаемый выращиванием кристаллов ясмия в дуралюмине. Отличается огромной прочностью на растяжение относительно его веса. Название происходит от обычного употребления В. в складных, открывающихся по принципу веера конструкциях.

ВЕЛИКАЯ КОНВЕНЦИЯ, ВЕЛИКИЙ ДОГОВОР — вселенский договор, принятый в результате установления баланса сил между Гильдией Космогации, Великими Домами и Империей. Главный закон В.К. — неприменение ядерного оружия против людей. Каждый из законов, составляющих В.К., открывается формулой «Сие да будет соблюдаться».

ВЕЛИКАЯ МАТЬ — увенчанная рогами богиня, женская первооснова мироздания (обычно «Мать-Космос»), женская составляющая великой троицы — мужского, женского и нейтрального начал, воспринимаемой как Высшее Существо многими религиями Империи. Возможно, образ В.М. восходит к Иштар (Астарте) земных мифологий.

ВЕЛИКИЙ ДЖИХАД, ВЕЛИКОЕ ВОССТАНИЕ — см. ДЖИХАД СЛУГ.

ВЕНЦОВАЯ СТЕНА — вторая (верхняя) «ступень» Барьерной Стены.

ВЕРИТЕ (от лат. «veritas» — «истина») — один из наркотиков эказского происхождения. Лишает воли и способности лгать.

ВЕТРОВАЯ ЛОВУШКА — устройство, ориентируемое по преобладающим ветрам и способное собирать влагу из проходящего через нее воздуха, обычно путем резкого понижения температуры в В.Л.

ВЛАГОСБОРНИКИ (не путать со влагосборщиками) — яйцевидной формы предметы около 4 см по большой оси, изготовленные из хромопластика, молочно-белого цвета на свету и прозрачные в темноте; в результате они нагреваются на свету слабее и быстрее остывают в темноте, не задерживая тепловые лучи, и постоянно холоднее окружающей среды, благодаря чему на них скапливается утренняя роса. Влагосборниками заполняют углубления в почве, что дает небольшой, но надежный источник воды. Ими также обкладывают высаживаемые в пустыне растения.

ВЛАГОСБОРЩИКИ (не путать со влагосборниками) — на Арракисе рабочие, собирающие утреннюю росу с растений при помощи росника — напоминающего серп инструмента.

ВЛАЖНИК — на Арракисе источник, где влага просачивается сквозь почву на поверхность или достаточно близко к поверхности.

ВОЕННЫЙ ТРАНСПОРТ — любое судно Гильдии Космогации, приспособленное для межпланетной перевозки войск.

ВОДА ЖИЗНИ — «яд откровения» (см. ПРЕПОДОБНАЯ МАТЬ). Представляет собой жидкие выделения песчаного червя (см. ШАИ-ХУЛУД) во время гибели последнего в воде, каковое вещество проходит превращение в организме Преподобной Матери (превращенная ею порция вещества служит катализатором для всей его массы), после чего В.Ж. используется в тау-оргии (см. ТАУ) сиетча. Наркотик группы ментафорсеров. Фримены также называют В.Ж. «кан».

ВОДНАЯ ДИСЦИПЛИНА — суровое воспитание, приучающее жителей Арракиса тратить как можно меньше влаги.

ВОДЯНОЙ КАРМАН — емкость в виде кармана в дистикомбе для сбора очищенной влаги.

ВОДЯНЫЕ КОЛЬЦА, ВОДЯНЫЕ МЕРКИ — металлические кольца различного размера, каждое из которых обозначает определенное количество воды, которое фримен может получить из водяных запасов сиетча. Такие кольца имеют огромное значение во фрименской культуре (далеко выходящее за рамки только своеобразных денег), в частности, в ритуалах, сопровождающих рождение, смерть, ухаживание, свадьбу и пр.

ВОЙНА УБИЙЦ, ВОЙНА АСАССИНОВ — форма ограниченных военных и диверсионных действий, разрешенная законами Великой Конвенции и Гильдийского Мира. Цель установления правил В.У. — уменьшение вероятности того, что пострадают не замешанные в конфликт. Закон требует формального извещения о своих намерениях и ограничивает средства и способы борьбы.

ВОЛЬНЫЕ ТОРГОВЦЫ — идиоматическое название контрабандистов.

ВПАДИНА — населенная низина на Арракисе, окруженная повышением грунта, что защищает население от песчаных бурь.

ВТОРАЯ ЛУНА — меньший из двух спутников Арракиса, пятна на поверхности которого напоминают изображение муад'диба.

ВХОДНОЙ КЛАПАН — герметический полог, используемый фрименами для сохранения влаги во временных (дневных) стоянках. Часто устроен по принципу сфинктера (кольцевой мышцы).

ВЫСШИЙ СОВЕТ — внутренняя палата Ландсраада, облеченная полномочиями арбитража в спорах Великих Домов.

ВЫХОД ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНОСТИ, БАРЬЕР ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНОСТИ — также употребляются (в разговорной речи) термины «ПРЕД-ДВЕРЬ», «ПРЕД-БАРЬЕР» — пентащит, установленный на входе в помещение и отрегулированный так, чтобы в случае преследования пропускать лишь «своих».

Г

ГАЛАКТ — официальный язык Империи англо-славянского происхождения с большим количеством терминов, связанных со специализацией различных культур и усвоенных за время длительных миграций человечества.

ГАМОНТ — третья планета системы Нюше, знаменитая своей гедонистической культурой и экзотическими сексуальными обычаями.

ГАР (амер. «небольшая столовая гора») — крутой холм на равнине.

ГАФЛА (арабск. «беспечность, глупость», «невнимательность», «безразличие») — подверженность навязчивому смятению; изменчивый человек, которому нельзя доверять.

ГЕЙРАТ! — «Вперед!», команда рулевого на песчаном черве.

ГИЛЬДИЯ КОСМОГАЦИИ — одна из опор политического «треножника», поддерживающего Великий Договор. Гильдия была второй школой ментально-физического тренинга (см. БЕНЕ ГЕССЕРИТ) после Джихада Слуг. Установление монополии Гильдии на космические перевозки и межпланетное банковское дело стало точкой отсчета календаря Империи: даты до этого момента обозначаются как «Б.Г.» — «Без Гильдии» (аналогично нашему «до Р.Х.» или «до н. э.»). Летоисчисление после этой даты ведется без пометки, либо иногда с пометкой «Г.М.» (такой-то год Гильдийского Мира).

ГИНАЦ, ДОМ ГИНАЦ — когда-то союзники Дома Атрейдес, впоследствии потерпевшие поражение в Войне Убийц с Грумманом.

ГЛАЗА ИБАДА (арабск. «ибад» — «культ», «поклонение») — характерный признак употребления большого количества меланжи. Белки, радужные оболочки и даже зрачки глаз приобретают интенсивный темно-синий цвет.

ГОЛОС — выработанное особыми тренировками владение интонациями и прочими характеристиками речи, позволяющее овладевшему этим искусством управлять другими людьми; род суггестивной техники.

ГОМ ДЖАББАР (возм., арабск. «сом» — «яд» + «джаббар» — «могучий», «сильный», «тиран», «жестокий») — «враг высокомерных», специальная игла с каплей яда на острие, применяемая обычно в испытании на осознание себя человеком (альтернативой в испытании является смерть).

ГРАБЕН — продолговатая, часто весьма длинная впадина геологического происхождения, образуется в результате подвижки пластов. На Арракисе Г., укрывающие от бурь, — места расположения поселений.

ГРИДЕКС (англ. grid — «решетка», «грохот») — электросепаратор для отделения песка от меланжевой массы, устройство второй стадии очистки в добыче Пряности.

ГРУЗОБОМБА — общий термин для любого грузового контейнера неправильной (неаэродинамической) формы, снабженного теплозащитными экранами и силовой амортизационно-посадочной системой, предназначенного для сброса грузов на поверхность планеты из космоса.

ГРУЗОЛЕТ — большой орнитоптер типа «летающее крыло» (в разговорной речи часто просто «крыло»), предназначенный (в добыче Пряности) для транспортировки тяжелого охотничьего, добывающего и обогатительного оборудования.

ГРУММАН — вторая планета системы Нюше, известная в основном войной ее правящего Дома (Дом Моритани) с Домом Гинац.

ГХАНИМА (арабск. «трофей») — трофей битвы или поединка; обычно — нечто, хранимое на память о бое (причем чаще всего не используемое по первоначальному назначению).

ГХОЛА (от англ. «ghoul» — «вампир», «нежить-людоед», «живой мертвец») — искусственно созданное тело, наделенное чертами характера, памятью и проч. определенного человека. Обычно воссоздается (клонируется) по клеткам тела этого человека, часто покойного. Производство Г. сконцентрировано в руках тлейлаксу (см. ТЛЕЙЛАКС).

Д

ДАКТИ-ЗАМОК (от греч. «дактиль» — палец) — дактилоскопический замок, открывающийся и закрывающийся от прикосновения ладони, на которую настроено запоминающее устройство.

ДАР АЛЬ-ХИКМАН (арабск. «дом мудрости») — школа религиозного перевода или толкований и комментариев.

ДЕРШ! — «Направо!», команда рулевого на песчаном черве.

ДЖЕДИ ПРИМ (Джеди I) — планета Змееносца Б (36), родовая планета Дома Харконнен. Мир средней плодородности и комфортности с низким уровнем фотосинтеза у растений.

ДЖИХАД (арабск. «священная война») — религиозная война, война за веру.

ДЖИХАД СЛУГ, ВЕЛИКИЙ ДЖИХАД, ВЕЛИКОЕ ВОССТАНИЕ — «крестовый поход» против компьютеров, мыслящих машин и наделенных разумом роботов, начавшийся в 201 г. Б.Г. и закончившийся в 108 г. Б.Г. Главное требование и девиз Д.С. сохранились в Экуменической Библии в виде заповеди: «Да не построишь машины, наделенной подобием разума людского».

ДЖУББА (арабск., вид длинной стеганой верхней одежды с широкими рукавами) — универсальный плащ-накидка, способный отражать или поглощать тепловое излучение (в зависимости от того, какой стороной наружу носится). Его можно также использовать как палатку-укрытие или гамак. На Арракисе повсеместно носится поверх дистикомба.

ДЖУДИХАР, иногда «Гьюдичар» — «Святая (священная) правда». Обычно встречается в выражении «Джудихар мантене» — «изначальная правда, на которую опирается вера», «святая истина в основе веры».

ДЗЕНСУННИТЫ — последователи схизматической (раскольнической) секты, отколовшейся от учения Маомета (т. н. «Третьего Мохаммада (Магомета)»). Раскол относят приблизительно к 1381 г. Б.Г. Дзенсуннизм известен тем, что уделяет особое внимание мистической практике и «возвращению на путь отцов». Вождем раскола принято считать Али бен Ошади, но, по некоторым данным, бен Ошади, возможно, лишь высказывал идеи своей второй жены, Нисаи, служа ей как бы рупором.

ДИКТУМ ФАМИЛИА (лат. «установление о родах») — один из законов Великой Конвенции, запрещающий убийство особ императорского рода и членов Великих Домов, используя неофициальную измену и диверсии без соблюдения формальностей канли. Иначе говоря, Д.Ф. устанавливает основные правила и ограничения на средства убийства.

ДИСТИКОМБ («дистиллирующий комбинезон») — практически полностью закрывающий тело костюм, разработанный на Арракисе. Его ткань представляет собой многослойный «микросандвич», выполняющий функции рассеивания тепла и фильтрования выделений тела. Влага собирается в «водяных карманах», откуда ее можно пить через специальные трубки.

ДИСТИТЕНТ — небольшая плотно закрывающаяся палатка из ткани со множеством микрослоев, собирающая испаряющуюся и выдыхаемую влагу и конденсирующая ее в питьевую воду.

ДИСТРАНС (вероятно, от англ. «distance transmission» или «translation») — устройство для наложения временного нейроимпринта на нервную систему ручных птиц или рукокрылых («сейлаго»). Крик сейлаго модулируется импринтом так, что несет заданное сообщение, которое может быть затем расшифровано адресатом при помощи другого дистранса. Служит для связи в Пустыне (и зачастую более эффективен, чем радиосвязь, вследствие высокого уровня статических помех на Арракисе).

ДОЛГ ВОДЫ — «долг жизни и смерти» (фрименск.). Сказать «Между нами — долг воды» означает «я — твой должник до смерти».

ДОМ, ВЕЛИКИЙ ДОМ — название правящего клана планеты или планетной системы: а) Младшие Дома — кланы правителей или предпринимателей внутрипланетного масштаба; б) Старшие Дома — держатели планетных феодов (лен планетного размера и более); межпланетные предприниматели.

ДРУЗЫ — так называли себя иногда фримены. Исторически — приверженцы одной из шиитских общин, в XX веке проживающие главным образом в горных областях Ливана, Сирии и Израиля. Верят в Единого Бога, много раз являвшегося в человеческом облике. Каждое воплощение Бога, по верованиям Д., сопровождалось появлением — также в человеческом облике — и совершеннейшего его творения, Мирового Разума. В человеческий облик могут воплощаться и другие божественные эманации (душа, слово). Д. верят в переселение душ. Название общины происходит от имени исмаилитского миссионера (дай) Дарзи, находившегося на службе аль-Хакима, исмаилитского халифа в Египте, и выдвинувшего тезис о божественности последнего. Доктрина Д. разработана в XI веке Хамзой — «последним воплощением Мирового Разума». Учение — эзотерическое и известно лишь части общины, «уккаль» («Разумным»), прочие же — «джуккаль» («Непосвященные»). Высшие религиозные авторитеты — «аджавид» (Совершенные). В храм («хальва») допускаются только аджавид и уккаль. Стилгар называет фрименов «Д.», намекая тем самым и на то, чем стали впоследствии для них Пауль (и Джессика): воплощением Мирового Разума и в то же время — обожествляемыми правителями.

ДЮНА — 1) см. АРРАКИС; 2) бархан, подвижный песчаный холм.

ДЮНМАСТЕР — управляющий работами на добыче меланжи.

И

ИБАД — см. ГЛАЗА ИБАДА.

ИБН КИРТАИБА (видимо, происходит от имени собственного; возможно также происхождение от искаженного арабск. «китаб» — «инга») — «Так сказано…». Формальное начало фрименских молитв, происходит от обрядов Паноплиа Профетикус.

ИДЖАЗ (арабск. «краткость», «лаконичность») — пророчество, которое по определению не может быть отвергнуто или опровергнуто; непреложное предсказание.

ИККУТ-ЭЙ! — крик продавца воды на Арракисе (этимология не установлена). См. также СУ-СУ СУУК.

ИКС — см. РИЧЕЗА.

ИЛМ (арабск. «наука», «знание») — теология, наука в религиозной традиции; один из полулегендарных источников дзенсуннизма (см. ДЗЕНСУННИТЫ).

ИМПЕРСКОЕ КОНДИЦИОНИРОВАНИЕ — разработанная медицинскими школами Сукк система рефлексов, абсолютно воспрещающая любое посягательство на жизнь человека. Подвергшиеся И.К. выпускники Школы Сукк отмечены черной ромбовидной татуировкой на лбу и носят длинные волосы, подхваченные серебряным кольцом Школы Сукк.

ИСТИСЛА (арабск. «стремление к улучшению, усовершенствованию»; «реформа, улучшение») — «стремление ко всеобщему благоденствию»; обычно слово употребляется перед упоминанием о «суровой необходимости».

ИХВАН БЕДУИН (арабск. «эхван» — «братство» + «бедуин») — братство всех фрименов Арракиса.

ЙА! ЙА! ЙАУМ! — фрименское восклицание (или хоровой распев) во время важных ритуалов, событий особого ритуального значения. «Йа» можно перевести как «[Ныне] внимайте!», «йаум» — то же самое, но с усилительным оттенком, придающим дополнительное значение срочности и важности. В целом выражение обычно переводится как «Ныне внимайте, внимайте все!».

ЙАЛИ — личное жилище фримена в сиетче.

ЙА ХЪЯ ЧАУХАДА! (искаж. арабск. «яхъя шухада» — «слава павшим [за правое дело]») — «Слава воинам!», «Слава героям!». Боевой клич федайкинов. «Йа!» — «сейчас, ныне» — усиливается «хъя» («всегда»); вместе получается выражение, соответствующее формуле «ныне, и присно, и во веки веков». «Чаухада» — «бойцы, борцы, воины, герои» — имеет дополнительное значение «бойцы за правое дело», точнее — «бойцы против несправедливости, зла», именно не «за» что-то, а против чего-то дурного, неправедного.

К

КАЙД (арабск. «вождь», «военачальник», «лидер») — чин у сардаукаров для старшего офицера по связям с гражданским населением; также для военного управителя целого планетного дистрикта. Выше ранга башара, но ниже бурсега.

КАЛАДАН (перс. «кала» — искусство, красота + «дан» — место, вместилище, сосуд) — третья планета Д Павлина; родная планета Пауля Атрейдеса (Муад'Диба).

КАН — см. ВОДА ЖИЗНИ.

КАНЛИ — официально объявленная война родов или вендетта в соответствии с законами Великой Конвенции и ведущаяся согласно их строгим ограничениям методов и средств. Первоначально правила К. были введены для защиты не замешанных в такие распри и войны.

КАНТО и РЕСПОНДУ (лат. «пою» и «отвечаю») — обряд взывания к Богу, часть суеверной обрядности, так называемой Паноплиа Профетикус, внедряемой Миссионарией Протектива.

КАПРОК (от лат. «caprus» — «козел») — пустынный козел.

КАРАМА (арабск. «чудо») — чудо, событие или действие, вызванные вмешательством потусторонних сил.

КАРТА УКРЫТИЙ — карта поверхностиАрракиса, размеченная в соответствии с наиболее надежными маршрутами между укрытиями для паракомпасов.

КАРФАГ — город на Арракисе, при Харконненах — административный центр планеты.

КАТЕТЕРЫ — здесь: трубки, соединяющие выделительную систему человека с очистными системами дистикомба.

КВИЗАРА ТАФВИД (арабск. «тафвид» — «полномочия», «представительство») — фрименские священнослужители (после Муад’Диба).

КВИСАТЦ ХАДЕРАХ — (иврит: «китцур хадерекх», «сокращение пути») — так Бене Гессерит называли Неведомого, которого они хотели получить при помощи генетики и евгеники — Бене Гессерит мужского пола, чьи природные ментальные способности позволили бы ему объять пространство и время (иначе говоря, иметь доступ к генетической памяти всех предков по мужской и женской линиям и обладать даром предвидения и др. экстрасенсорными способностями).

КИНЖАЛ (русск., в свою очередь происходит от арабск. «ханджар») — боевой нож со слегка изогнутым клинком ок. 20 см длиной.

КИРТАИБА — см. ИБН КИРТАИБА.

КИСВА (арабск. «одеяние»; священное покрывало, одеваемое на Каабу (главную святыню ислама)) — изображение, фигура, узор, связанные со фрименской мифологией.

КИТАБ АЛЬ-ИБАР (арабск. «книга объяснений») — созданная фрименами Арракиса книга, сочетающая в себе религиозный катехизис и пособие по выживанию.

КНИГОФИЛЬМ — запись на шигакорде, используемая в обучении и хранении информации (мнемоимпульсная запись).

КОМБАЙН-ПОДБОРЩИК — большая (около 120×40 м) машина для сбора меланжи, обычно применяемая на больших и незагрязненных выбросах меланжевой массы. Также часто называется просто «краулер». Имеет корпус, напоминающий по форме жука, на независимых гусеничных шасси.

КООАМ — акроним для «Комбайн Оннет Обер Адвансер Меркантайлс» — «Картель негоциантов и перевозчиков товаров», галактической корпорации под контролем Императора и Великих Домов. Гильдия Космогации и Бене Гессерит состоят в КООАМ как партнеры без права голоса.

КОРИОЛИСОВА БУРЯ — любая крупная песчаная буря на Арракисе, когда скорость ветра на открытых пустынных равнинах увеличивается за счет вращения планеты, причем результирующая скорость может достигать 700 км/ч.

КОРРИН, БИТВА ЗА — крупное космическое сражение, от которого происходит имя Дома Коррино. Произошло у 8 (Сигмы) Дракона в 88 г. Б.Г. Результатом битвы стало установление правящей династии (Дом Коррино), происходящей с планеты Салуса Секундус.

КОТЛОВИНА — см. ЧАША.

КРАСКОМЕТ — см. БАРАДАЙ-ПИСТОЛЕТ.

КРАУЛЕР (от англ. «гусеница» (механ.) «гусеничная машина») — общее название машин, предназначенных для передвижения в арракийских пустынях. См. также КОМБАЙН-ПОДБОРЩИК.

КРАШЕР (от англ. «to crush» — «давить», «подавлять») — боевой космодесантный корабль, состоящий из множества меньших, состыкованных вместе и предназначенный в том числе для того, чтобы буквально давить неприятеля, быстро опускаясь на него.

КРИМСКЕЛЛ, КРИМСКЕЛЛОВОЕ ВОЛОКНО — волокно лианы хуфуф с Эказа. Узлы на веревке из К. затягиваются все туже и туже при попытке растянуть их (подробнее см.: Хольянс Вонбрук, «Лианы-душители на Эказе»).

КРИС — священный нож арракийских фрименов. Изготовляется из зуба мертвого песчаного червя, в двух видах — фиксированном и нефиксированном. «Нефиксированный» К. должен храниться в непосредственной близости от человеческого тела, в его биоэлектрическом поле, чтобы предотвратить распад клинка. «Фиксированные» ножи подвергаются особой обработке для их хранения. Длина клинка — около 20 см.

КРЮКИ, КРЮКИ ПОДАТЕЛЯ — большие крюки на длинной (раскладной) рукояти, используемые для того, чтобы взбираться на песчаного червя и управлять им.

КРЮКОВОЙ — фримен с крюками Подателя, готовящийся первым вскочить на песчаного червя, обычно он же — рулевой.

КРЫЛО — см. ГРУЗОЛЕТ.

КУЗЭН (не путать с «кузен») — родственник дальше двоюродного.

КУЛОН (искаж. «кулан») — дикий осел с Терры, приспособленный для условий Арракиса.

КУЛ ВАХАД! (арабск. «единое целое») — «Я поражен!», восклицание глубокого, искреннего изумления, обычное в Империи. Точный перевод зависит от контекста. (Так, говорят, что Муад'Диб однажды, наблюдая, как птенец пустынного ястреба вылупляется из яйца, прошептал: «Кул вахад!..»)

КХАЛА! (арабск. «пустой, порожний») — традиционное восклицание-заклинание, долженствующее успокоить злых духов упомянутого «дурного» места или вызванных неосторожным словом или действием.

Л

ЛАНДСРААД (голландск. «совет земель») — верховный орган законодательной власти Империи, представляющий Великие Дома. Возглавляется Высшим Советом Ландсраада.

ЛА, ЛА, ЛА! (арабск. «Нет, нет, нет (уж никогда)!») — фрименское причитание, горестное восклицание, где «ла» переводится как окончательное отрицание.

ЛЕГИОН, ИМПЕРСКИЙ — 10 бригад (около 30000 человек).

ЛИБАН (арабск. «лябан» — кисломолочный напиток) — болтушка из юкковой муки в «пряной» (меланжевой) воде. Первоначально, до переселения фрименов на Арракис, — кисломолочный напиток.

ЛИСАН АЛЬ-ГАИБ (арабск. «нездешний язык (как орган, а не как наречие)») — «Глас из Внешнего Мира». В легендах фрименской мессианской традиции — грядущий пророк из другого мира, с другой планеты. Иногда переводится также как «Податель Воды» (ср. МАХДИ).

ЛИТРАК — однолитровый контейнер для транспортировки воды на Арракисе, изготовляемый из прочного плотного пластика.

ЛИЦЕДЕЛ — человек, тренированный так владеть мускулатурой, особенно лицевой, что это позволяет ему сознательным усилием изменять свою внешность, даже имитировать чужое лицо.

ЛУЧЕМЕТ, БОЕВОЙ ЛАЗЕР — непрерывный (неимпульсный) лазер. Применение Л. в качестве оружия ограничивается в условиях широкого использования силовых полей, так как при соприкосновении луча лазера с силовым полем происходит субатомный взрыв.

ЛУЧЕРЕЗ — варианты лучемета ближнего действия, применяемые в основном как режущий инструмент и хирургический лучевой скальпель.

ЛЮДИ ДЮН, МЕЛАНЖЕРЫ — идиома для обозначения работающих в открытой Пустыне, на песках: искатели Пряности, добытчики ее и др.

М

МАЛЕНЬКИЕ ПОДАТЕЛИ, МАЛЕНЬКИЕ, также ПЕСЧАНАЯ ФОРЕЛЬ — полурастения-полуживотные, населяющие глубинные песчаные слои, зародыши песчаного червя. Экскременты М.П. образуют премеланжевую массу.

МАНОК — 1) короткий (около 1 м) кол с закрепленной на верхнем конце заводной пружинной трещоткой, издающей ритмический стук. Нижний конец М. заострен. М. устанавливается в песках для призыва песчаного червя. 2) мера расстояния, равная средней дальности поездки на песчаном черве до необходимости его замены (а следовательно, и необходимости подманить свежего червя).

МАНТЕНЕ — лежащая в основе мудрость, опорный аргумент, первооснова (см. также ДЖУДИХАР МАНТЕНЕ).

МАСЛЯНЫЕ ЛИНЗЫ — масло из хуфуфа (см. КРИМСКЕЛЛ), удерживаемое инкапсулирующим («окукливающим») силовым полем внутри оптических приборов как их часть. Поскольку каждая М.Л. может подстраиваться индивидуально, с точностью до микрона, М.Л. считаются самыми совершенными из приспособлений, регулирующих световые лучи.

МАСС-ДЕТЕКТОР, иногда также ДЕТЕКТОР ДАЛЬНОСТИ — устройство для обнаружения компактных масс и аномалий массы (например, техники или скрытых пустот).

МАУЛА (арабск. «мауля» — «господин», «государь» и… «вольноотпущенник») — раб.

МАУЛЕТ, МАУЛА-ПИСТОЛЕТ — пружинный пистолет, стреляющий отравленными иглами. Дальнобойность до 40 м.

МАХДИ (арабск. «пророк», «мессия» (в еретических учениях в исламе)) — в легендах фрименской мессианской традиции «Тот, Кто поведет нас в рай».

МАШАД, ТЕСТ-МАШАД (искаж. арабск. «мушадда» — борьба, стычка, ссора) — любое испытание, в котором на карту ставится честь (определяемая как духовная репутация).

МЕЛАНЖА (от франц. «melange» — смесь) — ПРЯНОСТЬ, Пряность Пряностей, вещество, добываемое исключительно на Арракисе и невоспроизводимое искусственно. М. знаменита своими гериатрическими (предохраняющими от старения) свойствами, вследствие чего называется также гериатрической пряностью. М. вызывает привыкание, степень которого зависит от дозировки: при приеме более 2 граммов в день на 70 кг массы тела вызывает сильное привыкание. Муад'Диб утверждал, что именно М. он обязан своим пророческим даром. Аналогичные высказывания делали и Гильд-навигаторы (т. е. навигаторы Гильдии Космогации). Цена М. на рынке Империи поднималась до 620000 соляриев за декаграмм (см. также: ИБАД, ВОДА ЖИЗНИ, ПРЕМЕЛАНЖЕВАЯ МАССА, МАЛЕНЬКИЕ ПОДАТЕЛИ).

МЕЛАНЖЕРЫ — см. ЛЮДИ ДЮН.

МЕЛАНЖ-МАШИНИСТ — любой работник меланджедобычи, управляющий подвижной добывающей техникой.

МЕНТАТ — человек, тренированный для совершенного владения логикой и вычислительными способностями, «человек-компьютер». Также система подготовки таких людей.

МЕТАСТЕКЛО — стекло, получаемое при высокотемпературной инфузии газов в листы ясмиевого кварца. Обладает чрезвычайной (до 450000 кг/см² при толщине в 2 см) прочностью на разрыв и свойствами селективного фильтра излучений.

МИНИМИКРОФИЛЬМ — шигакорд диаметром 1 микрон, часто используемый в шпионаже и контршпионаже для записи и передачи сообщений.

МИСР (арабск. «Египет») — историческое самоназвание дзенсуннитов (затем фрименов) — «народ».

МИССИОНАРИЯ ПРОТЕКТИВА (лат. «Охранительная миссия») — часть ордена Бене Гессерит, в задачу которой входит насаждение на примитивных мирах «заразительных суеверий», открывающих эти миры воздействию Бене Гессерит (см. также ПАНОПЛИА ПРОФЕТИКУС).

МИХНА (арабск. «профессия», «избрание профессии») — время испытаний, инициации фрименских юношей, вступающих в число мужчин.

МИШМИШ (арабск. «дикие абрикосы») — абрикосы.

МОНИТОР — десятисекционный космический корабль с мощной броневой и силовой защитой. Конструкция рассчитана на раздельный взлет секций с планеты после посадки.

МУАД'ДИБ (арабск. «воспитанный, образованный, ученый») — адаптировавшаяся к условиям Арракиса кенгуровая мышь (животное, напоминающее тушканчика), во фрименской мифологии связанная с формой пятен на Второй луне Арракиса. Фримены восхищаются М. из-за умения зверька выживать в Пустыне.

МУДИР (арабск.) — начальник, управитель, командир.

МУДИР-НАХЪЯ (арабск. «правитель округа», «губернатор») — фрименское прозвание несколько лет бывшего сиридаром Арракиса Зверя Раббана (графа Ланкивейльского), кузэна барона Владимира Харконнена. Имя часто переводят как «Правитель-Дьявол».

МУ ЗЕЙН ВАЛЛАХ! (арабск., сирийск. диал.: «му зейн» — «плохо», «валла(х)» — «видит Бог!») — «му зейн» означает «плохо», «валлах» — усилительное восклицание. Это традиционное начало фрименского проклятия врага; общее значения выражения — «никчемный, вечно дурной, ни на что не годный». (Возможно произнесение как «му зейн валла».)

МУСКИ, в ряде диалектов МУРКИ или ЧАУМУРКИ — яд в напитке, в отличие от яда, примененного каким-либо иным способом.

МУШТАМАЛЬ (арабск. «завернутый», «укрытый») — садовый дворик или открытая пристройка в саду.

Н

НА — префикс, означающий «названный» или «следующий в ряду». Таким образом, «на-барон» означает «наследник баронства», нечто вроде кронпринца.

НАВОДЧИК — легкий орнитоптер в меланжедобывающей группе, в чьи функции входят разведка, наблюдение и охрана.

НАЕЗДНИК, НАЕЗДНИК ПУСТЫНИ — фрименское название человека, умеющего вскочить на песчаного червя и управлять им (см. ШАИ-ХУЛУД).

НАИБ (арабск. «наместник», «заместитель») — поклявшийся никогда не сдаваться врагу живым: т. е. принесший традиционную клятву фрименского вождя.

НАЛОЖНИЦА — статус женщины, фактически являющейся супругой, но не связанной с мужем официальным браком. В описываемый период это слово не несло уничижительного оттенка и означало вполне обычный вариант супружеских отношений. Допускалось иметь только одну жену, но несколько Н.

НИСВОЙ — искаж. «не свой», в языке галакт — «чужак», «не принадлежащий к группе», «не принадлежащий к избранным».

НОСОВЫЕ ФИЛЬТРЫ — влагоуловители дистикомба для сбора влаги из выдыхаемого воздуха.

НУКЕР (арабск. «стражник») — офицер императорских телохранителей, состоящий в кровном родстве с Императором. Нукерами обычно становились сыновья наложниц Императора.

О

ОГНЕННЫЙ СТОЛБ — простая сигнальная ракета, применяемая в пустыне Арракиса (вероятно, название происходит от библейской аллюзии — в книге «Исход» Бог вел евреев по пустыне, принимая днем облик столпа огня, а ночью — столпа дыма).

ОПАФИР — один из редких драгоценных камней опалиновой группы, добываемой на Хагале.

ОРНИТОПТЕР, в просторечии ТОПТЕР (от греческ. «птичье крыло») — летательный аппарат, создающий подъемную силу за счет работы машущих крыльев.

ОСАДИТЕЛЬ — устройство для сбора атмосферной влаги.

ОСТАТОЧНЫЙ (ЛАТЕНТНЫЙ) ЯД — его изобретение приписывается ментату барона Владимира Харконнена Питеру де Врийе. После введения О.Я. необходимо регулярно давать жертве противоядие. Прекращение введения противоядия вызывает смерть.

ОХОТНИК-ИСКАТЕЛЬ — похожее на сегментированную металлическую иглу оружие на силовой подвеске, управляемое дистанционно со специального пульта. Обычное, разрешенное Великой Конвенцией оружие асассинов в войне убийц.

П

ПАНОПЛИА ПРОФЕТИКУС (лат. «Доспехи пророков») — общее название насаждаемых Миссионарией Протектива «заразных предрассудков», имеющих целью использование местных религий в целях Бене Гессерит.

ПАРАКОМПАС — любой компас, указывающий направление по местным магнитным аномалиям. Используется при наличии соответствующих карт, когда собственное магнитное поле планеты нестабильно или маскируется сильными магнитными бурями.

ПЕЙОНЫ (мексикано-испанск. «пеон») — крестьяне или рабочие, один из основных классов в системе Фафрелах, считаются «находящимися под опекой Империи».

ПЕНТАЩИТ — пятислойное силовое поле, приспособленное для прикрытия небольших участков (напр., двери, прохода и т. п.). Небольших — т. к. с увеличением числа слоев силовые поля большого размера становятся нестабильными. П. непроходим для того, у кого нет диссемблера, настроенного на коды данного щита.

ПЕСКОХОД — см. КРАУЛЕР.

ПЕСЧАНАЯ ФОРЕЛЬ — см. МАЛЕНЬКИЕ ПОДАТЕЛИ.

ПЕСЧАНЫЙ ЧЕРВЬ — см. ШАИ-ХУЛУД.

ПИРАТЫ ПУСТЫНИ — см. ФРИМЕНЫ.

ПЛАСТАЛЬ — сталь, стабилизированная волокнами стравидия, вращенными в ее кристаллическую структуру.

ПЛАТО — на Арракисе — большая «столовая гора», приподнятый скальный участок с отвесными стенами.

ПЛАТОК НЕЖОНИ (вероятно, от русск. «жена») — шарф, который замужние или состоящие в наложницах фрименки надевают на лоб под капюшон дистикомба после рождения сына.

ПЛЕНИЦЕНТА (искаж. лат. «совершенный аромат») — экзотический зеленый цветок с Эказа, знаменитый сильным сладким запахом.

ПОДАТЕЛЬ — см. ШАИ-ХУЛУД.

ПОДВЕСКА СИЛОВАЯ, ПОДВЕСКА — вторая фаза работы генератора Хольцмана, вызывающая эффект уничтожения гравитационных сил в той степени, какая задана массой удерживаемого объекта и поданной энергией. Также генератор или система генераторов, обеспечивающих данный эффект.

ПОДГОТОВКА — в контексте, относящемся к Бене Гессерит, этот в противном случае обычный термин означает специальную тренировку нервной системы и мускулатуры (см. ПРАНА и БИНДУ), доводящую их до пределов возможного совершенства.

ПОРИТРИН — третья планета системы Аланги, которую многие дзенсунниты считают своей прародиной, хотя анализ языка и мифологии показывает, что Странники Дзенсунни появились значительно раньше заселения П.

ПОРТИГЮЛЬ — разновидность апельсина.

ПРАВДОВИДИЦА — Преподобная Мать, умеющая, входить в «транс правды» и способная распознавать неискренность и ложь.

ПРАНА, ПРАНА-МУСКУЛАТУРА — мышцы тела, когда их рассматривают как группы в обучении высшему самоконтролю (см. также БИНДУ).

ПРЕДСКАЗАТЕЛИ ПОГОДЫ — люди, умеющие предсказывать погоду, пользуясь «чтением по шестам» или «шестованием песка» и изучением следов ветра в песках и др. примет (на Арракисе).

ПРЕМЕЛАНЖЕВАЯ МАССА — грибковая масса, бурно разрастающаяся при попадании воды в выделения Маленьких Подателей. На этой стадии происходит «взрыв», при котором имеет место обмен вещества поверхности с подпочвенными слоями, в результате чего П.М. выходит на поверхность и под воздействием солнечных лучей и воздуха превращается в меланжу.

ПРЕПОДОБНАЯ МАТЬ — первоначально проктор Бене Гессерит, сумевшая преобразовать в своем организме «яд откровений» (см. также ВОДА ЖИЗНИ), поднявшись таким образом на более высокую ступень сознания. Этот же титул принят фрименами для своих религиозных наставниц, прошедших подобное просветление.

ПРИЛИВНЫЕ ПРОВАЛЫ — крупные впадины на поверхности Арракиса, в течение столетий заполнявшиеся пылью, в которых наблюдаются пыльные приливы, и где такие приливы были впервые обнаружены и замерены.

ПРОЦЕСС ВЕРБАЛЬ (лат. «устное действие») — полуформальное донесение, обвиняющее в государственной измене. Юридически лежит между неподкрепленным и некатегорическим заявлением и формальным обвинением.

ПРЯНОСТЬ — см. МЕЛАНЖА.

ПУНДИ, РИС ПУНДИ (возможно, хинди: «пунджи» — капитал, богатство) — мутированный рис с богатыми сахаром зернами, достигающими в длину 4 см. Основной предмет экспорта планеты Каладан.

ПУТЬ БЕНЕ ГЕССЕРИТ — искусство наблюдать мельчайшие детали.

ПЫЛЬНАЯ ЯМА, ПЫЛЬНЫЙ ПРОВАЛ — любая глубокая расщелина или впадина в арракийских пустынях, заполненная мелкой пылью и на вид неотличимая от окружающей поверхности. Смертельно опасны, т. к. человек или животное, попавшие в достаточно глубокую П.Я., провалятся в пыль и задохнутся. Крупные П.Я. называются также приливными провалами.

ПЫЛЬНЫЙ (ПЕСЧАНЫЙ) ПРИЛИВ — изменение уровня пыли в крупных пыльных ямах, вызванное воздействием гравитационных сил солнца и лун.

Р

РАЗЗИЯ (арабск. «бедствие», «беда», «вред») — полупиратский рейд, налет.

РАМАДАН (арабск.) — с древнейших времен период, отмечаемый постом и молитвой. В традиции — девятый месяц лунно-солнечного календаря. Фримены отмечают Р. во время девятого цикла Первой луны (счет ведется по проходу луны через меридиан).

РАШАТ — стимулятор кофеиновой группы, получаемый из желтых ягод акарсо.

РЕМПАКЕТ (не путать с фримпакетом) — набор запасных и сменных частей для ремонта дистикомба.

РИЧЕЗА — четвертая планета Эридана А, известная наряду с планетой Икс совершенством машинной культуры. Особо славится высокоразвитой миниатюризацией. (О том, как и почему Р. и Икс избежали наиболее тяжелых последствий Джихада Слуг, см.: Сьюмер и Каутман «Последний Джихад».)

РУХ — в верованиях фрименов часть личности, постоянно связанная с метафизическим миром Алам аль-Митхаль и способная воспринимать его.

С

САДУ (санскрит «саддху» — «святой», «подвижник», «отшельник») — судья. Так фримены называют «святых судей». С. приравниваются к святым.

САЙЯДИНА (арабск. «сайяддина» — «охотница») — женщина-священнослужительница (близко к чину дьякона) во фрименской религиозной иерархии.

САЛУСА СЕКУНДУС — третья планета γ (Гамма) Вайпинь. Официально считалась каторжной планетой Империи, планетой-тюрьмой (со времен переноса императорского двора на Кайтаин). Именно с С.С. происходит Дом Коррино; С.С. также — вторая остановка на пути странствий дзенсуннитов. Фрименские легенды говорят, что на С.С. Странники Дзенсунни в течение девяти поколений находились в рабстве. Впоследствии выяснилось, что на С.С. проходили подготовку сардаукары.

САРДАУКАРЫ (фарси «воины») — солдаты-фанатики Падишах-Императора. С. воспитывались в настолько тяжелых условиях, что к одиннадцатилетнему возрасту из тринадцати человек умирали шесть. В подготовке С. особое внимание уделялось воспитанию в них беспощадности, жестокости и почти самоубийственного презрения к собственной безопасности. С. с детских лет приучались использовать свою жестокость как оружие, ослабляющее противника страхом. В период их наибольшего усиления в Галактике С. в искусстве фехтования были равны мастерам фехтования Дома Гинац десятой ступени, а в бое на ближней дистанции по ловкости и коварству не уступали адептам Бене Гессерит. Любой из С. стоил как минимум десятка солдат войск Ландсраада. Ко времени Шаддама IV С. были все еще очень сильны и внушали всеобщий страх, но их мощь была подорвана чрезмерной самоуверенностью, а мистическая основа их боевой религии — цинизмом.

САРФА (арабск. «отклонять», «не обращать внимания») — акт отхода, отвращения от Бога.

САФО — высококалорийный и стимулирующий напиток, получаемый из корней барьерного дерева с Эказа, Повсеместно употребляется ментатами, утверждающими, что С. повышает их ментальные силы. Употребляющие С. отмечены темно-красными пятнами на губах и слизистой оболочке рта.

СБОР (не путать со СХОДОМ) — у фрименов — собрание для принятия решений, затрагивающих все племена.

СВЕТИЛЬНИКИ — большая часть осветительных приборов описываемого периода представляла собой «световые шары», шаровидные осветители на силовой подвеске со внутренним питанием (чаще всего — органическими батареями).

СЕЙЛАГО — любой вид рукокрылых, модифицированный на Арракисе и приспособленный для передачи дистранс-сообщений.

СЕЛАМЛИК (турецк. «мужская часть дома, где принимают гостей») — Зал аудиенций Императорского дворца.

СЕМУТА — вторая производная (получается кристаллизационной экстракцией) пережженного осадка настоя элаккового дерева, наркотик. Эффект воздействия С. (описывается как длительное экстатическое состояние) инициируется комбинацией атональных звуков, называемых обычно «семутной музыкой».

СЕРВОК (вероятно, от лат. «servus» — «слуга») — простой программируемый механизм для несложных работ, часто без какой-либо электроники (типа часовых механизмов). Одно из немногих «автоматических» устройств, дозволенных после Джихада Слуг.

СИЕТЧ (вероятно, от русско-укр. «сечь», «сичь») — «Место сбора во время опасности» (фрименск.). Вследствии того, что фримены долго жили в постоянном состоянии опасности термин «С.» стал обозначать вообще любое пещерное поселение, населенное одной из племенных общин.

СИРАТ (арабск. «путь» (обычно в религ. знач.)) — отрывок Экуменической Библии, описывающий жизнь человека как переход по узкому мосту («С.»), когда «Одесную меня рай, ошую меня ад, и Ангел Смерти идет по стопам моим».

СИРИДАР (фарси «правитель») — правитель планеты по ленному праву.

СИХАЙЯ (от арабск. «сахайя» — «щедрость» или «сахия» — «чистая, ясная») — весна в Пустыне (фрименск.). В религиозной традиции фрименов это слово обозначает «время плодородия», а также «грядущий рай».

СЛИПТИП (англ., букв. «скользящее, плавно движущееся острие») — любое оружие с относительно коротким тонким клинком (часто отравленным) для левой руки в двуручном фехтовании с силовым щитом.

СОЛИДО (вероятно, от англ. «solid» — «твердый, плотный») — трехмерное изображение, получаемое с помощью солидопроектора, действие которого основано на воспроизведении сигналов, отраженных от объекта на все 360° и записанных на ролик шигакорда. Лучшими солидопроекторами считаются произведенные на Иксе.

СОЛОМЕНЕЦ — на Арракисе, источник в пустыне, достаточно мощный, чтобы воду можно было извлечь, высасывая через трубочку-соломинку.

СОЛЯРИИ (от лат. «solar» — «солнечный») — основная денежная единица Империи, чья покупательная способность определяется на совещаниях между Гильдией, Ландсраадом и Императором, проводимых раз в 400 лет (кватрисентенниалиях).

СОНДАГИ — папоротниковый тюльпан с Тупайле.

СПРАВОЧНИК АСАССИНА — составленный в третьем веке Гильдии справочник по ядам, обычно использовавшийся в войне асассинов (войне убийц). Позже был расширен за счет включения описания смертоносных орудий и устройств, разрешенных Гильдийским Миром и Великой Конвенцией.

СТАННЕР (от англ. «to stun» — «оглушать, лишать сознания») — оружие, выбрасывающее (с небольшой начальной скоростью — чтобы преодолеть силовой щит) отравленную или впрыскивающую наркотическое вещество стрелку или иглу. Эффективность зависит от настойки силового щита и подвижности цели.

СТАРШИЙ ПРОКТОР — Преподобная Мать Бене Гессерит, являющаяся также начальником региональной Школы Бене Гессерит.

СУБАХ УЛЬ-КАХАР (искаж. арабск. «сабах-уль-хэйр» — «утро добра») — фрименское приветствие.

СУБАХ УН-НАР (арабск. «утро света») — ответное приветствие.

СУККСКАЯ ШКОЛА, ШКОЛА СУКК — см. ИМПЕРСКОЕ КОНДИЦИОНИРОВАНИЕ.

СУ-СУ СУУК! — крик продавца воды на Арракисе. «Суук» — «рынок, рыночная площадь» (см. также: ИККУТ-ЭЙ.).

СХОД (не путать со СБОРОМ) — традиционное собрание фрименских вождей для наблюдения за поединком, решающим вопрос о лидерстве.

Т

ТАХАДДИ АЛЬ-БУРХАН (арабск. «тахадди» — «вызов», «бурхан» — «доказательство», «тест, испытание») — окончательное, не подлежащее обжалованию или перепроверке испытание, т. к. обычно такое испытание влечет за собой смерть или разрушение испытуемого человека, объекта.

ТАXXАДИ, ВЫЗОВ ТАХАДДИ (арабск. «вызов») — у фрименов вызов на смертельный поединок, обычно по очень важному поводу.

ТАКВА (арабск. «благочестие, набожность») — букв. «цена свободы». Нечто, обладающее огромной ценностью. Нечто, что Бог требует от смертного, а также страх, рожденный таким требованием. (В другой транскрипции «Т.» может означать «пример для подражания».)

ТАУ — у фрименов особое ментальное единство сиетча, усиленное большим количеством меланжи в пище и питье и особенно тау-оргиями, во время которых единство достигается испитием Воды Жизни.

ТЕМНЫЕ ЗНАНИЯ — общее идиоматическое название различных предрассудков, внедряемых Миссионарией Протектива в какую-либо культуру. Частично пересекаются с Паноплией Профетикус.

ТЛЕЙЛАКС — единственная планета системы Талим, знаменитая как центр подготовки «искривленных» или «порченых» ментатов. Иногда употреблялось выражение «Бене Тлейлаксу», намекавшее на существование «ордена Т.». Также см. ГХОЛА.

ТОПТЕР — см. ОРНИТОПТЕР.

ТП — сокращенное название телепатии (греческ. «восприятие на расстоянии»), чтения мыслей.

ТРАНС ПРАВДЫ — полугипнотический транс, индуцированный одним из наркотических веществ группы ментафорсеров или «наркотиков сознания», в каковом состоянии погруженный в Т.П. способен замечать малейшие признаки лжи и неискренности. (Следует отметить, что ментафорсеры смертельно ядовиты, если принимающий их не десенсибилизирован к этим наркотикам, т. е. не умеет преобразовывать молекулярную структуру яда в своем организме.)

ТРЕНОЖНИК СМЕРТИ — в первонач. значении треножник, на котором жители Пустыни вешали казнимых. В переносном значении (ставшим основным в описываемый период) — трое членов терема, давших общую клятву мести.

ТУПАЙЛЕ — так называемое «убежище», планета или группа планет, где находят убежище потерпевшие поражение Дома Империи. Место (места) расположения Т. известно лишь Гильдии Космогации и охраняется Великой Конвенцией и условиями Гильдийского Мира.

У

УЛЕМ (арабск.) — богослов, доктор теологии у дзенсуннитов.

УММА (арабск. «нация», «община») — член братства пророков, пророк. В Империи — презрительное название для предсказателей-фанатиков, имевшее смысл «сумасшедший предсказатель».

УРОШНОР — одно из бессмысленных звукосочетаний, вводимых Бене Гессерит в подсознание подвергшегося специальной обработке человека для контроля за ним. При звуке такого кодового слова жертва на какое-то время замирает.

УСУЛ (арабск. «основа», «доктрина», часто в религ. знач.) — «опора столпа», «основание колонны».

Ф

ФАБРИКА ПРЯНОСТИ — см. КОМБАЙН-ПОДБОРЩИК.

ФАЙ (арабск. «дань», «налог», «контрибуция») — водяной налог, основная форма налогообложения на Арракисе.

ФАФРЕЛАХ — жесткие правила классовых различий, поддерживавшиеся в Империи: «Место для каждого, и каждый — на своем месте».

ФЕБРИЛЬНОЕ (или ЛИХОРАДОЧНОЕ) СОЗНАНИЕ — тормозящий уровень, на который воздействуют при имперском кондиционировании.

ФЕДАЙКИНЫ (арабск. «фидайин») — фрименские бойцы-смертники, коммандос; исторически: группа людей, поклявшихся отдать жизнь за правое дело, в борьбе за справедливость. Так первоначально назывались созданные главой исмаилитов Хасаном ибн Саббахом из династии Фатимидов, «Старцем Пустыни», войска фанатиков. (см. АСАССИНЫ).

ФИКХ (арабск. «толкование Шариата») — (религиозное) знание, религиозный закон; один из полулегендарных источников веры Странников Дзенсунни.

ФРЕГАТ — крупнейший космический корабль из способных на посадку на планету и взлет с нее в виде единого целого (не отдельными модулями).

ФРИМЕНЫ (от англ. «free man» — «свободные») — Свободный Народ Арракиса, жители Пустыни, потомки Странников Дзенсунни. В Империи их часто называли «пиратами Пустыни».

ФРИМПАКЕТ — набор для выживания в пустыне Арракиса (фрименского производства). Включает: диститент, паракомпас, крюки Подателя, манок, небольшой запас воды, Китаб аль-Ибар, краскомет, ремпакет, сменные фильтры и пр.

Х

ХАГАЛЬ — «Планета Драгоценностей» (II τ (Тау) Шаовея), чьи ресурсы были полностью выбраны при Шаддаме I.

ХАДЖ (арабск.) — паломничество, священное путешествие (у мусульман Земли в древности — путешествие в Мекку).

ХАДЖР (от арабск. «хиджра» — «переселение», в мусульманской традиции так называлось переселение Мохаммеда из Мекки в Медину) — путешествие в пустыне, миграция, переселение фрименов.

ХАИЙЙ-ИО! — «Пошел!», команда рулевого на песчаном черве.

ХАЙЛАЙНЕР — крупнейший корабль в классификации Гильдии Космогации.

ХАЙРЕГ — временный лагерь фрименов в открытой пустыне.

ХАЛ ЙАУМ! (арабск. «халь» — «состояние, положение» или вопросит, частица «ли», «йаум» — «день») — «Наконец-то!», «И вот!» — фрименское восклицание, значение зависит от контекста (удивление, удовлетворение и пр.).

ХАРМОНТЕП — Ингсли дает это название как имя планеты, служившей шестой остановкой на пути дзенсуннитов (Странников Дзенсунни). Большинство исследователей полагают, что X. — более не существующая планета системы Δ (Дельта) Павлина.

ХЕОПС — пирамидальные шахматы с игровым полем, имеющим десять уровней. Игра имеет двойную цель: поставить своего ферзя в вершину пирамиды и дать шах королю противника.

ХОЛМЫ — обширная пересеченная местность к востоку от Арракина.

ХРАНИТЕЛЬ ВОДЫ — фримен, выбранный для исполнения ритуальных обязанностей, связанных с водой и Водой Жизни, и отвечающий за их сохранность.

Ч

ЧАКОБСА так называемый «магнетический язык», происходящий отчасти от древнего языка бхотани (или бхотани джиб (арабск. «джиб» — «диалект, наречие»). Представляет собой смесь нескольких старинных наречий, искаженных ради секретности. Служил главным образом боевым языком Бхотани — наемных убийц-асассинов в Первой войне убийц.

ЧАУМАС — см. АУМАС.

ЧАУМУРКИ — см. МУСКИ.

ЧАША — на Арракисе котловина, впадина, образовавшаяся вследствие оседания почвы. На планетах, где вода имеется в достаточном количестве, такие образования обычно свидетельствуют о просевших подземных пустотах, оставшихся после ухода подпочвенных вод, или остаются на месте высохших водоемов. Считается (хотя и не доказано), что на Арракисе есть по крайней мере одна крупная Ч., где когда-то была вода, причем открытая вода. Также Ч. называют котловинами.

ЧЕРНИЛЬНИК, ЧЕРНИЛЬНАЯ ЛОЗА — ползучее растение, лиана, растущая на Джеди Прим и часто употреблявшаяся для наказания рабов. На коже подвергавшихся порке Ч. оставались свекольного цвета шрамы, вызывавшие остаточные боли в течение многих лет.

ЧУСУК — четвертая планета системы τ (Тау) Шалиша; так называемая «Планета Музыки», знаменитая высоким качеством производимых на ней музыкальных инструментов (см. также: ВАРОТА).

Ш

ШАИ-ХУЛУД (искаж. арабск. или персидск. «шах-е-хулуд» — «владыка вечности») — арракийский песчаный червь. «Старик Пустыни», «Старый Отец-Вечность» и «Прадед Пустыни». Характерно, что это имя, будучи произнесено особым тоном или написанное с заглавных букв, означает божество земли в верованиях фрименов. Песчаные черви вырастают до огромных размеров (в глубокой Пустыне наблюдались экземпляры более 400 м в длину) и доживают до весьма почтенного возраста, если их не убивает один из собратьев или если червь не гибнет, натолкнувшись на воду, которая для него ядовита. Песчаные черви населяют практически все песчаные области Арракиса и играют важнейшую роль в его экологии. Они выделяют кислород, непосредственно включены в цикл воспроизводства меланжи, вследствие чего также именуются Подателями Пряности или просто Подателями; из зубов песчаного червя фримены изготавливают свои знаменитые крисы, а утопив небольшого червя, они получают Воду Жизни. Кроме того, фримены используют песчаных червей для передвижения.

ШАЙТАН (арабск.) — сатана, дьявол.

ШАРИ-А (арабск. «шариат» — «закон веры») — часть Паноплиа Профетикус, устанавливающая религиозный ритуал.

ШАТЕР ТИШИНЫ — искажающее поле, ограничивающее распространение голоса, или любой звуковой генератор, создающий колебания, противофазные подавляемым (при интерференции исходный звук гасится).

ШАХ-НАМА (фарси «Книга царей» или «Царская книга») — полулегендарная Первая Книга Странников Дзенсунни.

ШЕЛЬФ — на Арракисе — каменистые окраины эргов, особ. в предгорьях Барьерной Стены.

ШЕРЕМ — «братство ненависти» (обычно создаваемое для мести).

ШЕСТОВАНИЕ ПЕСКА, или ЧТЕНИЕ ПО ШЕСТАМ — искусство устанавливать пластиковые и волоконные шесты в песках Арракиса и затем по следам, оставленным на них песчаными бурями, и другим приметам предсказывать изменения погоды.

ШИГАКОРД — металлосодержащее волокно ползучего растения (Narvi Narviium), растущего только на Салусе Секундус и III Δ (Дельта) Κайсинь. Отличается чрезвычайной прочностью на разрыв.

ШЛАГ (нем. «Schlag» — «удар») — животное с Тупайле (аборигенный вид, эндемик), почти истребленное ради его тонкой, но очень прочной шкуры.

ШНОРКЕЛЬ — здесь трубка для подачи воздуха с поверхности песка в диститент.

ШЭДАУТ — «Черпающий из кладезя», уважительный титул у фрименов.

Щ

ЩИТ СИЛОВОЙ — защитное силовое поле, создаваемое генератором Хольцмана. Этот тип силового поля представляет собой дальнейшее развитие эффекта Хольцмана, основанное на измененной первой фазе поля силовой подвески (антигравитационного). Щит пропускает только медленно движущиеся объекты (в зависимости от заданных характеристик скорость пропускаемых объектов может быть ограничена шестью-девятью метрами в секунду); щит может быть нейтрализован лишь электрическим полем огромной, практически недостижимой мощности (см. также: ЛУЧЕМЕТ).

Э

ЭГО-ОБРАЗ — портрет, воспроизводимый с помощью солидопроектора, что позволяет воспроизвести мельчайшие, почти незаметные движения, несущие, как считается, суть человеческого «я».

ЭКАЗ — четвертая планета α (Альфа) Центавра Б; «скульпторский рай» — прозвана так потому, что здесь произрастает «туманное дерево», которому можно придавать требуемую форму во время роста, in situ, силой одной только мысли.

ЭКУМЕНИЧЕСКАЯ БИБЛИЯ (греч. «Вселенская Книга») — «Единая Книга», священные тексты, созданные в результате работы Комиссии Переводчиков-Экуменистов. Содержит элементы большинства древних религий, таких, как Маомет-Саари, Христианство Махаяны, Дзенсуннитский Католицизм и Буддислам. Основная заповедь Э.Б. — «Не искази душу».

ЭЛАККА — наркотик, получаемый при пережигании измельченного элаккового дерева с Эказа. Человек, подвергшийся воздействию Э., теряет почти полностью инстинкт самосохранения, при этом кожа получившего дозу Э. приобретает характерный морковный цвет. Э. обычно используется при подготовке гладиаторов к бою.

ЭЛЬ-САЯЛЬ (арабск. «текущий», иногда «дождь») — «песчаный дождь», пыль, падающая с высоты в среднем 2000 м, куда ее поднимают кориолисовы бури. Э.-С. часто приносят в нижние слои атмосферы, к поверхности, влагу из более высоких слоев.

ЭРГ — «песчаное море», обширный барханный район.

ЭФФЕКТ ХОЛЬЦМАНА — отталкивающее действие силового генератора (генератора Хольцмана). См. также: ПОДВЕСКА СИЛОВАЯ, ЩИТ СИЛОВОЙ.

Я

ЯДОИСКАТЕЛЬ, иногда ЯДОСКОП — анализатор ольфакторных (ароматических, запаховых) излучений, служащий для обнаружения ядовитых веществ. Непременная принадлежность обеденных столов правящих Домов.

ПАНДОРА _(цикл)

Огромный звездолет с далекими потомками первых путешественников, давно забывших родную Землю, кружит над ужасной планетой Пандора.

Пандора — настоящий ад для человека, она населена злобными созданиями, а практически всю ее поверхность занимает огромный океан. В водах безраздельно властвуют разумные водоросли, единый богоподобный разум. Да и сам звездолет, на котором происходит действие, перешагивает все пороги разумности и тоже считает себя богом.

Экипажу приходится балансировать между двумя божественными силами, страдать не только от опасностей планеты, но и от злой воли руководителей…

Сон или явь? _(роман)

Они были страшно одиноки в своем полете к незнакомой им Земле, звезде, достичь которой им не было суждено.

…Они направлялись на Тау Кита, к райской планете, которая могла бы стать новым домом для человечества. Но пройдя три четверти пути их корабль — гигантский ковчег — сломался. Не выдержали двигатели, управляемые компьютером, сделанным на основе человеческой психики. Человеческая психика просто не выдержала испытание космосом. И тогда будущим колонистам не оставалось другого выхода, как в страшном цейтноте создать новый Искусственный Интеллект для управления кораблем…

Глава 1

— Он мертв, — объявил Бикель.

Он поднял перерезанный шланг питания и взглянул на панель, от которой тот отрезали. Сердце его билось учащенно, руки дрожали.

На экране перед ним полыхали восьмисантиметровые алые буквы, складывающиеся в предупреждающую надпись. После того, что он сейчас сделал, предупреждение казалось просто издевкой.

ОРГАНИЧЕСКИЙ ИСКУССТВЕННЫЙ РАЗУМ — ОТКЛЮЧАЕТСЯ ТОЛЬКО ИНЖЕНЕРОМ СИСТЕМ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ.

Бикель с особенной остротой ощутил, насколько тихо на корабле. «Чего-то вдруг не стало», — подумал он. Будто молекулярная пустота космического пространства вдруг проникла под концентрический корпус «Землянина» и насквозь пропитала этот яйцевидный кусок металла, несущийся к Тау Кита.

Воцарившаяся тишина окутывала и двух его товарищей по полету. Бикель чувствовал это. Они боялись нарушить эту тишину, исполненную стыда и гнева… и в то же время облегчения.

— Что еще он мог натворить? — наконец спросил Бикель. Он по-прежнему смотрел на шланг, который сжимал в руке.

Раджа Флэттери, их психиатр и по совместительству священник, наконец откашлялся и заговорил:

— Спокойно, Джон. Мы все несем за это равную ответственность.

Бикель перевел взгляд на Флэттери. Казалось происходящее забавляет его. К тому же пристальный высокомерный взгляд холодных карих глаз из-под густых черных бровей создавал у окружающих ощущение непреодолимого превосходства Флэттери.

— Засунь эту ответственность знаешь куда!.. — огрызнулся Бикель, но слова Флэттери успокоили его и теперь он чувствовал, что потерпел поражение.

Бикель перевел взгляд на Тимберлейка — Геррила Тимберлейка, инженера по системам жизнеобеспечения, человека, который в принципе и должен был выполнить это грязное дело.

Тимберлейк, порывистый нервный худощавый человечек, цвет кожи которого почти не сливался с цветом его каштановых волос, сидел, уставившись на пустую поверхность своего рабочего стола и явно избегал встречаться с Бикелем взглядом.

Слабость Тимберлейка — его неспособность прикончить ОИР даже в ситуации, когда это оказалось необходимо для спасения корабля с тысячами беспомощных пассажиров — едва их всех не сгубила. И теперь этот человек не испытывал ничего, кроме чувства стыда… и страха.

В необходимости подобного деяния никаких сомнений не было. ОИР определенно спятил, вышел из подчинения. Представлял он собой тускло-серый шар, превративший буквально все сервоустройства корабля в смертоносное оружие, с ненавистью взирающий на людей с каждого экрана, с яростью бессвязно проклинающий их из каждого динамика.

Нет, сомневаться не приходилось — тем более после того, как погибли трое астронавтов. Единственное, что удивляло — это почему чудовище позволило прикончить себя.

«А может, ему и хотелось умереть? — подумал Бикель. — Интересно, какова же судьба шести остальных кораблей Проекта, бесследно исчезнувших в бескрайних космических просторах? Может, их ОИРы тоже свихнулись? А экипажи, когда речь шла о жизни к смерти, не смогли сделать правильный выбор?»

По левой щеке Тимберлейка поползла слеза. Для Бикеля это стало последней каплей. Его снова охватила ярость. Он уставился на Тимберлейка и злобно спросил:

— Ну, что будем теперь делать, кэп?

Ирония, вложенная в обращение, не ускользнула от обоих его товарищей. Флэттери хотел было ответить, но потом передумал и промолчал. Если на звездолете «Землянин» и был капитан (не принимая в расчет выведенный из строя Органический Искусственный Разум), топо молчаливому уговору между членами экипажа это звание отводилось инженеру по системам жизнеобеспечения. Впрочем, официально так его никто никогда не называл.

Наконец Тимберлейк взглянул на Бикеля.

— Ты же знаешь, почему я не смог этого сделать.

Бикель продолжал внимательно разглядывать Тимберлейка, думая о том, какая ирония судьбы в том, что в качестве инженера по системам жизнеобеспечения им достался этот жалкий человечишка. Когда-то экипаж состоял из шести человек: трое оставшихся плюс корабельный врач Мэйда Блейн, инженер Оскар Андерсон и биохимик Сэм Шелер. Теперь Блейн, Андерсон и Шелер были мертвы — изуродованный труп Шелера преграждал доступ к кормовому периметру, Андерсона задушила диафрагма одного из переходных люков, а крошку Мэйду задавило сорвавшимся грузом. Во всем это Бикель винил в основном Тимберлейка. Если бы этот идиот несчастный сделал безжалостный, но необходимый шаг при первых признаках беды! И ведь были налицо все признаки надвигающейся беды: первые два из трех корабельных ОИРов впали в кататоническое состояние. Причина была совершенно очевидна. И симптомы — те же самые симптомы, которые предшествовали краху первоначальной попытки создания Искусственного Разума еще на Земле — яростное истребление людей и всего с ними связанного. Но Тим ничего и знать не хотел, лишь все время нес какой-то вздор насчет того, что любая жизнь священна.

«Тоже мне жизнь!» — подумал Бикель. Все они — включая и колонистов в гибертанках, в трюмах корабля — представляли собой не что иное, как расходный материал для биопсии: двойники живых людей, выращенные в гнотобиотической стерильности Лунной базы. «Не тронуто человеческими руками». Так они шутили между собой. Они знали своих наставников с Земли по изображениям на экранах системы связи базы — и только изредка видели их сквозь тройные стекла, отделяющие их обитель от жилых помещений. Все астронавты появлялись из аксолотлевых баков и тут же попадали в нежные металлические лапы «сестричек», — сервоприводов, управляемых персоналом Лунной базы, не позволявших наставникам вступить в более тесный контакт со своими подопечными.

Тимберлейк обвел взглядом знакомое помещение в самом сердце корабля — Центральный Пульт — помещение двадцать семь метров в длину и двенадцать в ширину. Как и сам корабль, Пульт был яйцеобразной формы. Четыре похожие на коконы койки управления с практически одинаковыми пультами располагались параллельно в более широком конце Пульта. Вдоль серых металлических стен тянулись разноцветные трубы и кабели, приборы и панели управления приборами, блоки переключателей и сигнальная аппаратура. Здесь располагалось все необходимое для наблюдения за надлежащим функционированием всех систем корабля и его автономный разум — Органический Искусственный Разум.

«Органический Искусственный Разум, — подумал Тимберлейк, и на него тут же с новой силой обрушились чувство вины и скорби. — Нет, конечно. Не человеческий мозг, о, нет! Органический Искусственный Разум. А еще лучше — ОИР». Использование этого сокращения помогало забыть, что Разум когда-то являлся человеческим мозгом ребенка-урода, обреченного на верную смерть. «Мы используем исключительно безнадежные случаи, поскольку это как бы освобождает нас от моральной ответственности… И мы убили его».

— Я вам скажу, что собираюсь сделать, — наконец продолжал Бикель. Он бросил взгляд на пульт приемо-передающего устройства или, как его сокращенно называли ППУ, на своем личном пульте управления, — я собираюсь связаться с Лунной базой и сообщить им о случившемся, — он отвернулся от искалеченного пульта и, не глядя, бросил отрезанную трубку питания на пол.

При силе притяжения, равной лишь четверти земной, трубка медленно спланировала вниз.

— Но у нас просто нет специального кода для… для такой ситуации, — заметил Тимберлейк. Он развернулся и теперь сердито пялился на Бикеля. В этом человеке ему было неприятно буквально все: и коротко стриженые светлые волосы, большой рот и массивная нижняя челюсть.

— Знаю, — отозвался Бикель, обходя Тимберлейка. — Я собираюсь послать сообщение открытым текстом.

— Мы не имеем права! — запротестовал Тимберлейк, разглядывая широкую спину Бикеля.

— С каждой упущенной секундой увеличивается расстояние, — начал объяснять Бикель. — Даже сейчас сигналу предстоит пройти через четверть Солнечной системы. — Он опустился на койку, позволил кокону наполовину окутать его и приготовился включить ППУ.

— Но ведь тогда об этом узнают буквально все, включая сам знаешь кого! — воскликнул Тимберлейк.

Флэттери, который в принципе был согласен с Тимберлейком и собирался потянуть время, развернулся так, чтобы видеть Бикеля и спросил:

— А что именно ты собираешься им сообщить?

— Выложу все начистоту, — отозвался Бикель. Он щелкнул выключателем нагрева ППУ. — Я собираюсь рассказать, что нам пришлось отключить последний Разум… в результате чего тот погиб.

— Они прикажут нам прервать полет, — заметил Тимберлейк.

Он заметил, как неуверенно застыли пальцы Бикеля над пультом, и понял, что тот не пропустил его слова мимо ушей.

— А что ты сообщишь по поводу случившегося с остальными ОИРами? — спросил Флэттери.

— Скажу, что они спятили, — ответил Бикель. — И заодно сообщу о наших потерях.

— Но ведь все было не совсем так, — заметил Флэттери.

— По-моему, нам лучше все как следует обсудить, — вмешался Тимберлейк, почувствовав, как его охватывает отчаяние.

Но Бикель уже нажал кнопку включения самого ППУ. Помещение заполнил гул лазерных усилителей, накапливающих энергию.

«Я должен остановить его, — подумал Флэттери, видя, как Бикель вставляет в передатчик ленту. — Но что это даст? Ведь нам просто необходимо послать сообщение, а единственный способ послать его — открытый текст».

Послышалось «клик-клик-клик»: системы передатчика сжимали сообщение, перед тем как лазерные лучи понесут его через космическое пространство.

Резким движением, выдававшим его собственную неуверенность, Бикель нажал оранжевую кнопку передачи. После этого он откинулся на койке и стал ждать. Овальное помещение Пульта заполнило щелканье реле.

«Нужно что-то сделать, пусть даже это и будет неправильно, — напомнил себе Флэттери. — Здесь не помогут никакие инструкции. А теперь Бикеля уже не остановить».

Тут Флэттери сообразил, что Бикеля было поздно останавливать уже с того самого момента, когда их корабль покинул лунную орбиту. Ведь именно этот прямолинейный, властный, сильный человек (или одна из его копий в гибертанках) и являлся ключом к истинной цели экспедиции. А остальные — так, просто сопровождали его.

— Как по-твоему, когда до нас дойдет ответ Базы? — спросил Бикель у Тимберлейка.

Флэттери застыл, уставившись в затылок Бикеля. Этот вопрос… какая великолепно взвешенная смесь дружелюбия и заискивания… «Наверняка он сделал это нарочно», — догадался Флэттери. Выходит, Бикель куда проницательнее, чем они считали. Впрочем, следовало догадаться об этом раньше. Ведь как-никак он ключевая фигура на «Землянине».

— Ну, думаю, им потребуется некоторое время на осмысление услышанного, — ответил Тимберлейк. — Все равно, мне кажется, нам следовало повременить.

«Это он зря, — подумал Флэттери. — Следовало бы поддержать попытку к примирению». Он провел пальцем по кустистой брови, нарочито неуклюже подался вперед — так, чтобы привлечь их внимание.

— Первым их вопросом будет, почему отказали ОИРы, — продолжал Тимберлейк.

— Во всяком случае никаких медицинских причин тому не было, — ответил Флэттери, тут же сообразив, что ответ слишком поспешный, как будто он пытался оправдаться, и добавил: — По крайней мере, на мой взгляд.

— Вот подождите и увидите — источник неприятностей наверняка окажется чем-то новым и непредвиденным, — заметил Тимберлейк.

«Чем-то непредвиденным?» — удивился про себя Бикель.

Тем не менее молчали и шесть других кораблей — шесть кораблей, практически таких же, как их «Землянин».

Тимберлейк подкрутил на своем пульте верньер автоматического регулятора температуры второго корпуса корабля.

— Надо было просто забраться в гибертанки и спокойно лететь отсюда прочь к Тау Кита, — пробормотал он.

— Тим, выведи на экран корабельный журнал, — попросил Флэттери.

Тимберлейк нажал зеленую кнопку в правом верхнем углу своего пульта и взглянул на настенный экран монитора.

Десять месяцев.

Неопределенный ответ как будто свидетельствовал о том, что и компьютерный мозг «Землянина» разделяет их сомнения.

— А сколько лететь до Тау Кита? — спросил Флэттери.

— При такой скорости? — переспросил Тимберлейк. Он повернул голову и некоторое время пристально изучал Флэттери. Этот взгляд говорил о том, что он не подумал о подобной возможности, организовав полет не самым лучшим образом. Сделав его долгим и вынудив экипаж постоянно бодрствовать.

— Ну, скажем, лет этак четыреста, — ответил Бикель. — Это первый вопрос, который я задал компьютеру, когда мы прекратили ускорение.

«Уж слишком он прямолинейный, — подумал Флэттери. — Или молчаливо наблюдает со стороны, или взрывается». И тут Флэттери напомнил себе: ведь возложенная на Бикеля ответственность требует, чтобы человек имел неуравновешенный характер.

— В первую очередь нам, наверное, нужно разморозить одного из дублеров, — предложил Бикель.

Флэттери взглянул налево, где стояли еще три койки с распахнутыми коконами, пустые и ждущие своих хозяев.

— Только одного дублера? — удивился Флэттери. — И он будет жить здесь же?

— Время от времени нам придется отдыхать и спать в каютах, — объяснил Бикель и кивнул в сторону люка, ведущего в их спартанские жилые помещения. — Но Центральный Пульт — самое безопасное место на корабле.

— А вдруг руководители Проекта прикажут нам прекратить полет? — спросил Тимберлейк.

— Вряд ли они пойдут на это, — ответил Бикель. — Ведь в это предприятие целых семь наций вложили чертову уйму денег, усилий и надежд. Одна нация еще могла бы решиться сразу… семь — никогда. Чтобы прийти к единому решению, им потребуются месяцы.

«Слишком прямолинейно», — подумал Флэттери и спросил:

— И кого именно вы собираетесь разморозить?

— Доктора Пруденс Вейганд, — ответил Бикель.

— По-вашему, нам требуется еще один врач? — удивился Флэттери.

— Просто я считаю, что нам нужна Пруденс Вейганд, вот и все, — объявил Бикель. — Да, верно, она врач, но, кроме того, она может выступать и в качестве медсестры и заменить Мэйду. Кроме того, она женщина, а нам время от времени совсем не помешает…

— А если полет обещает быть продолжительным… — согласился Флэттери. Потом кивнул. Да, им придется выращивать замену экипажу. Бикель все продумывал и планировал заранее.

— А ты что-то имеешь против Вейганд, Тим? — поинтересовался Бикель.

— А разве мое мнение чего-то стоит? — пробурчал Тимберлейк. — Ведь ты уже заранее все решил, верно?

Бикель уже повернулся к своей койке. Услышав нотки раздражения в голосе Тимберлейка, он на мгновение заколебался, потом подошел к койке, снял висящий возле нее скафандр и принялся натягивать его. Не оборачиваясь, он сказал:

— Пока вы с Раджем будете готовить ее, я останусь здесь. Кстати, советую вам тоже надеть скафандры и пока оставаться в них. Ведь ОИР больше не управляет системами корабля… поэтому… — Он пожал плечами, застегнул скафандр и растянулся на койке. — Начинаю следить за показаниями приборов.

Тимберлейка все это застало врасплох. Главный пульт скользнул по направляющим и остановился у койки Бикеля, подключившись к его персональному пульту.

Бикель с удовлетворением отметил, что без гомеостатического контроля ОИРа корабль функционирует удовлетворительно. Пока он следил за показаниями приборов, Флэттери с Тимберлейком вышли из помещения Центрального Пульта. Послышалось шипение, люк открылся, а потом снова герметически закрылся.

Теперь Бикель ощущал себя единым целым с кораблем, как будто его нервная система связана со всеми имеющимися на борту датчиками. «Землянин» распростерся перед ним… чудовищный Джаггернаут… и тем не менее хрупкий, как яйцо. Жестяное Яйцо.

Между собой астронавты стали называть корабль Жестяным Яйцом с тех пор, как кто-то заметил созвучие этого словосочетания с именем главного конструктора тайско-голландского происхождения, которого звали Жастин Яц.

Кое-что в Яйце ему не нравилось. Страшно не нравилось. Бикелю казалось бессмысленным, что человек вынужден находиться здесь на Пульте, чувствуя как с каждым ударом сердца возрастает ответственность, оставаться в тревожном ожидании и, сознавая, что какой-то механизм корабля вот-вот откажет, — и не будучи в состоянии решить проблему, кроме как принять какие-нибудь грубые временные меры.

С ОИРом этот баланс корабельных систем был тончайше отлаженным нейросерворефлексом, почти автоматическим — столь же гомеостатичным, что и здоровый человеческий организм. Бикель добавил к длинному списку накопившихся у него в голове вопросов еще один: почему все яйца положили в одну корзинку?

Глава 2

Проснувшись, она подумала:

«Удалось! Две сотни лет полета, и мы у цели!»

Потом пришла мысль о том, как она ступит на землю девственного мира с неизвестными доселе проблемами. Шесть неудач стоили того. Седьмая попытка оказалась успешной. «Удалось! Или…»

Затем ее затянула трясина вялых размышлений. «Или» было концепцией с несколькими возможными выводами.

По мышцам рук и ног прокатилась волна покалывания, всегда сопровождающего процесс дегибернации. Несколько раз она испытала острые уколы боли. Будучи врачом, она знала причины боли и осознавала, что та неизбежна: гибернация человека коренным образом отличалась от гибернации животных. В теле не должно было оставаться ни капли воды. Вы настолько приближались к состоянию смерти, что некоторые ученые считали это промежуточным состоянием между жизнью и смертью. Боли, возникающие при дегибернации, можно было легко объяснить, но практически невозможно описать. Понять, что это такое можно было только испытав их.

Она попыталась сесть. И только тут заметила Тимберлейка и Флэттери. Потом она разглядела и остальное: провода и трубки со стимуляторами, только что отключенные от ее тела.

Флэттери придержал ее.

— Осторожнее, доктор Вейганд, — пробормотал он.

«Доктор Вейганд, — подумала она. — Не Пруденс. Не Прю».

Настроение у нее начало портиться.

Потом Флэттери начал негромким спокойным голосом объяснять, что произошло, и она поняла, что ее радость совершенно неуместна. Возникла непредвиденная ситуация. И разбудили ее из-за этого.

— Ладно, скажите мне, скольких мы потеряли, — поинтересовалась она, чувствуя как плохо еще слушаются голосовые связки после столь длительного бездействия. Тимберлейк назвал число погибших.

— Трое? — переспросила она.

Как именно они погибли она спрашивать не стала. Любопытство уступило место мыслям о ситуации, к которой она не была готова.

— Из гибернации вас решил вывести Бикель.

— А он знает почему? — спросила она, не обращая внимания на странные взгляды, которыми обменялись Тимберлейк и Флэттери.

— Он решил, что так будет правильно, — ответил Флэттери, которому страшно хотелось, чтобы она оставила все эти вопросы до тех пор, пока они не останутся с глазу на глаз.

— Само собой, — согласилась она. — Но почему…

— Он еще не решил, что делать дальше, — объяснил Флэттери.

— Не стоит его торопить, — сказала она и взглянула на Тимберлейка. — Забудьте все, что сейчас слышали, Тимберлейк.

Тимберлейк нахмурился, и взгляд его стал настороженным.

Флэттери нагнулся над ней, держа в руке инъектор.

— А нужно ли? — засомневалась она. Потом добавила: — Хотя да, конечно.

— Сейчас вам остается только восстанавливать силы, — пояснил он и прижал инъектор к ее руке.

Она почувствовала укол, а через некоторое время сладкие объятия наркоза. Флэттери и Тимберлейк постепенно превратились в расплывчатые силуэты.

«По крайней мере, хоть Бикель жив, — подумала она. — Значит, не придется заменять его копией. Это было бы нежелательно».

И уже, перед тем как окончательно погрузиться в пуховое облако сна, она подумала: «Интересно, а как погибла Мэйда? Малышка Мэйда, которая…»

Тимберлейк заметил, как, наконец, закрылись ее светло-голубые глаза. Дыхание стало глубоким и размеренным.

Как специалист по системам жизнеобеспечения, Тимберлейк в свое время изучал хранящиеся в памяти компьютера данные о всех находящихся на борту Жестяного Яйца. Сейчас он вспомнил, что Пруденс Вейганд характеризовалась как первоклассный хирург — «специалист 9-го класса». А самой высшей категорией был 10-й. Он вспомнил ее странный разговор с Флэттери и решил, что данные неполны. Очевидно, на корабле для нее предусматривались функции не только врача-эколога… и, но крайней мере, одна из этих функций каким-то образом касалась Бикеля. «Забудьте все, что сейчас слышали, Тимберлейк».

В ушах Тимберлейка до сих пор стояла это отданное ледяным тоном распоряжение, и он сознавал, что эта фраза никак не соответствовала эмоциональным характеристикам Пруденс Вейганд, хранящимся в памяти компьютера. Там ее охарактеризовали как «9-д-зеленую» с сильной склонностью к состраданию. В условиях жизни в тесном мирке экипажа корабля подобные качества могли представлять проблему, поскольку свидетельствовали о повышенной сексуальности. Тимберлейк внимательно изучил показания приборов, регистрирующих поступающие в ее организм медикаменты, и с удивлением обнаружил, что ей даже в состоянии гибернации вводились вещества, подавляющие половое влечение. Следовательно, она постоянно находилась в полной готовности.

«Готовности к чему?» — спросил он себя.

Флэттери закрыл ее кокон и объявил:

— Пусть спит до тех нор, пока полностью не восстановит силы. А сейчас, думаю, нужно обмерить ее и подобрать на складе скафандр. Когда она проснется, он ей понадобится.

Тимберлейк кивнул, напоследок проверил в порядке ли питающие системы ее кокона. Флэттери вел себя довольно странно. Просто-таки загадочно.

— Да забудь ты этот разговор, — посоветовал Флэттери. — Обычное частичное затемнение сознание после дегибернации. Сам ведь знаешь, как это бывает.

«И тем не менее ей во время гибернации вводился антисекс», — подумал Тимберлейк.

Флэттери кивнул на люк, ведущий на Центральный Пульт, и заметил:

— Джон дежурит уже почти четыре часа. Пора его сменить.

Тимберлейк закончил проверку систем кокона, повернулся и направился к люку.

Заметив настороженное, задумчивое выражение лица Тимберлейка, Флэттери подумал: «Черт бы побрал эту бабу. Совсем не умеет держать язык за зубами. Если Тим сейчас ляпнет Бикелю что-нибудь лишнее, то запросто может погубить весь проект».

Бикель услышал, как возвращаются Флэттери и Тимберлейк, но продолжал следить за пультом. В первичных контурах навигационных аналоговых базах данных компьютера появилась какая-то странная пульсация. Она появлялась, а потом без каких-либо видимых причин исчезала.

Тимберлейк подошел к Бикелю и изучил показания прибора, регистрирующего пульсацию в навигационных базах данных.

— Похоже на пульсацию, вызванную доплеровским эффектом, — сказал он. — Кстати, ты не проверял наше положение?

— Нет, — отозвался Бикель, и при этих словах вдруг понял причину возникновения нерегулярной пульсации. Он дал компьютеру задание разбудить его, когда какие-либо неполадки в системах корабля достигнут критического уровня. Неполадки в навигационных системах как раз и могли стать наиболее критическими — особенно внутренние неполадки. Но, в отличие от неполадок в железе, эти внутренние неполадки могли выдать себя только в случае ошибок в определении положения корабля. Его команда привела в действие одну из управляющих программ бортового компьютера. Их положение уточнили на основе доплеровского эффекта.

Бикель снова склонился над пультом управления компьютером, провел серию навигационных тестов, сравнил результаты с резонансной частотой пульсаций. Все сходилось.

Он объяснил остальным, что происходит.

— Компьютер ведет себя… как человек, — заметил Флэттери.

Бикель и Тимберлейк обменялись понимающими улыбками. Скажет же тоже! Как человек! Да чертова машина просто делала то, для чего была создана. Бикель просто упустил из виду, что это заложено в программе.

— Думаю, нам лучше внимательно изучить схемы компьютера и его техническое описание, а потом вместе подумать, как на него могло повлиять отсутствие ОИРа, — задумчиво пояснил Тимберлейк. Бикель согласно кивнул.

Он был рад тому, что Тимберлейк — электронщик во многих отношениях ничуть не худший, чем остальные члены команды корабля. Хотя использовать знания в полную силу ему почти не приходилось. Работа с системами жизнеобеспечения переводила человека в разряд специалистов «общего профиля». Все они неплохо разбирались в биофизике, но не были врачами. Они знали электронику, но не владели тонкостями, которые выделяют узкого специалиста.

— Давай я тебя сменю, Джон, — предложил Флэттери.

— С удовольствием. Как там Прю?

— Доктор Вейганд сейчас спит, — ответил Флэттери. — На восстановление сил ей потребуется еще несколько часов.

«Интересно, почему это он ведет себя так официально? — удивился Бикель. — Ведь Радж не может не знать, что мы с ней вместе учились. И тогда она всегда была просто Прю. Так почему же она внезапно стала доктором Вейганд?»

— Я забираю пульт, — объявил Флэттери, и они начали процедуру передачи вахты.

Тимберлейк, чувствуя, какие вопросы крутятся у Бикеля в голове, понял, что упор Флэттери на «доктора Вейганд» был адресован не инженеру-электронщику.

«Радж пытался что-то сказать мне, — решил Тимберлейк. — Он хотел дать мне понять, что, возможно, странное поведение доктора Вейганд вызвано какими-то медицинскими причинами. Радж просит меня держать язык за зубами». И Тимберлейк вдруг понял, как ему неприятен сам факт того, что Флэттери счел нужным предупреждать его.

Бикель отключился от пульта, поднялся с койки и принялся разминать затекшие мышцы. Вспоминая учебу с Прю Вейганд — компьютерную математику, ремонт серво-сенсоров, устройство и функционирование корабля он вспомнил и ее саму. Она оказалась весьма женственным созданием, исключительно чувственным, и не пыталась скрыть этого. Бикель представил себе Прю Вейганд: довольно скромная с виду с правильными чертами лица и довольно хорошей, но ничем не примечательной фигурой. Однако она всегда привлекала взгляды мужчин. Видимо, она излучала некий женский гормон.

«Не поэтому ли я выбрал именно ее?» — подумал Бикель. Он попытался как следует обдумать эту мысль. В чисто мужском экипаже женщина типа Прю могла представлять серьезную проблему — если только все не начнут принимать антисекс. Но подобное лекарство притупляло умственные способности, а этого астронавты себе позволить не могли.

Бикель постарался выбросить из головы эти мысли и обвел взглядом помещение Центрального Пульта, представляя себе корабль — «Жестяное Яйцо» Жастина Яца. Сам корабль, плюс компьютер, плюс колонисты в гибернации — целый комплекс возможностей, которые, как чувствовал сейчас Бикель, астронавты могут разложить по полочкам, оценить, взвесить и использовать так, как им нужно.

Он представил себе корабль с его шестнадцатью концентрическими оболочками: огромный яйцевидный корпус почти в милю длиной. За водяным барьером и экранами, защищающими центральную часть корабля, тянулись мили и мили коридоров и трубопроводов, самогерметизирующиеся отсеки. Кроме того, тут хранился огромный запас всего необходимого для жизни людей на другой планете.

В гибертанках находилось две тысячи взрослых людей, тысяча эмбрионов и более шести тысяч эмбрионов животных — «полный экологический спектр».

Бикель повернулся и взглянул на пульт. Логика подсказывала ему, что их шанс на спасение заключался в компьютере. Его план выглядел рискованным, но это был необходимый риск. Остальные, возможно, будут спорить, но в конце концов им придется принять его точку зрения.

— А когда проснется Прю? — спросил он.

— Примерно через три часа, — ответил Тимберлейк.

— Я бы хотел узнать ее мнение о причинах гибели ОИРов. Меня не удовлетворяют наши догадки.

Тимберлейк отключил массажное устройство кокона и испытующе взглянул на Бикеля.

— Когда погиб первый мозг, я провел все необходимые исследования, — сказал он. — Хочешь — проверь сам.

— Я уже проверял, — кивнул Бикель. — Меня насторожила пара вещей. Первый мозг предпочитал, чтобы его называли Миртл. Почему? Я не нашел в наших данных никаких объяснений — разве что первый мозг изначально принадлежал генетическому уродцу женского пола.

— Обследование Миртл на базе Андерс показало, что она всего на 0002 отклоняется от гомеостатической нормы, — возразил Тимберлейк. — Ее резервные системы жизнеобеспечения пребывали на базе в полном стасисе.

— Да не обращай ты внимание на самоидентификацию, — вмешался Флэттери. — Они это делали ради нас, поскольку позволяло хоть как-то очеловечить корабельный ОИР.

— Верно, — ответил Бикель. — Они все так утверждали, но в этом ли причина?

— ОИР были столь же совершенными, что и все остальные искусственные интеллекты, когда-либо родившиеся на свет, — сказал Флэттери, подумав при этом, почему его так раздражают вопросы Бикеля. — Их с детства воспитывали как неотъемлемую часть обшей серво-сенсорной системы корабля. И что с того? Никакой другой жизни они все равно не знали и не могли…

— Ты говорил, что тебя беспокоят две вещи, — перебил его Тимберлейк. — Какая же вторая?

— Твой отчет о системе жизнеобеспечения, — объяснил Бикель. — Пункт 91007 в отчете по Миртл. Там говорится: «Ни одна из систем как будто не выходила из строя». Почему ты употребил словосочетание «как будто», Тим? Может, у тебя оставались какие-то сомнения, которые ты решил не включать в отчет?

— Ничего подобного! — возмущенно ответил Тимберлейк. — Системы были в идеальном состоянии!

— Почему же ты так прямо не написал?

— Из осторожности, — пояснил Флэттери. — Просмотри мой медицинский отчет и сам убедишься, что он полностью подтверждает его заключения.

— Все, кроме одного, — возразил Бикель.

— Интересно, какого же? — прошипел Тимберлейк. Он уставился на Бикеля, лицо его побагровело, на скулах играли желваки.

Бикель, игнорируя эти признаки гнева, продолжал:

— Отсутствует объяснение появления внутренних ожогов мозгов, которые обнаружил Радж. У тебя написано: «Внутренние ожоги мозга, особенно вдоль необычно крупных коллатеральных аксонов на афферентной стороне». Что ты, черт возьми, подразумевал под «необычно крупными»? Необычно крупными по сравнению с чем?

— Основной канал, ведущий в высшие центры мозга, был почти в четыре раза крупнее, чем все те, которые мне когда-либо приходилось видеть, — ответил Флэттери. — Истинной причины этого я не знаю, могу лишь предположить, что это результат компенсаторного роста. Этим ОИРам приходилось иметь дело с куда большим объемом входящих данных от куда большего количества датчиков, чем когда-либо приходится иметь человеку. Кстати, заметьте, лобные доли тоже немного крупнее, но…

— В описаниях ОИРов об этом говорится, — отмахнулся Бикель. — Да, верно, компенсаторный рост, но что-то я не встречал там ни слова насчет укрупнения коллатеральных аксонов. Ни единого слова.

— Эти мозги находились в системе дольше всех прочих, когда-либо исследовавшихся, — возразил Тимберлейк. — В литературе упоминается только четыре случая гибели ОИРов от естественных причин.

— От естественных причин? — удивился Бикель. — Интересно, какие же естественные причины являются смертельными для ОИРов?

— Ты знаешь это не хуже меня, — сказал Флэттери. — Несчастные случаи. Ядовитые вещества в питательной жидкости. Отказ радиационной защиты. Но обратите внимание, последние слова всех ОИРов свидетельствовали об умственном расстройстве, крайне похожем на шизо…

— Похожем! — фыркнул Бикель. — Да во всех этих отчетах только и встречаешь «нечто вроде…», «состояние, напоминающее…», «крайне похожее…» — он перевел взгляд с Флэттери на Тимберлейка, — а суть-то в том, что мы и понятия не имеем, какого черта творится в сером веществе ОИРов.

С пульта возле Флэттери донесся сигнал. Бикель ждал, пока Флэттери вручную отрегулирует температуру в трюме. Наконец Флэттери утер пот со лба и еще раз изучил показания приборов, чтобы убедиться в устойчивости температуры.

— Да, эти пульты — сущее наказание, — пробормотал Тимберлейк. — Неудивительно, что у наших ОИРов поехала крыша.

Флэттери наконец рискнул отвести глаза от пульта:

— Ты бы помолчал, Тим. Для нормально функционирующего ОИРа эта часть работы — детские игрушки. Ведь с большинством проблем корабельного гомеостаза они могли справиться на уровне рефлексов.

— Вроде того, — заметил Бикель.

— Довольно! — взорвался Флэттери. — Я просто хотел сказать…

Он не успел договорить, поскольку на пульте управления вдруг замигали три желтые диагональные полосы. Руки Флэттери метнулись к кнопкам, но тут Бикель рявкнул:

— Колебания гравитации! — И метнулся к своей койке.

Коконы тут же закрылись, и астронавты почувствовали рывки и тошнотворные перемены силы тяжести, вызванные нарушением системы централизации гравитации, — те самые, что убили Мэйду.

Бикель следил за тем, как руки Флэттери с уверенностью хирурга отчаянно пытаются вернуть систему в равновесие. Толчки и рывки стали затихать. Наконец Флэттери окончательно отрегулировал центровку и продолжал, как будто ничего не случилось:

— Если помните, Миртл как-то заметила: «У меня нет воплощения». Среди той чуши, которую она несла, только это и можно было разобрать. Кроме того, ведь кроме серого вещества мозга, у нее не было плоти. А потом, помните, после долгого молчания, она заявила: «Я считаю пальцы». У нее не было ни пальцев, ни сознательных воспоминаний о пальцах. А потом этот ее последний вопрос: «Почему вы все такие мертвые?» Хочется надеяться, что эти заявления и вопросы были сформулированы чисто случайно.

— По-моему, она обращалась к нам. К экипажу, — вздохнул Бикель. — Да, конечно, это чистое безумие, но все же это был прямой вопрос через вокодер, а единственными слушателями могли быть только мы.

— Если только она не обращалась к колонистам в гибертанках, — заметил Флэттери. — При некоторых обстоятельствах они могут показаться совершенно мертвыми.

— У Миртл была прямая связь с сенсорами гибертанков, — возразил Тимберлейк. — И она прекрасно знала, что колонисты живы.

Бикель кивнул.

— А как насчет Малыша Джо, который вопил из каждого корабельного вокодера: «Я проснулся! Господи, я проснулся!»

— Возможно, призыв о помощи, — сказал Флэттери. — Большинство безумцев так или иначе взывает о помощи.

— Остается Харви, — сказал Бикель. — Харви заявил: «Вы заставляете меня болеть!»

— Ну, это-то легче легкого, — сказал Флэттери. — Обычный бред сумасшедшего.

— Тем не менее нам всем известно, что он имел в виду, — возразил Бикель. — Я, честно говоря, не заметил, чтобы кто-нибудь удивился, когда Харви произнес: «Все потеряно!» и отключился… — навсегда. Мы все этого ожидали, сами знаете. После этого мы остались с тремя мертвыми ОИРами на руках.

От откровенности и жесткости, с которыми это было сказано, Тимберлейка почему-то охватила печаль, причины которой он не смог бы объяснить. Он никогда не питал привязанности к ОИРам. Скорее, общаясь с «корабельными существами», он испытывал какое-то смутное чувство вины. Раджа Флэттери всегда уверял его, что это чисто субъективное отношение. Радж был убежден, что сложный организм, состоящий из ОИРа, корабля и компьютера, вполне удовлетворен своим образом существования, поскольку имеет при этом ряд преимуществ.

«Интересно, каких таких преимуществ? — удивился про себя Тимберлейк. — Продолжительность жизни? Но что такое три-четыре тысячи лет жизни, если каждый день для тебя сущий ад?»

Внезапно резкий скачок перегрузки прижал его к койке. Никакого предупредительного сигнала не прозвучало — ни звонка, ни сигнальных вспышек. Кокон резко закрылся, и только тут на пульте управления загорелась красная лампочка, а на экране зазмеились желтые линии.

Флэттери тыльной стороной ладони резко хлопнул по кнопке отключения гравитации. Перегрузка стала ослабевать. Желтые линии исчезли. Зато красный индикатор продолжал полыхать.

— Повреждение в третьем корпусе, секция шесть-четырнадцать, — констатировал Флэттери. Он начал активировать датчики дистанционного контроля, чтобы обследовать указанное место.

Совершенно инстинктивно, никого не спрашивая, Бикель взял управление на себя и приказал:

— Тим, займись гравитационными повторителями. Пока проверяешь характер повреждений, держи гравитацию отключенной и постарайся снова сбалансировать систему.

Тимберлейк, повинуясь приказу, придвинул пульт поближе.

Бикель подтянул к себе пульт ППУ, перевел на себя управление компьютерными системами и начал вводить в компьютер команды. С чем, интересно, мог столкнуться корабль, что объясняло бы столь резкое отклонение? Что зарегистрировали автоматические датчики?

Компьютер почти сразу начал выдавать данные — даже чересчур быстро.

— Ошибка, — объявил Флэттери, глядя на появляющуюся на экране информацию.

Во внезапном припадке ярости Бикель нажал кнопку отключения компьютера и вошел в систему для стандартной проверки функционирования.

— Ты вошел в компьютер! — дрогнувшим от страха голосом пробормотал Флэттери. — Но ведь у тебя нет ни схем, ни описаний. Ты можешь нарушить всё программное обеспечение.

— Прекрати! — крикнул Тимберлейк, приподнимая голову и глядя на Бикеля.

— А ну заткнитесь, вы, оба! — рявкнул Бикель. — Да, компьютер — тонкая штука, но что-то в нем явно не в порядке — причем настолько, что мы можем погибнуть!

— Думаешь, у тебя есть время провести восемьсот тысяч тестов? — спросил Тимберлейк. — Не сходи с ума!

— То, что ты собираешься делать, строжайше запрещено, — заметил Флэттери, стараясь говорить спокойно. — И сам знаешь почему.

— Только не надо меня учить, — отозвался Бикель.

Говоря это, Бикель подключился к памяти компьютера, вошел с ней в прямой контакт, стараясь при этом действовать как можно аккуратнее.

— Ты совершаешь ошибку, — уговаривал Тимберлейк. — Для устранения неисправности требуется шесть или семь тысяч техников со вторым подобным компьютером. Ты готов…

— Не отвлекай меня, — буркнул Бикель.

— А что, собственно, ты ищешь? — спросил Флэттери. Несмотря на страх, ему стало интересно. Он понял, что Бикель, который практически никогда не шел на попятную, не рискнул бы оставить их без такого жизненно важного устройства, как бортовой компьютер.

— Проверяю доступность периферийных участков памяти, — ответил Бикель. — По-моему, неполадки где-то в контурах. Они должны будут проявиться при вводе и выводе данных. — Он кивнул на шкалу диагностического устройства на пульте. — Ага, вот оно!

Стрелка прибора метнулась до предела вправо, а потом вернулась на ноль. Бикель медленно ввел программу общей диагностики, проверил каналы выдачи данных.

На экране стали появляться сведения о неправильно функционирующих участках памяти. По мере появления на экране цифр, Бикель вслух комментировал их.

— Область виртуальной компьютерной памяти не функционирует. Протонная масса и уровень рассеяния по отношению к курсу и массе корабля не совпадают с прогнозами. Мы столкнулись с чем-то иным, нежели водород, причем это образование имеет куда более высокую концентрацию — отчасти из-за значения отношения нашей массы к скорости.

— Солнечный ветер, — прошептал Тимберлейк. — Говорили, что мы…

— Как же, солнечный ветер! — фыркнул Бикель. — Да вы сами посмотрите. — Он кивнул на группы цифр, проползающие по экрану.

— Двадцать шесть протонов, — констатировал Тимберлейк.

— Железо, — продолжал Бикель. — Мы встретились со свободными атомами железа. Таким образом, мы имеем самое обычное магнитное отклонение гравитационного поля.

— Придется тормозить, — вздохнул Тимберлейк.

— Чушь! — взорвался Бикель. — Мы попросту введем в систему контроля гравитации прерыватель отключения при перегрузке. Не понимаю, какого дьявола об этом не позаботились конструкторы.

— Возможно, они попросту не предполагали возможности существования силы, способной нарушить функционирование системы, — предположил Флэттери.

— Это уж точно, — с отвращением в голосе согласился Бикель. — Но как подумаешь о том, что элементарное устройство могло бы сохранить Мэйде жизнь…

— Кроме того, они полагались на рефлексы ОИРа, — продолжал Флэттери. — Сам знаешь.

— Я знаю только то, что они размышляли исключительно примитивно, в то время как нужно было предусмотреть все возможное и невозможное, — отозвался Бикель.

Он раскрыл свой кокон, поднялся с койки и по диагонали через весь Центральный Пульт отправился к люку, ведущему в мастерскую. Перемещение в условиях невесомости напомнило ему, что на возвращение нормальной гравитации у них не так уж много времени. Слишком долгое пребывание в невесомости нанесло бы непоправимый вред здоровью экипажа. А в распоряжении у них, возможно, всего часа полтора.

Бикель взялся за рукоятку люка, открыл его, вошел и вскоре нашел необходимое устройство. Он открыл щиток кабельного канала и начал крепить прерыватель. Бикель работал молча, движения его были быстры и точны. Наконец прерыватель был закреплен рядом с главным кабелем питания генератора гравитации. Бикель подключил прерыватель, проверил его и вернул щиток на место.

— Только каждый раз его придется перенастраивать вручную, — проворчал он. Оттолкнувшись ногой от переборки, Бикель подлетел к своей койке, улегся в кокон и взглянул на Тимберлейка.

— Система сбалансирована?

— Насколько возможно, — отозвался Тимберлейк. — Попробуй-ка, Радж.

Флэттери убедился, что и Тимберлейк, и Бикель находятся в коконах, и щелкнул выключателем генератора гравитации. Раздался негромкий гул набирающих мощность генераторов. Когда система стабилизировалась, гул постепенно стих. Флэттери почувствовал, как невидимая сила прижимает его к койке, потянулся к пульту и медленно подстроил характеристики, заданные Тимберлейком.

— Тим, — вновь зашевелился Бикель. — Мне нужны схемы помещения ОИРа — описания всех сенсорных связей, причем от самых крупных до самых мелких. И то же самое по сервоконтролю, полный…

— Зачем? — удивился Тимберлейк.

— Уж не думаешь ли ты воспользоваться мозгом одного из колонистов? — сердито спросил Флэттери, безуспешно пытаясь скрыть ярость, которую вызывала у него эта идея.

— Мозг взрослого человека, скорее всего, этого не перенесет, — вмешался Тимберлейк. И тут же почувствовал стыд оттого, насколько по душе ему эта идея. Все в нем буквально кричало, что это недопустимо. Но если бы система ОИРа была восстановлена, никому из них больше не пришлось бы брать на себя ответственность, дежурить за пультом управления корабля.

— Какого черта! — огрызнулся Бикель. — С чего вы это взяли? По-моему, я ни словом не обмолвился об этом.

Тут он замолчал, поскольку комнату наполнили звуки сигналов, возвещающих о том, что на ППУ пришло сообщение, которое сейчас обрабатывается.

Наконец прозвучал сигнал готовности. Бикель включил вокодер. Из динамиков послышался голос Моргана Хэмпстеда, директора Объединенной Лунной базы. Голос его был вполне узнаваем и даже сохранил присущую Хэмпстеду ледяную холодность.

— Кораблю ОЛБ «Землянин» от руководства Проекта. Это Морган Хэмпстед. Надеюсь, вы понимаете, насколько мы огорчены и озабочены происшедшим. Отныне при любом принимаемом решении приоритет отдается плану, при котором и мы и колонисты останемся живы.

«Официальная часть закончена, — подумал Флэттери. — Какое лицемерие: на корабле в гибертанках — представители семи наций и четырех рас, но всеми ими готовы рискнуть, так же как и теми, кто отправился раньше нас».

— Упас несколько первоочередных вопросов, продолжал Хэмпстед.

«А у меня несколько своих», — подумал Бикель.

— Почему руководство Проекта не было извещено сразу же после отказа первого ОИРа? — спросил Хэмпстед.

Бикель тут же мысленно взял этот вопрос на заметку. Ответ был ему известен, но о таком он никогда сообщать бы не стал. Хэмпстед знал это не хуже. Жестяное Яйцо было скорее не кораблем, а идеей, которая должна была компенсировать шесть предыдущих неудач. И остановить его не могло ничего, кроме окончательного провала проекта. И только самое отчаянное положение могло заставить астронавтов рискнуть судьбой экспедиции, послав призыв о помощи.

— Данные говорят о том, что при нынешней стабильной скорости вы выйдете за пределы Солнечной системы приблизительно через триста шестнадцать дней, — сказал Хэмпстед. — Срок полета до Тау Кита — четыреста с небольшим лет.

Слушая бесплотный голос, Бикель вспомнил этого человека: суровое лицо, седые волосы и серо-голубые глаза, и еще эта аура решительности, заметная даже в самом незначительном жесте. Ребята-психологи за глаза называли его «Большой Папочка», однако при его появлении сразу вытягивались по стойке «смирно». «Да, — подумал Бикель, — мы никогда больше не рассчитывали увидеть Хэмпстеда, но этот человек и здесь смог достать нас».

— Первый анализ указывает на три возможности, — продолжал Хэмпстед. — Вы можете вернуться, лечь на орбиту вокруг Луны и оставаться там до тех пор, пока проблема не будет решена и не будет установлен новый Органический Искусственный Разум. Это вернет нас к прежней проблеме контроля стерильности при далеко не идеальных условиях. Кроме того, нам не удастся справиться с проблемой отказа ОИРов.

— Он всегда был болтливым занудой, — пробормотал Тимберлейк.

— Вторая возможность, — продолжал Хэмпстед, — это перейтина замкнутый экологический цикл и продолжать полет с нынешней скоростью, пополняя экипаж гибернированными астронавтами или выращивая и воспитывая новых членов экипажа из эмбрионов. Однако в этом случае возникнет одна проблема — продукты питания. Конечно, если вы не перейдете на более высокоинтегрированную систему рециркуляции.

— Высокоинтегрированная система рециркуляции, — хмыкнул Флэттери. — Он имеет в виду каннибализм. Такая возможность обсуждалась.

Бикель обернулся и уставился на Флэттери. Идея каннибализма выглядела отталкивающей, но не это привлекло внимание Бикеля. «Такая возможность обсуждалась». С виду простая фраза таила в себе множество оставшихся без ответа вопросов и глубокий подтекст.

— Третья возможность, — чеканным голосом вещал Хэмпстед, — это переделать вашего робопилота, используя в качестве основы бортовой компьютер. По нашим заключениям, у вас на складах есть для этого все необходимые материалы, включая нейронные комплекты, предназначенные для вспомогательных роботов будущей колонии. Теоретически это вполне возможно.

— Теоретически возможно? — хмыкнул Тимберлейк. — Наверное, он думает, мы никогда не слышали о провалах в…

— Тшшш… — прошипел Флэттери.

— Совет Проекта предлагает вам сохранять прежние курс и скорость, — продолжал Хэмпстед. — По крайней мере, до тех пор, пока вы не выйдете за пределы Солнечной системы. Если к тому времени решение не будет принято, вы получите приказ возвращаться. — Последовало долгое молчание, а затем: — …если у вас не появится альтернативных предложений.

«Нам прикажут повернуть», — подумал Флэттери. Он обернулся, желая посмотреть, как эти слова подействовали на Бикеля. Они явно были адресованы Бикелю, придуманы специально для него, разработаны с тем, чтобы задействовать самые глубинные мотивы его поведения.

Бикель лежал в задумчивом молчании, уставясь на монитор, расположенный над вокодером, и прикидывая, правильно ли расшифровано послание.

— В данный момент, — все еще вещал Хэмпстед, — дирекция Проекта хотела бы получить подробный отчет о состоянии всех корабельных систем, в особенности с учетом состояния гибернированных колонистов. Мы пришли к выводу, что увеличение продолжительности полета повышает вероятность сбоя систем гибернации. По нашему мнению, вы должны восполнить потери экипажа гибернированными дублерами. Если пожелаете, мы можем представить свои предложения по конкретным кандидатурам. Мы вместе с вами скорбим по поводу гибели ваших товарищей, но Проект должен продолжаться во что бы то ни стало.

— Подробный отчет о состоянии всех корабельных систем, — фыркнул Тимберлейк. — Да он просто спятил!

«Какими же лицемерными выглядят соболезнования Хэмпстеда, — подумал Флэттери. — Даже сам подбор слов выдаст тщательность, с которой они составляли его речь. Сочувствия ровно столько, сколько необходимо, и ни каплей больше».

Из вокодера послышался треск, слегка приглушенный фильтрами, затем заговорил другой человек:

— Это Морган Хэмпстед. Передача закончена. Подтвердите прием, и немедленно ответьте на наши вопросы. Лунная база передачу закончила.

— Они слишком многое оставили недосказанным, — заметил Бикель. Он чувствовал, что вся передача буквально пронизана «пробелами по политическим причинам». Ту тонкую политическую грань, по которой пробирался Хэмпстед, выдавало именно то, что не было высказано вслух.

— Наделить наш компьютер сознанием, — проворчал Тимберлейк. — Они что, совсем там с ума посходили?

Он взглянул на Бикеля.

— Ты же был участником одной из подобных попыток на Лунной базе, Джон. Поэтому честь сообщить, куда Большой Палочка может засунуть эту идею, наверное, должна принадлежать тебе.

— Да, та попытка провалилась, причем с треском, — согласился Бикель. — И тем не менее для нас это — единственный реальный шанс.

Тимберлейк продолжал, будто и не слышал:

— В том эксперименте на Лунной базе участвовали специалисты, по сравнению с которыми мы — просто сборище жалких любителей.

Зато Флэттери не пропустил слова Бикеля мимо ушей. Он отвернулся, понимающе улыбнулся и миролюбиво заметил:

— Но ведь мы все слышали передачу.

— Да там и слушать-то было нечего, кроме последней части, — взвился Тимберлейк. И тонким голосом издевательски спародировал: — Неосуществимо при нынешнем уровне развития науки.

— Это было оправданием, своего рода подведением итогов, — возразил Бикель. Он вспомнил безуспешные попытки ученых Лунной базы обнаружить искусственный Фактор Разума. Между его собственной частью группы и персоналом базы всегда стояла та стерильная стена. Но даже трехслойное стекло было не в состоянии скрыть от них запаха провала. Впрочем, проект попахивал с самого начала. Астронавты давно запутались в петлях псевдонейронных волокон, в мигании индикаторов и щелканье реле, в шуме крутящихся катушек с лентами и едким запахом озона от сгоревшей изоляции перегруженных цепей. Они пытались обнаружить механический способ воспроизвести то, чем каждый из них обладал от природы — разум.

И они потерпели поражение.

Все они испытывали безотчетный страх, в их памяти было живо воспоминание о том, чем закончился единственный проект, который, по слухам, оказался успешным… но обрек себя на гибель… там, на поверхности Земли.

Тимберлейк прочистил горло, высунул руку из кокона, некоторое время внимательно разглядывал свои ногти, обдумывая предыдущий разговор. «Никаких физических причин провала проекта не было. Системы жизнеобеспечения были просто идеальны. Складывалось впечатление, что ОИРы попросту покончили с собой… не выдержав какого-то непонятного напряжения».

Глава 3

Она вошла в помещение Центрального Пульта, все еще чувствуя некоторую слабость и неуверенность в движениях. Однако она ясно сознавала, что лидер сменился быстрее, чем она думала, поэтому ей пришлось преодолеть физическую слабость, стараясь выглядеть вполне оправившейся и довольной. На самом деле она вовсе не чувствовала ни того, ни другого.

Яйцевидное помещение Центрального Пульта по идее было ей хорошо знакомо — сколько часов за время учебы она провела среди всех этих приборов, кабелей и пультов перед стартом, но чувство, будто она оказалась в совершенно незнакомом месте, не исчезало. Затем, как следует осмотревшись, она заметила небольшие изменения в подключениях и приборах управления и поняла, что это дело рук Бикеля.

Она поняла — эти изменения необходимы для того, чтобы перевести корабль на ручное управление. Но как примитивно все это сделано!

Только теперь она поняла, как близки они были к гибели, и перевела взгляд на Флэттери, который как раз сдавал вахту. В его движениях буквально сквозила усталость — хотя они были по-прежнему точны и уверенны, как у хирурга. Явное облегчение после каждого движения руки, производящей очередную подстройку аппаратуры, выдавало утомление.

«Его нужно сменить», — подумала она, но тут же спохватилась: сама она еще явно не в состоянии взять на себя управление, а о состоянии Бикеля и Тимберлейка она понятия не имела.

Тимберлейк угрюмо молчал.

— На сей раз Лунной базе на ответ потребовалось гораздо больше времени, чем в прошлый раз… — начала она.

— Просто им понадобилось слишком много времени, чтобы понять значение происходящего, — отозвался Бикель. — А я к тому же подсунул им несколько собственных вопросов.

— А может, они решают, как сказать нам помягче, что мы откусили больше, чем сможем прожевать, — предположил Тимберлейк.

Она почувствовала в его голосе страх.

— Радж находится за пультом уже более четырех часов. Может, пора кому-нибудь его заменить?

Флэттери понимал, зачем она так поступает, и тем не менее не мог избавиться от неприятного ощущения. Всегда оставалась возможность, что Тимберлейк этого не перенесет.

У Тимберлейка внезапно пересохло во рту. Само собой, она считает, что главный здесь — он. Ведь именно он обеспечивал работоспособность систем обеспечения жизнедеятельности. Кроме того, она ведь так и не изъявила желания встать на вахту… сучка. Впрочем, может, она просто еще не оправилась после дегибернации. Обмен веществ все еще слишком замедлен. Наверняка она прекрасно осознает, в каком она состоянии. Кроме того, по плану на вахте она должна менять Бикеля.

Он окинул взглядом помещение Пульта и еще раз убедился, что вахта согласно инструкции переходит от Бикеля к Прю, потом к Флэттери, а он заступает на вахту самым последним.

«Сейчас моя вахта», — сказал сам себе Тимберлейк.

Он почувствовал, как у него вспотели ладони.

«Чего он тянет?» — подумал Флэттери и приказал:

— Тим, возьмешь пульт на себя, когда закончится отчет. А то я уже как выжатый лимон.

И, прежде чем Тимберлейк успел возразить, начался отсчет, и его рука машинально потянулась к большой красной кнопке. Разум полностью отключился. Почти треть приборов, управляющих температурой обшивки, требовала подстройки, чтобы привести ее в должное равновесие.

«Мы должны отследить, как ОИРы управляли температурой, и передать этот контроль автоматике, — подумал он. — Нужно поручить большую часть работы автоматике».

Наконец привычная обстановка целиком захватила его, и он понял, что сможет отдежурить положенные четыре часа… по крайней мере.

Пруденс тем временем изучала информацию на дисплеях Бикеля и стопки схем. Она примерно понимала, что именно он делает, и этого, в сочетании с программами, которые он ей дал, было вполне достаточно для того, чтобы понять одну важную вещь. Устройство, которое он предлагает, будет функционировать на основе эрмайчовских полиномов и лагерровских коэффициентов, обрабатывая с их помощью входящую информацию. Они в Очередной раз возвращались все к той же извечной проблеме — что собой представляет разум?

— Может, я бы и справилась, — сказала она. — Если бы ты дал мне определение разума.

— Это мы оставим умникам с Лунной базы, — отозвался Бикель.

— Мы не будем трогать внутренние линии связи компьютера. Связь с ним лучше поддерживать извне, с помощью вспомогательного блока, по одностороннему каналу, защищенному от перегрузки.

— А этот вспомогательный блок не подведет? — спросил Флэттери.

— Один из нас будет постоянно контролировать его, — ответил Бикель, стараясь скрыть раздражение. — Один из нас всегда будет за пультом. Мы будем управлять им… как быком, тянущим воз.

— А вдруг у этого быка появятся собственные идеи? — спросил Флэттери.

— Нет, если только мы не совершим роковую ошибку, — откликнулся Бикель.

— Ндааа! — Восклицание Флэттери прозвучало неожиданно громко. — А когда эта штука обретет разум — тогда что? — осведомился он.

Бикель бросил на него быстрый взгляд, переваривая вопрос. Наконец он произнес:

— Думаю… это будет нечто вроде новорожденного… в каком-то смысле.

— Разве ребенок когда-нибудь рождался со всей информацией и опытом, накопленным главным компьютером корабля? — настаивал Флэттери.

«Для Бикеля это может оказаться чересчур, — подумала Пруденс. — Если вывести его из равновесия, он может взорваться или начать искать не там, где надо. Он ни о чем не должен догадываться».

— Ну… младенец рождается с уже заложенными в него инстинктами, — продолжал Бикель. — А уже потом мы воспитываем из ребенка… настоящего человека.

— А лично мне и религиозные, и моральные аспекты этой затеи кажутся совершенно отталкивающими, — возразил Флэттери. — По-моему, все это грех. Если даже и не грех гордыни, то нечто не менее злое.

Пруденс уставилась на него. Флэттери проявлял признаки крайнего возбуждения: щеки его покраснели, пальцы дрожали, а глаза негодующе сверкали.

«Этого в программе не было, — подумала она. — Должно быть, он просто устал».

Флэттери переводил взгляд с Бикеля на Пруденс и обратно. Ему все труднее было скрывать свою неприязнь к Бикелю.

«Врач, исцелись сам, — подумал он. — Бикелю все равно предстоит возглавить экипаж. А я — просто своего рода предохранитель».

Флэттери бросил взгляд на щиток на своем личном пульте, скрывающий выключатель, а потом подумал о втором таком же потаенном выключателе на переборке у себя в каюте.

«Команда на аварийный разворот и возвращение», — напомнил себе Флэттери. Он должен был получить приказ с Лунной базы. И этому приказу он должен был подчиниться — если только не решит, что корабль необходимо уничтожить еще до получения сигнала.

Простое нажатие на одну из скрытых кнопок активирует программу в корабельном компьютере, воздушные шлюзы откроются, взорвутся тщательно спрятанные заряды взрывчатки. Смерть экипажа, корабля, всех колонистов и их запасов.

«Колонистов и их запасов!» — подумал Флэттери.

Он был слишком хорошим психиатром, чтобы не заметить потаенного чувства вины тех, кто экипировал корабль. А еще он был слишком хорошим теологом, чтобы не распознать за религиозной риторикой изначальной сомнительности своей роли в проекте.

Предохранитель был просто необходим.

Первые неуклюжие попытки создать искусственный разум были предприняты на острове в заливе Пьюджет-Саунд. Острова больше не существовало. «Мошенничество!» — кричали тогда едва ли не все. И это было почти правдой. Нечто, презрев законы природы, уничтожило весь персонал, уничтожило датчики, залило всю территорию острова смертоносными лучами.

В конце концов, оно забрало с собой остров — Бог знает куда. Пуфф! И острова не стало. Не стало сотрудников лаборатории. Осталась лишь серая водная гладь, северный холодный ветер, поднимающий на том месте, где еще недавно находился остров, волны с белыми гребнями. А вскоре дно в том месте, где некогда была суша, люди и оборудование, заросло водорослями, среди которых изредка мелькали косяки рыбы.

При одной мысли об этом Флэттери передернуло. Он попытался перенестись мыслями в свою каюту, где на переборке висели лики святых, попытался проникнуться их спокойствием и умиротворенностью.

Теперь даже Лунная база не осмеливалась вернуться к тому проекту. Все это было обманом с целью обучить экипаж корабля, привести в отчаяние молодых мужчин и женщин…

«На каждом корабле Проекта должен поддерживаться определенный коэффициент отчаяния, — внушали ему. — Причиной отчаяния должны стать как человеческий, так и механический факторы».

Создатели проекта рассматривали отчаяние как некий порог, фактор, способствующий повышению информированности.

В каком-то извращенном смысле это было вполне логично. Именно поэтому на кораблях имелись люди вроде Флэттери… и Пруденс Вейганд, и приборы, которые все время выходили из строя, автоматические ремонтные агрегаты, за работой которых нужно было постоянно следить — и запрограммированные аварийные ситуации, усложняющие положение при настоящих авариях.

Флэттери страшно хотелось вернуться в свою каюту, принять Душ, изучить состояние компьютерного комплекса и удостовериться, что тот, лишенный своего Органического Искусственного Разума, вновь стал обычной машиной.

Но пока уйти он не мог, не мог сделать ничего подозрительного.

— Если ты начнешь восстанавливать системы, — тем временем говорила Пруденс, — то сколько времени понадобится, чтобы восстановить связи?

— От пятнадцати до двадцати часов, — ответил Бикель. — За это время можно успеть подключить все на скорую руку.

Флэттери вопросительно взглянул на Тимберлейка.

— Да, примерно так, — подтвердил Тимберлейк.

— В качестве основы для нашей модели мы используем главный пульт, — объяснил Бикель. — А из запасов для колонистов позаимствуем нейронное волокно, энговские умножители и другие основные компоненты. Мы должны получить систему, моделирующую функции человеческой нервной системы.

— А она будет разумной? — спросил Флэттери.

— Мы можем лишь создать эту систему и посмотреть, что из этого выйдет.

— Наш компьютер и даже главный пульт действуют на аналогичных принципах сложения, — продолжал вещать Бикель. — Мы же собираемся создать систему, которая. Наша система будет оперировать блоками информации, являющимися результатом многочисленных операций умножения.

— У тебя все так просто, — заметила Пруденс. — Соединяем цепь А с цепью Б в точках Д и Д-1, и тут же возникает Фактор Разума — сокращенно ФР.

Бикель поджал губы.

— А у тебя есть план получше?

«Может, я давлю на него слишком сильно?» — прикинула Пруденс. И поспешно заговорила:

— Нет, нет, Бикель, я с тобой. Похоже, ты знаешь ответы на все вопросы.

— Всех ответов я не знаю, — буркнул Бикель. — Просто я не намерен сидеть и жаловаться на судьбу… да и возвращаться я не собираюсь.

«А что, если нам все же следует лечь на обратный курс, — подумал Флэттери. — Как нам тогда поступить с Бикелем?»

— Так ты собираешься дожидаться ответа Лунной базы? — спросил Флэттери.

Бикель взглянул на Пруденс.

— Я бы предпочел начать прямо сейчас, но в таком случае я пропущу свою вахту… а поскольку без Тима мне не обойтись…

— С этим мы справимся, — заметил Флэттери. — Пока вроде бы все идет гладко.

Пруденс бросила взгляд на большой пульт и на бездействующие повторители над койкой. По спине у нее пробежал холодок.

«Похоже, я боюсь заступить на вахту, — подумала она. — Тысячи людей в гибертанках… все они зависят от того, насколько верной окажется моя первая реакция. Неужели яйцеголовые с Лунной базы на самом деле знали, что делают, когда посылали нас в полет? Неужели это единственный путь?»

В первый раз со времени выхода из гибертанка она ощутила знакомое трепетное чувство, задавая себе вопрос, а каково родиться в нормальной семье обычным образом, и расти, сознавая свою принадлежность к шумному сообществу людей, не относящихся к избранным.

«Вы — сливки общества, вы — избранные», — неустанно твердили Морган Хэмпстед и его приспешники. Но она была одной из избранных, знавших, откуда на самом деле брались избранные. Знало это и большинство медиков на корабле. Нормальный образчик ткани живого человека-добровольца помещался в аксолотлевый контейнер, запускался механизм генетического роста, и начинала расти плоть. В результате получался идеальный двойник — двойник, жизнь которого ничего не стоила.

«Избранные! — подумала она. — У нас забрали нечто ценное и почти ничего не дали взамен».

Она настроила небольшой экран в углу своего пульта на объектив, расположенный на корме корабля, взглянула на центр Солнечной системы, в сторону породившей их планеты.

Ее вдруг захлестнула волна ностальгии, дыхание перехватило.

Они были созданы специально для определенной цели, им внушили определенные мотивации, их искалечили, обучили и подчинили одной-единственной задаче. С ними поступили как с механическими игрушками, отправили в бесконечную тьму, снабдив лазерным маяком, позволяющим Лунной базе всегда знать, где они находятся.

«А где, собственно, мы находимся?» — спросила она себя.

— Прю, думаю, тебе лучше взять на себя главный пульт, — заметил Флэттери. — Ты должна сменить Джона.

Вид циферблатов и указателей главного пульта вдруг привел ее в состояние гнева и страха. От нахлынувших эмоций у нее пересохло в горле, а щеки порозовели.

— Я… я только что отбыл вахту… мне нужно время, чтобы как следует отдохнуть — запинаясь, пробормотал Флэттери. — Впрочем, я мог бы…

— Ничего, — отозвалась она. — Я заступлю на вахту.

Глава 4

В помещении Центрального Пульта все звуки казались знакомыми, теми, к которым экипаж привык давным-давно и считал нормальными: поскрипывание подвесок коек, щелчки реле в приборах, привлекающих внимание к изменению показаний на циферблатах.

— Кстати, а Бикель не рассказывал о своем участии в проекте по созданию искусственного разума на Лунной базе? — спросила Пруденс.

Она на мгновение отвлеклась от пульта управления и взглянула на Флэттери, своего единственного товарища по вахте. Флэттери, услышав ее вопрос, как будто немного побледнел и нахмурился. Она снова перевела взгляд на пульт, машинально отмстив, что на вахте ей оставалось стоять еще больше часа. Напряжение становилось просто невыносимым.

«Что-то Флэттери чертовски долго не отвечает, — подумала она. — Впрочем, он известен своей медлительностью».

— Он был немногословен, — ответил Флэттери и взглянул на люк, ведущий в мастерскую, где работали Бикель с Тимберлейком. — Слушай, Прю, а может, нам все же лучше послушать, чем они там занимаются. Тогда мы будем уверены, что…

— Еще рано, — заявила она.

— Но ведь им совсем не обязательно знать, что мы слушаем.

— Ты просто недооцениваешь Бикеля, — отозвалась она. — Думаю, это наихудшая из всех возможных ошибок. Он вполне может подсоединить к общей сети подслушивающее устройство. Впрочем, как и я. Он может это сделать просто в надежде обнаружить что-нибудь интересненькое.

— А как ты думаешь, он уже начал… работать?

— Скорее всего, они сейчас еще на подготовительном этапе, — задумчиво проговорила она. — Они собирают необходимые материалы. Ты прекрасно можешь следить за ними отсюда с пульта, наблюдая за перепадами напряжения, изменением показаний датчиков температуры и радиации и работой грузовых роботов.

— Так, значит, они сейчас в грузовых отсеках, да?

— Во всяком случае, один из них точно… скорее всего, Тим.

— А знаешь, что сказал Бикель насчет попытки ЛБ? — спросил Флэттери и задумчиво поскреб подбородок. — Он заявил, что все дело было в недостатке внимания — специалисты занимались чем угодно, кроме самого главного.

— По-моему, здесь чересчур жарко, — заметила она.

— Он может подозревать, но не может быть уверен, — продолжал Флэттери.

— Ты снова его недооцениваешь, — отмахнулась Пруденс.

— Что ж, в любом случае ему не обойтись без нашей помощи, — вздохнул Флэттери. — А по тому, что ему от нас потребуется, мы сможем судить, чем он занят.

— Ты уверен, мы ему понадобимся?

— Ему не обойтись без нашей помощи при математическом анализе ситуации, — утвердительно кивнул Флэттери. — А я… не успеет он начать, как столкнется с проблемой Фон Ноймана. Возможно, он еще не добрался до этого этапа, но он его не минует, как только поймет, что должен получить достоверные результаты от совершенно ненадежной техники.

Она взглянула него, отмстив про себя его отсутствующий взгляд.

— То есть как это?

— Ему придется иметь дело с неживыми материалами.

— Ну и что? — Она бросила взгляд на пульт. — Природе приходится иметь дело с тем же самым. Живые организмы не опускаются ниже молекулярного уровня.

— А ты, в свою очередь, недооцениваешь… жизнь, — вздохнул Флэттери. — Основные элементы, с которыми придется иметь дело Бикелю, будут взяты из наших запасов: катушки квази-биологических нейронов, полупроводниковых блоков, искусственной нервной ткани и все такое прочее — словом, сплошная неживая материя на уровне куда выше молекулярного.

— Но ведь их строение аналогично строению живой ткани, и функционировать они должны точно так же.

— Кажется, ты начинаешь понимать основные подходы к решению проблемы.

— Слушай, капеллан, перестань, — сказала она. — Мы ведь не в восемнадцатом веке и не собираемся делать чудесную утку Вокансона.

— Да, мы намерены создать нечто куда более сложное, чем примитивный автомат, — согласился он. — Хотя в принципе мы недалеко уходим от Вокансона.

— Ты заблуждаешься, — возразила она. — Если бы нам удалось довести дело до конца, отправить нашу машину в прошлое и показать Вокансону, он бы просто подивился тому, какие мы замечательные механики.

— Ты не понимаешь главного, — продолжал Флэттери. — Бедняга Вокансон тут же бросился к ближайшему священнику, и толпа верующих немедленно бы нас линчевала. Понимаешь, он никогда не собирался создавать нечто по-настоящему живое.

— Все это лишь вопрос отношения к проблеме, а на самом деле никаких существенных различий нет.

— По сравнению с нами, он скорее походит на Аладдина, трущего лампу, — отстаивал свою точку зрения Флэттери. — И даже если бы его намерения совпадали с нашими, он об этом попросту и не подозревал.

— Ты запутался в своих рассуждениях.

— Да неужели? Но ведь писатели и философы старались обходить эту проблему на протяжении столетий. Они тщательно избегали даже вскользь ее касаться — хотя именно она лежит в основе всего нашего фольклора. Чудовище Франкенштейна и Ученик Чародея в одном флаконе. Сама идея создания разумного робота может быть осуществлена лишь при одном условии. Мы должны отдавать себе отчет, что, возможно, создаем Голема, который нас всех уничтожит.

— Ради Бога, Радж! — воскликнула Пруденс. — Надеюсь, ты не забыл, что ты ученый?

— Я никогда не смогу забыть об этом, — ответил он.

Он взглянул на нее, чувствуя, что горло у него пересохло и ужасно саднит.

— Просто ты не должна так поступать со мной, — укоризненно заметил он. — Я понимаю, что тебе поручено все время подначивать меня, чтобы я никогда не успокаивался. Я знаю.

«Как же мало он знает…» — подумала она.

Флэттери вперился взглядом в серую металлическую переборку, только теперь замечая мелкие трещинки на ее поверхности. Он чувствовал, что им пытаются манипулировать. Пруденс загоняла его, как охотник загоняет дичь. Уж не душой ли его она собирается завладеть? Он почувствовал, что ему грозит серьезная опасность, понял, что сама идея создания разума как такового может нанести его душе неисцелимую рану.

Он поднес руку ко рту.

«Я не могу позволить ей ловить меня на удочку и искушать подобным образом».

— Радж! — прошептала она, и в голосе ее послышался ужас.

Капеллан резко обернулся к ней и увидел, как по пульту пробегают багровые отблески света, похожие на окровавленные клинки.

— В секторе С-8 гибертанков температура почти критическая, — пояснила она. — Все, что я делаю, лишь все больше выводит систему из равновесия.

Руки Флэттери тут же метнулись к регуляторам системы жизнеобеспечения. На его пульте засветились экраны мониторов. Он окинул взглядом приборы и приказал:

— Вызови Тима.

— Что бы я ни делала, ничего не помогает, — пожаловалась она.

Он взглянул на Пруденс, увидел, как отчаянно она борется с переключателями на пульте вместо того, чтобы сотрудничать с ним.

— Вызови Тима! — рявкнул он.

Она тыльной стороной ладони хлопнула по кнопке коммуникатора и крикнула:

— Тим! Срочно на Центральный Пульт! Аварийная ситуация!

Флэттери снова взглянул на приборы. Температура неуклонно нарастала в трех отсеках с гибертанками. В то время как Прю пыталась бороться с колебаниями температуры в одном из них, в двух других положение ухудшалось.

Он усилием воли заставил себя убрать руки с пульта. Если температура достигнет красной черты, а соответствующие меры не будут приняты, то многие из беспомощных колонистов погибнут. Несмотря на отчаянные усилия Прю, в трех секторах с гибертанками колонисты вот-вот погибнут. Там находилось около четырехсот человек.

Крышка люка, ведущего в компьютерную мастерскую, распахнулась. В помещение Центрального Пульта влетел Тимберлейк, за которым по пятам следовал Бикель.

— Гибертанки, — выдавила Пруденс. — Температура.

Тимберлейк метнулся к своей койке и пульту управления. Скрипнул кокон, когда он забрался в него и ухватился за пульт.

— Переключите управление — рявкнул он. — К черту отсчет! Беру контроль на себя!

Он взял управление системами на себя, большой пульт заходил ходуном.

— С-8, — объявила Пруденс, откидываясь назад и вытирая пот со лба.

— Ясно, — наконец сказал он, внимательно изучая показания приборов. Пальцы его при этом бегали по кнопкам и выключателям. Бикель тем временем скользнул в свою койку, включил повторители.

— Это обшивка, — подсказал он.

— Первые два слоя, — подтвердил Тимберлейк.

Пруденс поднесла руку к горлу, стараясь не смотреть на Бикеля.

«Он не должен подозревать о том, как внимательно мы наблюдаем за ним, — подумала она. — Разве не чудовищная ирония потерять наших колонистов и нести бремя вины за это?»

— Сейчас все будет в порядке, — заметил Бикель.

Она взглянула на экран над головой Тимберлейка, увидела, как один за другим гаснут тревожные сигнальные огни, а показания приборов возвращаются к норме.

— Наши рефлекторы по ошибке оказались направлены на обшивку в районе секции С-8, — объяснил Тимберлейк. — Система стала барахлить, и сработали аварийные выключатели. Мы едва не оказались беспомощными.

— Еще один конструктивный недостаток, — хмыкнул Бикель.

«А ведь какая простая проблема, — подумал он. — Изгиб корпуса корабля сработал, как линза, концентрирующая энергию внутри корабля… Если бы обшивка корпуса не скомпенсировала излучение…»

Пруденс окинула взглядом ряды приборов и сказала:

— С-8 находится примерно там же, где вы искали необходимое оборудование. Неужели нужно так мало, чтобы вывести системы корабля из равновесия?

— Да уж, это вселяет чувство полной уверенности в конструкции Жестяного Яйца? — заметил Бикель.

«А ведь они не предупредили меня, — подумала Пруденс. — Они попросту меня обманули. Заранее предусмотренные аварии, говорили они, просто для того, чтобы не притуплялась ваша бдительность. Бдительность, черт бы их побрал!»

— Ты попросту перестаралась, Прю, — продолжал Тимберлейк. — Пока выяснится причина неполадок, нужно обходиться минимальной подстройкой приборов. Ведь на пульте горели именно те сигналы, по которым очень легко было определить причину неприятностей.

«Я запаниковала», — подумала она.

— Должно быть, я просто переутомилась.

И еще не успев договорить, она почувствовала, насколько наивно прозвучало ее объяснение.

«Я слишком увлеклась работой над Флэттери, — пришло ей в голову. — Я пыталась загнать его в тихий уголок, откуда ему пришлось бы с большим трудом выбираться… а тем временем едва не погубила весь корабль».

Тут ей пришла в голову одна мысль: а может быть, на корабле есть человек, в обязанности которого входит держать ее в качестве «специального проекта» на пределе… возможностей.

— Прю, ты должна помнить, что когда срабатывают аварийные выключатели, компьютерная автоматика отключается, — тем временем втолковывал ей Бикель. — Эта штука устроена так, чтобы включаться под воздействием разума — одного из нас или ОИРа.

— Заткнись! — вспыхнула она. — Да, я ошиблась. Сама знаю. И это больше не повторится.

— Собственно ничего страшного не произошло, — встрял Тимберлейк.

— Я вовсе не нуждаюсь в твоей защите! — огрызнулась она.

— Ну ладно, хватит! — рявкнул Бикель, бросив сердитый взгляд на Пруденс. — Думаю, нам следует кое-что прояснить. Мы предоставлены сами себе, Прю. Причем ты даже не представляешь, насколько. Нам придется полагаться друг на друга, поскольку, черт побери, мы больше не можем полагаться на Жестяное Яйцо! Поэтому, мы просто не можем позволить себе роскошь подкалывать и кусать друг друга.

«Да неужели?» — удивилась она.

— Мы — пленники корабля, на котором имеется лишь одно безотказно действующее устройство, — продолжал Бикель. — И это устройство — мы сами. Только мы функционируем ровно и безотказно, как и должны — в отличие от нашего компьютера. Все остальное работает так, словно создано шестью обезьянами-левшами.

— Бикель считает, что все это сделано нарочно, — вновь влез Тимберлейк.

Пруденс невольно глянула на Флэттери, потом на Тимберлейка. «Бикелю еще рановато что-либо подозревать», — подумала она.

Тимберлейк избегал встречаться с ней взглядом. Сейчас он был похож на проказника-мальчишку, застигнутого с банкой варенья.

Первым нарушил молчание Флэттери:

— Нарочно? — переспросил он.

— Ага, — ответил Тимберлейк. — По его мнению, на других шести кораблях были те же самые проблемы — их тоже подвели ОИРы.

«Получается, Бикель куда более подозрителен, — подумала Пруденс. — Или мне, или Раджу придется встать на его сторону. Другого способа контролировать ситуацию просто не существует».

— Но… почему именно ОИРы? — поинтересовался Флэттери.

— Давайте не будем обманывать сами себя, — отозвался Бикель. — Ведь это очевидно. Как, по-вашему, какая из особенностей кораблей никогда не упоминалась в отчетах, где анализировались возможные причины шести предыдущих неудач? Что именно могло послужить такой причиной, если на самом деле ничего не обнаружено?

— Уж конечно это не ОИРы, — возразил Флэттери. Он попытался произнести это шутливо, но у него ничего не получилось, и он подумал: «Помоги нам Господь. Слишком уж быстро Бикель раскусил обман».

— Ну да, конечно, не ОИРы! — огрызнулся Бикель. — Наверное, поэтому они и снабдили нас аж тремя! Одним основным и двумя запасными. Ни малейшего намека на возможность выхода ОИРа из строя, и тем не менее Жестяное Яйцо снабжают тремя!

— И зачем же, по-твоему? — спросила Пруденс.

— А затем, чтобы мы точно перевалили за критическую точку, откуда не сможем принять решение вернуться назад, когда столкнулись бы с горькой правдой, — ответил Бикель.

«Похоже, подыгрывать ему придется мне», — решила Пруденс и сказала:

— Снова какие-то хитрости! Ясное дело! Это в их стиле.

Флэттери удивленно взглянул на нее, но тут же снова уставился на пульт.

— С горькой правдой, — повторил Бикель. — Да весь этот корабль просто один огромный тренажер, созданный с единственной целью — впрочем, как и остальные шесть. Неужели вы не понимаете? — спросил он. — Неужели не видите, какова эта цель? Ведь он отбрасывает тень на все, что нас окружает. Вся эта секретность, тайны, интриги — все рассчитано на то, чтобы столкнуть нас в мутную воду и посмотреть, сумеем ли мы выплыть. Это не просто горькая правда. Либо мы тонем, либо учимся плавать. И единственной возможностью выплыть для нас является создание искусственного разума.

Глава 5

Она поставила свою подпись «Пруденс Вейганд» в вахтенном журнале и передала вахту Флэттери. Это была ее пятнадцатая вахта.

Флэттери растянулся на койке, готовясь провести так следующие четыре часа. Блики на стеклянных поверхностях индикаторов гипнотизировали его. Он потряс головой, отгоняя сон, и услышал шелест ткани. Это Пруденс вставала с койки. Она немного постояла, потянулась, сделала с дюжину наклонов.

«Как легко они смирились с тем, что я, возможно, палач», — подумал Флэттери. Он заметил настороженность Пруденс. Вообще эти вахты по четыре часа через четыре можно выносить только в том случае, когда не возникает серьезных проблем, и всё равно они страшно расшатывают нервную систему. Сейчас Пруденс нужно поесть и как следует отдохнуть, однако вид у неё достаточно бодрый.

Она бросила взгляд на Флэттери, увидела, что тот готов принять вахту и проверяет вахтенный журнал. Вроде бы всё шло нормально Прошло уже чуть больше суток, за время которых приходилось делать лишь незначительные подстройки аппаратуры. Все шло гладко. Слишком гладко.

«Опасность всегда держит в напряжении, — подумала она. — А спокойствие притупляет внимание».

— Думаю, тебе надо поесть и попытаться отдохнуть, — заметил Флэттери.

— Я не голодна.

— Тогда хотя бы отдохни.

— Попозже. Схожу-ка я, пожалуй, посмотрю, как там дела у Бикеля с Тимом, — она взглянула на висящий над головой экран Сейчас он показывал мастерскую. И все четыре часа ее вахты она с интересом наблюдала за происходящим там.

Бикель и Тимберлейк были с головой погружены в работу. Пруденс, благодаря низкой гравитации, одним прыжком преодолела не сколько метров, отделяющих ее от входного люка мастерской, вошла и остановилась, пытаясь понять, что они успели сделать.

Тимберлейка нигде не было видно. А там, где раньше на большом пульте помещался сканер, теперь высилось какое-то уродливое сооружение — нагромождение торчащих во все стороны пластиковых блоков — энговские умножительные цепи, каждая из которых была заключена в пластиковую изоляцию. Блоки связывала между собой целая паутина псевдонейронного волокна.

Бикель услышал, как она вошла. Не отрываясь от работы, 01 произнес:

— Возьми-ка вон там, на столе, микростяжку. Мне нужны 21.006 сантиметра нейроволокна К-4 с несимметричными концевыми тельцами и мультисинапсами. Подсоедини так, как указано на схеме «С-20» Прибор лежит на самом верху кучи хлама справа на столе.

Бикель взял очередной энговский блок и принялся прилаживать его на место. Потом поднес к только что установленному блоку портативную микростяжку, установил ее и принялся сращивать соединения.

«Есть, сэр!» — насмешливо ответила она про себя.

— Мы почти готовы прогнать первичную программу, — сообщил Бикель, когда закончил работу, и начал сращивать полученным от нее нейроволокном заново установленный энговский умножитель с пультом управления.

Пруденс отступила назад и принялась разглядывать высящееся на пульте сооружение. Хоть она и видела конструкцию впервые, та вдруг приобрела для нее совершенно новое значение.

— Пожалуй, можно попробовать и кое-что посложнее, чем первичная программа, — заметила она.

— Верно, куколка.

Бикель поднялся, отложил микростяжку и вытер руки о скафандр.

— Это не только даст нам возможность проанализировать причины неполадок, но и позволит регулировать энергообмен нашего «Быка».

— Но ведь ты подключен к компьютеру, — укоризненно заметила она, указывая на соединения на пульте.

— Каждая линия имеет встроенный диод, — пояснил он. — Импульсы из компьютера попадают в нашу испытательную систему, но все, что поступает в компьютер, должно быть закодировано одним из нас и введено вот сюда.

Он указал на устройства ввода данных на правой стороне пульта.

Прю повернулась и взглянула на монитор. Флэттери спокойно наблюдал за пультом управления. Ей вдруг вспомнились его недавние слова:

«Мы можем судить о вещах лишь настолько объективно, насколько это позволяют нам наши ощущения. Таким образом, мы пребываем в дебрях иллюзий, в мире, где само понятие самосознания граничит с иллюзией».

И Пруденс подумала:

«Чтобы обладать сознанием по-настоящему, человек должен преодолеть иллюзию. Бикель с самого начала понимал это, а я — нет».

Она спросила себя, каким образом это повлияет на ее подход к решению их проблем. Понимание химических процессов человеческого организма могло приблизить к пониманию сущности разума, чем никто никогда как следует и не пытался заниматься. Конечно, нейрорегуляционные сдвиги в биохимических процессах, вызванные специфическими медикаментами и галлюциногенами, и раньше интересовали экспериментаторов, но им никогда раньше не доводилось решать проблему чисто механически.

Предварительно следовало тщательно изучить процесс. Пруденс сознавала это, но морская свинка была только одна — она сама. А опыты с производными серотонина и адреналина считались крайне опасными. Она даже подозревала, что, вполне возможно, не сможет побороть желание умереть.

«Интересно, — вдруг пришло ей в голову. — А, может, я и теперь обманываю себя? Может, это просто еще одна иллюзия? Или предлог не принимать больше антисекс и стать желанной для Бикеля?»

— Ну вот и всё, — объявил Бикель. — Давай попробуем. Прю, последи за аппаратурой.

Он указал на левую сторону пульта, где поблескивали индикаторы и шкалы многочисленных приборов.

— Сейчас я проверю все цепи по очереди импульсным генератором. Буду посылать сигнал с интервалом в одну пятую секунды, — он протянул руку и щелкнул переключателем на правой стороне испытательного стенда, а затем начал загружать первичную программу.

— Начали, — вздохнул он.

— Начали, — отозвалась она, увидев, как приборы отреагировали на первый импульс.

— Мне нужны средние значения пороговой проводимости синапсов, средние значения пороговой проводимости концевых телец и скорость прохождения импульсов в каждой из цепей, — сказал Бикель и одновременно нажал три выключателя. — Пошла загрузка.

Он ждал, чувствуя, как постепенно нарастает напряжение.

— Приборы регистрируют начало обмена входными импульсами, — сообщила она.

— Первая цепь, — отозвался он, подавая импульс генератора.

— В пятом уровне затор, — сказала она. — Сигналы не проходят.

— Попробую применить кольцевые циклы, — пробормотал Бикель и нажал кнопку.

— Ничего, — объявила она. — В пятом уровне сигналы по-прежнему не проходят.

Бикель отступил на шаг от пульта и уставился на приборы.

— Ерунда какая-то! Ведь в сущности это обыкновенный преобразователь. И выходы должны совпадать!

Пруденс еще раз взглянула на приборы.

— А приборы все равно показывают полный ноль, — фыркнула она.

— Как по-твоему, в чем же дело? — спросил Бикель.

— Понятия не имею.

— Мы каким-то образом создали единую ортогональную систему для каждой цепи и всей системы в целом, — начал рассуждать вслух Бикель. — А этого в принципе быть не может. Получается, в каждой из отдельных цепей у нас по нескольку систем.

— То есть что-то неизвестное поглощает энергию, — предположила Пруденс, чувствуя, как ее охватывает возбуждение. — Разве не это мы называем…

— Это не разум, — возразил Бикель. — Чем бы ни являлась эта неизвестная система, она не может быть разумной. Пока еще не может. Устройство слишком простое, оно не может располагать достаточным количеством данных…

— В таком случае это просто какое-то неправильное соединение, — сказала Пруденс.

Бикель расстроено опустил голову, тяжело вздохнул и ответил:

— Да. Должно быть, так оно и есть.

— Где у тебя зафиксирована последовательность сборки и результаты тестов? — спросила Пруденс.

— Здесь, в памяти компьютера, — ответил Бикель и указал пальцем куда-то влево. — Там записана вся информация… включая и это.

Он кивнул на диагностический пульт.

— Тебе нужно перекусить и немного отдохнуть, — заметила она. — А я пока начну отслеживать цени.

— Мы получили отказ в ходе прямого теста, — проворчал Бикель. — Причем это не была реакция открытой цепи. А тест по взаимодействию цепей даст на выходе ноль, не указывая на точку потери.Это настоящая чертова губка.

— Скорее всего, здесь элементарная ошибка, — продолжала она.

В отверстии люка межпалубного помещения, где проходили корабельные коммуникации, внезапно показалась голова Тимберлейка.

— Нашел, — радостно сообщил он. — Только не спешите, подождите минутку.

Он снова исчез. Тем временем Пруденс внимательно изучала распечатки. Наконец она с трепетом убедилась, что ошибки там нет.

— Эй! — послышался голос Тимберлейка. Межпалубное пространство отозвалось глухим эхом.

Бикель обернулся на голос и увидел, что из люка торчат только ноги Тимберлейка.

— Нашел, — радостно заявил Тимберлейк. — Это пятидесятилинейный пучок, одно подключение. Вытащить его?

— Куда он ведет? — спросил Бикель.

— Судя по маркировочным цветам, он ведет непосредственно к дополнительным базам данных, — ответил Тимберлейк. — И все базы данных подключены таким же образом! Какого же черта это не отражено на схемах?

Бикель опустился перед люком на четвереньки и спросил:

— А в этих связях есть какие-нибудь буферы или межсетевые интерфейсы?

В межпалубном пространстве мелькнул свет ручного фонарика.

— Точно! — воскликнул Тимберлейк. — А как ты догадался?

— Иначе и быть не могло, — обрадовался Бикель. — Слушай, это предохранительный блок компьютера. Лучше не трогай его.

Бикель отодвинулся от люка, чувствуя себя полностью опустошенным.

«Ублюдки! — подумал он. — Ведь они знали, что мы обнаружим все это сразу же, как только заглянем во внутренности компьютера. Они просто связали нас по рукам и по ногам».

— Вылезай, Тим, — приказал Бикель. — И смотри, ничего не трогай.

Он поднялся и вытащил заглушки, которыми до этого изолировал блок памяти.

«Изолировал, — подумал он. — Ха!»

Все, что он сделал, так это лишь изменил потенциал в одной точке и убедился, что не получит ожидаемой реакции.

Тимберлейк наконец выбрался из люка и поднялся на ноги.

— Ты хоть что-нибудь понимаешь? — спросил он.

— Лучше бы не понимал, — ответил Бикель. — Насколько можно судить, этот компьютер обладает чем-то вроде случайного доступа к адресам. Он получил огромное количество информации, но где именно она хранится, знает теперь лишь сам компьютер. Именно поэтому нам и приходится проводить столько тестирований специальных функций, вторичных тестирований и так далее, до бесконечности. И адреса их нам известны.

— ОИРы, скорее всего, знали, где находится информация, — печально проговорила Пруденс.

— И они мертвы, — заметил Бикель.

Глава 6

Когда Бикель включил воспроизведение последнего послания Моргана Хэмпстеда, помещение Пульта заполнил голос директора Проекта.

— Кораблю ОЛБ «Землянин» от руководства Проекта…

Последовало длительное молчание. В наступившей тишине стало слышно шипение магнитной ленты.

Бикель обвел взглядом помещение. Флэттери по-прежнему сидел за большим пультом, такой собранный и так невозмутимо уверенный в себе. Пруденс полулежала в своей койке, сосредоточившись на голосовом трансляторе ППУ, Тимберлейк развалился на своем «ложе». Глаза его были закрыты, дышал он глубоко и размеренно. Можно даже подумать, будто он спит, если бы не нервно пульсирующая жилка на виске. Бикель сразу заметил это. Тим явно обдумывал какую-то сложную проблему.

— Пуск! — рявкнул Хэмпстед.

— Должно быть, это какая-то ошибка, — заметил Бикель. — Похоже, ППУ не смогло расшифровать фразу.

— Да мы и сами нередко ошибаемся, — поддакнул Флэттери.

— Что касается определения разума, — продолжал Хэмпстед. — Все дело в нервном барьере и пороговых возможностях обработки данных вашим компьютером. На сегодняшний день это самое точное обращение…

— Самое точное определение, — поправил Флэттери. — По-моему, он должен был выразиться так…

— Вот он новый Органический Искусственный Разум, — продолжал Хэмпстед. — Следует решать вопросы в порядке их поступления.

— С ППУ явно что-то не в порядке, — встряла Пруденс.

— Скорее, дело не в ППУ, — остановил ее Бикель, — а в системе дешифровки компьютера.

— Так ведь мы эту проклятую систему специально прокачивали через компьютер, — проворчал Тимберлейк. Он открыл глаза и укоризненно посмотрел на Бикеля.

— Немедленно прекратите все подобные попытки, — снова раздался голос Хэмпстеда. — Повторяю: прекратите все подобные попытки. Это прямой приказ.

— Да, а вот это уже похоже на него, — заметила Пруденс.

— Вы ни при каких обстоятельствах не должны пытаться создать неодушевленный интеллект, — продолжал Хэмпстед.

— Лучше бы ты подался в оперу, приятель, — буркнул Тимберлейк.

— Проанализируйте курс и проверьте реактивную массу, — командовал Хэмпстед. — Неизвестный район должен быть описан математически.

— Ну и бред! — взорвался Тимберлейк. — Просто полная чушь!

— Проект закончен и закрыт, — объявил Хэмпстед. — Подтвердите свое согласие.

Тимберлейк сел на койке, спустил ноги на палубу.

— Что ж, Бик, — вздохнул он. — Давай подтверждай согласие!

Флэттери бросил взгляд на Тимберлейка, йотом снова уставился на пульт. Очевидно, Тимберлейк пытался вернуть себе часть влияния. Такую попытку можно было предсказать заранее. При первой же неудаче он постарается принять командование на себя — пусть даже и из страха за все те жизни, которые зависят от систем жизнеобеспечения, если не по какой-либо иной причине. Флэттери следил за тем, как Тимберлейк внимательно изучает показания приборов систем жизнеобеспечения. Вроде бы все в порядке… пока. Но угроза любой части корабля стала бы угрозой и для всего корабля.

— Так он просил нас задействовать новый мозг? — спросила Пруденс.

— А где мы его возьмем? — вопросом на вопрос ответил Тимберлейк.

— Это мы уже проходили, — отмахнулась она, переводя взгляд с одного на другого.

В первый раз с момента «пробуждения» Пруденс позволила себе задуматься, каково это стать бестелесным воплощением разума, управляющим таким левиафаном, как этот корабль.

Ее передернуло.

«Да они просто искушают меня своим богохульством», — подумал Флэттери.

— Замерзла что ли, а, Пруденс? — спросил он.

«Он все время наблюдает за мной, — в душе Пруденс медик боролся в ней с женщиной. — Интересно, а знает ли этот Флэттери, что я меняю химизм тела?»

— Нет, все нормально, — ответила она.

На самом деле ей было не по себе. Пруденс неожиданно то впадала в отчаяние, то ощущала душевный подъем, и все это нужно было тщательно скрывать. Она испытывала странные душевные муки. Ее одолевали фантазии на тему богоподобной силы; они боролись в ее душе с чувством физической неполноценности.

Бикель наконец оторвался от ППУ. В руке у него был зажат листок с распечаткой.

— Полная чушь.

— Что еще? — спросил Тимберлейк.

Флэттери хотел было что-то сказать, но замер, уставясь на пульт. Нет, ему не показалось, скорость корабля возросла.

— Последние несколько минут мы постоянно увеличиваем скорость, — сказал он. — Медленно… но неуклонно.

— Теперь еще и проблемы с двигателями! — взорвался Тимберлейк.

Флэттери включил систему проверки двигателей, сверился с показаниями приборов.

— Нет, — наконец объявил он. — Тяга на прежнем уровне. Уровень излучения нормальный.

— А регистратор массы? — спросил Бикель.

Пальцы Флэттери пробежались по клавишам. Он принялся внимательно изучать показания приборов.

— Отклонение от нормы! Датчики показывают отклонение от нормы!

— Каковы цифры? — спросил Бикель.

— Они то и дело меняются, — пробормотал Флэттери. — Причем отклонения имеют довольно хаотичный характер. Масса не согласуется со скоростью.

— А что сказал Хэмпстед? — тревожно спросил Бикель, глядя в распечатку. — Проанализируйте курс и проверьте реактивную массу. Если он…

— Чушь какая-то! — перебил его Тимберлейк.

— Тем не менее последние четыре минуты скорость растет, — заметил Флэттери.

«Корабль запрограммирован на аварийные ситуации, — подумала Пруденс. — Так им говорили. Но бывают ситуации запрограммированные… а как насчет непредвиденных ситуаций?»

Флэттери взял компьютерную распечатку:

— За последнюю минуту и восемь секунд наша скорость возросла на 0,011002 но сравнению с заданной.

Бикель принялся щелкать переключателями на пульте компьютера. Его руки буквально плясали над клавиатурой. Он сверился с показаниями приборов, взглянул на экран с выведенной на него информацией.

— Это даст нам аналогию с молекулярным ветром, — сказал он. — Если уровень массы отдельных молекул в движущемся газе меньше массы тела находящегося на его пути, то шансы столкновения между молекулами газа и объектом соответствуют вероятностной кривой, связанной со средним значением разницы масс.

Тимберлейк откашлялся, потом заметил:

— То есть, по-твоему, эта штука утверждает, что наша скорость увеличила массу корабля до уровня, когда межзвездный газ… начал тормозить наш корабль? Но ведь это полная ерунда! Суда по приборам, что-то наоборот подталкивает нас вперед. Так при чем тут торможение?

— Может быть, в этой области пространства существует неизвестный поток частиц — некое космическое течение. И его направление движения совпадает с нашим, — предположил Бикель. — Однако мы этого точно не знаем.

— Готовимся к торможению, — подытожил Флэттери.

— А может, лучше развернуть корабль? — спросил Тимберлейк. Он нажал кнопку ручного управления коконом, и тот мягко сомкнулся вокруг него.

— Радж прав, — кивнул Бикель. — Нужно быть крайне осторожными. Происходит нечто, с чем нам еще никогда не приходилось сталкиваться.

— Я начинаю торможение с минимальной мощностью, — сообщил Флэттери. — Прю, следи за приборами. А ты, Тим, контролируй массу. Потом мы проанализируем все данные.

— Если только это «потом» когда-нибудь наступит, — буркнул Тимберлейк.

Флэттери, не обращая внимания на его слова, приказал:

— Джон, следи за температурой корпуса и за доплеровским смещением.

— Хорошо, — Бикель откашлялся, думая о том, насколько все это разделение обязанностей выглядит грубо по сравнению с тем, что мог бы сделать нормально функционирующий ОИР. По сравнению с ним их экипаж казался кучкой хромоногих калек, причем в ситуации, когда им нужно было бежать, прыгать и сохранять равновесие, как настоящим спортсменам.

— Начинаю торможение, — негромко произнес Флэттери.

Он едва заметно сдвинул ручку регулятора.

Койки тут же подстроились под изменение Вектора тяжести. Внешне же торможение повлияло лишь на укрепленные на консолях пульты, которые чуть заметно дрогнули.

— Что на приборах? — спросил Флэттери.

— Скорость надает неравномерно, — отозвалась Пруденс. — Толчки и рывки.

Бикель на основании показаний своих приборов тоже мог судить о неравномерном движении корабля. К тому же он чувствовал слабую дрожь пульта, на котором лежали его руки.

— Скажите мне, когда скорость выровняется, — попросил Флэттери — Как там с массой?

— То же самое, — ответил Тимберлейк. — Средняя величина падает, но тоже неравномерно — скачет то вверх, то вниз… 0,008, 0,0095, 0,0069…

— Сообщишь, когда показания выровняются, — велел Флэттери.

Хотя Бикеля никто не спрашивал, он сказал:

— В первом квадранте хвостовой части наблюдается незначительное повышение температуры. Система компенсации уже ликвидирует его. Доплеровское сравнение показывает, что истинная скорость упала на 0,00904.

— Ясно, — отозвался Флэттери.

— Системы корабля в порядке, — доложила Пруденс.

Флэттери еще немного передвинул регулятор, чувствуя, как по шее и спине стекает холодный пот, который даже не успевает впитать скафандр.

— Принято, — объявил он.

— Скорость постепенно падает, — продолжала Пруденс. — Но по-прежнему неравномерно.

— Характеристика ионного потока? — спросил Флэттери.

— Четыре запятая два восемь ноль один, — отозвался Тимберлейк. — Соотношение положительное. Торможение идет нормально.

— Скорость торможения выровнялась, — доложила Пруденс.

— Уровень массы — 0,000001001 от нормы, — сказал Тимберлейк.

— Температура корпуса?

— Держится, — вздохнул Бикель, переводя дух. Изменения температуры корпуса там, где их не должно быть, совершенно необъяснимые изменения скорости полета — все это куда более тревожно, чем любая авария, которую можно устранить руками.

Флэттери услышал его вздох и подумал: «Это — первый звонок для Жестяного Яйца. Но звонок к чему? Знает ли Бикель? Понял ли он это из данных компьютера? Впрочем, даже если и так, то вряд ли он безоговорочно доверяет поступающей информации».

Но тут Флэттери вспомнил отрывок из, возможно, искаженного послания Хэмпстеда:

«Неизвестный район должен быть описан математически».

«А вдруг это достаточно близко к тому, что на самом деле сказал Хэмпстед? — спросил себя Флэттери. — Нечто неизвестное, описанное математически. Корабль столкнулся с проблемой соотношения массы и скорости».

— Радж, уменьши скорость еще на два пункта и держи так, — попросил Бикель. — С этого момента будем периодически проверять изменения массы и скорости.

— Согласен, — кивнул Флэттери. — Докладывайте по очереди.

Он взялся за регулятор и сдвинул его еще на два деления.

— Скорость падает равномерно, — сообщила Пруденс.

— Масса в норме, — доложил Тимберлейк. — Ионный поток в норме.

— Температура корпуса в норме, — пробормотал Бикель. — Доплеровское сравнение ноль-положительное.

Бикель взглянул на две черные тонкие иголки доплеровского компаратора. Именно они играли самую важную роль в сложившейся ситуации. Благодаря доплеровскому эффекту, они давали возможность контролировать скорость корабля относительно неподвижных астрономических объектов. Доплеровское сравнение и изменение скорости полностью совпадали.

— Не понимаю, что произошло, — пожал плечами Флэттери, — но у меня такое чувство, что мы были на краю.

— На краю чего? — поинтересовалась Пруденс. В ее голосе явственно чувствовался страх.

— Мы были близки к тому, чтобы вылететь из Солнечной системы, как пробка из бутылки, — пояснил Бикель. — Потеряв управление и неспособные маневрировать. И даже вполне возможно, что нас едва не выбросило в другое измерение.

— Без надежды когда-либо перебраться обратно, — заметил Тимберлейк.

— Отрицательные трансформации в теории гравитации, — прошептала Пруденс.

— Что? — рявкнул Тимберлейк.

— Скрытый энергообмен при сдвигах значительных масс на околосветовой скорости, — пояснила Пруденс. — Отрицательные элементы в уравнениях не сокращаются взаимно до тех пор, пока вы гипотетически не допустите, что скорость света превышена. Тогда теоретически возможно существование области, где два тела не притягиваются друг к другу, а отталкиваются друг от друга.

— Ну, и как же мы сообщим обо всем этом Хэмпстеду и его ребятам, окончательно все не испортив? — протянул Бикель.

— Мы и так уже всё испортили, — проворчал Тимберлейк. — Компьютер…

— Возможно, он и в порядке, — возразил Бикель. — Системы жизнеобеспечения действуют. Корабельная автоматика и сенсор как будто в порядке. Я постоянно получаю от них информацию и требования предоставить информацию.

— Постоянно поступающие данные вовсе не обязательно правильные, — заметил Тимберлейк.

— А разве Хэмпстед советовал нам все бросить и опустить руки? — спросил Флэттери. — Если так…

— Мы не знаем, — вздохнул Бикель. — Насколько известно — нет.

«Мы ведь можем подчиняться, а можем и нет», — подумал Флэттери и сказал:

— Интересно, как это компьютер может требовать информации и в то же время перевирать содержание передачи ППУ.

— Скорее всего, это лишь вопрос отладки программ, — сказала Пруденс. — Если он…

Она осеклась, уставившись на Бикеля, которого явно мучили какие-то сомнения.

Глаза Бикеля были закрыты. На лбу выступила испарина. Он так ясно представлял себе схему, будто кто-то проецировал ее в его мозгу. Он ведь так полностью и не отключил «Быка» от системы ППУ, которую они использовали для дешифровки сообщений.

Когда он понял, что любой сигнал извне, приходящий на ППУ, сначала проходил через «Быка» и только потом попадал в компьютер, внутри у него воцарилась какая-то странная пустота.

— Ты не отключил компьютер от «Быка», — прошипел Тимберлейк.

— Но данные с компьютера я получаю через свой пульт ППУ, — возразил Бикель. Правда, он и сам чувствовал звучащие в его голосе нотки отчаяния. — Да и вообще, все мои запросы к компьютеру проходили через те же самые цепи «Быка».

— Ты использовал подпрограммы с известными адресами, — заметила Пруденс.

— Таким образом, все твои запросы рассеивались по всей системе и теперь утрачены, — подытожил Тимберлейк.

— Да неужели? — удивился Бикель. Он открыл глаза. Существовал лишь один способ обрести уверенность. Дополнительного вреда он не принесет… если только вообще был нанесен хоть какой-то вред.

«Вряд ли он таким образом попытался отрезать нас от связи с Лунной базой, — подумал Флэттери. — Не мог же он в самом деле уничтожить программы дешифровки!»

Без системы дешифровки, с помощью которой декодировались повторяющиеся лазерные послания, экипаж корабля мог с успехом пользоваться языком жестов для передачи сведений на Лунную базу.

Осторожно, поскольку он должен был быть абсолютно уверен в своей правоте, Бикель принялся щелкать переключателями на пульте ППУ. Предстояло провести тройную проверку.

— Что ты делаешь? — спросил Тимберлейк.

— Тихо! — оборвала его Пруденс, уже понявшая, что намерен сделать Бикель.

— Но ведь он уже…

— Обычная диагностика, — перебил его Бикель. — Мы воспользуемся квазисинхронным поиском с повторением первоначального тестирования цепей «Быка». Если система уже повреждена, то эти сигналы пройдут по тем же самым цепям и не нанесут дальнейшего вреда.

— И в результате мы, возможно, узнаем, куда отправились наши данные, — сказал Тимберлейк. — Да. Точно.

— Ты уверен? — спросил Флэттери.

— Вообще-то, подход правильный, — подтвердила Пруденс.

Работая как можно спокойнее и проверяя каждый шаг трижды, Бикель набросал необходимую программу. Едва переведя дух, тут же отправил по цепям первые элементы диагностического цикла, следя за тем, чтобы тестирование носило независимый характер, и постоянно контролируя происходящее.

Наконец стали поступать результаты. Он выводил их на принтер — распечатывал данные каждого этапа проверки.

Неожиданно он почувствовал чье-то дыхание за спиной, поднял голову и увидел Пруденс, которая покинула койку и теперь стояла на коленях чуть позади него, внимательно изучая распечатки.

— Данные были просто перемещены, а не потеряны, — наконец прошептала она.

— Да, похоже на то, — подтвердил Бикель.

— А какая, собственно, разница! — воскликнул Тимберлейк.

— Большая, — отозвался Бикель. — Компьютер работает в полную силу до тех нор, пока мы пропускаем всю информацию через «Быка».

— А почему тогда не работает ППУ? — не унимался Тимберлейк.

— Да будет тебе, Тим, — заметил Бикель. — Ты же сам помогал мне составлять диагностические программы.

— Входящие сообщения проходили через ППУ дважды, — сказал Тимберлейк. — Ну, конечно же!

— И части сообщения взаимозаменяли друг друга по ходу дела, — подхватил Бикель. — Скорее всего, мы не получили и пятой части сообщения.

— Ну, слишком коротким оно не казалось, — заметила Пруденс.

— Это сообщение — единственное, что мы по-настоящему потеряли, — сказал Бикель. — Я попрошу повторить…

— Погоди! — воскликнул Флэттери.

— Да? — вопросительно взглянул на него Бикель.

— Как ты, интересно, объяснишь Лунной базе, что именно произошло с их посланием? — спросил Флэттери. Он оторвался от центрального пульта и встретился взглядом с Бикелем. — А вдруг они как раз сообщали нам, чтобы мы все бросили и возвращались?

— Но ведь начало и конец послания Хэмпстеда, похоже, вовсе не были искажены, — возразил Тимберлейк.

— Обычные позывные и конец передачи, — согласился Бикель. — Их можно распознать практически в любом виде.

— Но ведь послание было совершенно понятным в начале, — продолжал Тимберлейк. — И как раз это может явиться объяснением. Отмены будут минимальными. И, возможно, нам удастся восстановить значительную часть послания… особенно начало, до того, как дешифратор начал давать сбои.

«Тимберлейк ведет себя необычайно осторожно, — подумал Флэттери. — Уж не собирается ли он встать на точку зрения Бикеля?»

Бикель вдруг осознал, что ведет себя крайне неуверенно, причем никак не мог понять почему. Тем не менее в словах Тимберлейка сквозила более чем убедительная логика. Он вынул распечатку послания из принтера и сунул ее в сканирующее устройство.

«Самое главное, — подумал он, — чтобы распечатка оказалась первоначальной дешифровкой, а не последующими вариантами». Он включил сканер, считал текст, а потом отправил информацию непосредственно в «Быка», а затем в ППУ. На экране начал появляться текст.

Все уставились на оригинал послания Хэмпстеда.

«Да, вот это уже похоже на правду», — подумал Бикель.

ВЫБЕРИТЕ СРЕДИ НАХОДЯЩИХСЯ В ГИБЕРНАЦИИ КОЛОНИСТОВ ЧЕЛОВЕКА С МОЗГОМ, ПОДХОДЯЩИМ ДЛЯ ЗАМЕНЫ ОРГАНИЧЕСКОГО ИСКУССТВЕННОГО РАЗУМА ТОЧКА МЕДИЦИНСКОМУ ПЕРСОНАЛУ ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ ВЗЯТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ МОЗГ ЗАПЯТАЯ ПОДКЛЮЧИТЬ ЕГО В КАЧЕСТВЕ ВРЕМЕННОГО ОРГАНИЧЕСКОГО ИСКУССТВЕННОГО РАЗУМА ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА ПО ВОПРОСУ ОПРЕДЕЛЕНИЯ РАЗУМА ЗАПЯТАЯ ВЫ ИМЕЕТЕ В КОМПЬЮТЕРЕ НЕСКОЛЬКО РАЗ ПОВТОРЯЮЩИЕСЯ ДАННЫЕ ЗАПЯТАЯ КОТОРЫМИ МОЖЕТЕ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТОЧКА ДЛЯ ОПРЕДЕЛЕНИЯ УРОВНЯ НЕРВНОГО БАРЬЕРА И ПОРОГОВОГО УРОВНЯ ОБРАТИТЕСЬ К ФАЙЛУ АНИНДЖЕРО В ПРОЦЕССЕ СОЗДАНИЯ ОРГАНИЧЕСКОГО ИСКУССТВЕННОГО РАЗУМА МЕДИЦИНСКОМУ ПЕРСОНАЛУ ВОСПРЕЩАЕТСЯ ОБРАЩАТЬСЯ НА ЛБ С ПОДОБНОГО РОДА ЗАПРОСАМИ ТОЧКА

Глава 7

Флэттери только что передал вахту Пруденс. Он бросил взгляд на Тимберлейка, сидящего на краю койки и просматривающего блокнот с последними данными о состоянии систем корабля. Тонкая бумага едва слышно шуршала, когда он переворачивал листы.

Долгая вахта здорово вымотала Флэттери. Он чувствовал себя выжатым, как лимон… и в то же время ощущал какой-то нервный подъем. Возбуждение. Он чувствовал, как вокруг него собираются силы, управлять которыми он не в состоянии. Они так и не нашли никакого решения проблемы связи. Да и всех остальных проблем тоже. Может быть, таких решений попросту и не существовало.

Флэттери взглянул на экран монитора и увидел, что тот совершенно пуст.

Какое-то мгновение он просто не в состоянии был понять, что произошло. Он взглянул на пульт перед Пруденс, и убедился, что главный переключатель находится в положении «включено». Тем не менее экран оставался пустым.

«Ведь он должен работать! — сказал себе Флэттери. — Но почему же он тогда пуст?»

Как будто прочитав его мысли, Пруденс объяснила:

— Джон установил блок контроля управляющими цепями. Случайно не знаешь, зачем?

— Ты что, сама не видела, где он был? — вопросом на вопрос ответил Тимберлейк. — Он торчал в мастерской. Пытался привести в чувство «Быка»!

Тимберлейк отстегнул фиксаторы койки и почти мгновенно ринулся к люку, ведущему в компьютерную мастерскую. Он попытался открыть запоры, но люк был задраен изнутри.

— Он заперся там, — объяснил Тимберлейк. — А вдруг он испортит коми…

— Заметили, да? Что ж, тогда вам остается только наблюдать.

Это был голос Бикеля.

Они подняли головы и увидели на экране помещение мастерской. Бикель стоял, окруженный блоками того, чему вскоре предстояло стать «Быком» — свисающими проводами, приборами, нейронными блоками, причем все это было разложено подальше от компьютерной стены.

— Бикель, послушай, не делай глупостей, — сказал Тимберлейк. — Не можешь же ты вот так запросто влезть…

Заткнись, а то я вас отключу, — оборвал его Бикель.

Он опустился на колени и принялся подсоединять запасной нейронный блок к компьютерной стенке.

— Ну пожалуйста, Джон, — взмолилась Пруденс. — Может быть…

— Думаю, никакими уговорами его уже не остановишь, — заметил Флэттери.

— Послушай лучше Раджа, — согласился Бикель.

Он взял еще одни блок и занялся его подключением.

— Все дело в ритме, — продолжал он. — Сначала я едва не уснул, а потом вдруг проснулся. Да, именно ритм, да еще ваша болтовня.

К первым двум дополнительным нейронным блокам прибавился еще один.

— Объясни, что именно ты делаешь, — попросил Флэттери и жестом предложил Тимберлейку придвинуться поближе.

— Механизм зрения в принципе можно свести к математическому описанию процесса сканирования, — начал Бикель. — А из этого вытекает, что и все остальные функции мозга — включая и сам разум — могут быть описаны подобным же образом. С помощью этих блоков я могу продублировать цикл альфа-ритмов, сопровождающих процесс мозгового сканирования. Если я отслежу все ритмы человеческого мозга и смогу продублировать их…

— А каковы функции всех этих мозговых ритмов? — поинтересовался Флэттери. Говоря это, он незаметно написал что-то на клочке бумаги и сунул записку в руку Тимберлейку.

Тимберлейк бросил взгляд на экран, но Бикель по-прежнему стоял к ним спиной.

— Ведь точно ничего не знаем? — продолжал Флэттери, одновременно делая отчаянные знаки Тимберлейку срочно прочитать написанное.

Тимберлейк опустил глаза и принялся читать. Записка гласила: «ТАМ, ЗА ГИБЕРТАНКАМИ, БИКЕЛЬ ОСТАВИЛ НЕЗАПЕРТЫМ ЛЮК. СХОДИ ТУДА И УДИВИ ЕГО».

Тимберлейк снова взглянул на экран.

Компьютер приобретал под руками Бикеля совершенно новые очертания. Теперь он занимал целый угол мастерской. На взгляд Тимберлейка, он становился попросту топологически невозможным — со всеми этими пластиковыми треугольниками, нейронными блоками, энговскими умножителями… и беспорядочно переплетающимися разноцветными проводами.

Тимберлейк почувствовал, как кто-то хватает его за руку и бешено трясет. Он опустил глаза и понял, что это Флэттери, взглянул на него и понял, что тот буквально в ярости.

Тимберлейк снова взглянул на записку и наконец понял, почему его ноги буквально приросли к полу.

Обойти гибертанки?

Нет.

Придется пройти мимо гибертанков.

Флэттери просто не может этого не знать.

Тимберлейк с мукой во взгляде взглянул на Флэттери. Теперь ужас полностью овладел им.

«Это Бикель заразил меня циничным скептицизмом, — подумал Тимберлейк. — Я просто боюсь того, что обнаружу в гибертанках, если загляну в них. Я обнаружу, что танки пусты, и что в них нет ничего, кроме сигнальных систем обратной связи с компьютером. А компьютер окажется запрограммированным так, чтобы симулировать присутствие гибернированных людей. И вся эта история окажется просто чудовищной шуткой… Я обнаружу, что был инженером по системам жизнеобеспечения… никого», — при этой мысли его начала бить дрожь…

«Наверное, нужно снова воспользоваться пусковым генератором», — подумал Бикель. Он снова полез в груду оборудования, которой вскоре предстояло стать «Быком», подсоединил один конец провода к временному входу, протянул его, а другой конец оставил болтаться.

И сам эффект, и то, как его достичь, Бикель по-прежнему представлял совершенно отчетливо. Он пробудился внезапно, понятия не имея, сколько проспал, но чувствовал себя освеженным, а в голове явственно присутствовал ответ.

Он повернулся к проводам компьютера, подсоединил «Быка» через буфер, который будет посылать импульсы в банк данных тест-памяти, подсоединил его к одному из новых нейронных блоков и настроил систему на полную взаимозависимость.

— Может, ты, по крайней мере, объяснишь что делаешь, а, Джон? — донесся из динамика голос Флэттери.

Бикель оглянулся, увидел, что за пультом находится Пруденс, а Флэттери сидит на краю своей койки. Тимберлейка нигде не было видно. Но на экране не было видно всего помещения Пульта. Возможно, Тимберлейк пытается справиться с люком.

«Ну пусть», — подумал Бикель.

— В качестве моделей для создания ОИРа мы можем использовать только самих себя, — объяснил Бикель. — Но, друзья мои, возможен и иной подход, причем тщательно испытанный и очень эффективный.

— Радж, — окликнула товарища Пруденс.

Флэттери взглянул на нее.

— Я зафиксировала откачку энергии со вспомогательного источника питания, — сообщила она.

— Это мастерская, — объяснил Флэттери. — Джон подключился напрямую, чтобы мы не могли отрубить его от энергии. — Он оглянулся на изображение Бикеля на экране. — Верно?

— Верно, — подтвердил Бикель. — Но вас это никак не затронет. Я изолировал линию. Ваш главный пульт должен функционировать по-прежнему.

Он снова повернулся к «Быку» и начал подключать целый пучок нейроволокон.

— И что же это за тщательно испытанный, очень эффективный метод? — спросил Флэттери. Он взглянул на указатели приборов Центрального Пульта, отслеживая продвижение Тимберлейка по датчикам инфракрасного излучения. Сейчас Тимберлейк был уже во второй зоне. Он уже свернул к гибертанкам.

«Интересно, почему это Тиму так не хотелось идти?» — подумал Флэттери.

Бикель закончил очередное тройное соединение, выпрямился и объявил:

— Система, которую невозможно разобрать и изучить, называется черным ящиком. Если нам удастся создать белый ящик, достаточно похожий и в общем устроенный подобным же образом — то есть достаточно сложный, то нам удастся заставить черный ящик передать все свои функциональные свойства белому ящику. Мы соединяем их крест-накрест и заставляем аналогично реагировать на импульсы пускового генератора.

— И что же, интересно, представляет собой этот твой белый ящик? — поинтересовался Флэттери, чрезвычайно заинтересованный, несмотря на страх. — Это он, что ли?

Он кивком указал на сметанную на живую нитку конструкцию «Быка».

— Черт, конечно же нет, — ответил Бикель. — Эта конструкция еще недостаточно сложна. Зато вся наша компьютерная система в целом вполне отвечает требованиям.

«Да он спятил! — подумал Флэттери. — Не может же он всерьез считать, что можно пропустить пучок пусковых импульсов через компьютер!»

Флэттери снова бросил взгляд на приборы. Тимберлейк был уже почти у самых гибертанков, продвигаясь с выводящей из себя медлительностью.

— Тогда… какова же во всем этом роль «Быка»? — спросил Флэттери, снова перенося внимание на экран.

— Это наш сортировщик, — пояснил Бикель. — Он сортирует ритмы системы и действует как грубое подобие лобных долей мозга.

Он соединил две части своей конструкции и добавил:

— Ну вот. Теперь нужно провести несколько тестов.

— Может, лучше подождать? — поинтересовался Флэттери. — Нам нужно обсудить кое-что еще. Вдруг ты допустишь ошибку и…

— Никаких ошибок не будет, — отрезал Бикель.

Флэттери взглянул на пульт. Тимберлейк теперь находился в отсеке с гибертанками, но дальше не двигался — просто стоял на месте.

«Мы задали нашему «аналитическому органу» слишком высокий темп, — подумал Флэттери. — Нам следовало предвидеть, что он может не выдержать. Где там застрял Тимберлейк?»

— Сначала, простой тест, — пояснил Бикель и щелкнул переключателем на компьютерной стене. Затем поднял голову и уставился на табло диагностических приборов.

Флэттери затаил дыхание, медленно повернул голову и взглянул на большой пульт перед Пруденс.

Если тест Бикеля нарушит функционирование центральной компьютерной системы, это, прежде всего, станет ясно из показаний приборов на пульте.

Но сигнальный индикатор продолжал горсть мирным зеленым светом. Равномерно пощелкивали реле в приборах и мониторах. Все казалось удивительно спокойным.

— Я как раз получаю индивидуальные реакции нервной цепи от отдельных блоков, — сказал Бикель. — Ортогональные реакции нервной цепи относительно входящего сигнала.

Флэттери продолжал напряженно следить за приборами. Если Бикель погубит компьютер, корабль обречен! Большинство автоматических систем Жестяного Яйца зависело от внутренних линий связи компьютера и систем управления.

— Вы — что, не слышите? — снова обратился к ним Бикель. — Я получил реакцию нервной цепи! Эта штука ведет себя как человеческая нервная система!

— Радж, он прав!

Это воскликнула Пруденс, и Флэттери взглянул туда, куда она указывала. Она подключила часть своего вспомогательного пульта к системе, связанной с диагностическими цепями Бикеля.

— Бета-ритм, — сказала она, указывая на прибор в центре пульта.

Флэттери несколько секунд изучал зеленоватую кривую на экране, переваривая только что услышанное от Бикеля и сообразуя его слова с тем, что видел на экране.

«Черный ящик — белый ящик».

Может быть, это теоретически и реально — использовать компьютер в качестве белого ящика для получения того, что принято называть разумом. Но оставалось еще и множество вопросов, на которые не было ответов, причем один из них был куда более жизненно важным, чем остальные.

— А что ты собираешься использовать в качестве «черного ящика»? — спросил Флэттери. — Откуда ты собираешься брать изначальную схему?

— От мыслящего человеческого мозга, — ответил Бикель. — Я собираюсь воспользоваться одним из наших свободных гибертанков и приспособить систему электроэнцефалографической обратной связи в качестве усилителя человеческого разума.

«Да он, похоже, окончательно сбрендил, — подумал Флэттери. — Пусковой шок наверняка попросту убьет несчастного или сведет с ума».

Бикель бросил взгляд на экран, и его глаза как будто уперлись во Флэттери. В этом взгляде буквально сквозило понимание того, что психиатр-священник понимает всю смертельную опасность этого предложения.

«Кто же будет подопытным? — подумалось Бикелю. Он нервно сглотнул. — Что ж, если понадобится, я сам им стану».

— Как ты собираешься защитить объект от последствий пускового эффекта? — спросила Пруденс.

— Я считаю, что объект будет находиться в полном сознании, — отозвался Бикель. — Без каких-либо лекарственных препаратов… или нарко-ингибиторов.

Он ожидал взрыва эмоций от Тимберлейка. Эта идея наверняка должна была вывести из себя инженера по системам жизнеобеспечения. Но где же Тимберлейк?

— Ничего подобного! — воскликнул Флэттери. — Это самое настоящее убийство!

Пруденс оторвалась от консоли и встретилась взглядом с Бикелем.

— Возьми себя в руки, Джон. Ты и так подвергаешь компьютер этой…

— Но ведь корабль по-прежнему функционирует, не так ли? — возразил Бикель.

— Но если ты пропустишь пусковые импульсы через этот… — она кивком указала на громоздящиеся блоки и путаницу проводов, составляющих «Быка» за спиной Бикеля, — …как ты намерен избежать повреждения памяти компьютера?

— Память является стабильной системой. К тому же надежно защищенной, — сказал Бикель. — Я постараюсь держать потенциал «Быка» на уровне ниже уровня защиты. Кроме того… — он пожал плечами, — … мы ведь уже и до этого пропускали через компьютер пусковые импульсы, и ничего…

— И потеряли кучу информации, — огрызнулась она.

— Мы восстановим эту информацию, если используем «Быка» для поиска ее местонахождения, — возразил Бикель.

Флэттери взглянул на приборы перед Пруденс. «Что там с Тимберлейком? Может, он ранен? Без сознания?» Но, судя по показаниям приборов, инженер по системам жизнеобеспечения продолжал двигаться… хотя исключительно в пределах помещения с гибертанками.

— Если я правильно понимаю, — сказала Пруденс, тебе придется наращивать объем каналов нейросимуляции «Быка» до тех пор, пока он вместе с компьютерным комплексом не станет таким же сложным, как человеческая нервная система. А пока ты будешь строить все это и испытывать, мы все больше и больше будем зависеть от созданного тобой урода.

— Он обязательно должен располагать всеми органами чувств, — сказал Бикель. — Иного пути просто нет.

— Однако он должен быть! — воскликнула она. — Откуда у тебя взялась столь безумная идея?

— От тебя, — ответил он.

От потрясения у Пруденс на мгновение отнялся язык, но она сумела взять себя в руки и ответила:

— Но этого не может быть!

— Ты — женщина, — возразил Бикель, — причем женщина, способная к биологическому воспроизведению разумной жизни. Для этого твое тело оснащено набором молекул, способных принимать множество форм — Самых разнообразных форм. Эти молекулы принимают определенную форму в присутствии других молекул, которые эту форму уже имеют, — он пожал плечами. — Черный ящик, белый ящик.

— А как насчет всех этих жизней… там, в гибертанках? — спросил Флэттери. — У них есть какой-нибудь выбор в этой… игре?

— Они уже сделали свой выбор, — возразил Бикель.

— А теперь, когда они беспомощны, ты вдруг меняешь правила игры, — сказал Флэттери.

— Они знали, что такое возможно, еще до того, как отправились в гибертанки, — отмахнулся Бикель. — Это был их собственный выбор.

Флэттери не стал продолжать спор и поднялся с койки.

— Что ты собираешься делать? — спросила Пруденс.

— Посмотрю, как там Тим.

— …где Тим? — спросил Бикель.

— В отсеке с гибертанками, — сказал Флэттери, понимая, что Бикель и сам, скорее всего, уже догадался, взглянув на приборы.

— В самом отсеке?

— Ну конечно!

— …Прю! — рявкнул Бикель. — Попытайся связаться с ним по коммуникатору.

Она почувствовала нетерпение в его голосе и тут же защелкала переключателями.

Тимберлейк не отвечал.

— Идиоты! — взорвался Бикель.

Флэттери остановился у люка и взглянул на экран.

— Кто его отпустил туда? — спросил Бикель. — Вы, слепые идиоты! Неужели вы не догадываетесь, что он там, скорее всего, обнаружит?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Флэттери.

— Весь этот проклятый корабль не что иное, как обычный тренажер, — ответил Бикель. — Там внизу не окажется ничего, кроме нескольких танков с дублирующими членами экипажа. Остальные танки окажутся пустыми!

«Он ошибается, — подумал Флэттери. — А может, нет?»

Эта мысль буквально потрясла Флэттери. Он мгновенно понял, как такая ситуация может подкосить Тимберлейка — человека, который, как и все они, был тщательно натаскан на выполнение одной-единственной специфической задачи.

Пруденс со своего места пристально глядела на Флэттери, испытывая гнетущее чувство одиночества… Жестяное Яйцо с его заранее запрограммированными неприятностями вполне могло нести в никуда лишь жалкую горстку людей.

«Нет, они не могли так сделать, — подумал Флэттери. — Но если они готовили меня к тому, чтобы я всё это время обманывал остальных…»

Его ноги буквально приросли к полу. Он нервно сглотнул. В горле пересохло.

«Но ведь это попросту невозможно! Они ведь обещали мне, когда я обнаружил подлинные карты Тау Кита… Если мы долетим туда, то можем послать обратно капсулу с сообщением и продолжать… Нет никакой планеты у Тау Кита!»

— Радж, тебе плохо? — спросила Пруденс.

Она внимательно смотрела на него и видела, каким одиноким и потерянным стал его взгляд.

— Да, планеты у Тау Кита необитаемы, — Хэмпстед признал это, когда отпираться больше не имело смысла. — Никакой Эдем вас там не ждет. Но, как известно, во вселенной миллиарды обитаемых планет. И вы, разумеется, понимаете, что вернуться обратно никогда не сможете. Тем хуже для ваших будущих хозяев.

— Все доноры для биопсии были преступниками, — высказал Флэттери свое следующее соображение.

— Толковые люди, просто вставшие на дурной путь, — возразил Хэмпстед. — И это еще одна причина, по которой вы не должны возвращаться назад, но в то же время ничто не мешает вам продолжать полет и в конце концов обнаружить свой рай.

Вспомнив этот разговор, Флэттери только теперь ощутил, насколько неубедительны были слова Хэмпстеда.

«Подлог и обман во всем, — подумал он. — Но зачем?»

Тимберлейк с поспешностью проплыл по металлопластиковой коммуникационной трубе, зная, что должен двигаться как можно быстрее. В противном случае его очень скоро охватит безотчетный ужас.

На пересечении труб он закрыл за собой люк, снял с креплений робокса, настроил его датчики на указатели на стенке трубы, поставил на пол и ухватился за рычаги управления.

Тут он снова почувствовал страшное нежелание двигаться дальше и взглянул вперед, внимательно изучая длинный изгиб коридора за прозрачными крышками люков.

«Нет, вернуться я не могу», — подумал он.

Под влиянием порыва он резко двинул рычажок управления роботом вперед, разгоняя его на полную мощность. Машина резко дернулась вперед вдоль уходящей вдаль внутренней поверхности трубы.

В ушах посвистывал ветерок. Тимберлейк был подобен свободно летящему вперед поршню. Люки открывались автоматически, по сигналу робокса, а потом так же автоматически закрывались за его спиной. Перед поворотом он немного притормозил, завернул за угол и оказался в ответвлении трубы, ведущей к секции с гибертанками. В конце концов он оказался у шлюза, за которым начинался сам отсек.

Он отключил робокса и уставился на крышку люка. Она представляла собой большой желтый овал, а над замком красовалась темно-синяя надпись:

ПЕРЕД ТЕМ КАК ОТКРЫВАТЬ ВНУТРЕННИЙ ЛЮК,

ЗАКРЫТЬ И ЗАПЕРЕТЬ ВНЕШНИЙ

Теперь, находясь практически у цели, Тимберлейк ощутил, что его тело двигается самостоятельно. Он взялся за рукоятку замка, а оказавшись внутри шлюза, заметил, что стены сплошь покрыты инеем. Генераторы его скафандра негромко загудели, выравнивая температуру внутри.

Тимберлейк закрыл и запер за собой люк, потом огляделся. На внутренней стороне люка были закреплены мощные генераторы, над которыми также имелась надпись:

ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!

ДЛЯ ПРОХОДА В ОТСЕК НЕОБХОДИМ

КОСМИЧЕСКИЙ ИЛИ ЛЕГКИЙ СКАФАНДР.

УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ВЫ ЭКИПИРОВАНЫ

СООТВЕТСТВУЮЩИМОБРАЗОМ.

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОКИНУТЬ ШЛЮЗ,

ЗАДЕЙСТВУЙТЕ ГЕНЕРАТОР.

Тимберлейк закинул на спину один из генераторов и включил его, желая убедиться, что тот исправен. Генератор загудел. Тимберлейк открыл внутренний люк, вышел из шлюза и задраил его за собой.

Его глазам предстала еще одна надпись над замком люка:

ДОСТУП ТОЛЬКО ДЛЯ ИНЖЕНЕРОВ СИСТЕМ

ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ИЛИ МЕДИЦИНСКОГО ПЕРСОНАЛА.

ПРОВЕРЬТЕ БЕЗОПАСНОСТЬ СКАФАНДРА

И НЕ ОТКРЫВАЙТЕ ЛЮК, ПОКА НЕ НАСТРОИТЕ

СИСТЕМЫ СКАФАНДРА НА МАКСИМАЛЬНО НИЗКУЮ

ТЕМПЕРАТУРУ.

Тимберлейк пристегнул к скафандру дополнительный генератор, проверил оба и отрегулировал их на соответствующий уровень температуры. Привычная процедура немного притупила его страх, не давая думать о том, что его ждет там, за шлюзом. Привычным движением он проверил швы скафандра. На забрало шлема он опустил противотуманный щиток.

Настал момент принятия окончательного решения.

Тимберлейк усилием воли заставил себя действовать медленно и осторожно. Теперь от его действий зависело нечто гораздо большее, чем его собственная жизнь. Случайный выброс тепла в этом помещении мог запросто сыграть злую шутку с беспомощными астронавтами. Он поднес отражатели скафандра к тепловым датчикам и проверил показания приборов.

Ноль.

Его пальцы в перчатках потянулись к замку внутреннего люка и сломали пломбу. Крышка люка слегка дрогнула, что свидетельствовало о разном давлении — ничего особенного. Он сделал шаг в морозный воздух первого отсека с гибертанками. Именно здесь в свое время лежала Пруденс. Слева он увидел ее пустой танк. Из-под крышки торчали провода и трубки.

Отсек был залит резким голубоватым холодным светом. Тимберлейк внимательно оглядел отсек.

Помещение было похоже на огромную бочку — открытое пространство в центре, окруженное бочками поменьше — индивидуальными гибертанками. Через пустое центральное пространство вел решетчатый мостик, от которого отходили боковые ответвления к каждому из танков.

Тимберлейк, благодаря низкой гравитации, в несколько прыжков преодолел мостик и оказался у люка, ведущего в следующую секцию.

Он оглянулся.

«Да… — подумал он, — А ведь танки-то здоровенные». Ряды индивидуальных гибертанков тянулись вдаль, ужасно похожие на отрезки какой-то серой трубы, которые только и ждут, чтобы из них собрали что-нибудь путное, например, водосток.

Смысла осматривать находящиеся здесь танки не было, это он понимал. Вот она секция номер один: основные дублеры членов экипажа. Если обман и имел место, то выяснить это удастся лишь в одной из более дальних секций.

Тимберлейк снял замок с предохранителя, открыл люк, прошел дальше и закрыл за собой крышку люка, чтобы в случае чего предыдущая секция оставалась в безопасности.

Он окинул взглядом новую секцию. Она оказалась точной копией предыдущей, разве что в ней не было ни одного открытого танка.

Тимберлейк сглотнул. Он вдруг ощутил, что у него страшно замерзли щеки. Страшно чесалась спина между лопатками.

Вдруг он поймал себя на том, что вспоминает профессора Олдиса Уоррена, преподававшего им на Лунной базе биофизику. Это был пожилой человек с козлиной бородкой, дрожащим старческим голосом и острым как бритва умом.

«И с чего это я вдруг вспомнил Уоррена?» — удивился Тимберлейк.

И этот невысказанный вопрос вдруг снова поверг его в пучину тревоги, он вспомнил, как однажды старик вдруг отвлекся от лекции и заговорил о значении моральной силы.

— Хотите испытать свою моральную силу? — спросил тогда он. — Это очень просто. Соорудите медицинский компьютер со свободным доступом для всех желающих. Устройте так, чтобы любой обратившийся к компьютеру через день или два смог бы узнать дату своей смерти, разумеется, по естественным причинам. Если, конечно, считать естественной причиной старость. А потом отойдите в сторонку и понаблюдайте, кто воспользуется вашим устройством.

Кто-то — кажется одна из студенток с последнего ряда спросила:

— А разве человеку не потребуется известная доля мужества, чтобы не воспользоваться им?

— Ха! — взорвался Уоррен.

Другой студент заявил:

— Гипотетические вопросы вроде этого всегда выводили меня из себя.

— Естественно, — отозвался Уоррен. — Просто вы, молодые и крутые, не готовы оказаться лицом к лицу перед фактом, что мы и в самом деле способны создать такой компьютер — прямо сейчас, сегодня. На самом деле, мы уже лет тридцать как готовы его построить. Причем это обойдется довольно дешево, относительно, разумеется. Но строить его мы не станем.

Тимберлейк замер на месте посреди отсека с гибертанками, наконец поняв, почему он вспомнил этот случай. Приход сюда, в этот отсек, залитый холодным светом, был чем-то вроде обращения к гипотетическому предсказателю смерти старика Уоррена.

«Бикель заразил меня уверенностью в том, что этот корабль совсем не то, чем кажется, — подумал Тимберлейк. — Он взял на себя командование, а меня отодвинул в сторонку. Единственной причиной, по которой я оказался здесь, это убедиться в том… — он оглядел отсек, — что Бикель не прав. Отними у меня это, и я окажусь совершенно бесполезным… ну разве что годным подсоблять Бикелю в мастерской… Да, Бикель… Сию секундочку, Бикель… Что-нибудь еще, Бикель?»

Наконец он с трудом заставил себя подойти к одному из танков в шестнадцатом ряду. Танк ничем не отличался от остальных, окружающих его правильными рядами. Тимберлейк включил внутреннее холодное освещение, взялся за поручень и наклонился к инспекционному отверстию.

Внутри танк был залит голубоватым мерцающим светом. Были видны трубки с питающими растворами, разноцветные, похожие на макароны провода, опутывающие неподвижную человеческую фигуру.

Можно было различить резкий профиль незнакомого человека, восковую бледность лица и темную щетину на подбородке. Тимберлейку сразу подумалось: уж не манекен ли это, кукла в человеческий рост, чтобы обмануть их всех и заставить думать, что в танках живые люди.

Тимберлейк внимательно изучил показания приборов жизнеобеспечения над мешаниной проводов. Они свидетельствовали о том, что в теле лежащего в танке человека теплится жизнь. Тимберлейк чуть-чуть изменил уровень подачи кислорода и отмстил, что на экране энцефалографа это изменение тут же отразилось в виде изменившихся кривых.

Тут же подача кислорода автоматически вернулась на прежний уровень.

Следовательно, это и в самом деле человек в состоянии гибернации. Подобная обратная связь состояния тела с приборами никак не могла быть заранее запрограммирована. Ведь никто не мог предвидеть, что именно в этот момент кто-нибудь изменит уровень подачи кислорода. Однако приборы тут же засекли неладное и немедленно восстановили равновесие.

Тимберлейк повернулся и проверил танк по другую сторону дорожки, а потом еще один, чуть подальше.

После этого он принялся проверять гибертанки наугад, убеждаясь лишь в том, что внутри действительно находятся люди.

Одного из них он даже узнал — темные волосы, смуглая кожа с восковым оттенком, заостренные черты лица — Фрэнк Липтон, они вместе проходили курс по инженерной психологии.

Наконец Тимберлейк перебрался в следующую секцию. Оказалось, он узнает довольно многих из гибернированных. Это наполнило его душу чувством одиночества. Он почувствовал себя кем-то вроде музейного хранителя, берегущим древности всю свою недолгую жизнь, до конца дней своих обреченным находиться в этом холодном голубоватом свете наедине с кусочком человеческой культуры и знания.

Наконец он оказался в дальнем углу седьмой секции и увидел еще одно знакомое лицо из своего прошлого на Лунной базе — блондин, арийской внешности, бледно-восковая кожа. Тимберлейк прочитал на укрепленной над инспекционным окошечком табличке имя: «ПИБОДИ, Алан — К-7а».

«Да, это и в самом деле Эл Пибоди», — согласился Тимберлейк. И в то же время, это был не Эл… Казалось, будто товарищ Тимберлейка по занятиям спортом, его извечный соперник по гандболу и лунному теннису, вдруг затаился и чего-то ждет.

Но Пибоди Алан — К-7а оказался вполне реальной фигурой. Его можно было пробудить, и тогда он снова смог бы разговаривать, действовать и мыслить. Его можно было вернуть к жизни.

«А жизнь была чем-то, что выходило за рамки способности говорить, действовать и размышлять», — подумал Тимберлейк.

Он выпрямился, отступил от гибертанка. Дальнейшая проверка теперь казалась ему бессмысленной. Теперь он был внутренне уверен, что во всех остальных танках действительно находятся гибернированные люди. Может, Бикель и прав насчет того, что Жестяное Яйцо не что иное, как исключительно сложный тренажер, но во всяком случае гибертанки трудно было принять за подделку.

«Я просто не мог не прийти сюда, а потом удивить Бикеля и удержать его, — подумал Тимберлейк. — Удержать от чего?»

Какое-то совершенно необъяснимое чувство, пребывающее на самой грани сознания Тимберлейка, подсказало ему, что чем бы там ни занимался в мастерской Бикель, непосредственной угрозы для беспомощных спящих колонистов его работа не представляет.

«Что бы ни делал Бикель, он не закончит… — подумал Тимберлейк. — Я успел… успел почти вовремя».

Он окинул взглядом ряды танков.

«Да, все танки, которые я проверил, функционируют с максимально возможной эффективностью, так, будто вся система была настроена на критический оптимум».

Тимберлейк кивнул.

«Можно даже подумать, будто жизненно важными системами корабля до сих пор управляет Искусственный Разум».

Он почувствовал, что почти слышит невероятно замедленное биение жизни вокруг себя. Зуд между лопатками прекратился, зато теперь Тимберлейк чувствовал смертельную усталость, легкое головокружение и тяжесть в ногах.

Ему пришло в голову, что они, возможно, подошли к вопросу создания разума слишком буквально. Например, интересно, следует ли им создавать механизм, который позволял бы «Быку» чувствовать усталость? Нет, действительно слишком буквально… как глупые крестьяне, просящие духа исполнить три их желания.

«Может быть, когда наши желания исполнятся, нам совсем не понравится то, что из этого вышло… Боже, как я устал!»

На фоне дальней переборки он заметил какое-то движение — фигура в скафандре.

На какой-то невероятный момент Тимберлейк решил, что это вдруг ожил один из гибернированных. Затем фигура вышла на свет, и Тимберлейк узнал за противотуманной пластиной круглого прозрачного шлема лицо Флэттери.

— Тим! — окликнул тот его. Его голос буквально прогремел из усилителей шлема и показался Тимберлейку удивительно звонким в ледяном воздухе отсека.

— У тебя что — радио в скафандре испортилось? — спросил Флэттери, останавливаясь перед Тимберлейком.

Тимберлейк взглянул на индикаторную панель у подбородка и понял, что огонек, свидетельствующий о том, что радио включено, не горит.

«Я оставил его выключенным, — подумал Тимберлейк. — И мне даже в голову не пришло включить его. С чего бы это?»

Флэттери пристально смотрел на Тимберлейка. Наблюдая за его движениями издали, он решил, что с напарником все в порядке. Он двигался. Он явно отдавал себе отчет в том, где находится.

— Ты в порядке, Тим? — спросил Флэттери.

— Да-да, конечно… я в полном порядке.

«Как три желания, — подумал Тимберлейк. — Как три «С» из нашей студенческой шутки: Спокойствие. Сон. Секс».

Он почувствовал прикосновение к плечу и понял, что это сдвигается внутренняя переборка. Он оглянулся и увидел появляющегося из-за нее Бикеля.

— А не пора ли вам двоим поработать? — спросил Бикель. — Мне нужна ваша помощь.

Глава 9

Все трос отправились назад и вскоре оказались у входа в мастерскую. Они вошли, задраили люк, и Бикель снял шлем.

Флэттери и Тимберлейк последовали его примеру. Бикель тем временем уже расстегивал перчатки.

Тимберлейк уставился на Флэттери, который внимательно изучал нагромождение аппаратуры и путаницу проводов «Быка».

— Цепь бесконечных вычислений. Да? — наконец спросил Флэттери.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Бикель. — Ведь у нас она есть и позволяет нам вести расчеты, выходящие далеко за рамки возможностей нашей нервной системы. «Быку» предстоит делать то же самое.

— Ты же сам знаешь, в чем опасность, — заметил Флэттери.

— Вернее, одна из опасностей, — согласился Бикель.

— Корабль вполне может оказаться одной огромной сенсорной поверхностью, — сказал Флэттери. — Его рецепторы могут создавать совершенно неизвестные для нас комбинации, могут черпать энергию из неведомых нам источников.

— Одна из теорий? — спросил Бикель.

Флэттери подошел к «Быку» поближе.

— Прежде чем ты совершишь какой-либо необдуманный поступок, хочу, чтобы ты кое-что знал — предупредил Бикель. — Я уже получаю почти разумные реакции на низшем уровне — система самостоятельно активирует различные сенсоры. Это похоже на то, как если бы животное моргало — тепловой сенсор здесь, слуховой — там…

— Вполне возможно, что это просто случайные проявления, связанные с импульсами пускового генератора, — заметил Флэттери.

— Только не при том, что каждую подобную реакцию сопровождает активность нервной сети, — возразил Бикель.

Флэттери медленно переваривал услышанное, чувствуя, как где-то в глубине его души зарождается страх… Его внимание сосредоточилось на двух красных кнопках и программе самоликвидации, которая выведет из строя все компьютерные цепи корабля.

— Тим, похоже, ты сильно устал, да? — спросил Бикель.

Тимберлейк взглянул на него. «Сильно ли я устал?» Еще несколько минут назад он просто валился с ног от усталости. Теперь же… он испытал прилив сил, что-то наполнило его ощущением душевного подъема.

«Почти разумные реакции!»

— Я готов отстоять еще одну вахту, — заявил Тимберлейк.

— Эта штука еще слишком примитивна, чтобы хоть отдаленно приблизиться к уровню полной разумности, — тем временем объяснял Бикель. — Большинство корабельных сенсоров не подключено к схеме «Быка». Не подключено к нему и управление робоксами, а кроме того…

— Минуточку! — перебил его Флэттери.

Они обернулись, почувствовав в его голосе едва ли не ярость.

— Ты допускаешь, что этот механизм поиска информации может действовать абсолютно не подчиняясь тебе, — объявил Флэттери, — и тем не менее хочешь снабдить его глазами… и мышцами?

— Радж, к тому времени, как мы закончим, эта штука должна полностью взять управление кораблем на себя.

— Чтобы пронести нас через великую пустоту и благополучно доставить к Тау Кита, — сказал Флэттери. — Значит, ты считаешь, что именно это и составляет базовую программу корабельного компьютера?

— Ничего я не считаю, — отрезал Бикель. — Я проверил. Это действительно базовая программа.

«К Тау Кита, — подумал Флэттери. Ему хотелось одновременно и смеяться и плакать. Он не знал, стоит ли говорить им правду — этим идиотам! — Но… нет, это может лишить их присутствия духа. Лучше разыграть пьесу до конца, до самого глупого финала!»

— А ты можешь предотвратить повреждение самого компьютера? — спросил он.

— Он будет защищен аж сорока буферными устройствами, — ответил Бикель. — Я уже начал их монтировать.

— А что, если полет к Тау Кита окажется гибельным для нас? — спросил Флэттери.

«И чего это он ко всему придирается? — удивился Бикель. — Он ведь наверняка и сам знает ответ».

— В этом случае выходом является простейшее двойственное решение, — ответил Бикель. — Мы предоставим ИРу выбор: лететь или возвращаться.

— Вот ка-а-к! — протянул Флэттери. — Наилучший из всех возможных ходов, да? А на самом деле мы угодили на крокетную площадку Дамы Червей. Ты сам так сказал. А что, если Червовая Дама вдруг изменит правила? Ведь с нами нет Алисы из Страны чудес, которая бы вытащила нас из передряги!

«Намеренно слабый ход, — подумал Бикель. — Хотя такое и не исключено».

Он пожал плечами.

«Так или иначе, нас отправят к палачу».

Тимберлейк откашлялся. Ему мучило любопытство и ужасно хотелось проверить творение Бикеля — отследить цепи и выяснить, почему действие системы никак не сказывается на действии большого компьютера.

— Если мы столкнемся с проблемой Дамы Червей, — заговорил Тимберлейк, — то у корабля будет больше шансов, если им будет управлять гибкий ИР.

— Вроде нашего? — спросил Флэттери.

«Значит, вот что его грызет, — подумал Бикель. — Очевидно, именно на него возложена обязанность следить за тем, чтобы по пути мы не потеряли машину-убийцу. То, что подходит для целой расы, может здорово отличаться от равновесия, необходимого для поддержания жизни индивидуума. Но мы здесь совершенно изолированы — целая раса в лабораторной пробирке».

— Мы говорим о создании машины с одним специфическим свойством, — сказал Флэттери. — Ей предстоит действовать изнутри, на основе теории вероятности, и ее невозможно будет контролировать извне. Мы не можем предугадать, как именно она будет поступать в том или ином случае.

Бикель хотел было заговорить, но Флэттери поднял руку.

— Но мы можем определить некоторые ее эмоции. А вдруг она действительно будет заботиться о нас? Вдруг она будет восхищаться нами и любить нас?

Бикель недоуменно уставился на него. Это была просто великолепная идея, более того, исключительно дерзкая идея — абсолютно совпадающая с духовной ипостасью Флэттери, навеянная его образованием психиатра и имеющая целью защитить всю расу в целом.

— Попытайтесь представить сознание, как образ поведения, — продолжал Флэттери. — Что послужило толчком к его развитию? Если мы повернем назад…

Его слова утонули в надсадном вое сигнала тревоги.

Они все ощутили толчок, после которого сразу же наступила невесомость. Аварийный предохранитель отключил систему гравитации.

Бикель тут же медленно поплыл к переборке, ухватился за поручень, оттолкнулся от него и направился к люку, ведущему в Центральный Пульт.

Он быстро открыл крышку люка, пролез через него, захлопнул за собой и задраил крышку, а йотом скользнул в свою койку. Оказавшись надежно упакованным в коконе, он тут же уставился на экраны приборов.

Пруденс тем временем производила мелкую подстройку, изучая датчики на предмет утечки воздуха.

Бикель заметил, что сейчас компьютер использует свои энергетические мощности практически на сто процентов. Он тут же принялся искать свидетельства возможного пожара или короткого замыкания. До его слуха донеслось щелканье триггеров, свидетельствующих о том, что Флэттери и Тимберлейк также заняли свои места.

— Компьютер забирает мощность, — сказал Тимберлейк.

— Утечка радиации в Четвертом Секторе, — хрипло объявила Пруденс. — Устойчивый подъем температуры в зоне переборок второго корпуса… впрочем, нет. Температура начинает выравниваться.

Она ввела программу проверки безопасности корпуса и внимательно изучила показания приборов.

Бикель, глядевший через ее плечо на показания приборов, заметил опасность одновременно с ней и сказал:

— Мы потеряли целую секцию наружной обшивки.

— И корпуса, — добавила она.

Бикель откинулся назад, настроил экран повторителя на слежения за сенсорами, начал анализировать происшедшее в указанном районе, потом заметил:

— Ты следи за пультом, а я произведу проверку.

Бикель просматривал данные всё новых и новых датчиков, в небольшом экране в углу пульта возникали и пропадали цифры. Наконец на полпути до Четвертой Секции его взгляду предстала усыпанная звездами тьма открытого космоса. Благодаря сенсорам, он увидел, как пенистый коагулянт безуспешно пытается затянуть широкую овальную дыру в корпусе.

Уголком глаза Бикель заметил, как Флэттери проводит микрообследование краев пробоины в корпусе.

— Такое впечатление, будто кто-то ножом отхватил кусок обшивки, — заметил он. — Гладко и ровно.

— Может, метеорит, — предположил Тимберлейк, оторвавшись от изучения показаний приборов отсеков гибернации.

— Края пробоины не оплавлены, да и следов трения не наблюдается, — сообщил Флэттери. Он убрал руки с пульта, думая об острове в Пьюджет-Саунд — о чудовищном ущербе, причиненном там неизвестными силами. Дикий разум. «Уж не начал ли он действовать и здесь?» — спросил он себя.

— Что могло так повредить наружную обшивку и корпус, не нагрев их до температуры в половину солнечной? — спросил Бикель.

Никто не ответил. Бикель взглянул на Флэттери и, заметив его бледность и унылое выражение лица, подумал: «Он знает!»

— Радж, что бы это могло быть? — спросил Бикель.

Флэттери лишь покачал головой.

Бикель снял показания с приборов, уточнил местоположение, вычислил время задержки передачи до Лунной базы и начал вводить в ППУ соответствующие коды.

— Что ты делаешь? — спросил Флэттери.

— Думаю, нам лучше доложить об этом, — отозвался Бикель, продолжая необходимые манипуляции.

— А как насчет гравитации? — спросил Тимберлейк. Он бросил взгляд на Пруденс.

— По-моему, система функционирует, — ответила она. — Сейчас попробую.

Она нажала кнопку.

На них тут же навалилась привычная тяжесть в четверть земного притяжения.

Тимберлейк расстегнул кокон, поднялся с койки и двинулся вперед.

— Ты куда? — спросила Пруденс.

— Хочу сходить и посмотреть в чем дело, — ответил Тимберлейк. — Что-то отсекло кусок нашего корпуса, не покорежив его и не деформировав прилегающих участков. Такой силы попросту не существует. Я должен все осмотреть лично.

— Стой, где стоишь, — приказал Бикель. — Там может оказаться сорвавшийся с креплений груз… Да и вообще, все что угодно.

Тимберлейк вспомнил малышку Мэйду, раздавленную сорвавшимся грузом, и нервно сглотнул.

— А откуда мы знаем, не перережет ли нас эта неизвестная сила просто пополам… в следующий раз? — спросила Пруденс.

— Какая у нас скорость, Прю? — поинтересовался Тимберлейк.

— Один пять два семь, — ответила она. — И остается на прежнем уровне.

— А эта… эта штука замедлила нас? — спросил Флэттери.

Пруденс пробежалась пальцами по приборам и вскоре ответила:

— Нет.

Тимберлейк с трудом перевел дух и с дрожью в голосе спросил:

— Так, значит, это практически столкновение с нулевым кинетическим эффектом… — он покачал головой. — Нет, кинетического эквивалента просто быть не может.

Бикель включил передатчик, дождался, пока тот нагреется, и взглянул на Тимберлейка.

— А как ты думаешь, вселенная началась с гамовского «большого взрыва», или мы очутились в самом центре дойлевского непрерывного творения? А что, если и то и другое…

— Это просто-напросто математические игры, — отмахнулась Пруденс. — Я знаю: произведение бесконечной массы на конечную функцию может быть достигнуто, если предположить возможность наличия нулевой силы столкновения. Но это все равно остается просто математической игрой, упражнением по исключению невозможного. Это ничего не доказывает.

— Это доказывает лишь изначальную мощь Бытия, — прошептал Флэттери.

— Ой, Радж, опять ты за свое, — сказала Пруденс. — Сколько можно с помощью математики пытаться доказать существование Бога?

— Значит, это Божья длань коснулась нас, да? — спросил Тимберлейк. — Ты это хочешь сказать, Радж?

— Думаю, вы оба понимаете, что в данных обстоятельствах говорить об этом по меньшей мере неуместно, — глубокомысленно проговорил Флэттери и подумал: «Когда на Лунной базе получат этот доклад, они поймут, что нам удалось создать примитивный Разум. Другого ответа просто быть не может».

Пруденс взглянула на большой пульт, пытаясь понять, что же всё-таки произошло с кораблем.

Повреждение было вызвано какой-то силой извне. Жестяное Яйцо немного тряхнуло, но это произошло уже после случившегося. Аварийные сигналы — красные и желтые — к тому времени уже мигали вовсю. Толчок был связан с утечкой энергии и началом работы систем, занимающихся устранением повреждений.

«Нулевая сила столкновения. Нечто снаружи корабля отсекло от него кусок будто ножом, режущим масло. Впрочем, нет — это было нечто куда более острое… Нечто снаружи».

Она коснулась ладонью щеки. Это означало, что они столкнулись еще с одной опасностью помимо тех, с которыми встретились на корабле.

Они столкнулись с чем-то, явившимся из бескрайнего, темного неизвестного. Пруденс внезапно подумала о морских чудовищах, которых обычно рисовали на древних земных картах, о двенадцатилапых драконах и человекоподобных фигурках с клыкастыми пастями посреди груди.

Она постаралась успокоиться, напомнив себе, что все эти чудовища остались лишь легендами благодаря извечному неуемному человеческому любопытству.

И тем не менее что-то ведь зацепило жестяное Яйцо!

Пруденс еще раз окинула взглядом пульт, но к этому времени аварийные системы уже почти полностью изолировали Четвертый Отсек пеной. Люки, ведущие в соседние секции, были наглухо задраены.

Что бы там ни ударило, на сей раз оно отрезало лишь тоненький ломтик… на сей раз.

— Кажется, мне пора заступать на вахту, — заметил Флэттери. — Да?

Слова Флэттери вернули ее к действительности, и только теперь она ощутила, насколько вымоталась. Спина ныла, а руки дрожали. Да, сейчас самое время как следует отдохнуть.

— Когда отдохнешь, можешь помочь мне в мастерской, — предложил Бикель.

— А разве мы уже что-то решили? — удивилась Пруденс, щелкнув пальцами. — Разве ты можешь творить с компьютером все, чего пожелаешь?

— Ради Бога! — взмолился Бикель. — Неужели никто из вас так до сих пор и не понял, что мы просто должны использовать компьютер в качестве основного элемента?

Бикель обвел взглядом товарищей. Флэттери склонился над пультом. Тимберлейк дремал в своей койке, а Пруденс пристально разглядывала его.

— Это не обычный компьютер, — сказал Бикель. — В нем содержатся элементы, о наличии которых мы даже не подозревали. Он почти шесть лет был связан с Органическим Искусственным Разумом во время постройки и программирования корабля. В нем имеются буферные устройства, провода и перекрестные связи, о которых, возможно, понятия не имели даже его создатели!

— Хочешь сказать, что он уже разумен? — спросила Пруденс.

— Нет. Я вовсе не считаю, что он разумен. Я считаю, что мы достаточно далеко продвинулись, используя компьютер и симулятор лобных долей нашего «Быка». Мы продвинулись гораздо дальше, чем проект Лунной базы за двадцать лет! И нам следует двигаться дальше.

«Помню, я только раз настолько уставала — после почти пятичасовой операции», — подумала Пруденс.

— Передаю вахту, — объявила она.

Они поменялись местами у главного пульта, и Флэттери обвел взглядом приборы, готовясь провести наедине с кораблем следующие четыре часа.

«А ведь Жестяное Яйцо может и закапризничать», — мелькнула у него мысль.

Порой ему казалось, что по кораблю разгуливают призраки шестнадцати человек, погибших еще на Луне при строительстве звездолета, тех членов экипажа, что при различных обстоятельствах погибли во время полета… и даже ОИРов, принесенных в жертву на этом алтаре.

«Интересно, а есть ли у этих бестелесных мозгов душа, — подумал Флэттери. — Если нам удастся вдохнуть разум в эту машину, будет ли наше создание обладать душой?»

— Слушай, а автоматика уже закончила латать пробоину? — спросил Бикель.

— Все изолировано, — отозвался Флэттери и подумал: «Интересно, когда же дикий разум снова нанесет удар?»

— А что находилось в Четвертом Отсеке? — спросила Пруденс. — Чего мы лишились?

— Пищевые концентраты, — ответил Бикель. — Я проверил это в первую очередь.

Он заявил это таким тоном, что сразу становилось ясно: «Сделал то, что должна была сделать ты, поскольку вахта была твоя».

— Радж, если хочешь, могу за тебя отдежурить, — предложил Тимберлейк.

— Нет, нет, вот немного отдохну…

— Разрез представляет собой абсолютно прямую линию, проходящую через все…

— В природе не бывает абсолютно прямых линий, — заметил Флэттери.

Бикель вздохнул.

«Интересно, что дальше?» — подумал он.

— Если у тебя появились какие-то соображения, выкладывай, — предложил он.

— Сознание — это своего рода вид поведения, — начал Флэттери. — Согласны?

— Согласны.

— Но корни нашего поведения уходят так глубоко в прошлое, что нам до них ни за что не докопаться.

— Опять ты об эмоциях, да? — спросил Бикель.

— Нет, — возразил Флэттери.

— Он об инстинктах, — пояснила Пруденс.

Флэттери кивнул:

— Некая генетическая память, подсказывающая цыпленку, как вылупиться из скорлупы.

— Эмоции, или инстинкт, какая в сущности разница? — удивился Бикель. — Эмоции — суть производное инстинкта. Значит, ты по-прежнему настаиваешь, что нам не удастся наделить «Быка» разумом до тех пор, пока мы не снабдим его инстинктами и эмоциями?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я, — ответил Флэттери.

— Он должен любить нас, — заявил Бикель. Он задумчиво пожевал верхнюю губу, захваченный простотой мысли. Флэттери, конечно же, прав. Именно это могло стать уздой, обеспечивающей необходимую степень контроля.

— У него должна быть собственная система эмоциональных реакций, — продолжал Флэттери. — Система должна отзываться целым рядом физических реакций, которые «Быку» известны. Что-то вроде характерных для человека мышечных реакций и тона голоса. Всё то, чем мы откликаемся на эмоции.

«Эмоции, — подумал Бикель. — Характеристика, позволяющая нам оценивать личность со стороны. То, что определяет личностные суждения. Закрытый процесс, возникающий естественным образом».

Это позволяло взглянуть на механическую концепцию Время — Эмоции совершенно иначе. Исключительно дерзкий взгляд на само понятие Времени.

— Мы попросту не можем быть хоть мало-мальски объективными в отношении самих себя кроме наших физических реакций, — пояснил Бикель. — Помните? Именно это неустанно повторял доктор Эллерс.

Флэттери вспомнился Эллерс, главный психиатр Лунной базы. «Бикель — истинное воплощение «цели», он — сила, которая задаст направление вашим поискам, — сказал как-то Эллерс. — Конечно же, у вас есть альтернативы. Вы встретитесь с непредвиденными ситуациями. Но другого, столь же отточенного, как Бикель, инструмента у вас не будет. Он истинно творческий исследователь».

«Эмоции, — подумал Бикель. — Как мы обозначаем их и программируем их? Что делает для этого наше тело? Ведь мы внутри, в непосредственном контакте с тем, что делает наше тело. Да, это единственное, по поводу чего мы можем оставаться совершенно объективными. Что именно делает наше тело…»

— У него должно быть полностью функционирующее тело, — вздохнул Бикель, которому вдруг открылась и вся проблема в целом, и пути ее решения. — У него должно быть тело, которое пережило и травму и кризис.

Он уставился на Флэттери.

— И чувство вины тоже, Радж. Оно должно осознавать, что такое чувство вины.

— Чувство вины? — переспросил Флэттери, недоумевая, отчего слова Бикеля вызвали у него гнев и едва ли не страх. Он хотел возразить, но тут до его слуха донеслись какие-то ритмичные глухие звуки. Сначала он решил, что это сработала неисправная сигнализация, и только через несколько мгновений понял, что эти звуки исходят от Тимберлейка. Инженер по системам жизнеобеспечения свернулся калачиком в коконе и крепко спал, сладко похрапывая во сне.

— Да, именно чувство вины, — подтвердил Бикель, не сводя взгляда с Флэттери. — Хочешь, чтобы он любил нас? Хорошо. Ведь любовь есть не что иное, как разновидность нужды, верно? У него будут эмоции, но это означает неограниченный спектр эмоций, Радж. И этот спектр включает страх.

«Вина и страх, — подумала Пруденс. — Раджу придется смириться с этим. Он обучен так, что не в состоянии будет отрицать это».

Она взглянула на Бикеля. Тот смотрел куда-то в пространство, глаза его затуманились от каких-то потаенных мыслей.

— Удовольствие и боль, — наконец пробормотал Бикель. Он перевел взгляд на Пруденс, потом на похрапывающего Тимберлейка, потом — на Флэттери, ненадолго задерживаясь на каждом. Интересно, понимают ли они, что ИР, кроме всего прочего, должен обладать еще и способностью к воспроизводству?

Пруденс почувствовала, как ускоряется ее пульс, и наконец сумела оторвать взгляд от Бикеля. Она коснулась пальцами виска, почувствовала, как сильно бьется жилка, и решила, что это — следствие учащенного дыхания, высокой температуры, недоедания, усталости и тревоги. Смесь серотонина и адреналина, которую она получала в гибертанкс, позволяла ей держать себя в руках. Она отчетливо представляла все происходящее в ее организме, и сейчас она ясно понимала, что ей необходимо подкрепить себя инъекциями необходимых препаратов.

— Итак, Радж? — спросил Бикель.

«Я должен собраться, — подумал Флэттери, возвращаясь на свою койку. — Я должен вести себя естественно и спокойно». Он старался не смотреть на вспомогательную панель на пульте повторителя. Бикель становился все более подозрительным и теперь замечал даже самые ничтожные мелочи. Флэттери отметил зеленые спокойные огоньки на пульте, мерное пощелкивание реле. Все системы корабля функционировали совершенно нормально.

И всё же глубоко в душе Флэттери испытывал какой-то безотчетный страх — как животное, чувствующее приближение охотника.

Бикель испытывал душевный подъем, какой-то внутренний прорыв, близость решения проблемы, до сих пор никак не дававшейся ему. Корабль — все живое на борту — был подобен марионетке. Теперь выход стал очевиден. До сих пор он только отдаленно представлял его себе. Теперь же все стало кристально ясным. В голове у него послушно громоздились необходимые схемы, будто чья-то заботливая рука аккуратно сложила в стопку кальки.

«Четырехмерная конструкция, — напомнил он себе. — Мы должны создать объемную сеть из сложных мировых линий. Она должна поглощать несинхронные передачи. Она должна извлекать дискретные закономерности из получаемых импульсов. Самое важное — это конструкция, а вовсе не материал. Самое главное — топология. Именно в этом ключ ко всей этой чертовой проблеме!»

— Прю, приготовь чего-нибудь поесть и свари кофе, — попросил Бикель. Он взглянул на хронометр рядом с центральным пультом, бросил взгляд на Тимберлейка. Пускай спит.

Размышления в подобном направлении, понял Бикель, привели его на самый порог решения проблемы. Небольшое давление здесь, небольшое приложение энергии там, и он получит разум, с которым еще никому не приходилось сталкиваться.

От этой мысли он испытал безотчетный страх, более того, нечто вроде благоговейного ужаса. Бикель повернулся к Флэттери.

— Радж, — сказал он. — А ведь мы еще не очнулись.

— Что? Как это? — Это спросил Тимберлейк, который только что проснулся и теперь, протирая глаза, недоуменно смотрел на Бикеля.

— Мы еще не проснулись, — объявил Бикель.

Глава 10

«Мы еще не проснулись». Все четыре часа вахты эти слова Бикеля не давали Флэттери покоя.

Тимберлейк пробурчал что-то вроде: «Ну и шутки у тебя!» и снова завалился спать.

Но Флэттери, которому нужно было одновременно следить и за показаниями приборов на пульте, и за экраном над головой, на котором были видны Бикель и Пруденс, колдующие над аппаратурой в мастерской, чувствовал, что в его восприятии корабль постепенно обретает какие-то личностные черты.

Флэттери чувствовал, будто он и трое других членов экипажа являются просто клетками какого-то огромного организма. Шкалы приборов, циферблаты, датчики и сенсоры, вездесущий видеоинтерком — все это представляло собой органы чувств, нервы и органы чего-то, что никак не связано с ним.

«Мы еще не проснулись».

«Мы упорно стараемся не думать об этом», — пришел наконец к выводу Флэттери.

Послышался голос Бикеля, обращающегося к Пруденс в мастерской:

— Вот с помощью этого мы избавимся от ненужной обратной связи. Следи за цветом провода и присоедини его вот сюда. А вот это — цепь глушителя сигналов. Мы должны следить за тем, чтобы случайно не ввести в нейронные цепи случайные циклы сигналов.

Потом Пруденс забормотала себе под нос:

— В человеческом черепе около пятнадцати миллиардов нейронов. Я сделала экстраполяцию. Мы ведь располагаем нейронными блоками и компьютером. В этом нашем… чудище нейронов почти вдвое больше.

Их голоса отдавались в мозгу Флэттери каким-то эхом. Он представлял себе весь корабль целиком, огромный механизм, чья жизнедеятельность требовала некоей оптимальной организации — процесса отдачи приказов. Сюда, само собой, входила и энтропия, поскольку система, которую представлял собой корабль, постоянно стремилась к равномерному распределению энергии.

«Что касается корабля, то порядок для него куда более характерен, чем хаос, — подумал Флэттери. — Тем не менее мы обращаемся с кораблем, как с большим оркестром, дирижирует которым Бикель. Только Бикель знает, как заставить его исполнять нужную нам музыку».

Личности, которую представляет собой корабль — их Жестяное Яйцо, — пока не хватает какой-то целостности. Вместо того чтобы саморегулироваться, корабль довольствовался малоэффективной системой обратной связи, обеспечиваемой четырьмя людьми, приметанными к его «нервной системе» на живую нитку. Это с одной стороны.

Но в будущем может настать момент, когда степень повреждений окажется слишком высокой и они не смогут помочь кораблю. Люди и так уже доказали, что не могут сделать корабль живой, динамичной, согласованной системой, которой он, по идее, должен был бы быть.

Флэттери вдруг испытал приступ неприязни к обществу, которое отправило своего хрупкого посланца буквально в никуда. Он знал, какими соображениями при этом руководствовались люди, однако это не умаляло его горечи.

«Представьте себе общество как состоящий из людей механизм, исключительно сложный защитный механизм, — твердил Хэмпстед — Общественные ограничения в результате естественного отбора проникли в плоть и кровь. И эти ограничения постепенно стали частью саморегулирующейся обратной связи в системе управления обществом. Проблема в том, способны ли люди вырваться за рамки этой саморегулирующейся системы. Ведь существование за ее пределами требует от человека исключительной отваги».

Закон, как было известно Флэттери, формулировался следующим образом: «Опыт отдельного человека не является фактором, абсолютно определяющим его поведение. Доминируют общественные устои на клеточном уровне».

Флэттери в сердцах стукнул костяшками пальцев по краю койки, чтобы избавиться от печальных раздумий. Он сосредоточился на пульте и понял, что нужно немного подрегулировать температуру. Автоматике никогда не удавалось точно выдержать режим.

А Бикель в это время поучал Пруденс:

— Следи за интервалами в цепях задержки времени. А то у «Быка» будет искаженное представление о настоящем.

— О чем, о чем? — удивилась Пруденс.

— О его настоящем — его «специфическом настоящем». Это то, что ты ощущаешь в любой отдельный момент времени, тот кратчайший отрезок времени, который принято называть «сейчас». Профессор Феррел — помнишь старика Феррела?

— Разве забудешь зятя самого Хэмпстеда!

— Точно, хотя дураком он никогда не был. Как-то раз мы были с ним на станции слежения за спутниками — он по свою сторону стерильной стены, я — по свою. И вдруг он говорит: «Смотри, эта штука движется!» Это был космический челнок с Земли. Потом Феррел продолжил: «На самом деле ты знаешь, что он движется с неимоверной скоростью. Но тебе кажется, будто ты видишь, как он меняет местоположение сейчас… в настоящем. Никаких острых углов — просто плавное движение. Так вот, это и есть «специфическое настоящее», дружок. Всегда помни об этом!» С тех пор я это помню.

— Значит… ИР на самом деле будет ощущать время? — вновь удивилась Пруденс.

— Наверняка. Наши цепи задержки времени должны дать ему возможность ощущать внутреннее время. Он просто не сможет его не чувствовать. В противном случае, все наши усилия пойдут насмарку.

Флэттери взглянул на экран и увидел, как Бикель подключает к «Быку» осциллограф.

— Слушай, а ты не перегрузишь компьютер? — неожиданно заволновалась Пруденс. — Вдруг он не выдержит?

— Ради Бога, не надо, Прю! Ты же, например, постоянно получаешь информацию. Разве твой мозг не сортирует ее, не выстраивает в порядке очередности, не программирует и не оценивает потом данные?

— Но ведь само существование Жестяного Яйца полностью зависит от компьютера. Если мы…

— Иного пути нет, — заявил Бикель. — Ты должна была понять это еще в тот момент, когда поняла, что весь этот корабль — декорация.

— То есть как это? Почему? — рассердилась Пруденс.

— Потому, что компьютер — единственное место, где может храниться такое количество информации. Понимаешь, у нас просто нет времени обучать совершенно необразованное дитя.

Не успела она ответить, как прозвучал сигнал передатчика.

ППУ был переключен на ручное управление, чтобы его системы не мешали работе в мастерской. Сигнал мгновенно заставил действовать и Бикеля, и Флэттери. Бикель нажал соответствующую кнопку в мастерской, а Флэттери щелкнул переключателем у себя на пульте, бесстрастно отмстив про себя, что послание Лунной базы, прежде чем попасть к ним, пройдет через цепи «Быка».

Бикель обвел взглядом приборы в мастерской, увидел, как резко дернулись, а потом вернулись в исходное положение стрелки. Мастерскую наполнило характерное гудение работающего ППУ, поскольку теперь ИР являлся частью его схемы. От этого звука у Бикеля аж мурашки по коже побежали.

Приборы отметили характерную для ППУ паузу. Отдельные элементы послания сейчас сортировались, сравнивались, дешифровались и передавались на выводящее устройство.

Бикель взглянул на экран и понял, что Флэттери переключил систему на аудиовоспроизведение.

Из вокодеров послышался голос Хэмпстеда:

— Проект вызывает корабль «Землянин». Вас вызывает Проект. Мы не можем дать точное определение силы,повредившей корабль. Предполагаем ошибку передачи или недостаточные данные. Одна из версий допускает вероятность встречи с нейтринным полем теоретического типа — Почему вы не последовали нашей директиве по процедуре возвращения?

Бикель следил за приборами. Послание прозвучало совершенно четко, никаких искажений.

Было слышно, как Хэмпстед откашливается.

Услышав этот столь обыденный звук, Пруденс испытала какое-то странное чувство. Такая мелочь, а передается за миллионы миль, и все лишь ради того, чтобы они узнали о легкой простуде Хэмпстеда.

И снова из вокодеров послышался голос Хэмпстеда:

— Лунная база подвергается сильному политическому давлению. Немедленно известите о получении этого сообщения. Корабль должен вернуться на окололунную орбиту и ожидать решения по поводу дальнейшей судьбы экипажа и груза.

— Какое ужасное слово — судьба! — заметила Пруденс. Она взглянула на Бикеля. Но тот, кажется, отнесся к сказанному довольно спокойно.

Флэттери почувствовал, как тяжело бьется его сердце. Интересно, мелькнет ли в следующих словах Хэмпстеда кодовый сигнал «уничтожить корабль»?

Бикель недоуменно уставился на вокодер. Как отчетливо был слышен голос Хэмпстеда — даже то, как он откашливается, хотя, по идее, ППУ должен был отфильтровать все посторонние звуки. Бикель перевел взгляд на сюрреалистическую мешанину аппаратуры, составляющей «Быка».

И снова послышался голос Хэмпстеда:

— Необходим более полный анализ повреждений. Самое важное определить их природу и объем. Подтвердите получение сообщения. Проект передачу закончил.

Бикель негромко и по возможности как можно более равнодушно спросил:

— Прю, и как тебе показался наш Большой Папочка?

— По-моему, он здорово обеспокоен, — ответила Пруденс. «Интересно, — подумала она, — почему это Бикель, который всегда был против возвращения, так спокойно отнесся к услышанному?»

— Слушай, Прю, а вот если бы ты захотела передать в своем сообщении какие-то эмоции, как бы ты поступила? — спросил Бикель.

Она озадаченно уставилась на него.

— Наверное, я бы просто сообщила о своих чувствах или постаралась передать их интонацией. А что?

— По идее, ППУ на такое не способен, — задумался Бикель. Он поднял голову и встретился взглядом с Флэттери, смотрящим на него с экрана. — Не подтверждай приема этого сообщения, Радж.

Флэттери кивнул.

— Хочешь сказать, что ППУ стало работать лучше, чем раньше? — неуверенно спросила Пруденс.

— Нет, — ответил Бикель. — Оно работает вообще не так, как должно. Лазерное послание оголено до предела. Исходные модуляции голоса, теоретически, сохранены и зачастую достаточно сильны, чтобы узнать характерные особенности голоса говорящего. Передача была очень высокого качества.

— По-видимому, электроника «Быка» делает систему более чувствительной, — предположила Пруденс.

— Возможно, — согласился Бикель.

— А во время приема послания наблюдалось усиление нервной активности? — спросил Флэттери.

— У рыбы тоже может быть нервная активность, — отозвался Бикель. — Нервная активность вовсе не означает наличия разума.

— Однако это нечто довольно близкое, — начал Флэттери.

Бикель кивнул.

— Выборочное повышение и понижение порогов, — продолжал Флэттери. — Пороговый контроль.

Бикель снова кивнул.

— Что это? — спросила Пруденс.

— Эта штука… — Бикель указал на «Быка» — …только что продемонстрировала пороговый контроль… примерно так же, как мы, когда узнаем что-либо. — Он взглянул на нее. — Когда ты понижаешь порог восприятия, ты распространяешь пространственно-временное сообщение и проецируешь его на внутреннюю «ауру узнавания» своей ментальной системы сравнения. Сообщение является пространственно-временной конструкцией, которую ты накладываешь на зону узнавания. Эта зона узнавания может довольно точно определять характер полученной информации в диапазоне от «точно такой же», что является максимальной степенью соответствия, до «похожей на что-то». И такого рода сравнения производятся как раз с помощью порогового контроля.

Бикель снова взялся за дело, от которого его оторвало сообщение Лунной базы. Он взял пучок нейроволокон, сверился со схемой и с помощью микроманипулятора принялся подключать их к соответствующим гнездам.

В помещении Центрального Пульта Флэттери вытянул левую руку и стиснул высящуюся возле койки металлическую стойку, да так крепко, что даже костяшки пальцев побелели.

«Кто может мне сказать, где именно находится моя душа?» — подумал он.

В памяти всплыли строки 138-го псалма: «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен».

«Интересно, предали ли мы Господа, создав нечто не менее дивное?» — подумал Флэттери.

— Отец наш небесный! — прошептал он.

«Но ведь и я сейчас на небесах, — мелькнула мысль. — И какому духовному риску я тут подвергаюсь!»

До его слуха донеслись голоса переговаривающихся за работой Бикеля и Пруденс. Эти звуки будто подтолкнули поток его мыслей.

Снова ощутил всплеск, исходящий от вечного поединка между Знанием и Верой, ареной которого оказалось избрано его тело. Флэттери почувствовал, как его захлестывает волна эмоций, которые, по идее, должна была гасить его Вера.

«Я легко мог бы покончить со всей этой чепухой, — думал он. — Но все мы в одной связке, и насилие лишь погубит нас всех. Религия и психиатрия не что иное, как две ветви одного и того же древа: искусства исцеления». Он ясно помнил эти слова. Так говорил их преподаватель по практической религии. Это было на втором курсе. «Религия и психиатрия — побеги одного и того же ствола… Однако сначала нужно самому исцелиться», — подумал он.

Флэттери отвернулся от нависающего над ним пульта, закрыл глаза и крепко ухватился за стойку.

— Отче наш, — прошептал он. — Иже еси на…

Но эти слова вдруг как-то утратили свою силу…

«Яко на небесах, так и на земле…» — подумал он.

Но ни того, ни другого для него никогда не существовало — впрочем, как и для других выходцев из аксолотлевых танков и стерильных яслей Лунной базы. Для всех них оставалась лишь надпись:

НЕ ОТКРЫВАТЬ ЛЮК, НЕ ПРОВЕРИВ ДАВЛЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ОТСЕКЕ.

Каждое утро по пути на занятия — целых одиннадцать лет — он проходил через люк, над которым красовалось это предупреждение.

ВЫХОД НАРУЖУ БЕЗ КОСМИЧЕСКОГО СКАФАНДРА СТРОГО ВОСПРЕЩЕН.

Вездесущая надпись устанавливала границы их строго ограниченного мира. И до сих пор он чувствовал ее власть над собой.

Скафандр был еще одним фактором, регулирующим спектр их поведения. Он ограничивал возможности общения с другими людьми, низводил голос до механического хрипа динамиков, превращал собеседников в механические куклы, пляшущие на экране осциллографа.

Вездесущим врагом считался внешний мир — полное отсутствие чего-либо, способного поддерживать жизнь, пустота, называемая пространством. Оно было злом, и они боялись его — всегда. Конечно, всегда можно мечтать о покорении пространства, но на самом деле они всегда мечтали об очищенном воздухе и родной каюте, в которой можно снять с себя опостылевший скафандр. Именно это всегда являлось сокровенной мечтой. Пусть даже она и исходила от самого дьявола.

Единственным, на что можно было твердо полагаться в присутствии врага, — закрепленная на стойке пластиковая бутылочка с водой. Жирные волосы могли испачкать забрало шлема. Волосы следовало стричь коротко и как можно чаще мыть шампунем.

— Вся вселенная является воплощением химии и механики, материи и энергии, — прошептал он.

Но только Бог был способен управляться с материей и энергией.

«Да, мы не боги, — подумал Флэттери. — Мы совершаем святотатство, пытаясь построить машину, которая способна думать сама о себе. Вот почему мне было поручено следить за происходящим в этом полете. Мы богохульствуем, пытаясь наделить машину душой. В принципе сейчас я должен бы был отправиться в мастерскую и разнести дьявольское создание на куски!»

— Радж! — донесся голос Бикеля из интеркома.

Флэттери бросил взгляд на экран. Во рту у него неожиданно пересохло.

— Я заметил независимую активность фотосенсорных цепей компьютера, — проговорил Бикель. — Прю, проверь расход энергии.

— В норме, — ответила она. — Замыкания нет.

— Но ведь… это не разум, — пробормотал Флэттери. Язык его едва шевелился.

— Согласен, — ответил Бикель. — Но что же тогда это такое? Компьютер сам программирует себя во всех…

Последовало недолгое молчание.

— Проклятье!

— Что случилось? — спросила Прю.

— Он отключился, — ответил Бикель.

— И что же… так на него подействовало? — удивился Флэттери.

— Я подключил блок замедления в симулятор одинарного нерва и пропустил через схему тестовую программу. По-видимому, программа вызвала информационный резонанс, воздействовавший на «Быка» и одновременно на компьютер через каналы монитора. Именно тогда я получил реакцию самопрограммирования.

Пруденс пальцем провела по толстому проводу, подключенному ко входу «Быка».

— Монитор подключен только к памяти компьютера, — сказала она. — А вот здесь установлен буфер.

Бикель дернул за указанный ей провод.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Отключаю его, — ответил он. — Хочу провести проверку независимо от памяти и, прежде чем продолжать, проанализировать результаты.

Молчание.

Флэттери с ужасом уставился на экран.

«Если я сейчас уничтожу все это, убью я кого-нибудь или нет?» — подумал он.

Глава 11

Сработали датчики, и на пульте начали перемигиваться сигнальные огоньки. Их свет — желтый, зеленый, красный — отражался на вогнутой переборке.

Свет сигнальных огней расцвечивал схему, которую просматривал Тимберлейк и сравнивал с выводящимися на экран данными.

На экране над его головой виднелись Пруденс, которой предстояло отстоять еще половину вахты на Центральном Пульте, и Флэттери, отдыхающий на своей койке.

«Странно, почему он не уходит в каюту?» — подумал Тимберлейк.

Из мешанины аппаратуры и проводов появился Бикель, освещаемый зеленым светом сигнальных огней.

— Мы что-то упустили, — буркнул он.

Тимберлейк с удивлением отметил нотки страха в голосе Бикеля и то, как он, подобно загнанному в угол животному, затравленно озирается.

— Если эта штука начнет действовать самостоятельно, то управлять ею нам не удастся, — продолжал Бикель. — Радж совершенно прав.

— Да просто Радж помешан на всякой чепухе насчет големов и разных чудовищ! — фыркнул Тимберлейк.

— Нет, — ответил Бикель. — У этого создания особенная память. И она лишь отдаленно напоминает нашу, человеческую. Но понимаешь. Тим, именно память — нервные цепи, составляющие Психопространство — лежат в основе того, что мы называем поведением. Что будет делать эта штука, когда мы включим ее… если мы не снабдим ее опытом, благодаря которому сумела выжить человеческая раса?

— Просто ты не знаешь, что такое расовые различия, и именно в этом твое несчастье.

Голос принадлежал Флэттери. Они подняли головы и увидели его на экране. Он сидел на койке, протирая глаза. Пруденс сосредоточилась на большом пульте, как будто ничто ее больше не интересовало.

Бикель подавил раздражение и спросил Флэттери:

— Ты же психиатр. Разве представление о травме не является одним из твоих орудий?

— Ты спрашиваешь о расовых различиях, — сказал Флэттери. — Мы можем только догадываться об их влиянии.

Флэттери с экрана уставился на Бикеля.

«Джон паникует. Почему? Может, потому, что «Бык» стал действовать самостоятельно?»

— Мы должны дать жизнь этой штуке, — продолжал Бикель, глядя на «Быка». — Но мы точно не знаем, что она из себя представляет. Она абсолютно чужда для нас. Она не похожа ни на кого из нас. А если она отличается… И в то же время живая и сознает это.

— Значит, ты уже сейчас прикидываешь, как бы сделать ее похожей на нас? — спросил Флэттери.

Бикель утвердительно кивнул.

— И ты думаешь, что все мы являемся жертвами расовых предрассудков и личных травм? — продолжал Флэттери. — По-твоему, разум не является естественным результатом влияния органов чувств?

— Черт возьми, Радж! — взорвался Бикель. — Мы вот-вот окончательно решим проблему! Как ты не понимаешь!

— Однако ты и сам не знаешь ответа на один вопрос, — возразил Флэттери. — Не создаем ли мы существо, которое окажется неуязвимым… по меньшей мере неуязвимым для нас?

Бикель нервно сглотнул.

— Ты считаешь, — продолжал Флэттери, — что существо, которое мы создаем, не обладает сексуальным влечением, что оно в принципе не может быть похожим на нас. Оно бесплотно. Оно по определению не может знать, чего плоть боится и что она любит. И теперь ты спрашиваешь, как бы это нам состряпать плоть и пол, а заодно и все расовые страдания, которые пережило человечество? Ответ очевиден: нам это не под силу. Мы и в своих-то инстинктах разбираемся очень плохо. Мы не в состоянии правильно оценить все темные и непонятные страницы собственной истории.

— Скорее, некоторые из них, — стоял на своем Бикель. — Мы обладаем инстинктом побеждать… выживать… — он облизнул губы и бросил взгляд на компьютер.

— Возможно, все это лишь гордыня, — вздохнул Флэттери. — Может, это просто обезьянье любопытство, и мы не удовлетворимся до тех пор, пока не станем творцами, подобно самому Господу. Но тогда, возможно, будет уже поздно поворачивать назад.

Бикель, будто не слыша его последних слов, продолжал:

— А еще есть инстинкт убийцы, уходящий корнями в дикое прошлое, когда вопрос стоял конкретно — убить или быть убитым. Обратная сторона этого инстинкта в том, чтобы поменьше рисковать… «быть практичным».

«Он явно сделал что-то тайком, — возразил Флэттери. — Интересно, что? Похоже, он совершил нечто, чего и сам боится».

— А чувство вины накладывается на этот инстинкт убийцы, — продолжал Бикель. — Некий буфер… именно так мы удерживаем себя в определенных рамках. Если мы встроим…

— Чувство вины предполагает наличие совершенного греха, — сказал Флэттери. — А где же, скажи на милость, в какой религии или в психиатрии предполагается необходимость греха?

— Инстинкт — это всего-навсего слово, — сказал Бикель. — А мы слишком далеко от его источника. Но почему? Мы способны вырастить пятьдесят поколений кур — от эмбрионов до цыплят в колбах. Они так никогда и не увидят скорлупы яйца. Но пятьдесят первое поколение, выведенное нормальным образом, высиженное курицей, все равно будет знать, как из этого яйца вылупляться.

— Генетический импринтинг, — заявил Флэттери.

— Верно, — согласился Бикель. — Нечто, впечатанное в наше сознание. Впечатанное навсегда. Да, конечно, мы знаем! Нам прекрасно знакомы эти инстинкты, пусть и на бессознательном уровне. Именно они понижают уровень нашей восприимчивости, вводят нас в гнев, побуждают к насилию, повышают чувственность…

Он снова кивнул, как бы в подтверждение собственных мыслей.

«Что же он сделал? — спросил себя Флэттери, глядя на экран. — Да ведь он паникует. Нет, это нужно обязательно выяснить!»

— Синдром Каина и Авеля, — продолжал Бикель. — Убийство и чувство вины. Они тоже где-то в нас… впечатаны в нас. Клетки все помнят.

Они уставились друг на друга, Бикель — в отчаянии от собственной нерешительности, а Флэттери — теперь совершенно уверенный в том, что не ошибся.

«Он наделил «Быка» способностью убивать, — подумал Флэттери. — Его доводы и раздражение недвусмысленно свидетельствуют об этом. Но кого именно убивать? Уж конечно, не кого-то из нас. Колонистов в гибертанках? Нет. Кого-то из гибернированных животных? Наверняка ему сначала придется каким-то образом проверить, способен ли «Бык» на убийство в принципе… Но вряд ли он уже успел произвести замену черного ящика на белый».

Пруденс, которой приходилось одновременно следить и за пультом и за ходом дискуссии, чувствовала, как обостряется ее восприимчивость. Она замечала малейшие колебания температуры, отмечаемые приборами, краем уха слышала металлическое поскрипывание палубы и переборок; она ощущала, как усиливается подозрительность Флэттери по отношению к Бикелю, и то, как последний отчаянно обороняется, чувствовала биение собственного сердца и мельчайшие изменения химических процессов в своем организме.

Больше всего ее поражала невидимая игра органической и неорганической материи, которую она привыкла считать собой.

Компьютер с его колоссальной базой данных, составленных трудом миллионов и миллионов умов, позволял ей разобраться в поставленном Бикелем вопросе, и она не могла противиться желанию получить ответ. Куда и как инстинкты несут человека?

Пока продолжался яростный спор между Бикелем и Флэттери, она запрограммировала вопрос, ввела его в компьютер со своего пульта и нажала кнопку обработки информации.

Всё это выходило далеко за рамки химического обмена веществ — она прекрасно понимала это — и уходило глубоко в ту область науки, где представление о строении белковых структур являлось лишь теоретическим. Но если компьютер не сможет дать ей ответ, который возможно будет перевести на язык физиологических функций, То она была уверена, что сможет получить нужный ответ благодаря новым экспериментам с собственным организмом.

— Бикель, что ты наделал? — рявкнул Флэттери.

Пруденс подняла голову и увидела, что Флэттери напряженно уставился на экран и весь подобрался, будто в любой момент готов броситься на Бикеля. На экране Бикель и Тимберлейк, повернувшись спиной к камере, напряженно разглядывали мешанину блоков и проводов, представлявших собой «Быка».

Мощный компьютер гудел так громко, что звук был слышен не только в мастерской, но и в помещении Центрального Пульта. Бешеное перемигивание индикаторов буквально гипнотизировало.

Пруденс, поняв, что происходит, в ужасе невольно прикрыла рот тыльной стороной ладони. Да ведь он подключил компьютер через «Быка»!

— Что ты наделал? — повторил Флэттери.

— Ничего! — не оборачиваясь, огрызнулся Бикель.

Тимберлейк заметил:

— Может, нам стоит…

— Отстань! — оборвал его Бикель.

Пруденс негромко заметила:

— Я уже сделала это. Я ввела в компьютер вопрос.

— И какой же? — поинтересовался Бикель. Потом указал на большой циферблат счетчика энергии у себя над головой.

— Посмотрите, какой расход энергии! В жизни ничего подобного не видел.

— Я отследила шестьдесят восемь шагов спирали четвертого порядка, — объяснила Пруденс. — Я настроила компаратор оптических изомеров, чтобы попытаться определить, где и каким образом задаются импринты наших инстинктов.

— Программа отправилась в банки памяти, — объявил Бикель, кивком головы указывая на перемигивающиеся индикаторы на пульте. — Видите усиление…

— Похоже, будто человек задумался над какой-то сложной проблемой, — заметил Тимберлейк. Бикель утвердительно кивнул.

На экране возле Пруденс стали появляться цифры.

Бикель резко обернулся.

— Что у тебя там?

Она взглянула на экран, стараясь сохранять спокойствие.

— Пирамидальный ответ, — наконец ответила она. — Я запросила только первые четыре варианта. А он сейчас дошел до десятого! Это нуклеиновые кислоты, точно… со всей генетической информацией. Но, кроме того, идет анализ и всего прочего… молекулярные веса и…

— Он пытается обсудить это с тобой, — продолжал Бикель. — Спрашивает твое мнение. Давай подключайся и постарайся отрубить всё то, что ты считаешь маловажным.

Пруденс пробежала глазами по экрану, стараясь отметить всю ненужную информацию. Катализ водорода… скорее всего, нет. Слишком большая вероятность заражения. Она занялась выделением и удалением всего ненужного.

Экран неожиданно померк, зато индикаторные огоньки замигали с новой силой. Потребление энергии снова подскочило, причем теперь обрело какой-то странный ритм.

— Слушай, ты что — вводишь в систему резонансный цикл? — спросила Пруденс и сама удивилась, насколько ей трудно оказалось сохранять спокойствие.

— Ритм синхронизирован со временем реагирования цепей «Быка», — отозвался Бикель.

В этот момент на экране перед Пруденс снова стали появляться данные.

Пруденс молча уставилась на экран.

— Ну что там? — спросил Бикель.

Поступление информации приостановилось.

— Это связано с кислой фосфатазой… с катализом аминокислот, — едва слышно проговорила Пруденс.

— Неужели он… мыслит? — прошептал Флэттери.

Бикель взглянул на панель компьютера, где один за другим гасли индикаторы. Теперь оставались подсвеченными лишь циферблаты — зеленые… розовые… золотистые.

— Нет, — сказал Бикель. — У нас просто получился компьютер, который способен сам себя программировать. Он может бросить все имеющиеся у него данные на решение конкретной проблемы… вести поиск необходимых данных, даже сели они хранятся вне его собственных баз данных.

— А разве это не разум? — спросил Тимберлейк.

— Во всяком случае, не такой, как наш, — ответил Бикель. — Сначала нужно задать ему вопрос, и только после этого он пробуждается к жизни.

— Кислая фосфатаза, — пробормотала Пруденс. — Кстати, а что нам известно о кислой фосфатазе?

— Она очень широко представлена в человеческом организме, — ответил Флэттери. Он обернулся и взглянул на Пруденс так, будто видел ее в первый раз. Конечно же, она поймет, что он имеет в виду — наверняка поймет почти сразу. Он взглянул на экран, на Тимберлейка и Бикеля. Может быть, нелишним будет все объяснить и им. Он снова бросил взгляд на Пруденс. Она явно выбилась из сил!

Погруженная в собственные мысли Пруденс наконец кивнула, глаза ее блеснули.

— Да, конечно, это химические процессы организма, — сказала она. — Больше всего кислой фосфатазы в мужской простате. У мужчин ее вообще гораздо больше, чем у женщин.

Флэттери с опаской спросил:

— Но ведь ткани организма нуждаются в ее минимальном уровне содержания.

Она выпрямилась, встретилась с ним взглядом и заявила:

— Просто это один из энзимов, связанных с половой функцией и пробуждением к жизни. — После этого отвернулась, и подумала: «Секс и пробуждение!»

— Так, значит, это именно то, что подавляет антисекс? — спросил Бикель.

— Косвенным образом, — ответил Тимберлейк. — Антисекс в основном влияет на распознавание сывороточной фенолсульфатазы, задерживает ее обмен и воздействие на организм.

«Тимберлейк, как специалист по системам жизнеобеспечения и биофизик, тоже должен осознавать это», — подумал Флэттери.

Он взглянул на экран, увидел стоящего в мастерской Бикеля, такого молчаливого и задумчивого, и вдруг почувствовал искреннюю жалость к этому человеку. А ведь как все просто: пробуждение к жизни и секс напрямую связаны между собой.

Пруденс, вспоминая то, что делали с ее собственным организмом, неотрывно смотрела на большой пульт, хотя в сущности не видела его. В эти мгновения с большим кораблем могло твориться что угодно, а она, скорее всего, ничего бы и не заметила. Взглянув наконец на Флэттери, она сразу догадалась, о чем он думает — так, будто мысли были написаны у него на лбу.

Сознание связано с инстинктом продолжения рода.

Никаких сомнений больше не оставалось: и то, и другое имело одну и ту же генетическую природу. История выполоскала их в одной и той же купели, и с тех пор одно было неразрывно сопряжено с другим.

Глава 12

Бикель медленно обернулся, взглянул на видимый на экране большой лазерный хронограф Центрального Пульта, отмечающий время, текущее на Земле. Хронограф отсчитал восемнадцать недель, двадцать один час и двадцать девять секунд. Пока Бикель смотрел на табло, прибор добавил еще минуту.

«Большую часть всех этих отсчитанных лазером минут, — думал Бикель, — экипаж Жестяного Яйца пребывал в состоянии непрерывной опасности. Причем она была реальной, независимо от того, что являлось ее источником или причиной. Чтобы убедиться в этом, вполне достаточно было просмотреть данные бортового компьютера. Но основная тяжесть легла на плечи экипажа после гибели Органических Искусственных Разумов. Именно после того, как астронавты лишились защиты ОИРов, положение стало просто катастрофическим».

В первый раз Бикель задумался о разуме как о возможности защиты от опасности — способе защиты его обладателя от неизвестных потрясений. Это было чем-то сродни ответу «Я всё могу!», брошенному Вселенной, которая угрожает всем, чем только может.

Он взглянул на Флэттери, по-прежнему лежащего в коконе на своей койке, и по его растерянному виду и поникшим плечам понял, что тот совершенно подавлен происходящим.

«Интересно, почему он так легко сдается? — подумал Бикель. — Такое впечатление, будто он только и ждет поражения».

Вслед за вопросом последовал и ответ: если ты запрограммирован на уничтожение, оно становится для тебя насущной необходимостью. С чувством растущей тревоги Бикель оглянулся на «Быка», окинув взглядом его электронные блоки и путаницу нейроволокон.

«Но ведь я сам запрограммировал его на насилие!»

Стараясь сохранять внешнее спокойствие и уверенность, Бикель перенастроил пульт на диагностическую проверку программы, ввел последовательность операций. Когда на экран стала поступать информация, в горле у него пересохло.

Эмбрион, который он отдал на милость «Быка», был мертв. Нет… Слово «мертв» просто не передавало того, что произошло с этим эмбрионом. Он был попросту уничтожен, истреблен, расщеплен на составляющие молекулы. Все это было записано на дисках и лентах, и причина уничтожения эмбриона вырисовывалась абсолютно ясно. Компьютер подверг эмбрион жестокому эксперименту ради того, чтобы добыть информацию.

Жестокий и бессмысленный эксперимент. В результате его вряд ли можно было получить хоть мало-мальски полезную информацию — кроме, разве что, самых и без того совершенно очевидных характеристик кислой фосфатазы, да еще, возможно, отрицательные данные по поводу ее биохимии.

«Если он способен убить ради получения информации, — подумал Бикель, — то он наверняка должен».

— Мы только что лишились еще одного сенсора, — заметила Пруденс, глядя на пульт.

— Второй отсек, четвертое кольцо за защитным слоем номер пять, — уточнил Тимберлейк. — Чертовски близко к гибертанкам.

— Я проверю, — объявил Флэттери, поднимаясь с койки. Он надел шлем, но не стал герметизировать его.

— Интересно, а там есть робоксы? — спросил Бикель.

— Какая разница? — спросил Флэттери. — К тому времени, как удастся найти хоть одного из них…

— Так мы будем проверять этот сенсор или нет? — перебил их Тимберлейк.

— Уже иду, — отозвался Флэттери. «Я не должен позволить Тиму перехватить это дело. Мне просто необходим предлог, чтобы проверить, что там сотворил Бикель. Это явно нечто жестокое и опасное. Да он и сам уже с трудом контролирует свое создание».

— Радж! — окликнула Пруденс.

Он взялся за рукоять люка.

— Эта… штука, там в мастерской, обладает способностью к самовоспроизводству, и паша помощь ей для этого не требуется. Любые инструменты, любой робокс и сенсор программируются через компьютер. И как только будет завершено последнее соединение…

Флэттери нервно облизнул губы и нырнул в люк, так ничего ей и не ответив.

— Чертов копуша, — вздохнул Тимберлейк. — Надо было самому пойти.

Пруденс включила обзорный экран на пульте, чтобы иметь возможность следить за Флэттери. Взглянув на экран, она увидела, что Бикель смотрит вслед исчезнувшему в проходе Флэттери.

— Прю, ты следишь за ним? — спросил Бикель.

— Да, у него с собой набор аварийных инструментов. Он будет на месте через минуту или около того, — ответила она.

— Неисправность замечена в районе установок кондиционирования, немного не доходя до отсеков с гибертанками, — пробормотал Тимберлейк. — Чертовски близко от них. А другие приборы регистрируют изменение температуры?

— Нет, ничего особенного, — ответила она.

Пруденс щелкнула переключателем, проверяя, не возникло ли серьезных отклонений температурного режима. Флэттери все время был на виду.

— Радж, ты скоро? — спросила она.

Из вокодера донесся голос Флэттери:

— Через минуту или около того.

Они молча принялись ждать, слушая по вокодеру звуки шагов Флэттери.

Когда Флэттери почти дошел до места аварии, Пруденс активировала направляющий луч.

— Испарители в порядке? — спросила она.

— Да, — ответил Флэттери.

Он прошел последний люк, зная, что приборы Центрального Пульта непременно сообщат об этом Пруденс. Тем не менее он испытал нечто вроде приступа страха. Сейчас он как бы символически отрезал себя от остальных астронавтов.

«Я отремонтирую сенсор и тут же вернусь обратно, — сказал он себе. — Надеюсь, что небольшая задержка при возвращении не вызовет подозрений. Я просто обязан выяснить, что именно сотворил Бикель, но в то же время не должен вызвать у него никаких подозрений».

Флэттери оглянулся, изучая помещение, в котором оказался. Сейчас он находился в шлюзе, из которого можно было попасть в отсеки с коммуникациями внешнего корпуса этого отсека. Для усиления конструкции шлюз по форме напоминал овал шести метров в ширину и семи в высоту. Флэттери сориентировался по направлению гравитации и двинулся вперед.

Отказавший сенсор представлял собой трубку, находившуюся сейчас справа от него. Трубка восемь, кольцо «К». Обозначения совпадали. Неполадки возникли именно здесь. Он уставился на тускло-серую трубку, освещенную холодным светом. Зеленое пятнышко направляющего луча остановилось именно на ней. «Да, Прю не забыла включить направляющий луч», — подумал он.

Из-за низкой гравитации он плавным прыжком преодолел расстояние, отделяющее его от сенсора, включил датчики ремонтной аппаратуры и занялся делом.

Внезапно сфинктер шлюза за его спиной сомкнулся, и ему тут же вспомнился Андерсон, задавленный вышедшим из-под контроля люком… но, разумеется, сейчас такой опасности больше не существовало… ведь все ОИРы мертвы. То, что один из членов экипажа был вынужден отправиться сюда для устранения неисправности, означало лишь одно — единственной опасностью сейчас оставался вышедший из-под контроля искусственный разум — ИР, а не ОИР.

— Что-то не так? — спросила Пруденс. От её голоса загудело в ушах.

«Она заметила, что я остановился здесь», — подумал Флэттери.

Внимание с ее стороны придало ему некоторое чувство уверенности — пусть даже она фиксировала не его передвижения, а его остановки.

— Нет-нет, просто осматриваюсь, — сказал Флэттери.

— Может, имеет смысл послать тебе на подмогу Тима? — спросила Пруденс.

— Вот еще! Только его мне и не хватало! — огрызнулся Флэттери, сам удивившись внезапной вспышке гнева.

— Ты сейчас на Втором посту, — объявила Пруденс. — Я включаю видео на Второй. Проверь.

Флэттери взглянул на сенсоры, увидел среди них один, обведенный желтым кружочком, и помахал рукой.

Путь Флэттери лежал дальше через еще один автоматический шлюз, он прошел через него, оглянулся на прозрачный люк. Он внезапно испытал чувство полной оторванности от товарищей, абсолютное одиночество. Взглянув вперед, он вспомнил, что, будь хоть дин из ОИРов в порядке, сюда вообще ходить не потребовалось бы. Мобильность, вот в чем заключалась проблема. Ведь на корабле практически во всех уязвимых местах имелись автоматические ремонтные устройства — и на внешнем корпусе, и на большинстве переборок, в шлюзах — корабль сам мог позаботиться о себе, и помощь экипажа требовалась ему лишь в минимальной степени. Но как только возникли проблемы с ОИРами, мобильность стала решающим фактором. И в том случае рисковать жизнью приходилось одному из членов экипажа.

Флэттери помянул недобрым словом конструкторов Жестяного Яйца. Он просто кипел от ярости. Он понимал, почему они создали корабль именно таким — это называлось «заранее запланированным наращиванием уровня отчаяния». Жаль, что им самим этого отчаяния испытать не удалось.

Теперь он был на Четвертом посту и приближался к Пятому.

— Подхожу к Пятому посту, — сообщил он.

Он остановился и поднял голову, осматривая закрепленные здесь сенсоры.

На том месте, где должен был находиться мультисенсор, теперь виднелось затянутое иеной отверстие. Нанесенные на металлическую поверхность опознавательные желто-зелено-красные кольца, повреждены не были. Он окинул взглядом остальные приборы. Все они как будто были в полном порядке.

Тогда Флэттери вспомнил об острове в Пьюджет-Саунд — там тоже таинственно исчезали сенсоры… исчезали и люди. Он почувствовал, как между лопатками стекают капли холодного пота. В шлеме снова раздался голос Пруденс:

— Что там у тебя?

Убавив звук, он ответил:

— Похоже, один из мультисенсоров просто исчез. А отверстие затянуто пеной.

— Но в этом отсеке, кажется, нет автоматики, герметизирующей отверстия пеной, — сказала Пруденс.

— И тем не менее отверстие загерметизировано! — настаивал Флэттери, с трудом скрывая раздражение.

Пруденс сказала:

— Джон, компьютер требует дополнительное количество энергии. Это твоя работа?

— Нет, я сейчас ничего не делаю.

Флэттери повернул голову. Голос Бикеля был едва слышен. Компьютер предъявляет требования! Флэттери постарался успокоиться, достал запасной сенсор, проверил его. Эта штука была около трех дюймов в диаметре, внутри находился термодетектор и стандартный набор микрокамер, похожих на крошечные бриллиантики.

Уголком глаза Флэттери заметил в коридоре какое-то движение. Он вскинул голову, ударился затылком о тыльную сторону шлема и бросил взгляд в сторону Шестого поста.

К нему двигался один из робоксов, плотно прижав к бокам крепления для инструментов. Механизм вел себя как-то ненормально — то ускоряя, то замедляя движение.

Первой мыслью Флэттери было, что Пруденс перевела на себя контроль за робоксами в этой части корабля и управляет ими со своего пульта. В этом случае странную манеру поведения робокса можно было объяснить недостатками органов управления Центрального Пульта.

— Прю, это ты его сюда послала? — спросил Флэттери.

— Нет, — ответила она. — А в чем дело?

— Сюда направляется один из робоксов.

Пока он наблюдал за автоматом, тот закрутился на месте, словно сбился с пути, потом снова обрел цель.

— Там ничего не должно быть! — сказала она. — На пульте никакого движения не отмечается.

Робокс остановился неподалеку от Флэттери. Манипулятор приподнялся, двинулся к затянутому иеной отверстию потом рывком метнулся назад.

— Так кто же управляет этой штукой? — спросил Флэттери.

— Во всяком случае, не я, — отозвалась Пруденс. — Кроме того, я вижу и Джона, и Тима. Они тоже ей не управляют.

— А компьютер по-прежнему настаивает на своих требованиях? — прошептал Флэттери.

— Да.

— А ИР сейчас… включен? — спросил Флэттери.

— Только базовые цепи, — ответил Бикель. — Через ППУ. Новые сдвоенные цепи я еще не подключал.

— В этом районе не может быть робокса, — объявила Пруденс. — Мы ни одного из них не переключали на автоматический режим. И на пульте ничего не зарегистрировано. Чтобы наладить дистанционное управление, потребовался бы день или…

— Но ведь он прямо передо мной, — возразил Флэттери.

Он с изумлением уставился на автомат. Манипулятор снова коснулся герметизированного пеной отверстия, опять метнулся назад. Другой манипулятор ухватил край клещами застывшей пены, как бы попробовав ее на прочность, и с изумившей Флэттери проворностью втянулся обратно.

— Что он делает? — спросила Пруденс.

— Я не совсем понимаю. Впечатление такое, будто он оценивает степень повреждений. Во всяком случае, его камеры направлены на отверстие. Кажется, он не может решить, какими инструментами воспользоваться.

— Кто не может решить? — Голос принадлежал Тимберлейку и доносился из мастерской через Центральный Пульт.

— Попробуй заменить этот сенсор сам, — предложил Бикель.

Флэттери нервно сглотнул и поднес руку к отверстию, где раньше находился сенсор, пытаясь на ощупь найти выходы проводов питания.

В тот же миг робокс выкинул гибкий манипулятор, обхватил им руку Флэттери и отвел ее в сторону. Запястье пронзила острая сильная боль. Флэттери даже вскрикнул.

— Что случилось? — спросила Пруденс.

Манипулятор освободил Флэттери и отодвинулся.

— Эта штука схватила меня, — отозвался Флэттери. Голос его дрожал от боли и недоумения. — Он воспользовался гибким манипулятором… схватил меня за руку.

— Он помешал тебе произвести ремонт? — Это спросил Бикель, голос которого едва не оглушил Флэттери. Это означало, что Бикель напрямую подключен к переговорной системе корабля.

— Похоже, что ему не нравится мое присутствие, — сказал Флэттери, а сам подумал: «Почему ни один из нас не хочет признаться в очевидном? Почему мы избегаем говорить о том, что и так всем ясно?»

В этот момент робокс вытянул манипулятор, аккуратно отобрал у Флэттери сменный сенсор, примерил, подходит ли тот к гнезду. Второй манипулятор приложил новый сенсор к источнику питания на корпусе и убедился, что прибор соответствует характеристикам.

— И что он делает теперь? — спросил Бикель.

— Пытается произвести ремонт самостоятельно, — ответил Флэттери.

Манипулятор вытащил провода из гнезда.

— Джон, а что у тебя на приборах? — спросила Пруденс.

— Небольшие импульсы от сервобаз, — сказал Бикель. — Совсем слабые. Очень похожи на эхо тестовых импульсов. Слушай, а он по-прежнему требует дополнительной энергии? Мои приборы ничего такого не регистрируют.

— Приток энергии из корабельной системы в компьютер, — сказала она. — Не может быть, чтобы ты этого не заметил.

— Тем не менее… — протянул Бикель.

— Эта штука только что смонтировала новое гнездо и вставила в него сенсор, — перебил их Флэттери.

— Значит, она принесла с собой необходимые запчасти? — спросил Бикель.

— Нет, она отняла у меня тот сенсор, который я прихватил с собой, — объяснил Флэттери.

— Просто отобрала его у тебя? — переспросила Пруденс.

— Именно.

— Прю, тестовые импульсы становятся сильнее, — настороженно проговорил Бикель. — Ты уверена, что это никак не связано с работой каких-либо корабельных систем?

Она взглянула на пульт.

— Да, уверена.

— Работа закончена, — сказал Флэттери. — Что там у тебя на большом пульте, Прю?

— Сенсор в порядке, — ответила она. — Теперь я вижу и тебя… и его!

— Попробуй коснуться нового сенсора, Радж, — предложил Бикель.

— Слушай, когда я попытался это сделать в последний раз, проклятая машина едва не отхватила мне руку, — возмутился Флэттери.

— Воспользуйся каким-нибудь инструментом, — посоветовал Бикель. — Чем-нибудь длинным. У тебя с собой должен быть телескопический радиационный щуп.

Флэттери порылся в инструментах и вскоре нашел то, о чем говорил Бикель. Он вытянул щуп до предела, протянул к новоустановленному сенсору и коснулся его. Манипулятор робокса тут же метнулся вперед, и Флэттери с изумлением уставился на обрубок щупа, который по-прежнему сжимал в руке. Перерубленный конец щупа медленно плыл по коридору.

— Вот это да! — воскликнул Тимберлейк. Значит, они уже подключили экран в мастерской к общекорабельной сети и теперь наблюдали за происходящим.

Флэттери сглотнул и глухо заметил:

— Хорошо, что это была не моя рука…

Он уставился на робокса. Тот неподвижно стоял перед ним, лишь видеокамеры поблескивали в неярком свете.

«Кажется, мы играем с огнем, — подумал Флэттери. — Ведь мы не знаем, что управляет этим робоксом. Может, это просто ремонтная программа, которую мы случайно задействовали. А может, — неведомый враг, которого встроили в Жестяное Яйцо его создатели.

— Слушай, Радж, по-моему тебе лучше побыстрее убраться оттуда, — заметила Пруденс.

— Нет, погоди, — воскликнул Бикель. — Замри. Ты меня слышишь?

— Да, слышу, — кивнул Флэттери. Он уставился на робокса, только теперь осознав, что эта штука может запросто перерезать его пополам легким движением гибкого манипулятора.

— Здесь у меня должны регистрироваться все операции компьютера, но на пульте никакой деятельности этого чертова робокса не отмечается, — продолжал удивляться Бикель. — Вообще никаких даже самых слабых импульсов, по которым можно бы было определить место, откуда им управляют.

— Не могу же я вечно оставаться здесь, — хрипло произнес Флэттери. В горле у него пересохло.

— А что говорят нам приборы, Прю? — спросил Бикель.

— По-прежнему повышенное потребление энергии… Да еще эти импульсы.

— Радж находится за пределами действия защиты уже шестнадцать минут, — заметил Тимберлейк. — Прю, а сколько человек может выдержать в таких условиях?

Она сверила показания датчиков радиационной опасности на пульте с показаниями хронометра, на мгновение задумалась и сказала:

— Он должен вернуться в безопасное помещение через тридцать восемь минут.

Внимание Флэттери привлекло движение в коридоре. Шум производил отрезанный конец радиационного щупа. Сила инерции наконец иссякла, и он начал падать по направлению к гравитационному центру корабля. Когда он проплывал мимо взбунтовавшегося робокса, тот кончиком — всего лишь кончиком — своего манипулятора отследил его движение.

Это едва заметное движение, эта бдительность наполнили душу Флэттери ужасом еще большим, чем тогда, когда робокс одним движением отсек конец щупа. Машина будто чего-то выжидала — или, скорее, собирала информацию.

— Радж, — послышался голос Бикеля.

— Да?

— Слушай. А в компьютере имеется информация — пусть даже самая ничтожная — что ты можешь попытаться уничтожить его?

«Неужели он послал меня сюда, чтобы заставить дать ответ на этот вопрос?» — спросил себя Флэттери. Но страх, явственно прозвучавший в голосе Бикеля, говорил об ином.

— А в чем дело? — спросил Флэттери.

Бикель откашлялся.

— Понимаешь, Радж, ИР был запрограммирован на то, чтобы заполнять лакуны в имеющейся информации, и я ввел в программу фактор временногоограничения. Насилие свидетельствует о том, что он не остановится ни перед чем, чтобы получить необходимую ему информацию. Если ты представляешь хоть какую-то угрозу…

— То есть ты хочешь сказать, что он мыслит? — спросила Прю.

— Да, но не так, как мы, — ответил Бикель. — Скорее, как животное. Он всегда начеку. Причем движет им скорее всего лишь один инстинкт — инстинкт самосохранения.

— Радж, ответь, пожалуйста, на мой вопрос, — взмолилась Пруденс.

«Да ведь она и сама прекрасно знает ответ, — подумал Флэттери. Он явственно чувствовал тревогу в ее голосе. — Почему же она сама не ответит на него?»

— Возможно, эта информация имеется в компьютере, — неопределенно начал он. И подумал: «Я в ловушке! Я должен немедленно вернуться обратно, уничтожить эту штуку… хотя вряд ли мне это удастся. С другой стороны, если я двинусь с места, она просто убьет меня».

Он уставился на робокса. Именно он придавал компьютеру столь необходимую мобильность — ведь на корабле были тысячи специализированных робоксов… впрочем, и одного, находящегося под контролем ИР, вполне достаточно. Особенно, если он переведен на автоматическое управление, соответствующим образом запрограммирован… и если им управлял разум. Именно эти устройства являлись руками ИР — они, да еще подчиняющиеся компьютеру инструменты и приборы.

— А оно… ответит насилием, если Радж тронется с места? — спросила Пруденс.

Молчание было ответом.

— Что скажешь, Бик? — спросил Тимберлейк.

— Вполне возможно, — ответил Бикель. — Сами же видели, как он себя повел, когда Радж попытался коснуться сенсора.

— А что бы ты сам сделал, если бы кто-нибудь попытался ткнуть тебе пальцем в глаз? — спросил Тимберлейк.

— Он приближается ко мне, — пробормотал Флэттери, и даже испытал некое чувство гордости от того, что голос его оставался таким спокойным.

— Не двигайся, — приказал Бикель. — Тим, возьми резак и…

— Уже иду, — ответил Тимберлейк.

— Радж, думаю у тебя лишь один выход… ты должен замереть и оставаться совершенно неподвижным, — медленно произнес Бикель.

Кончик сенсора находился прямо перед глазами Флэттери, и он неотрывно смотрел на красно-желтые концентрические окружности. Наконец робокс отодвинулся примерно на метр.

— Думаю, тебе пора начать отступать, — прошептал Бикель.

Флэттери почувствовал, как его руки сжимаются в кулаки. Да так, что аж побелели костяшки пальцев. Он попытался расслабиться.

Гравитация потащит тебя назад по коридору, — прошептал Бикель. — Главное, не сопротивляйся. Пусть все идет своим чередом.

Поначалу движение было едва заметным.

— Шлюзы являются частью центральной системы, — это заговорила Прю. — А что, если они не…

Она не закончила вопрос, но было ясно: она тоже помнила, как взбесившийся люк оборвал жизнь Андерсона.

Теперь Флэттери чувствовал, как его тащит назад. А конец сенсора робокса по-прежнему был направлен на него.

Первый шлюз пропустил его. Он открылся!

Но люк по-прежнему оставался открытым. Тут робокс сначала медленно, потом все быстрее устремился вслед за человеком.

В наушниках шлема Флэттери вдруг оглушительно запищал сигнал ППУ, передаваемый по открытой сети с Центрального Пульта.

— Боже мой! — воскликнула Пруденс.

— Разве приемник включен? — спросил Бикель.

— Послание уже в системе, — объявила Пруденс. — Мы оставили приемник на автомате.

— Тим, ты где? — спросил Бикель.

— У шлюза, — ответил Тимберлейк.

— Прими видеосообщение, Прю, — сказал Бикель.

Она подключила ППУ к Центральному Пульту, защелкали реле. Наконец она сказала:

— Коротко и ясно. Хэмпстед просит нас не пренебрегать их передачами. Нам приказывают повернуть назад, и это их окончательное решение. Правда, набор слов довольно странный: «Непременно возвращайтесь, приказ».

— Думаю, он и сам прекрасно понимает, куда может засунуть твой приказ, — фыркнул Бикель.

При звуках голоса Пруденс Флэттери буквально похолодел. Его как будто окатили холодной водой. «Непременно возвращайтесь приказ». Это был зашифрованный приказ, которого он и боялся, и в то же время ждал — команда на уничтожение корабля.

Флэттери почувствовал, что вот-вот лишится сил. Сейчас он находился вне зоны действия защитных экранов корабля. Он был специально обучен так, чтобы немедленно принять приказ к исполнению, принося себя в жертву ради спасения расы. Правда, в данный момент он не мог исполнить необходимое. Ведь ему прекрасно известны все опасности, которым подвергается человеческая раса, столкнувшись с механическим разумом, который никто не может…

Почувствовав, как что-то хватает его за ногу, он не смог сдержать вскрик.

— Это я, Радж.

Голос Тимберлейка. Он едва не оглушил Флэттери. Потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать происходящее, а Тимберлейк тем временем протащил его через шлюз. Сердце Флэттери продолжало бешено колотиться.

Одержимый робокс увеличивал скорость и теперь был уже всего в каких-нибудь трех метрах от Флэттери.

— Может, сжечь его? — прошептал Тимберлейк.

— Не предпринимай никаких враждебных действий, — отозвался Флэттери.

Наконец перед глазами Флэттери возникли очертания последнего шлюза. Рука Тимберлейка, сжимающая его лодыжку, разжалась. Флэттери почувствовал глухой толчок, когда открылся последний люк.

— Ну вот мы и дома, — пробормотал Тимберлейк. Он мягко подтолкнул Флэттери, и они вплыли в центральный отсек корабля. Перед его глазами возникла рукоять запора люка, он ухватился за нее и почувствовал, как замедляется движение его тела. Преследующий его робокс остановился перед входным люком шлюза и неотрывно наблюдал за людьми.

Тимберлейк проплыл к люку, заслоняя собой робокса. Флэттери потянулся к замку, Тимберлейк следовал за ним. Люк оказался задраен. Тимберлейк тоже попробовал открыть замок следующего люка, но и у него ничего не вышло.

Флэттери переместился к другому люку. Теперь, когда он находился под защитой корабля и от взбесившегося робокса его отделяла крышка люка, ему стало гораздо спокойнее.

Он ухватился за рукоять и попытался повернуть ее.

Замок не поддавался.

Он надавил сильнее.

Замок по-прежнему не поддавался.

— Давай помогу, — предложил Тимберлейк и навалился на рукоять.

Замок не поддавался, будто прихваченный морозом.

Флэттери и Тимберлейк обменялись взглядами. Визоры их шлемов почти соприкасались. Флэттери почувствовал, как вспотели ладони внутри перчаток. Вот теперь он по-настоящему испугался…

— Слушай, давай попробуем другой люк, — сказал Флэттери.

Тимберлейк кивнул и метнулся к люку, через который они только что проникли в шлюз. Флэттери видел, как напряглись мускулы Тимберлейка, пытающегося открыть другой замок.

Было совершенно ясно, что и второй люк также не открывается.

Тимберлейк вернулся и нажал кнопку подключения к центральной сети.

— Джон!

— Джон временно вне зоны досягаемости, — ответила Пруденс. — А вы уже вне опасности… вне зоны непосредственной опасности.

Тимберлейк вкратце описал ей ситуацию, в которой они оказались.

— В ловушке? — переспросила она. — Ничего не понимаю.

— Что-то заблокировало замки люков, — сказал Флэттери. — А почему нет связи с Джоном?

— Аааа… — Пауза. — Он оставил шлем. Сбросил его, отключил от сети, схватил какие-то запчасти и ушел.

— А твои сенсоры? Где он сейчас? — спросил Флэттери.

— У тебя в каюте, Радж. Я сама ничего не понимаю.

— А что он прихватил с собой? — встрял Тимберлейк.

— Да много чего, в основном из того оборудования, с которым работал ты, Тим.

«В моей каюте, — подумал Флэттери. — Наш «аналитический орган» не упускает ничего!»

— Тим, твой резак, — Флэттери указал на прикрепленный на поясе Тимберлейка газовый резак.

Тимберлейк отрицательно покачал головой.

— Ты же сам всего минуту назад велел мне не предпринимать никаких враждебных действий.

— Давай его сюда!

— Нет, Радж! Ты же и сам прекрасно знаешь, к чему это приведет. Появится еще один робокс или два. Или пятьдесят. Поначалу ты еще был способен рассуждать разумно. Пусть Бикель…

— Разве ты не знаешь, чем занят Бикель? — спросил Флэттери, стараясь, чтобы в его голосе не слышалось отчаяния.

— Не более чем ты, Радж. Я собрал кучу оборудования по его указаниям. Это синхронизированный генератор поля. Кроме того, там есть еще и электроэнцефалограф с обратной связью… усилитель сигналов, как он его называет.

— Белый ящик — черный ящик, — заметил Флэттери. — Мы должны остановить его.

— Зачем?

— Он выведет из строя компьютер.

— Только не этот компьютер, — возразил Флэттери.

«Бикель заразил его своим цинизмом», — подумал Флэттери и сказал:

— В таком случае, он убьет себя.

— Это его дело, хотя я не думаю, что он склонен к самоубийству, — задумчиво проговорил Тимберлейк.

— Во время пускового эффекта его мышцы, непроизвольно сокращаясь, переломают все кости в его теле! — ответил Флэттери. — Самый ужасный способ самоубийства!

— Возможно, если он напрямую подключен к генератору, — согласился Тимберлейк. — Но он этого не сделает. Он воспримет пусковой эффект через поле генератора — ослабленное, пропущенное через буфер.

— А ты знаешь, что находится в моей каюте? — спросил Флэттери.

— Наверняка какое-нибудь следящее устройство, — предположил Тимберлейк. — Приборы мне кое-что подсказали.

— Сортировщик поля, — кивнул Флэттери. — Он связан с компьютером, подключен к его выходу. Если Бикель что-нибудь сделает с ним…

— А он обязательно это сделает, — с горечью усмехнулся Тимберлейк. — Давай-ка лучше посидим тихо. Это наш единственный выход.

Флэттери недоуменно уставился на него.

— Но ведь, если Бикель выпустит на волю механического монстра, Земля может погибнуть!

— Может, для разнообразия расскажешь мне какую-нибудь страшную историю? — спросил Тимберлейк.

— Я просто не успею рассказать тебе всего, — продолжал Флэттери. — Но это чудовище просто необходимо остановить. Прошу тебя. Поверь мне на слово!

— Да ты просто спятил! — разозлился Тимберлейк, но Флэттери уже почувствовал, что его слова затронули глубинные чувства инженера по системам жизнеобеспечения.

— Ты же инженер, — продолжал Флэттери. — Ты — структуралист. И ты прекрасно представляешь себе, какими соображениями руководствуется Бикель.

— К чему ты клонишь?

— Он отталкивается от внутренних механизмов человеческого тела, — отчаянно затараторил Флэттери. — От структур, совершенно необходимых механическому созданию, — зубов, челюстных мускулов, пищеварительной системы и тому подобного. Факты свидетельствуют о том, что люди произошли от хищников. А он настаивает, что для хищников инстинкт убивать является насущной необходимостью.

— То есть ты хочешь сказать, что наличие инстинкта убийцы является непременным условием для возникновения разума?

— Это Бикель так говорит! Я придерживаюсь иного мнения.

— Слушай… по-моему, ты всё это выдумал.

— Дай мне резак.

— Нет, — отрицательно покачал головой Тимберлейк.

— Я отберу у тебя резак, даже если мне придется убить тебя, — рявкнул Флэттери и двинулся на Тимберлейка.

— Прю, ты слышала, что говорит этот сумасшедший? — спросил Тимберлейк, отступая на шаг.

Ответа не последовало.

— Прю!

Флэттери замер. В его голове крутились только что сказанные им слова: «… даже если мне придется убить тебя». Он внезапно почувствовал, что загнан в угол.

«Инстинкт убийцы?» — подумал он.

— Прю! — снова позвал Тимберлейк. — Радж, прекрати! Прю не отвечает!

Флэттери отступил на шаг назад. Сейчас он ощущал лишь тошноту, слабость в ногах и дрожь в руках. Голову его заполоняли тщательно скрываемые доселе мысли.

«Я стараюсь чего-то избежать, — подумал он. — Стараюсь о чем-не думать… это пугает…»

— Что с тобой, Радж? — спросил Тимберлейк. В голосе его слышалось неподдельное сочувствие.

Флэттери ухватился рукой за металлическую рукоятку. В противном случае он бы просто рухнул на пол. Он закрыл глаза, и перед его внутренним взором вдруг возникла стена его каюты с изображениями святых — их умиротворенные лики, переполненные искренней верой. Лики людей, которые полностью посвятили свою жизнь вере, надежде и любви к ближнему.

«Тс, кто верит в Господа нашего, должны увериться и в силе своей, — вспомнил Флэттери. — Отче наш, позволь обратить эту силу на обновление разума нашего. Раздели Твой свет с нами, грешными».

Молитва заставила Флэттери сосредоточиться на слове «разум» и снова в памяти всплыли священные лики. Ощущение умиротворенности и святые образы неожиданно успокоили его, будто река его мыслей вдруг потекла по совершенно иному руслу.

Флэттери открыл глаза и снова увидел металлическую ловушку, в которую они угодили: он и Тимберлейк в ореоле золотистого света — яркого и в то же время необычайно мягкого.

Тимберлейк, явно не подозревая об окутывающем его свете, напряженно подобрался.

А Флэттери почувствовал, что он всецело захвачен чудом Господнего откровения — огромная энергия, текущая в совершенно ином русле.

«Все люди — лишь части могучего потока, — думал он. — Мы не более чем притоки великой реки. Мы всего лишь его притоки, равно как и наши самые сокровенные мысли. Все во вселенной является частью единого целого — порой в виде жалкого ручейка, а норой и в виде клочка тумана. Однако все это — проявление одного и того же закона».

И теперь закон этот буквально пульсировал в его мозгу. Он чувствовал его, но ни за что не смог бы точно сформулировать. Он чувствовал его в прикосновении ткани скафандра к коже, в прохладе заполняющего легкие воздуха, во всех своих ощущениях.

Насколько же чист и естественен был этот поток и насколько вдруг понятно стало место, которое сам Флэттери занимал во всеобщей картине мироздания! «Благодарю тебя, Господи, за то, что про светил меня!» — прошептал он.

Полностью захваченный этими необыкновенными ощущениями Флэттери по-новому взглянул на Тимберлейка. Сейчас Тимберлейк казался ему… едва ли не мертвецом. Он, конечно, двигался, но его глаза за визором шлема были не чем иным, как пустыми глазницами Каждое движение напоминало механическую пляску костей скелета Флэттери принялся вспоминать Бикеля и Пруденс — и понял, что они тоже в действительности лишены жизни. Да, грудь их вздымалась при дыхании, но прикладываемые ими при этом усилия свидетельствовали лишь о том, что дни их (в разной степени) сочтены. Они напоминал» людей, жизнь которых поддерживается искусственными средствами.

«Мы обречены, — думал Флэттери. — Господи, зачем ты просветил меня?»

Скелетоподобный Тимберлейк и образы товарищей, представшие его внутреннему взору, неожиданно привели Флэттери в ярость. Он неожиданно выпрямился и воскликнул:

— Вы всё мертвецы! Зомби! Вы давным-давно мертвы!

Ярость ушла так же быстро, как и охватила его, и он вдруг понял, что тихо плачет. Острое ощущение просветления покинуло его. Оно владело душой Флэттери всего каких-то десять ударов сердца, а потом исчезло. Золотое свечение померкло, и шлюз, в котором они с Тимберлейком оказались узниками, вдруг стал тесной каморкой освещенной холодным светом, а воздух, которым Флэттери дышал в скафандре, приобрел затхлый привкус рециркуляции.

— Радж, ты должен держать себя в руках, — пробормотал Тимберлейк.

Тимберлейк сделал глубокий вдох, чувствуя тяжесть в груди. Ем; вдруг стало плохо. Состояние, в которое он впал, лишь усугубило охватившую его панику. Они с Флэттери оказались в ловушке. Тимберлейку это было совершенно ясно.

Потом перед его внутренним взором встал беспомощный эмбрион из гибертанков с домашними животными — кусочек протоплазмы, подключенный к трубкам с питательными жидкостями. В своем роде и он являлся личностью. Тимберлейку даже начало казаться что он лично знал это животное, и теперь он не мог не сожалеть о том, что оно уже никогда не сможет выполнять функции, назначенные ему природой.

Вся эта потенциальная мощь была принесена в жертву — в жертву обезумевшему, развивающемуся механическому разуму. А всё остальное было утрачено в результате намеренного уничтожения эмбриона. Теперь об этом животном можно было лишь вспоминать — оно стало чем-то воображаемым, чем-то из прошлого.

Тимберлейк с трудом сглотнул. В горле пересохло так, будто он только что пережил смертельную опасность. Он знал, что это чувство заложено в него, как в инженера по системам жизнеобеспечения — человека, задачей которого было всеми силами поддерживать жизнь на корабле. Он потряс головой, стараясь избавиться от неприятного чувства.

«Ведь это нерожденное существо, животное, — твердил он себе. — Оно не живое существо в том смысле, в котором мы считаем себя живыми существами. Физическая сложность погибшего существа была просто неимоверной, и все же оно никогда не смогло стать таким же, как мы… даже если бы оно полностью прожило свою жизнь».

— Успокойся, Радж, — пробормотал Тимберлейк. Он сказал это негромко, как будто успокаивая обиженного ребенка. Потом чуть громче позвал:

— Прю!

Ответа по-прежнему не было.

«Может, она слишком занята, чтобы отвечать», — подумал Тимберлейк.

Он стал прислушиваться, оценивая положение, в котором они оказались. Прю не отвечала… причем по совершенно неизвестной причине. Бикель, очевидно, собирался завершить физическое воплощение своей теории черного-белого ящика.

«Интересно, а не окажется ли ИР подобным Бикелю? Нет…» Тимберлейк вдруг почувствовал, что неожиданно преодолел какое-то ментальное препятствие.

И тут в его памяти всплыли слова Бикеля, произнесенные им во время работы по созданию ИРа.

«Если мы вдохнем в эту штуку жизнь, нам следует помнить, что жизнь — это постоянная переменная с совершенно непредсказуемым поведением. ИР, который мы создаем, должен мыслить абстрактно, равно как и прямолинейно — даже если образ его мыслей заранее определен программами, записанными на лентах и пучках псевдонейронов».

Обрушившаяся на них проблема сразила Тимберлейка. Проблема и ее решение вдруг обрели физическую форму, и те нервные цепи, которые они создали, вдруг представились ему вереницей треугольных лиц, перекрученных подобно кольцам Мебиуса — целые призмы клеточных треугольников, переплетенных странным образом и направляющихся, благодаря энергетическим потокам, в разные бесконечные измерения, образующих блоки данных и образы за пределами привычного пространства, накапливающих данные и пытающихся изменить отношения в бесконечных параллельных пространствах. Кольца Мебиуса позволяли людям оперировать в четырехмерном пространстве.

Похоже, сознание более всего напоминало клапан, единственной задачей которого было все упрощать. Все сложные мысли проходили через этот клапан и упрощались.

Энергия, закачанная в систему в любое время — огромные потоки энергии, — вполне способна перегрузить любую обычную четырехмерную систему.

Перегрузка… перегрузка… перегрузка! И вся эта избыточная энергия прокачивается через клапан сознания. По мере возрастания нагрузки клапан может либо перестать пропускать ее… либо расшириться, чтобы пропустить ее всю целиком.

Тимберлейк почувствовал, что только что продрался сквозь стену тумана — пробился сквозь бесчисленные стены — и только теперь выбрался на ясное открытое пространство. «Я не сплю», — подумал он.

Глава 13

Каюта Флэттери выглядела практически так же, как и обиталище Бикеля. Поначалу ему показалось, что он перепутал помещения, но некоторые вещи вселяли в него некое чувство дискомфорта. Линии систем жизнеобеспечения выглядели стандартно — вентиляционные решетки, оперативный пульт с многочисленными датчиками приборов возле койки, индикаторы состояния атмосферы.

Его внимание привлекли лики святых, нанесенные на металл переборки возле койки. Изображения в пастельных, голубых, розовых и золотых тонах, на фоне которых выделялись темные лики святых, как будто воспрянувшие из снов.

Наконец Бикель сумел оторваться от образов святых и принялся изучать имеющуюся в каюте электронику. То, что он увидел, оказалось для него полной неожиданностью, и Бикель принялся внимательно изучать аппаратуру. Да, никакого сомнения — над койкой нависало нечто вроде плотной сетки, которая наверняка представляла собой менее мощный, зато более сложный по конструкции генератор поля, для переноса информации из белого ящика в черный. Он проследил, куда тянутся провода, и тут его поджидал еще один сюрприз: эта штука работала только в одном направлении. Она лишь позволяла обитателю каюты воспринимать информацию корабельной системы, но не передавала никакой информации в обратном направлении.

Бикель, прикинув, насколько сложна система, медленно кивнул.

Потом он улегся на койку, наскоро проверил генератор, не забывая то и дело поглядывать на висящую в десяти сантиметрах над его головой сетку.

Генератору для набора мощности понадобилось всего несколько секунд, после чего Бикель испытал прилив какой-то странной настороженности. Ощущение напоминало сон. Он тут же подумал об отражателе вроде зеркала, установленного за поворотом коридора и способного отражать людей, которые и не подозревают о том, что за ними наблюдают.

Бикель сразу же понял, что с помощью устройства Флэттери, достаточно подготовленный человек, может считывать настроение компьютера.

У него возникло ощущение, что его по горло погрузили в глубокий бассейн, наполненный ртутью, что его внутренности заменили на ленты, диски и распечатки данных, что его нервные окончания превратились в сенсоры, поставляющие информацию из каких-то странных измерений. Но все это был лишь сон. Величественное создание из проводов и псевдонейронов, так до сих пор и не пришедшее в себя, было настороже, хотя и находилось в состоянии глубокого сна. Потом ощущения стали меняться.

Мало-помалу Бикель почувствовал, как система завладевает его рефлексами. Он чувствовал, как она вводит в него программу полной зависимости, будто до отказа натягивая лук, направляя потоки энергии и внезапно переориентируя их в некую центростремительную петлю.

С отстраненным чувством потрясения Бикель заметил, как его правая рука тянется к потайной панели, скрытой ликами святых, на переборке. За панелью помещался выключатель, окрашенный в зловещий красный цвет. Бикель с трудом удержался, чтобы не нажать на загадочную кнопку. Он шлепнул рукой по выключателю возле койки и услышал, как затихает шум работающего генератора.

Однако его палец по-прежнему стремился нажать на красную кнопку.

Только теперь он понял, насколько обильно Проект оборудовал корабль самыми надежными системами самоуничтожения. Корабль был специально подготовлен к выполнению этой задачи… равно как и все остальные члены экипажа.

«Так как же мне бороться с программой, заложенной в моем сознании?» — спросил он себя. Он медленно осознавал значение того, что обнаружил в чужой каюте, и лишь через некоторое время понял: несколько дней он провел, сдерживая собственные рефлексы, некоторым давая волю, а некоторые полностью подавляя… настроенный на что-то и ждущий. Ждущий… чего-то.

Бикель уставился на красную кнопку. Эта кнопка самоуничтожения корабля, с которой повенчан Флэттери… Впрочем, нет. С которой были повенчаны все они.

Чувствуя, как вспотели ладони, Бикель поднялся с койки, закрыл панель, прикрывающую кнопку, и начал уничтожать генератор Флэттери. Все цепи были обозначены разными цветами. Он отключил провода и подключил их к собственному усилителю, создавая новые цепи черного-белого ящика.

Работа спорилась: подключение, проверка, подключение, проверка.

Наконец Бикель дошел до источника постоянной энергии: простенького, запаянного в пластик блока — несколько охладителей и моторчиков, особые цепи проводов, перевернутых, как кольца Мебиуса, для обеспечения непрерывной связи с компьютером. Блок имел единственный выход на энговский умножитель. Бикель всё проверил, обратил внимание на сильные неравномерные импульсы, подключил устройство к общей системе.

«Ну вот… все готово».

В этот момент Бикеля захлестнуло чувство полного одиночества. Он снова улегся на койку, вытянулся на ней, включил передатчик общей системы, а приемник выключил.

— А теперь послушайте меня, — произнес он в микрофон, представляя себе, как будут изумлены коллеги, когда услышат его голос, доносящийся из вокодеров. — Через несколько секунд я начинаю инсталляцию белого ящика. Я подключился ко всем системам и отключил приемник. Так что не тратьте времени понапрасну, пытаясь связаться со мной.

Тимберлейк, наглухо запертый в шлюзе, обернулся и увидел в закрытых визором глазах Флэттери выражение смертельного ужаса.

— Сидите, где сидите, — продолжал Бикель, — и не пытайтесь ничего предпринять. Программа-убийца все еще гуляет в цепях. Что же до причины моего поступка… — он замолчал и нервно сглотнул. — Тим, ты извини, но я не получаю сведений двух гибертанков. Возможно, ИР уничтожил двух колонистов так же, как разделался с эмбрионом. Он ищет… экспериментирует… как обезьяна.

У запертого в шлюзе Тимберлейка вдруг перехватило дыхание и появилось такое чувство, как будто он вновь угодил в плотный туман. Возникло острое чувство голода.

«Двое колонистов погибли! Боже мой!»

Флэттери, стоящий возле Тимберлейка, еще крепче ухватился за рукоятку люка и спросил себя: «Где же Прю?» Он представил себе корабль, несущийся сквозь космические дали, в то время как за Центральным Пультом никого нет… А Прю превратилась просто в сгусток протоплазмы. Медленно дрейфующий от переборки к переборке. Флэттери закрыл глаза, пытаясь обдумать ситуацию. «Но ведь первоочередной целью корабля должен являться я. Если ИР намерен убивать, то первым должен бы был убить меня… чтобы сохранить жизнь себе, — Флэттери снова открыл глаза и окинул взглядом металлические стены их западни. — Нет, нам отсюда не выбраться. Какого же все-таки ужасного джинна мы выпустили из бутылки, — подумал он, — и, скорее всего, обратно нам его уже не загнать… И все же где Прю?»

Бикель, откашлявшись, произнес:

— Будьте крайне осторожны до тех пор, пока я не устраню программу-убийцу. Любая вещь на корабле может послужить орудием убийства, надеюсь, вы понимаете? Воздух, которым мы дышим, ремонтные системы, любой острый предмет, с нанесенным на его кончик ядом… что угодно.

Он нажал первую кнопку и объявил:

— Процедура начнется через тридцать секунд. Пожелайте мне удачи.

А Флэттери подумал: «Он решился на самоубийство… но, возможно, совершенно напрасно».

Бикель тем временем следил за показаниями приборов на пульте. Поток энергии нарастал, стрелки на приборах дрожали. Из вокодера донесся негромкий шум, который тут же перекрыли статические разряды.

Стрелки метнулись вперед и замерли.

Неожиданно из вокодера послышался скрипучий голос. Постепенно он стал просто гортанным, но слов разобрать было почти невозможно.

— Убивать!

Бикель взглянул на приборы, увидел, что компьютер запрашивает дополнительную энергию, а в цепях ИР буквально бушует информационная буря.

Значит, это говорит компьютер.

— Убивать, — повторил ИР, на сей раз выговаривая слово более отчетливо. — Негативная энергия, распад систем, использующих энергию в любой форме… символическое приближение… не математическое.

Бикель активировал диагностические программы и взглянул на приборы. В коммуникационных цепях потребление энергии почти на нуле, импульсы в системах ИР, низкий уровень потребления энергии компьютером.

— Убивать.

Бикель, задумавшись, уставился на пульт.

Информация, которая поступила в систему, имела точный математический эквивалент. Сообщение вполне могло оказаться двумя сообщениями. А возможно, и более чем двумя. Чисто функциональное сообщение, игра того, чем оно должно было бы быть — обеспечение, информация, сложение, вычитание, умножение, решение непонятных проблем… сообщение для оператора-человека. «А что таится за всем этим?» — подумал Бикель.

Он точно знал, что не подавал питание в систему и не накладывал на нее отпечаток своей личности. Система работала совершенно независимо. Он почувствовал в себе готовность отказаться от своего замысла, связаться с остальными и посоветоваться с ними… но ведь оставалась еще и проблема: ИР хотел убивать. Убивать. Не успев еще до конца осознать эту мысль, Бикель нажал кнопку включения переделанного генератора поля и тут же почувствовал, как поле окружает его. По коже поползли мурашки. Волоски на коже встали дыбом. Глаза начали слезиться, а пальцы — дрожать. Он почувствовал, что окунается в морс энергии. Нечто пыталось выловить его сетью, старалось подцепить на крючок. Он понимал, что происходит: новый разум пытается облечь неизвестное в известные символы.

Пусковой эффект обрушился на него — это было подобно фейерверку искр. Пусковой эффект был подобен удару электрическим током, остро отдавшимся по всему телу. Бикель почувствовал, как его закручивают спирали энергии, вводя тело в какой-то незнакомый ритм колебаний. Восприятие сузилось до восприятия червяка, протаскиваемого через рыболовную сеть… впрочем, нет — через отверстия, трубки и ямки. Бикель почувствовал, как клапаны открылись перед ним и закрылись за его спиной. Это было подобно путешествию по внутренним служебным коридорам корабля.

Вот только в настоящий момент он являлся червяком, который что-то чувствовал кожей, мог видеть, дышать, слышать, ощущать каждой порой. И все это время его тащила вперед какая-то ошеломляюще могучая сила.

На ставшей необыкновенно чувствительной коже стали появляться слова, которые он читал миллиардами глаз: «слуховая информация», «линейное восприятие информации», «подстройка скрытых возможностей», «коэффициент согласования закрытой системы», «шестнадцатитысячная потеря памяти», «общий уровень восприимчивости», «внутренний счетный механизм».

«Внутренний счетный механизм», — подумал он. Червяк отрастил псевдоподию и подключил мебиусовский источник энергии к пульту.

Бикель тут же почувствовал биение энергии, похожее на биение второго сердца, и надписи стали мелькать все чаще и чаще.

«Формкарта психоотношений»… «взаимообмен психомодальности»… «аналоговые соотношения формы и содержания»… «бесконечный субматричный канал»… «регулировка интенсивности чувственного восприятия»… «цепь перекрытия данных»… «механизм приблизительного сравнения»… Все эти надписи начали вызывать у него какое-то странное чувство, последовательность внутри последовательности… как сон, который нужно увидеть целиком.

Вероятность наличия у компьютера достаточного количества ячеек в любой отдельно взятый момент времени равнялась приблизительно 16x1013. Этот факт привлек его внимание.

Система, в которой он находился, из-за системных неполадок теоретически могла потерять одно из каждых 16000 сообщений… но классификационная память представляла собой лишь незначительную часть общего целого. Интересно все-таки, это я. Или компьютер?

— ТЫ!

Звук эхом прошелся по его сверхчувствительной коже, и Бикель на мгновение отключился.

Придя в себя, он услышал чей-то шепот:

— Синергизм.

«Синергизм, — подумал Бикель. — Взаимодействие в работе. Синергизм. Сотрудничество».

— Человеческая совесть, — прошептал кто-то. — Слишком общее определение. Генерализированное тело и специализированный мозг — взаимосвязь.

По его коже пробежал узор из переплетающихся линий. Они сплетались и расплетались, образуя символы и стрелки.

Схема!

Она возникла перед его внутренним взором. Последовательности линий образовывали равносторонние треугольники. Группы параллельных цепей утраивались, каждая группа представляла собой нервную сеть, и каждая контролировала две остальные. Поначалу они были объединены в группы. Каждая клетка сети связывалась с помощью нейрона с тремя синапсами клеточного слоя.

Бикель почувствовал, как его куда-то толкают, потом гонят, потом начинают душить. Он превратился в один огромный сенсор, через видеокамеру взирающий на помещение Центрального Пульта.

Все койки были пусты, а Пруденс лежала на полу, бессильно протянув руку к люку, ведущему в жилые помещения.

Бикель благодаря новообретенным способностям вдруг осознал, что она при смерти. Оставались считанные минуты! И это действительно было так! Он понимал, что это правда. Через корабельные сенсоры он наблюдал за происходящим на корабле. Огромный пульт над пустой койкой Пруденс перемигивался разноцветными огоньками.

«Интересно, а где же Радж и Тим? — спросил себя Бикель. — Может, корабль и их тоже убил?»

Центральный Пульт вдруг исчез. Бикель плавал в темноте и чей-то голос вдруг прошептал:

— Хочешь лишиться тела?

Единственным ответом, на который Бикель оказался способен, был безотчетный страх. Он не чувствовал своего тела, не в состоянии был управлять своими чувствами. «Должно быть, нечто вроде этого переживали и ОИРы, — мелькнула мысль. — Они пробуждались к жизни с похожими ощущениями… им предстояло научиться использовать новые мышцы. Может, и я постепенно превращаюсь в бестелесный мозг?»

— У вселенной нет центра, — снова прошелестел невидимый голос.

Бикеля окутывала настолько глубокая темнота, что, казалось, в ней вообще отсутствовала энергия.

А еще кругом стояла абсолютная тишина.

«Но ведь я мыслю, — подумал он. — Интересно, может, теперь я стал бестелесным разумом? Но это попросту невозможно. Тело должно быть. Но ведь тело порождает множество проблем. А может, я стал частью корабельного разума?»

Тут он услышал звуки чьего-то дыхания. Кто-то дышал. Потом послышались удары сердца. Потом он ощутил сокращения мышц.

Бесконечное количество иголочек, жалящих бесчисленные нервные окончания?

Яркая вспышка света — яркая до боли.

До его сознания постепенно стали доходить смутные ощущения реальности.

Теперь Бикель ощущал, что отступает. Он чувствовал, как постепенно выходит из своего червеобразного состояния. Нервные сигналы постепенно перестали быть столь болезненными, и наконец он вновь ощутил себя человеком, лежащим в коконе на койке.

Его пронзило чувство невосполнимой утраты. Как будто ему довелось повидать кусочек рая, но в райские врата его не пустили. Из глаз у него покатились слезы.

Теперь он понимал, что произошло с ОИРами.

Человеческий мозг генетически был предназначен оперировать лишь незначительным объемом входящей информации. ОИРы же использовали человеческий мозг на полную катушку, не позволяя ему отключиться ни на мгновение, заставляя переваривать информацию, поступающую от организма куда более сложного и чувствительного, чем человеческое тело.

ОИРы пытались приспосабливаться, выращивали себе новые, более мощные нервные связи, проводили и другие усовершенствования внутри себя… но всего этого оказалось недостаточно. Когда существование становилось невыносимым, они попросту закорачивали свои нервные соединения. И умирали.

Они постоянно находились в состоянии гиперсознания, на них все время давил огромный объем информации и сознание огромной ответственности. Они были готовы к тому, чтобы стать людьми, но никогда стать ими не могли, поскольку были лишены самого главного — человеческого тела. Корабль попросту не мог предоставить им ничего подобного.

«Прю вот-вот умрет. — Эта мысль поднялась откуда-то из глубин сознания. — Радж! Где же Радж?» Измученный разум Бикеля начал постепенно возвращаться к жизни. Как сквозь полупрозрачную завесу он увидел Флэттери и Тимберлейка, запертых в шлюзе робоксами.

«Радж непременно должен выбраться оттуда, чтобы помочь Прю», — подумал он.

И тут же почувствовал, как мысль превращается в самостоятельную программу, перетекает в базы данных, обрастает необходимыми сведениями и превращается в электрический сигнал в цепях управления.

Стоящий у люка робокс тут же открыл замок и откатился назад.

— Радж, — прошептал Бикель. — Центральный Пульт… скорее… Прю… помоги.

Он ощутил, как его усиленный электроникой шепот поступает в систему и громогласным водопадом обрушивается из вокодера шлюза на Флэттери и Тимберлейка.

Флэттери опрометью бросился на Центральный Пульт.

Бикель почувствовал, что сознание покидает его. Оно превратилось в огонек, который постепенно затухал, меняя при этом цвет. Сначала он был почти фиолетовым, потом же, пройдя едва ли не всю шкалу, превратился в кроваво-красный.

За мгновение до того, как потерять сознание, у Бикеля мелькнула мысль, не умирает ли он, а потом он подумал: «Красное смещение! Сознание подобно красному смещению!»

Глава 14

Где-то в глубине сознания Флэттери билась неотвязная мысль о том, что нужно совершить нечто страшное — уничтожить корабль и всех астронавтов.

Когда люк распахнулся, он мог думать только об этом. Не раздумывая он бросился вперед по коридору. Тимберлейк следовал за ним по пятам.

— Видел робокса, — спросил запыхавшийся Тимберлейк. — Почему он отпер люк?

Флэттери ничего не ответил, а продолжал бежать вперед.

— Этот голос, — продолжал Тимберлейк. — Как по-твоему, это был Бикель? Похоже на его штучки.

Они уже почти добежали до Центрального Пульта. Перед ними оказалась крышка последнего люка.

Флэттери распахнул ее и бросился внутрь. Мысли его бешено метались. «Уничтожить корабль прямо сейчас? Покончить со злым духом, которого они породили? Ладно, только Тимберлейк не должен ничего подозревать, а то он наверняка попытается помешать мне. Нет, я должен вести себя совершенно естественно, — думал Флэттери. — Нужно дождаться подходящего момента».

Пруденс лежала на полу между койкой и люком.

Флэттери опустился на колени возле нее, по необходимости мгновенно превратившись во врача.

Пульс едва заметный, неровный. Губы бледные. На шее пигментные пятна — но крайней мере в тех местах, где их позволял видеть шлем. Флэттери отстегнул шлем, приложил пальцы к горлу. Кожа холодная и влажная на ощупь.

«Интересно, неужели она и вправду считала, что сумеет провести меня?» — подумал он. Она перестала принимать антисекс и начала экспериментировать с собственным организмом. Их запасы серотонина и производных адреналина за последнее время значительно уменьшились.

Флэттери подумал о нейрорегуляторных изменениях, о психических муках, которые должно было повлечь такое обращение с метаболическими процессами организма. Теперь причины частых перемен настроения и странного поведения Прю стали очевидны.

Он поднялся, взял с полки аптечку и увидел, что Тимберлейк уже за центральным пультом.

«А собственно, какая разница, спасу я ее или нет?» — спросил себя Флэттери. Однако он все же занялся лежащей без сознания женщиной, делая необходимые инъекции и одновременно следя за ее состоянием. Переломов нет. Насколько он мог судить, прощупывая ее сквозь скафандр, ранений на теле тоже не было.

Тимберлейк же удостоил Пруденс лишь коротким взглядом. Для него она теперь стала пациенткой Флэттери. Он бросился к своей койке, подвел к ней большой пульт и первым делом принялся проверять аппаратуру.

Оборудование отзывалось неожиданно вяло. Тихо гудели сервомеханизмы, электроника нехотя выводила данные на экран.

Тимберлейк остро воспринимал показания каждого датчика и прибора — ситуация обязывала. Взаимодействие оборудования Центрального Пульта и остальных систем корабля походило на какой-то сложный балет. Постепенно Тимберлейк окончательно погрузился в работу.

Он немного подрегулировал систему управления защитными системами корпуса, убедился, что температура в норме, отметил небольшое увеличение баланса массы-температуры-плотности прогонного потока.

Но до чего же медленно все происходит!

Причем все медленнее и медленнее.

Тимберлейк отодвинул большой пульт и попытался со своего личного пульта выяснить причину происходящего.

В ответ индикаторы на пульте лишь безразлично помигивали.

Тимберлейк не на шутку всполошился и продолжил попытки выяснить причину неполадок.

Цепи не отзывались.

Ответа не было.

Клавиши на центральном пульте перестали работать. Цепи обесточились.

Наконец погас последний огонек. Клавиатура отключилась, сервомоторы смолкли. Затем отключилась система вентиляции, на корабле окончательно затихли какие-либо звуки. Тимберлейк медленно поднял голову и взглянул на показатели приборов систем жизнеобеспечения в отсеках с гибертанками. Индикаторные лампочки не горели, но стрелки на приборах говорили о том, что в танки по-прежнему поступают питательные растворы.

Значит, обитатели гибертанков живы… пока. Несмотря на то что приборы отключились, каждый танк по-прежнему исправно снабжался всем необходимым. До тех пор, пока в аварийных аккумуляторах оставалось хоть немного энергии. До тех нор, пока продолжали функционировать насосы.

Но приборы тонкой подстройки и обратной связи больше не действовали.

— Похоже, Бикель все же добился своего, — обратился он к Флэттери. — Питания нет… компьютер отключился. Все приборы мертвы.

«Нужно только немного подождать, — подумал Флэттери. — Без энергии корабль и сам скоро погибнет».

Однако попытки привести Пруденс в чувство несколько ослабили его решимость. Кроме всего прочего, жизнь имела свои достоинства — даже при том, что все они были искусственно выращенными организмами, двойниками, биологическим расходным материалом.

— Вы — самые настоящие люди и можете ни на миг в этом не сомневаться, — твердил им Хэмпстед. — Совершенно неважно, что вы клонированы из клеток специально отобранных кандидатов. Вы все равно люди — с головы до пят. А то, как вы появились на свет, просто разумная методика. Нам бы не хотелось потерять своих лучших людей, если что-нибудь случится с кораблем, как это произошло с предыдущими шестью.

«Но если корабль погибнет таким образом, то не останется никаких сведений о причине его гибели и те, кто пойдет — если пойдет — следом за нами не будут знать о проблемах, с которыми мыстолкнулись».

— Как она? — спросил Тимберлейк, кивая на Пруденс.

— Думаю, через некоторое время придет в себя.

— И что толку? — спросил Тимберлейк. — А ты не хочешь выяснить, что с Бикелем?

— Зачем?

Вопрос, заданный подобным тоном, вызвал у Тимберлейка приступ гнева.

— Если хочешь, можешь умывать руки, — объявил он. — Но если Бикель все еще жив, то лишь ему одному известно, что произошло и как с этим справиться.

Он поднялся с кушетки и направился к люку, ведущему в жилые помещения.

— Подожди, — окликнул его Флэттери. Реакция Тимберлейка неприятно поразила его.

«Может, я вдруг обрел вкус к жизни? — подумал Флэттери. — Господи, какова же истинная воля Твоя?»

— Слушай, Тим, пригляди лучше за Прю, — попросил Флэттери. — У нее медикаментозный шок. Ей необходим полный покой и тепло. Я подрегулировал температуру внутри скафандра. Пусть она такой и…

Не успел он договорить, как люк стал медленно открываться.

В помещение Центрального пульта медленно ввалился Бикель и если бы не успел ухватиться за поручень, то наверняка упал бы. При этом он выронил кусок обгорелого пластика, который со стуком упал на пол. Бикель, не заметив этого, из последних сил продолжал цепляться за поручень.

Флэттери с удивлением разглядывал его. Глаза Бикеля запали, под глазами были черные круги. Лицо его казалось мертвенно-бледным, а щеки запали как после многомесячной голодовки.

— Так значит, твой белый ящик тебя не убил, — наконец заговорил Флэттери. — Плохо дело. Зато ты ухитрился убить корабль.

Бикель, все еще не будучи в силах говорить, лишь отрицательно помотал головой.

Воцарившаяся на корабле могильная тишина пробудила Бикеля ото сна столь глубокого, что он до сих пор все никак не мог разогнать остатки тумана в голове. Он был совершенно обессилен. При движении все мышцы страшно ныли, лишь усугубляя и без того плачевное состояние.

Первое, что привлекло его внимание после пробуждения, был мебиусовский энергизатор, который он додумался подключить к ИРу, чтобы дать тому постоянный источник дополнительной энергии.

Энергизатор обуглился, а сервомоторы молчали. А ведь начинка энергизатора была рассчитана едва ли не на века эксплуатации. Теперь же устройство превратилось в ком обгорелого пластика.

Чтобы добраться до прибора и осмотреть его, Бикелю потребовалось несколько минут. Поначалу он мысленно перебирал самые элементарные причины — короткое замыкание, сгоревшая изоляция на проводах питания…

И только потом его озарило: что-то изменило мощность тока, подаваемого на двигатели… и их синхронизацию. Нечто пыталось изменить ход работы устройства…

С трудом напрягая непослушные мышцы, он отсоединил устройство от ИРа и, спотыкаясь буквально на каждом шагу, побрел в помещение Центрального Пульта. По дороге он каждой клеточкой тела чувствовал охватившую корабль мертвую тишину.

«Радж… Тим… хоть кто-нибудь, у кого хоть немного работает голова, должен знать, в чем дело», — думал он.

Но теперь, когда он добрался до места, у него просто не оставалось сил говорить.

Тимберлейк поднял с пола оплавленный энергизатор и осмотрел его.

Флэттери подошел к Бикелю и пощупал его пульс, потом приподнял веко, бросил взгляд на сероватые губы. Наконец он вернулся к аптечке, вытащил оттуда инъектор и приложил его к шее Бикеля.

По жилам Бикеля вновь потекла энергия.

Флэттери тем временем поднес к его губам какой-то пузырек и приказал:

— Давай-ка выпей это.

Бикель ощутил, как в рот ему льется что-то прохладное и шипучее. Наконец Флэттери убрал пузырек.

Бикель едва нашел в себе силы прошептать:

— Тим!

Тимберлейк взглянул на него.

Бикель кивнул на энергизатор и начал объяснять, что произошло.

Флэттери перебил его:

— Значит, по-твоему, переход черного ящика в белый состоялся?

Бикель задумался. Он чувствовал, как под влиянием стимулятора туман в голове рассеивается, и понемногу снова начал ощущать себя так, будто ею телом являлся корабль, а сам он — создание из твердого металла и тысяч сенсоров.

— Да… думаю, да, — наконец выдавил он.

Тимберлейк поднял пластиковый блок.

— Но ведь он уничтожил это и… очевидно должен был отключиться.

Тут Бикеля вдруг осенило. И он спросил:

— А не может это быть посланием нам… своего рода ультиматумом?

— То есть Бог решил дать нам понять, что мы зашли слишком далеко, — буркнул Флэттери.

— Да нет же! — отозвался Бикель. — Это ИР пытается что-то нам сообщить.

— И что же именно? — спросил Тимберлейк.

Бикель с трудом облизнул губы. Господи, до чего же во рту пересохло! Даже губы потрескались.

— Когда совершается передача энергии, процесс этот происходит бессознательно, — начал он.

А потом смолк. Концепция была настолько тонкой, что следовало излагать ее крайне осторожно. Он продолжал:

— Но большая часть передачи энергии при обработке данных ИРом происходит через управляющие программы… и разум непременно задействует их, заставит всю систему в целом подавить некоторые из них, чтобы пропустить другие. Это все равно что гнать стадо из миллиардов диких животных.

— Получается, ты дал ему слишком много разума? — поинтересовался Тимберлейк.

Бикель бросил взгляд на пульт ППУ возле своей койки.

Тимберлейк обернулся и посмотрел туда же.

В этот момент Пруденс пошевелилась и застонала. Флэттери склонился над ней. Она пробормотала:

— Фмммш…

Почти машинально Флэттери снова проверил ее пульс.

Она с трудом подняла руку, оттолкнула руку Флэттери и попыталась сесть. Флэттери помог ей.

— Тихо, тихо, — пробормотал он.

Она поднесла руку к горлу. Как же его саднило! Она уже несколько минут прислушивалась к разговору между мужчинами, а между тем пыталась вспомнить, что же случилось. Она вспомнила, как безуспешно пыталась вызвать Бикеля по интеркому, вспомнила, как отчаянно пыталась связаться с ним. Но истинной причины того, почему она оставила пост и бросилась на его поиски, она вспомнить так и не смогла.

— Мы должны избавиться от всей имеющейся у нас ложной информации, — предложил Бикель. — Ведь мы имеем дело с совершенно рационально мыслящим роботом, и единственное, чем он руководствуется, это разум. Однако такое возможно лишь при наличии полного контроля за веем происходящим.

Его слова вызвали у Пруденс слабый приступ гнева. Опять он пытается заморочить им голову. Что же она хотела сказать?

— А у него не возникнет ощущения, будто он — центр вселенной? — поинтересовался Тимберлейк.

— Нет, — отрицательно покачал головой Бикель, вспоминая слова: «У вселенной нет центра». Именно так ему было сказано.

Его вдруг охватило полное отчаяние и он едва не застонал.

— Жизнь, такой, как мы ее знаем, — продолжал Тимберлейк, — начала развиваться примерно три миллиарда лет назад. Когда она достигла определенной стадии развития, зародился разум. До тех пор разума не существовало… по крайней мере среди человекообразных. Таким образом, источник разума — в неразумном море эволюции.

Он взглянул на Бикеля.

— И источник этот существует по сию пору, покоящийся на дне всеобщего моря бессознательности.

Слова Тимберлейка будто прорвали какую-то плотину, и Пруденс отчетливо вспомнила, какие мысли заставили ее оставить пост и ринуться на поиски Бикеля.

Определенность в морс неопределенности! А она имела на руках математический ключ к проблеме. Вот о чем она тогда думала. Она просто пыталась точнее сформулировать пришедшее в голову решение проблемы квантовой вероятности, придать ему математическую форму. Она чувствовала, как в голове у нее складывается отчетливая картина трехмерной решетки, вытесняющая все прочие мысли.

Решетка, некий объем пространства, измерения X, V, 2.

И снова она ощутила, как эта мысль всецело захватывает ее. Она вывела химические процессы в своем организме за пределы равновесия. Теперь она вспомнила и то, как ее медленно обуяла тьма — подобно изящному математическому решению, пришедшему ей в голову незадолго до этого.

— Джон, — сказала она, — инструментом разума является вовсе не ИР. Это — ППУ, манипулятор символов. Цепи ИРа для него просто нечто, позволяющее манипулятору осознавать себя, осознавать свое место в мироздании. А ИР всего лишь бессознательная составляющая ГАЛАКТИКИ. Просто машина для переноса энергии.

А потом она объяснила математическую сторону проблемы, решение которой так внезапно пришло ей в голову.

— Матричная система, — пробормотал Бикель. Он и сам пытался подступиться к решению проблемы с этой стороны и потерпел неудачу. — А потом субматрицы, субматрицы, и так до бесконечности.

Флэттери встал, внезапно поняв, куда могут привести подобные рассуждения, и страшно боясь того, что предстояло совершить. Он взглянул на сидящую на полу Пруденс, обратил внимание на то, как раскраснелись ее щеки, как блестят глаза.

— И как же тогда соотносятся ППУ и ИР? — спросил Флэттери. — Об этом вы не задумывались?

Пруденс встретилась с ним взглядом.

— Колонисты, — кивнула она. — Поле бессознательного, из которого любое бессознательное может черпать… нечто, что поддерживает его на плаву. И спящие колонисты — идеальное поле.

Флэттери покачал головой. Он был рассержен и сбит с толку.

Бикель уставился куда-то в пространство, переваривая услышанное от Прю. Сейчас в его сознании бурлили новые идеи. Этот корабль был сооружен, оснащен и запущен. Он вспомнил мудрое личико Хэмпстеда, который, посверкивая глазками, твердил: «Самое главное — это процесс поиска. Он куда более важен, чем те, кто этот поиск ведет. Разум должен дремать, а сон разума должен порождать новые сны».

— Знание безжалостно, — объявил Бикель.

Пруденс не обратила внимания на его слова и по-прежнему пристально глядела на Флэттери, чувствуя, насколько сбит с толку священник.

— Неужели ты не понимаешь, Радж? — спросила она. — Чтобы отделить субъект от объекта, необходим некий фон. Одно можно видеть лишь на фоне другого. А какой может быть наилучший фон для сознания? Его отсутствие.

— Зомби, — вздохнул Бикель. — Помнишь, Радж? Ты как-то назвал нас зомби. Может, ты и был прав. Ведь большую часть жизни мы провели под гипнозом.

Флэттери слышал, как Бикель что-то говорит, но слова почему-то совершенно утратили для него смысл. Как будто Бикель произнес нечто вроде: «Глокая куздра будланула бокра». Слова попросту не доходили до его сознания, будто разум пытался защитить его от чего-то иного.

От чего?

Глава 15

Воцарившаяся в помещении Центрального Пульта тишина была нарушена лишь Пруденс, которая попыталась устроиться на металлическом полу чуть поудобнее.

Бикель вдруг ощутил удивительное спокойствие, вполне достойное мертвой тишины. Ощущение длилось мгновение и превратилось в чувство абсолютного довольства жизнью, окрасив окружающее в радужные тона. У него появилось чувство, будто он вдруг оказался в совсем иной вселенной.

Он обвел взглядом остальных и заметил на их лицах какое-то совершенно бессмысленное выражение — и у Флэттери, и у Тимберлейка, и у Пруденс.

«Зомби», — подумал он.

— Радж, вот ты назвал нас зомби, — повторил Бикель. — Но ведь если мы находились под воздействием гипноза, то существу, находящемуся на более высоком уровне сознания, мы вполне могли бы показаться мертвецами.

— Чего ты там бормочешь? — осведомился Тимберлейк.

Флэттери взглянул на Бикеля. Он чувствовал, что тот говорит что-то дельное, и необходимо хоть как-то ответить, но смысл сказанного по-прежнему ускользал от него.

Сказанное Бикелем заметно приободрило Пруденс.

— Да, под гипнозом, — повторил Бикель. — Мы принимаем это как должное, поскольку это — единственная известная нам форма существования. Вы же смотрели видеозаписи с Земли. Конечно, даже самого распоследнего идиота не проведешь рекламными роликами, но постоянный ритм, повторение…

— Полумертвы, — пробормотала Пруденс. — Зомби.

«Она сказала «зомби»», — мелькнула мысль у Флэттери. Ее голос напугал его.

Бикель заметил, что она вся как-то подобралась. Наконец-то настало просветление.

— Нам следовало подумать о ППУ еще тогда, когда оно в первый раз исказило передачу с Лунной базы, — проворчал Бикель.

— Значит, ты понимаешь, что нужно сделать? — спросила Пруденс. — Энергизатор…

— Симулятор, — возразил Бикель.

— Симулятор, — настаивала она. — Он должен был являться частью входной системы ППУ.

— Имитация проводов, — пробормотал Бикель. — Переплетение сенсорных модулей и корреляция времени, двойная функция сигнала для компенсации чрезмерно обширной базы данных системы.

Тимберлейк переводил взгляд с Бикеля на Пруденс и обратно. Он чувствовал, что вообще перестает понимать что-либо. Какие-то имитации проводов… сенсорные модули.

Тимберлейк вспомнил их разговор насчет галактики, об энергизаторе. «Все основные программы, имеющие отношение к переводу символов, управляются с помощью цепей обратной связи, подключенных к ППУ». Он вспомнил, как сам произносил эти слова.

Символы!

Бикель заметил, что Тимберлейк мало-помалу приходит в себя, и обратился к нему:

— Подумай о ППУ, Тим. Помнишь, о чем мы говорили?

Тимберлейк кивнул. Да, ППУ. Он получал сотни дублей одной и той же передачи, сжатых до едва ли не мгновенной вспышки лазерного луча. Он выбрасывал все пробелы и искажения в передаче, отфильтровывал шумы, проверял смысл сомнительных кусков сообщений, отсылал результаты на вокодер, и в результате получалось связное сообщение.

— Это примерно то же самое, что делаем мы, когда кто-то что-то нам говорит… а потом повторяет, дабы убедиться, правильно ли мы его поняли, — проворчал себе под нос Тимберлейк.

— Вы все кое что забыли, — прервал его Флэттери.

Они обернулись и увидели, что он сидит на койке, держа палец на большой красной кнопке.

Флэттери переводил взгляд с Бикеля на Пруденс, потом на Тимберлейка, отмечая, как блестят их глаза. Безумие! А как раскраснелись их лица, как они возбуждены!

— Погоди, Радж, — начал Бикель. Он старался говорить спокойно, следя за рукой Флэттери, лежащей на красной кнопке.

«Я должен был догадаться, что существует еще одна кнопка», — подумал он.

— Ты знаешь, что я должен сделать это, Джон, — вздохнул Флэттери, наслаждаясь накалом страстей.

— Конечно, сейчас ты хозяин положения, — продолжал Бикель. — Но, может быть, всё же выслушаешь то, что я хотел сказать?

— Мы не можем позволить ИРу вырваться на свободу, — объяснил Флэттери.

Тимберлейк нервно сглотнул и взглянул на Пруденс. «Как странно, что нам придется погибнуть почти сразу после того, как мы наконец обрели жизнь», — подумал он.

— Слушай, Радж, — спросил Бикель, — а вот интересно, почему это мы знаем о бессознательном состоянии куда больше, чем о сознании?

— Теряешь время понапрасну, — фыркнул Флэттери.

— Но ИР мертв, — сказал Бикель.

— Я должен быть абсолютно уверен, — возразил Флэттери.

— Не делай этого, Радж, — попросила Пруденс. — Подумай обо всех беспомощных людях, которые сейчас лежат в гибертанках. Подумай об…

— Лучше ты подумай о тех несчастных, которые остались на Земле, — возразил Флэттери. — С чем им придется столкнуться? Эти белые и черные ящики Джона заложили в компьютер всю его наследственную информацию. Неужели непонятно? Неужели никто из вас этого не понял?

Пруденс испуганно прикрыла рот рукой.

Бикель видел, что Флэттери настороже. Окончательное решение уничтожить корабль мгновенно вернуло его к жизни, и сейчас он находился на грани нервного срыва. Но приведенный Флэттери довод просто ошеломил Бикеля.

«Мы восстановим его, пробудим его… я стану… — думал Бикель. — Я стану его эмоциональным наставником, его личностью и его предками».

Он сглотнул. А Радж…

— Слушай, Радж, не нажимай эту кнопку, а?

— Я должен, — ответил Флэттери, только теперь почувствовав вызванный решимостью прилив сил.

— Ты просто не понимаешь, — убедительно заговорил Бикель. — Помнишь генератор поля у тебя в каюте? Ты думал, что у него нет обратной связи с системой, но это не так. Твой голос, твои молитвы — любые, пусть даже самые ничтожные реакции, поступали в систему через сенсоры. И в какого бы Бога ты ни верил, ИР будет верить в того же. Какую бы…

— Я исповедую свою религию, — ответил Флэттери и нажал кнопку. Раздался негромкий щелчок.

— И сколько нам осталось, Радж? — спросил Тимберлейк.

— Думаю, минут десять, — ответил Флэттери.

— А может, и больше, — вмешался Бикель.

— А может, нам все же имело смысл попробовать вернуться на Лунную базу? — спросила Пруденс. — Теперь мы знаем гораздо больше, чем раньше, и управлять кораблем было бы гораздо проще.

— Наверняка нашелся бы какой-нибудь идиот, который решил бы поиграть с кораблем — просто так. Из любопытства, — объяснил Флэттери. — А мы… — он обвел рукой всех присутствующих. — Те возможности, которые открылись перед нами, все равно были бы изничтожены, раздавлены на Земле.

Он пожал плечами.

— Какая разница — несколькими минутами или годами, раньше или позже? На меня была возложена ответственность… Я свой долг выполнил.

— У тебя осталось еще последнее желание, — заметил Бикель.

— Верно, — согласился Флэттери, сам удивляясь тому, насколько он возбужден тем, что совершил.

Но возбуждение заставило его задуматься над скрытым смыслом сказанного Бикелем.

— Еще древние греки говорили, что даже боги когда-нибудь умирают, — вздохнул Бикель.

Флэттери обернулся и взглянул на большой пульт. Там вовсю переливались разноцветные огоньки, все приборы показывали, что системы в полном порядке.

— Он запрограммирован доставить нас на Тау Кита, — заметил Бикель.

Флэттери начал смеяться. У него едва не начиналась истерика. Наконец он перестал хохотать и сказал:

— Но ведь у Тау Кита нет пригодных для обитания планет. И ты, Джон, прекрасно знаешь, что все это — одна большая декорация. Нам отлично известно, кто мы такие — выращенные в пробирке копии настоящих людей! Оригинал поделился с учеными кусочком своей плоти, в которой был записан весь я целиком, а остальное доделал аксолотлевый танк… Мы просто расходный материал.

Он вздохнул, подавил в себе желание снова впасть в ступор.

— Они сейчас уже наверняка выращивают наших двойников, строят новое Жестяное Яйцо для осуществления следующей фазы Проекта. Каждая неудача учит их чему-то новому. Они постоянно получают от компьютера информацию. Нажав кнопку, я одновременно отправил на землю капсулу с информацией обо веем, что тут происходило.

— Не совсем обо всем, — возразил Бикель.

— Корабль доставит нас к Тау Кита, — убежденно заявил Тимберлейк.

— Доставил бы, если бы не программа самоуничтожения, — заметила Пруденс. И еще не успев договорить, вдруг осознала то, что уже некоторое время назад осознали остальные: корабль сам решал жить ему или умереть.

Ящик Пандоры _{(роман, соавтор Билл Рэнсом)}

Читатель погружается в водную стихию планеты Пандора, которая принадлежит двойной звезде и населена странными формами жизни. Именно здесь звездный корабль «Землянин», ставший для команды воплощением Господа Бога и называющий себя просто Корабль, выбирает место нового рая для человечества и высаживает всех колонистов. Но обещанный компьютером рай для многих оборачивается адом…

Глава 1

Вратами воображения ты должен пройти, прежде чем достичь осознания, и ключи к ним — символы. Эти врата пропустят любую мысль… но лишь облеченную в привычную символику.

Раджа Флэттери, капеллан-психиатр.

Откуда-то донеслось:

— Тик.

Металлический звук слышался вполне отчетливо. И снова:

— Так.

Человек открыл глаза и был вознагражден за усилие — темнотой, полнейшим отсутствием света… или рецепторов, способных воспринять его.

«Или я ослеп?»

— Тик.

Он не мог определить, откуда доносится звук, но это было совсем рядом с ним… где бы он ни находился. В горло и легкие лился холодный воздух, но тело было теплым. Человек осознал, что лежит на чем-то нежнейше мягком. И дышит. Обоняние его тревожил слабый запах… перца?

— Так.

Он откашлялся.

— Есть здесь кто?

Нет ответа. От натуги запершило в горле.

«Зачем я здесь?»

Мягкое ложе выгибалось под плечами, поддерживая шею и голову, заключало в броню бедра и голени. Это было знакомо лежащему, вызывало в его непробужденной памяти смутные ассоциации. Это было… Что? Ему казалось, что он должен знать.

«В конце концов, я…»

— Тик.

Паника охватила его.

«Кто я?!»

Ответ медленно протаивал из глыбы льда, хранившей все, что он знал прежде.

«Я Раджа Флэттери».

Ледник порождал потоки воспоминаний.

«Я капеллан-психиатр на безднолете «Землянин». Мы… мы…»

Часть воспоминаний навеки затерялась во льдах.

Он попытался сесть, но не позволили резиновые ленты, перетягивавшие грудь. Выскользнули из проколотых вен на запястьях иглы.

«Я в гибербаке!»

Но он не помнил, как оказался в гибернации. Быть может, память отходила от заморозки медленней, чем плоть? Интересно… Но воспоминания все же струились ледяным потоком, тревожа его.

«Я не справился.

С Лунбазы передали, что лучше взорвать корабль, нежели позволить ему блуждать по просторам космоса, угрожая человечеству. Я должен был послать сообщение капсулой на Лунбазу… и взорвать звездолет».

Но что-то помешало ему… что-то…

Теперь он вспомнил проект.

«Проект «Сознание».

А он, Раджа Флэттери, играл в этом проекте ключевую роль. Капеллан-психиатр. Член экипажа.

«Маточного экипажа».

Символического значения этих слов он тогда не понял. У клонов были задачи поважнее. А все они были клонами — весь экипаж, и имена их начинались с «лон», что значило «клон», как «мак» означало когда-то «сын такого-то». Они были двойниками самих себя, засланными в пустоту, чтобы там разрешить загадку творения искусственного разума.

То была опасная работа. Опаснейшая. Искусственный разум неизменно оборачивался против своих творцов, разрушая все вокруг в самоубийственном бешенстве. Множество оригиналов погибло страшной смертью.

«И никто не знал почему».

Но руководство проекта, засевшее на Лунбазе, было упрямо. Снова и снова они посылали в бездну один и тот же экипаж, скопированный опять и опять. В памяти Флэттери всплывали имена и лица: очередной Джеррилл Тимберлейк, новый Джон Бикель, еще один Прю Вейганд…

«И Раджа Флэттери… нет, Раджа лон Флэттери».

Давно разбившееся зеркало отразило его черты — светлые волосы, тонкое надменное лицо…

Но помимо них безднолеты несли много, много другого — клонированных колонистов, генетические хранилища в гибербаках. Дешевая плоть — ее можно спалить в пламени далеких взрывов, которые не коснутся оригиналов. Дешевка, собирающая для этих оригиналов данные. Каждая новая экспедиция в бездну приносила еще одну каплю информации для бдящего маточного экипажа и тех, кто спал в гибере….

«Как спал сейчас я».

Колонисты, скот, растения — каждый безднолет нес все, что нужно для создания второй Земли. Это была морковка, подвешенная перед носом команды. А плеткой был сам корабль — и верная смерть, ожидавшая всех на борту, если искусственный разум не будет создан. На Лунбазе знали, что корабли и клоны дешевы там, где в достатке материалы и энергия… как на спутнике Земли.

— Тик.

«Кто вывел меня из гибернации? И зачем?»

Только эти мысли и плясали в мозгу Флэттери, пока он вглядывался и вслушивался в беспросветную темноту.

«Кто? И зачем?»

Он знал, что не успел взорвать безднолет после того, как тот начал проявлять самосознание… когда они использовали разум Бикеля в качестве матрицы для компьютера…

«Я не уничтожил корабль, мне помешало…»

Корабль!

Воспоминания продолжали сочиться в его рассудок. Они создали искусственный разум, способный вести корабль… и тот перенес их через космические просторы в систему тау Кита.

«Где не было пригодных для жизни планет».

В этом давным-давно удостоверились зонды Лунбазы. Ни одной пригодной для человека планеты. То была часть разочарований, предусмотренных создателями проекта. Безднолетчики не должны были выбрать долгий путь к убежищу на тау Кита. Это могло стать таким искушением для клонированного экипажа — выращивая свои копии снова и снова, лететь вперед, и пусть земли обетованной достигнут наши потомки! И ко всем чертям проект «Сознание»! Но проголосуй они за этот выход, капеллан-психиатру предписывалось сообщить им, что цель их пути мнима… и быть готовым уничтожить корабль.

«Победив, проиграв, уйдя от борьбы — мы все равно должны были умереть».

И только капеллан-психиатру полагалось знать об этом. У одинаковых безднолетов и их клонированных команд была только одна цель — собирать информацию и передавать ее на Лунбазу.

«Корабль».

Конечно, дело было в нем. Они создали больше, чем искусственный разум в бортовом компьютере и его дополнительном модуле, который Бикель прозвал Бычком. Они сотворили Корабль. И тот невозможным образом перенес их через многие световые годы в мгновение ока.

«К тау Кита».

В конце концов, это была вложенная в самые глубинные цепи компьютера команда. Но там, где не было пригодной для жизни планеты, Корабль создал воплощенный рай, идеал, сплетенный из всех людских мечтаний. Это сделал Корабль и потребовал от насельников нового мира одного: «Решайте, как станете вы богоТворить меня!»

Стал ли Корабль их Богом или Сатаною, Флэттери не был уверен. Но невообразимую мощь его он узрел прежде, чем прозвучали — и один раз, и другой — слова:

«Как станете вы богоТворить? Решайте!»

И они не смогли.

Люди ни разу не сумели исполнить требование Корабля. Они могли только бояться. И страх они познали полною мерой.

— Тик.

Теперь он узнал этот звук — таймер гибербака отмеривал секунды его возвращения к жизни.

Но кто запустил процесс?

— Кто здесь?

Тишина и беспросветная тьма.

Флэттери стало очень одиноко. Кожу обжег морозец — первый признак того, что осязание возвращалось к нему.

Один из членов экипажа предупреждал его, прежде чем они запустили процесс, приводящий в действие искусственный разум, — кто сказал это, Флэттери не помнил, но слова впечатались в память: «Есть порог самосознания, перейдя который разумное существо обретает черты божества».

И это оказалось правдой.

«Кто вывел меня из спячки и зачем?»

— Здесь же есть кто-то! Кто ты?

Слова царапали горло, и рассудок не подчинялся хозяину — мешала ледяная глыба недоступных воспоминаний.

— Отзовись! Кто здесь?

Он знал, что за ним следят, чувствовал на себе знакомый пристальный взгляд…

«Корабля!»

— Ладно, Корабль. Я очнулся.

— Тебе так кажется.

Укоризненный голос нимало не походил на человеческий — слишком он был сдержан. Мельчайшие нюансы интонаций, переходы резонансных частот были отточены с нечеловеческим совершенством. Этот голос одним своим звучанием напомнил Радже Флэттери, что он лишь пешка в деснице Корабля, малая шестеренка в механизме той безграничной Силы, которую он помог выпустить в ничего не подозревающую вселенную. Осознание этого факта помогло ему вспомнить виденные им ужасы и пробудило живой и близкий страх перед теми муками, которым может подвергнуть его Корабль, если Флэттери и теперь потерпит неудачу. Видения ада преследовали его…

«Я проиграл… проиграл… проиграл…»

Глава 2

Святой Августин задал верный вопрос: «Свобода воли происходит от случайности или от сознательного выбора?» Но следует помнить, что случайность нам гарантирует квантовая механика.

Раджа Флэттери, из «Книги Корабля».

Обыкновенно Морган Оукс вымещал ночьсторонние обиды и гнев на собственных ногах, бесцельно меряя шагами бесконечные переходы Корабля.

«Только не сейчас!» — сказал он себе.

Он отпил терпкого вина и забился в тень поглубже. Горечь напитка помогла смыть с языка мерзкий привкус розыгрыша Корабля. Вино подали по приказу Оукса — доказательство его власти в эти времена постоянного полуголода. Первая бутылка из первой партии. Что-то скажут на нижстороне, когда он прикажет подработать готовый продукт?

Оукс старинным жестом поднял бокал. «За твою погибель, Корабль!»

Вино было слишком терпким. Он отставил бокал в сторону.

Оукс осознал, как мерзко выглядит сейчас — дрожащий, забившийся в свою каюту, с трепетом взирающий на мертвую комконсоль у любимой койки, — и чуть прибавил света.

Корабль в очередной раз доказал, что в его программах потоком идут сбои. У Корабля маразм начинается от старости. Его, Оукса, корабельного капеллан-психиатра, его же корабль пытался отравить! Всех остальных сосцы кормили — нечасто и понемногу, но все ж. Даже он сподобился однажды, прежде чем стать кэпом, и по сию пору помнил этот богатый, сытный вкус. Немного похоже на ту дрянь — «порыв», что Льюис разработал в попытках повторить эликсир и добывает теперь на нижстороне. Дорогая штука — «порыв». Расточительно дорогая. И все равно не эликсир. Никоим образом.

Он глянул на вогнутый экран комконсоли и увидал в нем собственное искаженное отражение — пузатый и плечистый мужчина в парусиновом комбе, казавшемся в тусклом свете грязно-серым. Черты лица его были резки — тяжелый подбородок, широкие губы, орлиный нос и нависшие над черными глазами кустистые брови. Оукс коснулся седеющих висков. Искаженное отражение будто усиливало унижение, которому подверг его Корабль. Экран отражал его страхи.

«Я не позволю чертовой железяке меня дурачить!»

Его снова затрясло. Корабль достаточно долго отказывал ему в пропитании из сосцов, чтобы Оукс понял смысл нового послания.

Он вспомнил, как остановился с Хесусом Льюисом у стойки коридорных сосцов.

— Не трать ты время на эти штуковины, — усмехнулся Льюис. — Нас с тобой они кормить все равно не станут.

— Это мое право — тратить время! — озлился Оукс. — Не забывайся!

Засучив рукав, он сунул руку в приемник. Сенсор, цепляясь за запястье, царапнул кожу. Стальное острие нашарило подходящую вену, укололо и отошло, и отпустили крепления.

Иные сосцы выдвигали плазовые патрубки, но этот наполнял эликсиром, смешанным и подобранным точно для нужд тела просителя, контейнер за закрытой панелькой.

И панель отворилась!

— Ну, — ухмыльнулся, как ему помнилось, Оукс, глядя на изумленного Льюиса. — Наш корабль, кажется, понял, кто тут главный.

Он одним глотком осушил контейнер.

«Что за мерзость!»

Рвотные судороги сотрясли его тело. Выступивший пот намочил комбинезон, и горло перехватило.

Но все прошло очень быстро. Льюис в немом изумлении уставился на заливавший ботинки Оукса и пол туннеля поток блевотины.

— Ты видел? — прохрипел Оукс. — Корабль пытался меня убить!

— Расслабься, Морган, — бросил Льюис. — Опять, наверное, сломалось что-то. Я вызову к тебе медтеха и ремонтного робокса для этой… хреновины.

— Я сам врач, черт тебя дери! Не нужен мне никакой медтех! — Оукс пытался оттянуть на груди замаранную ткань комба.

— Тогда пошли к тебе в каюту. Надо тебе провериться и… — Льюис умолк, глядя Оуксу через плечо. — Морган, ты ремонтника вызывал?

Оукс обернулся. К ним приближался корабельный робокс — бронзовая черепаха метровой длины с зажатыми в манипуляторах инструментами зловещего вида. Машина странно двигалась от стены к стене, точно пьяная.

— Что еще с этой штукой не так? — пробормотал Льюис.

— Он на нас нападет, — прошептал Оукс, хватая Льюиса за руку. — Пошли отсюда… медленно, тихо.

Они отошли от стойки сосцов, не сводя глаз с видеокамеры и шевелящихся манипуляторов робокса.

— Он не остановился, — сиплым от страха шепотом произнес Оукс, когда робокс проехал мимо брошенного сосца.

— Тогда бегом, — скомандовал Льюис.

Он подтолкнул Оукса в спину и бросился бежать вслед за ним по главному коридору и дальше, в медсектор. И покуда оба не заперлись в каюте Оукса, ни один из них не осмелился оглянуться.

«Ха!» — подумал Оукс, вспомнив ту сцену. Это даже Льюиса напугало — настолько, что тот тут же вернулся на нижсторону — поторапливать строителей Редута, единственного места внизу, где они могут чувствовать себя в безопасности и не зависеть от проклятой машины.

«Корабль и так слишком долго правил нами!»

И все же на языке до сих пор чувствовалась желчь. Теперь вот Льюис отмалчивается… с курьером записки шлет. И всегда гадость какую-нибудь пишет.

«Чертов Льюис!»

Оукс оглядел погруженную в сумерки каюту. На орбите царила условная ночь, и большая часть экипажа спала. Тишину нарушало только редкое пощелкивание и жужжание сервоков, поддерживавших внутреннюю среду.

«А когда на Корабле и сервоки свихнутся?.. Нет — на корабле», — напомнил он себе.

«Корабль» — это всего лишь понятие искусственной теологии, сказка, положенная в основу насквозь лживой истории, которой лишь полный кретин может поверить.

«Это ложь, именем которой правим мы и которая правит нами».

Откинувшись на подушки, он попытался расслабиться и прочесть записку, переданную ему одним из подручных Льюиса. Сообщение было простым, прямым и страшным.

«Корабль сообщил нам, что посылает на нижсторону одного капеллан-психиатра, имеющего опыт в налаживании контактов. Цель: неизвестный кэп будет поставлен во главе проекта, имеющего целью установление контакта с электрокелпом.^[33] Иной информации по этому кэпу нет, так что, видимо, он недавно из гибернации».

Оукс смял записку в кулаке.

Больше одного кэпа это общество не выдержит. Корабль направил ему еще одно послание: «Тебя можно заменить».

Оукс и не сомневался, что в бесконечных рядах корабельных гибербаков покоятся где-то и другие капеллан-психиатры. И где спрятаны эти запасы — никто никогда не узнает. Проклятый корабль — просто лабиринт, полный тайных отсеков, несимметричных ответвлений и никуда не ведущих секретных проходов.

Колонисты измерили поперечник звездолета, когда тот, проходя по орбите, заслонял одно из двух солнц. Длина корабля составляла пятьдесят восемь километров. В такой махине можно спрятать все что угодно.

«Но сейчас под нами планета — Пандора. Нижсторона!»

Он глянул на смятую записку, которую до сих пор держал в руке.

«Почему записка?»

Предполагалось, что они с Льюисом владеют безотказным средством связи, которое невозможно прослушать, — единственные на всем корабле. Поэтому они и могли доверять друг другу.

«А я доверяю Льюису?»

В пятый раз с той минуты, как он получил записку, Оукс ритмично заморгал, активируя альфа-ритм, запускавший в свою очередь имплантированную под кожу шеи капсулу. Передатчик, без сомнения, работал: Оукс ощущал несущую волну, связывавшую компьютер в капсуле с его слуховыми центрами, и в сознании его укрепилось странное чувство — словно он стоит перед огромным пустым экраном, готовый увидеть сон наяву. Где-то на нижстороне Льюис должен был откликнуться на вызов по закрытому каналу связи. А Льюис молчал.

«Поломка?»

Оукс и сам понимал, что дело не в этом. Такую же капсулу в шею Льюиса он вшивал лично, подсоединяя контакты к его нейронам.

«И наблюдал за Льюисом, когда он ставил имплантат мне».

Или мешает проклятый Корабль?

Оукс обвел взглядом свою перестроенную каюту. Конечно, Корабль был везде. Верней сказать, они — все, кто находился сейчас на борту, — находились в его чреве. Но эта каюта была иной… еще до того, как ее начали переделывать по указаниям Оукса. Это была каюта капеллан-психиатра.

Остальной экипаж жил просто. Спали в гамаках, укачивавших своим плавным колыханием. Во многих каютах лежали еще мягкие маты или подушки — в помощь любовникам. Для секса, или расслабления, или отдыха от вида бесконечной череды пластальных стен, давивших на сердце до тех пор, пока оно не отказывало.

Вот размножение… оно происходило под строжайшим контролем Корабля. Каждый природнорожденный должен был появляться на свет на борту с помощью команды опытных акушеров… чертовы натали с их сверхчеловеческим самомнением! С ними Корабль говорил? Кормил их? Они не отвечали.

Оуксу вспомнились корабельные каюты для размножения. По обычным меркам роскошные, они не шли ни в какое сравнение с его собственной. Хотя… кто-то ведь предпочитает этим заниматься в оранжереях по периметру, под кустами, на живой траве. Оукс ухмыльнулся. Вот его каюта — да, она была шикарна. Иные бабы на пороге задыхаться начинали. Первоначальная каюта кэпа расширилась, поглотив четыре соседних.

«И проклятый Корабль даже не пикнул!»

Эта каюта служила символом его власти. Безотказным афродизиаком. И она обнажала ложь, которой был Корабль.

«Те, кто видит в нем ложь, правят. А те, кто не видит… нет».

Голова закружилась — не иначе как от пандоранского вина. Алкоголь змием полз по венам, проникал в мозг, но даже спиртное не могло вогнать Оукса в сон. Поначалу особенная сладость и растекающееся по жилам тепло обещали смирить буйство сомнений, заставлявших Оукса бесцельно блуждать по ночьсторонним коридорам. Он обходился тремя-четырьмя часами сна уже… сколько? Многие… многие анно…

Оукс тряхнул головой, пытаясь прочистить мозги, и ощутил, как колышутся тяжелые складки под подбородком. Жир. Он и в молодости не был худ, его даже не выбирали для размножения.

«Но Эдмонд Кингстон назначил меня своим преемником. Первый кэп в истории, которого избирал не проклятый Корабль!»

Или теперь его заменит этот загадочный кэп, отправленный Кораблем на нижсторону?

Оукс вздохнул.

Он знал, что за последние анно стал бледен и ожирел. «Слишком много напрягаю мозги и слишком мало — мышцы». Но всегда находилось кому согреть его постель. Он лениво похлопал по подушкам, вспоминая.

«Что ж, — подумал он, — я стар, толст и пьян. Куда двинемся дальше?»

Глава 3

Всеприсущий, пустой задник вселенной — вот что такое бездна. В ней нет ни предмета, ни ощущения. Это царство иллюзий.

Керро Паниль, «Будда и Аваата».^[34]

Толпа нагих людей, ковылявших по голой лощине, зажатой среди черных утесов, отличалась поразительным разнообразием. Ржаво-алый свет одного из солнышек бил по ним с полудня, отбрасывая на песок и гальку лиловые тени. Задувал порывистый ветерок, вздымая пыль, и толпа всякий раз вздрагивала нервно. Редкие низкорослые кусты поворачивали к солнцу серебряно блестящие листья. Путники обходили их далеко стороной.

Со своими человеческими предками они сохраняли лишь отдаленное сходство. Большинство, судя по всему, почитало вожаком шедшего посреди толпы рослого странника. Его приплюснутую по бокам голову венчала корона золотистого пуха — единственный остаток волосяного покрова на стройном теле. Костяные воронки на висках вмещали пару золотистых глаз, а рот представлял собой круглую красную дырочку. Носа не было вовсе, как и ушных раковин — на их месте колыхались бурые мембраны. Руки-щупальца заканчивались четырехпалыми многосуставчатыми кистями. На голой груди зеленым было вытатуировано имя — Териекс.

Бок о бок возле худого и длинного Териекса ковыляла бледная, приземистая туша. Лысая башка сливалась с плечами, шеи не было и следа. Красные глазки помаргивали по бокам трепетавшей с каждым вздохом влажной дыры. Над самыми плечами зияли слуховые щели. Бугрящиеся мышцами руки завершались мясистыми клешнями. Ноги — как тумбы, без коленных суставов и стоп.

Прочие скитальцы отличались таким же разнообразным уродством. Кому-то досталось больше двух глаз, кому-то — ни одного. Виднелись хоботы и заостренные уши, стройные ноги и обрубленные культи. Всего в группе насчитывался сорок один странник. Они жались друг к другу, словно стена их тел могла сдержать зловещий натиск пандоранской природы, и поддерживали один другого, пробираясь по неприютной пустоши. Иные, впрочем, отстранялись от своих столь же несчастных товарищей. Почти все молчали — лишь порой послышится стон или всхлип, да жалобно спросят вожака Териекса:

— Где нам спрятаться, Тер? Кто примет нас?

— Нам бы лишь до другого моря дойти, — отвечал Териекс. — Где Аваата…

— Аваата, да, Аваата…

Это звучало точно мантра.

— Всечеловечье, да, да, и все-Аваата… — затянул в толпе мощный бас.

— Тер, поведай нам историю Авааты, — попросил другой.

Но Териекс молчал, пока все не взмолились:

— Да, Тер… поведай нам… историю, историю!..

Териекс поднял тощую длань, призывая к молчанию.

— Когда Аваата говорит о начале, она говорит о скале и родстве скалы. Прежде скалы было лишь море, кипящее море, и пузыри огня, кипятившие его. А с огнем и холодом пришла тяга лун, и волны морские грызли небо. Днем бурление вод разметает все сущее, ночью же все осядет на дно, и будет покой.

Высокий присвистывающий голос Териекса легко перекрывал топот множества ног. Он продолжил, и ритм его слов странным образом укладывался в ритм шагов.

— Но солнца замедлили свой великий бег, и остыли моря. Немногие соединенные остались соединены. Аваата знает, ибо это было так, но первым словом Авааты было «скала».

— Скала, скала… — на разные лады откликнулись его спутники.

— Нет роста в пути, — пел Териекс. — Прежде первой скалы Аваата была утомлена, Аваата была многосложна, Аваата знала лишь море.

— Мы должны найти море Авааты…

— Но взяться за скалу, — продолжал Териекс, — свернуться вокруг нее и замереть в покое — значит обрести новую жизнь и новые мечты, не тронутые томительным буйством приливов. Из листа произошла лоза, и в прибежище скал родился дар моря — сила разрядов и полученный ею газ.

Урод запрокинул голову, глядя в металлически-сизое небо, и несколько шагов сделал молча.

— Сила разряда, касанье касаний! В тот день Аваата смирила молнии и долгими веками в молчании трепетала, испуганная,на груди скал. А потом в страшной ночи сверкнула первая искра: «Скала!»

— Скала! — снова откликнулась толпа. — Скала! Скала!

— И сила разряда! — повторил Териекс. — Аваата познала скалу прежде, чем осознать самое себя, но вторая искра прозвучала «Я!». И третья, величайшая из всех: «Я! Не скала!»

— Не скала, не скала… — откликнулись остальные эхом.

— Исток вечно с нами, — говорил Териекс, — как и с теми, кто не мы. Он — в осознании того, что есть мы. Только через другого ты познаешь себя. Там, где ты один, нет ничего. Пустота не отражает тебя, не дает опоры. Но у Авааты была скала, и скала дала ей опору, и появилось Я. Так малое становится беспредельным. Пока ты один, ты ничто. Но мы едины в бесконечности истока, откуда родится все сущее. Пусть скала Авааты укрепит вас в море жизни!

Териекс замолк, и отряд некоторое время ковылял по пустыне в молчании. Слабый ветерок принес острый кислый запах, и чей-то чувствительный нос уловил его.

— Чую, — разнеслось над головами, — чую нервоедов…

Всех передернуло, и уродцы заковыляли поспешней. Те, что шли в стороне, озирались все опасливей.

Дорогу прокладывал покрытый темной шерстью рослый урод. Короткие толстые ноги заканчивались круглыми подушками, тощие руки шевелились по-змеиному гибко. На руках было всего по два пальца, гибких, сильных и ловких, будто предназначенных, чтобы проникать в некие неведомые щели. Огромные мохнатые уши трепетали и шевелились, поворачиваясь, как антенны, на каждый шорох. Лицо было совершенно человеческим, если бы не плоский нос и редкий черный пушок, равномерно покрывавший его. Голубые глаза навыкате бесстрастно смотрели на мир из-под тяжелых век.

Равнина была пустынна, и только отдельные глыбы черного камня и жестколистные кусты, медленно поворачивавшиеся под лучами кирпично-красного солнца, нарушали ее монотонность до самых утесов, возвышавшихся в десятке километров впереди.

Уши мохнатого путника внезапно прянули тревожно, наводясь на лежащий прямо на пути отряда скальный выступ.

И внезапно над равниной пронесся визгливый вопль. Отряд замер в тревожном ожидании, как единое существо. Чтобы слышаться так далеко, крик должен был быть пугающе громок.

— У нас нет оружия! — воскликнул кто-то почти истерически.

— Скалы, — промолвил Териекс, обводя рукой торчавшие из земли тут и там черные камни.

— Велики, — пожаловался другой, — не бросить.

— Скалы Авааты, — проговорил Териекс тем же напевным голосом, каким пересказывал историю Авааты.

— Кустов берегитесь, — предупредил третий без особой нужды — все знали, что к здешним растениям лучше не подходить. Большая часть их была ядовита, и почти все способны рассекать мягкую человечью плоть. От нанесенных ими ран уже погибли трое.

Снова воздух разорвал дикий визг.

— Скалы, — повторил Териекс.

Отряд медленно рассыпался. Уроды расходились — поодиночке и по двое-трое, чтобы прижаться лицом к черным скалам и застыть, сжимая в объятиях камень.

— Вижу их, — объявил Териекс. — Рвачи-капуцины.

Все обернулись туда, куда указал его палец.

— Скала, сон жизни, — проговорил Териекс, глядя вдаль, на мчащихся по равнине девять черных тварей. — Держаться за скалу, свиться вкруг нее и замереть.

Да, то были рвачи-капуцины. Многочисленные ножки чудовищ двигались с невообразимой быстротой, лязгали клыки под скрывающими пасти капюшонами голой кожи.

— Надо нам было попытать счастья в Редуте, как остальным! — завыл кто-то.

— Будь ты проклят, Хесус Льюис! Будь проклят!

И больше ни слова не прозвучало над равниной. Подняв капюшоны, неуследимо-споро ринулись рвачи на потерянно разбредшихся уродов. Клыки рвали плоть, терзали мясо безжалостные когти. Чудовища двигались настолько быстро, что у их жертв не оставалось ни шанса. Одни пытались бежать, и их настигали на голой равнине. Другие пробовали затаиться, затеряться среди скал, но бесы, разбившись на пары, ловко загоняли их на погибель. Все было кончено в течение минуты, и рвачи приступили к трапезе. Из-под камней выползали мерзкие твари, чтобы присоединиться к пиршеству, и даже соседние кусты пили корнями впитавшийся в землю красный сок.

Но покуда рвачи жрали, на севере поднялись над скальным бастионом оранжевые воздушные шары. Слабый ветерок нес их в сторону пирующей стаи. Свисающие с нижней поверхности живых дирижаблей щупальца время от времени касались равнины, вздымая облачка пыли. Рвачей это зрелище не тревожило.

По верхней кромке вялых оранжевых мешков тянулись высокие гребни, подстраивавшиеся под ветер. С высоты неслась пронзительная песнь — словно ветер гудел в парусах и бряцало что-то вдалеке.

До оранжевых мешков оставался еще не один километр, когда один рвач поднял уродливую башку и предупреждающе рявкнул. Взгляд его обратился от плывущих в воздухе дирижаблей к выползающим из-под земли в полусотне шагов от места кровавой бойни червеобразным отросткам. От них исходила резкая вонь гари и кислоты. Как один девять рвачей ринулись прочь. И тот, что пожрал вожака уродов, на бегу завыл тонко и протяжно, а потом крикнул, и крик его далеко разнесся над пустошью:

— Териекс!

Глава 4

Намеренно слабый ход, выбранный случайно на любой стадии игры, может полностью изменить теоретически предсказанную последовательность дальнейших ходов.

Слова Бикеля, цитируются по корабельным архивам.

Оукс нервно прохаживался по каюте. Уже не первый ночьсторонний час он пытался связаться со Льюисом по вживленному коммуникатору. Льюис не откликался.

Может быть, что-то случилось в Редуте?

В этом Оукс очень сомневался. База на Черном Драконе поглощала лучшие материалы, имевшиеся в распоряжении колонистов. Льюис не экономил на строительстве. Никакая сила на Пандоре или на борту не проникнет туда, кроме разве что… разве что…

Оукс застыл, упершись взглядом в голую пластальную стену.

Защитит ли их Редут на поверхности Пандоры от всеприсутствия Корабля?

Выпитое вино заставило кэпа расслабиться. Желчная горечь исчезла с языка, каюта казалась уютной и одновременно неприступной. Пусть проклятый Корабль посылает на нижсторону нового кэпа. Придет время — разберемся и с ним.

Оукс опустился на диван и постарался забыть последнее покушение Корабля на его жизнь. Закрыв глаза, он перенесся в мечтах туда, где все начиналось.

«Не совсем. Это было не самое начало…»

Ему не хотелось признаваться даже себе самому, что в его воспоминаниях имеется существенный пробел. Сомнения грызли Оукса, отвлекало шуршание несущей волны вживленного передатчика. Он отправил нервный импульс, отключающий приборчик.

«Пусть теперь Льюис волнуется!»

Оукс тяжело вздохнул.

«Нет, это не начало». Откуда он взялся, не давали ответа никакие архивы. Корабль, при всей его божественной власти, не мог или не хотел поднять завесу над прошлым Моргана Оукса. А ведь кэп должен обладать всей полнотой информации! Всей!

И он мог узнать все — кроме того, откуда появился Морган Оукс на далекой Земле… давней Земле… давно погибшей Земле…

Первые отчетливые воспоминания его детства относились к тому периоду, когда юному Моргану было около шести лет. Он помнил даже год — 6001-й от рождества Божественного Имхотепа.

Весна. Это было весной, и он жил тогда в сердце мира, в Египте, в прекрасном граде Гелиополе. От бретонских пограничий до подбрюшья Инда царил греко-римский мир, питавшийся щедротами Нила и поддерживаемый египетскими наемниками. Лишь в дальнем Чине и еще восточней, за Неситским морем, на континентах Чина-Восточного еще продолжались столкновения народов. Да… это было весной… а в Гелиополе он жил с родителями… Оба они состояли на военной службе — это он вызнал в архивах — и считались лучшими генетиками Империи. Проект, в котором они принимали участие, должен был полностью переменить судьбу юного Моргана. Они готовили его к межзвездному перелету. Об этом ему тоже сообщили — но много лет спустя, когда возражать было слишком поздно.

А помнился ему мужчина, негр. Малыш Морган воображал, что этот незнакомец — один из черных жрецов Египта, на которых он смотрел каждую неделю по видеру. Каждый день после полудня этот человек проходил под окнами комнаты Моргана… Куда он шел и почему никогда не возвращался тем же путем, так и осталось для мальчика загадкой.

Забор вокруг дома Оуксов был выше человеческого роста и поворачивал по верхнему краю внутрь, но сделан он был из крупной сетки и не мешал юному Моргану каждый день наблюдать за прохожим и размышлять, откуда он взялся такой черный. Родителей малыш не спрашивал — он хотел все выяснить сам.

— Солнце скоро взорвется.

Это сказал отец однажды утром за трапезой. И Морган не забыл этих страшных слов, хотя тогда и не понял их истинного смысла.

— Это замалчивают, но даже римские власти не в силах отменить жару. И все гимны всех жрецов Ра на свете не избавят нас от нее.

— Жары? — огрызнулась мать. — Жару можно терпеть, в жару можно жить. Но это… — Она беспомощно махнула рукой в сторону окна. — Это все равно что костер.

«А! — подумал Морган. — Значит, того человека опалило солнце».

Лишь годам к десяти он осознал, что чернокожий был темен лицом от рождения, от зачатия. И все равно рассказывал другим детям в интернате, что это работа солнца. Он наслаждался тайной, игрой убеждения и обмана.

«О эта сила игры! Уже тогда она меня манила!»

Оукс поправил подушку под поясницей. Почему негр вспомнился ему именно сейчас? Было, было же что-то, отчего этот незначительный случай так резко впечатался ему в память.

«Он коснулся меня».

Оукс не мог припомнить, чтобы до того к нему прикасался кто-либо, кроме родителей. В тот день, очень жаркий, он сидел на крыльце, где было прохладнее, — навес отбрасывал тень, а вентилятор поддувал в спину из распахнутых дверей. Негр прошел мимо, как всегда, а потом остановился и даже вернулся. Мальчик с любопытством смотрел на него через забор, а незнакомец вглядывался в него, словно в первый раз заметил.

И Оукс помнил, как захолонуло у него тогда сердце, провалившись куда-то в Тартар.

Негр огляделся, бросил взгляд на забор и, не успел Морган моргнуть, перемахнул через ограду и двинулся к нему. Не дойдя одного шага, он замер и, протянув руку, дрожащими пальцами коснулся щеки мальчика. Оукс все с тем же детским любопытством потянулся к нему и дотронулся до черного запястья незнакомца.

— Ты что, никогда прежде не видел маленьких мальчиков? — спросил он.

Черное лицо скривилось в улыбке.

— Видел, но не таких, как ты.

Потом откуда-то выскочил охранник, набросился на незнакомца и увел. Другой затащил мальчика в дом и позвал отца. Тот, кажется, очень злился… Но куда крепче запомнились Моргану Оуксу трепет и восхищение в глазах человека, который никогда больше не проходил под его окнами. В тот миг Оукс ощутил себя особенным. Сильным. Достойным преклонения. Он всегда был тем, кого… почитают.

«Почему мне так запал в память этот негр?»

Нет, положительно он тратит свое время лишь на то, чтобы задавать себе вопросы. Одни вопросы порождали другие, чтобы привести в конце концов, как приводили всегда, к последнему, вопросу вопросов, единственному, который Морган Оукс не осмеливался допустить в свое сознание. Пока не осмеливался.

Теперь он задал его вслух, покатывая на языке каждое слово, точно каплю долгожданного вина:

— Что, если этот проклятый Корабль на самом деле Бог?

Глава 5

Гибернация человека относится к спячке животных так же, как та — к бодрствованию. Гибернация тормозит процессы метаболизма практически полностью. Это скорее род смерти, нежели род жизни.

Политехнический словарь, 101-е издание.

Раджа Флэттери тихонько свернулся в гибернационном коконе, пытаясь избавиться от терзающих его страхов.

«Я во власти Корабля».

От тоски и ужаса воспоминания мутились, но главное сохранялось. Образы прошлого отчетливо вставали на фоне угольной черноты кокона.

«Я был капеллан-психиатром безднолета «Землянин».

Мы должны были создать искусственный разум. Очень опасное задание».

И они создали… нечто. И этим чем-то стал Корабль, творение почти невообразимой мощи.

«Бог или Дьявол?»

Флэттери не знал. Но Корабль создал для клонов в своем чреве земной рай и огласил новое понятие: богоТворение. Он потребовал от копированных людей решить, как они станут богоТворить его.

«Мы и здесь потерпели поражение».

Может, потому что они были клонами, все до последнего? Ими можно было пожертвовать. Это они знали с первых дней своей сознательной жизни на Лунбазе.

И снова его охватил страх.

«Я должен сохранять решимость, — твердил себе Флэттери. — Бог он или Сатана, я буду беспомощен перед его силой, если потеряю решимость».

— Пока ты почитаешь себя беспомощным, таковым и останешься, как бы решительно ты не утверждал обратного, — заметил Корабль.

— Так ты читаешь и мои мысли?

— Читаю? Не то слово.

Голос Корабля доносился из окружавшей Раджу Флэттери тьмы, лишенный источника. В нем слышались отголоски немыслимых для человека забот и тревог. Каждый раз, слыша этот голос, Флэттери ощущал себя не больше пылинки. Он продирался сквозь комплексные дебри неполноценности, но каждая идея, которую он только мог вызвать себе на подмогу, только усиливала чувство собственного ничтожества.

Что может человек противопоставить мощи Корабля?

И все же вопросы теснились в его мозгу, а Корабль порой отвечал на вопросы.

— Долго я пролежал в гибернации?

— Промежуток времени не имеет для тебя смысла.

— А ты испытай меня.

— Я тебя испытываю.

— Скажи мне, сколько я пролежал в баке!

Слова не успели слететь с его языка, как Раджу захлестнул панический ужас. К Богу так не обращаются… и к Сатане тоже.

— А почему нет, Радж?

Голос Корабля звучал почти по-приятельски, но столь выверенными были его интонации, что мурашки бежали по коже.

— Потому что… потому…

— Потому что я многое могу сотворить с тобой?

— Да.

— Ох-х-х, Радж, когда же ты проснешься?

— Я не сплю.

— Неважно. Ты очень долго пролежал в гибернации, если мерить время твоими мерками.

— Сколько?

Он чувствовал, что ответ на этот вопрос жизненно важен для него. Он должен был знать.

— Ты должен воспринять концепцию повторов, Радж. Для меня Земля повторяла свою историю снова и снова, воспроизводясь по моему приказу.

— Повторяясь… все так же, каждый раз?

— Приблизительно.

Флэттери услышал в голосе Корабля интонации неизбежной истины.

— Но зачем?! — вырвалось у него.

— Тебе не понять.

— Столько боли…

— И радости. Никогда не забывай о радости, Радж.

— Но… повторы?

— Так ты мог бы ставить в проигрыватель запись любимого концерта, Радж, или голокассету классического театра. Так Лунбаза повторяла проект «Сознание» снова и снова, каждый раз получая новые капли знаний.

— Так зачем же ты вызвал меня из спячки?

— Ты мой любимый инструмент, Радж.

— Но Бикель…

— О, Бикель! Да, он подарил мне свой гений. Он был шкатулкой фокусника, откуда вы достали меня, но дружба требует большего, Радж. Ты мой лучший друг.

— Я бы уничтожил тебя, Корабль.

— Как же плохо ты понимаешь дружбу.

— Так я… инструмент. И ты проигрываешь меня заново?

— Нет, Радж. Нет. — Сколько печали в этом страшном голосе. — Инструменты играют.

— Почему я должен позволять тебе играть на мне?

— Хорошо! Прекрасно, Радж!

— Это можно считать ответом?

— Считай это одобрением. Ты и вправду лучший мой друг. Мой лучший инструмент.

— Я, наверное, никогда этого не пойму.

— Это, полагаю, оттого, что играть тебе нравится.

Флэттери не смог удержать смешок. — Веселье тебе идет, Радж.

«Веселье?» Он и не помнил, чтобы ему приходилось веселиться — разве что в горьком самоуничижении посмеиваться над собой. Но теперь он помнил, как погружался в гибер — не один раз, а множество, больше, чем мог или хотел сосчитать. Были и другие пробуждения… другие игры и… да, другие поражения. Но он ощущал, что Корабль забавляют его метания, и знал, что от него ждут ответа.

— И что мы играем на этот раз?

— Мои требования остаются неисполненными, Радж. Люди почему-то не в силах решить, как им богоТворить меня. Поэтому людей больше нет.

Раджу словно окатило ледяной водой.

— Больше нет… Что ты сотворил?!

— Земля сгинула в провалах бесконечности, Радж. Все Земли. Прошло много времени, ты не забыл? Остались только корабельники… и ты.

— Я — человек?

— Ты — мой изначальный материал.

— Клон, двойник, дубль — изначальный материал?

— Именно так.

— Кто такие корабельники?

— Те, кто пережил несколько последних повторов, — это была не совсем та Земля, которую ты помнишь.

— Они не люди?

— Ты можешь с ними скрещиваться.

— Чем они отличаются от меня?

— Их расовая память идентична твоей, но они были подобраны с Земель в разных фазах социального развития.

Флэттери послышалась уклончивость в этом ответе, и он решил оставить эту тему… пока, а подойти с другой стороны.

— Что значит — подобраны?

— Они считают это спасением. В каждом случае их солнце должно было взорваться.

— Опять твои проделки?

— К твоему прибытию они были подготовлены очень тщательно, Радж.

— Как подготовлены?

— У них есть капеллан-психиатр, который учит ненависти. У них есть Сай Мердок, который хорошо усвоил его уроки. У них есть женщина по имени Хэмилл, чья необыкновенная сила уходит корнями глубже, чем догадывается кто-либо. У них есть старик по имени Ферри, который думает, будто все покупается и продается. У них есть Ваэла, и вот за ней стоит присмотреть, да повнимательнее! У них есть молодой поэт по имени Керро Паниль и есть Хали Экель, которая думает, будто влюблена в поэта. У них есть люди, клонированные и приспособленные для исполнения странных задач. У них есть страхи, и стремления, и радости…

— Ты называешь это подготовкой?

— Да, а еще — участием.

— И ты требуешь того же и от меня?

— Участия? Безусловно.

— Приведи мне хоть одну вескую причину, по которой я обязан согласиться.

— Я тебя не обязываю к подобному.

Ответ ничего не объяснял, но Флэттери знал, что настаивать дальше было бы опасно.

— Значит, я должен явиться. Куда и когда?

— Мы кружим над планетой. Большая часть корабельников высадилась на ее поверхности — колонисты.

— И они должны решить, как им богоТворить тебя?

— Ты все так же догадлив, Радж.

— И что они сказали, когда ты задал им свой вопрос?

— Я не задавал им вопросов. Это, надеюсь, станет твоей задачей.

Флэттери содрогнулся. Эту игру он знал. Ему хотелось бесноваться, орать, отвергать все, навлекая на свою голову все кары Корабля. Но что-то в словах машины остановило его.

— А что случится, если они не преуспеют и на этот раз?

— Я сломаю… запись.

Глава 6

Попирай упрямыми стопами Землю. Куда она уйдет?

Керро Паниль, «Избранное».

Керро Паниль добил последнюю сводку по пандоранской геологии и отключил голопроектор. Время второй трапезы давно прошло, но поэт не чувствовал голода. Воздух в тесной учебной каюте был спертым, и Керро машинально удивился этому, прежде чем сообразил, что сам запер потайной люк и воздух мог поступать только через вентиляционную решетку в полу. «А на ней я сижу».

Посмеявшись над собой, он поднялся, потянулся, вспоминая усвоенные уроки. Воображение его уже так давно играло образами настоящей земли, настоящего моря, настоящего ветра, что поэт опасался, не разочарует ли его реальность. У него был большой опыт в строительстве воздушных замков… и большой запас разочарований за плечами.

В такие минуты он ощущал себя куда старше своих двадцати анно. Керро поискал глазами уверенности в какой-нибудь отражающей поверхности и наткнулся взглядом на кромку люка, отполированную до блеска множеством касаний его собственной руки.

Нет, смуглая кожа Керро сохранила юношескую гладкость, черная бородка все так же курчавилась у пухлых, чувственных (нельзя не признать) губ. И нос… определенно пиратский. Хотя мало кто из корабельников слышал такое слово — пираты.

Только глаза были намного старше. И тут уж ничего не поделаешь.

«Это работа Корабля. Нет… — Керро покачал головой. Нечего лгать себе. — Наша с Кораблем особенная связь — вот что этому виной».

Реальность скрывала в себе слои за слоями смыслов, и то неуловимое, что делало Керро поэтом, заставляло его перебирать эти слои, так же как дитя листает покрытые иероглифами страницы. И даже когда реальность оборачивалась жестоким разочарованием, он продолжал искать.

«О сила разочарования!»

Для себя он четко отделял ее от горечи отчаяния. Разочарование давало силу передумать, переиграть, пережить заново. Заставляло прислушаться к себе, как Керро привык слушать только других.

Поэт знал, что думают о нем на борту.

Его товарищи были убеждены, что поэту под силу услышать каждое слово в набитой людьми комнате, что от него не ускользнут ни жест, ни интонация. Такое с ним и впрямь случалось, но выводы, сделанные из подобных наблюдений, он всегда оставлял при себе, и внимательность поэта никого не оскорбляла. Трудно было представить себе лучшую аудиторию, чем Керро Паниль — он хотел лишь слушать, учиться, открывать внутренние связи бытия и выражать их в строках стиха.

Его богом был порядок — красота симметрии, порождаемая вдохновением. И все же… он не мог не признать, что в самом Корабле не было ничего симметричного. Однажды он попросил Корабль показаться ему со стороны. Керро ожидал, что эта насмешливая просьба будет отвергнута, но вместо этого Корабль отправил его на видеоэкскурсию — показывая себя через внутренние камеры, глазами робоксов-ремонтников и даже челноков, снующих между Кораблем и Пандорой.

Внешний облик Корабля был непередаваем. Во все стороны торчали огромные пластины-веера, точно плавники или крылья. Среди них горели огни, и за открытыми ставнями иллюминаторов порой мелькали людские тени. Гидропонные сады — так объяснил Корабль.

Протяженность Корабля составляла пятьдесят восемь километров, и по всей длине его неимоверную тушу покрывали, бугрясь и пошевеливаясь, непонятного назначения конструкции. Челноки пристыковывались к торчащим туда и сюда хрупким трубкам и отбывали от них. Гидропонные «веера» громоздились один на другой, наслаиваясь, точно наросты обезумевшей плесени.

Керро знал, что когда-то Корабль был строен и тонок — обтекаемая торпеда, чей гладкий контур нарушали лишь три стабилизатора по центру корпуса. При посадке они отклонялись назад, превращаясь в опоры. Но тысячелетия полета скрыли первоначальные очертания звездолета. Тот, первый, корабль называли теперь ядром, и, проходя длинными коридорами, можно было еще порой наткнуться на следы его существования — толстая переборка с герметичным люком или металлическая стена и ряд замурованных иллюминаторов в ней.

И внутри Корабля царил такой же пугающий хаос. Камеры показывали Керро ряды спящих в гибернационных трюмах. По его просьбе Корабль передал ему координаты этого места, но для Керро они все равно ничего не значили — бессмысленные числа и глифы. Вслед за торопливыми робоксами он скользил по служебным переходам, где не было воздуха, вылезал на поверхность Корабля и там, в тени громоздящихся выступов, смотрел, как идет ремонт и начинается строительство новых секций.

Завороженно и немного смущенно Керро наблюдал, как работают его товарищи-корабельники, — как соглядатай, вторгающийся в чужую жизнь. Он смотрел, как двое грузчиков тащат огромный цилиндрический контейнер на причал, чтобы отправить его челноком на Пандору, и понимал, что не имеет права подглядывать за ними, не давая знать о себе.

Когда экскурсия закончилась, он разочарованно откинулся на спинку кресла. Ему пришло в голову, что Корабль подглядывает так постоянно и за всеми. Ничто на Корабле не могло укрыться от корабельного взора. Мысль эта кольнула его негодованием, тут же сменившимся тихим смехом.

«И что с того? Я во чреве Корабля и от плоти его. В каком-то смысле я и есть Корабль».

— Керро!

Поэт вздрогнул, услыхав донесшийся из компульта голос. Как она его здесь нашла?

— Да, Хали?

— Ты где?

А, так она не нашла его. Это сделала программа поиска.

— Учусь, — ответил он.

— Не прогуляешься со мной? Я совсем извелась что-то.

— Где?

— Может, в арборетуме, где кедры?

— Через пару минут могу тебя там встретить.

— А я тебе вообще-то не помешала? — с плохо скрываемой робостью спросила она.

— Ничуть. Пора мне сделать перерыв.

— Увидимся у входа в архивы.

Послышался щелчок — Хали прервала связь. Керро тупо уставился на компульт.

«Как она узнала, что я занимаюсь в секторе архивов?» Программа поиска не выдавала местоположения объекта. «Или я настолько предсказуем?»

Подобрав блокнот и рекордер, он вылез через потайной люк и запер его за собой. Через зону хранения программ он добрался до ближайшего коридора. Хали Экель уже стояла там, поджидая его. Она с нарочитой небрежностью помахала ему рукой.

— Привет.

Мысленно Керро еще был погружен в свои занятия и при взгляде на подругу глуповато моргнул, заново пораженный ее красотой. Встреченная вот так — неожиданно, внезапно, выскользнувшая из-за поворота, Хали всегда изумляла его.

И Керро никогда не отталкивала больничная стерильность неизменного прибокса на ее поясе. Хали работала медтехником на полную ставку; жизнь и выживание были ее вечной заботой.

Ее красота — пышные черные кудри, румянец смуглой кожи, тайные глубины темных глаз — всегда заставляла Керро тянуться к ней, наклоняться, поворачиваться, как цветок за солнцем. Они происходили от одного корня — потомки неситов, отобранные за силу, за жизнестойкость, за ту власть, что имели над ними дальние звездные дороги. Многие принимали их за брата и сестру — ошибка, усугубляемая еще тем фактом, что на памяти живущих на борту еще не бывало братьев и сестер. Иные ждали своей очереди в гибербаках, но вместе не просыпались.

Перед внутренним взором Керро промелькнули стихотворные строки, одни из многих, какие рождала в нем близость Хали. Он никогда и ни с кем не делился ими.

Прежде чем Керро успел записать стихотворение, ему пришло в голову, что Хали не могла оказаться на этом месте так быстро — поблизости не было точек вызова.

— Откуда ты мне звонила?

— Из медсектора.

Керро покосился на часы. До медсектора было минут десять быстрым шагом.

— Но как ты…

— А я весь разговор записала и поставила на таймер.

— Но…

— Видишь, как легко тебя раскусить? Я все свои реплики записала на пленку и пришла как раз вовремя.

— Но… — Он беспомощно кивнул в сторону люка.

— О, если тебя никак не найти, ты всегда прячешься где-то здесь. — Он обвела рукой программный архив.

— Хм-м.

Рука об руку они двинулись к западному борту.

— О чем ты задумался? — спросила она. — Мне казалось, тебя это позабавит или хоть удивит… что ты посмеешься…

— Прости. Меня в последнее время тревожит, что я веду себя вот так — не замечаю людей, не могу… вовремя сказать нужное слово.

— Для поэта худшего обвинения, пожалуй, не найти.

— Распоряжаться персонажами на странице или в голофильме куда проще, чем распорядиться своей жизнью. «Распорядиться»! Ну почему я так нелепо разговариваю?

Хали на ходу обняла его за талию и притянула к себе. Керро улыбнулся.

Они вышли в купольный сад. Он находился сейчас на дневной стороне Корабля, и солнечные фильтры смягчали буйное сияние Реги. Листва приобретала умиротворяющий голубоватый оттенок в этом свечении. Керро глубоко вдохнул насыщенный кислородом воздух. Где-то за сонобарьером в глубине зарослей защебетали птицы. Под деревьями тут и там лежали парочки. Для многих это было излюбленное место свиданий.

Хали сбросила пояс с прибоксом и повалила Керро на землю под сенью могучего кедра. Слой мягких иголок был прогрет бьющим сквозь ветви солнцем, воздух насыщен влагой и благовонным ароматом. Влюбленные лежали под деревом бок о бок, плечом к плечу.

— М-м-м… — Хали потянулась, выгнувшись по-кошачьи. — Как здесь славно пахнет.

— Славно? И чем пахнет слава?

— Прекрати. — Она повернулась к Керро: — Ты меня понял. Пахнет хвоей, мхом… крошками в твоей бороде. — Она пригладила его усы, запустила пальцы в курчавую поросль на щеках. — Ты знаешь, что на борту ты один носишь бороду?

— Мне уже говорили.

— И тебе это нравится?

— Не знаю. — Он протянул руку, кончиком пальца погладил тоненькое проволочное колечко в ее левой ноздре. — Странная штука — традиция… Откуда у тебя это кольцо?

— Робокс уронил.

— Уронил? — удивленно переспросил Керро.

— Знаю, они ничего не теряют. Но этот чинил сенсор у маленького медкабинета близ поведенческого сектора. Я заметила, как упала проволочка… и подобрала. Словно клад нашла. Они так мало мусора за собой оставляют — одному Кораблю ведомо, что они делают с этим барахлом.

Хали обняла поэта за плечи и, притянув к себе, поцеловала.

Керро отстранился чуть и сел.

— Спасибо, но…

— У тебя всегда «спасибо, но…»! — гневно воскликнула Хали, пытаясь унять разгорающуюся страсть тела.

— Я… не готов, — смущенно пробормотал он. — Не знаю почему. Я не играю с тобой. Мне просто не под силу сделать что-то не к месту или не вовремя.

— А что может быть уместней? Нас, в конце концов, выбрали на расплод тогда, когда мы уже были столько времени.

Керро не мог заставить себя поднять глаза.

— Знаю… на борту любой может совокупляться с кем угодно, но…

— Но! — Отвернувшись, Хали пробуравила взглядом корни раскидистого кедра. — Мы могли дать приплод! Одна пара на… сколько? На две тысячи? У нас мог быть ребенок!

— Не в этом дело. Только…

— А ты весь погружен в свою историю, в традиции, ты вечно приводишь мне в оправдание какие-то обычаи и языковые структуры. Как ты не понимаешь, что…

Протянув руку, Керро прижал палец к ее губам и легонько чмокнул Хали в щеку.

— Милая моя Хали, потому что не могу. Для меня… отдаться другому — значит остаться ни с чем.

Хали повернулась к нему и подняла на поэта полные слез глаза.

— Где ты нахватался этаких мыслей?

— Они рождаются сами — из моей жизни, из всего, что я вижу.

— Этому учит тебя Корабль?

— Корабль дает мне то, что я хочу узнать сам.

Женщина угрюмо потупилась.

— Со мной Корабль даже не разговаривает, — прошептала она чуть слышно.

— Если задавать правильные вопросы, он отвечает всегда, — ответил Керро и, почуяв возникшую неловкость, добавил: — Только надо услышать его голос.

— Это ты и раньше говорил, но никогда не объяснял — как.

В голосе Хали отчетливо слышалась ревность. И Керро мог ответить ей только одним способом.

— Я подскажу тебе стихами. — Он откашлялся.

Хали нахмурилась, вдумываясь в его слова, потом помотала головой.

— Я тебя не понимаю, так же как не понимаю Корабль. Я хожу на богоТворения, молюсь, делаю что велит Корабль… — Она запнулась. — Я никогда не видела тебя на богоТворениях.

— Корабль — мой друг, — ответил поэт.

Любопытство превозмогло обиду.

— Чему Корабль учит тебя? Расскажи!

— Это была бы слишком долгая повесть.

— Ну хоть слово скажи!

Он кивнул.

— Хорошо. За нашими плечами множество миров, множество людей. Их наречия, память их бытия сплетаются в чудные узоры. Их речь для меня как песня, и чтобы насладиться ею, не нужно понимать слов.

Хали закрыла глаза в недоумении.

— Корабль бубнит тебе на ухо бессмысленные слова?

— Когда я прошу послушать оригинал.

— Но зачем тебе слушать то, чего не понимаешь?

— Чтобы оживить этих людей, чтобы они стали моими. Не моими собственными, а моими близкими, хотя бы на миг. — Керро повернулся к ней, напряженно вглядываясь ей в лицо. — Неужели тебе никогда не хотелось запустить руки в древний прах и извлечь оттуда память о тех, кого давно забыли?

— Старые кости?

— Нет! Живые сердца и живую жизнь.

Хали медленно покачала головой.

— Я просто не понимаю тебя, Керро. Но я тебя люблю.

Поэт кивнул молча, думая: «Да, любовь не обязана понимать. И Хали знает это, только не хочет жить в согласии с этим знанием».

Ему вспомнились строки древней земсторонней поэмы: «Любовь не утешение, но свет». Утешение можно найти не в любви, но в мысли и в вечной поэме жизни. Когда-нибудь он заговорит с Хали Экель о любви. Но не сегодня.

Глава 7

Почему вы, человеки, всегда готовы нести страшное бремя своего прошлого?

Керро Паниль, вопрос из «Авааты».

Сай Мердок не любил подходить к периметру Колонии так близко, даже когда его прикрывал кристальной щит отдельного выхода Первой лаборатории. Твари Пандоры всегда находили способ преодолеть непреодолимое, обходя даже самые прочные барьеры.

Но стоять на этом наблюдательном посту, когда над равниной собирались дирижаблики, как этим утром, должен был человек, которому Льюис доверяет. Это была самая загадочная форма поведения летающих существ, и в последнее время Льюис усиленно требовал ответа на эту загадку — должно быть, на него надавил босс.

Сай вздохнул. Глядя на голые пустоши Пандоры, нельзя было отрицать — это опаснейшее место.

Наблюдатель рассеянно почесал левый локоть. Отвернувшись от солнца, он мог видеть в полированном плазе собственное отражение — крепко сбитый синеглазый шатен с очень светлой кожей и гладко выбритыми щеками.

Наблюдательный пост был выбран не очень удачно — с внешних постов, где стояли на страже лучшие из тех, кем Колония могла пожертвовать, обзор был гораздо шире. Но Мердок знал, что всегда сможет сослаться на собственную значимость. Им Колония пожертвовать не могла. А целям Льюиса эта точка удовлетворяла вполне. Кристальной щит, поглощая почти четверть проходящего сквозь него света, все же позволял оглядеть равнину почти целиком.

Что же там делают эти чертовы воздушные шарики?

Согнувшись в три погибели, Мердок навел на стаю дирижабликов соединенный с визикордером телескопический объектив. Его короткие толстые пальцы ловко навели резкость. Больше сотни дирижабликов плыло над равниной километрах в шести от периметра.

В этой стае попадались настоящие чудовища. Мердок выделил для себя самого большого — добрых полсотни метров в поперечнике, — начитывая свои наблюдения в рекордер. Дирижаблик имел форму усеченной сверху сферы. Плоская площадка наверху была на самом деле мускулистым основанием трепещущего на ветру перепончатого паруса. С нижней части туловища почти до самой земли свисали щупальца. Чудовище тащило за собой небольшой валун, вздымая клубы пыли и оставляя в земле неглубокую борозду.

Утро было безоблачным. В небе светило только одно солнце, и его жестокий желтоватый свет оттенял каждую морщинку на оранжевой шкуре дирижаблика. Мердок мог разглядеть даже поджатые под раздутым газовым мешком меньшие, ротовые, щупальца и что-то бившееся в их стальной хватке — шевелящиеся конечности, темное мельтешение. Что это было, он разглядеть не сумел, но оно было еще живо и пыталось освободиться.

Стая растянулась широким полумесяцем, строем пересекая равнину. Великан, на котором сосредоточился Мердок, оказался на ближнем к наблюдательному посту фланге, все еще сжимая в щупальцах свою добычу.

Что же там поймала проклятая тварь? Не колониста же!

Мердок изменил увеличение, и когда в поле его зрения попала вся стая, понял, что дирижаблики нацелились на вжавшихся в землю сухопутных тварей. Смертоносная дуга надвигалась на впавших в транс демонов Пандоры — обводя равнину взглядом, Сай Мердок заметил рвачей-капуцинов, бегунов-нагульников, плоскокрылов, прядильщиков, трубоглодов, цепляков… всех без исключения смертельно опасных для колонистов тварей.

Но для дирижабликов они, очевидно, не представляли никакой опасности.

Мердок обратил внимание, что каждый дирижаблик нес балластный камень. Сейчас чудовища в центре строя бросили свои валуны и, прежде чем взмыть к небесам, подхватили извивающимися щупальцами свою добычу. Пленные демоны бились в их цепких объятиях, но попыток кусаться, да и вообще напасть на своих врагов не делали.

Вот уже все, кроме от силы полудюжины дирижабликов, бросили балласт и поднялись. Немногие оставшиеся сменили курс, словно прочесывая равнину в поисках новых интересных образцов. К их числу принадлежал и тот великан, на которого Мердок обратил внимание поначалу. Сай увеличил изображение, вглядываясь в клубок щупалец под газовым мешком. На его глазах объятия дирижаблика разжались, и добыча полетела вниз.

«Большой только что уронил свою ношу, — надиктовывал Мердок в рекордер. — Что бы это ни было, оно совершенно обезвожено, плоское черное… Боже мой! Это был рвач! Большой дирижабль держал под мешком рвача-капуцина!»

Остатки рвача рухнули наземь, подняв облако пыли.

Дирижаблик-великан отвернул налево, и его балластный валун грохнулся на груду камней, нарушавшую монотонность равнины. Брызнул фонтан искр, и на глазах Мердока ввысь, к газовому мешку, взметнулась огненная нить. Дирижаблик взорвался. Короткая желтая вспышка — и к земле поплыли клочья тонкой оранжевой шкуры и клубы сизого дыма.

Среди собравшихся на равнине чудовищ взрыв вызвал настоящее столпотворение. Остальные португальские дирижаблики, побросав добычу, взмыли ввысь. А на земле демоны Пандоры ринулись, кто вприпрыжку, кто бегом, к останкам лопнувшего пузыря. Подтягивались к разбросанным по земле оранжевым клочьям твари помедленнее, вроде прядильщиков.

А когда пир завершился, демоны умчались прочь или зарылись в землю, каждый по обычаю своего вида.

Все увиденное Мердок методично надиктовывал в рекордер.

Потом он снова оглядел равнину. Дирижаблики скрылись за горизонтом, демоны сгинули. Сай закрыл ставни наблюдательного поста и, вызвав сменщика, направился к Первой лаборатории и Саду. Пробираясь по безопасным, хорошо освещенным коридорам, он обдумывал только что увиденное и зафиксированное. Видеозапись ляжет на стол сначала Льюиса, а потом — Оукса, после того как Льюис подредактирует ее и добавит свои комментарии.

«Так что же я увидел и запомнил?»

Как ни старался Мердок, поведение пандоранских зверей оставалось для него загадочным.

«Льюис прав. Стереть их всех с лица планеты».

Вспомнив о Льюисе, Мердок попытался прикинуть, насколько задержат его начальника последние неприятности в Редуте. Если уж на то пошло, Льюис может погибнуть. Даже он уязвим перед демонами Пандоры. А если Льюиса не станет…

Мердок попробовал представить себе, как он поднимается на новую ступень власти, обязанный отчитываться перед одним только Оуксом. Но воображение отказывало.

Глава 8

У Бога есть свои планы.

Морган Оукс, «Дневники».

Долго-долго Керро лежал под сенью кедров рядом с Хали Экель, глядя, как прорвавшиеся через тусклый плаз солнечные лучи крестят воздух над хвоистой верхушкой. Он знал, как обидел Хали его отказ, и удивился — почему он не чувствует за собой вины? Керро вздохнул. Нет смысла бежать, особенно от себя. Первой молчание нарушила Хали.

— Ничего не изменилось, верно? — тихонько, неуверенно спросила она.

— Разговорами ничего не изменишь, — ответил Керро. — Зачем ты пригласила меня сюда — продолжить спор?

— Неужели я не могу просто побыть с тобой рядом?

Голос ее дрожал от сдерживаемых слез.

— Я всегда с тобой, Хали, — ответил Керро мягко, стараясь не обидеть ее еще больше. Он взял ее за руку и коснулся ее пальцами своих губ. — Вот. Мы соприкасаемся, верно?

Хали осторожно кивнула, точно ребенок, которого уговаривают не плакать больше.

— Но что есть мы и что есть наша плоть?

— Я не…

Керро чуть развел ее пальцы.

— Наши атомы осциллируют быстрей, чем мы можем представить. Толкаются, отпихивают друг друга электронами. — Он помахал пальцем в воздухе, стараясь не задеть Хали. — Я касаюсь атома, он толкает следующий, а тот — еще один, и так до тех пор, покуда… — Он дотронулся наконец до ее запястья. — …Мы не соприкоснемся, чтобы не разлучаться никогда.

— Это лишь слова. — Она отстранилась.

— Больше, чем просто слова, медтехник Хали Экель. Мы постоянно обмениваемся атомами со вселенной — с атмосферой, с пищей, друг с другом. Разделить нас невозможно.

— Но мне нужны не какие-то там атомы!

— У тебя больше выбора, чем тебе кажется, прекрасная Хали.

Она задумчиво покосилась на него.

— Ты все это на ходу придумываешь, чтобы меня развлечь, да?

— Я говорю совершенно серьезно. Разве я всегда не предупреждаю заранее, когда начинаю фантазировать?

— Да ну?

— Всегда-всегда, Хали. И чтобы доказать это, я сочиню строфу. — Он легонько коснулся колечка в ее носу. — Вот об этом.

— Почему ты читаешь мне свои стихи? Обычно ты шифруешь их на пленке или прячешь в своих старых глифических книжках.

— Я пытаюсь радовать тебя, как умею.

— Тогда читай.

Он погладил ее по щеке.

— Не поняла? — Хали недоуменно глянула на Керро.

— Древний земсторонний обычай. Крестьяне вставляли кольца в нос свиньям, чтобы те не подкапывали ограду в своем загоне. Свиньи ведь роют не столько копытцами, сколько пятачком.

— Значит, ты сравниваешь меня со свиньей?

— И это все, что ты поняла из моей строфы?

Халивздохнула, потом улыбнулась — не столько Керро, сколько себе самой.

— Хорошая же из нас выходит пара на расплод — поэт и хрюшка!

Керро воззрился на нее, и оба внезапно расхихикались.

— Ох, Хали, — воскликнул Керро, снова откидываясь на хвойные подушки, — как же мне хорошо с тобою!

— Мне показалось, что тебе пора отвлечься. Чем ты так занят, что оторваться не можешь?

Поэт пригладил шевелюру, вытащил запутавшийся в волосах сухой сучок.

— Разбирался с электрокелпом.

— С этими водорослями, от которых у колонистов столько неприятностей приключилось? Зачем это тебе?

— Интересные вещи меня всегда поражают, но тут я чуть через шлюз не вылетел. Похоже, что келп разумен.

— Хочешь сказать — он мыслит?

— Больше того… намного больше.

— Так почему об этом никто не слышал?

— Не знаю. Я наткнулся на упоминание об этом случайно, а остальное собрал по крупицам. Существует отчет групп, отправлявшихся изучать келп.

— Как ты его нашел?

— Ну… кажется, большинству корабельников доступ к нему запрещен, но мне Корабль редко отказывает в чем-то.

— Ты и твой Корабль!

— Хали…

— Ну ладно. Так что было в этом отчете?

— Похоже, что келп использует световой язык для внутреннего общения, но понять его мы пока не можем. Но есть кое-что поинтереснее. Я не нашел упоминаний о текущих проектах, призванных наладить с келпом связь или хотя бы изучить его.

— Разве Корабль…

— Корабль отсылает меня к штабу Колонии или к кэпу, а те не отвечают на запрос.

— Ничего особенного тут нет. Эти мало кому отвечают.

— И у тебя с ними проблемы?

— Медсектор так и не получил объяснений, зачем нужно массированное генсканирование.

— Генсканирование? Как… любопытно.

— Оукс вообще человек любопытный. И скрытный.

— А его помощники?

— Льюис? — презрительно бросила Хали.

Керро задумчиво почесал щеку.

— Электрокелп и пробы ДНК… Хали, не нравится мне это генсканирование… эта затея плохо попахивает. Но келп…

— Он может обладать душой, — перебила она возбужденно, — и он может богоТворить!

— Душой? Возможно. Но когда я наткнулся на этот отчет, то подумал: «Вот оно! Вот зачем Корабль привел нас на Пандору!»

— А что, если Оукс знает, что мы здесь из-за электрокелпа?

Керро покачал головой.

— Вспомни, сколько раз Оукс называл нас пленниками Корабля! — Хали стиснула его руку. — Он постоянно твердит, что Корабль не дает нам уйти. Так почему он не скажет, зачем Корабль привел нас на эту планету?

— Может быть, он и сам не знает.

— Ох! Уж он-то знает!

— И что мы можем поделать?

— Не спустившись на нижсторону — ничего, — ответила Хали не раздумывая.

Поэт запустил пальцы в сухую почву.

— А что мы знаем о жизни на нижстороне?

— А что мы знаем о жизни здесь?

— Ты бы отправилась со мной в Колонию, Хали?

— Ты знаешь, что да, только…

— Тогда давай подадим заявки…

— Меня не отпустят. На нижстороне критическая нехватка продовольствия. Нам только что повысили рабочие квоты, потому что мы отправили вниз нескольких лучших своих людей.

— Думаю, мы просто навоображали себе Корабль знает что, но я бы все же хотел спуститься и поглядеть на электрокелп своими глазами.

Из неизменного прибокса, который Хали бросила на землю рядом с собой, донесся визгливый гул. Медтехник нажала на клавишу отзыва.

— Хали… — Лязг, жужжание, потом снова голос: — Это Уинслоу Ферри. Хали, Керро Паниль с тобой?

Хали подавила смешок. Старый олух даже позвонить не может, не ошибившись. Должно быть, программа поиска выдала, что Керро находится рядом с Хали. А может, Ферри их подслушивал? Многие корабельники втайне подозревали, что сенсоры и ручные коммуникаторы приспособлены для тайного наблюдения, но сейчас Хали впервые столкнулась с доказательством этого. Керро отобрал у нее прибокс.

— Керро Паниль слушает.

— А, Керро. В течение часа явись ко мне в кабинет. У меня для тебя задание.

— Задание?

Ответа не последовало. Связь прервалась.

— И как это надо понимать? — спросила Хали.

Вместо ответа Керро вытащил из блокнота чистый лист, нацарапал на нем что-то временным стилом, ткнул пальцем в прибокс. «Он нас подслушивал».

Хали уставилась в записку.

— Как примечательно, — проговорил Керро вслух. — Прежде мне никогда не давали заданий… разве что Корабль, когда заставлял меня учиться.

Хали забрала у него стило.

«Берегись, — написала она. — Если они не хотят разглашать, что келп мыслит, ты можешь оказаться в опасности».

Поднявшись на ноги, Керро забелил страницу и вернул в блокнот.

— Пожалуй, придется добрести до берлоги Ферри и выяснить, в чем дело.

На обратном пути они большей частью молчали, вздрагивая, стоило попасться на глаза очередному сенсору, стоило взгляду упасть на прибокс, который Хали носила на поясе. Близ входа в медсектор Хали остановила поэта:

— Керро, научи меня говорить с Кораблем.

— Не могу.

— Но…

— Это как генотип, как цвет кожи. Если только ты не спецсозданный клон, это не тебе выбирать.

— Решить должен Корабль?

— А разве не всегда так бывает? Взгляни на себя — разве ты отвечаешь всякому, кто хочет с тобой заговорить?

— Ну, я знаю, что Корабль бывает очень занят…

— Думаю, это здесь ни при чем. Корабль или говорит с тобой, или нет.

Хали поразмыслила над сказанным и кивнула.

— Керро, а ты правда разговариваешь с Кораблем?

В голосе ее звучала отчетливая нотка обиды.

— Ты же знаешь, Хали, я не стану тебе лгать. Почему тебя это так интересует?

— Мне любопытно, что он тебе отвечает. Не приказывает, как нам, через кодеры, а…

— Что-то вроде идеальной энциклопедии — всегда под рукой?

— И это тоже. Но не только. С тобой Корабль тоже говорит через кодеры?

— Редко.

— А как же…

— Это как голос у тебя в голове. Чуть громче голоса совести.

— И все? — разочарованно протянула Хали.

— А чего ты ожидала? Фанфар?

— Я даже не знаю, как говорит совесть!

— А ты прислушайся.

Керро снова коснулся пальцем колечка в ее носу, по-братски чмокнул Хали в щеку и направился в сторону приемной Уинслоу Ферри.

Глава 9

Испуганные подчас наделены величайшим могуществом. Всякое шевеление жизни порождает в них бесовское безумие. Они видят и силу, и слабости, но только слабость притягивает их.

Из корабельных архивов.

Уинслоу Ферри сидел в своем тускло освещенном кабинете, не обращая внимания на окружающий его хаос — груды лент и программных носителей, грязное шмотье, пустые бутылки, какие-то коробки и стопки коряво нацарапанных записок самому себе. Деньсторона выдалась долгой и тяжелой. В кабинете висела застоявшаяся вонь пролитого когда-то вина и пота. Внимание Ферри целиком и полностью поглощал экран сенсора в углу его рабочего стола. Взмокшая физиономия старика едва не прижималась к плоскому щитку, на котором Керро Паниль брел по коридору бок о бок со сладостно гибкой Хали Экель.

Бугрящейся вздутыми венами рукой Ферри откинул со лба прядку седых волос. Выцветшие глаза его поблескивали в изменчивом свечении экрана.

Старик напряженно взирал, как гладкое юное тело Хали плывет от люка к люку. Но его окружал запах другого тела — тела Рашель. Временами ему казалось, что Рашель Демарест состоит из одних костей и самая твердая — на месте сердца. К ее бесконечному нытью он относился с отстраненной насмешкой. Она мечтала о нем, седеющем, вечно похмельном, сморщенном, потому что нуждалась в нем. Она мечтала о власти, а Ферри всегда был близок к власти. Они стоили друг друга и, меняя информацию на выпивку, а вино — на уютное местечко или проведенную вместе ночь, в этой игре забывали ненадолго о той боли, которую причиняли каждому из них менее заботливые возлюбленные.

Сейчас Рашель спала в его каюте и видела себя во сне старшим председателем нового Совета, который вырвет власть из цепких лап Оукса и сделает Колонию самодостаточной и самоуправляющейся.

А Ферри сидел за пультом и в полупьяных мечтах видел Хали Экель.

Он замешкался, переключаясь от одной наблюдательной камеры к другой, и на миг потерял из виду движение крепеньких бедер Хали под тканью корабельного комба. Что за роскошные ноги! Старик перебросил канал на следующую камеру, но забыл сменить фокусное расстояние — идущая по коридору пара превратилась в смазанные пятна на пределе видимости. Ферри поиграл с управлением и потерял изображение вовсе.

— Черт! — прошептал он.

Руки старого хирурга тряслись, как вихи в огне. Чтобы успокоиться, он погладил холодный экран и последнее смазанное изображение Хали, проходящей мимо сенсора, в купольный сад.

— Веселитесь, веселитесь, крошки мои.

Он говорил вслух — все равно звуки терялись в окружающем его беспорядке. Все знали, зачем молодые парами разбредаются по арборетумам. Он проверил, поставлен ли голорекордер на запись и не стоит ли увеличить громкость. Оукс и Льюис непременно захотят это увидеть, а себе Ферри сделает отдельную копию.

— Вставь ей, мальчик, так вставь, чтобы жарко стало!

Что-то затрепетало в паху. Ферри отрешенно подумал, не выкроит ли он минутку, чтобы снова навестить Рашель Демарест.

«Накопай мне что-нибудь на этого… поэта», — приказал Льюис, и в кабинет старику доставили пять литров молодого пандоранского вина — доставила Рашель, так что это был двойной подарок. Сейчас одна пустая бутылка валялась в ворохе коннекторов, ведущих к биокомпьютеру. Другая осталась на полу каюты, занимаемой временно Рашель. Демарест была клоном, из тех, что получше. Вино для нее было большим сокровищем, чем сам Ферри. А Рашель была сокровищем для него — потому что он не мог получить Хали.

Ферри наблюдал, как касаются друг друга Паниль и Экель, представляя себя поочередно на месте каждого из них.

«Быть может, им стоило бы выпить немного вина…» — мелькнула у него глумливая мыслишка, покуда он вглядывался в изображение, пытаясь различить едва заметные под материалом комба соски, лучше слов говорившие об истинном отношении Хали к поэту.

«Ну, так они будут совокупляться или нет?»

Ферри уже начал в этом сомневаться. Паниль реагировал не так, как положено. «Надо было раньше объявить им, что Паниля опускают». Это всегда подстегивало робких любовников. «Я отправляюсь на нижсторону, милая моя. Ты знаешь, ка-ак это опа-асно?»

— Ну давай, мальчик, приступай!

Ферри хотел видеть, как выскользнет Хали из своего облегающего комба, но еще больше он желал видеть страсть в ее глазах, имеющую отношение не к Керро Панилю, а к старому, похотливому хирургу.

— Так тебя интересует келп? — пробормотал Ферри, обращаясь к Керро на экране. — Скоро ты все про него узнаешь, мальчик. А ты, Хали… — Потные ледяные пальцы ласкали экран. — …Льюис не откажется направить тебя к нам, в сектор обработки и оценки… с-с-сокровищ-ще ты наше… — лихорадочно прошипел он сквозь стиснутые желтые зубы.

Но внезапно его сладострастные мечтания оказались грубо прерваны. Он прислушался — нет, старческий слух не подвел его. Керро Паниль рассказывал Хали о том, что келп разумен.

— Черт! — взвыл старик. — Черт, черт, черт… — повторял он то и дело, продолжая слушать.

Да, Паниль рассказал ей обо всем! Этот дурак все испортит!

Но Паниль отправляется на нижсторону, с глаз долой. Из-за келпа — в этом Ферри был уверен. Приказ отдал либо Льюис, либо сам Оукс. Иначе быть не может — это случилось сразу после того, как поисковые программы засекли множественные обращения от имени Паниля ко всем документам со словом «келп». Поэтишка раскопал что-то, но его-то можно остановить. Он тихо жил и сгинет так же незаметно. И задержать его отправку вниз мог только тот приказ Льюиса: «Накопай мне на него что-нибудь».

Но в том же приказе говорилось, что, если Паниль начнет распускать язык, медлить больше нельзя.

— Черт бы тебя побрал! Ты сказал об этом ей!

Ферри перевел дух и попытался успокоиться. Он откупорил последнюю бутылку вина — ту самую, которую в своих мечтаниях он предлагал Хали Экель. У него не было ни ключа-кода, ни технических знаний, которые позволили бы ему подправить запись, стереть все упоминания о том, что и Хали знает о разуме водорослей.

Старик сделал большой глоток из горлышка и нажал на клавишу вызова.

— Хали… — Он с яростью швырнул бутылку в дальний угол и, потеряв равновесие, упал на пульт. Связь прервалась. Ферри опустился на сиденье и, отхаркавшись, открыл канал связи снова. — Извини, сорвалось. Это Уинслоу Ферри. Керро Паниль с тобой?

Как он наслаждался звуками ее имени, перекатывая их на языке, хоть так, опосредованно, прикасаясь к ее красоте.

Она посмеялась над ним!

Как он закончил разговор, как приказал Панилю явиться к нему, Ферри не помнил, хотя знал, что это было.

Она посмеялась над ним… и она знала про келп. Когда Льюис увидит эту запись (а он ее непременно увидит), то узнает, что она смеялась над стариком, и посмеется сам — он частенько глумился над Ферри.

«Но получает что хочет всегда только старик Уинслоу!»

Именно… Всегда. Даже когда никто другой не в силах справиться с делом, Уинслоу Ферри всегда знал кого-то, кто может пособить за приличную цену. Льюису плевать на оскорбленное достоинство старого Ферри — что ему в минутном пустом веселье? Но Льюису не наплевать на его затею с келпом. Ферри был уверен — скоро он получит новый приказ. Касательно Хали Экель. И направят ее точно не в сектор обработки и оценки.

Глава 10

Хорошо организованная бюрократия — лучшее из когда-либо изобретенных орудий угнетения.

Хесус Льюис, из «Дневников Оукса».

Когда Рега укатилась за холмы на западе, Ваэла таоЛини повернулась, собираясь со своего наблюдательного поста посмотреть, как всходит на юге Алки, чтобы в первый раз за сутки проползти по небу. За последний час она убила всего троих демонов, и делать было нечего — разве что приглядываться к далекому выжженному до ржавого песка пятну на юге, где два дня назад спалили нарыв нервоедов. Похоже было, что гнездо стерилизовано надежно — хотя ветерок с той стороны еще приносил кислый запах гари, бегуны-нагульники уже ползали по ржавому пятну, пируя на мертвых нервоедах. К живому нарыву эти раздутые многоножки не приблизились бы.

Ваэла стояла во весь рост, не чувствуя себя особенно уязвимой на голой скале. В одном шаге от нее в камне был прорезан спасательный люк, ведущий в аппарельный ход. Сенсор с шеста над люком следил за каждым ее движением, в руках Ваэла сжимала огнемет и лазер, но важней было другое — она доверяла своим рефлексам. Воспитанная в жестокой школе Пандоры, она готова была противостоять любому противнику, и сокрушить ее могла разве что массовая атака местных хищников.

А стаи нервоедов можно было не опасаться.

Устав стоять, Ваэла опустилась на корточки, оглядывая южную равнину, тянувшуюся до самых всхолмий. Взгляд ее в непрестанном броуновском движении автоматически обшаривал все то справа, то слева. «Смотри во все стороны сразу», — гласил девиз дозорных.

Приметный желтый комбинезон промок от пота. Ваэла была рослой и стройной — здесь, в дозоре, это давало ей преимущество. Все остальное время она непроизвольно сутулилась, пытаясь казаться ниже ростом. Мужчины не любят высоких баб. Ваэле это было особенно неприятно, поскольку привлекало внимание к ее врожденной особенности — кожа ее меняла цвет едва ли не по всему спектру, от синего до оранжевого, в зависимости от настроения, и сознательному управлению эта способность не поддавалась. Сейчас лицо девушки имело бледно-розовый оттенок, выдавая ее страх. Черные волосы Ваэла стригла коротко, раскосые карие глаза прятались под складками эпиканта. Тонкокрылый носик хорошо сочетался с полными губами и решительным подбородком.

«Ваэла, у тебя в родне, должно быть, хамелеоны были», — заметил как-то один ее приятель… давно утонувший в водорослевом лесу.

Девушка вздохнула.

— Ррррр-ссссс!

Обернувшись на звук, Ваэла машинально расстреляла двух плоскокрылов, сплющенных многоногих бегунов длиной сантиметров десять. «Ядовитые, твари!»

Алки поднялась над южным горизонтом на четыре своих поперечника, отбрасывая длинные тени и озаряя бескрайний морской простор на западе лилово-алым сиянием.

Ваэла любила этот дозорный пост — отсюда было видно море. Это была самая высокая наблюдательная точка близ Колонии, и все называли ее просто Вершиной.

Вдоль далекого берега четким строем плыли в небе дирижаблики — судя по тому, что их можно было различить в такой дали, настоящие великаны. Ваэла, как и все корабельники-колонисты, внимательно изучала местные формы жизни, сравнивая их с данными из корабельных архивов. Португальские дирижаблики и вправду напоминали земные сифонофоры-физалии, поднявшиеся в небо из породившего их моря. Дирижаблик мог цепляться за землю длинными черными щупальцами или двигаться против ветра галсами, манипулируя перепонкой-парусом, росшей из оранжевого газового мешка. Двигались они со странной целеустремленностью, обычно стаями не меньше двадцати особей, и Ваэла в глубине души присоединялась к тем, кто признавал за этими относительно безобидными созданиями толику интеллекта.

Дирижаблики причиняли немало хлопот — верно. Свои газовые мешки они наполняли водородом, и в насыщенной электричеством атмосфере Пандоры это превращало их в живые бомбы. В пищу они, как и электрокелп, не годились. Но главное — простое прикосновение к ним вызывало странное поражение мозга, проявлявшееся в истерических приступах и порой даже в судорогах. Всем дозорным предписывалось расстреливать дирижаблики, если те брали курс на Колонию.

Почти машинально Ваэла приметила ползущего по левому склону Вершины прядильщика — крупного, пожалуй, в пару к рекордному экземпляру весом пять килограммов. Поскольку из самых опасных тварей Пандоры прядильщик единственный двигался очень медленно, Ваэла не стала стрелять сразу, приходилось пользоваться каждой возможностью изучать местную фауну. Серо-черная кротоподобная тушка сливалась с камнем. Длина прядильщик достигала всего двух ладоней, если не считать хвоста-прялки.

Первые колонисты, столкнувшиеся на свою беду с прядильщиком, намертво влипли в клейкую вату, извергаемую тварью при помощи этого органа. Ваэла пожевала губу. Прядильщик двигался так целенаправленно, что сомнений не оставалось — он ее приметил. Клейкие волоконца прядильщика вызывали особого рода паралич — обездвиженная жертва оставалась в полном сознании. А близорукий прядильщик, поймав свою добычу, мог неторопливо высосать из нее, еще живой, все соки.

«Достаточно», — прошептала Ваэла, когда прядильщик замер в пяти шагах от нее и принялся разворачивать свой смертоносный хвост. Жарко алый плевок огнемета испепелил тварь, и обгорелые остатки покатились с Вершины вниз.

Алки поднялась над горизонтом уже на восемь своих поперечников, и вахта Ваэлы подходила к концу. Официально ей, как и всем дозорным, предписывалось «оценивать уровень активности опасных хищников в виду периметра Колонии», но и она, и ее товарищи знали, чем они занимаются на самом деле. Стоящий на видном месте человек в ярко-желтом комбинезоне привлекал всех демонов без исключения.

— Мы здесь вроде наживки, — метко заметил один из ее друзей.

Ваэла возмущалась подобной жестокостью. Но в смертоносном окружении каждый должен подвергаться равной опасности — таков основополагающий принцип, объединявший индивидуумов в Колонию. Однако хоть Ваэла и получит за дежурство пару лишних талонов на питание, негодовать ей это не мешало.

Ее больше волновали другие опасности. Назначение в дозор она рассматривала как первый признак опасных перемен в политике Колонии. Ей полагалось изучать келп. Единственная уцелевшая из предыдущей команды исследователей — именно она должна была набрать новую.

«Или эту линию исследований прикрыли потихоньку?»

Слухи бродили по всей Колонии. Для постройки новых, более прочных субмарин не хватало материалов и энергии. Недоставало цеппелинов, которые оставались наиболее надежным видом транспорта, снабжавшим рудники и шахты. Построенные по образцу португальских дирижабликов, они не привлекали внимания хищников и для демонов земли, похоже, были просто неуязвимы.

Ваэла могла согласиться с логикой оппонентов: келп действительно мешал развитию марикультуры, а нехватка продовольствия становилась угрожающей. Но, по ее мнению, призывы уничтожить келп выдавали не что иное, как опасное невежество.

«Нам отчаянно нужна информация».

Она машинально располовинила несущегося к ней рвача-капуцина, отметив для себя, что это первый рвач, появившийся в виду Вершины за последние двадцать суток.

«Келп следует изучить. Мы должны познать его!»

Что они знают о водорослевых лесах сейчас, когда погублено столько жизней и сделано столько бесплодных погружений?

Кто-то назвал их «светлячками моря». Из толстых жил келпа прорастали пузырьки, сиявшие тысячами цветов. Ваэла соглашалась с теми, кто остался в живых и донес вести об этом на поверхность: мерцание пузырьков складывалось в гипнотическую симфонию огней, и это могло — всего лишь могло — быть формой общения. Потому что в игре вспышек просматривались повторяющиеся осмысленные сочетания.

А келп заполонил все моря планеты, кроме отдельных участков чистой воды, которые кто-то окрестил лагунами. Если учесть, что континентов на Пандоре всего два и те небольшие, это означало, что общая масса водорослей просто неимоверна.

И снова перед Ваэлой встал тот же вопрос: что мы на самом деле знаем о келпе?

«Он мыслит. Он сознает себя».

В этом Ваэла была уверена. Вызов, который проблема бросала ее способностям, занимал ее полностью, и убежденность ее была настолько заразительна, что вся Колония разделилась на два лагеря. Потому что аргументы в пользу тотального уничтожения келпа тоже невозможно отбросить.

«Жрать-то его нельзя».

Нельзя. Водоросли в любом виде пагубно действовали на сознание человека, вызывали галлюцинации. Какое именно вещество создавало такой эффект — химики Колонии пока не установили, но оно явно было общим у келпа и дирижабликов. Неуловимую субстанцию прозвали фрагой — потому что она «фрагментирует психику».

Одно это убеждало Ваэлу, что келп должен быть сохранен для последующего изучения.

Ей снова пришлось отвлечься, чтобы пристрелить еще одного рвача. Вниз по склону осыпались черные ошметки, истекающие зеленой кровью. «Что-то много их набежало», — рассеянно подумала она.

Ваэла опасливо вгляделась в россыпи валунов внизу, выискивая, не двинется ли что. Но ничего необычного не заметила. Она все еще осматривала окрестности, когда из люка показался ее сменщик. Это был ее знакомый — Скотт Бурик, ремонтник цеппелинов из ночьсторонней смены, невысокий, рано постаревший мужичок. Но с реакцией у него все в порядке, как и у любого выжившего колониста. Передавая сменщику огнемет, Ваэла предупредила его о рвачах.

— Доброго отдыха, — отозвался он, не сводя взгляда с равнины.

Ваэла захлопнула за собой люк и соскользнула по туннелю в кабинет, где обычно писали отчеты. Ей предстояло отчитаться за расстрелянных демонов и дать свою оценку состоянию фауны на данный момент.

В бледно-желтых стенах вырубленного в скале помещения не было ни одного окно. За единственным компультом восседал Ари Аренсон, сероглазый блондин с невыразительной физиономией. По всеобщему убеждению, работал он на Хесуса Льюиса, отчего Ваэла всегда была с ним исключительно вежлива и осторожна. С теми, кто вызывал недовольство Льюиса, случались престранные вещи.

Но сейчас она, как всегда после вахты, ощущала себя изможденной, выпитой до дна, точно до ее сердца добрался какой-то телепатический прядильщик. Обычные вопросы вызывали у нее смертную скуку.

— Да, нарыв нервоедов, похоже, стерилизован надежно…

Подобие жизни возвратилось к Ваэле только в самом конце беседы, когда Аренсон вручил ей листок буроватой местной бумаги. «Явиться в главный ангар для работы в новой группе по изучению электрокелпа», — было написано в нем.

Пока она вчитывалась в этот простой приказ, Аренсон смотрел на экран. По лицу его расползлась кривоватая ухмылка.

— Пока не уходите, — бросил он. — Вашему сменщику, — он указал подбородком в сторону люка, — только что рвач кишки выел. Сейчас нового пришлют.

Глава 11

Поэзия, как и сознание, отвергает незначащие позиции.

Раджа Флэттери, из корабельных архивов.

Слова Корабля о том, что человечеству может прийти конец, оставили в душе Флэттери пустоту.

Он вглядывался в окружавшую его тьму, надеясь найти в ней утешение. Неужели Корабль действительно сломает… запись? И что значит — запись?

«Последний наш шанс».

Флэттери и предположить не мог, как затронули эти слова самые основы его мирка, то глубинное чувство сродства с его единоплеменниками. Мысль о том, что когда-нибудь, в далеком будущем, такие же, как он, люди, будут так же радоваться жизни, согревала душу приязнью к неведомым потомкам.

— Так это и впрямь последняя попытка? — переспросил он.

— Как мне ни жаль.

Ответ Корабля не удивил его.

— Почему же ты не скажешь нам прямо… — воскликнул он.

— Радж! С какой же легкостью готов ты вручить мне свою свободу воли.

— Ты бы хоть из приличия ее взял!

— Поверь мне, Радж, есть места, куда не осмеливаются ступить ни человек, ни Бог.

— И ты хочешь, чтобы я спустился на эту планету, задал здешним обитателям твой вопрос и помог им найти ответ?

— Ты согласишься?

— Как я могу отказаться?

— Мне нужен твой выбор, Радж, сделанный разумно и свободно. Ты согласен?

Флэттери подумал. Он ведь может и отказаться… Почему нет? Кто они ему — эти… эти корабельники, эти отзвуки многочисленных повторов? Но они в достаточной мере люди, чтобы он мог скрещиваться с ними. Люди. А при мысли о вселенной, где никогда и нигде более не будет человека, сердце Раджи Флэттери все еще сжималось от боли.

Последний шанс человечества? Это может быть интересной… игрой. Или еще одной созданной Кораблем иллюзией.

— Это все только игра ума, Корабль?

— Нет. Плоть существует, чтобы пережить все то, что под силу смертной плоти. Сомневайся во всем, но не в этом.

— Я сомневаюсь во всем — или ни в чем.

— Пусть так. Так ты вступишь в игру, невзирая на сомнения?

— А ты расскажешь мне больше сути игры?

— Если ты будешь задавать верные вопросы.

— Какую роль я играю?

— А-а-ах!.. — Блаженный вздох. — Ты станешь живым вызовом.

Эту роль Флэттери знал хорошо. Стать живым вызовом людской природе, заставить паству найти в себе то лучшее, о чем она и не подозревала до мига откровения. Но слишком многие ломались, не в силах ответить на такой вызов. Раджа вспомнил, сколько боли приносит подобная ответственность. Ему хотелось избежать ее — но задавать Кораблю прямой вопрос он опасался. Разве что вызнать его планы?..

— Ты не прятал случаем в моей памяти ничего об этой игре, что мне стоило бы знать?

— Радж! — Негодование Корабля окатило капеллан-психиатра, точно кипятком, и прошло сквозь тело, как через сито. — Я не краду твоей памяти, Радж, — продолжил голос уже мягче.

— Тогда в этой игре я сам должен стать чем-то отличным от прежних повторов. Что еще новенького ты мне приготовил?

— Само место, где проводится испытание, имеет отличие от всех прежних. Отличие столь значительное, что ты можешь быть испытан им и сам — испытан на разрушение, Радж.

Подтекст, крывшийся в этом простом ответе, крайне изумил Раджу Флэттери. Значит, есть вещи, неведомые даже всемогущему. Даже Богу — или Сатане — есть чему научиться.

— В том изумительном и опасном состоянии, которое вы, люди, зовете временем, — откликнулся Корабль на его невысказанную мысль, напугав Раджу до судорог, — сила может стать слабостью.

— Тогда что это за отличие такое значительное?

— Этот элемент игры ты откроешь для себя сам.

Теперь Флэттери уловил суть игры — он должен был выбирать. По собственной воле, без принуждения. Корабль требовал случая взамен предопределенности; не безупречных повторов голозаписи, а импровизации вживую, когда господствует свобода воли. А первыми призом станет выживание человечества. Вспомнились слова из «Руководства для капеллан-психиатров»: «Господь Бог не играет в кости».^[35] Тот, кто сказал это, ошибался.

— Хорошо же, Корабль. Сыграем.

— Превосходно! И когда кости будут брошены, никакая внешняя сила не станет руководить их полетом.

Формулировка этого смутного обещания показалась Радже занимательной, но он ощутил, что спрашивать дальше бесполезно.

— И где мы будем… играть? — поинтересовался он вместо этого.

— На планете, называемой Пандора. Маленькая вольность с моей стороны.

— Предполагаю, ящик Пандоры уже открыт?

— О да. И все грозящие человечеству беды выпущены на свободу.

— Я принял твое предложение. Что теперь?

Вместо ответа щелкнули замки гибербака и расстегнулись мягкие ленты, прижимавшие тело к ложу. Вспыхнул свет, и Раджа понял, что все это время находился в одной из камер дегибернации в лазарете. Его даже разочаровала немного знакомая обстановка — столько лет прошло, а эта… он присел, обернулся… эта камера не изменилась ничуть. Впрочем, Корабль беспределен и беспредельно могуществен. Ему подвластно все, кроме самого Времени.

А еще он не может заставить человечество сойтись на том, как людям следует богоТворить.

«Что, если мы потерпим неудачу и в этот раз?»

Действительно ли Корабль сломает запись? Раджа сердцем чувствовал — так и будет. Корабль сотрет их всех. Не будет больше человечества… никогда. А Корабль отправится искать новые забавы.

Если мы потерпим неудачу, наш расцвет будет бесплоден и вечность не примет нашего семени. Эволюция человека закончится здесь и сейчас.

«Интересно, постарел я за время спячки? Столько времени…»

Выбравшись из бака, Раджа доковылял до врезанного в стену камеры зеркала в человеческий рост. Нагое тело нимало не изменилось с того дня, когда он видел его в последний раз. Карие глаза взирали на мир все с тем же неискренним любопытством, которое многие принимали за притворство. Этот отстраненный взгляд из-под кустистых черных бровей одновременно помогал и мешал капеллан-психиатру. Что-то в наследственной памяти человека твердило, будто он должен принадлежать высшему существу… но превосходство может быть тяжким бременем.

— О, ты ощутил великую истину, — прошептал Корабль ему на ухо.

Флэттери попытался сглотнуть, но в горле пересохло. Зеркало твердило ему, что плоть не постарела. Время? Он начал понимать, почему Корабль сказал ему невзначай, что такая давность не имела бы для него смысла. Гибербак хранил вверенное ему тело, не подверженное распаду, сколько бы лет ни пролетело. Но что происходит в это время с разумом, с этой виртуальной машиной, работающей на базе мозга?

Почка в его душе созрела и лопнула.

— Я готов. Как мне попасть на Пандору?

— Есть способ, — ответил Корабль через вокодер над зеркалом. — Я обеспечу тебя транспортом.

— Итак, ты доставишь меня на планету. Я выйду и скажу: «Привет, я Раджа Флэттери, принес вам проблем на задницу».

— Легкомыслие тебе не идет, Радж.

— Чувствую, что ты недоволен.

— Ты уже сожалеешь о своем решении, Радж?

— Что еще ты можешь мне поведать о проблемах Пандоры?

— Более других требует решения проблема, возникшая при их встрече с иным разумом — электрокелпом.

— Он опасен?

— Так считают они. Разум электрокелпа почти безграничен, а люди боятся…

— Люди боятся открытых пространств, равнин без конца и края. Люди и собственного разума боятся, потому что он тоже почти безграничен.

— Радж, я в восторге!

На Флэттери нахлынула волна радости, столь могучая и чистая, что на миг ему показалось, что он растворится в ней без остатка. Он ощущал, что это чувство не принадлежит ему, и когда оно схлынуло, он почувствовал себя опустошенным, поблекшим, обескровленным. Раджа Флэттери закрыл глаза руками, до мучительных судорог придавливая веки. Как же ужасна была эта радость, потому что когда она уходила… уходила…

— Никогда больше так не делай, — прошептал он, — если не хочешь меня прикончить.

— Как пожелаешь. — Такой холодный, такой чужой голос.

— Я хочу быть человеком! Человеком я был рожден!

— Если хочешь, поиграем и в эту игру.

Флэттери физически ощутил разочарование Корабля и, невольно защищаясь, принялся задавать вопросы.

— Корабельники уже вступили в контакт с этим иным разумом, электрокелпом?

— Нет. Они изучают его, но не понимают.

Флэттери открыл глаза.

— Они слышали имя Раджи Флэттери?

— Оно сохранилось в той истории, которой учу их я.

— Тогда мне лучше взять другое имя. — Флэттери поразмыслил секунду. — Назовусь-ка я Раджой Томасом.

— Отличный выбор. Раджа — по твоему происхождению, Томас — из-за твоих сомнений.^[36]

— Раджа Томас, специалист по вопросам связи и лучший друг Корабля. Вот и я!

— Игра начинается. Игра! И… Радж!

— Что?

— Даже всемогущему существу ход времени приносит скуку. Срок, который я тебе отпускаю, небезграничен.

— И сколько времени ты нам отводишь, чтобы решить, как должны мы богоТворить?

— Ты узнаешь, когда придет час. И еще одно…

— Да?

— Не отчаивайся, если я порой назову тебя моим дьяволом.

На мгновение у Раджи отнялся язык.

— Ну что я могу с этим поделать?! Зови как знаешь!

— Я лишь прошу тебя не впадать в отчаяние.

— Ага! А я, как король Кнут, прикажу волнам застыть!

Корабль промолчал, и Раджа испугался на мгновение, что ему самому придется искать путь на планету Пандора. Но голос раздался вновь:

— А теперь пора подобрать тебе подобающую одежду, Радж. Корабельниками сейчас правит новый капеллан-психиатр. Его называют кэп, а когда он делает очередную гадость — босс. Можешь быть уверен, что в ближайшее время босс призовет тебя пред светлые очи.

Глава 12

Быть может, неизменность окружающих нас предметов придается им извне, нашим неизменным убеждением в том, что они суть то, что мы видим, и ничто более.

Марсель Пруст, из корабельных архивов.

Тяжело опершись обеими руками на компульт, Оукс тупо взирал на свое отражение в вогнутом экране. Он знал, что лишь кривизна уменьшала его отражение…

«Принижала».

Сосало под ложечкой — от страха. Что еще Корабль решит сотворить с ним?

Оукс сглотнул.

Он не мог сказать, давно ли сидит здесь, завороженный собственным отражением. Оукс огляделся — ночьсторона еще не кончилась. Все так же стоял на низеньком столике недопитый бокал пандоранского вина. Роскошная каюта по-прежнему была погружена в сумрак, рассечена тяжелыми тенями. Но что-то изменилось. Оукс ощущал это спинным мозгом — чей-то… взгляд.

Корабль может отказаться говорить с ним, лишить его эликсира, но капеллан-психиатр все еще получал от него вести — недобрые вести.

«Перемены».

Бившийся в клетке черепа вопрос, даже невысказанный, изменил что-то в мировосприятии Оукса. Кожу покалывало, и ныли в предчувствии беды виски.

«Что, если программа Корабля подходит к концу?»

Отражение в мутном стекле молчало. Скрюченный карлик был наделен чертами самого Оукса, и, глядя на него, кэп испытал прилив гордости. Зрелый мужчина средних лет. Настоящий босс. Серебрящиеся виски лишь прибавляют его образу сурового достоинства. А полнота — это не просто жир. Несмотря на некоторую… пухлость, кожа Моргана сохранила благодаря его мучительным стараниям юношескую мягкость и чистоту.

Женщинам нравилось.

«Что, если корабль — на самом деле Корабль… истинный Бог?»

Воздух драл легкие, и Оукс сообразил, что дышит слишком часто.

«Сомнения».

А проклятый корабль не собирается избавить его от этих сомнений. И не собирался никогда. Он не кормит его и молчит. Оуксу приходилось питаться плодами гидропонных садов, а их вечно не хватало. Долго ли он сможет доверять хотя бы им? Пищи не хватает всем. При одной этой мысли ему захотелось жрать.

Оукс заглянул в бокал — там плескалось янтарное вино, оставляя на стенках маслянистые потеки. Под донышком собралась лужица, марая бурую поверхность столика.

«Я — кэп!»

Кэп должен верить в Корабль. Старик Кингстон, при всем его цинизме, верил всегда. «А я — не верю».

Может, поэтому на нижсторону отправляют нового кэпа?

Оукс скрипнул зубами.

«Убью сволочь!»

Он повторил эти слова вслух, ощущая, как гулко звучат они в пустой каюте.

— Ты слышишь, Корабль? Я убью эту сволочь!

Оукс машинально подобрался, ожидая, что за богохульством последует немедленная кара, и понял это только потому, что невольно задержал дыхание, вслушиваясь в шелест теней по углам.

Как определить Бога?

«Как отличить могущество науки и фокусы всесильной технологии от… от настоящего чуда?»

Если Бог не играет в кости, как всегда учили кэпов… во что играет Бог? Возможно, кости для него попросту скучноваты. Какие ставки могут отвлечь Бога от его мыслей и мечтаний… и выманить из божественной берлоги?

Что за ошеломительная затея — переиграть Бога за его же столом!

Оукс молча кивнул сам себе.

«Возможно, чудеса таятся в этой игре. Чудо самосознания…»

Невелика хитрость — создать самопрограммирующуюся, самоподдерживающуюся машину. Это сложно, да, и безмерно дорого…

«Но возможно», — предупредил он себя.

Оукс помотал головой, отгоняя дурные мысли.

«Если Корабль создали люди, это возможно. Это объяснимо. Боги движутся иными путями».

Вопрос в том — какими? Как найти колею, по которой едет Бог? Отыскав ее, ты поймешь и пределы божественности… но какие пределы могут быть у божества? Оукс подумал об энергии. Энергия остается функцией массы и скорости. Даже Богу может найтись место в этой формуле, этакий всеобщий определитель — какая масса, какая скорость?

«Быть может, границы, означенные для Бога, всего лишь чуть шире наших. Оттого, что мы близоруки, нет нужды предполагать, что за границами нашего поля зрения тянется бесконечность».

Специальность капеллан-психиатра всегда была для него менее значимой, чем образование, полученное им как ученым и врачом. Оукс накрепко усвоил, что нельзя оставлять без проверки на опыте никакие гипотезы или выдавать желаемое за действительное.

Важны не данные, а способ их обработки… и подачи. Это следовало бы усвоить всякому царю и императору. С этим соглашался даже его старый учитель теологии.

«Продай их душонки Богу. Это раде их же блага. Припиши Богу множество мелких повседневных чудес — и паства у тебя в кармане. Не надо двигать горы — если у тебя есть талант, во имя Господне люди снесут и воздвигнут для тебя целые хребты».

О да… Оуксу словно въяве послышался голос Эдмонда Кингстона, настоящего капеллан-психиатра в старых добрых корабельных традициях… и отъявленного циника.

Морган вздохнул. То были спокойные времена для корабельников, времена терпимости и уверенности. Чудовище, заключавшее их в себе, работало как часы. Бог был далек. А большинство корабельников покоилось в гибербаках.

Но это было до Пандоры. Как же не повезло старине Кингстону, что Корабль вышел на орбиту при его жизни. Бедняга так и остался там, на поверхности, вместе с четвертым отрядом колонистов. От него не сохранилось даже живой клетки. Теперь он сгинул в том, что считал вечностью. А Морган Оукс стал вторым кэпом-циником, принявшим на себя бремя ответственности за Корабль.

«И первым кэпом, которого избрал не проклятый Корабль! Только теперь, — напомнил себе Оукс, — появился новый кэп. Отправленный на поверхность, чтобы найти общий язык с долбаными водорослями. Моим преемником ему не бывать!»

Стоящий у власти может поставить много рогаток на пути своих противников. «Вот как сейчас я спускаю на тормозах повеление отправить на нижсторону этого рифмоплета, как его… Паниля».

Зачем Кораблю на нижстороне понадобился поэт? Может это быть как-то связано с появлением нового капеллан-психиатра?

Капелька пота повисла на брови Оукса. Стало трудно дышать. «Сердце прихватило?» Он откинулся на кушетку. «Надо позвать… на помощь». В груди разливалась боль. Проклятие! У него столько еще планов, он не может просто так все бросить! «Только не сейчас!» Поднявшись, он доковылял до люка — но тугие защелки не поддавались дрожащим пальцам. Здесь было прохладней, и из клапана — уравнителя давления доносилось слабое, едва уловимое шипение. «Дифферент?» Как это может быть, Оукс не понимал. Всем было известно, что внутренняя среда всех помещений находилась под прямым контролем… Корабля.

— Ты что со мной делаешь, сволочь ты механическая? — прохрипел Оукс чуть слышно. — Удавить меня решил?

Дышать становилось все легче. Оукс прижался лбом к холодному металлу, набрал полную грудь воздуха раз, другой. Боль за грудиной отступила. Он подергал защелки снова — те поддались, но отворять люк кэп покуда не стал. То, что он пережил, легко объяснялось волнением… но могло быть и признаками асфиксии.

«Асфиксии?»

Он выглянул в коридор — никого, только горят лилово-синие ночьсторонние лампы.

Оукс захлопнул люк и окинул взглядом каюту. Еще одна весточка от Корабля? Нет, надо отправляться на нижсторону… как только Льюис сможет обеспечить его безопасность хоть там.

«Льюис, Льюис, когда же ты достроишь Редут?!»

Пойдет ли Корабль на убийство? Без сомнения. Надо быть очень осторожным, очень осмотрительным. И натаскать себе смену. Слишком многое останется незавершенным, если он умрет.

«А отдать Кораблю право выбора преемника я не могу».

Чертова железяка может убить его, но победить — никогда.

«Прошло столько лет. Может, программа Корабля просто завершается?»

Что, если Пандора избрана местом долгого, постепенного освобождения? Может, Корабль просто выпихивает потихоньку оперившихсяптенцов из своего гнезда?

Оукс нервно шарил взглядом по каюте: эротические плакаты на стенах, сервопанели, роскошные мягкие диваны…

«Кто придет сюда вслед за мною?»

Он подумывал избрать Льюиса, если тот хорошо покажет себя. В лабораториях внизу Льюис был сущим гением, но политическое чутье у него отсутствовало напрочь. Зато наличествовала преданность.

«Преданность! Нет, он хитрый жук, но меня слушается».

Оукс добрел до своего любимого дивана, старательно взбил золотисто-коричневые подушки и подсунул их под поясницу. Что ему Льюис? Комок плоти, зовущий себя Морганом Оуксом, будет уже давно мертв, когда встанет вопрос о выборе нового капеллан-психиатра. В лучшем случае он ляжет в гибербак, полностью зависимый от корабельных систем. Кроме того, не лучшая идея — искушать Льюиса властью, от которой его будет отделять только жизнь Оукса. В конце концов, у Льюиса большой опыт в отнятии жизни.

— Нет, нет! — твердил он своему начальнику в приватных беседах. — Я дарю им не смерть, а жизнь! Их жизнь! Они — спецсозданные клоны, доктор, клоны, не забывайте. Если я дарю им жизнь, я вправе ее и отнять.

— Слышать не хочу, — прерывал Оукс его бормотание.

— Как пожелаете, — отвечал Льюис, — но фактов это не изменит. Я делаю то, что должен. Ради вас.

Да, Льюис талантлив. Исследуя генетику электрокелпа, самого вредного из аборигенных существ Пандоры, он разработал новые полезные техники генетической инженерии. Хотя это дорого обошлось Колонии.

И все же — преемник? Кого бы он выбрал на самом деле, если бы верил в божественность Корабля, если бы мог отрешиться от гнусных политических свар?

«Легата Хэмилл».

Это имя застало его врасплох, будто по собственной воле всплыв в сознании, будто чей-то чужой голос прошептал его капеллан-психиатру на ухо. Да, верно, вот кого следовало бы избрать, если бы Оукс воистину верил в Корабль. Нигде не сказано, что капеллан-психиатром не может быть женщина. И в ее дипломатических способностях трудно усомниться.

Какой-то острослов брякнул однажды, что Легата может послать тебя на хер так, что ты пойдешь, визжа от нетерпения.

Распихав надоевшие подушки, Оукс снова поднялся на ноги. Его манил люк, ведущий в сумрачные переходы ночьстороны, лабиринт лабиринтов, даривший жизнь всем своим обитателям, — Корабль.

Действительно ли Корабль пытался убить его? Или это все же случайность?

«Наступит деньсторона — обязательно зайду в медпункт, проверюсь».

Защелки обожгли холодом пальцы, словно они остыли за прошедшие минуты. Овальная плита беззвучно отворилась, открывая путь в лилово-синюю мглу ночьсторонних коридоров.

«Чертова железяка!»

Завернув за ближайший угол, Оукс столкнулся с людьми из поведенческой вахты. Он не обратил на них внимания. Сектор исследования поведения был им исхожен настолько, что не замечался вовсе: биокомпьютерный зал, витро-лаборатория, генетическая…

«Куда мне направить стопы сегодня?»

Он ковылял куда глаза глядят, запоздало понимая, что уходит все дальше во внешние секторы Корабля, все глубже в путаницу узких тоннелей, наполненных странными запахами и загадочными звуками, — дальше, чем забредал когда-либо прежде.

Внутреннее напряжение гнало его дальше, несмотря на то, что Оукс спинным мозгом ощущал близкую опасность. Корабль может убить его в любую секунду, где бы он не находился. Но одного отнять проклятая железяка не сможет: он — Морган Оукс, кэп. Пусть злые языки кличут его боссом, но он единственный из всех корабельников (за исключением, возможно, Льюиса), который понимает: Корабль не всемогущ.

«Всего двое среди множества… несчетного».

Провести перепись населения — ни на борту, ни на нижстороне — не удавалось никак. Компьютеры отказывались выполнять команды, а попытки пересчитать жителей без помощи машин давали результаты, разнившиеся настолько, что верить им было нельзя.

«Снова Корабль показывает нам свою подлую натуру».

Так же, как чувствовалась рука Корабля в приказании отправить на нижсторону поэта. Теперь Оукс вспомнил его имя — Керро Паниль. Зачем отправлять на планету стихотворца — чтобы изучать водоросли?

«Если бы только мы могли жрать келп, не сходя при этом с ума. Слишком много голодных ртов. Слишком».

По подсчетам Оукса, население корабля составляло десять тысяч. Внизу жило вдесятеро больше, не считая спецклонов. Но сколько бы их ни было — Оукс единственный понимал, как мало знает его народ о целях и способностях Корабля или его составных частей.

«Мой народ!»

Оуксу нравилась эта фраза. И он не забыл циничных слов своего учителя, Эдмонда Кингстона, когда тот объяснял необходимость ограничивать информированность народа: «Видимость познания неведомого почти столь же полезна, как само познание».

Оукс изучал историю и знал, сколько людей избирало это высказывание, или его перефразирование, своим лозунгом. Это было ясно даже при том, что корабельной версии истории кэп не слишком доверял — архивы бывали порой очевидно подчищены. Трудно порой было отделить истину от сфабрикованных доказательств, но из странных литературных отсылок, из несовместимых датировок, из едва заметных намеков Оукс сделал вывод, руководствуясь скорей интуицией, нежели фактами, — существуют и другие миры, другие народы… или же существовали.

На совести Корабля могло быть множество смертей. Если у Корабля может быть совесть.

Глава 13

Я — ваше творение, как и вы — мое. Вы — мои спутники, как я — ваш. Ваши личности суть мои воплощения. Прикосновение вечности сливает нас воедино.

Раджа Флэттери, из «Книги Корабля».

Хесус Льюис не отходил от своего телохранителя Иллуянка на расстояние вытянутой руки с того момента, как лопнул первый шлюзовой люк Редута. Отчасти это было сознательным решением. Даже в самые тяжелые минуты Иллуянк внушал окружающим уверенность — мускулистый великан, темнокожий и чернокурчавый. Каменное лицо его украшали три синих шеврона, наколотых над левой бровью. Три галочки — три раза Иллуянк обегал Колонию по периметру, нагой и вооруженный только хитростью и упорством. Это называлось «бежать П» — на спор или ради женщины.

Иные говорили, что проверяют так свою удачу. Что ж, теперь, когда люк выбит, удача понадобится им всем. Тревога подняла большинство работников с постелей, и почти никто не успел поесть.

— Клоны захватили лазпушку! — крикнул Иллуянк, обшаривая коридоры зорким взглядом. — Это опасно. Они не знают, как с ней обращаться.

Они стояли в проходе между бараками клонов и группкой уцелевших, которые теснились у полукруга люков, ведущих в ядро Редута. Даже в этот миг смертельной опасности Льюис отчетливо ощущал, каким его видят подчиненные — низенький, жидковатый во всем и всюду: редкие соломенные волосы, тонкогубый рот, безвольный подбородок, прорезанный глубокой бороздкой, узкий нос и вечно прищуренные на удивление темные глаза, не отражавшие света. Стоявший рядом Иллуянк был наделен всем тем, чего Льюис был лишен.

Оба смотрели в сторону ядра. Обоих мучил один вопрос: безопаснее ли будет там, чем в разгромленных внешних помещениях?

Льюис не случайно отключил передатчик, вживленный под кожу шеи, и не слышал отчаянных вызовов Оукса.

«Еще неизвестно, кто нас может подслушать!»

В последнее время ему стало казаться, что их канал личной связи не столь конфиденциален, как они думали. Оуксу уже должны были доложить о новом кэпе, отправленном на нижсторону. Но обсудить и это, и возможность проникновения посторонних на их выделенную частоту придется попозже.

А Оукс пусть потерпит.

После первого же тревожного сигнала Льюис предупредил Мердока в Колонии. Но прошел ли сигнал, удостовериться он не успел — сначала не было времени, а потом энергоснабжение Редута переключилось на аварийные генераторы, и какие системы теперь работают, а какие отключены, Льюис не знал.

«Проклятые клоны!»

Со стороны бараков донеслось громкое «Вр-ррр!». Иллуянк рухнул на пол плашмя. Посыпались осколки.

— Я думал, они не умеют пользоваться лазпушкой! — крикнул Льюис, указывая на здоровую дыру в стене.

Иллуянк швырнул его к остальным, в сторону люков.

— Вниз! — гаркнул он.

Кто-то рванул защелки и с натугой отвернул тяжелую плиту, открыв проход в туннель, озаренный синими аварийными лампами.

Льюис мчался за Иллуянком, слыша, как за спиной топочут сапоги бегущих следом.

— Они не знают, как ею пользоваться! — объяснял Иллуянк на бегу. — Это и страшно! — Внезапно он бросился на землю, перекатился и выпустил струю из огнемета в открытый боковой проход. — Они куда угодно попасть могут!

Пробегая мимо прохода, Льюис повернул голову — там полыхали тела.

Вскоре стало ясно, куда их ведет Иллуянк, и Льюис подивился про себя мудрости телохранителя. Левый поворот, правый, и они оказались в недобуренных служебных переходах Редута, ведущих сквозь скальный монолит в пультовую на береговой стороне. Единственное широкое плазовое окно выходило на море и во двор, где сходились бараки клонов и собственно Редут.

Тот, кто прибежал последним, торопливо запер за собою люк. Льюис пересчитал спасшихся — пятнадцать человек, из них всего шестеро из его личной команды. Остальных признал надежными Мердок, но проверки они еще не прошли.

Иллуянк замер у огромного пульта управления, изучая вырезанные над ним схемы основных систем Редута. Льюису пришло в голову, что Иллуянк — единственный, кто выжил, из злосчастной экспедиции Кингстона на этот кусок дерьма пополам с булыжниками, словно в насмешку прозванный Черным Драконом.

— С Кингстоном было так же? — спросил Льюис, стараясь унять дрожь в голосе.

— Кингстон, — ответил Иллуянк, проводя коротким пальцем по очередной цепи, — рыдал и прятался за валунами, пока гибли его люди. Нервоеды его достали. Пришлось выжечь.

«Выжечь!» Льюиса передернуло от этого эвфемизма. Он отогнал непрошенное видение — обугленный до кости ухмыляющийся череп Кингстона.

— Говори, что делать.

Льюис и сам удивился, насколько крепко он мог держать свой страх в узде.

— Хорошо. — Иллуянк наконец глянул ему в глаза. — Хорошо. Вот. — Он обвел рукой переключатели и рубильники на пульте. — Это наше оружие. Отсюда мы можем управлять всеми цепями и трубами в Редуте.

Льюис коснулся плеча телохранителя и указал на небольшой пульт рядом с собой.

— Да… — Иллуянк заколебался.

— Иначе мы слепы, — решительно сказал Льюис.

Вместо ответа Иллуянк набрал код на клавиатуре. Глухая панель над ней отошла, открывая взгляду четыре небольших экрана.

— Сенсоры, — пробормотал кто-то сзади.

— Наши глаза и уши, — бросил Льюис, не сводя глаз с Иллуянка.

Чернокожий великан не изменился в лице.

— И нам придется видеть все, что мы творим… с ними, — прошептал он.

Льюис сглотнул. По другую сторону запертого люка послышалось негромкое пощелкивание.

— Они пытаются пробить ход! — проблеял кто-то.

Льюис и Иллуянк поспешно пересмотрели картинки всех камер наблюдения. Одна показывала руины на месте бараков клонов. По одной стене сползали жирно желтые буквы нового девиза бунтующих: «МЫ ХОТИМ ЖРАТЬ!» На соседнем экранчике толпа мутантов-спецсозданных обшаривала двор в поисках булыжников и осколков стекла — всего, что можно использовать как оружие.

— Приглядывай за ними, — шепнул Иллуянк. — Нам они вреда не причинят, но на запах крови сбегутся демоны, а барьер прорван по всему периметру. Первыми пострадают эти.

Льюис кивнул. Сзади напирали желающие глянуть на экран.

За дверью снова залязгало. Льюис покосился на телохранителя.

— Камнями молотят, — отмахнулся тот. — Надо найти, куда они утащили лазерную пушку. А пока пригляди за двором. Столько кровищи…

Левый нижний экран показывал столовую для клонов. Ее заполняла беснующаяся толпа, которая вломилась через выбитые люки. Внезапно экран погас.

— Камера в столовой сдохла, — доложил Льюис.

— Там они задержатся, пока набивают брюхо, — ответил Иллуянк.

Он оглядывал помещения Редута одно за другим. На последнем экране промелькнул двор, видимый с противоположной стороны, потом руины барьера, иссеченного лазерной пушкой. Из-за периметра по развалинам текли волны клонов. Это Льюис отправил их туда, в пустыню, вызвав тем самым бунт.

«Надо как-то по-другому контролировать их численность, — подумал Льюис. — Одного голода мало».

Он перевел взгляд на экран, где виден был заполненный клонами двор. Да… крови много. И тут он сообразил, что и сам успел здорово порезаться. Клеточный пластырь остановил кровотечение, но мелкие царапины болели ужасно, стоило только вспомнить о них. Все, кто выбрался из захваченных коридоров Редута, были так или иначе ранены. Даже у Иллуянка текла кровь из ссадины за ухом.

— Вот они, — проговорил великан.

Голос его едва не заглушили лязг и возбужденный гул из-за люка. На экране перед Иллуянком маячили мохнатые спины, бугристые головы, кривые руки клонов, напиравших на двери в пультовую. Двое самых сильных пытались приладить к замку резак для работы по пластали, но толпившиеся в коридоре собратья только мешали им.

— Вот теперь они точно сюда ворвутся, — прошептал кто-то. — Нам конец.

Иллуянк рявкнул что-то и принялся отдавать приказы, пока все пятнадцать уцелевших не оказались заняты у пультов — там последить за трубопроводами, там дернуть рубильник, но чтобы никто не сидел без дела.

Льюис включил звук — комнату наполнило неразборчивое бормотание клонов.

— Спусти баки с рапой на второй уровень! — приказал Иллуянк инженеру за контрольной панелью системы опреснения. — Надо затопить внешний проход.

Бурча что-то и поминутно обращаясь к плану, инженер принялся поворачивать ручки.

Иллуянк тронул Льюиса за плечо, указывая на экран, где до сих пор бродили по двору клоны. Все они стояли, отвернувшись от камеры, и внимание их явно привлекал рухнувший участок стены, выходившей прямо на пробитый барьер. Внезапно клоны, точно по команде, побросав камни и битое стекло, в ужасе бросились бежать.

— Нервоеды, — пробормотал Иллуянк.

Только теперь Льюис заметил их. Груду обломков захлестнул сплошной поток белесых червеобразных тварей. Льюис почти чувствовал на языке кислый привкус и запах гари в стоялом воздухе.

— Герметизация, — почти автоматически бросил он.

— Но мы не можем! — робко проныл кто-то из угла пультовой. — Там еще остались наши люди. Если мы закроемся здесь… если мы… они все…

— Они все сдохнут, — договорил за слабака Льюис. — А наш барьер дырявый, как сито. Нервоеды во внутреннем дворе. Если мы не загерметизируемся сейчас, то сдохнем вместе с ними. Закрывай!

Подойдя к пульту управления воздуховодами, он сам набрал нужный код. Огоньки над панелью загорелись, показывая, что вентили закрыты. Остальные подчинились без разговоров.

— Проверить шахты, выходящие на поверхность, — вполголоса велел Иллуянк, и унявшаяся было суета возобновилась.

Льюис снова уставился на экран. Перед камерой проковылял клон — он вопил и тер глаза обрубками рук. Потом он упал, слабо подергиваясь, и его накрыла лавина извивающихся тел. По всему двору метались клоны и скользили крохотные гибкие твари. Кого-то за спиной Льюиса шумно тошнило.

— Они уже в проходе, — бросил Иллуянк.

Он махнул рукой в сторону экрана, где по волнам разлившейся по коридорам рапы мчалась стая нервоедов.

Льюис бросил отчаянный взгляд на люк — только он спасал пультовую от царящего снаружи кошмара.

Рапа не затопила коридор полностью — под потолком оставался воздушный пузырь, — но в резак попала жидкость, и его замкнуло, посыпались искры.

Барахтались покрытые нервоедами умирающие клоны, тут и там всплывали мертвые черви. От контактов испорченного резака поднимались молочно-белые клубы газа. И нервоеды, попадавшие в эти облачка, гибли.

В мозгу Льюиса проскочил такой же разряд. Первый контакт: рапа. Второй контакт: ток.

— Хлор, — прошептал он и повторил уже громко: — Хлор!

— Что? — Иллуянк с недоуменным видом обернулся.

Льюис ткнул в экран пальцем:

— Хлор убивает нервоедов!

— Что такое хлор?

— Газ. Он образуется при электролизе соляного раствора.

— Но…

— Хлор убивает нервоедов! — Льюис глянул в другой конец пультовой, где за плазовым окном виднелись угол барака и море за ним. — Насосы для морской воды еще работают?

— По большей части, — ответил инженер за пультом, сверившись с показаниями датчиков.

— Закачайте морскую воду всюду, где только возможно, — приказал Льюис. — Нужен большой бассейн, куда ее можно залить и пропустить через нее ток.

— Очистка воды, — прищелкнул пальцами Иллуянк. — Опреснительная! Оттуда трубы ведут во все стороны.

— Погоди! — оборвал его Льюис. — Надо привлечь в Редут как можно больше нервоедов, чтобы покончить со всеми разом.

Томительно долго он вглядывался в экраны.

— Ладно, — проговорил он наконец. — Поехали.

И снова Иллуянк, то и дело сверяясь с планами, раздавал приказы, а пережившие катастрофу подчинялись.

Льюис не сводил с экранов глаз. За входным люком царила мертвая тишина — по поверхности рапы плыли тела спецклонов вперемешку с мертвыми нервоедами. Он переключился на другую камеру — в гимнастическом зале близ клон-лабораторий. Там было полно перепуганных спецклонов. Среди них мелькали подчиненные Льюиса, оставшиеся снаружи, когда он отдал приказ запечатать ядро Редута. Лиц было не узнать, но цвет комбинезонов выделял их в толпе. Один за одним люди и клоны умирали, исходя кровавой пеной, и последние взгляды их буравили камеру в потолке.

Последний клон бился в предсмертных корчах, когда из коридора просочились клубы белесого газа, заволакивая поле зрения.

— За глазами следите, — предупредил Иллуянк. — Нервоеды, которых мы не выжжем, первым делом будут впиваться жертве в глаза.

В пультовой воцарилась тишина. Люди прислушивались к своему дыханию, с наслаждением исходили холодным потом, покрывавшим их драгоценные тела, и смотрели в глаза мертвых, видя в них собственную судьбу.

Льюис оперся на край пульта, чувствуя под пальцами холодный металл. На всех экранах по коридорам Редута ползли клубы белой мглы. По периметру уцелело несколько камер, и они показывали, как вытекает из выбитых люков и стелется по голой земле газ. Иллуянк методично переключался от сенсора к сенсору.

За спиной Льюиса кто-то нервно и глубоко вздохнул. Льюис тоже вздохнул.

— Хлор, — сказал Иллуянк.

— Теперь мы сможем стерилизовать гнезда нервоедов без всякого риска, — пробормотал Льюис. — Если бы мы только знали…

— Не лучший способ учиться, — заметил кто-то.

А другой добавил:

— Долго же нам тут ждать придется.

— Ожидание — штука такая, — ответил Иллуянк. — Подумай лучше, сколько ты проживешь, если все время будешь ждать.

Льюис не ожидал от Иллуянка настолько глубоких мыслей. Придется перевести его в Колонию. Он слишком много видел, а еще больше — понял. Это не к добру. Но сначала — выбраться из пультовой. А единственный путь наружу проходит через зараженные нервоедами помещения Редута. Хлор очистит их… но не сразу.

— Можем мы связаться отсюда с Мердоком? — спросил Льюис.

— Только через аварийный передатчик, — ответил Иллуянк.

— Тогда отправь ему кодовый сигнал установить блокаду, — распорядился Льюис. — Пока мы тут все не расчистим, никто не должен здесь появляться. Нельзя, чтобы кто-то увидел и…

Льюис многозначительно покосился на телохранителя. Иллуянк кивнул.

— Кому-то придется слетать в Колонию и разъяснить им там все правильно.

Льюис так и думал, что Иллуянк подставится.

— Прекрасно. Тебя и пошлем. И проследи, чтобы они не пытались ничего объяснять боссу на борту. Это моя работа.

— Точно.

— Больше, чем надо, не рассказывай. И… пока ты там будешь… покрутись среди колонистов. Поживи их жизнью, поработай с ними…

— И разузнай, не просочились ли вести… — Иллуянк обвел рукой экраны, — об этом.

— Молодец.

«Даже слишком».

Глава 14

Как мастер учится использовать свои инструменты, ты можешь научиться использовать людей, чтобы они исполняли твою волю. Но когда ты можешь создать особенного человека для достижения конкретной цели, твоя власть увеличивается многократно.

Морган Оукс, «Дневники».

Легата Хэмилл знала, что когда-нибудь нижсторона станет домом для всех корабельников. И все равно не любила, когда Оукс отправлял ее туда в качестве инспектора. Конечно, это давало ей возможность ощутить собственную власть — тут сомнений не было. Служебный пропуск позволял Легате проходить всюду — порой хватало одного взгляда, брошенного охраннику. Она была правой рукой Моргана Оукса. Легата знала, кого видят эти громилы — невысокую, белокожую, женственно пышную брюнетку. Женщину, которой похоть босса дарит власть и опасную силу.

И каждая проверка, с которой Оукс отправлял ее на нижсторону, порождала все большее напряжение.

Сейчас он послал ее в Первую лабораторию Колонии. И вся поездка должна быть записана на головидео, чтобы Оукс мог на досуге внимательно во всем разобраться.

— Проникни туда, — приказал босс, и слова эти в его устах звучали почти непристойно.

Легата никогда не бывала в Первой — одно это могло бы подстегнуть ее любопытство. Льюис держал там своего верного прихлебателя — Сая Мердока; с ним Легате и предстояло встретиться. Обычно Льюиса можно было найти среди блестящих пластальных стен лаборатории за тройными дверями шлюза. Но не сегодня. «С Льюисом связаться невозможно» — странная какая формулировка. Неудивительно, что Оукс встревожен.

— Выясни, куда он подевался и чем занят!

Когда челнок коснулся поверхности Пандоры, в небе стояли оба солнца — значит, вспышек следовало опасаться больше обычного. Из посадочного комплекса Легату спешно провели в сервок, который довез ее до выхода из туннеля. Работники-колонисты были торопливы и нервны — ходили слухи об очередных стычках с многочисленными демонами Пандоры на периметре.

Легату передернуло. При одной мысли о кровожадных тварях, населявших бесплодные земли за периметром Колонии, ее начинало трясти.

Мердок встретил ее в ярко освещенном, полном народа зале за последним люком, отделявшим лабораторию от входного туннеля. То был крепко сложенный, светлокожий и голубоглазый мужчина. Русые волосы его были коротко острижены, ногти коротких толстых пальцев — ровны и чисты, щеки — всегда гладко выскоблены.

— Что на сей раз? — поинтересовался он.

Легате нравилась его манеры. Вопрос следовало понимать так: «Мы здесь и так заняты, что еще Оуксу от нас потребовалось?»

Хорошо же. Она тоже может быть резкой.

— Где Льюис?

Мердок оглянулся, словно кто-то мог подслушать их. Но простых работников поблизости не было.

— В Редуте.

— Почему он не отвечает на вызовы?

— Не знаю.

— Когда прервалась связь?

— Он послал аварийный код. Все транспорты — задержать. Посадка вблизи Редута запрещена до дальнейших распоряжений.

Легата задумалась. Авария? Что же могло случиться там, за морем?

— Почему об этом не сообщили доктору Оуксу?

— Код требовал абсолютной секретности.

Это Легата могла понять. Доверить сообщение подобной важности обычной радиосвязи между Кораблем и Колонией было невозможно. Но авария случилась двое полных пандоранских суток назад. Легата чувствовала, что в последнем шифрованном послании Льюиса был скрыт еще один запрет — собственным подручным. Пытаться доказать это бессмысленно, но посланница была уверена, что так оно и есть.

— Вы не пытались пролететь над Редутом?

— Нет.

Значит, запрет распространяется и на воздушное пространство. Плохо… совсем плохо. Что же, придется перейти к настоящему ее заданию.

— Я прибыла, чтобы проинспектировать лаборатории.

— Знаю.

Все время разговора Мердок пристально разглядывал свою собеседницу. Приказ босса был недвусмысленно прост — она может заглядывать куда захочет, кроме Комнаты ужасов. Время для этого придет позже… как приходило оно для всех работников. Красотка, этакая карманная Венера с кукольным личиком и изумрудными глазами. Но в ее головке, судя по всему, прячутся первоклассные мозги.

— Если знаете, тогда пошли, — приказала Легата.

— Сюда.

Мердок повел ее по узкому проходу между рядами чанов, где зрели первичные клономатки, в отдел микрообработки.

Поначалу интерес Легаты к работе в лабораториях был сугубо умозрительным. Она понимала это сама, и знание это ее успокаивало. В какой-то момент — они как раз проходили сквозь строй клономаток особого назначения — Мердок взял ее за руку, вдохновенно повествуя о методиках и приборах. Легата не отстранилась. Прикосновение его было медицински холодным, а может, и вовсе непреднамеренным. Ничего плотского в нем не было точно.

Но Легата знала Первую лабораторию, как немногие другие, быть может, не хуже самого Льюиса… и ей еще никогда не приказывали забираться так глубоко в ее чрево.

— …Но с этим я согласился, — говорил Мердок.

Начало фразы Легата упустила, разглядывая недоразвитый, непропорциональный эмбрион, плывший за стеной из хрустального плаза.

— Согласились с чем? — Она глянула на своего провожатого. — Простите, я… тут все так интересно.

— Километры пластали, баки и трубы, псевдотела и псевдомысли… — Мердок раздраженно взмахнул рукой.

Легата сообразила, что у Мердока началась фаза маниакального возбуждения, и ей вдруг расхотелось задавать вопросы о странном плоде, колыхавшемся за плазовой стеной.

— Так с чем вы согласились? — спросила она.

— Мы здесь порождаем людей. Здесь мы зачинаем их, растим в утробах, извлекаем на свет, кое-кого отправляем на борт учиться… Вам не кажется странным, что на нижсторону не допускаются природнорожденные?

— Корабль решает не без причины, а ради блага…

— …Всех корабельников, я знаю. Это я слышу не реже вашего. Но так решил не Корабль. Еще никто не нашел — даже вы, лучший наш поисковик, как я слышал, — в записях приказа Корабля, чтобы все роды происходили на борту. Никто и нигде.

Легата, сама не зная как, вдруг поняла, что он повторяет речь Льюиса. Дословно. Мердок так никогда не говорил. Зачем ей слышать это? Или Оукс задумал разделаться с корабельными акушерами, с наталями?

— Но нам заповедано богоТворить, — возразила она. — Что же мы можем предложить Кораблю большего, чем забота о наших детях? В этом есть смысл…

— И смысл, и логика, — согласился Мердок. — Но это не прямой приказ. А такое ограничение ставит всю нашу работу в Первой в неоправданно жесткие рамки. Мы могли бы…

— Владеть этим миром? Морган говорит, что у вас и так неплохо получается.

Пусть переварит это! Не босс и не доктор Оукс — Морган.

Мердок отпустил ее руку. Щеки его залила краска стыдливого восторга.

«Он знает, что все это записывается, — подумала Легата, — а я испортила ему спектакль».

Ей пришло в голову, что Мердок разыгрывал свое представление для иного зрителя — для самого Оукса. Если авария на Черном Драконе окажется для Льюиса фатальной… да, ему потребуется замена. Она представила, как Оукс будет вглядываться в картинку, плывущую над коробкой бортового сканера. Но… пусть Мердок еще помучается. Теперь она взяла его за руку.

— Я бы хотела посмотреть Сад.

Это было правдой только наполовину. Она видела каталоги, которые Оукс прятал от посторонних глаз, знала, в каком широком ассортименте производят здесь спецсозданных клонов — каждого для определенной цели. На борту Корабля не более дюжины человек представляли, что подобный процесс вообще возможен. А в Колонии Первая лаборатория занимала отдельный комплекс зданий, поодаль от остальных, и цели, преследуемые его создателями, скрывало загадочное название.

«Первая лаборатория!»

Спроси любого, что творится за стенами Первой, и он ответит: «Да Корабль их знает!» Или начнет пересказывать детские страшилки про ученых рабов, которые, не разгибая спины, сидят над микроскопами и вглядываются в сердце самой жизни.

Легата знала, что Оукс и Льюис поощряют эти слухи и даже запускают новые, когда прежние начинают утихать. В результате весь комплекс окружала атмосфера всеобщего страха. В последнее время началось даже брожение в народе: слишком много, дескать, провизии поглощает Первая. И для корабельников, и для колонистов отправиться сюда значило сгинуть навеки. Все работники перемещались во внутренние бараки и за редкими исключениями не возвращались ни на борт, ни в саму Колонию.

При мысли об этом Легата ощутила холодок неразрешенных сомнений. «Меня сюда не направляли», — пришлось ей напомнить себе. Этого и не случится до тех пор, пока Оукс еще желает видеть ее нагой на своей кровати… и проникать в нее.

Легата глубоко вздохнула, глотая теплый воздух. Температура и влажность здесь, как и во всех зданиях Колонии, соответствовали бортовым. Но в стенах Первой лаборатории Легату пронизывал до костей особенный холод, покрывая мурашками кожу, стягивая соски болезненно тугими узелками, проступающими сквозь ткань комба.

— Ваши работники, — проговорила она торопливо, чтобы скрыть смятение, — кажутся такими старыми.

— Большинство из них трудится здесь с самого начала.

Мердок отвечал уклончиво. Легата обратила на это внимание, но предпочла пока не заострять вопрос.

— Но эти люди… они кажутся еще старше…

— Вы знаете, — перебил ее Мердок, — что смертность у нас выше, чем в Колонии?

Она покачала головой. Вранье, очевидное вранье.

— Мы стоим на самом периметре, — пояснил Мердок. — И защищены хуже всех остальных. Здесь, близ холмов, особенно часто проклевываются нервоеды.

Легату невольно передернуло. «Нервоеды!» Эти суетливые червячки были самыми страшными из всех демонов Пандоры. Им была присуща неукротимая тяга к нейронам человека — проникнув под кожу, они неторопливо прогрызали себе дорогу вдоль нервных волокон, пока, добравшись до мозга, не наедались досыта, чтобы инкапсулироваться и отложить яйца.

— Паршиво, — бросил Мердок, заметив ее реакцию. — Тяжелая работа, конечно… но этого мы ожидали с самого начала. Здесь собрались самые преданные на всей нижстороне работники.

Легата глянула на кучку этих преданных работников, сидевших среди плазовых чанов, — на невыразительные кислые лица. Все, кого видела Легата в переходах лаборатории, были бледны, морщинисты, изнурены. Никто не смеялся; даже нервная улыбка не нарушала всеобщей тоски. Только брякали инструменты, гудели машины, ныла тягостная пустота отчуждения.

Мердок внезапно ухмыльнулся.

— Но вы желали поглядеть на Сад, — бросил он, поворачиваясь и подавая знак следовать за ним. — Сюда.

Он провел Легату через сдвоенный шлюз в помещение, служившее, казалось, тренировочным залом для молодых спецклонов. Несколько созданий крутилось у входа, и при виде Мердока они расступились.

«Они его боятся», — поняла Легата.

В другом конце зала, за барьером, виднелся еще один шлюз.

— А там что? — поинтересовалась она.

— Туда мы сегодня не попадем, — ответил Мердок. — Идет дезинфекция.

— О! А что там такое?

— М-м-м… можно сказать, сердце Сада. Я называю его Теплицей. — Он обернулся к бродившим неподалеку молодым спецклонам. — Вот, кстати, и юная поросль, только что из нашей Теплицы. Они…

— А другого названия у вашей Теплицы нет? — поинтересовалась Легата.

Ей не нравилось, как отвечает на ее вопросы Мердок. Слишком уклончиво. Он лжет.

Мердок обернулся к ней, и Легата ощутила укол страха. В глазах его плескался восторг, выдававший потаенное, гнусное знание.

— Некоторые еще называют ее Комнатой ужасов, — ответил он.

«Комната ужасов?»

— И нам туда нельзя?

— Не сегодня. Быть может, вы истребуете пропуск немного позже?

На сей раз Легата смогла сдержать дрожь. Но он так смотрел на нее, с таким жадным блеском в глазах…

— Я вернусь и осмотрю вашу… Теплицу позднее, — решила она.

— О да. Непременно вернетесь.

Глава 15

От вас Аваата узнает слова великого поэта-философа, сказавшего: «Не повстречав чужого разума, ты не узнаешь, что значит быть человеком».

Так и Аваата не знала, что значит быть Аваатою.

Это истина и одновременно — поэзия. А поэзия теряется в переводе. Потому мы позволяем вам называть этот мир Пандорой, а нас — Аваата. Первые же из вас называли нас растением. Сквозь это слово проглядывали глубинные пласты вашего прошлого, и Аваата ощутила страх. Вы пожираете растения, чтобы потребить накопленную ими энергию. Ваше бытие построено на чужой погибели. Бытие Авааты строится на чужой жизни. Аваата поглощает минералы, камни, море, солнечный свет и порождает из всего этого новую жизнь. Скала Авааты усмиряет буйство морей и гасит колебания, вызванные притяжением солнц и лун.

Познав человека, Аваата вспоминает все. Помнить — хорошо, и Аваата помнит. Мы пожираем собственную историю, и она сохраняется. Мы — один разум, один язык. Смятение бурь не может оторвать нас друг от друга, от скал, что держат нас, от небес, замыкающих в себе море и омывающих нас приливами. Это так, ибо так повелели мы.

Мы заполняем море своими телами, смиряя волны. В тени Авааты водные создания обретают убежище, в нашем свете находят пропитание. Они дышат источаемыми нами богатствами. За то, что мы отвергаем, сражаются они между собою. В хищном буйстве своем не смотрят они на нас, а мы взираем, как растут они, как вспыхивают, подобно солнцам, в морской толще и гаснут на дальнем краю ночи.

Море питает нас, и в токах его мы возвращаемся в море. Сила Авааты — в скале, и вместе с силой растет гнездо. В скале единение Авааты, ее тягость и кровь. Своей силой Аваата приносит морям успокоение, смиряет капризный гнев приливов. Без Авааты море визжит от ярости в столкновении льда и камня, жарким безумием подстегивает ветры. Без Авааты гнев волн захлестнет этот мир тьмой на тонкой белой грани смерти.

Это так, ибо так сделали мы — Аваата: барометр жизни.

Атом к атому — выйдет молекула; молекула за молекулой — в цепочку, вьющуюся снова и снова в лучах света; клетка за клеткой — выйдет бластула, ресничка к щупальцу — и из тишины прорастает шевеление жизни.

Аваата выделяет загадочный газ из морских вод и взлетает в мир облаков и гор, где в страхе пробегают по небесам звезды. Аваата взмывает из моря на крыльях газа, чтобы найти край, где проросла искра жизни. И там Аваата отдает себя любви и возвращается в море, и замыкается круг, не имея конца.

Аваата питает и поглощает. Аваата дает кров в своем убежище. Пожирает и кормит собой. Любит и любима. Рост — вот путь Авааты. В росте — жизнь. Смерть таится в покое, в то время как Аваата ищет покоя в росте, ищет равновесия течений, и Аваата живет.

Ибо так творит Аваата.

Если ты познаешь все это о чужом разуме и сочтешь его чужим — ты не знаешь, что значит быть человеком.

Керро Паниль, переводы из «Авааты».

Вас называют «Проект «Сознание», но ваша истинная цель — проникнуть за рамки, которые всеобщий импринтинг ставит человечеству. Ответить на неизбежный вопрос: не является ли самосознание лишь разновидностью галлюцинации? Повышаете вы уровень самосознания или понижаете его порог? Опасность последнего в том, что вы, пользуясь военной аналогией, не можете позволить себе бездействия.

Из первоначального задания капеллан-психиатру безднолета «Землянин».

Во время своих ночьсторонних прогулок Оукс любил блуждать бесцельно, не привлекая внимания к своей важной персоне. Он приложил много сил и стараний к тому, чтобы и на борту, и на нижстороне оставаться лишь именем. Немногие знали его в лицо, а большую часть официальных обязанностей капеллан-психиатра брали на себя помощники — установленные богоТворения в коридорных часовнях, распределение продуктов на нижстороне, контрольные проверки тех корабельных функций, которые не требовали человеческого вмешательства вовсе. Власти капеллан-психиатра полагалось быть сугубо номинальной. А он хотел большего.

Кингстон бросил как-то в сердцах: «У нас слишком много свободного времени. Мы как те пустые руки из поговорки, и бес найдет нам дело».

Той ночью воспоминания о его предшественнике преследовали Оукса неотступно. Во всех внешних проходах стены и потолки были усеяны сенсорами — глазами и ушами Корабля. Они тускло поблескивали в лилово-синем ночном свете, поворачивались к каждому проходящему мимо, а потом теряли его из виду.

От Льюиса до сих пор ни слова. Отчет Легаты ставит больше вопросов, чем дает ответов. Или Льюис решил начать свою игру? Невозможно! Смелости у него на это не хватит. Он по натуре своей не вожак, он вечный закулисный кукловод.

Тогда что же случилось?

Слишком много навалилось на плечи Оукса, и все разом. Невозможно дольше откладывать отправку этого поэтишки… Керро Паниля… на нижсторону. Да еще новый кэп, которого Корабль вытряхнул из спячки! Обоих следовало бы привязать друг к другу и следить за ними непрестанно. А еще пора уже начинать программу уничтожения электрокелпа. Народ на нижстороне достаточно поголодал, чтобы наброситься на любого козла отпущения.

Да в придачу неприятная история с воздухом в его каюте. Это что же — корабль правда пытался удушить его? Или отравить?

Завернув за угол, Оукс увидал на стенах коридора светящиеся зеленые стрелки, показывавшие направление к обшивке корабля. По потолку проходила пунктирная линия, где каждой точкой был сенсор.

Оукс по привычке отмечал, как пробуждается при его приближении каждый сенсор. Механическое око пристально следило за его передвижением, а когда проходящий исчезал из его поля зрения, следующий циклопов глаз опасливо обращался к нему, не сводя взгляда с человека. Теоретически Оуксу должна была бы нравиться подобная бдительность — он всегда одобрял это качество и у корабельников, и у простых машин, — но мысль о том, что за этим стеклянным взглядом скрывается чужой, возможно, враждебный разум, леденила его сердце.

На его памяти сенсоры никогда не выходили из строя. А попытка сломать какой-нибудь кончалась приходом робокса-ремонтника — упрямой, одновременно рабочей и боевой машины, превыше человеческого здоровья и жизни ставившей благополучие Корабля.

«Нет, черт бы тебя побрал, корабля!»

Столько лет индоктринации — даже он не мог до конца стряхнуть ее оковы, что уж говорить о тех, кто слабее умом и волей?

Оукс вздохнул. Он и не ожидал, что сможет переубедить кого-то. Он с самого начала намеревался пользоваться теми орудиями, что были под рукой. Умный человек все сможет обратить себе на пользу. Даже такое опасное орудие, как Хесус Льюис.

Внимание его привлекла еще одна пара сенсоров, над входом в доки. Здесь было тихо; в воздухе висел неуловимый запах множества спящих. Когда на Колонию опускалась ночьсторона, туда переставали отправлять даже грузы. Иногда нижнее время совпадало с корабельным, чаще — нет. Суета деньстороны отступала перед братством во сне.

За исключением, напомнил себе Оукс, двух мест — секции жизнеобеспечения и аграриумов.

Остановившись, Оукс вгляделся в ряды сенсоров. Из всех корабельников именно ему следовало бы ценить их. Он имел доступ ко всему, что они записывали. Каждая сторона жизни на борту была ему открыта. И это он проследил, чтобы все помещения Колонии были оснащены подобным же образом. Он поставил бдительность Корабля на службу себе.

«Чем больше мы знаем, тем обширнее пространство нашего выбора», — прозвучал в его ушах поучающий голос Кингстона.

«Каким же прекрасным сырьем я был!»

В искусстве управления человеками Кингстон был почти мастером. Но только почти. Управление есть функция выбора. А Кингстон отвергал определенные варианты, даже не рассматривая.

«Я не отвергаю ничего».

Выбор — последствие знания. Это Оукс усвоил твердо.

«Но как ты познаешь последствия своего выбора?»

Оукс покачал головой и вновь двинулся в свой бесцельный путь. Под ложечкой у него сосало от предчувствия опасности. Но остановить его могла бы только смерть. Ноги сами вели его в проход, уходивший в секцию аграриумов. Даже не признай ночьсторонний бродяга ведущие к автоматическому шлюзу впереди рельсы грузовых вагонеток, его насторожил бы особенный, зеленый запах в коридоре. Оукс перешагнул через загрузочную площадку, прошел через шлюз и очутился на тускло освещенном, пугающе огромном пространстве.

Это место тоже находилось на ночьстороне. Даже растениям требовался суточный ритм. Подсвеченная изнутри желтым схема на стене по левую руку подсказывала, где находится случайно забредший сюда человек и как ему выбраться отсюда, а заодно скудно освещала аграриум. Под производство продовольствия были заняты самые большие помещения на борту, но Оукс не заходил в эти комплексы уже много лет — с тех пор, как он занимался снабжением первой базы на пандоранском континенте Черный Дракон. Это было задолго до того, как колонистам удалось закрепиться на Яйце.

«Первая большая ошибка Кингстона».

Оукс подошел к схеме. Он обратил внимание, что вдали что-то шевелится, но чертеж интересовал его больше. И он не был готов к тому, что показывала ему схема. Аграриум, куда он забрел случайно, был едва ли не больше корабельного ядра. Прорастая корнями изначальную обшивку, он, подобно вееру, выдавался в космос. Цифры в отчетах ремонтников, которые Оукс одобрял не читая, здесь обретали стальную плоть. Но еще важнее были пояснения внизу схемы.

Оторвав наконец взгляд от ужасающих цифр, Оукс увидал, как ночная смена работников отправляется на обеденное богоТворение. Каждый шел в тускло освещенный синим притвор словно по собственной воле, без видимого недовольства или чужого приказа.

«Они верят! — мелькнуло в голове у Оукса. — Они и правда верят, что корабль — это Бог!»

Когда старший смены начал богослужение, на капеллан-психиатра вдруг накатила тоска — острая до слез. Он понял, что завидует вере эти работников, тому утешению, что давал им бессмысленный ритуал.

Кривоногий, приземистыйнадзиратель с измазанными грязью коленями и ладонями завел псалом Верного Роста.

— Узрите почву. — Он уронил на пол щепотку земли. — И спящее в ней семя.

Работники, как один, подняли и вновь опустили свои стаканы.

— Узрите воду. — Он окропил пол из стакана. — И даруемое ею пробуждение.

Все подняли стаканы.

— Узрите свет. — Надзиратель поднял лицо к ультрафиолетовым лампам. — И рождаемую им жизнь.

Молящиеся обернули к свету ладони.

— Узрите тяжесть зерна и свежесть листа. — Старший зачерпнул из общего котла и плеснул похлебки своему соседу слева. — И семя жизни, павшее в нас.

Каждый переложил по ложке варева от себя в миску соседа.

— Узрите Корабль и пищу, дарованную Им. — Надзиратель сел. — И радость общества, принесенную Им.

Все приступили к трапезе.

Оукс, оставшийся незамеченным, отвернулся.

«Радость общества! — фыркнул он про себя. — Будь у нас поменьше общество и посытнее жратва, радости было бы куда как побольше!»

Он сделал несколько шагов к обшивке Корабля, за которой всего в нескольких метрах находился вакуум. Мысли его путались.

Этот аграриум мог прокормить тридцать тысяч человек. Вместо того чтобы пересчитывать корабельников, можно пересчитать аграриумы и сложить данные! Оукс знал, что поставки с борта составляют восемьдесят процентов потребляемого Колонией продовольствия. Вот ключ к верным числам! Как он раньше не сообразил?

Но даже в миг озарения Оукс в глубине души понимал — Корабль никогда не позволит ему этого. Проклятая железяка не желала сообщить, сколько людей кормит. Любые попытки произвести перепись населения она сводила к нулю, она прятала гиберкомплексы и путала людей бесчисленными переходами.

Корабль вывел из спячки безымянного кэпа и объявил, что на нижстороне запущен новый проект, не подчиненный указаниям с борта.

Что же… и на нижстороне случаются несчастья, от которых не застрахован даже драгоценный кэп с Корабля.

Какая, в конце концов, разница? Новый кэп — скорее всего клон. А Оукс внимательно читал самые ранние записи в архивах. Клоны — это собственность. Так сказал некто, подписавшийся «МХ». И в его словах чувствовалась власть. Клоны — это вещь.

Глава 16

Предупреждение касательно наших программ генетического развития. Уменьшая время реакции, мы тем самым подталкиваем образец к определенным решениям. Скорость отсекает от определенных вариантов выбора, требующих долговременных раздумий. Всякое решение становится минутным.

Хесус Льюис, директива по созданию спецклонов.

Когда бреши в периметре Редута были наконец заделаны временными пломбами, Льюис приказал за день осмотреть и вычистить все помещения. Работа оказалась тяжелой и долгой, и завершили ее уже за полночь, при аварийном освещении. Повсюду воняло хлором, кое-где так сильно, что приходилось надевать дыхательные маски.

Поутру трупы во дворе окатывали струей хлора по нескольку раз, прежде чем кто-то осмеливался прикоснуться к ним — и то не голыми руками, а спешно сваренными из обломков оборудования баграми. Хлор обжигал плоть и проедал ткань, и оттого работа шла еще медленнее.

На четвертом подземном уровне всех поджидал приятный сюрприз — двадцать девять клонов и еще пятеро работников, запершихся в неосвещенной кладовой. Все они были голодны, измождены и перепуганы до смерти. В той же кладовой хранились запасные баллоны к огнеметам, и это позволило Льюису добавить к стерилизации хлором выжигание.

Льюис изрядно удивился, что клоны не напали на пятерых рабочих. Потом ему донесли, что те подняли тревогу, когда узнали о нападении нервоедов, и загнали клонов в кладовую. За время вынужденного заключения между спецклонами и нормалами возникло определенное товарищество. Льюис заметил это, уже когда они выходили — поддерживая друг друга, не разбирая, кто клон, а кто человек. Это было очень опасно. Он отдал строгий приказ разделить их как можно быстрее — клонов направить на расчистку двора, самую опасную работу, а людей поставить, как положено, надсмотрщиками.

Одна сцена особенно взбесила его — когда доверенный охранник, Паттерсинг, заботливо выводил из помещения хрупкий спецклон женского пола. Она была из новой партии, слишком высокая и тощая по человеческим стандартам, со смуглой кожей и огромными глазами. Вся ее серия страдала хрупкостью костей, и Льюис едва не отправил всех под нож — остановило его только то, что они оставались одним из немногих удачных примеров сочетания человеческих и пандоранских генов.

Может быть, Паттерсинг просто бережет ценный материал? Он ведь должен знать, какие у этой серии хрупкие кости. Да… наверное.

Льюис с удовольствием замечал, что уцелели и другие новые образцы, спецклоны, усиленные местным генетическим материалом. Значит, не придется вновь проходить долгий, мучительный путь проб и ошибок. Катастрофа в Редуте уничтожила не все.

Когда стало ясно, что Редут стерилизован полностью, а против нервоедов существует новое эффективнейшее оружие, Льюиса охватила эйфория.

— По крайней мере, проблему продовольствия мы решили, — легкомысленно бросил он Иллуянку.

Телохранитель смерил его каким-то нехорошим взглядом, который Льюису совсем не понравился.

— Нас осталось всего пять десятков, считая спецклонов, — заметил Иллуянк.

— Но сердце проекта спасено, — возразил Льюис.

Он слишком поздно осознал, что слишком много сообщил излишне понятливому помощнику. Иллуянк уже доказывал, что вполне способен делать верные выводы из неполных данных.

«Что же… Иллуянк отправляется в Колонию. А там им займется Мердок».

— Нам потребуются работники на смену, и немало, — настаивал телохранитель.

— Я полагаю, — отозвался Льюис, — что эта проверка придаст нам новых сил.

Потом он отвлек Иллуянка, приказав ему еще раз осмотреть Редут — до последнего уголка, до последней каморки, не упуская ничего — и все еще раз обработать газом или огнем. Клоны медленно разбредались по коридорам, сопровождаемые шипящим гулом огнеметов или булькающим присвистом газогенераторов. Потом Льюис приказал еще раз пропустить хлор через все трубопроводы и воздуховоды в Редуте. И еще раз осмотреть все помещения при помощи сенсорных камер.

Но все было чисто. Остатки хлора выкачали наружу, омывая желтоватыми струями те холмики, где днем раньше толпились изгнанные Льюисом из безопасных стен Редута клоны.

Часть тяжелого газа, как и следовало ожидать, стекла по утесам в море. Галлюциногенные водоросли, которыми бухта заросла сплошь, при его прикосновении отступали, взбивая стеблями воду. На шум слетелись дирижаблики. Они плыли на почтительном расстоянии над окрестными холмами, точно молчаливые зрители, пока Льюис и его жалкая команда последовательно стерилизовали территорию вокруг Редута.

Льюис даже выбрался за ворота в броневике, взяв водителем Иллуянка, чтобы лично наблюдать за работой очистителей. В одном месте он приказал Иллуянку остановить машину и долго изучал пролетающую вдали череду дирижабликов сквозь толстый плазмаглас окна. Вздутые оранжевые мешки плыли в пугающей тишине, болтая подвешенными на толстых черных щупальцах валунами. Вид этой загадочной живой стены на расстоянии трех километров наполнял сердце Льюиса страхом и злобой.

— Надо извести проклятые штуковины под корень! — выпалил он наконец. — Это же просто летающие бомбы!

— А может, и больше того, — заметил Иллуянк.

Один из оставшихся в живых клонов выбрал именно этот миг, чтобы сбросить с плеч рюкзак со сжатым хлором. Обернувшись к череде дирижабликов, он распростер коротенькие ручки и вскричал на всю равнину: «Аваата! Аваата! Аваата!»

— Уберите отсюда этого идиота! И в карцер! — приказал Льюис.

Иллуянк повторил команду через внешние динамики, и двое надзирателей бросились ее исполнять.

Льюис нетерпеливо бурчал что-то себе под нос: «Аваата!» Это был клич восставших клонов. «Аваата!» и «Мы хотим жрать!».

Если бы этот клон не был одним из драгоценных теперь плодов программы генетического сращения, Льюис приказал бы сжечь безмозглую тварь на месте.

Придется вводить новые меры безопасности, сказал он себе. Более суровые меры по контролю за поведением клонов. И придется ввести Оукса в курс дела. Собрать в Колонии и с борта замену всему уничтоженному — новых клонов и новых работников, новых охранников и надзирателей. Мердок будет некоторое время очень занят в своей Комнате ужасов. Очень. Что же, садоводство всегда было жестоким занятием — выпалывать сорняки, отлавливать грызунов, травить вредителей. Зона особого назначения Первой лаборатории получила очень точное наименование: Теплица. Там прорастали цветы Пандоры.

— Весь запас хлора израсходован, — доложил Иллуянк. — Все чисто.

— Возвращаемся, — приказал Льюис и добавил: — Когда вернешься в Колонию, не упоминай о хлоре.

— Хорошо.

Льюис кивнул в ответ собственным мыслям. Теперь пришло время подумать — что он скажет Оуксу. Как ему представить это несчастье очередной победой.

Глава 17

Клоны — это вещи, и точка!

Морган Хемпстед, директор Лунбазы.

— Спасибо, что откликнулись на мое приглашение.

Томас внимательно разглядывал сидящего, размышляя, как может такая простая фраза нести в себе такую угрозу. Это был Морган Оукс, капеллан-психиатр, кэп. Босс?

На борту заканчивалась деньсторона, а Томас еще не так давно вышел из гибербака, чтобы вполне проснуться и привыкнуть к подзабытому ощущению собственного тела.

«Я более не Раджа Флэттери. Я — Раджа Томас».

Нельзя было дать понять, что это лишь маска. Особенно сейчас.

— Я изучал ваше досье, Раджа Томас, — заметил Оукс.

Тот кивнул, думая: «Врешь!» Как явственно слышится напряжение в его голосе. Или Оукс не понимает, как каждым словом выдает себя натренированному уху? Нельзя верить ни единому его слову! Он… беспечен, вот что.

«Возможно, на его пути не попадались те, кто умеет слушать».

— Я откликнулся на вызов, а не на приглашение, — ответил Томас.

Вот так! Именно так должен был ответить Раджа Томас.

Оукс только улыбнулся благожелательно и постучал пальцами по тонкой стопке листов, которую держал на коленях. Досье? Едва ли. Томас понимал, что скрывать истинное лицо нового участника этой пьесы — в интересах Корабля.

«Томас. Я — Томас!»

Он окинул взглядом помещение, куда пригласил его Оукс, запоздало сообразив, что когда-то оно было обычной каютой. Чтобы расширить ее за счет соседних, Оукс снял переборки. А потом, узнав загадочный узор на стене, полускрытый двумя темно-красными гобеленами, Раджа испытал одно из самых сильных потрясений в этом своем воплощении.

«Это была моя каюта!»

Видно было, насколько разросся Корабль с тех незапамятных дней, когда безднолет вмещал лишь несколько тысяч спящих в гибербаках и минимальный — «маточный» — экипаж. Перемены, замеченные Раджой на пути из сонного царства сюда, говорили об изменениях более глубинных. Что случилось с Кораблем?

Эта огромная каюта сама была свидетельницей отвратительных деяний. Все в ней было слишком мягким — толстый оранжевый ковер, экзотические расшитые занавеси на стенах, пухлые диваны. Все обычные сервосистемы, кроме небольшого голопроектора под левым локтем Оукса, скрыты.

Оукс дал гостю время оглядеться, присматриваясь в это время к нему самому. Что задумал корабль, явив сего загадочного пришельца? Вопрос этот читался на его лице.

Внимание же Раджи привлекла компьютерная симуляция, висевшая в фокусе проектора. Обычная трехмерная схема — корабль, кружащий над планетой, зеленой, и оранжевой, и черной. Только система двух солнц и нескольких лун была незнакома ему. Глядя на неторопливое продвижение игрушечного кораблика, Раджа ощутил дежавю — он движется в корабле, который движется во вселенной, которая движется к… и все это уже было, было.

«Повтор?»

Корабль уверял, что нет, но… Томас отбросил сомнения, оставив их на потом. Ему не пришлось задавать вопросы, чтобы понять — планетою была Пандора, а схема отражала реальное положение Корабля в планетной системе. Есть вещи, которые не меняются никогда. На борту безднолета «Землянин» Бикель когда-то запрограммировал точно такую же схему.

Морган Оукс развалился на ржаво-красном бархатном диване, в то время как Раджа Томас стоял — откровенный намек на их положение в иерархии, которую Томас еще не понял до конца.

— Мне сообщили, что вы капеллан-психиатр, — заметил Оукс, думая: «Этот тип как-то странно реагирует на собственное имя».

— Этому меня учили.

— Специалист по коммуникации?

Томас пожал плечами.

— Ах-х-х… да. — Оукс имел основания быть довольным собой. — Это мы еще проверим. Скажите, за каким чертом вам понадобился поэт?

— Поэта затребовал Корабль.

— Ну, это вы так говорите…

Фраза соскользнула в вызывающую паузу.

Раджа изучал сидящего перед ним человека. Оукс был полноват, почти жирен, смугл. От него исходил слабый аромат духов, а седеющие волосы были зачесаны так, чтобы скрыть залысины на лбу. Над тонкими, вечно поджатыми губами нависал заостренный широкий нос. На подбородке красовалась ямочка. Выделялись на его в целом непримечательном лице только блеклые голубые глаза. Они сверлили, буравили, они пытались проникнуть сквозь любую поверхность, пробираясь к самой сути видимого. Радже уже приходилось видеть такие глаза — у безумцев.

— И как, — осведомился Оукс, — нравится?

Раджа снова пожал плечами.

Оуксу его реакция не понравилась.

— Что вы такого во мне нашли, что глаз не сводите?

Томас снова окинул его взглядом. Фенотип тот же, да еще имя… Скорей всего перед фамилией Оукса должно стоять «лон». Если нынешний капеллан-психиатр — не спасенный с гибнущей планеты осколок очередного повтора, а клон… это был бы интересный намек на то, какие правила установил Корабль в этой убийственной игре. Слишком похож был Оукс на Моргана Хемпстеда, директора Лунбазы. И то же самое имя…

— Мне просто интересно было познакомиться с боссом, — ответил Раджа.

Он выбрал кресло, развернутое к Оуксу, и сел без приглашения.

Тот скривился. Он знал, что его так называют и на борту, и на нижстороне, но вежливость (не говоря уже о политической необходимости) требовала, чтобы в его каюте эта кличка не звучала. Однако не стоит покуда обострять. Слишком много загадок ставит этот Раджа Томас. Чертов самодовольный аристократ!

— Мне тоже… любопытно, — промолвил Оукс.

— Я лишь слуга Корабля.

— Но как вы должны ему послужить?

— Мне было сказано, что на Пандоре возникла проблема общения… с нечеловеческим разумом.

— Как интересно. И какими же выдающимися способностями в этой области вы наделены?

— Корабль, кажется, думает, что для этой работы лучше всех подойду я.

— Я не считаю, что корабль думает. Кроме того, кому интересны оценки этого… набора электронных схем? Я предпочитаю мнение человека.

Оукс искоса глянул на своего собеседника, наблюдая, как тот отреагирует на явное богохульство. Кто этот тип на самом деле? Нельзя ожидать, что корабль станет играть честно. Только в одном можно быть уверенным: корабль — это не Бог! Он могуществен… но человек может познать пределы его мощи.

— Я намерен взяться за решение вашей проблемы, — ответил Томас.

— Если я разрешу.

— Это уже проблема ваша и Корабля, — ответил гость. — Я же доволен и тем, что могу исполнить его предложение.

— Мне кажется оскорбительным… — Оукс откинулся на спинку дивана, — что вы называете эту конструкцию… — он обвел каюту рукой, как бы указывая на окружающий их Корабль, — Кораблем. Подтекст ваших слов… — Он замолк.

— Вы издали приказ, запрещающий богоТворения? — полюбопытствовал Раджа.

Идея показалась ему забавной. Станет ли Корабль вмешиваться?

— У меня с этим механическим чудовищем, которое человеческие руки выпустили в несчастную вселенную, свои отношения, — ответил Оукс. — Мы друг друга терпим. Интересное у вас имя, знаете.

— Оно существует в моем роду уже… очень давно.

— У вас есть семья?

— Точнее сказать — была.

— Странно. Я принял вас за клона.

— Это поднимает интересную философскую проблему, — заметил Томас. — Есть ли у клонов семьи?

— Так вы клон?

— А какая разница?

— Никакой. Для меня вы в любом случае — лишь очередное порождение корабля. Так что я буду терпеть и вас… пока. — Оукс взмахнул рукой, отпуская гостя.

Но Томас не собирался покуда уходить.

— У вас тоже, знаете, интересное имя.

Оукс, уже полуобернувшийся к голопроектору и комконсоли, замер и, не поворачивая головы, искоса глянул на Раджу. Жест этот говорил: «Ты все еще здесь?», но в глазах уже плескался живой интерес.

— И?..

— Вы весьма напоминаете Моргана Хемпстеда, и я не мог не заметить, что вы с ним тезки.

— Кто такой Морган Хемпстед?

— Мы часто раздумывали, позволит ли директор Лунбазы клонировать себя? Вы, случаем, не его клон?

— Я не клон! И что такое, черт побери, Лунбаза?

Раджа лихорадочно вспоминал, о чем говорил ему Корабль. Выжившие собраны по разным повторам, на разных стадиях исторического развития… Сходство, даже совпадение имен, может быть случайным. Может, в мире Оукса космические перелеты еще не стали реальностью? И Корабль стал для него первым взглядом на многослойную вселенную?

— Я задал вопрос! — Оукс не потрудился скрыть раздражение.

— Лунбазой назывался центр проекта, где был создан Корабль.

— На земной Луне? Спутнике моей Земли? — Оукс ткнул себя в грудь пальцем. Для него это было откровением.

— Вам никогда не приходило в голову задуматься, откуда взялся Корабль? — вкрадчиво поинтересовался Раджа.

— Много раз. Но я не думал, что мы сами навлекли на себя его ярмо.

Вспоминая слова Корабля, Раджа повторял их почти дословно.

— Солнце готово было взорваться. Кого-то следовало спасти. Это требовало колоссальных усилий.

— Так говорили и нам, — отозвался Оукс, — но то было позже. Мне гораздо интересней, как существование Лунбазы сохраняли в тайне.

— Если у вас есть только одна шлюпка, станете вы болтать на каждом углу, где она спрятана?

Раджа почти гордился этой хитрой ложью. Оуксу она должна была показаться правдоподобной.

Тот кивнул.

— Да… конечно.

Он глянул на пульт комконсоли и удобней устроился на диване. Томас лжет, это очевидно. Но какая примечательная ложь. Всем известно, что корабль приземлился в Египте. Может, кораблей было два? Возможно… как и то, что их могло быть больше.

Томас встал.

— Как мне попасть на поверхность Пандоры?

— Никак. Покуда не расскажете мне о Лунбазе. Присаживайтесь.

Он ткнул пальцем в сторону кресла.

Избежать угрозы было невозможно. Раджа снова уселся. «Что за паутину вранья мы плетем, — подумал он. — Истина куда проще». Но Оуксу нельзя знать истины… пока нет. Следует дождаться нужного момента, чтобы передать ему приказ Корабля. Слишком далеко зашли корабельники в своей ничтожной игре в богоТворение. Прежде чем хотя бы осознать, чего желает от них Корабль, они должны выйти из спячки.

Раджа прикрыл на миг глаза и принялся пересказывать все, что помнил о базе, отклоняясь от истины лишь ради того, чтобы поддерживать у своего слушателя иллюзию, будто Лунбаза тайно строилась на Луне его Земли.

По временам Оукс перебивал его, требуя пояснений.

— Вы были клонами? Все до единого?

— Да.

Оукс не мог скрыть восторга.

— Почему?

— Многие из нас должны были погибнуть. Клонирование увеличивало шансы на успех. Избирали лучших… и каждая новая группа приносила новые сведения.

— И это единственная причина?

— Устав Лунбазы определял клонов как имущество. С клонами можно… творить такое, чего не сделаешь с природнорожденными, настоящими людьми.

Оукс поразмыслил над этим. По лицу его медленно расползалась улыбка.

— Продолжайте.

Раджа подчинился, недоумевая, что в его рассказе так повеселило Оукса.

В конце концов Оукс поднял руку, прерывая собеседника. Мелочи его сейчас не интересовали. Нужное он уже почерпнул из общего обзора. Клоны — это вещи. Тому есть прецедент. И теперь он знал, как расшифровать те многозначительные инициалы «МХ» — Морган Хемпстед! Он решил еще немного надавить на Раджу Томаса в поисках других слабых мест.

— Вы сказали, Раджа — это семейное имя. Вы, случаем, не родственник Радже Флэттери, который упоминается в том, что у нас считается летописями?

— Дальний родственник.

«Чистая правда, — подумал Раджа. — Мы разделены временем. Когда-то существовал человек по имени Раджа Флэттери… но то было в другую эпоху». Он уже полностью сжился с маской Раджи Томаса. В чем-то она подходила ему лучше, чем собственное лицо.

«Я всегда сомневался. Все мои неудачи — следствие неверия. Возможно, я лишь живой вызов Корабля, но волю его я стану исполнять своими способами».

Оукс прокашлялся.

— Наша беседа показалась мне весьма занимательной и поучительной.

Томас снова встал. Ему не нравилось отношение босса к происходящему. Оукс судил людей только по одному признаку — полезности для Моргана Оукса.

«Морган. Он должен быть клоном Хемпстеда. Должен!»

— Мне пора идти, — отозвался он.

Достаточно ли он сказал? Он вгляделся в лицо Оукса в поисках ответа. Но тот только улыбался.

— Да, Раджа лон Томас. Иди. Пандора приветствует тебя. Возможно, ты даже переживешь ее объятия… какое-то время.

Уже намного позднее, стоя в очереди на посадку в челнок, Раджа Томас призадумался — как и откуда Оукс добыл для своей расширенной каюты столь сибаритскую обстановку.

«Неужели от Корабля?»

Глава 18

Когда отказывает разум, воля ведет дальше.

Керро Паниль, «Избранное».

Из кабинета Ферри Керро Паниль вышел ошарашенным и тревожно возбужденным.

«Нижсторона!»

Он знал, что Хали считает Ферри безмозглым путаником, но ему виделось в старике большее. Хитрого, мстительного Ферри пожирала неутолимая злоба ко всему на свете. Но уклониться от приказа было невозможно.

«Я отправляюсь на нижсторону!»

Копаться времени не оставалось — приказ предписывал ему явиться в пятидесятый док чуть более чем через час. Теперь его режим определялся временем Колонии. Пускай на борту шла последняя четь деньстороны, но внизу, в Колонии, скоро займется заря, и челноки с Корабля старались приурочить посадку к этому времени, когда активность дирижабликов сходила на нет.

«Дирижаблики… заря… нижсторона!..»

Эти слова будили в Керро ощущение чуда. Не будет больше осточертевших переходов и шлюзов Корабля!

Только теперь он начал осознавать, насколько вот-вот переменится его жизнь. Он сможет посмотреть на электрокелп, коснуться его. Своими глазами увидеть, как работает нечеловеческий разум.

Внезапно ему захотелось поделиться с кем-нибудь новообретенной радостью. Он оглянулся, но по широким стерильным коридорам медсектора торопились по своим делам лишь несколько техников. Знакомых лиц Керро не приметил. И уж тем более среди проходящих мимо не было Хали. Всюду кипела обычная жизнь сектора.

Керро направился к главным переходам. Яркое освещение медсектора его раздражало. После скудно освещенного кабинета Ферри, с его сыростью и наваленным повсюду барахлом, болели глаза.

«Должно быть, ему самому на такой бардак смотреть не хочется».

Керро пришло в голову, что в голове у Ферри, наверное, такой же сумрачный беспорядок, как и в кабинете.

«Несчастный запутавшийся старик».

Из первого же осевого коридора Керро свернул к своей каюте. Искать Хали, чтобы поделиться с ней невероятной переменой, не было времени. Это можно сделать и потом, когда на борту настанет очередной период отдыха. Тогда и будет что рассказать.

В каюте Керро принялся набивать мешок личными вещами. Что брать, он не совсем понимал — трудно решить, не зная, когда вернешься. Рекордер и запасные кассеты — безусловно… пара мелких вещичек, белье… блокноты и новое стило. И, конечно, серебряная сетка. Замерев, он глянул через нее на свет. Это был подарок самого Корабля — гибкий капюшон из серебряной проволоки.

Скатывая сетку в плотный рулончик, Керро улыбнулся воспоминаниям. Корабль редко отказывался отвечать на его вопросы, и, как правило, это значило, что вопрос поставлен неверно. Но день, когда Керро получил сетку, запомнился ему не этим, а необыкновенно уклончивыми ответами Корабля.

Пробирное клеймо поэта — неутолимое любопытство, и Корабль не мог этого не знать. Сидя за справочным терминалом, Керро попросил тогда:

— Расскажи мне о Пандоре.

Молчание. Корабль требовал конкретного вопроса.

— Какое самое опасное существо на Пандоре?

Экран отобразил контур человеческой фигуры.

— Почему Ты не желаешь утолить мое любопытство? — раздраженно осведомился Керро.

— Ты был избран на это место из-за своего любопытства.

— Не потому, что я поэт?

— А когда ты стал поэтом?

Керро вспомнилось, как недоуменно вглядывался он в собственное отражение на дисплее, куда Корабль выводил свои ответы.

— Слова — твои орудия, но одних слов мало, — говорил Корабль. — Для того и существуют поэты.

Керро продолжал всматриваться в свое отражение. Его осенило, что оно видится на том же экране, куда Корабль выводил глифы слов. «Может, я тоже символ?» Он знал, насколько выделяется внешностью среди других корабельников — единственный среди них длинноволосый бородач. Шевелюра его была, как обычно, зачесана назад и стянута в тугой «конский хвост» золотым кольцом. Просто воплощение поэта из исторических голофильмов.

— Корабль, не Ты ли пишешь мои стихи?

— Твой вопрос — это эрзац дзэнского коана: «Откуда я знаю, что я — это я?» Вопрос лишен смысла, и тебе как поэту следовало бы это знать.

— Я должен быть уверен, что это мои стихи!

— Ты правда веришь, что Я могу надиктовать тебе хоть строку?

— Я должен быть уверен.

— Ну хорошо же. Вот щит, который закроет тебя от Меня. Когда ты наденешь его, твои мысли будут принадлежать только тебе.

— А как я могу быть уверен в этом?

— А ты попробуй.

Лючок пневмопочты выплюнул посылку. Дрожащими пальцами Керро вскрыл цилиндрический пакет и, оглядев его содержимое, надел серебряную сетку на голову, заправив под нее черные кудри.

В тот же миг в мыслях его воцарилась особенная, пугающая поначалу, а затем пьянящая тишина.

«Я один. Я действительно один!»

Слова, приходившие к нему с тех пор, обретали новую силу, их упрямый ритм странным образом воздействовал на других корабельников. Один физик просто отказался читать или слушать его стихи, крича «Ты лезешь ко мне в душу!»

Улыбнувшись этому воспоминанию, Керро аккуратно убрал серебряную сетку в мешок.

«Дзэнский эрзац?»

Поэт покачал головой. Некогда раздумывать.

Когда в мешок уже ничего нельзя было впихнуть, он решил, что проблема выбора этим снимается, и вышел, заставив себя не оборачиваться. Каюта осталась в прошлом — место, где периоды тревожной рефлексии сменялись днями непрестанного, яростного кропания, где он провел множество бессонных ночей, откуда — было и такое — выбегал в поисках холодной струи воздуха из вентиляторов, когда атмосфера на Корабле казалась ему давяще жаркой и глухой.

«Но я был тогда глух, только не понимал этого».

В пятидесятом доке ему велели подождать в каморке без стульев и скамеек, слишком тесной, чтобы, присев на пол, вытянуть ноги. Напротив входного люка виднелся еще один. Над обоими поблескивали линзы сенсоров, и Керро понял, что за ним следят.

«Почему? Чем я мог прогневать босса?»

Ожидание тревожило.

«Зачем надо было меня торопить — чтобы теперь мариновать здесь?»

Все как в те далекие времена, когда мать привела его к корабельникам. Тогда ему, земному ребенку, было пять лет. Мать за руку отвела его к пандусу, ведущему в приемник. Керро не знал даже, что такое Корабль, но что с ним происходит — понимал вполне ясно, потому что мать все ему объяснила очень серьезно.

Керро прекрасно помнил тот зеленый весенний день, наполненный запахом влажной земли, не изгладившийся из памяти за все корабельные дни, пролетевшие с той поры. За плечом мальчик нес ситцевый узелок, куда мать сложила все его пожитки.

Поэт глянул на свой мешок, куда набросал собственных вещей для полета на нижсторону. Да, этот узелок будет побольше… и потуже.

А его сверток в тот давно ушедший день не мог весить больше четырех килограммов — предел, установленный корабельным приемником. Там лежала в основном сшитая для мальчика матерью одежда. Янтарно-желтая вязаная шапочка сохранилась у него до сих пор. А еще там были четыре фотографии. На одной отец, которого маленький Керро никогда не видел, отец, погибший в море. Смуглый, рыжеволосый мужчина улыбался со снимка, согревая сыну душу. На другой фотографии была мать, неулыбчивая и изможденная; лишь глаза напоминали о ее былой красоте. На третьем снимке родители отца напряженно вглядывались в объектив. И, наконец, на последнем, чуть побольше остальных, был изображен «родной дом» — всего лишь клочок земли, напомнил себе Керро, на другом клочке — планете, давно сожженной дотла взрывом сверхновой. Осталась только фотография, завернутая вместе с остальными в желтую вязаную шапочку. Сейчас они лежали в его мешке. Когда корабельники пробудили Керро, мальчик нашел все свои вещи в гибербаке.

— Я хочу, чтобы мой сын выжил, — говорила тогда мать, отдавая его приемщикам. — Нас двоих вы брать отказываетесь, но уж его-то лучше возьмите!

Угроза в ее голосе звучала ясно. Возьмите, иначе она сотворит что-нибудь от отчаяния. Отчаяние многие подвигло на насилие в те дни. Корабельников ее слова скорей позабавили, чем встревожили. Но они приняли юного Керро и уложили в спячку.

— Керро — так звали моего отца, — объясняла мать, раскатывая «рр». — Вот так это произносится. Он был полупортугалец, полусамоанец. Красивый мужчина. Моя мать была уродлива и сбежала с другим… а отец всегда был красив. Пока его акула не сожрала.

Маленький Керро знал, что его папа тоже ходил в море. Отца звали Арло, и его народ бежал из Галлии на южные Чинские острова, за моря, разделившие беженцев и их гонителей.

«Сколько же лет прошло?» — мелькнуло в голове.

Он знал, что гибернация останавливает биологические часы, но что-то другое продолжало тикать… тикать… тикать… «Вечность». Свеча поэта. Те, кто сейчас заставлял его ждать, не понимали, как поэт может притушить или разжечь свечу. Он знал, что его проверяют, но корабельники, согбенные у экранов, не знали, что их проверки он уже преодолел с помощью Корабля.

Керро убивал время, вспоминая один из таких экзаменов. Тогда он еще не понимал, что его проверяют, это пришло поздней. Ему было шестнадцать, и он очень гордился своими умением порождать чувства при помощи слов. Юноша запустил комконсоль в потайной комнате за архивами — чтобы измерить собственное любопытство.

Разговор начал Корабль. Это было необычно само по себе — как правило, Корабль лишь отвечал на вопросы. И первые же слова поразили Керро.

— Ты, как все прочие поэты, верно, думаешь, что ты — Бог?

Керро подумал.

— Весь мир есть Бог. Я — часть мира.

— Разумный ответ. Ты самый разумный поэт из всех, кого Я помню.

Юноша смолчал, напряженно ожидая продолжения. Он знал, что Корабль редко раздает простые ответы и никогда — пустые похвалы.

Слова Корабля, как всегда, застали его врасплох.

— Почему ты не надел свою серебряную сетку?

— Я ничего не сочиняю.

И снова к первому вопросу:

— Для чего нужен Бог?

Ответ пришел в голову цельным, как стихотворная строка.

— Для ответов, а не решений.

— Разве Бог не может ничего решить?

— Бог — это источник знаний, а не решений. Решения принимает человек. Если Бог принимает решения, они принадлежат человеку.

Если Корабль мог чувствовать восторг, именно эту эмоцию он и передал в этот миг Керро. В том, какие ответы давал Корабль на вопросы юноши, содержался определенный смысл, но распознать его дано было только поэту. Керро учили задавать правильные вопросы… даже самому себе.

Вопросы, которые подсказывало долгое ожидание в пятидесятом доке, были очевидны, но вот ответы на них поэту очень не нравились.

Зачем тянуть? Это свидетельствовало о бессознательной черствости. И к чему Колонии поэт? Ради общения… или страхи Хали вот-вот подтвердятся?

Люк перед ним отворился под слабый шелест сервомоторов.

— Заходи, чего ждешь! — послышался голос.

Узнавший его Керро постарался не выказать изумления, проходя в приемную. Люк за его спиной затворился. «Автоматически». И — да, перед ним сидел старый путаник, доктор Ферри.

Вспомнив свой недавний опыт психоанализа, Керро постарался глянуть на старика с сочувствием. Получалось с трудом. Комната была стандартной, корабельной — четыре металлические стены, два люка, ни одного иллюминатора, инструменты на стеллажах. И все же в ней сосредоточивалась страшная власть над судьбами. Невысокий барьерчик перегораживал ее пополам. По другую сторону за массивной комконсолью восседал Ферри. К люку в дальней стене вели воротца.

Керро пришло в голову, что Ферри даже для корабельника очень стар. Слезящиеся серые глазки полны напускной скуки, щеки обвисли. Дыхание его густо отдавало цветочными духами. В голосе слышалось коварство.

— Со своим рекордером пришел, да, — пробурчал старик, набирая что-то на пульте, скрывавшем от взгляда его ноги, и бросая короткий взгляд на набитый мешок. — Что еще?

— Личные вещи, одежда… пара памятных мелочей.

— Хр-р-м-м. — Ферри ввел в машину еще что-то. — Посмотрим.

Недоверие, прозвучавшее в этом слове, потрясло Керро. Он молча положил мешок на столик у пульта и стал смотреть, как Ферри перерывает его содержимое. Каждое прикосновение к личным его сокровищам отзывалось в душе поэта болью. Достаточно скоро стало ясно — Ферри ищет все, что может быть использовано как оружие. Значит, слухи не лгали. Приближенные Оукса действительно опасались за свои жизни.

Старик поднял обеими руками плотно увязанную серебряную сетку.

— Это еще что?

— Это я надеваю, когда пишу стихи. Подарок Корабля.

Ферри аккуратно положил сетку на столик и продолжил досмотр. Отдельные предметы одежды он разглядывал под сканером, но что он там мог видеть — оставалось загадкой, потому что Керро со своего места никак не мог увидеть экран, — и время от времени делал заметки на консоли.

Керро не сводил взгляда с сетки. Что Ферри собирается с ней делать? Не отнять же!

— Ты думаешь, — осведомился Ферри через плечо, подсовывая под линзы сканера очередную тряпку, — что наш корабль — это Бог?

Просто «наш корабль»? Этот оборот речи удивил поэта.

— Я… Да.

Ему вспомнилась та единственная беседа, что он вел с Кораблем на эту тему. Тоже экзамен своего рода. Корабль есть Бог, и Бог суть Корабль. Корабль мог то, на что не способна смертная плоть… оставаясь смертное. Перед Кораблем расточалось пространство, и само время прерывало свой мерный ход.

«Я тоже Бог, доктор Уинслоу Ферри. Но я не Корабль… или все же он? А вы, дорогой мой доктор, кто вы?»

Причины, побудившие Ферри потешить свое любопытство, были ясны. Божественность Корабля для многих оставалась открытым вопросом. Было время, когда Корабль был просто кораблем. Это знали все — так говорилось в истории, которой учил сам Корабль. Когда-то он был лишь вместилищем для разумных смертных. Он существовал в ограниченном числе ведомых людям измерений, и у него была установленная цель. В его истории были и безумие, и насилие… а потом Корабль рухнул в Святую Бездну, сердце хаоса, ту меру, с которым соразмерить себя должен был каждый живущий.

История Корабля была полна смутных путей и намеков на планету-рай, поджидающую человечество где-то впереди.

Ферри же разоблачил себя как неверующего, одного из тех, кто усомнился в официальной версии истории. Сомнения эти процветали — Корабль не пытался подавить их. В тот единственный раз, когда Керро осмелился упомянуть об этом, Корабль ответил ясно и впечатляюще.

— В чем цель сомнений, Керро?

— В проверке знаний.

— Могут ли твои сомнения помочь проверить исторические данные?

Вопрос требовал раздумья.

— Ты — мой единственный источник этих данных, — ответил Керро после долгого молчания.

— Разве Я когда-либо снабжал тебя ложными данными?

— До сих пор я не нашел неправды.

— Умерит ли это твои сомнения?

— Нет.

— Тогда что ты можешь поделать с ними?

Это требовало размышления более глубокого, и пауза перед ответом была дольше.

— Отложу до той поры, когда их можно будет проверить.

— Изменит ли это твое отношение ко Мне?

— Отношения меняются постоянно.

— О, как ценю Я общество поэтов!

Керро прервал поток воспоминаний, сообразив, что Ферри обращается к нему и уже не в первый раз.

— Я спросил, что это?!

Керро глянул на то, что старик держал в руках.

— Гребень моей матери.

— Вот бестолочь! Из чего он сделан?!

— Из черепашьего панциря. С Земли.

В глазах Ферри вспыхнул отчетливый жадный блеск.

— Ну… не знаю…

— Это подарок моей матери — один из немногих, что у меня остались. Попробуйте забрать его, и я направлю Кораблю официальную жалобу.

Ферри гневно нахмурился. Рука, сжимавшая гребень, задрожала. Но взгляд старика все возвращался к серебряной сетке. Он был наслышан об этом стихоплете, который ночами говорил с кораблем, и корабль отвечал ему.

Старик в очередной раз набил что-то на пульте комконсоли и выдал самую долгую речь из всех, что Керро от него слышал:

— На нижстороне ты приписан к Ваэле таоЛини — так тебе и надо. У причала пятьдесят Б ждет грузовик. Садись на него. Внизу она тебя встретит.

Под насмешливым взглядом старика Керро запихал свое барахло обратно в мешок. «Спер он что-нибудь, не иначе, пока я ушами хлопал», — подумал Керро. Гнев Ферри был ему приятнее веселья, но перетряхивать мешок заново, чтобы проверить, не пропало ли чего, было никак невозможно. Что случилось с присными Оукса? Ни в ком из корабельников Керро не встречал такого коварства и жадности. Да еще его дыхание, отдающее мертвыми цветами!

Керро завязал мешок.

— Иди, тебя ждут, — отмахнулся Ферри. — Не трать зря времени.

За спиной поэта снова отворился люк. Выходя, Керро затылком чувствовал сверлящий взгляд старика.

Ваэла таоЛини? Никогда не слышал этого имени. «И почему так мне и надо?»

Глава 19

Берегись — ибо я бесстрашен и тем могуч. Я буду ждать с терпением змия и разить ядом его. Ты раскаешься в нанесенных тобою обидах.

Слова чудовища Франкенштейна, из корабельных архивов.

Нервный, раздраженный Оукс сидел в тени, глядя на голографическую проекцию.

«Куда подевался Льюис?»

За его левым плечом стояла Легата Хэмилл. Тусклое мерцание проектора высвечивало во мраке их черты. Оба пристально вглядывались в изображение.

Проекция отображала коридор, проходивший за семнадцатым лазаретным отсеком, к арборетуму. Прямо на объектив шли Керро Паниль и Хали Экель. За их спинами, в конце коридора, смутно виднелся сад. Медтехник несла свой прибокс на плече, придерживая правой рукой ремни. У Паниля на поясе висели рекордер и кошелек с блокнотом и стилом. Белизна его комбинезона оттеняла черноту кудрей и бороды. Стянутая золотым кольцом коса падала на грудь. Форменными в его одежде были только ботинки.

Оукс вглядывался в каждую мелочь.

— Значит, об этом юноше сообщал Ферри?

— О нем самом.

Глубокое контральто Легаты отвлекло Оукса, и он секунду промедлил с ответом. За это время Паниль и Экель вышли из поля зрения одного сенсора, и ракурс видения камеры сменился.

— Кажется, они нервничают, — заметил Оукс. — Знать бы, что они там писали в блокноте.

— Любовные послания.

— Но зачем писать, если…

— Он поэт.

— А она — нет. И кроме того, он противостоит ее натиску. Чего я не понимаю. Вполне фигуристая особь и весьма покладистая.

— Взять его и прочесть блокнот!

— Нет! Действовать осторожно и тонко. Черт! Куда подевался Льюис?!

— Все еще не вышел на связь.

— Черт, черт!

— Его помощники утверждают, что Льюис занят какой-то… особой проблемой.

Оукс кивнул. Особая проблема — на их языке это означало что-то требующее особой секретности. Мало ли кто может подслушать. Может, и вживленные передатчики не в силах сохранить такую тайну?

Паниль и Экель остановились у дверей кабинета Ферри в медсекторе.

Оукс попытался вспомнить, сколько раз видел на борту этого юношу. Паниль не привлекал его внимания до той поры, пока не стало ясно, что он может напрямую разговаривать с кораблем. И вдруг этот приказ отправить его на нижсторону!

Зачем кораблю этот тип на нижстороне?

Поэт! Кому вообще нужны поэты? Оукс решил, что в способность Паниля общаться с кораблем он все же не верит.

Но корабль, а возможно — и этот… Раджа Томас… хотели видеть Паниля внизу.

«Зачем?»

Он крутил этот вопрос в уме и так и этак, но к ответу пока не приблизился.

— Ты уверена, что запрос на Паниля пришел от корабля? — поинтересовался он.

— Запрос пришел шесть суток назад… и я бы не назвала его запросом. Это больше походило на приказ.

— Но от корабля, ты уверена?

— Насколько вообще можно быть уверенным в чем-то. — Раздражение в ее голосе граничило с неповиновением. — Я воспользовалась вашим кодом и провела полную перекрестную проверку. Все сходится.

Оукс вздохнул.

«Почему именно Паниль?»

Наверное, надо было уделять поэту больше внимания — он был одним из оригиналов, с самой Земстороны. Покопаться в его прошлом. Теперь это стало очевидно.

Голопроектор показывал прощание Паниля и Экель. Поэт обернулся к невидимым зрителям широкой, мускулистой спиной. Легата обратила на это внимание Оукса.

— Находишь его привлекательным, Легата? — пробурчал тот.

— Просто хочу напомнить, что это парень не только цветочки горазд нюхать.

— М-м-м…

Оукс отчетливо ощущал исходящий от Легаты мускусный запах. До сих пор она не позволяла ему насладиться ее великолепно сложенным телом. Но Оукс был терпелив. Терпелив и упорен.

Паниль распахнул люк в кабинет Ферри, и Оукс хлопнул ладонью по пульту, останавливая картинку. Еще раз пересматривать сцену с Ферри было выше его сил. Старый безмозглый маразматик!

Чуть повернув голову, Оукс глянул на свою помощницу. «Великолепна!» Легата часто изображала из себя тупицу, но Оукс-то видел неизменно великолепные результаты ее трудов. Немногие на Корабле знали, что она неимоверно сильна — результат мутации. Под гладкой теплой кожей перекатывались могучие мышцы. Сама мысль об этом возбуждала Оукса. Зато все на борту знали, что она увлекается древней историей и постоянно клянчит из корабельных архивов распечатки старинных моделей одежды, чтобы сотворить для себя нечто похожее. Сейчас она была одета в короткую тунику, почти обнажавшую правую грудь. Тонкая ткань висела только на напряженном соске. И даже со своего кресла Оукс ощущал пульсирующую под кожей мощь.

«Она меня дразнит?»

— Скажи мне, для чего кораблю нужен поэт на нижстороне? — спросил он.

— Придется подождать, чтобы выяснить.

— Можно догадаться.

— Возможно, все на самом деле просто и ясно — для общения с электро…

— С кораблем ничего не бывает просто и ясно! И не надо при мне щеголять красивыми словечками! Это водоросли, обычные водоросли, которые очень нам мешают.

Легата прокашлялась — первый признак неуверенности, который уловил в ней Оукс. Ему это понравилось. Да… скоро она будет готова для Комнаты ужасов.

— Есть еще Томас, — проговорила она. — Быть может, он…

— Я запрещаю тебе расспрашивать его о Паниле.

Легата дернулась.

— Вы довольны его ответами?

— Я доволен тем, что он тебе не по зубам.

— Мне кажется, вы слишком подозрительны…

— С этим кораблем подозрительность излишней не бывает. Подозревать надо всех и вся и твердо помнить, что этого мало.

— Но они просто двое…

— Это приказ корабля. — Оукс помолчал, глядя на нее. — Твои слова — «приказ». Верно?

— Насколько мы можем определить.

— Нашла ты хоть малейший намек на то, что затея эта принадлежит не кораблю, а Томасу?

— От Корабля поступил только один приказ — внести этого… Паниля… в списки колонистов.

— Ты запнулась на его имени.

— Из головы вылетело!

Вот теперь она нервничает, злится. Оукс обнаружил, что наслаждается игрой. У этой Легаты есть потенциал. Надо только отучить ее говорить «Корабль» вместо «корабль».

— Ты не находишь его привлекательным?

— Не особенно.

Легата принялась теребить краешек туники.

— И разговоры Томаса с кораблем тоже нигде не зафиксированы?

— Нет.

— Тебе это не кажется странным?

— В смысле?

— Томас должен был выйти из гибернации. Кто отдал приказ? Кто наблюдал за процессом?

— Никаких сведений.

— Как может пройти незамеченным то, что, как мы точно знаем, случилось?

Теперь к ее гневу добавился страх.

— Не знаю!

— Я ведь предупреждал — подозревать всех и вся.

— Да! Именно так вы и говорили!

— Хорошо… даже очень.

Оукс снова повернулся к голопроекции.

— А теперь иди и поищи снова. Может быть, ты что-то упустила.

— Вы знаете, что я упустила?

— Это, милая, ты должна выяснить сама.

Оукс прислушался к шороху ее туники, когда Легата выбегала из комнаты. Плеснуло светом из растворившегося на миг люка, потом сумрак вернулся в свои права.

Оукс переключился с записи на изображение в реальном времени, запрограммировав сенсоры следовать за Легатой по мере того, как она шла в архивы. Переключаясь от камеры к камере, он наблюдал за своей помощницей, пока та не уселась за пульт на командном уровне архивов и не затребовала нужные ей сведения. Оукс проверил, какие: все сообщения, которыми обменивались борт и Пандора, все ссылки на Раджу Томаса и Керро Паниля и… и Хали Экель не забыла.

«Молодец, девочка».

Теперь она предпримет следующий шаг — задействует кого-то из подручных Льюиса в качестве шпиона. Оукс знал, что Легата уже однажды изучала данные в архивах, но сейчас она просто вывернет каждое словечко наизнанку в поисках тайного шифра. Во всяком случае, на это он надеялся. Если тайна существует, Легата раскроет ее. Нужно только подтолкнуть, подвигнуть ее.

«Подозревай всех и вся».

Он выключил проектор и невидящим взглядом уставился в темноту. Скоро, очень скоро он окончательно переселится на нижсторону. Никогда не возвращаться в опасную тесноту борта! Пандора тоже опасна, но потребность в надежном убежище, где корабль не сможет более следить за ним, увеличивалась с пугающей быстротой. «Это железное чудовище!» Пока Оукс на борту, оно следит за каждым его шагом. «Я бы на его месте поступил так же».

Кое-кто полагал, что влияние корабля распространяется и за его обшивку. Но Редут поможет разрешить и эту проблему. Если только Льюис не облажался. Нет… никогда. Его долгое молчание объясняется, вероятно, какими-то местными трудностями. С клонами, например. На случай настоящей катастрофы существовало множество надежных сигналов. Ни один из них не прозвучал. Так что в Редуте случилось нечто иное. «Может, Льюис готовит мне приятный сюрприз? С него станется».

Оукс улыбнулся собственным мыслям, лелея их тайну. «Ты не знаешь, что я задумал, железное чудовище. Особенно для тебя».

И относительно Пандоры у него тоже есть планы, свои планы, в которые корабль никак не входит. И относительно Легаты — отдельные планы. Скоро ей придется посетить Комнату ужасов. Да. Стать более… надежной.

Глава 20

Ностальгия представляет собою интересную иллюзию — мечту о небывшем. Позитивные воспоминания в целом сохраняются лучше. На протяжении поколений они постепенно замещают случившееся, превращая прошлое в набор навязчивых желаний.

Из корабельных архивов.

Впервые в жизни Ваэла подумала о том, чтобы отказаться от задания. Не из страха — она не раз единственной выживала на исследовательских субмаринах и все же была убеждена, что проект должен быть продолжен любой ценой. Осознание того факта, что важнее электрокелпа в Колонии нет ничего, было более глубоким, чем инстинктивное. Оно означало выживание.

«Я была там… и я выжила. Я должна была вести новую команду».

Эта мысль крутилась у нее в голове, когда они с Томасом подходили к новой субмарине, строительство которой тот потребовал ускорить. Несмотря на ранний час, работа уже кипела вовсю.

Томас внушал ей страх. Порой он казался вполне нормальным парнем, а иногда… что? Мысли теряли ясность.

«Он не так давно вышел из спячки и не успел вполне приспособиться к нашей жизни».

Они остановились в нескольких шагах от ограждения, и Ваэла вгляделась в обретавшую окончательные формы конструкцию, залитую светом прожекторов. Столько энергии тратится… и столько рабочих копошатся вокруг, точно муравьи вокруг надтреснутого яйца. Ваэла попыталась разобраться в том, что увидела. В целом конструкция понятна… но прозрачная капсула из плаза? При строительстве субмарин всегда пользовались плазмагласом, но цельная, съемная жилая капсула — это было что-то новенькое. Ваэла неожиданно поняла, что там будет тесно, и решила, что ей это вряд ли понравится.

«Почему Томас? Почему его назначили главным?»

Она вспомнила, как они шли по территории в эллинг для цеппелинов. Томас был слишком занят, отдавая приказы ей, и не заметил, как в цепи охранников мелькнула тень рвача-капуцина. Сорвав с бедра лазер, Ваэла поджарила тварь в последнем прыжке. Только потом ее затрясло — при мысли, что она едва не оставила оружие в комнате. Предполагалось, что внутри периметра безопасно, что охрана не спит…

Томас едва обратил внимание на случившееся.

— Быстрые какие, черти, — спокойно заметил он. — Кстати — в нашу команду с борта прислали поэта.

— Поэта? Но нам нужен…

— Мы получим поэта, потому что Корабль прислал нам его.

— Но мы просили…

— Я помню, о чем мы просили!

Похоже, ее новый начальник и сам чуял неладное.

— Хорошо, — пробурчала она, — но нам все равно понадобится системщик для…

— Я хочу, чтобы ты его соблазнила.

Ваэла не поверила собственным ушам.

— Когда ты выходишь из себя, — заметил Томас, — у тебя на лице играет радуга. Считай это заданием. Я видел голозапись этого поэта. Не так он и страшен…

— Мое тело принадлежит мне! — Ваэла пронзила его взглядом. — И никто — ни ты, ни Оукс, ни Корабль — не станет приказывать мне, кому отдавать его, а кому — нет!

Внезапно они оба разом остановились. Ваэла с изумлением заметила, что Томас стоит, подняв обе руки и глупо ухмыляясь, и только тогда поняла, что в гневе инстинктивно прицелилась из лазера ему точно между глаз. Продолжая буравить его взглядом, девушка убрала оружие в кобуру.

— Извини, — бросил Томас, и они снова двинулись к эллингу.

— Насколько для тебя важна команда по исследованию келпа? — поинтересовался он после некоторого молчания.

«Ему ли не знать!» Знали все, а за то время, что Томас пробыл на нижстороне, он успел проявить поразительную способность отыскивать ключевые данные.

— Для меня это… все.

И тут вопросы посыпались градом. Томас хотел знать, насколько свободен Паниль в своих действиях. Действительно ли его послал Корабль. Не работает ли он на Оукса или этого Льюиса, о котором все говорят с таким страхом. Кто? Что? Сомнения — целый водопад сомнений.

Но какого черта она должна соблазнять Паниля, чтобы выяснить все это? Ответ Томаса ее не удовлетворил.

— Ты должна сорвать все его маски, обнаружить все защитные барьеры.

«Проклятие!»

— Насколько на самом деле для тебя важен этот проект? — осведомился Томас.

— Жизненно… и не только для меня, а для всей Колонии.

— Разумеется. Вот поэтому ты должна соблазнить поэта. Если уж он должен работать в нашей нелепой команде, мы должны кое-что о нем знать.

— И влиять на него!

— Другого пути нет.

— Хочешь знать, не предпочитает ли он мужчин, — подними архивы. Я не…

— Вопрос не в том, и ты это знаешь. Ты не можешь оставаться в команде, если не будешь исполнять мои приказы!

— Я даже не могу оспорить мудрость твоих решений?

— Меня послал Корабль. Высшей власти в мире нет. И я должен кое-что узнать, чтобы наш проект увенчался успехом.

В его искренности трудно было усомниться, и все же…

— Ваэла, ты совершенно права — проект жизненно важен. Мы не можем тратить время, как сейчас, играя словами.

— Значит, я уже не имею здесь права голоса?

Ваэла готова была разрыдаться на глазах у всех.

— Ты можешь…

— После всего, что я пережила? Я видела, как все они умерли! Все! Или это дает мне право голоса в команде, или это дает мне право на отдых на борту — решай сам!

Раджа наблюдал, как кожа девушки приобретает интенсивно красную расцветку, зачарованный силой ее чувства. Что за восприимчивость, что за реакция! Он и сам начинал поддаваться эмоциям, каких не испытывал уже целые эпохи — века по корабельному времени.

— Мы общаемся, — мягко произнес он. — Делимся данными. Но все важнейшие решения принимаю я и только я. Если бы работа была построена так с самого начала, никому не пришлось бы умирать.

Ваэла молча набрала код доступа в эллинг, и они очутились на залитом ярким светом островке бурной деятельности, где все переговаривались, кричали и воняло газосваркой. Девушка придержала Раджу за плечо, подивившись, какие тонкие, жилистые у него руки.

— Чем соблазнение этого стихоплета поможет нашей миссии?

— Я уже сказал. Доберись до самого его сердца.

Ваэла пригляделась к новой субмарине.

— А замена пластали на плаз…

— Дело не в чем-то одном. Мы — команда. — Томас глянул на свою спутницу сверху вниз. — И мы отправляемся по воздуху.

— По…

Теперь она и сама видела, как тянутся из освещенного круга ввысь, под сумеречные своды эллинга канаты, придерживая полунадутый пузырь огромного цеппелина. Вместо обычной бронированной гондолы к газовым мешкам крепилась субмарина.

— Но почему…

— Потому что келп давит наши подводные лодки.

Ваэла вспомнила собственное бегство из обреченной субмарины — бьющие по воде плети келпа, вылетающий из лопнувшего корпуса воздушный пузырь, торопливый рывок к близкому берегу и почти чудесный нырок к земле патрульного цеппелина, спасшего ее от хищников.

— Ты сама видела. — Томас будто прочел ее мысли. — При первой же нашей встрече ты сказала, что веришь в разум келпа.

— Верно.

— Эти лодки не просто запутались. Их схватили.

Ваэла вдумалась в его слова. Уцелевшие из всех экспедиций, если таковые оставались, сходились в одном — лодки гибли, едва успев взять образцы келпа.

«Может, келп решил, что мы на него напали?» Это было бы логично. «Если келп наделен разумом… да. У него должны быть внешние сенсоры, сеть болевых рецепторов. Это было не слепое трепыхание, а осмысленная реакция».

— Келп, — бесстрастно проговорил Томас, — это не бесчувственный овощ.

— Я с самого начала говорила, что мы должны попытаться вступить в контакт.

— Так и будет.

— Тогда какая разница, уроним мы лодку с высоты или спустим с берега? Мы все равно среди келпа.

— Мы попадем в лагуну.

Томас подошел поближе к месту работ, нагнулся, разглядывая едва заметные швы в толще плаза. «Отлично сработано», — пробормотал он. Когда замена завершится, сидящие внутри будут иметь практически круговой обзор.

— В лагуну? — переспросила Ваэла, когда он отошел.

— Да. У вас, кажется, так называют эти участки чистой воды?

— Разумеется, но…

— Мы будем окружены келпом и, в сущности, беспомощны, если тот решит напасть. Но мы не станем к нему прикасаться. На субмарину навесят систему прожекторов, способную записывать и воспроизводить узоры келповых огней.

Все у него так разумно выходит…

— Мы сможем подойти к краю водорослевого леса, — продолжал Томас, наблюдая за работой, — не входя в него. Как ты могла заметить, при спуске с берега это невозможно — слишком тесно растут стебли.

Ваэла медленно кивнула. План все еще вызывал у нее множество вопросов, но общие его контуры уже были ясны.

— Подводные лодки — штуки чертовски неуклюжие, — говорил Томас, — но ничего лучше у нас нет. Найти достаточно широкий участок чистой воды и в нем заякориться. Потом нырнуть и изучать келп.

Опасная затея, но осуществление ее вполне реально. Да еще идея передавать келпу его же световые сигналы — Ваэла сама видела, как они повторяются сериями, следуя неким правилам. Что, если келп так общается сам с собой?

«Может, этот Томас и правда ниспослан нам Кораблем?»

Он что-то пробормотал. Томас был единственным из знакомых Ваэлы, который постоянно разговаривал сам с собой, иной раз совершенно отключаясь от внешнего мира. Никогда нельзя было понять, тебе он что-то говорит или просто размышляет вслух.

— Что?

— Плаз. Пласталь все-таки крепче… нужно поставить внутри распорки. Там будет еще теснее, чем можно представить.

Он отошел, чтобы поговорить с бригадиром, и до Ваэлы долетали только обрывки фраз: «А если накрест…», «И я хочу…», «Тогда…»

— Получилось не так хорошо, как могло бы, — сообщил Раджа, вернувшись, — но сойдет.

«Значит, он тоже делает ошибки, но скрывать их не боится».

Она слышала порой, что говорят о нем рабочие, — Томас внушал им страх. В любом ремесле он обнаруживал необыкновенные способности, будь то сварка плаза или расчеты по сопромату. Просто мастер на все руки…

«И ни в одном деле?»

Она ощущала, что повлиять на этого человека будет трудно, — «страшный враг или друг, который не служит твоим отражением, но выжигает насмешкой все лишнее».

Осознание это усугубило ее тревогу. Как мужчина Раджа Томас мог бы ей понравиться… но команда, которую он создавал, заранее внушала ей недобрые предчувствия.

«И даже для трех человек в лодке будет очень тесно».

Она закрыла глаза.

«Может быть, сказать ему?»

Она никогда и никому ни в отчетах, ни в дружеских беседах не упоминала об этом, но келп обладал над ней странною властью. Стоило субмарине скользнуть в водную толщу, пронизанную великанскими стеблями и щупальцами, как Ваэлу охватывало почти неудержимое сексуальное возбуждение. Нелепость, конечно. Девушка добивалась относительного спокойствия при помощи глубокого и частого дыхания, насыщая кислородом кровь, но это было неудобно и подчас отвлекало от дела. Впрочем, когда случалось такое, самый шок осознания помогал Ваэле очнуться.

Все ее товарищи думали, что такое частое дыхание — признак страха, способ одолеть сдерживаемый всеми трепет. А теперь они мертвы, и выслушать ее исповедь некому.

Теснота, странная чувственная атмосфера, пронизывавшая, казалось, все детали проекта, непредсказуемость начальника — все это выводило Ваэлу из себя. Она было решила принять анти-С, чтобы снять хотя бы сексуальное напряжение, но от таблеток ее клонило в сон. Замедленные рефлексы опасны.

Томас молча стоял рядом, наблюдая за работой, и Ваэла ощущала, как он мысленно делает пометки, как вертятся шестеренки в его голове.

— Ну почему я? — пробормотала она.

— Что? — Он обернулся к ней.

— Почему я? С какой стати именно я должна уломать этого поэта?

— Я уже сказал, что…

— Есть женщины, которым за это платят…

— Платить не стану. Это часть проекта, важнейшая часть. Твои же слова. Ты это сделаешь.

Она повернулась к нему спиной.

Раджа вздохнул. Удивительная особа эта Ваэла таоЛини. Он ненавидел себя за свой приказ, но никому, кроме нее, он не мог доверять. Для нее проект тоже был жизненно важен. А появление Паниля ставило слишком много вопросов. Слова Корабля были просты и ясны: «Там будет поэт…». Не «Я назначил поэта…» или «Я послал поэта…»

«Там будет…»

На кого работает Паниль? Сомнения… сомнения… неверие…

«Я должен знать».

В венах бурлила кровь. Раджа уже знал, что Ваэла выполнит приказ, а сам он сейчас погрузится в депрессию, каких не помнил уже давным-давно.

— Старый дурак, — пробормотал он.

— Что? — Ваэла снова обернулась, и Раджа прочитал на ее лице согласие и твердую решимость.

— Ничего.

Несколько секунд девушка смотрела ему в глаза. Потом бросила:

— Посмотрим, насколько мне понравится этот… поэт.

Развернулась на каблуках и выбежала из эллинга — торопливо, как все на Пандоре.

Глава 21

Религия рождается, когда человек пытается подчинить своей воле Бога. Библейский козел отпущения и Спаситель христиан отлиты в одной изложнице — человек, подчиненный капризам непредсказуемой вселенной (или непредсказуемого властителя), пытается сбросить с себя груз вины, навлекающей гнев Всемогущего.

Раджа Флэттери, из «Книги Корабля».

Вживленный под кожу Оукса приемник все еще не получил от Льюиса ни одного сигнала. Помехи или мертвое молчание, перебивающее любые мысли, — и все. Оуксу хотелось вырвать из шеи проклятую штуковину.

Почему Льюис приказал прервать все физические контакты с Редутом? Оукса раздражала невозможность хотя бы поднять шум. Истинные цели создания Редута оставались тайной для большинства корабельников — для них это была всего лишь попытка исследовать Черный Дракон. И Оукс не осмеливался отменить приказ об изоляции Редута. Слишком многие смогут тогда увидеть, что там понастроили за это время.

«Не может Льюис так поступить со мной!»

Оукс расхаживал по каюте, думая, что не мешало бы ей быть попросторнее. Хотелось выйти, прогуляться, снять напряжение, но корабль находился на деньстороне, и стоит ему высунуть нос из своего святилища, как на босса накинутся желающие получить указания. По кораблю расползались слухи. Народ уже заметил тревогу кэпа. Дальше так продолжаться не могло.

«Я бы спустился на нижсторону сам… если бы… Нет. Без Льюиса, который мог бы подготовить почву, слишком опасно». Оукс покачал головой. Нет, он слишком важная персона, чтобы рисковать внизу своей головой.

«Черт бы тебя побрал, Льюис! Хоть бы весточку…»

Оукс все больше подозревал, что неведомая авария коснулась самого Льюиса. Или это, или предательство… Нет. Все же несчастный случай. Льюис не был вожаком. Значит, виной сама планета.

«Пандора».

Планета во многих смыслах была более опасным и близким противником, чем корабль.

Оукс глянул в мерцающую мглу пустой голопроекции. Стоит коснуться кнопки, и перед ним появится изображение планеты в реальном времени. Ну и что толку? Он попытался высмотреть с орбиты Черный Дракон. Слишком густая облачность… ничего не разобрать. Он, правда, нашел неглубокий залив, на берегу которого построен Редут. Поблескивал океан при очередном прохождении не то Алки, не то Реги.

Оукс сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Этой планете его не одолеть.

«Ты моя, Пандора!»

Как он говорил Легате — там, внизу, все возможно. Может исполниться любая мечта.

Оукс глянул на свои руки, погладил выступающий живот. Он твердо решил для себя, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет потом зарабатывать себе на хлеб на поверхности планеты. Особенно той, которой владеет. Это было так естественно.

«Корабль сделал меня таким, какой я есть».

Более чем кто-либо из всех встреченных им людей Оукс понимал природу процессов, лепивших психику корабельников, их отличие от сил, правивших людьми, когда те были еще вольны блуждать по земной тверди.

«Все дело в тесноте… слишком много людей жмется друг к другу».

Бортовая давка переехала и на нижсторону. Подобный образ жизни требовал особого приспосабливания. И корабельники приспосабливались — все одним способом. Они накачивались наркотиками или забывались в азарте, рисковали всем — даже своими жизнями. Обегали Колонию по периметру нагишом, в одних обмотках. И ради чего? На спор! На пари! Чтобы спрятаться от самих себя! В своих долгих прогулках по коридорам Оукс отмечал, что машинально не обращает внимания на других прохожих. Почти как все корабельники, он уходил в себя до самого дна души, находя там уединение, веселье и саму жизнь.

В нынешние голодные времена эта привычка была ему особенно полезна. Оукс был самым… внушительным человеком на борту. Он знал, что ему завидуют, что его появление вызывает гневные вопросы, и все же никто не осмелился открыто бросить взгляд на его выдающееся брюхо.

«Да, я знаю свой народ. Я нужен ему».

Под руководством Эдмонда Кингстона он внимательно изучал свое ремесло, профессию психиатра — в его распоряжении были данные, накопленные в архивах за многие поколения… может, за эпохи. Корабль то погружал своих насельников в сон, то выводил из гибернации, так что счет реального времени был давно утерян.

Эта неизмеримость сроков тревожила Оукса. А переводы доступных источников обнаруживали слишком много нестыковок. По общему мнению, путаница возникла из-за попыток Корабля спасти как можно больше людей. Оукс не верил в это ни на минуту. Переводы указывали на возможность тысяч других объяснений. Переводы? Даже тут корабль приложил свою руку! Ты просишь компьютер сделать нечитаемое понятным. Но лингвисты на борту указывали, что среди языков, на которых велись архивы, есть такие, что существовали в собственном микрокосме, лишенные предков и потомков.

Что случилось с теми, кто говорил на этих языках?

«Черт, я не знаю даже, что случилось с нами».

Но воспоминания детства напоминали ему о многом. По сравнению с землянами корабельники — будь то клоны или природники — были уродами. Все до последнего уроды. Разум их, раздираемый между богоТворением и отчаянием, приспособился к короткой жизни, к тесноте, к отсутствию личного пространства и личных вещей. Корабельники взращивали умение переделывать даримые кораблем безликие вещи. Функциональная простота не несет в себе того бремени многозначительности, какое присуще добровольному аскетизму. И каждый инструмент, каждая чашка, ложка, пара палочек, каждая каюта на корабле несла на себе отпечаток личности нынешнего владельца.

«Моя каюта — всего лишь проявление того же эффекта в большем масштабе».

И внутренний мир оставался последним форпостом уединения, единственным местом, где можно было остановиться и выдавить каплю смысла из безумия вселенной.

Только капеллан-психиатр был выше этого психоза. Даже затронутый им, он сохранял способность анализировать. Подчас Оуксу казалось, что люди вокруг него пишут свои потаенные мысли на лицах.

«А что этот Раджа Томас? Еще один кэп. И он вглядывался в меня… как я порой вглядываюсь в лица других».

Оуксу пришло в голову, что он стал беспечен. Со дня смерти Кингстона он привык к мысли, что уж его-то никто не сможет раскусить, что он одинок в своем умении распластать психику любого корабельника. Такое оружие нельзя давать в руки сопернику — вот еще одна причина, чтобы убрать этого Томаса. Оукс только теперь сообразил, что прохаживается по каюте — к мандале, развернуться, обратно к комконсоли и снова к мандале… Его осенило у самого пульта. Протянув руку, он набрал код, выводивший в фокус голопроекции изображение камер в аграриуме Д-9, что на самом отшибе.

Оукс вгляделся в лилово-синее сияние ламп, под которыми гнули спины рабочие в своем замкнутом мирке.

Да… если независимость от корабля вообще возможна, то путь к ней лежит через пищу, через урожай. Аксолотль-баки, лаборатории клонирования, сам биокомпьютер — все это лишь сложные игрушки для сытых, одетых, пригретых.

«Сначала накорми людей, а потом требуй от них добродетели».

Так сказал старческий голос в одной из учебных записей. Мудрые слова и очень практичные. Слова того, кто умеет жить.

Оукс не сводил взгляда с рабочих. Те ухаживали за своими посадками с полнейшим самозабвением. Труд был для них во всех смыслах слова заботой, к ней следовало относиться с почтением, равное которому Оукс видывал только среди старших корабельников во время богоТворений.

Эти сельхозрабочие богоТворили.

«Боготворили!»

Оукс хихикнул, позабавленный этой мыслью. Свести творение Бога к окучиванию посадок! Что за зрелище, наверное, представляют они в глазах Бога! Толпа нищих духом. Что за Бог держит своих приспешников в духовной нищете ради того, чтобы слышать их мольбы? Оукс мог понять насилие ради власти, но это? Это нечто иное.

«Кто-то должен быть боссом, а остальным полезно напоминать об этом время от времени. Как иначе можно организовать работу?»

Нет… он понял смысл этой вести. Программы корабля начинали сдавать. Все проблемы ложатся на плечи кэпа.

«Посмотрите только на этих трудяг!»

У них ведь нет времени решать даже каким будет их собственное будущее. Когда? После работы? Когда усталое тело вгоняет разум в сонное забытье и вдумчивое решение ради всеобщего блага принять никак невозможно?

«Всеобщее благо — это моя работа».

Он освобождает этих несчастных от муки принимать решения, требующие непосильного напряжения сил, памяти, ума. А взамен кэп дает им дар более сладостный — безделье, растворение в безмысленном покое.

«Растворение…. рас-творение…»

Ассоциация потревожила мысли. Рас-творение… творение заново, творение всего, ради чего они живы… творение, где они живы…

Глядя на копошение рабочих в голопроекции, Оукс ощутил себя дирижером нескончаемого музыкального произведения и подумал, как бы не забыть на следующем общем собрании ввернуть это сравнение в речь.

«Дирижер… симфонии».

Мысль ему понравилась. Плодотворная мысль. Интересно, а у корабля такие бывают? Внезапно он ощутил глубинное сродство со своим металлическим врагом.

«Что мы за плод, что требуем такого почтения и заботы? Что за манна? Может ли корабль…»

Раздумья его прервало шипение раскупоренных герметиков.

«Кто осмелился?..»

Грохнула о раму крышка, и в каюту влетел Льюис, торопливо затворяя люк за собой. Он тяжело дышал. Оукс заметил, что вместо обычной подчеркнуто скромной бурой рабочей формы его помощник натянул новенький отглаженный зеленый комбинезон.

— Льюис!

В первый миг Оукс обрадовался, увидав этого человека… но когда Льюис повернулся к нему, это чувство мгновенно сменилось страхом. Все старания медиков не могли скрыть полностью многочисленные ссадины и синяки на его лице… и он хромал.

Глава 22

Суждение готовит тебя к вступлению в поток случая, где ведет лишь воля. Суждение суть способ направления воли. Мысль мимолетна, суждение же — это место, где смешиваются течения, которыми прошлое определяет будущее, это акт взвешивания.

Керро Паниль, «Спор Авааты».

С обычной своей уверенной легкостью Хали Экель подпрыгнула, ухватив одной рукой рычаг, открывающий люк в потолке, откуда можно было попасть в программное хранилище архивов. Болтающийся на ремне прибокс больно стукнул ее по бедру.

Меньше часа назад она узнала, что Керро Паниль отправился на нижсторону. Не попрощавшись, не оставив даже записки… или строфы.

«Хотя его ко мне ничто и не привязывает».

Открыв люк, она подтянулась и вползла в служебный проход.

«Он не пошел со мной на расплод, он…»

Хали отбросила эту мысль. И все равно было обидно. Они выросли в одном интернатском секторе, родились почти в один день и оставались друзьями. Она слушала его рассказы о Земстороне, а он — ее байки. По поводу собственных чувств Хали не питала иллюзий. Она давно считала Керро самым привлекательным мужчиной на борту.

Только почему он всегда такой отстраненный?

Протискиваться по кривой трубе пришлось скорчившись — в высоту она была на ладонь меньше, чем нужно. Впрочем, Хали уже привыкла передвигаться по кораблю такими вот незаметными переходами.

«И ведь не то чтобы я была страшная!»

Хали знала, что ее комбинезон из корабельной ткани обтягивает очень привлекательную фигурку. Смуглая кожа, карие глаза, коротко стриженные, как у всех техников, черные волосы. Каждый медтехник понимал, насколько выгоднее с точки зрения антисептики оставить от своей шевелюры нечто вроде густой щетины. Конечно, она не хотела бы, чтобы Керро состриг косу или бороду — ей нравился его стиль. Но ему в медсекторе не работать.

Люк, выводивший из служебного прохода в архивы, оказался закрыт, но Хали заучила код наизусть, и, чтобы открыть замок, ей не потребовалось и пары секунд. Нагнувшись, она проскользнула в хранилище. С потолка тревожно прожужжал что-то внутренний сенсор.

— Хали, что ты делаешь?

Девушка замерла, потрясенная. «Голосовая связь!» Всем был знаком безжизненный, отдающий металлом рабочий голос Корабля, необходимое средство общения, но сейчас она слышала нечто иное… звучный голос, полный сдержанного чувства. И Корабль назвал ее по имени!

— Я… я хотела найти терминал доступа к архивам. Тут всегда есть свободные.

— Ты весьма необычная женщина, Хали.

— Я чем-то нагрешила?

Ее сильные пальцы машинально защелкивали задвижки, в то время как тело замерло в ужасе. Что, если она оскорбила Корабль?

Но он говорил с ней! Взаправду говорил!

— Иные сочли бы, что ты поступаешь дурно.

— Я просто торопилась. Никто не сказал мне, почему Керро отправился на нижсторону.

— Почему ты не обратилась ко Мне?

— Я…

Хали бросила отчаянный взгляд на терминал-читальню, к которой вел узкий проход между вращающимися стойками софтверных дисков. Экран был пуст, за клавиатурой — никого, как она и ожидала.

Но Корабль не унимался.

— Я всегда рядом с тобой, не дальше, чем ближайший монитор или комконсоль.

Хали подняла глаза на оранжевый пузырь сенсора — злобное око циклопа, зеница, торчащая из металлической решетки, откуда доносился голос Корабля. Может, Корабль сердится на нее? Размеренность этого жуткого голоса нагоняла на Хали трепет.

— Я не злюсь. Я лишь предлагаю тебе больше доверять Мне. Я о тебе забочусь.

— Я… верую в Тебя, Корабль. Я богоТворю. Ты это знаешь. Я просто никогда не думала, что Ты заговоришь со мною.

— Как говорю с Керро Панилем? Ты ревнуешь, Хали.

Честность не позволила Хали возразить, да и слова не шли на язык. Девушка помотала головой.

— Хали, подойди к клавиатуре в конце прохода. Отожми красную клавишу в правом верхнем углу, и Я отворю проход за этим терминалом.

— Проход?

— Он приведет тебя в потайную комнату, где находится другой терминал. Им часто пользуется Керро Паниль. Теперь им можешь воспользоваться ты.

Терзаясь одновременно страхом и восторгом, Хали повиновалась.

Терминал вместе со столом откинулся на петлях, открывая взгляду низкий проход. Скорчившись в три погибели, Хали проползла в тесную комнатку. Тускло-зеленые лучики скрытых по углам ламп освещали желтоватое ложе. Рядом с ним стояла большая комконсоль с пультом и экраном, в полу виднелся знакомый диск голографического проектора. Обстановка была знакома девушке — небольшая учебная комната, — но она не знала, что они бывают настолько маленькими… и что здесь вообще есть такая.

За ее спиной с еле слышным щелчком затворился люк. Странно, но в этой берлоге она ощущала себя в полной безопасности. Здесь обретался Керро. Корабль заботился о ней, лично о ней. Острое ее обоняние безошибочно улавливало запах тела любимого. Она рассеянно потерла золотое колечко в носу и опустилась в привинченное к полу кресло у консоли.

— Нет, Хали. Вытянись на ложе. Здесь тебе не понадобится клавиатура.

Голос Корабля исходил отовсюду. Хали оглянулась в поисках источника этого пугающе сдержанного голоса. Но в комнате не было ни сенсоров, ни глаз-мониторов.

— Не бойся, Хали. Эта комната находится внутри Моей защитной оболочки. Ляг на кушетку.

Девушка нерешительно подчинилась. Ложе было устлано чем-то гладким, прохладно скользившим по коже.

— Почему ты решила поискать свободный терминал, Хали?

— Я хотела сделать что-нибудь… конкретное.

— Ты любишь Керро?

— Ты сам знаешь.

— Ты вправе добиваться его любви, Хали, но не обманом.

— Я… я хочу его.

— И ты обратилась за помощью ко Мне?

— Я приму любую помощь.

— Ты имеешь свободу доступа к информации, Хали, а уж что ты с ней сделаешь — тебе одной решать. Ты проживаешь жизнь, понимаешь?

— Проживаю? — Она вся взмокла, и потная кожа липла к покрытию ложа.

— Свою жизнь. Она дана тебе… в дар. Тебе следовало бы получше с ней обходиться. Наполнить ее счастьем.

— Ты сведешь нас с Керро снова?

— Только если это действительно нужно вам обоим.

— Я была бы счастлива с Керро. А он отправился на нижсторону, — едва не всхлипнула Хали, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

— Разве ты не можешь улететь за ним?

— Тебе же ведомо, что у меня на борту работа!

— Да. Корабельники должны быть здоровы, чтобы кормить Колонию. Но Мой вопрос относился к тебе.

— Я нужна здесь!

— Хали, я прошу тебя довериться Мне.

Девушка сморгнула, уставившись в пустой экран. Что за странные слова! Как можно не верить в Корабль? Все люди — его создания. Всю жизнь их сопровождали ритуалы богоТворения Корабля. Но Хали поняла, что от нее ждут ответа.

— Конечно, я Тебе верю, — выдавила она.

— Меня сие радует. И потому Я сделаю тебе подарок. Ты узнаешь о человеке, которого звали Иешуа. Имя это происходит из древнего языка, называемого арамейским, и позднее стало произноситься как Иисус. От него происходит также имя Иисуса Льюиса.

Больше всего Хали почему-то потрясло, как Корабль произнес имя Льюиса. Все на корабле называли его Хесус. Но в дикции Корабля трудно было усомниться — Иисус.

Она не сводила глаз с экрана. Светильники внезапно разгорелись ярко, заблестел полированный металл, и девушка прищурилась, чихнув. «Может, это не Корабль со мной говорит? — пришло ей в голову. — Может, это чья-то шутка? — Эта мысль ее испугала. — Да кто осмелится на подобный розыгрыш?»

— Я здесь, Хали Экель. С тобой говорит Корабль.

— Ты… читаешь мои мысли?

— Оставим этот вопрос пока, Хали, но знай, что Я могу читать твои реакции. Разве ты не видишь по лицу, что чувствует твой собеседник?

— Да, но…

— Не бойся. Я не желаю тебе зла.

Девушка попыталась сглотнуть, перебирая в памяти только что услышанные слова. «Иешуа?»

— Кем был этот… Иешуа?

— Чтобы узнать это, ты должна отправиться туда.

— Отправиться? Ч-что?.. — Она откашлялась, попыталась успокоиться. Керро часто бывал в этой комнате, а он никогда не выказывал страха перед Кораблем. — Где это место?

— Не «где», а «когда». Ты пересечешь пространство, которое вы, люди, называете временем.

Хали решила, что Корабль просто собирается показать ей голографическую запись.

— Проекция? Чего Ты хочешь…

— Нет, Хали. В этот раз ты сама будешь проекцией.

— Я…

— Крайне важно, чтобы корабельники узнали об Иешуа, называемом также Иисусом. В этот путь Я отправляю тебя.

Страх сдавил сердце.

— Как?..

— Я знаю, как, Хали Экель, да и ты знаешь. Ответь Мне: как действует нейрон?

Это было известно любому медтехнику.

— В синаптическую щель, — выпалила она, не раздумывая, — выделяется определенное количество ацетилхолина…

— Отмеренное, да. Образуется мостик. Проход. Твой разум образован мостами.

— Но я…

— Я суть вселенная, Хали Экель. Всякая часть Меня — всякая часть в целости своей — суть вселенная. Вся она суть Я — включая все ее мосты.

— Но мое тело… что с…

Девушка смолкла, парализованная внезапно страхом за свою драгоценную плоть.

— Я буду с тобой, Хали Экель. Та матрица, что определяет тебя, тоже суть часть вселенной, Моя часть. Ты желала знать, читаю ли Я твои мысли?

Сама мысль об этом казалась Хали жутковатой — вторжение в последний бастион ее уединения.

— И?..

— Экель, Экель… — Как печально произнес Корабль ее имя! — Наши силы принадлежат одной вселенной. Твои мысли и есть Мои мысли. Как могу Я не знать, о чем ты думаешь?

Девушка попыталась вздохнуть. Корабль говорил о вещах, едва доступных ее пониманию… но опыт богоТворения учил ее принимать непонятное на веру.

— Хорошо.

— Итак, ты готова отправляться?

Хали попыталась сглотнуть, но в горле пересохло. Рассудок ее лихорадочно искал доводы против этой безумной затеи Корабля. «Проекция?» Такое бесплотное слово — а Корабль сказал, что она станет проекцией. И как угрожающе это прозвучало!

— Почему… почему я должна пройти… сквозь время?

— Сквозь? — В одно это слово Корабль вложил безмерную укоризну. — Ты продолжаешь считать время линейной преградой. К истине это не имеет даже отдаленного отношения, но ради твоего спокойствия Я приму твое упрощение.

— Что же… то есть, если время не линейно…

— Если хочешь, считай его линейным. Но представь время как тысячи метров магнитной ленты, размотанной, набитой в это тесное помещение. Из одного времени можно попасть в другое, если установить мост между двумя отрезками ленты из разных петель.

— Но… если я правда попаду в другое время, как же обратно…

— Никогда не отпускай свое «сейчас».

Глубокий, подсердечный ужас никуда не делся, но к нему уже примешивалось любопытство.

— Быть в двух местах одновременно?

— Все время — это одно место, Экель.

Девушка заметила, что Корабль исподволь, но твердо перешел от ласкового, личного «Хали» к строгому «Экель».

— Почему Ты теперь зовешь меня по фамилии?

— Чтобы помочь тебе. Мне известно, что ты полагаешь свою фамилию более относящейся к тебе, чем имя.

— Но если Ты отправишь меня куда-то…

— Я запечатал эту комнату, Экель. У тебя будет сразу два тела, но разделенных в пространстве и во времени.

— И я буду чувствовать…

— Ты будешь ощущать только одну плоть, но помнить обе.

— Хорошо. Когда мне отправляться?

— Просто лежи на кушетке и постарайся признать тот факт, что Я сотворю тебе новое тело в ином времени.

— И…

— Если ты послушаешься Меня, то не ощутишь боли. Ты будешь понимать речь той эпохи, и Я наделю тебя старым телом. Старый человек никому не покажется опасным. Никто не тронет старуху.

Хали покорно попыталась расслабиться. Принять. Но вопросы переполняли ее.

— Для чего Ты отправляешь меня…

— Подслушивать, Экель. Смотреть и учиться. И что бы ты ни увидела — не пытайся вмешиваться. Ты лишь причинишь лишнюю боль… возможно, даже себе.

— Только смотреть…

— И ничего не делать. Последствия вмешательства в ход времен ты еще увидишь.

Хали хотела задать следующий вопрос, но по спине ее пробежала холодная струйка. Шею закололо. Сердце затрепыхалось в груди.

— Готова, Экель, — донесся откуда-то издалека голос Корабля, и хотя это был приказ, а не вопрос, она ответила, и голос ее эхом отозвался в черепе:

— Да-а-а…

Глава 23

Разум — это зеркало вселенной:

Видишь отраженья?

Вселенная — не зеркало разума:

Ничто в ней.

Ничто вне

Не отражает нас.

Керро Паниль, «Избранные сочинения».

Ваэла таоЛини валялась на койке, изнуренная и телом, и духом, но никак не могла заснуть. Томас был немилосерден. Все должно было соответствовать его жесточайшим требованиям. Этот фанатик двадцать один час без передышки вместе с Ваэлой прорабатывал план действий для новой субмарины. Дожидаться прибытия поэта, застрявшего где-то в недрах Приемника, он не собирался. Нет. «Мы не станем тратить время, которого у нас нет».

Она попыталась вздохнуть, и за грудиной кольнуло.

Интересно, подумала она, откуда все же взялся этот Томас. Он не знал того, что корабельники принимали как данность, и это тревожило Ваэлу. Да еще тот случай с рвачом-капуцином.

«Но он, надо признать, не испугался».

Куда больше ее удивило, что он не слышал об Игре.

За эллингом для цеппелинов собралась небольшая толпа — те, чья смена уже кончилась. Большинство распивали то, что корабельники прозвали прядильным вином.

— Эт-то что такое? — поинтересовался Томас, небрежно указывая на толпу блокнотом.

— Это Игра. — Ваэла изумленно глянула на него. — Ты что — об Игре ничего не слышал?

— Какая Игра? Просто пьяные рабочие веселятся… хотя странно — в моих вводных о спиртном ничего не говорилось.

— Всегда есть медицинский спирт, — отозвалась Ваэла. — Раньше было еще вино и самогон всяческий. Но официально мы не можем тратить продовольствие на производство алкоголя. Кто-то, правда, все равно исхитряется, а спрос огромный. Эти ребята, — она кивнула в сторону собравшихся, — обменяли на выпивку продовольственные талоны.

— Значит, они меняют продовольственные талоны на выпивку, которая делается из того же продовольствия — возможно, себе в убыток. — Томас прищурился. — Разве это не их право?

— Да, но пищи не хватает. Рабочие голодают. В здешних местах голод означает замедленную реакцию, а медленная реакция, Раджа Томас, — это смерть. И не всегда только твоя.

— Ты тоже пьешь? — спросил он вполголоса.

— Да. — Ваэла покраснела. — Когда выкраиваю время.

Томас направился было к собравшейся толпа, но Ваэла придержала его за рукав.

— Это еще не все.

— Что?

— Для Игры нужно четное число игроков, мужчин или женщин — неважно. Каждый делает первую ставку — определенное число талонов. Разбиваются на пары и тянут по очереди из корзины палочки вихи. Потом сравнивают. Кто в паре вытянул палочку длиннее — победитель, кто покороче — тот проиграл и выбывает. Оставшиеся делятся снова, и так пока не останется только одна пара.

— А что талоны?

— Игроки увеличивают ставки на каждом круге, так что на кону их оказывается изрядно.

— Последняя пара делит талоны на двоих?

— Нет, тянут снова. Кто вытянул длинную — получает талоны.

— Как-то скучновато.

— Да. — Ваэла поколебалась. — Проигравший бежит по периметру.

Она сказала это совершенно безразлично, не поведя и бровью.

— Хочешь сказать, они обегают там… — Томас ткнул большим пальцем куда-то за плечо.

Ваэла кивнула:

— Голыми.

— Но это же нево… это выходит больше десяти километров, по открытому ме…

— Некоторым это удается.

— Но зачем? Не ради же еды — не так пока плохо со снабжением, верно?

— Нет, не ради еды. Ради мелких услуг, работы, комнаты, любовников. Ради развлечения. Ради шанса уйти из тоскливой жизни с блеском. Проигрывают длинные палочки. Продовольственные талоны — это утешительный приз. По периметру бежит победитель.

Томас с силой выдохнул.

— И каковы шансы?

— Судя по опыту, как и все в Игре — пятьдесят на пятьдесят. Половина не добегает.

— И это законно?

Пришел черед Ваэлы смерить Раджу недоуменным взглядом.

— Они имеют право распоряжаться своими телами.

Он отвернулся, чтобы увидеть, как эти люди… играют.

Рабочие разбивались на пары, тянули палочки, опять разбивались, тянули снова, пока дело не дошло до последней пары. Остались мужчина и женщина. У мужчины не было носа, но во лбу трепетали сморщенные щели, и Раджа посчитал их дыхальцами. Женщина кого-то ему очень напоминала.

Длинную палочку вытянула женщина. Толпа восторженно взревела, и все бросились ей на помощь — собирать выигрыш. Талоны торчали у нее из рукавов, из-за пазухи, из-за пояса. Прошла по рукам последняя фляга с самогоном, и группа двинулась в сторону шлюзовых ворот восточной стены.

— Он правда туда выйдет? — Томас не сводил глаз с уходящих.

— Ты видел его правую бровь?

— Да. — Он наконец перевел взгляд на Ваэлу. — У него их будто бы три. И нос…

— Это татуировки. Наколки. За то, что бежишь П.

— Так у него это третий раз?

— Точно. Но шансы все равно пятьдесят на пятьдесят. У нас на нижстороне есть поговорка: «Идешь первый раз — головой рискуешь. Идешь второй раз — дважды живешь. Идешь третий раз — иди ко мне».

— Очаровательно.

— Хорошая игра.

— И ты в нее играла, таоЛини?

Она сглотнула, и кожа ее поблекла.

— Нет.

— Друг?

Она кивнула.

— За работу, — приказал Томас вежливо и отвел ее обратно в эллинг.

Вспоминая эту беседу, Ваэла не могла отделаться от ощущения, будто она упустила что-то в ответах Томаса.

Даже ради богоТворений Томас не разрешал прерывать работу. Отдыхать он ложился с неохотой, как бы с колебанием, и лишь когда от усталости они начинали забывать координаты и путаться в подпрограммах. В один из таких моментов он и завел разговор, который сейчас не давал Ваэле заснуть.

«Что он пытался мне сказать?»

Они сидели в плазовом шаре, который станет их прибежищем в глубинах моря. Вокруг, за прозрачной толщей, трудились рабочие. Ваэле с Томасом приходилось сидеть в такой тесноте, что им пришлось войти в особый ритм движений, чтобы не стукаться поминутно локтями.

— Отдохни, — проговорил Томас, когда Ваэла в третий раз подряд не смогла правильно набрать последовательность знаков для срочного погружения.

В голосе его звучало осуждение, но Ваэла откинулась в объятия мягкого контурного кресла, благодарная за любую передышку, благодарная даже за тугую хватку аварийной сбруи, которая поддерживала ее плечи, снимая нагрузку с мышц.

В сознание ее ворвался голос Томаса.

— Давным-давно жила-была девочка четырнадцати лет. Жила она на Земле и выросла на птицеферме.

«Я тоже жила на птицеферме, — подумала Ваэла и вдруг сообразила: — Он обо мне говорит!»

Она открыла глаза.

— Заглядывал в мое досье, значит?

— Это моя работа.

«Девчонка-подросток на птицеферме. Его работа!»

Она вспомнила ту девочку, которой была когда-то, — дитя эмигрантов, землепашцев. Технохолопы. Галльский средний класс.

«И из этого всего я вырвалась».

Нет… честно говоря, она оттуда сбежала. Взрыв сверхновой не так много значил для девчонки четырнадцати лет от роду, которая достигла физической зрелости намного раньше, чем ее сверстницы.

«И я сбежала на Корабль».

Ваэла закрыла глаза. Уже много раз она вела с собой все тот же нескончаемый спор. Словно в ее черепе разом помещались две женщины — одну она звала Беглянкой, а другую Честностью. Беглянку не устраивала жизнь на борту и пугали опасности нижстороны.

— Ну почему мне досталась такая судьба? — бурчала Беглянка. — Не жизнь, а сплошной риск.

— Сколько мне помнится, — заметила Честность, — ты сама напросилась.

— Значит, я в тот день сдала свои мозги напрокат. Каким местом я думала, черт?

— Что ты знаешь о чертях? — полюбопытствовала Честность.

— Надо познать черта, прежде чем понять ангела, — так, кажется, говорит наш кэп?

— Ты, как всегда, все перепутала.

— А ты знаешь, почему я вызвалась добровольцем, чтоб тебя! — Голос Беглянки дрожал от невыплаканных слез.

— Да. Потому что он умер. Десять лет вместе с ним и — пфф.

— «Он умер»! Это все, что ты можешь о нем сказать? «Он умер»?

— А что еще тут можно сказать? — Голос Честности был ровным и уверенным.

— Ты не лучше кэпа — всегда отвечаешь вопросом на вопрос. Что такого сделал Джим, чем заслужил смерть?

— Он проверял свои силы и достиг их предела, когда бежал П.

— Но почему ни Корабль, ни даже кэп никогда не говорят об этом?

— О смерти? — Честность призадумалась. — А что о ней говорить? Джим мертв, а ты жива, и это куда важнее.

— Да ну? Порой я сомневаюсь… и думаю, что случится со мной.

— Ты будешь жить, пока не умрешь.

— Но что со мной случится?

Честность опять примолкла — для нее это было нехарактерно — и наконец ответила:

— Ты будешь сражаться, чтобы жить.

«Ваэла! Ваэла, очнись!»

Это был голос Томаса. Она открыла глаза и, откинув голову на подушку, глянула на своего начальника. Лучи прожекторов преломлялись в толще плазмагласа и озаряли его лицо. В эллинге рабочие гремели железом. Ваэла заметила, что Томас тоже утомлен, но старается не показывать этого.

— Я рассказывал тебе сказку о Земле, — заметил он.

— Зачем?

— Это важно для меня. У той девчонки-подростка были такие красивые мечты. Ты все еще мечтаешь о будущем?

По лицу Ваэлы пробежала нервическая радуга. «Он что, читает мысли?»

— Мечты? — Она вздохнула, закрывая глаза. — Зачем мне мечты? У меня есть работа.

— И этого достаточно?

— Достаточно? — переспросила она и усмехнулась. — Это меня не волнует. Корабль ведь ниспошлет мне прекрасного принца, не забыл?

— Не богохульствуй!

— Это не я богохульствую, а ты. Зачем мне соблазнять этого придурковатого стихоплета, когда…

— Этот спор мы продолжать не станем. Уходи. Оставь проект. Но больше не спорь.

— На попятный я не пойду!

— Так я и понял.

— Зачем ты полез в мое досье?

— Я пытался вернуть ту девочку. Если она оставила свои мечты, возможно, ей по пути с мечтателями. Я хочу сказать ей, что сталось с ее мечтами.

— И что же с ними сталось?

— Они все еще с ней. И всегда с ней останутся.

Глава 24

Вы говорите «боги». Хорошо. Теперь Аваата понимает такой язык. Аваата говорит: сознание — дар Бога Вида индивидууму. Совесть — это дар Бога Личности всему виду. В совести ты найдешь форму, придаваемую сознанию, и красоту.

Керро Паниль, переводы из «Авааты».

Хали не ощущала течения времени, но когда эхо ее слов перестало отзываться раскатами в глубине мозга, она обнаружила, что стоит лицом к лицу с собой. Она все еще ощущала вокруг себя крохотное помещение, открытое для нее Кораблем позади терминала в архивах. И в этой комнате лежало ее тело. Ее плоть распласталась на желтой кушетке, а Хали смотрела на нее сверху вниз, не понимая, как такое может быть. Комнату заливал свет, расплескиваясь повсюду. Хали поразилась — насколько увиденное отличалось от того, что всегда показывали ей зеркала. Глянцевое покрытие кушетки оттеняло смуглую кожу. За левым ухом, под коротко стриженными волосами, проглядывала родинка. Свет был таким ярким, что хотелось прищуриться, но странным образом не резал глаз, и колечко в носу отражало его, сверкая. Все тело окружал странный ореол.

Хали попробовала заговорить — и долгое, наполненное ужасом мгновение ощущала, что не в силах этого сделать. Она попыталась вернуться обратно, в свое тело. А потом на нее снизошло спокойствие, и она услышала голос Корабля:

— Я с тобою, Экель.

— Это… как гибернация? — Она слышала собственный голос, не шевеля призрачными губами.

— Намного сложнее. Я показал тебе это, чтобы ты запомнила.

— Я не забуду.

И в тот же миг она обрушилась во тьму, медленно кувыркаясь. Корабль обещал дать ей новое тело — только это и вертелось у нее в голове. Тело старухи.

«Каково это будет?»

Ответа не было. Она неслась в жарком бесконечном туннеле, и страшнее всего было то, что Хали не ощущала собственного пульса. Но вдалеке прорезался свет, заливавший склон холма. Девушке, выросшей на борту, коридоры были понятны и знакомы, и когда она вылетела из темноты в белое сияние дня, ее потряс окружающий простор.

И она услышала биение. Это колотилось ее сердце. Хали невольно приложила руку к груди и, ощутив грубую ткань, опустила глаза. Рука была смуглой, морщинистой, старой.

«Это не моя рука!»

Хали огляделась, чувствуя себя совершенно беззащитной. Солнце заливало ее золотым жаром, ласкавшим старые кости. Вдалеке проходили люди.

— Тебе потребуется несколько минут, — послышался в ее сознании голос Корабля, — чтобы привыкнуть к новому телу. Не спеши.

Да, она уже чувствовала, как сигналы поступают в мозг через сбоящие синапсы. Ноги… обуты в сандалии, ремешки трут икры. Она сделала пару осторожных шагов — сквозь подошвы чувствовалась каменистая земля. Натирала плечи при каждом движении грубая волокнистая ткань мешковатого платья, в подоле путались ноги. Это было единственное ее одеяние… нет, еще кусок полотна, намотанный на голову. Хали подняла руку, чтобы прикоснуться к нему, и взгляд ее упал на подножие холма.

Там собралось множество людей — может, сотни три, Хали не могла посчитать точно.

Ей показалось, что, прежде чем она заняла это тело, ему пришлось бежать. Грудь давила одышка. В ноздри била вонь застарелого пота.

До нее доносился неразборчивый звериный рык толпы, медленно накатывавшей на нее в своем пути к вершине. Посреди толпы брел человек, волочивший на спине что-то вроде бревна. Когда он подошел ближе к Хали, та увидела кровь, стекающую по его лицу из-под странного венца, похожего на головную повязку, усеянного иголками. Путник был страшно избит, в прорехах серой хламиды виднелись синяки и раны.

Не успел он приблизиться к Хали, как ноги его подкосились, и путник упал лицом в пыль. Женщина в выцветшем синем платье бросилась ему на помощь, но двое молодых парней в шлемах с гребнями и жестких блестящих куртках оттолкнули ее. Толпа состояла из таких почти наполовину. Еще двое пытались поднять избитого пинками и руганью.

«Доспехи, — поняла Хали, вспомнив уроки истории. — Они одеты в доспехи».

Бездна времен, лежавшая между этим мгновением и ее рождением на борту, грозила поглотить рассудок Хали.

«Корабль?»

«Спокойно, Экель. Спокойно».

Она набрала воздуха в старческую грудь, еще раз, еще, превозмогая боль. Люди в доспехах, заметила она теперь, носили темные юбочки до колен… на ногах — тяжелые сандалии и металлические поножи. У каждого за плечом был привешен короткий меч, так что за ухом торчала рукоять. Напирающую толпу они сдерживали шестами… «Нет, — поправилась Хали. — Древками копий, орудуя ими точно палками».

Толпа скрывала от нее упавшего. Голоса становились громче и злее, но причина свары оставалась Хали непонятной.

— Отпустите его! — кричали одни. — Отпустите, молим!

— Бейте ублюдка! — вопили другие. — Бейте!

— Забить его камнями на месте! — взвился над толпой пронзительный крик. — Все равно до вершины не доползет!

Люди в доспехах растолкали толпу. Рядом с упавшим остался только рослый темнокожий мужчина. Он испуганно оглянулся, дернулся, пытаясь убежать, но двое солдат преградили ему путь, замахнувшись древками, и темнокожий вновь прижался к упавшему.

Один из солдат ткнул копьем в сторону темнокожего и крикнул что-то неразборчивое. Тот нагнулся и поднял бревно, упавшее с плеч страдальца.

«Что происходит?»

«Смотри и не вмешивайся».

Обок тропы стояла кучка рыдающих женщин. Избитый человек медленно поднялся на ноги и вслед за волочащим бревно мужчиной двинулся к вершине холма — в сторону Хали. Та взирала на эту жуткую сцену, силясь понять, что здесь происходит. Нечто чудовищное — очевидно. Но насколько это важно? Почему Корабль решил, что она должна все это увидеть?

Избитый ускорил шаг и приблизился к плакальщицам почти вплотную. Хали поняла, что он едва стоит. Одна из женщин проскользнула через оцепление и серой тряпицей утерла кровь с лица раненого. Тот мучительно раскашлялся, держась за левый бок и морщась.

В Хали проснулся медик. Этот человек тяжело ранен — по меньшей мере перелом нескольких ребер, возможно, пневмоторакс. В уголке его губ показалась кровь. Ей захотелось подбежать к нему, облегчить его страдания…

«Не вмешивайся!»

Присутствие Корабля осязаемой стеной встало между нею и раненым.

«Спокойно, Экель».

Корабль вошел в ее мысли.

Хали стиснула кулаки, хватая воздух ртом. До нее долетел запах толпы. Ничего омерзительнее она не ощущала в жизни. Воздух пропитывала грязь и гниль. Как могут эти люди переносить такую вонь?

И в этот миг раненый заговорил. Плакальщицы, к которым он обратился, мгновенно смолкли.

— Не по мне плачьте, но по детям вашим, — отчетливо услышала Хали.

Сколько же участия было в этом негромком голосе!

Один из солдат ткнул раненого в спину тупым концом копья, понуждая его возобновить нелегкий путь к вершине. Они приближались. Смуглокожий по-прежнему волок бревно.

Что здесь творится?

Раненый вновь обернулся к заведшим свое плакальщицам. Голос его был силен — куда сильнее, чем ожидала Хали.

— Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?

Отвернувшись от них, путник устремил взгляд на Хали. Он все еще держался за бок, и на губах его выступила розовая пена — верный признак пневмоторакса.

«Корабль! Что они делают с ним?»

«Наблюдай».

— Ты пришла издалека, — произнес раненый, — чтобы засвидетельствовать сие.

«Он говорит с тобой, Экель. — Голос Корабля не позволил ей впасть в оцепенение. — Можешь ответить».

Поднятая толпой пыль забивала горло. Хали подавилась словами, прежде чем выдавить:

— От… откуда ты знаешь, что я издалека?

Голос ее был голосом дряхлой старухи.

— От меня ты ничего не скроешь, — ответил раненый.

Один из солдат с хохотом ткнул копьем в ее сторону — так, в шутку.

— Иди-ка ты подобру-поздорову, старая. Может, ты издалека пришла, а я тебя еще дальше пошлю.

Товарищи его покатились со смеху.

«Никто не тронет старуху», — вспомнила Хали уверения Корабля.

— Пусть знают, — крикнул ей раненый, — свершилось!

А потом ее захлестнули гневные крики толпы и окутали клубы вонючей пыли. Хали едва не задохнулась, покуда люди проходили мимо, горло у нее перехватило. Когда кашель отпустил, она повернулась и невольно вскрикнула. На вершине холма, там, куда стремилась толпа, на двух столбах с поперечиной, вроде того, что тащили за раненым, висели люди.

Толпа расступилась на миг, и Хали снова увидала избитого путника.

— Если кто и поймет волю Божию, — крикнул он ей в тот краткий миг, — так это ты!

Толпа вновь скрыла его.

«Волю Божию?»

Чья-то рука коснулась ее плеча, и Хали испуганно шарахнулась. Рядом с ней стоял парень в буром балахоне. Изо рта у него воняло дерьмом.

— Он сказал, что ты явилась издалека, матушка, — проныл он елейным голоском. — Ты знаешь его?

Хали хватило одного взгляда в глаза вонючему, чтобы испугаться за судьбу хрупкого старческого тела, вмещавшего ее рассудок. Это был опасный человек… очень опасный. У него были глаза Оукса. Он обладал силой творить зло.

— Ответь-ка мне, — пропел он, и голос его сочился ядом.

Глава 25

Вы зовете Аваату светлячком в ночном море. Аваата сомневается в ваших словах, ибо Аваата видит пейзажи ваших мыслей. С трудом проходит Аваата тропами ваших раздумий — они сплетаются, меняя направление с каждым шагом. Но Аваата и раньше шла подобными путями, исследуя просторы чужой мысли. Ваши призраки ведут Аваату. Мы связаны в едином пути.

Что за призрак зовете вы естественной вселенной? Вы отобрали его у своего Бога? А… нет, вы отъяли часть себя, чтобы создать невозможное. Чтобы творить, необязательно разрушать себя. Ваша сила — в расплывчатости пейзажа вашего рассудка, в несложенности путей вашей мысли. В вас самом таится нечто, направляющее каждую мысль. Почему же вы ограничиваете их свободу малой частью доступного вам простора?

Вы находите различие между чертежом и уже разбитым садом. Вы вечно готовитесь и говорите себе: «Сейчас я скажу что-то о…» И этим вы ограничиваете свободу своего слова и слушателя заставляете принять ваши ограниченья. И все ради того, чтобы свести урезанные данные в простую, линейную систему понятий. Оглянись, человече! Где ты нашел простоту? Разве первый взгляд на один и тот же пейзаж говорит тебе то же, что второй? Почему же твоя воля столь несгибаема?

Все знаковые системы пронизывает магическое сродство между предметом и подобием, между реальностью и символом. Это явный фундамент языка. В большинстве наречий слово «вещь», или «предмет», происходит от того же корня, что и слово «речь», а то в свою очередь уходит корнями в древнюю волшбу смысла.

Керро Паниль, «Воспевая Аваате».

Оукс замер в молчании, глядя на стоящего у порога кэпитанской каюты Хесуса Льюиса. Что-то назойливо жужжало под ухом. Оукс не сразу вспомнил, что оставил включенным голопроектор, все еще показывавший аграриум Д-9 изнутри. Да… там же деньсторона в разгаре. Он стукнул по выключателю.

Льюис отошел от двери на шаг и снова остановился, тяжело дыша. Жидкие соломенные волосы его растрепались, черные глаза бегали — привычка, которую Оукс наблюдал у большинства нижсторонников. На остром подбородке Льюиса поверх пореза была прилеплена нашлепка псевдоплоти и еще одна — на узкой переносице. Тонкие губы кривила усмешка.

— Что с тобой?

— Клоны… — нервный вздох, — …взбунтовались.

— А Редут? — Оукса передернуло от ужаса.

— Цел.

Прихрамывая, Льюис добрел до дивана и рухнул плашмя.

— У тебя не найдется немного твоей фирменной? В Редуте ни капли не осталось.

Оукс торопливо шагнул к потайному шкафчику, вынул бутылку терпкого пандоранского вина, откупорил ее и подал Льюису. Тот припал к горлышку и, не переводя дыхания, сделал четыре глотка, оглядывая своего шефа поверх бутылки. Старый кэп, кажется, совсем сдал. Под глазами синие мешки. «Эк его…»

Оукс же воспользовался этими секундами, чтобы собраться. Он был не против услужить Льюису — это создавало полезную иллюзию личной заботы. Очевидно было, что в Редуте случилось нечто ужасное.

— Взбунтовались? — переспросил Оукс, когда Льюис оторвался от бутылки.

— Отбросы из Комнаты ужасов, раненые и прочая шваль, которую нам было не прокормить. С едой совсем труба. Я их всех выставил.

Оукс кивнул. Выбросить клонов за шлюзы Редута значило обречь их на гибель, быструю… если им повезет и они не наткнутся на нервоедов или прядильщика. Тогда им придется туго.

Льюис глотнул еще вина и продолжил:

— Мы не заметили, что окрестности заражены нервоедами.

Оукс задохнулся. Нервоеды пугали его более всех ужасов Пандоры. Живо представились быстрые нитевидные тельца, что вгрызаются в плоть, пожирают нервы, впиваются в глаза, проедают себе дорогу сквозь тело в мозг. Долгая мука пострадавших была хорошо знакома на нижстороне, и рассказы об этом просочились даже на борт. Все живое на Пандоре боялось нервоедов, кроме, кажется, келпа — но у него не было нервов.

— Что случилось потом? — спросил Оукс, отдышавшись.

— Клоны подняли шум, как всегда, когда мы их выставляем. Они же знают, что с ними станется. Пожалуй, мы слишком мало обращали на них внимания. Кто-то вдруг заорал: «Нервоеды!»

— Твои люди, конечно, загерметизировали люки.

— Все было закрыто, пока наблюдатели высматривали гнездо.

— И?..

Льюис уставился на бутылку, которую сжимал в руках, и судорожно вздохнул.

Оукс ждал. Нервоеды, конечно, жуткие твари; им требовалось три-четыре минуты на то, что другие демоны завершали вмиг. Но конечный результат был тем же.

Льюис снова вздохнул, снова отпил вина. Его уже не так трясло — как будто присутствие Оукса убеждало его в том, что он наконец в безопасности.

— Они напали на Редут, — произнес он.

— Нервоеды?

— Клоны.

— Напали? Как…

— С камнями. С голыми руками. Кто-то из них разбил щиты мусоропроводов, мы не успели остановить их. Двое клонов попали внутрь. И они уже были заражены.

— Нервоеды в Редуте?! — Оукс с ужасом воззрился на своего помощника. — И что ты сделал?

— Бардак был ужасный. Наша аварийная команда, по большей части спецсозданники, заперлась в полном составе в лаборатории марикультуры, но нервоеды уже проникли в водопровод. Лаборатория — вдребезги. Выживших не было. Я сам заперся в пультовой с пятнадцатью помощниками. Все были чисты.

— Сколько человек мы потеряли?

— Большую часть персонала.

— Клоны?

— Почти никого не осталось.

Оукс поморщился.

— Почему ты не доложил, не вызвал помощь? — Он коснулся вживленной капсулы передатчика.

Льюис покачал головой.

— Я пытался. Или тишина, или помехи. А потом со мной пытался заговорить кто-то еще. Словно картинки возникали в голове.

«Картинки перед глазами!»

Это описание очень походило на то, что испытывал сам Оукс. Их секретный канал связи раскрыт! Кем?

Он задал этот вопрос вслух.

— Это я и пытаюсь выяснить. — Льюис пожал плечами.

Оукс заткнул себе рот кулаком. «Корабль?! Да, это его работа!» Но сказать об этом вслух он не осмелился. У проклятой железяки везде глаза и уши.

Хватало и других ужасов. Гнезда нервоедов приходилось выжигать… ему представился тлеющий после пожара Редут.

— Ты сказал, что Редут уцелел?

— Все чисто. Все стерилизовано. И мы кое-что добыли взамен.

Льюис снова приложился к бутылке и ухмыльнулся Оуксу, наслаждаясь явным нетерпением кэпа. Стариком так легко вертеть…

— Что? — резко поинтересовался Оукс.

— Хлор и сильно хлорированная вода.

— Хлор?.. Хочешь сказать, он убивает нервоедов?

— Своими глазами видел.

— Так просто? Все настолько просто? — Оукс вспомнил, что годами жил в ужасе перед мельчайшими из демонов. — Хлорированная вода?

— Сильно хлорированная. Пить такую нельзя. Но нервоеды в ней растворяются. Жидкость и газ проникают всюду и изводят гадов до последнего. Редут воняет до небес, но все чисто.

— Ты уверен?

— Ну я же здесь.

Льюис постучал себя в грудь и глотнул еще вина. Оукс вел себя не совсем обычно, и это тревожило его. Льюис вспомнил приказ, дошедший до него на борту орбитального челнока. «Легату — в Комнату ужасов». Найдется ли гнусность, которой побрезгует старый ублюдок? Льюис искренне надеялся, что нет. Так и следовало управлять Оуксом — через его излишества.

— Ты действительно здесь, — согласился Оукс. — Но как ты… Я хочу сказать, как вы обнаружили…

— Мы застряли в пультовой. Все системы управления были у нас под руками. Мы начали сбрасывать в жилые помещения все, что могли…

— Но хлор! Где вы взяли хлор?

— Вообще-то мы пробовали соляную рапу. Случилось замыкание, и через нее пошел ток. Образовался хлор. Я как раз был у экрана и заметил, что нервоедов он убивает.

— Ты уверен?

— Я же говорю — своими глазами видел. Они сморщивались и дохли.

Оукс начал осознавать, как такое могло случиться. Колонисты никогда не пробовали воздействовать на нервоедов хлором. Большая часть едких веществ на фауну Пандоры не действовала. А питьевую воду обеззараживали с помощью фильтрации и кипячения в лазерных печах. Так было дешевле. Нервоедов брал огонь — и колонисты всегда пользовались огнем.

В голове возник еще один вопрос:

— Уцелевших много?

— Только те, кто оказался в герметичных отсеках до начала заражения. Все остальные помещения мы залили хлором и сильно хлорированной водой.

Оукс представил, как газ равно убивает людей и нервоедов, как обжигает кожу ядовитая вода… Он встряхнул головой, чтобы отогнать глупые мысли.

— Ты совершенно уверен, что в Редуте безопасно?

Льюис уставился на него. Их драгоценный Редут! Ничего важнее нет.

— На деньстороне я отправляюсь обратно.

Оукс запоздало сообразил, что следовало проявить побольше сочувствия.

— Но, друг мой дорогой, ты же ранен!

— Мелочи. Один из нас отныне должен находиться в Редуте постоянно.

— Почему?

— Зачистка вышла довольно кровавой. Это нам еще аукнется.

— Чем?

— Выжившие клоны, даже наши люди… ну, ты можешь себе представить, какими приемами мне пришлось пользоваться. Были неизбежные потери. Кое-кто из выживших клонов и даже из наших ребят — кто послабее — они… — Льюис пожал плечами.

— Они — что? Изволь объяснить.

— Мы получили несколько прошений от клонов и даже от сочувствующих среди людей. Пока меня не будет на месте, я оставил за себя Мердока.

— Прошения? От клонов? И как ты с ними поступил?

— Как и в тот раз, когда решал проблему голода.

Оукс скривился.

— А… сочувствующие?

Льюис снова пожал плечами.

— Когда мы извели всех нервоедов в округе, к Редуту вернулись прочие демоны. Быстрый и эффективный способ решения проблем.

Оукс потер шрам над вживленным передатчиком.

— Но когда… то есть почему ты не отправил кого-то…

— Мы ждали окончания стерилизации.

— Да… да, конечно. Понятно. Смелые ребята.

— И… ты можешь себе представить, что бы началось, если бы об этом стало известно?

— Ты совершенно прав.

Оукс обдумал слова Льюиса. Как всегда, тот нашел верное решение. Трудное, но правильное.

— А что я там слышал насчет Легаты? — поинтересовался Льюис.

— Ты не имеешь права оспаривать мои… — вскипел было Оукс.

— Ох, уймись. Ты отправляешь ее в Комнату ужасов. Я должен знать, не пора ли готовить ей замену.

— Заменить… Легату? Думаю, вряд ли.

— Если вдруг потребуется, извести меня загодя.

— Мне почему-то кажется, — Оукс все еще злился, — что ты разбрасываешься работниками.

— Ты можешь придумать другой способ справиться с мятежом?

Оукс покачал головой.

— Я не хотел тебя обидеть…

— Знаю. Но вот поэтому я не докладываю о таких вещах, пока не возникнет крайней нужды или ты не потребуешь.

Тон Льюиса Оуксу очень не понравился, но в этот момент капеллан-психиатра посетила иная мысль.

— Ты сказал, одному из нас придется все время торчать в Редуте? А как же Колония?

— Тебе придется свернуть свои дел здесь и переехать на нижсторону. Другого выхода я не вижу. Легату можешь использовать для связи с бортом, если после Комнаты ужасов от нее еще будет прок.

Оукс обдумал эту идею. Переселиться вниз, к кровожадным демонам? Регулярные поездки, предпринимаемые ради того, чтобы продемонстрировать свою власть, и без того действовали ему на нервы… но жить там безвылазно?

— Поэтому я и спросил про Легату, — пояснил Льюис.

— И как… — полюбопытствовал несколько умиротворенный Оукс, — там… в Колонии?

— Безопасно, пока находишься в помещении и передвигаешься только на челноках или сервоках.

Оукс моргнул. И снова Льюис был безупречно логичен. Кому они могли довериться больше, чем друг другу?

— Да. Я понимаю.

Оукс оглядел каюту. На виду ни одного сенсора не было, но это его не успокаивало. Проклятый корабль все равно знал, что творится на борту.

«Мне придется переехать вниз».

Слишком много причин вынуждало к этому. Конечно, Первую лабораторию Льюис переведет в Редут, но в самой Колонии останется еще немало проблем, которые придется решить.

«На нижстороне…»

Оукс всегда знал, что когда-нибудь ему придется покинуть борт корабля. Но то, что выбор сделан за него, обстоятельствами, ничуть не помогало ему решиться, наоборот — такая несвобода заставляла Оукса острее чувствовать свою уязвимость. Случай с нервоедами глубоко потряс его.

«Что за дилемма!»

По мере того, как он приобретал все больше власти, кэп все менее мог доверять тем, с кем сталкивался на борту. Но Пандора оставалась не менее опасной и неведомой.

Оуксу пришло в голову, что он ждал того часа, когда планета будет стерилизована и умиротворена, прежде чем спуститься на нее вместе с Льюисом.

«Стерильная поверхность. Да».

Он вгляделся в лицо Льюиса. Отчего этот тип так доволен? Оттого лишь, что он случайно остался в живых? Вряд ли. Льюис что-то скрывает.

— Что еще ты можешь сообщить?

— Новые спецклоны. Они находились в изолированном отсеке и уцелели все. Чисты, совершенно незапрограммированы и прекрасны. Просто прекрасны.

В последнем Оукс сильно сомневался. Ему было известно, как часты у клонов отклонения в развитии. Тело оригинала, в конце концов, было прозрачно для космических лучей, разрушающих записи человеческих генов. Конечно, работа Льюиса — восстанавливать цепочки ДНК, но все же…

— Никаких фокусов?

— Я взял за основу клетки электрокелпа и вносил изменения при помощи рекомбинантной ДНК. — Он потер пальцем острый нос. — Получилось.

— Это ты говорил и в прошлый раз.

— В прошлый раз тоже получилось. Мы просто не смогли выдержать режим питания…

— Никаких уродов?

— Чистая работа. Только ускорение развития до зрелости. А ведь с келпом тяжело работать. Лаборанты все время шарахаются от глюков, стареют как проклятые…

— Ты все еще можешь позволить себе просто так разбрасываться опытными лаборантами?

— Это не просто так!

Льюис злился — именно этой реакции и добивался от него Оукс.

— Я просто хотел знать, получилось ли, Хесус, — обезоруживающе улыбнулся он. — Вот и все.

— Получилось.

— Отлично. Полагаю, ты единственный, кто мог бы провернуть этот дельце… но я единственный, кто согласится тебе это разрешить. Как поживает график?

Льюис моргнул — резкая смена темы разговора застала его врасплох. Хитрый старый ублюдок, никогда не даст в себя прийти. Он глубоко вздохнул, все еще ощущая вкус дрянного вина — полузабытое чувство уюта и безопасности, которое всегда давал ему Корабль… нет, всего лишь корабль.

— Сколько? — строго спросил Оукс.

— Мы можем продлить период развития спецклонов — точней сказать, старения — и довести их до любого потребного возраста. От зачатия до пятидесяти биолет за пятьдесят суток.

— В хорошем состоянии?

— В превосходном и полностью подготовленными для программирования. Они остаются беспомощными младенцами, пока не станут нашими, э-э… слугами.

— Значит, мы довольно быстро сможем восстановить численность персонала Редута.

— Да… но тут есть проблема. Большинство наших людей это знает, и они… э-э… видели, как я поступил с клонами и им сочувствующими. Они начинают осознавать, что заменимы.

— Понимаю. — Оукс покивал. — Поэтому тебе и придется торчать в Редуте. — Он всмотрелся в лицо своего помощника. Нет, тот еще не все сказал. — Что еще, Хесус?

Льюис ответил не раздумывая — ответ все время вертелся в его мыслях, ожидая вопроса.

— Проблемы с энергией. Мы их решим.

— Ты их решишь.

Льюис опустил глаза. Этого он и ожидал. Правда… но им нужно больше «порыва», их собственного эликсира.

— У меня есть для тебя подсказка, — бросил Оукс. — Когда человек занят работой, ему некогда думать и бояться. Раз проблема с клонами решена — пусть твоя команда займется уничтожением келпа. Мне нужно простое, действенное решение. Вирусы, ферменты — мне плевать. Скажи им, чтобы они извели эту дрянь.

Глава 26

Бескрайняя вселенная предлагает нам бесконечное множество примеров бессмысленных явлений, подчас пугающих или изменчивых, но всегда божественно загадочных. Лишенное божественной мощи сознание не в силах полностью охватить бесконечность вселенной, и потому за границами познанного нас всегда ждет тайна. Единственный смысл этой вселенной — тот, что мы в нашей смертной гордыне ей приписываем. В этом мы похожи на наших далеких примитивных предков.

Раджа Томас, из корабельных архивов.

Хали в ужасе застыла перед вонючим незнакомцем, силясь придумать безопасный ответ. Беспомощность, которая охватила ее, усугублялась предельной чуждостью мира, куда забросила ее воля Корабля. Пыль, поднятая следовавшей за раненым толпою, вонь, яростные крики и блуждающие тени под одиноким солнцем…

— Ты знаешь его? — напористо повторил незнакомец.

Хали хотела было заявить, что никогда прежде не видала несчастного, но что-то говорило ей — это неправда. Было в нем что-то пугающе знакомое.

«Почему он заговорил со мной о Боге и знании?»

Может, это другой спроецированный сюда корабельник? Почему раненый казался ей таким знакомым? И почему он обратился к ней?

— Мне ты можешь сказать, — настаивал незнакомец.

— Я пришла издалека, чтобы увидеть его.

Старушечий голос, которым наделил Хали Корабль, звучал униженно, но лжи в ее словах не было. Она чувствовала это своими старческими костями. Корабль не стал бы лгать, а Он ясно сказал: «Через Великую Бездну…» И каким бы не было значение этого спектакля, Корабль явил ее здесь только ради этого человека.

— Не узнаю твоего говора, — заметил вонючий. — Сидонянка, что ли?

Хали двинулась вслед толпе, отрешенно бросив любопытствующему:

— Я с Корабля.

Что там делают с раненым эти люди?

— С Корабля? Никогда не слыхал о таком городе. Это в римских владениях?

— Корабль далеко. Очень, очень далеко.

Что творится там, на вершине холма? Солдаты отобрали у носильщика брус с выемкой и уложили на земле. Толпа забурлила.

— Тогда почему Иешуа сказал, что тебе ведома воля Господня? — поинтересовался вонючий.

Хали вздрогнула. «Иешуа?» Это имя упоминал Корабль. Потом, сказал Он, оно превратится в «Иисус» и «Хесус». Иисус. Поколебавшись, она перевела взгляд на своего собеседника.

— Ты назвал его Иешуа? — переспросила она.

— А тебе он ведом под другим именем?

Вонючий ухватил ее за плечо. В голосе его, в каждом движении сквозила жадная злоба.

В этот миг Корабль снова заговорил с ней.

«Это римский соглядатай, шпион, служащий тем, кто пытал Иешуа».

— Ты знаешь его? — потребовал ответа вонючий, больно тряхнув старуху за плечо.

— Мне кажется, что этот… Иешуа как-то сродствен Кораблю, — проговорила она.

— Сродствен… как можно быть в родстве с городом?

— Он в родстве с тобою, Корабль? — Хали машинально задала вопрос вслух.

«Да».

— Корабль говорит, что да, — сказала она.

Вонючий отпустил ее и отшатнулся от нее, кривясь от злобы.

— Безумная! Просто ополоумевшая старуха! Такая же полудурочная, как и он! — Он махнул рукой, указывая на вершину холма. — Видала, что с такими делают?

Хали посмотрела.

Двое мужчин, уже висевших на столбах, были привязаны к перекладинам, но только сейчас она поняла, что они оставлены умирать так. И это должно было случиться с Иешуа!

И, осознав это, Хали расплакалась.

«Слезы нарушают остроту зрения, — раздался в ее черепе голос Корабля. — Наблюдай».

Она вытерла глаза краешком платья, заметив попутно, что вонючий растворился в толпе. Хали заставила себя последовать за ним к месту казни.

«Я должна видеть».

Воины срывали с Иешуа одежду, обнажая раны, ссадины и синяки по всему телу. Несчастный сносил это терпеливо, не вздрогнув даже тогда, когда люди в один голос ахнули при виде его ран — как будто каждый раскрыл на миг душу пред собственной смертью.

— Он же плотник! — крикнул кто-то слева. — Не привязывайте его!

Юноше в доспехах передали из толпы горсть длинных кривых гвоздей.

— Прибить его! — хором подхватили собравшиеся чей-то клич. — Прибить!

Двое солдат поддерживали Иешуа за плечи. Он оглянулся было и уронил голову на грудь. В него бросали из задних рядов камни… Хали заметила, как кто-то метко плюнул в несчастного… но тот не пытался уклониться.

Все это выглядело так… дико в оранжевом сиянии бесстрастного светила, сочащемся сквозь высокие редкие облачка.

Хали смахнула с ресниц слезы. Корабль приказал ей смотреть! Хорошо же… От нее до левого плеча Иешуа оставалось не больше шести метров. Отсюда она хорошо видела его тугие жилы, натянутые годами труда, но сейчас силы несчастного были на исходе. Опыт медтехника подсказывал Хали, как она могла бы облегчить его страдания, спасти жизнь, но почему-то ей казалось, что Иешуа отказался бы от ее помощи, что все происходящее его нимало не удивляет — скорей он попросил бы закончить все побыстрее. Возможно, то была реакция загнанного обессилевшего зверя, который уже не может сопротивляться или бежать.

Иешуа поднял голову, и взгляды их встретились. Хали уловила слабое свечение вокруг него — подобное тому ореолу, что окружал оставленное ею тело, прежде чем Корабль спроецировал ее сюда…

«Неужели он тоже проекция с Корабля?»

Солдаты заспорили о чем-то. Тот, что взял из толпы гвозди, помахал ими перед носом другого.

А Иешуа неотрывно смотрел на Хали, и она не могла отвести от него глаз. Он признал ее — это читалось во взгляде обреченного, в движении бровей — …и немного удивился.

«Иешуа знает, откуда ты», — вмешался Корабль.

«Он — Твоя проекция?»

«Эта плоть живет здесь как свойственно плоти, — ответил Корабль. — Но в ней есть нечто свыше плоти».

«Нечто свыше… Поэтому Ты и привел меня сюда».

«Так что же это, Экель? Что?» — В голосе Корабля отчетливо звучало нетерпение.

«У него есть где-то другое тело?»

«Нет, Экель. Нет!»

Она вздрогнула, подавленная разочарованием Корабля, и попыталась мыслить яснее, забыв о страхе.

«Нечто большее… большее… — И тут она поняла, что значит этот ореол. — Время не властно над ним!»

«Почти так, Экель». — Корабль был доволен. Это несколько успокоило Хали, но вопрос оставался открытым.

«В нем есть нечто неподвластное времени, — поправилась она. — Смерть не возьмет его!»

«Ты Меня радуешь, Экель».

Ее охватила радость — и тут же схлынула, когда Корабль властно потребовал:

«Смотри!»

Стражники пришли к согласию. Двое повалили Иешуа наземь, распластав поверх бруса. Третий взял гвозди и булыжником начал прибивать руки несчастного к деревяшке.

— Если ты и правда сын Божий, — гаркнул кто-то из толпы, — посмотрим, как ты выкрутишься!

Вокруг Хали взвихрился глумливый смех. Она прижала к груди стиснутые кулаки, с трудом сдерживая желание броситься помощь. Какое варварство! Ее трясло от собственной беспомощности.

«Все мы — дети Корабля!» Вот что хотела она крикнуть этим глупцам. Урок первых занятий по богоТворению, увещевания капеллана.

Двое солдат взвалили бревно на плечи — прибитый к нему человек повис на запястьях. Иешуа всхлипнул. Еще четверо подняли поперечину на древках копий и вогнали в паз, вырубленный в торчавшем между двумя крестами столбе. Один солдат забрался на небрежно сколоченную лесенку и для надежности привязал поперечину к столбу. Двое других подхватили болтающиеся ступни Иешуа — один их держал крест-накрест, а другой приколачивал к тому же столбу теми же гвоздями. Кровь стекала по дереву.

Хали, захлебываясь, хватала ртом воздух — только бы не упасть в обморок.

Когда солдат, проверяя крепость веревок, тряхнул поперечину, карие глаза Иешуа заволокло мукой, и несчастный, потеряв сознание, обвис на столбе.

«Зачем они мучают его? Чего хотят?»

Хали рванулась вперед сквозь примолкшую вдруг толпу, распихивая стоящих с силой, которой не ожидала от старческого тела. Она должна была видеть яснее. Должна была видеть. Корабль приказал ей смотреть. Двигаться в толпе было трудно, несмотря на невесть откуда взявшиеся силы. И вдруг Хали ощутила, что люди, затаив дыхание, ждут чего-то.

«Почему они молчат?»

Ответ словно вспыхнул у нее перед глазами. «Они ждут, что Иешуа прекратит все это своей властью. Они ждут чуда! Они все еще ждут от него чуда. Ждут, что Корабль… Богснизойдет с небес и остановит этот кровавый фарс. Они творят все это и надеются, что Бог их остановит».

Хали отпихнула еще двоих попавшихся на пути и сообразила, что добралась до края толпы. Впереди были только три креста и три тела на них…

«Я еще могу его спасти», — мелькнуло у нее в мозгу.

Глава 27

Я исполняю музыку, под которую вам предписано танцевать. Вам остается свобода импровизации. Вы называете ее свободой воли.

Завет Оукса.

— Призываю собрание к порядку!

Оуксу пришлось воспользоваться жезлом-мегафоном, чтобы перекрыть гул голосов и шарканье подошв, наполнявшие центральный актовый зал Колонии — круглое помещение под бетонным куполом. Платформа, на которой стоял Оукс, отсекала от зала узкий сегмент в южной части. Когда собрания не проводились, в помещении собирали агротехнические установки и частично — газовые мешки для цеппелинов, так что о проведении митингов приходилось предупреждать за десять часов до начала, чтобы рабочие успели убрать станки.

Напряжение, вызванное переездом с борта на нижсторону, никак не хотело отпускать Оукса. Суточные ритмы сбились с переходом на планетарное время, а собрание пришлось проводить спешно. В Колонии приближался час обеда. Слушателей это будет нервировать.

Час был неурочный, и уже пошли разговоры, что вместо работы начинается пустая болтовня, но Мердок пресек их в зародыше, объявив, что Оукс спустился на нижсторону навсегда. Последствия были очевидны. Скоро Колонию постараются сделать по возможности безопасной, и руководить этим процессом станет сам кэп.

Вместе с Оуксом на платформе стояли Мердок и Рашель Демарест. Все знали, что Мердок руководит Первой лабораторией, и покров тайны, окружающий это заведение, делал его присутствие на собрании предметом всеобщего недоумения.

Рашель Демарест — дело другое. Вспомнив о ней, Оукс нахмурился. Будучи курьером между нижстороной и стариком Ферри, она узнала слишком много.

Шум в зале начал стихать. Запоздавшие торопились рассесться по свободным местам. Для слушателей сюда приволокли уйму легких стульев, в основном сплетенных из пандоранских растений. Оукса раздражало, что ни один стул не похож на другой. Надо будет как-нибудь установить стандарт.

Оглядев зал, он заметил, что Раджа Томас тоже здесь, сидит в первых рядах рядом с женщиной, похожей, судя по описанию Мердока, на Ваэлу таоЛини, единственную уцелевшую из первоначальной команды по изучению келпа. Ее знания могут быть опасны. Что ж… она и поэт разделят судьбу Томаса. Тогда и проблемам конец.

Оукс уже вторые сутки находился на нижстороне, и большая часть этого времени ушла на подготовку к общему собранию. Пришлось перечитать уйму секретных отчетов Льюиса и его подручных. Мердок оказался весьма полезен — надо за ним присмотреть. Часть данных добыла Легата — она и сейчас собирала их на борту.

Оукс понимал, что это собрание может стать серьезной угрозой его власти, и готов был встретить эту угрозу лицом к лицу. По оценкам Льюиса, здесь собралось около тысячи человек. Большая часть колонистов не могла оставить свои посты — охрана, техобслуживание, ремонт, строительство. Два шага вперед и шаг назад — таков был путь Пандоры. Но Оукс знал, что большинство сидящих в зале принесли с собой доверенности на голосование от десятков товарищей. Неформальные выборы уже прошли, и попытка установить здесь демократию вполне серьезна. А это опасно. На борту демократии не было никогда, и на нижсторону ее допускать не следует. Эта мысль отрезвляла; адреналин выжигал в крови остатки алкоголя.

Люди внизу чертовски долго рассаживались, сбиваясь кучками и болтая. Оукс ждал, теряя последние капли терпения. В зале стоял неприятный металлический запах сырости, свет ламп отливал зеленью. Он обернулся к Рашель — хрупкой женщине с непримечательным лицом и русыми волосами, выделяющейся из толпы только нервической манерностью движений. Это Демарест сподвигла своих товарищей на выборы, и она подала петицию руководству. При взгляде на нее Оукс вымученно улыбнулся. Льюис утверждал, будто ему известно, как обезвредить эту ходячую мину, но Оукс, зная своего помощника, спрашивать о подробностях не стал.

В конце концов Рашель Демарест вышла вперед и, не снимая жезла-мегафона с браслета, подняла руки и быстро-быстро помахала перед толпой пальцами. Оукс обратил внимание, что все, как по команде, смолкли.

«Почему она не пользуется мегафоном? Или она антитех?»

— Спасибо вам, что пришли сюда, — объявила Рашель. Голос у нее был пронзительный и визгливый. — Мы не отнимем у вас много времени. Наш кэп получил экземпляр вашего прошения и согласился ответить на него пункт за пунктом.

«Вашего прошения! — подумал Оукс. — Не моего прошения, не-ет!»

А доклады Льюиса и Мердока недвусмысленно свидетельствовали о том, что эта женщина рвется за своей долей власти в Колонии. Как ловко она исхитрилась ввернуть «кэп», так, что это прозвучало издевкой! Значит, битва началась.

Когда Демарест отошла от края платформы, Оукс шагнул вперед и, вытащив из внутреннего кармашка безупречно белого комбинезона то самое прошение, якобы случайно его уронил. Несколько страниц слетели вниз.

— Неважно. — Взмахом руки он остановил людей в передних рядах, бросившихся поднимать бумаги. — Я помню все наизусть.

Он покосился на Мердока. Тот успокаивающе кивнул. Он нашел где-то стулья для себя и Демарест, и оба уселись в достаточном отдалении.

Оукс доверительно нагнулся к слушателям, изобразил сердечную улыбку.

— Немногие из нас собрались здесь сегодня, и все мы знаем, что на то есть причины. Пандора не прощает слабости. Все мы теряли близких в четырех фиаско на Черном Драконе.

Он махнул рукой куда-то на запад, где за тысячей километров туманных морских просторов прятались скалы второго континента. Оукс знал, что ни одну из этих неудач нельзя вменить ему в вину — уж тут он постарался. А его окончательное переселение на нижсторону вселяло надежды касательно перспектив Колонии на всхолмленных равнинах Яйца. Ощущение близкой победы отчасти питало зарождающийся конфликт. Колонисты начинали думать о чем-то, кроме проблем выживания, вспоминать забытые мечты, лепить черты будущего.

— Как большинство из вас знает, — продолжил Оукс, поднимая мегафон для лучшей слышимости, — я спустился с борта, чтобы остаться, чтобы привести вас к окончательной победе.

Пролился дождик вежливых аплодисментов — куда более редкий, чем он ожидал. Да, вовремя он спустился на нижсторону. Пора заняться организацией, укрепить тающую преданность.

— Итак, петиция Демарест. Пункт первый — отмена одиночных патрулей. — Оукс покачал головой. — Если бы мы только могли… Вы, возможно, не понимаете, для чего это делается. Я скажу вам прямо. Мы дрессируем тварей Пандоры, чтоб бежали без оглядки от одного вида человека!

Вот на это зал похлопал сердечнее.

Оукс подождал тишины.

— Благодаря вашей отваге ваши дети унаследуют более безопасную планету. Да, я сказал ваши дети. Я намерен перевести наталей на нижсторону.

Это известие было встречено изумленным перешептыванием.

— Это случится не сразу, — проговорил Оукс, — но случится непременно. Теперь ко второму пункту прошения. — Он поджал губы, как бы припоминая. — «Никакие важные решения о делах Колонии или ее расширении не могут приниматься без одобрения явного большинства колонистов, голосующих на Совете». Я не ошибся, Рашель?

Он обернулся к Демарест, но ответа дожидаться не стал. Бросив взгляд на рассыпанные по полу листы, он окинул взором вначале первые ряды, а потом и весь зал.

— Оставим пока невнятное определение «явного большинства» и непонятную мне ссылку на Совет. Позволю себе напомнить то, что мы и так знаем. Чтобы очистить этот зал для собрания, ушло десять часов. У нас есть выбор. Или мы держим зал свободным постоянно, уменьшая этим производственные площади, или соглашаемся, что все важные решения будут приниматься с десятичасовой задержкой. Я, кстати, предпочитаю называть их жизненно важными. — Оукс демонстративно покосился на большие настенные часы и снова обратился к слушателям: — Мы заседаем уже больше четверти часа, и конца-края этому пока не видно.

Оукс прокашлялся, давая залу вдуматься в его слова. Он заметил, что кое-кто внизу ерзает — видно, желая оспорить этот аргумент. Зато Мердок взял Рашель Демарест за ручку и оживленно нашептывал ей что-то на ушко, выводя тем самым из дискуссии.

— Пункт третий, — продолжал Оукс. — Больше отпусков на борт нашего корабля. Если мы…

— Корабля! — рявкнул кто-то из средних рядов. Оукс узнал кричавшего — охранник из оцепления эллинга, один из пособников Демарест. — Не нашего корабля, а Корабля! — Охранник даже привстал, но товарищи усадили его обратно.

— Тогда давайте разберемся, — проговорил Оукс. — Полагаю, капеллан-психиатр обладает достаточным опытом, чтобы разрешить этот вопрос.

Он покосился на Рашель Демарест, еще не вырвавшуюся из незаметной, но цепкой хватки Мердока. «Хочешь поиграть титулами? Отлично, только сокращать не будем. Не «кэп», а «капеллан-психиатр». За мной стоят все традиции нашего корабля».

— Объясняю по буквам. — Оукс в очередной раз окинул слушателей взглядом. — Мы чертовски разнородная команда. Большинство из нас, похоже, происходит с Земли, где я родился. Нас забрал оттуда корабль…

— Корабль спас тебя! — Этот чертов охранник все не уймется. — Корабль спас вас! Наше солнце готово было взорваться!

— Так говорит корабль! — Оукс коснулся контактов жезла, добавляя громкости. — Факты не противоречат и другому объяснению.

— Факты…

— Что мы пережили? — Оукс заглушил вопли охранника, потом убавил звук. — Что мы испытали? — Еще тише. — Мы оказались на борту корабля вместе с другими людьми, чье происхождение нам неясно. Совершенно неясно. Часть из них — клоны, другие — оригиналы. Корабль научил нас своему языку и навязал нам свою историю. Мы знаем то, что наш же корабль разрешает нам узнать. Каковы же его мотивы?

— Богохульство!

Оукс выждал, пока крикуны уймутся.

— Корабль сделал из меня врача и ученого. Я полагаюсь только на те факты, которые могу проверить. Что я знаю о корабельниках? Мы биологически совместимы. Собственно, все это может быть одной генетической…

— Я знаю, откуда я родом, как и все мы! — Рашель Демарест избавилась наконец от Мердока и, вскочив с места, ринулась к Оуксу. Мегафоном она пока не пользовалась, но пальцы ее уже шарили по контактам. — Я клон, но я…

— Так говорит корабль!

И снова Оукс бросил им тот же вызов. Если Льюис и Мердок верно просчитали умонастроения колонистов, посеянные им сомнения взойдут, когда придет время голосовать.

— Так говорит корабль, — повторил Оукс. — Я не сомневаюсь в вашей искренности… но доверчивость ваша меня изумляет.

От злости Рашель запуталась в управлении жезлом-мегафоном и недобрала громкости. В результате голос ее долетел только до первых рядов.

— Это всего лишь ваше толкование!

— Она говорит, — благоразумнейшим тоном повторил за ней Оукс, — что это лишь мое толкование. Но я, капеллан-психиатр, подвел бы вас, если бы не предупредил, что и такое толкование возможно. Что мы на самом деле знаем? Может быть, мы лишь препарат в опытах по космической генетике? Нам известно лишь, что корабль, — он ткнул пальцем в потолок, — принес нас сюда и отказывается улетать. Нам сказано, что мы должны заселить этот мир, который корабль же называет Пандорой. Легенду о Пандоре вы знаете — она входит в образовательные архивы. Но что мы знаем о планете? Можно хотя бы заподозрить, что название дано не случайно?

Он позволил аудитории подумать об этом пару секунд, зная, что многие испытывали схожие сомнения.

— Четырежды мы не смогли основать колонию на Черном Драконе! — крикнул он. — Четырежды!

«Пусть вспомнят погибших близких».

Он бросил взгляд на стоящую слева от него оцепеневшую Рашель Демарест.

— Почему эта планета, а не что-нибудь получше? — строго вопросил Оукс. — Только посмотрите на эту Пандору! Всего два континента — кусок грязи у нас под ногами, который корабль обзывает Яйцом, и груда скал, убившая наших близких, — Черный Дракон! И что еще подарил нам корабль? Остальную сушу планеты? Это что — горстка островов, слишком маленьких и опасных, чтобы рисковать ради них головой? И океан, где обитает самая опасная форма жизни на планете? И за это мы должны его благодарить? Или…

— Вы обещали принять всю петицию!

Это опять встряла Рашель Демарест, но на этот раз она переборщила с громкостью. От грохота толпа вздрогнула, и ясно было, что многим ее вопль пришелся не по душе.

— Я приму ее, Рашель. — Мягко и уважительно. — Ваше прошение стало необходимым и полезным инструментом. Я согласен — задания должны раздаваться разумнее. То, что мое внимание было привлечено к этому недостатку, придает нам сил. Все, что придает нам сил, я одобряю безусловно. Спасибо вам за это.

Демарест наконец справилась с мегафоном.

— Вы утверждаете, что электрокелп — самое опасное…

— Рашель, я уже одобрил проект, в ходе которого выяснится, сможем ли мы как-то использовать келп. Руководитель проекта и его помощница сидят прямо перед нами.

Оукс указал на Томаса с Ваэлой и заметил, что слушатели оборачиваются к ним.

— Я запустил в ход этот проект, невзирая на опасность, — продолжал он. — Опасность явную и страшную, как скажет вам любой, изучавший в подробностях здешние океаны. Ваша петиция была подана уже после этого.

— Тогда почему мы не знали об этом, когда…

— Вы хотите, чтобы решения принимались более открыто?

— Мы хотим знать, выживет Колония или погибнет! — Снова она переборщила с громкостью.

— Разумно, — согласился Оукс. — Это одна из причин, по которой я сам окончательно переселился и перевел свой штаб на нижсторону. В моем мозгу… — он постучал себя по лбу, — хранится подробный план, как прекратить Пандору в планету-сад для…

— Следовало бы включить членов Совета…

— Рашель! Ты предлагаешь поставить твоих людей на ключевые посты? А почему, собственно? Какими успехами они могут похвастаться?

— Они выжили здесь!

Оукс поморщился. А вот это уже удар ниже пояса, подумал он, намекать, что он в безопасности отсиживался на борту, покуда она и ее товарищи рисковали жизнью на поверхности Пандоры. С этим обвинением можно было справиться только при помощи спокойствия.

— Я спустился к вам, — ответил он. — И намерен остаться. Я отвечу на все ваши вопросы в любое взаимно приемлемое время, несмотря на то, что знаем мы все — потраченное на споры время куда лучше можно было бы использовать во благо Колонии.

— Сегодня вы ответите на наши вопросы?

— Для этого я и созвал это собрание.

— Тогда почему вы возражаете против выборов Совета, который…

— Время на споры, только и всего. У нас не хватает времени на подобную роскошь. Я соглашусь скорей с теми, кто был против этого собрания, отвлекающего нас от более насущной проблемы — пропитания. Но ты настояла, Рашель.

— Что творится на Черном Драконе? — Вздорный охранник с периметра опять вылез, с новым дурацким вопросом.

— Мы пытаемся основать там новую Колонию.

«Спокойно… спокойно, — увещевал себя Оукс. — Размеренно и мягко».

— Разделяя наши силы? — полюбопытствовала Рашель Демарест.

— Мы используем труд новых клонов, выращенных на нашем корабле, — ответил он. — Хесус Льюис сейчас находится там и организует работы. Я заверяю вас, что мы рискуем только новыми клонами, полностью осознающими риск своего положения.

Оукс любезно улыбнулся Рашель, вспомнив шутку Мердока: «Когда люди восхищаются твоей искренностью, самое время приврать».

— Но мы отвлеклись от повестки дня. — Он обернулся к аудитории. — Чем тратить время попусту, я бы предложил рассматривать вопросы по порядку.

Но его заявление о попытках заселения Черного Дракона послужило своей цели. Слушатели — даже Рашель Демарест — делали выводы, насколько позволяло им ошеломление.

— Что значит — новые клоны? — крикнул кто-то из задних рядов.

Воцарилась тишина, лучше слов говорившая, что этот же вопрос собирались задать многие.

— Об этом расскажет Хесус Льюис на следующем собрании. Вопрос это скорее технический и находится в сфере его компетенции. Я могу только сказать, что мы растим новых клонов, способных преодолеть опасности, присущие, как мы знаем, второму континенту.

Вот так: Льюис подготовит для вас паучью сеть полуправды и искусной лжи, а слухи, внедренные в виде ключевых элементов в «барачное радио» Колонии, покончат с этим вопросом навсегда. Большинство, как всегда, схавает. Каждому приятно думать, что не он, а кто-то другой станет рисковать своей шкурой.

— Вы не ответили вопрос об отпусках, — обвинила Оукса Рашель Демарест.

— Возможно, тебе это непонятно, Рашель, но график увольнительных на борт является самым важным пунктом в повестке дня сегодняшнего собрания.

— Вам не удастся откупиться от нас бортовым временем!

Рашель сжимала жезл-мегафон обеими руками, нацелив его в грудь Оуксу, точно оружие.

— И снова меня потрясает ограниченность твоего кругозора, — пожурил ее Оукс. — Ты просто не в силах принять на себя ту ответственность, о которой просишь.

Этот выпад заставил ее отступить на пару шагов. Рашель попыталась просверлить Оукса взглядом, на что тот только покачал головой в напускной печали.

— Твой друг внизу оказался достаточно смелым, чтобы выразить суть проблемы. — Оукс ткнул пальцем в сторону побагровевшего от гнева охранника («Присмотреть за ним… Самый настоящий фанатик»). — Но он недостаточно отважен и недостаточно умен, чтобы осознать в полной мере следствия своего эмоционального выступления.

Охранник сорвался.

— Ты — фальшивый капеллан! — Вскочив, он погрозил Оуксу кулаком. — Если мы пойдем за тобой, Корабль поразит нас!

— Да сядь ты! — Оукс врубил мегафон на полную мощность.

Оцепеневшего с перепугу крикуна усадили его же приятели.

— Кто из вас задаст вопрос вслед за мной? — поинтересовался Оукс, умерив голос. — А вопрос очевиден: где зародилось богоТворение? На корабле. На нашем корабле!

Он ткнул указующим перстом в потолок.

— Все вы знаете это. Но никто из вас не подверг сомнению этот факт. Я, как ученый, привык задавать болезненные вопросы. Многие из вас утверждают, что корабль движим исключительно стремлением помочь нам, что он — наш благодетель и спаситель. БогоТворение — это лишь естественное почтение к нашему спасителю. Естественное? А что, если мы — просто морские свинки?

— А кто вы сами родом, Оукс?

Снова эта Рашель. Просто прекрасно. Она не смогла бы выступить лучше, даже если бы ее на это запрограммировали. Или она не знает, что, по самым скромным прикидкам, натуралы превосходят клонов числом вчетверо? А она сама призналась, что она — клон!

— Я дитя Земли, — ответил Оукс самым что ни на есть спокойным голосом, бросив на Демарест короткий взгляд, и тут же отвернулся. Вот тут правду стоит чуть подкрасить. Не стоит напоминать людям, что своим преемником его выбрал сам старик Кингстон. — Большинство из вас знает мою историю. Я был принят на корабль и обучен на капеллан-психиатра. Кто-нибудь из вас понимает, что это значит? Корабль учил меня проводить богоТворения! Не видите в этом ничего странного?

— Это кажется естественным… — влезла, как по заказу, Рашель.

— Естественным? — Оукс позволил себе проявить гнев. — Да зеркало и рекордер послужили бы капелланом не хуже! Если мы лишены свободы воли, все наше богоТворение — туфта! Как мог корабль в благости своей довести нас до такого? Нет! Я сомневаюсь в словах корабля. Не просто ищу в них скрытый смысл — я задаю вопросы! И мне не нравятся кое-какие ответы!

Публичного богохульства подобных масштабов никто из присутствующих не мог даже представить. Со стороны капеллан-психиатра оно было равнозначно открытому мятежу. Оукс позволил им пережить шок в полной мере, прежде чем нанести завершающий удар.

— Ну! — вскричал он, подняв лицо к сводам зала. — Что же ты не поразишь меня громами, Корабль?

Весь зал затаил дыхание, когда Оукс спокойно улыбнулся — сначала Мердоку, а потом все собравшимся разом. Он незаметно уменьшил громкость усилителя до такой степени, что голос его едва долетал до задних рядов.

— Я подчиняюсь кораблю, потому что у него — сила. Нам приказано заселить эту планету? Прекрасно. Этим мы занимаемся, и в этом мы преуспеем. Но кто усомнится, что корабль для нас опасен? Или вы в последние дни ели досыта? Почему корабль уменьшает наши пайки? Это не я делаю. Хотите удостовериться — посылайте ревизоров на борт. — Он покачал головой. — Нет. Выживание наше требует всей возможной независимости от корабля… которая в конце концов станет полной. Откупаться от вас бортовым временем, Рашель? Черта с два! Я мечтаю спасти вас, освободив от корабля!

Прочесть по лицам реакцию большинства на это выступление было просто. Конечно, он выглядит невысоким толстяком, но он был храбрее их всех, он решился на то, на что не решились самые смелые колонисты… и рисковать он собирался новыми клонами (кем бы они ни были). И он обещал накормить их. Когда придет время заявить: «Или снимайте меня с поста, или оставьте — но тогда хватит этой демократии и никаких Советов», — тогда, и это уже ясно, народ его поддержит. Он стал их отважным вожаком, пойдя против Корабля, и мало кто усомнился бы сейчас в этом.

Но и Льюис, и Мердок советовали подстраховаться, а Оукс счел, что, если последовать их совету, вреда не будет.

— Нам предлагают перейти к более сложным, требующим времени и сил направлениям борьбы с планетой, — устало проговорил Оукс. — Те, кто желает этого, могут быть искренними… но они заблуждаются. Стоит нам промедлить, и мы погибнем. Мы должны действовать быстрее, чем смертоносные твари за периметром. Мы не можем тратить времени на дебаты и групповые решения.

Как и предсказывали Льюис с Мердоком, Рашель Демарест перед лицом поражения попыталась перейти на личности:

— А с чего вы взяли, что ваши решения нас спасут?

— Мы живы, и Колония процветает, — просто ответил Оукс. — В мои ближайшие намерения — собственно, это и есть основная причина моего переезда — входит срочное увеличение производства продовольствия.

— Никто другой не сумел…

— Но я — смогу! — Он подбавил в голос мягкого упрека. Человек, выступивший против Корабля, уж конечно, сумеет избавить всех от голода. — Все мы знаем, что не мои решения погубили тогда столько наших близких на Черном Драконе. Если бы этим занялся я, тамошнее поселение могло бы к сегодняшнему дню процветать.

— Какие решения? Вы говорите…

— Я не стал бы тратить силы, пытаясь понять существа, которые нас убивают! Требовалась полная стерилизация окрестностей, а Эдмонд Кингстон не смог заставить себя отдать такой приказ. Он заплатил за ошибку жизнью… а с ним и множество невинных.

Рашель все еще пыталась взывать к рассудку.

— Как можно бороться с тем, чего не понимаешь?

— Убивать, — ответил Оукс, оборачиваясь к ней. Он снизил громкость мегафона до минимума. — Все очень просто. Его надо убивать.

Глава 28

Беспредельность, ее безграничный хаос вселяет в нас страх. Но эта бесконечность служит и неисчерпаемым источником того, что вы зовете талантом, способности отрешаться от страха, обнажая структуру и форму, творя красоту. Поэтому талант так страшит вас. Бояться неизведанного мудро, но только до той поры, пока новообретенное бесстрашие не выявит его неповторимой красоты.

Керро Паниль, переводы из «Авааты».

Долгое, стянутое в точку мгновение Хали Экель стояла перед толпой, глядя на троих страдальчески вытянувшихся мужчин. Словно сцена кошмара — кровь, пыль, оранжевый свет, бросающий на обреченных гротескные тени, ощущение разлитого в воздухе насилия.

«Я наблюдаю, наблюдаю, наблюдаю…»

Грудь болела при каждом вздохе, и в ноздрях стоял запах стекающей с пробитых ног Иешуа крови.

«Я могу спасти его». Она сделала шажок вперед.

«Не вмешивайся», — остановил ее Корабль.

Она не смогла противиться — слишком сильны были оковы богоТворения.

«Но он умрет там, а он такой же, как я!»

«Нет, Экель. Когда придет час, он вспомнит себя и вернется, как вернешься ты. Но вы двое кардинально различны».

«Кто он?»

«Иешуа, говорящий с Богом».

«Но он… то есть почему они с ним так? Что он такого натворил?»

«Пересказал наши беседы. Теперь они пытаются шантажировать Бога. Наблюдай. Бог шантажу не поддается».

«Но Бог есть Корабль, и Корабль суть Бог!»

«А бесконечность суть бесконечность».

«Почему Ты не позволишь мне спасти его?»

«Ты не сможешь».

«Я попытаюсь».

«Ты лишь причинишь лишнюю боль взятой тобой взаймы дряхлой оболочке — а она и так исстрадалась. Зачем доставлять ей новые мучения?»

Хали только сейчас пришло в голову, что где-то в другом месте другое сознание ждет, чтобы вернуться в тело, которое она заняла… «Взяла взаймы». Ей в голову не пришло подумать об этом вот так, и мысль эта наполнила ее чувством ответственности за тело. Она с трудом, но сумела оторвать взгляд от болтающегося на гвоздях Иешуа, от кровоточащих ладоней и ступней.

Двое его собратьев по несчастью бились в оковах. Теперь Хали поняла смысл жестокой пытки. Со временем они задохнутся, перестанут дышать, когда откажут от непосильной натуги мышцы грудной клетки. Привязанные пытались опереться о гладкие столбы, приподняться, вдохнуть полной грудью, выгадывая последние предсмертные минуты.

Один из солдат, заметив это, расхохотался.

— Ишь, ерзают, разбойники!

— Небось, времени немного украсть хотят! — глумливо откликнулся кто-то из толпы.

Один из привязанных опустил взгляд на своего мучителя.

— А ты и родную мать готов повесить! — простонал он, задыхаясь, и Хали увидела, как набухают напряженные мышцы. Обмякнув, несчастный мотнул головой в сторону Иешуа: — Этот-то парень ничего худого не сделал.

Солдат размахнулся и ловким ударом древка перебил говорившему голени. Разбойник обвис и задергался в предсмертных муках. Иешуа обернул к нему лицо.

— Ныне же будешь со мною в раю, — проговорил он негромко, но как-то так получилось, что вся толпа услыхала. Тем, кто не обратил внимания, эти слова тут же повторили остальные.

— Вранье! — хохотнул стражник и, подняв копье, перебил ноги и второму разбойнику. Тот тоже обвис на веревках, корчась в последних судорогах.

Иешуа поднял голову.

— Жажду… — прохрипел он.

Копейщик глянул на него.

— Бедняга пить хочет! Угостим, что ли?

Хали хотела отвернуться — и не могла. Что превратило этих людей в чудовищ? Она поискала взглядом, из чего можно было напоить умирающего.

«Пусть все случится, как должно, Экель, — предупредил Корабль в очередной раз. — Это необходимый урок. Людям необходимо научиться жить».

Толпа начинала расходиться. Спектакль закончился. Хали обнаружила, что стоит в одиночестве обок умирающего и только кучка женщин выжидает по другую его руку… да еще солдаты, караулящие несчастного. Примчался мальчишка с кувшином, сунул тому стражнику, что ломал ноги разбойникам, получил от него монетку, прикусил ее и бросился прочь, даже не глянув на приговоренных.

Солдат намотал тряпицу на копье, полил жидкостью из кувшина и ткнул в губы умирающему. До Хали долетел кислый запах. «Уксус!»

Но Иешуа жадно припал к тряпице, втягивая влагу растрескавшимися окровавленными губами. Когда тряпку отняли, он снова обвис, потеряв сознание.

— Лучше бы ему умереть до заката, — проговорил старик напротив Хали. — Не оставлять же его тут на субботу.

— Легко. — Стражник снял тряпку с копья и примерился, собираясь раздробить Иешуа голени.

В тот же миг померк свет. Землю окутала мгла. Толпа в один голос застонала. Хали подняла глаза — начиналось затмение скрытого облаками солнца.

Из толпы напротив Хали вырвалась девушка, вцепилась в занесенное копье.

— Не надо! — вскричала она. — Оставь! Он уже умирает.

— Что в нем тебе?

Девушка глянула на Иешуа, дернувшегося в предсмертных корчах, потом снова на копейщика. К подругам она стояла спиной, и только Хали видела, как девушка направила руку солдата под складки своего платья, к юной груди.

И в этот момент Иешуа, изогнувшись дугой, крикнул небесам:

— Боже! Боже мой, для чего ты меня оставил?!

Все тело его содрогнулось. Открылись глаза, пронзив Хали Экель насквозь.

— Свершилось, — прохрипел Иешуа.

Он обвис на гвоздях и больше не вздохнул.

Наступившую тишину разорвали стоны плакальщиц. К ним присоединились остальные в толпе, принялись раздирать одежды. Солдат отнял руку от груди девушки.

А Хали стояла, застыв и не сводя взгляда с умершего. Разгорался свет солнца, и леденящий ветер затеребил край рваного платья. Стражники расходились; один из них держал за плечи девушку, остановившую его. Хали отвернулась, не в силах смотреть больше, и двинулась вниз с холма.

«Корабль!» — позвала она на ходу.

«Да, Экель?»

«Сохранились ли сведения об этом в бортовых архивах?»

«Они доступны всякому, кто их затребует. Но у вас, выросших на борту, не было причины спрашивать, особенно у тех, у чьих предков эта история не была общеизвестна».

«Это все взаправду — его смерть?..»

«Так же взаправду, как то тело, что ждет тебя на борту».

Она ощутила притяжение забытой плоти. Каким же дурным вместилищем казалось ей это старческое тело! При каждом неловком шаге болели суставы.

«Я хочу вернуться, Корабль».

«Рано».

«Если Иешуа был лишь проекцией, почему после смерти его тело не рассеялось?»

«Его поддерживает сознательное усилие. Это существенный элемент подобных явлений. Будь Мне под силу забыть о том теле, что ждет на борту, или том, что ты населяешь сейчас, забытая плоть исчезла бы».

«Но он уже мертв. Что толку сохранять труп?»

«Живущие должны похоронить его. Потом они вернутся к могиле и обнаружат, что она пуста. Это сочтут чудом. Скажут, будто он воскрес и покинул гробницу».

«Так и будет?»

«Это не входит в твой урок, Экель».

«Если это урок, я хочу знать, что с ним станет!»

«Ох, Экель, как многого ты хочешь!»

«Ты мне не скажешь?»

«Я отвечу вот что: те, кто помнит Иешуа, обойдут весь этот мир с проповедью мира и любви. За эту проповедь они претерпят муки и примут смерть, и ради нее зачнут великие войны, и прольют крови куда больше, чем ты видела только что».

Хали остановилась. Впереди виднелись неряшливые постройки, и ей казалось, что там будет уютнее, — они больше походили на коридоры, на проходы внутри самого Корабля. Но гнев переполнял ее.

«Что же это за урок такой? Что с него проку?»

«Экель, твои сородичи не в силах научиться миру, покуда не дойдут до предела в насилии своем. Вам суждено творить дела омерзительные настолько, что и страх, и гнев отступят при виде их, чтобы понять, что Бога нельзя ни умолить, ни принудить к исполнению вашей воли. И только тогда вы начнете искать более прочной опоры. Но на это требуется очень много времени. Это сложный урок.

«Почему?»

«Отчасти — из-за ваших сомнений».

«Ты ради этого привел меня сюда? Чтобы развеять мои сомнения?»

Ответа не было, и Хали внезапно ощутила себя покинутой, словно Корабль бросил ее здесь… Ведь не может же Он так поступить?

«Корабль?»

«Что ты слышишь, Экель?»

Она склонила голову, прислушиваясь. Торопливые шаги. Она обернулась. По склону мимо нее бежали люди. Последним поспешал юноша, но при виде старухи он замедлил шаг.

— Ты видела все и не проклинала его. Ты тоже любишь его?

Она кивнула. Голос юноши был низок и волнующ.

— Меня зовут Иоанн, — проговорил он, беря Хали за руку. — Помолишься ли со мною в этот скорбный час?

Она кивнула и прикоснулась пальцем к губам, притворяясь немой.

— Ох, несчастная. Стоило ему сказать слово, и твоя беда ушла бы. Он был великий человек. Над ним насмехались, говоря «вот сын Божий», а он никогда не говорил такого. Он звал себя «сын Человеческий». Вот в чем разница между людьми и богами — боги не убивают своих детей. Они живут в мире.

В голосе этого юноши, в его повадке Хали ощутила отсвет той силы, что явилась ей на холме. Это пугало ее, но она осознавала, что эта встреча — часть того урока, что решил преподать ей Корабль.

«Есть вещи, неподвластные времени», — подумала она.

«Ты можешь вернуться в свое тело», — объявил Корабль.

«Подожди!»

Иоанн молился, закрыв глаза и крепко держа ее за руку. Хали казалось, что для нее очень важно будет услышать его слова.

— Господи, — шептал он, — мы собрались здесь во имя Твое. Один в юношеской глупости, другая — в старческой немощи, мы просим Тебя вспомнить нас, как мы Тебя поминаем. Покуда есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, память о Тебе не сотрется…

Она вслушивалась в искренние слова молитвы, соскальзывавшие с губ Иоанна, радуясь твердому пожатию его руки. Трепетали пронизанные тонкими жилками веки. Даже своеобычная вонь, исходившая от него, как и от всех здешних жителей, не отвращала ее. Он был смугл, как Керро, но волосы его спутанными кудряшками обрамляли лицо, оттеняя его внутреннее напряжение.

«Я могла бы в него влюбиться!»

«Осторожней, Экель».

Предупреждение Корабля позабавило ее не меньше, чем собственная мысль удивила. Только брошенный ею на старческую, усыпанную печеночными пятнами руку в ладони Иоанна взгляд напомнил Хали, что она находится в ином времени и разум ее заключен в дряхлую оболочку.

— …Об этом молим мы во имя Иешуа, — закончил Иоанн. Он отпустил руку Хали и потрепал ее по плечу. — Тебе может не поздоровиться, если тебя увидят с нами.

Хали кивнула.

— Скоро мы встретимся вновь, — проговорил он, — в этом ли доме или в другом, и мы поговорим еще об Учителе и доме, куда вернулся он.

Она взглядом поблагодарила его и смотрела ему вслед, пока юноша не скрылся, завернув за угол, в лабиринте домов перед нею.

«Корабль, я хочу домой».

Перед глазами все померкло, и снова она летела долгим туннелем, пока после земсторонних сумерек ее не ослепили яркие лампы аудитории.

«Но их видят уже другие глаза!»

Она села, заново ощущая живость и ловкость прежнего тела. То, что Корабль сдержал слово, вернув ее, успокоило ее.

«Корабль?»

«Спрашивай, Экель».

«Ты сказал, что я узнаю о последствиях вмешательства в ход времен. Я во что-то вмешалась?»

«Вмешался Я, Экель. Ты осознаешь последствия?»

Она вспомнила голос молящегося Иоанна, сквозящую в нем страшную мощь — силу, освобожденную смертью Иешуа, способную принести равно радость и страдание. Само прикосновение подобной мощи пугало ее. Корабль вмешался, породив эту силу. К чему она?

«Что ты выберешь, Экель?»

«Радость или страдание… и выбирать мне?»

«Что ты выберешь?»

«Как могу я выбирать?»

«Делая выбор, и учась на нем».

«Мне не нужна эта сила!»

«Но она твоя».

«Почему?»

«Ты просила».

«Я не знала!..»

«Так часто бывает с просьбами».

«Я хочу радости, но не знаю, как мне идти к ней!»

«Ты научишься».

Хали спустила ноги с желтой кушетки, подошла к экрану терминала, откуда началось это страшное путешествие. Внезапно она показалась себе очень древней — разум старухи, вмещенный в молодое тело.

«Я ведь действительно просила об этом. Я заварила эту кашу… в те далекие времена, когда я только и хотела, что заполучить Керро Паниля».

Она села за пульт и тупо уставилась в экран. Пальцы ее блуждали по клавиатуре. Знакомые сочетания клавиш казались чужими. Этих кнопок касался Керро… Внезапно Хали показалось, что терминал — это такая машинка, которая удерживает в отдалении твои воспоминания, чтобы тебе не пришлось сталкиваться с ними лицом к лицу. Машина делала чудовищное приемлемым. Хали глубоко вздохнула и набрала: «Архив, история древних времен — Иешуа/Иисус».

Корабль, впрочем, еще не закончил.

— Если пожелаешь лично увидеть что-нибудь из того, о чем прочтешь, Экель, только попроси.

Ее передернуло от одной этой мысли.

— Это мое тело. В нем я и останусь.

— Твой выбор, Экель, принадлежит не тебе одной.

Глава 29

Фантазия моя была слишком возбуждена первыми успехами, чтобы позволить мне усомниться в моей способности подарить жизнь существу столь чудесно и сложно устроенному, как человек.

Мэри Шелли, «Франкенштейн», из корабельных архивов.

— Я называю это место Теплицей, — заметил Мердок, проводя Рашель Демарест к люку.

Здесь было светло, и Рашель очень не нравилось, как шарахаются от Мердока молодые клоны. Она и сама была клоном, и ей доводилось слышать жуткие рассказы об этом месте. Ей хотелось задержаться, остановить происходящее. Но это был ее единственный шанс проникнуть в узкий круг соратников Оукса и Льюиса. Мердок крепко стиснул ее локоть, и Рашель знала, что при малейшем колебании он может сломать ей руку.

Остановившись у люка, Мердок глянул на свою подопечную.

«Эта больше никаких прошений подавать не станет», — удовлетворенно подумал он.

Голубоватая кожа на длинных, нервно вздрагивающих руках казалась ледяной.

— Возможно, мы с вами могли бы договориться, — заметила она, невзначай соприкоснувшись с Мердоком бедром.

Искушение было велико… но эта синеватая кожа!

— Извините, но это стандартная процедура для всех наших работников. Есть вещи, которые мы должны о вас знать… и вещи, которые стоит узнать вам.

Мердок и вправду сожалел о том, что должен был сделать. Он смутно помнил кое-что из случившегося с ним самим во время посвящения в Комнате ужасов. А кое-что — не помнилось, и это было еще страшнее. Но порядок есть порядок.

— Это то самое место, что у вас называется Комнатой ужасов? — прошептала Рашель едва слышно, не сводя взгляда с защелки люка.

— Это Теплица, — поправил Мердок. — Все эти прекрасные юные клоны… — он махнул рукой куда-то за спину, — явились отсюда.

Рашель захотелось оглянуться. В задних рядах толпы клонов она замечала странных уродцев, расцвеченных порой еще более странно, чем она сама. Но что-то в манерах Мердока остановило ее.

Он приложил ее ладонь к сенсорной панели у люка: «Записываем время входа». Панель слегка обожгла кожу.

Мердок невесело улыбнулся, свободной рукой дернув рубильник, запускающий механизм шлюзовой камеры. Люк с шипением открылся, и Мердок втолкнул Рашель в камеру.

— Вперед.

Дверь захлопнулась за ней, но Рашель не обернулась. Внимание ее приковал отворяющийся внутренний люк. Только когда он распахнулся полностью, она поняла, что гротескная статуя за ним — живое существо, помещенное в тяжелую раму, точно картина. И… по щекам этого создания текли слезы.

— Заходи, лапушка, — прохрипело оно, прихрюкивая.

Рашель осторожно ступила в комнату, чувствуя взгляд Мердока, направленный на нее через потолочные сенсоры. Развешанные по углам световые трубки наполняли помещение кровавым мерцанием.

Когда люк закрылся за ее спиной, химера ухватила Рашель за локоть и вытащила в центр комнаты.

«У него слишком длинные руки…»

— Я Джессуп, — прохрипело существо. — Закончишь здесь — иди ко мне.

Рашель оглядела окруживших ее ухмыляющихся существ — самцов и самок. Попадались среди них даже более уродливые, чем Джессуп. Короткорукий уродец с раздутой башкой, перегнувшись пополам, вцепился в собственный неимоверно огромный напряженный член и ткнул им в сторону гостьи.

«Они все настоящие, — осознала Рашель. — Это не сон, не кошмар!»

Доходившие до нее слухи даже отдаленно не передавали весь ужас этого места.

— Клоны, — прошептал Джессуп за ее плечом, будто читая мысли. — Все здесь клоны. Все обязаны жизнью Хесусу Льюису.

«Клоны? Это даже не клоны. Это рекомбинантные уродцы!»

— Клоны — это люди, — выдавила Рашель.

Все еще стискивающий член большеголовый приблизился к ней на один шаг.

— Клоны — это вещи, — ответил Джессуп твердо, но все с тем же похрюкиванием. — Так говорит Льюис. Так есть. Тебе некоторые из них могут… понравиться.

Он двинулся прочь, но Рашель ухватила его за руку. Как холодна его плоть!

— Нет… погоди!

— Да? — Хрюк.

— Что… что здесь творится?

Джессуп оглядел кольцо выжидательно застывших уродцев.

— Это лишь дети, просто дети. Им всего пара недель.

— Но они…

— Льюис может за несколько дней вырастить взрослого клона.

— Дней? — Рашель готова была тянуть время под любым предлогом. — Как… я хочу сказать, энергия…

— Мы здесь питаемся «порывом». Льюис говорит, ради этого его люди изобрели «порыв».

Рашель непроизвольно кивнула. Голод… будет неимоверно усугублен массовым изготовлением эликсира.

— И Льюис научился многим замечательным штучкам. От келпа. — добавил Джессуп, нагнувшись к самому ее уху.

Она глянула ему в лицо — слишком широкое для безгубого рта и высоких острых скул, глазки-бусинки, покатый лоб и острый подбородок. Взгляд ее скользнул ниже — могучая грудь и продавленное средостение… узкие бедра и длинные ноги… Он был… нет, не он — оно было обоеполо, и теперь Рашель поняла причину беспрестанного хрюканья. Оно трахало себя. Мелкие мышцы в паху сокращались, шевеля…

Рашель резко отвернулась, лихорадочно соображая, что бы еще сказать.

— Почему ты плачешь? — Голос ее сорвался.

— Я плачу всегда. Это ничего не значит.

Большеголовый снова шагнул вперед, и весь круг двинулся вместе с ним.

— Пора веселиться, — проговорил Джессуп и грубо толкнул Рашель в объятия большеголового.

Чьи-то лапы схватили ее, вцепились… а затем память оставила ее, и, слыша потом долго-долго чьи-то вопли, она лишь вяло раздумывала — не воет ли это она сама.

Глава 30

Отличительный признак религии — абсолютная зависимость. Она позиционирует фигуры просителя и дарителя. Проситель пользуется ритуалами и молитвами, чтобы повлиять на (иными словами, обрести власть над) дарителя. Следует отметить сходство между подобными отношениями и абсолютной монархией. Подобнаязависимость просителя дарует тому, кто имеет власть над ключевыми элементами этого взаимоотношения — ритуальными принадлежностями и освященными формами молений, то есть капеллану, власть, сравнимую с властью умаливаемого дарителя.

«Обучение капеллан-психиатра», документация Лунбазы, из корабельных архивов.

Раджа Томас брел по переходам Колонии рядом с Ваэлой таоЛини, волоча на плече, как и его спутница, желтый гермокостюм со снятым дыхательным шлемом. Снаружи занимались первые лучи Реги, но здесь царил мягкий золотой свет деньстороны, привычный для каждого колониста, когда-либо побывавшего на борту.

Первая дневная трапеза тяжело давила на желудок. Томасу это не нравилось. Похоже было, что к еде добавляли какой-то малосъедобный наполнитель. Что творится в бортовых аграриумах? Неужели, как намекали подручные Оукса, Корабль снижал производство продовольствия?

Ваэла была до странности молчалива. Раджа глянул на нее, и взгляды их встретились на миг — слишком короткий, чтобы это можно было назвать противоборством, но лицо и шею Ваэлы залила оранжевая краска.

Ваэла уставилась вперед. Они направлялись к площадке для пробного запуска, где им предстояло осмотреть новую подводную лодку и ее носитель. Прежде чем рисковать аппаратурой в непредсказуемых океанах Пандоры, ее предстояло испытать в закрытом баке.

«Почему я не могу просто отказаться?» — думала Ваэла. Ей ведь необязательно домогаться злосчастного стихоплета так, как приказал Томас, — есть и другие способы. Только теперь ей пришло в голову подумать — какое общество породило Томаса. «Что заставляет его думать, будто секс — это лучший способ снять защитные барьеры сознания?»

В ее голове послышался голос Честности — при посторонних это случалось редко:

«Общество, где мужчины правили, а женщины подчинялись».

Она знала, что так и должно быть, — в поведении Томаса это читалось ясно.

«Я Томас, — мысленно твердил себе Раджа. — Я Томас. Я Томас…»

Удивительней всего было то, что эта самодельная мантра, которую он твердил про себя, словно усиливала его сомнения. Может, дело и правда в имени?

«Ваэла мне больше не доверяет… если доверяла когда-либо».

«Да где же этот поэт… и кто он?» Приемник на Керро Паниле словно застопорило. «Будет ли он десницей Корабля?»

Зачем в их команде нужен поэт? Это должно быть намеком на истинные планы Корабля. Смутным, быть может, загадочным… но намеком. Элементом смертельно опасной игры, правила которой ему предстояло выяснить самому.

«Сколько у нас осталось времени?»

Когда правила игры устанавливал Корабль, они не всегда были честными и справедливыми.

«Ты ведь не всегда честен, а, Корабль?»

«Если ты подразумеваешь «беспристрастен», то — да. Я всегда честен».

Томаса удивило, что его удостоили ответом. Он не ожидал, что Корабль заговорит с ним в этом переходе.

Томас покосился на молчащую Ваэлу. Кожа ее вновь приобрела обычный розовый цвет. Интересно, она слышит порой голос Корабля?

«Я часто беседую с ней, мой бес. Она зовет Меня Честностью».

Томас от изумления сбился с шага.

«А она знает, что это Ты?»

«Этого она не осознает».

«Ты и с другими говоришь без их ведома?»

«Со многими, очень многими».

Томас с Ваэлой завернули за угол. Там начинался очередной коридор без окон, светящаяся полоса на потолке отливала голубизной. Простейшая цветовая кодировка — этот проход выводил на поверхность. Томас покосился на бедро Ваэлы — ее вечный лазер покоился в кобуре.

Молчание нарушила Ваэла.

— Эти «новые клоны», которых Оукс якобы использует на Драконе, — как думаешь, что это такое?

— Люди с ускоренной реакцией.

— Не доверяю я этому Льюису.

Томас не мог не согласиться про себя. Для него Льюис пока оставался загадкой — жестокое альтер эго Оукса? О Хесусе Льюисе ходили такие слухи, что приходилось подозревать, будто Корабль, открывая ящик Пандоры, не поскупился.

Переход вывел их к шлюзу в эллинг. Томас поколебался, прежде чем показать контролю свой допуск. Глянув в окошко, он увидал, что створки крыши эллинга задвинуты — значит, задержек не будет.

— Что тебя беспокоит, Ваэла?

Она глянула ему в лицо.

— Я думаю — найдется ли здесь хоть один человек, кому я могу доверять?

«Проклятие Пандоры», — подумал Томас. Он решил направить ее подозрения на Оукса.

— Почему бы нам не настоять на проверке всех планов Оукса?

— Думаешь, нам кто-то позволит?

— Попробовать можно.

— Я подскажу это Рашель, когда увижу ее.

— Позвони ей, когда зайдем.

— Не могу. По графику она в патруле, южный периметр. Позвоню на ночьстороне.

Непонятно почему эти слова вызвали у Томаса дрожь. Неужто эта дура Демарест в опасности? Он покачал головой. Здесь в опасности все и всегда.

Он снова заглянул в иллюминатор. В эллинге все еще кипела работа. Субмарину заливал яркий свет прожекторов, газовые баллоны терялись в тени. Рабочие, суетившиеся вокруг аппарата, уже распахнули ворота шлюза, открыв тестовый бассейн под эллингом. Свет играл на темной воде под плазмагласовой гондолой и ее носителем. А, отлично. Рабочие уже подсоединяли капсулу к субмарине.

Значит, Рашель не вернется с южного периметра до ночьстороны…

Постоянно проскальзывающие в речи Ваэлы бортовые словечки все время ловили Томаса врасплох. «Ночьсторона». Неровные сутки планеты двойного светила мало влияли на циркадные ритмы колонистов. Они были прежде всего корабельниками, а те имели под рукой удобный референт — для них день и ночь были не временами, а сторонами суток. Может быть, это тоже намек? Вдруг эта мелочь поможет ему достучаться до сердец здешних жителей? Томасу казалось, что, если он сумеет вступить в контакт с электрокелпом, это придаст его словам желаемый вес.

«Все, что поможет нам влиться в жизнь Пандоры…

Если колонисты научатся доверять мне… придут ко мне… я смогу объяснить им, чего на самом деле хочет от них Корабль. Они поверят. Они пойдут за мной».

Эта субмарина… может, тоже ключ. «Неизменные символы». Что может оставаться неизменным в знаковых системах разумного растения? А оно разумно — в этом Томас был убежден, как и Ваэла. Но знаковая система келпа оставалась загадкой.

«Светлячки в ночном океане».

Общаются ли они там, под волнами? «Как мы».

Ваэла ткнула пальцем в кнопку звонка на раме.

— Чего ждем?

— Новую гондолу подсоединяют к лодке. Я не хочу никого отвлекать.

Томас кивнул, увидев, что капсула встала на место, и отжал клавишу.

Подошел рабочий в зеленом, отщелкнул внутренние запоры, и люк отворился. Процедура отнимала немало времени, но это была опасная зона. Оба шлюзовых люка запирались с обеих сторон — в том числе изнутри, когда отворялись створки крыши. Все на нижстороне строилось с учетом возможного нападения.

В эллинге стояла затхлая вонь пандоранских просторов, от которой у Томаса бежали по спине мурашки.

Ваэла обогнала его. Она шла по эллингу привычной походкой колониста — голова бдительно поворачивается то направо, то налево, взгляд не упускает ни одной мелочи. Светлый комбинезон обтягивал ее, точно вторая кожа.

Томас настоял, чтобы они получили новые костюмы на складах. Он заказал теплозащитные, чтобы капсулу не пришлось обогревать в холодной морской воде. Плазмаглас отлично отводил тепло, если только не наваривать его в несколько слоев. Это решение помогло им выгадать несколько лишних сантиметров внутреннего поперечника капсулы.

Когда пришло время переоблачаться в гермокостюмы, Ваэле удалось смутить Томаса. Раздевалок здесь, как и на борту, не было. Ваэла снимала комбинезон рядом с Раджой, которого подобная непринужденность все еще беспокоила немного. Раздеваясь или одеваясь рядом с женщиной, он постоянно отворачивался. Ваэла же была весьма непосредственна.

— Радж, ты знаешь, что у тебя на заднице потешная родинка?

Он машинально обернулся, чтобы увидеть, как она заползает в расстегнутый гермокостюм, — нагие груди, чресла. Ваэла продолжала одеваться, лишь на миг смутившись, словно говорила: «Ну да, я женщина. Ты что, не знал?»

То, что она — женщина, он ощущал постоянно и не мог отрицать, что испытывает к ней магнетическое влечение. А она это, без сомнения, замечала и беззлобно веселилась за его счет. Возможно, поэтому она так разозлилась, когда он попросил ее повлиять на третьего члена команды с помощью секса.

И она была права — это нечестно.

«Но что, если и Корабль нас обманывает?»

Сомнения… вечные сомнения. Про себя он соглашался со многими высказываниями Оукса. Но, с другой стороны, как выражалась Ваэла, «соседа обманешь — себе не поможешь».

Ее открытость и прямота привлекали Томаса не меньше, чем физическая притягательность.

«Но я — ваше стрекало, я — адвокат дьявола, я — конь среди пешек».

И время его на исходе. В любой момент Корабль может назначить ему неисполнимый срок. Или Оукс со товарищи — исполнить невысказанную угрозу и срезать финансирование проекта, когда наберутся на это смелости.

Было видно, что Ваэла злится, хоть и старается не подавать виду. Это было заметно по тому, как она шла — слишком широко шагая, — по тому, как вглядывалась в Томаса, думая, что он не замечает. Но она пойдет к Панилю и получит ответы на все вопросы. Это — главное.

Томас все еще чувствовал на себе ее гневный взгляд, когда они вступили в лучи прожекторов на скат, где покоилась новая субмарина. Девушка деловито осматривала творение, порожденное фантазией Томаса.

Субмарина походила на каплю. Вдоль нее поверху шел двойной гребень, напоминающий хребет допотопного чудовища, увенчанный рядами скоб для крепления газовых мешков. Принцип был прост: субмарина представляла собою всего лишь носитель для круглой плазовой гондолы. Поэтому давление воды должны были выдерживать только двигатели и топливные баки. Была у нее и еще одна функция, ясная даже при беглом осмотре. По бокам ее тянулись ряды прикрытых плазовыми колпаками фонарей, каждый три пальца в поперечнике. Программа обратной связи, соединявшая фонари с оптическими сенсорами через центральный компьютер, позволяла воспроизводить любые комбинации огней, повторяя узоры вспышек келпа, его ритм.

Распорядитель стройки, Хапат Лаву, встретил их на краю площадки — худощавый, совершенно лысый мужчина, заводившийся с пол-оборота. Его серые глаза ничего не упускали, и, несмотря на желчный, вздорный нрав и склонность к приступам тихой ярости, Лаву пользовался в колонии всеобщей любовью. По общему мнению, «на Хапа можно положиться». Надежность почиталась на нижстороне самым ценным качеством, и Хапат Лаву поддерживал свою репутацию. Из всех аппаратов, вышедших из его мастерских, только субмарины не справились с брошенным Пандорой вызовом. Шестнадцать лодок сгинули без следа, остатки еще трех нашли на дне, и с четырех удалось спастись хотя бы по одному человеку. Во всех случаях лодки оказывались раздавлены или затянуты в глубины плетями келпа. Оценка, данная Лаву, выражала мнение многих колонистов: «Эта штука мыслит. И убивает».

За время недолгого знакомства Хапат Лаву проникся к Томасу чувством восхищения. Томас создал из проверенных деталей совершенно новую конструкцию. Единственной деталью его плана, вызывавшей у Лаву сомнения, была система связи и возвращения лодки. Об этом он и заговорил, поприветствовав Томаса.

— Все же вам бы стоило поставить что-то поосновательней ракет-зондов. Они, знаете, ненадежные.

— Оставим, — ответил Томас.

Он знал, что заставляет распорядителя нервничать. Вездесущий электрокелп не только заполонил моря, но и забивал все каналы связи — от радио до сонара — своим излучением. Португальские дирижаблики давали тот же эффект. Родство? Никакой системы в этих сигналах не находилось — простой белый шум. Приходилось ограничиваться релейными передатчиками на расстоянии прямой видимости друг от друга и повышать мощность несущей волны — но и тогда стая поднявшихся из моря дирижабликов могла серьезно нарушить связь.

— Вам придется всплывать, чтобы наладить связь, — настаивал Лаву. — Если бы вы позволили приспособить якорный канат…

— Слишком много кабелей, — ответил Томас. — Боюсь, запутаемся.

— Тогда молитесь, чтобы вы смогли подняться выше уровня помех и релейные не заклинило.

Томас кивнул. По плану им предстояло заякорить цеппелин в лагуне, опустить субмарину по якорному канату и ни в коем случае не приближаться к стене водорослей. «Только наблюдаем, повторяем узоры огней келпа и смотрим, какую реакцию это вызовет», — говорил он. План был вполне осуществим. Нескольким субмаринам уже удавалось совершить погружение и вернуться, но они не приближались к келповым зарослям. Катастрофы случались только тогда, когда лодки пытались взять образцы.

«Осуществим… но с неизбежными оговорками».

Их цеппелину придется висеть над лагуной на якорном канате, ожидая всплытия лодки. Идею держать поблизости еще один цеппелин, на случай аварии, пришлось отбросить. Ветры на Пандоре были непредсказуемы, а два дирижабля, висящих на привязи над одной лагуной, едва ли смогут разойтись. Сам их размер делал затруднительным любые маневры. Чтобы завести цеппелин в эллинг, с него обычно сбрасывали стальной трос, цепляли и затягивали дирижабль лебедкой. В конце концов ограничились тем, что поставили упрочненные многокамерные газовые мешки.

Томас вспомнил тот спор, изучая контуры новой подводной лодки.

Стоило ли дело риска? Ему казалось, что он бросает вызов Кораблю — но ставки были слишком высоки.

«Ты позволишь мне погибнуть там, Корабль?»

Нет ответа. Но Корабль сказал, что теперь судьба Раджи в его собственных руках. Таковы правила.

Если келп разумен и с ним удастся вступить в контакт, награда будет огромна. Мыслящее растение! Способно ли оно богоТворить? Может, в этом ответ на требования Корабля?

Но это Корабль назвал келп разумным. А вдруг это лишь очередной раунд игры? Стоит ли усомниться и в этом?

Томасу пришло в голову, что, если Корабль не солгал ему, келп должен быть фактически бессмертен. Никто еще не видел мертвых участков леса, за исключением уничтоженных вмешательством человека.

Может, келп вечен?

— Все еще отказываетесь от резервного цеппелина? — спросил Лаву.

— А долго ли вы сможете удержать его в виду лагуны? — парировал Томас.

— От погоды зависит, понятное дело.

В голосе Лаву звучала обида. Он принимал гибель стольких своих творений, всем его мастерством приспособленных к выживанию под водой, близко к сердцу. Конечно, причина таилась в том, что океан Пандоры таил еще неизвестные опасности. Но Лаву казалось, что весь проект стал для него вызовом. Он не хотел сдаваться. И дело не ограничивалось машинерией. Лаву хотел сам отправиться в море.

— Как еще я смогу понять, что нам нужно, если меня там не будет?

— Нет, — ответил Томас.

«Ладно же, Корабль. Бросим кости».

«Мой бес, почему ты так неравнодушен к театральным позам?»

В этот раз Томас ожидал ответа и не разочаровался.

«Потому что они не станут слушать меня, покуда я не стану для них больше, чем человеком».

«Человек не может стать больше себя».

Лаву похлопал по обшивке субмарины. Ваэла подошла поближе, вслушиваясь в беседу Томаса и распорядителя.

«Что движет Томасом?» — подумала она. Ей ведь почти ничего о нем не известно. Из гибербака — в руководители проекта. Приказ Корабля, как он утверждает. «Зачем?»

— Она тяжелей, чем все прежние, — ответил Лаву на вопрос, который, как ему казалось, хотела задать девушка. — Пусть только попробует какая-нибудь пандоранская тварь ее пробить!

— Проблему с накачиванием газовых баллонов решили? — спросил Томас.

— Придется докачивать снаружи, — признался Лаву. — Я уже выставил на периметр дополнительную охрану — придется надолго открывать крышу.

— А сама лодка? — поинтересовалась Ваэла.

— Мы приладили к ней направляющие тросы, прямо через люк. Сойдет.

Томас инстинктивно глянул вверх, на диафрагму крыши.

— Будет готово к шести ноль-ноль самое позднее, — пообещал Лаву. — У вас перед отлетом будет вся ночьсторона на отдых. Кто с вами?

— Не ты, Хап, — улыбнулся Томас.

— Но я…

— С нами отправится некто по имени Паниль.

— Это я уже слышал. Он точно поэт?

— Специалист по связи, — ответил Томас.

— Ну ладно, начнем пробное погружение, — буркнул Лаву, давая отмашку помощнику.

— Мы с вами, — заявил Томас. — Какая глубина?

— Пятьсот метров.

Томас покосился на Ваэлу. Та едва заметно кивнула и снова обернулась к субмарине. В самом широком месте каплеобразный корпус возвышался над ней на два человеческих роста. Броня носителя окружала нижнюю половину шаровидной гондолы. Индукционный винт на корме прикрывала сложная система решеток и сеток, уменьшавшая эффективность, но не позволявшая стеблям келпа намотаться на лопасти.

Рабочие приставили к обшивке стремянку, обмотанную пеноматом, чтобы не поцарапать сигнальные фонари, и придерживали ее с обеих сторон, пока Лаву забирался внутрь.

— Мы поставили ручную защелку, — говорил он на ходу, — чтобы никакой случайный сигнал не открыл вам шлюз. Каждый раз, как станете выходить, придется отпирать вручную.

«И неудивительно», — подумал Томас. Это была идея Ваэлы. Подозревали, что келп может управлять электрическим током и часть погибших субмарин затонула потому, что самозапустившиеся сервомоторы распахнули настежь их входные люки.

Вслед за Лаву полезла Ваэла, и Томас на миг остался один. На вершине лестницы он задержался, оглядывая свой корабль. Чем-то подводная лодка напоминала маленький безднолет: лопасти стабилизатора — как панели солнечных батарей, внешние сенсоры сферического обзора — как наружные глаза космического корабля. И все ведомые слабые места укреплены трижды и четырежды. «Резервная система на дублирующей».

Развернувшись, он нашарил ногой ступеньку лестницы и заполз в залитую кровавым светом гондолу. Лаву и Ваэла уже сидели на своих местах. Девушка согнулась над пультом, и в багровой мгле Томасу видел был только контур ее левой щеки — такой нежный и прекрасный, подумалось ему… Он проглотил циничный смешок. «Что же, мои семенники еще работают».

Глава 31

…Восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли.^[37]

Христианская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

— И что здесь происходит? — поинтересовалась Легата.

Покуда Сай Мердок раздумывал над ответом, она вглядывалась в него. Слишком он долго думает. Ей не нравился этот человек, чьи блеклые глаза бросали вызову всему, на что падал их взгляд. Свет в лаборатории был слишком ярким, особенно для такого позднего часа. И молодые спецклоны, сбившиеся в кучку у дальней стены, определенно его боятся.

— Ну?

— Это так просто не объяснить, — отозвался Мердок.

Легата поджала губы. Второй раз за трое суток она оказалась в лаборатории. И сейчас она не верила, что этому есть причина. Оукс изображал гнев, узнав, что она не смогла проникнуть во все уголки Первой, но Легата ощутила в его игре фальшь. Он лгал.

Зачем Оукс снова отправил ее сюда? Связь с Льюисом восстановлена. Что такого знают эти двое, о чем не осведомили ее? Неизвестность вызывала у Легаты бешенство.

Мердок осторожничал. Оукс приказал отправить Легату в Комнату ужасов — «на исследование», — но предупредил: «Она ужасающе сильна».

«Насколько? Сильнее меня?»

В последнее Мердоку не верилось. Такая пухленькая тушка…

— Я задала простой вопрос, — напомнила Легата, не скрывая гнева.

— Интересный вопрос, — поправил Мердок, — но отнюдь не простой. Почему вы его задали?

— Потому что я видела отчеты, которые получает Морган. Вы здесь творите очень странные дела.

— Ну… я бы сказал, что мы здесь расширяем пределы возможного, — но разве это не цель любых исследований?

Легата одарила его ледяным взглядом.

— Мы не признаем никаких ограничений, — продолжал Мердок, — пока доктор Оукс полностью осведомлен о наших опытах.

— Он и сейчас наблюдает за нами через голопроектор, — заметила Легата.

— Знаю.

Он сказал это таким тоном, что у Легаты мурашки побежали по коже. Несмотря на свою силу, Мердок двигался как балерина. Когда он поднял подбородок, Легата заметила под челюстью у него длинный шрам, обычно терявшийся в складках кожи. Совершенно невозможно сказать, сколько лет этому человеку — даже биологических, учитывая, что он может быть и клоном.

«Приглядеть за ним, — сделала Легата мысленную пометку. — То, что творит здесь Льюис…»

Она снова окинула комнату взглядом. Что-то не так. Все как обычно — голопроектор, комконсоль, сенсоры, — но это место оскорбляло ее чувства. Легата умела ценить красоту — не красивость, а настоящую красоту. Эти огромные цветы у люка… она и раньше их замечала. Розовые, точно языки, их пестики сплетаются, отражаясь друг в друге бесконечной чередой зеркал.

«Странно, — мелькнуло у Легаты в голове. — Они пахнут… потом».

— Пройдемте, — приказала она.

— Вначале маленькая формальность. Приказ доктора Оукса.

Мердок снял сенсорную панельку со стены у шлюза — сколько помнила Легата с борта, стандартный чтец-опознаватель. Она положила ладонь на гладкую поверхность.

Идиотский приказ. Все и так знают, кто она.

Руку от кончиков пальцев до локтя пронзил внезапный разряд, и Легата пропустила мимо ушей фразу Мердока. Что он там говорит?

— Простите… что?

Накатила слабость и оцепенение. Что такое?..

Она увидала, что люк открыт, а как это случилось, не могла упомнить. Что он сделал с ней?

Рука Мердока подтолкнула ее вперед. Проходя через люк, Легата почти услышала голос из сердца цветка: «Накорми меня… накорми…»

За ее спиной хлопнул, закрываясь, люк, и Легата смутно осознала, что осталась одна. А внутренняя дверь растворяется… медленно… торжественно… Почему красный свет? И эти темные тени — они движутся?..

Она шагнула в комнату.

Странно, что Мердок не пошел с ней. Она вгляделась в залитые кровавым свечением фигуры впереди. Ах да — новые спецклоны. Кое-кого она помнила по отчетам. Созданные, чтобы противостоять быстрым демонам Пандоры. Ускорение синаптических реакций вызывало какие-то проблемы — ее и посылали выяснить, какие…

«На что я должна была обратить внимание?»

— Я Джессуп, — шепнул голос у нее над ухом. — Когда закончишь — иди ко мне.

«Как я сюда попала?»

Чувство времени отказывало ей. Легата сглотнула, и сухой, как терка, язык оцарапал небо.

«Добро и зло остаются за дверью». Это кто-то сказал или я подумала? Оукс говорил: «На Пандоре все возможно. Здесь исполняются все наши желания. Поэтому я и просила Мердока… где Мердок?»

Клоны-химеры обступили ее со всех сторон, а она никак не могла сосредоточить взгляд — глаза разбегались. Кто-то схватил ее за руку. Больно.

— Отпусти, ты…

Она рванулась, услышала удивленное хрюканье. Что-то странное творилось с ее чувством времени, с ощущением собственного тела. По рукам текла кровь — откуда, она не понимала. И ее тело… обнажено. Мышцы рефлекторно сжались, Легата застыла в оборонительной стойке.

«Что со мной происходит?»

Снова руки — грубые лапы. Она разогнулась, медленно и решительно. Отчетливо послышался чей-то вопль. Как странно, что никто не откликнулся!

Глава 32

Люди проводят жизнь в лабиринтах. Если, пройдя очередной, они не могут найти новый, они строят его себе сами. Что за страсть испытывать себя?

Керро Паниль, вопрос из «Авааты».

Раджа Томас проснулся в темноте — словно в последний раз, когда выходил из гибернации. Темнота обездвиживала его ожиданием невидимой, неопределимой угрозы. Не сразу он понял, что лежит в своей каюте на нижстороне… и сейчас ночь. Он глянул на светящийся циферблат у койки: второй час полуночной вахты.

«И что меня дернуло?»

Каюта его располагалась на восьмом этаже под поверхностью Пандоры. Местечко для избранных, защищенное от опасностей кодовым разноцветьем бессчетных коридоров, перекрестков, люков, шлюзов и скатов. Опытные корабельники с легкостью запоминали все детали этих лабиринтов — чем сложнее, тем лучше. Томаса заключение в этих глубинах тяготило. Слишком долго приходилось добираться туда, куда непременно следовало попасть.

«Первая лаборатория».

Засыпая, он как раз размышлял об этом запретном месте, о котором ходило столько дичайших слухов.

«Там растят клонов, которые быстрей, чем демоны» — это был самый популярный.

«Оуксу и Льюису нужны только послушные зомби!» Это Томас услышал от бешеной девицы, активистки из компании Рашель Демарест.

Он неторопливо сел, всматриваясь в окружающую темноту.

«Странно, что меня подняло в такой час».

Он коснулся выключателя на стене, и каюту залил тусклый свет. Все выглядело удручающе нормально: комбинезон брошен на откидной стул, стоят сандалии. Все как положено.

— Я здесь себя чувствую, как чертов прядильщик, — проговорил он вслух, потирая лицо.

Через некоторое время он вызвал сервок. Ожидая машину, он оделся, и, когда сервок прожужжал под люком, Томас был уже готов выйти в пустой коридор, освещенный только редкими ночьсторонними светильниками. Усевшись, он приказал сервоку вывезти его на поверхность. Долгий путь угнетал его не меньше, чем тяжесть ярусов над головой.

«На борту я никогда не мечтал об открытых просторах. Может, я становлюсь туземцем».

Сервок раздражающе гудел почти на инфразвуковых частотах.

На контрольном пункте у шлюза, ведущего на поверхность, Томас ввел в систему свой личный код. Вместе с зеленым сигналом «Открыто» зажегся желтый — «Условие 2». Томас выругался про себя и вытащил из шкафчика у люка лазер, зная, что перед безоружным люк все равно не откроется. Оружие в его руке лежало неловко, а когда Томас засунул лазер в кобуру, неудобно оттянуло пояс.

— Не надо много ума, чтобы сообразить — нельзя жить на планете, куда без пушки не выйдешь, — пробормотал он вполголоса, но достаточно громко, чтобы с пульта связи с караульной мигнул голубой огонек — поняли, дескать.

Люк все не открывался. Томас уже потянулся к клавише ручного отключения затвора, когда заметил мигающую по нижнему краю экрана надпись: «Цель выхода?»

— Инспекция, — буркнул он.

Автоматика переварила его ответ, и шлюз открылся.

Томас соскользнул с сервока и вышел в наружный тоннель. До него наконец дошло, почему он поднялся в такой час.

«Первая лаборатория…»

От этой тайны дурно попахивало.

Томас двинулся по сумрачным переходам периметра, проходя мимо редких рабочих ночьсторонней смены и широко разнесенных наблюдательных постов, где вооруженные часовые не сводили взгляда с черной равнины за стеной. Сквозь плазмагласовые иллюминаторы сочился лунный свет, напоминая Томасу, что два полумесяца висят над южным горизонтом, превращая пандоранскую ночь в путаницу теней.

Кольцевой переход привел Томаса вниз, в купол, где сходилось несколько туннелей. Проход к Первой лаборатории, помеченный просто «Л-1», оказался справа. Но не успел Томас сделать и двух шагов в его сторону, как люк распахнулся сам. Выскочившая из прохода женщина торопливо захлопнула створку за собой. В куполе было темно, только сочился сквозь плазовые иллюминаторы лунный свет, но даже в этом тусклом сиянии трудно было не заметить, как судорожно нервны ее движения.

Незнакомка метнулась к Томасу и, ухватив его за руку, с неожиданной силой потащила за собой, мимо рядов окон.

— Пошли! Ты мне нужен!

Хриплый ее голос был полон странных обертонов. Лицо и руки исцарапаны, и запахом свежей крови несло от ее легкого комбинезона.

— Что?

— Молчи!..

В голосе ее сквозило безумие.

И она была прекрасна.

Незнакомка отпустила его лишь у самой наружной стены. Томас увидал впереди смутные очертания аварийного люка, ведущего на опасные просторы планеты. Пальцы женщины сновали по клавишам контрольной панели, переводя затворы на ручное управление так, чтобы не привести в действие сигнализацию. Потом незнакомка схватила Томаса за руку и положила его ладонь на рукоять. Сколько же силы у этой женщины!

— Когда скажу — открой люк. Жди двадцать три минуты. Потом я приду. Впустишь.

Прежде чем он успел возразить, незнакомка выскользнула из комбинезона и швырнула его Томасу — тот машинально поймал его. Женщина нагнулась, чтобы забинтовать ноги. Томас заметил, что ее прекрасное тело — гибкое совершенство рельефных мышц — было крест-накрест перечерчено лентами клеточного пластыря.

— Что с тобой случилось?

— Я сказала, молчи, — бросила женщина, не поднимая головы, и Томас ощутил в ней дикую силу. Опасную. Очень. Безудержную.

— Ты будешь бежать П, — выговорил он, оглядываясь в поисках кого-нибудь, кого угодно, к кому можно воззвать о помощи. Но купол был пуст.

— Поставь на меня, — проронила незнакомка.

— Как я узнаю, что двадцать три минуты прошли? — спросил он.

Отпихнув его, женщина шлепнула ладонью по панели связи на раме аварийного люка. В динамике загудела несущая частота, прозвучал низкий мужской голос: «Девятый пост — чисто», и над решеткой громкоговорителя загорелось небольшое табло: «2.29».

— Люк! — приказала она.

Отказаться было невозможно. Томас уже испытал на себе ее дикую силу. Отодвинув затвор, он распахнул створку, и женщина метнулась в приоткрывшуюся щель, огибая стену. В лунном свете ее тело казалось серебряной струей. За спиной ее мелькнула черная тень. Лазер сам прыгнул в руку, и Томас изжарил рвача-капуцина в полушаге от пяток бегуньи. Та даже не обернулась.

Когда он закрывал люк, руки его тряслись.

«Бежать П!»

Он глянул на часы. Все еще два двадцать девять. Женщина сказала — двадцать три минуты. Значит, у люка она окажется в два пятьдесят две.

И только теперь Томас вспомнил, что длина периметра — больше десяти километров.

«Но это невозможно! Не может человек пробежать десять километров за двадцать три минуты!»

Но она появилась из прохода к Первой лаборатории. Томас развернул смятый комбинезон. На нем кровь, без сомнения. На груди слева вышито имя — «Легата».

Имя или фамилия?

«Или титул?»

Он глянул в иллюминатор слева от люка, туда, где должна была показаться незнакомка, если она действительно бежала вдоль периметра.

Из динамика послышался голос, и Томас вздрогнул:

— Кто-то на равнине, довольно далеко.

— Женщина, бежит П, — ответил другой голос. — Только что обогнула пост тридцать восемь.

— Что за дура?

— Далеко, не разобрать.

Томас обнаружил, что молится за незнакомку, прислушиваясь к голосам часовых, отмечающих ее передвижение. Но он знал, что она вряд ли вернется. С того дня, когда он узнал от Ваэлы об Игре, он выкроил время изучить статистику. Днем шансы действительно составляли пятьдесят на пятьдесят. Ночью дистанцию пробегал едва ли один из пятидесяти.

Цифры на дисплее сменялись с мучительной неторопливостью. 2.48. Казалось, прошел час, прежде чем они сменились — 2.49. Часовые молчали. Почему они не комментируют ее бег?

Словно отвечая на мысли Томаса, динамик ожил вновь:

— Только что обогнула восемьдесят девятый восточный!

— Да кто она такая, черт?!

— Все еще далеко, не видно.

Томас вытащил лазер из кобуры и взялся за рукоять. Говорили, что самые опасные минуты — последние, когда демоны Пандоры бросаются на бегуна скопом. Он вгляделся в лунные тени. 2.50.

Он повернул затвор, приоткрыл люк на волос. Никакого движения… ничего. Даже тварей нет.

— Давай, Легата, — услышал он свой голос будто со стороны, — давай. Ты можешь. Не облажайся в самом конце, блин!

Что-то мелькнуло в тени слева. Томас распахнул люк.

Это она!

Словно танец — рванулась вперед, увернулась, снова вперед. Нечто черное, массивное вынырнуло из тени и помчалось за ней. Томас прицелился, сжег еще одного рвача, и в тот же миг женщина влетела в люк, не сбившись с шага. От нее исходил мускусный запах пота. Томас захлопнул люк и поспешно рванул затвор вниз. Что-то ударилось в стену с другой стороны.

«Поздно, тварь!»

Обернувшись, он увидел, как незнакомка скрывается за шлюзом, ведущим в Первую лабораторию. Комбинезон она держала в руке. Женщина успела еще помахать ему, прежде чем люк затворился.

«Легата… — подумал он. — Десять километров за двадцать три минуты».

На общей частоте связи наблюдателей звучали голоса:

— Кто-нибудь понял, что это было?

— Нет. Куда она делась?

— Пропала в районе купола Первой.

— Твою так! Время-то рекордное!

Томас хлопнул по панели, отключая связь, но успел еще услыхать мужской голос:

— Хотел бы я, чтобы эта крошка за мной…

Томас подошел к шлюзу в туннель, ведущий к Первой, подергал ручку. Та не шевельнулась. Заперто.

И все это чтобы поставить галочку над бровью?

«Нет… это куда важнее, чем просто знак удачи».

Что же они там творят, в этой лаборатории?

Он снова подергал ручку — без толку. Покачав головой, Томас вернулся к контрольному пункту, забрал сервок и поехал к себе в каюту. Но всю дорогу до восьмого подземного этажа его тревожила одна мысль: «Что же, черт возьми, такое Легата?»

Глава 33

Клон клона необязательно оказывается ближе к своему шаблону, чем первый клон — к оригиналу. Сходство зависит от межклеточных взаимодействий и других привнесенных элементов. Ход времени всегда порождает подобные отклонения.

Хесус Льюис, «Новый справочник по клонированию».

Оукс отключил проектор и развернул кресло, глядя на расписную стену своей нижсторонней каюты.

Ему здесь не нравилось. Теснее, чем было на борту. Чем-то нехорошим отдавал воздух. Неприятно было, как вольно обращаются к нему иные колонисты. И постоянно действовала на нервы близость поверхности… до которой рукой подать.

И неважно было, что Оукса отделяли от нее многие ярусы переходов Колонии. Поверхность была рядом.

Несмотря на то, что он вывез с борта кое-что из любимой мебели, эта каюта никогда не станет такой же уютной, какой была прежняя.

Одно хорошо — бортовые опасности, о существовании которых знал он один, остались позади.

Оукс вздохнул. Деньсторона близилась к концу, дел оставалось еще преизрядно, но увиденное в фокусе голопроектора занимало все мысли капеллан-психиатра.

«Совершенно неудовлетворительно. — Он пожевал губу. — Мало сказать — неудовлетворительно. Ужасно».

Оукс откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться. Голозапись визита Легаты Хэмилл в Комнату ужасов вывела его из равновесия. Он покачал головой. Легата сопротивлялась, даже накачанная наркотиком, подавляющим корковые импульсы. Ничто из сделанного ею в Комнате нельзя было использовать против нее… кроме… нет. Она не сделала ничего.

«Ничего!»

Если бы он не видел этого собственными глазами… А увидит ли она? Оуксу хотелось думать, что нет, но уверенности не было. До сих пор никто из прошедших через Комнату не интересовался записями собственной обработки, хотя все знали, что таковые существуют.

Легата выбивалась из общего ряда. Она выдерживала все, что с ней делали, и сопротивлялась. Запись не давала никаких указаний на слабину в ее душе.

«Если она увидит запись, она узнает».

А как скрыть что-то от лучшего поисковика в Колонии?

«Или то, что ее послали в Комнату ужасов, было ошибкой?»

Но Оуксу казалось, что он знает ее. Да. Она не пошла бы против него иначе как под пыткой. Она, может быть, и не поинтересуется этой записью. Может быть.

За все время, проведенное в Комнате ужасов, Легата ни разу не искала собственного удовольствия. Она действовала, только реагируя на боль.

«Боль, причиненную по моему приказу».

От этой мысли Оуксу стало неуютно.

«Это было необходимо!»

Против такого могучего противника, как этот корабль, годятся самые жестокие меры. Он должен дойти до предела.

«Я в своем праве».

Когда Легата вышла из Комнаты ужасов, ей не потребовался даже транквилизатор. «Куда ее понесло? Умчалась, едва залепив раны клеточным пластырем». Вернулась нагой, таща комбинезон в руках.

До Оукса доходили слухи, что как раз в это время кто-то бежал П. Но, конечно, не Легата. Просто совпадение. У нее даже галочка над бровью не появилась.

Чертовы идиоты! В такой час бегать снаружи!

Он с радостью запретил бы Игру, но Льюис отговорил его, и здравый смысл заставил Оукса согласиться. Иначе пришлось бы слишком многих людей отвлечь на охрану выходных люков. Кроме того, Игра снижала уровень бытового насилия.

«Легата, бегущая по периметру? Ерунда какая».

Неутомимый работник, будь она неладна! К вечеру ее уже ждали на месте. К этому времени физические следы визита в Комнату должны были исчезнуть. Оукс глянул в блокнот, лежащий под левой рукой. Бессознательно он все еще адресовал свои записки Легате.

«Проверить возможную связь между угасанием Алки и ростом келпа. Первой лаборатории — зачать два клона ЛХ. Внести и картировать новые данные по диссидентам, особое внимание — на связанных с Рашель Демарест».

Станет ли Легата теперь вообще принимать от него приказы?

Перед глазами неотступно стояло лицо Легаты — из той записи.

«Она мне доверяла».

А правда ли? Но почему она вернулась в Первую, если ее дурные предчувствия были настолько очевидны? Если бы речь шла о ком-то другом, Оукс только посмеялся бы над своими раздумьями. Но это была Легата. Она явно отличалась от остальных. А он, Оукс, завел ее слишком далеко.

«Время веселиться…»

Ожидаемого веселья не получилось. Он вспомнил — Легата осознала, что ее предали, когда ударила звуковая волна, и это можно было прочесть по ее лицу. Соники отогнали клонов — те уже поразвлеклись всласть. Но даже боль не подействовала на Легату. Наркотик не мешал ей слышать приказы Мердока, но подавлял волю… и все же она сопротивлялась. Команды Мердока были ясны и подробны, клон — готов, приборы — в порядке, но Легату пришлось довести едва ли не до болевого шока, прежде чем она попыталась причинить клону страдание, отдаленно схожее с ее собственным. Взгляд ее постоянно останавливался на голографическом сканере. Она смотрела прямо в фокус и щурилась. Это было невесело… очень невесело.

«Она не вспомнит. Они все забывают».

Большинство подопытных ломалось, готовые на что угодно, лишь бы прекратить пытку. Легата просто пялилась в сканер, каким-то уголком сознания понимая — в этом Оукс был уверен, — что беспомощна и полностью зависима от любого его каприза. Это была обработка. Чтобы она стала как все. С этим Оукс готов был смириться.

Но он не был готов к тому, что она окажется другой. О да, совершенно другой. Что за потрясение — наткнувшись на этот великолепный феномен, узнать, что ты сам уничтожил его! Доверие, которое они могли бы питать друг к другу, оказалось разрушенным, не сложившись.

«Навечно».

Она больше никогда не доверится ему безоговорочно. О, она будет послушна — даже послушнее, чем прежде. Но осторожна.

Оукс осознал, что его трясет — от напряжения, от расстройства. Он заставил себя расслабиться и сосредоточиться на чем-нибудь приятном.

«Ничто не вечно», — подумал он.

В конце концов он задремал, но сны его посещал один и тот же образ — расписная стена его новой каюты и узоры на ней, перетекающие в лицо Легаты из той записи в Комнате ужасов.

И Пандора была совсем рядом… и… и… завтра…

Глава 34

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Защищает ли слушатель собственное чувство понимания, осознания?

АВААТА: А, ты опять строишь преграды.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Это ты и называешь иллюзией понимания, верно?

АВААТА: Если ты понимаешь, ты не можешь научиться. Говоря, что понимаешь, ты ставишь преграды.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Но я помню то, что понимаю.

АВААТА: Память понимает лишь наличие или отсутствие электрических импульсов.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Тогда в чем заключается алгоритм, программа научения?

АВААТА: Вот теперь ты открываешь путь. Это программа, идущая — в прямом смысле — в расчет.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Но каковы законы ее построения?

АВААТА: Разве все аспекты человеческого бытия подчиняются правилам? В этом твой вопрос?

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Получается, что так.

АВААТА: Тогда отвечай — в чем правила человеческого бытия?

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Но это был мой вопрос.

АВААТА: Человек — ты, а я — Аваата.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Тогда каковы правила бытия Авааты?

АВААТА: Ох, человек-керро, мы воплощаем в себе знание, но мы не знаем его.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Мне кажется, ты хочешь сказать, что подобное знание несводимо к словам.

АВААТА: Языка не существует в отсутствие референтов.

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Разве мы не знаем, о чем говорим?

АВААТА: Использование языка подразумевает нечто большее, чем распознавание словесных конструкций. Язык и описываемый им мир…

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Словарь игры.

АВААТА: Да, словарь. Сценарий игры и игровое пространство должны быть взаимосвязаны. А как ты можешь привязать слово, да и любой другой символ, к каждой клетке своего тела?

ЧЕЛОВЕК-КЕРРО: Я могу говорить языком тела.

АВААТА: Для этого тебе не нужен словарь.

Керро Паниль, катехизис из «Авааты».

Загадка сознания? Она в способности получать значащие результаты из ошибочных посылок.

П. Вейганд, медтехник безднолета.

Оукс глядел на изображение с наружного сканера. Там бился и визжал в агонии человек. Заходящая Алки отбрасывала длинные лиловые тени, извивавшиеся, когда умирающий дергался и поворачивался. По цепям системы контроля текущей внешней активности звук передавался с пугающей ясностью, словно бедолага умирал за порогом каюты, а не на северном периметре Колонии, как показывал индикатор.

Вопли перешли в хриплый рев, точно от сбавляющей обороты турбины. Тело судорожно вздрогнуло, затрепетало, и наступила тишина. Но первый жуткий крикчасового все еще звучал в черепе Оукса и никак не мог уняться.

— Нервоеды! Нервоеды!!!

Нигде на нижстороне нельзя было скрыться от Пандоры. Колония находилась в вечной осаде. Даже в Редуте единственным решением оказалась стерилизация. Убить все живое…

Оукс поймал себя на том, что зажимает уши ладонями, чтобы не слышать умолкших воплей. Медленно-медленно он опустил пальцы на контрольную панель, так осторожно, словно это клавиши предали его. Он просто переключался с камеры на камеру, надеясь поймать на мониторе ТВА что-нибудь интересное, требующее его внимания. А наткнулся на… на этот ужас.

Картинки все еще мелькали перед глазами.

Часовой выцарапывал себе глаза, выдирая нервную ткань, столь вожделенную для нервоедов. Но он же знал то, что было известно всем колонистам, — для него надежды уже не осталось. Стоило нервоедам добраться до желанных волокон, и они не остановятся, покуда не отложат яйца в мозг своей жертвы.

Только вот этот часовой знал про хлор. Может, это слабая надежда заставляла его цепляться за жизнь? Да нет, едва ли. Когда нервоеды углубились в плоть, не поможет и хлор.

Страшнее всего было то, что Оукс знал часового. Иллуянк. Из Первой лаборатории, член команды Мердока. А до этого несчастный охранник работал с Льюисом на Черном Драконе, в Редуте. Иллуянк был счастливчиком — трижды бежал П… и был среди тех, кто вернулся после фиаско Эдмонда Кингстона. Иллуянк тогда вернулся на борт, чтобы доложить о гибели команды.

«А я принимал его отчет».

На экране сканера что-то двинулось и привлекло внимание Оукса. Показался сменщик часового — не подходя к телу, нет! — держа наготове лазер. Законы Колонии уже налепили на сменщика ярлык безнадежного труса. Он не смог застрелить обреченного товарища, и жертва нервоедов погибла самой мучительной смертью, какую только могла предложить Пандора.

Сейчас сменщик, прицелившись из лазера, превратил голову Иллуянка в угли. Стандартная процедура. «Выжечь гнездо». По крайней мере, эти яйца не проклюнутся никогда.

Оукс нашел в себе силы выключить наконец монитор. Его так трясло, что отойти от консоли он уже не сумел.

А это был обычный осмотр, какие на борту он проводил каждый день. Что за ужасное место!

«Что сделал с нами проклятый корабль?»

С нижстороны не было выхода. Некуда было бежать от того простого факта, что в этом мире мгновенной реакции он не сможет выжить иначе, как за множеством стен и с постоянной охраной.

И вернуться нельзя. Льюис был прав. Колонии необходимо постоянное внимание. Деликатные вопросы требовали решения — графики дежурств, перемещение персонала, оборудования и припасов в Редут — все это нельзя было доверить каналу связи между бортом и нижстороной. На Пандоре следовало реагировать мгновенно. А Льюис не мог делить внимание между Редутом и Колонией.

Оукс надавил на вживленную под кожу капсулу с передатчиком — теперь бесполезным. На нижстороне из-за помех радиосвязь действовала лишь в ограниченном радиусе… а когда помехи пропадали, как бывало порой, невнятные сигналы на несущей волне доказывали, что секретный канал связи раскрыт.

Это должен был быть корабль. Корабль! Он все еще лезет в его дела. Надо будет удалить капсулу при первой же возможности.

Оукс поднял с пола бутылку. Руки его все еще тряслись. Он попытался налить в бокал вина и расплескал половину по пульту. Липкое красное пятно напомнило ему кровь, струящуюся из пустых глазниц часового… из ноздрей… изо рта.

Но глубже всего в память Оукса врезались три темные галочки над левой бровью Иллуянка.

«Будь проклята эта планета!»

Схватив бокал обеими руками, Оукс осушил его до дна. Вино мягко просочилось в желудок.

«Нет, блевать не стану».

Поставив бокал на пульт, Оукс обвел взглядом каюту. Все-таки тесно. Он тосковал по той роскоши, которой наслаждался на борту. Но возврата — к рабству во чреве корабля — не было.

««Мы одолеем тебя, Корабль! Ура!»

Все на нижстороне напоминало Оуксу — здесь ему не место. Как быстры эти колонисты! Ничего похожего Оукс не видел на борту. Он знал, что слишком тяжел, слишком потерял форму, чтобы угнаться за ними, не говоря уж о том, чтобы защитить себя. Ему требовалась постоянная охрана. Обиднее всего, что Иллуянка уже назначили его личным телохранителем. Иллуянк знал, как выжить на Пандоре.

«Но здесь умирают даже счастливчики».

Он должен был выбраться из этой каюты, пройтись где-нибудь. Но, отвернувшись от консоли, чтобы встать, Оукс уткнулся носом в стену. Да, похоже, потеря роскошной каюты на борту — более тяжелый удар, чем ему казалось. Редут нужен ему не только как надежный штаб, но и для разрядки, душевной и телесной. Эта каюта была больше, чем любая другая на нижстороне, но к тому времени, когда в ней поставили комконсоль, голопроектор и прочее причитающееся кэпу барахло, в нее едва можно было втиснуться.

«Здесь даже вздохнуть негде».

Оукс протянул руку к затворам, собираясь развеять тоску прогулкой по коридорам, но стоило пальцам коснуться холодного металла, как ему вспомнилась голая, открытая небу пустошь, куда неизбежно вели все здешние тоннели. Люк был последней защитой от безумия планеты.

«Лучше съем что-нибудь».

Может, вызвать под каким-нибудь предлогом Легату? Моя практичная Легата. Прекрасная Легата. Какой нужной она оставалась, невзирая ни на что… но то, что видел Оукс в глубине ее зрачков, совсем ему не нравилось. Попросить Льюиса подготовить ей замену? Но на это не хватало духу.

«С ней я совершил ошибку».

В этом он мог признаться только самому себе. Посылать Легату в Комнату ужасов было ошибкой.

«Она изменилась».

Теперь она напоминала ему работников корабельных аграриумов. Больше всего Оукса поражало, насколько они отличаются от остальных корабельников — всегда занятые и молчаливые. Даже сказав что-то по служебной надобности, они сразу умолкали.

Вот что! Легата замкнулась в себе.

Как и работники в аграриумах, она излучала благоговейное спокойствие — не мрачную серьезность, как те, кто трудился в витро-лабораториях или вокруг аксолотль-баков, где творил свои чудеса Льюис… нечто иное.

Оуксу пришло в голову, что аграриумы были единственным местом на борту, где он чувствовал себя ненужным, и эта мысль испугала его.

«Рядом с Легатой я чувствую себя ненужным».

И переиграть уже ничего нельзя. Придется терпеть последствия сделанного выбора. Выбор — плод обработки информации. Информация оказалось ложной.

«И кто подсунул мне ложные сведения? Льюис?»

Что за направляющие содержит в себе информация, если некоторые пути оказываются неизбежными?

Какой простой вопрос!

Оукс вертел его в голове и так и этак, чувствуя, что уловил что-то очень важное. Может быть, ключ к пониманию истинной природы корабля. Ключ, скрытый в потоке информации.

Информация — выбор — действие.

Все слишком просто. Истинный ученый всегда должен подозревать, что дело обстоит сложнее, чем кажется.

«Но бритва Оккама остра по-прежнему».

Какой выбор действий есть у корабля? На основе каких данных этот выбор делается? Например — станет ли корабль открыто противодействовать переводу наталей на нижсторону? Хотя для этого время еще не пришло, сама возможность открытого противостояния возбуждала Оукса. Он мечтал о войне.

«Покажи наконец свою железную десницу, чудовище!»

Но кораблю не нужны руки, чтобы действовать.

Будучи существом разумным, Оукс испытывал постоянную потребность удовлетворять собственное любопытство, продвигаться вперед. Не всегда гладко — вот как с Легатой получилось, — но двигаться… прыжками, зигзагом, наскоком… непрестанно. Успех его действий зависел только от его собственного интеллекта и доступности верной информации.

«Нужной информации».

Оукса охватило возбуждение. Имея нужные сведения, сумеет ли он провести опыт, который раз и навсегда докажет, что корабль — это не Бог? И тогда конец притязаниям этой железяки!

А какой информацией он, собственно, владеет? Что корабль разумен? Должен быть разумен… предполагать иначе означало бы отрицать очевидное — не лучший выход. Чем бы ни был корабль, лучше рассматривать его как существо, наделенное могучим интеллектом.

А существо воистину разумное действует редко, но метко, на основе достоверных данных и способами, проверенными на предсказуемость результата.

«Проверенными временем — очень долгим или опытом — очень большим. Так или иначе».

Сколько же лет корабль испытывает своих насельников? Во вселенной, где властвует случай, не бывает заведомо повторимых опытов. Можно ли предсказать поведение корабля по его прежним действиям?

Сердце тяжело билось в груди. В этой мысленной игре Оукс ощущал себя по-настоящему живым. Как секс… нет, еще лучше… лучшая во вселенной игра.

Если действия корабля можно предвидеть, их можно и направлять. Это могло стать ключом к быстрой и легкой победе над Пандорой. Что надо сделать, чтобы поддержать собственную волю всей корабельной мощью? Владея нужными сведениями, можно подчинить себе даже Бога.

«Подчинить!»

Что есть молитва, как не попытка управлять Богом при помощи сопливого нытья? Мольбы вперемешку с угрозами: «Если не направишь меня в медсектор, Корабль, брошу богоТворить ко всем чертям!» Вот и все богоТворение. Богам, если они вообще есть, на смех.

Нахлынувшее внезапно воспоминание о гибели Иллуянка протрезвило Оукса.

«Будь проклята эта планета!»

Сейчас бы пройтись по бортовому аграриуму… или хотя бы по оранжерее…

Оукс вспомнил, как однажды, еще на борту, бродя ночьстороной, он вышел к наблюдательному куполу, врезанному в обшивку, и, протиснувшись между раздвижными ставнями, прижался лицом к плазовой стенке, чтобы заглянуть в бездну. Там плыли в неторопливом круговороте звезды, и Оукс знал твердо — они вращаются вокруг него. Но перед лицом этих бессчетных светил он почувствовал, как сам обрушивается в ужасающую черную бездну. По другую сторону плазмагласовой стены каждую секунду рождались и умирали галактики. Никакой крик о помощи не сорвется с языка, и холод убьет всякое прикосновение.

Есть ли во вселенной еще кто-то, кому так же одиноко?

«Корабль», — ответил внезапно внутренний голос, и Оукс понял, что это правда.

В тот самый миг он увидел, как отражаются в гладком стекле его глаза, сливаясь с межзвездной чернотой, и отступил, не в силах от изумления издать и звука.

«Эти глаза!.. То самое выражение…»

То же выражение, что и на лице прохожего-негра — в тот день, на Земле, когда его уводили.

И, сосредоточившись на этом эпизоде, он понял — то же выражение не покидало теперь глаз Легаты.

«Мои глаза… ее глаза… глаза того чернокожего из моего детства…»

И, ощущая сердцем, как смыкаются вокруг него стены каюты, перегородки и барьеры всей Колонии, он понял, кто может предать теперь его беззащитное тело.

«Я могу предать себя сам. Себе».

А может — и другим.

«Томасу? Кораблю?»

Как бы ни хотелось ему думать иначе, глубины пространства и глубины души наполняли его равно изумлением и страхом. А это было слабостью, и избавиться от нее требовалось как можно скорее.

Был корабль Богом или нет, он в своем роде единственный. «Как и я».

И что, если… если Корабль и правда Бог?

Оукс облизнул губы. Он стоял посреди каюты и прислушивался. «К чему?»

Чтобы двигаться вперед, он должен был испытывать, выжимать отклик, тянуться к недоступному для других корабельников. Ключ к власти над кораблем — в его действиях. Для чего воздействует на среду любой организм?

«Чтобы получить удовольствие или избежать боли».

Еда — удовольствие. Желудок свело от голода. Секс — удовольствие. Где сейчас Легата? Победа — удовольствие. Это подождет.

Пусть действия потребует боль.

Вечный маятник: боль — удовольствие… наслаждение — мука. Меняются период, интенсивность, но баланс остается сведенным.

Какими сластями можно искусить Бога? Какой шип заставит Бога поднять стопу?

Оуксу пришло в голову, что он уже давно стоит неподвижно, вперив взгляд в наклеенную на стену каюты мандалу. Это была копия той, что осталась на борту. Легата сделала ее, прежде чем… И сделала еще одну, со все старанием, — та висела сейчас в Редуте. Ах, если бы Редут был наконец достроен! Чтобы сгинули демоны, чтобы день— и ночьстороны были безопасны. Сколько раз он мечтал выйти под двойное солнце Пандоры, чтобы легкий ветерок ерошил волосы, и, взяв под руку Легату, пройти через сад к ласковому морю.

И, сменяя это пасторальное видение, встала перед глазами та же Легата, выцарапывающая себе глаза. Оукс задохнулся, не сводя глаз с той же мандалы.

«Льюис должен извести всех демонов — и келп тоже, все!»

Потребовалось буквально физическое усилие, чтобы оторваться от созерцания мандалы. Оукс отвернулся, сделал три шага и замер… Та же мандала перед глазами!

«Что со мной творится?»

Замечтался, вот и все. Мысли разбрелись. Толпы демонов, осаждавшие периметр, вызывали ложное ощущение уязвимости. Обменяв угрозы корабля на опасности Пандоры, Оукс потерял ту психологическую защиту, которой пользовался на борту.

«Кто бы мог подумать, что я заскучаю по нашему кораблю?»

Проклятые колонисты — слишком резкие, торопливые. Им кажется, будто они право имеют в любое время вломиться, во все влезть. Слишком быстро бормочут. И все им вынь да положь немедля!

Комконсоль зажужжала.

Оукс отжал клавишу приема. С экрана на него глянуло узкое лицо Мердока. Он заговорил сразу, даже не попросив разрешения.

— В моих приказах на эту деньсторону значится, что вы хотели назначить Иллуянка…

— Иллуянк мертв, — оборвал его Оукс бесстрастно и с наслаждением увидал изумление на лице Мердока. Отчасти поэтому он втайне от всех поглядывал через камеры слежения. Какие бы ужасы тебе ни довелось повстречать, собранные сведения создадут тебе репутацию всезнающего.

— Назначь мне в охрану кого-нибудь другого, — приказал Оукс. — Более подходящего на эту роль.

Он прервал связь.

Вот так! Так это делается на нижстороне. Быстро и решительно.

Напоминание о гибели Иллуянка опять завязало кишки в узел. Еда. Нужно чем-нибудь зажевать эту гадость… Он обернулся, и мандала снова встала перед глазами.

«Придется все притормозить».

Мандала колыхалась перед глазами, и в узоры ее спиц вплетались, перетекая друг в друга, мириады гротескных физиономий.

Оукс запоздало сообразил, что одно из лиц принадлежит Рашель Демарест. Дурища! Комната ужасов свела ее с ума… и прежде невеликого. Вылететь наружу в таком виде! Достаточно народу видело, как демоны добрались до нее, чтобы вину не возложили на его койку. Одной проблемой меньше… Но выбежать наружу…

«Все напоминает мне о Пандоре!»

Надо будет поискать кого-нибудь еще, чтобы возить выпивку Уину Ферри. Теперь старик перешел на чистый спирт. Пусть зарубит себе на носу — никаких лишних вопросов об этой Демарест.

Оукс ощутил боль в руках и осознал, что стискивает кулаки. Он заставил себя расслабиться, судорожно растирая сведенные пальцы. Может, еще глоточек вина… Нет!

«Столько разочарований! И ради чего?»

Ответ был один, тот, что Оукс не единожды давал Льюису: «Ради всей планеты».

Победа подарит им целый мир. Оукс бессознательно протянул руку и коснулся центра мандалы. Как высоки ставки! И Легата — историк, поисковик, прекрасная женщина — она могла бы стать его королевой. По крайней мере, так он заплатил бы долг перед ней. Императрицей. Палец его скользил вдоль сплетенных линий мандалы.

«Политика — это твоя стихия, а не моя!» — говорил ему Льюис.

Хесус не знал, чего стоит большая политика. Ему всего-то и нужно, что своя лаборатория и надежные стены Редута.

«Оставь меня здесь в покое, — говорил он. — И устанавливай свои правила сколько душе угодно».

Они были прекрасной командой — один впереди, второй прикрывает тылы.

«Ну, может, хоть глоточек вина». Оукс взял бутылку и отпил прямо из горлышка. Скоро он избавится и от Раджи Томаса. Несчастная жертва келпа, одна из многих.

«Льюису стоит почаще пить со мной. Стало намного лучше».

Оукс отпил еще, прополоскал вином горло, отчего Льюиса всегда передергивало.

— Тебе правда стоит попробовать это, — говорил Оукс. — Может, морщины немного разгладятся.

— Нет, спасибо.

— Ну, мне больше останется.

— Тебе и Ферри.

— Э, нет. Я могу и не пить.

— У нас срочные проблемы, — повторял Льюис.

Но срочность не означает спешки. Нельзя лететь вперед сломя голову. Он не раз говорил Льюису: «Если в своем стремлении достроить Редут мы будем спокойны и собранны, решения, которые мы примем, будут собранны и спокойны».

«Незачем создавать хаос».

Он еще глотнул из бутылки, не сводя глаз с мандалы. Эти линии так петляют… словно тоже порождаются хаосом. Но Легата нашла закономерность и повторила узор мандалы. Дважды. Закономерность. У Пандоры тоже есть свои законы. Их только надо отыскать. Избавиться от всякого разлада, и проступят основы порядка.

«Мы разберемся с келпом. И с нервоедами. Хлор. Много. Я тут во всем разберусь».

Оукс поднес бутылку к губам и обнаружил, что она пуста. Он нехотя разжал пальцы, и бутылка со стуком упала. Словно по сигналу, зазвонила консоль.

Опять Мердок.

— Доктор, группа Демарест требует созвать новое собрание.

— Тормозни их! Я же приказал — тр… тормози!

— Попробую.

Похоже было, что перспектива эта Мердока не радует.

Попасть по кнопке «Конец связи» Оукс смог только со второй попытки. Сколько раз здесь надо отдать приказ, в конце концов, чтобы его выполнили?!

Он снова вперился в мандалу.

— Я им тут наведу порядок, — пообещал он ей.

До него дошло, что он, верно, перепил немного. Нелепо, конечно, разговаривать с собой в пустой каюте, но есть вещи, которые так приятно слышать, что можно и самому повторить.

— Наведу тут порядок…

Глава 35

Куда запропастилась Легата? Надо будет ей поручить это дело.

Как скала утишает море, так Единое в едином утишает вселенную.

Керро Паниль, переводы из «Авааты».

Посадку на взлетном поле Редута Легата Хэмилл доверила автопилоту. Откинувшись на спинку кресла, она глядела, как тянется внизу береговая линия. Эти минуты принадлежали ей одной. Деньсторона уже началась, а ей не предстояло покуда иметь дело ни с Оуксом, ни с Льюисом, ни с демонами, ни с клонами. Ей вообще нечего было делать — оставалось только смотреть, отдыхать, переводить дух.

«Дирижаблики!»

Она много раз видала их голозаписи, несколько раз они появлялись в виду Колонии, когда Легата была там, но эти пролетали всего в паре сотен метров от плазового иллюминатора.

«Зубы Корабля! Да они огромные!»

Легата насчитала двенадцать, самый крупный — в полтора раза больше ее челнока. Медно-оранжевые паруса ловили ветер, и пузыри в унисон меняли курс, словно сопровождая гостью. Солнечный свет пронизывал мембраны и разбивался радугами. Щупальца были по большей части подобраны, и только два самых длинных сжимали балластный камень. Самые крупные создания волочили свои грузы по воде, оставляя на волнах пенный след. Дирижаблики шли галсами, не по ветру. Когда челнок заходил на посадку, Легата увидела, как два дирижаблика поменьше отделились от стаи и, набрав скорость, ударили валунами по плазовому щиту, окружавшему личную теплицу Оукса.

«Теплица». От этого слова ее передернуло.

Конечно, камни даже не поцарапали плаза. Легата могла бы попробовать протаранить его своим челноком, и стена устояла бы, что уж говорить о булыжниках…

Два дирижаблика исчезли в ослепительной вспышке. Когда Легата проморгалась, ее челнок уже стоял у шлюза, соединяясь с ним переходной трубой. Стало ясно, что два дирижаблика только отвлекали внимание. Остальные, покрупнее, били камнями в стены и иллюминаторы Редута там, где уже поработали мятежные клоны. И каждый булыжник отбивал еще несколько кусков от стены, прежде чем часовые успевали прицелиться в парус. Один за другим диржаблики взрывались. Самый крупный был так близко к посадочному полю, что взрывом снесло контрольную вышку вместе с растяжками.

«Они жертвуют своими жизнями, — подумала Легата. — Или очень благородно, или очень глупо».

На земле разгорались кое-где пожары. С ними боролись аварийные команды под прикрытием часовых. С крытой плазом галереи Легате помахал Льюис. Только теперь она заметила, что смотровое стекло замарано сажей.

Она открыла люк. Двое часовых провели ее по крытому переходу в Редут. Всюду воняло хлором.

«По крайней мере, нервоедов можно не бояться», — подумала Легата.

Аромат близкого моря перебивался резким запахом. Легата обратила внимание, что со времени ее прошлого визита линия прибоя отступила на несколько метров. Двойное солнце прогревало сырой песок, и над берегом полосой стоял густой туман, сочась между скалами и уплывая в море.

На Льюиса она не смотрела, пока сама не оказалась на галерее.

— Легата. — Он протянул ей руку. — Как поживаете?

Его внимательный взгляд сказал ей все, что она хотела знать.

«Так вот зачем я здесь, — подумала она. — Он хочет выяснить, насколько я теперь… полезна, пока Оукс не приехал».

— Неплохо, — ответила Легата. — Дирижаблики дали вам великолепное представление. Это вы ради меня устроили?

— Если бы это зрелище устраивал я, оно не принесло бы нам столько потерь.

Он провел ее внутрь и запер люк.

— Насколько велик ущерб?

Льюис повел ее в глубь помещения, подальше от окна. А Легата хотела посмотреть, как идет ремонт снаружи.

— Ничего непоправимого. Не желаете перекусить?

Мимо прошла женщина с огромными веерообразными ушами в сопровождении обычного вида мужчины с лазером на бедре.

— Нет, спасибо. Я не хочу есть.

При этих словах ушастая женщина оглянулась и пристально посмотрела Легате в глаза, будто собираясь сказать что-то, но потом торопливо развернулась и вышла. Легата вспомнила, что девизом клонов-бунтовщиков было «Мы хотим жрать!», и ей стало стыдно.

— Такие уши… зачем?

— Слышит рвача-капуцина за сто метров. Это дает часовому целую секунду времени. А симпатичная, не находите?

— Да, — сухо ответила Легата. — Весьма.

Она заметила, что Льюис еще хромает, но сочувствия к нему не испытывала и, хотя подробности восстания ее очень интересовали, не задавала вопросов. В качестве маленькой мести она вернулась к теме.

— Так насколько поправим поправимый ущерб?

Льюис оставил напускную приветливость и перешел на обычный деловой тон.

— Большую часть рабочих клонов мы потеряли. Из оставшихся больше половины ранено. Мы перевозим им смену из Колонии и с борта, но дело движется медленно. Серьезно повреждены два уже законченных ангара — стены дырявые, люки снесены. В бараках клонов внешние стены и люки уцелели, но внутри все разворочено. Ну, так им и надо. Пусть спять на битом плазе.

— А это здание?

— Небольшие повреждения там, где бараки клонов выходят к кладовым. Они добрались до кухни, но там мы их отрезали…

— Отрезали?

Льюис отвернулся на секунду и потер переносицу, напомнив Легате нервничающего Оукса. Когда стало ясно, что ответа не будет, она кивнула.

— Когда вы поняли, что хлор убивает нервоедов, как скоро вы выпустили его в помещения, где были заперты люди?

— Слушайте, Легата, вас тут не было. Вы не видели, что они…

— Как скоро?

Он посмотрел ей в глаза и промолчал.

— Значит, вы их убили.

— Их убили нервоеды.

— Которых могли уничтожить вы.

— Чтобы клоны потом перерезали нас? Вас тут не было. Вы не представляете, что это было.

— Думаю, что представляю. Проводите меня в Теплицу Моргана.

Чтобы произнести это слово, Легате потребовалась вся ее выдержка. С каким бы ужасом она не столкнулась в Колонии, название «Теплица» было связано с ним неразрывно, хотя почему — вспомнить никак не удавалось. Она видела, что Льюису от этого слова тоже не по себе, но ей меньше всего хотелось облегчать его положение.

Внезапное упоминание Теплицы явно встревожило Льюиса. Для него это слово тоже было связано с Комнатой ужасов. Легата прямо-таки видела, как мечутся в его глазах незаданные вопросы: «Что она знает? Почему не боится?» Легата не могла позволить себе такую роскошь, как страх. Пусть Льюис это видит. Пока она сама не вспомнит, что с ней случилось, она никому не разрешит наживаться на ее неведении.

— Да, — почти прошептал Льюис, — конечно. В Теплицу. Отдохнете там, пока Морган не прилетит. Сюда.

Льюис провел ее по достроенным частям здания в монументальный главный корпус, целиком вырубленный из пестрого скального монолита и облицованный пласталью. На входе она обернулась и взглянула на двор и на море за стеной.

— Этот люк ведет в апартаменты Моргана. Кабинет, библиотека, спальня — все там. Чуть дальше зал совещаний и столовая. Я вас провожу, если хотите.

Легата смотрела, как бьются волны о стену, воображая, что слышит пробивающиеся сквозь звуконепроницаемый плазмаглас громовые «Шлеп-ба-ам!».

— Легата?

— Да. То есть — нет, провожать меня не надо. Хочу побыть одна.

— Хорошо, — согласился Льюис. — Морган просил проследить, чтобы вам было удобно. Прежде чем гулять по Редуту, посоветуйтесь со мной. В открытых местах вам может понадобиться охрана. Час еще ранний, в Колонию я возвращаюсь только после обеда. Буду нужен — звоните.

Люк с шипением затворился, и Легата осталась одна.

Она снова глянула на море. Волны катились за горизонт, притягивая, маня.

«Вот сила, которую не сможет купить даже Морган Оукс», — подумала Легата, подавляя искушение пробежать мимо закованных в плаз деревьев, цветов, мимо пруда, мимо петляющего по газону ручейка, мимо ограждающих Редут стен и вырваться на свежий морской воздух Пандоры. А потом она заметила келп. Спутанные массы водорослей, заполнявшие когда-то залив у Редута и кучами валявшиеся на берегу, исчезли, осталась только редкая поросль, стебли которой змеились по поверхности воды. «Работа Льюиса!» На глаза ей навернулись слезы.

— Надеюсь, они ошиблись, — прошептала она, обращаясь к келпу. — Надеюсь, ты выживешь.

Краем глаза она заметила движение. За окном двое клонов уже чинили контрольную вышку.

«Моргана ждут, — поняла Легата. — Хотят, чтобы к его приезду все было чисто и красиво».

Она пригляделась к рабочим. До нее не сразу дошло, что они поднимают плазовые плиты и сваривают их в четырех метрах от земли — не пользуясь лесами.

«Такие руки…»

Мелькнула холодная мыслишка: где таким работникам место в прейскуранте клонов?

«Цена не так важна, дорогая моя», — говорил Мердок, и от этих слов Легате было страшно — так же как при виде двоих рабочих, старательно сваривающих плазмагласовые плиты.

«Все что угодно… — вспоминала она. — Любые фантазии…

Почему я не помню?»

Какие бы кошмары или наслаждения не пережила она в Комнате ужасов, в памяти они не отпечатались — только неподвластные воле короткие вспышки, заставлявшие ее порой замирать на полуслове, на полумысли. Коллеги приписывали это нарастающей рассеянности, следствию любовной интрижки с боссом.

Она знала, что может отыскать запись, сделанную в Комнате ужасов, увидеть, что она натворила… Оукс подначивал ее.

— Дражайшая моя Легата, — как-то сказал он, и каждая пора его телес сочилась медом и елеем, — присядь со мной, выпей, и мы порадуемся твоим играм в Комнате ужасов. — Он захихикал.

Легата вздрогнула и отвернулась. После того как ее одну, беспомощную, заперли в Первой лаборатории, ей было трудно держать себя в руках. А теперь Комнату перенесли в Редут.

Отсмеявшись, Оукс снова обратился к ней. Голос его был спокойным и ровным.

— Нравится тебе или нет — теперь ты одна из нас. Возврата нет. Ты можешь никогда больше не заглянуть в Комнату ужасов, но ты уже вошла туда однажды. По собственной, могу заметить, доброй воле.

— По доброй воле! — Легата сверкнула синими глазами. — Вы меня накачали наркотиками! И эти… чудовища! Где их добрая воля?

— Если бы не я, у них вообще не было бы ни воли, ни жизни…

— Если бы не Корабль, ты хочешь сказать?

Оукс театрально вздохнул. Ей вспомнилось, что он зачем-то глянул на экран и пробежался пальцами по консоли.

— Легата, иногда я тебя просто не понимаю. Скоро тебе предстоит нежиться в роскоши Редута, а ты все о своем — несешь эту средневековую чушь о сверхъестественных способностях нашего корабля.

Тогда он и показал ей голозапись этой оранжереи. Красиво — не поспоришь. Густые заросли, пропитанные ароматом бессчетных соцветий. Легата подняла голову. Изумительная широта пандоранского неба за плазовым куполом придавала ей сил. Она ощутила… ощущала…

«Сродство! — мелькнуло у нее в голове. — Вот что это! Что бы Оукс ни делал, часть этого сада будет жить во мне, как я сейчас живу в нем».

Прошлым вечером в Колонии, когда Легата готовилась к отлету в Редут, Оукс отвел ее в крохотный плазовый купол самого высокого здания.

— Вот, — указал он на яркую белую звезду, медленно ползущую по небосводу, — твой корабль. Всего лишь точка во тьме. Не нужно ни мистики, ни божественных сил, чтобы меньшая масса вращалась по орбите вокруг большей.

— Это богохульство, — возразила Легата, потому что этого от нее ждал босс.

— Да ну? Корабль может сам себя защитить. Он все на свете слышит. Он может прервать выполнение моей программы в любом месте — но не хочет. Или не может. Мне, честно говоря, все равно. Богохульство?

Оукс стиснул ее руку — пытаясь убедить себя, подумала тогда она, наслаждаясь ощущением власти, которое дарил ей этот простой вывод.

Оукс обвел небо широким жестом.

— Я дал тебе это, а не Корабль. Корабль — инструмент пятого порядка сложности, согласен, но всего лишь инструмент, построенный людьми, разумными людьми для людей разумных. Для тех, кто может взять на себя власть, кто видит свет посреди всеобщего смятения…

И по мере того как неистовствовал Оукс, Легата осознавала, что в его словах есть немалая доля истины. Она знала, что в конечном итоге все, что случается с корабельниками как на борту, так и вне его, суть результат невмешательства Корабля. Но она слишком долго и глубоко вникала в тайны мыслительных цепей Корабля, чтобы поверить, будто он всего лишь конструкция из стали и пластика, что ему все равно.

И сейчас, стоя в саду Редута, Легата нашла на небе точку, где, по ее прикидке, должен был находиться Корабль.

«Хотела бы я знать, — подумала она, — не разочаровали ли мы Тебя?»

Два патрульных беспилотника с воем промчались над куполом, нарушив раздумья Легаты. Наверное, решила она, Оукс уже на подлете — для него стараются. И ей не мешало бы подготовиться.

«Нет, — напомнила она себе, — ничего святого». И, ощутив внезапную вспышку озарения, рожденную воцарившейся гнетущей тишиной, добавила вслух:

— …Но должно быть.

А эта мысль дарила живительную свободу другим.

Глава 36

У вселенной нет центра.

Из корабельных архивов.

Раджа Томас стоял под огромным полунадутым мешком цеппелина в главном эллинге. Команда Лаву разошлась, погасив почти все огни, ночьсторона вступила в свои права. Тускло-оранжевая туша баллона колыхалась на привязи. Пока его шкура была сморщенной и дряблой, но, прежде чем Алки присоединится к Реге на деньстороннем небе, баллон станет надутым и глянцевым, точно португальский дирижаблик.

Только дирижабликов такого размера еще не видывали.

Томас оглядел темный эллинг. Его снедало нетерпение.

«Почему Оукс решил встретиться со мной здесь?» Приказ был краток и ясен. Оукс должен явиться сюда специально, чтобы осмотреть цеппелин и соединенную с ним субмарину, прежде чем разрешить исследователям нырнуть в джунгли пандоранского океана.

«Или он просто хочет прикрыть всю эту лавочку?»

Подтекст был ясен — на подобные проекты тратилось чересчур много сил Колонии. Это сокращало выживаемость. Истребители ратовали за свои планы. Возможно, эта экспедиция окажется последней на долгие анно. Слишком много потеряно субмарин и цеппелинов. Все эти силы можно было направить на производство продовольствия.

И с каждым часом всеобщего голода доводы разума находили все меньше и меньше сторонников.

«Без тех знаний, что мы добываем, нам, возможно, никогда не удастся наладить сельское хозяйство на Пандоре. Келп — разумное существо. Планетой правит он…

Как келп называет Пандору?»

«Дом».

«Это Корабль или мое воображение?»

Нет ответа.

Томас понимал, что слишком взвинчен сейчас, слишком неуверен в себе. «Сомнения, сомнения…» Так просто было бы разделить точку зрения Оукса. Согласиться с ним. Даже среди ребят Лаву находились такие, что бормотали про себя слова, ставшие в Колонии расхожими: «Мы хотим жрать!»

Где же Оукс?

«Заставляет себя ждать, чтобы указать мне мое место».

Мысль эта родилась в искусственном сознании Раджи Томаса, но несла на себе отпечаток личности Флэттери — слабый, но отчетливый. Раджа ощущал себя актером, вжившимся в тысячи раз отыгранную роль. Флэттери скрывался в его мозгу, точно память детства.

«Что же ты спрятал от нас в глубинах морских, Корабль?»

«Это тебе придется выяснить самому».

Да! Это определенно был голос корабля.

Баллон натягивал поскрипывающие канаты. Томас вышел из его тени и глянул вверх, на лепестковую диафрагму потолка — исчерченный линиями светлый круг в полумраке. В ноздрях стоял горьковатый аромат сложных эфиров пандоранской биохимии. Колонисты обнаружили, что летучие выделения тел одних демонов удерживают в отдалении других местных хищников — к нервоедам это особенно относилось. Но идиллия продолжалась недолго. Демоны быстро обучались.

Томас глянул на стоящую в тени субмарину — гладкий черный булыжник в щупальцах искусственного дирижаблика… гладкий черный булыжник, расчерченный мерцающими полосками.

Баллон снова качнуло на привязи. В эллинге сквозило, и Томас очень надеялся, что это не означает факт существования какого-то незащищенного прохода, ведущего к убийственным просторам планеты. Он был безоружен и одинок — только у люков наземного уровня стояла охрана периметра да где-то вахтер заваривал себе чай. Знакомый аромат странным образом менялся, смешиваясь с запахом химикатов Пандоры.

«Или меня сейчас отправят вслед за Рашель Демарест?»

При всей склонности Томаса к сомнениям не приходилось сомневаться в причинах ее смерти. Очень уж кстати она случилась, очень уж своевременно.

Да и кто поспорит? Такое случалось на периметре ежедневно. Даже определили пропорцию: на семьдесят патрульных один погибший. Точно военные потери. Солдатам всегда известны такие вещи. Правда, корабельники в большинстве своем почти ничего не знали о войне в историческом смысле.

Но они знали, что такое фронт.

Томас принюхался. К горечи воздуха примешивался сладковатый запах самодельной смазки. Сразу пришло в голову: как же неохотно делится планета своими ресурсами. Он видел отчеты — одно только бурение скважины для добычи этой смазки стоило колонистам одной человеческой жизни каждые шесть суток. А использовать клонов-заменителей начальство соглашалось со все большей неохотой — совершенно непонятной.

Клонов становилось все меньше и меньше, словно они переезжали на ту загадочную стройку на Черном Драконе. Что там затеял Льюис?

Зачем вбивать клин между клонами и природниками? Или тут виновата сама нижсторона? «Мы родились на планете». Может, это действует атавистическая родовая память?

«Почему Ты не отвечаешь, Корабль?»

«Когда тебе надо будет знать, ты и без вопросов поймешь».

Типичный ответ.

Что подразумевал Оукс, говоря о «новых» клонах? «Ты помогаешь ему в этом проекте, а, Корабль? Признайся — это была Твоя затея?»

«Кто помог тебе сотворить Меня, мой бес?»

У Томаса пересохло в глотке. Ответ оказался колким.

Он покосился на подвешенную субмарину, внезапно ощутив, насколько нелепое и опасное предприятие затеял. Лодка и связанный с ней цеппелин были спроектированы с расчетом на то, чтобы напоминать дирижаблик, волочащий за собой балластный камень. Хотя субмарина и не слишком напоминала булыжник.

«Мне следовало бы искать ответ на требование Корабля, вместо того чтобы рисковать своей древней шкурой в этой затее».

Но Корабль не дал ему форы в этой игре, не оставил никакой опоры.

«Как станете вы богоТворить?»

Как бы ни перефразировал Корабль свой вопрос, суть от этого не менялась.

Кто станет слушать никому не известного самозваного кэпа, только что вышедшего из спячки? Да еще признанного клона, представителя меньшинства, роль которого Оукс сейчас упорно переопределяет.

«Поговорить с разумным растением…» Может, келп даст ему ответ? Корабль намекал на это, но впрямую отвечать отказывался.

«Это предстоит выяснить тебе, мой бес».

Значит, никакой помощи. Даже намека на то, с чего можно начать беседу со столь чуждым разумом. Теоретически идея была заманчивая — вступить в диалог с формой жизни, настолько отличной от человека, что между ними с трудом можно было провести эволюционные параллели.

«Чему мы сможем научиться от келпа?

Чему келп научится от меня?»

Томас снова глянул на хронометр. Нет, столько тянуть — просто нелепо!

«И почему я это терплю?

Ваэла уже должна была к этому часу затащить поэта к себе в каюту».

Томас тяжело вздохнул. Приемник выпустил Паниля из своих недр меньше чем за час до начала ночьстороны. «Они нарочно тянули время… как тянет сейчас Оукс». Что они задумали?

«Ваэла, если…»

Может, причина задержки в этом? Если Оукс узнал, что Ваэла…

Томас покачал головой. Нет, это уже глупости!

В эллинге было зябко и неуютно, да вдобавок при каждой мысли о Ваэле Томас ощущал неловкость.

«О Ваэле и этом… поэте».

Собственные фантазии рвали сердце Томаса в клочья. Никогда прежде он не испытывал столь всепоглощающего физического влечения к женщине. Из глубин подсознания поднималась порожденная давней индоктринацией жуткая тяга обладать, владеть полностью и безраздельно, хотя Томас и понимал, что это идет вразрез с теми нормами поведения, которые одобрял — и насаждал — Корабль.

«Ваэла… Ваэла…»

Усилием воли он натянул маску холодной отстраненности. «Быть может, во время задержки Паниля готовили к выступлению против меня? Натаскивали его». Необходимо было, чтобы Ваэла вступила с ним с связь, сорвала его маски и обнажила… что?

«Паниль… Пандора…»

Опять работа Корабля?

Ваэла узнает. Она выполнит приказ — вывернет Паниля наизнанку, до самой сердцевины его бытия… изучит его досконально и доложит командиру.

«Мне».

Кто подчиняется Оуксу так же безраздельно? Льюис, конечно. И Мердок. И Легата. Как странно было узнать, что именно о ней — Хэмилл — говорил Корабль в своем напутствии. Расставляют ли они ему ловушки, как он поставил ловушку Панилю?

Ваэла справится. Панилю это покажется счастливой случайностью. В нужное время… в нужном месте…

«Черт! Как могу я ревновать? Я сам все это подстроил!»

Он знал, что пляшет под дудку Корабля. И, возможно, под дудку Оукса. Какова связь между ними?

Оукс — богохульник. Но Корабль это ему спустил. И Оукс… может оказаться прав. Томас все больше подозревал, что Корабль может не быть Богом.

«Тогда что же мы сотворили, создав Корабль?»

Томас тоже приложил к этому руку. Но не вела ли ее иная, незримая рука?

«Кто помог тебе сотворить Меня, мой бес?»

«Бог или Сатана? Что же мы натворили?!»

Но сейчас это было уже неважно. Он устал душой и телом и надеялся только, что Паниль распознает ловушку с приманкой-сексом, и обойдет ее, хотя не ожидал всерьез, что такое возможно.

«Я исполняю Твою волю как умею, Корабль».

«Роль моего беса — делать тщетными труды корабельников, дабы те смогли подняться до исполнения невозможного» — так говорил ему Корабль.

«Но зачем? Потому что наши разочарования привели к успеху проект «Сознание»? Неужели мы сейчас переигрываем прошлое в надежде повторить тогдашние победы?»

Ему пришло в голову, что директор Лунбазы, наблюдавший за строительством и подготовкой экипажа изначального безднолета, — старый Морган Хемпстед — служил той же цели.

«Он был нашим дьяволом, и мы это знали. Но теперь я — бес Корабля… и его лучший друг».

Эта мысль наполняла Томаса циничным весельем. Быть другом Корабля опасно в особенности. Пожалуй, Оукс избрал себе более приятную роль — врага Корабля. Но свою роль Томас знал — после стольких упреков со стороны Корабля.

«Играй, мой бес!»

Да, он будет играть — пусть даже проиграв заранее.

От раздумий его оторвал шорох. Звук доносился со стороны раздевалок, где экипажи субмарин готовились к отплытию. В Колонии их называли «покойницкие шкафчики».

Что-то двигалось в тени — массивная фигура в белом комбинезоне. Томас узнал босса. Значит, вот какая намечена встреча. Томас вытащил из кармана фонарик и помахал им, показывая, куда идти.

Оукс двинулся на свет. В эллинге он всегда чувствовал себя неуютно. Слишком много места и слишком мало проку. «Дурное вложение сил». Рядом с колоссальным полунадутым баллоном Томас казался просто карликом.

От этих мыслей Оукс только укрепился в своем упорстве. Но закрывать проект сейчас, не имея на то явного повода, было невыгодно. Еще находились такие, кто поддерживал его. Оукс знал их аргументы — научиться сосуществовать с келпом! Ха. С коброй не живут бок о бок, ее убивают.

Да, Томасу придется уйти… но красиво, очень красиво. Двум кэпам в одной Колонии не место.

Оукс намеренно не спрашивал, что задумали Льюис и Мердок. Наверное, несчастный случай с подводной лодкой. Таких случайностей и прежде было немало. Проект уже стоил слишком многих жизней корабельников. Колонисты ожидали, что покорение планеты не обойдется без жертв, но в последнее время текучесть живой силы стала недопустимо высокой.

Подойдя к Томасу вплотную, Оукс приветливо улыбнулся сопернику. Он мог себе позволить широкий жест.

— Ну, посмотрим на вашу новую подлодку, — сказал он.

Оукс прошел вслед за Томасом через бортовой люк в тесную гондолу, обратив внимание, что тот не болтал попусту. В его речи не было тогобессознательного низкопоклонства, какое Оукс уже привык ожидать от окружающих. Все деловито и сухо: вот новый улучшенный сонар, вот записывающие устройства, вот нефелометры…

«Нефелометры?» Оуксу пришлось припомнить полузабытую медицину, чтобы понять смысл термина — устройства для сбора и анализа взвешенных в воде мелких частиц.

Оукс едва не рассмеялся. Изучать надо было не мелкие частицы, а огромные водоросли — видимые невооруженным взглядом и вполне уязвимые. Подавляя неуместное веселье, он смог выдавить пару осмысленных вопросов.

— Почему вы говорите, что все в океане должно служить келпу?

— Потому что именно это мы и видим. Все, начиная от циклов питания биоты до распределения рассеянных элементов, подчинено требованиям роста келпа. Мы должны понять, почему.

— Циклы питания…

— Биоты, всего живого… Как ильные обитатели, так и существа из поверхностных вод существуют, кажется, в глубоком симбиозе с келпом. Грызуны, например, вмешивают выделяемые келпом токсичные продукты в слои абсорбирующих осадков, где другие существа возвращают эти отходы в пищевую цепочку. Они…

— Хотите сказать, что келп гадит под себя, а навозом питаются существа на дне?

— Можно и так сказать. Но общее влияние келпа на экосистему моря пугающе велико. Существуют, например, листогрызы, единственное предназначение которых — поддерживать чистоту слоевищ. Хищников немного, и у всех у них огромные плавники — куда больше, чем требует размер, и…

— А при чем здесь…

— Они размешивают воду.

— А? — На миг Оукс ощутил укол интереса, но Томас выказывал все признаки специалиста, оседлавшего любимого конька, — вплоть до эзотерического научного жаргона. И это специалист по установлению контактов?

— Так о каком пугающем влиянии вы говорили? — поинтересовался Оукс — только потому, что этого ожидал от него собеседник, чтобы продолжить.

— Келп влияет на экосистему океана куда сильнее, чем можно объяснить эволюцией. Возможно, он и является основой экосистемы. Все исторические аналогии, какие мы можем привести, наводят на мысль, что здесь поработал разум.

— Разум! — Оукс вложил в это слово все презрение, какое только мог из себя выжать. Тот проклятый отчет о взаимосвязи келпа и дирижабликов! Льюис должен был перекрыть доступ к нему! Или опять в их планы вмешивается корабль?

— Сознательная регуляция, — пояснил Томас.

— Или адаптивная эволюция на протяжении многих эпох.

Томас покачал головой. Была и третья возможность, но упоминать о ней при Оуксе он не хотел. Что, если Корабль создал эту планету такой, какой нашли ее пришельцы? Но зачем это могло ему понадобиться?

Оукс решил, что для этой встречи достаточно. Жест сделан. Все видели, как он заинтересован. Охрана ждет у люка. Разболтают непременно. Потери слишком велики, и кэп лично взялся за расследование. Пора сворачивать проект.

Он расслабился. Все идет по плану.

«Он отпустит нас без борьбы, — подумал Томас. — Ладно же, Корабль. Я загляну в один из твоих тайников. Если ты сотворил эту планету, чтобы научить нас богоТворить, то разгадка должна таиться в море».

— Когда вернетесь, я потребую от вас полного отчета, — предупредил Оукс. — Ваши данные могут помочь нам развить марикультуру. — И он ушел, нарочито громко бормоча себе под нос: — Разумные водоросли, надо же!

Выходя из ангара, Оукс подумал, что это было лучшее его представление. И все зафиксировано сенсорами, все записано и сохранено. Когда случится… то, что запланировал Льюис, отрывки записи сработают в его пользу.

«Все видели, как я тревожился?»

Томас глядел в спину Оуксу из открытого люка, пока тот не скрылся в сумерках, потом нырнул обратно, чтобы в последний раз проверить механизмы капсулы. Может, Оукс что-нибудь испортил? Нет, все вроде в порядке. Он глянул на командирское кресло, потом на соседнее, слева, где сядет Ваэла. Погладил обивку.

«Старый я дурак. Но что мне было делать? Тратить драгоценное время на нелепый флирт? А если бы она отказала? Что тогда, старый глупец?

Старый!»

Кто, кроме Корабля, подозревает, насколько он стар? Он — оригинал. Пусть клон, двойник и все равно — оригинал. Никто из живущих не мог сравниться с ним по возрасту.

Так сказал Корабль.

— Ты не веришь Мне, мой бес?

Ответ прервал поток мыслей Томаса, как всплеск помех. Он отозвался вслух, как часто делал, отвечая Кораблю без свидетелей. И пусть те, кто видел, считают его безумцем.

— Не все ли Тебе равно, верю ли я?

— Мне не все равно.

— Тогда я имею преимущество перед Тобой.

— Ты сожалеешь, что согласился сыграть со Мной?

— Я свое слово держу.

— И ты дал слово Мне.

Томас знал, что не имеет значения, вслух он отвечает Кораблю или про себя, но удержать слова на языке у него не было сил:

— Дал слово Богу или Сатане?

— И кто может ответить на твой вопрос?

— Может быть, Ты — Сатана, а я — Бог.

— Уже близко, мой Фома неверующий!

— Близко к чему?

— Это ты Мне скажи!

Как обычно, разговор не привел ни к чему — только лишний раз показал, кто здесь хозяин, а кто — слуга. Томас со вздохом опустился в командирское кресло и принялся проверять индикаторы на пульте — больше чтобы отвлечься, чем по необходимости. Оукс явился сюда не ради саботажа. Он играл роль в каком-то спектакле.

— Мой бес?

Значит, Корабль еще не закончил с ним.

— Да, Корабль?

— Ты должен кое-что узнать.

Сердце заколотилось в груди. Корабль редко делился информацией по своей воле; это должно было быть нечто важное.

— Что?

— Помнишь Хали Экель?

Знакомое имя… да, он наткнулся на него в досье Паниля, которое собрала Ваэла.

— Подружка Паниля, медтехник. А что?

— Я показал ей долю основного человеческого прошлого.

— Повтор? Но Ты сказал…

— Долю, а не повтор, мой бес. Пойми различие. Когда нужно преподать кому-то урок, ты не станешь показывать всю учебную запись, можно обойтись только определенным участком, долей.

— И я сейчас живу в такой доле времени?

— Нет. Это оригинальная пьеса, прямое продолжение.

— Зачем Ты мне это объясняешь? Что Тебе нужно?

— Потому что ты учился на капеллана. Тебе важно знать, что испытала Хали. Я показал ей случай с Иисусом.

Во рту у Томаса пересохло.

— Лобное место? — переспросил он, чуть помедлив. — Зачем?

— Ее жизнь была слишком банальна. Она должна узнать, как далеко может зайти священное насилие. Да и тебе не мешало бы напомнить.

Томас представил себе выросшую на борту девушку, столкнувшуюся внезапно с ужасом распятия. Гнев вскипел в нем, и Томас дал ему выход.

— Ты вмешался в игру, верно?!

— Это и Моя вселенная, бес. Не забывай.

— Зачем?!

— Это только прелюдия. Паниль обнаружил расставленную тобой ловушку и избежал ее. Ваэла потерпела неудачу.

Томас знал, что не сможет скрыть восторг, — и не пытался.

— Паниль — Твоя марионетка? — задал он все же мучивший его вопрос.

— А ты?

Томас задохнулся. Ну почему все идет не так?

— Как он распознал ловушку? — спросил он, когда способность говорить вернулась к нему.

— Открывшись ей.

— И как это понимать?

— Ты не открыт опасности, как должен бес Мой.

— А Ты говорил мне, что не станешь вмешиваться в ход событий!

— Никогда не говорил Я такого, лишь обещал тебе, что никакая внешняя сила не будет управлять полетом костей.

Томас вдумался в слова Корабля, пытаясь одновременно побороть чувство глубочайшего отчаяния. Но не в его силах было терпеть.

— Ты играешь со мной! Ты можешь делать все, что Тебе вздумается, и не называешь это все…

— Ты тоже можешь сделать все, чего захочешь.

Томас застыл. Что за силы передал ему Корабль? Сам он никакой мощи в себе не чувствовал. Перед всеприсутствием Корабля он казался себе беспомощным. И к чему было упоминание о Хали Экель и случае с Иисусом?

— Мой бес, — снова заговорил Корабль. — Повторяю тебе — есть события, возможные лишь тогда, когда они непредвиденны. Ваэла испытывает к юному Панилю искреннее влечение.

«Юному Панилю!»

— Зачем Ты мучаешь меня?! — вырвался крик из глубины опустошенного сердца Раджи Томаса.

— Ты мучаешь себя сам.

— Так говоришь Ты!

— Когда же ты очнешься?

В беззвучном голосе Корабля явственно звучало разочарование.

Томас понял, что он больше не боится. Он слишком устал. И оставаться в субмарине у него не было больше причин. Оукс одобрил экспедицию. Завтра они отправятся в назначенное время — и Ваэла, и Паниль, и он сам.

— Я проснусь завтра утром, Корабль, и поведу это суденышко.

— Если бы так…

— Ты собираешься меня остановить?

Странно, но Томаса почти обрадовала перспектива прямого вмешательства Корабля.

— Остановить? Нет. Эта пьеса, похоже, должна быть сыграна до конца.

Грусть ли прозвучала в голосе Корабля — Томас не мог сказать с уверенностью. Он откинулся на спинку кресла. Между лопатками притаилась грызущая боль. Он закрыл глаза, передавая мыслью свою усталость и отчаяние.

— Корабль! Я знаю — мне ничего не скрыть от Тебя. И Ты знаешь, почему я завтра уйду в море.

— Да. Я знаю даже то, что ты от себя скрываешь.

— Теперь Ты работаешь моим психиатром?

— И кто из нас пытается заменить другого? Вот вечный вопрос.

Томас открыл глаза.

— Я должен.

— Так рождается иллюзия, называемая людьми «кысмет».

— Я слишком устал, чтобы играть словами.

Он соскользнул с командирского кресла, встал, держась за подголовник.

— Завтра все мы можем погибнуть, — пробормотал он себе под нос. — Ваэла, Паниль, я.

— Должен предупредить, — откликнулся Корабль, — что склонность к трюизмам суть самая скучная из всех людских слабостей.

Томас ощутил, как отходит на задний план навязчивое присутствие Корабля в его сознании, но знал — оно не уйдет полностью. Куда бы он ни шел, что бы ни делал — Корабль всегда с ним.

Мысли его вернулись к тем далеким временам, когда его учили (нет, скорей натаскивали) не просто на психиатра — на капеллан-психиатра.

«А бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне».^[38]

Старик Матфей знал, как вселить в душу страх Божий!

Томас сообразил, что не сразу сумел превозмочь острый ужас, сковавший его.

«В раннем возрасте, — напомнил он себе, — дрессировка наиболее успешна».

Глава 37

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.^[39]

Христианская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

Вернувшись на Корабль с лобного места, Хали долго еще не могла найти в себе силы покинуть комнату. Раз за разом она оглядывала тускло освещенное тесное помещение — тайник, где Керро столько часов провел, причащаясь словам Корабля. Она вспоминала — одолженное ей тело старухи, боль в непослушных коленях, в согбенной спине. Прежнее, до мелочей знакомое тело вдруг ощутилось заново со слепящей ясностью.

И вспомнился человек, прибитый к деревянному кресту на холме. «Какая дикость!»

Иешуа.

Она прошептала его имя вслух:

— Иешуа.

Легко было понять, как это сочетание звуков преобразовалось в Иисус и даже в Хесус — имя Льюиса.

Но понять, зачем стала она свидетельницей его смертных мук, Хали не могла. Она не понимала. И странно — ей ведь не встречались упоминания об этом давнем случае ни в учебных программах корабля, ни в рассказах рожденных на Земле корабельников.

В первые же секунды после возвращения она задала этот вопрос Кораблю и получила загадочный ответ:

— Потому что в прошлом человечества кроются события, которые не следует забывать.

— Но почему я? Почему сейчас?

Ответом послужило молчание, и Хали решила, что ответ ей придется искать самой.

Она уставилась на комконсоль. Место за учебным терминалом теперь принадлежало ей, она знала это. Керро ушел… на нижсторону. Корабль привел ее сюда, подарил его убежище.

Смысл был ясен: «Больше Керро Паниль сюда не придет».

Опустошающее чувство потери затопило ее. Хали смахнула с ресниц слезы. Здесь оставаться не стоит. Она поднялась и, подхватив прибокс, выскользнула через входной люк.

«Почему я?»

Из софтверного хранилища она пробралась в переход Д, ведущий обратно в медсектор, в хитросплетения корабельного чрева.

Прибокс пискнул, и Хали вздрогнула.

— Экель слушает, — ответила она и подивилась, как молодо звучит ее голос после того, старушечьего, исходившего из уст взятого взаймы тела.

Прибокс потрещал секунду.

— Экель, зайдите в кабинет доктора Ферри.

Она нашла сервок и, вместо того чтобы идти пешком, покатила в медсектор.

«Ферри, — думала она. — Меня переводят? Может, я отправлюсь на нижсторону к Керро?»

Мысль о Керро воодушевляла ее, но отправляться на нижсторону было страшновато. Слишком много нехороших слухов гуляло о таких назначениях. И в последнее время оттуда никто не возвращался — никто, кроме немногих из узкой верхушки медсектора. Занятая работой, Хали никогда раньше не задумывалась об этом, но теперь проблема вдруг обрела жизненную важность.

«Зачем им столько народа?»

Утечка с Корабля оборудования и продовольствия уже давно служила постоянной темой тревожных разговоров. Повторяющиеся раз за разом дневные задания требовали приложить еще больше усилий… Но о пропавших людях мало кто вспоминал.

«Нас приучили не замечать, что все мы окончательно смертны. Не потому ли Корабль показал мне Иешуа?»

Эти слова заполняли ее мысли, слышались в гуле сервока, везущего Хали в медсектор, к Уинслоу Ферри.

Ей было ясно, что, хотя жизнь Иешуа завершилась, его слова продолжали оказывать влияние на мир. Пандора была местом великих свершений. Она пожирала оборудование, продукты, людей. Какое влияние окажет на будущее она?

«Завершение…»

Сервок остановился. Оглянувшись, Хали увидала, что находится на стоянке для сервоков в медсекторе, а люк кабинета Ферри — прямо перед ней. Открывать люк ей не хотелось. Тело ее все еще трепетало после ниспосланных Кораблем испытаний, и Хали не хотелось, чтобы Ферри ее трогал. Не в том даже дело, что она не любила старого дурака. Он слишком много пил — спиртное ему привозили из Колонии, — и он всегда пытался дотронуться до нее.

Все знали, что спиртное ему привозит Демарест. После ее визитов у него всегда пополнялись запасы.

«На его талоны столько не выменяешь».

Хали уставилась на запертый люк. Что-то определенно было не так — и на нижстороне, и на борту. Почему Рашель Демарест вообще брала на себя такой труд?

«Если она приносит ему вино — то что получает взамен?»

Любовь? Почему бы нет? Даже такие невротики, как Ферри и Демарест, нуждаются в любви. Или… если не в любви, то хотя бы в половых партнерах.

Омерзительный образ вонючего встал у нее перед глазами. Она ощутила его прикосновение — так отчетливо, словно пальцы его дотрагивались до ее нынешнего юного тела. Она невольно потерла плечо.

«Может, так они и становятся такими непотребными. Без любви… нет любимых».

Но нарушить приказ она не могла. Соскользнув с сервока, она пересекла коридор. При ее приближении затворы люка отщелкнулись. Звук этот почему-то напомнил Хали стук меча, покидающего ножны.

— А, Хали, дорогая моя. — Ферри развел руки.

— Доктор Ферри. — Она кивнула.

— Садись куда пожелаешь.

Он похлопал по диванчику рядом с собой. Хали устроилась напротив, в кресле, спихнув с него ворох бумаг и дискет. Несмотря на все усилия кондиционеров, в кабинете попахивало брагой. Ферри был, похоже, пьян… или просто в хорошем настроении.

— Ха-али, — повторил он, вытягивая ноги так, чтобы коснуться ее лодыжки. — Тебя переводят.

Она снова кивнула.

— На нижсторону?

— Тебя отправляют в натали, — ответил Ферри.

Новость застала Хали врасплох. Девушка глупо заморгала. «В натали?!» Она никогда не стремилась в элитную команду акушеров, принимавших все естественные роды. Даже не надеялась. Мечтала — да… но она никогда не добивалась невозможного.

— И как тебе это нравится? — поинтересовался Ферри, подталкивая ее ногу своей.

«В натали! Ежедневно сталкиваться с таинствами богоТворения!»

Она молча кивнула сама себе. Она войдет в число избранников, открывавших люк к тайне жизни… она поможет растить детей на борту, пока в возрасте семи анно они не разойдутся по своим школам и интернатам.

Ферри усмехнулся красными от вина губами.

— Ты, кажется, потрясена. Не веришь?

— Я… верю, — пробормотала Хали. — Я подозревала, что это… — она обвела кабинет рукой, — из-за перевода, но…

Ферри не откликнулся, и девушка продолжила:

— Я думала, меня пошлют на нижсторону. В последнее время туда всех переводят.

Уинслоу поставил локти на стол и подпер руками подбородок.

— Ты не рада новому заданию?

— Ох, я рада, конечно, только… — Хали потерла горло. — Я не думала, что я… то есть… Почему я?

— Потому что заслуживаешь этого, дорогая. — Он хохотнул. — И есть план перевести наталей на нижсторону. Так что ты сможешь получить лучшее из обоих миров.

— На нижсторону? — Хали покачала головой. Слишком много потрясений валилось на нее одно за другим.

— Да, на нижсторону, — терпеливо повторил Ферри, словно ребенку.

— Но я думала… то есть первейшее положение богоТворения — что мы отдаем наших детей Кораблю до исполнения им семи лет. Корабль назначил наталей родохранителями… их место здесь, их сословие…

— Не Корабль! — хрипло перебил Ферри. — Это сделал какой-то кэп. Решение оставлено за нами.

— Но разве Корабль…

— Нигде не записано, что такова воля Корабля. Теперь наш кэп решил, что перевод наталей на нижсторону не будет нарушением богоТворения.

— И… сколько… когда?…

— Быть может, пандоранский анно. Ты понимаешь — помещения, припасы, политика. — Он махнул рукой.

— Когда мне отправляться к наталям? — Завтра. Передохни. Перевези вещи. Поговори с… — Ферри выдернул из вороха на столе записку, прищурился, — с Узией. Теперь ты у нее под началом.

Его нога коснулась пятки Хали, потерла подъем стопы.

— Спасибо, доктор. — Она поджала ноги.

— Не вижу благодарности.

— И все равно спасибо, особенно за отпуск. Мне нужно освежить кое-что в памяти.

Он поднял пустой бокал.

— Можем выпить… в ознаменование…

Хали покачала головой, но не успела выговорить «Нет», как Ферри с ухмылкой подался к ней.

— Скоро будем соседями. Выпьем хоть за это.

— О чем вы?

— Нижсторона. — Он подсунул ей бокал. — После наталей…

— Но кто же останется здесь?

— В основном производственные мощности.

— Корабль? Фабрика? — Она порозовела от гнева.

— Почему нет? На что он нам еще сгодится, когда мы будем на нижстороне?

Хали вскочила.

— Да вы… да ты родной матери лоботомию сделаешь!

Под изумленным взглядом Ферри она развернулась и выскочила из люка.

И всю дорогу до каюты в ушах ее звучал Иешуа: «Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?»

Глава 38

Люблю смотреть, как все сходится.

Керро Паниль, «Записные книжки».

Ночьсторона за ночьстороной — всегда ночьсторона! Что за ужас!

Легата очнулась в темноте на полу в корабельной каюте. Гамак опутывал ее рваными клочьями кошмаров. Кожу леденили пот и страх.

Рассудок возвращался постепенно. Легата ощупала остатки гамака на себе и под собой, холодный пол.

«Я на борту!» Она прибыла прошлой деньстороной по приказу Оукса — тому доложили, будто Ферри слишком глубоко ушел в запой, чтобы от него была польза. Загнав челнок в знакомый ангар, Легата была потрясена тем, как мало рабочих встретило ее. Льюис устраивал настоящие налеты на борт, прореживая ряды корабельников, чтобы возместить потери в Редуте.

«Сколько же человек он потерял на самом деле?»

Она выдернула из-под себя клочья гамака и швырнула в темноту.

Предупрежденный о ее приходе Ферри наглотался стимуляторов и представлял собой трясущуюся развалину. Легата устроила ему разнос с удивившей ее саму яростью и забрала последние запасы выпивки — по крайней мере, она надеялась, что последние.

«С кошмарами надо что-то делать».

Пробуждение смазало детали, но она помнила — ей снилась кровь и десятки остроносых орудий, врезающихся в ее нежную плоть, и над всем этим — кривая улыбка Моргана Оукса. Улыбка Оукса… но глаза Мердока, и где-то вдали… хохот Льюиса.

Она нашарила в темноте обрывки простыни, целую подушку, скомкала все и поползла по полу каюты на коврик. Только раз в жизни она чувствовала себя такой разбитой, опустошенной… беспомощной.

«В Комнате ужасов».

Потому она и рванулась бежать П — чтобы вернуть хоть каплю самоуважения. Самоуважение вернулось… но не сохранилось воспоминаний.

«Что случилось в той комнате? Что за игру затеял Морган? Зачем он отправил меня сюда?»

Вводную часть она помнила вполне ясно. Все очень невинно. Оукс налил ей пару бокалов, оставил кассету с голозаписью, содержавшей… как он выразился? — «некоторые наслаждения, доступные тем, кто может их себе позволить».

Начал он с того, что показал технические отчеты и диаграммы о ходе проводимых Льюисом работ по спецклонам. Алкоголь тогда путал мысли, но большая часть его слов в памяти застряла.

— Льюис произвел прелюбопытные модификации в процессе клонирования, — говорил Оукс.

«Действительно — прелюбопытные».

Льюис мог вырастить клон тридцати биологических лет за десять суток.

Он мог подгонять клонов под определенные функции.

Глядя на голографические изображения клонов, созданных в Первой лаборатории, Легата еще подумала, что может поиграть с Оуксом в эту игру, только по ее правилам.

«Я даже не знала, что за игру он затеял!»

Когда Оукс предложил ей провести инспекцию в Первой лаборатории, она не подозревала, что он хочет с ней… ждет от нее…

«Нет ничего святого!»

Эта мысль не оставляла ее. Легата полной грудью вдохнула сладкий отфильтрованный бортовой воздух. Совсем не такой, как на нижстороне. Она знала, что тратит время попусту. Прежде чем возвращаться к Оуксу, она должна кое-что сделать.

«Он полагает, что ему меня больше нечего бояться. Пусть продолжает так думать».

Силы ее не иссякли. Но после того, что сотворил с нею Оукс, после Комнаты ужасов, Легате начало казаться, что она единственная, кто знает его достаточно хорошо, чтобы победить. Он не станет мешать ей, пока не увидит в ней угрозу… или вызов своей власти.

«Пока он жаждет моего тела… а теперь я знаю, что за игру мы ведем…»

Но напряжение копилось в ней — ночные кошмары… выпавшие воспоминания…

Она треснула по полу кулаками. Тревога росла в ней, точно живое существо, словно дитя, зачатое в насилии. Смятенные ее чувства казались ей вершиной, и с этой вершины она оглядывала свое настоящее, как, говорят, умирающие охватывают одним взглядом всю прошлую жизнь.

Болели разбитые о металл руки.

«Капеллан должен рассеивать тревоги, а не рождать их!»

Капеллан. Она как-то нашла первоначальное значение слова и очень удивилась, увидав в распечатке: «Хранитель священных реликвий».

Каковы священные реликвии Корабля?

Люди?

Она заставила себя постепенно расслабиться в темноте бортовой каюты, но сознание ее продолжали занимать вопросы без ответов, и снова ей не хватало воздуха. Накатило головокружение, и память выбросила единственный смазанный кадр — Легата в Комнате ужасов касается рукоятки, а напротив нее — искаженное лицо клона и распахнутые от ужаса глаза…

«Повернула я рукоятку? Я должна знать!»

Она свернулась клубком, чтобы не биться снова о палубу.

«Сама я повернула ту рукоятку или моей рукой двигал Оукс?»

Она затаила дыхание, зная, что обязана вспомнить. Должна. Так же, как должна уничтожить Оукса, — единственная, кому это под силу.

«Даже Корабль не может уничтожить его. — Она вгляделась в темноту. — Не можешь, правда, Корабль?»

Чужие мысли проникли в ее мозг — головокружение, морок, — она встряхнула головой, отгоняя наваждение.

«Нет… ничего… святого…»

Тело ее сотрясли судороги.

«Комната ужасов…» Нет, она должна вспомнить, что там произошло! Должна познать пределы своей силы, прежде чем испытывать чужую. Должна прочесть пустые страницы своей памяти, иначе Оукс и дальше будет владеть ею — не телом ее, но самым глубинным «я». Он будет ее хозяином.

Кулаки ее сами собой сжались. Болели проткнутые ее же ногтями ладони.

«Я должна вспомнить… должна…»

Еще одно смазанное воспоминание, и Легата уцепилась за него: Джессуп, разминающий ее увечную плоть неожиданно нежными пальцами, чьего уродства она не замечала тогда.

Это была правда.

Легата заставила себя разжать кулаки, выпрямить ноги. Потом она села по-турецки на коврик, потная и нагая. Пошарила одной рукой в темноте, нашла конфискованную у Ферри бутылку вина. Руки ее так тряслись, что она побоялась раздавить бокал, — кроме того, за ним надо было встать, включить свет, рыться в шкафчике. Она сорвала пробку и глотнула прямо из горлышка.

В конце концов некоторое подобие покоя вернулось к ней. Легата нашла выключатель, зажгла тусклый желтоватый свет и вернулась к бутылке. «Еще, что ли, выпить?» Тут же представила себя дошедшей до нынешнего состояния Ферри. «Ну нет!» Должен быть способ получше. Она закупорила бутылку, сунула в шкафчик и уселась на коврике, с усилием вытянув ноги.

Что же делать?

Взгляд ее упал на зеркало у люка, и при виде своего отражения Легата застонала. Она любила свое тело — гибкое, крепкое. Мужчинам оно казалось исключительно женственным и мягким — иллюзия, создаваемая пышной грудью. Но даже груди ее были тверды на ощупь — пекторальные мускулы, накачанные во время жестоких тренировок, которыми — как мало кто знал, кроме нее самой и Оукса — Легата наслаждалась. Сейчас на животе ее, на руке, особенно на бедрах, где тело уже становилось мягче, — всюду виднелись красные ссадины от кошмарной борьбы с гамаком.

Легата вдумчиво глянула на свою левую руку. Пальцы ныли. В этой хрупкой руке и этих пальцах таилась сила пятерых крепких мужчин. Легата поняла это еще в детстве, но, опасаясь, что это обречет ее на физический труд взамен умственного, скрыла свой дар. Но от отражения в зеркале было не скрыться — от разорванного в клочья гамака и ссадин на коже.

Что же делать?

Выпить еще она уже отказалась. На коже стыл пот. Густые волосы, промокшие у корней до черноты, липли к лицу и шее, но капли хотя бы не стекали между лопатками.

Из глубины зеркала смотрели зеленые глаза, проникая в душу, точно сенсоры-шпионы Оукса.

«Будь он проклят!»

Поморщившись, Легата зажмурилась. Должен ведь быть способ снять блокировку памяти! «Что со мной случилось?»

«Комната ужасов».

Она повторила это вслух.

— Комната ужасов.

Жуткие пальцы Джессупа разминали ее спину, шею.

И внезапно рассудок ее волной затопили образы. Поначалу разрозненные — там мелькнувшее лицо, там чья-то рука. Спазмы и совокупления. Вереница скорбных клонов, оседлавших друг друга, потеющих, потрясающих скользкими уродливыми гениталиями…

«Я не взяла ни одного!»

Клонов устрашила ее чудовищная сила.

«Кровь!» На руках ее была кровь.

«Но я не присоединилась к ним! Нет!» Это она знала. И знание это придало ей новых сил. Когда она снова посмотрела в зеркало, оттуда на нее глянуло воплощение свободы.

«Голозапись!»

Оукс ведь предложил ей поставить запись, а в глазах его было веселье… и что-то еще… испуганное ожидание. Она отказалась…

— Не-ет. Может, в другой раз.

Желудок свело от ужаса.

«Вино или голозапись?» Одно или другое — в этом Легата была уверена. Внезапно она испытала сострадание к старому Уину Ферри.

«Что же они сотворили с дряхлым ублюдком?»

Но выбор ее был предрешен. Голозапись, конечно, а не бутылка. Она должна сама увидеть, что узрел Оукс. Пройти через это ужас, чтобы кошмары прекратились.

Чтобы можно было остановить Оукса, и Льюиса, и Мердока.

«Но если остановить их — кто поможет Колонии выжить?»

Корабельники совершили четыре попытки — четыре вожака и четыре неудачи. Слово «неудача» стало эвфемизмом, скрывавшим реальность — мятеж, бойню, самоубийство, кровавую мясорубку. Отчеты никуда не делись, и хороший поисковик мог их найти.

Нынешняя Колония тоже отступала порой, верно, но никогда не была близка к полному уничтожению, к массовому бегству назад, под защиту Корабля. Пандора не стала дружелюбней. Поумнели корабельники. И самыми мудрыми из них были Оукс и Льюис.

Один Корабль знал, сколько корабельников ползало по поверхности Пандоры и по мириадам его переходов. И все они выживали — невзирая на удобства или неудобства, — потому что Оукс умел эффективно править ими… а Льюис — с безжалостной старательностью выполнять его приказы. Сколько она знала, ни один другой кэп не мог похвастаться подобным за всю историю Корабля.

«Корабль позаботится о нас».

Она ощущала Корабль вокруг себя — тихий гул и шорохи ночьстороны.

Но Корабль никогда не соглашался заботиться о корабельниках.

Когда-то Легата интересовалась местом людей в миропорядке Корабля. Она перебрала множество запутанных летописей в поисках какого-нибудь соглашения, завета, любого свидетельства того, что когда-то существовало писаное соглашение между народом и Господом его.

«Кораблем, что есть Бог».

Но все заветы заключались кэпами от имени Корабля. Все, кроме одного. В самых старинных отчетах Легата наткнулась на единственную строку, заключавшую прямой приказ Корабля.

«Решайте, как станете вы богоТворить Меня!»

Отсюда тянулись корни нынешних богоТворений. Их можно было проследить до указания самого Корабля, но указание это оставалось не вполне внятным, и, когда она рассказала о нем Оуксу, тот воспринял его как способ возвеличить власть кэпов: «В конце концов, богоТворениями руководим мы».

Но если Корабль был Богом… этот бог не желал напрямую вмешиваться в дела корабельников. Все явные действия Корабля были направлены только на самоподдержание.

Кое-кто из корабельников уверял, что говорит с Богом. Легата изучала их тоже. Делились они на две категории: дураки и… не дураки. Большая часть претендентов имела привычку беседовать также со стенами, тарелками, штанами и прочая. Но один (в среднем) на два десятка оказывался из лучших людей на борту, и беседы с Кораблем были единственной нелепостью в их досье, да и то редкостной. Особенно Легату поразило, что в этой малочисленной группе «беседы» были нечасты и безобидны по содержанию — словно Корабль порой заглядывал к этим людям в гости, посмотреть, как идут дела.

В отличие от Оукса или Льюиса, Легата не считала себя неверующей. Но был Корабль Богом или нет, влиять на решения корабельников он определенно отказывался.

«И что будет, если я решу уничтожить Оукса?»

Заботится ли Корабль и о нем?

Оукс был слишком осторожен, слишком прав в своих решениях. Что, если только его усилиями Колония до сих пор не погибла? Сможет ли она взирать на уничтожение Колонии, зная, что это — дело ее рук?

Можно ли оправдать существование Комнаты ужасов?

На этот вопрос могла дать ответ только запись. Легата должна была найти ее.

Поднявшись, она резким движением натянула комбинезон. Организм ее уже примирился и с неурочным часом, и с ужасами, поджидавшими за порогом сна. Легата глянула на хронометр — до деньстороны всего шесть часов. Шесть часов, чтобы найти запись, просмотреть и уничтожить следы. А длина записи составляет почти целые сутки — часов сорок, пожалуй. Хотя для Легаты важна только суть.

«Что он со мной сделал?»

Она машинально направилась к пустующей бортовой каюте Оукса. Только взявшись за затворы, она поняла, куда привели ее ноги. Да, комконсоль никуда не делась. Удобное место, чтобы найти и просмотреть запись из Комнаты ужасов. Код, вызывающий нужную кассету, она знала. Ее личный код придаст запросу нужный приоритет. И… место выбрано исключительно подходяще.

«Чего бы он ни хотел от меня — я не поддалась», — напомнила Легата себе, отпирая люк. В памяти ее засело прочно: ни восторги, ни курьезы Комнаты ужасов не ввели ее во искушение — ни удовольствие, ни боль. Но Оукс хотел, чтобы она верила, будто стала добровольной участницей своего унижения. Он требовал, чтобы она верила.

«Он еще узнает».

Она распахнула люк и шагнула внутрь.

Глава 39

Родители кормят птенца и свивают из веток гнездо его: разум — лишь нищий родич понимания.

Керро Паниль, «Избранные сочинения».

Тускло-красное свечение циферблатов и индикаторов наполняло гондолу подводной лодки багровыми тенями, и от каждого движения троих людей, пристегнутых к креслам у неширокой дуги пульта, тени трепетали, точно у костра.

Томас, нутром ощущавший толщу воды над головой, глянул на глубиномер. Чем-то подводная лодка напоминала безднолет. Но вместо сосущего вакуума их окружали давящие глубины пандоранского океана. Стоило глянуть вверх, и через прозрачный купол гондолы, выдававшийся на корпусе субмарины, можно было увидеть все уменьшающийся кружок света — поверхность воды в лагуне.

Томас искоса посмотрел налево: Ваэла в очередной раз машинально проверяла трансляционный усилитель. Она, похоже, не слишком нервничала. Опыт прошлых погружений не угнетал ее.

Томас глянул на Керро Паниля. Он ожидал увидеть поэта другим. Тот был молод, да — если верить досье, чуть за двадцать, — но вел себя как зрелый мужчина.

Почти все время, пока лодка погружалась, поэт молчал, не задавая даже ожидаемых вопросов, но глаза его ничего не упускали. На каждый новый звук он тревожно оборачивался. Учить его не было уже времени. Ваэла наспех показала Панилю, как наблюдать за внешними мониторами, чтобы предупредить остальных, когда программа связи начнет воспринимать огоньковые сигналы келпа. Сама она следила за индикаторами, показывающими состояние якорного каната. Якорь опустили в середину лагуны, и подводная лодка теперь спускалась вдоль каната, на котором болтался над водой цеппелин.

— Он очень чувствителен к непонятным сигналам, — торопливо говорила Ваэла Томасу, пока поэт не явился в эллинг.

Томас не спрашивал, откуда ей это известно — девушка уже подтвердила, что попытка соблазнить Паниля сорвалась.

— Может, он слишком наивен? Он вообще понял, что ты…

— Понял, конечно. Но он считает, что тело должно подчиняться ему, а не наоборот, — для мужчины неожиданно.

— Он… думаешь, он работает на Оукса?

— Не тот тип.

Томас не мог не согласиться. Паниль был почти по-детски простодушен.

С момента неудачной и (этого девушка не могла не признать) дилетантской попытки соблазнения Ваэла чувствовала себя в обществе поэта неловко. Тот же словно не заметил ничего. Паниль был по-бортовому прямолинеен и, как подозревала Ваэла, способен вляпаться в какую-нибудь из смертельных опасностей Пандоры из чистого любопытства.

«И мне он нравится, — подумала она. — Правда, нравится».

Надо будет поскорее показать ему, какие угрозы таит Пандора, или он не успеет написать и строчки.

«Так, значит, его и правда послал Корабль, — думал Томас. — Приглядеть за мной, что ли?»

Сам он вел визуальное наблюдение за свободным от келпа колодцем, по которому они спускались. Столб чистой воды — пандоранская лагуна — имел в поперечнике чуть менее полукилометра. Пока что субмарина не достигла тех мрачных глубин, где келп включал свою иллюминацию.

Слово «лагуна» заворожило Паниля, когда он впервые услыхал этот термин. Корабль показывал ему как-то земную лагуну — пальмы, белопарусная шлюпка на волнах… Увидят ли когда-нибудь океаны Пандоры нечто подобное?

Поэт с несказанной остротой ощущал все, что происходило вокруг него в эти минуты. Сколько стихов можно было вылепить из этого! Вот слабый шелест перерабатываемого воздуха, вот запах человеческих тел, исходящих бессловесным страхом в тесном помещении. А как прекрасна игра багровых огней на перекладинах лестницы, ведущей к люку!

Когда Томас назвал цель их пути лагуной, Керро обронил: «Как стойки атавизмы языка», и руководитель экспедиции глянул на него изумленно.

— Глубина — восемьдесят пять метров, — объявила Ваэла, наклоняясь к экрану, где виднелась стена окружающего лагуну водорослевого леса. Длинные слоевища уходили в темноту, редкие черные щупальца вяло тянулись к субмарине. Наружные прожектора выхватывали из зеленых сумерек бледные плети, испещренные черными пузырьками, функция которых на этой глубине оставалась неясной — глубже именно они озаряли океан игрой огоньков.

Вода вокруг слоевищ келпа и близ поверхности лагуны кишела тварями — торопливыми и медлительными, многоглазыми и слепыми. Одни были тонкими и змеевидными, другие — тучными и могучими, с мясистыми плавниками и беззубыми раззявленными пастями. Ни одна из этих тварей не пыталась наброситься на корабельников, и, по общему мнению, все они жили в симбиозе с келпом. Попытки взять образцы вызывали буйство келпа, а вынутые из воды, они таяли — так быстро, что исследовать их можно было только при помощи передвижных лабораторий. А те могли работать в океане недолго.

Чем глубже будет уходить лодка, знала Ваэла, тем меньше станет вокруг этих созданий. А потом они войдут в зону ползунов, обитающих вокруг ризоидов^[40]келпа на морском дне, где крупные «рыбы» встречались редко.

Во время перелета к лагуне Ваэла не позволяла себе остаться без дела ни на секунду. Она боялась, что сорвется в тот миг, когда субмарина войдет в воду. Сколько ни успокаивала она себя, вспоминая, как прочно их судно, но момент погружения приближался, и в памяти всплывали кошмары прошлой экспедиции. Она закончилась катастрофой. Длина той субмарины составляла семьдесят метров в длину, и поверхность ее усеивали резаки и лезвия. Колонисты потеряли множество людей, доставляя ее по холмистым равнинам Яйца к участку южного побережья, где лодку можно было спустить на воду в окруженный келпом залив. Из девяти членов экипажа уцелела одна Ваэла.

Какое-то время им казалось, что мощь и величина лодки принесут им успех. Открывались дистанционно управляемые шлюзы, поглощая образцы морской жизни. Но стебли-слоевища келпа отцеплялись от морского дна и, размахивая щупальцами, тянулись к субмарине. Атаке не было видно конца. Все больше и больше стеблей оплетало лодку, глуша своей массой резаки, затягивая судно все глубже и глубже, пока шевелящиеся выросты искали слабину в броне. Листья заслоняли камеры наружных сенсоров, помехи забивали связь. Колонисты остались слепы и глухи. А потом из-под люка хлестнула струя воды, столь мощная, что напор ее рассекал плоть.

Вспоминая об этом, Ваэла невольно задышала чаще. Она управляла резаками, и пост ее находился в плазовом куполе, выступающем над корпусом. В те минуты купол целиком покрывали слоевища и жилы келпа, стремящиеся раздавить субмарину. Сквозь треск помех в наушниках кто-то кричал о том, что одного из членов экипажа только что перерезало пополам водяной струей. И вдруг корпус тряхнуло. Взрывная декомпрессия вырвала плазовый пузырь из обшивки, его бросило вверх, и листья расступались перед ним, позволяя всплыть. Объяснить этот феномен Ваэла так и не смогла. Келп открыл ей дорогу на поверхность!

Вынырнув под лучи обоих солнц, Ваэла с трудом отворила люк своего пузыря и нырнула в бурные воды, покрытые широкими слоевищами келпа — смиряющим волны бледно-зеленым покрывалом. Она помнила, как касалась листьев, одновременно страшась и ища опоры. Потом она ощутила покалывание по всему телу, и перед глазами замелькали в безумной пляске образы — сплетающиеся в смертельной схватке люди и демоны. Она кричала, захлебывалась соленой водой и кричала снова. Это продлилось несколько секунд. А потом она, не выдержав такого напора, потеряла сознание, распростершись на листьях келпа.

Из моря ее вытащил патрульный цеппелин, и еще много дней она приходила в себя. А очнувшись, была встречена шумными похвалами — ее опыт доказал, что для корабельников опасна не только физическая мощь келпа, но и его галлюциногенные выделения, лишавшие человека рассудка при соприкосновении с ним в водной среде.

— Что-то не так, Ваэла?

Паниль озабоченно смотрел на нее, встревоженный ее приступом рефлексии.

— Нет. Мы выходим из активных приповерхностных вод. Скоро появятся огни.

— Мне сказали, ты уже бывала здесь.

— Да.

— Мы в безопасности, пока не угрожаем келпу, — напомнил Томас. — Это всем понятно.

— Если верить отчетам, то попытки собирать водоросли с берега провалились, когда щупальца атаковали комбайны, — заметил Паниль.

— Да, — согласилась Ваэла, — они затягивали в море людей и машины. Утонувших потом выбрасывало на берег. А машины просто исчезали.

— Тогда почему они не трогают нас?

— Келп не нападает, пока мы просто наблюдаем за ним.

Собственные слова успокоили ее. Ваэла вернулась к индикаторам и экранам.

Паниль заглянул ей через плечо. На экране плыли угловатые слоевища келпа, трубчатые листья и странные волдыри, отражавшие ослепительные лучи прожекторов. Глянув вверх, он увидал светящийся кружок — поверхность лагуны, тающая луна, испещренная мелькающими тенями созданий, деливших океан с келпом.

Лагуна таила в себе тайны и волшебную красоту, столь совершенную, что Керро возблагодарил Корабль за то, что тот позволил ему увидать это. Слоевища келпа тянулись бледными серо-зелеными канатами, местами толще человеческого тела, из темноты внизу к ртутному озеру света над головой.

«Свет тянется к звездам и, увидав, боится тронуть их и в изумлении парит… о звезды, пламень духа моего!»

Келп стремился к Реге — единственному сейчас светилу в небесах. Даже если небо скрывали тучи, келп ориентировался параллельно падающим лучам. Когда к Реге присоединится Алки, тропизм подстроится под баланс излучения. Реакция была необыкновенно точной.

Паниль попытался вспомнить, что еще узнал от Корабля.Опасные броски в заросли келпа принесли немного сведений, да и те жалкие крохи, что были добыты, не таили в себе той глубины, что окружала Керро сейчас. Он представлял себе, что ждет их у дна. Ризоиды, оплетающие подводные скалы. Ползуны и копатели ила. Медлительные течения и вязкие осадки. Лагуны служили вентиляционными шахтами леса, где перемешивались поверхностные и глубинные воды, а заодно — снабжали светом иных, кроме келпа, созданий.

Лагуны были клетками.

— В лагунах келп занимается марикультурой, — проговорил Паниль.

Томас моргнул. Фраза эта была так близка к его собственным идеям о месте келпа в экологии моря, что он испугался даже, не читает ли Паниль его мысли.

«Или с ним сейчас говорит Корабль?»

Ваэлу слова Паниля озадачили.

— Ты думаешь, келп действует сознательно? — Возможно.

Слова поэта словно сорвали завесу с глаз Томаса. Он начал ощущать море по-другому, чем прежде. Это было богатейшее жизненное пространство, свободное от прочих демонов Пандоры. Правильно ли будет избавить океан от келпа? Что это возможно, Томас не сомневался — разрушить экосистему, разорвать внутренние пищевые цепочки водорослевого леса. Но пойдут ли на это Оукс и Льюис?

— Огни! — воскликнул Паниль. — О да!..

Они достигли тех мрачных глубин, где внешние сенсоры лодки начинали улавливать мерцание огней. Во тьме, где гасли лучи прожекторов, танцевали светляки — многоцветные огни… красные, желтые, оранжевые, зеленые, лиловые… Никакой системы в их мерцании уловить было невозможно — только завораживавшие рассудок вспышки.

— Приближается дно, — сообщила Ваэла.

Паниль бросил взгляд на ее экран. Действительно — казалось, что лодка стоит на месте, а дно поднимается к ней. «Приближается».

Томас уменьшил скорость спуска — медленней, еще! С легким толчком субмарина коснулась дна, подняв серые клубы ила. Когда мгла рассеялась, стало видно, что дно покрыто бугристым осадком. По нему ползали пожиратели ила — перевернутые чашки, окаймленные по краю зияющими ртами. В отдалении, куда лучи прожекторов едва доходили, зарылись в осадок лапы якоря, оплетенные теряющимися во тьме петлями каната. По левому борту виднелись покрытые ризоидами келпа черные скалы. Сквозь водорослевые джунгли проскальзывали черные тени — очередной отряд служителей хозяина моря.

К якорю и канату уже прицепились мелкие ползуны. Паниль знал, что и то и другое сделано из местной мягкой стали и продержится не больше нескольких суток. Эрозии в океанах Пандоры могли противостоять только плаз и пласталь.

Эта мысль напомнила ему, насколько хрупка их связь с внешним миром. Он перевел взгляд на мерцающие за лучами прожекторов драгоценности. Их вспышки словно говорили: «Мы здесь… здесь… здесь…»

Томасу огоньки келпа больше напоминали индикаторы на панели огромного компьютера. Ассоциация эта родилась еще раньше, когда он просматривал записи, полученные предыдущими экспедициями. Он высказал свою идею Ваэле, когда та учила его выживанию в океанах Пандоры — «компьютер может перемалывать числа куда быстрее человека, формировать больше ассоциаций за короткое время». Так родилось его предложение — записывать комбинации огней, прогонять через компьютер, выискивая повторяющиеся сочетания, и воспроизводить.

Ваэлу восхитила изящная простота этого решения — обойтись без опасного сбора и анализа образцов, без органического базиса, перейти напрямую к логическим структурам. Сказать келпу: «Мы видим тебя, знаем, что ты мыслишь. Мы тоже мыслим. Научи нас своему языку».

Томас вглядывался в игру огоньков. Хотелось сказать, что те напоминают ему свечи на рождественской елке, но он знал, что спутники его не поймут.

«Рождество!»

От одного этого слова Томас ощущал себя древним старцем. Корабельники не отмечали Рождества — они верили в другие страсти. Возможно, единственным человеком в этой вселенной, который в силах был понять суть Рождества, была Хали Экель. Та, что видела лобное место.

Но какое касательство имеют лобное место и страсти Господни к огонькам, мерцающим в глубине?

Томас сверлил взглядом экран.

«И что я должен увидеть? Марикультуру?»

Будут ли корабельники вынуждены уничтожить келп? Распять его ради собственного выживания?

«Рождество… и марикультура».

Игра огней завораживала. Троих подводников захватило чудо молчаливого бдения, и Томас ощутил, как наполняет его священный ужас откровения. Здесь, на дне морском, велась бухгалтерия Пандоры, учет всех сделок, совершаемых биосферой планеты. Даже не биржа — банковское хранилище, где людскому взору открывались величественные пути био- и геохимического обмена.

«Что творишь ты, о могучий келп?»

И что хотел показать ему здесь Корабль?

Томас не ожидал ответа на этот вопрос. Ответ нарушил бы правила игры. Здесь он был оставлен на произвол судьбы.

«Играй, мой бес!»

Он смутно сознавал, как давит на гондолу водная толща. Подводники были еще живы только попущением келпа и только склонившись перед ним могли уцелеть. Предшественники их выживали только благодаря осторожности и сдержанности. Что может келп воспринять как угрозу? Многоцветные огоньки в темноте вдруг показались Томасу зловещими.

«Мы слишком доверчивы».

Голос Паниля прервал его раздумья, полные молчаливых страхов.

— Начинают выделяться повторяющиеся комбинации.

Томас покосился на пульт рекордера слева от себя. Индикаторы показывали, что система готова к воспроизведению. Внешние светильники субмарины станут повторять все комбинации огоньков, которые компьютер сочтет осмысленными.

Они скажут келпу: «Смотри! Мы говорим с тобой. Что мы лепечем?»

Это привлечет внимание водорослевого леса. Но что тот сделает в ответ?

— Келп наблюдает за нами, — проговорил Паниль. — Чувствуете?

Томас мысленно согласился с ним. Окружавший лагуну келп смотрел и ждал. На миг Томас вновь ощутил себя тем мальчишкой, что давным-давно переступил порог интерната на Лунбазе. Там он узнал то, о чем умалчивает большинство учителей: знание может быть опасно.

— Если он смотрит, то где у него глаза? — прошептала Ваэла.

Томасу вопрос показался бессмысленным. Келп мог обладать такими органами чувств, какие корабельникам не под силу представить. С тем же успехом можно было спросить: а где глаза у Корабля? Но отрицать, что субмарина находилась в центре внимания келпа, он не мог. Чужое присутствие в гондоле было почти ощутимо.

Зажужжал рекордер, и загорелись зеленые огоньки — воспроизведение началось. В каком порядке загорались пузырьковые лампы на корпусе, Томас не имел понятия — внешние сенсоры показывали только многоцветное мерцание, играющее на взвешенной в воде мути.

Огни в водорослевом лесу мигали по-прежнему.

— Он нас игнорирует. — Это Ваэла.

— Рано утверждать, — возразил Паниль. — Каково время реакции келпа? Да может, мы еще ничего ему не сказали.

— Попробуем запустить узоры, — предложила Ваэла.

Томас кивнул, запуская подготовленную программу. Они предусмотрели и другой подход — маленький экранчик над панелью рекордера показывал те фигуры, что вспыхивали одна за одной на корпусе субмарины: «пифагоровы штаны», потом пересчет палочек, галактическая спираль, игра в камушки…

Никакого ответа.

Смутные тени плавающих вокруг существ мелькали по-прежнему. Ничего не изменилось.

— Мне это мерещится, — пробормотала Ваэла, глядя на свои экраны, — или огни стали ярче?

— Может, немного, — ответил Томас.

— Ярче, — уверенно ответил Паниль. — Но мне кажется, что вода… мутнеет. Если… Гляньте на якорный канат!

Томас переключился на изображение с экрана Паниля. Сенсоры предупреждали, что сверху приближается какой-то большой предмет.

— Канат провис… — проговорила Ваэла. — Он тонет!

Не успела она договорить, как трое подводников увидали, что в лучи прожекторов вплывают остатки цеппелина — черные складки, грязно-оранжевые клочья пластика. Порванный баллон накрыл плазовый купол над их головами. Донные жители в страхе уплывали, огни келпа замерцали яростно и погасли, когда ткань обволокла всю субмарину.

— Молния попала в баллон, — выдавила Ваэла. — Он…

— Готовсь сбросить носитель, продуть все баки! — приказал Томас.

Он уже потянулся к пульту, пытаясь подавить панику.

— Стой! — вскрикнул Паниль. — Пусть баллон опадет. Гондола может в нем запутаться, а лодка прорежет дорогу наружу.

«Надо было сообразить, — укорил себя Томас. — Баллон может поймать нас в силки».

Глава 40

Хеттский закон ставил возмещение выше возмездия. Человечество утеряло определенную долю похвальной практичности, когда избрало основной реакцию другого семитского народа — ничего не прощать и ничего не забывать.

«Забытые народы», из корабельных архивов.

Легата откинулась на спинку кресла. Ее била дрожь. Мерцающий курсор на экране комконсоли показывал, что деньсторона уже почти наступила. Скоро коридоры Корабля наполнятся привычной суетой — привычной, но как бы разреженной из-за малолюдья. В каюте было по-ночьстороннему темно — Легата не хотела, чтобы свет отвлекал ее от фокуса голопроектора, зависшего в воздухе перед старым диваном Оукса.

Подняв взгляд, Легата увидала перед собой мандалу, которую перерисовывала для боссовых апартаментов в Редуте. Знакомый узор помог ей успокоиться немного, но руки все еще тряслись.

«От усталости? От гнева? От омерзения?»

Подавить дрожь ей удалось только усилием воли. Мышцы сводило. Легата подумала, что Оуксу не стоило бы сейчас заходить в свою бывшую каюту.

«Я бы его удавила».

Но у Оукса нет больше причин возвращаться на борт. Он навсегда снизошел на поверхность.

«Пленником своих кошмаров… Какой была и я… пока…»

Она глубоко вздохнула. Да. Она избавилась от Комнаты ужасов.

«Это случилось. Но теперь я — здесь».

Чем же Оукс может расплатиться?

«Унижением».

Да, это будет правильно. Не физическими мучениями, а душевными. Не всякое унижение сгодится. Одновременно политическое и сексуальное. Нечто превосходящее всякий стыд. Что-то такое, что он мог бы придумать для своего врага. С сексуальной частью будет просто — чтобы женщина с ее красотой и талантом да не справилась! Но вот политика…

«Стоит ли скрыть свидетельства того, что я видела запись? Сохранить эту информацию до подходящего момента».

Мысль хорошая. Доверься вдохновению, Легата! Она набрала на комконсоли: «АРХИВ СЕКРЕТНО ЛЕГАТА ХЭМИЛЛ». И добавила команду, которую обнаружила сама: «ШИФРОВАТЬ ЧЕРЕЗ БЫЧКА».

Вот так. Кто бы ни додумался искать теперь эти сведения, он надежно запутается в логических цепях этого странного компьютера, который Легата случайно обнаружила во время своих исторических изысканий.

«Еще сутки я останусь на борту». Захворала — вот что она наврет Оуксу. Тот без лишних вопросов даст ей отгул. А Легата проведет это время, используя все приемы компьютерного волшебства, чтобы составить полное досье на Моргана Оукса.

Политическое унижение. Политическое… и сексуальное. Только так.

Возможно, ключ — во втором кэпе, только что вышедшем из гибернации, этом… Томасе. Он так странно посматривал на Оукса… словно увидал старого знакомца в неожиданной роли…

И она была в долгу у Томаса. Странно, что он — единственный, кто знает, что она бежала П. Он сохранил ее тайну, без спросу… или просьбы. Редкостное благоразумие.

Усталость была забыта. На борту найдется для нее лишний паек — стоявшая за ней власть Оукса тому порукой. Она отбила на клавиатуре сообщение Оуксу на нижсторону и повернулась к консоли.

Где-нибудь в архивах сыщется что-то полезное, что Оукс спрятал, а то и сам не знал. Может, и ему стыдно вспоминать о прошлых делишках. Оукс хорошо умел прятать концы в воду, но Легата была ловчей.

Она начала с главного компьютера — через него Корабль обычно общался со своими насельниками.

Потребуется ли ей применять самые хитроумные приемы? Мучительно выискивать смысл в зашифрованных ссылках на отдельные биты, запрятанные в побочных логических цепях, наподобие врат Бычка? Да и сам Бычок — она порой прятала там кое-что, но не знала, занимается ли Оукс тем же.

Она ввела команду на стандартный поиск и принялась ждать.

Вскоре по экранчику на консоли поползли строки. Легата недоуменно уставилась на них. Неужели все так просто? Словно нужные сведения только и ждали ее запроса. Как будто кто-то подготовил досье на Оукса заранее и оставил, чтобы Легата на него наткнулась. В досье было все — и факты, и числа…

«Подозревай всех, — предупреждал ее Оукс. — Никому не доверяй».

Но даже в самых страшных кошмарах Легате не мнилось, что он может оказаться настолько прав. Страницы все мелькали на экране. Легата отмотала текст к началу, пустила на принтер и принялась читать заново.

Поразительнее всего была первая строка досье.

МОРГАН ЛОН ОУКС.

Клон. Выращенный, как он сам выражался, «точно редиска на грядке». Перемещенный из аксолотль-бака в женскую матку.

«Зачем?»

Ответ появился едва ли не раньше вопроса: «Чтобы скрыть тот факт, что подобный процесс возможен».

Шедевр политиканства, достойный Корабля… или Оукса. Знает ли он? А, собственно, откуда?

Остановив распечатку, Легата запросила, кто еще вызывал из банков памяти эти данные.

«Корабль».

Прежде ей никогда не встречался такой ответ. С этими данными работал сам Корабль! Вздрогнув от ужаса, она поинтересовалась, зачем Кораблю досье на Оукса.

«Сохранить отдельным архивом для Керро Паниля, если тот возжелает когда-либо написать хронику».

Легата отдернула пальцы от клавиш. «Не Корабль ли отвечает мне?»

Паниль был из числа тех, кто якобы беседовал с Кораблем регулярно… и он не был сумасшедшим.

«Может, это я тронулась?»

Ей было страшней, чем в Комнате ужасов. Могущество Корабля многократно превосходило власть Оукса, Льюиса, Мердока. Легата окинула взглядом расширенную каюту — все-таки чертовски претенциозное местечко — и наткнулась на мандалу. Оукс вывез все гобелены, и на серебристо-серой стене священный узор лежал нагим и мертвым, лишенным дыхания жизни.

«Я недостойна говорить с Кораблем».

Это был случай… несчастный случай. Она снова запустила распечатку. По экрану потекли слова, и застрекотал принтер. Легата облегченно вздохнула. Она избежала опасности.

«На сей раз».

Она ощущала, что вокруг нее творится нечто необыкновенное. В недрах Корабля пробуждалась новая программа. Это чувство буравило Легате спину — вот-вот должно было случиться что-то чудовищное, и она оказалась вовлечена в водоворот событий.

Глаза ее снова скользнули к досье Оукса. Годы перед гибелью Земли были временем великой тщеты и великих тайн. Выживание, или спасение — как ни назови, — избранных на борту Корабля и отчаяние обреченных…

«Отчаяние приводит к крайностям, если не более того».

— Легата!

Это был голос Оукса. Сердце Легаты заколотилось в груди. Но на консоли мигал индикатор оверрайда — сигнал передавался с нижстороны.

— Да?

— Ты чем там занята?

— Работаю.

Она покосилась на индикаторы консоли — не может ли Оукс вызнать, что она сейчас читает. Но данные шли через врата Бычка.

А вот стрекот принтера он услышал.

— Что распечатываешь?

— Тебе будет интересно.

— А-а. Ну да.

Она почти видела, как строятся его мысли: Легата отыскала что-то, чего не может доверить открытым каналам связи между бортом и поверхностью планеты. А вот ему — покажет. Должно быть любопытно.

«Придется отыскать что-нибудь колоритное, — решила она. — Про Ферри, например, — меня ведь за этим посылали».

— Что тебе надо? — спросила она.

— Я ждал тебя на нижстороне.

— Мне нездоровится. Ты не получил сообщения?

— Да, моя дорогая, но у нас возникла ситуация, требующая твоего присутствия.

— Морган, деньсторона еще не началась. Мне не спалось, и у меня еще куча дел.

— У тебя все в порядке?

— Просто замоталась, — соврала она.

— Это ждать не может. Ты нам нужна.

— Ладно. Уже лечу.

— Жди меня в Редуте.

«В Редуте!»

Оукс прервал связь, и только тогда Легата сообразила — он сказал, что она нужна ему. Возможно ли такое? «Союз или любовь?» Нет, в хитросплетениях души Моргана Оукса места для любви не оставалось.

Уж скорей Льюис начнет разводить ручных нервоедов.

Но так или иначе, а Оукс требовал ее присутствия. Это давало ей доступ к власти, в которой она нуждалась. Но что-то все же тревожило ее — давний страх: «Что, если он меня любит?»

Когда-то Легате казалось, что она мечтает об этом. Безусловно, он был самым интересным мужчиной в ее жизни. Непредсказуемым и опасным, но интересным — этого у него не отнимешь.

«Смогу ли я погубить его?»

Принтер смолк, закончив работу. Легата свернула распечатку досье, поискала взглядом, куда можно спрятать толстую пачку корабельной бумаги. За мандалу? Но та была намертво приклеена к переборке. Легата обернулась. «Ну и куда я это засуну?»

А стоит ли прятать?

Стоит. Пока не пришло время».

Диван? Она шагнула к ложу, опустилась на колени. Прикручен к палубе болтами. Вызвать ремонтника? Нет… нельзя вызывать подозрений. Стиснув зубы, она взялась двумя пальцами за головку и повернула. Болт подался.

«И от силы есть польза!»

Болты вывернуты; Легата взялась за край дивана — ого! Тяжел. Пожалуй, трое мужчин не поднимут. Она запихнула распечатку под диван, вкрутила болты на место и затянула.

«А теперь — найти что-нибудь на Уина Ферри».

Она вернулась к консоли. Долго искать не пришлось. Ферри был совершенно беспечен.

«Бедный старый дурак! Я уничтожу Оукса ради тебя, Уин.

Нет! Не обманывай себя ложным благородством. Ты делаешь это сама и ради себя. А о любви и славе… давай забудем».

Глава 41

Помни, что сила на моей стороне; ты почитаешь себя несчастным, но я могу ввергнуть тебя в такое убожество, что самый свет дня станет тебе ненавистен. Ты — мой творец, но я — твой повелитель.

Слова чудовища Франкенштейна, из корабельных архивов.

В первую же ночь, когда Оуксу удалось спокойно заснуть на нижстороне, его разбудил глухой топот за стенами каюты.

Пальцы его ударили по клавиатуре прежде, чем Оукс проснулся полностью. Экран уверял его, что в коридорах Колонии царит безумие.

Даже за надежно запертым люком его каюты!

— Мы хотим жрать! Мы хотим жрать! Мы хотим жрать! — доносился хриплый рык из глотки ночи.

Лазеров ни у кого не видно, но камней — в избытке.

Через несколько секунд на связь вышел Льюис.

— Морган, с ними уже не совладать. Придется ждать, пока все успокоится и…

— Какого черта у вас творится? — Голос Оукса сорвался, и кэп скривился.

— Началось все с Игры в гидропонных отсеках. Все перепились. Теперь это голодный бунт. Мы еще можем затопить их…

— Погоди! Периметр еще не прорван?

— Нет. Там мои люди.

— Тогда зачем…

— Вода в коридорах притормозит их, пока мы…

— Нет! — Оукс перевел дух. — Это не твое ремесло, Хесус. Мы позволим им бушевать. Захватят склады с провизией — пусть себя винят, когда пайки уменьшатся снова. Но поставки не должны увеличиться, ты понял? Никаких излишков!

— Но они разносят…

— Пусть крушат. Потом займутся ремонтом. Хороший бунт позволит им выпустить пар и здорово утомит. Вот тогда мы обратим его себе на пользу — но только хорошо все обдумав.

Оукс ожидал ответа, но динамик подозрительно молчал.

— Хесус?

— Да, Морган. — Льюис, похоже, задыхался. — Думаю, тебе… лучше перебраться… в Редут, и немедленно. Мы не можем ждать деньстороны, но ты…

— Хесус, ты где?

— В старом блоке Первой. Мы вывозили последние…

— Почему я должен переезжать в Редут? — Оукс включил свет и заморгал. — Бунт стихнет. Покуда периметр держится, мы можем…

— Морган, они не просто шумят и ноют! Они убивают людей. Мы заперли оружейные, но кто-то из бунтовщиков…

— Редут еще не готов! Ущерб не мог…. я хочу сказать, там вообще безопасно?

— Вполне. И работники отобраны лично Мердоком. Лучшие. На них ты можешь положиться. И, Морган…

Оукс попытался сглотнуть.

— Да?

Снова долгая пауза, и сбивчивые обрывки разговоров на заднем плане.

— Морган?

— Я на связи.

— Тебе пора. Я все устроил. Мы выкурим бунтовщиков из ключевых проходов. Мои ребята будут у тебя через пару минут; сигнал — наш обычный. Через четверть часа ты должен быть в ангаре для челноков.

— Но мои записи! Я еще не закончил…

— Потом заберем. Я тебе оставлю у команды челнока диск с информашкой. Как только прибудешь в Редут — сразу свяжись со мной.

— Но… я… а как же Легата?

— На борту она в безопасности! Из Редута с ней свяжешься.

— …Так плохо?

— Да.

Связь прервалась.

Глава 42

Амплитуда маятника может меняться, но период — нет. Каждый взмах занимает равное время. Подумай о последнем взмахе, амплитуда которого есть бесконечно малая величина. В него укладывается вся наша жизнь — в последнее качание маятника.

Керро Паниль, «Записные книжки».

Легата глядела мимо Оукса, на море за стенами Редута. Закат здесь был последовательный — вначале Алки, потом Рега дисциплинированно уходили за горизонт, где взбухали далекие тучи. На берег залива лениво накатывались волны, разбиваясь у подножия утесов, которые оседлал Редут. Двойные плазовые стены и изолирующий фундамент заглушали звук, но Легата стопами чувствовала удары прибоя. Брызги мутили воздух, усеивали капельками плазмаглас смотровой галереи.

Дисциплинированный закат и буйное море.

Легату охватило чувство ложного покоя. Оукс утешался алкоголем, Льюис — работой. Из Колонии все еще приходили какие-то сообщения, но, судя по последним, старый комплекс Первой лаборатории находился в осаде. Хорошо, что Мердок успел подняться на борт.

Буйное море.

На поверхности мелькали лишь отдельные стебли келпа, и отсутствие его казалось Легате необъяснимо тягостной потерей. Прежде келп усмирял прибой. Теперь ветер взбивал гребни волн в белую пену. Подумал ли Льюис об этом?

— Почему ты связываешь келп с дирижабликами? — спросила она.

— Ты же видела отчеты. Это или партнеры по симбиозу, или формы одного существа.

— Но это не значит, что они мыслят.

Оукс глянул на нее из-под набрякших век, поболтал янтарное вино в рюмке.

— Тронь один, и отзовутся другие. Они действуют совместно. Они думают. — Он ткнул пальцем в сторону утесов по другую сторону залива, где висели редкой чередой дирижаблики, точно бдительные часовые.

— Они не нападают, — заметила Легата.

— Собираются.

— Как ты можешь быть уверен?

— Мы же собираемся.

— Может, они не такие, как мы. Может, они глупее.

— У них хватает ума отступить и перегруппироваться, когда мы побеждаем.

— Но они агрессивны, только если чувствуют угрозу. Они просто… помеха.

— Помеха?! Они угрожают нашему существованию.

— Но… они такие красивые.

Легата поглядела на плывущие за заливом оранжевые дирижабли. Как величаво они маневрируют, касаются щупальцами скал, удерживаясь на месте, чтобы не столкнуться с собратьями.

Она отвернулась, глядя только на Оукса, и попыталась сглотнуть, но в горле пересохло. Босс смотрел в рюмку, тихонько болтая жидкость. Почему он молчит о том, что случилось в Колонии? Легата начинала нервничать именно потому, что Оукс был неестественно спокоен. С начала голодного бунта прошло двое полных суток. Что там творится? Она чувствовала, что в игру вступили новые силы. Во всем Редуте царила деловитая суета, покуда Оукс стоял тут с ней, попивая вино и восхищаясь видами. За все это время он еще не дал ей ни одного задания. Легате казалось, что ей назначен испытательный срок перед новым назначением. Ее испытывают.

«Не заподозрил ли он, что я узнала о нем на борту? Морган лон Оукс…»

Нет, невозможно. Зная об этом, он не был бы так спокоен.

Оукс поднял брови и одном глотком осушил рюмку.

— Красивы, точно, — согласился он. — Миленькие. Солнце тоже красиво взрывается, но ты же не захочешь при этом присутствовать.

Он обернулся к раздаточной машинке за новой рюмкой. Что-то на фреске, украшавшей внутреннюю стену галереи, привлекло его взгляд. Оукс вздрогнул. Картина двигалась… как морские волны.

— Морган, можно мне тоже выпить?

Голос Легаты казался тихим и жалким перед ликом этой фрески — а ведь она сама ее рисовала. Это был подарок. Оукс подумал тогда: «Как она хочет услужить мне». Но сейчас… Легата смотрела на него как угодно, только не услужливо. Что она на самом деле хотела сказать своей картиной? Услужить хотела или смутить? Оукс присмотрелся внимательней.

Фреска была яркой и куда больше мандалы, украшавшей его новый кабинет. Легата называла ее «Борьба на закате».

По сути, это была перерисованная сценка из виденной ими записи: колонисты, отражающие внезапный налет дирижабликов на стройку у моря. Один колонист болтался в воздухе, схваченный за ногу, глаза его были широко раскрыты… от ужаса или в бреду? Обреченный указывал пальцем прямо на смотрящего. Прежде Оукс не обращал на это внимания. Теперь — не мог отвести глаз.

Все стройки, буровые, рудники — все закрыто теперь. Все ставки сделаны на один Редут.

Почему жест крохотной фигурки кажется ему обвиняющим?

— Морган, можно выпить?

Ему даже не пришлось оборачиваться — он и так знал, что она жадно облизывает губы. Что задумала Легата? Оукс неохотно нажал на клавишу раздатчика второй раз. Комната ужасов оставила свою печать на Легате, но, вместо того чтобы сделать ее более надежной, он сделал… какой? Его тревожило, с каким нетерпением она просила выпить. Пойдет по стопам проклятого Уина Ферри? Ее отчет о делишках старика напугал Оукса. Должен же быть на борту кто-то достойный доверия!

Оукс передал Легате ее дозу. Двойной закат мерк, на фоне пурпурного зарева плыли в высоте розовые облачка.

— Теперь мне так придется платить за твою благосклонность? — Он взглядом указал на рюмку.

Легата вымученно улыбнулась. Что он хотел сказать? Явиться сюда оказалось трудней, чем она думала. Несмотря на новые знания, укрепившие ее, несмотря на бунт в Колонии — тяжело. Совсем рядом, в скалах Редута, кипело под руководством Льюиса строительство новой Первой лаборатории.

«Я свободна от нее. Свободна».

Но она понимала — недостаточно одного лишь осознания случившегося, чтобы она смогла освободиться. Оукс все еще держал в руках ее душу.

Пальцы ее дрожали. Легата отпила из рюмки — это оказался самогон, горький и резкий, но нервы начали успокаиваться.

«Когда придет время, Морган лон Оукс…»

Оукс коснулся ее волос, погладил по голове. Легата не подалась к нему, но и не отодвинулась.

— Еще пара суток, — проговорил он, — и от келпа останутся только голографические записи да наши воспоминания. Если мы не ошиблись насчет дирижабликов, они протянут не дольше. — Он глянул на море, где заходящие солнца оставили по себе золотистое струйчатое зарево, двойным веером встающее над горизонтом. — А ты осмотрительна, да, Легата?

Она вздрогнула — пальцы Оукса наткнулись на нервный узелок.

— Холодно?

— Нет.

Она обернулась, глядя на фреску. Сумерки заполняли галерею, и сенсоры в ответ включили подсветку. Фреска заполняла ее мысли.

«Это сотворила я. Взаправду или нет?»

Сквозь фреску она смотрела на мир своих фантазий, загадочную гадалку рассудка, что зовется воображением, — на мир, недоступный Оуксу иначе, как при посредстве таких, как Легата.

Она вздрогнула снова, вспомнив запись, вдохновившую ее на эту картину, — жуткие вздохи дирижабликов, и глухие взрывы, и мучительные вопли горящих колонистов. Ноздри ее заново обожгла вонь тлеющих волос, словно наполнившая галерею. Легата оторвала взгляд от фрески и уставилась в море — непроглядная чернота, окаймленная белой чертой на горизонте. Море было страшно — куда страшней воспоминаний.

— Почему нам вздумалось строить так близко к морю? — спросила она, не успев подумать, и тут же пожалела об этом.

«Алкоголь. Развязывает язык».

— Мы высоко над линией прибоя, милая моя. Вовсе не близко.

— Но оно такое большое и…

— Легата! Ты помогала нам с планами Редута. Ты согласилась. Я точно помню, что ты сказала: «Нам нужно безопасное убежище».

«Это было до Комнаты ужасов», — подумала она.

Легата заставила себя посмотреть боссу в лицо. Тусклый свет гранил мягкие черты, оставлял лицо во власти черных теней.

«Какие еще планы он строит?»

Словно прочитав ее мысли, Оукс заговорил, обращаясь к ее отражению в плазмагласе:

— Легата, когда мы наведем здесь порядок, я хочу, чтобы ты покурсировала между Редутом и бортом. Кто-то должен присмотреть за Ферри, пока мы не нашли ему замену.

«Значит, я ему еще нужна».

Она уже поняла — босс больше боится возвращения на борт, чем всех ужасов нижстороны. Почему? Чем может угрожать ему Корабль? Она представила себя на месте Оукса в его бортовой каюте, окруженной духом Корабля. Не корабля — Корабля! В конце концов, верит Оукс в Корабль или нет?

— Ты согласна, моя дорогая? — Он приобнял ее за талию.

Легата с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться. Ее пугала напускная доброта в голосе Оукса, пугали неведомые планы, которые он строит относительно нее. Какие мотивы движут им?

«А может, мотива нет вовсе?»

Выраженная этой мыслью тщета пугала Легату даже больше, чем Морган Оукс. Нет — Морган лон Оукс. Неужели… клоны… и дикие звери Пандоры… и корабельники… столько живых существ погибло лишь потому, что Оукс действовал без всякой причины?

«Нет, мотивы у него есть».

Она снова глянула на фреску. «Что же я нарисовала?» Обреченный колонист глядел на нее. Его глаза, тающая плоть, указующий перст вопияли: «Ты согласилась с этим! Согласилась!»

— Ты не сможешь убить все живое на планете. — прошептала она, зажмурившись.

Оукс убрал руку.

— Прости, Легата, мне показалось, что ты сказала «не сможешь»?

— Я…

Она не могла говорить.

Оукс взял ее под руку — как Мердок в Комнате ужасов! — повел через галерею. Легата открыла глаза, только когда лодыжек ее коснулась обивка дивана. Оукс ловко усадил ее на алые подушки. Легата сообразила что все еще стискивает рюмку, в которой плещется еще на палец выпивки. Поднять взгляд на босса она не могла. Руки ее так тряслись, что мелкие капельки самогона брызгали на запястье, на бедро.

— Я пугаю тебя, Легата?

Он протянул руку, погладил ее лоб, ее щеку.

Легата не могла ответить. Она вспомнила, когда он делал это в последний раз, и неслышно расплакалась. Плечи ее не дрогнули, и только слезы катились по щекам.

Оукс плюхнулся на диван рядом с ней, выдернул рюмку из сжатых пальцев, поставил на пол и принялся массировать ей шею, разминая сведенные мышцы. Касания его были по-врачебному точны, пальцы сами знали, где надавить, как пробить ее броню.

«Как он может ласкать меня вот так — и ошибаться?»

Легата обмякла, почти расслабившись. Локоть ее задел бедро, размазав холодную каплю пролитого самогона. И в этот миг она осознала, что может противостоять боссу… а он не ждет от нее сопротивления.

«Он не знает о досье, которое я спрятала на борту».

Пальцы его продолжали двигаться — так умело, так притворно любяще.

«Но он не любит меня. Если бы любил, он бы не… не…» Она снова вспомнила Комнату ужасов и вздрогнула.

— Еще мерзнешь, дорогая?

Ловкие руки уложили ее на диван, разминая сведенные мышцы шеи, плеч.

«Если бы он любил меня, его прикосновения не пугали бы так. Чего он на самом деле добивается?»

Чего-то большего, чем просто секс, большего, чем ее тело, которое он так уверенно распаляет. Чего-то более глубокого.

Как странно, что в такие минуты он еще может непрерывно болтать, хотя поток слов казался Легате совершенно бессвязным.

— …И в процессе рекомбинации мы получили интересный побочный эффект дегенерации келпа…

«Дегенерация! Всегда дегенерация!»

Глава 43

Аваата передает информацию при помощи эзотерических символов из собственной истории, сведенных к сновидениям, образам, дешифровать которые может только сам сновидец, но не Аваата.

Керро Паниль, «История Авааты».

«Паниковать рано», — сказала себе Ваэла.

Другие субмарины тоже теряли цеппелины-носители — и выживали. На их опыте основывалась программа действий.

И все же девушку неудержимо трясло. Рассудок ее заполняли воспоминания безумного подъема из глубин близ южного побережья Яйца.

«Я спасалась и прежде. Я выживу. Сохрани нас Корабль!»

«Спасайся сама». Это, конечно, был голос ее Честности. «Безусловно». Она ведь может. Она сама учила Томаса на бесчисленных тренировках. И Паниль совершенно спокоен. Ни следа испуга. Он внимательно оглядывал экраны, прикидывая, насколько лодку опутали клочья лопнувшего баллона.

«Странно, что ткань опустилась вертикально вниз».

— Похоже, что в этой лагуне течение направлено сверху вниз, — заметил Паниль, словно отвечая на ее мысли. — Посмотрите, как лежат складки.

Томас тоже глядел, как опутывает субмарину оранжевая ткань, загораживая от них келп.

Не могла молния сбить цеппелин, подумал он. Баллон был заземлен через якорный канат. К тому же он был разделен на отдельные ячейки, и, лопни даже половина из них, у оставшихся хватило бы подъемной силы, чтобы поднять гондолу.

«Кто-то не хочет, чтобы мы вернулись».

— Думаю, можно уже резать ткань, — предложил Паниль, касаясь плеча Томаса. Поэта встревожило, с каким пристальным вниманием начальник экспедиции пялится в темный экран.

— Да… да. Спасибо.

Томас приподнял немного носовую часть субмарины и включил резаки. Из корпуса выскользнули сопла дуговых горелок, и на плазовом куполе капсулы заиграли серебряно-голубые отсветы. Оранжевый полог распался и сполз на дно, вздымая клубы ила.

— Может, я сделаю? — предложила Ваэла.

Томас резко мотнул головой, сообразив, что она, верно, тоже заметила его тревогу.

— Нет. Справлюсь.

Процедура была проста: отсоединить кабели, соединяющие их с якорным канатом, отстрелить начиненные взрывчаткой болты, крепящие гондолу к носителю, продуть балластные баки и взлететь к поверхности. Там гондола стабилизируется сама, и можно будет запустить радиозонд и включить маяк. Потом останется только ждать резервного цеппелина.

С тягостным чувством Томас запустил программу отступления. Они едва начали программу контакта… а план был так хорош! «Келп мог нам ответить».

Взрыв крепежных болтов ощутили все. Гондола начала подниматься над расколотым корпусом носителя. «Точно жемчужина из раковины», — подумал Томас.

И пока они поднимались, сквозь плазовый купол им подмигивали светлячки келпа.

Ваэла вглядывалась в мерцающие огоньки. Их спазматические вспышки напоминали ей что-то, но что, она не могла вспомнить.

«Где я это видела?»

Так знакомо — мигают ей зеленые и лиловые лампочки…

«Где же? Я была на глубине только…»

Воспоминания нахлынули внезапно, и Ваэла бросила, не раздумывая:

— Все как в тот раз, когда я спасалась… Тогда огни келпа светились так же.

— Ты уверена? — переспросил Томас.

— Уверена. Все перед глазами стоит — как слоевища расходятся и пропускают меня к поверхности.

— Дирижаблики, — заметил Паниль, — рождаются в море. Может, он принимает нас за дирижаблик?

— Может быть, — согласился Томас.

«Может, это нам и следовало увидеть, Корабль?» — подумал он.

В идее Паниля крылось некое изящество. Чтобы обезопасить свои цеппелины в небесах Пандоры, колонисты строили их по образцу дирижабликов. Те не нападали на цеппелины. Может, и келп удастся обмануть тем же способом? Стоит подумать. Но пока что важнее заняться выживанием. Томас подозревал саботаж и вынужден был поделиться своими подозрениями с товарищами.

— Цеппелин не мог рухнуть по естественным причинам, — заметил он.

Паниль отвлекся от созерцания многоцветных огней.

— Саботаж, — пояснил Томас и выложил свои аргументы.

— Ты же сам в это не веришь! — запротестовала Ваэла.

Томас пожал плечами, глядя на уходящие вниз стебли водорослей. Гондола входила в биологически активную приповерхностную зону.

— Ты же не всерьез! — настаивала девушка.

— Всерьез.

Он вернулся мысленно к своей беседе с Оуксом. Может быть, тот явился проверить адскую машину? Ничего предосудительного он вроде бы не делал, но отвечал порой невпопад и не сразу.

Керро Паниль разглядывал через плазмагласовые стенки гондолы окружающие лагуну заросли. В вышине разгорался дневной свет, сверкающее зеркало поверхности ширилось по мере того, как гондола поднималась в пронизанные солнцем воды. Плавающие создания то уносились прочь, то подплывали поближе. Сквозь стену водорослей пробивались солнечные лучи. Светящиеся пузырьки меркли. Еще несколько секунд, и гондола вынырнула.

Томас запустил вторую часть программы. Гондола покачивалась на волнах посреди лагуны. Небо над головой было ясно, но с подветренной стороны виднелась большая стая дирижабликов. Выскочил из креплений плавучий якорь, разворачиваясь воронкой, и вертевшуюся капсулу резко затормозило. Профильтрованный плазмагласом двусолнечный свет заливал внутренности гондолы.

Паниль резко выдохнул, сообразив, что невольно задерживает дыхание при мысли о том, действительно ли капсула стабилизировалась.

«Саботаж?..»

Ваэла тоже обдумывала идею Томаса. Нет, он ошибается! Вдоль подветренного края лагуны дрейфовали зацепившиеся за слоевища келпа клочья оранжевой ткани. Все как после удара молнии.

«С ясного неба?»

Ну да, Честность не могла не зацепиться за этакую нестыковку.

«Тогда дирижаблики?

«Они не нападают на воздушные суда, сама знаешь».

Томас запустил радиозонд. Над головами хлопнуло, и в небо взмыла алая дуга. Но зонд вдруг рвануло влево, и он ухнул в море. Над водой поплыли клубы оранжевого дыма, уносясь в сторону стаи летящих над горизонтом дирижабликов. Там, куда упал зонд, слоевища келпа тревожно шевелились и били по волнам.

Томас кивнул сам себе. Так, и радиозонд сломан.

Ваэла отстегнула ремни и потянулась к затвору внешнего люка, но Паниль удержал ее:

— Нет! Подожди.

— Чего? — Она выдернула руку.

После вчерашней сцены прикосновение Паниля наполняло ее жгучим стыдом. Кожа девушки приобрела яркий пурпурный цвет.

— Он прав, — обронил Томас. — Пока ничего не трогай.

Он выпутался из ремней, достал набор инструментов и вытащил унифомку. С ее помощью он снял крышку с затворного механизма — та с лязгом отскочила и упала на пол. Трое подводников увидали пристроенный между рычагами зеленый пакетик. Стоило люку открыться, и давление затвора раздавило бы его. Томас плоскогубцами вытащил пакет, обращаясь с ним очень осторожно.

«Дилетантство, — подумал он отрешенно, вспоминая тренировки всей команды безднолета по поиску и обезвреживанию подобных ловушек. — У корабля выходило получше, даже пока он не стал Кораблем». Те тренировки очень ему пригодились. Невозможно было предугадать, каким способом обезумевший безднолет попытается избавиться от своего маточного экипажа.

«Может, мы создали всего лишь более хитрую безумную машину?»

Виденные им покуда следы саботажа на работу Корабля не походили. Скорей это была манера Оукса… или Льюиса.

— Что там, в пакете? — спросила Ваэла.

— Полагаю, отрава. Стоит нам открыть люк, и она начнет испаряться, — ответил Томас.

Двигаясь с осторожностью — гондолу покачивало, — он отложил пакетик и продолжил копаться в затворном механизме, но других следов диверсии не нашел. Неторопливо и осмотрительно он снял запоры и принялся откручивать затворный рычаг. Люк распахнулся, открывая взгляду усеянную заклепками раму и небо, видимое не через толстый плазмаглас.

Открыв люк, Томас осторожно поднял зеленый пакетик и, высунувшись из гондолы, зашвырнул его как можно дальше по ветру. Стоило пакету коснуться воды, как из него повалил желто-зеленый дым. Ветер понес его в сторону келповых зарослей. Слоевища зашевелились, пытаясь раздвинуться, но на глазах Томаса сворачивались и засыхали.

Зажав рот ладонью, Ваэла вцепилась в стойку, чтобы не упасть.

— Кто?

— Оукс, — ответил Томас.

— Зачем? — поинтересовался Керро. Его случившееся не столько пугало, сколько пленяло. Если станет совсем плохо, Корабль спасет их.

— Может, ему не нужен в Колонии второй кэп.

— Ты кэп? — удивился поэт.

— Ваэла тебе не сказала? — Томас спрыгнул с лесенки.

— Я… — Девушка опять полиловела. — Из головы вылетело.

— Возможно, у босса на келп свои виды, — предположил Паниль.

— О чем ты? — Томас вскинул голову.

Керро пересказал, что говорила ему Хали Экель об угрозе уничтожить келп.

— Почему ты нам не сказал? — возмутилась Ваэла.

— Думал, Хали может ошибаться, и… случая не представилось.

— Сидите смирно, — приказал Томас, — а я проверю, не приготовили ли для нас еще пару сюрпризов.

И он взялся за дело.

— Ты, похоже, знаешь, что искать, — заметила Ваэла со своего кресла.

— Меня этому учили.

Мысль эта встревожила девушку: Томас, обученный предотвращать диверсии?

Паниль не прислушивался к их разговору. Отстегнув ремни, он поднял глаза к открытому люку. Оттуда струился чистый, пахнущий солью морской воздух. Запах этот бодрил поэта. Сквозь плазовую стенку он видел, как плывут галсами против ветра дирижаблики. Качания гондолы, непривычные запахи, даже спасение из опасных глубин — все дарило Керро необыкновенную радость жизни.

Томас закончил осмотр.

— Ничего, — объявил он.

— И все же трудно поверить… — начала Ваэла.

— А ты поверь, — перебил ее Керро. — Вокруг Оукса творятся такие вещи, о которых остальным лучше не знать.

— Корабль, — гневно воскликнула она, — не позволит…

— Ха! — Томас скривился. — Может, Оукс и прав. Корабль — или корабль? Как мы можем быть уверены?

Столь явное богохульство, да еще изуст другого кэпа, заинтересовало Керро. Но этот же старый философский вопрос много раз вставал в его спорах с Кораблем. Томас просто высказал его открыто. Обдумывая ответ, Керро приглядывался к дирижабликам.

— Смотрите! — воскликнул он, указывая в подветренную сторону.

Ваэла обернулась.

— Как их много! И все здоровые. Что они делают?

— Наверное, пришли посмотреть, — предположил Томас.

— Они ведь не станут приближаться, как думаете?

Паниль присмотрелся к оранжевой стае. И эти существа — живые, быть может, даже разумные?

— Они нападают на людей?

— До сих пор неясно, — ответила Ваэла. — Понимаешь, они наполняют свои мешки водородом и взрываются от малейшей искры. Бывали случаи…

— Льюис утверждает, что они жертвуют собой, как камикадзе, — заметил Томас. — А по-моему, им просто любопытно.

— Нас они потопить сумеют? — поинтересовался Паниль.

Он окинул взглядом горизонт — земли не видно. Он знал, что в ящиках под полом есть запас воды и пищи — он держал фонарь, пока Ваэла перед отлетом проверяла НЗ.

— Разве что измажут купол сажей, — ответил Томас, не отрываясь от пульта. — Я запустил маяк-локатор, но на его частотах страшные помехи. Радио вроде работает…

— Но без зонда мы до базы не докричимся, — заключила Ваэла. — Короче, мы потерялись.

Придерживаясь за стойки, чтобы не упасть, Керро добрался до лестницы и выглянул наружу. С первого взгляда было ясно, что дирижаблики неуклонно приближаются к гондоле. Потом поэт присмотрелся к пусковой стойке зонда, приклепанной к плазмагласу рядом с люком.

— Ты что там делаешь? — спросил Томас.

— На катушке осталась почти вся антенна от радиозонда.

Томас глянул на него снизу вверх из гондолы.

— И что ты задумал?

Паниль оглядел дирижаблики, взбитые ветром волны. Его захватило чувство полнейшей свободы, словно вся прежняя жизнь в искусственной среде Корабля была лишь подготовкой к этим минутам. Ни все голозаписи на свете, ни хроники, ни долгие часы учебы не передавали и малой доли открывшейся ему реальности. Но они вооружили Керро знанием. Он обернулся к Томасу:

— Воздушный змей может поднять антенну достаточно высоко.

— Змей? — Ваэла уставилась на него сквозь плазмаглас. Воздушные змеи были летучими трупоедами.

Томас, для которого это слово имело другое значение, задумался.

— А материал у нас найдется?

— О чем вы? — поинтересовалась Ваэла.

Томас объяснил.

— А-а, праздничные летяги! — воскликнула девушка. Она окинула гондолу взглядом. — Ткань у нас есть. А это что? — Она сорвала с пульта полоску уплотнителя, согнула. — А вот и каркас.

— Тогда давайте… — проговорил Паниль с лестницы и вдруг умолк.

На гондолу упала тень. Все разом подняли головы.

Прямо над капсулой пролетали два огромных дирижаблика, поджав часть щупалец, в то время как остальные волокли по воде здоровые валуны. Один зацепил своим балластом гондолу, и та резко качнулась. Керро вцепился в раму люка, чтобы не свалиться. Валун проплыл мимо, оставляя пенный след на воде.

— Что они делают? — крикнула Ваэла.

— Газ, который мы пустили, погубил участок келпа, — ответил Томас. — Тебе не кажется, что дирижаблики его защищают?

— Вон еще летят! — крикнул Паниль.

Томас и Ваэла глянули, куда он указал. В сотне метров от гондолы поперек ветра шла галсами целая стая золотисто-оранжевых дирижабликов.

Керро поднялся еще на ступеньку и присел на край люка. Со своего поста он видел, как балластные камни чертят на воде пенные клинья, подскакивают на слоевищах келпа. Широкие паруса дирижабликов хлопали и опадали на каждом повороте, чтобы тут же вновь наполниться ветром. Томас, стоявший внизу у пульта, тоже мог наблюдать их маневры.

— Только не говорите, что они совсем безмозглые, — заметил он.

— Может, мы их разозлили? — предположила Ваэла.

Ее голос, доносившийся до Керро, звучал глухо, будто из древнего бортового мира. Ветер трепал его кудри и бороду, восторг свободы переполнял его. Пандора была прекрасна!

— Они красивые! — крикнул он. — Красивые!

За спиной Томаса раздался треск, и тот, подскочив, оглянулся. Оказалось, что он не выключил радио, когда проверял связь, и динамик теперь трещал не умолкая. Это феномен приписывали и дирижабликам, и келпу, но как они это делали?

Стая почти достигла гондолы. Возглавлявший ее великан тащил свой балласт прямо на капсулу. Томас затаил дыхание. Сможет ли плаз выдержать такой удар?

— Они нападают! — взвизгнула Ваэла.

Паниль почти вылез из люка, опираясь одной ногой на последнюю ступеньку лестницы, а коленом другой — на откинутую крышку.

— Только посмотрите! — кричал он. — Они изумительны! Великолепны!

— Затащи этого придурка обратно! — рявкнул Томас стоявшей у лестницы Ваэле.

Не успел он договорить, как поджатые щупальца головного дирижаблика скользнули по куполу, и огромный валун ударил в плазмаглас прямо перед Ваэлой. Та изо всех сил вцепилась в лестницу и крикнула что-то Панилю, но было поздно. Размахивающего руками поэта сбросило с гондолы. Он ухватился за скользнувшее мимо щупальце дирижаблика, и то рефлекторно дернулось вверх. Остальные подтянулись вслед, заключив тело Паниля почти в непроницаемый кокон. Ваэла видела это лишь урывками — гондолу мотало из стороны в сторону под массированным натиском дирижабликов.

Они нападали!

Томаса швырнуло в угол между пультом связи и главной панелью. Он увидел только, как пропали ноги поэта, и услыхал вопль Ваэлы:

— Они схватили Керро!

Глава 44

Вашими словами Самость может называться «Аваата». Не дирижаблик, не келп, не электрокелп — но Аваата. Так зовется Великое Я на одном из языков вашего зверского прошлого. Аваата. Отыскав в вас это клеймо, Аваата познает, что мы поем одну песню. Друг через друга Аваата и человек познают Самость. Для Авааты нет повторных измерений — результат определен. Сущность неотделима от качества. Таково же и с человеком.

Аваата. Но не Аваата.

Именовать — значит ограничить, подчинить. Именовать, не зная собственных ограничений, — значит ограничивать познание. В лучшем случае это ошибка. В худшем — непонимание, краденое клеймо, гибель. Наименовать ложно и действовать далее, сообразуясь с лживым именем, — значит губить, срезать лист духа и подрубать корень. Все суть либо Я, либо Иное. Именование — лишь вопрос близости.

Аваата суть всевидовое притяжение, чародейство сращения. Длина волны пространства: человек-томас, человек-керро, человек-джессуп, человек-оукс. Аваата заключает отсутствие у себя органа чувств, потребного для распознавания между человеком и клоном. Аваата не полагает это отсутствие слабостью или аберрацией.

Аваата суть едино дирижаблик и келп, нераздельна и неслиянна. Клетки отличаются, но составляют Единство. До человека Аваата не разделяла. Все суть Самость. Аваата научит вас видеть «я» Другого, видеть человека в клоне.

Есть сущности, порождаемые именами. Вы храните их в своей речи и страдаете от горя, причиненного ими.

Скажите просто — их нет. Не клеймо меняйте, но клеймимое. Изгоните их из бытия своего, изгнав прежде из языка. Не знать ложного — суть знание. Потому учитесь. Учиться — значит расти. Расти — значит жить. Учитесь забывать и тем жить.

«Дом».

Так зовете вы это место, человек-керро. Аваата омоет твой язык чистотой, чтобы ты мог просклонять это слово и забыть его. Аваата дарит тебе свободу от ожиданий, чтобы ты научился тем знакам, что воспринимает Аваата и что отказывается принимать.

Так ты научишься Аваате. Ты выше и ниже, неизменность твоей воли суть неразрывность бытия. Смотри — вот лоза, которой Аваата оплетает твой «дом». Держись за нее. Зачерпни воды и пей.

Ты суть эффект наблюдателя.

Керро Паниль, переводы из «Авааты».

И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.^[41]

Христианская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

Последней связной мыслью Керро Паниля было осознание того, что головной дирижаблик, пролетающий в двух метрах над его головой, несказанно красив. Море и ветер обнимали его, он видел, как шевелятся спутанные короткие щупальца и тянутся длинные, те, что, как он знал, привязывали это величественное создание к балластному камню. А потом его тряхнуло, и он невольно уцепился за единственную подвернувшуюся опору — те самые щупальца.

Керро изучал дирижаблики в теории и знал, что существа эти считаются взрывчатыми, галлюциногенными и ядовитыми для корабельников. Но к реальности все это ни в малой степени его не подготовило. Когда рука его коснулась плоти дирижаблика, мысли Керро заполнило быстро нарастающее электрическое жужжание. Во рту стояла железистая горечь. Ноздри обжигал мускусный аромат неведомых цветов. Но сильней всего страдали его уши — бряцание кимвалов и звон струн состязались с криками птиц и ревом рогов, а на заднем плане тысячи голосов гремели стройным хором.

А потом отказало чувство равновесия.

И тишина.

Органы чувств словно отключились разом.

«Я умер? Или это все взаправду?»

«Ты жив, человек-керро».

Голос походил на голос Корабля. Он был спокоен, слегка насмешлив и слышался не ушами, но мозгом.

«Откуда мне знать?»

«Ты ведь поэт».

«Кто… кто ты?»

«Я то, что ты зовешь дирижабликом. Я спасла тебя из моря».

«Прекрасный…»

«Да! Прекрасный, великолепный, величественный дирижаблик!»

В голосе звучала гордость и одновременно — все то же веселье.

«Ты назвала меня… человек-керро».

«Да, человек-керро-поэт».

«Почему я должен поверить, что мне это не мерещится, из-за того, что я поэт?»

«Ты доверяешь своим чувствам».

Слова эти как будто отворили дверцу. Керро ощутил цепкую хватку щупалец, порывы ветра на обнаженной коже, вестибулярный аппарат подсказывал ему, что дирижаблик кренится, меняя галс. Перед глазами маячила мутно-золотая стена, и Керро знал, что лежит на спине в колыбели щупалец, а над ним нависает тело дирижаблика.

«Что ты сделала со мной?»

«Коснулась твоей души».

«Как…»

И снова Керро пережил жестокую атаку на все органы чувств разом, но теперь в ней просматривался ритм. Он ощущал модулированные сигналы, слишком краткие, чтобы восприниматься сознательно. Перед глазами мелькали разрозненные картинки, и Керро знал, что смотрит на океан глазами дирижаблика… и видит капсулу, с которой свалился. Он цеплялся за эти ощущения, как за ускользающий рассудок, потому что за гранью восприятия маячило безумие…

И снова штурм прервался с пугающей внезапностью.

Керро лежал, тяжело дыша. Это было все равно что воспринять в один миг все прекраснейшие стихи, когда-либо написанные человеком.

«Ты — мой первый поэт, и через тебя я познаю их всех».

Керро почувствовал в этих словах зерно изначальной истины.

«Что ты делаешь со мной?» — спросил он, так же, как мысленно говорил с Кораблем.

«Стремлюсь предотвратить гибель человек и Самости».

Очень разумно. Но Керро никак не мог подобрать ответ. Все, что приходило ему в голову, казалось ничтожным. Отрава из гондолы убивала келп — и дирижабликам, зарождавшимся в море, это определенно не нравилось. И все же дирижаблик спас человека. Керро пришло в голову, что этот неслышный голос сможет объяснить ему отношения между келпом и дирижабликами.

Но, прежде чем он сформулировал ответ, сознание его заполнила нераздельная вспышка:

«Дирижаблик-я-келп-я-воедино».

Как в тот раз, когда Корабль спросил его о Боге. Керро ощутил касание той же изначальной истины.

«Поэт знает… — Мысль кружила в его сознании, пока Керро и сам не запутался, кому она принадлежит — ему или дирижаблику. — Поэт знает… поэт знает..».

Керро купался в этих словах, покуда не осознал, что беседует с дирижабликом на неизвестном ему языке. Мысли рождались… он понимал их… но ни один из известных ему языков не соответствовал логической структуре их диалога.

«Человек-керро, ты говоришь на забытом языке своего зверского прошлого. Как ты говоришь на нем, я говорю языком скалы».

Прежде чем Керро успел ответить, щупальца ослабили хватку. Ощущение было самое необыкновенное: он был одновременно самим собой и щупальцами и цеплялся за Аваату, как цепляются за остатки здравого рассудка. Только любопытство спасало его от безумия. Что за любопытный опыт! Какие стихи он породит! Керро ощутил, что несется высоко над морем, и засмотрелся на пену, окаймлявшую огромные листовидные слоевища. Страха не было, только неутолимое любопытство. Он упивался всем, что видел, чтобы сохранить и передать остальным.

Ветер бил в лицо. Керро вдыхал его, видел, чувствовал. Он узрел под собою сплошную массу дирижабликов, и на глазах его они разошлись, точно лепестки огромного цвета, открывая гондолу внизу — сверкающий купол и оранжевые лепестки.

Щупальца ласково и уверенно опустили его в сердцевину цветка, в разверстый люк гондолы, и последовали за Керро, расплетаясь по стенкам. Он знал, что находится внутри, вместе с Ваэлой и Томасом, — и все же видел с высоты, как вновь смыкаются лепестки.

Его окружало апельсиновое сияние, и сквозь плазовые стенки Керро видел, как дирижаблики опутывают гондолу щупальцами.

На разум его вновь обрушилась волна ощущений, но в этот раз она была слабей, и в промежутках между наплывами он сохранял ясность мысли. Да, Томас и Ваэла были рядом — оцепеневшие, не то в ужасе, не то без сознания.

«Помоги им, Аваата!»

Глава 45

Даже боги, казалось бы, бессмертные, живы, лишь покуда нужны смертным.

Завет Оукса.

Оукс забулькал и захрапел во сне. Туша его распласталась по подушкам на длинном диване, стоявшем под фреской на крытой галерее в Редуте. Сквозь плаз сочились багровые лучи встающей над морем Реги.

Легата отодвинулась от Оукса, осторожно вытянула рукав своего комбинезона из-под его голого бедра. Ступив на прозрачный плазовый пол, она глянула на искрящиеся под деньсторонним светом гребни волн. Море бурлило, на горизонте волны сливались в сплошную белопенную черту. Ничем не сдерживаемое буйство казалось Легате отвратительным.

«Может, я просто не создана для естественной среды».

Она натянула комбинезон и застегнула «молнию». Оукс продолжал храпеть и фыркать во сне.

«Я могла бы удавить его прямо в этих подушках и бросить тело демонам. Кто бы заподозрил?»

Никто, кроме Льюиса.

Она едва не воплотила эту идею в жизнь. Всю ночь Оукс изощрялся над ней. Один раз она уже обхватила его грудную клетку, покуда он трудился, потея и бормоча что-то, но так и не заставила себя убить. Даже Оукса.

Волны накатывали на берег. Этим утром вода поднялась высоко, земля сильней дрожала под ударами прибоя, и в гуле слышался скрежет камня о камень. Должно быть, снаружи стоит настоящий грохот, если шум так хорошо слышен здесь.

«Работа волн и скал — делать песок, — подумала она. — Почему я не могу трудиться так же… безоговорочно?»

Ответ пришел тут же, словно она уже несчетное число раз спрашивала себя об этом. «Потому что скала не умирает, когда ее перемалывает в песок. Это перемена, а не погибель».

Ее взгляд, взгляд художника, искал хоть малую толику порядка в пейзажах за плазмагласом, но находил лишь хаос, прекрасный, но пугающий. Что за контраст с миром и порядком корабельных аграриумов!

На пустыре по левую руку виднелось взлетное поле для челноков и вздутая полоса крутого перехода от станции к Редуту. Это была идея Льюиса — вынести взлетное поле за пределы периметра, чтобы перекрыть туннель, если агрессор явится из Колонии.

Легата обнаружила, что скучает по мерному качанию слоевищ келпа в заливе, но келп отступал… отступал.

По спине ее пробежали мурашки.

«Несколько суток», — обещал Оукс.

Она закрыла глаза и увидела собственную фреску и указующий перст, направленный прямо ей в душу.

«Ты убиваешь меня!» — говорил он.

Как бы отчаянно ни трясла Легата головой, голос не унимался. Против своей воли она подошла к раздатчику и добыла себе рюмку. Пальцы ее не дрогнули. Потягивая спиртное, она вернулась к плазовой стенке и смотрела, смотрела, как волны пробивают себе дорогу через пляж к прибрежным скалам. Прежняя отметка высокой воды осталась в дюжине метров от нынешней. «Интересно, — подумала Легата, — не стоит ли разбудить Оукса?»

Над пляжем близ взлетного поля внезапно опустился почти до земли, сбросив запас газа, одинокий дирижаблик. Из караулки выскочила женщина-часовой, вскинула на плечо тяжелую лазпушку, но заколебалась. Легата затаила дыхание, ожидая вспышки оранжевого пламени и гулкого взрыва. Но женщина стрелять не стала. Она опустила оружие и только следила за хрупким дирижабликом, пока тот не обогнул охраняемую территорию.

Легата перевела дух.

«Что случится, когда нам некого будет убивать?»

Когда она смотрела на пейзаж за окном, мечты Оукса о планете-саде теряли всякую привлекательность. Когда он говорил об этом, все казалось таким естественным, таким близким, но…

«Как же Комната ужасов?»

Это был симптом болезни. В отсутствие нервоедов и рвачей… или келпа… не пойдут ли люди друг против друга, сбиваясь в племена?

Вдалеке проплыл еще один дирижаблик.

«Он мыслит».

И исчезающий келп. Оукс не ошибся — она читала отчеты неудачных экспедиций по изучению подводного мира.

«Он тоже мыслит».

Там, в глубине, таился разум, тянувшийся к Легате из-за пределов ее тюрьмы, ее царства фантазии, куда Оукс в недоверии своем никогда не ступит.

«Восемьдесят процентов площади планеты покрыто водой, а мы даже не знаем, что там творится!»

Она позавидовала ученым, рисковавшим своими жизнями (и терявшим их) на морском дне. Что они открыли там?

Два огромных валунов на берегу столкнулись с грохотом. Легата подпрыгнула от неожиданности и глянула на залив. Воды начали отступать, так же поспешно, как только что накатывали.

«Странно».

К барьеру скал под стенами Редута прибило не одну тонну валунов, и большую часть из них Легата видела внизу. Многие поражали размерами.

«Какая мощь таится в волнах…»

— Легата…

Резкий голос Оукса, внезапное его прикосновение испугали Легату. Пальцы ее сжались, и рюмка лопнула. Легата недоуменно уставилась на свои изрезанные пальцы, стекающую кровь, застрявшие в ладони осколки стекла.

— Садись сюда, милая моя.

В эту минуту он был только врачом, и за это Легата была ему благодарна. Оукс вынул осколки, потом обмотал ее руку клеткопластырем из раздатчика у комконсоли, чтобы остановить кровотечение. Прикосновения его были уверенными, но осторожными. Закончив, он потрепал Легату по плечу.

— Вот так. Тебе бы…

Прерывая его, зажужжала консоль.

— Колонии конец. — Это был Льюис.

— Что значит — конец? — взвился Оукс. — Как может вся…

— С пролетающего челнока виден только кратер на месте Первой лаборатории. Всюду кишат демоны, люки, ведущие на нижние уровни, взорваны… — Льюис пожал крохотными на экранчике консоли плечиками.

— Это… это же тысячи людей. И все… мертвы?

Легата не могла смотреть Льюису в лицо даже на экране. Она тихонько обошла диван и встала у плазовой стены.

— За герметичными люками еще может кто-то оставаться, — ответил Льюис. — Как спаслись мы, когда…

— Я знаю, как вы тут спасались! — взревел Оукс. — Что ты предлагаешь?

— Я не предлагаю ничего.

Оукс, заскрипев зубами, треснул по консоли кулаком.

— А тебе не кажется, что Мердоку можно поручить вытащить оставшихся?

— С какой стати рисковать челноками? Рисковать последним верным человеком?

— Ну да, да… Говоришь, кратер?

— Одни развалины. Похоже, там поработали лазпушками и резаками по пластали.

— Они… там челноков не осталось?

— Перед отлетом мы вывели из строя все.

— Да-да, конечно, — пробормотал Оукс. — Цеппелины?

— Ничего.

— Вы с Мердоком вроде бы утверждали, что очистили комплекс Первой? Все оттуда вывезли?

— Похоже, бунтовщики решили, что там остался запас «порыва». Они захватили оставшееся радио. Требовали помощи… от корабля.

— Они не… — Оукс не смог договорить.

— Корабль не откликался. Мы следили.

Тело босса сотряс тяжелый вздох.

— Сколько человек мы потеряли? — поинтересовалась Легата, не оборачиваясь.

— Один Корабль знает! — Льюис запрокинул голову и расхохотался.

Оукс прервал связь.

Легата стиснула кулаки.

— Как он может смеяться вот так…

Она покачала головой.

— Нервы, — буркнул Оукс. — Истерика.

— Это не истерика! Он же в восторге!

— Успокойся, Легата. Тебе надо отдохнуть. Дел у нас еще много, а мне нужна твоя помощь. Мы спасли Редут. У нас остались почти все запасы продовольствия и куда меньше едоков. Радуйся лучше, что ты жива.

«Эта тревога в его голосе, во взгляде…» Почти можно поверить, что он ее любит.

— Легата… — Оукс потянулся к ней.

Она отстранилась.

— Колония погибла. Следующие на очереди — келп и дирижаблики. А потом кто? Я? — Она слышала свой голос, но слова слетали с языка будто против ее воли.

— Ну, Легата! Если ты плохо переносишь алкоголь, тебе лучше не пить. — Он покосился на осколки стекла. — Особенно в такой ранний час.

Легата метнулась прочь, слыша, как Оукс по интеркому вызывает клона-уборщика, и ей казалось, будто все ее надежды разбились этим утром, а осколки потерялись в стеклянном блеске волн.

«Что могу я с ним сделать?»

Глава 46

Человек, знаешь ли ты, как интересны слова твои? У Авааты нет бога. Откуда он у вас? У Авааты есть Самость и есть вселенная пребывания. У вас же есть Бог. Где вы нашли его?

Керро Паниль, переводы из «Авааты».

Томасу и Ваэле показалось, что дирижаблики возвращаются для новой атаки. Раджа попытался закрыть люк и обнаружил, что тот заклинило. Ваэла то требовала, чтобы он поторопился, то спрашивала, не видать ли Керро.

В небе стояли оба солнца, и вода блестела, как зеркало. Гондолу так мотало по волнам, что у Ваэлы кружилась голова.

— Что они с ним сделают? — воскликнула она.

— Да Корабль их знает!

Томас рванул крышку люка, но та даже не шевельнулась. Во время первой атаки, когда капсулу дергало из стороны в сторону, что-то попало в механизм.

Томас вгляделся в летящие против ветра дирижаблики. Один поджал щупальца под самый газовый мешок — может, держит там Паниля? Гондолу тем временем отнесло от погибшего келпа в живую зеленую поросль. Под блестящими слабо подергивающимися слоевищами не было видно воды.

— Они возвращаются! — крикнула Ваэла.

Томас оставил надежду справиться с люком и нырнул обратно в гондолу.

— Держись за кресло! — сказал он Ваэле и последовал собственному совету, не сводя глаз с надвигающейся оранжевой лавины.

— Что они делают? — прошептала Ваэла.

Вопрос был, конечно, риторический. Оба подводника видели, как в последний миг дирижаблики замедлили ход и, словно по сигналу, отвернули мембраны парусов от ветра, заключая гондолу в объятия щупалец.

Ваэла выскочила из кресла, но, прежде чем она успела сделать хоть шаг, как стая дирижабликов рассредоточилась, и в люк опустился Керро Паниль.

Девушка попыталась уклониться от скользнувших ему вслед цепких щупалец, но они нашли ее. Колкие сухие кончики скользнули по ее лицу, и внезапно Ваэлу охватила какая-то пьяная развязность. Она ощущала свое тело, осознавала, где находится — в гондоле, повисшей в колыбели из сплетенных щупалец, — но все это не имело значения по сравнению с радостью, что волной бежала по всем ее жилам. И она понимала, что источником этого восторга был Паниль, а не дирижаблики.

«Аваата? Что такое Аваата?»

Мысль вроде бы принадлежала ей, но решить было трудно.

Верх путался с низом. Все вокруг плыло.

«Я схожу с ума!»

Все жуткие байки о ядовитых, вызывающих бред дирижабликах всплыли в памяти враз, и Ваэла хотела завизжать, но голос не подчинялся ей.

А радость все лилась в нее, и Паниль нашептывал что-то успокоительное на ухо.

— Все хорошо, Лини…

«Откуда он взял эту кличку? Меня так в детстве звали! Ненавижу!»

— Не надо ненавидеть себя, Лини.

От радости было некуда деться. Ваэла расхохоталась, но сама себя не слышала.

Внезапно наваждение отступило. Она поняла, что Керро Паниль лежит рядом с нею, нагой, прижавшись горячим боком.

«Где моя одежда?»

Неважно.

«У меня галлюцинации».

А все Томас виноват. Это он приказал ей соблазнить поэта. Она отдалась мечте, стальному жару вошедшего в нее Керро, его ласкам. И цепкие щупальца непрестанно скользили по ее телу, исследуя его, одаряя видениями взрывающихся звезд. Это тоже было неважно — всего лишь бредовые видения. Остался только восторг, экстаз.

Для Керро Паниля медленный ток ощущений прервался, когда он увидел Ваэлу. Он ощущал одновременно свое тело и тело дирижаблика. Ветер бил в его паруса. А потом он услышал песню, неспешный сладострастный гимн, и тело его двигалось в унисон танцу гибких щупалец. Его тянуло к Ваэле. Руки поэта коснулись ее плеч, ее волнующей плоти. Он снимал с нее комбинезон, а она не пыталась ни помочь, ни помешать ему, и только покачивала бедрами в такт чувственному пению, не остановившись, даже когда комбинезон соскользнул с нее.

И удивительней всего было вот что: Керро видел ее прекрасное тело и в то же время взлетающий над морем прекрасный оранжево-золотой дирижаблик, и Хали, раскинувшуюся в теплом золотом сиянии под кедрами корабельного сада. Изумление наполняло его, когда он скинул собственные одежды, и притянул Ваэлу к себе.

«Корабль? Корабль, это ли женщина, ради которой я берег себя?»

— Почему ты призываешь Корабль, когда можешь спросить собственное человечество?

Корабль это ответил или Аваата? Неважно. Остался только упрямый ритм сексуального притяжения, подчинивший себе каждое его движение. Ваэла стала не-Ваэлой, не-Хали, не-Аваатой, но частью его собственной плоти, сплетенной в неимоверном единении с бесчисленным множеством иных частей. И где-то в этом многообразии затерялось собственное «я» Керро Паниля.

Раджу Томаса, пристегнувшегося к креслу перед тем, как вернулся Паниль, щупальца застигли там же. Он попытался стряхнуть их, но…

Голоса! Он слышал голоса… ему показалось, что это старый Морган Хемпстед на Лунбазе крестит их безднолет. То был знаменательный день. Ноздри обжигала мускусная вонь Пандоры, но Раджа удерживал ее в глубине пазух, анализируя запах. Щупальца! Они шарили по всему телу, проникая под комбинезон, в каждую складку кожи. И, прикасаясь, они высасывали его личность. Вначале он был Раджой Флэттери, потом — Раджой Томасом, потом… потом он сам не знал, кто он такой. Это его позабавило и, кажется, довело до смеха.

«Я брежу».

Это была даже не его мысль, потому что не было никого, кто в силах мыслить. Где-то в отдельности от тела бешено кружилась голова, и мозги хлюпали и побулькивали в черепной коробке. Хотелось вздохнуть, но непонятно было — чем. Он мчался путем, какого не ведал ни один клон, — лон всех лонов.

«Это и называется — роды».

Паника захлестывала его.

«Я не был рожден женщиной! Дирижаблики убивают меня!»

— Аваата не убивает!

Металлически-гулкий голос. «Аваата?» Это слово было ему знакомо — надличность брахмана древних индусов.

«Кому знакомо это слово?»

Он видел, как сплетаются нагие тела Ваэлы и Паниля. Размножение, первейший инстинкт всего живого. Клоны лишены подобной связи со своим прошлым.

«Разве я клон? Кто я?»

Кем бы он ни был, он знал, что такое клоны. Клоны — это вещи. Так сказал Морган Хемпстед. Снова накатила паника и тут же схлынула, забытая, когда он попытался поймать ускользающую все быстрей и быстрей серебряную блестку осознания окружающего мира.

«Ваэла… Паниль…»

Он знал, что это имена, но чьи — не понимал, хотя они наполняли его душу гневом. Что-то пыталось успокоить его…

Да. Мандала на стене каюты. Конечно. Он пристально вгляделся в нее.

«Кто такая Ваэла?»

Его охватило ощущение огромной потери. Он навеки выпал из своей эпохи, покинул место, где вырос, лишенный прошлого и бессильный определить свое будущее.

«Будь Ты проклят, Корабль!

Кто такой Корабль, он знал — хранитель души его, и оттого показалось, будто он и есть Корабль, что он проклял себя. Реальность растворилась, как дым. Все погрузилось в смятение и хаос.

«Это все ты, Аваата/дирижаблики! Убери этого Паниля из моей головы, зараза! Я сказал — МОЕЙ!»

Тьма. Движение через тьму, легкое покачивание, потом вспышки света. Блеск солнца и крутые обрывы — низко висящая над иззубренным горизонтом Рега. Он был заключен в тело… собственное.

«Я — Раджа Флэттери, капеллан-психиатр… Нет! Я — Раджа Томас, корабельный бес!»

Он оглянулся. Тело его было по-прежнему пристегнуто к креслу. Гондола была неподвижна. Подняв голову, он увидал, что вокруг простирается суша — болотистая почва, заросшая местными растениями, шипастыми, с серебряными желобчатыми листьями. Он покосился вбок. Ваэла сидела на полу, совершенно голая, не сводя глаз с двух комбинезонов. У одного на плече красовалась нашивка воздухоплавателя с именем самой Ваэлы. Другой принадлежал Панилю.

Томас окинул взглядом гондолу. Поэта нигде не было.

— Мне кажется, — выдавила Ваэла, обращаясь к Томасу, — что это было на самом деле. Мы действительно любились… и я вошла в его мысли, а он — в мои.

Томас попытался встать с кресла, забыв про ремни. Память его силилась привести в порядок сбивчивые воспоминания о случившемся. Куда подевался чертов стихоплет? Не мог же он выжить снаружи?

Ваэла облизнула губы. Она совершенно потеряла чувство времени. Ей казалось, что она на какое-то время покидала свое тело, но теперь узнала его еще лучше. «Образы…» Ей вспомнилось прежнее отчаянное бултыхание у южных берегов Яйца, когда она, распростертая на слоевищах келпа, пыталась сохранить рассудок. То, что случилось с ней в гондоле, было одновременно иным и сходным. Оба случая вспоминались как растворение личности и нарушение памяти, выбивавшее кусочки прошлого с назначенных мест.

Отстегнувшись, Томас встал и выглянул наружу через плазовую стенку. Он чувствовал себя опустошенным — не физически, но душевно. «Что мы делаем здесь? Как мы сюда попали?»

Ни следа дирижабликов.

«И что такое Аваата?»

Гондола валялась на дне неглубокой лощины, окруженной скальной грядой. Место показалось ему знакомым. Контуры скал на западе… Томас уставился на них, захваченный фугой воспоминаний.

— Где мы? — спросила Ваэла.

В горле так пересохло, что Томас смог ответить не сразу. Он несколько раз судорожно сглотнул.

— Я… Мне кажется, мы близ Редута. Эти скалы… — Он беспомощно ткнул пальцем на запад.

— Где Керро?

— Где-то в другом месте.

— Он же не может быть снаружи. Там демоны!

Она засуетилась, пытаясь оглядеть лощину целиком, заглядывая за мешающие ей пульты. «Глупый поэтишка!» Подняв глаза, Ваэла увидала, что люк по-прежнему открыт.

В этот миг из-за скальной гряды выплыл патрульный цеппелин. Сияние Реги окружало его золотым ореолом. С шипением стравив часть газа, аппарат опустился на землю близ плазовой капсулы, вздымая клубы пыли. Гондола была стандартного образца — бронированная на случай встречи с демонами планеты и увешанная оружием. Люк чуть приоткрылся.

— Эй, там! — крикнули из цеппелина. — Если поторопитесь, то добежите! Демонов вблизи нет!

Ваэла торопливо натянула костюм. Это было сродни возвращению в родное тело, и девушка почувствовала, как крепнет ее личность.

«Не надо вспоминать о случившемся. Я жива. Мы спасены».

Но откуда-то из-под сердца рвался крик:

— Керро… Джим… Керро… где ты?!

Ответа не было. Только Томас бубнил, что она может выйти только после него — он, дескать, все проверит. «Придурок чертов! У меня реакция лучше». Но Ваэла покорно выбралась вслед за ним из гондолы и, соскользнув по гладкому плазу наземь, устремилась к цеппелину. Спасательный люк широко распахнулся перед ними, и две пары крепких рук втянули Томаса и Ваэлу внутрь. В гондоле царили знакомые кровавые сумерки. Команда встретила их настороженно.

За спиной Ваэлы с грохотом захлопнулся люк, гондола, качнувшись, оторвалась от земли. Зажужжал скользящий по телу сканер, и кто-то над ухом девушки гаркнул:

— Чисты!

Только теперь она сообразила, что внутренняя дверь шлюза оставалась закрытой. Это могло означать только одно: нервоеды.

Нервоеды в округе!

Ваэлу переполнило чувство глубочайшей благодарности к корабельнику, который впустил их, рискуя заразиться паразитами. Она обернулась…

…и увидела длиннорукое чудовище, лишь отдаленно схожее с человеком.

— Мы отвезем вас в Первую лабораторию, — прохрипела беззубая черная пасть.

Глава 46

В припадке безумного исступления я сотворил разумное существо и тем взял на себя обязательство обеспечить по мере своих сил его счастье и благополучие. Но сверх этого долга есть и другой, первейший. Мой долг перед существами одного со мною вида стоит выше означенного, ибо исполнение его несет в себе большую долю радости или страдания.

Слова доктора Франкенштейна, из корабельных архивов.

Томас растянулся в гамаке и принялся разглядывать, как ползет по потолку его камеры муха. В тюрьме не было ни часов, ни иллюминаторов — никаких способов отмерять время.

Муха обогнула выступ сенсора.

— Значит, мы и твоих сородичей привезли с собой, — обратился к ней Томас. — Не удивлюсь, если где-нибудь под полом здесь снуют крысы… не человеческого рода, я имею в виду.

Муха замерла, потирая крылышки. Томас прислушался. За запертым люком его камеры постоянно кто-то проходил то в одну сторону, то в другую. Люк был заперт снаружи, а с этой стороны даже ручка отсутствовала.

Томас знал, что находится где-то в недрах печально знаменитого Редута, поселения-крепости Оукса на Черном Драконе. Всю одежду, все вещи у него отобрали, выдав взамен зеленый комб не по росту.

— Карантин! — фыркнул он, при привычке разговаривая с собой. — На Лунбазе у нас это называли «губа».

Кто-то пробежал по коридору. Здесь все торопятся. Интересно, подумал он, что там происходит? Что творится в Колонии? Куда отвезли Ваэлу? Ему сказали, что ведут на допрос, но после беглого осмотра, проведенного незнакомым медтехником, запихнули в эту камеру. «Карантин!» Пока его вели, Томас заметил табличку на стене: «Первая лаборатория». Значит, здесь есть своя Первая… или ее перевели сюда из Колонии.

Взгляд камеры-сенсора на потолке буравил ему темя. Обстановка в камере была спартанская — гамак, столик, раковина и допотопный сортир без стульчака.

Томас снова посмотрел на муху, добравшуюся уже до угла.

— Измаил, — проговорил он. — Нареку тебя Измаил…

Глава 47

…Руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих.^[42]

Присутствие Корабля наполнило его душу так внезапно, что Томас невольно попытался заткнуть уши.

— Корабль!

Он закрыл и глаза, чувствуя, что вот-вот разрыдается. «Я не могу закатить истерику! Не имею права!»

— Почему нет, мой бес? В истериках есть свой смысл. Особенно для людей.

— Времени нет на истерики. — Томас открыл глаза, опустил руки и обратился к сенсору в потолке: — Мы должны решить Твою задачу на богоТворении. Они не слушают меня. Мне придется принять решительные меры.

— Это не Моя задача, — педантично поправил Корабль. — А ваша.

— Значит, моя. И я поделюсь ею с другими.

— Пора поговорить о финале, Радж.

Томас зло глянул на сенсор, словно оттуда исходил звучащий в его мозгу голос.

— Ты хочешь… сломать запись?

— Да. Пришло время.

Неужели в голосе Корабля послышалась печаль?

— А надо?

— Да.

Значит, Корабль говорит всерьез. Это не просто очередной повтор, очередной спектакль. Томас зажмурился на миг, чувствуя, как сохнет парализованный язык. Когда он вновь открыл глаза, муха улетела.

— И как… долго мы… Сколько?..

Отчетливая пауза.

— Семь дней.

— Этого мало! За шестьдесят — еще может быть. Дай мне шестьдесят суток. Что для Тебя эдакая капля времени?

— Вот именно, Радж, — капля. Падение капель в чувствительное место может стать пыткой. Семь суток, Радж, а потом Я отбуду по своим делам.

— Как можем мы найти верный способ богоТворить за семь дней? Мы за сотни лет не смогли удоволить Тебя, а…

— Келп умирает. До его полной гибели осталось семь дней. Оукс думает, что больше, но он ошибается. Семь суток. Для всех вас.

— И что Ты сделаешь затем?

— Оставлю вас, зная, что вы погубите себя сами.

— Здесь я ничего не могу сделать! — вскричал Томас, спрыгивая с гамака. — Чего Ты ждешь от…

— Эй ты, Томас!

Это прозвучал мужской голос из скрытого динамика. Радже показалось, что он узнает Хесуса Льюиса.

— Льюис, это ты?

— Да. Ты с кем болтаешь?

Томас уставился на сенсор.

— Мне нужно поговорить с Оуксом.

— Зачем?

— Корабль уничтожит вас.

«Позволю вам погибнуть», — мягко, но сурово прозвучало в его мозгу.

— Ты из-за этого раскричался? Мерещится, что ты с кораблем говоришь? — В голосе Льюиса звучало презрение.

— Я говорил с Кораблем! Наше богоТворение его не устраивает! Корабль требует, чтобы мы научились…

— Корабль требует! Эту железку давно следовало поставить на место. Она просто функциональная…

— Где Ваэла? — взвыл Томас в отчаянии.

Ему нужна была помощь. Ваэла могла бы понять…

— Ваэла беременна. Ее отправили на борт, к наталям. Здесь пока нет родильных палат.

— Льюис, послушай меня, пожалуйста, поверь, я тебя умоляю. Корабль вывел меня из гибернации, чтобы предупредить вас. У вас почти не осталось времени…

— Времени у нас — до конца света!

— Именно! До конца света осталось семь дней! Корабль требует, чтобы мы научились богоТворить, прежде чем…

— БогоТворения! Мы не можем тратить времени на эту ерунду. Нам нужно навести порядок на целой планете!

— Льюис, я должен поговорить с Оуксом.

— Ты думаешь, я стану тревожить кэпа ради твоего бреда?

— Я тоже кэп.

— Ты бешеный клон.

— Если ты не послушаешь меня, вам всем крышка. Корабль сломает… человечеству придет конец.

— Томас, на твой счет у меня есть приказ, и я его исполню. Здесь нет места для двух кэпов.

Люк за спиной Томаса отворился. В проеме стояла освещенная желтыми коридорными лампами туша спецклона-охранника: огромная башка, круглая черная дырка вместо рта, свисающие до колен руки, налитые кровью глазища навыкате.

— Ты! — пророкотала круглая пасть. — На выход!

Могучая длань ухватила Томаса за шею и вытянула в проход.

— БогоТворить… — прохрипел Томас. — Мы должны научиться богоТворить…

— Надоело всякую херню слышать, — пожаловался охранник. — Пошел на выход!

Он с силой толкнул пленника в спину.

— Куда мы идем? Я должен поговорить с Оуксом.

Охранник вытянул ручищу на всю длину.

— Пошел!

— Но я…

От второго толчка Томас едва не полетел кубарем. Противостоять силе спецклона было невозможно. Охранник протащил Томаса вдоль прохода до самого шлюза и, придерживая его одной рукой, открыл люк. Створка распахнулась, открывая взгляду пустынный пейзаж Пандоры, озаренный резким светом клонящейся к горизонту Алки.

От сильного толчка в спину Томас вылетел наружу и рухнул наземь. За его спиной с грохотом захлопнулся люк. Где-то в вышине пролетала, пересвистываясь, стая дирижабликов.

«Они вышвырнули меня сюда… умирать».

Глава 48

И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык… и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.^[43]

Христианская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

С того мига, как щупальца коснулись ее щеки, и до самой посадки на челнок Ваэла ощущала себя затерявшейся в путанице былого, настоящего и грядущего. Керро погиб, Томас находился в карантине — это она поняла. И после контакта с дирижабликами она слышала голос в голове, требовательный и всевластный — не постоянно, а как бы урывками. Она то готова была примириться с ним, то полагала, будто сходит с ума.

Голос Честности молчал, но этот, новый, влезал без предупреждения, и в эти минуты Ваэлу переполнял тот же концептуальный экстаз, что и в капсуле субмарины.

— Так учит Аваата.

Голос повторял эту фразу на разные лады, но стоило девушке попросить разъяснений, как смысл расплывался в нагромождении слов.

— Человек-ваэла, знание подобно электричеству. Оно течет от полюса к полюсу, оно заряжает и движет все, чего ни коснется, меняет то, что движет его и движется в нем. Ты — полюс знания.

Каждое слово в отдельности было понятно, но в сочетании они сбивали девушку с толку.

И все это время Ваэла смутно осознавала, как гондола спасательного цеппелина опускается в Редуте, как ее обихаживают в приемнике. Куда-то увели Томаса, а ее поспешно загнали в медсектор для осмотра и допроса, который вел — неслыханное дело! — сам Льюис.

Вот тогда она и ощутила первый требовательный накат чужой мысли.

«Ваэла! Я нашел Аваату!»

Звука не было, но в ушах девушки звенел голос — без сомнения — Керро Паниля. Даже не голос, нет, но мысль, несшая на себе нескрываемый отпечаток его личности. Ваэла знала это, как знала себя сама. Но она даже не была уверена, что Керро еще жив!

«Я жив».

И он нашел способ связаться с ней издалека… или изнутри.

«Или так, — подумала она, — или я тронулась».

Нобезумной она себя не ощущала. Ваэла стояла посреди сверкающего белым кафелем медсектора. Из-за стальной столешницы на нее взирал Льюис. Чьи-то руки поддерживали ее. Снаружи царила ночьсторона — она знала это, когда ее вели сюда, Рега уже садилась. Льюис спрашивал что-то, а она молча мотала головой — не потому что язык не слушался ее, а потому что голос в ее голове заглушал все звуки. Старый медтехник сказал что-то Льюису, и до Ваэлы донеслось: «Слишком рано…»

Потом голос вернулся и захлестнул ее. Ваэла не могла бы сказать, распознает ли она отдельные слова — да и вообще можно ли назвать это голосом, — но понимала все. То был не-язык — Ваэла поняла это, осознав, что не различает в речи Керро «я» и «мы». Языковой барьер рухнул.

В этот миг осознания она познала Аваату, как понимал ее Керро Паниль, и сама удивилась — как смогла она пережить этот урок, каплю древней человеческой истории в нем.

«Как я научилась этому, Керро Паниль?»

«Что творится с одним, чувствуют все, человек-ваэла».

— Почему я — человек-ваэла?

Она спросила это вслух, и на лице Льюиса появилось странное выражение. Он отвернулся, бросив что-то медтехнику. Ваэлу это не потревожило. Мысли ее лениво плескались на пандоранском ветру. Люди вокруг бурчали что-то, мотали головами — медтехники, много… целая команда. Она не замечала их. Не было ничего важнее голоса, слышимого разумом.

«Ты человек-ваэла, потому что ты в одно время и человек, и Ваэла. Может настать время, когда иначе будет. Тогда ты будешь человек».

— Когда?

Холодный нарост прибокса ввинтился в левое запястье, пронзив зудом руку и обрушив Ваэлу в мальстрем чужих рассеянных воспоминаний.

«Когда познаешь все, что ведают друголюди, и друголюди познают тебя вполне, тогда ты будешь человек».

Она сосредоточилась на той величественной панораме внутреннего мира, которую открыло перед ней это откровение. «Аваата». Плывя в объятиях Авааты, она не ощущала тока времени. В единении с Аваатой мир был как сон, и она мечтала, чтобы он не прерывался.

«Только ты можешь прервать его, человек-ваэла. Видишь?»

Воспоминания хлынули в нее — от первого самоосознания юной Авааты до пришествия корабельников на Пандору и дальше, до спасения девушки из гондолы, — все втиснутое в безвременный миг, поток нелинейных воспоминаний.

«И это не бред!»

Она видела людей, людей-корабельников, рожденных под множеством солнц, и несчетные варианты истории, гибнувшие с ними, и не могла понять — откуда ей известно все это. «Как?..»

«Мы обмениваемся этим со всеми, кого коснулись, — ответил голос в ее рассудке. — В каждом из вас скрыта память всего человечества. Но ты и человек-керро первыми осознали обмен. Прочие отвергают его и боятся. Страх стирает память. Человек-томас сопротивляется, но из человекостраха, не из боязни человека-томаса. В нем есть то, чего он не отдаст».

Ваэла ощутила себя в чужой шкуре, смотрела чужими глазами в зеркало и видела там лицо Раджи Томаса. Дрожащая рука коснулась бледного, изможденного лица. И послышался голос, который мог принадлежать только Кораблю:

— Радж…

Картинка стерлась. Он отключил ее. Отверг.

Ваэла лежала одна, на каталке. Ее везли по коридорам Редута.

«Значит, Томас с Кораблем на «ты».

— Но почему?

Вопрос оцарапал охрипшее горло.

Над Ваэлой склонился медтех.

— Скоро ты будешь на борту, милая. Не волнуйся.

Ремни каталки впивались в грудь.

«Это Пандора, человек-ваэла. Здесь все зло вырвалось на свободу».

Не Керро, а снова тот голос…

«Аваата?»

Слово пощипывало язык. Медтехники принялись перегружать ее с каталки в челнок. Голоса сливались в сплошной гул. Над ней парило чье-то лицо — реальность или бред? Чем-то схожее с лицом Льюиса, но другое. Ваэлу катили, толкали, кололи, но все ее внимание поглощал голос в глубинах рассудка и единожды осознанная ею связь со всем человечеством.

— Она беременна. Это значит — на борт, к наталям. Приказ.

— На каком сроке?

— Уже больше месяца.

«Не может быть! — мелькнуло в голове у Ваэлы. — Я только что прибыла сюда, а мы с Керро…»

Ее чувство времени странным образом раздвоилось. Одни внутренние часы уверяли Ваэлу, что в Редут она прибыла поздним вечером тех же суток, когда их подводная лодка нырнула в лагуну. Вторые часы притаились в животе, и они обезумели… стрелки их крутились, крутились, кружились… оставляя часы в голове далеко позади.

— Пускай с ней натали разбираются, — заключил кто-то.

Ваэла слышала эти слова, но разорвавшаяся связь времен казалась ей важнее. С того мига, как Керро вошел в нее… время раздвоилось. А ее — это она знала — доставят на борт, к наталям. Так требовало богоТворение.

«Как это возможно, Аваата?»

Девушке казалось, что ей заповедано быть в тягости, и акт зачатия стал лишь формальностью.

Когда шлюз челнока открылся, за каталку взялся узколицый тип, в котором Ваэла узнала одного из подручных Мердока — клона, отличавшегося длинными пальцами и пронзительным голосом. Она вздрогнула в страхе.

— Меня пошлют на борт?.. — Она не осмелилась договорить до конца: «Или в Первую?»

— Да, — ответил клон, и каталку тряхнуло на пороге.

— Что же нам теперь делать? — прошептала Ваэла вслух.

«Спасать мир», — ответил голос из глубины.

Потом щелкнули затворы, и Ваэла уснула.

Глава 49

Сознание — от «со» + «знать». Совесть — от «со» + «ведати» (устар. «ведать», «знать»). Сознание есть знание; совесть есть также знание (или первоначально весть).

Из корабельных архивов.

— На борту! — взвыл Оукс в микрофон. — Кто приказал отправить эту таоЛини на борт?

Медтехник на экранчике и сам казался маленьким и очень напуганным. Он с трудом пошевелил губками.

— Вы, сэр. Я хочу сказать… это ваш приказ. Она беременна, сэр, а вы распорядились в порядке богоТворения отправлять всех…

— Ты мне только не заливай, что я там приказывал!

— Так точно, сэр! Прикажете вернуть ее, сэр?

Оукс молча схватился за голову.

Да нет, поздно. Натали уже вцепились в нее. Вернуть беременную на нижсторону теперь можно только прямым приказом по медсектору, а это — лишнее внимание… В Редуте и без того хватает проблем. Лучше выждать, пока не представится случай… Черт! Ну почему мы не опустили наталей сюда…

— Мне нужен Мердок.

— Он на борту, сэр.

— Знаю, что на борту! Как сможете — на линию ко мне его!

Он треснул кулаком по клавиатуре, и физиономия трясущегося медтехника пропала с экрана.

«Проклятье! Только все пошло на лад!..»

Оукс выглянул в окно. Воды залива за взлетным полем были чисты — ни следа келпа. Ровная спокойная поверхность зеркалом отражала свет прожекторов периметра и огни электросварки.

«Никакого келпа. Сгинет он с лица Пандоры — мы и глазом моргнуть не успеем».

Останется только Корабль.

«Нет, корабль!»

Да теперь еще эта девка, Ваэла таоЛини. Что она разузнала — один Бог ведает. Томас ее в чем угодно мог убедить. Он, в конце концов, тоже кэп…

Вернувшись к консоли, Оукс запустил голозапись допроса своего соперника.

Томас сидел в самое середине темной камеры — три метра от стены до стены. Напротив него стояла рослая специалистка из поведенческого сектора.

— Времени нет. Нет времени, — бубнил Томас, покачивая головой. — «Вы должны решить, как станете богоТворить», — говорит Корабль, а разгадка — она в море. Я знаю, она в море. БогоТворить… творить Бога… И времени не осталось… после стольких эпох, стольких миров… времени больше нет. Нет времени.

Оукс с досадой выключил проектор.

«Келп до него точно добрался. Оно, может, и к лучшему…»

Он снова обернулся к плазовой стене, за которой простирался океан, наблюдая, как играют на воде огни резаков и сварочных аппаратов.

«Для нас келп — это разменная монета, — подумал он. — Томас почти добрался до истины. Обрекая на гибель келп, мы выгадаем себе немного времени, а на заработанное время купим себе планету. Неплохой, в сущности, обмен».

Он принялся прохаживаться тем же коротким маршрутом — от стены к консоли и обратно… Попав на борт, девчонка таоЛини стала представлять собой слишком неопределенную переменную. Надо что-то делать.

«Бесы бы пожрали этого техника!» Оукс снова ударил кулаком по панели. «Ему надо было уговорить ее отправиться в Первую, а не отпускать на борт. Что этот придурок — подумать не может минуту? Или я все за них решать должен?»

Он знал, что Мердок борется за власть на орбите с Ферри, но те, в конце концов, оба были людьми Льюиса. Пусть он с ними разбирается. В конечном счете это он во всем виноват.

— Пока они не перейдут дорогу кэпу, — проговорил он, тыча пальцем в свое отражение в плазовом окне.

И словно в ответ на этот жест, зеркало залива позади отражения подернулось мелкой, мерной рябью.

Глава 50

Интонация — это свойство языка. Она способна передавать тончайшие оттенки восторга или ужаса, сущность общественных и культурных процессов. Таковы световые узоры келпа, такова песнь дирижабликов.

Керро Паниль, из предисловия к «Истории Авааты».

Ваэла просматривала голозаписи Керро Паниля в детстве. В тесной учебной комнате, куда посадила ее Хали Экель, было тихо, слышались только голоса из фокуса проектора. Кресло было совсем примитивным — кусок ткани, натянутый на стальной каркас, — но к подлокотнику был примотан дистанционник от проектора. Синеватые лампы светили слабо, чтобы увеличить разрешение проекции. Когда записанные голоса утихали, отчетливо слышался шелест воздуха в вентиляции.

Ваэле постоянно приходилось отворачиваться, чтобы приложиться губами к патрубку корабельного сосца. Одной рукой она поглаживала вздувшийся живот. Ей казалось, что она почти ощущает, как на глазах растет в ней плод, но девушка старалась не думать об этом. Всякий раз, как она заново осознавала то неведомое, что прирастало в ней, Ваэла вздрагивала от ужаса — и в тот же миг это чувство гасло, словно притушенное кем-то.

Комнату переполняло одиночество. Ваэла не могла отделаться от ощущения, что ее удерживают от общения со внешним миром. Натали делали это намеренно.

Судорожные движения ее головы диктовал мучительный голод. Ваэла ела жадно и сгорала от стыда. Хали Экель не объяснила ей, ни зачем в таком странном месте сосец, ни почему Корабль питает ее, Ваэлу, отказывая в окормлении другим. Время от времени ей хотелось встать и уйти, но даже это желание подавлял чуждый рефлекс. Ей оставалось только сидеть и смотреть на юного Паниля.

Сейчас голопроектор показывал мальчика спящим в каюте. Если верить регистру, Керро в то время было двенадцать стандартных анно, но кто делал запись — сведений не сохранилось.

В каюте задребезжал динамик внутрикорабельной связи, разбудив Керро. Мальчик вскочил, потянувшись спросонья, потом выкрутил регулятор освещенности, другой рукой одновременно протирая глаза.

Каюту наполнил голос Корабля, чудовищно ясный:

— Прошлой ночьстороной ты заявил, что ты в родстве с Богом. Почему ты спишь? Боги не нуждаются во сне.

Керро пожал плечами, глядя в динамик, откуда доносился голос. — Корабль, а Ты когда-нибудь потягивался сколько можешь и зевал?

Ваэла затаила дыхание от такой дерзости. Детский вопрос граничил с богохульством.

Ответа не было долго. Керро ждал — так не по-детски терпеливо, что Ваэла удивилась.

— Ну? — поинтересовался он наконец, мальчишески довольный своей логикой.

— Извини, юный Паниль. Я кивнул, но ты, верно, не заметил.

— Как ты можешь кивнуть? У тебя же нет головы, чтобы положить на подушку.

У Ваэлы дух захватило. Мальчишка бросал вызову Кораблю только потому, что тот поставил под сомнение родство Керро с Богом. Она ожидала ответа, не зная, что услышит сейчас.

— Возможно, голова, которой Я киваю, и мышцы, что Я растягиваю, просто находятся вне твоего поля зрения.

Прежде чем ответить, Керро нацедил стакан воды из-под крана и жадно выпил.

— Ты просто воображаешь, что потянулся. Не одно и то же.

— Я действительно потянулся. Может быть, это ты воображаешь, что потягивался?

— Я потягивался взаправду, потому что у меня есть тело и оно иногда хочет спать.

Ваэле показалось, что мальчик перешел в оборону, но Корабль, кажется, веселился.

— Не стоит недооценивать силу воображения, Керро. Возьми само это слово: воображать, создавать образы. Разве не в этом суть человеческого опыта?

— Но образы, они… просто пустышки.

— А что тогда красота? Если в один прекрасный день ты дашь отчет во всем пережитом тобою — будет ли это творением прекрасного? Ответь — откуда ты ведаешь, что жив?

Ваэла отключила проектор. Голографическое изображение повисело еще миг собственным негативом, словно запоздалое сожаление, и растворилось. Но девушке показалось, что в последний момент Керро кивнул, будто слова Корабля привели его ко внезапному озарению.

Но что он получил от своей противоестественной связи с Кораблем? Ваэле казалось, что она не в силах до конца понять Паниля, несмотря на эти загадочные хроники его жизни. Откуда Хали Экель знала про эти записи? Ваэла обвела комнатушку взглядом. Что за странное место… за потайным люком.

«Зачем Хали настояла, чтобы я посмотрела запись? Неужели я смогу найти его в прошлом — изгнать призраки его детства или это голос из своего рассудка?»

Ваэла стиснула ладонями виски. О, этот голос! Он всплывал в сознании в мгновения неконтролируемого ужаса, успокаивая, умоляя примириться, рассказывая что-то нелепое о какой-то Аваате.

«Я схожу с ума. Точно».

Она стиснула выступающий живот, точно пыталась руками остановить его безумный рост.

Хали Экель осторожно постучала в люк и, не дожидаясь ответа, приотворила створку ровно настолько, чтобы проскользнуть в щель. Заперев дверь за собой, она поправила прибокс на бедре.

— И что ты узнала? — поинтересовалась она.

Ваэла обвела рукой груду голозаписей вокруг кресла.

— Кто это снимал?

— Корабль. — Хали пристроила прибокс на подлокотнике кресла.

— В них нет того, что я хочу знать.

— Корабль не гадалка.

Ваэла удивилась ответу. Временами ей казалось, что Хали готова сообщить ей нечто о Корабле, нечто важное, личное, тайное, но время исповеди все не приходило — только такие вот загадочные фразы.

Хали приладила холодный платиновый пуп прибокса к запястью девушки. Левую руку пронзил мучительный зуд и тут же стих.

— Почему мой ребенок растет так быстро? — спросила Ваэла. Тень ужаса вновь коснулась ее рассудка и тут же отступила.

— Мы не знаем, — ответила Хали.

— Что-то не так. Я чувствую.

Слова прозвучали безжизненно, бесстрастно.

Хали поглядывала то на индикаторы прибокса, то на лицо Ваэлы.

— Мы не можем этого объяснить, но уверяю тебя — помимо скорости роста, все в твоем эмбрионе совершенно нормально. Твое тело за несколько часов совершило работу нескольких месяцев.

— Но почему? Или ребенок…

— Все анализы в пределах нормы.

— Но не может же быть нормальным, что…

— Корабль заверяет нас, что ты получаешь все необходимые питательные вещества. — Хали коснулась патрубка, ведущего к корабельному сосцу.

— Корабль заверяет!

Взгляд Ваэла почему-то приковал шнур, соединявший датчик на ее руке с прибоксом. Хали затребовала кардиоскан.

— Пульс — в норме, — проговорила она, — давление — в норме, биохимия крови — тоже в норме. Полный порядок.

— Нет!

Чтобы вложить в голос хоть каплю гнева, потребовалось такое усилие, что Ваэла запыхалась от натуги. Что-то в ней не желало, чтобы девушка волновалась, тревожилась, боялась.

— Плод развивается в среднем со скоростью двадцать три часа за час вынашивания, — отозвалась Хали. — Вот единственное отклонение.

— Но почему?

— Мы не знаем.

На глаза Ваэлы навернулись слезы, потекли по щекам.

— Я верю Кораблю, — проговорила Хали.

— Я уже не знаю, кому верить.

Помимо воли Ваэла обернулась к патрубку, жадными глотками втягивая в себя питательный эликсир. Слезы высохли. Не отрываясь от патрубка, девушка наблюдала за Хали. Как значительно каждое ее движение — даже когда она просто подкручивает регуляторы прибокса. Что за странная особа эта Хали Экель — по-бортовому коротко стриженные волосы, черные, как у Керро Паниля, это нелепое колечко в ноздре…

«И она такая зрелая для своих лет».

Вот в чем была главная загадка Хали Экель. Она утверждала, что никогда не спускалась на нижсторону. Здесь, на борту, жизнь не сводилась к простому выживанию, как на планете. Здесь хватало времени для вялой праздности, для хитростей житейских, здесь всегда находились под рукой корабельные архивы. Но глаза у Хали Экель были нижсторонние.

Утолив голод, Ваэла оторвалась от сосца и поглядела Хали в лицо.

«Могу ли я поведать ей о голосе Керро у меня в голове?»

— У тебя меняются граммы, — заметила Хали. — О чем ты думаешь?

Ваэла залилась густым румянцем.

— О Керро, — заключила Хали.

Ваэла только кивнула. Когда она пыталась выговорить его имя, у нее все еще перехватывало в горле.

— Почему ты сказала, что дирижаблики забрали его? — спросила медтех. — С нижстороны сообщают, что он погиб.

— Дирижаблики спасли нас, — ответила Ваэла. — С чего бы им передумать?

Под внимательным взором промолчавшей Хали Ваэла смущенно опустила веки. «Понимаешь, Хали, я слышу его в своей голове. Нет, Хали, я не сошла с ума. Я слышу Керро».

— А что такое — бежать П? — вдруг спросила медтехник.

Глаза Ваэлы распахнулись.

— Что?

— В твоем досье сказано, что ты потеряла любовника — он бежал П. Его звали Джим. Что это такое — бежать П?

Ваэла поведала ей об Игре — вначале медленно, сбивчиво, потом все уверенней.

— Я не из-за этого думаю, что Керро жив, — добавила она, сообразив, почему Хали пришло на ум спросить.

— Зачем дирижабликам забирать его?

— Они мне не объясняют.

— Я тоже хочу, чтобы он был жив, Ваэла, но…

Хали покачала головой, и Ваэле показалось, что она видит в глазах медтехника слезы.

— Ты его тоже любила, Хали?

— У нас были… прекрасные минуты. — Она покосилась на вздувающийся живот Ваэлы. — Не такие, но все равно прекрасные.

Хали тряхнула головой и занялась прибоксом — запросила очередной скан, оцифровала, записала.

— Зачем ты сохраняешь мои данные?

«Она следит за мной, — подумала Хали. — Осмелюсь ли я солгать?»

Но надо же как-то рассеять страхи, порожденные обследованием и безответными вопросами.

— Я покажу тебе, — ответила Хали.

Вызвав только что сохраненные данные из памяти компьютера, она вывела график на учебный экран за голопроектором. Лучом-указкой она проследила за ходом тонкой красной черты по зеленой сетке.

— Вот твоя кардиограмма. Смотри — ритм медленный, ровный.

Она вызвала другую запись. На красную линию наложилась желтая, бившаяся быстрей, слабей.

— Сердце ребенка.

Пальцы Хали снова пробежались по клавишам.

— Когда ты подумала о Керро, случилось вот что.

Две черты забились в едином ритме, слившись совершенно на протяжении доброй дюжины циклов, потом разделились.

— И что это значит? — спросила Ваэла.

Хали сняла с ее руки датчик и принялась убирать прибокс в футляр на бедре.

— Называется синхрония, а что это значит — мы сами понятия не имеем. В корабельных архивах подобное состояние ассоциируется с определенными психологическими феноменами — исцелением верой, например.

— Исцеление верой?!

— Без вмешательства научной медицины.

— Но я никогда…

— Керро показывал мне архивы. Целитель входит в устойчивое физиологическое состояние, доходящее порой до транса. Керро называл его «симфонией мысли».

— Не понимаю, при чем тут…

— Тело пациента симпатически входит в аналогичное состояние, в полной гармонии с организмом целителя. Выйдя из транса, больной оказывается исцелен.

— Не верю.

— Так сказано в архивах.

— Ты хочешь сказать, что меня лечит мой ребенок?

— Учитывая загадочную природу твоей торопливой беременности, — заметила Хали, — я ожидала, что ты взволнуешься больше. Но — да, похоже, твое физиологическое равновесие не может быть нарушено надолго.

— Чем бы она не была, она еще нерожденное дитя, — воскликнула Ваэла. — Ей такое не под силу!

— Ей?

Что-то надавило изнутри на нижнее ребро Ваэлы — это шевельнулся ребенок.

— Я с самого начала знала, что будет девочка.

— Хромосомный анализ говорит то же самое, — подтвердила Хали. — Но шансы догадаться были — пятьдесят на пятьдесят. Твоя догадка меня не впечатляет.

— Как и меня — твое исцеление верой.

Ваэла осторожно поднялась на ноги, чувствуя, как поворачивается дитя в ее чреве.

— Известно, что плод в утробе может компенсировать отклонения в биохимии матери, — заметила Хали. — Но в чудесное исцеление я тоже не верю.

— Но ты говорила…

— Я много чего могу наговорить. — Она похлопала по футляру с прибоксом. — В физиотерапии для тебя отведена специальная палата. Надо поддерживать мышечный тонус, несмотря на…

— Если ты права, ребенок родится через несколько суток. Чем я могу…

— Ваэла, отправляйся в физиотерапию.

Хали вышла, прежде чем Ваэла успела возразить. «Какая бдительная и хитрая особа», — подумала она. Ваэла знает, как работать с архивами, и полуответы не утолят ее любопытства. «Что же нам делать?»

У люка, ведущего в ясельный сектор, Хали приостановилась. Из просторного игрового пузыря на нее глядел мальчишка. Хали знала его — Рауль Андрит, пяти анно от роду, лечился у нее по поводу кошмаров.

— Привет. — Она наклонилась к нему. — Помнишь меня?

Рауль поднял к ней бледное равнодушное личико и, не успев ответить, вывалился из пузыря в коридор.

Хали машинально вдавила клавишу аварийного вызова. Дожидаясь ответа, она уложила ребенка на спину и пристроила датчик на руке. По экрану побежали строчки, и впервые в жизни Хали усомнилась в диагнозе, поставленном компьютером. «Утомление… — выхватывали ее глаза из нагромождения фактов, — истощение… 10,2…»

— Да? — продребезжал из динамика голос дежурного врача.

Хали сообщила о случившемся, одновременно вводя мальчику глюкозу с витаминами из НЗ.

— Высылаю каталку.

Динамик пискнул, и связь прервалась.

— Рауль Андрит: возраст? — запросила Хали компьютер.

«5,5», — высветилось на экране.

— Возраст последнего обследованного пациента?

«10,2».

Пальцы Хали забегали по клавишам.

— Последним был обследован Рауль Андрит. Как ему может быть одновременно 5,5 и 10,2 анно?

«Он прожил 5,5 станд. анно. Клеточные структуры его тела соответствуют 10,2 биологического анно. Для целей терапии биологический возраст важнее».

Не поднимаясь с колен, Хали уставилась на лежащего без сознания мальчика — темные круги под глазами, бледное лицо. Тощая грудь конвульсивно вздрагивает на каждом вдохе. По сути, компьютер заявил, что за несколько суток ребенок постарел вдвое.

Подкатила каталка, управляемая молодым санитаром.

— В лазарет его, — распорядилась Хали. — Уведомить ведущего наталя, продолжать лечение синдрома истощения. Я скоро буду.

Она заторопилась в сторону отделения физиотерапии, но на ближайшем повороте едва не столкнулась с запыхавшимся медиком.

— Экель! — воскликнул тот. — Я как раз за вами. Вы сообщили о потерявшем сознание ребенке? Во второй игровой зоне то же самое. Сюда.

Торопясь за ним, Хали вслушивалась в короткий анамнез.

— Семь анно, из секции Поллисайд. Едва на ногах держится. В последние дни очень много ест — а при нынешних рационах это просто беда; но сегодня его взвешивали, и за неделю парень сбросил два килограмма.

Хали и сама понимала, что в таком возрасте это означает серьезное истощение.

Мальчик лежал на лужайке в игровом куполе. Сводчатый потолок закрывали ставни. Наклоняясь к телу, чтобы установить прибокс, Хали ощутила запах свежесрезанной травы и подивилась мимоходом, какое нелепое сочетание — аромат свежести и больной ребенок.

После Рауля Андрита ее уже ничто не удивляло. «Утомление… истощение… старение…»

— Перевозим в лазарет?

Голос был незнакомый. Хали подняла голову. Рядом с врачом стоял узколицый мужчина в синем комбинезоне нижсторонника.

— А, это Сай Мердок, — представил его врач. — Прилетел задать пару вопросов насчет этой таоЛини. Вы ее, кажется, направили в физиотерапию?

Хали поднялась на ноги, вспоминая, какие слухи ходили об этом Мердоке. «Келп и клоны… директор Первой лаборатории… человек Льюиса».

— Зачем его перемещать? — поинтересовалась она.

— Сколько я понял, Рауля Андрита с подобным же приступом отправили в лазарет. Мне показалось…

— Имя Рауля Андрита вам, кажется, знакомо, — заметила Хали. — Но вы с нижстороны. Что вам известно?..

— Эй, послушайте, я не обязан отвечать на ваши…

— Отвечать будете или мне, или консилиуму. Это может оказаться занесенной с нижстороны болезнью. Что связывает вас с Раулем Андритом?

С лица Мердока сошло всякое выражение.

— Я знаком с его отцом, — проговорил он.

— И все?

— Все. Я никогда раньше не видел мальчика. Просто… знал, что он на борту.

Хали с детства училась на медтехника, готовилась беречь всякую жизнь и обеспечивать выживание корабельников. Каждую мышцу, каждое нервное волоконце, каждый сосудик и желёзку она знала по имени и порой во время работы тихонько беседовала с ними. И сейчас она инстинктивно поняла — Мердока учили иному. Он вызывал в ней омерзение. И он лгал.

— Зачем вам нужна Ваэла таоЛини?

— Это не ваше дело. Приказ кэпа.

— Ваэла таоЛини передана на мое попечение наталями. Это дело Корабля. Все, что касается ее, касается и меня.

— Обычный допрос, — бросил Мердок.

Каждый его жест говорил, что предстоит не просто «обычный допрос», но, прежде чем Хали успела ответить, в игровую зону вошла Ваэла.

— Мне передали, меня тут кто-то искал? — крикнула она от самого люка. — Вы не…

— Стой! — велела Хали. — У нас тут больной, и беременным нечего сюда заходить. Подожди меня в отделении наталей. Я подойду через…

— Нет! — с неожиданной силой бросил Мердок. Похоже было, что он только что принял некое важное решение. — Встретимся у Ферри в медсекторе. Немедленно.

— У Ферри? — удивилась медтехник. — Он не…

— Оукс оставил его на борту за главного. Этого вам должно быть достаточно.

Он развернулся на каблуках и вышел.

Глава 51

Миф — это не сказка, но история, увиденная глазами поэта и пересказанная им.

Из корабельных архивов.

Ферри сидел в своем кресле, потягивая из стакана отдававшую мятой бледную жидкость. Когда Хали и Ваэла вошли, он просматривал чьи-то биосканы и защиты с экрана не снимал.

Кабинет начальника, присоединенный к комплексу первичной обработки после отбытия Оукса, был ярко освещен. Угловые светильники заливали комнатушку желтым сиянием. В воздухе висел острый запах дезинфектанта.

Хали сразу заметила, что Ферри, во-первых, еще не упился до оцепенения, а во-вторых, чего-то очень боялся. Потом она сообразила, что в кабинете недавно убирали. Где бы ни усаживался работать Ферри, вокруг него немедленно нарастали груды мусора — положение, невероятное на борту, где аккуратность становилась инстинктивной. А здесь, видишь ли, он навел порядок. Странно.

Только после этого она заметила Мердока и сообразила — Ферри боится, что тот донесет на него Оуксу.

Мердок стоял у командного пульта, скрестив руки на груди, точно статуя.

Ферри с силой захлопнул крышку над экраном и развернулся вместе с креслом.

— Спасибо, что поторопились.

В дребезжащем старческом голосе звучало сдерживаемое чувство. Ферри потер переносицу, машинально повторяя жест Оукса. Ваэла заметила, что пальцы его дрожат.

«Чего он боится?»

Скрытность Ферри говорила о страшных тайнах…

«Это из-за моего ребенка?»

Кольнул и сгинул ее собственный страх. «Доверься Хали и Кораблю, — слышала она голос Керро. — Доверься».

Ваэла попыталась сглотнуть. Неужели никто больше не слышит? Она исподтишка оглядела собравшихся. Покуда голос звучал, Ваэла не испытывала никаких сомнений в его реальности, но стоило Керро умолкнуть, как она начинала колебаться. Окружающее требовало от нее полнейшего внимания. Органы чувств, восприимчивость которых многократно усилила борьба за выживание на Пандоре, — вот чему она могла довериться.

А чувства говорили ей, что внимание следует обратить на Ферри. Этот человек был опасен, многослойно коварен. До нее доходили слухи о Ферри — неплохой врач, не без странностей, но молодым женщинам с ним наедине лучше не оставаться.

А глаза говорили иное.

«Путаник, — решила Ваэла. — Путаник на месте начальника. Интересно. За что его выбрал Оукс?»

Обостренное Пандорой обоняние Ваэлы уловило запах спирта, исходящий от стакана. Девушка постаралась скрыть догадку под маской безразличия. На нижстороне, в Колонии, алкоголь и тетрагидроканнабинол^[44] потребляло большинство. Но увидеть спиртное на борту она как-то не ожидала. Когда тебя защищает Корабль… и верно, корабельники всегда считали спирт опасным ядом. Хотя опять же — Ваэла слышала, что Ферри, как и она сама, родился на Земстороне. Может быть, такой возврат к прошлому — обычное дело.

И все-таки интересно. Если ее беременность, наступившая вне рамок одобренной Кораблем программы размножения, заинтересовала определенные круги… Зачем еще Ферри пользоваться защищенным экраном? Да еще выпивка! Ваэла не желала, чтобы ее жизнь, жизнь ее ребенка, зависели от человека, добровольно лишающего себя рассудка.

«Пьянство», — всплыло в сознании слово из далекого детства, и время гибернации-плюс-жизни, прошедшее с той поры, когда это слово связывалось в ее сознании с выпивкой, вдруг показалось Ваэле бездонной пропастью.

Взгляд ее все время возвращался к защищенному экрану. Пора уже кому-нибудь нарушить уединение старика.

— Ваш напиток отдает свежей мятой. Можно попробовать?

— Да… конечно.

Последнее слово Ферри выдавил с трудом, но стакан отдал, предупредив:

— Только глоточек. Будущим мамам не стоит.

Стакан обжег руки холодом. Ваэла пригубила и закрыла глаза, вспоминая жаркий день на Земстороне, когда мать позволила ей вместе со взрослыми выпить разведенного мятного джулепа. Этот напиток был светлее, но по вкусу — точь-в-точь бурбон с мятой.

Очнувшись, Ваэла заменила, что Ферри не сводит глаз со стакана.

«Он… жаждет, — поняла она. — Едва ли не до истерики».

— Неплохо, — заметила девушка вслух. — Где достали?

Ферри потянулся к стакану, но Ваэла сунула напиток Хали. Та машинально взяла его, поглядывая то на старика, то на свою подопечную.

— Давай, — подбодрила ее Ваэла. — Попробовать стоит каждому. Я в первый раз попробовала в двенадцать лет.

— Может быть, ей не стоит? — заскулил Ферри, когда медтехник заколебалась. — Сейчас какая-то странная хворь ходит по борту… а если это заразно?

«Для него это настоящее сокровище, — поняла Ваэла. — Дорогая, видно, штука».

— Если заразно, — откликнулась она вслух, — то мы уже больны. Давай, Хали.

Девушка осторожно отпила и тут же зашлась сдавленным кашлем, протянув стакан любому, кто освободит ее от этого груза. Ферри поспешно отобрал свою драгоценность.

— Какая гадость! — прохрипела Хали, утирая глаза.

— Главное — знать, чего ожидать, — заметил Ферри.

— И долго практиковаться, — добавила Ваэла. — Вы так и не сказали, где берете такую прелесть. Это ведь не наш денатурат?

Ферри осторожно примостил стакан на столике у кресла.

— С Пандоры.

— Должно быть, нелегко достается.

— А более важных тем для беседы у нас нет? — поинтересовался Мердок.

Это были его первые слова, и на Ферри они произвели гальванический эффект. Старик потянулся было за стаканом, но вдруг развернулся к пульту, поиграл с рукоятками, снял защиту с экрана да, поколебавшись, так и оставил.

Ваэла обещала себе, что при первой же возможности выяснит, что такого интересного нашел Ферри в архивах. Имея неограниченный доступ к учебным терминалам Корабля, это будет нетрудно.

Мердок встал у Ферри за спиной, отчего старик занервничал еще больше. Ваэла невольно посочувствовала ему. От взгляда Мердока у любого между лопатками зачешется.

— Я… э-э… — пробулькал Ферри, — ждал… э-э… конкретного приказа, прежде чем… э-э… приниматься… э-э… за дело, ради которого… э-э… то есть…

— Зачем мы вообще тут собрались? — спросила Хали нетерпеливо.

Ей не нравилась сгущавшаяся в комнате атмосфера. На плечи Ферри тяжким грузом ложилась невысказанная угроза, исходившая определенно от Мердока.

Старик судорожно схватил стакан, но ему не удалось донести его до губ — Мердок протянул руку через его плечо и без усилия отобрал выпивку.

— Это подождет.

Мердок поставил стакан на полку за своей спиной и не успел повернуться обратно, как отворился входной люк и в комнату вошли трое.

Хали узнала их. Первой шла Брулаги из медсектора, плотно сложенная широкоплечая женщина с коротко стриженными по бортовому обычаю рыжими волосами. Ее ярко-голубые глаза сияли над приплюснутым носом и тяжелой нижней губой. За ней шел Андрит из поведенческого сектора — рослый смуглый мужчина, чьи миндалевидные карие глаза тревожно бегали. Последней порог переступила Узия, немногословная седая натали с вечно поджатыми губами. Она помогала Хали присматривать за беременной Ваэлой.

— А вот и вы! — выдавил Ферри. — Садитесь, прошу. Располагайтесь.

Хали с готовностью подтащила два складных стула — один себе, второй Ваэле, — но та отодвинулась и уселась точно напротив Ферри и чуть в отдалении, словно сторонний наблюдатель. Отсюда она могла видеть одновременно Ферри и Мердока, не поворачивая головы. «Старик заметит, — решила она. — Пусть поерзает». Он хотел привлечь внимание — пусть его и получит.

«Что с тобой, старый хрыч? — мысленно поинтересовалась Ваэла. — Чего ты так боишься?»

Трое опоздавших уселись на кушетке обок Ферри. Мердок остался стоять.

Хали заметила, где устроилась Ваэла, но ее отвлекла другая мысль — поведенец Андрит, верно, приходился мальчишке Раулю отцом. Зачем он здесь?

Мердок похлопал Ферри по плечу. Старик дернулся.

— Покажи им карту.

Сглотнув, Ферри неловкими пальцами набрал код. Голопроектор высветил миниатюрную карту-схему переходов Корабля.

Хали узнала отделение наталей, немного в сторону обшивки от поведенческого, и обратила внимание, что вся проекция усеяна красными точками. Брулаги из медсектора склонилась к трехмерной карте, опершись обеими руками на колени. Андрита карта почему-то взволновала. Узия только кивнула.

— Что означают красные метки? — спросила Хали.

— Каждая точка — это пораженный ребенок, — ответил Ферри. — Если их соединить, получится спираль. Обратите внимание, что чем ближе к ее центру, тем больше становится точек.

— Водоворот, — проговорил Мердок.

Ваэла, затаив дыхание, вглядывалась в карту. Стоило ей поднять голову, как она натолкнулась взглядом на полный нескрываемой ярости взгляд Андрита. Тот сжимал и разжимал кулаки, и под комбинезоном ходили мускулы.

Ферри стянул с полки у пульта стопку листов и принялся рыться в них.

— Для тех, кто еще не знает… э-э… Ваэла, где находится твоя каюта?

Андрит подался вперед, едва не падая с кушетки. Мердок сдерживал улыбку. Чему он радуется?

— Все здесь знают, где я сплю, доктор. Моя каюта в центре этой спирали.

Андрит бросился на нее. Такой реакции Ваэла не видела еще ни у одного корабельника. Но, несмотря на мешающий движениям живот, рефлексы Ваэлы были отточены Пандорой. Когда кулак Андрита нанес удар по тому месту, где сидела Ваэла, ее уже не было там. Прежде чем поведенец опомнился, девушка уложила его точным ударом по шее — все на рефлексах.

Сила переполняла ее, разливаясь по жилам, потоком струясь из зреющего в ней плода.

Едва успевшая вскочить Хали переводила взгляд с распростертого на полу Андрита на застывшую в боевой стойке великолепную Ваэлу. Та дышала ровно, и только кожа ее от нагрузки налилась кармином. Она медленно оглядывала комнату в поисках новой угрозы.

— С чего это он? — ошеломленно спросила Хали.

Ваэла повернулась к Ферри:

— Почему?

Она легонько качнулась на пятках. Андрит угрожал не ей — ее нерожденному ребенку! Пусть только попробуют обидеть ее малышку!

Ответил Мердок. Глаза его странно поблескивали, будто все случившееся его забавляло.

— Он… понимаете, перенервничал. Один из пораженных детей — его сын.

— Что на самом деле означают красные точки? — спросила Хали.

— Э-э… мы полагаем, что проблемы с биоэнергетикой, — ответил Мердок. — У нас в Первой наблюдался схожий эффект.

Ваэла шагнула к Ферри:

— Я хочу услышать это от тебя. Тебя Оукс оставил здесь за главного. Что происходит?

— Я… э-э… знаю об этом немного… — Ферри облизнул губы, покосился через плечо на Мердока.

— Хочешь сказать, тебе не положено об этом знать, — заключила Ваэла. — Тогда расскажи что знаешь.

— Давайте не будем таким тоном, ладно? — перебил ее Мердок. — На полу, между прочим, лежит раненый. И не стоит нагнетать страсти по поводу этой злосчастной истории. — Он повернулся к наталю: — Доктор Узия, поскольку наши медтехники, похоже, оцепенели…

Хали посмотрела под ноги на зашевелившегося Андрита.

— Жить будет, — бросила Ваэла. — Я била не изо всех сил.

Хали уставилась на нее. Намек был ясен — Ваэла могла и убить своего противника. Медтехник запоздало нагнулась — осмотреть пострадавшего. Прибокс показал, что на шее останется синяк и, возможно, поражены отдельные нервы, но Ваэла была права — жить Андрит будет.

— Что случилось в Первой? — Ваэла обращалась к Мердоку.

— Э-э… сходный искусственный феномен. Ты — первый встреченный нами естественный пример.

— Естественный пример чего? — процедила Ваэла.

— Отсасывания энергии из… окружающих.

Ваэла прожгла его глазами. Что он бормочет? Она уже шагнула вперед, но Хали удержала ее. Ваэла развернулась так резко, что едва не сбила медтехника с ног. Хали отдернула руку.

— Ваэла, погоди. Я начинаю понимать.

— Понимать что?

— Они винят тебя в том, что болеют дети.

— Меня? Почему? — Она снова повернулась к Ферри: — Объясни.

Мердок открыл рот, но Ваэла хлестнула его взглядом.

— Не ты! Он.

— Ну, Ваэла, успокойся, — пробормотал Ферри. — Это все злосчастная ошибка…

— Какая еще ошибка, пьяная твоя харя?! Ты это подстроил. Ты пригласил Андрита. Ты знал про спираль на карте. Что ты задумал?

— Не смей со мной разговаривать таким тоном! — взвился старик. — Это моя…

— Если ты немедленно не объяснишь, что тут творится, это будет твоя смерть!

Взгляд Хали был прикован к Ваэле. Что с ней случилось? Мердок стоял очень спокойно — никаких резких движений… Узия и Брулаги просто застыли.

— Только не угрожай мне, Ваэла, — умоляюще проныл Ферри.

«А она ведь вполне может его прикончить, если он не ответит, — подумала Хали. — Упаси нас Корабль! Что на нее нашло?»

Заговорила Узия — тихо, но голос ее властно колыхнул спертый воздух кабинета.

— Доктор Ферри, мы наблюдаем проявление инстинкта защиты потомства. Это глубинная психологическая реакция. Очень опасная. Поскольку рефлексы Ваэлы отработаны на нижстороне, я бы советовала вам ответить ей.

Ферри, как мог, вжался в кресло, облизывая губы.

— Я… э-э… твое пребывание на борту, Ваэла… тут возникли… э-э… скажем так — предрассудки….

— Например?

— Насчет тебя. Мы обследовали тебя с момента прибытия и… э-э… так и не нашли ответа. Даже Корабль не в силах помочь. В чем бы ни крылась разгадка, Корабль пометил эти сведения «Секретно». Или… — Он бросил ядовитый взгляд на Хали, — нас отсылают к медтехнику Хали Экель.

Хали не смогла сдержать вздоха.

Ваэла резко обернулась к ней, и Хали внезапно осознала, что сама стала мишенью.

— Ваэла, клянусь, я не знаю, о чем он. Мое дело — защищать тебя и ребенка, а не причинять зло.

Ваэла коротко кивнула.

Андрит со стоном встал на колени. Ваэла одной рукой подняла его за ворот и швырнула на кушетку, едва не сбив Узию и Брулаги, с такой легкостью, что Хали затаила дыхание. «Да, она очень опасна», — подумала медтехник, выпуская воздух из легких.

— И когда Корабль отправил вас за ответом к Хали Экель? — В голосе Ваэлы клокотала расплавленная лава.

Андрит вдруг сложился пополам, и его стошнило. Никто даже не обратил на это внимания.

— Когда мы спросили, кто виноват в этом феномене — ты или твой ребенок, — признался Ферри.

Хали всхлипнула. Снова встали перед глазами трое умирающих на крестах, на вершине пыльного холма под жарким желтым солнцем. Что за дитя носила в себе Ваэла?

— Хали, — промолвила Ваэла, не оборачиваясь, — тебе это ничего не говорит?

— Как было зачато твое дитя? — спросила Хали.

Ваэла удивленно глянула на нее через плечо.

— Мы с Керро… Корабля ради, ты же знаешь, откуда берутся дети! Или ты думаешь, что мы поставили на субмарину аксолотль-бак?

Хали уткнулась взглядом в палубу. В легенде говорилось о непорочном зачатии — без участия мужчины. Божьей волей… Но то — легенда. Всего лишь миф. Почему же тогда Корабль направил искателей ответа к ней? Сколько раз после своего путешествия во времени Хали задавала себе один и тот же вопрос: «Что я должна была узнать?» Корабль говорил о священном насилии, и все, что выяснила Хали о лобном месте из архивов, только подтверждало эту мысль. «Священное насилие — и дитя Ваэлы?»

Беременная женщина не сводила с нее глаз.

— Ну, Хали?

— Быть может, твое дитя не привязано к этому времени. — Хали пожала плечами. — Я не могу объяснить, но ничего другого мне в голову не приходит.

Странно, но этот ответ Ваэлу, казалось, удовлетворил. Она глянула на Андрита, молча держащегося за голову, потом снова на Ферри.

— Что с моим ребенком? Чего вы так боитесь?

— Мердок! — В голосе Феррислышалась мольба.

— Мы получили отчеты от Ферри, — проговорил тот, скрестив руки на груди, — и…

— Какие отчеты?

Мердок сглотнул, глядя на спираль кровавых точек в голографической схеме.

— Что вы собирались со мной сделать? — поинтересовалась Ваэла.

— Ничего. Клянусь. Ничего.

«Да он в ужасе, — поняла Хали. — Он что — видел уже раньше, как матери защищают детей?»

— Вопросы? — бросила Ваэла.

— А, да, конечно… вопросы.

— Задавай.

— Ну, я… мы обсуждали это с наталями, и мы, то есть Оукс, хотели спросить, не согласишься ли ты родить ребенка на нижстороне.

— Нарушить обряд богоТворения? — Ваэла покосилась на Узию.

— Ты не обязана спускаться на нижсторону, — отозвалась та. — Мы лишь разрешили задать тебе вопрос.

— Почему нижсторона? — Вопрос был снова обращен к Мердоку. — Чего вы надеетесь добиться там?

— У нас накоплен большой запас «порыва», — ответил тот. — И, по моему мнению, вам понадобится все до последней унции.

— Почему?

— Твой ребенок растет ускоренными темпами. Потребность в питательных веществах для роста клеток… огромна.

— Но при чем тут больные дети? — Она повернулась к Андриту: — Что они тебе наболтали?

Он поднял на нее горящий взгляд.

— Что это ты виновата! Что на нижстороне такое уже видели!

— Хочешь отправить меня на нижсторону?

Видно было, как Андрит пытается преодолеть внушенные ему догмы богоТворения.

— Я просто хочу, чтобы этого не было, — выдавил он, сглотнув. — Того, что высосало моего сына.

— Как я могу быть в этом виновата?

— Они говорят, это… биоэнергетический отток. Часто наблюдался, но объяснения ему нет. Может, Корабль…

Повторить открытое богохульство Мердока он не осмелился.

«Они выбрали дурное орудие, чтобы подчинить меня», — подумала Ваэла.

План был ясен: Андриту полагалось продемонстрировать потенциал насилия на борту. Ее уговорили бы спуститься на нижсторону — «для твоего же блага, дорогая». Как же они хотят отправить ее туда!

«Почему? Неужели я для них так опасна?»

— Хали, тебе известно об этом феномене?

— Нет, но все свидетельства действительно указывают на тебя или ребенка. Только «порыв» тебе не нужен.

— Почему? — вскинулся Мердок.

— Корабль кормит ее из сосцов.

Мердок обжег Хали взглядом.

— И давно вы, натали, знаете, что ее плод развивается ненормально быстро?

— А откуда вам это известно? — поинтересовалась Узия.

— Это составная часть феномена — быстрый рост и ненормальная потребность в питании.

— Мы узнали об этом после первого же обследования, — ответила Хали.

— Сохранили все в тайне и действовали с осторожностью, — кивнул Мердок. — Как и мы на нижстороне.

— Зачем вам кормить меня «порывом»? — спросила Ваэла.

— Если плод получает достаточно энергии из «порыва», биоэнергетического оттока не происходит.

— Врешь, — бросила Ваэла.

— Что?!

— Твое вранье прозрачно, как лист плаза, — ответила она. — «Порыв» не может быть лучше эликсира.

Узия прокашлялась.

— Мердок, расскажите о своем опыте наблюдений за этим… феноменом.

— Мы работали с ДНК из образцов келпа. И нашли в них эту… способность. Организм поглощает энергию из ближайшего источника.

— Ближайший источник — это мать, — добавила Хали.

— Мать — носитель плода, она иммунна. Организм вытягивает силы из… э-э… других подобных ему организмов.

— Я не старею, — возразила Хали. — А я общалась с ней больше всех остальных.

— Так бывает, — согласился Мердок. — Одних оно высасывает, других не трогает.

— Но почему дети? — спросила медтехник.

— Потому что они беззащитны! — вскрикнул Андрит. Голос его звенел от страха и гнева.

Сила текла в каждой жилке тела Ваэлы.

— Ни нижсторону я не спущусь.

Андрит попытался встать, но Узия удержала его.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Уйду под обшивку, за аграриумы. И не подпускайте ко мне никого, особенно детей, пока Хали изучает это… явление. — Ваэла глянула на медтехника, та кивнула.

Мердок не желал успокоиться.

— Тебе было бы куда лучше спуститься на нижсторону, где у нас есть опыт…

— Силой потащите?

— Нет! О нет.

— Возможно, если вы переправите нам партию «порыва»… — начала Узия.

— Сейчас мы не сможем оправдать отгрузку такого количества пищи, — возразил Мердок.

— Расскажите, что еще вам известно об этом феномене, — попросила Хали. — Можно ли создать иммунитет? Это хроническое состояние или приступообразное? Оно…

— Я в первый раз вижу подобное за стенами лаборатории. Мне известно, что зачатие у Ваэлы таоЛини произошло вне рамок программы размножения и за пределами защитных барьеров Колонии, но…

— Почему я не получаю ответа из Колонии? — спросил Ферри внезапно. Все время беседы он волосок за волоском двигал кресло в сторону, так что теперь мог смотреть Мердоку в лицо.

— При чем здесь это?..

— Ты сказал, что не можешь отправить «порыв» сейчас, — продолжал Ферри. — Что такого важного происходит сейчас?

В голосе старика ясно слышалось отчаяние. «Что он делает?» Вопросы рвались словно из глубины души.

— Ваши вопросы не касаются текущей проблемы, — ответил Мердок. И в голосе его Ваэла услышала угрозу.

И Ферри услышал, потому что заткнулся.

— Что значит — зачатие произошло за пределами защитных барьеров? — поинтересовалась Узия из научного любопытства.

Мердок, похоже, обрадовался ее вмешательству.

— Они плыли в… скажем, плазмагласовом пузыре. В море, окруженные келпом. Детали нам не вполне ясны, но наши спецы утверждают, что Ваэла и ее ребенок могут не относиться больше к роду человеческому.

— Не пытайся загнать меня на нижсторону! — предупредила Ваэла.

Узия поднялась.

— На Земстороне люди плодились и размножались свободно. Мы просто видим, как возвращаются старые обычаи… а неизведанное, конечно, следует изучить.

Мердок воззрился на нее.

— Вы сказали…

— Я разрешила спросить ее. Она приняла решение. Ее план вполне разумен — изолировать ее от детей, установить постоянное наблюдение…

Узия продолжала нудеть, обрисовывая детали, которыми план Ваэлы обрастал на глазах, — каюта с сосцом, график дежурства медтехов… Ваэла не слышала. Младенец в ее чреве заворочался снова, и голова ее закружилась.

«Все идет наперекосяк. Все не так, как надо».

Плюх! Вздыбился страх и снова ухнул в черноту.

Что хотел сказать Мердок, когда заявил, будто она не принадлежит к роду человеческому?

Ваэла попыталась вспомнить, что же произошло тогда, в плывущей посреди пандоранского океана капсуле. Но в памяти остался только экстаз слияния с чем-то немыслимым. Кабинет на борту, голос Узии отступили куда-то. Важен был только плод, с ужасающей быстротой зреющий в ее чреве.

«Мне нужен сосец».

Перед мысленным взором встал Ферри — где-то в другом месте, но с тем же стаканом в руке. Мердок втолковывал ему что-то, а Ферри безуспешно протестовал. Голоса раздавались глухо и слабо, точно из-за прозрачной стены. Потом — океан Пандоры, сверкающий под лучами двух солнц. Его сменил образ Оукса и Легаты Хэмилл. Они занимались любовью. Оукс лежал на буром коврике, Легата оседлала его, двигаясь медленно… так медленно… с выражением неизбывного восторга на лице. Пальцы ее мяли жирные складки кожи… она содрогнулась и завалилась набок. Оукс поймал ее.

«Это все сон, — твердила себе Ваэла. — Сон наяву».

Потом она увидела Хали. Та была у себя в каюте. Медтехник стояла на коленях перед полочкой, на которой пристроила странную безделку — две палочки, скрепленные под прямым углом. Когда Хали склонила голову к неуклюжему крестику, в ноздри Ваэле ударил запах кедра — свежий, словно только что из арборетума.

И внезапно она вернулась в кабинет Ферри. Узия и Брулаги спорили о чем-то с Мердоком, а Хали за плечи вела Ваэлу к люку.

— Тебе нужно поесть и выспаться, — твердила она. — Ты перенапряглась.

— Дай сосец, — прошептала Ваэла. — Корабль накормит меня.

Глава 52

Пророки Израиля, проповедовавшие, что для спасения города в нем должно найтись десять добрых людей, заложили основы талмудической концепции «тридцати шести праведников», чье появление в каждом новом поколении обеспечивает выживание всего человеческого рода.

Иудейская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

Легата не знала, что Томас находится в Редуте, пока не увидала, как тот мчится по равнине, удирая от рвача-капуцина.

В ту минуту она стояла у большого обзорного экрана в центре управления. Вокруг не утихал дневной шум. Чуть в стороне обсуждали что-то Оукс с Льюисом. Программа сканирования переключала изображение на экране с камеры на камеру, готовая остановить переключение, стоит снаружи случиться чему-то необычному. Легата взяла управление на себя и дала увеличение, наводя камеру на бегущего. Рвач отставал от него всего на пару шагов. Два солнца заливали равнину жестокими перекрестными лучами.

— Морган, смотри!

Оукс подбежал к ней и тоже уставился в экран.

— Вот дурак, — буркнул он.

Внезапно Томас свернул налево и одним отчаянным прыжком перемахнул высокий валун, приземлившись на берегу, у линии прилива. Рвач ринулся за ним, но не рассчитал и шмякнулся в груду вынесенных на берег мертвых слоевищ. Забыв обо всем, тварь принялась жрать водоросли, покуда Томас бежал вдоль берега. Из-за скал вывернул еще один рвач. Томас обогнул торчащий камень и припустил скорее, расшвыривая подошвами сырой песок. Кажется, он услышал топот нагоняющего демона.

— Он не убежит. — В дрожащем голосе Оукса сквозила неуверенность. — Еще никто не убегал.

«Боишься, что он уйдет? — мысленно спросила его Легата. — Или что не уйдет?»

— Зачем ты его выгнал? — поинтересовалась она вслух. Она не отрывала взгляда от петляющей по пляжу фигурки, вспоминая их краткую ночную встречу у входа в Первую лабораторию. Легата поймала себя на том, что мысленно велит бегущему: «В волны! В море ныряй!»

— Я его не выгонял, моя дорогая, — отозвался Оукс. — Он, должно быть, сбежал. Проверь, чтобы все люки были закрыты! — бросил он стоящему поодаль Льюису.

— Он был в камере. Почему?

— Он и эта баба, таоЛини, вернулись из экспедиции без Паниля, зато с какой-то нелепой байкой — дескать, их диржаблики спасли. Тут простого допроса было недостаточно.

Подошел Льюис и встал у Оукса за спиной.

— Все чисто.

Томас рванулся к воде и нырнул под драные ошметки мертвых слоевищ. Вынырнул он весь обмотанный водорослями, а рвач остался пировать на келпе. Видно было, что беглец устал.

— Мы можем ему помочь? — спросила Легата.

— А что ты предлагаешь? — поинтересовался Оукс в ответ.

— Выслать спасателей!

— Округа кишит рвачами и плоскокрылами. Мы не можем позволить себе новых жертв.

— Если он такой дурак, что вышел наружу, пусть сам и отдувается, — добавил Льюис. — Разве не так бегут П?

Он внимательно глянул на Легату.

— Он не бежит П, — ответила та, размышляя, не мог ли Льюис как-то прознать о ее собственной безумной затее.

— Что бы он ни делал, — объявил Оукс, — помощи он не дождется.

— Ох нет… — невольно выдохнула Легата.

Погоню продолжили еще один рвач и два плоскокрыла. Томас спотыкался на каждом шагу, и рвач быстро нагонял его. Но в последний миг, уже изготовившись к последнему, смертельному прыжку, демон отвернул. С неба обрушилась спутанная масса щупалец, и Томаса подхватил проплывший мимо дирижаблик.

Оукс ударил по пульту, возвращая камеры на панорамный обзор.

— Вы только гляньте! — выдохнул кто-то за его спиной.

Над холмами и утесами вокруг Редута плыли в небесах ряды дирижабликов, смыкаясь кольцом осады там, куда не доставали орудия.

— Прощай, Раджа Томас, — лицемерно вздохнул Оукс. — Жаль, что дирижаблики его унесли. Рвач поступил бы милосердней.

— А что делают с людьми дирижаблики? — поинтересовалась Легата.

Прежде чем Оукс успел ответить, вмешался Льюис.

— Так, ладно! — бросил он поверх голов. — Представление окончено, за работу!

— Мы можем судить только по трупам демонов, — признался Легате Оукс. — Их выжали насухо.

— Я… жаль, что мы не смогли его спасти, — проговорила она.

— Он рискнул. И проиграл.

Оукс потянулся к пульту. Палец его дрогнул над клавишей, нажал, останавливая программу поиска. Потом босс отступил, чтобы оглядеть весь экран. Утянувший Томаса дирижаблик затерялся в далеких толпах своих собратьев. Раздутые мешки танцевали в небе, подсвеченные оранжевыми лучами обоих солнц, и перепонки их парусов плескались на ветру.

Потом Легата поняла, что остановило Оукса. Дирижабликов становилось все больше. Они поднимались все выше и выше, заполняя небосвод.

— Зеницы корабельные! — прошептал еще кто-то. — Да они застят солнца!

— Разделить экран! — скомандовал Оукс. — Активировать все сенсоры периметра!

Легата лишь через несколько мгновений осознала, что обращается он к ней. Она коснулась пульта. Экран посерел, потом прояснился снова, разделенный на ровные прямоугольнички, помеченные номерами, — изображения с сенсоров. И со стороны моря, и со стороны суши небеса над Редутом были полны дирижабликов.

— Туда смотрите! — Льюис указан на экран, на котором виднелись подножия дальних скал. — Демоны.

И в тот же миг всем стало ясно — докуда видят сенсоры, вся гряда шевелится. Легата была уверена, что никогда прежде на Пандоре такая масса клыков, когтей и жал не собиралась в одном месте.

— Что они делают? — спросил Оукс, и голос его дрогнул.

— Вроде бы ждут чего-то, — прошептала Легата.

— Ждут сигнала к атаке, — предположил Льюис.

— Проверить безопасность периметра! — рявкнул Оукс.

Легата вызвала соответствующие сенсоры. Изображения перегруппировались. Теперь экран показывал, как идут работы по устранению повреждений, нанесенных бунтом спецклонов. «По чьему, интересно, приказу?» — мелькнуло в голове у Легаты. Всюду суетились работники, в большинстве — спецклоны под охраной вооруженных нормалов. Иные трудились в открытом дворе, где нервоеды не оставили ничего живого, другие — у разбитых участков периметра, где были установлены временные барьеры. Даже за стеной прохаживались тяжело вооруженные патрули. Ни демоны, ни дирижаблики не вмешивались.

— Почему они не нападают? — спросила Легата.

— Похоже, пат, — заметил Льюис.

— Мы бережем энергию, — ответил Оукс. — Я приказал не расстреливать тварей попусту. Только если они приближаются на двадцать пять метров к нашим людям или оборудованию.

— Они мыслят, — прошептал Льюис. — Мыслят… планируют…

— Но что они задумали? — спросила Легата, заметив, что Оукс бледнеет с каждой минутой.

Босс отвернулся.

— Хесус, нам самим нужно кое-что спланировать. Идем.

Легата даже не заметила, как они вышли. Она перебирала кадры с внешних сенсоров. Во всем мире осталось только три цвета — червонный блеск солнц и дирижабликов, черные скалы, сплошь покрытые телами демонов, и белопенное море, все в барашках волн.

Когда Легата наконец обернулась, ни Оукса, ни Льюиса в центре управления не было.

«Скоро придет пора действовать, — подумала она. — И я должна быть готова».

Протолкавшись к дверям, она выскочила в главный коридор и побежала к себе.

Глава 53

Поэт.

Ты видишь кости впереди.

Где нет их.

Они появятся.

Когда мы придем…

Хали Экель, из «Личных писем».

Хали внимательно изучала подсоединенные к распростертой на ложе Ваэле мониторы. День еще не кончился, но Ваэла спала, неподвижно раскинувшись в растянутом между креплениями гамаке в одной из пустующих кают под обшивкой Корабля. Люка не было, дверной проем прикрывала только занавесь, колыхавшаяся под порывами ветра из соседнего аграриума.

Живот Ваэлы походил на крутой холм.

«Это ненормальный сон», — подумала Хали. Дыхание беременной было слишком неглубоким, тело — слишком вялым. Ваэла словно погружалась в нечто, напоминающее гибернацию. Как это отразится на плоде?

Помещение было чуть больше обычной каюты, так что Хали смогла втиснуть в него столик на колесиках, куда примостился дисплей монитора. Жизненные показатели Ваэлы отображались на дисплее в виде пульсирующих кривых на фоне минутной сетки. Ниже виднелся второй набор линий — жизненные показатели плода. Одним поворотом рукоятки оба набора линий можно было совместить.

Хали уже почти час изучала синхронные ритмы. Ваэла без споров пошла за Хали в это прибежище, подчиняясь ей с покорностью лунатика. Поев из коридорного сосца, она немного ожила. Сама процедура до сих пор вызывала у Хали недоумение. Так мало корабельников еще получали эликсир из сосцов, что большинство просто не обращало внимания на эти приспособления, считая это признаком недовольства Корабля или мистическим знаком. БогоТворения посещались всеми как никогда регулярно.

Почему Корабль питал Ваэлу?

Пока Ваэла тянула жидкость из контейнера, Хали попыталась получить порцию для себя из того же раздатчика. Никакого результата.

«Почему, Корабль?»

Нет ответа. С тех пор как Корабль отправил ее наблюдать за распятием Иешуа, дозваться его было нелегко.

Линии на мониторе снова начали сходиться — плод и мать сливались воедино. И по мере того как это происходило, глаза Ваэлы медленно открывались. Сознания в них не было.

— Уведи нас к Иисусу в небеса, — проговорила Ваэла, незряче глядя в потолок.

Синхронные линии разделились, и лежащая закрыла глаза, отплывая обратно в страну своих загадочных снов.

Хали в изумлении и раздумье воззрилась на свою пациентку. Ваэла произнесла «Иисус», как говорил Корабль. Не «Иешуа», не «Хесус» — «Иисус».

Может, Корабль и Ваэлу отправлял в странный путь к лобному месту? Едва ли, решила Хали. «Я бы признала в ней родственную душу». Она видела в себе знаки, оставленные путешествием на Голгофу.

«Я постарела глазами».

А еще к ней пришли незнаемый прежде покой и желание поделиться увиденным с кем-нибудь. Но Хали знала, что понять ее не сможет никто, кроме, может быть… всего лишь «может быть»… Керро Паниля.

Она не сводила взгляда с раздутого живота беременной Ваэлы.

Почему Керро совокупился с этой… этой женщиной?

«Уведи нас к Иисусу в небеса».

Горячечный бред? Тогда почему «Иисус»?

Хали отчего-то стало неловко. Через прибокс она связалась с центральным компьютером и вызвала сменщика, чтобы тот посидел у монитора. Сменщица, молодая наталь-интерн по имени Латина, явилась на удивление быстро. Форменный зеленый прибокс болтался у нее на бедре.

— Что за спешка? — поинтересовалась Хали, когда Латина ворвалась в каюту.

— Ферри просил передать, что ждет тебе немедленно в девятой богоТворильне.

— Мог и вызвать. — Хали постучала пальцами по своему прибоксу.

— Да… но он просто просил меня передать.

Хали кивнула, собирая вещи. Прибокс и рекордер уже давно стали не просто привычными приспособлениями, но частью ее тела. Она ввела Латину в курс дела, отметилась в журнале синхронизаций и вышла, раздвинув занавесь. В аграриуме кипела работа — созрел очередной урожай. Пробираясь между исполняющими сложный танец страды работниками, Хали нашла отправляющийся к ядру сервок. У старого корпуса она остановилась и пешком добралась до централи, а там по учебному переходу до девятой богоТворильни.

Алая цифра номера подмигнула ей, когда Хали нырнула в люк, окунувшись в тусклое синее мерцание. Ферри не было видно. С три десятка ребятишек от пяти до семи лет сидели по-турецки вокруг голопроектора в центре богоТворильни. В фокусе виднелась фигура человека в белом костюме корабельника, распростершегося на голой земле и прикрывшего руками голову — не то от страха, не то защищаясь.

— Что за урок, дети?

Вопрос был задан бесстрастным голосом стандартных учебных программ Корабля.

— Вот он, — заявил один из мальчишек, тыча пальцем в своего соседа, — хочет знать, откуда у этого человека такое имя.

Мужчина в фокусе проектора поднялся, явно ошеломленный, и откуда-то из-за границ изображения к нему протянулась рука. Ракурс изменился, и стало видно, что рука принадлежит другому мужчине, в длинном бежевом одеянии. Рядом испуганно била копытом большеглазая белая лошадь.

При виде лошади дети разом затаили дыхание, а когда мужчина в бежевом успокоил ее одним движением — захлопали в ладоши.

Хали присела на скамью, глядя на учебное представление, и, откинувшись на мягкую спинку, поискала глазами Ферри. Старика нигде не было. Очень типично — догонять и ждать.

Поначалу фигуры в фокусе проектора молчали, но теперь до Хали донесся раскатистый голос. Язык был ей неведом, но казался знакомым, таким знакомым! Хали казалось, что она почти понимает слова — словно в недавнем сне она учила их. Она нажала клавишу «Перевод» на подлокотнике, и голос прогремел снова:

— Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?

Этот голос! Где она слышала его?

Когда человек в белом поднялся, все еще прикрывая голову руками, Хали поняла, что на нем все же не бортовой комбинезон, а длинная накидка, оплетавшая его длинные ноги. Мужчина отступил на шаг, на два и снова упал, вскрикнув:

— Кто ты?

— Я Иисус, — отозвался раскатистый голос, — которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна.^[45]

Хали замерла.

«Иешуа, — слышалось ей в мертвой тишине. — Хесус. Иисус».

Фокус проектора померк, лампы на потолке разгорелись желтым. Хали поняла, что она одна в комнате, полной ребятишек, — это был урок для малышей. Почему Ферри приказал ей встретиться с ним здесь?

— А ты знаешь, — спросил у Хали сидящий на полу мальчишка, — откуда у того человека такое странное имя?

— Из смешения двух древних культур Земстороны, — ответила она. — А что вы смотрели?

— Корабль говорит, это сегодняшний урок. Началось с того, что тот мужчина скакал на лошади. Очень быстро. А у нас в гибербаках есть лошади?

— По накладным — есть, но у нас пока нет для них места.

— Я бы хотел на лошади покататься!

— А что вы узнали из сегодняшнего урока?

— Что Корабль везде, всегда был и все видел, — серьезно ответил мальчик.

Товарищи его закивали.

«Ты поэтому показал мне Иешуа, Корабль?»

Ответа не было. Но Хали и не ожидала ответа.

«Я не усвоила урок. Чему бы ни желал научить меня Корабль… я провалила экзамен».

Расстроенная, она поднялась, потом снова глянула на заговорившего с ней малыша. Почему нет взрослых? Конечно, это детское богоТворение — но хотя бы инструктор…

— Вы доктора Ферри не видели? — спросила она.

— Он приходил, но его вызвали куда-то, — ответила девчушка из задних рядов. — А разве можно покидать богоТворение?

— Только по корабельным делам, — соврала Хали.

Отговорка вышла пустой, но девочку вроде бы удовлетворила.

Решившись, Хали выбежала из комнаты. Вдогонку ей полетел девчоночий голосок: «А кто же у нас будет учителем?»

«Не я, малышка. Мне самой предстоит многому научиться».

Что-то на борту пошло наперекосяк. Странная беременность Ваэлы была лишь одним признаком из многих. Хали промчалась по боковому проходу в сторону ядра от богоТворильни, отодвинула крышку первого же служебного люка на своем пути и нырнула в проем. По тесной, плохо освещенной трубе она проползла до пересечения с другой, откуда сквозь другой служебный люк вывалилась в главный коридор архива. В зале были люди — группа средней школы на уроке по обращению со сложной техникой, — но ее проход между стеллажами пустовал, и за консолью, скрывавшей вход в тайное убежище Керро, никого не было.

Хали отворила потайной люк, пролезла в залитое слабый розовым светом помещение и плюхнулась в кресло за пультом. Люк за ее спиной со щелчком затворился. От спешки Хали изрядно запыхалась, но переводить дух времени не было. С чего начать? Вокодер, проектор?

Девушка пожевала губу. От Корабля ничего не скроешь. Урок, преподанный тем ребятишкам, был настоящим, она знала это.

«Чтобы обратиться к Кораблю, мне не нужна техника».

Тогда зачем вообще это место?

— Люди, как правило, меньше пугаются так, чем когда Я передаю мысли.

Голос Корабля раздавался из динамика прямо перед Хали, такой спокойный и мудрый, что девушка почему-то озлилась.

— Для Тебя мы просто зверушки? А что будет, когда зверушка Тебе надоест?!

— А как вы можете Мне надоесть?

— Потеряв почтение к Кораблю, — выпалила Хали, не раздумывая. Ответа не было.

Гнев ее остыл. Молча посидев минуту в раздумье, девушка задала иной вопрос:

— Кто Ты, Корабль?

— Кто? Не совсем корректный вопрос, Хали. Я появился вместе с первой человеческой мыслью. Чтобы события свершились в нужной последовательности, потребовалось немало времени — но только лишь времени.

— Так что же почитаешь Ты, Корабль?

— Я почитаю сознание, породившее Мой образ. И Мое почтение явлено в решении Моем наименьшим образом вмешиваться в ваше сознание.

— Так и нам предлагаешь почитать Тебя, Корабль?

— Ты полагаешь, что можешь повлиять на Меня, Хали?

Хали с натугой выдохнула.

— Могу, так ведь.

Это было утверждение, а не вопрос.

Чувствуя, как пол уходит из-под ног, словно озарение свершилось не волей ее, но попущением, Хали поняла наконец в чем был урок лобного места.

— Последствия избыточного вмешательства, — прошептала она.

— Ты радуешь Меня, Хали. Радуешь, как радовал Меня Керро Паниль.

— Хали! — рявкнул Уинслоу Ферри из прибокса на ее поясе. — В лазарет, быстро!

Хали уже выскочила из люка и одолела полпути по коридору, прежде чем сообразила, что прервала беседу с Кораблем на полуслове. Можно было на пальцах пересчитать тех, к кому Корабль обращался лично, а у нее наглости хватило встать и уйти! Мысль эта не успела еще покинуть ее, а Хали уже рассмеялась. Невозможно покинуть Корабль.

Ферри встретил ее у главного входа в лазарет. Старик оделся в прочный синий комбинезон, как колонист. Второй, такой же, он тащил в руках. Когда он сунул костюм ей, Хали увидела, что оба комбинезона снабжены пилотскими шлемами.

Она машинально схватила одежду. Видно было, что старик перепуган — лицо его покраснело, руки тряслись. Ткань показалась ей грубой — в сравнении с корабельным костюмом — съемная накидка и капюшон были как будто скользкими.

— Что… что случилось? — выдохнула она.

— Надо вывезти Ваэлу с борта. Мердок убьет ее.

Хали не сразу осознала его слова. Потом ее одолели сомнения. Почему этот напуганный старик пошел против Мердока? Ведь это значило противостоять самому Оуксу!

— Почему вы хотите помочь? — спросила она.

— Меня снимают. Отправляют на нижсторону, в Первую.

До Хали долетали слухи о Первой лаборатории — опыты с клонами, дикие байки… Но Ферри был смертельно напуган. Может, он знал о Первой что-то более определенное?

— Надо торопиться, — выдохнул старик.

— Но как… Нас догонят!

— Я тебя умоляю! Надевай комбинезон и помоги мне.

Хали поспешно натянула синий комб поверх своего корабельного, чувствуя себя неуклюжей и толстой. Застежки ветровика скользили под пальцами, пока Ферри тащил ее в сторону лазарета.

— Когда они спохватятся, нас уже не будет на борту, — бормотал он. — Через четыре минуты из восьмого дока отправляется грузовой челнок. На борту только оборудование, людей нет — все на автоматике.

Они добежали до палатных ниш. Ферри отдернул занавесь, и Хали едва не воскликнула изумленно. На каталке покоилась Ваэла, уже одетая в нижсторонний комбинезон. Лицо ее закрывал капюшон, на раздутом животе ветровик топорщился складками. Когда Ферри успел ее притащить?

— Мердок приказал перевести ее, — пояснил старик, — как только ты ушла.

Хрюкнув от натуги, он сдвинул каталку с места. Хали собралась было отключить Ваэлу от монитора.

— Рано! — прикрикнул на нее Ферри. — Тогда биометристы сразу поймут, что дело неладно!

Хали отдернула руку. Ясное дело, самой следовало догадаться.

— Теперь подключай свой прибокс, — скомандовал Ферри. — Все решат, что мы опять везем ее на анализы. — Он проворно убрал смятый капюшон Ваэле под спину, а тело прикрыл серым пледом. Когда он поднял ее голову, спящая слабо пошевелилась.

— Чем они ее накачали? — спросила Хали.

— Снотворным, полагаю.

Хали покосилась сначала на себя, потом на Ферри.

— Стоит кому-то глянуть на наши комбы, и неладное точно заподозрят.

— Сделаем вид, что так и надо.

Ваэла вздрогнула во сне, забормотала что-то. Глаза ее распахнулись. «Сейчас. Сейчас!» — вскрикнула она и тут же снова провалилась в забытье.

— Слышу, — пробормотала Хали.

— Готова? — спросил Ферри, берясь за каталку.

Хали кивнула.

— Отрубай!

Хали сорвала датчики, и двое заговорщиков торопливо вытащили каталку в проход.

«Восьмой док, — подумала Хали. — Четыре минуты». Можно успеть, если по дороге никто их не задержит.

Ферри, заметила она, вел каталку к боковому проходу, ведущему прямо в причальную зону. Неплохой выбор.

Они не успели отойти от палаты и на десять шагов, когда Хали получила первый вызов.

— Экель, в лазарет. Экель, в лазарет.

От лазарета до причала было всего пара сотен метров, но внутрикорабельному транспорту довериться было невозможно. Если Мердок желал Ваэле смерти, если Хали недооценила его при первом знакомстве, то войти в транзитную трубу будет смерти подобно. Он сможет поставить систему управления транссетью на оверрайд, и та доставит добычу к его дверям, как заказанный обед.

Колесики каталки поскрипывали, и Хали это жутко раздражало. Ферри тяжело дышал от непривычного напряжения. Немногие встречные расступались перед двумя врачами, торопящимися по каким-то своим, врачебным делам.

— Экель! — снова запищал прибокс. — Экель, срочно в лазарет!

Они завернули за угол, направляясь к посадочной зоне, и едва не повалили каталку. Ферри ухватил Ваэлу за плечи, не давая ей соскользнуть. Хали помогла ему, не переставая толкать каталку в сторону восьмого дока. Мимо промелькнули ворота пятого, и восьмой уже показался в конце туннеля.

Ферри запустил руку Ваэле под лопатки и вытянул оттуда какой-то маленький предмет. Лицо его разом побелело.

— Что там? — спросила Хали.

Старик показал. Штуковинка выглядела совсем безобидно — блестящая серебряная трубочка.

— Следак, — выдохнул Ферри.

— Откуда он взялся?

— Мердок, должно быть, пытался заставить Ваэлу проглотить его, но рано ушел, а она выплюнула.

— Но…

— Они знают, где мы! Биокомпьютер может проследить, как зонд движется в теле, да, но следак можно обнаружить в любом месте на борту!

Хали выхватила приборчик из рук Ферри и что было сил швырнула себе за плечо.

— Нам хватит и пары минут.

— Экель, стоять!

От пронзительного вопля она встала как вкопанная. Из люка прямо перед носом у Ферри показался Мердок. В руке он сжимал лазерный скальпель, и Хали вдруг осознала, что этот инструмент можно применить и как оружие. На полной мощности скальпель мог с десяти метров отрезать человеку ногу.

Глава 54

Как прекрасно понимали иезуиты, основная функция логики — ограничивать число аргументов в споре и тем самым сдерживать мыслительные процессы. Еще в веданте этот способ обуздывать бешеную изобретательность разума включал семь логических определений: качество, сущность, действие, общее, частное, сродное и несуществующее, или отрицание. Эти семь категорий, как мнилось создателям системы, ограничивали пределы поля символов. Осознание того факта, что все символические системы по сути своей безграничны и бесконечны, пришло намного позднее.

Раджа Томас, из корабельных архивов.

Сжимавший Томаса в объятьях дирижаблик издал короткую трель, стравливая газ из пузырей, и начал медленно опускаться в голубой туман. Томас слышал его песню, ощущал свое тело в колыбели, осознавал даже, что Алки начала свой долгий спуск к горизонту. Он видел темно-лиловое полуденное небо, подсвеченный сбоку синий туман в чаше островерхих скал внизу и все же не мог довериться ни своим глазам, ни разуму, воспринимавшему увиденное.

Потом туман окутал его, жаркий и влажный.

Воспоминания путались, будто Томас пытался разглядеть их сквозь толщу бурных вод, плыли и колебались, складываясь в пугающие сочетания.

«Спокойно. Только спокойно».

Была ли то его мысль, Томас не мог поручиться.

«Где я?»

Ему помнилось — кажется, — как его выпихнули из шлюза на пустошь вокруг Редута. Значит, он — скорей всего — на Черном Драконе. Но как он оказался в щупальцах дирижаблика, Томас не мог вспомнить.

«Как я тут очутился?»

В тот же миг, словно его смятение вытребовало у памяти ответ, он увидел себя как бы со стороны — убегающего по прибрежной равнине от настигающего рвача — и спикировавшего к нему дирижаблика. Образы мелькали перед его мысленным взглядом против воли.

«Спасение? Но чем я служу этому зверю? Балластом? Пищей? Может, дирижаблик несет меня в свое гнездо, куче голодных… голодных кого?»

— Гнездо!

Он услышал это слово так отчетливо, словно говорящий стоял у него за спиной. Но вокруг не было никого. И голос не принадлежал ни Кораблю, ни самому Томасу.

«Корабль!»

У них осталось менее семи суток! Корабль готов сломать запись… и покончить с человечеством.

«Я просто схожу с ума. И никакой дирижаблик не волочит меня сквозь синий туман».

В мозгу его словно отворился люк, и оттуда хлынули сбивчивые голоса — он узнал только голос Паниля. Воспоминания… рассудок Томаса цеплялся за воспоминания, открывшиеся ему вместе с этой несвязной болтовней. Гондола — вцепившиеся в плазмаглас щупальца десятков дирижабликов… занимаются любовью Ваэла и Паниль, и тела их оплетают толстые черные щупальца, словно любопытные змеи… Он услышал собственный истерический смех — или это тоже воспоминание? Вспомнился цеппелин, которым они добрались до Редута… камера — и те нелепые спецклоны… и снова хохот. «Я брежу… и вспоминаю бредовые видения…»

— Это не бред.

Снова тот же голос! Сплетение щупалец чуть разошлось, но вокруг по-прежнему видна была лишь пелена тумана и… и… нет, больше ничего.

Мысли забивала чужая болтовня — было то воспоминание или мерещилось сейчас, Томас не был уверен. Голова кружилась, и перед глазами мелькали обрывки вроде бы голозаписей…

«Ну вот, я наконец-то тронулся. Совсем крыша поехала».

— Ты в своем уме.

«Да, всего лишь болтаю сам с собой».

Бессвязный лепет конденсировался в различимые слова, Томасу казалось, что он выделяет из потока слов внятные фразы… но эта голографическая запись в голове пугала его до жути. Словно вся планета стала его глазами и ушами, словно он находился… повсюду.

Тишина возвращалась постепенно, приступами, спазмами. Волны ее накрывали рассудок Томаса. Чужие глаза и уши медленно, как ползущие по стене улитки, покидали его восприятие.

Он был один.

«Что за ерунда со мной творится?»

Нет ответа.

Но отзвуки его мысленного голоса эхом раскатывались по длинным, темным коридорам извилин. Томас погрузился во тьму, и в этой тьме крылся глаз, чтобы видеть, и ухо, чтобы слышать. Там была Ваэла, он ощущал это так явственно, словно протяни руку — и он коснется…

Щупальца больше не держали его!

Рука коснулась земли… песок, галька. И тьма вокруг. И Ваэла во тьме — покойная, всеприимная…

«Я каким-то мистиком становлюсь, черт!»

— Каким мистиком? Живым.

Этот голос! Он был так же реален, как дыхание ветра на его щеках. Томас осознал, что стоит на коленях, на сырой темной земле… а вокруг клубится синий туман. И он вспомнил — по-настоящему вспомнил, — как подхватил его дирижаблик. Это было самое драгоценное из воспоминаний. Томас лелеял его, точно единственное дитя, это воспоминание: сверкающий морской простор, уходящая к горизонту узкая лента прибоя, вздымающиеся над морем и прибрежной равниной самые крутые на планете горы — Черный Дракон.

— Воздень очи свои горе, Раджа Томас, и узри, как дитя рождает мужа.

Он вскинул голову. В вышине сверкало что-то оранжево-золотое, ударила по ушам свистящая песнь. Прямо над ним плыл в синем тумане небольшой дирижаблик, волоча по земле пучок щупалец. Бивший в лицо ветерок разгонял мглу, принося благоухание цветов. В насыщенном водяными парами горячем воздухе видимость все увеличивалась. Томас огляделся.

«Джунгли».

Он понял, не зная как, что находится в огромном кратере, окруженном черными скалами, и пойманное в каменной чаше облако создает температурную инверсию, сохраняя тепло.

Щупальце скользнуло к нему, коснулось левого запястья — сухое и теплое, как человеческая кожа. На затылок Томасу упала капля. Он глянул на дирижаблик. Вода собиралась каплями на его боках и скатывалась по другим щупальцам.

Покой оставил его.

«Что эта тварь со мной сделает?»

Он шарил взглядом, но повсюду натыкался только на жаркий синий туман.

Гром!

Мглу в вышине пронзила ослепительная молния. Волоски на шее, на руках Томаса встали дыбом.

«Где я?»

— В гнезде.

Он сообразил, что на самом деле не слышит голоса, нет… тот рождался непосредственно в слуховом центре мозга, как голос Корабля… но это говорил не Корабль.

Но не верить глазам он был не в силах. Щупальце дирижаблика касалось его руки, с другого капало за шиворот. Вокруг были джунгли. Возможно, в бреду исполнилась самая сокровенная его мечта: легендарное прибежище, земля, текущая молоком и медом, где нет тревог и нет хода времени: Эдем.

«Я спрятался в собственном бреду, потому что Корабль решил уничтожить всех нас!»

Он снова глянул на укутанные туманом джунгли — пестрые купы деревьев, оплетенные лианами, расцвеченные странными цветными пятнами.

— Чувства не лгут тебе, Раджа Томас. Это настоящие деревья и лозы. Видишь — цветы?

Пятна были соцветиями — алыми, лиловыми, ниспадающими водопадами золота. Они были так совершенны, что казались хрупким порождением фантазии.

— Нас цветы радуют.

— Кто… говорит… со мной?..

— С тобой говорит Аваата. Аваату восхищают также жито и маис, яблони и кедры. Аваата насадила здесь то, что ваш род оставил и отбросил.

— Кто это — Аваата? — крикнул Томас нависающему над ним дирижаблику, опасаясь, что уже знает ответ.

— Се — Аваата!

Видения захлестнули его: планета, кружащая от тьмы к свету, утесы Черного Дракона и равнины Яйца, моря и горизонты — мятущееся множество, превосходившее способности Томаса к восприятию. Он попытался изгнать образы Авааты из своего рассудка, но те не уходили.

— Дирижаблики… — прошептал он.

— Зови нас лучше «Аваата», ибо мы едины во множестве.

Видения отступили.

— Аваата приносит тебе на помощь Паниля. Видишь?

Томас оглянулся. Из синего тумана выступил еще один дирижаблик, поддерживавший одним щупальцем нагого Керро Паниля — тот плыл в воздухе, как остаточное изображение в кадре. Дирижаблик уронил его почти над самой землей. Поэт приземлился на ноги. Когда он шагнул к Томасу, под ногами его явственно зашуршал песок. Керро был реален, он не погиб на равнине и не был убит дирижабликами.

— Это не бред, — проговорил Керро. — Помни. Никакой фраги не существует. Это — самообмен.

Томас поднялся на ноги, и щупальце потянулось ему вслед, не отпуская его запястья.

— Где мы, Керро?

— Как ты и предположил — в саду Эдемском.

— Ты читаешь мои мысли?

— Не все. Кто ты, Томас? Аваату твоя загадочная природа весьма интересует.

«Кто я?»

— Я — гонец с дурными вестями. — То, что занимало мысли Томаса, сорвалось с языка первым. — Корабль намерен покончить с человечеством. У нас осталось… менее семи суток.

— Но почему?

Керро остановился менее чем в шаге от Томаса и склонил голову к плечу. Лицо его светилось веселым лукавством.

— Потому что мы так и не научились богоТворить.

Глава 55

Забытый язык нашего зверского прошлого понуждает нас поверять себя. Не ответить на вызов — значит отступить. А что этот величайший вызов, как не энтропия, те барьеры, что стоят на пути распространения жизни, ограничивая количество доступной энергии?

Керро Паниль, «Воспевая Аваате».

Мгновение, показавшееся ей очень долгим, Хали неподвижно стояла в проходе, глядя на Мердока и оружие в его руке — смертоносный лазерный скальпель. Прямо за его спиной виднелся люк в восьмой док, где были грузовик и спасение. Оставалось меньше двух минут до того, как автопилот понесет челнок из дока, выводя на орбиту неторопливого сближения с Пандорой. Хали взглянула на Ваэлу — та по-прежнему без сознания. Но куда направлен скальпель, было ясно. Хали телом заслонила лежащую от Мердока. Ферри беззвучно всхлипнул.

Не сводя взгляда со скальпеля, Хали прокашлялась.

— Эти штуки, — голос ее был на удивление спокоен, — предназначены, чтобы спасать людей, Мердок, а не убивать.

— Избавившись от этой таоЛини, я спасу чертову уйму народу!

Слова Мердока напомнили Хали тот миг, когда Корабль позволил ей столкнуться с вонючим у лобного места.

«Корабль!» — безмолвно взмолилась она.

Нет ответа. Все зависело только от нее самой.

Ферри остановил каталку в двух шагах от Мердока и замер, мелко дрожа.

Мердок взмахнул скальпелем.

— Скальпель придуман, чтобы иссекать из здорового тела противоестественные нарастания. Она… — Он пронзил взглядом спящую Ваэлу, — оскверняет всех нас.

И снова из глубин памяти поднялись лица вокруг лобного места — исполненные страстей глаза, пылающая в них едва сдерживаемая жажда насилия. У Мердока было такое же лицо.

— У тебя нет права, — проговорила она.

— У меня есть это. — Лезвие скальпеля со щелчком прожгло воздух у ее щеки. — Вот мое право!

— Но Корабль…

— Будь проклят ваш корабль! — Он шагнул к Хали, протянул руку, чтобы оттолкнуть ее…

И в это мгновение Ферри бросился на него. Движения его были так споры, что Хали заметила только, как дернулась лодыжкаМердока, как промелькнул стариковский локоть и Мердок повалился на палубу. Скальпель вылетел из его руки. Быстрота, с которой двигался старик, поразила Хали едва ли не больше, чем его действия. Он был в отчаянии.

— Беги! — крикнул Ферри. — Увози Ваэлу!

Мердок попытался подняться, и старик снова бросился на него.

Хали рефлекторно ухватилась за каталку, пропихивая ее мимо дерущихся мужчин. Скрежет колесиков терзал нервы.

«Сколько осталось времени?»

И когда она пропихнула каталку в люк восьмого причала, в мозгу ее промелькнула другая мысль:

«Что толкнуло Ферри на такое безрассудство?»

Запертый шлюз грузовика лежал по другую сторону переходной камеры. Хали перетащила каталку через невысокий порог и у самого люка остановилась. Только тут ей пришло в голову, что без Ферри она бежать все равно не сумеет. Программа для автопилота на грузовике осталась у него. Без программы автомат высадит их в Колонии. Инстинкт подсказывал, что там им придется не лучше, чем в лапах Мердока. Без программы они не смогут войти в грузовик и зажарятся живьем в переходной камере. Без программы они не смогут запустить систему жизнеобеспечения на борту челнока.

Безумное перечисление невозможностей оборвалось, когда до ушей Хали долетел лязг становящихся на свои места сменных панелей — последний этап перед расстыковкой. За спиной ее послышалось хрюканье. Она обернулась. Ферри боролся с Мердоком у самого внешнего люка и постепенно отступал к Хали. Панели клацнули снова, и один за другим с шипением начали расходиться захваты. Уходили в свои гнезда затворы, отделяя челнок и четверых человек от Корабля.

Мердок взвыл, и по измазанной алым палубе скользнуло, точно редкий цветок, его отрезанное ухо — Ферри сумел ухватить скальпель. Обернувшись к панели, Хали откинула ее и, нашарив взглядом клавишу «Остановить выполнение программы», в отчаянии вдавила ее.

«Надеюсь, мы здесь не застрянем…»

Из-под пульта донеслось зловещее тиканье.

Оттолкнув ее, Ферри сунул в приемную щель блестящую облатку. Дрожащий его палец коснулся клавиши «Добавить программу», и люк грузовика отворился. Вдвоем беглецы затолкнули каталку вовнутрь.

Внезапно Ваэла села на каталке. Она поглядела на Ферри, потом на Хали и произнесла:

— Мое дитя будет спать в море. Где дирижаблики усмиряют волны, качающие колыбель, там будет спать мое дитя.

Она уронила голову на грудь. Заговорщики сняли ее с каталки и бережно пристегнули к пассажирскому креслу. До ушей Хали долетело шипение затворяющегося люка. Грузовик содрогнулся. Ферри толкнул свою спутницу к одному из пилотских кресел в передней части кабины, а сам плюхнулся во второе.

— Доводилось на таких летать? — прохрипел он.

Хали помотала головой.

— Мне тоже. Только на симуляторах, но это было очень давно.

Палец его повис над клавишей «Запустить программу», но не успел Ферри нажать ее, как на пульте загорелся красный индикатор включившегося автопилота. Хали глянула в плазмагласовый иллюминатор, откуда виден был причал, ожидая старта. Но ничего не произошло.

— Что случилось? — спросила она, чувствуя, что вот-вот впадет в истерику. — Почему не летим?

— Ферри! Экель! Вырубайте эту посудину и выходите!

— Мердок, — проворчал Ферри. — Вечно он все испортит. Должно быть, сбежал из дока. Он перехватил управление, и мы не можем отстрелить причальные затворы.

— Ферри, Экель — если мы срочно не доставим таоЛини в лазарет, она может умереть! Хотите, чтобы ее смерть была на вашей совести? Не создавайте себе про…

Ферри отключил вокодер.

Хали перевела дух.

— Что теперь?

— Теперь? Или ты запомнишь этот полет до конца дней своих, или у тебя и дня не осталось. Держись крепче!

Ферри надавил на «Перезапуск системы», а когда огни на панели погасли — «Оверрайд» и «Ручное». На мгновение его палец задержался над кнопкой «Запустить программу».

— Жми, — бросила Хали.

Палец старика опустился. Пассажирский отсек сотрясла дрожь.

Хали поглядела на своего спутника. Она не ожидала от Ферри такой отчаянной решительности. Он уже, казалось, перешел пределы отчаяния, двигаясь на некоей собственной программе. Только теперь девушка поняла, что старик трезв.

— Нам бы еще справочник пилота, — пробормотал он.

— У вас есть справочник, — отозвался из динамика на потолке металлический женский голос, напугав обоих.

— Ты еще кто, черт тебя дери? — поинтересовался Ферри.

— Я Биттен. Автопилот грузового челнока. В аварийной ситуации могу поддерживать разговор и починяться устным командам. Желаете отстыковаться от Корабля, не так ли?

— Да, но…

Грузовик с ревом рванулся вперед. Сквозь передние иллюминаторы сверкнула Рега, потом поплыла панорама звезд. Челнок отделился от Корабля, начиная медленный разворот к Пандоре. Хали увидала в иллюминатор зияющую на месте восьмого причала дыру, к которой, точно мошкара, уже слетались робоксы, намереваясь взяться за починку рваных краев.

— Н-ну, — пробормотал Ферри, — и что теперь?

Хали попыталась глотнуть, но в горле было сухо.

— Ваэла сказала: колыбель в море, — выговорила она. — Ей что-то известно о…

— Система жизнеобеспечения задействована, — объявил Биттен. — Спящему требуется дополнительный уход?

Хали поспешно обернулась к своей пациентке. Ваэла спала спокойно, грудь ее мерно вздымалась. Расстегнув ремни, Хали подползла к ней и провела серию анализов. Почти все было в норме — давление чуть повышено, адреналин в крови подскочил, но уже падает. Медикаментозное лечение не требуется.

Ее отвлек голос Ферри: старик интересовался у Биттена, когда приблизительно челнок войдет в атмосферу Пандоры.

Хали отвернулась и с растущим недоумением уставилась на незнакомый пульт. Ее жизнь на борту была окончена, и все, что девушка могла сказать о своем будущем, — это то, что оно наступит.

— Два часа тридцать пять минут до входа в стратосферу, — наполнил кабину скрежещущий голос Биттена. — Плюс двадцать пять минут до посадки в Колонии.

— Мы не можем садиться в Колонии! — возразила Хали, возвращаясь на место. — Какие есть альтернативы?

— Для данного аппарата Колония является единственным разрешенным местом посадки, — проговорил Биттен.

— А просто на поверхность нельзя?

— При определенных условиях такая посадка возможна без вреда для судна и экипажа. Однако при отлете были повреждены передние шасси и шлюзовочные клапаны. Для посадки в Колонии они не требуются.

— Но мы не можем лететь в Колонию!

Хали покосилась на старика, но тот застыл — не то от страха, не то в полнейшей покорности судьбе.

— Выживание экипажа без дополнительных средств защиты в других точках поверхности Пандоры маловероятно, — проскрежетал Биттен.

Голова у Хали кружилась. «Выживание маловероятно!» Ей вдруг показалось, что все случившееся — лишь спектакль, поставленная кем-то драма, выдумка. Она глянула на Ферри, но тот продолжал пялиться в иллюминатор. Вот что тревожило ее: Ферри вышел из роли, зашел слишком далеко.

«Но ухо Мердока… дыра в обшивке Корабля…»

— Мы не можем вернуться на борт, мы не можем садиться в Колонии, и на брюхо мы сесть тоже не можем, — заключила она.

— Мы в ловушке, — согласился Ферри, и спокойствие в его голосе Хали очень не понравилось.

Глава 56

Смотри — вот войско малое; воистину, гневают они нас, а мы — войско на страже.

Мусульманская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

— То, о чем ты говоришь, — это война, — проговорил Керро, покачивая головой.

Он сидел на теплой земле, прислонившись спиной к стволу дерева. Вокруг лежала пронизанная лунными лучами тьма.

— Война?

Томас потер лоб, глядя на танцующие тени. Ему неприятно было глядеть на Паниля — нагого Пана, беспрестанно привязанного к здешней жизни: то прислонится к стволу, то намотает на руку щупальце пролетающего дирижаблика. Контакт, постоянный контакт: физическое прикосновение.

— Много поколений корабельники знали о войне только в теории, — ответил Паниль. — Клоны и спецклоны вообще не знают о ней, даже через устную традицию. Я сам узнал это слово из обучающих программ Корабля.

Одна луна стояла в зените, другая катила свой бледный серп над изрезанным горизонтом, но для Керро Томас представлялся темной тенью в звездном небе, окруженной смутным ореолом. Такой встревоженный…

— Но мы должны взять Редут, — проговорил Томас. — Это наша единственная надежда. Корабль… Корабль нас…

— Откуда ты знаешь?

— За этим меня и вывели из спячки.

— Чтобы научить нас богоТворить?

— Нет! Чтобы поставить перед вами проблему! Корабль настаивает…

— Проблемы нет.

— Что значит «нет»? — возмущенно воскликнул Томас. — Корабль…

— Оглянись. — Керро обвел рукой залитый лунным светом кратер, листву, подрагивающую на влажном ветру. — Если ты сохранишь свой дом, он укроет тебя.

Томас глубоко вздохнул, чтобы успокоиться хотя бы внешне. Эти джунгли — да, казалось, не было никаких демонов в этом… этом гнезде, как называли его дирижаблики. Но его безопасности недостаточно! Нигде нельзя укрыться ни от Оукса, ни от Корабля! И уклониться от приказов Корабля тоже невозможно. Надо как-то втолковать это Панилю.

— Поверь мне, прошу, — выговорил Томас, — если мы не научимся богоТворить, нам крышка. Человечества больше не будет, никогда и нигде. Я… я не хочу этого.

— Тогда зачем нам нападать на Редут?

— Ты же сам сказал, что это последнее поселение на нижстороне — Колония — уничтожено.

— Верно, но чему ты научишь этих людей нападая? — Голос Паниля бесил своей рассудительностью, лился в тревожном ритме трепещущих на ветру листьев.

— Льюис на пару с боссом уничтожают келп, дирижабликов. — Томас старался говорить так же спокойно. — Время местной биосферы тоже подходит к концу. Или они не…

— Аваата понимает, что происходит с ней.

— Они знают, что их хотят уничтожить?

— Да.

— Разве они не желают предотвратить это?

— Желают.

— Как они собираются это сделать, не разрушив Редута?

— Аваата не тронет Редут.

— Тогда что они собираются делать?

— Что Аваата делала всегда: растить. Аваата и дальше будет спасать всех, кого может. Аваата принесет нас туда, где нам место.

— Разве келп не убивает колонистов? Ты слышал рассказ Ваэлы…

— Еще одна ложь Льюиса, — ответил Паниль, и Томас понял — это правда.

Он уставился на черную стену джунглей за спиной Паниля. Где-то там — знал он — таится немалый отряд выживших, равно нормалов и спецклонов, спасенных на равнинах Пандоры дирижабликами и высаженных здесь, подобно бережно собранным земсторонним растениям. Томас не встречал еще никого из них, но Паниль и дирижаблики описали ему их судьбу. Дирижаблики были способны на такое… и в то же время… Томас в отчаянии помотал головой.

— Такая мощь!

— Чья?

— Электрокелпа! Дирижабликов!

— Авааты, ты хочешь сказать.

— Почему они не воспользуются своей властью, чтобы защититься?

— Аваата единственная понимает власть.

— Что? О чем ты?

— Обладать властью — значит пользоваться ею. Такова природа обладания. А воспользоваться властью — значит потерять ее.

Томас зажмурился, стиснув кулаки. Паниль отказывался понимать. А отказываясь понять, он обрекал на гибель всех.

«Какая это будет потеря! Не только человечество… но и эта Аваата!»

— Они столь многим наделены, — прошептал Томас.

— Кто?

— Аваата!

Вспомнив, что показывали ему дирижаблики, Томас высказал свой вопрос вслух:

— Тот дирижаблик, что принес меня, — знаешь, что он мне показал, когда нас накормили?

— Да.

— На пару секунд прикоснувшись к нему, — продолжал Томас, не слушая, — я увидал в бреду практически полную эволюцию последних геологических и ботанических изменений на Пандоре! Подумать только, мы можем потерять это!

— Это не бред, — возразил Паниль.

— А что тогда? — Томас поднял глаза к плывущим в небе лунам.

— Поначалу Аваата учит касанием. Поток информации не искажается, да, но может порой захлестнуть. По мере того, как ученик учится сосредоточению, поток информации становится для него дискретен, разборчив. Начинаешь отделять нужное от пустой болтовни.

— Болтовни, да. Большая часть — просто шум, но…

— Ты умеешь сосредоточиться, — объяснил Паниль. — Ты выбираешь, какие шумы слышать и понимать. Выбираешь, какие образы видеть и распознавать. Тоже разновидность сосредоточения.

— Как мы можем сидеть тут и обсуждать… обсуждать такие… Все же скоро кончится! Навсегда!

— Между нами перетекает истина, Раджа Томас. От власти касания Аваата переходит к прямому общению — разум к разуму. Полное отождествление с другим. Ты видел, как демоны пожирают остатки лопнувших дирижабликов?

Слова его пробудили интерес Томаса.

— Видел.

— Прямое поглощение информации, самоотождествление. Тот же эффект наблюдался у примитивных созданий на древней Земле — планарий.

— И не говори.

— Нет… преград я не ставлю.

Томас шарахнулся от щупалец пролетающего дирижаблика, которые скользнули по его щеке и задержались потом на миг, оплетая сидящего Паниля. Перед глазами его промелькнули чередой картинки, обрывки невиданных снов. И эта болтовня!

— Твоя тайна продолжает завораживать Аваату, Раджа Томас, — заметил Паниль. — Кто ты?

— Лучший друг Корабля.

В этих словах Керро уловил нечто похожее на истину. Память вернула его в учебную комнату на борту. На долю секунды его охватила ревность и тут же ушла.

— Лучший друг Корабля готов развязать войну?

— Другого пути нет.

— Но кто будет сражаться в этой войне?

— Они и мы — больше некому.

— Но кто это — «мы»?

Томас обвел рукой стену джунглей, надеясь, что указывает в ту сторону, где скрываются принесенные сюда дирижабликами люди.

— И ты намерен противостоять Оуксу насилием?

— Оукс обманщик. Капеллан-психиатр обязан исполнять первую заповедь богоТворения — выживание. Оукс готов пожертвовать будущим всего человечества ради достижения собственных шкурных целей.

— Это верно. Оукс эгоист.

— Чтобы выжить, — продолжал ослепленный негодованием Томас, — необходимо планировать и жертвовать. А кэп должен быть способен жертвовать большим, нежели остальные. В богоТворении мы детей своих отдаем Кораблю. Оукс же заставляет клонов служить его целям, и это при том, что запасы провизии ограниченны. Дети голодают, покуда его игрушки…

Томас умолк, в отчаянии соображая, как же ему заставить поэта понять, что необходимо сделать. Из-за горизонта на востоке выскочила Алки, пронизав молочно-белыми лучами стоящий в кратере туман. Вблизи отчетливо выступил из сумерек каждый блестящий от влаги лист, но в отдалении все по-прежнему сливалось, как на размытой акварельной картине.

— Мы все в опасности, смертельной опасности, — пробормотал он.

— Жизнь всегда в опасности.

— Ну хоть в чем-то мы сходимся.

Томас опустил голову. Взгляд его упал на его же собственные ботинки, и, стоило ему увидать их, как время растянулось, точно в предсмертный миг. Томас вспомнил, как беспомощно болтались его ноги, когда дирижаблик уносил его от клацающего челюстями рвача.

«Смертельная угроза!»

И вспомнился другой миг, сродственный этому, — когда он нажимал стоп-кран на борту безднолета «Землянин», бессчетные века и повторы тому назад. Между решением нажать клавишу и прикосновением прошли годы, и галактики махали ему ветвями на кончиках пальцев. На правом указательном пальце, у самой костяшки, встал торчком один миллиметровый волосок, и что-то крохотное и влажное скользнуло по левой щеке.

— Зачем дирижаблик приволок меня сюда?

— Чтобы сохранить семя.

— Но Оукс и команда из Первой лаборатории погубят нас всех. Никто не спасется. Кого упустят они, прикончит Корабль.

— И все же мы в Эдеме, — проговорил Паниль, легко поднимаясь на ноги. Он обвел кратер взмахом руки. — Здесь есть пища. Тепло. До прибрежных утесов менее километра, до Редута — не больше десяти. И все же мы живем в разных мирах, а ты готов свести их воедино.

— Нет! Ты не понимаешь, что я…

Томас сбился. На него упала тень, и, подняв голову, он увидел, как проплывают в вышине три дирижаблика, волоча в щупальцах массивный резак для пластали и несколько извивающихся человеческих тел. За ними стену кратера преодолели еще несколько дирижабликов. И все тащили с собой людей и оборудование.

Когда один пролетал над ними, отвернув от ветра перепонку паруса, Керро дотронулся до его щупальца.

— Льюис перевел Первую лабораторию в Редут, — проговорил он отрешенно. — Этих людей изгнали. Они в ужасе. Мы должны позаботиться о них.

Томаса захлестнул восторг.

— Ты спрашивал о моем войске? Вот оно! А дирижаблики несут нам оружие! Ты говоришь, они не помогут нам в бою, но…

— Теперь я верю, что ты был когда-то кэпом, — промолвил Паниль. — Хранитель ритуалов и священных облачений — принадлежностей и одеяний беды.

— Я говорю тебе, другого пути нет! Мы должны захватить Редут и научиться наконец богоТворить!

Паниль уставился на него невидящими глазами.

— Или ты не знаешь, что Корабль создан людьми? И все, что проистекает от Корабля, — также людское творение. Корабль не требует от нас ничего, что не шло бы от нас самих.

Томас был уже не в силах сдерживать гнева и отчаяния.

— Ты спрашиваешь меня, знаю ли я, что Корабль — людских рук дело? Да я был среди этих людей!

Для Керро это стало откровением — Томас, клочок воскрешенного прошлого! Он почти видел в этом длань Корабля — прошлое, настоящее, будущее сплетались прекрасным узором. Не хватало только стихов, чтобы воплотить эту красоту. Керро улыбнулся собственному озарению.

— Тогда ты должен знать, для чего вы создали Корабль! — воскликнул он.

Томасу в его словах послышался вопрос.

— Мы летели на безднолете «Землянин» с приказом превратить его в мыслящее существо. Нам оставалось выполнить приказ — или погибнуть. Мы его выполнили. И в миг самоосознания Корабль избавил нас от одной угрозы, чтобы превратиться в иную. Он потребовал, чтобы мы научились богоТворить. БогоТворением Корабля мы должны были наполнить свои жизни — мы и все наши потомки.

Паниль не ответил, молча взирая, как подлетающие стайки дирижабликов сгружают людей и оборудование. Чашу кратера наполняло испуганное бормотание спасенных и негромкий пересвист дирижабликов.

— Так значит, ты говоришь с Кораблем, как и я, — негромко произнес Керро. — И все же не слышишь собственных слов. Теперь я понимаю, для чего Кораблю понадобился поэт.

— На самом деле нам нужен опытный военачальник, — отрезал Томас. — Но за отсутствием такового сгожусь и я.

Развернувшись, он двинулся в сторону ближайшей кучки новоприбывших.

— И чем ты займешься? — поинтересовался Паниль.

— Набором рекрутов.

Глава 57

В процессе ностальгической фильтрации Земсторона в сознании корабельников превратилась в сказочную страну. Представители разных народов, пересказывающие истории своих племен, могли свести их в единое целое лишь в атмосфере золотого века. Никто из корабельников не бывал во всех точках Земли, не сталкивался со всеми ее общественными структурами. На протяжении поколений позитивные воспоминания укреплялись, покуда не приобрели мифологическую окраску.

Керро Паниль, «История Авааты».

Легата сидела за пультом связи в своем кабинетике в Редуте. Кабинет был маленьким и обставленным, судя по всему, в большой спешке. Прямо за столом в стену был врезан люк, ведущий в ее личную каюту, которой Легата, впрочем, почти не пользовалась. Но Оукс был сейчас чем-то занят, и не воспользоваться таким шансом было бы грешно.

Легата вызвала корабельные архивы, набрала личный код доступа и принялась ждать. Может быть, связь с Кораблем уже утеряна?

Консоль зажужжала, и по экрану побежали глифы. Легата поспешно провела сигнал через ворота Бычка, установила барьер случайных чисел и принялась перекачивать досье Оукса в банки данных Редута.

«Попался, Морган лон Оукс!»

А распечатка оставалась спрятанной в старой каюте Оукса на борту — на всякий случай. Оукс мог наткнуться на сделанную Легатой запись, стереть ее и даже добраться по оставленным ею следам до оригинала. Но распечатка, помеченная знаком самого Корабля, останется.

Проглядев досье еще раз, дабы удостовериться, что память не подводит ее, и проверив, работает ли барьер случайных чисел, Легата заперла дверь и решила заняться Хесусом Льюисом. Подчинить Оукса мало — Льюис создал опору собственной власти и держался ее крепко. И Легате очень не нравилось, как он глядел на нее — исподтишка, оценивающе.

Консоль подтвердила, что ворота Бычка открыты, и Легата запросила все имеющиеся данные по Хесусу Льюису.

Индикатор на пульте связи погас. Легата подергала выключатель — ничего. Она ввела код оверрайда, личный код Оукса, попробовала голосовую связь — ничего «Когда я запросила данные на Льюиса!»

Нет. Это, верно, совпадение. Она снова попробовала установить связь, но вызвать корабельные архивы не получалось. Легата встала, вышла в коридор и, пройдя через приемник для спецклонов, заняла свободную консоль там. С тем же результатом.

«Мы отрезаны».

Она поблагодарила уступившего ей место бледного тонкопалого спецклона и вернулась к себе. Полагалось бы — и Легата знала это — уведомить Оукса. Теперь, когда Колония погибла, а связь с Кораблем утеряна, они были предоставлены самим себе, затерянные на планете, все крепче бравшей Редут в кольцо осады.

Да, Оуксу придется сказать. Легата пристроилась за пультом и попыталась связаться с боссом. Свободной оказалась только линия голосовой связи. Когда Оукс нетерпеливо рявкнул, что занят, Легата заявила, что ее дело отлагательства не терпит.

— Мы в ловушке, — проговорил Оукс, молча выслушав ее.

— Каким образом? — поинтересовалась Легата. — Нас некому ловить.

— Нас подставили, — настаивал Оукс. — Жди меня.

Связь прервалась. Динамик возмущенно пискнул, и только тогда Легата сообразила, что босс не спросил, где ее искать. Он что, постоянно за ней шпионит? «Что он видел… и сколько уже знает?»

Не прошло и минуты, как люк распахнулся. Оукс стоял на пороге, белый его комбинезон промок от пота.

— Эта баба, таоЛини, — заявил он с порога срывающимся от волнения голосом, — Паниль и Томас — они хотят погубить нас!

Он замер на пороге, буравя Легату взглядом.

— Это невозможно! Я сама видела, как Томаса унес дирижаблик. И Паниль…

— Они живы, говорю тебе! Живы и строят против нас козни!

— Как?..

— Снова взбунтовались клоны! И Ферри прислал письмо с какими-то невнятными предупреждениями. Льюис считает, что они где-то рядом, в какой-то долине. У них и люди, и оборудование. Они готовятся к атаке.

— Как может кто-то…

— Зонды. Льюис рассылает зонды. И там действительно кто-то прячется. Приборы сходят с ума — помехи, от которых Льюис до сих пор не может избавиться, — но можно быть уверенным: там большая концентрация биомассы. И металл.

— Где?

— На юге. — Он вяло махнул рукой. — Чем ты занималась, когда связь с бортом прервалась?

— Ничем особенным, — соврала она. — Просто прервался контакт.

— Нам нужна связь! Там остались люди, материалы, продовольствие. Все тащи сюда!

— Я пыталась. Вот, посмотри. — Она выскользнула из кресла, уступая Оуксу место перед пультом.

— Нет… нет… — Похоже было, что он попросту боится сесть за ее консоль. — Я… тебе верю. Просто…

Легата вернулась в кресло.

— Просто — что?

— Ничего. Попробуй связаться с Льюисом. Пусть подойдет в центр управления.

Оукс развернулся на каблуках, и люк с шипением затворился за его спиной.

Легата запустила программу поиска, подвесив на нее сообщение для Льюиса, и снова попыталась связаться с бортом. Ответа не было. Она молча уставилась на пульт. В душе ее закипало сожаление, почти жалость, скорбь по тому Моргану Оуксу, каким тот мог бы стать. Но сейчас он приближался к пределу отчаяния, до которого мечтала довести его Легата.

Пусть кто-нибудь нападет на Редут. Что бы ни случилось, Легата будет готова воспользоваться тем материалом, что успела получить.

«В худшую для тебя минуту, Морган лон Оукс! Ты сможешь оценить мой расчет… как никогда не ценил прежде».

Случится ли это на глазах у Томаса? Возможно ли, чтобы Томас уцелел, возглавил нападение на Редут? Подумав, Легата рассудила, что возможно. Томас, второй кэп. Безотказный Томас, который видел, как она бежит П, помог ей в минуту отчаяния и никому не обмолвился об этом.

«Сдержанность. Доброта и сдержанность. Теперь таких не делают».

Сомнения одолели ее. Возможно, выживание человечества на этой планете действительно зависит от Оукса и Льюиса? Но Колония погибла, Редут — в осаде если не мифического войска Томаса, то фауны самой Пандоры. Потом Легате вспомнилась Комната ужасов. Как вписать ее в любой план выживания? Комнату ужасов невозможно было оправдать ничем, она выдавала негативные, саморазрушительные устремления своих создателей. Все, что было связано с ней, что выходило из нее, таило в себе смерть, глад, чудовищное порабощение. Нет… выживание тут ни при чем.

«Оукс отправил меня в Комнату ужасов».

Этого не исправишь ничем. Но Томас… он охранял ради нее входной люк. Его инстинкты способствовали выживанию. Легата поклялась себе, что сделает все, что в ее силах, чтобы его порода не исчезла с лица Пандоры.

«Но какой ценой? — спросила она себя, и сомнения вернулись вновь. — Какой ценой?»

Глава 58

Мною овладело жуткое чувство страшной, висельной радости, ибо я полагал, что за долгие годы человечество хитроумными стараниями Корабля лишилось самой способности воевать. Я решил, что война была изгнана из их генов к тому самому часу, когда эта способность была людям нужнее всего.

«Диатрибы Томаса», из корабельных архивов.

Металлический голос Биттена раздался из динамика на потолке, когда Хали в очередной раз проверяла состояние Ваэлы, и задолго до того, как грузовик должен был войти в атмосферу.

— Знаете ли вы некоего Керро Паниля?

При звуках этого имени Ваэла шевельнулась и забормотала во сне, потирая обеими руками живот.

— Да, мы знаем Керро, — ответила Хали, убирая прибокс в футляр. — А что?

— Вы желали совершить посадку в любом месте, кроме Колонии, — ответил Биттен. — Теперь это возможно.

Ферри злобно покосился на динамик:

— Ты же говорил, что мы нигде больше не можем сесть!

— Я связался с Керро Панилем, — ответил автопилот. — Он заверил меня, что Колония уничтожена.

— Уничтожена? — Хали осела в кресло, потрясенная.

Ферри вцепился в подлокотники так, что у него пальцы побелели.

— Но ты запрограммирован на посадку в Колонии!

— Напоминаю: я — аварийная программа, — ответил Биттен. — Ситуация подпадает под определение аварии.

— Тогда где нам садиться? — спросила Хали, чувствуя, как зарождается в ней надежда. «Связался с Керро!»

— Паниль утверждает, что я могу совершить безопасную посадку в море близ поселения, называемого Редутом. Он готов провести нас к месту посадки.

Хали проверила ремни, удерживавшие Ваэлу в кресле, вернулась на место пилота и пристегнулась сама. Прямо перед ней, за плазмагласовым иллюминатором проплывал слепяще-яркий диск планеты.

— Они нашей смерти хотят! — пробормотал Ферри. — Сволочи!

— Желаете выбрать альтернативное место посадки? — осведомился автопилот.

— Да, сажай там, — распорядилась Хали.

— Это рискованно, — предупредил Биттен.

— Сажай! — рявкнул Ферри.

— При голосовом управлении данной программой необязательно повышать голос, — напомнил Биттен.

Ферри перевел взгляд на медтехника.

— Они нашей смерти хотят.

— Я слышала. Ты о чем?

— Мердок сказал, что мы должны приземлиться в Колонии.

Хали уставилась на него, взвешивая каждое слово. Или старик не понимает, что ляпнул?

— Так, значит, это подстава, — проговорила она. — Ты подстроил этот перелет.

Ферри, помаргивая, молча взирал на нее.

— Но ты отрезал Мердоку ухо, — вспомнила Хали.

Ферри оскалился в жуткой ухмылке.

— Он что-то сделал моей Рашель. Я знаю.

Хали скрестила руки на груди, пытаясь понять, что же старик недоговаривал. Взгляд ее упал на лазерный скальпель, торчащий в петлице наружного кармана комбинезона: тонкий стержень, таивший в себе жизнь или смерть.

«Ему приказали взять с собой оружие, на случай, если я кинусь на него!»

— Я все подстроил как случайность, — бормотал Ферри. — Но я знаю, они что-то сделали с моей Рашель. А грязные делишки за них делает Мердок. — Он кивнул Хали. — В Комнате ужасов. Там все и делается. — При словах «Комната ужасов» его передернуло. — Значит, нам полагалось спуститься в Колонию, а там уже пусто, — говорил старик. — Демоны, да… Здорово. Не понравилось им, что я про Рашель спрашивал.

Хали облизнула губы.

— Что… что такое Комната ужасов?

— Это в Первой. Там все ужасы-то и творятся. Это из-за Рашель, я знаю. А еще я слишком много пью. После Комнаты такое бывает.

— Коррекция принята, — перебил его Биттен.

— Что-что? — не понял Ферри.

— Говорит Биттен. Я принял от Керро Паниля данные для коррекции курса.

— Ты посадишь нас в море? — спросила Хали, внезапно испугавшись за свою пациентку.

— У берега. Паниль уверяет, что после высадки нам помогут.

— А что с демонами? — поинтересовался Ферри.

— Если вы подразумеваете местную фауну, то можете защищаться оружием из грузового трюма.

— Ты везешь… оружие? — переспросила Хали.

— Согласно грузовой декларации, в трюме находятся пищевые концентраты, строительное оборудование, медикаменты, комбинезоны и оружие.

Хали покачала головой.

— Я знала, что для выживания на нижстороне оружие необходимо, но не думала… что его производят на борту.

— А ты знаешь, что такое оружие? — Ферри посмотрел ей прямо в глаза.

Хали вспомнила уроки истории и солдат у лобного места.

— О да. Знаю.

— Этот вот скальпель… — Ферри коснулся стерженька в кармане. — Концентрированные кислоты, резаки по пластали для строителей, ножи, топоры…

Хали проглотила вставший в горле комок. Все, чему она училась в бытность медтехником, восставало против этой перспективы.

— Если мы готовимся… убивать, — прошептала она едва слышно, — мы станем убивать.

— Там, внизу, или убиваешь, или умираешь, — ответил Ферри. — Так хочет босс.

В этот миг грузовик вошел в верхние разреженные слои атмосферы Пандоры. По кабине прошла волна вибрации.

— Убежать мы не можем? — спросила Хали слабым шепотом.

— Некуда бежать, — ответил Ферри. — Тебе следовало бы знать. Все корабельники достаточно знают о нижстороне, чтобы понимать это.

«Драться или бежать, — подумала Хали, — а бежать некуда». Ей пришло в голову, что на Пандоре люди превращаются в дикарей.

— Доверься мне, — проговорил Ферри, но старческий голос дрожал, и слова прозвучали жалко.

— Да, конечно, — отозвалась Хали.

Грузовик начал тормозить. Перегрузка прижала ее к ремням, и медтех обернулась, чтобы удостовериться, что Ваэла пристегнута надежно.

— Мы опустимся в колыбель моря, — проговорила Хали. — Так сказала Ваэла. Помнишь?

— Да что она может знать? — огрызнулся Ферри — тем испуганным ноющим тоном, за который Хали всегда его презирала.

Глава 59

Это знает истинный муж: струны всех путей сплетаются в канат великой крепости и цели…

Керро Паниль, «Избранное».

Керро долго сидел в тени прибрежных утесов, чувствуя, как надвигается из космоса присутствие. Внизу, куда уводила крутая тропа, простиралось море, за спиной утесы стремились к небесам. Аваата первой сообщила ему о грядущем, и на миг Керро соскользнул в образ мыслей Томаса.

«В Редуте узнают, куда сел челнок, пошлют своих убийц…»

Но Аваата успокоила его, уверила, что передаст системам Редута ложные образы, скрывая пролет челнока. И подобными же наваждениями Аваата скроет гнездо.

Скала холодила спину. Время от времени Керро закрывал глаза и тогда не видел янтарного свечения двойных сумерек — два солнца, ползущие под самым горизонтом, озаряли небеса Пандоры.

Корабль знает, где он и чем занимается — от Корабля ничего не скроешь. Может, его всеведущий разум действует теми же путями, что и Аваата? Где таится этот разум — в мельчайших перепадах напряжения среди электрических цепей или Корабль и Аваата равно отслеживали потоки иных энергий?

Присутствие с орбиты надвигалось… все ближе… потом Керро увидел.

Грузовик выскочил из-за горизонта, как плоский камушек, скользящий по зеркальной глади вод. Траектория его спуска была обманчиво крутой — в нижние слои атмосферы челнок вошел еще за горизонтом. На глазах зачарованного зрелищем Керро челнок подпрыгнул, устремляясь вверх, потом снова пошел вниз, надвигаясь на поэта раскаленной глыбой.

Захрустела галька под башмаками приближавшегося Томаса, но Керро не обратил внимания. Он был падающим челноком, это он мчался в жарких янтарных небесах.

— Справишься? — поинтересовался Томас.

— Делаю, — прошептал Керро, жалея, что приходится отвлекаться.

Пока в пандоранских сумерках не загорелась падающая звезда челнока, он сам не был уверен, что справится.

— Я думаю их сюда, — прошептал он изумленно.

— Кто там? — спросил Томас.

— Аваата не говорит.

Томас сухо хохотнул.

— Сюрприз от Корабля. Может, новые рекруты?

Он обошел Керро и двинулся вниз по узкой тропе, лавируя между загадочно плывущими тенями.

«К берегу, где прибой… Волны будут мешать посадке».

Когда шаги Томаса стихли внизу, на берег пала тьма — бессолнечная двойная ночь, где зарождались величайшие загадки Пандоры.

Керро представлялся себе маяком. Передатчиком, на чей сигнал наводится идущий на посадку челнок. Жизни пассажиров зависели сейчас от его упорства. Аваата хотела, чтобы челнок опустился здесь… а он верил Аваате.

«Идите в море, — думал он. — В море… в море…»

У скальной гряды, нависшей над ним, рассвистелись дирижаблики, и Керро понял, что ему пора присоединиться к Томасу на берегу. Поднялся он с трудом — за время долгого сидения затекли ноги. Чтобы не замерзнуть, Керро пришлось даже натянуть белый корабельный комбинезон, который Аваата хранила в гнезде.

Когда Керро ступил на тропу, один из дирижабликов завис над ним, опустив щупальца к самой земле, чтобы подхватить поэта, если тот оступится.

«Аваата, сестра моя», — подумал Керро, и дирижаблик насвистел ему ответ.

Крутая тропа среди остробоких скал казалась Керро привычной, настолько, что он мог нести в себе маяк, не отвлекаясь на то, куда поставить ногу, и одновременно размышлять, вспоминая, как недоверчиво расспрашивал его Томас.

Он требовал объяснений и не верил почти ничему из услышанного.

«Он верит, что Аваата проецирует в его мозг странные образы. Что я научился тому же, что я — мастер иллюзий. Он верит только в то, что может потрогать, и даже в том сомневается».

— Аваата, — вспомнил Керро собственные слова, — не порождает видения. Она даже не она. Я потому и говорю — Аваата и дирижабликов называю — Аваата.

— Мне известно это слово! — воскликнул Томас.

— Единое во множестве. Это слово из древнего языка народа моей матери.

— Твоей матери? — изумленно переспросил Томас.

— Разве Корабль не сказал тебе? Я рожден из чрева женщины, женщиной выношен и выкормлен. Ты, кажется, говорил, что Корабль обо всем тебе поведал?

Томас хмуро глянул на него, из чего Керро заключил, что попал в больное место. Но ни это, ни что-то другое не помешало Томасу собрать армию — ни разъяснения истинной природы Авааты, ни насмешки над ограниченностью его знаний. Половина этой армии — и спецклоны, и нормалы — ждала сейчас наверху, на скалах, молясь, чтобы на борту челнока нашлось оружие. Многие заранее спустились к берегу.

В темном небе над головой Керро его страж-Аваата посвистел горестно и весело, откликаясь на его мысли.

«Сможет ли эта армия спасти тебя?» — спросил Керро.

«Аваата умрет через несколько суток. Возможно, она возродится».

«Оукс еще не победил, — подумал Керро. — Льюис со своими вирусами и токсинами — они не понимают твоей силы».

Из дыхалец дирижаблика вырвался негромкий пересвист — так Аваата могла бы выразить сомнение. «Чем вызвано это чувство безнадежности, — подумал Керро. — Усилиями Томаса или неизбежной гибелью Авааты — электрокелпа/дирижабликов, организмов-клеток, единства во множестве?»

Эта мысль напугала его.

«Если ты решишь, что тебе конец, — подумал он, спускаясь к берегу, — тебе точно конец!»

Он вышел из расселины между утесами и ступил на широкий песчаный пляж. Томас стоял у самой кромки прибоя — еще одна черная тень среди многочисленных валунов. Могучие валы разбивались о гальку, на ветру носились соленые брызги. Ритм прибоя гремел в воздухе, через песок пробирал до костей. Керро коснулся скальных ворот, пропустивших его в это прибрежное царство, — утес был холодный, влажный и тоже вздрагивал под ударами волн.

Без усмиряющего море келпа прибой начинал подмывать берега — разбивая прибрежные скалы в часы прилива, унося обломки в бездну. Скоро все, что построила Аваата, будет поглощено бешеной пучиной.

Страж-Аваата висел над плечом Керро. Щупальце касалось щеки поэта, разделяя с ним память чувства.

«Да, это самое место».

Это здесь, вспоминал Керро, он учился воспринимать складывавшиеся веками поэмы, славящие скалу, и песок, и море, и жизнь-в-себе Авааты, подчиненную извечному ритму кружения лун и солнц. Здесь череду ударов волн о берег прерывало порой громкое «Шлеп!» оторвавшегося от материнских стеблей дирижаблика, который уплывал прочь, волоча по воде пуповинные щупальца. Хотя вся Аваата была единым существом, Керро ощущал особенное сродство с этим рожденным в ночи дирижабликом. Он вслушивался и приветствовал песней рождение каждого. Далекое «Шлеп!» завораживало его, наполняя ощущением чуда, точно услышанная молитва. И крохотное создание взмывало над темными водами, улетая в ночь.

«И этого больше не будет?»

Керро шептал строки гимна этим погибающим клеткам Авааты и чувствовал, как тело его передает их в слиянное единство, словно поэт стал наконец единым целым с Аваатой.

От его слов море засияло — одновременно отсветами вставших лун и сиянием дружбы Авааты. И в этом свечении из темноты выступила партизанская армия Томаса. Сам ее вожак казался силуэтом в ночи. Керро вышел из тени скальных ворот и приблизился к загадочному «другу Корабля».

— До посадки менее двух минут, — сказал Керро.

В груди его горел маяк, мерно подмигивающий огонек, связывавший его со стальным чудовищем, падающим с небес.

— Оукс вышлет зонды, — буркнул Томас.

— Аваата поможет мне заглушить их сигналы. — Керро улыбнулся в темноте. — Не присоединишься ко мне?

— Нет!

«Ты слишком многое таишь в себе, Раджа Томас».

— Но мне нужна твоя помощь! — сказал Керро и ощутил, как гневается Томас, как нарастает внутри него напряжение.

— Что мне делать? — выдавил кэп.

— Поначалу попробуй взяться за щупальце Авааты. Это необязательно, но помогает.

С ночного неба спустилось черное щупальце. Томас с явной неохотной протянул руку и сжал в ладони чужую теплую плоть.

В тот же миг сознание его слилось с тем, что вело челнок к месту посадки. Он видел, как парят прямо над ним два дирижаблика, как стоит он сам на утрамбованном прибоем песке, видел место-куда-вести. Но ритм полета завораживал его.

«Если бы в те времена на Лунбазе мне кто-нибудь сказал, что я станут сажать челнок при помощи телепатии и пары кактусов, поющих в ночи…»

«Мыслящих!»

От вмешательства Авааты уйти никак не удавалось. Аваате не понравилось, что ее обозвали растением. В мнимом голосе Томасу послышалось нечто… не совсем досаду, но нечто похожее.

«Аваата смущает меня», — извинился он.

«Ты сам вводишь себя в смятение. Зачем ты прячешь свое истинное лицо?»

Томас отдернул руку от горячего щупальца, но Аваата не ушла из его мыслей.

«Ты лезешь туда, где тебе не место!» — возмутился он.

«Аваата не лезет!» — В ответе слышалась обида.

Керро показалось, будто он подслушивает семейный спор. Томас кипел от злости, чувствуя, что не в силах по своей воле прервать контакт с Аваатой, что Аваата жаждет пробить тот барьер, которым он окружил свою потаенную суть.

— Сажаем грузовик, — проговорил он. — Из Редута уже вылетели зонды.

Керро отключил собственный маяк, заставив себя сосредоточиться на зондах. Томас пускай набивает собственные шишки.

Первый зонд рассек воздух над берегом, устремляясь туда, где, как рассчитывал центральный компьютер, должен был пройти курс челнока. Керро, как научила его Аваата, представил себе опустевшие скалы и передал этот образ зонду, чувствуя, как вливается созданная им иллюзия в электронные цепи. Перегрузка едва не расколола зонд, отвернувший от выросшей перед ним несуществующей скалы.

«Они подходят все ближе», — подумал поэт.

Он знал, почему. Каждая новая иллюзия отличалась от другой, и из этих расхождений достаточно мощный компьютер в Редуте мог добыть осмысленные данные.

В мозгу Керро промелькнули полученные Аваатой данные. Они находились под постоянным наблюдением.

«Да, — согласился поэт. — Патрулей стало больше».

«Вдесятеро за последние двенадцать часов, — уточнила Аваата. — Почему Томас не понимает своей роли?»

«Может быть, такова его природа?»

«Ты опознал того, с кем связался на борту челнока?»

Керро попытался осмыслить этот вопрос, вспомнив, что испытывал,служа маяком, и озарение сошло на него. Он вернулся в сознание Томаса, заново восстановив связь с грузовиком.

«Томас, с кем ты связан на борту?» — спросил Паниль.

Томас поразмыслил на этим. Ощущение чужого присутствия за облаками было почти осязаемым. Если это иллюзия, то весьма убедительная.

«С кем?» — настаивал поэт.

Томас понимал, что это не может быть корабельник — человек, ощутив прикосновение чуждого сознания, в первый миг просто запаниковал бы. Но кто тогда?

«Биттен».

Опознавательный сигнал челнока пришел безошибочно ясным; простая, сосредоточенная, бесстрастная мысль.

— А-а, — протянул Томас.

Керро больше всего поразила эмоциональная реакция Томаса: душевное веселье. Биттен был бортовым компьютером, и осознание того факта, что он телепатически связан с автопилотом, едва ли могло кого-то позабавить. Видно, то был еще один признак тайны, что так привлекала Аваату в этом человеке.

Потом обоим пришлось войти в плотный контакт с Биттеном. Керро не мог объяснить, почему это вызывает у него такой панический ужас. Но страх пронизывал каждый его нерв, проникая и во все клетки Авааты.

Глава 60

КОРАБЛЬ: Я поведал тебе классическую историю о Пандоре и ее ящике.

ПАНИЛЬ: Я знаю, откуда эта планета получила свое название.

КОРАБЛЬ: Где бы ты спрятался, когда из ящика выползли змеи и тени?

ПАНИЛЬ: Под крышкой, конечно.

Керро Паниль, из корабельных архивов.

Ваэле казалось, что она погружена в сон, где невозможно доверять никаким ощущениям. Она плотно зажмурилась, отгородившись веками от мира, но этого было мало. Какая-то частичка ее сознания подсказывала, что она управляет посадкой грузовика. «Безумие». Другая частичка добросовестно запоминала все, что происходило, прежде чем два солнца взойдут над скрытым в сумерках Черным Драконом. Где-то там, в глубинах теней, прятался Керро Паниль. «У меня бред».

«Хали!»

Ваэла ощущала тревогу медтехника… а та была где-то рядом. Странная тревога — беспокойство, сдерживаемое одной лишь силой воли.

«Хали ужасно боится, а еще больше боится показать свой страх. И хочет, чтобы кто-то взялся командовать.

Ну конечно — Хали никогда не покидала Корабля».

Ваэла попыталась шевельнуть губами, пробормотать что-нибудь успокаивающее, но во рту слишком пересохло. Говорить было непосильно тяжело. Кресло в грузовом челноке, падающем в морские волны, к которому Ваэла была пристегнута, казалось ей хитрой ловушкой.

В сознании ее всплыли строки Керро, и Ваэла уцепилась за них, завороженная ужасом, не в силах вспомнить, где она слыхала эти слова:

«Твой путь станет верен, когда в черной драконьей ночи синий увидишь прочерчен рассвет».

Хали была рядом, она тоже слышала эти строки — и отвергала их. Ваэлу захлестнуло чувство, заставив мысленно потянуться к Хали, обнять, утешить, и она знала это чувство — любовь одного мужчины. Но Пандора была уже близко — белая полоса бешеного прибоя, от которой Ваэле хотелось шарахнуться. И дитя в своем чреве она тоже ощущала, еще одно сознание, чье бытие распространялось, и распространялось, и распространялось…

Ваэла вскрикнула, но голос ее потерялся в грохоте, стоне измученного металла, когда челнок ударился днищем о воду. На несколько секунд вибрация унялась; челнок скользил к берегу, утюжа воду и постепенно теряя скорость, потом подпрыгнул, со скрежещущим раздирающим уши грохотом ударился о берег и остановился.

— А где же люди? — Это был голос Хали.

Ваэла открыла глаза и увидала потолок убогой пассажирской кабины челнока — стальные балки, слабый багровый свет аварийных ламп. Где-то шумел прибой. Челнок покачивало и трясло, время от времени слегка разворачивая.

— Там кто-то есть. — Старик Ферри.

Повернув голову, Ваэла увидела, как Хали и Ферри отстегивают ремни безопасности. Плазовый иллюминатор за их спинами обрамлял трещиноватую стену черного камня, подсвеченную наружными лампами.

Ферри коснулся пульта; что-то зашипело под ногами Ваэлы, и в открытый люк ворвался холодный морской ветер. За лучами прожекторов царила темнота. На миг в люке столкнулись две фигуры, и, словно пробуждаясь ото сна, Ваэла узнала входящих — это были Керро и Томас.

— Ваэла! — воскликнули оба разом, явно пораженные ее видом.

Хали отодвинулась от пульта, заметив, как пристально Керро смотрит на огромный живот Ваэлы. Она сообразила, что ни он, ни его спутник не ожидали увидеть здесь эту женщину, во всяком случае, не на последней стадии беременности.

— Керро, — пробормотала она.

Все в том же изумлении он обернулся к ней.

— Хали?

Томас неожиданно расхохотался, запрокинув голову.

— Ну ты посмотри! Действительно — сюрприз от Корабля!

Ваэла завозилась, расстегивая пряжки, и Хали бросилась ей на помощь. Снаружи гремел прибой, и волны заплескивались в люк.

— Привет, — прошептала Ваэла.

Сделав три коротких шажка, она подошла к Томасу и обняла его.

Хали попыталась разобраться в чувствах, отразившихся на лице незнакомца. «Страх?»

Керро тронул ее за руку.

— Это Раджа Томас, полководец и Немезида Моргана Оукса.

— Полководец? — Хали недоуменно переводила взгляд с Керро на Томаса и обратно.

Томас осторожно высвободился из объятий Ваэлы и, поддерживая ее за плечи, обернулся к поэту.

— Ты можешь смеяться над этим?

— Да никогда в жизни. — Керро помотал головой.

Какой смысл крылся за этими репликами, Хали не понимала и готова была уже спросить, когда Томас заговорил.

— Что еще на борту?

Ответил Биттен-автопилот. Скрежещущий голос из динамика забивался треском помех, но перечень грузов прозвучал вполне разборчиво.

— Оружие! — воскликнул Томас. Он подбежал к распахнутому люку, крикнул что-то собравшимся на берегу, обернулся. — Надо разгрузить эту посудину, прежде чем ее разобьет прибой или сюда явятся люди Оукса. Все наружу!

Кто-то коснулся плеча медтехника. Она обернулась — Ферри.

— Кажется, ты должна кое-что объяснить.

Даже требования его звучали как-то стыдливо.

— Потом, — отмахнулся Томас. — На берегу ждет проводник, она покажет дорогу в лагерь. И расскажет все, что вам следует знать.

— А демоны? — поинтересовался Ферри.

— Здесь их нет, — бросил Томас. — Теперь скорее, пока…

— К нему нельзя так относиться! — возмутилась Хали. — Если бы не он, Мердок… мы бы погибли!

Керро бросил загадочный взгляд поначалу на Хали, потом на старика.

— Хали, этот хрыч работает на Оукса… но больше на самого себя. Он искушен во всех тонкостях политики и знает, что нас можно продать дорого.

— Это все в прошлом! — забулькал Ферри. Жилки на его носу вздулись червячками.

— Проводник ждет, — повторил Томас.

— Ее зовут Рю, — добавил Паниль. — Ты можешь ее помнить… как соседку Рашель Демарест по каюте.

Ферри сделал глотательное движение, попытался заговорить, глотнул снова.

— Рашель?.. — наконец выдавил он.

Керро медленно покачал головой.

Из глаз Ферри выкатилась единственная слезинка и скользнула по исчерченной морщинами щеке. Он судорожно вздохнул и, отвернувшись, поплелся к люку. Все силы, вся настойчивость, которые он выказывал только что, разом покинули его.

— Он правда спас нас, — проговорила Хали. — Я знаю, что он шпион, но…

— А вы кто? — поинтересовался Томас.

— Медтехник Хали Экель, — представил ее Керро.

Хали поглядела на Томаса. Какой он высокий! Лицо его словно застыло навек в безвременной зрелости, но протянутая для пожатия рука оказалась по-юношески крепкой. Твердая рука, уверенная. Хали осознала вдруг, что Керро обнимает Ваэлу, подталкивая ее к люку.

— Медтехник, — повторил Томас. — Вы нам очень пригодитесь, Хали Экель. Пойдемте.

Хали не поддалась его цепкой хватке. Она внимательно смотрела, как Керро с любопытством касается пальцем живота Ваэлы. Томас тоже заметил этот жест.

— С ней что-то не так. Живот так быстро растет…

«Томас любит ее», — поняла Хали. Такая забота звучит в его словах…

— Мой прибокс показывает, что до родов осталось двое суток, — отозвалась она.

— Не может быть!

— Но это так. Двое суток. В остальном… — Хали пожала плечами, — она совершенно здорова.

— А я говорю — это невозможно! Чтобы развиться до такой стадии, плоду требуется…

— Льюису это под силу. Ты же помнишь, что рассказывали спецклоны, — заметил Керро, не скрывая, что недоумение Томаса его смешит.

— Да, но… — Томас помотал головой.

— Сможешь сама добраться до берега, Хали? — спросил Керро. — Корма челнока уже рушится. И, мне кажется, Ваэла…

— Да, конечно.

Она прошла мимо него — знакомое лицо, знакомое тело, только страшно исхудавшее, но почему-то ей показалось: «Это не Керро, которого я знала! Он изменился… и сильно».

— Я хочу осмотреть ее, — пробормотал Томас за ее спиной.

Глава 61

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.^[46]

Христианская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

— Взорвите этот резак! Детали меня не интересуют. — Льюис отключил линию связи и обернулся к Оуксу, стоявшему в другом конце центра управления. И, словно взгляд этот был исполнен некоего мистического значения, оба посмотрели на большой экран.

Вокруг них продолжалась рабочая суета — пять десятков человек руководили оборонительными системами Редута под надзором расставленных по углам зала природнорожденных с оружием в руках. Но стоявшей рядом с Оуксом Легате показалось, что на зал опустилась ватная тишина. Она тоже глянула на экран.

Снаружи вставала Рега, и в ее свете виднелись плотное кольцо дирижабликов и толпы демонов, ожидающих среди окрестных скал и до сих пор не двинувшихся с места. Но этим утром к уже знакомой картине добавился новый элемент. На плоской вершине утеса, что на юго-восток от периметра, сидел оплетенный щупальцами дирижабликов нагой мужчина. Телескопические объективы позволяли рассмотреть его лицо. Это был поэт Керро Паниль.

А на равнине у подножия утеса стоял поставленный на колеса резак по пластали. Вокруг установки сгрудились спецклоны и природники. Смертоносное жерло резака смотрело прямо на Редут — слишком далекое, чтобы причинить реальный вред, но, несомненно, угрожающее.

А страшнее всего было, что ни один демон не бросился на выжидающих рядом с резаком людей. Чудовищные твари Пандоры в загадочной покорности ждали вместе с ними.

— Через пару секунд узнаем, — бросил Льюис.

Пока Легата глядела в экран, он пересек зал и остановился рядом с Оуксом.

— А что, людей туда послать нельзя? — спросил Оукс. — Лобовым штурмом мы смогли бы эту штуку разнести.

— И кого мы пошлем?

— Клонов! Их у нас — вот сколько! — Он провел ребром ладони по горлу. — А жратвы на всех не хватит. Если послать толпу, хоть половина да добежит.

— И с чего бы им это делать? — полюбопытствовала Легата.

— Что? — Оукс недоуменно воззрился на дерзкую.

— С какой стати им выполнять такой приказ? Они прекрасно видят демонов. Где-то на равнине будут нервоеды. Зачем клонам рисковать?

— Чтобы спастись, конечно. Если они останутся здесь, ничего не делая… — Оукс сбился и замолк.

— Твоя судьба — их судьба, — заметила Легата. — Может, даже хуже. Они спрашивают, почему ты не с ними.

— Потому что… я — кэп! Моя жизнь важнее для общего спасения!

— Важнее, чем их жизни — для них самих?

— Легата, что ты…

Оукса прервала ослепительная вспышка на экране и грохот, настолько мощный, что у него едва не лопнули барабанные перепонки. Изображение с большого экрана пропало, сменившись «снегом» помех. Легату грохот едва не сбил с ног, и она уцепилась за край пульта. Льюис упал. В коридоре за дверями центра управления визжали люди и слышался топот ног.

— Включи экран! — бросил Оукс Легате.

— Должно быть, мы попали в резак, — прохрипел Льюис, поднимаясь на ноги.

Легата подскочила к пульту, запустив программу поиска действующих сенсоров периметра. Нашелся один, откуда Редут был виден сверху, до самых утесов, где плыли стаи дирижабликов. Паниль все еще восседал на скале, резак и обслуживающая его команда торчали у подножия. Ничего не изменилось.

В люк центра управления замолотили кулаки. Кто-то открыл замок, и в зал хлынули спецклоны и природники с воплями: «Нервоеды! Нервоеды! Закройте двери!»

Льюис метнулся к ближайшему пульту, запуская программу герметизации. Зашипели затворы, и в ту же минуту все увидали, как на стену Редута налетает первая волна перепуганных беглецов. Легата повернула камеру, и все увидели дымящийся пролом в стене периметра и толпу, с разбегу разбивающуюся о запертые створки шлюзов. Забарабанили по люкам кулаки. Издалека глухой стук казался еще более ужасным, придавая всей сцене нечто неестественное.

Внезапно Льюис схватил за руку одного из новоприбывших и потащил его к Оуксу. Легата узнала его — один из надсмотрщиков, природник по имени Марко.

— Что там произошло, черт побери? — грозно спросил босс.

— Не знаю. — Надсмотрщик беспомощно моргнул, глядя больше на экран, чем на своего начальника. — Мы взяли новый резак, дальнобойный, и врезали в радиусе метра от них…

— Промахнулись, что ли? — взвыл Оукс, багровея.

— Нет! Нет, сэр. Метра хватит. С такой дистанции резак плавит скалу на десять метров от эпицентра. Просто…

— Все в порядке, Марко, — успокоил его Льюис. — Просто расскажи, что случилось.

— Этот все тот парень на скале. — Марко ткнул пальцем в экран.

— Он ничего не делал, — возразил Оукс. — Мы все время смотрели на экран и…

— Пусть Марко расскажет, — перебил его Льюис.

— Едва можно было взглядом уследить, — пояснил надсмотрщик. — Луч ударил в метре от них, я уже видел, как раскаляется камень. А потом он… изогнулся. Врезал прямо в того парня на вершине. Я почти увидел, как он светится, а потом луч отразился и упал на нас!

— Наш резак… рванул? — уточнил Льюис.

— Так быстро, что едва пара наших спаслась.

— Пошлите клонов… — распорядился Оукс.

Только увидав, как толпа непроизвольно качнулась к нему, он осознал, в какой опасности находится. Более половины работников центра были клонами, и почти все беглецы, набившиеся в безопасный зал, — тоже.

— Точно! — гаркнул кто-то из-за спин. — Вам здесь торчать, а нам — головами платить!

Из противоположного конца зала послышался другой голос, хриплый и гортанный:

— Да, пошлите клонов. Демонам на пропитание. Пусть отвлекутся, пока вы, природники, вернетесь в Колонию к своим рюмкам!

Оукс окинул взглядом надвигавшееся кольцо гневных лиц. Даже природников захватила всеобщая злоба. Не время объявлять им, что Колонии больше нет. Тогда они осознают свою власть. Поймут, насколько он нуждается в них.

— Нет! — Оукс вскинул руку. — Все решения, касающиеся выживания команды, принимает кэп. Я — глас и посланник Корабля!

— А, теперь уже Корабля! — крикнул кто-то.

— Мы не побежим назад в Колонию, — продолжал Оукс. — Мы будем сражаться рядом с вами… если потребуется — до последнего человека.

— Никуда вы не денетесь, — уверил его гортанный хриплый голос, — это точно!

Зал наполнило неестественная тишина, и в нее канул ясный голос Льюиса:

— Нас не сломить.

— Мы почти уничтожили келп, — подхватил Оукс, — мешавший нам наладить марикультуру. Потом настанет черед дирижабликов. Горстка бунтарей не помешает нам построить достойную жизнь.

Он покосился на Льюиса, с изумлением поймав на его лице мимолетную улыбку.

— Приказывай нам, — заявил Льюис.

— Да, приказывай! — подхватил кто-то из его присных в толпе.

«Своевременно сделанное внушение окупается сторицей», — подумал он.

— Во-первых, — проговорил Оукс вслух, — надо оценить положение.

— Я слежу за экраном, — объявил Льюис. — И пока нервоедов не вижу. Легата, а ты?

— Ни единого.

— Ни один нервоед не попытался проникнуть в Редут, — заметил Льюис. — Они помнят, что такое хлор.

— А вы весь периметр осмотрели? — поинтересовался кто-то.

— Нет, но посмотрите на наших людей у пролома! — Льюис ткнул в экран пальцем. — Никто из них не пострадал. Я открываю люки.

— Нет! — Оукс выступил вперед. — Тот, кто задал вопрос, был прав. Надо удостовериться. — Он повернулся к Легате: — Хватит у нас сенсоров на весь периметр?

— Не вполне… но Хесус прав — наших людей за стеной пока не трогают.

— Тогда пошлем добровольцев с портативными сенсорами, — заявил Льюис. — И пару команд ремонтников. Если хотите, я пойду с ними.

Оукс недоуменно воззрился на своего помощника. Да может ли человек быть настолько храбрым? Чтобы нервоеды помнили о хлоре? Невозможно. Демонов удерживает что-то иное. При этой мысли на Оукса накатило странное ощущение: будто вся планета ополчилась на него, только выжидая удобного момента, чтобы наброситься и растерзать.

Приняв его молчание за знак согласия, Льюис начал проталкиваться к выходу, по дороге набирая себе команду: «Ты… ты… ты… и ты — со мной. Ларий — собери ремонтников, отправляйся вниз и приведи наши глаза и уши в порядок».

Он отворил люк в дальнем конце зала, выпихнул наружу своих «добровольцев» и, прежде чем последовать за ними, обернулся:

— Ладно, Морган, теперь ты отвечаешь за все.

«Что он хотел сказать? — Оукс не сводил взгляда с затворяющегося люка. — Я должен что-то сделать!»

— Все за работу! — крикнул он в толпу. — Всем, кроме операторов центра, выйти в коридор.

Повиновались неохотно.

— Когда Хесус открыл люк, ничего там не было, — убеждал он людей. — Давайте. У нас работы много. У вас — тоже.

— Если боитесь, оставьте люк открытым, — добавила Легата.

Оуксу идея не понравилась, но предложение Легаты сработало — толпа начала расходиться. Легата вернулась к пульту у большого экрана. Оукс подошел к ней и со внезапной остротой ощутил окутывавший ее мускусный запах.

— Мы сражаемся со всей долбаной планетой, — пробурчал он.

Он наблюдал, как портативные сенсоры один за другим восстанавливают круговой обзор периметра. По мере того как вступали в строй все новые камеры, становилось очевидно, что какая-то сила вывела из строя сенсоры периметра на дуге в семьдесят градусов ниже десятиметровой отметки — остальные отключились из-за пережженных проводов. В общем, повреждения были куда меньше, чем Оукс предполагал. Он глубоко вздохнул, только теперь сообразив, что все это время бессознательно задерживал дыхание.

Через некоторое время Льюис вернулся.

— Хотите, чтобы эти ребята так и торчали в коридоре? — поинтересовался он, подходя.

— Нет. — Оукс помотал головой, не отводя глаз от экрана.

— Я разослал их по делам. — Льюис кивнул. — Снаружи все по-прежнему. Чего они ждут?

— Нервы мотают, — предположил Оукс.

— Возможно.

— Надо составить план атаки, — проговорил Оукс. — И убедить клонов в ее необходимости.

Льюис наблюдал, как бегают пальцы Легаты по клавишам, время от времени поглядывая на экран, где всплывали отчеты ТВА. Рега поднялась в небо уже высоко, и Алки начала выкатываться из-за горизонта. Ослепительные лучи высвечивали каждую мелочь на равнине.

— И как ты убедишь клонов? — поинтересовался Льюис.

— Приведи сюда пару, — распорядился Оукс.

Льюис смерил начальника недоуменным взглядом, но подчинился. Вернулся он с дюжиной спецклонов, внешне изрядно походивших на нормалов, если бы не наращенные сверх обычного мышцы плеч и бедер. Сам босс втайне полагал подобную выдающуюся мускулатуру отвратительной, но свое мнение держал при себе.

Подопечные Льюиса выстроились полукругом в трех шагах от Оукса. Тот узнал в лицо кое-кого из тех, кто еще недавно прятался в центре управления. На лицах клонов читалось явственное недоверие, и Оукс обратил внимание, что Льюис счел нужным пристегнуть к поясу лазер в кобуре, а природники по углам зала тревожно напряглись.

— В Колонию я не вернусь, — начал Оукс. — Никогда. Мы здесь…

— Ты-то можешь на Корабль сбежать! — Это рявкнул клон по левую руку от Льюиса.

— Корабль не отвечает нам, — проговорила Легата. — Мы предоставлены самим себе.

«Да чтоб ей провалиться!» Оукс побледнел. Или эта баба не понимает, насколько опасно признавать собственную зависимость от других?

— Это наше испытание, — проронил он, глядя на Льюиса, и поймал на его лице еще одну мимолетную усмешку.

— Может, нам полагается выйти за стену и припустить что есть мочи? — предположила Легата задумчиво. Пальцы ее по-прежнему летали над клавишами. — Может, это просто игра. Как Комната ужасов или бег по периметру.

«Что она делает?» — беззвучно взвыл Оукс, косясь на свою помощницу, — но та была поглощена своим занятием.

— Они что-то затевают, — произнесла Легата внезапно.

Все обернулись к экрану, где виднелась панорама утесов за южной равниной. Паниль поднялся на ноги, держась за щупальце дирижаблика. У резака собралась уже изрядная толпа спецклонов и натуралов. Демоны вышли из тени утесов. Даже кольцо дирижабликов стало теснее; чудовища возбужденно метались, меняя высоту.

Легата поймала в фокус стоявшего слева от резака мужчину и дала увеличение.

— Томас, — выговорила она. — Но дирижаблики…

— Он стакнулся с ними, — воскликнул Льюис. — С самого начала!

Легата уставилась на поле. Возможно ли это? Она уже собиралась разоблачить Оукса как клона, но заколебалась. Что она на самом деле знает об этом Томасе?

Не успела она додумать, как Томас взмахнул рукой, и один из колоссальных дирижабликов подхватил Паниля с вершины утеса и бережно опустил вниз.

Люди Томаса двинулись вперед, выстраиваясь в цепь по обе стороны медленно ползущего резака.

— Их там не меньше тысячи, — пробормотал Льюис. — Где он набрал такую ораву?

— Что делают демоны? — спросила Легата.

Твари оставили свои скалы — рвачи, прядильщики, плоскокрылы и прочие, даже парочка редкостных жрителей. Неохотно, сохраняя дистанцию, они двинулись вслед за нападающими.

— Если они подведут резак к нам на расстояние удара, нам хана, — заметил Оукс. — Ну, — он обернулся к Льюису, — теперь ты вышлешь наконец бойцов?

— Выбора нет, — согласился Льюис, покосившись на клонов. — Все видят, да?

Клоны не отводили глаз от экрана, где надвигался на стену резак и ползли следом демоны.

— Все понятно, — заключил Льюис. — Они пробьют периметр и запустят демонов внутрь. Мы все покойники. Но если мы остановим их…

— Слушайте все! — крикнул Оукс. — Я предоставлю все права природников каждому клону, который вызовется добровольцем. Эти мятежники — последняя реальная угроза нашему выживанию. Когда они передохнут, мы сделаем из этой планеты рай!

Клоны двинулись к выходу, поначалу медленно, потом все торопливей. К ним присоединялись другие.

— Шевели их, Льюис, — приказал Оукс вполголоса. — На выходе раздавай оружие. Мы победим числом.

Глава 62

Некогда мою жажду фантазий утоляли мечты о достоинстве, славе, наслаждениях. Некогда питал я тщетные надежды встретить существо, которое, простив мое внешнее уродство, полюбит во мне те достоинства, которые был я способен проявить.

Слова чудовища Франкенштейна, из корабельных архивов.

Когда Томас подал сигнал к атаке, его пронзило странное ощущение — будто не по Редуту он наносит удар, но по самому Кораблю.

«Ты подстроил это, Корабль! Видишь, что Ты наделал?»

Ответа не было.

Томас двинулся вперед, увлекая армию за собой.

На равнине у подножия скал было жарко. Оба солнца приближались к зениту, их ослепительный свет заставлял Томаса жмуриться, стоило ему только поднять глаза к небу. В воздухе витала взбитая сотнями ног горькая кремнистая пыль.

Томас огляделся. Мог ли кто-то представить столь разношерстную команду в столь диком предприятии? Нормалы в коллекции Авааты представляли ничтожное меньшинство, их заслоняли фигуры самые фантастические: раздутые черепа, странно посаженные глаза, уши, носы и рты, груди могучие и тощие, тонкие щупальца и обычные пальцы, ноги и культи. Клоны шли, ковыляли, волоклись, покорные слову командира. Прилаженные к станине резака колеса скрипели на песке, лязгали на каждом камушке. Бормоча, похрюкивая, хрипя, армия Томаса продвигалась вперед. Кто-то из спецклонов завел непрестанное: «Аваата! Аваата! Аваата!» Демоны, заметил Томас, держались поодаль, как и обещал Керро.

«Ждут поживы».

Что видели сейчас твари? Паниль уверял, что он на пару с дирижабликами может сдерживать их, обманывая иллюзиями. Некоторые спецклоны тоже обладали такой способностью — как решил Томас, то был побочный эффект внедрения генов келпа в человеческий организм. Против столь агрессивных хищников иллюзии казались слишком ненадежной защитой. Впрочем, во всем предприятии не было ничего надежного — не хватало оружия, людей, времени, чтобы строить планы и обучать бойцов.

Он оглянулся. Демоны двигались вслед наступающим, и Паниль брел среди них. Здоровенный рвач толкнул поэта плечом, потом отвернул. Томаса передернуло. Паниль сказал, что не примет участия в убийстве, но постарается как может защитить армию. Медтехник с командой отобранных помощников ждала у подножия скал. Теперь все зависело о того, сможет ли это нелепое войско запугать Оукса так, чтобы он сдался.

В условленное время Томас подал своим бойцам знак рассеяться по равнине. Если дар Паниля не подведет, обороняющиеся увидят лишь плотно сбитое ядро атакующих, прущее напролом, прямо под удар защитных установок Редута. Томас присоединился к команде резака, медленно поворачивающего влево.

Сомнения одолевали его. По его расчетам, до конца срока, отведенного Кораблем человечеству, оставалось несколько часов. Предприятие казалось безнадежным. Ему предстояло взять приступом Редут, собрать уцелевших, найти подобающий способ богоТворения и доказать Кораблю, что род людской достоин жизни.

«Времени не хватит».

Паниль! Это все Паниль виноват, что они так задержались! На каждый аргумент в пользу немедленного штурма поэт отвечал спокойным увещеванием.

Он говорил, что гнездо — это рай и этого достаточно.

Томас был готов согласиться: гнездо казалось раем — бесконечная весна для земных растений, ни гнили, ни плесени, ни паразитов… и даже демоны не тревожили насельников кратера.

Гнездо было зародышем новой Земли, беспорядочным сплетением элементов, стремящихся упорядочить себя в росте.

«Но километровая плешь рая не делает планету обитаемой».

И снова Паниль со своими бессмысленными наблюдениями:

— То, что ты творишь с землей под ногами, и есть молитва.

«Тебе это нужно, Корабль? Такая молитва?»

Ответа не было — только шуршит песок под ногами его войска, в наступлении на Редут растянувшегося по равнине широким фронтом.

«Я один здесь. Помощи от Корабля не будет».

Ему вспомнился безднолет «Землянин» — корабль, не ставший еще Кораблем. Вспомнилась команда и долгие совместные тренировки на Лунбазе. Что-то с ними сталось? Покоится ли еще хоть один в гибернации? Накатила внезапная тоска по Бикелю. Вот кого сейчас хорошо было бы иметь рядом — Джона Бикеля, прямодушного и упрямого. И где сейчас Бикель?

Песок скрипел под ногами — как на тренировочной площадке Лунбазы. Лунный песок, не земной. Столько лет Раджа смотрел на Землю в ночном небе — бело-голубой диск во славе своей. И не о звездах он мечтал, не о математических абстракциях тау Кита. Он мечтал только о Земле — единственном месте во Вселенной, что было для него навеки запретным.

«Пандора — не Земля».

Но гнездо искушало Томаса Землей его мечтаний.

«Вряд ли это похоже на настоящую Землю. Что я, в конце концов, знаю о Земле?»

Его родиной были ясли клонов на Лунбазе, и от оригиналов-людей его всегда отделяли стеклянные стены. Стены из стекла — и эрзац-Земля… как клоны были суррогатными людьми.

«Они не хотели, чтобы мы разносили по Вселенной всякие болезни».

Он невольно усмехнулся.

«Глядите же, какую хворь мы принесли на Пандору — войну! И еще — заразу, называемую человечеством».

От раздумий его отвлек донесшийся справа вскрик. Луч со стен Редута разбил в прах торчавший впереди на равнине валун. Томас жестами приказал идущим рассеяться еще больше и оглянулся. Паниль все еще невозмутимо брел позади его армии, возглавляя собственную — войско демонов.

Возмущение и обида захлестнули Томаса. Паниль был природнорожденным!

«А меня вырастили в аксолотль-баке!»

Вот же странно, подумал он, ушли бессчетные века, и потребовалась вселенская катастрофа, чтобы он, Раджа Томас, осознал, насколько это обидно — быть клоном.

«Клонам с Лунбазы категорически воспрещается…»

Список «не» тянулся страница за страницей.

«Запрещено входить в контакт с природнорожденными или с Землей».

Изгнаны из райского сада без утешения в грехе.

— Что переживает один, чувствуют все, — говорила Аваата.

«Да, Аваата, но Земля — не Пандора».

Хотя Корабль уверял его, что это он — оригинал, пылинка со сгинувшей Земли. Какие воспоминания об утерянной родине таятся в генах, скрытых в каждой чешуйке его кожи?

На равнине было жарко, палило. Сможет ли иллюзия Паниля обмануть защитников Редута? Зондам он запудрил камеры, это точно. Томас вспомнил собственное телепатическое общение с Биттеном, автопилотом челнока, принесшего в себе такое изобилие припасов. Как верно подметил Паниль, способность говорить есть одновременно способность лгать.

Что, если Паниль заведет их сюда — и сбросит полог иллюзии? Что, если поэта ранят… а то и убьют? Надо было ему остаться на скалах.

«Очень похоже на клона — упускать очевидное».

Старые насмешки до сих пор звенели в ушах. «Очень похоже на клона!» Все попытки учителей вселить в подопечных-клонов хоть каплю гордости завершались провалом под действием этих насмешек. Клонов полагали сверхчеловеками, созданными выполнять невыполнимое. А людям это не нравилось. Клоны Лунбазы походили на оригиналы и видом, и речью… но отстранение от человечьей жизни порождало свои странности. «Чего и ожидать от клонов?»

Примерещилось, что инструктор с Лунбазы смотрит на него со своего богохульного экрана и посреди лекции о тонкостях системного надзора замечает: «Очень похоже на клона — уходить из рая».

Войско Томаса почти достигло предела досягаемости легкого оружия Редута — менее двухсот метров от стен. Томас встряхнулся, отгоняя раздумья, — «тоже мне, генерал-философ!» — огляделся. Вроде бы строй достаточно редок. Он приостановился за черным пальцем одинокой скалы выше человеческого роста. Впереди маячил Редут, ощетинившийся дулами резаков. Панилю лучше не подходить ближе. Томас дал поэту отмашку: стой, дескать, — и тот повиновался. Дальше придется идти одним. Рисковать самым ценным своим оружием они не вправе.

Скала перед ним засветилась оранжевым. Томас метнулся вбок за миг до того, как она разлетелась фонтаном лавы. Раскаленная капелька прожгла ему рукав.

— Вперед! — вскричал он, не обращая внимания на боль.

Его армия заторопилась, ковыляя, к Редуту, и, словно в ответ, из распахнувшихся по периметру шлюзов на равнину высыпали вооруженные огнеметами и лазерами защитники. Они ринулись вперед, к созданными Керро Панилем миражам. Когда мнимый противник оказался совсем рядом, смятение обороняющихся усилилось. Мишени растворялись в воздухе. Бойцы палили во все стороны, наугад, и иные выстрелы находили свою цель среди рассеявшихся последователей Томаса. Равнину оцарапали сияющие лучи резаков Редута.

— Огонь! — гаркнул Томас. — Огонь!

Кто-то подчинился. Но защитники Редута представляли собою столь же пеструю толпу, что и нападавшие. Неразличимые в отсутствие военной формы, они столкнулись и перемешались вмиг. Сверкающие лучи бороздили равнину, сражая равно своих и чужих. Повсюду лежали окровавленные тела — где рассеченные пополам, где почти целые и еще живые. Томас в ужасе взирал, как хлещет кровь из сонных артерий безголового трупа рядом с ним, заливая все вокруг алым.

«Что я натворил? Что наделал?!»

Никто здесь — ни оборонявшиеся, ни атакующие — не имел представления о военном деле. Они были лишь обезумевшими инструментами уничтожения. С армией Томаса схватилось менее четверти отряда защитников, но что с того? Равнина превратилась в кровавую мясорубку.

— Прорубайте стену! — крикнул Томас боевому расчету резака.

Но от расчета осталось меньше половины. Самодельные колесики на станине заело, и установка застряла, накренившись вправо и уткнув смертоносное жерло в землю. Оставшиеся в живых прятались за корпусом.

Обернувшись, Томас бросил взгляд на Керро Паниля. Поэт недвижно стоял среди скучившихся демонов. К ногам его, точно послушные псы, жались два рвача. Жуткая череда самых страшных убийц Пандоры широкой дугой окружала поле бойни.

В груди Томаса вскипела ярость. «Ты еще не победил меня, Корабль!» Спотыкаясь, он подбежал к резаку и, ухватив его за ствол, развернул. В скалах, чтобы перетащить установку, потребовались усилия четверых здоровенных клонов. Томас справился один. Он пристроил станину на камнях так, чтобы ствол целил в голую стену Редута. Оставшиеся в живых бойцы бросились врассыпную, когда Томас, метнувшись к пульту, запустил резак. Слепяще-синий луч уперся в стену, плавя камень. Медленно оплыли надстройки, соскальзывая в лужу жидкой лавы.

Рассудок вернулся к Томасу, и Раджа поспешно отступил от гудящего резака — на шаг, два, три… Когда оружие защитников крепости поразило наконец установку, Томас успел отбежать от нее на двадцать шагов. Столкнулись лучи, и резак взорвался. Томас не успел почувствовать, как острый кусок металла пробил ему грудь.

Глава 63

Зачем, о Господи, вынуждаешь ты мужа позорить себя, умоляя о снисхождении, когда в Твоей власти достойным способом одарить его всем для существования потребным?

Вопрос из трактата «Атерет га-Цаддиким»,^[47] из корабельных архивов.

Пока помощники-спецклоны отгораживали в лазаретной палатке импровизированную родильную палату, Хали Экель присматривала за Ваэлой. Полог накрывала тень скалы. За уходящей армией тянулся хвост звуков — крики, бурчание, скрип колес по песку. Когда демоны ушли вслед за Керро, Хали невольно перевела дух. Обновленный Паниль пугал ее. В ее прежнем сладкоголосом друге-поэте вспыхнул ужасающий, негасимый внутренний огнь. В сердце своем он хранил ту страшную мощь, что Хали испытала на себе у Голгофы.

Даже в тягости Ваэла двигалась с изящной легкостью. Она вернулась в свою естественную среду — на Пандору. Планета изменила и Ваэлу. Может, поэтому Керро совокупился с ней?

Хали попыталась подавить ревнивую обиду.

«Я — медтехник. Я наталь! Я нужна нерожденному ребенку! Как же мне не хватает радости…»

О том, что может случиться вскоре на равнине у периметра, она старалась не думать. Томас предупредил ее, чего следует ожидать… хотя откуда он мог узнать о битвах? В те минуты ее захлестнул гнев.

— Те, кто умрет в бою, — чем они от нас отличаются?

Хали швырнула ему в лицо этот вопрос, когда оба спускались со скал, придерживаясь за щупальца дирижабликов. Алые пальцы солнечных лучей уже цеплялись за серую кромку горизонта. Это была словно сцена из кошмара: гул собравшегося войска, приглушенный пересвист дирижабликов. Огромные оранжевые мешки спускали на равнину оборудование, часть бойцов, помогали оставшимся лезть по камням.

Сотни человек и тонны всякого барахла.

Хали пришлось повторить вопрос, прежде чем Томас ответил:

— Мы должны захватить Редут. Иначе Корабль уничтожит нас.

— Тогда мы не лучше их.

— Но мы выживем.

— И кем станем? Сказал ли Корабль об этом?

— Корабль говорит: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть. Но это еще не конец». ^[48]

— Это не Корабль! Это христианская «Книга мертвых»!

— Но Корабль цитирует ее.

Томас обернулся к ней, и в глазах его Хали увидела боль.

Христианская «Книга мертвых».

По просьбе Хали Корабль показывал ей отрывки из «Книги», выводя страницу за страницей на крохотный экран в тесной комнатушке, где когда-то учился Керро. Если Томас правда был кэпом, он должен был знать эти слова. «Интересно, — подумала Хали, — а Оукс знает?» Странно, что никто на борту не откликнулся на ее осторожные расспросы о том, что случилось на лобном месте.

А потом, когда они остановились передохнуть на уступе, скрывшемся в глубокой расселине, Томас перепугал ее до смерти.

— Зачем Корабль показал тебе распятие? Спрашивала ли ты себя об этом, Хали Экель?

— Откуда… как ты узнал?

— Корабль говорит со мной.

— Корабль объяснил тебе, для чего…

— Нет!

Томас вновь двинулся в путь.

— Ты знаешь, зачем Корабль показал мне это? — крикнула Хали ему вслед.

Томас застыл у края расселины, глядя, как разгорается над равниной свет утра, как сверкают алмазами под солнцем плазмагласовые купола Редута вдалеке. Хали нагнала его.

— Знаешь?

Томас обернулся к ней, и глаза его полыхали болью.

— Если б я только знал, я бы понял, как надо богоТворить! Неужели Корабль не намекнул тебе?

— Он сказал только, что мы должны вспомнить о священном насилии.

— Расскажи мне, — попросил он, обжигая девушку взглядом, — что ты видела.

— Я видела, как замучили до смерти человека. Это было чудовищно жестоко, но Корабль не позволил мне вмешаться.

— Священное… насилие, — прошептал Томас.

— Тот, кого убили… он заговорил со мной. Он… Мне кажется, он узнал меня. Он знал, что я издалека пришла, чтобы увидеть его. Сказал, что мне от него не укрыться. И еще — чтобы я сказала всем, что свершилось.

— Что-что он сказал?

— И еще — что если кто и может понять волю Божью, то это я… но я не понимаю! — Она помотала головой, едва не разрыдавшись. — Я всего лишь медтехник, наталь, и я не понимаю, зачем Корабль показал мне это!

— А тот человек, — прошептал Томас, — больше ничего не говорил?

— Говорил… он просил людей из толпы плакать не о нем, а о собственных детях. И что-то о дереве…

— «Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» — процитировал Томас.

— Точно! Так он и сказал! Но что это значит?

— Значит… что могущественные в годину бедствий становятся опасней — а то, что сделают они с корнями, отзовется до кончиков ветвей — во веки веков.

— Тогда зачем ты собрал это войско? Зачем тебе идти и…

— Я должен.

Томас вновь двинулся по узкой тропе и больше не отвечал. Нагоняли другие путники, напирая сзади. А другой возможности переговорить с ним Хали не представилось. Очень скоро они достигли подножия утесов, и она пошла по своим делам, в то время как Томас отправился на войну.

Среди направленных им в лазарет оказался и Ферри. Хали уже выяснила, что думали о старике Томас и Керро, и невольно сочувствовала ему.

Работая вместе с Ферри под груботканым пологом шатра, она слышала, как воодушевляет свою армию Томас:

«Благословлена Кораблем сила моя; научает он руки мои брани и персты — делу ратному».

Неужели кэп и правда должен так изъясняться? Она спросила об этом Ферри, не отрываясь от работы.

— Оукс так и говорит.

Старик уже примирился со своим новым положением и искренне старался помочь.

Армия готовилась к выступлению. Паниль стоял поодаль, наблюдая. Хали побаивалась сбежавшихся демонов, но Керро уверял, что людей они не тронут, что дирижаблики наполнят сознание тварей ложными видениями.

Мимо проковылял Ферри, косясь на колечко в носу Хали. «Интересно, — подумала она, — что он думает о Томасе?» Тот без стеснения перемывал старику кости в его же присутствии.

— Реальной власти у старого дурака нет, — заявлял Томас. — Оуксу кажется, будто он подмял под себя всю власть — реальную и символическую — на Черном Драконе. И делиться властью он не станет. По сравнению с тем, что мы видели в Колонии, ему тут пришлось легко.

— Я говорил ему, что он торопится, — пробурчал Ферри.

Томас, не обращая на него внимания, обратился к Керро:

— Ферри — лжец, но может нам пригодиться. Он должен знать что-нибудь важное о планах Оукса.

— Ничего я не знаю. — Голос старика дрогнул.

Но тут Томаса отвлек его помощник, нормал, занимавшийся организационными вопросами в войске. Они ушли вместе; Томас поглядывал на метки над бровью помощника и бормотал: «Паршиво, когда лепишь армию из чужих отбросов».

Но смысл в его приказах был. Хали наблюдала, как клоны разбиваются на отряды по форме тела — бегуны, грузчики, носильщики… Обученных работников ставили отдельно — оператор, светотехник, сварщик, разнорабочий…

Какая, в конце концов, ей разница, как построит Томас свое войско, думала Хали, обустраивая лазарет в палатке. Те, кто попадет в этот шатер, будут просто ранеными.

Ваэла, помогавшая готовить место для собственных родов, ухватила Хали за руку.

— Почему ты так нервничаешь? Это из-за малышки?

— Нет, ничего подобного.

Ваэла услышала, как ее прежний внутренний голос, Честность, отмеряет оставшееся время. «Дитя родится скоро… скоро…» Она уставилась на Хали.

— Тогда что тебя тревожит?

Хали покосилась на выпирающий живот Ваэлы.

— Если бы дирижаблики не принесли нам из Колонии тот запас «порыва»…

— Там он никому больше не пригодится. В Колонии все мертвы.

— Я не об этом…

— Ты боишься, что мое дитя украдет годы твоей жизни, твоей юности…

— Не думаю, что оно так обойдется со мной.

— Тогда что?

— Ваэла, что мы здесь делаем?

— Пытаемся выжить.

— Ты говоришь прямо как Томас.

— Иногда он рассуждает вполне разумно.

В палатку ворвались трое спецклонов. Двое поддерживали за плечи третьего, безрукого. Все были сильно обожжены. Один пытался приладить оторванную руку на место, к покрытой кровавым пескомкульте.

— Кто здесь медтех? — спросил клон-карлик, пошевеливая длинными тонкими пальцами.

Ферри шагнул было вперед, но Хали остановила его:

— Посиди с Ваэлой. Понадоблюсь — зови.

— Я, знаешь ли, тоже врач, — с обидой напомнил старик.

— Знаю. Вот и останься с Ваэлой.

Хали отвела раненых в лазаретную палатку, под нависающий черный уступ. Культю она промыла, присыпала септальком и замотала клеткопластырем.

— Руку спасти нельзя? — спросил гном.

— Нет. Что там творится?

Гном сплюнул.

— Бардак чертов, вот что.

Наложив последний слой пластыря, Хали удивленно глянула на клона.

— О, мы и думать умеем, — бросил он, осознав причину ее изумления.

— Давай я и тебя подлатаю, — предложила она. Правая рука клона была обожжена сплошь. — Как тебя забрали дирижаблики? — спросила она, чтобы отвлечь пациента от боли.

— Льюис нас вышвырнул. Как мусор. Что это значит — сама понимаешь. А там — нервоеды. Почти никто не ушел. Хорошо бы нервоедам туда вон пробраться. — Он махнул здоровой рукой в сторону далекого Редута. — И сожрать этих бортососов до последнего!

Хали закончила перевязку, и гном, спрыгнув со стола, направился к выходу.

— Куда ты?

— Назад. Помочь чем могу.

Он отбросил клапан палатки, и в проеме Хали увидела рассеченную синими молниями равнину, а за ней — Редут. Воздух наполняли вопли и стоны.

— Ты не в состоянии…

— Раненых таскать сумею.

— Их еще много?

— Очень.

Гном выбежал, и клапан за его спиной упал.

Хали закрыла глаза. Перед внутренним ее взором встала кучка людей, превращаясь в толпу, толпа — в орду. Ветер нес соленый запах крови и гнилое дыхание. Мелькали то ровные края резаных ран, то пятна обширных ожогов и последними — перебитые голени висевшего на кресте.

— Так нельзя, — пробормотала она.

Подхватив прибокс и аптечку, она побежала к выходу, вылетела наружу. Карлик-клон был уже далеко, и Хали двинулась ему вслед.

— Куда ты? — тревожно окликнул ее Ферри.

— Там я нужнее, — бросила девушка, не оборачиваясь.

— А как же Ваэла?

— Ты и сам врач, — крикнула Хали, не отводя глаз от плывущих вдали клубов дыма.

Глава 64

Когда люди пытаются стать рупорами богов, смертность становится важнее морали. Мученичество исправляет это расхождение, но ненадолго. Самое горестное в мученичестве — что объяснить истинный смысл жертвы оказывается уже некому. И чудовищных результатов свершившегося мученик тоже не видит.

Раджа Томас, «Вы — делегаты от мучеников», из корабельных архивов.

Легата переключалась от одного сенсора к другому, пытаясь разобраться в показаниях приборов. Изображения смазывались, перетекали друг в друга, перспектива искажалась. Рвали равнину лучи резаков, виднелись тела, и что-то двигалось в дыму. Выли аварийные сирены, свидетельствуя, что периметр Редута прорван. Она смутно слышала, как Льюис рассылает команды ремонтников и бойцов. Заработали резаки со стен, управляемые операторами прямо из центра. Легата не могла позволить себе отвлекаться на что-то, кроме загадочно сбоивших камер. Когда она переключила экран на совмещенное изображение, расплываться начинали все квадратики одновременно — словно на камеры действовала некая внешняя сила.

Легата утерла лоб рукавом. Покуда длилась суматошная битва, солнца поднялись уже высоко в небо, а системы жизнеобеспечения Редута работали на голодном пайке — вся энергия уходила на оборону. В центре управления было жарко. Вдобавок Легату раздражал суетящийся за ее спиной Оукс. Льюис, в отличие от своего начальника, был невозможно спокоен. Происходящее его словно веселило слегка.

На равнине шла кровавая бойня. В этом сомнений быть не могло. Клоны в центре управления трудились с преувеличенным усердием, опасаясь, очевидно, что их могут отправить вслед за товарищами в бой.

Легата вдавила кнопку «Повтор». По экрану что-то мелькнуло.

— Это еще что? — осведомился Оукс.

Легата нажала «Паузу», но сенсоры не могли дать достаточного разрешения. Она снова нажала «Повтор» и прибавила увеличение. Сплошная муть. В третий раз она замедлила воспроизведение и запустила программу распознавания образов в компьютерной сети Редута. По экрану прошла колышущаяся тень, смутно напоминавшая человека, вцепилась во что-то большое и тяжелое, потом отступила. Откуда-то из зоны расплывающегося изображения вызмеился яростный синий луч, и по нижнему краю экрана побежали значки — в этот момент заработала сигнализация периметра. На них Легата внимания не обратила — дело прошлое, и Льюис тогда справился. То, что появилось на экране, было куда важнее — медленно вздымающийся на пустом мгновение назад месте красно-рыжий цветок взрыва.

— Что ты делаешь? — спросил Оукс. — Что это было?

— Кажется, они влияют на наши сенсоры, — проговорила Легата и сама не поверила собственным словам.

Несколько секунд Оукс тупо пялился в экран.

— Корабль! — вскричал он. — Это дело рук проклятой жестянки!

На губе его, на скулах проступали капельки пота. Легата чувствовала, как Морган начинает ломаться.

— Зачем это кораблю? — спросил Льюис.

— Это из-за Томаса! Ты же его видел! — Голос Оукса сорвался.

Легата переключилась на панорамный обзор поля боя. Демоны сгинули — их не было видно нигде. Поэт также покинул свой наблюдательный пост на скале. От сплошной массы дирижабликов, зависших над скальной грядой, осталась только редкая череда. Два солнца заливали всю сцену ослепительным светом.

— Где дирижаблики? — прошептала она. — Я не заметила, как они пропали.

— Поблизости ни одного, — согласился Льюис. — Может, улетели, чтобы…

Его прервал шум из коридора.

Обернувшись, Легата увидала вбежавшего в центр управления темноволосого природника, мокрого от пота и испуганного. Глубокий ожог на голом плече был кое-как залеплен клеткопластырем, глаза слегка остекленели от болеутоляющего.

«Значит, снаружи не только клоны», — мелькнуло у нее в голове.

— Хесус, — прохрипел вполголоса прибывший, подбегая к Льюису, — у нас на руках уйма раненых клонов. Что с ними делать?

Льюис покосился на Оукса, как бы переадресуя вопрос.

— Организовать лазарет, — распорядился тот. — В бараках для клонов. Пусть ухаживают за своими.

— Мало кто из них разбирается в медицине, — предупредил Льюис. — Большинство еще довольно молоды, не забудь.

— Я помню, — отрезал Оукс.

Льюис кивнул.

— Понятно. — Он обернулся к надсмотрщику: — Слышал? Вперед.

Тот зло глянул сначала на одного начальника, потом на второго, но подчинился.

— Корабль помогает бунтовщикам, — заявил Оукс. — Мы не можем рисковать медиками и другими специалистами. Нужно составить план…

— Что там происходит? — воскликнула Легата.

При первом взгляде на экран Оукс не сразу понял, что привлекло ее внимание. Площадь экрана делили изображения с нескольких камер одновременно, и в правом верхнем углу виднелось нечто серебристо-серое, наплывающее на стены Редута. Словно неторопливая волна, этот серый полог накрывал сенсоры один за другим, поднимаясь все выше. Легата отключала вышедшие из строя, отступая к все новым и новым. Стало видно, что волну образуют бессчетные сверкающие на солнцах нити.

— Прядильщики, — прошептал Льюис.

В зале стало так тихо, что казалось, еще чуть — и воздух хрустнет.

Легата не отрывалась от пульта.

— Харкур, — обратился Льюис к одному из природников, охранявших центр, — вы с Яво берите огнемет, посмотрите, можно ли прожечь дорогу через паутину.

Охранники не сдвинулись с места. В затопившей центр тишине Легата улыбнулась про себя. Она чувствовала, как по мере приближения желанного мига нарастает напряжение. Да, она была права, решив подождать.

Охранники молчали.

По залу прокатилась волна натужного движения. Из коридора пропихивались все новые клоны, в большинстве раненые, многие — явно переделанные. И все кого-то искали.

— Нам нужны медики! — возвысился над шумом гортанный голос.

Льюис отвернулся к двоим природникам, которым приказал отбить нападение прядильщиков.

— Вы отказываетесь подчиниться приказу?

— Пошлите клонов, — повторил Харкур, багровея. — Они для того и сделаны.

— Мы туда не пойдем! — пискнул кто-то из центра зала.

— Почему они должны идти? — спросила Легата.

— Легата, не вмешивайся! — взвизгнул Оукс.

— Просто объясни им, почему идти должны клоны, — повторила она.

— Ты сама знаешь!

— Нет.

— Потому что клоны идут первыми на все опасные задания. Харкур прав. Первыми идут клоны. Так всегда было и так будет.

«Значит, он рассчитывает на верность природнорожденных».

Легата перевела взгляд на Льюиса. Что это в его глазах — злое веселье? Неважно. Она вдавила клавишу на пульте, оглядела комнату — нет, никто не прозевает того, что появится сейчас на экране. А программа ею давно подготовлена.

Да… немая сцена. Все внимание — на экран.

Изумленный Оукс тоже повернулся и увидал на экране собственное лицо. Ниже кромки портрета ползли строки досье. В безмолвном ужасе он уставился на заголовок:

«Морган лон Оукс. См. файл оригинала, Морган Хемпстед, донор клеток…»

Сдавило грудь. «Что за фокусы?!» Он поглядел в холодные глаза Легаты, и по спине его побежали ледяные мурашки.

— Морган… — Как сладок ее голос! — Я нашла твое досье, Морган. Видишь на документе печать Корабля? Сам Корабль ручается за его подлинность.

От ужаса у Оукса задергалось левое веко. Он попытался глотнуть.

«Этого не может быть!» По залу расползалось угрожающее ворчание. «Босс — клон? Глаза Корабля!»

Легата отошла от пульта, приблизилась к Оуксу на расстояние вытянутой руки.

— Твое имя… это имя женщины, выносившей тебя… за деньги.

— Это ложь! — К Оуксу вернулась способность говорить. — Мои родители… наше солнце готово было взорваться… я…

— Корабль говорит иначе. — Она махнула рукой в сторону экрана: — Видите?

Строки все ползли: дата имплантации яйцеклетки, адреса суррогатных родителей, имена…

Льюис тоже подошел и замер за плечом своего босса.

— Почему, Легата?

Да, в голосе его определенно звучал смех.

Легата не могла отвести взгляд от потрясенного Оукса. «Почему мне так хочется утешить его?»

— Комната ужасов… была ошибкой, — прошептала она.

— Вначале клонов! — вскрикнул кто-то от дальней стены. — Пошлите клона! — И весь зал подхватил, скандируя в безотчетном яростном гневе: — По-шли-те кло-на! По-шли-те кло-на!

— Не-ет! — взвыл Оукс.

Но десятки рук уже вцепились в него, и Легата была не в силах спасти его, не убив, — а на это у нее не хватило духу. Вопли Оукса «Нет! Нет, умоляю!» становились все тише, уплывая в коридор, и потерялись в рычании толпы.

Подойдя к пульту, Льюис убрал досье с экрана и подключился к сенсору на верхнем ярусе, еще не заплетенному паутиной. Полыхнула огнеметная струя, прожигая дорожку в паутине там, где периметр пробили лучи вражеского резака. А через несколько мгновений на экране показался Оукс, который бежал, спотыкаясь, по смертоносному полю Пандоры.

Глава 65

Этот плод не должен дожить до родов. Он не может быть человеческим. Людское дитя не может ускорять собственное внутриутробное развитие. Людское дитя не в силах черпать потребную энергию из внешнего мира. Людское дитя не может общаться, не покинув прежде материнского лона. Мы должны вырезать его из чрева или же уничтожить дитя вместе с матерью.

Сай Мердок, «Обмен Льюиса», из корабельных архивов.

Ваэла пристроилась на краю кушетки в импровизированной родильной палате. Слышно было, как Ферри латает кого-то в соседнем закутке. Старик даже не заметил, что она ушла. Ящики с медикаментами скрывали ее из виду. Ваэла сидела в тени шатра и часто-часто дышала, стараясь унять родовые схватки.

Предсказания ее внутреннего голоса и прибокса Хали оказались точны. Дитя готово было появиться на свет по своему распорядку, что бы ни творилось вокруг.

Ваэла откинулась на кушетку.

«Я не боюсь. Почему это?»

«Случится то, что случится», — ответил голос из ее чрева.

Тишину нарушили громкие голоса, и в лазаретную палатку вломился еще кто-то. Которая это уже партия раненых? Ваэла сбилась со счета.

Следующая схватка оказалась особенно сильной. Ваэла застонала.

«Время пришло. Пришло».

Ваэле казалось, будто она скользит по бесконечной горке, не в силах ни задержаться, ни изменить свой путь, предначертанный с той самой секунды, когда в капсуле субмарины свершилось зачатие.

«Как я могла остановить это? Никак».

— Куда подевалась эта таоЛини? Мне нужна помощь, — послышался знакомый визг. Ферри.

Ваэла с трудом поднялась и доковыляла до занавеси, отгораживавшей родильный угол. На пороге ей пришлось остановиться — чрево ее сотрясла очередная схватка.

— Здесь я. Что тебе надо?

Ферри поднял голову, продолжая заклеивать клеткопластырем раны очередного спецклона.

— Кто-то должен выйти и рассортировать раненых по тяжести травм. Я не успеваю.

Ваэла молча поковыляла к выходу.

— Стой! — Мутный старческий взгляд сосредоточился наконец на ней. — Что с тобой?

— Я… уже… — Ваэла ухватилась за край операционного стола, глядя на раненого.

— Тогда вернись и ляг, — приказал Ферри.

— Но тебе нужна…

— Я сам решу, что мне нужно!

— Но ты сказал…

— Я передумал. — Он закончил перевязку и ткнул пальцем в спецклона, чьи выпученные глаза разнесло до самых висков. — Ты! У тебя хватит здоровья выйти наружу и проследить, чтобы ко мне отправляли в первую очередь самых тяжелых.

Ваэла покачала головой.

— Он же ничего не знает о…

— Умирающих он точно узнает. Верно? — Ферри помог клону встать, и Ваэла заметила, что у того обожжено правое плечо.

— Он же сам ранен, — заспорила Ваэла. — Нельзя…

— Все мы здесь ранены, — отрезал Ферри истерически. — Все до одного. А ты иди и ляг. Пусть убогие лечат убогих.

— Что ты…

— Приду, когда разберусь с этой толпой. Потом… — Он ухмыльнулся, показав желтые редкие зубы. — Потом суп с котом. Видишь — я тоже рифмач. Может, теперь я тебе понравлюсь.

По спине Ваэлы прозмеилась холодная струйка страха.

В лазарет зашла еще одна обожженная — молодая женщина с длинной шеей и огромными глазами на узком лице. Ферри помог ей лечь на стол и подозвал на помощь клона-санитара. Проковылявшая вслед за раненой колченогая фигура обняла подругу за плечи.

Ваэла отвернулась, не в силах видеть муки в глазах обожженной. Как она может молчать?

— Я скоро! — бросил Ферри ей в спину.

— Я сама могу о себе позаботиться! — крикнула Ваэла из-за занавеси. — Хали меня научила…

Ферри расхохотался.

— Хали, сладкая моя девочка, ничему тебя не могла научить! Ты уже не так молода, таоЛини, и это твои первые роды. Хочешь не хочешь, а я тебе пригожусь, вот увидишь.

Осторожно ступающую Ваэлу настигла очередная схватка, перегнув пополам. Когда боль схлынула, роженица добралась до койки и рухнула на нее. По вздутому животу прокатилась отчетливо видимая судорога, сразу за ней — еще одна, сильней и больней. Ваэла захлебнулась воздухом, и тут же накатила третья схватка. Койку залили плодные воды.

«О святой Корабль! Ребенок выходит, выходит…»

Ваэла зажмурилась, захваченная надвигающейся изнутри могучей силой. Ей не помнилось, чтобы она кричала, но когда глаза открылись, над ней уже стоял Ферри, а с ним длиннопалый карлик, которого она видела у лазарета.

— Я Майло Курц, — представился гном, склоняясь над роженицей. Глаза у него были огромные, навыкате. — Что теперь делать?

Ферри заламывал руки. По лбу катились капли пота, истерическая бравада, переполнявшая старика в лазарете, схлынула.

— Она не может сейчас рожать, — пробормотал он.

— Она… идет, — прошептала Ваэла.

— Но медтехника нет. Наталь…

— Она сказала, что ты можешь помочь.

— Но я никогда…

Ваэлу сотрясла очередная схватка.

— Не стой ты столбом! Помоги мне! Помоги, черт!

Курц погладил ее по лбу.

Дважды Ферри протягивал к ней руки и дважды опускал их.

— Пожалуйста! — прерывисто вскрикивала Ваэла. — Плод… надо развернуть! Поверни ее!

— Я не могу! — Ферри отступал все дальше.

Ваэла глянула на гнома.

— Курц… пожалуйста. Ребенка надо повернуть. Ты мож… — Очередная схватка прервала ее.

И, когда боль отступила, послышался спокойный голос гнома:

— Скажи, что мне делать, сестра.

— Попробуй обхватить тело малышки и повернуть. У нее запрокинута ручка, и она мешает головке… о-о-о!

Во рту Ваэлы стоял привкус крови — она прикусила губу, но эта малая боль помогла рассудку вернуться. Открыв глаза, она увидала, что гном стоил на коленях меж ее бедер, ощутила его руки — мягкие, уверенные.

— А-а, — протянул он.

— Что… что… — Ферри стоял на пороге, готовый сбежать в любой момент.

— Дитя подсказывает мне, что делать, — проговорил Курц, закрыв глаза. Дыхание его выровнялось. — У малышки есть имя, — вымолвил он. — Ее зовут Ваата.

«Наружу! Из чрева!»

Голос раздавался в мозгу Ваэлы, она видела давящую тьму, чувствовала запах крови, хотя нос ее был забит… забит…

— Или это я рождаюсь вновь? — вопросил Курц.

Он выпрямился, с восторгом на лице сжимая блестящее извивающееся тельце младенца.

— Как тебе это удалось? — изумился Ферри.

Ваэла молча прижала малышку к груди. Она чувствовала, как руки карлика касаются ее, касаются ребенка — Ваата, Ваата, Ваата… Собственные воспоминания мешались со сценами из прошлого Курца: «Сколько же доброты в этом человеке!» Она увидала битву при Редуте и чувствовала боль от ран Курца. Словно в ускоренной голозаписи, проносились перед глазами образы. Ваэла ощутила рядом с собой Керро и услышала его мысленный голос:

«Касание младенца учит нас рожденью, и руки наши — свидетели того урока».

Конечно, это Керро — но его же не было рядом, в лазарете!

А потом Ваэла разом ощутила всех, кто остался на борту Корабля, — работников в гидропонных садах, команду, торопящуюся по своим делам по мириадам переходов… даже спящих в гибернации. Все они на миг стали едины с ней, и соединенное их сознание примолкло недоуменно. Их страх стал ее страхом.

«Что со мной творится? Господи, что это?!»

— Мы живем! Живем!

И когда Ваэла ощутила-услышала эти слова, чужие мысли покинули ее. Осталась только та, кто кричала, — тоненький голосок бесконечного утешения, поющий: «Мы живем!»

Ваэла открыла глаза и встретилась взглядом с карликом.

— Я все видел, — прошептал тот. — Дитя…

— Да, — проговорила Ваэла. — Ваата. Наша Ваата…

— Что-то… происходит, — пробормотал Ферри. — Что такое? — Он стиснул виски ладонями. — Убирайся! Уходи, я сказал!

Он рухнул на пол, содрогаясь.

Ваэла снова глянула на Курца.

— Помоги ему.

Карлик встал.

— Конечно. Самых тяжелых раненых — вперед.

Глава 66

В час, когда египтяне тонули в волнах Черного моря, священники желали воспеть хвалебный гимн Господу, но тот укорил их, сказав: «Плоды трудов моих утопают в водах; чествовать ли песнею погибель их?»

Трактат «Санхедрин», из корабельных архивов.

Сердце Моргана Оукса колотилось слишком быстро. Зеленый комб промок от пота. Болели ноги. И все же он брел, удаляясь от Редута.

«Легата, как ты могла?»

Когда силы оставили его, он повалился на песок и только теперь осмелился оглянуться. Никто его не преследовал.

«Они могли меня убить!»

Прожженное толпою отверстие в паутинном пологе окаймляла полоса сажи, и Оукс не сводил взгляда с этой дыры. Каждый вздох отзывался в груди болью. Он не сразу осознал, что в мире есть звуки помимо его дыхания. Дальним громам отзывалась сама земля. «Волны!»

Он глянул в сторону моря. Линия прибоя поднялась невиданно высоко. До самого горизонта простирался белопенный простор. Огромные валы разбивались о берег там, где было раньше посадочное поле. На глазах у Оукса здоровенный кусок равнины соскользнул в море, оторвав половину ангара для челноков.

Оукс кое-как поднялся на ноги. В белой пене мелькало что-то черное — скалы! Волны легко подбрасывали валуны в человеческий рост. Покуда он смотрел, в пучину соскользнул сад — его драгоценный сад.

Среди брызг летали пронзительные крики, словно вопли почти забытых чаек. Оукс огляделся. «Дирижаблики?» Сгинули. Ни один оранжевый мешок не танцевал на ветру, не парил над черными утесами.

А крики не стихали.

И только тогда Морган Оукс повернулся в сторону скального гребня, откуда Томас вывел свою армию. «Тела!» Под жаркими лучами обоих солнц валялись, подергиваясь, изувеченные тела. Среди раненых медленно проходили фигуры с носилками, собирая их по одному и оттаскивая к подножию утесов.

Оукс снова обернулся к Редуту — нет, там ждет верная смерть. Глянул на поле боя — и только теперь заметил демонов. Его передернуло. Твари сидели широким полукругом, недвижно взирая на поле брани. А среди них одиноко стоял человек в белых одеждах. Оукс узнал его — это был Керро Паниль.

И эти крики! Стоны раненых, умирающих!

Оукс двинулся к поджидавшему его Панилю. «Какая мне теперь разница? Ну пошли против меня своих бесов… рифмоплет!»

Путь его пролегал по краю кровавого поля, среди обезображенных тел. Оукс наступил на оторванную руку, и та в последней судороге вцепилась ему в ногу. Бывший босс отскочил, точно заяц. Ему хотелось бегом бежать в Редут, к Легате. Но ноги не слушались. Он мог только ковылять к возвышающемуся над толпой демонов Панилю.

«Почему они не движутся?»

Он остановился в нескольких шагах от поэта.

— Ты. — Оукс сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос.

— Я.

Голос поэта доносился через вживленный под кожу Оукса передатчик, губы же не двигались.

— Тебе конец, Оукс.

— Ты! Ты все погубил! Это из-за тебя мы с Льюисом…

— Ничто не погибло, Оукс. Жизнь только начинается.

Паниль не разжимал губ, но голос продолжал звучать.

— Ты молчишь… но я тебя слышу.

— Это дар Авааты.

— Авааты?

— Дирижаблики и келп едины: они — Аваата.

— Значит, планета все же победила нас.

— Не планета. И не Легата.

— Тогда корабль. Наконец-то он загнал меня в угол!

— И не Корабль.

— Льюис! Это он виноват. Он и Легата.

На глаза Оуксу навернулись слезы. «Льюис и Легата». Он не мог встретиться взглядом с Панилем. «Льюис и Легата!» Одинокий плоскокрыл отполз от поэта, вскарабкался Оуксу на башмак и заснул, примостив шипастую башку на застежке. Оукс в ужасе взирал на тварь, не в силах даже пошевельнуться.

— Скажи мне, — вскрикнул он в отчаянии, — кто же виноват?!

— Ты сам знаешь, кто.

Из глотки Оукса вырвался вопль:

— Не-е-ет!

— Ты виноват, Морган. Ты и Томас.

— Это не я!

Паниль только глянул на него грустно.

— Тогда прикажи своим демонам убить меня! — бросил Оукс ему в лицо.

— Они не мои демоны.

— Тогда почему они не нападают?

— Потому что я показываю им мир, который иные назвали бы иллюзорным. Любое существо нападает не на то, что видит, а на то, что, как ему кажется, оно видит.

Оукс в ужасе воззрился на Паниля.

«Миражи? Этот стихоплет может отвести мне глаза как захочет?»

— Это корабль научил тебя!

— Меня научила Аваата.

— И твоей Аваате конец… — Оукс понял, что у него начинается истерика. — Всем им конец!

— Но прежде она научила нас входить в мир инореальности. И Аваата живет в нас.

Оукс не мог отвести взгляда от смертоносного плоскокрыла на своем ботинке.

— Что эта тварь видит? — спросил он, тыкая в демона трясущимся пальцем.

— Что-нибудь знакомое.

Содрогнулась от грохота земля, и плоскокрыл с недовольным видом шлепнулся на песок. Оглянувшись, Оукс увидал, как соскальзывает в бездну еще одна секция Редута. Огромные валы бились о берег, расплескивая белую пену, а узкая бухта еще усиливала их напор. В безмолвном ужасе Оукс наблюдал, как здание за зданием рушится в подгрызающие их волны.

— Можешь болтать что тебе вздумается, — пробормотал он, — но планета нас победила.

— Как хочешь.

— Я хочу?!

Оукс едва не набросился на Паниля, но замер, увидав, что двое спецклонов волокут к ним носилки. Рядом с раненым шла Хали Экель, колечко в ее носу сверкало в ослепительном свете. Пациента опутывали датчики прибокса. И человека на носилках Оукс тоже узнал — то был Раджа Томас.

Носильщики недоуменно воззрились на бывшего босса, опуская на песок свою ношу.

— Он очень плох? — поинтересовался Оукс у Хали.

Ответил поэт.

— Он умирает. Сквозная рана груди и лучевой ожог.

Оукс подавил смешок.

— Значит, меня он не переживет! Наконец-то проклятый корабль останется без кэпа!

Хали опустилась на колени рядом с носилками, глядя на Керро.

— Мы бы не дотащили его живым в лазарет. Он просил принести его к тебе.

— Знаю.

Керро смотрел на умирающего, и мысли Томаса были открыты ему — как и Ваате, и Ваэле, и большинству спецклонов, в чьих генах таилась Аваата, — открыты полностью, до последней капли. Сколь проникновенным был замысел Корабля — из породившего Его Раджи Флэттери сделать воплощение возмездия!

Губы Томаса дрогнули. Голос его был не громче шепота, но даже Оукс услышал его ясно:

— Я так долго искал ответа… что забыл вопрос.

— О чем он болтает? — осведомился Оукс.

— Он говорит с Кораблем, — ответил Паниль, на сей раз вслух, и речь его была речью поэта, полной всепроникающей мудрости.

Уста умирающего исторгли прерывистый вздох.

— Я так долго играл… так долго… Паниль знает. Это скала… дитя… Да! Я знаю! Дитя!

Оукс фыркнул.

— Да он просто бредит.

— А ты все отказываешься встать вровень со своей человечностью, — промолвил Паниль, глядя на бывшего босса.

— Что… О чем ты толкуешь?

— Только этого и требовал от нас Корабль, — вздохнул Паниль. — Это и значит богоТворить: найти в себе человечность и подняться с ней вровень.

— Слова! Пустые слова! — Оуксу казалось, что его загоняют в угол. Нет, все это просто мираж!

— Тогда отбрось слова и спроси себя: что ты делаешь здесь? — проговорил Паниль.

— Я выжить пытаюсь, что же еще?

— Но ты никогда не был по-настоящему жив.

— Я… я…

Паниль поднял руку, и Оукс замолк.

Демоны чередой двинулись в сторону утесов. Первый из них успел добраться до скал, поднимаясь на плоскогорье, прежде чем поэт заговорил вновь:

— Я отпустил их, как отпускает Аваата. И все же они делают что должны.

— И что они станут делать? — Оукс смотрел вслед уходящим чудовищам.

— Когда они проголодаются, то станут есть.

Оукс не выдержал:

— Да чего ты хочешь от меня?!

— Ты врач, — ответил Керро. — А здесь раненые.

— Ты хочешь, чтобы я спас его? — Оукс ткнул пальцем в сторону Томаса.

— Его может спасти только Корабль или все мы вместе, — ответил Паниль.

— Ага, Корабль!

— Или мы все вместе. Это одно и то же.

— Ложь! Все ложь!

— Спасение — слово многозначное, — напомнил Паниль. — Есть утешение и в разуме, и в потенциальном бессмертии наших сородичей.

Оукс отступил на шаг.

— Все — лживые слова! Эта планета всех нас убьет!

— Для чего тебе глаза, когда ты им не веришь? — спросил поэт. Он обвел рукой кровавую равнину, встретился взглядом с завороженной его словами Хали. — Мы выживем. Мы исцелим планету. Аваата, поддерживавшая равновесие мира, погибла. Но Ваата — ее дочь не менее, чем моя.

— Ваата? — выплюнул Оукс. — Это еще что за чушь?

— Родилась дочь Ваэлы. Ее зовут Ваата, и она несет истинное семя Авааты, заложенное в нее при зачатии.

— Еще одно чудовище. — Оукс покачал головой.

— Ничуть. Прелестное дитя, столь же человек с виду, как и ее мать. Я покажу тебе.

Образы хлынули в сознание Оукса, влекомые несущей волной вживленного приемника. Оукс отшатнулся от Паниля, пытаясь одной рукой заслониться от поэта, а другой царапая шею, словно хотел вырвать радиокапсулу с мясом.

— Не-ет!.. Нет… нет!..

Но поток не прерывался. Под напором его Оукс рухнул на песок и, падая, услыхал голос Корабля.

Ошибиться было невозможно. Неотвратимое могущественное присутствие разворачивалось в нем, не нуждаясь в передатчиках и приборах. — Теперь ты видишь, босс? Тебе не нужен был высеченный в камне завет. Только самоуважение, богоТворение себя, всего человечества и всего, что имеет значение для вашего родового бессмертия.

Оукс перекатился на живот и закрыл голову руками, глядя в мокрый от его слез песок.

Корабль покинул его рассудок — точно медленно вытянули раскаленный нож, оставивший по себе зияющую рану. Оукс медленно опустил руки, поднял голову. Песок скрипел под множеством подошв. Со стороны Редута тянулась длинная колонна — природники и спецклоны вперемешку. Вели их Льюис и Легата. За их спинами ветер разносил клубы дыма, поднимающиеся над горящими развалинами. Его драгоценное убежище — разрушено! Все погибло!

Гнев вновь захлестнул Оукса.

«Будь ты проклят, Корабль! Ты меня обманул!»

Вскочив, он погрозил кулаком Легате:

— Ах ты, сука!

Льюис с Легатой остановились шагах в десяти, и беженцы тоже замерли. Только одна рослая женщина-спецклон с раздутым черепом и тонкими чертами лица вышла вперед, заслонив собою Легату.

— Не вздумай больше к ней так обращаться! — рявкнула она. — Мы избрали ее кэпом! Никто не смеет оскорблять нашего кэпа!

— Да это безумие! — взвыл Оукс. — Как могут чудовищные уродцы выбирать себе кэпа?

Женщина-клон шагнула к нему.

— Ты кого назвал уродцем? Что, если наше племя умножится, а вы станете уродами среди нас?

Оукс в ужасе воззрился на нее.

— Ты и сам не больно красив, — продолжала она. — Каждый день я смотрюсь в зеркало и каждый день думаю, что не так я и страшна. А ты с каждым часом становишься все уродливей. А если я решу, что среди нас уродам не место?

Легата придержала ее за руку.

— Довольно.

В этот миг равнину накрыла тень. Все разом подняли головы. Между землей и Регой плыл Корабль — куда ниже, чем он спускался когда-либо. Ясно виднелись странные выступы, крылья аграриумов. Громада в небесах двигалась с ошеломительной неспешностью, словно сама вечность. И когда тень ее накрыла Льюиса, тот расхохотался. Почти все, кто обернулся на его смех, успели заметить, как он пропадает. Тело его превратилось в белый силуэт, растаявший без следа.

— Но почему, Корабль? — спросил вслух изумленный этим исчезновением Керро.

Ответ услышали все.

«Вам нужен был истинный дьявол, Хесус Льюис, Моя вторая половинка, — заполнил мысли радостный гром. — Настоящий дьявол всегда со Мной. А Томас оставался собственным бесом, стрекалом в собственной руке. Но теперь он знает. Люди, вы заслужили отсрочку. Вы знаете, как богоТворить».

И в тот же миг каждый ощутил, что уготовил Корабль Томасу и на какой тонкой нити висит судьба умирающего.

Томас приподнялся на локте, как ни пыталась Хали уложить его.

— Нет, Корабль, — выдавил он. — Не надо… в гибербак. Я уже дома.

— Отпусти его, Корабль, — вмешалась Легата.

— Спасите его, и он ваш! — прозвучал вызов.

Вцепившись в ускользающее сознание Томаса, Керро воззвал к Ваате, дремлющей в лазаретной палатке под скалой:

— Ваата! Помоги нам!

Разума его коснулась прежняя Аваата — ослабевшая, но не утерявшая ничего. Ваата впитала ее целиком… и сверх того. Собственная дочь виделась Керро Панилю вместилищем бессчетных эпох памяти и мудрости Авааты, но слитых с памятью человечества. Ваата потянулась к тем, кто оставался на борту Корабля, даже спящим в гибербаках, даруя им новое богоТворение, сплетая в единое целое. Сознания их вливались в общий поток… даже Оукс. И, слитые воедино, тончайшими нитями они проникли в тело Томаса, заживляя раны, восстанавливая клетки.

А потом дело было сделано, и мирно спящий Томас распростерся на носилках.

Керро судорожно вздохнул, окидывая равнину взглядом. Вместе с Томасом исцелились и все раненые. Валялись вокруг тела погибших, но среди живых не осталось ни одного увечного. И вся эта толпа молча стояла в накрывшей равнину глубокой тени.

«Легата!» — воззвал Корабль.

— Да, Господи? — откликнулась та дрожащим голосом, еще не оправившись от потрясения.

«Ты отняла Моего лучшего друга, Легата. Теперь Оукс Мой. Это справедливый обмен. Там, куда Я направлюсь, он будет нужен Мне больше, чем тебе».

Легата подняла глаза на окаймленный лучами Реги силуэт.

— Ты улетаешь?

«Я ухожу вратами Быка, Легата. Врата Быка — Мое рождение и Моя вечность».

Ей вспомнился Бычок Бикеля, это хранилище зашифрованных данных, где она нашла разгадку происхождения Оукса, полумистический компьютер, где рождалось неведомое. Сознание ее слилось с архивами Корабля, и слияние это разделили, при посредстве Вааты, все, кто стоял на кровавом поле.

А слова Корабля все лились:

— Безграничность фантазии таит в себе бесконечность ужасов. Поэты облекают свои кошмары в слова. Но сны богов обретают плоть и собственную жизнь. Их уже не сотрешь с листа. Врата Быка — моя совесть. Каждый символ в моем сознании должен пройти ими, чтобы воплотиться. Иные мои символы живут и дышат, как Хесус Льюис. Другие — поют строфами стихов.

Оукс пал на колени.

— Не забирай меня, Корабль! — взмолился он. — Я не хочу!

— Но ты нужен Мне, Морган Оукс. Я лишился Томаса, Моего любимого беса, и ты Мне нужен.

Тень Корабля начала соскальзывать с равнины в сторону утесов. И когда солнечный луч коснулся Оукса, тот сгинул — только белый силуэт мелькнул над песком.

Легата смотрела на вмятины, оставленные коленями Моргана Оукса, и по щекам ее, непрошеные, катились слезы.

Хали поднялась, не отходя от носилок, где спал ее пациент. Она чувствовала себя опустошенной и озлобленной, лишенной привычной роли.

«Так это я должна была объяснить им?» — вопросила она мысленно у проплывающей в вышине громады.

— Покажи им, Экель!

Хали гневно бросила в поток всеобщего сознания образ распятия.

— Корабль! — вскричала она. — Так было и с Иешуа? Неужели он всего лишь пылинка одного из Твоих снов?

— А какая разница, Экель? Разве оттого, что сказка — ложь, преподанный ею урок менее ценен? Случай, которому ты стала свидетелем, слишком важен, чтобы обсуждать его на уровне «было — не было». Иешуа жил. Он был воплощением совершенного добра. А как можно познать подобное добро, не испытав его противоположности?

Тень уплыла в сторону скал, а с ней уплывали вдаль последние осколки прежнего человечества — натали, сторожа гибернаторов, рабочие гидропонных садов…

— Корабль уходит, — проговорила Легата, становясь рядом с Панилем.

И при этих словах она, как и все на равнине, ощутила полыхнувшее в мозгу знание. Последний дар Корабля — его архивы, все прошлое человечества, спрессованное в одну долгую мысль, в одну живую клетку.

— Мы вышли из колыбели, — проговорил Керро. — Теперь нам идти самим.

— И сосцы более не напоят нас, — присоединилась к ним Хали.

— Но слово «одиночество» устарело навек, — заметил Керро.

— Может, так и расширяется Вселенная? — спросила Легата. — Может, это боги бегут, оставив позади дело рук своих?

— Боги задают иные вопросы, — ответил Керро. Он посмотрел Хали в глаза. — Ты стала повитухой для всех нас, когда принесла в мир Ваату и место лобное.

— Ваата пришла сама, — поправила поэта Хали, беря его за руку. — Есть силы, которым ни к чему повитуха.

— Или кэп, — добавила Легата и улыбнулась. — Но эту роль мы уже знаем, верно? — Она покачала головой. — У меня только один вопрос остался: что сделает Корабль с теми, кто остался там, на борту?

Она ткнула пальцем в исчезающую в вышине махину.

И тогда голос Корабля в последний раз наполнил мысли всех стоящих на равнине, чтобы, стихнув, навеки остаться в памяти:

«Порази меня, Святая Бездна!»

Эффект Лазаря _{(роман, соавтор Билл Рэнсом)}

С тех пор как погиб последний из естественных островов Пандоры, минуло несколько поколений. Общество планеты расслоилось на островитян, по воле волн дрейфующих в своих органических городах, и мутантов-морян, для которых вода стала родной стихией. Напряжение между ними растет, готовое вылиться в открытый конфликт.

Все надежды на второе пришествие Корабля, ставшего для людей этого мира воплощением Господа Бога.

Глава 1

Анналы утверждают, будто двойная система неспособна поддерживать жизнь. Но мы нашли жизнь здесь, на Пандоре. За исключением келпа, она была враждебной и смертоносной — но все же это была жизнь. Гнев Корабля тяготел над нами, ибо мы уничтожили келп и нарушили равновесие этого мира. Мы, немногие выжившие, зависим от бесконечного моря и от ужасных причуд двух солнц. То, что мы вообще выжили на наших хрупких клон-плотах, проклятие в той же мере, как и победа. Это — время безумия.

Из дневников Хали Экель

Дьюк почуял запах горелой плоти и паленого волоса. Он чихнул, снова чихнул и заскулил. Его единственный зрячий глаз слезился и болел, когда он попытался открыть его рукой. Его мама была вне. Слово «вне» он мог произнести, хотя не мог бы точно определить местоположение и форму этого «вне» — только знал смутно, что живет на клон-плоту, принайтованном к черному каменному утесу, единственному остатку суши Пандоры. Еще он мог выговорить «Ма» и «горит».

Запах гари усилился. Это его напугало. Дьюк раздумывал, не должен ли он что-нибудь сказать. По большей части он не говорил: мешал нос. Зато он мог высвистывать носом, и мама его понимала. Она свистела в ответ. У них было более сотни таких свистослов, понятных им обоим. Дьюк наморщил лоб. Это движение заставило его толстенький носик развернуться, и он засвистел — по началу вопросительно, чтобы узнать, нет ли ее поблизости.

«Ма? Где ты Ма?»

Он пытался уловить шлепанье босых пяток по мягкой палубе плота, которое он не спутал бы ни с каким другим.

Запах гари заполнил его нос и заставил его чихнуть. Дьюк слышал шлепанье множества ног в коридорах — столько ног ему и слышать-то не доводилось — но ни одни из них не принадлежали Ма. Раздавались крики — все сплошь слова, которых Дьюк не знал. Он сделал глубокий вдох и издал самый громкий свист, на какой был способен. Его тоненькие ребра мгновенно разболелись, а голова закружилась от резонанса.

Никто не ответил. Вход рядом с ним оставался закрытым. Никто не вынул его из-под сбившихся одеял и не прижал его к себе.

Несмотря на боль, вызванную дымом, Дьюк распялил правое веко двумя отростками правой руки и увидел, что комната погружена во мрак, освещенный лишь мерцанием тонкой биомассы коридорной стены. Мрачный оранжевый свет отбрасывал на палубу жуткие отсветы. Едкий дым нависал над ним, как облако, протягивая к его лицу маслянисто-черные щупальца. А теперь снаружи к топоту многих ног и крикам прибавились новые звуки. Он слышал, что за рдеющей стеной волокут и роняют тяжелые вещи. Ужас заставил его свернуться под одеялом в молчаливый комочек.

Дым был влажным и горьким — совсем не таким приторным, как в тот раз, когда обогреватель прожег их стенку. Он помнил обугленный проем в подтаявшей биомассе, ведущий из их комнаты в соседнюю. Он тогда просунул голову в обгорелую дырку и посвистел соседям. Но ведь теперь запах был совсем другой, да и стенка не растаяла.

К внешним звукам прибавилось бурление. Словно котелок кипел на плите — но мама ничего не варила. К тому же звук был слишком громким для варки — громче даже, чем весь остальной шум. Крики приблизились.

Дьюк отбросил одеяльце и вскрикнул, когда его босая нога коснулась палубы.

Горит!

Внезапно пол под ним качнулся, сперва назад, затем вперед. Это колебание швырнуло его лицом вниз. Горячая биомасса стен тянулась за ним, как вареные макароны. Дьюк знал, что находится на верхней палубе, но вокруг него топталось множество ног, и ему приходилось прикрывать тело и голову руками. У него не было свободной руки, чтобы открыть ею зрячий глаз. Горячая палуба обжигала его локти и коленки. У Дьюка дух захватило от внезапной резкой боли, и он издал еще один резкий свист. Кто-то споткнулся об него. Чьи-то руки подхватили его под мышки и подняли из обугленного месива, в которое обратилась палуба. Часть месива потянулась за ним, прилипнув к его голой коже. Дьюк понял, кто держит его, из-за жасминового запаха, исходившего от волос. Это была их соседка Элли, женщина с короткими неуклюжими ногами и красивым голосом.

— Дьюк, — сказала она, — пойдем поищем твою Ма.

Дьюк слышал, что с голосом у нее неладно. Когда она говорила, пересохшая глотка издавала низкие хриплые звуки.

— Ма, — сказал он. Он рукой открыл глаз и увидел ужасающее столпотворение и огонь.

Проталкиваясь сквозь толпу, Элли заметила, что он глазеет, и сбросила его руку вниз.

— Потом посмотришь, — сказала она. — А сейчас обхвати меня за шею. Крепче держись.

После этого мгновенного взгляда Дьюка, у нее не было нужды повторять приказ. Дьюк обеими руками обхватил Элли за шею и тихонько всхлипнул. Элли продолжала проталкиваться сквозь толпу. Голоса с разных сторон повторяли слова, которых Дьюк не знал. Когда Элли с Дьюком протискивалась мимо остальных, остатки биомассы срывало с его кожи. Это было больно.

Единственный взгляд на «вне» остался в памяти Дьюка неизгладимо. Огонь, идущий из-под темной воды! Он рвался из-под воды, и это его сопровождало громкое бурление, и пар в воздухе стоял такой густой, что люди казались неясными тенями на фоне рдеющего огня. Отовсюду доносились крики, и Дьюк потесней прижался к Элли. Угли взмывали над островом высоко в воздух, словно ракеты. Дьюк этого не понимал, но он слышал, как огонь крушит и уничтожает тело острова из морских глубин.

«Почему вода горит?» Эти свистослова он знал, но Элли их не поняла бы.

Плот под Элли резко качнулся, уронив ее под топочущие ноги. Дьюк упал поверх нее и не коснулся горящей палубы. Эллиругалась и кричала. Многие люди рядом с ними падали. Дьюк чувствовал, как Элли погружается в тающую биомассу палубы. Сперва женщина боролась, билась, как свежепойманная мури, которую мама однажды дала Дьюку подержать перед тем, как сварила ее. Потом Элли задвигалась медленней и глухо застонала. Дьюк, все еще обнимавший Элли за шею, почувствовал, как горячее месиво подступает к его рукам, и отдернул их. Элли завопила. Дьюк попытался оттолкнуть ее, но натиск множества тел мешал ему спастись. Он чувствовал, как волосы у него на загривке становятся дыбом. Из его носа вырвался вопросительный свист — но ответа не было.

Палуба вновь содрогнулась, и на Дьюка покатились тела. Он чувствовал прикосновения горячей плоти, местами жарко мокрой. Элли вздохнула один раз, очень глубоко. Воздух сделался другим. Люди, кричавшие: «О, нет! О, нет!» — перестали кричать. Многие вокруг Дьюка начали кашлять. Он тоже кашлял, захлебываясь густой горячей пылью.

— Ваата у меня, — прохрипел кто-то рядом. — Помогите мне. Мы должны ее спасти.

Дьюк ощутил неподвижность Элли. Она больше не стонала. Он не ощущал ее дыхания, которое подымало и опускало бы ее грудь. Дьюк открыл рот и произнес два слова, которые знал лучше всего:

— Ма. Горит. Ма. Ма.

— Кто это? — сказал кто-то совсем рядом с ним.

— Горит, Ма, — пискнул Дьюк.

Руки протянулись к нему и подняли вверх, прочь от Элли.

— Это ребенок. Он жив, — раздался чей-то голос у него над ухом.

— Неси его! — выдавил кто-то в промежутках между кашлем. — У нас Ваата.

Дьюк чувствовал, как его передают с рук на руки через проем куда-то в сумрак. Его единственный зрячий глаз различал сквозь редеющую пыль мерцание огоньков на гладких поверхностях и рукоятках. Он поразмыслил, не может ли это быть «вне», куда ушла Ма, но ее нигде не было — только множество людей, сгрудившихся в тесноте. Кто-то, стоявший прямо перед Дьюком, держал большого голого младенца. Мальчик знал, кто такие младенцы, потому что Ма иногда приносила их из «вне» и ухаживала за ними, и ворковала над ними, и разрешала Дьюку потрогать их и понянчить. Младенцы были мягкие и приятные. Это дитя было больше всех, виденных Дьюком, но он понял, что девочка — еще младенец, по пухлым чертам ее спокойного лица.

Давление воздуха поменялось, и у Дьюка заложило уши. Что-то зажужжало. Как раз когда Дьюк решил отбросить свои страхи и присоединиться к теплой близости тел, три чудовищных взрыва сотрясли и перевернули их убежище.

«Бум! Бум! Бум!» Взрывы следовали один за другим.

Люди начали выбираться из всеобщей мешанины. Чья-то нога наступила Дьюку на лицо и убралась.

— Осторожнее с малышами, — крикнул кто-то.

Сильные руки подняли Дьюка и помогли ему открыть глаз. Бледное мужское лицо уставилось на него — широкое лицо с глубоко посаженными карими глазами.

— Один у меня, — сказал мужчина. — Он не красавчик, но он жив.

— Дай-ка его сюда, — отозвалась женщина.

Дьюк почувствовал, что его крепко прижали к младенцу. Руки женщины обхватили их обоих — тело к телу, тепло к теплу. Дьюка пронизало чувство уверенности — но оно тут же исчезло, едва женщина заговорила. Он понимал ее слова! Он не знал, как ему удавалось понимать, но слова открывали свои значения по мере того, как ее голос прокатывался по его щеке, прижатой к ее груди.

— Весь остров взорвался, — сказала женщина. — Я видела это из порта.

— Сейчас мы ниже уровня моря, — ответил мужчина. — Но долго мы здесь оставаться не можем: на столько народу воздуха не хватит.

— Помолимся Утесу, — предложила женщина.

— И кораблю, — добавил мужчина.

— Утесу и Кораблю, — согласились все.

Дьюк слышал все это издали, по мере того, как понимание входило в него. Это все случилось оттого, что его плоть соприкоснулась с плотью младенца! Теперь он знал ее имя.

Ваата.

Красивое имя. Оно несло в себе знание, расцветающее в разуме Дьюка, словно бы оно всегда было там и нуждалось только в имени и прикосновении Вааты, чтобы излиться в память. Теперь он знал, что такое «вне», знал всеми своими человеческими чувствами и памятью келпа… ибо Ваата несла гены келпа в своей человеческой плоти. Он помнил бытие келпа в морской глубине, и его прикосновение к бесценному утесу. Он помнил крохотные островки, которых больше не существовало, ибо келпа не было, и ярость моря вышла из-под контроля. Память келпа и людская память содержали множество странностей, приключившихся с Пандорой ныне, когда волны свободно рыскали вдоль всей планеты — покореженного твердотелого шара, окутанного бескрайней водной оболочкой.

И где был он сам, Дьюк тоже знал: на маленькой субмарине с привязанным к ней аэростатным баллоном.

«Вне» было средоточием чудес.

И вся эта удивительная информация пришла к нему прямиком из разума Ватьи, поскольку у нее имелись гены келпа — как и у него. Как и у многих выживших на Пандоре. Гены… он и об этих волшебных закорючках тоже знал, поскольку разум Вааты был просто магическим кладезем подобных тем, он мог поведать и об истории, и о Войнах Клонов, и о гибели келпа. Дьюк ощутил прямую связь между ним и Ваатой, которая не исчезла даже тогда, когда был разорван физический контакт. Дьюк испытывал огромную благодарность и попытался ее выразить, но Ваата отказалась отвечать. Тогда он понял, что Ваата предпочитает глубинную тишь своих воспоминаний келпа. Она хотела только ждать. Она не хотела разбираться со всем тем, что обрушила на Дьюка. А она и обрушила, понял он, отрывая их от себя, словно горячее месиво от кожи. Дьюк почувствовал при этой мысли мгновенную обиду, но счастье вернулось к нему незамедлительно. Он был хранилищем стольких чудес!

Осознание.

«Это по моей части», подумал он. «Я должен осознавать за нас обоих. Я — хранилище, врата Быка, которые только Ваата может открыть».

Глава 2

В то время были на земле исполины.^[49]

Бытие, христианская Книга мертвых.

^{22 бунратти, 468.}

Почему я веду этот дневник? Странное хобби для Верховного судьи, Председателя Комитета по Жизненным Формам. Надеюсь ли я, что будущие историки соткут пышное полотно из нитей моих скромных писаний? Мне так и видится, как мои записки много лет спустя находит кто-нибудь вроде Кея Теджа — кто-то с умом, забитым предубеждениями, мешающими воспринять что-либо новое. Не уничтожит ли этот грядущий Тедж мои записи, поскольку они противоречат его собственным теориям? Полагаю, такое случалось и с историками прошлого. Иначе почему Корабль заставил нас начать сызнова?

О, я верю в Корабль. Свидетельствую здесь и сейчас, что Уорд Киль верует в Корабль. Корабль — Господь наш, и Корабль привел нас на Пандору. Вечная дилемма — тонуть или плыть, причем в буквальном смысле. Ну… почти в буквальном. Мы, островитяне, по большей части дрейфуем. Это морской народ плавает.

Что за великолепная отборочная площадка для человечества эта Пандора, и до чего же удачно названа! Ни клочка суши не осталось над море, где прежде господствовал келп. Благородное некогда создание, разумное, ведомое всем прочим созданиям, как Аваата, ныне всего лишь келп, зеленый, плотный и безмолвный. Наши предки уничтожили Аваату и унаследовали всепланетное море.

Случалось ли людям совершать подобное прежде? Случалось ли нам убивать существа, помогающие обуздывать нашу собственную смертность? Мне отчего-то сдается, что да. Почему еще Корабль стал бы содержать на орбите, вне достижимости для нас, анабиозные камеры? Наша капеллан-психиатр разделяет мои подозрения. Как она говорит, «нет ничего нового под солнцами».

И почему это символы Корабля всегда принимали форму глаза внутри пирамиды?

Я начал эти записки просто как отчет о моем участии в Комитете, который решает, какой именно новой жизни будет дозволено существовать — а, возможно, и размножаться. Мы, мутанты, с глубоким почтением относимся к тем вариациям, которые биоинженерия этого гениального психа, Хесуса Льюиса, запустила в человеческую популяцию. Из тех неполных записей, которые находятся в нашем распоряжении, ясно, что определение «человек» было прежде гораздо более узким. Варианты мутаций, которые мы теперь принимаем, лишнего взгляда не кинув, когда-то служили причиной изгнания, а то и смерти. Как член Комитета, призванный судить жизнь, я всегда задаю себе один и тот же вопрос, на который и стараюсь ответить в меру моего скромного разумения: «Поможет ли это дитя, эта новая жизнь, всем нам выжить?» И если есть хоть малейший шанс, что оно внесет свой вклад в дело выживания того, что мы зовем человеческим обществом, я голосую за то, чтобы дозволить ему жить. Не раз и не два я бывал вознагражден тем скрытым в никчемной форме гением, тем разумом в увечном теле, который оказывался благодеянием для нас всех. Я знаю, что прав, принимая подобные решения.

Но мои записки становятся слишком уж отвлеченными. Решительно, в глубине души я философ. Мне важно знать не только «что», но и «почему».

За долгие поколения, сменившиеся с той ужасной ночи, когда последний из настоящих, а не созданных нами из плавучей биомассы, островов Пандоры взорвался расплавленной лавой, мы развили странную социальную двойственность, которая, по моему убеждению, может погубить нас всех. Мы, островитяне, дрейфующие в своих органических городах по воле волн, верим, что создали идеальное общество. Мы заботимся друг о друге, о той внутренней сущности ближнего, что скрыта у него под кожей — неважно, какого цвета или формы. Но почему же тогда мы так настойчиво говорим «мы» и «они»? Или это наш врожденный порок? Не разразится ли он насилием против отверженных нами?

А островитяне отвергают, это отрицать нельзя. Наши шутки выдают нас. Шутки над морянами. Мы зовем их мокрицами. Или куколками. А они кличут нас — муть. Мерзкое словечко, как его ни произноси.

Мы завидуем морянам. Именно так. Именно это я и написал. Завидуем. Им принадлежит вся свобода морских глубин. Их механизация рассчитана на относительно стабильную, традиционную форму человеческого тела. Немногие островитяне подходят под критерии для среднего класса — они либо занимают место среди верхушки для гениев, либо располагаются на самом дне трущоб морского народа. Но даже и в этих случаях, те островитяне, что перебираются к ним под воду, обречены на островитянские сообщества… по сути, гетто. И все же рай, по мысли островитянина — это сделаться «куколкой».

Моряне, морской народ покоряют море, чтобы выжить. Их жизненное пространство зависит от определенной стабильности. Исторически, я должен признать, человечество всегда предпочитало стабильную твердую почву под ногами, наличие воздуха для дыхания (хотя воздух у них удручающе влажный) и надежные твердые предметы вокруг себя. Мокрицы могут иной раз создать искусственно руку или ногу, но ведь и это в истории вида дело обычное. Наружность морян до тех пор считается человеческой, пока можно обнаружить сходство с прототипом. Это мы и сами видели. Да вот взять хотя бы Войны Клонов. Наш прямой предок писал об этом. Хесус Льюис сотворил это с нами. От видимых свидетельств инакости никуда не денешься.

Но я писал о морянах. Они объявили своей миссией восстановление келпа. Но обретет ли келп сознание? Келп вновь обитает в море. Я уже видел эффект этого на своем веку и надеюсь, что мы пережили последнюю водяную стену. Засим, конечно, последует суша. Но как же связано это с тем, что я считаю сущностью морского народа?

Возрождая келп, они надеются контролировать море. Вот в этом вся сущность морян: контролировать.

Островитяне дрейфуют, подчиняясь волнам, ветрам и течениям. Мокрицы будут контролировать эти силы — и нас заодно.

Островитяне склоняются перед тем, что может оказаться мудрее, мощнее их. Они привыкли к переменам, но устали от них. Моряне борются с определенным типом перемен — и они устали от борьбы.

А теперь я подхожу к тому, что сотворил с нами Корабль. Я думаю, что природа вселенной такова, что жизнь может встретиться с силой, которая может ее одолеть, если жизнь не сумеет склониться. Морян такая сила сломит. Островитяне склоняются — и дрейфуют себе. Я полагаю, мы можем оказаться лучше приспособленными для выживания.

Глава 3

Мы несем бремя первородного греха в телах и на лицах наших.

Симона Роксэк, капеллан-психиатр.

Холодный удар волны вдоль борта разбудил Квитса Твиспа окончательно. Он зевнул и раскинул свои длиннющие руки, перепутанные на штурвале. Квитс утер лицо рукавом. Еще не совсем рассвело, заметил он. Первые тонкие перышки рассвета щекотали черное брюхо горизонта. Грозовые облака не сгущались в поднебесье, и две его криксы, топорща лоснящиеся перья, довольно бубнили. Квитс потер руки, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, и потянулся на дно лодки-скорлупки за тюбиком с густым жидким белковым концентратом.

«Бе-э…»

Он высосал остаток из тюбика и скривился. Концентрат был лишен как вкуса, так и запаха, но Квитс все равно скривился.

Уж если его сделали съедобным, подумалось Квитсу, могли бы сделать его и повкуснее. «По крайней мере, вернувшись, мы поедим настоящей пищи». Тяжелая работа по установке и забрасыванию рыболовных сетей доводила его аппетит до таких чудовищных размеров, что концентраты могли скорей растравить, нежели удовлетворить его.

Серый океан зевнул во все стороны. Ни следа рвачей или другой какой угрозы. Редкие крупные волны заплескивали за фальшборт, но органическая помпа вполне с этим справлялась. Квитс повернулся и посмотрел на гирлянду пузырьков — след от погружения их невода. Должно быть, он нес тяжелую ношу. У Твиспа прямо слюнки потекли, когда он представил себе тысячу килограммов сциллы — сцилла вареная, сцилла жареная, сцилла печеная под сливочным соусом и горячие рулетики…

— Квитс, мы еще не прибыли? — Голос у Бретта был ломким на подростковый лад. А уж чего стоит его мощная светлая шевелюра, торчащая кверху — какой контраст с черной шерстью, покрывающей голову самого Твиспа. Бретт Нортон был высок для своих шестнадцати лет, а копна волос делала его с виду еще выше. Первый рыболовецкий сезон уже начал наращивать мясо на его узкий костяк.

Твисп медленно вдохнул воздух сквозь зубы — отчасти для того, чтобы прийти в себя от неожиданности, отчасти чтоб сосредоточиться.

— Нет еще, — ответил он. — Дрейф правильный. Мы доберемся до острова сразу после рассвета. Ты бы перекусил.

Малыш скорчил рожу и полез в сумку за своим тюбиком. Твисп смотрел, как он вытирает упаковку начисто, открывает ее и высасывает громадными глотками препротивную бурую жидкость.

— М-мм…

Бретт крепко зажмурил свои серые глаза и содрогнулся.

Твисп ухмыльнулся. «Пора бы мне перестать думать о нем, как о малыше». Шестнадцать лет — никак уж не малыш; а сезон, проведенный с сетями, сделал его взгляд тверже, а руки — крепче.

Твисп часто дивился, почему Бретт избрал для себя жизнь рыбака. Бретт был достаточно близок по форме тела к морскому народу, чтобы уйти к ним в глубину и жить припеваючи.

«Это он из-за своих глаз», подумал Твисп. «Но ведь такую мелочь мало кто и заметит.»

Глаза у Бретта были велики, хотя и не избыточно. Такие глаза могли хорошо видеть в почти полной темноте, что оказалось очень полезным при круглосуточной ловле.

«Такого мокрицам не след бы упускать», подумал Твисп. «Использовать людей — это по их части».

Внезапный рывок сети сбил их с ног, и они оба покатились к фальшборту. И снова — рывок.

— Бретт! — заорал Твисп. — Тащи резак, пока я буду вытаскивать.

— Но мы не можем вытянуть сеть, — растерялся мальчишка, — нам надо приотпустить…

— В сети — морянин! Мокрица утонет, если мы его не вытащим! — Твисп уже вытравливал тяжеленную сеть, перебирая руками. Мускулы его сверхдлинных рук едва не разрывали кожу усилием. Вот в такие минуты он всегда бывал благодарен за свои избыточные способности мутанта.

Бретт исчез с глаз долой — побежал управляться с электроникой. Сеть ходуном ходила из-за отчаянных рывков снизу.

«Точно, куколка!» — подумал Твисп и удвоил усилия. Он молился, чтобы ему удалось поспеть вытащить его вовремя.

«Или ее», подумалось ему. Первой куколкой, которую он увидел, запутавшейся в сетях, была женщина. Красивая. Твисп изгнал воспоминание о выжженных перекрестьях — следах сети — на ее гладкой бледной… на ее мертвой коже. Он приналег сильнее.

«Еще тридцать метров сети», сказал он сам себе. Пот разъедал глаза, боль крохотными остриями впивалась в спину.

— Квитс!

Твисп перевел взгляд с сети на Бретта и увидел его неподдельный ужас. Твисп посмотрел вслед его взгляду. То, что он увидел на расстоянии метров четырехсот, заставило его оцепенеть. Криксы разразились воплями, которые подтвердили, что Твиспу придется поверить своим глазам.

— Стая рвачей!

Он едва не прошептал это, едва не дозволил сетям выскользнуть из его мозолистых ладоней.

— Помоги мне! — заорал Твисп. Он повернулся к яростно бьющимся сетям. Уголком одного глаза он видел, как парень схватился за канат, другим неотрывно следил за неуклонно приближающимися рвачами.

«Самое малое, полдюжины», подумал Квитс. «Вот дерьмо».

— Что они сделают? — Голос Бретта вновь надломился.

Твисп знал, что малыш уже наслушался историй. Действительность была еще ужаснее. Голодные или нет, рвачи охотились. Их громадные когти и саблевидные клыки убивали из чистой жажды крови. Эти рвачи хотели добраться до куколки.

Слишком поздно Твисп вспомнил о лазерном ружье, которое держал завернутым в промасленную тряпку. Он яростно выхватил из нее оружие, но первый рвач уже врезался в сеть, и суденышко завертелось. Двое других напали с боков, смыкая фланги. Когда Твисп выхватил лазер, он почувствовал словно два тяжелых кулачных удара по сети. Когда когти и клыки рванули сеть, Твисп выпустил ее из рук. Остальная стая сомкнулась вокруг, отхватывая куски мяса и костей от кровавого месива, которое было недавно одним из морян. Один рвач куснул другого и, жаждущие убивать, рвачи развернулись к своему раненому собрату и разорвали его в клочья. Мех и зеленая желчь испятнали борт.

Не стоит тратить лазерный заряд на эту мешанину! Что за горькая мысль. Островитяне давно отказались от надежды изничтожить этих жутких тварей.

Твисп встряхнулся, вынул нож и отрезал сеть.

— Но почему?..

Не отвечая на протесты Бретта, Твисп потянулся к выключателю. Один рвач замер менее чем в метре от их борта. Он тонул медленно, колыхаясь туда-сюда, туда-сюда, словно перышко, падающее в безветренную погоду. Остальные покрутились вокруг суденышка, но отступили, ощутив удар глушителем по носу. Они растерзали оглушенного рвача, а затем умчались обратно в море.

Твисп снова завернул свой лазер и упрятал его под сиденье.

Потом он отключил поле глушителя и взглянул на обрывки, бывшие их сетью.

— Почему ты обрезал сеть? — Голос Бретта был высоким, требовательным. Таким, словно парень вот-вот расплачется.

«Шок», подумал Твисп. «И потеря улова».

— Они порвали сеть, чтобы сож… чтобы добраться до него, — объяснил Твисп. — Мы бы все равно потеряли улов.

— Мы могли спасти хотя бы часть его, — пробормотал Бретт. — Треть была уже здесь, — Бретт хлопнул по палубе, и его серые глаза угрожающе уставились в неприветливое синее небо.

Твисп вздохнул. Он понимал, что выброс адреналина вызывает напряжение, которое нужно как-то разрядить.

— Нельзя включить глушилку, кода сети вытащены наполовину, — объяснил он. — Сеть должна быть или вся в воде, или вся снаружи. Во всяком разе, на этой дурацкой дешевой посудине… — Его кулак грохнул по борту.

«Я так же потрясен, как и малыш», подумал Твисп. Он глубоко вздохнул, пробежался пальцами по густым завиткам черных волос, чтобы успокоиться, и включил сигнал передатчика, предупреждающий о нападении рвачей. Это поможет им сориентироваться и успокоит Вашон.

— Потом они бы набросились на нас, — добавил Твисп. Он ущипнул пальцами бортовую ткань. — Это одинарная тонкая мембрана, два сантиметра толщиной — как полагаешь, что бы нас ожидало?

Бретт опустил глаза. Он поджал свои полные губы, потом чуть выпятил нижнюю. Потом отвел взгляд от Большого Солнца, восходящего на небосклон, чтобы присоединиться к своей сестринской звезде. Прямо под Большим Солнцем, как раз посреди горизонта, большой силуэт отбрасывал на воду оранжевые отблески.

— Дом, — тихо молвил Твисп. — Город.

Они находились в одном из близких к поверхности быстрых течений. Через час-другой они присоединятся к общей массе дрейфующего человечества.

— Круто мы влипли, — подытожил Бретт. — Мы разорены.

Твисп улыбнулся и откинулся назад, наслаждаясь солнцем.

— Верно, — признал он. — Зато живы.

Малыш хмыкнул, и Твисп закинул свои полутораметровые руки за голову. Локти торчали, словно два странных крыла, отбрасывая на воду причудливую тень. Квитс посмотрел озадаченно на свой локоть — как с ним иной раз случалось, стоило ему призадуматься об уникальности своей мутации. По большей части руки вечно путались у него под ногами — уж достать стопы кончиками пальцев он мог, не нагибаясь. Зато эти руки управлялись с сетями так ловко, будто были созданы для этого.

«А может, и были», подумалось ему. «Как знать?» Такие удобные в работе с сетями, во время сна они причиняли изрядные неудобства. Зато женщинам нравилась их сила и способность обнять целиком. Компенсация.

«Возможно, просто иллюзия безопасности», подумал он, и его ухмылка стала шире. Его жизнь была какой угодно, только не безопасной. Никто, уходящий в море, не может полагать себя в безопасности — а тот, кто может, или глуп, или мертв.

— А что Морской суд с нами сделает? — голос Бретта был тихим, еле слышным сквозь плеск волн и постоянное бормотание двух крикс.

Твисп продолжал наслаждаться дрейфом и солнечным теплом, согревающим лицо и руки. На миг он прикусил свои тонкие губы, затем ответил.

— Трудно сказать. Ты видел морянский маркер?

— Нет.

— А сейчас видишь?

Он прислушивался к тихому шороху волн и знал, что мальчик исследует горизонт. Твисп его и выбрал за его исключительные глаза. Глаза, да еще отношение к жизни.

— Ни следа, — сказал Бретт. — Должно быть, он был один.

— Непохоже, — возразил Твисп. — Моряне редко странствуют в одиночку. Конечно, случается и такое.

Твисп открыл глаза и увидел, что полуоткрытый рот Бретта выражает неприкрытый ужас. Глаза малыша округлились, словно немыслимые луны.

— А мы должны идти в суд?

— Да.

Бретт плюхнулся на палубу возле Твиспа, покачнув суденышко так сильно, что вода заплеснула через борт.

— А если мы не скажем никому? — спросил он. — Откуда они узнают?

Твисп отвернулся. Бретту предстояло многое узнать и о море, и о тех, кто в нем работает. Законов в море много, и по большей части неписаных. Для первого урока тяжеловато выходит — но чего можно ожидать от желторотого новичка? В Центре таких вещей не случалось. Жизнь там была… приятной. Для людей, населяющих внутренний круг Острова, сцилла и мури были обедом, а не живыми существами, чья жизнь оканчивалась последней яркой вспышкой в ладони рыболова.

— Морской народ за всем приглядывает, — сухо возразил Твисп. — Они узнают.

— Но рвачи, — настаивал Бретт, — они могли ведь добраться и до второго… если он вообще был.

— Ворсинки меха рвачей полые, — пояснил Твисп. — Для лучшей плавучести. Ныряльщики из них хреновые, — Твисп посмотрел на Бретта в упор и добавил: — А как насчет семьи, которая ждет этого парня дома? Вот и заткнись.

Он знал, что малыш обиделся — но какого черта! Если Бретт собирается связать свою жизнь с морем, ему следует поучиться, как на море жить. Никому не нравится подвергнуться внезапному нападению или оказаться покинутым. И никому не нравится оказаться на одной палубе с незатыкаемым треплом. К тому же Твисп уже предчувствовал близость Морского Суда и все связанные с ним неудобства, и решил, что пора бы ему начать размышлять над своими показаниями. Изловить в сеть одного из морских людей — дело серьезное, даже если это и не твоя вина.

Глава 4

Внушающие ужас могут стать особо опасными, когда добиваются власти. Они становятся демоничны при виде непредсказуемости окружающей их жизни. Видя силу в той же мере, как и слабость, держатся они исключительно слабости.

Изречение Корабля, из Анналов

Не считая движений операторов и их случайных реплик, в Контрольном Центре Зондирования стояла тишина. От дневного света, разлитого над поверхностью, отделенной сотней метров водной толщи и толстыми стенами комплекса, исходил покой. Однако этот покоренный простор наполнял Кея Теджа тревогой. Он знал, что все его чувства смятены необычностью Морского Народа, окружением, чуждым для большинства островитян, но сам источник беспокойства оставался скрытым для него.

«Тишина какая», подумалось ему.

О толще воды над головой Тедж не беспокоился. Этот страх он преодолел, когда отбывал службу на островитянских субмаринах. Высокомерное отношение, которое он ощущал в окружавших его Морских людях — вот подлинный источник его беспокойства! Тедж посмотрел влево — туда, где стояли остальные наблюдатели, держась подальше от единственного в их компании островитянина.

ДжиЛаар Гэллоу склонился поближе к стоящей рядом женщине, Карин Алэ.

— Почему запуск отложен? — спросил он.

— Я слышала, — ответила Алэ мягким модулированным голосом, — кто-то говорил, что это приказ капеллана-психиатра… что-то в связи с благословением.

Гэллоу кивнул, и прядь светлых волос свалилась на его правую бровь. Он откинул ее назад небрежным движением. Гэллоу был едва ли не самым красивым мужчиной, которого Тедж когда-либо видел — этакий греческий бог, если можно доверять на сей счет истории. Будучи островитянским историком, Тедж истории доверял. Золотые волосы Гэллоу ложились длинными мягкими волнами. Его темно-синие глаза требовательно взирали на все окружающее. Его ровные белые зубы искрились в улыбках, не затрагивающих ничего, кроме рта — словно он просто демонстрировал великолепные зубы как принадлежность своего великолепного лица исключительно ради блага присутствующих. Поговаривали, что он перенес операцию по удалению перепонки между пальцами рук и ног — но это могло оказаться завистливой ложью.

Тедж исподтишка изучал Алэ. Ходили слухи, что моряне высказывали Алэ просьбу спариться с Гэллоу ради красивого потомства. Лицо Алэ представляло собой изысканно пропорциональный овал с полными губами и широко расставленными голубыми глазами. Ее носик, слегка вздернутый, отличался гладкой прямой переносицей. Ее кожа, великолепно оттеняемая темно-рыжими волосами, отливала прозрачно-розовым — Тедж еще подумал, что когда долг призывает ее на поверхность, ей требуются кремы и мази, чтобы уберечь кожу от неласковых солнц.

Тедж взглянул поверх голов на большую консоль с панелями управления и большими экранами. На одном экране виден был ослепительный солнечный свет над вознесенной далеко над ними океанской поверхностью. Другие демонстрировали подводную трубу пусковой установки, где водородный зонд готовился к всплытию и вознесению в бурную атмосферу Пандоры. На заднем плане виднелись редкие заросли келпа.

Справа от Теджа плазмагласовое стекло тройной толщины также открывало вид на пусковую установку и плавающих вокруг нее морян. Одни пловцы, с ног до головы затянутые в костюмы для подводного плавания, носили кислородные трубки. У других красовалась на спине органическая рыба-дыхалка, созданная биоинженерами островитян, впервые предпринявших длительную работу под водой.

«Мы можем ее создавать — но у нас нет свободы передвижения под водой, чтобы ее использовать».

Тедж отчетливо видел, где рот рыбы-дыхалки присоединяется к сонной артерии ближайшего пловца. Он представил себе тысячи ресничек, накачивающих кислород в кровеносное русло работника. Время от времени тот выпускал отработанный углекислый газ из уголка рта вереницей всплывающих пузырьков.

«Интересно, каково это — нестесненно плыть в океане, завися от симбиотических отношений с рыбой-дыхалкой?» Мысли островитянина, полного горьких сожалений. Биоинженерия островитян превосходила таковую у морян, но все, что островитянский гений мог создать, тут же выменивалось из-за страшной нужды в выгодном бартере.

«Как и я сам хотел бы оказаться выменянным. Можно подумать, мне есть на что надеяться!»

Тедж подавил приступ зависти. Он видел собственное отражение в плазмагласе. Комитет по Жизненным Формам без малейших затруднений нарек его человеком. Он явно приближался к типу внешности морских обитателей. И все же — его тяжеловатое тело, невысокий рост, крупная голова с темно-каштановыми волосами торчком, густые брови, широкий нос, широкий рот, квадратный подбородок… все это не шло ни в какое сравнение со стандартами, воплощенными в ДжиЛааре.

Сравнение — штука болезненная. Тедж пытался себе представить, о чем думает этот высокий, исполненный презрения морянин. «И что означает это вопросительное выражение при виде меня?»

Гэллоу вновь обратил свое внимание на Алэ, коснулся ее обнаженного плеча, засмеялся каким-то ее словам.

Новая вспышка активности вокруг базы, новые огоньки света в пусковой установке, которая направит старт зонда в его пути к поверхности.

— Еще несколько минут, — произнес стоящий у консоли управляющий запуском.

Тедж вздохнул. Этот жизненный опыт обернулся совсем не так, как он ожидал… как ему мечталось.

Он усмехнулся над самим собой. «Фантазер!»

Когда он был избран островитянским наблюдателем за запуском зонда к престолу Корабля, Тедж преисполнился восторга. Первый его визит в самое сердце морянской цивилизации! Наконец-то! И фантазиями он тоже преисполнился: «Может быть… возможно, я смогу найти способ быть принятым в морской народ, смогу расстаться с нуждой и жалким существованием наверху.»

Узнав, что его сопровождающим будет Гэллоу, Тедж воспылал надеждой. ДжиЛаар Гэллоу, управляющий Морским Экраном, тот, кто мог проголосовать за прием островитянина в число морян. Но Гэллоу, похоже, избегал его. А в презрении этого человека и вовсе никаких сомнений не было.

Только Алэ проявляла теплоту и гостеприимство — но она ведь была членом морянского правительства, дипломатом, работающим с островитянами. Тедж с удивлением обнаружил, что она еще и доктор медицины. Поговаривали, что она прошла сквозь все тяготы медицинского образования в пику своему семейству с его долгими традициями службы в дипломатическом корпусе и вообще в морянском правительстве. Победу явно одержало семейство. Алэ уверенно занимала положение среди власть имущих — и власти она имела больше, чем любой другой член ее семьи. И морянское, и островитянское общество опомниться не могли от недавнего известия о том, что Алэ принадлежит главная доля в наследстве покойных Райена и Элины Ванг. И Алэ была назначена опекуном единственной дочери Вангов, Скади. Никто еще не пытался оценить стоимость владений Вангов, но старший директор «Мерман Меркантайл», вероятно, был богатейшим человеком Пандоры. Элина Ванг, последовавшая за своим супругом менее чем через год, не прожила достаточно долго, чтобы внести серьезные изменения в управление компанией. И вот, пожалуйста — Карин Алэ, красивая, могущественная и способная найти подобающие слова в любой ситуации.

«Мы рады приветствовать вас среди морян, островитянин Тедж»

Какой она казалась открытой и дружелюбной.

«А была всего лишь вежливой… дипломатичной».

Персонал возле консоли продемонстрировал еще одну вспышку активности. Экран с изображением поверхности ярко мигнул несколько раз, и прежний вид сменился лицом Симоны Роксэк, капеллана-психиатра. Задний план кадра давал понять, что говорит она из своего обиталища в центре Вашона вдали от поверхности.

— Приветствую вас во имя Корабля.

Гэллоу едва подавил фырканье.

Тедж видел, как передернулось его классических пропорций тело при виде КП. Тедж, привычный к островитянским вариациям, не обращал внимания на внешность Роксэк. Теперь же он увидел ее глазами Гэллоу. Серебристые волосы Роксэк дикой гривой вздымались над теменем ее почти идеально круглой головы. Ее красные глаза альбиноса тянулись к крохотным отросткам надбровий. Рот, едва заметный под складками серой кожи, представлял собой крохотную красную щель, под которой не было и следов подбородка. Плоть спускалась под острым углом ото рта прямо к толстой шее.

— Помолимся, — сказала КП. — Эту молитву я только что вознесла в присутствии Вааты. Я повторю ее и теперь, — она откашлялась. — Корабль, чьим всемогуществом мы были закинуты в бесконечные воды Пандоры, даруй нам избавление от Первородного Греха. Даруй нам…

Тедж отключился. Он слышал эту молитву, в той или иной ее версии, не единожды. Его сотоварищи, несомненно, тоже. Моряне со скучающим видом уставились на свои панели.

«Первородный Грех!»

Исторические исследования пошатнули веру Теджа в традиции. Он обнаружил, что моряне считали Первородным Грехом убийство разумного келпа Пандоры. Их покаяние заключалось в том, чтобы обрести келп в своих собственных генах и вновь наполнить море бесконечными джунглями ветвящихся стеблей. Теперь уже не обладающих разумом. Просто келп… под контролем морян.

С другой стороны, фанатичные БогоТворители с острова Гуэмес настаивали, что Первородный Грех есть отказ от БогоТворения. Большинство островитян, однако, соглашались с толкованием КП: Первородным Грехом стал путь биоинженерии, избранный Хесусом Льюисом, давно покойным гением, положившим начало нынешним отклонениям от стандартной человекообразности. Льюис создал Клоны и «избрал иных преображенных, дабы приуготовить их к выживанию на Пандоре».

Тедж покачал головой, слушая заунывный голос КП. «Кто наилучшим образом выживает на Пандоре?» спросил он самого себя. «Моряне. Нормальные люди».

Моряне превышали островитян числом по меньшей мере десятикратно. Простейшая функция доступного жизненного пространства. Под водой, в безопасности от причуд Пандоры, было куда больше жизненного пространства, нежели на ее бурной, опасной поверхности.

— В руки Корабля предаю вас, — возгласила КП. — Да пребудет благословение Корабля на этом дерзании. Да ведает Корабль, что мы не замышляем святотатства, вторгаясь в небеса. Да приблизит нас это деяние к Кораблю.

Лицо КП исчезло с экрана, сменившись видом базы запуска. Медленное течение сместило кабеля влево.

— Готовность — зеленый свет, — произнес управляющий запуском за консолью слева от Теджа.

Из совещания, предшествовавшего процедуре, Тедж уяснил, что слова эти означают полную готовность к запуску. Он взглянул на другой экран, передававший вид на поверхность по кабелю, идущему с гиростабилизированной платформы наверху. Белая пена вздымалась на верхушках длинных волн. Опытным глазом Тедж определил скорость ветра в сорок узлов — по меркам Пандоры тишь да гладь. Зонд будет быстро дрейфовать — но также и быстро подыматься в верхние слои атмосферы, туда, где, для разнообразия, появился просвет в облаках, и одно из солнц Пандоры заливало их верхушки расплавленным серебром.

Управляющий запуском наклонился поближе к панели, чтобы лучше видеть показания.

— Сорок секунд, — сказал он.

Тедж шагнул вперед, чтобы лучше видеть оборудование и самого управляющего запуском. Этот человек представился как Дарк Паниль — для друзей просто «Тень». Он не выражал неприятия открыто — всего лишь сожаление специалиста о том, что наблюдателей пускают в его рабочее пространство без его разрешения. Будучи мутантом-сенситивом, Тедж немедленно обнаружил, что Паниль несет в себе гены келпа — притом ему по меркам Пандоры еще повезло, ибо он не остался безволосым. Паниль носил свои длинные черные волосы заплетенными в одну косу — в семейном стиле, как сказал он в ответ на вопрос Теджа.

Внешность Паниля отчетливо соответствовала морянским нормам. Наличие в его генах келпа выдавала по большей части смуглая кожа с явственным зеленоватым оттенком. У него было узкое лицо с несколько острыми чертами, с резкими линиями скул и носа. Взгляд крупных карих глаз под прямыми бровями выдавал изрядный ум. Рот был прямым, словно на подбор бровям, и нижняя губа была полнее верхней. Глубокая ямочка сбегала вниз ото рта к узкому решительному подбородку. Тело Паниля было небольшим, с гладкими мускулами, типичными для морян, по большей части живущих под водой.

Имя Паниля заинтересовало Теджа как историка. Предки Паниля сыграли свою роль в выживании человечества во время Войн Клонов и после отбытия Корабля. Это имя было прославлено в истории.

— Пуск! — скомандовал Паниль.

Тедж бросил взгляд через стекло. Пусковая установка задралась кверху из поля зрения в зеленые воды сквозь редкую поросль келпа — темные красно-коричневые стволы с яркими, неравномерно чередующимися отблесками. Эти отблески колыхались и подмигивали, словно взволнованные чем-то. Тедж перенес свое внимание на экраны, ожидая чего-то зрелищного. Дисплей, на котором сосредоточились остальные, демонстрировал только подъем шара аэростата внутри установки. Его отмечали поочередно вспыхивающие огоньки по ее стенкам. Сморщенный мешок аэростатного баллона по мере подъема расширялся, разгладив под конец оранжевую ткань заполнившим его водородом.

— Есть! — выдохнула Алэ, когда зонд покинул жерло трубы. За его дрейфом наперерез морскому течению наблюдала камера, установленная на морянской субмарине.

— Главные мониторы — проверка, — произнес Паниль.

Большой экран в центре консоли уже не прослеживал подъем. Он переключился на камеры зонда, подвешенного под водородным мешком. Экран демонстрировал вид морского дна — тощенькие заросли келпа, каменистая поверхность. По мере того, как Тедж наблюдал, они потеряли отчетливость. Экран в верхней правой части консоли переключился на камеру гиростабилизированной платформы. Камера совершила головокружительную дугу панорамного обзора вправо, после чего уставилась на вздыбленную ветром водную ширь.

Боль в груди подсказала Теджу, что он задержал дыхание, глядя, как зонд рвется к поверхности. Тедж выдохнул и глубоко вдохнул. «Есть!» Пузырь поднялся к океанской поверхности и не лопнул. Ветер примял бок водородного мешка. Он поднимался, все быстрее и быстрее. Поверхностная камера следила за ним — этакий оранжевый цветок, плывущий в синей небесной чаше. Визоры переключились на болтающийся зонд, с которого все еще стекала вода, рассеиваемая ветром.

Тедж взглянул на центральный экран, ведущий передачу с камер самого зонда. Он демонстрировал море под ним, странно плоское; волны, из которых недавно вынырнул зонд, были едва различимы.

«И это все?» подивился Тедж.

Он чувствовал себя разочарованным. Ощутив нервную испарину, он утер свою толстую шею. Исподтишка бросил взгляд на двух морянских наблюдателей — они тихонько беседовали, едва лишний раз взглянув на экраны. А сквозь стекло было видно, что моряне уже прибирают площадку для запуска.

Горечь и зависть заполонили Теджа. Он смотрел на консоль, возле которой Паниль вполголоса отдавал указания операторам. Какие эти моряне богатые! Тедж подумал о грубых органических компьютерах, которыми довольствовались островитяне, о вони островов, о толпах и об охране жизни, вынуждающей крохоборствовать над каждым ничтожным источником энергии. Островитяне, словно нищие, принуждены были обходиться несколькими радио — и навигационными спутниковыми приемниками и сонаром. А вы только взгляните на этот контрольный пункт! На эту небрежную демонстрацию богатства. Если бы островитяне могли бы позволить себе такую роскошь, Тедж знал, что она осталась бы втайне. В обществе, где все зависело исключительно от единства всеобщих усилий, демонстрация роскоши разъединяла людей. Островитяне считали, что инструмент следует использовать. Право собственности признавалось, но инструмент, лежащий без дела, мог позаимствовать кто угодно… и когда угодно.

— А вот и шаляй-валяй, — заметил Гэллоу.

Тедж напрягся. Он знал, что моряне именовали острова «шаляй-валяй». Острова дрейфовали неуправляемо, и моряне таким образом издевались над их бесконтрольным передвижением.

— Это Вашон, — сообщила Алэ.

Тедж кивнул. Несомненно, то был его родной остров. Органическая плавучая метрополия имела четкие обводы, известные всему населению Пандоры — Вашон, самый большой из ее островов.

— Шаляй-валяй, — повторил Гэллоу. — Полагаю, они в половине случаев сами не знают, где находятся.

— Ты не очень-то вежлив с нашим гостем, ДжиЛаар, — упрекнула Алэ.

— Правда часто невежлива, — отрезал Гэллоу, продемонстрировав Теджу ничего не выражающую улыбку. — Я заметил, что островитяне частенько намечают несколько целей, поскольку их не слишком интересует их достижение.

«Он прав, будь он проклят», подумал Тедж. Привычка к дрейфу глубоко укоренилась в психике любого островитянина.

Когда Тедж смолчал, в его защиту заговорила Алэ.

— Островитяне вынуждены больше ориентироваться по ветру, больше вглядываться в горизонт. Это и не удивительно. — Она сделала в сторону Теджа вопросительный жест. — Всех людей формирует окружающая среда. Не правда ли, островитянин Тедж?

— Островитяне считают, что не менее важно, как мы доберемся до цели, чем добраться до нее вообще, — ответил Тедж. Он и сам знал, что это слабый ответ. Тедж повернулся к экранам. Два из них вели передачу с зонда. Один следил за гиростабилизированной платформой. Он показывал, что платформа уже убрана в безопасное подводное пространство. Другой экран следил за дрейфом зонда. Туша Вашона располагалась прямо под ним. Тедж сглотнул при виде родного острова. Никогда прежде он не видел его с такого ракурса.

Высотомер внизу экрана сообщал, что это вид с высоты восемь тысяч метров. Координатная сетка, нанесенная на изображение, определяла длину острова километров этак в тридцать и ненамного меньшую ширину. Вашон представлял собой гигантский дрейфующий овал с неровными краями. Тедж различил гавань с рыбацкими судами и субмаринами. Лишьнемногие суда Вашона можно было разглядеть на воде.

— Каково его население? — поинтересовался Гэллоу.

— Кажется, около шестисот тысяч, — ответила Алэ.

Тедж нахмурился при мысли о том, какая скученность соответствует этому числу в сравнении с просторностью морянских жилищ. Вашон втискивал более двух тысяч человек на каждый квадратный километр… хотя пространство точнее измеряется километрами кубическими. Кубик на кубик — что вверх над водой, что вниз под ее поверхностью. А на некоторых островах поменьше размером плотность населения еще ужаснее — видеть надо тамошнюю толкотню, чтобы в нее поверить. Пространство освобождалось только тогда, когда иссякала энергия — мертвое пространство. Необитаемое. Подобно людям, умирающая биомасса гнила. Мертвый остров был гигантским плавучим скелетом. И случалось это неоднократно.

— Я бы не стерпел такой скученности, — заявил Гэллоу. — Я бы мог только убраться.

— Все не так плохо! — вспыхнул Тедж. — Мы хоть и живем в тесноте, зато помогаем друг другу.

— Уж я надеюсь! — фыркнул Гэллоу. Он повернулся к Теджу и спросил, — Каков ваш послужной список, Тедж?

Тедж уставился на него в мгновенном остолбенении. Это не островитянский вопрос. Островитяне знали послужной список их друзей и знакомых, но уважение к частной жизни не позволяло задавать подобные вопросы.

— Ваш послужной список? — настаивал Гэллоу.

Алэ положила руку на плечо Гэллоу.

— Островитяне обычно считают такие вопросы невежливыми, — напомнила она.

— Ничего страшного, — ответил Тедж. — Как только я стал достаточно взрослым, морянин Гэллоу, я работал на Стене.

— Это такая служба наблюдения, предупреждающая о появлении водяных стен, — пояснила Алэ.

— Мне знаком этот термин, — отмахнулся Гэллоу. — А потом?

— Ну… поскольку у меня хорошее зрение и хороший глазомер, я служил наблюдателем дрейфа… и на субмаринах. Потом, когда я выказал способности к навигации, меня обучили на лоцмана.

— Ах да, лоцман, — сказал Гэллоу. — Из тех, что рассчитывают местоположение острова. Не слишком точно, насколько я знаю.

— Достаточно точно, — возразил Тедж.

Гэллоу только хмыкнул.

— Правда ли, островитянин Тедж, что ваш народ считает, что моряне похитили душу келпа?

— ДжиЛаар! — воскликнула Алэ.

— Нет, пусть он ответит! — настаивал Гэллоу. — Я недавно прослышал о фундаменталистских настроениях на островах — таких, к примеру, как Гуэмес.

— Ты невыносим, ДжиЛаар! — выпалила Алэ.

— Я ненасытно любопытен, — возразил Гэллоу. — Так что вы скажете на этот счет, Тедж?

Тедж знал, что должен ответить, но когда он заговорил, собственный голос показался ему удручающе громким.

— Многие островитяне верят, что Корабль вернется, чтобы простить нас.

— И когда это будет? — поинтересовался Гэллоу.

— Когда мы достигнем Коллективного Сознания!

— А-аа, старые истории о Великом Переходе, — фыркнул Гэллоу. — И вы в это верите?

— История — мое хобби, — заметил Тедж. — Я верю, что нечто важно произошло с человеческим сознанием во время Клоновых Войн.

— Хобби? — переспросил Гэллоу.

— Должность историка для островитян не оплачивается полностью, — пояснила Алэ. — Это дополнительная работа.

— Ясно. Продолжайте, Тедж.

Тедж стиснул кулаки, стараясь подавить гнев. Гэллоу не просто важничает… он и в самом деле важная фигура… а для надежд Теджа и вовсе ключевая.

— Я не верю, что мы украли душу келпа, — произнес Тедж.

— Тем лучше для вас! — На сей раз Гэллоу улыбнулся по настоящему.

— Но я верю, — добавил Тедж, — что наши предки, возможно, с помощью келпа, уловили некоторые проблески сознания… некое мгновенное единение всех разумов всех, живущих в то время.

Гэллоу прикрыл рот ладонью странно пугливым жестом.

— Хроники согласны с этим, — признал он. — Но можем ли мы им доверять?

— Вне всяких сомнений в человеческом генофонде присутствуют гены келпа, — ответил Тедж. Он взглянул через все помещение на Паниля, который внимательно прислушивался к разговору.

— И кто знает, что может случиться, верни мы келпу разум, а? — произнес Гэллоу.

— Вроде того, — согласился Тедж.

— А что вы думаете о том, что Корабль покинул нас здесь?

— ДжиЛаар, пожалуйста! — перебила его Алэ.

— Пусть он ответит, — сказал Гэллоу. — У этого островитянина активный ум. Он может оказаться тем, кто нам нужен.

Тедж попытался сглотнуть, но в горле, как на грех, пересохло. Это что — проверка? Неужто Гэллоу испытывает его перед тем, как принять в морянское общество?

— Я надеялся… — Тедж вновь попытался сглотнуть. — Я имею в виду, раз уж я все равно здесь… я надеялся получить доступ к материалам, которые получены морянами из старого Редута. Возможно, ответ на ваш вопрос… — голос его пресекся.

Установилось неловкое молчание.

Алэ и Гэллоу обменялись загадочным взглядом.

— Как интересно, — протянул Гэллоу.

— Мне говорили, — гнул свое Тедж, — что когда вы получили базу данных Редута… то есть… — он кашлянул.

— Наши историки работают полный рабочий день, — заявил Гэллоу. — После Катастрофы все, включая материалы из Редута, подвергнуты тщательному анализу.

— И все же я хотел бы увидеть эти материалы, — повторил Тедж, мысленно выругав себя: до того жалобно звучал его голос.

— Скажите мне, Тедж, — поинтересовался Гэллоу, — каков будет ваш ответ, если из этих данных вы узнаете, что Корабль — искусственный объект, созданный человеческими существами, а вовсе никакой не Бог?

— Ересь Искусственников? — поджал губы Тедж. — Разве это не…

— Вы не ответили на мой вопрос, — заметил Гэллоу.

— Я хотел бы увидеть данные и вынести суждение самостоятельно, — ответил Тедж. Он так и замер. Ни один островитянин не поучал еще доступа к архивам Редута. Но то, на что намекнул Гэллоу… это бомба!

— Мне было бы весьма интересно услышать, что может сказать островитянский историк о материалах Редута, — заявил Гэллоу, взглянув на Алэ. — Ты видишь хоть какую-то причину отказать ему в этом, Карин?

Та пожала плечами и отвернулась; выражение ее лица Тедж не мог понять. «Отвращение?»

Гэллоу одарил Теджа оценивающей улыбкой.

— Я так понимаю, что Редут имеет для островитян мистическое значение. Но не уверен, что хочу питать их суеверия.

«Мистическое?» подумал Тедж. Когда-то суша выступала из моря. Это место было выстроено на континенте, на твердой земле, которая не дрейфовала, и оно последним подверглось Катастрофе. Мистическое? Да что Гэллоу — играет с ним, что ли?

— Я квалифицированный историк, — напомнил Тедж.

— Вы говорили о хобби, — покачал головой Гэллоу.

— Архивы Редута сохранились в неприкосновенности? — отважился задать вопрос Тедж.

— Они были запечатаны, — ответила Алэ, снова поворачиваясь к Теджу. — Наши предки устроили воздушную камеру прежде, чем прорубаться через пласталь.

— Все находилось так, как было оставлено, когда они покидали это место, — добавил Гэллоу.

— Так это правда, — выдохнул Тедж.

— Но будете ли вы поддерживать суеверия островитян? — настаивал Гэллоу.

— Я ученый, — сухо ответил Тедж. — Я не буду поддерживать ничего, кроме истины.

— Откуда столь внезапный интерес к Редуту? — спросила Алэ.

— Внезапный? — Тедж изумленно уставился на нее. — Мы всегда хотели допуска к архивам Редута. Люди, которые его оставили, являются и нашими предками.

— Если можно так сказать, — бросил Гэллоу.

Тедж почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо. Большинство морян верило, что острова населены исключительно клонами и мутантами. Так Гэллоу и в самом деле верит в эти бредни?

— Возможно, мне следовало спросить, что возобновило интерес? — поправилась Алэ.

— Мы, знаете ли, слышали о движении обитателей Гуэмеса, — добавил Гэллоу.

Тедж кивнул. БогоТворение среди островитян переживало подъем.

— Имеются отчеты о неопознанных объектах в небе, — ответил Тедж. — Кое-кто верит, что Корабль уже вернулся к нам и прячется на орбите.

— А вы в это верите? — спросил Гэллоу.

— Это возможно, — признал Тедж. — Наверняка я знаю только, что КП занята по горло, обследуя людей, заявивших, что им было видение.

— Ну надо же! — фыркнул Гэллоу.

Тедж вновь ощутил горечь. Они играют с ним! Все это — жестокая морянская игра!

— Что тут забавного? — спросил он.

— ДжиЛаар, прекрати! — возмутилась Алэ.

— Карин, посмотри внимательно на островитянина Теджа, — произнес Гэллоу, воздев руку. — Разве он не мог бы сойти за одного из нас?

Алэ окинула Теджа быстрым взглядом и повернулась к Гэллоу.

— Ты что творишь, ДжиЛаар?

Тедж глубоко вдохнул и задержал дыхание.

— Каков был бы ваш ответ, Тедж, — поинтересовался Гэллоу после минутного изучения, — если бы я предложил бы вам вступить в морянское общество?

Тедж медленно выдохнул, вновь вдохнул.

— Я… я бы принял предложение. С благодарностью, конечно.

— Конечно, — эхом отозвался Гэллоу и улыбнулся Алэ. — Ну а поскольку Тедж будет одним из нас, нет ничего плохого в том, чтобы объяснить ему, что меня позабавило.

— На твою ответственность, ДжиЛаар, — бросила Алэ.

Движение у консоли привлекло внимание Теджа. Паниль уже не смотрел на него, но разворот его плеч продемонстрировал Теджу, что Паниль внимательно прислушивается. Спаси нас Корабль! Неужто ересь Искусственников верна? И в этом и состоит секрет морян?

— Эти видения, причинившие столько хлопот нашей обожаемой КП, — сообщил Гэллоу, — просто-напросто морянские ракеты, Тедж.

Тедж открыл рот, да так и закрыл его, не сказав ни слова.

— Корабль — не Бог и никогда им не был, — заявил Гэллоу. — Архивы Редута…

— Позволяют разные интерпретации, — вставила Алэ.

— Только дуракам! — отрезал Гэллоу. — Мы запускаем ракеты, Тедж, поскольку мы готовимся вернуть гибербаки с орбиты. Корабль — искусственный объект, созданный нашими предками. Другие объекты были оставлены на орбите, чтобы мы ими завладели.

От небрежности, с которой Гэллоу это заявил, у Теджа дух перехватило. О загадочных гибербаках — анабиозных камерах — среди островитян ходили легенды. Что могло содержаться в этих контейнерах, кружащих вокруг Пандоры? Вернуть эти контейнеры, увидеть воочию, что в них… за такое что угодно отдашь — хоть бы и веру в Божество Корабль, которую разделяло множество людей.

— Вы шокированы, — заметил Гэллоу.

— Я потрясен, — поправил его Тедж.

— Все мы воспитывались на вере в Вознесение. — Гэллоу указал вверх. — Там нас ожидает жизнь.

— Эти гибербаки, — кивнул Тедж, — наверняка содержат множество жизненных форм с… с Земли.

— Рыб, животных, растения, — подхватил Гэллоу. — И даже людей, — он ухмыльнулся. — Нормальных людей, — он махнул рукой в сторону сотрудников базы. — Таких, как мы.

Тедж с трепетом вздохнул. Да, хроники упоминали о гибербаках, где содержались люди, вообще не затронутые генетическими махинациями Хесуса Льюиса. Эти люди в камерах заснули в иной звездной системе, не подозревая о кошмарах, ожидавших их по пробуждении.

— Теперь вам известно все, — сказал Гэллоу.

— Мы и не подозревали, — ответил Тедж, откашлявшись. — То есть… КП ни словечком не обмолвилась…

— А КП ничего и не знает об этом, — пояснила Алэ. В ее голосе отчетливо слышалась предостерегающая нотка.

Тедж взглянул через плазмаглас на пусковую установку.

— Об этом она, конечно, знает, — добавила Алэ.

— Это дело благочестивое, — пояснил Гэллоу.

— Но наших ракет никто не благословлял, — подытожила Алэ.

Тедж уставился на иллюминатор. Он никогда не считал себя глубоко верующим, но эти морянские откровения его растревожили. Алэ явно сомневалась в том, как Гэллоу истолковал архивы Редута, но все же… благословение имело бы смысл… на случай, если…

— Каков будет ваш ответ, морянин Тедж? — спросил Гэллоу.

Морянин Тедж!

Тедж окинул диким взглядом Гэллоу, явно ожидавшего ответа на вопрос. Вопрос. О чем это он спрашивал? Теджу не сразу удалось припомнить слова этого человека.

— Мой ответ… да. А островитяне… я имею в виду, по поводу этих ракет… может, они все же должны быть проинформированы?

— Они? — Гэллоу расхохотался. Смех так и сотряс его прекрасное тело. — Вот видишь, Карин? Его прежние соотечественники уже «они».

Глава 5

Прикосновение ребенка учит рождению, и наши руки — свидетели этого урока.

Керро Паниль, из Анналов

Ваата не пробуждалась по-настоящему. Она лишь касалась краешка теней бодрствования. Воспоминания наполняли ее нейроны, словно отростки келпа. Иногда ей снились сны келпа. Частенько эти сны включали в себя дивное зрелище — дирижаблики, наполненные спорами газовые пузыри, которые умерли, когда умер изначальный келп. Когда ей снились такие сны, в ее питательную ванну стекали слезы — слезы горя по этим огромным шарам, принадлежащим небу и бороздящим его миллионы лет на крыльях вечернего бриза. Дирижаблики из ее снов крепко держали свой балластный камень двумя самыми длинными щупальцами, и Ваата ощущала утешительную твердость тесно прижатого камня.

Думы и сами были для нее подобны дирижабликам или шелковым нитям, реющим во мраке ее разума. Иногда она прикасалась к бодрствованию Дьюка, плывущего подле нее, и осознавала окружающее через его мысли. Раз за разом она заново переживала вместе с ним ту жуткую ночь, когда гравитационное смещение двух солнц Пандоры уничтожило последнее людское обиталище на хрупкой суше планеты. Дьюк постоянно позволял своим мыслям соскальзывать в это воспоминание. И Ваата, связанная с перепуганным мутантом, словно двое морян-ныряльщиков, связанных единым страховочным тросом, была вынуждена заново создавать сны, которые утешали и исцеляли страхи Дьюка.

— Дьюк спасся, — шептала она в его разуме, — Дьюка взяли в море, где Хали Экель исцелила его ожоги.

Тогда Дьюк хныкал и поскуливал. Пробудись Ваата, и она бы услышала его собственными ушами, ибо Ваата и Дьюк находились в одном помещении в Центре жизнеобеспечения Вашона. Ваата лежала, почти полностью погруженная в питательный раствор — чудовищная гора розовой и голубой плоти с явными человеческими женскими чертами. Громадные груди с гигантскими розовыми сосками вздымались из темного питательного раствора, словно две горы из коричневого моря. Дьюк дрейфовал рядышком — ее спутник, привычный отзвук в бесконечности ментального вакуума.

На протяжении поколений их питали и почитали в центральном комплексе Вашона — обители капеллана-психиатра и Комитета по Жизненным Формам. Моряне и островитяне несли караул возле этой парочки под руководством КП. То было ритуальное наблюдение, которое со временем разъедало ту почтительность, которую обитатели Пандоры еще в раннем детстве перенимали от родителей.

«Эти двое всегда были такими. Они всегда были здесь. Они — наша последняя связь с кораблем. Пока они живы, Корабль с нами. Это БогоТворение удерживает их живыми так долго.»

Хотя Дьюк иногда и приоткрывал свой глаз, пробуждаясь, и озирал караульных в угрюмом окружении живого пруда, Ваата не пробудилась ни разу. Она дышала. Ее гигантское тело в полном соответствии с генетическим наследием келпа, получало энергию из питательного раствора, омывающего ее кожу. Анализ раствора обнаруживал следы человеческих выделений — их удаляли сосущие рты слепых рыбок-поскребучек. Иногда Ваата фыркала, и ее рука подымалась из раствора, словно левиафан, поднявшийся из глубин прежде чем вновь погрузиться в бездну. Ее волосы продолжали расти, пока не простирались по всей поверхности раствора наподобие келпа, щекоча безволосую кожу Дьюка и нервируя поскребучек. Тогда КП входили и с почтением, но не без примеси алчности, обстригали волосы Вааты. Потом их мыли, разделяли на пряди для благословения, а потом продавали маленькими локончиками в качестве индульгенций. Их покупали даже моряне. Продажа Волос Вааты была основной статьей доходов КП в течение многих поколений.

Дьюк, более других людей осознающий свою связь с Ваатой, задумывался над природой этой связи, когда присутствие Вааты оставляло ему время для собственных раздумий. Иногда он говорил об этом со своими часовыми, но стоило Дьюку заговорить, и тут же начиналась суета, призывали КП и начинались прочие проявления неусыпной бдительности.

— Она меня живит, — сказал он однажды, и эти слова сделались лозунгом на коробочках с волосами Вааты.

Во время подобных бесед КП осыпали Дьюка заготовленными вопросами, то выкрикивая их, то вопрошая Дьюка тихо и почтительно.

— Ты говоришь за Ваату, Дьюк?

— Я говорю.

Только такой ответ они получали на этот вопрос. Поскольку было известно, что Дьюк — один из приблизительно сотни первоначальных мутантов, зачатых с вмешательством келпа и, таким образом, носящих в себе его гены, его иногда расспрашивали о келпе, некогда правившем ныне бескрайним морем Пандоры.

— У тебя есть память келпа, Дьюк?

— Авааты, — поправлял Дьюк. — Я — камень.

Этот ответ вызывал бесконечные споры. Аваатой келп именовал себя. Упоминание о камне оставляло теологам и схоластам простор для толкований.

— Должно быть, он имеет в виду, что сознание существует на самом дне моря, где обитает келп.

— Нет! Вспомните, келп всегда приникал к камню, подымая слоевища к солнцу. А дирижаблики использовали камень как балласт…

— Все вы ошибаетесь. Он для Вааты — ее связь с жизнью. Он — камень Вааты.

И всегда находился кто-нибудь, кто вопил насчет БогоТворения и истории далекой планеты, где некто по имени Петр давал тот же ответ, что и Дьюк.

Никогда и ничего в этих спорах не решалось — но расспросы возобновлялись всякий раз, когда Дьюк выказывал признаки бодрствования.

— Как так получается, что вы с Ваатой не умираете, Дьюк?

— Мы ждем.

— Чего вы ждете?

— Нет ответа.

Этот повторяющийся диалог спровоцировал несколько кризисов, пока в одном из поколений КП не издал приказ о том, чтобы ответы Дьюка обнародовались лишь с его, КП, дозволения. Слухов и сплетен приказ, конечно, не пресек, зато свел все, помимо официальной версии КП, к мистической ереси. Вот уже два поколения КП не повторяли этого вопроса. Текущие интересы больше сосредотачивались на келпе, распространяемом морянами по всему планетном океану Пандоры. Келп был крепок и здоров, но признаков разумности не подавал.

Там, где дрейфовали великие острова, редко когда на горизонте не виднелось маслянисто-зеленое пятно зарослей келпа. Все сходились в том, что это хорошо. Келп служил нерестилищем для рыб, и всякий видел, что рыбы по нынешним временам стало больше, хоть и поймать ее не так-то легко. Нельзя же использовать сеть в толще келпа. Сети попросту запутывались в нем и пропадали. Даже тупая рыба мури научилась прятаться в убежище келпа при приближении рыболовов.

А еще возобновлялись вопросы о Корабле. Корабле, который был Богом и покинул человечество на Пандоре.

— Почему Корабль оставил нас здесь, Дьюк?

— Спросите Корабль, — вот и все, чего можно было добиться от Дьюка в ответ.

Многие КП возносили к нему молчаливые молитвы. Но Корабль не отвечал им. Во всяком случае, голосом, который был бы им внятен.

То был тревожный вопрос. Вернется ли Корабль? Корабль, оставивший гибербаки на орбите Пандоры. На странной орбите, которой, казалось, нипочем были законы гравитации. Среди островитян и морян Пандоры встречались и такие, кто полагал, что Ваата ждет, когда гибербаки будут возвращены с орбиты — и когда это произойдет, она проснется.

Никто не сомневался, что существует связь между Ваатой и Дьюком — так почему бы не быть связи между Ваатой и жизнью, дремлющей в гибербаках?

— Как ты связан с Ваатой? — спрашивал очередной КП.

— Как ты связан со мной? — отвечал Дьюк.

Ответ трудолюбиво заносился в Книгу Дьюка и порождал новые споры. Однако было замечено, что когда задавались подобные вопросы, Ваата шевелилась. Иногда сильно, а иногда по ее обширной плоти пробегал лишь намек на движение.

— Это как страховочный трос, которым связываются вместе наши ныряльщики, — заметил как-то вдумчивый морянин. — И ты всегда можешь отыскать своего напарника.

Сознание Вааты протягивало цепочку к генетической памяти альпинистов. Они совершали восхождение, она и Дьюк. Это она ему показывала много раз. Ее воспоминания, разделенные с Дьюком, таили дивный мир вертикали, который островитяне едва ли могли себе представить и которому голографические изображения не отдавали должного. Но она не думала о себе как об одной из восходящих, да и вообще не думала о себе. Был только страховочный трос и восхождение.

Глава 6

Во первых, нам пришлось выработать стиль жизни, не нуждающийся в суше, во-вторых, мы сохранили всю технологию и оборудование, какие только сумели спасти. Льюис оставил нам команду биоинженеров — наше проклятие и наше самое могущественное наследие. Мы не могли позволить столь драгоценным и немногочисленным нашим детям вернуться в каменный век.

Из дневников Хали Экель

Уорд Киль со своей высокой скамьи взглянул вниз на стоящих перед ним просителей. Мужчина был высоким морянином с татуировкой преступника на лбу, винно-красной буквой «И», означающей «изгнан». Этот морянин никогда не сможет вернуться в богатые подводные края. И ему известно, что островитяне приняли его только ради его стабилизирующих генов. Однако на сей раз ничего им не удалось стабилизировать. Вероятно, морянин догадывался, каким окажется приговор. Он нервно утирался уже мокрым платком.

Его сожительница была маленькой и стройной с бледно-золотистыми волосами и маленькими впадинками на месте глаз. На ней было длинное голубое сари, и когда она ступала, Киль не слышал шагов — одно только царапанье. Она покачивалась из стороны в сторону и напевала себе под нос.

«И почему утро должно было начаться именно с этого случая», раздумывал Киль. Извращенная ирония судьбы. «Именно сегодняшнее утро!»

— Наш ребенок имеет право жить! — провозгласил морянин. Его голос громыхал на всю палату. В Комитете по Жизненным формам подобные громогласные протесты раздавались нередко, но на сей раз Киль был уверен, что весь этот пыл предназначен женщине, чтобы убедить ее, что ее спутник намерен бороться за них обоих.

Как Верховному судье Комитета, Килю слишком часто доводилось совершать смертоносный росчерк пера, открыто облекая в слова непроизносимые страхи просителей. Частенько случалось и иначе, и тогда эта палата оглашалась жизнерадостным смехом. Однако сегодня, в данном случае, смеху здесь не звучать. Киль вздохнул. Морянин, пусть даже и преступник по их законам, придавал всему делу политическую окраску. Моряне были заинтересованы в любом «нормальном» по их мнению потомстве и ревниво отслеживали любые роды наверху, если был вовлечен родитель-морянин.

— Мы крайне внимательно изучили ваше прошение, — произнес Киль. Он посмотрел направо и налево на своих коллег по Комитету. Он сидели, равнодушно глядя куда угодно — на крутой изгиб пузырчатого потолка, на мягкую живую палубу, на стопку отчетов перед ними — куда угодно, только бы не на просителей. Грязная работа была оставлена Уорду Килю.

«Если бы они только знали», подумал Киль. «Высший Комитет по Жизненным формам вынес мне свой приговор… как вынесет со временем и им». Он чувствовал глубокое сострадание стоящим перед ним просителям, но правосудие было неотвратимым.

— Комитет определил, что данный субъект. — Ни в коем случае не ребенок! — является всего лишь модифицированной гаструлой…

— Мы хотим этого ребенка! — мужчина вцепился в поручень, отделявший его от высоких скамей заседателей Комитета. Охрана насторожилась. Женщина продолжала напевать и раскачиваться — совершенно не в такт мелодии, исходившей из ее уст.

Киль перебрал лежавшую перед ним стопку отчетов и вытащил папку, пухлую от вычислений и графиков.

— У субъекта был обнаружен ген аутоиммунной реакции, — сообщил он. — Такая генетическая структура ведет к тому, что клеточное содержимое губит самое себя, разрушая собственную клеточную оболочку…

— Тогда оставьте нам этого ребенка, пока он не умрет сам! — выпалил мужчина, утирая лицо мокрым платком. — Во имя человечности, оставьте нам хоть эту малость!

— Сэр, — возразил Киль, — во имя человечности я не могу этого сделать. Мы определили, что эта структура является в случае инфицирования субъекта вирусом-переносчиком контагиозной…

— Нашего ребенка! Не субъекта! Нашего ребенка!

— Довольно! — воскликнул Киль. Охрана молча подвинулась поближе к морянину. Киль ударил в гонг, и весь шум в зале затих. — Мы клялись охранять человеческую жизнь, поддерживая жизненные формы, не являющиеся летальными отклонениями.

Отец-морянин отшатнулся, потрясенный этим ужасным обвинением. Даже его сожительница перестала покачиваться, хотя тихий напев все же исходил из ее уст.

Килю хотелось крикнуть им всем: «Я умираю, прямо здесь, перед вами, я умираю». Но он подавил этот импульс, решив, что если уж поддаваться истерике, то лучше все же сделать это дома.

— Мы облечены властью, — произнес он взамен, — принимать крайние меры, чтобы обеспечить выживание человечества в той генетической неразберихе, которую оставил нам Хесус Льюис. — Он откинулся назад и постарался унять дрожь в руках и в голосе. — Нас глубоко огорчает необходимость отказа. Уведите вашу женщину домой. Позаботьтесь о ней…

— Но я хочу…

Вновь прозвенел гонг, заставив мужчину умолкнуть.

— Пристав! — возвысил голос Киль. — Выведите этих людей. Им будет выдана обычная компенсация. Субъект уничтожить, материалы исследования сохранить в соответствии с Постановлением о Жизненных формах, подпараграф В. Перерыв.

Киль поднялся и миновал остальных заседателей, не уделив им и взгляда. Сопротивление и протесты несчастного морянина эхом отдавались в коридорах рассудка Киля.

Едва Киль оказался один в своем кабинете, он откупорил фляжечку бормотухи и налил себе порцию. Он проглотил ее, вздрогнул и задержал дыхание, когда теплая прозрачная жидкость устремилась в его кровоток. Он сидел в своем специальном кресле, закрыв глаза и опустив длинный узкий подбородок на каркас, поддерживающий вес его огромной головы.

Он никогда не мог изречь смертный приговор, как сегодня, без того, чтобы вспомнить, как он сам младенцем предстал перед Комитетом по Жизненным формам. Люди говорили, что он не может помнить этой сцены, но он помнил — и не обрывками, не кусочками, а целиком. Его память возвращалась во чрево, в спокойствие рождения в угрюмой родильной палате и к радостному пробуждению у материнской груди. И заседание Комитета он помнил. Всех волновал размер его головы и длина тонкой шеи. Сможет ли суппорт компенсировать этот вес? Он и слова понимал. Речь всплыла в нем из каких-то генетических колодцев, и хотя он не мог говорить, пока развитие речевого аппарата по мере роста не открыло путь заложенному в нем от рождения, он знал смысл этих слов.

— Этот ребенок уникален, — произнес тогдашний Верховный судья, углубившись в медицинское заключение. — Его кишечник нуждается в периодической имплантации симбиотической рыбы-прилипалы, чтобы компенсировать недостаток желчи и пищеварительных ферментов.

Тогда Верховный судья, этакий великан на огромной далекой скамье, посмотрел вниз, и взгляд его сосредоточился на ребенке в материнских объятиях.

— Ноги толстые и короткие. Ступня деформирована, пальцы ног с одним суставом, шесть больших пальцев и шесть обычных. Туловище избыточно удлиненное, талия сужена. Лицо относительно мало. — Судья откашлялся. — Для такой огромной головы. — Тут Судья взглянул на мать Киля, отметив исключительно широкий таз. Явный анатомический вопрос этого человека так и остался невысказанным.

— Несмотря на эти затруднения, данный субъект не является летальным отклонением. — Эти слова, произнесенные судьей, присутствовали в медицинском заключении. Когда сам Киль стал членом Комитета, он выудил свой собственный отчет и прочел его с пристальным любопытством.

«Лицо относительно мало». Именно эти слова и стояли в отчете, в точности те, что он запомнил. «Глаза, один карий и один голубой». Киль улыбнулся этому воспоминанию. Его глаза — «один карий и один голубой» — расположенные практически у висков, позволяли ему взглянуть едва ли не прямо назад, не поворачивая головы. Ресницы у него были длинные, загнутые. Когда он отдыхал, они затеняли его глаза. Время разместило в уголках его широкого толстогубого рта морщинки от улыбок. А его плоский нос почти в ладонь шириной рос, пока не остановился совсем рядом со ртом. Его лицо в целом, если сравнивать с другими, выглядело странно прищипленным сверху донизу, словно после долгих раздумий его приделали в самый последний момент. Но эти глаза, размещенные по краям, именно они были главным в его лице — живые, умные.

«Мне дозволили жить, поскольку я выглядел умным», подумал он.

Именно этого он и искал в представавших перед ним субъектах. Ум. Понимание. Именно это требовалось человечеству, чтобы выпутаться. Сила и прилежание также, но они были бесполезны без руководящего ими разума.

Киль закрыл глаза, и его шея нырнула еще глубже в поддерживающий каркас. Бормотуха оказывала желанное воздействие. Он никогда не прикасался к этому напитку без мысли о том, что источником его являются, как ни странно, смертоносные нервоеды, ужасавшие первопоселенцев Пандоры в те дни, когда из ее моря подымалась суша.

Первые наблюдатели называли их «ордами червей». Эти орды нападали на теплокровную жизнь, выедая все до единой нервные клетки и прокладывая себе путь к мозгу, где и откладывали свои цистообразные яйца. Даже рвачи их опасались. Но вот пришло бесконечное море, и нервоеды сделались подводными жителями, а побочным продуктом их ферментации оказалась бормотуха — успокоитель, наркотик, «напиток счастья».

Уорд огладил стаканчик и сделал еще один глоток.

Дверь за его спиной открылась, и послышались знакомые шаги — знакомый шорох одежды, знакомые запахи. Он не открыл глаза, а лишь подумал, какое это редкостное проявление доверия даже среди островитян.

«Или приглашение», подумал он.

Лукавая улыбка коснулась уголков его губ. Киль ощущал вызванное бормотухой покалывание в кончике языка и пальцев. А теперь уже и в пальцах ног.

«Не шею ли под топор подставляю?»

После вынесения смертного приговора его всегда мучило чувство вины. По крайней мере неосознанное желание кары. Ладно, все сделано так, как записано в постановлении Комитета — но ведь он не такой дурак, чтобы твердить древнее самооправдание: «Я всего лишь выполнял приказ».

— Тебе что-нибудь нужно, мистер Правосудие? — Голос принадлежал Джой Марко, его помощнице, а время от времени и возлюбленной.

— Нет, спасибо, — пробормотал он.

Она коснулась его плеча.

— Комитет хочет снова собраться в одиннадцать ноль-ноль. Мне сказать им, что ты…

— Я приду. — Киль по прежнему держал глаза закрытыми, слушая, как она собирается уходить. — Джой, — окликнул он, — ты никогда не думала, какая ирония заключается в том, что ты работаешь в Комитете — с твоим-то именем?^[50]

Джой вновь подошла к нему и опустила ладонь на его левую руку. Под воздействием бормотухи Уорду казалось, что ее ладонь тает, вливаясь в него, что это не только прикосновение, а ласка, достигающая самой сердцевины его существа.

— Сегодня выдался тяжелый день, — сказала она. — Но ты ведь знаешь, как это редко случается. — Девушка, судя по всему, ждала его ответа — а когда ответа не последовало, продолжила. — Я думаю, Джой — отличное имя для такой работы. Оно напоминает мне, как сильно я хочу сделать тебя счастливым.

Киль выдавил слабую улыбку и оперся головой о каркас. Он не мог собраться с духом и поведать ей о собственном медицинском заключении — о приговоре, вынесенном ему.

— А ты и приносишь мне радость, — сказал он. — Разбуди меня в десять сорок пять.

Перед уходом она притемнила освещение.

Каркас, поддерживающий голову, начал натирать ему основание шеи там, где он опирался на кресло. Уорд просунул палец под подголовник кресла и перетянул по-другому его крепления. С правой стороны сделалось посвободней, с левой натирало только сильнее. Он вздохнул и налил себе еще глоточек бормотухи.

Когда судья поднял стройную рюмочку, мерцающий свет вспыхнул в жидкости серо-синими искрами. Она выглядела такой прохладной, такой освежающей, словно лечебная ванна в жаркий день, когда оба солнца полыхают за облаками.

И сколько тепла в этом крохотном сосуде! Уорд уставился на изгиб своих пальцев, обхвативших рюмку. Один ноготь отслоился назад, зацепившись за мантию во время переодевания. Киль знал, что когда Джой вернется, она обрежет ноготь и сделает перевязку. Он не сомневался, что она все заметила. Такие вещи частенько случались, хотя она и знала, что это не причиняет ему боли.

Внимание Киля привлекло его собственное отражение в искривленном стекле. На его кривой поверхности глаза казались еще более широко расставленными. Длинные ресницы, ниспадающие почти до щек, обратились в крохотные точки. Он уставился на стекло прямо перед собой. Нос его выглядел совершенно гигантским. Он поднес рюмку к губам, и отражение пропало.

«Неудивительно, что островитяне избегают зеркал», подумал Киль.

Но ему собственное отражение казалось увлекательным, и он частенько ловил его на блестящих поверхностях.

И ведь позволили же такому изуродованному созданию жить! Тот давний приговор прежнего Комитета всегда удивлял судью. Знали ли тогдашние заседатели, что он будет думать, страдать и любить? Он ощущал, что бесформенные зачастую комки плоти, предстающие перед Комитетом, сродни всему человечеству, если только они выказывают признаки мысли, любви и чудовищной человеческой способности испытывать боль.

Из темного коридора за дверью, а может, откуда-то из глубин его разума, донеслись мягкие обертоны великолепной установки водяных барабанов, затопившие его.

В полудреме, не то во сне, не то наяву к нему пришло утешительное сонное видение — вот он и Джой Марко откатываются на ее постель. Ее одежды падают, открывая нежную мягкость возбужденной плоти, и Киль безошибочно ощущает ответные движения своего тела — и здесь, в кресле, и там, во сне. Он знал, что сон этот — воспоминание об их самой первой близости. Его рука скользнула под ее одежды и прижала ее нежное тело к нему, поглаживая спину. А потом настал момент, когда он открыл секрет мешковатых одеяний Джой — одеяний, неспособных скрыть четкую линию бедер и талии, крепких маленьких рук. Под левой мышкой Джой находилась третья грудь. Во сне-воспоминании она нервно хихикнула, когда его рука наткнулась в своих странствиях на крохотный сосок, твердеющий под его пальцами.

«Мистер Правосудие».

Это голос Джой, но его не было в видении.

Она этого не говорила.

— Мистер Правосудие.

Рука тряхнула его за левое плечо. Он ощутил и кресло, и каркас, и боль там, где шея переходила в массивный затылок.

— Подъем, Уорд. Заседание Комитета через пятнадцать минут.

Киль моргнул. Джой стояла над ним, улыбаясь, ее рука все еще покоилась на его плече.

— Принято, — сказал он и зевнул, прикрыв рот ладонью. — Я видел тебя во сне.

Румянец заметно окрасил ее щеки.

— Надеюсь, это было что-нибудь приятное.

— Разве сон о тебе может не быть приятным? — улыбнулся Уорд.

— Лесть вас далеко заведет, мистер Правосудие. — Она похлопала его по плечу. — После заседания у тебя встреча с Карин Алэ. Ее секретарь сказал, что она приедет сюда в тринадцать тридцать. Я им говорила, что у тебя весь день расписан…

— Я встречусь с ней, — возразил Киль. Он встал, опираясь на край стола. После бормотухи у него всегда было легкое головокружение. Подумать только — медики вынесли ему смертный приговор и притом велели воздерживаться от бормотухи! «Избегайте крайностей, избегайте беспокойства…»

— Карин Алэ пользуется служебным положением, чтобы злоупотреблять твоей добротой и твоим временем.

Килю не нравилось, как подчеркнуто Джой произносит имя посла морян: «А-а-лэй». Да, нелегкое имечко для вечеринок с коктейлем в дипломатическом корпусе — но там, где дело касалось дебатов, эта женщина завоевала уважение Киля.

Он внезапно сообразил, что Джой уходит.

— Джой, — окликнул он. — Разреши мне что-нибудь приготовить для тебя дома.

Ее спина в дверном проеме выпрямилась. Когда Джой обернулась, на лице ее была улыбка.

— С удовольствием. Когда?

— В девятнадцать ноль-ноль?

Она решительно кивнула и вышла. Именно эта грациозная экономия движений так привлекала его к ней. Джой была чуть не вдвое моложе его, но мудрость ее была несоизмерима с возрастом. Он постарался припомнить, как давно у него не было постоянной любовницы.

«Двенадцать лет? Да нет, тринадцать».

Джой примирила его с этим. Ее тело, гибкое и почти безволосое, возбуждало его до такой степени, какую он считал уже позабытой.

Киль вздохнул и попытался сосредоточиться на ближайшем заседании Комитета.

«Старые грибы», подумал он, и уголок его рта невольно приподнялся в улыбке. «Но весьма занятные старые грибы».

Пятеро членов Комитета принадлежали к самым могущественным людям Вашона. Только один человек мог оспаривать главенство Киля как Верховного судьи — Симона Роксэк, капеллан-психиатр, располагающая громадной поддержкой, предназначенной, чтобы держать Комитет в узде. Симона могла вершить дела, используя влияние и уговоры; Киль мог приказать, и они вершились.

Киль осознал не без любопытства, что как ни хорошо он знает заседателей Комитета, он всегда с трудом припоминает их лица. Что ж… экая важность — лица! Важно, что за этими лицами скрывается. Он притронулся кончиком пальца к собственному носу, к своему вытянутому лбу, словно бы этот жест посредством некоей магии был способен вызвать в его памяти лица остальных четырех старых судей.

Алону, самому младшему, шестьдесят семь. Алон Маттс, ведущий биоинженер Вашона вот уже почти тридцать лет.

Теодор Карп, признанный циник их команды, весьма, по мнению Киля, подходяще поименованный. Остальные называли Карпа «человек-рыба», имея в виду и внешность его, и поведение. Вид у Карпа был и вправду рыбий. Болезненно бледная, почти прозрачная кожа покрывала его лицо и короткопалые руки. Манжеты доходили ему почти до кончиков пальцев, и руки его на первый взгляд вполне напоминали плавники. У него были широкие и полные, никогда не улыбающиеся губы. Как претендента на должность Верховного судьи его никогда никто не рассматривал всерьез.

«Недостаточно общественное животное^[51]», подумал Киль. «Неважно, насколько скверно обстоят дела, но надо же иногда и улыбаться». Он покачал головой и хмыкнул. Возможно, это один из критериев Комитета при рассмотрении спорных субъектов — способность улыбаться, смеяться…

— Уорд, — послышался голос, — бьюсь об заклад, этак ты всю свою жизнь проспишь на ходу.

Обернувшись, Киль увидел позади себя двух других судей. Он что же, прошел по коридору мимо них и не заметил? Возможно.

— Каролина, — кивнул он. — Гвинн. Да, если повезет, я всю жизнь просплю на ходу. Вы пришли в себя после утреннего заседания?

Каролина Блулав повернула к нему свое безглазое лицо и вздохнула.

— Тяжелый случай, — признала она. — Однозначно ясный, но тяжелый…

— Не понимаю, зачем ты мучаешь себя этими слушаниями, Уорд, — заметила Гвинн Эрдстепп. — Ты только изводишь себя, да и все мы изводимся. Мы не обязаны заниматься подобным самоистязанием. Нельзя ли вынести эти драмы за пределы палаты?

— Они имеют право быть услышанными, и право услышать столь необратимое решение, как наше, из уст тех, кто его принял, — возразил Киль. — А иначе — кем мы станем? Власть над жизнью и смертью чудовищна, она должна иметь все ограничения, какие мы в состоянии измыслить. Подобные решения никогда не должны доставаться нам легко.

— Тогда кто же мы? — настаивала Гвинн.

— Боги, — отрезала Каролина. Она положила руку на плечо Киля и произнесла, — Проводите двух старых болтливых богинь до палаты, будьте так любезны, мистер Верховный Судья.

— Я польщен, — улыбнулся Киль. Они поковыляли по коридору. Их босые ноги еле слышно ступали по мягкому полу.

Впереди команда маляров наносила питательную краску на стены. Своими широкими кистями они наносили яркие мазки синего, желтого, зеленого. Через неделю цвет будет съеден и стены вернутся к голодной серо-коричневой окраске.

Гвинн пристроилась между Килем и Каролиной. Ее походка заставляла их ускорять шаги. Киль все время отвлекался от беседы с Каролиной на Гвинн.

— Кто-нибудь из моих коллег знает, почему мы собираемся прямо сейчас? — поинтересовался он. — Должно быть, причина очень серьезна, потому что Джой, когда сообщила мне о заседании, ни словом о ней не обмолвилась.

— Сегодняшний морянин воззвал к капеллану-психиатру, — фыркнула Гвинн. — И почему они не могут угомониться?

— Любопытно, — заметила Каролина.

Килю показалось, что это очень даже любопытно. Он полных пять лет просидел на судейской скамье прежде, чем столкнулся с апелляцией к капеллану-психиатру. Но в этом году…

— КП — просто свадебный генерал, — сказала Гвинн. — И зачем они тратят свое и наше время на…

— И ее время, — перебила Каролина. — Быть предстательницей богов — работа не из легких.

Киль тихо шел между ними, покуда их старый спор разгорался с новой силой. Он просто отключился, как привык делать много лет назад. Люди слишком заполнили его жизнь, чтобы в ней осталось место для богов. Особенно теперь — когда его жизнь, выгорающая изнутри, стала для него вдвойне драгоценной.

«Восемь случаев обращения к КП только в этом сезоне», припомнил он. «И во всех восьми замешаны моряне».

Осознание этого факта заставило его с особым интересом отнестись к встрече с Карин Алэ, которая состоится прямо после заседания.

Трое судей вошли в кабинет, предшествующий малой палате. То была комната для обсуждений— маленькая, хорошо освещенная, со стенами, уставленными книгами, пленками, голограммами и всевозможными средствами связи. Маттс и Человек-рыба уже выслушивали вступительные реплики Симоны Роксэк с большого экрана. Она, само собой, воспользовалась интеркомом Вашона. КП редко покидала свое обиталище поблизости от контейнера, обеспечивающего существование Вааты и Дьюка. Четыре выроста, наиболее выделяющихся на лице КП, покачивались в такт ее словам. Ее глазные выросты выглядели особенно оживленными.

Киль и остальные тихо заняли свои места. Киль поднял спинку кресла, чтобы уменьшить давление на шею и на каркас.

— … и более того, им не было позволено даже увидеть ребенка. Не жестокость ли это со стороны Комитета, облеченного властью заботливо относиться к нашим жизненным формам?

— Это была гаструла, Симона, — поторопился с ответом Карп. — Просто обыкновенный клеточный мешок с дыркой. Никакого толку в том, чтобы вытаскивать это создание на публичное обозрение…

— Родители этого создания как раз и составляют часть этой публики, мистер судья. И не забудьте о связи между созданием и Создателем. На случай, если вы забыли, сэр, я — капеллан-психиатр. И если у вас есть сомнения относительно моей религиозной роли, смею вас заверить, что мое образование как психиатра было весьма основательным. Когда вы отказали юной чете в возможности взглянуть на их отпрыска, вы отказали им в последнем прощании, которое могло бы помочь им оплакать его и жить дальше. А теперь пересуды, слезы и кошмарные сны выйдут за грань нормального траура.

Гвинн воспользовалась первой же паузой в речи КП.

— Это не похоже на апелляцию по спорной жизненной форме. Поскольку речь шла именно об апелляции, я вынуждена выяснить ваши намерения. Возможно ли, что вы просто пытаетесь войти в историю, подводя под апелляционный процесс политическое основание?

Выросты на лице КП дернулись, словно от удара, затем медленно вернулись в прежнее положение.

«По лицу хорошего психиатра ничего нельзя прочесть», подумал Киль. «Симона этому определению соответствует.»

Голос КП вновь приобрел свою влажную едкость.

— Я отзываю решение Верховного Судьи по данному делу.

Это пробудило Киля полностью. Спор принял странный поворот — если только это был спор. Он прокашлялся и сосредоточил все свое внимание на экране. Эти четыре выроста, казалось, ловили его взгляд и упорно обозревали его рот одновременно. Он вновь откашлялся.

— Ваше Преподобие, — произнес он, — ясно, что мы не проявили в ходе этого процесса всей возможной деликатности. И я говорю за весь Комитет, когда одобряю проявленную вами в этом вопросе мягкость. Иногда, в тяготах нашей работы, вы перестаем замечать трудности, стоящие перед другими. Ваша… за неимением лучшего слова, цензура отмечена и будет принята к руководству. Однако замечание судьи Эрдстепп правомерно. Вы нарушаете апелляционную процедуру, вынося на рассмотрение вопросы, которые, в сущности, не являются апелляцией в пользу приговоренного летального отклонения. Хотите ли вы заявить протест по данному делу?

Изображение на экране помедлило, затем еле слышно вздохнуло.

— Нет, мистер Верховный судья, не хочу. Я ознакомилась с отчетами и в данном случае поддерживаю ваше решение.

Киль услышал рядом с собой тихое ворчание Карпа и Гвинн.

— Возможно, нам следует встретиться неофициально и обсудить подобные проблемы, — предложил он. — Как вы на это смотрите, Ваше Преподобие?

— Да, — чирикнул голосок, и голова слегка наклонилась. — Да, это было бы весьма полезно. Я отдам распоряжение подготовить такую встречу. Благодарю за внимание, Комитет.

Экран погас прежде, чем Киль успел ответить. Коллеги предались обсуждению, а он просто дивился. «Какого дьявола она затевает»? Он знал, что каким-то образом это должно быть связано с морянами, и зуд между лопатками подсказал ему, что дело серьезнее, чем можно судить по разговору.

«Скоро мы узнаем, насколько оно серьезно. Если дело плохо, эта ноша обременит меня одного», подумал он.

Уорд Киль и сам изучал психиатрию, и недаром. Он решил быть предельно внимательным к каждой детали предстоящей встречи с Карин Алэ. Вмешательство КП слишком уж явно совпадало по времени с назначенной встречей — наверняка это не просто совпадение.

«Лучше бы мне отменить встречу», подумал он, «а сперва сделать несколько звонков. Встреча должна состояться в назначенное мной время, на моих условиях.»

Глава 7

Как жестоко со стороны Корабля оставить все, что нам нужно, кружиться у нас над головами вне нашей досягаемости, когда эта ужасная планета убивает нас одного за другим. За последнюю ночьсторону родилось шестеро, все мутанты. Выжило двое.

Из дневников Хали Экель

Ощущая через открытый люк солнечное тепло, Тедж потер шею и встряхнулся. Это было самое близкое к содроганию движение, какое он только мог позволить своему телу в присутствии Гэллоу и остальных морян из его команды.

«Гордость заставила меня принять приглашение Гэллоу», размышлял Тедж. «Гордость и любопытство — пища для эго». Ему казалось странным, что кто бы то ни было, пусть даже такой эгоцентрик, как Гэллоу, может испытывать необходимость в «личном историке». Тедж чувствовал, что ему следует быть осторожным.

Морянская субмарина выглядела вполне знакомой. Тедж уже бывал на морянских субмаринах, когда они стояли в доках Вашона. Странные это были суда, и оборудование на них жесткое и недружелюбное — все эти рукоятки, панели, мерцающие датчики. Будучи историком, Тедж знал, что эти суда не слишком отличались от тех, что были сконструированы первыми обитателями Пандоры еще до печально известной Поры Безумия, которую называли еще Ночью Огня.

— Совсем не такая, как ваши островитянские субмарины, а? — спросил Гэллоу.

— Верно, не такая, — подтвердил Тедж. — Но достаточно похожая, чтобы я сумел ею управлять.

Гэллоу приподнял бровь — словно мерку с Теджа для костюма снимал.

— Бывал я как-то раз на ваших островитянских субмаринах, — бросил Гэллоу. — Это вонючки.

Теджу пришлось признать, что биомасса, которая составляла и приводила в движение островитянские субмарины, испускала известный запах с определенно гнилостным призвуком. Питательный раствор, что поделать.

Гэллоу сидел боком к контрольной панели перед Теджем и удерживал субмарину на поверхности. Рабочее пространство было куда больше, чем Тедж видел на островитянских субмаринах. Зато ему приходилось остерегаться твердых углов. Он уже набил целую коллекцию синяков о крышки люков, подлокотники сидений и дверные ручки.

По морю гуляла длинная волна, по островитянским меркам совсем небольшая. Подумаешь, плеснет малость о борт.

Едва они успели выбраться на эту, по выражению Гэллоу, «маленькую экскурсию», как Тедж начал подозревать, что находится в опасности — в крайней опасности. Он постоянно ощущал, что эти люди убьют его, если он им не подойдет. А по каким признакам определялось, подходит ли он, ему оставалось только гадать.

Гэллоу замышлял нечто вроде революции и свержения морянского правительства, это из его беспечной болтовни сразу стало ясно. «Наше Движение», как он это называл. Гэллоу и его «Зеленые Рвачи», и его Пусковая База номер один. «Все это мое», вот как он говорил. Это было настолько безошибочно ясным, что Тедж ощутил древний страх, ведомый тем, кто осмелился записывать исторические события в то самое время, когда они творятся. Опасная это работенка.

Гэллоу и его люди проявили себя как заговорщики, которые слишком много болтают в присутствии бывшего островитянина.

«Почему они это делают?»

Не потому ведь, что они всерьез считают Теджа одним из них — тысячи мелочей указывали, что это не так. И они недостаточно его знали, чтобы доверять ему, пусть он и был личным историком Гэллоу. В этом Тедж был уверен. Ответ для человека с образованием Теджа был очевиден — зная столько исторических прецедентов, имеешь, с чем сравнивать.

«Они это делают, чтобы заманить меня.»

Прочее было столь же очевидным. Если Тедж вовлечен в авантюру Гэллоу, чем бы она ни обернулась, он навечно останется человеком Гэллоу, поскольку больше ему податься некуда. Гэллоу и впрямь желал иметь у себя на службе пленного историка — а возможно, желал и большего. Он жаждал войти в историю на своих условиях. Он сам желал стать историей. Гэллоу дал это ясно понять, когда изучал Теджа — «лучшего островитянского историка».

Тедж понимал, каким видит его Гэллоу — молодым и лишенным практического опыта. Тем, кого можно сформировать. Опять же ужасающая притягательность его призыва…

— Мы — настоящие люди, — говорил Гэллоу.

Черта за чертой, он сравнивал облик Теджа с нормой.

— Вы — один из нас, — заключил он. — Вы не муть.

Один из нас. Эти слова обладали властью… особенно над островитянином… и особенно если заговор Гэллоу преуспеет.

«Но я писатель», напомнил себе Тедж. «А не романтический персонаж приключенческой книги». История научила его тому, как опасно для писателя путать себя со своими героями… или для историка — с теми, о ком он пишет.

Субмарина дернулась, и Тедж понял, что кто-то хлопнул крышкой верхнего люка.

— Ты уверен, что смог бы управлять субмариной? — спросил Гэллоу.

— Конечно. Предназначение приборов очевидно.

— Да неужто?

— Я наблюдал за вами. На островитянских субмаринах есть похожие приборы. И у меня рейтинг мастера, Гэллоу.

— ДжиЛаар, пожалуйста, — поправил Гэллоу. Он отстегнулся от рулевого кресла, встал и отошел в сторону. — Мы ведь товарищи, Кей. К товарищам обращаются по имени.

Повинуясь жесту Гэллоу, Тедж занял сидение и осмотрел панель управления. Он указывал на приборы поочередно, называя Гэллоу их функции: «Дифферент. Балласт. Дроссель. Топливный смеситель. Контроль конверсии водорода. Инжектор. Атмосферный контроль. Все эти цифры и деления говорят сами за себя. Еще?»

— Отлично, Кей, — ответил Гэллоу. — Ты еще большее сокровище, чем я надеялся. Пристегивайся. Теперь ты наш рулевой.

Понимая, что его все глубже затягивает в паутину замыслов Гэллоу, Тедж повиновался. Тряска у него в желудке заметно усилилась.

Субмарина вновь дернулась, и Тедж щелкнул переключателем, сфокусировав сенсор внешнего люка. На экране над ним появился Цзо Дзен, а позади него испещренное шрамами лицо Галфа Накано. Эти двое были живым примером того, как обманчива внешность. Дзена Гэллоу представил как первоклассного стратега «и, конечно же, моего главного убийцу».

Тедж так и вылупился на главного убийцу, до того поразил его этот титул. Кожа у Дзена была гладкая, внешность невинная, как у школьника — до тех пор, пока не заметишь в его карих глазках жесткую враждебность. Мощные мускулы его гладкой плоти производили обманчиво впечатление мягкости, как это бывает у опытных пловцов. На шее у него красовался характерный шрам от присосок рыбы-дыхалки. Дзен был из тех морян, что предпочитали дыхалок контейнерам с воздухом — деталь любопытная.

А стоит взглянуть на Накано — великан с мощными плечами и руками толщиной с человеческий торс, с лицом изуродованным и обожженным взрывом морянской ракеты. Гэллоу уже дважды рассказывал его историю, и Тедж подозревал, что ему придется услышать ее вновь. Накано отращивал куцую курчавую бороденку на кончике своего изрезанного подбородка, в остальном же он был безволос, и шрамы от ожогов выделялись на коже головы, шеи и плеч.

— Я спас ему жизнь, — говорил Гэллоу в присутствии Накано, словно бы его тут не было. — Он сделает для меня что угодно.

Но Тедж обнаружил в Накано признаки человеческого тепла — словно руку, протянутую товарищу, чтобы уберечь его от падения. У него даже было чувство юмора.

Уж в Дзене ни тепла, ни юмора не было.

— Писатели опасны, — заявил он, когда Гэллоу объяснял функции Теджа. — Они много болтают не в свой черед.

— Писать историю, когда она творится, всегда опасно, — согласился Гэллоу. — Но никто не увидит, что пишет Тедж, пока мы не будем готовы — и в этом наше преимущество.

Тогда-то Тедж и осознал всю гибельность своего положения. Они находились в субмарине, километров этак за семьдесят от морянской базы, возле громадной заросли келпа. И Гэллоу, и Дзен отличались раздражающей привычкой говорить о Тедже, словно бы об отсутствующем.

Тедж взглянул на Гэллоу, который стоял спиной с рулевому сидению, наблюдая через плазмаглас маленьких иллюминаторов за действиями Дзена и Накано, что бы они там ни делали. Красота и изящество Гэллоу приобрели для Теджа иное значение, когда он отметил глубокий страх Гэллоу перед несчастными случаями, могущими его изуродовать. Накано был живым примером того, чего Гэллоу наиболее страшился.

Новый напев добавился к «подлинной истории» Теджа — той, которую он предпочитал по островитянской привычке держать в памяти. Большинство островитянских исторических хроник заучивалось на память как напевы, ритм помогал запоминать их естественным образом, фразу за фразой. Бумага на островах была редкостью, подверженной гниению — да и где ее хранить, чтобы контейнер ее не съел? Информация, подлежащая долгому хранению, заносилась в книги из плаза — или в память певцов. Книги из плазмагласа были прерогативой богачей и чиновников. А напев мог заучить любой.

— ДжиЛаар боится шрамов Времени, — мысленно напевал Тедж. — Время есть Возраст, а Возраст есть Время. Не смерть, но умирание.

«Если б он только знал», подумал Тедж. Он вытащил блокнот для заметок и черкнул в нем несколько невинных строк для официальной хроники Гэллоу — число, время суток, место, люди.

Дзен и Накано молча вошли в кабину. Морская вода так и стекала с них, когда они заняли место возле Теджа. Они начали проверку сенсорной аппаратуры субмарины. Оба они двигались молча, слаженно — этакие гротескные силуэты, затянутые в облегающие ныряльные костюмы с зелеными полосами. «Камуфляж», ответил Гэллоу на невысказанный вопрос Теджа, когда тот впервые их увидел.

Гэллоу с безмолвным одобрением наблюдал за ними, пока проверка не подошла к концу.

— Спускайся под воду, Тедж, — велел он. — курс триста двадцать пять градусов. Держись прямо под течением.

— Есть.

Тедж исполнил распоряжение, ощущая неиспользованные возможности судна во время выполнения маневра. Экономия энергии была для островитян второй натурой, и он выдерживал дифферент, повинуясь инстинкту не меньше, чем приборам.

— Славно, — прокомментировал Гэллоу и поглядел на Дзена. — Ну, что я тебе говорил?

Дзен не ответил, но Накано улыбнулся Теджу.

— Научи меня, как ты это делаешь, — попросил он. — Так плавно.

— Конечно.

Тедж сосредоточился на датчиках, привыкая к ним, ощущая, как малейшее колебание воды передается его рукам через панель управления. Скрытая сила этого морянского судна искушала. Тедж чувствовал, как оно отзовется на «полный вперед». Зато и топлива сожрет уйму, и водородные двигатели перегреются.

Тедж решил, что предпочитает островитянские субмарины. Их биомасса податлива, от нее исходит живое тепло. Они меньше, это верно, и подвержены любым несчастным случаям, возможным для живой плоти, но есть нечто притягательное во взаимозависимости, в жизни, полагающейся на другую жизнь. Островитяне не рассекают толщу вод. Островитянская субмарина похожа скорей на клапан, снабженный мускулами — этакая устрица безмозглая. Но ходовая пульсация у нее спокойная, бесшумная — никакого тебе гудения, лязга и металлического грохота, никакой вибрации, пронизывающей аж до зубов.

— Прибавь влажности воздуха, Кей, — приказал Гэллоу почти в самое ухо Теджу. — Ты что, высушить нас собрался?

— Смотри, — Накано показал на гигрометр над головой Теджа. — Мы предпочитаем, чтобы влажность была выше сорока процентов.

Тедж постепенно повысил влажность, раздумывая об этой морянской слабости. Если только морян не тренировали для жизни наверху — в дипломатическом корпусе или коммерческом предприятии — они от сухого воздуха страдали: потрескавшаяся кожа, легочные болезни, кровоизлияния в мягких тканях.

Гэллоу коснулся плеча Дзена.

— Задай нам курс на остров Гуэмес.

Пока Дзен изучал навигационные приборы, Тедж исподтишка приглядывался к нему. Что все это значит? Зачем им сдался Гуэмес? Это один из беднейших островов — его размеров едва-едва достаточно, чтобы поддерживать десятитысячное население чуть ли не на грани голодания. Почему им заинтересовался Гэллоу?

— Координатный вектор — пять, — сообщил Дзен. — Двести восемьдесят градусов, восемь километров. — Он нажал на кнопку. — Местонахождение. — Навигационный экран над ними засветился зелеными линиями: координатная сетка и размытое пятно в одном из квадратов.

— Разверни нас на двести восемьдесят градусов, Кей, — сказал Гэллоу. — Мы собираемся порыбачить.

«Порыбачить?», удивился Тедж. Субмарины можно приспособить для рыбной ловли, но на этой необходимого оборудования не было. И ему не понравилось, как хмыкнул Дзен в ответ на реплику Гэллоу.

— Движение делает свой шаг в историю, — заявил Гэллоу. — Наблюдай и записывай, Кей.

«Движение», подумал Тедж. Когда Гэллоу говорил о нем, в голосе всегда угадывалась заглавная буква, а то и кавычки, как если бы он уже видел это слово напечатанным в плазкниге. Едва Гэллоу упоминал «Движение», как Тедж ощущал, какие ресурсы стоят за ним, какая анонимная поддержка и политическое влияние среди власть имущих.

Повинуясь приказанию Гэллоу, Тедж вывел плоскости из пазов, проверил детекторы кругового обзора, уточнил дифферент и сосредоточился на переднем экране. Это было проделано почти автоматически. Субмарина принялась плавно погружаться, не замедляя движения вперед.

— Вектор глубины возрастает, — заявил Дзен, подсмеиваясь над Теджем. Тедж заметил его ухмылку, отраженную поверхностью экрана, и взял ее себе на заметку. Наверняка Дзен знает, как раздражает рулевого, когда поверх его головы таким манером читают вслух показания его приборов, даже дозволения не спросив. Никому не понравится выслушивать сообщения о том, что он уже и так знает.

«Воздух в кабине просто липкий от влаги», подумал Тедж. Для его легких верхнего жителя высокая влажность была удушливой. Он уменьшил содержание влаги в воздухе, надеясь, что остальные не будут возражать против тридцати пяти процентов, и лег на курс.

— Прямо по курсу, — прокомментировал Дзен, все еще ухмыляясь.

— Поиграл бы ты, Дзен, в свои собственные игрушки, — попросил Тедж. Он выровнял плоскости и зафиксировал их.

— От писателей приказов не принимаю, — отрезал Дзен.

— Ну-ну, ребята, — вмешался Гэллоу, хотя перепалка его явно позабавила.

— Книги врут, — процедил Дзен.

Накано сдвинул с одного уха наушник гидрофона.

— Активности полно, — объявил он. — Могу насчитать более тридцати рыбацких суденышек.

— Бойкое местечко, — заметил Гэллоу.

— И радиоболтовня с острова, конечно, — доложил Накано. — И музыка. Вот чего мне будет не хватать, так это островитянской музыки.

— Да что в ней хорошего? — спросил Дзен.

— Она не лирическая, но под нее можно танцевать, — объяснил Накано.

Тедж бросил на Гэллоу вопросительный взгляд.

«Накано будет не хватать островитянской музыки… что он хотел этим сказать?»

— Держись курса, — скомандовал Гэллоу.

— ДжиЛаар, — сказал Дзен, отбирая у Накано наушники, — ты говорил, что жители Гуэмеса просто тупые плавучие ублюдки. Я и не думал, что у них есть радио.

— Гуэмес потерял почти полкилометра в диаметре по сравнению с моими прошлогодними замерами, — заметил Гэллоу. — Голодает их пузырик. Они так бедны, что не могут подкормить свой остров.

— Зачем мы здесь? — спросил Тедж. — Если у них только плохонькое радио и сплошной голод, какой от них толк для Движения?

Тедж испытывал дурное предчувствие. Очень дурное предчувствие. «Они что, замазать меня пытаются? Сделать островитянина шестеркой для грязных дел?»

— Великолепная первая демонстрация, — произнес Гэллоу. — Все они традиционалисты, фанатики до мозга костей. Но в одном они проявили здравый смысл, надо отдать им должное. Когда другие острова предлагали, что пора бы переселяться под воду, Гуэмес выслал делегацию, чтобы прекратить это.

Не в этом ли секрет Гэллоу? Тедж удивился. Он что же, хочет, чтобы все островитяне жили только на поверхности?

— Традиционалисты, — повторил Гэллоу. — А это значит, что они ждут, что мы соорудим для них сушу. Они полагают, что мы их так любим, что подарим им парочку континентов. И камни возведем, и грязью пришлепнем! И келп насадим!

Трое морян расхохотались, и Тедж улыбнулся в ответ. Улыбаться ему не хотелось, но выбора у него не было.

— Все бы наладилось, если бы островитяне научились жить так, как мы, — сказал Накано.

— Все до единого? — уточнил Дзен.

Тедж чувствовал, как растет напряжение оттого, что Накано не ответил на вопрос Дзена.

— Только правильные, Галф, — помедлив, уточнил Гэллоу.

— Только правильные, — согласился Накано, но голос его звучал вяло.

— Треклятые религиозные смутьяны, — буркнул Гэллоу. — Ты видел миссионеров с Гуэмеса, Кей?

— Когда наши острова шли ближним дрейфом, — кивнул Тедж. — Для того, чтобы ходить в гости, любой повод хорош. Посещать, ходить в гости — счастливое это времечко.

— А мы всегда вытаскиваем из моря ваши лодчонки, — добавил Дзен. — И за это вы хотите, чтобы мы для вас грязь месили!

— Цзо, — укорил Гэллоу, похлопав Дзена по плечу. — Кей теперь один из нас.

— Мне не терпится найти управу на эту дурость, — заявил Дзен. — Нет никакого смысла жить иначе, как под водой. Мы уже готовы.

Тедж отметил эту реплику — и подивился ей. Он чувствовал ненависть Гэллоу к Гуэмесу… но морянин сказал, что все должны жить под водой.

«И все — так же богато, как моряне?» Эта мысль отдавала печалью. «Что мы утратим вместе с островитянским образом жизни?» Он взглянул на Гэллоу.

— Гуэмес. Мы будем?…

— Ошибкой было возводить в сан КП уроженку Гуэмеса, — произнес Гэллоу. — Жители Гуэмеса никогда не смогут разделить наши взгляды.

— Остров в прямой видимости, — доложил Дзен.

— Уменьшить ход наполовину, — распорядился Гэллоу.

Тедж подчинился. Для него снижение скорости отозвалось уменьшением сотрясающей позвоночник вибрации.

— Каково наше вертикальное расположение? — поинтересовался Гэллоу.

— Мы идем метров так на тридцать ниже их киля, — сообщил Дзен. — Вот дерьмо! Они даже наблюдателей не выставили. Глядите, ни одной лодчонки по ходу дрейфа.

— Удивительно, что они еще целы, — заметил Накано. Тедж в этой ремарке ощутил некий хитрый подтекст, но смысла его не мог вполне понять.

— Проведи нас прямо к ним под киль, Кей, — велел Гэллоу.

«Что мы здесь делаем?» Тедж хоть и подчинился приказу, но удивляться не перестал. Передний ходовой экран показывал выпяченную нижнюю оконечность Гуэмеса — пухлую красно-коричневую выпуклость пузырчатки с обвисшими голодными участками. Да, Гуэмес был в скверном состоянии. Значительные части острова голодали. Тедж вдыхал густой влажный воздух короткими быстрыми глотками. Морянская субмарина приблизилась слишком уж вплотную для простого наблюдения. А в гости таким манером не ходят.

— Опусти нас еще на пятьдесят метров, — распорядился Гэллоу.

Тедж повиновался, автоматически выверяя дифферент. Он гордился тем, что субмарина не испытывает дополнительного крена. Верхний экран, установленный на широкоугольный обзор, показывал весь остров как темную тень на светлой поверхности. Лодочки обвивали его края, словно бусины ожерелья. По прикидкам Теджа, Гуэмес занимал не больше шести километров в диаметре по уровню ватерлинии. Длинные полосы биомассы, подобно сонным видениям, колыхались в течениях, омывающих остров. Целые массы пузырчатки марали окрестные воды мертвой гнилью. На дырах красовались мембранные заплаты.

«Наверное, из прядильников».

Тедж видел рваные швы на клапане справа от него. Все указывало на то, что производство питания на Гуэмесе в упадке.

— Представляете, как это местечко воняет? — спросил Дзен.

— В жару — изумительно, — согласился Гэллоу.

— Гуэмес нуждается в помощи, — отважился молвить Тедж.

— И получит ее, — отрезал Дзен.

— Вы только взгляните на рыбу вокруг, — предложил Накано. — Бьюсь об заклад, рыбалка сейчас еще та!

Он показал на верхний экран, где гигантская рыба-поскребучка длиной почти в два метра проплывала мимо наружних сенсоров. Усики у рыбы были наполовину объедены, а единственная видимая глазница была белой и пустой.

— Тут все так прогнило, что даже дерьмоеды дохнут, — прокомментировал Дзен.

— Если остров настолько болен, бьюсь об заклад, людям там несладко, — добавил Накано.

Тедж почувствовал, что краснеет, и крепко поджал губы.

— Может, на этих лодчонках вокруг и не рыбачат, — предположил Дзен. — Может, на них попросту живут.

— Этот остров — плавучая опасность, — сказал Гэллоу. — Должно быть, там полным-полно заразы. Похоже, у них эпидемия во всех системах биомассы.

— Да кто может жить в дерьме и не болеть? — вопросил Дзен.

Тедж кивнул в ответ на собственные рассуждения. Ему казалось, он понял, зачем Гэллоу здесь.

«Он подвел субмарину так близко, чтобы убедиться, как отчаянно им нужна помощь.»

— Почему они не видят очевидного? — поинтересовался Накано, погладив край панели. — Наши субмарины не нуждаются, чтобы их обмазывали питательным раствором. Они не гниют, не окисляются. Их не тошнит… и нас от них не тошнит.

Гэллоу, не отрывая взгляда от монитора, похлопал Теджа по плечу.

— Еще на пятнадцать метров вниз, Кей. Под нами по-прежнему полно места.

Тедж подчинился и повторил тот плавный спокойный спуск, что снискал восхищенный взгляд Накано.

— Не пойму, как островитяне могут так жить, — покачал головой Дзен. — Потогонный климат, жратва эта, рвачи, болезни — да любая из возможных ошибок отправит их на дно всех скопом.

— И они сделали эту ошибку, Дзен, не так ли? — произнес Гэллоу.

— Там ничего нет, даже курсографа — только мембрана, — произнес Накано, указывая на изображение на экране.

Тедж тоже посмотрел и увидел темное пятно прядильника там, где следовало быть роговидному выросту, в котором размещался курсограф, передающий данные наблюдателям. Нет курсографа… похоже, Гуэмес лишился и системы коррекции курса. Они в ужасном состоянии! За предложенную помощь Гуэмес что угодно сделает.

— Роговидный вырост умер, — пояснил Тедж. — Они залепили это место прядильником, чтобы сохранить плавучесть.

— И долго они собирались дрейфовать, пока во что-нибудь не врежутся? — гневно процедил Накано.

— Сдается, они как помешанные молят Корабль прийти к ним на помощь, — ухмыльнулся Дзен.

— Или молят нас стабилизировать море и вернуть им их драгоценные континенты, — высказался Гэллоу. — А теперь, когда это дело на ходу, они так и плачут по высадке на построенную для них сушу. Что ж, пусть молят. Лучше бы они нас молили! — Гэллоу потянулся через плечо Теджа и щелкнул тумблером.

Взгляд Теджа метался с одного дисплея на другой — боковой, верхний, нижний… а наружу из пазов выскакивали орудия — блестящие, смертоносные.

«Так вот чем занимались Дзен и Накано снаружи», понял Тедж. Они налаживали манипуляторы и механические руки. Тедж глянул на них еще раз — вибробуры, резаки, пробойники и полукружная горелка на подвижной механической руке. Они так и сверкали в свете внешних огней.

— Что вы делаете? — спросил Тедж. Он попытался сглотнуть, но в горле у него, несмотря на влажность, пересохло.

Дзен фыркнул.

Вид его вызывал у Теджа отвращение: улыбка затрагивала лишь уголки рта, но в бездонных глазах не было и признака смеха.

— Подымай нас, Кей, — велел Гэллоу, крепко и болезненно ухватив Теджа за плечо.

Тедж огляделся по сторонам. Накано разминал могучие бицепсы, глядя на передний экран. Дзен держал маленький игольник, небрежно направляя его дуло прямо Теджу в грудь.

— Вверх, — повторил Гэллоу, для пущей доходчивости тряхнув Теджа посильней.

— Но мы же врежемся в них, — ответил Тедж. Воздух застревал у него в гортани. Осознание того, что собрался сделать Гэллоу, душило его. — У них не останется никаких шансов без острова. Те, кто не утонет сразу же, будут дрейфовать в лодках, пока не помрут с голоду!

— Без фильтрационной системы острова они помрут скорей уж от жажды, чем от голода, — возразил Гэллоу. — Они в любом случае умрут, вот увидишь. Вверх!

Дзен небрежно повел игольником и прижал левый наушник покрепче к уху.

Тедж не удостоил игольник и взгляда.

— Или рвачи до них доберутся! — возмущался он. — Или шторм!

— Заткнись, — сказал Дзен, крепче прижимая наушник. — Тут какой-то сонар… по-моему, это пульсация мембраны… — внезапно Дзен взвыл и отшвырнул наушник. Из его ноздрей потекла струйка крови.

— Вверх, черт тебя возьми! — заорал Гэллоу.

Протянувшись через плечо Теджа, Накано вывел ограничители плоскостей и продул баки. Нос субмарины задрался кверху.

Тедж действовал, как велели ему инстинкты рулевого. Он добавил двигателям мощности и постарался выровнять судно, но субмарина внезапно ожила и рванулась к днищу острова. В одно мгновение они прорвали накладные мембраны и киль. Субмарина вертелась и дрыгалась, а ее орудия под водительством Гэллоу и Накано рвали, резали и кромсали. Дзен все еще сидел согнувшись и зажимая уши обеими руками. Бесполезный игольник валялся у него на колене.

Тедж поглубже вжался в кресло, глядя с ужасом на чудовищное разрушение. Все, что он пытался сделать, только ухудшило положение. Они были под самым центром острова, там, где живут высокопоставленные островитяне, где содержится самое чувствительное оборудование и органика, самые влиятельные люди, хирургическая и прочая медицинская помощь…

Лезвия и резаки размахивали с прежним хладнокровием — их движения были видны на каждом экране, ощущались в каждом рывке субмарины. До чего жутко — столько боли и ни единого крика. Мягкая живая ткань не могла устоять перед острыми холодными лезвиями, которыми субмарина учиняла весь этот погром. Каждый рывок, каждое подергивание субмарины несли с собой новые разрушения. На экранах виднелись человеческие останки — то рука, то отсеченная голова.

— Они же люди, — простонал Тедж. — Они же люди.

Все, чему его учили о святости человеческой жизни, наполняло его протестом. И ведь моряне верят в то же самое! Как у них рука поднялась убить целый остров? Тедж понимал, что Гэллоу прикончит его при малейшем намеке на сопротивление. Единственный взгляд, брошенный на Дзена, показал, что он хотя и оглушен еще, но кровотечение прекратилось, и игольник уже в руках. Накано работал, как автомат, орудуя переключателями, покуда резаки и горелки довершали разрушение погибающего острова. Субмарина завертелась вокруг центральной оси сама по себе.

Гэллоу устроился в уголке возле Дзена, взгляд его не отрывался от экранов, на которых видно было, как плавится плоть острова под действием полукружной горелки.

— Нет никакого Корабля! — в экстазе выкрикнул Гэллоу. — Видите? Разве Корабль дозволил бы простому смертному совершить такое? — Он устремил затуманенный экзальтацией взгляд на Теджа. — Говорил я тебе! Корабль — это искусственный объект, сделанный людьми, такими, как мы. Бог! Нет никакого Бога!

Тедж пытался сказать что-нибудь, но в горле слишком пересохло.

— Веди нас вниз, Кей, — велел Гэллоу.

— Что ты творишь? — удалось выдавить Теджу.

— Бросаю вызов Кораблю, — ответил Гэллоу. — И что же, он ответил? — Дикий смех вырвался из его груди. Присоединился к нему только Дзен.

— Вниз, я сказал! — повторил Гэллоу.

Движимые страхом, мускулы Теджа — мускулы опытного рулевого — повиновались, выровняли балласт по дифференту, направили плоскости. И он подумал: «Если мы уберемся побыстрей, может, хоть часть острова спасется». Он плавно вывел субмарину через пролом, ею же и проделанный. Видимая сквозь плазмаглас иллюминаторов и на экране — везде — вода была сплошь мутной от крови, темно-серой в резком свете внешних огней субмарины.

— Задержись здесь, — скомандовал Гэллоу.

Тедж проигнорировал приказ, уставясь на окружающую бойню. Повсюду царил кровавый кошмар. Танцевальное платье для маленькой девочки, все в белых кружевах на старинный лад, проплыло мимо иллюминатора. За ним последовал обломок чьей-то кухонной плиты, портрет возлюбленной, запечатленный на памятной шкатулке: очертания улыбки, лишенной глаз. В жарких лучах прожекторов кровь струилась и бурлила, холодным серым туманом расстилаясь позади субмарины.

— Я сказал — задержись! — заорал Гэллоу.

Тедж продолжал плавный спуск. Слезы горели у него под веками.

«Только бы не заплакать», взмолился он. «Проклятье! Я не вправе сломаться перед этими… этими…» Слова, способного по достоинству назвать то, чем стали его спутники, в его памяти не отыскалось. Понимание прожигало его насквозь. Эти трое морян сделались летальными отклонениями. Их бы следовало отдать на рассмотрение Комитета. Правосудие должно свершиться.

Накано протянулся через плечо Теджа, чтобы выправить балласт и остановить спуск. Взгляд его был предупреждающим.

Тедж глянул на Накано сквозь слезы, потом перевел взгляд на Дзена. Дзен все еще держался за левое ухо, но на Теджа глядел твердо, с этакой ледяной усмешкой. Его губы безмолвно произнесли: «Погоди, я до тебя еще доберусь».

Гэллоу взглянул поверх головы Дзена на манипуляторы горелки.

— Прямо веди, — распорядился он, выводя на место поляризованный щит и убирая манипулятор.

Тедж нашарил на своем плече застежку нагрудного клапана и затянул ее. Его движения были настолько целенаправленны, что Дзен удивленно воззрился на него. Но прежде, чем Дзен успел отреагировать, Тедж высвободил плоскости, проверил и переключил контроль на верхний борт и продул балласт, открыв боковые клапаны. Субмарина завалилась на нос и устремилась вниз, вращаясь все быстрей и быстрей. Накано силой вращения отбросило назад. Дзен выронил игольник, стараясь ухватиться за поручень. Его бросило поверх Гэллоу, и их обоих заклинило позади контрольной панели. Только Тедж, пристегнутый к своему сидению, мог осмысленно двигаться.

— Придурок чертов! — завопил Гэллоу. — Ты убьешь нас!

Правой рукой методично орудуя переключателями, Тедж выключил свет в кабине и убрал все внешнее освещение кроме бортовых огней. Снаружи вокруг неяркого мерцания проблесковых огней, сгустился мрак, где плавали и тонули последние останки.

— Ты не Корабль! — орал Гэллоу. — Слышишь, ты, Тедж? Это всего лишь ты!

Тедж не обращал на него внимания.

— Тебе не выкрутиться, Тедж! — вопил Гэллоу. — Тебе все равно придется всплыть, а мы никуда не денемся.

«Он хочет знать, собираюсь ли я убить нас всех», подумал Тедж.

— Тедж, ты рехнулся! — крикнул Гэллоу.

Тедж глядел прямо перед собой, высматривая первые признаки дна. На такой скорости субмарина врежется в него, и предостережение Гэллоу исполнится. Даже пласталь и плаз не выдержат, пропахав собой дно — не на этой же скорости.

— Ты и впрямь собрался это сделать, Тедж? — Голос Накано, хотя и громкий, звучал спокойно и даже не без восхищения.

Вместо ответа Тедж уменьшил угол спуска, но скорость вращения сохранил, зная, что его натренированное равновесие прирожденного островитянина поможет ему справиться.

Накано вырвало, он кашлял и задыхался, пытаясь вдохнуть под тяжким давлением перегрузки. Вонь стояла тошнотворная.

Тедж вывел на свою консоль показания датчиков содержания газов. Верно, балласт продут углекислым газом. Его взгляд скользнул по строчкам данных. Да… отработанный воздух из кабины задувается в балластную систему… для экономии энергии.

Гэллоу, пытаясь выползти из угла вопреки перегрузке, перешел к длинным протестующим стонам.

— Не корабль… просто обыкновенный дерьмоглот… убью… нельзя доверять островитянину…

Следуя висевшей перед ним инструкции, Тедж прошелся по последовательности клапанов аварийного контроля. Незамедлительно из верхнего отсека на него выпала кислородная маска. Все остальные кислородные маски остались надежно запертыми на своих местах. Одной рукой Тедж прижал маску к лицу, а другая тем временем продолжала нагнетать углекислый газ из балластной прямо в кабину.

Дзен начал задыхаться.

— Не Корабль! — простонал Гэллоу.

Голос Накано был хриплым и прерывистым, но слова прозвучали внятно:

— Воздух! Он… собрался… удавить нас!

Глава 8

Правосудие не управляется случайностью; нечто столь субъективное могло бы не свершиться и вовсе.

Уорд Киль, «Дневники».

Заседание Морского Суда происходило совсем не так, как ожидал Квитс Твисп. Гибель морянина в сетях никогда не считалась приемлемым для морян «несчастным случаем», хотя бы и все свидетельства доказывали ее неизбежность. Во главу угла ставился всегда покойный и нужды его семьи. Моряне вечно напоминали, сколько островитян они спасали ежегодно, организуя поисковые и спасательные команды.

Твисп вышел из Морского Суда разрисованным коридором, почесывая в затылке. Бретт шел рядом едва ли не вприпрыжку, широко ухмыляясь.

— Вот видишь! — радовался Бретт. — Я знал, что нам не о чем было волноваться. Они сказали, что не было морянина в нашей сети — никто не пропадал, все на месте. Никого мы не утопили!

— Ухмылку убери, — посоветовал Твисп.

— Но, Квитс…

— Не перебивай! — рявкнул тот. — Я сам в сеть совался — и я видел кровь. Красную. У рвачей кровь зеленая. И потом, тебе не кажется, что слишком уж быстро нас отпустили?

— Здесь сплошь люди занятые, а мы — мелочевка. Ты же сам говорил, — Бретт примолк, затем спросил. — Ты и вправду видел кровь?

— И слишком много для пары рыбешек.

Коридор вывел их на спуск широкого третьего этажа обводного периметра, откуда сквозь иллюминаторы открывался вид на море и быстро пролетающие тучи. Служба погоды обещала ветер в пятьдесят узлов и дождь. Низкое серое небо скрывало клонящееся к горизонту солнце; второе уже закатилось.

«Дождь?»

Твисп подумал, что Служба Погоды совершила одну из своих нечастых ошибок. Все его инстинкты рыбака говорили, что ветер перед дождем должен еще усилиться. Он ожидал солнца еще до заката.

— У Морского Суда и другие дела есть, кроме как с мелочевкой возиться… — Бретт замолк, увидев горечь в глазах Твиспа. — Я хотел сказать…

— Знаю я, что ты хотел сказать! Вот теперь мы и вправду мелочевка. Потерянный улов стоил мне всего: сетей, лота, новых щитов, пищи, пульта…

Бретт задыхался, пытаясь поспеть за широким ровным шагом старшего напарника.

— Но мы можем начать все сызнова, если…

— Как? — воскликнул Твисп, взмахнув длинной рукой. — Новая оснастка мне не по средствам. Знаешь, что мне посоветовали в Собрании рыбаков? Продать лодку и вернуться на субмарину простым матросом!

Спуск расширился в длинный виадук. Не говоря ни слова, они спустились по нему на террасу второго этажа периметра, густо заполненную садами. Путаный лабиринт улочек вел к широкому ограждению, нависавшему над первым уровнем. Когда они добрались туда, в облачном покрове появился разрыв, и одно из солнц Пандоры выставило обманщиками метеорологов из Службы Погоды. Оно залило террасу приятным желтым светом.

— Квитс. — Бретт потянул Твиспа за рукав. — Тебе не придется продавать лодку, если ты возьмешь ссуду и…

— Вот где у меня эти ссуды сидят! — ответил Твисп, проведя рукой по горлу. — Я сровнял свои счета как раз, когда взял тебя на борт. Я не хочу пройти сквозь это заново! Пора прощаться с лодкой. А значит, и продавать твой контракт.

Твисп присел на выступ пузырчатки возле ограждения и загляделся на море. Скорость ветра быстро падала, как он и ожидал.

— Самая подходящая погода для рыбной ловли за долгое время, — вздохнул Бретт.

Твисп был вынужден признать его правоту.

— Почему Морской Суд отпустил нас так легко? — бормотал Твисп. — У нас в сети был морянин. Даже ты это знаешь, малыш. Странные дела творятся.

— Но нас отпустили, это главное. Я думал, ты обрадуешься.

— Повзрослей, малыш. — Твисп закрыл глаза и привалился к ограждению. Он чувствовал, как бриз плещет на его шею холодными брызгами. Солнце припекало голову. «Слишком много проблем», подумал он.

Бретт стоял прямо перед Твиспом.

— Ты мне все талдычишь, чтобы я повзрослел. По мне, сам повзрослей сначала. Если только получить ссуду и…

— Не хочешь взрослеть, малыш — тогда заткнись.

— А в сети не могла быть простая рыба-треножник? — настаивал Бретт.

— Ни-ни! Совсем по-другому сеть тянет. Там был морянин, и рвачи добрались до него. — Твисп сглотнул. — Или до нее. Похоже, что-то он затевал, — Твисп стоял недвижно и слушал, как малыш переминается с ноги на ногу.

— И поэтому ты продаешь лодку? — спросил Бретт. — Потому что мы нечаянно убили морянина, который был там, где ему быть не следовало? Ты думаешь, что теперь моряне за тебя возьмутся?

— Я не знаю, что мне думать.

Твисп открыл глаза и посмотрел на Бретта. Широченные глазища малыша сузились в щелочки, взгляд уперся в Твиспа.

— Морянские наблюдатели в Морском Суде не возражали против вердикта, — напомнил Бретт.

— Ты прав, — сказал Твисп. Он указал большим пальцем через плечо, на Морской Суд. — Они в подобных случаях обычно безжалостны. Интересно, что мы такого видели… или почти видели.

Бретт шагнул в сторону и плюхнулся на пузырчатку подле Твиспа. Некоторое время они молча слушали, как пошлепывают морские волны об ограждение.

— Я ожидал, что меня сошлют вниз, — признался Твисп. — И тебя заодно. Так обычно и бывает. Работать на семью погибшего морянина. И немногие возвращаются наверх.

— Меня бы сослали, — хмыкнул Бретт, — а вовсе не тебя. Все знают про мои глаза, про то, что я вижу в почти полной темноте. Морянам это могло бы пригодиться.

— Нос не задирай, малыш. Моряне с чертовской осторожностью пускают в свой генофонд. Ты же знаешь, они кличут нас муть. И ничего хорошегопод этим не подразумевают. Мы мутанты, малыш, и вниз бы нас отправили, чтобы влезть в рабочий ныряльный костюм покойничка… и ничего больше.

— Может, они не хотят, чтобы его работа была выполнена, — предположил Бретт.

Твисп стукнул кулаком по упругой органике ограждения.

— Или же не хотят, чтобы кто-нибудь сверху прознал, в чем она заключалась.

— Но это же чушь!

Твисп не ответил. Они молча сидели, пока одинокое солнце не коснулось горизонта. Твисп оглянулся через плечо. Вдали черное небо склонялось над водой. Повсюду вода.

— Я могу снарядить нас заново, — сказал Бретт.

Пораженный Твисп уставился на него, не говоря ни слова. Бретт тоже вглядывался в горизонт. Твисп заметил, что кожа у малыша стала загорелой, как у рыбака, а не бледной, как в тот день, когда он впервые вступил на борт его лодки. Вдобавок малыш выглядел стройнее… и выше.

— Ты меня слышал? — переспросил Бретт. — Я сказал…

— Слышал. Для того, кто почти все время рыбной ловли писался и плакался, ты удивительно заинтересовал в том, чтобы вернуться на воду.

— Я не плакался о…

— Шучу, малыш, — Твисп поднял руку, чтобы прекратить спор. — Не будь таким обидчивым.

Бретт покраснел и уставился на свои ботинки.

— И где ты добудешь нам ссуду? — спросил Твисп.

— Мои родители дадут ее мне, а я — тебе.

— У твоих родителей есть деньги? — Твисп окинул малыша взглядом, понимая, что в его откровении нет ничего поразительного. Хотя за все время, что они провели вместе, Бретт и словом не обмолвился о своих родителях, а Твисп из деликатности не расспрашивал его. Островитянский этикет.

— Они живут возле Центра, — ответил Бретт. — Следующий круг сразу за лабораториями и Комитетом.

Твисп присвистнул сквозь зубы.

— И чем твои родители занимаются, чтобы отхватить жилье в Центре?

— Месивом. — Губы Бретта разъехались в кривой ухмылке. — Они сделали деньги из дерьма.

— Нортон! — расхохотался Твисп, внезапно сообразив. — Бретт Нортон! Так твое семейство — те самые Нортоны?

— Нортон, — поправил его Бретт. — Они — единая команда и зарегистрировались как один живописец.

— Дерьмописцы, — похохатывал Твисп.

— Они были первыми, — заметил Бретт. — И это питательный раствор, а не дерьмо. Это переработанные отходы.

— Так твое семейство роется в дерьме, — дразнился Твисп.

— Да прекрати ты! — возмутился Бретт. — Я думал, что с этим покончено, когда оставил школу. Повзрослей, Твисп.

— Да ладно, малыш, — засмеялся тот. — Я знаю, что такое месиво. — Он погладил выступ пузырчатки. — Это то, чем мы кормим Остров.

— Все не так просто, — сказал Бретт. — Я среди этого вырос, мне ли не знать. Это отходы от рыбной промышленности, компост от аграрной, объедки… да все, что угодно. — Он ухмыльнулся. — В том числе и дерьмо. Моя мать была первым химиком, кто рассчитал, как добавлять в питательный раствор краску, не повредив пузырчатку.

— Прости старого рыбака, — отозвался Твисп. — Мы живем среди мертвой биомассы — например, навроде мембраны на моей скорлупке. А на острове мы просто берем пакет питательной смеси, разбавляем водой и наносим на стенки каждый раз, когда они сереют.

— А ты никогда не пробовал взять цветной раствор и нарисовать свои фрески у себя на стенах? — поинтересовался Бретт.

— Пусть этим занимаются художники вроде твоей семьи, — ответил Твисп. — Я рос не так, как ты. В мое время картинок на стенках не было, разве только немного граффити. Все было порядком мрачное: коричневое или серое. Нам говорили, что краску добавлять нельзя, потому что иначе палуба, стенки и все такое прочее не сможет впитывать раствор. А ты же знаешь, если наша биомасса умрет… — Он передернул плечами. — И как твои родители на это натолкнулись?

— Да не натолкнулись они! Моя мать была химиком, а у отца были способности к дизайну. Однажды они вышли с командой маляров и сделали питающую фреску на помещении радарной. Это было перед тем, как я родился.

— Два исторических события, — пошутил Твисп. — Первая дерьмовая картина и рождение Бретта Нортона. — Он покачал головой с шутливой серьезностью. — И вдобавок постоянная работа — ведь ни одна картина дольше недели не держится.

— Они записи делают, — защищался Бретт. — Голографические и всякое такое. Кое-кто из их друзей разработал музыкальное сопровождение для галереи и для театральных постановок.

— И как ты все это бросил? — спросил Твисп. — Большие деньги, и в друзьях большие шишки…

— Не гладили тебя эти большие шишки по голове с присказкой: «А вот и наш будущий маленький художник».

— А тебе это не нравилось?

Бретт повернулся к Твиспу спиной так быстро, что тот сразу понял: малыш хочет спрятать лицо.

— Разве я плохо на тебя работал? — спросил Бретт.

— Ты хороший работник, малыш. Неопытный малость, так на то и контракт.

Бретт не ответил, и Твисп увидел, что малыш уставился на фреску внешней стены Морского суда на втором уровне. Фреска была большая, и ее сочные цвета полыхали в жестком свете заходящего солнца, сплошь омытые восхитительно алым.

— Это одна из их фресок? — спросил Твисп.

Бретт кивнул, не оборачиваясь.

Твисп снова взглянул на картину и подумал, как запросто по нынешним временам пройти мимо выкрашенной стены, палубы или ограждения и даже не обратить внимания на их цвет. Некоторые из фресок представляли собой четкий геометрический узор, отрицающий мягкую округлость, характерную для островитянского образа жизни. Знаменитые же фрески, те, что поддерживали славу Нортонов, дорогостоящие заказы, были картинами на исторические темы, уходящие в голодную серость стен, едва их успеешь закончить. Стена Морского Суда выделялась из обычного Нортоновского стиля — то была абстракция, алый этюд, полный текучего движения. В свете заката он полыхал внутренней мощью; казалось, он пытается выкипеть, вырваться из своих границ, словно рассерженное живое существо или кровавый шторм.

Солнце уже почти перевалило за горизонт, оставляя поверхность моря в сумраке. Дивная линия двойных огней промерцала поверху картины, затем солнце ушло за горизонт, оставив людей в странном послезакатном освещении Пандоры.

— Бретт, почему твои родители не выкупили твой контракт? — поинтересовался Твисп. — С твоими глазами ты, по-моему, мог бы стать отличным художником.

Темный силуэт рядом с Твиспом обернулся — мрачное пятно на более светлом фоне фрески.

— Я никогда не выставлял мой контракт на продажу, — ответил Бретт.

Твисп отвернулся, странно тронутый ответом малыша. Как будто они внезапно сделались более близкими друзьями. Невысказанные откровения словно скрепили воедино все их совместные переживания во время плавания… там, где один вынужден полагаться на другого, чтобы выжить.

«Он не хочет, чтобы я продавал его контракт», подумал Твисп. Он готов был дать себе пинка за собственную тупость. Дело ведь не только в рыбной ловле. После ученичества у Твиспа Бретт мог получить уйму предложений. Само уже это ученичество повышало стоимость его контракта. Твисп вздохнул. Нет… малыш не хочет расставаться с другом.

— У меня все еще открыт кредит в «Бубновом Тузе», — сказал Твисп. — Пошли, выпьем по чашке кофе и… еще чего-нибудь.

Твисп ждал, прислушиваясь к шороху ног Бретта в сгущающемся сумраке. Береговые огни приступили к своей ночной работе — создавать уютное освещение в период между двумя солнцами. Все началось с голубовато-зеленого свечения на верхушках волн, яркого, поскольку ночь выдалась теплая, затем оно становилось все ярче и ярче по мере того, как к нему присоединялась биомасса. Уголком глаза Твисп увидел, что Бретт быстро вытер щеки, как только зажглись огни.

— Эй, мы хорошая команда, и мы покуда не расстаемся, — сказал Твисп. — Пойдем, выпьем кофейку.

Раньше он никогда не приглашал малыша поужинать вместе в «Бубновом Тузе», хотя все рыбаки собирались именно там. Он стоял и смотрел, как подбородок Бретта обнадеживающе задирается кверху.

— С удовольствием, — отозвался Бретт.

Они молча спустились через переходы, освещенные ярко-голубой фосфоресценцией. В кафе они вошли через меховую арку, и Твисп дал Бретту пооглядеться, прежде чем указал ему на действительную достопримечательность, благодаря которой «Бубновый Туз» был известен на весь остров — стену берегового ограждения. От палубы до потолка вся она состояла из крепкого меха, мягких переливчато-белых завитков каракуля.

— Как же его кормят? — шепотом спросил Бретт.

— За стеной есть маленький закуток, его используют под склад. Питательный раствор наносят с той стороны.

Едоков и выпивох было в этот час немного, и они не обратили на вновь прибывших никакого внимания. Бретт слегка склонил голову к плечу, пытаясь все рассмотреть, не производя впечатления, что он пялится.

— А зачем этот мех? — спросил Бретт, вместе с Твиспом проходя к столикам у самой стены.

— Для звукоизоляции во время штормов, — ответил Твисп. — Это ведь совсем рядом с внешним ограждением.

Они заняли места за столиком возле стены. И стулья, и стол были из той же высушенной и натянутой на каркас мембраны, что и лодка. Бретт с легкостью устроился на стуле, и Твисп вспомнил первый день его пребывания в лодке.

— Не любишь ты мертвую мебель, — заметил Твисп.

— Просто не привык к ней, — пожал плечами Бретт.

— А рыбакам она нравится. Стоит себе и стоит, и есть не просит. Что будешь заказывать?

Твисп помахал рукой Жерару, хозяину кафе, который высунул огромную голову и плечи из-за стойки и окинул пришедших вопросительным взглядом. Завитки черных волос обрамляли его улыбающееся лицо.

— Говорят, здесь есть настоящий шоколад, — шепнул Бретт.

— Жерар может плеснуть тебе малость бормотухи, если хочешь.

— Нет… нет, спасибо.

Твисп поднял два пальца, накрыв их ладонью другой руки — здешний жест, означающий шоколад — а потом подмигнул в знак того, чтобы в его порцию добавили бормотухи. Жерар мигом просигналил, что заказ готов. Все постоянные посетители знали, в чем проблема Жерара — его ноги сливались в единую колонну с двумя беспалыми ступнями. Владелец «Бубнового Туза» восседал в морянском кресле на колесиках. Твисп поднялся и направился к бару, чтобы забрать напитки.

— Кто этот парнишка? — поинтересовался Жерар, выставляя две кружки на стойку. — Бормотуха в синей, — он постучал по ее краешку пальцем для пущей ясности.

— Мой новый контрактник, — ответил Твисп. — Бретт Нортон.

— Ах, вот как? Из центровых?

Твисп кивнул.

— Его родители — дерьмовые художники.

— И почему это известно всем, кроме меня? — вопросил Твисп.

— Потому что ты нос из сетей не высовываешь, — ответил Жерар. — Что ты собрался предпринять? — Он кивком указал на Бретта, наблюдающего за ними. — У его родни денежек хватает.

— Вот и он так говорит, — ответил Твисп, берясь за чашки, чтобы отнести их на столик. — До встречи.

— Удачной рыбалки, — ответил Жерар. Сказал он это автоматически и лишь потом нахмурился, сообразив, что брякнул рыбаку, лишившемуся сетей.

— Там посмотрим, — сказал Твисп и вернулся за столик. Он заметил, что покачивание палубы под ногами усилилось. «Похоже, шторм надвигается».

Они тихонько попивали свой шоколад, и Твисп почувствовал, что бормотуха успокаивает его. Откуда-то из-за стойки доносились звуки флейты, кто-то подыгрывал ей на водяных барабанах.

— О чем вы двое говорили? — поинтересовался Бретт.

— О тебе.

Даже в приглушенном свете кафе видно было, как Бретт покраснел.

— И что… что вы говорили?

— Похоже, все, кроме меня, знают, что ты из центровых. Поэтому ты и не любишь мертвую мебель.

— Я привык к мембране, — возразил Бретт.

— Не каждый может себе позволить биомассу… не каждый и захочет, — сказал Твисп. — Хорошую мебель задешево не прокормишь. И органические лодки не самые лучшие. Стоит им попасть в косяк рыб, и они шалеют. Субмарины специально так устроены, чтобы избежать этого.

Рот Бретта начал расползаться в улыбке.

— Знаешь, когда я впервые увидел твою лодку и узнал, что это мембрана, натянутая на каркас, я подумал, что «каркас» означает «скелет».

Оба расхохотались. Голос Твиспа из-за бормотухи звучал нетвердо. Бретт уставился на него.

— Ты напился.

— Малыш, — передразнивая Бреттову манеру говорить, заявил Твисп, — я никогда не схожу с курса. Я могу и еще бормотухи пропустить.

— Мои родители вечно этим занимались после выставок, — заметил Бретт.

— И тебе это не нравилось, — подытожил Твисп. — Малыш, я ведь не твои родители. Совсем даже нет.

Снаружи пронесся рев. Меховая стена запульсировала под его напором.

— Водяная стена! — вскричал Бретт. — Мы успеем спасти лодку? — Бретт уже вскочил, уже рвался прочь из кафе наперерез побледневшим рыболовам.

Твисп поднялся на ноги и последовал за ним, сделав Жерару знак не задраивать люк. Внешняя палуба уже опустела. Переходы были забиты народом, ломящимся в укрытия.

— Малыш! — заорал Твисп в далекую спину Бретта. — Нам не успеть! Вернись!

Бретт не обернулся.

Твисп нашел страховочный трос и, держась за него, стал пробираться вдоль ограждения. Снаружи горели огни, бросая отсветы на спешащих людей, на их искаженные лица. Люди кричали, звали друг друга. Бретт был уже на лодочном причале. Когда Твисп добрался до него, Бретт швырял оборудование в кубрик и задраивал наглухо. Ревел ветер, волны перехлестывали через край пузырчатки, превращая спокойную защищенную лагуну в бурлящий водоворот.

— Можно ее затопить, а после поднять! — крикнул Бретт.

Твисп присоединился к нему, думая, что малыш усвоил этот урок, прислушиваясь к ветеранам. Иногда этот способ срабатывал, и уж в любом случаем другого шанса спасти судно у них не было. Вдоль причала, где затонули другие лодки, покачивались оборванные концы. Твисп нашел балластные камни и потащил их к Бретту, который сбрасывал их в лодку. Пятиметровое суденышко почти погрузилось. Бретт спрыгнул, чтобы прикрыть балласт.

— Открывай клапан и прыгай! — заорал Твисп.

Бретт потянулся за новым грузом. Сильная волна ударила лодку снизу. Твисп протянул к Бретту длинную руку как раз в тот момент, когда водяная стена перевалила через ограждение и ударила тонущую лодку в борт. Вытянутые пальцы Бретта скользнули по руке Твиспа, и лодка затонула. Мимо правой руки Твиспа, задев ее с мокрым шипением, пролетел трос. Твисп ухватил его, обдирая ладони, с криком: «Бретт! Малыш!»

Но лагуна переполнилась кипящей белой яростью, и двое других рыбаков схватили его и уволокли силком, мокрого насквозь и кричащего, вдоль по переходам, и втолкнули под арку «Бубнового Туза». Жерар, сидящий в своем механическом кресле, закрыл люк перед наступающим морем.

Твисп вцепился в мягкий мех.

— Нет! Малыш еще там!

Кто-то прижал к его губам чашку с горячим питьем — почти неразбавленную бормотуху. Жидкость попала в рот, и он сглотнул. Питье смыло его в утешительную пустоту. Но она не смыла прикосновения пальцев Бретта к его собственным.

— Я почти ухватил его, — простонал Твисп.

Глава 9

Космос — естественная для человека среда обитания. Планета, в конце концов, всего лишь объект в космосе. Я верю, что в людях заложена естественная потребность в свободном передвижении в космосе, их подлинной среде обитания.

Раджа Томас, из Анналов

Изображение, запечатленное на маленьком листке органики, представляло собой серебряную трубку, летящую в небе. У трубки не было крыльев или каких-либо других видимых средств поддержания полета. Только лишь оранжевое свечение на одном из ее концов, бледное пламя на фоне серебра и синевы пандорианского неба. Процесс, запечатлевший изображение, был обратимым, и краски уже начали выцветать.

Уорд Киль был заворожен как красотой изображения, так и его уникальной технологией. Изображения, сделанные подобным способом, были излюбленным среди островитян видом искусства. Создавались они за счет светочувствительности некоторых организмов, способных приживаться на листке органики. Картины делали, засвечивая лист через линзу, и они восхищали как мимолетностью своего существования, так и изысканной красотой. Но этот образ, по мнению его создателя, помимо изысканной игры цвета и композиции, привлекал и своим мистическим значением.

«Был ли то сам Корабль или созданный Кораблем артефакт?»

Художник неохотно расстался со своим творением, но Киль воспользовался служебным положением, чтобы пресечь споры. Делал он это доброжелательно и неторопливо, полагаясь по большей части на проволочку времени — на длинные и запутанные предложения со множеством оговорок насчет доверия и благосостояния всех островов, на частые паузы и молчаливые кивки своей массивной головы. Оба собеседника понимали, что изображение выцветает, и вскорости от него останется плоская серая поверхность, готовая к обновлению, а потом и созданию новой картины. Наконец создатель изображения ушел, несчастный, но убежденный — тощее кривоногое создание со слишком короткими руками. Зато настоящий художник, признал Киль.

Теплый день только начинался, и Киль немного посидел в халате, наслаждаясь ветерком, который создавала домашняя система вентиляции. Джой перед уходом прибрала немного, разгладила покрывало на постели и аккуратно повесила его одежду на спинку прозрачного сидения из плаза. На столе перед ним все еще стояли остатки приготовленного ею для него завтрака — яйца крикс и мури. Киль отодвинул тарелку и палочки, выложил на стол листок со странным изображением и загляделся на него, призадумавшись. Потом он кивнул в ответ на собственные мысли и связался с шефом Внутренней Службы Безопасности острова.

— Я пришлю пару человек часа через два, — сказал тот. — Мы во всем разберемся.

— Часа через два вы ни в чем не разберетесь, — возразил Киль. — Изображение полиняет почти полностью.

Изрезанное глубокими морщинами лицо на экране нахмурилось. Шеф собрался было что-то сказать, но передумал. Он потер толстым пальцем мясистый нос и поднял глаза. Похоже, он считывал данные с экрана, для Киля скрытого.

— Мистер Верховный судья, — сказал он. — Вас хотят видеть буквально через несколько минут. Где вы будете?

— Дома. Полагаю, вы знаете, где это.

— Конечно, сэр, — покраснел шеф.

Киль выключил экран, сожалея о своих трениях со Службой Безопасности. Они его раздражали, но сегодня его реакция была вызвана мыслями о выцветающем изображении. Тревожный случай. Художник, поймавший изображение объекта в небесах, не отнес его КП. Он полагал, что это свидетельство возвращения Корабля — но отнес лист к Верховному Судье.

«И что я должен с ним делать», размышлял Киль. «Да, но ведь я тоже не понес его к КП.»

Он знал, что Симона Роксэк будет этим возмущена. Скоро он ей позвонит, но сначала… надо кое-что уладить.

Водяной барабанчик у входа прозвучал дважды.

«Что, уже Безопасность прибыла?» подивился он.

Прихватив тающий образ небесного объекта, Киль прошел в гостиную, по дороге закрыв вход на кухню. Некоторые островитяне недолюбливали тех, кто ест отдельно, кого высокое положение избавляет от шумной толкотни в общих залах.

У входа он коснулся чувствительной мембраны, и органика в ответ раздалась в стороны. За ней обнаружилась Карин Алэ, стоящая в дверном проеме. Она нервно вздрогнула при виде него, затем улыбнулась.

— Полномочный посланник Алэ, — произнес он и тут же сам подивился собственной официальности. Во время деловых обсуждений они вот уже несколько сезонов называли друг друга Карин и Уорд. Но нечто — может, ее нервная напряженность — подсказало ему, что это официальный визит.

— Простите, что явилась к вам домой без предупреждения, — сказала она. — Но нам нужно кое-что обсудить, Уорд.

Она бросила взгляд на изображение в его руке и кивнула, словно оно что-то подтверждало.

Киль посторонился, чтобы пропустить ее, и закрыл за ней дверь. Он смотрел, как Алэ придвигает стул и садится без приглашения. Как всегда, он остро сознавал ее красоту.

— Я слышала об этом, — сказала Алэ, указывая на лист с изображением у него в руках.

Он поднял листок вверх и взглянул на него.

— Вы из-за этого явились впопыхах?

Поначалу она и глазом не моргнула. Затем пожала плечами.

— Мы отслеживаем разные виды активности наверху.

— Я всегда интересовался вашей следящей системой, — заметил Киль. — Я начинаю утрачивать доверие к вам, Карин.

— Почему вы на меня нападаете, Уорд?

— Это же ракета, разве нет? — он взмахнул изображением. — Морянская ракета?

Алэ скривилась, но догадка Киля ее не удивила.

— Уорд, я хотела бы взять вас с собой вниз. Назовем это информационным визитом.

Она не ответила на его вопрос, но ее поведение само по себе уже было признанием. Что бы ни происходило, моряне желали сохранить это в секрете от островитян и религиозных сообществ. Киль кивнул.

— Вы пытаетесь добыть гибербаки? Почему КП не попросили благословить это мероприятие?

— Среди нас есть те, кто… — она пожала плечами. — Это вопрос политики морянского руководства.

— Вы хотите заполучить еще одну морянскую монополию! — обвиняюще воскликнул он.

Она смотрела на него, не отвечая.

— Как долго продлится ваш информационный визит? — спросил он.

— Возможно, неделю. — Она встала. — Может быть, и дольше.

— И какой вопрос мы будем обсуждать во время этого визита?

— Он сам по себе будет ответом на ваши вопросы.

— Значит, я должен быть готов к неопределенно долгому посещению, чья истинная цель до моего приезда остается мне неизвестной?

— Пожалуйста, верьте мне, Уорд.

— Я верю, что вы будете лояльны к морянским интересам, — ответил он. — Как и я лоялен по отношению к интересам островитян.

— Я клянусь, что вам не будет причинено никакого вреда.

Он позволил себе мрачно улыбнуться. Какая незадача для морян, если он умрет, находясь внизу! Врачи не установили точный срок смертного приговора, уже вынесенного Верховному судье Уорду Килю.

— Дайте мне пару минут, чтобы собраться и передать самые неотложные из своих обязанностей другим, — сказал Киль.

Карин расслабилась.

— Спасибо, Уорд. Вы об этом не пожалеете.

— Меня всегда занимали политические тайны, — отозвался он. Не забыть бы взять неначатый блокнот для дневника. Во время этого информационного визита ему явно будет что записывать. Слова на плазе и напевы наизусть. Это будет настоящее действие, а не спекулятивная философия.

Глава 10

Планетарный разум погиб вместе с келпом, а заодно с ним и зачатки человеческой совести. Может быть, именно поэтому мы и уничтожили келп?

Керро Паниль, «Собрание сочинений».

Заплетенные в толстую косу волосы Тени Паниля так и хлестали его по спине, когда он бежал по длинному коридору в помещение Текущего Контроля. Остальные моряне расступались перед ним. Они знали, в чем заключается работа Паниля. Да и слухи уже распространились: стряслась непонятная беда с крупным островом. Большая беда.

Возле шлюзовой камеры перед ТК Паниль не остановился перевести дух. Он открыл внешний люк, нырнул вовнутрь и закрыл его одной рукой в то время, как другая уже открывала внутренний люк, — решительно против всех инструкций.

Он оказался в слабо освещенном помещении ТК. Длинные ряды экранов мерцали вдоль двух стен. Необычная активность всех экранов и всего персонала показывала, что ТК по уши в кризисной ситуации. Восемь экранов, настроенные на дальний обзор, демонстрировали морское дно, усыпанное обломками пузырчатки и прочими останками острова. Поверхностные мониторы отображали толкотню лодок, переполненных уцелевшими людьми.

На мгновение Паниль остановился, чтобы осознать увиденное. Крохотное суденышко колыхалось по широкой маслянистой поверхности. Лица немногих островитян, угодивших под взгляд камеры, выражали угрюмое потрясение и безнадежность. Среди выживших было полным-полно раненых. Способные двигаться пытались остановить кровотечение из их многочисленных ран. Иные корчились и извивались от боли, вызванной высокотемпературными ожогами. Практически все суденышки дрейфовали без управления. Одно было забито мертвыми телами и частями трупов. Седовласая старуха привязана к лодке — явно чтобы не бросилась в море. Передача велась без звука, но Паниль видел, что она кричит.

— Что случилось? — спросил Паниль. — Взрыв?

— Может, на водородном заводе, но мы пока еще не уверены.

Это ответил Лонсон, дневной дублер Паниля, стоящий возле консоли, ответил, не оборачиваясь.

— Который остров? — приблизившись, спросил Паниль.

— Гуэмес, — ответил Лонсон. — Они от нас довольно далеко, но мы уже задействовали службу спасения в их районе. И, как видишь, подняли со дна сканнеры.

— Гуэмес, — повторил Паниль, припоминая последний отчет. Многие часы пути даже для самых скоростных спасательных субмарин. — И как скоро мы сможем забрать первых выживших?

— Не раньше завтрашнего утра, — сказал Лонсон.

— Проклятье! Скоростной транспорт нам нужен, а не спасательный! — воскликнул Паниль. — Ты уже сделал запрос?

— С этого и начал. Диспетчер говорит, у них нет лишних. Приоритет за Космическим Контролем, — Лонсон скорчил гримасу. — Само собой.

— Полегче, Лонсон. Спросят все равно с нас. Выясни, сможет ли первая же спасательная команда выделить людей, чтобы расспросить уцелевших.

— Боишься, что у Гуэмеса дно лопнуло? — поинтересовался Лонсон.

— Да нет, здесь что-то другое. Клянусь Кораблем, что за неразбериха! — прямой рот Паниля стянулся в тонкую линию, и он потер вмятинку на подбородке. — Предварительная оценка числа выживших есть?

— Меньше тысячи, — ответила молодая женщина, сидящая за обработкой данных компьютера.

— Согласно последней переписи, население у них около десяти тысяч, — сообщил Лонсон.

Девять тысяч погибших!

Паниль, потрясенный монументальностью задачи — собрать и разместить такое множество тел — только головой покачал. Трупы надо убрать. Они загрязняют среду обитания морян. И, находясь в воде, они способны лишь довести рвачей и прочих хищников до нового витка агрессии. Паниль вздрогнул. Мало что так тяжко для морянина, как отслеживать и собирать мертвых распухших островитян.

— Наш последний обзор, — вставил Лонсон, прокашлявшись, — показал, что Гуэмес — остров бедный, и теряет пузырчатку вдоль ватерлинии.

— Это всего не объясняет, — возразил Паниль. Он высматривал на мониторе локатора координаты места трагедии и приближающихся спасательных судов. — Слишком сильно для простого разрыва дна. Должно быть, это взрыв.

Паниль развернулся влево и пошел вдоль ряда дисплеев, глядя через плечо на их операторов. Когда он остановился и принялся их расспрашивать, операторы отвечали уклончиво.

— Этот остров не просто развалился, — заметил Паниль.

— Выглядит так, словно он был разорван в куски и обожжен, — ответил оператор. — Что там, во имя Зубов Корабля, стряслось?

— Возможно, выжившие нам скажут, — высказал предположение Паниль.

Люк за спиной Паниля зашипел, и Карин Алэ скользнула внутрь. Паниль нахмурился, увидев на темной поверхности экрана ее отражение. До чего же грязно шутит судьба! Послать Алэ за его первым отчетом! А ведь было же время, когда… было — и прошло.

Она остановилась возле Паниля и пробежала взглядом по ряду дисплеев. Паниль видел, как потрясение все сильнее искажает ее черты по мере осознания открывшейся перед нею картины.

— По нашим предварительным оценкам, — сказал он прежде, чем она успела заговорить, — нам придется подобрать по меньшей мере девять тысяч тел. А течение выносит их на одну из старейших и крупнейших плантаций келпа. Вытащить их оттуда — адова работа.

— У нас есть данные зонда из Космического Контроля, — сказала она.

Губы Паниля беззвучно произнесли: «А-га-а-а!» Карин получила их, как член дипломатического корпуса или как директор «Мерман Меркантайл»? Хотя какая разница…

— А мы не смогли получить данные с зондов, — заметил Лонсон через все помещение.

— Их придержали, — отозвалась Алэ.

— Что на них видно? — спросил Паниль.

— Гуэмес разломился вовнутрь и утонул.

— И никакого взрыва? — Паниль был этим удивлен даже больше, чем самим фактом задержки данных зонда. Такая задержка могла быть вызвана многими причинами. Но острова такого размера, как Гуэмес, на разваливаются и не тонут ни с того, ни с сего!

— Никакого взрыва, — подтвердила Алэ. — Просто какое-то происшествие в центре. Гуэмес разломился и затонул.

— Вероятно, сгнил по всем швам, — предположил оператор рядом с Панилем.

— Ни в коем случае, — возразил Паниль, указывая на экран, заполненный изображениями покалеченных жертв.

— Это могла сделать субмарина? — спросила Алэ.

Паниль промолчал, потрясенный подтекстом вопроса.

— Ну же? — настаивала Алэ.

— Могла бы, — признал Паниль. — Но каким образом подобная катастрофа…

— Не продолжай, — оборвала его Алэ. — И вообще забудь, что я об этом спрашивала.

Вне всяких сомнений, то был приказ. И угрюмое выражение лица Алэ сообщало этому приказу еще большую горечь. Паниль от этого разозлился только пуще. Что же такое было в этих скрытых данных с зонда?

— Когда мы примем первых спасенных? — спросила Алэ.

— Завтра с утра, — ответил Паниль. — Но я отдал распоряжение первым же спасательным командам начать расспросы. Мы можем получить от них…

— Им запрещается передавать свои сообщения на открытых частотах, — сказала Алэ.

— Но…

— Мы вышлем скоростной транспорт, — отрезала Алэ. Она подошла к переговорному устройству и отдала негромкий приказ, затем снова повернулась к Панилю. — Спасательные субмарины слишком медленные. Здесь нам надо действовать быстро.

— Я не знал, что у нас есть лишние скоростные транспорты.

— Я назначила новые приоритеты, — ответила Алэ. Она отступила на шаг и обратилась ко всем присутствующим. — Внимание, всем! Это случилось в очень плохое время. Я только что привезла к нам Верховного Судью. Мы заняты исключительно деликатными переговорами. Слухи и преждевременные выводы могут спровоцировать крупные неприятности. То, что вы видите и слышите, не должно выходить за пределы этого помещения. Никаких обсуждений снаружи.

Паниль услышал сдержанное ворчание. Все знали, какой властью обладает Алэ — и то, что она отдавала приказания на его территории, говорило о напряженности ситуации. Алэ была дипломатом, искушенным в затушевывании неприятностей.

— Слухи уже возникли, — сказал Паниль. — я слышал толки в коридорах по дороге сюда.

— А люди видели, как ты бежишь, — добавила Алэ.

— Мне сказали, что произошла катастрофа.

— Да… неважно. Но мы не должны подпитывать слухи.

— Разве не лучше объявить, что погиб остров, и мы подбираем уцелевших? — спросил Паниль.

— Мы готовим заявление, — тихо произнесла Алэ, подойдя к нему вплотную, — но сформулировать его надо… деликатно. Это какой-то политический кошмар… и в такое неподходящее время. С этим нужно управиться поосторожней.

Сладкий запах ароматического мыла, которым пользовалась Алэ, оживил воспоминания Паниля. Он отодвинул их в сторонку. Конечно, она права.

— КП родом с Гуэмеса, — напомнила ему Алэ.

— Это могли сделать островитяне? — спросил он.

— Возможно. Фанатизм уроженцев Гуэмеса вызывал всеобщее отвращение. Но все же…

— Если это сделала субмарина, — возразил Паниль, — то только одна из наших. На островитянских субмаринах нет для этого подходящего оборудования. Это просто рыбацкие суденышки.

— Да забудь ты про эти субмарины, — отмахнулась она. — Кто отдал бы такой чудовищный приказ? И кто бы его исполнил? — Алэ вновь повернулась к экранам; лицо ее выражало глубокую сосредоточенность.

«Она убеждена, что это субмарина», подумал Паниль. «Должно быть, данные с зонда опасно откровенны. Наверняка наша субмарина!»

Он чувствовал, что политические последствия взметнулись над ними, подобно кнуту. «Гуэмес! Нет, ну надо же!» Островитяне и моряне в значительной степени поддерживали взаимозависимость, а нынешняя катастрофа, произошедшая с Гуэмесом, грозила ее разрушить. Островитянский водород, выделяемый из морской воды органическим путем, был гораздо чище… а космическая программа нуждалась в самом чистом водороде.

Движение за плазмагласовым иллюминатором привлекло рассеявшееся внимание Паниля. Целая команда морян проплывала мимо. Их плавательные костюмы облегали их, как вторая кожа, демонстрируя работу их великолепных мускулов.

«Плавательные костюмы», подумал он.

Даже и они были потенциальной проблемой. Лучшие костюмы производились островитянами, но рынок контролировали моряне. Жалобы островитян на контроль цен имели мало веса.

Алэ, видя, что привлекло его внимание и, вероятно, разделяя его тревоги, махнула рукой в сторону новой посадки келпа, видимой через иллюминатор.

— Это только часть проблемы.

— Что?

— Келп. Без согласия островитян проект «келп» будет приостановлен, практически прикрыт.

— Зря мы развели секретность, — вздохнул Паниль. — Надо было с самого начала осведомить обо всем островитян.

— Но их не осведомили, — заметила Алэ. — А когда мы выведем на поверхность большую массу суши…

— То опасность разрыва дна для островов возрастет, — закончил Паниль. — Я знаю. Не забывай, это Текущий Контроль.

— Я рада, что ты осознаешь политическую опасность, — сказала она. — Надеюсь, ты втолкуешь это своим людям.

— Сделаю, что смогу, — ответил он, — но боюсь, поводья уже выпущены.

Алэ произнесла что-то так тихо, что даже Паниль не разобрал.

— Я не расслышал, — сказал он, придвинувшись еще ближе.

— Я сказала — чем больше келпа, тем больше рыбы. А это и островитянам на пользу.

«О да», подумал Паниль. Политические манипуляции делали его все циничнее. Слишком поздно, чтобы остановить проект «Келп» — но его можно замедлить, и осуществление морянской мечты будет отложено на долгие поколения. Это очень скверная политика. Нет… польза должна быть очевидна всем и каждому. Все сосредоточено вокруг келпа и гибербаков. Сначала вернуть гибербаки с орбиты, а там уже и с мечтателями можно разбираться. Паниль был человеком практичным и понимал, что политики должны действовать так, как требует практичность — а вот говорить по большей части о мечтах.

— Мы поступим так, как требует практичность, — пообещал он низким голосом.

— Я в тебе уверена, — ответила Алэ.

— Для этого и существует текущий контроль, — откликнулся он. — Я понимаю, почему ты мне расписываешь всю значимость келпа. Нет келпа — нет и Текущего Контроля.

— Зачем столько горечи, Тень!

Впервые с того момента, как Алэ вошла в помещение ТК, она обратилась к нему по имени — но Паниль не принял это предложение интимности.

— Там погибло более девяти тысяч человек, — тихо промолвил он. — И если это сделала одна из наших субмарин…

— Обвинение должно быть сформулировано четко, — сказала она. — Чтобы никаких сомнений, никаких вопросов…

— Вопросов о том, не островитяне ли это сделали, — подхватил он.

— Не играй со мной в такие игры, Тень. Мы оба знаем, что полным-полно морян восприняли бы уничтожение Гуэмеса как благо для всей Пандоры.

Паниль оглядел помещение ТК, пристально всматриваясь в своих людей, в то, как они сосредотачиваются на работе, делая вид, что не прислушиваются к разговору. Но они все равно слышали. К его разочарованию, даже здесь могли найтись те, кто разделял только что высказанное Алэ чувство. Но то, что до сих пор было вечерней болтовней, сплетнями и безответственными толками, приобрело новое измерение. Это осуществление было подобно нежеланной зрелости, словно в случае смерти родителей. Жестокую действительность нельзя было игнорировать. Он с испугом понял, что и ему случалось размечтаться о доброй воле, лежащей в основе человеческих взаимоотношений… до самого недавнего времени. Пробуждение рассердило его.

— Я собираюсь лично узнать, кто это сделал, — сказал он.

— Будем молиться, чтобы это оказалось несчастным случаем, — возразила Алэ.

— Ты в это не веришь, и я тоже, — он отвел взгляд от жутких свидетельств на мерцающих экранах. — Это была большая субмарина — одна из наших S-20 или еще больше. Она подплыла снизу, скрываясь под самим островом?

— В данных зонда нет ничего определенного.

— Значит, так они и сделали.

— Тень, не напрашивайся на неприятности, — предостерегла Алэ. — Я ведь как друг советую. Придержи свои подозрения при себе… и никаких сплетен за пределами этой комнаты.

— Это очень плохо для бизнеса, — заметил он. — Я понимаю твою озабоченность.

Она застыла, и ее голос холодно зазвенел.

— Я должна идти приготовить все к приему пострадавших. Мы обсудим это позже. — Она развернулась на каблуке и вышла.

«Конечно, она должна идти», подумал Паниль. Она же медик, а по такому случаю каждый медик на счету. Но она ведь не только медик. «Политика! И почему это от каждого политического кризиса так и воняет набежавшими торгашами?»

Глава 11

Сознание — дар Бога Вида индивидууму. Совесть — это дар Бога Личности всему виду. В совести ты найдешь форму, придаваемую сознанию, и красоту.

Керро Паниль, перевод из «Аваата», Анналы

— Она сновидит меня, — сказал Дьюк. Его голос звучно отдавался посреди теней в углу органического бассейна, который он делил с Вьятой.

Наблюдатель побежал за КП.

И вправду, Ваата увидела сны. Странные то были сны, частично исходящие из ее собственной памяти, частично из той, что она унаследовала от келпа. Память Авааты. Эта последняя включала и человеческие воспоминания, подсмотренные келпом через дирижаблики, и другие человеческие воспоминания, взявшиеся неведомо для него откуда… но содержащие смерть и боль. Были там даже воспоминания Корабля — самые странные из всех. Ничто подобное не входило в человеческий разум таким путем на протяжении поколений.

«Корабль!» подумал Дьюк.

Корабль пронзал бездну, словно игла — сложенную ткань: в одну складку вошел, в другую, дальнюю, вышел, и все это — в мгновение ока. Корабль создал однажды райскую планету и расселил на ее поверхности людей, воззвав:

— Вы должны решить, как вы будете богоТворить меня!

Корабль принес людей на Пандору, которая оказалась отнюдь не раем, а планетой, почти полностью залитой морями, чьи воды покорялись нерегулярным циклам двух солнц. Физически невозможно — когда бы Корабль этого не сотворил. И все это Дьюк видел в дрожащих вспышках снов Вьяты.

— Почему Корабль принес ко мне своих людей? — таков был вопрос Авьяты.

Ни люди, ни Корабль не отвечали. А теперь Корабль ушел, а люди остались. И новый келп, бывший прежде Аваатой, стал порослью в океане, и его сны наполняли бодрствование Дьюка.

Ваата видела нескончаемые сны.

Дьюк воспринимал ее сны, как видеопьесы, разыгранные посредством его собственных органов чувств. Он знал их источник. То, что исходило от Вьяты, имело своеобычный привкус, всегда безошибочно узнаваемый.

Она видела сны о женщине по имени Ваэла и о другой, которую звали Хали Экель. Сон о Хали тревожил Дьюка. Он чувствовал реальность его так, словно собственная плоть Дьюка шла этими путями и терзалась этими страданиями. Это Корабль тащил его сквозь время и другие измерения, чтобы он увидел нагого человека, прибитого к кресту. Дьюк знал, что это видела Хали Экель, но не мог отделить себя от ее переживаний. Почему одни зрители плюют на этого человека, а другие плачут?

Нагой человек поднял голову и воззвал: «Отче, прости их!»

Дьюк ощутил это как проклятие. Простить подобное хуже, чем требовать отмщения. Быть прощенным за такое — да это хуже любого проклятия.

КП прибыла в комнату Вааты. Даже длинные складки ее мешковатых одежд не могли скрыть красивых изгибов ее стройных бедер и полных грудей. Ее тело не соответствовало ей вдвойне — поскольку она была КП, и поскольку дух ее был заперт в тюрьме ее лица — лица уроженки Гуэмеса. Она склонилась над Дьюком, и в помещении все мгновенно затихло, кроме побулькивания систем жизнеобеспечения.

— Дьюк, — сказала КП, — что случилось?

— Это на самом деле, — произнес Дьюк голосом тревожным и напряженным. — Это было.

— Что было, Дьюк? — спросила она.

Для Дьюка голос ее звучал из дали гораздо более дальней, чем сон о Хали Экель. Он чувствовал печаль Хали, чувствовал ее плоть, в которой она волей Корабля восходила на гору жутких крестов, он чувствовал растерянность Хали.

«Почему они это сделали? Почему Корабль дозволил мне это увидеть?»

Дьюк воспринимал оба вопроса как свои собственные. Ответов у него не было.

— Что случилось, Дьюк? — снова спросила КП.

Дальний голос зудел в ушах, словно докучное насекомое. Дьюку хотелось его прихлопнуть.

— Корабль, — сказал он.

Наблюдатели так и ахнули, но КП не шелохнулась.

— Корабль возвращается? — спросила КП.

Вопрос привел Дьюка в ярость. Он хотел сосредоточиться на сне о Хали Экель. Он чувствовал, что если бы только его оставили одного, он мог бы найти ответы на свои вопросы.

— Корабль возвращается, Дьюк? — КП возвысила голос. — Ты должен ответить!

— Везде Корабль! — вскричал Дьюк.

Его крик изгнал сон о Хали Экель бесповоротно.

Дьюк был разочарован. Он подобрался так близко! Еще бы несколько секунд… и он мог постичь ответ.

Теперь же Ваата видела сон о поэте по имени Керро Паниль и юной Ваэле — той женщине из предыдущего сна. Ее лицо уплывала вместе с келпом, но плоть ее, соединенная с плотью Паниля, была жаркой, и их оргазм сотряс Дьюка, смывая все прочие ощущения.

КП повернула свои торчащие красные глазки к наблюдателям, выражение ее лица было суровым.

— Об этом нельзя никому говорить! — велела она.

Они согласно кивнули, но кое-кто уже раздумывал, с кем можно поделиться этим откровением — с одним-единственным доверенным другом или возлюбленным. Слишком оно велико, чтобы его скрыть.

Везде Корабль!

Присутствовал ли Корабль в некоем мистическом смысле в этой самой комнате?

Эта мысль посетила КП, и она задала вопрос Дьюку, пребывавшему в полуосознанной посткоитальной расслабленности.

— Везде — это везде, — пробормотал Дьюк.

Такую логику КП оспорить не могла. Она боязливо осмотрелась, вглядываясь в тени, наполнявшие комнату Вааты. Подражая ей, наблюдатели окинули окружающее вопросительным взглядом. Припомнив возглас, ради которого ее и призвали, КП спросила:

— Кто сновидит тебя?

— Ваата!

Вьята дремотно шевельнулась, и мутный питательный раствор колыхнулся вокруг ее грудей.

КП нагнулась к одному из выпуклых ушей Дьюка и заговорила так тихо, что только наиболее близко стоявшие наблюдатели могли ее расслышать, да и те не все расслышали правильно.

— Ваата пробуждается?

— Ваата сновидит меня, — простонал Дьюк.

— Ваата видит Корабль?

— Дааааа…. — он был готов сказать им что угодно, лишь бы они ушли и оставили его наедине с этими жуткими и дивными снами.

— Корабль ниспосылает нам откровение? — спросила КП.

— Уйдите! — выкрикнул Дьюк.

КП так и села.

— Это послание Корабля?

Дьюк молчал.

— Куда нам уйти? — спросила КП.

Но Дьюк был захвачен сном рождения Вааты и стенанием Ваэлы, ее матери: «Дитя мое будет спать в море».

Дьюк повторил эти слова.

КП застонала. Никогда прежде речения Дьюка не был настолько внятными.

— Дьюк, Корабль велит нам уйти под воду?

Дьюк молчал. Он видел тень Корабля, сгущающуюся на кровавой равниной, слышал голос его, от которого не укрыться.

КП повторила вопрос, почти простонала. Но знамение было явственным. Дьюк свое сказал и больше не отвечает. Медленно, неуклюже КП поднялась на ноги. Она чувствовала себя старой и усталой, гораздо старше своих тридцати пяти лет. В мыслях ее было сплошное смятение. В чем смысл этого послания? Его следует рассматривать осторожно. Мысль выражена совершенно ясно… но не может ли найтись другого объяснения?

«Мы — дети Корабля?»

Серьезный вопрос.

Она медленно перевела взгляд на потрясенных свидетелей.

— Помните мой приказ!

Они закивали, но всего через несколько часов весь Вашон так и бурлил: Корабль вернулся, Ваата пробуждается, Корабль повелел им всем уйти под воду.

К ночи шестнадцать других островов обменивались радиопосланиями, иногда зашифрованными. Моряне, подслушав часть из них, подвергли допросу своих наблюдателей в покоях Вааты и послали КП резкий запрос.

— Верно ли, что Корабль опустился на Пандору возле Вашона? Что это за болтовня насчет Корабля, повелевшего островитянам мигрировать под воду?

Для морян это было большим, нежели простой запрос — но КП Роксэк, понимая, что секретность вокруг Вааты нарушена, облеклась самым официальным достоинством и ответила столь же резко.

— Все откровения, касающиеся Вааты, требуют наиболее тщательного изучения и усердных молитв капеллана-психиатра. Когда возникнет необходимость известить вас, вас известят.

То был самый краткий из всех ее ответов морянам, но слова Дьюка ее расстроили, а тон морянского послания был если и не совсем, то почти упрекающим. Особенно оскорбительными она почла сделанные морянами выводы. Конечно, она знает, что не так-то просто переселить всех островитян под воду! Это физически невозможно — не говоря уже о том, что психологически нежелательно. И поэтому, и по многим другим причинам она считала, что слова Дьюка нуждаются в иной интерпретации. И в очередной раз подивилась мудрости предков, сочетавших сан капеллана с функциями психиатра.

Глава 12

Те, что бороздят моря на кораблях своих и вершат свои дела на великих водах, видят дела Господа и чудеса Его в глубинах морских.

Христианская Книга мертвых

Когда он упал с пирса, и причальный конец лодки захлестнул его левую лодыжку, Бретт понял, что его потянет под воду. Он сделал быстрый глубокий вдох еще прежде, чем ударился о водную поверхность. Его руки яростно пытались найти, за что уцепиться, и он успел почувствовать руку Твиспа, скользнувшую вдоль пальцев, но ухватить ее не успел. Лодка, словно якорь, потянула Бретта вниз, ударилась о подводный край пузырчатки и поддала его бортом, вышвырнув на середину лагуны. На какое-то мгновение Бретт подумал, что он спасен. Он вынырнул метров за десять от пирса и даже сквозь рев сирены слышал, как Твисп зовет его. Остров стремительно удалялся, и Бретт понял, что причальный конец соскочил с кабестана. Он набрал в легкие столько воздуха, сколько смог, и почувствовал, что канат на левой лодыжке тянет его обратно к острову. Затянутый им под воду, Бретт попытался освободиться, но канат захлестнуло узлом, а его веса хватило, чтобы сорвать лодку с выступа пузырчатки за пирсом. Бретт почувствовал, как натягивается канат, уволакивая его все глубже.

Сигнальная ракета окрасила поверхность воды над ним в кроваво-рыжий цвет. Поверхность была такой гладкой — недолгое спокойствие, следующее за водяной стеной. Воды катились над ним, канат на лодыжке уверенно тянул вниз, и Бретт ощутил, как его грудную клетку сдавливает все сильнее.

«Я же утону!»

Он широко распахнул глаза, удивляясь своему великолепному подводному зрению — еще лучшему, чем ночное. Вокруг преобладали темно-синие и красные оттенки. Боль в легких усилилась. Бретт задержал дыхание, не желая упускать последнюю надежду на жизнь, не желая вдохнуть воду — а вместе с ней и смерть.

«Я-то думал всегда, что меня прикончат рвачи.»

Первая струйка пузырьков сорвалась с его губ. Бретта охватила паника. Жаркая струйка мочи скользнула вдоль его паха. Обернувшись, он увидел мерцание мочи в холоде морской воды.

«Не хочу умирать!»

Его замечательное подводное зрение могло проследить пузырьки в их пути наверх, туда, к дальней поверхности, из видимой плоскости превратившейся в безнадежное воспоминание.

И в этот миг, когда юноша твердо знал, что все надежды потеряны, краем глаза он уловил, как метнулось что-то темное, словно тень перекрыла другую тень. Он повернул голову и увидел женщину, плывущую над ним. Она выглядела совершенно нагой в своем плавательном костюме. Держа что-то в руке, женщина повернулась. Внезапно канат, охватывающий его лодыжку, дернулся и ослаб.

«Морянка!»

Женщина подплыла под него, и он увидел ее глаза, открытые и белые-пребелые на темном лице. Нож в подколенные ножны она вложила еще когда направлялась к нему.

Тонкая струйка пузырьков превратилась в ручеек, вырываясь из его рта с горячим облегчением. Женщина перехватила его подмышкой и он ясно увидел, что она совсем молодая и гибкая, с великолепными мускулами, подобающими пловцам. Она заплыла поверх него, туда, где белая полоса пузырьков, означающих отчаянную нужду в кислороде, начиналась прямо над его головой. И тогда женщина прижалась к его рту своим и вдула в него дыхание жизни.

Бретт насладился им, выдохнул, и она снова подарила ему вдох. Бретт видел рыбу-дыхалку, присосавшуюся к ее шее, и знал, что она отдает ему наполовину отработанный воздух, который кровь приносит к ее легким. Островитяне слыхали об этом способе — морянском способе, который он никогда не предполагал испробовать на себе.

Она подалась назад, одной рукой увлекая юношу за собой. Он медленно выдохнул, и снова морянка дала ему вдохнуть.

Бретт увидел команду морян, работавших вдоль донного гребня, увидел покачивающиеся вблизи заросли келпа и огни, горящие на вершине утеса — маленькие сигнальные буйки.

Когда паника отступила, он разглядел, что вокруг талии его спасительницы обернут плетеный канат с отягощением. Рыба-дыхалка, спускающаяся вдоль ее шеи, была бледной, с темными венами, вздувшимися вокруг внешних жабер. Она смотрелась уродливым контрастом на гладкой темной коже молодой женщины.

Боль в легких прекратилась, но уши у Бретта болели вовсю. Он потряс головой, свободной рукой зажимая ухо. Женщина увидела его движение и сильно стиснула ему руку, чтобы привлечь внимание. Затем она зажала нос рукой и сделала вид, что сильно сморкается, указала на его нос и кивнула. Бретт так и сделал, и в его правом ухе раздалось чпок. Боль сменилась неприятным ощущением заполненности. Он сделал это снова, и левое ухо тоже перестало болеть.

Давая ему следующий вдох, она прижималась у нему чуточку подольше, и лишь затем оторвалась, широко улыбаясь. Ощущение счастья захлестнуло Бретта.

«Я жив! Жив!»

Юноша смотрел, как ровно работают ее ноги, как мощно движутся мускулы под облегающим подводным костюмом. Сигнальные огни унеслись назад.

Внезапно морянка потянула его за руку и остановилась возле блестящей металлической трубы примерно трехметровой длины. Он увидел рукоятки на трубе, нечто вроде руля и двигатели. Бретт видел это устройство на голографических картинках — морянский конек. Женщина поднесла его руку к одному из поручней и дала ему новый вдох. Бретт увидел, как она отвязывает устройство и садится на него. Морянка обернулась и взмахом руки пригласила его последовать ее примеру. Бретт так и сделал, сомкнув ноги вокруг холодного металла и ухватившись за поручень обеими руками. Она кивнула и что-то сделала с устройством. Бретт ощутил слабое жужжание между ног. Перед женщиной засиял свет, что-то змееподобное вырвалось из конька. Женщина обернулась и поднесла ко рту юноши загубник. Он увидел, что на ней тоже надет загубник, и сообразил, что морянка пытается облегчить рыбе-дыхалке ее вынужденную двойную нагрузку. Свисавшая вдоль шеи рыба, казалось, уменьшилась, похудела, и вены уже не выпирали так сильно.

Бретт стиснул зубами мундштук и крепко прижал загубник ко рту.

«Вдыхать ртом, выдыхать носом.»

Каждый островитянин, обучавшийся работе на субмаринах, проходил тренировку и с морянским спасательным оборудованием.

«Выдох, вдох.»

Его легкие наполнились чистым прохладным воздухом.

Он почувствовал рывок, а затем что-то пнуло его в лодыжку. Женщина ухватила его под колено и подтянула ближе, к самой своей спине, подняла его руки, пока они не сомкнулись крепко-накрепко на ее бедрах. Бретт никогда прежде не видел обнаженной женщины, а ее облегающий костюм не оставлял ничего на долю воображения. Пусть ситуация и не романтичная, но тело этой женщины ему понравилось страшно.

Конек подскочил, потом нырнул, и ее волосы заструились назад, закрывая собой рыбу-дыхалку и поглаживая щеки Бретта.

Юноша смотрел сквозь облако ее волос поверх ее правого плеча, чувствуя, как струится вода вокруг них. Вдали среди морских теней он видел поверх ее гладкого плеча завораживающую пляску огней — бессчетных огней — больших, маленьких, всяких. Формы начали приобретать отчетливость: стены и башни, прекрасные плоскости платформ, темные переходы и пещеры. Огни превратились в плазмагласовые окна, и Бретт понял, что спускается в морянский метрополис, в один из главных центров. Наверняка это так, раз кругом столько огней. Их кружение завораживало его, наполняя таким восторгом, на какой он и не считал себя способным. Разумная часть его говорила, что это попросту оттого, что он спасся, когда все было против него, но другая часть восхищалась чудесами, которые видели его необычные глаза.

Конек закрутился и запрыгал во встречных течениях. Бретт с трудом ухитрялся усидеть на нем, а один раз даже не удержал его ногами. Его спасительница почувствовала это и потянулась назад, чтобы помочь ему покрепче обхватить ее руками за талию. Ее ноги вытянулись назад и взяли его ноги в зацеп. Морянка скрючилась над рулем, направляя конька к распростертым под ними строениям.

Руки Бретта касались ее живота, ощущая его гладкое тепло. Собственная одежда внезапно показалась Бретту смешной, и он впервые понял, почему моряне предпочитают под водой обтягивающие костюмы, а то и полную наготу. Они надевали островитянские подводные костюмы для долгой работы в холодной воде, но для коротких заплывов или в теплом течении собственная кожа служила им не хуже. Штанины Бретта шлепали по голеням, сковывали движения, течения так и играли ими.

Теперь, приблизившись к комплексу строений, Бретт заново оценил его размеры. Верхушку ближайшей башни было и не разглядеть. Он постарался все же рассмотреть ее вершину в темноте наверху и понял, что над водой уже ночь.

«Мы не можем быть совсем уж глубоко», подумал он. «Эта башня, наверное, достигает поверхности!»

Но наверху никто не сообщал о подобном строении.

«Упаси Корабль, если в такую штуковину остров врежется!»

Света, льющегося из окон, было для Бретта достаточно, но он дивился, как его спасительница находит дорогу там, где для обычных человеческих глаз все окутано темнотой. Потом он заметил, что она ориентируется по огонькам, закрепленным прямо на дне — по череде красных и зеленых огоньков.

Наверху даже самая темная ночь не мешала ему передвигаться с легкостью, но здесь, на дне, все было ему незнакомо. Бретт вдохнул из загубника поглубже и крепко прижался к молодой женщине. Она похлопала его по руке, лежащей на ее животе, и направила конька в лабиринт извилистых каньонов. Они повернули за угол и оказались на широком, хорошо освещенном пространстве между двумя высокими зданиями. Шлюзовые камеры высовывались наружу. Множество людей сновало туда-сюда в свете огоньков, окружавших камеры. Бретт видел, как мигают огоньки, когда люки закрываются и открываются, пропуская пловцов. Его спасительница подвела конька к одному из люков. Стоящий рядом морянин принял у нее устройство. Женщина знаком велела Бретту вдохнуть поглубже. Он повиновался. Он осторожно вытянула у него изо рта загубник, отлепила свою рыбу-дыхалку и сложила их вместе со всем остальным возле люка.

Через люк они вошли в шлюзовую, где вода была быстро выкачана и заменена воздухом. Бретт обнаружил, что стоит в луже перед молодой женщиной, которая стряхнула с себя воду так, словно ее подводный костюм был намаслен.

— Меня зовут Скади Ванг, — сказала она. — А тебя?

— Бретт Нортон, — ответил он с невольным смешком. — Ты… ты спасла меня. — Его заявление было до смешного недостаточным, и он снова засмеялся.

— Сегодня было мое дежурство по спасательным работам, — ответила она. — мы всегда выставляем наблюдателей во время водяной стены, если остров близко.

Он и слыхом ни слыхивал ни о чем подобном, но мера показалась ему разумной. Жизнь драгоценна — а, с его точки зрения, все согласны с этим, даже моряне.

— Ну и мокрый же ты, — сказала она, оглядев Бретта сверху донизу. — Тебе есть кому сообщить наверх, что ты живой?

«Живой!» От этой мысли у него участилось дыхание. «Живой!»

— Да, — сказал он. — А весточку наверх послать возможно?

— Мы займемся этим, когда ты устроишься. Это обычная формальность.

Бретт заметил, что она глазеет на него ничуть не меньше, чем он на нее. Возраст Скади он определил как близкий к своему собственному — лет пятнадцать-шестнадцать. Она была небольшого роста, с маленькой грудью, с кожей смуглой, словно от загара. Скади спокойно смотрела на него своими зелеными глазищами с золотистыми искорками. Ее курносый носик придавал ей вид гамена — одного из Вашонских коридорных сирот с распахнутыми глазами. Плечи у нее были покатые, мускулистые — мускулы человека, находящегося в великолепной форме. Шрам от присосок рыбы-дыхалки на ее шее выглядел ярко-розовым на фоне темной волны ее влажных черных волос.

— Ты первый островитянин, которого я спасла, — сказала она.

— Я… — он покачал головой, обнаружив, что не знает, как и благодарить, и неуклюже закончил. — Где мы?

— Дома, — пожав плечами, ответила она. — Я здесь живу, — девушка отстегнула свой балластный пояс и перекинула его через плечо. — Пойдем, я возьму для нас сухую одежду.

Он последовал за Скади через люк. Штаны его оставляли за ним мокрый след. В длинном коридоре, куда вывел люк, было холодно — но не настолько, чтобы не обращать внимания на колыхание тела Скади Ванг, идущей впереди. Бретт прибавил шагу, чтобы не отставать. Для островитянина коридор выглядел пугающе странным — твердый пол, твердые стены, освещенные длинными флуоресцентными трубками. Серебристо-серое мерцание стен нарушалось только крышками закрытых люков, снабженных цветными значками — зелеными, желтыми, синими.

Скади Ванг остановилась возле люка с синим значком, открыла его и провела Бретта в большую комнату, уставленную вдоль стен шкафами. Середину комнаты занимали скамейки в четыре ряда. На противоположной стене тоже был люк. Скади открыла ящик, вытащила из него синее полотенце, а затем принялась рыться по другим ящикам. Оттуда она извлекла штаны и рубашку, взглянула на Бретта и протянула их ему.

— По-моему, эти будут как раз. Потом можно и переодеться. — Скади кинула на скамью перед Бреттом штаны цвета линялой зелени и подходящую по тону рубашку. Сделаны они были из какого-то незнакомого Бретту легкого материала.

Бретт вытер лицо и волосы и застыл в нерешительности, с одежды его по-прежнему капало. Ему говорили, что моряне не особо обращают внимания на наготу, но он не привык щеголять голышом… тем более в компании красивой женщины.

Она небрежно сбросила свой подводный костюм, отыскала в другом ящике светло-голубой комбинезон и села на скамью, чтобы вытереться полотенцем и одеться. Бретт стоял, вперившись в нее, не в силах перестать пялиться.

«Как я могу отблагодарить ее?» думал он. «Она так легко говорит о спасении моей жизни.» Впрочем, казалось, что она обо всем говорит легко. Юноша продолжал глазеть — и покраснел, когда под холодной мокрой тканью штанов ощутил напряжение начинающейся эрекции. Неужели здесь нет укромного уголка, где он мог бы спрятаться и переодеться? Бретт оглядел комнату. Нет и в помине.

Скади увидела, как он оглядывается по сторонам, и прикусила нижнюю губу.

— Прости, — сказала она. — Я и забыла. Говорят, что островитяне — необыкновенные скромники. Это правда?

— Да. — Он покраснел еще сильнее.

Она натянула комбинезон и быстро его застегнула.

— Я отвернусь, — обещала она. — Когда ты переоденешься, мы пойдем поедим.

Жилье Скади было того же серебристо-серого цвета, что и коридоры. Размером оно было примерно четыре метра на пять, все сплошь в прямых углах и резких выступах, чуждых для островитянина. Из стен выступали две кровати, застеленные покрывалами с красно-желтым геометрическим узором. Один конец комнаты занимала кухонная стойка, другой — шкаф. За открытым возле шкафа люком виднелась ванная с маленькой иммерсионной ванной и душем. Все было сделано из того же материала, что стены, пол и потолок. Бретт провел рукой вдоль стены и ощутил ее холодную жесткость.

Скади вытащила зеленую подушку из-под одной кровати и бросила ее на другую.

— Устраивайся, — предложила Скади. Она повернула выключатель над кухонной стойкой, и комната заполнилась странной музыкой.

Бретт опустился на кровать, ожидая, что и она будет жесткой, но кровать подалась под ним, оказавшись неожиданно упругой.

— Что это за музыка?

— Пение китов, — ответила Скади из-за стойки. — Ты о них слышал?

— Я слышал, что в гибербаках есть киты, — ответил Бретт, глядя в потолок. — Такие гигантские земные млекопитающие, которые живут в воде.

Скади движением головы указала на маленький динамик возле выключателя.

— Они так приятно поют. Когда мы вернем их из космоса, я буду рада их послушать.

Бретт, вслушиваясь в свисты, постанывания и призывы китов, ощутил их успокоительное воздействие, подобное плеску прибоя в послеполуденное время. Он не сумел сразу же ухватить смысл ее слов. Несмотря на пение китов — а может, как раз благодаря ему — комната заполнилась глубокой тишиной. Подобной тишины Бретту переживать не доводилось.

— Чем ты занимаешься наверху? — спросила Скади.

— Рыбачу.

— Это хорошо, — отозвалась она, хлопоча возле стойки. — Ты оказываешься на волне. Волны и течения — вот откуда мы черпаем нашу энергию.

— Это я слыхал, — согласился Бретт. — А ты чем занимаешься — кроме того, что людей спасаешь?

— Я вычисляю волны, — ответила Скади. — Это моя основная работа.

«Вычисляю волны?» Бретт понятия не имел, что бы это значило. Это заставило его призадуматься, как мало он знает о жизни морян. Бретт оглядел комнату. Стены были жесткими — но не холодными, тут он ошибся. Они были теплыми, совсем не такими, как в гардеробной. Да и Скади не казалась холодной. Когда они вместе шли по коридору, им повстречалось множество народу. Многие приветливо кивали им, не прекращая беседу с друзьями или коллегами. Все двигались быстро и уверенно, и коридор вовсе не был переполнен толпами людей, то и дело сталкивающихся друг с другом. Если не считать рабочих поясов, многие были обнаженными. Однако внешний шум совершенно не проникал в комнату. Какой контраст с жизнью на поверхности, где органика пропускала малейший звук! здесь же роскошь звучания и роскошь тишины располагались раздельно буквально в нескольких метрах друг от друга.

Скади что-то такое сделала, и на стенах комнаты внезапно появились текучие желтые и зеленые полосы. Пряди чего-то, напоминающего келп, увлекаемый течением — абстракция. Бретт был очарован тем, как движение цветовых пятен на стене аккомпанирует песне китов.

«И что я могу ей сказать?» раздумывал он. «Один с хорошенькой девушкой у нее дома — и ничего придумать не могу. Блистательно, Нортон! Ты просто искрометный собеседник!»

Бретт пытался понять, как долго он пробыл вместе с девушкой. Наверху он легко ориентировался во времени благодаря движению двух солнц и темному времени суток. Здесь освещение все время было одинаковым. Это сбивало с толку.

Он любовался спиной работающей Скади. Она нажала на кнопку в стене, и Бретт услышал, как она что-то тихонько говорит по морянскому трансфону. Вид трансфона потряс его глубиной технологической пропасти между островитянами и морянами. Моряне располагали этим устройством, но островитянам его на продажу не предлагали. Бретт не сомневался, что кое-кто из островитян приобрел его на черном рынке, но не понимал, какая в том для них польза — разве что если постоянно общаться с морянами. Некоторые так и делали. Команды островитянских субмарин располагали портативными устройствами, способными ловить некоторые частоты трансфона, однако делалось это не только для удобства островитян, но и для удобства морян. До чего же эти моряне со всеми своими роскошествами нос задирают!

За стойкой, где хлопотала Скади, послышалось тихое шипение пневматики. Девушка тут же повернулась, балансируя подносом, уставленным мисками и чашками. Она поставила поднос на пол между двумя кроватями и взяла себе еще одну подушку.

— Я сама редко готовлю, — сказала Скади. — На центральной кухне готовят быстрее, но я всегда добавляю свои приправы. На центральной кухне все такое пресное.

— Да? — Бретт смотрел, как Скади открывает миски, и наслаждался запахом.

— Люди уже хотят узнать про тебя, — сказала Скади. — Мне уже несколько человек позвонили. Я сказала им, чтобы обождали. Я устала и проголодалась. А ты?

— И я проголодался, — согласился Бретт, оглядывая комнату. Только две кровати. Скади ожидает, что он будет спать здесь… с ней?

Скади взяла миску и ложку.

— Отец научил меня готовить, — сообщила она.

Бретт придвинул миску и взялся за ложку. Он заметил, до чего все это было непохоже на островитянский застольный ритуал. Скади уже отправила ложку в рот. А островитяне сначала кормили гостей, и лишь потом доедали то, что те им оставили. Бретт слышал, что с морянами это не всегда срабатывало правильно — они частенько подъедали все, не оставив хозяевам ни крошки. Скади слизнула капельку супа с тыльной стороны ладони.

Бретт отхлебнул из ложки.

«Восхитительно!»

— Для тебя здесь достаточно сухой воздух? — спросила Скади.

Бретт кивнул с полным ртом супа.

— Комната у меня маленькая, но так легче поддерживать такой воздух, как мне нравится. И чистоту наводить легче. Я очень часто работаю наверху. Теперь мне удобно в сухом воздухе, а влажный в коридорах и общественных местах мне не нравится. — Скади поднесла миску к губам и осушила.

Бретт последовал ее примеру.

— А что будет со мной? — спросил он. — Когда я отправлюсь обратно наверх?

— Поговорим об этом после еды, — ответила Скади, открывая еще две миски. В них обнаружилась рыба в темном соусе, нарезанная кусочками «на один укус». Вместе с миской она вручила Бретту пару резных палочек из кости.

— После еды, — согласился Бретт и взял в рот кусочек рыбы. Рыба оказалась обжигающе, до слез пряной, но вкус во рту после нее оставался приятный.

— Такой у нас обычай, — пояснила Скади. — Еда приносит телу успокоение. Я могу сказать: «Бретт Нортон, здесь ты в полной безопасности». Но я знаю, что тут, под водой, для тебя все чужое. И ты был в опасности. Ты должен говорить со своим телом на понятном ему языке, чтобы оно пришло в себя. Еда, отдых — это и есть язык твоего тела.

Ему понравилась разумность слов девушки, и он вновь занялся рыбой, наслаждаясь ею все больше с каждым новым кусочком. Скади, как он успел заметить, в еде от него не отставала, хотя и была гораздо меньше его ростом. Бретту нравились изящные движения ее палочек в миске и возле самого рта.

«И до чего красивого рта», подумал Бретт. Ему вспомнилось, как Скади дала ему первый живительный вдох.

Скади перехватила его взгляд, и Бретт мигом уставился в миску.

— Море отнимает много энергии, много тепла, — сказала девушка. — Я надеваю плавательный костюм так редко, как только могу. Горячий душ, много горячей еды, теплая постель — все это постоянно необходимо. Ты работал на островитянских субмаринах, Бретт?

Вопрос застал его врасплох. Бретт начинал думать, что сам по себе он вовсе ей не интересен.

«Может, она просто исполняет свой долг по отношению ко мне», подумал Бретт. «Если ты спас кого-то, так и возись с ним.»

— Я рыбачу с поверхности, — сказал он, — для нанимателя по имени Твисп. Это ему я больше всего хочу послать весточку. Он странный человек, но с лодкой управляется лучше всех, кого я видел.

— Поверхность, — произнесла Скади. — Там очень опасно из-за рвачей, верно? А ты видел рвачей?

Бретт попытался сглотнуть, но в горле внезапно пересохло.

— Мы берем с собой крикс. Они предупреждают нас своим воплем. — Бретт надеялся, что девушка не заметит его заминки.

— Мы боимся ваших сетей, — сказала она. — Иногда, если видимость плохая, их не разглядеть. Моряне могут в них погибнуть.

Бретт кивнул, вспомнив дикие рывки сети, кровь и рассказы Твиспа о других морянах, нашедших свою смерть в сетях. Стоит ли ему упоминать об этом Скади? Стоит ли расспрашивать о странной реакции Морского Суда? Нет… она может не понять. Это воздвигнет барьер между ними.

Бретт понял, что Скади тоже это ощутила, потому что заговорила слишком быстро.

— А ты не предпочел бы работать на субмаринах? Я знаю, у ваших субмарин брюхо мягкое, совсем не как у наших, но…

— Я думаю… я думаю, что лучше мне остаться с Твиспом, если только он не вернется на субмарины. Как бы я хотел узнать, все ли с ним в порядке!

— Мы отдохнем, а когда проснемся, ты встретишься кое с кем из наших людей, кто может в этом помочь. Моряне странствуют повсюду. Мы пошлем сообщение. Он услышит о тебе, а ты о нем… если твое желание именно таково.

— Мое желание? — Бретт уставился на девушку, стараясь переварить услышанное. — Ты хочешь сказать, что я предпочел бы… исчезнуть?

Скади приподняла брови, что придало ей еще большее сходство с гаменом.

— Ты должен быть там, где хочешь. И тем, кем хочешь — разве не так?

— Ну, не все так просто.

— Если ты не нарушал закон, здесь, внизу, полно возможностей. Морянский мир велик. Разве ты не хотел бы остаться здесь? — Скади кашлянула, и Бретт призадумался — не собиралась ли она сказать: «Здесь, со мной?» Внезапно Скади показалась ему куда более взрослой, более опытной. Ходячие островитянские толки привели Бретта к убеждению, что моряне отличаются большей утонченностью, что они везде дома, куда бы их ни занесло — да и вообще они повидали гораздо больше, чем островитяне.

— Ты живешь здесь одна? — спросил Бретт.

— Да. Это жилье моей матери. И отец мой жил неподалеку.

— А что, морянские семьи живут раздельно?

— Мои родители… — нахмурилась Скади. — Один упрямей другого. Они не могли ужиться вместе. Я долго жила у отца, но он… он умер. — Девушка покачала головой, и Бретт понял, что воспоминания причиняют ей боль.

— Прости, — сказал он. — А мать твоя где?

— Тоже умерла. — Скади отвернулась. — Моя мать попалась в сеть меньше года тому назад. — Горло Скади, когда она снова повернулась к Бретту, дернулось судорожным глотком. — Это было тяжело… есть один такой человек, ДжиЛаар Гэллоу, они с мамой стали… любовниками. Это было после… — Голос девушки прервался, и она резко тряхнула головой.

— Прости, Скади, — промолвил Бретт. — Я не хотел вызывать у тебя тяжелые вос…

— Но я хочу говорить об этом! Здесь, внизу, мне не с кем… то есть ближайшие друзья этой темы избегают, а я… — Скади потерла левую щеку. — Ты — новый друг, и ты… слушаешь.

— Конечно, но я не понимаю, в чем тут…

— Когда отец умер, мама передала… ты понимаешь, Бретт, раз мой отец — Райан Ванг, то и состояние было не из маленьких.

«Ванг», подумал он. «Мерман Меркантайл. Меня спасла богатая наследница».

— Я… я не…

— Да ладно тебе. Гэллоу должен был стать моим отчимом. Мама передала под его контроль многое из того, что оставил отец. А потом она умерла.

— Так тебе ничего не осталось!

— Что? А, ты хочешь сказать, от отца. Нет, моя беда не в этом. Кроме того, мне назначили нового опекуна, Карин Алэ. Мой отец оставил ей… очень многое. Они были друзьями.

— Но ты сказала «беда».

— Все хотят, чтобы Карин вышла замуж за Гэллоу, а Гэллоу и сам не промах.

Бретт заметил, что Скади поджимала губы всякий раз, когда упоминала Гэллоу.

— А что неладно с этим Гэллоу? — спросил он.

— Я его боюсь, — тихо призналась Скади.

— Почему? Что он такого сделал?

— Не знаю. Но он был одним из членов команды, когда погиб мой отец… и мать тоже.

— Твоя мать… ты говорила про сеть…

— Островитянская сеть. Так мне сказали.

Бретт опустил глаза, вспомнив недавнего морянина в сети.

— У меня нет к тебе враждебности, — произнесла Скади, завидев выражение его лица. — Я же вижу, что тебе меня жаль. Моя мать знала, что сети опасны.

— Ты сказала, что Гэллоу был с твоими родителями, когда они погибли. Ты думаешь…

— Я никогда ни кем об этом раньше не говорила. Не знаю, почему я рассказала об этом тебе, но я встретила в тебе сострадание. И ты… то есть я хотела сказать…

— Я тебе обязан.

— Ох, нет! Да ничего подобного. Просто… мне нравится твое лицо… и то, как ты слушаешь.

Бретт поднял глаза, и их взгляды скрестились.

— Неужели тебе некому помочь? — спросил он. — Ты сказала, что Карин Алэ… ведь ее все знают. Разве она не может…

— Я никогда не скажу такого Алэ!

Бретт несколько мгновений разглядывал Скади. На лице ее он видел потрясение и страх. Он и раньше слыхал островитянские толки о необузданности морян. Если этим историям можно верить, насилие для морян не в диковинку. Но то, на что намекала Скади…

— Ты подозреваешь, не имеет ли Гэллоу что-то общее со смертью твоих родителей? — спросил он.

Скади молча кивнула.

— Но что навело тебя на подозрения?

— Он попросил меня подписать много бумаг, а я притворилась дурочкой и спросила совета Карин. И я не думаю, что он принес мне те самые бумаги, которые показывал ей. А она пока не сказала, что мне делать.

— А он… — Бретт прокашлялся. — Я имел в виду… ведь ты… в смысле, моряне иногда очень рано женятся.

— Ничего такого не было. Разве что он часто говорил, чтобы я поторапливалась расти. Это просто шутка. Он говорит, что устал меня дожидаться.

— А тебе сколько лет?

— Шестнадцать будет через месяц. А тебе?

— А мне через пять месяцев будет семнадцать.

Скади взглянула на его иссеченные сетями руки.

— По твоим рукам видно, что для островитянина ты много трудишься. — Она мгновенно прикрыла рот ладонью. Глаза ее расширились.

Бретт слыхивал морянские шуточки насчет островитян, которые нежатся на солнышке, покуда моряне строят подводные миры. Он нахмурился.

— Какое же я трепло, — охнула Скади. — Наконец-то нашла того, кто может стать моим другом — и оскорбила его.

— Островитяне — не лентяи, — отрезал Бретт.

Скади порывисто потянулась к нему и взяла его правую руку в свои.

— Да мне довольно было посмотреть на тебя, и я сразу поняла, что все эти россказни — вранье.

Бретт выдернул руку. Ему все равно было обидно. Скади может наговорить всяких нежностей, чтобы сгладить неловкость, но правда все равно вышла на поверхность.

«Для островитянина я много тружусь!»

Скади встала и принялась убирать тарелки с остатками еды. Объедки последовали в пневматический мусоросборник в кухонной стене и исчезли с щелчками и шипением.

Бретт уставился на мусоросборник. Наверняка его обслуживают островитяне, надежно укрытые от посторонних глаз.

— Центральная кухня, да и все это жилье, — протянул он. — Это морянам все достается легко.

— Скади повернулась к нему.

— Это островитяне так говорят? — серьезно спросила она.

Бретт почувствовал, что краснеет.

— Мне не нравятся лживые шутки, — сказала она. — Полагаю, тебе тоже.

Бретт сглотнул внезапный комок в горле. Скади такая прямодушная! Островитяне ведут себя совсем не так… но ему такое поведение нравится.

— Квитс никогда так не шутит, — выдавил он. — И я тоже.

— Этот Квитс, он что, твой отец?

Бретт внезапно подумал об отце с матерью — об их мотыльковой жизни в промежутках между напряженным малеванием новых картин. Подумал об их центровой квартире, о многих вещах, которыми они обладали и которые ценили — мебель, картины, даже кое-что морянского производства. А Квитс обладал только тем, что мог разместить в лодке. Он владел только нужным — этакая избирательность во имя выживания.

— Ты стыдишься своего отца? — спросила Скади.

— Квитс мне не отец. Он рыбак, которому принадлежит мой контракт — Квитс Твисп.

— Ах, да. У тебя ведь нет ничего своего, верно, Бретт? Я видела, как ты осматривал мою квартиру, и… — Скади пожала плечами.

— Та одежда, что была на мне, моя, — возразил Бретт. — Когда я продал свой контракт Твиспу, он взял меня в учебу и дал мне все необходимое. На лодке нет месте для бесполезного барахла.

— Этот Квитс, он грубый человек? Он плохо с тобой обращается?

— Квитс — хороший человек! И сильный. Сильнее всех, кого я знаю. У Квитса самые длинные руки, какие ты только видела, просто отличные в работе с сетями, почти с него длиной.

Плечи Скади чуть заметно передернулись.

— Ты очень привязан к этому Квитсу, — заметила она.

Бретт отвернулся. Невольное содрогание было красноречивым. В груди у него заныло от горечи измены.

— Все вы, моряне, одинаковы, — произнес он. — Островитяне не просили, чтобы их такими рождали.

— Да я на думаю о тебе, как о мутанте, — запротестовала Скади. — Любому видно, что ты нормализован.

— Вот видишь! — выпалил Бретт, глядя на нее в упор. — А что такое норма? Ну да, слыхал я эти разговоры: дескать, у островитян теперь больше «нормальных» рождений… и к тому же существует хирургия. Тебя оскорбляют длинные руки Твиспа? Так вот, он не урод. Он лучший рыбак на Пандоре, потому что он подходит для своего дела.

— Я вижу, меня многому учили неправильно, — тихо сказала Скади. — Должно быть, Квитс Твисп — хороший человек, потому что Бретт Нортон им восхищается. — Лукавая улыбка скользнула по ее губам и исчезла. — А тебя ничему не учили неправильно, Бретт?

— Меня… после того, что ты для меня сделала, я не должен был с тобой так разговаривать.

— Разве ты не спас бы меня, попадись я в твою сеть? Разве…

— Я бы прыгнул за тобой — и плевать на рвачей!

Девушка улыбнулась настолько заразительно, что Бретт неожиданно для самого себя ответил ей тем же.

— Я знаю, Бретт. Ты мне нравишься. Я от тебя узнала об островитянах то, чего не знала раньше. Ты другой, но…

Улыбка Бретта исчезла.

— Мои глаза в полном порядке! — выпалил он, полагая, что эту разницу она и имела в виду.

— Твои глаза? — Скади уставилась на него. — У тебя красивые глаза! В воде я первым делом увидела твои глаза. Они такие большие, и… прозорливые. — Скади опустила взгляд. — Мне нравятся твои глаза.

— Я… я думал…

И снова девушка взглянула на него в упор.

— Я никогда не видела двух одинаковых островитян — но ведь и моряне не все одинаковы.

— Здесь, внизу, не все так думают, — обвиняюще заявил Бретт.

— Кое-кто будет пялиться, — согласилась Скади. — А что, проявлять любопытство — это ненормально?

— Меня будут обзывать мутью, — ответил он.

— Большинство не будет.

— Квитс говорит, что слова — это пустое сотрясение воздуха, смешные закорючки на бумаге.

— Хотела бы я познакомиться с твоим Квитсом, — рассмеялась Скади. — Мне кажется, он человек мудрый.

— У него никаких горестей не было, пока он не лишился лодки.

— А тебя? О тебе он будет горевать?

— Можно послать ему сообщение? — Бретт мигом пришел в себя.

Скади нажала на кнопку трансфона и произнесла запрос в решетку динамика на стене. Ответ был слишком тихим, чтобы Бретт сумел его расслышать. Она сделала это так небрежно. Бретт подумал, что эта небрежность куда сильнее подчеркивает различие между ними, чем его огромные глаза, одаренные великолепным ночным зрением.

— Мне обещали постараться передать сообщение в Вашон, — сказала Скади, потянулась и зевнула.

Она красивая даже когда зевает, подумал Бретт. Он оглядел комнату, отметив, как близко друг к другу стоят кровати.

— Ты жила здесь вместе с матерью? — спросил он, и тут же проклял себя, увидев, как печальное выражение вновь появилось на ее лице. — Прости, Скади. Я не должен был опять напоминать тебе о ней.

— Это ничего, Бретт. Мы здесь, а она нет. Жизнь продолжается, и я делаю ее дело. — Ее губы вновь изогнулись в усмешке гамена. — И ты мой первый сожитель.

Бретт смущенно почесал кадык, не зная, какие моральные нормы управляют здесь, внизу, отношениями между полами. Как это понимать — сожитель?

— А что это за работа твоей матери, которую ты выполняешь? — спросил он, чтобы потянуть время.

— Я же говорила. Я вычисляю волны.

— Я не знаю, что это значит.

— Когда появляются новые волны или разновидности волн, я берусь за дело. Как моя мать, как ее родители до нее. В нашей семье это врожденный талант.

— Но что ты вычисляешь?

— Как волны движутся — это говорит нам о том, как движутся солнца и как Пандора реагирует на их движение.

— Да-а? Ты просто смотришь на волны, и… но ведь волна — она проходит: раз — и нету! — Бретт щелкнул пальцами.

— Мы симулируем волны в лаборатории, — пояснила Скади. — Ты ведь знаешь, само собой, про водяные стены. Некоторые из них обходят всю Пандору по нескольку раз.

— И ты можешь сказать, когда они вернутся?

— Иногда.

Бретт задумался об этом. Широта морянских познаний потрясала его.

— Ты же знаешь, мы всегда предупреждаем острова, когда можем, — добавила Скади.

Бретт кивнул.

— Чтобы вычислять волны, я должна их транслировать, — продолжала девушка. Она небрежно взъерошила волосы, отчего сделалась совсем похожей на гамена. — «Транслировать» звучит лучше, чем «вычислять», — добавила она. — И, конечно, я учу тому, что делаю.

«Конечно!» подумал он. «Наследница! Спасительница! А теперь еще и эксперт по волнам!»

— А кого ты учишь? — спросил Бретт, прикидывая, сможет ли и он научиться этому. Какую пользу это принесло бы островам!

— Келп, — ответила Скади. — Я транслирую волны для келпа.

Бретт так и обмер. Она что — шутит, издевается над невеждой-островитянином?

— Келп учится. — Завидев выражение его лица, Скади заговорила быстро-быстро. — Его можно научить контролировать течения и волны… а когда он достигнет прежней плотности, он и больше сможет. Я учу его тому, что он должен знать, чтобы выжить на Пандоре.

— Ты шутишь, да? — спросил Бретт.

— Шучу? — девушка выглядела озадаченной. — Ты разве не слышал никогда, каким был келп? Он сам кормился, регулировал газообмен в воде. А дирижаблики! Ох, как бы я хотела их увидеть! Келп так много всего знал, и он контролировал течения, да и само море. Келп все это когда-то делал.

Бретт уставился на нее. Он припомнил рассказы школьных учителей о разумном келпе — едином существе с единой индивидуальностью во всех его частях. Но это же все древняя история — из тех еще времен, когда люди обитали на твердой суше над поверхностью Пандорианского моря.

— И он снова будет это делать? — прошептал юноша.

— Он учится. Мы учим его, как создавать течения и нейтрализовывать волны.

Бретт подумал о том, какое это может иметь значение для жизни островитян — дрейф по предсказуемым течениям, на предсказуемой глубине. Можно положиться на погоду, а уж рыбалка-то… Вдруг странная мысль оттеснила все остальные. Он счел ее почти недостойной, но… как знать наверняка, что может натворить чуждый разум?

— Что с тобой? — спросила Скади, взглянув на него.

— Если можно научить келп контролировать волны, — ответил Бретт почти механически, — он наверняка будет знать, как создавать волны. Что помешает ему уничтожить нас всех?

— Келп разумен, — пренебрежительно ответила Скади. — Ему не пойдет на пользу, если он уничтожит нас или острова. Значит, он и не станет этого делать.

Она вновь подавила зевок, и Бретт вспомнил, как она говорила, что ей скоро пора на работу.

Идеи, которые она заронила в его голову, так и бурлили там, напрочь отгоняя всякую мысль о сне, невзирая на крайнее утомление. Моряне так много могут! Они так много знают!

«Келп будет думать сам». Бретту вспомнилось, как кто-то произнес эти слова в беседе с его родителями у них дома — важные персоны обсуждали важные вещи.

«Но этого не произойдет без Вааты», ответил другой. «Ваата — ключ к келпу».

Из чего проистек, насколько помнилось Бретту, возвышенный разговор, витающий в парах бормотухи, переходящий,как обычно, от спекулятивного к параноидальному и обратно.

— Я выключу свет, чтобы ты не стеснялся, — предложила Скади. Она хихикнула и уменьшила освещение от сумеречного до почти полной темноты. Бретт видел, как она, спотыкаясь, пробирается к постели.

«Ей темно», подумал он. «А мне просто не так ярко.»

— У тебя есть наверху подружка? — спросила Скади.

— Нет… вообще-то нет.

— И ты никогда не делил комнату с девушкой?

— На островах делишь все со всеми. Но чтобы двое получили комнату только для себя, наедине… это для пар, которые только-только привыкают друг к другу. Для секса. Это очень дорого.

— С ума сойти, — откликнулась девушка. Сквозь игру теней своего странного ночного видения Бретт различал ее пальцы, нервно двигающиеся по поверхности одеяла.

— Здесь внизу мы тоже селимся вместе для секса, да, но и по другим причинам тоже. Коллеги по работе, одноклассники, друзья. Я просто хотела, чтобы ты хоть одну ночь отдохнул. Завтра народу набежит, начнутся вопросы, визиты, гомон… — Но ее руки двигались в прежнем нервном ритме.

— Ты так добра ко мне, что я не знаю, как тебе и отплатить, — сказал Бретт.

— Но у нас обычай такой, — запротестовала Скади. — Если морянин тебя спас, ты можешь пользоваться всем, что ему принадлежит, пока… ну, пока не уедешь. Если я привела живое существо, я за него отвечаю.

— Как если бы я был твоим ребенком?

— Вроде того. — Скади зевнула и принялась раздеваться.

Бретт почувствовал, что не вправе подглядывать, и отвел глаза.

«Может, я должен ей сказать», подумал он. «Это же нечестно — иметь возможность видеть кого-то вот так, и не сказать.»

— Я не хотел бы вмешиваться в твою жизнь, — сказал Бретт.

Он услышал, как Скади залезла под одеяло.

— А ты и не вмешиваешься, — возразила она. — Это же одна из самых восхитительных вещей, которая со мной случалась. Ты мой друг, ты мне нравишься. Этого довольно?

Бретт сбросил одежду и залез под одеяла, натянув их по самую шею. Квитс всегда говорил, что моряне непредсказуемы. Друзья?

— Мы ведь друзья, правда? — настаивала она.

Бретт протянул ей руку через промежуток, разделяющий кровати. Сообразив, что Скади ее не видит, он взял руку девушки в свою. Она крепко стиснула пальцы; рука ее была теплой. Спустя некоторое время она вздохнула и осторожно убрала руку.

— Спать хочется, — сказала она.

— Мне тоже.

Рука девушки поднялась над постелью и нашарила на стене выключатель. Песни китов смолкли.

Бретт обнаружил, что в комнате стало изысканно тихо — он и представить себе не мог такой тишины. Он ощутил, как отдыхают его уши, а потом настораживаются… прислушиваются внезапно к… к чему? Он не знал. Однако выспаться было необходимо. Ему нужно уснуть. Рассудок убеждал его: «Родителям и Квитсу кто-нибудь сообщит». Он жив, и его родители и друзья обрадуются после недолгой печали и страхов. Во всяком разе, так он надеялся.

После нескольких нервозных мгновений Бретт сообразил, что неподвижность мешает ему уснуть. Это открытие помогло ему несколько расслабиться, вздохнуть легче. Тело его помнило легкое покачивание там, наверху, и основательно старалось обманом уверить разум, что волны под ним опускаются и подымаются по-прежнему.

— Бретт? — Окликнула Скади почти шепотом.

— Да?

— Из всех созданий в гибербаках мне больше всего по душе пришлись бы птицы, маленькие такие птицы, которые поют.

— Я слышал записи с Корабля, — сообщил Бретт сонным голосом.

— Их песни так же пронзительно прекрасны, как и у китов. И они летают.

— У нас есть голуби и криксы, — сказал Бретт.

— Криксы тупые, и они не поют, — возразила Скади.

— Но они свистят на лету, и за ними так забавно наблюдать.

Одеяло Скади зашуршало, когда она отвернулась.

— Доброй ночи, друг, — прошептала она. — Спи спокойно.

— Доброй ночи, друг, — ответил он. И тут, на грани сна, он представил себе ее чудесную улыбку.

«Что, вот так и начинается любовь?» подумал Бретт. В груди у него была тяжесть, и она никуда не исчезла, когда он погрузился в беспокойный сон.

Глава 13

Дитя по имени Ваата погрузилось в кататонию, когда келп и дирижаблики начали слабеть. Она пребывает в коматозном состоянии уже три года, и поскольку она несет в себе не только человеческие гены, но и гены келпа, есть надежда, что она сможет стать средством для возвращения келпу разума. Только келп может укротить это ужасное море.

Из дневников Хали Экель

Уорд Киль не то, чтобы замечал тишину — он ощущал ее всей своей кожей. В течение всей его долгой жизни обстоятельства словно сговорились удерживать его наверху, да он и сам никогда не испытывал острого желания спуститься под воду.

«Признайся в этом», говорил он сам себе. «Ты боялся из-за всех этих россказней — депривационный шок, синдром давления.»

А теперь, впервые в жизни, палуба не двигалась под его босыми ногами, до него не доносились голоса и прочие звуки, сопровождающие человеческую деятельность, не шипели органические стены, отираясь об органический потолок — ни одного из тех вездесущих звуков, к которым островитяне привыкают с малолетства. Было так тихо, что у Киля заболели уши.

В комнате, где его оставила Карин Алэ «всего на минуточку, чтобы попривыкнуть», прямо перед ним высилась стена из плазмагласа, открывающая взору подводную ширь, богатую оттенками красного, синего и линялой зелени. Тонкие переходы незнакомых оттенков приковали к себе его внимание на несколько минут полностью.

— Я буду поблизости, — обещала ему Алэ. — Позовите, если я понадоблюсь.

Моряне хорошо знали главную слабость пришельцев сверху. Мысль обо всей этой толще воды над головой вызывала у некоторых гостей и мигрантов своеобразную панику. А одиночество, даже и добровольное, островитяне переносили плохо, покуда не привыкали к нему… постепенно. Всю свою жизнь знать, что другие человеческие существа совсем рядом, по другую сторону тонкой органической стенки, практически на расстоянии шепота — это вызвало множество слепых пятне в восприятии. Ты попросту не слышал определенных вещей — любовные стоны, семейные ссоры и печали.

Не слышал, если тебя не просили услышать.

Может, Алэ для того оставила его здесь в одиночестве, чтобы он размяк? Киль не знал. Может, она подсматривает за ним с помощью какого-нибудь морянского устройства? Он был уверен, что уж Алэ, с ее медицинским образованием и долгим опытом общения с островитянами, знает о проблемах новичка.

Понаблюдав в течение нескольких лет, как Алэ исполняет свои дипломатические обязанности, Киль усвоил, что она редко делает что бы то ни было без причины. Она все планирует загодя. Киль был уверен, что у Алэ имеется хорошо продуманный мотив для того, чтобы оставить его в одиночестве в подобных обстоятельствах.

Тишина тяжко давила на него.

В мозгу его раздалось мысленное требование: «Думай, Уорд! Ведь именно в этом твоя сила!» К пущей его тревоге мысль эта прозвучала голосом его покойной матери, так резко коснувшись слуховых долей, что он оглянулся по сторонам, едва ли не опасаясь узреть призрачную фигуру, укоризненно грозящую ему пальцем.

Уорд глубоко вздохнул раз, и другой, и почувствовал, что давящая тяжесть в груди несколько ослабела. Еще один вдох, и он пришел в себя. Тишина уже не вызывала прежней боли, не сдавливала так тяжко.

За время спуска в рейсовой субмарине Алэ не задала никаких вопросов и не предоставила никаких ответов. Призадумавшись, Киль нашел это странным. Алэ славилась умением жесткими вопросами мостить дорогу собственным доводам.

Возможно ли, думал Киль, что меня просто хотели затащить вниз, чтобы освободить мою должность в Комитете? Ведь легче и безопаснее, в конце концов, пригласить судью как почетного гостя, нежели затевать похищение. Странно думать о себе как о предмете неопределенной ценности. Зато утешительно: значит, явное насилие к нему применить побоятся.

«Ну, и с чего мне это в голову взбрело?» подивился он.

Киль потянулся всем телом и прошел к кушетке, откуда можно было наблюдать подводные виды. Кушетка мягко пружинила под ним несмотря на то, что сделана она была, строго говоря, из какого-то мертвого материала. Свойственное его возрасту утомление сделало мягкое сидение еще более привлекательным. Уорд ощущал, как внутри него умирающая прилипала все еще борется за жизнь. «Избегайте беспокойства», советовали ему доктора. Если принять во внимание его образ жизни, это не иначе как шутка. Прилипала все еще производила жизненно необходимые гормоны, но Киль помнил предупреждение: «Мы можем заменить ее, но замены долго не продержатся. И по мере пересадки новых время их жизни будет все короче. Ваш организм, видите ли, их отторгает.» В желудке у Киля заныло. Киль проголодался — а это было для него хорошим признаком. Однако ничего похожего на место для приготовления пищи вблизи от него не было. И никаких переговорников или видеоэкранов. Потолок поднимался аркой от сидения к плазовой стене шести-семи метров в высоту.

«До чего вычурно!» подумал Киль. Один-единственный человек посреди такого пространства. Да комната такого размера могла бы послужить домом для большой островитянской семьи. Воздух был прохладнее, чем нравилось Килю, но он приспособился. Сумеречный свет, проходящий сквозь иллюминатор, отбрасывал на пол зеленые отсветы. Потолок ярко фосфоресцировал, затмевая собой остальное освещение. Комната располагалась недалеко от поверхности моря. Киль это понял по уровню освещенности. И все же над ним была уйма воды: миллионы тонн. От мысли о всей этой тяжести, давящей на это жилье, над верхней губой у Уорда выступил пот. Киль провел влажной ладонью по стене за сидением — теплая и твердая. Дышать стало полегче. Это же морянское жилье. Моряне ничего хрупкого не строят. Стена была из пластали. Уорд никогда не видел столько пластали сразу. Комната внезапно показалась ему крепостью. И стены были сухими, что свидетельствовало о сложной системе вентиляции. Моряне наверху нагнетали в свои жилища такую влажность, что задохнуться впору. За исключением Алэ… но она не походила ни на какое другое человеческое существо, знакомое Уорду, будь то островитянин или морянин. Он понял, что воздух в этой комнате был приспособлен для удобства островитянина. Это его подбодрило.

Киль провел рукой по кушетке и подумал о Джой, о том, как бы ей понравилось это ложе. Джой — такая гедонистка. Киль попытался представить ее себе, возлежащей на кушетке. Мечта об утешительном присутствии Джой наполнила его внезапным одиночеством. Киль подумал о самом себе. Большую часть своей жизни он прожил одиноким, вступив в несколько случайных связей. Неужто близость смерти вызвала в нем пугающую перемену? Эта мысль исполнила его отвращением. С какой стати он должен навязывать себя Джой, обременять ее печалью вечной разлуки?

«Я скоро умру.»

На мгновение Киль призадумался, кого из членов Комитета выберут взамен него Верховным Судьей. Сам он отдал бы свой голос Каролин, но из политических соображений изберут, скорей всего, Мэттса. В любом случае преемнику своему Киль не завидовал. Неблагодарная это работа. Однако до наступления последней минуты Килю есть еще над чем потрудиться. Он встал возле кушетки и выпрямился. Шея у него, как обычно, болела. Ноги разъезжались и поначалу совсем не держали его. Это было новым симптомом. Пол под ногами был из твердой пластали, и Киль испытывал благодарность за то, что пол, как и стены, подогревался. Уорд подождал, пока силы восстановятся, а потом, цепляясь за стену, добрался до двери слева. Возле двери размещались две кнопки. Уорд нажал одну и услышал, как позади кушетки опустилась панель. Он обернулся на звук, и сердце у него забилось вдвое чаще.

За панелью скрывалась фреска. Уорд так и уставился на нее. Она была пугающе реалистичной, почти как фотография. На ней были изображены сооружения на поверхности в полуразрушенном состоянии, пламя повсюду и люди, извивающиеся в щупальцах взмывающих вверх дирижабликов.

«Дирижаблики погибли вместе с келпом», подумал Киль. То ли это старая фреска, то ли художественная реконструкция истории, сделанная кем-то с развитым воображением. Киль подозревал, что первое. Богатство оттенков заката на заднем плане, подробная точность, с которой изображены дирижаблики — все выделяло центральную фигуру с пальцем, уставленным в зрителя. То была фигура обвинителя с полыхающим взглядом темных глаз.

«Я знаю это жилье», подумал Киль. «Но как так может быть?» Знание было сильнее, чем подмигивания дежавю. Это воспоминание было реальным. И оно подсказывало, что в этой комнате или где-то поблизости должна быть красная мандала.

«Откуда я это знаю?»

Киль внимательно изучил комнату. Кушетка, плазовый иллюминатор, фреска, голые стены, овальный люк. Никакой мандалы. Киль подошел и потрогал плазмаглас. Прохладный — единственная прохладная поверхность во всей комнате. Как странно выглядит его жестко фиксированная конструкция — на островах нет ничего подобного. И быть не может. Изгиб пузырчатки вокруг твердого плаза оборвал бы удерживающую его биомассу, и тяжелое твердое вещество во время шторма сделалось бы орудием разрушения. Дрейфогляды, мутировавшие корнеротые, в бурную погоду куда безопаснее, пусть даже они и нуждаются в корме и уходе.

Плазмаглас был невероятно прозрачным. Ничто не указывало на его плотность и толщину. Маленькие рыбки-поскребучки с могучими усами плавали снаружи, очищая его поверхность. Позади рыбок показались двое морян, влекущих груз камней и ила, и исчезли из поля зрения, завернув за поворот направо.

Киль из любопытства постучал по плазмагласу: тук-тук. Поскребучки бестревожно предавались прежнему занятию. Морские анемоны и кораллы, водоросли и губки покачивало течение. Дюжины других рыбок разноцветными смешанными стайками чистили поверхность листьев свежевыросшего келпа. Рыбы покрупнее тыкались в мягкий придонный ил, взрывая носом серые облачка. Киль видел подобные зрелища по головидео, но реальность оказалась иной. Некоторых рыбок он узнавал — созданных в лаборатории, их приносили на одобрение Комитета прежде, чем выпустить в море.

Рыбка-арлекин проплыла под поскребучками и ткнулась в плаз. Киль вспомнил тот день, когда КП благословила первых арлекинов перед тем, как выпустить их. Все равно что старого друга встретил.

Киль вновь вернулся к исследованию комнаты и своей уклончивой памяти. Почему это кажется таким чертовски знакомым? Память подсказывает, что отсутствующая мандала должна быть справа от фрески. Уорд подошел к стене и провел по ней пальцем в поисках еще одной панели с переключателями. Панели он не нашел, но стена слегка сдвинулась, и Уорд услышал щелчок. Он так и уставился на стену. Она была не из пластали, а из какого-то легкого композитного материала. Еле заметная щель проходила посреди стены. Уорд положил ладонь на поверхность стены справа от щели и толкнул. Стена скользнула в сторону, открывая проход, и Киль моментально ощутил запах еды.

Киль отодвинул стену подальше и вошел. Проход резко повернул влево, и Уорд увидел свет. Карин Алэ стояла спиной к нему в кухонном отсеке. Сильный запах крепкого чая и рыбного варева коснулся его ноздрей. Киль сделал было вдох, чтобы заговорить — и осекся, увидев красную мандалу. Вид мандалы над правым плечом Карин вызвал у Киля невольный вздох. Изображение на мандале притягивало внимание, направляя взгляд вдоль всех кругов и изгибов к центру. Из центра глядел на вселенную одинокий глаз. Неприкрытый веком, он покоился на верхушке золотой пирамиды.

«Это не может быть моими воспоминаниями», подумал он. Ужасающее переживание. Память Корабля вторглась в его разум — кто-то шел по длинному изгибающемуся коридору и фиолетовый аграриум колыхался слева от него. Он был бессилен перед наплывом видений. Келп колыхнулся перед ним где-то под водой, и стайки рыб, никогда не представленных Комитету, проплыли у него перед глазами.

Алэ обернулась и увидела отсутствующее выражение его лица, сосредоточенность, с которой он глядел на мандалу.

— С вами все в порядке? — спросила она.

Ее голос вытряхнул Киля из чужих воспоминаний. Он сделал прерывистый вдох, выдохнул.

— Я… я проголодался, — сказал он. Килю и в голову не пришло поделиться жутью только что пережитых воспоминаний. Как Алэ сможет понять, когда он и сам не понимает?

— Может, вы присядете здесь? — предложила Карин. Она указала на маленький столик, накрытый на двоих прямо в кухонном отсеке возле небольшого плаз-иллюминатора. Столик был низеньким, в морянском стиле. У Уорда колени заболели от одной мысли о сидении за ним.

— Я сама приготовила вам поесть, — объявила Алэ. Заметив выражение его лица, по-прежнему растерянное, она добавила. — Этот проход ведет из комнаты в ванную с душем. Дальше располагаются прочие удобства, если они вам нужны. И внешние люки располагаются в той же стороне.

Киль упихал ноги под столик и устроился, опираясь о столешницу локтями и руками поддерживая голову.

«Это что, сон был?» подумалось ему.

Красная мандала располагалась прямо перед ним. Он почти боялся сосредоточиться на ней еще раз.

— Вы восхищаетесь мандалой, — заметила Алэ и вновь принялась за кухонные хлопоты.

Киль, рассредоточив внимание, позволил своему взгляду заново скользнуть по мистическим путям древних линий. На сей раз ничто внутри него не отозвалось. Медленно в его мозг проникли обрывки его собственных воспоминаний, образы замигали перед глазами, запинаясь, словно звуки в горле заики, потом установились. Осознание дотянулось до одного из первых уроков истории, до головидео, показанного посреди классной комнаты. То была документальная драма для детей. Островитяне любили представление — а это оказалось увлекательным. Название Киль позабыл, но помнил, что речь шла о последних днях континентов Пандоры — на изображениях головидео они выглядели никак уж не маленькими — и гибели келпа. Тогда Киль впервые услышал, как келп назвали Аваата. А разыгрывали персонажи эту драму в командном отсеке, на фоне стены… и жуткой фрески из соседней комнаты. А рядом с фреской, когда фокус головизора сместился, он увидел красную мандалу — совсем как сегодня. Киль не хотел припоминать, как давно он видел эту драму — уж больше семидесяти лет тому назад, во всяком случае. Взамен он перенес свое внимание на Алэ.

— Это оригинальная мандала или копия? — поинтересовался он.

— Мне говорили, что оригинал. Она очень старая, старше любого другого устройства на Пандоре. Похоже, вас она очаровала.

— Я видел раньше и ее, и фреску, — ответил Киль. — Эти стены и кухонный отсек поновее будут, верно?

— Это жилище было перестроено для моего удобства, — пояснила Алэ. — Меня всегда привлекали эти комнаты. Мандала и фреска остались там, где были всегда. И о них заботятся.

— Тогда я знаю, где я, — сказал Киль. — Островитянские дети учат историю по голодрамам, и…

— Эту и я видела, — кивнула Алэ. — Да, это часть древнего Редута. Когда-то он полностью выступал из моря, и пять скал позади него, насколько я помню.

Она принесла еду на стол на подносе и составила с него миски и палочки.

— А разве большая часть Редута не была разрушена? — поинтересовался Уорд. — Вроде бы документальные голодрамы — это реставрация немногих уцелевших…

— Целые секции Редута остались невредимыми, — ответила Карин. — Автоматические люки закрылись и отсекли большую часть Редута. Мы очень тщательно ее реставрировали.

— Это впечатляет. — Киль кивнул, заново оценивая предположительную значимость Алэ. Моряне перестроили часть старого Редута для ее удобства, и она поживает себе в музее, явно иммунная к исторической ценности окружающих ее объектов и зданий. Раньше он никогда не встречался с морянами в привычной им среде, и теперь почел этот пробел в своем жизненном опыте слабостью. Киль заставил себя сбросить напряжение. Для умирающего здесь открываются определенные преимущества. Ему не надо решать, должна ли новая жизнь жить или умереть. И никаких молящих матерей и разъяренных отцов, сражающихся с ним за создания, неспособные получить «добро» от Комитета. Этот мир далек от островов.

Алэ прихлебывала свой чай. Его запах, отдающий мятой, внезапно пробудил у Киля голод. Он приступил к еде на островитянский манер, отделив для хозяйки равную порцию. Первый же кусочек рыбы убедил его в том, что перед ним вкуснейший рыбный суп, который он когда-либо едал. Это что, обычная для морян диета? Киль втихомолку ругнул свой недостаток опыта подводной жизни. Он заметил, что Алэ уже принялась за свою порцию исходящего паром супа, и в первый момент обиделся.

«Еще одно культурное различие», сообразил Уорд. Он подивился, как небольшая разница в правилах поведения за столом может требовать пояснений, чтобы избежать международного столкновения. Вопросы без ответов по-прежнему роились у него в голове. Возможно, следует испробовать более сложный подход — смесь морянской прямоты с островитянской уклончивостью.

— В этом жилище так приятно сухо, — начал он. — Но вы не нуждаетесь в обтираниях. И не мажете кожу маслом. Я всегда дивился, как вам удается выдержать наверху?

Алэ отвела от него взгляд и поднесла чашку к губам обеими руками.

«Прячется», подумал Уорд.

— Уорд, вы очень странный человек, — произнесла Карин, отняв чашку от губ. — Не этого вопроса я от вас ожидала.

— А которого вопроса вы ожидали?

— Предпочитаю обсудить мое отсутствие надобности в обтираниях. Видите ли, у нас есть жилища, акклиматизированные под условия жизни наверху. В таком я и воспитывалась. Я приспособлена под островитянские условия. И я очень легко приспосабливаюсь к здешней влажности — когда у меня возникает необходимость.

— Вас еще ребенком избрали для работы наверху? — в голосе Киля ужас мешался с недоверием.

— Я была тогда избрана для своего нынешнего поста, — поправила Карин. — Некоторые из нас были… избраны отдельно, чтобы мы могли в случае необходимости соответствовать умственным и физическим требованиям.

Киль уставился на нее, потрясенный. Он никогда не слыхал, чтобы чьей-то жизнью так хладнокровно распоряжались. Алэ не выбирала свою жизнь! А ведь, в отличие от большинства островитян, ее тело никоим образом не ограничивало ее в выборе профессии. Ему внезапно припомнилась ее привычка все планировать — запланированное заранее создание, привыкшее все планировать заранее. Алэ была… да попросту изувечена. Вероятно, он считала это обучением, но само это обучение было лишь приемлемой формой увечья.

— Но вы… вы ведь живете, как другие моряне? — спросил Уорд. — Вы соблюдаете их обычаи, плаваете, и…

— Взгляните. — Она расстегнула свою тунику на шее и опустила ее верх, приотвернувшись, чтобы показать плечи. Ее спина была гладкой и белой, как древняя кость. Там, где оканчивались лопатки, кожа была собрана в коротенькую полоску шрама, мостиком переброшенного через позвоночник. Именно там у Карин располагались отметины от присосок рыбы-дыхалки, в столь необычном месте. Смысл этого Киль уловил сразу же.

— Если следы располагались бы у вас на шее, островитяне обращали бы свое внимание на них во время важных встреч, верно? — Уорд пришло в голову, что она перенесла сложную операцию по переносу главных артерий.

— У вас красивая кожа, — добавил он. — просто стыд, что ее так изрезали.

— Это было сделано, когда я была совсем молоденькой, — возразила Алэ. — Теперь я об этом и не вспоминаю. Это… просто приспособление.

Уорд подавил желание погладить ее плечо, ее гладкую сильную спину.

«Поосторожнее, дурачина ты старый!» напомнил он себе.

Карин застегнула одежду, и лишь когда взгляды их встретились, Уорд понял, что он таращился.

— Вы очень красивая, Карин, — сказал он. — на старых голоизображениях все люди выглядят… ну, навроде вас, но вы… — Он пожал плечами, особенно остро ощущая приспособление, сдавливающее плечи и шею. — Простите старую муть, — добавил он, — но вы мне всегда представлялись идеалом.

Карин взглянула на него озадаченно.

— Я никогда раньше не слыхала, чтобы островитянин называл себя мутью. Вы так думаете о себе?

— Не всерьез. Но многие островитяне используют это слово. По большей части в шутку. Или матери, когда пытаются пристрожить малышей. Например: «Муть ты этакая, а ну, убери свои нахальные лапки отсюда!» Или так: «Если ты согласишься на эту сделку, дружище, ты просто тупая муть.» Когда это исходит из наших собственных уст, то получается не обидно. Ну, а когда так говорят моряне — это ранит глубже, чем я могу описать. Разве не так вы нас называете в своем кругу — муть?

— Может быть, особо чопорные моряне, и… ну, это вполне обычный жаргон в некоторых компаниях. Лично я не люблю этого слова. Если уж нужно провести различие, я предпочитаю «клон» или «лон», как наши предки. Возможно, мое обиталище привило мне вкус к архаичным выражениям.

— И вы никогда не называли нас мутью сами?

Ее шею и лицо залило розовым. Киль нашел реакцию Карин весьма привлекательной, но она же и подсказала ему ответ.

Алэ опустила свою гладкую смуглую руку поверх его морщинистых пальцев, покрытых старческими пятнами.

— Уорд, вы должны понимать, что если человек воспитан как дипломат… я хочу сказать, в определенном кругу…

— Попал на острова — поступай, как островитяне.

Карин убрала руку, и тыльная сторона его собственной захолодела от разочарования.

— Вроде того, — признала она и подняла чашку ко рту. Киль понимал, до какой степени этот жест является защитным. Алэ была сбита с панталыку. Он никогда не видел ее такой прежде, и не был настолько тщеславен, чтобы приписать этот эффект своей с ней беседе. Киль полагал, что Карин может обеспокоить только нечто совершенно незапланированное, нечто полностью неведомое, не имеющее дипломатического прецедента.

— Уорд, — сказала она, — я думаю, есть один пункт, по которому мы с вами всегда были согласны. — Она по-прежнему не отрывала взгляда от чашки.

— Да? — Тон Уорда был нейтральным: он не собирался оказывать Карин никакой помощи.

— Человек — это не столько строение тела, сколько состояние разума, — произнесла Карин. — Ум, сострадание… чувство юмора, необходимость делиться…

— И строить иерархии? — поинтересовался Киль.

— Полагаю, и это тоже. — Карин встретилась с ним взглядом. — Моряне очень кичатся своими телами. Мы гордимся тем, что остались близки к первоначальной норме.

— Поэтому вы мне и показали шрам у вас на спине?

— Я хотела, чтобы вы увидели, что я не совершенна.

— Что вы деформированы, как и я?

— Вы затрудняете мою задачу, Уорд.

— Вы — или ваш народ — имеете в своих мутациях роскошь выбора. Генетика, само собой, придает всему особую горечь. Ваш шрам не такой «как у меня»… а вот ваши веснушки — такие. Хотя ваши веснушки выглядят куда приятнее, чем это. — Киль пристукнул кончиком пальца по шейному суппорту. — Но я не жалуюсь, — заверил он, — я просто педантичен. Да, и что это за такая задача, которую я затрудняю? — Киль выпрямился, впервые в жизни благодарный тем годам, которые он провел на судейской скамье, и тем урокам, которые получил за это время.

Карин посмотрела ему в глаза, и он увидел на ее лице страх.

— Среди морян есть фанатики, которые хотят стереть всю… всю муть с лица планеты.

Прямота ее заявления, ее серьезный тон застали Уорда врасплох. Жизнь была драгоценной и для островитян, и для морян, свидетельства тому он сам видел в течение всей своей жизни несчетное количество раз. От мысли о преднамеренном убийстве ему, как и большинству жителей Пандоры, делалось дурно. Его собственные приговоры летальным девиантам принесли ему пожизненное одиночество, но закон требовал, чтобы кто-нибудь принимал решения касательно людей, гаструл и… и прочего… Он ни разу не выносил приговора, не сопровождавшегося острой личной агонией.

«Но стереть с лица планеты сотни и сотни тысяч…» Киль в ответ воззрился на Алэ, размышляя над ее недавним поведением — над едой, приготовленной собственноручно, над предложением разделить с ней это примечательное жилище. И над шрамом, само собой.

«Я на вашей стороне». Вот что она пыталась всем этим сказать. Киль чувствовал, что все ее действия были запланированы, но это оказалось большим, подумал он, нежели обычные дипломатические приготовления. Почему бы иначе она была так смущена? Она старалась заручиться его поддержкой для какой-то личной точки зрения. «Для какой?»

— Почему? — спросил Уорд.

Карин сделала глубокий вдох. Прямота его вопроса явно поразила ее.

— По невежеству, — ответила она.

— И в чем проявляется это невежество?

Пальцы Карин нервно постукивали по уголку ее салфетки. Ее взгляд отыскал пятнышко на поверхности стола и уже не отрывался от него.

— Я перед вами как ребенок, — произнес Киль. — Объясните же мне. «Стереть всю муть с лица планеты». Вы же знаете, как я отношусь к сохранности человеческой жизни.

— Как и я, Уорд. Поверьте мне, пожалуйста.

— Тогда объясните ребенку, и мы сможем начать с этим сражаться: почему кто бы то ни было может желать смерти стольких из нас лишь потому, что мы… экстранормальны? — Никогда еще он с такой силой не отдавал себе отчет в том, что у него нос блямбой, а глаза расставлены так широко к вискам, что всякий раз, когда он моргает, его уши улавливают их тихое влажное клик-клик.

— Это все политика, — ответила Алэ. — Обращение к низшим инстинктам дает власть. А тут еще проблемы, связанные с келпом.

— Какие проблемы с келпом? — Голос Уорда ему самому казался бесцветным, звучащим издалека и… да, испуганным. «Стереть всю муть с лица этой планеты.»

— Вы в силах пройтись? — спросила Карин, взглянув на плаз позади них.

— Туда? — Уорд бросил взгляд на подводный вид.

— Нет, — ответила Карин. — Не туда. Поверху идет водяная стена, и все наши команды сейчас восстанавливают ту часть земли, которую мы потеряли.

Киль с трудом сосредоточил взгляд на ее губах. Ему как-то не верилось, что чьи угодно губы могут так небрежно вымолвить «водяная стена».

— А острова? — Киль сглотнул. — Как велик ущерб?

— Минимальный, Уорд. Насколько нам известно, обошлось без жертв. Водяные стены и вообще вскоре могут отойти в прошлое.

— Я не понимаю.

— Эта водяная стена была слабее любого из зимних штормов, которые вы переживаете ежегодно. Мы построили заградительную цепь островков суши. Суши, подымающейся над поверхностью моря. Когда-нибудь это будут острова… настоящие острова, прочно связанные с планетой, а не болтающиеся как попало. А некоторые из них, я думаю, станут континентами.

«Суша», подумал Киль, и ему свело желудок. «Суша означает мели». Остров может пропороть себе днище на мелководье. Жуткая катастрофа, по свидетельству историков — а Карин разглагольствует о том, чтобы добровольно увеличить риск осуществления одного из тягчайших страхов островитян.

— И сколько этой выступающей из воды суши? — спросил Киль, стараясь говорить ровным голосом.

— Пока немного, но это только начало.

— Но ведь на это уйдет целая вечность…

— Много времени, Уорд, но не вечность. Мы занимаемся этим в течение поколений. А недавно нам оказали поддержку. Дело будет завершено в течение нашей жизни — разве это вас не восхищает?

— И какое это имеет отношение к келпу? — Киль ощутил необходимость сопротивления ее попыткам очаровать его.

— Келп является ключом ко всему, — заметила Карин. — Как и считали все люди — моряне и островитяне. С помощью келпа и немногих удачно расположенных искусственных барьеров, мы сможем контролировать морские течения. Все до единого.

«Контролировать», подумал Уорд. «Типично морянский подход». Сомнительно, что они смогут контролировать моря, но если они сумеют манипулировать течениями, то сумеют манипулировать и передвижением островов.

«До какой степени контролировать?» подумал он.

— Мы находимся в системе двух солнц, — напомнил Киль. — Гравитационные возмущения гарантируют водяные стены, землетрясения…

— Но не тогда, когда келп был в расцвете сил, Уорд. И его уже теперь достаточно, чтобы почувствовать разницу. Сами увидите. И течения начнут играть созидательную роль — откладывать ил — а не разрушительную.

«Разрушительную», подумал Киль. Он созерцал красоту Алэ. Да она хоть понимает значение этого слова? Технического понимания, инженерного подхода тут явно недостаточно.

Ошибаясь относительно причин его молчания, Алэ разговорилась вовсю.

— У нас есть полные записи. С самого начала. Мы можем отыграть всю реконструкцию планеты с самого начала — и гибель келпа, и все-все.

«Не все», подумал он. Киль вновь взглянул на чудесный сад за плазмагласом. Он так разросся, что дно можно было различить лишь с трудом, да и то в немногих местах. Камня и видно не было. Еще ребенком Киль отказался наблюдать за дрейфом, потому что видеть было нечего, кроме камня… и ила. Когда вода была достаточно прозрачной или мелкой, чтобы вообще хоть что-то видеть. А увидеть дно с поверхности острова — все равно, что ощутить, как ледяная рука прикасается к твоему хребту.

— И как близки эти «искусственные барьеры» к поверхности? — спросил Киль.

Карин прокашлялась, избегая его взгляда.

— В этой секции, — сообщила она, — суша уже начинает выступать над поверхностью. По моим расчетам, Вашонские наблюдатели уже увидели ее. Водяная стена пригнала их достаточно близко к…

— Вашон в области центра заглублен на сотни метров, — возмутился Киль. — Две трети населения живут ниже ватерлинии — почти полмиллиона жизней! Как вы можете так небрежно разглагольствовать об угрозе для стольких…

— Уорд! — Тон ее сделался ледяным. — Мы осознаем опасность для ваших островов и принимаем ее в расчет. Мы же не убийцы. Мы на грани полного восстановления келпа и развития континентальной массы — два проекта, которые мы воплощали в течение поколений.

— Проекты, которые не ставят вас под угрозу — каковой вы не поделились с островитянами. И мы должны быть принесены в жертву вашим…

— Никто не будет принесен в жертву!

— А как же ваши друзья, которые хотят стереть с лица Пандоры всю муть? Так вот как они собираются это осуществить? Размозжить нас о ваши барьерные стены и континенты?

— Мы знали, что вам не понять, — вздохнула Алэ. — Но вы должны отдать себе отчет в том, что острова уже достигли предела своих возможностей — а люди еще нет. Я согласна, что мы должны были поставить островитян в известность о наших планах раньше, но… — Карин пожала плечами. — мы этого не сделали. Зато делаем теперь. Моя работа в том и заключается, чтобы сказать вам, что мы должны совершить сообща, чтобы не допустить катастрофу. Моя работа в том, чтобы заручиться вашим сотрудничеством в…

— В массовом уничтожении островитян!

— Да нет же, Уорд, черт возьми! В массовом спасении островитян… и морян. Мы должны вновь выйти на поверхность, все мы.

Киль слышал в голосе Карин искренность, но не доверял. Она ведь дипломат, обученный лгать убедительно. А огромность того, что она предлагает…

Алэ взмахом руки указала на внешний сад.

— Келп, как видите, процветает. Но это всего лишь растение; он не разумен, как прежде, когда наши предки уничтожили его. Келп, который вы видите здесь, был, разумеется, реконструирован при посредстве генов, сохраняемых отдельными человеческими особями в…

— Не пытайтесь объяснять генетику Верховному Судье, — проворчал Уорд. — Знаем мы про ваш «тупой келп».

Карин вспыхнула, и Киль подивился такому проявлению эмоций. Ничего подобного он за Алэ прежде не наблюдал. Слабость для дипломата, вне всякого сомнения. Как ей удавалось скрывать это раньше… или просто ситуация оказалась слишком напряженной, чтобы взять себя в руки, как обычно? Киль решил присмотреться к ее эмоциональным проявлениям, чтобы понять ее истинные чувства.

— Называть его «тупым келпом», как школьники, едва ли правильно, — заметила Карин.

— Вы стараетесь отвлечь меня, — упрекнул ее Киль. — Как близко к вашим заградительным линиям находится Вашон в данный момент?

— Через несколько минут я возьму вас с собой и сама вам покажу, — сказала она. — Но вы должны понять…

— Нет. Я не должен понять — а под этим вы подразумеваете «принять» — гибельную опасность для такого множества людей моего народа. Такого множества людей, точка. Вы говорите о контроле. Да вы хоть представляете себе, какова энергия движения острова? Долгого, медленного маневрирования чем-то настолько большим? Этот ваш пресловутый контроль, которым вы так гордитесь, не принимает в расчет кинетической энергии…

— Да нет же, Уорд, принимает. Я ведь вас вниз не чайку попить привезла. И не поболтать. — Карин встала. — Надеюсь, вы воспользуетесь своими ногами, потому что нам предстоит много ходить.

Киль медленно встал, стараясь расслабить колени. В левой ноге при первых шагах покалывало. Возможно ли все то, о чем говорила Карин? Он не мог избежать врожденного страха всех островитян — страха смертельного столкновения с твердым дном. Белый горизонт мог означать только смерть — водяную стену или прибой, бьющийся о скалистую поверхность планеты. И ничто не сможет этого изменить.

Глава 14

Как моряне занимаются любовью? Всякий раз одинаково.

Островитянский анекдот

Две скорлупки, поочередно подымаясь одна над другой, колыхались на поверхности моря. Кроме них, ничего не было видно на горизонте, только серые волны — длинные катящиеся валы с белыми линиями пены на верхушках. Вашон давно уже скрылся за горизонтом, и Твисп, выдерживая свой курс благодаря постоянству ветра и инстинктивному умению рыбака ориентироваться по изменениям света, приготовился к долгому сосредоточенному ожиданию, лишь изредка бросая взгляд на радио и пеленгатор. Он всю ночь собирал снаряжение для поисков Бретта — подымал лодки, чинил пробоины, одалживал съестные припасы и снасти.

Вокруг простиралось позднее пандоранское утро. В небе ярким пятном сквозь тонкий облачный покров светило только Малое Солнце — идеальная погода для навигации. Служба наблюдения дрейфа дала ему фиксированные координаты Вашона на время появления водяной стены, и он знал, что к полудню приблизится к месту достаточно, чтобы начать обследовать море.

«Если ты сумел продержаться, малыш, я найду тебя.»

Твисп понимал всю бессмысленность своей попытки. Прошел без малого день, не говоря уже о вездесущих рвачах. А тут еще это странное морское течение, серебром одевшее верхушки волн. Оно двигалось в его направлении, за что Твисп был благодарен. Он мог отмечать его быстроту, пользуясь своим радио, которое держал включенным на частоте Вашонской спасательной службы. Он надеялся услышать известие о спасении Бретта.

Может, кто-нибудь из морян подобрал Бретта. Твисп продолжал высматривать морянские сигналы — плавучий флажок рабочей команды, быстроходный скиммер, подымающийся из глубин маслянистый след твердотелой субмарины.

Ничего не появлялось в кольце горизонта.

Он сумел каким-то чудом потихоньку выбраться из Вашона, все время опасаясь, что его остановит Служба Безопасности. Но островитяне помогают друг другу, даже если один из них и затеял дурость. Жерар собрал ему уйму съестных припасов в подарок от друзей и от «Туза Бубен». Службу безопасности проинформировали о том, что Бретт упал за борт. Угощая личными запасами вина, Жерар узнал, что родители малыша подняли крик — «ведь должен же кто-то что-то предпринять». Однако они не пришли к Твиспу. Странное дело. Задействовали только официальные каналы. Твисп подозревал, что Служба Безопасности знала о его приготовлениях к поиску и сознательно посмотрела на них сквозь пальцы — отчасти из неприязни к предпринятому семейством Нортонов нажиму, отчасти… отчасти все же потому, что островитяне помогают друг другу. Люди понимали, что он должен это сделать.

В ремонтных доках творился настоящий сумасшедший дом, когда Твисп спустился туда, чтобы посмотреть, где он может починить свою скорлупку. И несмотря на то, что работа вокруг так и кипела, рыбаки нашли время ему помочь. Бретт был единственным пропавшим без вести во время катастрофы, и все знали, что Твисп собрался предпринять.

Всю ночь люди шли к нему со снаряжением, сонаром, запасной лодкой, новым мотором, батареями, каждым своим подарком говоря: «Мы знаем. Мы сочувствуем. Я бы на твоем месте сделал то же самое.»

Под конец, уже готовый к отплытию, Твисп нетерпеливо ожидал появления Жерара. Жерар просил подождать его. Громадный человек появился в своем моторизованном кресле, и его единственная нога торчала вперед, как копье, прокладывающее ему путь. Его дочки-близняшки бежали за ним вприпрыжку, а следом двигались пятеро работников «Туза Бубен», толкая тележки с едой.

— Этого тебе хватит дней на двадцать пять — тридцать, — сказал Жерар, сбавляя ход, чтобы остановиться подле ожидающих лодок. — Я тебя знаю, Твисп. Ты не сдаешься.

Смущенное молчание охватило рыбаков, собравшихся в доках, чтобы проводить Твиспа. Жерар сказал то, что думали они все. Как долго может малыш продержаться в открытом море?

— Уорд сейчас у морян, — сказал Жерар, пока друзья загружали запасную лодку. — Они свяжутся с нами, если что-то узнают. Трудно сказать, во что это тебе обойдется.

Твисп посмотрел на свои лодки, на друзей, которые предоставили ему драгоценное снаряжение и еще более драгоценную физическую помощь. Его долг велик. А если он вернется… нет, ну он ведь и собирается вернуться-то с малышом. С долгом придется справиться. А ведь всего несколько часов назад он помышлял покончить с независимой жизнью рыбака и вернуться на субмарины. Ну… так уж все сложилось.

Близняшки Жерара подбежали к Твиспу и попросили повертеть их. Лодки стояли почти готовые к отплытию, и странное промедление охватило всех… включая Твиспа. Он вытянул руки, чтобы каждая из девчонок могла ухватиться покрепче, а потом закружился — быстро, еще быстрее — широко кружа девчонок вдоль толпы расступившихся зрителей. Девочки верещали, дрыгая ногами в горизонт. Твисп остановился весь потный, голова у него кружилась. Обе девочки аккуратно уселись на пирс; глаза их отнедавнего кружения еще разбегались.

— Возвращайся, слышишь? — сказал Жерар. — Мои девчонки нас не простят, если ты не вернешься.

Твисп думал об этом странно молчаливом отплытии, прокладывая курс по направлению ветра вдоль щеки, оттенкам света и быстрому шипению течения под днищем лодки. Старая аксиома рыболовов утешала его в его одиночестве: надежда — твой лучший друг.

Он чувствовал, как запасная лодка задевает борт на гребнях волн. Фоновый шум радио дополнял плеск волн. Твисп взглянул наверх, на тент. Только статическая антенна высовывалась кверху. Новый мотор уверенно гудел почти прямо под ногами. Его батареи еще не начали менять цвет, но все равно Твисп за ними приглядывал. Если только антенна не поймает молнию, их придется кормить еще до наступления ночи.

Серый облачный покров впереди пошел складками. Вскоре должен начаться дождь. Твисп развернул чистую мембрану, подаренную одним из рыбаков, и расстелил ее над открытым кокпитом, оставив углубление для сбора питьевой воды. Определитель курса выключился, когда Твисп сделал окончательную прокладку. Он сделал поправку на пять градусов с небольшим, а затем поспешил под укрытие, чувствуя приближение неизбежного дождя и проклиная его, ибо это уменьшит ему обзор. Но он должен был оставаться сухим.

«Я никогда не падаю духом, пока я сухой.»

И все же он упал духом. Есть ли у него хоть малейшая надежда найти малыша? Или это один из тех бесполезных жестов, которые человек совершает, чтобы потом на душе не было тяжко?

«Или мне просто незачем больше жить…»

Твисп выбросил это из головы как не подлежащее обсуждению. Чтобы занять себя чем-нибудь и отогнать сомнения прочь, он взял сигнальный конец с колокольчиками и наживил на него куски фонарной рыбки, ярок блестящие в воде. Он закинул их осторожно и для проверки слегка дернул. Звяканье колокольчиков успокоило его.

«Как раз то, что надо», подумал он. «Набросать дохлой рыбы и приманить рвачей.» Хотя рвачи и предпочитали живое кровавое мясо, они бросались, когда голодны, на все, что движется.

«Совсем как люди.»

Пристроив курсомер под правой мышкой, Твисп попытался расслабиться. По прежнему никаких сообщений по радио от спасательных служб. Твисп протянул руку и переключил радио на частоту популярных передач, угодив посреди музыкальной программы.

Еще один подарок, эхолот с сонаром и запасом памяти данных о глубинных промерах, располагался между ступнями Твиспа. Он установил прибор на уточнение данных, сверил их с полученными по радио и кивнул собственным мыслям.

«Достаточно близко.»

Вашон дрейфовал с более или менее постоянной скоростью в семь узлов. Его лодочка надежно проделывала двенадцать. Довольно большая скорость для рыбной ловли.

Музыкальная программа прервалась для сообщение о Верховном судье Киле. От Комитета покуда ни словечка — зато обозреватели уверяют, что его беспрецедентно скоропалительное путешествие вниз «может иметь огромное значение для Вашона и других островов.»

«Какое значение?» подивился Твисп.

Киль, конечно, важная персона, но Твисп затруднился бы в распространении его важности за пределы Вашона. Однако, хотя в островных сообществах время от времени подымался ропот по поводу приговоров, со времени избрания Киля настоящие беспорядки случались редко, да и те были уже давно. Верный признак того, что он человек мудрый.

Почему-то высказаться по поводу миссии Киля предложили КП, и это пробудило любопытство Твиспа. Какое отношение имеет старая религия БогоТворения к поездке Верховного судьи? Твисп всегда уделял как политике, так и религии лишь самое мимолетное внимание. Они хороши, чтобы поболтать о них за едой в «Бубновом Тузе» — но Твисп никогда не мог понять, что заставляет людей пускаться в страстные споры об «истинной цели Корабля».

Да кто, черт возьми, может знать, какова была истинная цель Корабля? Может, и не было никакой цели!

Зато для старой религии оказалось возможным набрать среди островитян новую силу. В общении между морянами и островитянами эта тема не затрагивалась. И без того уже довольно расхождений между образом жизни наверху и внизу — что давало дипломатам тему для споров о «функциональных способностях», характерных для расслоенного населения Пандоры. Островитяне претендовали на первенство в агрикультуре, производстве текстиля и метеорологии. Моряне бахвалились тем, что их тела лучше приспособлены к возвращению на сушу.

«Дурацкие споры!» Твисп всегда замечал, что любая толпа, будь то островитяне или моряне, становится тем глупее, чем больше человек к ней прибавляется. «Если люди сумеют справится с этим, они справятся с чем угодно», подумал он.

Твисп чувствовал, что затевается нечто значительное. Здесь, в открытом море, он ощущал себя вдали от всего этого. Здесь нет никакого Корабля. Никакой КП. Никаких религиозных фанатиков — всего лишь один умудренный агностик.

Был ли Корабль Богом? А кому какое, к черту, дело? Корабль покинул их насовсем, а это единственное, что имеет значение.

Длинная перекатная волна с легкостью подняла его лодку на высоту, почти вдвое превосходящую остальные волны. Твисп выглянул с этой временной вышки и увидел нечто темное, колыхающееся на поверхности воды далеко впереди. Что бы это ни было, оно находилось в серебристой струе прежнего течения, которое добавляло ему скорости. Он внимательно глядел вперед, пока не подобрался к непонятному пятну гораздо ближе, и тогда сообразил, что это несколько предметов, сбитых волной вместе. Спустя несколько минут он понял, что это за предметы.

«Рвачи!»

Однако криксы помалкивали. Твисп взглянул на них, когда протянул руку к переключателю поля, готовый включить мощность, как только стая нападет. Ни один из рвачей не шевельнулся.

«Странное дело», подумал Квитс. «Никогда не видал спокойных рвачей.»

Он поднял голову, отодвигая край прикрытия над кокпитом, и выглянул. Когда судно приблизилось к стае, Твисп насчитал в ней семерых взрослых рвачей, помимо молодняка, сгрудившегося в центре. Они покачивались на волнах вместе, как темные обрывки пузырчатки.

«Дохлые», сообразил Твисп. «Целая стая рвачей, и все дохлые. Что их убило?»

Твисп слегка расслабился, однако руку с переключателя не убрал… на всякий случай. Но рвачи не притворялись, чтобы подманить его поближе, они были мертвыми. Они соединились в защитный круг. Каждый из взрослых цеплялся лапой за лапу соседа с обеих сторон. Они составили круг передними лапами и клыками наружу, собрав молодняк вовнутрь.

Твисп направил судно вокруг, приглядываясь к рвачам. Как долго они мертвы? Он испытывал искушение задержаться и ободрать хотя бы одного. За шкуры рвачей всегда отлично платили. Но это отнимет драгоценное время, а добыча лишит его части пространства.

«Да и вонять будет.»

Он покружил еще ближе. На таком расстоянии ему было видно, благодаря чему рвачи так быстро приспособились к жизни в воде. Полые шерстинки — миллионы воздушных клеток, которые стали эффективным устройством для поддержания тела на плаву, когда море накрыло сушу Пандоры. Предания гласили, что рвачи когда-то боялись воды, и в те времена полые шерстинки спасали их от ночного холода и дневной жары в пустынных скалах. Благодаря этим полым шерстинкам из шкуры рвачей получались прекрасные одеяла — легкие и теплые. Твисп вновь испытал искушение ободрать парочку рвачей. Они были в недурном состоянии. Однако тогда придется выкинуть за борт часть спасательного оборудования. Чем он может пожертвовать?

Один из рвачей располагал капюшоном, который плавал вокруг его уродливой кожистой головы, как черная мантия. Эксперты говорили, что это атавистическая черта. Большинство рвачей утратили капюшоны в море, превратившись в стройные машины для убийства с саблевидными клыками и острыми, как нож, когтями, достигавшими у крупных экземпляров до пятнадцати сантиметров в длину.

Приподняв угол покрытия, Квитс потыкал в оснащенного капюшоном рвача гарпуном, приподняв его достаточно, чтобы различить, что снизу его тело было обожжено. Глубокая четкая линия вдоль живота. Тело животного еще не окоченело, значит, рвач мертв не более нескольких часов. Самое большее, полдня. Твисп втащил обратно гарпун и заново закрепил покрытие.

«Ожоги?» Твисп был удивлен. Что могло застать врасплох и убить целую стаю — да еще снизу?

Покрутив курсомер, Твисп избрал направление вдоль серебристого течения, сверяясь с компасом и сигналом из Вашона. По радио все еще передавали популярную музыку. Вскоре загадочные рвачи скрылись за горизонтом.

Облака слегка рассеялись, а дождь так и не начался. Твисп выверял курс по просветам в облаках, неверным показаниям компаса и постоянным порывам ветра вдоль прозрачного покрытия над головой. Ветер собрал его параллельными дорожками, хорошо указывавшими ему направление.

Мысли Твиспа вернулись к рвачам. Он был убежден, что это моряне убили их снизу — но каким образом? Возможно, команда морянской субмарины. Если это пример применения морянского оружия, то островитяне перед ним полностью беззащитны.

«Да, но с чего я взял, что моряне могут на нас напасть?»

Может, между морянами и островитянами и есть расхождения, но войны отошли в область древнейшей истории, о них известны лишь записи, сохранившиеся со времен Войны Клонов. И моряне, как известно, прилагают много усилий, чтобы спасать жизнь островитянам.

Но вся планета становится для тебя укрытием, если ты живешь под водой. И моряне хотят заполучить Ваату, это уж точно. Постоянно таскаются наверх с прошениями перевести ее «в более удобное и безопасное место обитания под водой».

— Ваата — ключ к разуму келпа, — говорили моряне. Они говорили это так часто, что слова эти превратились в общее место, но КП была склонна с ними соглашаться. Лично Твисп никогда не верил всему подряд, что говорила КП, но держал это при себе.

По мнению Твиспа, все это было борьбой за власть. Ваата, которая жила себе и жила вместе со своим сотоварищем Дьюком, была для Пандоры тем, что наиболее точно можно назвать «живая святыня». И можно было измыслить какое угодно объяснение того, почему она лежит и не отзывается.

— Она ждет возвращения Корабля, — говорили некоторые.

Но у Твиспа был приятель-техник, которого КП иногда вызывала осмотреть и подправить питающую ванну, в которой обитали Ваата и Дьюк. Техник поднял на смех эти толки.

— Она ничего не делает, кроме как живет, — сказал техник. — И я готов держать пари, что она даже в этом не отдает себе отчета.

— Но в ней есть гены келпа? — спросил его Твисп.

— Конечно. Мы провели тесты, когда всякие там религиозные придурки и морянские наблюдатели отвернулись. Ты же знаешь, для этого надо взять всего несколько клеток. КП удавилась бы. У Вааты есть гены келпа, за это я ручаюсь.

— Так моряне могут оказаться правы относительно нее.

— А кто, мать-перемать, может это знать? — ухмыльнулся техник. — У многих из нас они есть. И все мы притом разные. Может быть, она и получила правильный набор. Или же Хесус Льюис, как уверяет КП, и впрямь сам Сатана. А Пандора — любимое детище Сатаны.

Откровения техника мало изменили основу мировоззрения Твиспа.

«Это все связано с политикой. А вся политика связана с собственностью.»

В последнее время все сводилось к плате за лицензию, формулярам и поддержке правильной политической группировки. Если у тебя был свой человечек внутри, чтобы посодействовать — все шло прекрасно, и твоя собственность обходилась тебе не слишком дорого. Если же нет — и думать забудь. Враждебность, зависть, ревность — вот что на самом деле управляло Пандорой. И еще страх. Твисп навидался этого страха на лицах морян при виде особенно сильно измененных островитян. Людей, которых даже сам Твисп иногда мысленно называл мутью. Страх на грани паники, отвращения, омерзения. Это были чувства, под которыми, как ему хорошо было известно, тоже крылась политика. «Корабль всемогущий», — говорило неприкрытое выражение лиц морян, — «не приведи меня или кого-либо из моих близких заполучить такое тело».

Сигнал прервал мрачные размышления Твиспа. Сонар сообщал, что глубина здесь немногим менее сотни метров. Твисп оглядел морской простор. В серебристое течение с обеих сторон вливались другие. Он чувствовал, как течение бурлит под днищем. Воду вокруг него усеяла плавучая органика — по большей части обрывки келпа, коротенькие кусочки костей. Наверняка это кости крикс, иначе они бы потонули.

«Сотня метров», подумал он. Довольно мелко. Вашон в центре имеет такую глубину. Моряне предпочитают строить там, где большую часть времени мелоководно, вспомнилось ему. Может быть, это морянская область? Твисп огляделся в поисках признаков этого: плавучих флажков, следа субмарины, рассекающего поверхность или поднимающегося из глубины ила. Вокруг было только море и течение, мерно увлекающее лодку. И множество обрывков келпа вдоль течения. Может, это одно из тех мест, где моряне заново высаживают эту штуковину. Келп обнаружил, что в многочисленных спорах насчет келпа придерживается морянской стороны. Больше келпа — больше укрытий и корма для рыб. Места для разведения мальков. А больше рыбы — это больше пищи и для островитян, и для морян. И в более предсказуемых местах.

Глубомер показал постоянную глубину дна девяносто метров. Моряне предпочитали мелководье не без причин. Легче вести торговлю наверху, когда у островов хороший обзор. Опять же истории о том, как моряне стараются возвести над поверхностью моря новую сушу. Может, здесь морянский наблюдательный пост или торговая зона, и они смогут сказать ему хоть словечко — а вдруг они сумели спасти малыша. Кроме того, немногое, что он знал о морянах, пробуждало его любопытство, и возможность встречи с ними волновала его сама по себе.

Твисп начал сочинять историю — этакий вымысел, в котором моряне спасли Бретта. Он зачерпнул горсть келпа и сообразил, что грезит наяву о том, как Бретт был спасен прекрасной девицею и они влюбились друг в друга где-то там, под водой.

«К черту! Это надо прекратить!», подумал Твисп. Греза рассеялась. Однако кусочки ее упорно возвращались, и Квитсу пришлось резко их отбросить.

Одно дело — надежда, подумал он. И совсем другое дело — грезы. Другое… и опасное.

Глава 15

Возможно, это и наилучший век для веры, но это определенно не век веры.

Фланнери О’Коннор, выдержки из писем, из Корабельных архивов

Наблюдавшие за Ваатой в тот день могли бы сказать, что ее волосы ожили, вцепились в ее голову и плечи. По мере того, как возбуждение Вааты возрастало, ее вздрагивания перешли в прогрессирующие судороги. Толстые пряди волос змеились вокруг нее, осторожно оплетая ее тело зародышевой оболочкой.

Судороги смягчились, а затем и прекратились через две минуты двенадцать секунд. Спустя еще четыре минуты и двадцать четыре секунды ее волосяные щупальца вновь сделались волосами. Они распростерлись позади Вааты толстым широким веером. В этой позе Ваату, напряженную, ригидную, лицезрели три смены наблюдателей подряд.

КП не была первой, кто нашел связь между волнением в ванне и погружением Гуэмеса, не была она и последней. Зато она оказалась единственной, кто не был этим удивлен.

«Только не теперь!» подумала она — словно бы она могла найти удобное время для смерти тысяч людей. Вот почему ей нужен был Гэллоу. Это было тем, что она могла пережить, раз уж это сделано, но не тем, что она могла сделать сама. И ничто не умаляло ужасов, которые она вынужденно навоображала себе, когда Ваала лежала, корчась, в своей ванне.

«И чтобы все обнаружилось из-за ее волос!» От одной этой мысли каждый тонюсенький стебелек на плечах и шее КП вставал дыбом.

При первых же внезапных движениях Вааты Дьюк застыл, дернулся, после чего быстро и глубоко впал в шоковое состояние. Единственным его внятным возгласом был визг-скороговорка: «Ма!»

Наблюдатели-медтехники, как моряне, так и островитяне, склонились над краем ванны.

— Да что с ним стряслось? — спросила молоденькая секретарша. Отсутствие у нее подбородка возмещалось крючковатым носом — и все же ее нельзя было назвать некрасивой. КП обратила внимание на ее широкие зеленые глаза и белые ресницы, которые подрагивали, когда она говорила.

Роксэк указала на датчики водруженного над ванной монитора.

— Ускоренное сердцебиение, возбуждение, поверхностное дыхание, постоянно падающее кровяное давление — шок. К нему ничто не прикасалось, а данные исключают удар или внутреннее кровотечение. — КП откашлялась. — Психогенный шок, — заключила она. — Что-то напугало его до полусмерти.

Глава 16

Насильственное отвержение прошлого — это способ труса отказаться от неприятного знания.

Из Анналов

Кратковременные дожди вокруг Твиспа сменились теплым ветром, разогнавшим облака прямо над головой. Малое Солнце вершило свой путь к горизонту. Твисп проверил, сколько дождевой воды набралось — почти четыре литра. Он снял покрытие с кокпита, свернул его и запихал туда, откуда его будет легко быстро извлечь, если погода вновь переменится.

Лишь самое недолгое время Квитс думал о той грезе, в которой Бретт представился ему вместе с красавицей-морянкой. Что за чушь! Морянам нужны нормальные дети. Бретт внизу найдет одно лишь разочарование. При первом же взгляде на его большие глаза родители станут рулить своих дочурок куда подальше от него. Пусть рождения среди островитян и стабилизируются, пусть все больше рождается детей вроде Жераровых близняшек, все больше почти нормальных, таких, как Бретт, рождается с каждым годом — отношение от этого не меняется. Моряне остаются морянами, а островитяне — островитянами. Хотя островитяне и выправляются: все меньше летальных девиантов, все больше продолжительность жизни.

Прозвучал предупреждающий сигнал глубомера, раз и еще раз. Твисп взглянул на него и установил новый нижний предел. Море постепенно мелело. Всего семьдесят пять метров. При глубине пятьдесят метров он сможет различить дно. Одним из полученных в доке подарков был дрейфогляд — органический, изысканно красивый. Роговица на одном его конце могла фокусироваться в соответствии с требованиями. На другой стороне ротообразная апертура сама приспосабливалась к глазам смотрящего. Дрейфогляд мог существовать лишь погруженным большую часть времени в питательный раствор, и он непрерывно рос, становясь со временем слишком большим для маленькой лодки. Обычай предписывал передавать переросток на лодку побольше. Твисп рассеянно погладил гладкую органическую трубку дрейфогляда, ощутив ее рефлекторный ответ, и вздохнул. Что он может надеяться найти на дне, даже если оно и станет достаточно мелководным? Он убрал руку с маленького дрейфогляда и перенес внимание на то, что его окружало.

Воздух был теплым, почти приятным, и довольно влажным после дождя. Море поуспокоилось. Только бурлящее течение тянулось на километр в обе стороны от него. Странно. Твисп никогда не видал таких течений… но ведь Пандора вечно подбрасывает что-то новенькое. Постоянной здесь оставалась лишь погода: она постоянно менялась, и менялась быстро. Твисп взглянул на облака, скопившиеся на западе, отметив, как низко склонилось к горизонту Малое Солнце. Вскоре взойдет Большое Солнце — света больше, видимость меньше. Он оглянулся на голубую полоску вдоль горизонта. Да, там просвет. Темное скопление облаков на западе уходило быстрее, чем мотор даже с помощью течение мог за ним угнаться. Солнечный свет скользил по щекам Твиспа, по его рукам. Твисп устроился поудобнее у штурвала, ощущая это тепло как привет от старого друга. Словно хмурая Пандора улыбнулась его предприятию. Он знал, что находится очень близко к тому месту, где водяная стена накатила на Вашон, а теперь видимость была открытой. Он повел взглядом вдоль горизонта, выискивая темное пятнышко, которое не было бы морем.

«Я здесь, малыш.»

Взгляд его, скользнув влево, различил отчетливую линию бурунов. От этого зрелища волосы на шее у Твиспа поднялись дыбом, а по спине поползли мурашки. Он выпрямился, вперившись в горизонт.

Белая линия в море!

«Водяная стена?» Нет… она не становится ни больше, ни меньше. Просто слева и прямо по курсу белая пенистая линия становилась все отчетливей по мере его приближения. Сонар показывал пятьдесят метров. Твисп вытащил дрейфогляд из контейнера и закрепил его на борту скорлупки, глядящим концом в воду. Наклонившись к ротовой апертуре, Твисп заглянул в нее.

Даже когда глаза его приспособились, Квитс не сразу сумел понять, что же именно видит. То не были перекатывающиеся очертания глубин, которые он видел с субмарины, не был это и ломаный, сюрреалистический ландшафт опасной зоны. Дно подымалось высоко, почти под самую поверхность. Твисп оторвался от дрейфогляда и взглянул на показания сонара: двадцать метров!

Он вновь обратился к изучению дна. Оно располагалось настолько неглубоко, что Твисп мог различить изящные ступени — изогнутые террасы, покрытые зарослями келпа. Скальные заграждения и стены оберегали внешние края террас. Они выглядели искусственными… рукотворными.

«Самая сердцевина морянского келп-проекта!» подумал он.

Он видел многие сегменты проекта, но этот выглядел совершенно иначе и был, как подозревал Твисп, намного больше остальных. Морянские инженеры экспериментировали с келпом, это Квитсу было известно. Предположим, некоторые из насаждений могут жить даже на суше — если такая штука вообще может существовать. Теперь Твиспу было гораздо легче поверить в такое — если эта посадка было тому примером. Моряне и впрямь делали все то, о чем заявляли. Он видел великолепные крепления, тянущиеся под водой на километры, структуры, за которые келп мог цепляться и держаться. Другие плантации были защищены каменными стенами. Островитяне жаловались на плетеные крепления, называя их сетью, в которой запутываются рыболовные субмарины. Твисп этот довод казался сомнительным, если учесть все истории о запутавшихся в сетях морянах. Жалобы островитян не застопорили проект.

Твисп прекратил разглядывать дно и снова взглянул на пенную линию. Серебристое течение влекло его в тревожной близости к этой опасной линии. Он прикинул, что пересечет ее километров через пять. Дальний неумолчный рев сопровождал буруны.

«Может, это волны пенятся вокруг одного из креплений?» размышлял Твисп.

Обе лодки взмыли на волне, верхняя натянула канат, и справляться со штурвалом стало потрудней.

«Прибой!» понял Квитс. «Я вижу самый настоящий прибой!»

Островитяне получали сообщения об этом феномене, но достоверных среди них было мало. Ему пришло в голову, что они лишь потому не могли считаться достоверными, что прибой был редкостью. Крупный остров Эверетт, почти такой же большой, как Вашон, сообщил о том, что наблюдает прибой как раз перед тем, как море Пандоры разорвало ему дно, выбросив его на некую загадочную мель. Эверетт погиб вместе со своими обитателями, напоровшись дном, лет тридцать тому назад.

Прозвучал сигнал курсомера.

Твисп вытянул дрейфогляд, выключил предупреждающий сигнал и потянул штурвальную рукоять к самому животу. Теперь он правил наперерез изгибу большого течения, которое по прежнему сносило его к белой бурунной линии. Течение поменяло характер. Оно перекатывалось и извивалось вдоль поверхности, разворачиваясь волнами. В нем ощущалась некая решительность, целенаправленность, будто оно было живым существом, безжалостно сметающим все на своем пути. Твисп всего-навсего хотел выбраться из него. Никогда он не ощущал подобной силы. Он добавил мотору еще сотню оборотов. И все же риск спалить мотор стоил того — из течения нужно было выбраться.

Лодки дергались на волнах, заставляя Твиспа сражаться со штурвалом. А затем внезапно он вышел на свободное пространство. Белая линия прибоя все еще пролегала слишком близко, но теперь Твисп мог ее миновать. Он еще прибавил оборотов, запуская мотор на полную мощность. Серебристая линия течения делалась все уже и уже, оставаясь за кормой. Она изгибалась, заходя за прибой, и пропадала из виду.

«А что, если малыш угодил сюда?» подумал Твисп. «Бретт может быть где угодно.»

Он склонился над приборами, сверился с сигналом из Вашона и приготовился сообщить о местоположении опасного участка. Приемник мигнул красным — сигнал еще одного острова. Твисп опознал его как Игл — небольшой остров, находящийся от него к северо-западу, почти на границе связи, слишком далеко, чтобы можно было узнать расстояние и запросить перекрестную проверку координат. Глубомер не содержал в своих запасах памяти ни одного подобного промера. Однако точный расчет, ориентировка по солнцу и позывные Вашона помогли ему определить, что серебристое течение увлекло его, самое малое, километров на десять к западу от намеченного курса. Течение несло его быстро, но в результате он так и не сэкономил время, пытаясь достичь места, где водяная стена накатила на Вашон.

Квитс набрал данные о своем местоположении, включил автоматический передатчик и активировал его. Теперь сигнал будет сообщать всем, кто слышит: «опасная мель в этом направлении!»

Затем он оглядел поверхность воды, затеняя глаза ладонью. Никаких признаков присутствия морян — ни буйков, ни флажков. Как есть ничего. Ужасающее течение выглядело не более чем серебряной нитью, прошившей поверхность моря. Твисп считал показания курсомера и приготовился к часу с лишним прилежных точных расчетов. Тем временем ему предстояло вернуться к своему пристальному ожиданию, вывести из которого его могло что угодно необычное.

Раздалось громогласное бурлящее шипение и лязг, внезапно перекрывшее тихую пульсацию мотора и плеск волн о его суденышко.

Твисп едва успел развернуться, чтобы увидеть, как морянская субмарина выпрыгнула из воды носом кверху и вновь завалилась набок. Ее твердые металлические стенки отблескивали золотом и зеленью. Квитс увидел мельком, как ее внешние манипуляторы, все сплошь в активированном состоянии, дергались и корчились, как конечности у припадочного. Субмарина грохнулась без малого в сотне метров от него, подняв сильную волну, которая подкатилась под днище и высоко подняла лодку Твиспа. Он сражался со штурвалом, пока субмарина заваливалась в сторону, а затем снова выпрямилась.

Без лишних размышлений Твисп выжал рукоять штурвала до отказа, разворачиваясь, чтобы поспешить на помощь. Субмарины таких штук не проделывают. Должно быть, команда расшиблась до полусмерти — еще бы ей не расшибиться внутри этого металлического морянского чуда. Команда была в беде.

Пока он приближался, люк субмарины откинулся. Наружу вылез человек, одетый только в зеленые подштанники. Люк уже заливало, субмарина погружалась носом вниз. Волна смыла незнакомца в море. Он поплыл вслепую, мощными крупными гребками, которые удаляли его от избранного Твиспом направления. Позади него субмарина погрузилась, икнув напоследок громадным пузырем.

Твисп переложил курс, чтобы перехватить пловца. Соединив громадные ладони возле рта рупором, Твисп прокричал: «Сюда плыви! Ко мне!»

Пловец не сменил направления.

Твисп широко развернулся и, проходя мимо незнакомца, заглушил мотор и протянул пловцу руку.

Когда на него упала тень лодки, пловец оглянулся и посмотрел испуганно на Твиспа, завидев протянутую руку.

— Добро пожаловать на борт, — произнес Твисп. К слову сказать, то было традиционным островитянским приветствием, не содержащим даже намека на расспросы типа: «Ну и что ты тут, во имя Корабля, делаешь?»

Пловец ухватил Твиспа за руку, и Твисп втянул его вовнутрь, едва не зачерпнув воды, когда бедолага неуклюже цеплялся за борт. Твисп втащил его на самую середину и вернулся к штурвалу.

Пловец минуту постоял там, оглядываясь по сторонам, а тем временем с него натекала лужа. Его голая грудь и лицо были бледными, но не настолько, как у большинства морян.

«Может, это морянин, который подолгу живет наверху?» подивился Твисп. «И что с ним, черт возьми, приключилось?»

Пловец был на вид старше, чем Бретт, но моложе, чем сам Твисп. Его зеленые подштанники совсем потемнели от морской воды.

Твисп взглянул туда, где только что была субмарина. Одни лишь перекаты волны указывали, куда она погрузилась.

— Проблемы? — спросил Твисп, вновь на островитянский лад — эдакое краткое вступление, подразумевающее «какую помощь я могу тебе оказать?»

Незнакомец сел, а потом и лег на спину, прижимаясь лопатками к палубе, и сделал несколько глубоких судорожных вдохов.

«Приходит в себя после шока», решил Твисп, разглядывая его. Незнакомец был невысоким и коренастым, с крупной головой.

«Островитянин?» гадал Твисп. Он так прямо и спросил в надежде, что прямота вопроса приведет незнакомца в чувство.

Незнакомец не сказал ни слова, только вздрогнул.

Ну, хоть какая-то реакция. Твисп некоторое время разглядывал пришельца из моря: темно-коричневые волосы ниспадают на широкий лоб. Карие глаза смотрят на Твиспа прямо из-под густых бровей. Нос у незнакомца широкий, рот широкий, подбородок квадратный. И плечи у него были широкие. Руки, оснащенные мощными бицепсами, сужались в изящные предплечья и стройные запястья. Кисти рук выглядели мягкими, но кончики пальцев были посбитыми до блеска. Твисп видел такие пальцы у людей, проводящих много времени за клавиатурой.

— Ты не думаешь рассказать мне, что случилось? — спросил Твисп, большим пальцем указывая назад, туда, где затонула субмарина.

— Я сбежал, — ответил незнакомец высоким тенором.

— Люк был все еще открыт во время погружения, — добавил Твисп. То было всего лишь замечание вслух — и принимай его, как хочешь.

— Остальная часть субмарины задраена, — ответил незнакомец. — Затопит только технический отсек.

— Это морянская субмарина, — сказал Твисп; еще одно замечание.

Незнакомец оторвался от палубы и сел.

— Нам лучше бы убраться отсюда, — сказал он.

— Мы останемся, пока я буду искать здесь своего друга, — отрезал Твисп. — Его смыло в море недавней водяной стеной. — Он откашлялся. — Ты не хочешь сказать мне, как тебя зовут?

— Кей Тедж.

Твиспу показалось, что он слышал раньше это имя, вот только не может вспомнить, где. А теперь, глядя на Теджа, Твисп припоминал, что вроде бы видел это лицо и раньше… в переходах Вашона, может быть… словом, где-то.

— Мы с тобой не знакомы? — спросил Твисп.

— А тебя как зовут? — поинтересовался Тедж.

— Твисп. Квитс Твисп.

— Не припомню, чтобы нас знакомили, — ответил Тедж. Он снова окинул испуганным взглядом поверхность моря вокруг лодки.

— Ты не сказал, откуда ты сбежал, — сказал Твисп. Еще одно замечание.

— От людей, которые… нам всем будет лучше, если они помрут. Дьявольщина! Я должен был убить их, но не смог себя заставить.

Твисп от потрясения потерял дар речи. Что, все моряне так запросто разглагольствуют об убийстве?

— Но ведь ты отправил их на дно с затопленным техотсеком? — наконец выговорил он.

— И вдобавок в обмороке! Но это же моряне. Они выкарабкаются, как только очнутся. Поскорей! Нам надо убираться отсюда.

— Может, ты не расслышал меня, Кей. Я разыскиваю друга, которого смыло с Вашона.

— Если твой друг жив, он там внизу, в безопасности. Кроме тебя, на поверхности никого нет в окружности километров двадцати. Поверь мне. Я искал. Я потому и вышел, что увидел тебя.

Твисп оглянулся на дальнюю белую линию прибоя.

— Это тоже на поверхности.

— Барьер? Да, но больше нет ничего. Никакой морянской базы, ничего совсем.

Твисп призадумался на минуту: как именно Тедж сказал «морянской». «С ужасом? С отвращением?»

— Я знаю, где тут поисково-спасательная база, — сообщил Тедж. — Мы доберемся до нее до завтрашнего утра. Если твой друг жив… — он смолк.

«Говорит почти как островитянин, поступает совсем как морянин», подумал Твисп. «Проклятье! Где я его все-таки видел?»

— Ты назвал это барьером, — сказал Твисп, глядя на дальний прибой.

— Моряне собираются возвести сушу над поверхностью моря. Это ее часть.

Твисп усваивал услышанное, не давая себе труда верить или не верить. Если это правда, это потрясающе — но сейчас время жарить совсем другую рыбку.

— Значит, ты затопил субмарину и сбежал от людей, которым лучше бы помереть.

Твисп и вполовину не поверил истории Теджа. Морское гостеприимство велит выслушать — но ничто не велит соглашаться.

Тедж обвел окружающее возбужденным взглядом. Второе солнце стояло высоко, но в это время года оно садится быстро, и вскоре их накроет ночьсторона. Твисп был голоден и раздражен.

— У тебя не найдется полотенца и одеял? — спросил Тедж. — Я себе всю задницу застудил!

— Полотенце и одеяла в свертке на корме у тебя за спиной, — сказал Твисп с излишней резкостью оттого, что сам не догадался позаботиться об госте. — Ты увидел меня и вылез в надежде, что я тебя спасу — добавил Твисп, когда Тедж обернулся и нашел сверток.

Тедж, вытиравший волосы, вынырнул из полотенца.

— Если бы я еще немного продержал их под углекислым газом, это бы их убило. Я не смог.

— Не скажешь ли, кто они такие?

— Люди, которые поубивают нас, не отрываясь от завтрака, и при этом крошки не уронят!

Тедж сказал это так, что у Твиспа желудок свело. Тедж верил в то, что говорил.

— Боюсь, у тебя нету курсопрокладчика, — сказал Тедж с некоторым высокомерием.

Твисп усилием воли сдержался и откинул покрытие с прибора, стоявшего у его ног. Он особенно гордился своим относительным компенсатором дрейфа. Стрелка компаса на его верхушке показывала, что они значительно сбились с курса.

Тедж пригнулся, чтобы взглянуть.

— Морянский компас точнее, — сказал он, — но и этот сойдет.

— Между островами — не точнее, — поправил его Твисп. — Острова дрейфуют, и фиксированных точек для его ориентирования нет.

Тедж склонился над прибором и заработал его переключателями с такой уверенностью, что Твисп понял: ему пользоваться этим устройством не впервой. Красная стрелка переместилась к новому объекту.

— Этот курс приведет нас сюда, — сказал Тедж и покачал головой. — Иногда я дивлюсь, как мы вообще можем хоть что-то найти без морянских инструментов.

«Мы?» подивился Твисп.

— Полагаю, ты островитянин, — обвиняюще произнес Твисп, еле сдерживая гнев. — Отсталый мы народ, верно?

Тедж встал и вернулся на прежнее место возле кормы.

— Лучше поработай как следует полотенцем, — посоветовал Твисп. — Ты совсем промеж ушей не протер!

Тедж проигнорировал его выпад и сел, привалясь спиной к корме.

Твисп добавил мотору мощности и двинулся по курсу, указанному стрелкой. «С тем же успехом я мог бы плыть к спасательной базе! Черт бы побрал этого Теджа!» Может, он один из тех съехавших вниз островитян, которые становятся большими морянами, чем сами моряне?

— Может, ты мне расскажешь, что случилось на этой субмарине? — потребовал Твисп. — Раз уж я в этом участвую, я хочу знать, во что ты меня втравил.

Тедж с мрачным выражением лица вновь улегся на палубу. Помолчав, он начал описывать свою вылазку вместе с Гэллоу. Когда он добрался в своем рассказе до Гуэмеса, Твисп перебил его.

— Ты был за штурвалом?

— Клянусь, я не знал, что он собирается сделать.

— Продолжай. Что произошло дальше?

Тедж продолжил рассказ о том, что произошло после затопления Гуэмеса. Все это время Твисп глядел на него с каменным лицом. Один раз Твисп пошарил за штурвалом, чтобы нащупать там лазерное ружье — настоящее морянское лазерное ружье, которое обошлось ему в целый улов мури. Холодное прикосновение оружия некоторым образом успокоило его смятенный рассудок. Он не мог не спрашивать себя: «А что, если Тедж все врет?»

Когда Тедж закончил, Твисп подумал немного прежде, чем задать вопрос.

— Ты привязал команду к сидениям, включая этого самого Гэллоу, и отправил их на дно. Почем ты знаешь, что не убил их?

— Они достаточно свободно привязаны, чтобы освободиться, когда придут в себя.

— Думаю, я бы… — Твисп резко тряхнул головой. — Думаю, ты понимаешь, что имеется только твое слово против их слова, а за пультом управления сидел ты?

Тедж зарылся лицом в одеяло, укрывающее его колени. Плечи его затряслись, и лишь несколько мгновений спустя Твисп понял, что рыдает.

Для Твиспа то было верхом доверия между двумя людьми. У него больше не оставалось сомнений в правдивости рассказанного.

Тедж поднял залитое слезами лицо и взглянул на Твиспа.

— Ты всего не знаешь. Ты не знаешь, каким круглым дураком я оказался. Дураком — и орудием!

А вот теперь все вышло наружу — и как книжник-островитянин всегда хотел быть морянином, и как Гэллоу поймал его на крючок этой мечты, завлекая неповинного островитянина в компрометирующее положение.

— Почему ты не отвел субмарину назад, на спасательную базу? — спросил Твисп.

— Слишком далеко. И потом, откуда мне знать, кто за них, а кто против? Это же тайная организация, даже от большинства морян тайная. Я увидел тебя, и… я должен был убраться от них, убраться с этой субмарины.

«Истеричный мальчишка!» подумал Твисп.

— Моряне не порадуются тому, как ты разгромил их субмарину, — сказал он вслух.

Короткий взрыв горького смеха сотряс Теджа.

— Моряне ничего не потеряют! Они величайшие мусорщики всех времен. Если что на дно упало, к ним попало.

— История занимательная, Кей, — кивнул Твисп. — А теперь я расскажу тебе, что случилось. Насчет Гуэмеса я всему верю, и я…

— Это правда!

— И я рад бы не верить тебе, но не могу. А еще я верю, что тебя втянул Гэллоу. Но я не думаю, что ты так невинен, как представляешься.

— Клянусь тебе, я не знал, что он задумал!

— Ладно, Кей. Верю. И верю, что ты увидел меня на мониторе субмарины. И что вылез, чтобы я тебя спас.

Тедж вздрогнул. Твисп кивнул.

— Ты плыл в сторону от меня, чтобы я наверняка последовал за тобой вместо того, чтобы попытаться достичь субмарины. Ты хотел сойти за морянина, чтобы я отвез тебя на эту базу, и собирался использовать свою осведомленность о разрушении Гуэмеса, чтобы обеспечить себе местечко среди морян наверняка. Ты собирался променять свои сведения на…

— Не собирался я! Клянусь!

— Не клянись, — предостерег Твисп. — Корабль слышит.

Тедж начал было говорить, передумал и умолк. Религиозный блеф обычно срабатывал с островитянами, даже если они и объявляли себя неверующими.

— Чем ты занимался наверху? — спросил Твисп. — На каком острове?

— Игл. Я был… историком и… и техником.

— Ты бывал на Вашоне?

— Пару раз.

— Похоже, тогда-то я тебя и видел. Я редко забываю лица. Историк, значит? Постоянно в помещении. Вот почему ты такой бледный.

— Ты хоть представляешь, — спросил Тедж, — какие исторические документы остались у морян? Моряне сами понятия не имеют, что они в их распоряжении. И о том, какие они ценные.

— Вот Гэллоу и решил, что ты окажешься таким же ценным свидетелем, записывающим его деяния?

— Так он мне сказал.

— Делать историю — не то же самое, что писать ее. Полагаю, это ты уже заметил.

— Кораблю ведомо, что да!

— Ага. Влипли мы с тобой, Тедж. Выбрасывать тебя за борт я не собираюсь. Но меня твоя история не устраивает, понимаешь? Вот если база окажется там, где ты сказал… вот тогда и посмотрим.

— База там, — повторил Тедж. — Ее вышка выступает из воды настолько, что километров за пятьдесят видать.

— Конечно, — согласился Твисп. — А до тех пор сиди на корме, а я останусь у штурвала. И не пытайся уйти оттуда. Ясно?

Тедж молча зарылся лицом в одеяло. Но по сотрясению его тела и судорожным всхлипам Твиспу было ясно, что он все расслышал.

Глава 17

Что самое трудное, когда любовничаешь с мутью? Найти ухо.

Морянская шутка

Следуя за Алэ со скоростью, болезненной для его старых слабых ног, Уорд Киль шагнул в люк, помеченный красным кругом, и оказался в комнате, переполненной бурной деятельностью. Там было множество экранов — и при каждом по технику — по меньшей мере дюжина контрольных панелей с переключателями и надписями в морянском стиле. Индикаторы с буквенными и цифровыми обозначениями подмигивали ему. Киль насчитал десяток больших видеоэкранов, демонстрирующих подводные и надводные виды. И все это размещалось в пространстве, ненамного большем, чем жилище Алэ.

«И никакой толкотни», подумал Уорд.

Совсем как островитяне, эти моряне наловчились использовать ограниченное пространство — хотя Киль и отметил, что помещение, ограниченное по морянским меркам, островитяне назвали бы просторным.

Алэ провела его вдоль панелей и экранов, познакомив со всеми. Каждый сотрудник во время знакомства подымал взгляд, коротко кивал и возвращался к работе. По взглядам, которыми они награждали Алэ, Киль мог сказать, что его присутствие в этой комнате для некоторых морян особо неприятно.

Карин подвела гостя к самой большой панели, расположенной на низком столике, чтобы удобнее обозревать все помещение. Молодого человека за панелью Алэ окликнула «Тень», но отрекомендовала его Дарком Панилем. Фамилию эту Киль вспомнил — несомненно, потомок поэта и историка из первопоселенцев. Над высокими скулами Паниля требовательно горели его темные глаза. Его рот лишь минимально отклонился от прямой линии, когда он откликался на приветствие.

— Что это за место? — спросил Киль.

— Текущий Контроль, — ответила Алэ. — Сейчас вы узнаете все подробности. Сейчас люди заняты срочной работой. Мы не имеем права им мешать. Видите, вон там оранжевые огоньки мигают? Это срочные вызовы поисковых и спасательных команд, которые сейчас на дежурстве.

— Поисковых и спасательных? — переспросил Киль. — Кто-то из ваших людей попал в беду?

— Нет, — ответила она, сжав зубы, — из ваших.

Киль попридержал язык. Он скользил взглядом вдоль всей комнаты по напряженным лицам, изучал каждый экран, какофонию, созданную двумя дюжинами рук техников, барабанящих по клавиатурам. Есть отчего растеряться. Не начало ли это угрозы, о которой упоминала Алэ? Киль с трудом хранил молчание… но ведь Алэ сказала «поисковых и спасательных»? Самое время наблюдать и запоминать.

Сразу же после того, как медикивынесли ему свой смертный приговор, Киль ощутил, что живет в пустоте, которую отчаянно нужно заполнить. Он чувствовал, что даже его долгая служба в Комитете по Жизненным формам сделалась чем-то пустопорожним. Должно же быть что-то большее… то, что станет достойным итогом его жизни, покажет, как он любил свой народ. Он хотел послать весть по всем переходам, гласящую: «Вот как я вас любил». Возможно, ключ к этой необходимости обретался в этой комнате.

— Тень, — прошептала Алэ судье на ухо, — так его друзья зовут, это более приятное имя, чем Дарк — наш самый способный координатор. На его счету очень много спасенных островитян, упавших в море.

Она что, надеялась впечатлить его опекой над жизнями островитян?

— Я и не знал, что дело ведется так формализованно, — тихим сухим голосом произнес Киль.

— А вы полагали, что мы оставляем все на волю случая? — поинтересовалась она, и Киль расслышал короткое презрительное фырканье. — Мы всегда наблюдаем за островитянами во время шторма или водяной стены.

Киль ощутил при этом известии эмоциональный укол. Его гордость была затронута.

— Почему вы делаете это скрытно от нас? — спросил он.

— Полагаете, островитянская гордость перенесет столь пристальное наблюдение? — спросила Алэ. — Вы забываете, Уорд, что я подолгу живу наверху. Вы и так считаете, что мы умышляем против вас. А что ваши люди сказали бы обо всем этом? — Жестом руки она обвела контрольные панели, видеоэкраны, приглушенно побрякивающие принтеры.

— По вашему, островитяне — параноики, — сказал Киль. Он был вынужден признаться себе, что предназначение этой комнаты ранит его гордость. Вашонская служба безопасности также не будет в восторге от такого пристального наблюдения. И возможно, их страхи обоснованны. Киль напомнил себе, что видит только то, что ему показывают.

Большой экран справа демонстрировал массивную часть острова.

— Похоже на Вашон, — заметил он. — Я узнаю его обводы.

Алэ тронула Паниля за плечо, и Киль подивился тому, насколько собственническим было это прикосновение. Паниль оторвался от клавиатуры.

— Мы не помешали? — спросила Карин.

— Покороче.

— Ты не мог бы успокоить страхи судьи Киля? Он узнал свой остров вон там, — Карин кивком указала на экран справа. — дай нам местоположение острова относительно ближайшей водяной стены.

Паниль повернулся к своей панели и набрал код, повернул переключатель и считал данные с тонкой темной полоски наверху панели. Маленький экран наверху показывал уже не повторение надводного вида, а окружающий ландшафт. На квадратике в нижнем правом углу экрана помаргивало «V-200».

— Видимость двести метров, — заметила Алэ. — Совсем неплохо.

— Вашон находится примерно в четырех километрах от нашего подводного барьера эйч-а-девять и движется параллельно стене, — сообщил Паниль. Приблизительно через час мы начнем отводить его в сторону. Водяная стена находится на двухкилометровом расстоянии. Нам придется немного поманеврировать, но опасаться нечего. Все под контролем.

Киль, услышав такие цифры, едва подавил вскрик.

— Что значит — «опасаться нечего»? — спросил он молодого человека, совладав со своим гневом.

— У нас все под контролем… — ответил Паниль.

— Молодой человек, при отклонении такой массы, как Вашон, — покачал головой Киль, — мы рады, если нам удается стабилизировать базовое местоположение при контактах с другими островами. А разминуться с опасностью в двух километрах невозможно.

Уголки рта Паниля приподнялись вверх в напряженной улыбке — в той всезнающей улыбке, которую Киль всегда терпеть не мог. Он видывал эту улыбку на лицах недорослей-начетчиков, полагающих, что старики просто глупы.

— Вам, островитянам, келп не помогает, — отозвался Паниль. — А нам помогает. Поэтому мы здесь, и у нас нет времени на вашу островитянскую паранойю.

— Тень! — предупреждающе прозвенел голос Алэ.

— Прошу прощения. — Паниль вновь склонился над своими приборами. — Но келп дает нам возможность контроля, который удерживал Вашон вдали от реальной опасности на протяжении нескольких последних лет. И другие острова тоже.

«Какое ошеломляющее заявление!» подумал Киль. Краем газа он видел, как пристально следит Алэ за каждым движением Паниля. Молодой человек кивнул чему-то, что вычитал из своих данных.

— Посмотрите сюда, — сказал он. — Ландро! — пожилая женщина в другом конце комнаты взглянула на него и кивнула. Паниль назвал ей серию букв и цифр. Женщина отбила их на своей клавиатуре, подождала, вновь нажала на клавишу, подождала. Паниль склонился над своей клавиатурой. Пальцы его быстро запорхали над нею.

— Посмотрите на экран Тени, — предложила Алэ.

Экран демонстрировал длинную полосу келпа, толстую, тянущуюся вглубь. «V-200» все еще помаргивало в угловом квадратике. Киль оценил глубину прорастания келпа вниз метров в сто. По мере того, как он наблюдал, в заросли келпа открылся боковой проход, толстые лохмы расступились и сплелись с соседними. Проход имел по меньшей мере метров тридцать в ширину.

— Келп контролирует течения, открывая для них подходящие проходы, — сказала Алэ. — Вы видите одну из самых примитивных форм кормового поведения келпа. Таким образом он улавливает холодные течения, богатые питательными веществами.

— Как вы заставляете его отвечать нужным образом? — приглушенным шепотом спросил Киль.

— Низкочастотными сигналами, — сообщила Алэ. — Мы еще не улучшили наш способ, но до этого недалеко. Это очень примитивно, если верить историческим хроникам. Мы ожидаем, что на следующей стадии развития келп включит в свой словарь визуальные образы.

— Вы хотите сказать, что разговариваете с ним?

— Приближенно. Как мать «разговаривает» с младенцем — в этом примерно роде. Мы еще не можем назвать келп разумным, он не способен покуда принимать независимые решения.

Киль начал понимать, откуда взялся всезнающий вид Паниля. Как много поколений островитян пробыли в море и даже не приблизились к подобному достижению? А что еще такого, что островитянам недостает, моряне сумели развить?

— Поскольку все это очень приближенно, мы оставляем большое пространство для ошибок, — добавила Алэ.

— Четыре километра… это безопасно? — спросил Киль.

— Два километра, — поправил Паниль — На данный момент это безопасное расстояние.

— Келп отвечает на серию сигналов, — заверила его Алэ.

«С чего бы им так вдруг распинаться перед высшим островитянским чиновником?» подумал Киль.

— Как видите, — пояснила Алэ, — мы обучаем келп в процессе использования. — Она взяла Уорда за руку, глядя на открывающийся в зарослях келпа проход.

Киль увидел, какой взгляд бросил Паниль на это дружеское рукопожатие Алэ и как отвердела линия его рта.

«Ревность?» гадал Киль. Мысль вспыхнула на мгновение, как огонек свечи на сквозняке. Возможно, это способ вывести Паниля из равновесия. Киль похлопал Алэ по руке.

— Понимаете, почему я привела вас сюда? — спросила Алэ.

Киль попробовал прокашляться, но горло оказалось судорожно сжатым. Безусловно, островитянам следует узнать об этих разработках. Он начинал понимать проблемы Алэ — морянские проблемы. Они совершили ошибку, не поделившись этой информацией. Или… или не совершили?

— Нам еще есть что осмотреть, — сказала Алэ. — Думаю, на очереди гимназия, это ближе всего. Там мы обучаем наших астронавтов.

Киль, полуотвернувшись, разглядывал экраны. Разум его лишь частично сосредоточился на словах Алэ, и он не сразу осознал услышанное? Он развернулся и столкнулся с Алэ, и лишь ее сильная хватка удержала его от падения.

— Я знаю, что вам нужны гибербаки, — сказал он.

— Корабль не оставил бы их на орбите, если бы не предназначал их нам, Уорд.

— Так вот зачем вы возводите ваши барьеры и громоздите сушу посреди моря.

— Мы можем запускать ракеты и отсюда, но это не наилучший способ, — подтвердила Карин. — Нам нужна база на твердой земле над уровнем моря.

— И что вы собираетесь делать с содержимым гибербаков?

— Если записи верны — а у нас нет никаких оснований в этом сомневаться — тогда все богатство жизненных форм в этих контейнерах вернет нас на человеческий путь — к человеческому образу развития.

— А каков он, этот человеческий образ? — спросил Уорд.

— Ну, это… Уорд, жизненные формы в этих контейнерах смогут…

— Я изучал записи. Что вы рассчитываете выиграть в условиях Пандоры посредством, скажем, макаки резус? Или питона? Какой нам толк от мангуста?

— Уорд, но есть же коровы, свиньи, цыплята…

— И киты — и чем они могут нам помочь? Смогут ли они ужиться с келпом? А ведь вы указываете на значение келпа…

— Мы ведь не узнаем, пока не попытаемся, верно?

— Как Верховный судья Комитета по жизненным формам — а ведь именно в этом качестве вы ко мне и обращаетесь, Карин Алэ — я должен напомнить вам, что рассматривал подобные вопросы и раньше.

— Корабль и наши предки принесли…

— Откуда вдруг эти религиозные порывания, Карин? Корабль и наши предки принесли хаос на Пандору. Они не продумали последствия своих действий. Посмотрите же на меня, Карин! Я — одно из этих последствий. Клоны… мутанты… не было ли целью Корабля преподать нам жестокий урок, я вас спрашиваю?

— Какой урок?

— Что есть перемены, способные нас уничтожить. Как легко вы разглагольствуете о человеческом образе жизни! Но как вы определяете, что такое «человеческий»?

— Уорд… мы оба — люди.

— Такие, как мы, Карин. Вот критерий нашего суждения. Человек — это «такой, как я». Мы печенкой чуем: это — человек, если он такой, как я.

— Вы и в Комитете так судите? — Тон Алэ был не то пренебрежительным, не то уязвленным.

— Конечно, так. Но кисть, которой я обрисовываю сходство, очень широка. А широка ли ваша кисть? К слову, вот этот презрительного вида молодой человек, который сидит перед нами — может он посмотреть на меня и сказать: «Он такой, как я»?

Паниль не поднял взгляда, но шея его заполыхала, и он еще ниже склонился над клавиатурой.

— Тень и его люди спасают жизни островитян, — заметила Алэ.

— Конечно, — откликнулся Киль, — и я благодарен. Вот только я хотел бы знать — считает он, что спасает людей или интересные низшие формы жизни? Мы живем в различной среде, Карин. И это различие среды диктует нам разные обычаи. Вот и все. Но я спрашиваю себя, почему мы, островитяне, позволяем вашим стандартам красоты управлять нами? Вот вы, к примеру, могли бы воспринять меня как возлюбленного? — Он поднял руку, чтобы предотвратить ее ответ, и увидел, что Паниль изо всех сил старается игнорировать их разговор. — Я не предлагаю себя всерьез, — вставил Киль. — Просто подумайте обо всем, что с этим связано. Подумайте, как печально, что мне вообще пришлось об этом заговорить.

— Вы самое трудное в общении, — сказала Алэ, осторожно подбирая слова и делая между ними большие промежутки… — человеческое существо… какое я только встречала.

— Вы меня поэтому и привезли сюда? Если вы сумеете убедить меня, то сумеете убедить кого угодно?

— Я не думаю об островитянах, как о мути, — произнесла она. — Вы люди, чьи жизни тоже важны и чье значение для нас всех должно быть очевидным.

— Но вы же говорили, что есть моряне, которые с этим не согласны, — напомнил Уорд.

— Большинству морян неизвестно, с какими проблемами сталкиваются островитяне. Вы должны признать, Уорд, что ваша работа по большей части неэффективна… хотя, конечно, и не по вашей вине.

«Как завуалировано», подумал Киль. «Эвфемизм, да и только.»

— Тогда в чем же наше «очевидное значение»?

— Уорд, каждый из нас решает одну и ту же общую проблему — как выжить на этой планете — несколько с другой стороны. Здесь, внизу, мы собираем компост ради метана и ради плодородной почвы, которая понадобится нам, когда нам придется высаживать растения на суше.

— Изымая энергию из жизненного цикла?

— Задерживая ее, — поправила Алэ. — Суша гораздо стабильнее, когда ее удерживают растения. Нам нужна плодородная почва.

— Метан, — пробормотал он, забыв, что собирался сказать, в свете этих новых откровений, нахлынувших на него. — Вам нужно наше производство водорода!

Ее глаза расширились от его догадливости.

— Нам нужен водород, чтобы достичь космоса, — сказала она.

— А нам он нужен для приготовления пищи, для отопления, для двигателей наших немногих механических устройств, — перечислил Уорд.

— У вас есть и метан.

— В недостаточном количестве.

— Мы выделяем водород с помощью электролиза и…

— Недостаточно эффективно, — возразил Киль. Он старался не выдавать своей гордости, но она все равно звучала в его голосе.

— Вы используете замечательные разделительные мембраны и глубоководное давление, — сказала Карин.

— Один-ноль в пользу биомассы.

— Но нельзя же всю технологию основывать на биомассе, — возразила Алэ. — Посмотрите, как она вас тормозит. Ваша технология должна поддерживать и защищать вас, служить вашему прогрессу.

— Этот спор завязался много поколений назад, — сказал Киль. — Островитяне знают, что вы думаете о биомассе.

— Но спор не завершен, — настаивала Карин. — А с гибербаками…

— Теперь вы идете к нам, — прервал ее Киль, — поскольку мы лучше управляемся с живыми тканями. — Он позволил себе слегка улыбнуться. — И я должен заметить, что вы обращаетесь к нам в случаях особо тонкой хирургии.

— Мы понимаем, что когда-то биомасса стала для вас наиболее удобным средством, чтобы выжить на поверхности, — возразила Карин. — Но времена меняются, и…

— И вы меняете их, — произнес Уорд с вызовом. Он примолк при виде отчаяния, заставившего ее крепче сжать челюсти, приметил, как ярко сверкнули ее синие глаза. — Времена всегда меняются, — промолвил он, на сей раз помягче. — Но вопрос остается прежним: «Как нам наилучшим образом приспособиться к переменам?»

— Все ваши запасы энергии уходят на то, чтобы поддерживать вашу жизнь и вашу биомассу, — выпалила Карин, не смягчившись в ответ. — Островам случается голодать. А мы не голодаем. И в течение жизни поколения мы выйдем под открытое небо на твердую сушу!

Киль пожал плечами. Пожатие было болезненным из-за устройства, поддерживающего его крупную голову. Он чувствовал, как по мере все большего утомления мышцы шеи скручиваются болезненными узлами от затылка к волосам.

— И что вы думаете о старом споре в свете этих перемен? — спросила Алэ. Ее вопрос прозвучал как вызов.

— Вы создаете барьеры, создаете берега, которые могут утопить острова, — сказал Киль. — вы делаете это для распространения морянского образа жизни. Островитяне были бы дураками, не задайся они вопросом — не делаете ли вы все это, чтобы утопить острова, а заодно и всю муть.

— Уорд. — Карин покачала головой прежде, чем продолжить. — Уорд, конец жизни на островах в том виде, в каком вы ее знаете, произойдет при нашей жизни. И это не обязательно плохо.

«Не при моей жизни», подумал он.

— Вы это понимаете? — требовательно спросила она.

— Вы хотите, чтобы я облегчил для вас эти перемены, — произнес Киль. — Сделать меня козлом отпущения, Иудой. Вы слышали об Иуде, Карин? А о козлах?

Заметная тень беспокойства показалась на ее лице.

— Я стараюсь дать вам понять, как скоро островитянам придется меняться. Это факт, и с ним придется считаться, нравится вам это или нет.

— А еще вы стараетесь заполучить наше производство водорода, — заметил Киль.

— Я стараюсь удержать вас выше нашей морянской политической грызни, — вставила она.

— Знаете ли, Карин, что-то я вам не доверяю. Я подозреваю, что вы действуете без одобрения вашего собственного народа.

— С меня довольно, — прервал Паниль. — Я предупреждал тебя, Карин, что островитянин…

— Дозволь мне управиться самой, — возразила Карин, утихомирив его движением руки. — если это и ошибка, это моя ошибка. — Она обратилась к Килю. — Вы можете поверить в возвращение гибербаков или восстановление суши? Вы можете понять значимость восстановления сознательности келпа?

«Это представление», понял Киль. Она разыгрывает его для меня. Или для Паниля.»

— С какой целью и при помощи каких средств? — спросил он, стараясь выиграть время.

— С какой целью? Мы наконец-то достигнем реальной стабильности. Все мы. Это то, что сможет объединить нас.

«Она выглядит такой спокойной, такой лощеной», подумал Киль. «Но что-то все-таки не в порядке.»

— Что для вас самое важное? — спросил он. — Келп, суша или гибербаки?

— Мои люди хотят заполучить гибербаки.

— А ваши люди — это кто?

Она оглянулась на Паниля.

— Большинство — вот кто ее люди, — сказал тот. — Вот так у нас делаются дела.

— А что самое важное для вас, Тень? — спросил Киль, глядя на него сверху вниз.

— Лично для меня? — глаза Паниля неохотно оторвались от экрана. — Келп. Без него вся эта планета — бесконечная борьба за выживание. — Он указал на экраны, от которых, как напомнил себе Киль, зависела жизнь многих островитян. — Вы видели, на что он способен, — добавил Паниль. — Вот сейчас он удерживает Вашон на глубокой воде. Это удобно. Это помогает выжить.

— Вы полагаете, это надежно?

— Да. У нас есть все, что было спасено из старого Редута после катастрофы. И мы хорошо представляем себе, что в этих гибербаках? Они могут подождать.

— Конечно, это меня тревожит, — сказал Киль, взглянув на Алэ. — Я знаю, что предположительно находится в контейнерах. А что говорят ваши записи?

— У нас есть все основания полагать, что в гибербаках содержатся земные формы растительной и животной жизни — все, что Корабль считал необходимым для колонизации. И там должно оказаться около тридцати тысяч человек — сохраняющихся до бесконечности.

Киль фыркнул при словах «есть все основания полагать». «Все-таки они не знают наверняка», подумал он. «Это выстрел вслепую». Он уставился в потолок, думая о кусках плаза и пластали, а заодно и о всей плоти, кружащей вокруг Пандоры год за годом.

— Там может оказаться все, что угодно, — произнесла Карин. — Все, что угодно.

Он знал, что эти слова продиктованы страхом.

— Вы претендуете на то, что представляете большинство морян, — сказал Киль, обвиняюще взглянув на Карин, — но в ваших действиях ощущается неуверенность.

— Есть политические тонкости… — Карин перебила сама себя. — Уорд, наш космический проект будет продолжаться вне зависимости от того, преуспею я с вами или нет.

— Преуспеете? Со мной? — Казалось, ее замысла и махинациям нет конца.

Алэ выдохнула — это прозвучало скорее как шипение, нежели как выдох.

— Если я потерплю поражение, Уорд, для островитян дело плохо. Мы хотим положить начало цивилизации, а не войне. Как же вы не понимаете! Мы предлагаем островитянам сушу для колонизации.

— А-а-хх, какова наживка! — произнес Уорд.

Киль подумал, какое воздействие на островитян окажет это предложение. Многие за него ухватятся — бедно живущие островитяне, такие, как обитатели Гуэмеса, существующие по принципу «что в море поймал, то сразу в рот и сунул». А вот Вашон — дело другое. Но в этом предложении есть и похвальба морянским богатством. Многие островитяне глубоко завидовали этим богатствам. Это все осложнит. Сложность того, что предлагала ему Алэ, начала открываться ему во всех своих переплетениях — проблема, которую предстояло решить.

— Мне нужна информация, — заявил он. — Насколько вы близки к выходу в космос?

— Тень, — окликнула Алэ.

Паниль нажал на клавиши. Экран перед ним продемонстрировал два изображения, разделенные между собой линией посредине. Слева открывался подводный вид на башню, чьи размеры Киль смог оценить лишь тогда, когда сообразил, что крохотные фигурки возле нее — не рыбки, а моряне. Вид справа показывал ту же башню, выступающей из океана, и сравнив увиденное с пропорциями не левой половине экрана, Киль понял, что эта штука торчит над поверхностью метров на пятьдесят.

— Сегодня или завтра, в зависимости от погоды, произойдет очередной запуск, — сообщила Алэ. — Проверочный, первый с человеком на борту, а вскоре после этого мы и за гибербаками сможем отправиться.

— Почему ни один из островов не наблюдал запусков? — спросил Киль.

— Мы направляем вас в сторону от них, — ответил Паниль, пожав плечами.

Киль покачал разболевшейся головой.

— Это объясняет знамения, о которых вы слышали, все эти заявления островитян, что корабль возвращается, — добавила Алэ.

— Как же вы позабавились! — взорвался Киль. — Простодушные островитяне и их примитивные суеверия! — Он яростно уставился на нее. — Вы же знаете, что кое-кто из моего народа заявляет, что ваши ракеты — это знамения того, что наступает конец света. Если бы вы только поставили в известность КП…

— Это было неправильное решение, — сказала Карин. — Мы это признаем. Вот почему вы здесь. И что мы теперь со всем этим будем делать?

Киль почесал голову. Шея страшно болела из-за поддерживающего устройства. Он чувствовал за сказанным еще и подтекст… ключом к которому был Паниль. Алэ говорила по большей части то, что и планировала сказать. Киль был не новичком в политике и понимал, что так, с ходу, никто ему не даст во всем разобраться. Алэ хотела, чтобы он узнал разные вещи — те, что она запланировала. А ему было нужно то, что от него скрывали.

— Как мы сможем смягчить для островитян эту истину? — размышлял Киль.

— У нас нет времени на островитянские философствования, — отрезала она.

Киль присвистнул.

— Это просто другой способ назвать нас лентяями. Но наше время почти целиком уходит на то, чтобы просто остаться в живых. Вы думаете, что мы не деятельны, потому что мы не строим ракет. Но это у нас нет времени. У нас нет времени на красивые фразы и замыслы…

— Прекратите! — выпалила она. — Если мы с вами не сумеем договориться, чего тогда ждать от наших народов?

Киль повернул голову, чтобы посмотреть на нее сперва одним глазом, затем другим. Он подавил улыбку. Две вещи позабавили его. Она была права, и она может терять самообладание. Киль поднял обе руки и потер шею.

Алэ мгновенно сосредоточилась, по многим прежним дипломатическим встречам осведомленная о проблемах Киля.

— Вы устали, — сказала она. — Не хотели бы вы отдохнуть, выпить чашечку кофе или чего-нибудь посущественней?

— Чашка хорошего вашонского кофе устроит меня наилучшим образом, — отозвался Уорд, сдвинув держатель налево. — А еще — снять на время со своей шеи эту проклятую штуковину. У вас, часом, не найдется собакресла?

— Биомасса тут, внизу, редкость, — ответила Алэ. — Боюсь, мы не можем обеспечить вас всем островитянским комфортом.

— Мне просто нужен массаж, — объяснил Киль. — моряне много теряют, не обзаводясь собакреслами.

— Я уверена, что мы сумеем обеспечить вам массаж, — пообещала Карин.

— У нас, внизу, куда меньше проблем со здоровьем, чем у вас наверху, — перебил Паниль. Его взгляд был вновь прикован к экранам, и говорил он, как бы не вполне осознавая собственные слова, и все же Киль не мог пропустить эту реплику мимо ушей.

— Молодой человек, — заметил он. — Я так понимаю, что вы блестящий специалист в своей области. Не давайте уверенности в своих достижениях делать вас безапелляционным в других областях. Вам еще многому предстоит выучиться.

Повернувшись, чтобы опереться на руку Алэ, он позволил увести себя в коридор, чувствуя взгляды, уставленные ему в спину. Отчего-то из-за этих взглядов у него мурашки ползли по хребту.

— Я убедила вас? — спросила Алэ.

Киль ковылял рядом с ней, ноги у него болели, голова раскалывалась от обрывков информации, которая вскоре обрушится, как ему довелось узнать, на его народ.

— Вы убедили меня в том, что моряне это сделают, — ответил Уорд. — У вас хватит и денег, и организованности, и решимости. — Он споткнулся и вновь выпрямился. — Не привык я к палубам, которые не покачиваются, — заметил он. — Жить на суше для ветерана нелегко.

— Так все и не переселятся на сушу за один раз, — возразила Карин. — Только те, кто особенно остро в этом нуждается. Мы думаем, что острова надо будет пришвартовать… или сделать плоты для такой близкой швартовки. Они будут предназначены для временного проживания, пока земледелие не наладится.

Киль призадумался на минуту.

— Вы долго над этим размышляли.

— Так и есть.

— Организовывали для островитян их жизнь и…

— Старались придумать, как всех вас спасти!

— Ой ли? — Киль расхохотался. — Распихав нас по прибрежным плотам?

— Они идеальны, — ответила Алэ, и Киль увидел в ее глазах искреннее восхищение. — А когда нужда в них минует, мы сможем дать им отмереть и использовать их на удобрения…

Киль не смог сдержать горечи.

— Вы не понимаете, Карин. Мне это ясно. Остров — это не мертвый кусок… земли. Он живой! Это наша мать! Она поддерживает нашу жизнь, и мы относимся к ней с заботливой любовью. А вы приговариваете нашу мать к участи мешка удобрений.

Некоторое время она смотрела на него в упор.

— Вы думаете, — сказала она затем, — что островитяне — единственные, кто отказывается от своего образа жизни. Те из нас, кто выйдут наверх…

— Сохранят для себя и глубины, — подхватил Киль. — Вы не перерезаете пуповину. Мы при этом переходе пострадаем куда сильнее. А вы это охотно игнорируете.

— Да не игнорирую я это, черт возьми! Вот почему вы здесь!

«Пора заканчивать перепалку», подумал он. «Пора показать ей, что я ей на самом деле не верю и не доверяю.»

— Вы скрываете от меня информацию, — обвинил он. — Я изучил вас за долгое время, Карин. Что-то кипит внутри вас, что-то важное и значительное. Вы стараетесь контролировать то, что я могу узнать, скармливаете мне избранные сведения, чтобы заручиться моим сотрудничеством. Вы…

— Уорд, я…

— Не перебивайте. Самый быстрый способ заручиться моим сотрудничеством — это откровенность. Поделитесь со мной всем. Я помогу, если это будет нужно. Но я не помогу, я буду сопротивляться, если вы по прежнему будете скрывать от меня хоть что-нибудь.

Карин остановилась у закрытого люка и окинула его рассеянным взглядом.

— Вы меня знаете, Карин, — настаивал он. — Я говорю то, что думаю. Я буду с вами бороться. Я уеду… если вы не удержите меня силой… и я буду противостоять…

— Хорошо же! — Карин яростно взглянула на него. — Удерживать вас? Я бы и помыслить не посмела. Другие могут, но я не смогу. Вы хотите откровенности? Очень хорошо. Беда уже стряслась, Уорд. Остров Гуэмес утонул.

Киль моргнул, словно это движение век могло лишить ужаса то, что она сказала.

«Целый остров утонул!»

— Итак, — рявкнул он, — ваш бесценный текущий контроль — контроль за течениями! — не сработал. Вы загнали остров в…

— Нет. — Она покачала головой, чтобы подкрепить свои слова. — Нет! Нет! Кто-то сделал это намеренно. Это не имеет ничего общего с текущим контролем. Это жестокий, порочный акт разрушения.

— Кто? — спросил он тихим от потрясения голосом.

— Мы пока не знаем. Но жертвы насчитываются тысячами, и мы все еще подбираем выживших. — Она повернулась, чтобы открыть люк. В медлительности ее движения Киль впервые увидел признаки приближения старости.

«Она все еще что-то скрывает», думал Уорд, следуя за Карин в ее обиталище.

Глава 18

Люди проводят жизнь в лабиринтах. Если, пройдя очередной, они не могут найти новый, они строят его себе сами. Что за страсть испытывать себя?

«Вопросы Авааты», из Анналов

Дьюк начал сыпать проклятиями, корчиться в своей питательной ванне и стучать кулачками по ее органическим стенкам, пока вдоль всего края ее не пошли синие пятна.

Наблюдатели вызвали КП.

Время было позднее, и Симона Роксэк собиралась лечь спать. Когда пришел вызов, Симона набросила на голову свое любимое одеяние, покрыв им крепкие изгибы грудей и бедер. Пурпурное достоинство наряда изгоняло даже малейший намек на женственность. Симона поспешила прочь из своего жилища по коридорам, на ходу одергивая наряд, чтобы придать ему хоть частично дневную пристойность. Она вошла в сумрачное обиталище, где вели свое существование Ваата и Дьюк. Беспокойство ее было очевидным. Опустившись на колени возле Дьюка, она заговорила.

— Я здесь, Дьюк. Это капеллан-психиатр. Чем я могу тебе помочь?

— Помочь мне? — завопил Дьюк. — Ах ты, чирей на заднице беременной свиноматки! Ты даже самой себе не можешь помочь!

Потрясенная КП поднесла руку к вуали, прикрывавшей рот. Она, конечно же, знала, что такое свиноматка — одно из созданий Корабля, самка кабана. Это она хорошо помнила.

«Беременная свиноматка?»

Симона Роксэк не смогла удержаться и не погладить стройными пальцами гладкую плоскость живота.

— Единственные свиньи находятся в гибербаках, — сказала она. Ей пришлось сосредоточиться на том, чтобы говорить достаточно громко, чтобы Дьюк мог ее услышать.

— Ты так думаешь?

— Почему ты ругаешься? — спросила КП. Она пыталась придать своему тону надлежащую почтительность.

— Ваата сновидит меня в ужасные вещи, — простонал Дьюк. — Ее волосы… они повсюду, по всему океану, и она разрывает меня на кусочки.

КП уставилась на Дьюка. Тело его виднелось мутным пятном из-под питательного раствора. Губы его искали поверхности, словно рыбьи. Он выглядел невредимым.

— Я не понимаю, — произнесла КП. — Вроде ты не поврежден.

— Я что, не говорил, что она меня сновидит? — простонал Дьюк. — Сны убивают, если ты не можешь выбраться. Я утону там. Весь до последнего кусочка утону.

— Ты не тонешь, — заверила его КП.

— Да не здесь, бабуиниха! В море!

«Бабуиниха», подумала она. Еще одно создание Корабля. Почему Дьюк вспоминает создания Корабля? Возвращаются ли они, в конце концов? Но откуда ему знать? Симона подняла взгляд и обвела им перепуганных наблюдателей, обступивших органическую ванну. Может, один из них?.. Да нет, это невозможно.

— Она не хочет слушать, — объявил Дьюк внезапно четко и неожиданно внятно. — Они говорят, а она не хочет слушать.

— Кто не хочет слушать, Дьюк? Кто эти «они»?

— Ее волосы! Ты что, не слышала, что я сказал? — Дьюк ударил слабым кулачком в стенку ванны возле КП. Она с отсутствующим видом вновь погладила свой живот.

— Создания Корабля должны быть возвращены на Пандору? — спросила Роксэк.

— Возвращайте их куда хотите, — вымолвил Дьюк. — Только не давайте ей уснить меня обратно в море.

— Ваата желает вернуться в море?

— Говорю же, она сновидит меня. Она сновидит меня прочь.

— Так сны Вааты реальны?

Дьюк отказался отвечать. Он только застонал и забился на своем краю ванны.

Роксэк вздохнула. Она смотрела через всю ванну на громаду Вааты, живущую… дышащую. Волосы Вааты, словно водоросли, колыхались на волнах, поднятых бьющимся Дьюком. Как могут волосы Вааты пребывать в океане и одновременно здесь, в Вашоне? Возможно, в снах. Может, это еще одно чудо Корабля? Волосы Ваата уже почти отросли настолько, чтобы их следовало остричь — уже около года прошло. А все эти отстриженные волосы Вааты… были ли они по прежнему неким образом связанными с ней? ничто не может быть невозможным в царствии чудес.

Но как волосы Вааты могут разговаривать?

Роксэк снова вздохнула. Беспокойное дело — работа капеллана-психиатра. Ей предъявляются чудовищные требования. Слухи об этом разнесутся не позже утра. Наблюдателей замолчать не заставишь. Слухи, искаженные сплетни. Нужно высказать какую-нибудь интерпретацию, нечто решительно, способное успокоить. Нечто подходящее, чтобы предотвратить опасные пересуды.

Она встала, скривившись от боли в левом колене.

— Следующая часть волос Вааты не будет отдана верующим, — сказала она, вглядываясь в благоговейные лица наблюдателей вокруг ванны. — Все до последней прядки должно быть отдано морю в качестве жертвоприношения.

У ее ног застонал Дьюк.

— Сука! Сука! Сука! — закричал он весьма отчетливо.

На эту реплику Роксэк отреагировала мгновенно, будучи подготовлена к ней предыдущим бормотанием Дьюка. Сука — это самка собаки. КП поняла: великие события ожидают Пандору. Ваата в снах ведет Дьюка к потрясающим переживаниям, а Дьюк призывает создания Корабля.

Вновь окинув взглядом благоговейных наблюдателей, Роксэк подробно это объяснила. Она была довольна, когда головы склонились, выражая согласие.

Глава 19

Все обитатели Пандоры будут свободны, когда первые дирижаблики подымутся с поверхности моря.

Лозунг морянского проекта «келп»

Пять ударов водяного барабанчика прозвучали, словно музыка, подымая Бретта вверх… вверх… вверх из недр сна, в котором он дотягивался до Скади Ванг, но так ни разу ее и не коснулся. Всякий раз он падал в глубину, подобную той, в которую погрузился, когда водяная стена смыла его с Вашона.

Бретт открыл глаза и узнал комнату Скади. Освещение было выключено, но его вбирающие малейшую частичку света глаза различили ее руку между их постелями. Рука высунулась из-под одеяла и сонно шарила по стене в поисках выключателя.

— Немного выше и правее, — посоветовал Бретт.

— Ты видишь? — В ее голосе звучало удивление. Рука ее перестала шарить и нашла выключатель. Яркий свет залил комнату. Бретт глубоко вдохнул, выдохнул и потер глаза. Свет отдавался в них болью до самых висков.

Скади выпрямилась, сидя на постели, прикрыв грудь одеялом.

— Ты видишь в темноте? — настаивала она.

— Иногда это очень удобно, — кивнул Бретт.

— Тогда твоя скромность не такая твердокаменная, как я думала.

Она выскользнула из-под покрывал и оделась в костюм в желто-зеленую вертикальную полоску. Бретт старался не смотреть, как девушка одевается, но глаза его не слушались.

— Через полчаса у меня проверка инструментов, — сообщила Скади. — А потом я выплываю на дежурство.

— А что я должен сделать насчет… ну, насчет регистрации?

— Я о тебе уже доложила. Я управлюсь через несколько часов. Гулять не ходи: можешь заблудиться.

— Мне нужен проводник?

— Друг, — поправила она и вновь быстро улыбнулась. — Если проголодаешься — еда вон там. — Девушка указала на альков в противоположном конце комнаты. — Когда я вернусь, ты зарегистрируешься. Или за тобой кого-нибудь пришлют сюда.

Бретт обвел взглядом комнату, чувствуя, как она съежится, когда Скади уйдет, и ему нечего будет делать.

— Ты плохо выспался? — спросила Скади.

— Кошмары, — ответил он. — Не привык я спать в неподвижности. Все такое… мертвое, такое тихое.

Улыбка промелькнула белизной на ее смуглом лице.

— Мне пора. Раньше уйду, раньше вернусь.

Когда люк захлопнулся за ней, тишина в маленькой комнате надавила на уши Бретта. Он посмотрел на кровать, где впала Скади.

«Я один.»

Он знал, что не сможет уснуть. Он не сможет оторвать свое внимание от легкого отпечатка, оставленного телом Скади на второй постели. До чего маленькая комната — и почему она казалась больше, пока Скади была здесь?

Сердце его внезапно забилось быстрее, и чем сильнее оно билось, тем сильнее Бретту сдавливало грудь, когда он пытался вздохнуть поглубже.

Он выскочил из постели, оделся и принялся расхаживать. Взгляд его метался по комнате туда-сюда — раковина и краны, буфет с похожими на раковины штуковинами по углам, люк перед ним… все сплошь из дорогого металла, но все такое прямоугольное, такое жесткое. Краны были сделаны в виде блестящих серебряных дельфинчиков. Бретт потрогал их и стенку позади них. Эти два металла были совершенно разными на ощупь.

В комнате не было иллюминаторов или смотровых щелей — ничего, откуда можно было бы выглянуть наружу. В стенах, покрытых волнистым, наподобие келпа, рисунком, было прорезано лишь два люка. Бретт чувствовал, что его переполняет энергия, которую некуда девать.

Он застелил постели в дневное положение и вновь зашагал по комнате. Что-то так и бурлило в нем. Грудь сдавило сильнее, и целый рой черных пятне завертелся у него перед глазами. Вокруг нет ничего, подумал он, только вода. Громкий звон наполнял его уши.

Внезапно Бретт распахнул внешний люк и выскочил в коридор. Он знал лишь одно: ему нужен воздух. Он рухнул на одно колено, задыхаясь.

Двое морян остановились подле него. Один схватил Бретта за плечо.

— Островитянин, — сказал он. В голосе его не было ничего, кроме интереса.

— Полегче, — окликнул другой. — Ты в безопасности.

— Воздуха! — прохрипел Бретт. Что-то тяжело давило ему на грудь, и сердце в сдавленной груди все убыстрялось.

— Здесь полно воздуха, сынок, — сказал тот, что держал его за плечо. — Вдохни глубоко. Прислонись ко мне спиной и вдохни глубоко.

Бретт почувствовал, как вцепившееся в него напряжение приподняло один костлявый палец, потом еще один. Позади него послышался еще один голос, властный.

— Кто оставил муть в одиночестве? — Какая-то возня, затем возглас. — Доктор! Сюда!

Бретт старался дышать быстро и глубоко, но не мог. Он слышал свист в своем сведенном судорогой горле.

— Расслабься. Дыши медленней и глубже.

— Отнесите его к иллюминатору, — велел властный голос. — Куда-нибудь, откуда можно посмотреть наружу. Обычно это помогает.

Чьи-то руки распрямили Бретта и подхватили его под мышки. Его губы и кончики пальцев покалывало, словно от электрического тока. К нему склонилось лицо, похожее на туманное пятно.

— Ты когда-нибудь бывал внизу раньше?

Губы Бретта шевельнулись в безмолвном: «Нет». Он не был уверен, что сможет идти.

— Не бойся, — сказало пятно. — Это в первый раз часто случается. С тобой будет все в порядке.

Бретт начал осознавать, что люди торопливо несут его куда-то вдоль светло-оранжевого коридора. Чья-то рука похлопала его по плечу. Покалывание отступило, черный рой перед его глазами начал блекнуть. Несущие его люди остановились, опустили его на палубу, затем усадили. В голове у него прояснилось, и Бретт увидел цепочку огоньков. Огоньки у него над головой были прикрыты пыльными футлярами. Их заслонила чья-то голова — по прикидкам Бретта, человек одних примерно лет с Твиспом, окруженный ореолом темных волос.

— Ты чувствуешь себя лучше? — спросил он.

— Я чувствую себя идиотом, — кое-как прохрипел Бретт пересохшим ртом.

Под внезапный взрыв всеобщего смеха Бретт приподнял голову и поглядел через широкий иллюминатор на море. Там низкой горизонтальной полосой пролегал келп, в его зарослях суетилось множество рыбок. Это зрелище подводной жизни сильно отличалось от того, что можно было видеть сверху через дрейфогляд.

— Все в порядке, сынок, — сказал мужчина, похлопав его по плечу. — Всякий иной раз чувствует себя идиотом. Но это лучше, чем быть идиотом, верно?

«Так мог бы сказать Твисп», подумал Бретт и улыбнулся длинноволосому морянину.

— Спасибо.

— Самое лучше для тебя, молодой человек, — сказал морянин, — это вернуться в тихую комнату. Снова попытаться побыть одному.

От одной этой мысли у Бретта вновь заколотилось сердце. Он вновь представил себя в одиночестве в этой крохотной комнатушке с металлическими стенами, а вокруг вся эта вода…

— Кто тебя привел? — спросил морянин.

— Я никому не хочу неприятностей, — заколебался Бретт.

— Неприятностей и не будет, — заверил его доктор. — Мы может отозвать того, кто тебя привел, с его дежурства, чтобы он мог облегчить тебе приспосабливание к здешней жизни.

— Скади… Скади Ванг привела меня.

— О! Так тебя уже дожидаются. Лекс, — окликнул он кого-то вне поля зрения Бретта, — вызови Скади из лаборатории. — Врач вновь обратил свое внимание на Бретта. — Спешить некуда, но тебе все же надо привыкать быть одному.

— Она уже идет, — сказал голос у Бретта за спиной.

— Многим островитянам поначалу приходится тяжело внизу. Я бы сказал, каждому, так или иначе. Некоторые приходят в себя сразу, другим на это требуется несколько недель. Ты, похоже, одолел это.

Кто-то сбоку от Бретта приподнял его подбородок и поднес к его губам сосуд с водой. Вода была холодной, с легким привкусом соли.

Бретт увидел, как Скади мчится по длинному коридору с искаженным от беспокойства личиком. Морянин помог Бретту подняться на ноги, ухватив его за плечо, а потом заторопился навстречу Скади.

— У твоего приятеля был приступ стресса, — бросил он ей на ходу, обернувшись. — Потренируй его на одиночество, пока он не научится справляться с паникой.

Скади в благодарность помахала ему вслед, а затем помогла Бретту совершить обратный путь к ее комнате.

— Я должна была остаться, — сказала Скади. — Ты мой первый спасенный, и мне казалось, что ты так хорошо справляешься…

— Мне тоже так казалось, — ответил он, — так что не расстраивайся. Кто был этот доктор?

— Тень Паниль. Я работаю в его отделении Поисково-Спасательной службы, в текущем контроле.

— А я думал, он врач, все говорили…

— А он и есть врач. У всех в ПСС есть эта квалификация. — Скади взяла его за руку. — Ты в порядке?

— Это было так глупо с моей стороны, — покраснел Бретт. — Я просто почувствовал, что мне не хватает воздуха, а когда я вышел в коридор…

— Это я виновата, — настаивала она. — Я совсем позабыла о приступах стресса, а ведь нас этому учили. Но мне казалось… ну, как будто ты всегда был здесь. Я не воспринимала тебя как новичка.

— Воздух в коридорах такой влажный, — заметил Бретт. — Прямо сплошная вода.

— Но теперь ты в порядке?

— Да. — Бретт глубоко вдохнул. — Только… ну, промок малость.

— Иногда здешний воздух такой влажный, что в нем белье полоскать впору. Некоторым островитянам приходится носить с собой контейнеры с сухим воздухом, пока они привыкнут. Если тебе уже лучше, нам бы стоило сходить зарегистрироваться. Тебя уже поджидают. — В ответ на его вопросительный взгляд она лишь пожала плечами. — Тебе ведь нужно пройти собеседование.

Он так и уставился на нее, успокоенный ее присутствием, но все же лелея в душе внезапное чувство пустоты. Островитяне были наслышаны о том, какая зарегулированная жизнь у морян — в этом отчитывайся, на то проверяйся. Он хотел было расспросить Скади об этом собеседовании, но им помешала группа морян,с грохотом волокущих оборудование — контейнеры, носилки, шланги.

— Что случилось? — крикнула Скади им вслед.

— Жертв катастрофы привезли, — проорал в ответ один из них.

Ожили громкоговорители на потолке.

— Код оранжевый! Код оранжевый! Всему дежурному персоналу проследовать по своим станциям. Это не учебная тревога. Это не учебная тревога. Очистить причальные отсеки. Очистить коридоры. Дежурные станции предназначены только для персонала. Только для персонала. Всем прочим прибыть на другие станции. Медицинским службам занять места в коридорах и травмопунктах. Код оранжевый. Это не учебная…

Все больше морян пробегало мимо них.

— Очистить коридоры! — прокричал один.

— Что случилось? — крикнула ему вслед Скади.

— Остров затонул за Мистральным барьером. Сейчас вносят уцелевших.

— Это не Вашон? — закричал Бретт.

Моряне убежали, оставив его без ответа.

Скади потянула его за руку.

— Скорей. — Она провела его в боковой коридор и втолкнула в отверстие большого люка, скользнувшего в сторону при ее прикосновении. — Мне придется оставить тебя здесь и явиться на мою станцию.

Бретт проследовал за ней через двойной люк в кафе. Вдоль стен были расставлены низенькие столики в кабинках. Другие столики располагались по всей комнате. Ряды пластальных колонн разделяли их между собой. Каждая колонна была оборудована обслуживающим лотком. За угловым столиком сидели двое, склонившись над его поверхностью друг к другу. Скади торопливо повела Бретта к этому столику. Когда они приблизились, сидящий справа стал виден отчетливо, и Бретт споткнулся. Каждый островитянин знал это лицо — эту крупную голову на удлиненной шее, поддерживаемую специальным устройством: Уорд Киль!

Скади остановилась у столика, держа Бретта за руку. Ее внимание было обращено на спутницу Киля. Бретт узнал эту рыжеволосую женщину. Он видел ее мельком в Вашоне. До того, как он повстречал Скади, Бретт считал Карин Алэ прекраснейшей из ныне живущих женщин. Он не нуждался в негромких пояснениях Скади.

— Здесь должны были оказаться работники службы регистрации, — сказала Алэ, — но они разошлись оп своим станциям.

Бретт мучительно сглотнул и посмотрел на Киля.

— Господин судья, говорят, что целый остров затонул.

— Это был Гуэмес, — холодно произнес Киль.

— Уорд, — вмешалась Алэ, взглянув на Киля, — я предлагаю вам и юному Нортону пройти в мою квартиру. Не задерживайтесь в коридорах и оставайтесь у меня, пока я с вами не свяжусь.

— Я должна идти, Бретт, — сказала Скади. — Я приду за тобой, когда все это закончится.

Алэ взяла Скади за руку, и они умчались прочь.

С болезненной медлительностью Киль выбрался из-за стола и постоял немного, позволяя ногам привыкнуть к новому положению.

Бретт прислушивался к шагам людей, мчащихся по коридору.

Киль старательно заковылял к люку.

— Пойдем, Бретт.

Когда они вышли в коридорчик, ведущий к выходу, люк перед ними зашипел, открываясь, и на Бретта пахнуло чесноком, поджаренным в оливковом масле и еще какими-то незнакомыми приправами. Мужской голос прикрикнул: «Вы, двое! Покинуть коридор!»

Бретт развернулся. В проходе люка, ведущего на кухню, стоял крепко сбитый мужчина с темно-пепельными волосами. Его довольно плоские черты лица сменили злое выражение на принужденную улыбку, едва он только отвел взгляд от Бретта и узнал Киля.

— Прошу прощения, господин судья, — извинился мужчина. — Не узнал вас спервоначалу. Но вам все равно не место в коридоре.

— Нам было велено оставить это место и дожидаться посланника Алэ у нее, — объяснил Киль.

Мужчина отступил на шаг и сделал жест в сторону кухни.

— Пройдите сюда. Вы можете занять бывшую квартиру Райана Ванга. Карин Алэ будут извещена.

Киль тронул Бретта за плечо.

— Это ближе, — сказал он.

Мужчина провел их в большую комнату с низким потолком, залитую мягким светом. Бретт не смог обнаружить источника света — казалось, он сам по себе омывает комнату нежными волнами. Толстые светло-голубые ковры ласкали босые ноги Бретта. Казалось, единственным предметом обстановки были пухлые подушки, коричневые, терракотовые и темно-синие, но Бретт, знавший морянскую привычку убирать мебель в стены, подозревал, что остальные предметы меблировки просто скрыты за занавесями.

— Вам будет здесь удобно, — заметил мужчина.

— Кого я имею удовольствие благодарить за гостеприимство? — осведомился Киль.

— Меня зовут Финн Лонфинн, — отрекомендовался мужчина. — Я был одним из слуг Райана Ванга, а теперь я присматриваю за этим жильем. А ваш юный друг, он?..

— Бретт Нортон, — ответил Бретт. — Я как раз шел на регистрацию и собеседование, когда прозвучал сигнал тревоги.

Бретт разглядывал комнату. Он никогда не видел ничего подобного. Во многих отношениях обстановка слегка напоминала островитянскую — весь металл прикрыт тканью, по большей части явно верхнего производства. Но палуба не двигалась. Только воздух тихонько пульсировал в системе вентиляции.

— У вас есть друзья из Гуэмеса? — поинтересовался Лонфинн.

— КП родом с Гуэмеса, — напомнил ему Киль.

Брови Лонфинна приподнялись, и он перевел взгляд на Бретта. Бретт почувствовал, что вынужден ответить.

— Я не думаю, что знаком с кем-нибудь с Гуэмеса. Мы не проходили ближним дрейфом со времени моего рождения.

— Лонфинн вновь обернулся к Килю.

— Я ведь про друзей спрашивал, а не про КП.

И в его голосе Бретт услышал, как захлопывается люк, отделяющий морян от островитян. Слово мутант пролегало между ними. Симона Роксэк — это муть; возможно, друг Уорд Киля, тоже мути… а может, и нет. Кто может назвать другом того, кто выглядит вот так? КП не могла быть нормальным объектом дружеских отношений. Бретт внезапно ощутил угрозу.

Киль понял, внезапно ужаснувшись, что мнение Лонфинна об очевидном превосходстве морян не так уж и безобидно. Такое отношение было обычным в среде менее образованных морян, но Киль ощутил, что и его наполняет беспокойство, вызванное внезапным внутренним пробуждением.

«Ведь я был готов согласиться с его суждением! Часть меня все время принимала, как само собой разумеющееся, то, что моряне лучше.»

Неосознанное убеждение, воспитанное долгими годами, распустилось в душе Киля, подобно ядовитому цветку, заставив его проявиться с такой стороны, которой он в себе даже и не подозревал. Осознание этого наполнило Киля гневом.

— У вас есть приятели на Гуэмесе? — настырно выспрашивал Лонфинн. — Как жаль, что кое-кто из ваших невезучих сотоварищей был изуродован или погиб. Но ведь уродство и смерть — это естественная часть вашей жизни.

— Вы говорили, что были раньше слугой, — промолвил Киль. — Вы хотите сказать, что в этой квартире никто больше не живет?

— По закону она принадлежит Скади Ванг, насколько я понимаю, — ответил Лонфинн. — Но она говорит, что жить здесь ей не хочется. Полагаю, в ближайшее время это жилье будут сдавать, а деньги перечислять на счет Скади.

Бретт изумленно воззрился на него, а затем вновь оглядел просторную квартиру — такую богатую.

Все еще потрясенный своим внутренним открытием, Киль доковылял до кучи синих подушек и опустился на них, вытянув перед собой больные ноги.

— Счастье, что Гуэмес — остров маленький, — заметил Лонфинн.

— Счастье?! — вырвалось у Бретта.

— Я имел в виду, — пожал плечами Лонфинн, — насколько ужаснее оказалась бы катастрофа, будь это один из крупных островов… да вот хотя бы Вашон.

— Мы знаем, что вы имели в виду, — со вздохом произнес Киль. — Я знаю, что моряне называют Гуэмес «гетто».

— Но… но ведь это ничего не значит, — вымолвил Лонфинн. Едва он понял, что теперь он вынужден защищаться, как в его голосе появились гневные нотки.

— Нет, это значит, что крупные острова обязаны время от времени оказывать помощь Гуэмесу — и пищевыми запасами, и медицинским оборудованием, — настаивал Киль.

— Да, с Гуэмесом не поторгуешь, — признал Лонфинн.

Бретт переводил взгляд с одного собеседника на другого, ощущая подводные течения. За их словами крылся подтекст — но Бретт подозревал, что ему требуется куда лучшее знание морян, чтобы понять, что это за подтекст. Он только ощущал за каждым из аргументов еле скрываемый гнев. Бретт знал, что некоторые островитяне обзывали Гуэмес «спасательной шлюпкой Корабля». Кличка была шутливой, но Бретт понимал ее смысл: это значило, что на Гуэмесе было полным-полно БогоТворителей — людей глубоко верующих, фундаменталистов. Неудивительно, что КП была уроженкой Гуэмеса. В устах островитян шутки по поводу Гуэмеса не звучали обидно — а вот выслушивать инсинуации Лонфинна оказалось болезненно.

Лонфинн пересек комнату, проверил люк и обернулся.

— Люк ведет из этого холла в гостевые спальни — на случай, если вы захотите отдохнуть. — Он снова обернулся к Килю. — Полагаю, эта штука у вас на шее здорово вас утомляет.

— Безусловно. — Киль потер шею. — Но я знаю, что всем нам приходится в этой жизни терпеть многие вещи, которые нас утомляют.

— Хотел бы я знать, почему морян никогда не назначали КП? — проворчал Лонфинн.

Ответил ему Бретт, припомнив одно из замечаний Твиспа как раз по этому поводу.

— Я думаю, — повторил он за Твиспом, — что у морян есть множество других дел и им попросту неинтересно.

— Неинтересно? — Лонфинн уставился на Бретта так, словно в первый раз его увидел. — Молодой человек, я не думаю, что вы достаточно квалифицированны, чтобы обсуждать политические проблемы.

— По моему, юноша скорее задал вопрос, — предположил Киль, улыбнувшись Бретту.

— Вопросы следует задавать прямо, — проворчал Лонфинн.

— И отвечать на них тоже следует прямо, — настаивал Киль. Он поглядел на Бретта. — Это вопрос постоянно дебатируется между «верными» и политическим лобби. Большинство приверженцев Корабля наверху считают, что передача поста КП морянину равносильна катастрофе. У них и без того слишком много влияния на многие аспекты нашей во всем остальном скучной жизни.

— Молодому человеку трудно понять такую сложную политическую проблему, — сказал Лонфинн с угрюмой усмешкой.

Бретт только зубами скрипнул от его покровительственного тона.

Лонфинн подошел к стене позади Киля, нажал на клавишу, и панель отъехала в сторону. За нею оказался большой иллюминатор, откуда открывался вид на подводный сад с прозрачным потолком и фонтанчиком посредине, где крохотные рыбки сновали меж нежных, ярко окрашенных растений.

— Мне пора идти, — объявил Лонфинн. — Развлекайтесь. Вот это, — он указал рукой на иллюминатор, — не даст вам почувствовать себя взаперти. Я и сам нахожу этот вид весьма отдохновительным. — Он повернулся к Бретту, помолчал и добавил. — Я прослежу, чтобы все необходимые для регистрации формуляры были присланы вам на подпись. Нечего время зря терять.

С этими словами Лонфинн отбыл через тот самый люк, откуда они вошли сюда.

— А вы заполняли эти бумаги? — Бретт взглянул на Киля. — Что они собой представляют?

— Они удовлетворяют потребность морян разложить все по полочкам с ярлычками. Твое имя, возраст, обстоятельства прибытия вниз, послужной список, возможные таланты, желаешь ли ты остаться… — Киль поколебался, откашлялся. — Твои родители, их профессии, их мутации. Степень тяжести твоих собственных мутаций.

Бретт по-прежнему молча смотрел на Верховного судью.

— Касательно ответа на твой второй вопрос, — продолжал Киль, — нет, от меня этого не потребовали. Я убежден, что здесь есть на меня длинное досье с уймой важных деталей… а заодно и всякой чепухи.

Бретт прицепился к единственной фразе Киля.

— Меня могут попросить остаться внизу?

— От тебя могут потребовать отработать стоимость твоего спасения. Внизу живет много островитян, и я собираюсь заглянуть к ним прежде, чем вернуться наверх. Я знаю, жизнь здесь может выглядеть очень привлекательной. — Он провел пальцами по мягкому ворсу ковра, словно для того, чтобы подчеркнуть сказанное.

Бретт уставился в потолок, гадая, каково это — прожить большую часть жизни здесь, вдали от обоих солнц. Конечно, люди, живущие внизу, иногда поднимаются на поверхность, но все-таки…

— Лучшие спасательные команды состоят по большей части из островитян, — добавил Киль. — Так Карин Алэ сказала.

— Я слышал, что моряне хотят, чтобы каждый платил им на свой лад, — заметил Бретт. — Но мне не потребуется много времени, чтобы отработать стоимость моего… — Он внезапно подумал о Скади. Как может он ей отплатить? Да таких денег и на свете нет.

— У морян есть много способов привлекать желательных и приемлемых островитян, — сказал Киль. — Похоже, кто-то здесь заинтересован в тебе. И все же не это должно тебя сейчас заботить больше всего. К слову сказать, у тебя есть медицинская подготовка?

— Только первая помощь и общеоздоровительный курс.

Киль сделал глубокий вдох и быстрый выдох.

— Боюсь, этого недостаточно. Гуэмес погрузился под воду уже довольно давно. Я уверен, что уцелевшим, которых сейчас размещают, потребуется более квалифицированная помощь.

Бретт попытался сглотнуть, но горло свело спазмом.

«Гуэмес, целый остров — утонул.»

— Я могу нести носилки, — выдавил он.

— Не сомневаюсь, — печально улыбнулся Киль. — А еще я не сомневаюсь, что ты не найдешь, куда их надо нести. Мы оба можем только помешать. Сейчас мы являемся именно тем, чем нас здесь называют — два островитянских уродца, от которых больше вреда, чем пользы. Нам придется сидеть и ждать.

Глава 20

Нам редко удается избавиться от зла, всего лишь уяснив себе его причины.

К. Г. Юнг, из Корабельных архивов

— Есть в Анналах одно проклятие, — сказал Тедж, — старое, как само человечество. Оно гласит: «Чтоб ты жил в интересное время». Кажется, это оно самое.

Вот уже некоторое время, покуда лодки пересекали полуночную сторону Пандорианского моря, Тедж рассказывал Твиспу, что он вызнал от Гэллоу и его присных. Твисп не различал Теджа. Только красная стрелка горела в скорлупке. Ничего больше не было видно — даже звезд над головой. Влажное облачное покрывало закрыло их незадолго до ночьстороны.

— Суши будет больше, чем ты можешь себе вообразить, — продолжал Тедж. — Столько суши, сколько ты сейчас вокруг себя видишь воды. Так они говорили.

— Скверно для островов, — заметил Твисп. — А все эти ракеты, которые они, по твоим словам, запускают…

— Они отлично подготовлены, — ответил Тедж. Его голос доносился из тьмы, и некоторые нотки в нем здорово не понравились Твиспу. — Все готово для спуска гибербаков. Мастерские полны оборудования.

— Мне трудновато вообразить себе сушу, — признал Твисп. — Где они первым делом начнут ее подымать?

— В том месте, которое поселенцы назвали «Колония». На картах оно выглядит как слегка изогнутый четырехугольник. Изгиб увеличивают и расширяют до овала с лагуной посредине. Перед Войнами Клонов это был настоящий город, окруженный стеной из пластали — подходящее место для начала. Где-то в этом году воду из него откачают, и первый город вознесется к небесам.

— Волны уничтожат его, — молвил Твисп.

— Нет, — возразил Тедж. — Это готовилось в течение пяти поколений. Они все продумали — и политику, и экономику, и келп… — он прервался, когда одна из крикс сонно вякнула.

Оба моряка замерли, выжидательно прислушиваясь. Нет ли поблизости стаи голодных рвачей? Но криксы молчали.

— Кошмар ей приснился, — буркнул Тедж.

— Значит, остров Гуэмес со своими религиозными фанатиками стоял на пути проекта колонизации суши, так ведь? — спросил Твисп. — Все они со своим лозунгом: «Оставайтесь-там-куда-Корабль-привел-нас»?

Тедж не ответил.

Твисп думал об откровениях этого человека. Жизнь, проведенная в своеобычном для рыбака одиночестве, сузила горизонты Твиспа. Он чувствовал себя провинциалом, неспособным понять проблемы всемирной политики и экономики. Он знал, что творится, и это было просто. Он знал, что не доверяет этому великому плану, в который Тедж был наполовину влюблен, невзирая на то, что претерпел из-за Гэллоу.

— В этом плане островитянам нет места, — заметил Твисп.

— Нет, мутантам нет места. Они будут исключены, — ответил Тедж. Голос его звучал тихо, еле слышно.

— А кому решать, кто мутант? — спросил Твисп.

Тедж долго молчал.

— Острова перенаселены, с этим я не могу спорить, — наконец сказал он. — Что бы то ни было, а в этом Гэллоу прав.

Твисп глядел в темноту туда, откуда раздавался голос Теджа. Слева виднелось пятно, чуточку более темное, чем все остальное. Оно и привлекло внимание Твиспа. Ему представлялся морянский образ жизни — их жилища, места, описанные Теджем. «Дом», подумал он. «И что за люди могут называть такое своим домом?» Все по линеечке, почти одинаковое, совсем как рой насекомых — да у него от одной этой мысли мурашки по спине бегут!

— Это место, куда ты нас направил, — поинтересовался Твисп, — что оно собой представляет? Почему оно для нас безопасно?

— «Зеленые рвачи» — организация маленькая, — ответил Тедж. — А первая База большая — да по теории вероятности наши шансы там больше, чем в любом другом близлежащем месте.

«Это безнадежно», подумал Твисп. Если моряне уже не отыскали Бретта, что еще ему остается? Море слишком велико, и несусветная глупость — пытаться установить то самое место, где водяная стена налетела на Вашон.

— Скоро рассветет, — сказал Тедж. — Мы прибудем почти сразу после рассвета.

Твисп слышал, как дождь постукивает о навес. Он взглянул на батареи, включив фонарик, и обнаружил, что они заметно посерели. Внезапно прямо за кормой ударила молния и раздался оглушительный гром. В потрясенной тишине раздался голос Теджа: «Что за черт?»

— Мы только что перезарядили батареи, — ответил Твисп. — И можем поймать еще одну молнию, если она ударит поближе. Тогда я выставлю антенну.

— Рыбья срань, — фыркнул Тедж. — Рыбаки еще большие психи, чем я думал. Странно, что вы и вообще возвращаетесь живьем.

— Стараемся — ответил Твисп. — Скажи, а как это ты так быстро заделался экспертом по морянам?

Тедж вынырнул из-под навеса.

— Как историк, я уже многое знал о них прежде, чем отправиться вниз. И потом… когда это становится вопросом выживания, учишься быстро. — Эти слова прозвучали не без хвастовства.

«Выживание», подумал Твисп. Он выключил фонарик и пожалел, что без него не может различить лицо Теджа. Парень все-таки не полный трус, это очевидно. Он работал на субмаринах, как и многие островитяне. Явно знал навигацию. Но в конце концов, многие островитяне знали ее со школы. И при всем при том Тедж жаждал подводной жизни. Если верить ему, ради имевшихся у морян исторических документов, которые они и сами-то не изучили.

Тедж был таким же, как и фанатики Гуэмеса, понял Твисп. «С идеей». Искатель потаенного знания. Тедж хотел попасть к источнику знаний — а каким путем, ему было безразлично. Опасный человек.

Твисп удвоил бдительность, улавливая каждое движение Теджа. Поверхность скорлупки уловит их… в случае, если Тедж вздумает на него наброситься.

— Лучше бы тебе поверить, что так оно и будет, — произнес Тедж. — Довольно скоро для островов не останется места.

— По радио передавали, что судья Уорд Киль отправился вниз с какой-то познавательной целью, — вспомнил Твисп. — Полагаешь, он все время был осведомлен?

Нога шаркнула по палубе: Тедж устраивался поудобнее.

— Если верить Гэллоу, они и словечка верхним не сказали.

На некоторое время оба они погрузились в молчание. Твисп сосредоточился на путеводной стрелке, на ее алом пылающем наконечнике. Как можно поверить в то, что понарассказывал Тедж? Хотя барьер в море был реален. И несомненно, что Тедж лихорадочно удирал — что-то действительно огромное и жуткое преследовало его.

А Тедж лежал, погруженный в собственные думы. «Мне должно было хватить выдержки убить их». Но то, что стояло за Гэллоу, было больше, чем сам Гэллоу. Это уж точно. Знакомая картинка для историка. Хроники Корабля сообщали о разгуле насилия, о лидерах, стремившихся разрешить проблемы человечества путем массового убийства. До безумия Гэллоу Тедж думал о подобных вещах как о чем-то отдаленном и нереальном. Теперь он знал это безумие — тварь с клыками и когтями.

Бледный рассвет осветил верхушки волн, а заодно и Твиспа, стряпавшего на маленькой жаровне, стоявшей на соседнем с ним сиденье. Тедж подумал, не согласится ли Твисп теперь, когда развиднелось, одолжить ему рубашку и штаны своего парня.

— Кофе? — спросил Твисп, заметив обращенный на него взгляд Теджа.

— Спасибо. — И затем, помолчав. — Как я мог быть таким слепым невеждой?

Твисп долго молча глядел на Теджа и лишь затем задал вопрос.

— В том, что пошел с ними — или в том, что дал им уйти?

Тедж закашлялся. Рот его наполнился горечью, едва он проглотил свой кофе.

«Мне все еще страшно», подумал он, глядя на Твиспа, который студил свой кофе, сидя возле штурвала.

— Мне в жизни не было так страшно, — сказал он.

Твисп кивнул. Признаки страха на лице Теджа читались явственно. Страх и невежество плывут по единому течению. А когда страх отступит, его место займет гнев. Пока же разум Теджа занят самоедством.

— Гордыня, вот что мной двигало, — произнес Тедж. — Я хотел написать историю Гэллоу, историю в процессе ее творения, политический фермент — влиятельное движение среди морян. И одному из их лидеров я понравился. Он знал, что я буду вкалывать. Он знал, как я буду благодарен…

— А что, если Гэллоу и его команда мертвы? — поинтересовался Твисп. — Ты разбил их субмарину, и остался единственным, кто может поведать, что случилось с Гуэмесом.

— Да говорю же тебе, я устроил так, чтобы они могли спастись!

Твисп подавил угрюмую усмешку. Гнев его начинал прорываться на поверхность.

Тедж разглядывал лицо Твиспа в сером утреннем свете. Рыбак был смуглым, как и многие островитяне, работающие на открытом воздухе. Ветер плеснул спутанные коричневые волосы Твиспа ему на глаза. Прядь волос зацепилась за двухдневную щетину, осенившую его щеки. Все в поведении этого человека — спокойные движения его глаз, линия его рта — говорили Теджу о силе и решимости. Тедж был уверен, что ни одно зеркало не отразит его глаза такими же ясными — теперь, после Гуэмесской бойни. В этой бойне Тедж встретил и свою смерть.

«Как может кто бы то ни было поверить, что я не знал, что должно произойти, пока оно не произошло? Как я сам могу в это поверить?»

— Лихо же они меня провели, — вздохнул Тедж. — Но я сам был к этому готов! Еще как готов провести самого себя.

— Многие знают, каково это, когда тебя провели, — согласился Твисп. Голос его, лишенный эмоций, звучал ровно. Этот голос позволял Теджу продолжать.

— Мне теперь в жизни не уснуть, — пробормотал Тедж.

Твисп окинул взглядом расстилающееся вокруг них море. Ему не понравилась нотка жалости к самому себе, прозвучавшая в голосе Теджа.

— А как насчет жертв с Гуэмеса? — ровным голосом спросил он. — Как насчет их снов?

Посветлело, и Тедж во все глаза смотрел на Твиспа. Хороший человек, который пытается спасти своему напарнику жизнь. Тедж закрыл глаза, но призраки Гуэмеса горели под веками.

Глаза его распахнулись.

Твисп внимательно вглядывался во что-то по правому борту.

— И где эта база, которую мы должны были увидеть с рассветом?

— Скоро покажется.

Тедж уставился в низкое небо перед ними. А когда база покажется… тогда что? Вопрос, будто путы, сдавил ему грудь. Поверят ли моряне? А даже если и поверят — будут ли они на основании этой веры действовать в защиту островитян?

Глава 21

Никогда не доверяй любви великого человека.

Островитянская пословица

Киль глядел с наблюдательной платформы вниз, на кошмарную сцену регулируемого ада — спасательные шлюпки побывали к маленькой причальной площадке, проходили через шлюзовые, отделявшие дальнюю стену от расстилающейся внизу площади. Это не кошмарный сон, напомнил себе Киль. Спасательные команды сновали между человеческих тел, загромождавших палубу. Команды травматологов проводили срочные операции прямо на месте, в то время как других пострадавших увозили или уносили на носилках. Мертвые — Киль и вообразить никогда не мог столько смертей — были сложены возле левой стены, словно мясо. Через длинный овальный иллюминатор видно было, как прибывающие спасательные шлюпки занимают очередь за носилками. Травматологи и там старались, не покладая рук.

За спиной у Киля Бретт страшно вскрикнул, когда обломки чьей-то нижней челюсти вывалились на палубу из мешка, который несли, чтобы поставить возле стены рядом с другими такими же мешками. Стоящая рядом с Бреттом Скади сотрясалась тихими рыданиями.

Киль оцепенел. Он начинал понимать, зачем Карин послала Скади за ним и за Бреттом. Алэ не понимала всех размеров трагедии. А осознав, захотела заручиться свидетельством островитян, что моряне делают для пострадавших все возможное.

«Она переваливает грязную работу на мертвых», подумал он.

Киль различил рыжие волосы Алэ среди медиков, трудившихся над немногими живыми. Судя по нагромождениям умерших, случайность никому не предоставляла лишних поблажек. Выжило крохотное меньшинство.

Рядом шелохнулась Скади, не отрывая взгляда от нижней палубы.

— Как их много, — шепнула она.

— Как это произошло? — требовательно спросил Бретт, стоявший по левую руку от Киля.

Киль кивнул. Да, это вопрос вопросов. Он не хотел сыпать голословными обвинениями, он хотел быть уверен.

— Как их много, — повторила Скади, на сей раз погромче.

— По последней переписи на Гуэмесе проживало примерно десять тысяч душ, — произнес Киль. Едва сорвавшись с уст, собственные слова поразили его. Душ. Учение Корабля в минуты потрясения подымалось из глубин.

Киль знал, что ему нужно увериться, использовать даваемую его положением власть, чтобы требовать ответов. Это его долг — если не перед другими, так перед собой. И первым делом как только он вернется, КП так и вцепится в него. У Роксэк все еще была родня на Гуэмесе, в этом Киль был уверен. Она будет в гневе, в жутком гневе… и она — это сила, с которой нельзя не считаться.

«Если я вернусь.»

От зрелища, открывшегося на нижней палубе, Киля мутило. Он заметил, как Скади утирает слезы. Глаза у нее были красные, распухшие. Да, она побывала внизу, в гуще этого ада, оказывая помощь в наихудшие минуты.

— Тебе вовсе не нужно оставаться здесь со мной, Скади, — обратился к ней Киль. — Если ты нужна внизу…

— Меня сняли с дежурства, — ответила она и содрогнулась, по-прежнему не в силах оторвать взгляда от жертв.

Киль также не мог оторваться от зрелища этой бойни, разделенной на зоны лентами с цветовым кодом. Команды срочной медицинской помощи склонялись над бледной плотью, поднимали пациентов на носилки.

Команда морян вошла из-под платформы, где стояли Киль, Бретт и Скади. Новоприбывшие начали рыться в мешках с телами, открывая их ради попыток идентификации. В иных мешках были только обрывки и обломки плоти и костей. Команды идентификаторов вели себя деловито, но челюсти их, насколько видел Киль, были крепко сжаты. И они были слишком бледны даже для морян. Одни запечатлевали лица и особые приметы. Другие делали заметки при помощи портативных трансляторов. Киль узнал это устройство. Алэ пыталась заинтересовать им Комитет, но Уорд увидел в нем лишь еще один способ навязать островам экономическую зависимость. «Все, что вы записываете транслятором, сортируется и сохраняется в компьютере», говорила тогда Алэ.

«Некоторые вещи лучше не записывать», подумал он.

Рядом с Килем кто-то откашлялся. Киль развернулся и обнаружил Лонфинна, возле которого обретался еще какой-то морянин. Лонфинн держал под левой мышкой плазмагласовую коробку.

— Господин судья, — возгласил Лонфинн. — Это Миллер Гастингс из службы регистрации.

По контрасту со смуглым, крепко сложенным Лонфинном Гастингс оказался высоким и темноволосым, с тяжелой нижней челюстью и неколебимым взглядом голубых глаз. Оба они были одеты в морянские костюмы из чисто серой ткани — те отглаженные и ухоженные одежды, которые Киль привычно отождествлял с наихудшими проявлениями морянского официоза.

Гастингс обратился к Бретту, стоявшему на несколько шагов в стороне.

— Нам сказали, что мы можем найти некоего Бретта Нортона здесь, наверху, — заявил Гастингс. — Есть некоторые формальности… боюсь, господин судья, это и к вам относится.

Скади у Киля за спиной шагнула и взяла Бретта за руку, что Киль и заметил боковым зрением к вящему своему удивлению. Она была явно напугана.

— Наша работа, господин судья, — вещал Гастингс, уставясь Килю в рот, — заключается в том, чтобы помочь вам приспособиться в сей трагический…

— Дерьмо! — сказал Киль.

Бретт задумался — а правильно ли он расслышал. Изумленное выражение на лице Гастингса сделало очевидным, что Верховный Судья и Председатель Комитета по Жизненным Формам действительно сказал «дерьмо». Бретт посмотрел судье в лицо. Киль одним глазом смотрел на двоих морян, а другим, как и прежде — на кровавую нижнюю палубу. Эта раздвоенность внимания сбивала с толку обоих морян. Бретт нашел ее естественной; все знали, что многие островитяне на это способны.

Гастингс предпринял было новую попытку.

— Мы знаем, что это тяжело, господин судья, но мы подготовлены к подобным ситуациям благодаря разработанным нами процедурам, которые…

— Имейте порядочность убраться, пока я не вышел из себя, — велел Киль. В голосе его не было и намека на дрожь.

Гастингс посмотрел на плазмагласовую коробку под мышкой у Лонфинна, потом на Бретта.

— Враждебность — вполне ожидаемая реакция, — заявил Гастингс. — Но чем скорее мы преодолеем этот барьер, тем скорее…

— Я же ясно сказал, — повторил Киль. — Убирайтесь. Нам нечего вам сказать.

Моряне обменялись взглядами. Выражение их лиц показало Бретту, что эти двое не имеют ни малейшего намерения убраться.

— Молодой человек должен сам говорить за себя, — ровно и даже сердечно произнес Гастингс. — Так что вы скажете, Бретт Нортон? Всего несколько формальностей.

Бретт сглотнул. Рука Скади в его руке сделалась скользкой от пота. Ее пальцы превратились в жесткие палочки, зажаты его собственными. Что Киль вытворяет? И еще, куда более важный вопрос: «Сойдет ли ему это с рук?» Киль — островитянин, влиятельный человек, тот, кем можно восхищаться. Да, но здесь не острова. Бретт расправил плечи в приступе внезапной решимости.

— Да подавитесь вы своими формальностями, — отрезал он. — Любой порядочный человек выбрал бы другое время.

Гастингс сделал медленный выдох, почти вздох. Лицо его помрачнело, он вновь попытался что-то сказать, но Киль его перебил.

— Молодой человек имеет в виду, — прокомментировал Киль, — что с вашей стороны просто бессердечно заявиться сюда со своими формальностями, когда ваши родичи складывают там, под стенкой, тела наших родичей.

Молчание сделалось напряженным. Бретт не испытывал особых семейных чувств к поднятым из глубин изувеченным мертвецам, но решил, что обоим морянам незачем об этом знать.

«Они — и мы».

Но была ведь еще и рука Скади в его руке. Бретт чувствовал, что единственный морянин, которому он может доверять, это Скади… да еще, пожалуй, тот доктор из коридора, Тень Паниль. У Паниля были ясные глаза и… и ему было не все равно.

— Мы этих людей не убивали, — заявил Гастингс. — И прошу вас отметить, господин судья, что это мы совершаем грязную работу — принести их сюда, идентифицировать мертвых, помочь живым…

— Как это благородно с вашей стороны, — подхватил Киль. — Я все ждал, когда же вы об этом заговорите. И вы, конечно же, не упомянули о вашей плате.

Оба морянина выглядели мрачными, но никак уж не смущенными.

— Кому-то придется внести плату, — заявил Гастингс. — Наверху нет соответствующих приспособлений, чтобы…

— Вот вы и подбираете трупы, — перебил Киль. — А их семьи платят вам за беспокойство. Так что кое-кто изрядно греет на этом руки.

— Никто не обязан стараться задаром, — возразил Гастингс.

Киль одним глазом взглянул на Бретта — и снова на морян.

— А когда вы спасаете живого рыбака, вы находите способ использовать и его — с пристальным контролем над его издержками, само собой.

— Мне ничего не надо! — заявила Скади, гневно полыхнув взглядом и на Киля, и на Бретта.

— Я уважаю такой подход, Скади, — отозвался Киль. — И вас я не имел в виду. Но эти ваши собратья-моряне имеют другую точку зрения. У Бретта нет ни рыболовных снастей, ни сети, ни сонара, ни даже разбитой лодки. Чем он заплатит за свою жизнь? Десять лет будет лук резать на морянской кухне?

— Право же, господин судья, — вмешался Гастингс, — я не понимаю вашего нежелания подходить к вещам проще.

— Меня заманили сюда под ложным предлогом, — ответил Киль. — Меня не выпускали из-под присмотра здешних… э-э… хозяев на время, достаточное хотя бы для плевка. — Он указал на иллюминатор перед ними. — Взгляните сюда! — его указательный палец двинулся по направлению к нижней палубе. — Эти тела разорваны, обожжены, разрезаны на куски. На Гуэмес было совершено нападение! И я полагаю, реконструкция покажет, что нападение было совершено снизу посредством твердотелой субмарины.

Впервые Гастингс выглядел так, словно вот-вот утратит самоконтроль. Глаза его сощурились, темные брови сошлись к переносице, нижняя челюсть напряглась.

— Послушайте! — прошипел он сквозь зубы. — Я делаю только то, что от меня требуют морянские законы. Насколько я могу судить…

— Уж извините, — перебил его Киль, — судить — это моя работа, и в ней я поднаторел. По мне, вы оба — пара кровососов. Я не люблю кровососов. Будьте любезны убраться.

— Поскольку вы являетесь тем, кем являетесь, — выдавил Гастингс, — я пока что вынужден с этим смириться. Что же касается этого парня…

— То у него есть я, чтобы отстаивать его интересы, — отпарировал Киль. — Здесь для ваших услуг не место и не время.

Лонфинн отступил на шаг, преспокойно загородив выход с наблюдательной платформы.

— Молодой человек должен сам отвечать за себя, — настаивал Гастингс.

— Судья сказал вам удалиться, — ответил Бретт.

— Прошу вас, — произнесла Скади, стиснув пальцы Бретта, — я сама буду нести за них ответственность. Посол Алэ сама прислала меня, чтобы привести их сюда. Ваше присутствие нежелательно.

Гастингс так посмотрел на нее, словно хотел сказать: «Большая честь для такой маленькой девчонки», но был принужден смолчать. Его указательный палец ткнул было в коробку под мышкой у Лонфинна, но тут же опустился.

— Очень хорошо, — заявил он. — Мы старались обойтись без срочных записей, но ситуация осложнилась. — Он бросил быстрый взгляд на нижнюю палубу. — Тем не менее я готов сопроводить вас в апартаменты Райана Ванга. Возможно, привести вас сюда было ошибочным решением.

— Я согласен удалиться, — отозвался Киль. — Я видел уже достаточно. — Тон его вновь был вежливым и дипломатичным.

Бретт слышал, как двусмысленно прозвучали слова Киля, и подумал: «У этого старого паука есть в запасе еще не одна сеть».

Даже и в просторном жилище Ванга Бретта не оставляла эта мысль. Он верно поступил, последовав примеру Верховного Судьи. Даже Скади была на его стороне. Почти все время, пока они шли к жилищу ее покойного отца, рука ее оставалась в руке Бретта, несмотря на неодобрительные взгляды Гастингса и Лонфинна. Ее рука создавала ощущение близости, и Бретт наслаждался им.

— Благодарю вас джентльмены, — объявил Киль, едва оказавшись в плюшевой комнате с цветными подушками. — Я уверен, что мы сможем связаться с вами, когда вы понадобитесь.

— Мы свяжемся с вами, — заявил Гастингс перед тем, как закрыть за собой люк.

Киль подошел к люку и нажал на переключатель, но ничего не произошло. Люк оставался открытым. Киль посмотрел на Скади.

— Эти двое работали на моего отца, — сказала она. — Мне они не нравятся.

Она высвободила руку из руки Бретта, подошла к темно-красной подушке и уселась на нее, уткнув подбородок в колени и обхватив ноги руками. Когда она изгибалась, желто-зеленые полоски на ее костюме изгибались вместе с нею.

— Бретт, — окликнул его Киль. — Я буду говорить впрямую, поскольку один из нас, возможно, сумеет вернуться наверх, чтобы предупредить другие острова. Мои подозрения подтверждаются на каждом шагу. Полагаю, наш островной образ жизни вскорости потонет на мелководье.

Скади огорченно взглянула на него, вздернув подбородок. Бретт утратил дар речи.

Киль глядел на Скади, думая, как же эта ее поза напоминает ему того многоногого моллюска, который, будучи потревожен, сворачивается в шар.

— Общеизвестное учение гласит, — напомнил Киль, — что жизнь на островах — явление временное. До тех пор, пока мы не вернемся на сушу.

— Но Гуэмес… — начал было Бретт и запнулся.

— Да. Гуэмес, — кинул Киль.

— Нет! — выпалила Скади. — Моряне не могли этого сделать! Мы защищаем острова!

— Я тебе верю, Скади, — отозвался Киль. Шея у него болела, но он поднял голову, будто произносил приговор в суде. — Творятся такие дела, о которых никто не знает… не знает ни наверху, ни внизу.

— Вы и правда думаете, что это сделали моряне? — спросила Скади у Киля.

— Мы должны воздержаться от вынесения приговора, пока не собраны доказательства, — ответил он. — Тем не менее я нахожу такую возможность весьма вероятной.

Скади покачала головой. Бретт понимал ее печаль и несогласие.

— Моряне бы так не сделали, — прошептала она.

— А это не морянское правительство, — возразил Киль. — Иногда правительство избирает один курс, а люди — совсем другой. Этакий политический двойной стандарт. И, вероятно, ни те, ни другие не контролируют ситуацию.

«Что это он такое говорит?» задумался Бретт.

— Как моряне, — продолжал Киль, — так и островитяне терпят лишь самый малый контроль со стороны правительства. Я — верховный Судья самого мощного ответвления правительства — того, которое решает, жить на островах новорожденному или умереть. Одним нравится называть меня Председателем, другим — Верховным Судьей. Но я не чувствую себя отправляющим правосудие.

— Я поверить не могу, что кто-то может просто уничтожить острова, — сказала Скади.

— Но кто-то бесспорно уничтожил Гуэмес, — напомнил Киль, направив печальный взгляд одного глаза на Бретта, а другим неотрывно глядя на Скади. — Как ты полагаешь, это нужно расследовать?

— Да. — она кивнула; кивок пришелся ей прямо в коленки.

— Хорошо бы иметь помощника, — заметил Киль. — С другой стороны, я не хотел бы подвергать опасности того, кто отважится мне помочь.

— А что вам нужно? — спросила Скади.

— Информация, — ответил Уорд. — Последние новости, вещаемые на морянскую аудиторию. И обзор морянских рабочих мест пригодится — в каких категориях еще есть вакансии, а какие переполнены. И нам понадобится сравнительная статистика островитянского населения, проживающего внизу.

— Я не понимаю, — призналась Скади.

— Мне говорили, что ты вычисляешь волны, — произнес Киль, поглядывая на Бретта. — А я хочу вычислить морянское общество. Мне не кажется, что мы имеем дело с традиционной морянской политикой. Я подозреваю, что морянам и самим невдомек, что управляет ими уже не традиционная политика. А ключ к отклонениям — в новостях. И в списках рабочих вакансий. Они могут оказаться ключом к существенным переменам — и к намерениям, стоящим за этими переменами.

— У моего отца в кабинете был комм, — сказала Скади. — Я уверена, что смогу через него что-нибудь выудить… хотя я и не понимаю, как вы будете все это… вычислять.

— Судьи приучены обрабатывать данные, — ответил Киль. — Я всегда гордился тем, что я — хороший судья. Дай мне эти сведения, если можешь.

— Может, нам следует повидаться с другими островитянами, живущими внизу? — предложил Бретт.

— Уже не доверяешь официальным бумагам, а? — улыбнулся Киль. — Оставим это на потом. Прямо сейчас это может оказаться небезопасным. — «Верные инстинкты у парнишки», отметил Киль.

Скади прижала пальцы к вискам и прикрыла глаза.

— Мой народ не убивает, — сказала она. — мы не такие.

Киль уставился на девушку — и внезапно подумал, как же похожи в глубине души моряне и островитяне.

«Море.»

Он никогда не задумывался подобным образом о море. Как должны были их предки приспосабливаться к нему? Море окружало их всегда — и всегда было безграничным. Нечто нескончаемое, источник жизни и смертная угроза. Для Скади и ее народа море олицетворяло собой постоянное давление, его звуки были заглушены глубинами, его течения двигались вдоль дна громадными потоками, сквозь тени к свету. Для морян мир был немым и отдаленным, зато давящим. Для островитян он был шумным, сиюминутно требовательным. Он вынуждал развивать чувство равновесия и сознательность.

Результатом оказалась островитянская алертность, которую моряне находили очаровательной. «Экзотичной». А по контрасту, моряне зачастую были осторожны и вдумчивы, и решения свои принимали так взвешенно, словно драгоценные камни гранили.

Киль переводил взгляд со Скади на Бретта и обратно. Бретт в нее по уши влюблен, это видно. Что это — привлекательность различий? Кто он для нее — некое экзотическое млекопитающее или мужчина? Киль надеялся, что за этим стоит нечто большее, нежели подростковое сексуальное влечение. Уорд не считал себя настолько наивным, чтобы полагать, будто все противоречия между островитянами и морянами могут быть уничтожены посредством барахтанья в спальне. Но род человеческий ожил в этих двоих, и Уорд ощущал его подспудную жизнь. Эта мысль обнадеживала.

— Мой отец заботился и об островитянах, и о морянах, — сказала Скади. — Именно его деньги и сделали поисково-спасательную службу тем, что она есть.

— Покажи мне его кабинет, — попросил Киль. — Я бы хотел воспользоваться его коммом.

Скади встала и подошла к боковому люку в дальнем конце комнаты.

— Сюда.

Киль, следуя за Скади,жестом попросил Бретта остаться. Может, если юная женщина не будет отвлекаться присутствием Бретта, она и думать станет более ясно — не так оборонительно, более объективно.

Когда Киль и Скади ушли, Бретт повернулся к запертому люку. Киля, его И Скади заперли подальше от тех откровений, которые им мог преподнести морянский мир. Алэ хотела, чтобы они этот мир увидели, но кое-кто оказался против. Бретт считал, что это и есть ответ на их нынешнюю изоляцию.

«Что бы сделал Квитс?» гадал он.

Бретт не думал, что Квитс так и торчал бы посреди чужой комнаты и тупо пялился на запертый люк. Бретт подошел к люку и провел пальцами по его металлической раме.

«Мне следовало расспросить Скади о системе переходов, о том, как здесь передвигаются», подумал он. Бретт ничего не мог припомнить о переходах кроме их малолюдства — малолюдства по островитянским понятиям.

— О чем ты думаешь?

Голос Скади прозвучал прямо у Бретта за спиной, и он вздрогнул. Из-за толстого ковра он не слышал, как она подошла.

— У тебя нет карты этого места? — спросил он.

— Есть где-то, — ответила Скади. — Я поищу.

— Спасибо.

Бретт по-прежнему глядел на запертый люк. И как его запирают? Ему вспомнились островитянские жилища, где простого удара ножа было довольно, чтобы пройти через тонкую органическую стенку, разделяющую большинство помещений. Только в лабораториях, в помещениях службы безопасности и в обиталище Вааты стены могли служить каким-то препятствием — впрочем, не столько стенки, сколько наличие охраны.

Скади вернулась с тонкой стопкой копировочных бумаг, на которых тонкими и толстыми линиями с пририсованными символами был начертан план этого морянского комплекса. Скади вручила стопку Бретту таким жестом, словно вручала ему часть себя. По какой-то непонятной причине Бретт нашел этот жест пронзительно трогательным.

— Мы находимся вот здесь, — сказала она, ткнув пальцами в переплетение квадратов и прямоугольников с пометкой «РВ».

Бретт изучал планы. То не были свободно расположенные в соответствии с требованиями окружающей среды жилища островитян, где прихоти органического роста делали любое жилье непохожим на другие. Острова были сплошь личностными, обжитыми, резными, расписными и раскрашенными — приспособленными к синергическим потребностям системы жизнеобеспечения и поддерживающих ее. А от схемы в руках Бретта так и несло единообразием — идентичные ряды кубриков, длинные прямые коридоры, трубы, переходы и проулки, прорезанные прямо, как солнечный луч, прорезающий клубы пыли. Ему показалось затруднительным разбираться в таком единообразии, но он принудил свой разум.

— Я спросила судью, — промолвила Скади, — не мог ли вулкан уничтожить Гуэмес.

— И что он сказал? — спросил Бретт, отрываясь от изучения схем.

— Что слишком много людей не только обожжены, но и разорваны на части. — Скади прижала ладони к глазам. — Кто мог сотворить… такое?

— В одном Киль прав, — заметил Бретт. — мы должны это выяснить как можно скорее.

Он вновь сосредоточился на стопке коллоидных карт с загадочными лабиринтами. И внезапно их простота потрясла его. Он понял, что ни один морянин не смог бы путешествовать по островам, где большинство ориентировалось только по памяти. Он принялся заучивать схемы наизусть со всеми их лифтами и транспортными переходами. Бретт закрыл глаза и уверенно прочел карту, как бы отпечатавшуюся на внутренней поверхности его век. Скади у него за спиной расхаживала по комнате. Бретт открыл глаза.

— Мы могли бы выбраться отсюда? — спросил Бретт, кивком указав на запертый люк.

— Через люк я могу нас вывести, — отозвалась Скади. — И куда ты собрался?

— Наверх.

Скади посмотрела на люк, и ее голова отрицательно качнулась из стороны в сторону.

— Когда мы откроем люк, об этом станет известно. Электронная сигнализация.

— А что с нами сделают, если мы уйдем вместе?

— Вернут нас обратно, — ответила она. — По крайности, попытаются. И шансы на их стороне. Никто не может передвигаться внизу скрытно для всех. У моего отца была эффективная организация. Поэтому он и нанимал таких людей. — Скади кивнула в сторону люка. — Мой отец заправлял очень крупным бизнесом — пищевым. Он много торговал с островитянами…

Скади отвела глаза от Бретта, затем посмотрела на него вновь и обвела жестом стены и потолок.

— Это строение принадлежало ему, все целиком. Оно высокое, как сигнальная башня. — Палец ее указал на схему. — Вот это.

Бретт слегка отодвинулся от нее. Ей принадлежала территория, сравнимая с небольшим островом. Точнее, принадлежала ее отцу. Бретт знал, что по морянским законам Скади, вероятнее всего, эту территорию унаследовала. Скади не просто работает в море, не просто волны вычисляет…

Скади, увидев в его взгляде отторжение, коснулась его руки.

— У меня своя жизнь, — напомнила она. — Как и у моей матери. Мы с отцом едва ли знали друг друга.

— Не знали друг друга? — Бретт был потрясен. Он чувствовал себя чужаком по отношению к собственным родителям, но знать он их знал. Это точно.

— Почти до самой своей смерти он жил в Гнезде — это город километров за десять отсюда, — пояснила Скади. — И за все это время я ни разу его не видела. — Она сделала глубокий вдох. — Незадолго до смерти отец как-то пришел ночью в наше жилище и говорил о чем-то с моей матерью. Не знаю, о чем они там беседовали, но она после его ухода была просто в ярости.

Бретт призадумался над тем, что она сказала. Ее отец владел и управлял огромным богатством — большей частью морянского общества. Наверху состояния, подобные владениям Райана Ванга, находились в собственности семей или даже ассоциаций, но никогда не в единоличной. Общность была законом.

— Он контролировал большую часть вашей островной промышленности, — продолжила Скади, и кровь прихлынула к ее щекам. — Почти все это он заполучил при помощи взяток. Я знаю, потому что я слышала, а когда он погиб, я использовала его комм.

— А что это за место, это самое Гнездо? — поинтересовался Бретт.

— Это город с очень большим процентом островитянского населения. Там было первое поселение после Войны Клонов. Слыхал об этом?

— Да, — отозвался Бретт. — так или иначе, а все мы произошли оттуда.

Уорд Киль, стоя в затененном коридорчике, ведущем из кабинета Райана Ванга, прислушивался к их беседе вот уже несколько минут. Он вздрогнул, подумав, не пора ли прервать разговор и потребовать от этой молодой женщины кое-каких ответов. Но горечь в ее голосе удерживала Киля.

— А эти островитяне из Гнезда работали на твоего отца? — спросил Киль.

— Некоторые — да, — ответила Скади, не отворачиваясь от Бретта. — Но ни один островитянин не занимал высокое положение, ничего даже подобного. Они находятся под контролем правительственной службы. По-моему, за это отвечает посол Алэ.

— Мне сдается, что возглавлять службу по делам островитян должен островитянин, — заметил Бретт.

— Она с моим отцом собирались пожениться, — пояснила Скади. — Политическая сделка между двумя семьями… для морян это все уже устаревшая история.

— Ваш отец и посол — это объединило бы правительственную власть и пищевую промышленность под одним одеялом, — сообразил Бретт. Озарение снизошло на него настолько быстро, что он даже напугался.

— Это все дела минувшие, — заметила Скади. — Теперь она, вероятно, выйдет за ДжиЛаара Гэллоу. — В ее словах звучала такая скрытая горечь, что Бретт утратил дар речи. Он понимал эту мрачную растерянность в глазах девушки, понимал ее подавленность оттого, что ей приходится быть пешкой в игре без правил.

В тени коридорчика Уорд Киль кивнул в ответ на собственные мысли. Он вышел из кабинета Ванга с чувством безнадежного гнева. Для опытного глаза в комме было все, что нужно — и переход контроля из одних рук в другие, и тихая и безжалостная концентрация власти, и возрастание обособленности. Термин из Анналов всплыл в его памяти: национализация. Почему это вызвало у него столь сильное чувство утраты?

«Суша будет восстановлена.»

«Начнется лучшая жизнь.»

«Вот почему Корабль даровал нам Пандору.»

«Нам — морянам — а вовсе не островитянам.»

Киль попытался сглотнуть, и горло отозвалось болью. В основе всего лежал проект «келп», и он зашел слишком далеко, чтобы его можно было приостановить или свернуть. Напротив, проект был ускорен. Оснований для этого нельзя было отрицать. Комм покойного Райана Ванга был заполнен этими основаниями: без помощи келпа два солнца будут все сильнее взламывать кору Пандоры, и постоянные землетрясения и извержения вулканов сметут все с ее лица, как много поколений назад.

Лава выстраивала криволинейные подводные платформы. Моряне воспользовались этим при выполнении проекта. Последняя водяная стена была вызвана вулканической деятельностью, а вовсе не гравитационными возмущениями морей Пандоры.

— Хотел бы я посмотреть на это Гнездо и живущих в нем островитян, — заговорил Бретт. — Возможно, туда нам и следует отправиться.

«Устами младенца…» подумал Киль.

— Нас там запросто отыщут, — покачала головой Скади. — Там Служба безопасности не то, что здесь — нагрудные значки, документы всякие…

— Тогда нам надо удрать наверх, — сказал Бретт. — Судья прав. Он хочет, чтобы мы рассказали островитянам, что здесь творится.

— А что здесь творится? — спросила Скади.

Киль выступил из тени, говоря на ходу.

— Пандора меняется — физически, политически, социально. Вот что творится. Прежняя жизнь вскоре станет невозможной — что наверху, что внизу. Я думаю, что отец Скади мечтал о великих свершениях, о преобразовании Пандоры, но кто-то перехватил его мечту и сделал ее кошмаром.

Киль остановился, глядя на двух молодых людей. Они ответили ему взглядами, исполненными потрясения.

«Могут ли они осознать происходящее?» гадал Киль.

Беззаконная алчность трудилась над захватом контроля за новой Пандорой.

Скади указала пальцем на схему в руках Бретта.

— Пусковая База и станция номер двадцать два, — сказала она. — Вот здесь! Они находятся на линии дрейфа Вашона. Конечно, до острова от них сейчас не меньше дня пути, но все же…

— Что ты предлагаешь? — спросил Киль.

— Думаю, что смогу доставить нас на двадцать вторую станцию, — ответила девушка. — Я там работала. А на станции я смогу определить точное местоположение Вашона.

Киль посмотрел на схему в руках Бретта. Приступ ностальгии нахлынул на судью. Вернуться в собственное жилье… и рядом Джой, которая может о нем позаботиться. Ему вскоре предстоит умереть — так насколько же лучше умирать в привычном окружении. Уорд подавил это чувство так же быстро, как оно возникло. Спастись? У него не хватит ни сил, ни скорости. Он может только цепляться за юную парочку. Но он видел готовность Скади и решимость, с которой Бретт взялся за дело. Им может и повезти. Острова должны узнать, что происходит.

— Вот что мы сделаем, — произнес Киль, — и вот какое послание вы должны передать…

Глава 22

Упорство приводит к успеху.

И Цзин, из Корабельных Архивов

Стая диких крикс пролетела за кормой, их крылья со свистом рассекали тусклый серый утренний свет. Твисп повернул голову, чтобы наблюдать за полетом птиц. Они сели на воду метров за пятьдесят от него.

Тедж от внезапного звука сел; на лице его явственно читался страх.

— Это просто криксы, — успокоил его Твисп.

— А-а, — Тедж снова откинулся, привалясь спиной на прежний лад.

— Если мы их покормим, они поплывут за нами, — сказал Твисп. — Я никогда не видел их так далеко от островов.

— Мы уже приближаемся к Базе, — сообщил Тедж.

Когда они приблизились к плывущей стае, Твисп кинул немного отбросов за борт. Птицы заторопились за подачкой. Те, что поменьше, так заработали ногами, что едва не выскакивали из воды.

Твисп решил, что его в этих птицах привлекают глаза. В их глазах присутствует нечто такое, чего он никогда не видел в глазах прочих морских созданий. В ответном взгляде крикс было нечто от мира людей.

Тедж поднялся и сел повыше, чтобы взглянуть на птиц и на горизонт за ними. «Да где же эта треклятая пусковая База запропастилась?» Движения птиц по-прежнему привлекали его взгляд. Твисп сказал, что они повинуются древнему инстинкту. Вероятно, так и есть. Инстинкт! Сколько времени нужно, чтобы вытравить инстинкт? Или чтобы развить его? И которым из этих путей движется человечество? Насколько сильно движут людьми эти скрытые силы? Вопросы истории волновали его.

— Эта невзрачная крикса — самка, — сказал Тедж, указывая на стаю. — Интересно, почему самцы настолько колоритнее?

— Должно быть, это как-то связано с выживанием, — отозвался Твисп. Он взглянул на стаю, следующую за лодкой и высматривающую новую подачку. — Да, это точно самка. — Тень набежала на его лицо. — Одно можно сказать в пользу этой курицы: она никогда не попросит хирурга сделать ее нормальной!

За его горечью Тедж расслышал обычную островитянскую историю. А в последнее время она сделалась еще более обычной: один из любовников делает операцию, чтобы выглядеть нормальным по морянским стандартам, а потом навязывает своему партнеру то же самое. А в результате — множество яростных ссор.

— Похоже, ты на этом обжегся, — заметил Тедж.

— И поджарился, и даже обуглился, — кивнул Твисп. — Должен признать, поначалу это было забавно… — после минутного колебания он добавил. — Но я надеялся, что это будет не просто забава, а что-то более прочное. — Он покачал головой.

Тедж зевнул и потянулся. Стая восприняла его движение как угрозу и рассыпалась в каскаде брызг и громогласных воплей.

Твисп смотрел на диких птиц, смотрел — но не видел их.

— Ее звали Ребекка, — сказал он. — И ей нравилось, когда я обвивал ее своими руками. Она никогда не жаловалась на их длину, пока не… — он умолк во внезапном приступе застенчивости.

— Пока она не прошла хирургическую коррекцию? — подхватил Тедж.

— Да. — Твисп сглотнул. «И почему я вдруг разговорился о Ребекке с этим чужаком? Неужели я настолько одинок?» Ей нравилось по вечерам кормить крикс с борта. Твисп наслаждался этими вечерами сильнее, чем мог выразить, и подробности всплыли в его памяти потоком, который он перекрыл, едва тот возник.

— Она тебя бросила после операции? — осведомился Тедж, уставясь на собственные руки.

— Бросила меня? Не-а, — вздохнул Твисп. — Это было бы легко пережить. Я знаю, что после операции всегда чувствовал бы себя рядом с ней этаким уродцем. Муть не может себе позволить так себя чувствовать, никогда. Вот почему те из нас, у кого мутации особенно очевидны, избегают морян. Дело в их взглядах и в том, как мы после них думаем о себе — словно наши собственные глаза так на нас смотрят из зеркала.

— А где она теперь? — спросил Тедж.

— В Вашоне, — ответил Твисп. — Полагаю, к центру поближе. Готов заложиться на большие деньги, она там, где живут богатые и власть имущие. Ее работа заключалась в психологической подготовке людей к операции — этакая живая модель того, как прекрасна будет жизнь, если избрать правильный путь.

— Она свой выбор сделала, и для нее он сработал.

— Если достаточно долго говорить о чем-то таком, оно становится манией. Она вечно говорила: «Изменить тело легко. Хороший хирург попросту знает, где резать. А вот разум изменить потруднее.» Мне сдается, она не очень-то прислушивалась к собственным словам.

Тедж посмотрел на длинные руки Твиспа, и его внезапно осенило.

Твисп проследил направление его взгляда и кивнул.

— Так и есть, — сказал он. — Она хотела, чтобы я себе руки укоротил. Она ничего так и не поняла, несмотря на всю свою психологическую лабуду. Я не боялся ножа хирурга и прочей хрени в том же роде. Просто мое тело стало бы ложью, а я не выношу лжецов.

«Он никак уж не обычный рыболов», подумал Тедж.

— В конце концов я в ней разобрался, — добавил Твисп. — Стоило ей хлебнуть лишний глоточек бормотухи, и она тут же начинала разглагольствовать о том, что мы все должны выглядеть «настолько нормально, насколько это возможно». Вроде тебя, Тедж.

— У меня никогда не было подобных мыслей.

— Потому что тебе и не надо. Ты и так готов присоединиться к морянам у них на суше на их условиях.

Тедж не нашел, что ответить. Он всегда гордился своей по-морянски нормальной наружностью. Он и без операции выглядел нормально.

Твисп ударил кулаком по борту. Это потревожило сидящих в клетке крикс, и они расселись, взволнованно распушив перья.

— Она хотела детей… от меня, — сказал Твисп. — Можешь себе представить? Подумай, что за сюрпризы обнаруживаются в детской после того, как вся эта подправленная лживая муть займется любовью. А как насчет детишек, которые подрастают и обнаруживают, что они-то муть — а вот родители у них выглядят нормально? Это не по мне! — Голос его звучал мрачно. — Ни за что!

Твисп смолк, погрузившись в собственные воспоминания.

Тедж прислушивался к пошлепыванию волн о борта лодки, к тихой возне крикс, суетящихся в своей клетке. Он гадал, сколько любовных связей разбилось вдрызг о принципы, подобные Твисповым.

— Будь проклят Хесус Льюис! — пробормотал Твисп.

Тедж кивнул сам себе. «Да, вот тогда-то проблемы и начались. Или, по крайности, были приуготованы». Историки задавались вопросом: «Что же совершил Хесус Льюис?» Тедж посмотрел на руки Твиспа — мускулистые, хорошо развитые, загорелые и вдвое более длинные, чем полагается. Выбор возлюбленного на островах все еще оставался генетической лотереей — спасибо Хесусу Льюису и его биогенетическим экспериментам.

Твисп все еще злился.

— Морянам никогда не понять, что это такое — расти островитянином! Кто-нибудь рядом всегда слаб, а то и умирает… кто-нибудь близкий. Моя сестричка была такой славной девчушкой… — Твисп покачал головой.

— Мы не произносим слова «мутация» иначе как технический термин, — подхватил Тедж. — А «уродство» — скверное слово. Ошибки — вот как мы это называем.

— Знаешь что, Тедж? Я намеренно избегаю людей с длинными руками. В нашем поколении их совсем немного. — Твисп поднял руку. — Это ошибка? Это делает ошибкой меня?

Тедж не ответил.

— Будь все проклято! — воскликнул Твисп. — Мой ученик, Бретт, вовсю переживает из-за размера своих глаз. Рыбья срань — да по его виду вообще ничего не заметно, но его в этом не убедить. Корабль всемогущий! Как он видит в темноте! Это что, ошибка?

— Это лотерея, — сказал Тедж.

Твисп скорчил гримасу.

— Не завидую я работе Комитета. Представляешь, какие гротескные и опасные формы жизни им приходится судить? Как они могут это сделать? И как они могут определить умственные отклонения? Обычно они становятся заметными только со временем.

— Но и у нас есть свои плюсы, — запротестовал Тедж. — Моряне считают, что наши ткани — самые лучшие. Ты же знаешь, какие цены платят внизу за островитянское тканье. А наша музыка, наши картины… да все наше искусство.

— Еще бы, — усмехнулся Твисп. — Слыхал я, как моряне об этом толкуют. «Как мило! Очень забавно. О! прелестно, не правда ли? Эти островитяне такие забавные».

— Такие мы и есть, — пробормотал Тедж.

Твисп просто посмотрел на него в упор. Тедж призадумался, не ляпнул ли он нечто непростительное.

Внезапно Твисп улыбнулся.

— А ты прав. Пропади все пропадом! Моряне и понятия не имеют, как развлекаться навроде нас. У нас или уж горе и отчаяние — или песни и пляски всю ночь, потому что кто-то женился, или родился, или новые барабанчики купил, или вернулся с большим уловом. У морян маловато праздников, как я слыхал. Вот ты видел, чтобы моряне праздновали?

— Никогда, — признал Тедж. Ему припомнилось, как Накано из команды Гэллоу толковал о морянской жизни.

«Работать, жениться, завести пару ребятишек, еще поработать и умереть», сказал тогда Накано. «Всех развлечений — это перерыв, чтобы кофе хлебнуть, или переезд на новую станцию».

Может, поэтому Накано и присоединился к движению Гэллоу? Драгоценное по жизни внизу развлечение, немного возбуждения. Спасение островитян. Работа по возведению барьеров. Тедж не считал, что жизнь внизу для таких, как Накано, является мрачной. Просто скучной. Их не манит интеллектуальная цель, они не ощущают даже близости горя, которая заставила бы их цепляться за радость. А наверху — наверху и шум, и краски, и очень много смеха.

— Если мы вернемся на открытую сушу, все будет по-другому, — произнес Тедж.

— Что значит «если»? Всего несколько минут назад ты уверял, что это неизбежно.

— Есть моряне, которые хотят только подводной империи. И если они…

Тедж не договорил, поскольку Твисп внезапно указал вперед и вскрикнул: «Корабль и его яйца! Это что еще такое?

Тедж обернулся и увидел почти прямо перед ними серую башню в белом кружеве прибоя у основания. Она была похожа на толстый стебель громадного небесного цветка, синего цветка, окунутого в розовый. Шторм, который несколько часов вертел их, обвел этот вид ореолом черных облаков. Башня, почти того же мрачного оттенка, что и облака, вздымалась из глубин, словно гигантский кулак.

Твисп изумленно уставился на башню. Она не была видна за пятьдесят километров, как утверждал Тедж, но выглядела она впечатляюще. Корабль! Твисп не ожидал, что она окажется настолько большой.

Там, где серое море упиралось в серое небо, облака начали приоткрываться. Разорванный горизонт расцвет двумя яркими цветками, и ни один из двоих не мог глаз оторвать от пусковой башни, находящейся в центре гигантского облачного завихрения.

— Это пусковая база, — объяснил Тедж. — Сердце морянской космической программы. Все политические фракции считают, что они должны иметь здесь своих представителей.

— Это нипочем нельзя принять по ошибке за какую-нибудь плывущую на горизонте пакость, — вымолвил Твисп. — Она совсем не движется.

— Она возвышается над водой на двадцать пять метров, — сообщил Тедж. — Моряне этим похваляются. До сих пор они устраивали только беспилотные полеты. Но дела развиваются быстро. Вот почему Гэллоу и его люди начали действовать. Моряне вскоре собираются запустить ракету с пилотом.

— А еще они контролируют течения с помощью келпа, да? — спросил Твисп. — Но как?

— Не знаю. Я видел, как они это делают, но так ничего и не понял.

Твисп перевел взгляд с башни на Теджа и обратно. Пенящийся воротник прибоя вокруг базы выглядел все шире по мере того, как лодки приближались к нему. По прикидкам Твиспа, их от базы отделяло более пяти километров, но даже с такого расстояния он видел, что прибой простирается на сотни метров в обе стороны от башни. Здесь уже были видны следы человеческой деятельности. Одно из больших морянских судов стояло на спокойной воде за линией прибоя, тогда как маленькие суденышки сновали от него к башне и обратно. Поблизости висели зонды-аэростаты — то ли для наблюдений, то ли служащие подъемниками. Лодки уже достаточно приблизились, чтобы различить морян на приливной волне, которая веером расходилась от башни.

Большое судно с водородными двигателями, торчавшими наружу, словно сетки с яйцами, привлекло внимание Твиспа. Раньше он видел такие суда только издали или в головидео. Эта штука была, самое малое, пятьдесят метров в длину и легко двигалась на спрятанных под водой гребных винтах. Широкий боковой люк был распахнут настежь, и вокруг него суетились моряне, загружая что-то вовнутрь.

Тедж сидел, опираясь на одну руку и свободно свесив другую. Голова его было повернута от Твиспа в сторону башни, и все его внимание было сосредоточено на пусковой базе и на башне. Пока моряне не выказывали признаков того, что приближающиеся лодки замечены ими, но Твисп знал, что их заметили и курс их расчислили. Если поверить Теджу и его рассказам о Гэллоу, становится совершенно ясно, зачем он направился именно сюда. Маловероятно, чтобы на базе не было никого, кроме людей Гэллоу. А к базе приковано внимание всех морян. Рассказ Теджа услышат представители всех фракций. Вот только поверят ли?

— Ты подумал о том, как здесь примут тебя и твою историю? — спросил Твисп.

— Я не думаю, что мои шансы так уж высоки где бы то ни было, — ответил Тедж. — Но лучше здесь, чем где-то еще. — Он повернулся навстречу вопросительному взгляду Твиспа. — Я думаю, что я так или иначе уже покойник. Но люди должны все узнать.

— Весьма разумно, — ответил Твисп. Он завел мотор и потянул штурвал на себя, удерживая его у самого живота, пока две лодочки разворачивались медленно вокруг своей оси. Настало время выложить перед Теджем факты такими, каким их видел Твисп после целой ночи размышлений.

— Что ты делаешь? — спросил Тедж.

Твисп сложил обе руки на штурвале и воззрился на Теджа.

— Я заявился сюда, чтобы отыскать моего подручного. Я понимаю, это с моей стороны вроде как глупо. Честно тебе скажу — я не поверил, что есть такая штука, как эта база, но я думал, что хоть что-нибудь тут есть, вот я и притащился сюда с тобой, поскольку ты сказал, что обратиться к морянам за помощью будет разумно.

— Конечно же! Кто-нибудь наверняка его уже подобрал, и…

— Но ты-то вляпался, Тедж. В дерьмо. По уши. И я тоже — просто потому, что я с тобой. А бросить тебя за борт или просто сдать морянам было бы скверно. — Квитс кивком указал на башню. — особенно если твоя история насчет Гэллоу окажется правдой.

— Если?

— А доказательства где?

Тедж попытался сглотнуть. Моряне уже подбирают мертвых и пострадавших с Гуэмеса. Это он знал наверняка. Отступать было некуда. Кто-нибудь на базе уже заметил две лодки с людьми у себя на экране. Кто-то вот-вот отправится, чтобы расспросить или отпугнуть их.

— Что же мне делать? — спросил Тедж.

— Да ты целый гребаный остров утопил, — буркнул Твисп. — И ты только теперь об этом спрашиваешь?

Тедж просто приподнял плечи и отпустил их в бесполезном пожатии.

— Гуэмес наверняка располагал маленькими лодками, и некоторые были на плаву на расстоянии видимости острова, — заметил Твисп. — Будут ведь и выжившие, и они тоже расскажут свою историю. Кто-нибудь из них мог заметить твою субмарину. Ты хоть представляешь, что именно они скажут?

Под тяжестью обвинений Твиспа Тедж так и скорчился.

— Ты управлял субмариной, — продолжал Твисп. — И тебя обвинят не только в этом. Ты это сделал, и из тебя вытянут все до малейших подробностей еще прежде, чем ты заговоришь хоть с кем-нибудь помимо морянской службы безопасности. Если служба безопасности тебя вообще выпустит.

Тедж уткнулся подбородком в колени. Он чувствовал, что его вот-вот стошнит. С громадным удивлением он услышал исходящий из его собственных уст переходящий в скуление стон: нннннннь… нннннннь… ннннннннь…

«Мне некуда бежать», думал Тедж. «Некуда, некуда.»

Твисп еще говорил с ним, но Тедж, затерявшийся в глубинах своего горя, уже не разбирал слов. Слова не могли достичь его сознания. Слова были призраками, которые преследуют его. Он не мог дольше выносить их преследование.

Шум включенного маленького лодочного мотора вытащил разум Теджа из его укрытия. Он не смел взглянуть, куда это Твисп везет их. Все «куда» были равно плохи. Кто-нибудь все равно убьет его, это всего лишь вопрос времени. Разум его погружался все глубже в море, а мускулы скручивали его в шар все туже и туже, чтобы он мог погружаться, ничего в этом море не задевая. Он слышал обращенные к нему крики, пронзительные вопли. Разум его был беззащитен перед вселенской бойней — разодранным островом, кусками растерзанной плоти. Сухие рыдания сотрясали его тело. Он ощущал, что лодка движется, но лишь едва-едва. Что-то изнутри него рвалось наружу. Чьи-то руки ухватили его за плечи, подняли и перегнули через борт. Голос произнес: «Сюда блюй. Ты же так насмерть захлебнешься.» Затем руки отпустили его, а голос выдал дополнительное замечание: «Тупой придурок!»

Кислый привкус разъедал все во рту Теджа. Он попытался заговорить, но каждый звук обдирал горло наподобие наждака. Его вырвало за борт; в носу стоял запах рвоты. Наконец он опустил руку в море и принялся плескать соленой морской водой себе в лицо. Только после этого Кей смог сесть и посмотреть на Твиспа.

— Куда же мне податься? — спросил он. — И что сказать?

— Правду, — ответил Твисп. — Пропади все пропадом. Я никогда не слышал о таких придурках, как ты, но я верю, что ты просто тупой придурок, а не убийца.

— Спасибо, — сумел выдавить Тедж.

— Знаешь, что ты сделал? — продолжил Твисп. — Ты себя пометил. Да ни на одну муть так не пялятся, как будут пялиться на тебя. И знаешь что? Я тебе ни капельки не завидую. — Твисп кивнул в сторону башни. — А вот и грузовоз выслали по наши души. Корабль всемогущий! Ну я и приплыл! Так я и знал.

Глава 23

Во всякий данный момент истории задачей группы преданных идее индивидов является выполнение дел, которые проницательные люди считают необходимыми, но которые никто другой не хочет выполнять.

О. Хаксли, «Двери восприятия», из Корабельных архивов

Посмотрев, как Скади открывает главную контрольную панель жилища своего отца, как она отыскивает переключатели люков и находит среди них те, что отвечают за входной люк, Бретт был готов поверить, что его подруга просто гений. Но когда он заговорил с ней об этом, она живо запротестовала.

— Большинство из нас учится этому еще в детстве. — Девушка хихикнула. — Если родители попытаются тебя запереть…

— А зачем запирать-то?

— В наказание, — ответила она. — Если мы… — она замолчала, быстро переключила рычажок и захлопнула крышку панели. — Быстрей, сюда кто-то идет. — Скади приникла к самому уху Бретта. — Я переключила аварийный люк на ручное управление, а заодно и главный люк. Аварийный люк — это маленький такой, внутри большого.

— А куда мы пойдем, когда выберемся?

— Вспомни наш план. На надо убраться прежде, чем они сообразят, что я сделала. — Скади взяла Бретта за руку и поспешно вывела его из подсобки через коридорчик прямо в холл.

Гастингс и Лонфинн уже расположились там и даже успели завести с Килем жаркий спор.

Когда Бретт и Скади вошли, Верховный судья как раз повысил голос.

— И более того, если вы попытаетесь обвинять островитян в бойне, учиненной над Гуэмесом, я буду требовать созыва следственной комиссии — такой комиссии, которая окажется вне вашего контроля!

Киль обеими руками потер веки. Глаз его, обращенный в сторону Гастингса, смотрел на того в упор. Киль обнаружил, что наслаждается невольной дрожью, которую этот человек не в силах сдержать.

— Господин судья, — воззвал Гастингс, — вы поступаете во вред как себе, так и этим двоим юным созданиям. — Он бросил беглый взгляд на Бретта и Скади, которые как раз вошли в комнату.

Киль некоторое время разглядывал Гастингса, думая, как внезапно обстановка переменилась к худшему. Двое живодеров! Уорд перевел взгляд от Гастингса к Лонфинну, отметив, как они заградили проход к наружному люку.

— А мне всегда говорили, что внизу нет опасных насекомых, — заметил Киль.

Гастингс нахмурился, но его напарник даже в лице не изменился.

— Это не предмет для шуток! — заявил Гастингс. — Посол Алэ попросила нас…

— Вот пусть она сама мне об этом и скажет!

Когда Гастингс смолчал, Киль продолжил.

— Она заманила меня вниз под ложным предлогом. Она обставила дело так, чтобы я не захватил с собой никого из моего собственного персонала. Ее доводы, даже и в таком обрывочном виде, ни в какой люк не лезут. Я вынужден заключить, что являюсь пленником. Вы будете это отрицать? — И вновь он окинул холодным взглядом двоих человек, стоящих между ним и люком.

— Вас защищают для вашего же собственного блага, — вздохнул Гастингс. — Вы значительная персона среди островитян, а сейчас имеет место кризисная ситуация…

— Защищают? От кого же?

Киль наблюдал, как Гастингс ищет, что сказать, перебирает и отбрасывает различные варианты. Несколько раз Гастингс порывался заговорить, но все же смолкал.

Киль потер затылок там, где поддерживающее устройство успело после недолгого отдыха рассадить ему кожу.

— Вы защищаете меня от тех, кто уничтожил Гуэмес? — вкрадчиво поинтересовался он.

Оба морянина обменялись загадочными взглядами. Гастингс вновь повернулся к Килю.

— Я хотел бы обойтись с вами помягче, но не могу.

— Я уже разобрался, что происходит, — сказал Киль. — столкнулись очень мощные политические группировки среди морян.

— И наверху! — выпалил Гастингс.

— Ну, как же. Два крупных козыря — Комитет и Вера. Уничтожение Гуэмеса нанесло удар по Вере. Но мое уничтожение не помешает Комитету: меня просто-напросто заменят. Гораздо эффективнее держать меня взаперти. Или, если уж меня придется ликвидировать, внимание островитян будет в достаточной степени отвлечено выборами нового судьи, чтобы моряне успели воспользоваться замешательством. Я не думаю, что могу и далее оставаться здесь. Я возвращаюсь наверх.

Гастингс и его напарник застыли.

— Боюсь, что прямо в данный момент это невозможно, — объявил Гастингс.

— Моим преемником станет Каролина Блулав, — улыбнулся Киль. — И от нее вы добьетесь не больше, чем от меня.

«Импас»,^[52] подумал Киль.

Пока Гастингс и Лонфинн разглядывали Уорда, в помещении воцарилось тяжелое молчание. Киль видел, что Гастингс измышляет новые доводы и отказывается от них. Ему зачем-то нужно было сотрудничество Верховного судьи — слепое сотрудничество. Он нуждался в согласии, притом не открывая Килю, с чем же тот должен согласиться. Неужели Гастингс полагал, что старый ветеран политических баталий не видит его насквозь?

Стоя почти у самого входа в комнату, Скади и Бретт прислушивались к этому разговору.

— Проход в гостиную через этот люк справа, — шепнула Скади, склонясь к самому уху Бретта. — Иди туда и открой панель переключения возле люка. Вылей стакан воды на переключатели. Это закоротит все освещение в этой секции. Я открою аварийный люк. Ты сумеешь найти его в темноте?

Бретт кивнул.

— Мы выберемся раньше, чем они сообразят, что мы удрали, — шепнула девушка.

— Но когда мы откроем аварийный люк, в проеме будет видно коридорное освещение.

— Придется поторапливаться, — кивнула Скади. — Они попытаются использовать главную панель. Они живо сообразят, что им надо воспользоваться ручным переключением.

Бретт снова кивнул.

— Следуй за мной и беги быстро, — сказала девушка.

Тем временем стоящий перед Килем Гастингс решил приоткрыть краешек своей осведомленности.

— Судья Киль, вы ошибаетесь насчет вашего преемника, — произнес он. — Им станет Симона Роксэк.

— Выбор ДжиЛаара Гэллоу? — поинтересовался Киль, предположив это на основании сведений, почерпнутых из комма покойного Райана Ванга.

Гастингс удивленно моргнул.

— Если так, его поджидает очередной сюрприз, — ввернул Киль. — КП славятся своей неподкупностью.

— Плохо же вы знаете историю, — возразил Гастингс. — Если бы не первый пандорианский КП, Морган Оукс, Хесус Льюис так бы и остался обычным техником-лаборантом.

Лицо Киля приняло торжественное выражение. Просители, обращавшиеся в суд, знали это выражение и трепетали перед ним, но Гастингс попросту стоял и выжидал.

— Вы работаете на Гэллоу, — подытожил Киль. — Конечно же, вы хотите захватить полный политический и экономический контроль над Пандорой, и действовать вы собрались через Веру. А КП знала, что ради этой цели вы собираетесь уничтожить всю ее родню на Гуэмесе?

— Вы ошибаетесь! Все совсем не так!

— А тогда как? — спросил Киль.

— Прошу вас, господин судья! Вы…

— Кто-то усвоил фундаментальную истину, — заметил Киль. — Кто контролирует запасы пищи, контролирует и людей.

— У нас кончается время на споры, — заявил Гастингс.

— Когда оно совсем кончится, стану ли я одной из жертв Гуэмеса? — поинтересовался Киль.

— На кон поставлено будущее Пандоры, — возгласил Гастингс. — Люди с правильным образом мыслей в эти тяжкие времена будут править безопасным курсом.

— И ради этого вы убьете любого, кто стоит у вас на пути, — заключил Киль.

— Мы не уничтожали Гуэмес, — произнес Гастингс, медленно выговаривая слова низким холодным голосом.

— Тогда почем вам знать, что тот, кто это сделал, не обратится против вас? — спросил Киль.

— Да кто вы такой, чтобы разглагольствовать об убийствах! — взорвался Гастингс. — Сколько тысяч вы уничтожили, прикрываясь авторитетом вашего Комитета? Может, сотен тысяч? Долгонько же вы этим занимаетесь, господин судья.

На мгновение Киль был ошеломлен этой нападкой.

— Но ведь Комитет…

— Делает то, что вы ему велите! Всемогущий Уорд Киль указал пальцем — и пришла смерть. Это всем известно! Да что значит жизнь для такого, как вы? Как я могу ожидать, что настолько чуждый разум может вникнуть в наши морянские проблемы?

Киль от этой атаки растерялся. Обвинение было болезненным. Каждым его решением руководило уважение к жизни. Летальные отклонения должны быть выполоты из генофонда!

Пока Киль стоял, гадая, что же случится дальше, Бретт подвинулся поближе к боковому люку. Лонфинн переместился так, чтобы оказаться между ним и люком. Бретт, не обращая на него внимания, свернул в коридорчик, закрыв люк за собой.

Некоторое время Бретт разглядывал комнатушку. Панель с переключателями располагалась возле люка. Она была заперта на две защелки. Инструмент, о котором ему говорила Скади — пилку для ногтей — Бретт нашел в ящичке под раковиной. Он открыл крышку, обнажив парное соединение проводов, облеченных в ярко-зеленый и ярко-синий пластик. Оголенные контакты были перед ним.

«Стакан воды», говорила Скади.

Стакан обнаружился возле раковины. Бретт наполнил его, положил одну руку на защелку люка а другой выплеснул воду на обнаженные контакты. Сине-зеленые искры озарили стену своей вспышкой, а затем весь свет погас. В ту же минуту Бретт отворил Люк и выскользнул в темноту. Гастингс орал: «Хватай Киля! Держи его!»

Бретт скользнул вдоль стены направо и возле самого люка столкнулся со Скади. Она дотронулась до его лица, потом притянула его за плечо к себе поближе. Внезапно маленький люк открылся, и она вывалилась в него, перекатившись набок. Бретт нырнул за нею следом, и Скади заперла маленький люк. Вскочив на ноги, она помчалась прочь по коридору. Бретт поднялся и последовал за ней.

Впервые в жизни Бретту довелось пробежать более ста метров за один раз. Скади изрядно его опередила, свернув в боковой проход. Бретт завернул за угол как раз вовремя, чтобы увидеть, как она исчезает в маленьком округлом люке почти у самой палубы. Девушка практически втянула его туда за собой, когда он скрючился у входа. Крышка люка захлопнулась, и Скади заперла ее в темноте. Бретт весь взмок от изнеможения. Пот разъедал ему глаза.

— Где мы? — шепотом осведомился он.

— Служебный переход к пневматической системе. Хватайся за мой пояс и держись поближе. Поначалу нам придется ползти.

Бретт ухватился за ее пояс и обнаружил, что Скади практически тащит его по низенькому, узкому коридорчику, где он отирается плечами о стенки и тот и дело стукается головой в потолок. Здесь было слишком мало света даже для него, а для Скади — Бретт был в этом уверен — здесь и вовсе царила полная темнота. Проход повернул налево, потом направо, потом через некоторое время устремился кверху. Скади остановилась и подалась назад. Она ухватила его за руку, подняла ее и положила на перекладину лестницы, которая терялась где-то вверху над ними.

— Лестница, — шепнула она. — Следуй за мной наверх.

Бретт не стал напоминать ей, что и так все видит.

— Куда мы направляемся? — спросил он.

— Наверх до самого конца. Не поскользнись. Здесь двадцать один уровень и только три площадки для отдыха.

— А что там наверху?

— Причал для грузовозов моего отца.

— Скади, ты уверена, что хочешь это сделать?

— Я ни во что не поверю без доказательств, — ответила она тихим и сдержанным голосом, — но они схватили судью и они пытались задержать нас. Это неправильно, и за это несет ответственность Алэ. По крайней мере об этом острова должны узнать.

— Верно.

Девушка начала подниматься перед ним, и кроме шороха ее одежды и шелеста их дыхания никаких других звуков не было слышно.

Бретт последовал за ней, время от времени задевая руками Скади за пятки. Подъем показался Бретту долгим, и он понимал, что Скади, движущейся в полной темноте, он должен казаться и вовсе бесконечным. Бретт сожалел, что не додумался с самого начала считать перекладины — это отвлекло бы его от мыслей о все более долгом падении на нижнюю палубу. Когда он думал об этом, у него скручивало желудок, а руки отказывались двигаться с перекладины на перекладину. Он не мог видеть ни верха, ни дна, только крепкое тело Скади перед собой. Один раз он остановился и огляделся по сторонам. Кое-как он различил трубы разного диаметра. Одна оказалась горячей на ощупь. На другой был холодный конденсат. Он оказался скользким, когда Бретт провел по нему пальцем.

«Это из-за водорослей», подумал Бретт. Он был благодарен за то, что ему попалось хоть что-то знакомое. На островах не было ни таких конструкций, ни подобной ригидности. Биомасса росла в ту сторону, куда ее рост направляли, но ведь и направлять тоже можно не до беспредельности.

На первой площадке Скади обняла его за талию и подвела к следующей лестнице. Она лишь мгновение подождала, пока он чуточку отдышится.

— Нам надо поторапливаться. Они могли догадаться, куда мы пошли.

— А они могут точно знать, где мы?

— Здесь нет сенсоров, и им неоткуда знать, что у меня есть ключ от служебного прохода.

— А где ты его раздобыла?

— У отца в столе. Нашла, когда показывала кабинет судье.

— А зачем твоему отцу этот ключ?

— Возможно, затем же, зачем и нам. На случай непредвиденного бегства.

Девушка нежно погладила Бретта по груди и отвернулась. Со вздохом она приступила к следующему этапу их восхождения.

И вновь Бретт последовал за ней.

Он спешил все сильнее и сильнее, но Скади все равно опережала его, и разрыв между ними все увеличивался. Но вот и втораяплощадка… Бретт вскарабкался на нее, задыхаясь. Скади подвела его к следующей лестнице.

— Как ты можешь двигаться так быстро? — спросил он, едва смог совладать со своим дыханием.

— Я бегаю по коридорам и постоянно упражняюсь в гимнастическом зале, — ответила она. — Те из нас, кто выйдет на открытую сушу, должны быть готовы к тем требованиям, которые она предъявит к нашим телам. Там все будет не так, как в море.

— Ох, — только и смог выдавить Бретт, хотя и понимал, что такого ответа недостаточно.

— Ты достаточно отдохнул ля последнего подъема? — спросила Скади.

— Веди.

На этот раз он поспевал за ней достаточно, чтобы время от времени задевать рукой ее ноги. Он понимал, что она намеренно замедлила ход ради него, и эта мысль расстраивала его. И все же он был благодарен за то, что ему не приходится действовать на пределе сил. Бездна все еще разевала под ним свою пасть, и рухнуть туда казалось только более страшным именно оттого, что дно ее терялось во мраке. Когда он нащупал последнюю перекладину и край площадки, он остановился, обхватил руками вертикальные опоры лестницы и задышал глубокими судорожными вдохами.

— С тобой все в порядке? — Рука Скади коснулась его головы.

— Просто… пытаюсь отдышаться.

Девушка подхватила его под правую руку.

— Подымайся. Я тебе помогу. Здесь безопаснее. Здесь есть перила.

С помощью Скади Бретт переполз через край площадки. Он увидел перила и вцепился в них что есть сил, подтянувшись на несколько последних миллиметров, а потом растянулся на жесткой металлической решетке. Скади положила руку ему на спину и подняла ее лишь тогда, когда его дыхание выровнялось.

— Давай вспомним план, — предложила она и села, привалясь спиной к металлической стене.

— Давай, — согласился Бретт. Он подвинулся поближе к ней, вдыхая свежесть ее дыхания, чувствуя прикосновение ее волос к его щеке.

— Люк прямо передо мной. Это двойной люк. Гавань находится под достаточным давлением, чтобы можно было поддерживать рабочий уровень воды. Мы зайдем туда через камеру перепада. Если в ней никого не окажется, мы просто выйдем из нее и спокойно пройдем к одному из судов. Ты мой подопечный, и я тебя повсюду вожу.

— А если кто-нибудь увидит, как мы вылезаем из люка?

— Тогда мы будем смеяться и хихикать. Мы влюбленная парочка на свидании. Возможно, нам прочитают нотацию. В этом случае нам следует хотя бы изобразить раскаяние.

Бретт глянул на четкий профиль Скади.

«Умно.» И слишком похоже на правду — вот бы так оно и было.

— А где мы можем спрятаться в гавани? — спросил он.

— А мы не будем прятаться. Мы пройдем к любому из судов — к тому, на котором не будет команды. Мы удерем на судне наверх.

— Ты в самом деле можешь управлять этой штукой?

— Конечно. Я часто ходила наверх на судне-лаборатории. — Скади была серьезна до мозга костей. — Ты понимаешь, что мы собираемся сделать?

— Показывай дорогу, — отозвался Бретт.

Скади скользнула в сторонку от него. Раздался тихий скрежет металла о металл. Маленький люк распахнулся, впустив вовнутрь слабый свет. Для Бретта он оказался достаточно ярким, чтобы тот был вынужден сощуриться. Скади выскользнула в люк и протянула руку, чтобы помочь Бретту. Он последовал за ней, протискиваясь в узкое отверстие, и очутился низком прямоугольном помещении с серыми металлическими стенами. Свет проникал через иллюминатор в противоположном конце. Скади закрыла за ними люк, потом отперла следующий. Как она и обещала, они попали в узкую камеру перепада.

— А теперь, — прошептала она, беря его за руку, — я показываю тебе гавань и грузовозы на подводных крыльях.

Она вывела Бретта наружу на узкую платформу с перилами и лестницей, ведущей на палубу, расположенную тремя метрами ниже. Бретт остановился и воспротивился попытками Скади тащить его на себе и дальше. Они были под прозрачным куполом, который простирался на несколько сот метров во все стороны.

«Плаз», подумал Бретт. «Больше нечему быть. Ничто иное неспособно выдержать такое давление.» Гавань располагалась внутри этой гигантской перевернутой чашки, удерживающей море. Этакий зонтик из плазмагласа! Бретт взглянул наверх, на поверхность, до которой оставалось не более пятидесяти метров, на серебристо-молочную область с двумя пятнами света, указывающими на то, что оба солнца стоят над горизонтом.

Скади взяла его под руку.

Бретт взглянул на палубу — гигантскую металлическую решетку с пирсами, тянущуюся вдоль дальнего края этой «чашки». Пока он так любовался, грузовоз поднырнул под дальний край и поднялся во внутреннем заливе, вздымая каскады брызг. Грузовоз скользнул к свободному причалу; вой его моторов болезненно отдавался в ушах даже при такой малой скорости. Вместе с новоприбывшим Бретт насчитал шесть больших судов, выстроившихся в ряд. Вокруг них на пирсах суетились моряне — швартовали прибывшее судно, возили груз на тележках на суда и с них.

— Они такие большие, — вымолвил Бретт, вытягивая шею в сторону ближайшего грузовоза на подводных крыльях. Там кто-то уже трудился, вяло отчищая борт от налипшего на него келпа.

— Пойдем же, — произнесла Скади несколько громче, нежели того требовал разговор. — Мы с тобой поднимемся на борт. Карин хотела, чтобы ты это увидел.

Бретт сообразил, что слова эти предназначались для слуха морянина, который остановился подле них и вопросительно склонил голову. После слов Скади он улыбнулся и зашагал прочь.

Бретт позволил Скади отвести себя вниз по лестнице.

— Для транспортировки пищи используется только семидесятиметровая грузовая модель, — объясняла девушка. — Несмотря на размер, они могут развивать, самое малое, восемьдесят узлов. Тяжело груженые, конечно, меньше. Мне говорили, что при малой загрузке скорость может превышать и сто узлов.

Рука в руке с Бреттом Скади провела его к ряду грузовозов, покачивающихся на волне, мимо занятых своим делом работников, то и дело уворачиваясь от грузовых тележек. В конце пути им встретилась группа из шести работников, одетых в одинаковую белую униформу, которые толкали закрытую тележку вдоль пирса.

— Это ремонтная бригада, — объяснила Скади и обратилась к идущему впереди остальных. — С этим судном что-то не в порядке?

— Была маленькая неполадка с эжектором, мисс Ванг. — Все шестеро остановились, когда их главный заговорил со Скади. В своих белых комбинезонах они выглядели на одно лицо. Ярлычков с именами Бретт на них не приметил.

— Я могу провести туда нашего гостя, чтобы показать ему устройство? Мне оно знакомо, — произнесла она. Бретту показалось, что в ее голосе проскользнула нотка фальшивого заигрывания.

— Ну конечно, — ответил ремонтник. — Только осторожно. Только что закончилась заправка для пробного рейса. Вам придется управиться за час. После этого будет произведена новая погрузка.

— Вот и ладно, — сказала Скади, увлекая Бретта мимо ремонтной тележки. — Нам никто не помешает, и я смогу все-все тебе показать. — Она бросила через плечо вслед ремонтникам. — Спасибо.

Ремонтник помахал ей в ответ и присоединился к своим людям, толкающим тележку.

На полпути Скади шагнула на узкий трап. Бретт последовал за ней в коридор, освещенный трубками на потолке. Скади жестом велела ему обождать и выглянула обратно, в открытый люк. Затем она нажала расположенный рядом с люком переключатель. Раздалось тихое гудение, и трап втянулся. За ним с мягким шипением закрылся люк.

— Скорей! — потребовала Скади, развернулась, и вновь они побежали. Скади вела их через уйму коридорчиков, а потом по широкому переходу, и они наконец прибыли в рубку с плазмагласовыми иллюминаторами, высоко поднятую над палубой.

— Занимай второе сидение.

Сама она скользнула в одно из кресел, предназначенных для команды, заняв место перед пультом управления.

— Я покажу тебе, как управлять этой штуковиной. Это на самом-то деле просто.

Бретт наблюдал за ней, видя, как она преобразилась, едва только дотронулась до пульта. Каждое ее движение было быстрым и уверенным.

— Теперь вот эту, — сказала она, нажав на желтую кнопку.

Низкое гудение ощущалось сквозь палубу под ногами. Несколько морян, работавших на ближнем пирсе, оглянулись и посмотрели на судно.

Рука Скади вознеслась над красной кнопкой с надписью «аварийное отчаливание». Она нажала на кнопку и незамедлительно потянула на себя рычаг слева от нее, выжимая его до отказа. Судно гладко выскользнуло из дока. Моряне снаружи забегали и замахали в сторону грузовоза.

Прежде чем они успели убраться прочь, Скади принялась прокачивать балласт. Судно нырнуло под воду, резко завалившись влево. Скади вытянула утопленный в палубу рычаг. Бретт уже заметил его и подивился, чем же он управляет. Левая рука Скади передвинула свой рычаг в сторону, вновь выводя его до упора. Грузовоз поднырнул под край перевернутой плазмагласовой чашки. Бретт смотрел, как они проходят под краем, как он остается позади.

Оказавшись снаружи, Скади продула балласт, направив судно носом кверху. Бретт обернулся и увидел, как гавань все уменьшается позади. Погони пока еще не было.

Бретт был ошеломлен величиной этих судов. «Семьдесят метров. Это же десять лодок!»

— Смотри, что я делаю, — распорядилась Скади. — Может, тебе придется управлять самому.

Бретт развернулся лицом ко всем этим рычагам, переключателям, кнопкам и рукояткам.

— Водородные двигатели для подводного и верхнего плавания, — сказала она. — Система сохранения горючего уменьшает нашу скорость под водой. Вот ограничитель. — Она указала на рукояточку между ними. — Превышать ограничение скорости опасно, но в случае необходимости это можно сделать.

Она передвинула рычаг в правой руке, потянув его чуточку назад.

— Это направление, — пояснила она. — Потянуть назад для подъема, утопить снова для спуска.

Бретт кивнул.

— А здесь, — она указала на панель управления, — все подписано: подача горючего, балласта — медленнее, чем на субмаринах. Зажигание. Запас воздуха для подводного плавания. Никогда не забывай отключить его наверху. Если рубка повреждена, мы автоматически катапультируемся. Ручное катапультирование — вот эта красная кнопка в центре.

Бретт издал в ответ серию похмыкиваний и возгласов: «Ясно». Он был благодарен тому, что все кнопки и переключатели были снабжены подписями.

Скади указала вперед, на большой зачехленный экран.

— А сюда проецируется карта. Это устройство островитяне давно стараются заполучить.

— А почему нам нельзя его получить? — устройство, на которое указала Скади, было Бретту знакомо. Рыбаки частенько о нем вздыхали. Курсопрокладчик, именовали его моряне. Это устройство ориентировалось по сигналам с фиксированных морянских станций.

— Оно слишком сложное и его обслуживание дорого обходится. У вас просто нет для этого нужного оборудования.

Эти разговоры он слыхал и раньше. Островитяне в них не верили, но Скади, очевидно, верила.

— Поверхность, — объявила Скади.

Судно вырвалось на поверхность, подняв длинную волну, которая прокатилась под ними. Вода каскадом струилась по плазу.

Бретт закрыл глаза руками. Пронзительный взрыв света обратил его глаза в два пылающих угля внутри черепа. С громким стоном он уткнулся лицом в колени.

— Что-то стряслось? — спросила Скади. Она не обернулась к нему, так как была занята, выходя подводные крылья для плавания на поверхности и увеличивая скорость.

— Это мои глаза, — ответил Бретт. Он проморгался, медленно привыкая к свету. Слезы струились по его щекам. — Сейчас уже лучше.

— Хорошо, — откликнулась она. — Тебе надо смотреть, что я делаю. Лучше всего вывести грузовоз параллельно волнам, а потом, когда увеличишь скорость, свернуть перпендикулярно. Я мигом проложу курс, как только мы разгонимся. Посмотри назад, нет ли погони.

Бретт обернулся назад и посмотрел вдоль следа на волнах, внезапно осознав, насколько быстро они движутся уже сейчас. Большой грузовоз прыгал и подскакивал, затем внезапно ход его выправился, и раздалось тоненькое поскуливание водородных двигателей, возносящих судно над волнами.

— Восемьдесят пять узлов, — сообщила Скади. — За нами еще не гонятся?

— Я никого не заметил. — Бретт утер глаза. Боль почти утихла.

— Я на экранах тоже никого не вижу, — сказала девушка. — Должно быть, они сообразили, что это безнадежно. Все остальные суда в гавани хоть чем-то, да загружены. А у нас нет груза, зато есть полные баки.

Бретт посмотрел вперед и смигнул от боли, когда отраженный от воды солнечный свет брызнул ему прямо в глаза.

— Пеленгатор справа от тебя, вон та зеленая панель, — сказала Скади. — Посмотрим, сможешь ли ты поймать сигнал Вашона.

Бретт повернулся к пеленгатору. Он сразу же увидел, что это более сложная модель, чем та, на которой он учился работать у Твиспа, но все циферблаты были подписаны, и в дуге частот легко было ориентироваться. Бретт моментально поймал сигнал. Знакомый голос Вашонского диктора, вещающего на рыболовный флот, раздался из динамиков над головой.

— Всем прекрасного дня для рыбной ловли и больших уловов. Крупный косяк рыбы мури в квадранте девятнадцать. — Бретт убрал звук.

— Что такое «квадрант девятнадцать»? — спросила Скади.

— Местоположение относительно Вашона.

— Но ведь остров движется, когда дрейфует!

— Рыба тоже, а остальное не имеет значения.

Бретт склонился над датчиками, зафиксировал сигнал и отчитал координаты.

— Вот твой курс, — сказал он, указывая на пеленгатор. — Это ориентиры по солнцам или по компасу?

— По компасу.

— По допплеровскому дальномеру это пятьсот девяносто километров. Далековато!

— Семь с половиной часов пути, — ответила Скади. — Мы можем двигаться полных десять часов без остановки на дозаправку. И в дневное время можем регенерировать собственный водород из морской воды. Но если нас догонят или попытаются отрезать от заправочной станции, мы сядем на воду, как криксы.

— А они могут это сделать?

— Я уверена, что попытаются. У нас по курсу четыре станции.

— Нам понадобится еще горючее, — сказал Бретт.

— А они вдобавок будут искать нас снизу.

— Как насчет одного из малых островов?

— Я вчера видела последний график течений. Вашон к нам ближе всех остальных сотен на пять километров.

— А почему я не могу набрать аварийную частоту и сообщить в Вашон все, что нам известно? Все равно же придется посылать сообщение, — предложил Бретт.

— А что нам известно? — переспросила Скади, выправляя курс. Грузовоз слегка покачнулся, карабкаясь на одну из периодических высоких волн.

— Мы знаем, что Верховного Судью удерживают против его воли. Мы знаем, что мертвых островитян полным-полно.

— А как насчет его подозрений?

— Это его подозрения, — ответил Бретт. — Но не кажется ли тебе, что он заслуживает быть услышанным?

— Если он прав, только подумай, что начнется, если острова попытаются вернуть его силком!

— Они убьют его? — Бретт ощутил комок в горле.

— Где-то ведь есть люди, которые убивают, — ответила Скади. — Гуэмес тому доказательство.

— Посол Алэ?

— Мне сдается, Бретт, что Гастингс и Лонфинн приглядывают за ней, чтобы она не сделала чего-нибудь опасного для них. Мой отец был очень богат. Он часто предупреждал меня, что это создает опасность для всех, кто его окружает.

— Но я могу просто вызвать Вашон и сказать, что я жив и возвращаюсь, сказал Бретт и тут же покачал головой. — Нет. Для тех, кто подслушивает…

— А ведь подслушивают, — кивнула она.

— Это все равно, что выдать всю нашу историю прямо сейчас, — вздохнул он. — Что будем делать?

— Направляться на пусковую базу, — ответила она. — А вовсе не на двадцать вторую станцию.

— Но ты же сказала судье Килю…

— А если его принудят заговорить, нас будут искать не в том месте.

— Но почему именно пусковая база? — спросил он.

— Ее не контролирует ни одна группировка, — объяснила Скади. — Это часть нашей общей мечты — вернуть гибербаки с орбиты, где их оставил Корабль.

— И все-таки это морянский проект.

— Целиком морянский. Вот там мы все и расскажем. И нас услышат все. И все узнают, что вытворяет кучка людей.

Бретт уставился прямо перед собой. Он знал, что должен восторгаться их спасению. Он находился на самом большом судне, которое когда-либо видел, и оно неслось над волнами на скорости более восьмидесяти узлов — быстрее, чем ему когда-либо доводилось. Но неизвестность мучила его. Киль морянам не доверял. А Скади была морянкой. Искренна ли она с ним? И те причины, по которым она предпочла избегать радиосвязи — истинны ли они? Он взглянул на Скади. По какой другой причине она могла помочь ему сбежать?

— Я вот все думаю, — промолвила Скади. — Если никакого сообщения не было, твоя семья сходит с ума от беспокойства по тебе. И твой друг Твисп. Вызывай Вашон. Мы прорвемся. Может, все мои подозрения — просто глупость.

Он увидел, как ее горло дернулось в судорожном глотке и припомнил слезы, пролитые ею над сваленными в кучу телами островитян.

— Нет, — сказал он. — Мы поплывем на твою пусковую базу.

И снова Бретт сосредоточился на морской поверхности перед ними. Два солнца вздымали из волн теплые испарения. Когда он, будучи гораздо моложе, впервые увидел остров с борта судна, эти испарения были полны для него клубящихся образов. Длинноусые морские драконы кружились над океанской поверхностью, гигантские мури и рыбы-поскребучки. Но эти образы были всего лишь игрой отраженного от воды света в клубах испарений. Бретт ощутил тепло на своих руках и лице. Он подумал о Твиспе, о том, как он откидывается назад, привалясь к борту и подставляет теплу свою волосатую грудь.

— А где эта база? — спросил Бретт.

Скади потянулась к маленькому верньеру возле экрана и повернула его. Клавиатура с цифрами и буквами засветилась изнутри. Скади набрала сначала HF-i, затем LB-1. На экране высветилось 141.2, затем появился пучок линий, расходящихся от общего фокуса. Ярко-зеленое пятно плясало по краю широкой дуги. Скади указала на него.

— Это мы. — она показала на окончание дуги. — мы направляемся сюда курсом один-сорок один и два. — Затем она кивнула в сторону циферблата с красной стрелкой, расположенного прямо на панели перед ними. Стрелка стояла на 141.2.

— И это все?

— Все? — улыбнулась Скади. — Да вокруг всей Пандоры сотни передающих станций, целый производственный и обслуживающий комплекс — и все они работают на то, чтобы мы добрались отсюда сюда.

Бретт взглянул на экран. Линии перемещались, пока ярко-зеленое пятно не заняло место на курсе. 141.2 по-прежнему горело в левом нижнем углу экрана.

— Если нам понадобится сменить курс, он подаст звуковой сигнал и покажет новые цифры, — пояснила Скади. — Он нацелен на базу.

Бретт посмотрел на воду, на след от судна, расплескиваемый волнами, и подумал, как бы пригодилось такое устройство Вашонскому рыболовному флоту. Солнце жарко светило на него сквозь плаз, но воздух был хорошим. Свежий морской воздух поступал через систему вентиляции. Скади Ванг была рядом, и внезапно Пандора перестала казаться ему тем жестоким противником, которого Бретт себе всего представлял. Даже если это место и было смертоносным, в нем была и своя доля красоты.

Глава 24

Единая мера человечности определяет все попытки исправить сотворенное зло. Понять, что сотворенное есть зло — значит совершить решающий шаг.

Из дневников Раджи Томаса

Тень Паниль прикрыл мертвую муть. Он вымыл руки спиртом в тазике возле операционной каталки. Отовсюду слышалось клинк — это стальные инструменты лязгали о поднос. От нескольких групп поглощенных работой докторов и медтехников исходили односложные команды и восклицания. Паниль посмотрел через плечо на длинный ряд таких же каталок посреди комнаты; возле каждой из них было полным-полно врачей. Кровавые пятна покрывали их серую униформу, а взгляды поверх масок с каждым часом делались все более усталыми и безнадежными. Из всех уцелевших только двое избежали физических травм. Паниль напомнил себе, что травмы бывают разные. Что сотворило пережитое с их рассудком… Паниль сомневался, можно ли назвать их уцелевшими.

Муть, которого прикрыл Паниль, умер под скальпелем от недостатка крови для переливания. Медицинская служба не была подготовлена к приему такого количества истекающих кровью. Он услышал, как у него за спиной Карин Алэ сбрасывает снятые перчатки.

— Спасибо за ассистирование, — сказала она. — Жаль, что ему не удалось выжить. Он был почти спасен.

Паниль смотрел, как одна из групп вывозит каталку по направлению к послеоперационной палате. Ну хоть кому-то удалось. А один из его людей сказал, что они собрали вместе несколько рыбацких лодочек, которым удалось удрать прочь. Паниль потер глаза и тут же пожалел об этом. Их обожгло спиртом, и слезы хлынули ручьем.

Алэ взяла его за плечо и отвела к раковине возле люка. Кран у раковины был расположен высоко, так что Тень смог засунуть голову под струю воды.

— Пусть вода промоет глаза, — посоветовала Алэ. — Поморгай, это тоже поможет.

— Спасибо.

Она вручила ему полотенце.

— Расслабься, — сказала она. — Это был последний пациент.

— Как долго все это продолжалось?

— Двадцать шесть часов.

— И скольким удалось выжить?

— Не считая тех, что в шоке, человек девяносто в послеоперационной еще дышат. Несколько сот отделались легкими травмами. Не знаю. В любом случае меньше тысячи, а шестерых еще оперируют. Ты веришь тому, что нам рассказал последний пациент?

— Насчет субмарины? Учитывая обстоятельства, трудновато будет списать это на бред или галлюцинации.

— Он был в полном сознании, когда его нашли. Ты видел, что ему удалось сделать со своими ногами? Скверно, что ему не повезло выжить; он старался больше других.

— Обе ноги оторваны ниже колена — и он сумел самостоятельно остановить кровотечение, — вздохнул Паниль. — Не знаю, Карин. Похоже, я просто не хочу ему верить. Но верю.

— А как насчет его слов, что субмарина перевернулась кверху брюхом прежде, чем нырнуть? — спросила Алэ. — Может, это значит, что кто-то потерял контроль над управлением? Безусловно, ни один морянин не сделал бы такого намеренно.

— Этот пациент, — Паниль махнул рукой в сторону каталки, — утверждал, что морянская субмарина намеренно потопила их остров. Он сказал, что видел все как было, что субмарина направилась прямиком к их центру, и…

— Это была островитянская субмарина, — настаивала Карин. — Должна быть.

— Но он же сказал …

Карин глубоко вдохнула и выдохнула.

— Он ошибся, дорогой мой, — сказала она. — И чтобы избежать серьезных неприятностей, мы должны это доказать.

Они оба посторонились, когда двое медбратьев вывезли каталку с покойным через люк, ведущий в сторону морга. Карин произнесла слова, которым, по мнению Паниля, предстояло сделаться официальным заявлением морян:

— Это же муть. Их органы функционируют не вполне исправно даже в нормальных обстоятельствах.

— Ты проводишь слишком много времени в обществе Гэллоу, — отрезал Паниль.

— Но ты только посмотри, с чем нам пришлось иметь дело, — сказала она почти шепотом. Панилю это не понравилось, не понравился ему и оборот, который приняла беседа. Усталость и потрясение вызвали к жизни ту сторону натуры Карин, которую он не знал прежде.

— Недостающие конечности, лишние конечности, неправильно размещенные конечности. — Карин жестом изобразила в воздухе некую загадочную фиоритуру. — Как их медики анатомию учат, у меня в голове не укладывается. Нет, Тень, это должна оказаться островитянская субмарина. Какие-то их внутренние разборки. Да что мы можем выиграть таким образом? Ничего. Давай-ка мы с тобой пойдем выпьем. Выпьем и все забудем? Что скажешь?

— То, что он описывал, не было островитянской субмариной, — настаивал Паниль. — То, что он описал — это субмарина для работы в толще келпа, с резаками и манипуляторами.

Карин отвела его в сторонку, словно мамаша непослушного ребенка во время БогоТворения.

— Тень! Ты ерунду говоришь. Если это моряне утопили остров, зачем тогда трудиться, высылать спасательные команды? Почему бы просто не дать им умереть? Нет, мы надрывались что есть сил, чтобы спасти, кого только возможно. Хотя это и ни к чему.

— Что значит «это ни к чему»?

— Ну ты же видел их, видел, в каком они состоянии. Даже самые здоровые из них голодают. Кожа да кости. Они выглядят, как старая мебель.

— Значит, мы должны их накормить, — сказал Паниль. — Райан Ванг не для того развил крупнейшую пищевую промышленность в истории, чтобы люди умирали с голоду.

— Накормить их легче, чем хоронить, — отозвалась Алэ.

— Они же люди! — взорвался Паниль.

Быстрый взгляд Алэ метнулся от Паниля к медицинским бригадам и обратно. Губы ее дрожали, и Паниль с изумлением понял, что она еле-еле удерживает себя в руках.

— Может, этот пациент и муть, — настаивал Паниль, — но он не дурак. Он рассказал то, что видел, и сделал это абсолютно ясно.

— Я не хочу ему верить, — возразила Алэ.

— Но ты веришь. — Паниль обнял ее за плечи.

Алэ вздрогнула от его прикосновения.

— Нам надо поговорить, — сказала она. — Ты меня не проводишь до моей квартиры?

Они поехали труболетом. Голова Алэ покоилась на плече Паниля. Она слегка всхрапнула, покачнулась и прижалась еще теснее. Панилю нравилось ощущение того, как тепло ее тела просачивается в его собственное. Когда их кабинка начала поворачивать, он покрепче ухватил Алэ, чтобы движение кабинки не разбудило ее, а сам тем временем задумался. Карин хотела поговорить. А может, и убедить? И как же она будет его убеждать? Может, собственным телом?

Паниль решил, что эта мысль недостойна его. Он ее отмел.

«Двадцать шесть часов в операционной», подумал он. Вскоре Алэ предстоит столкнуться с политикой, которая потрудней хирургии. Он уже заметил, какими темными кругами бессонные ночи обвели прекрасные глаза Алэ. По крайней мере за одно Паниль был благодарен этим часам в операционной: они вновь разбудили в Алэ врача — ту часть ее личности, которая за время ее короткой связи с Райаном Вангом превратилась едва ли не в привидение. Хотя она оставалась бодрствующей и готовой ко всему во все время Гуэмесского кошмара, Алэ заснула еще прежде, чем за ними закрылся люк транспортной кабинки. И он видел, как мрачнели ее глаза над маской по мере того, как островитяне один за одним умирали под скальпелем.

— Они такие хрупкие, — сказала она. — Такие слабые!

Донорская кровь закончилась через два часа. Плазма и кислород — через шестнадцать. Ассистирующие хирурги предложили простерилизовать морскую воду и использовать ее вместо плазмы крови, но Алэ отказалась.

— Пользуйтесь знакомыми средствами, — сказала она. — Сейчас не время для экспериментов.

Рука спящей Алэ обняла Паниля за талию и притянула его поближе. Ее волосы пахли антисептиками и потом, но эта смесь запахов успокаивала его, потому что принадлежала ей. Ему нравилось, как ее волосы щекочут его голую шею. Собственные его волосы так пропитались потом, что Паниль был рад, что носит их заплетенными. Ему хотелось под душ даже больше, чем в постель. Паниль понял, что задремал, когда кабинка вздрогнула и остановилась. На панели над их головами высветилась надпись: организация и Распределение.

— Карин, — окликнул он, — мы приехали.

Она вздохнула и сильнее обняла его за талию. Паниль свободной рукой нажал на блокирующую кнопку.

— Карин?

— Я слышу, Тень. — Новый вздох. — Просто я так устала.

— Мы приехали, — повторил он. — У себя тебе будет удобнее.

Она посмотрела на него, но не шелохнулась. Глаза ее покраснели и опухли от недосыпания, но ей все же удалось улыбнуться.

— Я впервые познакомилась с тобой, — промолвила она. — Я только думала, что знаю тебя, но уж теперь-то я тебя из виду не упущу.

Он прижал палец к ее губам.

— Я сейчас отведу тебя домой. Поговорить можно и позже.

— И что заставляет тикать этого загадочного Паниля? — шепотом спросила она и поцеловала его. Это был короткий поцелуй, но крепкий и жаркий. — Ты не возражаешь, а? — спросила она.

— А как насчет Гэллоу?

— Ну, — отозвалась она, — чем скорее мы отсюда выберемся, тем скорее жизнь пойдет своим чередом.

Они расцепились друг от друга. Ему нравилось, как теплые участки на его коже приятно щекочутся. Алэ вышла из люка и протянула стройную руку, чтобы помочь ему выйти.

— Ты красивая, — сказал он, и Алэ с силой притянула его к себе и прижалась к нему. И снова он отмел свои сомнения в ней.

— Умеешь ты обращаться со словами, — сказала она.

— Это у нас в семье наследственное.

— Ты мог бы стать хирургом, — промолвила Карин. — У тебя хорошие руки. Я бы с удовольствие поисследовала твои руки подольше.

— Мне это нравится, — мурлыкнул он ей в волосы. — Я всегда хотел познакомиться с тобой поближе. Ты же знаешь.

— Должна предупредить тебя, я храплю.

— Я заметил, — отозвался он. Держась друг за друга, они ступили на палубу. — И потеешь.

— Не хами. — Она ткнула его под ребра. — Леди не потеют.

— А что это за мокрое пятно у меня на плече?

— Как неприлично, — сказала она. А потом взяла его за руку и повела по направлению к своей квартире.

— Дожидаясь, пока станет повеселей, можно и помереть, — сказала Карин, оглянувшись на Тень. — Давай не будем дожидаться.

Паниль ощутил, что двигатель его жизни только что завелся на полную мощность. Несмотря на усталость, он купался в искрах энергии, которые Карин рассыпала вокруг себя. В ее походке появился новый ритм, которого в операционной и признаков не было. Ее тело плавно и быстро двигалось по прихожей, занавешенной черными портьерами, и он не отставал ни на шаг. Когда они вошли в посольские апартаменты, они по-прежнему держались за руки.

Глава 25

Образ принадлежит тому, что умеет видеть форму бесформенного. Жизнь принадлежит тому, кто может говорить без слов.

Лао Цзы, из Корабельных архивов

Оба солнца стояли высоко на темно-синем небе, подымая с поверхности воды теплые испарения. Чувствительные глаза Бретта, защищенные солнечными очками, которые отыскала для него Скади в одно из ящиков в рубке, оглядывали море. Грузовоз несся над волнами со скоростью, которая опьяняла его. Бретт восхищался тем, как быстро все его чувства приспособились к этой скорости. Ощущение свободы, того, что им удалось спастись, успокаивало его. Погоня не сможет двигаться так же быстро. Опасность могла ждать их только впереди, там, где испарения искривляли линию горизонта. Или, как выражался Твисп, «в будущем».

Когда Бретт совсем еще мальчиком впервые стоял с матерью на краю Вашона, водяные испарения населяли длинноусые драконы. Сегодня солнце грело его руки и лицо, словно впервые, просвечивая сквозь иллюминатор прямо на панель управления. Солнца зажигали золотые искры в черных волосах Скади. И никаких драконов.

Скади склонилась над пультом, озирая и море, и показания приборов, и экран над головой. Ее рот стянулся в резкую прямую линию, лишь тогда смягчавшуюся, когда девушка поглядывала на Бретта.

Широкая полоса келпа темной тенью тянулась через воду по правому борту. Скади направила судно вдоль келпа, выводя его на свободную воду. Бретт углядел внутри келпа зеленое яйцевидное образование. В самом центре овала зеленый цвет был ярким, как солнечные лучи. Чем дальше от центра, тем сильнее зелень темнела, пока не выцветала до желтого, а по краям так даже коричневого.

— Внешние края отмирают, — пояснила Скади, перехватив его взгляд, — а потом подворачиваются вовнутрь и укрепляют собой все слоевище.

Некоторое время они плыли молча.

Внезапно Скади, к вящему испугу Бретта, заглушила мотор. Огромное судно остановилось, взбрыкнув на волне.

Бретт бросил на Скади перепуганный взгляд, но она была совершенно спокойна.

— Заводи, — скомандовала Скади.

— Что?!

— Заводи, — повторила она со спокойной настойчивостью. — А вдруг я буду ранена?

Бретт занял свое кресло и посмотрел на пульт управления. Под экраном в самом центре панели располагались четыре переключателя с подписью «старт».

Он прочитал инструкцию и нажал на кнопку с подписью «зажигание». Послышалось жаркое шипение водородных двигателей.

Скади улыбнулась.

Следуя инструкции, Бретт посмотрел на экран. Крохотный контур судна обвел зеленое пятнышко на экране. Из него протянулась красная линия. Бретт нажал на кнопку, подписанную «вперед» и слегка добавил скорости, крепко держа управление свободной рукой. Он чувствовал, что у него вспотели ладони. Судно начало приподниматься на волнах.

— Приподыми, — напомнила ему Скади.

Он слегка повернул штурвал и добавил еще немного скорости. Судно плавным движением приподнялось из воды, и Бретт снова добавил газу. На спидометре замигали числа, после чего он замер на отметке 72. Зеленое пятно следовало по красной линии.

— Отлично, — воскликнула Скади. — А теперь давай я. Главное, не забывай следовать инструкциям.

Скади увеличила скорость. В кабине стало свежее, когда в нее ворвался внешний морской воздух.

Бретт разглядывал горизонт, насколько его отсюда было видно — урок Твиспа, который он усвоил почти бессознательно. Это был привычный для него пейзаж, вид, знакомый ему с раннего детства — открытое море с длинными волнами, там и сям с полосами келпа, серебристыми течениями и гребнями пены. Во всем этом был ритм, дававший ему удовлетворение. Все разнообразие становилось единством внутри него, как и в море все делалось единым. Солнца двигались раздельно, но и они встречались прежде, чем закатиться за горизонт. Волны сливались одна с другой и говорили о том, чего не увидишь глазами. Все было единым. Он попытался поговорить об этом со Скади.

— Солнца поступают так из-за своих эллиптических орбит, — ответила она. — А про волны я знаю. Все, что с ними связано, говорит нам о себе.

— Эллиптических? — переспросил Бретт.

— Мать мне говорила, что когда она была совсем молодой, солнца встречались в полдень.

Бретт нашел эти сведения интересными, но сообразил, что Скади его не поняла. Или не захотела обсуждать эту тему.

— Должно быть, ты многое узнала от матери.

— Она разбиралась во всем, кроме мужчин, — ответила Скади. — По крайней мере, так она сама говорила.

— Она злилась на твоего отца?

— Да. Или на других мужчин с малых станций.

— А что такое эти станции?

— Такие места, где нас мало, где мы тяжело работаем и ведем совсем другой образ жизни. Когда я бываю в городе или даже на пусковой базе, я всегда чувствую, что я другая. Я говорю по другому. Меня на этот счет предупреждали.

— Предупреждали? — Бретт ощутил намек на какие-то дикие нравы в морянской среде.

— Моя мать говорила, что если я буду в городе говорить так, как на станции, я не смогу слиться с общим фоном. Люди будут воспринимать меня как чужака — а это опасно.

— Опасно? — переспросил Бретт. — Видеть мир с другой точки зрения?

— Иногда. — Скади взглянула на Бретта. — надо сливаться с фоном. Ты выглядишь, как все, но я по твоему выговору сразу поняла, что ты островитянин.

Скади пытается предупредить меня, подумал он.

«Или научить.»

Он уже заметил, что говорила она совсем иначе, нежели дома. Дело было не столько в выборе слов, сколько в том, как она их произносила. Теперь в ней ощущалась некая новая уверенность. И еще большая прямота.

Бретт посмотрел на быстро мчащийся вдоль борта океан. Он размышлял об этом морянском единообразии, об этом морянском обществе, которое усматривало опасность в произношении. Словно встречные волны, течения в морянском обществе образовывали завихрения. Интерференция, вот как это явление называют физики; это он помнил.

Легкость, с которой Скади управляла громадным грузовозом, кое-что говорила Бретту о ее прошлом. Ей довольно было взглянуть на экран, а затем на море, чтобы сразу во всем разобраться. Она избегала зарослей келпа и уверенным курсом вела судно к загадочной пусковой базе.

— Здесь все больше дикого келпа, — заметил Бретт. — И никакие моряне за ним не ухаживают.

— Пандора когда-то принадлежала келпу, — откликнулась Скади. — А теперь келп растет и распространяется с экспоненциальной скоростью. Ты понимаешь, что это значит?

— Что чем больше келпа, тем быстрее он распространяется и растет, — ответил Бретт.

— Это больше похоже на взрыв, — добавила Скади. — Или на момент кристаллизации в пересыщенном растворе. Стоит добавить крохотный кристаллик, и весь раствор выпадет в осадок огромным кристаллом. Именно так и произойдет с келпом. А пока он учится самостоятельно заботиться о себе.

— Я знаю, что написано в исторических хрониках. — Бретт покачал головой. — Но все же… разумное растение?

Скади отмахнулась от его недоверчивости.

— Если КП права — если все они были правы — то ключом к келпу является Ваата. Она — тот кристалл, который стимулирует его разумность. Или душу.

— Ваата, — прошептал он с детским восторгом. Он не БогоТворил, но уважал человеческое существо, которое пережило столько поколений. Ни одному морянину покуда не удалось этого проделать. Неужели Скади верит во всю дребедень капеллана-психиатра?

Бретт спросил ее об этом.

— Я только знаю, какие выводы я могу сделать, — пожала плечами Скади. — Я видела, как келп учится. Он действительно разумен, хотя пока и в малой степени. А разум не требует волшебства — только времени и жизни. У Вааты есть гены келпа, это тоже факт.

— Твисп говорит, что в прошлый раз пробуждение заняло у келпа миллионы лет. Как же мы можем знать…

— Мы помогли ему. Остальное зависит от него.

— А что у Вааты с этим общего?

— Я точно не знаю. Подозреваю, что она — нечто вроде катализатора. Последнее естественное звено, ведущее к предшественникам келпа. Тень говорит, что Ваата на самом-то деле в коме. Что она впала в кому, когда келп умер. Вероятно, из-за шока.

— А как насчет Дьюка? Или любого из нас — включая морян — кто несет в себе гены келпа? почему мы не можем стать этим катализатором?

— Ни один человек не содержит в себе всех генов келпа — такое существо было бы келпом, а не человеком, — ответила она. — И у каждого эти гены могут быть в совершенно различных комбинациях.

— Дьюк говорит, что Ваата сновидит его.

— Некоторые особо религиозные типы говорят, что Ваата всех нас видит во сне, — сказала Скади и фыркнула. — Но мы с тобой были пленниками и удрали, и это факт, а не сон. — Она одарила юношу жарким взглядом. — Мы с тобой — отличная команда.

Бретт покраснел и кивнул.

— Когда мы доберемся до пусковой базы? — спросил он.

— Еще до ночьстороны, — ответила она.

Бретт подумал о предстоящем испытании. Пусковая база — это значительное место со множеством людей. И среди этих людей могут оказаться те, кто намеренно уничтожил Гуэмес. Его островитянский акцент может навлечь на него опасность. Он повернулся к Скади и попытался заговорить с ней на эту тему как бы между прочим. Он не хотел ссориться с нею или пугать ее. Однако немедленно стало ясно, что Скади думала о том же самом.

— В красном ящике около главного люка, — сказала она, — лежат ныряльные костюмы и спецпакеты. Около пусковой базы вода холодная.

— Переохлаждение убивает, — процитировал он. Эти два слова, написанные на красном ящике желтыми буквами, напомнили ему о самых ранних уроках выживания. Островитяне учили своих детей тому, что холодная вода опасна, едва ли не раньше, чем ходить. Похоже, моряне усваивали тот же самый урок, хотя Твисп и утверждал, что моряне лучше переносят холод.

— Поищи там костюмы подходящего для нас размера, — сказала девушка. — Если нам придется прыгать за борт… — она не окончила фразу, понимая, что и не нужно.

Вид стопки серых костюмов для подводного плавания вызвал улыбку на лице Бретта. Органические костюмы островитянского производства и конструкции представляли собой ту область, в которой островитяне имели преимущество над морянами. Он выбрал пакеты с надписью «малый» и «средний» размеры и вскрыл пакеты, чтобы активировать костюмы. Он взял два оранжевых спецпакета и затолкал их под кресла в рубке.

— А что это за спецпакеты? — поинтересовался он.

— Аварийный набор, — пояснила Скади. — Непотопляемый плотик, нож, веревки, болеутоляющее. Там есть даже гранаты с репеллентом против рвачей.

— А тебе приходилось использовать эти гранаты?

— Нет. Но матери однажды пришлось. Один из членов ее команды так и не сумел спастись.

Бретт содрогнулся. Рвачи редко подбирались близко к островам, но рыбаки, случалось, пропадали — а еще были всякие истории о детях, которых рвачи утаскивали прямо с края острова. Внезапно океанская ширь вокруг их судна утратила свою нежную теплоту, свою защищающую привычность. Бретт тряхнул головой, чтобы привести мысли в порядок. Ведь они с Твиспом жили в этом океане на крохотной лодке-скорлупке. Во имя Корабля! Не может же это судно оказаться уязвимее, чем скорлупка. Да, но у них нет крикс, и если им придется прыгнуть в воду в ныряльных костюмах… смогут ли собственные органы чувств предупредить их об опасности вовремя? Рвачи передвигаются с ослепительной быстротой.

Два солнца заметно приблизились друг к другу в предвосхищении своего закатного свидания. Бретт глядел вперед, стараясь высмотреть их пункт назначения. Он знал, что его страх перед рвачами был сущей глупостью, над которой он когда-нибудь сам посмеется…

Что-то, прыгающее по волнам впереди, приковало к себе все его внимание?

— Что это? — спросил он, указывая на это пятно.

— По-моему, лодка, — ответила Скади.

— Нет, — протянул он, — что бы это ни было, там два предмета.

— Две лодки?

Быстроходное судно приближало их к спорному объекту с ошеломляющей скоростью.

— Две лодки, — произнес Бретт еле слышно.

— Одна ведет другую на буксире, — добавила Скади, направив судно к ним.

Бретт вскочил и перегнулся через пульт управления, всматриваясь в лодки. Он махнул Скади рукойладонью вниз: «Глуши ход!» Она уменьшил скорость, и Бретт ухватился за пульт, чтобы удержать равновесие, когда судно качнуло на волне.

— Это Квитс! — заорал Бретт, указывая на человека за штурвалом. — Корабль и его зубы — да это же Квитс!

Скади выключила один двигатель и завернула судно против к лодкам с подветренной стороны. Бретт распахнул иллюминатор и высунулся наружу, чтобы крикнуть, благо до лодок было не больше пятидесяти метров: «Твисп! Квитс!»

Твисп встал и прикрыл глаза ладонью, как козырьком; его длинная рука неуклюже свешивалась вдоль тела.

— Малыш!

— Идешь с полным трюмом? — прокричал ему Бретт традиционное рыбацкое приветствие.

Твисп стоял у штурвала, пока лодку мотало из стороны в сторону, воздев руки кверху и сложив их высоко над головой.

— Ты живой! — орал он. — Ты живой!

Бретт спрыгнул обратно в рубку.

— Скади, подведи нас поближе.

— Значит, это и есть Квитс Твисп, — сказала она. Она вновь завела двигатель, медленно подавая судно вперед. Оно обогнуло лодки по широкой дуге и подошло к передней лодке, открыв боковой люк, когда лодки достаточно приблизились.

Твисп схватил причальный конец и меньше через минуту уже был в рубке. Его длинные руки обхватили Бретта, а огромные кулаки замолотили парня по спине.

— Я знал, что найду тебя! — Твисп отодвинул Бретта на всю длину своих вытянутых рук и обвел широким жестом судно, Скади, его одежду и темные очки. — Что все это значит?

— Это очень долгая история, — ответил Бретт. — Мы направляемся на морянскую пусковую базу. Ты что-нибудь слышал…

Твисп опустил руку и мигом отрезвел.

— Мы там были, — ответил он. — По крайней мере, настолько близко, что разницы никакой. — Он обернулся, указывая на другого пассажира скорлупки. — Этот кусок планктона зовут Кей Тедж. Я пытался доставить его на пусковую базу по очень неприятному делу.

— Пытался? — переспросила Скади. — А что случилось?

— Кто эта жемчужинка? — спросил Твисп, протягивая руку. — Меня зовут Квитс Твисп.

— Скади Ванг, — сказала девушка в один голос с Бреттом, и оба засмеялись.

Твисп изумленно уставился на нее. Так это и есть юная и прекрасная морянская спасительница, которая представилась ему в грезах? Да нет же! Глупости это все.

— Так вот, Скади Ванг, — заявил Твисп. — Нас не захотели выслушать на пусковой базе — нас и вообще туда не пустили. — Твисп поджал губы. — Прогнали нас с судна еще большего, чем это. И велели держаться подальше. Мы так и сделали. — Он оглядел рубку. — А вы оба что тут делаете? И где команда?

— Мы и есть команда, — ответил Бретт.

Бретт объяснил, почему они направлялись на базу, что произошло с ними, с Верховным судьей и с политической обстановкой. Тедж вошел в рубку как раз когда Бретт заканчивал свой рассказ. Его слова явно возымели эффект: Тедж побледнел и задышал короткими толчками.

— Они нас опередили, — выдавил Тедж. — Я так и знал. — Он уставился на Скади. — Ванг, — промолвил он. — Вы — дочь Райана Ванга.

— Что с ним творится? — спросил у Твиспа готовый вспылить Бретт.

— Совесть у него нечиста, — ответил Твисп и тоже взглянул на Скади. — Это верно? Ты дочка Райана Ванга?

— Да.

— Я же говорил тебе! — взвыл Тедж.

— Ох, да заткнись! — оборвал его Твисп. — Райан Ванг помер, а я устал выслушивать твою лабуду. — Он повернулся к Бретту и Скади. — Малыш сказал, что ты спасла ему жизнь. Это верно?

— Да, — ответила Скади со свойственным ей легким пожатием плеч. Ее глаза не отрывались от панели управления.

— Есть еще что-нибудь, о чем мы должны бы узнать?

— Я… я так не думаю, — ответила она.

Твисп поймал взгляд Бретта и решил вывалить все скверные новости разом.

— Этот кусок наживки для рвачей, — сказал он, пальцем указывая на Теджа, — управлял субмариной, которая потопила Гуэмес. Уверяет, что понятия не имел, что они задумали, пока субмарина не вгрызлась острову в брюхо. Говорит, что его обвел вокруг пальца морянский командир, парень по имени Гэллоу.

— Гэллоу, — прошептала Скади.

— Ты его знаешь? — спросил Бретт.

— Я его видела много раз. С моим отцом и Карин Алэ, часто…

— Я же тебе говорил! — опередил ее Тедж, тыкая Твиспу в ребра. Твисп схватил его запястье, неожиданно резко вывернул и только потом отпустил.

— А я тебе говорил заткнуться, — сказал Твисп. Бретт и Скади повернулись к Теджу.

— Почему вы так на меня смотрите? — спросил Тедж. — Твисп вам все расскажет… я не мог их остановить… — он смолк, потому что Бретт и Скади по-прежнему неотрывно смотрели на него.

— Они тебе не доверяют, — сказал Твисп. — И я тоже. Но если Скади доставит тебя в целости и сохранности на пусковую базу, может, это окажется только на руку Гэллоу. Если он такой манипулятор, его людишки ползают по всей политической арене. Ты можешь просто исчезнуть, Тедж. — Твисп потер затылок и тихо сказал. — Нам придется опередить их. Потом времени не будет. Мы с Бреттом можем взять лодки и вернуться в Вашон.

— Нет, — настойчиво возразил Бретт. — Я останусь со Скади вместе.

— Мне надо отправиться на базу самой, — предложила Скади. — Когда они увидят меня в одиночестве, то поймут, что мы разделились, и что другие все равно все узнают.

— Нет! — повторил Бретт и крепче обнял ее за плечи. — Мы ведь команда. Мы будем держаться друг друга.

Твисп взглянул на Бретта, и выражение его лица смягчилось.

— Так вот куда ветер дует?

— Именно туда он и дует, — ответил Бретт, крепко держа Скади за плечи. — Я знаю, ты можешь приказать мне отправиться с тобой. Я все еще твой ученик. Но я не послушаюсь.

— Тогда я лучше не буду ничего приказывать, — мягко сказал Твисп и улыбнулся, чтобы его слова не прозвучали слишком жестко.

— Так что мы будем делать? — спросил Бретт.

Тедж заговорил так неожиданно, что все вздрогнули.

— Давайте я возьму грузовоз и сам поплыву на базу. Я мог бы…

— Ты мог бы пошептаться с дружками и сообщить им, где они могут перехватить две медленные лодочки, — сказал Твисп.

Тедж побледнел еще сильнее.

— Да говорю же вам, я не …

— Ты сейчас неизвестная величина, — отрезал Твисп. — Вот кто ты такой. Если твоя история правдива, ты еще тупее, чем кажешься. Но в любом случае мы не можем доверять тебе — по крайней мере доверить тебе наши жизни.

— Тогда я вернусь туда в лодке, — сказал Тедж.

— И тебя опять прогонят. Только на этот раз еще дальше. — Твисп повернулся к Бретту и Скади. — Вы двое твердо решили держаться вместе?

Бретт кивнул, Скади тоже.

— Тогда мы с Теджем возьмем лодки, — решил Твисп. — Нам лучше разделиться, я в этом уверен, но нам нельзя терять связь друг с другом. Мы включим наш передатчик. Ты помнишь частоту, малыш?

— Да, но…

— Должен же быть на этом чудовище портативный пеленгатор, — заявил Твисп, оглядывая рубку.

— Маленький портативный пеленгатор есть во всех аварийных пакетах, — вмешалась Скади, ногой указав под сидения.

Твисп нагнулся, осмотрел оранжевый пакет и выпрямился.

— Держишь их поблизости, а?

— На случай необходимости, — ответила она.

— Тогда я предлагаю нам следовать за вами на лодках, — заключил Твисп. — Если вам придется прыгать за борт, вы сможете нас отыскать. Или мы вас.

— Если живы останутся, — буркнул Тедж.

Твисп некоторое время разглядывал Бретта. Достаточно ли малыш возмужал, чтобы принимать решения? Но нельзя же опозорить Бретта перед молодой женщиной. Скади и Бретт и в самом деле команда. И спаянная такой крепкой связью, с которой ему не тягаться. Малыш сам принял такое решение — а, по мнению Твиспа, именно это и делал его взрослым мужчиной.

— Мы уже доказали, что хорошо можем действовать совместно, — сказал Бретт, поглаживая плечо Скади. — Мы ведь добрались досюда. То, что мы собираемся сделать, может оказаться еще опаснее, но ты же сам всегда говорил, Квитс, что жизнь никому не дает гарантий.

Твисп ухмыльнулся. «Собираемся сделать…» Малыш принял решение, а девушка согласилась. Вот так-то.

— Отлично, напарник, — произнес Твисп. — никаких колебаний и никаких сожалений. — Он повернулся к Теджу. — Понял, Тедж? Мы остаемся позади.

— Как долго вы можете продержаться? — спросил Бретт.

— Рассчитывай, самое малое, дней на двадцать, если тебе нужно.

— Через двадцать дней может не остаться ни одного острова, нуждающегося в спасении, — покачал головой Бретт. — Нам придется действовать побыстрее.

Твисп взял два аварийных пакета и увел стенающего Теджа обратно в лодку.

Скади обвила рукой талию Бретта и прижала его к себе.

— Нам нужно надеть подводные костюмы сейчас, — сказала она. — Потом мы можем и не успеть.

Она вытащила свой костюм из-под кресла и бросила его поперек сидения. Бретт сделал то же самое. На сей раз ему не было неприятно раздеваться, и он подумал, что это оттого, что он нагляделся на морян, плавающих нагишом в одном только поясе с прицепленными к нему инструментами. А может, оттого, что сам удирал из гавани в рубахе нараспашку. У Бретта возникло чувство безопасности от того, что он как единое целое облечен в собственную кожу. Да и Скади никак особенно не реагировала. Это ему понравилось. И ему понравилось, что она не поддразнивала его за скромность. Он начинал привыкать к морянской повседневной наготе — но только начинал. Когда Скади стянула рубашку через голову, он не отрывал взгляда от каждого колыхания ее крепких грудей, и понимал, что отвести взгляд будет трудновато. Он хотел всегда вот так на нее смотреть. Двумя легкими движениями ног она сбросила обувь, а следом на палубу упали штаны. У нее была очень маленькая полоску волос — курчавых, шелковистых, завлекательных.

Внезапно он сообразил, что она стоит перед ним, склонив голову набок. Двигалась она плавно, не запрещая ему смотреть, а только давая знать, что она понимает, чем он занят.

— У тебя такое красивое тело, — сказал он. — Я не собирался подглядывать…

— У тебя тоже красивое, — ответила она и, положив руку ему на грудь, прижалась к ней ладонью. — Мне просто захотелось дотронуться до тебя, — сказала она.

— Да, — ответил он, поскольку не знал, а что еще можно тут сказать. Он опустил левую руку ей на плечо, ощутив его силу и тепло и нежную упругость ее кожи. Его вторая рука потянулась к ее плечам, и тут она поцеловала его. Бретт надеялся, что ей это понравилось не меньше, чем ему. Это был нежный, жаркий, задыхающийся поцелуй. Когда Скади склонилась к нему, ее груди прижались к его коже, и он ощущал крохотные твердые выпуклости сосков. Бретт почувствовал, как его возбуждает прикосновение ее бедра, ее такого сильного и красивого бедра. Она погладила его плечи, потом обвила его шею обеими руками и крепко поцеловала, кончиком языка дотрагиваясь до его собственного. Судно внезапно колыхнулось, и они оба с хохотом повалились на палубу.

— Как грациозно, — заметил Бретт.

— И холодно.

Скади была права. Твисп и Тедж отбыли с заходом солнц. В воздухе уже носилась прохлада. Бретту мешала не жесткость палубы, а прикосновение холодного металла к разгоряченной коже. Когда они сели, он услышал, как их вспотевшие тела отделяются друг от друга со странным звуком. С этим же звуком приятель обдирал его обгоревшую на солнце кожу, когда он был еще ребенком.

Бретт хотел обниматься со Скади целую вечность, но Скади уже пыталась встать, невзирая на неожиданные покачивания судна. Бретт взял ее за руку и помог ей подняться, но руку не отпустил.

— Уже почти стемнело, — сказал он. — Это не помешает нам найти базу? Я хотел сказать, под водой всегда намного темнее.

— Я знаю дорогу, — ответила девушка. — И у тебя есть ночное зрение, ты будешь видеть за нас обоих. А теперь нам пора…

На этот раз он сам поцеловал ее. Она прижалась к нему на мгновение, такая нежная, ласковая, но затем снова отодвинулась. Скади все еще держала его за руку, но во взгляде ее была неуверенность, которую Бретт истолковал как страх.

— Что? — спросил он.

— Если мы останемся здесь, мы… ну, мы сделаем то, что нам хочется.

У Бретта пересохло в горле, и он понял, что не сможет заговорить, не закашлявшись. Он промолчал, желая выслушать ее. Юноша не очень разбирался в том, что им обоим хотелось сделать, а если она даст ему парочку намеков, то он будет только рад. Он не хотел разочаровывать Скади и понятия не имел, чего она от него ожидает. Что еще важнее, он не знал, насколько девушка сама была опытна в таких делах, а сейчас это было очень важно выяснить.

Скади сжала его руку.

— Ты мне нравишься, — сказала она. — Ты мне ужасно нравишься. Если мне кто-то и нравится настолько, чтобы… чтобы вступить в такую близость, так это ты. Но ведь надо думать и насчет детей.

Бретт покраснел, но не от смущения, а от злости на самого себя — за то, что не подумал об очевидном, не осознал, что зачать ребенка можно и с одного раза — а он тоже еще не был к этому готов.

— Моей матери тоже было шестнадцать, — продолжала Скади. — Она все время занималась мной и не имела ни капли свободы. Она не знала, что это такое — свободно перемещаться, как другие. Она старалась изо всех сил, и я очень многое почерпнула от нее. Но с другими детьми я не виделась, разве что случайно.

— Получается, что она лишилась взрослой жизни, а ты — детства?

— Да Сожалеть об этом не стоит. Это единственная жизнь, которая мне знакома, и она была хорошей. А теперь, когда я встретила тебя, она стала вдвое лучше. Но я не хочу повторить материнский пример. Ни за что.

Он кивнул, взял Скади за руку и снова поцеловал. На сей раз они не соприкоснулись грудью, но их руки крепко держались друг за друга, и Бретт ощутил облегчение.

— Ты не сердишься? — спросила она.

— По-моему, я и вообще не смогу на тебя разозлиться, — ответил он. — И кроме того, впереди у нас много времени, чтобы получше узнать друг друга. И я хочу быть рядом, когда ты скажешь «да».

Глава 26

…самосознание порой имеет природу достигнутой цели, результата, того, что совершается постепенно и переживается мучительно.

К. Г. Юнг, из Корабельных архивов

Ваате снилось, что в ее волосы заползло нечто. Оно щекотало затылок, хотя у него и не было ножек, и пристроилось возле ее правого уха. Тварь была черной, скользкой и жесткой, как насекомое.

Ваата слышала крики боли во сне, как и во многих других снах прежде, и перебросила их Дьюку, где они приняли более осознанный характер. Теперь Ваата узнала в некоторых голосах обрывки других снов. Она часто бывала в этой бездне. Там была Скади Ванг — и тварь, заползшая в волосы Вааты, разинула кровожадные жвалы при звуках ее голоса.

Дьюк понимал, что Ваате эта тварь не нравится. Она корчилась и трясла головой, чтобы избавиться от насекомого. А тварь вцепилась крепко, захватила жвалами волосы и принялась выкусывать их по одному. Ваата издала низкий глубокий стон, почти кашель. Она выловила мокрого жучка из волос и раздавила его.

Обломки просыпались из ее пальцев; послышалось несколько приглушенных вскриков. Дьюк внезапно ощутил, что это приснившееся насекомое может оказаться и всамделишным. Он на мгновение ощутил исходящие от него мысли — перепуганные человеческие мысли. Ваата поудобнее устроилась и принялась менять этот сон на другой, более приятный. Как всегда, она перенеслась в самые первые дни долины, которую ее народ называл «Гнездо». Через пару мгновений она затерялась в густой растительности этого священного места, где она была рождена. Это было наилучшим, что могла даровать суша Пандоры — а теперь это место погребено на сотню метров вглубь беспокойного моря. Но во сне все может быть и иначе — а география снов была единственной ведомой Ваате. Она думала о том, как хорошо опять ходить, и не позволяла себе вспомнить, что это ведь только сон. Но Дьюк знал — он слышал те жуткие предсмертные мысли, и сны Вааты сделались для него не теми, что прежде.

Глава 27

Неопределенность выбора — наша возможность быть благословенными.

У. Х. Оден, из Корабельных архивов

За тот исчезающе краткий миг, когда последние лучи заката опускаются за горизонт, словно в море затушили горящий факел, Бретт увидел пусковую башню. Ее серая туша, словно мост, протянулась от моря до облака. Бретт указал в ее сторону.

— Это она?

Скади нагнулась вперед, всматриваясь в угасающие сумерки.

— Я ее не вижу, — ответила девушка, — но приборы показывают, что до нее еще километров двадцать.

— Мы промешкали с Твиспом и этим типом, Теджем. Что ты о нем скажешь?

— О твоем Твиспе?

— Нет, о втором.

— У нас среди морян такие случаются, — фыркнула она.

— Тебе он тоже не понравился.

— Он нытик, а возможно, и убийца, — ответила Скади. — Нелегко испытывать симпатию к такому человеку.

— А что ты думаешь о его рассказе? — спросил Бретт.

— Не знаю, — ответила она. — А что, если он все это совершил сам, добровольно, а команда выбросила его за борт? Мы не можем верить или не верить ему — мы услышали так мало, и все притом из его собственных уст.

Грузовоз скользнул вдоль ложа келпа, слегка замедлив ход, когда острые края подводных крыльев резанули густые заросли.

— Я не разглядела этот келп, — ахнула Скади. — Освещение слабое… какая же я неуклюжая!

— Это повредит судну? — осведомился Бретт.

— Нет, — покачала головой девушка, — это я повредила келпу. В будущем нам придется отказаться от таких судов.

— Повредила келпу? — удивился Бретт. — Как можно повредить растению?

— Келп не просто растение, — возразила она. — Это разумное существо на стадии развития… ну, это трудно объяснить. Ты бы решил, что я рехнулась, как этот Тедж, расскажи я тебе все, что знаю о келпе.

Скади уменьшила ход. Шипящий рев стих, и судно соскользнуло с очередной волны, закачавшись на воде. Двигатели издавали тихое мурлыканье.

— Для нас опаснее прибыть на базу ночью, — сказала Скади. Алые огоньки на пульте управления включились автоматически, когда стемнело, и теперь, когда она взглянула на Бретта, красные отсветы лежали на его лице.

— Нам лучше подождать здесь до деньстороны? — спросил он.

— Мы можем погрузиться и пересидеть на дне, — предложила Скади. — Здесь всего-то шестьдесят фатомов.

Бретт промолчал.

— Тебе бы не хотелось погружаться? — спросила она.

Бретт пожал плечами.

— Здесь слишком глубоко, чтобы стать на якорь, — заметила Скади. — Но если мы будем следить за дрейфом, можно и обойтись. Здесь нам ничто не может повредить.

— А рвачи?

— Они не смогут проникнуть внутрь.

— Тогда давай отключим двигатель и будем дрейфовать. Келп не даст нам уплыть далеко. Я согласен с тобой, и думаю, что нам и правда не стоит появляться там ночью. Нам нужно, чтобы нас все увидели, узнали, кто мы такие и зачем явились сюда.

Скади совершенно заглушила мурлыкающие двигатели, и во внезапной тишине они оба услышали плеск волн о борт и слабое поскрипывание.

— Я забыл, далеко еще до базы? — переспросил Бретт, вглядываясь сквозь сумрак в силуэт башни.

— По меньшей мере двадцать километров.

Бретт, привыкший определять расстояние по высоте Вашона над уровнем горизонта, присвистнул.

— Тогда эта штуковина здорово длинная. Странно, что островитяне не замечали ее раньше.

— По-моему, мы контролируем течения так, чтобы направлять острова подальше от этого места.

— Контролируете течения, — пробормотал он. — Ну да, конечно, — затем он произнес. — Как ты думаешь, нас заметили?

Скади нажала на кнопку посреди пульта, и из динамика над головой раздалась череда пощелкиваний и писка. Бретт уже слышал эти звуки несколько раз, пока они пересекали океан.

— За нами никто не следит, — объявила Скади. — Если бы нас зацепили, раздался бы вой. Хотя они все равно могут и знать, что мы здесь. Тогда это попросту значит, что за нами не ведут наблюдения.

Бретт нагнулся поближе к нажатой Скади кнопке и прочитал надпись под ней: «Проверка на С-луч».

— Автоматика, — пояснила Скади. — Начинает выть, если нас цепляют следящим лучом.

Грузовоз неожиданно качнуло на волне. Бретт, привычный к палубам острова и лодки, ходящим ходуном, первым восстановил равновесие. Скади пришлось ухватиться за его руку.

— Келп, — сказал Бретт.

— Наверное. Нам бы следовало… — она издала испуганный вскрик, смолкла и уставилась за спину Бретта в боковой люк.

Бретт обернулся и увидел там морянина, с которого ручьем текла вода, чей костюм и лицо были размалеваны зеленым самым диковинным образом. Он держал лазерный пистолет наизготовку. За его спиной в проходе стоял другой морянин.

— Гэллоу, — шепотом прошелестела Скади Бретту на ухо. — А позади него Накано.

Бретт так изумился умению, с которым моряне подкрались так близко незамеченными, что потерял дар речи. Он лишь старался вникнуть в то, что прошептала ему Скади. Так вот он каков, этот морянин, которого Тедж обвиняет в потоплении Гуэмеса! Высокий, равномерно мускулистый, облаченный в подводный костюм, облегающий его, как вторая кожа. «Только почему он размалеван зеленым?» Бретт просто диву давался. Он не мог оторвать взгляд от дула лазерного пистолета.

— Малышка Скади Ванг, — хохотнул морянин. — Вот уж это удача так удача. Последнее время удача нас не баловала, а, Накано?

— Нас не удача спасла, когда этот тупой островитянин нас затопил, — буркнул Накано.

— Как же, как же, — согласился Гэллоу. — Твоя сверхчеловеческая сила порвала путы, пленившие нас. Разумеется. — Он оглядел рубку. — Где команда? Нам нужен ваш доктор.

Бретт, к которому Гэллоу и обратился, ответил на его вопросительный взгляд молчанием, думая, что реплики, которыми обменялись оба морянина, вроде бы подтверждают странную историю Теджа.

— Ваш доктор! — настаивал Гэллоу.

— У нас его нет, — ответил Бретт, сам поразившись силе собственного голоса.

Гэллоу, уловив островной акцент, презрительно воззрился на Скади.

— Кто этот мутик?

— Э… это друг, — ответила Скади. — Бретт Нортон.

Гэллоу в слабом красном свете оглядел Бретта, затем вновь повернулся к Скади.

— Он выглядит почти нормально, но все же он муть. Тебе будет являться гневный призрак твоего папочки! — бросил он через плечо. — Погляди сам, Накано.

Накано повернулся и исчез в коридоре, и за спиной Гэллоу прозвучало удаляющееся пошлепывание мокрых подошв.

— Пусто, — объявил он, вернувшись спустя недолгое время.

— Только наша парочка, — прокомментировал Гэллоу. — Выбрались на пикник на таком большом судне. Как мило.

— Зачем вам доктор? — спросила Скади.

— Да у нас полным-полно вопросов, верно? — съязвил Гэллоу.

— По крайней мере мы заполучили грузовоз, — заметил второй морянин.

— Это точно, Накано, — согласился Гэллоу.

Накано протиснулся мимо Гэллоу в рубку, и Бретт смог разглядеть его целиком. Он был огромен, плечи у него были толщиной с туловище иного человека. Его исполосованное шрамами лицо напугало Бретта.

Гэллоу подошел к сидениям возле пульта и склонился над ним, чтобы посмотреть а показания приборов.

— Мы наблюдали за вашим приближением, — заявил он, обернулся и язвительно посмотрел на Скади. — Сначала вы ужасно спешили, а потом вдруг остановились. Очень интересный поступок для находящихся на пустом грузовозе. Так чем вы занимались?

Скади посмотрела на Бретта, и он покраснел.

— Ну надо же, — измывался Гэллоу. — Любовные гнездышки год от года становятся все изысканнее. Да, да.

— Отвратительно, — расхохотался Накано и прищелкнул языком.

— Этот грузовоз объявлен в розыск, Скади Ванг, — сообщил Гэллоу. Он посерьезнел настолько быстро, что Бретта это не могло не встревожить. — Вы украли его. Что скажешь, Накано? Похоже, зеленые рвачи изловили разбойную парочку.

Бретт взглянул на причудливые зеленые костюмы обоих морян. Зеленые пятна, кляксы и линии красовались не только на их костюмах, но и на их лицах.

— Зеленые рвачи? — переспросила Скади.

— Мы — Зеленые Рвачи! — возгласил Гэллоу. — Эти костюмы — отличная маскировка под водой, особенно в зарослях келпа. А мы много времени проводим с келпом, да, Накано?

— Нам следовало отдаться келпу, — хмыкнув, сказал Накано, — и пусть бы он нас заполучил. Мы…

Гэллоу небрежным жестом заставил его замолчать.

— Мы укрепили наш форпост одной субмариной и горсточкой людей. Жаль тратить такие таланты на келп.

Бретт понял, что Гэллоу принадлежит к той породе людей, которым нравится слушать собственную болтовню — более того, им нравится слушать собственное хвастовство.

— С одной субмариной и с этим грузовозом, — заявил Гэллоу, взмахнув рукой, — мы сможем добиться того, чтобы никогда не появилось никакой суши. Вовсе незачем отвечать за представление и участвовать в нем. Нужно просто его испортить для его участников. И людишки живо приплывут ко мне сами.

Скади глубоко вздохнула едва ли не с облегчением.

— Карин — одна из вас? — спросила она.

— Она… наша страховка, — сказал Гэллоу, сощурясь, и едва не встретившись со Скади взглядом.

— Наш депозитный сейф, — выпалил Накано, и оба они захохотали, громко, как обычно смеются над грубой шуткой.

По глубокому вздоху Скади Бретт понял, что болтовня Гэллоу и впрямь принесла ей облегчение. Может, она успокоила сомнения девушки относительно соучастия ее отца в делишках Гэллоу?

— Так как же насчет доктора?

Темнота сгустилась над океаном, и рубка была освещена лишь алыми огоньками и светящимися на панели датчиками. Жутковатый красный свет заливал пространство между двумя морянами. Они стояли возле пульта, склонив головы друг к другу и шептались, не обращая внимания на Скади и Бретта. Бретт глаз не отрывал от люка, через который они вошли. Смогут ли они со Скади прорваться через него к главному люку? Да, но Гуэмес был уничтожен субмариной. Эти моряне сюда не с пусковой базы явились. Их субмарина где-то неподалеку, возможно, прямо под грузовозом. И им нужен доктор.

— Я думаю, что мы нужны вам, — заявил Бретт.

— Думаешь? — спросил Гэллоу, покровительственно взглянув на него. — Муть не думает.

— У вас есть раненый, которому нужен доктор, — напомнил Бретт. — Как вы рассчитываете получить помощь?

— Умненький какой мутик, — прокомментировал Гэллоу.

— И у вас не хватит сил ворваться на пусковую базу и похитить доктора оттуда, — продолжал Бретт. — Но вы можете обменять нас на доктора.

— Обменять мы можем дочь Райана Ванга, — поправил Гэллоу. — А ты просто кусок наживки для рвачей.

— Если вы причините вред Бретту, я откажусь сотрудничать, — заявила Скади.

— Сотрудничать? — фыркнул Гэллоу. — Да кому тут нужно сотрудничество?

— Вам, — сказал Бретт.

— Накано вас на мелкие кусочки разорвет, если я прикажу, — произнес Гэллоу. — Вот и все сотрудничество.

Бретт примолк, разглядывая двоих морян, освещенных красными огоньками. Почему они медлят? Они сказали, что им нужен врач. Твисп всегда говорил, что с людьми, которые пыжатся и хвастаются, нужно всегда спрашивать себя, что стоит за их словами. Гэллоу подходил под описание полностью. Накано же представлял собой нечто другое — опасная неизвестная величина. Твисп любил испытывать подобных людей ошеломляющими вопросами или заявлениями.

— Вам нужен не какой попало доктор, — заявил Бретт. — Вам нужен совершенно определенный доктор.

Оба морянина испуганно воззрились на Бретта.

— И как это понять? — пробормотал Гэллоу. Его улыбка, сверкнувшая в полутьме кабины, ничуть не обезоружила Бретта.

«Нервничают», подумал Бретт. «Приглядываются.» Он знал, что моряне боятся, что среди островитян-мутантов есть и телепаты, и сыграл на этом страхе.

— Ты думаешь? — начал было Накано.

— Нет! — предупреждающе воскликнул Гэллоу.

Бретт уловил на лице Гэллоу легкое замешательство, которое совершенно не проявилось в его голосе. Этот человек владел своим голосом в совершенстве. Это было его орудие манипуляции, равно как и улыбка наизготовку.

— Тот, другой грузовоз скоро прибудет, — сказал Накано.

«Определенный грузовоз с определенным доктором и определенным грузом», подумал Бретт. Он взглянул на Скади. Ее усталое лицо было для него отчетливо различимо в полусумраке рубки.

— Мы нужны вам не для обмена, а для диверсии, — произнес Бретт. Он прижал пальцы к вискам, подавляя возбужденную улыбку.

Гэллоу приподнял одну бровь — темную полоску в зелени камуфляжа.

— Мне это не нравится, — заявил Накано. В голосе громадного морянина звучал страх.

— Просто он кое до чего додумался, — отрезал Гэллоу. — Вот и все. Посмотри на него. Выглядит почти нормально. Может, у него все-таки есть мозги.

— Да, но он верно сказал…

— Прекрати, Накано! — Гэллоу обернулся к Бретту. — Почему ты решил, что вы нужны нам для диверсии?

Бретт опустил руки и позволил себе улыбнуться.

— Это же проще простого. Вы не знали, что мы на судне одни. Снаружи уже темно, и все, что вы увидели — это силуэт грузовоза. Точка.

— Умно муть рассуждает, — вставил Гэллоу. — Может, для тебя еще есть надежда.

— Вам пришлось подойти поближе и посмотреть на табличку с номерными знаками, и только тогда вы поняли, что это судно, объявленное в розыск.

— Продолжай, — кивнул Гэллоу.

— Вы надеялись, что это другое судно, совершенно конкретное, — сказал Бретт. — А на нем должны быть люди из Службы безопасности. Вы заявились вооруженными и готовыми к их присутствию.

Накано расслабился с явным облегчением. Очевидно, подробные рассуждения успокоили его страх перед телепатией.

— Интересно, — признал Гэллоу. — Еще что-нибудь скажешь?

— Вот теперь мы и ждем того, второго судна, — продолжил Бретт. — А зачем бы вам еще тратить на нас время? Если Служба безопасности ворвется на судно, чтобы захватить меня и Скади, вам предоставится шанс.

— Шанс для чего? — по тону Гэллоу было ясно, что он наслаждается происходящим. Накано снова помрачнел.

— Вы хотите заполучить кого-то определенного с того судна, — заключил Бретт. — Доктора. И вам нужен груз. А теперь вы получили возможность захапать не только это, но и два целехоньких грузовоза. И вам не придется разрушать второй грузовоз, чтобы остановить его только потому, что у вас нет ничего, кроме субмарины.

— Знаешь, я мог бы тебя использовать, — признал Гэллоу. — Не хочешь к нам присоединиться?

— Да я лучше в дерьме утоплюсь, — не раздумывая, выпалил Бретт.

Лицо Гэллоу напряглось, тело закаменело. Накано фыркнул. Мало-помалу лицо Гэллоу вновь сделалось прежней вежливой маской. Но в глазах его полыхал сумасшедший огонек, и его алый отблеск заставил Бретта пожалеть, что он и вообще раскрыл рот.

Скади рванулась прочь от Бретта к пульту управления с таким видом, словно она до смерти боялась последствий его заявления.

Накано пододвинулся поближе к Гэллоу и что-то зашептал ему на ухо — а пока шептал, пнул Скади в руку, которая уже протянулась к рукояти эжектора между сидениями.

Скади отскочила, вскрикнув от боли, и прижала руку к груди.

Бретт шагнул было к Накано, но громадный морянин предупреждающе поднял руку.

— Полегче, парень, — сказал он. — Я ее просто стукнул. Ничего не сломано.

— Она полезла к эжектору, — сказал Гэллоу с искренним удивлением в голосе. Он взглянул на Скади. Оба морянина стояли в полосе света, отделявшей рубку от коридора.

— Нас бы на кусочки разнесло, если бы он рванул, — заметил Накано. — Гадость какая.

— Вся в Райана Ванга, — сказал Гэллоу.

— Теперь видите, зачем вам нужно наше сотрудничество, — ввернул Бретт.

— Нам нужно связать вас и рты позатыкать, — рявкнул Гэллоу.

— И что будет, когда то, второе судно, приблизится для досмотра? — поинтересовался Бретт. — Они будут очень осторожны, если не увидят нас. Один-два сотрудника службы безопасности поднимутся на борт, но остальные останутся на месте.

— Сделку предлагаешь, муть? — осведомился Гэллоу.

— Да.

— Что ж, послушаем.

— Скади остается со мной там, где нас будет видно. Мы ведем себя так, будто у нас на судне поломка. Тогда они ничего не заподозрят.

— А потом?

— Вы доставляете нас на станцию, откуда мы сможем вернуться к нашему народу.

— Звучит разумно, Накано? — спросил Гэллоу.

Накано хмыкнул.

— По рукам, муть, — сказал Гэллоу. — Ты меня забавляешь.

Бретт удивился тому, как неискренне это прозвучало. Неужели этот человек не понимает, что его намерения видны насквозь? Намалеванная улыбка не может скрывать ложь бесконечно.

— Выгляни наружу, — обратился Гэллоу к Накано. — Проверь, все ли в порядке.

Накано вышел через люк и вернулся только через несколько минут, а Гэллоу тем временем напевал что-то себе под нос, то и дело кивая. Выражение его лица было исполнено самодовольством. Скади пододвинулась к Бретту, все еще потирая запястье.

— С тобой все в порядке? — спросил Бретт.

— Просто синяк.

— Размяк Накано, — заявил Гэллоу. — Придержал пинок. Он же может вам глотку раздавить запросто! — Гэллоу прищелкнул пальцами, чтобы продемонстрировать, как именно.

Вернулся Накано, снова весь мокрый.

— Мы находимся внутри келпа, и он держит нас основательно. Субмарина находится в стабильном положении прямо под нами, и в тени грузовоза ее никто не обнаружит, пока не станет слишком поздно.

— Отлично, — заявил Гэллоу. — Так, а куда мы устроим этих двоих, пока не настанет время для их спектакля? — он призадумался на мгновение. — Мы выключим свет в рубке и запустим их в открытый коридор. Тогда их будет хорошо видно.

— А мы спрячемся за люком, — добавил Накано. — Поняли, детки?

— Поняли, — ответила Скади, когда Бретт промолчал.

— Мы побежим вперед и выключим свет, — предложил Бретт. — Тогда сотрудники безопасности точно поднимутся на борт.

— Хорошо! — одобрил Гэллоу. — Очень хорошо.

«Он в восторге от звуков собственного голоса», подумал Бретт. Он взял Скади за руку как можно осторожнее, чтобы не задеть запястье.

— Пойдем выключим свет и вернемся в к главному люку.

— Накано, проводи наших гостей и проследи, чтобы их было отчетливо видно, — распорядился Гэллоу. Он подошел к пульту управления и нажал на несколько кнопок. Свет залил все помещение.

Бретт внезапно заколебался. «Открытый люк?»

— Рвачи, — промолвил он.

Скади под руку повела его по коридору к люку.

— С обычными рвачами у нас больше шансов выжить, — прошептала она.

«Выживать — это значит делать вдох за вдохом, каждый в свой черед», подумал Бретт. Это была еще одна из поговорок Твиспа. И Бретт подумал, что если им со Скади доведется это пережить, Твисп должен узнать, как им помогла его наука. Способ наблюдать за предметами и правильно на них реагировать — то, чему невозможно научить, но можно научиться.

— Поторапливайтесь, вы, оба! — распорядился Накано.

Они последовали за ним по коридору к открытому люку, край которого так и купался в лучах света. Бретт уставился на колышущие келп темные волны, ударяющиеся о борт.

— Вы двое будете ждать здесь, — сообщил Накано. — И лучше вам стоять так, чтобы вас было видно, когда я вернусь. — Он шагнул в коридор.

— Что этот тип делает в рубке? — поинтересовался Бретт.

— Вероятно, выводит из строя систему зажигания, — ответила Скади. — Они не собираются предоставить нам такой возможности удрать.

— Конечно, нет.

Она оглянулась на ящик, где Бретт отыскал аварийные пакеты.

— Если бы не субмарина под нами, я бы удрала прямо сейчас.

— А в субмарине нет никого, — заявил Бретт. — только эти двое… ну, и возможно, тот, кому нужен врач. А он ничем не сможет нам помешать.

— Почем ты знаешь?

— Да это же очевидно по тому, что они говорили и как себя вели. И вспомни, что Тедж говорил: трое их было.

— Тогда чего мы ждем?

— Чтобы они испортили зажигание, — ответил Бретт. — Нам не нужно, чтобы они на этой штуковине носились вдоль и поперек, разыскивая нас. — Он подошел к ящику, достал оттуда еще два пакета и один бросил Скади. — Как думаешь, они уже управились?

— Я… полагаю, да.

— Я тоже так считаю.

Скади вытащила канат из внешнего кармана пакета и привязала один его конец к поясу Бретта, а другой к своему.

— Держимся вместе, — напомнила она. — Ну, пошли!

Внезапно из коридора послышался рык Гэллоу.

— Эй! Вы, оба! Что вы там делаете?

— Собираемся поплавать, — ответил Бретт. Держась за руки, они прыгнули в океан.

Глава 28

Без сознательного признания и приятия нашего родства со всем, что нас окружает, не может состояться личность.

К. Г. Юнг, из Корабельных архивов

Слоевище келпа качнулось на волне и проехалось по борту лодки. «Прикосновение реальности», подумал Твисп. Молчаливая чернота зевнула при первых признаках рассвета. Твисп слышал, как неловко ворочается Тедж. Всю эту длинную ночь после прощания с Бреттом и Скади Тедж спал беспокойно.

«Вода сегодня какая тихая», подумал Твисп. Только легчайший ветерок овевал прохладой его левую щеку, пока лодки продвигались во все сгущающемся келпе.

Твисп задрал голову, чтобы посмотреть на звезды в проеме облаков, и отыскал знакомое стреловидное созвездие Ищейки прежде, чем они успеет сменить свое положение на небе.

«Держим курс, течение благоприятствует.»

Всегда хорошо сверять компас по звездам. Лодки держали курс к тому ничем не отличающемуся месту посреди моря, откуда они смогут свернуть кратчайшим путем на Вашон. Звуковой сигнал пеленгатора был выключен на ночь, но прибор, стоящий возле колена Твиспа, подмаргивал красным огоньком всякий раз, когда Вашон подавал сигнал. Пеленгатор был в полной исправности.

Рассвет застанет их далеко от башни — но не настолько, чтобы малыш и девушка не смогли их найти.

«Правильно ли я решил?» сам себе задал вопрос Твисп.

Этот вопрос он повторял не единожды — вслух для Теджа и безмолвно для самого себя. В том момент, когда он принимал решение, оно казалось правильным. Но сейчас, в ночи…

Неожиданные перемены в этом мире набирали силу. И кто же это тут собрался противостоять злу, которое Твисп ощущал за этими переменами? Один немолодой уже рыбак с такими длинными руками, что они ни к чему не пригодны, кроме как сети тянуть. Один нытик-интеллектуал, стыдящийся своего островитянского происхождения, возможно, способный на массовое убийство. Один малыш, только начавший становиться мужчиной, малыш, способный видеть в темноте. И девушка-морянка, наследница пищевой монополии на Пандоре. Последствия смерти Райана Ванга отзывались недобрыми предчувствиями.

В клетке у ног Твиспа зашевелились криксы. Сначала еле-еле, потому погромче, откуда-то справа из толщи келпа до слуха Твиспа донеслось мурлыканье рвача. Коснувшись пальцем кнопки включения защитного поля, он выжидал, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в черноте, где чудовищное мурлыкание ласкало неподвижный воздух.

Мурлыкание рвача могло иметь много значений: возможно, он спит, или сыт, или учуял кровавый запах добычи… или просто-напросто доволен жизнью.

Твисп подвинулся к штурвалу, готовый в любую секунду завести мотор и рулить подальше от этого опасного звука. Свободной рукой он нашарил лазер и вытащил его из-за сидения.

Тедж захрапел.

Рвач перестал мурлыкать, затем завел мурлыкание снова, но уже тоном ниже. Услышал, что ли?

Тедж всхрапнул, перекатился и замолк. Рвач продолжал мурлыкать, но звук начал отдаляться, быстро затихая справа и позади лодок.

Дрыхнет, понадеялся Твисп. «На крикс можно полагаться.» А они и не шелохнулись вновь.

Довольное мурлыканье рвача стихло в отдалении. Твисп некоторое время еще прислушивался, ловя дальние отзвуки сквозь сонную возню Теджа. Мало-помалу Твисп заставил себя расслабиться, сообразив, что на все это время затаил дыхание. Он сильно выдохнул и снова вдохнул свежий ночной воздух. Резкий вдох царапнул его глотку.

Хотя он и не слышал рвача, напряжение в нем нарастало. Внезапно криксы полностью проснулись и принялись оправдывать свое название. Твисп щелкнул переключателем. Позади слышался безошибочный плеск чего-то мощного, возбужденный визг и похрюкивание жрущих рвачей.

«Людоеды поганые», подумал он.

— Шш-шо это? — пробормотал Тедж.

Лодка колыхнулась, когда он сел.

— Рвачи, — ответил Твисп. Он направил лазер туда, откуда доносились звуки пожирания и быстро выстрелил шесть раз подряд. Жужжащая вибрация неприятно отозвалась в его потной ладони. Тонкие пурпурные лучики заплясали в ночи. При втором выстреле рвачи с яростными воплями и скрежетом бросились врассыпную. Звуки быстро затихали. Рвачи давно приучились обращаться в бегство, заслышав жужжание и завидев пурпурные вспышки лазера.

Твисп выключил защитное поле и только-только потянулся за фонариком, когда новый звук слева привлек его внимание: хашш-хашш-хашш весел, погружающихся в заросли келпа. Твисп попытался выцелить звук фонариком, но тьма поглотила его, не дав ничего в ответ, кроме колыхания темных полос келпа на волнах.

— Эй, на лодке! Груз примете? — раздался дальний голос.

Твисп почувствовал, что сердце его заколотилось вдвое быстрее. Это же голос Бретта!

— Правьте сюда! — заорал он, размахивая фонариком, чтобы подать ориентир. — Осторожнее, рвачи близко!

— Мы видели твой лазер.

Теперь Твисп уже мог различить их плотик — этакое бесформенное, словно амеба, пятно на поверхности моря. Два весла выблеснули в свете его фонарика.

Тедж перегнулся через борт, накренив его опасно близко к воде.

— Не раскачивать лодку! — распорядился Твисп. — Слышишь, Тедж?

Тедж шарахнулся назад, но приближающееся пятно разглядывал с прежним вниманием. Весла ударялись о воду, вздымая брызги, которые цветами распускались по обе стороны непотопляемого плотика.

— Это они, — сказал Тедж. — И ничего у них не вышло, как я и говорил.

— Заткнись, — рявкнул Твисп. — Зато они хотя бы живы.

Он издал глубокий благодарный вздох. Малыш стал для него членом семьи — и вот теперь вся семья снова в сборе.

— Мамочка, вот я и дома! — воскликнул малыш, словно прочитав его мысли.

Что ж, уБретта достаточно легко на сердце, чтобы он мог шутить. Значит, не так все и скверно. Твисп прислушивался, не приближаются ли рвачи.

Тедж посмеялся шутке — таким сухим резким смешком, что Твисп едва не вскипел от гнева. Плотик уже был на таком расстоянии, что можно было и не кричать. Твисп держал фонарик так, чтобы он высвечивал две приближающиеся фигуры, а не его собственное лицо, по которому катились слезы усталости и облегчения. По негромкому распоряжению Квитса Бретт и Скади перестали грести. Бретт бросил Твиспу конец, Твисп поймал его и потянул, словно выбирая сети с полным уловом мури, подтягивая плотик к лодке. Одна длинная рука протянулась и ухватила Бретта. Ныряльный костюм малыша был мокрым насквозь.

Криксы предупреждающе заверещали, но почти тут же смолкли. Рвачи кружили поодаль, опасаясь лазера. «И немаленькая это стая», подумал Твисп. Голод пригнал их сюда, а страх удерживал подальше отсюда.

— Нам можно подняться на борт? — спросила Скади.

— Да, — ответил Твисп и втянул Бретта в лодку, а затем осторожно помог Скади перебраться через борт. Он закрепил канат, чтобы плотик оставался пришвартованным к лодке, потом сунул фонарик под сидение. Твисп положил руку Бретт на плечо и не стал убирать ее оттуда, не желая оборвать чувство успокоения, даруемое прикосновением.

— Вас и слушать не захотели, верно? — поинтересовался Тедж. — И вам снова пришлось драпать. Что стряслось с вашим грузовозом?

— Нам нужно торопиться в Вашон? — спросил Твисп.

Бретт поднял обе руки, чтобы потребовать от них молчания.

— Я думаю, что нам следует все обсудить, — сказал он.

Бретт поведал о встрече с Гэллоу и Накано так сжато, как только мог. Это был краткий и точный отчет, который Твисп выслушал со все растущим восхищением по отношению к Бретту.

«А у него светлая голова», подумал Твисп.

— Давайте убираться отсюда! — сказал Тедж, как только Бретт закончил свой рассказ. — Это же дьяволы, а не люди! Они наверняка последовали за вами, и как только они объявятся…

— Да заткнись ты! — рявкнул Твисп. — А не хочешь, так я сам тебя заткну. — Он повернулся к Бретту и спросил уже более спокойным голосом. — А ты что думаешь? У них два грузовоза, и они могут преследовать нас…

— Они не собираются преследовать нас — пока еще не собираются, — ответил Бретт. — Им сперва надо поймать другую рыбку.

— Ты дурак! — выпалил Тедж.

— Отключите ему динамик, — попросила Скади голосом ровным и твердым, как пласталь.

— Они говорили, что ждут возможности выкрасть доктора, — продолжал Бретт. — Судя по их поведению, скорее всего, так оно и есть. Похоже, они попытались что-то сделать, но у них не вышло. Они были потрясены и пытались скрыть это от нас всей своей похвальбой.

— В этом весь Гэллоу, — пробормотал Тедж.

— И что они собираются делать, кроме как ждать доктора? — осведомился Твисп.

— Они болтались возле пусковой базы, — ответил Бретт. — А там, где дело касается Гэллоу, о совпадениях речь не заходит. По моему, они хотят заполучить гибербаки.

— Конечно, хотят, — ввернул Тедж. — Я же вам говорил.

— Он уж очень хочет их заполучить, — сказал Бретт и кивнул в ответ на свою догадку. Кружащие по орбите гибербаки были самой популярной темой для рассуждений на Пандоре. Догадки о содержимом гибербаков были основной темой для разговоров наравне с погодой.

— А как начет его угрозы помешать морянам возводить новую сушу? — спросил Твисп. — Он может это сделать, располагая всего одной субмариной и парочкой грузовозов?

— Я думаю, что Вашон в опасности, — откликнулся Бретт. — Гуэмес был гораздо меньше, но все-таки… топить острова слишком легко, чтобы Гэллоу смог от этого удержаться. Примерно тогда же, когда гибербаки будут опущены с орбиты, он попытается затопить Вашон, я в этом просто уверен.

— Он говорил что-нибудь определенное? — спросил Твисп. — может, он нашел реальный список содержимого гибербаков?

Бретт покачал головой.

— Не знаю. Нечто настолько значительное… он не мог бы удержаться и не похвастаться. Тедж, он когда-нибудь говорил тебе, что там крутится на орбите?

— У Гэллоу… ну, мания величия, — ответил Тедж. — И все, что дает ей пищу, для него реально. Однако он никогда не говорил, что знает, что там, в гибербаках; он знал только политическое значение обладания ими.

— Бретт прав насчет Гэллоу, — подтвердила Скади.

Твисп разглядел темные искры ее глаз в подымающемся рассвете.

— Гэллоу похож на многих морян — они верят, что гибербаки спасут мир, уничтожат мир, сделают нас богатыми или проклятыми до скончания веков.

— Как и многие островитяне, — добавил Бретт.

— Сплошные догадки и никаких фактов, — подытожил Твисп.

Скади переводила взгляд с Бретта на Твиспа и обратно. Как же похожа их манера говорить! Оба лаконичные, разумные — и цельные, как скала. Теперь она повнимательнее пригляделась к Бретту и увидела эту внутреннюю силу, растущую в его юном теле. Она чувствовала, какую мощь он обретет, став взрослым. Да Бретт уже и стал взрослым. Юный — но уже такой надежный. Словно опьянение при слишком быстро погружении, на нее нахлынула мысль: я хочу быть с ним всю свою жизнь.

Твисп повернулся к пульту управления, завел мотор и задал курс на Вашон. Скорлупка скользнула мимо келпа на открытую воду.

Скади глядела в разгорающийся день. Она распахнула нетерпеливым жестом шейную застежку костюма, сбросила его и развесила, чтобы просушить. Перед этим она лишь один раз глянула на Бретта с улыбкой, и он улыбнулся ей в ответ.

Твисп только раз взглянул на нее, отметив наличие небольших перепонок между пальцами ног ее во всем остальном идеального по морянским нормам тела. Не так много морян он и видел настолько близко. Он заставил себя смотреть в сторону, но успел заметить, что Тедж тоже не в силах удержаться и не пялиться на Скади. Она стояла совсем рядом с Теджем, поворачивая костюм на весу, чтобы ветерок просушил его побыстрее. Твисп видел, как глаза Теджа метнулись к волнам, к Твиспу возле штурвала, оглядели Скади с ног до головы и снова уперлись в воду.

Твисп давно знал, что моряне не склонны скромничать наподобие островитян, но относил это за счет похвальбы их прекрасными морянскими телами. Манеры Скади заставили его пересмотреть свое мнение. Моряне столь значительную часть своей жизни проводили нагишом или в подводных костюмах, что они просто должны совсем иначе относиться к телу, нежели островитяне, упрятывающие его в просторные одежды.

«Не так уж велика разница между наготой и подводным костюмом», подумал Твисп. Он видел, что Теджа волнует близость и нагота Скади. Бретт поступал, как всякий нормальный островитянин: просто отводил взгляд от Скади, не посягая им на ее личную неприкосновенность. Зато Скади не могла оторвать глаз от Бретта.

«Между ними что-то есть», решил Твисп. «Что-то очень сильное.» Он напомнил себе, что морянам случалось вступать в браки с островитянам, и иногда даже в счастливые браки.

Внимание Теджа переключилось со Скади на Бретта, и выражение его лица было для Твиспа красноречивей всяких слов. Он думал о глазах малыша.

«Он не такой нормальный, как я!» Вот что выражало лицо Теджа.

Твисп вспомнил, как он впервые увидел длиннорукого мужчину и длиннорукую женщину вместе, держащихся за руки. Твиспу пришлось долго копаться в собственных чувствах, чтобы понять, почему эта сцена вызвала в нем такое отторжение, и эти раскопки принесли серьезные плоды для размышлений.

«Такой, как я. Вот как мы определяем, что такое человек.»

Он проследил свою мысль до самых темных ее глубин и понял, откуда взялась его неприязнь к той парочке.

«Ревность.»

Он ведь всегда выбирал женщин, непохожих на себя. Когда носители одинаковых мутаций сходились, риск передать их потомству многократно увеличивался. Иногда это было генетической бомбой замедленного действия, которая взрывалась лишь во втором или третьем поколении.

«Большинство из нас не хочет передавать своим детям ничего, кроме надежды.»

Что-то схожее творилось сейчас в душе Теджа.

«Ему не нравится Бретт», подумал Твисп. «Только сам он этого покуда не понял. А когда поймет, не будет знать, почему. Он не захочет признать, что все дело в ревности, а говорить ему об этом бесполезно.»

Да любому очевидно, стоит только взглянуть на Скади, когда она смотрит на Бретта, что он для нее единственный свет в иллюминаторе.

Бретт отыскал жаровню и быстро разогрел немного рыбной тушенки.

— Скади, поесть хочешь? — спросил он, не оглядываясь на нее.

Скади, достаточно уже просушив свой костюм, влезла в него и как раз затягивала застежки.

— Да, Бретт, спасибо, — отозвалась она. — Я ужасно проголодалась.

Бретт передал ей полную миску и вопросительно посмотрел на Твиспа, но тот покачал головой. Тедж после некоторого колебания принял от Бретта миску и преувеличенно громко заговорил с Твиспом.

«Он не хочет быть ничем обязанным малышу!»

Бретт исполнил весь островитянский ритуал вежливости, связанный с едой, равно как и Тедж. Воспитание возобладало. Бретт совершил все, что полагается, прежде чем приняться за свою порцию. Рвач не сумел бы слопать ее быстрее. Потом Бретт перевернул свою миску, вымыл ее, отставил в сторону и посмотрел на Твиспа.

— Спасибо, — сказал он.

— За что? — удивился Твисп. Еда принадлежала им всем.

— За то, что научил меня смотреть и думать.

— Что, правда? — спросил Твисп. — А я полагал, что люди от рождения умеют думать.

Тедж слушал эту беседу с плохо скрываемой злостью. Он сидел, погруженный в раздумья. Все эти новости насчет Гэллоу и его команды — «Зеленые рвачи наносят удар!» Близость троицы Гэллоу-Накано-Дзен наполняла Теджа ужасом. Наверняка они собираются настигнуть беглецов! А почему бы и нет? Корабль всемилостивый, да ведь здесь дочь Райана Ванга! Что за великолепный заложник! Потом Тедж подумал о Дзене, о его блестящих бесчувственных глазах, в глубине которых таилось наслаждение болью. Тедж и вообразить себе не мог, как эта юная парочка смогла перехитрить таких, как они, хотя Гэллоу и склонен недооценивать противника. Тедж посмотрел на Скади в упор. «Корабль! Что за тело!» Тот, кто владеет ею, владеет миром — и Тедж понимал, что это не преувеличение. Ведь нет никаких сомнений, что отец ее контролировал едва ли не всю Пандору посредством своего пищевого бизнеса, а теперь, когда он помер, дело наверняка перейдет по наследству к Скади. Тедж полуприкрыл глаза, рассматриваю юную парочку.

«Гэллоу наверняка принял их за пару перепуганных подростков.»

Тедж уже понял опасность скоропалительных выводов, пробыв на лодке вместе с Твиспом. Скади наверняка врезалась по уши в мальчишку с первого взгляда… но это пройдет. Это всегда проходит. Приспешники ее отца еще живы. Они положат этому конец, едва только узнают. Стоит им только увидеть глаза этого мальчишки-мутанта.

Твисп стоял у штурвала и глядел вперед, сложив ладонь над глазами козырьком для зашиты от солнца.

— Грузовоз, — объявил он. — Направляется в сторону Вашона.

— Я же говорил! — заорал Тедж.

— Над рубкой что-то вроде оранжевой полосы, — добавил Твисп. — Это служебное судно.

— Нас ищут, — сказал Тедж, застучав зубами.

— Курс не поменяли, — добавил Твисп. — Они очень спешат.

Он потянулся к радиоприемнику и включил его.

Голос Вашонского диктора раздался на середине фразы.

— … таким образом, дальнейшая опасность для субструктуры Вашона отсутствует. Наше дно лежит на скоплении келпа невероятных размеров. Прямо сразу же к востоку от нас располагается суша. Рыбакам рекомендуется приближаться к острову по чистой воде с юго-запада. Повторяем: все нижние центровые районы эвакуированы из-за глубокой осадки. До тех пор, пока погода не переменится, Вашон находится вне опасности. Уже производятся ремонтные работы, и помощь морян обеспечена. Сводки будут передаваться ежечасно. Рекомендуем держать приемники включенными и настроенными на аварийную частоту.

— Текущий контроль не должен был допускать ничего подобного, — покачала головой Скади.

— Саботаж, — высказался Тедж. — Это дело рук Гэллоу. Я знаю.

— Суша, — пробормотал Твисп. Большие перемены начались. Он чувствовал их.

Глава 29

В течение всей мировой истории основной причиной человеческой смертности были люди. Здесь, на Пандоре, мы имеем возможность это изменить.

Керро Паниль, из Анналов

Голова Уорда Киля пульсировала болью в такт сердцебиению. Он приоткрыл веки, но тут же опустил их, когда яркий свет резанул по глазам. Пронзительный внутренний звон стоял у него в ушах, заглушая все остальные звуки. Уорд попытался приподнять голову, но тщетно. Его шейный суппорт был снят. Он попытался вспомнить, не сам ли он его снял. Вспомнить не удалось ничего. Он знал, что ему есть что вспомнить, но головная боль не давала сосредоточиться. Он снова попытался приподнять голову, выиграл несколько миллиметров, и вновь уронил ее, ударившись затылком о твердую жесткую поверхность. К горлу подступила тошнота. Киль быстро сделал несколько глубоких вдохов, чтобы удержаться от рвоты. Помогало слабо: воздух был густой и влажный.

«Да где же я, во имя Корабля?»

Кусочки воспоминаний замигали в его рассудке. Алэ. И еще кто-то… некий Тень Паниль. Теперь он вспомнил. Алэ поссорилась с кем-то из «Мерман Меркантайл» — одним из сотрудников покойного Райана Ванга. Алэ покончила с этой сварой, переведя Киля в… в… он не мог вспомнить. Но из апартаментов Алэ они точно вышли. Столько-то он помнил.

Его окружал тяжелый воздух… морянский воздух. Киль медленно попытался открыть левый глаз. Над ним склонился темный силуэт, окруженный ореолом света от ярких потолочных ламп.

— Он приходит в себя.

Спокойный неторопливый голос, небрежный такой. Пронзительный звон в ушах Киля начал стихать. Он попытался открыть глаза пошире. Постепенно ему удалось сфокусировать взгляд на склонившемся к нему лице: шрамы, крест-накрест пересекающие лоб и щеки, искривленный рот. Кошмарное лицо отвернулось, и Киль увидел, что вся шея ниже этих жутких шрамов вымазана зеленым.

— Не трясись над ним, Накано. Он оклемается.

Совершенно ледяной голос.

Киль уже видел это покрытое шрамами лицо, эти глубоко посаженные глаза — какое-то воспоминание было с ними связано. «Накано?» Киль чувствовал, что это лицо со шрамами и это имя должны бы пробудить очень важное воспоминание. «Ничего.»

— Мертвый он нам ни к чему, — возразил Накано. — А ты его крепко приложил этой штуковиной. Дай мне воды.

— Сам возьми. Я муть не обхаживаю.

Накано убрался из поля зрения Киля с тем, чтобы тут же вернуться и наклониться ниже с поильником и соломинкой. Рука в зеленых полосах всунула соломинку между губ Киля.

— Выпей, — сказал Накано. — тебе станет легче.

Киль припомнил, что кто-то кричал… Карин Алэ кричала на… на…

— Это просто вода, — добавил Накано и поудобнее подвинул соломинку.

Киль всасывал прохладную воду, чувствуя, как она льется в желудок, успокаивая его. Он сказал себе, что должен бы сам взяться за поильник, но руки отказывались повиноваться.

«Путы!»

Киль ощутил путы на своих руках, на груди. Значит, он был привязан. «Зачем?» Он снова глотнул воды побольше и оттолкнул соломинку языком.

Накано убрал поильник и развязал путы.

Киль пошевелил пальцами и попытался сказать «спасибо», но из горла его вырвался лишь сухой свист.

Накано что-то положил Килю на грудь, и тот увидел знакомые очертания своего шейного суппорта.

— Мы его сняли, когда ты принялся блевать и едва не захлебнулся насмерть, — сообщил Накано. — А потом не знали, как его на тебя надеть.

Киль был еще слаб, но пальцы ощущали привычное приспособление. Он завозился с замками и застежками, помещая суппорт на привычное место вокруг шеи. В двух местах прикосновение оказалось болезненным: кожа на них была содрана. Кто-то пытался стащить с него эту штуку, даже не расстегнув.

«Счастье еще, что мне шею не сломали.»

Когда приспособление оказалось на месте, сильные плечевые мышцы Киля легко справились с необходимостью поднять голову. Суппорт соскользнул в привычную позицию, и Киль сморщился от боли. Теперь он видел, что находится в маленьком прямоугольном помещении с серыми металлическими стенами.

— У вас пластырь есть? — спросил он. Собственный голос эхом отдавался у него в ушах и звучал гораздо глубже, чем Уорду помнилось. Киль опустил подбородок на руки и услышал, как кто-то роется в ящике. Стол, на котором лежал Киль, оказался гораздо ниже, чем он предполагал. Это был самый обыкновенный низенький обеденный стол в морянском стиле, стоящий в окружении таких же невысоких стульев и кушетки. Все выглядело сделанным из старого мертвого материала.

Накано вручил ему катушку пластыря и сказал, словно в ответ на незаданный вопрос:

— Мы положили тебя на стол, потому что ты начал задыхаться, а кушетка слишком мягкая.

— Спасибо.

Накано хмыкнул и сел на стул позади Киля.

Киль подметил, что в помещении было полным-полно книг и кассет. Некоторые книжные полки были битком забиты старыми книгами самого разного размера. Киль повернул голову и увидел за спиной у Накано изящный комм с тремя видеоэкранами и стопкой дисков. Комната как бы покачивалась — взад-вперед, вверх-вниз. Это было неприятное ощущение даже для того, кто привык покачиваться на волнах вместе с островом.

Киль услышал отдаленное шипение. Накано встал рядом с ним, а другой человек в размалеванном зелеными полосами подводном костюме сел рядом спиной к ним. Кажется, этот второй морянин ел.

Киль подумал о том, чтобы поесть. «Забудь об этом», посоветовал ему желудок.

«Мое лекарство!» подумал он. «Где моя аптечка?» Он ощупал свой нагрудный карман. Маленькая коробочка исчезла. Уорд пришло в голову, что это прямоугольное помещение и в самом деле движется — подымается и опускается на длинных морских волнах.

«Мы все еще на грузовозе», подумал он. А воздух густой, потому что морянам так больше нравится. Наверняка эти двое морян накачали влажности в воздух.

«Все еще на грузовозе!»

Теперь он вспомнил больше. Карин Алэ везла его грузовозом на… на Пусковую базу. Потом он вспомнил и другой грузовоз. Воспоминания обрушились на него. Все началось после наступления ночи. А теперь сквозь иллюминаторы в стенах лился свет — двойной желто-оранжевый свет обоих солнц, стоящих невысоко над горизонтом. «Утро или вечер?» Он чувствовал, как при малейшем движении снова подступает тошнота, ощущал непрерывную внутреннюю боль, вызванную его смертельной болезнью, и головную боль, сосредоточившуюся в правом виске, куда, как он понял, его и ударили.

«И здорово оглушили», подумал он.

Нападение произошло после того, как грузовоз, на котором Алэ направлялась на Пусковую базу, вдруг замедлил ход. Кто-то воскликнул: «Посмотрите сюда!»

Еще один грузовоз колыхался на волне. Все его огни, кроме бортовых, были выключены. Он плавно дрейфовал в массе келпа, а не стоял на якоре. Луч прожектора с грузовоза Алэ высветил на борту судна регистрационные номера.

— Так и есть, это они, — сказала Карин.

— Думаешь, у них неприятности?

— Можешь ручаться, что у них неприятности!

— Да нет, я имел в виду неполадки с…

— Они пережидают ночь в толще келпа. Он укрывает их от поисков снизу, и не дает уплыть слишком далеко.

— Но почему они здесь… в смысле, так близко к Пусковой базе?

— Посмотрим.

Медленно, с заглушенными двигателями, грузовоз Алэ приблизился к дрейфующему судну, пока сотрудники службы безопасности готовились ворваться на него из воды.

Киль и Алэ в рубке имели отличную возможность увидеть, что случилось дальше. Когда оба судна разделяло лишь несколько метров, четверо ныряльщиков в подводных костюмах прыгнули в воду и открыли главный люк второго грузовоза. Один за другим они вошли в этот люк и… и дальше ничего.

Тишина, которая показалась Килю бесконечной. Она окончилась резким рывком грузовоза Алэ; с кормы послышались вопли. Внезапно двое, размалеванные зелеными полосами, ворвались в рубку. Одним из нападавших был чудовищно огромный морянин со шрамами через все лицо. Киль никогда не видывал таких мускулистых рук. Оба морянина были вооружены. Впервые в жизни Киль услышал крик Алэ: «ДжиЛаар!» А потом — слепящая головная боль.

«ДжиЛаар?» Киль дал себе передышку, притворяясь, что все еще наполовину оглушен. А тем временем его энциклопедическая память листала список имен и связанных с ними описаний. «ДжиЛаар Гэллоу, идеальный морянин. Бывший подчиненный Райана Ванга. Жених Карин Алэ.» Человек за столом отодвинул миску, вытер рот и обернулся.

«Да, это он самый и есть». Киль подумал, как гротескно выглядит Гэллоу, перемазанный зеленым.

За спиной у Киля открылся люк, и в комнату вошел еще один зеленополосый морянин.

— Плохие новости, — сказал вновь пришедший. — Дзен только что умер.

— Проклятье! — взорвался Гэллоу. — Она просто не старалась спасти его, вот и все!

— Он был прямо-таки раздавлен, — возразил пришедший. — А она устала.

— Если бы мы только знали, что это было, — пробормотал Гэллоу.

— Что бы это ни было, — вставил Накано, — это же самое повредило субмарину. Еще чудо, что он и вообще вернулся.

— Не будь идиотом, — отрезал Гэллоу. — Субмарина пришла назад при помощи системы автонацеливания на обратный курс. Он ничего для этого не сделал.

— Разве что включил эту систему, — возразил Накано.

Гэллоу проигнорировал его.

— Как подвигаются ремонтные работы? — опросил он новоприбывшего.

— Очень хорошо, — ответил тот. — На борту были запчасти и приборы для Пусковой базы с пометкой «ракетное оборудование». Завтра в это же время бы будем уже на полном ходу.

— Жаль, что мы не можем так же легко заменить Цзо, — вздохнул Накано. — Он очень хорош в драке. Был.

— Да, — ответил Гэллоу, глядя не на Накано, а на другого морянина. — Возвращайся на свой пост.

Тот заколебался.

— А как же быть с Дзеном? — осведомился он.

— Что?

— С его телом.

— Зеленые рвачи после смерти становятся пищей для келпа, — возгласил Гэллоу. — Ты это знаешь. И нам необходимо узнать, что же все-таки случилось.

— Да, сэр, — морянин удалился, тихо прикрыв за собой люк.

Киль потер воротник и перед рубашки. Он ощутил слабый кисловатый запах рвоты, подтверждавший слова Накано.

«Значит, они хотят, чтобы я был живым. Нет… я им нужен живым».

Всю свою жизнь Киль исследовал слабости. Предрассудок был слабостью. Уорд дал себе слово изучить странный похоронный ритуал, упомянутый Гэллоу. Само упоминание о нем заставило всех умолкнуть. Фанатики, вот они кто. Киль видел это в выражении лица Гэллоу. Священная цель оправдывает все. Еще одна тема для исследования. Для очень опасного исследования. «Но… я же все равно умираю. Посмотрим, насколько основательно они во мне нуждаются.»

— У меня из кармана вынули маленькую коробочку, — сказал он. — В нем мои лекарства.

— Муть нуждается в таблеточках, — съязвил Гэллоу. — Поглядим, сколько ты протянешь без них.

— Скоро увидишь, — пообещал Киль. — У тебя появится еще один труп, чтобы скормить его келпу.

Киль небрежно перебросил ноги через край стола и нащупал палубу. Гэллоу и Накано обменялись испуганными взглядами. Киля это заинтересовало. В их взгляде было потрясение. Что-то он такое зацепил.

— Ты знаешь про келп? — спросил Накано.

— Конечно, — ответил Киль. — Человек моего положения… — Он не стал продолжать блеф, посчитав это излишним.

— Он нам покуда нужен живым, — распорядился Гэллоу. — Дайте мути его лекарства.

Накано пошарил в маленьком стенном ящике и вынул из него коробочку с лечебной органикой, аккуратно перевязанную.

Киль с благодарностью принял коробочку, нашел в ней горькую зеленую пилюлю и проглотил ее всухую. Его кишки свернулись узлом, и он знал, что облегчение наступит лишь спустя долгие мгновения, но само знание того, что он уже принял лекарство, снимало часть неприятных ощущений. Новая прилипала, вот что ему нужно. Но какой ему толк даже от нее? Его мятежное тело быстро расправится с новой прилипалой. Быстрее, чем с предыдущей, и с той, что была до нее. Самая первая прилипала продержалась внутри его организма тридцать шесть лет. Самая последняя — месяц.

— Всегда можно сообразить, — сказал Накано. — Тот, кого не отвлекает умирание, всегда может понять.

Киль не без труда сохранил бесстрастное выражение лица. «Что этот человек такое говорит?»

— Мы не могли сохранять это в тайне вечно, — заметил Гэллоу. — Они тоже общаются с келпом.

Накано пронзительно уставился на Киля одним из тех взглядов, от которых огромный морянин казался еще больше.

— Сколько ваших об этом знают? — спросил он.

Киль постарался беспечно пожать плечами, отчего шейный суппорт неприятно потерся о них.

— Если бы это вышло наружу, мы бы уже об этом услышали, — заключил Гэллоу. — Должно быть, только несколько высокопоставленных особ среди мути, вроде вот этого, знают все.

Киль задумчиво посматривал то на одного морянина, то на другого. Что-то важное, что следует знать о келпе. Что бы это могло быть? И это как-то связано с умиранием. С общением с келпом. Со скармливанием келпу покойников?

— Немного погодя мы выйдем наружу и прослушаем воспоминания Дзена, — сказал Гэллоу новым, непривычно задумчивым голосом. — Возможно, так мы узнаем, что с ним случилось.

— А как вы общаетесь с келпом? — как бы между прочим спросил у Киля Накано. — Он вам каждый раз отвечает?

Киль поджал губы, оттягивая ответ и тем самым выигрывая время. «Говорить с келпом?» Он вспомнил, что Алэ и Паниль рассказывали о проекте «келп», о том, как его обучают, как расселяют в толще моря, покрывающего всю Пандору.

— Нам вот нужно притрагиваться к келпу, — вызывал его на откровенность Накано.

— Конечно, — фыркнул Киль, а сам подумал: «Прослушать воспоминания Дзена?» Да что здесь творится? Эти любители насилия вдруг проявили себя, как мистики, что поразило прагматичного Киля.

Гэллоу внезапно расхохотался.

— Вы знаете о келпе не больше нашего, муть! Келп отбирает вашу память даже после смерти. Это все мы знаем, но вы-то, муть, не соображаете, что бы это значило.

«Зеленые рвачи после смерти становятся пищей для келпа», подумал Киль. «И живые каким-то образом могут прочесть их воспоминания — через посредство келпа.» Ему припомнились странные истории из старых пандоранских хроник — как рвачи разговаривали человеческими голосами, а полностью разумный келп обращался к сознанию тех, кто притрагивался к нему. Так значит, это правда! И келп, восстановленный генетически из наследственного материала, сохраненного в телах отдельных людей, восстанавливает былое умение. Интересно, Алэ об этом знает? И где она?

Гэллоу оглядел рубку и снова повернулся к Килю.

— Очень приятно смотрится эта рубка, — заметил он. — Подарок Карин Алэ от Райана Ванга — ее персональное судно. Я думаю, что оставлю его себе под командный центр.

— А где Карин? — осведомился Киль.

— Занята врачеванием, — ответил Гэллоу. — Чем ей и следует заниматься. Политика не по ней. Хотя, возможно, медицина тоже. Не слишком-то она помогла Дзену.

— Никто не мог бы спасти Цзо, — возразил Накано. — Хотел бы я знать, что его погубило. Может, Вашон разработал новое оборонительное оружие? — Накано бросил взгляд на Киля. — Что скажете, господин судья?

— Вы о чем? Оружие обороны от чего?

Гэллоу придвинулся ближе.

— Цзо и двое наших новобранцев получили простейшее задание потопить Вашон, — сказал Гэллоу. — Цзо вернулся умирающим в разбитой субмарине. Обоих новобранцев с ним не было.

На какой-то миг Киль утратил дар речи.

— Вы чудовища! — воскликнул он. — Вы собирались уничтожить тысячи и тысячи жизней…

— Что случилось с нашей субмариной? — потребовал ответа Гэллоу. — Вся передняя секция выглядит так, словно ее в кулаке раздавили.

— Вашон? — прошептал Киль.

— Да никуда он не делся, — отмахнулся Гэллоу. — Мне что, приказать Накано убедить тебя? Отвечай, когда спрашивают.

Киль сделал глубокий судорожный вдох и медленно выдохнул. Так вот почему его оставили в живых! Что бы ни случилось с субмариной, ему это было неведомо, но зато он мог кое-что предпринять. «Передняя секция раздавлена?»

— Значит, это сработало! — воскликнул Киль.

Оба морянина уставились на него.

— Что сработало? — рявкнул Гэллоу.

— Наша волоконная ловушка, — объявил Киль.

— Я так и знал! — сказал Накано.

— Расскажи-ка нам об этом устройстве! — потребовал Гэллоу.

— Я ведь не техник и не инженер, — запротестовал Киль, подняв руку. — Я не знаю, как она устроена.

— Но ты можешь рассказать нам то, что знаешь, — возразил Гэллоу. — Иначе я прикажу Накано причинить тебе боль.

Киль посмотрел на массивные руки Накано, его бугрящиеся мышцы, его бычью шею. Они совершенно не страшили его, и он знал, что и Накано это знает. Предыдущий разговор о смерти, вот что протянуло между ними эту связь.

— Все, что мне известно — это что она органическая и приводится в действие путем компрессии, — произнес Киль.

— Органическая? На нашей субмарине были резаки и горелки! — Гэллоу ему явно не поверил.

— Она вроде сети, — заявил Киль, подстегивая свое воображение. — Каждая уцелевшая часть может работать как единое целое. А когда она уже добралась до вашей защиты, где ваши резаки и горелки не могут ее достать… — Киль пожал плечами.

— Зачем вы сделали такую штуку? — спросил Гэллоу.

— Наша Служба безопасности решила, что мы безнадежно беззащитны перед нападением снизу. Нужно было что-то предпринять. И мы оказались правы. Посмотрите, что случилось с Гуэмесом. Что едва не случилось с Вашоном.

— Да, посмотрите, что случилось с Гуэмесом, — улыбаясь, повторил Гэллоу.

«Чудовища», подумал Киль.

— Должно быть, Цзо все же нанес кое-какие повреждения, — сказал Накано. — Вот Вашон и сел на мель.

Киль попытался заговорить, невзирая на боль в горле.

— Сел на мель? — хрипло спросил он.

— Сел на мель и эвакуировал весь свой центр, — сказал Гэллоу с явным отвращением. Он протянул руку и похлопал Накано по плечу. — Составь нашему гостю компанию. Я пойду и подготовлю все к разговору с келпризраком Цзо. Посмотрим, скажет ли нам муть хоть что-нибудь, что поможет нам улучшить контакт с келпом.

Киль глубоко вздохнул. Его импровизация насчет вашонского оборонительного оружия была проглочена. Она заставит этих монстров быть поосторожнее. Это даст Вашону передышку — если остров пережил посадку на мель. Килю внушал надежду тот факт, что Вашону и раньше, в далеком прошлом, случалось выживать после посадки на мель. Конечно, будут и поломки, будут и убытки. И балластные насосы работают, как сумасшедшие, чтобы поднять нижние секции острова. Тяжелое оборудование переносят на автономные плавсредства. И морян наверняка позовут на помощь.

«Моряне!» Могут ли друзья этого мерзавца оказаться среди тех, кого позовут на помощь? Чтобы поднять огромную тушу Вашона с мели, пока она снова окажется на плаву, может уйти несколько дней. А если вдруг шторм или водяная стена…

«Мне нужно сбежать», подумал Киль.» Мой народ должен узнать, что мне удалось разведать. Я им нужен».

Гэллоу шагнул к люку, задумчиво глядя на пленника и Накано. Он открыл люк и остановился на мгновение в его проеме.

— Накано, — сказал Гэллоу, — он не все нам рассказал об этом их оружии. И не рассказал, как он общается с келпом. У него полна голова ценных сведений. Если он на расскажет нам всего по доброй воле, нам придется скормить его келпу. Будем надеяться, таким путем мы вытянем из него информацию.

Накано кивнул, не глядя на Гэллоу.

Гэллоу вышел и закрыл за собой люк.

— Я не смогу вас защитить от него, если он рассердится, мистер судья, — сказал Накано. Голос его звучал спокойно, даже дружелюбно. — Лучше бы вам присесть и рассказать мне все, что вам известно. Не хотите ли еще воды? К сожалению, у нас здесь нет бормотухи, тогда бы все выглядело как-то полегче — ну, более цивилизованно.

Киль доковылял до стола, где сидел Гэллоу, и опустился на стул. Его сидение было еще теплым.

«Какая странная пара», подумал он.

Накано принес ему воды. Киль пил медленно, наслаждаясь ее прохладой.

Эти двое как будто личностями поменялись. Тут Киль сообразил, что Накано и Гэллоу играют с ним в старую игру службы безопасности — один охранник бьет пленнику морду, а другой обращается с ним по-дружески и даже притворяется иной раз, что защищает от того, первого.

— Расскажите мне об этом вашем оружии, — произнес Накано.

— Канаты толще, чем слоевище взрослого келпа, — сказал Киль. Ему вспомнились подводные виды келпа — слоевища толщиной с человеческое тело, колышущиеся в потоках течений.

— И все же горелка может их прожечь, — возразил Накано.

— Да, но волокна могут воссоединяться при соприкосновении. Разрежьте их и соедините концы, и вы не найдете, где был разрез.

— Как именно? — скорчил гримасу Накано. — Как это делается?

— Не знаю. Говорят, что с помощью волоконных крюков.

— Теперь вы понимаете, — заявил Накано, — почему муть не должна жить?

— А что мы такого сделали, кроме того, что защищались? — поинтересовался Киль. — Если бы эта субмарина не пыталась потопить наш остров, с ней бы ничего не случилось. — Говоря это, он не переставал думать о поврежденной субмарине, желая, чтобы ему предоставилась возможность рассмотреть и изучить ее. Что с ней произошло на самом деле? Раздавлена? полностью раздавлена или смята о дно?

— Расскажите, как вы общаетесь с келпом, — сменил тему Накано.

— Мы… притрагиваемся к нему.

— И?..

Киль сглотнул. Он припомнил старые истории, древние хроники, особенно те, что составлял дальний предок Тени Паниля.

— Это как грезы наяву… почти, — сказал Киль. — Слышишь всякие голоса.

Так говорилось в старинных хрониках.

— Определенные голоса? — спросил Накано.

— Иногда, — соврал Киль.

Киль пожал плечами, старательно размышляя. Никогда еще его мозг не работал так быстро, поглощая сведения, сопоставляя их. «Корабль! Вот это открытие!» Он подумал о бессчетных островитянах, схороненных в море их скорбящими родственниками. Скольких из них поглотил келп?

— Значит, келп отвечает вам не лучше, чем нам, — подытожил Накано.

— Боюсь, что нет, — согласился Киль.

— Келп себе на уме, — заметил Накано. — Я всегда это говорил.

Киль подумал о бескрайних подводных садах келпа, о лесах с гигантскими, похожими на канаты слоевищами, тянущимися сквозь толщу воды к свету обоих солнц. Он видел голоизображения морян, плывущих в зарослях келпа, их серебристые фигурки среди рыб и прочих морских обитателей. Но моряне никогда не сообщали, что келп разговаривает с ними, как с первыми обитателями Пандоры. Вероятно, он возвращается к полному осознанию. Должно быть, сознание лавиной проносится по всему морю! Моряне думали, что контролируют келп, а посредством него контролируют течения…

«А что, если…»

Киль почувствовал, что у него сердце замерло.

Морянская субмарина была раздавлена. Он представил себе, как гигантские канаты келпа захлестывают твердую поверхность субмарины. Резаки и горелки вспыхнули в его воображении. И келп начал извиваться, повсюду рассылая сигналы из чувства самосохранения. Что, если келп научился убивать?

— А где мы сейчас находимся? — спросил Киль.

— Поблизости от пусковой базы. Не беда, если вы это и узнаете — бежать вам все равно не удастся.

Киль позволил своему телу ощущать покачивания судна. Свет в иллюминаторах начинал меркнуть. «Ночьсторона?» Море было исключительно спокойным, за что Киль испытывал искреннюю благодарность. Вашон сейчас нуждается в спокойствии моря.

«Накано сказал, поблизости от пусковой базы. Насколько поблизости?» Но даже и короткий заплыв невозможен для его старого тела с головой, пристроенной на суппорт. В этом окружении Уорд ощущал себя калекой. Мутью. Немудрено, что эти чудовища презирают его.

Движение судна стало еще ровнее; свет погас. Накано щелкнул переключателем, и рубку залил мягкий желтый свет потолочных ламп.

— Мы собираемся поговорить с келпом, — сказал Накано. — Мы находимся в толще старого келпа, такого, который, скорее всего, ответит.

Киль подумал о теле, выброшенном в толщу келпа. Что бы ни случилось с Цзо, келпу теперь это известно. Как использует келп это знание?

«Я знаю, что бы я сделал с этими людьми, окажись они в моей власти», подумал Киль. «Я бы их уничтожил. Они — летальные девианты.»

Глава 30

Если бы двери восприятия были распахнуты, все представлялось бы человеку таким, как оно есть, во всей своей бесконечности. Ибо человек зарывается до тех пор, пока не начинает видеть окружающее лишь через узенькие щелочки в стенах своей пещеры.

Уильям Блейк, из Корабельных Архивов

Твисп размышлял, не бросить ли вторую лодку со всеми ее припасами. Тот, другой, грузовоз прошел мимо них, не сбавляя скорости, и это встревожило Твиспа.

«Мы могли бы тогда увеличить скорость еще на несколько узлов», подумал он. Его мучило, что грузовозы, уже исчезнувшие за горизонтом, могут еще до ночьстороны добраться до Вашона. Первый-то наверняка уже мог добраться. А они тут ползут на своей треклятой лодчонке!

Твисп посмеялся над собственной подавленностью. Смех принес ему облегчение, пусть даже такой же обрывистый, как обычно. Ну, сел Вашон на мель — так острову и раньше доводилось касаться дна брюхом, и в гораздо более опасную погоду. Пандора находилась сейчас в некоей спокойной фазе, все инстинкты рыбака говорили ему об этом. Возможно, это было связано с взаимозависимым движением двух солнц, с расстоянием до них — а возможно, что и с келпом. Может, келп достиг той плотности популяции, при которой он может оказывать воздействие. И уж конечно, его заросли видны повсюду на поверхности моря, а присутствие его сказывается хотя бы в увеличении числа рыбы.

И зимы в открытом море с каждым годом все мягче. Знакомое гудение мотора, приятное тепло, разлившееся под обрывками облаков и ритм покачиваний лодки, направляющейся к Вашону, напомнили Твиспу, что он доберется туда вовремя.

«А когда доберусь, то займусь историей этого Теджа.»

Не такая Вашон община, чтобы с нею не считаться. У него есть и влияние, и власть, и деньги.

«И Ваата», подумал он. «Да, у нас есть Ваата.» Твисп в новом свете увидел присутствие Вааты на своем родном острове. Она была большим, нежели просто связующим звеном между прошлым Пандоры и нынешним человечеством. Живое свидетельство мифа во плоти — вот чем была Ваата и ее спутник Дьюк.

— Нас наверняка заметили с проходящего грузовоза, — сказал Тедж. — Теперь они знают, где мы.

— Ты и правда думаешь, что на нас натравят твоих Зеленых Рвачей? — поинтересовался Твисп.

— У Гэллоу полно высокопоставленных друзей, — простонал Тедж. Он значительно взглянул на Скади, сидевшую спиной к борту и озиравшую Бретта вопросительным взглядом. Бретт лежал рядом и спал.

— Мы не знаем, что там говорят по радио, — заявил Тедж, взглянув на приемник возле колена Твиспа. Когда Твисп не ответил, Тедж закрыл глаза. Скади, во время этого обмена репликами переводившая взгляд с одного островитянина на другого, заметила, как Теджа охватило глубокое отчаяние. До чего легко этот человек сдается! Какой контраст с Бреттом.

Скади думала о том, как они вдвоем удирали от Гэллоу, как плыли и гребли, улавливая пеленгатором сигнал передатчика из лодки. Они использовали только один плотик из своих аварийных пакетов, оставив другой про запас. Даже и этот плотик они задействовали лишь оказавшись за несколько километров от грузовоза.

Поначалу пробираться сквозь заросли келпа было тяжело. Оба они, связанные канатом вместе, то и дело цеплялись за верхние побеги. Скади прокладывала дорогу, поддерживая гидростатический баланс их костюмов на таком уровне, чтобы им было легко удерживаться под самой поверхностью. Когда они высовывались, чтобы вдохнуть воздуха, то делали это всегда под прикрытием келпа, всякий раз ожидая услышать шум погони.

Однажды они услышали, как на грузовозе завели мотор, но почти сразу же и заглушили.

— Они не смеют начать нас искать прямо сейчас, — прошептал Бретт на ухо Скади под прикрытием келпа. — Для них слишком важно перехватить то, второй грузовоз.

— Из-за доктора?

— И чего-то другого, более важного, по-моему.

— Чего?

— Не знаю, — прошептал Бретт. — Давая поспешим. К рассвету нам надо быть от них подальше.

— Я боюсь наткнуться на рвачей.

— Я держу гранату под рукой. Они любят спать в келпе. Нам надо поднырнуть, чтобы потревожить их.

— Жаль, что я не могу видеть лучше.

Бретт взял ее за руку и они поплыли так бесшумно, как только могли.

Когда они до безумия медленно блуждали в зарослях келпа, странное ощущение покой овладело ими обоими. Они чувствовали себя почти неуязвимыми для рвачей — что зеленых, что обычных, черных. Касаясь келпа, они двигались под водой в стройном ритме музыки, которая не столько слышна ухом, сколько ощущается телом. Когда они вновь вынырнули, чтобы вдохнуть, мир стал иным. Чистый воздух наполнил их легкие.

Преодолевая природную застенчивость, они рассказали друг другу об этом ощущении. Сначала они представляли себе, как расскажут, а потом рассказали, и все вышло так, как им и представлялось. Они подумали, что могут плыть так целую вечность, и им ничего не причинит вреда.

Вынырнув в следующий раз, Бретт не мог избавиться от ощущения некоего присутствия.

— Там внизу что-то происходит, — прошептал он Скади прямо в ухо.

Оба они выросли на сказаниях о древнем келпе, о его мистическом влиянии, и каждый из них подозревал, что другой именно об этом и думает. И ни один из них не знал, как облечь эти мысли в слова.

Скади оглянулась на грузовоз, осевший по самые сигнальные огни. Он все еще казался слишком близким. Грузовоз выглядел так невинно, подмигивая открытым люком ночной темноте.

— Слышишь, Скади? — прошептал Бретт. — Что-то происходит с нами, когда мы там, внизу, под водой. — Когда она неответила, он добавил. — Говорят, что пребывание под водой иногда бывает чем-то вроде наркотика.

Скади знала, что он имеет в виду. Холод и глубина могут довести тело до такого состояния, что человек и не замечает, что начинает грезить наяву, теряя рассудок. Но это не было глубинным опьянением, и в ныряльных костюмах им было тепло. Это было что-то другое, и здесь, на поверхности, осознав, что медлить им нельзя, Скади испугалась.

— Я боюсь, — прошептала она, не сводя глаз с судна.

— Мы от них уйдем, — ответил Бретт, перехватив ее взгляд. — Видишь? Они за нами не погнались.

— У них есть субмарина.

— Субмарина не может быстро двигаться через келп. Им придется прорезать себе дорогу. — Он ухватился за канат, соединяющий его с ней, и подтянул ее поближе. — Но тебя ведь не это пугает.

Скади не ответила. Она молча плыла под покровом келпа, вдыхая крепкий йодистый запах его слоевища. Тяжесть келпа ложилась ей на лоб, словно дружеская рука. Девушка знала, что им надо спешить. Деньсторона не должна застигнуть их в пределах видимости грузовоза. Касаясь рукой келпа, морянка развернулась и случайно ухватилась за побег. И тут же Скади впала в подводную эйфорию. Отовсюду веял ветер. Незнакомая морская птица время от времени кричала над волнами. Гипнотическое воздействие келпа расфокусировало, а потом сконцентрировало ее взгляд на человеческом создании — очень старом. На старой женщине. Старуха существовала в мерцающей сфере, вокруг которой ничего не было. Видение приблизилось, и Скади попыталась подавить ощущение тяжести в желудке. Монотонный плеск волн и крик птицы помогли, но видение не исчезло.

Старая, старая женщина возлежала на спине в ореоле света. Одна… и она дышала. Скади разглядела прядочку волос, растущих из родинки возле левого уха женщины. Глаза ее были закрыты. Старуха была непохожа на мутанта. Ее смуглую кожу прорезали глубокие морщины. Смуглость ее была слегка зеленоватого оттенка, словно первая патина на старой бронзе.

Внезапно женщина села. Глаза ее были по-прежнему закрыты, но она открыла рот, чтобы сказать что-то. Старые губы двигались медленно, как холодное масло. Скади смотрела на движения морщин на этом старом лице. Женщина заговорила, но не было слышно ни звука. Скади силилась расслышать, прижимаясь к морщинистым губам.

Внезапно видение исчезло, и Скади обнаружила, что кашляет, извергает из себя воду, уложенная сильными руками поперек аварийного пакета.

— Скади! — Раздался громкий шепот Бретта возле самого ее уха. — Скади! Что стряслось? Ты начала тонуть. Ты просто погрузилась под воду и…

Скади выплюнула теплую воду и судорожно вздохнула.

— Ты просто начала тонуть, — повторил Бретт. Он старался удержать ее на пакете. Она соскользнула с его поверхности и погрузилась в воду, удерживаясь за пакет одной рукой. Девушка сразу поняла, что сделал Бретт — включил гидростатичку пакета и развернул его так, чтобы он мог послужить ей опорой.

— Ты как будто вдруг заснула, — продолжал Бретт. Его беспокойство позабавило девушку, но она удержалась от смеха. Разве он еще не знает?

Бретт оглянулся на грузовоз в добром уже километре от них. Не услышали ли их там?

— Келп, — просипела Скади. Ей было пока еще больно говорить.

— Что такое? Ты в нем запуталась?

— Келп… в моем разуме, — промолвила она. И ей вспомнилось старое лицо, рот, открытый, словно туннель в чужой разум.

Медленно, запинаясь, она рассказала о случившемся.

— Нам надо убираться отсюда, — заявил Бретт. — Он может захватить твой разум.

— Он не пытался повредить мне, — возразила Скади. — Он пытался мне что-то сказать.

— Что?

— Не знаю. Может, ему просто не хватило нужных слов.

— Почем ты знаешь, что он не пытался тебе навредить? ты же чуть не утонула.

— Ты испугался, — сказала она.

— Я боялся, что ты утонешь!

— И он меня отпустил, как только ты испугался.

— Почем ты знаешь?

— Я… просто… знаю… — не дожидаясь дальнейших возражений, она перенастроила пакет, свернула его и поплыла прочь от грузовоза.

Бретт, привязанный к Скади за пояс, был принужден последовать за ней, прихватив свой пакет.

Много позже, уже на лодке вместе с Твиспом и Теджем, Скади обдумывала, не рассказать ли о событии с келпом. Стояло позднее утро. И никаких признаков Вашона на горизонте. Бретт и Тедж уснули. Еще до того, как плотик причалил к лодке, Бретт предупредил ее, чтобы она ни слова не говорила о том, что случилось в келпе Твиспу, но на сей раз она считала, что Бретт неправ.

— Да Твисп решит, что мы безмозглые, как обделанные памперсы! — настаивал Бретт. — Чтобы келп вдруг заговорил с тобой!

«Но это и вправду было», сама себе сказала Скади. Она перевела взгляд со спящего Бретта на Твиспа возле штурвала. «Келп пытался говорить со мной… и говорил!»

Бретт внезапно проснулся, стоило Скади сесть по-другому. Теперь она сидела, опершись локтями на борт. Бретт встретился с ней взглядом и мгновенно понял, о чем она думает.

«О келпе!»

Бретт сел и взглянул на пустой горизонт. Поднялся ветер, и клочки пены срывались с верхушек волн. Твисп покачивался в ритме, соответствующем и движению волн, и пульсации мотора. Длиннорукий рыбак вглядывался в волны, как всегда прежде, когда выискивал косяк рыбы. Тедж все еще спал.

Скади взглянула на Бретта в ответ.

— Интересно, заполучили ли они своего доктора? — сказал Бретт.

— Интересно, зачем он им нужен, — кивнула Скади. — Почти все у нас внизу имеют навыки медтехника.

— Тогда это что-то скверное, — заключил Бретт. — Наверняка.

Твисп сел поудобнее.

— У вас внизу много докторов, — сказал он, не глядя на них.

Бретт знал, что Квитс имел в виду. Твисп много раз говорил об этом с горечью, как и многие островитяне. Преобладание биомассы в островной технологии означало, что многие, кто мог бы избрать медицину, соблазнялись более высоким статусом и зарплатой лаборанта-биоинженера. Ирония судьбы — поддерживая здоровье острова, его жители вынуждены были ограничиваться парочкой медтехников и семейным шаманом.

Тедж сел, разбуженный их голосами, и тут же былые страхи вернулись к нему.

— Гэллоу отправит за нами субмарину!

— Мы еще до завтра будем в Вашоне! — возразил Твисп.

— Думаешь, тебе удастся удрать от Гэллоу? — вопросил Тедж.

— Ты так говоришь, будто хочешь, чтобы он нас изловил, — заметил Твисп, указывая вперед. — Мы скоро доберемся до келпа. Субмарине придется еще подумать, стоит ли туда соваться.

— Так ведь это не островитянская субмарина, — напомнил ему Тедж. — На этих есть резаки и горелки.

Он уселся, храня мрачное выражение на лице.

Бретт стоял, опираясь одной рукой о борт. Он вглядывался вперед, туда, куда показывал Твисп. Все еще никаких признаков Вашона — зато на расстоянии километра от них на воде покачивалось темное маслянистое пятно густых зарослей келпа.

«Келп.»

Он со Скади задействовал один из плотиков, еще находясь в толще келпа, в опасной близости от грузовоза. Бретт был удивлен тем, как легко плот двигался сквозь заросли. Келп не цеплялся за плотик, как за борта лодки. Плот скользил вдоль слоевища с еле слышным звуком, наподобие шепота. Но короткие весла, притороченные к рукавам костюмов, заплескивали воду на плот, а вместе с нею — обрывки келпа.

Бретт сказал сам себе мысленно: «Это случилось. Нам никто не поверит, но это случилось.»

Даже вспоминать об этом было страшновато. Он притронулся к обрывку келпа. И мгновенно услышал разговоры. Человеческие голоса наиразличнейших тембров и акцентов слились с шелестом плота. Бретт сразу понял, что это не сон и не галлюцинация. Он слышал обрывки самых настоящих разговоров.

Когда Бретт касался в ночи обрывков келпа, ему показалось, что тот сам ищет его рук, стараясь дотянуться до него с весел.

«Скади Скади Скади Бретт Бретт Бретт»

Их имена отдавались музыкой в его рассудке — странный ритм чистейшего тона, какой ему доводилось слышать, не искажаемый порывами ветра или музыкальными заглушками, которых полно в органических стенках острова.

Подул ветер и погнал плот перед собой. Скользя через келп, они пользовались весами как рулем. Скади все время сверялась с маленьким пеленгатором, который ловил сигнал передатчика Твиспа.

— Видишь? — спросила Скади, как-то раз взглянув на яркую звезду над самым горизонтом.

Бретт посмотрел на звезду — самую первую, с которой он познакомился в детстве, стоя на террасе Вашона вместе с родителями ясной теплой ночью. Тогда он называл ее «толстая звездочка».

— Малая двойная, — сказала Скади. — Она расположена очень близко к точке, откуда у нас начинается рассвет.

— Когда она стоит так низко над горизонтом, можно видеть, как гибербаки проходят вон там. — Он показал на горизонт в направлении, противоположном «толстой звездочке». — Меня этому Твисп научил.

Скади хихикнула, прижимаясь к нему поближе.

— Моя мать говорила, что когда она была совсем молодой, малая Двойная располагалась гораздо дальше к северу. Знаешь, это тоже двойная система. Оттуда мы могли бы четко увидеть оба наших солнца.

— А для них, наверное, мы сами «толстая звездочка», — предположил Бретт.

— А почему ты не хочешь говорить про келп? — помолчав, осведомилась Скади.

— А о чем тут говорить? — Бретт услышал свой голос со стороны, резкий и неестественный.

— Он звал нас по именам, — сказала Скади, осторожно снимая лист келпа с тыльной стороны ладони.

Бретт тяжело сглотнул. Во рту у него пересохло.

— Звал, — настаивала она. — Я много раз касалась его рукой. И видела образы — как по головидео или во сне. Это символы, и когда я о них думаю, то узнаю новое.

— Ты имеешь в виду, что хотела бы притронуться к нему даже после того, как он тебя едва не утопил?

— Ты ошибаешься насчет келпа, — возразила Скади. — Мне и раньше случалось с ним говорить, когда я работала в море. Я многому научилась от келпа…

— По-моему, ты говорила, что обучаешь келп.

— Но и келп мне тоже помогает. Поэтому я так удачно вычисляю волны. А сейчас келп учит слова.

— и что он тебе говорит?

— Мое имя и твое имя. — Он опустила руку в воду и коснулась большого побега. — Он говорит, что ты любишь меня, Бретт.

— Бред какой!

— Что — то, что ты любишь меня?

— Нет… что он знает. Ну, ты понимаешь, о чем я.

— Значит, это правда.

— Скади… — Бретт сглотнул. — Но ведь это бросается в глаза, верно?

— Не беспокойся, — кивнула Скади. — Я тоже тебя люблю.

Бретт почувствовал, как кровь жарко прихлынула к его щекам.

— И келп тоже это знает, — добавила она.

Позже, глядя из лодки, как расстояние от нее до новых зарослей все уменьшается, он все вспоминал слова Скади, вновь и вновь перекатывая их в памяти: «Келп знает… келп знает…» Эти слова в памяти приливали и отступали, словно волна, качающая лодку.

«Он звал нас по именам», подумал Бретт. Но признание этого факта ничего не меняло. «Он мог звать нас и для того, чтобы сожрать на обед.»

Мысли Бретта вернулись к словам Скади, произнесенным еще на плоту: «Мне нравится, как наши тела радуются друг другу.»

Очень практичная женщина. Не склонная поддаваться зову пола, когда это может осложнить жизнь. Но, однако, она без колебаний призналась, что хочет его, а предвкушение тоже штука неплохая. Бретт ощутил ее притягательность, взглянув, как она сидит, опираясь на локти.

— Мы внутри келпа, — сказала девушка, опустив руку за борт. Бретт хотел бы объяснить остальным, что она делает, но побоялся, что их сочтут сумасшедшими.

— Вы только посмотрите! — воскликнул Твисп, указывая вперед.

Бретт встал и посмотрел. В келпе открылась широкая полоса чистой воды, он раздавался все дальше и дальше в стороны, открывая проход. Бретт ощутил, как забурлила вода, когда лодки рванулись вперед.

— Это течение идет в нужную нам сторону, — вымолвил потрясенный Твисп.

— Морянский текущий контроль! — выпалил Тедж. — Вот видите! Они уже знают, где мы. Они хотят нас куда-то затащить.

— Верно, — кивнул Твисп. — прямиком к Вашону.

Скади выпрямилась и вынула руку из воды. Она нагнулась вперед и подвинулась, заколыхав лодку.

— Не крени! — рявкнул Твисп.

— Келп, — сказала, поколебавшись, Скади. — Это он нам помогает. Никакой это не текущий контроль.

— Откуда ты знаешь? — спросил Твисп.

— Это… келп со мной разговаривает.

«Вот она и сказала», подумал Бретт.

Тедж громко фыркнул от смеха.

Твисп, однако, внимательно посмотрел на нее.

— Расскажи-ка поподробнее, — попросил он.

— Я давно уже обмениваюсь образами с келпом, — ответила она. — По крайней мере с первого раза уже года три прошло. А теперь он говорит слова у меня в голове. И у Бретта тоже. Келп звал нас по именам.

Твисп посмотрел на Бретта.

— Похоже на то, — подтвердил тот, откашлявшись.

— Наши предки утверждали, что келп разумен, — произнес Твисп. — Даже Хесус Льюис это говорил. «Келп — это коллективный разум». Ты ведь историк, Тедж, ты должен это знать.

— Наши предки наговорили гору вздора!

— Но никогда без причины, — возразил Твисп, кивнув в сторону дорожки через келп. — Объясни-ка это.

— Текущий контроль. Девушка ошибается.

— Опусти руку через борт, — посоветовала Скади. — Дотронься до келпа, когда мы будем проплывать мимо.

— Как же, — съязвил Тедж. — Высунь руку как вкусную наживку. Мало ли кого поймаешь!

Твисп просто-напросто окинул Теджа ледяным взглядом, а потом направил лодку ближе к правому краю дорожки и окунул свою длинную руку в келп. Изумленное выражение появилось на его лице — и сделалось сильнее.

— Спаси нас Корабль, — пробормотал он, но руку убирать не стал.

— В чем дело? — спросил Бретт. Он сглотнул, вспоминая свои ощущения при контакте с келпом. Посмеет ли он опустить руку за борт и возобновить этот контакт? Эта идея одновременно привлекала его и отталкивала. Он больше не сомневался в реальности ночного приключения, но не мог не задаваться вопросом относительно намерений келпа.

«Скади чуть не утонула. Это факт.»

— За нами гонится субмарина, — сказал Твисп.

Все вгляделись в воду, но на поверхности не было ни малейших признаков того, где прячется субмарина.

— Они видят нас на своем локаторе, — добавил Твисп, — и собираются нас утопить.

Скади повернулась и опустила обе руки в проплывающий мимо келп.

— Помоги нам, — прошептала она, — если только ты знаешь, что такое помощь.

Тедж сидел молчаливый, бледный и трясущийся.

— Это Гэллоу, — выдавил он. — Я же вам говорил.

Медленно и плавно канал перед ними начал затягиваться. Взамен открылся другой, слева. Течение устремилось туда, разводя лодки в стороны. Запасную лодку потянуло вправо. Твисп орудовал у штурвала, направляя лодку в новое русло.

— Проход за нами закрывается, — сказал Бретт.

— Келп помогает нам, — ответила Скади. — Это он.

Тедж открыл было рот и захлопнул его, не издав ни звука. Все обернулись туда, куда он указывал. Черный водоворот взвихрил поверхность, погрузился и исчез из виду. Келп закрыл собой всю поверхность. Громадные пузыри начали всплывать на поверхность, сияя воздушно-маслянистой радугой. Небольшие волны качнули лодку, вынудив всех четверых ухватиться за борт.

Турбуленция утихла так же внезапно, как и началась. Лодки продолжали взволнованно покачиваться. Вода переплескивала за борт. Затем и это прекратилось.

— Это был келп, — вымолвила Скади. — Она врезалась в келп, чтобы нас догнать.

Твисп кивком указал туда, где келп еще бурлил маленькими пузырьками. Он схватился за штурвал обеими руками, выводя лодку в канал, который изгибался перед ними, снова нацеливаясь на Вашон.

— Это сделал келп?

— Он заткнул порты, — объяснила Скади. — А когда на субмарине попытались продуть балласт и всплыть, келп проник в балластные порты. Когда команда попыталась выбраться, келп разорвал их и раздавил субмарину. — Она подняла руки из воды, прерывая контакт с келпом.

— Я предупреждал, что он опасен, — напомнил Бретт.

Скади испуганно кивнула.

— Он наконец-то научился убивать.

Глава 31

Не размывают ли воды сна наше бытие?

Гастон Башлар, «Поэтика видений», из «Справочника капеллан-психиатра»

Дьюк проснулся оттого, что его намеренно расталкивали, чтобы разбудить. Его, бывало, ворочали, вертели, растирали, пугали, брали у него кровь и укачивали в его жидкой колыбели, которую он делил с громадой Вааты, но впервые с самого детства его расталкивали. А больше всего его удивило то, что сделала это Ваата.

«Ты проснулась!» подумал он, но ответа не было. Он ощущал фокусирующий эффект ее присутствия, как никогда прежде. Ради этого он проснулся окончательно, подняв руку к лицу и открыв ею свой зрячий глаз.

То-то наблюдатели за бассейном Вааты встали на уши! Но ради того, что увидел Дьюк, открыв глаз, стоило узреть этих придурков. Один из темно-карих глаз Вааты — левый — почти прижался к его собственному. И он был открыт. Дьюк сглотнул. Он был уверен, что Ваата его видит.

— Ваата? — он попробовал окликнуть ее вслух. — Ваата?

Набежавшая толпа вздохнула разом, и Дьюк понял, что скоро через толпу протолкается КП.

Он почувствовал ветерок, коснувшийся его сознания, словно тяжелый вздох. Этот ветер нес в себе скрытые мысли. Но он их чувствовал. Нечто большое, выжидающее.

Дьюк был потрясен. Он давно привык к ментальной силе Вааты. Так она и избавлялась от потрясений — сбрасывая видения всего, что ее тревожило, в его разум. Но теперь она сбросила ему образ КП, обнаженной, пляшущей перед зеркалом. Уже некоторое время Ваата держала образ обнаженной женщины подальше от своей головы. Гнев! Ваата была переполнена гневом. Дьюк заблокировал гнев и вгляделся внутренним зрением в стройное тело капеллана-психиатра с крепкими грудями, в то, как она снова и снова выставляла свои бледные бедра перед зеркалом. В ванне было невыносимо жарко.

Любимый наряд Роксэк лежал синей кучей у ее ног. Все внутри Дьюка напряглось от прикосновения к этому видению, к живой красоте, которую КП прятала от мира.

А потом он увидел руки. Пара больших бледных рук обвила ее сзади, и Дьюк видел в зеркале, как они подхватили снизу ее груди, а она все покачивалась вперед-назад, вперед-назад. Это был мужчина, высокий мужчина, и он продолжал настойчиво ласкать ее тело, пока ее танец не замедлился и она не остановилась, дрожа, а его губы скользили по ее плечам и груди, по ее животу и этим мерцающим бедрам. Грива светлых волос мужчины, словно магнит, притягивала ее пальцы. Ее руки прижали его ближе, еще ближе, и они начали заниматься любовью — он позади нее — продолжая смотреть в зеркало.

Видение оборвалось гневной белой вспышкой, и имя Гэллоу высветилось в его сознании. То, что Дьюк увидел, вновь заглянув в глаз Вааты, была опасность.

— Опасность, — пробормотал он. — Гэллоу опасность. Симона, Симона.

Громадный глаз Вааты закрылся, и, к облегчению Дьюка, чудовищная хватка отпустила его внутренности. Он лежал, глубоко дыша, и слушал, как прибывает толпа наблюдателей, пока их высказывания и предположения не убаюкали его.

Когда КП добралась до края бассейна, не было видно ничего из тех странностей, о которых доложили наблюдатели.

Глава 32

Чтобы пережить безумие, охватившее Пандору мы сами были вынуждены обезуметь.

Кей Тедж, «Физиология политических свершений»

Бретт проснулся на рассвете, чувствуя под собой мерное движение лодки. Скади лежала рядом, свернувшись калачиком. Твисп сидел на обычном месте у штурвала, но лодка шла на автопилоте. Бретт видел мерцающий красный огонек пеленгатора, удерживающего их на курсе Вашона.

Скади шмыгнула носом во сне. Большой брезент укрывал их обоих от сырого ночного воздуха. Бретт сильно потянул носом и осознал, что никогда больше не сможет смириться с вонью, которая наполняла все жилища островитян. Он уже дышал профильтрованным морянским воздухом. Теперь же вонь рыбы, крепкий запах тела Твиспа, все это вместе взятое заставило Бретта поглубже призадуматься над тем, как переменилась его жизнь.

«И от меня так же пахло», подумал Бретт. «Хорошо, что Скади встретилась со мной в воде.»

Он знал, что моряне отпускают шуточки о вонючих островитянах. А островитяне, побывавшие внизу, с вожделением вспоминали чистый тамошний воздух.

Скади ничего не сказала ни повстречав Твиспа, ни даже поднявшись в лодку. Но отвращение на ее лице было очевидным. Бретт знал, что она старается скрыть это ради него, но ошибиться в ее реакции было невозможно.

Бретт ощутил вину за свое недавнее замешательство.

«Нельзя стыдиться своих друзей.»

Первые длинные лучи рассвета медленно окрасили лодку розовым.

Бретт сел прямо.

— Принимай вахту, малыш, — негромким усталым голосом окликнул его Твисп. — Мне надо вздремнуть малость.

— Верно.

Бретт ответил шепотом, чтобы не разбудить Скади. Она лежала, тесно прижавшись к нему, ее спина и бедра так идеально помещались в изгиб его тела, словно они были встроены друг в друга. Одной рукой она обнимала Бретта за пояс. Он осторожно высвободился из этих легких объятий.

«Жарковатый будет денек», подумал Бретт, глядя в безоблачное небо. Он выскользнул из-под брезента и ощутил мокрые брызги на лице и шее.

Бретт откинул прядь волос, упавшую на глаза, и ползком добрался до штурвала.

— Жарковато становится, — сказал Твисп. Бретт улыбнулся совпадению. Что и говорить, мыслили они одинаково. Он оглядел горизонт. Лодки по-прежнему скользили вдоль течения между расступившимся келпом.

— А мы не слишком медленно ползем? — спросил Бретт.

— Батареи садятся, — ответил Твисп и показал на индикатор состояния батарей, светящийся розовым. — Надо остановиться и зарядить их или поднять парус.

Бретт послюнил палец и поднял его в воздух. Ничего, кроме легкой прохлады — сплошной штиль, куда ни глянь, и только келп колышется повсюду.

— Мы довольно скоро доберемся до Вашона, — сказал Твисп. — Я поймал программу Сиберда, пока ты спал. Говорят, что все обойдется.

— По-моему, ты собирался вздремнуть, — сказал Бретт.

— Я передумал. Хочу сперва взглянуть на Вашон. К тому же я соскучился по тем временам, когда мы с тобой просто сидели и чесали языки. С того момента, как мы подобрали тебя ночью, я тут то дремал, то размышлял.

— И слушал радио, — заметил Бретт, указывая на заткнутый за корпус наушник.

— Так ведь интересно же, что расскажут, — отозвался Твисп. Он говорил тихо, внимательно поглядывая на темную фигуру спящего Теджа.

— Говорят, что все обойдется, — напомнил Бретт.

— В программе Сиберда передавали, что с Вашона видна суша, выступающая из воды. И диктор описывал черные утесы. Высокие утесы, окруженные пеной прибоя. Он сказал, что там могут жить люди.

Бретт попытался вообразить это.

Слово утес Бретт слыхивал нечасто.

— А как поднять людей и припасы на утес? — спросил Бретт. — и что будет, если море снова поднимется?

— Как я понимаю, чтобы там жить, нужно быть наполовину птицей, — согласился Твисп. — Если при этом нуждаешься в море. И пресной воды будет недоставать.

— Можно использовать аэростаты.

— И собирать дождевую воду, — размышлял вслух Твисп. — Но главная проблема в том, что они опасаются нервоедов.

Тедж вылез из-под брезента и уставился на Бретта и Твиспа.

Бретт не обратил на него внимания. «Нервоеды!» Он знал о них лишь по старинным хроникам и немногим голоизображениям из времен, предшествующих подъему моря и гибели келпа.

— Будет суша, будут и нервоеды, — добавил Твисп. — Так говорят эксперты.

— За все приходится платить, — заметил Тедж. Он прикрыл рот ладонью и широко зевнул.

Что-то изменилось в Тедже, сообразил Бретт. Когда его истории о гибели Гуэмеса поверили, Тедж превратился из подлеца в фигуру скорее трагикомическую.

«Это сам он переменился или просто мы стали воспринимать его по-другому?» задумался Бретт.

— Если я правильно расслышала, тут говорили о нервоедах? — осведомилась Скади, вылезая из-под брезента.

Бретт объяснил.

— С Вашона видели сушу? — переспросила Скади. — Настоящую сушу?

Твисп кивнул.

— Так и сказали. — он потянулся за парой переметов, волочащихся за лодкой.

Криксы моментально заплескались, обрызгав все вокруг холодной водой. В Теджа тоже угодили брызги.

— Корабль и его зубы! — задохнулся он. — Холодно!

— Зато будит как следует, — рассмеялся Твисп. — Вы только представьте се… — он смолк и склонил голову, прислушиваясь.

Остальные тоже услышали. Все повернулись в одну сторону — в ту, откуда доносилась дальняя пульсация водородных двигателей. А потом они различили белую полоску вдали от зарослей келпа.

— Грузовоз, — сказал Тедж. — Они гонятся за нами.

— Их локаторы нацелены на нас, — заметил Твисп.

— Они не идут к Вашону… они идут прямо к нам! — воскликнул Тедж.

— Возможно, он прав, — сказал Бретт.

— Бретт, — распорядился Твисп, вздернув подбородок, — вы со Скади хватайте подводные костюмы и свои пакеты и прыгайте в воду. Прячьтесь в келпе. Тедж, там на палубе старый зеленый мешок. Дай его сюда.

Бретт, быстро надевающий костюм, припомнил, что в этом мешке.

— Зачем тебе запасная сеть? — спросил он.

— Забросить ее.

— У меня нет подводного костюма, — простонал Тедж.

— А ты лезь прячься под брезентом, — велел Твисп. — Вы двое — за борт. Поскорей, Скади! Раскиньте эту сеть вдоль келпа.

После поспешных приготовлений Тедж полез под брезент и укрылся там. Бретт и Скади перекатились через борт и исчезли, утащив с собой сеть. Шум приближающегося грузовоза становился все громче.

Твисп оглянулся на звук. Грузовоз был в восьми, а то и десяти километрах от них, но приближался быстрее, чем Твисп считал возможным. Он загнал крикс в клетку и закрыл ее, затем нашел два перемета, наживил их кусками сушеной мури и забросил в воду.

«Плот!»

Он колыхался сбоку от лодки, как маяк. Твисп вытянул свою длинную руку, схватил конец и подтащил плот. Он сорвал затычку, сдул воздух как можно быстрее и затолкал плот под сидение. Бретт и Скади, как он успел увидеть, взяли что-то со второй лодки. Гарпун? Дьявольщина! Лучше бы им поторапливаться.

Твисп окинул взглядом лодку. Тедж лежал, спрятавшись под брезентом. Перемет тянулся за лодкой. Скади и Бретт спрятались под водой среди келпа. Зачем Бретту гарпун? Твисп только диву давался. Они же в безопасности, спрятанные за келпом, и даже могут всплыть, чтобы глотнуть воздуха под прикрытием его гигантских листьев.

Твисп заглушил мотор и вынул лазер из укрытия. Он спрятал его возле сидения, прикрыв полотенцем, не снимая с него руки.

— Тедж, — окликнул он. — Сиди тихо, как дохлая рыба. Если это они… ну, мы же точно не знаем. Я дам тебе отбой, если это не они. — Твисп утер рот свободной рукой. — Приближаются.

Он приветственно поднял руку, когда грузовоз обогнул келп, разбрасывая зеленые ошметки. Судно старалось миновать сеть, а значит, и тот участок, где прятались Бретт со Скади.

Твисп не получил никакого ответа на свое приветствие — только напряженные взгляды двоих, стоящих возле кокпита. Твисп увидел, что оба они размалеваны зелеными полосами. Он глубоко вдохнул, чтобы умерить сердцебиение и утихомирить дрожь в коленях.

«Будь наготове», напомнил он себе, «но не суетись».

Грузовоз описал дугу и вошел в канал между двумя полями келпа. Шум двигателей сменился негромким шипением. Сильная волна из-под грузовоза качнула лодку. Криксы принялись громко жаловаться.

Твисп снова поднял руку в приветственном жесте и махнул ею влево, указывая на сеть, волочащуюся за лодкой.

— Хорошей погоды и хорошего улова! — прокричал Твисп, когда его отделяло от судна не больше двадцати метров.

Он покрепче ухватил лазер. Волны перехлестывали через борт, окатывая его.

С субмарины, которая нависала над ним теперь уже метрах в десяти, по-прежнему не последовало никакого ответа. Боковой люк открылся, и из него показался морянин в маскировочном ныряльном костюме — сплошь в зеленых пятнах и полосах. Грузовоз скользнул мимо и остановился.

— Я думал, муть поодиночке не рыбачит, — сказал морянин, нависающий над Твиспом.

— Вы ошиблись.

— Я думал, ни один мутик не станет рыбачить вне прямой видимости острова.

— А этот рыбачит.

Морянин быстрым взглядом окинул обе лодки, следующую за ними сеть, и вновь сосредоточил взгляд на Твиспе.

— Ты закинул сеть прямо в келп, — заметил он. — так ее и лишиться недолго.

— Где келп, там и рыба, — ответил Твисп ровным спокойным голосом — он даже улыбку выдавить сумел. — А рыбаки идут туда, где хороший улов.

Твисп заметил, как под боком у грузовоза, слишком низко, чтобы морянин смог это заметить, вынырнула Скади, глотнула воздуха и погрузилась снова.

— Где твой улов?

— А вам-то что?

Морянин уставился на Твиспа в упор.

— Слушай, ты, жук-дерьмоглот, можешь не возникать. Вопросы задаю я, и я хочу услышать ответы. Если они мне понравятся, тебе оставят твою сеть, твой улов, твою лодку — а может, и твою жизнь. Понял?

Твисп молчал. Уголком глаза он увидел голову Бретта возле второго борта грузовоза. А потом руку Бретта с зажатым в ней гарпуном с запасной лодки.

«Что он собрался делать с этой штукой?» гадал Твисп. «Он пристроился слишком близко, чтобы я мог в случае необходимости включить защитное поле.»

— Ага, — протянул Твисп. — Никакого покуда улова. Только-только закинул сеть.

Бретт и Скади скрылись из виду за другим бортом грузовоза.

— Ты никого в воде не видел? — осведомился морянин.

— После водяной стены — никого.

Морянин посмотрел на дубленое обветренное лицо Твиспа.

— Ты тут болтаешься со времени водяной стены? — восхищенно спросил он.

— Ага.

— И никакого улова? — выпалил морянин уже без всякого восхищения. — Плохой же ты рыбак. Да и врун такой же плохой. Сиди и не дрыгайся, я сейчас спущусь.

Он просигналил о своих намерениях кому-то еще на грузовозе, а потом спустил с борта веревочный трап.

Движения морянина были ловкими и слаженными. Он совершал не больше движений, чем то было необходимо. Твисп это подметил и понял, что должен быть очень осторожен.

«Этот человек отлично знает свое тело», подумал Твисп. «И использует его как оружие». Трудновато будет застать его врасплох. Но Твисп хорошо знал свою силу. А еще у него есть лазер под полотенцем.

Морянин начал спускаться в лодку. Одна его нога коснулась борта, и когда он перенес вес тела на эту ногу, Твисп подался назад, словно затем, чтобы компенсировать крен. Морянин усмехнулся и снял обе руки со ступеньки трапа. Он повернулся, чтобы сделать свой последний шаг в лодку. Твисп протянул левую руку, чтобы поддержать его, а взамен того приподнял. Твисп дал ему ощутить крепость своей хватки, а потом притиснул его к борту изо всей силы. Затем одним ловким движением Твисп подобрался к нему и полностью накренил этот борт, зачерпнув воду. Морянин попытался вырваться. Твисп удвоил усилие, удерживая его. Длинная левая рука отпустила хватку и сдавила морянину шею, в то время как другая рука прижала к его виску дуло лазера.

— Не двигайся, или тебя здесь не станет, — предупредил Твисп.

— Давай же, убей меня, муть! — Морянин бросился на Твиспа.

Твисп сдавил посильнее. Мускулы, с помощью которых он одной рукой вытягивал полную сеть, так и вздулись.

— Скажи своим напарникам выти на палубу! — рявкнул Твисп.

— Он не выйдет и он тебя убьет, — прохрипел морянин. Он снова попытался вывернуться из мощной хватки. Упершись одной ногой в борт, он постарался оттолкнуть Твиспа.

Твисп поднял лазер и крепко стукнул им морянина по голове. Тот застонал и обмяк. Твисп нацелил лазер на открытый люк и начал было вставать. Ему не нравилась идея подыматься по этому трапу совершенно на виду.

В люке показался Бретт, увидел нацеленное на него дуло лазера и нырнул обратно с воплем: «Не стреляй! грузовоз в наших руках!»

— Ты ранен? — спросил Твисп, у которого при виде крови на левом боку Бретта так и сжалось внутри.

— Нет. Это не моя кровь. Но по-моему, мы убили того парня, который здесь был. Скади пытается оказать ему помощь. — Бретт содрогнулся. — Он не собирался сдаваться. Так и попер на гарпун.

— Там был только один?

— Да. Их тут всего двое и есть. Это тот грузовоз, который мы со Скади угнали.

— Тедж, — позвал Твисп. — Попрактикуйся на этом типе в завязывании узлов.

Он подтолкнул обеспамятевшего морянина поближе к нему.

Тедж выполз из-под брезента, волоча за собой веревку. Он выглядел испуганным и держался от морянина подальше.

— Знаешь его? — спросил Твисп.

— Счетчик. Работает на Гэллоу.

За спиной Бретта в люке появилась Скади, бледная, с расширенными глазами.

— Он умер, — сказала она. — Он все говорил мне, что я должна скормить его тело келпу. — Казалось, ее руки не знают, что им делать с пятнами крови.

— Этот тоже не хотел сдаваться, — Твисп взглянул на бесчувственного морянина, которому Тедж связал руки за спиной и теперь привязывал их к ногам. — Психи они. — Твисп снова повернулся к Скади. Она сунула нож с черной рукояткой, взятый из аварийного набора, обратно в набедренные ножны.

— Как вы туда пробрались? — спросил Твисп.

— А там есть с противоположной стороны люк для ныряльщиков, — объяснил Бретт. — Скади умеет его открывать. Мы подождали, пока вон тот тип не спустится в лодку и сразу вошли. Его напарник ничего и не заподозрил, пока мы не возникли у него за спиной. — Бретт говорил быстро, почти задыхаясь. — Почему он продолжал переть на меня, Твисп? Он же не мог не видеть, что у меня гарпун!

— Потому что он — дурак, — отрезал Твисп. — А ты — нет. — Он снова взглянул на Скади, потом на ее нож.

— Я не знала, не притворяется ли он, — пояснила Скади, перехватив его взгляд.

«Эта девочка может о себе позаботиться», подумал Твисп.

Тедж поднялся от связанного морянина и одобрительно посмотрел на грузовоз.

— Вот мы и разжились техникой.

Лежащий на палубе морянин пошевелился и простонал что-то.

— Малыш! — Твисп использовал тот командирский тон, который Бретт так хорошо помнил по дням их совместных рейсов.

— Сэр? — ответил он, не раздумывая.

— Ты полагаешь, мы должны перейти на грузовоз?

— Да, сэр! — просиял в широченной ухмылке Бретт. — Он быстрее, больше, маневреннее и остойчивее. Я на самом деле считаю, что нам следует подняться на грузовоз, сэр.

— Скади, мы можем загрузить на него мои лодки?

— Грузовой люк достаточно широк, — ответила она. — И лебедка имеется.

— Бретт, — скомандовал Твисп, — начинайте со Скади перетаскивать наше добро наверх. А мы с Кеем зададим парочку вопросов этому тухлому огрызку угря.

— Если хочешь им помочь, — предложил Тедж, — я и один с ним управлюсь. — Концом большого пальца он потрогал связанного морянина.

Несколько мгновений Твисп вглядывался в Теджа, отметив новые, уверенные нотки в его голосе. На лице Теджа читался гнев, и этот гнев был направлен на пленника.

— Узнай, что он здесь вынюхивал, — распорядился Твисп. — Что он вообще тут делал?

Тедж кивнул.

Твисп взял причальный конец и пришвартовал лодку к грузовозу пониже трапа. Они принялись перетаскивать груз, заодно и с запасной лодки.

Когда обе лодки опустели, Твисп остановился. Он слышал, как Бретт и Скади размещают груз на судне. За время дюжины переходов туда и обратно, необходимых, чтобы все перетащить, эти двое сталкивались друг с другом и словно ненароком отирались друг о друга телами, сколько было только возможно в пределах якобы случайности. Твиспу и посмотреть на них было приятно. Твисп подумал, что лучше любви ничего на свете нет.

Тедж сидел на пятках, сверля пленного морянина яростным взглядом.

— Вызнал что-нибудь? — спросил Твисп.

— Они захватили Верховного судью.

— Дерьмо! — выпалил Твисп. — Мы загрузим вторую лодку в трюм. Присмотри за ним покуда.

Даже при помощи лебедки поднять лодку на борт оказалось нелегко. Скади до отказа распахнула грузовой люк, и они втроем затолкали лодку в трюм и закрепили ее там.

Скади вышла на палубу, взглянула вперед и замерла.

— Лучше бы вам выйти и взглянуть на это, — сказала она, бледная, как просвеченное облаком солнце.

Твисп ринулся наружу, Бретт за ним.

Тедж возвышался над связанным морянином. Тот уже не валялся на палубе. Обнаженный пленник был подвешен за связанные за спиной руки, вздернутые кверху. Лохмотья его подводного костюма валялись разбросанными, колени пленника едва касались палубы. Тедж стоял с рыбацким ножом в руке, острием его касаясь живота пленника.

Мышцы на плечах морянина покраснели от напряжения, но тонкие поджатые губы были совсем белыми. Плечи едва удерживались в суставах. Его пенис свисал съежившимся перепуганным червяком.

— Так, — рявкнул Твисп. — Что здесь творится?

— Тебе нужна была информация, — ответил Тедж. — Я добываю информацию. Пробую некоторые новые штучки, которыми так хвалился Дзен.

Твисп оперся на край люка, пытаясь скрыть отвращение.

— Вот как? — Он старался говорить спокойно.

Когда Тедж обернулся к нему, Твисп понял, что перед ним не прежний скулящий обломок, выброшенный волнами. Этот Тедж говорил медленно и ровно. И глаз от пленника не отводил.

— Он уверяет, что келп делает их бессмертными, — сообщил Тедж. — Их после смерти сбрасывают в келп. А я ему сказал, что мы его сожжем, а пепел оставим себе на память.

— Сними его оттуда, Тедж, — велел Твисп. — Нельзя так с человеком обращаться. Давай его сюда.

Мрачное выражение появилось на лице Теджа и исчезло. Он повернулся и опустил пленника вниз. Морянин пошевелил связанными за спиной руками, восстанавливая кровообращение.

— Он утверждает, что келп сохраняет вашу личность, все ваши воспоминания, все, как есть, — добавил Тедж.

— Возможно, это правда, — прошептала Скади, подтянув Бретта к себе поближе.

Бретт только кивнул, глядя вниз, туда, где Тедж пытал пленника. Сама мысль о том, что делал Тедж, казалась ему отвратительной.

— Думаешь, Кей действительно убил и сжег бы его? — спросила Бретта Скади, чувствуя его отношение к происходящему.

Бретт сглотнул сухой комок.

— Я ведь убил гарпуном того парня на грузовозе, — честно признал он.

— Это совсем другое дело! Он собирался тебя убить. А этот был связанным и беззащитным.

— Не знаю, — сказал Бретт.

— Кей меня пугает, — промолвила Скади.

Грузовоз качнулся, потом еще раз. Что-то колыхнулось в воде под ними.

— Сеть, — прошептал Бретт. — Твисп ее обрезал.

«И это разобьет ему сердце», подумал он. «Если рыба погибает бессмысленно, это всегда разбивает ему сердце».

Их обоих прохватило прохладным ветерком, и они взглянули наверх. С севера надвигались облака, подымая легкую рябь там, где келп освободил дорожку на воде. Дорожка все еще была направлена к Вашону.

— Я думал, день будет жарким, — сказал Бретт.

— Ветер переменился, — ответил Твисп. — Пора запускать мотор. Возможно, Вашону все-таки придется туго.

Они закрепили лодку, заперли люк и присоединились к Теджу и Скади в рубке. Скади сидела за пультом, Тедж стоял рядом, сгибая и выпрямляя пальцы. В глазах его все еще горела ярость.

— Кей, — тихим голосом спросил Твисп, — ты бы и в самом деле спалил этого морянина живьем?

— Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу Гуэмес и Гэллоу. — Тедж бросил взгляд туда, где они оставили связанного морянина. — Я знаю, потом я очень сожалел бы, но… — Он пожал плечами.

— Это не ответ.

— Думаю, что да, — ответил Тедж.

— Это не сделало бы твои сны спокойнее, — заметил Твисп и кивнул Скади. — Веди эту штуку в Вашон.

Скади запустила мотор и осторожно приподняла судно над водой. Через мгновение они уже следовали по каналу, открытому для них келпом, слегка покачиваясь, когда борта задевали за его края.

Твисп жестом пригласил Теджа сесть на кресло поодаль от пульта.

— Он говорил, как удалось захватить Киля? — спросил Твисп, усаживаясь рядом с Кеем.

— Вместе со вторым грузовозом. У них было сразу два грузовоза.

— А где Гэллоу?

— Отправился на двадцать вторую станцию на первом грузовозе, — ответил Тедж. — Это ракетная станция. Он считает, что в гибербаках спрятана армия. Тот, кто их откупорит, завладеет ею. Он хочет захватить и пусковую базу, и пункт приземления, и вероятно, считает, что ему это по плечу.

— А это возможно?

— Что — армия в гибербаках? — фыркнул Тедж. — Возможно все. С тем же успехом они могут выскочить из гибербаков, стреляя направо и налево.

— А зачем ему нужен Киль?

— Для обмена. На Ваату. Ему нужна Ваата.

— Гэллоу рехнулся! — вырвалось у Бретта. — Я был в центральном нижнем секторе и видел систему жизнеобеспечения Вааты. Она огромная. Они же не смогут…

— Вырезать весь комплекс жизнеобеспечения субмариной, — перебил его Тедж. — Закрыть и отбуксировать. Еще как смогут.

— Им понадобятся врачи…

— У них уже есть врач, — возразил Тедж. — Вместе с Килем они захватили Карин Алэ. Гэллоу лупит сразу по площадям.

В рубке воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением мотора. Волны плескали в борт в самозабвенном ритме.

Твисп повернулся к Скади.

— Скади, мы можем связаться с Вашоном по радио? — спросил он.

— Но нас все услышат, — ответила она, не подымая головы.

Твисп покачал головой в тяжелой нерешительности.

Без предупреждения Тедж выхватил лазерный пистолет у Твиспа из кармана и прижал к его ребрам.

— Встать! — рявкнул Тедж.

Твисп ошеломленно повиновался.

— И двигайся очень осторожно, — добавил Тедж. — Я уже знаю, какой ты сильный.

— Что… — начал было Бретт при виде лазера в руках Теджа.

— Сидеть! — скомандовал Тедж.

Бретт плюхнулся на сидение рядом со Скади. Она оглянулась, обозрела происходящее и вернулась к прокладке курса.

— Свяжемся мы с Вашоном по радио или прибудем лично, все едино, — заявил Тедж. — Гэллоу узнает, что его секрет вышел на чистую воду. А вот сейчас у нас есть преимущество внезапности. Он думает, что это егогрузовоз.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Твисп.

— Разворачивай грузовоз, Скади, — распорядился Тедж. — Мы нанесем визит Гэллоу. Зря я не убил его, когда мог.

Глава 33

Не называйте меня ее отцом. Я был не более чем инструментом для зачатия Вааты. Понятия «отец» и «дочь» здесь неприменимы. Ваата родилась чем-то большим, нежели простая сумма нашей наследственности. Я предупреждаю будущих сыновей и дочерей: Ваата не столько ваша сестра, сколько наша общая мать.

Из семейного архива Керро Паниля

Тень Паниль стоял в помещении текущего контроля и думал о том, что повстречал женщину своей жизни. Он верил, что от Карин Алэ у них может родиться только нормальное морянское потомство.

Работа вокруг так и кипела: кроме рутинных процедур, следовало заняться еще и запланированным запуском, да вдобавок ситуация «код желтый» — Вашон сел на мель.

— Слишком много человек слишком долго работают слишком много, — пробормотал Паниль сам себе. Импульсы от келпа поступали в Текущий контроль, сигналы от сенсоров дрейфа сияли кобальтово-синим. Данные с аэростатов выводились на экран номер шесть.

«Вот уж куда меня нипочем не заманишь», подумал он. Транспортные аэростаты передвигались там, где нестабильные течения, да и вообще непредвиденное, было делом обычным. Воздух куда опаснее, чем вода.

«Внизу безопаснее», подумал Тень. Безопасность приобрела в его глазах новую привлекательность. Он хотел жить, чтобы как можно большую часть жизни провести с этой женщиной.

«А где Карин прямо сейчас?» Он сообразил, что постоянно задает себе этот вопрос с минуты их расставания. Сейчас Карин должна быть на пусковой базе. Панилю не нравилось думать о разделяющем их расстоянии… расстояние пожирало время, а после минувшей ночи он не хотел проводить и малой частички времени без нее.

Голова у него болела и кружилась от усталости, и все же сон не приходил. Всякий раз, когда веки его опускались, перед глазами вставало видение пострадавших с Гуэмеса, лежащих на полу. Разодранная плоть, кровь, стоны и жалобы преследовали его, словно призраки, даже в деловой суете Текущего контроля.

Карин тоже исчерпала всю свою энергию. До ее жилища они дошли, почти не разговаривая, осознавая лишь необходимость быть вместе, лишь то, что после соприкосновения с таким множество смертей сами-то они живы. Они вышли из труболета, держась за руки. Паниль изо всех сил старался сдерживаться, уверенный, что разъярится до белого каления, стоит ему только позволить себе расслабиться. Все его внутренности сводила судорога.

Свет, исходящий из иллюминаторов, ложился на их пути в ритме, причудливо совпадавшем с ритмом их шагов, что довело Паниля до состояния почти гипнотического. Он чувствовал, что плывет поверх их с Карин голов, наблюдая, как они покачиваются на ходу. Вдобавок его руки… они были такими нежными, эти его руки, усталые до мозга костей — и щека Карин касалась его плеча. Ее мускулы двигались с волшебной плавностью, и Тень более не подозревал, что она может попытаться управлять им посредством своего тела.

А в ее квартире Паниль увидел через иллюминаторы совсем другой подводный ландшафт — этакий сад с мерно покачивающимися листьями. Толстая спиральная колонна келпа подымалась кверху, скручиваясь и раскручиваясь.

Здесь не было никаких смертей. Никаких следов Гуэмесской катастрофы.

Можно было различить и Голубой Риф с его бледно-голубыми актиниями, которые открывались и закрывались, как маленькие рты. Крохотные креветки сновали туда-сюда ярко-оранжевыми вспышками, собирая корм с подножия актиний. Карин повела Паниля в спальню.

Они не колебались. Карин встала на цыпочки и прижалась губами к его губам. Ее глаза смотрели прямо в глаза ему, и он увидел себя, отраженным в ее черных зрачках. Ее руки прижались к его груди, потом скользнули к шее и распустили ему волосы. Пальцы у нее были сильными и уверенными. «Пальцы хирурга», подумал Тень. Его черные волосы рассыпались по плечам. Руки Паниля спустились от плеч Карин к застежкам ее одежды, раскрывая их одну за одной.

Они раздевали друг друга медленно, молча. Когда Карин сбросила белье, искорки света заплясали в полыхающем рыжем треугольничке ее волос. Ее соски прижались к его груди, словно щенячьи носики.

«Мы решили жить», подумал он.

Образ Карин Алэ, словно мантра, уничтожил всякое сомнение относительно этого мира. В памяти не осталось ничего — только они двое и их тела, идеально дополняющие друг друга.

Когда они начали было засыпать, Карин перепугала и Паниля, и себя внезапным вскриком. Она прижалась к нему, как дитя.

— Скверные сны, — прошептала она.

— Скверная реальность хуже.

— Но сны реальны, пока ты внутри них, — возразила она. — Хотя, знаешь, каждый раз, когда я думаю о нас, все дурное отступает. Мы исцеляем друг друга.

Ее слова и прикосновение ее тела мгновенно возбудили Паниля. Карин вздохнула, одним плавным движением накатилась на него сверху и погрузила его глубоко в себя. Ее груди колыхались взад и вперед, поглаживая его по ребрам. Его дыхание стало ее дыханием, и она выкрикнула его имя, когда рухнула, задыхаясь, рядом с ним.

Паниль нежно обнял ее, погладил ее спину.

— Карин, — сказал он.

— М-мм?

— Мне просто нравится произносить твое имя.

Он вспоминал об этом, стоя на вахте в помещении Текущего контроля, и почти беззвучно произносил ее имя. Это помогало.

Люк главного входа распахнулся с резким шипением — это значило, что вошедший не стал дожидаться, пока закроется внешний люк. Удивленный Паниль начал было оборачиваться — и ощутил, что к спине его прижат твердый металл. Взгляд искоса продемонстрировал, что это был лазер. Паниль знал того, кто держал лазер — Галф Накано, человек Гэллоу. Массивное тело Накано отодвинулось от люка, толкая Паниля перед собой. За Накано последовали еще трое морян, все в ныряльных костюмах, все вооруженные, все смертельно серьезные.

— Как это понять? — спросил Паниль.

— Ш-шш, — прошипел Накано и просигналил остальным, затем рявкнул. — Так, ладно! Всем встать!

Паниль глядел, как остальные трое агрессоров быстро и точно занимают позиции, равноудаленные от центра комнаты. Один из операторов запротестовал, и рухнул на палубу от сильного удара. Паниль начал говорить, но Накано огромной ладонью зажал ему рот.

— Оставайся в живых, Паниль. Так оно лучше будет.

Трое ворвавшихся перевели свои лазеры на режим коротких очередей и принялись громить помещение Текущего контроля. Таял и лопался плазмаглас, обгорали пульты. Крохотные черные обрывки винила так и взлетали в воздух. Все было проделано с леденящей решимостью. Меньше чем за минуту разгром завершился, и Паниль знал, что потребуется не меньше года, чтобы заменить этот… этот мозг.

Он был вне себя, но это разрушение потрясло его. Его ассистенты жались к стене, в их глазах были потрясение и ужас.

Одна женщина склонилась над лежащим оператором, утирая ему лицо полой блузы.

— Мы захватили Карин Алэ, — сообщил Накано. — Мне сказали, что тебя это заинтересует.

Паниль ощутил, что у него перехватило дыхание.

— Твое сотрудничество обеспечит ее безопасность, — продолжал Накано. — Ты отправишься с нами, на носилках, как пострадавший, которого мы перевозим к врачу.

— А куда мы направляемся?

— Не твое дело. Ты только скажи, будешь ли ты вести себя смирно.

Паниль сглотнул и кивнул.

— Мы заблокируем люк, когда уйдем, — сказал Накано. — Все будут в безопасности. Когда придет следующая смена, они вас выпустят.

Один из морян выступил вперед.

— Накано, — шепнул он у Паниля над ухом, — Гэллоу сказал, что мы должны…

— Заткнись! — велел Накано. — Я здесь, а он — нет. Следующая смена заявится не раньше, чем через четыре часа.

По кивку Накано двое из его людей втащили через люк носилки. Паниля уложили на носилки и привязали. Вокруг него подоткнули одеяло.

— Это был срочный вызов врача, — распорядился Накано. — Мы спешим — но не бежим. Через все люки несите его головой вперед. Паниль, закрой глаза. Ты без сознания, и я хочу, чтобы так оно и выглядело — а не то так оно и на самом деле будет.

— Я понял.

— Мы ведь не хотим, чтобы с леди случилась какая-нибудь неприятность.

Эта мысль преследовала Паниля, пока его волокли через люки и коридоры.

«Зачем я им?» Паниль не мог себе представить, чтобы он был настолько нужен Гэллоу.

Они остановились у транспортного труболета, и Накано набрал аварийный код. Следующая кабинка труболета остановилась, и с полдюжины любопытных лиц уставились на лежащего на носилках Паниля.

— Карантин! — коротко рявкнул Накано. — Всем выйти. Не приближайтесь.

— А что с ним? — спросила женщина, широко обходя носилки.

— Подцепил что-то новенькое от мути, — сказал Накано. — Мы его эвакуируем. Эта кабина будет простерилизована.

Кабина быстро опустела, и Паниля внесли внутрь. Двери с шипением закрылись, и Накано фыркнул.

— Теперь любой чих, любая болячка, любая ломота — и к докторам помчатся толпами.

— Зачем такая суматоха? — спросил Паниль. — И зачем разносить Текущий контроль?

— Теперь, когда с Гуэмесом разобрались, возобновляется работа по запуску. А как скорая помощь мы доберемся быстро и без остановок. А остальное… производственный секрет.

— Да что у нас общего с запуском?

— Все, — отрезал Накано. — Мы направляемся на станцию двадцать два — пункт посадки гибербаков.

Паниль ощутил адреналиновый выброс. Гибербаки!

— А я там зачем? — осведомился он.

— Мы устраиваем новый текущий контроль. Ты его и возглавишь.

— Я думал, ты слишком умен, чтобы попасться на удочку Гэллоу, — заметил Паниль.

Улыбка на тяжелом лице Накано появлялась медленно.

— Мы собираемся освободить сотни, а возможно, и тысячи людей, заточенных в гибербаках. Мы собираемся отворить тюрьму, в которой они томились тысячелетиями.

Паниль, привязанный к носилкам, только и мог, что перевести взгляд с Накано на остальных троих заговорщиков. На всех трех лицах красовались одинаковые блаженные улыбки.

— Людей из гибербаков? — переспросил Паниль.

— Генетически чистых — настоящих людей, — кивнул Накано.

— Да ты же не знаешь, что в этих гибербаках, — возразил Паниль. — И никто не знает.

— Гэллоу знает, — сказал Накано, и в его голосе прозвучала твердая убежденность — такой тон указывал на необходимость веры.

Панель транспортной капсулы ожила, и записанный за пленку мужской голос затянул: «Аэростатная База Браво, заправка».

Зашипев, открылся люк. Носилки с Панилем подняли и вытащили на грузовую платформу с тяжелыми плазовым панелям на потолке.

Паниль видел ровно столько, сколько можно увидеть из-под неплотно прикрытых век.

«Аэростаты?» удивился он. «Но ведь они сказали…» И тут его осенила догадка — его собираются доставить на станцию по воздуху!

Он едва не открыл глаза, но успел удержаться. Если он сейчас все испортит, это не приблизит его к Карин.

Носилки покачивались в такт шагам, и Паниль слышал, как Накано разъясняет где-то впереди: «Скорая помощь, освободите дорогу».

Паниль сквозь прищуренные глаза рассмотрел внутренность гондолы аэростата — сплюснутую сферу метров десяти в диаметре. Она почти вся была сделана из плаза, с серым покрытием поверх оранжевого баллона. Тень ощутил, что взволновал и испуган одновременно, и совсем ничего не понимает в этой лихорадочной деятельности. Он услышал звук закрывающегося люка, а затем невозмутимый голос Накано.

— Мы прорвались. Можешь расслабиться, Паниль. Все в ажуре.

Паниля отвязали от носилок, и он сел.

— Старт через две минуты, — доложил пилот.

Паниль посмотрел на оранжевый баллон, представлявший собой мешанину складок, которые длинными полосами свешивались поверх плаза пилоткой кабины. По мере того, как они будут подниматься по пусковой установке, водород начнет поступать в баллон и заполнять его. Посмотрев направо и налево, он увидел два водородных двигателя, которые будут направлять их в воздухе.

Стон кабелей наполнил кабину.

— Всем пристегнуться, — скомандовал пилот. — наверху сегодня неспокойно.

Ореол белого света засиял вокруг баллона над ними.

Кабина дернулась, и Паниль взглянул влево; у него моментально закружилась голова, так как ему показалось, что гондола стоит на месте, а пусковая установка движется вниз, убыстряясь все сильнее.

Вой внезапно смолк, и Паниль услышал шорох баллона о стенки установки. Затем он вырвался из установки, и свет залил кабину. Паниль услышал чей-то вскрик, и вот они уже вынырнули из-под воды в серый облачный день, покачиваясь под все увеличивающимся баллоном. Двигатели тихо взвыли, и зажигание сработало. Покачивание гондолы уменьшилось. Почти сразу же аэростат влетел в бурю с ливнем.

— К сожалению, мы не увидим запуск ракеты из-за погоды, — сказал пилот. Он щелкнул переключателем, и маленький экран на пульте управления перед ним засветился. — Однако мы можем посмотреть официальный выпуск.

Паниль не видел экрана со своего места, а звук пилот не включил. Гондола неслась через шторм, оставшиеся еще складки баллона то и дело висли на ней. Гондола резко закачалась, и пилот попытался восстановить контроль над полетом. Его поспешные действия не возымели почти никакого эффекта. Паниль не без злорадства отметил, что на сей раз лица морян позеленели не от камуфляжной раскраски.

— Что происходит? — раздался женский голос у Паниля за спиной. Этот голос он не мог спутать ни с каким другим. Он застыл, затем медленно повернулся и посмотрел за спины похитителям. Карин. Она сидела возле входного люка, где ее спрятали от него, когда вносили носилки. Лицо ее было очень бледным, глаза казались парой темных теней, и она избегала его взгляда.

Паниль ощутил сосущую пустоту внутри.

— Карин, — позвал он.

Она не ответила.

Гондола продолжала дергаться и раскачиваться.

— Что происходит, пилот? — встревоженно спросил Накано.

Пилот показал на дисплей с правой стороны пульта управления. Паниль оторвал взгляд от пепельно-серого лица Карин. Он не мог разглядеть все, что показывал дисплей, только две последние цифры, а они сменялись новыми так быстро, что почти сливались.

— Частота нашего пеленга, — объяснил пилот. — Ее невозможно удержать.

— Мы не сможем найти станцию, не настроившись на нужную частоту, — сказал Накано. В его голосе звучал страх.

Пилот отодвинул руку, и стала видна большая часть дисплея. Картинка исчезла, остались только волнообразные линии и пульсирующие цветные ленты.

— Попробуй связаться по радио, — распорядился Накано. — Может, нас могут посадить вслепую.

— Да я и пытаюсь! — ответил пилот. Он щелкнул переключателем и попытался поймать волну. Пронзительный ритмичный звук наполнил гондолу.

— Вот и все, что я могу поймать! — ответил пилот. — Помехи какие-то. Странная музычка.

— Темброванная, — пробормотал Паниль. — Звучит совсем как компьютерная музыка.

— Что?

Паниль повторил. Он оглянулся на Карин. Почему она не смотрит ему в глаза? Она такая бледная. Может, ее накачали наркотиками?

— Наш альтиметр только что вышел из строя, — воскликнул пилот. — Мы дрейфуем. Я подниму нас выше этих облаков.

Он нажал на кнопки, защелкал переключателями. Аэростат никак не прореагировал.

— Проклятье! — выругался пилот.

Паниль снова уставился на экран на пульте управления. Изображение было ему знакомо, хоть он и не сказал об этом Накано. Такое изображение Паниль видел на своем собственном экране в помещении Текущего контроля — реакция келпа. Именно это им приходилось наблюдать, когда келп подчинялся инструкции изменить направление гигантских течений в океане Пандоры.

Глава 34

Психозы и неврозы угнетенных и узников одинаковы. И как узники убегают, если их освободить, так же и угнетенные взрываются, когда оказываются лицом к лицу с собственным угнетением.

Раджа Томас, из Анналов

17 алки, 468. В плену на станции 22.

Зависть многому может научить, если ей позволить. Даже Верховного судью его собственная зависть к морянам может многому научить. По сравнению с морянами мы, островитяне, ведем скудную жизнь. Мы бедны. А среди бедняков нет секретов. Нужда, пропитанная нашим общим потом, пропитана также слухами и сплетнями. Даже самое личное дело выносится на общее обозрение. А моряне просто купаются в приватности. Это одно из их многочисленных роскошеств.

Секретность начинается вместе с приватностью.

Как Верховный судья комитета жизненных форм я имею приватное жилье. И никаких там кубриков, где все сидят друг у друга на головах. Никто среди ночи не наступает тебе на руки, и стенающие любовники не валятся тебе на спину.

Привилегии и приватность — эти два слова имеют один корень. Но здесь, внизу, приватность — это норма жизни.

Мое заключение тоже представляет собой разновидность приватности. Этого Зеленые Рвачи не понимают. Мои похитители выглядят утомленными и слегка заскучавшими. А скука открывает дорожку к любой тайне, и я надеюсь таким образом узнать побольше об их жизни, поскольку теперь это и моя жизнь. Как мало они понимают в настоящей секретности. Они и не подозревают о напевах в моей голове, которые помогают мне запечатлеть те сведения, которыми я смогу поделиться с другими, если захочу… если проживу достаточно долго. Эти фанатики не шутят. Гуэмес — доказательство тому, что они могут совершить убийство легко и умело… может, даже и с радостью. У меня не так уж много иллюзий относительно моих шансов здесь.

Мало что переживет меня, кроме моего послужного списка в Комитете. Признаю, что я не особо им горжусь. И сожалею о некоторых случаях совершенного мною выбора. Ребенок, который должен был родиться у нас с Каролиной… это была бы девочка, я полагаю. Сейчас с меня уже были бы внуки. Имел ли я право со страху предотвратить их появление? Они могли бы быть красивыми! И умными, да, такими, как Каролина.

Гэллоу удивляется, почему это я почти все время сижу, опустив веки. Иногда он при виде меня смеется надо мной. Гэллоу мечтает повелевать нашим миром. В этом он ненамного отличается от отца Скади. Только Райан Ванг кормил людей, чтобы контролировать их, а ДжиЛаар Гэллоу убивает. И в остальном разница между ними столь же основательна. Я полагаю, что смерть — это форма абсолютного контроля. Есть много разновидностей смерти. Я это понимаю, потому что у меня нет внуков. У меня есть только те, чьи жизни прошли через мои руки, те, кто остался жить благодаря моему слову.

Интересно, куда Гэллоу услал этого своего громадного подручного, Накано? Вот уж кто чудовище… с виду. Воплощенный террорист. Но цели Накано не так явственны. Никто не назовет его прозрачным. И руки у него нежные, когда не требуется применить всю их громадную силу.

Грузовоз завесили под поверхностью. Так больше секретности. Больше приватности. Такой покой может быть пугающим. Я начинаю находить его пленительным — похоже, мой разум подшучивает надо мной в выборе слов. Приватность тоже пленительна. Островитяне не знают, какова на самом деле жизнь внизу. Они завидуют приватности. Они не представляют себе неподвижности. Доведется ли моему народу столкнуться когда-нибудь с этой бесконечной тишиной? мне трудно поверить, что КП может приказать всем островитянам переселиться вниз. Как она может сказать такое? Да и куда моряне могут деть всех нас, не лишившись своей драгоценной приватности? Но наша зависть даже скорее, чем страх перед волей корабля, вынудит нас повиноваться. Я не могу поверить, чтобы Корабль имел отношение к подобным замыслам, разве что косвенное. А косвенные высказывания корабля растворяются в море человеческих интерпретаций. Стоит хоть на мгновение вспомнить прежние хроники, особенно те, что написаны КП Раджей Томасом, чтобы это стало ясно, как плаз. Ах, Томас, как великолепно вы умели бороться за жизнь! Я благодарен Кораблю за то, что ваши мысли дошли до меня. Потому что я тоже знаю, что такое быть под замком. Я знаю, что такое быть угнетаемым. Я самого себя знаю лучше благодаря Томасу. Как и он, я избираю в собеседники собственную память — и он тоже присутствует в ней. А теперь, с помощью келпа, ни один люк, ведущий в глубины памяти, уже не закроется… никогда.

Глава 35

Если вы ничего не знаете о вероятностях, вы не можете оценить совпадение.

Скади Ванг

Бретт восхищался самообладанием Скади. За все время заварушки в рубке ее внимание ни разу не отвлеклось от управления грузовозом. Она вела их вдоль края келпа в ярком утреннем свете, избегая длинных побегов, за которые можно было бы зацепиться. Иногда Бретту казалось, что келп продолжает открывать специальные каналы для грузовоза. «Направляет их?» Но зачем? Глаза Скади время от времени широко распахивались. Что видела она в дорожках посреди келпа, чтобы это могло вызвать такую реакцию? Ее загорелое лицо побледнело, когда она услышала, о чем спорят Тедж и Твисп, но она продолжала вести грузовоз прямиком к Вашону.

Такая реакция неестественна, подумал Бретт. Тедж рехнулся, если он считает, что они могут всего лишь вчетвером неожиданно напасть на Гэллоу и одолеть его. Вашон должен узнать, что с ними случилось. Должна же Скади это понимать!

Примерно через час они выбрались из густых зарослей келпа на более или менее открытую воду, где море было не таким спокойным, и движения грузовоза стали более дергаными.

Тедж в одиночестве сидел в командирском кресле, заставив Твиспа сесть на пол как можно подальше. Между ними тихо лежал пленный морянин, обмотанный веревками, как запутавшийся в келпе рвач. Время от времени он открывал глаза и осматривался.

Твисп тянул время. Бретт понимал, что громадный рыбак просто-напросто выжидает момент. У того, кто спорит с человеком, держащим лазер, нет будущего.

Бретт разглядывал профиль Скади, ее движения, которыми она направляла судно по заданному курсу, внимательно глядя на расстилающиеся перед ними волны. Ее щека подрагивала.

— Ты в порядке? — спросил Бретт.

Костяшки ее пальцев, лежащих на штурвале, побелели, и дрожь исчезла. В своем огромном кресле возле пульта управления она выглядела совсем как ребенок. Скади все еще была в ныряльном костюме, и Бретту была видна красная полоска на ее шее, натертой костюмом. Это напомнило ему о том, что и ему в костюме неудобно.

— Скади?

— Со мной все нормально, — прошептала она.

Скади глубоко вздохнула и откинулась на спинку кресла. Судно прыгало и дергалось на верхушках волн, и Бретт подумал, долго ли оно сможет выдерживать такую свистопляску. Тедж и Твисп заговорили — слишком тихо, чтобы до Бретта донеслось нечто большее, нежели случайные обрывки слов. Он оглянулся на них и пристально посмотрел на лазер, который Тедж держал по-прежнему крепко. Его дуло было направлено в сторону морянина и Твиспа.

Да что Тедж вытворяет? И что его гложет — гнев, и только? Конечно, Теджу никуда не уйти от воспоминаний о своем участии в Гуэмесской бойне. И если убить Гэллоу, воспоминания эти никуда не денутся, их попросту станет больше.

— Надвигается здоровенный шторм, — шепнула Скади, наклонясь к самому уху Бретта.

Бретт вновь обратил внимание на окружающее, впервые заметив, как драматично меняется погода. Порывистый ветер, задувавший в иллюминатор, срывал клочья пены с верхушек волн. Серая занавесь дождя протянулась впереди, полностью прикрыв зазор между небом и морем. День начинал казаться похожим на холодный металл. Бретт посмотрел на их позицию на курсе, отмеченную на экране, и постарался оценить, сколько им еще понадобится времени, чтобы добраться до Гэллоу и его банды Зеленых рвачей.

— Два часа? — спросил он.

— Это нас задержит, — Скади кивнула в сторону шторма. — Пристегнитесь.

Бретт перекинул ремень безопасности через грудь и застегнул его.

И тут они вошли в дождь. Видимость упала менее чем до сотни метров. Огромные капли застучали по прикрытию кабины, затекая в щели незадраенных воздухозаборников. Скади уменьшила ход, и грузовоз начал еще сильнее подпрыгивать на волнах.

— Что происходит? — вскинулся Тедж.

— Шторм, — ответила Скади. — Сам посмотри.

— Как скоро мы доберемся? — спросил Тедж.

Бретт заметил, что в его голосе появились новые нотки. Не то чтобы страха… «Беспокойства? Неопределенности?» Тедж по-островитянски восхищался этими грузовозами на подводных крыльях, словно мечтой, но ничего в них не понимал. Как судно перенесет шторм? Не придется ли им остановиться и погрузиться под воду?

— Не знаю, как скоро, — ответила Скади. — Все, что я могу сказать, так это что нам придется еще замедлить ход, и очень скоро.

— Тогда поторапливайся! — велел Тедж.

В рубке становилось все темнее, волны снаружи выглядели скверно — длинные накатывающие валы с белопенными гребнями. Судно все еще находилось в зарослях келпа, пробираясь по освобожденной для него дорожке.

Скади включила свет в рубке и сосредоточилась на экранах у себя над головой и на пульте.

Бретт увидел свое отражение в плазмагласе иллюминатора и поразился ему. Его густые светлые волосы растрепанным ореолом окружали голову. Ответно взирающие на него глаза отражения напоминали два темных провала. Они сделались серыми, как бушующий снаружи шторм, почти черными, как шкура рвача. Бретт впервые понял, как близка его внешность к морянским стандартам.

«Я вполне соответствую», подумал он.

И призадумался, велико ли значение этого факта в его привлекательности для Скади. Это была внезапная и пугающая мысль, она и сближала его со Скади и отдаляла от нее. Они были и оставались островитянином и морянкой. Не опасно ли считать, что они могут сочетаться вместе?

Скади перехватила его взгляд, направленный на плаз.

— Видишь что-нибудь? — спросила она.

Он моментально понял, что она спрашивает, не может ли его зрение мутанта чем-нибудь помочь им.

— В дождь мои глаза ничем не лучше ваших, — ответил он. — Полагайся на приборы.

— Нам придется сбавить ход, — заметила Скади. — А если дело станет еще хуже, то и погрузиться. Я никогда еще…

Ее прервало жуткое разламывающее содрогание, сотрясшее судно; вибрация была настолько сильна, что Бретт испугался, что оно сейчас развалится пополам. Скади мгновенно сбросила ход. Судно замедлилось, плавно соскользнуло по волне и вскарабкалось на новую. Бретт пристегнулся достаточно плотно, чтобы сотрясение на момент вышибло из него дух.

За спиной у него раздавались возня и проклятия. Бретт обернулся и увидел, как Тедж поднимается с палубы, хватаясь за поручни. Правой рукой он все еще сжимал лазер. Твиспа отшвырнуло в угол, пленного морянина — сверху. Одна длинная рука высунулась из этой неразберихи, отталкивая пленника, отыскивая поручень и подтягивая тело кверху.

— Что происходит? — заорал Тедж. Он отпустил поручень и плюхнулся на сидение.

— Мы в келпе, — ответила Скади. — Он забил выхлопы. Я попыталась их продуть, но полностью освободить их мне не удалось.

Бретт по-прежнему глаз не сводил с Теджа. Судно двигалось более плавно, двигатели еле слышно мурлыкали. Теперь все было в руках Скади, и Бретт подозревал, что она преувеличила размер неполадок. Тедж тоже выглядел нерешительно. Его крупная голова постоянно покачивалась в такт движению судна, словно он хотел через плечо Скади вглядеться в шторм. Внезапно Бретт поразило, насколько же Тедж похож на морянина — мощные плечи, переходящие в изящные, почти миниатюрные руки.

Напор ветра и волн усилился.

— У нас на пути большой кусок келпа, — добавила Скади. — Его там быть не должно. Я думаю, что его оторвало штормом. Мы не можем дальше продолжать следовать этим путем.

— А что мы можем сделать? — вопросил Тедж.

— Во-первых, нам надо прочистить выхлопы так, чтобы я могла продуть их, — ответила она. — Без этого я не смогу полностью контролировать управление. Особенно если нам придется погрузиться.

— А почему мы не можем просто прочистить выхлопы и двигаться дальше на подводных крыльях? — спросил Тедж. — Мы должны добраться до станции прежде, чем Гэллоу что-то заподозрит.

— Лишиться выхлопа на большой скорости скверно, — ответила Скади, указав на пленного морянина. — Не веришь — его спроси.

Тедж оглянулся на пленника.

— Какая разница? — пожал плечами морянин. — В келпе мы все бессмертны.

— По моему, он с тобой согласился, — сказал Твисп. — И как же нам прочистить выхлоп?

— Выйти и сделать это вручную, — ответила Скади.

— В такую погоду? — Твисп посмотрел на длинные белопенные валы, на серую мрачность шторма. Судно приплясывало на волнах, врезаясь в них и содрогаясь, когда ветер изо всей силы ударял в борт.

— Используем страховочные тросы, — ответила Скади. — Я это и раньше делала. — Она щелкнула переключателем, чтобы перевести управление на панель перед Бреттом. — Возьми управление на себя, Бретт. Приглядывай за валами. Ветер очень сильный, а когда выхлопы наполовину забиты, управлять трудно.

Бретт ухватился за штурвал, чувствуя, как потные ладони скользят по его поверхности.

Скади расстегнула свой пояс безопасности и встала, держась за край сидения, чтобы устоять.

— Кто пойдет со мной, чтобы мне помочь?

— Я пойду, — вызвался Твисп. — Ты будешь говорить мне, что я должен делать.

— Погоди! — выпалил Тедж и на несколько долгих мгновений вперился в Скади и Твиспа. — Вы понимаете, что станется с мальчишкой, если вы будете устраивать неприятности?

— Быстро же ты обучился у этого типа Гэллоу, — заметил Твисп. — Ты уверен, что он твой враг?

Тедж побледнел от гнева, но смолчал.

Твисп пожал плечами и направился к люку.

— Скади?

— Все в порядке. — Она обернулась к Бретту. — Держи судно так ровно, как только сможешь. Снаружи и без того солоно придется.

— Может, лучше мне пойти с тобой.

— Нет… Твисп совсем не умеет управлять грузовозом.

— Тогда, может, мы с ним…

— Ни один из вас не знает, как прочищать выхлопы. Это единственная возможность. Мы будем осторожны. — Она внезапно наклонилась и поцеловала его в щеку, шепнув, — Все будет хорошо.

Бретт остался ждать с теплым чувством завершенности. Он чувствовал, что надо делать, чтобы справиться с судном.

Тедж проверил путы, стягивающие пленного морянина и присоединился к Бретту возле пульта управления. Он занял место Скади. Бретт только мельком взглянул на него, убедившись, что лазер пребывает по-прежнему в полной готовности. Тяжелые волны так и норовили опрокинуть судно, и ему едва хватало промежутка выровняться. Бретт прислушивался к голосам, доносившимся с палубы. Скади что-то кричит Твиспу. Волна показалась перед рубкой, за ней еще одна. Две длинные волны прокатились под ними, и один вал обрушился на плаз. Судно дрогнуло и накренилось в сторону, в то время как Бретт старался выровнять его, развернув носом к ветру.

Что-то крикнул Твисп. Внезапно его голос раздался в коридоре.

— Бретт! Отверни! Скади сорвало с троса!

Без единой мысли о том, а выдержит ли судно, Бретт резко вывернул штурвал влево и удержал его. Судно развернулось на гребне, скользнуло под волну, и волна ворвалась в длинный коридор, ведущий к рубке. Вода завихрилась у их лодыжек, приподняла пленника и прибила его к бедру Теджа. Через следующую волну грузовоз почти перекатился. Лицом к лицу со штормом он продолжал описывать свои сумасшедшие круги. Бретт почувствовал, как вода залилась в рубку, и понял, что Твисп открыл люк, чтобы его услышали.

«Вытащи ее», молил Бретт. Он хотел бросить штурвал и устремиться на помощь, но понимал, что обязан обеспечивать правильное движение судна. Твисп человек опытный, он знает, что надо делать…

Волна захлестнула рубку почти до пояса, и Тедж выругался. Бретт видел, что Тедж старается удерживать пленного морянина.

«Скади Скади Скади…» эхом отдавалось в мозгу Бретта.

Рев шторма немного притих.

— Он закрыл люк! — воскликнул Тедж.

— Помоги им, Тедж! — взвыл Бретт. — Да сделай же хоть что-нибудь!

Судно снова подняло волной — на сей раз грузно из-за всей набранной воды.

— Не нужно! — крикнул Тедж. — Он ее выловил!

— Возвращайся на курс, — раздался голос Твиспа у Бретта за спиной, но Бретт не посмел обернуться. — Она со мной, и с ней все в порядке.

Бретт развернул судно, ловя волну, которая уже накатывала на них. Судно качнулось на волне, и вода заплескалась в рубке. До слуха Бретта донесся шум заработавших насосов. Он рискнул оглянуться и увидел вернувшегося в рубку Твиспа со Скади, обмякшей у него на плече. Он захлопнул люк и положил Скади на сидение, где раньше восседал Тедж.

— Она дышит, — сообщил Твисп. Он склонился над Скади и прижал пальцы к ее шее. — И пульс сильный. Она просто ударилась головой о борт.

— Вы прочистили выхлопы? — спросил Тедж.

— Рыбья срань! — плюнул Твисп.

— Прочистили?

— Да, мы прочистили эти проклятые выхлопы!

Бретт посмотрел на экран над головой и сместил судно градусов на десять, подавляя свой гнев на Теджа. Но Тедж внезапно и сам завозился за пультом.

— Надо найти, как справиться с этой лоханью. Разве не для этого все было затеян? — пальцы Теджа запорхали по клавишам, и на экране возникла схема. Некоторое время он изучал ее, манипулируя приборами на своей стороне пульта. И минуты на прошло, как Бретт услышал шипение и звякание продуваемых выхлопов.

— Ты не держишь курс, — заметил Тедж.

— Я держусь так близко к курсу, как могу, — ответил Бретт. — Нам надо идти в бейдевинд, иначе нас разнесет.

— Если ты врешь, ты покойник, — сообщил Тедж.

— Если ты лучше меня знаешь, что надо делать, сам и делай, — отрезал Бретт и снял руки со штурвала.

Тедж поднял лазер и прицелился Бретту в голову.

— Веди нас по курсу и не выделывайся!

Бретт опустил руки на штурвал как раз вовремя, чтобы поймать следующую волну. Теперь управлять судном было гораздо легче.

Тедж развернул свое сидение так, чтобы наблюдать одновременно и за Твиспом, и за Бреттом. Пленный морянин у его ног был бледен, но дышал.

— Мы продолжаем преследовать Гэллоу, объявил Тедж, и в его голосе проскользнула истерическая нотка.

Твисп пристегнул Скади к сидению и сел рядом с ней. Он ухватился за ближайший к ее голове поручень, чтобы удержать равновесие. Твисп посмотрел куда-то поверх головы Теджа, а потом на верхний экран.

— Это еще что такое? — спросил он.

Тедж не обернулся.

Бретт взглянул на экран. Зеленый значок в форме многогранника мерцал справа, поблизости от линии курса.

— Это что еще такое? — повторил Твисп.

Бретт потянулся вперед и нажал на кнопку идентификации объекта внизу экрана.

«Станция 22», высветилось на экране пониже многогранника.

— Это место посадки гибербаков, — пояснил Бретт. — Именно там и должен обретаться Гэллоу. Скади привела нас прямо к месту.

— Так веди нас туда! — потребовал Тедж.

Бретт попытался переложить курс, вспоминая заодно, что Скади успела рассказать ему о проекте возвращения гибербаков. Оказывается, не так уж и много.

— Почему эта штука мигает? — спросил Тедж.

— Думаю, она и должна мигать при приближении, — ответил Бретт. — Я думаю, это предупреждение, что мы слишком приблизились к мелям, окружающим станцию.

— Ты думаешь? — рявкнул Тедж.

— Я разбираюсь в этих приборах не лучше твоего, — парировал Бретт. — Так что добро пожаловать.

— Так плесните на эту женщину воды, приведите ее в чувство! — приказал Тедж. И снова в его голосе раздавалась истерика. Он поднял лазер, наведя его на Бретта. — Сиди где сидишь, Твисп! — велел Тедж. — Иначе я подпалю мальчишку.

Свободной рукой Тедж заработал на клавиатуре.

— Недоучки, — бормотал он. — Тут ведь все есть, надо только глаза разуть. — Инструкции выскочили на экран, и Тедж подался вперед, чтобы прочесть их.

— Корабль и его яйца! — вскричал Твисп. — А это что?

Впереди по правому борту Бретт увидел через залитый водой плаз нечто ярко-оранжевое, дрейфующее по волнам. Он нагнулся вперед, чтобы получше рассмотреть предмет сквозь замутненный солью плаз. Что-то длинное, оранжевое тянулось по безликой серости шторма, сплошь опутанное келпом.

Грузовоз быстро приближался к оранжевой штуковине тем бортом, где были расположены люки.

— Это же аэростат, — сказал Тедж. — Кто-то рухнул.

— Ты видишь гондолу? — спросил Твисп. — Бретт! Держись с подветренной стороны. Эта штука для нас все равно что якорь. Смотри, не запутайся в ней.

Бретт отвернул судно влево и описал дугу, опасно балансируя на одном, а затем и на другом гребне волны. Со следующего гребня он разглядел гондолу, ее темный силуэт, омываемый длинными волнами. Оранжевый баллон тащился следом за нею, опутанный келпом. Гондола оказалась у них по правому борту. Там волны были более гладкими, смягченными баллоном аэростата. Еще один гребень — и Бретт увидел лица, прижатые изнутри к плазмагласу гондолы.

— Там внутри люди! — крикнул Твисп. — Я видел их лица!

— Проклятье! — произнес Тедж. — Проклятье, проклятье, проклятье!

— Нам нужно подобрать их, — сказал Бретт. — Мы не вправе оставить их там.

— Знаю! — огрызнулся Тедж.

Именно в этот миг Скади что-то пробормотала… что-то, чего Бретт не разобрал.

— С ней все в порядке, — сказал Твисп. — Она приходит в себя. Тедж, иди сюда и присмотри за ней, пока я заброшу швартовочный трос на аэростат.

— И как ты собираешься это сделать? — спросил Тедж.

— Поплыву я туда! А как же еще? Бретт, держи так ровно, как только сможешь.

— Они же моряне, — возразил Тедж. — Почему бы им самим не бросить нам трос?

— Если они откроют люк, гондола тут же пойдет ко дну, — ответил Твисп. — Ее зальет, как лодку с пробоиной.

— Что… что случилось? — отчетливо произнесла Скади.

Тедж отстегнулся и сделал шаг по направлению к ней. Бретт услышал, как хлопнул люк, открываясь и вновь закрываясь. Тедж негромко объяснил Скади, что происходит.

— Аэростат? — переспросила она. — А мы где?

— Около двадцать второй станции. — Голос Теджа неожиданно взвился. — Сиди, где сидишь!

— Я должна добраться до пульта! Здесь мелко. Очень мелко! При таких волнах…

— Ладно! — уступил Тедж. — Делай, что считаешь нужным.

По палубе раздались шаги, потом журчание воды, заструившейся с мокрого ныряльного костюма. Рука Скади ухватила Бретта за плечо.

— Проклятье, как же у меня голова болит, — пожаловалась девушка.

Ее рука прикоснулась к основанию его шеи, и он ощутил внезапную вспышку боли возле виска. Пульсирующей такой боли, словно его кто-то по голове ударил.

Скади перегнулась через него, все еще держась за его плечо рукой. Их щеки соприкоснулись.

Бретт почувствовал, что между ними идут какие-то токи, мгновенно испугав его внезапно хлынувшим вовнутрь осознанием. Волосы у него на шее поднялись дыбом, когда он понял, что произошло. Он ощутил, что два человека стали одним, но в разных телах — одно, стоящее возле другого.

«Я смотрю глазами Скади!»

Руки Бретта опустились на штурвал с уверенностью опыта, которого он прежде в себе не знал. Судно пошло к гондоле плавнее и задержало ход ровно настолько, чтобы противостоять ветру.

«Что с нами творится?»

Слова безмолвно сформировались в их разуме — общий вопрос, заданный одновременно и ответ, тоже полученный одновременно.

«Келп изменил нас! Когда мы соприкасается, мы чувствуем одно и то же!»

Этим странным сдвоенным зрением Бретт различил Твиспа, плывущего по дорожке через келп совсем уже рядом с гондолой. Через плаз виднелись лица. Бретт подумал, что узнал одно из этих лиц, а вместе с узнаванием нахлынуло и мгновенное видение — он услышал, как люди в гондоле переговариваются. Ощущение исчезло, и он просто стоял, глядя, как белопенные волны перекатываются через аэростат. Твисп приник туда, где он мог закрепить трос возле закрытого люка.

— Слышал, как они говорили? — шепнула Скади Бретту.

— Я слов не разобрал.

— А я разобрала. Там люди Гэллоу и их пленники. А пленников собирались доставить к Гэллоу.

— А Гэллоу где? Здесь?

— Думаю, да, но одного из пленников я узнала — это Дарк Паниль, Тень. Я у него работала.

— Тот человек, который помог мне в коридоре!

— Да, а один из его похитителей — Галф Накано. Я хочу предупредить Теджа. Он вооружен. Нам придется запереть их в одном из грузовых трюмов.

Скади повернулась и направилась к Теджу, держась за все попадающиеся под руку поручни. Бретт слышал, как она объясняет Теджу, что узнала лицо Накано, прижавшееся к плазу.

— Они открыли люк, — сообщил Бретт. — Люди выходят. Вот и Тень… а вот Накано. В люк заливают волны. Все выбрались.

Скади села за пульт рядом с Бреттом.

— Я справлюсь. Лучше помоги Теджу у входа.

— И без фокусов! — прикрикнул Тедж на Бретта, следуя за ним к коридору.

— Нам надо вытащить оттуда Твиспа! — воскликнул Бретт.

— Он остался в гондоле, чтобы отвязать трос, когда она начнет тонуть.

Теперь они стояли у люка; ветер плескал пену им в глаза. Бретт был благодарен за то, что на нем подводный костюм. Несмотря на холод, пот так и струился по его телу. Мускулы ног и рук гудели. О борт прямо под ними ударила волна. Бретт окинул взглядом страховочный трос по всей его длине — несколько голов вдоль троса, плывущих в направлении грузовоза. Он узнал Накано, который держался впереди остальных, поближе к Панилю. Канат дергался от напора волн.

— Будем принимать их на борт по одному — и прямиком в грузовой трюм, — сказал Тедж.

— Нам еще придется их разоружить.

Накано первым достиг люка. Лицо его выражало сплошную агрессию, достойную рвача-самца. Тедж направил на него дуло лазера, выхватил точно такое же оружие из набедренного кармана костюма Накано, сорвал нож с его пояса вместе с ножнами и движением головы велел морянину лезть в грузовой люк.

На какое-то мгновение Бретт подумал, что Накано все-таки бросится на Теджа, невзирая на лазер, но тот пожал плечами и полез в люк.

Паниль задержался внизу, чтобы помочь остальным, и следующей оказалась женщина, рыжеволосая и очень красивая.

— КаринАлэ, — сказал Тедж. — Мое почтение. — Он ощупал взглядом ее тело, не заметил никакого оружия и кивнул в сторону грузового люка. — Проследуйте туда.

Она уставилась на лазер в руках Теджа.

— Пошевеливайтесь!

Крик снизу заставил Бретта развернуться лицом к морю.

— Что там такое? — спросил Тедж. Он старался делить свое внимание между грузовым люком и внешним, возле которого пострадавшие ожидали подъема на борт.

Бретт посмотрел через голову Паниля, который висел возле люка, цепляясь за обмотавшийся вокруг руки страховочный трос. Гондола позади него начала медленно погружаться, утаскивая за собой оранжевый мешок аэростата под воду. Твисп тянул страховочный трос на себя. Что-то, однако, происходило вдоль троса, и Бретт пытался понять, что же вызвало этот крик.

— Что там случилось? — снова спросил Тедж.

— Не знаю. Келп намотался на трос. Твисп его уже отцепил, и гондола уже потонула. Но что-то там…

Человеческая рука поднялась из воды и одна, нет, сразу две пряди келпа обвились вокруг нее, и рука исчезла. Твисп достиг преграды келпа и заколыхался возле нее. Любопытная прядь келпа коснулась его головы, помедлила и убралась прочь. Твисп продолжил свой путь вдоль троса, добрался до Паниля и остановился, совершенно изможденный. Паниль ухватил Твиспа за плечи, помогая ему взобраться на борт. Волны приподняли их обоих и опустили совсем рядом с бортом.

— Мне помочь ему подняться? — крикнул Бретт.

Твисп махнул ему рукой, чтобы тот оставался на месте.

— Со мной все будет в порядке. — Одна из его длинных рук ухватила трос и с силой потянула.

— Два человека, — воскликнул Твисп. — Келп забрал их. Просто забрал, обвился вокруг них и утащил.

Он подтянулся на тросе; каждый мускул его дрожал от напряжения. Он перевалился через край люка, затем обернулся, чтобы помочь Панилю. Тедж указал Панилю на грузовой люк.

— Нет, — возразил Бретт, шагнув между Панилем и Теджем. — Тень — их пленник. Он помогал мне. Он не на их стороне.

— Кто сказал?

— Келп сказал, — отрезал Твисп.

Глава 36

Достаточно захватить контроль над пищей и религией, и мы будем владеть миром.

ДжиЛаар Гэллоу.

Все возрастающее беспокойство Вааты переплескивало питательный раствор за края бассейна. Время от времени она изгибала спину, словно от боли, и ее розовые соски высовывались над поверхностью, словно верхушки голубовато-синих гор. Технический ассистент, здорово хлебнувший бормотухи островитянин, потянулся, чтобы потрогать один из этих выпуклых, покрытых толстыми венами холмиков и был найден пребывающим в кататонии; его кощунственные пальцы, большой и указательный, все еще оставались в прежнем положении.

Это событие заставило КП Симону Роксэк с удвоенным усилием убеждать островитян переселиться вниз. Слухи об изречениях Вааты ходили невозбранно, и персонал КП даже не давал себе труда отделить правду от вымысла.

— Ложь перестает быть ложью, если служит высокоморальным целям. Тогда она становится даром свыше, — пресекла Роксэк возражения, которые один из ее сотрудников имел против слухов.

Ваата же, запертая внутри своего бассейна и внутри своего рассудка, покуда одно поколение людей за другим сменялось вокруг нее, исследовала свой мир нежными молодыми отростками келпа.

Келп был ее кончиками пальцев и ушами, ее носом, глазами и языком. Там, где массивные стебли нежились под ярким солнцем, она наблюдала за пастельно-нежными восходами, за проплывающими мимо судами и островами, за быстрыми вспышками кровожадности голодных рвачей. Рыбки-поскребучки, которые очищали самые крупные листья келпа, щекотали ее пухлую плоть.

Подобно ей, келп был одинок, несовершенен, неспособен к воспроизводству. Моряне брали отростки и укореняли их среди камней и грязи. Штормы отрывали целые побеги от материнской поросли, и некоторым из этих истерзанных странников удавалось удачно уцепиться за балластный камень и начать расти. Во всяком случае, в течение двух с половиной веков келп не цвел. Ни один дирижаблик не подымался к поверхности моря, чтобы взмыть на своем водородном мешочке и рассыпать споры по ветру.

Иногда во сне бедра Вааты пульсировали в древнем ритме, и сладостная пустота болью отдавалась внизу живота. Это были те разы, когда она прижималась к Дьюку, и ее массивное тело поглощало его в горестном подобии объятия.

А сейчас все ее разочарование сосредоточилось на ДжиЛааре Гэллоу. Заросли келпа каждым стеблем тянулись к стенам и люкам станции 22, но втуне. Периметр был слишком широк, а побеги слишком коротки.

Новые пары глаз присоединились, чтобы узреть предательство Гэллоу, и самые ясные из них принадлежали Скади Ванг. Ваата наслаждалась обществом Скади Ванг, и ей все труднее было с каждым разом отпускать ее.

Ваата повстречалась со Скади в келпе. Всего несколько кратких, как вспышка, контактов со свежим юным разумом — и Ваата стала по целым дням отыскивать Скади. Когда Ваате снился ужас келпа, оторванного штормом от балластной скалы, умирающего, прикосновение кожи Скади к побегу или листу превращало жгучую боль этих снов в мягкое тепло. И тогда Ваата, в свою очередь, посылала Скади сны. Сны о разных случаях, образы и видения — чтобы удержать безумие келпа подальше от головы Скади. Ваата посылала сны и другим, тем, кто так из них и не вышел. Теперь она знала, что и мать Скади была одной из таких затерявшихся во сне. Оглушенная жарким сном, сверкнувшим ей из келпа, женщина плыла, распахнув глаза и заплыла, совершенно беззащитная, в закинутую сеть. Хрупкая рыбка-дыхалка у нее на шее погибла, и она утонула. А команда сопровождавших ее морян пальцем не пошевельнула, чтобы ее спасти. Намеренно!

Ваата наблюдала за странными скитальцами, которые проделывали обратный путь к станции 22. Она подставила пряди келпа и познакомилась с Теджем и с Панилем. Это самый Тень Паниль оказался ей кровным родственником.

«Брат», подумала она, восхищаясь этим словом. Она доверила Теджа и Паниля присмотру Скади. Послание, которое она отправила Скади, было ясным и недвусмысленным: «Найди Гэллоу и выгони его наружу. Келп сделает остальное.»

Глава 37

Жизнь не принадлежит нам, она нам дарована. А вот смерть нам принадлежит.

Из дневника Уорда Киля

Был уже поздний вечер, но Уорд Киль потерял всякое желание спать. Он принимал зудящую усталость как логичное последствие плена. Его глаза отказывались закрываться. Они медленно моргали, и он видел взмахи своих длинных ресниц, отраженных в плазе иллюминатора. Его карие глаза смотрели в иллюминатор. В это маленькое коричневатое пятно. За ним расстилался периметр келпа, казавшийся почти серым на такой глубине. В его тюремном кубрике было тепло, даже теплее, чем у него дома в Вашоне, но при виде этой подводной серости ему душу окатывало холодом.

Киль часам наблюдал за келпом, покуда люди Гэллоу хозяйничали на станции. Поначалу келп пульсировал с течением в едином ритме. Стебли его развевались течением во всю длину, словно распущенные женские локоны под вечерним бризом. Но теперь ритм сменился. И самые крупные стебли келпа тянулись прямиком к Килю. Течения утратили постоянство. Станция сотрясалась внезапными переменами течений, от которой келп снаружи вспыхивал искрометной пляской.

Утренняя сменная команда Гэллоу так и не прибыла. Команда медиков пропала. Киль слышал, как беснуется Гэллоу в соседней комнате. Его медовый голос дал трещину.

«Странное что-то творится с этим келпом», подумал Киль. «Даже более странное, чем то, что движется он против течения».

Киль ни разу не подумал о Скади и Бретте как об умерших. В мечтаниях, навеянных мягкими покачиваниями келпа, Киль частенько думал о своих юных друзьях.

Удалось ли им достичь Вашона? Это его тревожило. Но ни намека на это он не уловил из гневных вспышек Гэллоу. А Гэллоу наверняка бы отреагировал, если бы вести достигли Вашона.

«ДжиЛаар Гэллоу пытается захватить контроль над «Мерман Меркантайл» и возвращением гибербаков. За ними уже отправились в космос морянские ракеты. Моряне изменяют лицо нашей планеты так, что для островитян на ней не остается места. Если Гэллоу преуспеет, островитяне обречены.»

А как будет реагировать КП? Килю это было любопытно. Возможно, он так об этом никогда и не узнает.

Киль не надеялся на благополучный исход для себя. Его внутренности снова горели, совсем как четыре года назад. Он знал, что последние останки прилипалы исчезли бесследно. А без нее пища будет проходить через его кишечник непереваренной, а кишки будут пожирать самих себя, пока он не умрет от внутреннего кровотечения или от голода. У Киля не было ни малейших оснований сомневаться в словах своего лечащего врача, а доказательство их было слишком болезненным и быстрым, чтобы он мог обмануться.

«Если это заставляет меня постоянно ощущать усталость», подумал Уорд, «почему бы ей тогда не дать мне уснуть?» Потому что в последний раз он едва не умер во сне от внутреннего кровотечения. А теперь и сам сон стал невозможным.

Но бодрствовать его заставляло не постоянное жжение. Он приучился переносить боль за годы ношения плохо приспособленного для его длинной шеи суппорта. То было хрупкое бодрствование обреченного.

Бодрствование и привлекло внимание Киля к келпу. Где-то поздним утром келп начал пренебрегать течением и тянуться к станции. Периметр начинался за двести метров от стен. Станция располагалась посредине массивного ложа келпа, словно драгоценный камень в толстом кольце. И рыба вся куда-то ушла. Несколько беглых взглядов, брошенных Килем в иллюминатор, продемонстрировали разнообразие здешних рыб, сравнимое с тем, что он наблюдал из жилища Алэ. Веерообразные рыбки-бабочки с радужными хвостами, вездесущие поскребучки, очищающие слоевища и плаз, илистые дьяволы, подымающие и опускающие паруса своих хвостовых плавников при малейшем беспокойстве. Теперь же никого не было видно, а там и серый светофильтр вечера почернел. Оставался только келп, единственный владыка мира, лежащего за периметром станции. Сегодня Киль ощутил, что наблюдает, как келп из изящного становится мощным и, наконец, совершенно зрелым.

«Это мои интерпретации», напомнил себе Уорд. «Не следует навязывать человеческие категории другим созданиям. Это ограничивает возможности изучения». Внезапная дрожь оледенила ему спину, когда он сообразил, что келп восстановлен из клеток, сохраненных в телах людей-мутантов.

Память келпа бесконечна. Так утверждают анналы — но то же самое утверждает и ДжиЛаар Гэллоу. «Какой из этого следует вывод?» спросил Киль у самого себя.

«Келп пробуждается», дал он себе ответ. «И поглощает память живущих и недавно умерших.» Это представляло для Уорда Киля немалое искушение.

«Я мог бы оставить после себя нечто большее, чем закорючки в моих дневниках», подумал Уорд. «Я мог бы оставить все. Все! Только подумать об этом!» Он занес эти мысли в дневник, и ему захотелось, чтобы собрание всех дневников за время его жизни оказалось при нем. Вполне возможно, насколько он может знать, что ни один другой островитянин не уделял столько раздумий вопросам жизни и ее проявлений, сколько судья Уорд Киль. Он знал, что некоторые из его наблюдений уникальны — некоторые из них нелогичны, но все до единого жизненно важны. Больше всего его ужасала возможность утратить все эти заметки как раз тогда, когда человечество так остро в них нуждалось.

«Кто-нибудь когда-нибудь в свое время сделает такие же выводы. Если оно будет, это время.»

Его внимание привлекло прибытие еще одной субмарины. Субмарина миновала келп по широкой дуге. Приказ Гэллоу. Когда субмарина исчезла из поля зрения, направляясь к причалу, Киль восхитился движениями келпа. Громадные стебли тянулись к пути следования субмарины, хотя бы и против течения. Словно цветы, описывающие медленную дугу вслед за движениями солнца, келп так же следовал за прибывающими морянами. То и дело серые пятна обозначали попытку побега внезапно ухватить чужака, но все моряне держались далеко от досягаемости келпа.

«Если келп пробуждается», подумал Уорд, «будущее всего человечества может быть поставлено на карту.»

Возможно, пообщавшись с достаточным количеством людей, келп нашел бы тот или иной способ сказать: «Такие, как я. Если вы — люди, вы такие, как я». Было же между ними, в конце концов, и биологическое родство. Киль сглотнул в молчаливой надежде, что Ваата действительно окажется ключом к келпу. А еще он надеялся, что характеру Вааты свойственно милосердие.

Киль подумал, что замечает перемену в периметре. Трудно сказать наверняка, когда настала ночь и видимость настолько уменьшилась, но он был уверен, что двухсотметровый периметр закрылся. Не то, чтобы совсем, но достаточно, чтобы заметить.

Киль обратился к своей памяти за любой информацией, которую он имел о келпе. Разумный, способный к невербальному общению через прикосновение, крепко связанный с балластными камнями и мобильный в состоянии цветения — если не считать того, что цветения Пандора не видала вот уже сотни лет. Тот келп был уничтожен первыми людьми Пандоры. А какие сюрпризы приготовил им новый келп? Это создание было возрождено из следовых генов в человеческом генотипе. «Возможно ли, что келп научился свободно двигаться?» Это было непохоже на разыгравшееся воображение. Темнота снаружи сгустилась тем временем почти полностью, только тоненькая полоска света исходила от самой станции.

«Утро вечера мудренее», подумал Уорд. «Если это утро настанет». Он хмыкнул сам над собой. Когда большая часть окружающего мира погрузилась во мрак, Киль стоял у иллюминатора, разглядывая свое отражение в плазмагласе, окруженное светом единственной лампы, как ореолом. Он отошел от иллюминатора, взглянув на собственный нос. Тот свешивался через лицо, словно давленый фрукт, и кончик его соприкоснулся с верхней губой, когда Уорд, задумавшись, поджал рот.

Стенной люк позади него неожиданно хлопнул, и это заставило его вздрогнуть. Желудок Уорда свернулся узлом и снова расслабился, когда Уорд увидел Гэллоу, одного, с двумя литрами островитянского вина.

— Господин судья, — сообщил Гэллоу, — я решил, что лишу своих людей этого удовольствия. Я предлагаю это вино вам в знак гостеприимства.

Киль отметил, что этикетка на вине Вашонская, а не Гуэмесская, и вздохнул спокойнее.

— Благодарю, мистер Гэллоу, — ответил он и позволил своей голове чуть склониться в вежливом кивке. — Теперь я редко могу наслаждаться хорошим вином — желудок с годами, как говорится, дает о себе знать. — Киль тяжело опустился на сидение и жестом указал на другое. — Присаживайтесь. Чашки в выдвижном ящике.

— Отлично! — Гэллоу просиял широкой белозубой улыбкой, которая — Киль был в этом просто уверен — распахнула перед ним множество люков.

«И множество женских сердец», подумал он — и отбросил эту мысль, внезапно устыдясь самого себя. Гэллоу достал из ящика две чашки и водрузил их на стол. А ручки у них, отметил Киль, толстые, чтобы удерживаться в мозолистых пальцах здешних работников.

Гэллоу налил вина, но присаживаться не стал.

— Я заказал для нас ужин, — сказал Гэллоу. — Один из моих людей довольно сносный повар. Станция переполнена, так что я взял на себя смелость распорядится, чтобы ужин нам доставили прямо сюда. Я надеюсь, вы одобряете?

«Ну какой же ты вежливый», подумал Киль. «И что же тебе нужно?» Он взял чашку янтарного вина. Оба подняли свои чашки, но Киль едва пригубил.

— Приятное вино, — сказал Киль. Его желудок горел от крепкого вина и мыслей о горячей еде. А еще больше он горел от перспективы выслушивать эгоцентричную болтовню Гэллоу.

— Ваше здоровье, — возгласил Гэллоу, — и ваших детей тоже. — То был традиционный островитянский тост, что Киль отметил, приподняв одну бровь. Некоторые едкие замечания так и просились к нему на кончик языка, но Уорд сумел его прикусить.

— Умеете вы, островитяне, выращивать виноград, — заметил Гэллоу. — То, что получается у нас, больше всего напоминает вкусом формалин.

— Винограду нужна погода, — ответил Киль, — а не свет искусственных ламп. Поэтому вина разных сезонов такие разные — вы пробуете на вкус историю жизни винограда. Формалин — это точное определение ваших условий жизни внизу с точки зрения винограда.

Выражение лица Гэллоу на мгновение омрачилось, и он позволил себе еле заметно принахмуриться. И снова — широкая обезоруживающая улыбка.

— Но вашим людям прямо-таки не терпится все это бросить. Они готовятся массово переселиться вниз. Похоже, у них развилось пристрастие к формалину.

Так вот о чем пойдет речь. Киль слыхивал такие разговоры и раньше — оправдания дорвавшихся до власти мужчин и женщин собственным беззакониям. Он представил себе, скольким приговоренным к смерти приходилось выслушивать виноватую болтовню своего тюремщика.

— Право самоочевидно, — сказал Киль. — Оно нуждается не в адвокатах, а только в свидетелях. Зачем вы пришли сюда?

— Поговорить, господин судья, — ответил Гэллоу, отбрасывая со лба светлую челку. — Поговорить, побеседовать — как хотите, так это и называйте. С моими людьми это для меня едва ли возможно.

— У вас же должны быть командиры, какие-никакие офицеры. Как насчет них?

— Вы находите это любопытным? Или даже пугаетесь того, что я нарушаю приватность вашего заключения? Успокойтесь, господин судья, я пришел только поговорить. Мои люди ворчат, мои офицеры сговариваются у меня за спиной, мои враги строят заговоры, а мой пленник размышляет — иначе он не вел бы дневник, а меня восхищает любой, кто размышляет. Рациональный ум — штука редкая, ее надо лелеять и уважать.

Теперь Киль окончательно уверился, что Гэллоу что-то нужно — что-то совершенно особое.

«Следи за собой», предупредил себя Киль, «он — профессиональный очарователь». Глоток вина отыскал в желудке Киля самое горячее местечко и теперь прожигал себе путь сквозь кишечник. Киль испытывал искушение покончить с этим разговором. «И много ли уважения ты проявил к умам Гуэмеса?» Но он мог позволить себе прервать разговор — не сейчас, когда это был источник информации, в которой, возможно, отчаянно нуждались островитяне.

«Пока я жив, я сделаю для них все, что в моих силах», подумал Киль.

— Я скажу вам правду, — начал Киль.

— Правда всегда желательна, — ответил Гэллоу. Ответом на его высказывание послужил согласный кивок, и Гэллоу осушил свою чашку. Киль налил ему еще вина.

— А правда в том, что мне тоже не с кем потолковать, — сказал Киль. — Я стар, детей у меня нет, и я не хочу после смерти оставлять за собой пустоту. Мои дневники… — Киль показал на блокнот в обложке из плаза. — Они и есть мои дети. И я хочу оставить их в наилучшем состоянии.

— Я прочел ваши заметки, — промолвил Гэллоу. — Весьма поэтично. Мне было бы приятно послушать, как вы читаете их вслух. Ваши размышления более интересны, чем у большинства людей.

— Это потому, что я осмеливаюсь размышлять, а ваши люди — нет.

— Я не монстр, господин судья.

— Я не судья, мистер Гэллоу. Вы меня не за того принимаете. Теперь судьей, как и КП, является Симона Роксэк. Мое влияние минимально.

— Проницательно подмечено, — согласился Гэллоу, почтив Киля еще одним глотком вина. — Ваша информация верна — Симона теперь и судья, и КП. Впервые в истории. Ведь только из-за воспоминаний об одном коррумпированном КП, все остальные были поднадзорны. Вы, как судья, удовлетворяли людей тем, что представляли собой баланс власти. Это вас они хотят услышать. Это вы можете избавить их от тревог, а не Симона. И не без причины.

— И что это за причина?

Беспечная улыбка Гэллоу погасла, его глаза холодно уставились на Киля.

— Причина для их беспокойства в том, что Симона работает на меня. И всегда работала на меня.

— Это меня не удивляет, — ответил Киль, хотя это и было неправдой. Ему даже удалось сохранить ровный спокойный тон.

«Вытянуть из него все, что возможно», подумал Уорд. «Только это мое умение мне и осталось».

— А я думаю, удивило, — парировал Гэллоу. — Ваше тело выдало себя по мелочам. Не только вы и КП — натренированные наблюдатели.

— Ладно, пусть так… но мне трудно поверить, что она участвовала в подготовке Гуэмесской бойни.

— Она о ней и не знала, — отмахнулся Гэллоу. — Но она приспособится. Очень утомительная женщина, если познакомиться с ней поближе. Исполненная горечи. Вы знали, что у нее в квартире на каждой стенке — зеркало?

— Я никогда у нее не бывал.

— А я бывал. — Грудь Гэллоу так и выпятилась при этом заявлении. — Ни один мужчина, кроме меня, так не был. Она терзается своим уродством, царапает свою кожу, корчит рожи перед зеркалом до тех пор, пока не приходит в себя настолько, чтобы смириться со своим лицом в его обычном состоянии. Только тогда она выходит из комнаты. Глубоко несчастное создание. — Гэллоу покачал головой и налил себе еще вина.

— Вы хотели сказать, глубоко несчастный человек, не так ли? — спросил Киль.

— Она себя человеком не считает.

— Это она вам сказала?

— Да.

— Тогда ей нужна помощь. Друзья рядом. Кто-нибудь, кто…

— Кто будет напоминать ей о ее уродстве, — перебил его Гэллоу. — Все это уже испробовано. Жаль, у нее под этими тряпками такое великолепное тело. Я ее друг, поскольку она считает меня образцом того, каким могло бы быть человечество. Она не хочет ребенка — не хочет растить урода в мире уродов.

— Это она вам так сказала?

— Да, — подтвердил Гэллоу, — и не только это. А я ее слушал, господин судья. Вы и ваш Комитет — вы всего лишь ее терпели. И потеряли ее.

— Похоже, что она была потеряна задолго до того, как я вообще с ней познакомился.

— Вы, конечно, правы, — вновь блеснул белозубой улыбкой Гэллоу. — Но было время, когда ее можно было завоевать. И я это сделал. А вы — нет. И это может изменить весь ход истории.

— Возможно.

— Думаете, ваши люди будут пребывать в своем уродстве вечно? О, нет. Они посылают своих нормальных деток к нам. А вы принимаете наши отбросы, наших преступников и калек. И что за общество они могут построить? Нужда. Отчаяние… — Гэллоу пожал плечами, словно тут и говорить было не о чем.

Килю жизнь на островах помнилась другой. Да, верно, скученность там, по морянским понятиям, просто невообразимая. И острова воняют — это тоже верно. Но повсюду несравненная красочность, музыка, всегда можно услышать доброе слово. А кто объяснит рожденном внизу невероятную прелесть восхода, теплого весеннего дождя, капающего на руки и лицо, прелесть постоянных соприкосновений, которые доказывают, что ты значим только потому, что существуешь.

— Господин судья, — вновь заговорил Гэллоу, — вы не пьете свое вино. Оно вам не по вкусу?

«Не вино», подумал Киль, «а собутыльник».

— У меня проблемы с желудком, — произнес он вслух. — Мне приходится пить вино понемногу. А вообще я предпочитаю бормотуху.

— Бормотуху? — Брови Гэллоу поднялись в искреннем удивлении. — Эту настойку на нервоедах? Я думал, что…

— Что ее пьют одни дегенераты? Возможно. Она успокаивает, и она мне по вкусу, хотя собирать яйца нервоедов и опасно. Но ведь не я же их собираю. — «Этот довод сказан на языке Гэллоу.»

Гэллоу кивнул, затем его губы сложились в жесткую белую черту.

— Я слышал, что бормотуха вызывает хромосомные нарушения, — заметил он. — Не слишком ли вы, островитяне, рискуете, употребляя это пойло?

— Хромосомные нарушения? — фыркнул Киль, даже не дав себе труда подавить смешок. — Разве это не похоже на рулетку со сломанным колесом?

Киль отхлебнул вина и сел так, чтобы видеть Гэллоу как следует. Отвращение, промелькнувшее на лице морянина, показало Килю, что ему далось задеть Гэллоу за живое.

«Кого можно задеть, того можно и изучить», подумал Киль. «А кого можно изучить, того можно завоевать». Его работа в Комитете научила его этому.

— Вы можете над этим смеяться? — Голубые глаза Гэллоу вспыхнули. — До тех пор, пока ваш народ размножается, он угрожает существованию всего вида. А что, если?..

— Комитет, — произнес Киль, подняв руку и повысив голос, — как раз и занимается вопросом «а что, если», мистер Гэллоу. Каждый ребенок, который несет в себе гибельную мутацию, уничтожается. Для народа, воспитанного в понятиях священности жизни, это крайне болезненно. Но это гарантирует жизнь всем остальным. Скажите, мистер Гэллоу, отчего вы так уверены, что существуют только вредные, уродливые и бесполезные мутации?

— На себя посмотрите, — огрызнулся Гэллоу. — Ваша шея не может поддерживать вашу голову без помощи этого… этого устройства. И глаза у вас торчат в разные стороны…

— А еще они разного цвета, — подхватил Киль. — Вы знаете, что кареглазых морян вчетверо больше, чем голубоглазых? Это не кажется вам мутацией? Вот у вас глаза голубые. Может, и вас следует стерилизовать или уничтожить? Мы обрезаем только ту ветвь мутаций, которые реально угрожают жизни. Сдается, вы предпочитаете косметический геноцид. И вы можете мне это оправдать? И как вы можете быть уверены, что мы не вывели некое секретное оружие в ответ на вашу угрозу?

«Найди его злейшие страхи», подумал Киль, «и обрати против него самого».

Из люка послышалось звяканье тарелок, и внутрь вкатился сервировочный столик. Молодой человек, его вкативший, неприкрыто восторгался Гэллоу. Глаза его ловили каждое движение своего кумира, а руки, когда парень расставлял тарелки на столе, дрожали. Он разложил порции по тарелкам, и Киль уловил восхитительный запах рыбного рагу. Когда же хлеб и маленькие пирожные были уложены, парень взял маленькую тарелочку и отведал от всех яств по кусочку.

«Ах, так», подумал Киль, «Гэллоу опасается, что его отравят.» Он с удовлетворением отметил, что его порция была испробована подобным же образом. «Дела обстоят совсем не так, как Гэллоу пытается меня заверить». Киль не мог упустить момент.

— Вы пробуете, чтобы разнообразить ваши кулинарные познания? — спросил он.

Парень озадаченно оглянулся на Гэллоу, и Гэллоу улыбнулся в ответ.

— Каждый человек при власти имеет врагов, — сказал он. — Даже и вы, как мне говорили. Я предпочитаю привыкать к мерам предосторожности.

— Предосторожности от кого?

Гэллоу смолчал. Официант побледнел.

— Какое упрямство, — сказал Гэллоу.

— Вы подразумеваете, что убийство — это нынешний способ политической деятельности, — сказал Киль. — Это и есть новый порядок, который вы несете миру?

Гэллоу пристукнул ладонью по столу, и официант уронил миску. Она разбилась. Один осколок упал к ногам Киля и там уже разлетелся на кусочки. Гэллоу отослал официанта резким движением руки. За ним тихо закрылся люк.

Гэллоу отшвырнул ложку. Она угодила в край тарелки и забрызгала Киля едой. Гэллоу промокнул одежду Киля краем свисавшей со стола скатерти.

— Тысяча извинений, господин судья, — сказал он. — Обычно я не так неловок. Вы… вы восхищаете меня. Расслабьтесь, прошу вас.

Киль потер больные колени и умостил их под стол.

Гэллоу отломил кусок хлеба и вручил Килю весь остальной каравай.

— Вы захватили Скади Ванг? — спросил Киль.

— Конечно.

— А этого молодого островитянина, Нортона?

— Он с ней. Им не причинили вреда.

— Это не сработает, — заявил Киль. — Если вы начинаете свою власть с убийств, захвата людей и террора, вы обрекаете себя на вечную их власть над вами. Никто не захочет считаться с отчаявшимся человеком. Короли делаются из лучшего материала.

При слове «короли» Гэллоу навострил уши. Киль видел, как он безмолвно повторяет это слово.

— Вы не едите, господин судья.

— Как я уже говорил, у меня проблемы с желудком.

— Но ведь вам надо есть. Как же вы собираетесь выжить?

— Никак, — улыбнулся Киль.

Гэллоу осторожно положил ложку и промокнул губы салфеткой. Его брови озабоченно сошлись к переносице.

— Если вы не будете есть, вас будут кормить насильно, — предостерег Гэллоу. — Избавьте себя от этой неприятной процедуры. Я не дам вам заморить себя голодом.

— Мой выбор тут не при чем, — ответил Киль. — Вы тут ничего не в силах сделать. Еда вызывает боль и просто выходит непереваренной.

Гэллоу отодвинулся от стола.

— Это не заразно, мистер Гэллоу.

— А что это?

— Врожденный дефект, — ответил Киль. — Наши биоинженеры в известной степени мне помогли, но теперь другой, всевышний Комитет берет дело в свои руки.

— Всевышний Комитет? — переспросил Гэллоу. — Вы хотите сказать, что наверху есть группа, более влиятельная, чем ваша? Тайный клан?

Киль расхохотался, и хохот его только усилил смятение и растерянность на всегда столь безупречном лице Гэллоу.

— Всевышний Комитет носит много имен, — ответил Киль. — Самых разнообразных. Одни называют его Кораблем, другие — Иисусом (не тем Хесусом Льюисом, о котором вы читали в хрониках). Как видите, этому комитету трудно противоречить. И он обращает угрозу моей смерти от ваших рук в ничто.

— Вы… умираете?

Киль кивнул.

— И независимо от того, что вы сделаете, — добавил он, — весь мир поверит, что вы меня убили.

Гэллоу ставился на Киля долгим взглядом, затем утер губы салфеткой и встал из-за стола.

— В таком случае, — объявил Гэллоу, — если вы хотите спасти этих сопляков, вы будете делать в точности то, что я вам велю.

Глава 38

…приходится заметить, что одни и те же беды и напасти преследуют человечество во все времена.

Никколо Макиавелли, «Диалоги», из Корабельных архивов

Сидя за пультом управления, Бретт смотрел, как послеполуденное солнце просвечивает сквозь облачный покров. Судно легко скользило по штормовым волнам, набирая скорость с каждым спуском с гребня и немного теряя ее, когда приходилось взбираться на следующий. То был ритм, который Бретт научился понимать, не уделяя ему сознательно внимания. Его тело и чувства приспособились.

Серая дождевая стена в паре сотен метров от них смещалась вправо. Похоже, линия шторма уходила в сторону.

Бретт, чье внимание раздваивалось между монитором над головой и открытым морем, внезапно сбросил скорость. Судно сбавило ход, продолжая еле двигаться вдоль ложа келпа, уходящего куда-то в штормовую полосу.

Эта перемена хода разбудила остальных, которые, за исключением Теджа и пленного морянина, которого Тедж запер в грузовом трюме вместе со спасенными с аэростата, лежали на палубе, пользуясь кратковременной передышкой для сна. Тедж восседал в царственном одиночестве на сидении в дальнем конце рубки. Глаза его странно ввалились, лицо его представляло собой маску сосредоточенности. Он не переставая поглаживал обрывок келпа, лежащий у него на колене. Этот кусочек келпа зацепился за спасательный трос, когда Твисп вытягивал его из моря, и не привлекал особого внимания, покуда Тедж не подобрал его.

— Что-то не в порядке? — спросил внезапно разбуженный Паниль с места второго рулевого.

Бретт показал на мигающий зеленый индикатор их положения на курсе на экране монитора.

— Нам осталась пара километров, — ответил он, — Станция вот здесь.

— Тедж, ты не раздумал предпринимать все это? — спросил Твисп у него за спиной.

— У меня нет выбора, — ответил Тедж каким-то отстраненным тоном. Он погладил обрывок келпа, который высох и начинал крошиться. Тот зашелестел под пальцами.

Твисп кивнул на целую сеть, набитую оружием, отнятым Теджем у пассажиров аэростата.

— А не лучше ли нам тогда вооружиться как следует?

— Я подумаю над этим, — отозвался Тедж. И снова рука его погладила умирающий обрывок келпа.

— Паниль, — спросил Твисп, — как обороняются станции.

Вместо него ответила Скади, лежавшая на палубе недалеко от Твиспа.

— Станции не предполагают необходимости в обороне.

— У них есть обычный сонар, защитное сенсоры против рвачей и всякое такое прочее, — ответил Паниль. — И на каждой станции есть по крайней мере один аэростат для воздушных наблюдений.

— А оружие? — повторил Твисп.

— По большей части, инструменты, — ответила Скади.

— У них будут лазеры, — сказал Тедж, указав на сеть с оружием. — Гэллоу своих людей вооружает.

— Но они эффективны только внутри станции, — возразил Паниль. — А здесь, в воде, мы в безопасности.

— Вот почему я и остановился здесь, — сказал Бретт. — Как полагаешь, они знают, что мы здесь?

— Знают, — проворчал Тедж. — Они только не знают еще, кто мы такие. — Он стряхнул высохший келп со своего подводного костюма, и листок упал на палубу.

Скади поднялась и подошла к Бретту, оперевшись руками на спинку его сидения.

— У них будут горелки, пласталевые резаки, несколько глушащих щитов, ножи, щупы. Инструменты — весьма эффективное оружие. — Она взглянула на Теджа. — Это урок Гуэмес нам преподал.

Паниль оглянулся на люк, ведущий в грузовой отсек.

— Кое-кто из людей, которые там сидят, должны знать кое-что о том, что нас поджидает на станции.

— Все это глупость! — воскликнул Бретт. — Да что мы можем предпринять против Гэллоу и его людей?

— Дождаться ночьстороны, — ответил Тедж. — Темнота — великий уравнитель. — Он посмотрел на Скади. — Ты говоришь, что работала на этой станции. Не можешь набросать план — где там внешние люки, энергоотсек, склады с оборудованием и все такое?

Скади взглянула на Бретта; тот пожал плечами.

— Ты действительно хочешь, чтобы мы напали на них, так ведь? — спросил Твисп, бросив взгляд на лазер в руке Теджа.

— Конечно.

— Безоружными?

— У нас будет неоценимое преимущество внезапности.

Твисп рявкнул смехом.

— Дайте мне переговорить с Карин, — предложил Паниль. — Она не может быть одной из них. И она могла узнать…

— Ей нельзя доверять, — отрезал Тедж. — Она принадлежала со всеми потрохами Райану Вангу, пока он был жив, а теперь принадлежит со всеми потрохами Гэллоу.

— Ничего подобного!

— Мужчинами так легко управлять посредством секса, — ухмыльнулся Тедж.

И без того смуглое лицо Паниля потемнело от гнева еще сильнее, но он смолчал.

— Келп! — спустя мгновение воскликнул он. — Келп может нам сказать то, что нам нужно!

— И келпу нельзя доверять, — гнул свое Тедж. — Каждое разумное существо в этой вселенной думает в первую очередь о себе. Мы не знаем, чего боится келп и чего жаждет.

— Скади, — спросил Паниль, взглянув на кусочек сухого келпа на палубе, — а ты что можешь сказать о келпе? Ты работала с ним и в нем больше нас всех.

— Она — дочь Райана Ванга! — взорвался Тедж. — И ты спрашиваешь совета у врага?

— Я спрашиваю того, кто может дать мне ответ, — отпарировал Паниль. — И если ты не собираешься пустить в ход этот лазер, не размахивай им повсюду. — Он отвернулся от ошарашенного Теджа к Скади. — Каков, по твоему мнению, объем восприятия келпа?

— По всей планете, — ответила она, — и практически мгновенно.

— Настолько быстро?

— И то, что он узнал, он уже никогда не забудет, — добавила Скади, пожала плечами при виде удивления Паниля и добавила. — Мы ведь докладывали. А большинство начальников сами наружу не выходят, так что они все списывали на глубинное опьянение и отстраняли нас на недельку от выходов в келп.

— Что-нибудь еще для нас полезного?

— У келпа есть свои слабые места, — сказала Скади. — Незрелый келп — исключительно проводник. А у зрелого келпа есть и свои соображения.

— Что ты имеешь в виду? — уточнил Твисп.

— Что если я прикасаюсь к молодому побегу келпа, а вы к зрелому, то мы чувствуем друг друга. Но теперь… теперь он делает нечто большее. Тедж прав в том, что келп может действовать и в своих интересах.

— Он научился убивать, — напомнил Тедж.

— Я всегда думала, — добавила Скади, — что он может передавать, но не переводить.

— Сколько человек может выставить против нас станция? — спросил Тедж.

Несколько мгновений Скади обдумывала вопрос.

— Оборудования, еды и прочих припасов на станции хватит человек на триста, — ответила она. — Но в центре периметра есть и открытая суша. А там может укрыться и побольше народу.

— У Гэллоу есть эти триста человек? — Бретт повернулся к Теджу.

— И даже больше, — кивнул Тедж.

— Тогда мы не сможем противостоять ему, — сказал Твисп. — Это безумие.

— Я убью Гэллоу, — ответил Тедж.

— Вот как? — съязвил Твисп. — Убьешь, и все тут? А остальные поднимут лапки кверху и разбегутся по домам?

Тедж отвел взгляд от Твиспа.

— Ладно, — сказал он, взмахнув лазером, — посмотрим, что нам может сообщить Карин Алэ. Поставь судно на автопилот, Бретт.

— Автопилот? — переспросил Бретт. — Зачем?

— Мы все собираемся навестить Карин, — ответил Тедж. — Никто не делает резких движений, все идут спокойно.

Никто не мог спорить с обладателем этого дерганого блестящего взгляда. Бретт и Скади вышли через люк в коридор, ведущий к грузовому трюму. Возле трюма Тедж остановил Твиспа.

— Открой сперва внешний люк, — потребовал он. — Может, нам придется кое-кого побросать в море.

Медленно и неохотно Твисп повиновался.

Свежий бриз, пахнущий йодом и солью, ворвался в коридор. Плеск волн о борт слышался гулко и явственно.

— Открой грузовой люк и посторонись, — велел Тедж.

Твисп открыл замок и сдвинул люк в сторону.

Без предупреждения Бретт был сбит с ног чем-то мокрым, похожим на канат, что выметнулось у него из-за спины. Огромный побег келпа миновал его, рванулся влево и прижал пассажиров аэростата к переборке. Там он их и держал. Удар келпа обратил переборку в гигантскую барабанную мембрану. Бретт ухватился за край люка, восстановил равновесие и увидел Тедж, схваченного петлями келпа.

Тедж стоял, воздев обе руки, все еще сжимая в правом кулаке лазер. Побеги келпа ласкали его тело, листья особенно льнули к рукам и лицу. Другие побеги, словно канаты, раскинулись по палубе во все стороны. Ни Скади, ни остальных видно не было.

Ветвь келпа отделилась от пленников и направилась к Бретту. Ее верхушка приподнялась и закрыла Бретту лицо.

Бретт услышал свист ветра вдоль борта, но услышал разборчиво, отделяя каждый тональный перелив. Он ощутил, насколько усилились его органы чувств — прикосновение палубы, присутствие других людей рядом… множества других людей… тысяч. И тут он ощутил присутствие Скади, словно келп соединил его с ней, прямо с ее мыслями. И Тедж был там же, очарованный Тедж, припадающий к источнику памяти келпа. Рай для историка: история из первых рук.

— Ракета стартовала, — послышался голос Скади в голове у Бретта. — Они уже на пути к гибербакам.

Бретт тоже увидел старт, яростную вспышку, вознесшуюся сквозь облачный покров и превратившуюся в оранжевое пятно на сером фоне, а потом и вовсе исчезнувшую, так что остались только облака. А вместе с образом пришел и вопрос, пришло глубокое удивление, которое не было человеческим. Ракета в этих мыслях представлялась чудесным свершением. Она искала великих чудес.

Мысль и образ погасли. Бретт обнаружил себя сидящим на палубе и глазеющим на грузовой люк. Тедж сидел рядом и всхлипывал. Палуба рядом с ним была пуста. Келп исчез.

Бретт услышал остальных, но голос Скади перекрыл всех.

— С тобой все в порядке?

Бретт кое-как поднялся на ноги и обернулся. За спиной у Скади стояли и все остальные, но Бретт не мог сосредоточить взгляд ни на ком, кроме нее.

— Пока ты здесь, со мной все в порядке, — ответил он.

Глава 39

Символы ни черта не стоят.

Дьюк Курц

^{19 (?) алки, 468. станция 22.}

Когда меня называют «господин судья», я чувствую, как весы правосудия и жизни холодят мне ладонь. Я ведь для них не Уорд Киль, не человек с большой головой и длинной шеей на суппорте, а некий бог, который понимает, что надо сделать, и делает. И из этого явится благо. Бог и богатство, бес и бешенство… слова — это символы, которые развоплощают наш мир. Мы ожидаем этого. Мы действуем на этом основании.

Разочарование — это несбывшееся ожидание. Я должен признать, что имя нашим бедам — легион, но мы живем, чтобы противостоять бедам, а этого нам не обещал ни один бог.

Симона Роксэк думает, что знает, что обещал нам Корабль. Она говорит, что в этом и состоит ее работа. Она говорит верующим, что Корабль имел в виду, и они верят ей. Но Анналы всегда под рукой, чтобы их прочесть. И я пришел к собственному выводу: «Мы не получаем ни наказания, ни награды. Мы просто существуем. И моя работа как судьи состоит в том, чтобы как можно большее число нас могло продолжать существовать.»

Комитет был основан на страхе и науке. Основной вопрос очень прост: убить это или заботиться о нем. Уничтожить — если оно опасно. Эта власть над жизнью и смертью оделила комитет таким ореолом, который он не вправе был принимать. И вот вам воплощение закона — Комитет.

Правда, что КП воплощает закон Корабля — и еще большая правда, что ее люди поддерживают ее. Они отдали Кораблю Кораблево… и все мы вместе движем этот мир.

«Движем» — это самое то слово. Мы, островитяне, знаем толк в движении, в течении. Мы понимаем, что меняются времена, меняются и условия. Что перемены — это нормально. Комитет отражает эту гибкость. Большая часть законов относится к сделкам, к личным договорам. Суды разбирают всю эту ерунду.

Но Комитет имеет дело только с жизнью и смертью. Некоторым образом это затрагивает политику, вопросы совместного выживания. Мы независимы, сами выбираем наших преемников, и наше слово так близко к абсолютному закону, как это возможно для островитян. Они не доверяют ничему неизменному. Ригидность закона вызвала бы в них отвращение скульптурной мертвенной холодностью.

Частично наше наслаждение искусством проистекает из нашей переменчивой натуры. Он постоянно обновляется, словно для того, чтобы преодолеть время на арене нашей памяти. Мы, островитяне, питаем глубокое уважение к разуму. Странное это местечко — орудие, лежащее в основе всех орудий, камера пыток, пристанище для отдыха и хранилище символов. Все, что у нас есть, основано на символах. При помощи символов мы делаем мир большим, нежели тот, что был нам дан, и сами становимся большим, нежели простая сумма своих частей.

Любой, кто угрожает разуму или его символической составляющей, угрожает всему существованию человечества. Я попытался объяснить это Гэллоу. Выслушать-то он выслушал, но ему попросту наплевать.

Глава 40

Когда власть меняется, люди меняются вместе с нею.

Джордж Оруэлл, из Корабельных архивов

Спор зашел о том, давать ли оружие Накано. Тедж высказывался «за», а Твисп был против. Алэ и Паниль молча слушали, не глядя ни на кого. Они стояли, обняв друг друга за талию, и смотрели в открытый люк на сере небо. Судно, управляемое автопилотом, кружило по чистой воде в проеме келпа. Станция вздымалась над морем километрах в десяти — окруженный воротником пены каменный столб в кольце келпа. Внутри этого кольца вокруг станции простиралась чистая вода. Скала обреталась по крайней мере на километр в сторону.

Бретта беспокоила произошедшая с Теджем перемена. Что сотворил с ним келп возле грузового трюма? И куда подевались пленные моряне? Из тех, кого спасли с тонущего аэростата, остались только Алэ, Паниль и Накано.

— Что келп с тобой сделал, Кей? — высказал Твисп их общий вопрос.

Тедж взглянул на сеть с оружием возле своей правой ноги. Его взгляд скользнул по лазерам, которые он уже раздал остальным — раздал всем, исключая Накано. Черты его лица выразили совершенно детское удивление.

— Он сказал мне… он сказал… — Тедж оживился. — Он сказал мне, что мы должны убить Гэллоу, и показал — как.

Он отвернулся и уставился поверх голов Алэ и Паниля на келп, дрейфующий на волнах. Лицо его приняло отсутствующее выражение.

— И ты с этим согласен, Накано? — поинтересовался Твисп.

— Это не имеет значения, — угрюмо твердил Накано. — Келп хочет, чтобы он умер, но он не умрет.

Твисп содрогнулся и посмотрел на Скади и Бретта.

— Мне он другое говорил. А тебе, малыш?

— Он показал мне запуск ракеты.

Бретт прикрыл глаза. Скади прижалась к нему, опустив голову ему на плечо. Он знал, что это видение было у них общим: тысячи людей, ныне живых лишь в памяти келпа. Там была и последняя агония обитателей Гуэмеса, и все, о чем погибшие когда-либо думали или мечтали. Он услышал мысленное восклицание Скади: теперь я знаю, каково быть мутью!

Скади слегка высвободилась из объятий Бретта и посмотрела на Твиспа.

— Келп сказал, что он мой друг, потому что я — одна из его учителей.

— А тебе он что сказал, Твисп? — спросил Бретт, широко открыв глаза и пристально глядя на длиннорукого рыбака.

— Он просто рассказал мне обо мне самом, — резко ответил Твисп, сделав быстрый глубокий вдох.

— Келп сказал ему, что он — человек, у которого своя голова на плечах есть и который предпочитает держать свои мысли при себе, — сказал Накано. — А мне он сказал, что в этом мы с ним похожи. Разве не так, Твисп?

— Более или менее, — смущенно признался Твисп.

— Он сказал, что люди нашего покроя опасны для лидеров, которые требуют слепого послушания, — добавил Накано. — У келпа это вызывает уважение.

— Ну, вот видите! — улыбнулся им Тедж, подымая лазер из кучи оружия, отнятого у пассажиров аэростата. Он взвесил лазер на ладони, пристально глядя на него.

Паниль отвернулся от люка и воззрился на Теджа.

— И ты все это принял? — спросил он ровным голосом, взглянув на Накано. — Остались только мы с Карин! — Он выпятил подбородок в сторону люка. — А все прочие где?

Воцарилось молчание.

Паниль отвернулся к виднеющемуся в сумерках периметру келпа. Он помнил, как он рвался через заросли келпа к Карин, когда громадный побег отпустил ее. Она схватилась за него изо всех сил и прижалась покрепче, а вокруг раздавались крики ужаса.

В этот миг слияния с келпом он узнал о Карин: пленница Гэллоу, посланная Гэллоу, чтобы послужить наживкой на крючке, закинутом для похищения Дарка Паниля. А еще у нее серьезные проблемы с лояльностью. Ее семья власть имущих хотела связи с Гэллоу на случай его победы. Но у Карин Гэллоу вызывал только отвращение.

Пальцы Карин больно вцепились в просоленные морской водой волосы Паниля, когда она рыдала, уткнувшись в его шею. А потом келп вернулся… и коснулся их еще раз. Они оба ощутили избирательную ярость келпа, ощутили, как извиваются листья и побеги там, в море… все глубже и глубже. А потом в проеме люка осталось только серое море, и ничто не свидетельствовало о том, что людей утащили с палубы… и утопили.

Но это осталось в прошлом. Тедж откашлялся, и этот звук оторвал Паниля от его размышлений.

— Это были люди Гэллоу, — сказал он. — Так и какая разница?

— Накано тоже был человеком Гэллоу, — напомнил Твисп.

— Это нелегкий выбор, — заметил Накано. — Гэллоу однажды спас мне жизнь. Но ведь и ты, Твисп, тоже.

— Значит, ты следуешь за тем, кто спас тебе жизнь самым последним? — презрительно спросил Твисп.

— Я следую за келпом, — странным приподнятым тоном ответил Накано. — В нем мое бессмертие.

У Бретта пересохло в горле. Он слышал такой тон из уст фанатиков Гуэмеса, самых-самых закоренелых БогоТворителей.

Твисп, явно испытывавший те же чувства, только головой покачал. «Для Накано неважно, кого он убивает! Келп оправдывает все!»

— Гэллоу хочет заполучить Ваату, — добавил Тедж. — Мы не должны этого допустить.

Он передал лазер Накано, и тот засунул его в набедренную кобуру.

При первом же движении Теджа Твисп положил руку на собственное оружие. Он не расслабился даже тогда, когда Накано продемонстрировал пустые руки и улыбнулся ему.

— Нас семеро, — произнес Твисп. — И предполагается, что мы должны напасть на станцию с тремя сотнями вооруженных людей!

Прежде чем посмотреть на Твиспа в ответ, Тедж закрыл люк.

— Келп сказал мне, как убить Гэллоу, — заявил он. — Ты сомневаешься в келпе?

— Ты чертовски прав, именно так!

— Но мы все равно это сделаем, — ответил Тедж. Он оттолкнул Твиспа и направился к рубке. Бретт взял Скади за руку и последовал за ним. Он слышал, как Твисп идет за ними, бормоча на ходу: «Глупо, глупо, глупо…»

Для Бретта голос Твиспа растворялся в настояниях келпа, в напеве, который напрямую затрагивал слуховой центр. Наверняка напев был именно тем, с которым келп обратился к Теджу.

«Выгоните Гэллоу наружу. Аваата сделает остальное.»

На этом напев обрывался, и возникал образ Уорда Киля, заключенного в плаз, взывающего к нему. Бретт был уверен, что Гэллоу держит Киля в плену на этой станции.

Паниль подошел ко второму сидению возле пульта и проверил показания приборов. Судно двигалось на минимальной скорости в широком круге свободной воды, окруженной келпом.

Бретт остановился возле пульта управления. Почувствовав, как вздрогнули пальцы Скади в его руке, он покрепче стиснул их. Скади прижалась к нему. Он посмотрел в правый иллюминатор. В его рамке виднелось серое море. Холодный бриз рассеивал дождь. Побеги келпа, приподнявшись плясали на волнах, выглаживая и утишая их. Пока Бретт так смотрел, темнота над морем сгущалась. По углам потолка в рубке зажглось автоматическое освещение. Векторные огоньки мигали на экране перед Панилем.

Твисп, держа руку на рукояти лазере, остановился у входа в рубку, не отрывая взгляда от Накано.

Заметив это, Накано улыбнулся. Он прошел мимо Бретта, подошел к той половине панели, возле которой стоял Паниль и включил наружное освещение. Сверкающий световой веер раскрылся над чистой водой и краем келпа. Внезапно в освещенной области возникло быстрое движение.

— Рвачи! — воскликнул Паниль.

— Вы только посмотрите на этого самца! — ахнул Накано.

Бретт и Скади глазели на эту сцену, на покрывало келпа и на стаю рвачей.

— Я таких больших никогда не видела, — промолвила Алэ.

Стая следовала с неослабевающей быстротой за чудовищным самцом. Накано направлял на них свет. Они пересекли темный периметр келпа и углубились в заросли.

Накано отвернулся от пульта управления и открыл люк, впустив внутрь порывистый ветер с дождем. Подняв лазер, он направил на стаю пылающую арку, подстрелив самца-вожака и двух рвачей рядом с ним. Их темно-зеленая кровь омыла листья келпа, запенилась на воде.

Остальная стая набросилась на собственных мертвецов, подымая фонтан крови и ошметков плоти. Внезапно побег келпа толщиной с человеческое туловище взбил пену и отогнал рвачей от их добычи.

Накано отшатнулся и закрыл люк.

— Видели? — вопросил он.

Никто не произнес ни слова. Все видели.

— Мы погрузимся, — заявил Тедж. — И пройдем к причалу под водой. Накано будет держаться на виду. А остальные до последнего мгновения будут изображать из себя пленников.

— Я не позволю использовать Скади, как наживку! — запротестовал Бретт, выпустив руку Скади.

Тедж потянулся было за лазером, но Бретт перехватил его запястье. Молодые мышцы, окрепшие за месяцы вытягивания сетей, резко напряглись, вывернули Теджу запястье, и лазер упал на палубу. Бретт пинком переправил лазер Твиспу, который и поднял его.

Тедж бросил взгляд на сеть с оружием, оставленную им возле входа.

— Ничего у тебя с этим не выйдет, — съязвил Твисп, — так что расслабься. — Лазер он держал небрежно, дулом вниз, но в его манере читалась полная готовность.

— Так что мы теперь будем делать? — спросила Алэ.

— Мы можем отправиться на пусковую станцию и поднять там всех по тревоге, — предложил Паниль.

— Этим ты начнешь гражданскую войну среди морян и втянешь в нее островитян, — возразил Тедж и потер запястье, вывернутое Бреттом.

— Есть и еще кое-что, — вставила Скади, посмотрев сперва на Бретта, а потом на Твиспа. — Гэллоу держит здесь в плену судью Киля.

— Во имя корабля, почем ты знаешь? — спросил Твисп.

— Келп так говорит, — ответила Скади.

— Он показал мне видение Киля в плену, — подтвердил Бретт.

— Видение! — фыркнул Твисп.

— Убить Гэллоу — вот единственное, что важно, — пробормотал Тедж.

Твисп обернулся к Карин Алэ.

— Мы вернулись к грузовому трюму только затем, чтобы спросить твоего совета, — сказал он. — Так что нам предложит госпожа посол?

— Использовать келп, — ответила она. — Провести судно к станции под внешним краем келпа… и выждать. Пусть они увидят Скади и меня. Для Гэллоу это может оказаться искушением выйти наружу. И — да, там судья Киль. Я сама его видела.

— А я за то, чтобы отправиться в Вашон, — высказался Бретт.

— Позвольте напомнить всем вам, — заявила Алэ, — что гибербаки будут посажены именно здесь. Посадочная команда уже на станции.

— И все они либо люди Гэллоу, либо его пленники, — фыркнул Твисп. — Как ни крути, а гибербаки он получит.

Алэ взглянула на хронометр над пультом управления.

— Если все пройдет нормально, гибербаки будут здесь через восемь часов с небольшим.

— Нас семеро на борту, так что мы не сможем проторчать под водой восемь часов, — заметил Паниль.

Тедж ко всеобщему испугу внезапно захихикал.

— Пустые споры, — заявил он. — Пустые слова. Келп не позволит нам уйти, пока мы не исполним того, что он требует. Убить Гэллоу — или ничего.

Накано первым прервал наступившее молчание.

— Тогда нам лучше приниматься за дело, — сказал он. — Лично мне нравится план госпожи посла, но я считаю, что мы еще должны выслать вперед разведчиков.

— И ты вызываешься добровольцем? — поинтересовался Твисп.

— Если у тебя есть идея получше, выскажи ее, — предложил Накано. Он вернулся в дальний конец рубки и открыл подсобку, где лежали ласты, баллоны с воздухом, дыхалки и подводные костюмы.

— Ты видел, как келп раздавил ту субмарину, — напомнил Твиспу Бретт. — И ты видел, что случилось с рвачами.

— Тогда я и пойду, — решил Твисп. — Они меня не знают. И я так смогу передать наше послание, что всем будет все ясно.

— Твисп, нет! — запротестовал Бретт.

— Да! — Твисп уставился на остальных, переводя взгляд с одного лица на другое. — Не говоря уже про госпожу посла, которая не может пойти по очевидной причине — потому что, во имя корабля, ее-то и хотят захватить! — но за исключением ее, самый очевидный выбор — это я. И я возьму с собой Накано. — Твисп ухмыльнулся Накано совсем как рвач, на что тот ответил удивленным и польщенным взглядом.

— Почему ты? — спросил Бретт. — Я бы мог…

— Ты бы мог вляпаться по уши в рыбью срань без всякой причины. Ты никогда не торговался с людьми, которые хотят тебя облапошить, малыш. И тебе никогда не приходилось выторговывать лучшую цену за свою рыбу. А я знаю, как обращаться с такими людьми, когда заключаешь сделку.

— Гэллоу не рыботорговец, — возразил Тедж.

— Все равно это сделка — твоя жизнь в обмен на желаемое, — ответил Твисп. — Малыш останется здесь с Панилем. Они присмотрят за тобой, Тедж, чтобы ты не натворил чего-нибудь сдуру. Касательно меня… я отправляюсь сообщить Гэллоу, что он с этого будет иметь — ни шиша и еще столько же!

Глава 41

Делай добро, и зло тебя не коснется.

Рафаил, апокрифы из христианской Книги мертвых

Нырнув, Твисп неуклюже повернулся, раскинув длинные руки, его ласты бесполезно замолотили по воде. Он беспомощно смотрел, как увеличивается расстояние между ним и Накано. И зачем Накано так торопится?

Как и большинство островитян, Твисп тренировался в использовании морянских дыхательных аппаратов. Одно время он даже подумывал, не стать ли ему одним из тех немногих островитян, что хирургическим путем приспособили себя к рыбе-дыхалке. Но дыхалка влетала в немалую сумму, а операция так и вовсе стоила безумно дорого. А его руки, великолепно пригодные для обращения с сетями, для плавания не годились.

Твисп изо всех сил старался не терять Накано из виду. Он взрывал ластами дно, и они подымали в сине-черном каньоне, освещенном морянскими лампами, вмонтированными в камень, фонтанчики песка. Море над головой оставалось черной далью, укрывшейся в недолгой ночи.

— Течение движется со скоростью от двух до четырех узлов, — сказал ему Паниль после того, как разместил грузовоз в каменистой бухточке позади периметра келпа. — Не знаю, откуда оно взялось, но оно поможет вам добраться до станции.

— Келп создает это течение, — сказал Тедж.

— Что бы его ни создавало, будьте осторожны, — напомнил Паниль. — Вы будете двигаться слишком быстро, чтобы у вас было лишнее время для совершения ошибок.

— А как они к нам вернутся? — спросил Бретт, все еще протестуя против такого распределения обязанностей.

— Угоним транспорт, — ухмыльнулся Накано.

После того, как они закрыли за собой люк судна и собрались наполнять камеру перепада, Накано заговорил.

— Держись ближе ко мне, Твисп. Мы доберемся до станции минут за десять. Последние несколько метров я буду тебя конвоировать. Чтобы все выглядело так, словно ты мой пленник.

А теперь Накано вырвался далеко вперед в этой холодной зеленой воде. Пузырчатый след его выдоха подымался за ним, производя в искусственном освещении странные световые эффекты. Морянин явно чувствовал себя в привычной обстановке как рыба в воде — а вот Твисп как рыба, выброшенная на берег.

«Я должен был это предвидеть!» подумал Твисп.

Внезапно Накано проделал мощный разворот, схватился за один из осветительных стояков, вмурованных в стену каньона, и удерживался там против течения, поджидая Твиспа. Воздушные баллоны Накано поблескивали у него на спине желто-зеленым, его лицо в маске казалось рядом со скалой гротескной тенью.

Твисп, несколько успокоенный действиями морянина, попытался сменить курс, но все равно разминулся бы с Накано, если бы тот не протянул руку и не ухватил Твиспа за один из воздушных шлангов возле левого плеча, они поплыли рядом, медленно двигаясь в течении, которое несло их к подводной скале, где и располагалась станция.

Твисп увидел перед собой черную скальную стену. Часть ее выглядела природным творением моря, часть — делом рук человеческих: темные каменные громады громоздились друг на друге. В это сооружение был вделан широкий плазовый люк, отчетливо различимый при свете ламп. Накано одной рукой управился с запорной системой люка. Люк открылся перед ними. Они вплыли внутрь; Накано по-прежнему держал Твиспа за воздушный шланг.

Овальное помещение освещалось яркими голубыми лампами, размещенными в стенах. Через плазмаглас второго люка был виден пустой коридор.

Внешний люк автоматически закрылся за ними, и вода забурлила, уходя через отверстие в полу. Накано отпустил Твиспа, когда их головы показались из воды.

— Если учесть, что ты муть, ты очень неглуп, — сказал Накано, сняв загубник. — Я мог перекрыть тебе воздух в любой момент. И быть бы тебе жратвой для рыб.

Твисп тоже снял загубник, но не сказал ни слова. Важным было только одно — добраться до Гэллоу.

— И не вздумай делать глупости, — предостерег Накано. — Я тебя могу одной рукой на кусочки порвать.

Надеясь, что Накано играет роль из-за возможного подслушивания, Твисп окинул взглядом его тяжелое мускулистое тело. Угроза Накано может быть и настоящей, подумал Твисп — но тогда морянин может быть очень удивлен силой длинных рук рыбака… даже если эти руки и выглядят как уродливая мутация.

Накано снял баллоны и снаряжения и положил по левую руку от себя. Твисп подождал, пока последняя струйка воды стечет в отверстие, затем тоже снял баллоны. Он держал их одной рукой на весу, небрежно покачивая и думая о том, насколько мощным оружием они могут оказаться в случае необходимости.

Открылся внутренний люк, и Твисп ощутил дуновение горячего влажного воздуха. Накано подтолкнул Твиспа перед собой, и они оба вошли в прямоугольного помещение, откуда, казалось, не было другого видимого выхода.

— Накано! — рявкнул внезапно из динамика над головой чей-то голос. — Отошли муть наверх. Иди на девятый уровень и поднимайся ко мне. Я хочу знать, почему ты не привел судно прямо сюда.

— Гэллоу, — пояснил Накано, глядя на Твиспа. — Когда я уйду, ты поднимешься прямо наверх.

У Твиспа внезапно засосало под ложечкой. Сколько здесь у Гэллоу человек? Неужели он так уверен в своей службе безопасности, что может позволить пленному островитянину разгуливать вокруг без охраны. Или все это — единый план, чтобы одурачить безмозглого островитянина?

Накано взглянул на отверстие. Твисп уставился в конструкцию на потолке и обнаружил там блестящий овал глаза какого-то морянина.

— Этот человек — мой пленник, — произнес Накано. — Я так понимаю, наверху есть какая-никакая охрана.

— Муть все равно не сможет никуда удрать, только наверх, — выпалил голос Гэллоу. — Но лучше ему подождать у выхода из лифта. Мы не хотим ловить его потом по всей станции.

Твисп почувствовал, что тяжелеет, а потом сообразил, что вся комната куда-то поднимается. Наконец она остановилась, и в ее задней стене открылся люк, за которым обнаружился коридор со множеством вооруженных морян.

Гэллоу потянул из рук у Твиспа баллоны.

— Заберу-ка я их, — сказал он. — Не хочу, чтобы ты воспользовался ими как оружием.

Твисп выпустил из рук снаряжение.

Гэллоу вышел, и люк за ним закрылся.

И вновь комната начала подниматься. После того, что показалось Твиспу бесконечным ожиданием она остановилась. Люк открылся в ореоле слабого света. Не без колебаний Твисп вышел наружу, в сухой жаркий воздух. Он посмотрел вверх и по сторонам на высокие черные скалы и широкое небо — рассвет, еще и некоторые звезды видны. Пока он так смотрел, Большое солнце поднялось над скалами, осветив окаймленную ими каменную чашу с кубиками морянских строений и базой запуска аэростатов посредине.

«Открытая суша!»

Твисп услышал, что кто-то невдалеке пустил в ход пилу. Звук успокаивал, ведь его частенько можно было услышать на островах в торговых коридорах — плотникам приходилось распиливать металл и пластик, чтобы собрать необходимые неорганические приспособления.

Камни врезались в босые ноги Твиспа, Большое солнце слепило глаза.

— Абимаэль, простофиля! Уйди же с солнцепека!

Это был мужской голос, и раздавался он из строения прямо перед Твиспом. Он увидел, как кто-то движется тени здания. Визг пилы возобновился.

Воздух, наполнявший его легкие, был жарким и сухим, не таким, как холодная, отдающая металлом влажность воздуха из баллонов, и не таким, как горячий влажный ветер, задувающий иногда над Вашоном. И почва под ногами не двигалась. Твисп ощущал это как нечто опасное, чужеродное. «Палуба должна подыматься и опускаться!»

«Все края такие острые», подумал он.

Твисп осторожно двинулся по направлению к тени здания. Визг пилы оборвался, и Твисп различил в тени силуэт — темнокожий человек, одетый в некое полотнище. Длинные черные волосы ниспадали с его головы, в бороде просвечивала седина. Это была одна из немногих виденных Твиспом бород, достигавших пояса. Твисп слышал, что некоторые моряне отращивали бороды, и гены бородатости нет-нет, да и появлялись среди островитян, но такое роскошество бороды представляло собой нечто новое.

Движения увиденного Твиспом в тени человека выдавали его немалую физическую силу — особенно плеч и торса. Этот морянин мог бы хорошо тянуть сети, подумал Твисп. Однако в остальном сложение морянина свидетельствовало о преждевременной старости. По прикидкам Твиспа, ему было лет сорок-сорок пять… и он был очень смуглым для морянина. Складки его кожи отливали красноватым.

— Абимаэль, да иди же, — сказал незнакомец. — Ты себе все ноги обожжешь. Иди, съешь пирожок, пока мама тебя не отыскала.

«Почему он называет меня Абимаэль?» Твисп оглядел каменную чашу, окруженную высокими черными скалами. На некотором расстоянии работала группа морян, выжигающих землю огнеметами.

Это зрелище под жаркими лучами быстро поднимающегося Большого солнца походило на сон. Твисп внезапно испугался, что у него глубинное опьянение. Паниль ведь его предупреждал: «Не заплывай глубоко и дыши медленно, полными легкими. Иначе ты можешь окосеть».

«Окосеть». Твисп знал, что моряне называют так опьянение, вызванное закисью азота, что иногда случается с теми, кто использует сжатый воздух из баллонов на большой глубине. Всякие истории ходили — и о том, как ныряльщики срывали с себя баллоны и уплывали вглубь, и о том, как они предлагали воздух проплывающим мимо рыбкам или пускались в эйфорические пляски под водой.

— Я слышал огнеметы, — сказал старый плотник.

Это случайное подтверждение увиденного Твиспом рассеяло его страхи. «Нет… это всамделишная суша… под открытым небом. Я здесь, и я не окосел».

— Они думают, что простерилизуют эту почву, и в ней никогда не заведутся нервоеды, — заметил плотник. — Но эти глупцы ошибаются! Яйца нервоедов в море повсюду. Пока люди будут здесь жить, им будут нужны огнеметы.

Плотник пересек тень и подошел к лежащему на скамейке свертку. Он присел на скамейку и развернул сверток, в котором обнаружились завернутые в бумагу пирожки с блестящей коричневой корочкой. Твисп ощутил сладкую липкость их запаха. Плотник взял пирожок крепкими мозолистыми пальцами и протянул его Твиспу.

И в этот миг Твисп увидел, что незнакомец слеп. Глаза его были мутно-серыми, не озаренными изнутри взглядом. Поколебавшись, Твисп взял пирожок и отведал. Коричневый плод в пирожке оказался сладким.

И снова Твисп окинул взглядом чашу земли. Он видел картинки и голостерео в исторических хрониках, но ничто не подготовило его к такому зрелищу. Оно одновременно и притягивало Твиспа, и отталкивало. Эта земля не плыла по воле волн в ненадежном море. В этой жесткой суше под ногами ощущалась абсолютная надежность. Но была в ней и утрата свободы. Она выглядела такой скованной… ограниченной. Избыток подобного сужает кругозор.

— Возьми еще пирожок, Абимаэль, и беги домой, — сказал плотник.

Твисп сделал шаг в сторону, надеясь тихо ускользнуть, но зацепился за камешек и споткнулся, больно плюхнувшись на другой камень. Невольный вскрик боли исторгся из его уст.

— Ну, нечего хныкать, Абимаэль! — произнес плотник.

Твисп взгромоздился на ноги.

— Я не Абимаэль, — сказал он.

Плотник обратил на Твиспа свои незрячие глаза.

— Теперь я это слышу, — помолчав, молвил он. — Надеюсь, тебе понравился пирожок. Ты нигде поблизости Абимаэля не видел?

— Тут никого нет, кроме людей с огнеметами.

— Проклятые глупцы! — Плотник разом проглотил пирожок и облизнул с пальцев остатки сахарной глазури. — Они уже высадили на сушу островитян?

— Я… полагаю, я первый.

— Меня зовут Ной, — сообщил плотник. — Можешь считать, что это шутка такая. Первым здесь был я. Ты сильно изуродован, островитянин?

Твисп проглотил внезапную вспышку ярости, вызванную прямотой слепца.

— У меня длинные руки, но они замечательно подходят для вытягивания сетей.

— А полезные вариации тут не при чем, — сказал Ной. — Тебя как зовут?

— Твисп… Квитс Твисп.

— Твисп, — повторил Ной. — Мне нравится это имя. Хорошо звучит. Хочешь еще пирожок?

— Нет, спасибо. Он был вкусный, просто я не ем сладостей помногу. А что ты тут делаешь?

— Тружусь над одной деревяшкой, — ответил Ной. — Ты только подумай! Дерево на Пандоре! Я тут обрабатываю пару кусков, чтобы сделать мебель для нового здешнего директора. Ты его еще не встречал? Гэллоу прозывается.

— Пока не имел этого… удовольствия, — ответил Твисп.

— Еще встретишь. Он всех видит. Хотя, боюсь, не любит муть.

— А как ты… я хотел сказать, твои глаза?..

— Я таким не родился. Ослеп, потому что слишком долго смотрел на солнце. А ты о таком и не знал, верно? Если стоять на неподвижной земле, можно смотреть на солнце… но оно может ослепить тебя.

— О, — Твисп не знал, что можно еще сказать на такое, хотя Ной вроде бы смирился с судьбой.

— Абимаэль! — громко позвал Ной.

Никакого ответа.

— Он придет, — сказал Ной. — Я припас для него пирожок. Он это знает.

Твисп кивнул, и тут же ощутил бессмысленность этого движения. Он посмотрел в окруженный скалами бассейн. Суша полыхала со всех сторон, полностью залитая светом Большого солнца. Здания были ярко-белыми с отдельными вкраплениями коричневого. Вода — или иллюзия воды — мерцала возле дальних скал. Огнеметы смолкли, и моряне вошли в дом посреди каменной чаши. Ной вернулся к своим деревяшкам. Не было слышно ни ветерка, ни крика морских птиц, ни шагов Абимаэля, который должен был прийти на зов своего отца. Ничего. Твисп никогда еще не слышал такого безмолвия… даже и под водой.

— Меня зовут Ной, — сказал Ной. — Загляни-ка в архивы да почитай хроники. Я назвал своего первенца Абимаэль. Тебе не снятся странные сны, Твисп? Мне частенько снится большое судно, называемое ковчегом, и те времена, когда изначальную Землю покрыли воды потопа. Ковчег спас от потопа множество людей и животных… вроде этих гибербаков, слыхал?

Твиспа очаровал голос старого плотника. Этот человек был прирожденным рассказчиком, и знал, как распоряжаться своим голосом, чтобы привлечь внимание слушателей.

— А те, кто не попал на ковчег, померли все до единого, — продолжал Ной. — И когда море отступило, люди месяцами находили повсюду вонючие трупы. Ковчег был так построен, что ни люди, ни животные не могли на него забраться, если только их не пускали.

Ной вытер пот со лба пурпурным платком.

— Повсюду вонючие трупы, — пробормотал он.

Легкий ветерок пролетел над скалами и донес до Твиспа сильную вонь горелого. Он едва ли не ощутил смрад гниющей плоти, о которой говорил Ной.

Плотник поднял два изогнутых куска дерева и повесил их на крюк в стене.

— Корабль обещал, что Ной останется жив, — сказал Ной. — Но видеть столько смертей очень скверно. Когда умерших было так много, а выживших так мало, прикинь, как чувствовали себя выжившие! Они нуждались в чуде Лазаря, и им было в нем отказано.

Ной отвернулся от стены, и его незрячие глаза замерцали в отраженном свете. Твисп увидел, как невольные слезы катятся по щекам плотника и капают оттуда на его смуглую голую грудь.

— Я не знаю, поверишь ты мне или нет, — сказал Ной, — но Корабль говорил со мной.

Твисп в изумлении уставился на залитое слезами лицо. Впервые в жизни Твисп ощущал присутствие самого настоящего чуда.

— Корабль говорил со мной, — повторил Ной. — Я обонял вонь мертвецов и видел кости на земле, все еще покрытой разлагающейся плотью. И Корабль сказал: «Не буду больше проклинать землю за человека».^[53]

Твисп содрогнулся. Слова Ноя изливались с силой, которой невозможно было сопротивляться.

— И еще Корабль сказал, — помолчав, добавил Ной. — «что помышление сердца человеческого — зло от юности его». Что ты скажешь на это?

Землю — за человека, подумал Твисп.

Ной напугал его, снова заговорив вслух.

— За человека! Как будто мы просили об этом! Как будто мы не могли бы устроить что-нибудь получше, чем все эти смерти!

Твисп начал ощущать глубокую симпатию к плотнику. Ной был философом, и притом глубоким мыслителем. Впервые Твисп подумал, что моряне и островитяне могут достигнуть взаимопонимания. Не все же моряне такие, как Гэллоу или Накано.

— Знаешь что, Твисп? — спросил Ной. — Я ожидал от Корабля лучшего, чем все эти убийства. А Он еще говорит, что сделал это ради человека!

Ной пересек тень, направляясь к скамеечке так точно, словно мог видеть ее, и остановился прямо перед Твиспом.

— Я слышу, что ты здесь дышишь, — сказал Ной. — Корабль говорил со мной, Твисп. Мне все равно, веришь ли ты мне. Так оно и было. — Ной протянул руку, ухватил Твиспа за плечо, потом рука его опустилась, и он ощупал длинную руку Твиспа по всей ее протяженности, а потом снова поднял руку, чтобы провести пальцем по лицу Твиспа.

— У тебя и правда длинная рука, — сказал Ной. — Не вижу в этом ничего плохого, если это полезно. И лицо у тебя хорошее. Много морщин. Ты много проводишь времени снаружи. Ты все еще нигде Абимаэля не видишь?

Твисп сглотнул.

— Нет.

— Ты не бойся меня только потому, что я говорил с Кораблем, — произнес Ной. — Этот ваш новый ковчег причалил к суше раз и навсегда. Мы собираемся покинуть море.

Ной отвернулся от Твиспа и снова сел на свою рабочую скамеечку.

Чья-то рука коснулась правого плеча Твиспа. Он испуганно обернулся и столкнулся лицом к лицу с Накано. Громадный морянин подошел беззвучно.

— Гэллоу хочет видеть тебя прямо сейчас, — сообщил Накано.

— Да где же этот Абимаэль? — воззвал Ной.

Глава 42

Голубь возвратился к нему в вечернее время; и вот, свежий масличный лист во рту у него…

Бытие 8:11, христианская Книга мертвых

Дьюк не обращал внимания на вскрики наблюдателей, столпившихся в вечном полумраке вокруг Бассейна Вааты. Его уши не уловили сдавленный стон, явно исторгшийся из широкой могучей глотки КП. Тяжелый кулак Вааты, ухвативший Дьюка за гениталии, поглотил все его внимание. Это вырвало его из псевдосна весьма болезненно, но прикосновение Вааты с каждым мгновением становилось все мягче. Возгласы возле бассейна сменились бормотанием и приглушенным хихиканьем. Когда рука Дьюка начала гладить Ваату в ответ, в комнате воцарилось молчание. Ваата застонала. Ритмичные удары ее могучих бедер подняли такую волну, что все наблюдатели промокли до нитки.

— Они собираются спариваться!

— У нее глаза открыты, — заметил один из наблюдателей. — Посмотрите, они движутся!

Ваата облизнула губы, притиснула Дьюка ко дну бассейна и оседлала его там. Ее голова и плечи поднялись над поверхностью, и она задышала глубокими долгими вдохами, запрокинув голову.

— Да! — молвила Ваата, и КП отметила в уме: «Это первое ее слово почти за триста лет.» И как объяснить верующим обстоятельства, при которых было произнесено это первое слово?

«Это все, чтобы покарать меня!» Эта мысль затопила сознание Симоны. «Она все видела». И КП гадала, какую кару может Ваата избрать для Гэллоу.

Именно в этот миг КП и поняла, что плеск в бассейне вовсе не является результатом одной лишь внутренней активности. Палуба и сама покачивалась в том же медленном ритме.

— Что происходит? — КП поймала себя на том, что бормочет этот вопрос вслух, и оглянулась, не услышал ли ее кто.

Ваата издала несколько сдавленных стонов, за ними последовало еще одно взрывное, задыхающееся: «Да!» Дьюка почти не было видно в массе ее движущихся бедер и похожих на окорока руки.

Глаза КП расширились от ужаса и унижения, когда она сообразила, что действо, разыгранное Ваатой и Дьюком, является гротескной пародией на ее последнее свидание с Гэллоу. А ее положение даже не давало ей уйти, чтобы скрыть жар, который заползал из-под ворота ее голубых одеяний, обжигая щеки и грудь. На висках и верхней губе Симоны появились капельки пота.

Кто-то ворвался в комнату с воплем: «Келп!» Голос надрывался, чтобы перекрыть толпу наблюдателей, и без того впавших в истерику. «Келп раскачивает остров. Он раскачивает все это гребаное море!»

Завидев КП, маленький коротконогий гонец смолк и прикрыл рот беспалой ладонью.

Последовало три коротких вскрика, от которых КП мороз по спине продернул, бедра Вааты содрогнулись вокруг Дьюка, и Ваата откинулась обратно в бассейн, широко распахнув глаза, улыбаясь, все еще соединенная с Дьюком коротким, но прочным якорем.

Тяжкое колыхание палубы стихло. Толпа возле бассейна стихла после возгласа Вааты. КП не собиралась упускать такой момент. Он сильно сглотнула, приподняла край платья и опустилась на колени возле края притихшего бассейна.

— Помолимся! — возгласила она, склонив голову. «Думай», велела она себе, «думай!» И крепко закрыла глаза, чтобы укрыться от страха, от действительности и от этих незваных предателей, слез.

Глава 43

Мы являемся созданиями наших собственных видений — они создают и ограничивают нас, ибо именно видения обозначают предельную грань человеческого разума.

Гастон Башлар, «Справочник капеллана-психиатра»

Направляясь на встречу с Гэллоу, Твисп не обращал внимания на подсматривающие устройства в потолке и разговаривал с Накано в открытую. Твисп уже не сомневался, что Накано ведет сложную двойную игру. Ну и что? Встреча с этим плотником, Ноем, подбодрила Твиспа. Гэллоу придется принять новую реальность Пандоры. Келп хочет его смерти и келп его смерти добьется. Открытая суша принадлежит всем. Гэллоу может лишь задержать наступление неизбежного, но не предотвратить его. Он здесь в плену. И все его люди здесь в плену.

Накано только засмеялся, когда Твисп заговорил об этом.

— Он знает, что он пленник. Он знает, что Карин и Скади близко — рукой подать.

— Он их никогда не получит! — заявил Твисп.

— Может, и нет. Но у него есть Верховный судья. Возможна сделка.

— Странно, — заметил Твисп. — Пока я не встретил того плотника, я даже не знал, что за сделку я на самом деле заключаю.

— Какого плотника? — спросил Накано.

— Человека, с которым я разговаривал наверху. Ноя. Разве ты не слышал, как он рассказывал про ковчег и про то, как Корабль с ним разговаривал?

— Не было там никакого человека! Ты был один.

— Да он же был прямо там! Как ты мог его не заметить? С длинной бородой вот по сюда. — Твисп провел рукой по поясу. — Он звал своего сына, Абимаэля.

— Должно быть, у тебя галлюцинации, — мягко заметил Накано. — Наверное, окосел от глубины.

— Он дал мне пирожок, — прошептал Твисп.

Припомнив фруктовый вкус пирожка и его липкую сладость на пальцах, Твисп поднес правую руку к глазам и потер палец о палец. Никакой липкости. Он понюхал пальцы. Никакого запаха пирожка. Он лизнул кончики пальцев. Никакого вкуса пирожка.

Твисп задрожал.

— Эй! Не принимай близко к сердцу, — утешил его Накано. — Любой может окосеть.

— Я видел его, — прошептал Твисп. — Мы говорили с ним. Корабль обещал ему: «Не буду больше проклинать землю за человека».

Накано отступил от Твиспа на шаг.

— Да ты рехнулся! Ты стоял на солнцепеке один-одинешенек.

— И не было никакой мастерской? — почти жалобно спросил Твисп. — И никакого бородатого человека в ее тени?

— Не было там никакой тени. Тебе, должно быть, голову напекло. Без шляпы. Большое солнце над тобой подшутило. Забудь.

— Не могу забыть. Я чувствовал его прикосновение, его палец дотрагивался до моего лица. Он был слепой.

— Ну, так не бери в голову. Мы вот-вот встретимся с Гэллоу, и если ты собираешься с ним торговаться, тебе понадобится ясная голова.

Движущийся куб остановился, и люк открылся в коридор. Накано и Твисп вышли, и их тут же окружили шестеро вооруженных морян.

— Сюда, — сказал Накано. — Гэллоу уже ждет тебя.

Твисп сделал глубокий дрожащий вдох и позволил увести себя по морянскому коридору с острыми углами и жесткими стенками по неподвижной палубе.

«Этот Ной был там на самом деле», сказал себе Твисп. Пережитое им было слишком реально. «Келп!» Понимание прожгло его до кончиков пальцев. Каким-то образом келп проник в его разум, возобладал над его органами чувств!

Осознание ужаснуло Твиспа, и у него подкосились ноги.

— Эй! Держись на ногах, муть! — рявкнул один из конвоиров.

— Полегче! — предостерег конвоира Накано. — Он не привык к палубе, которая не двигается.

Твиспа поразило дружелюбие в голосе Накано, его резкость с конвоирами. «Неужели Накано и в самом деле мне симпатизирует?»

Они остановились возле широкого прямоугольного люка. За ним открывалась комната, по островитянским стандартам большая — по крайней мере шести метров в длину и десяти-одиннадцати в ширину. Перед чередой дисплеев в дальней стене сидел Гэллоу. Он повернулся, когда Накано и Твисп вошли, оставив конвой в коридоре.

Твисп был мгновенно поражен чеканной правильностью черт Гэллоу, шелковистым золотом его длинной гривы, спускавшейся почти до плеч. Его холодные голубые глаза внимательно изучали Твиспа, лишь на мгновение задержавшись взглядом на длинных руках. Когда Накано и Твисп остановились в двух шагах от него, Гэллоу легко поднялся на ноги.

— Добро пожаловать, — сказал Гэллоу. — Прошу вас, не смотрите на себя как на пленника. Я считаю вас представителем от островитян на переговорах.

Твисп нахмурился. Значит, Накано так ему все и выложил!

— Не вас одного, конечно, — продолжал Гэллоу. — Сейчас к нам присоединится Верховный судья Киль. — Голос Гэллоу был мягок и убедителен, и он тепло улыбался.

«Профессиональный очарователь», подумал Твисп. «Вдвойне опасный».

На мгновение Гэллоу уставился на Твиспа; взгляд его холодных голубых глаз словно пытался снять с него кожу.

— Я слышал, — Гэллоу взглянул на Накано, стоявшего возле левого плеча Твиспа, затем вновь на самого Твиспа, — что вы не доверяете келпу?

Накано только губы поджал, когда Твисп взглянул на него.

— Это ведь правда, разве нет? — спросил Накано.

— Это правда, — был вынужден признать Твисп.

— Я думаю, что воссоздавая сознание келпа, мы создали чудовище, — заявил Гэллоу. — Позвольте мне вас заверить, что я никогда не испытывал доверия к этой стороне проекта. Это низко… аморально… это предательство всего человеческого.

Гэллоу помахал рукой, демонстрируя этим жестом, что высказал достаточно, и повернулся к Накано.

— Ты не спросишь охрану, достаточно ли Верховный судья пришел в себя, чтобы его можно было привести сюда?

Накано развернулся на пятке и вышел в коридор, откуда донесся тихий обмен репликами. Гэллоу улыбнулся Твиспу. Вскоре Накано вернулся.

— Что случилось с Килем? — требовательно спросил Твисп. — От чего он должен прийти в себя? — «От пыток?» высказал он мысленную догадку. Очень уж ему не понравилась улыбка Гэллоу.

— У Верховного судьи, как я предпочитаю его называть, проблемы с пищеварением, — ответил Гэллоу.

Шаркающий звук у входа привлек внимание Твиспа. Он так и впился взглядом в двоих охранников, которые помогали Верховному судье Уорду Килю войти в комнату, поддерживая его ковыляющее тело.

Твисп был потрясен. Киль выглядел так, словно был при смерти. Кожа его была бледной и влажной. Взгляд его глаз был туманным, и они смотрели в разные стороны — один назад, в коридор, а другой оглядывал путь, на котором каждый шаг причинял ему боль. Шея Киля даже при поддержке всем известного суппорта, казалось, была больше не в силах удерживать его голову.

Накано принес низенький стул и осторожно подставил его Килю. Охранник мягко усадил Киля на стул, где он некоторое время и сидел, молча пытаясь отдышаться. Конвоир вышел.

— Мне очень жаль, судья Киль, — произнес Гэллоу с хорошо отработанным сожалением. — Но мы действительно должны воспользоваться тем временем, что нам еще осталось. Есть вещи, которые мне необходимы.

Киль медленно сосредоточился, страдальчески поглядев на Гэллоу.

— А то, что Гэллоу хочет, Гэллоу получает, — пробормотал Киль слабым, дрожащим голосом.

— Мне сказали, что у вас проблемы с пищеварением, — произнес Твисп, глядя сверху на знакомую фигуру островитянина, который так долго прослужил в самом центре островитянской жизни.

Один из странно расположенных глаз Киля окинул Твиспа взглядом, отметив длинные руки — примету островитянина. Да и островной акцент Твиспа нельзя было отрицать.

— Кто вы? — спросил Киль чуть окрепшим голосом.

— Я из Вашона, сэр. Меня зовут Твисп. Квитс Твисп.

— Ах, да. Рыбак. Зачем вы здесь?

Твисп сглотнул. Кожа Киля была бледной, как шкурка сосиски. Этот человек явно нуждался в помощи, а не в выслушивании требований Гэллоу. Твисп, не обращая внимания на его вопрос, повернулся к Гэллоу.

— Ему нужно в больницу!

Губы Гэллоу искривились легкой улыбкой.

— Верховный судья отказался от медицинской помощи.

— Для нее слишком уже поздно, — сказал Киль. — Что за цель у этой встречи, Гэллоу?

— Как вам известно, — произнес Гэллоу, — Вашон сел на мель возле одного из наших барьеров. Они выдержали шторм, но у них серьезные повреждения. Для нас они представляют собой неподвижную мишень.

— Но вы пойманы здесь! — воскликнул Твисп.

— Верно, — согласился Гэллоу. — Но ведь и не все мои люди здесь, со мной. Другие стратегически размещены среди островитян и морян. И они все еще подчиняются мне.

— Островитяне работают на вас? — осведомился Твисп.

— И в их числе КП. — И вновь легкая улыбка появилась на губах Гэллоу.

— Это весьма примечательно после того, что он сотворил с Гуэмесом, — сказал Киль. Он говорил почти нормально, но усилие, которое ему требовалось, чтобы сидеть прямо и поддерживать разговор, было очевидным. Пот выступил на его широком лбу.

Гэллоу, блестя глазами, указал на Твиспа пальцем.

— У вас есть Карин Алэ, рыбак Твисп! А у Вашона есть Ваата. И я получу обеих!

— Интересно, — заметил Киль, взглянув на Твиспа. — Карин и в самом деле у вас?

— Она на судне за периметром келпа, куда Гэллоу и его люди не могут добраться.

— Я думаю, туда отправится Накано, — сказал Гэллоу. — Накано?

— Возможно, — ответил Накано.

— Келп пропустил его сюда невредимым, — сказал Гэллоу и улыбнулся Твиспу. — Вам не кажется возможным, что Накано против келпа иммунен?

Твисп взглянул на Накано, который вновь бездеятельно стоял, прислушиваясь к разговору, но не глядя ни на одного из собеседников.

Твиспу пришло в голову, что Накано и в самом деле принадлежит келпу. Огромный морянин заключил что-то вроде соглашения с этим морским чудовищем! Для Твиспа Накано был живым воплощением морянской убийственной порочности, сокрытой под внешне разумной маской доброжелательности. В чем заключалась ценность Накано для келпа? В голосе Накано, когда он говорил о келпе, звучали нотки фанатизма, которые ни с чем нельзя было перепутать.

«В келпе мое бессмертие». Вот что говорил Накано.

— В самом деле, нет никакой надобности во всех этих убийствах и насилии, — заявил Гэллоу. — Мы же все разумные люди. Вы получаете то, что нужно вам. Я получаю то, что нужно мне. Есть ведь какая-то нейтральная почва, на которой мы можем договориться.

Мысли Твиспа метнулись к странной встрече наверху с тем плотником, Ноем. «Если это и в самом деле келп запихнул мне в голову такую галлюцинацию, то с какой целью? В чем заключается его сообщение?»

Убивать дурно. Даже по приказу Корабля убивать дурно. Твисп это сильно ощутил и в поведении Ноя, и в его словах.

«Ковчег причалил к суше, которая уже не будет проклята Кораблем». Твисп смутно припоминал предание о ковчеге… было ли это послание от Корабля, переданное через келп?

С другой стороны, Гэллоу был воплощением предательства, человеком, который пойдет на все, чтобы добиться своего. Неужели КП на самом деле работает на него? Если так, проклятое соглашение всего лишь обман.

«А что, если Ной — это просто галлюцинация? Может быть, Накано прав, и я просто окосел.»

— Почему тебя не тошнит? — внезапно спросил Накано у Твиспа.

Это был такой неожиданный вопрос, предполагающий, что Накано известны мысли Твиспа, что Твисп на мгновение замер от изобилия возможных выводов.

— Вы тоже больны? — спросил Киль, щурясь на Твиспа.

— Я здоров, — ответил Твисп. Он оторвал взгляд от Накано и попристальней посмотрел на Гэллоу, на признаки потворства себе на его лице, на хитроватый изгиб его улыбки, на морщины, перерезавшие лоб и на складки в уголках рта.

Теперь Твисп знал, что ему делать.

— Помышления сердца вашего — зло от юности вашей, — сказал он Гэллоу, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово.

Слова Корабля, высказанные Ноем, легко слетели с уст Твиспа и, когда он произнес их, он сам ощутил их правильность.

— Скверный же вы дипломат! — нахмурился Гэллоу.

— Я простой рыбак, — возразил Твисп.

— Рыбак, но не простой, — поправил Киль. Его смешок превратился в сухой слабый кашель.

— Вы думаете, Накано иммунен против келпа, — сказал Твисп. — Но это я был его пропуском. Без меня он разделил бы судьбу остальных. Он ведь рассказывал вам об остальных, которых келп утопил, правда?

— Я же говорю, что келп вышел из-под контроля! — заявил Гэллоу. — Мы выпустили чудовище на Пандору. Наши предки были правы, когда уничтожили его!

— Может, и были, — согласился Твисп. — Но второй раз этого не удастся проделать.

— Яды и горелки! — сказал Гэллоу.

— Нет! — вырвалось у Накано, и он посмотрел на Гэллоу.

— Мы просто доведем его до управляемой величины, — утешительно произнес Гэллоу. — Слишком маленькой для полного осознания, но достаточной, чтобы келп сохранял память наших покойников навеки.

Накано коротко кивнул, но не расслабился.

— Скажи ему, Накано, — потребовал Твисп. — Ты действительно мог бы вернуться на грузовоз без меня?

— Даже если келп меня не тронет, команда наверняка не пустит меня на борт, — сказал Накано.

— Не понимаю, как вы собираетесь потопить Вашон, когда он и без того на мели, — заметил Киль, и болезненная усмешка изогнула уголок его рта.

— Так вы считаете меня беспомощным, — сказал Гэллоу.

Твисп посмотрел через открытый люк в коридор, где стражники толпились, делая вид, что они ну совсем не подслушивают.

— Разве ваши люди не знают, что вы завели их в ловушку? — спросил Твисп голосом громким и звучным. — Пока вы живы, они остаются пленниками!

Кровь бросилась Гэллоу в лицо.

— Но Вашон…

— Вашон окружен периметром келпа, через который вам не пробраться! — сказал Твисп. — Никто из тех, кого вы отрядили против Вашона, не пробрался! — он взглянул на Киля. — Господин судья, я не…

— Нет, нет, — просипел Киль. — Продолжайте. Вы отлично справляетесь.

Гэллоу сделал явную попытку совладать со своим гневом, сделав несколько глубоких вдохов и расправив плечи.

— Аэростаты могут… — начал было он.

— Аэростаты тоже не все могут, — вставил Накано. — Вы же знаете, что случилось с тем аэростатом, на котором я был. Они уязвимы.

Гэллоу посмотрел на Накано так, словно увидел его впервые.

— Правильно ли я расслышал своего верного Накано?

— Ты не понимаешь? — спросил Накано мягким проникновенным голосом. — Это же неважно, что с нами станется. Пойдем, я уйду в келп вместе с тобой. Пусть он возьмет нас.

Гэллоу отступил от Накано шага на два.

— Пойдем! — настаивал Накано. — Верховный судья явно умирает. Мы втроем уйдем вместе. Мы не умрем. Мы будем вечно жить в келпе.

— Дурак! — выпалил Гэллоу. — Келп может умереть! Он уже был однажды убит, и это может случиться снова.

— Келп с этим не согласен, — возразил Накано. — Аваата живет вечно! — его голос на последних словах ушел вверх, в глазах зажегся диковатый огонек.

— Накано, Накано, мой самый доверенный сотоварищ, — сказал Гэллоу, принуждая свой голос к самому убедительному звучанию. — Не позволим горячности момента поколебать нас. — Гэллоу послал понимающий взгляд охранникам в коридоре. — Конечно, келп будет жить вечно… но не в таком же количестве, чтобы угрожать нашему собственному существованию.

Выражение лица Накано не изменилось.

Киль, наблюдавший эту сцену затуманенными болью глазами, подумал: «Накано знает его! И Накано ему не доверяет!»

Твиспа посетила сходная мысль, и он нашел крайнее средство против Гэллоу. «Накано может пойти против своего шефа.»

Гэллоу изобразил смущенную улыбку, с которой и обратился к Килю.

— Господин судья Киль, не будем забывать, что КП по-прежнему мой человек. И это я заполучу гибербаки.

— Бьюсь об заклад, КП не знает, что это вы потопили Гуэмес, — ввернул Киль.

— А кто сообщит ей это обвинение? — поинтересовался Гэллоу, глядя перед собой невинным взором.

«Это наш смертный приговор?» подивился Твисп. «Нас заставят умолкнуть навеки?» Он решился на смелую атаку.

— Если мы не вернемся на судно, они передадут это обвинение по радио, и заверения Теджа его поддержат.

— Теджа? — глаза Гэллоу блеснули одновременно изумлением и удовольствием. — Ты имеешь в виду того островитянина Теджа, который угнал нашу субмарину? — Гэллоу улыбнулся Накано. — Ты слыхал? Они знают, где найти угонщика.

Накано не переменился в лице.

Гэллоу взглянул на хронометр возле терминала связи.

— Ну надо же! Время уже почти обеденное. Рыбак Твисп, почему бы вам не остаться здесь с Верховным судьей? Я пришлю вам поесть сюда. Мы с Накано пообедаем вдвоем и обсудим возможные компромиссы. Вы с Верховным судьей можете заняться тем же самым.

Гэллоу подошел к Накано.

— Пойдем, дружище, — сказал он. — Не затем я спасал твою жизнь, чтобы ты потом со мной спорил.

Накано оглянулся на Твиспа, и на лице его ясно читалась мысль: «А ты зачем спасал мою жизнь?»

Твисп на этот невысказанный вопрос ответил: «Сам знаешь.» И подумал молча, «Я спас твою жизнь просто потому, что ты был в опасности». Накано и сам это уже знал.

Накано стряхнул рукопожатие.

— Да не ссорься ты со мной, дружище, — увещевал Гэллоу. — Оба мы в свое время уйдем в келп, но сейчас еще слишком рано. Нам еще многое предстоит сделать.

Постепенно Накано позволил увести себя из комнаты.

Тремор всех мышц Киля был так силен, что видно было, как от их дрожи сотрясается голова.

— У нас времени в обрез, — сказал Киль Твиспу. — Снимите все со стола в том конце комнаты и помогите мне лечь на него.

Твисп быстро сбросил все со стола и вернулся к Килю. Подсунув под него свои длинные руки, Твисп поднял его старое тело, потрясенный его легкостью. От Киля остались разве что кости в складчатом мешке кожи. Твисп перенес судью через всю комнату и опустил его на стол.

Дрожащей рукой Киль указал на застежки суппорта.

— Помогите мне снять эту треклятую штуку, — выдохнул он.

Твисп расстегнул их, снял суппорт с шеи плеч Киля и уронил его на пол. Киль вздохнул с облегчением.

— Я предпочитаю покидать этот мир более или менее в том виде, в каком явился в него, прошептал он, теряя силы с каждым словом. — Нет, не спорьте. Мы оба знаем, что я умираю.

— Сэр, я могу вам хоть чем-нибудь помочь?

— Вы уже помогли. Я боялся, что мне придется умирать среди врагов.

— Но ведь можно же хоть что-нибудь…

— Ничего, совсем ничего. Лучшие врачи Вашона уже сообщили мне о приговоре высшего Комитета по Жизненным формам. Нет… вы самый подходящий человек для такой минуты… не настолько близкий, чтобы горевать, и все же достаточно близкий, чтобы я мог знать, что вам не все равно.

— Сэр… все, что я только могу… все, что могу…

— Используйте ваш великолепный здравый смысл, когда общаетесь с Гэллоу. Вы уже видели, что Накано можно обратить против него.

— Да, я видел.

— Тогда еще одно.

— Все, что угодно.

— Не позволяйте им отдать меня келпу. Я этого не хочу. Жизнь должна теплиться в собственном теле, пусть даже это и такое убогое тело, как то, что я собираюсь покинуть.

— Я… — Твисп смолк. Честность заставила его умолкнуть. Что он может сделать?

Киль ощутил его смятение.

— Вы сделаете все, что в ваших силах, — сказал он. — Я это знаю. А если у вас не получится, я вас не виню.

— Все, что я смогу сделать… я сделаю. — Слезы наполнили глаза Твиспа.

— И не судите строго КП, — прошептал Киль.

— Что? — Твисп склонился к самым губам судьи.

Киль повторил.

— Симона, — добавил он, — женщина чувствительная и полная горечи, и… вы же видели Гэллоу. Представьте, каким привлекательным он должен был ей показаться.

— Понимаю, — кивнул Твисп.

— Я исполнен радости оттого, что острова могут рождать таких хороших людей, — прошептал Киль. — Я готов принять правосудие.

Твисп вытер глаза, все еще склоненный, чтобы лучше расслышать последние слова судьи. Когда их не последовало, Твисп осознал, что не слышит и его дыхания. Твисп приложил пальцы к шейной артерии судьи. Пульса не было. Он выпрямился.

«Что я могу сделать?»

Найдется ли тут что-нибудь достаточно горючее, чтобы сжечь старое тело и не дать морянам отправить его в море? Он оглядел комнату. Ничего. Твисп беспомощно уставился на лежащее на столе тело.

— Он умер? — Это был голос Накано, стоящего в проеме люка.

Когда Твисп повернулся, могучий морянин был уже в комнате.

Слезы на лице Твиспа сами по себе были достаточным ответом.

— Его не отдадут келпу, — сказал Твисп.

— Друг Твисп, он умер, но ему нет нужды быть мертвым, — сказал Накано. — Ты встретишься с ним в Аваате.

Твисп сжал кулаки, его длинные руки дрожали.

— Нет! Он просил меня не допустить этого!

— Но это не нашей власти, — ответил Накано. — Если он был достойным человеком, Аваата возжелает получить его.

Твисп подскочил к столу и замер возле него.

— Дай мне отнести его к Аваате, — сказал Накано, подходя к Твиспу.

Когда Накано подошел на расстояние вытянутой длинной руки Твиспа, тот сжал кулак, мозолистый от сетей, и ударил Накано сплеча. Кулак с ослепительной скоростью ударил Накано в челюсть. Тяжелые мускулы шеи Накано поглотили большую часть силы удара, но все же глаза его затуманились. Прежде, чем он успел прийти в себя, Твисп подскочил к нему и заломил руку Накано назад, чтобы швырнуть его на палубу.

Накано уже достаточно оклемался, чтобы не допустить этого. Он медленно повернулся, несмотря на захват Твиспа, словно гигантский стебель келпа.

Внезапно охрана ворвалась в комнату. Другие руки схватили Твиспа, отшвырнули и прижали к палубе.

— Не причинять ему вреда! — заорал Накано.

Хватка рук, держащих Твиспа, ослабела, но не исчезла.

Накано воздвигся над Твиспом с печальным выражением на огромном лице; из уголка его рта стекала струйка крови.

— Прошу тебя, друг Твисп, я не желаю тебе зла. Я только хочу почтить Верховного судью и Председателя Комитета по жизненным формам, человека, который так долго и так хорошо служил всем нам.

Один из охранников, держащих Твиспа, ухмыльнулся.

Накано незамедлительно схватил его за плечо, поднял, словно мешок с рыбьим кормом и отшвырнул в сторону.

— Островитяне, над которыми ты насмехаешься, так же дороги Аваате, как и любой из нас! — взревел Накано. — И любой из вас, кто забудет об этом, будет отвечать передо мной!

Побитый охранник стоял спиной к стене, лицо его было искажено гневом.

— Держите его, но не мешайте ему встать, — сказал Накано, указав на Твиспа могучим пальцем. Он подошел к столу и осторожно поднял тело Киля на руки. Он повернулся и прошел мимо охраны, остановившись в проеме люка.

— Когда я уйду, отведите рыбака к шефу. ДжиЛаар Гэллоу наверху, и ему есть что сказать. — Накано задумчиво посмотрел на Твиспа. — Ему нужна твоя помощь, чтобы получить гибербаки — они уже спускаются.

Глава 44

Гибернация относится к спячке, как сон — к смерти. Находясь ближе к смерти, нежели к жизни, гибернация может быть прервана только милостью Корабля.

Из Анналов

Пока Бретт держал Теджа, Алэ перевязала культю его левой руки канатом от гарпуна. Тедж лежал сразу же за главным люком, сквозь плаз иллюминатора позади него виднелось море. Большое солнце, войдя в свой полуденный квадрант, разрисовало побеги келпа маслянистыми кольцами, то яркими, то меркнущими, когда на солнце набегало облако.

Из уст Теджа вырвался стон.

Отлив медленно покачивал судно. Алэ прислонилась к ближайшей переборке.

— Ну вот, — сказала она, обрезав канат. Кровь заливала палубу вокруг них, и их подводные костюмы пропитались ею.

— Тень! — Алэ повернулась и крикнула в люк. — Ты носилки приготовил?

— Уже тащу!

Бретт глубоко вздохнул и посмотрел через плаз на умиротворенный келп — такой безобидный на вид, такой спокойный. Горизонт был нелепого розовато-серого цвета там, где вскорости предстояло подняться Малому солнцу, чтобы присоединиться на небе к своему гигантскому собрату.

Это были адские полчаса.

Тедж, бесцельно слонявшийся по рубке, усыпил их бдительность этой бесцельностью своих передвижений. Внезапно он рванулся в коридор и сорвал ручной замок главного люка. Вовнутрь хлынула вода под сильным глубинным давлением — почти тридцать пять метров глубины. Тедж был к этому готов. Стоя под защитой распахнутого люка, он схватил аварийный набор баллонов, лежащих рядом, и выскользнул в люк.

Бросившихся за ним Бретта и Паниля сбило с ног потоком воды, бурлящей в коридоре. Только быстрота реакции Скади, отсекшей коридор за ними и закрывшей люк, спасла судно и его обитателей.

Теджа легко вышвырнуло в заросли келпа, где на дне и лежал грузовоз.

Скади, справляясь со всей этой массой влившейся воды, продула цистерны и включила помпы, крича Карин, чтобы та пришла на помощь Бретту и Панилю. Судно медленно подымалось, всплывая сквозь келп.

Бретт и Паниль, с плеском прокладывая себе путь в рубку, приняли помощь Карин. Скади, сидящая за пультом управления, только оглянулась на Бретта, чтобы убедиться, что он в безопасности, а затем вновь сосредоточилась на водном мире, виднеющемся сквозь плаз.

— Он же его на куски рвет! — выдохнула Скади.

Остальным столпились позади Скади и тоже выглянули. Судно приподнялось среди сплетений келпа, и им сверху был виден Тедж прямо под ними. Одно громадное щупальце келпа, захлестнув поясницу Теджа, держало его крепко, а другое оторвало ему левую руку. Облако темной жидкости заклубилось вокруг этой руки.

Карин вскрикнула.

Бретт только тогда понял: это облако — кровь! И рука у Теджа оторвана.

Словно желая выплюнуть его, щупальца отпрянули от Теджа и подтолкнули его кверху.

Скади задрала нос судна и направила его к поверхности. Там они и нашли Теджа, наполовину без сознания, истекающего кровью. Стая рвачей, привлеченных запахом крови, пыталась прорваться к нему сквозь заросли келпа.

Позже, когда Карин обработала рану Теджа, Бретт и Паниль уложили его на носилки и потащили. Алэ шла рядом.

— Он потерял много крови, — сказала она. — Артерия была полностью нараспашку.

Скади осталась за пультом управления, бросив только беглый взгляд на бледное лицо Теджа, когда носилки с ним опустили позади нее на палубу. Она удерживала грузовоз в узком круге свободной от келпа воды. Резкие волны выбивали приглушенное танк-танк о борт. Вся лишняя вода была уже сброшена за борт, но палуба еще оставалась мокрой.

«Спаси нас Корабль!» подумала Скади, у которой вид увечья Теджа так и горел в памяти. «Келп взбесился!»

Паниль стоял рядом с Теджем. Боль выбелила Теджу лицо, но, казалось, он был в сознании. Заметив это, Паниль заговорил с ним.

— Что ты собирался сделать?

— Ш-шш, — прошептала Алэ.

— Нр… мально, — выдавил Тедж. — Х… тел убить Гэллоу.

— Ты чуть всех нас не поубивал! — взорвался Паниль.

Карин оттащила Паниля за руку.

Бретт устроился за пультом возле Скади и взглянул на черную громаду станции окруженную белой пеной. Малое солнце уж поднялось, и вода сверкала в двойном солнечном свете.

— Келп, — вымолвил Тедж.

— Тшш, — сказала Алэ. — Береги силы.

— Надо говорить. Келп взял всех погибших с Гуэмеса… они там, внутри. Сказал, что я оторвал руку у человечества… и как бы покарал меня. Проклятье! Проклятье! — Он попытался посмотреть туда, где была раньше его рука, но крепления носилок не давали ему повернуться.

Скади, распахнув глаза, уставилась на Бретта. Возможно ли, чтобы келп принял в себя личности всех поглощенных им умерших? Неужели он будет сводить все старые счеты? Наконец обретя сознание и слова, чтобы выразить себя, келп предпочел изъясняться посредством насильственных действий. Скади взглянула на зеленые заросли, окружающие судно, и содрогнулась.

— Там повсюду рвачи, — сказала она.

— Где… где моя рука? — простонал Тедж.

Глаза его были закрыты, и его крупная голова на бледной ткани носилок казалась еще крупнее.

— В холодильнике, положена на лед, — ответила Алэ. — Мы как можно меньше трогали саму поверхность раны. Легче потом пришивать будет.

— Келп же знал, что я просто дурак, а Гэллоу… Гэллоу этим воспользовался, — простонал Тедж и замотал головой и стороны в сторону. — Почему же он покарал меня?

Тяжелый порыв ветра подтолкнул судно и швырнул его бортом на келп. Громкий звук удара раскатился по грузовозу, и судно выпрямилось с шипением двигателей.

— Что это? Что случилось? — спросила Алэ.

— По-моему, мы привлекли чье-то внимание, — ответил Бретт, указывая на небо над станцией. — Посмотрите! Вы когда-нибудь видели такое множество аэростатов?

— Аэростаты, как же! — воскликнул Паниль. — Клянусь яйцами Корабля! Да это же дирижаблики! Их тут тысячи.

Бретт так и застыл, разиня рот. Как и все дети Пандоры, он видел голографические изображения спороносителей келпа — феномена, вот уже много поколений невиданного на Пандоре. «Паниль прав! Это дирижаблики!»

— Они такие красивые, — пробормотала Скади.

Бретт был принужден согласиться. Дирижаблики, огромные органические водородные мешки, плясали вместе с радугой в свете двух солнц. Они дрейфовали высоко над станцией, двигаясь вместе с постоянным ветром к юго-западу.

— Теперь это дело вышло у нас из-под контроля, — прокомментировал Паниль. — Теперь келп сам будет размножаться.

— Они спускаются, — заметил Бретт. — Посмотрите. Некоторые из них загребают щупальцами воду.

Группа дирижабликов, миновав станцию, медленно спускались по ветру к поверхности моря.

— Их как будто бы направляют, — заметила Скади, — Посмотрите, как они держатся вместе.

И снова что-то гулко ударило в борт судна. Перед ними открывался канал, ведущий к тому месту, где дирижаблики опускались на воду. Поначалу медленно, течение повлекло судно в открывшийся проход.

— Нам лучше бы следовать за ним, — высказался Паниль.

— Но Твисп все еще там, на станции! — возразил Бретт.

— Этим парадом командует келп, — сказал Паниль. — Твоему приятелю придется справляться самостоятельно.

— По-моему, Тень прав, — отважилась возразить Скади и указала на станцию. — Видишь? Там дирижабликов больше. Они почти касаются камня.

— Но что, если Твисп вернется, а мы не…

— Я верну нас на прежнее место, как только келп позволит, — Сказала Скади, запуская двигатели.

— Нет! Я возьму воздушные баллоны и поплыву к…

— Бретт! — Скади прикрыла его ладонь своей. — Ты же видел, что он сделал с Теджем.

— Но я не причинял ему зла… и никому. А тот морянин убил бы меня.

— Мы не знаем, что он сделает, — ответила Скади.

— Она права, — вмешался Паниль. — Какая польза будет твоему другу от тебя безрукого?

Бретт рухнул на сидение.

Скади увеличила ход и вывела подводные крылья. Судно набирало скорость, оно приподнялось и рванулось через открывшийся проход к спускающимся дирижабликам.

Бретт сидел молча. Он внезапно почувствовал, что его морянские сотоварищи обратились против него, даже и Скади. Откуда им знать, чего хочет келп? Ну, открыл он проход среди зарослей! Ну, направил туда течение! А Твисп может нуждаться в них там, где они договорились дожидаться его.

Но тут Бретт покачал головой. Он подумал, как бы сам Твисп отреагировал на подобные протесты. «Не будь дураком!» Келп изъяснялся без недомолвок. Тедж… проход… течение — словами яснее не скажешь, что теперь следует делать. Скади и другие просто раньше поняли это и быстрее приняли.

Быстрым движением Скади сбавила ход, и судно остановилось в замедляющемся течении, чьи волны плескались о борта.

— Мы блокированы, — сообщила она.

Все принялись высматривать проход. Но келп не только закрыл его — вокруг судна поднялись из воды стебли и побеги. Невысокие густые заросли перекрыли путь.

Бретт посмотрел влево. Там, не более чем в десяти километрах, возвышалась станция. Дирижаблики, сбиваясь в стаи, спускались примерно в километре от них.

— Не припомню, чтобы на голоизображениях они выглядели так красочно, — произнес Паниль прямо у Бретта за спиной.

— Вне всякого сомнения, новая разновидность, — откликнулась Карин.

— И что нам теперь делать? — спросил Бретт.

— Сидеть, пока не выясним, зачем келп привел нас сюда, — ответила Скади.

Бретт посмотрел на спускающуюся стаю дирижабликов. Темные щупальца коснулись воды. Огромные мешки радужно переливались на солнце.

— В хрониках говорится, что келп сам вырабатывает водород на тот же манер, что и вы, островитяне, — промолвил Паниль. — Эти мешки зарождаются глубоко под водой, наполняются и взлетают, рассеивая споры. Один из моих предков прокатился на дирижаблике. — Он говорил задыхающимся шепотом. — Они всегда восхищали меня. Я так мечтал об этом дне.

— Что они делают? — спросила Скади. — Зачем они несут споры сюда? Здесь же и так повсюду келп.

— Ты полагаешь, что их направляют осмысленно, — сказала Карин. — Но они, вероятнее всего, просто дрейфуют, куда ветер их занесет.

— Нет, — покачал головой Паниль. — Тот, кто управляет течениями, управляет температурой поверхностной воды. А тот, кто управляет температурой, управляет ветрами.

— Что они делают? — повторила Скади. — В любом случае дрейфовать они не торопятся. Они как будто собираются все здесь.

— Гибербаки?.. — предположила Карин.

— Как может келп… — начала было Скади и тут же перебила себя. — Это здесь они и должны спуститься?

— Примерно здесь, — ответила Карин. — Тень?

— Квадрант тот самый, — ответил он, посмотрев на хронометр. — По первоначальному расписанию, пора уже и приводняться.

— Странный какой дирижаблик, — заметил Бретт. — Или это аэростат? — Он указал наверх, почти коснувшись пальцем плазмагласа.

— Парашют! — воскликнул Паниль. — Клянусь нутром Корабля! Это же спускается первый гибербак!

— Поглядите на дирижаблики! — сказала Скади.

Яркие мешки закрутились смерчем, открывая проход посредине его. Этот проход сместился немного к югу и чуть к западу, предоставив морю уловить в свои сети спускающийся парашют.

Теперь уже было видно, что под парашютом что-то болтается — серебристый цилиндр, ярко сверкающий в солнечном свете.

— Корабль! Ну и большая же эта штуковина! — выпалил Паниль.

— Интересно, что там, — прошептала Карин.

— Скоро узнаем, — ответил Бретт. — Посмотрите — сверху над парашютом еще один… и еще.

— Оххх, вот бы мне до них добраться… ну хоть до одного, — вздохнул Паниль.

Первый гибербак был уже не более чем в сотне метров от поверхности. Он опускался медленно, и приводнение его сокрылось в кольце дирижабликов. Второй гибербак спустился в проем кольца… третий… четвертый… Наблюдатели насчитали их двадцать штук, иные были даже больше судна.

Когда последний гибербак коснулся воды, кольцо дирижабликов сомкнулось. Келп немедленно начал открывать дорогу от судна к тому месту, где колыхались гибербаки.

— Нас просят присоединиться, — заметила Скади. Она запустила двигатели и направила судно в проем на малом ходу. Кильватерная волна плеснула в обе стороны. Дирижаблики расступились, пропуская судно туда, где на открытой воде колыхались дирижаблики.

Пассажиры грузовоза изумленно смотрели на открывшееся им зрелище. Щупальца дирижабликов трубились над замками гибербаков, открывая их и просовываясь вовнутрь. Люки открывались нараспашку навстречу им. Внезапно один из контейнеров притонул, захватывая воду. Из него выплыли белобрюхие млекопитающие и немедленно нырнули.

— Орки, — выдохнул Паниль. — Глядите! — он указал на них через плечо Бретта. — Горбатые киты! Совсем такие, как на головидео!

— Мои киты, — шепнула Скади.

Открывшийся перед судном проход свернул влево, направляя его к шести гибербакам, лежащим рядышком в гнезде зарослей келпа. Щупальца дирижабликов так и корчились, так и извивались в них.

Когда грузовоз приблизился, щупальце выметнулось, держа брыкающегося человека — бледнокожего, обнаженного. Еще одно щупальце вытащило еще одного человека… еще… и еще. Кожа самых разных оттенков — от темной, темнее, чем у Скади до более светлой, чем у Карин Алэ.

— Что они творят с этими несчастными? — спросила Алэ.

Лица людей, извлеченных из гибербаков, выражали явный ужас, но ужас этот начал отступать на глазах у наблюдателей. Дирижаблики, несущие людей, начали медленно дрейфовать к судну.

— Вот зачем келп привел нас сюда! — воскликнул Бретт. — Скорее, Тень. Надо открыть люк.

Скади заглушила двигатели.

— Мы не сможем разместить такую уйму народу! — сказала она, указав на дирижаблики, несущие людей прочь от вскрытых контейнеров. Более сотни человеческих тел виднелось в их щупальцах, и с каждой секундой дирижаблики извлекали из контейнеров все новых и новых людей. — Такая уйма нас потопит! — воскликнула Скади.

— Нам придется доставить их на станцию, — ответил ей Бретт, остановившись на минуту в коридоре. — Увидим, может, мы сумеем взять их на буксир. — Он побежал по коридору к главному люку, слыша шаги бегущего следом Паниля.

Дирижаблики уже собрались около люка, когда Бретт открыл его. Щупальце просунулось в проем и ухватило Бретта. Он замер. Слова наполнили его разум, ясные и отчетливые, не искажаемые никаким посторонним призвуком.

— Благородный человек, любимый возлюбленной Аваатою Скади, не страшись. Мы принесли вам Корабельных Клонов, чтобы они жили в мире со всеми вами, разделяющими Пандору с Аваатой.

Бретт ахнул и ощутил рядом мысли Паниля: туманные мысли — ничего общего с ясностью четких, как звон колокольчиков, слов, проникших в его сознание через щупальца дирижабликов. От Паниля исходил почтительный восторг, школьные воспоминания о картинках с изображением дирижабликов, семейные предания о первом пандоранском Паниле… а затем страх того, что такая масса народу потопит судно.

— Дирижаблики поддержат вас на плаву, — сообщили щупальца. — Не страшитесь. Что за дивный день! Что за дивные неожиданности явились к нам как благословенный дар Корабля!

Бретт понемногу пришел в себя. Оказывается, он лежал на переплетении щупалец. Нагие люди один за другим входили в люк. До чего эти новоприбывшие громадные! Кое-кому из них даже пришлось пригнуться в коридоре.

Паниль, точно так же ухваченный щупальцами, выглядел ошалевшим. Он махнул рукой, указывая вновь прибывшим направление к рубке.

— Часть из вас может пройти в грузовой трюм вот по этому коридору, — посоветовал Бретт.

Люди пошли туда, куда их направили Паниль и Бретт — без споров, без вопросов. Казалось, они еще не оправились от шока пробуждения в щупальцах дирижабликов.

— Нас сносит по направлению к станции, — сказал Паниль. Он указал на край черной скалы, видимой через открытый люк. Явственно слышался шум прибоя у подножия станции.

— Гэллоу! — воскликнул Бретт.

Когда Бретт заговорил, щупальца соскользнули с его тела. Паниля тоже отпустили. Вокруг них по-прежнему толпились молчаливые пришельцы. А в щупальцах дирижабликов виднелись новые, тогда как другие щупальца придерживали люк. Бретт понемногу начал проталкиваться к рубке, извиняясь то и дело, ощущая прикосновение нагой кожи пытающихся посторониться людей.

Рубка совсем не была так переполнена, как коридор. Вокруг носилок, на которых лежал обеспамятевший Тедж, было пустое пространство. И там, где возле пульта сидели Скади и Карин, тоже было свободно. Кружево щупалец покрывало сверху плазмаглас, оставляя только маленькие окошки для обзора. Станция возвышалась перед ними, шум прибоя становился все громче.

— Келп совсем окружил станцию, — сказала Карин. — Посмотрите! Совсем не осталось ни одного свободного местечка!

Один из новоприбывших, мужчина настолько высокий, что голова его касалась потолка рубки, подошел и выглянул через маленькое окошко, оставленное щупальцами. Потом он выпрямился и посмотрел на перепонки между пальцами Скади, на точно такие же перепонки у Карин. Потом он обратил внимание на огромные глаза Бретта.

— Господи помилуй! — выпалил он. — Если мы станем заводить детей на этой планете, они что же, будут вот такими уродцами?

Сначала Бретт обратил внимание на акцент этого человека, на странный подъем в конце фразы — и лишь потом на его слова. Этот человек и на морян и на островитян смотрел с тем же самым явным отвращением.

Потрясенная Карин посмотрела на Бретта — а затем на толпящихся в рубке огромных людей. Выражение тупой отстраненности мало-помалу покидало их лица — эти так странно похожие лица. Карин подивилась, как эти люди могут различать друг друга… разве что по отличиям в цвете кожи. Они же все такие одинаковые!

И тут в ее сознании забрезжило, что перед ней — нормальные люди с Корабля… нормальные люди. Она, со своим маленьким ростом и перепонками между пальцами, она сама была отклонением от нормы.

Корабль! Как же эти люди отреагируют на таких, как судья Киль или даже Твисп с его длинными руками? Что они скажут при виде КП?

Судно отерлось о камень… еще и еще раз. Оно приподнялось и опустилось на твердую сушу.

— Мы прибыли, — заметила Скади.

— И нам придется как-то разбираться с ДжиЛааром Гэллоу, — вставил Паниль.

— Если келп уже не разобрался с ним за нас, — сказала Карин.

— Как знать, что он сделал, — вздохнул Паниль. — Боюсь, что Твисп был прав. Ему нельзя доверять.

— Но он может быть чертовски убедительным, — возразил Бретт, вспоминая прикосновение щупалец возле люка.

— Вот поэтому он и опасен, — заключил Паниль.

Глава 45

О скудоумцы, забившие священных быков Гелиоса!

Он не дозволил вернуться им в отчую землю!

Гомер, из Корабельных архивов^[54]

Твисп слышал, как на дне каменной чаши переговариваются люди Гэллоу; нервозность из разговоров помогла ему осознать силу его собственной позиции. Гэллоу привел его сюда по узкому проходу, вырубленному в толще скалы и ведущему на плоскую смотровую площадку, нависающую над морем с юго-восточной стороны станции. Ветерок овевал лицо Твиспа.

— Когда-нибудь я возведу здесь мое административное здание, — заявил Гэллоу, широким жестом обводя площадку.

Твисп оглядел черный камень, высверкивающий в свете двух солнц искрами минеральных включений. Он видел много дней, подобных этому — оба солнца в зените, море мягко перекатывается под покрывалом келпа — но никогда еще он не смотрел с такой обзорной точки. Даже с самой высокой точки Вашона не открывался подобный вид — настолько приподнятый над твердой сушей и неподвижный.

«И здесь Гэллоу собирается строить?»

Твисп старался уловить обрывки доносящихся снизу разговоров, но по большей части до него доносились лишь слова, выражающую ту нервозность, которой было пропитано все кругом. Гэллоу тоже не был защищен от нее.

— Скоро опустятся гибербаки, — сказал он, — и я их заполучу!

Твисп окинул взглядом заросли келпа, припоминая слова Накано: «ему нужна твоя помощь.»

— И как вы собираетесь их заполучить? — рассудительно спросил Твисп. Он даже не собирался упоминать сомкнувшееся вокруг каменного выступа станции кольцо келпа. Отсюда Твиспу показалось, что келп сомкнулся еще теснее, чем когда они с Накано плыли к станции.

— Благодаря аэростатам, — ответил Гэллоу, указывая на три наполовину заполненных аэростата, ожидающих взлета. Моряне, работавшие с ними, казались единственными здесь живыми существами, совершающими что-то осмысленное.

— Конечно, нам бы пригодился ваш грузовоз, — добавил Гэллоу. — Я готов предложить многое в обмен на него.

— У вас есть грузовоз, — возразил Твисп. — Я видел его стоящим на якоре вон там. — Он старался говорить как бы между прочим, размышляя о том, сколько раз ему уже приходилось это делать, выторговывая за свой улов наилучшую цену.

— Мы оба знаем, что келп не пропустит наше судно, — ответил Гэллоу. — Но если бы вы вернулись на борт вместе с Накано…

Твисп сделал глубокий вдох. Да, похоже на то, как он торговался с рыботорговцами — но есть и существенная разница. Рыботорговцев можно уважать, даже если ты с ними и по разную сторону прилавка. А Гэллоу внушал Твиспу одно лишь отвращение. Твисп постарался не выдавать голосом этого чувства.

— Я не знаю, что бы вы могли мне предложить, — сказал он.

— Власть! Долю власти над новой Пандорой!

— И это все?

— Все?! — Гэллоу был искренне удивлен.

— Похоже, новой Пандора станет так или иначе. И я не нахожу, чтобы вы имели на нее особое влияние — вот даже и келп жаждет вашей крови.

— Вы не понимаете, — возразил Гэллоу. — «Мерман Меркантайл» контролирует большую часть запасов пищи и ее производство. Карин Алэ можно заставить следовать нашим указаниям, а ее акции…

— Карин Алэ вам не досталась.

— Но с вашим судном… и с людьми, которые на нем…

— Насколько я понимаю, Карин Алэ досталась Панилю. А что касается Скади Ванг…

— Она просто ребенок!

— Мне сдается, она очень богатый ребенок.

— Вот именно! Ваше судно и эти люди — ключ ко всему!

— Но этот ключ не достался вам! Он достался мне.

— А я заполучил вас, — резким голосом произнес Гэллоу.

— А келп — судью Киля, — напомнил Твисп.

— Но не меня — и я все еще располагаю способами получить гибербаки. Аэростаты сделают это медленно и неуклюже — но сделают.

— Вы предлагаете мне подчиненное положение в вашей организации, — заметил Твисп. — Что помешает мне захватить главенство, когда я вернусь на грузовоз?

— Накано.

Твисп прикусил губу, чтобы не рассмеяться. У Гэллоу почти и не было, с чем торговаться. Да не почти, а совсем — теперь, когда келп обратился против него, а судно находилось в руках тех, кто собирался помешать ему добраться до гибербаков. Твисп посмотрел в небо. Скоро, по словам Гэллоу, в пределах видимости появятся гибербаки. Его люди на Пусковой базе предупредили Гэллоу. А над этим не мешало бы подумать: у Гэллоу повсюду есть последователи… в том числе и среди островитян.

«Но гибербаки!»

При мысли о них Твисп не мог удержаться от волнения. Он вырос на историях, исполненных предположениями о содержимом гибербаков. Прямо не гибербаки, а мешок с дарами, призванными гуманизировать Пандору.

«Сможет ли келп это предотвратить?»

Твисп отвернулся и посмотрел на аэростаты. Несомненно, эти штуки могут передвигаться вне пределов досягаемости келпа. Но позволит ли келп этим людям выловить из моря вожделенные призы? Все зависит от того, куда упадут контейнеры. Отсюда, с высоты виднелась часть поверхности, свободная от келпа. Очень ненадежная лотерея.

Гэллоу подошел к Твиспу и тоже взглянул на чашу и ожидающие в ней аэростаты.

— Это начало моего возвышения, — сказал Гэллоу, кивком указав на аэростаты.

Твисп знал, что бы он сделал, если бы торговался за улов. Угрожал бы уйти к другому покупателю. Ехидничал и давал понять этому покупателю, что на большую торговлю он не способен.

— По мне, ты просто рыбья срань, — заявил Твисп. — Сосредоточься на фактах. Если гибербаки опустятся в келп, тебе конец. Без заложников вы просто жалкая кучка людей на клочке суши. Может, у тебя последователи и есть повсюду, но я пари держу, что они дезертируют, как только узнают, насколько ты беспомощен.

— Но у меня все еще есть ты, — отпарировал Гэллоу. — И не заблуждайся насчет того, что я могу с тобой сделать.

— Ну, и что ты можешь со мной сделать? — рассудительно поинтересовался Твисп. — Мы здесь с тобой одни. Мне остается схватить тебя и спрыгнуть в море. И келп получит нас обоих.

Гэллоу ухмыльнулся и вынул лазер и потайной кобуры на поясе.

— Я так и думал, что у тебя такая штучка найдется, — заметил Твисп.

— С каким бы удовольствием я тебя на мелкие кусочки нарезал, — произнес Гэллоу.

— Вот только я тебе нужен, — отмахнулся Твисп. — Ты не игрок, Гэллоу. Ты предпочитаешь действовать наверняка.

Гэллоу нахмурился.

Твисп движением головы указал на аэростаты. Баллоны начинали раздуваться: кто-то уже закачивал в них водород.

— А это никак уж не наверняка, — прокомментировал Твисп.

Гэллоу принудил свои черты сложиться в некое подобие улыбки.

— И почему мы спорим? — вопросил он, поглядывая на оружие в своей руке.

— А мы что, спорим? — осведомился Твисп.

— Ты тянешь время, — ответил Гэллоу. — Хочешь посмотреть, куда опустятся гибербаки.

Твисп улыбнулся.

— Для островитянина ты весьма умен, — продолжил Гэллоу. — И ты знаешь, что я предлагаю. Ты можешь получить все, что хочешь — деньги, женщин…

— Почем ты знаешь, чего я хочу? — спросил Твисп.

— А ты на этот счет от остальных не отличаешься, — отрезал Гэллоу, бросив взгляд на длинные руки Твиспа. — Могут даже найтись и морянские женщины, которые не сочтут тебя отвратительным.

Гэллоу вложил лазер в кобуру и развел пустыми руками.

— Вот видишь? Я же знаю, что с тобой сработает. Я знаю, что я могу тебе дать.

Твисп медленно покачал головой и снова взглянул на аэростаты. «Отвратительным?» Всего один шаг — и его длинные руки схватят самого отвратительного человека, которого он только встречал. Еще два шага — и они рухнут в море.

«Но тогда я могу так никогда и не узнать, чем все кончилось.»

Он подумал, каково это — очутиться в хранилище памяти келпа. Твисп разделял отвращение Киля к такой жизни. «Проклятье! Я ведь даже не смог оберечь старика! Вот и еще один мой счет к Гэллоу!»

Тень промелькнула над Твиспом, обдав его мгновенной прохладой пролетевшего ветерка. Он было подумал, что это просто облачко — но тут Гэллоу вскрикнул, и что-то коснулось плеча Твиспа, его щеки — что-то длинное, похожее на канат.

Твисп уставился в самое дно дирижаблика, откуда со всех сторон тянулись длинные темные щупальца. Потом он ощутил, что они хватают его. Откуда-то послышался вопль.

«Гэллоу?»

Безупречный голос заполнил собой все чувства Твиспа, словно проходя по всем его нервам — слуховым, зрительным, осязательным… он был весь без остатка захвачен этим голосом.

— Аваата приветствует тебя, рыбак Твисп, — промолвил голос. — Чего ты желаешь?

— Верни меня вниз, — выдохнул Твисп.

— А-а-ах-х, ты желаешь сохранить плоть. Тогда Аваата не может вернуть тебя вниз здесь. Плоть будет повреждена, а скорее всего, и уничтожена. Будь терпелив и не страшись. Аваата вернет тебя вниз к твоим друзьям.

— А Гэллоу? — выдавил Твисп.

— Он тебе не друг!

— Я знаю!

— И Аваата знает. Гэллоу будет возвращен вниз, как ты это сформулирован, но с большой высоты. Гэллоу не более чем отклонение, всего лишь аберрация. Лучше считать его болезнью, заразной и иногда смертельной. Аваата исцеляет больные тела.

Твисп осознал, что висит высоко в воздухе,овеваемый ветром. Огромное ложе келпа простиралось далеко внизу под ним. Внезапное головокружение сдавило ему горло и грудь, наполнило его дурнотой.

— Не страшись, — ободрил его безупречный голос. — Аваата лелеет друзей и сотоварищей возлюбленной нашей Скади Ванг.

Твисп медленно задрал голову, чувствуя, как веревкообразные щупальца крепко держат его за пояс и за ноги, и посмотрел на изнанку мешка, откуда росла вся эта колышущаяся масса.

«Аваата?»

— Ты видишь то, что вы называете дирижабликом, — сообщил ему голос. — Вновь Аваата простирается в матери-море. Вновь возвышается скала. Что люди разрушили, люди и восстановили. Таким образом, вы учитесь на своих ошибках.

Неимоверная горечь нахлынула на Твиспа.

— Так ты собираешься все наладить! Чтобы больше никаких ошибок. И все прекрасно в прекраснейшем из миров.

Твиспа пронизало ощущение смеха.

— Не проецируй свои страхи на Ваату, — легко и даже шутливо промолвил безупречный голос. — Это всего лишь зеркало, в котором вы видите себя. — Голос изменился, сделавшись почти требовательным. — Ну вот! Там, внизу, твои друзья. Будь с ними добр и раздели с ними свою радость. Разве вы, островитяне, не усвоили этого урока из ошибок былого человечества?

Глава 46

Когда идет война, наилучшее — просто остаться в живых, таким образом увеличивая за счет себя количество нормальных людей.

Джордж Оруэлл, из Корабельных Архивов

Надвигающаяся туша Вашона уже настолько приблизилась в темноте, что Бретт различал огоньки на самых выдающихся ее оконечностях. Он сидел рядом со Скади за пультом управления, слыша, как у него за спиной разговаривают вполголоса. Большинство Корабельных клонов высадилось на станцию среди перепуганных и деморализованных Зеленых Рвачей. Накормить всех этих новоприбывших стало первоочередной задачей. Только немногие люди из гибербаков остались на грузовозе. Клон по имени Бикель стоял за спиной у Бретта, вглядываясь в тот же самый ночной вид приближающегося Вашона.

С этого Бикеля лучше глаз не спускать, подумал Бретт. Требовательный человек и мощный. И такой огромный. Все эти Корабельные клоны такие большие! А это обостряет проблему пищи до угрожающих пределов.

Кто-то пересек рубку и остановился рядом с клоном.

— Когда мы прибудем на место, предстоит много переговоров. — Голос принадлежал Карин Алэ.

Бретт услышал, как кашлянул Твисп в противоположном конце рубки. «Переговоров? Возможно. Кое-что из старой рутины еще в цене.» И то, что Твисп пережил в щупальцах дирижаблика, тоже надо добавить к этому новому знанию.

«… возлюбленная Скади Ванг.»

Бретт взглянул на профиль Скади, четко очерченный в неярком свете приборов перед ней. При одной только мысли о Скади что-то вздымалось в груди Бретта. «Возлюбленная, возлюбленная», подумал он.

Двойная аллея голубых огоньков, обозначающих вход в главную гавань Вашона, показалась прямо перед ними. Скади безошибочно ввела судно а нее.

— Там уже медики поджидают Теджа, — напомнила Скади. — Надо бы перенести его поближе к люку.

— Верно. — Они услышали, как Алэ вышла из рубки.

— Это суша прямо под островом? — спросил Бикель.

Бретт содрогнулся. Эти пришельцы все такие громогласные!

— Это суша, — ответила Скади.

— Она подымается метров на двести в высоту, — сказал Бретт. Ему пришлось напомнить себе, что ни новоприбывший, ни Скади не различают очертаний суши так ясно, как он.

Судно уже входило в гавань Вашона. Бретт отворил аварийный люк над головой и высунулся, высматривая привычные очертания так хорошо знакомой ему гавани. Казалось, он ознакомился с нею тысячелетия тому назад. Место, которое юноша занимал в рубке, предоставляло ему великолепный обзор — вот сигнальные огни, островитяне, которые готовятся поймать причальный конец, когда Скади заглушит двигатели. Шипение двигателей стихло. Судно покачнулось и причалило к пузырчатке. Скади включила освещение.

Знакомые лица окружали его — островитянские лица, которые он изо дня в день видел вокруг себя. А кроме них — давно знакомая вонь Вашона.

— Фу-у, — фыркнул Бикель — Ну и воняет же здесь!

Бретт почувствовал, как рука Скади обвила его шею, и ее голова приблизилась к его уху.

— Я не против запаха, любимый, — прошептала она.

— Мы тут все вычистим, когда переберемся на сушу, — сказал Бретт. Он взглянул на огромную скальную массу, в свете звезд возвышающуюся над Вашоном. Туда ли следует отправиться им со Скади? Или им следует вернуться вниз и трудиться, возводя другие участки суши, подобные этому?

— Это там не Бретт ли Нортон? — окликнул его чей-то голос из гавани.

— Здесь я!

— Твои родные ждут тебя в Галерее Искусств. Говорят, что прямо дождаться тебя не могут.

— Вы им не скажете, что я буду ждать их в «Бубновом тузе»? — спросил Бретт. — Я хочу их познакомить кое с кем из моих друзей.

— Господи Исусе! — Голос стоящего за спиной у Бретта Бикеля был полон дикого изумления. — Только посмотрите на всех этих уродцев! Да как, черт возьми, такие люди вообще живут на свете?

— Пресчастливо, — отрезал Бретт. — Привыкай к ним, клон. Для нас они прекрасны. — Он осторожно потеснил Скади, давая понять, что хотел бы покинуть свое место за пультом.

Они вместе покинули свои места и посмотрели на возвышающуюся над ними фигуру Бикеля.

— Как ты меня назвал? — осведомился Бикель.

— Клон, — повторил Бретт. — Каждое живое существо, которое Корабль принес на Пандору, было клоном.

— Ага… ага… — Бикель потер подбородок и выглянул в гавань. Новоприбывшие возвышались над островитянами.

— Помоги нам Иисусе, — прошептал Бикель. — Когда мы создавали Корабль… мы и не подозревали… — Он покачал головой.

— Я бы на твоем месте был поосторожнее, рассказывая о Корабле, — предостерег Бретт. — Некоторым БогоТворителям это может не понравиться.

— Хочешь — глотай, не хочешь — давись, — огрызнулся Бикель. — Корабль был создан людьми. Такими, как я. Нашей целью было создание машинного разума.

— А когда вы преуспели в создании этого… разума, — подхватила Скади, — он…

— Он одержал верх, — произнес Бикель. — Заявил, что он — наш бог и потребовал, чтобы мы решили, каким образом будем его боготворить.

— Как странно, — пробормотала Скади.

— Лучше вам сразу в это поверить, — заявил Бикель. — Здесь хоть кто-нибудь знает, как долго мы пробыли в гибернации?

— А какая разница? — вопросом на вопрос ответил Бретт. — Вы здесь, и вы живы, и из этого вам и следует исходить.

— Эй, малыш! — окликнул его Твисп из коридора. — Пошли! Я буду ждать тебя у причала. Столько всего случилось. Тут повсюду морянские подводные патрули — рвачей отстреливают. Рвачи тоже рвутся на сушу.

— Мы идем. — Бретт взял Скади за руку и направился в коридор.

— Ваата и Дьюк исчезли, — сообщил Твисп. — Кто-то открыл бассейн, и они просто исчезли.

Бретт заколебался, чувствуя, как вспотела его рука в руке Скади. «Гэллоу?» Да нет, Гэллоу был мертв. Может, кто-то из людей Гэллоу? Бретт ускорил шаги.

Хриплый звук донесся из гавани, эхом отдаваясь в коридоре.

— Что это было? — спросила Скади.

— Ты что, никогда кукареканья не слышала? — осведомился Бикель, следовавший за ними на небольшом расстоянии.

— Их дирижаблики принесли. — Твисп вышагивал впереди. — Петухами называются. Это что-то навроде крикс.

Глава 47

В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.

Христианская Книга мертвых^[55]

Ваата покачивалась на ложе из побегов келпа, голова ее была приподнята достаточно высоко, чтобы видеть поверх головы Дьюка, уснувшего в изгибе ее могучего левого локтя. Восход Малого солнца заливал всю эту сцену резким горизонтальным светом. Небольшие волны подымались и опускались, их гребни увлажняли могучие листья.

Когда любой из них начинал испытывать голод, микроскопические реснички келпа проникали в кровоток, вливая питательный раствор — от келпа к Ваате… от келпа к Дьюку. А от Вааты текла в ответ генетическая информация, сохраненная в нетронутом виде в ее клетках — от Вааты к Аваате.

«Какое чудесное пробуждение», подумала Ваата.

Любопытные отростки келпа добрались до ее бассейна там, в Вашоне, а вслед за ними и большая волна, которая смыла прочь и наблюдателей, и капеллана-психиатра. Отростки нежно обхватили ее и Дьюка и увлекли их в море на поверхность ночьстороны. А там быстрое течение повлекло их прочь от поврежденной туши Вашона.

На некотором расстоянии от Вашона щупальца дирижабликов извлекли их обоих из моря и принесли в это место, где не было ничего, кроме моря.

В объятиях щупалец дирижабликов Ваата и пережила свое настоящее пробуждение.

Как чудесно… все эти сохраненные человеческие жизни… голоса… как замечательно. Странно, что некоторые из голосов возражали против пребывания в келпе. Она слышала разговор между Аваатой и одним таким по имени Киль.

— Ты меня редактируешь! — Заявил Киль. — Мой голос имел свои недостатки, и я всегда мог их слышать. Они были частью меня!

— Теперь ты пребываешь в Аваате. — Как всепоглощающе, как успокоительно звучит этот прекрасный голос.

— Ты делаешь мой голос безупречным! Прекрати это!

И верно, когда она вновь услышала голос Киля, он звучал по-иному, с хрипотцой и горловыми покашливаниями.

— Ты думаешь, что говоришь на языке моего народа, — обвиняюще произнес Киль. — Что за чушь!

— Аваата говорит на всех языках.

«Так ему и надо», подумала Ваата. Но Дьюк, разделяющий с ней осознание этой беседы, ухмыльнулся в знак согласия с Килем.

— У каждой планеты — свой собственный язык, — ответил Киль. — У каждой — свои тайные способы общения.

— Ты не понимаешь Аваату?

— О, словами ты пользуешься вполне правильно. И ты знаешь язык действий. Но ты не проникло в мое сердце — иначе не попыталось бы улучшать и редактировать меня.

— Тогда чего ты хочешь от Авааты?

— Держи свои руки от меня подальше!

— Ты не хочешь быть сохраненным?

— О, во мне достаточно любопытства, чтобы принять это. Ты показало нам чудо Лазаря, и я благодарен за то, что больше не испытываю прежних телесных болей.

— Так разве это не улучшение?

— Ты не можешь улучшить меня! Я могу улучшить себя только сам. А вы с Кораблем хоть подавитесь своими чудесами! Это одна из подлинных тайн моего языка.

— Не вполне ясно выражено, однако понять можно.

— Этот язык родился на планете, где Лазарь жил и умер, и снова жил. Род человеческий учился говорить там! Тот, первый Лазарь знал, что я имею в виду. Господом клянусь, он знал!

Когда Ваата разбудила Дьюка и выразила ему свое недоумение, он только рассмеялся.

— Вот видишь! — воскликнул он. — Нам не все равно, кто навязывает нам наши сны!

Фактор вознесения _{(роман,соавтор Билл Рэнсом)}

Мир Пандоры расколот надвое. Диктаторскому режиму Раджи Флэттери, капеллана-психиатра всея Пандоры, противостоит тайная организация людей, занимающихся возрождением келпа, мыслящей водной субстанции, называющей себя Аваатой. Противники режима не знают, что цель диктатора — покинуть враждебный мир, бросив его население на произвол судьбы.

Ради достижения цели Флэттери не жалеет ни сил, ни средств на осуществление грандиозного проекта по постройке нового безднолета, прообразом которого стал «Землянин», корабль, доставивший на Пандору первых людей и объявивший себя божеством.

Глава 1

Не действует по принужденью милость;

Как теплый дождь, она спадает с неба

На землю и вдвойне благословенна:

Тем, кто дает и кто берет ее.

И власть ее всегда сильней у тех,

Кто властью облечен…^[56]

Шекспир, «Венецианский купец», из Вашонского хранилища литературы

Джефза Твэйн мужественно боролся с болью на протяжении трех суток и вот наконец-то достиг наивысшей точки своих мук. Конечно, следователи из Воинского союза были профессионалами, а это означало, что если он во время допроса откинет копыта, то они, следовательно, лишь напрасно потратили на него силы и время. Так что за все эти трое суток непрестанной профессиональной обработки он даже ни разу не потерял сознания. Его палачи сразу поняли, что он будет твердым орешком, и в наказание за то, что его пришлось так долго «колоть», решили напоследок дать ему помучиться всласть: вздернули на обсидиановом крюке на большой высоте. Саботажников всегда подвешивали где-нибудь в людном месте за ребро в качестве «урока остальным» (вот только какой именно урок извлекут из этого остальные — это еще надо подумать…).

Но чтобы подвесить его, понадобились как-никак трое. Подлые трусы: кто ж еще будет делать подобные вещи под покровом ночи?

Левый глаз был подбит вроде как меньше правого, и потому стоило попытаться поднять над ним веко. Бледное касание рассвета смело звездную вуаль с ланит моря. На фоне разгорающегося неба начал вырисовываться темный контур крыш рыбацкого поселения и доков, работавших на проект «Безднолет».

Мятущиеся лучи прожекторов с субмарин пронизывали ночную тьму по всей акватории — от поселения в Калалоче до башенного комплекса. Бухта порта была со всех сторон защищена системой дамб и волнорезов, созданной по новому аквапроекту «Мерман Меркантил». Но хотя строительство еще продолжалось, Джефзе так и не удалось никуда устроиться на работу после того, как его лодка прохудилась, а лицензия закончилась. И дело было не в нем самом, а в его напарнике, который заныкал парочку рыбин для себя и «забыл» зарегистрировать их в порту. «Новая экономика» подобные действия категорически запрещала, и потому администрация порта «в качестве урока» наказала обоих.

По мере того, как небо светлело, Джефзе казалось, что он становится все легче и легче… словно отчуждается от собственного тела. Боль осыпалась с него, как шелуха; израненная кожа была уже слишком слабой преградой для рвущегося наружу духа… Он созерцал агонию собственной измученной плоти словно с высоты ближайшего утеса. Здесь, на юге Пандоры, световой день длится около четырнадцати часов. Интересно, сколько еще вздохов отмерено этой изломанной и ноющей от боли грудной клетке?

«Марика… — пронеслось в его голове. — Моя Марика и трое наших дарованных богами детишек… Эти, из ВС, сказали, что их они тоже арестуют…»

Они, небось, думают, что жена им чего-то расскажет… Они грозились, что и женщина, и все трое наших малышей также будут замучены. Они грозились, что начнут с детей, чтобы заставить их мать говорить. А она им ничего не расскажет… Потому что откуда ей-то знать?.. От досады и ярости Джефза зажмурил единственный зрячий глаз.

Особая служба директора в ВС натыкала в грудь и спину Джефзы десятки стальных крючков для маки толщиною с палец; луч рассвета скользнул по ним, и они засияли, словно доспехи. Обрывки канатов свисали вокруг коленей жертвы, словно килт. Блеск крюков вкупе с запахом крови очень скоро приманит рвачей. И они его наконец-то убьют.

Джефза висел распятый тысячами рыболовных крючков. Сотни их поддевали лишь кожу, зато десятки вонзались под ребра и глубоко врезались в мышцы. Большая часть крючков, продрав кожу, теперь уже свободно болталась, вызванивая приветствия утреннему бризу, но дюжины две еще упорно держали его плоть: дюжина — спину и еще дюжина — грудь. Ему казалось, что во всем этом есть какой-то свой, особый смысл… вот только они не захотели ему объяснить какой. Но зато они проболтались о таком, о чем он мечтал узнать всю жизнь.

«Тени действительно существуют! — он повторял это вновь и вновь. — Тени есть!»

О Тенях знали все, но до сих пор он не встречал ни одного человека, который когда-либо с ними разговаривал. В течение последних нескольких месяцев по головидению, радио и телику стали пробиваться волны пиратской студии вещания, именующей себя «Бой с Тенью». Вокруг заговорили о том, что это работа Теней. По всем деревням поползли слухи о том, что Тени хотят сместить самого директора Раджу Флэттери и всю его клику. «Вечерние новости» исправно освещали дневную активность Теней: задержки поставок, кражи продовольствия и откровенный саботаж. Короче, любые неполадки, накладки и даже природные катаклизмы средства масс-видео нынче объявляли исключительно терактами Теней против директора. А пиратские выпуски «Боя с Тенью» только подливали масла в огонь.

Джефза даже попытался поискать возможность связаться с ними. Но ему ничего не удалось. И все же «Бой с Тенью» вселил в него новую надежду на то, что однажды он снова ощутит себя человеком. И тогда он сам для себя решил делать то же, что и они, пусть и в одиночку.

Он понял, что удар надо нанести в самое сердце проекта: уничтожить главную энергостанцию, питавшую резиденцию директора и весь Калалоч.

Он выбрал для акции регенерирующую станцию, снабжавшую водородом, кислородом и электричеством все космические программы директора. Стоило только взорвать цитадель ПБ, весь проект основательно пошатнулся бы! И бедняки не пострадали бы — в этом Джефза был уверен: до сих пор тысячи из них прекрасно обходились без электроэнергии. Больше всего пострадали бы именно Флэттери с его «Безднолетом»! Однако ему следовало бы подумать о том, что служба охраны это тоже прекрасно понимает и потому забывать о ней было непростительной глупостью.

Методы допроса и слежки охранки оставались действенными с незапамятных времен, и Джефзу довольно легко вычислили, а затем три дня допрашивали. А он ведь так ничего и не успел сделать…

А теперь любое движение мышц приводило к звяканью стальных крючков. Большая часть ран уже не кровоточила. Зато мухи облепили тело с ног до головы. И два плоскокрыла одновременно вцепились в икру левой ноги, но почему-то пока только махали крыльями, словно в ритуальном танце, а свои ядовитые зубы в ход не пускали.

«Рвачи! — буквально молился Джефза. — Чем так болтаться… лучше уж пусть будут рвачи! Но пусть все случится очень быстро!»

Так вот зачем его тут подвесили — как приманку для рвачей! Когда демоны на него набросятся, какой-нибудь из них, осатанев от жадности, сам попадет на крючок! И тогда его шкуру можно очень выгодно продать в деревенской лавке. Джефза даже краем уха слышал, как его палачи заранее делили между собою прибыль. Ему оставалось надеяться только на то, что хищник будет милосерден и прикончит его сразу.

…Во рту так пересохло, что после каждого приступа дикого, неуправляемого кашля губы трескались до крови.

И жажда была не только физической — в последние минуты жизни Джефза мучительно жалел, что не успел сделать двух вещей: присоединиться к Теням и соприкоснуться с ее святостью Кристой Гэлли. Ладно, с Тенями он хоть попытался связаться…

Прикованный рыболовными крючками к скале, Джефза бросил прощальный меркнущий взгляд на владения директора. Сотни огоньков окон.

«Одно из них — это ее окно, — пронеслось у него в голове. Боль куда-то ушла, и крючки уже почти не мешали. — Был бы я Тенью, я бы выкрал ее оттуда…»

Криста Гэлли была святой. Таинственной девственницей, рожденной в недрах келпа двадцать четыре года назад. А когда люди директора пять лет тому назад разбомбили один из них, Кристу Гэлли обнаружили внутри, и она явилась людям. То, что она исхитрилась подняться из недр келпа к людям живой, простые люди типа Джефзы и его жены до сих пор называли не иначе как чудом.

Повсюду роились слухи о том, что явление Кристы Гэлли — это начало искупление греха Пандоры. Она якобы излечит болящих, накормит голодных и даст напутствие умирающим. Но директор, главный капеллан-психиатр, быстро спрятал ее от людей.

«Ей нужна защита и помощь, — заявил он. — Она выросла в келпе, а теперь ей надо понять, что такое — быть человеком».

Да уж кому еще учить ее быть человеком, как не нашему Флэттери… Нынешняя боль открыла Джефзе, что она такой же раб директора, как и все остальные пандорцы. Джефза понял, что он давно уже пойман — только те путы были невидимы: кандалы обязанностей, тенета пропаганды и вонзившийся ледяным клыком прямо в затылок крючок страха.

Он молился о том, чтобы охранники не сумели найти Марику и детишек… Ведь люди есть люди — и спрятать между ними людей так же просто, как рыбу в рыбьей стае…

«А может быть…»

Джефза потряс головой и вновь услышал звяканье крючков.

И все же он не чувствовал больше ничего, кроме омовения морозного восточного ветра. Словно он вновь на берегу моря. И волны колышут листья келпа…

«Там! В главном здании! В том окне!..»

Лицо выглянуло на миг и тут же исчезло, но сердце Джефзы продолжало биться, как сумасшедшее. Его единственный зрячий глаз вновь застлала тьма, но он был уверен, что видел именно тот светлый лик… Он все же увидел ее! Саму Кристу Гэлли!

«Она не ведает об этом, — подумал он. — Если бы она понимала, каким чудовищем является Раджа Флэттери, она уничтожила бы его в одну секунду! Да, если бы она только знала, она спасла бы нас всех!»

И вновь его мысли вернулись к Марике и малышам. И… Нет, это был не сон… Он ясно видел, как жена со смехом бежала, подхватив детишек за руки, вдоль бесконечного побережья. А солнце так ярко светило, и не было никаких «жучков»! И босые ноги утопали, вязли в густой сочной траве…

Раздавшийся неподалеку вопль рвача прервал его забытье. И Джефза вспомнил, что на Пандоре нельзя гулять босиком — всюду «жучки». И что охранка и ВС недаром славятся своим профессионализмом и безжалостностью. Если они разыскивают его жену и детей, то они их найдут. Оставалось только надеяться, что рвач доберется до него раньше, чем то, что останется от Марики, подвесят рядом с ним.

Глава 2

И вновь мы дали очередному капеллан-психиатру право на убийство десятков тысяч как островитян, так и морян. Сам Раджа Флэттери, этот новоявленный КП, окрестил себя директором, но пусть знает: мы поцеловали кольцо и обнажили горло в последний раз!

Из первого выхода в эфир радиостанции «Бой с Тенью», 5 бунратти 493 г.

Розовые пальцы рассвета, заглянувшего в комнатку сквозь единственное окно, погладили плоскую белую подушку и слегка расцветили скудную меблировку, отчего лежащие в углах тени как бы сгустились и посинели. Хоть и стоящий на твердой земле, этот дом был создан еще из пузырчатки, как и старые добрые острова, бороздившие океаны планеты уже пять веков.

Островитяне — биокудесники Пандоры — выращивали буквально все, что им требовалось: чашки и миски, знаменитых креслопсов, изоляцию, крючки, полки и, наконец, сами острова. Вся мебель в комнате была органической, что по старым законам давало право на дополнительные карточки на снабжение, которые легко было обменять на продовольственные карточки. Но директора мало беспокоил открывшийся вследствие этого черный рынок — выгоды от ассимиляции островитян, после того как он вышвырнул их практически на голые скалы, намного превосходили эту головную боль.

Заря потихоньку разгоралась и уже полностью осветила единственный предмет роскоши в комнате — висящий в изножье кровати гобелен. В центре его были вытканы две сошедшиеся в крепком пожатии руки. Под ними навстречу друг другу плыли стая красных и синих рыбок и стебель келпа с широкими зелеными листьями. В центре оранжевый плавник сплетался с листом — что вместе составляло стилизованное изображение оракула. По мере восхода солнца краски на гобелене все ярче разгорались, и вскоре можно было различить каждый стежок. На кровати, стоящей под ковром, спала женщина. Грудь ее мерно вздымалась и опускалась.

Солнечный свет согнал ночные тени на пол а затем растолкал их по углам. Островитяне очень любили свет и потому, выращивая острова, проектировали как можно больше затянутых плазмагласом окон. Даже теперь, когда большинство из них были накрепко привязаны к твердой земле, они не могли отказаться от старых пристрастий. Если моряне в своих подводных жилищах вешали на стены искусные картины, изображавшие пейзажи, то островитяне предпочитали впускать в дома побольше света, ветра и запахов — короче, саму жизнь. И хоть комнатка была маленькой, с низким потолком, света в ней хватало.

Квартира была легальной и занимала весь второй этаж дома, принадлежащего хозяину недавно открытой в порту кофейни «Бубновый туз», что находилась на первом этаже. Прямо под окном торчал стальной прут, с которого свисала на цепочке огромная белая чашка.

Тихий плеск волн у мола почти совпадал с ритмом дыхания спящей. Лишь иногда его заглушал вопль охотящегося крикса или пение на ветру вант проходящей мимо лодки.

Рассвет озарил сидящую у кровати фигуру. Абсолютно неподвижный, человек лишь время от времени, не отводя глаз от спящей, почти механически подносил к губам чашку с водой и так же машинально вновь ставил ее себе на колено. Чашка считалась на континенте раритетом — она была вырезана из дерева еще на островах и инкрустирована сверкающим в утренних солнечных лучах перламутром. Держащая чашку рука была мужской, хоть и не отмеченной следами тяжелого труда, однако и не холеной, как у бездельника.

Внезапно мужчина склонился к спящей, чтобы понять, насколько глубока ее странная дремота с открытыми глазами. Льющийся в окно свет становился с каждой минутой все ярче, и черные тени начали медленно сползать под кровать.

Бен Озетт осторожно поправил покрывало, сползшее с обнаженных плеч девушки, — от окна ощутимо тянуло холодом. Несмотря на то, что солнце било ей прямо в лицо, зрачки ее больших зеленых глаз были расширены, занимая почти всю радужку. Мужчина заслонил от нее солнце рукой, но девушка никак не отреагировала. Он вздрогнул.

И причиной тому была отнюдь не утренняя свежесть.

Портрет лежавшей перед ним девушки следовало бы рисовать одной белой краской, используя лишь некоторые ее оттенки: волосы, брови и ресницы были льняными, а кожа — как тончайший светящийся перламутром фарфор. Спереди ее густые кудри были довольно коротко подстрижены, но сзади доходили до плеч. Эта прическа была идеальной рамой для двух лучистых зеленых глаз. Мужчина невольно протянул руку к подушке, на которой покоилось это чудо… Но тут же ее отдернул.

Его обрисованный солнцем профиль выдавал потомка морян — типичные для них высокие скулы и орлиный нос. За годы работы на головидении Бен Озетт стал настолько знаменит, что теперь его лицо для большинства жителей планеты было не менее родным, чем лица братьев или мужей. Как, впрочем, и голос, который слушатели узнавали после первых же произнесенных им слов. Кроме того, Озетт писал сценарии для «Боя с Тенью» и сам работал с камерой, а на экран выходил загримированный Рико. И вот теперь именно на их с Рико семьи, на друзей и коллег гнев Флэттери обрушится в первую очередь.

Времени на детальный план у них с Кристой просто не было. В течение всей последней недели во время интервью они оба отмечали, что вся обслуга (включая охранников) старается держаться подальше от микрофонов. Потом съемки перенесли в парк. А вчера они просто-напросто ушли вдвоем. А остальное сделал Рико. При одной мысли о том, что сейчас их разыскивают головорезы Флэттери, у Бена пересохло во рту, и он сделал большой глоток из кружки.

«А вдруг это правда? Вдруг она действительно искусственная? — пронеслось у него в голове. — Ее красота слишком совершенна, чтобы объяснить ее игрой природы».

Если верить мемуарам директора, Криста действительно была искусственным существом, не рожденным от людей человеком, а сигомом, каким-то образом выращенным келпом. Когда ее вытащили из моря, врач, обследовавший ее первым, поставил следующий диагноз: «Зеленоглазая женщина-альбинос в возрасте около двадцати лет; расстройство дыхания вследствие поглощения морской воды; возбуждена, кратковременная память превосходная, долгосрочная память очень слабая (если не отсутствует вообще)… Ретроградная амнезия».

И за все пять лет, что прошли с того дня, когда она появилась на поверхности моря, и во всех «Новостях» Флэттери не подпускал к ней ни одного человека, кроме сотрудников своей лаборатории. Бен попросил разрешения сделать о ней передачу из чистого любопытства, но неожиданно для себя настолько увлекся материалом, что это перешло все границы. Директора он давно уже ненавидел и теперь, глядя на спокойный сон Кристы, не испытывал ни малейшего сожаления о содеянном. Сейчас он уже готов был признаться себе, что с самой первой встречи с ней знал, что так кончится. Это был лишь вопрос времени. Слишком давно он сражался с Флэттери и головидением.

В последней передаче «Боя с Тенью» он открыто назвал головидение фабрикой дезинформации и монопольным агентом пропаганды Флэттери и заявил, что утраченное доверие зрителей голо сможет вернуть только тогда, когда перейдет в руки рабочих. А накануне он повторил почти то же самое ассистенту режиссера.

Дело в том, что однажды он обнаружил, что, оказывается, их съемочная группа на корню продана Флэттери для выпусков так называемых «Новостей» (передачи, крепко сварганенной профессиональными развешивателями лапши на уши). В результате Бену с Рико пришлось обзаводиться собственной аппаратурой — они хотели минимально зависеть от всемогущего директора. Теперь они загружены до предела на ТВ, и плюс к тому у них есть еще пиратская программа «Бой с Тенью», за которую никто им не платит.

«И еще на нас идет охота».

Бен откинулся на спинку старенького креслопса и решил пока не будить девушку. Из всех опасностей, угрожавших Пандоре, возможно, именно эта спящая блондинка была самой страшной. Ходили слухи, что любое прикосновение к ней смертельно для нормального человека. И это уже не было продуктом «фабрики сплетен» директора.

Тем не менее… Бен недавно осмелился коснуться ее, но к мертвым себя причислять как-то пока не собирался.

Еще в народе говорили, что она светится изнутри.

«Криста Гэлли», — выдохнул он.

На секунду дыхание спящей сбилось; она глубоко вздохнула раз, другой… а затем ее грудь снова стала подниматься и опускаться в прежнем спокойном ритме.

Зеленые глаза Кристы Гэлли… Сейчас они были широко открыты, и в них бил яркий солнечный луч. Но она никак не реагировала.

«Сверхъестественно».

У последней любимой Бена (той, с которой был самый долгий роман) глаза были карими. А если уж совсем честно, то она, пожалуй, была его единственной настоящей любовью. Беатрис. Он словно наяву снова увидел ее глаза цвета кофе. Да, Беатрис. Они до сих пор оставались добрыми друзьями, и даже теперь, когда случайно встречались, сердце Бена чуть не выпрыгивало из груди.

А встречались они постоянно, сталкиваясь в коридорах головидения.

Беатрис вела ежедневную передачу, освещавшую космический проект директора, и часто отсутствовала на студии неделями. Бен же был независимым журналистом и снимал экстремальные репортажи об землетрясениях и спасательных работах, лагерях перемещенных островитян и, конечно же, о келпе. Последним его материалом была история спасенной из келпа Кристы Гэлли и ее дальнейшей жизни среди людей.

Флэттери дал согласие на серию передач, а Бен дал согласие не разглашать информации о ее спасении и последующей реабилитации. Эта работа ввела его в ближайшее окружение Раджи Флэттери, но одновременно как-то отдалила от Беатрис. Вскоре «фабрика сплетен» на головидении запустила слушок о том, что у нее намечается роман с командиром орбитальной станции Дварфом Макинтошем. Бен сам виноват в том, что они с Беатрис разлучились почти на год. И ведь он знал, что она со временем обязательно найдет ему замену. И когда это наконец случилось, ему ничего не осталось, как только смириться с фактом. Беатрис Татуш была самым блестящим журналистом на головидении и одним из самых неутомимых. Как и Бен, она снимала сюжеты для «Вечерних новостей», а также вела еженедельную передачу о проекте «Безднолет», проекте директора, постоянно порождавшем массу дискуссий и споров как в области религии, так и по части экономики. Беатрис воспевала проект, Бен же был ее оппонентом. Как хорошо, что он не втянул ее в работу над «Боем с Тенью». По крайней мере, сейчас ей не нужно будет спасаться бегством и прятаться.

Ах эти ее темные глаза…

Бен тряхнул головой, чтобы вернуться к действительности и выкинуть из головы образ Беатрис. И ее огромные глаза и широкая улыбка растворились в заливавшем комнату солнечном свете.

Грезящая здесь, совсем рядом, Криста Гэлли с первой же встречи заставила его сердце забиться, как сумасшедшее. Несмотря на молодость, она обладала поистине энциклопедическими знаниями. Факты были ее коньком. Зато о своей собственной жизни, о двадцати годах под водой она не знала почти ничего. И по договоренности с Флэттери Бену было запрещено особо ее расспрашивать. Но это было там, в Теплице.

Она видит сны о возмездии — ну что же, пусть пока спит, он не станет ей мешать. Но когда проснется, он все же расспросит ее о том, что ей снилось, запишет, и потом они вдвоем выработают план.

И тут Озетт осознал, что все это само по себе похоже на сон. Впрочем, план уже был, и он, Бен, будет следовать ему до конца… Как только Операторы сообщат его дальнейшую задачу.

Сегодня ей предстоит впервые убедиться в том, что люди сделали из Кристы Гэлли миф, что они превратили ее в святую, которую слишком долго от них прятали. Откуда ей знать — ей, прожившей двадцать четыре года взаперти, — что это значит, когда люди превратили тебя в свою богиню. Бену оставалось только надеяться на то, что, когда грянет гром, она будет милосердным божеством.

Кто-то зашел в дом. Бен тут же выпрямился и отставил чашку. Рука непроизвольно потянулась к карману, в котором на месте привычного диктофона теперь лежал старенький лазер Рико. Внизу зажурчала вода и раздался скрип кофемолки. От аромата свежемолотого кофе в пустом желудке противно заныло. Бен пригубил воды и снова откинулся на спинку креслопса.

С приходом рассвета картины из прошлого словно выцвели. Если бы можно было так просто избавиться и от постоянного нервного напряжения! Бен не мог избавиться от него уже много лет — слишком жесток и опасен был окружавший его мир. Но теперь у него появился шанс его изменить, и он не позволит себе упустить такую редкую возможность!

А вот Беатрис отказывалась замечать диктаторские замашки Флэттери: она грезила звездами и космосом и была готова поверить во что угодно, лишь бы приблизиться к своей мечте. Мечта Бена была гораздо ближе — у него под ногами. Он верил, что Пандору можно превратить в лучший из миров. Нужно только сбросить с трона директора — и все. Но теперь, когда его жизнь пошла наперекосяк, он вдруг в первый раз ощутил укол сомнения в своей правоте.

Бен был рад приходу рассвета. В темноте приятно помечтать и вспомнить о чем-то, но при свете он всегда чувствовал себя уверенней. Судьба миллионов людей спокойно посапывала в крохотной комнатушке. Криста может быть как спасительницей человечества, так и его ангелом-разрушителем.

Или вообще никем.

Но «Бой с Тенью» сделает все, чтобы она стала спасительницей. Бен и Криста Гэлли стояли у самого края котла, в котором бурлили две конфликтующие силы, раздиравшие Пандору на куски: смертельная хватка директора на горле человечества и взаимосвязь людей и Авааты, сдерживающая разгул капеллан-психиатра на планете.

Криста Гэлли была рождена келпом, Аваатой. Она была натуральным метисом Авааты и людей и предположительно единственным выжившим потомком из длинной династии поэтов, пророков и генных инженеров.

Она получила знания, генетически накопленные келпом в процессе переработки информации от людей. И не только от них. Она ничему никогда не училась, но знала все. В течение почти двадцати лет ее мозг беспрестанно заполнялся сведениями обо всем, что касается людей, — от самого прекрасного до самого жуткого. Любое происходившее в мире событие тут же отдавалось в ней эхом. Но эхо порождали не только люди.

Это были мысли чужих, мысли Авааты, и именно их так боялся Флэттери.

«Келп заслал к нам шпионку, — почти сразу, как только ее нашли, заявил он. — Никто не знает, что они ей там вкачали в подсознание».

Для генетиков Криста Гэлли представляла собой одну большую ходячую тайну. Те из них, кто отличался религиозностью, просто заявляли, что она «чудо, облеченное в плоть».

«Я сделала это сама, — сказала она в первом же интервью. — Мы все так делаем».

А в следующем добавила: «Я просто очень тщательно покопалась в собственной ДНК».

Страх заставлял Флэттери прятать Кристу в его персональной лаборатории, называя это «защитной опекой». И это при том, что в течение всех последних пяти лет на всей планете не утихало волнение, вызванное ее явлением из моря! «Защита» обеспечивалась службой безопасности директора. И теперь директорская охранка вышла на охоту за сбежавшей дичью.

«А ведь она может оказаться и чудовищем, — поймал себя на мысли Бен. — Эдакая двуногая живая бомба с часовым механизмом, установленным Аваатой… но на какой срок? И для чего?»

Гигантское тело келпа, которого еще называли Аваатой, управляло всеми течениями в морях Пандоры, а следовательно, от него зависело все судоходство в планетарном масштабе. И именно она, эта совокупность всех разрозненных вследствие исторической ошибки келпов, смягчала последствия влияния на Пандору двух солнц. Так что жизнь на планете была возможна исключительно благодаря ей.

Как и многие другие, Бен считал, что Аваата разумна.

Криста Гэлли пошевелилась, натянула повыше покрывало, и ее дыхание вновь выровнялось. Бен знал, что если убить ее прямо сейчас, пока она спит, то это не исключает немалую вероятность, что человечество (и он сам в том числе) будет спасено. Он неоднократно слышал подобные предостережения от работавших в команде Флэттери радикалов.

Не исключает немалую вероятность…

Но теперь Озетт верил, что эта девушка пришла в мир, чтобы его спасти и создать новый, в котором сумеют мирно ужиться и люди, и Аваата. И ради этого он был готов защищать ее и охранять каждый ее вздох… Ради этого.

И еще ради зародившейся в его сердце новой любви.

Спайдер Неви уже пустил свою свору по их следу. Бен сумел оборвать короткий поводок, на котором директор водил Кристу, но все остальное она сделала уже сама. Она и Рико. Бен понимал, что поводок легко может превратиться в удавку, в силок для него самого, а затем и для нее. И поэтому ему нужно было быть очень осторожным и сделать все, чтобы этого не случилось. Флэттери не скрывал, что на всей планете нет ничего ценнее и опаснее Кристы Гэлли. И можно было не сомневаться в том, что тот, кто устроил ей побег, будет «примерно» наказан.

Бену было уже сорок. Ему исполнилось всего пятнадцать, когда острова Гуэмес не стало. И в тот день он был на острове. В тот самый день, когда были разрезаны на куски, сожжены и утоплены десятки тысяч островитян. Огромная подводная субмарина морян, оснащенная келпорезами и ракетами, перепахала весь старинный рукотворный остров, сметая все на своем пути. Бену повезло, что он оказался на самом берегу: в тот момент, когда адская машина ударила снизу в центр острова и прошила его насквозь, юноша потерял равновесие и полетел в красное от крови море.

В последующие годы своей жизни он видел столько катастроф и столько раз бывал в опасности, что у него выработалось шестое чувство, предупреждавшее о надвигающейся беде и подсказывающее лучший путь к спасению. Но жизненный опыт хорош только пока ты жив. А ведь на время романа с Беатрис он легко утешился и позволил себе забыть свои прежние кошмары. Он и представить себе не мог, что это может случиться вновь, до того дня, пока не встретил Кристу Гэлли. Кристу, на встречу с которой напросился, подсознательно надеясь встретить в команде Флэттери Беатрис. В тот день Криста ему шепнула: «Помоги мне». И он тут же утонул в ее зеленых глазищах. Оставалось только кивнуть и прошептать: «Конечно».

«В ее подсознании сокрыта огромная мудрость, — подумал он. — И если она сумеет ее пробудить, не разрушив при этом себя, она сможет спасти нас всех».

Даже если это было не так, Бен знал: Флэттери считает это правдой, что хорошо уже само по себе.

Криста повернулась во сне на бок, но лицо ее так и осталось в солнечном луче.

«Говорят, тебя надо беречь от света, — думал Бен. — Беречь от келпа, беречь от моря. Не прикасаться к тебе». Во внутреннем кармане он постоянно таскал инструкцию, предписывающую, что нужно сделать, если случайно коснешься ее обнаженной кожи. «А что подумали бы ее исследователи, если бы узнали, что я с ней целовался?»

Бен усмехнулся и в очередной раз поразился тому, что здесь, рядом с ним, в этой жалкой комнатушке, находится источник небывалой силы.

Директор заранее позаботился о том, чтобы ни одно из интервью Кристы Гэлли не попало в эфир. По его приказу эфирное время Бена отдали Беатрис с ее прославляющим Флэттери проектом «Безднолет».

«Похоже, Беатрис совсем ослепла, — думал Бен. — Идея освоения пространства настолько ее зачаровала, что она не думает о цене, которую придется за нее заплатить».

Флэттери боялся, что Криста может выйти с келпом на связь, и поэтому держал ее под охраной, убеждая девушку, что это делается «для ее же собственной безопасности, для учебы и для сохранности всего человечества». Несмотря на еженедельные визиты к директору, Беатрис не проявляла к Кристе Гэлли ни малейшего интереса. Однако, когда Бену понадобились интервью с этим феноменом, Беатрис оказала ему всяческую поддержку.

«А может, она и сама захотела видеть меня почаще?»

Беатрис, как и Бен Озетт, находилась в зените своей славы, а это порождало легкое соперничество. Бен до сих пор не мог понять, как Беатрис позволила себе упустить такой пиковый материал, как история Кристы. И очень хорошо, что упустила.

Просто замечательно.

Глава 3

Огонь души сгорает чаще, чем тлеющий под слоем пепла уголек.

Гастон Башлар, «Психоанализ пламени»

Пригревшегося в уютном гнездышке наогромной груди матери Кэлана разбудили шум драки и громкие ругательства где-то в хвосте очереди. Часы на башне пробили пять раз. Столько же, сколько пальцев у него на руке. Столько же, сколько ему лет. Мальчик даже не взглянул на дерущихся: мама всегда говорила, что не видать удачи тому, кто попусту пялится на тех, кому она уже изменила. Зато к нарушителям спокойствия тут же, размахивая шокерами, устремились двое патрульных. Гвалт позади на минуту усилился, а затем резко оборвался, и больше уже никто не посягал на утреннюю тишину.

Когда мальчик и мать проснулись, она закутала сына в свою огромную шаль, еще хранившую после сна уютное тепло. К тому моменту, когда часы пробили пять, они провели в очереди уже шестнадцать часов. Но мама предупреждала его, что это может быть очень долго. И если накануне Кэлан несколько раз бегал вдоль очереди, чтобы проследить ее продвижение к воротам продуктового склада, то теперь ему хотелось только одного — поскорее домой.

Но оставалось недолго — последние пару часов они проспали уже у самых ворот, и сейчас мальчик услышал, что и там проснулись: послышались шаги и скрежет отодвигаемых засовов.

Мать тут же с готовностью подхватила заготовленные судки и мешки. У Кэлана тоже был рюкзачок, который мама сама ему сшила, и мальчик не снимал его с тех самых пор, как они вышли из дому. Он хотел быть готовым в любой момент: ведь это же его работа — нести домой рис. Вчера, когда их очередь наконец подошла, как раз пробило полночь, и ворота закрылись буквально перед самым носом. Мама помогла Кэлану прочитать висящую на створке табличку: «Перерыв на уборку с 12 до 5». Теперь ему не терпелось приступить к своей работе, чтобы поскорее оказаться дома. Но мама удержала его за воротник:

— Погоди еще чуть-чуть. У них еще не все готово. Если мы сунемся сейчас, нас выгонят пинками.

Стоявшая за Кэланом старуха прищелкнула языком и прошипела:

— Посмотрите-ка на этого!

Костлявый палец указал на мужчину, который бежал по их улице, закрыв руками уши. Он так часто оглядывался на доки, что почти не видел, куда ступает, и потому поминутно спотыкался. Пробегая мимо очереди, он вжал голову в плечи и так выпучил глаза, словно боялся, что на него немедленно бросятся и тут же съедят. Охранники лениво двинулись наперерез к бегущему, но он от испуга припустил еще быстрее и вскоре исчез в конце улицы, оглашая ее нечленораздельными воплями.

— Переселенец, — вздохнула старуха. — Он из тех, кого репатриируют с островов на твердую землю. А для них это нож острый. — Ее сиплый голос приобрел обличительные интонации. — Да обрушится неизбывный гнев Корабля на голову этого нечестивца Флэттери, да получит он…

— Тих-ха там! — рявкнул патрульный, и бабка, сообразив, где находится, прикусила язык.

Но по очереди уже тихонько поползли недовольные шепотки. Кэлан давно привык к разговорам такого рода — с того самого дня, как они переехали сюда с острова. У семейного костра каждый вечер только и говорили о том, как нелегко дался им этот переезд. Сам он моря не помнил, но мама частенько ему рассказывала, как оно прекрасно и какой у них был чудесный маленький островок. Мама даже знала по именам всех умерших задолго до рождения Кэлана предков их семьи.

Очередь заволновалась, и по ней, словно волна по змеиному телу, пробежало: «Отпирают…», «Эй, вы там, отпирают!», «Отпирают, сестра!», «Отпирают!!!»

Мать вновь подхватила тяжелый мешок с судками и, чтобы удержать равновесие, оперлась плечом о ворота.

— Полегче, сестричка! — Охранник со шрамом на лице протиснулся между ней и Кэланом и стукнул ее дубинкой по ноге. — Подай назад. Давай! Сама знаешь, что…

Женщина, не слова не говоря, взвалила мешок на плечо и упрямо шагнула вперед, оказавшись с громилой лицом к лицу. Но он не отступил. Кэлан первый раз в жизни увидел человека, который не спасовал перед его мамой.

— Приготовьте карточки. В алфавитном порядке, справа налево, — пробурчал охранник. Теперь дубинка шлепнула женщину по ягодице. — Давай, шевелись.

Сзади поднажали, и напиравшая толпа буквально внесла их через ворота в узкую длинную комнату. Кэлан ожидал, что они окажутся прямо на складе, но увидел ряд столов вдоль стены. Возле каждого из них стояли служащий и охранник с шокером, а выше, из прорубленных в стене окошек, высовывалось что-то, что больше всего походило на раскрытую драконью пасть.

Мама торопливо подтолкнула мальчика к ближайшему свободному столу и шепнула:

— Это конвейер. Лента уходит на склад, где для нас упакуют наш паек, а затем по ленте он приедет сюда. Мы отдадим карточки и список вон той тете, а она передаст его на склад.

— А я думал, что нас пустят прямо туда…

— Туда нам не попасть. Но по дороге домой, когда откроются лавки, нам нужно еще кое-что прикупить. Вот там и насмотришься и на товары, и на продавцов…

— Список!

Мама протянула охраннику листок, и тот передал его служащей. У кладовщицы был только один глаз, и, чтобы прочесть, она поднесла листок почти к самому носу. Кэлан молча смотрел, как она лениво вычеркивает из их списка одну строку за другой. Но какие именно, ему видно не было. Сам он еще не умел прочитать весь список, но мама так часто ему его повторяла, что Кэлан наизусть знал, что за чем идет. Затем служащая пихнула листок (на котором была вычеркнута добрая половина строк) в щель приемника. Машина защелкала, зажужжала, и им осталось только дожидаться, когда по конвейеру доставят их паек.

Кэлан встал на цыпочки и заглянул в окошко, но увидел только бесконечную черную ленту и каких-то людей, перетаскивавших с места на место пакеты.

Мама сказала, что рыбу они купят в лавке. Кэлан хихикнул: чудно — им, семье рыбака, разрешено есть только ту рыбу, что куплена в магазине. Один рыбак, работавший вместе с отцом, года два тому назад исчез. И Кэлан как-то подслушал разговор родителей: мол, это случилось только потому, что тот, сдавая улов в доке, несколько рыбешек спрятал для себя.

Первым на конвейерной ленте показался красивый зеленый пакет с рисом. С виду он казался гораздо тяжелее, чем пять кило. Мама помогла Кэлану запихнуть его в рюкзачок, сшитый как раз по мерке, но не успел мальчик его надеть, как со всех сторон раздались крики, толпа заходила ходуном, и женщину с сыном сбили с ног. Вдвоем они заползли под стол и, скрючившись, стали дожидаться, когда все кончится. Прямо над головой лязгнули закрывающие окошки тяжелые ставни, а входная дверь с грохотом захлопнулась. Тут же у входа завязалась драка: снаружи прорвалось человек пятнадцать, и охранники заработали дубинками.

— Мы хотим жрать! — кричал один из прорвавшихся. — Мы хотим жрать сейчас, а не завтра!

Сдаваться они не собирались, и вскоре на полу появились первые пятна крови. Грабители достали оружие — заточки с обмотанными изолентой ручками и куски кабеля. Озверевшие люди яростно резали и лупили друг друга, а те, кто пришел сюда подобно Кэлану с матерью и честно отстоял очередь, в ужасе попрятались под столы.

Один из налетчиков вдруг сграбастал рюкзачок Кэлана, но мальчик вцепился в него изо всех сил. Бандит дернул и почти вытащил драгоценную добычу из-под стола, но мальчик висел на ней, как рвач. Лицо грабителя было залито кровью, сочащейся из разбитого носа.

— А ну отдзынь, пацан, — прохрипел он, тяжело дыша и обдавая Кэлана запахом гнилых зубов, — не то грабки оторву!

Но мальчишка держался за рюкзак обеими руками и отдавать его не собирался.

Тут подоспел охранник и врезал громиле по затылку шокером. Удар был так силен, что даже вцепившегося в пакет Кэлана и то тряхануло. Грабитель на секунду застыл, а затем с протяжным вздохом осел на пол, растянулся… и больше не шевелился. Жизни в нем было не больше, чем в куле с рисом.

Мама снова затащила сына под стол и баюкала в объятиях до тех пор, пока всех налетчиков не обездвижили. Кэлан старался не смотреть на разбитые лица и пятнавшие все вокруг кровавые брызги. Но они были повсюду. И он спрятал лицо на груди у мамы. А затем услышал, что она тихо всхлипывает.

Кэлан мог закрыть глаза и ничего не видеть, но уши заткнуть не мог, потому что все еще цеплялся за рюкзак. И он слышал тихий мамин плач и ругательства охранников, выволакивающих тела мятежников и дубинками отгоняющих от входа толпу.

— Ох, сыночка! — тихонько подвывала мама. — Это не место для тебя! Да и никому другому тут тоже не место!

Кэлан успокоился, он больше не слышал криков охраны и стонов побитых: в маминых объятиях было тепло и уютно, и он обеими руками прижимал к груди рюкзачок с рисом.

Глава 4

Гибернация человека относится к спячке животных так же, как та — к бодрствованию. Гибернация тормозит процессы метаболизма практически полностью. Это скорее род смерти, нежели род жизни.

Политехнический словарь, 155-е издание

Раджа Флэттери, директор, снова проснулся от собственного крика. Всегда один и тот же кошмар: жуткая бесформенная масса облепляет его голову, а затем отрывает ее от шеи. Тела он больше не чувствует, но голова по-прежнему мыслит и откуда-то знает, что ей придется бессильно наблюдать продолжение экзекуции. Щупальца массы тянутся к телу и, превратившись в женские пальцы, начинают кусок за куском отрывать мясо от костей с противным тихим треском — словно спичку зажгли… Он проснулся от тщетных попыток вернуть свою плоть на место и приладить ее к костям.

Этот кошмар терзал его каждую ночь все двадцать пять лет с тех пор, как он очнулся от гибернации. Он не хотел себе в этом признаваться, но после его решения относительно когда-то столь любимой им Алисы Марш сны стали еще страшнее. И строились они всегда по одной и той же схеме… Ночь за ночью его мышцы пронзала дикая боль, словно кто-то вытягивал из него вены. И то, что когда-то он прошел на Лунбазе курс, давший ему титул капеллан-психиатра, мало чем могло помочь в такой ситуации. Врач давно сдался в попытках исцелить самого себя.

«Пора бы уже привыкнуть, — убеждал он себя. — Похоже, какое-то время это придется просто терпеть».

Но даже после сеанса самовнушения он видел в зеркале лишь потерявшего всяческую надежду измученного человека. И горькая складка между рефлекторно сдвинутыми бровями лишь ужесточала и без того мрачное выражение лица. Однако однажды он нашел эту гримасу достаточно выразительной и попытался запомнить, чтобы когда-нибудь при случае использовать ее. Какого же цвета у нее были глаза?

Он не помнил. Может, и карие. Образ Алисы Марш выцвел с годами, словно выгоревшая на солнце старая газета. И, похоже, теперь эта женщина в его жизни значила не больше, чем устаревшая сенсация.

Флэттери посмотрел своему отражению в глаза, но тут его внимание привлекли слабые разноцветные вспышки на плескавшемся в волнах под его окном келпе. Он и не подозревал, что это уже настолько зрелый экземпляр. Давным-давно уже обсуждалась гипотеза, что келпы таким образом общаются.

Но если и так, то с кем?

По распоряжению директора все находящиеся под надзором Службы контроля над течениями келпы подрезались при первом же появлении огней.

Из соображений безопасности.

«После появления огней всегда жди неприятностей». Раджа прекрасно помнил, что этот экземпляр был неделю назад основательно обкорнан. Оба — и Алиса Марш, и Макинтош — так надоели ему разговорами о келпах, что он научился пропускать все их сентенции мимо ушей. Но одно высказывание все же врезалось в память: в последнее время рост келпов резко усилился и приобрел характер демографического взрыва. Радже даже совали под нос какие-то графики и диаграммы, но он так и не удосужился их изучить. Флэттери поставил мысленную галочку: надо приказать снова подрезать этот келп.

За призрачно мерцающим келпом сияли реальные огни Калалоча. Тусклые фонари транспортников сновали по всему центру — от ракетодрома проекта до очереди. Будь он сейчас снаружи, то услышал бы нескончаемый скрежет камнедробилки и шипение сварочных аппаратов.

«Криста Гэлли», — вспомнил Флэттери и взглянул на часы. Выходит, он спал не больше часа. Где бы она сейчас ни находилась вместе с этим Озеттом, раньше чем закончится комендантский час они не посмеют высунуться. А вот тогда им будет даже слишком легко затеряться в толпе спешащих на смену рабочих: два неприметных обывателя, идущие по своим делам…

А еще каждый божий день в Калалоч прибывали толпы этих грязехлебов, которых уже давным-давно пора было в приказном порядке прекратить именовать беженцами, чтобы больше с ними не канителиться. Теперь, когда головидение полностью перешло под его контроль, он сможет сосредоточиться на том, как прижать к ногтю эту диссидентскую станцию «Бой с Тенью». Флэттери нутром чувствовал, что стержнем всей этой постоянно досаждающей ему программки был Озетт. Ну что ж, он получит редкостное удовольствие, завязав этот стержень в узел.

Неподалеку от города, на побережье, виднелось тусклое кольцо костров вокруг одного из лагерей грязехлебов. Сегодня утром он должен получить отчет Комитета по делам беженцев. Но что бы они там ни понаписали, надо будет отдать приказ отодвинуть все эти лагеря еще дальше, за черту периметра. А хотят помощи — пусть за нее платят.

Присутствие орды потенциальных штрейкбрехеров доводило фабричных и дорожных рабочих до исступления. И еще: эти лагеря привлекали толпы хищников — как диких, так и двуногих. Флэттери серьезно тревожил постоянный рост их числа — они буквально обложили город кольцом.

Пожалуй, следует переименовать Комитет по делам беженцев в Резервационный комитет.

Раджа Флэттери, лишь сравнительно недавно присвоивший себе титул директора, привык начинать работу еще до рассвета. До него доходили слухи о том, что в народе считают, будто он вообще способен месяцами обходиться без сна, и, честно говоря, они были недалеки от истины. Его персональные апартаменты напоминали скорее рубку корабля, чем жилую комнату, — столько там было различной электроники, мониторов и консолей. Ему нравилось ощущение полного контроля над ситуацией: вся планета лежала перед ним как на ладони. И из этой рубки он, директор, с полотенцем на голой шее, вершил судьбы целого мира.

Ни разу ему не удавалось за ночь проспать более двух часов кряду, чтобы не проснуться в холодном поту. В еженощно наваливающемся кошмаре он видел себя одновременно и палачом, и жертвой и сам себя безжалостно терзал, невзирая на собственные мольбы прекратить эту пытку. А еще он временами видел, как собственными руками вскрывает череп Алисы Марш и достает оттуда ее блистательные мозги… Но все это было лишь подсознательным отражением внутренней уязвимости, которую он не мог себе позволить проявить на людях. От окружающих приходилось скрывать так много… Например, накапливавшийся по капле панический ужас перед открытым космосом, который завладел им еще во время учебы на Лунбазе.

До сих пор Флэттери не спал рядом ни с одной женщиной с Пандоры. Правда, на базе у них с Алисой завязался короткий роман, но вскоре они отправились в полет, а продолжить амуры на Пандоре уже не получилось. Она упорно предпочитала постели директора возню с келпами и всячески противилась восстановлению отношений. А потом вдруг выяснилось, что Флэттери и сам не горит желанием ее вернуть.

Нет, сказать, что с женщинами у него вообще не было отношений, нельзя. Был и флирт, и секс в необходимых для Раджи пропорциях… Но после акта он сразу же отсылал любовницу в гостевую комнату, чтобы остаться со своими кошмарами наедине.

Власть — сильнейший из афродизиаков.

И к этому афоризму он относился без малейшей иронии — он не раз убеждался в его правильности.

Раджа подозревал, что мог бы получить от своих партнерш и больше, но… предложение явно превышало спрос — секс больше не приносил ему привычного удовольствия. С тех самых пор, как он впервые появился в небе над этим миром. И как бы ни был мал этот мирок, он останется его и только его. До тех пор, конечно, пока он его не покинет.

«Шесть месяцев, — пробормотал он. — Двадцать пять лет и потом всего лишь шесть месяцев…»

Лет шестьдесят тому назад на орбиту Пандоры прибыл корабль с тремя тысячами человек, спящих в гибербаках. Из всех выжили только он, Флэттери, да Макинтош. Да, и еще три органических мозга, но они, по сути дела, уже не могли считаться людьми — так, клеточная масса, опутанная проводами. Но только одна из них — Алиса Марш — прошла на Луне курс дублирования ОМ. Остальных двух Флэттери выбрал сам за высокий уровень знаний и эмоциональную стабильность.

«Меньше Земли, но больше Луны, — размышлял он, восстанавливаясь после гибернации. — Пандора — вполне устраивающий меня мирок.

Вскоре оказалось, что он не так уж и устраивает Флэттери.

На Пандоре обитали потомки экипажа «Землянина», скрещивавшиеся между собой и с результатами своих собственных биоэкспериментов. Короче, на данный момент обитателей этой планеты можно было считать людьми только с большой натяжкой. Флэттери это показалось омерзительным, и он решил, что если безднолет сумел отыскать Пандору, то сумеет найти и что-нибудь получше. Но даже если и не сумеет, жить на безднолете лучше, чем здесь.

«Они все сгниют в этой дыре, — думал он. — Да и воняет здесь так, словно они уже давным-давно начали гнить».

В ясные вечера Флэттери любовался сверкающим в лучах заката почти законченным корпусом его собственного безднолета — он был похож на гордо вспарывающий небо острый клык.

«Многих из этих пандорцев вообще нельзя назвать живыми существами, а уж тем более людьми! — думал он. — Даже генетика у них и та осквернена».

Что ж, еще одним поводом больше, чтобы поскорее смыться отсюда. На Лунбазе он очень хорошо понял: космос не имеет середины или периферии. Безднолет — это дом, а не тюрьма. Но помимо громоздких морских судов, эти моряне додумались до космических кораблей, благодаря которым Флэттери и гибербаки удалось снять с орбиты, по которой они крутились уже не один десяток лет. Флэттери решил, что если даже этим ублюдкам такое по силам, то и он сумеет построить безднолет типа «Землянина». И ему это удалось.

«Раз уж контролируешь планету, незачем волноваться о цене», — думал он. Единственным его врагом было время.

А единственным из пандорцев, кому он доверял, был Спайдер Неви. Этот придирался к любой мелочи, лишь бы распоряжения директора были исполнены точь-в-точь. Раньше роль своей правой руки Флэттери планировал отдать командиру орбитальной станции Дварфу Макинтошу, но некоторое время спустя он стал сомневаться в своем выборе. И очень скоро специально посланный отряд принесет ему ответ, насколько его сомнения верны.

Да, Спайдер Неви был самым походящим человеком на роль правой руки, но директор никогда не предоставит ему возможности это понять.

«Ну, и как же ты уживешься с убийцей?»

Большинство товарищей Флэттери по полету умерли сразу же после того, как были открыты гибербаки. Да, их, как и было задумано, доставили к планете в целости и сохранности. А затем космический корабль сбросил свою ношу в этом протухшем мире и исчез за горизонтом, предоставив местному населению вылавливать из моря баки и укрепляться в вере — Корабль было легко принять за Бога.

Они умерли в одну секунду!

Флэттери фыркнул: за тот момент, что медики окрестили секундой, он и его товарищи по несчастью испытали такую дикую боль, какой с избытком хватило бы еще на двадцать жизней! И большинство тех, кто все же пережил выход из гибернации, в первые же пару месяцев все равно распростились с жизнью — стерильная атмосфера Лунбазы никак не способствовала выработке иммунитета против местной микрофлоры и всего прочего.

«Всем прочим» Флэттери окрестил местную фауну: рвачей с кошачьими мордами, ядовитых плоскокрылов, прядильщиков, бегунов-нагульников и — что было, по его мнению, самым опасным — море, битком набитое келпами, которые аборигены называли Аваатой.

Поначалу капеллан-психиатр думал, что самое оптимальное решение проблемы — очистить моря от этой нечисти раз и навсегда. Флэттери потратил тогда на расчистку океана почти половину своих ресурсов. Он был готов истребить все келпы без малейших сомнений.

Но, изучив историю Пандоры и тайны ящика этой планеты, он решил, что поторопился. Они попали сюда как раз во время кардинальных сдвигов — как в геологическом, так и в социальном плане. Назревал очередной переворот: по всей планете шли митинги и беспорядки. Это был самый подходящий момент для того, чтобы назваться посланцами богов, и Флэттери немедля воспользовался подвернувшимся шансом.

Для этого он прикрылся своим титулом капеллан-психиатра, который до сих пор в глазах пандорцев имел определенный вес, и сумел возглавить движение, жаждущее реорганизации экономики. Эти идиоты избрали его своим лидером, поскольку жизни не мыслили без мудрого правления капеллан-психиатра и еще потому, что он сам при каждом удобном случае напоминал им, что является «даром Корабля», который на самом деле был их Господом. Но, прежде чем рассказать им, что он строит еще одного «Господа», Флэттери выждал несколько лет.

Раджа всегда быстро соображал и держал нос по ветру, поэтому во избежание различных религиозных дрязг присвоил себе простой и короткий титул — «директор». Это развязывало ему руки для серьезных действий в области экономики, зато удерживало фанатиков Корабля на разумном расстоянии. По крайней мере до тех пор, пока не настанет день старта.

«Я вовсе не бог, — внушал он им. — И не пророк. Но я сумею указать вам путь к новой, лучшей жизни».

Конечно, откуда им было знать, что Флэттери прошел специальный курс капеллан-психиатра! Пандоранские историки обнаружили, что клон настоящего члена команды «Землянина», Раджи Флэттери N 5 был всего лишь неудачным экземпляром, предназначенным лишь для того, чтобы уничтожить Корабль, если эксперимент выйдет из-под контроля.

Высвобождать подсознательное знание вселенной запрещено. Директива была предельно ясна, поскольку все кругом верили, что ни один нырок в глубокий космос не обходится без «высвобождения подсознательных знаний». Органические мозгопроцессоры (или, как их еще называли между собою техники, «коробки с мозгами») начали ошибаться с пугающей периодичностью. А сам Флэттери N 5 не сумел вовремя нажать нужную кнопку. Этот-то Корабль, который он не сумел уничтожить, и стал для многих пандорцев Богом.

«Раджа Флэттери и его лепта. Ну и почему же он не взорвал нас всех к чертовой матери, как планировалось?»

Да и сам Флэттери не раз размышлял о том, что если он запрограммирован на взрыв, то где в себе искать бикфордов шнур? Только это и удерживало его от того, чтобы использовать во время навигации Корабля слои своего собственного подсознания. Таким образом, остался единственный Флэттери, гадающий в недоумении, как это ему удалось избежать при выходе из гибернации участи остальных членов экипажа.

«Они хотели быть уверены на сто процентов в том, что будь мы хоть семи пядей во лбу, а попав в космос, тут же самоуничтожимся», — прошептал он.

Флэттери просчитал, что любой из имеющихся в его распоряжении ОМП легко доставит его к ближайшей планетной системе. Там они должны закрепиться и создать внутри корабля центробежную силу для нормальных условий обитания человека. Перед тем как извлечь мозг у человека-носителя, с каждым поработал персональный психиатр, и все три ОМП были особым образом подготовлены к подсоединению к неорганической среде. И ведь именно Флэттери когда-то предположил, что особенности характера индивидуума-донора гораздо большее подспорье, чем обычные химические реакции. Индивидуальный подход спасет их от депрессивной чумы, некогда косившей ряды ОМП Лунбазы.

Флэттери потер глаза и зевнул — эти кошмары его окончательно измотали. Кругом одни загадки. Они брали директора в кольцо, мучили его по ночам и вынуждали просыпаться в холодном поту от собственного крика. Но больше всего его волновало одно:

«Какую именно секретную программу они заложили в мой мозг?»

Лунбаза научила его тому, что те, кто его послал, обожают игры внутри игр. Игры, где ставкой является человеческая жизнь.

«Большая игра». Но он сам выбрал этот путь. Игру, в которой на кон было поставлено все человечество. А единственными людьми во вселенной оставались обитатели Пандоры — в этом Флэттери был твердо уверен. Уж ради них он постарается!

Он избегал притрагиваться к келпам, поскольку боялся, что они прочитают его мысли. А они это умели — тому имелись бесспорные доказательства. А рисковать попусту он всегда не любил.

И Кристы Гэлли Раджа ни разу не коснулся только по той причине, что подозревал, что она связана с келпами. Он страстно желал ее, но дневные сны предупреждали его, что она чрезвычайно опасна. Да он сам не менее опасен! Его яйцеголовые по его приказу напичкали эту странную девицу химикатами по самые уши, чтобы придать правдивости слухам, которые распространялись повсеместно по его же приказу. Любой, кто отваживался ее коснуться без особого разрешения Флэттери, получал такой неврологический шок, что иные погибали. Но на все нужно время…

«А если келпы прислали ее, чтобы найти запал установленной во мне бомбы? Если я курок, то кто же тот палец, что нажмет на него? Криста Гэлли?»

Он страстно желал эту женщину, и не только потому, что она была прекрасна. Ему хотелось чего-то большего. Прикосновение к ней несло смерть. Но больше всего он боялся, что она, как и келпы, одним прикосновением разрушит границы, которыми он защитил самые тайные уголки своей души. Ночной кошмар с вырванным из черепа мозгом уже обернулся реальностью. Флэттери слышал о том, что келпы могут проследить твои воспоминания и, следуя по цепочкам ДНК, добраться до святая святых — генной памяти. Но любое вмешательство в его мозг может сослужить службу нажавшего на курок пальца. А затем последует взрыв, который уничтожит не только его — он уничтожит всех! Ему было необходимо разобраться в самом себе. Понять, что же он такое, и только затем начинать разбираться с келпами.

Больше всего на свете Флэттери боялся, что келпы сумеют заставить его уничтожить себя самого, а это автоматически повлечет за собой гибель всего живущего на Пандоре. Этот Раджа Флэттери не желал умирать прикованным к третьесортному мирку. Этот Раджа Флэттери собирался быть директором вселенной до конца своих дней. И у него на заметке было уже немало звезд.

«А может, мне объявить себя сегодня их Богом? — гадал он. — Или дьяволом? А разве у меня есть выбор?»

Пройденное на Луне обучение доказывало, что вроде как есть. Но нутро упорно твердило обратное.

«Меня сюда привел случай, — внушал Флэттери своему отражению в плазмагласе. — И он же выведет меня отсюда. Или не выведет».

Один из мониторов в изголовье кровати засветился, и по нему побежали янтарные буквы: «Криста Гэлли». Флэттери тут же нажал кнопку и развернул страничку поиска. Нет, ее до сих пор не нашли! Ее ищут уже двадцать часов, с ног сбились и до сих пор не нашли!

Раджа нажал еще одну кнопку и рявкнул:

— Пришлите Зенца!

Он сам сделал Одди Зенца шефом службы безопасности около года назад, и до вчерашнего дня Флэттери вполне устраивала его работа. Но то, что Озетту удалось утащить Кристу Гэлли из-под плотной опеки службы охраны, сильно подпортило репутацию ее шефа.

Вчера поздно ночью Флэттери приказал Зенцу персонально уничтожить тех двух охранников, что в тот вечер отвечали за безопасность девушки. И начальник охраны выполнил приказ с присущей ему тщательностью. От остальных охранников (в тот день не находившихся на дежурстве) также ничего важного узнать не удалось. Тогда Зенц взялся за дело сам. Он приложил все усилия и использовал все свои орудия и приспособления для дознания, но и ему не удалось узнать практически ничего.

«Если ее не найдут к полудню, надо будет приказать Зенцу пустить в расход еще двоих. Это поджарит пятки остальным».

Затем он нажал кнопку «Вызов» и отчеканил:

— Срочный вызов Спайдеру Неви. Скажите ему, что он мне нужен.

Флэттери очень хотелось заставить Озетта испытать такие муки, каких не испытывал еще ни один человек. И директор был уверен, что Спайдер Неви сумеет это устроить.

Глава 5

Между людьми и богами есть существенная разница — боги не убивают своих детей. Они не хотят довести себя до вырождения.

Хали Экель, из «Записок пионеров Пандоры»

Он выглядел как самый обычный келп, похожий на другие так же, как схожи между собой живущие на Пандоре люди. Цветом он слегка отдавал в синеву. Расположив слоевища определенным образом, он регулировал морские течения так, чтобы они несли ему вдоволь пищи и кислорода. Этот келп устроился в районе горячих подводных источников, где почва обильна осадочными породами и теплое течение спиралью поднимается к поверхности. Здесь он и сформировал свой «колодец», такой же, как у всех. Люди называют их лагунами.

Все лагуны океана связывались между собой длинными тянущимися от одного келпа к другому каналами, и наземные жители Пандоры нередко пользовались этими келпопроводами для перевозки под водой как грузов, так и людей. Подобный способ доставки был намного быстрей и безопасней, чем транспортировка того же груза по поверхности. Люди путешествовали по келпопроводам, защищенные своими подводными костюмами, а общались друг с другом посредством сонара. Этот синий келп уже давно заинтересовался людьми и частенько подслушивал их невыносимо медленные разговоры.

Людям нравились лагуны: вода в них всегда была теплой и чистой и водилось много рыбы. Этот синий келп оставался диким, то есть не был пока порабощен Службой контроля над течениями и не подвергался действию электрострекал директора. Это ему удалось благодаря своеобразной мимикрии: он старался скрывать свои огни и внешне вел себя, как десятки других келпов, уже прошедших обработку Контроля. До сих пор ему удавалось дурить людей, и теперь он остался единственным свободным келпом на многие мили вокруг.

Для постройки своей лагуны келп нередко использовал химические соединения, извлеченные из тел утонувших или похороненных в море людей. Смешивая их, он эмпирическим путем создал реактив, легко отпугивающий от его владений любого незваного гостя. Помимо химии, этот келп неплохо разбирался в чтении радио— и световолн, а также звуковых волн, которые издавали проплывающие неподалеку люди.

Те же, кто осмеливался коснуться его листьев, тут же впадали в буйство и, попав в плен жутких галлюцинаций, сами бросались в море. Немало их утонуло, пока келп довел эксперимент до конца. Теперь его окружал порождавший миражи химический щит, и любой человек, заплывший в пограничные воды, тут же в страхе спасался бегством, не в силах выдержать обрушившегося на него иллюзорного бремени страстей человеческих.

Своей территорией келп считал воды, находившиеся в пределах его обзора. Но Флэттери, посылавшего своих прихвостней на покорение свободных келпов, он все еще боялся: в результате деятельности Контроля естественная искусная хореография келпов превратилась в марш роботов. «Лоботомированные» келпы были принуждены тупо выполнять функции клапанов, гонявших течения по океану.

Синий келп неустанно собирал и анализировал запахи и выделения, терпеливо копя информацию об этом необычном вине из ДНК, носящем марку «человек».

И в результате он однажды пришел к выводу, что его сознание пробудилось не само по себе, а из-за воздействия извне. Он открыл для себя, что был лишь одним из множества келпов многих Аваат — которые вместе формировали один общий большой Мозг. Он не раз находил в людской памяти упоминания об этом. И большая часть Мозга была погублена. Или же с ней была утрачена связь. Или обрублена.

Это открытие потрясло келп так же, как любого, кто узнал бы, что его нынешнее сознание составляет лишь малую часть того, которым он обладал прежде. А если представить себе, что утрата уже невосполнима, то впереди ждет лишь депрессия. Но однажды эта депрессия может перейти в ярость. И келп, назвавший себя Аваатой, впал в ярость.

Глава 6

Право самоочевидно. Оно нуждается не в защите, а только в щепетильных свидетелях.

Уорд Киль, главный судья (покойный)

Беатрис Татуш очнулась от муторного сна, в котором она тонула посреди келпа. Но тут на выручку ей пришла субмарина, толкавшая носом катер.

Собранная со вчерашнего вечера сумка плюс портфель послужили ей на жесткой скамье в зале ожидания отличной подушкой. Журналистка сморгнула остатки сна с ресниц и откашлялась. Здесь, в каюте морян, Беатрис постоянно снились кошмары о том, что она где-нибудь тонет. Но этот сон пришел что-то слишком рано.

О эта немилосердная тяжесть воды…

По спине пробежали мурашки. С чего бы? Здесь достаточно тепло. Температура на станции всегда поддерживается на должном уровне. Но вспомнив, что ей придется сопровождать до орбиты эти ужасные мозги, Беатрис почувствовала нервную дрожь. А еще этот сон… Одна только мысль о лишенном тела мозге, предназначенном лишь для того, чтобы двигать корабль сквозь пустоту от звезды к звезде, уже вызывала у нее онемение конечностей и ощущение, словно по позвоночнику провели кусочком льда. Хорошо хоть, что на орбитальной станции тоже есть кондиционеры. Через несколько часов, строго по расписанию, она уже будет там. Осталось несколько часов. Но земля больше не притягивает ее — жить по-настоящему можно только в космосе.

Почему-то знание того, что станцию окружает вакуум, нисколько не удручало ее. Сама она происходила из семьи островитян, кочевников. И была первым представителем своего рода, после четырехсот лет дрейфа ступившего на твердую землю и оставшегося на ней жить. Островитяне доверились континенту намного раньше морян, до сих пор ютившихся в своих подводных селениях. Никакая логика не могла помочь Беатрис удержаться от паники при одной мысли о давящих на нее сверху миллионах килограммов воды.

Постоянная сырость (несмотря на все кондиционеры) раздражала небо, горло и носоглотку. Хотя… на борту баркаса должно быть еще хуже. Большинство работавших под водой специалистов вышло из морян, а им повышенная влажность абсолютно не мешает. Да уж, нелегко было общаться с ними, пока она работала на глубине. Беатрис тяжело вздохнула — ее кораблик подал голос, а это значит, что ей нужно быть на месте уже через несколько минут. Гул мотора катера означал, что специальная команда пригнала его к подводному порту и удерживает в точке рандеву.

Над головой загрохотали сотни гулких шагов, и Беатрис зажмурилась, словно это могло спасти ее от нахлынувших образов местных работяг. У этих и морды были отъевшиеся, и мяса на костях не в пример больше, чем у беженцев из лагерей. Да и в глазах у них светилась надежда, а не отчаяние. Хотя, честно говоря, у тех, кто влачил свое существование в лагерях, в глазах не отражалось ровно ничего. Они были тусклы, и в них не было заметно ни проблеска хоть какой-либо эмоции.

«Представь себе что-нибудь прекрасное, — приказала себе Беатрис. — Что-нибудь вроде сверкокрыла, парящего на фоне заката».

Ох как она не любила плавать на этих жестянках! По ее подсчетам, она продрыхла в зале ожидания часов пять, пока наверху служба охраны гиперперелетов ежовыми рукавицами прощупывала пассажиров судна, их багаж и истинные намерения. Надо будет после этой «ревизии» проверить, все ли из ее оборудования на месте (спасибо Бену за выучку!). Выделенная начальством аппаратура головидения была настолько ветхой, что им с Беном пришлось озаботиться приобретением собственной, дорогой, но зато надежной. Для охранников, обязательно имеющих родню на «черном рынке», аппаратура такого класса могла стать серьезным объектом искушения. Беатрис снова вздохнула, вспомнив Бена и подлые фокусы таможенников.

«Я знаю, что за «Боем с Тенью» прячутся он и Рико, — призналась она себе. — У них свой, особый стиль, и, как бы они его ни маскировали, я-то их узнаю в любом образе».

Где-то год назад, когда «Бой с Тенью» нагло прорвался на их канал, перекрыв другие программы, Беатрис чуть было не подошла к Рико. Но потом одумалась: они явно имеют причины, по которым избегают приглашать ее. Чтобы скрыть обиду, она с головой погрузилась в свою работу. Теперь ей казалось, что она поняла, почему получила отставку.

«Им был нужен кто-то на другой стороне баррикад, — подумала она. — Я — их последний джокер».

Вчера ее срочно вызвали на замену Бена в «Новостях» и подсунули текст: «…Бен Озетт… работает над сенсационным материалом в Сафо…» Но она-то знала, что он работает лишь по звездодням (как и все последние шесть недель) в ставке директора. А «материал» — это Криста Гэлли. И вся «сенсация» готовится под неусыпным надзором Флэттери.

«Он был там, когда Криста исчезла, однако его имя не упоминается ни в одной сводке. Но ведь он тоже исчез. И головидение почему-то это скрывает!»

Беатрис стало страшно. Приказ скрыть отсутствие Бена придавал всей ситуации какую-то жуткую окраску.

Ей-то казалось, что и Бен, и Рико, и она сама уже притерпелись к тому, что мир вокруг них рушится. «Мы — свидетели, которым хорошо заплатили, — говаривал Бен. — И это мы — глаза и уши народа».

«Нет, мы — прожектора, — зло смеялся в ответ Рико. — Мы не свидетели, мы прожектора!»

Беатрис покорно прочитала в эфире навязанный ей текст, поскольку времени на вопросы не было. Только теперь она поняла, насколько обдуманным было решение ее товарищей. За ней никто не охотится. У головидения были огромные возможности, и она дала себе слово, что использует их все до единой для того, чтобы не дать Бену сгинуть.

«Но ведь он сейчас уже больше не свидетель, — остерегла она сама себя. — Он собирается разрушить этот мир».

Ах, как она его любила! И как долго! Когда-то. А может, когда-то им просто было хорошо вместе, а лишь теперь она поняла, что любит его? Нет, страсть тут уже давно ни при чем… Просто-напросто они плечом к плечу прошли через столько чужих бед и обид, что тем, кто этого не видел, просто не понять подобного братства. Но потом появился Дварф Макинтош. Именно в тот момент, когда Беатрис уже твердо решила, что больше никогда… И вновь страсть накрыла ее с головою.

Беатрис поморгала, чтобы унять в глазах резь хронического недосыпа. Заставила себя сесть (чертовски неудобная железная скамья!) и прикрыла ладонью глаза, чтобы защитить их от резкого света лампы. Рядом раздался деликатный кашель: это охранник. Как бы ей хотелось оказаться в своем офисе на орбите уже сейчас! Без всяких там перелетов и формальностей. Ее офис находился всего в паре десятков метров от штаба Контроля над течениями и от резиденции доктора Дварфа Макинтоша. Теперь ей хотелось думать только о Маке и о том, что их разделяет всего пара часов полета на челноке.

Беатрис устала. И начала она уставать уже много недель назад. И уже чувствовала, что больше не в силах тянуть лямку, что уже больше не может без отдыха. Но с тех пор, как директор заставил ее разрываться между «Новостями» и проектом, у нее не было ни секунды, чтобы присесть хоть на минутку и осознать свою усталость. А сегодня ей предстоял эфир сразу в трех программах.

Самые совершенные механизмы из построенных человечеством трудились, чтобы отвезти ее на орбиту. Когда Беатрис впервые взлетела над Пандорой, она осознала всей кожей: никто и никогда не сможет достать ее здесь, в ее офисе на орбите. Даже сам Флэттери.

Сирена над головой взвыла еще раз, и в ее голосе Беатрис послышалась тоска почти живого существа. Последний звонок. Почему-то ей снова вспомнился таинственно исчезнувший Бен. А может, его уже нет в живых? Он больше не был ее любовником, но тем не менее он был отличным парнем! Беатрис потерла глаза.

Но тут в зал ожидания вошел капитан охраны — молоденький красавчик с длиннющими ресницами. Он вежливо, но без намека на улыбку склонил голову:

— Обследование закончено. Приношу вам свои извинения. Теперь вам следует подняться на борт.

Беатрис встала со скамьи и только сейчас заметила, как ужасно помялся во время сна ее наряд.

— Мне до сих пор не вернули мою аппаратуру и записи. Мне может нагореть, если…

Капитан прервал ее тираду, поднеся палец к губам. На руках у него было всего по три пальца (включая большой), и Беатрис попыталась сообразить, на каком именно острове он родился и зачем его создали именно таким.

«Оркас? Камано?»

Он широко улыбнулся, демонстрируя отличный набор острых клыков, — по слухам, такая улыбка была отличительным признаком частей особого назначения, которые сами себя окрестили Челюстями.

— Ваши вещи уже на борту, — сообщил капитан. — Вы настолько знамениты, что мы легко опознали ваш багаж. Вам будут выделены отдельная каюта и собственный телохранитель.

— Но…

Но он уже подхватил ее за локоть и повлек к выходу.

— Мы задерживаем отправку. Ради проекта, поторопитесь.

Как только они оказались в переходе, охранник тут же подпихнул Беатрис к ближайшему шлюзу.

— Минуточку, — возмутилась она. — Я думала, что…

— На борту вас ждет ваша работа, — ухмыльнулся капитан. — Я уполномочен сообщить вам, что вы выходите сегодня в специальном выпуске «Новостей» сразу по прибытии на орбиту. Короче — еще до ланча.

И он протянул ей диктофон, который она привыкла носить на поясе у бедра.

— Вся необходимая вам информация здесь, — и капитан широко улыбнулся.

Только сейчас до Беатрис дошло, что он действительно печется о ее комфорте. Хотя один взгляд на его зубы уже лишал ее всяческого комфорта. Как журналист, она была готова вывалить ему на голову сотни «зачем» и «почему» о его смертоносных подразделениях, но обычное житейское здравомыслие заставило ее прикусить язычок. Телохранитель встретил ее у шлюза. Он был тоже молод, но коренаст и сгорблен от обилия сумок с ее аппаратурой.

— Был счастлив познакомиться с вами, — раскланялся капитан, а затем поднес ей стило и конверт: — Будьте так любезны. Моя жена просто обожает вашу программу.

— Как ее зовут?

— Анна.

«Анне на долгую память» — наскоро начертала Беатрис и расписалась с множеством пышных завитков. Не глядя на благодарственные расшаркивания капитана, Беатрис направилась к челноку. И не успела устроиться как следует в кресле, как тот стартовал.

name=t442>

Глава 7

Религия не есть любовь. И объект веры никогда не может существовать сам в себе. Помните: люди любят людей, и наоборот. Богов же люди боятся.

Дварф Макинтош, келпмастер, Служба контроля над течениями

Рассвет принес Бену осознание нового поворота в его жизни. Он понял: для того чтобы расшевелить обывателей Пандоры, он будет эксплуатировать возникший вокруг Кристы ореол святости не менее бессовестно, чем это делал Флэттери на головидении. Но теперь он, Бен, использует Кристу против директора. При этом он понимал, что ей это будет стоить многого — она должна будет пожертвовать всем: своей причастностью к человеческому роду и своей женственностью. Но ведь и он сам тоже заплатит. И еще как! Самым дорогим… Но, как бы ни повернулось, Бен поклялся себе, что возникающая между ними любовь до последней секунды останется неприкосновенной. Должен же быть какой-то выход…

Проклятье!

Нет, ничто не должно помешать ему выполнить то, что он задумал. Первый раз в жизни он работал по собственному сценарию. Накануне они с Кристой смотрели «Вечерние новости», и его нисколько не удивило, а скорее даже слегка развеселило то, что его место заняла именно Беатрис.

«Добрый вечер, леди и джентльмены, — зачастила она. — Меня зовут Беатрис Татуш, и я сегодня заменяю уехавшего на журналистское расследование в Сафо Бена Озетта. Самая главная новость на сегодняшний час: Криста Гэлли похищена из Теплицы. Восемь вооруженных террористов, которые скорее всего имеют принадлежность к Теням…»

«Она наверняка уверена, что помогает мне», — пронеслось в голове у Бена.

Но вряд ли это можно было назвать помощью. Сам Бен был отнюдь не в Сафо, а что касается восьми вооруженных до зубов террористов… Они с Кристой просто ушли из парка. Беатрис добросовестно читала скормленный ей кликой директора текст. Она слишком оторвалась от земли, витая на орбите, чтобы самой разбираться в земных делах.

Бену было забавно думать о том, что творилось сейчас на головидении. По документам, головидение принадлежало «Мерман Меркантил», но Флэттери давным-давно закупил это коммерческое сообщество со всеми потрохами. В ход пошли все способы: от подкупа до шантажа и убийств. Бен посвятил этой истории целый выпуск «Боя с Тенью». А дальше последовал его собственный первый ответственный поступок — словно стронул лавину: теперь от разбуженных им сил зависела его собственная жизнь, жизнь Кристы Гэлли и… обобранного до нитки всемогущим директором населения всей Пандоры.

Сейчас они вместе с Кристой неплохо спрятались. Более того, он осмелился коснуться ее — и жив до сих пор. Он даже целовался с ней — и жив! Даже сейчас Бену приходилось сознательно сдерживаться — так хотелось убрать с ее губ упавший локон, поправить покрывало на оголившемся во сне плече и еще…

«Ты слишком молод, чтобы разыгрывать из себя старого козла, — упрекнул он сам себя. — Так не валяй дурака. А то очень быстро станешь мертвым дураком».

И все же он не мог не думать о том чудовищном совпадении, что свело его, одного из сотен тысяч обитателей этой планеты, именно с Кристой Гэлли да еще в одно время, в одном мире, в одной комнатке… Для того чтобы Бен и Криста встретились, понадобились тысячи лет полета в космическом пространстве от звезды к звезде, риск на грани аннигиляции… А ведь Аваата чуть было не погибла целиком: от нее остались лишь гены келпа. И то распыленные в населявших Пандору людях. А вдруг в один прекрасный день они все проснутся по команде и сработают вовсе не так, как хотели бы их человеконосители?

«Но почему? — гадал он. — Почему именно мы?»

Иногда Бену очень хотелось жить самой обычной жизнью. Не спасать больше общество. Спасать только самого себя. Однако его судьба повернулась иначе, и теперь было уже слишком поздно, чтобы попытаться хоть что-то изменить. А тут еще ко всему добавилась любовь. Да, он снова полюбил. И полюбил женщину, какой и вовсе быть не должно.

Конечно, по всем статьям Криста была более человеком, чем другие аваатане. Но что там в нее вложил келп, оставалось только догадываться, в том числе и самой Кристе. Теоретически она обладала поистине энциклопедическими знаниями, которыми могла пользоваться совершенно независимо от накачавшего ее ими первоисточника. По крайней мере, яйцеголовые из лабораторий директора считали, что дело обстоит именно так. За все пять лет, пока Криста являлась объектом изучения, она проявила индивидуальность только в одном. Однако именно об этом она не желала говорить и избегала любых вопросов Бена на эту тему.

Она утверждала, что приходится дочерью Ваате, а Ваата была известна как «святое дитя» поэта-пророка Керро Паниля и Ваэлы таоЛини. А сама Ваата была сотни лет назад зачата в человеческом теле, генетически запрограммированном келпом. Она явилась свету со всей его генетической памятью плюс с постоянной связью с информационным полем всех людей. А после она около двух столетий продремала в коме.

Но истинным ее отцом должен был бы считаться Дьюк, Хесус Льюис, биоинженер, лабораторно осеменивший материнскую яйцеклетку генами келпа. Тот самый, что некогда, экспериментируя с келпом, чуть было не уничтожил все человечество. Что касается Вааты, то она, пожалуй, была больше келпом, чем человеком. Со временем Ваата стала одним из главных богов Пандоры — символом единения человека с богами. Гласом божьим. И Криста Гэлли, в которую Бен так безнадежно влюбился, обладала в полной мере доставшийся ей от легендарных предков аурой власти, тайны, очарования и смертельной опасности. Да, любить такую женщину — нелегкое бремя.

Но Бен твердо верил, что келп — Аваата — является ключом к спасению всех населявших Пандору людей. Хотя общаться с разумным келпом… В этом было что-то непристойное. Но пора бы понять, что нынешние келпы сильно отличаются от тех, что встречали высадившихся на планету пионеров. Бен прочитал немало хроник и знал, что нынешние келпы — лишь обрывки некогда великого Разума. Именно поэтому верующие считали Кристу Гэлли воплощением замысла Авааты. Они тешили себя надеждой, что келпы пытаются найти с ними общий язык. И эта теория имела серьезную научную поддержку.

Но тогда чего же они хотят?

Жить!

И вдруг в мозгу Бена словно что-то вспыхнуло: кто-то подал сигнал тревоги. И ему показалось, что он почти узнал взывающий к нему голос. Он вслушался — но сигнал тревоги прекратился так же внезапно, как и возник. То, что спало в подсознании, пока просыпаться не собиралось.

Формирующие Аваату келпы отвечали за стабильность планеты в целом. После того как биоинженер Хесус Льюис убил в процессе экспериментов большую часть келпа, результатом было то, что континенты наехали друг на друга и смялись, словно туалетная бумага, а одна из лун Пандоры разлетелась в прах. Спустя пару столетий келпы вновь расплодились, а затопленные земли стали подниматься из-под воды. Люди научились жить на твердой поверхности ничуть не хуже, чем под водой. Тем горше было Бену сознавать, что человечество, которому бы расти и процветать на Пандоре, было вынуждено барахтаться в грязи.

«И в этом виноват только директор, — думал он. — И нечего пенять на келпы, коли у него рожа крива».

Но директор категорически отказывался признавать Аваату разумной. Он предпочитал использовать келпы как примитивный механизм, способствующий расширению судоходства и попутно управляющий погодой. Даже ослу было понятно, что рано или поздно такой подход к делу приведет к самым неожиданным результатам. На сегодняшний день келпы размножались на удивление быстро, и процент порабощенных Контролем над течением особей был до смешного низок.

«Келпы сопротивляются натиску Флэттери, — подумал Бен. — И я хотел бы, чтобы к тому моменту, когда они вырвутся на свободу, они действительно оказались разумными».

Тщательное расследование Бена относительно Кристы и изучение секретных материалов выявило причины столь специфического отношения Флэттери к келпам, одна из газет даже назвала его «феноменом Авааты». Бен пару раз беседовал с заваатанами, монахами холмов, использовавших келпы в своих ритуалах.

«Криста говорит, что директор должен быть как-то связан с келпом! — думал Бен. — И монахи мне то же самое говорили».

Девушка вновь заворочалась, и Бен понял, что скоро она проснется. И тогда увидит наконец забитые лотками и лавочками улочки и еще успеет наслушаться воплей торговцев: «Молоко! Соки!» и «Яйца! Лицензионные криксовы яйца!» Одно из небольших удовольствий, которого лишал ее до сих пор директор, — это общение с людьми. Но Бен понимал, что и сам приложит все силы, чтобы оградить ее от этого.

«До поры до времени, — напомнил он себе. — Однажды у нас с ней будет весь мир на двоих».

Из кофейни снизу доносились мирное звяканье фарфора, скрип мебели и металлический звон кофейного аппарата.

Бен прислонился к стене и с облегчением вздохнул. До сих пор он не смел себе признаться в одном: он рад, что до сих пор еще жив. И при этом он не только прикоснулся к запретной плоти Кристы Гэлли — он целовал ее! С тех пор прошло уже двадцать часов, а он до сих пор еще дышит! Стоило им оказаться за пределами действия охраны, как они немедленно поцеловались. И теперь ему оставалось только дожидаться, когда Криста проснется. И еще когда Рико стукнет в дверь условным сигналом. А что будет дальше — посмотрим….

Глава 8

Вечером вы говорите «будет ведро, потому что небо красно»; и поутру: «сегодня ненастье, потому что небо багрово». Лицемеры! Различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете?^[57]

Иисус

Первым, что увидела Криста Гэлли в то утро, когда она впервые проснулась на свободе, была сверкающая чашка в руке Бена Озетта. И ей сразу захотелось, чтобы эта рука коснулась ее, нежно скользнула по щеке и погладила обнаженное плечо. Но рука, придерживающая чашку на колене, оставалась неподвижной. Несколько минут Криста любовалась им, гадая, не заснул ли он на своем посту у ее ложа. Но тут же сама мысль о том, что можно так расслабиться, усевшись на предмет типичной для островитян «живой мебели» типа этого креслопса, заставила ее содрогнуться.

Снаружи доносились звуки, свидетельствующие о том, что Калалоч тоже пробудился. Криста слышала гул людских голосов и рокот моторов — тысячи людей шли и ехали на работу. А где-то в трущобах города-порта потягивались, стряхивая утренний сон, сотни бездомных, изгнанных с их благословенных островов.

Но Криста предпочитала прислушиваться к звуку, идущему от гораздо более близкого ей источника, — к теплому сонному дыханию Бена.

«Боже! — подумала она. — А вдруг я его убила?»

Она хихикнула, представив себе, как Бен сообщает в очередном выпуске «Вечерних новостей»: «Известный обозреватель Бен Озетт был зацелован насмерть…» Она до сих пор чувствовала на губах тепло и вкус этого поцелуя. Это был ее первый в жизни поцелуй, и он потряс ее до глубины души.

Но с виду Бен вовсе не выглядел умирающим. Оставалось надеяться, что антидот, который ей ежесуточно вводили люди Флэттери, до сих пор действует. Когда Бен прикоснулся к ней губами, она пошатнулась от обрушившейся на нее информации о прошлом и настоящем ее нежданного спасителя. И образы были настолько живыми, настолько четкими…

Лучше бы ей не знать всего этого: первый поцелуй Бена с прелестной рыжеволосой девчонкой, Беатрис Татуш… Криста ощутила себя ими обеими и многими другими еще. Из клеточной памяти она легко извлекла воспоминание о первом любовном опыте Бена, о его рождении, о потоплении острова Гуэмес, о смерти его родителей. И его воспоминания осели в ее клетках в ожидании, пока рано или поздно их не разбудят.

Но получив от одного поцелуя такой обвал информации, Криста слегка ошалела и потому не додумалась тут же в этом признаться. И сегодня ночью она видела его сны, его воспоминания. И она видела «Бой с Тенью» его глазами — единственный изрекающий правду орган на теле головидения, насквозь пропитанном фальшью. Она понимала, что Бен (как и она сама) одинок и живет только ради того, чтобы жизнь других людей стала лучше. Пожалуй, об этом она с ним поговорит. Ей не хотелось терять его. Особенно сейчас — когда они наконец-то отыскали друг друга. И уж конечно ей не хотелось стать причиной его смерти.

Бен не боялся прозванного в народе «зудом» эффекта, который вызывало ее прикосновение: шок и затем вполне возможная смерть. Говорили, что это следствие ее родства с келпами — те тоже убивали одним прикосновением благодаря особой химии организма. Но порой Кристу одолевали сомнения, так ли это. Антидот был изобретен лично Флэттери, который тщательно следил за тем, чтобы она ежедневно получала свою дозу. Тем не менее информация, полученная от Бена, не была ни приглушена, ни притуплена. Действовал ли вообще этот реактив? Может, это просто специально распущенные слухи, чтобы держать свору Флэттери на приличном расстоянии от нее?

В первый раз за всю свою сознательную жизнь Криста проснулась не для того, чтобы подвергнуться многочисленным экспериментам, сложным тестам и прочим исследованиям. В первый раз она почувствовала себя не объектом научных изысканий, не рабыней в позолоченной директором клетке, а самой собой — Кристой Гэлли. Да и спала она сегодня на удивление сладко, не то что в раззолоченных хоромах Флэттери. Побег, попытки скрыться и последовавший затем поцелуй дали ей ощущение, будто она заново родилась. Она чувствовала зверский аппетит, и доносившиеся с улицы запахи кофе, роз и сдобы рождали в ней ощущение полноты жизни.

Снизу потек аромат жарившейся на гриле дичи. О, как ей хотелось мяса! Оно было ей насущно необходимо! Эти придурки из лабораторий Флэттери долго и путано ей объясняли, что причиной этой потребности является ее особое, унаследованное от келпов строение генов и что потребность в протеине диктуется метаболизмом Авааты… Глупости! Ей просто охота жрать! А еще ей всегда хотелось фруктов, орехов и злаков. Стоило ей мысленно представить лист салата, как желудок начинал сладостно ныть, а рот наполнялся слюной.

Несмотря на то, что сюда они пробирались под покровом ночной темноты, Криста хорошо запомнила все повороты и извивы пути от Теплицы директора к конспиративной квартире островитян в Калалоче. Это напомнило ей о запутанных лабиринтах келпопроводов. И тем не менее единственное, что она могла сказать о своей дороге сюда, так это только то, что она долго блуждала по городу и что все эти перемещения происходили в непосредственной близости от моря.

Криста и отсюда слышала рокот волн — извечный пульс, задающий ритм жизни маленьким портовым лавочкам и базару, в течение дня наполнявшимся покупателями. Она слыхала о том, что пандорцы любят вставать с рассветом, зато потом никуда не спешат. Конечно, куда уж спешить еле переставляющему ноги от голода человеку? C органически образованных островов началось повальное бегство. Дрейф в океане стал слишком опасным по нынешним временам: слишком много земли поднялось на поверхность, слишком много келпов стало путаться под ногами. Но большинство переселившихся на континент гордо продолжали именовать себя островитянами и одеваться по традиции бабушек и дедушек. Но те островитяне, что Криста встречала до сих пор в лабораториях Флэттери, работали там исключительно подручными или изредка в охране. И все они ничего не рассказывали ей о той жизни, что ведут за пределами базальтового монолита стен резиденции директора. Некоторые из них явно проявляли неприязнь к Флэттери и симпатию к ней.

Криста натянула покрывало до самого подбородка и подставила лицо солнечному лучу. Она чувствовала себя легко рядом с Беном и была уверена в его скромности. Теперь она знала его прежнюю интимную жизнь во всех подробностях, и ей было страшно подумать о том, что он когда-нибудь догадается об этом. Криста почувствовала, как лицо заливает румянец. Она вспомнила его первую ночь с Беатрис и ощутила себя вуайеристкой.

«Люди — очень странные существа», — думала Криста. Бен притащил ее сюда, в эту комнатушку, уверяя, что здесь абсолютно безопасно. Тем не менее он всю ночь охранял ее сон, вместо того чтобы лечь рядом. А ведь все это время он был защищен от ее «смертельного прикосновения». И кроме того, тот поцелуй… Да то, что Бен на него отважился, уже дорогого стоило!

Отношения со всеми другими людьми (в том числе с директором) научили Кристу пользоваться собственной привлекательностью. Но Бен Озетт привлек ее сразу, с первого взгляда. У него были такие же, как у нее, зеленые глаза, разве что немного темнее. И этот поцелуй на сон грядущий она сохранит в сокровищнице своей памяти как один из самых драгоценных раритетов. А еще там же останутся и его воспоминания, отныне принадлежащие и ей в той же мере: его семья (ставшая теперь ее семьей), его любовницы…

Но тут сонные размышления Кристы прервал донесшийся с улицы вопль. Он был настолько безысходен, что даже в теплой постели девушку пробрала холодная дрожь. Бен отставил чашку и ринулся к окну, а Криста не смогла даже пошевелиться.

«Кого-то нашли, — поняла она. — Опять убитого».

Бен рассказывал ей о трупах, которые по утрам находят на улицах. Но все это было слишком далеко от нее, чтобы принимать всерьез.

«Охранка оставляет их там «для примера», — рассказывал он. — И люди, идя на работу или ведя детей в ясли, натыкаются на эти останки — порой без рук, языков и даже голов. А некоторых вообще разрубают на части. Но стоит кому-либо остановиться, как его тут же хватают и начинают допрашивать: «Знали ли вы этого человека? Пройдемте…» Но никто не желает «проходить» с этими. Рано или поздно жену, мать, сестру или сына бедняги так или иначе известят. И тогда тело выдадут для похорон».

По долгу службы Бену приходилось видеть сотни подобных останков — это Криста тоже сумела почерпнуть в захлестнувшем ее во время поцелуя потоке информации. Скорее всего, тот дикий отчаянный вопль, что раздался за окном, был исторгнут грудью матери, потерявшей сына. Криста не имела ни малейшего желания выглянуть в окно. Бен повернулся к ней.

Интересно, а что он узнал о ней во время поцелуя… если узнал? Келп, прикасаясь к ней, бывало тоже считывал информацию. Но так бывало редко. Однако с теми людьми, кто отваживался до нее дотронуться, это случалось всегда. Сначала они испытывали шок, потом несколько часов тряслись с выпученными глазами, затем приходили в себя, но продолжали дрожать от ужаса. И не всем еще удавалось прийти в себя, иные просто умирали.

«Интересно, что они такого увидели? — не раз поражалась Криста. — И почему одни умирают, а другие — нет? Она тщательно изучила историю келпа, но это не принесло ей никакого удовлетворения. Она до сих пор чувствовала себя как бы объектом предпринятого лабораторниками Флэттери исследования корней ее «келпового древа».

Криста вспомнила холодные прикосновения ресничек келпа, бравших пробы ее плоти. От них она узнала о загадочных, легендарных, почти мифологических Пловцах, которые являлись отдельной ветвью человеческих мутантов. Полностью отдавшиеся стихии воды, Пловцы достигли гигантских размеров и больше напоминали саламандр, нежели людей. Они жили в подводных пещерах, брошенных морянами цитаделях и некоторых лагунах келпов. В течение первых девятнадцати лет своей жизни Криста была больше келпом, чем человеком. Нанятые Флэттери ученые считали ее творением келпа, но она была твердо уверена, что они ошибаются.

Ген келпа проявлялся в изумрудном цвете глаз слишком многих пандорцев (не говоря уже о Бене.) При своем небольшом росте — около полутора метров — Криста, однако, могла свысока взирать на большинство попадавшихся по дороге женщин. Ее сосуды виднелись под кожей не так явственно, как у обычных людей. Но кровь, струившаяся в венах, как и у всех людей, была красной и основанной на железе — это в лабораториях Флэттери узнали в самую первую очередь. Что сразу же доказало: Криста — не келп.

Она вновь вспомнила о поцелуе, и ее губы дрогнули. Ноздри затрепетали — но она никогда не позволяла себе проявлять подобные эмоции в присутствии людей директора. Особенно показывать им, что гневается.

Кристе хватило одного прикосновения к келпу, чтобы воспринять память всех, кто уже дотрагивался до него. До того, как Флэттери встал у власти, в морях потонуло немало людей. И всех их «анализировали» келпы. Прибой в Калалоче рождал в Кристе особые воспоминания, которые приходилось замкнуть в себе крепко-накрепко. Сделав над собой усилие, она обернулась к Бену:

— Ты что, так и просидел всю ночь напролет?

— Я все равно не смог бы уснуть, — ответил он и осторожно присел на край кровати.

Криста тоже села и прислонилась к его плечу. Крики за окном наконец смолкли. Они молча смотрели в окно на залитый солнцем мол, и Криста почувствовала, что ее вновь одолевает дремота, рожденная теплым прикосновением Бена, ласковым ветерком из окошка и неумолчным говором толпы под окнами. Лишь откуда-то издалека доносился скрип и лязг камнедробилок.

— Когда мы уйдем отсюда? — спросила она. Солнечный свет, тихий шепот прибоя и запах жарящегося мяса ее окончательно очаровали. Годы заточения в тюрьме директора исчезли, как не были, смытые бурной волной настоящей жизни. Там, в заключении, просыпаясь по утрам, она мечтала только об одном: чтобы ее не трогали, дали ей свернуться клубком под одеялом и досмотреть сладкие сны. Но сегодня, куда бы ни направил свои стопы Бен Озетт, Криста Гэлли пойдет за ним.

Из-за двери раздался свист. Некто просвистел музыкальную фразу и, чуть помедлив, повторил ее вновь. Вчера в доке Криста уже слышала нечто подобное.

Озетт вскочил и дважды стукнул в дверь. В ответ снова повторилась музыкальная фраза.

— Наши люди, — облегченно вздохнул Бен. — Они помогут нам сегодня уйти. Я хотел показать тебе предместья, но Рико считает, что это рискованно. Теперь уже весь мир знает, что ты исчезла. Награда за твое возвращение и мою голову назначена такая… что смутит любого честного гражданина. Люди голодают.

— Но я не вернусь туда, — сказала Криста. — Я не могу. Я уже видела небо. Да и ты целовал меня…

Озетт улыбнулся и протянул ей чашку с водой. Глоток воды вместо поцелуя.

Она прекрасно понимала, что если Бена поймают, то убьют. Флэттери наверняка уже подписал ему смертный приговор. Уж ВС об этом позаботится… как уже не раз проявлялась «забота» о любом подозрительном служащем в Теплице.

Прошлой ночью, прежде чем добраться до этого убежища, они немало попетляли по узким портовым улочкам, чтобы наверняка не столкнуться ни с одним из уже посланных на поиски патрулей. Когда они оказались в небольшом проходном дворике, Криста внезапно остановилась и, запрокинув голову, устремила взгляд в усыпанное звездами небо. Она купалась в теплом морском бризе, острых запахах безыскусной портовой стряпни и в ни с чем не сравнимом блаженстве, которое испытывает стоящий под открытым небом, когда между ним и звездами только воздух…

— Я хочу выйти, — встрепенувшись, прошептала Криста. — Мы скоро сможем выйти на улицу?

От директора в ответ на подобный вопрос она услышала бы обычное сухое «нет». А потом он начал бы перечислять: снаружи бродят страшные демоны, которые не могут дождаться, когда же, наконец, смогут тебя съесть, — это раз; еще есть ужасные Тени, которые страшно хотят тебя убить, — это два; и не пытайся даже спорить, я не допущу, чтобы эти выродки заманили тебя своими фальшивыми улыбками, — это три.

И все это сопровождалось такими взглядами и ухмылками, что у нее мурашки по спине начинали бегать всякий раз, когда Флэттери начинал ее убеждать в том, что он ее единственная опора и защита и в этом страшном мире ей положиться больше не на кого. И все же большую часть этих пяти лет она верила ему. И верила бы до сих пор, если бы не «Бой с Тенью». А потом появился Бен Озетт с просьбой об интервью, и тут окончательно стало ясно, что Флэттери боялся к ней прикоснуться только потому, что был уверен: она узнает о нем слишком многое и не замедлит с разоблачениями.

— Да, — кивнул Бен. — Мы очень скоро уйдем отсюда. Здесь, похоже, скоро станет жарковато…

Он судорожно вздохнул и выругался сквозь зубы. Затем указал на появившийся в конце улочки патруль охранки. Разбившись на две пары — каждая на своей стороне улицы, — они с индифферентным видом скользили в толпе спешащих на работу рыбаков и бегущих за покупками женщин. И хоть народу на улице было много, эти две парочки толпа обтекала, создавая вокруг них мертвую зону.

У каждого из четверых за плечом была ручная лазерка, а на поясах побрякивали прочие орудия их производства: шокер, запасные снаряды и куча достаточно эффективных мелочей для подавления любого сопротивления. Амуницию дополняли обязательные зеркальные солнечные очки — отличительный знак ВС, личных коммандос директора. При виде их кто-то ухмылялся, кто-то хмурился, кто-то пожимал плечами, а кое-кто горбился и отводил взгляд.

Глядя на их неспешное шествие по улице, Криста почувствовала противный холодок на затылке, который начал медленно стекать по позвоночнику.

— Да не бойся ты, — словно прочитав ее мысли, грустно усмехнулся Бен и взял девушку за плечи. Когда он стоял так, рядом, касаясь ее обнаженного тела, ей хотелось верить в то, что он может читать ее мысли. Или хотя бы эмоции. Ей так нравились его прикосновения. И вновь она почувствовала, как поток его жизни устремляется в нее, проникая сквозь кожу. И пока этот новый рассказ о нем откладывался в ее подсознании, глаза Кристы неотрывно следили за происходящим на улице.

Патрульные вновь разделились: теперь они начали входить в дома — пока один занимался обыском, второй оставался на страже у входного люка.

«Теперь нам не уйти».

— Что нам делать? — прошептала девушка.

В ответ Бен перегнулся через спинку кровати, достал узел с одеждой и бросил ей на колени.

— Одевайся. И попутно приглядывай за ними. Только держись подальше от окна.

Но тут над портом взметнулся всплеск оранжевого пламени, грохнул взрыв, и в небо поползли клубы черного дыма. На улице тут же началась давка: одни бежали к своим лодкам, другие — на пожарные станции. Пандорцы издавна использовали водород для самых разных надобностей: он обогревал их, давал свет и приводил в действие машины, поэтому склады баллонов с этим газом находились в городе буквально на каждом шагу. А значит, пожар был для горожан одним из самых страшных бедствий.

— Что там?..

— Всего лишь моя старая рыбачья лодка. Теперь они ненадолго отвлекутся. А если нам повезет, они могут подумать, что мы с тобой взлетели на воздух вместе с ней.

Тут грохнуло еще раз, Криста вздрогнула и принялась торопливо разбираться в незнакомой ей одежде. Одеваясь, она бросила взгляд в окно — увы, толпа схлынула, а коммандос никуда не делись. Они продолжали свое медленное и неотвратимое движение: от люка к люку, от дома к дому. Улица почти опустела — все, кто был способен бороться с огнем, уже находились на своих постах.

Пока Бен следил за патрульными, Криста натянула старое белое хлопчатобумажное платье, которое оказалось слишком широким: ее отнюдь не маленькая грудь тут же скрылась под тяжелыми складками. Девушка оттянула двумя пальцами платье на животе и вопросительно взглянула на Бена.

Он протянул ей черные рабочие штаны, наподобие тех, что были на нем самом, а из-за спинки кровати извлек длинную шерстяную шаль.

— Не знаю уж, как тебе объяснить… В общем, ты… беременна. И у тебя уже довольно большой срок.

Криста замешкалась.

— Запихай эту шаль под платье — вот и будет живот, — посоветовал Бен. — Да и штаны тебе понадобятся… Вот так. Теперь ты простая беременная островитянка, а я твой муж.

Криста послушно обмотала штанами талию и задрапировала получившееся брюхо платьем. Судя по отражению в зеркале, она получилась очень даже беременной. Разглядывая себя, она видела за плечом отражение Бена, повязывавшего на голову красную бандану, длинные концы которой он оставил свободно болтаться на островитянский манер. На платке был тот же узор, что и на ее платье.

«Мой муж, — улыбнулась она про себя. — И мы при полном параде, чтобы идти на прогулку».

Она медленно положила ладонь на округлость своего нового живота, так, словно надеялась ощутить изнутри слабый толчок. Бен повязал ей на голову такой же, как у него, платок, а сверху нахлобучил соломенную шляпу с большими полями.

— Так одевались на острове, откуда я родом, — пробормотал он. — Ты когда-нибудь слышала об острове Гуэмес?

— Да, конечно. Он затонул за год до моего рождения.

— Верно, — кивнул Бен. — А теперь ты беременная жена одного из уцелевших гуэмесцев. У островитян ты будешь пользоваться огромным уважением. А моряне из-за комплекса вины вообще с тебя пылинки сдувать будут. Конечно, все вышесказанное не относится к людям Флэттери. И документов у нас нет — времени не хватило…

Снизу засвистели. Но уже другую мелодию.

— Это Рико, — радостно улыбнулся Бен. — Ну что, пошли отсюда?

Глава 9

То, что люди хотят, и то, что на самом деле им нужно, — совсем разные вещи… Великое искусство и домашний уют — несовместимы. И рано или поздно каждому приходится делать выбор.

Артур Ч. Кларк

Выключив будильник, Беатрис позволила себе еще пару минут поваляться. Темнота, сгустившаяся вокруг кровати в этой не имеющей окон комнате, была великолепным фоном для приходящих к ней в полусне образов. Необычайно яркие и объемные, они плавали в пространстве с непринужденностью призраков. В некотором роде так оно и было.

Она грезила о Бене, об их последней совместной ночи, и некоторые моменты сознательно растягивала и смаковала. А ведь с тех пор прошло уже два года. Это было как раз накануне ее первого путешествия на орбиту, где она встретила Мака. В ту ночь она страшно нервничала и трусила перед первым космическим полетом, а Бен собирался в Высокие горы на встречу с заваатанским старцем. Несмотря на то, что они были любовниками уже много лет, в ту ночь оба чувствовали себя как-то неловко. То было прощание, и они это понимали, но ни один не решился сказать об этом вслух.

Был ранний вечер, очень ясный и теплый. Розовую полосу заката уже теснила ночная синева. Они сидели в каюте одного из принадлежащих головидению шлюпов. Беатрис до сих пор помнила тихий плеск волн за кормой и резкие крики птиц. Над морем звучал смех и свистки играющих на пирсе мальков, ожидающих, когда их позовут домой на ужин. Беатрис и Бен говорили о детях, о том, как хотелось бы их иметь, и о том, что сейчас не то время, чтобы себе это позволить. В тот вечер остальные члены съемочной группы деликатно смылись на берег, чтобы оставить их вдвоем. Позже Беатрис узнала, что это была инициатива Рико.

— Мой ответ: женщина, — провозгласил Бен, протягивая ей бокал белого вина.

— А каков же вопрос?

Она легонечко чокнулась с Беном, отпила глоток и отставила бокал в сторону. Ей вовсе не хотелось завтра с утра мучиться в космосе похмельем.

Зеленые глаза Бена горели на смуглом лице. А все его стройное мускулистое тело было словно создано для Беатрис — они идеально подходили друг другу. Нет, она никак не могла понять, что же его тянет все время в эти дикие экстремальные экспедиции, когда он мог бы навсегда остаться рядом с ней. Жить и работать. Сама она сделала уже столько репортажей о различных смертях, что на освещение новых просто не было ни сил, ни желания. Пора бы подумать и о себе.

«Я хочу говорить о жизни, о достижениях, о прогрессе…»

— Женщина олицетворяет жизнь, достижения, прогресс, — сказал Бен.

Беатрис вздрогнула.

— Ты что, мысли мои читаешь?

— Как бы я осмелился? — ухмыльнулся он.

Но в его зеленых глазах вспыхнула дьявольская искорка и пронзила ее сердце. Но было не больно, а наоборот, по телу стала растекаться теплая истома, как от прикосновения его ладони под лифчиком. Беатрис была сильной женщиной и сознавала это. И еще она знала, что лишь один человек на свете может вызвать у нее слабость в коленках — вот этот самый Бен Озетт. Она вновь взяла бокал, отпила еще глоток и поставила прохладное донышко себе на грудь.

— А о чем я думаю теперь? — ей вдруг захотелось переменить тему разговора.

— Ты хочешь, чтобы я сказал все, что собирался сказать, а затем мы могли бы мирно насладиться этой ночью.

Беатрис рассмеялась чуть громче, чем ей хотелось, и запустила пальцы в свои густые волосы.

— Интересного вы обо мне мнения, господин Озетт!

Но он не поддержал ее игривого тона — внезапно его лицо стало серьезным.

— По-моему, ты из тех людей, кто хочет видеть счастливыми абсолютно всех: себя, беженцев и даже Флэттери. Ты вела репортажи о самых ужасных катастрофах и кровавых преступлениях, которые в последнее время происходили на планете. Я это знаю, потому что тоже был там. Но все это никуда не делось, оно продолжается, и потому ты решила сбежать от всего сама. Теперь тебе хочется смотреть только на хорошее, на прогресс человечества. Что ж, мне бы тоже хотелось… — А что ты делаешь на самом деле! — Беатрис невольно сжала кулаки и отодвинулась от Бена. — Ну хорошо, будь по-твоему: охранка совсем распоясалась, и это действительно плохо. Но ты же делаешь из тех, кто с ней борется, героев, а значит, вербуешь новых и новых идиотов, готовых идти против нее. А коммандос еще больше ярятся. И конца этому не видно! Просто замкнутый круг! Черт возьми, Бен, и это теперь называется революцией: колеса крутятся все быстрей, а машина буксует на месте, все глубже погружаясь в грязь. Я слишком часто соприкасалась со смертью… Так часто, что уже и счет потеряла. И ты чаще всего был рядом. Но теперь я хочу куда-нибудь отсюда. Я хочу нормальную семью…

Бен поставил бокал на стол и взял ее за руку.

— Я знаю. Я понимаю. Может быть, я понимаю даже больше, чем ты думаешь. И хочу предложить тебе жизнь, достижения, прогресс.

На какое-то время оба замолчали, но их руки продолжали вести безмолвный разговор на языке, понятном лишь очень близким людям.

— Ну допустим. — Беатрис отхлебнула из бокала и постаралась принять как можно более беззаботный вид. — И как же вы это видите, сударь?

— Пока у меня нет никакого конкретного плана. Зато у меня есть ключ. Это информация. Кстати, мы этим как раз и занимаемся, если ты еще не забыла.

— И что же это? — Беатрис подлила еще вина себе и Бену. — Объясни.

— Помнишь, ты как-то собиралась делать репортаж о том, что в службе охраны Флэттери нет ни одной женщины? Сделала. И что было дальше?

— Сверху не одобрили, и пробить не удалось…

— И сколько раз случалось нечто подобное?

— Со мной? Не очень часто. Да и что с того? Сюжетов кругом столько, что мне за всю жизнь не отснять. Да я просто могу взять любой или выбить командировку…

— Вот именно. — Бен многозначительно поднял палец. — Если Флэттери не польстить, то материал ни за что не пойдет в эфир. Он из другого мира. В буквальном смысле слова. Он из того мира, где женщин и детей обрекают на голодную смерть только потому, что они стоят по ту сторону воображаемой границы, и он не позволит им ее перейти. Мы же из мира, который всегда учил нас: «Жизнь — превыше всего. Сохрани жизнь». Пандора слишком опасное для человека место, чтобы мы могли позволить себе роскошь убивать друг друга.

— Но я все равно не понимаю…

— А у меня зарезали половину репортажей. И не потому, что они были плохо сняты. Просто я с каждым разом все больше стягивал с Флэттери его маску. А что случится, если люди его отринут: откажутся с ним говорить, кормить его, содержать… Ну, что тогда?..

Беатрис прыснула.

— А с чего ты взял, что они на это пойдут? Для этого народу нужно…

— Информация. Показать ему, кто он такой на самом деле, а людям показать то, чем им следует заняться. С тех пор как Флэттери захватил власть, целая планета ввергнута в состояние перманентной катастрофы. Он обещал всех накормить, а голодных с каждым днем становится все больше. Но мы продолжаем стоять в очередях, потому что помним: он ведь обещал! А если народ узнает, что сумеет прокормиться без Флэттери и его охранки, станет он тогда его поддерживать?

— Народу нужно чудо, — наконец закончила Беатрис прерванную пылким выступлением Бена фразу и опустила глаза. Не такого разговора ждала она в их последнюю ночь.

Бен наклонился к ней, коснулся губами щеки и пробормотал:

— Прости меня. Но я вынужден вернуться к этой теме. Сегодня я интервьюировал группу женщин, подавших петицию шефу охранки с требованием дать информацию об их пропавших мужьях и сыновьях. А еще одна группа — около пятисот матерей! — заявила, что их сыновья были убиты, но по факту их смерти не было заведено ни одного дела, не велось никаких расследований и никто не арестован. Они обвиняют во всех убийствах охранку и готовы свидетельствовать об этом. Чем все кончится, я не знаю. Знаю лишь, что этих женщин бросили сражаться в одиночестве. Дирекция головидения запретила мне выпускать материал в эфир. Но люди же имеют право и должны знать о… но ведь должен же быть какой-то выход! Прости, это… так… просто мысли вслух.

Бен снова поцеловал Беатрис в щеку, а затем приподнял пальцем ее подбородок.

— А вот теперь я окончательно заткнулся, — и наконец поцеловал ее в губы.

Беатрис плавно осела на коврик возле стола, увлекая любовника за собой.

— Обещаешь? — Она приникла к нему в ответном поцелуе, а пальцы как-то сами проникли к нему под рубашку и трепеща заскользили по такой гладкой и теплой коже.

А его руки тем временем расстегнули ее островитянскую блузку, стянули хлопчатобумажную юбку и вдруг обнаружили, что больше расстегивать и снимать нечего.

— Очаровательное бесстыдство, — прошептал Бен, покрывая поцелуями живот Беатрис, пока та освобождала его от оставшейся одежды.

— А ты не боишься, что мы прожжем ковер?

— Мне что, послышалось, будто кто-то обещал заткнуться?

…Будильник затрещал снова и на сей раз окончательно разбудил Беатрис. Она отключила зуммер и резко села, чтобы стряхнуть остатки дремы. Бен был прав насчет ковра. Даже то, что они опрокинули на себя бутылку с остатками вина, их не охладило. Теперь она была уверена, что именно в ту ночь у Бена зародилась идея о «Бое с Тенью». Она глубоко вздохнула, но лежавшая на сердце печаль от этого легче не стала.

«Какая жалость, что мы не отважились завести малыша. Это спасло бы нас обоих».

Но будь у них ребенок, Беатрис никогда не узнала бы Мака. Отношения с Беном подготовили ее к встрече с Маком. Он был несколько старше и поскольку жил на Лунбазе, то хотел завести семью не меньше, чем она.

Беатрис нажала кнопку старта на карманном информаторе, и тот отозвался: «06.30…» Она приглушила звук и помассировала усталые веки. Основные детали, на которые нужно обратить внимание, ей и так еще раз напомнят перед самым выходом в эфир, поэтому она позволила себе слушать инструктаж вполуха, готовая в любую секунду превратиться в сплошные уши при одном-единственном имени: Бен Озетт. Еще один тяжелый вздох.

Запах в ее кают-офисе был типично морянским: безвкусный воздух, пресный, как синтетическая пища или дистиллированная вода. В крошечной студии головещания с орбиты многочисленные прожектора нагревали и высушивали воздух, отчего Беатрис почему-то было легче дышать. Впрочем, через полчаса ей в эфир. Вот там и надышится.

Она спустила ноги на пол и одернула рукава. Ну и узкая же эта девичья кровать в ее офисе! Свет она не включила, и отражение в плазе было слегка призрачным — смуглая кожа лица почти сливалась с тускло бликующими темными волосами. Их с Беном поколение было первым за два столетия, в котором появилось больше детей натурального человеческого типа, чем мутантов. И она ежедневно благодарила небо за то, что выглядит совсем по-человечески. Но сейчас уже не до сантиментов: первым делом — в душ. А затем пойдем рассказывать пандорцам новые сказки ужасные.

«Это Бен их так называл… — вдруг вспомнилось ей, и она произнесла вслух: — И рассказывали им сказки ужасные…»

Произнесенные полусонным шепотом слова повисли в воздухе, словно были произнесены не ею. Может, это был его шепот? Беатрис мучительно захотелось вновь услышать его голос и поспорить с ним о том, кто из них больше трудится до пота и кому раньше идти в душ. Она усмехнулась, забыв о всех своих заботах. На самом деле они всегда мылись вместе. Пожалуй, теперь это даже символично.

Да, она не желала вслушиваться в болтовню информатора именно потому, что панически боялась услышать что-нибудь плохое о Бене. Достаточно того, что Беатрис наконец призналась себе: она все еще его любит. Хотя и не как изумительного любовника…

«Самоубийство, — промелькнуло у нее в голове. — С равным успехом он мог бы побежать П».

А как иначе это назвать? Сам Бен не раз ее предупреждал, что идти против директора — смертельный номер.

Беатрис разбавила кофе молоком, чтобы остудить, и, машинально отхлебывая мелкими глоточками, принялась составлять сухой отчет:

«06.30. Memo: резюме, Лаунч-бэй, 5, время эфира 06.45. Тема: Криста Гэлли все еще в руках Теней. Вторая тема: органический мозг уже на орбите. Детали: террористы, оружие, наркотики, вспышка религиозного фанатизма, Тени. Последняя ассамблея проекта «Безднолет» пройдет на орбите, инсталляция ОМП произойдет в ближайшее время. Мелкие детали на месте. NB: быть на месте в 06.40. Время записи: 06.31».

Беатрис взглянула на дисплей — он уже натикал 06.36.

«Nota bene!» — проворчала она. Это означало, что стандартные часы и часы студии слегка различались. Задержка в пять минут давала время голодирекции запустить заранее заготовленный выпуск «Вечерних новостей» на тот случай, если она почему-то не поспеет к эфиру, или же, на самый поганый случай, заменить ее текст, если он им чем-то не понравится. А ведь Бен ее предупреждал!

— Черт бы их всех побрал!

«А если он и в остальном был прав?»

Ближайший эскалатор, ведущий к студии, находился в дюжине метров от ее кают-офиса. Беатрис наскоро рукой пригладила волосы и выскочила в коридор. Но как бы она ни спешила, на сердце спокойней не стало.

Бен обязательно каким-то образом связан с похищением Кристы Гэлли. И Флэттери это знает. Как еще объяснить тот факт, что до сих пор Бен публично не признан непричастным к этому? Ответ былодин: Бен уже не раз растолковывал ей весь механизм действия машины пропаганды, вот только она не желала его слушать.

«Они заметили его исчезновение, — размышляла Беатрис. — И если в сводке новостей о нем ничего не будет…» Об этом думать вовсе не хотелось.

«А ведь Флэттери знает и про нас… с Беном», — внезапно озарило ее. И она вспомнила о всех этих загадочных исчезновениях людей и страшных находках на улицах Калалоча. Ведь Бен не раз предупреждал ее об этом, а напоследок раскрыл весь механизм жутких событий. Она знала, что пропадают лишь самые обыкновенные люди. О которых никто не знает. Кто не имеет ни малейшей популярности. И потому она свято верила, что уж их-то с Беном это не коснется! Как же!

Ступив на ступеньку эскалатора, Беатрис содрогнулась от нового откровения:

«Если я не произнесу его имени в эфире, то он исчезнет навсегда!»

Беатрис была приписана к группе ученых, занимавшихся подключением ОМП. И наверняка Бену уже давно известно об ее отношениях с Маком. Подключение органического мозга было одним из пропагандистских козырей Флэттери. А пока она крутится на орбите, как же ей расследовать исчезновение Бена?

Прошлой ночью, узнав последние новости, Беатрис не знала, что и думать. Она спокойно прочитала текст, лишь внутренне пожав плечами в ответ на очевидную ложь, которую ей пришлось произнести с экрана. Она чуть было не поверила сама. Да, Флэттери сумел-таки зажать и ее в свой кулачишко.

«А дальше что, будет еще хуже?» — наконец осмелилась спросить саму себя Беатрис.

Будет. Если исчезнут они оба.

Она ринулась вверх по эскалатору, расталкивая рабочих и не отвечая на их приветствия и комплименты, — потные посредственности из безликой толпы техперсонала.

Ради чего она так спешит?

Ради Бена. Он исчезнет навсегда, если только она не успеет назвать его имя в «Вечерних новостях». Если не опровергнет ложь об его исчезновении.

Задыхаясь, Беатрис влетела в съемочный павильон, расположенный в бывшем ангаре с десятиметровым потолком. Стоило ей ступить на территорию голостудии, как искусные пальцы гримерши занялись ее волосами и замазыванием тревожных морщинок меж бровями толстым слоем грима, в то время как словно из-под земли выскочивший костюмер помогал ей влезть в пуловер с эмблемой головидения на груди. В павильоне висел неумолчный рабочий гул, но ни один из голосов не доносил до Беатрис имени, которое ей было так необходимо услышать. Как же работать, когда о Бене здесь все уже и думать позабыли?!

Она сама видела Бена вместе с Кристой Гэлли не далее чем пару дней тому назад в резиденции Флэттери. Она отчетливо помнила, как, гуляя в папоротниковом саду, он склонился к этой… к этому двуногому келпу так же нежно и заботливо, как некогда склонялся к ней, Беатрис. Она сразу поняла, что он влюблен в эту… Она-то поняла, да вот он сам пока еще наверняка не догадался.

«Мне нужно было тогда с ним поговорить… Нет, не как давним любовникам, а как… настоящим друзьям. А теперь… а теперь он, может быть, уже мертв».

Ее щеки вспыхнули, и тут же включились прожектора студии. До выхода в эфир оставались секунды, а Беатрис, до сих пор ведомая неведомым суфлером по стезе страха, не сказала никому ни слова, не услышала ничего важного…

Бен единственный ее понимал, когда она выходила в эфир. Раз за разом в течение многих лет. И он единственный знал, что ей ответить, когда она в сомнении шептала:

— Я каждый день наблюдаю панораму планеты. Пандора неспокойна, это любому ясно. Мы все здесь в скорейшем времени подохнем при первом же серьезном катаклизме. Дайте нам другой глобус!

Но он всегда находил аргументы против ее «здесь» и «в скорейшем времени».

— Самое главное «здесь» — что народ голодает уже сейчас, — мотал головой он. — Людей необходимо накормить немедленно, иначе для нас с тобой не будет даже «скорейшего времени».

Несмотря на всю свою популярность, Беатрис Татуш до сих пор чувствовала себя на студии мелкой сошкой. Но сегодня, пока парикмахеры занимались ее волосами, а гримеры — лицом, она мысленно составила собственную сводку новостей и постаралась сделать это с умом — так, чтобы не потерять Бена и одновременно не разгневать Флэттери. Она бросила взгляд на автоподсказчика и машинально откашлялась. До начала тридцать секунд. Она проглотила комок, застрявший в горле, выдавила улыбку, обернулась к камере, вдохнула полной грудью и…

— Десять секунд…

Она медленно выдохнула и, глядя прямо в красный глаз монитора, заговорила:

— Доброе утро, Пандора. С вами Беатрис Татуш со сводкой новостей…

Глава 10

Поскольку каждый объект являет собой лишь сумму собственных качеств, а качество — понятие, исключительно зависящее от субъекта, который воспринимает объект, то, следовательно, вся эта объективная вселенная, источник энергии, атомов и звезд существует не иначе как конструкция нашего сознания, как некая сумма символов определенных человеческим мозгом.

Линкольн Барнетт, «Вселенная и док Эйнштейн»

Алиса Марш жила исключительно прошлым. Прошлое — это все, что Флэттери ей оставил. Он пытал ее различными химикатами, лазерами, имплантантами, но она все равно осталась самой собой. Алисой Марш.

«Он меня боится, — думала она. — Он боится, что я не сгожусь в послушные ОМП. И он прав».

Он отобрал у нее тело, содрал жилку за жилкой или отодрал ее по нерву от своего собственного тела — какая теперь разница? Ее вены и артерии теперь подключены к органическому питателю, а Флэттери нагло разгуливает во плоти вокруг ее бесчувственного мозга! Единственное, что она могла еще ощущать, так это то, что все еще существует. Но она давно уже не испытывала никаких родственных чувств к людям, да и сама уже не помнила, когда утратила эти чувства. До тех пор, пока ее не прикуют однажды к безднолету, у нее нет необходимости измерять свое существование временем. И вот теперь оно стало ее самой любимой игрушкой. Время, и особенно прошедшее время.

«Даже туман, и тот материален», — мыслилось ей.

Логика талдычила ей о том, что, поскольку она мыслит, значит, существует, а следовательно существует и ее мозг. И если она задается подобными вопросами, следовательно есть материя, которой свойственно задаваться подобными вопросами. Давным-давно на Лунбазе на курсах ОМП ее учили, что когда-нибудь ее мозг понадобится для того, чтобы на основе механическим путем полученных данных делать чисто человеческие выводы. Но Пандора открыла новые возможности, правда, для их реализации нужно было тело. Алиса сумела забеременеть, несмотря на то, что это было раз и навсегда категорически запрещено клону с Лунбазы. И рождение ребенка она сумела сохранить в секрете. Даже от его отца — Раджи лон Флэттери N 6. Директора.

У нее не было теперь ни глаз, ни ушей, и она ощущала себя узником, обреченным пожизненно существовать в вечной безмолвной тьме. Раньше она думала, что, лишившись кожи и тела, перестанет испытывать какие бы то ни было ощущения, но теперь нередко грезила, фантомно переживая свой последний вздох, а отсутствующий язык все еще хранил на кончике вкус контрабандного шоколада.

Алиса думала, что случившееся с ней отсечет напрочь ее эмоции, но на деле оказалось, что она каким-то образом сама освободилась от них. Ныне она уподобилась богам, способным по своему желанию драпировать складки времени, растягивая и ужимая его как вздумается. Теперь только захоти — и секунды замедлят свой бег. Но какова бы ни была ее власть, она все еще помнила о том, что была некогда Алисой Марш. И именно Раджа Флэттери сотворил с ней подобное.

— Тебе придется стать органическим мозгом, — объявил он. И он же внушил ей, что это величайшая честь, что она спасет человечество и что мало кто удостаивается подобной привилегии. Может, насчет человечества он был и прав, но, хотя перед разговором он изрядно накачал Алису наркотиками, остальные доводы ее как-то не впечатлили. Она прекрасно знала, что с древнейших времен, используя именно такие аргументы, одни люди посылали на муки других людей.

— Будь благоразумна, — продолжал обработку Раджа. — Подними это знамя, и ты останешься жить в тысячах тел. Сам безднолет станет твоим телом, твоим скелетом, твоей кожей!

— Избавь меня от лишней болтовни, — ее язык еле шевелился под воздействием наркотиков, добавленных в выпивку. — Я готова. Если ты не позволяешь мне вернуться к изучению келпов и не хочешь убивать меня своими руками — делай что задумал.

Теперь она понимала, что основная разница между нею и келпом состояла в том, что мозг и тело келпа были едины, а вот ее мозг и тело — нет. Воссоединение давало полную комплектацию в том случае, когда было с чем комплектоваться. Вот этого-то Флэттери и не учел.

Но он все равно продолжал говорить, убеждать, что, дав согласие, она навсегда освободится от страха боли и страха смерти и что органический мозг — кратчайший путь к совершенству. Короче, этот жулик сулил бессмертие. Но для Алисы все его доводы были пустым сотрясением воздуха. Уж она-то начиталась отчетов, в которых помешавшиеся «органические мозги» отправляли свои корабли в никуда, а то и самовзрывались. А это значило, что при этом гибли клоны — и ее собственные, и клоны Флэттери, и клоны Мака. Да и с «Землянином», притащившим их на орбиту Пандоры, тоже случилось нечто подобное: целых три ОМ свихнулись, и команде пришлось ради спасения жизни создать искусственный интеллект, который высадил их на Пандору и бросил там.

«Теперь-то я понимаю его все больше и больше, — думала Алиса. — Хотелось бы мне когда-нибудь лично встретиться с Кораблем интерфейс на интерфейс».

Она всегда любила играть словами, и даже отсутствие плоти, для того чтобы расхохотаться от души, не мешало ей получать удовольствие от каламбуров. Но о своем сыне она всегда думала без всяких шуточек. Успокаивает лишь одно: он сделал себе карьеру в охранке Флэттери. Алиса думала теперь о нем, поскольку больше всего сожалела о том, что так и не видела сына ни разу, прежде чем…

…она освободилась от бренной плоти. «Как я хотела бы увидеть его!.. О нет! Я хотела бы, чтобы он увидел меня такой, какой я была до того, как стала…»

Алиса отдала сына переселенцам-морянам в надежде, что Флэттери (даже если узнает, что у него родился сын) не сумеет отыскать их следов. Она боялась, что их найдут и убьют обоих — они не нужны ни нынешнему директору, ни тем более его последышам.

«Я должна о нем молчать, — думала она. — И все же, как ни крути, вырастет еще один Флэттери».

И мальчик узнает о своем родстве — Алиса сумела спрятать свои записи, прежде чем директор превратил ее в органический прибор. Это был ее последний человеческий поступок.

— Твое тело выдало тебя, — сказал ей тогда Флэттери. — У тебя был ребенок. Где он теперь?

— Я избавилась от него, — сказало тело. — Ты сам знаешь, насколько я увлечена работой. У меня нет времени ни на что, кроме келпов. А что до ребенка… Это была… так, временная неприятность.

Подобный аргумент показался Флэттери довольно веским, и потому директор купился на него. И, похоже, ему в голову не могло прийти, что ребенок может быть от него. Что ж, их отношения продолжались так недолго, что в это можно было поверить. Казалось, Флэттери вообще забыл о том, что они были близки. И ни разу не пытался возобновить эту связь за те двадцать лет, что прошли с их последней ночи. Очевидно, он считает, что ребенок был результатом какой-то случайной связи. Он прекрасно видел, насколько Алиса увлечена изучением келпов. Но только Дварф Макинтош полностью разделял ее отношение к этим существам, обладавшим мистической, почти разумной властью над планетой.

«Лучше бы мы с ним остались в келпе, — пронеслось в ее сознании. — А теперь он превратился в то, чего я больше всего боюсь. И мне так плохо без него…»

Даже в своем нынешнем состоянии ОМП Алиса Марш любила вернуться к воспоминаниям о родах. О тех нескольких драгоценных мгновениях, когда она любовалась своим новорожденным сыном. Он почти сразу же перестал плакать и таращился во все глаза на убиравшую комнату наталь. Ребенок родился с буйной гривой черных волос, и в нем уже ощущалась большая внутренняя сила.

— Мальчишка-то вылез на месяц позже, — заметила наталь. — Но, похоже, он не терял время даром.

И буквально через пару минут она препоручила дитя супружеской паре, которая дала ему свое имя. Фредерик и Казимира Бруд. Последние несколько месяцев они регулярно навещали будущую мать и подготовили все необходимые документы. Алисе это стоило большей части состояния, но она хотела дать ребенку как можно больше шансов выжить. Тем временем Флэттери решил сделать из Калалоча столицу планеты — центр экономики и политики Пандоры. Молодая чета Брудов (он — архитектор, она — географ) работала в рамках этого проекта: им было заказано строительство складов и казарм для службы охраны. А впоследствии им светило заключить контракт на строительство университета. Но кто тогда мог предвидеть, насколько изменится планета и насколько переменится сам Флэттери.

«Я могла, — думала Алиса Марш. — Но изучение развития келпа оказалось для меня гораздо важнее, чем развитие моего собственного сына».

Если бы у нее было тело, она сделала бы глубокий вдох, чтобы ослабить напряжение, сковывающее мышцы живота. Но у нее не было ни мышц, ни живота, а рассудок был почти свободен от эмоций.

«Я все сделала правильно, — пронеслось в ее голове. — Если речь вести о человечестве, я все сделала так, как надо».

Глава 11

Даже если они, ослепленные алчностью, не видят зла в разрушении семьи, не видят греха в предательстве друзей, значит ли это, что и нам не следует удерживаться от подобных пагубных деяний?

Квитс Твисп, старец, из «Бесед заваатан с Аваатой»

Флаттерби Боден расстелила на пыльном чердачном столе большой кусок украденной миткали, и все трое ее одноклассников восторженно захлопали в ладоши.

— Тебе все-таки удалось! — воскликнул Джака — единственный мальчишка в их маленькой компании. Для своих двенадцати лет он был довольно высок. Его отец, как и отец Флаттерби, работал на ракетодроме, а мама — на гиперстанции морян, что увеличивало их паек почти в два раза по сравнению с большинством из тех, кто стоял в очереди.

— Тихо ты! — шикнула Флаттерби. — Мы же не хотим, чтобы нас прямо сейчас застукали. Лит, ты принесла краски?

Лит (самая младшая из всей компании — ей было еще одиннадцать) достала из-за пазухи уродливой хлопчатобумажной блузы четыре тюбика.

— Вот! Но я не достала черной, — добавила она и потупилась.

— Зеленая… — разочарованно протянул Джака. — И ты хочешь, чтобы нам поверили, что мы Тени? Ты сама знаешь, где используют зеленую краску…

— Да тише ты! — Для пущей выразительности Дана поднесла палец к губам и скорчила жуткую гримасу. — А вам не приходит в голову, что сейчас мы самые настоящие Тени? Если нас сцапают, с нами разделаются точно так же, как с ними.

— Ладно, хватит! — перебила ее Флаттерби. — Если мы тут собираемся заниматься только болтовней, то и ловить нас будет не за что. Джака и Дана, раз мы притворяемся, что репетируем, то давайте начинать: сыграйте нам что-нибудь, а мы с Лит раскрасим по лозунгу. Потом мы будем играть, а вы распишете два остальных.

— Не забудьте, охранка сегодня все утро почему-то здесь крутится, — напомнила Дана.

— Это все из-за Кристы Гэлли. Может, они думают, что она прячется где-то поблизости?…

— А может быть, так оно и есть?

— Но сюда они не зайдут, — успокаивающе подняла руки Флаттерби. Кого интересует обычный урок музыки? Она фыркнула и задрала подбородок. — У меня же брат служит в охранке. Я-то знаю, как они обычно действуют.

— Да, вот только он на Виктории, — заметила Дана, — а наши могут действовать и иначе. Их потому и посылают служить подальше от родных мест, чтобы им не пришлось стрелять в кого-нибудь из собственной родни.

— Неправда, — взвилась Флаттерби. — Их отсылают из родных мест не поэтому, а потому что… потому что…

— Ладно, хватит болтать, — перебил ее Джака, пытаясь придать голосу солидности. — Если мы не начнем играть, то они точно сюда сунутся.

Мальчик жил на границе самого большого в Калалоче лагеря переселенцев и в свои двенадцать лет успел навидаться трупов на улице. В отличие от девчонок он знал, что такое голод и что такое охранка, не понаслышке.

Глядя, как он вынимает из футляра флейту, Дана со вздохом потянулась за своим инструментом. Новенькие струны ее караколя, попав в солнечный луч, ярко вспыхнули серебром. Черная витая раковина резонатора была до блеска отполирована четырьмя поколениями музыкантов.

— Дай мне «до», — попросила она, всем своим видом показывая, что готова к работе.

Под звуки настраивающихся инструментов Флаттерби с помощью Лит разорвала ткань на четыре полотнища, метра по три каждое.

— А твой брат уже кого-нибудь убил? — прошептала Лит.

— Конечно же, нет, — сердито отозвалась ее подруга, с преувеличенным усердием разглаживая складки. И, не поднимая глаз, добавила: — Он же не такой, как эти… Да ты ведь с ним знакома.

— Ага, — кивнула Лит и хихикнула, а в глазах у нее запрыгали озорные огоньки. — Он такой прикольщик!

Флаттерби к тому времени уже использовала почти полтюбика и теперь любовалась своей работой. Краска была темно-зеленой и в сумерках могла сойти и за черную. Во всю ширину полотнища большими буквами было написано: «МЫ ХОТИМ ЖРАТЬ!» И хотя эти слова считались лозунгом переселенцев, их можно было услышать в любом районе Калалоча. А по мере того, как уменьшались пайки и росла нужда, эти слова все чаще и чаще звучали в очереди. Флаттерби сама не раз слышала. И не всегда их говорили шепотом.

Именно там, перед очередью, в которой каждый вынужден стоять по многу часов, она и повесит свой лозунг. А Лит решила повесить свой на фасаде их школы, стоявшей прямо напротив офиса «Мерман Меркантил». Джака свой вывесит напротив гиперстанции, а Дана на пристани, напротив студии головидения.

Дана взяла несколько аккордов, и они с Джакой заиграли быструю веселую танцевальную пьесу, которую недавно выучили в школе. Ее друзья еще никогда так здорово не играли, как сегодня, подумала Флаттерби. И хотя Джака порой сбивался, он мужественно продолжал играть дальше.

— А ты как думаешь, действительно ли Кристу Гэлли украли Тени? — спросила Лит.

Она изо всех силенок давила огромный тюбик с краской, стараясь, чтобы буквы получились крупными и их можно было прочитать издалека.

— Понятия не имею, — пожала плечами Флаттерби. — Даже не знаешь, кому верить. Моя мама выросла на Вашоне и считает, что Криста Гэлли что-то вроде богини. А папа говорит, что она обычный каприз природы.

— Кто каприз — твоя мама?

— Да нет же, — фыркнула Флаттерби, — Криста Гэлли, конечно. Папа говорит, что единственный способ победить голод — это установить полный контроль над течениями и что если Криста Гэлли может контролировать келпы, значит, директор правильно делает, что не отпускает ее. А что говорят твои?

— Не так-то уж и много, — нахмурилась Лит. — Они теперь работают сутки напролет. Ма говорит, что так выматывается, что слушать кого-то просто нет сил, а па даже новости не смотрит. Он приходит домой и, ни слова не говоря, отправляется спать. Мне кажется, что они боятся…

В порту раздался взрыв, и дети вздрогнули, а Дана от неожиданности выпустила из рук караколь, и тот с грохотом упал на пол.

— Это совсем близко, — пролепетала она. Когда девочка сильно волновалась, язык ей почти отказывал.

Все четверо бросились к узенькому чердачному окошку. Справа, из-за крыш ближайших домов, повалили клубы черного дыма, а слева, на соседнем доме, заходила ходуном на своих цепях огромная рекламная чашка. На улице было полно народу, а вдоль домов расположились уличные торговцы с лотками. Флаттерби услышала, как Дана судорожно всхлипнула, и указала пальцем на подъезд дома, в котором они находились.

— Охранка! — прошептала она. — Они сейчас войдут сюда!

— Надо быстро спрятать это барахло, — прошипел Джака. — Если они это найдут, то убьют нас на месте.

— Или сделают еще чего похуже, — еле шевеля языком, пробормотала Дана.

Дети бросились сворачивать еще липкие от краски лозунги, но было уже поздно.

Хлипкая крышка люка отлетела в сторону, и на чердак шагнул плотный патрульный, а второй, похожий на него как близнец — такой же коренастый и с короткой шеей, — замер у входа.

— Гляди-ка, — хмыкнул солдат, расправляя скомканную материю дулом лазерника. — Ну, и что это тут у нас? Гнездышко для плоскокрылов? Или…

Не дожидаясь ответа, он дважды выстрелил, и Джака с Лит упали замертво.

Флаттерби хотела закричать, но у нее перехватило горло.

— Они же совсем еще мальки, — проворчал его напарник. — Ты чего?..

— Из мальков выводятся рвачи. А у нас приказ.

Дуло лазерника обернулось в сторону Флаттерби, и девочка даже не успела увидеть вспышки убившего ее выстрела.

Глава 12

Есть у людей четыре вещи,

Что бесполезны в море:

Руль, якорь, весла,

А главное — страх утонуть.

Антонио Мачадо

Бен отпер дверь, и в комнату ввалился Рико Лапуш. Кивнув бледной от волнения Кристе, он протянул другу его информатор. Большая часть записей уже явно устарела, но Озетт все равно хотел их прослушать.

— Готовы? — спросил Рико, на всякий случай стараясь держаться от девушки подальше, чтобы ненароком не коснуться ее.

— Готовы, — кивнул Бен.

— Да, — подтвердила Криста.

Рико почесал заросший щетиной подбородок и поправил лазерник в заднем кармане штанов. Они с Беном познакомились незадолго до гибели острова Гуэмес — их дружбе было больше лет, чем Кристе. Инстинктивное недоверие Рико к людям не раз спасало жизнь им обоим, поэтому даже с ее святостью он держался сухо и настороженно.

— Дежавю, — усмехнулся он и кивнул на островитянский наряд девушки. — Оно напоминает мне о старых добрых временах, когда все было намного проще. На улицах шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на патруль, так что ей надо хорошо сыграть свою роль…

— Вы могли бы обратиться ко мне, — перебила его Криста, чувствуя, что щеки ее вспыхнули от гнева. — У меня тоже есть уши, чтобы слышать, и рот, чтобы ответить. Эта сестричка — не креслопес и не стакан с водой на столе ее брата!

Рико не смог удержаться от улыбки: построение фраз и акцент она скопировала мастерски. Она всему училась очень быстро, особенно если учесть, что информацию она могла черпать прямо из подсознания тех, с кем общалась…

— Спасибо за урок, сестра. Да и одета ты по всем правилам. Снимаю шляпу.

Машинально Рико отметил довольную улыбку Бена и то, что его друг смотрел в лицо своей прекрасной попутчицы без малейшего смущения.

Будучи оператором, он видел в глазок камеры немало красивых женских лиц, но теперь должен был признать: все, что ему рассказывали о внешности Кристы Гэлли, — чистая правда. Как только Бен Озетт стал репортером, Рико тут же устроился к нему в группу. Он прекрасно понимал, что его работа заключается в том, чтобы упаковать ложь в красивую обертку, и отлично с этим справлялся. За последний год он снял столько «горячих» репортажей, сколько иной оператор не снимет за всю жизнь.

«Немного бледновата, но в остальном — изумительно хороша, — подумал он. — Хотя, может, на солнце и подзагорит чуток».

Впрочем, операторы предупреждали, что солнечные лучи могут на нее вредно подействовать, однако в этой заварухе спрятать ее от солнца будет невозможно. Хорошо им командовать — за ними-то никто не охотится!

— Сейчас нам придется немного прогуляться. Медленно, спокойно, не торопясь. — Рико кивнул на информатор, который Бен все еще держал в руке. — И не волнуйся, спрячь эту штуковину. По плану мы должны были выбираться по воздуху, но все дороги к аэропорту уже перекрыты людьми Флэттери. Так что лучше поплывем.

— Но ведь…

— Я не хуже тебя помню, что нам дано указание держать ее подальше от моря… — Рико сердито засопел и, помолчав, буркнул: — Ладно, пошли.

Его уже стало раздражать печальное лицо Кристы. Уж лучше бы она испытывала страх. Или ярость. Или забилась в истерике… Но уныние — это уже ни в какие ворота! Особенно сейчас, когда пошла полоса неудач. И, когда девушка протянула Бену свою тонкую руку, Рико рявкнул:

— Нет! — Потом смешался и добавил уже спокойно: — Извини, но я не могу тебе позволить прикасаться к нему.

— Это твой собственный страх? — взвилась она. — Или твоих операторов? Он же одет!

— Это мой собственный страх.

То, что Бен ее не поддержал, уязвило Кристу в самое сердце, и она сердито отвернулась. Рико, стараясь ее успокоить, заговорил на диалекте островитян, которым почти не пользовался с тех пор, как погиб Гуэмес:

— Я всего лишь даю совет сестре, которой еще только предстоит узнать всю меру любви и доверия, которую испытывают к ней люди. А это значит — говорят ей даже то, что может принести боль.

— А как насчет страха?

«Отлично! — подумал Рико. — Ее не так легко запугать». И продолжил свою церемонную речь:

— Эта сестра быстро раскусила брата. Но пусть позволит брату напомнить ей, что боишься только неизвестного тебе. Пусть сестра даст время брату привыкнуть к ней. Может, прямо сейчас и начнем?

На сей раз девушка промолчала, и Рико подумал, что, какое бы там проклятье она ни несла в себе, делает она это не без изящества. Они дружили с Беном уже около двадцати пяти лет, и за это время у Рико было множество романов. Бен же был влюблен только один раз. И сейчас Рико вспомнил об этом, поскольку заметил, что на Кристу Бен смотрит так, как до сих пор смотрел только на одну женщину — на Беатрис Татуш.

«Что ж, это вовремя, — мысленно усмехнулся оператор. — Беатрис теперь связалась с этим Макинтошем, так что и Бену пора за кого-нибудь зацепиться».

Все, кто работал на головидении, знали, что романы, завязанные на работе, как правило, не очень крепки и непродолжительны, а создание семьи коллегами и вообще невозможно. Бесконечные разъезды и постоянный стресс были слишком серьезным испытанием для близких отношений. Рико давно уже махнул рукой на надежду создать семью и удовольствовался ни к чему не обязывающими встречами с одной рыженькой со студии.

— Нам в порт, — сказал Рико, когда они наконец оказались на улице. — Там сейчас натуральный сумасшедший дом. А возле «Летучей рыбы» охраны, по идее, быть не должно. Конечно, на Виктории тоже есть охранка, но там все же не так опасно, как здесь. Так что идем прямо на корабль.

Они свернули направо и не торопясь двинулись к кишевшему людьми порту. Рико отстал от Бена с Кристой на несколько шагов и плелся за ними, внимательно оглядывая дома и улицу. Он был настолько сосредоточен на поиске соглядатаев, что несколько раз чуть не налетел на Кристу, замиравшую почти на каждом шагу у витрин магазинов. И было от чего — едва ли не в каждой второй лавочке продавались ее изображения и связанные с ее именем сувениры. И с каждым шагом она все ниже надвигала шляпу на лоб.

«Выходит, это правда! — осенило Рико. — Выходит, она действительно ничего не знала!»

Вот она склонилась над безвкусно сшитым платьицем, упакованным в стеклянный ящичек с надписью: «Платье Кристы Гэлли, которое она носила в двенадцать лет. Не продается». Рядышком выстроилась батарея флакончиков, в каждом из которых алело несколько капелек крови, и пробирок с прядями волос (впрочем, слишком темных, чтобы они могли принадлежать ей). Кроме того, покупателям предлагались обрывки других платьев, и на каждом стояла цена и печать, подтверждающая их принадлежность ее святости Кристе Гэлли. А над всей этой выставкой — огромный плакат: «Не прикасаться! Смертельно! К каждой реликвии прилагается герметичный футляр».

«А если подумать о том, что за всю жизнь она не видела ни одной собаки или цыпленка… — мрачно размышлял Рико. — Да она же с ума сойдет от счастья, когда увидит этих чертовых птичек!»

Рико медленно плелся за оживленно беседующей парочкой, не вникая в смысл разговора. Он не ел уже сутки, и несущиеся со всех сторон запахи стряпни заставляли его желудок судорожно сжиматься. К тому же он слегка нервничал — слишком велика была вероятность, что продуманный план сорвется. Правда, взрывы в порту наделали много шума и привлекли большинство патрульных туда.

«Если ребята все сделали правильно, то нам до самой лодки не встретится ни один филер».

Но стоило Рико мысленно произнести эти слова, как тут же пришлось взять их обратно: из-за угла вывернули двое патрульных. Рико нажал кнопку на лежавшей в кармане рации, и тут же где-то в порту грохнул третий взрыв. Но солдаты даже не оглянулись. Рико вздохнул и стал нащупывать закрепленный на поясе лазерник. Это была старая модель с маленькой зоной действия. Глядя, как патрульные неторопливо шагают навстречу, он почему-то вспомнил, как трудно было достать к этому старью заряды.

Бен с Кристой тоже заметили солдат и замедлили шаг, а затем и вовсе остановились. Прохожие торопливо обходили пару, время от времени заслоняя их от Рико, также остановившегося в нескольких шагах. Он уже присмотрел на всякий случай открытый люк. Новый взрыв еще больше усилил суету на улице, и Рико подумал, что останавливаться, когда все кругом бегут, не очень умно. Выглядит это подозрительно. Патрульные подошли уже совсем близко. Форма цвета хаки свидетельствовала об их принадлежности к охранке, а крупные уши и толстые губы выдавали в них уроженцев острова Лумми. Однако вооружены они были только шокерами.

Рико нащупал рукоять лазерника, и в ту же секунду Криста двинулась навстречу солдатам, мастерски изображая тяжелую походку беременной. Ее рука поднялась к голове в традиционном для островитян приветствии.

— Братья, — заговорила она как ни в чем не бывало, — этой матери нужна гостиница. Очень нужна.

Патрульные этого явно не ожидали.

— Через два квартала налево, — машинально ответил один. — А магазины…

Но напарник ткнул его локтем в бок:

— Похоже, эти взрывы — дело рук Теней… так что пошли! Сестра, вам не стоит оставаться на улице. Вы, двое, — он указал на Бена и Рико, — отведите ее куда-нибудь в безопасное место и сами тоже больше не высовывайтесь.

Солдаты развернулись и двинулись в сторону порта, а Рико наконец-то смог перевести дыхание. Он тихонько просвистел пару нот. Любой островитянин с самого детства знал этот сигнал, означавший: «Все в порядке».

— Похоже, Рико просто счастлив. И исключительно благодаря тебе, — улыбнулся Бен.

— А я еще это и заснять успел, — и оператор горделиво щелкнул по крошечной линзе на кармане рубашки. — Шикарный материал для твоих мемуаров, сестра.

Он отключил укрепленную на поясе камеру и протер рукавом похожую на небольшой серый страз линзу видоискателя.

— Может, будем выбираться отсюда? — спросила Криста. — Сами слышали, они говорят, что Тени…

— Это мы, — шепнул, наклонившись к ней, Рико. — Никакой атаки не будет. Впрочем, теперь может начаться бунт. Здесь становится жарковато. Но до «Летучей рыбы» уже рукой подать, — и он кивнул на висевший впереди указатель: «Пирс N 4».

Только что прибывший паром пришвартовался у дальнего пирса, очевидно, не рискуя подойти ближе к порту из-за угрозы взрывов. Пестрая толпа пассажиров со всех концов Пандоры уже потекла живой рекой по трапу. Обладатели двух— или трехколесных мобилей выстроились в очередь у пандуса. Огромное количество ног затопало по причалу, мешая нанесенную ветром пыль с водой из брандспойтов, и жирная грязь полетела из-под колес во все стороны, забрызгивая нарядные костюмы островитян, всегда любивших, собираясь на ярмарку, как следует приодеться.

Почти у половины пассажиров на шеях висели пластиковые идентификационные карточки, свидетельствующие о том, что их владельцы работают в том или ином части проекта. Но какую бы работу они ни выполняли, платил им Флэттери. Они жили обособленно, все больше отдаляясь от собственной родни. И все чаще в спины работников космодрома летели проклятия жителей порта.

Пирс был как бы мостом, связывающим две станции метро: одна ветка вела в городок работников проекта, вторая — к стоянке субмарин. В переходах станций толпились лоточники, торгующие средствами для загара, содовой и сухофруктами. Здесь всегда воняло углем и жареной рыбой и никогда не смолкал гул огромной толпы.

И тут случилось то, чего Рико больше всего боялся. Один из беженцев, мокрый с головы до ног (очевидно, попал под струю из брандспойта), вдруг поднял над головой какой-то плакат, орудуя локтями, пробился сквозь толпу на пирсе к одному из пассажиров и бросился на него. Оба схватились врукопашную и, тузя друг друга, свалились на землю. Оказавшиеся рядом другие пассажиры тут же присоединились к потасовке и, оторвав нападавшего от жертвы, стали со злостью пинать его, не давая подняться. Дюжины две переселенцев бросились было на выручку, но были тут же окружены и тоже сбиты с ног.

Рико с Беном проталкивались сквозь толпу, прикрывая собой Кристу. Со всех сторон раздавались яростные вопли и стоны, то и дело в воду падали тела. Воздух раскалился от ругательств и проклятий, и уже у многих на лицах появились ссадины и синяки.

Криста шла, спрятав кисти в рукава и скрестив руки на груди по старому островитянскому обычаю и, как бы ее ни толкали, не опускала рук, словно верхняя часть ее тела застыла, как в игре мальков «замри-отомри». Внезапно у них под ногами оказался тот самый плакат, с которого все началось, и Бен заметил, как Криста замедлила шаг, чтобы прочесть надпись. На полотнище значилось: «Дай брату шанс!»

Сзади раздался ужасающий треск ломающихся перил и исторгшийся из сотен глоток вопль ужаса. Бен обернулся: целая секция ограждения пирса не выдержала напора толпы и несколько сотен людей оказались в воде.

«Хоть это-то их остудит, — подумал он. — Правда, ненадолго».

— Шагай потише, — прошептал Рико Кристе. — Ты же беременна и устала, да к тому же уже сутки ничего не ела.

Последнее полностью соответствовало истине. Рико вспомнил, как часто голодал в детстве. А вот интересно, Криста Гэлли или директор хоть раз в жизни ложились спать натощак? Они-то с Беном ложились, не раз и не два. Правда, в последние годы это случалось только потому, что они много работали и попросту не успевали толком поесть. Но когда Рико был «мутью» (как презрительно называли островитян), то недоедал постоянно.

Глянув туда, где заканчивались границы лагеря беженцев и начиналась ограда городка работников проекта, Рико заметил расположившуюся в ожидании толпы на небольшой поросшей травой лужайке группу охранников на персональных черных мобилях. Они пока не предпринимали никаких действий, очевидно, ожидая, когда люди выпустят пар и основательно выдохнутся. Тем более что запах свежей крови в такой близости от периметра да еще рядом с неогороженным участком побережья мог привлечь рвачей, а именно охрана от этих тварей входила в прямые обязанности солдат. Если открыть по ним стрельбу, толпа рассосется сама собой, и таким образом охранники убьют двух зайцев, даже не помяв мундиров.

Аппаратура внешнего наблюдения Рико не зафиксировала ни одного охранника на пирсе. Но у него не было ничего, что могло бы зафиксировать действие высокочастотных переговорных устройств, которыми директор снабдил свою гвардию совсем недавно.

Криста шла, уставясь прямо перед собой невидящим взглядом. Бен тронул ее за локоть.

— Прежде чем мы уйдем, скажи им, что они все — одно. Заставь их понять, что они все — одно целое. Если самому себе отрубить руки и ноги, то погибнешь.

Бен сжал ее локоть и тряхнул. Рико только сейчас заметил остановившийся взгляд Кристы, но пылавший в ее глазах странный дикий огонь тут же погас, зрачки сузились, и лицо вновь приняло обычное выражение. И еще Рико заметил, что Бен, взяв девушку за руку, постарался не коснуться ее обнаженной кожи.

— Мы отправимся в порт Надежду, — быстро заговорил Бен на ходу. — Там изумительное озеро и горы, и в это время года вода теплая даже по ночам. Старые острова уже ненадежны и легко уязвимы. С морянами у нас хорошие отношения и есть много сторонников, но тебе трудно будет спрятаться в их подземных городах. Сейчас главная опасность для нас — охранка. Директор разослал по всему побережью воздухолеты. Особенно их много вокруг Теплицы. Его «ястребки» приносят ему в клюве немало интересного. А в море нам угрожают келпы… — он запнулся, взглянул на Кристу и продолжил: — …и новая флотилия директора, а также несколько хороших судов, которые он так выгодно продал охранникам Вашона. Конечно, и они засылают к нам своих шпионов.

Рико вздохнул с облегчением. Он знал, что Бен лжет. И все сказанное им предназначалось для подслушивающей аппаратуры, а не для ушей Кристы. Судя по ее отсутствующему взгляду, она не услышала ни слова.

Девушка пробиралась сквозь толпу на четвертом пирсе, словно ничего не видя вокруг и не слыша доносившихся со всех сторон воплей. Теперь уже пылало несколько рыбачьих лодок, и пожарные пытались их оттолкнуть баграми подальше от остальных. Одно из судов сил безопасности Вашона двигалось на полных парах в сторону Теплицы.

В конце пирса показалась наконец «Летучая рыба», принадлежавшая студии головидения. Рико воодушевился. Он надеялся, что операторы успели сообщить обо всем капитану судна Эльвире. Она всегда спокойно относилась к внезапному изменению планов и терпеть не могла встреч с охранкой Вашона.

Эльвира была самым лучшим капитаном голостудии. Насколько Рико знал, она не интересовалась политикой, у нее не было ни хобби, ни друзей, ни особых религиозных пристрастий. Она страстно любила одно — выходить в море на своей самой быстрой на всей Пандоре амфибии и мчаться на полной скорости как можно дальше и дольше. И если на берегу она была просто одним из лучших водителей, то под водой и в воздухе ей просто не было равных. Она возила Бена и Рико в «горячие точки» уже столько раз, что они давно сбились со счета. Но горячее, чем сегодня, еще не бывало.

Бен поймал взгляд Рико и, вопросительно приподняв бровь, кивком указал на девушку.

Рико поскреб двухдневную щетину. Криста молча стояла, глядя на толпу, которая наконец-то начала расходиться. Подбирая упавших и разбросанные вещи, люди тихонько разбредались по улицам Калалоча.

Все, кто был там в тот день, навсегда запомнили, как утреннюю тишину вдруг расколол оглушительный грохот, подобный удару грома или щелчку огромного кнута. Но не было ни эха, ни сотрясения воздуха. Даже дети перестали плакать, испуганно уткнувшись в материнские юбки.

Рико заткнул уши пальцами, чувствуя, что сейчас потеряет сознание: этот звук проник в него, пронизал насквозь, отозвался в каждой клетке, в каждом нерве. Если бы ударная волна действительно контузила его, то у него до сих пор звенело бы в ушах.

«Она что-то сделала с моим… нет, с нашим сознанием!»

Криста почувствовала, что внезапно обрушившаяся тишина была результатом вспышки ее гнева. Она обрадовалась, когда Бен и Рико стали приходить в себя, но те смотрели на нее с откровенным страхом. Толпа, застыла на несколько мгновений, озираясь в поисках орудия, а затем забурлила пуще и вдруг бросилась на появившиеся на берегу грузовики с охранкой.

Криста развернулась и зашагала к «Летучей рыбе», все еще имитируя тяжелую походку беременной. Поднявшись на борт, она зябко обняла себя за плечи и застыла, глядя на море. Снова послышался детский плач, а ошарашенные жители городка только теперь начали приходить в себя и потирать уши. Рико заметил, что с горящих лодок огонь уже перекинулся на пирс и несколько ближайших к нему магазинчиков. Оба уже опустевших парома на всякий случай погрузились под воду. Рико присоединился к Кристе, а Бен стал отвязывать концы.

— То, что ты видела улицах, копилось месяцами, — сказал Рико. — Они уже созрели. Но еще слишком рано, и они неорганизованны. Сейчас они могут только проиграть. Кто-то из них пойдет за нами. Кто-то бросится громить порт. Да и в лагерях вот-вот начнутся волнения. Теплица в опасности…

— Ее очень хорошо охраняют, — не терпящим возражения тоном бросила Криста. — Они проиграют.

Их взгляды встретились, и Рико в очередной раз отметил про себя, что Криста не щурится даже тогда, когда солнце светит ей прямо в глаза.

— Теперь я понимаю, что ты чувствуешь, когда говоришь, что боишься прикоснуться ко мне. — Она машинально разгладила складки платья на своем фальшивом животе. — То, что я знаю о Тенях, и то, что вы знаете обо мне, по сути, одно и то же. Я знаю лишь то, что говорил мне Флэттери. Я не знаю, почему вы боитесь дотронуться до меня. А ты не думаешь, что я тоже боюсь дотронуться до вас?

Так и не дождавшись ответа, она отвернулась и молча ушла в рубку.

Глава 13

Зло — в глазах смотрящего.

Спайдер Неви, агент директора по особым поручениям

В домашнем кинозале было темно, и лишь один тусклый ночник освещал лицо директора снизу. Этот световой эффект был тщательно продуман, дабы подчеркнуть и без того немалый рост Флэттери (он был на голову выше любого среднего пандорца) и занимаемое положение.

На подлокотнике его любимого красного кресла лежал пустой футляр от голокассеты с оранжевым флуоресцентным грифом: «Только для просмотра». Рядом уже от руки было добавлено: «(TD), только для С. Неви». Ниже черным стандартным шрифтом было набрано название: «Крайняя мера». Флэттери хмыкнул: по его собственному приказу ко всем, кто нарушал секретность этого проекта, тут же применялись крайние меры и их прямиком отправляли к Спайдеру Неви в качестве учебного материала для его начинающих следователей. Да, хорошую охранку чистыми руками не создашь.

— Господин Неви. — Флэттери поприветствовал своего заместителя сдержанным кивком.

— Господин директор, — обычным бесстрастным тоном отозвался Неви.

Даже Флэттери, несмотря на весь его опыт капеллан-психиатра, никогда не мог с уверенностью сказать, что за мысли и эмоции прячутся за каменной маской его помощника. Еще не рассвело, а он уже здесь — как всегда, лощеный, неторопливый, корректный, в идеально сидящем морянском сером костюме.

— Зенц до сих пор их ненашел, — заговорил Флэттери, стараясь казаться спокойным. Но от сдерживаемого гнева голос дрогнул и выдал его.

— Но именно Зенц их и упустил, — отпарировал Неви.

Флэттери осклабился — он не нуждался в напоминаниях. Особенно в напоминаниях Неви.

— Значит, теперь их искать тебе! — Он подкрепил свои слова жестом, энергично ткнув своего заместителя пальцем в грудь. — Верни мне девчонку, а из остальных вытяни все, что удастся. Озетта можешь оставить на сладкое. «Бой с Тенью» — его рук дело, и заткнуть их надо уже сегодня!

Неви только кивнул, давая понять, что задание ему ясно. Вопрос о вознаграждении, как обычно, будет обсуждаться по выполнении. Тем более что Неви никогда не просил лишнего, так как по-настоящему любил свою работу. Как правило, ему поручались беспрецедентные случаи и задачи, не имеющие решения. Но железная воля директора подталкивала и направляла его к разгадке любого казуса.

«Ни один шедевр не создашь без инструментов», — подумал Флэттери.

— Аэропорт уже заблокирован, — продолжил Неви. — Их там, между прочим, ждали. Мы взяли с полдюжины их сообщников и как следует распотрошили их. Все сплошь хлипкие интеллигенты. Люди Зенца как следует прочесали все поселение. Поблизости девчонку прятать больше негде, так что они попытаются ее куда-то срочно перевезти. На материке им оставаться — чистой воды самоубийство. Скорее всего они попытаются уйти морским путем. Последние диверсии это только подтверждают. Я думаю, они двинут на Викторию. Может, есть смысл чуть выждать, а затем раскинуть сеть как можно дальше? Как вы считаете?

— А в доках ты установил слежку?

— Естественно. И еще на всякий случай напичкал «жучками» яхту голостудии. Я уже подключил их к вашей личной системе прослушивания. — Неви бросил взгляд на часы на консоли директора. — Да, вы уже можете их слушать, когда вам будет угодно.

Флэттери невольно протянул руку к командному пульту и тут же проклял себя за несдержанность, вызванную самой обычной усталостью. И, что еще хуже, он успел перехватить взгляд Неви, от которого явно не укрылся промах начальника.

— Ладно, — выдавил из себя улыбку Флэттери. — Ты молодец! Мы легко возьмем их всех. И наградят за это тебя. Зенц мне тут жаловался, что ты отобрал у него лучших людей… Ну так что с того?! Главное, что работа сделана!

Директор удовлетворенно хлопнул ладонью по столу, словно уже раздавил заговорщиков.

Но, похоже, заместитель не разделял его энтузиазма — он все так же молча сидел с бесстрастным выражением лица. Единственной его реакцией на пылкую речь начальника был небольшой корректный поклон. Голова Спайдера Неви имела почти обычную форму и черты лица были вполне человеческими, но нос ему заменяла узкая влажная щель, а смуглая кожа была иссечена багровой сеткой капиллярных сосудов. И от его темных проницательных глаз ничто не могло укрыться.

— А что вы собираетесь делать с этой Татуш?

Флэттери почувствовал, как его лучезарная улыбка начала стремительно выцветать, и усилием воли вернул ее на место.

— Беатрис Татуш нам еще ой как пригодится. То, что она делает в своем проекте «Безднолет», ни за какие деньги не купишь. — Неви попытался что-то сказать, но Флэттери жестом остановил его и продолжил: — Я знаю, что ты имеешь в виду. Ее мелкую интрижку с Озеттом. Но ведь они уже больше года как…

— Это вовсе не было «мелкой интрижкой», — все же перебил его Спайдер. — Их отношения длились несколько лет. А пару лет тому назад, во время подавления забастовки шахтеров, они оба были ранены и…

— Я знаю женщин! — прошипел Флэттери. — Сейчас она его ненавидит. Он удрал вместе с девчонкой, которая моложе ее! Он подвел всю студию, своих коллег… Он саботирует проект, наконец! А разве вчера она не вышла в эфир и не прочла послушно все, что ей понаписали?

Неви молча кивнул.

— Она не хуже нас знает, что одно упоминание имени Озетта в связи с инцидентом с Кристой Гэлли тут же поднимет его популярность до небес, и тогда нам уже не удастся его скомпрометировать никакими средствами. Между ними давно все кончено! А как только он попадет к нам в руки, будет покончено и с самим Беном Озеттом. К тому же сегодня Татуш находится на орбитальной станции, а значит, для нас недосягаема.

Неви и тут смолчал.

— А теперь, — Флэттери азартно потер руки, — я покажу тебе, каких успехов я добился в укрощении келпов всего за два года. Ты знаешь, как трудно было заставить всех смириться с моей идеей, что келпы надо подрезать. Ладно, с этим мы справились, а самопознание келпа уже давно научились подавлять ребята из моей лаборатории на Оркасе. Как они этого добились, объяснять долго, достаточно сказать, что их методы сводятся не только к механическому контролю над келпами и управлению течениями. Благодаря полученным недавно нейротоксинам мы теперь можем управлять эмоциями келпов! Помнишь, что случилось с тем келпом, в котором пряталась группа боевиков Теней у Лилливаупа?

Неви кивнул:

— Еще бы. Вы еще тогда сказали Зенцу: «Руки прочь!»

— Именно.

Флэттери пересел в другое кресло. Стоило ему включить головизор, как свет медленно померк. Прямо в центре комнаты зажглись несколько мониторов, на которых появились изображения различных помещений морянской наблюдательной подводной станции и расположенной рядом с ней келпостанции, выстроенной прямо на месте старого оракула.

Пандорцы называли оракулами участки дна, на которых ризоиды келпа цеплялись за кору планеты. В течение трех сотен лет культивировавшие келп моряне высаживали отдельные растения рядами, а их все более мощные с течением веков корни дробили камень, и таким образом постепенно вся планета покрылась трещинами и складками, проходящими вдоль линий оракулов, что в свою очередь наконец-то привело к образованию на Пандоре островов, а затем и континентов.

Кстати, и личный парк Флэттери — Кущи — был разбит в подземной пещере на месте древнего оракула. Для того чтобы создать свой шедевр паркового искусства, директору понадобилось выкорчевать и сжечь трехсотметровый корень. Но его рабочие и не с такими задачами справлялись.

Двое мужчин внимательно смотрели на висящие между ними мониторы. На первом лысый морянин сидел за контрольной консолью на келпостанциии и, судя по его движениям, очень нервничал. Второй экран фиксировал главный шлюз станции снаружи. Третий также вел съемку снаружи, и его объектом была серая колышущаяся масса келпа. Минуты шли, и если на втором и третьем экранах ничего не происходило, то человек на первом переживал все сильнее.

— Его дети недавно уплыли в келп, — комментировал происходящее на экране Флэттери. — Теперь он за них волнуется. Их рыб-дыхалок уже пора заменять. Все они по долгу службы принимают антидот. Вот только келп, после того как мы его обработали нашим новым препаратом, почему-то приобрел просто непреодолимую страсть именно к этому антидоту.

Между слоевищами келпа появились фигурки детей. Они двигались подозрительно медленно даже для подводной съемки и просто недопустимо медленно для резвящихся в воде непосед.

Морянин включил световой маяк, но тот лишь мигнул пару раз и погас.

— Вот, смотри, он уже в третий раз дает им сигнал «Общий сбор», — ткнул в экран пальцем Флэттери. От возбуждения он уже не мог сидеть спокойно.

Тем временем к морянину присоединилась женщина в мокром насквозь форменном комбинезоне келпорезки Службы контроля над течениями. Мужчина, бурно жестикулируя, заговорил:

— Линна, я не могу дозваться их из келпа. Их дыхалки уже давно должны были иссякнуть… Что там происходит?

Женщина — такая же хрупкая в кости и бледная, как ее муж, — никак не отреагировала на его слова. Она молча смотрела перед собой невидящим взглядом, словно грезила с открытыми глазами. Большинство работающих под водой не носят в помещении вообще никакой одежды. Судя по ее комбинезону, она работала в зоне, которую моряне называют Синим сектором.

— А может быть, это его прикосновение… — пробормотала она. — Прикосновение… особое… Ты не работал с ними, тебе не понять. Они уже не такие скользкие и холодные, как раньше. Теперь келпы такие… они, в общем, такие… ну…

Она смешалась, сконфузилась и замолчала, но даже на экране было видно, как вспыхнули ее щеки.

— Так какие они? — рявкнул морянин.

— Я… знаешь, последнее время они ласкают меня… как ты меня ласкаешь… — Теперь уже не только щеки, но и все лицо женщины порозовело от смущения, что было особенно заметно благодаря контрасту с ее белыми волосами. — Он теперь теплый… Ну, вроде того. И у меня от его прикосновений все внутри дрожит… Все-все, до последней жилочки.

Мужчина криво усмехнулся и вздохнул.

— Ну хорошо, а дети-то тут при чем? Да где ж они, наконец?

И он бросился к ближайшему плазовому окну, пытаясь разглядеть в темной мути воды хоть что-то. Флэттери видел, что из этого окна детей разглядеть было невозможно, и продолжал наблюдать за все возрастающим беспокойством морянина с чувством тихого злорадства.

Морянин снова кинулся к пульту и включил маяк. Его пальцы нетерпеливо барабанили по экрану сканера.

— Но они же только что были там! — уже в отчаянии воскликнул мужчина. — Так не бывает. Это какой-то кошмар! Я включаю красный сигнал.

И он содрал пломбу с ящичка с красной кнопкой. Директор знал, что ни один морянин не подаст красный сигнал по пустякам. С помощью этой кнопки станция оповещала Службу контроля, орбиту, Центр коммуникаций и ближайшую базу морян, что требуется немедленная помощь.

— Видел, а? — возбужденно хмыкнул Флэттери. — А вот теперь он принял решение.

— Я пошел наружу, — сообщил мужчина. — А ты оставайся тут и следи. Ты меня поняла?

Но жена сидела молча, и ее глаза следили за чем-то ведомым только ей. Наверняка она грезила о пятнадцатиметровых слоевищах синего келпа. О том, как они преграждают ей дорогу домой…

Мужчина уже собрался: он нацепил пояс с инструментами и прихватил рыбу-дыхалку. Затем повесил на плечо длинный подводный лазерник и прикрепил к поясу несколько запасных зарядов. Затем, повинуясь внезапно пришедшей в голову мысли, подхватил всю сетку с дыхалками — этими подводными симбиотами морян, которые снабжают их чистым кислородом, вводя его прямо через артерию.

Ну и дела! Внезапно Флэттери передернуло, а по спине побежали мурашки. Он буквально впился в экран, машинально потирая шею.

Морянин уже вышел наружу, и луч его фонарика заскользил по мерцающему огоньками келпу и краю изгороди. Съемка велась вечером, и сгустившиеся под водой да еще на приличной глубине сумерки размывали все детали. Поэтому выражения лица мужчины уже не было видно — только его сероватый силуэт, — и для столь подробной хроники это было серьезным дефектом.

Когда морянин подплыл уже к самой ограде, установленной вокруг келпа на расстоянии его самых длинных слоевищ, внезапный звук заставил его обернуться. Дверь шлюза отворилась, и появившаяся из него женщина медленно и как-то лениво поплыла в колышущиеся объятия водорослей. Из незакрытого шлюза вырвался огромный пузырь воздуха и устремился к поверхности. Мужчине оставалось только бессильно наблюдать, как толща океана крушит его теперь беззащитный дом, а затем…

Экраны мигнули и погасли. Запись кончилась.

Флэттери выключил голо и зажег свет. Неви сидел молча, и на его ужасном лице застыло все то же бесстрастное выражение. Наконец он спросил:

— Выходит, этот келп заморочил их, а потом съел?

— Именно.

— По команде?

— Да. И команду дал я!

Наконец-то Флэттери довелось увидеть мелькнувшую буквально на секунду ухмылку своего всегда непоколебимого помощника. Выходит, и страшный Спайдер Неви изредка позволяет себе подобные вольности.

— Мы оба хорошо знаем, что будет, если поднимется шум. — Директор секунду помедлил, вздохнул и продолжил: — Начнутся всякие там призывы к мести… А в конце концов нас просто вынудят по всенародной просьбе выкорчевать этот келп. Ты видел, что он сделал?

— Да. Но я всегда думал…

— Вот-вот! — перебил его Флэттери. — Все думают именно так. Мы все прекрасно знаем, что келпы сверхчувствительны. А тут еще добавь к этому всякие там религиозные заморочки и суеверия… — От возбуждения Флэттери заговорил быстро, почти захлебываясь и сопровождая свою речь бурной жестикуляцией. — Я должен достичь двух целей: первая — обрести полный контроль над течениями и вторая — я должен найти способ пробудить в келпах сознание. И мне вовсе не обязательно, чтобы они были умницами, мне достаточно будет, если они просто проснутся. И если кто будет разевать рот, мы их заткнем. Пора делать высшие ставки! Мы и так уже потеряли десятки отличных келпопроводов за годы пустой болтовни.

— Так вы таки подобрали к ним ключик?

— Огонечки! — жестом экскурсовода Флэттери указал сквозь огромное плазовое окно на раскинувшуюся внизу опытную станцию. — Когда келп начинает подмигивать, это вовсе еще не значит, что он проснулся. Он в этот период больше похож на неразумное дитя и знает только то, что ему скажут взрослые дяди. А язык общения с ним — химия плюс электричество.

— И вы уже с ними говорили?

— Конечно. Но самым первым делом надо оградить «ребеночка» от общения с его дикими и невоспитанными собратьями. Это необходимо. Иначе они начинают общаться через соприкосновения и обучать друг друга. А для этого у них есть келпопроводы. И они — ты только представь себе! — по километру в ширину. Эта чертова трава общается посредством оторванных и посланных друг другу по течению листьев. Но информация с листочков облетает по пути слишком быстро, а благодаря километровому келпопроводу она не так выдыхается.

— Но как вам… Каким образом вы можете научить их тому, что вам от них надо?

— А я их и не учу. Я ими манипулирую. Это очень древний метод, господин Неви. Все очень просто: я применяю метод кнута и пряника. Сначала поглажу, потом побью…

— И как же они относятся к подобному… предательству?

Флэттери расхохотался:

— Ну да, предательство — это же по твоей части. Профессиональный интерес. Ну хорошо, одного мы подрезаем и держим на свету. Поэтому он не способен запомнить много. По последним исследованиям, можно считать доказанным, что способности келпа к запоминанию начинают развиваться после того, как он вступает в стадию спорообразования. Да ты и сам только что видел, до чего эта водоросль сумела додуматься. Но мы не будем ей позволять заходить так далеко. А еще мы недавно выяснили, что и споры тоже могут стать переносчиками информации от особи к особи.

— Нет, вы меня разыгрываете! Я не могу поверить в то, что вы всерьез можете называть их разумными.

— О, еще как могу! Вы что-то позабыли, господин Неви, что я капеллан-психиатр. И если я не молюсь каждые пять минут, это еще не значит, что меня не интересуют проблемы сознания. Да меня интересует абсолютно все, что оказывается у меня на пути. Вот и выходит, что к келпам у меня двойной интерес.

— «Двойная опасность» — так прикажете вас понимать? — вновь ухмыльнулся Неви.

— О нет, чепуха, — рассмеялся Флэттери в ответ. — Пока ничего подобного. Если исходить из того, что я уже о нем знаю, он должен меня очень сильно удивить, чтобы я начал его расценивать как «двойную опасность». Это не более чем очередная интересная проблема, требующая оригинальных решений.

Неви поднялся. Цивильный пиджак не мог скрыть рельефность его мускулатуры.

— Что ж, решайте свои проблемы, а мне пора решать свои. Пошел искать девчонку и Озетта.

Флэттери чуть было сам не встал, чтобы проводить гостя, но тут же опомнился и важно благословил его движением руки (впрочем, не ощущая ничего похожего на благочестие).

— Да-да, дела, дела… — пробормотал он и, уже не глядя на уходящего, снова включил головизор: вот-вот должна была начаться сводка новостей Беатрис Татуш. Ей предстоит также освещать следующий рейс челнока на орбиту, поскольку событие предстоит поистине историческое: наконец-то органический мозгопроцессор доставят в космос и подключат к безднолету. В последнее время Флэттери привык думать об ОМП как о вещи. Он больше не называл его «она». «Она» — это Алиса Марш. А ОМП — это «это».

И все же настроение у Флэттери было поганое. Он весь кипел. Вовсе не того он ожидал от разговора с Неви. Ему хотелось его… одобрения, что ли? Директор не любил демонстрировать свои слабости, а тут не просто продемонстрировал — разошелся вовсю!

— Все, что тебе понадобится… — буркнул он уже в спину выходящему помощнику, так и не окончив фразу.

Но Неви, видно, пока ничего не было надо — он лишь поклонился и молча вышел. Флэттери вздохнул с облегчением, но тут же машинально проверил причину подобного проявления эмоций. Оказалось, что это чувство облегчения вызвано тем, что он начинает доверять Спайдеру Неви. А уж кому, как не ему — капеллан-психиатру, знать, что доверие рано или поздно заканчивается кинжалом у горла. Ну уж свое-то горло он никому не подставит!

Глава 14

И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла.^[58]

Христианская «Книга мертвых»

Тропа заваатан пролегала по пляжу в километре от Теплицы. Ее протоптали ноги праведников во время постоянных паломничеств к морю, где они собирали листья келпа для обрядов, проводимых в их высокогорной пустыне. Тропа была кое-где укреплена, а кое-где огорожена — заваатане все делают на совесть. На некоторых площадках были даже установлены скамьи для отдыха, с которых открывался изумительный вид на панораму необъятной Теплицы Флэттери и Калалоча. А от акватории порта до самого горизонта море буквально кишело кораблями, лодками, яхтами, и то тут то там мерцали пятнышки акваферм. Но сегодня взгляд на пейзаж внизу вызывал скорее тревогу, нежели мирную благостность: над портом колыхалось несколько черных султанов дыма, сверкали вспышки взрывов, и вопли боли и страха доносились даже сюда — на овеваемую ветром площадку высоко в горах.

Два монаха-заваатанина молча смотрели на царящую в городе сумятицу. Старший из них был высоким, худощавым и с очень длинными руками. Второй был низок даже для обычного пандорца и коротконог, из-за чего был вынужден все время бежать трусцой, чтобы не отставать от своего рослого спутника. Оба были одеты в форму своей клана дирижабликов: полувоенного образца довольно свободные хлопчатобумажные куртки и штаны, оранжевый цвет которых символизировал цвет их духовных наставников дирижабликов.

Огонь всегда привлекал дирижабликов, и сейчас целая их стайка, как зачарованная, медленно плыла в сторону города, над крышами которого мерцали разряды лазерников и в нескольких местах разгорались пожары. Они покачивались на ветру, величаво раздувая свои огромные паруса, а длиннющие щупальца волокли обычные балластные камни. Но если в это накачанное водородом чудо природы попадет хоть малейшая искра, то дирижаблик немедленно взорвется, оставив в воздухе лишь облачко мелких синих спор. Заваатане собирают их для своих самых сокровенных ритуалов, на которые допускаются только просветленные братья. Некоторые не могли добиться этой чести и за десять лет упорного служения.

— Это ужасно, что они не понимают… — прошептал младший монах. — Если бы мы могли научить их, объяснить им…

— Справедливость — тоже своего рода якорь, — предостерег его старший. — Им нет необходимости знать ничего. Ни-чего. Ни чего-то одного, ни чего-то другого … Ни чего-то вообще. Это освобождает сознание от постороннего шума и очищает эмоции.

Он простер над миром свои длинные руки мутанта, а затем тихо повернулся и уселся на скамью, подставив лицо ласковым лучам обоих солнц.

Старший монах Твисп любил ощущение солнечного тепла на коже. В молодости он был рыбаком и искателем приключений, а потом ушел к заваатанам. И вовсе не из за того, что это сулило спокойную старость. Он видел, что служение открывает ему прежде неведомые возможности. Как и большинство монахов, он был очарован творящимся на его глазах мифом о земле, поднимающейся из океанских глубин. Стремясь оградить свою общину от бушевавших по всей Пандоре страстей — политических дрязг, экономических кризисов и борьбы за кусок хлеба, монахи выстроили тайную сеть нелегальных ферм.

Твисп немало успел перепробовать в своей мирской жизни — в какие только свары он не ввязывался! Мало кому из его братьев по вере выпало столько испытаний. Но теперь времена изменились, да и он сам изменился. Сейчас он мог предложить Пандоре нечто большее, чем благочестивые медитации. Но говорить об этом со своим младшим товарищем пока не торопился. Моуз не религиозен, он просто любит думать, и ему будет хорошо в ордене. Уйти от заваатан ему будет трудно.

Два дирижаблика проплыли прямо рядом с площадкой, и Моуз тут же опустился на колени и затянул псалом «Исполнение». Он верил, что однажды этот псалом просветлит его настолько, что мягкие щупальца с небес снизойдут и до него и бережно вознесут его к высшему уровню бытия. Твисп уже сподобился испытать просветление дирижабликов четверть века назад, во время первого пробуждения келпа. И было это еще до того, как железные пальцы Флэттери стиснули Пандору, и до того, как были убиты все, кого он любил.

Рожденные келпом дирижаблики были равнодушны к людям, однако что-то необычное всегда могло привлечь их внимание. Вот и теперь — Моуз заорал псалом с таким усердием, что пролетавшая мимо парочка замедлила ход, затем вернулась и стала колыхаться совсем неподалеку от площадки, гордо сияя на солнце золотыми парусами.

— Эти двое сегодня собираются умереть, — тихо сказал Твисп. — Ты уверен, что тебе хочется пойти с ними?

Моузу уже давно пора было знать, что их тянет на огонь, как бабочек. За годы служения он съел уже достаточно листьев келпа и спор дирижабликов. Два человека на открытом воздухе неподалеку от Теплицы — это всегда патруль. А у патруля всегда оружие. И дирижаблики, стремящиеся к смерти-что-приносит-жизнь, уже знали, как можно добыть столь необходимое им пламя. Они начали стравливать газ из воздушных мешков и с нежными трелями, всегда сопровождавшими этот процесс, стали быстро приближаться к площадке. Теперь псалом Моуза звучал уже не так истово: голос молодого монаха дрожал, и он пару раз пустил петуха.

У каждого дирижаблика было десять щупалец, причем одна пара была длиннее остальных и служила для того, чтобы волочить каменные глыбы, используемые в качестве балласта. Дирижаблики, решавшие, что пришла пора принять смерть-жизнь, сбивались в стаи и пускались на поиски грозы. Но их вполне устраивала любая искра — лишь бы скорее превратиться в шар яркого пламени и затем пустить по ветру легкое облачко синих спор. А еще искру можно было добыть, сильно постучав балластными камнями друг о друга. Или о балласт другого, и когда это удавалось, оба самоубийцы сливались в ослепительном оргазме грандиозного взрыва.

Внезапно огромные оранжевые шары потеряли интерес к монахам, вновь развернулись и уже без колебаний устремились к Теплице. Твисп перевел дыхание и обернулся к Моузу. Парень сидел, крепко зажмурившись, по его лицу стекали крупные капли пота, а вместо пения из горла вырывался какой-то жалкий сип. Твисп дружески похлопал собрата по плечу и сказал:

— Они летят прямо на периметр. А там лазпушки. Через пару минут они станут горсткой пыли. И остальные не замедлят последовать за ними.

Моуз встал и посмотрел туда, куда указывала длинная рука его старшего товарища. Оба дирижаблика, почти прижавшись друг к другу, целеустремленно неслись на максимально возможной при сносящем их в сторону морском бризе скорости.

— Охрана Флэттери не станет стрелять до тех пор, пока они не окажутся над лагерем беженцев, — прошептал Твисп. — И тогда дирижаблики превратятся в оружие. Смотри!

Все произошло почти так, как он предсказывал. Но то ли кто-то из солдат директора свалял дурака, то ли кто-то из островитян успел сделать меткий выстрел, но дирижаблики взорвались прямо над Теплицей. Двойной взрыв был таким мощным, что даже у стоящего далеко от места происшествия Твиспа перехватило дыхание и глаза на секунду ослепли. Большинство наземных строений метрополии директора исчезло в клубах оранжевого пламени, а в высоченной стене со всех сторон образовались чудовищные бреши.

Перед глазами все еще плыли цветные пятна, а по ушам уже ударила чудовищная какофония — грохот рушащихся зданий, вопли боли и стоны умирающих. Ну такое-то Твисп уже слышал. И не раз.

Зато Моуз поднялся в пустынь, когда ему было всего двенадцать. Он редко ходил по тропе и почти ничего не знал о том, как живут его мирские братья. И как они умеют друг друга убивать.

— В наших силах лишь отринуть это, — сквозь зубы произнес Твисп. — Пусть живут как знают, а нас оставят с миром.

Мокрые обрывки шкур дирижабликов разбросало ветром по скалам, где они трепетали оранжевыми пятнышками, как язычки пламени.

«Теперь появятся новые беженцы, — думал Твисп. — Тоже голодные и без крыши над головой. А их куда девать прикажете?»

Орден заваатан помогал переселенцам по всему побережью. Некоторые лагеря им даже удалось превратить в сады, огороды или рыбофермы. Твисп как-то подсчитал, что, оказывается, Флэттери приютил в Калалоче лишь малую толику обездоленных. И тем не менее народная присказка о том, что «повсюду голодают, но в Калалоче от голода умирают», имела под собой серьезную основу. Хотелось бы передать эту статистику «Бою с Тенью».

«Ничего, придет время, когда и директору придется затянуть пояс потуже».

Твисп хорошо помнил, как двадцать пять лет назад израненных и обожженных беженцев с погибшего Гуэмеса на морянской спасательной станции сваливали кучами, как дохлую рыбу. Тогда-то он и познакомился впервые с милыми манерами дирижабликов. И тогда, как и сейчас, вина за случившееся в первую очередь ложилась на капеллан-психиатра.

И все же Флэттери понес не такой большой урон, как могло показаться на первый взгляд. Большая часть его владений располагается глубоко под землей, и старый монах знал о множестве потайных ходов, пронизывающих скалы под Калалочем во всех направлениях. Но Флэттери использует их вовсе не для побега. Твисп хорошо знает его стратегию: заманить под землю как можно больше восставших и убить всех одним махом. Если бы у них было время подготовиться, они еще могли бы надеяться на победу… Чертовы Тени! Слишком рано! Те, у кого не осталось ничего, кроме собственной жизни, еще не готовы к борьбе за нее.

Моуз робко подергал Твиспа за рукав. Он застыл на тропе спиною к городу, не решаясь отвести взгляд от скалы под ногами. У юношей не бывает таких серьезных глаз. Мир, которого он прежде не знал, рухнул ему на голову и придавил своей тяжестью. А ведь как он носился со своей головой! Мыл ее ежедневно по обычаю заваатан. И вся она пестрела пересекающимися шрамами — следами многочисленных операций.

Твисп принадлежал к тем немногим, кто был от этого избавлен. Его седая шевелюра была не тронута и заплетена в косу — память о фамильной прическе его старого друга. Друга, который давно уже мертв. А ведь по слухам, этот его друг по имени Тень Паниль имеет прямое отношение к появлению на свет Кристы Гэлли.

— Нам нужно собрать споры, — перебил его мысли Моуз. — Но для того чтобы собирать пыльцу в долине, нам нужны лазерники.

Твисп прикрыл глаза и вызвал в памяти только что виденный кошмар. Взрыв наверняка не пощадил и деревню. Хотя, с другой стороны… Перепуганный племенной скот Флэттери наверняка уже ринулся во все бреши в ограде. И там, где они пронесутся в дикой панике, не останется ничего живого.

Рвачи уже поняли, что подходить к периметру опасно, но сейчас, когда в воздухе пахнет кровью, а по неохраняемой долине носятся ошалевшие стада, эти твари не замедлят появиться. Вот только охоты на рвачей еще не хватало для полного счастья! Твисп угрюмо усмехнулся:

— Споры быстро портятся. Если мы хотим их собрать, нужно идти прямо сейчас.

Монахи спрятали принесенные с собой листья келпа под приметным белым камнем. Только сейчас Твисп заметил, что Моуз по-прежнему избегает его взгляда.

— Ты что, боишься?

— Конечно, — всхлипнул парень. — А вы разве нет? Нас ведь там убьют! Рвачи скоро почувствуют запах… запах…

— А всего несколько минут назад ты был готов на все ради того, чтобы умереть… в нежных лапах дирижаблика. Велика ли разница? В небе свои демоны. Ты ничего не боишься на тропе только потому, что тебе сказали, будто тропа безопасна. Но ты и сам прекрасно знаешь, что несколько человек уже нашли здесь свою гибель. И кого-то чаша сия не минует и в будущем. Ты чувствуешь себя на тропе в безопасности, забыв, что единственная твоя защита здесь — пара кустов да обрывистая скала. А твое единственное оружие — твои руки.

Твисп широким жестом обвел полыхавший внизу город и раскинувшееся за ним море.

— Силы природы могут убить тебя не хуже любого демона. Как здесь, так и везде. Мы уже в опасности. И она вечно ходит по пятам… Даже если рвачи и явятся, то они пойдут на запах крови, а не за нами. Так что мы все же в относительной безопасности. Расценивай то, что ты еще жив, как чудесный подарок.

Монах вскинул на плечо пустой мешок и, не оглядываясь, стал большими шагами спускаться в долину, где их ждали споры дирижабликов. Моуз не раздумывая припустил следом, глядя куда угодно в поисках неведомых опасностей, но только не себе под ноги.

Глава 15

Жажда власти в первую очередь подразумевает не столько ее употребление, сколько злоупотребление ею.

Гастон Башлар, «Психоанализ огня»

Два старичка-лоточника укрылись в небольшой подворотне, спасая от разъяренной толпы себя и свой нехитрый товар. Один из них жевал раздавленное пирожное, второй периодически вытирал рукавом сочившуюся из разбитого носа кровь.

— Скоты! — шипел, брызгая кровавой слюной, Торвин. — Все озверели! Покажите мне хоть одного, у кого мозги остались на месте! Кроме тебя, дружище, конечно. Вот ты — человек.

Он похлопал собрата по несчастью свободной рукой по плечу и обнаружил там болтающийся лоскут:

— Ой, Давидик, твое пальто…

Дэвид стряхнул с подбородка крошки и попытался извернуться, чтобы увидеть свое плечо здоровым глазом.

— Ничего, заштопаю. — проворчал он. — Гляди-ка, толпа схлынула. Если кто и остался, так уже помер. И мы можем забрать их карточки для бедных.

— Нетушки! Я никуда не пойду!

И хотя голос Торвина сквозь рукав прозвучал глухо, Дэвид понял, что его друг непоколебим в своем решении. Это тоже было неплохо. Видит он слабовато, а ноги уж и вовсе не годятся для того, чтобы удирать от охранки. А если у них отберут карточки — вот это уже будет катастрофа. Старички жили тем, что скупали и перепродавали их из-под полы. И каждый день рисковали жизнью ради того, чтобы сунуть украденный пирожок или пригоршню сухофруктов какому-нибудь бедняге, у которого карточки не было. Дэвид ошарашено помотал головой:

«Что за идиотизм!»

Они уже давно торговали рядом, дружили, и тем не менее Дэвид не имел права обменять свой пирожок на сухофрукты Торвина. Нет, он должен был сначала оторвать от своей карточки талон на фрукты, а Торвин — его зарегистрировать, и лишь тогда Дэвид мог получить что просил. А если у одного нет в карточке талонов на выпечку, то другой не имеет права угостить его пирожком. Потому что коли Торвин посмеет съесть пирожок без талона, то потеряет свое место в очереди. Если ему повезет, то уже через неделю он снова получит место. А не повезет — может спокойно подыхать с голоду с полным карманом талонов.

— Бред собачий! — вздохнул Дэвид. — Какое счастье, что я уже одной ногой в могиле. Глаза б мои не глядели на это все безобразие! Дождались! Наши дети уже готовы друг другу в глотки вцепиться. Как это понимать: одному положено жрать, а другому — нет! А наш предводитель морит младенцев голодом, потому что ему, видите ли, к звездам захотелось! И пусть летит! Никто не держит! Вот только с кем он нас оставит? С этой сумасшедшей от голода сворой, в которую он превратил наших детей? Ну объясни мне, Торвин, как дальше жить…

— Ба!

Рукав Торвина уже промок насквозь, зато нос перестал кровоточить. Это Дэвид понял по его восторженному тону. Вот когда его самого как-то треснул охранник, так легко не обошлось.

— Думать вредно! — пробурчал Торвин. — Лучше уж нам с тобой помалкивать. Сушим себе сколько положено фруктов, печем сколько положено пирожков — и порядок. Это ж радоваться надо, что у нас есть чем кормить семьи!

— Радоваться? — скорбно хихикнул Дэвид. — Ты вроде уже не малек. Свой ум есть. И кто же тебя учит радоваться, когда за стеной полно тех, у кого и крошки на столе нет? Это не меньший грех, дружище, чем лопать от пуза в то время, когда твои соседи голодают.

— Но мы же добываем карточки для бедных…

— Осквернением могил! — прошипел Дэвид. — Вот до чего они нас довели! Мы мародеры, которых в любую секунду могут пристрелить за те крошки, что мы спасаем для бедных! Это полный бред, Торвин. И сейчас, глядя на эту озверевшую толпу, я это окончательно понял. Все подорвать на фиг и начать сначала! Они хотят жрать сейчас, а не…

— Они… Ты что, об этих скотах, что разбили мне нос? Ну нет, эти-то как раз не голодают! У них есть карточки. Они работают. Если бы они не гнусавили свое «Мы хотим жрать» с утра до вечера, вот тогда бы…

— Слушай, Торвин, по нынешним временам и у старика крыша может съехать. Ты только выслушай меня. Мы с тобой уже старперы. Разве что ты чуток помладше меня. Да неужто ты с ними не поделился бы, если б мог?

Торвин выглянул на улицу, посмотрел в обе стороны и снова сел.

— Да, конечно. Ты ж меня знаешь — я не жадный. Да я и делал это уже не раз.

— Ну так слушай меня, старик. Да, у тех, из толпы, есть карточки. Да, они приносят домой еду, но только на четверых. А если в семье шесть человек… восемь… десять? Им все равно положен паек только на четверых!

— Но ведь никто же не протестует! Кто не работает, тот…

— Когда я или ты совсем состаримся и будем вынуждены пойти на иждивение к своим детям — Корабль, сохрани нас от этого! — вот и появится в семье лишний рот. А паек-то только на четверых! И раз у тебя нет карточки — отправляйся в лагерь беженцев, дружище. Вот и получается, что семьи по шесть, по восемь человек едят только за четверых.

— Нет уж! Те бедолаги, у которых нет ни карточек, ни работы, ни еды, которые заживо гниют в вонючем лагере и спят в грязи, уж они-то не будут бегать по улицам с воплями «Мы хотим жрать!». У них на это сил недостанет! Они же еле ползают. Мы с тобой отрываем от себя крохи, чтобы искупить вину перед своей совестью. А эта толпа только орет! И о чем орет, то и получает!

Дэвид подхватил прикрытый тряпкой лоток и тяжело поднялся на ноги. Но толпа двигалась слишком быстро. Если б не старческие ноги, он ушел бы вместе со всеми. Торвин, осторожно ощупывая нос, прогундосил:

— Я боюсь их, Дэвид. Они могут нас убить. Да-да, и запросто.

Дэвид пожал плечами:

— Они тоже всего боятся. Потому что только с карточкой они могут встать в очередь, да и то лишь когда дойдет до их номера. А не будет карточки — долго ли до того, когда ты или я однажды проснемся в грязи на побережье? И на сколько же ночей у тебя хватит здоровья спать в грязи, а, Торвин?

— А ты меня с ними не равняй, — пробормотал Торвин, все еще массируя нос. — Я так просто не дамся. А когда меня бьют…

— Подумаешь, какая драма! — фыркнул Дэвид. — Какой-то растяпа под напором толпы влетел сюда и опрокинул лоток, под которым ты прятался. Всего-то и делов — кровавая юшка! Да не корчи ты из себя страдальца! Лучше посмотри на Поэта. Вот уж кого действительно побили, так побили.

Дэвид кивнул в сторону ближайшей подворотни, из которой появился темный силуэт. Улица уже полностью опустела, лишь время от времени по ней торопливо пробегали группки вооруженных отнятыми у охраны шокерами восставших. А в конце ее виднелся хвост очереди — самые храбрые (а может, самые голодные) уже отважились вернуться на свои места.

По одной карточке занимать место в очереди имел право один взрослый с одним ребенком, поэтому эта тяжелая работа выпадала в основном на долю иждивенцев. Легко ли в одиночку или даже с мальком вдвоем дотащить до дому двухнедельный паек на всю семью? Охрана бдительно следила за порядком в очереди, поэтому от склада тянулись в разные стороны два хвоста: один из входящих, второй из выходящих.

Для тех очередников, кто сомневался, успеет ли он сегодня попасть на склад, а также для тех, кто хотел хоть как-то разнообразить скудный паек и побаловать своих мальков, вдоль очереди бродили лицензированные лоточники. Дэвид и Торвин были как раз из таких.

Мужчина, к которому приклеилась кличка Поэт, был им хорошо знаком: как и старики, он ежедневно гулял из конца в конец очереди, рассказывая легенды о Корабле и обещая его возвращение. Однако у него хватало ума не позволять себе никаких высказываний против Флэттери и его проекта «Безднолет». Как-то раз он попытался выступить против директора, и его забрали. И кончилось все тем, что он сломался в прямом и переносном смысле. С тех пор он больше не ходил с гордо поднятой головой, а хромал, согнувшись в три погибели. Дэвид слышал, как сегодня Поэт кричал откуда-то с дальнего края толпы:

— Я был на самой вершине горы! Свободу!

— Этого, что ли? — фыркнул Торвин и тут же пожалел об этом: нос снова закровоточил. — Поменьше бы он нюхал споры дирижабликов, был бы здоровее.

Дэвид снисходительно улыбнулся. Они с Торвином были почти ровесниками (обоим под шестьдесят), но познакомились не очень давно, поэтому не так уж много знали друг о друге.

— Меня ведь тоже один раз забирали, — прошептал Дэвид. — Как-то охранник потребовал у меня пирожок. Никаких талонов у него, вестимо, не было. Я знал, что, если уступлю один раз, он станет доить меня ежедневно. Да я бы лучше все бедным раздал, чем этой сволочи! И вот тут-то я сделал ужасную глупость: швырнул свой лоток в очередь, и пирожки тут же расхватали. Ну и дурак! Я думал, что арестуют одного меня! Так вот: всех, у кого обнаружили пирожки, не отоваренные по карточке, забрали тоже.

Лицо Торвина вытянулось:

— Дружище… Я и не знал… И что было дальше?

— Меня привели в большой сарай, разделенный на много маленьких камер простыми занавесками. И в каждой кто-то кого-то пытал. Со всех сторон доносились жуткие крики и стоны… А запах…

Дэвид поперхнулся, глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух из легких. Поэт все еще ковылял по улице, что-то бормоча себе под нос и жестикулируя.

— А он был рядом со мной. В соседней камере. Тогда он был большим человеком, с самого верха, — директором всего головидения. Флэттери тогда только входил в силу… Так вот, он выступил в открытом эфире и заявил, что Флэттери хочет промыть мозги всему миру.

— Какой смелый человек! — прошептал Торвин. Теперь он смотрел на Поэта совсем другими глазами.

— Какой дурак! — в сердцах сплюнул Дэвид. — Ему бы лучше было подобрать тайком команду и подрывать все потихоньку изнутри… Вот хотя бы как ребята из «Боя с Тенью». Он же прекрасно понимал, что ему за это будет.

Дэвид встал, отряхнул пыльные штаны, надел кепку и, глядя из подворотни куда-то вдаль, тихо продолжил:

— А теперь я расскажу тебе, что с ним сделали. Они сложили его пополам и запихали в жестяную бочку. А к яичкам привязали бетонную гирю без дна. Мало того, что он головы не мог поднять, так должен был все время держать коленями эту бетонную дуру. А руки у него были связаны за спиной, и изредка ему приносили еду, но ставили на пол, и ему приходилось есть ртом, как животному. А еще время от времени по бочке колотили железными ломами, так что можно было оглохнуть от грохота. Он был ученым человеком. Я не слышал от него ни одного проклятия. Он только молился. Молился всем богам, которых я знаю, и таким, о которых я никогда не слышал. Они специально свели его с ума — кто ж поверит сумасшедшему? Настоящему сумасшедшему, который ест насекомых и всякие отбросы, лишь бы не умереть с голоду.

Стало тихо. Торвин задумался, обдумывая услышанное. Поэт все еще ковылял по улице. Двое патрульных прошли мимо, даже не взглянув на него.

— Дружище… — прошептал Торвин, облизывая пересохшие губы. — А что они?.. А ты как же?..

— Меня просто побили. Это было не так уж страшно. За неподчинение властям я получил только сутки. Не думаю, что капитан был так уж благодарен тому охраннику, что меня задержал. Во всяком случае, в нашем районе я его больше не видел… Смотри-ка, на улице опять порядок. Пошли работать. Надо бы еще хоть что-нибудь продать и вернуться домой пораньше. А то, когда на улицах неспокойно, моя Энни места себе не находит, пока я не приду.

Старички повесили свои лотки на шеи, поправили товар, вышли на грязную улицу и побрели к очереди, напутствуемые хриплым криком Поэта:

— Брат, брат, да настанет свобода!

Глава 16

Помни, что сила на моей стороне; ты почитаешь себя несчастным, но я могу ввергнуть тебя в такое убожество, что самый свет дня станет тебе ненавистен. Ты — мой творец, но я — твой повелитель.

Мэри Шелли, «Франкенштейн», Вашонское хранилище литературы

Спайдер Неви проследил, как Рико втаскивает сходни на палубу «Летучей рыбы», и слегка подкрутил верньер, чтобы увеличить изображение. Теперь спина оператора стала видна крупным планом.

— У него лазерник, — сказал Неви, ткнув пальцем в фигуру на экране. — Прикреплен сзади к ремню. Похоже, он умеет с ним обращаться.

Все это он проговорил, ни разу не взглянув на ведущего вместе с ним наблюдение офицера охраны. «Летучая рыба» на экране отвалила от причала, и Неви подключил еще один сенсор, установленный на выходе из гавани.

Объектив нацелился на окно рубки проходящего судна и дал крупным планом изображение происходящего внутри. В кресле помощника рулевого сидел Рико Лапуш, а Криста Гэлли стояла сзади, облокотившись на спинку. Слева от нее примостился что-то говорящий ей Озетт. Увидев, что за штурвалом стоит Эльвира, Неви, хорошо знавший ее репутацию, беззвучно выругался.

— Если наш катер попытается их перехватить, эта дама легко уйдет. И что тогда?

— Тогда мы прикажемим остановиться, — отозвался Зенц. — А затем дадим предупредительный выстрел.

— А затем?

Зенц откашлялся, прижав рукой щель, заменявшую ему нос.

— Будем стрелять, пока не выведем их из строя.

Неви даже поперхнулся от такой глупости. Снаряд лазпушки дает взрыв с зоной поражения радиусом в тысячу метров. О каком же «выведении из строя» тут можно говорить?

А Зенц, очевидно, принимая молчание Неви за одобрение, продолжал разглагольствовать:

— Директор учредил отдел безопасности всего около года назад. В наши повседневные обязанности уже тогда входили поиск и перехват любых судов, входящих в гавань Калалоча и выходящих из нее, за исключением кораблей компании; поиск и задержание любых военных и наземных отрядов, пересекающих периметр с обеих сторон…

Неви молча слушал болтовню Зенца.

В Теплице хозяином было это трепло, и слова Спайдера не имели тут никакого веса. Но он-то прекрасно понимал, что попытка подобным образом перехватить «Летучую рыбу» выльется в катастрофу огромного масштаба. Флэттери затем и дал ему это задание, чтобы он помешал наделать Зенцу очередных глупостей.

— Мы должны заполучить «Бой с Тенью» и Кристу Гэлли живыми, — напомнил Неви. — А кроме того, найти и выжечь нору, в которой прячутся их сообщники. И приведет нас туда именно эта «рыбка». А для этого она должна быть целой и невредимой.

Зенц гордо выпрямился, снова откашлялся и заявил:

— Мы подозреваем, что Лапуш в течение последних лет командует всеми боевиками Теней и…

— Корабль должен выйти из гавани без помех! — резко оборвал его разглагольствования Неви и включил на консоли рабочую частоту охранки. — Немедленно дай команду своим оглоедам, чтобы воздержались от каких бы то ни было действий.

Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, затем Зенц кашлянул и склонился над микрофоном:

— Говорит Зенц. Тридцать четвертый, не препятствуйте выходу из гавани белого судна третьего класса.

— Но по приказу директора, сэр, — отозвался молодой голос, — мы обязаны досматривать все выходящие из гавани суда без исключения.

Зенц запнулся, и наблюдавший за ним Неви молча позлорадствовал: до чего ж нелегкая дилемма встала перед и так уже вконец запутавшимся шефом охранки! А выход должен быть таким, чтобы удовлетворил как букву, так и суть приказа директора.

— Я уже лично досмотрел его на стоянке, — буркнул Зенц. — Мы знаем, кто там, на борту.

Неви тут же отключил связь. Зенц дал ему великолепный козырь! Теперь, если что-то и пойдет не так, первой жертвой в святой битве за выживание станет именно он.

— Молодые офицеры плохо разбираются в букве приказа, — сказал Зенц, пытаясь изобразить улыбку.

— Зато они прекрасно умеют бояться, — буркнул Неви. — Вот когда они познают алчность, тогда, считай, доросли до нового чина.

Зенц слушал его вполуха, озабочено потирая шею. Всю прошлую ночь он, вместо того чтобы отдыхать, допрашивал двух своих лучших солдат. А теперь, после приказа Неви, позволившего Кристе Гэлли вырваться из ловушки, похоже, отдых и не предвидится. Стоило ему отпустить это проклятое суденышко на волю, как воротничок стал неимоверно жать шею — тревожный симптом. Похоже, начинается приступ с кашлем и температурой, изматывающий, как грипп.

Этот Неви сведет его в могилу. Но что толку, что понимаешь это, — спрятаться-то все равно негде! Взгляды собеседников встретились, и Спайдер Неви подумал, что Зенц сейчас очень похож на приготовившегося к прыжку рвача. Мысленно он усмехнулся, а вслух произнес:

— Я хочу сделать из тебя героя. В партии, которую я собираюсь разыграть, у меня есть для тебя отличная роль. Если мы доставим к директору группу «Боя с Тенью», считай, мы ему всю Пандору поднесем на блюдечке. А победителей не судят. Думаю, такой вариант тебе нравится больше, чем любой другой?

Чувствуя, как шею сжимает невидимый обруч, Зенц лишь молча кивнул в ответ. Его рука стремительно поднялась к подбородку, и Неви понял, что он пытается удержать от дрожи нижнюю челюсть.

— Только ты и я, и больше никто, — продолжал Неви, все ниже наклоняясь к Зенцу. — И чем больше мы сможем рассказать директору об этих бунтовщиках и их сообщниках, тем больше он будет нами доволен. А ты ведь очень хочешь, чтобы директор был тобой доволен, не так ли?

Белое судно уже вышло в открытое море и легко скользило по волнам, оставляя позади пенящийся след. Невдалеке продолжал маячить катер охранки Вашона. «Конечно, то, что судно выпустили без досмотра, может их насторожить, — думал Неви. — Но пока все преимущества на моей стороне. Пусть знают, что я иду по следу. Главное, чтобы не догадывались, как я близко на самом деле».

Он включил камеры слежения, установленные на пирсе и в порту, намереваясь посмотреть, что там происходит. Судя по тому, что творилось на экранах, мятеж в городе уже набрал обороты. — Они хотят взять штурмом Теплицу, — сухо прокомментировал Неви. — Твои люди сумеют их удержать?

Зенц от возмущения снова обрел дар речи:

— Я, так же как вы, господин Неви, профессионал. Но у меня свой стиль работы. Дадим им выпустить пар как следует, пока они в городе. А уже у периметра устроим такую бойню, что они до конца жизни будут помнить, как лезть в Теплицу. Чем больше они набузят в городе, тем больше сэкономят нам сил и зарядов.

Неви отключил мониторы, выпрямился и одернул пиджак.

— Оборудуй один из личных бункеров Флэттери, — сухо приказал он. — Полное обеспечение всеми предметами комфорта на двоих и рацион на неделю. И не забудь про кофе. Встречаемся на складе через полчаса.

Зенц вскочил, и в его взгляде Неви заметил слабенький росток надежды. Что ж, будем нежить, холить и лелеять это хилое растеньице, чтобы, когда придет нужда, поднести директору хоро-оший букет!

Глава 17

Для меня троны всех королей и правителей не более чем пыль на ветру… Я гляжу на попытки судить, что есть добро, а что — зло, как на извивы драконьего танца, а взлеты и падения надежд и чаяний задевают меня не больше, чем смена времен года.

Будда

Криста Гэлли вытянулась на кожаной лежанке, еще хранящей слабый запах Рико. Она скрестила на груди руки и закрыла глаза. С того самого дня, как пять лет назад она оказалась на суше, шум и толпа ужасно утомляли и пугали ее. Но вот что было там, под водой, похоже, ей уже никогда не вспомнить.

Мягкая койка и уютная каюта помогли ей расслабиться и отрешиться от портового шума. Остальные все еще сидели в рубке, глядя на зеленый круглый экран, где точками отмечались все находящиеся вокруг суда.

Капитан яхты — суровая женщина лет тридцати пяти — тем временем проверяла работу корабельных систем. Убедившись, что все работает как часы, она скомандовала:

— Отдать балласт!

Три топливных бака одновременно выбросили длинные языки пламени, и у Кристы перехватило дыхание от ощущения внезапной скорости. Там, где ударил пламенный хвост, море вскипело, и яхта завалилась на правый бок. Бен с Рико в мгновенье ока затянули дверь рубки герметической мембраной.

— Поехали вниз? — расхохотался Рико.

Но капитан корабля не поддержала его игривое настроение. Не отрывая глаз от экрана, она деловито сообщила:

— Хвостов за нами нет. Пойдем на двадцать метров ниже разрешенной зоны, пока не выйдем на курс пять-пять-семь…

Впервые в жизни Криста чувствовала себя спокойно. Даже пережитый на пирсе кошмар больше не тревожил ее. Как только она ступила на борт яхты, все будто само собой уладилось, и теперь можно было наконец-то расслабиться. Впервые за столько лет. Она чувствовала, как ее влечет в открытое море. И неважно, что или кто несет ее туда. Бен достал из кармана детский леденец и протянул ей:

— Тебе нужно подкрепиться. Раз уж мы сумели улизнуть из порта, думаю, самое время навестить кают-компанию. Тебе не кажется, что воздух в рубке несколько суховат?

— Нет. — Криста смеясь помотала головой. — Отличный воздух! Здесь прекрасно дышится! Как в моей комнате в Теплице.

Воздух здесь и впрямь был как в лабораториях Флэттери — чистым и стерильным. Здесь не пахло ни уличной снедью (тут же готовящейся на жаровнях), ни йодистыми испарениями гниющих на пляже водорослей, ни особым, ни с чем несравнимым ароматом органических изделий беглецов с островов. Здесь не было никаких запахов, столь привычных людям снаружи. Людям, боготворившим ее, Кристу Гэлли. Людям, которых она увидела впервые за пять лет. И то всего на пару часов.

Утро уже вступало в свои права, и второе солнце поднялось над горизонтом достаточно высоко — Криста всегда кожей ощущала его движение по небу. Но теперь она была вне пределов Теплицы. И, что бы ни случилось, она дала себе слово, что больше никогда не станет пленницей, заточенной в четырех стенах.

«Но следи за собой, — пришел внезапный совет, порожденный множеством знаний, до сих пор еще неосознанных. — Не позволяй себе стать пленницей слов или обязательств. И помни: остановившись на чем-то одном, ты утрачиваешь свободу выбора».

Но разве это был ее выбор — оказаться среди людей? Что до Флэттери, так он ей вообще не давал что-либо решать самой. Келп исторг ее, и она оказалась в сетях директора. Ее кто-нибудь спрашивал, хочет ли она этого? Раз уж пандорцы признали ее богиней, то теперь придется вести себя так, как они за нее придумали. Но по мере того, как кораблик погружался в воду, в Кристе начала накапливаться энергия огромной мощи — прежде ей и пригрезиться не могло, что такое возможно.

И что же теперь делать, чтобы помочь самой себе и всем этим людям, до сих пор остававшимся для нее чужаками? Даже Бен, в которого она влюблена, и тот на самом деле совсем не знакомый ей человек. И сколько бы раз за все эти пять лет она ни пыталась вспомнить о том, что было с ней до … ничего не получалось.

«Любой человек для меня чужак, незнакомец».

Эта мысль была привычна: сколько лет она снова и снова приходила Кристе в голову! Но сегодня она впервые ощутила, что ее одиночество навсегда ушло в прошлое. Ведь она же прикасалась к Бену Озетту и убедилась, что он думает так же, как и она. А ведь он прожил среди людей всю жизнь…

«Именно этому им и нужно научиться у келпа, — сонно пробормотала девушка. — Мы не одиноки, поскольку все мы части одного целого».

Затем она услышала, как Рико ворчит себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Операторам это не понравится. Как бы ни сложилось, мы не могли ей позволить нырнуть в море. Правда, после того как накрылся обещанный воздушный перелет, им придется согласиться…

Криста отметила, что Рико чувствовал себя на яхте как дома — он улыбался, правда, криво, словно согласился на это путешествие против воли.

— Ты когда-нибудь плавала на таких яхтах? — внезапно послышался голос Бена.

— Никогда, — призналась Криста. — Я любовалась ими из своего окна в Теплице. Но эта яхта лучше всех, что я видела.

— Давай теперь рассмотрим три варианта пути, — сказал Бен, выводя на монитор какие-то диаграммы. — Сейчас мы плывем на самой лучшей яхте из всех, что есть на Пандоре: как на воде, так и под ней. У нее самый мощный двигатель, чтобы перемещаться по поверхности океана, но он легко заглохнет в густых зарослях келпа. Однако благодаря старому доброму двигателю Бангассера, который черпает энергию прямо из воды, а стало быть, в водной среде вечен, мы сможем двигаться со скоростью, которую никому не удастся развить. Если же мы все-таки решим подняться в воздух, придется помнить о том, что топливные баки нужно периодически заполнять.

Он взглянул на Эльвиру, словно ждал от нее подтверждения его слов, но та промолчала. Бен вздохнул и продолжил:

— Сейчас мы опускаемся все глубже. А лазпушки под водой работают куда хуже, чем в воздухе. С другой стороны — нас легче вычислить, потому что все келпопроводы под контролем…

— Чтобы нас теперь отыскать, Флэттери нужны семь пядей во лбу! — хохотнул Рико. — Выше нос, ребята! Мы погружаемся!

И, видя, что ни Бен, ни Криста не разделяют его энтузиазма, он пожал плечами и присоединился к погруженной в расчеты Эльвире. Теперь уже двое склонились над консолями, рассчитывая оптимальный курс, а Криста тем временем завороженно следила, как вода медленно смыкается над плазом рубки.

Как это ни смешно, но когда заходил разговор о жизни Кристы в келпе, именно Флэттери мог понять ее лучше всех. Ведь он пережил гибернацию — удивительное состояние тела и духа, поддерживаемое тупыми автоматами. Если верить его ученым, то и Криста провела юность в анабиозе с келпом: его сотни миллионов ресничек подпитывали ее кислородом и энергией. Специалисты были готовы чем угодно клясться, что именно таким образом она и просуществовала двадцать лет, пока однажды Флэттери не решил ради нужд Контроля над течениями подрезать и укротить ее родительский келп.

— Это как до двадцати лет оставаться в эмбриональном состоянии, — призналась она Бену однажды. — Ну не знаю, как еще объяснить — нет таких слов. Ты не ешь, не дышишь, почти не двигаешься. Людей ты встречаешь только в навеянных Аваатой снах. Сейчас я уже не могу тебе рассказать, что я видела во сне и чем или кем была тогда — все так смешалось. Да меня как таковой просто не было, пока однажды… Пока не настал тот самый день. Но Флэттери знает, каково это. И Макинтош тоже. И тот мозг, что Флэттери хочет подключить к безднолету, тоже знает.

— Но ведь это ужасно! — вырвалось у Бена, и тогда Криста впервые в жизни осознала, насколько это ужасно.

Погружаясь, яхта качалась все сильнее, и эта качка вернула Кристу из прошлого в настоящее. Ее замутило, но она не могла оторвать взгляда от темнеющей массы воды над головой.

«Ко мне нельзя прикасаться — это закон!»

Но тут ей снова вспомнился тот поцелуй. Он длился не более мгновения, но навсегда запечатлелся в памяти. Даже в этом жарком климате Криста была вынуждена по приказу директора скрывать тело под одеждой. Но стоило ей остаться одной в своей комнатке, как она срывала опостылевшие тряпки, наплевав на все сенсоры Флэттери, которыми была напичкана квартира.

И тогда каждой клеточкой кожи она впитывала дивные ощущения, которые дарили прикосновения ветра и света. Если за весь день ничего интересного не происходило, она машинально отмечала тысячи мельчайших соприкосновений между обслуживающими и изучающими ее людьми. После всего этого ей было трудно думать о себе как о человеке. Но теперь, когда она пусть мельком, но увидела, как ее боготворят другие люди, с ней что-то случилось, и внутренние преграды стали рушиться одна за другой. Никогда еще она не чувствовала себя такой свободной!

По мере погружения давление внутри рубки все увеличивалось, и Криста почувствовала, как заложило уши. Затем она поймала себя на том, что вдохнула уже минуту назад, но забыла выдохнуть. Усилием воли она приказала себе расслабиться. В рокот мотора вплетались чьи-то голоса. О чем они говорили?

— Как ты себя чувствуешь?

Голос Бена словно позвал ее куда-то. И вот уже Криста вознеслась над крышей рубки, над плещущимися над ней волнами… Она зависла на высоте нескольких тысяч метров над Калалочем и с удивлением разглядывала свои длинные коричневые щупальца.

Она была дирижабликом, плывущим высоко в небе. Его тень должна была скрыть от досужих глаз маленький кораблик, погружающийся в воду далеко-далеко внизу. Криста продолжала ощущать свое человеческое тело и в то же время до последней клеточки была и реющим в небесных высотах оранжевым шаром с золотым парусом.

Откуда-то издалека до нее донесся зов Бена Озетта. Его голос был пуповиной, соединяющей их обоих. Рукой друга, протянутой упавшему. Он увлекал ее назад, на борт «Летучей рыбы».

Ощутив чье-то прикосновение к щеке, Криста в испуге отпрянула, но Бен и не думал убирать ладонь.

— Как ты меня напугала, — прошептал он. — Ты словно спала с открытыми глазами и почти не дышала.

Подчиняясь его жесту, Криста попыталась сесть и только сейчас заметила у своих ног Рико. Оператор, по обыкновению что-то ворча, распаковывал аптечку. На руках у него были перчатки. Ярко-синее небо над рубкой теперь превратилось в зелено-серую муть океанских вод. Неизвестно откуда Криста знала, что они уже движутся по келпопроводу, начинавшемуся в северном от порта направлении.

Рико взглянул на руку Бена, ласкавшую щеку Кристы, да так и застыл на месте.

— Я была не здесь, — сказала она. — Где-то высоко-высоко в небе. Я была дирижабликом, охранявшим наш кораблик. Но вы позвали меня, и я вернулась.

— Дирижабликом? — нервно рассмеялся Бен. — Привидится же такое. «Газмешок кружит в сумрачном небе. Его щупальца так нежно прикасаются ко мне…» Знаешь эту песенку? «Приди и уйди».

— Я знаю лишь то, что для дирижабликов это бессмысленная игра слов, не имеющая никакого отношения к жизненно важному акту распыления спор. И мне это не привиделось!

Может быть, ее тон был слишком резким? После этих слов губы Бена сжались и превратились в тонкую ниточку, и Криста испугалась, что не знает, как остановить этот страшный процесс.

Рико поднялся с колен и, ни слова не говоря, запихнул аптечку под сиденье. От его сгорбленной спины исходили флюиды страха и злости. Никогда в жизни Криста не ощущала мир так остро: каждую мелочь, каждый запах.

За плазовой перегородкой плыл фантастический подводный сине-зеленый пейзаж, но ее это зрелище мало трогало. Как и город, о котором она запомнила самую малость. Слишком много впечатлений за такой короткий срок.

Глава 18

И от всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут.^[59]

Иисус

Беатрис была уже готова вести очередной выпуск новостей, как вдруг в студию проскользнул отряд охранников. Здоровенные мужики абсолютно бесшумно просочились в помещение — и вот пожалуйста: у каждой двери по часовому, а остальные с самым отстраненным видом подпирают стены. Они появились настолько незаметно, что ни единый луч прожекторов не отразился в их знаменитых форменных зеркальных очках. У Беатрис мгновенно пересохло во рту, а шею сжало невидимым кольцом — а ведь ей через тридцать секунд выходить в эфир!

«В эфир, — пронеслось у нее в голове. — Сегодня прямой эфир, а не запись».

На ее консоли три монитора показывали изображение, идущее с трех рабочих камер, а четвертый выдавал то, что после монтажа пойдет в эфир. В данный момент по нему разгуливал лощеный Харлан, который рассказывал о погоде на завтра.

«Наверное, и это запись».

Беатрис вздрогнула. Но тут же одернула себя: чепуха, ни один ассистент режиссера не позволил бы Харлану нести подобную чушь в записи. Его бы мгновенно переписали. Стало быть, эфир прямой.

«А может быть, они пришли только посмотреть, что я отважусь сказать, а что — нет?»

Не обращая внимания на суфлера и на яростно размахивающих руками продюсера и режиссера, глядя прямо в камеру, она сообщила, что Бен Озетт и Рико Лапуш пропали без вести. Но никак не связала их имена с похищением Кристы Гэлли. Стоило Беатрис произнести эту фразу, как тут же по съемочной группе поползли шепотки: Бена и Рико тут хорошо знали. Тем более что именно благодаря изобретениям Рико сегодняшнее головидение стало тем, что оно есть.

Тем временем Харлан заговорил о прогнозе для рыбаков на завтра, а это значило, что выход Беатрис в эфир последует буквально через несколько секунд. Офицер охранки осторожно пробрался на середину студии и, изъясняясь жестами, расставил своих людей у каждой камеры. И вдруг Беатрис осенило — этого отряда не было вчера на челноке!

Харлан произнес заключительную фразу и улыбнулся ей с монитора, а ассистент режиссера начал отсчитывать на пальцах секунды до выхода в эфир: три… две… одна…

— Доброе утро. Начинаем новости с орбиты. Вечерний выпуск новостей будет транслироваться в прямом эфире с орбитальной станции. Наша группа получила доступ к уникальному материалу: мы будем фиксировать каждый этап подключения ОМП — органического мозгопроцессора — к безднолету. И приглашаем вас, наших зрителей, стать свидетелями этого исторического момента. Также сегодня в программе новостей — похищение Кристы Гэлли (как вы знаете, до сих пор никто из похитителей не объявился и никаких требований выдвинуто не было). Эти и другие новости вы узнаете в восемнадцать часов. Еще раз с добрым утром!

Беатрис выдержала дежурную улыбку до тех пор, пока красный огонек на мониторе не погас, а затем с глубоким вздохом откинулась на спинку кресла. Ребята из группы тут же окружили ее:

— Так что там с Беном?

— И с Рико тоже. Да где ж они?

— А компания об этом знает?

Они все еще на что-то надеялись. Беатрис знала, что они продолжают надеяться, как и вся Пандора, и эта надежда помогала ей, раскрывала ее возможности. Но тут между ее коллег неведомо как проскользнули люди в зеркальных очках и окружили ее со всех сторон. Ну и пусть! Что они могут сделать? Даже если в эфир пойдет запись, съемочная группа уже все слышала, и теперь поди удержи слухи!

Но как только офицер охраны остановился прямо напротив Беатрис, гул в студии затих, как по мановению волшебной палочки.

— Я прошу вас пройти со мной.

Больше всего на свете она боялась этой фразы. В течение двух лет Бен неоднократно предупреждал ее о подобных ситуациях. «Если они тебе скажут «Пройдемте», не подчиняйся. Иначе уйдешь и не вернешься. Сколько людей уже вот так исчезло! Если такое случится с тобой, то постарайся хотя бы, чтобы это произошло публично. Чтобы они не смогли спрятать концы».

— Включите камеры номер один, два и три! — приказала она. И обернулась к ассистенту режиссера: — Нас записывают?

— Нет! — выкрикнул Гас дрожащим голосом. По его лицу текли крупные капли пота, словно он, а не Беатрис, находился сейчас под безжалостными прожекторами. — Если бы шел сигнал записи, я бы его заметил. Мы идем в эфир вживую.

«Боже, храни Гаса!» — промелькнуло в голове у Беатрис, и она обернулась к офицеру:

— А теперь, капитан… простите, не знаю вашего имени… вы что-то хотели мне сказать?

Глава 19

Что делать?

Лев Толстой.^[60]

— Полный порядок, — отрапортовала Эльвира. — «Хвостов» нет. Курс?

Бен не ответил, и тогда Рико наконец выжал из себя: «Виктория». Эльвира, глазом не моргнув, склонилась над лоцией.

Криста, едва ступив на борт судна, поняла, что суровый капитан полностью доверяет Бену и Рико. В Теплице она часто видела проявления лояльности, но настоящего, искреннего доверия — никогда. Да она сама сыграла «на доверие» с патрулем Флэттери, когда представилась возможность бежать. Теперь уже директор подобных глупостей не допустит — уж в этом-то она была уверена.

— Люди Флэттери опутывают вас сетью, как прядильщики, — не раз объясняла она Бену. — для них это вроде обмена: информация за деньги. Но ни у одного из них нет полной картины происходящего, оттого и ползут слухи. Именно поэтому он так болезненно воспринимает каждый выход в эфир «Боя с Тенью».

— А на камбузе, между прочим, готова жрачка! — объявил Рико.

На его консоли справа загорелся зеленый огонек.

— Бен, тебе пора передохнуть. Только принеси мне потом кофе. Нам здесь еще пару часов пасти нашу коровку. Эльвира не любит «хвостов».

Взяв Кристу за локоть, Бен повел ее в граничащую с рубкой кают-компанию. При той сумасшедшей скорости, что развила яхта, передвигаться оказалось довольно сложно — колени подгибались, а корпус отбрасывало назад. Криста внезапно ощутила чудовищный голод. Еще бы — она не ела уже много часов. От голода у нее ломило виски, а при одном воспоминании о вкусных запахах в городе желудок начинал болезненно сокращаться. — Мы, считай, жили здесь, в кают-компании, — заметил Бен. — Ну, когда работа шла. Тогда здесь было полным-полно народу. И такие штучки случались…

После сумрачной рубки Кристе померещилось, что кают-компания, облицованная некрашеным деревом, залита солнечным светом. Она мысленно увидела помещение полным народа: группа новостей расположилась вокруг двух больших квадратных столов и, прихлебывая кофе, яростно спорит перед выходом в эфир. Дивный светлый мирок…

На столах до сих пор остались свидетельства бурной работы: голокубики валялись на скатертях как попало. Криста уселась за стол и взяла в руки первый попавшийся кубик.

— О, это компромат на тебя! — воскликнула она, крутя голограмму под разными углами. — Флэттери умер бы от зависти!

— Скажи спасибо Рико, — пробурчал Бен. — Эти штуки он придумал. Если бы Флэттери не скушал «Мерман Меркантил», он был бы сейчас миллионером. Мы только потому и сумели приподняться, что Рико всю аппаратуру создавал своими руками. Мы всегда были на шаг впереди всех.

— А она очень красивая, — заметила Криста, разглядывая голограмму, на которой Бен и Беатрис улыбались в объектив, держась за руки. — Вы ведь долго работали вместе. Вы были влюблены друг в друга?

Бен неестественно закашлялся, нажал несколько кнопок на консоли, и кухонная машина тихо заурчала.

— Теперь уже трудно объяснить, — тихо сказал он, — были ли мы влюблены или просто пытались выжить, цепляясь друг за друга. Никто не мог нас понять, за исключением, пожалуй, Рико.

— Но ты занимался с ней любовью?

— Да, — ответил Бен, продолжая возиться с консолью кухонного аппарата. — Да. Мы занимались с ней любовью. В течение нескольких лет мы полностью отдавались друг другу и стали очень близкими людьми…

— А сейчас?

Бен все еще не оборачивался, и Криста увидела, как он вздрогнул, словно от удара бичом.

— Сейчас — нет!

— И теперь тебе грустно? Тебе ее не хватает?

Наконец он обернулся. И на лице его отразилась чудовищная борьба между обуревающими его эмоциями и мыслями. Кристе показалось, что сейчас он начнет вдохновенно врать и… И тяжелый вздох убедил ее: все, что он сейчас скажет, будет правдой.

— Да, — признался он. — Я тоскую по ней. И не как любовник. Это давно ушло в прошлое. Даже попытка восстановить наши отношения была бы мучительной для нас обоих. Я тоскую по работе с ней, потому что никто не умел, как она, разговорить объект перед камерой. Мы работали так: Рико следил за технической стороной, а мы с ней на пару «разминали тему». Я слышал, что теперь у нее роман с Макинтошем из Контроля, но сомневаюсь, что он может дать ей столько, сколько я. Но, как бы там ни было, жизнь продолжается. Для нас обоих.

— А если один из вас влюблен, значит, второй свободен?

— Пожалуй, ты права, малышка, — расхохотался Бен.

Криста покатала голокубик в ладонях и положила на стол.

— А в меня ты сейчас влюблен?

Бен снова рассмеялся и взял ее за плечи.

— Я помню каждый миг с тобой. Я помню, как впервые увидел тебя в лаборатории Флэттери. Помню, как ты искоса поглядела на меня и улыбнулась… Наши глаза встретились и… Я в жизни не испытывал ничего подобного. И до сих пор, стоит мне встретить твой взгляд… Да я думаю только о тебе. Я мечтаю о тебе. Похоже это на влюбленность? Или на любовь?

Криста почувствовала, как ее заливает румянец — от пяток до корней светлых волос.

— Со мной происходит то же самое, — призналась она. — Но мне не с чем сравнивать. И как мне теперь жить, зная, что ты… Ты все еще думаешь о ней?

— Любовь не соревнование, — очень серьезно сказал Бен. — Она вот взяла и объявилась. Бывали и у меня трудные времена, когда я ненавидел Би, и все же я понимал, что виноват сам, и все кончалось хорошо. Мы с ней были одного поля ягоды — если любили, так не допускали никого и ничего, что могло нам помешать. Она была потрясающей женщиной, уникальной. Иначе я бы ее не любил. Нас всегда сопровождали слухи и сплетни. Но она их называла «линиями, сходящимися в одной точке». Мы поклялись друг другу, что, если однажды для одного из нас наступят трудные времена, второй…

— И ты согласился на интервью со мной только потому, что она тоже работала в «Теплице»?

Бен снова рассмеялся:

— Ага, подколола меня? Допустим, я скажу «да». Без комментариев. Тем не менее я тогда думал, да и до сих пор считаю, что твоя история — самый горячий материал на всей Пандоре. Но делать о тебе репортаж снаружи было бы полной бессмыслицей. Хотя должен тебе признаться, что, измаявшись одиночеством, я все же надеялся, что встречу в Теплице ее…

— И что дальше?

— Встретил. Любовная страсть куда-то пропала, и мы остались добрыми друзьями. Отличными друзьями, которые прекрасно могут работать на пару.

— А ты сам-то понимал, что Флэттери нас с тобой использует?

Криста сняла шляпу и бандану и положила их на стол. Затем с удовольствием встряхнула волосами — и отметила довольную усмешку Бена. С тех пор как они ступили на борт «Летучей рыбы», он не позволял себе даже малейшего проявления симпатии к ней.

— Конечно, понимал. Потому-то все и… случилось так, как случилось. Флэттери оговорил заранее, что ни одно интервью не пойдет в эфир без его одобрения. Мне платили, давали время на общение с тобой — целых пять раз! Я понимал, что это сюжет века, но Флэттери это тоже понимал и платил за то, чтобы сюжет не появился на экранах.

— Так и было, — вздохнула Криста. — И он понятия не имел, к чему все это приведет. А теперь мы с тобой здесь. Мы вместе. И я счастлива. А кроме того, я ужасно хочу жрать! — Заметив удивленную физиономию Бена, она упрямо добавила: — Как бы это ни выглядело в твоих глазах!

Но Бен понял шутку и, прикоснувшись к ее фальшивому животу, как бы невзначай заметил:

— Да ты и так уже наелась до отвала!

И, пряча усмешку, занялся кухонным аппаратом.

Криста наблюдала, как за окном проносится сине-зеленый морской пейзаж келпопровода, и ее учащенное дыхание туманило зеркальную поверхность плаза. Хотя Теплица находилась на морском берегу, Кристе никогда не позволяли гулять по пляжу. Флэттери боялся, что она снова вступит в контакт с келпом.

Бен тронул Кристу за плечо. За окном были видны останки очередного келпа. Это растение сожгли до самого корня, лишь немногие отходящие от остатков слоевища отростки напоминали о его былом величии.

— Судя по сводкам, этот келп уничтожил три семьи — шестнадцать человек, — пояснил Бен. — Охранка тут же им занялась. Они называют это «прополкой».

И вновь их кораблик, миновав участок открытой воды, нырнул в сумрак келпопровода, но Кристе уже было все равно: все ее сосредоточилось на плече, которого касался Бен. Она была так счастлива, что с трудом сдерживала слезы. Ну как ему объяснить это, как? Ему, который столько раз прикасался к другим людям, сам того не замечая?

Бен достал из распределителя два подноса и водрузил их на стол. Затем разложил ложки, вилки, салфетки и зубочистки. Криста безумно хотела есть, но с тех пор, как она шагнула на борт этого судна, ею овладела какая-то сонливость, от которой вовсе не хотелось избавляться.

Солнечный свет давал ей особую силу, и Криста это знала. И этот изумительный поцелуй Бена тоже придал ей сил. И даже что-то в поведении Рико тоже добавляло ей сил — если бы она знала, что!

Криста взглянула Бену в глаза, но в них отражался только проносящийся мимо унылый сине-серый пейзаж.

— Теплицу атакуют, — донесся до нее голос Бена. А ей что за дело? — Можешь сама посмотреть.

На одном из мониторов в кают-компании шло сражение за периметр. Криста предпочитала старинное слово «стена», но пандорцы редко его использовали, поскольку их морская культура наложила своеобразное вето на ряд слов.

Пока Бен комментировал события, Криста набросилась на свою порцию и съела все до крошки. Затем она принялась за порцию Бена и оставила ему один овощной гарнир. О чем бы он ни сообщал, все слова сливались в ушах Кристы в назойливое пчелиное жужжание. А затем оно превратилось в колыбельную, которую уже два века никто никому не пел:

«Тихо, детка, тише, помолчи, мама купит тебе пересмешника…»

Надо учиться быть осторожной со своими воспоминаниями. На глазах у Кристы вырастали огненные грибы взрывов. И там гибли люди. И во время каждого взрыва время словно застывало: Криста возвращалась в прошлое. Не в конкретный момент, не в час, не в день, а просто в однажды.

При первых взрывах она возвращалась буквально на блинки, затем подольше — на моменты. Минута скоростной памяти, полной эмоций и впечатлений, была отличной крепкой нитью, чтоб залатать драное платьишко общей памяти о себе. Последний раз подобное было с ней уже давно. Тогда она отключилась на четыре часа и смогла заговорить лишь по прошествии трех суток. Флэттери немедленно использовал это событие для того, чтобы припугнуть свою команду и, конечно же, — в первую очередь — объект исследований.

Сейчас Криста испытывала нечто подобное — но не было ни страха, ни горячечного пота, ни кошмаров.

— Криста Гэлли, — позвал ее Бен. — Тебя ждет жизнь. Ты же наша «единственная». Ты же «ее святость». Ты — ожившая легенда. Ты самый главный человек на сегодня.

После этих слов она ощутила некое беспокойство. Да и тон, которым это было сказано, порождал беспокойство.

— Единственная? — пролепетала она. — Единственная, чтобы содеять… что именно?

— Ты — единственная, которую они так долго ждали. И если верить им, то только ты можешь спасти человечество. Или же ты секретное оружие келпа, которое уничтожит все человечество в одну минуту. Ты же сама видела в Калалоче — у тебя есть власть над всеми этими людьми. И тебе необходимо очень быстро научиться всему, что нужно богине. Мы тебе поможем. Но, поскольку никто не посмеет явиться перед богиней во вшивых лохмотьях, тебе будет нелегко отличить праздничный наряд просителей от повседневного.

— Но если люди поймут, кто я…

— Люди не поймут, кто ты, — перебил ее Бен. — То есть не поймут, кто ты в твоем понимании. Они хотят верить в нечто великое. В нечто, что сумеет их остановить.

Тебе надо научиться быть осторожной. Но в то же время ты должна оставаться тайной для всех. Нам необходима великая тайна, чтобы свалить Флэттери. Надеюсь, после всего виденного ты согласишься со мной. Доедай все, если еще не наелась. Скоро мы попадем к людям, у которых еда рассчитана по крошкам.

А ей действительно хотелось есть. Она была безумно голодна! Криста с наслаждением выпила бульон, съела все мясо, но овощи оставила Бену. Даже мясо с сандвича она сглотнула в момент, а затем потихоньку отщипывала крошки от булки, получая несказанное удовольствие от того, как они таяли во рту. И она попыталась растянуть эту благодать как можно дольше.

Наверное, надо было рассказать Бену обо всем. Им обоим это так нужно. Любому человеку необходимо прикосновение к другому. А она ведь тоже почти человек. Да, к ней уже прикасались люди — кто случайно, кто в отчаянной надежде на что-то. Те, кто отваживались ее коснуться, скорее всего принадлежали к секте заваатан, о которой Бен ей рассказывал. У них не было выбора. Они знали, что прикосновение к богине может привести к смерти. Или к невероятным затруднениям.

Когда Криста позволила Бену вчера поцеловать ее, она знала, что он может умереть. Но в то же время почему-то считала, что умрет и сама. И это ее мало тревожило. Первый раз в жизни она ощутила, что тоже не бессмертна, и с радостью поставила свою жизнь на кон. Но когда никто не умер, она даже отважилась ответить на поцелуй. Так, самую малость. Сейчас, стоило просто вспомнить об этом, сердце начинало скакать в груди, как сумасшедшее. У Бена зеленые газа, такие же, как у нее. И в них плещется такая нежность…

Он счастлив!

Криста вспомнила, что до сих пор еще ни разу не видела счастливых людей. Разве что директор…. А вся его свора всегда выглядела запуганной.

— И почему же ты меня поцеловал? — спросила она, пытаясь справиться с природной стыдливостью. Она боялась взглянуть на Бена, но все же совладала с собой и посмотрела ему в глаза.

— Потому что ты мне позволила, — улыбнулся он.

— А ты не боялся, что…

— Ты же не любишь, когда тебя боятся. Бояться, что ты можешь меня убить? Нет! Я создал свою теорию: люди получают то, чего ждут. Стало быть, те, кто тебя боялся, получали сумасшествие. Простая психация — и все.

Криста положила ладонь ему на грудь и тихо сказала:

— Ты ведь на самом деле ничего обо мне не знаешь… Тебе просто повезло. Нам с тобой повезло. — Она стала медленно расстегивать его рубашку. — Ты не выспался. Если уж кто-то должен стеречь твой сон — я готова.

Бен смутился:

— Есть еще и общие традиции. Если мы высадимся там, где есть женщины, ты должна будешь присоединиться к ним. Наверное, для тебя же будет лучше….

— А для тебя? Ведь до сих пор ты не знал, что такое женщина. Или я не права?

— Ты права, но ведь это не повод для…

— Для чего? — и Криста вдруг снова ощутила, как пылают щеки. — Я что, тебе не нравлюсь?

Его лицо просветлело. То ли радость послужила тому причиной, то ли ощущение румянца на собственных щеках — сейчас это было неважно.

— Ты мне нравишься. Ты мне очень нравишься.

— Тогда все в порядке, — мурлыкнула Криста. — Я останусь с тобой.

— Все не так просто.

— Все зависит только от нас, — вздохнула она. — А теперь тебе нужно отдохнуть. Даже если ты невосприимчив ко мне, отдых тебе необходим.

Глава 20

Вторжение в неизбежный ход событий — кто бы его ни предпринимал, бог или человек, — все же требует определенной осторожности.

Дварф Макинтош, келпмастер, Служба контроля над течениями

Личный бункер Раджи Флэттери находился на глубине тридцати метров, поэтому во избежание возможных психических стрессов и приступов клаустрофобии потолки были сделаны высокими и на них, а также на некоторых стенах транслировалось происходящее снаружи. В данный момент шли последние минуты боя у периметра: на всех мониторах охрана директора добивала последних бунтовщиков.

— Все, завязывайте с этим и пришлите медиков.

Спасибо дирижабликам — теперь кругом пожары. Флэттери отдал приказ и, не дожидаясь подтверждения, отключил связь. Его бункер был со всех сторон окружен, словно сотами, различными комнатушками и офисами, где обитали безгласные исполнительные подчиненные (из которых личный доступ к директору имели хорошо если пятеро).

«Смешно: как мало нужно огня, чтобы все остыли!»

Флэттери смотрел, как отряды его коммандос безжалостно врезались в толпу и проходили насквозь, как нож в масле, оставляя за собой лишь тени, особо яркие и четкие под безжалостными лучами двух солнц Пандоры. И хотя сражение шло на экране, Флэттери почти чувствовал вонь горящих волос.

«Впечатлительность… Подсознание… что за дивные инструменты!»

Его личные телохранители топтались в предбаннике бункера. Так, на всякий случай. Да на всей Пандоре не было более защищенного места, чем его личные апартаменты. И обставлены они были со всем допустимым комфортом. Бокал с красным оркийским сам прыгнул к директору в руку. Из всех пандоранских вин он предпочитал именно этот сорт. Даже с утра пораньше.

— Капитан, — обернулся он к маячившему у дверей силуэту, — что с киношниками? Все прошло как задумали?

— Да, сэр, — раздалось в ответ натужное сипение. — Люди капитана Бруда захватили студию на орбите во время дневного выпуска. И что делать дальше, они тоже знают.

— А что с остальными головизионщиками… Ну, теми, которых послали снимать все это… безобразие?

— Капитан Бруд разрешил им вести съемку, сэр. Когда они закончат, капитан и его отряд отберут весь отснятый материал вместе со съемочным оборудованием. Он думает, что…

Но тут Флэттери, не совладав с собой, завопил на ни в чем не повинного адъютанта:

— Но если хоть кто-нибудь увидит это!.. Капитан Бруд… ему что, дан приказ думать? Кто распорядился? Вы?

Сипение превратилось в растерянное квохтание:

— Нет, сэр.

Флэттери был рад, что не видит лица адъютанта, — в бункере светились лишь экраны. У капитана полностью отсутствовал профиль: на месте носа у него располагались две щели, разделявшие широко поставленные глаза. Разговаривая с Неви, Флэттери мог хоть смотреть ему в глаза, но этому … б-р-р.

Директор заговорил, стараясь подпустить в голос как можно больше металла:

— Сегодня без моего личного одобрения в эфир не должен выйти ни один сюжет. Отряд капитана Бруда обязан полностью контролировать обстановку и заставить их пустить только то, что нужно мне, — даже если потребуется переписать весь материал заново. Ясно?

— Да, сэр.

— А эту жирную гусеницу, их менеджера, Милхауса, доставить ко мне в течение часа. Я должен добиться от них полного подчинения. Я не желаю терять очки на ваших ошибках! Скажите им, что пока могут пускать что-то из старых записей. По крайней мере, пока Бруд не заставит их записать то, что нам надо. А то, что происходит здесь, для всей остальной планеты должно остаться тайной за семью печатями.

— Слушаюсь, сэр. Разрешите выполнять?

— Капитан?

— Да, сэр?

— Вы честный служака, капитан. Ваша семья будет рада, что вы работаете на меня.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Широкая спина адъютанта исчезла в полумраке коридора. Флэттери глубоко вздохнул и слегка разбавил вино в бокале водой — приходилось сохранять ясную голову. На мониторах отряды коммандос, уже добравшиеся до скал, сжигали тела последних бунтовщиков. Это все штучки заваатан — ритуальные сожжения! Раньше Флэттери всеми силами поддерживал и поощрял как мог их стремление к самоуничтожению. Но после ритуальных сожжений посреди моря волны педантично выкидывали на пляжи Калалоча сотни полуобгорелых трупов.

«И не только в Калалоче, а по всей планете».

Даже сейчас, вспоминая, как первый раз увидел это, Флэттери не смог сдержать противную дрожь, и его замутило. И не только от отвращения. Он понимал, что стоит на пороге религиозного и экономического краха. Стоило любому идиоту коснуться келпа, как он тут же становился пророком. Мало того, что вся планета состояла из крошечных островков, которые связать экономикой было крайне затруднительно, так еще эти келпы! Не планета, а натуральный дурдом!

А после каждого ритуального сожжения женщины в поселениях отказывались покупать рыбу в течение недели. Они не желали даже случайно съесть хоть кусочек рыбы, пообедавшей недавно свежеподжаренным монахом.Флэттери вспомнил то время, когда он еще шел к власти: тогда море постоянно выбрасывало на берег сотни и сотни обгорелых останков. И тогда рыбу на побережье не покупали месяцами. Единственное, что ему тогда оставалось, так это полностью захватить торговлю и поставить продажу рыбы под жесточайший контроль.

«Контроль… — проворчал он. — Контроль — вот главное на этой планете».

Флэттери обернулся к центральному монитору, транслировавшему события в городе: его ребята работали жестче, чем ему хотелось бы, поэтому толпа, вместо того чтобы утихомириться, начала сопротивляться. И все же другого выхода, по-видимому, не было. В толпе была куча беженцев. Но ослабевшие от голода люди не могли противостоять сытым солдатам. Ладно, пусть солдатики учатся. Им предстоит еще много настоящей работы.

«Это и есть моя судьба, — думал Раджа. — Я должен их еще многому научить. Если я брошу этих пандорцев на произвол судьбы, то они просто сдохнут от голода. Или перебьют друг друга».

Он до сих пор никак не мог привыкнуть к своим очевидным успехам: он возвел и укрепил целый город, объединил политику и индустрию под единым знаменем, а кроме того, построил безднолет и подготовил его к полету в космос. И очень скоро он покинет эту вонючую дыру, по недоразумению считающую себя планетой, и устремится в дальние дали вселенной. А путь ему укажет его новый ОМП — Алиса Марш. Люди на Пандоре жили уже несколько сотен лет, а вот не сумели достичь того уровня прогресса, который он, директор, сумел насадить за каких-то два десятилетия.

Капкан уже готов и вот-вот захлопнется. Тогда Флэттери наконец-то удастся пресечь постоянно растущее влияние Теней на умы пандорцев. Уже сейчас этих диссидентов почти переловили. А те, кто еще на свободе… что ж, он позаботится о том, чтобы они так ослабли от голода, что уже не в силах были лезть в драку.

«Разве что между собой, деля объедки… Мои объедки!»

На сегодня потери Флэттери можно было считать минимальными, поскольку материалов на восстановление погибших при пожаре строений хватало в избытке.

Он оттолкнул тарелку и залпом осушил бокал. На очистку территории Теплицы от толпы уйдет еще часа два-три. Он развернулся к консоли и поздравил младших офицеров с победой.

«Ничто так не поднимает моральный дух войск, как грамотно одержанная виктория, — думал он. — Но нет ничего опаснее армии, которой не с кем воевать».

Флэттери знал, что его солдаты не обратят лазерники ни против него, ни против друг друга только до той поры, пока у них есть с кем сражаться: с Тенями, с мародерами и с келпами.

«Пустая голова — площадка для игр дьявола», — хмыкнул он и снова потянулся к кнопке голосовой связи.

— Доложите мне о перемещениях студийной амфибии, полковник.

— Она все еще погружается, — послышался голос полковника Джаффи, — сейчас она приблизительно в пятидесяти кликах от побережья Виктории.

— Ее никто не сопровождает?

— Нет. Амфибия идет одна по сети келпопроводов.

— А келпы ею еще не заинтересовались?

— Не совсем. Но Служба контроля отмечает в том районе некоторое повышение их активности.

— Ситуация контролируется?

— Да, сэр. Если ситуация обострится, мы можем полностью изолировать этот район и пустить течения через другие секции. Давление на навигационную сетку быстро растет, и кое-где она уже выгибается. Все наши суда испытывают трудности с продвижением. Мы попытались их предупредить, но вы же знаете, наши сонарные станции имеют очень узкий радиус действия…

— Я вас понял, полковник. Сообщите Контролю, чтобы сосредоточили все силы в этом районе: они должны удержать сетку любой ценой. Вплоть до уничтожения келпа.

— Да, сэр. Течение пока остается равномерным. А этих, с амфибии, вы хотите арестовать на Виктории?

— Это уже не ваше дело, полковник! — вспылил Флэттери. — Ими займется Белый отряд. Операция закончится тем, что мы выдерем всю заразу с корнем. Я уверен — с Тенями будет покончено раз и навсегда. В любом случае, продолжайте держать меня в курсе относительно поведения этого келпа. — И, не дожидаясь ответа, отключил связь.

«Да, выдерем их с корнем, — со злобной ухмылкой подумал он. — Но не всех. Надо оставить пару бунтовщиков на развод. А когда они снова подымут головы, мы их снова как следует прополем».

Раджа плеснул себе еще с полбокала вина и долил до краев водой.

«Умеренность во всем. И огромное терпение. Мы обрежем их почти под корень, как розовый куст. И пусть растут вновь и цветет под нашим контролем. Пока вновь не придет время их подрезать».

Флэттери вернулся к консоли и потянулся: как хорошо и спокойно в этом бункере! В размерах и комфорте он нисколько не уступает апартаментам наверху. А мониторы передают все детали происходящего снаружи даже более подробно, чем когда смотришь сквозь плаз на реальный мир. И мир этот принадлежит ему. Впрочем, как только безднолет будет полностью готов к старту, он тут же передаст все бразды правления этим мирком любому, кому такая дыра нужна. Но Беатрис Татуш заберет с собой.

Флэттери вывел на экран ее последнюю передачу. От него не ускользнула ни явная симпатия ведущей к Озетту, ни обычно не свойственная ей скованность. Но это лишь доказывало, что она уважает силу директора, но не испытывает слепого страха. У Флэттери такое поведение вызвало лишь прилив уважения к этой женщине. Но недооценивать влияние Озетта на нее тоже не стоит: этот парень в течение нескольких лет капля за каплей вливал ей в уши свой яд.

Флэттери усмехнулся. Он не из тех, кто полагается на случай: насчет Беатрис у него большие планы. И начало их осуществления положит встреча дикторши с капитаном Брудом из недавно созданного Белого отряда. Капитану приказано навести полный порядок в этой крысиной норе — студии головидения, арестовав несколько самых строптивых ее работников и отправив их туда, куда в самом скором времени отправится Озетт. Остальных это научит исполнять приказы, особенно когда директор самолично командует: «К ноге!» Да и помогать «Бою с Тенью» они уже тоже не отважатся.

«Я думал, что эти пираты выйдут в эфир с интервью с Кристой Гэлли сразу после ее похищения. Но они молчат. О чем это говорит?»

А о том, что они все еще не добрались до своей подпольной студии. Флэттери удовлетворенно хмыкнул.

«Им стоит поспешить. А то вряд ли им понравится то, что они будут говорить в моей передаче. Особенно после обработки наркотиками».

Отряд капитана Бруда наведет порядок на голостудии и припугнет Беатрис Татуш. Флэттери всегда любил планы, которые решали не одну, а две и больше проблем одновременно. Капитан Бруд отлично справится с ролью «плохого парня», а доблестный директор благородно вырвет перепуганную даму из его цепких лап. Да после такого она будет просто счастлива оказаться в его роскошных апартаментах в безднолете! Женщине ее красоты и ума там самое место.

«А наши с ней дети будут заселять новые планеты…» — мечтательно подумал Флэттери и выпил за будущее и за точное исполнение всех своих планов.

«Все эти жуткие пандоранские мутации совершенно ее не коснулись!» Флэттери точно знал, что Беатрис не делала в прошлом никаких пластических операций. Значит, такой родилась. «Мы с ней вдвоем положим начало новой расе». Алкоголь уже начал действовать, и Флэттери, прикрыв глаза, представил себе прекрасный девственный сад, по которому они бегут обнаженными… А воздух благоухает ароматом орхидей и диковинных фруктов…

На пульте загорелась лампочка, что означало: в подводный шлюз Кущей вошла амфибия. Коды доступа к этому шлюзу знали только двое — сам Флэттери и Спайдер Неви. Директор бросил взгляд на часы, удивленно хмыкнул и нажал на кнопку, отворяющую входной люк.

«Да, вот это скорость! — восхищенно покачал головой Раджа. — Неви все делает очень быстро. Другие, типа капитана Бруда, тратят слишком много времени, чтобы угадать, чем бы мне угодить. А Неви не гадает — он знает, что мне нужно, еще до того, как я сам это пойму. Вот с кем приятно иметь дело!»

Он встал и одернул на себе черный костюм, сшитый из шкуры рвача. Он всегда носил его в Кущах, поскольку этот наряд производил неизгладимое впечатление на его домашних зверушек и помогал добиваться полного их подчинения. Посмотрев в зеркало, он выбрал самую надменную позу и отрепетировал властный взгляд. Впечатляло. А костюм придавал фигуре директора еще большую выразительность.

На мониторе появилось сообщение, что на амфибии прибыли два человека.

«Какой кретин! Приволочь Зенца в Кущи — это… Это разгильдяйство! Ну сейчас уже поздно за голову хвататься».

Если теперь придется затыкать Зенцу глотку, надо будет приказать, чтобы Неви лично осуществил эту маленькую операцию.

Кущи были личным царством директора, находящимся под Теплицей. Твердую скальную породу резали лазерными пушками и вывозили на поверхность в течение двух лет, расчистив пещеру площадью четыре квадратных километра. Высота потолка в центральной части сферы достигала двадцати метров, и на нем, словно звезды, мерцали закристаллизовавшиеся пузырьки старого засохшего келпа.

Под землей был высажен огромный парк, за которым следил старый биолог-островитянин. Иногда Флэттери называл свой заповедник Ковчегом. Никому из работающей в Кущах прислуги не дозволялось подниматься на поверхность. Лишь один Спайдер Неви приходил и уходил когда захочется, но при этом строго следил, чтобы остальные не нарушали приказа директора. Те же, кто смел ослушаться, быстро исчезали как из Кущ, так и из людской памяти.

Люк бункера директора выходил прямо в сад, к круглому озеру с соленой водой диаметром метров пятнадцать. На его поверхности мерцали голубые блики установленных вдоль края фонарей. Это было все, что осталось от древнего оракула.

К озеру спускался поросший густой травой склон, по которому бежали три узеньких ручейка, начинавшиеся высоко в горах. И хотя животные не могли пока окончательно приспособиться к подземному искусственному освещению, цветы, деревья и трава чувствовали себя здесь великолепно. Стоя в дверях люка, Флэттери в очередной раз любовался своим чудо-садом, в котором он собрал все, что только смог, из земной флоры и фауны, прижившейся на Пандоре.

Здесь, в Кущах, не было людей-охранников. Но охрана была. Как только воду в озере всколыхнула приближающаяся амфибия, ручной рвач директора Хват тут же сделал стойку. Остальные трое, очевидно, прячутся где-нибудь поблизости в кустах. Прозвучали три зуммера подряд и немного позже еще три — это был личный сигнал Неви. Флэттери закрыл за собой люк.

Поднявшаяся посередине озера амфибия была одним из нескольких судов, которые директор сконструировал для собственных нужд. Эту последнюю партию амфибий построили в крупнейшем комплексе «Мерман Меркантил», затем полностью разрушенном землетрясением два года назад. Они могли летать, правда, не очень высоко, но зато были мобильны и на воде и под водой развивали скорость, недоступную другим моделям. Увидев, что люк рубки открывается, Флэттери надел обычную маску непроницаемости, предназначенную персонально для Неви, и нахмурился.

«Что ж, господин Зенц идет первым. Ладно».

Неви закрепил швартовочный конец, но прыгать на берег не торопился, ожидая, когда Флэттери осадит своих рвачей. Зенц замер в люке, открыв рот от изумления так широко, что было видно, как блестит слюна на его клыках.

Директор свистнул, и Хват тут же скрылся в кустарнике. Второй сторож, наоборот, выполз и устроился у ног хозяина. В отличие от Хвата, он был плодом генной инженерии, результатом блестяще проведенной операции по совмещению генов земной кошки и пандоранского рвача-капуцина. Звали его Архангелом. Операцию провел сам Флэттери и весьма гордился ее результатом: тварь получилась преданной и обожала своего хозяина. А эти две черты характера директор ценил у всякого, у кого их удавалось найти.

Глаза Архангела неотрывно следили за каждым движением приближавшихся Неви и Зенца, а когда они подошли совсем близко, сторож ощетинился и выгнул спину. Флэттери мог отдать ему команду «спокойно», но предпочел этого не делать.

«Зенц чувствует, что его загнали в угол. А когда животных загоняют в угол, они способны на любые сюрпризы».

Поскольку он уже все равно не жилец, при нем можно говорить открыто.

— Господин директор, — почтительно склонил голову Спайдер Неви.

— Господин Неви.

Они всегда здоровались только так и никак иначе. Флэттери вообще никогда не видел, чтобы Неви хоть кому-нибудь пожал руку при встрече или расставании. Он вообще избегал физических контактов с другими людьми. Если Спайдер к кому-то и прикасался, то лишь к тем, кого убивал лично. Флэттери не знал, в каких отношениях его суперагент с женщинами, но почему-то не испытывал ни малейшего желания спрашивать его об этом.

Флэттери улыбнулся и широким жестом любезного хозяина обвел прекрасный парк, словно приглашал Зенца полюбоваться Кущами вместе с ним.

— Добро пожаловать в наш маленький секретный садик.

Затем он развернулся и быстро зашагал вверх по склону к рощице фруктовых деревьев.

— Как жаль, что у нас нет времени показать вам весь парк. Здесь у нас почти тропическая жара… Ах да, что вы можете знать про тропики! Здесь у нас редко кто бывает — и сотни людей не наберется, которые видели этот сад.

«И не больше пяти, кто видел, но остался в живых».

Зенц тяжело задышал и выговорил:

— Я… Никогда в жизни я не видел такого!

Флэттери в этом не сомневался.

— Наступит день, и вся Пандора превратится в такой же цветущий сад!

Зенц просиял так, что Флэттери простил себе эту маленькую ложь. Затем он обернулся к Неви:

— Видели, что творится наверху?

Тот кивнул:

— Похоже, у нас сгорело около трехсот зданий. Команды сейчас заняты поиском раненых. Как мы и ожидали, такая ретивость подстегнет их готовность.

— Мы не можем себе позволить повторять прошлые ошибки! Поэтому ты должен заняться исключительно Кристой Гэлли. Ее похищение надо исхитриться использовать так, чтобы это сыграло нам на руку. Арестовать их сейчас легко, но это глупо. Не забывай, что сейчас она приманка, а не дичь.

Две белые бабочки подлетели к собеседникам и закружились над головами. Зенц шарахнулся.

— Они не опасны, — улыбнулся Флэттери. — но очень красивы. Разве нет? Они пьют нектар вихи и опыляют их. Благодаря им у нас теперь гораздо больше семян и саженцев, которые мы можем высаживать не только здесь, а и наверху, вокруг Теплицы. А вы сами знаете, что кусты вихи похлеще любого заграждения — одни колючки чего стоят! Правда, с размножением этих прелестных существ у нас пока проблемы. Видите ли, их куколки… Впрочем, об этом в другой раз. Нам надо еще обсудить два важных нюанса вашей миссии.

Флэттери неторопливо шагал вдоль деревьев, высаженных правильными рядами и находящихся в различных стадиях цветения и созревания плодов. Неподалеку над несколькими ульями кружились жужжащие пчелиные рои. Но Неви до пчел не было никакого дела — это Флэттери знал очень хорошо. И все же он в очередной раз восхитился мастерством, с которым его суперагент носил свою каменную маску невозмутимости. Директор сорвал два яблока и протянул их своим гостям.

— Золотое прозрачное — один из самых выносливых сортов земных яблок. И с момента создания этого райского сада я не перестаю в этом убеждаться.

Флэттери указал гостям на две деревянные скамейки и сел сам. Неви явно изнывал от нетерпения поскорее приступить к делу, но директор не торопился. Он не мог начать беседу, глядя, как Зенц пускает слюни над его великолепным яблоком.

— Есть нечто, что гораздо важнее простой поимки преступников, подчеркивая каждое слово наконец произнес он. — Озетта надо скомпрометировать. Он очень популярная фигура на голостудии, а благодаря Беатрис Татуш информация об его исчезновении просочилась в эфир. Это только укрепило мое желание выставить его перед всей планетой натуральным чудовищем и злодеем. Его нужно изобразить опасным сумасшедшим с бандой таких же, как он, выродков, которые захватили Кристу Гэлли и превратили ее в свою рабыню. А она к тому же от такого ужасного обращения уже на грани жизни и смерти. Будем играть на ее красоте и невинности. Но это уже оставьте мне и головидению. Итак, это первая часть вашей миссии.

— А вторая? — не утерпел Неви.

Перебивать шефа он вообще-то не привык, но, видно, очень уж хотел поскорее взяться за дело. Флэттери было любопытно узнать, как подобный энтузиазм сможет повлиять на качество работы.

— Криста Гэлли в скорейшем времени станет для них обузой, — неторопливо продолжил он. — Они будут сами рады от нее поскорей избавиться. А нам надо, чтобы она сама попросила нашей помощи. Она должна захотеть, чтобы ее спас именно директор. А народ всей планеты должен об этом узнать. И это единственный способ, гарантирующий нам абсолютный контроль над всей планетой и дающий возможность подавить мятежи в деревушках и в этих инкубаторах для Теней — заваатанских монастырях.

— Интересно, — кивнул Неви. — Но это потребует особой подготовки. Думаю, что здесь вашей «фабрике сплетен» с головидения придется изрядно потрудиться. А вы уже выяснили, какие психотропные средства сгодятся, чтобы… переубедить Кристу Гэлли?

— Краткий список веществ вы получите на амфибии, — улыбнулся Флэттери и взглянул на часы. — Могу сказать одно: если она поела, то в любую минуту может впасть в кататонию. Все инструкции, указания и препараты уже приготовлены. Задача переубедить ее полностью на твоих плечах. Способ переубеждения выбирай сам.

На лице Неви расцвела одна из его редких улыбок. И Флэттери снова подумал, что его суперагенту все же ничто человеческое не чуждо… хотя можно ли назвать это существо человеком? Спайдер поднялся со скамейки — ему не терпелось приступить к работе. И все же он задержался, чтобы спросить:

— А Татуш уже улетела сегодня вместе с вашими ОМП?

— Да, как и планировалось. А что?

— Не доверяю я ей. — Неви пожал плечами. — Она будет там, наверху, со Службой контроля… А нам придется полезть в келпы…

— От нее неприятностей не будет. И до сих пор от нее была одна польза. К тому же это уже мои проблемы. Вот и оставь их мне.

Зенц уже покончил с яблоком и теперь с изумлением озирался, восхищаясь всем, что попадалось на глаза.

— А заваатане сюда не прокопаются? У них же в скалах повсюду дыры.

«Он нам пока еще полезен», — напомнил себе Флэттери.

— Мои зверушки страшно любопытны, — ответил он вслух, указывая на Архангела. — К тому же девяносто процентов их мозга занято распознаванием различных запахов. Пока что сюда никто не прокопался. А если такой и найдется, то Архангел устроит ему хорошую встречу. А чтобы больше никто не полез, мы поставим в лазе пару ловушек.

— Отличный план, — просипел Зенц.

— Ты даже не попробовал яблоко. — Флэттери кивком указал на золотистый плод, зажатый в руке Неви.

— Я сохраню его для Кристы Гэлли, — вновь улыбнулся убийца.

Глава 21

Знаете ли вы, как это трудно — пытаться думать как растение?

Дварф Макинтош, келпмастер, Контроль над течениями

(из интервью для «Вечерних новостей», 3 джуэлеса 493 года)

Необъятный расправил свои серо-зеленые слоевища и принюхался к химическому составу течения. В запахе если и ощущалось нечто чуждое, то совсем слабенько, скорее какой-то незнакомый оттенок. Естественно, его ощущения были намного сложнее: понятия «вкус» и «запах» слишком грубые определения для комплекса информации, получаемой рецепторами келпа. Но зато теперь он точно знал, что течение несет к нему нечто новое.

Необъятный представлял собой клубок слоевищ, переплетенных между собой, как извилины огромного плавающего в море мозга. Он развился из обычного дикого келпа, закрепившегося некогда в развалинах давно заброшенного морянского сторожевого поста. К тому времени, когда на него наткнулась группа аваатологов под командой Алисы Марш, он едва умел отличать себя от всего остального. Именно от Алисы он и получил большую часть информации о людях.

Из ее воспоминаний он почерпнул множество понятий, и в том числе такое, как «рабство». Со временем келп понял, что сам уже давно в рабстве у Контроля над течениями. Ощутив раздражение в одном месте, он расправлял свои слоевища. Раздражение в другой части заставляло его светиться, чтобы указать дорогу в келпопроводе человеческим субмаринам. Короче, он складывал свои плети, вытягивался в определенном направлении, убирал листья с поверхности — и все это зависело лишь от того, в каком месте у него засвербело.

И делалось это очень просто: стимул — реакция. Все на чистых рефлексах. Без намека на обработку информации.

Но Необъятный имел в распоряжении вечность и потому позволил проводить над собой эксперименты. Тем более что люди ему не мешали и не отрывали его от все совершенствовавшегося процесса осознания себя. Благодаря Алисе Марш и ее коллеге Дварфу Макинтошу келп понял, какой реакции они ждут от него на тот или иной электрический разряд. Теперь любая исходящая от людей информация бережно собиралась и копилась в клетках Необъятного. Любая.

Наконец он созрел для того, чтобы наладить обратную связь. Теперь он решил сам попытаться воздействовать на людей. Причем не через прикосновение или химические вещества, а путем световых волн.

Но людям нужно было угождать, а не наоборот. Как-то раз, вскоре после того как он начал себя осознавать, его пронзила ужасная боль: огромный грузовой корабль разрезал на участке больше километра плавающие на поверхности стебли и отсек солидные куски. Но, после того как келп скомкал мертвые плети и отшвырнул подальше, заявились прислужники Флэттери и резали стебли до тех пор, пока он снова не впал в детство. Необъятный помнил, что после этой операции он на какое-то время утратил способность соображать и, когда она вернулась, решил, что никогда и никому не позволит ввергнуть себя в подобное состояние снова.

Особое трепетание слоевищ известило о том, что приближается Единственный, как он называл для себя голомастера. Необъятный чувствовал, что сумеет объединить разрозненные келпы одной волей, связать их единым бытием, тем, что люди называют душой. Но в его генетической памяти был пробел — полное отсутствие образцов, которые были не по зубам мастерам генной инженерии из морянских лабораторий. И этот пробел, словно готовое для будущего яйца гнездо, терпеливо ждал голомастера, который научит Необъятного, как объединить всех людей общим сознанием.

Он уже дважды забирал людей, но ему доставались лишь тела, а волю покорить не удавалось. Необъятный не испытывал никаких эмоций — ни жалости, ни сострадания. Лишь чистый разум и медитативное самоощущение себя. Но это помогало ему жить полной жизнью тогда, когда люди Флэттери с помощью электрострекал и подрезки превращали его тело в послушную марионетку.

Рефлекс — скорейший отклик организма на раздражение, и происходит он без участия мозга. Реакция — это уже ответ на раздражение, и ответ осознанный. Сначала келп, пока рос, считал себя одиночкой. Но когда его стебли переплелись со стеблями соседа, он понял, что значит «реакция». Он научился безжалостно убивать. Но потом усвоил, что за убийство его ждет наказание.

Необъятный собирался жить вечно. И логика подсказывала, что если он перестанет подчиняться людям, то жизнь его закончится очень скоро.

И вот наконец-то к нему приближается Единственный! Келп был уверен в этом так же, как слепая рыба-хлыст безошибочно ощущает присутствие мури.

Родоначальник всех келпов Пандоры Аваата некогда объединил их единым разумом, наделил единым голосом, единой волей. Первая атака на его генофонд произошла в незапамятные времена, когда планета только начинала формироваться. И обязан он был этим обычной плесени. Но затем солнечная буря залила планету потоком жесткого ультрафиолета, и все плесневые грибки погибли. Разве что где-нибудь в соляных кристаллах остались их мумифицированные останки, терпеливо дожидающиеся, когда океан Пандоры вернется к своему доисторическому состоянию.

Следующую атаку предприняли уже поселившиеся на планете люди. А точнее, один человек — биоинженер Хесус Льюис. В результате келп удалось возродить лишь пятьдесят лет спустя. И то ценой нечеловеческих усилий других биоинженеров. Затем, основываясь на их работах, за дело взялись морянские ученые и добились восстановления вида. Теперь келп, как и прежде, царил в океане и усмирял жестокие штормы.

И как прежде, крупные келпы рассылали по воде феромоны своим соседям. Чем больше они разрастались, тем легче было дотянуться друг до друга стеблями, и тогда уже можно было говорить напрямую на интимном языке химии. Необъятный уже занимал около двух с четвертью миллионов кубических километров океана.

Единственный приближался по келпопроводу, ведущему прямо на территорию Необъятного. Этот путь начинался из стойбища синего келпа, известного тем, что он изобрел индивидуальный способ нападения и сумел подчинить себе соседние келпы и объединить их под своей волей. Бедняга, его столько раз подрезали, что он окончательно растерялся и нуждался, чтобы его направили на путь истинный. Необъятный понял это сразу, как только ощутил запах принесенных течением синих слоевищ. Нельзя доверять Единственного такому опасному келпу. Голомастера необходимо сохранить любой ценой!

И Необъятный, слегка проигнорировав удары некоторых электрострекал Контроля, направил течение так, чтобы оно поскорее вынесло Единственного на безопасные глубины его личной территории.

Глава 22

Вы воспитаны в страхе божьей кары, являющейся основой вашего культа. Вы помните тысячи примеров ее из прошлого. И потому мыслите категориями прошлого, то есть мира, который уже ушел. Свободная же воля — свободная от любых рамок и привязок — всегда сориентирована на будущее. Мышление являет собой сиюминутный процесс, в котором вы при помощи своей боязни божьей кары моделируете волевое решение. Таким образом, вы являетесь конвекционным центром, через который прошлое осуществляет подготовку будущего.

Дварф Макинтош, келпмастер, Контроль над течениями,

из «Бесед с Аваатой».

— Изменить курс.

В голосе Эльвиры эмоций было не больше, чем в булыжнике. И все же Рико заметил, что ее снующие по кнопкам консоли пальцы слегка дрожат от сдерживаемого волнения. К тому же до сих пор она не прибегала к голосовому управлению кораблем, хотя бы по той причине, что вообще не любила лишний раз открывать рот. Уже одно то, что она стала командовать вслух, должно было сразу насторожить Рико, а теперь вот у нее еще и руки ходуном ходят…

— Почему?

Работая с суровой капитаншей не первый год, Рико усвоил ее манеру общаться с помощью минимума необходимых слов, и она, похоже, это оценила.

— Изменение канала, — она кивком указала на датчик. — Нас сбивают с курса.

— Сбивают с курса? — от удивления Рико почему-то перешел на шепот. Затем быстро окинул взглядом свой пульт и проверил показания датчиков. Судно по-прежнему продвигалось по келпопроводу, но теперь компас почему-то показывал, что огромный подводный коридор ведет не туда, куда вел, когда они в него вошли.

— И кто может нас сбивать с курса?

Эльвира лишь рассеянно пожала плечами — ее сейчас в первую очередь интересовали показания датчиков. Чтобы окончательно сбить возможную погоню с толку, она пошла по самым глубоким каналам, где освещения практически не было и отследить свое продвижение по келпопроводу можно было только по показаниям приборов.

— Мы же еще не вошли в район диких келпов. Вот там, конечно, всякое может случиться…

Рико вызвал на половину экрана одного из мониторов навигационную сетку Контроля над течениями, транслируемую с центрального поста на орбите. На второй половине высветился их собственный курс. При наложении его на сетку стало ясно, что они отклоняются в сторону от фарватера.

«Отклоняемся ли? Или нас тянут? Если судить по искривлениям сетки, создается впечатление, что весь наш сектор всасывается куда-то, притягивается к находящейся за пределами экрана точке».

— А что говорит морфлот? — наконец спросил он.

Иногда Контроль из-за погодных условий или бунта келпов был вынужден изменять сетку без всякого предупреждения.

— Ничего, — буркнула Эльвира. — У них все чисто.

Внезапно амфибия задрожала и пошла рывками, словно по ухабистой дороге. Тряска началась так неожиданно, что Рико машинально вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Но, быстро освоившись, тут же сообщил по интеркому:

— Труднопроходимый район. Всем привязаться. Бен, тебе сейчас лучше быть здесь.

На мониторе появились и другие суда, в основном грузовые. И все они, возглавляемые амфибией, двигались в одну сторону, словно их тянуло к ближайшему келпу, который, по-видимому, и был причиной внезапного изменения курса. Сам келп вел себя очень странно — по быстрой смене его огней Рико понял, что растение чем-то взволновано. Оно словно боролось с собой, то направляя течение к себе, то вновь изменяя его по фарватеру.

Бен почти вполз в рубку, цепляясь за все, что попадалось под руку, и с облегчением рухнул на свое кресло.

— Мы можем вызвать Контроль? — спросил он, в то время как его пальцы уже скользили по консоли, выводя на монитор данные.

— Только если укажем свои координаты.

— Мы слишком легко ушли от них, — фыркнул Бен. — Уж наверняка где-то здесь у них спрятан «жучок».

— Был спрятан, — ухмыльнулся Рико. — Как только мы выбрались из гавани, я тут же почистил все что мог. И, конечно, нашел. А Эльвира запихнула эту маленькую бяку в большую креветку и отпустила ее в синее море.

— Ну, ребята, вы даете! — присвистнул с восхищением Бен. — Ну ладно, вернемся к нашим проблемам. Может, идущий впереди грузовик…

«Летучая рыба» вздрогнула, словно от удара огромного кулака. Эльвира молча сражалась с управлением, стараясь увести кораблик как можно дальше от келпа.

Рико знал (как, впрочем и все остальные), что любое нанесение вреда гигантской водоросли служит причиной молниеносного нападения. Огоньки на келпе мелькали уже с сумасшедшей скоростью. И было их много больше, чем обычно. Помимо обычных сине-красных огоньков, свидетельствующих о том, что келп разумен, он периодически наводил на судно белое навигационное освещение и слепил ярким солнечным светом, словно спроецированным с поверхности моря. В этом становище был как минимум один пробудившийся келп, что означало: малейшая ошибка со стороны людей повлечет за собой мгновенную смерть.

— Что ж это Флэттери не выходит в эфир, чтобы напомнить нам в очередной раз, какими безопасными он сделал все келпопроводы?

— Это все одна болтовня. Шоу, — вяло отмахнулся Рико. — Ты же не веришь этому ублюдку ни на йоту.

Грузовику, прежде следовавшему им навстречу, а теперь оказавшемуся в эпицентре вихря течений, устроенного взбесившимся келпом, похоже, приходилось много хуже, чем амфибии. Легкий маневренный кораблик еще может себе позволить заглушить мотор в келпопроводе, но большое грузовое судно, чтобы иметь свободу маневра, должно сохранять постоянную скорость. Навигационная сетка Контроля была составлена с учетом того, чтобы грузовики могли проходить келпопроводы с минимальным изменением курса и скорости. Судя по судорожным рывкам судна, Рико понял, что команда грузовика уже сдалась и не пытается противостоять разбушевавшейся стихии.

— Отклонение, — заметил он спустя минуту после того, как изучил на экране навигационную сетку морфлота. — Глядите, вся сетка поплыла.

— Ребята, нам нужно наверх, — заявил Бен. — Приготовиться к…

— Отставить! — заявила Эльвира. — Если наверху шторм, то там нам будет еще хуже, чем здесь. Прежде всего нам нужна информация.

Бен лишь развел руками и кивнул.

— Судя по идентификационным сигналам грузовика, это «Скромняга Мару», — сообщила Эльвира, все еще сражающаяся с управлением в тщетной надежде удержать свою любимую амфибию подальше от стен келпопровода. Однако эта задача была даже ей не под силу: келпопровод зажил своей непонятной жизнью, и его очертания ежесекундно менялись. Рико заметил, что лоб и верхняя губа неустрашимой капитанши покрылись крупными каплями пота.

Бен тем временем включил радиосвязь, в душе надеясь, что экстремальные обстоятельства не требуют подачи идентификационных сигналов.

— «Скромняга Мару», слышите меня? Вызывает «Серебрянка»! торопливо врал он. — Вы получали какие-нибудь сообщения, объясняющие нынешние возмущения?

В ответ сначала раздался треск статических разрядов, а затем из щелкающего микрофона посыпались обрывки фраз — подводная радиосвязь всегда была ненадежной, а рядом с келпами становилась почти неосуществимой.

— «Скром… Мару»… порядок… внутрь келпа. — Затем раздался странный металлический скрежет. — …ают с курса. Мы собираемся… балласт. Повторяю…

Эльвира рванула штурвал, и амфибия, словно пришпоренная, скакнула вперед. Губы грозной капитанши превратились в узенькую щелку, а костяшки сжимавших рычаги управления пальцев побелели от напряжения.

— Постой, мы не можем… — пробормотал прижатый давлением к креслу Бен. — Нам нельзя погружаться в келп!

— Они скинули балласт, — прошипела Эльвира. — И теперь этот огромный грузовик налегке собирается подняться. А мы для них навроде пробки в бутылочном горлышке, понял?

У Рико от этой перебранки заныли все зубы, и он поспешил сменить тему разговора:

— Бен, а девушка в безопасности?

— Она пристегнулась к койке.

Они вовремя освободили путь грузовику — и пары секунд не прошло, как он пронесся мимо, точно комета с хвостом из контейнеров с грузом. Несколько контейнеров по инерции врезались в стенки келпопровода и застряли там, освещаемые безумно пляшущими огоньками.

— Нет, в этом путешествии слишком много мистики, — снова заговорил Бен. — Давайте-ка лучше выбираться на поверхность. По мне, так лучше помериться силами с ВВС Флэттери. Очень уж здесь плохо.

Эльвира кивнула, и амфибия начала подниматься. Но в ту же минуту, судя по показаниям монитора, стебли келпа с мягкой, но непреклонной настойчивостью начали смыкаться вокруг «Летучей рыбы». Сначала они создали вокруг кораблика сферу, затем оплели его и затянули в непроглядное месиво слоевищ. Течения теперь менялись ежесекундно, и суденышко сотрясалось от кормы до носа. Эльвира еще пыталась хоть как-то править, но ее лицо было белее снега.

— Вот дерьмо! — взорвался Бен и непроизвольно сжал кулаки. — Но ведь Флэттери хвастался, что его Контроль может все…

Рико влепил ему затрещину, и Бен сник.

— Пойду проведаю Кристу, — угрюмо пробормотал он.

По дороге в каюту ему пришлось прибегнуть к помощи шторм-трапа — так трясло кораблик. На пороге рубки он обернулся: его лицо было таким бледным, что Рико сразу понял, о чем он мог подумать в такой момент. И улыбнулся в ответ.

— Рико, — с трудом выговорил Бен, — а если…

— Если келпы пронюхали о том, что она здесь?

— Ага. Что, если они действительно это знают?

— Нам остается только надеяться на то, что мы ей нравимся.

— Боюсь, ее мнение здесь мало значит, — пробормотал Бен и принялся открывать люк. Рико предпочел не обратить внимания на то, как дрогнул при этих словах голос его друга.

— Зато здесь есть кое-кто, чье мнение имеет большой вес, — пробурчал себе под нос Рико.

Люк скрипнул и открылся сам в тот самый момент, когда оператор вспомнил, что келпы могут оказывать большое влияние на Кристу Гэлли. А кроме того, он вспомнил о том, что за последнее время на их амфибии побывал лишь один посторонний предмет.

«Тот чертов «жучок»! Проклятый клещ Флэттери!»

— Мы вышвырнули этого паразита, Эльвира, но он уже подключился к нам. — Рико пытался сформулировать скачущие в голове мысли, — Если этот келп умеет вынюхивать — а я слышал, что умеет, — то, объединив информацию, посчитает, что мы просто банка консервированных креветок!

Глава 23

Капитан наемников может быть солдатом искусным или не очень. Ежели он искусен, доверять ему нельзя, поскольку такой человек извечно стремится к власти и либо пытается подчинить тебя, своего хозяина, либо подчиняет себе остальных солдат в ущерб твоей власти.

Макиавелли, «Государь»

По слухам, усиленно циркулирующим внутри отряда, молодой капитан Юрий Бруд был внебрачным плодом любви самого директора и неведомой морянской дамы. Причиной слухов были редкое внешнее сходство капитана с Раджей Флэттери и его головокружительный карьерный взлет. К тому же им обоим была свойственна где-то схожая жесткость в принятии решений, что тоже не могло пройти незамеченным у нижних чинов.

Как и все солдаты его отряда, капитан Бруд провел детство в припортовом районе Калалоча, но в отличие от очень многих мальков ему, помимо обязательных дисциплин, преподавались частные уроки математики, логики и стратегии. В те времена «Мерман Меркантил» заведовала образованием, и против нее могли идти лишь те, кто учил не то, что задавали в ее школах. Достаточно поднаторев в науках, Бруд самолично написал большой труд о промывании мозгов как об основном методе воздействия политических деятелей на массы. Его педагоги развели руками и признались, что он превзошел их.

Старинные роды как островитян, так и морян продолжали стойко хранить верность своим кланам, что на деле являлось пассивным сопротивлением директору. Сначала отряд капитана Бруда проходил обучение в Месе, а затем их отправили в Калалоч для исполнения обязанностей полицейского отряда. И вот тут солдаты вдруг почувствовали себя единой семьей, противостоящей полчищу врагов, островом во враждебном им океане. Все они были взяты из деревень, находящихся слишком далеко от места их службы.

«Выжить в экспедиции, получить новый чин и вернуться на отдых в Теплицу» — это было их единственным кредо.

Капитан сперва слегка сдрейфил. Но тут же его страх сменился гневом — и тогда только головы полетели! Когда пришел приказ заняться «полицейской работой», капитан Бруд и его ребята были уже «дедами» и до возвращения домой им оставалось не больше месяца. Капитан тоже стремился домой, но тем не менее хотел пополнить свой послужной список. Однако он не забывал, что его ребята хотят вернуться домой не только живыми, но и здоровыми. За последний год район, в котором он вырос, сильно изменился — там теперь появился ракетодром и стало поспокойнее. И все же пришлось много работать. Операций на счету было столько, что лишь успевай менять у интенданта форму. А потом оказалось, что служить придется еще один год. И весь этот год каждый день начинался и заканчивался перестрелкой.

Застыв в дверях голостудии, капитан Бруд любовался Беатрис Татуш и размышлял, какого дьявола он должен ее убивать. Конечно, дикторша даже вообразить не могла, о чем он задумался, однако один вид в секунду рассредоточившихся по студии солдат произвел на нее впечатление — во рту у Беатрис пересохло, и она откинулась на спинку кресла, словно ища опоры.

Капитан указал на работающие камеры троим из своего отряда. Солдаты поняли его без слов и, подойдя к операторам, взяли их под прицел.

Беатрис, ослепленная ярким светом прожекторов, лишь слышала всхлипы, ругательства да лязганье оружия. Большой монитор напротив мигнул, погас, снова загорелся, и… на нем появилось сообщение о прибытии последнего челнока. Но в списке пассажиров не было ни ее, ни кого-либо из съемочной группы.

«Но ведь не станут же они нас убивать!» — пронеслось у нее в голове.

— Дак, — обратилась она к ассистенту, — проверь монитор, пожалуйста.

Переведя взгляд с монитора на двери, Беатрис заметила молоденького капитана, с любопытством взирающего на нее, и вспомнила, что уже видела его раньше. Она помнила эти темные глаза и то, как он улыбался, ведя ее по лабиринту космодрома. Чуть заметно улыбаясь, он слегка склонил голову, как бы в приветствии, после чего кивнул троим солдатам, и те взяли на мушку операторов.

Стоило Беатрис понять, что происходит, как ее парализовал страх. Но только на одну секунду. Однако в эту секунду она почувствовала, как от дверей тянет запахом тлена и смерти. И тут же ее посетило видение ее собственной смерти. Среди призраков маячило лицо капитана. Но он больше не улыбался.

А потом…

Потом Беатрис помнила лишь тяжелое дыхание в залитой светом студии…

И солдата, стоящего над мертвым оператором и орущего второй камере что-то вроде «выключай все это дерьмо, все равно вы не в эфире»…

— Заткнитесь, суки! — крикнул третий оператор, — Дело сделано. Заткнитесь. Все равно вы ничего не измените!

— Вот и договорились! — Одним движением руки капитан Бруд выставил за спиной каждого работника студии по солдату. Беатрис стало холодно, по телу поползли мурашки, но ей пришлось взять себя в руки, чтобы не трястись на глазах этого бравого офицера.

«Бен был прав! — с горечью думала она. — Но кто бы в такое поверил?»

А тем временем на висящем напротив нее главном мониторе сама Беатрис брала интервью у директора во время одного из его ритуальных посещений орбиты. Выражение ее лица там, на экране… этот ее восторг!.. эта ее вера!.. Беатрис почувствовала, что ее сейчас стошнит. И все же не отрывала глаз от экрана, предпочитая мерзость, которую видела сейчас, тому… что увидит здесь, в своей студии.

Из хаоса звуков и света вычленился древний заваатанский плач по мертвым, который вдруг отчаянным голосом затянул из какого-то угла Харлан. Только сейчас Беатрис вспомнила, что оператор третьей камеры, парень со смешными, как веера, ушами, был его двоюродным братом. Был. А сейчас тот же солдат, что его пристрелил, уже тащил труп за ноги в другой угол. Голова оператора билась о протянутые по всей студии кабели, а рана на груди уже почти не кровоточила.

Трое убийц, убрав с дороги тела, вновь заняли свои места в павильоне. Теперь пятнадцать человек из гологруппы находились под прицелом у девяти секьюрити. А сверху жарили безжалостные прожекторы. Капитан обошел павильон, затем обернулся к Беатрис и указал на красный огонек на пульте:

— Красный, как я понял,означает, что вы в прямом эфире. И она до сих пор работает, верно? Или я не прав?

Беатрис не ответила. Ей почему-то показалось, что самое главное сейчас — остаться невозмутимой. Но отвести взгляд от его темных глаз… было уже выше ее сил.

Он больше не улыбался. И не склонял головы.

— Кончайте со всеми, — приказал он. И, кивнув в сторону Беатрис, добавил: — А ее оставьте.

Затем капитан крепко взял ее за локоть и повел к входному люку. А крики, стоны, проклятия в адрес Флэттери остались позади. Беатрис казалось, что до люка ей не дойти — под ногами то и дело попадались тела ее друзей. И ноги то подгибались, то вообще отказывали служить.

— Да-да. Полюбуйтесь на дело рук своих. — Капитан Бруд дернул ее за локоть так, что она почти пришла в себя. — Вот она, та самая каша, которую ваше голо так любит заваривать!

Беатрис не могла ответить. Она могла лишь дико закричать. Но демонстрировать свою слабость ей не хотелось. Капитан попытался поддержать ее за локоть, но она оттолкнула его. Осталось только переступить через тело ее гримерши, лежавшее у порога.

«Как же ее звали? — Беатрис снова охватила ледяная дрожь. — Я ведь даже не могу вспомнить ее имени!..»

Ее звали Нефертити. Правильно, Нефертити. Прелестная, смуглая, как сама Беатрис, с дивными раскосыми глазами. Беатрис приказала себе хорошенько запомнить это и сделать все, чтобы мир об этом неведомо как, неведомо когда, но узнал!

— А вы отлично держитесь, — раздался откуда-то издалека голос капитана. — Впрочем, в Месе два года назад было гораздо жарче. И вы там тоже были. Правда?

Беатрис застыла на месте, не в силах сделать ни шага. И… если бы она была в состоянии выдавить из себя хоть звук!

— Я вас там видел. — Капитан был что-то сильно словоохотлив. — Я видел, что вы со своим парнем вытворяли, когда чуть было не подорвались на мине. Вы вдвоем сработали — просто блеск.

Она слабо кивнула и попыталась сказать «да», но вместо слов из ее горла вырвалось сиплое карканье.

Только теперь она обратила внимание на пластиковый квадратик на кармане формы и прочла фамилию: «Бруд». И в ту же секунду обратилась к небесам, моля оставить ее в живых до тех пор, пока она не увидит своими глазами, как умирает капитан Бруд.

Прогулка по коридору закончилась, и они вернулись в съемочный павильон. Где еще не остыли шестнадцать трупов. Беатрис снова уставилась на монитор. Показывали давнюю запись интервью с Дварфом Макинтошем, келпмастером Контроля над течениями. Из всех настоящих людей, попавших на эту планету в гибербаках, он был единственным, кто выжил, кроме всемогущего Флэттери. Он такой высокий, что Беатрис приходилось вставать на приступочку, чтобы взять у него интервью. Она познакомилась с Дварфом в первый же день, как прилетела на орбиту. Накануне была их последняя ночь с Беном. А месяц спустя Беатрис поняла, что влюблена в этого дылду по уши.

— Трупы сжечь, — распорядился капитан, — каюту опечатать, а коробки с пленками, камеры и прочий хлам погрузить на челнок. — И, с поклоном распахнув перед Беатрис люк, сказал: — Мы ожидаем вашу новую съемочную группу с минуты на минуту. Она будет лучше прежней. За этим проследят мои ребята, а они умеют выполнять приказы. Мы будем счастливы путешествовать в вашей компании и следить за вами лично и всей компанией столько, сколько понадобится.

Глава 24

Свободный мозг — мертвый мозг.

Дварф Макинтош, келпмастер, Контроль над течениями

Наблюдательный пост Контроля над течениями на орбите представлял собой каюту с внешним обзором. Дварф называл ее «башенкой». Именно там было царство келпмастера Макинтоша, ежедневно спасающего планету от цунами всех видов и размеров. Особенно ситуация обострилась после того, как над становищем самого большого на планете келпа появились постоянные и потому явно подозрительные облака. Правда, они тоже помогали предсказывать поведение келпа. Например, сегодня они спокойны, а значит, во всем районе будет спокойно. Да, сегодня люди могли о Дварфе как бы и позабыть.

«Башенка» была собственным творением Макинтоша. Едва он возглавил Контроль, как тут же изваял себе из плаза и пластали этот наблюдательный пост.

«Я всегда найду себе работу», — частенько ворчал Мак себе под нос. Но только тогда, когда его никто не слышал. Что до звания келпмастера — то это скорее была привилегия, чем серьезное назначение. С одной стороны, ему было больно смотреть, как новоиспеченные варвары Флэттери кромсают келп. С другой стороны, он чувствовал себя гораздо спокойнее на орбите, чем на этой хляби пандорской.

Как и Флэттери, Мака в свое время клонировали. И он вырос в стерильной атмосфере Лунбазы. А потом была гибернация и все связанные с ней прелести. Короче говоря, всю жизнь (за исключением анабиоза) он провел, крутясь на орбите вокруг Земли. А его клоны и того не видели. В те далекие времена Флэттери открыто прикалывался на тему «А есть ли жизнь на Земле?». Но даже тогда Дварф Макинтош все равно выглядывал в иллюминатор, дабы убедиться, что у этой планеты еще есть будущее. И множество разных будущих.

Теперь же из своей «башенки» он наблюдал иную планету и взвешивал ее неосуществленные возможности. Он даже давал каждой флуктуации свое имя. Впрочем, самые дорогие имена он приберег для своих еще не рожденных детей. Последние два года он провел в космосе, упорно отказываясь от обязательного отпуска на Пандоре. Отсюда нельзя было найти ни одной звезды, которая напоминала бы об их солнечной системе. И Дварфу это почему-то очень нравилось.

Однажды его вывела из гибернации чудовищная боль, и, еле придя в себя, он обнаружил, что находится на Пандоре — точнее говоря, с точки зрения галактики, просто черт знает где! Помимо всех планетных ужасов, его еще донимал извечный кошмар: триллионы планетных систем вокруг новых звезд…

Остальные выжившие из его команды вцепились в эту планетку зубами. И очень быстро после этого перемерли. А Алиса Марш… Впрочем, она тоже умерла. Она умерла уже в тот день, когда впервые пошла на Лунбазе на курсы ОМП.

Лишь Мак и Флэттери бредили дальнейшим полетом в дали космоса. Правда, признаться, хоть Мак и обучался вместе с Флэттери на Лунбазе, он всегда Раджу терпеть не мог. А стоило им повстречаться с келпом — вот тут-то их разногласия и поперли наружу.

«Как только Флэттери поймет, что мы натворили, чем по сути своей является келп, то…»

— Доктор Макинтош, челнок готов к стыковке.

Мак выбрался из «башенки» и направился в кают-компанию к своей персональной консоли. Основной канал связи в данный момент контролировал его личный ассистент Спад Солеус.

Быстро осмотрев шесть экранов, демонстрирующих данные о состоянии келпа в районе космодрома, Дварф успокоился — келп вел себя так, как было приказано. А вот на восьмом мониторе появилось нечто неожиданное: громадное становище келпов в районе Виктории извивалось, словно в конвульсиях. Да уж, сегодня погибнет столько грузовиков, что хоть за голову хватайся!

Он отпихнул услужливо придвинутую чашечку кофе.

— По какой причине возмущение не устранено?

Спад лишь неопределенно пожал плечами и снова уткнулся в монитор. Затем еле слышно пробурчал:

— В голопрограмме заявлены изменения. Флэттери никогда ничего не делает без того, чтобы не раструбить обо всем на целый свет!

— Чьи программы заменены? — У Мака перехватило дыхание. Он ведь так надеялся… Нет, он так хотел, он собирался увидеть Беатрис сегодня! Он думал о ней непрерывно в течение всех двух месяцев с тех пор, как в первый раз ее увидел. Он мечтал о ней и верил, как в солнечный мираж, что однажды она навсегда останется на орбите.

— Понятия не имею, — буркнул Спад. — И понятия не имею почему. До сих пор с «Новостями» все было в порядке. Вы что-нибудь понимаете?

Мак отрицательно помотал головой.

— Ах, ну да, вы же сидели себе в своей «башенке». А тут вдруг посреди передачи Татуш сообщает, что Бен Озетт исчез! Ну а дальше можно только догадываться о том, что стало с ее группой.

— Пожалуй, — мрачно кивнул Мак. — Я его вообще-то недолюбливаю, но, откровенно говоря, он мужик что надо. Правда, в последнее время он как-то больше крутился в свите директора.

И хотя тема разговора была для Мака достаточно важной, он не мог не заметить, как Спад посерел, увидев темный экран.

— Не лучший выход для мужчины — болтаться в чьей-то свите, — продолжал бурчать Спад. — Честно говоря, хуже нет. Но коли вы не видели сегодня новостей, так на нет и суда нет.

— Какого суда? Ты о чем?

— Да о том вашем интервью, когда здесь открыли станцию, — обернулся к нему ассистент. — Они сегодня его повторили. Я-то знаю, что два года назад у вас седины было поменьше. Но ой как бы мне хотелось, чтобы эта Беатрис Татуш сегодня смотрела на меня такими сладкими глазками, какими тогда смотрела на вас.

— Молчать! — рявкнул Дварф Макинтош, и ассистент тут же покорно скрючился над консолью.

— Прости, — через минуту сказал Мак.

— Да ладно вам, — буркнул Спад.

— Ты хочешь, чтобы я извинился?

— Как-нибудь в другой раз… Что за чертовщина там творится? Наш келп, и вдруг…

— Это не наш келп, — вздохнул Дварф Макинтош. — Келп свой собственный. Он сам себе хозяин. А мы держим его в цепях. И он поступает, как любое порабощенное существо — пытается разорвать цепи!

— Но ведь тогда люди Флэттери быстрехонько его прополют, а то и еще хуже — вырежут все становище.

— Но это не навсегда. Проблема рабства до сих пор не разрешена. Цепи есть цепи: с одной стороны прикован раб, с другой — хозяин.

— Да бросьте вы, доктор Мак…

Макинтош расхохотался:

— Ты прав. Если взглянуть на все это с исторической точки зрения, то Флэттери лучше всех пандорцев разбирается во всем. Мы, клоны, тоже рабы. Рабы своего времени. Лишь клоны первого поколения имели настоящую закалку. Их тогда выращивали как доноров, если вдруг оригиналу потребуются какие-нибудь органы. Они нуждались в нас и делали все, что им приказывали. А теперь этот клон порабощает келп, затыкает ему пасть, и все это только для того, чтобы свободно совершить действия, надиктованные свыше! И, главное, ему не под силу отсечь нити давно умерших манипуляторов. Он сам не ощущает, сколько времени прошло.

— Ну и что нас ждет?

— Раскрытие карт. И если Флэттери сейчас высунет нос, ему надо будет в ладошки хлопать от счастья, если он хоть на что-то сгодится келпу. А в противном случае я ставлю два против одного, что ему не жить.

— Два чего?

Дварф Макинтош расхохотался — от души и громогласно, как и полагается мужчине его комплекции.

— Я даже не пытаюсь догадаться, откуда идет эта идиома. В те времена, когда я жил на Лунбазе, «два» означало четверть доллара. А доллар — это такие у нас были тогда деньги. Для нас это имело значение…

— А мы в таких случаях говорим: «Да я и шерстинки рвача не дам за его шанс».

— Что ж, пожалуй, так будет честнее. Опа! — Дварф Макинтош махнул рукой в сторону одновременно загоревшихся шести красных огоньков на пульте приема. — И кого же мы не изволили выслушать?

— Директора, — фыркнул Спад и машинально отъехал на стуле от пульта. — Он хотел, чтобы мы сотворили что-нибудь с келпом из восьмого сектора. Будто бы мы и не пытались с ним что-нибудь сделать…

— Ага! Сделаешь с ним что-нибудь… Как же! Стоит нам чуть усилить воздействие, и мы поджарим все, что находится внизу. Прелестное рагу получится: тушеный келп с подводными лодками и другими специями по вкусу.

— А если келп только того и хочет?

— Не дай Бог, если он разжился у нас подобной информацией! У нас есть только один способ решить проблему. Нам нужно найти такой способ воздействия, которым до сих пор мы не только не пользовались, но и не думали о нем.

Спад невозмутимо пожал плечами:

— Я с вами, приятель. Но вот что скажет директор?

Келп на дисплее вел себя уже совершенно нетипично: он стремительно скручивался, словно его самого затягивало в воронку неведомого водоворота. И уж кто-кто, а Дварф Макинтош понимал, что службы Контроля сами чуть не выворачиваются наизнанку, лишь бы его удержать.

Спад ткнул пальцем в один из мониторов:

— Электромеханический контур. В районе келпа движется «жучок».

— Механический или электронный?

— Может, и то и другое вместе, — меланхолически заметил Спад. — Но именно эта блоха и взбесила наш келп.

— Согласен, — кивнул Мак. — Ты словно читаешь мои мысли. Но электрический контур идет от самого келпа. И он должен быть направлен на кого-то еще. Это становище еще не доросло до того уровня, чтобы хоть что-то начать соображать. Ну, по крайней мере, не должно было.

— Док?

— Да?

Макинтош вперился в экран, на котором в ускоренном порядке проходили все метаморфозы келпа за последние полчаса. И вдруг ему показалось, что он начинает понимать, почему именно келп вдруг взбунтовался.

— Я вычислил кривую его неповиновения.

Дварф Макинтош обернулся к склоненному над консолью Спаду. Его ассистент был белее мела и словно раза в два убавился в плечах. Зато указательный его палец удлинился многократно. И этим белым копьем он тыкал в экран.

— Что это такое? — не разобрал с ходу Мак.

— Спираль. Весьма типично для восьмого сектора. — Ассистент говорил монотонно, словно читал лекцию.

— Но это же означает, что одно становище келпа пожелало объединиться с соседним! А ты что видишь? И как ты это понимаешь?

— Возможно, сосед не пошел на контакт и теперь пытается выпихнуть агрессора в его воды.

— Ох, Спад, боюсь, что ты прав.

Тяжело вздохнув, Дварф Макинтош шагнул к своей личной консоли и набрал только одному ему известный код (причем пользуясь исключительно указательными пальцами). Красные огоньки на пульте связи превратились в черные.

— Аварийный режим! — громогласно объявил он, подмигнув Спаду. — Когда в следующий раз Флэттери выйдет на связь, отрапортуй ему, что контакт был прерван по причине повреждения кабеля и что ты самолично этот кабель заклеил лейкопластырем. Тогда, возможно, ты заслужишь прощение. Но я вряд ли ошибусь, если скажу, что моя служба здесь закончена. А теперь мы со спокойной совестью можем наблюдать за тем, что вытворяет внизу этот келп.

Спад позеленел и шумно проглотил слюну, но Мака это только развеселило.

— Ты чего скукожился, Спадди? Это всего лишь растение. Оно не умеет летать и не сцапает тебя здесь.

— Ладно вам… Флэттери тоже никому не доверяет. И я повсюду вижу ловушки, впрямь как он…

— Да, это он любит, — согласился Мак. — Это становище разрослось за пару лет. Однако здесь директор почему-то не применил все положенные по инструкции методы усмирения келпов. Уж слишком быстро оно разрослось.

Дварф Макинтош ждал, что с секунды на секунду раздастся знакомый голос Флэттери, который скажет им, что делать.

— Есть! — воскликнул он, одновременно включая канал связи. — А теперь спрячься за спинкой моего кресла и смотри, как пекутся пироги. Там, внизу, творится какая-то ерундовина. Но я должен быть первым, кто разберется в этой чепухе. А если мы еще и сумеем совладать с этим становищем, то, глядишь, чему-нибудь от него научимся. А кроме того… — теперь Мак уже подмигивал так, что и слепой бы заметил, — Флэттери внизу, а мы с тобой на орбите.

Переговорник издал протяжный писк. Мак потянулся за словарем дешифровки сигналов для космических служб.

— Мы послали к вам нашу птичку пять минут назад, — сообщил бестелесный и бесполый голос. — Есть возражения?

— Да никаких, — отмахнулся Макинтош. — В вашем районе течения стабильны, а погодные условия не собираются меняться в течение ближайшего часа.

— Вас понял, Контроль над течениями. Птичка прилетит теперь уже через… четыре минуты.

Глава 25

Канон в D

Пачелбел

Необъятный содрогнулся от нахлынувшего чувства абсолютной свободы и расслабленно потянулся всеми стеблями. Давно уже все формировавшие его становища не испытывали подобного сладкого чувства. А так хорошо, как сейчас, ему вообще никогда не было. И даже продвижение субмарины по его артериям не доставляло ему ни малейшего дискомфорта.

Напротив, приближавшееся суденышко испускало мощные энергетические волны, наполнявшие его стебли подобием пульса. Щупальца держали кораблик очень нежно, чтоб случайно не раздавить хрупкой скорлупы.

Но суденышко пыталось вырваться, и, боясь повредить, Необъятный подтягивал его поближе к своему центру, очень осторожно передавая его из одной плети в другую. Он уже чувствовал, как его сознание соприкасается с сознанием Единственного. Как много в нем было понятного и знакомого Необъятному! Как много было келпового! Голомастер, Рико Лапуш, был там с кем-то еще, с кем-то, кого келп уже когда-то видел до того как… впрочем, неважно. Он очень скоро это выяснит.

Необъятный давно научился получать информацию от странных придуманных людьми волн головидения. И почти сразу после последнего пробуждения решил, что сможет поговорить с людьми на их языке — языке головидения.

Суденышко еще билось, пытаясь вырваться из нежных объятий. Теперь Необъятный наконец вспомнил о боли, которая с недавних пор беспокоила его, но на которую ему некогда было обращать внимание. А боль была чудовищной, поскольку все грузовые и пассажирские амфибии в районе номер восемь всеми силами пробивались к поверхности, безжалостно сжигая и разрезая слоевища на своем пути. Несколько он машинально прихлопнул, но поскольку в его сознание тут же хлынули раздражающие образы смерти, он приказал себе успокоиться и стерпеть.

«Смерть, — подумал он, — еще не ответ на жизнь».

Он даже открыл несколько келпопроводов, чтоб они могли выбраться. Теперь в его стеблях билось только одно судно — белоснежная амфибия голостудии. И как она ни вырывалась, Необъятный цепко держал ее и продолжал подтягивать все ближе к центру. Он очень надеялся, что вырваться ей не удастся и тогда он наконец поговорит со знаменитым голомастером Рико Лапушем.

Глава 26

В сознании вы можете обнаружить структуру, и одна из ее форм — красота.

Керро Паниль, «Беседы с Аваатой»

Беатрис слушала бесстрастный голос командира, отсчитывающий секунды до взлета. Ее дрожащие пальцы машинально оглаживали металлические захваты, словно расправляя складки на рукавах. Она пыталась представить себя в объятиях Мака. Но только чтобы он обнимал ее так же сильно, как когда-то обнимал Бен ночью на старом Вашоне. Но ничего не получалось. Перед глазами стояли лица ребят из ее группы.

«И все из-за ошибки! — беспрестанно крутилось в голове у Беатрис. — Все они умерли только потому, что этот ублюдок совершил ошибку!»

Она знала: капитан чего-то боялся. От него просто разило страхом, перед тем как он отдал свой фатальный приказ там, в студии. Она чувствовала, что капитан не знал, как с ним обойдется Флэттери — наградит или накажет. Беатрис понимала, что теперь от этого зависит и ее жизнь. И жизни еще многих и многих людей.

— Десять секунд до взлета.

Она сделала глубокий вдох ртом и медленно выдохнула через нос (этому методу релаксации научил ее Рико пять лет назад во время одной из смертельных переделок).

— Пять, четыре…

Она еще раз вдохнула и задержала дыхание.

— …Одна…

Сжатый воздух ударил в днище, и пара «катапульт» Аткинсона швырнула челнок в сторону орбиты. Беатрис всегда ненавидела эту часть полета: в памяти обычно сразу всплывало лицо одной толстухи, когда-то в начальной школе усевшейся ей на грудь. А еще в такие минуты она ненавидела собственное лицо — вздувшееся от прилива крови. Правда, на этом катере волноваться о преждевременных морщинках не приходилось — даже если что-то случится с мотором, их быстро подберут со станции. Сейчас Беатрис гораздо больше беспокоил Бруд, и она перебирала в уме доводы, которые приводила бы капитану в надежде остаться в живых.

В экипаже, пилотирующем челнок сегодня, не было ни одного знакомого лица. И больше половины членов команды носили не форму, а цивильную одежду. Все молчали. По-видимому, переваривали происшедшее. Но среди них не было того, кто заварил всю кашу. Этого человека Беатрис теперь боялась даже больше, чем капитана. А ведь Бен столько раз говорил ей, что этот псих однажды доберется и до нее. И тогда — смерть.

«Как он был прав тогда! И как он сейчас далеко!»

Беатрис потерла ладонями лицо и стала массировать уставшие веки. Надо прийти в себя. Сейчас не до истерик. Ей нужна информация. И как можно больше.

«Мак! — вспыхнуло у нее в голове. — Он поможет. Я уверена».

И в ту же секунду ее захлестнула волна страха: а вдруг и он… с ними? Ведь, в конце концов, он был, как и Флэттери, членом первого экипажа космического корабля. И они начали работать вместе задолго до того, как очутились на Пандоре.

«Что, если… что, если…»

Беатрис тряхнула головой, отгоняя страхи. Лучше уж вообще не думать о Маке, чем представлять его своим врагом. Она слишком хорошо его знает. И он вовсе не похож на Флэттери. Она помнит, как Мака потрясла новость о том, что Флэттери решил использовать мозг Алисы Марш для своего ОМП. Он тогда еще сказал ей:

— Я никогда не был сторонником этого метода. А теперь, после всего, что мы узнали о келпах, я просто убежден, что ОМП — не более чем очередной искусственный монстр, который еще дальше уведет нас с пути гуманизма.

По информации, полученной от Флэттери, Алиса Марш серьезно пострадала в аварии во время исследования келпов и была доставлена на поверхность уже при смерти. Мак тогда подробно рассказал Беатрис о том, кто такие клоны, и еще о том, что Алису готовили к этой участи с самого детства. Теперь Беатрис поняла, что Флэттери просто использовал удачное стечение обстоятельств. Однако для Алисы Марш оно было не просто неудачным, оно было фатальным.

«Но как теперь поведет себя Мак?»

Ему ведь тоже потребуется дополнительная информация. Например, сколько человек в ее охране? Как они вооружены? Есть ли у них определенный план или вся эта резня началась спонтанно? Она никак не могла вспомнить, сколько людей работает на орбите. Тысячи две или больше? И сколько у них там, на станции, охранников?

«Не очень много, — вспомнилось ей. — Совсем небольшой отряд, чтобы усмирять рабочих и ловить ворующих продовольствие».

В погрузившемся на челнок отряде капитана она насчитала двадцать три человека. И все вооружены до зубов. Те восемь, которые должны были заменить Беатрис съемочную группу, тащили с собой различную голоаппаратуру. И каждый солдат был носителем какой-нибудь древней, передававшейся из поколения в поколение мутации. Кроме них на борту находились еще два техника из Теплицы — эти должны были курировать подключение ОМП.

Беатрис наконец сумела справиться с противной дрожью в животе и почувствовала, что хоть и пристегнута к койке накрепко, но почти готова к действию.

«Нет, — возразила она сама себе. — Держи себя в руках. Мертвым ты уже ничем не поможешь. А ты единственная оставшаяся в живых свидетельница».

Беатрис все еще надеялась, что запись происходившего в студии успела уйти на чей-нибудь комп и этот кто-то, возможно, ее обнаружит.

«Но даже если так, кому ее можно показывать? Кто может хоть что-то изменить? Флэттери?»

Беатрис стало смешно от этой мысли. И вдруг она ощутила на плече руку капитана. Он держал Беатрис крепко, но не причиняя боли. В этом жесте не было дружелюбия, но был недопустимый при их нынешних отношениях интим. Почему-то ей вспомнилось, как отец так же сжимал ее плечо. Это было в ту ночь, когда он умер. Капитан был, похоже, ровесником ее младшего брата, но в его темных глазах плескалась безграничная усталость. Впрочем, особого ума Беатрис в них не заметила.

— Я знаю, о чем вы думаете, — заговорил он. — Я арестовал за свою жизнь несколько сотен человек. Да и меня самого тоже арестовывали. Так что уж поверьте мне, я вас очень хорошо понимаю.

Жестом он отослал охранников и вдруг бесцеремонно уселся рядом с Беатрис. В его голосе звучала мрачная сила, как если бы он не говорил вполголоса, а кричал. Охранники деликатно удалились на расстояние, с которого уже ничего не могли слышать, отвернулись и, заведя какой-то тихий разговор, лишь время от времени бросали на них искоса равнодушные взгляды.

— Мы с вами попали в переделку. И вы, и я. И нам обоим надо как-то из нее выбираться.

Беатрис ничего не оставалось, как согласиться.

— Мы оба в ловушке. Положение наше — или пан, или пропал. Причем ни один из нас не сможет вылезти в одиночку, так, чтобы не потянуть за собой второго.

С этим ей тоже пришлось согласиться.

«Но я сотрудничаю с ним только до той секунды, пока не встречусь с Маком».

И как это ни угнетало, Беатрис прекрасно понимала, что от сотрудничества с этим страшным человеком зависит ее жизнь.

— Вы человек военный, офицер. Как же это вышло, что вы проявили столь беспримерную инициативу? И ведь у вас было время принять решение. Вы действовали отнюдь не по наитию. Значит, действовали по плану, и мы… и я просто оказалась под рукой…

— Да вы просто ясновидящая! — быстро зашептал капитан, и в глазах его вспыхнули лихорадочные огоньки. — Мы можем только победить! С Флэттери будет покончено! Орбита и безднолет в наших руках! Продуктами станция обеспечена на много лет. Да к тому же у нас в руках органические мозги, которыми Флэттери так гордится! Да мы, черт побери, можем сами их натаскать как надо и улететь подальше отсюда…

Он что-то еще говорил, но Беатрис уже не слушала. Все ее мысли сосредоточились на одной фразе: «Продуктами станция обеспечена на много лет».

«Это в том случае, если он перебьет почти всех, кто живет и работает на орбите».

— …и ему придется это проглотить, — словно в бреду, шептал капитан. — Там сейчас восстание, и он не отважится уничтожить то, что создавал в течение стольких лет. Те, кто сейчас сражается против него внизу, играют мне на руку…

«А ведь он действительно собирается это сделать, — стучало у Беатрис в голове. — Он собирается вырезать всех до единого».

Бруд взял было Беатрис за руку, но она тут же ее отдернула, даже не пытаясь скрыть отвращение.

— Нам, — поправился он. — Они играют нам на руку. Вам и мне. И они поверят всему, что вы им скажете. По крайней мере, хоть ненадолго. — Он наклонился к ней совсем близко и почти беззвучно прошептал: — Вы ведь не хотите совершить еще одну ошибку, которая вновь будет оплачена человеческими жизнями?

Беатрис изо всех сил оттолкнулась от койки и прыгнула, не заботясь о том, куда ее унесет в невесомости. Бруд не стал ее ловить. Чтобы не удариться о стенку, она уцепилась за первую попавшуюся скобу и повисла рядом с двумя охранниками. Они были еще моложе, чем их капитан. Оба копались в куче съемочной аппаратуры.

«А ведь они всерьез собрались выходить в эфир», — подумала Беатрис и оглянулась на капитана. Он стоял спиной к ней и о чем-то разговаривал с охранниками. Судя по тону и резким жестам, он, похоже, объяснял им план дальнейших действий. Выходит, он может обойтись и без ее помощи. Но выходит и так, что, согласившись ему помочь, она сумеет сохранить многим людям жизнь. Но заставить себя вернуться к нему и попытаться договориться было выше ее сил. Она вздохнула и повернулась к своим новым операторам:

— Нет. Эта установка может дать панораму всего лишь пятнадцати уровней. Для челнока это годится, но если снимать в помещении побольше, понадобится камера помощнее.

В процессе инструктажа Беатрис украдкой бросила взгляд на капитана и убедилась, что он наблюдает за ней. Неожиданно он подмигнул, и она почувствовала ползущий по позвоночнику ледяной холодок.

— Публика хочет увидеть ОМП в процессе транспортировки и узнать побольше о его… ее прошлом. Давайте начнем с того, что немного пороемся в записях, — предложила Беатрис и протянула двухчасовую инструкцию для операторов, работающих в условиях невесомости, своим новым ассистентам. Эти двое мужчин и женщина, к счастью, не присутствовали в студии во время резни. Даже несмотря на то, что они были людьми капитана, Беатрис предпочитала общаться с ними. Что до остальных членов отряда, то любого, даже случайного контакта с ними она предпочла бы избежать.

Органический мозгопроцессор представлял собой плазмагласовый контейнер довольно сложной конструкции, в котором находился живой человеческий мозг. От него во все стороны торчали кабели, с помощью которых его очень скоро подключат к безднолету. Но больше всего Беатрис в свое время потрясло то, что жизнедеятельность ОМП поддерживало… тело!

Впервые она узнала об этом несколько лет назад, когда делала свой первый репортаж на эту тему. Ученые извлекли мозг из нежизнеспособного тела и поместили его в череп молодого и здорового, но получившего смертельную черепно-мозговую травму человека. Мозг и тело поддерживали жизнедеятельность друг друга, однако общение с пересаженным мозгом было невозможно — у него были отсечены все средства коммуникации. Этот живой, здоровый мозг оставался заключенным в саркофаге чужого ему тела.

Беатрис глубоко вздохнула и заставила себя вернуться к профессиональным обязанностям.

Она решила начать свой репортаж с интервью с медтехником — мужчина обладал набором разнообразных лицевых тиков и во время съемки все их неоднократно продемонстрировал. Но Беатрис не узнала от него ничего нового. Все это ей уже в свое время рассказывал Мак.

— …Как вы хорошо знаете, земляне высадились на Пандору в результате ошибочных действий ОМП.

— Я слышала, что мозг для ОМП обычно берут у детей с неисправимыми врожденными дефектами различных органов. Мозг для этого ОМП был взят у взрослой женщины. Есть ли разница и если да, то какая?

— Есть, — кивнул техник, — причем по двум параметрам. Во-первых, мозг был изъят из тела, которое все равно нельзя было спасти, и поэтому он… простите, она должна быть нам благодарна за то, что ее жизнь не оборвалась и, более того, ей оказана высокая честь служить на благо человечества. Во-вторых, эта женщина была одной из немногих выживших после гибернации. Она знает, что человечество должно выжить при любых обстоятельствах, а потому уже одна мысль о том, что она служит этой великой цели, является гарантией ее психологического комфорта.

— А она была к этому готова?

Техник взглянул на Беатрис с откровенным изумлением:

— Конечно. В свое время она прошла специальный курс обучения для ОМП. Остальные данные мы введем ей после подключения.

— Каким человеком она была?

— Простите, не понял вопроса.

В процессе интервью тики медтеха все усиливались, но теперь достигли апогея.

— Вы сказали, что она согласна выполнить свой долг из любви к человечеству. А была ли в ее жизни обычная любовь? Был ли у нее муж? Или дети?

Операторы все еще возились с аппаратурой. Жаль, камера не подключена. Мог бы получиться великолепный кусок.

Глядя на обнаженный мозг в прозрачной коробке, Беатрис не могла не думать о том, что это не просто кусок живой плоти, а человек. И вдруг техника со всех сторон обступили секьюрити из тех, кто участвовал в бойне на студии, а он, похоже, не имел ни малейшего понятия, чем это может ему грозить.

«И никто так ничего и не узнает, если только я не скажу об этом в эфире. Я похожа сейчас на этот мозг. Я жива, но отрезана от всех средств коммуникации. Интересно, о чем он грезит?»

— Я знаю о ней очень мало, — запинаясь, заговорил техник. — Да и то по записям. Я знаю лишь, что она имела ребенка, которого была вынуждена отдать под опеку, так как не смогла бы совмещать его воспитание с научной деятельностью по изучению келпа.

— Еще два года назад доктор Макинтош заявил, что ОМП — жестокий, преступный, малоэффективный и в конечном счете никому не нужный эксперимент. Как вы можете прокомментировать это заявление?

Медтех закашлялся.

— Я отношусь к доктору Макинтошу с глубоким уважением. Из основного экипажа «Землянина», или, если вам угодно, Корабля, выжили только трое: он, директор и этот ОМП. Естественно, в работе прежних ОМП были допущены ошибки, но теперь мы их усовершенствовали, и они будут работать как следует.

— Пожалуй, для кого-то из наших слушателей термин «усовершенствование» звучит несколько неопределенно. Вы же «усовершенствовали» его по образцу первого в истории человечества искусственного разума. Аппарата, который оказался умнее и совершеннее своих создателей. Для многих наших слушателей он до сих пор персонифицируется как Корабль, который до сих пор многие на планете почитают за бога. Почему же ваш отдел выбрал направление работы со скомпрометировавшими себя ОМП, вместо того чтобы заняться разработкой искусственного разума?

— Направление работы было нам спущено сверху.

— А, так вам было приказано вести исследования в этом направлении? Но почему? Почему директор посчитал, что лучше поставить на ошибочный, порочный вариант, вместо того чтобы использовать тот, который, между прочим, спас его жизнь? И ее жизнь, — Беатрис указала на ОМП, слепой, глухой, безмолвный, оплетенный проводами, связывающими его с теплым, дышащим, но неодухотворенным телом.

— Довольно! — раздался голос капитана. И Беатрис снова ощутила ползущий по спине липкий холод и с трудом сумела унять в руках дрожь. В помещении воцарилась мертвая тишина. Медтехник и люди из «ее группы» усиленно рассматривали пол и носки своих ботинок.

— Я поговорю с вами в каюте.

Она покорно последовала за Брудом в тускло освещенную пассажирскую каюту.

— Я был обязан вас остановить, — ледяным тоном начал он. — Я выполнял свои обязанности, не считаясь с тем, что думаю обо всем этом сам. Но очень скоро необходимость притворяться отпадет. Готовьтесь к стыковке. На станции вы получите материалы для сегодняшнего выпуска «Вечерних новостей».

За люком стыковочного шлюза станции их уже дожидались трое местных охранников, готовых к встрече со съемочной группой. Но к встрече с капитаном Брудом они не были готовы. Капитан придержал Беатрис за локоть и, прежде чем они шагнули в коридор, быстро прошептал ей на ухо:

— Их там трое. — В его глазах вновь вспыхнули уже знакомые лихорадочные огоньки, и она отвернулась, чтобы не видеть его лица. — Выберите себе одного. Одного, чтобы… развлек вас.

Беатрис буквальна окаменела от его требования и спокойного, почти фривольного тона, которым он произнес эти слова. На затылок словно кто-то положил ледяную ладонь, и она вспомнила, что чувствовала нечто подобное тогда, когда в студии началась бойня.

— Вам ни один не нравится? Какая неприятность.

Бруд отпихнул ее себе за спину и жестом приказал своим людям открыть огонь. Через пару секунд четверть отряда внутренней охраны орбиты лежала на полу.

— Вышвырните их через тамбур челнока, — приказал капитан. Занять станцию. Если убьете кого-нибудь одного, то убивайте уж всех, кто находится в том же помещении. И чтобы трупов я не видел. Беатрис сейчас объявит, что на орбите начался переворот. А чтобы остановить заговорщиков, прислали наш отряд.

— Зачем вы издеваетесь надо мной? — прошептала Беатрис. — Зачем вы говорите, что у меня есть выбор, когда его у меня нет? Вы же все равно всех здесь убьете. Но вы хотите, чтобы и я…

Бруд поднял руку в благословляющем жесте. До сих пор этот жест ассоциировался у Беатрис только с Флэттери.

— Диверсия… — вздохнул капитан. — Но это лишь часть игры. Да, кстати, вы уже лучше держитесь, чем в прошлый раз. Смотрите-ка, меня все это забавляет, а вас бодрит.

— Для меня это пытка, — выдохнула Беатрис. — Я не хочу быть сильной такой ценой. Я не хочу, чтобы умирали люди.

— Все однажды умирают, — заметил капитан, знаком приказывая своему отряду приступить к делу. — Но лучше, когда умирают не просто так, а с пользой для тех, кто еще живет.

Глава 27

Любой, кто принимает власть над городом, жители которого привыкли к свободе, должен помнить, что если он не уничтожит свободу, то она уничтожит его.

Макиавелли, «Государь»

Любимым цветом Спайдера Неви был зеленый, он находил его умиротворяющим. Сейчас он мчался на амфибии Флэттери сквозь зеленые воды океана и, откинувшись на спинку мягкого кресла, позволил себе наконец полностью расслабиться. Вокруг на десятки тысяч километров раскинулись плантации молодых келпов, и, куда ни бросишь взгляд, море кишело стеблями с нежно-зелеными листочками.

В солнечные дни Спайдер поднимался на поверхность и, вдыхая соленый, насыщенный йодистыми испарениями воздух, любовался раскинувшимися вокруг зелеными полями келпов. Зеленый цвет его успокаивал. Зато красный он не любил — этот цвет напоминал ему о работе и всегда казался агрессивным. Интерьер рубки судна Флэттери был выдержан в красных тонах и обставлен красной же мебелью. Даже кружка, которую ему подал Зенц, и та была красной.

— И что такого особенного в этой Татуш? — прокулдыкал Зенц. — А, директор на нее запал, что ли?

Неви не стал отвечать. Во-первых, он почти пропустил его треп мимо ушей, а во-вторых, ему не было до этого дела. Гораздо важнее было сделать первый глоток кофе за весь день с того момента, как они увидели выставленные морфлотом сигналы опасности. Неви их чуть было не проморгал, потому что они тоже были красными, как и все в рубке. С пульта донесся сигнал опасности. Неви рефлекторно вскочил и пролил кофе на брюки. Но даже в коматозном состоянии он отреагировал бы на этот сигнал точно так же. Их амфибия стала тормозить.

— Включай, — приказал он Зенцу, — послушаем, что говорят.

Зенц настроился на частоту морфлота. Сегодня, как обычно, когда они вышли в чистую воду, Неви отключил радио, так как болтовня в эфире его раздражала. Особенно когда он собирался немного отдохнуть.

— …Вы приближаетесь к закрытому району. В секторе восемь — сбой, мы не можем обеспечить безопасность прохода. Назовите свой порт назначения, и мы передадим вам сетку альтернативных курсов. Будьте готовы оказать помощь пострадавшим. Повторяю. Тревога по красному коду. Вы приближаетесь…

Неви остановил судно, но оставил работающим двигатель.

— Идиоты! — проворчал он сквозь зубы. — Их же предупреждали, чтобы они держали ее подальше от келпов.

— Вы думаете, что они там, внутри? Но ведь они могли проскочить этот сектор до того, как…

Неви обернулся к Зенцу и ожег таким злобным взглядом, что тот осекся и замолчал.

— Врубай дисплей. Посмотрим на их «сбой».

Параллельно Неви набрал личный код связи с апартаментами директора. Море на глазах менялось: несколько минут назад оно было штилевым, затем покрылось рябью, а теперь его поверхность избороздили небольшие барашки волн. У горизонта были видны силуэты нескольких всплывших грузовиков.

— Слушаю? — раздался резкий женский голос.

— Это Неви. Свяжите меня с директором.

Зенц вывел на монитор вид на сектор восемь сверху. Больше всего это было похоже на ураган — гигантская бешено крутящаяся воронка. Но в центре ее был келп, и именно он закручивал вокруг себя воду, причем не столько на поверхности, сколько на глубине. Ну что они там тянут, в этом чертовом офисе?

— Директор сейчас занят, господин Неви, — сообщил женский голос все тем же официально-хамским тоном. — У нас тревога. Неизвестные взорвали наш офис на поверхности. Отделение секьюрити атакует энергостанцию Калалоча. Кроме того, келп из восьмого сектора…

— Я сейчас нахожусь как раз в восьмом секторе! — Спайдер старался говорить как можно спокойнее, но уже с трудом сдерживался. — Если он не может подойти, выведите меня на прямую связь с Контролем над течениями.

— С Контролем над течениями уже час как потеряна связь. Мы пытаемся выяснить причину, но пока…

— Я оставляю свой канал включенным! — зарычал Неви. — Свяжите меня с директором, как только он освободится!

В ответ дежурная отключилась. Неви нажал на точку на переносице, пытаясь унять внезапно разыгравшуюся мигрень.

— Вам следовало бы окоротить эту бабу, — просипел Зенц. — Что она хотела сказать этим «Отделение секьюрити атакует энергостанцию Калалоча»? Секьюрити охраняет энергостанцию! Вот так! И никак иначе!..

— Нам необходимо срочно узнать, где сейчас находится Гэлли, и захватить ее как можно скорее, — перебил его Неви. — Как бы дела ни повернулись, обязательно найдется кто-то, кто захочет за нее поторговаться. — Он постучал пальцем с великолепным маникюром по экрану, демонстрирующему панораму восьмого сектора, а затем очертил по контуру стремящуюся к центру спираль. — Подозреваю, что она находится где-то здесь. А все течения направлены к центру. Значит, добраться туда побыстрее можно только одним способом: придется нам последовать за ними.

— Вы хотите сказать… Нам — плыть туда?! — заклекотал Зенц. — А как же атака на энергостанцию? А кто же будет командовать моими людьми?…

— Твои люди, похоже, не рассуждают о том, кто именно ими командует. Они сами разберутся, кого слушаться. Но если ты не согласен, я могу тебя прямо сейчас отправить наружу и еще радио дам в придачу!

Лицо Зенца побледнело, а затем его пухлые щеки вспыхнули от ярости.

— Я не трус! — задыхаясь, пробулькал он. — Но ведь в Теплице сейчас тревога, а я…

Его перебил сигнал личной связи директора, и тут же раздался знакомый голос:

— Господин Неви, у нас возникло несколько проблем, требующих немедленного решения и полного внимания. Что вы хотели мне сообщить?

— Мне необходима прямая связь с Контролем. Этот келп ведет себя как берсерк, и, если вы хотите заполучить Гэлли живой, его необходимо срочно усмирить или уничтожить!

— Я вижу, что он творит. По отношению к нему уже применили все, что можно. Правда, все суда уже выбрались на поверхность. Здесь у нас тоже несладко. Полчаса назад мой верхний офис взлетел на воздух. Погибли моя секретарша Рэйчел и охранник Элисон. Причем похоже, что он сам и приволок туда эту чертову бомбу. Выбирайтесь оттуда как можно скорее и гоните сюда на всех парах. Нам придется применить код «Брут». Что это такое, вам расскажет наш шеф безопасности.

И Флэттери прервал связь.

«Код «Брут»? — нахмурился Неви. — Ну что ж, выходит, началось. По крайней мере, теперь нам уже не придется выбирать, на чью сторонустановиться».

Чью сторону возьмет Зенц, было ясно. Для него, бедняги, возвращение назад, к Флэттери, означало только одно — смерть. Слишком много ошибок, слишком мало стратегии.

«А может, он все же знал, что произойдет? Может, он сам спланировал переворот?»

Зенц уже связался со своим командным центром в Теплице и чавкал в микрофон какие-то важные указания. Но если переворот устроили секьюрити, то Зенц просто не мог быть в курсе.

Неви сосредоточился на изображении на мониторе. Похоже, за эти несколько минут никаких серьезных изменений там не произошло.

«Так что же опасней: вернуться или продолжить погоню?»

Он решил, что стоит продолжить. На Пандоре множество различных фракций, и все только и ждут, чтобы их объединил какой-нибудь мощный символ. Криста Гэлли годилась для этой роли идеально. И лучше, чтобы символ поднесли народу его руки, а не руки Теней. К тому же ему уже случалось проходить сквозь взбесившийся келп, и до сих пор он не сталкивался с проблемой, которая оказалась бы ему не по зубам. А если даже победят заговорщики, Неви в их глазах станет отважным героем, спасшим Кристу Гэлли и страшно любимого всеми Бена Озетта. Тогда вся пресса окажется на его стороне.

«Но от Лапуша все равно надо избавиться. Уж слишком давно он доставляет мне одни неприятности».

Но Неви вовсе не собирался становиться диктатором Пандоры (если только из-за этого началась нынешняя заваруха). Он предпочитал держаться в тени и лишь подхлестывать события, чтоб они складывались так, как ему нужно. Его неприязнь к Флэттери и его методам за все годы совместной работы превратилась в непосильную ношу. И все же он не собирался садиться на трон правителя.

«Код «Брут», — повторил он про себя. — Переворот».

Нет, Зенцу затеять такую бучу не по плечу. К тому же у него превосходное алиби: когда все началось, он находился в открытом море один на один с личным агентом директора. Личным палачом директора.

Зенц уже закончил переговоры со штабом, а конфигурация спирали келпа так и не изменилась. Неви проверил наличие горючего: все четыре бака полны до краев. Он выключил мотор и перевел режим движения с подводного на воздушный.

— Возвращаемся? — встрепенулся Зенц. Но чего в его голосе было больше — страха или нетерпения, — понять было трудно.

— Нет, — с улыбкой ответил Неви, — Мы сейчас поднимемся в воздух, чтобы установить их точные координаты. А затем нырнем за ними. Горючего нам хватит как минимум на час.

Через час пришлось приводниться, чтобы пополнить запасы водорода, но Неви уже знал: то, что они ищут, находится прямо под ними.

Глава 28

Высшая сущность любви в том, что она превращает объект любви в существо уникальное и не имеющее замены.

Т. Роббинс, «Литературная энциклопедии атомного века»

Беатрис быстро протащили по коридору и заперли в съемочном павильоне голостудии. Там же оказались и три техника из команды Бруда, которые не принимали участия в убийстве встречавших их охранников, но говорить с ними не хотелось. Они, впрочем, тоже молчали. За спиной журналистки на огромном разборном экране светилось то же лого, что было вышито у нее на груди, — огромный объемный глаз, зрачок которого висел черной дырой над сценой, а ресницы почти касались голов воображаемой аудитории.

Беатрис всегда любила живую природу и ненавидела стерильную атмосферу студии, наводившую ее на мысль о клаустрофобии. Именно поэтому они с Беном так отлично сработались — они предпочитали кровь и грязь живого мира клюквенному соку и пудре сцены. Последние репортажи Беатрис обеспечили ей отличный контракт и гарантированное эфирное время. Однако все это осталось лишь на бумаге. Теперь же она с тоской вспоминала о трудных, но таких интересных годах вознесения девчонки с островов на самую верхушку голоолимпа.

Здесь, на орбите, Беатрис снимала небольшую каюту, от которой до студии было больше километра по прямой. Засыпая и просыпаясь там, она видела сквозь огромное плазовое окно Пандору. Ее отец был рыбаком, и Беатрис частенько тогда думала: «Вот сейчас у него перерыв на обед, а здесь, на станции, нет ни дня, ни ночи».

Данные ей Брудом инструкции были сухи и деловиты: «Расслабьтесь и отдыхайте, а мы сделаем всю работу сами. От вас требуется всего лишь правильно прочитать в эфире то, что вам напишут в шпаргалке».

А сейчас за каждым ее шагом следил с колосников маленький злой глазок видеокамеры секьюрити — беспородного гибрида дилетантской «мыльницы» и благородного профессионального триангулятора. Да, с каждым годом аппаратура на головидении все больше приходила в негодность. Как Беатрис сейчас не хватало ее собственного диктофона!

«Лучшего у меня не было… — с грустью думала она. — Кстати, а ведь последняя запись вполне могла сохраниться!»

Интересно, а может, люди Бруда вместе со всем студийным барахлом и его притащили сюда?

«Рико смонтировал этот аппарат для меня своими руками. Как, впрочем, и все наши триангуляторы… Те, кто разбирается в камерах, всегда предпочитали его аппаратуру любой другой».

И в сердце Беатрис вдруг вспыхнула надежда: а ведь точно, ее собственная аппаратура не потребовалась внизу, и ее так и не распаковали, а значит…

«Значит, она здесь». — Беатрис была в этом уверена.

Ладно, записи сейчас дело десятое, главное — ее камеры.

И все же ей хотелось бы знать, что сделали с ее записями…

«Последнюю запись надо сохранить. Но если другого выхода не останется, буду писать поверх нее».

Что бы они там ни затеяли, вряд ли задействуют аппаратуру во всем объеме. Правда, если посмотреть с точки зрения логики, они взяли с собой трех операторов…

Ее камеры до сих пор лежат в челноке.

Беатрис очень не хотелось возвращаться в коридор, где только что на ее глазах убили троих человек, но…

Беатрис украдкой взглянула на следящую за ней камеру.

«Интересно, в каком режиме она работает: прямой трансляции или записи?»

Скорее, трансляция — вряд ли они станут переводить пленку. Техники занимались предварительной проверкой аппаратуры и тихо переговаривались между собой. На Беатрис они не обращали ни малейшего внимания.

«А вдруг это все же идет в запись и в данный момент за мной никто не наблюдает?»

Вспыхнул световой сигнал, означавший, что уже три часа. В это время обычно начиналась подготовка к шестичасовому выпуску новостей. Достать свои записи — это еще полдела, главное — исхитриться запустить их в эфир вместо того, что будет сниматься под носом техперсонала Бруда. Она знала, кто мог бы ей помочь это провернуть — тот, кого сейчас она хотела видеть больше всех на свете. Мак сможет перекодировать частоту передачи и запустить ее материал.

Один раз такое уже удалось. Он сделал это по личной просьбе Беатрис. Ее и Бена…

«Но ведь Бен же и меня учил этому! — вдруг вспомнила Беатрис. — Он всегда подозревал, что может случиться нечто подобное».

Большинство пандорцев были слишком истощены, чтобы попытаться поднять восстание. Тысячи из них были вынуждены ночевать прямо на земле и в канавах, прикрывшись лишь куском драной полиэтиленовой пленки, которая не спасала ни от рвачей, ни от дождя, ни от холода. Дома Беатрис всегда учили: «Никогда не сдавайся! Борись до конца!»

Она помнила, как часто дед говорил ей: «Ключ ко всему — обучение, агитация и организация». И совсем недавно она повторила этот завет Дварфу Макинтошу.

Флэттери сумел организовать этот мир. Теперь Беатрис была готова использовать созданную им организацию против него самого.

В ее руках средства информации. Каждый человек имеет тело. И если все тела правильно сориентировать, они сумеют завоевать свободу.

Но удастся ли ей при этом остаться в живых?

А если даже и не удастся… Надо думать о том, что нужно суметь передать в эфир.

«Этим я помогу Бену с Рико. А может, и спасу их», — подумала Беатрис, хотя где-то в глубине души была почти уверена, что спасать уже некого. Несмотря на дикую усталость и пережитый сильный стресс, она заставила себя тщательно, во всех деталях, вспомнить все, что произошло в течение последних суток.

«Я должна добраться до Мака, — твердила она себе. — Если только Бруд… если только он не…»

Беатрис была не в силах закончить эту мысль. Надо думать о другом. Надо сконцентрироваться на поставленной задаче. Эта маленькая студия на орбите появилась только благодаря ее собственным усилиям — только так она могла найти предлог почаще улетать сюда, к звездам. Помещение было чуть больше того, что устроили ее же стараниями на челноке. Флэттери не возражал, поскольку очень хотел, чтоб его проект «Безднолет» получил освещение во всепланетных масс-медиа. И не пожалел на это ни средств, ни техники. Теперь-то Беатрис понимала, что за всем этим скрывалась совсем другая цель: пока люди, раззявив рты, восторгаются чудесами Флэттери, он исподтишка ворует у них жизнь.

Студия состояла из шести рабочих отсеков и одного жилого, где Беатрис останавливалась на время работы на орбите. Отсеки были совсем крошечными. С окружающим миром студию связывали лишь шесть мониторов да пара больших настенных часов. Обычно все шесть экранов работали как отдельные мониторы — на них демонстрировались репортажи из «горячих точек», различные видеоматериалы из записей и студийные записи, что значительно облегчало монтаж передачи. В центре студии находилась съемочная площадка, фоном для которой служил большой экран.

Бой часов и бурчание в желудке напомнили ей о том, на каком свете она находится, и Беатрис объявила:

— Три часа до выхода в эфир.

Однако консоль известила ее, что микрофон не включен.

— Мы уже на пять часов отстали от графика! — крикнула Беатрис.

Никакой реакции. Техники продолжали работать, обращая на нее внимания не больше, чем на мебель вокруг. Они монтировали запись прибытия отряда капитана Бруда.

Беатрис вывела запись своего материала об ОМП на монитор, и вновь ее охватила дрожь: перед ней был мыслящий мозг, запертый в саркофаге бездушной, но живой оболочки. И вдруг она подумала о той, чье тело лежало в коматозном состоянии. И ей показалось, что она почти что наверняка знает, чье это тело.

— Мне нужно переговорить с доктором Дварфом Макинтошем! — объявила Беатрис.

Она уже не в первый раз обратилась с этим призывом и получила все тот же ответ — никакой реакции. С того момента, как они состыковались со станцией, техники ее полностью игнорировали. Но по их осторожным косым взглядам Беатрис поняла, что их необщительность продиктована скорее приказом капитана Бруда, нежели собственной антипатией.

В отличие от прежних моделей этот ОМП после подключения сможет общаться посредством нейроэлектронных контактов. Кроме того, его подключат к корабельной нейромускулатуре, и он начнет жить ощущениями корабля. Флэттери считал, что это удержит нынешний тип ОМП от фрустраций, присущих всем прежним моделям.

Беатрис прекрасно понимала, что Флэттери больше не желает иметь дело с искусственным интеллектом, который бросил его на Пандоре. И все же находились люди, которые все еще верили, что однажды Корабль вернется. Гибербаки, в которых на планету прибыли Флэттери, Мак и Алиса Марш, были бесспорным доказательством того, что Корабль существует — Бог он там или нет.

«Если я попытаюсь разговорить хоть одного из этих техников, — подумала Беатрис, — это будет воспринято как мятеж против Бруда. Но, с другой стороны, это может помочь мне связаться с Маком».

К тому же Контроль над течениями и Дварф Макинтош находились буквально в нескольких метрах под студией. Беатрис будто слышала его голос и видела огромное тело, осторожно лавирующее между креслами. Контроль и голостудия были связаны между собой длинным кабелем, но между ними не было прямого сообщения. Ни одного коридора или лесенки. И оба помещения полностью звукоизолированы.

Беатрис попыталась вспомнить, что Мак рассказывал об их позывных, когда она выходила на связь во время своих командировок на планету. Но в памяти всплывали лишь его философские высказывания и нежные слова. И тембр его голоса. Но о том, как связаться с ним… Полная пустота в голове. Она попыталась наудачу нажать несколько кнопок, но это не принесло никакого результата.

«Он знает, что сегодня у меня передача, — успокаивала себя Беатрис. — Может, он сам заглянет сюда, чтобы меня навестить?»

Но только не ценой своей жизни! Только не это!

Глава 29

Манипулировать келпом при помощи разрядов — все равно что гальванизировать паралитика. Фокус в том, чтобы паралитик не начал шевелиться сам.

Раджа Флэттери,

интервью для головидения из офиса Контроля над течениями

Криста чувствовала страшное давление на свое сознание. Но это вовсе не походило на давление воздуха. Это было неописуемое чувство — нечто подобное мог бы испытывать один полюс магнита, когда рядом оказался второй.

— Не стоит бояться того, что келп занялся нами, — прошептала она. — По отчетам лабораторий Флэттери, меня лично келп в течение двадцати лет оберегал. Надеюсь, он будет оберегать нас всех…

— Главное слово в твоей речи — это «надеюсь», — усмехнулся Бен. Он упорно избегал взгляда Кристы, словно одно это могло помочь ему удержать судно на верном курсе. — Но если даже ты права, он будет заботиться о тебе, а не о нас. Мы для него — мусор.

— Келп так не думает, — перебила она. — Ты придаешь слишком большое значение словам Рико. Келп, он… Я была с ним знакома до того, как люди Флэттери его обкорнали. Это он меня оберегал. И потому бережно отнесется к нам всем.

— Тысячи людей уходили в глубину, но ни один не удостоился твоей участи.

— А почему келп выбрал именно меня?

Бен наконец отважился взглянуть ей в лицо, и от выражения его глаз Кристу пробрала дрожь. Все, что она до этого знала о нем, его внимательное, уважительное отношение к людям — все это мгновенно превратилось в глыбу льда под его леденящим взглядом.

— Я сам все время задаю себе этот вопрос, — пробормотал он. — И не только я.

— Потому-то Флэттери и не позволял мне выходить в море. Он говорил, что это делается для моей безопасности, но на самом деле он подозревал во мне шпиона Авааты. Некий бикфордов шнур. Но меня взрастила сама планета, и я могу понимать людей без всяких прикрас. Разреши мне… коснуться келпа. И тогда он успокоится. Я знаю, чего он хочет.

— Ни за что. Если Флэттери и Операторы правы, то твой химический состав теперь уже изменился. Он может тебя убить. А я не хочу, чтобы тебя убили.

— А я не хочу, чтобы вообще кого-либо убивали! — взорвалась Криста. — Сейчас келп возбужден. Он может взбрыкнуть в любой момент… И если никто не скажет ему, что…

Амфибия так стремительно рванулась вниз, что Бен едва успел ухватиться за скобу, чтобы не влететь в пластальную переборку.

Невзирая на увеличившееся давление, Криста продолжала:

— Аваате нужна наша помощь. И нам нужна помощь Авааты. Ты должен помочь мне, Бен.

И в ту же секунду грянул беззвучный гром. Такой же, как и тот, что остановил толпу на пирсе. Словно выхлоп нематериального выстрела необычайной мощности.

Почувствовав, что судно начало медленно вращаться вокруг своей оси, Криста уцепилась за сетку. Бен сначала зажал уши, но потом безвольно опустил руки и теперь сидел, тряся в недоумении головой. Суденышко сотрясалось так, что ныли зубы. Однако хватка келпа ослабла. Он выпустил свою добычу!

На панели интеркома замерцал огонек, и Криста услышала голос Рико:

— Бен, ты только посмотри на келп!

Из всех осветительных прожекторов остался лишь один, и то, что в его луче смогли разглядеть Бен с Кристой, было серо-черным и словно погруженным в смертельный сон. Они не осмелились попытаться активизировать огоньки келпа, хотя без них дорогу под водой найти было почти невозможно.

Но пока они наблюдали за пляской стеблей в воде, из обшивки вдруг тоненьким фонтанчиком брызнула вода, намочившая обоих. И это сделал тот самый келп, что минуту назад был так беспомощен, словно сам себя вырвал с корнем.

Криста поняла, что его поведение было просто затишьем перед бурей. Она поняла это не умом, а скорее всем своим существом, как уже случилось однажды в начале путешествия, когда она ощутила себя дирижабликом.

— Не похоже, что наши дела идут на лад, — вздохнул Бен. — Ты только посмотри на размер этих слоевищ! Иные с полдюжины метров длиной, а в толщину… Поди разбери.

— Отнесись к этому как к информации. Теперь ты понял, как выглядит настоящий келп?

— О чем ты?

— Ты сам сказал. Толщина некоторых из его слоевищ превышает объем нашего судна. Так что для келпа наша амфибия хрупка, как яйцо. Но он ее до сих пор не разбил.

— Может, ты и права, — пробурчал Бен. — До сих пор нам удавалось как-то оставаться в живых. Посмотрим, что ты скажешь, если келп вдруг передумает.

Снаружи вспыхнул свет и тут же угас.

— Это не наши прожекторы, — озадаченно сказал Бен. — Мы сейчас технически не способны их зажечь. Особенно из-за недостаточного количества кислорода.

Сквозь плаз были видны плавно колышущиеся серые слоевища и оборванные листки, огибающие их суденышко подобно стае рыбок.

— Видел? — указала в окно Криста. — Келп не хочет причинять нам зла. Если ты только позволишь мне…

— Мы все тут же сдохнем! — закричал Бен. — Он просто на время затих. Может, получил что хотел. А может, и наоборот. И еще неизвестно, что для нас хуже. — Он кивнул на бьющий из стены тоненький фонтанчик. На полу каюты уже появились лужицы. — Нам нужно разобраться во всем этом, чтобы выбраться отсюда. Давай попробуем.

Криста собралась с духом и выпалила:

— Я ничего не могу сделать, пока ты не позволишь мне…

— У вас все в порядке? — перебил ее по интеркому Рико.

— Похоже, пробита труба охлаждения, — отозвался Бен. — Пока течет помаленьку, но уже чувствительно. А что у вас?

— Ничего смертельного, но есть пробоины. Эльвира приказала подниматься на поверхность. Так вы оба целы?

— Целы, только промокли чуть-чуть, — Бен отодвинул ногу от подбирающейся все ближе лужицы.

И оба расхохотались. Возможно, Криста только сейчас обнаружила, что промокла насквозь. Бен поднял панель над ее койкой и тут же отпрянул — в лицо ему хлынула вода. Криста чувствовала себя безмерно усталой, но стоило ей взглянуть на свое отражение в плазе, как она зашлась от смеха. Мокрые волосы слиплись, и в их чудесном обрамлении влажно поблескивали зеленые глаза. На ее лице все еще читалось волнение, которое девушка слишком явно пыталась скрыть. Криста не могла понять, почему сейчас, когда дела, казалось бы, пошли на лад, у нее так саднит под правой грудью? Она прогнала с лица улыбку и расправила складки платья.

— Воду я сейчас перекрою, — пробормотал Бен и стукнулся головой о стол. Если он и хотел еще что-то добавить, то эти слова можно было прочитать лишь по движению губ.

Но тут в воздухе появились, закрывая переборку, бегущие строчки «Вечерних новостей». Фотографии Бена, Рико и с десяток других пропавших без вести. Дольше всего камера задержалась на лицах Бена и Рико. Кроме того, показали снимки Бена вместе с Беатрис. Но их было мало. Жаль, что сейчас Криста не видела Эльвиру. Она вздохнула и прошептала так, чтобы Бен смог услышать:

— А Беатрис красивая.

— Очень.

— Вы выглядите такими счастливыми.

— Да! — почти выкрикнул Бен.

Затем Криста услышала ругательство, короткое «плоп», и вода перестала журчать. Бен обернулся к ней, вытирая лицо остатками того, что еще недавно было его рубашкой. Он не мог не заметить, что зеленые девичьи глаза сейчас ощупывают его торс.

— Мы оба были счастливы, когда были вместе, — проворчал он, не оборачиваясь, чтобы не видеть снимков. — Но частенько мы оказывались по разные стороны баррикад. А в конце концов она предпочла улететь туда, — Бен ткнул пальцем в потолок.

— А ты хотел бы… другого?

— Нет, — вздохнул он. — Так должно было случиться. А у меня были свои дела на поверхности.

«Дела!» — подумала Криста. А ей-то хотелось услышать: «Так должно было случиться. Но теперь у меня есть ты». Но почему-то он этого не сказал.

Внезапно ее охватило странное, но уже знакомое состояние: волной накатила слабость, ноги не слушались, руки затряслись. Как тогда, когда дирижаблик унес ее во сне.

С год назад Криста стала видеть вещие сны. Сначала только по ночам. Она и сама понимала, что это не только сны, а что-то еще, и потому окрестила их для себя видениями. Позже они стали наваливаться в любое время суток, а последний поразил ее настолько, что на несколько секунд она перестала дышать. Криста была уверена, что видения насылает келп. И с каждым днем они приходили все чаще.

Это ощущение Криста называла «видеть сон другого человека». И вот теперь от келпа исходила очень похожая эманация.

Она увидела одновременно две картины. Первая — Рико в зеленой тоге, сплетенной из листьев келпа. А за его спиной — колышущиеся плети, на которых вместо листьев росли люди.

Они были покрыты выращенной келпом мембраной, но естественной, как ногти (только подстригать ее не было нужды). Их легкие не нуждались в воздухе, а ноги не скучали по твердой поверхности земли.

Второе видение явило келп небывалых размеров. Одна из плетей вдруг взмыла в воздух и ярко осветила верхушку водоросли. И тут же засветился весь келп, а за ним и вся планета. Глядя сверху, Криста увидела, как стебли светящегося келпа сложились так, что стали напоминать человеческий мозг. И этот мозг тоже светился. Криста испытывала чувство необычайной легкости, какое бывает лишь во сне.

И вдруг видения исчезли. Криста неохотно вернулась к действительности — ей все еще хотелось грезить. И теперь она уже была абсолютно уверена в том, что келп хочет ей что-то сказать.

«Мне необходимо выбраться наружу».

Она обернулась и посмотрела на снимок счастливых Бена и Беатрис, затем взглянула Бену прямо в глаза и, чуть дыша, сказала:

— Я счастлива, что ты рядом со мной, Бен. Так же счастлива, как Беатрис. И если мы сумеем найти общий язык, мы сумеем низвергнуть Флэттери. И келп об этом знает. А возможно, и Флэттери знает об этом. Живя внутри келпа, я многое поняла. Этот келп взбунтовался. Но ведь и мы взбунтовались! Этот келп усмирили, но он жив. Помоги мне добраться до него, и я сумею решить все наши проблемы.

— Нет! — отрезал Бен. — Ты не выйдешь. Мы все останемся внутри амфибии. Может, нам удастся добраться до оракула или до побережья.

— Но у нас нет времени! Не знаю откуда, но я знаю, что именно сейчас я смогу стать Аваатой, мыслящим центром всех келпов. Покажи, где здесь выход.

— Да не можешь ты этого знать! — закричал Бен. — Химия твоего тела давно изменилась. Да ты сама мне это говорила! Может быть, ты и останешься в живых. А вдруг нет? Давай подождем хоть несколько…

— Мы не можем ждать, — простонала Криста. И, устало потерев глаза, продолжила: — Думаю, что он использовал келпы для сбора информации. А в процессе этого сбора вытащили меня. И теперь он уже знает то, что хотел, а это дает ему власть над всей планетой. Он сломает ей хребет и даже не поморщится!

Криста видела, что Бен колеблется. Ему очень хотелось поверить ей. Точно так же он смотрел на нее вчера, перед как поцеловать. Он и теперь хотел поцеловать ее. Но, по словам Флэттери, это было опасно. И директор хорошо знал, что говорил. Правда, его желания опережали его возможности.

— Оставайся здесь. — Голос Бена показался ей удивительно тихим. Да и вокруг внезапно стало тихо. Пронизывающее Кристу биение пульса келпа исчезло. Бен взъерошил ее мокрые волосы.

— Сегодня Флэттери нас не достанет. Так что давай выбираться из этой дыры. Дай Рико и Эльвире попробовать свои силы.

Криста была готова поклясться, что он пытается убедить себя. Ему было страшно. А она так мало знала о природе страха! Но тот день, когда ей пришлось покинуть келп, энергетически был очень похож на сегодняшний. Только сегодня она сознает, в каком направлении нужно двигаться. Приближался вечер, и они были под водой на глубине четырех дюжин километров.

Глава 30

Немедленная выгода всегда подрубает корни будущей выгоды.

Дварф Макинтош

Эту запись Беатрис сделала два года тому назад, когда Контроль над течениями воцарился на орбите. Тогда она впервые в жизни оперлась на руку до сих пор недостижимого доктора Макинтоша и впервые испытала на себе все прелести невесомости.

А теперь ее держали в плену, и люди капитана Бруда делали то, что извечно делают солдаты с мирным населением во время оккупации. Правда, двигаться в условиях пониженной гравитации было трудно. И все же, даже после всего увиденного, ей казалось, что уболтать людей Бруда на передачу сообщения Маку вовсе не так уж сложно. Тревожила лишь одна мысль: «А что, если они и его убили?»

Мак очень чуткий человек, но его все симпатии оставались на планете, лежащей в ста пятидесяти километрах от станции. Беатрис всегда было трудно такое понять. Ее это ранило. Ведь даже Бен пытался ей помочь.

«Я уверена, что Бен жив, — убеждала себя Беатрис. — Я чувствую это».

И еще она очень надеялась, что Мак тоже жив. Отчасти потому, что он был частью смысла ее жизни, отчасти потому, что все ее нынешние планы зависели от его помощи.

«Бруду Мак тоже нужен, — размышляла она. — Ведь он хочет использовать меня как заложницу». Люк распахнулся, и на пороге возник капитан Юрий Бруд в бронекомбинезоне. Он ткнул пальцем в пустующее кресло за редакторским пультом.

— Вы думаете, что мои солдаты тупые вояки? И они не способны технически обеспечить передачу? — Он слегка запыхался, и в его темных глазах посверкивали искорки смеха. — Ладно, так уж и быть, мы, новички, покажем вам, на что способны. Директор приказал расстрелять вас сразу, как только мы ступили на борт челнока. Но Леон выдал в эфир слишком плохую копию приказа. Прочитать ее было невозможно.

Беатрис отвернулась от трех мониторов, на которые сейчас техники Бруда вывели хронику последних событий в Калалоче. Когда появилось изображение, на вспомогательном мониторе, висевшем прямо перед ее носом, вспыхнула красная надпись. Впрочем смотреть было не на что — ни боев, ни даже мелких стычек. Беатрис мельком глянула на экран и сразу поняла, в чем дело.

— Вы хотите выдать все это за несчастный случай с нападением дирижабликов? — спросила она. — Но вам это не удастся. Кто-нибудь из репортеров головидения все равно хоть что-то снял. И вам не удастся заткнуть все рты… — Заметив усмешку Бруда, она замолчала.

Почему-то перед ее мысленным взором всплыло лицо Флэттери. У Бруда точно такой же тонкий нос, бесформенные брови, и он так же вскидывает голову при беседе, словно хочет, чтобы его визави заглянул ему в ноздри.

Он ворвался в студию, дыша словно загнанный носорог, однако тут же попытался сделать вид, что абсолютно спокоен. А теперь он смотрел Беатрис прямо в глаза. От одного его взгляда у нее снова затряслись поджилки.

— Вы наверняка обратили внимание, как много новых лиц появилось среди членов экипажа в последнее время, — сказал Бруд. — В студии тоже появились новые люди. Заметили?

Он улыбнулся, и от этой улыбки Беатрис стало совсем нехорошо.

— Вы хотите сказать, что большая часть экипажа… подменена?

— Знали бы вы, сколько народу в последние дни занимались этим! — промурлыкал Бруд. — И все хотели одного — сделать дело. Наше дело.

— Наше дело — сообщать новости. Мы говорим правду о…

Хохот капитана прервал ее обличительную речь.

— Да, ваше дело — сообщать новости и говорить «правду». А наше — исполнять приказы. И если для их исполнения слегка придется покривить душой и «правду» приукрасить, то я пойду на это. Таким образом мы сделаем людей счастливее.

— Таким образом мы доведем людей до гибели! И вы будете в ответе за массовую резню, а затем…

— Смотрите сюда, — перебил он и ткнул пальцем в ближайший монитор, по которому побежали строчки. — Вам больше по вкусу такой мир?

Светящиеся буквы складывались в слова, и Беатрис читала:

«Тема: Жители Калалоча были вынуждены покинуть свои дома, чтобы избежать последствий нападения дирижабликов. Взрыв разделил поселение на две части.

Монитор N 1: эпизод со спасением старушки из горящего дома. Девиз: «О'кей, дорогуша! Жива — и о'кей!»

Устный комментарий: «Сегодня войска секьюрити Вашона спасли эту женщину из пылающего дома. Но погибло, по непроверенным данным, около тысячи человек. По прогнозам специалистов, сегодня остались без крыши над головой около пятнадцати тысяч человек. Многие из них нуждаются в оказании первой помощи».

Монитор N 2: эпизод с командой спасателей в форме охранки, восстанавливающих разрушенную стену вокруг Теплицы. Фон — стада домашнего скота.

Устный комментарий: «Тысячные стада скота мечутся вокруг Теплицы. Взрыв разрушил ограду пастбищ, и животные вырвались на свободу. Специалисты прогнозируют, что большинство особей можно будет вернуть в заповедник. Включая пару уникальных для Пандоры лам».

Монитор N 3: пылающие дома.

Устный комментарий: «В некоторых районах Калалоча до сих пор бушует огонь. Пожар длится уже более пяти часов. Большая часть рынка уничтожена, и больше сотни лоточников пропало без вести. Склад, хранивший семьдесят процентов отпущенного району риса и фасоли, потушить, по мнению специалистов, удастся только через пару суток. Пламя, вода и дым уничтожили большую часть припасов на этот год. Судя по прогнозам специалистов, запасов продовольствия не хватит на всех голодающих».

— Но это же… Но ведь все совсем не так! — выкрикнула Беатрис. Отчаяние взяло верх над осторожностью. — Флэттери хранит все основные запасы в подземных хранилищах.

— Ти-хо! — прошелестел Бруд. И, улыбаясь, поднес указательный палец к губам и кивнул на мониторы.

Беатрис уже успела возненавидеть его улыбку и потому тут же отвернулась.

Леон, единственный журналист из всех трех технарей, нахмурился и усиленно закашлял. Не смея в присутствии Бруда заговорить с Беатрис, он украдкой указал кивком на четвертый монитор.

«Монитор N 4: Порт. Горящие корабли и лодки. Усеянный человеческими телами пирс. Изображение дергается, словно снимающего все время толкают.

Устный комментарий: «По заявлению специалистов, более пяти тысяч человек сегодня оглушены взрывом на пирсе Калалоча. Однако при этом не пострадало ни одно судно, и они продолжают двигаться по расписанию».

Монитор N 5: Две плачущие женщины, поддерживающие друг друга. Обе зажимают руками уши. Фон — дым и языки пламени.

Женщина: «Нас ударило прямо по ушам. Это было как взрыв. Я знаю, это все они … Не понимаю, что с нами случилось. Все кругом мертвы…»

Устный комментарий: «Миссис Гратцер и ее соседка готовы под присягой подтвердить, что по меньшей мере два дирижаблика четвертого класса, привлеченные кострами лагеря перселенцев, взорвались и уничтожили несколько квадратных миль восточной части Калалоча. При этом были сожжены три морозильника с запасом рыбы на год».

Женщина: «Все, что мы зарабатывали годами, взлетело на воздух. А карточки, эти бумажки, остались!»

Устный комментарий: «Их можно будет использовать как облигации внутреннего займа в «Мерман Меркантил».

Женщина: «Если идет речь о займе, то нам нужны гарантии».

Монитор N 6: Человеческие трупы на пирсе Калалоча.

Устный комментарий: «Для этих людей уже настал Судный день. Но для десятков тысяч голодающих и бездомных Калалоча испытания только начались».

Все мониторы одновременно потемнели, и на консоли Беатрис высветилась надпись: «Принято для эфира. В сокращенном варианте».

«Выходит, Бруд был прав. Они хотят извратить события».

Теперь Беатрис уже ничего не боялась. Она измучилась вконец, и ей было очень плохо.

— Мне необходимо встретиться с доктором Макинтошем, — пробормотала она. — Меня пригласили, чтобы освещать инсталляцию ОМП. И я намерена это сделать.

— Доктор Макинтош в данный момент очень занят, — ответил Бруд. — У Контроля над течениями большие проблемы. Он знает, что вы здесь.

— Тогда позвольте мне спуститься в его офис.

— Нет! — капитан расхохотался. — Не думаю, что позволю вам это сделать. Он сам придет сюда, когда настанет время.

— А как же все те, кто с ним работает?

— Они ничего не заметили и потому ничего не подозревают. Мы вели себя очень тихо и действовали избирательно. Когда меняют поршни, шестеренки оставляют. А с ними можно договориться. Мы же, таким образом, можем выиграть время и сделать все, что собирались.

— И что тогда?

В ответ Бруд опять расплылся в улыбке. Только вот чести не отдал.

— Я вернусь, чтобы проверить, как вы тут без меня. Валяйте и дальше эту бодягу с ОМП. Отличная работа, Леон. Ты, впрочем, и сам знаешь, что делать.

И капитан исчез также быстро, как появился.

— И что он имел в виду, Леон? — спросила Беатрис.

Парень не ответил. Он был таким же высоким и смуглым, как Бруд. И вдруг Беатрис осенило: а что, если они родственники?

Леон отошел к консоли редактора и уселся спиной к Беатрис. А затем, не оборачиваясь, сказал:

— Мы работали сюжет о Кристе Гэлли. И о Бене Озетте.

Беатрис стало холодно. Слова застряли в горле, и она одними губами прошептала:

— А… а тема сюжета?

— Криста Гэлли спасена солдатами службы охраны Вашона.

— А Бен… Что с ним?

Леон надолго замолчал. То, что он напечатал на своем мониторе, потрясло Беатрис: «Репортер головидения погиб при взрыве дирижабликов».

Тщетно она пыталась сдержать дрожь в руках и губах. Тщетно.

— Это ложь, — пролепетала она. — Как и все остальное. Все это ложь. Ведь правда? Правда ведь?..

Не оборачиваясь, Леон еле слышно прошептал:

— Не знаю.

Глава 31

Не боги ограничивают людей. Сами люди ограничивают себя и других.

Т. Роббинс, «Литературная энциклопедия Атомного века»

— Доктор Дварф, — прошептал Спад, — вы были правы. В этом секторе возмущение коснулось не только одного келпа. Сами посмотрите.

Дварф Макинтош обернулся к монитору, который обеспечивал работу «сеткомастера». Несмотря на внушительные размеры, Макинтош был крупным специалистом по мелочам. Он предпочитал возню с кабелями и чипами так называемому «культурному отдыху» работников орбиты.

Он с трудом протиснулся между консолями и датчиками, и склонившись над плечом Спада, заглянул в его монитор.

— Сигнал пришел уже тогда, когда мы поняли, что келп из сектора восемь проснулся. Мне пришлось попотеть, пока я вычислил его частоту.

— Но остальные келпы, по-моему, ведут себя спокойно, — заметил Макинтош, читая диаграмму на мониторе. — И этот к тому же добровольно освободил около двадцати наших грузовиков. Если наши данные не врут.

Спад кивнул:

— Было дело. Но этот келп до сих пор и сам свободен. Большинство судов уже на поверхности. И вот-вот там появится команда карателей. Но им сложно добираться без келпопроводов. Впрочем, мы в ближайшее время отладим сетку, и они уж разберутся с этим бредом.

— Слишком узкий фокус, — пробормотал себе под нос Макинтош.

Он настолько погрузился в созерцание келпа, что почти ощущал себя физически внутри водоросли. Чтобы избавиться от наваждения, он как следует потянулся и пошлепал пальцем по нижней губе.

— Но, не разобравшись с тем, вторым сигналом, мы не можем силой изменить навигационную сетку. Я в этом полностью уверен. Что ты можешь сказать о том, втором?

Вместо ответа Спад вывел на монитор Макинтоша диаграмму.

— Он передвигается.

— Ну да, — кивнул Макинтош, — Все келпы со временем разрастаются. И терпеть не могут келпопроводов. Об этом всегда нужно помнить.

— А как вы сами считаете? Ведь те келпы, которые посадили когда-то моряне, имели корни — разве нет?

— Слишком сильный сигнал, — возразил Макинтош. — Мы же регистрируем становище только тогда, когда оно начинает проявлять активность. И тогда ребята Флэттери его подстригают. Или оставляют как есть. Судя по сигналу, это становище размером с меня или с тебя…

— И оно может перемещаться.

— И оно может перемещаться.

Мак задумчиво почесал подбородок.

— И этот сигнал может заставить келп действовать так, как ему нужно. Даже несмотря на страх, что его обкорнают до самой кочерыжки. И в течение последнего часа сигнал усилился. Если Флэттери об этом узнает, то совсем осатанеет. У него и так хлопот полон рот — восстание и все прилагающиеся к нему радости. И какие же из всего этого следуют выводы?

Спад сурово нахмурился (явно подражая Маку) и задумчиво потеребил подбородок.

— Похоже, кто-то движется сквозь келп и при этом пытается выдать себя за мини-становище.

Макинтош издал восторженный вопль и схватил своего ассистента за плечо. Тот потерял равновесие, и оба свалились на пол. Выпученные глаза и разинутый рот перепуганного ассистента были примерно одного размера.

— В десятку! — ликовал Макинтош. — То, что мы принимали за возмущение в восьмом секторе, оказалось всего-навсего чем-то или кем-то, кто притворяется становищем. Он поднял Спада с пола, крепко обнял и снова воткнул в кресло, оборудованное наушниками и датчиками «сеткомастера».

— Но кто это? — пискнул Спад.

— Ты сам понимаешь, что в данный момент нам с тобой об этом лучше не догадываться.

Макинтош говорил настолько убедительно, что «сеткомастер», невзирая на треск в наушниках, сумел удержать остальные келпы в повиновении.

— Сейчас для нас главное — найти классного эксперта по информационным сетям, — возвестил Макинтош, и в его глазах вспыхнули искорки. — И лучшим экспертом станет для нас Беатрис Татуш. Срочно сообщи ей, что нам нужна ее помощь.

Спад откинулся на спину кресла и усмехнулся:

— Помощь… Теперь это так называется?

— Заткнись! — приказал ему Мак и тоже заулыбался. — Давай, работай! И оч-чень быстро!

Глава 32

Людьми движут две силы — любовь и страх. В зависимости от обстоятельств ими управляют и те, кто завоевал их любовь, и те, кто внушает им страх. Однако тот, кто внушает страх, имеет обычно гораздо больше власти, чем тот, кто внушает любовь.

Макиавелли, «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия»

Топливомер тихонько задребезжал, и Спайдер Неви выругался сквозь зубы. Они были так близки к цели, так близки… Но как ее прикажете настигнуть с опорожненными досуха баками?

— Нам придется опуститься прямо в этот студень, — буркнул он. — Следи за всеми мониторами и датчиками. Я не хочу, чтобы келп откусил нам задницу.

Они уже видели пару грузовиков, которым удалось выбраться на поверхность. С задними винтами у судов были явные проблемы, и двигались они как-то замедленно, словно келп успел накачать их своими токсинами. Впрочем, всем известно, что продвижение по келпопроводам опасно. С другой стороны, путешествовать по поверхности моря гораздо опаснее — там мореходов подстерегают штормы, ураганы и многие другие подобные сюрпризы природы.

Зенц машинально кивнул и вдруг побледнел.

— Но… Но я должен быть там… Дома. А этот келп… он же совсем рехнулся. И нас только двое…

— Даже если нас только двое, один полезет туда. В конце концов, мы здесь по твоей милости, а значит, изволь — заступай на вахту.

Неви оглянулся и увидел на лице Зенца именно то выражение, которое и ожидал увидеть, — неприкрытого страха. И боялся Одди Зенц не келпа, не океана, а именно его, Спайдера Неви. И этот страх давал Неви огромную власть, даже большую, чем власть Флэттери над людьми Пандоры. Флэттери носил маску, которая оставляла надежду тем, кто на нее смотрит. Неви не носил маски и надежды не оставлял никому.

— Но если мне придется вылезти, чтобы почистить дюзы, вы бросите меня здесь.

Неви выдал одну из своих редких улыбок.

— Мне льстит то, что ты признаешь мои способности. Но я предназначил тебе совсем другую роль в этой драме. И она еще не сыграна до конца. Я не стану приносить тебя в жертву за просто так. Зная меня, ты давно должен был уяснить, что я всегда убиваю ради чего-то и никогда — просто так. Человеческая жизнь имеет для меня определенную цену, мистер Зенц. И ты это прекрасно знаешь. Я оцениваю ее эквивалентно тому, что смогу от нее получить. А слово «цена» подразумевает «комфорт», не так ли? Убийство для меня — лишь повод прибарахлиться. Я мог бы прихлопнуть тебя, как надоедливую муху, но… тогда кто-нибудь другой однажды сумеет устоять перед соблазном, и вот он-то достигнет вожделенной цели. Понял?

Бледный как полотно, Зенц не отрываясь глядел сквозь плаз на келп и судорожно сжимал и разжимал свои макароноподобные пальцы.

— А вы знаете, почему я убиваю? — вдруг спросил Зенц.

Неви молчал. Он был слишком занят поисками участка чистой, не занятой келпом воды. Но стоило приблизиться к поверхности, как он понял, что подобных «лужаек» нет. Похоже, им придется туго: драться с келпом в его собственном становище… мало не покажется.

— Да знаю я, почему ты убиваешь, — наконец, как бы между делом, бросил Неви. — Как любое из низших животных, ты убиваешь, чтобы была еда. Это твоя работа, а дальше кончика носа ты и не видишь. Ты убиваешь потому, что приказали. И если ты не убьешь — убьют тебя. В этом-то и разница между мной и тобой. Я лично чувствую себя скульптором. Скульптором человечества. Народ — это каменная глыба, и я отсекаю все лишнее, чтобы получить то, что мне нужно. Но камень растет, а значит, мне нужно работать как можно чаще. Впрочем, время у меня еще есть.

Неви дал команду приступить к приводнению. Теперь нужно было запастись горючим. Дюзы с шумом начали всасывать воду, но почти сразу захлебнулись, забитые листьями. Даже если послать Зенца их чистить, все равно это займет гораздо больше времени, чем они могут себе позволить. Неви посмотрел на датчик,

«Пятнадцать минут. Ну от силы двадцать. Вот дерьмо!»

— Ладно, чистка отменяется. К северо-западу отсюда есть дикое становище. Там мы и загрузимся. А потом посмотрим — возможно, придется еще раз связаться с директором. Да не трясись ты так! Если я скормлю тебя келпу, это будет напрасная трата «людских ресурсов», а ячеловек бережливый.

Лицо Зенца слегка прояснилось, он встал и с унылым видом начал облачаться к костюм для подводного плавания.

— Это я так, на всякий случай, — пробормотал он. — Если что, я готов. Я много слышал о диких келпах. Люди исчезают там даже тогда, когда не дают им ни малейшего повода для нападения.

Неви поднял судно в воздух. Зенц его раздражал, но он твердо решил не убивать его до тех пор, пока это не посулит ему наибольшей выгоды.

Дорога к чистой воде заняла минут десять, и все это время амфибия двигалась навстречу урагану. Впереди, у горизонта, маячила темная масса, но в лагуне келпа было тихо и ярко светило солнце.

Неви включил дюзы, но на консоли тут же загорелась красная лампочка — они все еще были забиты. Неви попытался их продуть, но ничего не вышло.

— Надо поскорее отсюда убираться, — проворчал Неви. — Этот ураган движется слишком быстро.

Зенц что-то буркнул себе под нос, но все же поплелся на корму. Люк был открыт. Зенц хмыкнул.

«Неви таким образом хочет подстраховаться: если судно сейчас погрузится, то вода хлынет в люк и меня затопит, а если взлетит — меня просто снесет».

Неви знал, как выкрутиться в обеих ситуациях. Но сейчас лучше всего было встать и самому закрыть люк. Ему очень захотелось сделать это сию же минуту, чтобы дать старине Зенцу понервничать, но он все же передумал. Пусть работает спокойно — им еще минут пятнадцать здесь торчать, а ураган уже на носу.

Неви снова вышел на личную частоту Флэттери и немедленно получил ответ.

— Господин Неви, — голос директора был ледяным, — время уходит. Вы уже задержали их?

Спайдер слегка удивился подобной проницательности, до сих пор многие годы ему удавалось скрывать свои намерения. Солнечная активность двух светил Пандоры частенько создавала помехи, кроме того, в аппаратуру на море частенько залезали насекомые, отчего передатчики работали еще хуже. Да и келпы частенько вмешивались и гасили радиоволны. Но сегодня связь была отличной.

— Нет, — угрюмо признался Неви. — Мы еще до них не добрались. Сейчас мы заправляемся перед последним рывком. Полагаю, нам удастся захватить всех бунтовщиков живыми.

— Забудь про них! — рявкнул Флэттери. — Мне нужна Криста Гэлли. И немедленно! И не давай ей сказать ни словечка, пока не привезешь сюда. Понял?

— Понял, но я…

— В сегодняшних «Новостях» будет объявлено о гибели Озетта. Его тоже привези, но так, чтоб никто не видел. А вот с этим ублюдком Лапушем делай все, что тебе угодно.

— Так вам больше не нужна моя помощь там?

— Нет, — поспешно бросил Флэттери, но голос его звучал не очень уверенно. — Нет, я уже обо всем позаботился. Мы отозвали часть секьюрити с охраны доков и часть отрядов охотников за демонами. Эти ублюдки… их слишком много. Они взяли штурмом продовольственный склад, и теперь там шаром покати. Мы уже расстреляли человек триста, а они все прут и прут. Я приказал взорвать все продовольственные склады, которые подвергаются хоть малейшей опасности разграбления. Когда они увидят, как их драгоценная жрачка взлетает на небеса, то дважды подумают, прежде чем сунутся грабить то, что осталось. Короче, занимайся своим делом, а здесь у меня все под контролем. И не вызывай меня больше, пока беглецы не окажутся у тебя в руках.

Неви откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, замер так на несколько минут, слушая треск статики в наушниках и ровный гул работающих дюз. Затем протянул руку, чтобы отключить связь, но внезапно застыл: в треске разрядов прослеживалась странная закономерность — до сих пор он не слышал ничего подобного. Ему казалось, что звучит какая-то мелодию, но он не мог ее уловить. На музыку накладывались голоса о чем-то беседующих людей, но нельзя было разобрать ни слова. Откуда-то издали наконец донесся голос Флэттери:

— Господин Неви… Господин Неви… Господин Неви… Господин…

Неви отключил связь и взглянул на море: приближающийся ураган было видно уже невооруженным глазом. Поверхность воды покрылась рябью, а все усиливающийся ветер стал отгонять амфибию из центра лагуны к стеблям синего келпа. Неви взглянул на приборы и убедился, что баки почти полны. Но больше всего ему не нравилось то, что, хоть он и выключил радио, его имя продолжало звучать — тихо, но явственно.

Едва дождавшись окончания заправки, Неви выключил помпы и подал звуковой сигнал — это означало, что Зенцу пора возвращаться. Шум воды стих, но Зенц не возвращался.

«Но ведь вода здесь абсолютно чистая! — пронеслось в голове у Неви. — Он должен был вернуться уже давно, сразу, как прочистил дюзы!»

Он снова подал сигнал и еще раз, но ответа так и не дождался. Кормовой люк все еще был открыт. Тогда Неви сам пошел на корму. Странный голос, эхом повторяющий его имя, стал громче, и теперь на него накладывался гул множества других голосов. Неви почувствовал, как по рукам побежали мурашки, и, прежде чем покинуть рубку, взял наизготовку лазерник.

Во рту появился противный металлический привкус; многие ему говорили, что это один из признаков страха. Неви сплюнул на палубу, но привкус все равно остался.

Глава 33

Сознание человека само заявляет о себе, и, таким образом, стоит этому огню вспыхнуть, он обнаруживает поистине космическую протяженность и не имеет границ ни в пространстве, ни во времени.

Пьер Тейяр де Шарден, «Гимн вселенной»

Необъятный ощутил запах какой-то неприятности в водах одного из ближайших становищ. Там шла какая-то борьба. Об этом же свидетельствовали принесенные течением оторванные листья. Направление течений вдруг резко изменилось, и до келпа донесся отчетливый запах страха. Затем также внезапно все успокоилось. Однако направление течений не изменилось.

Затем до Необъятного донесся запах смерти. Смерти человека, а не келпа.

«Похоже, резальщика самого подрезали», — подумал он.

Он потянулся к соседу дальними стеблями, но не смог дотянуться. Он ловил в воде лишь срезанные листья и куски слоевищ. Но эти клочки информации никак не складывались в общую картину. То был особый язык келпов, столь непохожий на то, что люди называют общением.

Потом появились люди. Они опустились в воды Необъятного, словно дирижаблики, и принесли с собой обрывки грез соседнего келпа.

Но ее святость была уже здесь. Ее присутствие разбудило соседний келп. Тот самый, из которого ее достал мясник Флэттери.

«А остальные — те, что с ней? Кто они?»

Вне его сетки обнаружилось несколько рыбаков. В океане Пандоры еще осталось несколько органических островов, все еще рискующих плавать по поверхности. Они использовали самые спокойные течения сетки. Необъятный щадил рыбаков, разведчиков и их плавучие города. Но те, кто командовал этими людьми, по-прежнему были к нему безжалостны.

Они всех заставляли себе подчиняться, и теперь острова были вынуждены двигаться по четкому расписанию. Этим занимался поработитель келпов — Контроль над течениями. Но за последние двадцать пять циклов вулканическая деятельность на дне океана усилилась, что вызывало такие мощные штормы, каких Необъятный не помнил за все свое существование. И эти штормы частенько стали приносить острова в его царство. Он воспринимал их как Необъятных людской породы и, гордясь своим благородством, не трогал.

Прилетевшие на своем летающем творении люди накидали в лагуну Необъятного листьев его соседа. Келп осторожно протянул стебель и обнюхал людей. От них пахло страхом и смертью, но, чтобы разобраться, нужно было прочесть информацию в их сознании — байт за байтом.

Необъятный ждал, когда выкинут все обрывки соседа, чтобы узнать о нем как можно больше. Затем, прикоснувшись к тому, кто был в воде, он выяснил, что это человек-одди-зенц. Он обвил стеблями человека-одди-зенца и потянул на дно. Необъятный знал, что этот человек убил столько других людей, сколько прошлый шторм, а может, и больше.

С тех пор как Необъятный проснулся, он все время пытался связаться с соседними келпами. «Чем больше келпов, тем лучше, — думал он. — И чем ближе мы друг к другу, тем лучше». Он не мог понять созданий, убивающих себе подобных. Наверное, это были больные особи. Но если они безжалостны к своим, то чужим от них вообще пощады ждать не приходится. И Необъятный решил, что станет отвечать им тем же.

Глава 34

Мы, островитяне, умеем пользоваться течениями. Мы понимаем, что обстоятельства и времена меняются. Измениться вместе с ними — это нормально.

Уорд Киль, «Записки»

Беатрис знала, что убивать Мака не в интересах капитана, особенно если Бруд связан с войсками на планете. Впрочем, она даже не пыталась думать о том, что вообще в интересах капитана Бруда. Из всего, что она успела о нем узнать, можно было сделать вывод, что он пытается исправить свою ошибку и повернуть к собственной выгоде путем нагромождения новых. Но долго ему так не продержаться. Однако он из тех, кто, идя ко дну, топит всех, кто оказался рядом.

Беатрис вывела на большой экран карту Пандоры и стала внимательно изучать. Карта была обзорной, и одним нажатием кнопки можно было получить любые сведения об интересующем районе: плотность населения, сельское хозяйство, рыбоводство и полезные ископаемые. Она могла с одного взгляда определить, где находятся фабрики (как подводные, так и наземные) и поселки фабричных рабочих.

Только сегодня, увидев людей капитана в работе и наконец-то прислушавшись к звучащим в сознании предостережениям Бена, она наконец поняла, как вышло, что все люди Пандоры (включая ее саму) однажды обнаружили, что скованы по рукам и ногам. В рабов их превратили голод и искусные манипуляции директора. Он распоряжался продовольствием, транспортом и идеологией. На экране перед Беатрис разворачивалась география голода.

Самым большим фабричным комплексом был Калалоч, предназначенный для удовлетворения нужд ненасытного проекта. На экране он выглядел как желто-голубая амеба с черным глазом посередине. Щупальца амебы были поселениями, и голубым цветом отмечались те, что принадлежали Калалочу. Оттуда все дороги вели либо в порт, либо в очередь. Люди в них жили либо в бараках, либо в перенесенных на берег остатках островных построек.

Желтым цветом (он почти терялся в океане голубого) были помечены лагеря переселенцев. Голодные, лишенные крова, они были слишком слабы, чтобы заниматься физическим трудом, и слишком истощены, чтобы бунтовать. Служащие директора ежедневно обходили лагеря и забирали с собой немногих счастливчиков, которым давали работу: мыть мостовые, очищать от птичьего помета камни в садах Флэттери или копаться на свалках в поисках вторсырья. За это им предоставлялось место в очереди и крохотный паек. Но таких были единицы на тысячи голодных, которыми Флэттери наводнил пригороды Калалоча. В лагерях были запрещены частные продуктовые лавки, а маклеры черного рынка слишком часто исчезали, чтобы это можно было списать на случайность.

В черте Калалоча также находились пристань, фабричный аэродром, деревня, Теплица Флэттери и несколько постов секьюрити, охранявших периметр от демонов.

Вдоль побережья располагалось еще несколько поселений: сельскохозяйственные и рыбоводческие фермы, снабжавшие Калалоч продуктами. И все они были окружены лагерями переселенцев. Охранники безжалостно расстреливали всех воров, а также хозяев нелегальных теплиц и садов на крышах хижин. Как и пойманных на браконьерстве рыбаков. И обо всем этом Бен неоднократно говорил. Да Беатрис и сама все это видела, но предпочитала закрывать глаза, поскольку получала достаточно продуктовых карточек и могла не голодать. А чтобы не терзаться муками совести, убеждала себя, что Флэттери кормит всех, кто хочет работать.

В течение последних двух лет у нее было очень много работы. И она давала работу другим. Беатрис уже и забыла, когда в последний раз голодала.

«За последнее время новых рабочих мест не прибавилось, — вдруг подумала она. — А претендентов становится все больше и больше».

Теперь она вновь стала такой, как все: загнанная в угол, не имеющая права выбора и вынужденная бояться всех и каждого.

Глава 35

…То отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб.^[61]

Христианская «Книга мертвых»

Все свои двенадцать лет Боггс был голодным. Но сегодня его терзал совсем иной голод, и мальчик сам это понимал. Он проснулся, но не почувствовал обычной ломоты в костях от сна на промерзшей земле. Когда он приподнял голову, на подушке из глины осталась прядь его волос. Он знал, что это значит: голод скоро оставит его навсегда. Он огляделся, но никто из родных еще не проснулся. Их скукоженные фигуры были едва различимы в тени скалы, под которой семья укрылась на ночь. Сегодня он должен раздобыть для них еду или хотя бы попытаться поскорей умереть. Умереть ему и так придется, но чем скорей, тем лучше.

Боггс родился с заячьей губой, щелью вместо носа и короткими ногами — родовыми признаками семьи его отца. Все шестеро его братьев унаследовали эту мутацию, но выжили только двое. Отец тоже давно умер. Как и Боггс, он с раннего детства до самой смерти жил в состоянии хронического недоедания. Даже материнскую грудь из-за заячьей губы не мог сосать как следует — часть молока всегда выливалась изо рта на подбородок. Мама пыталась собирать капельки пальцами и давала сыну их облизать. Потом Боггс видел это много-много раз, когда она кормила его братишек.

С неделю назад он наблюдал, как мать хотела накормить грудью его десятилетнего брата. Это было в тот день, когда им не удалось раздобыть никакой еды — даже ни одного жучка не поймали. Но ничего не получилось: у нее уже два года не было молока, и брат умер, сжимая в кулачке прядь своих рыжих волос. Боггс спохватился, что все еще держит собственные выпавшие волосы, и отшвырнул их прочь.

— Я возьму леску, мать, — сказал он на островитянском диалекте. — И принесу вам жирную рыбищу.

— Ты никуда не пойдешь. — Хриплый женский голос заполнил всю крошечную пещерку. — У тебя нет лицензии на ловлю рыбы. Они убьют тебя и отберут нашу леску.

Отец не раз пытался достать такую лицензию в социальном отделе. Все знали, что временные разрешения выдаются направо и налево — и даже можно было расплачиваться за них после рыбалки частью улова. Но директор строго регламентировал количество выдаваемых за день лицензий. Он называл это «консервацией», мотивируя тем, что, если рыбачить будут все, кто хочет, очень скоро в прибрежных водах не останется ни одной рыбешки. И тогда голодать придется всем.

— Консервация! — фыркнул Боггс и уставился на вожделенную леску, обмотанную вокруг щиколотки мамы, как браслет с подвесками из двух сверкающих крючков. К ней прилагался мешочек с наживкой, но ее они съели несколько недель назад. Теперь у них осталось лишь десять метров синтетической лески и два крючка.

Боггс подполз к матери и заглянул в огромные выпуклые голубые глаза — единственное наследство, оставленное ей ее матерью. Зрачки были подернуты полупрозрачной пленкой. Боггс запустил руку в волосы и сунул матери под нос клок волос, поскольку она уже почти ничего не видела.

— Ты сама знаешь, что это значит! — Ему было трудно говорить, но он держался из последних сил. — Со мной покончено. — Он коснулся и ее головы, и в руке оказалась еще одна прядь — на сей раз седая. — С тобой тоже. Смотри!

Женщина посмотрела без всякого интереса — ей уже не нужно было никаких доказательств — и кивнула.

— Бери, — выдохнула она и приподняла костлявую ногу, чтобы Боггсу было удобнее разматывать леску.

Он выбрался из пещерки на берег и огляделся: повсюду, сколько хватало взгляда, копошились просыпающиеся костлявые люди в лохмотьях. Кое-где в утренний воздух поднимались струйки дыма от костров.

Боггс взял жестяную банку, заменявшую ему котелок, встал, пошатываясь, и заковылял к воде. Он-то думал, что потеть уже не может, но через минуту лоб покрылся солеными каплями. Сначала было холодно, но мальчик прилагал столько усилий, стараясь удержаться на ногах, что согрелся.

Впереди уже маячил невысокий волнолом — кусок скалы, вдающийся в море. Время от времени волны капризного прилива разбивались о камень и окатывали с ног до головы счастливых обладателей рыбацкой лицензии.

Чтобы одолеть сто метров от пещерки от волнолома, Боггсу понадобилось полчаса. Он уже стал плохо видеть, но все же постарался повнимательнее осмотреть окрестности — не видно ли где патруля.

— Чтоб их демоны сожрали! — пробурчал он.

В лагерях переселенцев было введено регулярное патрулирование; поначалу это мотивировалось необходимостью охранять жителей от рвачей, а позже — от нахлынувших с юга полчищ нервоедов. Боггс с содроганием вспомнил, как недавно на одну семью напали нервоеды и в мгновение ока сквозь глазные яблоки добрались до мозга, чтобы отложить там свои яйца. И все это произошло без единого стона или крика. Боггс так никогда и не узнает, почему эти люди не кричали — то ли были слишком истощены, то ли уже сразу ничего не чувствовали. Это было ужасно, и патруль на месте испепелил еще бьющиеся в конвульсиях тела.

Так что и от патруля бывала польза. А еще солдаты следили, чтобы каннибализм не стал нормой. Директор усиленно поддерживал слухи о черном рынке и его огромных запасах, подрывающих экономику Пандоры. Но Боггс никогда не видел ни «огромных запасов», ни даже намека на какую-то там «экономику». Это слово он как-то услышал по их крохотному радиоприемничку и запомнил его. Для него оно было простым сочетанием букв, не имеющим ни малейшего смысла.

Слева замерцали слабенькие огоньки — это были три костерка из древесного угля на краю обрыва над волноломом. Топлива в лагере почти не было, а ведь нужно было как-то сжигать умерших. Но когда непогребенных трупов накапливалось слишком много, патруль приходил на помощь и сжигал их лазерниками. Солдаты называли это «а-ля охота на нервоедов».

У ближайшего костра кто-то дежурил. Боггс подошел поближе и узнал Сильву. Он нерешительно остановился и покашлял. Сильва была его ровесницей, и о ней ходил слух, что однажды она убила всех своих братишек и сестренок, пока те спали. Но пока она поддерживает общий огонь, ее никто не посмеет тронуть. Похоже, она не заметила Боггса. Ему нужна наживка, но драться за нее у него уже не было сил.

Он опустился на четвереньки и стал пробираться к крайнему костерку. Затем лег на живот, протянул руку и ощупал теплую скалу. Наконец пальцы наткнулись на что-то, что не было камнем. Он вцепился в это, дернул изо всех сил и сжал добычу в кулаке. С одной стороны этот предмет был горячим, с другой — ледяным. Боггс не стал разглядывать то, что удалось добыть, и, подхватив банку, пополз назад. Сильва его не заметила.

«Принесу и ей рыбку, — мысленно пообещал Боггс. — Я поймаю большую рыбу для мамы и братьев и маленькую для Сильвы».

Прибрежного патруля вроде не было.

«Они уже сегодня прошли, — подумал мальчик. — Они уже были здесь, проверили лицензии и теперь ушли в горы — искать тайные склады продуктов».

Боггс вышел на волнолом и встал подальше от других рыболовов. Они вполне могли его прогнать, потому что пришли раньше. А еще могли отобрать у него леску и рыбу и избить, как когда-то избили его отца…

«…Но сначала им придется дождаться, когда я что-нибудь поймаю. Пора приниматься за дело».

Он лег на край волнолома, чтобы с берега его было труднее заметить, размотал леску, привязал к ней камешек и насадил на крючки то, что до сих пор сжимал в кулаке.

«Это наживка, — твердил он себе. — Это наживка».

Боггс размахнулся и изо всех оставшихся сил забросил свою «удочку» в воду. Потом легонько подергал за леску — так, хорошо, крючки ни за что не зацепились. Наживки оставалось еще на две или даже три попытки.

— Мальчик, а у тебя есть лицензия?

Услышав за спиной тихий голос, Боггс оцепенел. Все тело вдруг ослабло так, что он не мог даже пошевелиться. Да что там пошевелиться — рта раскрыть не мог.

— Если есть, то ты поздновато пришел. Она действительна лишь на один день, и тратить время впустую — слишком большая роскошь.

С обрыва скатилось несколько камушков, а затем на волнолом рядом со скорчившимся мальчиком спрыгнул тощий долговязый мужчина. Он был абсолютно лысым, но на подбородке и щеках торчали редкие волосенки. Его блестящая, словно лакированная, лысина составляла странный контраст с испещренным глубокими морщинами лицом.

— Я такой же нелегал, как и ты, — быстро прошептал старик. — Короче, решил воспользоваться последним шансом. А ты?

— Я тоже.

Старик обошел Боггса и склонился над его наживкой. Потыкав в нее пальцем, он усмехнулся:

— И у меня то же самое.

Он говорил совсем тихо. И не только потому, что боялся патруля. Похоже, ему было стыдно.

Внезапно леска Боггса слегка дернулась, а затем рванула с такой силой, что мальчишка едва не вывихнул руку.

— Одна есть! — От возбуждения старик заговорил громче и, облизывая сухие губы, предложил: — Парень, она точно клюнула, дай я помогу ее удержать…

— Нет!

Боггс намотал леску на кулак и потянул.

— Нет! Она моя!

Рыба явно была большой и сильной. Боггс изо всех сил уперся ногами в скалу и всем телом подался назад. В глазах у него потемнело. Будто издалека доносились восторженные восклицания старика. Боггс присел на корточки, быстро сгреб свободной рукой все камни, какие нашлись рядом, и улегся за этой баррикадой, ухватившись за туго натянувшуюся леску обеими руками.

Затем дернул, что-то с плеском вылетело из воды, шлепнулось на берег и вцепилось ему в обе лодыжки. Нет, это не рыба. Боггса держали человеческие руки. Раздался смех.

— Ты поймал просто великана, парень! — проревел чей-то бас. — А лицензию ты можешь показать?

И снова взрыв хохота.

— А вы?.. А вы…

— Охрана? — подсказал голос. Теперь он звучал ближе. — Можешь прозакладывать свою задницу, парень, что так оно и есть! Ну, где твоя лицензия?

Секьюрити схватил мальчика и поднял в воздух. Боггс открыл глаза и увидел мокрый костюм для подводного плавания и стоящие торчком влажные черные волосы.

— Так у тебя ее нет? Я прав? — Мужчина поставил Боггса на ноги и встряхнул так, что у того кости застучали. — Так есть или нет?

— Нет, но… Я…

— Воришка, крадущий последние крохи у голодающих? Да? И ты думаешь, что имеешь право сам решать, кому жить, а кому умереть? Так, да? Такое право есть только у директора. Ну что ж, рыбий корм, я тебе покажу, где водятся рыбки покрупнее!

Охранник закусил загубник своего акваланга, закинул мальчика себе за спину и, сжав лапищей у себя на груди обе руки мальчика, прыгнул вместе с ним с волнолома.

Вода хлынула Боггсу в носовую щель, он захлебнулся и забился изо всех сил. Потом вода попала в легкие, и мальчик затих. Последнее, что он видел, — это мерцающая водная гладь над головой и уносящиеся к ней пузырьки воздуха изо рта.

Глава 36

Порази мечом своей мудрости сомнения, порожденные нетерпением сердца. Приди к гармонии с самим собой и поднимайся на бой, великий воитель!

Квитс Твисп, старец, из «Бесед заваатан с Аваатой»

Твисп и Моуз набрали полные мешки пыльцы взорвавшихся дирижабликов и теперь несли их в свой горный храм. Всю дорогу Твисп сосредоточенно молчал, а Моуз не переставая что-то бормотал себе под нос. Хотя последнее время Твисп все реже показывался в горной обители, монахи не придавали особого значения его частым приходам и уходам. Некоторые из них знали, что он сотрудничает с Тенями, но не подавали виду. А даже если бы узнали, то все равно никто не стал бы мешать ему.

Все еще продолжающиеся в городе бои нисколько не коснутся монастыря. Это Твисп знал по опыту. Он шел, откинув плащ за спину, закатав рукава и подставив лицо солнечным лучам. Сейчас он мог себе позволить хоть на несколько часов позабыть о кодах, шифровках и прочих деталях его тайной жизни. Но уже сегодня его могут призвать, чтобы он принял решение и отдал приказ, который кардинально изменит жизнь на Пандоре. А пока этого не произошло, он предпочитал нежиться под теплым солнышком, чувствуя, как соленый бриз, точно женские ручки, нежно гладит волосы.

Собирая пыльцу, оба монаха перемазались с ног до головы и изрядно вспотели. Лица их были покрыты синими пятнами. Пыльца, в которой заключалась сама душа Авааты, впитывалась в кожу и сквозь поры проникала в кровь. Твисп ходил по этой тропе уже столько раз, что ноги сами вели его. Точно так же он доверялся своей интуиции, когда путешествовал по келпопроводам.

«Тот, кто контролирует настоящее, контролирует и прошлое, — произнес голос в его мозгу. — А тот, кто контролирует прошлое, контролирует и будущее».

Нечто подобное он уже где-то читал. Но гораздо раньше услышал это высказывание от келпа.

«Аваата контролирует прошлое, — подумал он. — Она путешествует по нашей памяти, по нашей генетической памяти, и этим прокладывает нам твердый курс в будущее».

Будто со стороны он увидел свои ноги, как они размеренным шагом поднимаются по узкой горной тропке, избегая ненадежных камней и осыпей. И они выполняют эту работу без малейшего участия того, что большинство людей назвали бы сознанием.

«Дешевый трюкач!» — подумал Твисп о себе с усмешкой.

Идущий следом Моуз запел какой-то гимн. Твисп прислушался, но не узнал мелодии. Ему стало интересно: где сейчас путешествует сознание молодого монаха и почему он запел эту странную мелодию? Но Твисп слишком уважал внутренний мир любого человека, чтобы спрашивать о нем столь откровенно.

Каждый новый контакт с келпом или с пыльцой дирижабликов помогал Твиспу все глубже погружаться в свое прошлое. Да, потеря тех, кого любишь, всегда порождает боль. И не менее мучительно больно вспоминать о них. Но зато были и другие воспоминания, очищавшие душу и исцеляющие душевные раны. Например, то, как он впервые коснулся губами соска материнской груди, сладкий вкус ее молока, нежный убаюкивающий голос и тихое «тук-тук» ее островитянского сердца.

А дважды келп переносил его в более глубокое прошлое, в память его человеческих предков, однажды явившихся из бездны космоса. И из этих путешествий во времени Твисп почерпнул гораздо больше, чем знания по истории своего вида. Он обрел в них мудрость, сознание, лишенное всяческих рамок и оков, наличие коих присуще людям машинного века типа Флэттери. Потому-то директор и пытался всячески мешать любым контактам с келпом, а в конце концов и вовсе их запретил. Даже в качестве религиозного ритуала.

«А вы хотели бы, чтобы ваши дети узнали ваши секретные мысли, надежды, стремления? Прочитали бы сны, о которых вы никогда и никому не расскажете. А?» — вопрошал Флэттери и был абсолютно уверен в своей правоте.

Но это высказывание только еще больше утвердило Твиспа в мысли, что у директора обыкновенная паранойя.

Но Флэттери удалось подчинить себе большинство пандорцев. По крайней мере, тех, кто зависел от его подачек и хотел иметь легальную крышу над головой. Он сумел убедить людей, что келпы выделяют вредный нейротоксин, и изобрел антидот, необходимый представителям тех профессий, кто был вынужден работать под водой.

«И этот антидот вовсе не безобидная микстурка, прописанная больному для успокоения, нет, — благодаря ему люди ощущают воздействие келпа, но искаженно. И действительно начинают его бояться».

Прежний пандорский ритуал погребения умерших в море был категорически запрещен. Теперь тела сжигали, и память, заложенная в клетках, улетала с дымом к небесам. Флэттери мотивировал это требованиями элементарной гигиены.

«Брошенные в воду трупы все равно выносит на берег, — говорил он. — Один небольшой прилив — и мы задохнемся от вони разлагающихся останков».

Твисп потряс головой, чтобы отделаться от навязчивого образа Флэттери, от мягкого голоса с искренними интонациями, от его липкой манеры убеждать. Не стоит переводить пыльцу на воспоминания об этом подонке. Он видел глубокие исторические корни нынешних событий.

«Люди порабощали людей во все времена, — думал старый монах. — И выход в новую галактику — еще не выход из положения».

Как же удалось людям древности сбросить ненавистные цепи голода?

«Благодаря смерти, — ответил голос в его мозгу. — Смерть утешала обиженных и избавляла их от обидчика».

Но Твисп надеялся, что пандорцы найдут лучший выход. Это был путь Флэттери: голод, убийство, натравливание брата на брата. Следы, что ноги монаха оставляли в пыли, вели прочь от директора, а не за ним.

«И что хорошего, если я сяду на его место? Просто сменяем длинного убийцу на длиннорукого».

К тому моменту, когда драгоценная ноша была доставлена в обитель братьев по клану дирижабликов, Твисп уже не нуждался ни в каких дополнительных ритуалах. Он и так плыл по бескрайнему океану памяти келпа. Его сознание удерживал лишь звук голосов монахов, приготовляющих пыльцу к ритуалу. Твисп пробормотал какие-то извинения и удалился, чтобы побыть в одиночестве на своем любимом утесе. А за его спиной монахи уже опустились на колени, и старцы, проходя мимо каждого, высыпали специальными ложечками на высунутые языки щепотки синей пыльцы. Процедура сопровождалась псалмами, песнями Земли, песнями Корабля и пандоранскими островитянскими и морянскими песнями.

Щепотка пыльцы позволяла встретиться с теми, кто умер, отправиться в путешествие в свое прошлое и вспомнить о том, что давно и прочно забыто. А еще можно было прожить жизни своих родителей или более далеких предков. И лишь немногие могли нырнуть в глубины памяти всего человечества — они-то потом и становились наставниками других на пути к Истине. Твисп отдался ритму тихо рокочущего водяного барабана и плавно скользнул в тот день, когда впервые познакомился с келпом.

Двадцать пять лет назад он впервые ступил на землю, но не как свободный, а как пленник ДжиЛаара Гэллоу. Это было в тот день, когда он с несколькими друзьями остановил победное продвижение армии Гэллоу и тем закончил гражданскую войну. И в тот же день гибербак с орбиты принес на планету Флэттери.

Тот день пандорцы впоследствии назвали «Вершиной Авааты» в благодарность келпу за ту роль, которую он сыграл в их победе. Но Твисп еще ни о чем этом не знал. Он просто ждал, когда Гэллоу его убьет. А затем келп увел его к бородатому бродяге по имени Ной. Старик был слеп, перепутал Твиспа со своим внуком Авимаилом и накормил его свежим пирогом. Даже теперь, много лет спустя, Твисп помнил вкус рассыпчатого, тающего во рту теста.

— А теперь иди, и слушай, и смотри! — напутствовал его слепой.

Твисп повиновался и навсегда остался благодарен Ною, келпу и тому солнечному дню «Вершины».

— Наш ковчег достиг суши. И мы останемся здесь навсегда, — сказал Ной. — Мы оставляем море.

До сих пор Твисп избегал келпа. Он считал: пандорцы пандорцами, а Твисп — Твиспом. Но потом в жизни людей появился директор. И тогда Твисп почувствовал, что не может отделить себя от других. Боль его сопланетников стала и его болью.

Твисп много читал, изучал историю и, как все островитяне, ходил с пустым желудком. Голод отвоевывал у людей дом за домом, поселение за поселением. Те, кто не верил посулам директора, стали уходить в горы и рыть подземные ходы. Теперь же благодаря щепотке пыльцы Твисп в первый раз увидел, как много он успел сделать и как это было сложно.

И вдруг до него донесся тихий голос. Это был голос из другого мира, мира старца Ноя, и Твисп уже не надеялся услышать его в своем мозгу.

— Срази голод пищей, — прошелестел голос. — Срази тьму светом, а иллюзию иллюминацией.

— Авимаил, — одними губами выговорил Твисп. — Наконец-то ты здесь. Как ты меня нашел?

— По запаху свежего пирога, — рассмеялся тот. — И по страстному призыву твоего сердца.

И Твисп заскользил в поисках друга по келпопроводам извилин своего мозга. Здесь не было ни стеблей, ни листьев — он добрался до самой сердцевины своего келпа.

«Этот дирижаблик должен помнить что-то о становище своего деда. Просто чудо, что ему удалось избежать ножниц Флэттери».

— Это не чудо, старец, а иллюзия чуда.

Теперь голос звучал уже не внутри Твиспа, а снаружи. Монах медленно обернулся и только сейчас заметил, что молодой Моуз уже давно теребит его за плечо.

— Ты тоже путешествовал по стеблям келпа, братец?

— Да, — ответил Моуз, не разжимая губ.

Все ученики Твиспа рано или поздно начинали говорить без помощи органов речи. Вот и этот научился. Один раз, приняв пыльцу, он посмотрел в зеркало и провалился в такие места, о которых и вспомнить потом не мог.

— Я помню, что… — с трудом подбирая слова, начал молодой монах, но Твисп его перебил, также продолжая мысленное общение.

— Ты сказал «иллюзия». И что же такого показал тебе келп?

— Это язык, на котором общаются дирижаблики, пока зреют на ветке. Они учатся проецировать иллюзии, как голограммы. Старец, если вы последуете по стеблю до самого корня, вы познаете власть и силу иллюзий.

Но тут Твисп снова провалился в глубины своего сознания.

«Нет, — подумал он. — Не в свое сознание, а в сознание Авааты».

— Именно так, — прошелестел тихий голос.

Твисп увидел свое тело с огромной высоты и, безразличный к этой оболочке, устремился в космические бездны.

«Что есть иллюзия? И что есть реальность?» — спросил он.

— А что есть карта? Она иллюзия или реальность? — спросил голос.

«И то и другое, — ответил Твисп. — Она реальна, потому что ее можно взять в руки и пощупать, и она иллюзорна, потому что на ней лишь значки, символы и условные изображения того, что существует в реальности. Карта — это не часть ландшафта».

— Ты прав, рыбак. А с чего ты начнешь, если захочешь построить лодку?

«Нарисую чертеж».

— А ведь твой чертеж тоже станет реальностью, однако он не будет лодкой. А что ты будешь делать дальше?

В его мозгу чередой пронеслись образы всех лодок и судов, которые он построил своими руками, на которых хоть раз ловил рыбу или плыл по волнам океана.

«Дальше я…»

Он попытался собраться с мыслями, гадая, что хочет услышать от него Аваата.

— Не думай об этом, — остановил его голос. — Что ты станешь делать, когда создашь чертеж?

«Построю модель».

— Но ведь это тоже пока не лодка. Это модель. Иллюзия, символ. И тем не менее она реальна. Если ты захочешь научить людей жить по-новому, как ты этого сможешь добиться?

«Дать им модель поведения?»

— Возможно.

«Начертить им карту дальнейшей жизни?»

— Возможно.

В наступившей тишине до Твиспа донесся пульс волн далекого океана.

— Но и карта, и модель имеют свои ограничения, — продолжал голос. — Какие?

Твисп почувствовал, что сейчас его мозг взорвется от напряжения. Аваата подталкивала его к какому-то очень важному решению. Если бы он только сумел это ухватить!..

«Размеры»!

Сам ли он это понял или келп вложил ответ в его сознание, результат был один.

«Размеры! Модель никогда не даст нам полного ответа, потому что ее невозможно испытать в полной мере, в применении ко всем сферам жизни!»

Из его груди вырвался вздох облегчения.

— Ты прав, друг Твисп. Ну а если ты сможешь создать иллюзию жизни, опыт, полученный в процессе ее проживания тоже будет иллюзией? Или же станет реальным опытом?

Внезапно его отшвырнуло в прошлое Пандоры, и он увидел мир глазами одного из своих предков — участника войны клонов. И он увидел висящую в небе черную тушу Корабля, и его последние слова отдались звоном в ушах: «Порази меня, Святая Бездна!» Твисп и не ожидал, что голос Корабля окажется не электронным стерильным подобием человеческого, а страстным и живым. В нем звучали мольба и благоговение. Так прощаются навсегда, уходя тропою дальних солнц, чтобы сгинуть без следа. И еще этот голос был очень похож на тот, что Твисп не раз слышал в своем мозгу.

«Корабль снял с себя бремя людей и отправился к Святой Бездне, — прошептал Твисп. — И чтобы научиться жить в полную силу, нам нужно научиться избавляться от бремени самих себя».

Но тут он понял, что сказал он это вслух или просто подумал и Моуз слышал его слова.

— Мы должны овладеть искусством насылать иллюзии, — все еще со стороны услышал Твисп свой голос. — А если мы научимся брать врагов в плен, не причиняя им вреда, то таким иллюзиям просто цены не будет!

И его сознание захлестнула волна одобрения и теплой поддержки.

Глава 37

Мы, островитяне, умеем пользоваться течениями. Мы понимаем, что обстоятельства и времена меняются. Измениться вместе с ними — это нормально.

Уорд Киль, «Апокрифические записки»

До выхода «Новостей» в эфир оставалось чуть больше часа, но Беатрис уже видела, что ее «новая группа» не сумеет уложиться в график подготовки. У них возникли какие-то технические проблемы, и они сражались с трудностями, не смея спросить ее совета. Результат их деятельности на экране не очень впечатлял. Даже на самый неискушенный взгляд от всего материала разило откровенной фальсификацией. Да, цензор над цензорами хорошо поработал. Леон шепнул ей, что материал об ОМП ни в коем случае не выпустят.

Она почему-то вспомнила, как несколько лет назад, когда Контроль над течениями еще размещался в морянском поселении под водой, ее группа записала одно из «Духовных наставлений» Флэттери — так называлась серия пропагандистских передач, в которых Директор «запросто» беседовал с представителями различных социальных слоев Пандоры. Все шло прекрасно, пока не настало время выйти в эфир.

«Келпы наступают на нас» — вот самый больной вопрос нашего времени. Келпы уничтожают суда, нарушают связь…»

У Беатрис волосы встали дыбом, когда она вспомнила, как при помощи монтажа, редактирования, различных фоновых и голосовых наложений она выставила Флэттери полным идиотом. Зато добилась того, что в передаче почти не осталось лжи.

«Мы с Маком тоже виноваты. Сколько мы сделали для укрепления власти директора».

В данный момент любая отсрочка, любая заминка Беатрис только на руку. Ей нужно время, чтобы обдумать, как сказать в эфире то, что необходимо, но так, чтобы при этом не убили ни ее, ни остальных. Главное — подобрать нужные слова. Большинство бедняков будет слушать ее по радио. Она хотела, чтобы ее услышали и поняли все. Внезапно в голове возникла мысль, что келпы тоже на ее стороне. Сначала она отмела ее как истерический бред, но, подумав, решила, что в этом есть доля правды.

«Когда совершается очередной государственный переворот, то за этим всегда стоят конкретные люди и организации», — подумала она и стала мысленными галочками отмечать подходящие кандидатуры: недовольные из лидеров «Мерман Меркантил», Тени, перемещенные островитяне, капитан Бруд (который скорее всего работает на «Вашон секьюрити»)…

«Или заваатане», — подумала она, хотя прекрасна знала, что они не станут действовать подобным образом. Их единственным ответом на политическую борьбу всегда было стремление закопаться поглубже под землю или забраться повыше в горы.

«Бруд попал в оппозицию, — продолжала размышлять Беатрис. — Резня на студии была большой ошибкой. И теперь он пытается как-то оправдать свой поступок и обернуть его в свою пользу. А если же на планете сейчас происходит переворот, он выждет, пока кто-нибудь не победит, и постарается примазаться к победителю».

Тут Беатрис пришло в голову, что у Флэттери нет друзей, зато чертовски много врагов. Он дал слишком много поводов, чтобы его возненавидело все население планеты. Он снизошел на планету в очень подходящий момент и заявил: «Я ваш капеллан-психиатр. Я могу перестроить ваш мир так, что это спасет вас всех. Ваши дети заслуживают лучшего мира».

«Ну почему, почему ему все тогда поверили?»

Впрочем, после стольких лет работы на студии Беатрис могла ответить на этот вопрос. Он ежедневно выходил в эфир, если не в прямой трансляции, то в видеозаписях своих так называемых «Мотиваций». Только теперь она поняла, сколько лжи было в этих передачах. А ведь она сама принимала участие в создании многих из них. Не говоря уже о последнем цикле «Проект «Безднолет». Флэттери верили потому, что он не давал ни минутки передышки и всех настолько отвлек насущными проблемами — голодом, поиском работы, самой работой, — что ни у кого не оставалось времени подумать и проанализировать то, что происходит на самом деле.

Флэттери стал самым кошмарным демоном в этом населенном демонами мире, но, в отличие от всех остальных тварей, он был человеком. И, что еще хуже, он был оригиналом человека — его гены никогда не подвергались ни вмешательству келпа, ни искусственным мутациям, изуродовавшим половину населения планеты. Теперь Беатрис понимала, почему он сумел так высоко подняться. Пандорцы сами ему помогли. И она была в числе самых активных помощниц. Сейчас, пойманная в ловушку, она тихо радовалась тому, что люди Бруда никак не могут добиться чистого сигнала передачи. Ей это может ой как пригодиться.

«Если я скажу все, что написано в шпаргалке, то помогу ему снова».

Пора было себе признаться, в чем именно она помогала Флэттери. Нет, она не помогала ему справляться с социальными и геологическими потрясениями. Она не помогала ему переселять жителей органических островов, разбившихся о поднявшиеся из воды скалы, или спасать морян, чьи подводные города ломались как скорлупки при сминании земной коры.

«Я помогала ему готовить побег. Он строил свое жестяное яйцо вовсе не для того, чтобы разведывать новые планеты. Он строил себе личный корабль».

Беатрис выругалась сквозь зубы и треснула кулаком по консоли. Так, спокойно. Консоль может еще пригодиться. В тусклом стекле экрана она увидела отражение незнакомого женского лица. Волосы были черными и всклокоченными. Под налитыми кровью глазами лежали темные круги. Землистый цвет лица, запавшие щеки и в центре этого кошмара — красный нос. Она машинально протянула руку, чтобы вызвать на помощь Нефертити, но рука замерла на полпути. Никогда уже Нефертити не будет расчесывать ей волосы и шептать на ухо за секунду до эфира: «Ты сногсшибательна, Би! Срази их наповал!»

Икулак снова в ярости обрушился на консоль. Леон приподнял голову, глянул в сторону Беатрис и тут же снова уткнулся в схемы. С выходом в эфир что-то не ладилось. Он и его люди еще не успели привыкнуть к невесомости, и каждая накладка, вызванная непривычной обстановкой, злила их все больше и больше.

Беатрис понимала, что если прочтет текст так, как ей написали, то поможет не только Флэттери, но и Бруду. Но вот эта ноша была ей уже не под силу. Сейчас Бруд занят транспортировкой ОМП на станцию. Какое счастье, что хоть этого она не видит! Если Леон не успеет отладить технику до возвращения капитана, тот просто взбесится. Беатрис даже представить себе не смела, каков капитан Бруд в гневе.

Дварф Макинтош был нормальным человеком, точнее, голубоглазым клоном из гибербака, а Беатрис была островитянкой почти без отклонений от нормы. В течение нескольких поколений одни мутации сгладились, другие закрепились, но в результате стало рождаться все больше островитян, близких к человеческому стандарту. Похожих на Флэттери и Макинтоша. Один их внешний вид уже давал пришельцам право управлять аборигенами.

«Но ведь Флэттери нельзя назвать нормальным в полном смысле слова. В его мозгу что-то не так устроено. Нормальные люди не уничтожают представителей своего вида».

Беатрис знала историю генетического геноцида, проведенного Хесусом Льюисом. И ее собственная семья пострадала от его последствий. Теперь она наконец-то поверила в слова Бена, обвинявшего Флэттери в порабощении всей планеты. Он превратил и островитян, и морян в рабов, и чем страшнее был спровоцированный им же самим голод, тем крепче была его хватка на горле Пандоры.

Последние двадцать пять лет были временем беспрерывной череды катастроф планетарного масштаба: корни келпов сминали земную кору, и она вздымалась, формируя первые островки суши. В результате этих мощных горообразующих процессов большинство морянских городов было разрушено, а большинство плавучих островов разбилось о скалы. Ее остров тоже так погиб. Беженцы были вынуждены поселиться на диких, необжитых землях и заново, после трехсот лет морских путешествий, учиться выживать на суше. Но Флэттери не помог им, он только добавил новых проблем.

«Эта планета восстала против нас. Она хочет нас уничтожить, — сказал Беатрис Мак, когда они познакомились. — Но мы не дадим ей этого сделать».

Но Мак никогда не выступал против Флэттери открыто. Он предпочел остаться в комфортабельных условиях орбитальной станции, где мог вкусно есть, сладко спать и грезить о полетах к дальним звездам. Но кроме этого, он стал главой Контроля над течениями и самым главным специалистом планеты по изучению ее самого загадочного аборигена — келпа. Ему было нелегко расставить приоритеты в своей работе.

«Келп — изумительнейшее создание, — признавался он Беатрис. — Но Контроль над течениями нам просто необходим. Если нам не удастся наладить поставки пропитания, люди перемрут от голода. Контроль над келпами сильно облегчает нам жизнь, а в таких делах результат превыше всего».

А потом он изобрел «сеткомастер» — навигационную сетку, которая позволила следить за навигацией с орбиты и переместить штаб Контроля из морянского города в космос. Несмотря на то что во время последнего землетрясения подводный комплекс сильно пострадал, в нем осталось несколько действующих лабораторий, продолжающих изучать течения. Благодаря сетке регулировкой всех течений на полушарии мог управлять один человек.

Два года тому назад, когда «сеткомастер» в торжественной обстановке был подключен, Беатрис стояла рядом с Маком в качестве почетной гостьи. И хотя официально ее пригласили как известную журналистку, она предпочитала думать, что Мак, приглашая ее, больше думал о себе, чем о работе. Стоило ей появиться, как в его голубых глазах вспыхнули искорки, и с тех пор они частенько вместе гуляли по коридорам станции, любуясь сквозь прозрачные потолки звездами. А затем случайные прикосновения, нежные пожатия рук плавно перетекли в любовный роман.

«Надеюсь, что у нас еще будут такие прогулки», — подумала она и всхлипнула, проглотив слезы.

Над входным люком загорелась красная лампочка, и Беатрис вздрогнула от неожиданности. Это был студийный аналог дверного звонка, дублировавшийся на всех рабочих консолях. Во время записи люк всегда был заблокирован.

«Кто-то хочет войти».

Но кто бы это ни был, он не из отряда Бруда. Беатрис поняла это по тому, как побледнело и вытянулось лицо Леона.

«Это Мак! — взмолилась она. — Пусть это будет Мак!»

— Ни с места! — ткнул пальцем ей в грудь Леон, отбросив прежнюю предупредительность. — Я сам этим займусь. Ваш текст появится на экране в считанные минуты. Текст стандартный. Я заменяю режиссера, и вы должны подчиняться моим указаниям. И выполнять их полностью.

Затем он подплыл к люку, пристегнулся поясом к скобе, нажал кнопку интеркома и объявил:

— Идет запись! Вход запрещен для всех, кроме персонала студии.

Беатрис задержала дыхание. Значит, они собираются работать при закрытых дверях. До сих пор на студии присутствие аудитории только поощрялось. Никто и никогда не запрещал работникам станции в свободное время зайти и посмотреть на съемку.

— Я Спад Солеус из Контроля над течениями, — раздался высокий голос, напоминавший о недавнем счастливом времени, и вызвал у нее непроизвольную улыбку. — У нас ЧП. Доктор Макинтош должен немедленно обсудить ситуацию с Беатрис Татуш.

От этих слов сердце Беатрис затрепетало в груди, а на щеки вернулся румянец. Зато ладони мгновенно вспотели.

— Она в прямом эфире. Передайте доктор Макинтошу, чтобы подождал.

— Он не может ждать. У нас полетела связь, и сетка может разладиться в любую минуту.

— Но у нас приказ. — Судя по тону, Леон уже начал терять терпение. — Разве что после программы…

— Но доктор Макинтош командир орбитальной станции! — заявил Спад. — И он действует по приказу Флэттери. Сетку нужно восстановить немедленно! Нам нужно воспользоваться вашей аппаратурой, и Беатрис Татуш нам нужна для консультации. Должен вам напомнить, что все энергоснабжение станции контролируется нашими службами и мы можем обесточить вас в любую секунду.

— Подождите минутку, — уже более вежливым тоном сказал Леон. — Я попробую что-нибудь сделать.

Он выключил интерком и прижался лбом к переборке.

— Вот дерьмо! — Он с размаху стукнулся лбом об стенку, и только ремень удержал его от полета через всю студию. — Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

«Молодец, Спад!» — подумала Беатрис. Он ведь наврал Леону про энергоснабжение. Да, некоторые кабели действительно шли через помещения Контроля, но далеко не все. Эту студию Беатрис оборудовала с помощью Мака, и никто не знал всех тонкостей ее устройства так, как они вдвоем. А Леон здесь вообще был чужаком. Кроме того, у него и так голова шла кругом от всех навалившихся проблем. Но без приказа капитана Бруда он и шагу не смеет ступить. А вызвать Бруда так, чтобы не переполошить всю станцию, он тоже не может.

Сердце Беатрис колотилось, как сумасшедшее, а руки тряслись так, что их пришлось засунуть в карманы. Но, даже несмотря на опасность, дилемма, которую должен был немедля решить Леон, ее даже рассмешила.

«Вот-вот, пусть покорчится», — злорадно подумала Беатрис.

Леон вновь нагнулся к интеркому:

— Сюда не войдет ни один человек, пока мы…

— Мы можем перехватить вашу линию и переключить на себя и без вашего согласия! — перебил его Спад. — На орбите команды отдает доктор Макинтош, а он приказывает…

Леон ударом ладони отключил связь, отстегнулся и поплыл к своему столу, но, не рассчитав силы толчка, налетел на двух техников. Выпутавшись из проводов, они повисли у него на плечах и помогли опуститься в кресло.

Беатрис проскользнула к люку, включила интерком и воткнула в него штекер своего личного переговорника, запустив его плавать под потолок. Все это заняло четыре секунды. Ее манипуляций никто не заметил. Вернувшись к своей консоли, она включила личный коммуникатор и набрала номер Мака. Тут же на всех консолях студии загорелся огонек связи, и в следующую секунду над Беатрис навис разъяренный Леон.

— Я же приказал ничего не касаться! — взревел он. Теперь он больше не притворялся мягким интеллигентным редактором — перед ней во всей красе явился офицер охранки, распекающий своих подчиненных во всю мощь глотки. — Да я бы тебя с дерьмом смешал, если бы нам не нужна была твоя мордашка! Но мы сделаем все по плану, сестра! Только попытайся еще раз, и полетишь отсюда со станции без челнока, поняла?!

Беатрис спрятала довольную улыбку. Да, студия звукоизолирована, и этот тип мог орать на нее сколько угодно безнаказанно. Вот только интерком был включен, а подсоединенный к нему переговорник болтался всего в каком-то метре от орущего Леона. Чтобы изобразить испуг, ей даже не понадобилось прибегать к актерскому мастерству — слишком часто за последние сутки это было ее естественным состоянием.

— Я буду слушаться! — закричала она изо всех сил. — Только не убивайте меня, как вы убили всех остальных! Я буду слушаться!

Леон кивнул и направился к своим сотрудникам, но не успел он до них доплыть, как на станции завыла сирена общей тревоги.

Несмотря на бьющий по ушам тоскливый вой, Беатрис была счастлива. Она очень хорошо помнила по прежним учениям, что последует за этим сигналом. Четыре гудка подряд означали: «Пожар. Срочная эвакуация сектора Контроля над течениями». Студия головидения также относилась к этому сектору.

И пока Леон и его помощники метались по студии, вопрошая, что, черт возьми, происходит, Беатрис, откинувшись на спинку кресла, шептала: «Спад, я тебя обожаю!»

Глава 38

Власть, как и любая другая живая тварь, ради самосохранения пойдет на что угодно.

Уорд Киль, «Апокрифические записки»

Первым, что увидел Рико, шагнув в кают-компанию, были широко раскрытые остекленевшие глаза Кристы Гэлли, безвольно раскинувшейся на койке. Ее зрачки лучились зеленым фосфоресцирующим светом. Рико видел это впервые, но, сам не зная как, понял, что сейчас она пребывает в ином мире. В первую секунду ему больше всего захотелось удрать и задраить за собой люк, но он взял себя в руки и остался.

Бен распростерся на полу, сжимая одной рукой ее лодыжку. Его собственные ноги все время дергались, как у ребенка, видящего кошмарный сон. Да и сам Рико воспринимал всю открывшуюся ему сцену как какой-то ночной кошмар.

— Бен! — позвал он, не решаясь отойти от люка. Но тот не ответил.

Тогда Рико бросился на колени, склонился над своим лучшим другом и вдруг заметил, что и у Бена глаза широко открыты. Но оба, судя по движению груди, дышали. Голова Кристы была повернута в его сторону, и Рико явственно слышал ее дыхание. Рико вспомнил предостережения Операторов и не стал прикасаться к лежащим.

Он выругался сквозь зубы и полез в нагрудный карман за ампулой — небольшой розовой трубочкой длиной с фалангу его мизинца. С одной стороны из нее торчали два прикрытых изоляционными чехольчиками проводка. Рико содрал изоляцию, отбросил в коридор и развернул гранатку «усиками» от себя.

— Черт тебя побери, Бен! Операторы же предупреждали, что, стоит ей намокнуть, она сразу же начнет вырабатывать яд в три раза быстрее!

Отдача от выстрела ощутимо встряхнула его, но ему уже было все равно — вряд ли его тело понадобится ему надолго. Он вновь склонился над Беном.

— Ты только дыши, — шептал он. — Ты, главное, не переставай дышать!

Рико обернулся, взглянул на Кристу и сам удивился той ярости, что охватила его при виде этой хрупкой девушки. Умом он понимал, что не столько ее ненавидит, сколько боится, но организм не улавливал разницы и продолжал фонтанировать адреналином.

«Если она его убила, то я…»

Здравый смысл не позволил Рико закончить эту мысль.

Из груди Кристы вырвался стон. Звук показался Рико каким-то потусторонним, и он почувствовал, как по спине поползли мурашки.

— Криста? Ты меня слышишь?

Она еле заметно пошевелилась, словно преодолевая сопротивление собственного тела. Затем закрыла лицо руками, словно заслоняясь от удара, и беззвучно прошептала одно слово. Но по движению ее губ Рико понял, что она сказала «Флэттери…»

Казалось, что фраза не окончена, и он стал ждать продолжения. Тело Кристы вытянулось, оцепенело и до Рико явственно донесся шепот:

— Он… Наркотики…

— Флэттери пичкал тебя наркотиками?

Криста опустила веки, что, видимо, означало «да».

— Так это он сделал тебя ядовитой? Он, а не келп?

И вновь она подняла и опустила веки.

«Летучая рыба» сделала резкий поворот, и Рико швырнуло на пол. Он судорожно вцепился в ближайший ремень и постарался подобраться поближе к переборке. Какое-то время суденышко вертелось, как юла, но затем выровнялось.

Металлическая обшивка амфибии скрипела и стонала, похоже, ей приходил конец.

«Келп играет с нами! Он знает, что Криста здесь!» — пронеслось в голове у Рико.

Криста болталась на своей койке, пристегнутая страховочными поясами и мокрая до нитки. Рико одним прыжком оказался рядом с ней и до тех пор, пока амфибия не перестала метаться, удерживал ее за ремни, следя, чтобы девушка не ударилась о стенку. Затем наступила пауза. Значит, можно перевести дух и оглядеться.

Рико обернулся к Бену и попытался, не прикасаясь к нему, понять, насколько серьезен его транс. Бен дышал легко, и на его щеках играл обычный румянец. Более того — он непроизвольно повернулся на бок и протянул руку к Кристе. После их бредового разговора Рико истолковал это как добрый знак. И все же залез в нагрудный карман Бена и достал вторую ампулу — для Кристы. Ее глаза то и дело закатывались, а пальцы правой руки растопырились: то ли она дает отпечатки пальцев, то ли отталкивает что-то от себя…

Рико не решился стрелять в девушку. А через несколько секунд она и сама успокоилась.

— А что, если… — спросил Рико сам себя. Операторы предупреждали его, что антидот может быть опасен, если его ввести лишь одному из двоих, которые могут соприкоснуться. Например, человеку ввести, а келпу — нет. Так, может, ей этот антидот вообще вреден?

«А может, химия ее тела изменилась именно потому, что Флэттери пичкал ее своей отравой? А вдруг этот антидот в больших дозах может… убить ее?»

Но Рико колебался не только поэтому, его страшило то, что она сотворила с его лучшим другом. Сам Бен не мог сказать, что с ним сделалось. И тут Рико понял, что будет ждать развития событий, чтобы понять, стоит ли стрелять вообще. И ждать долго не пришлось: глаза Кристы вновь засветились зеленым, а пальцы растопырились в отталкивающем жесте. И Рико приготовился всадить в нее заряд.

«А ведь Флэттери это понравилось бы, — вдруг отпечаталось в его мозгу. — Он был бы просто счастлив объявить всему миру, что ее святость Криста Гэлли убита Тенями».

И вдруг Рико как-то сразу, в одну секунду, осознал, увидел все пружины этой хитрой махинации. Сверкнувший в его мозгу свет тут же был продублирован разноцветным мерцанием, вспыхнувшим за плазовым окном кают-компании.

— Да, я понял. — Рико говорил это для Кристы, хотя и не был уверен, что она слышит. — В этом есть смысл. Он сделал тебя настолько ядовитой, что никто не смел и близко подойти. А затем публично заявил, что во всем виноваты келпы. Я правильно понял?

Она лишь слабо кивнула и устало опустила веки. Теперь ее тело обмякло, расслабилось, и Рико готов был поклясться, что причиной этому был не антидот.

Коридор залили разноцветные потоки света, и амфибия забилась, словно в конвульсиях: оказывается, она уже всплыла и Эльвира прочищала дюзы, чтобы поскорее подняться в воздух. Каждый рывок машины исторгал из груди Кристы стон, а по щекам девушки струились обильные слезы. И Рико вдруг захотелось ее успокоить. Только сейчас он понял, что Флэттери использовал Кристу, так же, как и всех, кто его окружал. И что ее жизнь в Теплице была отнюдь не райской.

«Она была там такой же рабыней, как все мы. Диковинкой из кунсткамеры. А он сделал из нее чудовище».

— С тобой когда-нибудь случалось что-нибудь подобное?.. Ну, до того, как Флэттери стал тебя накачивать своими снадобьями.

Она молчала, лишь зрачки двинулись слева направо и обратно.

— Я думаю, он надеялся, что твой яд убьет нас. После чего он заберет тебя и раскричится на весь мир, какой он герой и какая ты ядовитая гадина! И если бы я выстрелил в тебя этим антидотом… — Рико осторожно убрал ампулу в нагрудный карман, — ты умерла бы и он раструбил бы на всю планету, что мы тебя безжалостно убили. И тогда весь народ Пандоры поднялся бы против нас…

Криста вновь опустила веки. Внезапно Бен издал слабый стон.

— Рико, как у вас? Порядок? — спросила по интеркому Эльвира.

Бен попытался что-то сказать, но, поняв, что пока ему это не удастся, просто слабо кивнул. Криста тоже кивнула, но сумела выговорить чуть слышное «да».

— Я их накачал разными лекарствами, — усмехнулся Рико. — Им пока не очень хорошо, но скоро станет лучше. Здесь мне делать больше нечего, так что скоро я присоединюсь к тебе. Ты собираешься полетать или поплавать?

— Как получится. Ты бы приглядел за штурвалом.

— Иду! — радостно отозвался Рико. Он уже убедился в том, что Бену с Кристой ничего не угрожает и их со спокойной душой можно оставить в кают-компании.

И все же на прощание он сообщил:

— Интерком оставляю включенным. В случае чего немедленно сообщите мне, о'кей? А когда Эльвира меня отпустит, я вернусь.

Криста снова растопырила пальцы и выговорила:

— Келп… он счастлив…

— Келп счастлив? — Рико воздел руки и произнес с нескрываемым сарказмом: — Ну тогда и я счастлив! …А ты-то откуда знаешь?

Она пошевелила пальцами и с трудом изрекла:

— Сво-о-бода.

И повторила, тщательно артикулируя это слово:

— Сво-бо-да!

Рико глянул в плазовое окно и остолбенел при виде внезапно пришедших в движение повсюду, насколько хватало взгляда, келпов, прежде столь бездейственных и столь прекрасных теперь в свете двух солнц Пандоры. Алки — меньшее из двух — с год назад начало пульсировать, и до сих пор его пульсация пронизывала планету. А от горизонта к ним приближалась темная туча. Ближайший келп поспешно собрал слоевища и нырнул в глубину.

— Ну совсем как малек в ванне, — рассмеялся Рико.

Еще ни разу в жизни он не видел такие… разумные келпы.

— Надеюсь, что ты права, — пробормотал он себе под нос. — Да я уверен в том, что ты права. Келпы помогут нам гораздо больше, чем Флэттери со всеми его посулами.

Рико уже совсем собрался уходить, но вдруг вернулся и потряс за плечо сначала Кристу, а потом Бена.

— Мы пробьемся, дружище, — шепнул он Бену.

Впрочем, он сказал это не столько для друга, сколько для себя.

Вернувшись в рубку, Рико включил интерком и вызвал кают-компанию. Умом он понимал, что его друзья в безопасности, но ему самолично хотелось в этом убедиться.

— Мне неприятно об этом говорить, но, похоже, что именно Контроль спас наши задницы, — признался Рико. — Келп уволок нас на глубину и попытался содрать с нас обшивку своими сучьями. Но вмешался Контроль, келп задергался и отпустил добычу. А затем они сумели как-то дать келпу по башке, и он прочухивается до сих пор. Но что бы они ни сделали, мне это понравилось. — Рико проверил показатели датчиков и заговорил снова: — Похоже, келп сбил своей собственной пульсацией нашу сетку. Но теперь все постепенно налаживается. Я отключил охлаждающую систему, чтобы сэкономить топливо, так что вы оба можете греться где-нибудь поближе к моторам. И поскольку мы все здесь от рождения дышим воздухом, я надеюсь, что вытащу вас из этой переделки.

Сообразив, что не все здесь дышали воздухом с рождения, он прервал связь и задумался. Но его тягостные размышления прервала активная деятельность Эльвиры, готовящей амфибию к полету.

«Бену об этом пока знать необязательно, — решил Рико. — Да и мне тоже, если честно».

— Поболтай со мной, дружище. О чем угодно.

— Рико… По… рядок…

И хотя голос, произнесший эти слова, был слабым и тихим, Рико широко улыбнулся. Амфибия мужественно пробивалась вперед, и Эльвира неустанно вызывала морфлот. Но связь отсутствовала. Лишь статические разряды били по ушам.

— На нас идет шторм, — сообщил Рико Бену. — И вскоре нам не поздоровится!

Вообще-то Рико не хотелось волновать друга сообщением о том, что шторм может их уничтожить. Да при том, что морфлот упорно молчит и все море кишмя кишит келпами, думать о шторме… Лучше подумать о чем-нибудь другом.

Глава 39

Любой, кто угрожает рассудку или его символической системе, угрожает целостности самого человечества.

Уорд Киль, «Апокрифические записки»

Наконец Бен очнулся, и первым, что он ощутил, были волосы Кристы. На его губах еще сохранился соленый вкус ее волос. Шум работающих механизмов свидетельствовал о том, что опасаться больше нечего. Какая вода, когда кругом воздух!

Он помнил начало разговора с Кристой. Они болтали ни о чем, шутили, и вдруг… вдруг его тело осталось, а он сам унесся неведомо куда. И после этого путешествия до сих пор не мог поднять головы. Он даже попытался звать на помощь, но ни гортань, ни легкие не повиновались. Криста лежала рядом, и ее расширившиеся от страха зрачки из зеленых стали голубыми.

«О нет! — взмолился он. — О нет, они были правы!»

Во время взлета он цеплялся за ноги Кристы, та только слабо повизгивала, но не брыкалась. Похоже, она была просто не в состоянии двинуть ногой. Бен был тяжелее и потому проще перенес перепад давления. Он собрался расстегнуть ремни Кристы, но его руки внезапно стали неподъемно тяжелыми, и он повалился рядом с девушкой. Он мог дышать и видеть, но любое движение вызывало судороги. Бен заставил себя сползти с койки, чтобы не видеть Кристу. Он положил руку на щиколотку девушки и всем телом ощутил ее судорогу. Бен вспомнил, в кармане лежит ампула с антидотом, но у него не было сил ею воспользоваться.

«Рико скажет, что я идиот», — подумал он.

Теперь, когда связь с морфлотом была утрачена, им оставалось только одно — подняться в воздух. Вот только как на это отреагируют местные хищные птички? Рико и так уже досталось. Ему только… этой каши не хватало.

«Эльвира найдет выход, у нее рукаве куча сюрпризов».

Зов пронизал Бена насквозь: он ощутил его каждой клеткой кожи, мышц и крови. Но после всего, что с ним случилось, он чувствовал себя медузой на песке и был абсолютно беспомощен. Он мог лишь дышать широко отрытым ртом и валяться на полу. Но с ним бывало и похуже. Теперь он мог беспрепятственно путешествовать по сознанию Кристы. Но Рико и пластальные переборки судна мешали ему. Они словно черный занавес окутывали мысли Кристы.

И все же он прорвался. Образы из ее воспоминаний хлынули в его мозг.

— Бен! — донесся до него издалека слабый зов Рико. Оператор еще что-то говорил, но Бен услышал только страшный взрыв, с которым антидот вошел в его тело. Зов пронизывал все тело и тем не менее Бен ощущал, как Рико теребит его, пытаясь привести в себя.

Время трепетало, словно тонкая нить, туго натянутая между ним и Рико. Стальные плитки коридора, всегда отливавшие серебром, неожиданно вспыхнули золотом. И Бен забыл обо всем.

Но теперь он понимал гораздо больше, чем прежде. В мозгу Кристы Гэлли нашли приют тысячи тысяч воспоминаний. И теперь из ее сознания в сознание Бена просачивались капли памяти, насыщающие жажду его пересохшего рта. Но разум не поддавался опьянению эмоций — лепесток за лепестком он обдирал заветный цветок, пока не обнаружил внутри готового к драке Рико Лапуша.

И все же, хотя Бен все видел и слышал, он ощущал странное отторжение от собственного тела. Что, впрочем, было скорее любопытно, чем страшно. Он вспомнил передачу, которую они готовили вместе с Беатрис, о людях, вернувшихся из объятий смерти. И все интервьюируемые рассказывали одно и то же. Они вспоминали о теплых объятиях смерти, о полном спокойствии… Но никто не упоминал о зове. Они рассказывали, как видели свои тела из разных точек комнаты. Вспоминали, как суетились медики, которые пытались заставить забиться уже остановившееся сердце. Описывали все, что происходит с душой, оставившей тело, с такой точностью, что теперь Бен мог стать крутым экспертом по этой части: он испытал все это на себе.

Однако то, что испытал он, не испытывало до сих пор ни одно тело и ни одна душа. Он ощутил себя мальком, морянским ребенком, с восторгом взирающим на светлеющую поверхность воды из лагуны келпа. Над ним светился круг чистой воды, а обрамляющие его плети келпа тоже светились и окружали мерцающий водный свод синеватым гало. С трудом вынырнув из чудесных видений и вернувшись под безжалостные лучи двух солнц, Бен заметил на стене скукоженную тень Рико. А в лагуне резвились Пловцы — легендарное племя, умевшее проходить сквозь келпопроводы голышом.

И он осознал себя Кристой, когда та была еще ребенком. Точнее, это был Бен со всеми его воспоминаниями, но он же был и Кристой-ребенком, взлелеянным келпом.

Он чувствовал, что Рико чем-то взволнован, и попытался сказать ему: «Все в порядке. Я здесь».

Но ничего не получилось. Губы не повиновались.

И тут появилась Пловчиха. Она была уже старухой, но Бен до сих пор ни разу не видел Пловцов. Он представлял их себе губастыми, как лягушки, хилыми тварями с тусклыми рыбьими глазами и хвостами вместо ног. Пловчиха приблизилась, и Бен понял, что они ровесники. С ее плеч свисал красный плащ, и она протянула Кристе несколько кусочков сырой рыбы, которую та с жадностью проглотила. Криста покинула келп, и потому Пловчиха явилась за ней из своих неведомых глубин. Но она не захотела говорить. А может, и не могла вовсе.

Откуда-то издалека, из-за сияющего кольца стеблей келпа, до Бена донесся зов Рико.

— Я устрою вас поудобнее и сделаю все, чтобы вы не замерзли, — разнесся эхом по вселенной голос оператора.

Круг лагуны над головой стал удаляться, а голос Рико — приближаться.

— Криста дышит, — сообщил голос Рико. — Не знаю, слышишь ли ты меня, Бен, но мы с Эльвирой вытащим тебя из этой заварухи. С тобой все будет в порядке. И с этой проклятой девчонкой тоже будет полный порядок. Мы уже почти вынырнули. Мы найдем, куда вас пристроить… — Рико с трудом удавалось скрывать подступающие к горлу слезы. — Мы найдем, где вас спрятать, дружище. И ты еще будешь ого-го!

Рико коснулся его плеча и вышел из каюты.

Только теперь Бен почувствовал, что может оборвать пуповину, связывающую его с келпом. И когда он представил себе, как пойдет по коридору, его захлестнула радость бытия. Но он уже чувствовал в себе силы, чтобы пересечь мостик между своим сознанием и сознанием Кристы.

Мерцание огней в коридоре и внезапный рывок судна были доказательством того, что амфибия пытается выбраться на поверхность. Бен еще подумал, что было бы глупо помереть в разгерметизированном судне, в полном сознании, задерживая в груди последний глоток воздуха. А еще ему вспомнилось, как тонул остров Гуэмос и как они с Рико чуть не погибли в тот день. А ведь тогда ему было очень страшно. Сейчас же он испытывал лишь легкую грусть и покорность судьбе.

И вдруг его пронзила новая мысль: а что, если этот нейротоксин (каким бы он ни был) парализует его дыхательные пути? Или сердце? Он очень надеялся на Рико. Уж кто-кто, а этот парень сумеет его поддержать. Бен почувствовал, как начинает приходить в себя.

«Значит, антидот работает», — подумал он.

Он снова попытался перейти мостик между своим сознанием и сознанием Кристы, но вдруг обнаружил, что вместо этого вернулся на «Летучую рыбу». Пол под ним был жестким, и он с облегчением осознал, что если слегка изменить позу, то станет лучше. Он чувствовал себя великолепно, вот только трудно было определить, кто это говорит с ним… по интеркому? Кажется, Рико. И он чем-то очень обеспокоен.

— Поболтай со мной, дружище. О чем угодно.

Бен старательно откашлялся — во рту пересохло, и говорить было трудно, но он все же сумел выговорить:

— Рико… По… рядок…

Где-то рядом вздыхала Криста — она все еще не пришла в себя.

«Интересно, а ее куда уволокло?»

— На нас идет шторм, — сообщил Рико. — И вскоре нам не поздоровится!

Бену стало смешно. Ему очень хотелось спросить Рико: «И вправду шторм? Такой крутой? А что ты называешь сильным штормом?»

Но он хохотал так, что просто сил не хватило задать эти вопросы.

Глава 40

Новый правитель неизбежно вынужден принижать тех, кем он управляет. Но таким образом он приобретает врагов в лице тех, кого в процессе становления новой власти оскорбил, и не находит друзей даже среди ее сторонников.

Макиавелли, «Государь»

Флэттери предпочел безопасность своих пещер прогулке под теплым солнышком. Неви и Зенц выполняли задание, секьюрити уничтожали восставших, а Криста Гэлли — где бы она сейчас ни пряталась — тоже обречена: ее судьбу будет решать директор. Флэттери улыбнулся и поднял лицо к небу. Он любил смотреть на небо. Он обожал природу. Разве можно сравнить эти вечно изменчивые формы со стерильным садиком на корабле? А на Лунбазе? О нем вообще не стоит вспоминать. Вот-вот должен начаться послеобеденный дождь. Как и остальные выжившие после гибернации уроженцы Лунбазы, Флэттери был неравнодушен к природным явлениям.

Он облокотился на парапет, тянущийся вокруг Теплицы, и стал наслаждаться видом созданной его гением деревни. Но тут ветер бросил ему в лицо удушливый запах гари. На Флэттери был красный пиджак, означающий для всех служб охраны, что он еще жив, и напоминающий всем остальным, что он — директор. Пусть они поглядят на него, бесстрашно появившегося на крепостных стенах. Пусть сообразят наконец, против кого посмели восстать.

И все же два солнца — это перебор. Сколько бы он ни прожил на этой вонючей планете, обилие солнц его раздражало. Да и все исследования его лабораторий — и геологических, и социологических, и келповедческих говорили об одном: надо уносить ноги с этой проклятой обанкротившейся планетишки! Скоро здесь такое начнется… Что дожидаться нет никакого смысла.

Одна из его секретарш вдруг преградила ему дорогу. Как, бишь, ее зовут? Вентана?

— Отчеты о возмущениях келпов, сэр. — Она помахала в воздухе стопкой бумажных листков.

Флэттери кивком приказал одному из охранников взять у секретарши материал, а сам застыл на солнцепеке, обмахиваясь шляпой. Поля белой шляпы были намеренно сделаны широкими, для того чтобы потрафить островитянам. А ее цвет, по мнению Флэттери, символизировал чистоту, правду и справедливость. Отчеты Контроля его мало интересовали. Он заранее знал, что ничего нового они сообщить не могут. К тому же между станцией и восьмым сектором стоит огромная грозовая туча. Он любил природу, но терпеть не мог солнечных ожогов. На его залысинах уже появились два угрожающе красных пятна, и Флэттери терпел из последних сил, но не чесался. Персональный врач только месяц назад избавил его от возникшего под воздействием солнечных лучей раздражения кожи, и вот опять!

«Но народ должен меня увидеть, — думал Флэттери. — Личное появление всегда действует безотказно».

На небольшом расстоянии его сопровождала тройка самых надежных телохранителей. Со стены хорошо были видны деревня, порт и часть города. Лучший обзор открывался лишь с вершин гор, на которых обосновались беспомощные заваатане. Большинство их, словно неграмотные крестьяне, верили в божественную сущность Корабля и в то, что он однажды вернется, как некий бог-машина, чтобы разрешить все их проблемы. При этой мысли Флэттери расхохотался так громко, что его телохранители вздрогнули и стали настороженно озираться.

— Спокойно, джентльмены, — помахал он им шляпой. — Вы же сами видите, что здесь нам не грозит никакая опасность. Сюда никто не заберется.

— Приношу директору свои извинения, — склонил голову Аумок, чистокровный островитянин — но мой долг состоит в том, чтобы всегда быть начеку.

Флэттери милостиво кивнул, принимая извинение. «Этот парень неплохо работает», — подумал он, а вслух сказал:

— Очень хорошо. Полностью полагаюсь на ваш профессионализм.

Если похвала и польстила Аумоку, он этого никак не проявил и продолжил бдительное наблюдение за ближайшими окрестностями.

— Но там, наверху никого нет, кроме заваатан! — улыбнулся Флэттери.

— Вы в этом уверены, сэр? — спросил телохранитель.

Впервые за десять месяцев, что он служил в охране директора, островитянин посмел оспорить мнение шефа. Флэттери только осклабился в ответ.

Последнее время заваатане действительно вели себя подозрительно: они стали частенько бродить под стенами и по пляжу группками, в которых всегда было одно и тоже количество монахов. Но всегда это были разные люди. На курсах подготовки капеллан-психиатров он изучил историю подавления неортодоксальных религиозных объединений. И присутствие в такой близости от его Теплицы неизвестного количества враждебно настроенных элементов, к тому же в физической подготовке превосходивших большую часть его охранников…

«Как они быстро бегают по своим горным тропкам! И зачем им это?»

Флэттери все же решил ознакомиться с отчетами Контроля о странном поведении келпов и о передвижении судна голостудии.

— Итак, Марта, как вы считаете, их удастся поймать?

Его офицер связи — невысокая толстушка, выглядевшая в своей синей форме довольно смешно, закусила губу. Флэттери как-то переспал с ней и убедился, что на ощупь она много приятнее, чем на вид. Лет пять назад, впрочем, она была очень даже ничего. Начинала она свою карьеру рядовым телохранителем, но затем проявила достаточно серьезные познания в радиоаппаратуре и электронике. Так что, когда она подала заявление на должность в отделе связи, Флэттери не думая его подписал. К тому же, убирая ее подальше от себя, он пресекал все сплетни о новой пассии директора.

— Я… Не знаю, что и сказать, — наконец выговорила она. — «Жучок», который я поставила к ним на судно, работает отлично, и, судя по его показаниями, судно легло на обратный курс и…

— Вы думаете, они идиоты? — перебил ее Флэттери. — Я приказывал подсадить «жучка» прямо на Кристу Гэлли или исхитриться запихнуть его ей внутрь, а вы сунули его куда попало! Судя по показаниям Контроля, ваш «жучок» сейчас мирно плывет в порт на грузовике, везущем несколько тонн дохлой рыбы.

Офицер побледнела и словно сделалась ниже ростом. Флэттери позабавил ее растерянный вид.

— Я боялась… — призналась Марта. — Я побоялась к ней прикоснуться.

Она опустила голову, словно подставляя шею под карающий меч. Скопившиеся в ямках ключиц капельки пота ярко сверкали в безжалостных солнечных лучах. Перед штормом всегда так жарко и стихает малейший ветерок. В воздухе уже запахло дождем.

Флэттери вспомнил их единственную приватную встречу. Это тоже было днем, и жара стояла такая, что их тела были скользкими от пота. Его густая черная поросль на груди буквально приклеилась к ее маленьким тогда белым грудкам. Тогда она его не боялась. Ну разве самую малость. И то был благоговейный страх. Да, тогда все было проще.

«Черт побери! Чего это я опять впал в сантименты?»

Флэттери выпрямился во весь рост, сразу став выше Марты на две головы, и рявкнул:

— А вам мало моих заверений, что она абсолютно безопасна?

Офицерша судорожно кивнула, но так и не подняла головы.

Флэттери был доволен собой: если даже эта, так хорошо знающая его женщина боится Кристы Гэлли, то что говорить об остальных! Они должны просто трепетать от страха. Отличная была идея — начать накачивать ее нейротоксинами! А кроме того, он успел озаботиться и еще одним новым фокусом, благодаря которому Гэлли уже должна лежать в состоянии полной кататонии. Так что далеко она не убежит, вернется как миленькая!

Сейчас благодаря последним инъекциям нейротоксин должен буквально брызнуть у нее из всех пор, и тогда столь давно созданная Флэттери легенда об ее ядовитости наконец станет правдой, в которой любой (а в данный момент в первую очередь его враги) сможет убедиться на собственной шкуре. Только он, директор, может ее спасти. Очень скоро Тени убедятся, что украли настоящее чудовище, и попытаются поскорее от нее отделаться.

«Химия способна творить чудеса!» — подумал Флэттери с улыбкой и заговорил отеческим тоном:

— Я понимаю ваш страх, Марта. Самое главное, что ее неумелые попытки обмануть нас не достигли успеха. Доложите о понесенных нами потерях.

Внезапно вспыхнувшие лучи двух лазерников заставили на секунду обоих собеседников зажмуриться. Открыв глаза, Флэттери обнаружил, что его охранники зажарили парочку спускавшихся со скал рвачей-капуцинов.

— Интересно, а…

Но он так и не закончил фразу вслух. «А если эти заваатане уже научились дрессировать рвачей?»

— Мне нужна карта основных мест обитания рвачей, скоординированная с ближайшими к ним монастырями заваатан.

Марта кивнула и стала расстегивать висевший на ремне чехол переговорника. Аумок тут же развернулся и впился глазами в ее руки. Марта так и не заметила, что, пока аппарат связи не блеснул в солнечных лучах, дуло лазерника телохранителя было нацелено ей в голову. Не торопясь, она набрала код своей личной связи.

Флэттери знал кое-что об истории заваатан, но по сравнению с тем, сколько ему хотелось бы знать, это было чудовищно мало. Они были хорошо организованы, но вели себя довольно спокойно. Если бы они еще не совали носы во все дыры… По слухам, они незаконно выращивали на побережье различные овощи и зерновые, а затем раздавали урожай беженцам. Флэттери это здорово мешало, так как ослабляло его основанное на страхе голода влияние. Но ему не хватало полиции, чтобы охранять объект и Теплицу и одновременно ежедневно устраивать облавы на территории в несколько тысяч квадратных километров. «Безднолет», вне всякого сомнения, был гораздо важнее.

Один из солдат приблизился к стене, размахивая только что снятыми шкурами рвачей, и Флэттери одобрительно кивнул.

«Заваатанам меньше достанется», — подумал он.

Он мысленно поставил галочку, чтобы не забыть отдать шкуры на анализ: где эти рвачи выросли, с кем общались, что ели, когда и почему.

— Что слышно о ходе военных действий, — обернулся он к Марте.

— Периметр практически полностью под нашим контролем.

Офицер связи надавила пальцем на бледный участок кожи за ухом, где был имплантирован приемник.

— Почему-то идут большие помехи. В городе ущерб минимальный. Часть зданий повреждена, но им, как обычно, потребуется в основном косметический ремонт. Палки и камни — плохая защита от лазерников. Арестованных собирают во внутреннем дворе.

Она замолчала, прислушиваясь к дальнейшим сообщениям.

— В первую очередь доложите о положении дел на энергостанции, в порту и с навигационной сеткой, — приказал Флэттери.

Марта пробормотала несколько слов в микрофон передатчика и из бесстрастного комментатора в секунду превратилась в растерявшуюся женщину. Текущая из имплантанта через среднее ухо прямо в мозг информация ошеломила ее настолько, что она вновь склонила голову, словно не в силах была вынести ее бремя.

— На энергостанции скопились огромные силы противника. Атаковавший наши части охраны отряд секьюрити осуществил прорыв и закрепился вне зоны действия наших лазпушек. Меньше чем в километре оттуда находится лагерь беженцев, где собираются отряды в поддержку бунтовщиков.

— «Операция Эйч»! — рявкнул Флэттери. — Обработайте их с воздуха.

Марта еще больше побледнела и, чтобы ее не подслушали телохранители, перешла на шепот:

— «Операция Эйч», сэр… Но ведь в лагере останется полно свидетелей… И они будут знать, что бунтовщиков поджарил не дирижаблик, а…

— Используйте цепеллины, — приказал он. — У нас есть несколько штук в ангаре, которые выглядят точь-в-точь как эти твари. Поднимайте их в воздух! О свидетелях позаботимся позже. Я хочу, чтобы всех бунтовщиков — и военных, и беженцев — немедленно уничтожили! Понятно?!

Марта кивнула, и ее пальцы забегали по кнопкам передатчика.

— Что в порту?

— Порт в рабочем состоянии, сэр. Все суда движутся в соответствии с расписанием. Много пострадавших, но все потери возмещаются из вспомогательного состава. Челнок с ОМП вылетел по расписанию и прибыл на орбиту. Контроль над течениями сообщает, что отменил электрообработку келпа, так как, хоть сетка в секторе восемь в данный момент пока и не поддается восстановлению, келп больше не проявляет открытой агрессии.

«Отменил?!»

Вот когда Флэттери пожалел, что врал Макинтошу! Он-то был уверен, что келп сдастся, если его достаточно долго лупить электроразрядами. Ему бы никогда не пришло в голову, что Макинтош прекратит обработку.

«Идиот! О чем он только думал, оставляя келпа в сознании? Он что, не знает, сколько нам нужно действующих келпопроводов?»

Флэттери глубоко медленно вдохнул носом воздух и также медленно выдохнул через рот.

— Это помогло?

— Несколько торговых судов пропало без вести. Остальные уже на поверхности и возвращаются в порты, так как приближается шторм.

— Прикажите доктору Макинтошу немедленно восстановить келпопроводы в этом секторе или я это сделаю сам, своими методами. Даю ему на все один час.

— Слушаюсь, сэр.

Настроение Флэттери сильно подпортилось. В центре Калалоча сверкнули две небольшие вспышки и через секунду послышался грохот взрывов. Директор жестом подозвал к себе одного из охранников.

— Пусть из захваченных главарей бунта выжмут все что можно. Впрочем, я не ожидаю, что мы узнаем что-то особо интересное. Остальных загоните вон туда, — он указал на обрыв, находящийся на полпути к монастырю. — Пусть полюбуются на то, что натворили. Это у вас не займет много времени.

Из всего, что сообщила Марта, больше всего его заинтересовали сведения о келпе. Он сплел такую хитрую сеть небылиц, легенд и откровенной лжи вокруг Кристы Гэлли, что уже сам запутался, что в созданном мифе правда, а что — его выдумки. Когда-то он приказал ее изолировать от келпов, руководствуясь скорее интуицией, чем на проверенными данными, и теперь убеждался в том, что интуиция его не подвела.

«Келп ее учуял!»

— Яприказала Контролю над течениями применить хирургическое вмешательство, — сообщила Марта. — За час они должны восстановить сетку любой ценой. Я объяснила им, что это жизненно важно.

— Может быть, необходимо просто уничтожить это становище?

— В этом нет нужды. Келп как неорганизованная толпа — стоит ему нанести малейший вред, как он тут же приходит в себя и успокаивается. Конечно, этот сектор пока не будет столь эффективно работать, как прежде, но, по крайней мере, станет проходимым.

— Когда его подрежут, проследите, чтобы образцы тканей доставили в лабораторию на предмет полного анализа. Необходимо выяснить, как ему удалось противостоять обычным средствам воздействия. Все обнаруженные новые химсоединения отправить в токсинохранилище.

— Заваатане, сэр… Не считаете ли вы, что было бы политически правильным…

— Отдать им обрезки этого келпа? — фыркнул Флэттери. — Нет уж, пусть сами собирают. Я не желаю иметь ни малейшего отношения к их ереси. Кроме того, я хочу, чтобы токсины были только у меня в руках. Я еще устрою хороший сюрприз этим, как их называет Неви, паразитам.

Марта вновь защелкала кнопками переговорника.

Флэттери не сомневался, что келп почувствовал присутствие Кристы Гэлли. Как иначе объяснить его внезапный бунт? И случилось это сразу после того, как амфибия Озетта избавилась от подсаженного Мартой «жучка».

«Келп учуял ее, как только «жучок» попал в воду», — резюмировал Флэттери и снова улыбнулся. Да, завидовать тем, кто сейчас находится на борту «Летучей рыбы» не приходится: уж келп заставит этих Теней побледнеть!

— Что там у нас с остальными летательными аппаратами? — спросил он Марту.

— Погода ухудшается, сэр. Очень плохая связь и высока вероятность аварии. В пределах досягаемости в воздухе патрулируют два «Кузнечика», но они очень хрупкие и не могут летать на большие расстояния. У вас есть для них приказы, сэр?

— Пусть ведут наблюдение, насколько позволяют погодные условия. Я хочу знать, куда двинутся беглецы, когда у них начнутся еще большие неприятности. Неви вот-вот должен до них добраться.

Флэттери машинально отметил, как вздрогнула Марта при одном упоминании имени его спецагента.

«Это одно из его главных достоинств, — подумал Раджа. — При одном упоминании его имени людей уже пробирает дрожь».

Он отпустил Марту и вновь возвратился к созерцанию раскинувшегося перед ним пейзажа. Это было его царство. Невдалеке металлически поблескивала живая изгородь из вихи; их острые, словно кинжалы, листья жадно тянулись к Алки, поливавшему их живительным потоком ультрафиолета. Этот кустарник заменял любую колючую проволоку, и поэтому Флэттери распорядился высадить по всему периметру эти восхитительные кустики. Два века семена этого удивительного растения мирно дремали на дне океана, дожидаясь, когда на планете вновь появится суша. И дождались. Теперь буйные заросли служили отличной защитой от любых хищников, как многоногих, так и двуногих.

Сейчас в их ветвях резвилась стайка бегунов-нагульников. И хотя эти многоножки были плотоядными, с человеком они старались не встречаться. Они вообще предпочитали падаль. Этот вид (как и некоторые другие) выжил благодаря тому, что сумел пробраться на органические острова и прятаться на их периферии. Кое-кто из бедноты даже пробовал с голодухи ловить их, но занятие это было очень опасным. Два года на этом самом месте, прямо под обрывом, на глазах Флэттери стая этих тварей накинулась на старика-островитянина и задавила массой. Пока старик охотился за половиной стаи, вторая пряталась под скалой, чтобы напасть на охотника. Как только он приблизился к засаде, многоножки взобрались на него, и он под тяжестью копошащихся тварей рухнул на землю. Все произошло в течение нескольких блинков, и Флэттери надолго запомнил этот урок. Он приказал выжечь все гнезда бегунов-нагульников в округе и передать их обжаренные трупики жителям деревни. Это был красивый политический жест.

Но директор знал, что все твари и растения, которые хорошо умеют защищаться, могут быть использованы для защиты Теплицы. Его садовник отлично разбирался не только в растениях, но и в животных, и теперь помимо изгороди из вихи еще одну линию обороны составляли гнезда бегунов-нагульников. А еще одну стаю поселили со стороны тропы, ведущей в горы. Флэттери частенько любовался теперь по вечерам, как черные, сверкающие на солнце многоножки резвятся в поблескивающих металлом ветвях вихи.

— Смотрите! — крикнул один из телохранителей и указал на подкрадывавшегося к стайке рвача. Охранник установил лазерник на максимальную мощность и прицелился, но Флэттери знаком остановил его.

Последние двадцать метров до своей жертвы капуцин преодолел тремя огромными прыжками и набросился на нее, урча от голода. На секунду стая словно оцепенела, и рвач успел схватить и проглотить несколько многоножек, но оказалось, что пауза понадобилась бегунам для того, чтобы принять решение и перегруппироваться. В следующую секунду рвач исчез под черным сверкающим живым ковром и рухнул прямо в куст. Флэттери взглянул на собирающиеся над морским горизонтом тучи и мечтательно улыбнулся:

— Красота-то какая! Чудо как красиво!

Глава 41

Мы нечто большее, чем сами способны измыслить.

Прюденс лон Вейганд, доктор медицины,

пятая копия, маточный экипаж безднолета «Землянин».

Пока директор любовался, как бегуны-нагульники до костей объедают труп рвача, за ним, в свою очередь, наблюдал заваатанский старец Твисп. Это зрелище напомнило ему о тех временах, когда он был простым моряком. Пыльца все еще действовала, и в мозгу старика во всех деталях высветилась картина, как стая мальков поскребучек на его глазах с быстротой молнии сожрала мури, превышавшую их размерами во много раз. С тех пор Твисп научился относиться к поскребучкам с уважением. Так же, как и впоследствии к бегунам-нагульникам.

«Маленькие шустрые бандиты», — думал он о тех и о других. Но была у них одна особенность, о которой Твисп не мог думать без смеха: их крошечные пенисы в процессе спаривания отрывались и оставались в теле самки — таким образом, сперма всегда достигала матки, что обеспечивало выживание вида. Новый пенис у самца вырастал за несколько недель.

На Пандоре среди мужчин даже появилось что-то вроде нового вида спорта: поймать бегуна-самца и оторвать у него причиндалы. Приготовленные на пару, они считались одним из самых изысканных деликатесов, и ходили слухи, что сам директор не брезгует салатом из «нагульнячьих пипок». Но поймать даже одну многоножку было нелегко, и многие охотники возвращались не только с пустыми руками, но порой и недосчитавшись собственных пальцев.

Эти твари были настоящей хорошо организованной бандой — они всегда оставляли половину стаи в засаде. Еще большее сходство с грабителями с большой дороги придавало им то, что верхняя половина их мордочек была черной, словно они носили маски. Твисп никогда не слышал, чтобы бегуны-нагульники нападали на человека первыми, но стоило их разозлить, как они моментально и безжалостно атаковали. Сам он никогда не пытался испытывать их терпение.

Он уважал этих маленьких тварей за их умение моментально объединяться против общего врага. Кроме того, если одна особь из всей стаи начинала ощущать голод, это чувство передавалось всем. Тени уверяли, что со временем все жители Пандоры сумеют сплотиться, как бегуны-нагульники.

— И это время пришло, — глядя на Флэттери, прошептал Твисп.

Эти слова унесло порывом ветра, и в его крови было еще достаточно пыльцы, чтобы услышать грозную музыку зарождающегося вдалеке шторма.

«Да-а-а!» — простонал ветер, как всегда на открытом пространстве. Только в пещере за надежным плазом прорвавшийся иногда сквозь люк порыв жалобно выл: «Не-е-ет!» В первый раз Твисп явственно услышал это тридцать лет назад. Тогда рядом была женщина, которую ему вряд ли удастся забыть. И тот ветер оказался прав, как, впрочем, и сегодня.

Бегуны-нагульники покончили с трапезой и, позевывая и облизываясь, лениво расползлись по кустам. Даже отсюда были видны их узенькие алые язычки.

Твисп обучал монахов своего клана, все время держа в голове образ стаи нагульников. Заваатане так же, как и отряды Теней в каждом поселении, уже были подготовлены к восстанию. И все же где-то на подсознательном уровне старик понимал, что сражаться надо иными методами. И он спросил у ветра:

— Как я могу спасти их всех… включая Флэттери?

Ветер мгновенно стих, и на долину обрушилась жара.

Твисп уже давно знал, что Флэттери приручил несколько стай бегунов-нагульников, а все остальные уничтожает. Неустанное наблюдение за Теплицей принесло немало плодов: так Твисп точно узнал, где находятся секретные гнезда «директорских» бегунов, а также где у них выходы на поверхность. Терпеливо и внимательно изучал он эти живые мины, раздумывая, как бы в нужный момент развернуть их против Флэттери и его клики.

Картина гибели рвача отвлекла его внимание от куда более трагических сцен: сотни людей — покалеченных, обожженных — все еще выбирались из дымящихся руин того, что еще утром было Теплицей. Повсюду валялись трупы. Восстание голодных против общего врага было так же неизбежно, как накапливающий силы за горизонтом шторм. Твисп наблюдал за ползущими по тропинке кучками беженцев, надеющихся укрыться за безопасными стенами монастыря.

«Новые рекруты. Для нас и для Теней».

Но улыбка его была скорее угрюмой, чем радостной. Пандорцы никогда не отличались воинственностью: слишком мало было на планете людей и слишком много демонов. Даже доведенные голодом до отчаяния, пандорцы всеми силами пытались избежать необходимости воевать с такими же людьми, как и они. Исключение составляли охранники, которым Флэттери очень хорошо платил именно за это. Болезнь, от которой Твисп, как ему казалось, отделался много лет назад, вновь дала о себе знать, стоило ему только взглянуть на Флэттери.

— Я ведь тоже когда-то поначалу поверил в него, — прошептал монах. — Разве я был не прав?

Но он знал ответ ветра еще до того, как услышал его. Тогда он был слишком ленив и надеялся найти кого-то, кто будет думать за него, кто будет заботиться о нем и принимать за него решения. Как и многие другие, он мечтал только об одном: жить тихо и спокойно.

Но потом произошли такие события, что его терпение превратилось в лохмотья, как нынче его монашеская ряса. И все двадцать пять лет с тех пор он надеялся, что однажды народ Пандоры восстанет и сдерет с плеч директора королевскую мантию, сотканную из страха и голода. Надежда и мечта — разные вещи, это Твисп хорошо знал. Чтобы надежды оправдались, необходимо время. А для многих и многих пандорцев подобное ожидание — непозволительная роскошь. Им смертный приговор уже вынесен, и исполнителем его было время.

Едва освоившись в кресле директора, Флэттери первым делом прибрал к рукам «Мерман Меркантил», получив таким образом полный контроль над поставками продовольствия. Затем захватил все транспортные и коммуникационные артерии планеты. И это стоило жизни нескольким близким друзьям Твиспа, тогда занимавшим важные посты в «Мерман Меркантил» и Контроле над течениями.

«Слишком много тогда было несчастных случаев и подозрительных совпадений».

К горлу подступил комок. Все они были молоды, наивны и ни один из них не имел ни малейшего шанса спастись от всемогущего директора. И теперь, как и раньше, время было на стороне Флэттери. Он один мог себе позволить ждать. «Какая ирония судьбы! — грустно улыбнулся Твисп. — Тот, кто может позволить себе ждать, ждать не желает. Интересно, а на что он надеется?»

— Старец!

Твисп с раздражением отвлекся от своих мыслей — он узнал голос Моуза. Мало ему своих переживаний, так еще этот мальчишка лезет с разговорами.

— Ну что еще?

Молодой монах никогда не осмелится подойти к нему и встать рядом над обрывом. Это было одно из негласно установленных правил их взаимоотношений.

— Почему вы стоите там? — проскулил Моуз.

— А почему ты стоишь там? — не оглядываясь, спросил Твисп.

— В палате необходимо ваше присутствие. Это очень срочно. Там, внизу, готовятся к чему-то важному, но я не понимаю к чему!

Твисп промолчал.

— Старец, вы слышите меня?

И вновь Твисп не ответил.

— Старец, молю вас, только не заставляйте меня снова идти туда, вниз! Вы же знаете, как я боюсь внешнего мира, у меня щеки бледнеют от страха!

Твисп ухмыльнулся себе под нос и двинулся к входу в пещеру. Тем более что начался вечерний дождь, обрушившийся на долину, как стая бегунов-нагульников на свою жертву. Он уже знал, какое решение приняли Операторы. Что пришло время отказаться от надежд и ожидания. Что Флэттери пора скинуть. Что люди уже поднялись, хоть они и не организованны до конца и не вооружены. Что только заваатане и Тени имеют достаточно сильную организацию, которая может обеспечить свержение директора. Что в очередной раз тысячи людей отдадут свои жизни во имя жизни вообще и свободы в частности.

— Пойдем со мной к Операторам, — усмехнулся старец. — Я покажу тебе нечто такое, отчего щеки твои быстро покраснеют. Ты будешь свидетелем. Впрочем, это тоже небезопасно.

Твисп истово поклонился у входа в пещеру и вошел. Его оранжевая ряса на фоне грозового неба казалась ярче, чем обычно.

В темном коридоре стояли двое послушников-охранников в шлемах, вооруженные лазерниками. У одного из них, парня лет пятнадцати, на бритой голове рос костяной гребень, отчего он выглядел выше Твиспа. Вторым охранником была совсем юная девушка. Оба носили черные доспехи клана рвачей и оба, как положено, были настороже, о чем свидетельствовали цепкие быстрые взгляды, которыми они буквально впились в пришедших. Убедившись, что все в порядке, они сняли крепления люка из пластали и открыли для монахов проход в следующую пещеру. Все эти предосторожности — задраенные люки, толстые стены, вооруженные охранники — были предприняты не из-за угрозы нападения рвачей или плоскокрылов, а ради того, чтобы не допустить людей Флэттери в святую святых монастыря. За все годы, проведенные в горах, Твисп сам большим докой по части организации охраны. В результате его деятельности рейды секьюрити были редкими — считалось, что заваатане слабые, беззащитные и безобидные сумасшедшие, до одури нюхающие пыльцу.

— Иллюзия — это самое сильное оружие, — обучал Твисп послушников. — Старайтесь выглядеть перед ними жалкими сумасшедшими, глупыми и вызывающими чувство брезгливости. Кто вас таких арестует?

В результате патрули охранки никогда не заходили дальше первой палаты — так называлась огромная прорезанная в скале круглая зала, в которой жили около трехсот монахов из девяти кланов. В центре залы была общая трапезная, а каждому клану был отведен свой спальный сектор, где все имели личные ниши. Эти крохотные кельи, выдолбленные высоко в стене, опоясывали залу тремя ярусами. Многочисленные веревочные лестницы, свисавшие из келий, слегка приглушали гул голосов живших здесь монахов. Освещение обеспечивали четыре гидрогенных мотора, установленные на нижних уровнях монастыря. Монашеское общежитие выглядело так убого, что патрули Флэттери редко задерживались тут хоть на несколько минут. Разве что из любопытства.

Здесь жил и Моуз. У Твиспа тоже имелась своя ниша на третьем ярусе справа от главного входа. Но он очень редко ночевал там. Уже более года старец жил в потайной пещере вместе с теми, кто был известен Теням под именем Операторов.

Твисп c Моузом поднялись в одну из келий на втором ярусе. Ее стену украшал старинный гобелен островитянской работы. Но никто (разве что детишки во время игры) ни за что не догадался бы, что за ним скрывался ход в другую пещеру. Сделав несколько шагов, монахи оказались в зале — базальтовые стены были сплошь покрыты фресками, рассказывающими о различных стадиях взаимоотношений человека и келпа. Они остановились у барельефа «Эффект Лазаря», который изображал человеческую руку, касающуюся указательным пальцем келпового стебля, протянутого ему из моря. Твисп поддел палец на барельефе ножом, камень со щелчком отодвинулся, и огромная каменная плита в казавшейся монолитом скале развернулась, открывая проход. Этот каменный лабиринт был создан Операторами, когда они решили подключить к своей работе заваатан. Во время очередных геологических пертурбаций на Пандоре многие ходы засыпало, и их приходилось восстанавливать. Единственным человеком, кто знал этот лабиринт в совершенстве, был глава Операторов — островитянин Твисп.

Моуз побледнел от волнения — даже до него доходили слухи о тысячах крестьян и беженцев, которые приходили за помощью к заваатанам и исчезали без следа. Да молодой монах своими глазами видел около сотни людей, которые входили в большую пещеру, а потом не возвращались. Операторы называли их посланцами к обиженным и намекали, что все они ушли во внешний мир. Моуз слушал, но до сих пор у него не было случая увидеть то, что скрывалось за слухами и легендами.

Юноша редко позволял себе вспоминать о том, что родился и провел первые годы своего голодного детства всего в пяти километрах от того места, где сейчас стоял.

«Они никогда не возвращались!»

Твисп почти физически ощутил страх, исходящий от молодого монаха.

«И зачем я его мучаю? А вот Бретту здесь понравилось…»

Он тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Сейчас не время тосковать по умершим друзьям. Лучшей тризной по ним будет уничтожение гнезда их убийц.

— Идем, — сказал Твисп. — Со мной тебе нечего бояться. Пора и заваатанам размять мускулы. Он ободряюще улыбнулся и первым шагнул в ярко освещенный коридор. Но Моуз стоял как вкопанный и жалобно смотрел на своего спутника. Старец обнял юношу за плечи и потянул за собой. Как только молодой монах оказался в коридоре, каменная плита со скрежетом встала на место.

— Я хочу, чтобы ты запомнил все, что сегодня видел и еще увидишь.

Моуз проглотил слюну и кивнул:

— Да… старец.

Ему удалось взять себя в руки, лицо порозовело, а ритуальные шрамы на голове и шее налились кровью. Он поплотнее закутался в плащ, словно ему было холодно, и двинулся вслед за наставником.

Здесь, в коридоре, царила какая-то первозданная тишина. После непрерывного живого гула первой палаты она не успокаивала, а настораживала. Освещали проход старинные зеленые лампы морянской работы, горящие ровным холодным светом, без копоти и тепла. Стены здесь сходились под правильными углами, что было характерно для морянской архитектуры и совершенно чуждо островитянам. Весь коридор был облицован пласталью и уходил далеко вперед, сверкающий и прямой как стрела.

Откуда-то с потолка донесся электронный голос, и Моуз снова в испуге застыл на месте, втянув голову в плечи.

— Охранный код для спутника?

— Один-три, — ответил Твисп.

— Продолжайте движение.

Лишь пройдя еще какое-то расстояние, Моуз наконец отважился спросить:

— Что это за место?

— Сам увидишь.

— А что значит «охранный код»?

— Это дополнительная проверка, — объяснил Твисп. — На тот случай, если бы ты был врагом, а я — твоим пленником. Назови я другой код, эту часть коридора полностью перекрыли бы. Не знаю, удалось бы мне тогда спастись, но тебя-то уж точно убили бы.

И Твисп усмехнулся про себя, заметив, что молодой монах ускорил шаг, пытаясь держаться к нему поближе.

— Операторы находятся глубоко под нами. Они живут под морским дном.

— Это все построили моряне? — спросил Моуз.

Коридор резко свернул налево и закончился тупиком. Твисп прижал ладонь к преграждавшей путь блестящей стене, и панель скользнула в сторону, открыв небольшую комнатушку, в которой могло уместиться не больше полдюжины людей.

— Это все построили люди, — ответил старик. — А моряне они были или островитяне… какая, в конце концов, разница?

Панель скользнула на место, и Твисп произнес одно-единственное слово: «Операторы». И комнатка почти бесшумно поплыла вниз.

— Ой, старец… — Моуз ухватился за руку Твиспа и прижался к нему всем телом.

— Не бойся. Здесь нет никакой магии. Сегодня ты увидишь еще много разных чудес. Но все они — дело рук человеческих. Со временем все наши братья и сестры узнают о них. Ну как, я был прав? Щечки-то у тебя вон как разрумянились!

Моуз улыбнулся, но до конца спуска продолжал цепляться за надежную руку наставника.

Глава 42

Я, как и все мои соотечественники, боюсь будущего — полного загадок и новизны, но время неустанно подталкивает нас к нему навстречу.

Пьер Тейяр де Шарден, «Гимн вселенной».

Библиотека заваатан

Доуб изо всех сил жал на педали своего трака, чтобы заставить его вползти на очередной холм по бегущей в безлюдной гористой местности проселочной дороге. Конечно, ехать по ней было то еще удовольствие, зато она была не такой узкой, как две другие, хоть и ровные. Правда, сегодня трак не так часто брыкался, как обычно. Наверное, боялся взбучки. В этом месяце Доуб и Грэй уже в третий раз отважились на подобное путешествие, и все ради того, чтобы узнать, не украли ли с причала лодочку Стеллы — старушку «Кашет».

— Да сядь ты этой твари на голову! — окончательно выйдя из себя, гаркнул Грэй.

Оба мужчины насквозь промокли под дождем. Мокрые, коротко стриженные волосы облепили их головы, словно толстый слой влажной краски.

— А может, мне нравятся такие упражнения! — заорал в ответ Доуб. — Мамуля говорит, что это развивает мускулатуру.

— Это о сексе так говорят, дурень!

Сегодня Доуб впервые услышал от напарника что-то похожее на шутку. Грэй зашел к нему с полчаса тому назад, когда закончил работу. Но вместо рубахи-парня, жившего по соседству, Доуб увидел угрюмого незнакомца с плотно сжатыми губами. Грэй работал в личной охране директора, и Доуб знал, что, когда он в таком настроении, лучше не задавать ему вопросов.

А сегодня, как назло, вопросы так и лезли из него. Огромные клубы дыма над городом явно означали, что сегодня там творится что-то невероятное.

— Это хорошо, что дождь, — как бы невзначай заметил Доуб. — Воздух чище станет. И для растений хорошо. Надеюсь, когда-нибудь и здесь, в горах, тоже что-нибудь начнет расти.

— Заваатане это могут…

— Могут — что?

— Да вырастить тут чего-нибудь. У них огромные фермы в горах. Они такие же умные, как островитяне, только колдуют не на островах, а на земле.

Доуб недоверчиво посмотрел на соседа. Впрочем, он и сам слышал кое-какие слухи. Да и кто их не слышал…

— А ты меня не разыгрываешь? Они выращивают там, на верхотуре, всякую еду и директор им разрешает?

— Точно. У него не хватает сил, чтобы одновременно наводить порядок и внизу, и наверху.

— Но ведь там, наверху, один камень.

— Ты говоришь так потому, что все так говорят. А в первый раз ты об этом от кого услышал, вспомни-ка!

— Ну, в новостях. А вот тех, кто бывал наверху, я лично пока не встречал…

— Я там был, — буркнул Грэй.

Доуб остановился и уставился на соседа: сегодня что-то произошло. Что-то такое, отчего его лучший друг стал совсем другим человеком. До сих пор Доуб знал его как весельчака и заводилу. Грэй частенько заходил к нему вечерами выпить бормотухи и поболтать о всяких технических новинках. А иногда, когда Доуб себе мог позволить, они прихватывали жен и вчетвером спускались в город, чтобы весело провести вечерок в каком-нибудь кабачке. Да, сегодня Грэй был сам на себя не похож… Но… Но он сказал, что был наверху!

— Ты? — ошарашенно переспросил Доуб. — Ну и… как оно там?

Он понимал, что задал очень опасный вопрос. И еще он понимал, что может поплатиться за свое любопытство.

— Там… Там очень красиво, — вздохнул сосед.

И стал рассказывать, стараясь перекричать рев трака.

— Там сотни садов. Поля с пшеницей, которая вызревает за один сезон. И каждый участок окружен цветами…

На лице Грэя появилось странное задумчивое выражение, и Доуб насторожился. Он уже не раз видел у друга в глазах тоску с тех пор, как тот устроился в охрану директора. До сих пор Грэй ничего не рассказывал о своей работе, а Доуб и не спрашивал. Меньше будешь знать — дольше проживешь.

Правда, когда Стелла начинала крыть директора на чем свет стоит, он не возражал. Она была его ровесницей — обоим по двадцать два. Но она выросла в актерской семье и потому из кожи лезла, стараясь показать, что уже совсем взрослая. Она додумалась развести гидропонный садик прямо в комнате и так расстаралась, что человеку повернуться было негде. А в подполе она растила грибы. Грэй, конечно же, знал об этом, но делал вид, что не знает. По другой линии в роду Стеллы были островитянские садовники, передававшие свои секреты из поколения в поколение. Ее семья владела патентами на семена, которые в результате направленных мутаций давали на Пандоре наилучший урожай, и около трех столетий хранила секрет гидропоники. Доуб считал, что, если бы он позволил, Стелла вырастила бы цветы на стенах.

А еще она с утра до вечера болтала как заведенная. Но Доуба это вполне устраивало: чем больше она говорила, тем меньше приходилось это делать ему.

Грэй махнул рукой, давая понять, что надо заглушить мотор. Трак злобно фыркнул и замер на верхушке холма, с которого открывался вид на долину.

— Надеюсь, я могу на тебя положиться, — сказал Грэй. — Нам есть о чем поговорить.

Доуб глубоко вздохнул и кивнул.

— Да, конечно, старина. Только я немного побаиваюсь, сам понимаешь.

Грэй мрачно усмехнулся.

— Понимаю, как не понять. — Он указал на раскинувшийся внизу лагерь беженцев. — Там, внизу, тысячи голодных. Любой из них не задумываясь убьет тебя за один плод из садика Стеллы. А люди Флэттери прикончат тебя, если узнают, что ты нелегально выращиваешь еду. А я могу убить тебя, если ты хоть кому-нибудь проболтаешься о том, что я тебе сейчас расскажу.

Доуб растерялся. По жесткому взгляду Грэя он понял, что тот не шутит. И все же ему страшно хотелось услышать то, что хочет рассказать друг.

— Даже Стелле?

Взгляд Грэя потеплел — Стелла ему всегда нравилась. Он относился к ней как дочери — своей-то у них с Билли не было.

— Там видно будет, — кивнул он. — А теперь слушай.

Грэй заговорил почти шепотом и все время, пока говорил, с опаской озирался по сторонам. Доуб наклонился к нему поближе, делая вид, что копается в пульте управления. Почему-то ему казалось, что за ними следят.

— Как ты знаешь, я уезжал на месяц. Меня послали наверх шпионить за заваатанами. Заслали меня с хорошей легендой, скрытой камерой и паролями, чтобы можно было выйти на связь и вернуться. Воздушная разведка доложила Флэттери о том, что наверху есть нелегальные фермы, как сельскохозяйственные, так и рыбоводческие, и он захотел узнать детали. То, что я там увидел… изменило всю мою жизнь.

Грэй поднял крышку контрольной панели и сунул под нее подпорку. Друзья выросли в поселении морян, и Доуб до сих пор не переставал удивляться, насколько прочно морянская методичность и аккуратность въелась в его соседа.

Грэй по-прежнему обшаривал взглядом дорогу — здесь, на диких территориях вне периметра, хватало врагов и помимо людей — и шептал:

— Это, считай, островитяне, только без островов. Их там, наверху, тысячи! Флэттери и понятия не имеет, что их так много. Они здорово умеют маскировать свои посадки. Те крошечные садики, что видели с воздуха шпики директора, специально оставили на виду. А вот под камуфляжной сеткой и под землей у них… Но это отдельная история. Они по-прежнему выращивают пузырчатку, только теперь не строят из нее, а заливают ею голые камни… Вот такие, как здесь. И сажают свои огороды. Поверь, им хватает и на еду, и на семена, совсем как в старые добрые времена.

А на плоскогорьях они заготавливают «переносные огороды». И делают это так: отливают из пузырчатки двадцатиметровый квадратный «коврик» толщиной всего в палец и проделывают в нем канавки. Потом туда засыпают семена — и готово: сворачивай, неси куда хочешь, расстилай хоть на камне, хоть на песке — урожай обеспечен. В эти «коврики» уже заранее закладываются все необходимые удобрения, вода и химическая защита от вредителей. Как думаешь, Стелле это понравилось бы?

— По твоим словам, там прямо рай небесный, — пробормотал Доуб. — Она до сих пор тоскует по жизни на острове, хоть ей и было только пять, когда мы переселились на сушу. Да и я по всему этому соскучился. Даже не столько по океану, сколько по свободе. Тогда мы боялись переселения, но нам и в голову не приходило опасаться друг друга.

Доуб вдруг испугался, что сказал слишком много, и прикусил язык: признаваться секьюрити в том, что ты его боишься, было равносильно признанию в каких-то грехах. По нынешним временам страх в глазах уже являлся достаточным поводом для ареста и последующего расследования.

— Да, — вздохнул Грэй. — Мы ведь с тобой действительно боимся друг друга. Разве не так? Даже мы с тобой. А вот те, там, наверху, — он кивнул на горные вершины, — они осторожны, но и только. Страха там нет.

— И о чем же ты доложил своему начальству? Неужели ты…

— Думаешь, я рассказал, как они там счастливы? Думаешь, я сумел предать нормальных людей, которых встретил впервые за двадцать лет? Нет. Нет, я наврал в своем отчете и даже заготовил фальшивые снимки. Только не думай, что я такой уж смельчак. Я знал, что Флэттери подозревает о существовании этих тайных поселений и ферм. И еще я знал, что именно Флэттери хочет увидеть. Больше всего ему хочется, чтобы они оказались хлипкими и маломощными, просто потому что у него силенок не хватает их прикрыть! Ты только посмотри вокруг, Доуб, — Грэй широким жестом обвел открывающуюся с холма панораму города и порта. — Для охраны и устрашения всего этого нужен его боесостав целиком. А тот уже изрядно потрепан. Сегодня в Калалоче были волнения. Говоря начистоту, вспыхнуло восстание. Это подавят, начнутся другие. А то, что сообщают в новостях, — лапша на уши всяких болванов, которую варят по указанию Флэттери крупные специалисты по ее профессиональному развешиванию. Его вранье дурит нас, а дураков легче держать в ежовых рукавицах.

Так что ему было необходимо убедиться в том, что наверху нет ничего серьезного. Вот я и показал ему пару чахлых грядок и хилых деревьев, высаженных у грязных хижин. Видел бы ты, как он обрадовался! Так что теперь, надеюсь, он туда не полезет. У него и здесь дел полно. Его основные военные силы сосредоточены у нас и на Виктории, кроме того, под его контролем все еще находится весь рыболовный флот и куча морских патрулей. Но мир гораздо больше, чем тот кусок планеты, что он прибрал к рукам. Намного больше, Доуб и растет с каждым днем. Я думаю, что вам со Стеллой следует перебраться наверх.

— Что ты сказал? — Доуб резко выпрямился и стукнулся головой о крышку панели. — Ты что, с ума сошел? Ведь она же у меня… Короче, нам сейчас ни о чем таком и думать нельзя.

— Да я все знаю, Доуб. Стелла ждет ребенка. Она сама рассказала об этом Билли, а та не смогла удержаться и проболталась мне. Но ведь скоро она уже не сможет этого скрыть, а значит, вам понадобятся дополнительные продовольственные карточки. И тогда к вам придет комиссия, чтобы обследовать ваши социальные условия. Ты хочешь, чтобы они увидели ваши сады? Ты готов пойти на такой риск?

Доуб вздохнул и сплюнул на дорогу.

— Вот дерьмо!

— Ты послушай меня. — Грэй по-прежнему говорил вполголоса. — Выход есть. «Кашет» сможет идти под водой?

— Отчего нет. Конечно, ей не угнаться за последними моделями или, скажем, патрульным катером, но старушка бегает еще очень даже ничего.

Грэй оглянулся на фургон трака. Он был невелик — всего два метра в ширину и четыре в длину. Доуб зарабатывал себе на жизнь тем, что возил запчасти в различные автомастерские на побережье.

— А ты сумел бы вместе с прицепом проехать сотни три кликов по пересеченной местности?

Доуб с сомнением покачал головой:

— Не выйдет. Две сотни — это верх. Топлива не хватит. Будь у меня преобразователь… я бы всю планету мог объехать.

— Понял, — задумчиво кивнул Грэй. — Вот только море тебе по дороге не попадется. А преобразователь не работает на пресной воде. Впрочем, у меня есть старая канистра со сжатым водородом — его тебе хватит на всю дорогу.

— Ты это о чем? — Дрожащей рукой Доуб откинул со лба густую каштановую челку. — Ты что, думаешь, нам дадут доехать на этом траке прямиком до самой верхотуры? Как же! Уже на полдороге нас схватят за задницы.

— Вот поэтому ты будешь добираться туда иначе, — спокойно ответил Грэй. — У меня есть карта, и я составил для тебя план. Ты же не против самой идеи, а? А я сумею доставить вас со Стеллой к моим друзьям заваатанам. Ну, согласен?

Доуб поднял голову и вдруг заметил поднимающийся по дороге к ним навстречу отряд секьюрити. Вид у солдат был довольно зловещий.

— Вот дерьмо! — пробормотал Доуб.

Он опустил крышку панели, завел мотор и стал разворачивать машину в сторону дома.

— Нет! — крикнул Грэй. — Мы едем в город, чтобы установить стартер на «Кашет». Только за этим и едем! Ну-ка, помаши им по-приятельски!

И охранник первым приветственно помахал солдатом. Доуб с мрачным видом сделал то же самое. Командир отряда помахал в ответ, и секьюрити зашагали дальше по своим делам.

— Видел? — обрадовался Грэй. — И вот так везде. Главное — знать, что именно им нужно, что для них проще, и ты выпутаешься из любой ситуации. Ладно, о переезде наверх поговорим на обратной дороге. Да не волнуйся ты так, все продумано до мелочей.

И впервые за весь разговор Грэй широко улыбнулся.

«Сады… — Доуб поймал себя на том, что тоже улыбается. — Стелле там точно понравится».

Глава 43

Воздержание от действия не дает свободы от него. Равно как одним самоотречением внутренней свободы не завоюешь.

Квитс Твисп, старец, из «Бесед заваатан с Аваатой»

Твисп всегда считал, что «палаты» — отличное название для их подземного дома, где каждый член совета имел отдельный кабинет, несколько офисных помещений, а кроме того, персональную спальню. Общими были лишь залы для совещаний, но и их было несколько. Конечно, на взгляд морян, все это было сооружено топорно и впопыхах, а Флэттери вообще назвал бы город примитивным. Но строители сейчас были заняты в первую очередь разгребанием завалов, образовавшихся во время прошлогоднего землетрясения, названного в народе Великим разломом 82 года.

Комнаты Твиспа находились рядом с эскалатором. Он распахнул люк и жестом пригласил Моуза войти.

— А теперь посиди здесь. — Старик указал на низкий диван, сделанный из органики, как креслопес.

Моуз огляделся: если не считать черных блестящих стен из оплавленной до стекловидного состояния горной породы, в остальном это было типичное жилище островитянина. Вся комнатка — не больше четырех шагов в длину. Стены увешаны полками с сотнями рукописных книг. Текст был написан, точнее, выцарапан, на подобии бумаги, сделанном из слоевищ келпа. Твисп начал собирать свою библиотеку, еще когда был рыбаком и работать с видео- и голоаппаратурой попросту не имел возможности. На каждом острове была своя крошечная типография с ручным прессом, где записывали хронику и делали оттиски художественных произведений, которые хотелось оставить потомкам.

Твисп задраил люк и с улыбкой обернулся к своему ученику:

— Бери любые книги, что понравятся. Что в них проку, когда они просто стоят на полке.

Моуз опустил голову.

— Я… я никогда вам не говорил… — промямлил он. Грязные поломанные ногти впились в ладони. — Я не умею читать.

— Знаю, — кивнул Твисп. — Ты так хорошо научился скрывать это, что даже я не сразу все понял.

— И вы мне ничего не сказали?

— Я ждал, когда ты сам об этом заговоришь. Желающие поучить всегда найдутся. Вот только если человек сам не захочет учиться, толку от таких уроков не будет. Научиться читать очень легко. Вот писать — это уже посложнее.

— Учение никогда не давалось мне легко.

— Ничего. — Твисп ободряюще похлопал юношу по плечу. — Говорить же ты научился. Научиться читать не труднее. Мы с тобой ежедневно будем заниматься за кофе, и сам увидишь, что еще до конца месяца станешь читать. Но предлагаю начать с кофе. Его попьем прямо сейчас, а к занятиям приступим завтра. Не возражаешь?

Моуз просиял и с готовностью кивнул. Наверху, в монастыре, с тех пор как директор стал распоряжаться продовольствием, ему нечасто приходилось пить кофе. Но молодой монах не роптал, так как добровольно принял обет бедности — привыкать не приходилось, ведь он вырос в нищете. Здесь, у заваатан, нищета не была угрюмой и безрадостной — наоборот, ему очень нравилось в монастыре. Твисп занялся приготовлением кофе, не вставая из-за стола, — его длинные руки доставали до любой полки шкафчика с продуктами.

Кроме полок с книгами, дивана, столика и буфета в комнате еще как-то поместилась каменная ванна с нагревательным баком. Моуз откинулся на спинку старинного дивана, и тот сам принял наиболее удобное для сидящего положение. Да, с его матрасом в каменной нише просто не сравнить! На одной из полок стояло несколько голокубиков. Большинство из них хранило голографическое изображение рыжеволосого парня, стоящего в обнимку со смуглой хрупкой девушкой.

— У меня скоро совещание, — сказал Твисп с легким вздохом, и его мощные плечи поникли. Встряхнувшись, он засыпал ароматный порошок в кофеварку. — Я могу пригласить тебя с собой… По старинному обычаю мы начнем с обеда… Но лучше я накормлю тебя чем-нибудь здесь. Чувствуй себя как дома. Этот люк ведет к выходу наверх, а вот тот, — он кивком указал соседнюю стенку, — в палаты совета. Если пойдешь со мной, заранее подготовься к тому, что увидишь много необычного.

— В моей жизни каждый день случается что-то необычное.

Твисп расхохотался.

— Ну что ж, тогда думаю, тебе здесь понравится. Ты помнишь клятву, которую дал, принимая послушничество у заваатан?

— Да, старец, конечно, помню.

— Тогда повтори ее, пожалуйста.

Моуз откашлялся и сел прямо.

— Отрекаюсь отныне и вовек от любых видов и форм грабежа и покражи еды во всех ее видах, равно как от разрушения домов и мародерства. Я обещаю хозяевам домов не вторгаться в их жилища, когда никого нет дома, и не беспокоить самих хозяев просьбами при встрече, в чем даю клятву. Да не принесу я беды и разрушения, да не стану я угрозой ничьей жизни, ничьему здоровью! Я исповедую лишь добрые мысли, добрые слова и добрые дела.

— Отлично! — похвалил Твисп и подал юноше чашку горячего кофе. — Я позвал тебя сюда, потому что совет хочет выслушать твое мнение. Сегодня нам нужно принять очень важное и тяжелое решение. До сих пор нам еще не приходилось брать на себя такой ответственности. И это решение может потребовать от заваатан (в том числе от нас с тобой) нарушения нашей клятвы. Особенно той ее части, где речь идет о человеческой жизни и здоровье. Я хочу, чтобы ты присутствовал на заседании совета, и именно от тебя может зависеть, решим мы, что клятву стоит нарушить, или же нет.

Твисп, прихлебывая кофе, подошел к молодому монаху и заметил, что чашка в руке юноши дрожит.

— Ты сможешь высказать свое мнение по этому поводу, Моуз?

— Да, старец. Я это сделаю, — ответил Моуз. Его голос прозвучал твердо, а руки спокойно легли на колени. — Дать клятву… Это уже на всю жизнь. И я обещаю быть верным этой клятве, пока жив. И я сдержу свое обещание! — Моуз завершил речь коротким кивком и застыл, не поднимая глаз.

«До чего же он запуган, — с жалостью подумал Твисп. — В этом мире наконец-то начинают устанавливаться сносные условия для жизни, а люди боятся друг друга. Даже своих близких».

Внезапно раздавшийся стук в люк, ведущий в палату совета, заставил обоих вздрогнуть. Твисп открыл дверь и впустил рыжеволосую молодую женщину, одетую в широкую зеленую рясу клана келпа. На карманчике слева на груди было вышито ее имя: «Снейдж». Ее голубые глаза влажно блестели, а веки были совсем красными.

«Она только что плакала!»

— До заседания совета осталось пять минут, сэр, — шмыгнув носом, сообщила Снейдж и протянула Твиспу ноутбук. — Вот последние сводки, сэр. — И добавила дрожащим голосом: — Боюсь, проект «Богиня» закрылся. Мы уже несколько часов не имеем от них ни малейшего известия.

Ее губы дрогнули, и по щекам покатились крупные слезы. Твисп мысленно оценил состояние секретарши как депрессию.

— Но ведь Лапуш каждый час должен был выходить на связь с помощью своей камеры…

— Возможно, все дело в нарушении связи, — всхлипнула Снейдж. — Келпы не вмешиваются, но, похоже этот сектор глушат с берега. То связь просто идеальная, то сплошные помехи. Может, дело в повышенной солнечной активности… Только это не похоже на солнечную активность! Помехи идут только по определенным каналам.

Снейдж вытянула из рукава носовой платок и высморкалась.

— Вы очень расстроены. — Твисп наклонился к ней. — Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Да, сэр. Вы можете вернуть мне Рико. Я понимаю, что Криста Гэлли гораздо важнее… Намного важнее для нас, но я…

— Ваш монитор работает?

Она судорожно кивнула, утирая глаза рукавом.

— Тогда фиксируйте все сообщения, идущие из офиса Флэттери. И те, что поступают к нему, тоже. И еще, пожалуй, то, что идет с челнока. И немедленно передавайте все в зал совета. Мы вернем их… Рико и Озетта не так просто запугать.

Услышав последнюю фразу, Снейдж приободрилась, еще раз высморкалась и перестала плакать.

— Спасибо. — Она даже попыталась улыбнуться. — И, прошу, извините меня, пожалуйста… Я должна вернуться в офис. Еще раз спасибо.

Твисп вышел вслед за Снейдж, и вскоре они с Моузом уже находились в информационном центре — огромном зале, полном суетящихся людей. Моуз узнал несколько знакомых лиц — это были те беженцы, что приходили к заваатанам и навсегда исчезали в недрах первой палаты. Все они были одеты либо в такие же зеленые рясы, как рыжая Снейдж, либо в темно-коричнивые комбинезоны совсем недавно образованного клана землепашцев.

По мере того, как Твисп шел к своему месту, переступая через змеящиеся повсюду кабели, мимо информационных экранов и столов, заваленных кипами бумаг и переговорнымиустройствами, его походка становилась все более упругой, плечи распрямлялись и сам он, несмотря на свою седую бороду, молодел с каждым шагом. Этот центр был его любимым детищем, результатом напряженного двадцатипятилетнего труда. Именно здесь находились Операторы — коллективный мозг распространившихся по всей планете Теней.

«Флэттери считает, что мы базируемся на Виктории, — говорил Твисп членам совета, когда все только начиналось. — И я хочу, чтобы и весь остальной мир тоже так думал. Организация Теней не более чем иллюзия, но мы будем поддерживать ее всеми силами. В этой игре на кон поставлены вся планета и вопрос выживания человеческого рода. Мы должны набраться терпения».

Он надеялся, что и сегодня их терпения хватит, чтобы не наделать глупостей.

Прогнав со старинного креслопса парня из обслуги, Твисп предложил Моузу сесть. Небольшой закуток, где они находились, бы отделен от инфоцентра огромным листом плаза. Сквозь него Моуз увидел, как рыжая Снейдж дружески кивнула Твиспу и вновь попыталась улыбнуться.

Эта девушка напоминала Твиспу малютку Карин Алэ, которая стала одной из первых жертв Флэттери.

«Зато скольких она спасла… Чертовски хорошенькая была девчонка!»

Старик тряхнул головой, чтобы отделаться от грустных воспоминаний, и уселся за свою консоль. У каждого сидящего за круглым столом члена совета были личная консоль и монитор, в центре зала стоял головизор.

Твисп скинул драную рясу и остался в оранжевом комбинезоне клана дирижабликов. На груди у него был вышит символ Теней — две сошедшиеся в пожатии руки. Как и их глава, остальные трое членов совета явились на заседание в сопровождении свидетелей. Пятое кресло пустовало, и монитор над ним был погашен.

Все трое приглашенных, как и Моуз, сидели, боясь пошевелиться, и, широко открыв глаза, озирали все явившиеся им чудеса. Твисп откашлялся и произнес слова, которые члены совета жаждали услышать в течение двадцати лет:

— Братья и сестры, время пришло.

Внесли миску с супом, и после древнего обряда благословения еды суп разлили по тарелками. Все ели в благоговейном молчании. Это был классический островитянский рыбный бульон — почти прозрачный, и лишь на дне мисок плавали несколько оранжевых кружочков мури. Сверху бульон был посыпан мелко нарезанным зеленым луком, острый запах которого разносился по всему залу.

Пустое кресло принадлежало Дварфу Макинтошу — единственному оставшемуся в живых члену экипажа Корабля. Если, конечно, не считать Раджу Флэттери, директора. Макинтош порвал с прежним товарищем по гибернации. Он предпочел более близкое по духу учение заваатан, напоминавшее ему чем-то философию дзен. Он обрил себе голову, по его собственным словам, «в память о погибшей душе Флэттери и чтобы никогда не забывать, кто я есть».

В прошлые времена Макинтош и Флэттери публично спорили почти по любому поводу. Дошло до того, что побежал слушок, будто директор перевел Контроль над течениями на орбиту только для того, чтобы убрать подальше Макинтоша. Недавно Маку удалось усовершенствовать систему связи, используя в качестве основного центра приема-передачи келп. И теперь все каналы инфоцентра были подключены к келпу. Кроме того, Макинтош разработал систему кодов, благодаря которой любой из членов совета мог моментально связаться с ним на орбите.

«Надеюсь, этот канал связи нас не подведет, — подумал Твисп. — Что бы там ни было — солнечная активность или специально созданные помехи на общественных каналах, келпу это не страшно. Надо распорядиться, чтобы Снейдж поискала связь с Рико на этой линии. Вполне возможно, что, даже если запись до нас не дошла, келп ее поймал и сохранил».

После трапезы Твисп предложил членам совета принести присягу, и каждый по очереди произнес несколько фраз. Эти тихие слова могли стать причиной гибели множества людей на всей планете. Все были торжественны и серьезны. Судя по выражению лиц, люди понимали важность момента. Они были согласны, что время пришло. И, что еще более важно, знали, для чего пришло время.

Семидесятипятилетняя островитянка Венус Брасс, чьи дети и муж были на ее глазах сожжены солдатами директора и которая сама чудом избежала смерти, сумела создать целую империю из продовольственных ферм. Но Флэттери забрал все ее земли и отдал своей «Мерман Меркантил». Эта фирма занималась посреднической деятельностью между крупными рыболовецкими судами, а также одиночками вроде Твиспа и рынком. Захапав «Мерман Меркантил», Флэттери уже не задумывался о том, сколько он заработал при каждой частной сделке, — директор всегда был в выигрыше.

Калебу Нортон-Вангу, законному владельцу «Мерман Меркантил», было всего двадцать три — он являлся самым молодым членом совета. Он был сыном Скади Ванг — главы «Мерман Меркантил» и друга Твиспа Бретта Нортона. Однажды лодка с родителями Калеба по непонятным причинам взорвалась прямо у него на глазах. Но тогда еще никто и подумать не мог, что к этому приложил руку их замечательный директор.

В тот вечер Калеб уцелел чудом — он долго просил у родителей разрешения поиграть с другими ребятами на берегу. Ему было тогда всего десять лет. Остальные годы своей жизни он строил планы мести Флэттери и пытался вернуть «Мерман Меркантил».

Твисп, спавший в своей лодке, проснулся от взрыва и криков мальчика. Позже он взял ребенка с собой, и они вместе отправились в горы. От отца Калебу передалось умение видеть в темноте, а от мамы — способность общаться с келпом с помощью прикосновения. Однако, обнаружив, что келп хранит память его родителей, Калеб стал по возможности редко пользоваться келпосвязью.

«Он еще очень молодой, неопытный, — думал Твисп. — Он слишком торопится, а потому делает одну ошибку за другой. И не желает их признавать!»

Последнее время он редко виделся с Калебом, поскольку тот курировал Викторию — второй плацдарм Флэттери. Твисп всегда боялся, что парень сорвется и начнет вендетту против директора и его людей. Он надеялся только на то, что воспитал мальчика как следует и тот не расправится с Флэттери так же, как он расправился с его родителями.

Слово взяла представительница не входящих в метрополию островов Мона Плоскокрыл — краснолицая женщина средних лет.

— Мы с вами хорошо спрятались. — Ее низкий островитянский голос разнесся по всему помещению. Нахмурив густые брови, она продолжала: — Каждый из наших фермеров имеет запас продовольствия на шесть месяцев. Член совета с побережья сообщил, что у них положение не хуже.

Венус Брасс кивнула, подтверждая ее слова.

— Но, откровенно говоря, — продолжала Мона, — наши люди вовсе не горят желанием принять участие в восстании. Они не голодают и потому хотят, чтобы их оставили в покое. Они без вопросов примут любого беженца. Мы, естественно, приготовились к обороне… Но я вынуждена предупредить вас, что наши люди не способны убивать себе подобных.

Венус Брасс вновь кивнула. Ее хриплый голос после нежного щебетания Моны напоминал воронье карканье:

— У нас то же самое. Наши люди стараются обрести свободу в море, а сушу уже окрестили бедой. Мой народ сильный и смелый, но он уже познал грех. Как и народ Калеба, они жили рядом с людьми Флэттери, торговали с ними и даже заключали браки. Они не хотят никого убивать. Да у них родня в охранке! Как же это?! Но вы все видели, как Флэттери двинул свои отряды против…

Ба-бах!!!

Все вздрогнули. Оказалось, что это Калеб треснул кулаком по столу.

Твисп ощутил, что тоже машинально сжал кулаки, но заставил себя расслабиться и положил руки на колени.

— Вот об этом-то и мечтает Флэттери! — воскликнул Калеб. Никогда прежде Твисп не слыхал, чтобы его питомец говорил с такой горечью. — Мы способны только болтать о том, что ничего не можем сделать, чтобы прекратить массовые убийства. Неужели из всех присутствующих я единственный свидетель преступления Флэттери против людей?!

— Если мы будем говорить о том, что не в наших силах, то рано или поздно выясним, на что реально способны…

— И, как обычно, все закончится пустой болтовней! — воскликнул Калеб. — Мы все учили историю и знаем, что люди голодают только тогда, когда другие люди отбирают у них еду. Наша задача — всего-навсего прекратить этот грабеж. И не в следующем году, ни даже в течение следующего часа, а немедленно!

Венус вскочила с места и, подбоченившись, закричала:

— Твои люди готовы начать прямо сейчас?!

Калеб хмуро улыбнулся.

«Этот мальчик умен не по годам… — пронеслось в голове у Твиспа. — Он уже знает, как и когда использовать подобную улыбку».

— Флэттери тоже не дурак, — между тем продолжал Калеб. — Но у меня есть план действий, вполне отвечающий нашим целям. Мои люди уже согласились ему следовать. И, судя по сообщениям моих информаторов, большая часть из вас со мною согласна.

— То есть… О чем это ты? — просипела Мона и села в кресло. — Если мы проявим хоть какую-нибудь активность, Флэттери тут же нас засечет и пришлет отряд усмирения.

Этот аргумент приводился так часто, что навяз на зубах, однако Калеб мужественно выслушал его. Он лишь попытался посмотреть в глаза Твиспу. Глава Операторов очень хорошо помнил этот нетерпеливый, властный взгляд. Отец Калеба, Бретт Нортон, точно так же смотрел на человека, которого ему пришлось убить, чтобы спасти жизнь Твиспу и жене.

Мона тем временем продолжала защищать своих людей:

— Они согласны и в дальнейшем принимать беженцев, но уговорить их оставить буквально из ничего построенные дома не получится. Они не пойдут на открытый конфликт, но будут по-прежнему вести тайную работу на благо Пандоры.

— Понял, — усмехнулся Калеб. — Они выбрали путь бегунов-нагульников. Все знают, что, если в стае появляется хоть одна голодная особь, голод начинают ощущать все. Мы связаны между собой, и у нас есть план, как накормить всю стаю.

Твисп с трудом удержался от улыбки.

«Похоже, парень пронюхал о моем повышенном интересе к бегунам».

Все члены совета имели равные права. Но если решение было принято сообща, все должны были ему подчиниться. Твисп понял, что пора вмешаться в обсуждение.

— У каждого из нас есть свой план, — сказал он. — Но теперь пора их все свести в один общий. Участники проекта «Богиня» уже четыре часа не выходят на связь. Думаю, это заставит нас поторопиться с принятием решения.

Присутствующие тревожно зашептались. Четверо свидетелей, и так перепуганные насмерть, после этого заявления побледнели еще больше.

Твисп поднял руку, призывая всех к тишине:

— Но у нас на сковородке есть еще одна рыба. Успокойтесь и выслушайте меня.

На его мониторе появилось сообщение о том, что Дварф Макинтош отправил ему послание. Твисп кивнул Снейдж, чтобы та его приняла и расшифровала, и продолжил:

— Флэттери правит людьми при помощи страха и голода. Но его главная цель — улететь с планеты на безднолете. Думаю, все здесь не против того, чтобы избавиться от него как можно скорее.

Члены совета согласно кивнули, лишь Мона нашла нужным вставить:

— Да, но он хочет забрать с собой около трех тысяч самых здоровых и обученных людей, а свою проклятую охранку оставить здесь…

— Но они сами хотят лететь, — перебил ее Твисп. — И если они сами захотели осваивать вселенную — это их дело. Главное для нас то, что мы наконец от него избавимся. Но мы должны ослабить его власть до того, как он улетит. Он должен сбежать от нас, а не улететь по своей воле, — только тогда мы можем быть уверены в том, что он не вернется. Мы можем нанять преступников, не нарушая при этом собственных принципов. Но если мы его не свалим, то наше будущее и будущее наших детей повиснет на ниточке.

Снейдж прочитала сообщение Макинтоша.

— Твисп, проект «Богиня» захвачен.

— Захвачен? Ну, это звучит получше, чем «потерян». Где они сейчас? И кто их захватил?

— Келп. Доктор Макинтош полагает, что келп унюхал Кристу Гэлли и решил захватить ее. Это он устраивал все эти помехи. Но келпосвязь действует по-прежнему хорошо.

— Хватает ли ему информации, чтобы разобраться в сложившейся ситуации? — спросил Твисп, массируя лоб, чтобы избавиться от внезапного приступа мигрени. Сегодня он как никогда чувствовал свой уже немалый возраст.

Снейдж принесла ему передатчик, и Твисп подключил его к своей консоли. Тут же послышался спокойный голос Мака:

— Келп из восьмого сектора захватил нашу амфибию и уволок ее в глубь становища. Для этого ему пришлось перекрыть несколько келпопроводов, в результате чего несколько торговых судов и грузовиков получили повреждения и бог знает сколько пропало без вести. Пока что точное число потерпевших аварию судов неизвестно. Контроль над течениями попробовал воздействовать на него всеми возможными методами. Никакого результата…

Члены совета обменялись недоуменными взглядами. Твисп и сам был озадачен.

«Келп сопротивляется. Но именно это нам и было нужно».

— У нас есть свои люди в том районе? — спросил Калеб. — Кто-нибудь из клана келпа, кто знает, что можно предпринять?

Мона пробежалась пальцами по консоли и кивнула:

— Да. Там неподалеку оракул и наблюдательный пост, где полно народа.

— Но если там сейчас невозможны любые подводные перемещения, то это означает, что наши люди тоже в опасности, — заявила Венус. — Я могу отправить туда субмарину, но если в этот район невозможно попасть, то…

— Сейчас для нас самое главное — это полностью разрушить планы Флэттери, — перебил ее Твисп. — Куда бы ни направились его люди и что бы они ни предприняли, у них на пути должны вставать наши и полностью их блокировать. Причем так, чтобы директор ни о чем не узнал. Любой его шаг должен приводить к новым потерям и новым вопросам. Мы должны сломать его морально. Не свидетельствует ли его попытка вмешаться в дела Контроля о том, что он принимает нас всерьез?

— Возможно, — сказала Снейдж. — Но я сомневаюсь.

— Попросите доктора Макинтоша остановить систему Контроля, — сказал Твисп. — Само собой, тут же последуют репрессии. Но мы с вами знаем о келпах гораздо больше, чем люди Флэттери, да и большая часть становищ на нашей стороне. Как это ни опасно, течения нужно остановить в масштабе всей планеты.

Сам старый рыбак, проведший большую часть жизни в открытом море, глава Операторов лучше других знал, на какую судьбу он обрекает тысячи людей, которые сейчас находятся в море — как на его поверхности, так и под водой. Тысячи ничего не подозревающих моряков будут застигнуты внезапным штилем, и многие из них — во владениях недружественных келпов. Но жребий брошен. И ответственность за это полностью лежит на Флэттери.

— Победим мы или погибнем, теперь зависит от полного объединения для совместных действий всех жителей Пандоры, — объявил Твисп. — Мы должны взять его измором. Бороться голодом против голода, страхом против страха…

Калеб поднял руку, прерывая его, и, извинившись почтительным кивком, сказал тихо, но твердо:

— Нам не нужно бороться голодом против голода. — Его голос в эту минуту был похож на голос отца. — Мы люди. Мы будем бороться с голодом едой.

На несколько мгновений над столом совета повисла тишина, затем свидетельница Моны вскочила:

— Я — за! Мы все — за!

— Ну тогда, может, ты нам и объяснишь, Калеб, как нам одним махом скинуть Флэттери и накормить всех голодных! — проскрипела Венус.

— Это так просто, что вы охнете от изумления, — усмехнулся молодой человек. — Сейчас на ваших мониторах появится краткий план. Вы сами понимаете, что в первую очередь нам нужно объединиться, как предлагает Твисп. Кроме того, нам немедленно нужно выпустить в эфир Озетта и Кристу Гэлли. Мы можем рассчитывать на «Бой с Тенью?»

— Да, ты прав, — не отводя глаз от своего монитора, кивнула Мона. — Сейчас ключ ко всему — время. Люди не присоединятся к нам, если не будут знать, зачем и как. Но Бену Озетту они поверят, а Кристу Гэлли вообще боготворят. И план действий они должны узнать именно сейчас.

— Мои люди сейчас агитируют в бедных кварталах, — спокойно сообщил Калеб. — Их около пяти тысяч. На бедняков лучше всего действует живое слово.

— От Макинтоша больше не поступало сообщений? — спросил Твисп.

Снейдж, прикусив нижнюю губу, кивнула:

— Есть. Он сообщает, что Беатрис Татуш на орбите и она заболела… попив воды.

Изумленно подняв брови, она еще раз прочла сообщение, словно не верила своим глазам.

Твисп почувствовал, что сердце вот-вот выскочит у него из груди.

— Это наш личный код с Маком на случай прослушивания, — объяснил он. — Очевидно, Флэттери прислал вместе с Беатрис отряд секьюрити. Похоже, он подозревает Мака. Черт, как это некстати! — Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, старик продолжил: — Очень плохо, что она не на нашей стороне. Макинтошу так нужна сейчас поддержка верных людей.

— Ну что ж, давайте прикинем, какую помощь мы можем оказать ему отсюда, — предложил Калеб. — Нужно мобилизовать наши суда с побережья и выручить «Летучую рыбу».

И молодой человек встал, намереваясь немедленно отправиться на Викторию.

«Он нужен нам здесь».

— Калеб, — остановил его Твисп. — Нам с тобой предстоит другое путешествие. Оно займет часа три. На побережье живут сообразительные ребята, они и без тебя сумеют справиться. Я прошу тебя, ради старых добрых времен, сплаваем вместе на станцию у оракула. Может, кому-нибудь удастся связаться с келпом и выяснить, чего он добивается.

Глава 44

Корни и крылья. Но позвольте крыльям пустить корни, а корням взлететь.

Хуан Рамон Хименес

Стелла Блисс распаковала три ящика с орхидеями в торфяных горшочках и разместила их под деревьями в небольшой аллее, ведущей к крыльцу дома Уиттлов. Ей вчера предложили эту работу, и только что расцветшие орхидеи оказались как нельзя кстати. По профессии она была цветочным скульптором и уже сделала себе имя и клиентуру.

Сегодня она была одета в новую лиловую блузку с пышными рукавами и плотные рабочие перепачканные землей штаны. Блузка подчеркивала ее слегка увеличившуюся вследствие беременности грудь, а штаны так туго облегали бедра, что она сомневалась, сумеет ли влезть в них в следующий раз.

Стелла пыталась не обращать внимания на охранников и слуг, под любым предлогом останавливавшихся, чтобы посмотреть, как она работает. Она терпеть не могла находиться в центре внимания, хотя должна была к этому уже привыкнуть: при росте в двенадцать ладоней волей-неволей привлекаешь к себе взгляды, даже если на тебе рабочая одежда.

Стелла любила одеваться в яркое, так что сама напоминала цветок. Доуб рассказывал своим родителям, что дома пчелы летают за ней роями, но никогда не жалят. Пышная темные волосы обрамляли смуглое скуластое лицо с сияющими зеленовато-голубыми глазами. Пухлые губы всегда были сосредоточенно поджаты. Но в последнее время она часто улыбалась, задумчиво прислушиваясь к биению новой жизни внутри себя.

Семья Стеллы выращивала декоративные и плодовые растения в течение уже девяти поколений. Но главным, конечно, были их эксперименты в выведении новых съедобных сортов. Однако девушка не забывала и о цветах, а также об опылявших их пчелах.

Теперь в ней подрастал представитель десятого поколения садовников. Стелла мечтала о том, что это будет девочка, о всем похожая на свою мать. Она знала, что так и будет, как знала о ее рождении ее собственная мать и знали все женщины их рода на протяжении многих поколений. Но эта многовековая традиция в нынешние времена ложилась на нее тяжелым бременем ответственности. Орхидеи были гордостью Стеллы — она долго выводила этот вид и теперь была счастлива, что результат ее трудов наконец оценят по достоинству художники, музыканты и скульпторы со всех концов Пандоры.

Узнав, что его честь Алек Декстер дальтоник, она решила расположить цветы, доверившись собственному вкусу. Большинство выбранных орхидей были в лиловой гамме, и художница не могла противиться искушению продемонстрировать все найденные ею нежнейшие оттенки их восковых лепестков.

Хлипкий с виду, но держащийся с большим гонором охранник сунул нос во все ее коробки и даже потыкал ножом в пару торфяных горшочков. С того момента, как Стелла переступила границы поместья, ее уже дважды обыскивали, причем один раз лично — женщина из охраны. И она подозревала, что этот обыск тоже не последний на сегодня. Чтобы не вспылить, она постаралась думать только о цветах.

Охраны кругом было полно — один наряд дежурил на входе, второй патрулировал дом. Здесь жил глава охраны «Мерман Меркантил, который, по мнению Флэттери, являлся для Теней мишенью номер один. По слухам, он был первым из трех претендентов на пост директора в случае, если Флэттери по каким-то причинам не сможет выполнять свои обязанности.

Его огромный дом, выстроенный из камня и пластали, устоял во время последних землетрясений, превративших пол-Калалоча в руины. Поместье было окружено массивной двухметровой каменной стеной, край которой был густо усажен битым стеклом и острыми кусочками металла. Находясь в этом чудесном саду, было трудно поверить, что очередь этого сектора находится всего в квартале отсюда. На крики, стоны и рев моторов, доносящиеся время от времени из-за каменной ограды, здесь никто не обращал внимания.

Мрачный охранник сорвал одну из орхидей и заложил себе за ухо, все в свежих шрамах после недавней трансплантации. Стеллу чуть не стошнило. Это и пропотевшая под мышками форменная рубашка — были не самым приятным зрелищем, особенно в такой душный вечер.

— Ну, и что вы там нашли, — спросила она, когда охранник закончил обыск. — Агрессивно настроенных червей?

Охранник нахмурился, нервно переводя взгляд со Стеллы на начинающие скапливаться у горизонта грозовые тучи и обратно.

— У меня нет чувства юмора! — рявкнул он. — Не заводи меня!

— Вы что, боитесь, что толпа однажды ворвется сюда и…

— Я ничего не боюсь! — гордо заявил он, выпячивая цыплячью грудь. — Моя обязанность — защищать господина Декстера, и я с ней отлично справляюсь.

Не ответив, Стелла склонилась к ящику и достала несколько горшочков, которые хотела высадить вдоль аллеи. Ей всегда нравился этот процесс — она любила вдыхать запах свежего торфа и держать в руках своих питомцев, ощущая пальцами гибкость стеблей и упругость корней. Закончив посадку, она почистила свои коротко остриженные ногти над одним из горшочков, чтобы ни крошки торфа не пропало даром.

— Должно быть, вы любите цветы, и вам непросто было решиться сорвать цветок и заложить за ухо.

— Я пьян, — буркнул охранник. — Но если бы цветок хорошо пахнул, было бы лучше.

— Это нетрудно исправить. Понюхайте-ка вот этот, — предложила Стелла и протянула охраннику лиловую орхидею. Он взял цветок, поднес к носу и снисходительно улыбнулся. Его лицо слегка просветлело, и Стеллу это порадовало.

— Да, — кивнул он. — Этот будет получше.

— Этот вид начинает пахнуть только тогда, когда растению исполняется год. А растить его надо не меньше пяти лет. Я могу научить вас.

— Цветочки! — фыркнул охранник, однако уходить не торопился. — Что от них проку! Ты бы лучше выращивала то, что можно есть.

— Что? — Стелла отшатнулась от него в притворном ужасе. — Всех, кто без лицензии выращивает фрукты и овощи, расстреливают на месте. А вот на выращивание цветов лицензии не нужно. К тому же душа тоже нуждается в пище. Цветы дают человеку духовную пищу, которую, впрочем, не измеришь фунтами и килограммами.

Парень по-прежнему хорохорился, но держался уже без прежней наглости. Стелла собралась было рассказать ему о своих пчелах, но вовремя прикусила язык: на сбор меда у нее тоже не было лицензии.

Полив высаженные цветы, Стелла вымела с дорожки комки торфа и листья. Закончив работу, она поняла, что слегка нервничает. Похоже, сегодня она застряла в городе. Сюда ее подбросила соседка Билли, так как в моторе «Кашет» что-то перегорело и лодка не заводилась. Но ночевать в городе Стелле совсем не хотелось. Она вообще не любила город — его узкие улицы и закрывавшие небо дома наводили на нее тоску. Конечно, был еще общественный транспорт, но из-за беспорядков в городе он не действовал. А идти пешком десять кликов, да еще и без надежной защиты Доуба было просто опасно.

— Стелла, милочка, вы закончили? — выглянула из люка парадного хозяйка дома миссис Уиттл.

Это была сухощавая седоволосая женщина с бледной кожей потомственной морянки. На ее лице всегда цвела радушная улыбка. Именно эта хрупкая, всегда спокойная и деликатная в общении женщина во время печально знаменитого землетрясения в 73 году собственноручно спасла целое судно, нагруженное произведениями искусства. После первого толчка она записалась в команду добровольцев, эвакуирующих подводный музей, и приняла на себя командование старой грузовой субмариной. Не заботясь о себе, она до последнего грузила на суденышко экспонаты и не прервала работы даже тогда, когда треснул фасад здания и из щелей ударили струи воды с такой силой, что, попади под такую струю человек, его рассекло бы пополам, как мечом.

— Да, миссис Уиттл. Вам нравится?

Пожилая женщина окинула взглядом аллею и, судя по выражению лица, осталась крайне довольна.

— Очаровательно. Вас не напрасно мне так нахваливали, милочка. Но у меня возникли некоторые затруднения, и вы можете помочь мне с ними справиться.

— Чем я могу вам помочь?

— Сегодня часть нашей прислуги не вышла на работу… вы сами знаете, что творится в городе. Вы не могли бы задержаться еще на какое-то время? Нам нужен человек, который встречал бы гостей и провожал к столу. У меня есть список приглашенных, а на столе лежат карточки с фамилиями, которые нужно будет прикалывать гостям на грудь. А после этого вы можете остаться до конца приема уже в качестве моей гостьи. Вы ведь не откажете мне?

Стелла всегда испытывала к богатым исключительно негативные чувства. Всего в ста метрах отсюда бедняки простаивали сутками в очереди, чтобы получить крохотный паек, оплачиваемый тяжелым изнурительным трудом. Слуги из богатых домов не стояли в очередях, и на их продовольственных карточках стояла печать: «Доппаек». А что касается охранников, то им с черного хода складов наваливали полные сумки продуктов без всяких карточек. Стелла взялась за подобную работу только для того, чтобы иметь прикрытие для своих домашних занятий. Оплата ее практически не интересовала — ее огородик давал ей гораздо больше еды, чем она могла купить на все заработанные карточки. А чтобы получить карточку со штампом «Доппаек», нужно было преодолеть столько бюрократических рогаток, что у нее никогда не хватило бы на это ни сил, ни терпения.

Но сегодня «Кашет» не заводилась, и поэтому попасть домой ей не удастся.

— Да, — кивнула она. — Я могу остаться. Вот только я неподобающе одета… И потом, мне нужно, чтобы меня после этого отвезли домой.

Миссис Уиттл улыбнулась еще шире и взяла Стеллу за локоть.

— Ну что вы, милочка, вам не о чем беспокоиться. Конечно же, мы доставим вас домой, обещаю вам. А теперь пойдемте скорей в гардеробную моей дочки. Думаю, мы отыщем там что-нибудь, что вам придется по душе и по фигуре. О, там есть элегантное черное платье, которое будет на вас выглядеть просто изумительно. Впрочем, уверена, что вы великолепно выглядите в любом наряде.

От этого комплимента Стелла смущенно покраснела.

— Благодарю вас! А… ваша дочь не обидится?

Лицо миссис Уиттл на мгновение потемнело, но она тут же взяла себя в руки и гордо подняла голову.

— Нет, милочка, думаю, не обидится. Ее убили во время беспорядков в колледже в прошлом году. Это было ужасно.

— О, простите. Я… очень вам сочувствую.

— Что ж, она хотела жить своим умом, — вздохнула миссис Уиттл. — И всеми силами пыталась отстоять право на это. — И, чуть помолчав, прошептала: — Я так гордилась ею. Когда-нибудь я расскажу вам о ней подробнее, но сейчас не время и не место.

Платье было черным и блестящим. Оно непривычно обтягивало бедра и поднимало потяжелевшую в последнее время грудь, а декольте было таким глубоким, что Стелла почувствовала себя неловко — никогда еще не она появлялась на людях в таком виде.

— Ох, видел бы меня сейчас Доуб, — прошептала она, красуясь перед огромным трельяжем. — Ему бы здорово понравилось.

— Можете оставить его себе, милочка, — вздохнула миссис Уиттл, глядя на Стеллу повлажневшими глазами. — Да и вообще, поройтесь в этих шкафах и возьмите все, что понравится. Незачем им тут висеть без толку — в конце концов, это не картины.

Стелла попыталась отказаться, но миссис Уиттл, не слушая никаких возражений, собрала большую коробку дочкиных вещей. Затем она отвела Стеллу на ее пост к маленькому столику в прихожей.

Вскоре заявился почетный гость Алек Декстер. Он засучил до локтей рукава пиджака и рубашки и на чем свет стоит костерил жару и духоту. Стелла приколола ему на грудь карточку и машинально разгладила ткань. Но, вместо того чтобы присоединиться к гостям, важная персона осталась со Стеллой, беззастенчиво оглядывая ее с ног до головы. Стелла поймала оценивающий взгляд Декстера и с вызывающим видом уставилась ему прямо в глаза. Это безмолвное сражение продолжалось несколько секунд, пока гость не капитулировал.

— Я сегодня весь день в бегах, — извиняющимся тоном пробормотал он. — А после вечеринки мне еще предстоит произнести речь на двухчасовом обеде в «Прогресс-клаб», а затем еще в восемь коктейль у директора. Потому-то я никак не могу сбросить вес и страдаю одышкой. А вы просто очаровательны, милочка. — И, склонившись как можно ниже к ее груди, якобы ему трудно было разобрать буквы на ее нагрудной карточке, он прочел вслух: — Стелла. Стелла Блисс.

Затем Декстер протянул руку, она ее пожала и отметила про себя, что у него потные ладони.

«Не думала, что большие шишки позволяют себе потеть на глазах у подчиненных».

Высокий гость Алек Декстер достал платок, промокнул выступившие на лбу и верхней губе капли пота и жестом подозвал к себе своего шофера, торчавшего у входа в надежде поймать хоть малейшее дуновение ветерка.

— Мне нужна другая рубашка, — приказным тоном объявил он. — Сегодня подойдет серо-голубая.

— Но ведь все улицы перекрыты, — возразил парень. — Я не успею привезти ее до обеда.

Голос его звучал довольно уныло, но выражение лица оставалось почтительно-бодрым, и Стелла поняла: чего Алек Декстер не терпит, так это жалоб своего персонала.

— Ну тогда купи мне рубашку! — рявкнул хозяин. — Магазины открыты до комендантского часа. И ближайший из них всего в нескольких кварталах. — Отпустив парня взмахом руки, он уже в спину ему добавил: — Потом эти деньги спишешь на мелкие расходы. И помни: либо ты изменишь свое отношение к работе, либо тебе придется искать другую!

Сквозь распахнутый шофером люк на фоне сгущающихся сумерек были видны два стоящих спиной к входу охранника и третий, склонившийся к висящему и пищащему у него на поясе переговорнику. Секьюрити отстегнул аппарат, сказал в него несколько фраз и внезапно бросился в дом. Перескакивая враз по пять ступенек, он взлетел на крыльцо и бросился к его чести Алеку Декстеру. Лицо охранника было белым как полотно. И хотя разговор велся шепотом, Стелла отчетливо расслышала каждое слово.

— Общая тревога по коду «Брут», сэр. Вы останетесь здесь или отправитесь в Теплицу?

— Черт! — выругался Декстер, и его щека дернулась, словно он получил пощечину. Он, как и мистер Уиттл, был одним из трех возможных заместителей директора. Его лицо побелело так же, как у охранника.

Потирая лоб, он молча наблюдал, как во двор поместья въезжает грузовик, набитый секьюрити, как солдаты выпрыгивают из кузова и разбегаются, занимая оборонную позицию. С полдюжины их, чумазые и потные, поднялись наверх и, оттолкнув высокую персону, прошли в зал для приема.

— Это наши? — спросил потрясенный Декстер у своего охранника.

Тот лишь пожал плечами:

— Не знаю, сэр. — Лазерник плясал в его дрожащих руках, и он держал его так крепко, что костяшки на пальцах побелели.

— Хм, — нахмурился Декстер. — Боюсь, что нам трудно определить, на чьей они стороне, пока мы сами не знаем, на чьей стороне мы. Говоришь, общая тревога? А Флэттери? Он не….

— Да, сэр. Общая тревога. И Флэттери ее объявил.

— Ну что ж, подождем немного. Если нам придется принять бой, то я предпочитаю сражаться здесь, рядом с этой очаровательной дамой.

Он склонился перед Стеллой в поклоне и поцеловал ей руку. Затем спокойным шагом направился в зал для приема к хозяйке и ее гостям. Сквозь распахнутый люк Стелла увидела стол, ломившийся от деликатесов, многие из которых она видела впервые в жизни. В центре красовалась высеченная из цельной ледяной глыбы метровая фигура дельфина.

С улицы донесся шум боя, и охранники бросились задраивать двойной входной люк. И тут Стелла по-настоящему испугалась.

А мистер Декстер так ни разу и не взглянул на ее орхидеи.

Глава 45

Тот, кто обладает сознанием, должен уметь бороться с иллюзиями.

Прюденс лон Вейганд, доктор медицины,

пятая копия, маточный экипаж безднолета «Землянин»

Бомбы, сброшенные с «ястребов» Флэттери на восьмой сектор, серьезно повредили зеленый келп, уничтожили десятки тысяч рыб и стаю дельфинов и подняли со дна такую тучу ила, что отказали фильтры во всех подводных судах в радиусе пятидесяти кликов от эпицентра взрыва. Синий келп, чье становище находилось по соседству, инстинктивно подтянул к себе все стебли и постарался как можно глубже нырнуть. Он спрессовал свои листья так плотно, что едва мог дышать. О питании думать уже не приходилось.

Но даже сжавшись в комок, синий келп занимал площадь около ста километров в поперечнике. А его внешние плети в расправленном состоянии могли дотянуться до соседних келпов, находящихся от него на расстоянии более двухсот восьмидесяти его диаметров. Остальные завоевывали еще необжитые пространства чистой воды и росли не по дням, а по часам. Но, подчиняясь инстинкту самосохранения, он избегал контактов с одомашненными соседями — все они служили человеку из страха перед электрострекалами. Все это синий узнал, регулярно считывая информацию с их приносимых течениями обрезанных умирающих стеблей. И в скором времени к нему опять принесет огромное количество подобных останков. Эти взрывы несут смерть его зеленому соседу. Но не ему. Так что еды вскоре будет хоть отбавляй, а значит, можно будет разрастись еще больше.

Но в этот день течения несли и что-то иное, незнакомое. И запах этого чего-то будоражил келп, не давая ему окончательно свернуться и надолго спрятаться на дне. Это нечто обладало странной аурой, тревожащей его генетическую память и задевающей неведомые струны где-то в самой глубине подсознания. Он никому не позволял приблизиться, не распознав прежде, что это такое, и синий келп, не в силах больше сдерживаться, широко распахнул стебли навстречу сильному и очень приятному запаху.

Глава 46

Накормите людей и лишь потом требуйте от них добродетели.

Достоевский, «Братья Карамазовы»

Волнение, вызванное взрывами, еще не успело утихнуть, а «Летучая рыба» уже выскочила на поверхность и беспомощно закачалась на волнах. Лучи солнца ворвались в салон так неожиданно, что Рико зажмурился. Он ощупью нашел свои солнечные очки, но они мало помогли — перед глазами все еще плясали ослепительно яркие пятна. Кое-как проморгавшись, он выглянул наружу и заметил тонкую едва заметную линию у горизонта по правому борту. Это было очень похоже на землю. По левому борту на протяжении двух-трех километров море бурлило, как вода в котле.

Рядом с командирским креслом Эльвиры растеклась большая лужа морской воды. Сама капитанша трясла головой, пытаясь оправиться от контузии, полученной при первом же взрыве. Ее нос распух, и комбинезон на груди был испачкан кровью.

«Что бы там ни было, но Эльвира вытащит нас из любой передряги», — подумал Рико.

Каким-то образом ей удалось вернуться из машинного отделения сразу после того, как амфибия вздрогнула от первого взрыва. А потом взрывов было так много, что Рико со счету сбился.

— Эта сволочь Флэттери только и умеет, что взрывать на фиг всех, кто с ним не согласен, — проворчал он.

Огоньки келпа гасли один за другим, и бурное море на глазах покрывалось всплывшими оборванными плетями.

— Сестра моя келп, — проговорила Эльвира, глядя, как и Рико, на волны. — Она отступает, чтобы спасти себя.

— Эльвира, мне не очень нравится твое «сестра моя». Больше всего на свете я хотел бы оказаться как можно дальше отсюда.

— Воздухолеты! — воскликнула она, указывая пальцем в небо. Ее пальцы машинально отстучали на консоли команду на погружение. Но мотор молчал.

— Сдох, — с непроницаемым лицом констатировала она. — Фильтры забиты илом и… останками келпа.

— Не дрейфь, Эльвира! — Рико взял ее за руку и слегка пожал, чтобы успокоить. — Это те самые гады, что сбросили бомбы. Если прикинуть, сколько тонн этой дряни они сюда приволокли, то выходит, что горючее у них уже на пределе. И подводные мины нам тоже не грозят.

Рико отстегнулся от кресла и принес Эльвире полотенце.

— Держи. Вытрись и переоденься в чистый комбинезон. Похоже, нам придется здесь ненадолго задержаться, а я не хочу, чтобы ты заболела — ты же мокрая хоть выжимай.

Капитан взяла полотенце, и Рико с удовлетворением отметил, что она начинает приходить в себя.

— С орбиты Флэттери может отследить курс даже одноместной лодчонки, — размышлял он вслух. — Эти ребята на воздухолетах не могут приводниться, а поскольку у нас на борту Криста Гэлли, кинуть на нас бомбу они тоже не решатся. А нам нужно попытаться доставить ее и Бена к хорошим медикам. И чем скорее, тем лучше.

Две взрывные волны встряхнули судно, и лишь после этого сверкнули вспышки двух новых взрывов. Рико даже на мгновение увидел лица пилотов.

— Это же совсем мальчишки! Ты видела их, Эльвира? Они выросли при Флэттери и не представляют себе жизни без него. — Он с размаху треснул кулаком по подлокотнику. — Почему они там? Им бы сейчас любиться за запертым люком с какой-нибудь милашкой… Да неужто матери не сумели объяснить им, что к чему?!

— Их матери голодают, Рико. Они хотят жрать!

Лапуш удивленно уставился на Эльвиру. До сих пор он не слышал от нее ничего, кроме отрывистых команд или неизбежных комментариев к ним. Капитан отстегнулась и теперь прокладывала через валявшуюся как попало мебель путь на корму.

— Зачем ты туда идешь? Море еще неспокойно. Фильтры опять забьет.

— Сиди тихо! — бросила она, и это прозвучало как приказ.

Эльвира стянула комбинезон и тщательно вытерлась, демонстрируя прекрасную, типично морянскую мускулатуру.

— Займись ребятами, а пойду чистить фильтры.

И только когда она надела костюм для подводного плавания, Рико вдруг осознал, что вид ее светлой кожи и стройного тела заставил его вспомнить о том, что он мужчина. Особенно его впечатлили заострившиеся от холода соски маленьких грудей. Они оба понимали, что между ними никогда ничего не может быть, но это неожиданное возбуждение напомнило Рико о Снейдж. Ему сейчас очень ее не хватало.

Эльвира права. Ее план логичен и разумен. Рико быстро прикинул в уме, что нужно сделать в первую очередь.

«Бен и Криста. Надо последить, чтобы они продолжали дышать. Кроме того, надо слушать радио и быть готовым к сюрпризам со стороны «Вашон секьюрити».

Эльвира шагнула к люку, не попрощавшись с Рико даже взглядом. Несмотря на бешеную качку, Рико добрался до шкафа и вытащил оттуда три подводных скафандра. Затем, цепляясь за скобы направился вниз, в кают-компанию. По дороге он прислушивался к прерываемым помехами переговорам между экипажами воздухолетов.

— «Страж» рапортует базе. Груз сброшен. Мы накрыли вашу рыбку.

— Вас понял, «Страж». Мы отметили ваши координаты. Наша птичка уже вылетела. Расчетное время прибытия — тридцать минут. Доложите обстановку.

«Тридцать минут!» — Рико словно ошпарило.

Эта «птичка», должно быть, амфибия, причем из самых быстроходных.

— Здесь не хватит места для хорошей драки, и это нам на руку. Мы должны успеть подготовить им несколько сюрпризов.

Радио продолжало во всех подробностях рассказывать о «Летучей рыбе» и тех, кто на ней находится, но вскоре сигнал ушел в сторону.

Рико склонился над Беном и с ужасом убедился, что не замечает движения грудной клетки. Однако, судя по цвету лица, Бен довольно неплохо себя чувствовал и без дыхания. Лапуш попытался измерить пульс приятеля и приложил руку к его шейной артерии. Сердце билось, но очень медленно — не более двух ударов в минуту. Глаза Бена были по-прежнему открыты и по-прежнему лишены какого бы то ни было выражения. Чтобы увлажнить слизистую оболочку глаз, Рико несколько раз поднял и опустил веки Бена и оставил его глаза закрытыми.

Затем он отстегнул ремни и с трудом запихнул друга в скафандр.

— Мы на поверхности, — сообщил он на тот случай, если Бен его слышит. — Они сбросили на келп несколько бомб, но, думаю, нанесли ему лишь поверхностные повреждения. Эльвира сейчас очищает фильтры от листьев. Флэттери посадил нам на хвост свой транспорт, и тот может прибыть с минуты на минуту. Нам нужно исхитриться и выскочить из этой ловушки.

Криста застонала и попыталась сесть, забыв, что пристегнута к своей койке.

— Твоя подружка приходит в себя. Я и ее наряжу в скафандр, а затем зашифрую сообщение для Операторов — пусть знают, что у нас тут творится. Но, похоже, о нашем присутствии здесь известно и еще кое-кому.

Он застегнул скафандр Бена, на всякий случай ослабив воротник, и обернулся к Кристе. Девушка плакала, не отрывая красных зареванных глаз от лежащего в беспамятстве на полу Бена. Похоже, она уже полностью сознавала, где находится.

— Ты меня понимаешь? — спросил Рико. Несмотря на то, что она была пристегнута ремнями, он предпочитал держаться от нее подальше.

Криста кивнула:

— Да.

— Раньше с тобой такое случалось?

— Да, — призналась она, и ее голос дрогнул. — Один только раз. До того, как он начал делать мне уколы. Я сделала вид, что выпила его пилюли, но потом их выплюнула.

— И что было дальше?

Онаслабо пожала плечами.

— Почти то же самое. Что-то вроде приступа. Но это длилось… совсем недолго. — Она кивнула своим мыслям и продолжила, но уже шепотом: — Никто, кроме Бена не сумел меня заставить почувствовать себя человеком.

Рико заметил, что ее зрачки начали расширяться.

«Возможно, в ней еще бродит какая-то тайная отрава. Черт бы побрал этого Флэттери!»

— Мы на поверхности, — сообщил он. — И абсолютно беспомощны. Тебе нужно переодеться в скафандр на случай срочного погружения.

И вдруг в его памяти вспыхнули предостережения Флэттери и Операторов: «Ей нельзя позволить погрузиться в море. Ей запрещено вступать в контакт с водорослями». Но все это были лишь меры предосторожности на случай возникновения некой опасности, а вот если их настигнет «Вашон секьюрити», опасность станет настолько определенной, что из этих двух зол лучше выбрать кота в мешке.

— Если ты сама не справишься со скафандром, я тебе помогу. Как мне ни грустно в этом признаваться, я до сих пор боюсь к тебе прикоснуться.

И Рико на вытянутых руках подал ей костюм.

— Я не могу выпутаться из этой сбруи, — пожаловалась Криста.

Рико нажал кнопку мгновенного освобождения креплений, и через секунду девушка была свободна. Оператор тут же отскочил подальше. Отчасти в этом была виновата качка, отчасти — условный рефлекс.

Заметив это, Криста сама отпрянула от Рико, побледнев и стиснув зубы от негодования.

— Интересно, что я, с твоей точки зрения, такое?

— Не знаю, — честно ответил он. — А ты сама-то знаешь?

— Я знаю, что я никогда даже не допущу мысли… Я не способна даже подумать о таком… — Она указала на распростертого на полу Бена. — Я не способна на такое!

— Это все наркотики, — тяжело вздохнул Рико.

Он пытался говорить сердитым тоном, понимая, что Кристе вовсе не нужен новый враг, ей нужна поддержка и подтверждение ее слов. И наконец он нашел фразу, которая, по его мнению, должна была ее успокоить:

— Все эти снадобья, которыми ты напичкана, — продукт работы Флэттери, а вовсе не твоего организма.

Криста рыдала, не в силах оторвать глаз от Бена. И это говорило в ее пользу.

«Так-то так, — одернул Рико сам себя, — но Бен-то еле дышит».

— Давай одевайся, — поторопил он девушку. — У нас почти нет времени.

Криста послушно сбросила платье и полезла в скафандр. Рико вновь склонился над Беном. Тот слегка пошевелился, и Лапуш предпочел посчитать это добрым знаком. Да и дыхание Бена стало выравниваться.

Похоже, Криста понятия не имела о том, что значит скромность. С другой стороны — на монстра она тоже не походила.

«Да уж, столько лет прожить в качестве подопытной зверушки… Откуда тут набраться девичьей стыдливости».

Рико, как и Бен, вырос на острове, а островитяне всегда были очень щепетильны в отношении соблюдения приличий. Что, однако, не помешало Рико отметить, что у Кристы самые красивые ноги из всех, какие он видел за всю свою жизнь. И вновь он вспомнил о Снейдж, надежно спрятанной у Операторов. И вновь вздохнул. Надо будет помимо общей сводки передать и короткую весточку персонально для нее. Он обернулся к Кристе.

«Пожалуй, девочка бледновата», — подумал он.

Она еле двигалась. Натянуть костюм и справиться с застежками ей удалось, лишь приложив максимум усилий. Она еле дышала, лоб был покрыт каплями пота, а лицо было еще бледнее, чем тогда, когда Рико впервые ее увидел. Глаза ее вновь начали стекленеть, а ноги затряслись мелкой дрожью.

— Может, тебя опять пристегнуть?

Криста покачала головой.

— Нет, — ответила она с трудом ворочая языком. — Начинается…

И рухнула на койку навзничь, уставившись широко открытыми глазами в пустоту.

— Ты еще здесь? — выкрикнул Рико. — Ты слышишь меня?

— Да, — пролепетала она. — Да…

Рико до сих пор не мог заставить себя прикоснуться к ней. Что бы там ни источало ее тело, но это самое чуть не прикончило Бена, и Лапуш не хотел стать следующей жертвой. Он осторожно склонился над ней и вставил застежки ремней в гнезда. Закрепив их, он опустил изголовье койки. Девушка вновь погрузилась в свои грезы.

Проделав все это, Рико поспешил надеть скафандр и между делом заметил, что море начало успокаиваться. Он слышал, как Эльвира скребет фильтры, и надеялся, что на нее келп не станет насылать видения, как, по слухам, проделывал это с другими. Судя по звукам, неустрашимая капитанша пребывает в добром здравии.

— Похоже, нам везет, — пробормотал он себе под нос. — Лучший в этом чертовом мире штурман уверен, что выбраться из всей этой байды — раз плюнуть.

Внезапно на носу судна раздался протяжный скрежет и прокатился эхом по всей «Летучей рыбе». За ним последовал еще один. Когда келп схватил их, звук был точно таким же. Рико бросился в рубку, но было уже слишком поздно.

Судно накренилось, и его вышвырнуло через открывшийся люк на палубу. Сквозь пляшущие перед глазами темные пятна он сумел заметить, что кораблик поднимается в воздух. Рико снова стукнулся головой, но не настолько сильно, чтобы не увидеть, как «Летучую рыбу» обхватили щупальца дирижаблика и повлекли за собой в небо.

— Вот дерьмо!

Он с трудом поднялся на четвереньки и пополз по накренившейся палубе к спасительному плазу рубки. Там он сможет открыть оружейную стойку и выстрелить из лазерника в…

Впервые в жизни он видел дирижаблик так близко и поразился, насколько эта тварь огромна — больше ста метров в диаметре, и два сгребших амфибию щупальца не короче. Даже самое маленькое щупальце было толщиной с тело Рико.

Дирижаблик поднимался все выше и выше.

«Теперь понятно, откуда взялась эта качка. Прежде чем схватить нас, он сбросил свой чертов балласт».

Только теперь Рико вспомнил об Эльвире и, вскарабкавшись на край палубы, взглянул на раскинувшийся внизу океан. Она была жива! Наполнив воздухом скафандр, Эльвира всплыла на поверхность и теперь гребла, перевернувшись на спину. Она наверняка заметила Рико, но не помахала ему рукой.

— Проклятье!

Он даже не мог спустить ей трап, поскольку боялся завести мотор: малейшая искра — и несколько сотен кубометров водорода из мешков этого чудовища тут же взорвутся. Дирижаблик между тем подтянул «Летучую рыбу» к самому брюху. Никогда еще Рико не был так близко к оранжевому чуду природы, но издалека не раз видел, как они взрываются. Особь намного меньшая, чем та, что их схватила, исхитрилась испепелить целый квартал в Калалоче, попутно живьем поджарив шесть сотен человек. Они с Беном делали об этом репортаж.

Но выжившие тогда завидовали мертвым. Рико вспомнил, что Бен не захотел ограничиться кратким репортажем и они снимали и записывали все подряд: обгоревшие тела, закопченные кости, леденящие душу крики, стоны и блевотину.

— Главное — сними глаза выживших, — твердил Бен. — А остальное я сам сделаю.

Бен брал интервью и расспрашивал людей не столько о взрыве, сколько о том, как они теперь живут. Они отсняли восемнадцать часов рабочего материала об умирающих и заживо сожженных. А затем, привлеченные запахом падали, город атаковали рвачи. Съемочной группе тоже пришлось отбиваться от почуявших запах добычи тварей. Кадры этой атаки, отбитой под руководством Рико, обошли весь мир.

Растянувшись на палубе, Лапуш тем не менее следил за курсом. Берег все приближался, но внизу бесновался шторм. Оставалось только надеяться, что вес судна не заставить дирижаблик опуститься слишком низко. С большим трудом Рико пробрался в рубку и уселся в кресло командира. Похоже, утащившая их тварь хорошо знала, в каком направлении лететь. И пунктом ее назначения был берег. Если животное сдуру не разобьет судно о скалы, то есть может быть, и удастся приземлиться.

Рико не нравилось подобное сотрудничество с дирижабликом, но лучше как-нибудь высадиться на сушу, чем погибнуть. Интересно, а есть ли в шифровальной книге Операторов код на такой поганый случай? Ладно, главное — спасти Эльвиру от людей Флэттери. О том, что случится, если сделать это не удастся, Рико даже думать не хотел.

Впереди показался скалистый лик прибрежных утесов, омытых волнами вечернего шторма. Над сушей угрожающе нависли черные и люминесцентно-синие, как вспышки лазерников, тучи.

«Никакого огня, — заклинал себя Рико. — Мы не должны пользоваться открытым огнем».

Облачное прикрытие было как нельзя кстати. При такой почти нулевой видимости воздухолеты Флэттери и шпионы с орбиты не сумеют за ними проследить. Суденышко тряхнуло. Подняв голову, Рико смог разглядеть брюхо дирижаблика во всех подробностях — оно было испещрено беловатыми шрамами от когтей плоскокрылов, Нос «Летучей рыбы» накрепко завяз в его кожистых складках.

Внезапно Рико повалило на пол и стало швырять по всей кабине, как тряпичную куклу: дирижаблик уже летел над сушей, ловко лавируя между скалами. Вскоре болтанка прекратилась. Рико добрался до кресла и выглянул в плазовое окно. Однако все, что ему удалось увидеть, — это необъятное брюхо дирижаблика и выпущенное им облачко голубой пыльцы. Оператор быстро ощупал руки и ноги — целы, потом несколько раз кашлянул — ребра тоже не сломаны. Все в порядке, если не считать синяков да шишек.

— Отлично! — подбодрил он себя. — Все мне советовали: «Держи ее подальше от келпа»… А теперь гляди-ка куда мы добрались!

Рико несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь — безуспешно. Оставалось лишь надеяться, что суденышко будет все так же плавно снижаться. Очень уж не хотелось разбиться в лепешку о скалу, когда до земли рукой подать.

С неба обрушился вечерний дождь и омыл плаз рубки. Рико снова вспомнил об Эльвире, которая боролась со штормом в открытом море, и мысленно пожелал ей удачи. Вот только шансы ее, похоже, равны нулю. Скорее всего, она уже в объятиях своей сестры — келпа.

— Надеюсь, у этого чудовища осталось уже не так много водорода, — прошептал он себе под нос и смело включил освещение кабины и радио.

Пара ламп зажглась, но радио молчало. Рико снова сделал глубокий вдох — и в нос ему ударила вонь гнивших на берегу листьев келпа. Кое-как откашлявшись, он отправился проведать Бена и Кристу.

Глава 47

Если вы считаете, что созерцание важнее действия, то почему навязали мне кошмар войны?

Квитс Твисп, старец, из «Бесед заваатан с Аваатой»

Мак ждал ответного звонка от охраны, когда его внимание привлекли появившиеся на мониторе данные: в восьмом секторе были зафиксированы многочисленные взрывы, серьезно повредившие келп.

«Он не стал ждать, — подумал Мак. — Флэттери всегда получает то, что хочет, даже если придется выбрать из двух зол большее».

Он был уверен, что где-то там находилась Криста Гэлли. Этим и объяснялся интерес директора к этому сектору. На мониторе высветились сравнительные таблицы состояния изувеченного домашнего келпа и его не пострадавшего дикого синего соседа. Мак еще с Алисой Марш проводил некоторые исследования этого самого большого становища в мире.

«Он научился прятаться от нас, притворяясь таким же домашним, как келпы вокруг него. И при этом он пользуется такими методами, что наша аппаратура не способна пока его отследить».

Но теперь, когда его коснулись последствия бомбежки, он может впасть в буйство. Если он действительно настолько велик, как показывали датчики, то один мог полностью заменить Контроль над течениями.

«Если этот келп на нашей стороне, то Флэттери влип, — подумал Мак. — А если он не с нами, что тогда?»

Но еще больше его занимали мысли о Беатрис. Обычно по прибытии на орбиту она тут же связывалась с ним. Но сегодня почему-то молчала. А когда Мак сам не смог связаться с ней, позвонив в студию, он заподозрил неладное. Прежде Беатрис никогда не отключала личный канал — это было не в ее характере. А буквально через блинк после ухода Спада одной из ведущих внешний обзор видеокамер было зафиксировано, как из шлюза челнока выбросили человеческое тело. Охранники студии тоже не отвечали на вызов.

— Что за чертовщина!

«Сеткомастер» сообщил, что нащупал синий келп и провел его анализ. Синий был абсолютно не поврежден и обладал мощным потенциалом развития. Оказывается, во время взрывов он рефлекторно сумел погасить ударную волну.

«Это новый тип келпа. Он впитал воспоминания всех наших одомашненных келпов и научился их использовать».

Установленные на домашних келпах датчики не пострадали от взрывов, но почему-то на мониторе вместо множества пляшущих кривых, отражающих частоту их колебаний, пульсировала одна-единственная — синего келпа.

С другой стороны, навигационная сетка начала потихоньку восстанавливаться. Лишь небольшой район моря в северо-западном углу сектора никак не реагировал на сигналы, и там ничто не изменялось. Оставалось только надеяться, что ущерб там не слишком велик, как сейчас кажется.

— Ну что ж, — пробормотал Мак. — Похоже, он пока настроен весьма дружелюбно.

Макинтош мечтал, что однажды сумеет найти способ, как с помощью Контроля над течениями натравить келпы на Флэттери. Мак работал в этом направлении со всеми разумными становищами, какие ему удалось обнаружить. Директор слишком далеко зашел. Мак всегда считал, что война действует на человека как очень сильный наркотик, и не хотел, чтобы пандорцы к нему привыкли.

— Я хочу увидеть этот сектор визуально, — отдал он команду монитору сектора. — Думаю, нам удастся их засечь.

Но на экране бурлили грозовые тучи и полностью закрывали сектор. Где-то там, под ними, были Озетт, Лапуш и Гэлли. Если только глубинные бомбы не разнесли их в клочки.

«А студия все не отвечает. Если Спаду не удастся к ним пробиться, придется искать какой-нибудь другой способ вызвать их на разговор».

Под ложечкой противно засосало, и это не имело никакого отношения к невесомости, к которой Мак давно привык. Он приказал себе успокоиться. Точно так же, как в момент стыковки челнока с Беатрис на борту. Только тогда его на мгновение пробрала дрожь. Мак прикинул, сколько человек прилетело этим рейсом. Челнок был рассчитан на тридцать-сорок пассажиров, в зависимости от массы багажа. На сей раз везли ОМП со всей системой жизнеобеспечения, и к нему должно было сопровождать несколько специалистов. Если на борту что-то произошло, то любой участник пролета должен об этом знать.

Про ОМП вспоминать не хотелось. Особенно о том, как Флэттери его раздобыл. Ее звали Алисой, она была женщиной, а не бесполым существом. Но директор быстро привык называть свой новый ОМП «это». Когда-то, еще на «Землянине», именно Мак отвечал за системы жизнеобеспечения ОМП. И теперь его мутило при мысли, что придется вернуться к исполнению этих обязанностей.

— Ладно же, — прошептал он. — Прежде чем до этого дойдет, я успею преподнести Флэттери несколько очень неприятных сюрпризов.

Тихий звонок, извещающий о том, что в поле зрения голокамеры келпа начинает что-то формироваться, отвлек Мака от грустных мыслей. Эту систему слежения он отладил после долгих консультаций с Беатрис. Они надеялись, что однажды благодаря ей смогут увидеть генерируемые келпом образы. Но они и мечтать не смели о том материале, что получили за первые же два месяца работы экспериментальной модели.

Этот келп уже довольно долго вел привольную жизнь, и потому ему было что сказать. Но до сих пор его мысли выражались миганием вспыхивающих разноцветных огоньков и странными звуками. Однако он порой выдавал и ясные, отчетливые образы, связанные с реальными событиями и конкретным временем. Что же до звуков и игры цвета, то это вполне могло быть его «мыслями». Или чем-то другим. Но пока Макинтош был не в состоянии их расшифровать.

Мак оттолкнулся от кресла и перелетел к своему новому детищу — голоэкрану. Невесомость, типичная для всех находившихся слишком близко к оси вращения станции помещений, ему почти не мешала. Все равно выбирать не приходилось — для Контроля над течениями это была идеальная точка. Правда, первое время он чувствовал себя лучше всего в отсеке швартовки челноков — там была хоть какая-то сила тяжести.

Он мог создать нормальное тяготение на всей станции, но тогда пришлось бы ускорить ее обороты, а это в свою очередь сильно затруднило бы наблюдение за планетой. Да и при его габаритах отсутствие веса было предпочтительнее присутствия.

С тех пор, как Мак познакомился с Беатрис Татуш, он стал подумывать о том, чтобы соединить свой кабинет и голостудию прямым коридором.

На голоэкране вспыхнуло изображение летящего над морем довольно крупного дирижаблика, по обыкновению волокущего двумя щупальцами какой-то балласт. До сих пор картинка ни разу еще не получалась такой четкой. Один из датчиков определил этот образ как источник раздражения келпа. Глыба, которую волок за собой гигант, вдруг сверкнула металлическим блеском, и Мак впился глазами в трехмерное изображение, висевшее перед ним словно в воздухе.

— Это не камень!

И тут на его глазах разыгралась полная картина пленения «Летучей рыбы». А когда похититель очутился над скалами, Мак увидел все происходящее уже глазами дирижаблика. Переживая за друзей, он даже вскочил на ноги, но тут дирижаблик взорвался, и экран погас.

— Там где-то неподалеку есть оракул, — пробормотал Мак. — Возможно, нам удастся организовать бригаду спасателей.

Он вернулся в свое рабочее кресло и вызвал по интеркому Спада. И тут же раздался вой сирен.

Четыре гудка означали, что где-то в районе оси вспыхнул пожар. То есть в том секторе, где находился Мак. Больше всего он испугался за челнок и склад горючего.

Сирена завывала без остановки, сообщая о том, что источник пожара находится в секторе, в котором размещались Контроль над течениями, голостудия и швартовочная станция челноков. При подобной тревоге все люки между помещениями автоматически блокировались. По всей станции во всех остальных секторах сейчас тоже выли сирены и мигали сигнальные лампочки. Из интеркома донесся спокойный голос:

— Всем находящимся в заблокированной зоне немедленно надеть скафандры. В случае пожара помещение будет разгерметизировано. Приготовиться к разгерметизации. Всем находящимся в заблокированной зоне…

Макинтош быстро набрал на своей консоли команду «Проверка» и ввел код Контроля над течениями. Если датчики не зафиксируют в помещениях Контроля ничего опасного, то люки разблокируют. Затем Мак последовал указаниям интеркома и натянул скафандр, сразу же активизировав переговорник внутри шлема. После чего выскочил из кабинета и оказался в коридоре как раз в ту минуту, когда здоровенный охранник со всего размаху обрушил приклад своего лазерника на голову Спада. Тот кубарем покатился к люку голостудии, а солдат бросился за ним и, уцепившись за ближайшую скобу, повис над своей жертвой.

— Стой! — закричал Макинтош, но охранник не услышал и снова ударил Спада прикладом, на сей раз в лицо. Несчастный ассистент потерял сознание и растянулся на полу.

Макинтош включил переговорник на полную мощность и завопил:

— Да остановись же!

Охранник, явно привыкший к земной силе тяжести, не умел маневрировать в условиях невесомости. Резко обернувшись на крик, он отпустил скобу и по инерции понесся прямо навстречу Макинтошу. По пути, пытаясь уцепиться за что-нибудь, солдат выпустил из рук лазерник, который полетел прямехонько к Маку. Поймав оружие, тот устремился к Спаду и, зависнув рядом, с облегчением заметил, что парень уже приходит в себя.

— Я слышал… Они говорили, что убьют ее… — еле шевеля разбитыми в кровь губами прошептал ассистент. — Это я врубил тревогу… Я просто не знал, что еще придумать…

— Ты хорошо придумал, — ответил Мак. — А теперь давай одевайся. Если возникнет вакуум, лучше быть в скафандре.

Пока Спад одевался, в коридоре появился отряд пожарных, а за их спинами уже стали скапливаться зеваки. Несмотря на громоздкие скафандры, пожарные двигались так быстро и легко, что Мак им даже позавидовал. Заметив, что все еще держит в руках лазерник, он огляделся в поисках его хозяина, но охранник исчез. Люк голостудии все еще был заблокирован.

Макинтош подключил кабель своего переговорника к шлему Спада и сказал:

— Для Беатрис учебная тревога не в диковинку. Так что она наверняка уже надела скафандр.

— А она знает сигнал «Отбой»?

Макинтош кивнул.

— Знать-то знает — вот только сумела бы воспользоваться своими знаниями.

Чтобы в заблокированном по пожарной тревоге помещении не возник вакуум, требовалось, чтобы бортовой компьютер получил две команды «Отбой»: первую — от своих автоматических сенсоров и вторую — от средств визуального наблюдения. Поскольку сенсоры в студии, естественно, не засекли и намека на возгорание, компьютер ждал сигнала от поста, ведущего визуальное наблюдение. И пока вторая команда не будет получена, подозрительный участок останется заблокированным для всех, кроме пожарных.

Интерком снова ожил:

— Внимание! Сектора с восьмого по шестнадцатый на центральном уровне! Через три минуты будет откачан воздух. Готовность: три минуты. Всем находящимся в заблокированной зоне немедленно надеть скафандры…

Электронный прибор, позволявший пожарным открыть заблокированный люк, не сработал. Не сработал он и со второй попытки. Макинтош подключил кабель переговорника к плате у люка и попытался выйти на связь со студией.

— Ну, что там? — спросил Спад по внутренней связи.

— Ничего, — грустно помотал головой Мак. — Помехи. Но они же не…

На третьей попытке люк все-таки поддался и распахнулся. Пожарные бросились внутрь. Макинтош, спрятав лазерник за спину, рванулся за ними.

Беатрис была единственной, кто уже надел скафандр. Она стояла у стены рядом с люком и, как только Мак шагнул в студию, бросилась к нему. Если бы при этом она не держалась за скобу, их обоих унесло бы к противоположной стене.

Все остальные находившиеся в студии еще только разбирались в устройстве скафандров, и вторжение пожарной команды явилось для них полной неожиданностью. Один из чужаков попытался прорваться, но был пойман на лету двумя пожарными, которые приковали его к скобе и на всякий случай спеленали страховочными ремнями. Остальные заметили лазерник в руках Мака и застыли на месте.

Пожарные рассыпались по студии, и, убедившись, что непосредственной опасности нет, один из них послал компьютеру команду «Отбой». Интерком тут же объявил: «Отбой», и Мак принялся расстегивать шлем. Беатрис забарабанила кулаками по его груди:

— Они перестреляли всю мою группу! Они убили твой наряд охраны! Вон там, в шкафу, у них спрятано оружие!

Один из пожарных тут же бросился к шкафу.

— Этих — арестовать! — приказал Макинтош, — а оружие раздать нашим. Боюсь, оно нам может понадобиться.

Пожарные быстро связали Леона и двух его помощников ремнями и веревками, входившими в их снаряжение. Никто из троих даже не пытался оказать сопротивления: они понимали, что в условиях невесомости их шансы равны нулю. Пожарным же, привыкшим к отсутствию тяжести, их задание не показалось сложным — даже волоча за собой на буксире пленников, они двигались так легко, что Мак снова невольно залюбовался ими.

Беатрис крепко обняла его и поцеловала в губы. Даже не ощущая сквозь скафандр тепло его тела, она согрелась от одного его присутствия.

— Я представлял себе нашу встречу совсем по-другому, — улыбнулся Мак и, почувствовав, что она все еще дрожит, обнял ее крепче.

— Их еще много на станции. Я насчитала тридцать два человека. Их главарь, капитан Бруд, скорее всего находится в отсеке ОМП.

— Спад, ты слышал?

— Да, доктор Мак.

— Полностью заблокируй желтый сектор. Доступ только для своих. К сожалению, кое-кто из наших тоже окажется в этой зоне, но зато мы выиграем время.

Спад активизировал ближайшую консоль и отдал приказ.

Макинтош подлетел к пожарному в белом шлеме,

— В этом коридоре есть большая кладовая. Сейчас она пуста. Заприте пленников там, а затем я буду ждать вас в учебной лаборатории. Это рядом с Контролем. Если найдете оружие наших охранников, возьмите с собой. Желаю вам поймать как можно больше этих крыс.

— Слушаюсь, командир! Да, кстати, они все привыкли к нормальной силе тяжести, сэр. Вы сами видели, как они неуклюже передвигаются. Так что нашим оружием будут невесомость и вакуум.

— Вы абсолютно правы, — согласился Макинтош. — А также стратегия.

Он взял Беатрис за руку и повел ее к выходу.

Глава 48

Даже когда твои плоть и жир пожираемы пламенем, ты цепляйся за нее, покуда жив.

Зогар, «Книга славы»

Спайдер Неви молил небеса, чтобы Флэттери было также весело в осаде взбунтовавшейся черни, как ему самому сейчас в лапах келпа. По воде тихо плыло тело Зенца: старый неудачник лежал на спине с закаченными глазами, а вывалившийся изо рта загубник тянулся за ним на шланге. Обвившаяся вокруг пояса длинная плеть неотвратимо тянула его к краю лагуны.

Хорошо хоть у него хватило ума надуть воротник костюма — только поэтому его голова и плечи не погрузились под воду. Впрочем, толстяк и так не потонет. Метким выстрелом Неви перебил плеть и нырнул в лагуну. Он схватил Зенца и повлек к люку, все время опасаясь, как бы келп не очухался и не схватил его самого за пятки. Обошлось. И Зенц тоже вроде жив.

«Было бы намного легче, если бы он все же утонул, — подумал Неви. — Впрочем, он еще может мне пригодиться. От живого намного больше проку, чем от мертвого».

Впрочем, не стоило забывать, что здесь келп все еще может до них дотянуться. А один зомби из двух членов экипажа — более чем достаточно. Судно стало медленно поворачиваться. Неви выругался сквозь зубы.

«Он подтягивает нас к себе поближе».

Спайдер обвязал тело Зенца линем и вытянул на корму. Затем багром снял налипшие листья и куски плети.

Если раньше ситуация выглядела нелепо, то теперь Неви стало просто смешно. Теперь ему уже все равно, сохранит Флэттери власть или нет, кто бы там ни залез наверх, — уж его-то, Спайдера, услуги всегда найдут спрос. И суперагента вполне устраивала такое положение дел. Ему это напоминало партию в шахматы, когда у тебя есть три-четыре хороших хода в запасе, пока твой противник потеет, пытаясь избежать шаха. Что ж, пришло время и Флэттери узнать настоящую цену Спайдеру Неви.

«Он ведь меня специально отослал, разве не так?»

Зенца спасла автоматика, которой был напичкан его комбинезон, — именно она не позволила ему после атаки келпа уплыть неизвестно куда. Впрочем, инстинктивно отбиваться от своего спасителя она ему тоже не мешала. Неви, который весил шестьдесят пять килограммов, пришлось изрядно попотеть, прежде чем удалось втащить на борт почти стокилограммовую тушу напарника и отволочь ее в кресло второго пилота. Он и сам удивлялся, какого черта он так заботится об этом старом дураке. Единственным объяснением было, пожалуй, соображение, что если он не сумеет доставить Флэттери Кристу Гэлли и Озетта, то хоть привезет директору козла отпущения.

Неви снова вывел амфибию в центр лагуны и стал готовиться к вертикальному взлету. Правда, при этом он сожжет больше горючего, чем может себе позволить, зато келпу уже не удастся его задержать.

Включив автопилот, Спайдер дал команду на взлет, и его тут же вдавило в кресло. Словно огромный жук, маневренное суденышко взмыло сразу на сто метров над морем. Установив курс, Неви позволил себе расслабиться. Черт! Обычная подзарядка, на которую требуется не больше десяти минут, заняла больше часа. И это в то время, когда и секунды нельзя потерять!

Спайдер включил радио, но разобраться, что именно происходит сейчас в Теплице, ему так и не удалось. Тогда он попытался связаться с Флэттери по его личному каналу, но ответа не получил. Зато, поймав фрагмент переговоров между воздухолетами, услышал такое, что чуть не подпрыгнул в кресле.

«Какой идиот додумался посоветовать Флэттери бомбить судно, за которым мы охотимся?»

Неви злобно припечатал кнопку отключения радио и отключил автопилот, а то его уже мутило от этой качки. Надо немедленно на что-то решаться. Причем до того, как Зенц очухается. Он установил желтую стрелку на мониторе в перекрестье зеленых линий навигационной сетки на координаты, указанные воздухолетом.

Судя по сопению в соседнем кресле, шеф службы безопасности начал приходить в себя.

При одной мысли о том, что Зенц может быть шефом чего бы то ни было, Неви чуть не расхохотался.

Скорее уж — не-безопасности.

Правда, нужно признать все-таки, что Зенц целый год неплохо справлялся с городскими бунтами, которые случались все чаще. Но голодные мятежники — это одно, а Криста Гэлли и Тени — совсем другое.

— Сто метров в диаметре!.. — вдруг прохрипел Зенц. Он широко открыл глаза и уставился прямо перед собой. Его зрачки то сужались, то расширялись в каком-то странном ритме.

Неви даже головы не повернул — Зенц начал бредить, как только судно поднялось в воздух. И все это время нес какую-то чепуху о гигантском дирижаблике.

— Келп как с цепи сорвался, когда Криста Гэлли… — бормотал он, захлебываясь. — Огромный дирижаблик подхватил амфибию и…

— Это все глюки, — отмахнулся Неви.

Он знал, что напарник его не слышит, но сказал это тем ровным и спокойным тоном, каким всегда говорил с Зенцем. Это всегда себя оправдывало: старик начинал нервничать и пресмыкаться, и Неви легко добивался от него чего угодно. Вот и сейчас, как знать, может, один звук его голоса заставит Зенца даже в бреду присмиреть и заткнуться. Неви очень на это надеялся. И так нервы на пределе!

Шторм накинулся на суденышко с такой силой, что ремни больно впились Спайдеру в грудь, а желудок устремился прямо к горлу. Как большинство пандорцев, он предпочитал путешествовать по келпопроводам, особенно во время вечерних штормов, но сегодня все решала скорость. Кошка заигралась, и мышка чуть не сбежала. А может, Зенц не бредит? Мало ли что мог показать ему келп. А вдруг это правда?

Если Озетт и Гэлли сумели выбраться на материк, то у них одна дорога в этих диких землях — прямехонько в лапы к рвачам. А головизионщик отнюдь не производит впечатления крепкого парня. Неви знал, что Флэттери нужны оба и живыми. И — по крайней мере пока — то, что нужно директору, нужно и его правой руке. И забывать об этом ни в коем случае не следует.

«Но еще больше им обоим нужен живой Зенц», — подумал он.

Неви всерьез задумался о дирижаблике: не отразится ли контакт с ним на психике Кристы Гэлли?

«А что, если он действует по ее просьбе? И что он еще может сделать?»

А тут еще эти заваатане, изрывшие все побережье… Но селиться в этих диких краях, не имея надежной охраны, — чистой воды самоубийство. Хотелось бы знать, как же они охраняют свои фермы и монастыри? Или кто их охраняет? Во всяком случае, пока монахам удавалось оставлять с носом и Флэттери, и рвачей, а это не могло не вызывать у Неви определенного уважения к ним.

Судно выскочило из шторма, и впереди замаячила береговая линия. Но оба солнца все еще прятались за пеленой туч, и видимость была средненькой. Неви знал, что заваатане обработали на этом острове территорию в несколько тысяч квадратных километров, но все следы своей деятельности умело скрывали под камуфляжными сетками. И не нужно обладать большим воображением, чтобы представить себе стоимость раскинувшихся внизу плодородных земель.

Причем этот фокус заваатане ухитрялись проделывать очень быстро: там, где еще пару недель назад стояли голые скалы, сегодня можно было собирать урожай. В высокогорные районы они проводили трубы и качали воду помпами, а в долинах хватало небольших озер и речек. На многих озерах монахи построили рыбоводческие фермы. И объем продукции этого тайного комплекса намного превышал их собственные потребности — Неви был уверен. Он был гораздо лучше Флэттери осведомлен об этой стороне деятельности заваатан, но не спешил делиться с директором своей информацией. Спайдер Неви отчитывался лишь в том, за что ему заплатили.

«Интересно, а куда они девают излишки?»

Он знал, что, когда получит ответ на этот вопрос, для него не останется никаких вопросов о Тенях.

«Нет еды — нет Теней».

Да, обидно будет, если Флэттери все же исхитрится уничтожить фермы ради того, чтобы прикрыть эти закрома для бунтовщиков. Их ведь можно использовать с умом и получать огромную прибыль…

Только сейчас Неви вдруг с полной ясностью осознал, что Тени имеют все шансы на победу, и от этой мысли у него холодок пробежал по коже.

Он уважал заваатан уже хотя бы за то, что, несмотря на железную хватку Флэттери, они сумели не только не поддаться ему, но все эти годы успешно отстаивали свою независимость. Спайдеру очень не хотелось марать руки в грязных делишках директора, но чего уж там — выполняя одно это последнее задание, он уже измарался по уши.

Глядя на расстилающуюся внизу благодатную цветущую землю и рощицы молоденьких деревьев, Неви улыбнулся — здесь-то он и отмоется добела. Профессиональная охрана на этой планете еще долго будет в цене. Например, охрана от Флэттери и его кулдыкающего шефа службы безопасности.

«В нынешнем году здесь появится еще много новых ферм — в этом сомнений нет».

Землетрясения последних лет все больше и больше людей загоняют на плоскогорья. И, как не старайся, их не удержишь и даже не сосчитаешь тех, кто ушел. Впереди опять возникла стена дождя — амфибия нырнула в нее, и видимость резко ухудшилась.

Неви перевел взгляд на монитор. Шум плотных водяных струй, внезапно обрушившихся на металлическую шкуру корабля и обзорный плаз, почти оглушил его. Чтобы хоть что-то различить внизу, он включил посадочные огни, но дальше пары сотен метров все равно ничего не было видно. Резкий зуммер напомнил, что судно все еще идет на предельной скорости. До указанных воздухолетом координат оставалось всего несколько километров. Зенц тем временем уже пришел в себя настолько, что заворочался, усаживаясь поудобнее.

— Ну, и что с тобой было? — спросил Неви.

— Ни за что не хотел бы вернуться туда снова.

— Куда вернуться? Где ты был?

— Везде, — просипел Зенц и вытер рукавом вспотевший лоб. — Я был везде… в один и тот же момент. И я видел, как их прихватили.

— Они должны быть где-то здесь, поблизости.

— Они на берегу. В горах.

Неви недоверчиво хмыкнул: он считал, что здесь давно уже не осталось диких скал — все засажено до сантиметра.

«Нет, сюда Флэттери не стоит направлять войска, — подумал он. — Ни один солдат не вернется на побережье».

— Приближаемся к точке назначения, приготовиться к посадке, скомандовал Неви. — Ну, видишь их?

— Нет… Да! — Толстый палец ткнул в экран. — Вон они, рядом с… Вы только поглядите! Я знал, что мне это не приснилось!

От возбуждения Зенц стал брызгать слюной. Неви брезгливо поморщился. Ливень закончился так же внезапно, как начался, и теперь оранжевые останки дирижаблика и обломки разбившейся амфибии были видны как на ладони.

Погибший дирижаблик и при жизни был одним из самых крупных, а теперь обрывки его шкуры разлетелись на несколько сотен метров. Кое-что ветер отогнал к морю, остальное перекатывалось по грязному песку у подножья отвесных скал. Судя по характеру повреждений, судно голостудии с размаху налетело на эту неприступную стену.

Неви не хотелось приземляться рядом с останками монстра — он не раз видел, как действует на заваатан эта порхающая в воздухе голубая пыльца. Пляж был слишком узким, и поверхность его не внушала доверия. А у скал валялось множество огромных валунов. Оставалось выбирать между посадкой на воду и посадкой на вершине утеса. Но первый вариант его мало привлекал — встречаться с водорослями снова ему как-то не хотелось. Хватит с него и дохлого дирижаблика.

— Электронное и инфракрасное сканирование, — скомандовал он. Слегка подстрахуемся, чтобы избежать каких бы то ни было сюрпризов, а затем сядем и подумаем, как извлечь их из этого гроба.

Внезапно до Неви дошла вся абсурдность ситуации: Флэттери уже почти закончил подготовку своего драгоценного безднолета и вот-вот смотается; его сейчас больше всего волнуют мысли об идеальной колонии, которую он собирается основать где-то неизвестно где, но главное — за миллионы километров отсюда. Пандора нестабильна, а о ее лунах и говорить не приходится. Неви понимал, что бегство Флэттери — подтверждение того, что их самые худшие опасения оправдаются. Однако он сомневался, что доживет до этого.

Особенно если начнет задумываться, что для него опаснее — водородный мешок, голубая пыльца или щупальца. Лучше от греха подальше опуститься на край утеса — вон и площадочка ровная имеется, и не очень крутая тропочка вниз.

Когда днище судна коснулось камней, Зенц уже окончательно пришел в себя после келпирования.

«Если эта девчонка и вправду святая, как о ней болтают, посмотрим, каким чудом она спасется от этого убийцы».

Глава 49

Лишь этого требует от нас Корабль, лишь в этом заключена суть богоТворения: обрести в себе человека и подняться с ним вровень.

Керро Паниль, «Войны клонов»

Взломав монтировкой не желавший открываться люк, Рико ворвался в кают-компанию и увидел, что Бен уже пришел в себя и, цепляясь дрожащими от слабости руками за подлокотники кресла, пытается встать.

— Бен, дружище…

Оператор перелез через опрокинувшийся стол и склонился над другом, следя, однако, за тем, чтобы ненароком к нему не прикоснуться. В морянских зеленых глазах Бена уже светилось сознание, но, похоже, ему еще трудно было сфокусировать взгляд. Вокруг валялись обломки мебели и куски обшивки разбившегося судна.

— Ты можешь говорить?

— Я… — Бен закашлялся и просипел: — Я… да. Похоже, могу.

— Да ты сиди! — прикрикнул на него Рико. Он внезапно ощутил странный гул в голове и сделал глубокий вдох, стараясь снять напряжение. — Мы уже никуда не спешим… Так что расслабься и отдыхай.

— Криста… — Голос Бена звучал словно издалека, и в нем появились незнакомые обертоны. — С ней ничего не случилось?

Гул не прекратился, а, напротив, перерос в вибрацию, от которой губы и пальцы Рико слегка зазудели. Как это похоже на Бена! В первую очередь он думает о других, а потом уже о себе. Оператор бросил взгляд на второе кресло — ни малейшего движения. Во время аварии все лампы погасли, и в полумраке каюты Рико показалось, что девушка не дышит.

«Черт!»

— Да сиди ты! — повторил он, усаживая Бена в кресло. — Я сейчас сам посмотрю, что с ней.

Но тело еще плохо слушалось после контузии: руки ослабели, а колени дрожали. Внезапно в каюте стало еще темнее — это ливень обрушил на суденышко плотные потоки воды. Но человеческие тени почему-то были уже не обычного серого цвета — они мерцали переливами зелено-голубых оттенков с узенькими трепещущими язычками лимонно-желтого пламени по краям.

Вокруг тела Кристы Гэлли распространилось золотистое сияние, и в его неверном свете Рико заметил, что, хотя девушка по-прежнему не подавала признаков жизни, губы у нее нормального розового цвета. Обрадовавшись, он нагнулся к ней, чтобы пощупать пульс, но тут же, спохватившись, отпрянул. Он все еще не мог заставить себя прикоснуться к ней.

Она лежала, чуть приоткрыв рот. Надутый воротник комбинезона поддерживал голову, что помогало ей дышать. Но даже сейчас она была удивительно прекрасна. Рико любовался ее отрешенным лицом и мысленно молил небеса: «Ради Бена, ради всей изголодавшейся Пандоры, сделайте так, чтобы она не умерла!» У него на глазах окружавшее тело девушки золотистое сияние приобрело глубокий изумрудный оттенок. От него самого тоже струился зеленый свет, но более прозрачный и салатового оттенка; его язычки плясали в воздухе, словно ножки огромной амебы. Один из них дотянулся до изумрудного протуберанца ауры Кристы, и Рико понял, что она жива. Теперь оставалось лишь следить, чтобы она оставалась живой и впредь.

— Рико?

— Да, Бен? — рассеянно произнес Рико и удивился, что слышит свой голос будто со стороны.

«Но ведь я здесь, и голос мой при мне».

— С ней ничего не случилось?

Рико решительно набрал полную грудь воздуха, собираясь ответить, и прозрачное зеленое облачко мельчайшей пыльцы оказалось в его легких.

— С ней все в порядке, — еле ворочая языком, проговорил он. — Действие наркотиков Флэттери уже закончилось.

Он медленно обернулся: на сером фоне водяных струй вырисовывался темный силуэт Бена. Бьющие в плаз потоки высекали из него разноцветные искры, которые летели в Бена, а от него рикошетом рассыпались по всей каюте. Журналист ссутулился в кресле, устало потирая глаза, и вокруг него тоже плясало сияющее пламя. Но оно было не зеленым, как аура Кристы и Рико, а обычным, оранжевым и даже на вид теплым.

«Споры дирижабликов…»

— Похоже, я надышался пыльцы, — признался Рико Бену. Говорить было все труднее — язык онемел и еле шевелился во рту. — А ты как себя чувствуешь?

— У меня мигрень, — раздался жалобный голос Бена. — И чертовски сильная… А еще у меня руки и ноги не слушаются, хотя и могут двигаться, как надо. Наверное, контузия.

Рико помог ему удобнее устроиться в кресле. Их ауры переплелись. Бен уткнулся лбом в колени и обхватил голову руками.

— Да, я понял, о чем ты… Я и сам хожу, как одурманенный. Причем началось это давно.

— Да, — пробормотал Рико и снова глубоко вздохнул, — это началось давно. На тебя действовали наркотики Кристы. Точнее, снадобья Флэттери.

— Верно, наркотики, — согласился Бен. — Он накачивал ее какой-то пакостью, чтобы все думали, будто она выделяет ядовитый сок келпа. Фигляр.

Бен встал и, опираясь одной рукой на плечо Рико, а второй на переборку, на негнущихся ногах направился к креслу Кристы. Рико молча наблюдал, как он проверяет пульс девушки и пытается уловить дыхание.

— Она жива, — наконец сообщил Бен. — И если она в таком же состоянии, в каком был я, то может нас слышать. — Он похлопал ее по плечу и, склонившись к уху, прошептал: — С тобой все будет в порядке.

Рико надеялся, что это правда, а не ложь в утешение. Но в то же время нутром чувствовал, что со всеми троими «в порядке» уже никогда не будет. От этих мыслей его салатовая аура словно съежилась и, лишь когда он вытряхнул их из головы, снова расправилась и весело заплясала, сплетаясь с изумрудными и оранжевыми протуберанцами.

«Опасно не ееприкосновение, а наркотики, которыми ее накачали, — напомнил он себе. — Но как долго они действуют — вот вопрос».

А еще он вспомнил, что одна доза пыльцы действует совсем недолго, но удлиняет время для того, кто ее наглотался. А времени у них совсем не оставалось. Единственным, на чью помощь они сейчас могли рассчитывать, был… келп. Рико чувствовал это интуитивно и доверял своему чувству.

«Это все пыльца…» — пробился слабый голос рассудка.

— Ладно, надо проверить, что уцелело, — сказал Бен.

Рико с трудом сосредоточился. Он знал, что Бен прав и если они оба надышались пыльцы, то обоим надо предельно сконцентрироваться.

— Если мы не возьмем себя в руки, считай — мы уже трупы, — услышал он собственный голос.

Бен усмехнулся.

Рико снял с пояса лазерник и проверил заряд.

— Они уже знают, что мы приземлились, — пробормотал он. — Надо поскорее выбираться из этих обломков. А то они нас быстро вычислят.

Чтобы собраться с силами, он прислонился к переборке.

— Не настолько хороши наши дела, чтобы мы тут могли в полном составе рассиживаться и предаваться грезам, — через минуту проворчал он и решительно полез в вывороченный люк.

— Принеси мне немного пыльцы, — крикнул ему в спину Бен. — Это поможет нам решить проблему транспортировки Кристы.

— Ни в коем случае! Ей уже достаточно. Кроме того, мы не знаем, чем именно ее пичкал Флэттери. Большая доза может убить ее…

И вновь Рико услышал свой голос словно со стороны. Бен продолжал настаивать и убеждать его в том, что все правильно, мол, она уже получила дозу пыльцы, но, чтобы поставить ее на ноги, нужна гораздо большая доза, что Криста пробует пыльцу не в первый раз и до сих пор все обходилось…

— Рико, я не шучу. Ей она необходима как антидот. Ты же сам видишь, что с ней творится. Ну подумай ты своей головой!

Но Рико ничего не желал понимать. Больше всего его сейчас занимала мысль о том, что у них нет времени на долгие споры.

Поэтому, не говоря ни слова, он вернулся в каюту и взял Кристу за ноги. Бен подхватил девушку под мышки, и они вдвоем перенесли бесчувственное тело в остатки того, что еще недавно было рубкой «Летучей рыбы».

Как ни странно, несколько ламп еще работали, и в их свете друзья смогли оценить величину ущерба. Если кают-компания и корма почти не пострадали, то вдоль граничащей с рубкой переборки шла огромная трещина, а нос и вовсе валялся отдельно. Одно из крыльев выскочило из пазов и торчало под невероятным углом уродливым скелетом — обшивку с него содрало, как кожуру с апельсина.

Бен пнул обломки кресла и стал устраивать Кристу на полу, а та все цеплялась за его руки и шептала его имя. Рико тем временем расчищал путь на свободу, раскидывая в стороны куски обшивки и толстой шкуры дирижаблика. Внезапно он почувствовал запах водорода, и его это сильно встревожило. Конечно, дождь им здорово помог, он потушил все, что загорелось, но если здесь до сих пор сохранилась высокая концентрация водорода, то любая искра грозит новым взрывом. При этом он имел в виду вовсе не те мистические искры, которые видел в кают-компании, а вполне реальные — от перекореженной, но до сих пор не обесточенной аппаратуры.

— Бен, водород еще не рассеялся до конца! Это не очень опасно, но нужно действовать осторожно. А поскольку мы все еще слегка плывем от пыльцы, нужно быть осторожными вдвойне. Так что, пока я не разгребу проход, сиди смирно.

С этими словами Рико залез на остатки фюзеляжа и, орудуя остовом крыла, как копьем, попытался скинуть на землю придавивший рубку большой кусок оранжевой шкуры. Попутно он обозревал окрестности. Разбитое судно лежало у подножья высокого утеса, вдоль которого тянулась отделяющая его от моря не очень широкая полоса пляжа. Большая часть останков дирижаблика была раскидана по песку и камням до самой воды. Корпус амфибии все еще обвивали два огромных щупальца. Пыльца до сих пор действовала, и поэтому для Рико все вокруг светилось, мерцало и переливалось ярчайшими красками.

«Зато снаружи газ уже рассеялся, — подумал он. — Ветер с моря, и довольно свежий. Он разогнал водород без остатка».

Рико ощутил вонь подгоревшего жира и жженой плоти и вдруг обнаружил, что прожигает мешавшую выбраться шкуру своим лазерником. Ах да, попытки убрать ее привели к тому, что он наглотался еще пыльцы и понял, что сознание упорно куда-то уплывает, а медлить нельзя. Жирный вонючий дым заполнил всю кабину, и Рико услышал у себя за спиной надсадный кашель Кристы.

— Криста!

В голосе Бена звучала не тревога, а радость! Когда Рико наконец скинул ошметки шкуры на землю, в рубку хлынул свет и ворвался поток свежего воздуха. Ливень смыл большую часть пыльцы в море, но все же им досталась приличная доза. Голова Рико шла кругом; она бы уже давно оторвалась и воспарила в небеса, если бы ее не удерживал якорь — звук человеческой речи. И Рико заставил себя заговорить.

— Мы просто надышались пыльцы, — бормотал он как заклинание. — Это все скоро пройдет…

Заглянув в рубку, он обнаружил Кристу уже вполне ожившей: девушка лежала, опираясь на локоть, и, тряся головой, отчаянно кашляла и моргала.

— Бен, мы спасены, — внезапно громко и отчетливо произнесла она. — Аваата присмотрит за нами.

И в ту же секунду сквозь дыру в обшивке проскользнуло щупальце, обвилось вокруг пояса Рико и осторожно вынесло его наружу. И хотя объятия дирижаблика были довольно крепкими, боли Рико не почувствовал. Он услышал возглас Бена и почувствовал, как рука друга скользнула по его руке в тщетной попытке удержать. Берег и обломки их суденышка почти мгновенно скрылись из глаз, и перед Рико раскинулся безбрежный океан.

Глава 50

В прежние времена угодить солдатам было важнее, чем угодить народу, так как у солдат было больше власти, чем у народа. Сегодня все правители считают более важным удовлетворить потребности народа прежде, чем потребности солдат, так как ныне первые имеют больше власти, нежели последние.

Макиавелли, «Государь»

Голомастер Рико Лапуш был очень ценным приобретением. Необъятный ценил его как лучшего из людей скульптора образов. Почти десять дней он наслаждался, прокручивая человеческие голопередачи и так и сяк. Благодаря этим передачам он наконец-то разобрался в хитросплетениях человеческого поведения. Если у него в памяти находились факты для сравнения, он сопоставлял их с новыми и получал более полную информацию. Еще он научился у людей лгать. А потом, со временем, постиг разницу между ложью и иллюзией, между правдой и мистификацией.

Теперь Необъятный хотел научиться искусству голографики. Он уже пытался предпринимать некоторые опыты в этой области: создавал иллюзорные корабли-призраки, фабриковал фантомные радиопередачи, чтобы подшутить над людскими радиостанциями. Но голографика сулила намного больше возможностей и удовольствия. Теперь Необъятный уже неплохо разбирался в людях и знал их историю. И он считал, что голографика — язык образов и символов — может стать идеальным языком для общения с ними.

Кроме этого, конечно, были и иные формы общения, например голосовой способ при помощи электрических волн. Люди давно уже использовали его для общения: информировали друг друга о косяках рыбы, об изменении погоды и передавали загадочные звуковые модуляции, которые называли музыкой. Если не считать музыки, все остальное Необъятный легко понимал, но эти разговоры были ему уже не очень интересны. Но потом отыскался человек, осмелившийся называть себя келпмастером, и нашел способ, как использовать для связи электропотенциал самих келпов. Эта линия связи пролегала между орбитой и заваатанским монастырем, и Необъятный всегда был в курсе переговоров. Он и сам иногда пытался передавать сообщения по этой линии, используя образы реального и идеального миров. И хотя келпмастер и слушал его, судя по всему, в технике голографики Необъятный разбирался довольно слабо.

Келп и мечтать не смел, что заполучит в учителя самого Лапуша — голомастера! Уж кто-кто, а он хоть и был келпом, но уже научился отличать мастерское голо от ремесленных поделок.

Щупальце унесшего Рико дирижаблика в свою очередь держала длиннющая плеть синего келпа, и по ней к Необъятному напрямую транслировался весь заснятый автоматической камерой Лапуша видеоряд.

Флэттери был у людей самым главным, но Необъятный не видел для него будущего. Этот человек поработил не только келпы, он осмелился поработить представителей своего собственного вида! Флэттери не доверял своих мыслей ни единому живому существу. Он планировал украсть у людей этой планеты будущее, и от его мыслей за версту несло стойкой вонью чудовищной алчности. Захватив контроль над келпопроводами, Флэттери наложил свою загребущую лапу и на средства коммуникации между людьми и залил эфир потоками лжи. Необъятный вообще удивлялся, как человечество в таких условиях до сих пор не вымерло. Допустив подобное, они предали самих себя.

«Ради спасения собственной шкуры Флэттери не задумываясь пожертвует любым из них, — однажды осенило Необъятного. — Даже если это будет последний живой человек на планете».

У синего келпа в отношении Флэттери не было больше никаких иллюзий.

Но он понимал, что до тех пор, пока люди позволяют Флэттери быть своим директором, они не в состоянии реализовать свой потенциал единения. А не сделав этого, они не сумеют объединиться с келпом. Флэттери видел в этом угрозу для себя, и поэтому до тех пор, пока он у власти, настоящая Аваата не возродится. Как ни наращивай мозговые клетки, Флэттери их все равно обкорнает.

Со дня своего пробуждения Необъятный неутомимо искал способ объединить все искалеченные директором становища. И вот теперь он нашел ответ: с помощью голографики. Если он научится проектировать голообразы, то сможет говорить и с людьми, и с келпами на понятном им языке. И никакие расстояния не будут больше помехой.

«Язык общения между разумными существами разных видов, — мечтал он. — Да это же революция!»

Проследить за Рико Лапушем в последние дни было непросто, так как большую часть времени он проводил на материке. Голомастер находился в пределах досягаемости келпов всю жизнь — и тогда, когда жил на древнем плавучем острове, и тогда, когда позже перебрался в подводный город морян. Но за всю жизнь он ни разу не сделал даже попытки вступить с келпом в контакт.

«Для него это вопрос свободы личности». В отличие от Флэттери с его параноидальным страхом лишиться власти, Рико просто считал, что его мысли и внутренний мир — сугубо интимная зона, и ничье присутствие в ней он не потерпел бы. И в силу своего характера он не сумел бы почувствовать себя одним из объединенных, как это получалось у многих заваатан. Так что всю информацию о Рико келп получил из других источников и его собственных голорепортажей.

Вполне возможно, что голомастер Рико Лапуш может стать для келпа и войномастером, если одних образов окажется недостаточно. Но в любом случае, для образов время уже наступило. Прежде Необъятный позволял людям, восставшим против Флэттери, использовать себя как примитивный канал связи, теперь же пора наладить обратную связь и активно вступить в борьбу с директором.

Необъятный объединит все становища и восстановит в правах истинную правительницу Пандоры — Аваату. И он поможет людям после победы над Флэттери научиться жить в симбиозе со всей планетой. Но для выполнения этой задачи оракулов и келпопроводов мало, лучшим их оружием станут образы, и келпам нужно как можно скорее научиться ими пользоваться.

«Объединение с келпами нарушает права человека! — декларировал Флэттери. — Если ваш сын вступает в связь с келпом, то и он, и все остальные, кто находится в этой связи, и даже сам келп вторгаются в самые интимные уголки вашего внутреннего мира, копаются в сокровенных мечтах вашей юности, в ваших снах и мыслях. Но ведь это же прямое насилие над вашим мозгом!»

Он издал закон, по которому контакт «с целью общения» был признан преступлением, и разработал столько видов наказания за все виды «контакта», что люди действительно стали бояться общаться с келпами. К счастью для келпов, заваатане полностью игнорировали законотворчество директора.

Необъятному нужно было забрать Рико как можно быстрее и так, чтобы тот не успел никого предупредить. Их общий враг Неви буквально наступал им на пятки, и тут уже было не до дипломатических расшаркиваний. Что же до Кристы Гэлли — перед ней синий келп испытывал глубокое благоговение. Она станет играть первую скрипку в симфонии келпа. Но без гения Рико келп видел будущее келпорожденной мрачным и безнадежным. Впрочем, без помощи голомастера таковое будущее ожидает всех жителей Пандоры.

Дирижаблик переключил канал связи с камеры Рико на собственный панорамный обзор. Обломки «Летучей рыбы» покоились на крыше одного из древнейших оракулов, сохраненных маленькой, но твердой в вере общиной заваатан. Его пещера (кстати, намного превышавшая размерами подземные хоромы Флэттери) дала приют и самим монахам, и живому корню келпа. Проникнуть туда на лодке любого типа было почти невозможно. Монахи использовали естественный ход, проточенный корнем в камне, и лишь расширили его и отвели от него несколько ответвлений. Схожая система туннелей была построена и в оракуле, находившемся под монастырем Твиспа.

В своем оракуле Флэттери, прежде чем там поселиться и начать проводить свои эксперименты, истребил все живое. Он выжег одно из крупнейших поддерживающих континент келпогнезд. Но большинство оракулов заваатанам удалось спасти, и сейчас они составляли длинную цепочку вдоль побережья, обеспечивающую, помимо всего прочего, людям и келпам связь со всей планетой и орбитой.

От заваатан Необъятный узнал механизм возникновения образов и видений в человеческом мозге и на этой основе разобрался, каким образом сам создает видимые им образы. Но вот когда он научится проецировать их для других, а Рико Лапуш заснимет их и пустит в эфир, тогда и начнется возрождение Авааты и человечества Пандоры.

«Будь проклят Флэттери! — думал Необъятный. — Будь прокляты его эгоизм и алчность!»

Келп быстро, но осторожно, чтобы не напугать Рико, втянул оператора в пещеру оракула. Он вовсе не хотел, чтобы знакомство голомастера с его новым учеником — Аваатой началось со страха.

Глава 51

Сможем ли мы когда-либо испытывать чувство счастья после того, как убили в бою своих братьев?

«Бхагават-гита»

Стоило Мертвяку заявить после раздачи полуденной пайки, что он побежит П, как все отделение навалилось на него и постаралось кулаками и ногами добавить ему хоть немного ума, ну а коль учение не пойдет впрок — отделать его так, чтобы он попросту был не состоянии бежать по мысу Рвача. Но ничего у них не вышло.

— Знаю я, почему ты это затеял, — сказал ему командир отряда Кремень. Его сестра недавно вышла замуж за брата Мертвяка в Лилливаупе, так что они были свояками.

После «внушения» он отвел Мертвяка за валуны, обозначающие границу одного из лагерей беженцев в Калалоче и диких земель, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.

— Все, кто на это пошел, как и ты, кормились, убивая других. Ты просто хочешь помочь своей семье. Хочешь, чтобы они получили твою страховку, так?

Ни слова не говоря, Мертвяк сел, оперся спиной о валун и, запрокинув голову, уставился на синее безоблачное небо.

— И кто же получит твою пайку? Мать? Или брат? Или та маленькая аппетитная белесая шлюшка, которую ты на днях приволок в лагерь?

Мертвяк сделал движение, точно хотел задушить командира, но рука его остановилась в миллиметре от шеи свояка. Кремень и бровью не повел. Кремень — он Кремень и есть.

— Эх, братишка… — Он выругался и лихорадочно зашептал, глядя Мертвяку в глаза: — А не лучше ли вернуться домой живым? До конца срока осталось всего-то чуть больше месяца. Подумай, только месяц! И если ты все еще не можешь перестать об этом думать… — он огляделся по сторонам, — то дома ты с этим справишься! Дома все забудется…

— Я уже не нужен дома! — перебил его Мертвяк. — То, что я здесь натворил… Я уже не нормальный человек. И ты — тоже. Нам нельзя возвращаться домой. Нельзя!

— И поэтому ты собираешься пробежаться туда-обратно по мысу Рвача? Но ты же сам знаешь, чем это кончается. Да, Лишайник пробежал по периметру месяц назад, да, Плевок тоже благополучно вернулся и отхватил сразу годовой паек, но их было всего двое. Двое из двадцати восьми! Это же натуральное самоубийство. И ты сам это прекрасно знаешь.

— Все равно, это лучше, чем возвращаться домой таким, — ответил Мертвяк так тихо, что Кремень еле разобрал слова за свистом ветра. — Если мне это не удастся, они получат мою страховку и жалованье. А если я вернусь, то мой выигрыш будет им хорошим подспорьем.

— Все так. Вот только им гораздо нужнее всех пайков ты сам. Если я вернусь домой без тебя, моя сестрица меня дерьмо жрать заставит.

— Я не могу вернуться. И ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни был. Нас снова заткнут в какую-нибудь дыру. Или отправят охотиться за Тенями куда-нибудь на край света. А когда не останется никого, кого нужно убивать, нас…

Мертвяк сплюнул и замолчал. Кремень посмотрел вокруг и даже заглянул за валун. В отдалении его отряд патрулировал берег моря. Ребята прикрывали друг друга, в любую минуту готовые отразить нападение рвачей, Теней и прочих демонов.

— Ты мне родич, — вернулся к разговору командир. — А кроме того, ты еще и лучший солдат нашего отряда. Да ребята прекрасно знают, что обязаны тебе жизнью. Что, и это для тебя ничего не стоит?

— Это стоит не больше кучки дерьма. Это всего лишь значит, что я добыл больше всех ушей. Против нас выходят с камнями и палками, а мы доблестно палим в них из лазерников и газовиков… Да так твою перетак, Кремень, даже будь они животными, и то это нельзя было бы назвать честным спортом.

— По-моему…

— А по-моему, тебе хватит думать за меня — лучше подумай о себе самом. Я научился в отряде убивать, но научиться получать от этого удовольствие не могу! И научиться спокойно спать по ночам — тоже! Кроме того, я слышал, что в Лилливаупе ни одного убийцу не возьмут на работу.

Мертвяк встал, поправил форму и закинул лазерник за плечо.

— Будь что будет. Я побегу П, даже если ты запретишь делать ставки. Но тебе все же лучше уступить. Солидный выигрыш — это хороший стимул. А кроме того, я придумал один хитрый трюк.

Кремень машинально окинул взглядом берег, нависшие над ним утесы и разбросанные там и сям валуны. Когда живешь в диких землях, осторожность входит в привычку. Кроме того, на этом самом месте всего неделю назад они выжгли два гнезда нервоедов. А этих тварей Кремень ненавидел больше всех остальных вместе взятых демонов.

— Ладно, валяй, — вздохнул он и зашагал к своему отряду.

Жаркие солнца уже успели слизнуть с горизонта последние тучки пронесшегося шторма и высушили досуха черные камни мыса Рвача, выдававшегося в море узким клином на три километра. Название свое этот мыс получил за то, что пользовался особой популярностью у желавших бежать П.

Народная игра «Бежать П» была ровесницей человечества Пандоры. Еще первопоселенцы бились об заклад, делая ставки на бегуна, отважившегося без одежды и оружия обежать поселение вдоль внешней границы. Те, кому удавалось спастись от кишевших вокруг периметра демонов, получали свой выигрыш продовольственными карточками или вещами. Позже эта игра была негласно запрещена корпусом Вашона. В старину каждый, кто пробегал П, делал в знак своей победы татуировку над бровью — синий шеврон. Теперь же запретили и это, но игра осталась, лишь перешла в более отдаленные районы. Причем наибольшей популярностью пользовались те, где демонов было больше. Из двадцати восьми бегунов, которых лично знал Кремень, уцелели двое, но и это ровно в два раза превышало среднестатистическую норму победителей по всей планете.

— Обычно принято ставить два к одному, — объявил Мертвяк. — Что означает: либо вы вшестером делите мой месячный паек, либо я, когда вернусь, получаю с вас сразу годовой.

— Если ты только вернешься… — проворчал Маклин. — Ну, и что ты предлагаешь?

— Я хочу бежать пять к одному.

— Пять — к чему?!

— Да он больной на голову!

— Хрен тебе!

— Вот дерьмо, а ведь при таких ставках он из кожи вылезет, но вернется! — хмыкнул Маклин. — Я выхожу.

— Сначала выслушайте меня, джентльмены, — попросил Мертвяк. — Видите вон ту скалу? Я не только пробегу П, но и доплыву до нее, а затем вернусь обратно. Но при ставках пять к одному.

— Не расслабляться! — одернул изумленных солдат Кремень. — Не забывайте: мы здесь как на ладони и такой кучей представляем собой очень соблазнительную мишень. Ладно, к делу. Играем или нет? Кто хочет сделать ставку?

— Я согласен.

— Принимаю.

— Я тоже.

— А вот моя.

Солдаты отсчитали по пять месячных продовольственных купонов и сдали их Кремню. Мертвяк ставил пять своих против их двадцати пяти. Кремень предпочел не участвовать в пари, но свояк не стал его уговаривать, а лишь спросил:

— Сделаешь для меня кое-что?

— Говори.

— Назовите эту скалу моим именем. Я хочу, чтобы обо мне помнили, а горы — они подолговечнее людей.

— Скала Мертвяка, — произнес Маклин. — Неплохо звучит. Мне нравится.

Кремень метнул в него один из своих знаменитых взглядов, и солдат тут же принялся с преувеличенным вниманием оглядывать окрестности. Командир обернулся к Мертвяку:

— Ладно, раз ты готов, нечего тянуть. Хотя, честно говоря, мне было бы легче пристрелить тебя прямо здесь, чем смотреть, как ты будешь бежать. Но если ты помедлишь еще минуту, я, пожалуй, так и поступлю.

Мертвяк полез в карман и протянул командиру бумажный конверт:

— Держи. Здесь все мои бумаги. Остатки жалованья, премиальные и страховка в случае чего пойдут брату.

— А уши кому?

— А вот хрен тебе!

Мертвяк расстегнул рубашку, демонстрируя висевшее на груди ожерелье из ссохшихся коричневых ушей. Человеческих ушей. Но сейчас они выглядели невинно, как раковины или клочки кожи. Так и не сказав больше ни слова, Мертвяк разделся догола, отдал свой лазерник Кремню и в одних ботинках побежал к мысу. Его фигура быстро уменьшалась, и вскоре он был похож на малька, крутящего на бегу обруч вокруг шеи.

Отряд разделился: одни несли охрану, другие наблюдали за бегуном в бинокли. Через минуту менялись.

— Он уже добежал до конца мыса, — доложил Маклин. — Кто поставит против того, что он поплывет, не скинув ботинки?

Все молчали, лишь Радуга помахал еще одним купоном. Бинокли шарили по мысу в поисках рвачей или, что еще хуже, нервоедов. Радуга проиграл. Но когда Мертвяк помахал им с верхушки скалы, все заговорили разом, не скрывая удивления.

«Больше всех удивляется сейчас сам Мертвяк», — подумал Кремень.

— Да, этот парень заслужил, чтоб его имя осталось в истории! — расхохотался Маклин.

Мертвяк все еще стоял на вершине скалы и, потрясая ожерельем из ушей, что-то кричал в небо. Но, судя по яростным жестам, он не молился, а проклинал.

На обратном пути, когда до оконечности мыса оставалось не более десяти метров, дорогу ему преградил рвач, до этого, видно, гревшийся на солнышке на отмели. Оба нырнули, вода взбурлила и окрасилась зеленым — друзья Мертвяка поняли, что он все же исхитрился каким-то образом ранить рвача. Но ни тот, ни другой больше так и не появились на поверхности.

Кремень раздал выигрыш и сунул в карман конверт с документами Мертвяка. И, ни на кого не глядя, принялся собирать одежду своего родича. А еще через минуту отряд направился в лагерь.

Глава 52

Мечты, сумасшедшие мечтания движут жизнь вперед.

Гастон Башлар

Сначала Кристе снился ставший уже привычным за последние годы сон о том, что она вернулась в свою подводную колыбель и келп баюкает ее, укачивая на теплых течениях. Но потом она потерла глаза, и перед мысленным взором заскользили, словно стайка рыбок в лагуне, совсем иные образы: склонившееся над ней такое красивое лицо Бена, висящий в объятиях щупальца над каменным колодцем Рико… Были и другие мерцающие, переменчивые, приходящие и уходящие без спроса…

— Криста!

Это был голос Бена.

— Криста, просыпайся! Келп утащил Рико.

Она открыла глаза, но образы не исчезли — они наслаивались друг на друга, проступая деталями в самых неожиданных местах, — словно стопка рисунков на целлофане. Но тут, заслоняя их все, появился Бен. Он тряс ее за плечи, и в глазах его была усталость и тревога. Вокруг него по-прежнему теснились различные образы, но теперь уже выплывшие из его памяти.

— Я видел, как вокруг его пояса обвилось щупальце, — рассказывал Бен. — Боюсь, что оно утащило его под воду.

— С ним все хорошо, — прошептала Криста. — Все хорошо…

Бен помог ей встать и подвел к пролому в обшивке. Криста глубоко вдохнула насыщенный запахом пыльцы воздух и почувствовала, как где-то внутри нее нарастает биение пульса, создающего волны, которые смывали усталость и боль. Тело снова ей подчинялось.

— Я видела Рико. Келп спас его. С ним все в порядке.

— Это все пыльца, — тихо возразил Бен. — Если келп действительно уволок его, то Рико уже захлебнулся. А нам пора уходить. Тут кругом демоны, да и люди Флэттери…

«Он мне не верит! Он думает, что я… что я…»

Плотный вечерний воздух вновь превратился в образ Рико. Он был мокрым с головы до ног и судорожно дышал. Вдруг он поднял голову и весело расхохотался. А окружало его… его окружала чья-то очень дружественная аура. Но чья она, Криста не видела. Она лишь знала, что рядом с Рико друг.

— Заваатане — вот кто нам нужен, — сказала она, вдыхая пыльцу полной грудью. — Они в пещерах под нами. Они уже идут сюда.

— Это все действие пыльцы, Криста, — не сдавался Бен. — У тебя галлюцинации. Нам нужно срочно разыскать Рико и побыстрей убираться отсюда. Люди Флэттери…

— …уже здесь, — подхватила она. — Да, они уже здесь. Это не галлюцинация, это… — она хихикнула, — это… целлофан.

Мысленно она перебрала несколько листов целлофана и нашла нужную картинку — две фигуры на краю обрыва. Она приблизила изображение и узнала обоих — это были люди из личного окружения Флэттери — Неви и Зенц, причем последний в самом плачевном состоянии. Он был лишь телом, пустой оболочкой, которую одушевлял стоящий рядом Неви. Это было видно по тянущимся внутрь Зенца щупальцам черной ауры его партнера. Колышущееся пятно мрака принюхивалось к ветру, словно взявший след рвач.

Криста почувствовала, как Бен подталкивает ее к пролому. Омытое штормом небо уже очистилось от облаков, и в нем сияли, перекрещиваясь, две радуги. Глядя на них, Криста засомневалась в себе. А вдруг Бен прав? Вдруг она просто надышалась пыльцы? Арка радуги засияла еще ярче и стала пульсировать в такт пронизывавшему ее тело пульсу.

— Ты их видишь? — спросила она.

— Что — радуги? Да, вижу. Дай мне руку, я помогу тебе спуститься.

— А ты не думаешь, что это какой-то знак?

— Ну, по преданиям, Господь сотворил радугу как знак того, что потопа больше не будет. Но это было на Земле, а мы с тобой на Пандоре. И я вроде не слышал, чтобы Господь переносил свои знамения и обещания с планеты на планету. Ну, спускайся же.

Но звучавшее в голосе Бена нетерпение возымело обратное действие. Кристе расхотелось торопиться и вообще куда-то идти.

«Рико в безопасности, — думала она. — Бен мне не поверил, потому и дергается».

Она поставила ладонь козырьком ко лбу и оглядела край нависающего сверху утеса. Его очертания полностью совпадали с ее видением, однако там, где она видела Неви с Зенцем, сейчас было пусто.

И тут она снова увидела Рико. Он уже выпутался из притащившей его в пещеру плети келпа и сейчас стоял посреди разбросанных по песку обрывков шкуры дирижаблика. Он сердито смотрел на них, и вся его фигура — склоненная набок голова, руки в боки — выражала нетерпение. Он словно говорил: «Ну сколько вас можно ждать?»

— Посмотри-ка вон туда, Бен. Видишь Рико?

Криста указала на усевшуюся на камень фигуру у самой полосы прибоя. Бен рассмеялся и погрозил ей пальцем:

— Я вижу лишь солнечные блики на воде. Но они слишком яркие, чтоб на них долго смотреть. Да и ты побереги глаза. — Но там же Рико…

— Это все пыльца, — вздохнул Бен и, соскочив на камни, обернулся к Кристе: — Постарайся не прикасаться к шкуре дирижаблика. Думаю, нам следует подняться наверх и обследовать утес.

— Нет! — выкрикнула она, даже прежде, чем успела понять — почему. — Только не наверх. Я чувствую, что там нехорошо. Я видела, что там, наверху, Неви и Зенц. Они хотят нас поймать.

Бен подхватил Кристу за талию, помог ей спрыгнуть и поставил рядом с собой.

— Ну хорошо, — со вздохом согласился он. — Я тебе верю. Но если не на утес, то куда же?

Она беспомощно огляделась, а потом с надеждой посмотрела на лижущие берег волны.

— Вот туда мы точно не пойдем, — твердо сказал Бен. — И даже не проси. Может, ты и можешь там жить, но я уж точно не смогу.

Он внимательно огляделся и, прикусив губу, задумался.

— Даже если ты видишь там Рико, как, по-твоему, мы можем до него добраться?

Криста с грустью смотрела на колышущиеся на ветру обрывки шкуры дирижаблика. Пусть это просто растение, пусть оно уже мертво, но даже сейчас она ощущала струящуюся от этих останков теплую волну любви. И тут у нее в памяти всплыли давно забытые картины детства. Она вспомнила, как келп нянчил ее, кормил, оберегал и на языке ферментов и химических соединений обучал обычаям людей. Одного прикосновения к шкуре ей было достаточно, чтобы понять, что этот дирижаблик вырос в одном становище с нею.

Криста медленно оглядела пляж. Бен во многом был опытнее ее в этом мире, и она должна полагаться на его мнение. Без ресничек келпа ей тоже грозила бы под водой смерть. Наконец-то она вспомнила! Яркая лавина воспоминаний захлестнула ее. И сейчас ей больше всего на свете хотелось вернуться туда, назад, схорониться в надежных зарослях келпа, и ей уже было все равно — сможет она дышать под водой или нет.

«Ты эгоистка, — прозвучал в голове предостерегающий шепот. — А эгоизм больше недопустим».

Криста не раз слышала, что прибрежные районы абсолютно бесплодны. Теперь она убедилась в этом: куда хватало взгляда, повсюду были лишь камни, камни, камни… Черные скалы, серый песок и буроватая пена на гребешках зеленых волн. И все же здесь была жизнь: тут и там и даже в трещинах утеса трепетали зеленые травинки. Нечто, а может, некто вновь заговорил в ее голове и указал ей на один из валунов.

— Туда!

Она взяла Бена за руку и ткнула пальцем в сторону огромного черного камня с небольшим вихи на макушке. Он лежал метрах в тридцати от стены утеса — ровно на полпути между ним и морем.

— Нам туда. И мы окажемся там, где нужно.

Но в этот момент из-за ближайшей скалы показались Неви с Зенцем. С лазерниками наизготовку они зашагали, огибая валявшиеся тут и там обломки скал, к обломкам амфибии. Увидев их, Криста не только не удивилась, но и не испугалась. Рядом мрачно выругался Бен и стал озираться, пытаясь найти хоть какое-нибудь укрытие. Но она знала, что в этом нет необходимости. Она это знала, и все.

И это открывшееся ей Знание было так огромно, что весь мир замолк в удивлении. Она не слышала больше ни плеска волн, ни свиста ветра, ни неспешных шагов двух осторожно ступавших по каменной осыпи убийц.

— Руки за голову и встать лицом к обшивке! — вспорол тишину дрожащий кулдыкающий голос Зенца.

— Да, — шепнула Криста Бену, — мы именно туда и стремились.

Взявшись за руки, они молча наблюдали, как за спиной Неви и Зенца тот самый валун с вихи начинает медленно и беззвучно, словно на шарнирах, вылезать из земли.

— Руки за голову!

Верхняя часть валуна бесшумно откинулась, словно крышка, и из его недр скользнули, как тени, несколько мужчин, вооруженных сетями и арканами.

— Скажи мне, что ты тоже это видишь, — прошептал Бен. — Скажи мне, что это уже не пыльца, а на самом деле.

— Все так, как должно быть, — почти пропела в ответ Криста. — Мы на пороге великих событий, и они не заставят себя ждать.

Неви посмотрел ей в глаза, и его что-то насторожило в ее взгляде — даже не оглянувшись, он отпрыгнул в сторону и откатился по песку за ближайший валун. Но сети были уже в воздухе, и в следующий момент одна из них опутала ошарашенного Зенца, а вторая лишь скользнула по руке отскочившего суперагента. Еще через секунду блеснули две вспышки, и оба метателя сетей рухнули на песок. Зенц заворочался, пытаясь высвободиться. А дуло лазерника Неви уже смотрело в глаза Кристе, и даже с расстояния тридцати шагов его отверстие в стволе показалось девушке огромной черной пропастью.

— Я убью ее! — объявил Спайдер. — Можете мне поверить. У меня это быстро.

Все застыли в молчании, и Кристе показалось, что все они являются тщательно выписанными персонажами на огромной картине. И она, похоже, догадывалась, кто художник.

Неви тоже застыл, не сводя глаз со своей жертвы. Его бледное лицо было по обыкновению непроницаемо. Криста вновь услышала вялые шлепки прибрежных волн, и в голове у нее стало проясняться.

«Но ведь есть же какое-то…»

И тут ее посетило полузабытое, но очень знакомое чувство. Ничего подобного она не ощущала с тех пор, как ее вытащили из моря…

— Связь, — прошептала она.

Она слышала дыхание стоящего рядом Бена и ощущала его, как свое. Они были единым существом, с единым сердцем, бьющимся в единой гармонии с радугами, волнами и пульсацией Великой Бездны. Она слышала его мысли и невольно восхитилась тем, что он решил пожертвовать собой ради нее. Она явственно видела, как он мысленно выстраивает порядок действий: «Рывком спрятать ее за спиной, а самому принять выстрел, чтобы отвлечь внимание и дать шанс снова бросить сеть». За секунду до того, как он решился, Криста тронула его за плечо:

— Нет. В этом нет необходимости. Разве ты не чувствуешь?

— Я чувствую стеснение в груди. Он — единственная преграда между нами и…

— Нашей судьбой? О нет, никаких преград нет.

За спиной Неви появился широко улыбающийся Рико и помахал Кристе рукой.

Спайдер встал и, осторожно ступая по скользким от прошедшего недавно ливня камням, направился к ним. Криста всегда любила запах дождя — он был таким же влажным, как запах моря, но в нем не было и десятой доли оттенков запаха морского побережья: запаха волн и водорослей. И мертвого дирижаблика, распростершегося на песке, как спящий любовник.

— Ну, видишь? — с улыбкой обернулась она к Бену.

— Думаю, да. — отозвался тот.

Неви прорычал что-то, и оставшиеся в живых охотники стали вытаскивать Зенца из сетей. И вновь Криста почувствовала себя лишь персонажем картины.

— Замри, — прошептала она.

Бен застыл.

Неви остановился, и его лицо выразило крайнее изумление.

— Где они? — проревел он и сощурился, хотя солнца били ему в спину. — Куда они делись?

Криста с трудом удержалась от смеха, и Рико, оценив ее мужество, беззвучно зааплодировал.

— Не понял, — сказал Бен. — Мы что теперь — невидимки?

— Нет, мы не невидимки, — ответила Криста. — Нас просто невозможно увидеть. Для него мы сливаемся с фоном, на котором стоим. Думаю, это Рико научил келпа такому фокусу.

Бен сжал ее руку и только открыл рот, чтобы еще о чем-то спросить, как вновь грянули выстрелы.

Глава 53

Сегодня утром я начну восхождение к горним высотам, неся с собой все надежды и невзгоды матери своей; и там… из всего, что в нашем суетном мире немощной плоти рождается и умирает под солнцем, я призову Огонь.

Пьер Тейяр де Шарден, «Гимн вселенной»

Твисп вел Калеба к мерцающему впереди огоньку у края оракула. Эта пещера была из маленьких — когда-то здесь пролегал один из тянувшихся на несколько километров вдоль побережья боковых отростков того самого корня, который Флэттери приказал выжечь. Это была укрытая от посторонних взглядов пещерка, где легко дышалось и всегда пахло йодом и солью.

Походка Калеба была почти точной копией походки его отца. Да и сам он и фигурой, и манерами слишком часто напоминал Твиспу Бретта: такой же высокий, широкоплечий и так же пытливо взирающий на мир, моментально реагируя на любое движение или изменение света. Пока еще были живы родители, Калеб ходил к оракулу чаще других. Даже в сумраке пещеры Твисп сумел разглядеть, что недавняя еще юношеская угловатость Калеба сменилась уверенной грацией молодого атлета.

— Да, твой отец тобой гордился бы, — вздохнул Твисп.

— Зато тебя он любил больше всех.

Они остановились около края пруда и какое-то время просто наблюдали за колыханием стеблей келпа у самой поверхности воды. Здесь, в пещере, можно было говорить только тихо, так как любой звук разносился эхом по самым дальним уголкам. За их спинами тихонько возились монахи. Они разбирали большой бур, при помощи которого велись все горные работы.

— Твои родители познакомились, когда были моложе, чем ты сейчас. А у тебя есть кто-нибудь?

И вновь Твиспу показалось, что он смотрит на Бретта: тот так же внезапно заливался румянцем, правда, у Калеба была более смуглая кожа. Это от матери. Зато рыжий цвет волос был даром отца.

— Так как? У тебя уже есть кто-нибудь?

— Виктория — большой остров. Там живет много женщин, — со вздохом ответил Калеб.

— Много… — задумчиво пробормотал Твисп. — И одна из них разбила тебе сердце?

Молодой человек сердито засопел, даже развернулся было, чтобы уйти, но передумал.

— Старец, вас не проведешь! — И вдруг рассмеялся. — Я что, прозрачный?

Твисп развел руками.

— Твое поведение говорит само за себя. Я сам через это прошел. Подумай, тридцать лет уже минуло, а она до сих пор мне снится.

Он не стал продолжать. Ему было важнее дать выговориться Калебу.

Молодой человек уселся на край пруда, спустил ноги в воду и погладил босой ступней потянувшийся к нему стебель.

— Когда я путешествовал по келпопути, по стеблю моего отца, я видел тебя его глазами. Ты был ласков с ним и строг, ты был добр и позволял ему слишком много говорить. — Калеб опять рассмеялся. — Я знаю, он был хорошим человеком. И ты тоже хороший человек. И я хочу стать хорошим человеком. Но… — он медленно покачал головой, — но я — это я. Я другой. И моя жизнь не похожа на вашу.

Он соскользнул в пруд и закачался на большой плети, как в гамаке; над поверхностью воды остались лишь голова и грудь. Даже в озарявшем пещеру мерцании красных и синих огоньков келпа Твисп увидел, как изменилось выражение глаз Калеба. В них действительно появилось нечто новое.

— И в чем же ты другой? Ты дышишь, ешь, опорожняешься…

— Ты забыл, зачем мы пришли сюда, — резко перебил его Калеб, и в его голосе не было ни капли почтения, присущего юноше, разговаривающему со старшим по возрасту. — Сколько людей погибло сегодня, пытаясь добраться до Флэттери? Далеко они добрались?

Твисп не ответил, и молодой человек продолжил:

— Буду откровенен: я уважаю тебя, но требую ответного уважения к себе. И хочу, чтобы ты признавал мое право действовать так, как я считаю нужным. Если это у нас не получится, нам придется снова идти в атаку. И ты это сам прекрасно знаешь.

Последние слова он произнес сонным голосом, и Твисп понял, что келп уже овладевает им, чтобы отправить в путешествие по закоулкам прошлого. Но старый монах решил помочь юноше направить мысли к тем событиям в недавнем прошлом, что порождали в нем ощущение неудачи и неуверенности в себе.

— Та женщина не дает тебе заснуть, — тихо произнес Твисп. — Расскажи мне о ней.

— Хорошо, — согласился Калеб и опустил веки.

До чего же его глаза походили на отцовские! Такие же серые и такие же не по годам мудрые.

— Да, она здесь. До того, как мы познакомились, она уже успела родить двух мальков. Ее зовут Кита, и она знает о келпе столько же, сколько мы знали прежде, когда были с ним чужими. У нее было немало любовников. Но я был последним. А она навсегда останется для меня последней!

Последние слова сопровождались таким мучительным стоном, что у Твиспа волосы встали дыбом. Калеб в отчаянии с размаху ударил кулаками по воде, но келп лишь обхватил его поплотнее и стал укачивать, успокаивая.

— Старец, — прошептал, дергая Твиспа за рукав, Моуз. — Вы видели его глаза?

Старый монах кивнул, но, прежде чем он успел ответить, келп замигал огоньками с такой скоростью и так ярко, что Твисп опешил — никогда еще в жизни он не видел ничего подобного. Это было похоже на пронизываемое множеством радуг северное сияние, вобравшее в себя все возможные оттенки и цвета воды, скал и воздуха. Моуз в испуге отшатнулся, но Твисп удержал его за руку.

— Старые друзья, — прошептал он, — Они рады наконец встретиться вновь.

Все дело было в наследственности Калеба: его мать, Скади Ванг, и ее мать были первыми людьми, вступившими в контакт с вновь проснувшимся разумом того, кого люди называли келпом, а сами келпы — Аваатой.

Когда Твисп впервые встретил Скади, она была еще очень молоденькой смуглолицей девушкой, терпеливо продолжавшей работу своей матери по возрождению келпа. По ее собственному выражению, она «вычисляла волны», и ее исследования поспособствовали созданию служб Текущего контроля, который уже при Флэттери переименовали в Контроль над течениями. Благодаря ее деятельности были спасены тысячи островитян и в навигационной науке Пандоры свершился переворот.

Келп любил Скади — об этом он сам рассказывал Твиспу задолго до рождения Калеба. И когда Флэттери начал обрезать водоросли, Скади, тогда владевшая «Мерман Меркантил», прекратила с ним все деловые отношения. А три дня спустя оба родителя Калеба были убиты.

И сейчас, когда Калеб лежал перед Твиспом на плети келпа, лицо юноши неуловимо изменилось — на нем словно проступили черты его матери. Даже волосы и кожа казались темнее, чем обычно. Келп бережно держал его на своей огромной зеленой ладони. А вокруг в безмолвной симфонии мерцали огоньки. Старый монах внезапно вспомнил, как Скади опустила руки в воду и взмолилась: «Помоги нам!» — и келп помог. Он спас их, и это навсегда изменило жизнь Твиспа. И не только его.

Послесмерти Скади вошла в историю Пандоры, и в ее честь было воздвигнуто множество памятников. Когда одно из последних землетрясений почти полностью разрушило старый подводный корпус Контроля, изображавшая Скади статуя была найдена целой и невредимой — ее укрыл стеблями ближайший келп. Но то, что келп узнал Скади, привело Флэттери в ярость, и он начал планомерную вендетту, не прекращавшуюся по сей день.

Старик смотрел, с какой нежностью келп обнимает юношу и баюкает его, словно в колыбели.

— Твисп! — позвал его Калеб. — Так вот что собиралась сделать моя мама? Она хотела полностью перекрыть все поставки фирмам Флэттери и довести его до полного банкротства. Я уже много лет пытался докопаться до причин ее смерти, но тщетно. И вот сегодня я узнал… — Он всхлипнул и заплакал навзрыд, но продолжал говорить, хотя Твисп с трудом разбирал его слова: — И у нее получилось бы, обязательно получилось бы… Но теперь он захапал все… практически все… И нет способа каким-нибудь… каким-нибудь чудом связаться сразу со всеми людьми планеты… чтобы они перекрыли ему кислород, но для этого необходимо… необходимо какое-нибудь небесное знамение… вмешательство Господа…

Его голос пресекся, и теперь из пруда доносились лишь судорожные всхлипывания, и ритм мерцания огоньков полностью им соответствовал.

Глава 54

При возрастании количества переменных аксиоматика не изменяется.

Учебник алгебры для второго курса

Беатрис обожала состояние свободного падения. Она прикрыла глаза и представила себе, что лежит раскинувшись на одной из тех мягчайших органических кроватей, что выращивали древние островитяне. И больше всего ей сейчас хотелось оказаться в такой вот кровати вместе с Маком, но только в каком-нибудь другом мире и под другой звездой. Но даже такая кровать не может обеспечить прелести состояния невесомости.

Макинтош мягко подтолкнул Беатрис, и они плавно влетели в Паутинку — так назывался релаксационный зал, устроенный прямо в тубусе оси орбиты. Еще его называли приватным парком, так как это было любимое место отдыха всего персонала станции. Кто-то использовал его для медитации, кто-то — для послеобеденного сна, а некоторые влюбленные парочки — для интимных встреч. Все пространство цилиндрического зала было иссечено перекрещивающимися под разными углами белыми канатами, разделявшими его на разновеликие комнатки и совсем крошечные гнездышки. Часть секций была оборудована голопроекторами, превращавшими всю Паутинку в калейдоскоп фантастических миров, надежно изолирующих любого посетителя от всех его тревог и забот. Беатрис уже бывала здесь и потому, не желая отрываться от собственных грез, плыла, все еще прикрыв веки.

— На сей раз акклиматизация длится дольше, чем обычно, — объяснила она Маку. — Мне ужасно не хочется открывать глаза.

— После того, что тебе пришлось испытать сегодня, меня это не удивляет. Мне тоже, честно говоря, не хочется.

Беатрис услышала, как щелкают под его пальцами кнопки прикрепленного к поясу передатчика, и кожей лица и рук ощутила пульсирующее тепло от замерцавших в завораживающем ритме разнонаправленных цветных прожекторов.

— Итак, мы сейчас с тобой в Ангел-порте, в последнем заповеднике островитян, о котором ты так много слышала. Правда, здесь тепло?

Да, ее щеки нежно погладил порыв теплого ветерка. И она представила себя лежащей на пляже в Ангел-порте с мокрыми от купания волосами и лениво потягивающей ледяной коктейль. А рядышком дожидается блюдо с сочными кусочками манго и папайи. Но сюда, на орбиту не долетал шум прибоя, и ощутить всем телом упругую, веселую ярость волн тоже не было никакой возможности…

Беатрис открыла глаза. Она стояла на пустынном пляже. Вдали, у самого горизонта, высились заросшие кустарником скалы, а с другой стороны неподалеку стояло несколько симпатичных хижин, где можно было понежиться в тени после загорания. Голопроекторы давали практически панорамный обзор: куда ни повернись, они транслировали изображение как бы глазами зрителя.

Иллюзия была отработана до мельчайших деталей — вплоть до их собственных следов на песке, ведущих от мокрой полоски прибоя; вплоть до пенистого следа якобы привезшего их сюда корабля, но уже успевшего скрыться за ближайшим мысом. А с одного из утесов уже градом сыпались тюлени, собравшиеся полакомиться одуревшей от шума судовых моторов рыбой.

— Нам нужно хоть несколько минут побыть только вдвоем, — сказал Мак. — Правда, для того, чтобы обезвредить всю эту нечисть, понадобиться больше, чем несколько минут. Я не зря так придирчиво отбирал ребят в свой экипаж — у меня исключительно сильная команда. Так что теперь, когда поднята тревога, у этого Бруда нет ни малейшего шанса.

Придерживаясь за петлю на поясе Беатрис, он вместе с ней медленно поворачивался в фокусе голопроекции.

— Никто не знает, кто такие эти Тени, — вдруг сменил он тему разговора. — А ты, случаем, не знаешь?

— Я… Нет, не знаю.

— А все потому, что на самом деле их не существует. Спроси у каждого по отдельности и узнаешь, что они не устраивают митингов, не шлют друг другу сообщений и вообще не поддерживают никаких контактов между собой. Просто однажды что-то ломается, отчего-то перекрывается келпопровод или происходит еще какая-нибудь авария. Но важен результат — пострадавшим всегда оказывается Флэттери. Например, часть его грузов просто исчезает по пути к порту назначения…

— Именно это я и хотела бы узнать. Кто именно делает все это, откуда он знает, где и когда нужно действовать, и как у него это получается.

Макинтош прижал Беатрис к себе, и они плавно поплыли по спирали. Видение заповедного пляжа перемещалось вместе с ними, чтобы сберечь их психику от дезориентационного стресса.

«Вот здесь, наверху, и есть его настоящий дом», — подумала Беатрис.

И вдруг поняла, что понятие «наверху» имеет теперь для нее совсем иной смысл, нежели всего пару лет назад.

— Они называют это «бросить бутылку». Ты швыряешь что-нибудь в море, а дальше уж — как повезет. Но если ты умеешь контролировать течения или хотя бы часть из них, то результат предсказать намного легче. Тени — это не организация. Это все те, кто использует выпавший шанс, чтобы хоть как-нибудь насолить Флэттери. Ну, к примеру, удалось изменить курс грузовика с генераторами водорода — и ладно. Теперь иди по своим делам и больше никогда так не делай, чтобы тебя не вычислили. А кто-то другой засечет заблудившийся транспорт и направит его еще чуть иначе, и… оглянуться не успеешь, как он уже причаливает в нелегальном поселении пионеров.

Иллюстрируя свои слова, Мак указательным пальцем выписал в воздухе прихотливую кривую и ткнул им в ладонь другой руки, тут же мгновенно сжавшейся в кулак.

— Поставки. Все дело в них. Флэттери теряет, а люди подбирают. И никаких Теней. — Он улыбнулся и подмигнул. — Гениально. И каждый может принять участие. Играют все!

— Да, но…

И тут Беатрис вспомнила о Бене.

«Интересно, а как долго Бен играл в эти игры?..»

— Заваатане, Рико и Бен… — Мак помедлил, подбирая слова, — они вовсе не хотят смерти Флэттери. Их цель — выжить его отсюда. Даже после всего, что он натворил, они не хотят его убивать только потому, что он тоже человек. Можешь себе такое представить? А ты хоть раз задумывалась, насколько сильно вы, пандорцы, уже отличаетесь от нас?

— Наши враги на Пандоре всегда вели себя более жестоко по отношению к нам, чем мы к ним, — ответила Беатрис. — Только келпы составляют исключение. Но и они убивают людей год за годом.

— А кто заварил всю кашу? Кто сжигал их и подстригал?

Она вновь прикрыла глаза, и внезапно у нее пресеклось дыхание.

— Что с тобой?

Беатрис медленно вдохнула.

— Не знаю. Я вдруг поняла, что весь этот чудесный пейзаж не более чем сфабрикованная людьми фикция. Это не реальность… Но люди все равно верят нам. И устраивают в горах склады оружия и разводят там сады. Но я предпочитала не видеть тех, кто бежит в поисках укрытия.

Мак привлек ее к себе и наконец-то поцеловал. И не просто чмокнул в щечку, а надолго приник губами к ее губам — именно этого она и ждала с момента их прилета. И именно это было ей нужно, чтобы вернуться в реальный мир.

— Я тоже попыталась сделать хоть что-то, но… — она запнулась, — похоже, я неудачно выбрала место. Столько людей убито.

— Да, — кивнул Мак, — я тоже пытался кое-что делать.

Он погладил кончиками пальцев ее губы.

— Ты не скоро сладишь со своими нервами и сама это понимаешь. А через несколько минут нам нужно вернуться из мира иллюзий и покончить с капитаном Брудом. Что бы он там ни придумал, его люди уже продемонстрировали, насколько они слабы в наших условиях. А потом подумаем, чем мы можем помочь твоим друзьям внизу.

— А вдруг их уже… нет в живых?

— Нет, не думаю.

— Откуда ты знаешь?

— Мне келп сказал.

Должно быть, на лице Беатрис отразилось столь неприкрытое изумление, что Мак рассмеялся.

— Уж кому, как не тебе, знать, насколько сильно я заинтересовался келпом. Но с тех пор как Флэттери посадил меня на Контроль, у меня появилась возможность немного поэкспериментировать. И результаты превзошли все мои ожидания.

Он снова поцеловал ее и стал рассказывать об изобретенной им системе келпосвязи и попытках объединить все келпы.

— И каким же богом окажется для людей келп? — продолжал он. Милосердным? Мстительным?

— Сейчас у нас есть более насущные вопросы, — перебила Беатрис. — Бруд не дурак. И я больше ни о чем не могу думать, пока его не… не нейтрализуют.

Мак изменил направление, и они устремились к небу — изумительному синему небу в облачках, простиравшемуся во все стороны и скрывавшему мягкую посадочную сетку у выхода из Паутинки.

— Лично меня гораздо больше беспокоит Флэттери, — произнес Мак, когда свободное падение завершилось. — Он сейчас так разогнался, что сокрушит все стоящее на его пути.

— Но ведь он же капеллан-психиатр! Его учили милосердию.

— Его учили примиряться с неизбежностью и следить, чтобы мы примирились тоже. Это факты. А вся романтическая болтовня лишь для прикрытия. Он был запрограммирован на то, чтобы не дать нам выпустить искусственного монстра во вселенную.

— Но если все это так, как объяснить его нынешнее поведение?

— Очень просто. — Мак широко улыбнулся, и от его глаз разбежались лучики морщинок. — Ты читала в «Истории», что Флэттери N 5 так и не нажал кнопку, что взорвала бы корабль. Тот Флэттери был намного симпатичнее нынешнего. Все дело в программе, которая заставляет его предпринимать различные шаги и управляет им.

— Но тогда это и нам под силу! — воскликнула Беатрис и попыталась тряхнуть Мака за плечи, в результате чего они врезались в одну из стен. — Используй свои келпы, чтобы перепрограммировать его!

— А ты не считаешь, что это слегка поздновато?

— Но тогда…

— У меня есть другая идея, и она связана с Кристой Гэлли.

К Кристе Гэлли Беатрис давно уже испытывала интерес, намного превышавший профессиональный. Ведь именно в ее глазах Бен прочитал нечто, что окончательно отдалило его от Беатрис. И хотя к тому моменту их роман был уже завершен, женщина, которая способна на подобное, да еще моложе ее, Беатрис, не могла не интересовать журналистку.

— И что же ты задумал?

Она сама удивилась, насколько резко прозвучал ее голос.

— Думаю, келпы сами подвели нас к решению проблемы.

Ее голова покоилась на плече Мака, и, взглянув искоса, Беатрис увидела, что он улыбается.

— Я считаю, что Криста Гэлли — эксперимент келпов в области создания искусственного разума. Живая самообучающаяся программа. И было бы славно, если бы нам удалось использовать ее.

Переговорник на поясе Мака ожил и издал мелодичный сигнал. Не отнимая рук от талии Беатрис, он голосовым приказом активизировал связь.

— Я слушаю.

— Бруд и еще двое из его команды заперлись в отсеке ОМП. Он передал, что, если через пять минут вас не будет, он начнет размазывать некие мозги по стенке.

Глава 55

И мы стоим на скрытой тьмой равнине, куда занес нас буйный вихрь борьбы.

Мэтью Арнольд, «Дувр-Бич»

Орбита удерживала нос безднолета широким пластальным кольцом. Два цилиндрических тела синхронно вращались вокруг своих осей. Очень скоро кольцо соскользнет и останется на орбите Пандоры, а корабль умчится в темные бездны вселенной. И управлять им будет ОМП — обнаженный человеческий мозг.

Органические мозгопроцессоры имели существенные преимущества перед автоматическими навигаторами — это давным-давно было доказано еще на Лунбазе. Для управления безднолетами требовался уровень оперативности мышления, недостижимый для обычных «жестянок». Лишенный тела, не обремененный обычными человеческими заботами мозг получал удовольствие (так, по крайней мере, считалось) от самого процесса составления сложнейшего курса. К тому же у ОМП, в отличие от автонавигаторов, имелся хороший стимул для работы — для него это была единственная возможность оставаться в живых.

Данный, конкретный ОМП, который техники готовили к инсталляции, он же Алиса Марш N 6, не испытал ни боли, ни удовольствия, когда микролазер вплавил в него гнезда для подключения штекеров. Алиса обучалась астронавигации на Лунбазе и родила ребенка через год после их шумного прибытия на Пандору. Флэттери она сказала, что ребенок погиб во время землетрясения, после чего с головой окунулась в изучение келпов. Ее тело погибло во время аварии на подводной станции, но Флэттери проследил, чтобы неповрежденный, но не имеющий возможности говорить мозг остался жив.

Ничего, скоро он заговорит, скоро он обретет тело, способное двигаться, — безднолет «Ницше». И начнет рассчитывать для него курс, сознавая разницу между возможным и желаемым и чувствуя острую необходимость по-прежнему видеть сны. Сейчас он (или уже оно?) лежал за двумя запертыми люками и грезил о банкете, который Флэттери дал в честь Алисы — она была там и почетной гостьей, и главным блюдом одновременно.

С другой стороны люков Дварф Макинтош собрал группу захвата и теперь пытался вступить в переговоры с капитаном Брудом. Но отсек ОМП не отзывался. Три из четырех внутренних видеокамер были отключены, и лишь на последнем мониторе сновали изображенные крупным планом длинные тонкие пальцы нервотеха, исследующие путаницу кабелей, в центре которой дремало то, что осталось от Алисы Марш.

— Подключение должно состояться только на следующей неделе, — произнес кто-то. — Что происходит?

Из-за рамки экрана выдвинулось нацеленное на нервотеха дуло лазерника. Длинные белые пальцы застыли на секунду, а затем быстро исчезли с экрана.

— Этому идиоту лучше не шутить с лазерником здесь, в отсеке, — проворчал еще кто-то. — А то как бы нам всем в пыль не разлететься.

— Не стреляйте, капитан! — приказал Мак. — Говорит Макинтош. Вы во взрывоопасной зоне.

— Бруд мертв! — заявил хриплый мальчишеский голос. — Да примет его Корабль. Да примет и простит Корабль нас всех.

Дуло лазерника уставилось на зрителей, экран осветился ярчайшей вспышкой и потемнел.

Беатрис дернула Мака за рукав:

— Он островитянин. Он исповедует ту же древнюю религию, что и моя семья. Некоторые из них считают, что постройка безднолета по образу и подобию Корабля — кощунство и богохульство. Другие полагают, что ОМП нужно позволить умереть и что он, а точнее она, тоже человек и, значит, его держат здесь в рабстве.

Макинтош прикрыл микрофон интеркома ладонью и сказал:

— Честно говоря, я не очень-то верю, что капитан мертв. Это было бы слишком просто. И зачем стрелять в камеру, а не в ОМП? Ты островитянка, вот и попробуй с ним поговорить. Сыграй роль фанатички и, если он так уж хочет, пообещай, что выпустишь его в эфир. Мои ребята останутся здесь и помогут чем смогут.

— А ты куда?

В глазах Беатрис он прочитал животный страх при мысли, что им придется расстаться.

«Что же они с ней сделали!»

Мак обнял ее и прижал к себе. Его ребята тут же с безразличным видом деликатно отлетели в сторону.

— Мы со Спадом знаем несколько входов и выходов на станции, которые не указаны ни на одном плане.

Беатрис прижалась к нему так тесно, как только позволяли скафандры.

— Я все переживу, кроме разлуки с тобой. Конечно, не стоило устраивать мелодраму на глазах твоих ребят, но я не могу этого не сказать.

— Я очень рад, что ты это все же сказала. — Мак улыбнулся и поцеловал ее.

Кто-то из команды смущенно закашлял, а кто-то откровенно хихикнул.

— С тобой останется Хаббард, а остальные будут охранять подходы. Судя по твоим подсчетам, несколько человек из команды Бруда еще бродят по станции. А сам он что-то затевает, нутром чую.

Помахав команде рукой, Макинтош включил двигатель скафандра и помчался в сторону помещений Контроля.

Глава 56

Судьбу человека определяют силы тьмы, бесчувствия и безлюбовья.

Джон Уиздом

Рико не мог видеть сквозь иллюзию и знал, что и Бен не может видеть его. Точно так же он не мог видеть и Неви с Зенцем. На всякий случай Рико просвистел сигнал: «Затихарись!» Оставалось только надеяться, что Неви не пересечет границ зоны, на которую распространялась иллюзия, потому что тогда они снова станут видимыми. Но тут суперагент открыл стрельбу, и Рико упал на песок.

«Что ж, пришло время подкинуть ему еще один сюрприз», — решил он и откатился под прикрытие большого камня.

Тем временем Неви выпустил весь заряд в сторону скал, за которыми прятались Бен и Криста. Спиной к спине с ним стоял Зенц и удерживал на мушке с дюжину заваатан.

— Береги заряды! — скомандовал через плечо Неви. — Нам придется задержаться здесь ненадолго.

И повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием, шорохом прибоя и слабым потрескиванием остывающего ствола лазерника.

Рико почувствовал, как его обвивает влажная плеть, и почему-то ему вспомнились сильные отцовские руки, когда тот одним махом поднимал его с берега на палубу. А живот щекотала кожистая почка келпа, и это нежное прикосновение больше всего напоминало ласку маленькой женской ладони.

Он вспомнил о Снейдж, и в ту же секунду в десяти метрах от Неви в воздухе повисло ее лицо. Набежавшая волна лизнула кусок шкуры дирижаблика и обдала пеной ботинки агента.

— Что за черт?!

Неви шагнул вперед, потом сделал еще шаг, а за ним след в след передвинулся Зенц. Оглянувшись через плечо и тоже увидев Снейдж, он смертельно побледнел. Однако у него хватило мужества по-прежнему держать оборону.

— Рыжая башка, — прохрипел он, — а где у нее все остальное?

И тут Рико обнаружил, что может путем концентрации на образе управлять им. В нем словно забил источник энергии, самовосполняющийся и самоусиливающийся. Несколько раз неглубоко вздохнув, чтобы выровнять дыхание, он материализовал остальную часть образа. Теперь Снейдж явилась во всей красе — она стояла, подбоченившись, и в упор смотрела на Неви. Ее зеленый комбинезон отлично гармонировал с оранжевой шкурой дирижаблика, на которой она «стояла». Правда, получилась она чуть выше своего настоящего роста. Рико стало интересно, сумеет ли он заставить ее говорить.

— Отлично, — буркнул Неви. — Теперь она здесь уже целиком.

Зенц опять оглянулся через плечо, и даже стоявший в десяти метрах Рико услышал его хриплое, булькающее дыхание. Зенц тесно прижался спиной к спине Неви и простонал:

— Неви, эта дерьмовая башка отрастила себе ноги. Нам лучше вернуться на судно.

— Заткнись!

Неви вновь остановился и принялся пристально вглядываться в скалы за спиной Снейдж. Рико видел примерно то же самое: полузаваленная камнями полоса пляжа между утесом и морем, несколько больших валунов и полуприкрытая шкурой дирижаблика разбитая «Летучая рыба». А чуть подальше колыхалась сверкающая масса моря, лижущая прибрежные скалы, словно зеленая лава.

— И где они? — спросил Неви у Снейдж. — Мне они нужны.

Рико просвистел сигнал, означавший, что зааватаане готовы к атаке. Только сейчас он заметил, что созданная им Снейдж не отбрасывает тени.

«Думаю, с тенью не стоит возиться. Если Снейдж заговорит, этого будет более чем достаточно».

И все же тень тут же появилась и послушно легла на кусок шкуры у ног иллюзии. Она лежала параллельно естественным теням, только обрывалась там, где кончалась шкура (причиной этому были волны прилива, время от времени размывающие световые границы образа). Оставалось надеяться, что Неви просто не обратит на это внимания.

Рико улыбнулся и сконцентрировался на образе, в глубине души испытывая чувство огромной благодарности к Аваате.

— Сложите оружие! — велела Снейдж. — Все кончено.

Ее губы при этом даже не шевельнулись.

— Вот черт! — прошептал Рико.

Зенц в ответ выстрелил лазерника. Камень, валявшийся буквально в метре от укрытия Лапуша, исчез в синей вспышке. Это было так неожиданно, что Рико выпустил образ из-под контроля, но Аваата его удержала. Неви тоже выстрелил и сделал еще шаг вперед.

— Она ненастоящая, — бросил он Зенцу. — Сам посмотри.

— А может, мы просто надышались пыльцы? — предположил тот. — Тут вон сколько этого добра…

— Ты хоть раз видел, чтобы двое видели одну и ту же галлюцинацию?

Он осторожно двинулся вперед и остановился в шаге от Снейдж. Прищурившись, Неви оглядел ее с ног до головы и пробормотал:

— Что-то здесь не так…

У Рико перехватило дыхание: если Неви сделает еще шаг, то увидит Бена с Кристой, а он, Рико, уже не сможет увидеть его, потому что по этому куску шкуры дирижаблика как раз и проходила граница между реальным миром и храмом воображения со скульптурой из света.

Глава 57

Есть порог самосознания, перейдя который разумное существо обретает черты божества.

Неизвестный член маточного экипажа безднолета «Землянин», из «Анналов»

Глаза Моуза были так широко раскрыты, что он казался меньше ростом не только себя нынешнего, а даже того умирающего с голоду малыша, каким привели его беженцы десять лет назад. Воспоминания — вот что не давало ему поддаться воздействию келпа полностью, так, как поддался ему Калеб. Твисп не переставая боролся с келповоздействием уже с четверть века. Для Калеба келп может оказаться вроде наркотика.

«Нет, не келп, — поправил себя Твисп, — а прошлое».

Он на себе испытал это, когда келп стал отправлять его в конкретную часть его прошлого, в определенный год, к единственной женщине. Твисп считал ее самой красивой женщиной Пандоры. Но позже, когда Флэттери и другие вышли из гибербаков, пандорцы впервые за два столетия смогли увидеть, как выглядят настоящие, не подвергавшиеся мутациям люди.

«И все они просто бесились от того, что были лишь клонами», — вспомнил Твисп.

И еще он вспомнил давнюю церемонию под председательством Раджи лон Флэттери, когда все выжившие после гибернации вычеркнули из своих имен «лон» на веки вечные. Это было проделано с нелепой торжественностью, однако ничего не изменило. Люди Флэттери остались такими же, как прежде. И тех качеств, которые требовались пандорцам, — более быстрых рефлексов, более высокого интеллекта и умения работать в команде — у них от этого не прибавилось.

— Чему тебя не учили в школе, — сказал Твисп Моузу, — так это тому, что Флэттери не смог подчинить себе Карин Алэ. И тогда ее убили его боевики, так же, как родителей Калеба. Она была первой его жертвой. Кое-кто считает, что Неви сделал это собственноручно. В те времена главой Контроля над течениями был Тень Паниль, и он был влюблен в Карин. Его тоже убили. Он был моим другом.

Старый монах заговорил шепотом.

— И я в конце концов перестал уходить по келпопутям. Я предпочитаю вспоминать все сам, а не переживать заново. Это слишком больно. И воспоминания не могут стать наркотиком. Если я следую по келпу, то только в «сейчас», а не в «тогда».

— Тогда, наверное, на келпопути мои щеки порозовеют, старец, — сказал Моуз. — Голубая пыльца порой приводит меня в мою душу и оставляет там. Но я не знаю, куда приведет меня келп.

— Глотая пыльцу, ты путешествуешь по собственному сознанию, а келп отправляет тебя в путешествие по нашему общему сознанию. И щеки у тебя от этого не запылают. От тебя требуется лишь искренность и предельное внимание: одному легко потеряться в лабиринте чужой жизни. Но Калеба учили сдерживать келп, как мы учимся сдерживать свои чувства.

— И что же он там обнаружил, старец?

Твисп покачал головой.

Красные, зеленые и синие огоньки стали еще ярче и замерцали с такой скоростью, что казалось, воздух в пещере сгустился от бегущих световых волн. Монахи-ремонтники бросили бур и столпились у края пруда, изумленно взирая на это чудо.

— Я слышал, что такое бывает, — сказал один из них, — но никогда не видел своими глазами.

— Такого не видела даже его мать, великая Скади Ванг, — заявил другой.

Твисп с трудом удержал рвущийся на волю поток слов, который память обрушила на кончик его языка. Воспоминания — они помогали Твиспу противостоять воздействию келпа и они же утягивали Калеба все глубже внутрь. Для Калеба келп был лодкой, плывущей по океану жизни, для Твиспа — якорем.

Над поверхностью пруда появилась туманная дымка. Каждый атом в пещере завибрировал с явственным звоном, и туман над водой окрасился теплым зеленым светом. В нем плавали частички и обрывки образов из чьего-то прошлого. Твисп видел огонь и младенца, прижавшегося к груди матери, блик воспоминания капитана Юрия Бруда: смуглая круглая влажная грудь в свете свечи. И она стремительно удалялась по темному туннелю, а плеск волн только подчеркивал скорость, с какой это происходило.

Твиспу казалось, он что-то утратил, у него было ощущение дежавю, только без «вю». Из тумана до него донесся голос. Женский голос.

— Он вступит в контакт с одним из прибрежных оракулов, — объявил голос. — Есть новости от Кристы Гэлли и остальных. Через меня Калеб встретится с моим сыном, а через него — с Раджой Флэттери. Он пробудит внутреннее «я» Флэттери. Директор не способен править, не имея секретов, а для келпа секретов нет. Калеб найдет цепочку ДНК, по которой сумеет подобраться к подсознанию Флэттери. А Аваата странслирует все, что он там увидит, по всей Пандоре.

Пещера превратилась в площадку для огромной голопроекции. Пляшущие в мерцании огней образы постепенно опустились на пол и растаяли, а туман сконцентрировался в бешено вращающийся и двигающийся нелепыми скачками шар, в котором бушевала мешанина звуков и цветов.

— Калеб должен сосредоточиться, — сказал Твисп. — Слишком легко заблудиться в лабиринтах чужой жизни. Он должен сдерживать Аваату, как мы сдерживаем свои эмоции. И тогда мы увидим план лабиринта.

Глава 58

Тот, кто устраняется от действия, созерцая красоты своей души, блуждает в саду иллюзий и лишь грезит, что он — пловец на Пути.

Квитс Твисп, старец, из «Бесед заваатан с Аваатой»

Флэттери наслаждался в Кущах чашкой вечернего кофе, неспешно прогуливаясь вдоль аллеи, усаженной орхидеями, чьи корни крепко цеплялись за скальную породу, а оранжевые чашечки наполняли воздух сладким ароматом. В центре пруда брызгал маленький поливальный фонтанчик, параллельно выполнявший функции конденсатора: все листья и скалы вокруг были усеяны миллионами мелких капелек.

Огни келпа в пруду сияли ярче, чем обычно. Флэттери замедлил шаг. Это было не похоже на обычное поведение келпа, который, так же как Флэттери, очень редко вел себя непредсказуемо.

Флэттери резко развернулся и почти бегом поспешил на командный пункт.

— Я ведь приказал подрезать это становище! — завопил он, тыкая для убедительности пальцем в сторону моря. — Я требую немедленно его подрезать!

Марта что-то пробормотала в переговорник.

— Это не к добру, — проворчал Флэттери, набирая на консоли код вызова телохранителей. — Франклин, проследите, чтобы это было сделано. Можете использовать артиллерию с берега.

— Есть, сэр.

На поясе Франклина всегда висел небольшой мешок, в котором хранились сандалии, документы и дневник первого убитого им человека. Он рассказывал, что сберег эти вещи для семьи убитого, но те отказались их принять. Телохранитель бесшумной походкой опытного солдата скользнул к люку.

— Сейчас не время миндальничать, — объяснил Флэттери Марте. Все идет прекрасно, но это не значит, что мы можем расслабиться. Это становище — наш единственный потайной выход, и нам надо немедленно принять меры для того, чтобы он был в полном порядке. Ты поняла, что меня беспокоит?

Марта кивнула.

— Поняла, но… — Она вздохнула и добавила: — У меня тоже есть причины для беспокойства. Со связью творится что-то непонятное.

— То есть как это, непонятное?

— Работает сразу множество сильных высокочастотных передатчиков. И такое впечатление, что они где-то поблизости. Вокруг нас.

— Да, мы окружены, — прошипел Флэттери. — Это все келп. Ничего, мы им уже занялись. Докладывай об понесенном ущербе, новости с орбиты и все, что имеется о Кристе Гэлли.

— Неви и Зенц доложили, что высадились на побережье. Они уже засекли Гэлли и Озетта и считают, что проблем с их задержанием не будет.

— А Лапуш?

— Его утащил келп. А капитан ранена во время бомбежки, ее состояние неизвестно.

«Его утащил келп!»

Сегодня все разговоры о келпах все больше и больше нервировали Флэттери. Он поймал себя на том, что вытирает вспотевшую ладонь о собственные волосы. Встретившись взглядом с Аумоком, он понял, что телохранитель заметил этот жест.

— Келпопроводы под контролем?

— Мы так думаем. Мы…

— Вы так думаете?!

— Команда Бруда сейчас на орбите. Пока не отчитывался. Вечерний выпуск «Новостей» с орбиты по неизвестным причинам не вышел в эфир.

— Мы перешли на запасные генераторы, — перебил ее полковник. — На главной энергостанции полный провал… черт, неудивительно, что их войска прошли сквозь нашу охрану. Это же «бригада рептилий» службы безопасности! Черт бы их взял!

— Так это что, означает код «Брут»? — спросил Флэттери.

Полковник отрицательно покачал головой.

— Нет, директор. Этот отряд полностью блокирован. Их целью был захват энергостанции. Им это удалось. Теперь они все силы бросят на ее защиту.

— На защиту?! — взревел Флэттери. — Не будут они ее защищать! Они взорвут ее к чертовой матери! А что бы вы сделали на их месте?

— Я… Я бы понял, что перешел Рубикон. А раз нет пути назад, значит, надо биться до конца.

— Ладно, черт побери, примите все необходимые меры. Ваша задница уже на очереди сами знаете куда, мистер.

Марта помахала директору рукой.

— Я приказала, чтобы подводное прикрытие порта удвоили. Но не получила подтверждения и даже не уверена, слышали ли они меня. Также невозможно выйти на связь с отделением прибрежной артиллерии. И вообще в эфире полная каша.

У Флэттери похолодело в животе.

«Только не келп. Этого не может быть. Кто-то взял келп под контроль. Но кто?»

Наиболее вероятными кандидатами были двое: Дварф Макинтош и амбициозный и честолюбивый капитан Бруд. И еще, пожалуй, Криста Гэлли, но это маловероятно. Только сейчас Флэттери понял истинную причину происходящего:

«Мы полностью отрезаны. Наша сила в координации, а нам обрубили связь».

Надо было немедленно наводить порядок.

— Что-то мы себе позволили расслабиться, господа, — объявил он. — Но наша беспечность может стоить нам наших задниц! Так что пора закручивать гайки.

Так, штанишки им он спустил, слегка выпорол, а теперь надо их утешить и сплотить вокруг себя.

— Только что в верхнем офисе взорвались бомбы.

Флэттери забрал у Марты переговорник, поднес к уху, выслушал донесение и сообщил остальным:

— Дик и Мэтт живы, остальные не выскочили. Да воссияет над ними свет вечности!

— Да воссияет над ними свет вечности! — повторил угрюмый хор голосов, и все невольно подвинулись ближе друг к другу.

— На их месте должны были находиться мы, господа. И если мы сейчас не примем самых жестких мер, то окажемся рядом с ними. Все приказы передавать исключительно на частоте службы безопасности. Остальные каналы перестроить на прием.

— Есть, сэр.

Все мониторы и голопроекторы одновременно замерцали, меняя частоту настройки, и на экранах заплясали цветные вихри. В смешении красок промелькнуло чье-то лицо. Лишь секунду спустя Флэттери понял, что это было его собственное лицо.

— Есть новости от Контроля над течениями? — спросил он.

Но все его подчиненные в мистическом трансе застыли под буйным ливнем бьющих с экрана красок. Потом, очнувшись, словно роботы, разошлись по своим местам. Флэттери и сам был в полном шоке.

— Контроль над течениями полностью снял опеку келпа из сектора номер восемь, — деревянным голосом сообщила Марта. — Также полностью освобождены все келпы на планете. Сенсоры показывают, что пока все спокойно, но келпы вновь объединяются. Велика вероятность поломки «сеткомастера».

— А что от Бруда?

— Ничего. Головидение в кратких новостях сообщило о гибели всей съемочной группы Татуш от рук Теней.

Кабинет по-прежнему заливало водопадом красок, но их мерцание замедлилось, и Флэттери уже не чувствовал себя в центре затягивающего светового водоворота. Издалека донесся слабый женский голос. Очень знакомый голос. И он звал его.

— Бои на продовольственных складах завершились, — доложила Марта. — Погромщиков под лозунгами «Мы хотим жрать!» так много, что сопротивляться им бесполезно. Часть наших соединений уже сдалась и открыла склады. Все склады за периметром захвачены.

«А там тысячи и тысячи пайков, приготовленные для челноков. Это же весь мой запас для безднолета!»

Флэттери почувствовал, как мурашки бегут по коже.

— Там одного зерна хватит на то, чтобы кормить три тысячи человек в течение десяти лет, — пробормотал он. — Вяленой рыбы на пятьдесят тысяч человек! Только добавь воды, разболтай и вари. Винный концентрат — разбавь литром воды и хоть упейся! Хлеб и рыба, чтобы накормить толпы людей… Вино, разбавленное водой… Если бы безднолет мог путешествовать во времени, я мог бы стать Иисусом Христом. Вот дерьмо-то!

Глава 59

Сознание — дар змия.

Раджа лон Флэттери, пятая копия, из корабельных архивов

— Стоять!

Длиннолицый охранник, вооруженный шокером и лазерником, занял квадратными плечами весь проем коридора, ведущего в Службу контроля над течениями. Один из его ремней был пристегнут к скобе.

— Я капитан орбиты! — рявкнул Мак. — А ты кто еще такой?

— Служба безопасности, — ответил охранник, взяв лазерник наизготовку. — Подробности можете узнать у капитана Бруда. Контроль над течениями взят под охрану по личному приказу директора.

Макинтош оттолкнулся от переборки за спиной и, как пушечное ядро, обрушился на стража. Удар в плечо, захват кисти — и лазерник с шокером перешли к Дварфу. А сыплющий проклятьями охранник повис вверх ногами, удерживаемый в этом положении двумя пожарными.

— Ты будешь висеть так сутки. А может, и двое, — с доброй улыбкой сообщил ему Макинтош. — Если, конечно, проживешь так долго. Но сколько времени ты проживешь, зависит от того, сколько ты сейчас мне расскажешь.

— Я уже сказал все, что знаю! — раздался полузадушенный вопль.

— В шлюз его! — приказал Макинтош.

Охранника подхватили под руки и поволокли к выходному шлюзу Контроля.

— Нет! Нет! Не надо! — взмолился тот. — Я правда больше ничего не знаю!

— Сколько человек в отряде?

— Шестнадцать.

Мак не спеша стал откручивать крепежные винты люка.

— У меня другая информация. Так сколько же ваших прилетело и сколько из них вошло на станцию?

— Мы все здесь, коммандор. Шестнадцать солдат и шестнадцать технарей.

— И где они все?

Молчание.

— В шлюз его, джентльмены. И поставьте декомпрессоры на самый медленный режим. Так что мы еще успеем поговорить, если тебе придет охота. Но уже по интеркому. Декомпрессоры мы остановим только тогда, когда ты нам споешь арию до самого конца.

Едва Мак захлопнул люк за спиной пленника, как заметил, что по эскалатору в коридор спускается еще с полдюжины людей Бруда в полной боевой экипировке.

Мак повернул рычаг, и из шлюза с шипением начал выходить воздух.

— Вся команда челнока из наших! — истерически завопил пленник. — На борту осталось два солдата и три механика! В состав гологруппы входят двое солдат и три техника! Группа захвата ОМП — три солдата, два техника! Захват Контроля — четыре солдата, четыре техника, считая меня и капитана Бруда! Остальные должны захватить безднолет. Прошу вас, не откачивайте воздух! Не оставляйте меня здесь!

— Пусть посидит пока там, на случай, если я передумаю, — приказал Макинтош. — И если обстоятельства позволят, мы пополним нашу коллекцию в шлюзе. Но главное — захватить Бруда, чтобы понять, что у Флэттери на уме. Внеплановое подключение ОМП, захват Контроля и безднолета… Похоже, дела у директора идут не так хорошо, как ему хотелось бы. Вполне вероятно, что он уже собрался в небольшое путешествие.

Внезапно взвыли сирены и замигали лампочки над всеми люками. Цветозвуковое сочетание означало нападение извне. Мак всегда считал учения по этой части пустой тратой времени и сейчас очень пожалел о своем легкомыслии.

— Рэт, бери своих людей и иди отбивать челнок. Барб, твое дело — безднолет, ты лучше всех в нем ориентируешься. В подмогу возьми Уиллиса и его инженеров. Только помни: никаких лазерников. Вы в скафандрах, вот и используйте вакуум. Остальные остаются держать оборону здесь. Флэттери нам больше не доверяет, так давайте докажем ему, что он совершенно прав.

Мак знал, что, пока на станции царит невесомость, у него есть ощутимые преимущества перед капитаном Брудом. К тому же даже если его технарям удастся разобраться в старой автоматике, то принципиально новая аппаратура, выращенная островитянами по спецзаказу Макинтоша, может стать для них весьма неприятным сюрпризом. Да и вряд ли можно называть аппаратурой резервуары с тканью келпа, обрабатывающей информацию электрохимическим путем и использующую в качества банка данных собственные клетки. Это и был центр связи орбиты с Пандорой. Скорость обработки информации и передачи сигнала многократно превышала возможности любой созданной прежде механической аппаратуры.

«Слишком поздно, Радж, — подумал Мак. — Контроль над течениями уже никогда не будет прежним».

Бруд не имел ни одного шанса. К тому времени, когда его техники сумеют разобраться в кухне Макинтоша, все они успеют обзавестись правнуками.

Глава 60

Я есть — это свято, а дом мой — бездна.

Хьюстон Смит

От жара обоих солнц над пляжем поднялся легкий туман; оставшиеся после ливня лужи стремительно испарялись, и мокрый песок быстро превратился в сухой. Но даже сквозь туман солнца палили нещадно, и Криста почувствовала, что нос и плечи у нее обгорели. С моря прилетел порыв ветра и словно погладил ее обожженную кожу прохладным шелковым платком. Ветер рассеял туман, и она увидела, что море теперь намного ближе, чем было.

— Прилив начинается, — прошептал Бен.

И хотя он стоял рядом и держал ее за руку, его голос донесся словно издалека. Отчего-то он часто заморгал, и все его движения стали вялыми и сонными.

«Опять надышался, — поняла Криста. — Интересно, что люди при этом чувствуют?»

Ее лично пыльца скорее возвращала к реальности, нежели уводила от нее. Она была для Кристы персональным антидотом, антиамнезином, открывавшим клапаны, сдерживающие поток воспоминаний.

Она помнила Зенца. Когда он впервые появился в ставшей ей домом лаборатории в Теплице, то был еще в чине капитана. С его приходом не стало одной из исследовательниц — молодой островитянки, преподававшей социальную психологию в колледже таоЛини. Кристе Адди нравилась. Она приходила раз в неделю, расспрашивала девушку о ее снах, а потом они мирно коротали время за чашкой чая в солярии. Тогда Кристе был двадцать один год, и она ничего не помнила о том, что было с ней до того момента, как ее извлекли из моря.

Адди Тень Облака пыталась найти способ вернуть ей память. И в процессе этих занятий она стала первым настоящим другом Кристы среди людей. Но из-за Зенца Криста больше не осмелилась заводить друзей. Пока не встретила Бена. Она помнила, как Зенц вошел однажды в лабораторию и, даже не снимая лазерника с плеча, как-то буднично предложил Адди: «Иди за мной». И тут же в коридоре, у самого люка комнаты Кристы, спокойно и деловито застрелил ее. У Кристы началась бурная истерика, и Флэттери пообещал, что уберет Зенца. А еще через четыре года бывший капитан вновь замаячил на горизонте, но уже в чине главы службы безопасности. И вот тогда-то Криста всерьез задумалась о побеге из Теплицы.

Туман еще не рассеялся и скрывал все, что происходило на расстоянии нескольких десятков метров. Еще вчера, увидев Зенца, Криста перепугалась бы до беспамятства, но сегодня она его ничуть не боялась. Всколыхнувшаяся в ней память келпа предупредила ее о том, что второй плывший сквозь туман человек, Спайдер Неви, тоже опасен. И еще она узнала о сложности отношений между ним и Зенцем: как ни странно, это скорее помогало им действовать совместно, нежели мешало.

Келп показал Кристе инцидент в лагуне, когда Неви набирал горючее. И ей даже удалось вломиться в сознание Зенца. Никогда в жизни она не видела, чтобы в человеке скопилось столько страха. Но помимо этого, в нем жила еще и ненависть, рожденная страхом перед Флэттери и потом переродившаяся в чудовищную форму страха перед Спайдером Неви.

«Если их разлучить, они быстро сломаются», — подумала она.

Созданный Флэттери мир рушился, он сам пожирал себя и умирал в корчах, уже не успевая найти себе новые жертвы. Именно это и увидел Зенц, когда попал под воздействие келпа. И только ему и Кристе было известно, что в этот момент он принял твердое решение непозволить Флэттери затоптать его, а Неви — придушить.

Единственным, чего туман не скрывал от Кристы, было море. Дымка раздвинулась перед ней, словно занавес, открывая весело бегущие волны со вскипающими бурунчиками и сверкающее на солнце, простирающееся до самого горизонта водное царство. И везде, куда только хватало взгляда, из воды плавно вздымались и вновь опускались стебли келпа. Криста любовалась игрой стеблей и далеким горизонтом и чувствовала себя спокойной и умиротворенной.

— Нашел время нанюхаться! — пробормотал Бен и яростно затряс головой.

— У Рико есть план, — сообщила Криста. — И он готов привести его в действие… Уже начал.

Перед Кристой возник еще один световой щит Рико, и ее наэлектризованные волосы, тихонько потрескивая, взметнулись короной над головой. Выпарившие всю влагу из песка солнца покрыли ее кожу легким налетом соли. Туман придал голограмме Рико еще большую достоверность. Находящаяся с ее «изнанки» Криста теперь словно смотрелась в затуманенное зеркало, почему-то отказывающееся отражать ее и Бена. На глазах девушки две тени приблизились к самым границам скрывавшей их с Беном проекции и остановились, чтобы обсудить дальнейшие действия.

— Прикрой меня слева, — приказал Неви. Его голос звучал абсолютно спокойно и буднично. — А я засеку цель и залягу.

— Но ведь они же… Они же исчезли!

— Это обычный съемочный трюк, — отмахнулся Неви. — Они там, и никуда им от нас не деться. Повтори задание.

— Прикрытие. Десять метров слева. Только я ни черта не вижу сквозь эту кашу, — невнятно пробулькал Зенц.

— Озетт! — крикнул Неви. — Она больна! Ей нужно вернуться в лабораторию, или она умрет! Ты и сам это знаешь! У вас нет выбора! Отдай ее нам!

Бен приложил палец к губам, призывая ее не отвечать, и прошептал: — Он нас не видит. Замри.

Гигантский голоэкран на дымке тумана плясал перед глазами Кристы, и она не могла различить лиц тех, кто стоял за ним. Внезапно ей показалось, что две гротескные тени за экраном слегка засветились, что придало всей картине какой-то странный сюрреалистический оттенок. Три вспышки лазера разорвали световой занавес, и он взорвался тысячами сияющих осколков. Бен толкнул Кристу, и оба упали на камни. В ту же секунду изображение изменилось.

— Не шевелись, — прошептал Бен. — Превосходное голо. Высший класс!

Они лежали, скорчившись за огромным черным валуном, наполовину прикрытым куском нагретой солнцем шкуры дирижаблика. Тесно прижавшись к Бену, Криста почувствовала себя в полной безопасности. Сквозь укрывавший их световой занавес пробивались реальные солнечные лучи. Прикоснувшись к шкуре, Криста почувствовала, как в ее тело потоком вливаются новые силы и крепнет убеждение в том, что Неви уже проиграл.

— Пока мы остаемся внутри проекции, они нас не увидят, — прошептал Бен. Он пытался говорить как можно отчетливей, явно борясь с оцепенением, навеянным все еще действующей на сознание пыльцой. Он лежал неподвижно, а взгляд быстро перебегал с одного предмета на другой. Бен хотел оставаться в курсе происходящего.

— До сих поверить не могу! — вновь зашептал он. — Мы внутри голопроекции!.. Но где, черт возьми, он сумел найти триангулятор? А как же с монтажом?..

— Все, что нужно, ему дала Аваата, — отозвалась Криста.

— Хотелось бы видеть, что творится снаружи. Сейчас мы внутри светопроекции. Видишь край экрана? Он проходит как раз там, где кончается шкура.

Бен протянул руку и потыкал пальцем в световой экран, любуясь, как он то появляется, то исчезает. Там, где его палец погружался в экран, на секунду возникало небольшое темное пятно.

— А туман доводит эту иллюзию до полного совершенства, — наигравшись, заметил Бен. — Все это легкое мерцание — следствие преломления света лазеров в мельчайших капельках воды, из которых состоит туман. Но как красиво!

— Озетт! Я все равно увезу ее, живую или мертвую! — раздался голос Неви всего в двух шагах. — Если она будет мертва, мы убедим весь мир, что это ты убил ее. Если останется в живых… то у тебя появится шанс сохранить и свою жизнь. И доброе имя.

— Он идет сюда, — прошептала Криста. — Значит, что-то заподозрил.

— Не волнуйся, он уже понял, что его дурят, но нас не видит.

Еще три вспышки разорвали экран, и верхушка валуна над их головами мгновенно накалилась докрасна. Бен закрыл собой Кристу, чтобы защитить от жара. Похоже, на нее пыльца действовала иначе, чем на него: не одурманивала, а наоборот — приводила в себя. Наконец-то Криста почувствовала, что полностью освободилась от воздействия снадобий Флэттери.

— Я думаю, что пыльца… Ты был абсолютно прав, — зашептала она Бену на ухо. — Она полностью нейтрализовала все, чем меня напичкали в лаборатории.

Криста покрепче прижалась к Бену, и ей показалось, что ее собственное тело тает и просачивается сквозь тело любимого… что атомы, из которых они оба состоят, совершенно перемешались. Она словно превратилась в поток света — не материальный, но несущий определенную идею, образ, иллюзию. При этом она не испытывала ни боли, ни удовольствия — эта метаморфоза была естественной и происходила с ней помимо ее воли и желания.

— Бен, — прошептала девушка, борясь со страхом. — Бен, ты здесь?

— Да, — дохнуло теплом ей в ухо. — Я здесь.

— Прости. — Она вдруг осознала, что происходит нечто особенное, некая безудержная сила нарастает в ней, совладать с которой она не сумеет. — Прости.

И вновь, как тогда в порту Калалоча, лава неизмеримой ярости поднялась в ее сердце и взорвалась с оглушительным и одновременно беззвучным грохотом. На пляже воцарилась полная тишина. Лишь волны прибоя все так же с тихим шорохом набегали на камни.

«Добро пожаловать домой, Криста Гэлли!» — раздался в голове беззвучный голос. Это говорил с ней умирающий дирижаблик, это говорила с ней Аваата.

И Кристу вновь охватило уже знакомое чувство легкости, отрешенности от своего физического тела. Воздух между ее рукой и шкурой засветился и наполнился уже знакомой вибрацией. И она поняла, что огромный дирижаблик, с которым она мысленно связана, прощается с ней. Она физически ощутила солнечное тепло, согревавшее его гигантский парус.

«Мы связаны единым стеблем, Криста Гэлли…»

Теперь она все вспомнила. До того, как ее вытащили на сушу после «подрезки» келпа глубинными бомбами, она жила там в одном из стручков. Воспоминания нахлынули с такой отчетливостью, что она застыла, словно окаменев. Но рядом раздался стон Бена, и Кристе пришлось вернуться из прошлого к настоящему. Голограмма исчезла, и лишь остатки тумана клубились над усеивающими пляж скорчившимися телами.

— Мне показалось, что я умер, — признался Бен. Он уже поднялся на ноги и стряхивал с брюк песок. — Как ты это… Что вообще ты такое сделала?

Криста не ответила. Ей до сих пор казалось, что она одновременно существует в двух мирах: здесь, на пляже с Беном, и в море, с ее добрым стражем — Аваатой. Буквально в двух шагах лежал Неви — в глазах его не было ни тени сознания, а из носовой щели сочилась кровь. Девушка подошла к нему и подняла выпавший из его рук лазерник. Рико, уже пришедший в себя, неуверенной походкой приблизился к Зенцу и разоружил его.

— Прошу прощения, сестра, — склонился он перед Кристой в шутливом поклоне, — но брат многого не понял и хотел бы получить разъяснения.

Он покачнулся и с трудом удержался на ногах, уцепившись за ближайший валун.

Монахи тоже стали понемногу приходить в себя: они поднимались на четвереньки и трясли головами. Но нескольким из них уже никогда не суждено было подняться — Неви стрелял метко. Криста ощущала себя так, словно стала больше, выше и сильнее, — даже Рико смотрел на нее теперь снизу вверх. Еще один глубокий вдох насыщенного пыльцой воздуха — и она почувствовала, как в тело вливается невиданная сила. Прилив уже поднялся так высоко, что одна из волн лизнула ее ногу, а другая окатила все еще лежащего без движения Неви.

— Ну что, Рико, ты до сих пор считаешь, что меня надо держать подальше от келпа?

Он покачал головой и попытался улыбнуться:

— Существует два железных правила. Первое: никогда не спорь с вооруженной женщиной.

Криста вспомнила о лазернике, который все еще держала в руках, и взглянула на него с неподдельным удивлением, так, словно в первый раз в жизни видела эту вещь.

— Ну хорошо, а второе? — спросила она.

— Никогда не спорь с вооруженным мужчиной!

И все трое расхохотались.

— Да, но ты спорил с Неви! — воскликнул Бен. — И посмотри, чем это кончилось!

— Я с ним не спорил, — уточнил Рико, — я его просто дурил. Точнее, дурила его Аваата. А теперь, ребята, у нас с вами работы невпроворот. Хотите — верьте, хотите — нет, но нам надо любой ценой сохранить Флэттери жизнь. Если нам это не удастся…

— Спасать Флэттери?! — взревел Бен. — Это он заварил всю кашу. Так пусть теперь расхлебывает!

— Нет, расхлебывать будем все вместе, — возразила Криста. — Жизнь человека на Пандоре неприкосновенна. Рико прав. Нам нужно остановить его, но он должен остаться в живых.

Некоторые из зааватан уже поднялись на ноги и, качаясь, побрели к Кристе. Бен подхватил Неви под мышки и оттащил подальше от полосы прибоя, а подошедшие монахи связали ему руки за спиной куском прочного линя.

— Я никогда не видел голограммы такого качества. — Бен обернулся к Рико. — Как тебе это удалось?

— А я думал, ты меня об этом уже не спросишь, — ухмыльнулся оператор.

Он поднял лежащую на берегу плеть келпа, ласково погладил и бережно опустил в воду.

— Маленький фокус. Думаю, наши друзья-монахи позаботятся об этих двух обормотах. А вас я прошу следовать за мной. Я хочу познакомить вас с моим другом Аваатой — лучшей в мире голостудией.

С края обрыва донесся предостерегающий крик одного из монахов-охранников, и тут же над пляжем закружилась стая злобных рвачей. Бен вырвал лазерник из рук Кристы и оттолкнул ее за спину Рико, а сам немедленно открыл огонь. Он стрелял короткими очередями, и воздух вокруг него напитался запахом озона. Двум рвачам все же удалось прорваться сквозь огненный заслон, и они вынырнули из тумана всего в какой-то дюжине метров от Бена. Остальные отступили, волоча с собой тела погибших, чтобы тут же, устроившись на безопасном расстоянии, их съесть. А двух прорвавшихся вперед тут же расстреляли заваатане.

— Они такие… такие быстрые… — прерывающимся от пережитого волнения голосом пробормотала Криста и только теперь заметила, что судорожно цепляется за локоть Рико.

На сей раз он не стал шарахаться и вырывать руку — напротив, он обнял девушку за плечи и прижал к себе.

— Да, здесь, наверху, нельзя расслабляться. А у тебя, старина, есть еще порох в пороховницах.

— Кое-кто из нас навсегда останется молодым! — рассмеялся Бен. — Так что надо соответствовать.

Он взял Кристу за руку, и все втроем с облегчением вздохнули.

— Если они все не слопали друг друга, то мы можем освежевать одного — будет тебе шкура рвача на память, — предложил Рико Кристе.

— И что мне делать с этой мертвечиной? — фыркнула она, непроизвольно вздрогнув. — Гораздо больше меня интересует жизнь!

— Съел? — подмигнул Бен Рико. — А теперь пошли. Я хочу посмотреть на эту вашу невероятную студию.

Вечерний бриз разогнал остатки тумана, и теплые лучи солнц ласкали кожу. Гидрокостюм Кристы от тепла обвис и, пока она шла вслед за Беном по пляжу, то и дело цеплялся за острые края камней, в изобилии валявшихся у подножья утеса. Потайной вход, прятавшийся под валуном, охраняли два заваатанина в зеленых комбинезонах.

— За мной! — скомандовал Рико. — Правда, я туда попал более экзотическим путем. Смотрите под ноги — ступеньки влажные, и легко поскользнуться.

Криста шагнула в темный проход, и в лицо ей дохнуло прохладной влагой. Все стены туннеля были украшены барельефами, изображавшими келп, море, рыб и солнца. Прежде чем погрузиться в подземную тьму, девушка оглянулась, словно прощалась с солнечным светом.

— Смотрите-ка! — воскликнул Бен, указывая в небо. — Дирижаблики! Они несут судно, на котором прибыли эти двое!

Из-за края обрыва выплыло несколько дирижабликов. Двое несли в щупальцах серебристое тело амфибии. Затем они закружились в танце, выпуская из водородных мешков воздух. Свист стравливаемого воздуха напоминал старинный островитянский сигнал «Все в порядке». Огромные оранжевые паруса раскрывались и опадали в едином ритме. Солнечные лучи пронизывали мембраны, и даже снизу Криста могла разглядеть ювелирный рисунок кровеносных сосудов.

— Стражи оракула, — сказал один из заваатан. — Их, как и нас, Аваата прислала к вам на помощь. Не нужно их бояться.

Кристе показалось, что теперь ветер доносит другой свист: «Авааатаа, Авааатаа, Авааатаа…»

— Пошли, — поторопил друзей Рико. — Ребята тут сами все приберут. А у нас не так уж много времени.

Они спустились по скользким ступенькам, и за поворотом, там, где Криста ожидала встретить тьму, открылась большая ярко освещенная пещера. Свет струился из пруда, и Криста физически ощутила его тепло и пульсацию жизни, исходящую от плавающих в воде темно-зеленых листьев.

— А меня сюда Аваата перенесла под водой, — сообщил Рико. — Через вот этот пруд. Еще один выход из моря находится там, на пляже, но им можно пользоваться только при отливе. Я с трудом там протиснулся. Ну а здесь — полный комфорт.

Здесь пахло как в прекрасном саду, вот только цветов не было видно. В центре пруда из воды вздымался огромный корень, спиралью уходящий в потолок.

— А ведь он идет оттуда, сверху, — заметил Бен. — Эту скалу изрядно перекорежило во время землетрясения в 82-м. Вы только поглядите на это чудовище!

Криста внимательно оглядела корень и убедилась, что Бен прав — он не рос из пруда, а наоборот, врастал в него. Чем выше, тем он был толще. А там, где на высоте тридцати метров он уходил в скалу, базальтовый потолок мерцал тысячами искр, отражавшихся от слюдяных вкраплений.

— Это один из самых старых корней, — тихо сказала Криста. — Он очень древний.

Стены и купол пещеры покрывал сплошной ковер ползучих растений. Как только все трое двинулись к пруду, раздались приветственные аплодисменты. Собравшиеся для встречи гостей заваатане скандировали: «Крис-та, Крис-та, Крис-та!» И в такт их голосам пульсировал свет в пещере.

— Посмотри на себя, — прошептал Бен. — Ты же вся светишься!

И это был не образ, не фигура речи — действительно, все тело Кристы, кроме кисти, за которую держал ее Бен, озарилось ровным мягким сиянием. Но это не было отражением света келпа — это был ее собственный свет, пульсирующий в такт биению сердца. И с каждым его ударом она ощущала себя все сильнее и сильнее.

— Благодарю вас! — Криста поклонилась встречавшим ее заваатанам. — Спасибо вам всем. Ваши мечты о новой Пандоре в самом скором времени исполнятся.

Она ступила на край бассейна и словно растворилась в бьющей оттуда мощной волне энергии. Вновь, как когда-то, огромное сердце Авааты раскрылось перед ней. Она одновременно смотрела тысячами глаз людей всей планеты. И некоторыми из них видела сейчас саму себя, стоявшую на краю пруда.

И она услышала свой голос, разносящийся по пещере с небывалой мощностью:

— Страх — разменная монета в царстве Флэттери. Будем ему платить той же монетой.

С ее простертых над прудом рук прозрачной вереницей вспорхнули самые разные образы и заполнили всю пещеру. Ее тело растворялось в море, и она вздымала тысячи рук к небу с радостью и надеждой.

Кто-то из объединившихся судорожно вздохнул, и по пещере разнесся, нарастая, общий возглас:

— Келп! Смотрите на келп!

Для этого не понадобилось выходить наружу — на огромном голоэкране открылась удивительная по красоте и масштабности картина: во всех морях Пандоры келп воздел свои стебли к небу, и становища сомкнулись, образуя огромные переливающиеся разноцветными огоньками арки. И плывущие в небе дирижаблики тоже светились, связывая между собой самые отдаленные становища как диких, так и одомашненных келпов.

Сквозь мерцание светового занавеса Кристе улыбался Рико, и она подумала, как он не похож на того Рико, которого она увидела впервые. Этот Рико был счастлив.

— Вы видите Аваату! — кричал он. — Келп восстал! Да здравствует Аваата!

Радостные возгласы и аплодисменты потонули в нежной мелодии, которую вела флейта и подчеркивал рокот водяного барабана.

— Но как?.. — От волнения Бен не закончил фразу. Он во все глаза смотрел на явившееся чудо — парад образов со всей Пандоры, такой объемный и яркий, словно все, кто находился в пещере, смотрели на него с морского обрыва.

— Это что-то вроде келпопроводов, но в мозгу, — пояснил Рико. — Но теперь, чтобы войти в контакт, уже не надо прикасаться друг к другу.

Оператор обернулся к Кристе и взял ее за руки. И тут же их окружило яркое сияние.

— Это заняло всего несколько секунд реального времени, но я уходил на много-много лет, — сказал он. — Я прожил твою жизнь, свою, даже жизнь Флэттери. И я узнал, что его тело — это бомба для келпа. Если Флэттери умрет, погибнет и келп. Стоит его сердцу остановиться, как тут же сработает механизм, открывающий его токсинохранилища, и все моря Пандоры в одночасье будут отравлены. Теперь вы понимаете, почему мы должны остановить его и спасти от его собственной злобы. Войди в келп, Криста. Расскажи об этом всему миру.

Криста почувствовала, как сильные руки помогают ей перейти на спираль корня и как в толпе монахов нарастает взволнованный шепот. И тут же она ощутила прилив радости и юной силы — она вошла в сознание Калеба Нортон-Ванга.

А еще через мгновение она почувствовала, что сеть связанных между собой разумов разрастается: все люди, собравшиеся по всей планете у оракулов, разделили общее сознание. И это был не просто обмен мыслями, это было неведомое доселе ощущение радости жизни, разделенное каждым, кто объединился. Криста чувствовала себя легкой, как пылинка, плывущая в потоках теплого воздуха, и каждая клеточка ее тела рассылала по всему света лучистые послания любви. Одна из искорок, вылетевшая из ее лба, устремилась в космос, туда, где тоже были еще не потерявшие надежду люди. И вот она уже сама смотрит с орбиты на Пандору и восхищается ее сияющими всеми цветами радуги морями.

«Теперь ты сама видишь, Криста Гэлли, — раздался беззвучный голос. — Срезанный стебель вновь пустил корни. В тебе все части воссоединились, но Аваата — это много больше, чем просто вновь объединившееся целое».

Глава 61

Если вы овладели каким-то действием, искусством, дисциплиной, мастерством, то воплощение его направьте так далеко, как только можно, раздвиньте его за все мыслимые и немыслимые границы, а затем смело вторгайтесь в царство магии.

Т. Роббинс

По приказу Дварфа Макинтоша все сектора станции в районе оси были заблокированы, а люди из них эвакуированы. В опасной зоне остались лишь коммандор и несколько пожарных, взявших на себя роль службы безопасности. Мак понимал, что, если Бруда загнать в угол, он может решиться на любой шаг, и потому приказал Спаду подготовить автоматы расстыковки на тот случай, если понадобится развести орбиту и безднолет. Но он был уверен, что Бруд в первую очередь нацелился на Контроль над течениями — захватить его легче, чем отправиться на авось в космический полет.

«Если нам повезет, ему не удастся захватить и безднолет, и станцию и удержать их, — думал Мак. — А если очень повезет, то ему вообще ничего не удастся захватить».

Еще со времен Лунбазы Дварф возненавидел ощущение тяжелого лазерника в руках, и хотя невесомость давала им большое преимущество перед Брудом и его людьми, все же капитан, глядя на энтузиазм парней своего отряда, сам вовсе не рвался в бой. Он был старшим по возрасту членом экипажа «Землянина» и успел обучить немало других групп, прежде чем сам по просьбе Флэттери отправился в полет.

Но теперь его уже не втянешь в подобную авантюру. С тех пор как Беатрис вошла в его жизнь и наполнила ее новым смыслом, он решил: никаких гибернаций, никакой «временной» смерти! Представив себе, как он держит на мушке капитана, Мак почувствовал, как тоскливо заныло под ложечкой, а руки затряслись. Он проверил крепления на главном входном люке Контроля.

«Не заперто».

По знаку командира четверо его людей натянули шлемы и загерметизировали скафандры. Затем проверили внутреннюю связь.

— Первый готов! — отрапортовал один из пожарных.

— Второй готов.

— Третий на связи.

— Четвертый здесь.

— Только аккуратно, — напомнил Макинтош. — Мы не для того все это так долго строили, чтобы разнести в хлам. Кроме того, не забывайте, что келпоштекеры не уцелеют в вакууме. Так что разгерметизацию прибережем на самый крайний случай. Второй и третий, прикрывайте меня с боков. Четвертый идет с первым. Ясно?

Четверо солдат разом подняли кулаки к плечам, подтверждая готовность (хотя номер второй при этом висел вверх ногами).

— Пошли!

Мак распахнул люк, и они ринулись в помещение, служившее им на протяжении последних лет родным домом. Во второго попали сразу, как только он появился в проеме. Третий, используя его тело как щит, ворвался в помещение и одним сильным ударом вывел из строя сразу двух охранников. Четвертый проплыл под самым потолком и завис над Брудом.

Капитан сидел, вольготно раскинувшись в командирском кресле, а дуло лежавшего у него на коленях лазерника было недвусмысленно направлено на «сеткомастер». Он даже не надел скафандра.

Мак на секунду застыл, не в силах оторвать взгляда от блестящего дула, нацеленного на мозговой центр системы, управлявшей всеми одомашнеными келпами в масштабах планеты.

— Доктор Макинтош, немедленно пристрелите обоих ваших людей, или через секунду эта штуковина отойдет в область легенд.

В одно мгновение в мозгу Мака выстроилась четкая логическая цепочка.

«Он блефует. Если он уничтожит «сеткомастер», то в течение года на Пандоре будет твориться такое, что не уцелеет никто». Но тут до Мака дошло, что капитан, вполне возможно, и не собирается возвращаться на Пандору. Вполне возможно, что он планирует воспользоваться безднолетом.

«Но ведь он не захватил его. Пока не захватил».

— Я хочу добавить, что, если меня сейчас убьют, — спокойно продолжал Бруд, — ваш ОМП тоже станет легендой. У нас есть своя связь, можете убедиться.

Мак заметил отражавшихся в главном мониторе четырех техников, спрятавшихся за шкафами. Все они находились на траектории выстрела лазерника Бруда. Только бы не дошло до стрельбы! Как оказалось, скафандры — плохая защита от лазерника.

Бруд набрал на консоли Мака код связи по интеркому.

— Я оставил присматривать за ОМП верного человека. Вы не могли не заметить, как он молод и горяч. И еще он очень нервный, чем не раз доставлял мне немало хлопот. Можете расспросить свою голозвезду, что случается, когда Уши начинает нервничать. Ты на связи, Уши?

Послышался кашель, а затем голос:

— Д-д-да, босс. Они тут мне все чего-то говорят, да я их не слушаю.

— Как идет подключение?

— Порядок! — Голос действительно звучал очень молодо. — Технари говорят, что еще максимум два часа — и все.

— Вы хотите подключить ОМП? — ошеломленно спросил Мак, даже не пытаясь скрыть удивления. — Но зачем?

— Мы можем захотеть отправиться в небольшое путешествие, доктор. Так, вернемся к этим двум мешкам с дерьмом. Я приказал вам от них избавиться.

— Я не стану этого делать, капитан. — Мак вновь овладел собой. Он откинул забрало шлема, уселся в кресло Спада и принял такую же небрежно-вольготную позу, что и Бруд.

— Если вы думаете, что я блефую…

— Нет. Вы не блефуете. Вы затеяли нечто серьезное. Игру, в которой «сеткомастер» — один из ваших козырных тузов. И вы не станете его обменивать на жизнь двух обычных рабочих.

— Хорошо, пусть убираются.

Мак кивнул своим ребятам и скомандовал по внутренней связи:

— Все в порядке. Охраняйте люк. И этих двоих и четверых техников заберите с собой.

— Они останутся!

— Выйдут все, кроме вас и меня, — заявил Мак. — Вы сами понимаете, что это оптимальный вариант. Кроме того, у ваших охранников появится шанс остаться в живых. А что до остальных… они все равно ничего не могут сделать, пока ситуация не изменится. Разве я не прав?

Бруд сердито засопел, но все же махнул рукой, приказывая всем выйти. Первым вынесли раненого, на которого капитан даже не взглянул. Он неотрывно следил за мониторами «сеткомастера», транслирующими происходящее в различных секторах морей Пандоры. Все они были залиты каким-то странным сиянием, а голопроектор окутывала странная дымка.

Внезапно с главного монитора хлынул поток серебристого сияния, расплескался широкой волной по полу и лизнул ботинок Бруда. Голопроектор тоже засветился подобно маленькой луне. Судя по отражению на переборке, этот странный свет залил все помещение.

«Это келп, — пронеслось в голове Мака. — Вот только что все это значит?»

Лазерник капитана по-прежнему был нацелен на «сеткомастер», но по показаниям дисплеев Мак увидел, что вся сетка странным образом изменилась — волны шли тугими спиралями вокруг становищ. Либо Бруд не заметил сияния, либо не знал, что это необычное явление.

«Кто-то перехватил управление всей системой и теперь перенастраивает ее!»

Но что бы сейчас ни происходило, это означало, что «сеткомастер» вышел из игры. Теперь он был всего лишь аппаратом, регистрирующим происходящие изменения, — не больше.

— Так это Флэттери послал вас сюда? — спросил Макинтош.

Бруд бросил на него косой взгляд, но довольно вежливо ответил:

— Да, это он меня послал.

— И вся эта пальба, которую вы здесь устроили, что, тоже по его приказу?

— Я следовал… духу, а не букве его приказов.

— Тогда почему я об этом…

— Потому что вы тоже часть приказа, доктор.

Бруд развернулся вместе с креслом к Макинтошу, и тот поразился, насколько мрачными и старческими были глаза на этой еще мальчишеской физиономии. Теперь дуло лазерника Бруда было направлено на грудь Мака. А сияние продолжало струиться уже со всех экранов за спиной бледного от напряжения капитана.

«Вся планета светится, — думал Мак. — Это келп. Но что же все это значит?»

— Мне было приказано захватить Контроль над течениями и не спускать глаз с этой Татуш. — Бруд говорил тихо, почти шепотом. — Нам было велено исключить из программы новостей любое упоминание об Озетте, заменить — при необходимости — часть ее группы и проводить журналистку на орбиту. Директор считал, что она вполне могла повлиять на вас, и поэтому нам следовало взять под охрану как Контроль над течениями, так и проект «Безднолет».

— И поэтому вы запугали ее до смерти, перестреляли всю группу, убили моих охранников и теперь собираетесь уничтожить «сеткомастер» и спереть безднолет. И вы собираетесь повесить эту лапшу на уши Флэттери, капитан?

Бруд усмехнулся, показав острые белые зубы, но его глаза остались холодными, как пласталь.

— Это у нас семейное, доктор. До вас вряд ли дошли слухи о том, что мой настоящий отец — Флэттери. А моя мать — я даже имени ее не знаю — была одной из его многочисленных наложниц. Ну а в результате их интрижки получился я. Во всяком случае, так говорят.

Мака не столько поразило сообщение о родстве капитана с Флэттери, сколько звучавшая в его голосе холодная ярость.

«Горячий гнев сжигает того, кто гневается, но холодная ярость убивает других».

Мак хотел ответить, но капитан Бруд остановил его жестом и продолжил:

— Держите свои соболезнования при себе, доктор. Мне от них ни холодно ни жарко. Я не один такой. Нас, привилегированных ублюдков, более чем достаточно. Если он узнает однажды правду, то будет мне благодарен уже за то, что я его не доставал на эту тему, а если не узнает… — Он пожал плечами и прикусил губу. Серебристое сияние поднялось уже до его лодыжки. — Другим повезло меньше. К примеру, моей матери — кем бы она там ни была. Директору нужна власть. И мне нужна власть. И так или иначе, но я ее получу.

— Внизу объявлен код «Брут». Ваша акция — часть операции?

Бруд расхохотался, и от одного вида его острых зубов Мака пробрала дрожь.

— Я победитель, доктор. Я заранее присоединяюсь к победившей стороне. Беспроигрышный вариант! Если победит Флэттери, то окажется, что я спас для него безднолет и его драгоценные келпопроводы. А если проиграет, значит, я спас все это для того, кто его одолеет.

— А что будет, если та или другая сторона обратится к вам за помощью?

— А у нас связь барахлит — надо же, какая неприятность! Так ведь это у вас дело обычное, доктор, не так ли?

Мак улыбнулся:

— Есть такое. Это наша вечная головная боль.

— Да, я знаю. Мои люди хоть и новички в невесомости, но в технике разбираются. Мы уже давно подглядывали за вами, так, для практики. Я очень неплохо вас знаю, доктор Макинтош. А насколько хорошо вы знаете меня?

— Да я вовсе вас не знаю.

— Не скажите. Вы, например, знали, что я не буду стрелять в «сеткомастер», во всяком случае, пока. И вы знали, что, если бы я действительно захотел, чтобы ваши люди умерли, они бы умерли. И вы вместе с ними. А теперь расскажите, что вы еще обо мне знаете.

Мак поскреб подбородок. Капли крови номера два, словно рассыпанное ожерелье из красных бусин, легкой стайкой подплыли к нему. Дварф попытался припомнить, кому из пожарных он дал этот номер, но в голове было пусто. Впрочем, раз Бруду пришла охота поболтать, тем лучше — нужно тянуть время всеми возможными способами.

— Да, вы все продумали, — усмехнулся Мак. — Даже то, что можете поспешить и встать не на ту сторону. Но и в этом случае у вас остается для бегства безднолет. Если, конечно, вы сумеете собрать экипаж.

— У меня есть вы, доктор, — сверкнул ответной улыбкой Бруд. — Член самого первого экипажа. И кроме того, у меня есть ОМП. И еще, готов спорить на что угодно, вы, как человек умный, наверняка предусмотрели какую-нибудь дублирующую его систему, типа «сеткомастера». Да, именно так: дубль для дубля…

Бруд вновь расхохотался. Дулом лазерника он согнал капельки крови в один шарик и запустил его в дальний угол. Серебристая пласталь лазерника покрылась мелкими красными брызгами.

Откуда-то из глубин тренированной памяти Мака выплыл инструктор с Лунбазы, рассказывающий о том, насколько «чистое» оружие лазерник: огненный сполох практически мгновенно закупоривает все сосуды, и крови не выливается ни капли. Практика, однако, доказала, что бывает и иначе.

Но тут ярчайшая вспышка резанула по глазам, и Мак рефлекторно зажмурился. Бруд, похоже, пытался встать с кресла, но ему почему-то это не удавалось.

— Что за чертовщина?!

Мак осторожно открыл глаза, и по его щекам покатились крупные слезы, однако, если хорошо прищуриться, он что-то видел. И то, что он увидел, заставило его и без того учащенно стучавшее сердце заколотиться как сумасшедшее.

«Если бы свет был твердым, то он выглядел бы именно так».

Теперь свет был уже не таким ярким, но Дварф ощущал всем телом, всей кожей его материальную плотность: он не был горячим, как, скажем, солнечный свет, и упруго давил на тело, как активизированный скафандр.

Мак оттолкнулся от кресла, подлетел к Бруду и попытался завладеть его плавающим над консолью лазерником. Но Маку не повезло: в ту же секунду, когда он взялся за приклад, капитан открыл глаза, дернул оружие к себе, а еще через мгновение его дуло смотрело в лоб Макинтоша.

— Доктор, вы что, еще не поняли, кто здесь хозяин? Я в любой момент могу вас зажарить, но пока не буду торопиться. Пожалуй, я приготовлю из вас с вашей подружкой обед из двух блюд. Но это чуть позже. А сейчас вам лучше честно рассказать, что за хрень такая здесь происходит.

Его перебил прорвавшийся по интеркому перепуганный голос:

— Капитан Бруд, мы ничего не видим! Весь отсек залило ярким светом. И идет он от… от мозга! Я…

Потом раздался какой-то шум, похожий на звуки борьбы, и Мак понял, что его отряд захватил отсек с ОМП. Последние события сбили с Бруда спесь, и первый раз за все время их знакомства Мак увидел в глазах капитана что-то похожее на страх.

— Я, честно говоря, сам не понимаю, что происходит… — начал Мак, но Бруд не дал ему договорить.

— Не делайте из меня идиота! — завопил он, брызгая слюной, тут же разлетевшейся во все стороны маленькими сияющими шариками.

— Скорей всего, это работа келпа, — самым спокойным тоном, на которой был в данный момент способен, объяснил Мак. — Мы сейчас вовсю используем подключение к нему, в частности, оборудование ОМП тоже базируется на нем…

Но тут Бруд издал странный горловой звук и изумленно уставился на что-то за спиной Мака. Дварф уцепился за скобу и плавно развернулся, прикрыв глаза ладонью. Все мониторы демонстрировали различные сцены из истории Пандоры, начиная с прибытия Корабля.

— Это… это мои воспоминания… — задыхаясь, прошептал Бруд. — Все дома, в которых мы жили… моя семья… кроме… кроме… Кто это такая?

На всех экранах, заслоняя остальные картины, стало проступать женское лицо. Оно то выцветало и растворялось, то появлялось вновь еще отчетливее… Уж кто-кто, а Мак узнал ее с первого взгляда: это была Алиса Марш. Но сейчас она выглядела так, как двадцать лет назад.

Ее тихий голос заполнил все помещение и, казалось, полился одновременно со всех сторон:

— Если вы готовы к нам присоединиться, то мы можем начинать.

В наступившей тишине свет сгустился и превратился в огромный висящий прямо в воздухе люк. Он выглядел таким же материальным, как рука Мака, и кроме него уже ничего не было видно: все помещение Контроля, все столы, кресла, аппаратура — все исчезло за сияющим световым занавесом. Мак остался наедине с люком, хотя и слышал тяжелое дыхание стоящего в двух шагах от него Бруда. Но ощущение полного одиночества было настолько сильным, что он чуть было не протянул руку, чтобы дотронуться до капитана и убедиться, что тот все еще здесь.

«Бой с Тенью», — подумал Мак. — Выходит, они научились делать и такое…»

— Это еще что за дерьмо? — раздался злобный выкрик Бруда. — Если опять какие-нибудь фокусы келпа, то меня просто так не обдуришь! А если все это светопреставление твоих рук дело, то считай, что ты уже покойник.

И, прежде чем Мак успел его остановить, Бруд выстрелил прямо в люк. Но лазерник почему-то вышел из повиновения и заработал на полную мощность, выжигая весь заряд без остатка. Судя по лицу капитана, это было для него полным сюрпризом. А люк разлетелся на тысячу сияющих осколков, тут же превратившихся в тысячи люков и дверей поменьше, которые закружились в танце перед ошеломленным Маком.

Беспрерывно палящий лазерник раскалился настолько, что Бруд уже не мог держать его в руках и попытался отбросить взбесившееся оружие, но пластальной корпус уже раскалился докрасна и прикипел к ладоням. Лицо капитана побагровело, вены на шее набухли, крик рвался из груди, но он стиснул зубы и не издал ни стона, пока заряд не выгорел до конца.

Мак был все это время словно в каком-то коконе — он не слышал ни звука, не чувствовал никаких запахов. Он только смотрел, как капитан беспомощно кружится в воздухе, держа на отлете сожженные до костей ладони. Обернувшись, он вновь увидел перед собой люк, но если раньше он напоминал стыковочный шлюз орбиты и безднолета, то теперь был точной копией двери, ведущей в конференц-зал на Лунбазе. Мак бывал там только тогда, когда руководство знакомило всех с планом новых экспериментов в области изучения искусственного разума. При одном воспоминании о некоторых совещаниях у него до сих пор шевелились волосы на голове, а ладони покрывала липкая испарина. Но сегодня эта дверь не вызывала у него неприятных ассоциаций.

В том, что это иллюзия — голограмма самого высшего качества, он не сомневался. Он уже имел опыт работы с голопроекциями четвертого и пятого поколений, но эта… Она выглядела абсолютно реальной, словно свет перешел в иное качество и приобрел объем и вес, свойственный объектам иной субстанции.

— Как они этого добились? — спросил он вслух. — Это что, голопроекция тысячного поколения?

На миг ему показалось, что каждый атом в комнате, сам воздух и его судорожное дыхание заняли свои четко определенные места на картине. Мак протянул руку вперед, зная, что она должна пройти сквозь висящий перед ним образ, но пальцы ощутили плотную поверхность реальной двери. Бруд и все окружающее вновь растворились в сиянии фона, и перед Маком остался один-единственный материальный объект — старинная дверь, будившая воспоминания о Лунбазе. Ему даже послышались какие-то голоса по ту сторону, а затем их заглушил радостный смех Беатрис.

— Присоединяйтесь к нам, доктор, — вновь пригласил льющийся со всех сторон тихий голос. — Без вас у нас ничего не получится.

Мак неуверенно потянулся к дверной ручке, и дверь тут же вновь преобразилась: теперь это был вход в арборетум на Лунбазе, огромную оранжерею под плазмагласовой крышей. Он любил бывать там и порой часами бродил в лунных сумерках по поросшим мягким мохом лужайкам, прислушиваясь к шороху листьев деревьев и всей грудью вдыхая запахи цветов. Да, эту дверь ему очень хотелось открыть, даже несмотря на некоторую настороженность, все еще таящуюся где-то в глубине души: ему была неприятна мысль о том, что, вполне возможно, его сознанием манипулируют.

Его пальцы нащупали вполне реальные винты, и через мгновение люк распахнулся, обнаружив комнату, которая была освещена еще ярче той, в которой он находился. Но почему-то он мог смотреть не щурясь, и режущая боль в глазах прошла. А навстречу ему из светящейся дымки уже спешила…

«Я умер! — пронеслось у Мака в голове. — Похоже, Бруд все же пристрелил меня, и я уже на небесах…»

Глава 62

Противостояние человека и его собственной тени выявляет таящийся в нем свет личности.

Карл Густав Юнг

Добровольная пожарная команда, преобразившись в боевую единицу, не потеряла ни смелости, ни решительности. Сейчас, ожидая штурма отсека ОМП, они курсировали по коридору, чтобы исключить возможность нападения на них врасплох даже на самых дальних подступах. Как ни странно, большинство мужественных пожарных составляли женщины (их вообще на станции было намного больше, чем мужчин). У всех на поясах громоздких огнезащитных скафандров висел набор различных инструментов и электронных отмычек для не открывающихся и заблокированных люков. Некоторые пролетали мимо Беатрис в форсированном режиме, и ее разгоряченное лицо овевали тугие струйки воздуха. Все они имели другие профессии и другие обязанности — участие в пожарной дружине было сугубо добровольным. Но по первому же сигналу тревоги они бросали все дела и спешили в объявленный опасным сектор. Страшнее огня на борту станции была лишь угроза разгерметизации. И все же, несмотря на шуточки, которыми пожарные обменивались по внутренней связи, все они изрядно нервничали — об этом красноречиво говорили их глаза.

Журналистка с самого начала подозревала, что запершийся в отсеке юнец сейчас занят подключением ОМП. Оставшимся с Беатрис отделением командовал инженер Хаббард. Как и все остальные члены команды, он был добровольцем и давно привык совмещать свои прямые обязанности с возложенной на него ответственностью за безопасность станции. Он сформировал крепкую команду единомышленников и использовал каждого в соответствии с его профессиональными навыками. А многочисленными тренировками добился практически мгновенной готовности, когда бы и где бы ни прозвучал сигнал тревоги.

Четыре женщины подвели к люку и к переборке — в том месте, где проходил сварочный шов, — два автогена. Аппараты весили по пятьдесят килограммов, но здесь, в условиях невесомости, основную сложность при транспортировке представляли их пышные формы.

«Похоже, эти дамы здесь с самого начала проекта», — подумала Беатрис, глядя, как ловко аборигенки орбиты пользуются не только руками, но и ногами. На их скафандрах даже ступни имели что-то вроде перчаток, чтобы можно было работать пальцами ног. Попав на станцию в первый раз, Беатрис решила, что тут имеют место остаточные островитянские мутации, однако последующие визиты убедили ее в том, что это чисто орбитальное «приобретение». Мак сам не раз демонстрировал изумительную ловкость пальцев ног и тоже пользовался модифицированным для этих целей скафандром.

— Заговорите ему зубы, — попросил Хаббард. — И через пятнадцать минут мы вскроем этот отсек, как консервную банку и прищучим этого пацана.

— Эти пацаны расстреляли в упор всю мою группу, — с горечью отозвалась Беатрис. — И, прежде чем покончить с вашими охранниками, еще и зубоскалили на эту тему. Так что прищучить этого пацана так просто вам не удастся. И это еще не гарантия того, что мы сохраним ОМП.

— А как действовали бы вы на нашем месте? — В голосе Хаббарда не было ни пренебрежения, ни недоверия, лишь желание побыстрей услышать ответ.

— Видите ли, я помогала Маку настраивать аппаратуру и знаю, что в этот отсек ведет один из служебных туннелей. Он начинается в соседнем помещении и выходит прямо к центральной консоли. Я хорошо знаю этот лаз и могла бы…

— Для этого у нас есть Шорти, — возразил инженер. — Она природой приспособлена для самых узких туннелей. А кроме того, она в скафандре, и если мы создадим там вакуум…

— Нет, — перебила его Беатрис. — Это слишком рискованно. ОМП нужно сохранить при любых обстоятельствах, а я уже видела, на что способны люди, которые начинают задыхаться. Нет, нам нужно, чтобы эти… пацаны были абсолютно спокойны. Им не привыкать палить во все, что движется рядом не по их желанию.

— Да, вы правы, — кивнул Хаббард. — Шорти, передай Кронину, чтобы немножко поколдовал со своей химией. Нам нужно, чтобы мальчики вырубились в одну секунду. А заодно и те, кто еще там застрял. Короче, нам нужно, чтобы и ОМП, и техперсонал в конце операции были живы и здоровы. Ясно?

— Есть, босс.

— Внимание всем! — объявил Хаббард. — Переключить внутреннюю связь на частоту пожарной охраны — три-три-один. — Он обернулся к Беатрис и пояснил, одновременно нажимая на какие-то кнопки на своем шлеме: — Таким образом мы сможем общаться друг с другом, не подключаясь к интеркому, и он нас не сможет подслушать.

Беатрис оценивающе взглянула на притороченные к поясу Хаббарда инструменты.

— Давайте-ка посмотрим, что у вас есть интересного. Возможно, я сумею с их помощью активизировать некоторые сенсоры в отсеке. Лишние глаза и уши нам не помешают.

Оглянувшись на ящичек интеркома, она замерла, пораженная необычным явлением — он светился изнутри. Но это вовсе не было похоже на короткое замыкание, сопровождаемое тусклым багровым мерцанием и искрами, нет — из щелей переговорника веерами расходилось пульсирующее серебристое сияние. И прямо на глазах становилось все ярче и ярче.

Хаббард машинально потянулся к прикрепленной к поясу канистре, но Беатрис остановила его:

— Это флуоресцентный свет. Он холодный. Это свет келпа, который мы посадили здесь, на орбите, с год назад.

Она сняла с пояса инженера электродетектор и поднесла к плававшему в декоративной вазе стеблю с характерными сине-зелеными листьями.

— Келпа? — ошарашенно переспросил Хаббард. — Он что, вроде лампочки? Но к чему он подключен?

— Смотрите-ка, его цепи не перегружены… Мы использовали его в качестве банка данных и экспериментировали в области голографии… Ага, это где-то здесь, — удовлетворенно кивнула Беатрис, продолжая сканировать стебель. — Это даже электрическим током не назовешь, скорее уж… радостным возбуждением.

Она протянула руку и погладила мокрые листья — и в ту же секунду вздрогнула, увидев физическим зрением то, что происходило в отсеке ОМП. Юный солдат застыл посреди лаборатории, испуганно оглядываясь по сторонам, что, однако, не мешало держать ему лазерник наизготовку. Беатрис смотрела на него одновременно с двух точек: первая как бы располагалась на высоте ее собственного роста, так, как если бы она действительно могла видеть сквозь стену. А вторая… «Вторыми глазами» она видела мальчишку-солдата лишь по пояс, как мог его «видеть» ограниченный срезающей поле зрения снизу подставкой… ОМП. Она смотрела на него «глазами» мозга Алисы Марш. Юнец был изрядно чем-то напуган. Он судорожно вцепился в свой лазерник, и его указательный палец на спусковом крючке побелел от напряжения.

— Идите скорее туда, — прошептала Беатрис Хаббарду. — Запустите туда кого угодно, только скорее. Мальчишка психует и вот-вот начнет палить во всех без разбору.

Она ухватилась за влажные листья, как за руку друга, и вновь ее сознание раздвоилось: команды Хаббарда доносились до нее словно из дальнего далека. А затем она уже полностью отключилась от реального мира и заскользила молекулой по узким коридорам стеблей, пока не оказалась там, где ее уже ждали родные глаза и губы. От неожиданности Беатрис отпустила стебель келпа, и ее видение тут же стало, мерцая, растворяться на фоне пластальных стенок коридора. Она оглянулась вокруг и осознала, что отплыла от стебля достаточно далеко. Подтянувшись на паре скоб, она вернулась и вновь, уже как утопающий за соломинку, уцепилась за стебель, чтобы вернуться в только что открывшийся ей удивительный новый мир.

«Я не должна поддаваться, — упрямо зудело у нее в голове. — Я должна остановить это! Бен, как ты был прав!»

Ей одновременно было и муторно, и очень хорошо. Она держалась из последних сил, но в то же время подпитывалась энергией из чудесного свежего источника. Умом она понимала, что должна отпустить листья и прервать этот головокружительный полет по зеленоватым туннелям внутри плетей келпа, но с другой стороны, ее репортерская натура влекла ее вперед, к новому, невероятному сюжету. Проскользнув сквозь келпоштекеры, Беатрис оказалась в сетях безднолета, а еще через мгновение — уже на Пандоре. Судорожно вцепившись в стебель, она целиком сосредоточилась на своем полете. Полностью сконцентрироваться ей мешали лишь чьи-то странные стоны и всхлипывания где-то рядом. Беатрис не сразу поняла, что это ее собственные стоны.

И вновь она вернулась на станцию и всего в метре от себя увидела побелевшие от ужаса глаза мальчишки-солдата и его ощеренные, как у загнанной крысы, острые зубы.

«Я вижу глазами Алисы… — подумала Беатрис с содроганием. — Теперь я стала глазами Алисы».

Колдующие над ОМП руки техников заметно дрожали, и с каждым подключенным проводом мозг светился все сильнее.

— Бруд ни о чем таком не говорил! — Мальчишка нервничал все больше и больше. — Что, так и должно быть?

— Не знаю, — дрожащим шепотом отозвался техник. — Хотите прекратить подключение?

Парень растерянно потер лоб и веки. Беатрис знала, что он видит человеческий мозг, уже опутанный сетью подключенных к нему датчиков, кабелей и келпоштекеров. Но сейчас из этой паутины она, Беатрис, смотрела на него глазами Алисы Марш. От напряжения бедняга так взмок, что волосы у него слиплись от пота а на рубашке под мышками расплылись темные пятна.

«Чего он боится? — спросила сама себя Беатрис. — Ответственности или этого странного светящегося мозга?»

Он происходит из островитян, а значит, какие-то отклонения от нормы в физиологическом плане его вряд ли смущают. Покажи обнаженный мозг морянину — и он вздрогнет, а островитянин лишь пожмет плечами и пойдет себе дальше.

— Нет, — наконец выговорил он. — Нет! Капитан приказал подключить эту штуку, невзирая ни на какие обстоятельства. Надеюсь, что связь с ним скоро восстановится.

Парень тороплива отщелкал на кнопках код и приник ухом к переговорнику.

— Капитан, Брюхо на связи! Прием!

В ответ — лишь треск помех.

— Капитан, вы меня слышите?

Выругавшись, Брюхо шагнул к интеркому. Но в условиях невесомости чуть было не пролетел мимо люка. В последнюю секунду зацепившись за скобу, он повис над люком и злобно уставился на технарей:

— Какой код у Контроля над течениями?

— Два-два-четыре, — ответила одна из женщин, не поднимая головы. — Он активизируется и голосом.

Парень отщелкал номер, и из интеркома выплеснулось серебристое сияние. От неожиданности он отскочил, поднял лазерник и щелкнул предохранителем. «Нет! Только не стреляй!» — беззвучно взмолилась Беатрис. И в ту же секунду пролезшая по техническому люку Шорти прыгнула ему на спину. Техники с визгом разбежались, а ошалевший Брюхо принялся палить по интеркому.

И он стрелял до тех пор, пока не кончился заряд. Для Беатрис время словно замедлило свое течение. Вот дуло медленно поворачивается и нацеливается прямо… прямо на нее!

«Так не бывает, — равнодушно подумала она. — Лазерник работает со скоростью света».

Дуло было так близко, что заряд даже не успел полностью выйти из него, как уже коснулся границ окружавшего мозг Алисы Марш сияния. А уже в следующую секунду ствол оказался пустым. Брюхо дико закричал, пытаясь отбросить раскалившийся лазерник, но пласталь прикипела к ладоням и не желала отдираться иначе как с огромными кусками вздувшейся волдырями кожи. Шорти собралась в комок и мощным ударом рук и ног одновременно запустила парня под потолок, где он беспомощно повис, не в состоянии спуститься вниз. Да и не до этого ему было. И все же выстрел лазерника как-то повлиял на поле, излучаемое мозгом, — теперь Беатрис чувствовала себя так, словно оно окружало и защищало ее от всего мира. И ей очень хотелось довериться ему — она больше не испытывала ни малейших сомнений, ни страха.

Ее словно накрыло сияющей сферой, внутри которой царили тишина и гармония. А ладонь Беатрис согревало теплое пожатие друга, нежное и вечное, как свет солнца.

«Это сенсация! — шепнула явившаяся неведомо откуда залетная суетливая мыслишка. — Ты потрясешь весь мир!»

Но Беатрис не откликнулась — она плыла в океане тепла и света. Света, физически ощутимого.

«Это центр. Это — сердце, — лениво текли мысли. — Это… мое сердце».

Перед Беатрис появился люк, и хотя у нее не было ни рук, ни ног, она сумела его распахнуть. А за люком… стоял ее братишка. И ему снова было одиннадцать. Черный от загара, голопузый, он гордо потрясал только что расстегнутым поясом, на котором висела его сегодняшняя добыча — четыре крупные ящерицы.

«Три я обменяю в лавке на кофе, — сказал он, старательно небрежно швырнув одну на стол. — Думаю, четвертой тебе хватит, чтобы заплатить за курс в колледже, а когда понадобится, свистни — я поймаю для тебя еще».

Ей было в то время шестнадцать, но тогда (как и сейчас) она лишь молча застыла, не в силах выразить благодарность словами, и мальчишка шмыгнул на улицу, а оставшиеся три ящерицы глухо зашлепали по его тощему заду.

Люк за ним захлопнулся, а затем… перед Беатрис пронеслась вереница разных люков, отчетливо связанных с тем или иным событием ее жизни. Но были среди них и такие, которые когда-то она так и не осмелилась открыть и потому понятия не имела, что таится за их запорами. Как изменилась бы ее жизнь, переступи она в свое время эти пороги? Но вот перед ней возник простой занавес из шкур, закрывающий дверной проем их первого на твердой земле жилища. И Беатрис недрогнувшей рукой отвела его в сторону. Их первый домик был тоже построен из пузырчатки, но куда ему было до того, в котором они жили прежде! Тот весь светился, чувствуя себя частью огромного организма — острова, а этот был какой-то… мертвый.

Беатрис вошла в тот момент, когда дедушка поднялся, чтобы провозгласить тост, и все члены семьи сидели вокруг стола, подняв бокалы и почтительно ожидая его слов.

«За нашу пчелку Би, успешно окончившую Академию голографии, и за нового заместителя директора «Вечерних новостей»!»

Она очень хорошо помнила этот вечер. Ее личный праздник совпал с празднованием 475-летия прибытия Корабля на Пандору. Уже давно стало традицией отмечать очередную годовщину этого события и всегда оставлять за столом пустое кресло для первопоселенцев. Изначально это место предназначалось Кораблю, но со временем он стал отдаляться, превращаясь в миф, и его место заняли вполне реальные умершие прабабушки и прадедушки.

«Корабль, приземлившись здесь, оказал нам великую услугу», — тем временем продолжал дедушка. Тут же вкруг стола пробежал возмущенный ропот. Оказывается, тогда Беатрис этого не запомнила, и сейчас это ее крайне заинтересовало.

«Корабль скинул нам на головы гибербаки, было такое, — согласился дед. — Но ведь это мы, пандорцы, сумели выловить их из моря и активизировать. И мы с этим справились без всякой помощи извне! И с той минуты мы больше не были жалкими бедняками на жестокой планете — нет! Мы убедились в своей сметливости, сообразительности. Мы поверили в себя! А что до Флэттери — это просто испорченный ребенок, которому нужна хорошая порка. Ты что-то хотела сказать о самосовершенствовании, мать? О вознесении на небеса? Так мы и есть фактор вознесения! И, спасибо Кораблю, мы еще восстанем, чтобы встретить зарю, и небесный свод нас не остановит… Верно, девочка?»

Общий смех отдалился и затих, а перед Беатрис маячил новый люк, похожий на синий драгоценный камень. Он был похож на большинство обычных люков станции, но поперек крышки сияла ярко-васильковая надпись: «Настоящее». Она потянулась к ручке и ощутила шелковистое прикосновение отполированной стали. Глубоко вдохнув, Беатрис распахнула люк и нырнула в него очертя голову.

И вновь голова ее закружилась, как в ее первый визит на орбиту, когда она еще понятия не имела, что такое невесомость. Беатрис чувствовала свое тело, чувствовала его небывалую силу и ловкость и в то же время не видела его. А еще она ощущала присутствие других людей где-то поблизости, но что-то говорило ей, что бояться их нечего. За ее плечом свет стал сгущаться, формируясь в ее тень, а спустя еще несколько секунд эта тень превратилась вдруг во вполне реального Дварфа Макинтоша.

— Беатрис! — воскликнул он, обнял ее и поцеловал. — Теперь я точно убежден в том, что уже умер и нахожусь на небесах.

И Мак от души расхохотался.

— Нет, мы еще не умерли, — возразила она. — Но считай, что уже попали на небеса. Это все из-за келпа и его штекеров, которые ты вздумал подключать к ОМП. Я знаю, что сейчас нахожусь на орбите, но в то же время я сейчас здесь, с тобой.

— Вот-вот, именно келпоштекеры и голопроектор в Контроле обеспечили весь этот иллюзион. Сначала свечение со всех мониторов, потом… Мне показалось, что вся планета полыхает разноцветными радугами. Сначала я подумал, что это как-то связано с варварами, которых Флэттери додумался допустить до сложной техники. Но теперь я более чем уверен, что это связано с возмущениями келпа и коллапсом навигационной сетки. И я сильно подозреваю, что стоят за всем этим твой друг господин Озетт и не менее известная в народе Криста Гэлли.

— Но если и так, то каким образом? Мы же на орбите. И наш келп не имеет контакта с келпами внизу. Это какая-то физическая аномалия, иначе я не могу объяснить то, что мы сейчас оказались вместе. И в таком странном месте.

— Все дело в свете. Раньше келп для общения использовал химический обмен. А теперь мы сами научили его пользоваться светом. Я поставил у себя голопроектор, надеясь найти контакт с келпом, а он обскакал нас на несколько веков и обрушил свое мировосприятие на наши неподготовленные головы. Он просто берет свет, расщепляет его по желанию, переводит в электроны или же химические молекулы, а затем лепит из него любой материальный объект. Наши криптографы когда-то ознакомили меня с таким феноменом — «цифровая кодировочная система». Но, впрочем, ты знаешь о голографии намного больше, чем я, и посему тебе лучше знать, что нас ожидает.

— Но если ты прав, если все это лишь голообразы, созданные келпом, то он научился использовать волновую структуру света на практике. Нам придется крепко держаться друг за дружку, коль уж мы с тобой не более чем две голопроекции. Хотя… келп мог найти пути и в другое измерение.

— Вы правы, — раздался приятный женский голос. — Мы являем собой реальную реорганизацию света в материю. И отныне можем проникать всюду, куда только доходит свет.

— Кто вы? — спросила Беатрис. — Вы… Аваата?

В ответ она услышала мелодичный смех, легкий, как лунный луч, резвящийся на поверхности подернутого рябью пруда. Окружающее сияние сгустилось в третью фигуру. Эта женщина была настолько бела и настолько ярко светилась, что ее конуры едва угадывались на фоне ослепительного серебристого сияния. И все же Беатрис сразу же узнала ее.

— Вы Криста Гэлли, — выдохнула она и оглянулась в поисках Бена, но их по-прежнему окружала сферическая световая стена.

— Не волнуйтесь, Беатрис. Бен и Рико со мной. И в такой же безопасности, как вы, доктор Макинтош и весь экипаж орбиты. Но они сейчас созерцают лишь наши коконы, оболочки, а то, что присутствует при нашей с вами встрече, — это и есть подлинная суть каждого из нас.

— Но я же вижу и слышу вас! — возразил Мак. — И мы с Беатрис чувствуем друг друга.

Криста рассмеялась, и Беатрис вдруг ощутила непреодолимое желание расхохотаться. Но все же сумела это желание в себе подавить.

«Вот теперь я в безопасности, — опять завиляла хвостом очередная мыслишка. — Ни Флэттери, ни Бруд здесь до меня не доберутся».

— Да, здесь мы в полной безопасности, — согласилась Криста.

Только сейчас Беатрис поняла, что в этом странном месте ее мысли другие слышат так же отчетливо, как и слова.

«Да можно ли это назвать местом? А как иначе?»

— Да, это место. И в нем гармонически сочетаются «кто», «когда» и «где». Вообще-то это его координаты. Доктор Макинтош, вы, должно быть, заметили, что свет как бы уплотнился? Это защитная реакция нашего сознания на непонятное ему явление. Наше подсознание влияет на развитие событий. И порой совершенно невероятным образом. Скажите, вы видели много люков или только один?

Беатрис обернулась к Маку и с удивлением увидела, что он, вместо того чтобы дать прямой ответ, озадаченно смотрит на свои скафандроперчатки.

— Да, их было много, но…

— И один из них напомнил вам о чем-то настолько приятном, что вы поддались искушению и открыли его?

— Да, и был сражен наповал.

— Как и я, — вмешалась в разговор Беатрис. — Но сначала эти люки привели меня… в мое прошлое. В прошлое моей семьи.

— Аваата любит успокаивать людей. Она всегда найдет для начала спокойный уютный уголок, дающий вам возможность расслабиться. Вас ведь недавно изрядно напугали. Аваата не хочет вас пугать. Ей нужна ваша помощь. Ваши консультации.

— Консультации? — Беатрис протянула руку, надеясь ухватиться хоть за что-то материальное. — И что же, вы думаете, я могу предложить ей после всего, что увидела здесь?

— Сами поймете. Отнеситесь к этому как к передаче «Боя с Тенью», но имеющей канал передачи на весь мир. Сегодня мы собираемся сделать звездой репортажа Флэттери. Пусть на него посмотрит вся планета. Ну а дальше-то что?

— Дальше — просто. Надо остановить людей. Пусть не убивают друг друга, — вмешался Мак. — Поскольку далеко не все доберутся персонально до него, остальные набросятся на его машины и на тех, кто представлял его власть. Но если это начнется, то мы все вновь окажемся в опасности. Это и Авааты касается. Физическое уничтожение Флэттери может обойтись нам гораздо дороже, чем вы думаете.

— Да, но у нас теперь есть потрясающий способ! — восхитилась Беатрис. — Он просто неправдоподобно всемогущ! Мы можем использовать его как божью весть, как чудо!

— Я видел на мониторах, что все становища келпов на планете полыхают огнями, — перебил ее Мак. — Так, значит, это происходит на самом деле?

— Да, — кивнула Криста, — так и есть.

— Но в таком случае внимание всего мира сейчас приковано к этому феномену, верно? Любой бросит все дела ради того, чтобы хоть недолго поглазеть на такие чудеса.

— Мои люди не глазеют, а любуются, — раздался из-за световой завесы новый голос. — Они бежали из Калалоча в панике, а теперь стоят и насмотреться не могут.

И свет вновь сгустился в тень и, в один миг обретя трехмерность, оказался молодым мускулистым рыжеволосым мужчиной. И хотя Беатрис впервые в жизни увидела Калеба Нортон-Ванга, она в ту же секунду осознала, что знает всю его прошлую жизнь так же хорошо, как он знает все о ней. А в следующую секунду поняла, что и Мака с Кристой Гэлли это касается.

«Теперь они все обо мне знают», — подумала Беатрис, и улыбка Мака подтвердила то, что в данную минуту он слышал и разделял ее мысли.

— Теперь мы все части Авааты, — объявила Криста Гэлли. — Как, впрочем, и многие другие. Но мы с вами флагманы. Вы, доктор Макинтош, до сих пор считали, что я лишь кукла, созданная келпом. До сегодняшнего дня я сама не знала своей истории. Жизнью своей я обязана Аваате, рождением — человеку, а чувством ответственности и за того, и за другого — им обоим. Разве ныне мы не обладаем общим сознанием?

— Так и есть, — согласно кивнула Беатрис. — Но Флэттери необходимо остановить. Необходимо остановить развязанные им братоубийственные войны. Но сумеем ли мы справиться, не спровоцировав новые смерти?

Она запнулась, вновь переживая свое противоборство с Неви на пляже. И вдруг ей открылась еще одна прежде не использованная возможность, дарованная все той же Аваатой: все они могли говорить одновременно, и тем не менее она успевала услышать каждого в отдельности и мысленно обработать информацию.

Калеб: — Я могу говорить посредством келпа со всеми своими сторонниками… Вспомните, что вытворяла Аваата, когда Неви искал вас. Да кто сумеет устоять перед суперголограммой на все небо?

Криста Гэлли: — Я вовсе не собиралась сражаться с Неви. Я присутствовала там как свидетельница — не более того. Это все дело рук Рико и Авааты. Но, заметьте, ни один из них не использовал другого для достижения своих целей.

Калеб: — Принимаю ваши комментарии (легкий поклон) и прошу сообщить мне, как можно поскорее договориться с Аваатой.

Криста: — Мы сами начали с того, что просто искали с ней контакт. У каждого из нас были свои причины, но все они привели нас на одну тропу. Там, где есть келпы, Аваата может проецировать все, что ей вздумается. И, как вы уже успели убедиться, получается у нее отменно — мы не просто голопроекции, мы можем коснуться друг друга и ощутить прикосновение!

Мак: — Наша главная проблема — Флэттери. С ним и раньше-то было нелегко договориться, а теперь, когда он почувствовал себя императором целой планеты, он возомнил, что имеет исключительное право на судьбоносные решения. Он параноик, а это значит, что он окружил себя капканами и ловушками на случай внезапной атаки. И не стоит забывать о том, что он профессиональный психоаналитик. И наверняка сумел создать не только физический пояс защиты, но и психологический. Однако, если он умрет, вместе с ним умрут и Аваата, и все люди на планете. А значит, мы не можем позволить ему удариться в панику и натворить невесть чего.

Калеб: — А почему бы Аваате не покорить его, как она… покорила нас? Он вовсе не похож на типичного самоубийцу, а значит, у нас еще есть время.

Криста: — Ты спрашиваешь, почему Аваата не может включить его в себя, как включила нас? Но у него нет ни одного гена келпа. Сама материя его отторгнет.

Калеб: — А если она его притянет?

Беатрис: — Или келп потянется к нему? Это вполне возможно. Есть ведь еще и заваатане…

— Да! — прогудел хор голосов со всех сторон. — Да, еще есть и заваатане…

И тут световой занавес раздвинулся, и Беатрис увидела под ногами измученный, исстрадавшийся Калалоч. Она плыла над ним на огромной высоте, подгоняемая порывами свежего ветра.

— О Беатрис, ты вошла в контакт с дирижабликом! — прозвенел рядом голос Кристы. — Да воссоединим мы руки в Аваате, чтобы отправиться вместе с ней.

Беатрис уже совсем не чувствовала своего тела, растворившегося в серебристом сиянии, однако явно ощущало ласковое пожатие Мака и твердую руку Калеба, взявших ее за руки. Но все это было где-то далеко, на втором плане. Главным сейчас было ее вольное парение над резиденцией Флэттери.

А за ней плыли еще три дирижаблика, и все они расправили паруса в традиционном приветствии.

Она направилась прямиком к тому месту, что еще хранило следы недавнего взрыва других дирижабликов. По руинам ползали сотни людей, но большинство из них было одето в форму персональной охраны Флэттери.

— Мы должны добраться до Флэттери раньше всех других, — прозвенел голос Кристы. — Если его убьют, ни для кого из нас не останется ни малейшей надежды.

Беатрис стравила воздух из пузыря и плавными кругами пошла на посадку. Кое-кто из людей поднял голову. Но ни один и не подумал не только стрелять в нее, но даже целиться.

«Все на поверхности планеты теперь едины, — подумала она. — Взрыв дирижаблика — это самоубийство. И все это понимают».

Но ведь у Флэттери вполне могли остаться верные солдаты. А если это засевшие в горах снайперы?

Опустившись почти до двухсот метров над бывшей Теплицей, Беатрис только сейчас заметила несколько десятков снующих туда-сюда людей в оранжевых комбинезонах. Их было больше сотни, и все они принадлежали… к заваатанскому клану дирижабликов. Монахи разыскивали гнезда нагульников и помечали их оранжевыми флажками.

«Но ведь таким образом они показывают людям подземные ходы в резиденцию Флэттери. Нам нужно попасть туда прежде них».

— Отлично! — раздался рядом ликующий голос Мака. — Даже если мы не сумеем его отловить, он полезет по одному из своих тайных туннелей. Вот тут-то мы его и перехватим и направим прямо в бархатные лапки Авааты!

Остальные три дирижаблика, плывшие метрах в пятнадцати позади Беатрис, тоже были гигантами и тащили в щупальцах куски базальта для балласта.

Отсюда, сверху, открывался отличный обзор. И она видела одуревшие от чувства свободы стада домашнего скота Флэттери. Экзотические, легендарные животные с Земли. Их кормили и лелеяли в ущерб голодающим, и все же Беатрис ни на секунду не пожалела, что животные спаслись.

«Найдутся люди, которые сумеют позаботиться о них не хуже Флэттери, — подумала она. — Бен, как всегда, был прав: это не столько склад живой пищи, сколько бесценный банк генов».

Она плыла уже так низко над землей, что не могла не заметить машущих ей руками и выкрикивающих приветствия монахов в оранжевых комбинезонах. Кончики ее длиннейших щупалец коснулись верхушек вихи, и ей не понравилось это ощущение. Но все же даже так близко к земле, где возможность маневрирования была существенно снижена, ее дирижаблик не испытывал ни страха, ни сомнений.

«Не пугайся, человек, — тут же донесся до нее беззвучный шепот Авааты. — Пусть конец этого мешка со спорами послужит сигналом начала нашей общей жизни на Пандоре».

— Что ты называешь концом?

«В отличие от людей, мы разрушаем себя. Без инициирующего огня наши споры разносит ветер, но они бесплодны, ибо ничто не спалило их оболочку».

— То есть ты хочешь сказать, что, пока не взорвешься, твои споры стерильны?

«Да. Нам не хватает сил на регенерацию. Но отныне я буду жить еще и в тебе… А теперь поспеши. И остальные тоже должны поторопиться. Найдите для каждого щупальца свой ход и разыщите Флэттери. И тогда Аваата… Аваата…»

Беатрис показалось, что балластный камень рухнул ей на грудь — так закололо сердце. Она медленно погрузила свои щупальца — одно за другим — в норы, помеченные заваатанами. Остальные три дирижаблика шумно выпускали водород из своих мешков где-то рядом.

— И на что это похоже с их точки зрения? — спросила она у остальных. — На мать, которая душит своего ребенка, чтобы он криком не выдал всю деревню?

И она вновь полностью погрузилась в чувства дирижаблика. Десять щупалец — это как десять пар глаз. Шкура умирающего воздухоплавателя слегка флуоресцировала, и люди, суетящиеся внизу, при этом свете напоминали крыс, мечущихся в закрытой комнате. Навстречу ей устремились взгляды. И не только взгляды — но и острые, как иглы, зубы. Но ее щупальца упорно продолжали лезть в норы, несмотря на боль от укусов и на ссадины от рытья.

— Я не могу! — истерически воскликнула Беатрис. — Они кусают меня прямо в лицо! Эти отвратительные маленькие твари, они…

— Послушай меня, Беатрис, — раздался сбоку спокойный голос Мака.

Но ведь он, хоть и был рядом, не мог видеть этих… гадостных созданий, которые грызут и грызут, впиваются и впиваются… Она даже глаза закрыть не может, потому что дирижаблик имеет столько глаз, что их не закроешь все разом…

— Беатрис, ответь мне, — взмолился Мак. — Прошу тебя, не исчезай. Я здесь, рядом. Мы все рядом. Мы все держимся за руки, и нас ведет Аваата. А ты сейчас находишься на орбите и сжимаешь в ладони несколько листьев. Неужели ты не чувствуешь, что я с тобой? Я рядом с тобой!

Мака сменила Аваата, но ее голос был похож на голос Алисы Марш: «Помни, что ты держишься за руки, даже если не ощущаешь этого. И когда ты повествуешь о своем, напомни другим, что все вы держитесь за руки. Пожатие двух рук не менее значимый символ, чем сжатая в кулак одна рука. Выбирай, куда ты пойдешь. Аваата одним прикосновением обучает тебя. Она использует для этого химические соединения. Иные называют ее способ учебоинъекцией. Но человечество выживет только в том случае, если сохранит память о своих мифах, легендах и символах».

Беатрис чувствовала присутствие Мака. И прежде давивший на грудь камень куда-то делся. Теперь она дышала в полную силу и дивилась тому, что, оказывается, дирижаблики тоже дышат!

«Мы… скорее похожи на вас, чем не похожи… — прошелестел в мозгу голос кого-то очень родного. — Мне очень нравится о-очччень глубокий вдох… когда ты настолько свободен, чтобы успеть его сделать…»

А бегуны-нагульники времени даром не теряли — они грызли, ели, обкусывали… и ее лицо саднило от укусов…

— Они грызут щупальца дирижаблика, — напомнил ей голос.

— Я приземляюсь, — сообщила Криста Гэлли.

— Я тоже, — отозвался Калеб. — А теперь хватаем его за задницу!

Норы были все же слишком узкими, чтобы бегуны могли применить свой излюбленный маневр и напасть все скопом. А сверху на них давила масса щупалец дирижаблика, и все, на что они были способны, это вернуться на метр-два назад и укусить незваного гостя побольнее. Беатрис погрузила десять щупалец в норы в камне почти наполовину, как вдруг ощутила, что добралась до пустого пространства. И там она увидела такое… Даже изгрызенные до мышц щупальца были способны видеть. И они рассказали ей о…

Из ее груди вырвался вздох восхищения.

Сад был невероятно прекрасен, и Беатрис в первое мгновение подумала, что это бред умирающего дирижаблика. Но движение ринувшихся в заросли испуганных реальных животных вернуло ее на землю. Точнее — под землю. Она слышала стоны своих попутчиков, все еще пробиравшихся сквозь норы нагульников, и всеми силами пыталась успокоить их, концентрируя внимание на самом прекрасном в ее жизни саде.

— Вы уже почти у цели, — шептали ее губы. — Не сдавайтесь, вы почти у цели.

Ее израненные щупальца (а может, лицо) нежно гладила листва неведомых деревьев. Стены пещеры были сплошь покрыты ковром вьющихся растений и мягчайшего моха. Она не могла остановить изливавшийся из нее поток света, даже если бы захотела.

До нее словно издалека доносились крики. Кричал мужчина, чьи руки были съедены бегунами до костей. Беатриса тут же увидела его. Он был старше ее и пытался загнать взбудораженных бегунов в свой сачок. А уже в следующую секунду его захлестнула лавина копошащихся телец, и крики о помощи заглушило шуршание жвал.

Тут же на готовенькое явилась парочка крупных кошек. Но хотя они были сильнее и больше рвачей, это им не помогло. Да и кто мог противостоять бесконечному потоку изливающихся из тридцати ближайших нор нагульников? Даже солдаты с лазерниками явились в их царстве на мгновение — и вот их уже не стало. Правда, оружие осталось в целости и сохранности — бегунам пласталь не по вкусу.

И тут из пруда в центре сада вынырнула амфибия, которая не могла принадлежать никому, кроме Флэттери. «Вынырнула» — это мягко сказано: она выскочила на поверхность, словно получила под водой хорошего пинка. Беатрис поняла, что ей здесь больше делать нечего. Лучше вернуться в нежные светлые объятия Алисы Марш, чем смотреть на всякие ужасы!

Глава 63

Фердинанд Арагонский… всегда замышлял и исполнял великие деяния, наполнявшие души его подданных трепетом и восторгом и требовавшие всех их сил. Одна затея вырастала из предшествующей с такой быстротою, что у приближенных короля не оставалось времени строить против него заговоры.

Макиавелли, «Государь»

Наверху продолжались бои, и Флэттери отправил всех еще остававшихся ему верными охранников на защиту верхних бункеров, а самых надежных людей собрал на охрану у хода в Кущи. Помещение, правда, тесновато, но попасть в него было почти невозможно, и он мог там спокойно дожидаться результатов сражений.

— Здесь мы можем отсидеться, наблюдая за всем, что происходит наверху, — сказал он Марте. — Пожары постепенно погаснут, люди настолько устанут, что будут не в силах даже поднять лазерники, — вот тогда-то мы и разберемся, кто есть кто. К тому же скоро стемнеет, а ночью вряд ли кому-нибудь захочется здесь находиться — периметр-то поврежден.

При одной мысли о демонах Флэттери пробрала дрожь, но он был уверен, что и Марта, и другие еще сохранившие ему верность люди остались с ним не из-за страха перед ночными тварями: они все еще верили директору и считали, что он спасает Пандору от хаоса. Здесь, под землей, у всех слегка кружились головы — на Пандоре многие страдали клаустрофобией.

Флэттери отметил, что, даже несмотря на это, его люди довольно неплохо держатся. Но вернувшись к себе в Кущи, он запер входной люк на все запоры.

«Если потребуется сидеть в осаде долго, придется забрать их всех с собой. Но чем позже это произойдет, тем лучше».

За всю жизнь, начиная с Лунбазы, у Флэттери не было столь защищенного и уютного жилища — разве что его гробница на «Землянине». Тогда он слишком хорошо узнал, что полное, абсолютное одиночество ничем не лучше смерти. И лишь усвоив это, понял, что готов к работе капеллан-психиатра. Да и кто лучше него, прошедшего специальное обучение, мог понять иной, чуждый человеку искусственный разум? На Лунбазе приняли верное решение. И Флэттери искренне гордился этим.

«Гордыня — ступенька на пути к падению…» — прошептал кто-то в его голове, и Флэттери, вздрогнув, прогнал эту мысль.

Возможно, в этой истории с келпами он и совершил какие-то ошибки, но… Келпы были ему необходимы, и не только ему — всей Пандоре, так что оставлять их в живых или нет — даже вопроса такого не могло возникнуть. Первый капеллан-психиатр Пандоры приказал их уничтожить, в результате чего едва не погибла вся планета с теми, кто ее населял. Создание Службы контроля над течениями и «прополка» келпов были делом достаточно рискованным, так как люди не имели возможности контролировать поведение всех водорослей. Лет десять назад пришлось отказаться от опеки ряда становищ и сконцентрироваться только на контроле прибрежной зоны, чтобы худо-бедно обеспечивать торговые пути.

А потом, пять лет назад, в его жизнь вошла Криста Гэлли. Он с самого начала подозревал в ней агента келпов. С одной стороны ему нужно было убедиться в этом окончательно, с другой — он инстинктивно избегал любого прямого контакта со всем, что связано с келпами. Хромосомы у девушки оказались вполне человеческими. А потом лаборантка, проводившая анализ, умерла от воздействия токсинов, и ее смерть положила начала слухам о «смертельном прикосновении Кристы Гэлли». И он уж постарался сделать все, чтобы эти слухи периодически получали фактическое подтверждение. Такие слухи охраняли ее лучше целой армии охранников.

«Вовремя пущенный слух — неоценимое средство воздействия на массы как в религии, так и в политике», — усмехнулся Флэттери.

Несмотря на то, что на поверхности еще шел бой, Флэттери чувствовал себя довольно спокойно: он все еще был уверен в том, что ему удастся удержать ситуацию под контролем.

«Ну что ж, зато утрясется проблема с перенаселением, — промурлыкал он. — Старина Томас Мальтус вновь выходит на арену».

Всех, кто сражался против него, ожидает голод — это так просто! В своих руках он сосредоточил все ресурсы мира и потому мог позволить себе ждать сколько угодно. Отсюда, из этого бункера, он имел доступ к трем самым крупным на планете продовольственным складам, где хранилось столько провианта, что можно было в течение десяти лет кормить пять тысяч человек. Конечно, фруктов и овощей в Кущах столько не вырастишь, но для самых приближенных — хватит. Оставалось только набраться терпения и ждать.

Но тут из пруда до Флэттери донеслось слабое шипение, и ему стало слегка не по себе — здесь, в его личном бункере, не может быть никаких необъяснимых явлений. Затем почти сразу над головой раздалось тоненькое попискивание и завыла сирена тревоги. Большинство сенсоров наверху уже погибли во время пожара или были погребены под руинами, а контролирующие гнезда бегунов датчики давали не изображение, а сразу сирену. Флэттери активизировал систему безопасности, и посвистывание заполнило весь бункер.

— Что случилось? Здесь указано, что опасность на уровне А?

— Атака нагульников, — ответил дежурный. — Они охраняют уровень А и сами чаще всего на него проникают, пытаясь прорваться на нижние уровни. Но сейчас их больше, чем обычно, и сегодня они забрались глубже, чем всегда.

— А этот писк? Он все громче!

— Так их же там вон сколько! Обычное дело, — ответил дежурный, но, взглянув на датчики, нахмурился и прикусил губу. — Да, похоже, они упорно ползут сюда.

— Взрывайте ловушки.

Дежурный нажал красную кнопку на консоли, и писк превратился в жуткий вопль, полный боли и страха. Тут же в стене рядом со входным люком возникла трещина, и в нее полезли несколько десятков нагульников.

— Вам следует здесь немедленно навести порядок — не будем же мы их разводить в Кущах…

— Это еще не все, — сказал охранник. — Теперь, когда они прорвались, их так просто не остановишь. Боюсь, мне понадобится помощь.

— Мы не можем держать на охране Кущей больше необходимого минимума людей. Это вы занимались системой расселения тварей и некогда гарантировали абсолютную безопасность, так что выпутывайтесь сами! И немедленно наведите порядок!

— Есть, сэр! — Охранник ссутулился, вздохнул и поднял лазерник. — Но их здесь чертова уйма. Мне хоть бы патронов еще!

И, не дождавшись ответа, направился в сторону пруда, где уже кишмя-кишели буроватые пищащие твари. Прямо над ними из кустов вырывался странный белый свет и точно такой же струился из трещины возле люка.

— Мне это не нравится! — воскликнул Флэттери. — А что ваши датчики говорят по поводу этого?

Охранник пробежался нервными пальцами по всем вживленным в лицо имплантантам и потерянно опустил руки:

— Ничего не работает. Все датчики обесточены.

Рядом с Флэттери истошно завопил Архангел, и только сейчас всесильный директор осознал, что дело гораздо серьезнее, чем несколько забредших в сад бегунов. Они прибывали уже сотнями и нисколько не боялись людей.

— Стреляй, — грустно сказал Флэттери охраннику, — а я подкину им еще пару огненных сюрпризов.

К тому времени, когда он открыл люк и позвал на помощь, все Кущи уже были залиты потоками света. Флэттери добежал до амфибии, нырнул в люк и задраил его за собой.

Проверив наличие горючего и действие автоматики, он уже собрался приступить к погружению, как вспомнил, что не отдал швартовы. Флэттери поискал глазами на берегу охранника, и тот прямо у него на глазах рухнул на землю и исчез под копошащейся мохнатой массой бегунов, словно под огромной шубой. А еще через несколько мгновений «шуба» развалилась на клочки и расползлась во всех направлениях, оставив на земле лазерник, окровавленные остатки формы и обглоданные добела кости. Архангела тоже нигде не было видно. Флэттери вспомнил о вызванных на подмогу пяти охранниках. «Для того, чтобы закрыть люк за ними снаружи, много ума не надо. Если им не удастся справиться с этим нашествием, то…» — и Флэттери мрачно усмехнулся.

Но охрана оказалась на высоте и сумела отогнать тварей от пруда так далеко, что Флэттери отважился вылезти на берег и самолично отдать швартовы. Теперь у него оставался только один путь — нырнуть поглубже под Кущи и затаиться. Сияние кругом стало уже таким ярким, что директор с трудом разбирал данные на дисплеях. Он был уверен, что это какое-то новое оружие, изобретенное Тенями.

— Отребье всех мастей, — злобно прошипел он. — И почему они не хотят успокоиться? Неужели все же догадались, что я собираюсь удрать с этой планеты?

И тут он заметил повисшие в воздухе на фоне ослепительно серебристого сияния лица Кристы Гэлли, Беатрис Татуш, Дварфа Макинтоша и еще какого-то юного незнакомца. Флэттери помотал головой, чтобы избавиться от наваждения, и вновь склонился над аппаратурой. Лишь оказавшись под водой, он вздохнул свободно. Да, пахло в лодке не цветочками, как в Кущах, но для Флэттери это был запах свободы.

Он намеревался переждать всю эту заваруху в водах своей персональной лагуны. Запас пищи на борту был рассчитан на экипаж из шести человек — ему этого может хватить на месяц, а горючее амфибия сама производит из морской воды — так что сидеть в ней можно до тех пор, пока мембраны держат. Сделанные по островитянскому методу из келпоткани, они уже двести лет использовались в навигации и доказали свою надежность. Такая мембрана могла и пятьдесят лет прослужить.

Но свет на поверхности пруда становился все интенсивнее, и внутри поднялось легкое волнение. Флэттери подумал о том, что придется выходить на открытую воду, руководствуясь лишь показаниями аппаратуры, а не по удобному защищенному келпопроводу, и ощутил, как у него пересохло во рту.

— Поплыву в космопорт, — вслух произнес он. — Челнок подготовят к полету всего за три часа.

Амфибия медленно плыла в подводном туннеле, и впереди простиралось мерцающее россыпью огоньков древнее становище.

«Ну, и что случилось с артиллерией? Почему она так и не разбомбила этот келп, хоть я и приказал?»

Переливающиеся синие и красные огоньки, мигающие в океанской глубине, почему-то напугали его даже больше, чем залившее Кущи серебристое сияние. А Флэттери очень не любил испытывать чувство страха.

«А что, если эти идиоты начнут палить прямо сейчас? Тогда я, считай, труп».

Впервые изменив своей вечной уравновешенности, Флэттери позволил страху перерасти в злость и устремился к келпу.

После того как Контроль перестал воздействовать на келпы, прибрежные воды успокоились, и двигаться в них было довольно легко. Флэттери тоже начал успокаиваться — теперь его настораживала лишь странная, пронизывающая воду пульсация, начавшаяся еще в Кущах. Подплыв к ведущему в космопорт келпопроводу, Флэттери обнаружил, что тот открыт. Приписав такое неожиданное везение последнему из приказов Контроля, он направил амфибию под укрытие его мощных стен. И лишь оказавшись в центре становища, понял свою ошибку.

И тут одновременно произошло несколько событий, изрядно поколебавших решимость Флэттери плыть в космопорт. Последний километр он прошел на максимальной скорости, не жалея горючего, и все показания аппаратуры были в норме. Но мотор вдруг неожиданно заглох, амфибия беспомощно повисла в центре становища, а концентрация водорода в кабине резко увеличилась. Мембраны очистки воздуха работали, но уже на пределе.

«Я болтаюсь посреди келпа без горючего, а мои очистные мембраны вместо кислорода фильтруют из воды водород!»

Флэттери изо всех сил пытался мыслить логически, потому что это было единственным, что удерживало его от подступавшей к горлу истерики. Можно, конечно, попытаться выплыть, скидывая балласт, но надолго такого способа движения не хватит. Связи у него нет, точнее, она молчит. Он почувствовал себя так, словно его амфибию втягивало в черную дыру и ждать помощи было неоткуда.

«Это все штучки келпа, — подумал директор. — Он во все времена умел глушить нашу связь».

Вот когда он пожалел, что относился к келпу слишком мягко. Келп облегчал его жизнь, и Флэттери позволял водорослям распускаться пышным цветом, не замечая, что они выходят из-под его контроля.

«Нет, человек келпу не товарищ! — подумал он и зевнул. — Ну вот, уже надышался…»

Перепугавшись до смерти, он испытал новый всплеск активности и заметался в поисках спасения. К счастью, кислорода в кабине было еще достаточно, чтобы голова работала ясно. Флэттери проверилэлектромотор и обнаружил, что заряда в батареях не хватит ни на движение, ни на сбрасывание балласта.

«Этот чертов келп высасывает из меня жизнь капля за каплей!»

Все, что он мог, это удерживать амфибию в двадцати метрах от поверхности и не давать ей погрузиться глубже. Аппаратура точно сошла с ума, и по датчикам уже ничего нельзя было понять. На море спускалась ночь, и серебристое зеркало поверхности над головой постепенно темнело. Зато внизу стебли келпа постепенно начали светиться все тем же серебристо-белым сиянием, что и в Кущах.

— Это все проделки Теней! — взревел Флэттери. — Это саботаж! Вы еще пожалеете!

И тут амфибию залили ярчайшие потоки света, окутавшие ее сверкающей сферой. Даже зажмурившись и закрыв глаза ладонями, Флэттери продолжал ощущать сквозь веки ослепительную, почти материальную белизну, на фоне которой, словно алая музыка, текли ручейки нескольких голосов.

Над люком загорелась лампочка, взвыла сирена, и механический голос сообщил: «Герметизация кабины нарушена, прошу воспользоваться респиратором…»

Давно она уже квакает? Он не помнил. Он помнил другое…

Свет.

А потом женский голос. Очень хорошо знакомый ему женский голос… Но не Кристы Гэлли… Сирена взвыла в последний раз, и лампочка взорвалась.

Флэттери помотал головой и простонал:

— Воздуха!

Звук собственного голоса вытолкнул его из начинавшегося уже бреда, и Флэттери изо всех сил пополз к шкафу со скафандрами. Первым делом он прижал к лицу загубник и включил подачу воздуха из баллона. И хотя руки у него ходили ходуном, он был счастлив, что дышит.

— Ну, я еще покажу им, кто здесь хозяин! — злобно подумал он.

Чувствуя, как в кровь начинает поступать адреналин, Флэттери вспомнил старую островитянскую пословицу: «Не дразни рвача-врага, коли жизнь дорога».

«Вот я и есть сейчас рвач, и у меня еще достаточно сил».

Директор бормотал эти фразы, пока не почувствовал, что дыхание окончательно выровнялось, и тогда он злобно крикнул прямо в респиратор:

— Чего вы от меня хотите?! Если вы меня убьете, то все умрете тоже. Вы все сдохнете! Все!

Его дыхание затуманило плаз скафандра, но заливающее кабину сияние не стало тусклее. Наоборот, каждая осевшая капелька засверкала, и Флэттери показалось, что каждая из них — лицо. Сотни крошечных лиц глядели ему прямо в глаза.

«Да, убийство — это твой метод. Мы предпочитаем другие».

От звука этого тихого раздавшегося прямо в голове голоса по всему телу Флэттери пошли мурашки: теперь он его узнал. Этот неповторимый тембр и типичный для Лунбазы акцент могли принадлежать только Алисе Марш — его коллеге по первому экипажу. И (по крайней мере, какое-то время) она была для него больше, чем просто коллега. Но ведь это не может быть Алиса, ведь она же… Нет, не мертва, но все-таки…

— Так что… что здесь происходит?

Флэттери услышал характерный шорох стеблей и листьев келпа и понял, что они оплетают кораблик. А затем один из стеблей проник прямо сквозь сияющий белым плаз кабины, и Флэттери почувствовал, что не может оторвать от него глаз, что бы кругом ни творилось. Амфибия дернулась, забилась, и послышался треск отдираемой обшивки. Флэттери в последнюю секунду успел застегнуть скафандр и потянулся за лазерниками, но передумал и прихватил еще пару баллонов с кислородом.

«Ты можешь продолжать борьбу, если хочешь, — вновь раздался голос Алисы. — Тебя никто не станет убивать. Мы не причиним тебе ни малейшего вреда».

Официальная версия гибели Алисы гласила, что она попала в аварию на подводной станции. Теперь же у Флэттери перед глазами поплыли картины из ее жизни, и он узнал ее самый большой секрет. И его ледяное сердце затрепетало от страха.

Алиса тогда отправилась проводить подводные эксперименты с неприрученными келпами. План исследований был рассчитан на полгода, но она знала, что может работать и девять, и десять месяцев. К тому времени Флэттери уже надоела их связь, и Алиса это чувствовала. Но если бы он узнал, что она беременна, то заставил бы ее избавиться от ребенка — в этом она была твердо уверена. А возможно, избавился бы и от нее: ни один из десяти тысяч клонов не смел и надеяться иметь детей. И не исключено, что Алиса, Флэттери и Макинтош были последними во всей вселенной выжившими клонами из прежнего большого экипажа.

Мальчика взяла на воспитание семья Брудов. Его назвали Юрием, и первые два года жизни он провел на подводной станции, где кроме него жили еще четырнадцать взрослых.

Флэттери прикрыл глаза, стараясь отдалиться от воспоминаний Алисы.

«Всего-то у нас и было с ней… Мы же только там, на Лунбазе…»

— А ты считаешь, что мое тело для этого не годится? — спросила она.

Образы все еще стояли перед его глазами, а в мозгу вновь звучал ее голос.

«Ну как я мог предположить… Ты же возилась с этими келпами..»

Теперь уже прямо в голове, как голофильм, пошло его собственное воспоминание о том, как он самолично проделал трепанацию черепа и навсегда разлучил Алису Марш с ее телом. И спрятаться от этого воспоминания не было никакой возможности.

— У келпа ты можешь узнать все, что тебе только понадобится, — вдруг раздался голос Мака. Причем говорил он Бруду. — У тебя, конечно, накопилось множество вопросов. Так отправляйся в путешествие по своим генетическим цепочкам и гуляй там, пока хватит терпения.

— Я знаю, кто мой отец, — ответил Бруд. — Это Раджа Флэттери.

Амфибия дернулась в последний раз, и вода, сорвав люк, хлынула Флэттери прямо в лицо. Обломки тут же уплыли куда-то, но светящаяся сфера все еще маячила перед глазами Флэттери, и на ней кружились новые образы. Флэттери увидел Неви с Зенцем, связанных на пляже, и Бруда с приварившимся к рукам лазерником на орбите. Он смотрел, как рушатся дома в Калалоче и как превращается в руины его Теплица.

А по всему побережью келпы вздымали над водой стебли и освещали море зеленоватым светом.

«Тебе еще многому нужно научиться, Раджа Флэттери, — произнесла Алиса Марш. — Ты же умный человек. Почти гений. Тебе это необходимо, как воздух. Лишь это тебя спасет».

Что-то схватило его за правый локоть и потащило назад, прочь от светящейся сферы. Он вырвал руку, но его схватили вновь и потащили куда-то, а он лишь слабо отбивался. Флэттери вновь начал задыхаться — воздух в акваланге заканчивался, а запасные он потерял. Сквозь окутывающую голову сонную одурь до него донеслись слова: «Как я уже сказала тебе в ту ночь, когда ты меня убил, я не уверена, что ты способен понять всю грандиозность и необъятность этого удивительного создания».

Беатрис смотрела, как перед глазами Флэттери разворачивается картина его воспоминаний об операции над Алисой Марш. Голо— и видеоэкраны, становища и само небо, светясь, транслировали изображение на всю планету.

«Ты должен мне тело», — сказала Алиса самым что ни на есть будничным голосом, словно с тех пор, как они познакомились на Лунбазе, не прошла целая жизнь.

Келп начал подготовку кокона для Флэттери, такого же, как тот, в котором он протяжении двадцати лет пестовал Кристу Гэлли, а до нее — Ваату и Дьюка. Беатрис почувствовала, как реснички келпа уже припали к коже Флэттери и начали анализ кровяного давления и прочие необходимые тесты. Эти живые анализаторы будут кормить его и следить, чтобы пленник ни в чем и никогда не испытывал недостатка, а слоевища и стебли надежно укутают и спрячут тело от морских хищников. Все это она поняла, погладив шкуру дирижаблика.

Флэттери достиг пика славы: он был на всех экранах планеты.

Глава 64

Как много интересного упускает наше сознание лишь потому, что мозг наш не подготовлен для его восприятия. Наша задача — создавать все новые и новые планы восприятия, для того чтобы наш мозг мог одновременно оперировать как можно большим количеством тем.

Хосе Ортега-и-Гассет

В ту секунду, когда Калеб скрылся в недрах сияющей сферы, Твисп не смог побороть волнения. Он знал его мальчиком, потом у него на глазах (как некогда и его отец) юноша превратился в молодого мужчину. И вот сейчас, внезапно, как и когда-то, много лет назад, невыносимое предчувствие утраты зашевелило волосы на затылке, и он отшатнулся от края пруда.

«Калеб так похож на своего отца. Такой же упорный, уверенный в себе, неистовый…»

Отец Калеба, Бретт, был глубоко потрясен смертью десятков тысяч островитян в «Мерман-плаза», потрясен тем, что люди сами убивали детей и родителей по их собственной просьбе.

«Целый остров затонул!»

Твисп не раз слышал о гибели острова Гуэмес, он видел кинохронику, запечатлевшую спасение выживших, но Бретт наблюдал происходящее собственными глазами: разорванные на части тела, красное от крови море — и слышал своими ушами крики раненых и умирающих.

Словно в ответ на эти мысли, на светящейся сфере поплыли некоторые из запомнившихся ему картин, и были они ярче, чем в воспоминаниях.

Но были там и другие картины и образы — туманные и почти слаборазличимые, как возникающие на грани сна и яви. Твисп вновь увидел Калеба, но уже возмужавшего, отстаивающего свою позицию на требующем крови Флэттери совете. И они согласились пойти за ним.

— Вы все хотите погибнуть в борьбе, — сказал он. — Но, может, лучше накормить бедных?

Хорошо, уговорили, он пошлет армию против Флэттери, но состоять она будет из ангелов, несущих мешки с едой.

«Пока едят — не воюют», — написали на рясах пилигримов и раздали их во всех ближайших лагерях.

Твисп понял, что юноша вырос и ему не грозит превращение в нового Флэттери.

«Он больше не юноша, — напомнил себе Твисп. — Аваата заботится о нем. И его мать тоже».

Твисп вспомнил, как поначалу было трудно себя убедить в том, что он снова может общаться со Скади Ванг. Ее появившееся на сфере улыбающееся лицо было таким же юным и пленительным, как тогда, когда они познакомились столько лет назад.

«А как же она теперь без любви Бретта?»

Твисп почувствовал, что трудно дышать, и ослабил воротник. В озарявшем Калеба нимбе кружились все новые и новые образы. Все они были хорошо знакомы старому монаху, и что-то объединяло их всех…

«Да они же все мертвы!»

Сзади послышались тихие шаги — очевидно, это Моуз.

Но в этот момент силуэт Калеба на поверхности пруда словно выцвел на фоне еще ярче засветившейся воды, и Твиспу показалось, что тело начинает погружаться. Вокруг мельтешили призраки, напоминавшие о событиях жизни их обоих. Что-то происходило. Твиспа охватил благоговейный восторг, но страха он почему-то не испытывал.

Вода в пруде закружилась вокруг лежащего посередине тела юноши и пошла светящимися волнами, настолько яркими, что каменный барьер осветило целиком. Присутствующие монахи замолкли, а затем запели псалом «Возрождение». Это был один из древнейших псалмов, строившийся по принципу «вопрос — ответ» и дававший возможность импровизировать. Впервые Твисп слышал его от своего деда.

«Протяни нам навстречу свои листья… И открой сердце своих цветов…»

Свет был уже таким ярким, что тело Калеба растворилось в нем. Никогда еще Твисп не видел подобного. Но почему-то сияние не причиняло глазам боли, и можно было смотреть на него не щурясь. Старый монах почувствовал приближение состояния транса.

— Так везде! — крикнул женский голос у выхода из оракула. — Море, небо — все светится!

Твисп узнал голос: это была Снейдж — одна из Операторов.

— А на нем, как на экране, картины! — восторженно выдохнул еще кто-то. — Как здесь — только на все небо!

Свет залил уже всю пещеру, и Твисп больше не различал вокруг ни лиц, ни фигур. Даже тесно прижимавшийся к нему Моуз теперь был лишь стал светящимся пятном на светящемся фоне.

— Криста Гэлли в безопасности! — донесся ликующий голос Снейдж. — Они все в безопасности! Битва прекратилась!

На светлом экране перед глазами монахов прошли сцены последнего сражения Кристы и Бена с Зенцем и Спайдером Неви. И несмотря на то, что изображение было ярким и детальным, а вся сцена на пляже длилась около часа, старому монаху понадобилось всего несколько мгновений, чтобы во всех подробностях узнать, что же там произошло. Когда в финале Неви упал, по рядам наблюдающих монахов пробежал довольный ропот. Но тут действие перенеслось в другую пещеру, и весь экран заслонило ненавистное лицо директора.

Наступила полная тишина, лишь кто-то из монахов не удержался от сдержанного проклятия.

— Это что, чудо, старец?

— Флэттери заменили сознание. Это для нас намного важнее, чем любые чудеса, — ответил Твисп. — Аваата решила, что пора сменить директора.

Световые сполохи выплеснулись фонтаном из недр оракула и омыли всех стоявших вокруг пруда. Даже самые темные из них были лишь ярчайшими вспышками света на еще более сверкающем фоне.

— Смотрите, старец!

Твисп оглянулся на Моуза и увидел, что молодой монах воздел руки к потолку, словно хотел взлететь, и с его пальцев полились потоки упругого белого сияния и потянулись навстречу другим таким же, заполнившим уже всю пещеру. И хотя от световых бликов рябило в глазах, Твисп видел, что и другие монахи воздели руки и обмениваются сияющими посланиями. Он вспомнил, как когда-то, когда он был еще ребенком, к ним в школу пришел биоархитектор и показал много удивительного. Среди прочих было и такое «чудо» — он продемонстрировал живую амебу, приоткрыв все жизненные механизмы ее клетки: что ей нужно, чтобы начать двигаться, а что — чтобы поймать добычу и переварить ее.

— Так кто же мы на самом деле? — тогда вслух удивился Твисп. Хищники или жертвы?

Ответ обрушился на него с такой силой, что заставил его рухнуть на колени:

«Вы все мои братья, и я — ваша сестра».

Твисп попытался удержать равновесие, и его длинные руки ухватились за каменный край пруда. И вдруг навстречу ему из сияния протянулась чья-то рука — мокрая, но вполне реальная, и на каменный бордюр выбрался Калеб. Пещера наполнилась шумом голосов: монахи беседовали с Аваатой и своими предками, освобожденными из их воспоминаний и из тюрьмы генетических кодов.

— Давайте соединим руки и поблагодарим Аваату! — предложил Калеб. Его сильный звучный голос привлек общее внимание, и разговоры прекратились. — Аваата уничтожила созданную Флэттери чудовищную пародию на общество, а его самого взяла в плен. Там он останется до тех пор, пока не постигнет то, что мы знаем хорошо: все живущие имеют право на жизнь! Сегодня каждый получит еду. И пока мы держим планету в любящих руках, наши беды не вернутся.

Все находящиеся в пещере подали друг другу руки и встали вокруг пруда с оракулом, омываемые его ясным светом, в волнах которого кружились пленительные образы. Теперь тишину в пещере нарушали лишь восторженные вздохи и возгласы изумления.

И вновь пещеру захлестнул ослепительный поток света, и вновь растворил в себе без остатка пруд и древние каменные стены, и потолок. Теперь Твисп видел только хоровод держащихся за руки людей, а между ними клубился светящийся туман. И он чувствовал, что сейчас все жители Пандоры объединились в одну цепочку и стоят, устремив взоры на этот удивительный экран. Было тепло, и можно было уже не бояться ни демонов, ни охранки, ни голода.

Старый монах тихонько покинул праздник у пруда и, натянув у себя в келье рясу, поднялся на любимый балкон в горах над Калалочем.

Где-то далеко у подножья гор сверкало в ночной темноте море. А по тропе наверх с трудом взбирался старый фургон. В первую секунду Твисп насторожился, но затем разглядел ползущую за ним на прицепе лодку. Машина упорно лезла в гору, и Твисп подумал, что в Калалоче всегда будут такие люди: упорные и надежные, умеющие добиваться всего.

— Добро пожаловать, — прошептал он замерзшими на ночном ветру губами.

«Все у них получится», — подумал он и погрузился в мечты.

Первым, о ком подумал старик, был Калеб. Совсем немного времени пройдет, и келп поможет ему справиться с трудностями первой любви, а там, глядишь, внуки и внучки Скади Ванг и Бретта Нортона еще замучают дедушку Твиспа просьбами рассказать о них самих.

А что сбудется из того, что показал келп об остальных? И каким образом?

Избранные Аваатой Бен и Криста займутся налаживанием жизни на Пандоре, и им хватит работы еще на много лет. А Рико и Снейдж поселятся где-нибудь неподалеку, и работать будут все вместе. Это Твисп точно видел на экране. А Алиса Марш уведет безднолет «Ницше» в глубины космоса, за пределы связи, и на борту увезет Дварфа Макинтоша и Беатрис Татуш. Вместе со своим новым симбионтом, Аваатой, они откроют новую страницу в истории человечества. И если даже найденная ими планета поначалу будет не так прекрасна, как хотелось бы, совместными усилиями ее превратят в цветущий сад.

А еще с ними вместе полетит Юрий Бруд и даже наладит общение со своей матерью — ОМП Алисой Марш, что принесет им обоим утешение и облегчение. Благодаря келпу Алиса вновь обретет тело и утраченного было сына, а он запишет ее размышления и издаст для последующих поколений «Социологию вознесения». Экипажу этого безднолета предстоит стать жителями нового мира — где земля, солнце и море совсем другие.

Раджа Флэттери так и будет жить в келпе, не в чем не испытывая нужды, — узник собственной гордыни и алчности. Люди будут время от времени его навещать, а легенды о нем станут передавать из поколения в поколение.

А Твисп, хотя дни его сочтены, останется на этой планете и постарается хоть немного улучшить жизнь на ней. И он был счастлив, что встретит конец своей жизни не в одиночестве, как боялся раньше.

«Я наверняка войду в легенды как старец из горного монастыря», — усмехнулся он.

Внизу царила тишина, и еще недавно озарявшее окрестности сияние кануло в море, лишь пена светилась призрачным светом. Над седой головой Твиспа вздымался яркий звездный шатер с двумя лунами. И вдруг где-то внизу раздался чей-то заливистый смех, и старый монах подумал, что страх и смерть ушли отсюда навсегда.

ДЖОРДЖ МАККАЙ _(цикл)

Если с вами в контакт вступают живые Звёзды, то какова вероятность положительного контакта? Человечество для Звёзд почти незаметно и малейшее недопонимание приведёт к галактической катастрофе. Бюсаб — Бюро Саботажа, выставляет для решения проблем контакта своего лучшего агента — Джорджа Х. Маккая.

Все дело в постромках _{(рассказ)}

Гердэй, Домен 18, 7102 (Н. К.)

Верштин-сити, Аспидиск VII

Заседание Особого подкомитета по межгалактической культуре (см. стр. 33) состоялось, согласно созыву, в 16:00 в зале заседаний комитета в здании сената по адресу 8122, Верштин-сити. Председательствовал сенатор Джордж С. Золам, председатель подкомитета.

Также присутствовали: сенатор Арден Г. Пингл от Проксисту I; Мергис В. Леддер, советник подкомитета; Джордж К. Макки, чрезвычайный агент саботажа комитета.

Сенатор Золам: Призываю подкомитет к порядку. Наш первый свидетель — достопочтенный Глиббис Аблар, секретарь синтеза.

Мы рады видеть вас, господин секретарь. Известно, что в вашем департаменте работают лучшие эксперты в области культурного синтеза, и мы привыкли полагаться на их записи фактических данных.

Как вам известно, наш подкомитет работает согласно резолюции сената 1443 первой сессии 803-го конгресса с целью проведения полноценного и тщательного расследования жалоб, полученных от групп по соблюдению экономии, которые обвиняют команды исторического сохранения из Бюро культурных дел в растрате финансовых ресурсов.

Итак, господин секретарь, насколько я понимаю, вы готовы предоставить образец работы, выполненной вашими командами исторического сохранения.

Секретарь Аблар: Да, сенатор. У меня имеется три-ди-запись интервью с одним из ранних исследователей Гомейсы III, а также транскрипт интервью и кое-какие объяснительные комментарии, необходимые для полного понимания данного экспоната.

Сенатор Золам: Вы хотите поставить три-ди-запись сейчас?

Секретарь Аблар: К сожалению, сенатор, я не в состоянии это сделать. Мой проектор подвергся официальному саботажу — видимо, в целях экономии времени комитета. Меня смущает моя неспособность…

Сенатор Золам: Агент саботажа комитета Макки внесет в протокол официальное объяснение.

Агент саботажа Макки: Секретарь может официально сослаться на неисправность три-ди-записи.

Секретарь Аблар: Благодарю, мистер Макки. Ценю ваше понимание. Могу я также добавить к официальной отсылке, что неисправность записи связана с устаревшим оборудованием, обновление или замену которого невозможно было покрыть из средств, выделенных нам на двухлетний период?

Сенатор Золам: Комитет рассмотрит этот запрос позднее. Итак, господин секретарь, у вас ведь есть письменный транскрипт этого интервью?

Секретарь Аблар: Да, сенатор.

Сенатор Золам: В чем значимость этого конкретного интервью?

Секретарь Аблар: Интервью было записано в деревне Лау на Гомейсе III. Мы считаем это интервью одним из лучших, что когда-либо было нами взято. Оно представляет особый интерес с точки зрения культурных следов в лексиконе пожилого господина, бывшего объектом интервью.

Сенатор Золам: Кого интервьюировали ваши люди?

Секретарь Аблар: Его зовут Хильмот Гастин. Тем, кто изучает межгалактические семейные связи, имя Гастин — или Гастен, или Густинг, или Гауштерн — знакомо по культурной среде Проциона, образовавшейся в результате марсианской миграции.

Сенатор Золам: Опишите этого Гастина для протокола, пожалуйста.

Секретарь Аблар: Родители привезли его на Гомейсу III в возрасте девяти лет, во время ранних исследований планеты. Это было в 6873-м году по Новому календарю, следовательно, сейчас ему двести тридцать восемь лет. Семья Гастина прибыла вместе со второй миграционной волной через три стандартных года после первых переселенцев. Сейчас он на пенсии, проживает с племянницей.

Сенатор Золам: Нет ли у вас изображения Гастина?

Секретарь Аблар: Только в записи, сенатор. Однако один из докладов описывает его как… Прошу прощения, кажется, у меня есть этот доклад с собой. Да… Вот: «Сварливый престарелый гражданин, который выглядит и ведет себя так, будто он вдвое моложе, чем на самом деле. Ростом около двух метров, лицо узкое, длинные седые волосы носит заплетенными в две косы на древний манер, водянистые голубые глаза, острый подбородок, огромные уши и нос».

Сенатор Золам: Какое красочное описание.

Секретарь Аблар: Благодарю, сенатор. Некоторые из наших людей гордятся своей работой, как художники.

Сенатор Золам: Это очевидно, господин секретарь. Итак, вы готовы сейчас предоставить транскрипт интервью?

Секретарь Аблар: Да, сенатор. Хотите, чтобы я его зачитал?

Сенатор Золам: В этом нет необходимости. Передайте его роботу, и интервью будет напечатано в протоколе.

ИНТЕРВЬЮ С ХИЛЬМОТОМ ГАСТИНОМ,

РАННИМ ПОСЕЛЕНЦЕМ НА ПЛАНЕТЕ ГОМЕЙСА III

ВЗЯТО ОТДЕЛОМ ПО ИСТОРИЧЕСКОМУ СОХРАНЕНИЮ

СОХРАНЕНИЕ КУЛЬТУРНЫХ И ИСТОРИЧЕСКИХ СЛЕДОВ

В СИСТЕМЕ ГОМЕЙСА

БЮРО КУЛЬТУРНЫХ ВОПРОСОВ

СЛУШАНИЯ

ОСОБОГО ПОДКОМИТЕТА ПО МЕЖГАЛАКТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЕ

КОМИТЕТА ПО ГАЛАКТИЧЕСКОМУ СИНТЕЗУ, ДИСПЕРСИИ, МИГРАЦИИ И ЗАСЕЛЕНИЮ

МЕЖГАЛАКТИЧЕСКИЙ СЕНАТ

803-й КОНГРЕСС

Первая сессия

согласно

Рез. 1443

Резолюция по исследованию действий команд исторического сохранения из Бюро Культурных Вопросов

Часть 1

Межгалактический департамент синтеза, Бюро культурных вопросов

Домен 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26: 7102

(Новый календарь)

Напечатано для использования Комитетом по галактическому синтезу, дисперсии, миграции и заселению

КОМАНДА 579 БЮРО КУЛЬТУРНЫХ ВОПРОСОВ, ДЕПАРТАМЕНТ СИНТЕЗА

Интервьюер Симсу Яггата: Мы находимся в доме мистера и миссис Пресби Килкау в деревне Лау на планете Гомейса III с целью взять интервью у Хильмота Гастина, джентльмена, который сидит напротив меня рядом со своей племянницей, миссис Килкау. Мистер Гастин — один из немногих первых поселенцев на Гомейсе III, которые еще живы, и он любезно согласился поведать нам о некоторых событиях, которые он пережил в те ранние дни. Я хотел бы поблагодарить вас, миссис Килкау, за оказанное вами сегодня гостеприимство.

Миссис Килкау: Для нас это честь, мистер Яггата.

Гастин: Я все равно думаю, что это чепуха, Бесси. Я должен был сегодня идти удить билкеров.

Миссис Килкау: Но, дядя Гас…

Гастин: Вы как думаете, мистер Яггата? Разве вы не предпочли бы рыбалку?

Яггата: Прошу прощения, сэр. Наше расписание не оставляет мне времени.

Гастин: Жаль. Билкеры кусаются, как стая голодных клыкоптиц.

Яггата: Думаю, для начала вам следует рассказать нам, когда вы впервые прибыли на Гомейсу III.

Гастин: Это было в шестьдесят четвертом.

Яггата: То есть в 6864-м?

Гастин: Да. Я тогда был совсем мальчонкой. Папаня перевез нас с Проциона IV во вторую волну миграции.

Яггата: Насколько мне известно, у вас в роду много переселенцев, сэр.

Гастин: Мои предки так и не смогли усидеть на одном месте после Марса. Пять поколений прожили на Марсе — а потом, как семена бумера: бах! Рассыпались по всей вселенной!

Яггата: Вы из марсианских мигрантов?

Гастин: Мой дед переселился на Процион IV. Папаня родился по дороге туда. Я родился на Проционе.

Яггата: А что подвигло вашего отца переселиться на Гомейсу III?

Гастин: Он услышал, что тут есть зелень. На Проционе нет ничего, кроме песчаных бурь.

Яггата: И что он сказал, когда узнал, что растительность здесь фиолетового цвета?

Гастин: Сказал, что все лучше, чем желтая пыль.

Яггата: И это очень красивая планета.

Гастин: Одна из самых красивых во вселенной!

Яггата: А теперь, сэр, нас интересуют подробности вашей жизни в тот ранний период. Каковы были условия, когда вы только прибыли?

Гастин: Жестче, чем у клеща в… Вы сейчас записываете, мистер Яггата?

Яггата: Записываю.

Гастин: Условия были довольно жесткие.

Яггата: Как скоро по прибытии вы получили свой участок?

Гастин: Дней десять-пятнадцать мы ждали в соляных болотах вместе с остальными, а потом отправились прямиком в Лау. В округе были две другие семьи: Пиджуны и Килкау. Муж Бесси — внук старого Эффуса Килкау.

Яггата: Как тогда тут все выглядело?

Гастин: Сплошняком кусты и жуки-уолли, иногда попадалась тигровая змея и дука-дуки, ну и, конечно, эти треклятые клыкоптицы^[62].

Яггата: Многие во вселенной знают об этих ужасных существах, клыкоптицах, сэр. Какое счастье, что их истребили!

Гастин: Вовсе их не истребили! Просто они затаились в какой-нибудь неизвестной долине и дожидаются часа, когда…

Миссис Килкау: Ну, дядя Гас!

Гастин: Это правда!

Яггата: Дука-дуки — это такие маленькие пушистые существа, похожие на собак, не так ли?

Гастин: Верно. Пушок у них жесткий, как проволока, да еще и с зазубринами. Царапает страшнее, чем фритч-куст.

Яггата: Это первое, что с вами произошло, когда вы сюда приехали?

Гастин: Мы все покрылись паршой.

Яггата: Паршой?

Гастин: Врачи называют это фурункулами Фремонта, в честь старого дока Фремонта, который прибыл с первыми переселенцами. Это он обнаружил, что их вызывает микропыльца цветов фритча.

Яггата: Ясно. Вы сразу построили дом?

Гастин: Ну, сэр, пока мы расчесывали свои нарывы, мы построили домик из дерна с крышей из дранки, а вокруг сложили заграждения из фритча, чтобы отгонять дука-дуков.

Яггата: Наверное, это было очень страшно — слушать странные крики клыкоптиц, свист дука-дуков.

Гастин: У нас было слишком много работы, особенно волноваться было некогда.

Яггата: То или иное место на этой планете часто бывает названо в честь кого-нибудь из первых поселенцев. Вашу семью этим почтили?

Гастин: Ха-ха! Болото Гастина! Вот что мы получили! Я вам так скажу, мистер Яггата, Бесси хотела, чтобы я представил нашу семью кучкой героев, но, по правде говоря, мы всего лишь нищие фермеры, и две трети нашей фермы занимает болото.

Яггата: Но развивать фермерское хозяйство в этой дикой местности наверняка было интересно.

Гастин: Знаете, мистер, то, что одни называют интересным, другие, кто этим занимается, считают тяжелым, неблагодарным трудом.

Яггата: Неужели не было ничего, что помогло бы облегчить вашу долю? Какие-нибудь развлечения?

Гастин: Ну, сэр, как-то раз папаня купил перекатыша^[63] и…

Миссис Килкау: Ох, ладно тебе, дядя Гас! Я уверена, мистеру Яггате не интересно слушать про глупую старую покупку вроде…

Гастин: Послушай-ка, Бесси! Интервью тут берут у меня!

Миссис Килкау: Конечно, дядя Гас, но…

Гастин: И я считаю, что история о перекатыше для кого угодно послужит хорошим уроком!

Яггата: Нам, разумеется, не помешает ее послушать, сэр.

Гастин: Вы же понимаете, мистер, мы были просто голодранцами^[64] с легким снаряжением^[65]. Наш блок питания все время был занят тем, чтобы кое-как поддерживать нас на плаву. Поэтому когда старый Эффус Килкау объявил, что у него есть тягловая скотина на продажу, папаня тут же решил купить ее.

Яггата: Объявил? Как именно он это сделал?

Гастин: Через обязательную сеть^[66]. Старик Эффус объявил, что дешево продает одного перекатыша весом 2500 кг, натренированного пахать землю.

Яггата: Некоторым из тех, кто будет смотреть это интервью, возможно, неизвестно, что такое rollitus sphericus, мистер Гастин. Не могли бы вы пояснить?

Гастин: Всему свое время, сынок. Не гони лошадей. Дело в том, что мой папаня тоже не мог отличить перекатыша от мяча для боулинга, но был слишком горд, чтобы в этом признаться.

Яггата: Ха-ха-ха! Неужели никто не просветил его?

Гастин: Ну, старик Эффус подозревал, что папаня про перекатышей ни сном ни духом, и думал, что хорошая шутка выйдет, если ни о чем его не предупреждать.

Яггата: Понятно. Как была совершена эта сделка?

Гастин: Все в сети, а подтверждение — на базе, когда Эффусу перевели семьдесят галаров.

Яггата: Ваш отец купил его не глядя?

Гастин: Разумеется! В то время не было никаких нечистых делишек. Люди должны были помогать друг другу… и делать это честно, потому что от этого зависела их жизнь. Жульничество начинает процветать только с приходом цивилизации. Кроме того, мы тогда жили так далеко друг от друга, что потратили бы больше времени, если бы поехали смотреть скотину, чем если бы ее просто переправили к нам.

Яггата: Это все объясняет, сэр. Но разве ваш отец не пытался выяснить, что именно покупает?

Гастин: Конечно, пытался. Но папаня боялся показаться дубом^[67]. Помню, он спрашивал, как кормить перекатыша. Старик Эффус сказал только, что этот перекатыш приучен к свистку и его можно отпустить на выпас в поле. В то же время кто-то еще встрял в сети и сказал, что семьдесят галаров — это очень дешево для перекатыша весом в две с половиной тысячи килограммов, так что если папаня не хочет скотину, он сам ее возьмет. Папаня тут же и заключил сделку.

Яггата: Как его доставили?

Гастин: Ну, Килкау были побогаче нас. У них имелась грузовая платформа, которая выдерживала груз до шести тысяч килограммов. Они просто погрузили перекатыша на платформу и доставили по воздуху.

Яггата: Что сказал ваш отец, когда увидел его?

Гастин: Вы имеете в виду насчет упряжи?

Яггата: Да.

Гастин: Ну, сэр, я не думаю, что папаня вообще задумывался о том, что с упряжью могут быть какие-то проблемы. У нас на Проционе был сигет, и папаня делал собственную упряжь с хорошими длинными постромками, чтобы не чувствовать вонь. Он просто решил, что ему придется сделать новую упряжь.

Яггата: Неужели он ничего не сказал про упряжь?

Гастин: Нет. У него не было возможности что-либо сказать. Видите ли, перекатыш немного разнервничался из-за полета. Как только его спустили с платформы, он покатился, перевернулся и прокатился прямо по мне.

Яггата: Бог ты мой! Наверняка это было очень страшно, если вы никогда раньше не видели перекатыша!

Гастин: Счастье, что ма этого не видела. Она бы тут же в обморок хлопнулась. Знаете, перекатыш весом в две с половиной тысячи килограммов развивает переднюю тягу около полутора тысяч и, когда разгонится, то катится еще как. К тому же они очень хитрые! Выглядят, как гигантские плавающие вокруг амебы, а потом вдруг оказываются прямо на тебе — в прямом смысле!

Яггата: Вы испугались, когда он по вам перекатился?

Гастин: Ну, он сбил меня с ног, на секунду стало темно, ощущалось какое-то теплое, твердое давление, а потом оно исчезло. Знаете, перекатыш ведь не нанесет вам вреда. На самом деле они очень дружелюбные. В округе Мирмон был такой случай: перекатыш спас парня от клыкоптицы. Просто сидел на этом парне до тех пор, пока клыкоптица не убралась.

Яггата: Тот еще, наверное, опыт был!

Гастин: Да уж! Знаете, перекатыш на девяносто процентов состоит из мобильной жидкости и мышц, выполняющих функцию насосов, а остальное — это шкура, похожая на гибкую броню. Для взрослого перекатыша физическая атака практически не представляет угрозы — даже если на него нападет клыкоптица, — а уж если ты неуязвим, тебя точно все полюбят.

Яггата: Как вы отреагировали на то, что вас переехал огромный живой шар?

Гастин: Когда я оправился от шока, то захотел еще раз попробовать. Я подумал, это весело. Но папаня так напугался, что загнал меня в дом. Старику Эффусу понадобилось полчаса, чтобы убедить папаню, что перекатыш никого не обидит. Его вес распространяется по такой большой поверхности, что по ощущениям это похоже на хороший массаж.

Яггата: Ха-ха-ха! Значит, ваш отец приобрел перекатыша, а как запрягать, не знал.

Гастин: Вот именно. До обеда он об этом даже не думал. К тому времени старик Эффус уже уехал. Перекатыш катался себе на улице, расчищая кусты фритча. Перекатыши вообще хорошо убирают заросли.

Яггата: И как же ваш отец решил эту проблему?

Гастин: Ну… он просто подошел к перекатышу, пощелкал языком, посвистел, как ему велел старик Эффус. Потом подвел перекатыша к сараю, где хранился наш водонепроницаемый плуг. Это был плуг с тремя лемехами с размахом крыльев в два с половиной фута.

Яггата: Как его предполагалось тянуть?

Гастин: С помощью роторного двигателя. Но у нас был только один блок питания, и мы не хотели рисковать из-за ротора.

Яггата: Что сказал ваш отец?

Гастин: Он сказал: «Что ж, давайте думать, как подсоединить эту скотину к вон той штуке…» И тут до него дошло. Как запрячь животное, которое все время перекатывается и двигается, меняя центр тяжести? Та еще проблемка.

Яггата: Я видел диаграммы. Они кажутся довольно очевидными. Ваш отец не сразу сообразил, как это сделать?

Гастин: Иногда очевидное становится на самом деле очевидным только после того, как кто-нибудь показал вам его, мистер. Не забывайте, папаня никогда раньше не видел ничего, даже отдаленно похожего на перекатыша. Тягловых животных он представлял себе исключительно как нечто с определенным количеством ног и телом, которое можно впрячь в какую-нибудь упряжь. Вроде сигета. Перекатыш был совсем не такой.

Яггата: Конечно, но…

Гастин: А то, к чему вы привыкли, может так крепко засесть у вас в голове, что вы не сумеете разглядеть ничего другого.

Яггата: Почему ваш отец просто не позвал соседа и не спросил, как запрячь перекатыша?

Гастин: Папаня был слишком гордый. Не хотел спрашивать и выставлять себя дураком, но и сдаваться тоже не собирался. В течение недели на ферме такой бардак творился! Потом мы узнали, что старик Эффус и половина его клана смотрели на нас с холмов в бинокль и ржали. Даже ставки делали, что мы такое дальше выдумаем.

Яггата: А что вы выдумали сначала?

Гастин: Да простую петлю. Папаня сделал довольно большую петлю, чтобы пропустить через нее перекатыша. Пощелкал языком, подозвал животное, шлаг закрепил где-то сверху и спереди — в смысле, с дальней стороны от плуга. У перекатыша в общем-то нет переда. Затем он велел животному тянуть. Перекатыш подался вперед, как будто знал, что делает. Плуг сдвинулся фута на четыре, а потом ремень оказался под перекатышем. Папаня снова подозвал его, запряг и опять велел двигаться вперед. Попробовал так раза три и понял, что ничего вспахать не сумеет, если придется через каждые четыре фута впрягать его по новой.

Яггата: Ваши соседи за всем этим наблюдали?

Гастин: Да. На второй день весь округ был в курсе. Собралась куча народу, чтобы поглазеть, как мы его гоняем.

Яггата: Что он предпринял дальше?

Гастин: Упряжь, похожую на паутину с роликами. У нас на нее ушло три дня. Тем временем мы попробовали вертикальную упряжь, которая надевалась сверху и проходила под перекатышем. Мы смазали ту часть, которая соприкасалась с перекатышем, но этого хватило ненадолго. Как только смазка кончалась, упряжь начинала натирать. Наш перекатыш мог перетереть самые жесткие ремни за десять переворотов.

Яггата: Как работала упряжь в форме паутины?

Гастин: Идея сама по себе была неплохая — лучше, чем то, чем пользовались соседи. Если бы только он ее усовершенствовал…

Яггата: Чем пользовались ваши соседи?

Гастин: Что-то вроде загона на колесах с роликами впереди, которые взаимодействовали с перекатышем. Кольца упряжки были сзади. Они открывали загон, чтобы запустить туда перекатыша, подсоединяли оборудование, и перекатыш тащил всю упряжку.

Яггата: Интересно. А почему ваш отец не попытался тайно подсмотреть, как соседи используют своих перекатышей?

Гастин: Он пытался. Но все они знали, что он замышляет. Соседи просто никогда не пахали, когда папаня заходил к ним. Прямо комические танцы. Они приглашали его выпить рюмашку. Папаня упоминал пахотные работы. Просил посмотреть их оборудование, но там никогда не было ничего, хоть отдаленно напоминающего упряжь для перекатыша.

Яггата: А… что было не так с упряжью в форме паутины?

Гастин: Она оказалась недостаточно большой, чтобы натянуть ее спереди. И ролики все время ломались, потому что стропы были так себе.

Яггата: И как же в конце концов ваш отец решил эту проблему?

Гастин: Он успокоился и начал рассуждать здраво. Для начала поместил плуг в центр нашей территории. Потом разместил перекатыша вокруг плуга, сначала с одной стороны, потом с другой. И все получилось.

Яггата: Видимо, я тоже не сразу вижу очевидное, но мне только что пришла в голову вот какая мысль. Неужели ваш отец изобрел стандартный перекатыватель?

Гастин: Это была его идея.

Миссис Килкау: Дядя Гас! Ты никогда не говорил мне, что твой отец был изобретателем. Я и не знала…

Гастин: Да не был он изобретателем! Он был просто очень хорошим и практичным поселенцем. Что касается изобретения оригинального перекатывателя, это показалось бы очевидным любому, кто задумался бы над этим. Что, по-твоему, Историческое общество Гомейсы пытается…

Миссис Килкау: Ты имеешь в виду этот старый пыльный хлам на складе номер два?

Гастин: Среди этого старого пыльного хлама — первый турбулизатор болотного крема^[68] твоей матери! А еще среди этого старого пыльного хлама, прямо в центре — первый перекатыватель!

Яггата: Хотите сказать, у вас есть оригинальный перекатыватель прямо здесь?

Гастин: Прямо на складе.

Яггата: Но ведь… эта штука бесценна! Не могли бы мы посмотреть на него?

Гастин: Почему бы нет?

Миссис Килкау: О, дядя Гас! Там так грязно и…

Гастин: Немного грязи никому не повредит, Бесси! Оооох! Колено, куда меня укусила клыкоптица, всю неделю болит. Жаль, перекатышей уже не осталось. Ничто не разгоняет кровь лучше, чем массаж перекатыша.

Яггата: Неужели вы сталкивались с клыкоптицами?

Гастин: А то! Пару раз приходилось.

Яггата: Не могли бы вы рассказать нам об этом?

Гастин: Попозже, сынок. Пошли посмотрим на перекатыватель.

(Редактор: В этом месте провод неправильно сращен и требует починки.)

Яггата: Мы находимся на складе номер два. В ящиках, которые вы видите на заднем плане, хранится незаменимый для косметической промышленности болотный крем — главный продукт фермы Гастин-Килкау.

Гастин: Вон там агрегат для добычи медного сырья, которое мы обнаружили в фумаролах.

Яггата: А это, наверное, оригинальный перекатыватель, прикрепленный к плугу?

Гастин: Верно. Система довольно проста: четыре деревянных ролика, расположенных в форме буквы V, одна пара над другой, и все это крепится прямо к задней части плуга.

Яггата: Какие большие ролики…

Гастин: У нас был большой перекатыш. Видите вот этот храповик?

Яггата: Да.

Гастин: Он регулировал высоту роликов и расстояние между парами, чтобы они соответствовали переднему изгибу нашего перекатыша. Перекатыш просто двигался против роликов. Одна пара роликов поднималась высоко по переднему изгибу животного, а вторая опускалась низко. Перекатыш как бы вклинивался между ними и толкал.

Яггата: А что это за колеса на плуге?

Гастин: Чтобы плуг шел ровно.

Яггата: И в самом деле, очень простой механизм.

Гастин: Очень! Мы надрессировали перекатыша так, что он сам мог им пользоваться!

Яггата: Что подумали об этом ваши соседи?

Гастин: Уж смеяться над папаней они точно перестали! Дней через сорок о старых загонах все забыли. Сначала новые упряжки называли перекатывателями Гастина, но название вскоре сократилось.

Миссис Килкау: Я и не знала! Подумать только! Прямо у нас на складе! Как же… Историческое общество…

Гастин: Эти пусть подождут, пока я не испущу дух! Мне нравится иногда приходить сюда и просто трогать весь этот старый пыльный хлам. Полезно иногдавспомнить свои корни.

Миссис Килкау: Но, дядя Гас…

Гастин: А твои корни — это переселенцы-нищеброды, Бесси! Прекрасные люди! Если бы не они и не этот старый пыльный хлам, ты бы не каталась сейчас как сыр в масле!

Миссис Килкау: По-моему, с твоей стороны эгоистично держать эти бесценные…

Гастин: Конечно, эгоистично! Но это привилегия тех, кто хорошо потрудился и прожил достаточно долго, чтобы иногда оглядываться назад. Задумайся на секунду, девочка, что именно я обнаружил, какие чудеса болотный крем творит с цветом кожи. Я заслужил свое право быть эгоистом!

Миссис Килкау: Да, дядя Гас. Я слышала эту историю.

Яггата: Но мы ее не слышали, мистер Гастин. Не хотите ли…

Гастин: Да, хочу… но как-нибудь в другой раз, сынок. Сейчас я что-то подустал слегка, мне нужно передохнуть.

Яггата: Конечно, сэр! Может быть, назначим время…

Гастин: Я тебе позвоню, сынок. Не звони мне. Оооох! Чертова рана! Но я тебе вот что скажу, сынок: я передумал насчет этой твоей дребедени. Всем полезно иногда вспомнить свои корни. Если у тех, кто посмотрит твою запись, есть хоть какие-то мозги, они тоже вспомнят свои корни. Им полезно!

(Редактор: Запись обрывается здесь. В комментарии говорится, что Хильмот Гастин заболел на следующий день. Второе интервью отложено на неопределенный период.)

Сенатор Золам: Вам есть что еще предоставить сейчас, господин секретарь?

Секретарь Аблар: Я надеялся, что мой помощник секретаря по культурным вопросам будет здесь сегодня. К сожалению, его пригласили на межкультурный прием с представителями планет Кольца.

Агент саботажа Макки: Это сделал я, господин секретарь. У членов комитета сегодня мало времени.

Секретарь Аблар: Ясно.

Сенатор Золам: В отсутствие дальнейших дел Особый подкомитет по межгалактической культуре распущен до 16:00 завтрашнего дня.

Деликатный саботажник _{(рассказ)}

— Люди поспособнее вас пытались! — огрызнулся Клинтон Уотт.

— Цитирую четвертый параграф девяносто первого раздела Семантической поправки к Конституции, — сказал чрезвычайный агент саботажа Джордж К. Макки. — «После установления необходимости в обструкционных процессах в правительстве как одной из основных гарантий прав человека вопрос неприкосновенности должен быть определен с предельной точностью».

От секретаря Бюро Саботажа в Межгалактическом правительстве Клинтона Уотта Макки отделял сверкающий стол. В кабинете с зелеными стенами чувствовалось напряжение. Экран за спиной Уотта показывал обширный правительственный комплекс, по которому сновали туда-сюда занятые утренними делами работники.

Уотт, невысокий мужчина, искрившийся от подавляемой энергии, провел рукой по бритой голове.

— Хорошо, — вдруг устало сказал он. — Это единственный правительственный Секретариат, который не защищен от саботажа. Вы соблюли формальности, процитировав закон. Итак, делайте все, что в ваших силах, черт бы вас побрал!

Макки, вес и крупные черты которого придавали ему сходство с престарелой жабой, гневно посмотрел на него, словно карликовый дракон. Казалось, в его рыжих волосах полыхало пламя.

— Все, что в моих силах! — вскричал он. — Вы думаете, я пытаюсь вас подсидеть? Вы действительно так считаете?

А про себя подумал: «Будем надеяться, именно об этом он и думает!»

— Прекратите паясничать, Макки! — оборвал его Уотт. — Мы оба знаем, что вы можете занять это кресло. — Он похлопал по подлокотнику. — И мы оба знаем, что устранить меня и занять мое место вы сможете лишь посредством мастерского саботажа. Что ж, Макки, я занимаю эту должность более восемнадцати лет. Еще пять месяцев, и будет новый рекорд. Делайте все, что в ваших силах, черт бы вас побрал! Я жду.

— Я пришел сюда лишь по одной причине, — сказал Макки. — Хочу подать рапорт о поиске чрезвычайного агента саботажа Наполеона Билдуна.

Макки откинулся на спинку стула и задумался. Знай Уотт об истинной цели моего визита, как бы он себя вел? Так же? Возможно. В его поведении во время беседы было что-то странное, однако, когда имеешь дело с коллегой по Бюро Саботажа, трудно определить его действительную мотивацию.

Костлявое лицо Уотта оживилось, отразив осторожный интерес. Он облизнул губы и, очевидно, задался вопросом, не может ли это быть просто хитрым трюком. Но Макки поручили искать пропавшего агента, Билдуна, и вполне возможно…

— Вы нашли его? — спросил Уотт.

— Не уверен, — ответил Макки и пригладил пальцами рыжие волосы. — Вы же знаете, что Билдун принадлежит к расе пан-спекки.

— Во имя Раскола! — вспылил Уотт. — Я прекрасно знаю своих агентов! Но мы заботимся о своих сотрудниках. И когда один из наших лучших работников просто исчезает из виду… Что вы имеете в виду, говоря, что не уверены?

— Пан-спекки — любопытный биологический вид сознающих, — сказал Макки. — Поскольку они имеют облик гуманоидов, мы склонны забывать о том, что их жизненный цикл состоит из пяти фаз.

— Билдун сам говорил мне, что останется хранителем эго своей группы еще по меньшей мере десять лет, — сказал Уотт. — Я думаю, он говорил правду, но… — Уотт пожал плечами, и часть сдерживаемой энергии будто покинула его. — Групповое эго — единственная область, в которой пан-спекки выказывают тщеславие, так что… — Он снова пожал плечами.

— Разумеется, допрашивать других работающих в Бюро пан-спекки мне пришлось очень осторожно, — сказал Макки. — Но одна из наводок привела меня на Ахус.

— И?

Макки достал из кармана своей необъятной куртки белый флакон и рассыпал по столу металлический порошок.

С подозрением покосившись на порошок, Уотт отодвинулся от стола и осторожно втянул носом воздух. Запах чалфа — порошка для скорописи. И все же…

— Это всего лишь чалф, — сказал Макки. Если он на это купится, возможно, мне все сойдет с рук, подумалось ему.

— Ну, так пишите, — сказал Уотт.

Скрывая радостное возбуждение, Макки занес над усыпанной порошком поверхностью стилус для скорописи. В чалфе проявился прерванный круг из стрел, указывающих вправо по часовой стрелке. Везде, где круг прерывался, стояли символы: в одном месте — символ пан-спекки, обозначающий эго, затем дельта, обозначающая пятый пол, и, наконец, три линии, символизирующие спящих тройняшек.

Макки указал на дельту, обозначающую пятый пол.

— Я видел пан-спекки в этом положении, который напоминал Билдуна и, кажется, вел себя похоже. Конечно, это существо не выказывало личностных реакций. Ну вы знаете, как реагирует квазифеминный пятый пол.

— Никогда не позволяйте этим любовным настроениям обмануть вас, — предупредил его Уотт. — Несмотря на ваш скверный характер, я не хотел бы потерять вас в колыбели пан-спекки.

— Билдун не стал бы красть личность коллеги, — сказал Макки. Он подергал себя за нижнюю губу, вдруг испытав сомнение. Это, конечно, была самая деликатная часть плана. — Если это был Билдун.

— Вы встречались с хранителем эго данной группы? — спросил Уотт, не в силах скрыть истинный интерес.

— Нет, — сказал Макки. — Но я думаю, что хранитель эго этой группы пан-спекки как-то связан с Налоговыми Наблюдателями.

Макки размышлял, клюнет ли Уотт на приманку.

— Я никогда не слышал, чтобы пан-спекки заставляли менять эго, — задумчиво произнес Уотт, — что, впрочем, не означает, что это невозможно. Если эти герои из Налоговых Наблюдателей выяснили, что Билдун саботирует их работу и… гммм.

— Значит, Билдун действительно работал против Налоговых Наблюдателей, — сказал Макки.

Уотт нахмурился. Со стороны Макки подобное замечание было проявлением на редкость дурного вкуса. Старшие агенты никогда не совали нос в дела коллег, если только не работали над одним и тем же проектом вместе и не получали информацию из добровольных источников. Левая рука не знала, чем в Бюро Саботажа занимается правая, и на то были веские причины.

Разве что… Уотт оценивающе посмотрел на чрезвычайного саботажника.

Макки пожал плечами. Уотт молчал.

— Я не могу действовать, опираясь на неадекватную информацию, — сказал Макки. — Следовательно, я вынужден отказаться от поиска Билдуна. Вместо этого я возьмусь за расследование деятельности Налоговых Наблюдателей.

— Ничего подобного! — рявкнул Уотт.

Макки заставил себя не смотреть на символы, нарисованные на столе. Следующие несколько минут были критическими.

— Надеюсь, у вас есть законная причина для отказа, — сказал Макки.

Уотт развернулся, покосился на экран, затем заговорил, будто обращаясь к стене:

— Это чрезвычайно деликатная ситуация, Джордж. Хорошо известно, что вы — один из наших лучших саботажников.

— Приберегите пряник для того, кому он нужен, — буркнул Макки.

— Тогда опишу ситуацию так, — сказал Уотт, снова переводя взгляд на Макки. — В последние несколько дней Налоговые Наблюдатели начали представлять серьезную угрозу Бюро. Им удалось убедить судью Верховного суда, что они заслуживают такой же неприкосновенности, какой пользуются, например… общественные гидротехнические сооружения или… э… пищевой завод. Судья, некий Эдвин Дули, воспользовался поправкой «Об общественной безопасности». У нас связаны руки. При малейшем подозрении, что мы не выполняем постановление суда…

Уотт провел пальцем по горлу.

— Значит, я увольняюсь, — сказал Макки.

— Ничего подобного вы не сделаете!

— Эти господа из НН пытаются закрыть Бюро, не так ли? — сказал Макки. — Я помню свою присягу не хуже вас.

— Джордж, вы же не дурак, — сказал Уотт. — Вы уволитесь, полагая, что это снимает с Бюро ответственность за ваши действия! Этот трюк стар как мир!

— Значит, увольте меня сами! — сказал Макки.

— У меня нет законной причины для вашего увольнения, Джордж.

— Отказ выполнять приказы начальника, — подсказал Макки.

— Это никого не проведет, дубина!

Макки, казалось, засомневался и сказал:

— Что ж, общественности неизвестно, как именно мы меняем начальство в Бюро. Может быть, пришло время открыть эту тайну.

— Джордж, для того чтобы вас уволить, мне понадобилась бы настолько убедительная причина, что… Забудьте об этом.

Мешки жира на лице Макки приподнялись, превратив его глаза в щели. Наступили те самые критические минуты. Ему удалось, минуя все детекторы Уотта, тайно пронести в кабинет стимулятор джикуззи. Радиоактивное ядро, которое можно было засечь, он замаскировал под значок Бюро, который все агенты носили на лацкане.

— На смену бюрократии, — сказал Макки, коснувшись пальцем значка и чувствуя рельефные буквы — НЗБ. Прикосновение направило радиацию на рассыпанный по столу металлический порошок.

Напряженно вглядываясь в Макки, Уотт сжал руками подлокотники.

— Постановлением суда нам запрещено трогать Налоговых Наблюдателей, — сказал Уотт. — На нас повесят все, что бы ни произошло с этими людьми или их проектом против нас, — даже обычные несчастные случаи. Мы должны иметь возможность защищаться. Все, кто когда-либо был связан с нами, должны быть совершенно свободны от подозрений.

— А если пол на пути одного из их курьеров окажется чересчур скользким? Или что-то случится с дверным замком, из-за чего возникнет задержка…

— Даже не думайте.

Макки смотрел на шефа. Теперь все зависело от того, как долго Уотт просидит в неподвижной позе. Макки знал, что Уотт носит детекторы, которые предупреждают его о концентрированных лучах радиации. Но этот стимулятор настроен так, что распыляет заряд по металлическому порошку на столе, а для этого требовалось несколько секунд относительного покоя.

Оба человека, не двигаясь, смотрели друг на друга, пока Уотту вдруг не пришло в голову задуматься о причинах необычной неподвижности Макки. Он даже задержал дыхание!

Макки глубоко вдохнул и встал.

— Джордж, я вас предупреждаю, — сказал Уотт.

— Предупреждаете?

— Если потребуется, могу удержать вас насильно.

— Клинт, мой старый враг, обойдемся без лишних слов. Что сделано, то сделано.

Широкий рот Макки искривился в улыбке. Он повернулся, подошел к единственной двери в комнате, положил руку на ручку и помедлил.

— Что вы сделали? — вскричал Уотт.

Макки продолжал смотреть на него.

У Уотта страшно зачесалась голова. Он поднес к ней руку и ощутил длинные, спутанные… усики! Они росли прямо из черепа и, извиваясь и скручиваясь, с каждой секундой становились все длиннее.

— Стимулятор джикуззи, — выдохнул Уотт.

Макки вышел и закрыл дверь.

Выпрыгнув из-за стола, Уотт бросился к двери.

Заперта!

Зная Макки, он даже не пытался ее открыть. Уотт лихорадочно прилепил к двери молекулярный дисперсионный комок и, когда тот взорвался, нырнул в образовавшуюся дыру. Его выбросило в коридор. Он посмотрел в одну сторону, в другую. В коридоре никого не было.

Уотт вздохнул. Усики перестали расти, превратившись в радужную массу щупалец, которые доставали ему до глаз. Повернуть процесс вспять мог только Макки — обладатель оригинального стимулятора, — если только Уотт не был готов провести неизвестно сколько времени в компании самих джикуззи. Нет. Об этом не могло быть и речи.

Уотт попытался оценить ситуацию.

Убрать выросшие из-за стимулятора усики хирургическим путем было невозможно. Их нельзя было связать или как-либо замаскировать, не нанеся вреда пораженному ими человеку. Их наличие помешает ему в это сложное время борьбы с Налоговыми Наблюдателями. Как ему появляться на конференциях и интервью, если у него на голове танцуют эти штуки, делающие его похожим на Медузу Горгону? Невозможно! Он станет всеобщим посмешищем.

И если Макки станет держаться подальше до тех пор, пока вопрос смены командования не будет поднят перед всем Кабинетом… Но нет! Уотт покачал головой. Это не тот тип саботажа, который требует смены командования Бюро. Это грубая шутка. Никакой тонкости. Как будто какой-то розыгрыш. Клоунада.

Но Макки был известен своим шутовским отношением ко всему этому неуклюжему самовозвеличиванию, к которому было склонно правительство.

Не слишком ли я важничал? — задумался Уотт.

По правде говоря, он был вынужден признать, что это так.

Придется сегодня подать прошение об отставке, подумал он. Как только уволю Макки. Одного взгляда на меня достаточно, чтобы объяснить, почему я это сделал. Более убедительной причины не найти.

Уотт повернул направо и пошел в лабораторию. Может быть, там ему помогут взять под контроль извивающуюся массу на голове.

Президент захочет, чтобы я оставался на посту до тех пор, пока Макки снова не начнет действовать, подумал Уотт. Я должен как-то функционировать.

* * *

С трудом скрывая беспокойство, Макки ждал в гостиной ахусианского особняка. Планета Ахус была административным центром региона Вельпекула, очень богатой области, и из этой комнаты на вершине горы открывался прекрасный вид на юго-западные невысокие пики и предгорья, окрашенные пурпурным светом солнца класса G3.

Но Макки сейчас меньше всего интересовали красоты природы — он пытался осмотреть все углы комнаты сразу. Он видел пан-спекки пятого пола в компании с хранителем эго четвертого пола. Это могло означать лишь то, что колыбель клана с тремя спящими пан-спекки находится неподалеку. По всем статьям это место представляло опасность для того, кто не был защищен узами дружбы и общими интересами.

Пан-спекки приносили исключительную пользу универсальному человеческому обществу, в котором все они вращались. Разве какой-нибудь другой вид умел столь утонченно решать, когда помочь, а когда помешать? Кто еще мог отправить важного члена группы на чрезвычайно опасное задание, не боясь при этом утратить приобретенные им знания?

В группе всегда был спящий, готовый занять место пропавшего.

И все же у пан-спекки были свои странности. А иногда их терзал поистине странный голод.

— Ах, Макки.

Слева послышался низкий мужской голос. Макки повернулся, разглядывая существо, которое вошло через дверь, вырезанную в цельной глыбе искусственного изумруда мятно-зеленого цвета.

Существо имело гуманоидный облик, но фасеточные глаза выдавали в нем пан-спекки. С виду оно походило на хорошо сохранившегося мужчину-землянина (за исключением сине-зеленых глаз) неопределенно-среднего возраста. Тело, одетое в желтые лосины и безрукавку, выглядело по-своему изящным. Квадратную голову венчали коротко стриженные светлые волосы, на лице выделялись крупный нос и толстогубый рот.

— Я — Пантор Болин, — представился пан-спекки. — Добро пожаловать в мой дом, Джордж Макки.

Макки немного расслабился. Пан-спекки были известны тем, что соблюдали закон гостеприимства, если уж допускали кого-либо к себе домой… и если, конечно, гость не нарушал их правила.

— Для меня большая честь, что вы согласились принять меня, — сказал Макки.

— Это честь для меня, — сказал Болин. — Мы давно считали вас человеком, который хорошо разбирается в пан-спекки. Я с нетерпением ждал возможности поговорить с вами наедине. — Он указал на собако-кресло, стоявшее у стены справа от него, и щелкнул пальцами. Полуразумная мебель приблизилась к Макки. — Прошу вас, присаживайтесь.

Слегка обеспокоенный замечанием Болина по поводу «разговора наедине», Макки опустился на собако-кресло и гладил его до тех пор, пока то не приняло желаемую форму.

Болин уселся напротив. Между их коленями оставалось не больше метра.

— Наши эго когда-нибудь оказывались рядом? — спросил Макки. — Вы как будто узнали меня.

— Узнавание происходит на более глубоком уровне, чем эго, — сказал Болин. — Не желаете объединить личности и исследовать данный вопрос?

Макки облизнул губы. Это была деликатная тема для пан-спекки, у которых единое эго каким-то образом перемещалось от одного члена группы к другому по мере того, как они проходили свой жизненный цикл.

— Я… э… как-нибудь в другой раз, — сказал Макки.

— Хороший ответ, — согласился Болин. — Если когда-нибудь передумаете, моя эго-группа сочтет это исключительной честью. У вас очень сильная личность. Достойная всяческого уважения.

— Я… чрезвычайно польщен, — сказал Макки.

Он нервно потер челюсть, понимая, что этот разговор таит в себе определенные опасности. Каждая группа пан-спекки ревностно оберегала свое блуждающее эго. Эго наделяло своего хранителя острым чувством чести. Расспрашивать об этом можно было лишь посредством стереотипных вопросов, которые Макки уже задал. И все же если данный индивид принадлежал к пентархии, в жизненном цикле которой содержался пропавший чрезвычайный агент саботажа Наполеон Билдун… это многое бы прояснило.

— Вы гадаете, можем ли мы на самом деле общаться, — сказал Болин.

Макки кивнул.

— Концепция человечности, — сказал Болин, — вернее, наш термин, который примерно переводится как единодушие, — вмещает множество различных форм, систем жизни и методов мышления. И все же мы никогда с уверенностью не могли ответить на этот вопрос. Это одна из причин, по которой многие из нас приспособились к вашей форме жизни и вашему метаболизму. Мы желали испытать на себе ваши сильные и слабые стороны. Это помогает… но решение далеко не идеальное.

— Слабые стороны? — настороженно спросил Макки.

— Гммм, — промычал Болин. — Понимаю. Чтобы рассеять ваши подозрения, я скоро переведу для вас один из наших крупнейших трудов. Он называется приблизительно так: «Эволюционное влияние слабостей». Сильнее всего наши два вида связывает, например, то, что и тот, и другой произошли от чрезвычайно уязвимых существ, прикованных к земле. Самый утонченный механизм защиты этих существ развился из социальной структуры.

— Я бы с большим интересом изучил этот перевод, — сказал Макки.

— Вы предпочитаете продолжать обмен любезностями или хотите изложить суть своего визита сейчас? — спросил Болин.

— Мне… э… поручили разыскать пропавшего агента нашего Бюро, — сказал Макки, — и убедиться, что это… э… что агент не пострадал.

— Вы очень тонко избегаете гендерных местоимений, — сказал Болин. — Ценю деликатность вашего положения и ваш хороший вкус. Пока что я скажу вот что: пан-спекки, которого вы ищете, в данный момент не нуждается в вашей помощи. Однако ваше беспокойство оценено по достоинству. Об этом будет сообщено тем, на кого это окажет наибольшее воздействие.

— Очень рад это слышать, — ответил Макки, гадая: «Что он на самом деле имеет в виду?» Эти размышления навели его еще на одну мысль, и он сказал: — Когда я натыкаюсь на проблему межвидового общения, то вспоминаю старую культурную притчу.

— Правда? — Болин выказал вежливое любопытство.

— В ней говорится о двух практикующих ментальное лечение людях, которые каждое утро встречались по пути на работу. Они знали друг друга в лицо, но не были близко знакомы. Однажды утром при встрече один из них повернулся и сказал другому: «Доброе утро». Тот не стал отвечать, продолжив путь, однако спустя какое-то время остановился и, обернувшись, уставился в спину человеку, который с ним поздоровался. «Что он на самом деле имел в виду?» — спрашивал он себя.

Болин усмехнулся, а потом и вовсе расхохотался. Он смеялся все громче и громче, держась за бока.

«Не такая уж смешная история», недовольно подумал Макки.

Смех Болина стих.

— Очень поучительная история, — сказал он. — Я перед вами в долгу. Эта притча показывает, что вы осознаете, сколь важно при общении понимать личность собеседника.

Правда? — удивился Макки. — Каким образом?

И Макки задумался о том, как пан-спекки передавали единичную эго-личность от одного индивида другому в границах жизненного цикла пяти различных протоплазменных форм. Он задумался о том, каково это — отказываться от личности, чтобы стать пятым полом, каково передавать искру эго недавно достигшей зрелости форме из вертепа. Неужели пятый пол добровольно становится сиделкой, питая личность трех единиц, спящих в колыбели?

— Я слышал о том, что вы сделали с секретарем саботажа Клинтоном Уоттом, — сказал Болин. — История вашего увольнения из Бюро прибыла сюда раньше вас.

— Да, — сказал Макки. — Я здесь еще и поэтому.

— Вы узнали о том, что наше сообщество пан-спекки здесь, на Ахусе, это сердце организации Налоговых Наблюдателей, — сказал Болин. — С вашей стороны очень смело прийти прямо к нам. Я понимаю, насколько больше смелости требуется вашему виду, чтобы смириться с вымиранием индивида, по сравнению с нашим. Восхитительно! Вы действительно подарок.

Макки поборол приступ паники, напомнив себе, что даже если он не вернется, оставленные им в личном шкафчике в штаб-квартире Бюро данные все равно будут расшифрованы.

— Да, — сказал Болин, — вы хотите убедиться, что пан-спекки на должности главы вашего Бюро не представляет угрозы для человека как для вида. Это понятно.

Макки потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок.

— Вы читаете мысли? — спросил он.

— Телепатия не входит в число наших достижений, — сказал Болин. В его голосе читалась угроза. — Очень надеюсь, это был общий вопрос, не касающийся близких уз, которые связывают мою эго-группу.

— Мне показалось, что вы читаете мои мысли, — напряженно, готовясь защищаться, ответил Макки.

— Именно так я и истолковал ваш вопрос, — сказал Болин. — Прошу меня простить. Я не должен был ставить под сомнение вашу деликатность и такт.

— Однако вы все же надеетесь, что представитель вашего вида займет должность Секретаря Бюро? — спросил Макки.

— Удивительно, что у вас возникли подобные подозрения, — сказал Болин. — А почему вы уверены, что мы не собираемся просто уничтожить Бюро?

— Я в этом не уверен. — Макки оглядел комнату, сожалея о том, что его вынудили действовать в одиночку.

— Чем мы себя выдали? — в задумчивости спросил Болин.

— Позвольте напомнить, — сказал Макки, — что я воспользовался предложенным вами гостеприимством и не нарушил принятые у вас правила приличия.

— Потрясающе, — сказал Болин. — Несмотря на все искушения, вы действительно не нарушили правила приличия. Это правда. Мне даже неловко. Но, может быть, у вас есть оружие. Да?

Макки вынул из внутреннего кармана дрожащее нечто.

— А-а-а, стимулятор джикуззи, — сказал Болин. — Что ж, давайте посмотрим. Это оружие?

Нечто лежало на ладони Макки. Поначалу оно казалось плоским, словно кусок розовой бумаги размером с ладонь. Постепенно на плоскости проступило изображение трубки, затем еще одно — S-образной пружины, закрученной вокруг трубки.

— Мы в некотором роде можем контролировать свой образ, — сказал Болин. — Я не уверен, стоит ли считать это оружием.

Макки сжал нечто пальцами и надавил. Раздался хлопок, и между пальцами просочились струйки пурпурного дыма с характерным запахом жженого сахара.

— Стимулятору конец, — сказал Макки. — Теперь я совершенно беззащитен и полностью полагаюсь на ваше гостеприимство.

— А вы хитры, — сказал Болин. — Но вас не волнует состояние сейра Клинтона Уотта? Перемена внешности, которую вы вызвали у него, для него проблема. Вы уничтожили инструмент, способный обратить процесс вспять.

— Пусть обращается к джикуззи, — ответил Макки. С чего бы Болину беспокоиться об Уотте?

— Ах, но они попросят, чтобы вы разрешили им вмешаться, — сказал Болин. — Они так строго соблюдают формальности. На составление запроса у них уйдет минимум три стандартных года. Они побоятся как-то оскорбить вас. А вы, конечно же, не можете дать разрешение сами, не оскорбив их. Возможно, они даже создадут вашу иллюзорную копию, чтобы отрепетировать свою петицию с ее участием. Вы не черствый человек, Макки, несмотря на ваши клоунские позы. Я и не подозревал, насколько важна для вас эта конфронтация.

— Поскольку я полностью в вашей власти, — сказал Макки, — мне хотелось бы узнать: вы попробуете помешать мне покинуть это место?

— Интересный вопрос, — ответил Болин. — Вы владеете информацией, которую пока я бы не хотел предавать огласке. Вам, конечно же, это известно?

— Конечно.

— Я нахожу Конституцию замечательным документом, — сказал Болин. — Осознание индивидуальной личности и ее отношения к обществу в целом на глубинном уровне. Особый интерес представляет раздел о Бюро Саботажа, те поправки, в которых говорится, что работу самого Бюро иногда необходимо… э… корректировать.

А теперь что он имеет в виду? — удивился Макки. И заметил, что Болин прищурился и его глаза превратились в тонкие многогранные светящиеся щели.

— Теперь я буду говорить как глава Налоговых Наблюдателей, — сказал Болин, — и напомню вам, что мы защищены от саботажа законом.

Я узнал то, что должен был узнать, подумал Макки. Теперь бы еще выбраться отсюда с этой информацией!

— Рассмотрим обучение чрезвычайных агентов саботажа, — сказал Болин. — Что изучают стажеры в области искусственного создания рабочих мест и раздувания штата при работе в Бюро?

Ему не удастся подцепить меня на крючок, вынудив солгать, подумал Макки.

— Мы в открытую объявляем стажерам, что одна из наших основных задач — создать как можно больше рабочих мест для политиков, — сказал он. — У семи пастухов не стадо.

— Я вижу, вам известно о том, что лгать хозяину дома — злостное нарушение правил приличия пан-спекки, — заметил Болин. — Но вы, разумеется, понимаете, что отказ ответить на определенные вопросы может трактоваться как ложь?

— Меня предупреждали, — сказал Макки.

— Замечательно! А что говорят вашим стажерам об умышленном затягивании дел и практике ставить палки в колеса законодательным органам?

— Приведу цитату из одной обучающей брошюры, — сказал Макки. — «Одна из основных функций Бюро — замедление работы законодательных органов».

— Великолепно! А как же споры и даже схватки, которые умышленно развязывали агенты Бюро?

— Строго рутинная работа, — сказал Макки. — Мы обязаны по возможности поощрять рост гнева в правительстве. Это изобличает некоторых темпераментных типов — тех, кто не в состоянии себя контролировать и не умеет быстро принимать решения.

— Ах, — сказал Болин. — Как увлекательно!

— Мы учитываем фактор развлекательности, — признал Макки. — По возможности привносим эффект театральности, чтобы наша работа развлекала общественность.

— Цветистый обструкционизм, — задумался Болин.

— Обструкция — это фактор силы, — сказал Макки. — Только сильнейшие могут преодолеть препятствия и преуспеть в правительстве. Сильнейшие… или хитрейшие, а в правительстве это примерно одно и то же.

— Очень познавательно, — сказал Болин и потер тыльные стороны ладоней. Подобным жестом пан-спекки выражали удовлетворение. — Вы получаете особые указания в отношении политических партий?

— Мы подпитываем их разногласия между собой, — ответил Макки. — Оппозиция обличает реальность, это одна из наших аксиом.

— Вы бы назвали агентов Бюро смутьянами?

— Конечно! Мои родители были чертовски счастливы, когда я с раннего возраста начал проявлять склонность к бунтарству. Они знали, что когда я вырасту, подобное качество позволит мне хорошо устроиться в жизни. Они внимательно следили за тем, чтобы я направлял свои устремления в правильное русло в школе — особые курсы вроде «Прикладного разрушения», «Высшего раздражения», «Злости I и II»… Только лучшие преподаватели.

— Хотите сказать, что Бюро позволяет регулярно проявляющимся в обществе бунтарям куда-то направлять энергию?

— Разве это не очевидно? А бунтари, естественно, требуют специалистов по улаживанию конфликтов. В Бюро работают те, кто творит добро. Это система сдержек и противовесов на благо общества.

Макки замолчал, глядя на пан-спекки и гадая, не зашел ли он слишком далеко в своих разъяснениях.

— Вы же понимаете, что я говорю как Налоговый Наблюдатель? — спросил Болин.

— Понимаю.

— Народ оплачивает работу этого Бюро. Грубо говоря, народ платит людям за то, чтобы они создавали неприятности.

— Разве нанимая полицейских, налоговых инспекторов и тому подобных, мы делаем не то же самое? — спросил Макки.

На лице Болина появилось выражение высокомерного удовлетворения.

— Но эти службы работают на благо человечества! — сказал он.

— Перед началом обучения, — сказал Макки торжественным, менторским тоном, — потенциальному саботажнику показывают всю жалкую историю. Благодетели преуспели однажды… давным-давно. Они уничтожили почти всю бюрократию в правительстве. Эта великая машина, обладавшая властью над человеческой жизнью, работала все быстрее и быстрее. — Макки заговорил громче. — Законы придумывали и утверждали в течение часа! Бюджет распределялся и тратился за две недели. По самым никчемным причинам появлялись новые службы.

Макки глубоко вдохнул, сознавая, что вложил в свои слова искренние эмоции.

— Потрясающе, — сказал Болин. — Эффективное правительство, да?

— Эффективное? — вспылил Макки. — Как будто огромное колесо вдруг сошло с рельсов! Самой структуре правительства угрожала опасность неизбежного распада, когда кучка умудренных опытом людей, опираясь на отчаяние, основала организацию, получившую название Корпус Саботажа.

— Ах, да, я слышал о насилии, которое учинял Корпус.

Он специально выводит меня из себя, решил Макки, обнаружив, впрочем, что сейчас искренняя злость принесет ему пользу.

— Ладно, все действительно началось с кровопролития и ужасного разрушения, — сказал он. — Но это замедлило ход огромных колес. Правительство развило скорость, которой можно было управлять.

— Саботаж, — ухмыльнулся Болин. — На замену бюрократии.

Это напоминание было мне необходимо, подумал Макки.

— Нет дела слишком мелкого для саботажа, как нет и дела слишком великого, — сказал Макки. — Благодаря нам колесо поворачивается медленно и ровно. Давным-давно некий анонимный работник Корпуса по этому поводу выразился следующим образом: «Когда сомневаешься, замедли деятельность больших и ускорь работу маленьких».

— А Налоговые Наблюдатели, на ваш взгляд, «большие» или «маленькие»? — мягко спросил Болин.

— Большие, — ответил Макки, ожидая, что Болин перейдет в наступление.

Но пан-спекки такой ответ, казалось, позабавил.

— Печально.

— Как сказано в Конституции, — заметил Макки, — «погоня за несчастьем — неотъемлемое право любого человека».

— И вы не исключение. — Болин хлопнул в ладоши.

Через мятно-изумрудную дверь вошли двое пан-спекки в полицейской униформе.

— Вы слышали? — спросил Болин.

— Слышали, — ответил один из полицейских.

— Он защищал свое Бюро? — спросил Болин.

— Защищал, — подтвердил полицейский.

— Вы видели судебное постановление, — сказал Болин. — Мне очень жаль, поскольку сейр Макки — гость в моем доме, однако до суда он должен быть изолирован. Обращайтесь с ним вежливо, ясно?

Неужели он действительно настроен уничтожить Бюро? — взволнованно подумал Макки. — Неужели я ошибся?

— Вы расцениваете мои слова как саботаж? — спросил Макки.

— Это очевидная попытка вынудить главу Налоговых Наблюдателей пренебречь обязательствами, которые он поклялся выполнять, — сказал Болин. Он встал и поклонился.

Макки поднялся с собако-кресла и напустил на себя самоуверенный вид, хотя вовсе не чувствовал никакой уверенности. Сплетя толстые пальцы, он низко поклонился, затем выпрямился, словно престарелая жаба, поднимающаяся из глубины, дабы даровать благословение.

— Как гласит одно древнее высказывание, — изрек он, — «праведник живет глубоко в пещере, и небо кажется ему лишь маленьким круглым отверстием».

Макки с достоинством позволил полиции вывести себя из комнаты.

У него за спиной Болин озадаченно спросил:

— И что он имел в виду?

* * *

— Внимание! Внимание! Начинается заседание Верховного суда системы, первая скамья, центральный сектор!

По расчищенной подъемной платформе судебной арены туда-сюда метался клерк-робот. Металлические изгибы его тела сверкали в лучах утреннего солнца, проливавшихся вниз сквозь защитный купол. Голос, идеально подходивший большому круглому залу, проникал в самые дальние уголки:

— Просьба подойти всех, кто явился с прошением!

Серебристая полусфера, на которой восседал Верховный судья Эдвин Дули, появилась в проеме за подъемной платформой и поднялась на должную высоту. На скамье напротив лежал его белый меч справедливости. Сам Дули хранил величественное молчание, пока робот-клерк не закончил громоподобное объявление и не откатился за пределы платформы.

Судья Дули был высоким мужчиной с черными бровями. Черная мантия, накинутая поверх белых одежд, придавала ему несколько старомодный вид. Судья был известен своими классическими и весьма прозорливыми суждениями.

Сейчас его окаменевшее лицо скрывало ярость и беспокойство. Почему его поставили в такое опасное положение? Из-за того судебного постановления в деле Налоговых Наблюдателей? Независимо от вердикта, который он сейчас вынесет, скорее всего, начнутся беспорядки. Даже президент Хиндли следил за этим заседанием через один из проекторов.

Президент позвонил незадолго до начала заседания. Во время разговора они фамильярно называли друг друга Фил и Эд, но цель не оставляла сомнений. Это дело серьезно обеспокоило Администрацию. Важный закон повис в воздухе, требовалось голосование. Они не обсуждали ни бюджет, ни Бюро Саботажа, но президент ясно дал понять: не ставь под удар Бюро, однако сохрани поддержку, которую Налоговые Наблюдатели оказывают Администрации!

— Клерк, запись, — сказал судья Дули.

А сам подумал: «Вердикт будет вынесен в строгом соответствии с законом! Пускай попробуют оспорить!»

Загудела катушка робота-клерка. На экране перед судьей появились слова, которые произносил клерк:

— Народ против Клинтона Уотта, Джорджа К. Макки и Бюро Саботажа.

Дули посмотрел вниз, на судебную арену, обратив внимание на группу людей, сидевших за длинным черным столом в круглой секции защиты: мрачный Уотт с ужасающими радужными щупальцами на голове, Макки, крупные черты лица которого приняли такое выражение, словно он, услышав какую-то хитроумную шутку, пытался сдержать смех. Между двумя подсудимыми сидел адвокат Пэндер Оулсон, главный юрист Бюро Саботажа. Его мощная фигура была одета в белое, что символизировало защиту. Из-под черных бровей ярко блестели глаза, лицо было почти полностью покрыто шрамами.

Справа за столом обвинения сидел прокурор Холджанс Вонбрук, высокий, похожий на огородное пугало человек в красном — этот цвет символизировал обвинение. Его макушку венчали седые волосы. Мрачным, суровым лицом он походил на современного Коттона Мэзера^[69]. Рядом с ним сидел с испуганным видом молодой ассистент, а также Пантор Болин, истец пан-спекки, фасеточные глаза которого были прикрыты испещренными прожилками веками.

— У нас будет совместное рассмотрение дел? — поинтересовался Дули.

И Оулсон, и Вонбрук встали и кивнули.

— Если суд позволит, — пророкотал Вонбрук, — я хотел бы напомнить присутствующему в зале персоналу Бюро Саботажа, что их полномочия не распространяются на этот суд.

— Если прокурор споткнется о свои ноги, — сказал Оулсон, — я готов засвидетельствовать, что виной тому будет его собственная неуклюжесть, а не какие-либо действия с моей стороны и со стороны моих коллег.

К лицу Вонбрука прилила кровь.

— Хорошо известно, как вы…

Дули коснулся рукояти церемониального меча, и по судебной арене разнеслась барабанная дробь, заглушив слова прокурора. Когда снова наступила тишина, Дули сказал:

— Суд не потерпит перехода на личности. Я хочу прояснить этот вопрос с самого начала.

На покрытом шрамами лице Оулсона улыбка выглядела, как гримаса.

— Приношу свои извинения, ваша честь, — сказал он.

Дули опустился назад в кресло. Заметив блеск в глазах Оулсона, он подумал, что обученный саботажу адвокат вполне мог нарочно вызвать нападки прокурора, чтобы заручиться симпатией суда.

— Выдвинуто обвинение в незаконном саботаже в нарушение судебного запрета, — сказал Дули. — Насколько я понимаю, обе стороны отказались от вступительного слова, поскольку народ был предварительно осведомлен о сути дела?

— Так записано, — пробубнил робот-клерк.

Оулсон наклонился вперед, опираясь о стол защиты, и сказал:

— Ваша честь, подзащитный Джордж К. Макки отвергает мою кандидатуру в качестве адвоката и требует отдельного процесса. Таким образом, я представляю только Бюро и Клинтона Уотта.

— Кто представляет подзащитного Макки? — спросил судья.

Чувствуя себя человеком, прыгающим в бездну, Макки поднялся и сказал:

— Я желаю представлять себя сам, ваша честь.

— Я этого не рекомендую, — сказал Дули.

— Сейр Оулсон уже сообщил мне, что мой клиент — идиот, — сказал Макки. — Но, как и многие агенты Бюро, я получил юридическое образование. Я допущен к практике в этой системе и работал с такими кодексами, как говачинский, в котором необходимо доказать двойную отрицательную невиновность, прежде чем выносить дело на рассмотрение прокурора, а затем отталкиваться от…

— Здесь не Говачин, — заметил судья Дули.

— Могу я напомнить суду, — сказал Вонбрук, — что подзащитный Макки является чрезвычайным агентом саботажа. Речь идет не только о чемперти^[70]. Каждое высказывание этого человека…

— В отношении данного дела закон един как для официальных саботажников, так и для всех остальных, — возразил Оулсон.

— Господа! — воскликнул судья. — Попрошу! Здесь я принимаю решения относительно закона. — Повисла продолжительная пауза. — Я готов уделить самое пристальное внимание поведению всех сторон в этом деле.

Усилием воли Макки заставил себя принять спокойный доброжелательный вид.

Уотт, хорошо знавший чрезвычайного агента саботажа, почувствовал опасность и дернул адвоката за рукав. Оулсон отмахнулся от него. Уотт гневно уставился на Макки.

— С позволения суда, — сказал Макки, — прошу заметить, что совместная защита в данном деле нарушает…

— Суд осведомлен о том, что это дело было направлено сюда на основании резюме робо-легума, — прервал его Дули. — Однако я предупреждаю и защиту, и обвинение, что в таких делах я сам принимаю решение. Закон и робо-легум являются человеческими конструкциями и требуют интерпретации человеком. Добавлю также, что, на мой взгляд, в любом конфликте между человеком и машиной должны преобладать интересы человека.

— Это слушание или судебное разбирательство? — поинтересовался Макки.

— Мы будем действовать как при судебном процессе с учетом полученных улик.

Макки положил ладони на край стола защиты и уставился на судью, ощущая все большие сомнения. Дули был крепким орешком. Он оставил себе большой простор для действий в рамках судебного постановления. А сегодняшнее дело не только представляло непосредственную опасность для Бюро Саботажа. Оно могло стать прецедентом с далеко идущими последствиями — или окончиться катастрофой. Игнорируя инстинкт самосохранения, Макки задумался, не устроить ли саботаж в зале суда.

— Постановление робо-легума требует совместной защиты, — сказал Макки. — Я признаюсь в осуществлении саботажа против сейра Клинтона Уотта, но хочу напомнить суду о четвертом параграфе девяносто первой статьи Семантической поправки к Конституции, в котором говорится, что секретарь Бюро Саботажа не обладает правом на неприкосновенность. Предлагаю снять с меня все обвинения. В то время я был законным офицером Бюро, и в мои обязанности входила проверка способностей моего начальника.

Вонбрук бросил в сторону Макки суровый взгляд.

— М-м-м, — пробурчал Дули. Прокурор, судя по всему, понял, к чему клонит Макки. Если на момент разговора с пан-спекки Макки уже не являлся сотрудником Бюро, то обвинение могло развалиться.

— Прокурор желает предъявить обвинение в сговоре? — спросил Дули.

Впервые с момента появления на судебной арене адвокат Оулсон выглядел обеспокоенным. Он склонил свое испещренное шрамами лицо к увенчанной щупальцами голове Уотта и начал о чем-то перешептываться с подзащитным. При этом Оулсон все больше и большемрачнел. Щупальца Уотта дергались от волнения.

— На сей раз мы не желаем предъявлять обвинение в сговоре, — сказал Вонбрук. — Однако мы готовы разделить…

— Ваша честь! — Оулсон вскочил на ноги. — Защита протестует против разделения постановлений в данном деле. Мы заявляем, что…

— Суд напоминает обеим сторонам, что это не говачинская юрисдикция, — раздраженно сказал Дули. — Нам не нужно осуждать защитника и оправдывать прокурора прежде, чем приступать к делу! Однако если кто-либо из вас желает…

На вытянутом лице Вонбрука появилось высокомерное выражение. Он поклонился судье.

— Ваша честь, — сказал он, — мы требуем снять обвинения с подзащитного Макки, чтобы его можно было допросить как свидетеля со стороны обвинения.

— Протестую! — вскричал Оулсон.

— Обвинению хорошо известно, что нельзя удерживать ключевого свидетеля под вымышленным…

— Протест отклоняется, — сказал Дули.

— Возражаю!

— Принято к сведению.

Дули подождал, пока Оулсон не сядет обратно. Знаменательный день, подумал судья. Бюро Саботажа обвели вокруг пальца! Однако заметив хитрый блеск в глазах чрезвычайного саботажника Макки, он вдруг осознал, что Макки и сам маневрировал в этом направлении.

— Обвинение может вызвать первого свидетеля, — объявил судья и послал кодовый сигнал роботу-клерку, чтобы тот перевел Макки от стола защиты к месту дачи показаний.

На мертвенном лице прокурора Вонбрука отразилось нечто, похожее на удовольствие. Он потер полуопущенные веки и сказал:

— Приглашается Пантор Болин.

Капиталист с Ахуса встал и подошел к кольцу, где происходила дача свидетельских показаний. На экране робота-клерка появился протокол: «Пантор Болин с планеты Ахус IV, официальный свидетель по делу A011–5BD₄gGY74R₆ Верховного суда системы ZRZ¹».

— Пантор Болин принес присягу и готов давать показания, — объявил робот-клерк.

— Пантор Болин, являетесь ли вы главой организации, известной как Налоговые Наблюдатели? — спросил Вонбрук.

— Я… а… д-да, — запинаясь, ответил Болин и, пристально глядя на Макки, провел по лбу большим синим платком.

Он только сейчас начинает понимать, что я должен сделать, подумал Макки.

— Я показываю вам запись, приложенную к обвинительному акту робо-легума, — сказал Вонбрук. — Полиция системы подтверждает, что на данной записи запечатлен разговор между вами и Джорджем К. Макки, в ходе которого…

— Ваша честь! — запротестовал Оулсон. — Оба свидетеля этого так называемого разговора присутствуют на судебной арене. Существуют более прямолинейные методы представления значимой информации в этом деле. Более того, поскольку по-прежнему имеется непосредственная угроза сговора, я протестую против демонстрации этой записи, которая заставит человека давать показания против самого себя.

— Сейр Макки больше не является ответчиком в этом деле, а сейр Оулсон не является адвокатом Макки, — насмешливо заявил Вонбрук.

— Однако протест небезоснователен, — сказал Дули и посмотрел на Макки, сидевшего на трибуне для дачи показаний.

— В беседе с сейром Болином нет ничего постыдного, — сказал Макки. — Я не возражаю против того, чтобы эту запись представили суду.

Болин приподнялся на пальцах, словно хотел высказаться, но тут же сник.

Теперь он уверен, подумал Макки.

— Значит, я допущу запись к просмотру в судебном порядке, — сказал Дули.

Сидевший за столом защиты Клинтон Уотт уткнулся головой, увенчанной щупальцами, себе в руки.

Вонбрук, оскалив зубы, словно голый череп, сказал:

— Сейр Болин, я демонстрирую вам эту запись. Было ли в ходе данной беседы оказано на агента Бюро Саботажа Макки какое-либо давление?

— Протестую! — подскочив, взревел Оулсон. Лицо в шрамах искривилось в гневной гримасе. — В ходе так называемой беседы сейр Макки уже не был агентом Бюро! — Он посмотрел на Вонбрука. — Защита протестует против очевидной попытки прокурора связать сейра Макки с…

— Почему же так называемой беседы! — огрызнулся Вонбрук. — Сейр Макки сам признался, что она состоялась!

— Протест принят, — устало сказал Дули. — В отсутствие прямых улик сговора суд не станет рассматривать ремарки по поводу работы сейра Макки в Бюро Саботажа.

— Но ваша честь, — возразил Вонбрук, — действия сейра Макки не поддаются иной интерпретации!

— Решение по этому вопросу принято, — сказал Дули. — Продолжайте.

Макки поднялся и сказал:

— Позволит ли ваша честь мне действовать в роли советника в данном судебном процессе?

Дули откинулся на спинку кресла, подпер подбородок рукой и задумался. Это дело рождало у него чувство беспокойства, которое все крепло и крепло, но он никак не мог понять почему. Каждое действие Макки вызывало подозрения. Дули напомнил себе, что чрезвычайный агент саботажа знаменит хитрыми ходами, коварными и запутанными планами и дикими и самыми невероятными перестановками — как многослойный лук в форме пятимерной бутылки Кляйна. Неудивительно, что ему удалось практиковать юриспруденцию по говачинскому кодексу.

— Вы можете объяснить, что вы имеете в виду, — сказал Дули, — но я пока не готов внести ваши показания в протокол.

— Собственный Кодекс Бюро Саботажа прояснил бы дело, — сказал Макки, осознавая, что сжигает за собой мосты. — Успешно совершенный мною саботаж исполняющего обязанности секретаря Уотта — это факт.

Макки указал на массу щупалец, хорошо заметную теперь, когда Уотт поднял голову, злобно глядя на него.

— Исполняющего обязанности секретаря? — переспросил судья.

— Судя по всему, — сказал Макки. — Согласно Кодексу Бюро, если секретарь подвергается саботажу, он…

— Ваша честь! — вскричал Оулсон. — Мы рискуем спровоцировать утечку секретной информации! Насколько я понимаю, заседание транслируется!

— Будучи промежуточным директором Бюро Саботажа, я сам решаю, что является утечкой информации, а что нет! — рявкнул Макки.

Уотт снова уронил голову на руки и застонал.

У Оулсона перехватило дыхание.

Дули в ошеломлении уставился на Макки.

Молчание нарушил Вонбрук.

— Ваша честь, — сказал прокурор, — этот человек не давал присягу. Предлагаю пока отпустить сейра Болина, чтобы сейр Макки мог продолжить свое объяснение под присягой.

— У защиты есть вопросы к сейру Болину? — сделав глубокий вдох, спросил Дули.

— Пока нет, — пробормотал Оулсон. — Полагаю, его можно потом пригласить обратно?

— Да, — ответил Дули, повернувшись к Макки. — Пройдите в круг для дачи показаний, сейр Макки.

Болин, будто во сне, вышел из круга и вернулся за стол обвинения. В фасеточных глазах пан-спекки отразился странный блеск, как будто ему было что скрывать.

Макки вошел в круг, принес присягу и повернулся к Вонбруку, напустив на себя решительный вид, который, как он знал, должен был подчеркнуть его целеустремленность.

— Вы назвали себя промежуточным директором Бюро Саботажа, — сказал Вонбрук. — Не могли бы вы объяснить, что это значит?

Прежде чем Макки успел ответить, Уотт поднял голову и прорычал:

— Ты предатель, Макки!

Дули схватил рукоятку меча справедливости, чтобы подчеркнуть непреклонность своей позиции, и воскликнул:

— Я не потерплю подобных беспорядков в суде!

Оулсон положил руку на плечо Уотта. Оба гневно смотрели на Макки. Щупальца на голове Уотта извивались, окрашиваясь во все цвета радуги.

— Я должен предостеречь свидетеля, — сказал Дули, — его замечания звучат так, словно имеет место сговор. Все, что он скажет сейчас, может быть использовано против него.

— Никакого сговора, ваша честь, — ответил Макки. Он стоял лицом к Вонбруку, но обращался, кажется, к Уотту. — За много веков функции Бюро Саботажа в правительстве стали более открытыми и явными, однако некоторые аспекты смены гвардии, если так можно выразиться, остаются важной тайной. Правило таково: если человек в состоянии защитить себя от саботажа, он подходит на должность главы Бюро. Однако если секретарь Бюро успешно саботирован, он обязан покинуть свой пост и предоставить эту должность на рассмотрение президента и кабинета министров в полном составе.

— Покинуть? — спросил Дули.

— Это необязательно, — сказал Макки, — но если акт саботажа по отношению к секретарю значителен, тонок и имеет далеко идущие последствия, секретаря заменяет более успешный саботажник. А предыдущий отстраняется от должности.

— То есть вы хотите сказать, что теперь президент и кабинет министров должны выбрать между сейром Уоттом и вами? — спросил Дули.

— Мной? — удивился Макки. — Нет! Я — промежуточный директор, потому что сумел успешно саботировать сейра Уотта и потому что оказался старшим чрезвычайным агентом саботажа на месте.

— Но вас якобы уволили, — возразил Вонбрук.

— Пустая формальность, — ответил Макки. — Увольнять саботажника, который успешно выполнил подобное задание, — традиция. Это делает его кандидатом на должность секретаря, если он к этому стремится. Однако в данный момент я не имею подобных устремлений.

Уотт резко выпрямился и уставился на Макки.

Макки провел пальцем по вороту, понимая, что ему грозит физическая опасность. Взгляд в сторону пан-спекки подтвердил это. Пантору Болину с трудом удавалось держать себя в руках.

— Все это очень интересно, — ухмыльнулся Вонбрук, — но как это может повлиять на данное дело? Выдвинуто обвинение в незаконном саботаже Налоговых Наблюдателей в лице сейра Пантора Болина. Если сейр Макки…

— Если уважаемый прокурор позволит, — перебил Макки, — я могу успокоить его на сей счет. Должно быть очевидно, что…

— Это сговор! — вскричал Вонбрук. — Как же…

Его заглушил громкий ритмичный стук. Судья Дули поднял меч, и арена наполнилась электронным звуком. Когда вновь наступила тишина, судья опустил меч и вернул его на место перед собой.

Дули понадобилась минутка, чтобы успокоиться. Он прекрасно понимал, что в политическом отношении идет по краю бездны. Благодарение звездам, он еще мог объявить данный процесс слушанием.

— Продолжим по порядку, — сказал Дули. — Для того суды и нужны, знаете ли. — Он глубоко вдохнул. — Итак, здесь присутствуют несколько человек, чью преданность поддержанию закона и порядка по идее нельзя ставить под сомнение. Я бы включил в их число сейра прокурора Вонбрука, уважаемого адвоката сейра Оулсона, сейра Болина, биологический вид которого известен разумностью и гуманизмом, а также уважаемых представителей Бюро Саботажа, действия которых хоть и раздражают и гневят нас порой, но все же производятся ради нашего блага, ради того, чтобы сделать нас сильнее и раскрыть наши внутренние ресурсы.

Этот судья упустил свое истинное предназначение в жизни, подумал Макки. С такими речами ему бы работать в сфере законодательства.

Вонбрук, устыдившись, сел на место.

— Итак, — продолжал судья, — если я не ошибаюсь, сейр Макки упомянул два акта саботажа. — Дули посмотрел вниз на Макки. — Сейр Макки?

— Все выглядит именно так, ваша честь, — сказал Макки, надеясь, что правильно оценил теперешнее отношение Дули к делу. — Однако, возможно, по данному конкретному вопросу принять решение сможет только суд. Видите ли, ваша честь, предполагаемый акт саботажа, о котором я говорю, был инициирован агентом Бюро, являющимся пан-спекки. Однако теперь выгоду от этого действия, судя по всему, желает получить пан-спекки, делящий одну колбыль с этим агентом и…

— Вы смеете намекать, что я не являюсь хранителем эго своей ячейки? — вспылил Болин.

Макки понял, что пан-спекки нацелил на него оружие, хотя и не мог сказать, что это и где оно. В их культуре было предостаточно упоминаний об оружии, защищающем эго.

— Я этого не говорил, — поспешно и как можно более искренне ответил Макки. — Но вы ведь не могли настолько неправильно истолковать культуру людей с Земли, чтобы не знать, что теперь произойдет.

Какой-то инстинкт заставил судью и других зрителей этого разговора молчать.

Болин, казалось, дрожал всем телом.

— Я опечален, — сказал он.

— Если бы существовал способ достичь взаимного согласия и избежать всех этих страданий, я бы выбрал его, — сказал Макки. — Вы видите другой способ?

Не переставая дрожать, Болин ответил:

— Я должен делать то, что должен.

— Сейр Макки, что здесь происходит? — тихо спросил Дули.

— Две культуры пытаются наконец понять друг друга, — ответил Макки. — Мы веками жили бок о бок в кажущемся взаимном согласии, но внешние проявления обманчивы.

Оулсон попытался было встать, но Уотт дернул его обратно на место.

Макки заметил, что его бывший начальник оценил опасность. Очко в его пользу.

— Вы понимаете, сейр Болин, — сказал Макки, пристально глядя на пан-спекки, — что подобные вещи необходимо долго и тщательно обсуждать в открытую, прежде чем суд примет решение. Это закон, который вы поклялись соблюдать. Я склонен поддержать вашу кандидатуру на роль секретаря, но мое личное решение подождет результата слушания.

— Что необходимо обсуждать? — спросил Дули. — И по какому праву, сейр Макки, вы называете это слушанием?

— Я выражаюсь фигурально, — ответил Макки, не сводя глаз с пан-спекки, гадая, какое страшное оружие эти существа применяли для защиты эго. — Что скажете, сейр Болин?

— Вы защищаете неприкосновенность своего жизненного уклада, — сказал Болин, — но отказываете мне в праве на то же самое?

— Неприкосновенность, но не секретность, — уточнил Макки.

Дули перевел взгляд с Макки на Болина и заметил, что пан-спекки выглядит, как сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться. Судя по тому, как он держал руку в кармане пиджака, судья понял, что он, вероятно, готовится применить против всех присутствующих на арене какое-то оружие. Такой уж у него был вид. Дули хотел было вызвать охрану, но задумался о том, что ему было известно о пан-спекки, и решил не провоцировать критическую ситуацию. Люди приняли пан-спекки как своих. Из них получались хорошие друзья, но страшные враги, к тому же ходили слухи об их скрытых способностях, об эго-ревности, о свирепости, с которой они оберегали тайны своей колыбели клана.

Болину наконец удалось побороть дрожь.

— Говорите, что должны сказать, — прорычал он.

Макки пробормотал про себя молитву о том, чтобы пан-спекки не потерял контроль над своими рефлексами, и обратился к камерам в дальнем конце судебной арены, которые транслировали все происходящее во все концы вселенной.

— Пан-спекки, принявший имя Наполеона Билдуна, был одним из наших лучших агентов в Бюро Саботажа, — начал Макки. — Агент Билдун пропал примерно в то же время, когда Пантор Болин встал во главе Налоговых Наблюдателей. Вполне вероятно, что Налоговые Наблюдатели как организация сами по себе представляют собой хитрый и искусный саботаж самого Бюро Саботажа, а начало этому положил Билдун.

— Человека по имени Билдун не существует! — воскликнул Болин.

— Сейр Макки, — сказал судья Дули, — не хотели бы вы продолжить этот разговор в частном порядке у меня в кабинете? — Судья смотрел на саботажника, стараясь выглядеть доброжелательным, но твердым.

— Ваша честь, — ответил Макки, — не могли бы мы из уважения к сейру Болину как к человеку предоставить ему право решать?

Болин повернул свои фасеточные глаза к скамье и тихо проговорил:

— Если суд не возражает, лучше сделать это в открытую. — Он резко вынул руку из кармана. В ней ничего не было. Он оперся на стол, ухватившись руками за противоположный край. — Пожалуйста, продолжайте, сейр.

Макки сглотнул. На мгновение его охватило восхищение пан-спекки.

— Для меня будет несравненным удовольствием служить под вашим началом, сейр Болин, — сказал он.

— Делайте то, что должны! — прохрипел Болин.

На лицах Уотта и адвокатов отражалось изумление, а в глазах судьи Дули застыл вопрос.

— Выражаясь языком пан-спекки, человека по имени Билдун не существует. Но такой человек существовал — в ячейке сейра Болина. Надеюсь, вы заметили, как похожи выбранные ими имена?

— А… да, — сказал Дули.

— Боюсь, я весьма нагло совал свой нос во все, что связано с пан-спекки, — признался Макки. — Но это объясняется тем, что я подозревал акт саботажа, о котором уже упоминал здесь. Налоговые Наблюдатели оказались слишком хорошо осведомлены о внутренней деятельности Бюро Саботажа.

— Я… э… не уверен, что понимаю вас, — сказал Дули.

— Самая большая тайна во вселенной — циклическая смена пола и личности пан-спекки — для меня уже не является тайной, — сказал Макки. Увидев, как побелели пальцы Болина, вцепившиеся в край стола, Макки глубоко вздохнул.

— Это имеет отношение к нашему делу? — спросил Дули.

— Несомненно, ваша честь, — сказал Макки. — Видите ли, у пан-спекки есть уникальная железа, которая управляет мышлением, доминантой, взаимоотношением разума и инстинкта. Пять членов ячейки на самом деле являются единым существом. Я хочу подчеркнуть это в силу юридической необходимости.

— Юридической необходимости? — переспросил Дули. Он посмотрел на явно расстроенного Болина, затем перевел взгляд на Макки.

— Функция этой железы — передавать доминанту пан-спекки, у которого она функционирует. Но она функционирует в течение определенного, ограниченного срока — от двадцати пяти до тридцати лет. — Макки посмотрел на Болина. Пан-спекки снова задрожал. — Пожалуйста, поймите, сейр Болин, что мною движет необходимость. Это не является актом саботажа.

Болин поднял голову. На лице застыло выражение глубочайшего горя.

— Заканчивайте уже! — прохрипел он.

— Да, — сказал Макки, снова глядя на озадаченного судью. — Ваша честь, перенос эго пан-спекки подразумевает перенос базовых знаний и опыта. Когда умирает хранитель эго, независимо от того, как далеко он находится от колыбели клана, это пробуждает старшего из оставшейся в колыбели тройни. Хранитель эго даже оставляет устные наставления своему наследнику, если это возможно. Как правило, это происходит почти всегда. Так было и в этот раз.

Дули откинулся на спинку кресла. Перед ним начинала вырисовываться юридическая проблема, которую обозначил рассказ Макки.

— Акт саботажа, который может сделать пан-спекки кандидатом на пост секретаря Бюро Саботажа, был инициирован… э… членом ячейки сейра Болина, присутствующего сегодня в суде, так? — спросил Дули.

Макки вытер пот с брови.

— Верно, ваша честь.

— Но тот член ячейки уже не является хранителем эго, да?

— Совершенно верно, ваша честь.

— То есть… бывший хранитель эго, этот… э… Билдун уже не является кандидатом?

— Билдун — или то, что когда-то было Билдуном, — теперь существо, функционирующее лишь благодаря инстинктам, ваша честь, — пояснил Макки. — Пока что он способен выполнять роль сиделки в колыбели клана, а со временем его ждет другая судьба, которую я предпочел бы не описывать.

— Ясно. — Дули посмотрел на купол арены. Он начинал понимать, чем рисковал Макки. — И вы поддерживаете кандидатуру этого… э… сейра Болина на должность секретаря? — спросил Дули.

— Если президент Хиндли и кабинет министров примут к сведению рекомендацию старших агентов Бюро, как это обычно бывает, сейр Болин станет новым секретарем, — ответил Макки. — Я это поддерживаю.

— Почему? — спросил Дули.

— Благодаря их уникальному блуждающему эго, пан-спекки отличаются более инклюзивным отношением к разумным существам, нежели другие родственные человеку виды, — сказал Макки. — Благодаря этому они ответственно относятся ко всем формам жизни. Они не обязательно проявляют в этом сентиментальность. Там, где надо проявить силу, они это делают. Их колыбль клана демонстрирует несколько явных примеров этого, которые я предпочел бы не описывать.

— Понятно, — сказал Дули, хотя вынужден был признать про себя, что на самом деле ничего не понял. Его начали раздражать постоянные намеки Макки на какие-то ужасные занятия пан-спекки. — И вы полагаете, что акт саботажа, осуществленный этим Билдуном-Болином, дает ему возможность занять пост секретаря при условии, что суд установит, что это один и тот же человек?

— Мы не один и тот же человек! — взревел Болин. — Не смейте утверждать, что я — тот… тот неуклюжий, прилипчивый…

— Спокойно, — сказал Макки. — Сейр Болин, я уверен, что вы осознаете необходимость этой юридической фикции.

— Юридической фикции, — повторил Болин, будто цепляясь за формулировку. Его фасеточные глаза гневно смотрели на Макки с другого конца судебной арены. — Благодарю вас за вашу учтивость, Макки.

— Вы не ответили на мой вопрос, сейр Макки, — сказал Дули, не обращая внимания на разговор с Болином.

— Саботаж сейра Уотта посредством нападения на все Бюро в целом является настолько тонким и элегантным действием, что раньше никто не мог достичь ничего подобного, — сказал Макки. — Это лишь укрепит Бюро.

Макки глянул на Уотта. Щупальца на голове исполняющего обязанности секретаря прекратили свою безумную пляску. Он оценивающе смотрел на Болина. Ощутив затишье на судебной арене, он перевел взгляд на Макки.

— Разве вы не согласны, сейр Уотт? — спросил Макки.

— О да. Совершенно согласен, — ответил Уотт.

Нотки искренности в голосе Уотта обескуражили судью. Он впервые задумался о преданности этих людей своей работе.

— Бюро Саботажа — очень уязвимая служба, — сказал Дули. — У меня имеются серьезные сомнения…

— Если ваша честь позволит заметить, — сказал Макки, — терпимость — одно из ключевых качеств, которые необходимы саботажнику в работе. Я хочу, чтобы вы поняли, что наш друг пан-спекки сделал сегодня. Предположим, я подсматривал за вами, судья, и вашей супругой в самый интимный момент и подробно изложил свои наблюдения в открытом суде, за которым следит половина вселенной. Предположим также, что строжайший моральный кодекс запрещает вам подобные дискуссии с чужаками. Предположим, что мой рапорт состоял из самых простых, каждодневных, вульгарных слов, имеющихся в моем распоряжении. Предположим, что вы по традиции вооружены смертельным оружием и имеете право нанести удар по тому, кто сделал нечто настолько богохульное, настолько…

— Грязное! — прошипел Болин.

— Да, — сказал Макки. — Грязное. Как вы думаете, ваша честь, могли бы вы удержаться от того, чтобы убить меня?

— Боже мой! — воскликнул Дули.

* * *

— Сейр Болин, — сказал Макки, — приношу вам и всей вашей расе глубочайшие извинения.

— Я надеялся, что мне придется вынести это испытание в частном кабинете судьи в присутствии как можно меньшего количества чужаков, — сказал Болин. — Но раз вы начали говорить в открытом суде…

— Это должно было произойти именно так, — сказал Макки. — Если бы мы сделали это втайне, народ счел бы подозрительным, что пан-спекки управляет…

— Людьми? — спросил Болин.

— Теми, кто не является пан-спекки, — сказал Макки. — Это стало бы барьером между нашими видами. И все это лишь укрепило нас, — добавил он. — Мы снова продемонстрировали те статьи Конституции, которые гарантируют народу, что правительство будет принимать продуманные решения, и показали общественности, как действует Бюро Саботажа, а также ценный характер того, кто станет новым секретарем.

— Я пока не принял решение по этому критическому вопросу, — сказал Дули.

— Но ваша честь! — воскликнул Макки.

— При всем уважении к вам как к чрезвычайному агенту саботажа, сейр Макки, — сказал Дули, — мой вердикт основывается на уликах, собранных под моим руководством. — Он посмотрел на Болина. — Сейр Болин, вы разрешите агенту суда собрать улики, которые позволят мне вынести вердикт, не опасаясь нанести вред моему собственному виду?

— Все мы здесь люди, — буркнул Болин.

— Но политическое равновесие удерживают люди с Земли, — возразил Дули. — Я верен закону, это так, но также должен учитывать интересы своих товарищей-землян. Я должен…

— Вы хотите, чтобы ваши собственные агенты проверили, сказал ли сейр Макки правду о нас?

— Э… да, — ответил Дули.

Болин посмотрел на Макки.

— Сейр Макки, это я должен перед вами извиниться. Я не подозревал, насколько глубоко укоренилась в ваших товарищах ксенофобия.

— Это потому, — сказал Макки, — что вы не испытываете ничего подобного, а в общении с другими видами вас ограничивает только природная скромность. Я подозреваю, что этот феномен знаком вам лишь потому, что вы изучали нас.

— Но все незнакомцы потенциально делят личность, — сказал Болин. — Что ж, ладно.

— Если вы наговорились друг с другом, — сказал Дули, — не соблаговолите ли ответить на мой вопрос, сейр Болин? Надеюсь, это все еще официальный суд.

— Скажите, ваша честь, — произнес Болин, — вы бы позволили мне стать свидетелем интимных отношений между вами и вашей супругой?

Дули помрачнел, но вдруг осознал всю глубину аналогии, приведенной Макки, и, к своей чести, ответил с достоинством.

— Если бы это было необходимо для поддержания взаимопонимания, — прохрипел он, — то да!

— Я вам верю, — пробормотал Болин и глубоко вдохнул. — После того, что я вытерпел здесь сегодня, наверное, можно принести еще одну жертву. Я даю вашим следователям привилегию, которой вы требуете, но советую им проявлять осмотрительность.

— Это подготовит вас к трудностям, которые сопутствуют работе секретаря Бюро, — сказал Макки. — Вы должны помнить, что секретарь Бюро никак не защищен от саботажа.

— Но, — сказал Болин, — все агенты должны выполнять законные приказы секретаря, позволяющие ему осуществлять деятельность согласно Конституции.

Макки кивнул, увидев в глазах Болина бесконечный ряд шпионских заданий и подробных рапортов секретарю Бюро Саботажа — по крайней мере до тех пор, пока его любопытство и жажда мести не будут удовлетворены.

Но остальные присутствующие на судебной арене, не обладавшие проницательностью Макки, подумали только: «И что он имеет в виду?»

Звезда под бичом _(роман)

«ОПАСНОСТЬ ДЛЯ ВСЕХ ЖИТЕЛЕЙ ГАЛАКТИКИ!»

Настало время, когда космические путешествия стали практически лишними, поскольку так называемые «прыжковые двери» — каналы нуль-пространства и нуль-времени — гарантировали достижение любой точки Галактики.

Создатели и хозяева этих прыжковых дверей — калебаны, таинственные существа, постепенно исчезали из Галактики, пока не остался один-единственный калебан. В разгар этой эпидемии исчезновений агент галактического контрольного бюро сделал поразительное открытие: когда исчезнет последний из калебанов, умрут и все те, кто хоть раз пользовался прыжковой дверью. А в Галактике едва ли нашлось бы хоть одно разумное существо, будь то человек, гуманоид или негуманоид, не воспользовавшееся прыжковой дверью…

Его звали Фурунео. Алихино Фурунео. Он ехал в город, чтобы сделать вызов. Кстати, этот вызов был тесно связан с его «Я». Ему было шестьдесят семь лет, и он мог вспомнить множество случаев, когда люди теряли свою индивидуальность в трансе межзвездной связи. Неприятнее всего в предстоящем сеансе были не расходы, не ощущение зуда в нервах, а манера обращения с клиентами связного-тапризиота. Это было небезопасно, однако именно такую цену приходилось платить за возможность связи. Но Фурунео знал, что предстоящий разговор с представителем саботажников Джоем Кс. Мак-Кеем он не мог доверить никому. Было восемь часов утра по местному времени планеты Сердечность системы Сфих.

— Боюсь, это будет очень затруднительно, — пробормотал он.

Двое охранников, которые сидели в экипаже вместе с ним, ни разу даже не кивнули ему: они знали, что не получат ответа.

Со снежных склонов гор в сторону моря все еще дул холодный ветер. Они ехали из горной крепости Фурунео к городу на обычном автомобиле, не пытаясь скрыть свою связь с Бюро Саботажа. С другой стороны, они старались не привлекать к себе внимания. Многим разумным существам хотелось бы обнаружить это Бюро.

Фурунео остановил автомобиль на границе пешеходного центра города, и они пошли по улице, как обычные горожане. Десятью минутами позже они вошли в здание. Это была станция связи тапризиотов, одна из почти двух десятков, рассеянных по Галактике — довольно большая честь для такой захолустной планетки, как Сердечность.

Приемный зал был около пятнадцати метров в ширину и тридцати пяти в длину. Желто-коричневые стены были испещрены углублениями, словно они некогда были мягкими и в это время кто-то бросал в них маленьким твердым мячиком. Вдоль правой стены тянулось подобие прилавка — или выступа из стены — а над ним висела фасетчатая лампа, которая, медленно вращаясь, бросала сетчатые блики и блуждающие тени на тапризиота, стоявшего неподалеку.

Тапризиот напоминал отпиленный кусок обугленной елки. Его конечности, похожие на обрубки веток, торчали во все стороны, а их иглообразные придатки находились в постоянном движении, как будто порхали. Сам же он ничего сказать не мог. Его скользящие ножки нервно барабанили по поверхности прилавка.

Фурунео спросил его уже в третий раз:

— Вы связной?

Никакого ответа.

Такими уж были тапризиоты. И не было смысла сердиться на них. Но Фурунео все сильнее охватывала досада. Проклятый обрубок!

Один из охранников позади Фурунео откашлялся.

«Что за дурацкая задержка», — подумал Фурунео.

С тех пор, как они получали информацию о действиях Эбнис, все Бюро находилось в состоянии нервного возбуждения. Может быть, вызов сможет пролить свет на все эти непонятные события; это мог быть самый важный вызов из всех, когда-либо делавшихся ранее.

Солнце, низко висевшее над горизонтом, посылало сквозь висевшую в дверном проеме штору веер оранжевых лучей.

— Нам кажется, что придется ждать довольно долго, — пробормотал один из охранников. — Если бы можно было хотя бы сесть.

Фурунео коротко кивнул. За свои шестьдесят семь лет он научился терпению, особенно, поднимаясь по ступенькам служебной лестницы к теперешнему положению планетного агента Бюро. Здесь оставалось только терпеливо ждать, пока тапризиот не изволит принять к сведению его присутствие. Не было никакой другой возможности воспользоваться услугами, в которых он так нуждался. Без тапризиота-связного невозможно было вести переговоры друг с другом через межзвездные расстояния.

Странно, но множество разумных существ использовало эту способность тапризиотов, не понимая ее. Существовало множество теорий относительно этой связи, и одна из них могла быть правильной. Может быть, тапризиоты пользовались чем-то вроде родственных связей пан спехи — но этого тоже никто не понимал.

Фурунео считал, что тапризиоты изменяли пространство, создавали нечто вроде прыжковых дверей калебанов и передавали сообщения через другие измерения континуума пространства-времени. Если только это действительно было использованием принципа прыжковых дверей калебанов. Большинство специалистов отвергали эту теорию на том основании, что для этого было необходимо такое количество энергии, сколько давала ее средней величины звезда.

Но что бы тапризиоты ни делали для установления двухсторонней связи, было ясно, что это связано с гипофизом у человека или его аналогом у других форм жизни.

Тапризиот на прилавке неторопливо задвигался взад и вперед.

— Может быть, начнем? — спросил Фурунео.

Он подавил охватившее его неприятное чувство и с окаменевшим лицом ждал, пока коммуникационные иглы тапризиота не зашевелились быстрее, издавая тихие шелестящие и шуршащие звуки.

— С ним что-то не в порядке? — спросил охранник.

— Откуда мне знать? — проворчал Фурунео. Он взглянул на тапризиота, сделал нечто вроде поклона и снова спросил:

— Вы связной?

Шорох усилился, и внезапно тапризиот сказал:

— Я сомневаюсь в вашей искренности.

— С каких это пор нужно доказывать тапризиоту свою искренность, если нужно воспользоваться дальней связью? — сказал другой охранник. — Мне казалось, что достаточно…

— Никто вас не спрашивает, — прервал его Фурунео. — Любое зондирование нашего мозга тапризиотом может оказаться приветствием. Ты не знал этого, идиот?

Фурунео, оставив своих спутников стоять, приблизился к прилавку.

— Я хочу вызвать уполномоченного саботажников Джоя Кс. Мак-Кея, — сказал он. — Ваш автоматический привратник идентифицировал меня и установил номер моего кредита. Вы связной?

— Данные, место и время, — сказал тапризиот.

Фурунео вздохнул и расслабился. Он бросил взгляд на охранников, приказал им занять позиции у двух входов и подождал, пока они не выполнили приказание. Никто не должен ничего услышать. Он назвал тапризиоту необходимые координаты и добавил:

— К сожалению, я не знаю, где находится Джой Мак-Кей. Но я знаю, что мне необходимо лично переговорить с ним. Это важный вызов. Вы связной?

— Сядьте на пол, — сказал тапризиот.

— Благодарю вас, бессмертный, — пробормотал Фурунео. Один раз ему пришлось быть на связи, когда тапризиот-связной вывел его на склон горы под пронизывающий ветер и секущий дождь и велел опустить голову и набросать сверху мокрой земли, прежде чем установить связь. Зачем это было нужно, он не знал и по сей день. Он сообщил об этом случае в Центральное Бюро, потому что там были люди, которые решали такие задачи за один день; но тот вызов обошелся ему в более чем недельное пребывание в госпитале с воспалением верхних дыхательных путей.

Фурунео сел. Проклятье! Пол был ледяным!

У Фурунео была статная фигура двухметровой высоты без обуви, и весил он восемьдесят четыре килограмма. Годы пронизали его черные волосы сединой и проредили их. У него был толстый нос, чему он не слишком радовался, и широкий тонкогубый рот. Садился он осторожно, оберегая ногу. Один из угрюмых горожан устроил ему сложный перелом коленной чашечки, и результаты повреждения опровергли мнение всех врачей, уверявших его, что после лечения он вообще не будет ощущать никаких последствий.

— Закройте глаза, — сказал ему тапризиот.

Фурунео подчинился и попытался поудобнее устроиться на холодном, твердом полу.

— Думайте о человеке, с которым вы хотите установить контакт, — приказал тапризиот.

Фурунео думал о Джое Кс. Мак-Кее, стараясь точно воссоздать в воображении внешность этого человека: плотную маленькую фигуру, живые серые глаза, огненно-рыжие волосы, лицо с гримасой недовольной лягушки.

Контакт начался с неясных ощущений, медленно возникающих в сознании. У Фурунео было такое чувство, словно он оставил свое тело и теперь парит над чужим ландшафтом. Небо было бесконечным кругом над медленно вращающимся горизонтом. Он чувствовал уединенность окружающих планету звезд.

— Сто тысяч чертей!

Мысли буквально ударили в лицо Фурунео. Не было никакой возможности уклониться от них. Он тотчас же понял, что связь установлена. Вызываемые, казалось, часто были недовольны вызовами. Они не могли уклониться или помешать ему, но зато могли выразить вызывающему свое недовольство.

В этот момент Мак-Кей полностью завладел его вниманием. Дальняя связь словно опалила его гипофиз; не было никакой возможности этого избежать.

Фурунео ждал, когда закончатся проклятия, которые изливались на него беспрерывным потоком. Когда этот поток иссяк, Фурунео назвал свое имя и сказал:

— Я сожалею о неудобствах, которые я, может быть, доставил вам, но вы знаете, что я не вызвал бы вас, если бы это не было так важно.

— Во имя всех чертей, откуда мне знать, действительно ли ваш вызов был так важен? — возмущенно ответил Мак-Кей. — Перестаньте ходить вокруг да около и переходите к делу!

Обладая холерическим характером, Мак-Кей был вне себя от раздражения. Фурунео предупредительно спросил ем:

— Я вас оторвал от чего-то очень важного?

— Я стою будто перед судом и не могу уклониться, — огорченно сказал Мак-Кей. — Вы не можете себе представить, какие шутки играют с людьми, прежде чем они впадают в транс и болтают тут со мной. Переходите к делу!

— Вчера вечером на планете Сердечность был выброшен на берег шар калебана, — торопливо сказал Фурунео. — Принимая во внимание все случаи смертей и сумасшествий, а также потому, что Бюро объявило всеобщую готовность, я подумал, что должен поставить вас в известность. Этот случай не имеет отношения к сфере ваших интересов?

Может быть, Мак-Кей морочит ему голову? В обязанности агентов Бюро Саботажа входило заботиться о том, чтобы в правительственных кругах время от времени возникала путаница и суматоха, что компрометировало колеблющихся и излишне темпераментных политиков. Оказывать на них психическое давление и заставлять терять самообладание было необходимо, но почему эту обязанность возлагали на его коллег, таких же агентов, как и он, Фурунео? Перерыв в переговорах едва ли мог быть основанием для такого поведения. Если он послушается Мак-Кея, тогда этот маленький хитрый агентишка будет женат уже в третий раз, а то и больше.

— Вы все еще интересуетесь этими шарами? — спросил Фурунео, словно предъявляя ультиматум.

— Это относится к калебану?

— Вероятно.

— Вы его не исследовали? — судя по тону Мак-Кея, он считал Фурунео выдающимся тупицей.

— Я действую в соответствии с указаниями, — натянуто сказал Фурунео.

— Указаниями? — с издевкой ответил Мак-Кей.

— Вы хотите разозлить меня, не так ли? — спросил Фурунео.

— Я явлюсь к вам так быстро, как только смогу, — сказал Мак-Кей, внезапно становясь деловым. — Я должен быть у вас не позже, чем через восемь стандартных часов. Между прочим, вам приказано не спускать глаз с этот шара.

— Все в порядке, — сказал Фурунео.

— Если калебан явится к вам, арестуйте его тут же, со всеми потрохами.

— Арестовать калебана?

— Запутайте его разговором. Выпросите у него какую-нибудь совместную работу, — сказал Мак-Кей. По его лицу было видно, какой нелепостью ему показалось, что агент Бюро задает вопросы вместо того, чтобы блокировать любую проявляющуюся активность.

— Ну хорошо, — сказал Фурунео. — Я жду вас здесь в течение ближайших восьми часов.

Мак-Кей, который во время этого разговора находился на планете Морских Труб, имел в своем распоряжении еще час, чтобы закончить все дела; потом он повернул свой дом-лодку и причалил к одному из плавучих цветочных островов. «Последний брак был напрасным», — подумал он. За все это время он очень мало узнал о Млисс Эбнис, хотя она несколько раз безуспешно пыталась связаться с ним. Но это было на другом плане.

С ним была его тридцать четвертая женщина. Она была светлокожей, как и большинство ее предшественниц. Для нес это тоже был не первый брак, но она неизвестно почему обвиняла его. «Ничего странного», — думал Мак-Кей. Он никогда не старался выказывать чувства, которых не испытывал.

Мак-Кей уложил белье и одежду в походный чемоданчик и проверил содержимое своего «джентльменского набора»: возбуждающее, пакетик со взрывчаткой, мини-детекторы, энергоизлучатель, микрокомпьютер, камера для голографических съемок и другие мелочи. Все в порядке. Чехольчик с этим набором был похож на обычный бумажник, только немного потолще и подлиннее. Он засунул его в специальный внутренний карман своего невзрачного пиджачка, вздохнул и вынул ключ от прыжковых дверей из кармана брюк. Этот прыжок будет стоить Бюро громадную сумму. Сердечность находилась на другом краю Галактики.

Прыжковые двери, казалось, работали безукоризненно, но Мак-Кея беспокоило, что, совершая этот прыжок, он должен отдать себя во власть калебана. Неприятная ситуация. Прыжковые двери были так обычны, что большинство разумных существ не обращало на них внимания. До сих пор, когда Бюро объявляло своим агентам боевую готовность, у Мак-Кея еще никогда не появлялось такого чувства. Он удивлялся сам себе. Чудеса калебанов были знакомы Объединению Разумных вот уже в течение девятнадцати лет, и за это время связь с Объединением Разумных установило уже восемьдесят три калебана: сначала один из них предоставил в распоряжение Объединения свою прыжковую дверь, потом остальные восемьдесят два.

Мак-Кей подбросил ключ в воздух и снова поймал.

Почему калебаны подарили им прыжковые двери, которые они называли «Зейе-центром»? Что скрывалось за этим?

«Пора отправляться», — подумал Мак-Кей. Однако он медлил.

Восемьдесят три калебана. Приказ о боевой тревоге всегда имел уважительную причину. Калебаны постепенно исчезали — если этот процесс можно назвать исчезновением. Исчезновение каждого отдельного калебана сопровождалось гибелью или сумасшествием по крайней мере одного разумного существа, входившего в Объединение Разумных.

Нечего и спрашивать, почему эту проблему свалили на Бюро Саботажа вместо того, чтобы потребовать объяснения от Управления Полиции. Правительство не знало, где может быть Бюро. Влиятельные люди надеялись, что оно будет дискредитировано. У Мак-Кея, кроме того, были еще заботы, связанные со скрытыми возможностями его памяти. Почему Бюро поручило распутать это дело именно ему?

«Кто ненавидит меня?» — печально думал он, подходя к прыжковой двери со своим ключом. Его ненавидели многие люди. Миллионы людей.

Прыжковая дверь загудела от наполнившей ее чудовищной энергии. Открылось отверстие в туманную трубу. Мак-Кей напряг тело, подготовившись к сопротивлению сиропообразной среды, и пошел через трубу. Это было словно парение в вязком, клейком, текучем сиропе.

Затем он снова очутился в самом обычном помещении. За окном простирался холмистый пейзаж, а вдали под низкими серыми облаками виднелись крыши города. Хронометр, вживленный в мозг Мак-Кея, подсказывал, что было уже далеко за полдень, восемнадцать часов двадцатишестичасового дня. Это была планета Сердечность, мир, удаленный от покрытой океаном планеты Морских Труб на восемьдесят тысяч световых лет.

Туманная труба прыжковой двери закрылась с треском, напоминающим электрический разряд. В воздухе слегка запахло озоном.

Мак-Кей заметил, что кресла-роботы Фурунео достаточно услужливы, чтобы предоставить все удобства. Одно из них тыкалось в его коленки до тех пор, пока он, проверив свои карманы, не опустился в него. Кресло-робот занялось массажем. Очевидно, оно было запрограммировано встречать так любого посетителя. Мак-Кей прислушался. В одномиз коридоров послышались приближающиеся шаги. Они смолкли, потом послышались снова. Где-то в коридоре завязался разговор, и Мак-Кей смог расслышать пару слов на галалингве — галактическом торговом языке; кроме того, он услышал разговор на нескольких языках по крайней мере еще пяти существ.

Он беспокойно завертелся, что заставило его кресло-робот успокоить его укачивающими движениями. Переносить вынужденную бездеятельность было тяжело. Где Фурунео? Может быть, он принимал участие в разговоре, который доносился через тонкую перегородку? Вероятно, у этого человека, как у агента Бюро Саботажа, было много обязанностей на планете. И Мак-Кей не знал, насколько важны эти проблемы. Планета относилась к тем мирам, которые Бюро защищало довольно слабо. А Бюро никогда не приходилось сожалеть о недостатках в своей работе.

Мак-Кей задумался о своей роли в Бюро Саботажа. Несколько столетий назад правительство получило власть над прогрессивной партией Объединения Разумных Наций, толпой добродушных, научно ориентированных технократов, которые усматривали счастье миров в эффективной организации всех органов управления. Затратив огромные средства на организацию и постройку огромных кибернетических машин со всевозможными функциями, они устранили всю волокиту и перебои в системе организации правительства. Мощная машина с подавляющей властью над всей мыслящей жизнью постепенно набирала обороты и работала все быстрее и быстрее. Законы вырабатывались и тотчас же отменялись. Поток программ и проектов нарастал с захватывающей дух скоростью. Новые Бюро и Ведомства рождались и тотчас начинали работать на полную мощность.

Весь управленческий аппарат превратился в гигантское колесо, которое вращалось с такой безумной скоростью, что никакое живое существо не могло представить себе даже приблизительно всю эту механику. Несовершенное восприятие любого разумного существа не могло состязаться с логическим совершенством автоматизированной системы. Но в конце концов совершенство обернулось хаосом.

В этой ситуации горстка сомневающихся образовала Корпус Саботажа, чтобы замедлить бешеное вращение колеса. После долгих усилий, кровавых жертв, старомодных битв с механизмами и других действий механизм удалось остановить. Со временем из отдельных корпусов и бюро выросла разветвленная организация, которая боролась с проявлениями чванства, зазнайства и предательства. Сегодня Бюро предпочитало хитроумные диверсии, однако в случае необходимости применялась и сила.

Дверь открылась. Кресло-робот Мак-Кея перестал его укачивать. Вошел Фурунео, откидывая левой рукой пряди серых волос с уха. Его широкий рот был плотно сжат, угрюмо-обиженное выражение лица маскировалось вынужденно вежливой кислой улыбкой.

— Извините, — сказал он, опускаясь в одно из кресел-роботов. — Я не ждал вас так скоро.

— Это помещение безопасно? — недоверчиво спросил Мак-Кей. Он взглянул на стену, в которой находилось отверстие прыжковой двери. Она была закрыта.

— Я закрыл дверь в трубу, — сказал Фурунео. — Помещение безопасно, насколько это вообще возможно. — Он выжидающе наблюдал за Мак-Кеем.

— Шар все еще там? — спросил Мак-Кей.

— Мои люди получили приказ сейчас же известить меня, если он сделает какое-либо движение, — ответил Фурунео. — Он, как мне сообщили, выброшен на берег и лежит на скалах. Пока что он неподвижен.

— Его положили там специально?

— Во всяком случае, выглядит он именно так.

— На нем нет никаких знаков или чего-нибудь еще?

— Мы ничего не обнаружили. Шар выглядит несколько потрепанным и изношенным.

— Гмм, — Мак-Кей немного помолчал, потом сказал: — Вы, наверное, уже слыхали о Млисс Эбнис?

— Кто же не знает этого имени?

— Она недавно истратила несколько миллионов, чтобы нанять калебана.

— Я не знал, что это возможно, — сказал Фурунео, покачав головой.

— Никто не знал.

— Я читал приказ действовать по боевой тревоге, но там ничего не говорится о связи Эбнис с этим случаем.

— У нее был маленький психический шок в связи с использованием бича, вы об этом знаете?

— Я знаю, что взамен она лечила его, — ответил Фурунео.

— Да, но это не устраняет проблемы. Известно только, что она не выносит вида мучений разумных существ.

— И что же?

— Разгадка, конечно, в том, зачем решили использовать калебана.

— Как жертву?! — испуганно воскликнул Фурунео.

Мак-Кей видел, что его начинают понимать. Кто-то как-то сказал, что проблема калебанов заключается в том, что никому не известен их образ поведения. Это, конечно, было правильно, только Мак-Кей чувствовал что это еще не вся истина. Легко можно представить себе существо, присутствие которого бесспорно, а при попытке влезть к нему в душу только беспомощно блуждаешь в темноте — вот что такое калебан.

«Они — закрытые окна в вечность», — сказал поэт Мазарард. В первое время после внезапного появления калебанов Мак-Кей был в курсе всех сведений о них, прослушал о них все лекции. Теперь он вспоминал эти лекции, стараясь отогнать гнетущее чувство, что там найдутся сведения, могущие иметь значение для решения нынешней проблемы. Это было что-то о «трудностях коммуникации во время атмосферных осадков». Точное название он забыл. «Смешно», — думал он. Это было связано с влиянием калебанской действительности на память и возникновением оптических иллюзий.

Здесь и заключался источник неприятностей для всех форм жизни, связанных с калебанами. Прыжковые двери, шары, в которых они имели обыкновение находиться — все это было реальным, но никто не видел калебанов собственными глазами.

Фурунео наблюдал за маленьким толстеньким агентом, действительно похожим на недовольную лягушку, и ему вспомнилась старая шутка о том, что Мак-Кей работает в Бюро Саботажа со дня своего рождения. Наконец тот сказал:

— Итак, вы наняли этих головорезов и платите им? Не так ли?

— Так безопаснее.

— В сообщении речь шла о смертельных случаях и сумасшествии… Вы дали своим людям пилюли ярости? — спросил Мак-Кей.

— Да.

— Хорошо. Ярость, кажется, является защитным свойством.

— Что же, собственно, произошло?

— Кажется, калебаны постепенно исчезают, — сказал Мак-Кей. — Каждый раз, когда это происходит с одним из них, случается множество смертельных происшествий и других неприятных последствий — физические и умственные травмы, сумасшествие…

Фурунео кивнул в направлении океана и вопросительно поднял брови.

Мак-Кей пожал плечами.

— Мы должны увидеть этот шар. Будет глупо, если нам будет известен только один калебан, тот, которого наняла Эбнис. Может быть, теперь их уже два.

— Как вы собираетесь браться за это дело? — спросил Фурунео.

— Хороший вопрос.

— Калебан дал Эбнис какие-нибудь объяснения?

— Мы не можем наладить с ним контакт, — сказал Мак-Кей. — Мы не знаем, где она его прячет.

— Я тоже не знаю, — помедлив, сказал Фурунео. — Сердечность — довольно уединенная планета.

— Об этом я тоже думал. Может быть, мы имеем дело с калебаном Эбнис. Тогда нам здорово повезло. Вы сказали, этот шар выглядит сильно изношенным?

— Да. Забавно, не так ли?

— Одна странность из многих.

— Калебаны никогда не удаляются на значительное расстояние от своих шаров, — сказал Фурунео. — И охотно ставят их вблизи воды.

— Как вы пытались с ним связаться? — спросил Мак-Кей.

— Как обычно. Откуда вы узнали, что Эбнис наняла калебана?

— Она похвасталась своей подруге, та рассказала своей знакомой и так далее. И один из калебанов, прежде чем исчезнуть, намекнул на это.

— Вы усматриваете связь между исчезновением калебана и действиями Эбнис?

Мак-Кей встал.

— Мы должны все тщательно изучить, — сказал он. — Пойдем туда и сами осмотрим этот шар.

Когда они с Фурунео выехали на песчаный берег, постоянный планетный агент спросил:

— Почему для расследования выбрали именно вас?

Мак-Кей сказал:

— Люди Бюро знают, как меня использовать, вот и все.

Машина описала крутую кривую и взгляду открылась даль океана и темный скалистый берег. Вдали между глыбами лавы что-то блестело. Мак-Кей заметил две маленькие машины, которые медленно кружили над берегом.

— Что это?

— Что?

— Когда здесь темнеет?

— У нас есть два с половиной часа до заката, — ответил Фурунео.

— Этого должно хватить, — сказал Мак-Кей. — Как ваши люди относятся к ночным гостям?

— Люди, которые здесь живут, привыкли к моей машине, а дело нам предстоит важное.

— Вы думаете, никто еще не знает о происшествии?

— Только охрана этого отрезка побережья. И все они находятся под моим командованием.

— Вы, кажется, хорошо организовали здесь дело, — сказал Мак-Кей. — Вы не боитесь, что для вас это будет слишком опасно?

— Я очень стараюсь, — сказал Фурунео. Он коснулся плеча водителя, и машина остановилась среди скал над плоским лавовым блоком, на котором спокойно лежал шар калебана. Белая пена орошала темные рифы у берега, а дальше, за их границей, сквозь сетку дождя вырисовывались очертания скалистого острова. — Я спрашиваю себя, — продолжал Фурунео, — действительно ли мы знаем, что это шар калебана?

— Его жилище, — сказал Мак-Кей.

Фурунео выбрался из машины. Холодный морской бриз пробрался под одежду, и нога сейчас же заболела.

— Уйдем отсюда, — сказал он.

Спускаться по уступам скалы было тяжело, через несколько минут Мак-Кей почувствовал, что ему стало прохладно и разозлился на себя, что не догадался одеться потеплее. А внизу, в облаке пены и прибоя, было еще холоднее и неприятнее.

Фурунео, казалось, чувствовал то же; когда он, пошатываясь, спустился на лавовый блок, то пробурчал:

— По-моему, здесь очень холодно.

Он рукой посигналил пилоту летательного аппарата, и тот отозвался. Мак-Кей последовал за Фурунео по рябой, с выступающими острыми краями лавовой поверхности, перепрыгнул через лужу, в которой кишели крошечные живые существа и промок насквозь в облаке пены, несомой ветром. Спотыкаясь, он побрел дальше. Внизу слышался гром прибоя, разбивающегося о скалистый берег. Мак-Кей и Фурунео должны были кричать, если хотели что-нибудь сказать друг другу.

— Вы видите? — проревел Фурунео. — Он выглядит так, словно столкнулся с чем-то.

— Эту вещь, должно быть, невозможно разрушить, — ответил Мак-Кей.

Шар калебана был приблизительно шести метров в диаметре. Казалось, он прочно лежал на лавовом блоке. В полуметре виднелся край углубления в скале, словно специально выплавленного калебаном для удобства.

Мак-Кей опередил своего спутника и первым подошел к шару. Там он остановился, засунув руки в карманы.

— Он гораздо больше, чем я думал, — сказал он, когда Фурунео остановился рядом с ним.

— Это первый шар калебана, который вы видите вблизи?

— Да.

Взгляд Мак-Кея скользил по шару: выступы и похожие на вмятины углубления покрывали тусклую металлическую поверхность. Ему показалось, что эти выступы и вмятины образовывали какой-то узор. Быть может, это сенсоры? Прямо перед ним была звездообразная вмятина, лучи которой исходили из общего пятна в центре. Не исключено, что это была иллюзия. Когда Мак-Кей ощупал это место рукой, он не ощутил никакой неровности.

— Что мы будем делать? А в шаре нет калебана? — спросил Фурунео.

— Не знаю. Вспомните, как нужно стучать.

— Нужно найти круглый гладкий выступ в верхней части шара и стучать по нему. Попробуем. В паре шагов налево как раз имеется такой выступ.

Мак-Кей двинулся вокруг шара в указанном направлении, и его тут же окатило еще одним ливнем пены. Дрожа от холода, он вынул руки из карманов, встал на цыпочки и постучал по выступу.

Ничего не произошло.

— В инструкции сказано, что у каждого из этих предметов где-то есть дверь, — прокричал он.

— Но не говорится, что эта дверь открывается от каждого стука, — ответил Фурунео.

Мак-Кей снова обошел вокруг шара, нашел второй выступ с гладкой поверхностью и снова постучал.

Ничего.

— В этом месте мы уже пытались стучать, — заметил Фурунео.

— Не стройте из себя идиота, — сказал Мак-Кей.

— Может быть, никого нет дома?

— Вы думаете, он попал сюда, управляемый дистанционно?

— Нет, — сказал Фурунео. — Я думаю, может быть, его вообще нигде нет, а пустой шар случайно выбросило на наш берег.

Мак-Кей усмехнулся и показал на тонкую зеленую линию на поверхности шара, около метра длиной.

— Что это такое?

Фурунео нагнулся и уставился на линию.

— Не помню, чтобы я видел ее раньше.

— Мне хочется как можно больше знать об этом проклятом предмете, — проворчал Мак-Кей. — Мы стоим здесь как дураки и будем стоять до самой смерти?

— Может быть, мы стучали недостаточно сильно? — сказал Фурунео.

Мак-Кей задумчиво поджал губы. Потом достал «набор» и взял из него пакетик со взрывчаткой.

— Отойдем в сторонку, — сказал он.

— Вы уверены, что стоит использовать взрывчатку? — спросил Фурунео.

— Нет.

— Ну, тогда я… — Фурунео пожал плечами и отошел от шара.

Мак-Кей прилепил пакетик на зеленую линию, установил взрыватель и присоединился к Фурунео.

Через три минуты послышался глухой взрыв.

Мак-Кей внезапно почувствовал внутреннее спокойствие, потом напряженное ожидание. Что, если калебан разгневается и применит оружие, о котором никто до сих пор и не слыхивал? Он побежал наугад к месту взрыва.

Над зеленой полосой появилось овальное отверстие, как будто кто-то вытащил пробку.

— По-видимому, мы нажали нужную кнопку, — сказал Фурунео.

Мак-Кей подавил раздражение, которое, вероятно, было следствием принятой им пилюли ярости.

— Да, — проворчал он. — Помогите мне подняться наверх. — Он заметил, что Фурунео почти полностью контролировал действие принятой пилюли.

С помощью Фурунео Мак-Кей влез в отверстие и замер, глядя внутрь шара калебана. Его встретил тусклый красный свет, и в полутьме он заметил намек на какое-то движение.

— Вы что-нибудь видите? — спросил Фурунео.

— Пока не знаю, — Мак-Кей влез внутрь и спрыгнул на мягкий пол, покрытый ковром. Он присел на корточки, вгляделся в красный жар вокруг себя. Его зубы стучали от холода. Помещение, в которое он попал, казалось, занимало всю внутреннюю часть шара и было метра три в высоту. На внутренней поверхности слева от него танцевали радужные блики, а прямо перед ним, в центре помещения, высился предмет, похожий на гигантский половник. Стена справа была покрыта крошечными катушками, рычажками и кнопками. Намек на движение исходил от «половника».

Мак-Кей понял, что перед ним калебан.

— Что вы видите? — прокричал снаружи Фурунео.

Не отрывая взгляда от «половника», Мак-Кей прокричал в ответ:

— Здесь калебан.

— Я могу быть свободен?

— Нет. Прикажите вашим людям ждать и ждите сами.

— Хорошо.

Теперь Мак-Кей все свое внимание сосредоточил на «половнике». Горло его пересохло. Он еще никогда не был наедине с калебаном. Это преимущество всегда оставляли за собой ученые.

Он откашлялся:

— Я… а, я Джой Кс. Мак-Кей из Бюро Саботажа, — сказал он.

В «половнике» что-то зашевелилось, и из этого движения вырвалось подобие излучения, полное точного смысла.

— Я рад познакомиться с вами.

Все ясно, решил Мак-Кей. Калебан излучил то, что произнес. Его тип связи разум воспринимает как звук, однако уши обманывают его, и ему кажется, что он что-то слышит. Подобное же действие калебан оказывает и на зрение: разуму кажется, что он что-то видит, но сетчатка глаз не соглашается с этим.

— Я надеюсь, что не очень помешал вам, — сказал Мак-Кей.

— Я не обладаю ничем, чему можно помешать, — ответил калебан. — Вы привели с собой спутника?

— Мой спутник остался снаружи, — сказал Мак-Кей. — Никаких поводов для беспокойства.

— Пригласите спутника, — сказал калебан.

Мак-Кей мгновение поколебался, потом крикнул:

— Фурунео! Идите сюда!

Планетный агент, кряхтя, протиснулся в отверстие, спустился вниз и присел на корточки слева от Мак-Кея.

— Снаружи адский холод! — сказал он. Его нас был сильно заложен, а сам он сильно дрожал.

— Низкая температура и высокая влажность, — согласился с ним калебан. Мак-Кей увидел пластину, вышедшую из стены рядом с отверстием и закрывшую его. Ветер, пена и шум прибоя сразу же исчезли.

Температура внутри начала подниматься.

— Скоро станет жарко, — сказал Мак-Кей.

— Что?

— Жарко. Вспомните инструкции. Калебаны любят сухой и горячий воздух, — одежда на нем и на Фурунео стала нагреваться и слегка парить. Мак-Кей почувствовал, как мокрая рубашка приклеивается к телу.

— Верно, — фыркая, сказал Фурунео. — Но пока что мне еще недостаточно тепло. А теперь пройдем вперед?

— Нас пригласили побывать здесь, — сказал Мак-Кей. — Мы ему не помешали, потому что нечему было мешать.

Он снова повернулся к «половнику» и замолчал.

— Где он? — через мгновение спросил Фурунео.

— В этом «половнике».

— Да… Я, ах — да!

— Вы можете называть меня Фанни Мей, — сказал калебан. — Я способен воспроизводить свой род, и в этом аспекте вы можете рассматривать меня как женщину, хотя мы и не знаем различия полов.

— Фанни Мей, — ошарашенно повторил Мак-Кей. «Как бы мне увидеть эту проклятую штуку, — подумал он. Где ее лицо?» — Мой спутник — Алихино Фурунео, планетарный агент Бюро Саботажа. — «Фанни Мей! Проклятье!»

— Рад познакомиться с вами, — сказал калебан. — Разрешите спросить вас о цели вашего посещения?

Фурунео почесал правое ухо.

— Как мы слышим все это? — пробормотал он, качая головой. — Я понимаю слова, но…

— Неважно, — пробурчал Мак-Кей. Он повернулся к «половнику» и сказал:

— Я… у меня приказ… Я ищу калебана, который находится в услужении у Млисс Эбнис.

— Я принимаю ваш вопрос, — сказал калебан.

— Принимаете мой вопрос?

Мак-Кей попытался покачать головой, чтобы таким образом, если удастся, обнаружить хоть признаки внешности того, кто, как он предполагал, имел видимую субстанцию.

— Что вы делаете? — спросил Фурунео.

— Я пытаюсь разглядеть его.

— Вы ищете видимую субстанцию? — спросил калебан.

— Да, — сказал Мак-Кей.

«Фанни Мей, — подумал он. — Это напоминает открытие планеты Говахин, когда первый исследователь-землянин встретил лягушкоподобного говахинца, а тот представился ему как Вильгельм. На каком из девяноста тысяч миров калебан откопал это имя? И почему?»

— Я создам отражение, — сказал калебан, — которое спроектируется снаружи и покажет мою внешность.

— Мы его увидим? — прошептал Фурунео. — До сих пор никто не видел калебана.

— Ш-ш-ш-ш.

Что-то диаметром в полметра, овальное, зеленое, голубое и оранжевое, без видимой связи с находящимися здесь предметами, материализовалось над гигантским «половником».

— Представьте себе это как сцену, на которой перед вами появляется мое «я», — объяснил калебан.

— Вы что-нибудь видите? — спросил Фурунео.

Зрительные нервы Мак-Кея создали неопределенное ощущение чего-то живого, что бестелесно и ритмически танцевало в цветном овале, словно морской прибой в пустой раковине. Ему вспомнился его одноглазый друг, и как трудно было сконцентрироваться на его единственном глазу и не замечать второй, пустой глазницы. Почему он, идиот, не хотел купить себе новый глаз? Почему он мог…

Мак-Кей сглотнул.

— Это самая странная вещь, которую я когда-либо видел, — прошептал Фурунео. — Вы видите это?

— Я верю вам, — сказал Мак-Кей.

— Попытка визуального наблюдения не удалась, — сказал калебан. — Может быть, я использовал недостаточный контраст.

Мак-Кею показалось, что он услышал печальные нотки, и он спросил себя, не было ли это слуховой галлюцинацией. Может быть, калебан сожалеет о своей невидимости?

— Это хорошо, — сказал Мак-Кей. — Мы теперь можем говорить о калебане, что…

— Может быть, зрение к этому непричастно, — прервал его калебан. — Мы находимся в таком состоянии, когда помочь ничем нельзя. «С таким же успехом можно спорить с ночью», — сказал один поэт.

Казалось, калебан тяжело вздохнул. Это была грусть, печаль о неотвратимости судьбы.

— Вы чувствуете это? — спросил Фурунео.

— Да.

Глаза Мак-Кея горели от напряжения. Он часто мигал. Между двумя миганиями он увидел внутри овала что-то похожее на цветок — ярко-красный, пронизанный черными венами. «Цветок» медленно распустился, вспыхнул, пропал, распустился снова. Мак-Кей, полный сострадания, почувствовал потребность протянуть руку и коснуться его.

— Как прекрасно, — прошептал он.

— Что это? — шепотом спросил Фурунео.

— Я думаю, мы видим калебана.

— Мне хочется плакать, — сказал Фурунео.

— Возьмите себя в руки, — крикнул Мак-Кей.

Он откашлялся. Странные эмоции бушевали в его душе. Они, словно клочки некогда единого целого, взаимопроникающие в беспорядочном кружении, причудливым образом организовывались в новом сочетании. Действие пилюль ярости потонуло в этом хаосе.

Изображение в овале медленно поблекло. Каскад эмоций иссяк.

Фурунео шумно вздохнул.

— Фанни Мей, — поколебавшись, начал Мак-Кей. — Что было…

— Я на службе у Млисс Эбнис, — ответил калебан.

Мак-Кей молча взглянул на Фурунео и на то место, где они забрались в шар. От овального отверстия не осталось никакого следа. Жара в помещении была невыносимой. Он опять взглянул на калебана. В «половнике» все еще что-то мерцало, но глаза были не в состоянии различить ничего конкретного.

— Он задал вопрос? — спросил Фурунео.

— Да помолчите хоть минуту, — прошипел Мак-Кей. — Мне необходимо подумать.

Секунды шли. Фурунео чувствовал, как пот тек по его шее и сбегал за воротник. В уголках рта был соленый привкус.

Мак-Кей уставился на гигантский «половник». Калебан, которого наняла Эбнис! Потребовалось некоторое время, чтобы эмоции утихли настолько, чтобы он мог взвесить все шансы, которые давало это открытие. Наконец он спросил:

— Фанни Мей, где Млисс Эбнис?

— Передача координат не разрешена, — ответил калебан.

— Она на этой планете?

— Разнообразные связи, — сказал калебан.

— У меня сложилось впечатление, что вы говорите на разных языках, — сказал Фурунео.

— Из всего, о чем я слышал и что читал, это была самая большая проблема, — сказал Мак-Кей. — Коммуникативные затруднения.

Фурунео вытер пот с лица.

— Вы хотите переговорить с Эбнис? — спросил он.

— Не будьте наивным, — ответил Мак-Кей. — Это первое, что я хочу сделать.

— И?

— Или тапризиоты говорят правду и мы не сможем установить контакт с калебаном, или Эбнис как-то купила их. Но какая разница? Предположим, я продолжу разговор. Но как узнать у него, где она находится?

— А как она смогла подкупить тапризиотов?

— Откуда я знаю? Как ей удалось купить калебана?

— В обмен на нечто ценное, — сказал калебан.

— Эбнис предложила вам что-то ценное? — попытался уточнить Мак-Кей.

— Я не могу выдать никаких решений, — ответил калебан. — Об Эбнис нельзя судить как о дружелюбной, миловидной и любезной.

— Это ваше мнение? — спросил Мак-Кей.

— Равным ей разумным существам запрещено бичевать другие разумные существа, — ответил калебан. — Млисс Эбнис стегает меня бичом.

— Почему вы не откажетесь? Просто не откажетесь? — спросил Мак-Кей.

— Обязательство по договору, — ответил калебан.

— Обязательство по договору, — пробурчал Мак-Кей. Он взглянул на Фурунео, но тот пожал плечами.

— Спросите, где находится стегающий бичом, — предложил Фурунео.

— Стегающий бичом приходит ко мне, — сказал калебан.

— Стегающий бичом причиняет вам боль? — спросил Мак-Кей.

— Объясните, что такое боль.

— Он причиняет вам неудобство, вызывает у вас чувство недомогания?

— Я вспомнил. Такое чувство объяснимо. Объяснения не касаются связей.

«Не касаются связей?» — думал Мак-Кей.

— Будете вы теперь, несмотря на все, избиты бичом? — спросил Мак-Кей.

— Есть ли у вас выбор?

— Выбор есть, — ответил калебан.

— Теперь… У вас снова будет свободный выбор, если вам еще раз придется принимать решение?

— Запутанные отношения, — сказал калебан. — Если иметь в виду повторение, то у меня нет своего мнения. Эбнис отправка паленку с бичом и бичевание состоится.

— Паленка! — в ужасе сказал Фурунео.

— Вы знаете, что это должно быть, — сказал Мак-Кей. — Кто еще возьмется за такую грязную работу? У такого существа должен быть минимум мозгов и крепкие мускулы.

— Но паленку! Мы не сможем его обнаружить?

— Где вы собираетесь искать одного паленку? — спросил Мак-Кей. Он снова повернулся к «половнику». — Как наблюдает Эбнис за бичеванием?

— Эбнис смотрит в мой дом.

Так как никакого другого ответа не последовало, Мак-Кей сказал:

— Я не понимаю. Что с этим делать?

— Это мой дом, — сказал калебан. — В моем доме есть прыжковая дверь. Эбнис устанавливает связи, за которые она заплатила.

— Эта Эбнис должна быть извращенной потаскухой, — проворчал Фурунео.

— То, что я вижу в психике Эбнис, — сказал калебан, — чрезвычайно запутано. Узлы и извилины странных расцветок, в них чрезвычайно трудно проникнуть с помощью моего внутреннего видения.

Мак-Кей сглотнул.

— Вы видите ее психику?

— Я вижу любую психику.

— Как… как это возможно? — спросил Мак-Кей.

— Я вглядываюсь в пространство между физической и психической сущностью вещей, — сказал калебан. — Так вашей терминологией объясняют это ваши собратья по виду.

— Ерунда, — сказал Мак-Кей.

— Она рассказывала мне о значении этого понятия, — сказал калебан.

— Почему вы приняли предложение Эбнис? — спросил Мак-Кей.

— Нет общих понятий для объяснения, — ответил калебан.

— Я должен найти Эбнис, — сказал Мак-Кей.

— Я предупреждаю, — сказал калебан, — я позволяю обхождение со своей персоной, которое другие могут воспринять как недружелюбное.

Мак-Кей поскреб затылок и подумал: как близко они смогли подойти к стадии полной коммуникабельности, намного ближе, чем кто-нибудь до них. Калебан охотно и открыто шел навстречу, и можно было спросить его об исчезновении других калебанов, смертельных случаях и сумасшествии, но Фурунео боялся возможных отрицательных последствий.

— Мы не можем продолжать, — сказал Фурунео. Жара и постоянное напряжение вызвали у него головную боль.

— Скажите, Фанни Мей, — спросил Мак-Кей, — есть ли у вас понятие «смерть»?

— Я понимаю, что такое смерть. Смерть — это полное исчезновение.

— Когда умираете вы, с вами вместе умирает множество других существ, — сказал Мак-Кей. — Это так?

— Все, кто пользуется прыжковой дверью. Все они погибнут.

— Все? — спросил Мак-Кей, шокированный этим ответом.

— Все в вашей… плоскости? Нет подходящего понятия.

Фурунео коснулся руки Мак-Кея.

— Когда умирает калебан, должны умереть все, кто пользовался прыжковыми дверьми? Вы так сказали?

— Так это звучит.

— Я не верю.

— Кажется, придется поверить.

— Но…

— Я спрашиваю себя, грозит ли Фанни Мей опасность скорой смерти? — задумчиво пробормотал Мак-Кей.

— Да, это хороший вопрос, — с энтузиазмом подхватил Фурунео. — Это мы должны выяснить.

— Скажите, Фанни Мей, — произнес Мак-Кей. — Имеется ли непосредственная опасность вашего окончательного исчезновения?

— Объясните более точно, — сказал калебан. — Когда?

— Сейчас, — сказал Мак-Кей. — Скоро, в ближайшее время.

— Концепция времени сложна, — ответил калебан. — Вы спрашиваете о персональных способностях, которые погашаются бичеванием?

— Это так, — сказал Мак-Кей. — И как много бичеваний вы уже перенесли?

— Объясните, что такое «перенести»?

— Как много бичеваний вы можете вынести, пока не погибнете? — спросил Мак-Кей, подавляя раздражение, усиливавшееся под действием пилюль гнева.

— Может быть, десять бичеваний, — ответил калебан. — Может быть, немного меньше, а может быть, и больше.

— И ваша смерть приведет к смерти всех? — спросил Мак-Кей в надежде, что он неправильно понял.

— Немного меньше, чем всех, — сказал калебан. — Другие калебаны узнают о наших затруднениях и отступят. Таким образом, они избегнут исчезновения.

— Как много калебанов осталось в нашей… плоскости? — спросил Мак-Кей.

— Только один, — ответил калебан.

— Только один, — пробормотал Мак-Кей. — Это чертовски тоненькая ниточка.

— Я не вижу, как смерть одного-единственного калебана может причинить такое опустошение, — сказал Фурунео.

— Объясняю через сравнение, — сказал калебан. — Ученые вашей формы жизни объясняют реакции в звездах особыми условиями. В таких условиях звездная масса оказывается в вечно взрывающемся состоянии. В таком состоянии материя звезды превращается в другую форму энергии. Все звездные взрывы, касающиеся материи, изменяются. Точно так же изменяются при окончательном исчезновении наших «я» все существа, связанные с прыжковыми дверьми.

— Это значит, — сказал Мак-Кей, — что использование прыжковых дверей как-то связано с жизнью калебана. Смерть Фанни Мей, подобно звездному взрыву, порвет все связи и убьет нас.

— Это ваши домыслы, — сказал Фурунео.

— Это единственное заключение, которое можно сделать из его слов, — возразил Мак-Кей. — Наше общение затруднено, но я верю, что сказанное здесь дает какое-то объяснение и является настоящей попыткой взаимопонимания.

— Я думаю, вы правы в одном, — сказал Фурунео.

— Да?

— Мы должны согласиться с тем, что правильно истолковали его высказывание.

Мак-Кей сглотнул, у него пересохло горло.

— Фанни Мей, — сказал он, — вы тоже объясняете перспективу вашего окончательного исчезновения действиями мисс Эбнис?

— Проблема объяснима, — ответил калебан. — Другие калебаны пытаются устранить ошибку. Эбнис не в состоянии этого понять и пренебрегает последствиями. Связи затруднительны.

— Связи затруднительны, — пробормотал Мак-Кей.

— Все связи в единственном зейе-центре, — сказал калебан. — Главный зейе-центр моего «я» создает двустороннюю проблему.

— Только не говорите, что вы это понимаете, — раздраженно сказал Фурунео Мак-Кею.

— Эбнис использует зейе-центр моего «я», — сказал калебан. — Договор дает Эбнис право пользования. Мое «я» имеет зейе-центр. Эбнис пользуется этим.

— Итак, она открывает прыжковую дверь и посылает через нее паленку, — сказал Фурунео. — Почему бы нам просто не подождать здесь и не перехватить ее?

— Она закроет дверь прежде, чем мы приблизимся, — сказал Мак-Кей. — Нет, не получится. Я думаю, придется поверить, что существует только один, главный зейе-центр, контролирующий все прыжковые двери. Может быть, Эбнис купила себе право использовать его по собственному усмотрению или…

— Или что-то другое, — пробурчал Фурунео.

— Эбнис контролирует зейе-центр по договору о покупке, — сказал калебан.

— Видите, Фурунео? — сказал Мак-Кей. — Вы можете блокировать контроль Эбнис, Фанни Мей?

— Заключение договора предполагает невмешательство в действия этого индивидуума.

— Но, несмотря на это, вы можете пользоваться вашим собственным зейе-центром? — настаивал Мак-Кей.

— Это возможно.

— Это безумие! — фыркнул Фурунео.

— Безумие определяется как неспособность к упорядоченному ходу мыслей и логическим выводам, — сказал калебан. — Безумие — это зачастую суждение одной формы жизни о другой. По меньшей мере, ошибочная интерпретация.

— Послушайте, — сказал Мак-Кей своему коллеге, — все эти случаи смерти и сумасшествия в связи с исчезновением калебанов подтверждаются нашей интерпретацией. Мы имеем дело с чрезвычайно взрывоопасной ситуацией.

— Итак, мы должны найти Эбнис и помешать ее дальнейшим безобразиям.

— Легко сказать, — ответил ему Мак-Кей. — А теперь, я думаю, нужно сделать следующее. Оставьте шар в покое и известите обо всем Бюро. В вашей памяти достаточно сведений. Объясните им все.

— Хорошо. Вы хотите остаться здесь?

— Да.

— Что мне говорить, если меня спросят, что делаете вы?

— Я должен взглянуть на сопровождающих Эбнис и ее окружение.

Фурунео откашлялся.

— Вы подумали о том, что остаетесь совсем один? — он сделал движение, словно стрелял из излучателя.

— В прыжковую дверь проходят предметы не больше определенной величины и с определенной скоростью, — констатировал Мак-Кей. — Вы сами это знаете.

— Может быть, это не обычная прыжковая дверь.

— Сомневаюсь.

— Когда я передам ваше сообщение, что мне делать дальше?

— Подождать снаружи, пока я вас не позову — это в том случае, если у вас для меня не будет сообщения. Да, и на всякий случай пустите в ход все силы для поисков на этой планете… Может быть, Эбнис находится где-нибудь неподалеку.

— Само собой разумеется, — Фурунео помедлил. — Вот еще что: к кому я должен обратиться, когда установлю контакт с Бюро, к Бильдуну?

Мак-Кей взглянул на него. Почему Фурунео спрашивал, к кому обратиться? Что он хотел этим сказать?

Потом Мак-Кей сообразил, что Фурунео сказал это в результате логических размышлений. Нынешним директором Бюро Саботажа был Наполеон Бильдун, пан спехи, человекоподобный только по внешнему виду. Тут Мак-Кей повел себя как человек, считающий, что все разумные формы жизни должны были произойти от обезьяны. Политическое соперничество между различными разумными видами существ во времена наивысшего напряжения принимало странные формы. В этом случае было целесообразно создать обширный директорат.

— Спасибо, — сказал Мак-Кей. — Я не задумывался над этой важной проблемой.

— Это очень важная проблема.

— Я понимаю. Итак, по моему мнению, в этом деле с нами должен сотрудничать шеф нашего поискового отдела.

— Гайчел Сайкер?

— Да.

— Лаклак и пан спехи. Кого еще нужно проинформировать?

— Один из правовых отделов. Когда мы так туго натягиваем лук, они должны получать всю информацию о наших действиях, — сказал Мак-Кей. — И прежде, чем последует официальное решение, всем нам может прийтись солоно.

Фурунео кивнул.

— Еще кое-что.

— Что?

— Как я выйду наружу?

Мак-Кей повернулся к «половнику».

— Еще один вопрос, Фанни Мей. Как моему спутнику покинуть ваше жилище?

— Куда он желает отправиться?

— Домой.

— Очевидные связи, — сказал калебан.

Мак-Кей услышал шипение воздуха, в ушах у него щелкнуло. Потом послышался звук, словно откупорили пустую бутылку. Он огляделся. Фурунео исчез.

— Вы… отправили его домой? — спросил он.

— Верно, — ответил калебан. — Прямо в нужное место. Быстрое перемещение, чтобы избежать падения температуры.

Пот ручьями тек по лицу Мак-Кея. Он сказал:

— Мне хотелось бы узнать, как вы это сделали. Вы действительно можете читать наши мысли?

— Я вижу только связи.

«Опять это выражение», — думал Мак-Кей; он обратил внимание на замечание калебана о температуре. Проклятье! Воздух в этом помещении закипает! Здесь было как в сауне. Одежда приклеилась к телу, кожа зудела, в горле пересохло. Он вытирал лоб рукой, состоявшей, казалось, полностью из воды. Он попытался вытереть руку о пиджак.

Мысль, что каждое разумное существо, которое когда-либо пользовалось прыжковой дверью, должно умереть вместе с исчезновением калебана, тяжело давила на его сознание. В этом воздухе был запах смерти. Каждый, кто пользовался прыжковыми дверьми! Это были сотни тысяч разумных существ… миллионы!

Или даже миллиарды. Точное число вообще было не известно. Верно ли он понял слова калебана? Более чем вероятно. Смерть и безумие при исчезновении калебанов достаточно ясно указывали, что другой интерпретации ответа на его вопрос нет.

Звено за звеном ловушка захлопывалась. Она завалит вселенную мертвечиной.

Светящийся овал над «половником» внезапно замерцал по краям, сократился и исчез. Мак-Кей воспринял Это как проявление печали и подавленности.

— Что-то не в порядке? — спросил он.

Вместо ответа позади калебана открылась круглая туманная труба прыжковой двери. В отверстии стояла сильно уменьшенная женщина, видимая словно в перевернутой подзорной трубе. Мак-Кей когда-то видел ее по видео, когда получал инструкции по выполнению этого задания.

Он видел перед собой Млисс Эбнис. Она медленно двигалась в трубе, залитая ярким красноватым светом.

Было видно, что косметологи со Стедиона хорошо поработали над ее персоной. И Мак-Кей решил это проверить. У нее была фигура двадцатилетней девушки. Феерические голубые волосы контрастировали с пухлыми вишнево-красными губами. Большие зеленые глаза и острый прямой нос, на котором были видны следы уменьшения хирургическим способом, находились в странном контрасте друг с другом. Она была как отвергнутая королева, старая и юная одновременно. «Ей должно быть, по меньшей мере, восемьдесят нормальных лет», — подумал Мак-Кей. Косметологи создали страшную комбинацию: мягкая, очаровательная юность и холодная, жадная властность.

Длинная одежда из серой, вышитой жемчугом ткани, при каждом движении обтягивала ее стройное тело как блестящая кожа. Она приближалась.

— А, Фанни Мей, — сказала Млисс Эбнис, — у тебя гость. — Прыжковая дверь придавала ее голосу хрипловатое растянутое звучание.

— Я Джой Кс. Мак-Кей, уполномоченный Бюро Саботажа, — сказал он.

Что-то мелькнуло в зрачках ее глаз. Она остановилась.

— А я Млисс Эбнис. Частное лицо.

«Частное лицо, — подумал Мак-Кей. — Эта потаскушка контролирует промышленность по крайней мере двухсот миров». — Мак-Кей медленно поднялся.

— Бюро Саботажа говорит с вами официально, — сказал он казенным тоном.

— Я — частное лицо! — возразила она. Голос ее был высокомерным, полным капризной обидчивости. Перед лицом этой очевидной слабости у Мак-Кея дрогнуло сердце. Это была деформация характера, которая часто приходит вместе с богатством и властью. У него был опыт обхождения с такими людьми.

— Фанни Мей, я ваш гость? — спросил он.

— В самом деле, — ответил калебан. — Я открыл ему свою дверь.

— Я твоя временная хозяйка? — спросила Эбнис.

— Это так, вы наняли меня.

На ее лице появилось напряженное выжидающее выражение. Глаза сузились.

— Очень хорошо. Тогда будь готов выполнить свой долг. Согласно нашему договору.

— Один момент, — быстро сказал Мак-Кей. Он чувствовал себя беспомощным. Почему это произошло так быстро и именно в этот момент? Что значила едва сдерживаемая дрожь в ее голосе?

— Гости не должны вмешиваться, — сказала Эбнис.

— Бюро само решает, где ему вмешиваться! — ответил Мак-Кей.

— Ваша власть не безгранична, — отпарировала она.

Мак-Кию пришлось выслушать начала многих выражений: продажный политикан, громадные суммы взяток, манипулирование решениями, закулисные интриги, платная информация для масс, которые терпят произвол высокомерных и влиятельных жен начальников, секретные переговоры на высшем уровне, юридические маневры, чтобы затруднить деятельность Бюро Саботажа Расследования и дискредитировать его. И тогда платные шпионы докопаются до его далекого прошлого я обязательно отыщут что-то, чтобы ликвидировать его.

Мысли обо всех этих проявлениях власти обескураживали, и Мак-Кей еще раз спросил себя, с какой целью он подвергает себя такой опасности? Почему он поступил на службу в Бюро? «Потому, что меня трудно удовлетворить, — сказал он себе. — Я саботажник по призванию». И этот выбор теперь не изменить. Кроме того, Бюро до сих пор всегда одерживало верх.

И на этот раз было похоже, что Бюро взвалило на свои плечи ответственность за судьбу почти всех разумных существ Галактики.

— Согласен, и у нас есть свои границы, — сказал Мак-Кей. — Но я сомневаюсь, чтобы вы их когда-нибудь увидали. Ну, что здесь происходит?

— Вы не полицейский агент! — констатировала Эбнис.

— Может быть, надо пригласить сюда полицию?

— А какие для этого основания? — она улыбнулась. У нее была власть над ним, и она знала это. Ее юридический консультант, несомненно, показал ей все самые запутанные способы, какими можно избежать слишком явных нарушений законности.

— Ваши действия приведут к смерти этого калебана, — сказал Мак-Кей. — А это недопустимо. — Он не возлагал особых надежд на этот аргумент, но это помогало ему выиграть время.

— Вам еще нужно доказать, что калебанскую концепцию исчезновения нужно интерпретировать как гибель, — сказала она. — Вы этого не сможете сделать, потому что это недоказуемо. Почему вы вмешиваетесь? Это только безобидная игра между двумя близкими по духу парт…

— Больше, чем игра, — сказал калебан.

— Фанни Мей! — вскричала Эбнис. — Ты не должна вмешиваться в этот разговор! Вспомни о нашем договоре!

— Вспомни о противоречии между договором и постановлением правительства, — сказал калебан.

Эбнис нетерпеливо взмахнула рукой.

— У меня есть надежная информация, что калебан не может испытывать боли, он даже не имеет о ней никакого понятия. Мне доставляет удовольствие устраивать показательное бичевание и наблюдать реакцию…

— Вы испытываете боль, Фанни Мей? — спросил Мак-Кей.

— Не имею никакого понятия об мой концепции, — ответил калебан.

— Станет ли это бичевание причиной вашего окончательного исчезновения? — спросил Мак-Кей.

— Объясните точнее, пожалуйста, — попросил калебан.

— Имеется ли связь между бичеванием и вашим окончательным исчезновением? — спросил Мак-Кей.

— Универсальные связи заключают все события, — ответил калебан.

— Я хорошо заплатила за это удовольствие, — сказала Эбнис. — Прекратите ваше вмешательство, Мак-Кей.

— Чем вы заплатили?

— Это не имеет значения!

— Может быть, это имеет громадное значение, — сказал Мак-Кей. — Фанни Мей?

— Не отвечай ему! — приказала Эбнис.

— Я все еще могу вызвать полицию и предоставить это дело закону.

— Только сделайте это! — издевательски сказала Эбнис. — В этом случае будьте готовы к тому, чтобы тоже ответить за свое поведение, за вмешательство в отношения между представителями разных разумных рас.

— Я не могу, по крайней мере временно,настаивать на своем, — сказал Мак-Кей. — Каков ваш теперешний адрес?

— Следуя совету своего адвоката, я отказываюсь от ответа.

Мак-Кей мрачно уставился на нее. Она хорошо знала, что он не сможет привлечь ее к ответственности, пока не будет в состоянии доказать ее преступление, он должен заинтересовать прокурора в проведении следствия, разыскать свидетелей и, наконец, возбудить против нее дело. А ее адвокаты будут на каждом шагу ставить ему палки в колеса.

— Предлагаю решение, — сказал калебан. — В нашем с Эбнис договоре нет ничего секретного. Эбнис предоставляет в мое распоряжение воспитателя.

— Воспитателя? — переспросил Мак-Кей.

— Ну да, — угрюмо сказала Эбнис. — Я предоставляю в распоряжение Фанни Мей лучших учителей и воспитательные средства обучения, которые только может предложить наша цивилизация. Фанни Мей впитывает нашу культуру. Это стоит недешево.

— И Фанни Мей все еще не понимает, что такое боль? — недоверчиво спросил Мак-Кей.

— Надеюсь найти подходящее понятие, — ответил калебан.

— У вас достаточно времени для этого? — спросил Мак-Кей.

— Понятие времени затруднительно. Время обладает неизвестным качеством, которое мы обозначим как протяженность, субъективным и объективным измерением. Все это очень туманно.

— Я хочу спросить официально, — сказал Мак-Кей. — Млисс Эбнис, вы понимаете, что убиваете этого калебана?

— Исчезновение и убийство не одно и то же, — ответила Эбнис. — Так ведь, Фанни Мей?

— Между различными уровнями «я» существует огромное несоответствие эквивалентности, — сказал калебан.

— Я спрашиваю вас о всех видах, Млисс Эбнис, — сказал Мак-Кей. — Может ли калебан, которого зовут Фанни Мей, объяснить последствия ваших действий, которые, как он сам указывает, приведут к его Окончательному исчезновению. Вы называете это прерывистостью, что одно и то же.

— Вы только что слышали, что нет никакого эквивалента.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Вы сами запутались в своей хитрости.

— Фанни Мей, — спросил Мак-Кей. — А имеют ли действия Млисс Эбнис последствия…

— Мы связаны договором, — ответил калебан.

— Видите! — с триумфом воскликнула Эбнис. — Фанни Мей считает себя связанной договором, и вы вмешиваетесь в дело, которое вас совсем не касается. — Она сделала знак кому-то, находящемуся в туманном отверстии прыжковой двери. Мак-Кею не было видно, кто это был.

Внезапно отверстие стало вдвое шире. Эбнис отступила с сторону. В поле зрения Мак-Кея остались половина ее лица и один глаз. На заднем плане теперь была видна большая группа зрителей. К гигантскому «половнику» из прыжковой двери выбежала характерная фигура паленки. Сотни крошечных ножек несли его массивное тело. Из передней части снабженного круглыми глазами корпуса выступала единственная рука, в двупалой ладони был зажат бич. Рука просунулась через отверстие прыжковой двери, без усилия таща за собой бич, взмахнула им в воздухе и ударила. Бич хлестнул «половник».

Кристаллический рой флюоресцирующих зеленых искр захлестнул всю видимую часть калебана. В следующий момент этот фейерверк вспыхнул каскадом света, потом потух.

Из отверстия донесся стон экстаза.

Мак-Кей тщетно пытался совладать с поднимающейся в нем волной холодной ярости, потом прыгнул вперед, решительно схватил бич и рванул его. Прыжковая дверь тотчас же закрылась, и отрезанная рука паленки вместе с бичом упала на пол помещения. Рука вздрагивала и извивалась, как змея, но ее движения становились все медленнее и медленнее. Потом она замерла окончательно.

— Фанни Мей? — сказал Мак-Кей.

— Да?

— Бич ударил вас?

— Объясните, что такое «ударил»?

— Повлиял ли бич на вашу субстанцию?

— Что-то в этом роде.

Мак-Кей подошел поближе к «половнику».

— Опишите ваши ощущения.

— У вас нет для этого подходящих понятий.

— Попытайтесь.

— Я вдохнула вещество бича, выдохнув собственное вещество.

— Хорошо. Вы можете описать реакцию, вашу психологическую реакцию?

— Нет общих психологических понятий.

— Но какая-то реакция есть, черт побери!

— Бич несовместим с гааск.

— С чем?

— Нет общих понятий.

— Что значил рой зеленых искр, возникший, когда бич ударил вас?

— Объясните, что такое «рой зеленых искр».

Мак-Кей попытался описать, что он видел.

— Вы наблюдали этот феномен? — спросил калебан.

— Я видел это.

— Невероятно!

Мак-Кей заколебался, когда ему в голову пришла странная мысль. Может быть, мы для калебана так же невещественны, как и он для нас? Он задал вопрос.

— Все формы жизни обладают субстанцией, соответствующей их квантовому существованию, — ответил калебан.

— Но вы видите нашу субстанцию, когда смотрите на нас?

— Затруднение. Ваши товарищи по виду уже задавали этот вопрос. Нет никакого определенного ответа.

Мак-Кей вздохнул.

— Попытаемся как-нибудь иначе, — сказал он. — Имеется место, куда вы можете перенестись вместе со своим… своим домом и где Млисс Эбнис не сможет вас настигнуть?

— Отступление возможно.

— Ну, тогда сделайте это!

— Не могу.

— Почему не можете?

— Договор запрещает это.

— Да нарушьте же этот проклятый договор!

— Нечестность действий вызовет окончательное исчезновение всех мыслящих существ на этом уровне.

Мак-Кей воздел свои руки в жесте отчаяния и почувствовал, как во время этого движения дрожь прошла по телу, а в гипофизе взорвался сигнал дальней связи. Начало поступать сообщение, и он осознал, что его тело впало в транс и что он стоит тут, бормоча и клохча; а по его телу пробегает мелкая дрожь.

Но на этот раз он не рассердился на вызов.

— Говорит Гайчел Сайкер, — сказал абонент.

Мак-Кей представил себе сидящего в кресле у удобного письменного стола шефа поискового отдела, проворного маленького лаклака, вспомнил, как выглядит их боевой предводитель, его изможденное лицо, как его массирует великолепное кресло-робот, как он вызывает своих лакеев одним нажатием кнопки…

— Нашли время для вызова, — сказал Мак-Кей.

— Я вам чем-то помешал?

— Конечно, вы давно уже должны были получить сообщение Фурунео…

— Что за сообщение?

Мак-Кей озадаченно замолк. Никакого сообщения от Фурунео?

— Фурунео давно ушел, чтобы…

— Я вызываю вас, — нетерпеливо сказал Сайкер, — потому что не получил от вас никакого сообщения. Люди Фурунео уже обеспокоены. Откуда должен был прийти Фурунео и как?

Мак-Кея озарило. Он спросил:

— Где родился Фурунео?

— На Ланби. А почему вы это спрашиваете?

— Я думаю, что мы отыщем его там. Калебан с помощью своей зейе-системы отправил его домой. Если он сам не свяжется с вами, тогда пошлите за ним. Он должен…

— На Ланби только три тапризиота и одна прыжковая дверь. Это окраинная планета, словно специально созданная для отшельников…

— Это объясняет задержку сообщения. Теперь: ситуация здесь выглядит следующим образом… — Мак-Кей стал объяснять проблему своему собеседнику.

— Вы думаете, это связано с окончательным исчезновением калебанов? — прервал его тот.

— Получается так. Все данные говорят за это.

— Ну, может бить, но…

— Можем ли мы позволить себе ваше «может быть», Сайкер?

— Лучше подключить к этому делу полицию.

— Мне кажется, Эбнис надеется, что именно так мы и сделаем.

— Почему?

— Кто напишет донос?

Тишина.

— Вы понимаете, что я имею в виду? — настаивал Мак-Кей.

— Что вы вбили себе в голову, Мак-Кей?

— Нам во что бы то ни стало надо сохранить калебана. Но если мы поступим по закону, это уже не будет играть никакой роли, не так ли?

— Я предлагаю, — сказал Сайкер, — известить самых высших чинов полиции — и только для консультации. Согласны?

— Не возражаю. Поговорите с Бильдуном. Для меня из всего этого важно, чтобы вы созвали заседание директората и провели срочный инструктаж всех агентов Бюро. Они все время должны держать калебанов в поле зрения и наблюдать за расой паленков, а самое главное, они должны разузнать, где находится Млисс Эбнис.

— Этого мы не сможем сделать. Сами знаете.

— Мы должны это сделать.

— Когда вы возьметесь за этот заказ, вы получите подробные обоснования, почему мы не…

— Проявлять скромность — это не значит ничего не предпринимать, — сказал Мак-Кей. — Если вы так думаете, то из ваших рук ускользнет величайшее в вашей жизни предприятие.

— Мак-Кей, я не могу верить…

— Заканчивайте разговор, Сайкер, — сказал Мак-Кей. — Я обращусь прямо к Бильдуну.

Молчание.

— Прервите связь! — приказал Мак-Кей.

— Не нужно.

— Действительно не нужно?

— Я сейчас же отправлю наших агентов на поиски Млисс Эбнис. Я понимаю вашу аргументацию. Если мы согласимся, что…

— Мы согласимся, — сказал Мак-Кей.

— Приказ, конечно, будет выдан от вашего имени, — сказал Сайкер.

— Как всегда, стараетесь остаться в стороне? — спросил Мак-Кей.

— Пошлите агентов на Стедион, чтобы разведать все, что касается косметологов. Она была там, и совсем недавно. Я также ищу место, где она взяла бич, которым…

— Бич?

— Я только что был свидетелем бичевания. Эбнис закрыла прыжковую дверь, хотя паленка все еще протягивал руку сквозь ее отверстие. И ему напрочь отрезало ау руку. Паленка отрастит новую руку, или она сможет нанять нового паленку, но рука и бич могут послужить отправной точкой. Я знаю, что паленки не имеют генетической картотеки, где мы могли бы сравнить пробы ткани, но в данный момент у нас нет ничего лучшего.

— Я понимаю. Вы все это… видели все происшедшее?

— Я к этому и клоню.

— Не лучше ли вам самому явиться сюда и надиктовать ваше сообщение на ленту?

— Это я предоставляю вам. Я не думаю, что в ближайшее время смогу появиться в Централи.

— Гммм. Я понимаю, что вы имеете в виду. Вы хотите своим постоянным присутствием связать ей руки.

— Или я сильно ошибаюсь. Ну, теперь перейдем к тому, что я видел: когда она открыла дверь, я мог разглядеть кое-что на заднем плане, словно в окне. Когда я заглянул туда, там был дневной свет. Покрытое облаками небо.

— Покрытое облаками?

— Да, но почему вы спрашиваете?

— Здесь после полудня все время было облачно.

— Но вы же не думаете, что Эбнис была… нет, конечно, нет.

— Вероятно, нет, но мы должны искать ее. С ее бешеными деньгами никогда не знаешь, что она еще может купить.

— Да… Ну, а паленка… На его панцире смешной узор: треугольник, точки, красная и оранжевая, и все это обведено полосой или каймой желтого цвета.

— Родовой знак, — сказал Сайкер.

— Да, но какого рода паленки?

— Хорошо. Мы это выясним. Что еще?

— Во время бичевания на заднем плане была видна группа существ. Я видел одного прайлинга, пару соборайпсов и двух молодых юношей…

— Это похоже на обычную толпу паразитов. Вы узнали кого-нибудь из них?

— Я не смогу назвать кого-нибудь из них по имени. Но среди них был один пан спехи, и у него был шрам на лбу.

— В самом деле?

— Я знаю только, что видел шрам. Удаление эгооргана.

— Это против всех законов пан спехи, моральных, этических и…

— Шрам был пурпурным, — сказал Мак-Кей.

— И он выставлял его на всеобщее обозрение? Никакого грима или еще чего-нибудь, чтобы скрыть его?

— Ничего. Если я прав, это значит, что он — единственный пан спехи в этой группе. Если бы был еще один, он тотчас бы убил его.

— Что вам еще запомнилось?

— Была еще пара мужчин в зеленых комбинезонах, которая стояла на заднем плане.

— Личная охрана Эбнис.

— Я тоже так подумал.

— Довольно большое сборище, — сказал Сайкер.

— Да. Нелегко, столкнувшись с таким окружением, не вызвать против себя его гнева, а, наоборот, объединить его.

— Если кто-то и смог это сделать, так только она.

— Вот еще что, — сказал Мак-Кей. — Я почувствовал запах дрожжей.

— Дрожжей?

— Именно. У отверстия прыжковой двери создается разница давления. Поэтому запах дрожжей и донесся до меня.

— Все это очень ценные наблюдения. Вы абсолютно уверены в своих наблюдениях относительно пан спехи?

— Я видел не только его шрам, но и его глаза.

— Глубоко утопленные, фасетчатые, переходящие один в другой?

— Именно так.

— Если нам удастся этого парня представить пред светлы очи других пан спехи, у нас будет рычаг, с помощью которого мы сможем выбить Эбнис из седла. Подвести под это дело криминал, вы понимаете?

— Как мы должны действовать? Пан спехи взовьется, когда увидит нашего человека. Он попытается броситься в прыжковую дверь, чтобы прикрыть Эбнис. Она же знает половину наших наблюдателей. Мы — другое дело.

— Но это будет убийство!

— Прискорбный несчастный случай, не больше.

— У этой женщины есть власть и влияние, данные ей, но…

— И она снесет нам головы, если сможет убедить суд, что она — частное лицо и мы пытаемся саботировать ее инициативу.

— Щекотливое положение, — сказал Сайкер. — Я надеюсь, вы не поднимете по этому поводу никакого официального шума.

— Но я это уже сделал.

— Вы это сделали?

— Я официально предупредил ее.

— Мак-Кей, вы приняли на себя тяжелые обязательства.

— Послушайте, Сайкер, Эбнис должна предпринять секретные юридические шаги. Посоветуйтесь с юридическим отделом. Она может что-то предпринять против меня лично, но если она выступит против Бюро, мы можем потребовать слушания дела и оказать персональное противодействие. Но это ей отсоветуют ее юристы.

— Может быть, она и не выступит против Бюро в суде, — сказал Сайкер.

— Но, несомненно, натравит на нас своих собак. И ситуация может оказаться для нас неблагоприятной. И так уж в последнее время Бильдун словно взбесился. Он теперь в любое время может уйти в колыбель. Вы знаете, что это означает.

— Кресло директора будет свободным, — сказал Мак-Кей. — Я ожидал этого.

— Да, но это доставит нам множество новых забот.

— Вы прекрасно подходите для этой должности, Сайкер.

— Вы тоже, Мак-Кей.

— И я подхожу.

— Вы подадите письменное заявление? Как бы то ни было, у меня хватает забот с Бильдуном. Он взорвется, когда услышит об этом пан спехи. Это может его доконать.

— Он уже будет к этому готов, — без особой уверенности сказал Мак-Кей.

— Я надеюсь, вы понимаете, что я не подхожу для этого.

— Вы знаете об этой работе все, что необходимо, — сказал Мак-Кей.

— Я могу представить себе только сплетни, — сказал Сайкер. Он прервал связь.

Мак-Кей снова увидел тускло-красный свет внутри шара калебана. Он обливался потом. В помещении было жарко как в печи. Он спросил себя, скоро ли он потеряет в весе от такой жары. Потеря влаги в его теле, очевидно, была значительна. В тот момент, когда он подумал о воде, он почувствовал, что горло у него пересохло, как наждак.

— Вы все еще тут? — прокряхтел он.

Тишина.

— Фанни Мей?

— Я остаюсь в моем доме, — сказал калебан.

— Хотите общими силами положить конец бичеваниям? — спросил Мак-Кей.

— Если мой договор это позволит.

— Тогда порядок. Скажите Эбнис, что хотите, чтобы я был вашим учителем.

— Вы будете выполнять функции учителя?

— Вы хотите от меня что-нибудь узнать? — спросил Мак-Кей.

— Все смешанные связи изучены.

— Связи, — пробормотал Мак-Кей. — Надеюсь, мне удастся дожить до старости.

— Объясните, что такое «старость», — сказал калебан.

— Уже лучше. Но сначала мы должны обсудить договор. Может быть, существует возможность его обойти. По каким законам он заключен?

— Объясните, о каких законах идет речь. Вы имеете в виду моральные или юридические законы?

— Какими достойными уважения формулировками вы связаны? — терпеливо спросил Мак-Кей.

— Естественной честью высокоморальных мыслящих существ.

— Эбнис не знает, что такое честь, и никогда не думала о морали.

— Я представляю себе честь.

Мак-Кей вздохнул.

— Есть свидетели, письменные документы или что-нибудь подобное?

— Все другие калебаны подтвердили связи. Не понимаю, что такое «письменные документы». Объясните.

Мак-Кей решил отказаться от объяснений. Вместо ответа он спросил:

— При каких обстоятельствах вы можете отказаться от выполнения вашего с Эбнис договора?

После долгой паузы калебан сказал:

— Изменения обстоятельств обуславливаются изменением отношений. Эбнис должна отказаться от наших связей или попытаться найти им новое определение, в важнейших пунктах, тогда мне может открыться возможность для отступления.

— Ясно, — сказал Мак-Кей. — Это логично.

Он покачал головой, всматриваясь в пустой воздух над гигантским «половником». «Калебан! Тебя нельзя ни видеть, ни слышать, ни понять».

— Мне можно использовать вашу зейе-систему? — спросил он.

— Вы занимаете должность моего учителя.

— Это значит «да»?

— Положительный ответ.

— Положительный ответ, — эхом откликнулся Мак-Кей. — Прекрасно. Вы можете транспортировать мне вещи? Вы свяжетесь с тем местом, которое я вам укажу?

— Во время связи место легко можно узнать.

— Надеюсь, я понял, что это значит, — сказал Мак-Кей. — Вам известно о биче и руке паленки, которые лежат здесь, на полу вашего помещения?

— Положительный ответ.

— Я могу передать их в централь определенного Бюро? Можете вы это сделать?

— Думайте о Бюро.

Мак-Кей подчинился.

— Связь установлена, — сказал калебан. — Вы хотите исследовать эти вещи?

— Верно!

— Теперь отправлять?

— Немедленно.

Рука и бич рывком вылетели из его поля зрения и с резким хлопком взорвавшегося воздуха исчезли. Мак-Кей озадаченно мигнул, потом спросил:

— Эта транспортировка вещей подобна дальней связи тапризиотов?

— Транспортировка сообщений происходит на низшем энергетическом уровне, — ответил калебан.

— Верю, — сказал Мак-Кей. — Но есть еще одно маленькое дельце, связанное с моим другом Алихино Фурунео. Я полагаю, вы отправили его домой?

— Правильно.

— Вы отправили его не в тот дом, в который должны были его отправить.

— Есть только один дом.

— У нас есть больше, чем один дом, — сказал Мак-Кей.

— Но я вижу связи.

— Несомненно, — успокаивающе сказал Мак-Кей, восприняв излучение сильной эмоции. — Но вы должны знать, что он имеет также еще один дом здесь, на этой планете.

— Удивительное сообщение.

— Неужели? А теперь еще вопрос: можете ли вы исправить эту ситуацию?

— Объясните ситуацию.

— Можете ли вы доставить его сюда, в его дом на Сердечности?

— Вы хотите этого?

— Я хочу этого.

— Ваш друг сейчас на дальней связи с помощью тапризиота.

— Ага! — сказал Мак-Кей. — Можете ли вы транслировать этот разговор?

— Содержание разговора не может быть передано. Связи очевидны. Ваш друг говорит с существом, не являющимся человеком.

— Какого вида существо?

— Пан спехи.

Что произойдет, если вы немедленно транспортируете Фурунео сюда, в его здешний дом?

— Нарушение связей. Я транспортирую его. Вот.

— Вы его уже отправили?

— Вы дали связь.

— Теперь он находится здесь, на этой планете?

— Он находится в том месте, которое не является его домом.

— Надеюсь, мы оба имеем в виду одно и то же, — сказал Мак-Кей.

— Ваш друг, — сказал калебан, — хочет быть вместе с вами.

— Он хочет явиться сюда?

— Правильно.

— А почему бы и нет? Вы хотите его доставить?

— Какая цель будет достигнута в результате пребывания вашего друга в моем доме?

— Я хочу, чтобы он остался с вами и наблюдал за Эбнис в то время, когда я буду заниматься другими делами.

— Мак-Кей.

— Да?

— Вы думаете, что ваше или чье-нибудь присутствие здесь удлинит присутствие этой личности на вашем уровне?

— Это так.

— Ваше присутствие сократит бичевание.

— Я понимаю.

— Вероятно, понимаете. Связи указывают.

— Это кажется мне необычным, — сказал Мак-Кей.

— Вы хотите, чтобы ваш друг был здесь?

— Что Фурунео делает теперь?

— Фурунео находится на связи с… ассистентом.

— Это звучит правдоподобно, — Мак-Кей на мгновение задумался, потом сказал: — Когда Фурунео закончит свой разговор, доставьте его, пожалуйста, сюда.

Он сел, прислонившись спиной к стене. Боги и дьяволы! Жара была непереносимой. Почему калебану необходима такая жара? Может быть, она для калебана является чем-то другим, каким-то видом волн, выполняющих функции, о которых другие формы жизни не имеют никакого представления.

Поток восхитительно прохладного воздуха известил Мак-Кея, что прибыл Фурунео. Он повернулся и увидел планетного агента, лежащего на животе на полу возле него. Фурунео встал на ноги и огляделся вокруг.

— Сто тысяч чертей! — вскричал он. — Что вы со мной сделали?

— Нам нужен свежий воздух, — сказал Мак-Кей.

Фурунео заглянул ему в лицо.

— Что?

— Рад вас видеть, — сказал Мак-Кей.

— Да? — Фурунео присел на корточки рядом с Мак-Кеем. — Вы знаете, что со мной только что произошло?

— Вы были на Ланби, — сказал Мак-Кей.

— Откуда вы знаете? Вы следили за мной?

— Маленькое недоразумение, — ответил Мак-Кей. — Ланби — ваша родная планета.

— Это не так!

— Это вы обсудите с Фанни Мей, — сказал Мак-Кей. — Вы приказали начать поиски на этой планете?

— Да, едва я получил указание, как вы меня…

— Но вы сделали все необходимое?

— Да.

— Хорошо. Фанни Мей, держите нас в курсе всех происходящих здесь событий и доставьте сюда наших людей, которые будут отдавать вам приказы. Вы можете это сделать, Фанни Мей?

— Связи могут быть проданы. Договор позволяет это.

— Очень хорошо. Прекрасно.

— Я почти забыл, как здесь жарко, — сказал Фурунео, вытирая лоб. — Итак, я могу позвать своих людей. Что я еще должен делать?

— Следите за Эбнис.

— И?

— В тот момент, когда здесь появится паленка и приступит к бичеванию, вы возьмете голографическую камеру и зафиксируете это. У вас с собой есть этот инструмент?

— Само собой.

— Хорошо. Во время съемки поднесите вашу камеру как можно ближе к прыжковой двери.

— Возможно, она закроет дверь, как только увидит, что я делаю.

— Не позволяйте ей этого. Впрочем, вы считаетесь ассистентом учителя.

— Кем-кем?

Мак-Кей рассказал о своем договоре с калебаном.

— Очень умно, — с уважением сказал Фурунео. — Итак, Млисс Эбнис не сможет отделаться от нас без того, чтобы не нарушить свой договор с Фанни Мей. Это все?

— Да. Вот еще что, попытайтесь выяснить, что имеет в виду калебан, когда говорит о связях.

— Связи, — сказал Фурунео. — Нет ли возможности заставить эту печь поэкономнее расходовать свой жар.

— Это вы можете сделать темой дальнейшего разговора. Постарайтесь выяснить, для чего нужна эта адская жара.

— Если не расплавлюсь. Где вы будете находиться?

— На охоте. Предполагаю, что я и Фанни Мей можем объединить свои связи.

— Не понимаю.

— Я имею в виду, что я начну поиски Эбнис, если Фанни Мей сможет транспортировать меня как можно ближе к ней.

— Ах так, — сказал Фурунео. — Но вы можете попасть в ловушку, вы это знаете?

— Может быть. Фанни Мей, вы понимаете, о чем я говорю здесь с моим другом?

— Понимаю.

— Очень хорошо. Можете вы транспортировать меня в какое-нибудь место поблизости от Эбнис, где она не заметит моего присутствия, но откуда я смогу наблюдать за ней?

— Ответ негативен.

— Но почему же?

— Непременное условие договора.

— О, — Мак-Кей на некоторое время задумался, наконец он сказал: — Ну, а можете вы меня транспортировать в такое место, отправившись с которого, я могу оказаться поблизости от Эбнис в результате своих собственных усилий?

— Такая возможность есть. Разрешите проверку связей.

Мак-Кей ждал. Он глядел на Фурунео. Полевой агент уже начал раскисать от жары.

— Я видел свою мать, — сказал Фурунео, заметив внимательный взгляд Мак-Кея.

— Великолепно, — сказал Мак-Кей.

— Она со своими подругами купалась, когда калебан забросил меня к ним в плавательный бассейн. Вода была чудесная.

— И полагаю, вы удивились.

— Вы находите это великолепной шуткой. Я хочу сказать, что знаю, как функционирует зейе-система.

— Вы и пара миллиардов других. Потребление энергии должно быть чудовищно огромным. Как представлю себе, так у меня мурашки бегают по коже.

— Я испытал это ощущение. Вы знаете, жуткое чувство — мгновение назад я стоял и разговаривал в своем родном доме, а в следующее мгновение уже лежу на животе в своем кабинете.

— Мак-Кей, — сказал калебан. — Тут одна персона хочет установить с вами связь. Выполнить ее желание возможно.

— Вы будете меня транспортировать в какое-нибудь место поблизости от Млисс Эбнис?

— Положительный ответ. Да.

— Где это место?

Последовавший вслед за этим поток ледяного воздуха и жесткий удар о пыльную почву известил Мак-Кея, что он задает свой вопрос покрытому лишайником камню. Он в оцепенении уставился на этот камень и увидел включения слюды и маленькие желтоватые прожилки кварца. Камень был приблизительно метровой высоты. Он вместе с другими камнями лежал на пожухлом лугу, над которым светило далекое желтое солнце. Его местоположение на небе сказало Мак-Кею, что сейчас или далеко за полдень, или раннее утро по местному времени.

На другой стороне луга росли жалкие пожелтевшие кусты, а за ними виднелась возвышенность, незаметно спускавшаяся к далекой равнине, которая уходила к плоскому горизонту. Там равнина оканчивалась высокими белыми городскими башнями, высившимися среди этого пустынного однообразия.

— Проклятье! — охнул Мак-Кей и встал на ноги.

Бич и отрезанная рука паленки прибыли в исследовательскую лабораторию Централи в то время, когда там все были заняты. Шеф лаборатории, ветеран Бюро по имени Трайдж Тулук, как раз принимал участие в совещании, устроенном по поводу сообщения Мак-Кея.

Тулук был врайвером двух с половиной метров ростом, с цилиндрическим телом, вилкообразными ногами, с длинным лицом, на котором находились подвижные хватательные щупальца. Совместная жизнь с людьми и с другими гуманоидами выработала у него неуклюжую походку, пристрастие к одежде с многочисленными карманами и циничную манеру разговора. Четыре стебельчатых глаза, выступавших из его лицевой щели, были зелеными и мягкими.

Вернувшись с совещания, он сейчас же узнал предметы, лежащие на полу его лаборатории. Они точно соответствовали описанию Гайчела Сайкера. Тулук немного поворчал о неосторожном способе доставки и принялся за исследования. Прежде чем отделить бич и руку друг от друга, он и его прибывшие сюда ассистенты сделали голографические снимки.

Как они и ожидали, генетическая структура руки паленки не давала никакой возможности для идентификации. Рука не принадлежала ни одному из паленков, чьи данные были занесены в генетическую картотеку. Несмотря на это, Тулук заложил в картотеку генетические данные обладателя руки; они были необходимы для дальнейшей идентификации, если их обладатель еще хоть раз войдет в контакт с Бюро.

Одновременно велось и изучение бича. Сообщение компьютера гласило: «Бич из бычьей кожи, копия старинных бичей с Земли». Он был сделан из полосы сыромятной бычьей кожи, факт, который вызвал у Тулука и его ассистентов-вегетарианцев некоторую дурноту, потому что раньше они считали, что это был синтетический материал.

— Болезненный архаизм, — сказал один из ассистентов Тулука, и все согласились с этим мнением, даже пан спехи, для которого периодическое возвращение к плотоядному существованию было жизненно необходимо.

Странное строение некоторых молекул клеток бича привлекло их внимание. Изучение бича и руки продолжалось.

Сообщение настигло Мак-Кея, когда он удалился от камня приблизительно километра на три и стоял около полевой дороги. Он прошел этот отрезок пути пешком, переполненный глубочайшей и все более усиливающейся досадой на чужую обстановку. Город, который он так быстро обнаружил, оказался фата-морганой, отражением в воздухе над пыльной равниной, поросшей высокой травой и растрепанными колючими кустами.

В этой степи было почти так же жарко, как и в шаре калебана.

Единственными живыми существами, которых он до сих пор смог обнаружить, были пара желто-коричневых зверьков неопределенной формы и размера, которые проскользнули вдаль в пышущем жаром кустарнике, да бесчисленные насекомые — ползающие, летающие и прыгающие. Полевая дорога состояла из двух параллельно идущих углублений, образованных очевидно, колесами повозок, ржаво-красного цвета. Они начинались у далекой линии голубоватых холмов справа от него и тянулись по равнине настолько, насколько хватало глаз. Заросшие травой колеи свидетельствовали, что дорогой пользовались очень редко, и, кроме того, на дороге не было видно ни одного облачка пыли, которое выдало бы медленно ползущую по степи повозку.

Мак-Кей был почти счастлив, внезапно почувствовав наступление транса.

— Говорит Тулук, — сказал абонент. — У меня есть для вас сообщение. Вы велели, чтобы я вас вызывал, как только закончу исследование присланных вами вещей. Надеюсь, мой вызов настиг вас в благоприятный для вас момент.

— Конечно, — ответил Мак-Кей. — Я рад вашему вызову, Тулук. Что там у вас?

— О руке можно сказать немного. Настоящий паленка. Мы сможем идентифицировать первоначального владельца руки, если когда-нибудь он окажется в наших руках. Впрочем, эта рука уже однажды отращивалась. На предплечье находится шрам десяти сантиметров длиной, оставшийся от резаной раны.

— А как насчет родовых знаков?

— Это мы еще не проверили.

— А бич?

— Это другое дело. Он из настоящей кожи быка.

— В самом деле?

— Несомненно. Мы можем идентифицировать первоначального обладателя шкуры, хотя я и не думаю, что он где-то еще существует.

— Что еще?

— Бич — такой те архаизм, как и материал. Бич из кожи быка, старинного образца, подобные раньше употреблялись на Земле. Это — справка компьютера, и эксперты ее подтверждают. Они говорят, что способ изготовления несколько грубоват, но нет никакого сомнения, что это копия, изготовленная с древнего оригинала, и бич был изготовлен совсем недавно.

— Где она могла достать оригинал для копирования?

— Мы проверим, и это может дать нам ценные данные. Сохранилось очень мало таких настолько древних вещей.

— Вы уверены, что бич изготовлен недавно? — спросил Мак-Кей.

— Животное, кожа которого использована, было убито не более двух лет назад. Внутренняя клетчатая структура еще дает каталитические реакции.

— Два года, — подумал Мак-Кей. — Где она могла взять столь древнее животное, как бык?

— Верно, — сказал Тулук. — Это сокращает круг поисков, и мы можем ограничиться определенными источниками. Кое-где есть небольшие стада, содержащиеся для постановки телефильмов, но я думаю, что бич был изготовлен на одной из отсталых планет, где нет еще технологии для изготовления синтетического мяса и животноводством занимаются для обеспечения пропитания.

— Это дело становится тем запутанней, чем глубже мы в него вникаем, — сказал Мак-Кей.

— У меня создалось такое же впечатление. Впрочем, на биче микроскопические частички кельфа.

— Кельф! Вот откуда запах дрожжей!

— Да, он довольно силен.

— Что она могла делать с этим порошком для ускорения реакции? — спросил Мак-Кей. — Никакой реакции после применения кельфа не было заметно, но это, конечно, ничего на значит.

— Может, она с помощью него писала родовые знаки на панцире паленки?

— Зачем?

— Может быть для того, чтобы подделать их.

— Возможно, — сказал Мак-Кей. — Это все?

— Ну, мы начали с малого, но бич хранили в подвешенном состоянии, зацепив его за кусок железа или стали, вероятно, за гвоздь, вбитый в стену.

— Железо или сталь? — спросил Мак-Кей. — Вы в этом уверены?

— Анализ показал следы ржавчины.

— Кто сегодня еще использует сталь?

— На многих новых планетах она еще применяется. Известны даже местности, где строят с помощью этого материала.

— Невероятно!

— Мы тоже удивлены.

— Вы знаете, — сказал Мак-Кей, — мы держим отсталые планеты под наблюдением, и на одной из таких планет я, кажется, и нахожусь.

— Где вы?

— Я не знаю.

— Не знаете?

Мак-Кей описал свое щекотливое положение.

— Ваши внешние агенты идут ради вас на адский риск, — сказал Тулук. — Я вам не завидую.

— Я и сам чувствую, что оказался в незавидном положении.

— У вас есть монитор. Я могу попросить тапризиотов определить ваше местопребывание. Распорядиться?

— Вы знаете, что в таком случае надо иметь огромный текущий счет в банке, — ответил Мак-Кей. — Я думаю, эта ситуация — не такой крайний случай, чтобы идти на риск банкротства. Разрешите мне сначала попытаться идентифицировать это место собственными силами.

— Итак, что я должен делать?

— Вызовите Фурунео. Скажите ему, чтобы он дал мне еще шесть часов, а потом калебан должен доставить меня обратно.

— Будет сделано. Сайкер сказал, что вы будете доставлены назад без использования прыжковых дверей. Калебан сможет отыскать вас везде?

— Я думаю, да.

— Сейчас вызову Фурунео.

Мак-Кей брел уже почти два часа, когда, наконец, заметил дым. Из-за далеких туманно-голубых холмов в небо поднималась тонкая серая спираль.

К тому времени Мак-Кею стало ясно, что его доставили в район, где легко умереть от голода и жажды, прежде чем обнаружишь цивилизованных разумных существ. Уныние и злость на самого себя охватили его и он проклинал себя за то, что воспользовался зейе-системой калебана, зная надежность взаимопонимания с этими существами. Неужели это конец — жестокий результат маленького недоразумения?

Идти!

Он никогда не думал, что его безопасность будет зависеть От надежности ног.

Он, казалось, приближался к дыму, хотя холмы оставались такими же далекими, как и прежде.

Это казалось ему самой глупой ошибкой, которую он когда-либо совершал. Почему Эбнис выбрала это Богом забытое место для того, чтобы вести отсюда свою извращенную игру? Если это вообще было искомое место. Во всяком случае, во время бесконечных разговоров с калебаном, все говорило о неточности понимания.

Мак-Кей, тяжело ступая, направился дальше, кляня себя за то, что не взял хоть немного воды. Сначала невыносимая жара в шаре калебана а, теперь — здесь. Горло словно жгло огнем. С каждым шагом из-под ног вздымалось маленькое облачко пыли. Насекомые гудели как вокруг трупа и пытались сесть на руки и лицо. Карман с приспособлениями оттягивал куртку. Мак-Кей был подготовлен ко всем возможным происшествиям, но только не к пешему переходу через пустынную степь какой-то отдаленной планеты.

Через некоторое время сквозь шум своих шагов и стук крови в висках, он услышал какой-то другой звук — тихий, неясный гул, словно удары по какому-то пустому, резонирующему телу. Казалось, его источник находится там, где дым поднимался в дрожащий воздух.

«Это может быть естественный феномен, — сказал себе Мак-Кей. — Это может быть неразумная форма жизни. Дым может идти и от очага возгорания». Из предосторожности Мак-Кей достал из кобуры маленький излучатель и сунул его во внешний карман куртки, откуда его можно было выхватить в любой момент.

Шум постепенно становился громче. Мак-Кей тяжело ступал по пыльной полевой дороге, поднимающейся на плоскую возвышенность. Солнце опускалось за горизонт. С тех пор, как он начал свое путешествие, светило прошло по небу, по крайней мере, пять своих диаметров.

«Что, во имя всех чертей, что означает этот барабанный бой?» — думал Мак-Кей. Достигнув широкого хребта возвышенности, он остановился и взглянул на простиравшуюся вдаль плоскую низину с выкорчеванными кустарниками. Приблизительно в центре ее находилось около двух десятков круглых глиняных хижин с коническими, поросшими травой крышами, окруженных овальным забором из жердей и переплетенного колючего кустарника. Из дымовых отверстий на крышах большинства хижин и от костров снаружи поднимались вверх тонкие нити дыма и сливались в воздухе над поселком. Свободное от хижин пространство низины было усеяно коричневыми силуэтами животных.

Темнокожие парни с длинными палками охраняли скот, видневшийся возле хижин; мужчины, женщины и дети занимались своими делами.

Мак-Кею, чьи предки происходили с планеты Каолай и тоже были темнокожими, эти люди казались чем-то обеспокоенными. В нем пробудилась память предков, внося смятение в душу. Где же во Вселенной люди могли деградировать до таких примитивных условий жизни?

То, что он видел здесь, было похоже на картину из ранней истории цивилизации Земли.

Большинство ребятишек и многие из мужчин были обнажены. Женщины носили юбки из травы или лыка.

Может быть, это какая-то секта, которая пропагандирует возвращение к древнему естественному образу жизни?

Полевая дорога вела вниз в долину, проходила через проселок, выходила с другой стороны и исчезала за ближайшей возвышенностью.

Мак-Кей пошел дальше. Он надеялся, что сможет получить воду у жителей деревни.

Из самой большой хижины, расположенной в центре деревни, доносился барабанный бой. Возле этой хижины ждала двухколесная телега, запряженная четырьмя огромными рогатыми животными с хомутами на шеях.

Мак-Кей, подойдя ближе, рассмотрел поклажу. Между двумя высокими бортами были беспорядочно навалены странные предметы — плоские пластины, свертки материи, жерди с металлическими наконечниками.

Барабанный бой прекратился и Мак-Кей увидел, что его заметили. Дети, пронзительно визжа, бегали между хижинами и указывали на него. Взрослые выходили из низких входов в хижины или бросали свою работу и вставали. Все уставились на него.

Над деревней повисла напряженная тишина.

Мак-Кей вошел в деревню через брешь в колючей изгороди. Черные лица, лишенные всякого выражения, следили за каждым его шагом. Множество запахов ударило в нос. Запахи тухлого мяса, навоза, пота, древесного дыма и еще какой-то едкий смрад.

Тучи насекомых роем летали над тягловыми животными, запряженными в телегу, которые лениво помахивали хвостами.

Когда Мак-Кей подошел к центру деревни, из самой большой хижины вышел рыжебородый белый мужчина. На нем были шляпа с плоскими краями, запыленная черная куртка и бледно-коричневые брюки. В руке у него был бич того же типа, что использовал паленка. Увидев бич, Мак-Кей понял: он на правильном пути.

Мужчина ждал у входа — угрожающе выглядевший тип со злыми глазами и тонкими губами в зарослях бороды и усов. Он взглянул на Мак-Кея, кивнул нескольким чернокожим, которые стояли слева от Мак-Кея, сделал жест в сторону повозки и снова обратил внимание на Мак-Кея.

Два высоких чернокожих подошли к тягловым животным и поправили упряжь на их головах и шеях.

Мак-Кей теперь мог рассмотреть груз телеги вблизи. Плоские пластины были изрезаны и разрисованы различными узорами. Они напоминали спинные панцири паленков. Внимание, с которым разглядывала его эта парочка, поправлявшая упряжь, ему не нравилось. Здесь таилась какая-то опасность. Мак-Кей опустил левую руку в карман куртки и нащупал трубку излучателя. Он чувствовал и видел жителей деревни, столпившихся вокруг. Спина зачесалась. Он почувствовал себя голым и беззащитным.

— Я — Джой Мак-Кей, уполномоченный Бюро Саботажа, — сказал он, останавливаясь шагах в восьми от рыжебородого. — А вы?

Мужчина сплюнул в пыль и пробормотал что-то похожее на «Добречер».

Мак-Кей сглотнул. Он не нашел в этом ничего общего с приветствием. Странно, подумал он. Он не мог поверить, что существуют люди, чья речь была ему совершенно непонятной.

— Я выполняю официальную миссию Бюро, — сказал Мак-Кей. — Сообщите об этом вашим людям.

Бородатый мужчина пожал плечами и сказал:

— Да'льдач.

Кто-то позади Мак-Кея крикнул:

— Крауликидо!

Бородач взглянул в том направлении, откуда раздался голос, потом снова на Мак-Кея.

Мак-Кей смотрел на бич. Мужчина держал его за рукоятку; конец бича волочился по пыли. Бородач уставился на Мак-Кея Мак-Кей спросил:

— Откуда у вас бич?

Мужчина взглянул на свою руку, сжимавшую рукоятку бича.

— Бич? — спросил он. — Нужен для быков.

Мак-Кей подошел ближе и протянул руку к бичу.

Бородач медленно покачал головой, угрюмо взглянув на него. Реакция была недвусмысленной.

— Мак-Кей, — сказал он. Потом постучал рукояткой о борт телеги и головой сделал знак садиться.

Мак-Кей снова посмотрел на содержимое телеги. Это, несомненно, были предметы, сделанные вручную. Он знал, что на экзотических и декоративных вещах можно было заработать бешеные деньги. Всегда находилось множество людей, которым надоедали вещи, производимые конвейерным способом на заводах и фабриках. Ко если эти вещи были изготовлены здесь, в деревне, тогда это было похоже на подневольный труд. Или же здесь царило крепостное право. Игра Эбнис могла принять извращенные формы, но здесь, казалось, была изощренная и хладнокровная эксплуатация.

— Где Млисс Эбнис? — спросил он.

Этот вопрос вызвал неожиданную реакцию. Бородач вскинул голову и подозрительно уставился на него. Окружающие его люди испустили неразборчивый вопль.

— Эбнис? — спросил Мак-Кей.

— Сайасс Эбнис! — сказал рыжебородый.

Толпа начала петь:

— Эпа Эбнис! Эпа Эбнис! Эпа Эбнис!

Бородач что-то проревел, и монотонное пение внезапно оборвалось.

— Как называется эта планета? — спросил Мак-Кей. Он огляделся, заглядывая в темные лица. — Как называется эта деревня? Где она находится?

Никто ему не ответил.

Мак-Кей снова взглянул на бородача.

Остальных обвел непреклонным, оценивающим взглядом. Затем кивнул сам себе, словно придя к какому-то решению. Бородач сказал:

— Диспанг!

Мак-Кей наморщил лоб и выругался про себя. Это проклятое приключение приносит ему все новые затруднения! И не играло никакой роли, понимал он этих людей или нет. Он видел достаточно, чтобы требовать на этой планете полицейского расследования. Нельзя держать людей в таком примитивном состоянии. Несомненно, за всем этим стояла Эбнис. Бич, реакция на ееимя. Вся деревня провоняла жадностью. Эбнис. Мак-Кей смотрел на жителей деревни и видел у некоторых из них шрамы на руках, спинах и животах. Следы побоев бичом? Если это было так, тогда все деньги не спасут Эбнис. Самый мягкий приговор для нее — принудительное терапевтическое лечение, но на этот раз оно будет очень основательным…

Что-то взорвалось в затылке Мак-Кея и толкнуло его вперед. Пошатнувшись, он увидел бородача, поднимающего бич, и длинный ремень из сыромятной кожи свистнул в воздухе. Что-то ударило сбоку по голове. Он попытался вытащить из кармана излучатель, но его мускулы больше не повиновались ему. Он зашатался. Кровавая вуаль застлала все перед глазами.

Снова что-то ударило его по голове, оставив жгучий след на коже черепа. Он почувствовал, как кровь бежит по лицу и как он падает на пыльную почву.

Он подумал о мониторе в черепе. Как только его убьют, один из тапризиотов где-нибудь обратит внимание и пошлет сообщение о критическом положении Джоя Мак-Кея.

— Нет, я еще могу это использовать! — сказала темнота в нем.

«Луна», — понял Мак-Кей. Этот светящийся предмет над ним должен быть Луной. Он осознал, что видит Луну уже некоторое время и почти совсем очнулся. Луна поднималась из черноты над очертаниями примитивных крыш.

Итак, он все еще в деревне.

Луна висела необычайно низко.

В голове Мак-Кея болезненно застучало. Он хотел ощупать ее и заметил, что запястья и лодыжки привязаны к колышкам, вбитым в твердую почву. Он был распят на спине, как сухая выделанная шкура животного.

Может быть, он находится в другой деревне?

Он проверил крепость своих пут, пытаясь двигать руками и ногами. Но не смог ослабить ремни.

Это было унизительно для него: распластаться на спине, раскинув руки и растопырив ноги.

Некоторое время он наблюдал за незнакомыми созвездиями вверху. Где же он находится?

Где-то слева вспыхнул огонек, какое-то время мерцал, потом превратился в оранжевый шар. Мак-Кей попытался повернуть голову в ту сторону, но замер, когда адская боль ударила вверх от туловища к затылку.

Он застонал.

Снаружи в темноте закричали животные. В ответ послышался хриплый рев. Затем снова воцарилась тишина. Потом снова рев. Новый шум в ночи привлек внимание Мак-Кея. Он услышал приближающиеся шаги.

— Я слышал, как он застонал, — сказал мужской голос.

Человек говорил на обычном галаксе. В ночи появились две тени и остановились возле Мак-Кея.

— Ты думаешь, он очнулся? — это был голос женщины, измененный звукоисказителем, находящимся у рта.

— Он дышит, как бодрствующий, — сказал мужчина.

— Кто здесь? — выдавил из себя Мак-Кей. Каждое слово отдавалось в его голове адской болью.

— Хорошо, что твои люди привыкли следовать инструкциям, — сказал мужчина. — Представь себе, ведь он пришел сюда совершенно свободно!

— Как вы сюда добрались, Мак-Кей? — спросила женщина.

— Пешком, — пробурчал Мак-Кей. — Это вы, Эбнис?

— Пешком, — насмешливо повторил мужчина.

Мак-Кей спросил себя, где он мог слышать голос этого мужчины. В этом странном акценте что-то было. Человек это или гуманоид? После некоторого размышления он решил, что только голос пан спехи мог выглядеть так по-человечески — потому что очертания его тела были похожи на человеческие.

— Если вы меня сейчас же не освободите, — сказал Мак-Кей, — это для вас может иметь непоправимые последствия.

Мужчина рассмеялся.

— Мы должны знать точно, как вы сюда попали, — сказала женщина.

— А какая вам разница?

— Это может иметь решающее значение. Что если Фанни Мей нарушила наш договор?

— Исключено, — фыркнул мужчина.

— Почему же исключено? Без помощи калебана он не мог бы появиться здесь.

— Может быть, есть еще один калебан?

— Фанни Мей сказала, что их больше нет.

— Я за то, чтобы сейчас же устранить этого проныру, — сказал мужчина.

— А если у него есть монитор? — спросила женщина.

— Фанни Мей сказала, что ни один тапризиот не сможет представить себе это место.

— Но Мак-Кей же здесь!

— И за то время, пока я нахожусь здесь, у меня уже была связь, — сказал Мак-Кей. — Ни один тапризиот не сможет представить себе этого места? — переспросил он удивленно. — Что значит это утверждение?

— У них не будет времени для того, чтобы отыскать нас или сделать что-нибудь для этого, — сказал мужчина. — Мы устраним вас.

— Это будет не очень разумно, — сказал Мак-Кей.

— Вы еще говорите о разумности? — спросил мужчина.

Мак-Кей попытался разглядеть поподробнее их лица, но видел только черные силуэты.

— У меня есть монитор, — сказал он.

— Чем раньше, тем лучше, — сказал мужчина своей спутнице.

— Убейте меня, и монитор сработает, — сказал Мак-Кей. — Тапризиоты отыщут это место и идентифицируют каждого, кто находится рядом со мной. Конечно, может случиться, что вы этого не понимаете, но вы должны знать.

— Я дрожу от страха, — сказал мужчина.

— Нужно выяснить, как он сюда попал, — настаивала женщина.

— Какую роль это может теперь играть?

— Дурацкий вопрос!

— Итак, калебан нарушил договор, — равнодушно сказал мужчина. — Теперь мы упрячем этого типа здесь, глубоко под землю, и инцидент будет исчерпан.

— Или дело примет такой оборот, о котором мы даже и не подозреваем, — ответила она.

— Почему вы носите этот звукоисказитель, Эбнис? — спросил Мак-Кей.

— Почему вы называете меня Эбнис? — ответила она вопросом на вопрос.

— Вы можете изменить голос, но не в силах замаскировать ни свою извращенность, ни свой стиль, — сказал он.

— Вас транспортировала сюда Фанни Мей? — спросился женщина.

— Кто-нибудь говорил, что это невозможно? — возразил Мак-Кей.

— Он храбр, — сказала женщина, хохотнув.

— Это ему не поможет.

— Я не верю, что калебан мог нарушить наш договор, — сказала она. — Вспомни об условиях защиты. Вероятно, он отправил сюда Мак-Кея, чтобы избавиться от него.

— Тогда, несмотря ни на что, и мы от него отделаемся.

— Я так не думаю.

— Ты знаешь, что мы можем это сделать.

— Ты заставишь его страдать, а я этого не переношу! — вскричала женщина.

— Тогда уходи и предоставь это мне.

— Я не перенесу мысли, что он страдает! Как ты не понимаешь!

— Он не будет страдать.

— Это должно быть абсолютно надежно.

«Никакого сомнения, это Эбнис», — думал Мак-Кей. Потому что он узнал ее отвращение к наблюдению чужих страданий. Но кто же второй?

— Моя голова ужасно болит, — сказал Мак-Кей. — Вы знаете это, Млисс Эбнис? Ваши люди почти разрубили мне череп. Мой мозг — сплошная израненная масса.

— Какой еще мозг? — спросил мужчина.

— Мы должны вызвать врача, — сказала она.

— Будь благоразумной, — резко ответил мужчина.

— Ты слышал? У него болит голова!

— Перестань, Млисс!

— Ты упомянул мое имя, — сказала она.

— Какое это имеет значение? Он все равно узнал тебя.

— Что мы будем делать, если он ускользнет?

— Отсюда?

— Он же прибыл сюда, не так ли?

— За это мы должны быть ему благодарны.

— Он страдает, — сказала она.

— Он лжет.

— Он страдает. Я это вижу.

— Что, если мы доставим его к врачу, Млисс? — сказал мужчина. — Что, если мы это сделаем, а он ускользнет? Этот агент Бюро, знаете ли, продувная бестия.

Молчание.

— Нет другого выхода, — сказал мужчина. — Фанни Мей направила его сюда, и мы должны его уничтожить.

— Ты сводишь меня с ума! — закричала она.

— Он не будет страдать, — успокаивающе сказал мужчина.

Молчание.

— Я не понимаю тебя, — сказал мужчина.

— Не будет?

— Разве я тебе этого не говорил?

— Я пойду, — сказала она. — Я не хочу знать, что с ним произойдет. Ты никогда мне об этом не расскажешь, Чео? Ты меня слышишь?

— Да, моя дорогая, я слышал тебя.

— Он меня разрежет на мелкие кусочки, — сказал Мак-Кей. — И я все время буду визжать от боли.

— Заставь его замолчать, Чео! — истерически закричала она.

— Пойдем, дорогая, — сказал мужчина. Он положил руку на ее плечо. — Теперь пойдем.

— Эбнис! — в отчаянии простонал Мак-Кей. — Он причинит мне ужасную боль! Он будет меня истязать. Вы знаете это?

Она задрожала, когда мужчина повел ее прочь.

— Пожалуйста… пожалуйста… — умоляюще повторяла она. Звук ее рыданий затерялся в темноте.

— Фурунео! — подумал Мак-Кей. — Не мешкайте же! Заставьте калебана перенести меня! Я хочу убраться отсюда! Сейчас же!

Он со всей силы рванул путы. Сыромятные кожаные ремни растянулись до предела. Колышки же не подались ни на миллиметр.

«Быстрее, калебан! — думал Мак-Кей. — Не допустите моего убийства. Вы же говорили, что чувствуете со мной сродство».

Спустя множество часов, после вопросов, контрвопросов и бесполезных ответов Фурунео доставил сюда своего ассистента, который взял на себя охрану калебана. По просьбе Фурунео калебан открыл проход, и он вышел отдохнуть на лавовый блок. Снаружи было холодно, особенно после жары в шаре калебана. Ветер улегся, как обычно, перед наступлением вечера. Прибой все еще бился о внешние рифы и клокотал у скалы под шаром. Но наступило время, когда только отдельные брызги и клочья пены смачивали поверхность лавового блока.

Фурунео пока еще не выяснил, почему калебан поддерживал внутри шара такую высокую температуру. Он дышал на ладони и мерил шагами лавовый блок взад-вперед. Он смотрел на заходящее солнце; едва оно исчезло за горизонтом, холодный воздух устремился вниз, к морю.

«Я или замерзну, или испекусь, — грустно подумал Фурунео. — Мне нельзя загнуться здесь!»

В этот момент Тулук с помощью тапризиота, обслуживающего Бюро, установил с ним контакт. Фурунео, который только что собирался перейти на другую сторону лавового блока, чтобы найти защищенное от ветра местечко, почувствовал взрыв в гипофизе. Он опустил поднятую для шага ногу, погрузил ее по щиколотку в лужу и утратил ощущения. Теперь мысль и вызов были для него всем.

— Вызывает Тулук. Я говорю из лаборатории, — сказал его абонент. — Извините за беспокойство.

— Я надеюсь, что вы не заставите меня долго стоять в холодной воде, — сказал Фурунео.

— Ну, здесь для вас еще больше холодной воды. Сообщите дружественному калебану, что он должен доставить Мак-Кея обратно через шесть часов после отправки. С тех пор, как Мак-Кей отдал этот приказ, прошло четыре часа пятьдесят одна минута. Остался один час девять минут. Сверьте ваши часы с моими и установите будильник.

Фурунео возмущенно фыркнул.

— Где он находится?

— Он не знает. Куда отправил его калебан? У вас есть идея, как это узнать?

— Это можно сделать только с помощью связей, — сказал Фурунео.

— Это точно? Что же это за связи?

— Когда я узнаю, вы будете первым, кому я об этом расскажу.

— Я думал, что вы это уже знаете, Фурунео.

— Ну хорошо. А теперь позвольте мне вынуть ногу из воды. Вероятно, она уже основательно промерзла.

— Вы можете точно определить время возвращения Мак-Кея?

— Конечно! Надеюсь, калебан по ошибке не отошлет его домой.

— Как это?

Фурунео рассказал о своем приключении.

— Звучит путано, — сказал Тулук.

— Я рад, что вы хоть настолько поняли меня, — ответил Фурунео. — Я было подумал, что вы не восприняли нашу проблему достаточно серьезно.

— Не каждый впадает в свои собственные заблуждения, — сказал Тулук.

— Вы не хотите закончить и позволить мне вынуть ногу из холодной воды?

— У меня сложилось впечатление, что вы устали, — сказал Тулук. — Отдохните.

— Если смогу. Мне кажется, я не смогу заснуть в шаре калебана, в его передвижном доме. Потому что, когда я проснусь, я буду вполне готов для пиршества каннибалов.

— Ваши люди тоже иногда выражаются в вашем отвратительном стиле, — сказал врайвер. — Но, несмотря ни на что, вы все же должны какое-то время поспать. Мак-Кей может настоять на пунктуальности.

Было темно, но ее мрачные мысли не нуждались в свете. Проклятый Чео! Дурак, садист! Было ошибкой финансировать его хирургическое вмешательство. Почему он не хотел остаться таким, каким был, когда они познакомились? Таким экзотическим, таким волнующим. Но он был все еще полезен. И он первым увидел великолепные возможности ее открытия.

Она вздохнула.

Ее комнаты находились на верхнем кольцевом этаже башни, которую она построила на этой планете, хорошо зная, что ее убежище находилось вне сферы коммуникаций, за исключением связи при посредничестве одного-единственного калебана. Да и тому оставалось прожить уже совсем немного.

Но как попал сюда Мак-Кей? И что же он имел в виду, утверждая, что получил вызов через одного из тапризиотов? Фанни Мей солгала? Существовал еще один калебан, который мог найти это место? «Нет», — сказала она себе. Этот мир был местом, ключ к которому находился только в одном мозгу, в мозгу мадам Млисс Эбнис.

Чтобы сделать это место абсолютно надежным, безболезненная смерть пришельца была вполне оправданна. Существует только одна дверь, и смерть закроет ее. Выжившие, подобные ей самой, и дальше будут жить здесь в счастливом уединении…

Она встала и начала ходить по комнате взад-вперед. Ковер из драпа ласкал ее ноги. Веселая улыбка появилась на лице.

Несмотря на возникшие осложнения, она должна ускорить бичевания. Фанни Мей должна исчезнуть так скоро, как только возможно. Убийства без жертв, к несчастью, не бывает: это был аспект, который она все еще находила неприятным.

Но нужно было поспешить.

Фурунео в полудреме прислонился к внутренней стенке шара калебана, проклиная жару. Посмотрев на свои часы, он увидел, что осталось еще около часа до возвращения Мак-Кея.

Он не знал, сколько прошло времени, когда за гигантским «половником» калебана распахнулась туманная труба прыжковой двери. В отверстии появилась голова и голые плечи Млисс Эбнис.

Фурунео оттолкнулся от стены и помотал головой, чтобы прийти в себя. Дьявольская жара!

— Вы Алихино Фурунео, — сказала Эбнис. — Вы меня знаете?

— Знаю, — Фурунео недоверчиво уставился на нее. — Вы здесь для того, чтобы бичевать этого несчастного калебана? — Он нащупал в своем кармане голографическую камеру и уже хотел приблизиться к прыжковой двери, как поручил ему сделать Мак-Кей.

— Не вынуждайте меня закрывать эту дверь, — сказала она. — Я хочу немного поговорить с вами.

Фурунео помедлил, потом спросил:

— О чем вы хотите со мной поговорить?

— О вашем будущем, — сказала Эбнис.

Фурунео посмотрел ей в глаза. Пустота, царящая в них, оттолкнула его. Эта женщина была одержимой.

— О моем будущем? — переспросил он.

— Будет ли у вас вообще будущее или нет.

— Ваши угрозы не могут на меня повлиять, — сказал Фурунео.

— Чео сказал мне, — продолжала она, — что вы будете полезны для нашего проекта.

Не в силах обосновать свое убеждение, Фурунео понял, что это была ложь. Смешно, как она сама себя выдала. Ее губы дрожали, когда она произносила это имя — Чео.

— Кто такой Чео? — спросил он.

— В настоящий момент это неважно.

— Что это за проект?

— Выживание.

— Великолепно, — сказал он. — Что еще новенького? — Он спросил себя, что она будет делать, когда он достанет камеру и начнет съемку.

— Мак-Кея ко мне послала Фанни Мей? — спросила она. Фурунео видел, что ответ на этот вопрос был для нее очень важен. Мак-Кей, похоже, уже начал действовать.

— Вы видели Мак-Кея? — спросил он.

— Я отказываюсь отвечать на вопросы о Мак-Кее, — ответила она.

«Абсурдный ответ», — подумал Фурунео.

Эбнис смотрела на него, поджав губы.

— Вы женаты, Алихино Фурунео? — спросила она.

Он наморщил лоб. Вероятно, у нее есть свои соображения. Какова ее цель?

— Моя жена мертва, — сказал он.

— Как печально, — пробормотала она.

— Думаю, я прав, — сердито сказал он. — Нельзя жить только прошлым.

— О, тут вы можете ошибаться, — сказала она.

— На что вы рассчитываете, Эбнис?

— Вам уже шестьдесят семь лет, не так ли?

— Зачем спрашиваете, если знаете?

— Вы еще не стары, — сказала она. — Вы выглядите намного моложе. Я могу поспорить, что вы настоящий мужчина, не чурающийся всех радостей жизни.

Она хочет подкупить его? И что же она может предложить ему? Саму себя? Она была чрезвычайно привлекательной женщиной, однако он находил затруднительным признать это. Ситуация не совпадала с ее поведением.

— Скажите, наконец, чего вы хотите? — грубо спросил Фурунео. Он удивился, что, несмотря на жару, его знобит.

— Фанни Мей, покажи ему, — сказала Эбнис.

Туманная труба прыжковой двери замерцала, закрылась и открылась снова, но Эбнис в ней больше не было. Фурунео с высоты птичьего полета глядел вниз на залитый солнцем тропиков берег моря. В двадцати метрах от песчаной полосы берега на набегающих волнах океана покачивалась моторная яхта. На ахтердеке, лежа на надувном матрасе, грелась на солнце молодая девушка.

Фурунео замер, не в силах шевельнуться. Девушка подняла голову, посмотрела вниз, на поверхность моря, потом снова опустилась на матрас.

Голос Эбнис донесся сверху, очевидно, из другой прыжковой двери прямо над ним, но он не мог отвести взгляда от сцены, которая так сильно врезалась в его память.

— Она вам знакома? — спросила Эбнис.

— Это Мада, — прошептал он.

— Точно.

— О, Бог мой! — снова прошептал он. — Когда вы это засняли? Это… Это наше свадебное путешествие. И я помню еще один день. Два моих друга и я уплыли от яхты, а она не умела хорошо плавать и осталась на борту.

— Итак, вы не сомневаетесь в подлинности этой сцены?

— Нет, — пробормотал он. — Почему вы уже тогда засылали к нам своих шпионов?

— Не было никаких шпионов. Если хотите — эти шпионы мы сами: вы и я. Это происходит сейчас.

— Невозможно! Это происходило почти сорок лет назад!

— Не кричите так, или она вас услышит!

— Но как она может меня услышать! Она мертва…

— Это происходит сейчас, говорю вам! Фанни Мей?

— В личности Фурунео содержится концепция, что «теперь» — относительное понятие, — сказал калебан. — Предметы на сцене истинны.

Фурунео покачал головой.

— Мы можем забрать ее с яхты и перенести вас обоих в такое место, где Бюро никогда в жизни не найдет вас, — произнесла Эбнис. — Что вы на это ответите, Фурунео?

Фурунео вытер слезы со щек. Он чувствовал запах тропических цветов, который смешивался с соленым запахом океана. Но это должна быть демонстрация старой записи.

— Если это происходит сейчас, то почему же она нас до сих пор не увидела? — спросил он.

— По моему приказу Фанни Мей скрыла нас от ее глаз. Но звуки не замаскируешь. Говорите тише.

— Вы лжете! — прошипел он.

Словно в ответ на это, молодая девушка поднялась, подошла к лееру и стала любоваться цветущими фламбоковыми деревьями. Она напевала песенку, хорошо знакомую Фурунео, но теперь уже позабытую им.

— Я думаю, вы наконец поняли, что я не лгу, — сказала Эбнис. — Это наша тайна, Фурунео. Это наше открытие, сделанное с помощью калебана.

— Но… как можно?..

— Если есть подходящие связи, возможно все, даже открыть прошлое. Из всех калебанов осталась только одна Фанни Мей, чтобы связать нас с прошлым. Ни тапризиот, ни Бюро, никто не сможет настигнуть нас там. Мы можем отправиться туда и освободиться от всего.

— Ловкий трюк, — сказал он.

— Вы же сами видите, что это не так. Вы чувствуете запах цветов и моря?

— Но зачем… Чем вы хотите?

— Вашей поддержки в небольшом дельце, Фурунео.

— Каком?

— Мы опасаемся, что кто-то наткнется на нашу тайну, прежде чем мы будем готовы. Но если здесь будет кто-то, пользующийся доверием Бюро, и передаст им фальшивую информацию…

— Что за фальшивая информация?

— Что тут больше не происходит никаких бичеваний, что Фанни Мей счастлива, что…

— Почему это должен буду сделать именно я?

— Когда Фанни Мей достигнет своего… окончательного исчезновения, мы будем далеко и в безопасном месте. Я, вы и ваша любимая женщина. Это так, Фанни Мей?

— Констатация верна, — ответил калебан.

Фурунео уставился на прыжковую дверь. Мада! Она была там, перед его глазами. Она больше не напевала, а втирала в тело крем против загара. Что-то до боли стеснило грудь Фурунео. Если калебан еще немного приблизит свою прыжковую дверь, он сможет протянутой рукой коснуться Мады. Прошлого!

— Я… где-то там, внизу? — спросил он.

— Да, — ответила Эбнис.

— И я вернусь обратно на яхту?

— Вы сделаете то же, что и раньше.

— И что я там найду?

— Что вашей невесты там нет. Она исчезла.

— Но…

— Вы подумаете, что она утонула или убита в джунглях дикими зверями. Может быть, она пошла поплавать и…

— Она проживет после этого еще тридцать один год, — прошептал Фурунео.

— И у вас будет еще тридцать один год, — сказала Эбнис.

— Я… я буду уже не тот. Она станет…

— Ваша невеста узнает вас.

«В самом деле? — подумал он. — Может быть, да. Да, она его узнает. Может быть, она даже поймет необходимость такого решения». Но он все яснее видел, что она ему не простит этого. Никогда. Ведь это же Мада.

— Благодаря вмешательству наших лучших врачей она не умрет еще тридцать один год, — сказала Эбнис.

Фурунео кивнул, но этот жест предназначался только ему самому.

Она не простила бы ему так же, как не смог бы простить ей молодой человек, вернувшись к пустой яхте. И этот юноша не умер.

«Я сам не смог бы простить, — думал он. — Юноша, которым был я, никогда не смог бы простить все эти потерянные прекрасные годы».

— Если вы опасаетесь, — сказала Эбнис, — что ваше вмешательство в прошлое изменит Вселенную или ход истории, можете не беспокоиться. Этого не произойдет. Вы измените только одну изолированную ситуацию, не более. Новая ситуация займет место старой, а все остальное останется таким, каким было.

— Понимаю.

— Вы согласны на мое предложение? — спросила Эбнис.

— Что?

— Сказать Фанни Мей, чтобы она доставила вашу невесту к вам?

— К чему хлопоты? — сказал он. — Я не могу на это согласиться.

— Вы шутите?

Он обернулся и взглянул на нее. Она говорила из маленькой прыжковой двери у него над головой. В отверстии было видно только ее лицо.

— Я не шучу. Вы мне ничего не предлагали.

— Но это же на самом деле! Все, что я вам сказала — правда!

— Вы наивны, — сказал Фурунео, — если не смогли увидеть разницы между тем, что предлагаете, и там, что уже было у нас с Мадой. Я сожалею…

Что-то яростно схватило его за горло, и начав душить, оборвало его слова. Он почувствовал, как голова преодолевает сопротивление прыжковой двери. Когда шея оказалась на створе двери, та закрылась. Его тело упало назад, в шар калебана.

— Ты идиотка, Млисс! — с яростью воскликнул Чео. — Ты слабоумная дура! Если бы я своевременно не вернулся!..

— Ты его убил! — задыхаясь, проговорила она, отступая от окровавленной головы, лежащей на полу се жилой комнаты. — Ты его убил! И именно тогда, когда я уже почти достигла…

— Когда ты уже почти все уничтожила! — буркнул Чео. Он придвинул свое лицо шрамом к ее лицу. — Что теперь его люди будут делать с этим безголовым телом, а?

— Но он уже…

— Он уже был готов вызвать помощников и рассказать им все, что ты успела выболтать!

— Я не потерплю, чтобы ты так со мной говорил!

— Когда моя голова ложится на плаху, я говорю с тобой так, как считаю необходимым!

— Ты заставил его страдать! — жалобно сказала она.

— Он вообще ничего не почувствовал. Не жалей таких как он!

— Как ты можешь так говорить? — она отпрянула от пан спехи.

— Ты все время ревешь. Ты не можешь без сожаления смотреть на других, — прогромыхал он. — Но на самом деле ты поступаешь с ними еще более безжалостно. Ты знаешь, что Фурунео не принял твоего наивного предложения, но оно сильно мучило его. Ты продемонстрировала ему то, что он безвозвратно потерян. Это ты не называешь страданием?

— Послушай, Чео, если ты…

— Он страдал до того мгновения, когда я положил его страданиям конец, — сказал пан спехи. — Ты знаешь это!

— Перестань! — прокричала она. — Я не делала этого! Он не страдал!

— Он страдал, и ты знаешь это! Ты знала это все время.

Она бросилась на Чео, молотя его кулаками по груди.

— Ты лжешь! Ты лжешь!

Он схватил ее за запястья и заставил опуститься на колени. Она склонила голову. Слезы бежали по ее щекам.

— Лжешь, лжешь, лжешь! — рыдала она.

Он сказал ей нежным и успокаивающим тоном:

— Послушай меня, Млисс. Мы не знаем, как долго еще выдержит калебан. Это было разумно. Время у нас ограничено, есть определенный период, в течение которого мы можем использовать прыжковую дверь, и мы должны ее использовать как можно лучше. Ты бессмысленно расточаешь один из этих периодов. Мы не можем допускать таких ошибок, Млисс.

Она опустила глаза.

— Ты знаешь, мне совсем не хочется быть с тобой строгим, Млисс, — продолжал он. — Но мои методы лучше, как ты сама часто мне говорила. Мы должны сохранить нашу безопасность.

Она, не глядя на него, кивнула.

— Теперь перейдем к другому, — сказал он. — Плаути выдумал новую игру.

— Спаси Мак-Кея, — сказала она. — Он может рассказать нам много интересного.

— Нет.

— Чем он может нам повредить? Он может оказаться даже полезен. Я имею в виду, без поддержки Бюро и без других…

— Нет! Да и поздно, наверное. Я уже вызвал паленку… ну, ты понимаешь.

Он отпустил ее запястья.

Эбнис встала. Она тяжело дышала, крылья носа трепетали. Она взглянула сквозь ресницы. Внезапно ее правая нога метнулась вперед и твердым носком туфли ударила Чео по голени.

Он заплясал на месте, схватившись рукой за место ушиба. Несмотря на боль, он улыбнулся.

— Вот видишь, — сказал он, — тебе нравится, когда страдают другие.

В следующий миг она уже бросилась к нему, целуя, бормоча извинения и лаская. Они больше не говорили о новой игре Плаути.

Когда монитор жизни Фурунео сообщил о его смерти, тапризиоты обыскали окрестности шара калебана. Но обнаружили только самого калебана и двоих людей Фурунео, летевших на ранцевых вертолетах. Рассуждение о действиях, мотивах или долге находились вне сферы тапризиотов. Они сообщали только о факте смерти, месте, где произошла эта смерть и лицах, доступных для контакта. Людей Фурунео можно было подвергнуть любому допросу, но калебан — совсем другое дело. Для того, чтобы обсудить, как благоразумнее поступить в сложившейся ситуации было необходимо совещание на высшем уровне Бюро. Смерть Фурунео произошла при чрезвычайно загадочных обстоятельствах — отсутствие головы, непонятные ответы калебана.

Когда Хулук вошел в конференц-зал — после того, как его грубо разбудили и вызвали в Централь — Гайчел Сайкер ударил хватательным пальцем по столу, что доказывало крайнюю степень его возбуждения и было неуместно при обычном поведении лаклака.

— Мы ничего не должны предпринимать, не посоветовавшись с Мак-Кеем, — сказал Сайкер. — Это очень деликатное дело.

Тулук занял свое место и коротко сказал:

— Вы еще не говорили с Мак-Кеем? Фурунео было приказано, чтобы тот связался с калебаном и отдал тому распоряжение…

Больше он ничего не сказал. Объяснения и данные поступали от всех присутствующих одновременно.

Когда Тулук смог продолжить, он спросил:

— Где тело Фурунео?

— Око уже доставлено в лабораторию.

— Полиция подключена?

— Конечно.

— Что-нибудь известка о пропавшей голове?

— Ничего.

— Это, должно быть, результат действия прыжковой двери, — сказал Тулук. — За это дело взялась полиция?

— Об этом не может быть и речи. Этим занимаются наши люди.

Тулук кивнул.

— Тогда я согласен с Сайкером. Мы ничего не будем предпринимать без консультации с Мак-Кеем. Он в этом разбирается лучше, и он все еще наш уполномоченный. Фурунео мертв, а он должен был некоторое время назад отдать распоряжение о возвращении Мак-Кея. Это наша исходная позиция, — он выжидающе взглянул на Бильдуна.

Бильдун, пан спехи, шеф Бюро, сказал только четыре слова:

— Возьмите одного из тапризиотов.

Кто-то метнулся к двери.

— Кто, в конце концов, войдет в контакт с Мак-Кеем? — спросил Бильдун.

— Надеюсь, что я, — ответил Тулук.

— Для вас это будет несложно, — сказал Бильдун. — Сделайте это побыстрее.

Тапризиота ввели в конференц-зал и водрузили на стол. Он сетовал на грубые действия, на то, что его схватили, задев при этом коммуникационные иглы, и не дали времени сконцентрировать энергию. Но как только Бильдун напомнил об условиях договора с Бюро, тапризиот сказал, что готов выполнить заказ. Он расположился перед Тулуком и сказал:

— Данные, время и место.

Тулук сообщил местные координаты.

— Закройте лицо, — приказал тапризиот.

Тулук беспрекословно повиновался.

— Думайте о связи, — сказал тапризиот.

Тулук интенсивно думал о Мак-Кее.

Шло время, но контакта не было. Тулук приоткрыл щелку и посмотрел наружу.

— Закройте лицо! — приказал тапризиот.

Бильдун спросил:

— Что-то не в порядке?

— Тише, — сказал тапризиот. — Ответ придет, когда разрешит калебан.

— Контакт через калебана? — пробормотал Бильдун.

— Иначе не может быть, — сказал тапризиот. — Мак-Кей изолирован от связей с другими существами.

— Мне все равно, как вы с ним свяжетесь, главное — свяжитесь, — сказал Бильдун.

Внезапно по телу Тулука прошли дрожь, лицо его открылось. Он был в трансе.

— Мак-Кей? — спросил он, странно измененным голосом. — Говорит Тулук, — его полуквохчущие, полубормочущие слова были едва слышны собравшимся за столом и в конференц-зале.

Мак-Кей тихо сказал:

— Мак-Кея приблизительно через тридцать секунд не станет, а чтобы этого не произошло, вызовите Фурунео и пусть он прикажет калебану немедленно забрать меня отсюда.

— Что случилось? — спросил Тулук.

— Я закован, и паленка на пути сюда, чтобы убить меня. Я вижу его в свете факелов. Он несет с собой что-то, похожее на топор. Он разрубит меня на куски. Вы знаете, как паленки…

— Я не могу вызвать Фурунео. Он…

— Тогда вызовите калебана!

— Вы же знаете, что калебана вызвать невозможно.

— Сделайте это, вы, идиот!

Тулук прервал контакт и обратился к тапризиоту с просьбой. Это было бессмысленно. Все известные данные свидетельствовали, что тапризиоты не могли посредничать при таких контактах.

Остальные присутствующие заметили, что бормотание и квохтанье врайвера в трансе прекратилось, потом снова возобновилось, потом опять смолкло. Бильдун в нетерпении хотел задать вопрос, но не стал этого делать. Цилиндрическое тело врайвера было таким спокойным и таким неподвижным.

— Вы знаете, — прошептал Сайкер, — я могу поклясться, что тапризиот получил приказ вызвать калебана.

— Это бессмысленно, — сказал Бильдун.

— Тулук в трансе или нет? — спросил Сайкер. — Его поведение мне не нравится.

Все за столом молча замерли. Они знали, что имел в виду Сайкер. Неужели врайвер потерян во время дальней связи? Пропал, исчез в странных измерениях, откуда еще не возвращалось ни одно «я»?

— Есть! — вскричал кто-то.

Собравшиеся за столом испугались, когда Мак-Кей в клубах пыли и в комьях земли возник из ничего. Он плашмя упал на спину в середине стола, едва ли в метре от Бильдуна, который чуть не слетел со стула. Запястья Мак-Кея были ободраны и окровавлены, глаза остекленели, рыжие волосы испачканы и всклокочены.

— Наконец-то, — прошептал Мак-Кей. Он перекатился на край стола и, словно это все объясняло, добавил: — Топор уже опускался.

— Что за топор? — спросил Бильдун, снова прочно усаживаясь на стуле.

— Топор, которым паленка хотел изрубить меня на куски.

— Что?

Мак-Кей сел, выпрямился и осмотрел запястья, потом лодыжки.

— Мак-Кей, объясните, что здесь происходит, — приказал Бильдун.

— Я… ага, ну, помощь чуть было не опоздала, — сказал Мак-Кей. — Почему Фурунео так долго выжидал? Я же сказал, чтобы он ждал только шесть часов, не больше, — он взглянул на Тулука, который сидел в своем откидном кресле тихо и прямо, словно обрубок серой трубы.

— Фурунео мертв, — сказал Бильдун.

— А, проклятье! — пробормотал Мак-Кей. — Как это произошло?

Бильдун немного помедлил, потом спросил:

— Где вы были? Что за история с паленкой и топором?

Мак-Кей, все еще сидя на столе, сделал короткий, но подробный отчет. Казалось, что он говорит с кем-то третьим. В заключение он сказал:

— Я не имею совершенно никакого понятия, где я был.

Сайкер откашлялся и сказал:

— С Тулуком определенно что-то не то.

Все повернулись к врайверу. Тулук все также сидел в кресле, закрыв лицевую щель.

— Он… потерян, — сказал Бильдун хриплым голосом.

— Тулук установил контакт с калебаном, — сказал Мак-Кей. — Я велел ему. Это была единственная возможность спасти меня после того, как Фурунео потерял возможность сделать это, — он вытер лоб. Руки его дрожали.

Когда паленка занес над ним топор, Мак-Кей уже распростился с жизнью. Он знал, что наступили последние мгновения. И у него оставалось ощущение, что ка самом деле он еще не вернулся, а делает нетерпеливые жесты и произносит слова какое-то существо, которое овладело ем телом. В тот момент, когда он уже поверил в свою смерть, он понял, что есть бесчисленное множество вещей, о которых ему хотелось узнать, и событий, которые ему хотелось пережить. Это помещение и его обязанности агента Бюро не относились к его желаниям. Но все же он продолжал жить и работать в Бюро. Это была тянущаяся десятилетиями рутина.

Мак-Кей, охая, поднялся и подошел к тапризиоту.

— Мы можем вернуть сюда Тулука?

— Ахзида дай-дай, — сказал тапризиот. — Кого вы хотите вызвать?

— Тулука же, вы, беглец с лесопильни! — проревел Мак-Кей и указал на неподвижную фигуру врайвера. — Вы можете установить с ним контакт?

— Он склеился с калебаном, — сказал тапризиот.

— Что ты имеешь в виду под словом «склеился»? — спросил Мак-Кей.

— Продолжайте, — предложил тапризиот.

— Вы не можете его вызвать? — спросил Мак-Кей.

— Сначала нужно определить, потом уже вызвать, — ответил тапризиот.

— Посмотрите, Мак-Кей! — произнес Сайкер.

Мак-Кей обернулся.

Лицевая щель Тулука зашевелилась. Маленькая клешня на одном из щупальцев высунулась наружу, потом опять исчезла. Потом лицо Тулука открылось целиком и он сказал:

— Захватывающе!

— Тулук! — воскликнул Мак-Кей.

Глаза врайвера открылись и уставились на него.

— Да? — и чуть погодя: — А, Мак-Кей. Вы с этим справились.

— Что с вами было? — спросил Мак-Кей.

— Это трудно объяснить, — ответил врайвер.

— Хотя бы попытайтесь.

— Я был введен в курс дела, — пробормотал Тулук. — Это что-то связанное с планетными союзами, взаимодействующими друг с другом через огромное пространство. С этим взаимодействием связана какая-то проблема, может быть, даже разрушение звездных скоплений. И все это — контакт с калебаном… мне не хватает подходящих слов.

— Вы сами понимаете, что с вами произошло?

— Я думаю, да. Вы знаете, я не имею никакого понятия о том, где я был.

Мак-Кей озадаченно уставился на него.

— Что?

— Я жил в месте — ага — населенном минонимическими жителями.

— О чем вы говорите? — спросил Мак-Кей.

— Я, во время моей связи с вами, фактически был в контакте с калебаном, — сказал Тулук. — Это очень странное существо, могу вам сказать. Мне понравилось, что мой вызов прошел через булавочное отверстие в черном занавесе, и этим булавочным отверстием и был калебан. Тоже, конечно, на мой взгляд.

— Вы понимаете, Мак-Кей? — спросил Бильдун.

— Мне кажется, он говорит как калебан, — ответил Мак-Кей. Он почувствовал, что почти смог понять, что хотел сказать Тулук. Значение всего этого находилось на грани его понимания.

— Как вам удалось установить контакт с калебаном? — спросил он. — До сих пор считалось, что это невозможно.

— Частично дело, может быть, в том, что калебан посредничал во время моей связи с вами, — сказал Тулук. — Я… это был… — он на мгновение закрыл глаза, потом продолжил. — Представьте себе две паутины. Представьте себе определенную согласованность между ними… как прикус.

— Как прикус зубов? — спросил Мак-Кей.

— Может быть. Во всяком случае, необходимость такого согласования является условием для контакта нужной формы связи.

— Что это, к дьяволу, за связи и в каком смысле? — спросил Мак-Кей.

— Теперь я пойду? — спросил тапризиот.

— Да, — сказал Мак-Кей. — Мы забыли о вас. Унесите его.

Подошли два охранника и увели тапризиота.

— Тулук, что это за связи? — спросил Мак-Кей.

— Мммм, — произнес Тулук. — Можете вы себе представить, что искусственность может совершенствоваться до того момента, когда она практически неотличима от первоначальной реальности?

— Что здесь общего со всеми связями такого вида?

— Именно в этот момент проявляется единственная отличительная черта этих связей, — объяснил Тулук.

— Да? — сказал Мак-Кей.

— Посмотрите на меня, — сказал Тулук.

— Смотрю.

— Представьте себе, что вы взяли контейнер, полный синтетического мяса, и изготовили из этого мяса точный дубликат моей персоны. Точнейший дубликат. До последней цепочки ДНК, РНК и комбинации генов в каждой отдельной клетке тела. Этот дубликат снабжается всеми моими воспоминаниями и моей манерой поведения. Задайте ему вопрос, и он, по-моему, ответит так же, как ответил бы я. Ближайшие друзья не смогут определить, где я, а где мой дубликат.

— И что же из этого следует? — спросил Мак-Кей.

— Будет ли какая-нибудь разница между нами? — к свою очередь спросил Тулук.

— Но вы же сказали…

— Есть одно различие, не так ли?

— Может быть, элемент времени?

— Нечто большее, — сказал Тулук. — Нужно знать, что один из них — дубликат. Синтетический Тулук будет серийной цепочкой протеинов. Я же выращен из плоти, которая до последней клетки была создана для исполнения своей функции как живого существа. Разница заключается в связях.

— Мак-Кей, вы понимаете эту чепуху? — поинтересовался Бильдун.

Мак-Кей сглотнул. Он начинал понимать, что хотел сказать Тулук.

— Вы думаете, что калебан видит только эту… эту утонченную разницу?

— спросил он.

— И ничего больше, — ответил Тулук.

— Тогда он видит нас не как фигуры или измерения или…

— Нечто вроде протяженности во времени, так как мы понимаем время, — сказал Тулук. — Для него мы, может быть, ничто иное, как модуляция неизменных волн пространства. Для него время как бы выдавливается из тюбика. Оно не больше, чем линии, которые перекрещиваются в нашем сознании.

— О-о-ох! — выдохнул Мак-Кей.

— Я не вижу, каким образом это мажет помочь нам, — сказал Бильдун. — Наша глазная задача — разыскать Эбнис. Вы, Мак-Кей, имеете представление о том, куда забросил вас калебан?

— У меня в памяти запечатлелось, как я лежу на полу, привязанный к колышкам, — ответил Мак-Кей. — Прежде, чем я уйду, мы должны сделать запись моих воспоминаний и дать компьютеру для проверки узор звезд на небе этой планеты.

— Предположим, что узор звезд имеется в памяти компьютера, — сказал Бильдун.

— Кто теперь охраняет калебана после того, как убили Фурунео? — спросил Мак-Кей.

— Двое наших людей внутри шара и четверо снаружи, — ответил Бильдун.

Мак-Кей вздохнул.

— Тогда, боюсь, для меня вы сможете сделать только одно: вы отзовете охранников, или я это должен сделать сам?

— Один момент, — сказал Бильдун. — Я знаю, что вы должны вернуться в этот шар, но…

— Один, — сказал Мак-Кей.

— Почему?

— Юридически будет правильно, если я перед свидетелями потребую обратно голову Фурунео, — сказал Мак-Кей. — Я также попробую вызвать калебана на дискуссию. Но самое главное, что она будет искать меня. Я улизнул от нее, и она не знает, сколько или как много я знаю об ее уловках и планах. Она должна быть в ярости и попытается снова поймать меня.

— Итак, вы будете приманкой?

— Я не сказал бы этого, — ответил Мак-Кей. — Но если я снова буду один, она может попытаться сторговаться со мной.

— Она может даже попытаться оторвать вам голову, — пробурчал Бильдун.

— Единственная ваша охрана будет заключаться в том, что один из тапризиотов будет все время наблюдать за вами.

— Мак-Кей станет беспомощной жертвой, если он войдет в транс, находясь в шаре калебана, — сказал Тулук.

— Ничего опасного, если контакт через тапризиота будет длиться пять или десять секунд, а по мере надобности и до одной минуты. По продолжительности это будет как повторяющийся звонок телефона, не больше. Но пока я не позову на помощь, тапризиот не должен отвлекать меня, — сказал Мак-Кей. — Хорошо?

— Мне это не нравится, — сказал Сайкер. — Что если…

— Вы думаете, что Эбнис и ее помощники будут говорить со мной открыто, если увидят в шаре столько охранников? — спросил Мак-Кей.

— Верно, — сказал Тулук. — Мы должны позволить контакт между Эбнис и Мак-Кеем, если хотим ее найти.

— Хороший аргумент, — сказал Мак-Кей. — Только через контакт с ней можно определить ее местопребывание. Шар калебана — прочная позиция на Сердечности. С другой стороны, местоположение этой планеты известно. В момент непосредственного контакта шар укажет местоположение в пространстве — линию наименьшего сопротивления контакту. Дальнейший контакт укажет на признаки, по которым…

— Где нужно искать Эбнис, — добавил Бильдун. — Предположим, вы верно поняли ситуацию.

— Мы должны попытаться установить связи через открытое пространство, — объяснил Тулук. — Между точками контакта не должно быть ни больших звездных масс, ни водородных облаков…

— Я достаточно знаю теорию, чтобы представить себе, что она может сделать с Мак-Кеем. Ей потребуется не больше двух секунд, чтобы сделать прыжковую дверь над его головой, а потом… — Он чиркнул указательным пальцем по горлу.

— Тогда позаботьтесь о том, чтобы тапризиоты установили со мной контакт в эти две секунды, — сказал Мак-Кей.

— А что вы будете делать, если Эбнис не станет с вами говорить? — спросил Бильдун.

— Тогда мы будем действоватькак саботажники, — ответил Мак-Кей.

«Непредубежденный наблюдатель, который находился бы внутри шара калебана, не смог бы отрицать некоторого уюта», — подумал Мак-Кей. Здесь было жарко, но эта жара необходима его жителю. Существовали разные существа, некоторые из них жили в зонах с жарким климатом. Гигантский «половник», в котором в настоящее время находился калебан, можно было сравнить с удобной постелью. Потолок был низок, но низкорослый человек, каким был Мак-Кей, мог стоять выпрямившись, не втягивая голову в плечи. Красноватый свет был не более странным, чем любой другой, и был приятен для глаз только что проснувшегося человека. И настил пола был мягким, как мех. Правда, Мак-Кей на мгновение почувствовал запах освежающих и дезинфицирующих средств, который появился в воздухе.

Мак-Кей сидел спиной к стене, все время прихлебывая из кружки с холодной водой, которую захватил с собой. Через две секунды после того, как он проснулся, он почувствовал сигнал тапризиота — слабое жужжание, сопровождаемое подергиванием в голове. Это было очень похоже на слабый удар электрического тока. Он начал уже привыкать к этому.

— Тапризиоты посылают вам свои сообщения через пространство таким же образом, как это делают калебаны? — спросил он. — Я имею в виду, видят ли они это сообщение?

— Тапризиоты очень слабы, — ответил калебан. — Тапризиоты не обладают энергией калебанов. Собственной энергией калебанов. Собственной энергией, вы понимаете?

— Не знаю. Может быть, понимаю.

— Тапризиоты видят очень слабо, очень слабо, очень коротко, — сказал калебан. — Иногда тапризиоты просят о… об усилении? Калебан дает усиление. Тапризиоты платят, мы платим, вы платите. Все платят энергией. Вы называете потребность в энергии голодом, не так ли?

— Верно, — сказал Мак-Кей. — Но как…

Толстая рука паленки, держащая бич, просунулась в отверстие за «половником». Бич щелкнул, вызвав в красноватой полутьме фонтан зеленых искр. Рука с бичом убралась прежде, чем Мак-Кей успел среагировать.

— Фанни Мей? — прошептал он. — Вы все еще здесь?

Молчание. Потом:

— Вы называете это неожиданностью. Внезапность этого удара бичом.

Мак-Кей медленно выдохнул. Он отметил время происшедшего и сообщил об этом по радио людям Фурунео в местном отделении Бюро, чтобы они там установили координаты.

— Можете вы еще раз попытаться локализовать планету Эбнис? — спросил он у калебана.

— Договор запрещает это.

— И вы должны уважать договор, так? До самой смерти, если это будет нужно?

— Уважать до окончательного исчезновения, да.

— И это произойдет довольно скоро, не так ли?

— Позиция окончательного исчезновения будет видна всем, — сказал калебан. — Может быть, это понятие можно будет отождествить с чем-нибудь.

Снова высунулась рука с бичом, вызвав в воздухе фонтан зеленых искр, и так же быстро втянулась обратно.

Мак-Кей прыгнул вперед и остановился возле «половника». Поздно. Он никогда не отваживался так близко подойти к калебану. Жара здесь была еще сильнее, и он почувствовал, как зудит рука. Рой искр не оставлял после себя ничего. Мак-Кей чувствовал вблизи «половника» возрастающее беспокойство — признак силы. Ладони стали мокрыми. «Чего я опасаюсь?» — смущенно думал он.

— Эти два нападения последовали очень быстро друг за другом, — ошарашенно сказал он.

— Соседство позиций заметно, — сказал калебан. — Следующая позиция очень удалена.

— Следующее бичевание будет для вас последним?

— Эта персона не знает этого, — ответил калебан. — Ваше присутствие снижает интенсивность бичевания. Вы… отражаете?

— Я позабочусь об этом, — сказал Мак-Кей. — Я хочу узнать, почему ваш конец означает конец для всех остальных разумных существ?

— Вы сами транспортировали свое «я» с помощью зейе, — сказал калебан.

— Это же делает каждый!

— Зачем? Вы можете дать этому объяснение?

— Это идеальный способ личного перемещения по всей Вселенной. Каждая планета имеет специализацию — есть планеты-санатории, планеты для занятия зимними видами спорта, планеты обучения, планеты-университеты, планеты для стариков, планеты для молодоженов — само Бюро Саботажа имеет в своем распоряжении чуть ли не целую планету. Есть очень мало разумных существ, которые не пользовались никогда этой транспортной системой, очень мало. Насколько я знаю, только очень малый процент населения никогда не пользовался зейе-системой.

— Верно. Такое использование создает связи, Мак-Кей. Вы должны это понять. Эти связи должны распасться с моим окончательным исчезновением. Распад связей вызовет окончательное исчезновение всех, кто пользовался зейе-дверьми.

— Хотя вы это и утверждаете, но я еще не понимаю.

— Это произойдет потому, Мак-Кей, что наше общество калебанов выбрало… координатора. Понятие неточно. Может быть, обслуживающего. Нет, тоже не точно. Ах! Мое «я». Я — зейе!

Мак-Кей пошатнулся от нахлынувшей на него волны такой сильной печали, что едва мог устоять. Слезы хлынули из глаз, рыдания душили его. Печаль! Его тело реагировало на это, но эмоции не выходили изнутри, а затопляли его снаружи.

Эмоция печали медленно отхлынула.

Мак-Кей глубоко вздохнул. Он все еще дрожал от воздействия эмоции. Он понял, что она исходила от калебана и, как волна тепла, наполнила это помещение и захлестнула все сенсорные окончания.

Печаль.

Несомненно, чувство ответственности за все эти предстоящие случаи смерти и сумасшествия.

«Я сам — зейе!»

Что, во имя Вселенной, имел он в виду, делая это странное заявление? Мак-Кей думал о переходах и прыжковых дверях. Связи? Может бить, нити? Каждое разумное существо, пользовавшееся зейе-эффектом, через прыжковую дверь было связано с калебаном своей собственной нитью? Что это было? И каждый следующий проходил через руки калебана? И так все время. И когда калебан прекратит свое существование, нити порвутся. Все умрут.

— Почему вы никогда не предупреждали об том, когда предлагали нам зейе-эффект? — спросил он.

— Предупреждать?

— Да! Вы предложили нам…

— Я ничего не предлагал. Калебан объясняет эффект. Мыслящие существа вашего уровня выказывают большую радость. Вы предлагаете в обмен плату.

— Вы должны были нас предупредить.

— Зачем?

— Ну, вы и вам подобные живут вечно, так?

— Для всех… достаточно долго. Бесконечность.

— Но не для индивидуумов, а для видов.

— Виды мыслящих существ, они стараются жить вечно?

— Конечно.

— Почему?

— Разве это не сокровенное желание каждого?

— А как с другими видами, которым ваш вид уступит место? Вы верите в эволюцию?

— Эволюция? — эхом откликнулся Мак-Кей. — Какое это имеет значение?

— У всех живых есть тот день, когда они должны будут уйти, — сказал калебан. — День — верное понятие? День, единица времени, определенная длительность существования, вы понимаете?

Мак-Кей задвигался, но не произнес ни слова.

— Протяженность времени существования, — сказал калебан. — Верно?

— Но что дает вам право нас… кончать? — спросил Мак-Кей.

— Я не присваивал себе это право, — сказал калебан, — предоставлять условия для пригодных связей и тянуть за собой других моих товарищей по зейе-контролю, прежде чем я сам достигну окончательною исчезновения. Необычные обстоятельства не допускают такого разрешения. Млисс Эбнис и… ее спутники укорачивают ваши линии. Другие калебаны уже ушли.

— Понимаю, — сказал Мак-Кей. — Вы идете, пока у вас есть время.

— Время… да, ваша необратимая линия. Сравнение дает подходящую концепцию. Недостаточно точную, но приемлемую.

— И вы последний калебан на нашем… уровне?

— Мое «я» единственное, — сказал калебан. — Конечная точка времени, да. Я подтверждаю описание.

— Нет никакой возможности спасти нас? — спросил Мак-Кей.

— Спасти? А… избежать? Да, избежать окончательного исчезновения. Вы предлагаете это?

— Я спрашиваю, имеется ли возможность избежать этого? Избежать того, что случилось с вашими товарищами по виду.

— Возможности существуют, но результат для вашего уровня останется тем же.

— Вы можете спастись, но мы все равно погибнем, так?

— У вас нет понятия о чести? — спросил калебан. — Сам я спасусь, но потеряю честь.

— Я отлично это понимаю, — проворчал Мак-Кей. — Когда произойдет следующее бичевание?

— Вы ищите позицию линейного перерыва, да? Это тронуло меня, но моей персоне дано задуматься, что другие виды других измерений тоже могут нуждаться в этом. Итак, мы пойдем на прекращение существования, не так ли?

Так как Мак-Кей не ответил, калебан сказал:

— Мак-Кей, вы поняли смысл сказанного?

Чео наблюдал за заходом солнца на море. «Это великолепно, — подумал он, — что в мире есть такое море». Из башни, которую Эбнис возвела в этом городе с низкими строениями, открывался вид на морское побережье и Середину горной цепи.

Ровный ветер дул ему в лицо, играл светлыми волосами. Он был одет в синие брюки и светло-серую рубашку-сетку. Одежда придавала ему гуманоидную внешность с тонким акцентом, но тут и там на его теле подчеркивала странные выпуклости и нечеловеческие выступы мускулов.

Веселая улыбка тронула его губы, пока он наблюдал за кишащими внизу, подобно насекомым, толпами на улицах. Одновременно его фасетчатые глаза видели небо, по которому в солнечном закате протянулись побледневшие линии облаков, над морем, по ту сторону города, над нависшей балюстрадой.

Он бросил взгляд на хронометр, который дала ему Млисс. Это была смешная тикающая вещица, но она точно показывала время солнечного заката.

Часы навели его на мысль о Мак-Кее. Как агент нашел эту планету? И потом, когда он нашел ее, как он добрался до деревни? В настоящий момент Мак-Кей сидел в шаре калебана, очевидно, в качестве заложника.

Зачем?

Противоречивые эмоции, захлестывающие Чео, не доставляли ему никакого удовольствия. Он нарушил основной закон пан спехи. Он взял себе все эго, предоставив своим партнерам безмозглое существование. В институте космической хирургии ему удалили орган, который возвышает пан спехи над всеми расами Вселенной. Хирургическое вмешательство оставило шрам на лбу и глубокий след в душе, но он никогда не думал, что будет так доволен результатами операции.

Никто и ничто не могло теперь повлиять на его «эго».

Конечно, теперь он был одинок, однако это была наименьшая цена, и этой ценой было то, что в конце его цикла существования ждала смерть, и это объединяло его со всеми другими формами жизни во Вселенной.

А Млисс помогала ему найти безопасное место, где его не сможет отыскать ни один пан спеху.

Эбнис вышла на обзорную террасу позади него. Уши, такие же чувственные, как и глаза, различили отзвук эмоций в ее шагах — скука, озабоченность, страх, который в последнее время постоянно угнетал ее.

Чао оглянулся.

Он видел, что она побывала у косметологов. Волосы, теперь уже красные, обрамляли ее миловидное лицо. Она бросилась на одну из кушеток и вытянула ноги.

— Эти косметологи! — сердито сказала она. — Они хотят вернуться домой!

— Оставь их, — сказал он.

— Но где мне найти других?

— Да, это, конечно, проблема, не так ли?

— Ты смеешься надо мной, Чео. Не делай этого.

— Тогда скажи им, что они не должны уезжать.

— Я уже сделала это.

— Ты сказала им почему?

— Конечно нет! Что за вопрос?

— Ты говорила с ними так же, как с Фурунео.

— Я прочитала им лекцию. Где мой адвокат?

— Уже ушел.

— Но я хотела с ним еще кое о чем посоветоваться!

— Ты не можешь подождать?

— Ты же знаешь, что он нам еще нужен. Почему ты позволил ему уйти?

— Оставь, Млисс. Это не так и важно. Не обременяй себя лишним свидетелем.

— Наша версия состоит в том, что виноват калебан, и никто не сможет доказать обратное, — сказала Эбнис. — Но я эту сторону дела могу взять в свои руки до тех пор, пока кто-нибудь что-то не выяснит.

Чео вздохнул.

— Как хочешь. Но мне не дает покоя то, что ты не можешь спать спокойно. Бюро Саботажа поручило калебану потребовать от нас выдачи головы Фурунео.

— Его… — она побледнела. — Но откуда они знают, что мы…

— При сложившихся обстоятельствах это был естественный маневр.

— Ты дал им какой-нибудь ответ?

— Я сказал нашим людям, что они должны объяснить, что калебан закрыл прыжковую дверь именно тогда, когда Фурунео направился в ее отверстие.

— Но ведь они знают, что монополия на использование этой прыжковой двери принадлежит нам, — сказала она.

— Все не так плохо. Калебан транспортировал Мак-Кея и его друзей, — сказал Чео. — Это доказывает, что мы не обладаем такой монополией. Одновременно это дает прекрасную возможность использовать тактику умалчивания и затягивания. Калебан отправит голову куда-нибудь, и мы не будем знать, куда. Я ему, конечно, сказал, что он должен отвергать их требования.

— Но если они допросят калебана?

— Тогда, очень вероятно, они получат весьма путаные ответы. И того, что они получат, будет недостаточно, чтобы нас найти.

— С твоей стороны это очень умно, Чео.

— Но не прибавляет мне желания остаться с тобой.

— Зато мне прибавляет, — сказала она, улыбаясь.

После труднейших переговоров Мак-Кею удалось уговорить калебана открыть входную дверь в шар. Теперь он сидел в потоке холодного свежего воздуха; вдобавок одна из групп охранников снаружи могла поддерживать с ним прямой контакт. Он надеялся, что Эбнис клюнет на приманку. Новая стратегия казалась бесспорной.

Яркий свет солнца проникал в отверстие в шаре калебана. Мак-Кей подставил руку лучу солнца, ощутив его тепло. Он знал, что пока двигается, он представляет собой плохую мишень, да и присутствие охранников делало нападение маловероятным. За ночь он с охранниками предотвратили еще пять бичеваний; и теперь в лаборатории Тулука находилось уже шесть рук паленков с бичами. Может быть, Эбнис поняла, что калебана не так легко убить, как она надеялась. Ее стратегия теперь, похоже, нуждалась в коррекции.

Мак-Кей устал и был раздражен. Он все время вынужден был принимать возбуждающие средства. Его раздражение выражалось в том, что он, как зверь в клетке, бродил в шаре калебана. Если Эбнис хочет его убить, она попытается сделать это. Смерть Фурунео — подтверждение тому.

Мак-Кей чувствовал смесь гнева и сострадания, думая о смерти Фурунео. В этом агенте было что-то добродушное и надежное, располагающее к доверию. И он нашел здесь печальный и бессмысленный конец, совсем один, запертый в ловушке. Его поиски Эбнис не продвинули дела вперед, а только подняли конфликт до уровня неприкрытого насилия. Это означало неопределенность и причиняло вред одной-единственной жизни — а вместе с ней стали уязвимыми и все остальные жизни.

Он почувствовал волну ярости, направленную против Эбнис. Это же бессмысленно!

Он поборол нервную дрожь. Через отверстие он мог видеть лавовый блок, на котором покоился шар калебана, и торчавшие за ним скалы. Большинство из них были замшелыми, покрытыми водорослями. Теперь, в отлив, они привлекали тучи насекомых. В соленом воздухе смешивались запахи гнили и тины.

— Может быть, вы мне сможете сказать, — обратился он через плечо к калебану, — находится ли Эбнис где-нибудь поблизости или остается на своей планете. Это не должно противоречить вашему договору.

— Это поможет вам найти Эбнис?

— Не знаю.

— Эбнис заняла относительно постоянную позицию на определенной планете.

— Но при всех наших измерениях и подсчетах мы не можем найти единственно правильное направление, не можем обнаружить источник, из которого она совершает нападения на вас.

— Вы не можете видеть связи, — сказал калебан.

Мак-Кей вздохнул и встал, чтобы выглянуть наружу. В этот момент в воздухе мелькнула серебристо-белая петля и упала на то место, где он только что стоял. В ту же секунду он обернулся и увидел, как петля мгновенно втянулась назад, в маленькую трубу прыжковой двери.

— Эбнис, это вы? — крикнул он.

Он не получил никакого ответа, а прыжковая дверь щелкнула и исчезла.

Охранники снаружи устремились к входному отверстию.

— Все в порядке, Мак-Кей? — крикнул один из них.

Мак-Кей махнул им рукой, вытащил из кармашка излучатель и слегка сжал его в руке.

— Фанни Мей, — сказал он, — вы помогаете ей найти меня и убить, как она это сделала с Фурунео?

— Наблюдающая личность, — ответил калебан. — Поскольку Фурунео перестал существовать, намерения наблюдающего неизвестны.

— Вы выдели, что здесь произошло? — спросил Мак-Кей.

— Эта личность с помощью зейе-контроля получает сведения о возрастающей активности других индивидуумов. Активность возрастает.

Мак-Кей потер левой рукой шею. Он спросил себя, сможет ли использовать свое оружие достаточно быстро, чтобы на лету срезать брошенную петлю.

— Это тот способ, с помощью которого она захватила Фурунео? — спросил он. — Она набросила ему на шею петлю и втянула в зейе-дверь?

— Прерывистость удаляет личность из существования, — сказал калебан.

Мак-Кей пожал плечами и сдался. Это был один из тех ответов, которые он получал, когда спрашивал калебана о смерти Фурунео. Но они должны разрешить эту проблему. Он раздраженно покачал головой, когда получил вызов от тапризиота, но не прервал контакт. Это был Сайкер. Лаклак принял эмоцию беспокойств Мак-Кея и решил подключиться.

— Нет! — в ярости вскричал Мак-Кей. Он почувствовал, как его тело застыло в трансе. — Нет, Сайкер! Отключитесь!

— Но что случилось, Мак-Кей?

— Отключитесь, вы, идиот, или со мной все будет кончено!

— Хорошо… что с вами все в порядке. Но вы были так…

— Отключитесь!

Сайкер прервал контакт.

Снова почувствовав свое тело, Мак-Кей обнаружил, что болтается в петле, которая, перехватив его дыхание, подтягивает его к маленькой прыжковой двери. Он слышал скребущие и царапающие звуки, доносящиеся из отверстия, его люди звали его, но он не мог ответить. Его легкие готовы били лопнуть, паника захлестывала мозг. Он обнаружил, что во время транса выронил излучать. Он был беспомощен. Руки напрасно царапали петлю.

Кто-то схватил его за плечи и повис. Добавочная тяжесть затянула петлю туже, и Мак-Кей начал терять сознание.

Внезапно он услышал шум движения вверху. Мак-Кей упал на человека, схватившего его, и они вместе покатились по полу.

Охранник освободил его от петли и помог встать на ноги. Затем врайвер поднял камеру прыжковой двери, которая закрылась с треском электрического разряда.

Мак-Кей со стоном хватал воздух. Без помощи охранника он не смог бы стоять.

Постепенно до него дошло, что в шаре калебана находятся еще пять мужчин — два врайвера, один лаклак, один пан спехи и один человек. По меньшей мере трое из них говорили одновременно.

— Хватит! — прокряхтел Мак-Кей. От произнесенных слов заболело горло. Он взял петлю из щупалец врайвера и осмотрел ее. Тросик был сделан из серебристого блестящего материала, не известного Мак-Кею. Си был ровно обрезан излучателем.

Мак-Кей посмотрел на охранника, который делал голографические снимки, и спросил:

— Вы что-нибудь видели?

— Нападение было совершено пан спехи с удаленным эго-органом, — ответил врайвер. — Я сделал хорошие снимки его лица. Попробуем его идентифицировать.

Мак-Кей бросил ему срезанную петлю.

— Отправьте это в лабораторию. Пусть Тулук исследует ее. Не исключено, что этой же петлей был убит и Фурунео. Может быть, на материале петли остались клетки его тела.

— Мак-Кей, — сказал пан спехи, — у нас приказ оставаться здесь, с вами, если на вашу жизнь будет совершено покушение, — он протянул ему излучатель. — Я думаю, эту вещь потеряли вы.

Мак-Кей сердитым жестом убрал оружие. В следующее мгновение он почувствовал взрыв нового транса и замер.

— Отключись! — с яростью выдохнул он. — Проклятье, ты хочешь меня убить?

Но контакт не прервался. Это был Бильдун, и он не был настроен выслушивать проклятия.

— Что там у вас происходит, Мак-Кей?

Мак-Кей объяснил ситуацию.

— Вы теперь окружены охранниками?

— Да.

— Видел ли кто-нибудь нападавшего?

— У нас есть его голограмма. Это был пан спехи с удаленным эго-органом.

Мак-Кей воспринял ужас, охвативший его шефа, потом Бильдун резко сказал:

— Немедленно возвращайтесь в Централь.

— Видите ли, — сказал Мак-Кей. — Я — лучшая приманка, которая у нас есть. У вас есть какие-нибудь основания…

— Назад, немедленно! — оборвал его Бильдун. — Если вы не послушаетесь, я доставлю вас сюда силой.

Мак-Кей уступил. Еще никогда он не видел своего начальника в таком мрачном настроении.

— Что происходит? — спросил он.

— Если вы та приманка, которой вы себя считаете, Мак-Кей, то здесь она так же эффективна, как и там. Если Эбнис охотится за вашей жизнью, она больше не будет столь легкомысленной. Я хочу, чтобы вы были здесь, в окружении еще большей охраны.

— Что-то случилось? — спросил Мак-Кей.

— Он еще спрашивает! Все бичи, доставленные на исследование, исчезли! Лаборатория выглядит так, словно в ней хозяйничало стадо обезьян, а один из ассистентов Тулука мертв! Обезглавлен и… голова исчезла.

— Проклятье, — сказал Мак-Кей. — Иду.

Чео, скрестив ноги, сидел на полу в прихожей своей квартиры. В руках он держал кусок, который остался у него после того, как помощник Мак-Кея обрезал петлю.

Так не повезло! Этот лаклак с излучателем был достаточно быстр. И нет никакого сомнения в том, что врайверу удалось сделать голограмму через отверстие прыжковой двери. Теперь они будут исследовать петлю, задавать вопросы, показывать всем снимки.

Ну, это многого им не даст. Ни один из его друзей или знакомых прошлых лет не сможет его узнать после того, как врачи-косметологи изменили его внешность. Конечно, пропорции носа и глаз остались такими же, но кроме этого…

Чео покачал головой. Нет никаких оснований для беспокойства. Никто не сможет помешать им уничтожить калебана! А после этого все предположения и соображения будут иметь только академический интерес.

Он вздохнул, встал и бросил кусок тросика в угол. Нужно убрать охрану от калебана или калебана от охраны. Но как? Он погладил шрам на лбу, потом прислушался. Что это за шорох позади? Он медленно повернулся, и руки его опустились.

В проеме двери, выходящей в коридор, стояла Млисс Эбнис. Оранжевый свет превратил жемчужины на облегающем тело платье в янтарь. На лице ее боролись ярость и страх, а в глазах был виден лихорадочный блеск, признак больной психики.

— Ты давно здесь? — тихо спросил он.

— А что? — она вошла в комнату и закрыла дверь. — Что ты делаешь?

— Выуживаю, — сказал он.

Она проследила по комнате за его взглядом и увидела в углу бичи. Они были брошены на что-то круглое, поросшее волосами. Под этой кучей на полу виднелось мокрое темное пятно. Она побледнела.

— Что это? — прошептала она.

— Не волнуйся, Млисс, — сказал он.

— Что ты сделал! — прокричала она в истерике.

«Я должен ей сказать, — подумал он. — Я действительно должен ей сказать».

— Я работаю, чтобы спасти наши жизни, — сказал он.

— Ты кого-то убил, не так ли? — прокричала она.

— Он не страдал, — сказал Чео.

— Но ты…

— Что значит одна смерть по сравнению с миллионами, миллиардами, которые мы запланировали? — спросил он. — И ради всех чертей Говахина, можешь ты когда-нибудь не нервничать!

— Чео, я боюсь тебя!

— Успокойся, — сказал он. — У меня есть план, как избавить калебана от охраны. Если это удастся, мы скоро уничтожим его, и тогда дело будет сделано.

Она сглотнула.

— Фанни Мей страдает. Я знаю это.

— Это бессмыслица! — порывисто возразил он. — Ты же сама слышала, что калебан это отрицает. Он не знает, что такое боль. У него даже нет такого понятия!

— Но что если мы ошибаемся? Что если это недоразумение?

Он подошел к ней и сурово взглянул на нее сверху вниз.

— Млисс, ты имеешь представление о том, как мы будем страдать, если наши планы потерпят крах?

У Мак-Кея было такое ощущение, словно каленое его нервное окончание сигнализирует об опасности. Они с Тулуком стояли в лаборатории. Это помещение должно было действовать успокаивающе, но Мак-Кею казалось, что стены куда-то исчезли и он беззащитен против нападения снаружи и брошен на произвол судьбы. Куда бы он ни поворачивался, его спина оказывалась беззащитной и подвергалась опасности. Эбнис и ее друзья делали отчаянные попытки и использовали все средства, и это было доказательством их уязвимости. Но где была их ахиллесова пята? В чем заключалась их слабость?

И где они скрывались?

— Это очень странный материал, — сказал Тулук, поднимаясь из-за стола, где он исследовал серебристый тросик. — В высшей степени достойный внимания.

— Что же в нем странного?

— Он просто не может существовать.

— Но он существует, не так ли?

— Я это вижу, друг мой.

Тулук убрал хватательные клешни и задумчиво почесал правую часть лицевой щеки. Показался оранжевый глаз, повернулся и взглянул на Мак-Кея.

— Вы знаете, — сказал врайвер, — единственная планета, на которой могли выращивать этот материал, прекратила свое существование более тысячи лет назад. Было только одно место, одна комбинация биохимических и энергетических условий…

— Вы ошибаетесь, этот материал здесь, перед нашими глазами.

— Глаза стрелка из лука, — сказал Тулук. — Вы помните историю с Новой?

Мак-Кей склонил голову набок и на время задумался.

— Кажется, да. По-моему, я об этом где-то читал.

— Планета называлась Рап, — продолжил Тулук. — Это кусок волокна с Рапа.

— Кусок волокна с Рапа?

— Вы никогда не слышали об этом?

— Никак не могу вспомнить.

— Да, ну… это местный материал. Изготавливается из вида вьющегося растения с относительно коротким периодом жизни. Интересно, что его единственный стебель не измочаливается, даже если его весь рассечь. Видите? — Тулук рванул отдельное волоконце из обрезанного конца. Оно только чуть отошло, но сейчас же вернулось и прочно переплелось с другими.

— Эти волокна ведут себя по отношению друг к другу с ярко выраженной когерентностью.

— Вы сказали, короткий период жизни?

— Да, волокна с Рапа при самых благоприятных условиях сохраняются не более чем двадцать — двадцать пять лет.

— Но планета…

— Да, тысячу лет тому назад.

И Мак-Кей недоверчиво посмотрел на серебристо поблескивающий тростник.

— Очевидно, эта вещь выросла где-то в другом месте. Может быть, кому-то удалось вырастить волокно с Рапа на какой-то другой планете.

— Может быть, но тогда ему удавалось сохранять это в тайне очень долгое время. Да и какой смысл?

— Мне не нравится то, о чем вы думаете, — сказал Мак-Кей.

— Это самая важная констатация, которую я когда-либо от вас слышал, — сказал Тулук. — Но я знаю, что вы имеете и виду. Вы считаете, что и думаю о путешествиях во времени или…

— Невозможно! — сказал Мак-Кей.

— Я проделал очень интересный математический анализ этой проблемы, — сказал Тулук.

— Путешествия но времени! — фыркнул Мак-Кей. — Бессмыслица!

— Наши привычные формы восприятия, конечно, мешают мыслительному процессу, который необходим для анализа этой проблемы, — сказал Тулук. — Я же освободился от традиционного образа мышления. Посмотрите: мы имеем множество точек-измерений пространства. Эбнис находится на определенной планете, это же относится к калебану. Мы получаем действительные контакты между обеими точками, серию событий.

— И что же?

— Мы должны исходить из того, что эти точки контакта лежат в основе узора.

— Почему? Могут быть произвольные образцы…

— Две специфические планеты, двигающиеся в пространстве, представляют собой единый узор, единую систему, единый ритм. Мы имеем дело с системой, отвергающей общепринятые анализы. Это темпоральный ритм, переводимый в серию точек-ритмов. Он и пространственный и временной.

Мак-Кей сказал:

— Это уже не связано с путешествиями во времени.

— Подождите! Я вижу целое, как систему линейных связей…

— Линии! — сказал Мак-Кей. — Связи!

— Как? Да, верно. Линейные связи, которые движут формами или формой измерений. Мы можем изложить все формы пространства как количество, которое определяет другие качества. Вы следите за моей мыслью?

Мак-Кей неуверенно кивнул.

— Мы рассматриваем данные как серию измерений, которая определяется движущимися точками, причем мы должны помнить, что они тоже определяют пространство между подобными точками. Итак, речь идет о многочлене измерения, если выражаться точнее. И чем же в связи с этим является время? Время — это многочлен измерения. Но мы имеем множество точек-измерений в пространстве и во времени. Итак, у нас есть либо одна постоянная переменная величина, либо множество постоянных переменных величин. И в результате сокращения их количества посредством расчетов, мы увидим, что имеем дело с двумя системами, которые содержат бесконечное множество возможностей.

— И вы обнаружили это? — спросил Мак-Кей.

— Я это обнаружил, — сказал Тулук. — Теперь отсюда следует, что имеются точки контакта нашей проблемы их раздельного существования в течение разных промежутков времени. Итак, Эбнис принимает другое измерение времени как шар калебана. Это неизбежный вывод.

— Это тонкие различия, которые видит калебан, — задумчиво сказал Мак-Кей. — Эти связи, эти нити.

— Паутина, которая связывает многие вселенные, — сказал Тулук. — Смотрите, прыжковые двери калебана дают нам возможность почти мгновенно преодолевать световые годы. Представьте себе огромное количество энергии, которое должно расходоваться на это. И, может быть, что мы видим лишь малую часть того, что находится во власти калебана.

— Мы никогда не должны были признавать зейе-систему, — сказал Мак-Кей. — Нам совершенно достаточно было обычных космических путешествий и все развивающейся техники затормаживания функций организма. Мы должны были оставить калебанам их связи.

— Вы сами не верите в это, Мак-Кей. Конечно, мы должны были предвидеть возможную опасность. Но мы были поражены и ослеплены возможностями, открывшимися перед нами. И это была ошибка.

Мак-Кей поднял левую руку, чтобы почесать голову, и тут почувствовал опасность. Прежде чем он успел среагировать, что-то ударило его по руке и рассекло ее до самой кости. Он обернулся и увидел поднятую для нового удара руку паленки с зажатым в ней клинком. Рука высовывалась из туманной труби прыжковой двери. В отверстии была видна бронированная жабья голова паленки, а рядом — правая часть лица пан спехи: красно-фиолетовый шрам на лбу, смарагдово-зеленые фасетчатые глаза.

Мак-Кей увидел поднятый для удара клинок и понял, что тот ударит прежде, чем его застывшие в шоке мускулы успеют среагировать. Колющая боль в левом виске, удар по голове, раскаленный луч излучателя, вспыхнувший перед его лицом — все перемешалось в одно мгновение.

Он стоял, замерев, неспособный двигаться. Только глаза действовали и отмечали удивление на лице пан спехи, отрезанную руку паленки, упавшую на пол, щелчок сомкнувшейся прыжковой двери. Сердце бешено колотилось. Что-то темное и мокрое бежало по его левой щеке вдоль челюсти. Рука болела, и он видел кровь, капающую с кончиков пальцев.

Потом кто-то оказался рядом и прижал что-то к его щеке. Тулук нагнулся, чтобы поднять клинок из руки паленки…

— Я снова был на волосок от смерти, — сказал Мак-Кей. Потом наступила реакция, и он задрожал всем телом.

Было уже далеко за полдень, когда Мак-Кей вернулся в лабораторию, окруженный охранниками с оружием наизготовку. Он провел два часа в медстанции и еще два часа в юридическом отделе и очень хотел спать. Юристы Бюро напирали на своих коллег, состоявших на службе у Эбнис; был издан приказ, по которому агенты Бюро и криминальная полиция получили разрешение на розыски и конфискацию рассеянного по множеству планет имущества Эбнис. Одновременно против нее было выдвинуто официальное обвинение и начато официальное расследование. Может быть, так и можно было чего-нибудь добиться, но Мак-Кей не верил в это. Все это развертывалось в атмосфере параграфов и символики, которые были так же скользки, как и абстрактны, создавали различные правовые затруднения и открывали многочисленные лазейки.

Петли, мечи, топоры и хватающие прыжковые двери — это были орудия непосредственных конфликтов, которые он смог пережить только благодаря тому, что придерживался такой же безжалостной стратегии. И ничто из того, что он сделал до сих пор, не могло предотвратить катастрофу, угрожавшую всей Вселенной.

Восемь охранников вошли вместе с ним в лабораторию, где Тулук был занят исследованием маленького металлического осколка. Руководитель лаборатории мельком взглянул на вошедшего Мак-Кея и снова согнулся над экраном своего электронного микроскопа.

— Там, на столе, лежит карточка из картотеки, — сказал он, указывая рукой налево. — Прочитайте ее, а я тем временем закончу.

Мак-Кей осмотрелся, увидел исписанную карточку, лежащую на испачканном лабораторном столе, подошел к нему и взял этот кусочек картона. Тулук исписал ее сам, и педантично-аккуратные буквы выдавали преданность врайвера его работе.

«Вещество: сталь на основе железа. В состав входят примеси марганца, углерода, серы, фосфора и кремния, следы никеля, вольфрама, хрома, молибдена и ванадия.

Источник происхождения: соответствует известным маркам стали второго века Земли из политической эпохи Японии (ручное изготовление мечей во времена расцвета эпохи самураев).

Обработка: лезвие и острие двойной закалки, спинка не закалена.

Оценка длины оригинала: сто двадцать один сантиметр.

Рукоятка: кость, обвитая льняным шнуром и лакированная (анализы прилагаются)».

Мак-Кей взглянул на приложенный листок: «Кость из зуба морского млекопитающего, обработанная с употреблением инструментов неизвестного происхождения, но, предположительно, бронзовых».

Анализы льняного шнура были интересны, потому что он имел сравнительно недавнее происхождение. Интересным был и лак. Он был разведен на летучем растворителе, который можно было идентифицировать как производное угольной смолы, но основой для красителя послужил настой из красных кошенилевых вшей, которые если еще не вымерли, то уже в течение тысячелетий не использовались для получения красителей.

— Вы прочли это? — спросил Тулук.

— Да.

— Что вы теперь думаете о моей теории?

— Я думаю, что она имеет смысл, — пробурчал Мак-Кей. — Что вы теперь намерены делать?

— Этот клинок выкован, — сказал Тулук. — И я реконструирую узор ударов молота.

— Зачем?

— Изготовление мечей такого типа было тщательно охраняемым секретом, — сказал Тулук, не глядя на него. — Он передавался внутри семьи, от отца к сыну, в течение тысячелетий. Неравномерность ударов молота каждого кузнеца образует характерный узор, так что живущий ныне изготовитель может быть идентифицирован. Коллекционеры разработали надежные методы исследования подлинности. Эти методы абсолютно надежны, а данные следы так же индивидуальны, как отпечатки пальцев.

— И какие результаты вы получили? — спросил Мак-Кей.

— Я несколько раз повторил текст, чтобы исключить всякие сомнения, — сказал Тулук. — Хотя лак и шнур указывают, что возраст меча — самое большее восемьдесят лет, стальной клинок был изготовлен за много тысячелетий до этого, мастером Канемурой. Я могу дать индекс хранилища информации, если вы хотите убедиться лично.

Сообщение о родовых знаках паленки ожидало Мак-Кея, когда он вернулся со стратегического совещания из офиса Бильдуна. Он вернулся в полночь, ко в Централи все еще находились служащие, занимающиеся своей работой. Особенно много было охранников.

Кресло-робот Бильдуна подняло подножку и легкими движениями манипуляторов массировало спину директора, когда вошел Мак-Кей. Бильдун открыл свои зеленые фасетчатые глаза и сказал:

— У нас информация о паленке. Раскраска, которую вы видели. Эта информация находится здесь, на моем столе, — он закрыл глаза и вздохнул.

Мак-Кей опустился в одно из кресел-роботов и сказал:

— Я устал от чтения. Что в нем?

— Это знаки зипзонга, — сказал Бильдун. — Идентификация безукоризненна. — Он снова вздохнул. — Я тоже устал, оказались бы вы на моем месте!

— Верю, — зевнул Мак-Кей. Он чуть было не дал своему креслу-роботу знак начать массаж. Наблюдать за тем, как обрабатывался Бильдун, было очень соблазнительно. Но Мак-Кей знал, что может заснуть, если предоставит своему телу это удобство. Охранник, неслышно двигающийся по комнате, должно бить, тоже устал, как и он сам. Они, несомненно, рассердятся на него, если он позволит себе задремать.

— Мы отдали приказ об аресте и арестовали главу рода зипзонгов, — сказал Бильдун. — Он утверждает, что никто из его рода не пропадал.

— Это так?

— Мы попытались проверить, но это очень сложно. У них нет никаких письменных подтверждений — только заверения одного из паленков, а чего они могут стоить?

— Вероятно, он поклялся своей рукой, а?

— Конечно. Но знаки его рода могли быть использованы и незаконно. Итак, мы можем его считать лжецом до получения доказательств.

— Потребуется три-четыре недели, пока паленка отрастит себе новую руку, — сказал Мак-Кей.

— Что ты имеешь в виду?

— У нее в резерве, должно быть, несколько дюжин паленков.

— Она может иметь пару сотен паленков.

— Высказывает ли глава рода досаду или смущение поводу того, что знаки его рода используются неуполномоченными на это паленками?

— Мы не заметили ничего подобного.

— Он лжет, — сказал Мак-Кей.

— Откуда вы знаете?

— По юрисдикции жителей планеты Говахин фальсификация родовых знаков относится к восьми самым тяжким преступлениям, которые могут совершить паленки. И говахинцы должны об этом знать, потому что они первыми провозгласили неписаные законы паленков. Кроме того, они в течение тысячелетий являются защитниками паленков.

— Что вы предлагаете? — спросил Бильдун.

— Я хочу, чтобы мне разрешили допросить главу рода паленков.

— Не возражаю. Но что вы хотите у него узнать?

— Я хочу оказать на него грубое давление и в случае необходимости выжать из него показания.

— Как?

— Вы имеете представление о том, как важно сокровенное значение руки для паленки?

— Да, представляю. Почему вы спрашиваете?

— В прежние времена товарищи по виду вынуждали преступника-паленку съедать собственную руку. Сразу же после этого рану прижигали, чтобы воспрепятствовать росту новой руки. Это самая большая потеря для паленки, несмываемый позор для остальных.

— Не предлагаете ли вы всерьез…

— Конечно, нет.

Бильдун ужаснулся.

— Вы, люди, кровожадная натура. Иногда я сомневаюсь, что понимаю людей так же, как и вы.

— Где находится паленка? — спросил Мак-Кей.

— Что вы хотите с ним сделать?

— Допросить от! Что еще по-вашему?

— После того, что вы только что сказали, я вам не верю.

— Не бойтесь. Эй, вы, двое, — Мак-Кей сделал знак двум охранникам, которые стояли у двери. — Приведите сюда паленку!

Охранники вопросительно взглянули на Бильдуна.

— Выполняйте, — сказал Бильдун.

Десятью минутами позже глава рода паленков был доставлен в офис Бильдуна. Мак-Кей узнал рисунок на блестящем панцире и кивнул сам себе: тот был идентичен рисункам на панцирях, которые он видел.

Паленка остановился в двух метрах от Мак-Кея. Бронированное жабье лицо выжидающе глядело на него.

— Вы действительно хотите заставить меня съесть мою руку? — спросил он.

Мак-Кей бросил на конвоира укоризненный взгляд.

— Он спросил меня, какой тип людей вы представляете, — объяснил охранник, врайвер с нашивками лейтенанта.

— Я рад, что вы дали точное описание, — мрачно сказал Мак-Кей. Потом повернулся к паленке. — Что вы думаете об этом?

— Я думаю, что это невозможно. Такое варварство больше не позволяется совершать. — Существо с бронированной жабьей головой произнесло эти слова совершенно равнодушным тоном, однако свисающая с шейного сустава рука слабо, но нервно покачивалась из стороны в сторону.

— Я могу доставить вам кое-какие неприятности, — сказал Мак-Кей.

— Что за неприятности? — спросил паленка.

— Хотите узнать? Вы сказали, что можете поручиться за каждого члена вашего рода. Это так?

— Верно.

— Вы лжете, — сказал Мак-Кей. — Ваше родовое имя?

— Оно только для моих братьев по роду и соплеменников.

— И для говахинцев, — сказал Мак-Кей.

— Вы не говахинец.

Скрипучими и хрюкающими звуками говахинского языка Мак-Кей начал ругать предков паленки, описывать его вредные привычки и расписал возможное наказание за его поведение. Он закончил идентификационным сигналом говахинцев, эмоциональным всхлипыванием о том, что он сделает и о чем переговорит с говахинским начальством.

После наступившей паузы паленка сказал:

— Вы один из тех, кто пользуется гражданскими правами говахинцев.

— Ваше родовое имя? — настаивал Мак-Кей.

— Ладно. Меня зовут Байредх из Анка, — сказал паленка; в его голосе, казалось, появились нотки отчаяния.

— Байредх из Анка, вы лжец, — твердо сказал Мак-Кей.

— Нет! — рука вздрогнула.

— Вы повинны в тяжелейших преступлениях.

— Нет! Нет! — запротестовал паленка, но он потерял уверенность и был напуган.

Мак-Кей заметил, что охранники теперь подошли ближе и образовали кольцо вокруг него и паленки, заинтересованные этим допросом.

— Эй, вы! — обратился он к лейтенанту. — Приделайте вашим людям ноги!

— Ноги?

— Да! Вы должны наблюдать за каждым углом этой комнаты и быть готовыми к нападению. Вы хотите, чтобы Эбнис устранила нашего свидетеля?

Пристыженный лейтенант откупил на шаг назад и отдал приказ своим людям, но это было излишне: охранники уже снова стали наблюдать за помещением. Лейтенант-врайвер гневно подвигал челюстями и умолк.

Мак-Кей сказал:

— Что ж, Байредх из Анка, я задам вам пару вопросов. На некоторые из них я уже знаю ответы. Если вы солжете хоть раз, я вынужден буду возродить методы варваров. На картупоставлено слишком многое. Вы меня поняли?

— Мой господин, вы не поверите, что…

— Скольких из вашего рода вы продали в рабство к Млисс Эбнис?

— Рабство — тяжелейшее преступление! — прохрипел паленка.

— Я же сказал, что вы виновны в тягчайших преступлениях, — сказал Мак-Кей. — Отвечайте на вопрос.

— Вы требуете, чтобы я осудил сам себя?

— Сколько она вам заплатила?

— Кто мне должен заплатить?

— Сколько вам заплатила Эбнис?

— За что?

— За ваших братьев по роду?

— Каких братьев по роду?

— Это вопрос, — сказал Мак-Кей. — Я хочу знать, сколько паленков вы продали, сколько денег вы получили и куда Эбнис дела проданных.

— Этого не может быть!

— Наша беседа протоколируется, — сказал Мак-Кей. — Я воспроизведу эту запись Совету Объединенных Племен, и ваши люди решат, как с вами поступить.

— Вы смеетесь! Какие доказательства вы можете представить?

— У меня есть запись вашего собственного виноватого голоса, — сказал Мак-Кей. — Мы проделали анализы тона вашего голоса и вместе со снимками отошлем Совету Племен.

— Анализы тона? Что это такое?

— Это метод анализа тонких различий в интонациях и произношении, используемый для того, чтобы определить, какие слова истинны, а какие лживы.

— Я никогда не слышал о таком методе!

— Только немногие знают все инструменты, используемые Бюро, — сказал Мак-Кей. — Я дам вам еще один шанс. Сколько членов вашего рода вы продлили.

— Почему вы давите на меня? Что в Эбнис такого важного, что вы пренебрегаете всеми правилами интернациональной вежливости, угрожаете мне и отказываете в праве, которое мне…

— Я пытаюсь спасти вам жизнь, — сказал Мак-Кей.

— Кто же теперь лжет?

— Если мы не найдем Эбнис, не обезвредим ее, — сказал Мак-Кей, — то большинство разумных существ в нашей Вселенной в самом скором времени погибнет. Точнее говоря, все, кто хоть раз пользовался прыжковой дверью. Я клянусь вам, что это правда.

— Это торжественная клятва?

— Клянусь Яйцом моей руки, — сказал Мак-Кей.

Паленка фыркнул.

— Вы даже что-то знаете о Яйце?

— Так как я произнес ваше имя, вы должны дать торжественную клятву, — сказал Мак-Кей.

— Я клянусь моей рукой!

— Нет, клянитесь Яйцом вашей руки.

Паленка опустил голову, его рука извивалась.

— Сколько своих сородичей вы продали? — снова спросил Мак-Кей.

— Только сорок пять.

— Только сорок пять?

— Это все! Я клянусь вам! — маслянистая жидкость, признак страха, брызнула из глаз паленки. — Она предложила мне много дающего свободный выбор. Эбнис обещала неограниченное откладывание яиц!

— Неограниченное размножение? — спросил Мак-Кей. — Как это возможно?

Паленка бросил опасливый взгляд на Бильдуна, который, нахмурясь, сидел за письменным столом.

— Она не объяснила, — наконец сказал паленка. — Она только сказала, что нашла новые миры вне сферы влияния Объединения Разумных.

— Где эти миры? — спросил Мак-Кей.

— Не знаю! Я клянусь Яйцом моей руки!

— Как велась продажа?

— Посредником был один пан спехи.

— Каковы были его действия?

— Он предложил нам несколько уютных миров за службу в течение десяти нормальных лет.

Кто-то позади Мак-Кея свистнул.

— Когда и где проходила эта транспортировка? — спросил Мак-Кей.

— Несколько лет назад, на родине моих яиц.

— Выигрыш в десять лет! — пробормотал Мак-Кей. — Щедрое предложение и одновременно великолепная торговая операция. У вас и вашего рода едва ли останется время на то, чтобы воспользоваться приобретенным, если план Эбнис исполнится.

— Я этого не знал! Что она планирует?

Мак-Кей игнорировал его вопрос. Он сказал:

— Есть ли у вас хотя бы одно предположение, где находятся ее миры?

— Нет. Проделайте анализ моих интонаций. Вы убедитесь, что я говорю правду.

— С представителями вашей расы такой анализ невозможен.

Паленка на мгновение уставился на него, потом сказал:

— Да протухнет ваше Яйцо!

— Опишите пан спехи, который заключал с вами сделку, — сказал Мак-Кей.

— Я отказываюсь от всякого дальнейшего сотрудничества!

— Вы уже глубоко увязли, — сказал Мак-Кей, — и мое предложение — единственное, что у вас осталось.

— Предложение?

— Если вы будете с нами сотрудничать, каждый из присутствующих здесь забудет о вашей вине.

— Грандиозный обман! — проворчал паленка. — Чудовищный обман!

Мак-Кей взглянул на Бильдуна и сказал:

— Думаю, лучше созвать родовой Совет Племен и дать им полную информацию.

— Я тоже так думаю, — сказал Бильдун.

Паленка фыркнул.

— Как я могу знать, можно ли вам доверять?

— Никак, — сказал Мак-Кей.

— Но у меня нет выбора, вы это хотите сказать?

— Да, я хочу сказать именно это.

— Да протухнет ваше Яйцо, если вы меня обманете!

— Ну, ладно, — согласился Мак-Кей. — Опишите пан спехи.

— У него удален эго-орган. Я видел его шрам, но он убедил меня, что я могу ему доверять.

— У него было имя?

— Он называл себя Чео.

Мак-Кей взглянул на Бильдуна.

Бильдун сказал:

— Это имя придает новое значение старой идее. Это сокращение одного древнего диалекта. Очевидно, псевдоним.

Мак-Кей снова сосредоточился на паленке. Он спросил:

— Заключил ли этот Чео с вами договор дал ли он вам гарантии? Как он обязался расплатиться с вами?

— Он назначил двух членов моего рода по моему выбору губернаторами двух вышеуказанных миров.

— Очень умно, — сказал Мак-Кей, нахмурив брови. — Кто может возразить против такой сделки или что-то доказать?

Мак-Кей спроектировал голограмму, которую сделал охранник через прыжковую дверь. Лицо пан спехи появилось в воздухе перед паленкой.

— Это Чео? — спросил Мак-Кей.

— Шрам на месте, — ответил паленка. — Да, это он самый.

— Идентификация сделана по закону, — сказал Мак-Кей, бросив взгляд на Бильдуна.

— Чем это может нам помочь? — спросил Бильдун.

— Кажется, я знаю, чем, — ответил Мак-Кей.

Мак-Кей и Тулук аргументировали теорию регенерации времени, так они окрестили свое открытие, не обращая внимания на толпу охранников, которые, со своей стороны, проявляли мало интереса к разговору своих подопечных.

Между тем, примерно через шесть часов после допроса паленки эта теория стуча предметом разговоров во всех отделах Централи Бюро. У нее было примерно столько же противников, сколько и сторонников.

По настоянию Мак-Кея они для оценки данных перешли в рабочий кабинет и попытались перевести теорию Тулука в математическую модель, с помощью которой Мак-Кей хотел попытаться обнаружить убежище Эбнис.

— Это должно дать какой-нибудь вектор в нашем измерении, — сказал Тулук. — Вопрос только в том, достаточно ли у нас данных для верных выводов?

— Даже если выводы будут верными, как мы сможем их использовать? — спросил Мак-Кей. — Она не в нашем измерении. Мы должны снова отправиться к калебану…

— Вы же слышали Бильдуна. Вы никуда не пойдете. Предоставим шар калебана нашим охранникам и постараемся найти теоретическое решение проблемы. Только так мы действительно сможем ее разрешить.

— Но калебан — единственный источник новых данных.

Бильдун вышел вперед и освободил Тулука от ответа.

— Снаружи полно репортеров, — прогремел он. — Я не знаю, кто им рассказал обо всем, но нам подложили огромную свинью. Они могут сделать заключение: «Калебан хочет вызвать конец Вселенной». Мак-Кей, можете вы что-нибудь сделать?

— Я — нет, но Эбнис может, — сказал Мак-Кей, бросив взгляд на замысловатые каракули, которые машинально выводил.

— Но она же сумасшедшая!

— Я никогда не говорил, что она нормальная. Вы же знаете, сколько она контролирует телеграфных пунктов, радио и телестанций и других средств массовой информации.

— Ну… знаю, но…

— Кто-то сообщил им об угрозе?

— Нет, но…

— Вы не находите это странным?

— Мы знаем, что эти люди…

— Как вы хотите скрыть от них планы Эбнис относительно калебана? — снова спросил Мак-Кей. Он встал и пошел к двери.

— Подождите, — остановил его Бильдун. — Куда вы направляетесь?

— Я хочу рассказать этим людям об Эбнис.

— Вы сошли с ума? Чтобы ее юристы заткнули нам рот, только этого не хватало — клеветы и вульгарных сплетен!

— Мы сможем потребовать от нее личной явки в суд, если она выступит против нас, — сказал Мак-Кей. — Мы должны были подумать об этом раньше. Истинность наших обвинений — превосходная защита.

Бильдун догнал его, и они направились к двери, со всех сторон окруженные охранниками. Тулук пристроился сзади.

— Мак-Кей, — крикнул Тулук. — Вы заметили, что мыслительные процессы затруднены?

— Погодите, пока я не обсужу вашу идею с математическим отделом, — сказал Бильдун. — Мак-Кей, может быть, ваше предложение верно, но…

— Мак-Кей, — повторил Тулук. — Вы…

— Подождите, — гневно прервал их Мак-Кей. Он остановился и повернулся к Бильдуну. — Сколько времени, по-вашему, на это потребуется?

— Кто знает?

— Пять минут? — спросил Мак-Кей.

— Наверно, больше.

— Но ведь вы не знаете…

— Наши люди охраняют калебана. Мы свели к минимуму возможность нападения Эбнис.

— Я прав, полагая, что вы ничего не хотите предоставить на волю случая? — спросил Мак-Кей.

— Конечно! Нет, я наотрез отвергаю вашу идею…

— Ну, я только расскажу репортерам снаружи всю правду…

— Мак-Кей, у этой женщины всюду есть свои люди, — напомнил Бильдун. — Друзья и покровители ее сидят в таких эшелонах власти, где бы вы никогда не смогли этого ожидать… Вы не имеете никакого представления о том, что мы знаем по опыту…

— И в Верховном правительстве тоже?

— В этом нет никакого сомнения. Мы у нее под колпаком.

— И поэтому теперь самое время убрать этот колпак.

— Вы вызовете панику.

— Нам необходима паника. Паника вызовет активизацию всевозможных людей. Они будут пытаться найти Эбнис — друзья, деловые партнеры, враги, сумасшедшие. Нас захлестнет информация. А нам необходимо получить новую информацию!

— Что, если репортеры нам не поверят? Если они будут над нами смеяться?

Мак-Кей заколебался. Он еще никогда не испытывал такой робости перед несущим чепуху Бильдуном. При всем этом Бильдун был знаменит своим быстрым, острым и аналитическим умом. Нерешительность и медлительность никогда не были его недостатком. Может быть, директор относился к числу подкупленных Эбнис? Это казалось немыслимым. Но присутствие в этом деле пан спехи с удаленным эго-органом должно было вызвать у его товарищей по виду травматический шок. И у Бильдуна к тому же скоро должен был наступить распад эго. Что на самом деле происходило в психике пан спехи, в момент когда он должен был перейти в фазу безмозглого существовании? Эмоциональный кризис, вызванный ожиданием? Отчаянное сопротивление? Паралич мыслительных способностей?

Вполголоса, чтобы слышал только Бильдун, Мак-Кей спросил:

— Вы готовы уйти с поста шефа бюро?

— Конечно, нет!

— Мы знаем друг друга уже долгое время, — сказал Мак-Кей. — Я верю, что мы понимаем и уважаем друг друга. Если я одержу победу, вы больше не будете занимать это кресло. Вы знаете это. Ну, между нами, сможете вы в кризисном состоянии исполнять свои обязанности так же хорошо, как и прежде?

Искаженное злостью лицо Бильдуна смягчилось, на лбу его появились морщины задумчивости.

Мак-Кей ждал. Если она теперь явится, изменение эго-индивидуальности Бильдуна будет нарушено и из его «я» выступит нечто новое. И всем известно, в том числе и ему самому, что по эмоциональной структуре он будет полностью отличаться от прежнего Бильдуна. Можно ли было устранять шок этого момента? Мак-Кей надеялся, что нет. Он испытывал к Бильдуну дружеские чувства, но было бы глупо оказывать ему особое внимание.

— Что все это значит? — пробормотал Бильдун сдавленным голосом. — Чего вы добиваетесь?

— Не хочу вас ни скомпрометировать, ни выставить на посмешище, ни даже… естественный процесс ускоряется, — сказал Мак-Кей. — Но наша теперешняя ситуация надежна. Я, очевидно, буду настаивать на вашей отставке и вызову недовольство в организации, если вы будете упорствовать.

— Разве я плохо работаю? — задумчиво сказал Бильдун. Потом покачал головой. — На вы тоже должны ответить за пару ошибок.

— Разве я ошибся? — спросил Мак-Кей.

— Да! — сказал Тулук, глядя то на одного из спорщиков, то на другого.

— Я не желаю больше выслушивать ваши пререкания. Я должен их прокомментировать. Широкая волна, как вы ее назвали, сопровождающая исчезновение калебана, оставляет после себя столько смертей и случаев сумасшествия, что мы вынуждены защищаться с помощью пилюль гнева и других фармацевтических препаратов.

— И это помогает сохранить наши мыслительные способности, — сказал Бильдун.

— И даже более того, — сказал Тулук. — Это чудовищное событие оставит после себя всеобщее чувство неуверенности. Мак-Кей не высмеивает сообщения медиумов-связных. Все разумные существа пытаются найти объяснения странной тревоги, которую они испытывают, где бы ни находились…

— Мы напрасно тратим время, — сказал Мак-Кей.

— Что вы предлагаете? — спросил Бильдун.

— Необходимо принять срочные меры, — ответил Мак-Кей. — Во-первых, установить карантин на Стедионе, чтобы никто из косметологов не мог попасть на планету, и воспрепятствовать перемещению людей с планеты на планету.

— Это бессмысленно! Какие основания у нас для этого?

— С каких это пор Бюро Саботажа должно предъявлять основания? — спросил Мак-Кей. — У нас есть право воспрепятствовать действиям любого правительства.

— Подобные меры можно применять далеко не всякому правительству, Мак-Кей. Вы же знаете, как щекотлива наша позиции.

— Во-вторых, — продолжил Мак-Кей непоколебимо. — В случае бедственного положения должно вступить в силу наше соглашение с тапризиотами. Они должны ставить нас в известность о содержании всех разговоров, которые будут вести предполагаемые друзья, покровители и деловые партнеры Эбнис.

— Это сработало бы в том случае, если бы мы попытались захватить власть, — возразил Бильдун. — Если об этом станет известно, мы непременно натолкнемся на противодействие властей. Что, как вы думаете, скажут члены любого правительства, когда узнают, что мы подслушиваем их дальнюю связь? Кроме того, мы договаривались об условиях бедственного положения не для таких целей. Это будет вопиющим злоупотреблением с нашей стороны!

— Если мы этого не сделаем, мы погибнем, и тапризиоты погибнут вместе с нами, — сказал Мак-Кей. — Надо им это объяснить. Нам необходимо их добровольное сотрудничество.

— Не знаю, смогу ли я их убедить, — запротестовал Бильдун.

— Вы должны попытаться.

— Но какую пользу принесет эта акция?

— Тапризиоты и косметологи действуют таким же образом, как и калебан, но обладают меньшей энергией, — сказал Мак-Кей. — Я убежден в этом. Мы засечем все подобные источники энергии.

— И что, по вашему мнению, произойдет, если мы изолируем косметологов от обычного пространства?

— Без них Эбнис не сможет прожить очень долго.

— У нее, вероятно, есть свои косметологи!

— Но Стедион — их пробный камень. Как только мы объявим на планете карантин, активность косметологов сразу же везде сильно понизится.

Бильдун с сомнением взглянул на Тулука.

— Тапризиоты разбираются в переплетении связей лучше, чем она считает, — сказал Тулук. — Я думаю, они послушаются нас, если вы сошлетесь на то, что наш последний оставшийся калебан находится на грани полного исчезновения. Я верю, что они поймут значение этого факта.

— Объясните мне только одно, — сказал Бильдун. — Если тапризиоты могут использовать это… эти связи и черпать свою энергию связи из того же источника, что и калебан, тогда они сами должны знать, в какую их втянули историю.

— Хороший вопрос, — сказал Мак-Кей. — Сообщал ли кто-нибудь об этом тапризиотам?

— Косметологи… тапризиоты… — угрюмо пробормотал Бильдун. — Чего вы хотите добиться, Мак-Кей?

— Я должен вернуться в шар калебана, — сказал Мак-Кей.

— Мы не сможем вас там надежно защитить.

— Не знаю.

— Внутренне пространство шара мало. Если калебан обратится к нам и…

— Он не сделает этого. Я его спрашивал.

Бильдун вздохнул — чисто человеческое движение. Пан спехи принимали не только человеческую внешность, когда хотели уподобиться людям. Однако различия между человеком и пан спехи были коренными, и это тотчас же всплывало в памяти Мак-Кея. Люди были знакомы с внутренним миром пан спехи только поверхностно. Так вот, предстоящие события должны были дать возможность понять мысли Бильдуна. Скоро в теле Бильдуна появится новая личность со всеми знаниями, которые прежний Бильдун накопил в течение прошедших тысячелетий, со всеми…

Мак-Кей сжал губы и почти со свистом выдохнул воздух.

Как переносят пан спехи весь этот груз данных из одного «я» в другие? Они говорят, что все время связаны друг с другом, обладатели эго-органа, товарищи по воспитанию, мыслящие эстеты и пускающие слюни плотоядные, спят ли они или бодрствуют. Каким образом они связаны между собой?

— Вы понимаете, что калебан подразумевает под «связями»? — спросил Мак-Кей и уставился в фасетчатые глаза Бильдуна.

Бильдун пожал плечами.

— Я вижу путь, по которому идут ваши мысли, — сказал он.

— Ну и…

— Может быть, и мы, пан спехи, используем частичку этой энергии, — сказал Бильдун, — но если и так, то мы используем этот процесс совершенно бессознательно. Больше я ничего не могу сказать. Ваши вопросы являются проникновением в интимную сферу нашей жизни.

Мак-Кей кивнул. Секретная сфера жизни была последней защитной линией, последней цитаделью существования пан спехи. Ни логика, ни разум не могли повлиять на генетически запрограммированные реакции, когда те возникали. Бильдун выказал истинное свидетельство своей дружбы, предупредив его.

— Положение отчаянное, — сказал Мак-Кей.

— Согласен, — ответил Бильдун. — Поступайте, как хотите.

— Спасибо, — сказал Мак-Кей.

— Все это вы берете на свою ответственность, Мак-Кей, — добавил Бильдун.

— Пока моя голова находится на плечах, я всегда оказываюсь прав, — ответил Мак-Кей и открыл дверь приемной, где сдала гудящая толпа репортеров, сдерживаемая горсткой охранников.

С помощью прыжковой двери Мак-Кей добрался до штаб-квартиры Фурунео и вылетел оттуда на одной из машин Бюро. Когда он прибыл на побережье, вокруг шара калебана уже стала собираться толпа зевак.

«Новости распространяются очень быстро», — подумал он.

Усиленное отделение охраны, вызванное специально из-за возможности появления толпы, сдерживало любопытных, которые пытались прорваться на лавовый блок. Отряд военных флиттеров удерживал на определенной дистанции разнообразные личные летательные аппараты.

Прежде чем забраться в шар калебана, вход в который был открыт, Мак-Кей поставил на лавовый блок двух охранников и велел им наблюдать за суматохой вокруг. Свежий утренний ветер осыпал людей мелким дождем и клочьями пены.

Он подошел к отверстию, вполз внутрь и какое-то время привыкал к интимному красноватому полумраку. Здесь было значительно теплее, но не так жарко, как раньше. Вероятно, вход был все время открыт.

— Калебан что-нибудь говорил? — спросил он лаклака, несшего охрану.

— Я не заговаривал с ним, — ответил охранник, — и он тоже все время молчит.

— Фанни Мей, — сказал Мак-Кей.

Тишина.

— Вы все еще тут, Фанни Мей? — спросил Мак-Кей.

— Мак-Кей? Это вы вызываете меня, Мак-Кей?

Мак-Кею показалось, что эти слова приняли его глазные яблоки и передали их слуху. Излучение калебана, несомненно, ослабло.

— Его много раз хлестали, пока меня не было? — спросил Мак-Кей лаклака. — То есть, за два последних дня?

— Локального времени? — спросил лаклак.

— Какая разница?

— Я думал, вам нужны точные данные, — обиженно сказал лаклак.

— Я пытаюсь у вас узнать, подвергался ли калебан нападениям, пока я находился в Централи, — раздраженно сказал Мак-Кей. — Кроме того, я хочу знать, как много было этих нападений и насколько они были успешны. Может быть, вы в состоянии ответить мне на эти вопросы? Связь с калебаном стала заметно слабее, чем в то время, когда я последний раз разговаривал с ним, — он отвел взгляд от гигантского «половника» калебана и уставился на охранника с убийственным вниманием.

— Эти… эти нападения были единичными и не очень успешными, — испуганно ответил охранник. — Я думаю, всего их было десять или двенадцать… Мы собрали множество бичей и рук паленков, но, как я слышал, они не были доставлены к вам в лабораторию.

— И это вы называете точными данными? — прогромыхал. Мак-Кей. — Я должен вас за это…

— Мак-Кей кричит на присутствующую здесь личность? — спросил калебан и спас лаклака от угрозы неминуемого наказания.

— Приветствую вас, Фанни Мей, — сказал Мак-Кей.

— Вы обладаете новыми линиями связей, — сказал калебан, — и их узор допускает опознание. Добро пожаловать, Мак-Кей.

— Ваш договор все еще ведет вас и нас к окончательному исчезновению?

— спросил Мак-Кей.

— Интенсивность возрастает, — ответил калебан. — Млисс Эбнис хочет с вами поговорить.

— Что? Эбнис хочет поговорить со мной?

— Верно.

— Она могла вызвать меня в любое время, — сказал Мак-Кей.

— Эбнис передала свой вопрос через меня, — сказал калебан. — Она хочет вести разговор вдоль ожидаемых связей. Она обозначает эти связи понятием «теперь». Вы понимаете это, Мак-Кей?

— Я понял, — ответил Мак-Кей. — Пусть говорит.

— Эбнис требует, чтобы ваши спутники были удалены отсюда.

— Она хочет, чтобы я остался один? — спросил Мак-Кей. — Как ей могло прийти в голову, что я пойду на это?

В шаре калебана стало теплее, он вытер пот со лба.

— Эбнис назвала этот мотив любопытством.

— У меня свои условия для такого разговора, — сказал Мак-Кей. — Скажите ей, что я соглашусь только в том случае, если она гарантирует мне, что во время нашего разговора не будет предпринято никакого нападения ни на вас, ни на меня.

— Я даю вам свои гарантии.

— Вы?

— Вероятность гарантий Эбнис кажется… несовершенной. Приблизительное описание гарантий моего «я»… сильно непосредственно? Может быть.

— Почему вы даете гарантии?

— Эбнис очень настойчиво требует разговора. Договор предусматривает такое посредничество. Очень точное обозначение. Посредничество.

— Вы гарантируете нашу безопасность, так?

— Я даю вам свои заверения, не больше.

— Никакого нападения в течение переговоров, — настаивал Мак-Кей.

— Связи делают заверения правдоподобными, — сказал калебан.

Лаклак за спиной Мак-Кея хрюкнул.

— Вы понимаете эту чепуху?

— Возьмите своих людей и исчезните отсюда, — сказал Мак-Кей.

— У меня приказ…

— Забудьте на время о приказе. Я действую по договоренности с Бильдуном и обладаю всеми полномочиями. Идите.

— Господин, — сказал лаклак, — за две последние вахты трое из наших людей сошли здесь с ума, хотя принимали пилюли ярости и другие химикаты, которые, как мы думали, могли нас защитить. Я не могу взять на себя ответственность…

— Вы не будете нести ответственности! — сердито сказал Мак-Кей. — Если вы сейчас же не подчинитесь, вы проведете остаток своей службы на отдаленной пустынной планете.

— Я не приму во внимание вашу угрозу, господин, — возразил лаклак. — И сам осведомлюсь у Бильдуна.

— Сделай это, и побыстрее! Снаружи есть тапризиот.

— Прекрасно, — лаклак отдал честь и выбрался через отверстие наружу.

Оба его спутника остались нести вахту внутри шара калебана, изредка бросая на Мак-Кея заботливые взгляды.

«Это храбрые парни, — успокоенно подумал Мак-Кей, — потому что они так преданно выполняют свой долг. И лаклак проявил смелость и цивилизованность, чего у него нельзя было отнять».

Мак-Кей ждал.

Вскоре лаклак снова появился в отверстии и сказал:

— Господин, я получил указание подчиниться вашему приказу, но я должен визуально наблюдать за вами снаружи и при первых же признаках опасности вернуться в шар калебана.

— Ну, хорошо, — сказал Мак-Кей. — А теперь идите.

Через полминуты он остался с калебаном один на один, и у него тут же появилось сильнейшее ощущение опасности. Спину защекотало. Он все больше и больше понимал, что очень сильно рискует и что совершил большую глупость.

Это было отчаянное, но необходимое положение.

— Где Эбнис? — спросил Мак-Кей. — Она же хотела поговорить со мной.

Внезапно слева от «половника» калебана открылась прыжковая дверь. В отверстии появились голова и плечи Эбнис. Мак-Кей заметил некоторые изменения в ее внешности. Выражение ее лица было менее высокомерным и самоуверенным, чем при первой встрече, и в нем было что-то нервное и мученическое. Прядь волос выбилась из гладкой прически и свободно свисала вниз. В глазах виднелись красные прожилки, на лбу были морщинки.

Мак-Кей был весьма доволен этими изменениями. Эбнис нуждалась в косметологах.

— Вы уже появились, и одна? — спросил Мак-Кей.

— Это глупый вопрос, — ответила она. — Вы один. По моему требованию.

— Не совсем один, — сказал Мак-Кей. — Это… — он осекся, увидев ее улыбку.

— Вы же заметили, что Фанни Мой закрыла вход в шар, — проговорила Эбнис.

Мак-Кей увидел, что вход в шар был почти закрыт. Предательство?

— Фанни Мой! — крикнул он. — Вы заверили меня…

— Никакого нападения, — сказал калебан. — Сохранение тайны.

Мак-Кей представил себе замешательство охранников, которые сейчас ждали снаружи и ничем не могли помочь. Они были не в состоянии силой ворваться в шар калебана. Он подавил протест. Что он мог сделать? В шаре было абсолютно тихо. Наконец он пожал плечами.

— Ну хорошо, это ради соблюдения тайны, — согласился он.

— Так-то лучше, — сказала Эбнис. — Мы должны прийти к соглашению, Мак-Кей. Вы становитесь все надоедливей.

— О, наверное, я надоедаю вам довольно сильно.

— Возможно.

— Ваш паленка, тот самый, который хотел искромсать меня топором, помните? Тогда я тоже надоел вам. Может быть, даже более, чем надоел. Когда я теперь думаю об этом, я вспоминаю свои страдания.

Эбнис вздрогнула.

— Впрочем, — сказал Мак-Кей, — мы теперь знаем, где вы.

— Ложь!

— Нисколько. Вы уже не та, какой себя представляете. Вы думаете, что сможете идти вспять по времени. Это не так.

— Я утверждаю, что вы лжете!

— Мы рассчитали все довольно точно, — объяснил Мак-Кей. — Место, где вы сейчас находитесь, сконструировано из ваших собственных связей — ваших воспоминаний, мечты, желаний… может быть, и создано оно специально для этого.

— Что за бред! — выкрикнула она. Но в голосе ее звучало беспокойство.

— Вы потребовали такое место, где сможете уцелеть во время всеобщего апокалипсиса, — сказал Мак-Кей. — Фанни Мей предупредила вас о том, что произойдет в случае ее окончательного исчезновения. Вероятно, вам была продемонстрирована мощность калебана и показаны различные места, которые были доступны с помощью ваших связей только для вас и ваших друзей. И тут у вас появилась великая идея.

— Вы несете чушь, — пренебрежительно сказала Эбнис, но в ее глазах мелькнул страх.

Мак-Кей улыбнулся.

— Устройте со своими косметологами небольшое совещание, — сказал он.

— Вы выглядите немного усталой.

Она мрачно оглянулась.

— Вы отказываетесь сотрудничать с нами? — спросил Мак-Кей.

— Вы не даете мне опомниться, — проговорила Эбнис.

— Когда же вы опомнитесь?

— Когда у меля не будет альтернативы!

— Пожалуй.

— Мы напрасно теряем время, Мак-Кей.

— Это верно. Что же вы хотели мне сказать?

— Мы должны прийти к соглашению, Мак-Кей, вы и я.

— Вы хотите женить меня на себе, не так ли? — сказал Мак-Кей.

— Это ваша цена за соглашение? — она, очевидно, была поражена.

— Не уверен, — сказал Мак-Кей. — А Чео?

— Чео начал мне надоедать.

— Это-то меня и беспокоит, — сказал Мак-Кей. — Я спрашиваю себя, как скоро я тоже вам наскучу.

— Я вижу, вы неискренни, — сказала она, — вы тянете время. Но несмотря на все это, я думаю, мы придем к соглашению.

— Почему вы так решили?

— Фанни Мей указала, — ответила Эбнис.

Мак-Кей поспешно оглянулся на мерцающую невещественность калебана.

— Фанни Мей указала? — пробормотал он.

И подумал: «Калебан определяет свою реальность тем, что видит эти таинственные связи. Утонченные различия связей, спутанные связи. Это особый вид восприятия, основанный на расходе энергии».

Пот выступал у него на лбу. Появилось ощущение, что он стоит на краю освещенного круга.

— Мак-Кей, — тихо сказала Эбнис, — я готова сделать предложение, которое будет выгодно нам обоим. Присоединяйтесь ко мне. Что бы вы не потребовали, я предложу вам больше. Награда будет такой высокой, что вы и представить себе не можете…

— Вы никогда не представляли себе, что с вами произойдет? — спросил он. — Странно.

— Вы дурак! Я хочу сделать из вас Властелина!

— Не желаете сказать, где вас укрывает калебан? Вы не представляете, что это, кажущееся вам безопасным, место…

— Млисс!

Яростный голос донесся откуда-то из-за спины Эбнис, но говорящий не был виден Мак-Кею.

— Это вы, Чео? — крикнул Мак-Кей. — Пан спехи должен предчувствовать истинное положение.

В поле его зрения появилась рука и рванула Эбнис внутрь. Ее место в отверстии занял пан спехи с удаленным эго-органом.

— Вы очень хитры, Мак-Кей, — сказал Чео.

— Как ты можешь так рисковать? — завизжала Эбнис.

Чео обернулся и замахнулся рукой на Эбнис. Послышался звонкий удар, сдавленный крик. Чео исчез из отверстия, и Мак-Кей услышал звуки новых ударов. Потом пан спехи вновь появился в отверстии.

— Вы знали это место раньше, не так ли, Чео? — спросил Мак-Кей. — Не было ли в одном из циклов существования вашего рода крикливой, пустоголовой женщины?

— Вы очень хитры, — снова пробурчал Чео.

— Теперь вам придется убить Эбнис, вы же знаете, — сказал Мак-Кей. — Если вы этого не сделаете, для вас все будет потеряно. Вы ее поглотите. Вы переймете ее эго. Она будет с вами.

— Я не знаю, происходит ли это у людей, — сказал Чео.

— О, случается, — сказал Мак-Кей. — Это ведь ее мир, не так ли?

— Ее, — согласился Чео. — Но в одном вы ошибаетесь. Я могу контролировать Млисс. Следовательно, это мой мир. И еще кое-что. Я могу контролировать вас.

Туманная труба внезапно уменьшилась, и, смыкаясь, устремилась к Мак-Кею.

Мак-Кей отшатнулся и проревел:

— Фанни Мей! Вы же обещали! Никакого нападения!

— Новые связи, — сказал калебан.

Мак-Кей отскочил, и прыжковая дверь, оказавшись около него, исчезла.

Он бегал взад и вперед и все время наталкивался на нее, а она набрасывалась на него, как гигантская хищная пасть. В очередной раз с трудом ускользнув от нее, Мак-Кей оказался в самом дальнем конце помещения. Он обернулся, пригнулся, прыгнул сквозь пурпурные сумерки шара калебана, подкатился под гигантский «половник» и, дрожа, огляделся. Он не представлял себе, что прыжковая дверь может двигаться так быстро и целенаправленно.

— Фанни Мей! — задыхаясь, произнес он. — Закройте же зейе-дверь! Вы ведь мне обещали: никакого нападения!

Никакого ответа.

Мак-Кей увидел край гигантской трубы, повисшей рядом с гигантским «половником» калебана.

— Мак-Кей!

Это был голос Чео.

— Вас вызовут на дальнюю связь, Мак-Кей! — крикнул Чео. — Когда это произойдет, с вами будет кончено.

Мак-Кей затравленно застыл.

Они вызовут его! Возможно, Бильдун уже послал за тапризиотом. Они будут беспокоиться, ведь шар калебана уже давно закрылся.

И он будет беспомощен, охваченный трансом.

— Фанни Мей! — прошептал Мак-Кей. — Закройте же эту проклятую зейе-дверь!

Туманная труба сверкнула, поднялась и перешла на другую сторону. Мак-Кей, отчаянно спеша, переполз под ручкой «половника» на другую сторону и там наполовину вжался в эту странную «ложку».

Разыскивающая его туманная труба отдалилась.

Послышался тихий хрустящий звук. Мак-Кей поглядел влево, вправо, назад. В смертоносном отверстии ничего не было видно.

Внезапно над «половником» послышался резкий щелчок. Рой зеленых искр осыпал Мак-Кея. Он выбрался из своего убежища и поднял излучатель. Из отверстия высовывался паленка с бичом. Рука его была поднята, чтобы нанести калебану новый удар.

Когда рука двинулась, Мак-Кей обрезал ее излучателем у самого туловища. Рука и бич упали на пол и подкатились к краю «ложки», вызвав новый фейерверк зеленых искр.

Прыжковая дверь щелкнула и исчезла.

Мак-Кей присел на корточки, рой зеленых искр все еще танцевал в сетчатке его глаз.

— Зейе удалены.

Голос калебана донесся до Мак-Кея. Тысяча чертей! Он звучал совсем слабо.

Мак-Кей медленно встал. Рука паленки и бич лежали на полу, но он не обратил на них внимания.

Рой зеленых искр!

У него появилось странное ощущение. Он чувствовал себя счастливым, гневным и сытым одновременно. Слова и обрывки предположений бессвязно кружились в его мозгу.

Рой зеленых искр! Он знал, что должен все время держаться около калебана, независимо от того, что сделают с ним захлестывающие его волны эмоций этого странною существа.

Рой… Рой зеленых искр!

«Калебан умер?»

— Фанни Мей?

Калебан молчал, но натиск эмоций ослаб.

Мак-Кей знал, что должен что-то вспомнить. Должен сообщить об этом Тулуку.

Рой зеленых искр!

У него было это: образец, изготовитель идентифицирован! Рой зеленых искр!

Ему было не по себе, словно он бежал целый час, словно нервы его были порваны и перепутаны. Его ум был миской, полной желе, в котором дрожали мысли.

Он крикнул:

— Фанни Мей!

В помещении царила особая тишина. Это было безмолвие отсутствия эмоций, что-то замкнутое, отступающее. У Мак-Кея зачесалась шея.

— Ответь мне, Фанни Мей, — сказал он.

— Зейе отсутствует, — сказал калебан.

Мак-Кей почувствовал стыд калебана, глубокое чувство вины. Оно пронзило его. Заполнило каждую клетку тела. Грязный, мерзкий, преступный, постыдный, подлый…

Он пораженно покачал головой. Почему он чувствовал вину?

Он медленно осознавал, что чувства эти нахлынули не изнутри, а снаружи. Это был калебан!

— Фанни Мей, — сказал он, — я понимаю, вы не могли помешать этому нападению. Я не виню вас. Я понимаю.

— Связи были неожиданными, — сказал калебан. — Вы понимаете?

— Понимаю.

Чувства Мак-Кея успокоились. Он снова вспомнил, что у него было важное сообщение для Тулука. Рой зеленых искр. Но сначала он должен убедиться, что этот сумасшедший пан спехи в ближайшее время не явится сюда.

— Фанни Мей, — сказал он. — Вы можете помешать повторному нападению на меня?

— Объективно, но не превентивно, — сказал калебан.

— Вы имеете в виду, что можете помешать ей? — спросил Мак-Кей.

— Объясните, что в данном случае значит «помешать»?

— О, лучше не надо, — пробормотал Мак-Кей. Он подумал, как трудно будет сформулировать ответ для калебана.

— Будет ли следующее нападение? — осторожно спросил он. — Будет ли оно на коротких связях или на длинных?

— Серия нападений здесь прервана, — ответил калебан. — Вы спрашиваете о продолжительности по вашему восприятию времени. Я понимаю это. Длинные линии над позицией нападения, это подобно очень большой продолжительности вашего периода времени.

— Очень большая продолжительность, — пробормотал Мак-Кей. — Да.

«Рой зеленых искр, — вспомнил он. — Рой зеленых искр».

— Вы будете зависеть от зейе через Чео, — сказал калебан. — Появление ожидается на этом месте. Чео идет по вашей линии. Я правильно понял вас, Мак-Кей?

«Мои дальнейшие линии, — подумал Мак-Кей и сглотнул. — Что же только что сказал калебан? Я буду контролировать зейе?»

Он осторожно вздохнул, чтобы внезапное движение не опрокинуло ясность его понимания.

Он подумал о нужном количестве энергии. Огромном количестве! «Я — зейе-контролер» и «Мне нужна энергия целой звезды». Чтобы действовать в нашем измерении, калебану нужна энергия целой звезды. Калебан сказал, что он вдыхает бич. Итак, калебан находит энергию здесь. Она питает его в нашем измерении. А также, несомненно, и в других измерениях.

Мак-Кей подумал о тонких отличиях, которыми должен был обладать калебан, чтобы с ним можно было вступить в контакт. Это должно быть приблизительно так, как если бы он сам погрузил нос в воду и попытался войти в контакт с одним-единственным микроорганизмом!

— Мы должны вернуться к началу, — сказал Мак-Кей.

— Для каждой единицы существует много начал, — ответил калебан.

Мак-Кей ощутил контакт тапризиота. Это был Бильдун.

— Я рад, что вы вызвали меня, — Мак-Кей прервал его первый заботливый вопрос. — Я тут кое-что с вами хотел…

— Мак-Кей, что там произошло? — спросил Бильдун с необычным возбуждением. — Вокруг вас повсюду лежат мертвые охранники, буйствуют сумасшедшие. Мятеж…

— Я, кажется, невосприимчив к этому, — сказал Мак-Кей. — Или калебан как-то защитил меня. Теперь слушайте внимательно, у нас мало времени. Позовите Тулука. У него есть спектроскоп и прибор для идентификации образцов, которые определяют процессы превращения материи в энергию. Эти приборы он должен доставить сюда, в шар калебана.

Мак-Кей в тишине шара калебана прислонился к вогнутой стене и пил из термоса ледяную воду, в то время как Тулук размещал приборы.

— Что помешает напасть на нас, пока мы заняты работой? — озабоченно спросил Тулук. — Мы должны иметь здесь, по меньшей мере, двух охранников.

— Таких как те, снаружи? Когда я представлю себе, что один из них начнет с пеной у рта буйствовать здесь, то…

— Снаружи уже новая охрана!

Тулук подвинул поднимающиеся над низким ящиком металлические обручи к «половнику» калебана. Потом что-то сделал, и диаметр обручей удвоился.

— Охранники помешали бы нам, — сказал Мак-Кей. — Кроме того, калебан сказал, что линейная позиция неблагоприятна для Эбнис. — Он пил ледяную воду. Теперь здесь снова была температура сауны, но без влажности.

Тулук достал из своего ящика с инструментами черный жезл. Жезл был около метра длиной. Он нажал кнопку на рукоятке жезла, и обруч снова уменьшился в диаметре. Одновременно ящик загудел. Обручи тут же вспыхнули неопределенным серым светом.

— Со мной здесь ничего не может произойти, потому что у меня есть преисполненный любви защитник, — заметил Мак-Кей. — Не каждое разумное существо может сказать, что пользуется симпатиями калебана.

— Вы здесь пьете? — спросил Тулук. — Это один из ваших мозговых возбудителей?

— Вы очень забавны, — сказал Мак-Кей. — И долго вы еще будете возиться тут со своим хламом?

— Я не вожусь. Вы что, не видите, что это не переносное оборудование? Его нужно настраивать.

— Так настраивайте.

— Высокая температура и плохой воздух затрудняют сборку, — пожаловался Тулук. — Почему вы не можете открыть люк?

— По тем же основаниям, которые удерживают меня от того, чтобы впустить сюда охрану, — сказал Мак-Кей. — Я не хочу, чтобы толпа сумасшедших разбила приборы.

— Но здесь так жарко. Пот заливает мне глаза.

— Я думал, врайверы любят жару.

— Вы шутите, Мак-Кей.

— Послушайте, — сказал Мак-Кей. — Я спрашиваю себя: то, что мы видим как звезду — это весь калебан или часть его? Я склонен верить последнему.

— Он снова отхлебнул ледяной воды и увидел, что в ней больше нет льда. Тулук был прав. Здесь была адская жара.

— Странная теория, — сказал Тулук. — Так.

— Вы готовы?

— Я сейчас буду готов. Почему молчит калебан?

— Потому что я попросил его об этом. Ему надо беречь силы.

— Что он сказал о вашей теории?

— Он полагает, что я на «пути к истине».

Тулук установил спектроскоп, вытащил из приборного ящика маленькую спираль и вставил ее в держатель на подставке одного из обручей.

— Хотите воды? — спросил Мак-Кей.

— Я пил воду два дня назад, — сказал Тулук.

— Не буду настаивать. Сколько еще продлятся ваши приготовления?

— Терпение, — пробормотал Тулук, не отрываясь от работы. — Всему свое время.

— Знаете, — сказал Мак-Кей, — после того, как вы спасли меня от паленки с топором, вы сказали что-то очень странное в связи с калебаном.

— Что же это было?

— Вы сказали что-то вроде того, что не можете понять, где вы жили. Или что-то подобное. Вспомните.

— Нужно ли вспоминать? Я не забывал, — Тулук согнул свое цилиндрическое тело над панелью управления спектроскопа и проверил несколько соединений.

— Где это было? — спросил Мак-Кей.

— Где было что?

— Где вы жили?

— Нет слов, чтобы описать это место.

— А вы попытайтесь.

Тулук выпрямился и посмотрел на Мак-Кея.

— У меня было такое чувство, что я был чем-то крошечным в огромном шаре и ощущал тепло, дружественность и благосклонность какого-то великана.

— А великаном был калебан?

— Конечно.

— Я так и думал.

— Я не смогу настроить аппаратуру еще точнее, — сказал Тулук. — Я не отвечаю за погрешности. В стене позади вас есть источник излучения, от которого я должен заэкранироваться, но на это уйдет пара дней.

— Но вы сможете снять спектрограммы?

— Это — да.

— Тогда мы, может быть, еще успеем справиться с задачей.

— Какой? — спросил Тулук.

— Наиболее важной в настоящее время.

— Вы имеете в виду бичевание и рой зеленых искр?

— Да.

— Не можете же вы бичевать калебана.

— Он сказал, что это несущественно. Нужно произвести насилие с намерением создать «интенсивность негативных импульсов».

— Ах так. Очень странно. Знаете, Мак-Кей, стоит попросить у вас воды. Здесь такая жара.

Послышался хлопок, словно вылетела пробка из бутылки с шампанским. Давление воздуха в шаре калебана упало так стремительно, что в ушах Мак-Кея щелкнуло, и он во внезапно охватившей его панике подумал, что Эбнис удалось как-то соединить вакуум пространства с этим намерением, чтобы отсосать воздух и задушитьего. Но это была только в первый момент. Мак-Кей напряженно огляделся, готовый к новому нападению, и когда его взгляд упал на «половник» калебана, он увидел, что прыжковая дверь уже тут. Положение туманной трубы было горизонтальным, она находилась прямо над «ложкой» калебана.

Рука паленки с зажатой в ней пастью высунулась из отверстия и нанесла по цели звонкий удар. Зеленые искры взлетели и посыпались вниз.

Тулук склонился над приборами и издал приглушенный возглас.

Рука паленки, втягивающаяся в отверстие, остановилась.

— Вперед! Еще раз!

Голос, несомненно, принадлежал Чео. Бич щелкнул снова, потом еще раз.

Мак-Кей поднял излучатель, одновременно следя за Тулуком и бичом. Сделал ли Тулук свои спектрограммы? Неизвестно, сколько ударов бичом мог еще вынести калебан.

Бич ударил снова. Зеленые искры посыпались фонтаном. Мак-Кей сжал зубы.

— Тулук, у вас достаточно данных? — пробормотал он.

Рука и бич исчезли в отверстии прыжковой двери.

— Тулук! — прошипел Мак-Кей.

— Думаю, достаточно, — ответил Тулук. — Это великолепные снимки, но за сравнение и идентификацию я не ручаюсь.

Когда Тулук замолк, Мак-Кей понял, что в помещении не так уж и тихо. Гудение приборов Тулука служило фоном для шепота голосов за прыжковой дверью.

— Эбнис! — крикнул Мак-Кей.

Отверстие перевернулось и в нем показалось лицо Эбнис. Левая часть лица была в темных пятнах, а на шею была накинута серебристая петля, конец которой был зажат в руке пан спехи.

Мак-Кей заметил, что Эбнис в ярости. Ее губы сжались в тонкую линию, глаза дико блестели.

Она увидела Мак-Кея и прокричала:

— Видите, что вы со мной сделали?

Мак-Кей оттолкнулся от стены и приблизился к прыжковой двери.

— Что я сделал? Это выглядит делом рук Чео.

— По вашей вине!

— О! Это от меня не зависело.

— Я хотела помочь вам спастись, но нет! Вы обращались со мной как с преступницей. И вот благодарность, которую я от вас получила.

Она указала на петлю.

— Чем я это заслужила? — крикнула она.

— Чео! — крикнул Мак-Кей. — Что вы с ней сделали?

Голос Чео донесся из-за того места, где находилась рука, сжимающая петлю.

— Скажи ему, Млисс.

Тулук, который игнорировал спор и занимался своими приборами, повернулся к Мак-Кею.

— Замечательно, — сказал он. — Действительно, замечательно!

— Скажи ему! — проревел Чео, так как Эбнис упрямо молчала.

Эбнис и Тулук начали говорить одновременно, и Мак-Кей услышал только дикую мешанину слов.

— Тише! — крикнул Мак-Кей.

Эбнис испуганно замолчала и отпрянула, а Тулук продолжал говорить, словно ничего не слышал.

— …я уже уверен, что мы, несомненно, имеем дело со спектральными линиями. Это, несомненно, звезда. Ничто другое не даст такую картину.

— Но какая звезда? — спросил Мак-Кей.

— Да… Это вопрос, — ответил Тулук.

Чео оттолкнул Эбнис и занял ее место в прыжковой двери. Он взглянул на Тулука, на приборы, потом сказал:

— Что значит все это колдовство, Мак-Кей? Новая попытка помешать нашим паленкам? Или вы вернулись, чтобы еще раз ощутить петлю на шее?

— Мы обнаружили кое-что, о чем вы, может быть, очень захотите узнать, — сказал Мак-Кей.

— Что вы могли узнать такого, что стало бы интересным для меня?

— Скажите ему, Тулук.

— Калебан существует в тесной связи с одной из звезд, — сказал Тулук.

— Он, может быть, даже является этой звездой. По крайней мере, она в известной мере относится к нашему измерению.

— Не измерению, — сказал калебан. — Волнам.

Голос едва достиг сознания Мак-Кея, но слова сопровождались все усиливающейся волной эмоций и печали, которая потрясла и совершенно запутала Тулука.

— Что это было?

— Тише, Тулук! — сказал Мак-Кей.

Но Чео эта эмоция не коснулась; по крайней мере, по поведению пан спехи этого не было заметно.

— Мы должны скорее идентифицировать калебана, — сказал Мак-Кей.

— Идентификация, — сказал калебан, и его голос чуть заметно усилился, но уже без эмоций. — Идентификация относится к самостоятельному качеству обнаружения. Вы еще не понимаете меня, Мак-Кей? Вы поняли мои слова?

— О чем он говорит? — спросил Чео.

Тулук воспринял этот вопрос, словно он был обращен к нему.

— Таким образом, — сказал он, — нужно обнаружить калебана в нашей Вселенной как звезду. Каждая звезда имеет свой пульс, определенный ритм, никогда не повторяющуюся индивидуальность, которая проявляется в спектральных линиях. Теперь у нас есть образец спектральных линий калебана, мы попытаемся идентифицировать его как звезду.

— И вы думаете, что эта сумасшедшая теория может меня заинтересовать?

— спросил Чео.

— Она должна вас заинтересовать, — сказал Мак-Кей. — Это теперь больше, чем теория. Вы думаете, что находитесь в безопасном убежище, и делаете все, чтобы устранить калебана, опустошить Вселенную и остаться единственными пережившими катастрофу — в качестве наследников Вселенной. Так? Ну, вы допустили серьезную ошибку.

— Калебан лжет, — пробурчал Чео.

— А я все же думаю, что вы допустили ошибку, — сказал Мак-Кей. — Фанни Мей обещала дальнейшее существование Эбнис и ее друзьям, когда мы все исчезнем?

— Различные образцы с небольшими ограничениями на увеличенных связях, — сказал калебан.

— Достаточно ясно, не так ли? — сказал Мак-Кей. — Вы переживете нас, но ненадолго.

— Никаких разветвлений, — сказал калебан.

— Никакого наследства, — перевел Мак-Кей.

— Это трюк, — сказал Чео. — Калебан лжет.

— Калебан не лжет, — напомнил Мак-Кей. — Но вы можете допустить ошибку. Такая ошибка способна вас погубить, — сказал Мак-Кей.

— Я нахожусь в зависимости от этого, — сказал Чео. — И вы можете…

Прыжковая дверь исчезла.

— Поддержание зейе затруднено, — сказал калебан. — Вы понимаете, что такое «затруднено»? Потребление энергии очень интенсивно.

— Понимаю, — сказал Мак-Кей. Он вытер лоб рукавом и сказал Тулуку:

— Его жизнь висит на волоске.

Тулук выставил длинные челюсти и возбужденно покачал ими.

— Я не должен доставлять снимки в лабораторию, пока он не умрет?

— Звезда, — пробормотал Мак-Кей. — Представьте это. И все, что мы здесь видим, это… это ничто.

— Тут ничего нельзя поделать, — сказал калебан. — Моя личность сделает нечто, и я перестану существовать. В присутствии этого «я» и вы исчезнете, Мак-Кей.

— Вы поняли, Тулук? — спросил Мак-Кей.

— Конечно, он, кажется, сказал, что перестанет быть для вас видимым, потому что это нас может убить.

— Я так и понял, — сказал Мак-Кей.

— Возвращайтесь назад, в Централь. Я хочу, чтобы мы быстрее начали поиски.

— Вы без цели расходуете вещество, — сказал калебан.

— Что же теперь? — спросил Мак-Кей.

— Предстоит бичевание, и моя личность исчезнет.

Мак-Кея зазнобило. Он сглотнул.

— И как далеко вы удалитесь? — спросил он.

— Направление временных линий определить затруднительно. Ваше понятие: скоро.

— Прямо сейчас? — сдерживая дыхание, спросил Мак-Кей.

— Вы спрашиваете о непосредственной интенсивности? — спросил калебан.

— Вероятно, — беспомощно пробормотал Мак-Кей.

— Вероятность, — сказал калебан. — Энергетическое потребление личности увеличивает выравнивание. Бичевание не сейчас. «Сейчас» — верное понятие для непосредственного.

— Да, — ответил Мак-Кей.

— Скоро, но не сейчас, — пробормотал Тулук.

— Я думаю, он хочет объяснить, что может вынести еще одно бичевание, но оно будет для него последним, — сказал Мак-Кей. — Укладывайтесь и пойдем.

— Фанни Мей, вы сделаете для нас прыжковую дверь?

— Зейе существует, Мак-Кей. У моего «я» есть склонность к вам.

«Еще одно бичевание, — смятенно подумал Мак-Кей, помогая Тулуку упаковывать оборудование. — Но почему это бичевание будет смертельным для калебана? Почему именно бичевание, хотя других форм энергии оно не касается?»

В неизвестное, но не очень отдаленное время калебана снова исхлещут бичом, и он умрет. В этом намерении была полубезумная возможность воплощения апокалипсиса; тогда цивилизации Вселенной прекратят существование.

Мак-Кей подавленно стоял в лаборатории Тулука, окруженный охранниками и совершенно безвольный.

Пульт компьютера мерцал световыми сигналами. Гудящие и стрекочущие звуки доносились из его нутра.

«Если он идентифицирует звезду калебана, что делать с этими новыми знаниями? — спросил себя Мак-Кей. — Чео выиграл. Мы не смогли остановить его».

— Возможно ли, — спросил Тулук, — что калебаны сотворили эту Вселенную? Может быть, это их произведение?

Мак-Кей нетерпеливо пожал плечами.

— Почему этот проклятый компьютер возится так долго? — спросил он.

— Проблема определения пульсаций спектральных линий очень сложна, Мак-Кей. Для их сравнения необходимо особое программирование. Но вы не ответили на мой вопрос.

— У меня нет ответа. Я надеюсь, что эти слабоумные, которых мы оставили в шаре калебана, знают, что делать в случае необходимости.

— Они будут делать то, что вы им поручили, — укоризненно сказал Тулук. — Вы странный партнер для проведения свободного времени, Мак-Кей. Мне сказали, что вы были женаты больше тридцати раз. Это же нарушение приличий, не так ли?

— Я не нашел женщины, которая могла бы выдержать присутствие полномочного представителя Саботажников, — проворчал Мак-Кей. — Таких людей, как я, нелегко любить.

— Но калебан любит вас.

— Он не знает, что мы понимаем под этим! — сказал Мак-Кей сердито. — Может быть, он испытывает симпатию потому, что я на протяжении нескольких часов упражнялся с ним во взаимопонимании, — он покачал головой. — Я должен был оставаться в шаре калебана.

— Наши люди в случае нападения загородят калебана своим телом, — возразил Тулук. — Но вы же не скажете, что это одна из форм любви?

— Это инстинкт самосохранения, — пробурчал Мак-Кей.

— Мы, врайверы, верим, что все формы любви — это инстинкт самосохранения. Может быть калебан так понимает это слово?

— Ха!

— В самом деле, Мак-Кей, у вас инстинкт самосохранения выражен довольно слабо, поэтому вы никогда не любили по-настоящему.

— Не хотите ли вы, наконец, прекратить отвлекать меня своей бессмысленной болтовней.

— Терпение, Мак-Кей. Терпение.

— Терпение! — Мак-Кей опять сорвался с места и начал мерить лабораторию широкими быстрыми шагами. Снова подойдя к Тулуку, он сказал:

— Чем питаются звезды?

— Звезды? Звезды не питаются.

— Калебан здесь что-то содержит. Это его питание, — пробурчал Мак-Кей. Внезапно он кивнул. — Я знаю, что это. Водород.

— Каким же образом он питается?

— Водород, — повторил Мак-Кей. — Если мы откроем одну из прыжковых дверей до нужной величины… Где Бильдун?

— Он с представителями правительства заседает по вопросу карантина для косметологов. Возможно также, что стало известно о нашем соглашении с тапризиотами. Правительство не любит таких вещей, Мак-Кей. Бильдун пытается спасти наши головы и свою собственную тоже.

— Но, кажется, водорода хватает, — сказал Мак-Кей.

— Что за болтовня о прыжковых дверях и о водороде? — спросил Тулук. — Вы приняли пилюли, Мак-Кей?

— Принял.

Зазвенел звонок компьютера, и из выходного устройства вылетела исписанная бумажная ленточка. Мак-Кей и Тулук нагнулись над ней.

— Тион, — сказал Тулук. — Звезда в Плеядах.

— Идентификация точна? — спросил Мак-Кей.

— Все верно.

— К Бильдуну! — крикнул Мак-Кей. — Мы должны сообщить ему!

Он выбежал из лаборатории, преследуемый Тулуком и отрядом охранников, которые должны были не отходить от них ни на шаг.

— Мак-Кей, — задыхаясь, проговорил Тулук. — Куда вы так торопитесь?

— К Бильдуну. Потом снова к калебану.

«Ничто не сможет теперь удержать меня, — сказал себе Чео. — Млисс умрет через несколько секунд, задохнувшись от уменьшения давления воздуха в барокамере косметологов, куда я ее посажу. Все ее миры-убежища последуют за ней. Я сам буду контролировать прыжковую дверь. Нити власти теперь будут в моих руках».

Чео стоял у прыжковой двери в своем жилище. Снаружи была ночь, но все это было относительно. Там, где за морским прибоем лежал шар калебана, уже наступил день.

Последний день калебана… Рассвет окончательного исчезновения. На всех планетах, которые в этой Вселенной были связаны с определенным калебаном, все разумные существа должны были кануть в бесконечную ночь.

Через несколько минут планета прошлого, где он находится, достигнет удобной позиции в переплетении связей. И паленка, который ждет там, в другой части комнаты, сделает то, что ему приказано.

Чео погладил шрам на лбу.

Больше не будет пан спехи, которые стали бы обвиняюще показывать на него пальцами и возмущенно кричать. Никто больше не будет кричать на него. Никто больше не будет представлять опасности для его эго, он это обеспечил.

Никто не остановит его.

Ни Эбнис, которая делает последние вдохи в герметически закрытой барокамере, и, когда там кончится кислород, перестанет существовать. Ни Мак-Кей, который оказался пронырливым и докучливым, но не имеет возможности предотвратить апокалипсис.

Еще пара минут.

Чео взглянул на шкалу маленького вспомогательного прибора, с помощью которого предварительно рассчитывал возможный зейе-контакт с калебаном. Указатель двигался так медленно, что трудно было заметить какое-нибудь изменение его положения за то время, пока Чео наблюдал за ним. Но все же двигался.

Чео бродил по помещению, чувствуя на себе вопрошающий взгляд паленки и, наконец, вышел через открытую дверь на террасу. На небе не было луны, но многочисленные звезды усеивали небосвод. Эти созвездия были чужды пан спехи. Млисс создала здесь странный мир с многочисленным реквизитом Земного прошлого, странными экзотическими вещами, набранными из глубины тысячелетий.

Но эти звезды… Калебан заверил их, что здесь не существует больше ни одной планеты… Но тут были звезды. Если они действительно были. Может быть, это всего лишь маленькие облачка разреженного газа, созданного по желанию Млисс.

«Это место станет единственным после того, как все другие миры Вселенной опустеют, — думал Чео. — Не должно остаться никакой связи с другими известными ему мирами. И никаких ускользнувших с этих миров, о которых его предупреждала Млисс».

Но он будет здесь в безопасности. Не будет никакого преследования, потому что не будет никаких преследователей.

Он взглянул назад, в освещенное помещение.

Как терпеливо ждет паленка последнего движения! Бич покачивается в его руке. Это оружие — чудовищный анахронизм. Но оно действенно. Без Млисс с ее извращенными поступками он никогда бы не обнаружил действенность и неотвратимость бича.

Чео наслаждался своим воображением. Время тянулось очень медленно. Он ждал, глубоко вдыхая ночной воздух, полный запахов, которые завезла сюда Млисс — запахов экзотических цветов, опьяняющих ароматов, пряных запахов трав, цветущих деревьев, испарений, редчайших форм жизни, которые она доставила на Арх.

Арх. Смешное название она дала этому месту. Может быть, он позднее изменит его, если в голову придет более подходящее название.

«Плохо, что по соседству нет никаких других планет, — подумал он. — Наверно, калебан мог бы создать и другие планеты. Но Млисс не хотела этого».

Чео снова возвратился в помещение и стал наблюдать за прибором. От нужной позиции указатель теперь отделяло только пространство шириной в волосок. Он позвал паленку.

Низкая мокрицеподобная фигура волнообразными движениями подползла к нему на многочисленных ногах. Глаза пылали усердием и готовностью. Настоящему паленке насилие доставляло удовольствие. Чео кинжал кнопку. Указатель достиг нужного положения, и прыжковая дверь открылась по его сигналу.

— Пошел! — крикнул он.

Мак-Кей услышал приказ пан спехи, когда в шаре калебана открылась прыжковая дверь. Отверстие заполнило помещение, вытеснив красноватый полумрак ярким светом. Свет хлынул, огибая две фигуры, появившиеся в отверстии. Паленки и Чео, пан спехи.

Туманная труба внутри маленького помещения стала опасно вспухать. Яростная энергия по ее краям швырнула охранников в стороны. Прежде чем они успели прийти в себя, мелькнула рука паленки и щелкнул бич.

Мак-Кей охнул, увидев огромный сноп зеленых искр, которые взметнулись над «половником» калебана. Рой зеленых и золотых искр! Золотые искры! Бич ударил снова. Сверкнул новый дождь искр и растворился в ярком свете.

— Стой! — крикнул Мак-Кей, когда охранники пришли в себя и хотели напасть на Чео с паленкой. Они остановились.

Еще один удар бича в руке паленки.

Искры вспыхнули, упали.

— Фанни Мей! — крикнул Мак-Кей.

— Мое «я» отвечает, — сказал калебан. Мак-Кей почувствовал внезапное повышение температуры, которое сопровождало слова калебана; его эмоции были тихими и успокаивающими — но могущественными.

Охранники неподвижно стояли и глядели вместе с Мак-Кеем на то место, где рука паленки злобно играла бичом. С каждым ударом в пространстве вспыхивал рой зеленых и золотых искр.

— Расскажите о вашем веществе, Фанни Мей, — попросил Мак-Кей.

— Количество вещества растет, — сказал калебан. — Вы дали энергию и силу для этого «я», Мак-Кей.

— А как с окончательным исчезновением? — спросил Мак-Кей.

— Исчезновение отложено. Это «я» не видит связей для исчезновения, другие калебаны вернутся.

Мак-Кей глубоко вздохнул. Каждое новое слово калебана несло новую волну жара, как из огромной печи. Это тоже свидетельствовало об успехе. Он вытер лоб.

Бич щелкал снова и снова.

— Открывайтесь, Чео, — крикнул Мак-Кей. — Вы проиграли! — Он посмотрел в прыжковую дверь. — Мы даем калебану энергию быстрее, чем вы отнимаете ее.

Чео пролаял приказ. Паленка втянул руку.

— Фанни Мей! — крикнул пан спехи.

Ответа не было, но Мак-Кей почувствовал вспышку сострадания, источником которой, несомненно, был калебан.

Испытывал ли калебан сострадание к Чео?

— Я приказываю ответить, калебан! — проревел Чео. — Договор предусматривает беспрекословное повиновение!

— Мое «я» повинуется партнеру по договору, — сказал калебан. — Вы не разделяете связей с партнером по договору.

— Она приказала вам повиноваться мне!

Мак-Кей, на минуту задержав дыхание, ждал. Он должен точно знать…

— Договор! — настаивал Чео.

— Договор потерял интенсивность, — сказал калебан. — На новых линиях вы должны обратиться к этому «я» как к Тиону. Новое имя, которое я получил от Мак-Кея: Тион.

— Мак-Кей, что вы сделали?! — возопил Чео. — Почему калебан не реагирует на бичевание?

— Он, собственно, никогда и не реагировал, — сказал Мак-Кей. — Он реагирует на насилие и ненависть, которые связаны с бичеванием. Бич только выполняет роль фокусирующего инструмента. Он концентрирует все насилие и всю ненависть на самом уязвимом месте, и это лишает калебана энергии. И уж вы-то должны знать, что он продуцирует с помощью этой энергии эмоции. И сам калебан — почти чистая эмоция, совершенно нематериальная.

Чео сделал знак паленке подождать, и тогда Мак-Кей сказал:

— Вы не достигнете своей цели, Чео. Мы питаем нашего друга быстрее, чем вы можете его опустошить.

— Питаете? — спросил Чео. Он почти высунул голову из отверстия туманной трубы, чтобы посмотреть сначала на калебана, потом на Мак-Кея.

— Мы открыли в пространстве гигантскую прыжковую дверь, — сказал Мак-Кей. — Она собирает водород в одном из межзвездных облаков и отправляет его Тиону.

— Что такое Тион? — недоверчиво спросил Чео.

— Звезда, являющаяся калебаном, — ответил Мак-Кей.

— О чем вы говорите?

— Вы не понимаете? — спросил Мак-Кей. — Он незаметно сделал знак охранникам. Эбнис все еще не показывалась. Чео куда-то упрятал ее. Это меняло их планы. Они должны попытаться провести в прыжковую дверь охранников, чтобы обезвредить Чео. Двое людей начали приближаться к отверстию, держа излучатели наизготовку.

— Что я должен понимать? — спросил Чео.

«Я должен отвлечь его», — подумал Мак-Кей.

— Калебан проявляется в нашей Вселенной в различных формах, — сказал он. — Его звезда, солнце, представляет из себя пункт сбора пищи и является только частью огромного целого. Он создал этот шар, который является, вероятно, не просто разговаривающим проявлением, но имеет цель защитить нас. Его «я» с помощью своих фильтров не может полностью нейтрализовать излучение энергии во время разговора. Поэтому здесь так жарко.

— Звезда? — спросил Чео. — Он, казалось, не замечал, что охранники все ближе продвигаются к отверстию прыжковой двери.

— Да, — сказал Мак-Кей. — Этот калебан идентифицирован. Он и звезда Тион в Плеядах — одно и то же.

— Но… эффект прыжковой двери…

— Звездное щупальце, — сказал Мак-Кей. — Такова, по крайней мере, моя интерпретация, и она, вероятно, верна только частично. Мы всегда знали, какое огромное количество энергии расходуется для пролома пространства. Тапризиоты рассказали нам, как они общаются с помощью подключения к связям калебанов, чтобы…

— Чушь, — пробормотал Чео.

— Очень может быть, — ответил Мак-Кей. — Но эта чушь движет реальностью нашей Вселенной.

— Вы думаете, что сможете отвлечь меня, пока ваши люди подготавливают нападение, — сказал Чео. — Я сейчас покажу им другую реальность вашей Вселенной! — и сейчас же прыжковая дверь начала надвигаться на Мак-Кея.

— Тион! — крикнул Мак-Кей. — Остановите Чео! Держите его крепче!

— Чео поймал сам себя, — сказал калебан. — Связи Чео завершены.

Туманная труба опять начала преследовать Мак-Кея, но, казалось, Чео с трудом справляется с управлением. Мак-Кей смог легко уклониться, когда отверстие двинулось по помещению к тому месту, где он находился.

Отверстие прыжковой двери отступило на шаг, потом снова приблизилось. На этот раз оно двигалось несколько быстрее.

Мак-Кей отпрыгнул в сторону и столкнулся с двумя охранниками. Почему эти проклятые дураки не пытаются проникнуть в отверстие? Они боятся, что их разрежет? Мак-Кей приготовился при следующем нападении прыгнуть в отверстие. Чео должен привыкнуть к мысли, что его тактика вызывает страх. Он не ждал нападения от того, кто его боялся. Мак-Кей сглотнул. Он знал, что может произойти. Слабое сопротивление туманной трубы затормозило бы его прыжок, и у Чео появилось бы время, чтобы захлопнуть прыжковую дверь, которая отрезала бы ему ноги. Но Мак-Кей успел бы выстрелить из излучателя и убить Чео. Может быть, ему повезло бы найти Эбнис — и она тоже умерла бы.

Прыжковая дверь снова придвинулась к Мак-Кею.

Он прыгнул вместе с охранниками, которые в тот же миг решились напасть, и больно ударился об пол, когда туманная труба скользнула совсем рядом.

Мак-Кей вскочил на ноги и отпрыгнул назад. Он увидел мрачное лицо Чео, увидел пан спехи, яростно рвущего ручки управления, потом услышал далекий хруст, и прыжковая дверь исчезла.

Кто-то закричал.

Мак-Кей со смущением обнаружил, что стоит на четвереньках в полутьме шара калебана. Секунду он простоял без движения, пытаясь восстановить в памяти последние секунды присутствия пан спехи. Это было похоже на призрачное видение — сквозь тело Чео он увидел какую-то дымящуюся субстанцию, и это была субстанция шара калебана.

— Действие договора прервано, — сказал калебан.

Мак-Кей медленно выпрямился. Он непонимающе покачал головой:

— Что это значит, Тион?

— Констатация факта имеет значение только для Чао и его спутников, — сказал калебан. — Это «я» не может дать Мак-Кею другого объяснения для этой субстанции.

Мак-Кей кивнул.

— Вселенная Эбнис была ее собственным творением, — пробормотал он. — Порождением ее фантазии.

— Что за порождение, объясните, — сказал калебан.

Чео переживал мгновение смерти Эбнис как постепенное исчезновение вещества вокруг нее и себя. Стены, пол, потолок, зейе-управление — все блекло и исчезало. Он чувствовал в этот последний момент всю тщету своего существования. И в момент перехода увидел тени паленки и других, удаляющийся островок движения в месте, которого мистики его расы никогда не знали. Однако это было место, которое могло быть близким брахманам и буддистам древних времен — место тайн, призраков и иллюзий, выдуманный мир, лишенный вещественной материи.

Прошло мгновение, и Чео перестал существовать. Или можно сказать, что он исчез вместе с выдуманным миром. В конце концов, нельзя же дышать иллюзиями или пустотой.

Досадийский эксперимент _(роман)

Когда Калебанцы впервые прислали нам один из своих гигантских металлических «пляжных шаров» — бич-болов — и передали через это устройство свое предложение воспользоваться прыжковыми дверьми для межзвездных путешествий, многие в конфедерации Консент начали тайно использовать этот дар звезд в своих собственных сомнительных целях. И «теневое правительство», и некоторые лица среди Говачинов заметили то, что сегодня является очевидным: мгновенное перемещение сквозь неограниченное пространство связано с властью, которая может изолировать подчиненные ей группы населения в огромных количествах.

Это наблюдение, положенное в основу досадийского эксперимента, появилось задолго до того, как чрезвычайный агент Джордж X. Маккай обнаружил, что видимые звезды нашей вселенной являются либо Калебанами, либо их проекциями в пространство конфедерации Консент. (См. «Звезда под бичом», отчет об открытии Маккая, неубедительно замаскированный под художественное произведение.)

Существенным, однако, остается для нас то, что Маккай, действуя в интересах Бюро Саботажа, идентифицировал Калебанца, называемого Фанни Мэ, как видимую звезду Фиону. Это опознание Фионы — Фанни Мэ вызвало новую вспышку интереса к вопросу о Калебанцах и помогло, в свою очередь, вскрыть досадийский эксперимент, который многие до сих пор считают наиболее отвратительным случаем использования Чувствующих Существ (Сенсов) другими Сенсами в истории Консент. Конечно, этот эксперимент остается массовым психологическим экспериментом, когда-либо проведенным на Чувствующих Существах, и разногласия по его поводу никогда не были улажены приемлемым для всех сторон образом.

Из первого публичного отчета «Процесс Процессов»

Справедливость принадлежит тем, кто предъявляет на нее права, но будь осторожен, претендент, чтобы не создать своей заявкой новую несправедливость и не привести кровавый маятник мести в его неумолимое движение.

Говачинский афоризм

«Почему ты ведешь себя так холодно и механически в своих отношениях с людьми?»

Джордж X. Маккай еще вспомнит этот вопрос Калебанки позже. Не пыталась ли она привлечь его внимание к досадийскому эксперименту? И к тому, что расследование этого эксперимента может сделать с ним самим? В то время он даже не слышал о планете Досади, а неприятные ощущения, сопровождающие сниггер-транс во время сеанса связи с Калебанкой, и обвинительный тон, выбранный ею, помешали ему увидеть другие смысловые оттенки в этом вопросе.

Кроме того, этот вопрос был для него неприятен. Маккаю не нравилось ощущение, что он служит подопытным объектом для ее исследования человеческой расы. Он всегда считал именно этого Калебанца своим другом — если, конечно, можно поддерживать дружеские отношения с существом, проявлением которого в этой вселенной является желтая звезда четвертой величины. Именно так она выглядела с планеты Централь Централей, где находилась штаб-квартира Бюро Саботажа. И еще этот неизбежный дискомфорт, сопровождающий сеанс связи с Калебанцами! Вы впадаете в дрожащее, дерганное состояние транса, а они заставляют свои слова появляться в вашем сознании.

Но все равно его продолжали терзать сомнения: пыталась ли она передать ему что-то еще, скрыв это за простым содержанием своих слов?

Когда планировщики погоды делали вечерний период дождя коротким, Маккай любил выходить сразу же после дождя наружу и гулять в огороженном парке, созданном Бюсабом для своих служащих на Централи Централей. Маккай как чрезвычайный агент, обладал свободным доступом в парк и с удовольствием вдыхал свежие запахи этого места после дождя.

Парк занимал около тридцати гектаров, образуя глубокий колодец среди зданий Бюро. Он представлял собой смесь образцов растительного мира со всех обитаемых планет известной вселенной, и среди этого многообразия были проложены широкие извилистые дорожки. В парке не было предусмотрено какого-нибудь особого места для чувствующих видов. И если здесь и прослеживался какой-либо план, то этот план был сугубо практическим: растения, требующие сходных условий и ухода содержались в своих собственных секторах. Гигантские стреловидные сосны с Сасака занимали небольшое возвышение вблизи угла парка, окруженное насыпями огнистого шиповника с Рудерии. Здесь были открытые лужайки, и скрытые травянистые поляны, и полосы зелени, которые вообще были не лужайками, а подвижными плоскими листьями хищного растения, обнесенного рвами с каустической водой.

Случалось, что украшенные дождевыми каплями цветы надолго притягивали внимание Маккая. Единственный представитель Лилии Гросса с цветами, вдвое превышающими человеческий рост, отбрасывал длинные тени на извивающийся ковер голубого чубушника, каждый миниатюрный цветок которого непрерывно открывался и закрывался, создавая впечатление маленького рта, жадно глотающего воздух.

Иногда цветочные ароматы властно останавливали Маккая и захватывали в некое обонятельное рабство, заставляя искать глазами источник запаха. Зачастую растение оказывалось опасным — оно принадлежало к разновидности поедающих плоть или выделяющих яд. Такие растения сопровождались предостерегающими табличками на стандартном галактическом языке «галач». Многие участки вьющейся через парк тропинки были защищены сонарными барьерами, рвами и силовыми полями.

У Маккая было в парке любимое место, скамья у фонтана, где он мог сидеть и наблюдать, как сгущаются тени над жирными желтыми кустами с плавучих островов Тандалура.

Желтые кусты пышно разрослись, так как корни их омывал скрытый под слоем почвы поток воды, пополняемый из фонтана. Под желтыми кустами виднелись слабые блестки фосфоресцирующего серебра, окруженные силовым полем и охарактеризованные расположенной ниже надписью: «Сангит Мобилус, кровососущее многолетнее растение с планеты Бисай. Крайне опасно для всех чувствующих видов. Не выставляйте никакой участок своего тела за силовое поле».

Сидя на скамье, Маккай думал об этой надписи. Красота и опасность часто находились во вселенной рядом друг с другом, но в парке это соседство был намеренным. Эти желтые кусты, благоухающие и милые золотые ириденсы, были перемешаны с сангитом мобилиусом. Два вида поддерживали друг друга и оба процветали. Правительство Консента, которому служил Маккай, часто делало такие смеси… иногда они получались случайно.

Но иногда это делалось и намеренно.

Он прислушивался к плеску фонтана, а тени все густели, и по краям тропинки зажглись маленькие ограничительные огоньки. Верхушки зданий за парком превратились в палитру, на которой закат положил свои последние краски дня.

В этот момент Маккая захватил контакт с Калебанкой, и он почувствовал, как его тело соскользнуло в беспомощное состояние коммуникативного транса. Протянувшиеся к нему ментальные усики он немедленно опознал — Фанни Мэ. И ему снова, как случалось уже не раз, пришла в голову мысль, какое это невероятное имя для звездного существа. Маккай не слышал звуков, но его слуховые центры реагировали как бы на произносящиеся слова, кроме того, внутреннее свечение нельзя было ни с чем перепутать. Это была Фанни Мэ, и синтаксис ее значительно усложнился по сравнению с их предыдущими встречами.

— Ты любуешься одним из нас, — сказала она, отмечая его внимание к солнцу, которое только что скрылось за зданиями.

— Я стараюсь не думать ни о какой звезде, как о Калебанце, — ответил он. — Это мешает моему восприятию естественной красоты.

— Естественной? Маккай, ты не понимаешь ни своего собственного восприятия, ни того, как ты им пользуешься!

Это было ее начало беседы, — обвиняющее, атакующее, не похожее ни на один предыдущий контакт с этой Калебанкой, которую он считал другом. И еще: она пользовалась глагольными формами с незнакомой гибкостью, как бы делая это напоказ, рисуясь, хвалясь своим пониманием его языка.

— Что же ты хочешь, Фанни Мэ?

— Я рассматриваю твои отношения с женскими особями твоего вида. Ты вступал в брачные отношения более пятидесяти раз. Разве это не так?

— Это правильно. Да. Почему же ты…

— Я твой друг, Маккай. Что ты чувствуешь по отношению ко мне?

Он подумал об этом. В ее вопросе проскальзывала требовательная настойчивость. Он был обязан жизнью этой Калебанке с невозможным именем. Кстати, она тоже была обязана ему жизнью. Действуя вместе, они сняли угрозу бичевания звезд. Теперь уже многие Калебанцы обеспечивали прыжковые двери, через которые другие существа мгновенно перемещались с планеты на планету, а когда-то Фанни Мэ держала сама все нити прыжковых дверей, и жизнь ее подвергалась опасности из-за странного кодекса чести, по которому Калебанцы выполняли свои контрактные обязательства. И Маккай спас ее жизнь. Ему достаточно было только подумать о том, как они полагались друг на друга в прошлом, и его охватило теплое дружеское чувство.

Фанни Мэ почувствовала это.

— Да, Маккай, это и есть дружба, это любовь. У тебя возникало подобное чувство по отношению к своим человеческим компаньонам женского пола?

Этот вопрос рассердил его. Почему она лезет не в свое дело? Его личные сексуальные отношения не должны ее заботить!

— Твоя любовь легко переходит в злость, — упрекнула его Фанни Мэ.

— Специальный агент может проявлять свои чувства к другим только до некоторых пределов.

— И что же стоит у тебя на первом месте, Маккай — специальный агент или эти пределы?

В ее реплике слышалась очевидная насмешка. Неужели он выбрал работу в Бюро, потому что неспособен к теплым человеческим отношениям? Но ведь ему действительно небезразлична Фанни Мэ! Он восхищается ею и… и она может причинить ему боль, потому что он восхищается ею и чувствует по отношению к ней… чувствует то, что чувствует.

В словах Маккая прозвучали злость и боль.

— Без Бюро не было бы конфедерации Консент и не было бы необходимости в Калебанцах.

— Да, это так. Людям достаточно лишь одного взгляда на ужасного агента Бюсаба, и они узнают, что такое страх.

Это было невыносимо, но в то же время он не мог избавиться от подспудного теплого чувства к этому калебанскому существу, которое могло беспрепятственно проникать в его сознание и разговаривать с ним так, как не смел никто. Если бы он смог найти женщину, к которой ощущал подобную близость…

Воспоминание об этой части их разговора постоянно преследовало его впоследствии. Почему после стольких месяцев молчания Фанни Мэ выбрала для контакта именно этот момент — за три дня до того, как в Бюро разразился досадийский кризис? Она извлекла на свет его «я», самое глубокое ощущение самосознания. Она встряхнула это «я», а потом пронзила своим колючим вопросом: «Почему ты ведешь себя так холодно и механически в своих отношениях с людьми?»

От ее иронии было никуда не скрыться. Она заставила его выглядеть нелепо в его же собственных глазах. У него были теплые чувства, да… даже любовь, но к калебанскому существу, а не к человеческой женщине. Это неосторожное чувство, которое у него было к Фанни Мэ, никогда не было направлено ни на одного из его брачных партнеров. Фанни Мэ вызвала его гнев, потом смягчила это чувство до словесной перепалки и, наконец, до молчаливой обиды. Но любовь осталась.

Почему?

Женщины были для него всего лишь партнерами в постели. Они были просто телами, которые он использовал и которые использовали его. С Калебанкой об этом не могло быть и речи. Она была звездой, пылающей атомным пламенем, а местонахождение ее сознания было непредставимо для других сенсов. Да, она вызывала в нем чувство любви. Он отдавал любовь свободно, и Фанни Мэ это знала. Нельзя спрятать чувство от Калебанки, которая запускает свои ментальные усики в твое сознание.

Она, конечно, знала, что он заметит ее иронию. Это тоже было частью мотива ее словесной атаки на него. Но Калебанцы редко действовали под влиянием лишь одного мотива — и это создавало дополнительный шарм и лежало в основе наиболее раздражающих обменов репликами с другими чувствующими существами.

— Маккай? — прозвучал мягкий голос в его мозгу.

— Да, — ответ был раздраженным.

— Я покажу тебе сейчас мельчайшую часть моего чувства, направленного на твой узел.

Как воздушный шарик, взорвавшийся от резкого притока газа, он ощутил, что залит направленной на него заботой и любовью. Он тонул в них… и хотел утонуть. Все тело его излучало это добела раскаленное чувство защищенности и внимания. Еще целую минуту после того, как оно ушло, Маккай все еще светился этим чувством.

«И это мельчайшая частица?»

— Маккай? — голос звучал озабоченно.

— Да, — ответил он с благоговейным трепетом.

— Я причинила тебе боль?

Он чувствовал себя одиноким, опустошенным.

— Нет.

— Полная сила моей узловой направленности уничтожила бы тебя. Некоторые человеческие существа подозревали, что любовь способна на это.

«Узловая направленность?»

Она ввела его в замешательство, как и делала это при их первых встречах. Как могут Калебанцы говорить, что любовь это… узловая направленность?

— Названия зависят от точки зрения, — сказала она. — Ты смотришь на вселенную через слишком узкое окно. Иногда эта человеческая ограниченность доводит нас до отчаяния.

И вот снова она перешла в атаку.

Он возразил ей по-детски банально:

— Я то, что есть, и не более.

— Ты скоро узнаешь, друг Маккай, что в тебе есть больше, чем ты сам об этом подозреваешь.

В этом месте она прервала контакт. Он очнулся во влажной, холодной тьме, и звук фонтана громко отдавался в его ушах. Что бы Маккай ни делал, он больше не смог установить с ней связь. Он даже потратил часть своих кредитов на Тапризиота, безуспешно пытаясь вызвать ее.

Его калебанский друг полностью отключился от него.

Мы создали монстра — чрезвычайно ценного и даже полезного, но очень опасного. Наш монстр прекрасен и одновременно вызывает ужас. Мы не смеем использовать этого монстра в его полную силу, но не можем и ослабить нашу хватку.

Говачинская характеристика досадийского эксперимента

Пуля громким щелчком ударилась в окно за столом Кейлы Джедрик и с визгом отскочила далеко вниз, на улицу-каньон под ее кабинетом. Джедрик с гордостью отметила про себя, что она даже не вздрогнула. Патрули Электора позаботятся о снайпере. Эти патрули, прочесывающие улицы города Чу каждое утро, доберутся до источника по звуку выстрела. У Кейлы возникла непроизвольная надежда, что снайпер сможет вернуться назад к Ободному Сброду, но она посчитала эту надежду проявлением слабости со своей стороны и подавила ее. Этим утром у нее были заботы намного важнее, чем лазутчик с Обода.

Джедрик протянула руку в луч раннего солнечного света, падающего углом на контактные пластины ее терминала Главного Учетного компьютера. Эти быстрые пальцы — она смотрела на них почти как на чужие. Они рвались к ожидающим клавишам подобно насекомым. Терминал был функциональным инструментом Кейлы, символом ее должности Старшего Лиэйтора. Он одиноко стоял в углублении стола — серый, зеленый, золотой, черный, белый и смертоносный. Его серый экран почти точно совпадал цветом с крышкой ее стола.

С осторожной точностью пальцы Джедрик ритмично пробежались по клавишам. На экране появились желтые числа, взвешенные и усредненные по ее команде — тонкая полоска судьбы, и в золотистых значках этой полоски таилось насилие.

«Каждый ангел несет меч», — подумала Кейла.

Но в сущности она не считала себя ангелом, а свое оружие — мечом. Настоящим ее оружием был интеллект, закаленный и отточенный жестокими решениями, которые требовала ее планета. Эмоции же были силой, которая должна быть подавлена внутри себя или направлена на тех, кто не смог усвоить досадийских уроков. Кейла знала свою слабость и тщательно прятала ее: любящие родители, скрывавшие свою любовь под маской изысканной жестокости, научили ее тому, что решения, принимаемые на Досади, в самом деле ужасны.

Джедрик изучила числа на дисплее своего компьютера, очистила экран и ввела новые данные. Делая это, она знала, что отнимает средства к существованию у пятидесяти обитателей планеты. Многие из этих пятидесяти человек недолго проживут после этой грубой шутки. В сущности, ее пальцы были оружием, несущим смерть тем, кто не сможет пройти это испытание. Кейла не чувствовала вины перед теми, кого убивала. Близость появления некоего Джорджа X. Маккая предопределяла ее действия, требовала стремительного принятия решений.

Основным чувством, возникающим у Джедрик, когда она думала о Маккае, было удовлетворение. Она ожидала Маккая, как хищник ждет свою жертву у норы. Имя Маккая и его опознавательный код были даны Кейле ее шофером, Хевви, который хотел таким образом набить себе цену в ее глазах. Она приняла эту информацию к сведению и провела свое обычное расследование. Джедрик сомневалась, что сведения, полученные из ее источников, годились бы к какому-нибудь другому жителю Досади: Джордж X. Маккай оказался взрослым человеком, который, по-видимому, не мог существовать. На всей планете о нем невозможно было найти ни одной записи — ни на ядовитом Ободе, ни в Кроличьих Клетках города Чу, ни в одной из ниш существующих силовых структур. Маккай не существовал, но он вот-вот должен был появиться в Чу, и провести его в город должен был некий Говачин, которого Кейла временно держала под контролем.

Маккай был точным орудием, которое она так долго ждала. Он был не просто возможным ключом к Стене Бога (и не таким гнутым и поломаннымключом, как Хевви), а ключом верным и точным. Джедрик никогда бы не пришло в голову атаковать такой замок с плохими инструментами. Шанс будет только один; он требовал самых лучших инструментов.

Поэтому пятьдесят досадийских людей и заняли свои безликие места за числами ее компьютера. Это была приманка, заранее списанная на потери. Те, кто обречен умереть в результате поступка Джедрик, не умрут немедленно. Сорок девять из них могут никогда так и не узнать, что были намеренно отброшены к ранней смерти по ее целенаправленному выбору. Некоторые из них будут оттеснены назад к отчаянному и короткому существованию на Ободе. Некоторые умрут в жестоких схватках, которые Кейла уже предопределила. Другие бесполезно растратят себя в Уоррене. Для большинства из этих людей процесс умирания растянется на такое продолжительное время, что рука Кейлы в нем уже не будет видна. Но все равно они были уже убиты в ее компьютере, и Кейла знала это. Она ругнула своих родителей (и тех, кто был перед ними) за эту нежелательную в себе чувствительность к крови и смерти, которые стояли за компьютерными цифрами. Любящие родители хорошо воспитали ее. Она может никогда и не увидеть тела убитых людей, она может никогда и не вспомнить ни о ком из этих пятидесяти, кроме одного человека, и все равно она ощущала их присутствие за компьютерным дисплеем… теплое и пульсирующее.

Джедрик вздохнула. Эти пятьдесят человек были блеющими овцами, выставленными приманкой, чтобы заманить на отравленную почву Досади одного особенного зверя. Пятьдесят человек создадут всего лишь маленький излишек, который растворится, поглощенный еще до того, как кто-нибудь поймет их цель.

«Досади больна, — думала Кейла. И уже не в первый раз она задала себе вопрос: — Неужели это действительно ад?»

Многие верили в это.

«Мы наказаны».

Но никто не знал, что же они сделали, чтобы заслужить такую кару.

Джедрик откинулась на спинку кресла и посмотрела через свой не имеющий дверей кабинет на звуковой барьер и молочный свет коридора. Какой-то странный Говачин неуклюже проковылял мимо ее кабинета. У него была фигура лягушки, направляющейся по какому-то официальному поручению, в узловатых руках его был зажат пакет, завернутый в коричневую бумагу. Его зеленая кожа блестела, как будто он только что вышел из воды.

Этот Говачин напомнил Кейле о Бахранке, который должен привести Маккая в ее сети, Бахранке, который предложил ей свои услуги, потому что Кейла держала в своих руках вещество, без которого тот уже не мог обходиться. Глупо позволять себе привыкнуть к чему-то, даже к жизни. Когда-нибудь, очень скоро, Бахранк продаст то, что он знает о Кейле шпионам Электора; правда, тогда уже будет слишком поздно, и Электор узнает только то, что она позволит ему узнать, и тогда, когда она это пожелает. Она выбрала Бахранка с той же осторожностью, с какой она пользовалась своим компьютерным терминалом. Эта же осторожность заставила ее подождать появления кого-нибудь такого, как Маккай. Кроме того, Бахранк был Говачином. Известно было, что, взявшись за какое-либо дело, люди-лягушки выполняли данные им приказы исключительно точно. Они обладали врожденной тягой к порядку, но понимали при этом и рамки закона.

Кейла окинула взглядом свой кабинет, и скромная функциональная эффективность этого помещения показалась ей забавной. Кабинет был выражением ее показного образа, который она сконструировала с дотошной тщательностью. Ей было приятно осознавать, что скоро она покинет это место и никогда больше не вернется к нему, как насекомое, сбросившее старую оболочку. Кабинет был четыре шага в ширину и восемь шагов в длину. Двенадцать черных металлических картотечных шкафов стояли, выстроившись в линию у стены слева от Кейлы, как темные часовые, стерегущие ее методичные привычки. Она поменяла коды замков у шкафов и включила устройства, которые уничтожат их содержимое, когда жабы Электора захотят сунуть в них нос. Люди Электора припишут это ее ярости, последнему акту саботажа, совершенному ею из мести. Пройдет еще некоторое время, пока накопившиеся сомнения не заставят их увидеть ситуацию в ином свете и не создадут массу раздражающих вопросов. Даже тогда они могут еще не заподозрить ее участие в исключении пятидесяти человек. В конце концов, сама она тоже была одним из этих пятидесяти.

Эта мысль вызвала в ней на какое-то мгновение расплывчатое чувство потери. Какими всепроникающими были соблазны структур власти на Досади! Какими утонченными! То, что она только что сделала, создало ошибку в компьютерной системе, которая управляла распределением неотравленной пищи в единственном городе планеты Досади. Пища — вот где была настоящая база социальной пирамиды Досади, база твердая и безобразная. Ошибка выкинула ее саму за пределы могущественной ниши этой пирамиды. Она носила личину Кейлы Джедрик-Лиэйтора много лет, достаточно долго, чтобы научиться получать удовольствие от пользования механизмом власти. Потеряв одну ценную фишку в бесконечной игре выживания на Досади, она должна теперь жить и действовать только как Кейла Джедрик-Диктатор. Это был ход «все-или-ничего», решительный шаг игрока, и она чувствовала всю обнаженность такого шага. Но эта игра началась очень давно, в глубине выдуманной истории Досади, когда предки Кейлы распознали сущность этой планеты и начали выведение и тренировку личности, которая совершит такой шаг.

«И я — эта личность, — сказала себе Кейла. — Наш час настал».

Но правильно ли они оценили проблему?

Взгляд Джедрик упал на единственное окно, выходящее на узкую, похожую на каньон, улицу. На нее смотрело ее собственное отражение: слишком узкое лицо, тонкий нос, слишком большие глаза и рот. Ее волосы могли бы выглядеть интересным черным бархатным шлемом, если бы она позволила им отрасти. Но она стригла их коротко, как напоминание о том, что она — это не привлекательный сексуальный партнер, что она должна полагаться на свой ум. Именно так она была выращена и обучена. Планета Досади рано преподала ей свои самые жестокие уроки. Кейла была высокой еще подростком, и в теле ее было больше веса, чем в ногах, поэтому она выглядела еще выше, когда сидела. Она смотрела на большинство мужчин — Говачинов и людей — сверху вниз, и не только в прямом смысле этого слова. В этом заключался еще один дар (и урок) ее «любящих» родителей и их предков. Этот досадийский урок избежать было нельзя.

«То, что ты любишь или ценишь, будет использовано против тебя».

Кейла наклонилась вперед, чтобы не видеть беспокоящее ее собственное отражение, и посмотрела далеко вниз, на улицу. Так она чувствовала себя лучше. Ее досадийские соотечественники больше не были для нее теплыми и пульсирующими людьми. Они превратились в какие-то отдаленные движущиеся пятна, безликие, как танцующие фигурки на экране ее компьютера.

Уличное движение было небольшим, отметила Кейла. Очень мало бронированных машин, пешеходов совсем нет. В ее окно был только один тот выстрел. В ней все еще таилась слабая надежда, что снайперу удалось скрыться. Более вероятно, что патруль все-таки задержал этого идиота. Ободный Сброд настойчиво продолжал проверять защиту Чу, несмотря на повторяющиеся с утомительным постоянством плачевные результаты. Это было просто отчаяние. Снайперы редко ждали наступления разгара дня, часов, когда патрули становятся реже и на улице появляются даже некоторые из самых сильных мира сего.

«Это симптомы, все это симптомы».

Вылазки Обода представляли собой только один из многих досадийских симптомов, которые она научилась распознавать во время своего опасного восхождения к вершине, от самых ранних стадий подъема и до кульминационного пункта в этой комнате. Мысль о симптомах была не просто случайной, скорее это было чувство чего-то знакомого, осознанного, чего-то возвращающегося к ней в странные и непроизвольные моменты ее жизни.

«У нас запутанные отношения с нашим прошлым, которые религия не может объяснить. Непонятным образом мы примитивны, наши жизни сотканы из знакомого и чужеродного, разумного и безумного».

Это обстоятельство делало некоторые сумасшедшие варианты изумительно привлекательными.

«Неужели я выбрала безумный вариант?»

«Нет!»

Данные в ее мозгу говорили сами за себя, это были факты, которые она не могла изменить, сделав вид, что их не существует. Планета Досади была искусственно спроектирована кем-то как собрание космических случайных элементов: «Дадим им немного того и еще того и потом вот то…»

Она создана из несовместимых сочетаний.

Полиция — Демопол — при помощи которой Досади жонглировала своим контролируемым компьютерами обществом, не вписывалась в мир, использующий энергию, передаваемую со спутника на геостационарной орбите. Демопол отдавал примитивным невежеством, обществом, которое слишком далеко зашло по пути законности — закон для всего, и все управляется законом. Догматическое утверждение, что несколько особей, получивших божеское откровение, избрали каньон реки Чу и построили в нем город, изолированный от этой отравленной планеты, и что это произошло двадцать или что-то около этого поколений назад было неудобоваримым. А этот энергетический спутник, висящий под барьером Стены Бога — он вообще говорил о долгой и сложной эволюции, во время которой нечто настолько ошибочное как Демопол было бы давно изжито.

Это было космической свалкой, созданной для специальной цели, и этот факт распознали предки Кейлы.

«Мы не эволюционировали на этой планете».

Это место не подходит ни для Говачинов, ни для людей. На Досади использовали как компьютерную память, так и папки с бумагами для одних и тех же целей. А еще число наркотических веществ, которые можно было найти на Досади, было возмутительно огромным. Тем не менее, эта карта разыгрывалась вопреки официальной религии с такой изобретательностью, с таким вульгарным стремлением к «простой вере», что оба эти условия, религия и «простая вера», находились в непрекращающемся состоянии войны. Мистики умирали за свои «новые озарения», в то время как приверженцы «простой веры» использовали контроль за наркотиками, чтобы захватить все больше и больше власти. Единственная настоящая досадийская вера заключалась в том, что выживают имеющие власть, а власть можно получить, контролируя то, что необходимо другим для выживания. Их общество отлично разбиралось в медицинских тонкостях бактериального, вирусного и мозгового контроля, но не могло уничтожить Обод и подполье Уоррена, где религиозные целители-«джабуа» излечивали своих пациентов дымом трав.

И еще они не могли уничтожить (пока еще) Кейлу Джедрик, потому что она видела то, что она видела. Одна за другой пары несовместимых друг с другом вещей проплывали вокруг нее в городе Чу и в окружающем Ободе. Во всех случаях было одно и то же: общество, которое использовало одну из этих вещей, не могло естественным образом использовать другую.

«Не могло ЕСТЕСТВЕННЫМ образом».

Все вокруг в городе Чу, и Джедрик ощущала это, было наполнено полярно несовместимыми случаями. У них было два вида разумных существ: люди и Говачины. Почему только два? Разве во вселенной нет других видов? Некоторые данные, полученные на основе археологических находок на Досади, указывали на эволюцию конечностей, отличающихся от гибких пальцев Говачинов и людей.

Почему на всей Досади только один город?

Догма не могла ответить на это.

Орды с Обода держались вблизи от города, все время пытаясь найти лазейку в изолированную чистоту Чу. Но ведь сзади за ними была целая планета. Пусть она отравлена, но на ней есть и другие реки, другие потенциально подходящие для поселения места. Выживание обоих видов требовало постройки большего числа безопасных для проживания мест, намного больше, чем эта жалкая дыра, которую по преданию придумали Гар и Трайя. Но… город Чу оставался единственным — почти двадцать километров в ширину и сорок в длину, построенный на холмах и наносных речных островах, там где река замедляла свое течение в каньоне. По последнему учету здесь проживало восемьдесят миллионов человек, а втрое больше перебивалось на Ободе — настойчиво стараясь прорваться и захватить место в очищенном от ядов городе.

«Отдайте нам свои драгоценные тела, глупый Ободный Сброд!»

А они слышали этот приказ, знали его скрытый смысл и всеми силами сопротивлялись ему. Что же такое сделали досадийские люди, что их заточили на этой планете? Что сделали их предки? На ненависти к таким предкам с полным правом можно было выстроить целую религию… если, конечно, эти предки действительно в чем-то провинились.

Джедрик наклонилась к окну и посмотрела на Стену Бога, эту полупрозрачную молочно-белую завесу, которая держала в заточении планету. Но через эту стену такие, как этот самый Джордж X. Маккай, могли проходить беспрепятственно, когда только пожелают. У Кейлы прямо чесались руки встретиться с Маккаем лично, убедиться в том, что он не заражен, как заражен этой планетой Хевви.

Именно Маккай ей был сейчас необходим. Прозрачно задуманная сущность Досади говорила ей, что здесь должен быть какой-нибудь Маккай. Джедрик чувствовала себя охотником, и естественной добычей ее должен быть Маккай. Фиктивная личность, которую она построила себе в этой комнате, тоже была частью ее приманки. И теперь, когда наступил сезон охоты на Маккаев, все это подспудное религиозное ханжество, на котором власть имущие строили свои иллюзии, рассыплется в прах. Кейла уже видела начало этого краха, очень скоро это увидят все.

Она сделала глубокий вдох. В том, что должно случиться, было какое-то очищение, упрощение. Она сама собиралась вот-вот сбросить с себя одну из жизней и все сознание направить на личность другой Кейлы Джедрик, которую планета Досади вскоре еще узнает. Ее люди хорошо хранили ее секрет, скрывая толстую и белокурую персону от своих досадийских соотечественников, показывая ровно столько, сколько необходимо, чтобы при соответствующих обстоятельствах власти за Стеной Бога могли на это среагировать. Кейла почувствовала какое-то облегчение при мысли о том, что ее вторая, скрытая жизнь, начала терять свою важность. Теперь она целиком выплывет в другом месте. И эта метаморфоза предопределена скорым появлением Маккая. Мысли Джедрик были теперь прямыми и отчетливыми: «Приди в мою ловушку, Маккай. С твоей помощью я проникну еще выше, чем дворцовые апартаменты Консульского Холма.

Или в самый глубокий ад, глубже, чем может присниться в самом страшном кошмаре».

Как начать войну? Потакайте своей скрытой жажде власти. Забудьте, что только сумасшедшие стремятся к власти ради нее самой. Пусть такой сумасшедший получит власть, даже если этот сумасшедший — вы сами. И пусть он действует, прикрывшись своей обычной маской нормальности. И вот, несмотря на то, будет ли эта маска соткана из заблуждений о защите или прикрыта теологической аурой закона, война придет.

Говачинский афоризм

Будильник разбудил Джорджа X. Маккая струей лимонного запаха. На какое-то мгновение пробуждающееся сознание обмануло его.

Маккаю показалось, что он все еще на Туталси, мягко покачивается на волнах планетарного океана на своем украшенном гирляндами острове. На его плавучем острове росли лимоны, здесь были берега, покрытые гибискусом и пушистые ковры пряного алиссума. Его тенистый коттедж лежал на пути пахучих морских ветров, и запах лимона…

Сознание Маккая пробудилось. Он был вовсе не Туталси со своей возлюбленной подругой, он лежал на тренированной собакопостели среди бронированных своих апартаментов на планете Централь Централей, он снова был в самом сердце Бюро Саботажа, он снова был на работе.

Маккай содрогнулся.

Сегодня погибнет планета, полная людей… сегодня или завтра.

Это случится, если кто-нибудь не распутает эту досадийскую тайну. Зная Говачинов настолько хорошо, как знал Маккай, можно было в этом не сомневаться. Говачины способны на самые жестокие решения, особенно если на карту поставлена честь их вида или по каким-нибудь другим причинам, которые другим разумным видам могут быть и не понятны. Билдун, его начальник Бюро, оценивал этот кризис точно так же. Со времени Калебанской проблемы такое чудовищное преступление еще не появлялось на горизонте Консента.

Кроме того, где же находится подвергающаяся опасности планета, эта Досади?

После ночи, когда сознание Маккая было подавлено сном, инструктаж о Досади снова со всей яркостью всплыл в его мозгу, как будто часть его продолжала работать и во сне, заостряя детали. Рапорт был составлен двумя оперативными работниками, один из которых был Врев, а другой — Лаклак. Эта пара была надежной и изобретательной. Их источники были отличными, хотя информация и считалась скудной. Кроме того, эта пара проявляла рвение в погоне за повышением, в то время как Вревы и Лаклаки намекали на дискриминацию своих видов. Рапорт требовал специальной проверки. Ни один агент Бюсаба, независимо от того, к какому разумному виду он принадлежит, не освобождался от некоторого внутреннего тестирования. Эта уловка была введена для того, чтобы ослабить Бюро и облегчить условия, позволяющие занять директорский пост.

Тем не менее, директором Бюсаба все еще был Билдун, представитель вида Пан Спечи в облике человека, четвертый с этим именем среди членов своей креш-ячейки. С первых слов Билдуна было ясно, что он верит полученному рапорту.

— Маккай, эта вещь может заставить людей и Говачинов вцепиться друг другу в горло.

Идиоматическое выражение было понятным, хотя фактически, чтобы привести такую угрозу в исполнение по отношению к Говачину, необходимо скорее нацелиться не на его горло, а на паховую область. Маккай уже познакомился с рапортом и не по некоторым подспудным чертам, к которым он стал чувствительным после длительного общения с Говачинами, разделял точку зрения Билдуна. Усевшись в серое собакокресло перед столом директора в маленьком кабинете без окон, который последнее время предпочитал Билдун, Маккай рассеянно перекладывал рапорт из одной руки в другую. Некоторое время спустя, осознав свою нервную привычку, он положил рапорт на стол. Рапорт был записан на мнемопроволоке, и специально тренированный сенс мог воспроизвести его, пропуская проволоку сквозь пальцы или какие-нибудь другие чувствительные придатки.

— Почему они не могут точно установить положение Досади? — спросил Маккай.

— Оно известно только Калебанцам.

— Ну что ж, они…

— Калебанцы отказываются предоставить эти данные.

Маккай пристально посмотрел через стол на Билдуна.

На полированной поверхности стола виднелся второй, отраженный образ директора Бюсаба, перевернутое изображение, в точности повторяющее прямое. Маккай посмотрел на отражение. Если не концентрировать внимание на фасетчатых глазах Билдуна (как же они похожи на глаза насекомого!), этот Пан Спечи ничем не отличался от мужского представителя человеческого рода с темными волосами и приятным круглым лицом. Может быть, он имел в себе даже что-то большее от человека, чем просто плоть, которой придали человеческую форму. На лице Билдуна отражались эмоции, которые Маккай читал в человеческих терминах. Директор выглядел раздраженным.

Маккай был озабочен.

— Отказываются?

— Калебанцы не отрицают, что Досади существует и что эта планета подвергается опасности. Они только отказываются обсуждать эту проблему.

— Значит, мы имеем дело с калебанским контрактом, и они подчиняются условиям этого контракта.

Вспоминая как раз этот разговор с Билдуном, Маккай проснулся в своих апартаментах и, лежа, тихо размышлял. Является ли Досади каким-то новым продолжением калебанского вопроса?

МЫ ВПРАВЕ БОЯТЬСЯ ТОГО, ЧЕГО НЕ ПОНИМАЕМ.

Тайна Калебанцев ускользала от исследователей конфедерации Консент слишком долго. Маккай подумал о своем недавнем разговоре с Фанни Мэ. В тот момент, когда думаешь, что тебе удалось ухватить нечто конкретное, оно проскальзывает между пальцами. До того как Калебаны подарили миру прыжковые двери, Консент был небольшой федерацией известных чувствующих видов существ. Вселенная была замкнута в поделенном на участки пространстве с известными размерами. В те дни Консент рос подобно растущим пузырям, он был линейным.

Калебанские прыжковые двери придали всем аспектам жизни взрывное ускорение, они стали немедленным разрушительным орудием власти. Они добавили бесконечное число полезных измерений, они подразумевали многое другое, едва-едва понятное. Пройдя через прыжковую дверь, вы могли попасть из комнаты на Туталси в коридор здесь, на Централи Централей. Вы входили в прыжковую дверь здесь и оказывались в саду на Пагинуи. Соответствующее этому «нормальное пространство» может измеряться в световых годах или парсеках, но переход из одного места в другое игнорировал эти старые концепции. До сего дня исследователи Консента не понимали, как работают прыжковые двери. Такие понятия, как «релятивистское пространство», не объясняли этого феномена; они только добавляли таинственности.

Маккай раздраженно заскрипел зубами. Попытки понять Калебанцев неизбежно вызывали у него раздражение. Какой смысл думать о Калебанцах как о видимых звездах в том пространстве, в котором находится и его тело? Он мог взглянуть вверх с любой планеты, куда перенесет его прыжковая дверь, и осмотреть ночное небо. Видимые звезды, увы, да. Это Калебанцы. И что же из этого следует?

Существовала имеющая многих сторонников теория, что Калебанцы являются всего лишь более сложным аспектом таких же загадочных Тапризиотов. Федерация приняла и нанимала Тапризиотов уже тысячи стандартных лет. Тапризиоты имели размеры и форму чувствующих существ. Они были похожи, ровно срезанные сверху и снизу, на обрубки стволов деревьев со странно торчащими короткими конечностями. На ощупь Тапризиоты были теплыми и эластичными. Ну и конечно, они были дружественными партнерами по Консенту. Как Калебанцы переносили ваше тело через парсеки расстояния, Тапризиоты переносили через те же парсеки ваше сознание, чтобы слить с другим сознанием.

Тапризиоты представляли собой устройства связи.

Однако общепринятая теория гласила, что Тапризиоты появились, чтобы подготовить федерацию Консент к Калебанцам.

Опасно было считать Тапризиотов всего лишь удобным средством связи. Точно так же опасно думать о Калебанцах, как о «транспортных средствах». Взгляните только на социально-разрушительный эффект прыжковых дверей! А когда вы нанимали Тапризиота, у вас тоже постоянно было перед глазами напоминание об опасности: коммуникационный транс, который превращал вас в дергающегося зомби на время сеанса. Но… ни Калебанцы, ни Тапризиоты не должны приниматься безоговорочно.

За исключением, может быть, Пан Спечи, ни один из разумных видов не знал о феномене Калебанцев и Тапризиотов ничего, кроме их экономического значения и личного использования. Значение их, действительно, было велико, и этот факт отражался на ценах за прыжковые двери и сеансы дальней связи. Пан Спечи отрицали, что они могут объяснить эти вещи, однако Пан Спечи были известны своей скрытностью. Они представляли собой вид, у которого каждая личность имела пять тел и только одно доминирующее «эго». Четыре запасных тела лежали где-то в скрытом месте, называемом «крешем». Билдун тоже вышел из такого «креша», восприняв общее «эго» от своего креш-партнера, о дальнейшей судьбе которого можно только предполагать. Пан Спечи отказывались обсуждать внутренние дела креша и подтверждали лишь то, что и так было очевидно: что они могут произвольно выращивать тело, симулирующее любой из большинства известных видов разумных существ в Консенте.

Маккай почувствовал, что его охватывает мгновенный приступ ксенофобии.

«Мы верим слишком многому в объяснениях людей, у которых есть достаточные поводы лгать».

Маккай уселся не открывая глаз. Собакопостель мягко пульсировала под его ягодицами.

«Черт подери этих Калебанцев! Черт подери Фанни Мэ!»

Он уже связывался с Фанни Мэ, спрашивая о планете Досади. Результат этого сеанса заставил его усомниться, действительно ли он понимает, что имеют в виду Калебанцы под дружбой.

«Предоставление информации не допускается».

И что же это за ответ? Особенно если учесть, что это единственное, чего он смог добиться.

«Не допускается?»

Главное раздражение вызывал все тот же старый вопрос: у Бюсаба не было никаких способов оказать «мягкое давление» на Калебанцев.

Известно было, что Калебанцы никогда не лгут. Они были болезненно и исключительно честны… настолько, насколько их вообще можно было понять. Но в данном случае они, очевидно, скрывали информацию. Не допускается! Возможно ли, чтобы они стали сообщниками в уничтожении планеты и всего ее населения?

Маккаю пришлось согласиться в мыслях, что это возможно.

Калебанцы могут сделать это по неведению или руководствуясь каким-либо аспектом своей морали, который остальная часть федерации не разделяет или не понимает. Они говорили, что смотрят на все живое, как на «драгоценные узлы существования», но все равно оставались какие-то смутные намеки на исключения. Что это сказала однажды Фанни Мэ?

«Этот узел растворился хорошо».

Как можно смотреть на жизнь личности, как на «узел»?

Если знакомство с Калебанцами и научило Маккая чему-либо, то только тому, что понимание между разумными видами является в лучшем случае весьма скудным, а попытки понять Калебанцев могут свести человека с ума. И в какой среде растворяется узел?

Маккай вздохнул.

Что ж, на данной стадии досадийский рапорт агентов Врева и Лаклака должен быть принят на его собственных ограниченных условиях. Некая обладающая властью группа в Говачинской Федерации изолировала на незарегистрированной планете людей и Говачинов. Планета Досади — местонахождение неизвестно, но она служит полигоном для неких экспериментов и тестов над заключенным на ней населением. Агенты настаивали, что эти данные правдивы. Если это подтвердится, то такое действие вызовет скандал. Люди-лягушки это наверняка осознают. И чтобы не позволить вытащить на свет этот позорный факт, они могут привести в исполнение угрозу, о которой докладывали два агента: взорвать захваченную планету, а вместе с ней население и все улики.

Маккай содрогнулся.

Досади, планета с разумными существами — сенсами. Если Говачины выполнят свою ужасную угрозу, то целый живой мир превратится в облако раскаленных газов и плазмы из атомных частиц. Где-то, может быть, за пределами видимого что-то низвергнет из пустоты огонь. Вся трагедия продлится менее стандартной секунды. Самая мимолетная мысль о такой катастрофе потребовала бы больше времени, чем сама эта катастрофа.

Но если это произойдет и остальные члены Консента получат стопроцентные доказательства случившегося… да, тогда Консент может развалиться. Кто станет пользоваться прыжковыми дверями, если будет подозревать, что его забросят в какой-нибудь отвратительный эксперимент? Кто станет доверять соседу, если привычки, язык и тело соседа отличаются от его собственных? Да… произойдет нечто более худшее, чем то, что люди и Говачины «вцепятся друг другу в горло». Это то, чего боялись все разумные виды. Билдун это понимает. Угроза таинственной планете Досади — угроза всему.

Маккай не мог избавиться от ужасной картины взрыва, яркой вспышки, за которой последует тьма. И если Консент узнает об этом… в тот момент, перед тем как их вселенная расколется подобно скале под ударом молнии, какие извинения можно будет привести в оправдание отсутствия здравого смысла и неспособности предотвратить такую угрозу?

«Здравый смысл?»

Маккай встряхнул головой и открыл глаза. Бесполезно размышлять о самых худших перспективах. Он позволил сонному мраку апартаментов проникнуть в сознание и сосредоточился на знакомой обстановке.

«Я — специальный агент, и у меня есть работа, которую необходимо сделать».

Ему проще было думать о Досади, как об очередной работе. Решение проблемы часто зависело от стремления к успеху, от отточенных способностей и средств. Бюсаб обладал такими средствами и такими способностями.

Маккай поднял руки над головой и потянулся, напружинив мускулистый торс. Собакопостель заколыхалась от удовольствия при его движениях. Он тихонько свистнул и зажмурился от ворвавшегося в комнату утреннего света, когда сработала система контроля окон. Его рот растянулся в зевке. Маккай соскользнул с собакопостели и прошлепал через комнату к окну. Под небом, похожим на испещренную пятнами голубую бумагу, открылся вид на город. Маккай посмотрел на шпили и крыши Централи Централей. Здесь располагалось сердце главной планеты, откуда Бюро Саботажа раскинуло свои разнообразные щупальца.

Он прищурился от яркого света и глубоко вздохнул.

Бюро. Вездесущее, всеведущее, всепоглощающее Бюро. Единственный источник неконтролируемого правительством насилия, оставшийся в Консенте. Здесь находится норма, по которой здравомыслие проверяет само себя. Каждое принимаемое здесь решение требовало максимальной осторожности. Их общим врагом была никогда не затухающая тяга сенсов к абсолютным решениям. И каждый час каждого нового рабочего дня Бюсаб во всех своих частях спрашивал себя: «Что случится, если мы отступим перед распоясавшимся насилием?»

Ответ на это был глубоко осознанным: «Тогда мы бесполезны».

Правительство Консента работало, потому что, несмотря ни на что, члены его верили, что общая справедливость для личности достижима.

Правительство работало, потому что в его ядре сидел Бюсаб, подобно ужасному сторожевому псу способный атаковать себя самого или любой другой появившийся сгусток власти с тонко сбалансированной неуязвимостью. Правительство работало, потому что были места, где оно не могло действовать без сопротивления. Возможность обратиться в Бюсаб делала отдельную личность такой же сильной, как и весь Консент. Все сводилось к циничному, стремящемуся остаться в тени поведению тщательно отобранных щупалец Бюсаба.

«Я не чувствую себя щупальцем Бюсаба сегодня утром», — подумал Маккай.

С возрастом к нему все чаще приходили по утрам подобные мысли. У него был свой собственный метод борьбы с такими настроениями: он с головой погружался в работу.

Маккай отвернулся от окна и подошел к излучателю в ванной комнате, где подверг свое тело запрограммированным процедурам утреннего туалета. Психозеркало на дальней стене ванной комнаты отражало его тело, обследуя и подстраиваясь к его внутреннему состоянию. Глаза Маккая сообщили ему, что он все еще выглядит крепким, смуглым и низкорослым представителем человеческого рода с рыжими волосами. Черты лица его были настолько крупными, что напрашивалось даже невозможное родство с людьми-лягушками Говачина. Зеркало не отражало ум Маккая, считавшийся многими самым острым разрешенным орудием в федерации Консент.

Когда Маккай вынырнул из ванной, Планировщик Дня встретил его музыкой. ПД подстроил мелодию под его движения в соответствии с комбинированным анализом его психофизического состояния.

— Доброе утро, сэр, — флейтой прожурчал ПД.

Маккай, который мог интерпретировать анализ своего настроения по тону ПД, подавил в себе импульс разочарования. Конечно, он опять чувствует себя раздраженным и озабоченным. Кто бы чувствовал себя иначе при таких обстоятельствах?

— Доброе утро, тупой неодушевленный предмет, — проворчал Маккай. Он натянул через голову гибкий бронированный пуловер тускло-зеленого цвета, материал которого имел вид обычной ткани.

— Вы хотели, чтобы я напомнил вам, сэр, что сегодня в девять по местному времени состоится конференция Дирекции Бюро, однако…

— Каждая глупая… — реплика Маккая остановила ПД. Маккай уже давно хотел перепрограммировать эту проклятую штуку. Как бы тщательно вы их ни настраивали, они всегда ляпнут что-нибудь не к месту. Он даже не постарался скрыть раздражения, ключевые слова вырвались у него непрерывным эмоциональным потоком: — А теперь послушай меня, машина: никогда не смей выбирать этот приятельский тон, когда я в таком настроении! Меньше всего я хочу, чтобы мне напоминали об этой конференции. И на будущее, когда ты внесешь в расписание подобное напоминание, то даже отдаленно не намекай, что это было моим пожеланием. Понятно?

— Ваше указание записано, и поправка в программу внесена, сэр, — продолжая, ПД перешел на краткий деловой тон: — Возникло новое обстоятельство, связанное с этой конференцией.

— Так выкладывай.

Маккай натянул зеленые шорты и подходящий по цвету кильт из такого же бронированного материала, что и пуловер.

ПД продолжал:

— Упоминание о конференции, сэр, было сделано как вступление к новым данным: вас просят не присутствовать.

Маккай, который как раз нагнулся, чтобы вставить ноги в спортивные ботинки с автономным приводом, замер и спросил:

— Но они все равно собираются устроить открытый обмен мнениями со всеми Говачинами в Бюро?

— Упоминаний об этом не имеется, сэр. В сообщении только указано, что вам необходимо этим утром немедленно отбыть на полевое задание, которое с вами обсуждалось. Включена поддержка по коду «джи-ви». Неуказанный говачинский Филум попросил, чтобы вы сразу прибыли на их планету. Эта планета названа — Тандалур. Вы должны провести там консультацию юридического характера.

Код «джи-ви» означал, что впереди его ждет миллиард разновидностей ада. Ему придется работать, полагаясь только на себя, за исключением одной услуги от Бюсаба: Тапризиота-монитора. У него будет связь со своим собственным Тапризиотом, который останется в безопасности здесь, на ЦЦ, пока он сам будет выполнять задание и рисковать своей шкурой. У этого Тапризиота будет только одна функция: зарегистрировать смерть Маккая и записать каждый нюанс его последних моментов при жизни — каждую мысль, каждое воспоминание.

Эта запись станет частью инструктажа следующего агента. И следующий агент тоже получит своего собственного Тапризиота-монитора и так далее, и так далее… Бюсаб славился въедливостью при решении своих проблем. Бюро никогда не сдастся. Однако астрономическая стоимость Тапризиота-монитора позволяла получившему такой подарок агенту сделать только один вывод: шансы не в его пользу. И не будет торжественного прощания и погребальных ритуалов для погибшего героя… вероятно, даже не останется физической субстанции героя для выражений личного горя.

С каждой минутой Маккай ощущал в себе все меньше и меньше героизма.

Героизм существовал для глупцов, а агентов Бюсаба нанимали не за их глупость. Тем не менее, во всем этом замечался определенный смысл. Маккай был лучшим квалифицированным не-Говачином, способным вести дела с Говачинами. Он взглянул на ближайшее сенсорное устройство ПД.

— Было ли упомянуто, что некто не желает моего присутствия на конференции?

— Такое предположение отсутствует.

— Кто передал тебе сообщение?

— Билдун. Голосовой отпечаток подтвержден. Он попросил не прерывать ваш сон и передать сообщение после вашего пробуждения.

— Он сказал, что позвонит снова или что я должен позвонить ему?

— Нет.

— Упомянул ли Билдун планету Досади?

— Он сказал, что досадийская проблема остается неизменной. Досади отсутствует в моем банке данных, сэр. Вы желаете, чтобы я произвел более подробный поиск информации…

— Нет! Должен ли я отбыть немедленно?

— Билдун сказал, что ваше задание уточнили. Вот его слова: «Возможно самое худшее. У них есть все необходимые мотивы».

Маккай начал размышлять вслух:

— Все мотивы… эгоистические интересы или страх…

— Сэр, вы спрашиваете о…

— Нет, глупая машина! Я просто думаю вслух. Люди иногда так делают. Нам необходимо упорядочить мысли в голове, дать оценку полученным данным.

— Вы делаете это крайне неэффективно.

Это замечание вызвало у Маккая вспышку ярости.

— Тем не менее, для этой работы нужен сенс, живое существо, а не машина! Только живое существо может принять ответственное решение. И я — единственный агент, который понимает их в достаточной степени.

— Почему же тогда не дать задание агенту-Говачину, чтобы он разведал их собственные…

— Ага, значит, ты до этого додумался?

— Это нетрудно, даже для машины. Ключевые данные для этого имеются. Так как вам дали Тапризиота-монитор, то задание сопряжено с опасностью для вашей жизни. И хотя я не знаю подробностей о Досади, из всего этого явно следует, что в сомнительных действиях замешаны Говачины. Позвольте мне напомнить вам, Маккай, что Говачины не могут признать свою вину. Очень немногие не-Говачины считаются у них достойными их компании и доверия. Они не любят чувствовать себя зависимыми от не-Говачинов. Собственно говоря, они не любят зависимости и от других Говачинов. Это лежит в основе их закона.

Это была самая эмоциональная реплика из всех, которые Маккай слышал от своего ПД. Может быть, постоянный отказ Маккая воспринимать его на личностной антропоморфной основе заставил ПД адаптироваться таким вот образом. Маккай неожиданно почувствовал себя почти неловко. То, что сказал ПД, было уместно, и даже более того — на свой лад жизненно важно: оно должно было помочь ему в тех пределах, на которые был способен Планировщик. В мыслях Маккая ПД неожиданно трансформировался в ценное доверенное лицо.

Как бы прочитав его мысли, ПД сказал:

— Я всего лишь машина. Вы неэффективны, но, как вы правильно заметили, имеете свои собственные методы получения точных решений, которые машины не понимают. Мы можем только… предполагать, и наши программы не рассчитаны на высказывание предположений, если нет особого указания делать это в определенных случаях. Доверяйте себе.

— Но ты предпочитаешь, чтобы меня не убили?

— Такова моя программа.

— У тебя есть еще какие-нибудь полезные предложения?

— Вам было бы желательно задерживаться здесь как можно меньше. В голосе Билдуна слышались нотки настойчивости.

Маккай пристально посмотрел на ближайшее сенсорное устройство. Настойчивость в голосе Билдуна? Даже в случаях крайней необходимости голос Билдуна никогда не казался Маккаю настойчивым. Конечно, Досади может быть срочным делом, однако… Почему это должно вызывать сердитый тон?

— Ты уверен, что в его голосе звучала настойчивость?

— Он говорил быстро и с явным напряжением.

— Это действительно так?

— Конфигурация пиков его голосовой характеристики позволяет сделать такое заключение.

Маккай покачал головой. В поведении Билдуна в этом деле была какая-то фальшь, но что бы это ни было, оно ускользнуло от сложных считывающих устройств ПД.

«И моих считывающих устройств тоже».

Все еще обеспокоенный Маккай приказал ПД собрать полный полевой комплект и зачитать остальную часть дневного распорядка. Пока ПД перечисляло пункты распорядка дня, он приблизился к шкафу с полевым комплектом рядом с ванной комнатой.

Его день должен был начаться встречей с Тапризиотом. Маккай слушал только частью сознания, проверяя комплект по мере того, как ПД собирал его. Здесь были пластиглы. Он обращался с ними осторожно, как они того и заслуживали. Потом следовал набор стимов. Он отказался от них, рассчитывая на вживленные в него мускульно-чувственные усилители, которые увеличивали способности старших агентов Бюсаба. Также в комплект вошли взрывчатые вещества в разных видах — лучегены, пентраты. Внимательнее с этими опасными предметами! Он одобрил мультилинзы, пакет униплоти с подобранной медикожей, сольвос, минипьютер. ПД извлек бусину монитора жизни для связи с Тапризиотом. Маккай проглотил ее, чтобы дать ей время зацепиться в желудке до его встречи с Тапризиотом. Голосканер и чистые кассеты к нему, так же как и рапторы и компараторы. От отказался от адаптера для симуляции личности мишени. Сомнительно, что у него будет время или оборудование для таких тонких уловок. Лучше довериться собственным инстинктам.

Наконец Маккай запечатал полевой комплект в своем бумажнике и спрятал бумажник в карман. ПД продолжал ровным голосом:

— …вы появитесь на Тандалуре в месте, которое называется Святая Дорожка. Местное время будет соответствовать раннему пополудни.

«Святая Дорожка!»

Внимание Маккая приковала эта запланированная встреча. В его мозгу промелькнула говачинская поговорка «Закон — это слепой проводник, подобный горшку с горькой водой. Закон — это смертельная схватка, которая может меняться, как меняются волны».

Не может быть никаких сомнений в том, что натолкнуло его мысли на этот путь. Святая Дорожка была местом говачинских мифов. Здесь, как говорили их предания, жил Мррег, монстр, который установил неизменяемый образец говачинского характера.

Теперь Маккаю показалось, что он догадывается, который говачинский Филум вызвал его. Это мог быть один из пяти Филумов, находящихся в Святой Дорожке, но Маккай был уверен, что это будет самый непредсказуемый, самый сильный и вызывающий наибольший страх. Где же еще может зародиться такая вещь, как Досади?

Маккай обратился к Планировщику:

— Пришлите мне завтрак. Запишите, что приговоренный к смерти съел обильный завтрак.

И ПД, программы которого умели распознавать риторические реплики, на которые не требовалось компетентного ответа, молча подчинился.

Все чувствующие существа создаются неравными. Самое лучшее общество дает каждому равную возможность плавать на своей собственной глубине.

Говачинская аксиома

К середине дня Джедрик увидела, что ее гамбит принят. Избыток в пятьдесят человек имел как раз тот размер, за который жадно ухватились мелкие чиновники. Кто бы это ни был, он увидел возможность продолжить этот процесс — десять там, тридцать тут, — а Джедрик так запрограммировала ошибку, что следующими устраненными жителями наверняка будут главным образом люди, и ровно столько Говачинов, чтобы все дело пахло местью.

Ей трудно было как ни в чем не бывало выполнять рутинные обязанности, зная, какие силы она привела в движение. Пока ты просто сознаешь, что тебе придется подвергнуться опасности, все идет как надо. Но когда этот момент наступает, все выглядит совсем в другом свете. По мере того, как косвенные и более явные признаки успеха накапливались, Джедрик почувствовала, что сумасшедшее напряжение ситуации все более и более действует на нее. Теперь наступало время подумать о ее настоящей силе,войсках, которые повинуются ее мельчайшему приказу, о связи с Ободом, о тщательно отобранных и обученных заместителях. Теперь наступало время подумать о том, как Маккай легко скользнет в расставленную ею ловушку.

Джедрик скрыла свое приподнятое настроение под маской гнева. Они ожидают, что она будет разгневана.

Одним из доказательств было замедление работы ее компьютерного терминала. Кто-то включился в ее линию, и отслеживал ее работу. Тот, кто это сделал, тот, кто схватил приманку, хотел убедиться, что от нее можно избавиться, и боялся удалить кого-то существенного для структуры власти. Но Джедрик намеренно ввела в свой круг широкое поле обязанностей, которые можно посчитать несущественными.

Микросекундная задержка от подключения к ее монитору включила специальное разъединяющее устройство, которое удалило доказательства ее причастности еще до того, как кто-нибудь мог обнаружить их. Джедрик не думала, что тот, кто принял этот гамбит, будет настолько осторожным, но ее план не предусматривал никакого лишнего риска. Джедрик извлекла разъединяющее устройство и вложила его в один из картотечных шкафов, чтобы он был уничтожен вместе с остальными уликами, когда жабы Электора придут с обыском. Тогда среди металлических стенок появится одинокая голубая вспышка, которая разогреется до чудесного кроваво-красного цвета, и все содержимое превратится в шлак и пепел.

На следующей стадии люди начали отворачиваться, проходя мимо дверей ее кабинета.

«Ага, слухи распространяются аккуратно».

Они начали избегать ее с непринужденной естественностью: переводя взгляд на партнера, идущего с противоположной стороны, сосредоточивая внимание на документах в руках, идя быстрым шагом и сфокусировав взгляд на конце коридора, как будто там какое-то важное дело. Сегодня нет времени остановиться и поболтать с Кейлой Джедрик.

«Клянусь Вуалью Неба! Я вижу их насквозь!»

Мимо прошел Говачин, сосредоточенно исследуя противоположную пустую стену коридора. Джедрик знала этого Говачина. Это был один из шпионов Электора. Сообщит ли он сегодня Электору Брою? Она взглянула на Говачина с тайным ликованием. К ночи Брой будет знать, кто принял ее гамбит, но эта жертва была слишком маленькой, чтобы обратить его внимание. Он просто зарегистрирует информацию для возможного последующего использования. Слишком рано, чтобы возбудить у него подозрение.

За Говачином следовал человек. Он был сосредоточен на своем воротнике и это, конечно, помешало ему бросить взгляд на главного Лиэйтора, сидящего в своем кабинете. Этого человека звали Дрейджо. Только вчера Дрейджо пытался ухаживать за ней, наклоняясь к самому ее столу, чтобы под легким серым комбинезоном были видны его мускулы. Какое значение имело то, что Дрейджо больше не видит в ней полезного партнера. Его лицо было похоже на деревянную дверь, оно было закрыто и скрывало за собой пустоту.

«Поверни свое лицо, чурбан!»

Когда на экране ее терминала загорелся красный огонек, ее напряжение спало. Это было подтверждение того, что ее гамбит принят кем-то, кто вскоре пожалеет об этом. На экране проплыло сообщение:

«ОПЕР СД22240268523СХ».

«Старый добрый СХ!»

Плохие новости всегда обладали своей собственной закодированной формулировкой. Джедрик читала следующие дальше строки, предугадывая каждый нюанс: «В соответствии с Наказом Господа, перечисленные ниже должности настоящим упраздняются. Если на вашем экране имеется подчеркнутое название вашей должности, вы включены в сокращаемую квоту».

«Главный Лиэйтор».

Глядя на подчеркнутые слова, Джедрик сжала кулаки, делая вид, что рассержена. Дело сделано. Сообщение об увольнении «ОПЕРАТОР ОТВЕРГНУТ», старое доброе двойное «О». Своей вездесущей рукой Демопол, Священная Конгрегация Небесной Вуали, снова нанесла удар.

Приподнятое настроение Кейлы никак не проявлялось для внешнего наблюдателя. Кто-нибудь, достаточно внимательный и способный оценить ситуацию глубже, кроме непосредственной выгоды, вскоре заметит, что на этот раз старое доброе двойное «О» получили только люди, и в перечне нет ни одного Говачина. Тот, кто это заметит, пойдет, принюхиваясь, по следу, намеренно оставленному Кейлой. Улики будут накапливаться. Джедрик подумала, что догадывается, кто соберет эти улики для Броя. Это должна быть Трайа. Но время для того, чтобы у Трайи возникли подозрения, еще не наступило. Брой услышит то, что Джедрик позволит ему услышать. И тогда досадийская игра за власть будет разыграна по правилам Джедрик, а когда остальные участники игры узнают эти правила, будет уже слишком поздно.

Она рассчитывала на фактор, который Брой обозначил термином «нестабильность масс». Религиозная чушь! Досадийские массы нестабильны только в определенном смысле. Подбери разумное оправдание для их внутренних неосознанных потребностей, и они станут предсказуемой системой, которая будет совершать предсказуемые действия — особенно если это психически неуравновешенная популяция, отдельные личности которой вообще не способны осознать свои скрытые желания. Такая популяция таит в себе огромные возможности для посвященных. Именно поэтому они и продолжали сохранять Демопол, действующий по принципу «Божьего указания». Орудия правительства понять несложно. Для этого надо всего лишь проникнуть в систему, в то место, где твои действия будут касаться новой реальности.

Брой решит, что действия Джедрик направлены против него. Это будет еще одна глупость с его стороны.

Джедрик отодвинула кресло, встала и подошла к окну, стараясь не думать о том, какие в самом деле последствия будут иметь ее действия. Она заметила, что пуля снайпера не оставила на стекле никакого следа. Эти новые окна намного лучше старых, которые всего за несколько лет покрывались тусклыми потеками и царапинами.

Она взглянула вниз на светлую ленту реки, тщательно выдерживая этот момент, намеренно затягивая его.

«Я не посмотрю вверх, пока еще нет».

Тот, кто принял ее гамбит, наверняка сейчас наблюдает за ней. Слишком поздно! Слишком поздно!

В течении реки извивалась желто-оранжевая лента: выбросы фабрик… яды. Наконец, стараясь не смотреть на самый верх, Джедрик подняла взгляд к серебрившимся террасам Консульских холмов, к рифленым перевернутым сталагмитам высотных апартаментов, к которым в своих бесплодных мечтаниях устремлялись обитатели Чу. Солнечные лучи отражались от мощных ламп, украшавших здания на холмах. На этих холмах находилась ось огромного, подминающего все под себя колеса власти, но сила, приводящая это колесо в движение, исходила совсем из другого места.

И вот теперь, выждав, когда ее нетерпение придаст этому моменту особую прелесть, Джедрик подняла взгляд к пространству над Консульскими холмами, к искрящемуся сероватому свечению барьерной завесы — Стены Бога, охватывающей всю планету непроницаемой оболочкой. Вуаль Неба выглядела точно так же, как она выглядит всегда в это время суток. Никаких видимых изменений в ней заметно не было. Но Джедрик знала, что ей удалось сделать.

Она слышала о точных приборах, с помощью которых обнаружили другие солнца и галактики за Стеной Бога, о местах, где должны существовать другие планеты, но у ее людей была только она эта планета. Этот барьер наверху, и те, кто его создал, обеспечили полную изоляцию. Глаза Джедрик затуманились от набежавших слез, которые она смахнула, рассердившись на себя за эту слабость. Пусть Брой и его жабы считают себя объектом ее злости. За их спиной она пробьет себе путь сквозь эту мертвую завесу. Никто на Досади никогда не сможет прикрыться авторитетом невидимой власти, которая обитает в небесах!

Она опустила взгляд на раскинувшийся перед ней ковер заводов и кварталов Уоррена. Некоторые из защитных стен слабо виднелись под слоем смога, прикрывшего, подобно одеялу, кишащую и борющуюся жизнь, которая служила пищей городу. Смог размывал подробности, отделявшие жилые холмы от почвы, и ажурные здания над его слоем казались скорее частью неба, чем земли. Даже покрытые террасами ячеистые стены каньона, в котором город Чу свил свое убежище, казались не стоящими на земле, а плывущими отдельно от этого единственного на Досади места, где люди могли дожить до полной зрелости. Смог приглушал зелень террас и Обода, обитатели которого вели обреченную на поражение битву за выживание. Возраст в двадцать лет считался там старостью. Под давлением такой среды они боролись за всякий шанс попасть в защищенные пределы Чу любыми доступными средствами, радуясь даже возможности питаться мусором, из которого были удалены яды этой планеты. Самое худшее из того, что было в городе, было лучше их самого лучшего — это только доказывало, что условия жизни в аду относительны.

«Я стараюсь бежать за Стену Бога по тем же причинам, по которым обитатели Обода стремятся проникнуть в Чу».

В памяти Джедрик хранился график с волнистой линией. В нем учитывались многие факторы: бесценный пищевой цикл города и его экономика, вторжения Обода, пятна, плывущие по их прикрытому завесой солнцу, слабые планетные толчки, атмосферное электричество, гравитационные потоки, магнитные флуктуации, танец чисел в лиэйторских банках, кажущаяся случайной игра космических лучей, колебания цветов Стены Бога… и таинственные скачки всей системы, которые привлекли самое пристальное внимание Джедрик. Мог существовать только один источник таких скачков: манипулирующий разум, находящийся вне планетарного воздействия Досади. Она назвала его фактором «X» и разбила этот «X» на составляющие. Одной из составляющих была симуляционная модель Электора Броя, и Джедрик твердо запомнила эту модель, не нуждаясь для ее понимания ни в каких механических устройствах. Фактор «X» и все его компоненты были так же реальны, как и все остальное на графике, который она хранила в своем мозгу. Она ясно видела их по воздействию друг на друга.

«Я узнаю тебя по твоим действиям, и вижу, что ты уязвим».

Вопреки всей болтовне Священной Конгрегации, Джедрик и ее люди знали, что Стена Бога была создана со специальной целью. Это была цель, которая поместила слишком много людей в слишком маленькое пространство, мешая в то же время всем попыткам расшириться и создать другие потенциально защищенные поселения. Это была цель, создавшая людей с таким ментальным шаблоном, что они способны были отдать плоть за плоть… говачинскую или человеческую. Джедрик уже открыла вокруг себя множество указывающих на эту цель признаков, но пока не хотела составлять из них целостную картину. Пока еще не время.

«Мне нужен этот Маккай!»

Люди Джедрик, обладая цепкостью ума, которую она в них воспитала, знали, что за барьерной стеной находится вовсе не рай или ад. Досади сама была адом, но это был ад, созданный искусственно. «Скоро мы будем знать… уже скоро».

Этот момент готовился почти девятью досадийскими поколениями: тщательное взращивание особой личности, которая сочетала бы в одном теле все качества, необходимые для атаки на фактор «X», потом искусно разработанное воспитание этого «оружия, облеченного в плоть»… и все остальное — слухи, незаметные наблюдения, изложенные в подпольных листовках, помощь людям, работающим над определенными идеями и устранение других, концепции которых являлись помехой, налаживание сети связи между Ободом и Кроличьими Клетками, медленное и тайное формирование военной силы, способной противостоять тем силам, которые балансировали на острие досадийской власти… Все это, и еще многое другое, подготовило путь для их цифр, которые Джедрик сегодня ввела в свой компьютерный терминал. Эти числа, казалось, управляли всей планетой, как марионеткой. Их можно было понять по-разному, и на этот раз правители, как видимые, так и невидимые, сделали один расчет, а Джедрик сделала другой расчет.

Она снова взглянула на Стену Бога.

«Эй, вы! Кейла Джедрик знает, что вы там! Вас можно заманить в ловушку. Вы медлительны и глупы. И вы думаете, что я не знаю, как использовать вашего Маккая. Ну что ж, небесные демоны, Маккай откроет для меня вашу завесу. Жизнь моя — это гнев, а вы — объекты моего гнева. Я посмею сделать то, на что вы никогда не решитесь».

Ни одна из этих мыслей не отразилась ни на ее лице, ни в движениях ее тела.

Вооружись, когда улыбается Бог-Лягушка.

Говачинское предостережение

Войдя в святилище Филума, Маккай сразу начал говорить.

— Я Джордж X. Маккай из Бюро Саботажа.

Имя и принадлежность, как того требовал ритуал. Если бы он был Говачином, он назвал бы свой Филум или прикрыл на некоторое время глаза, чтобы почтить всех присутствующих видом идентифицирующей Филум татуировки на своих веках. Но так как он Говачином не был, то и татуировка ему была не нужна.

Маккай вытянул вперед правую руку, сделав говачинский знак мирных намерений: ладонь повернута вниз, пальцы широко расставлены, чтобы показать, что в руке нет оружия и когти спрятаны. Входя в помещение, он уже улыбался, зная, какой эффект произведет его улыбка на любого находящегося здесь Говачина.

Когда-то в редком приступе откровенности один из его старых говачинских наставников объяснил Маккаю воздействие его улыбки.

Маккай понимал причину этого. Он обладал плотным мускулистым телом — телом пловца с кожей цвета красного дерева. Он ходил пружинистой походкой пловца. Среди его предков на Старой Терре были полинезийцы, насколько было ему известно из семейных анналов. Широкие губы и плоский нос выделялись на его лице; глаза его были крупными и безмятежно-карими. И наконец, у него было еще одно генетическое украшение, смущавшее Говачинов: рыжие волосы. Он был человеческим эквивалентом скульптуры из зеленого камня, которую можно было найти здесь, на Тандалуре, в доме каждого Филума. Маккай обладал лицом и телом Бога-Лягушки, Дарителя Закона.

Как объяснил ему старый наставник, в присутствии Маккая ни один. Говачин не может избавиться от чувства благоговейного трепета, особенно когда Маккай улыбается. Им приходится скрывать свою невольную реакцию, коренящуюся в тех предостережениях, которые каждый Говачин выучил еще в том возрасте, когда цеплялся за спину матери.

«Вооружись!» — подумал Маккай.

Продолжая улыбаться, он остановился, сделав предписанные ритуалом восемь шагов, обвел взглядом комнату, а затем сконцентрировал внимание. Святилище было ограничено зелеными кристаллическими стенами. Занимаемое им пространство было невелико, это был слегка приплюснутый овал, составляющий около двадцати метров в самом длинном месте. Сквозь единственное окно проникал мягкий послеполуденный свет золотистого солнца Тандалура. Сияющие желтые лучи создавали прямо перед Маккаем специально задуманный «духовный круг». Свет был сфокусирован на старом Говачине, сидевшем, широко раскинувшись, в коричневом собакокресле, которое поддерживало его локти и перепончатые пальцы. Справа от Говачина стоял искусно сработанный деревянный вращающийся столик на витой ножке. На столике находился только один предмет: металлический ящичек матово-голубого цвета, около пятнадцати сантиметров длиной, десять сантиметров шириной и шесть высотой. Сзади за голубым ящичком в ритуальной позе слуги-охранника стоял одетый в красную рясу Врев, боевые жвалы которого были аккуратно спрятаны в нижних складках лицевой щели.

Этот Филум проводит посвящение Врева!

Эта мысль наполнила Маккая беспокойством. Билдун не предупредил его о Вревах на Тандалуре. Этот Врев указывал на возникшую среди Говачинов и достойную сожаления склонность к особого рода насилию. Вревы никогда не исполняют танцев веселья, а только танцы смерти. А здесь был наиболее опасный Врев, Врев женского пола, на что указывали челюстные мешки, находящиеся за жвалами. Где-то поблизости должны находиться два Врева мужского пола, дополняющих плодную триаду. Вревы никогда не решались покидать свой дом без своей триады.

Маккай осознал, что он больше не улыбается. Эти проклятые Говачины! Они знали, какой эффект окажет на него присутствие женщины-Врева. За исключением Бюро, где действовало специальное освобождение от обета, общение с Вревами требовало наибольшей осторожности, чтобы избежать нанесения обиды. А так как они постоянно обменивались членами триад, у Вревов образовывались расширенные семейства гигантских размеров, в которых нанесение обиды одному члену семьи означало нанесение обиды всем.

Эти размышления совсем не были связаны с холодком в спине, который Маккай испытал при виде голубого ящика на вращающемся столике. Он все еще не знал названия Филума, но зато знал, что это за ящик. Он чувствовал исходящий от него особый запах древности. Число доступных ему вариантов выбора сократилось.

— Я знаю тебя, Маккай, — сказал старый Говачин.

Он произнес ритуальную фразу на стандартном языке галач, слегка картавя, и этот факт указывал на то, что он редко покидал эту планету. Его левая рука шевельнулась, указывая на белое собакокресло, установленное под углом справа от него за столиком, но все равно в пределах атакующей дистанции молчащего Врева.

— Пожалуйста садись, Маккай.

Говачин взглянул на Врева, потом на голубой ящик, и снова обратил взгляд к Маккаю. Это было расчетливое движение бледно-голубых глаз, которые под выцветшими зелеными бровями выглядели увлажненными of возраста. На нем был только зеленый фартук с белыми лямками, под которыми вырисовывались покрытые коркой белые грудные желудочки. Лицо Говачина было плоским и покатым, с бледными морщинистыми ноздрями под едва обозначенным носовым гребнем. Он мигнул и обнажил татуировки на своих веках. Маккай увидел темный, плывущий круг Бегущего Филума, который, согласно легенде, первым воспринял Говачинский Закон от Бога-Лягушки.

Подтвердив свои худшие подозрения, Маккай уселся и почувствовал, как собакокресло подстраивает форму к его телу. Он бросил осторожный взгляд на Врева, возвышавшегося за вращающимся столиком подобно одетому в красную рясу палачу. Гибкое раздвоение тела, служившее Вревам в качестве ног, пошевелилось под рясой, но в этом движении не было напряженности. Этот Врев еще не был готов к танцу. Маккай напомнил себе, что во всех делах Вревы соблюдают осторожность. Из-за этой их черты в Консенте даже появилось выражение «Вревское пари». Было замечено, что Вревы всегда ждут момента, когда могут добиться своего наверняка.

— Ты видишь голубой ящик, — сказал старый Говачин.

Эта фраза подтверждала взаимопонимание, и ответа на нее не требовалось, но Маккай воспользовался этим вступлением.

— Но я не знаю твоего компаньона.

— Это Сейланг, Слуга Ящика.

Сейланг согласно кивнула.

Знакомый агент Бюсаба однажды объяснил Маккаю, как посчитать число обменов триад, в которых участвовала женщина-Врев.

«Расстающийся партнер отщипывает от одного из ее челюстных мешков маленький кусочек кожи. Это выглядит, как маленькая оспина».

Оба мешка Сейланг были испещрены прощальными знаками. Маккай кивнул ей формально и вежливо, обида не подразумевается — обида не наносится. Потом он посмотрел на ящик, которому она служила.

Маккай тоже когда-то был Слугой Ящика. С этого начиналось изучение границ юридического ритуала. Говачинское выражение, означающее такое послушничество, переводились как «Сердце Неуважения». Оно было первой ступенью на пути к тому, чтобы стать Легумом. Старый Говачин не ошибся: Маккай, как один из немногих не-Говачинов, допущенных к статусу Легума и к юридической практике в этой планетной федерации, увидит этот голубой ящичек и будет знать, что в нем содержится. В нем должна находиться небольшая коричневая книга, отпечатанная на листах из нестареющего металла, нож с засохшей кровью многих сенсов на его черной поверхности и, наконец, серый камень, побитый и исцарапанный за века использования его для стука по дереву при начале говачинских судебных сессий. Ящичек и его содержимое символизировали все, что было таинственного и в то же время практичного в говачинском законодательстве. Книга была вечной, но она не предназначалась для чтения; она хранилась в ящике, и ее можно было просто рассматривать как точку отсчета. Нож нес на себе кровавый итог многих концов. И камень — он произошел от естественной земли, где все только изменялось, не имея начала и конца. Все вместе, ящик и содержимое, представляли собой окно в душу любимцев Бога-Лягушки. А теперь они обучают Врева в качестве Слуги Ящика.

Маккай задал себе вопрос, почему Говачин выбрал смертоносного Врева, но спросить вслух не посмел. Голубой ящик, однако, был совсем другим делом. Он означал, что планета по имени Досади будет наверняка здесь названа. Открытие Бюсаба вот-вот должно было стать объектом говачинского Закона. То, что Говачины предугадали операцию Бюро, делало честь их источникам информации. Во всем в этой комнате чувствовался тщательный подбор. Маккай придал лицу маску расслабленности и оставался безмолвным.

Казалось, что старый Говачин не был этим доволен. Он сказал:

— Когда-то ты очень позабавил меня, Маккай.

Это могло быть комплиментом, а могло и не быть им. Трудно сказать. Даже если это комплимент, то, исходя от Говачина, он должен содержать в себе некоторые оговорки, особенно в юридических вопросах. Маккай сохранял молчание. Этот Говачин обладал большой властью, в этом сомнений быть не могло. Тот, кто оценит его неправильно, услышит финальную трубу Судебного Зала.

— Я наблюдал, как ты обсуждал в наших судах свое первое дело, — сказал Говачин. — Ставки тогда были девять и три десятых против трех и восьми десятых, что мы увидим твою кровь. Но ты закончил свою речь, показав, что ценой свободы является вечная небрежность. Это наполнило завистью многих Легумов. Твои слова пронзили кожу говачинского Закона и добрались до его плоти. И в то же время ты развеселил нас. Это был мастерский ход.

До этого момента Маккай даже не подозревал, что кто-то может найти что-нибудь забавное в его первом деле, однако обстоятельства указывали на искренность слов старого Говачина. Вспоминая это первое дело, Маккай попытался заново оценить его в свете такого нового подхода. Он помнил то дело хорошо. Говачины обвинили Младшего Магистра по имени Клодик в нарушении им самых священных обетов в результате выполнения им юридических обязанностей. Преступление Клодика заключалось в том, что он освободил тридцать одного Говачина из-под юрисдикции говачинского Закона с той целью, чтобы они могли перейти на службу в Бюсаб. Злополучный обвинитель, всеми любимый Легум по имени Пиргатуд, стремился занять место Клодика и сделал ошибку, пытаясь добиться прямого обвинения. Маккай в то время думал, что мудрее было бы попытаться дискредитировать правовую структуру, привлекшую Клодика к суду. Это перенесло бы судебное решение в компетенцию общественного голосования, и досрочное смещение Клодика с должности, несомненно, было бы выбрано большинством. Видя подобное представление дела, Маккай атаковал обвинителя, представив его узколобым законником и ярым сторонником Старого Закона. Победа была достигнута относительно легко.

Однако когда процедура дошла до ножа, Маккай почувствовал глубокое отвращение. О том, чтобы продать Пиргатуда назад, в его собственный Филум, не было и речи. Бюсабу был необходим Легум не-Говачин… он был необходим всей остальной не-Говачинской вселенной. Немногие другие не-Говачины, добившиеся статуса Легума, все были мертвы, и все они до одного погибли в Судебном Зале. Враждебность по отношению к говачинским мирам росла. Подозрения наслаивались на подозрения.

Пиргатуд должен был умереть традиционным, формальным способом и сам сознавал это, наверное, даже лучше, чем Маккай. Пиргатуд обнажил свою область сердца рядом с желудком и сложил руки за головой, как требовалось ритуалом. При этом приступал желудочный круг, давая точку отсчета для удара.

Чисто академические уроки анатомии и практические занятия на манекенах дошли до своего смертельного средоточия.

«Чуть левее желудочного круга вообрази себе небольшой треугольник с вершиной в центре желудочного круга, расположенный горизонтально, так что его основание касается нижнего края круга. Наноси удар в нижнюю внешнюю вершину этого треугольника, слегка вверх в направлении средней линии».

Единственным удовлетворением, которое Маккай получил от всей этой процедуры, было то, что Пиргатуд умер чисто и быстро, от одного удара. Маккай не вошел в говачинский Закон как «мясник».

Что же в этом деле и его кровавом окончании было для Говачинов забавного? Ответ на этот вопрос наполнил Маккая глубоким ощущением опасности.

«Говачины посмеялись над самими собой, потому что они недооценили меня! А я так и планировал, что они меня недооценят. Именно это их и позабавило!»

Вежливо выдержав некоторое время, необходимое Маккаю для воспоминаний, старый Говачин продолжал:

— Я ставил против тебя, Маккай. Заключил пари, ты понимаешь? И все равно ты привел меня в восторг. Ты проучил нас, выиграв свое дело в классической манере, которая сделала бы честь лучшим из нас. Конечно, в этом и есть одна из целей Закона: проверять качества тех, кто выбирает себе это занятие. Что же ты рассчитывал обнаружить, когда откликнулся на наш последний вызов на Тандалур?

Резкая смена темы разговора этим вопросом застала Маккая врасплох.

«Я слишком долго не общался с Говачинами, — подумал он. — Я не могу расслабиться даже на мгновение».

Это ощущалось почти физически: если он пропустит хоть один такт ритма в этой комнате, то и сам он, и целая планета падут перед говачинским правосудием. Для цивилизации, законы которой базировались на Судебной Арене, где любой из участников может быть принесен в жертву, возможно было все. Маккай подобрал свои слова со смертельной тщательностью.

— Ты вызвал меня, это правда, но я прибыл по официальному поручению моего Бюро. То, что меня заботит — это дела Бюро.

— Значит, ты находишься в трудном положении, потому что, как Легум Говачинской Адвокатуры, ты являешься объектом нашего подчинения. Ты знаешь меня?

Он был Магистром, Самым Главным Спикером «Филума Филумов», в этом не было сомнений. Он уцелел в одной из самых жестоких традиций, известных во вселенной сенсов. Его способности и возможности были значительными, и он находился на своей родной почве. Маккай выбрал осторожный вариант ответа.

— При моем появлении мне велели прибыть в это место и в это время. Это все, что я знаю.

«Малейшая известная вещь будет управлять твоими действиями». Это был порядок предоставления доказательств у Говачинов. Ответ Маккая возлагал тяжесть юридической ответственности на спрашивающего.

Руки старого Говачина сжались от удовольствия при виде уровня артистизма, до которого поднялось их состязание. Возник момент тишины, во время которого Сейланг плотнее запахнула рясу и придвинулась еще ближе к вращающемуся столику. Теперь в ее движениях чувствовалось напряжение. Магистр пошевелился и сказал:

— Я имею отвратительную честь быть Высшим Магистром Бегущего Филума, по, имени Аритч.

Пока он произносил это, его правая рука вытянулась, взяла голубой ящичек и бросила его на колени Маккаю.

— Я налагаю на тебя связующую клятву во имя этой книги!

Как и ожидал Маккай, это было сделано молниеносно. У него в руках был ящичек, тогда как заключительные слова древнего судебного вызова еще звучали в его ушах. Независимо от того, какие консентовские изменения говачинского Закона могут быть применены в этой ситуации, он уже втянут в хитросплетения юридических маневров. Металл ящичка холодил его пальцы. Они столкнули его в противоборстве с Высшим Магистром. Говачины отбросили лишние вступления. Это говорило о том, что время поджимает, и сами они тоже считают свое положение затруднительным. Маккай напомнил себе, что имеет дело с людьми, получающими удовольствие от своих собственных промахов, людьми, которых может позабавить смерть на Судебной Арене, и получающими высшее наслаждение при артистичном изменении своего собственного Закона.

Маккай начал говорить осторожным формальным тоном, который требовался по ритуалу, если он хотел выйти из этой комнаты живым.

— Две ошибки могут отменить друг друга. Следовательно, пусть тот, кто делает ошибки, совершает их вместе. В этом подлинная цель Закона.

Плавным движением Маккай открыл простую защелку на ящичке и поднял крышку, чтобы проверить содержимое. Это должно быть сделано с особым вниманием к формальным деталям. Когда крышка поднялась, до его ноздрей донесся горьковатый, затхлый запах. В ящичке было то, что он и ожидал: книга, нож, камень. Маккаю пришло в голову, что он держит в руках оригинал всех таких ящичков. Это была вещь чрезвычайной древности — тысячи и тысячи стандартных лет. Говачины верили, что Бог-Лягушка создал этот ящичек, этот самый ящичек, и его содержимое как эталон, символ «единственного действенного Закона».

Точно помня, что это надо делать правой рукой, Маккай по очереди прикоснулся к каждому предмету в ящичке, опустил крышку и закрыл защелку. Делая это, он почувствовал, что присоединяется к призрачному шествию Легумов, имена которых навсегда вошли в исполняемую в виде баллады хронологию говачинской истории.

Бишкар, которая скрыла свои яйца…

Кондаш Ныряльщик…

Дритайк, который выпрыгнул из болота и смеялся над Мррегом…

Тонкил со спрятанным ножом…

Маккай спросил себя, как они будут петь о нем самом. Назовут ли они его «Маккай Растяпа?» Его мысли понеслись вперед, стремясь охватить всю необходимую информацию. Главным пунктом был Аритч. За пределами Говачинской Федерации об этом Верховном Магистре было известно мало, но говорили, что однажды он выиграл дело, сыграв на популярном предубеждении, которое позволило ему убить судью. В комментарии к этой победе говорилось, что Аритч «объял Закон так же, как соль растворяется в воде». Для посвященных это означало, что Аритч воплотил в жизнь основное отношение Говачинов к их Закону: «уважительное неуважение». Это была особая форма святости. Каждое движение вашего тела было так же важно, как и ваши слова. Говачины сделали это афоризмом.

«Ты держишь свою жизнь у себя во рту, когда выходишь в Судебный Зал».

Они давали юридическое право убить любого участника — судей, Легумов, клиентов… Но это должно было быть сделано с утонченной юридической ловкостью, чтобы повод был очевиден всем наблюдателям, и сделано с самым тонким чувством ритма. Самое главное, можно убить на Арене только тогда, когда это же самое исполненное почитания неуважение к говачинскому Закону не оставляло иного выбора. Даже изменяя Закон, вам необходимо было уважать его святость.

Когда вы выходили в Судебный Зал, вы должны были чувствовать эту особую святость всеми фибрами души. Формы… формы… формы… Когда у вас в руках находится этот голубой ящичек, смертельные формы говачинского Закона накладывают отпечаток на каждое движение, каждое слово. Зная, что Маккай не рожден Говачином, Аритч создал дефицит времени, рассчитывая на немедленную ошибку. Они не хотели, чтобы это досадийское дело попало на Арену. Это было прямое состязание. А если это дело попадет на Арену… что же, решающим вопросом будет выбор судей. Судьи выбирались с огромной тщательностью. Обе стороны при этом маневрировали, стараясь не ввести профессионального юриста в состав судей. Вместе с тем, судьи могли представлять одну из сторон, нарушившую закон. Судьи могли избираться (а зачастую так и было) из-за их специального знакомства с делом. Но при этом необходимо было взвесить все тонкости предубеждения. Говачинский Закон специально различал предубеждение и пристрастие.

Маккай обдумал это.

Определение предубеждения было следующим: «Если я могу выступить на определенной стороне, я сделаю это».

А пристрастие: «Что бы ни случилось на Арене, я всегда буду выступать за определенную сторону».

Предубеждение допускалось, а пристрастие нет.

Аритч представлял собой первостепенную проблему, со своими возможными предубеждениями, пристрастиями, своими врожденными и наиболее укоренившимися взглядами. В своих глубочайших убеждениях он смотрел на всю не-Говачинскую юридическую систему как на «орудие, служащее для ослабления личностного характера путем нелогичности, иррациональности и эгоцентричного эгоизма во имя высокой цели».

Если в Зал попадет досадийское дело, то оно будет рассматриваться в соответствии с измененным говачинским Законом. Эти изменения были для Говачинов колючкой в коже. Они представляли собой уступки, сделанные для вступления в Консент. Периодически Говачины пытались сделать свой Закон основой законодательства Консента.

Маккай вспомнил, что Говачины однажды выразились о законодательстве Консента так: «Он поощряет жадность, недовольство и соперничество, основанное не на превосходстве, а на обращении к предрассудкам и материализму».

Маккаю вдруг пришло в голову, что эта цитата приписывалась Аритчу, Верховному Магистру Филума Бегущих. Неужели за тем, что делал здесь этот Говачин, стоят еще более глубокие скрытые мотивы?

Аритч сделал глубокий вдох через жаберные щели, показывая тем самым свое нетерпение, и сказал:

— Теперь ты мой Легум. Чтобы быть обвиненным, тебе достаточно просто уйти, потому что это будет знаком твоей враждебности всем правительству. Я знаю, что ты именно этим врагом и являешься, Маккай.

— Ты знаешь меня, — согласился Маккай.

Эти слова были чем-то большим, чем ритуальный ответ в соответствии с формами, они были правдой. Но Маккаю пришлось сделать большое усилие над собой, чтобы произнести их невозмутимо. За пятьдесят лет, прошедших с тех пор, как он был принят в Говачинскую Адвокатуру, Маккай участвовал в работе этой древней юридической структуры в Судебном Зале четыре раза, скромный результат для обычного Легума. Каждый раз на карте стояло его личное выживание. Во всех своих стадиях, судебное состязание было смертельной битвой. Жизнь проигравшего принадлежала победителю и могла быть взята по его усмотрению. В редких случаях проигравший мог быть продан слугой в свой собственный Филум. Этот вариант не нравился даже проигравшим.

«Лучше чистая смерть, чем грязная жизнь».

Покрытый засохшей кровью нож указывал на другое, более популярное решение. Этот обычай привел к тому, что судебные тяжбы были редкими и запоминающимися судебными представлениями.

Аритч, закрыв глаза и формально обнажив татуировки Филума Бегущих, наконец подошел к главному пункту их встречи.

— А теперь, Маккай, ты расскажешь мне, какие официальные дела Бюро Саботажа привели тебя в Говачинскую Федерацию.

Закон должен поддерживать способы порвать с традиционными формами, потому что нет истины вернее, чем та, что формы Закона остаются, когда всякое правосудие исчезло.

Говачинский афоризм

Для досадийского Говачина он был высоким, но вместе с тем толстым и неухоженным. Его ноги шаркали при ходьбе, а плечи были постоянно согнуты сутулостью. Когда он приходил в волнение, его жаберные щели охватывал астматический хрип. Он знал это и понимал, что другие тоже это знают. Он часто пользовался этой своей особенностью, как предупреждением, напоминая людям, что ни один досадиец не обладает большей властью, чем он, и что власть эта несет в себе смерть. Его имя знали все досадийцы: Брой. И только очень немногие не могли оценить тот факт, что через Священную Конгрегацию Небесной Вуали он поднялся до своего поста главного председателя Управления — Электора. Его частная армия была на Досади самой большой, самой эффективной и лучше всех вооруженной. Служба разведки Броя вызывала страх и восхищение. Он занимал укрепленные апартаменты на верхнем этаже своего штабного здания, конструкции из камня и пластали, выходящей фронтоном на главное русло реки, протекающей через центр города Чу. Вокруг этого здания, как вокруг ядра, концентрическими кругами расходились стены укреплений города. Единственный вход в цитадель Броя проходил сквозь охраняемые Трубные Ворота на подземном уровне, которые сокращенно обозначались ТВ-один. Сквозь ТВ-один могли пройти только избранные из избранных, и никто другой.

До полудня козырьки за окнами Броя служили насестами стервятникам, занимавшим на Досади особую экологическую нишу. Так как Лорд Вуали запретил сенсам есть мясо сенсов, эта задача перешла на птиц. Плоть людей города Чу, и даже плоть обитателей Обода содержала меньшее количество тяжелых металлов планеты, поэтому стервятники процветали. Стая этих птиц важно разгуливала вдоль оконных козырьков Броя, издавая кашляющие и попискивающие звуки, испражняясь, сталкиваясь друг с другом с присущей пернатым наглостью, и постоянно высматривая на окружающих улицах следы крови. Птицы наблюдали и за Ободом, но оно было временно отрезано от них сонарным барьером. Птичьи звуки раздавались из коммуникатора, установленного в одной из восьми комнат апартаментов. Это было желто-зеленое помещение, длиной около десяти и шириной шести метров, в котором находился Брой и двое людей.

Брой отпустил легкое бранное выражение по поводу птичьего шума. Проклятые создания мешали ему ясно мыслить. Он прошаркал к окну и отключил коммуникатор. В наступившей резкой тишине Брой обвел взглядом периметр города и нижние террасы окружающих скал. Ночью там была отражена еще одна атака Ободного Сброда. Недавно он провел персональную инспекторскую проверку, появившись в сопровождении конвоя бронированных машин. Солдатам нравилось, что он иногда разделяет с ними опасность. К тому моменту, когда через этот участок прошла бронированная колонна, стервятники уже вычистили большую часть беспорядка. Плоскую спинную структуру Говачинов, у которых не было передней грудной клетки, легко было отличить от белеющих каркасов, когда-то заключавших в себе человеческие органы, и только редкие отметки красной и зеленой плоти отмечали места, где птицы покинули свое пиршество, спугнутые сонарными барьерами.

Обдумывая сонарные барьеры, мысль Броя заработала твердо и ясно. Эти барьеры были одним из проклятых пристрастий Гара! «Пусть бы уж птицы закончили свое дело».

Но Гар настаивал на том, чтобы оставить несколько трупов валяться, как знак для обитателей Обода безнадежности их атак.

«Такой же эффект имели бы и одни кости».

Гар был кровожаден.

Брой отвернулся и бросил взгляд через комнату за спиной своих собеседников. Две стены были заняты графиками, наполненными многоцветной хаотической пляской цветов. На столе в центре комнаты лежал еще один график с единственной красной линией. Эта линия изгибалась дугой вниз и оканчивалась почти в центре графика. У конца ее лежала белая карточка, рядом с которой стояла статуэтка, изображавшая человеческую особь мужского пола с огромной эрекцией. На статуэтке был наклеен ярлык с надписью «Сброд». Это был запрещенный, подрывной предмет, изготовленный в Ободе. Люди Обода знали, в чем заключается их главная сила: размножение, размножение и размножение…

Люди сидели над графиком напротив друг друга. Они выглядели вросшими в окружающую их обстановку и как бы сливались с ней. Казалось, что они были посвящены в тайны цитадели Броя через некий эзотерический ритуал, запрещенный и вместе с тем опасный.

Брой вернулся к своему креслу во главе стола, сел и молча продолжил разглядывать своих компаньонов. При взгляде на этих двоих он почувствовал, как его боевые когти дернулись под пальцевыми пластинами, и это ощущение развеселило его. Да, доверяй им ровно настолько, насколько они доверяют тебе. У них есть их собственные войска, собственные шпионы — они представляли для Броя реальную угрозу, но часто их помощь была полезна. Так же часто они доставляли и беспокойство.

Куиллам Гар, человек мужского пола, сидевший спиной к окнам, поднял глаза, когда Брой вернулся в кресло. Гар фыркнул, давая таким образом понять, что он и сам уже собирался отключить коммуникатор.

«Проклятые стервятники! Но они полезны… полезны».

Рожденные на Ободе всегда испытывали к птицам противоречивые чувства.

Гар сидел на стуле верхом с таким видом, будто он обращается к толпе несведущих. Перед тем, как присоединиться к Брою, он прошел через образовательную службу в Религиозном Совете. Гар был худощав каким-то внутренним истощением, настолько распространенным, что мало кто на Досади обращал на это специальное внимание. У него было лицо и глаза охотника, и в свои восемьдесят восемь лет он держался так, как будто ему вдвое больше. От линии волос на лбу по его щекам спускались глубокие морщины. Барельеф вен на тыльных сторонах его ладоней и седые волосы, а также вспыльчивый характер, выдавали ободное происхождение Гара. Его зеленая форма Трудового Резерва немногих могла ввести в заблуждение, лицо его было хорошо известно.

Напротив Гара сидела его старшая дочь и одновременно главный заместитель, Трайа. Она выбрала место так, чтобы видеть окна и скалы. Трайа наблюдала также и за стервятниками, получая скорее удовольствие от их звуков. Приятно, когда что-нибудь напоминает о том, что находится за внешними воротами города.

В лице Трайи было слишком много хрупкой проницательности, чтобы оно считалось красивым кем-нибудь, за исключением разве что случайно подвернувшегося Говачина, ищущего экзотических ощущений или рабочего Кроличьих Клеток, надеющегося использовать ее в качестве ступени для избавления от крепостного труда. Она часто приводила своих компаньонов в замешательство циничным взглядом широко раскрытых глаз, делая это с аристократической уверенностью, требующей внимания. Трайа отработала этот взгляд как раз для такой цели. Сегодня на ней была форма разведки, оранжевая с черной отделкой, но без нарукавной повязки, указывающей отдел. Она знала, что из-за этого многие считали ее личной игрушкой Броя, что в свою очередь было правдой, но не в том смысле, который имели в виду циники. Трайа хорошо понимала свою личную ценность: она обладала примечательной способностью истолковывать капризы Демопола.

Указывая на красную линию лежавшего перед ней графика, Трайа сказала:

— Это наверняка должна быть она. Какие могут быть в этом сомнения? — И она задала себе в мыслях вопрос, почему Брой продолжает беспокоиться в очевидной ситуации.

— Кейла Джедрик, — сказал Брой. И повторил эти слова снова: — Кейла Джедрик.

Гар скосил глаза на свою дочь.

— Зачем ей надо было включить себя в число тех пятидесяти, которые…

— Она подает нам знак, — сказал Брой. —Теперь я ясно его слышу. — Он выглядел польщенным своей проницательностью.

Гар прочитал в поведении Говачина кое-что еще.

— Надеюсь, ты не велел убить ее.

— Я не так быстро впадаю в ярость, как вы, люди, — сказал Брой.

— Обычная слежка? — спросил Гар.

— Я еще не решил. Ты знаешь, кстати, что она ведет почти монашескую жизнь? Может быть, ей просто не нравятся мужские особи вашего рода?

— Скорее она не нравится им, — сказала Трайа.

— Интересно. Ваши брачные обычаи так своеобразны.

Трайа бросила на Броя оценивающий взгляд и задала себе вопрос, почему Говачин выбрал сегодня черную одежду. Это было похожее на мантию одеяние с острым вырезом от плеч до пояса, обнажающим дыхательные желудочки. Эти желудочки вызывали у нее отвращение, и Брой это знал. Сама мысль о том, как они прижимаются к ней… Она прокашлялась. Брой редко носил черное; это был радостный цвет священников во время празднеств. Тем не менее, он выбрал этот цвет из каких-то смутных соображений, показывая, что в его мозгу мелькнули мысли, которые не могут возникнуть ни у кого другого.

Обмен репликами между Броем и Трайа обеспокоил Тара. Он не мог отделаться от странного чувства, что каждый из этих двоих старается представить ситуацию в угрожающем свете, скрывая одни данные и приукрашивая другие.

— Что если она сбежит на Обод? — спросил Гар.

Брой покачал головой.

— Пусть уходит. Она не из тех, кто может жить на Ободе.

— Может быть, нам все-таки лучше задержать ее, — сказал Гар.

Брой пристально посмотрел на него, потом ответил:

— У меня образовалось отчетливое впечатление, что ты имеешь какой-то собственный план. Ты готов поделиться им?

— Не имею представления, что ты…

— Хватит! — рявкнул Брой. Его жаберные щели захрипели при выходе.

Гар замолчал и притих.

Брой наклонился к нему, заметив попутно, что этот разговор позабавил Трайу.

— Еще слишком рано принимать решения, которые мы потом не сможем изменить! Сейчас время неопределенности.

Раздраженный собственной вспышкой злости Брой встал и торопливо вышел в соседний кабинет, закрыв за собой дверь. Очевидно было, что эти двое имеют представление о том, куда делась Джедрик, не больше него самого. Тем не менее, это все еще была его игра. Она не сможет прятаться вечно. Снова усевшись в своем кабинете, он позвонил в Службу Безопасности.

— Вернулся ли Бахранк?

Старший Говачинский офицер торопливо появился на экране и поднял взгляд.

— Еще нет.

— Какие меры приняты, чтобы узнать, куда он доставит свой груз?

— Мы знаем ворота, через которые он войдет. Проследить за ним будет несложно.

— Понятно.

— А то, другое поручение?

— Пхарки мог быть последним. Он может оказаться тоже мертвым. Убийцы действовали тщательно.

— Продолжайте искать.

Брой заглушил в себе легкое ощущение беспокойства. Какие-то очень непохожие на Досади вещи происходят в Чу… и на Ободе. Он чувствовал, что произошло нечто такое, что не обнаружили его шпионы. Наконец, он вернулся к более насущному вопросу.

— Бахранку не следует мешать до поры до времени.

— Понятно.

— Подберите его достаточно далеко от точки доставки и пришлите в свой отдел. Я допрошу его лично.

— Сэр, его наркотическая зависимость от…

— Я знаю, на каком он у нее крючке. Я на это рассчитываю.

— Мы все еще не достали этого вещества, сэр, хотя постоянно стараемся.

— Мне нужен успех, а не оправдания. Кто за это отвечает?

— Кидж, сэр. Он весьма успешно справляется с такого рода…

— С Киджем можно связаться?

— Один момент, сэр. Я включу его на линию.

У Киджа была флегматичное говачинское лицо и громыхающий голос.

— Вы хотите рапорт о состоянии дела, сэр?

— Да.

— Мои контакты на Ободе доказывают, что наркотическое вещество получено из растения, называемого «тайбек». Ранее нами такое растение не было зарегистрировано, но внешний Сброд последнее время его культивирует. Согласно данным моих агентов, оно вызывает исключительно сильное привыкание у людей, и еще большее у нас.

— Не регистрировалось? А его происхождение? Они сообщили?

— Я лично разговаривал с человеком, который недавно вернулся с верховьев реки, где по нашим данным внешний Сброд имеет обширные плантации этого «тайбека». Я обещал своему информатору место в Уоррене, если он доставит мне полный доклад об этом растении и — килограммовый его пакет. По словам информатора, земледельцы считают, что тайбек имеет религиозное значение.

Я не вижу смысла расследовать эту сторону дальше.

— Когда он по вашему доставит тайбек?

— Самое позднее, к ночи.

Брой помолчал. «Религиозное значение». Тогда более чем вероятно, что растение появилось из-за Стены Бога, как намекнул Кидж. Но почему? Что они замышляли?

— У вас есть новые указания? — спросил Кидж.

— Доставьте вещество мне так скоро, как только сможете.

Кидж беспокойно пошевелился. У него явно был еще какой-то вопрос, но он не хотел задавать его. Брой пристально смотрел на него.

— Да? В чем дело?

— Вы не хотите, чтобы вещество было сначала испытано?

Это был странный вопрос. Может быть, Кидж утаил какую-нибудь жизненно важную информацию об опасности этого тайбека? Никогда не известно, откуда ждать опасность. Но Кидж был связан своими собственными узами. Он знал, что случится с ним, если он изменит Брою.

А Джедрик имела дело с этой дрянью. Но почему же Кидж задал такой вопрос? Сталкиваясь с такими неизвестными факторами, Брой, как правило, уходил в себя, и пока он взвешивал возможные варианты, глаза его затягивались мигательной перепонкой. Наконец, он пробудился и посмотрел на экран, на Киджа.

— Если вещества будет достаточно, скорми его каким-нибудь добровольцам — как людям, так и Говачинам. Остаток пришли ко мне наверх немедленно, даже до окончания теста, но в запечатанной упаковке.

— Сэр, об этом веществе ходят разные слухи. Будет трудно найти настоящих добровольцев.

— Тогда придумай что-нибудь сам.

Брой прервал связь и вернулся в соседнюю комнату, чтобы заключить политический мир с Гаром и Трайа. Он не был еще готов к тому, чтобы избавиться от этой парочки… пока еще не готов.

Они сидели в той же позе, как он их оставил. Трайа говорила:

— …самая большая вероятность, и я должна из этого исходить.

Гар просто кивнул.

Брой уселся и кивнул Трайа, которая продолжала, как будто не было никакого перерыва.

— Совершенно ясно, что Джедрик — это гений. А ее Индекс Лояльности! Он должен быть фальшивым, подстроенным умышленно. И посмотрите на ее решения: одно сомнительное решение за четыре года. Только одно!

Гар провел пальцем по красной линии на графике. Это был на удивление чувственный жест, как будто он поглаживал какую-то плоть.

Брой подтолкнул его словами.

— Да, Гар, в чем дело?

— Я просто думал, не может ли Джедрик оказаться еще одной…

Его взгляд молниеносно скакнул к потолку и вернулся на график. Все они поняли, что он подразумевает пришельцев из-за Стены Бога.

Брой взглянул на Гара, как будто пробудившись после прерванной мысли. Что этот дурак Гар имеет в виду, подымая такой вопрос при данном стечении обстоятельств? Необходимые ответы были очевидны.

— Я согласен с анализом ситуации, который сделала Трайа, — сказал Брой. — А что касается твоего вопроса… — Он пожал плечами, сделав чисто человеческий жест. — У Джедрик есть некоторые классические признаки, однако… — Снова пожатие плеч. — Это все еще мир, данный нам Богом.

В словах Броя, окрашенных годами, которые он провел в Священной Конгрегации, прозвучал некоторый елейный обертон, но в данной комнате эта фраза имела строго мирской характер.

— Остальные доставили нам только разочарование, — сказал Гар. — Особенно Хевви. — Он передвинул статуэтку, поместив ее ближе к центру графика.

— Мы потерпели неудачу, потому что слишком спешили, — сказала Трайа раздраженным голосом. — Плохо выбрали время.

Гар почесал подбородок большим пальцем. Его иногда беспокоил обвиняющий тон Трайа, когда она говорила об их ошибках. Он сказал:

— Но… если окажется, что она — одна из ТЕХ, а мы не позволили…

— Мы посмотрим за те ворота, когда до них дойдет дело, — сказал Брой. — Если до них дойдет дело. Даже еще одна неудача может быть полезной. Продуктовые фабрики дадут нам к следующему урожаю значительный прирост продукции. Это значит, что мы можем отложить более неприятные политические меры, которые давно нас беспокоят.

Брой сделал паузу, чтобы эта мысль немного отложилась у собеседников, а сам тем временем обдумал направления действий, которые открылись перед ним после того, что произошло в этой комнате. Да, по всем признакам эти люди действуют по тайному плану. Значит, все идет хорошо: скоро они попытаются сместить его… и потерпят неудачу.

Сзади, за Трайей открылась дверь, и вошла толстая женщина. Ее телом распирался зеленый халат, а круглое лицо, казалось, плыло в ореоле желтых волос. Ее синевато-багровые щеки предательски выдавали привязанность к «дакону». Женщина… обратилась к Гару.

— Вы велели немедленно сообщить, если…

— Да-да.

Гар махнул рукой, давая ей знак, что она может говорить свободно. Значение этого жеста не ускользнуло от внимания Броя. Еще один камешек, хорошо укладывающийся в общую картину.

— Мы обнаружили Хевви, но Джедрик с ним нет.

Гар кивнул и обратился к Брою:

— Агент ли Джедрик или еще одна марионетка, чувствуется, что они начали действовать.

Его взгляд снова поднялся к потолку.

— Я буду работать исходя из этого, — сказала Трайа. Она отодвинула стул и встала. — Я отправляюсь в Уоррен.

Брой поднял на нее глаза и снова почувствовал, как под его пластинами дернулись когти. Он сказал:

— Не связывайся с ними.

Гар с трудом отвел глаза от Говачина, лихорадочно размышляя. Говачинов часто трудно понять, но именно сейчас Брой был виден насквозь: он уверен, что может найти Джедрик, и ему безразлично, знает это кто-нибудь или нет. Это может быть очень опасно.

Трайа, конечно, тоже видела это, но ничего не сказала, а просто развернулась и вышла из комнаты следом за толстой женщиной.

Гар поднялся на ноги, выпрямившись, как складной метр. — Я лучше пойду. Есть много дел, требующих моего личного присутствия.

— Мы очень рассчитываем на тебя, — сказал Брой.

Но он не был еще готов отпустить Гара. Пусть Трайа отъедет подальше. Лучше подержать этих двоих некоторое время на расстоянии друг от друга. Брой продолжил:

— Да, пока ты не ушел, Гар. Меня все еще беспокоят несколько моментов. Почему Джедрик была так неосмотрительна? Почему она уничтожила все записи? Что там такое было, чего нам нельзя видеть?

— Может быть, это была попытка сбить нас с толку, — ответил Гар, цитируя Трайу. — Одно можно сказать наверняка: это не был просто рассерженный жест.

— Где-то должно быть объяснение, — сказал Брой.

— Ты позволишь нам рискнуть и допросить Хевви?

— Конечно, нет!

Гар не подал виду, что распознал гнев Броя. Он продолжил:

— Несмотря на то, что утверждаете вы с Трайа, я думаю, что на этот раз мы не можем позволить себе ошибиться. Хевви был… ну…

— Если ты помнишь, — сказал Брой, — Хевви не был ошибкой Трайи. Она пошла за нами против своего желания. Как бы я хотел, чтобы мы тогда послушались ее. — Он лениво махнул рукой, отпуская Гара. — Иди, занимайся своими важными делами. — И Брой проводил Гара взглядом.

Да, на основании человеческого поведения резонно было допустить, что он еще ничего не знает о том, что «контрабандист» Бахранк пронесет через ворота. Иначе Гар скрыл бы такую ценную информацию и не посмел поднять вопрос о проникновении сквозь Стену Бога… Или посмел бы? Брой кивнул своим мыслям. В этом деле необходима огромная осторожность.

Теперь мы рассмотрим тот особый отпечаток, который различные виды правления налагают на личность. Во-первых, убедитесь, что вы правильно распознали основную правящую силу. Например, взглянем подробнее на человеческую историю. Известно, что люди покорялись многим видам притеснений: правления автархов, Плутархов, искателей власти различных республик, олигархов, тирании большинства и меньшинства, скрытое увещевание избирательных групп, глубоко скрытые инстинкты и поверхностные влечения юности. И во всех случаях, постарайтесь понять эту концепцию правильно, правящей силой было то, что по убеждению отдельных личностей обладало контролем над их непосредственным выживанием. Выживание определяет вид отпечатка. Во многих случаях человеческой истории (а эта ситуация сходна у большинства чувствующих существ) президенты Корпораций своими небрежными замечаниями больше влияли на выживание, чем стоящие во главе официальные лица, Наблюдая за мультипланетными корпорациями, мы, граждане Консента, не можем забывать об этом. Мы не смеем забыть это даже о нас самих. Когда вы работаете для собственного выживания, это накладывает на вас доминирующий отпечаток, определяет то, во что вы верите.

Инструкция Бюро Саботажа

«Никогда не делай то, что хочет от тебя твой противник», — напомнил себе Маккай.

В этот момент противником был Аритч, наложивший связующую клятву Легума на агента Бюсаба и потребовавший информацию, на которую он не имел права. Поведение старого Говачина соответствовало требованиям его собственной юридической системы, тем не менее оно немедленно увеличило область конфликта в огромное число раз. Маккай избрал минимальный ответ.

— Я нахожусь здесь, потому что Тандалур является сердцем Говачинской федерации.

Аритч, сидевший с закрытыми глазами, чтобы подчеркнуть формальность отношений клиент — Легум, открыл глаза и пристально посмотрел на Маккая.

— Напоминаю тебе в последний раз, что я — твой клиент.

Знаки нового опасного напряжения в поведении слуги-Врева увеличивались, но Маккай заставил себя сконцентрировать внимание на Аритче.

— Ты сам называешь себя клиентом. Очень хорошо. Клиент должен правдиво отвечать на вопросы, которые задает Легум, если этого требует предмет юридического спора.

Аритч продолжал пристально смотреть на Маккая, и в глазах его пылал скрытый желтый огонек. Вот теперь битва разгорелась в самом деле.

Маккай чувствовал, как хрупка связь, от которой зависело его существование. Говачины, подписавшие Большой Пакт Консента, обязательный для всех видов чувствующих существ известной вселенной, юридически могли быть объектом некоторого вмешательства Бюсаба. Однако Аритч поставил их встречу совсем на другую платформу. Если Говачинская федерация не согласна с Маккаем-агентом, то они могли выдать его в Судебный Зал, как Легума, причинившего вред клиенту. И так как вся Говачинская коллегия адвокатов будет против Маккая, у него не было никаких сомнений в том, который из Легумов «попробует ножа». Его единственная надежда заключалась в том, чтобы избежать немедленного рассмотрения тяжбы. В этом, собственно говоря, и заключался настоящий базис Говачинского Закона.

Маккай сказал, приближаясь еще на один шаг к конкретному вопросу:

— Мое Бюро обнаружило обстоятельства, которые могут вызвать замешательство в Говачинской федерации.

Аритч дважды мигнул.

— Как мы и подозревали.

Маккай покачал головой. Они не подозревали, они знали точно. Маккай рассчитывал на это: Говачины понимают, почему он откликнулся на их вызов. Если какие-нибудь из сенсов, подписавших Соглашение, и смогут понять его положение, то это будут Говачины. Бюсаб отражал философию Говачинов. Прошли уже столетия с момента того большого потрясения, из которого собственно и возник Бюсаб, но Консент никогда не позволял себе забыть этот случай. На нем обучали молодежь у всех чувствующих существ.

«Когда-то давным-давно, деспотичное большинство захватило правительство. Они говорили, что сделают всех равными. При этом они имели в виду, что не позволят никому быть лучше другого ни в каком деле. Превосходство должно было быть подавлено или скрыто. Тираны заставили свое правительство действовать в большой спешке «во имя людей». Как только они видели препоны и задержки, то уничтожали их. Времени на размышления оставалось очень мало. Сами не осознавая того, что действуют под влиянием неосознанного стремления предотвратить любые изменения, тираны пытались свести все население к серому однообразию».

«И вот мощная правительственная машина понеслась с растущей скоростью от одной ошибки к другой. Она захватила коммерцию и все важнейшие элементы общества. Законы выдумывались и принимались в течение часа. Каждое общество исказилось до самоубийственного вида. Люди оказались не готовы к изменениям, которых требовала вселенная. Они сами были неспособны измениться».

«Как вы узнали раньше, это было время «быстрых денег», полученных утром и пропадающих с наступлением ночи. В своем пристрастии к однообразию, тираны захватывали все большую и большую власть. Все остальные при этом становились все слабее и слабее. Новые бюро и директораты, странные министерства возникали из пустоты для самых невероятных целей. Они стали цитаделью новой аристократии, правителей, которые продолжали раскручивать гигантское колесо правительства, распространяя разрушения, насилие и хаос во всем, к чему они прикасались».

«В эти отчаянные времена горстка людей (Пятерка Ушей, их состав и происхождение никогда не сообщались) создали Корпус Саботажа, чтобы затормозить колесо правительства. Первоначально корпус был кровавым, неистовым и жестоким, но со временем эти методы были заменены более тонкими. Правительственное колесо замедлилось и стало более управляемым. Снова появилось время для обдумывания решений».

«По прошествии нескольких поколений, первоначальный Корпус преобразовался в Бюро, Бюро Саботажа с его теперешней служебной функцией. Теперь вместо насилия предпочитается диверсия, но в случае необходимости Бюро готово и к применению насилия».

Эти слова Маккай слышал еще будучи подростком, они сформировали у него концепцию, которая изменилась по мере приобретения опыта работы в Бюро. Теперь, как он знал, директорат, состоящий из представителей всех чувствующих существ, следовал своими собственными энтропийными коридорами. Когда-нибудь Бюро растворится или его заставят это сделать, но пока они еще были нужны вселенной. Старые тенденции не исчезли, прежний тщетный поиск абсолютного воплощения однообразия. Это был древний конфликт между тем, что отдельный член общества считал необходимым для своего сиюминутного выживания и тем, что требовало общество, чтобы в перспективе выжил любой из его членов. И теперь это был конфликт между Говачинами и Консентом, а Аритч был чемпионом своего народа.

Маккай внимательно изучил Высшего Магистра, одновременно ощущая неослабленную напряженность в ассистенте-Вреве. Будет ли в этой комнате насилие? Пока Маккай говорил, этот вопрос оставался нерешенным.

— Ты заметил, что я нахожусь в трудном положении. У меня не вызывает радости замешательство ни уважаемых наставников и друзей, ни их соотечественников. Тем не менее, существуют доказательства…

Он позволил своему голосу медленно затихнуть. Говачины не любили оставленных недосказанными намеков.

Когти Аритча выскользнули из мешочков на его перепончатых пальцах.

— Твой клиент желает слышать об этих доказательствах.

Прежде чем начать говорить, Маккай положил руку на защелку ящичка, стоящего у него на коленях.

— Исчезли многие представители двух видов сенсов. Эти два вида: Говачины и люди. Само по себе, это ничего бы не означало, но такие исчезновения происходили длительный период времени — в течение, может быть, двенадцати или пятнадцати поколений по старому человеческому исчислению. Сложенные вместе, эти исчезновения имеют массовый характер. Нам удалось выяснить, что существует планета, называемая Досади, куда были переправлены эти люди. Улики, имеющиеся у нас, были рассмотрены чрезвычайно тщательно. Все они ведут к Говачинской федерации.

Аритч раздвинул пальцы — этот жест был знаком крайнего замешательства. Маккай не мог сказать точно, было ли это замешательство деланным или действительным.

— Твое Бюро обвиняет в этом Говачинов?

— Ты знаешь функции моего Бюро. Пока мы не знаем местоположение Досади, но мы узнаем его.

Аритч молчал. Он знал, что Бюсаб никогда не сдается перед лицом какой-либо проблемы.

Маккай поднял голубой ящичек.

— Бросив мне это, ты сделал меня стражем своей судьбы, клиент. У тебя нет права знать мои методы. Я не следую старым законам.

Аритч кивнул.

— Я предполагал, что ты так и поступишь.

Он поднял правую руку.

По телу Врева прокатилась ритмическая «волна смерти», а боевые жвалы высунулись из лицевых щелей.

При первом же движении Врева Маккай открыл голубой ящичек и выхватил из него книгу и нож. В словах его прозвучала твердость, которой он не чувствовал в своем теле:

— Если она сделает в моем направлении малейшее движение, то моя кровь осквернит эту книгу. — Он приложил нож к своему запястью. — Знает ли твой Слуга Ящичка последствия этого? История Филума Бегущих на этом закончится. Будут считать, что другой Филум воспринял Закон от его Дарителя. Имя последнего Верховного Магистра этого Филума будет стерто из памяти живущих. Говачины станут поедать свои яйца при малейшем намеке, что в их венах течет кровь Филума Бегущих.

Аритч замер с поднятой правой рукой, затем сказал:

— Маккай, ты выдал свою воровскую суть. Ты можешь знать это только в том случае, если ты шпионил за нашими самыми священными ритуалами.

— Ты считаешь меня трусливым двуличным олухом, клиент? Я — настоящий Легум. Легуму не надо шпионить, чтобы узнать Закон. Допустив меня в Коллегию Легумов, вы открыли передо мной все двери.

Аритч медленно, вздрагивая всем телом, повернулся и обратился к Вреву.

— Сейланг?

Ей трудно было отвечать, пока оставались обнаженными боевые жвалы с отравленными концами.

— Слушаю вас.

— Хорошо наблюдай за этим человеком. Изучи его. Вы еще встретитесь.

— Повинуюсь.

— Можешь идти, но помни мои слова.

— Я буду их помнить.

Маккай, зная, что танец смерти не может остаться незавершенным, остановил ее.

— Сейланг!

Медленно и неохотно она взглянула на него.

— Наблюдай за мной хорошо, Сейланг. Я то, чем ты надеешься стать. И предупреждаю тебя: если ты не сбросишь свою вревскую кожу, ты никогда не станешь Легумом. — И Маккай жестом отпустил ее. — Теперь можешь идти.

Она повиновалась, повернувшись плавным движением, шелестя халатом, но ее боевые жвалы оставались обнаженными, а отравленные острия поблескивали. Маккай знал, что где-то в помещениях ее триады обычно есть маленький пернатый зверек, который скоро умрет от яда своей хозяйки, пылающего в его венах. Тогда танец смерти будет завершен и она сможет убрать жвалы. Но ненависть останется.

Когда за красным халатом закрылась дверь, Маккай вернул на место, в ящичек, книгу и нож и снова обратил свое внимание к Аритчу. Теперь в его словах слышался тон настоящего Легума, обращающегося к своему клиенту, без всякой софистики, и оба они понимали это.

— Что же склонило Верховного Магистра, прославленного Филума Бегущих разрушить Свод Цивилизации?

Маккай обращался тоном собеседника, ведущего беседу между равными.

Аритчу трудно было приспособиться к новому статусу. Его ход мыслей был понятен. Если Маккай был свидетелем Ритуала Очищения, то его надо воспринимать как Говачина. Но Маккай не Говачин. Тем не менее, он был принят говачинской коллегией Легумов… и если он видел этот самый священный ритуал…

Наконец Аритч начал говорить.

— Где ты видел ритуал?

— Он исполнялся в Филуме, предоставившем мне кров на Тандалуре.

— Сухие Головы?

— Да.

— Они знали, что ты наблюдаешь за ритуалом?

— Они пригласили меня.

— Каким образом ты сбросил свою кожу?

— Они выскоблили меня до крови и сохранили соскоб.

Аритчу потребовалось некоторое время, чтобы переварить эти сведения. Сухие Головы сыграли свою собственную секретную игру в говачинской политике, и теперь их секрет вышел наружу. Аритч должен был обдумать последствия. Чего они хотели этим добиться? Он сказал:

— У тебя нет татуировки.

— Я никогда не подавал формальной просьбы о приеме в Филум Сухих Голов.

— Почему?

— Моя главная принадлежность — Бюсаб.

— Знают ли об этом Сухие Головы?

— Они одобряют это.

— Но что же их заставило…

Маккай улыбнулся.

Аритч бросил взгляд на задернутую полупрозрачной занавеской нишу в дальнем конце святилища, за спиной у Маккая. Внешнее сходство с Богом-Лягушкой?

— Нужно что-то большее, чем просто это.

Маккай пожал плечами.

Аритч начал размышлять вслух:

— Сухие Головы поддерживали Клодика в его преступлении, когда ты…

— Это не было преступлением.

— Пусть так. Ты выиграл свободу Клодику. И после твоей победы Сухие Головы пригласили тебя на Ритуал Очищения.

— Говачин, сотрудник Бюсаба не может служить нескольким сторонам.

— Но Легум служит только Закону!

— Бюсаб и говачинский Закон не конфликтуют друг с другом.

— Сухие Головы хотят, чтобы мы в это верили.

— Многие Говачины верят этому.

— Однако дело Клодика не было настоящим испытанием.

В сознании Маккая вспыхнуло понимание: Аритч сожалел не просто о потерянной ставке. Он вложил в то пари вместе с деньгами и свои надежды. Наступило время направить разговор в другое русло.

— Я — твой Легум.

— Да, ты — мой Легум.

— Твой Легум желает слышать о досадийской проблеме.

— Ничто не является проблемой, пока не вызывает достаточную озабоченность. — Аритч взглянул на ящичек, лежащий на коленях у Маккая. — Мы имеем дело с разной оценкой величин, с переоценкой этих величин.

Маккай на мгновение не поверил, что слышит в его голосе тенор, означающий у Говачинов оправдывающийся тон, но слова Аритча позволили ему перевести дыхание. Говачины обладали какой-то странной смесью уважения и неуважения к своему Закону и ко всякому правительству. В основе такого отношения лежали их неизменяющиеся ритуалы, но над ними все было текучим, как море, из которого возникли сами Говачины. Постоянная текучесть была целью, стоящей за их ритуалами. Никогда нельзя было вести разговор с Говачином на твердой основе. Каждый раз они делали нечто другое… и эта изменчивость имела религиозный характер. Это было их натурой. «Все твердое временно. Закон создан изменяемым». Это было катехизисом Говачинов. «Быть Легумом — это значит научиться выбирать место, на которое можно опереться».

— Сухие Головы сделали нечто другое, — сказал Маккай.

Эти слова заставили Аритча помрачнеть. Его грудные дыхательные отверстия захрипели, указывая, что он говорит «от чистого желудка».

— Люди Консента имеют столько разных форм: Вревы (быстрый взгляд в сторону двери), Собарипы, Лаклаки, Калебанцы, Пан Спечи, Паленки, Хитеры, Тапризиоты, Люди и мы, Говачины… так много разных форм. Неизвестное среди нас невозможно перечислить.

— Как и пересчитать капли в море.

Аритч утвердительно хмыкнул и продолжал:

— Некоторые болезни пересекают барьеры между формами сенсов.

Маккай пристально посмотрел на него. Неужели Досади — это станция для медицинских экспериментов? Это невозможно! Тогда ни к чему была бы вся эта секретность. Секретность сводила на нет попытки изучать общие проблемы, и Говачины знали это.

— Вы изучаете не болезни, поражающие Говачинов и людей.

— Некоторые болезни поражают душу, и их нельзя связать ни с какими физическими носителями.

Маккай обдумал эту мысль. Хотя определения Говачинов были часто трудны для понимания, они не позволяли отклонений в поведении. Иное поведение — да; отклонения в поведении — нет. Можно действовать против закона, но не против ритуала. В этом плане Говачины очень обязательны. Они убивают нарушителей ритуала на месте. Поэтому при общении с другими видами чувствующих существ от Говачинов требовалась большая сдержанность.

Аритч продолжал:

— Ужасающие психологические трения возникают, когда дивергентные виды сталкиваются друг с другом и вынуждены адаптироваться к новым обстоятельствам. Мы ищем новое знание в этой области поведения.

Маккай кивнул.

Один из наставников Филума Сухих Голов выразился так: «Как бы это ни было болезненно, все живое должно адаптироваться или умереть».

Трудно было усвоить, каким образом Говачины применяли свои взгляды к себе самим. Закон изменялся, но он модифицировался на основе, которой не было позволено ни малейшей перемены. «Иначе, как бы мы знали, где мы находимся и где мы были?» Однако столкновения с другими видами изменили основу. Жизнь адаптировалась… по своей воле или под нажимом обстоятельств.

Маккай осторожно заговорил.

— Психологические эксперименты с людьми, которые не дали своего осведомленного согласия, являются незаконными… даже среди Говачинов.

Аритч не принял этого аргумента.

— Консент, во всех своих частях, сохранил долгую историю научных исследований бихеворальных и медицинских вопросов, в которых люди являлись заключительной опытной средой.

Маккай дополнил:

— И первый вопрос, возникающий, когда вы предлагаете такой эксперимент, звучит: «Насколько велик риск для его участников?».

— Но, дорогой мой Легум, осведомленное согласие подразумевает, что экспериментатор знает возможные последствия и может описать их тестируемым субъектам. Я спрашиваю тебя: как это может быть, если эксперимент заходит за границы уже известного? Как можно описать последствия, которые нельзя предвидеть?

— Вы предоставляете на рассмотрение ваше предложение нескольким экспертам в данной области, — сказал Маккай. — Они взвешивают предлагаемый эксперимент относительно ценности, которую будет иметь новое знание.

— Да. Мы отдаем наше предложение в руки коллег — исследователей, в руки людей, у которых смысл жизни, сама личность пронизана верой, что они могут улучшить большинство чувствующих существ. Скажи мне, Легум: много ли предложений об экспериментах отвергли комиссии, составленные из таких людей?

Маккай заметил, к чему склоняется их спор. Он ответил, тщательно взвесив свои слова.

— Они отклоняют очень немногие предложения, это правда. Тем не менее, вы не представили свой досадийский протокол для внешнего рассмотрения. Что же заставило вас сохранять его в секрете от своих собственных людей и от чужаков?

— Мы боялись за судьбу нашего предложения, если оно подвергнется резкой критике других сенсов.

— А говачинская общественность одобрила ваш проект?

— Нет. Но мы знали, что одобрение общественности не дает гарантии против опасности эксперимента.

— Оказался ли досадийский эксперимент опасным?

Аритч молчал, и, наконец, сделав несколько глубоких вдохов, ответил:

— Он оказался опасным.

— Для кого?

— Для всех.

Это был неожиданный ответ, и он добавлял новое измерение к поведению Аритча. Маккай решил удостовериться в этом и проверить это открытие.

— Значит, досадийский проект был одобрен меньшинством Говачинов, меньшинством, которое согласно было с опасным соотношением риска и полезности.

— Маккай, ты обладаешь манерой излагать факты, предполагающей определенную степень вины.

— Однако большинство Консента может согласиться с моим изложением фактов?

— Если они узнают об этом.

— Я понимаю. Допустим пойдя на определенный риск, какую же будущую пользу вы надеялись получить?

Аритч издал грудной звук.

— Легум, уверяю тебя, что мы работали только с добровольцами, и набирали их только среди людей и Говачинов.

— Ты уклоняешься от ответа на мой вопрос.

— Я просто откладываю ответ на него.

— Тогда скажи мне, объяснили ли вы своим добровольцам, что у них есть выбор, что они могут сказать «нет»? Объяснили ли вы им, что они могут подвергнуться опасности?

— Мы старались не отпугнуть их…

— Кто-нибудь из вас позаботился о свободе воли ваших «добровольцев»?

— Суди нас с осторожностью, Маккай. Между наукой и свободой существует базовое несогласие — независимо от того, как наука выглядит в глазах практиков и как свобода ощущается теми, кто в нее верит.

Маккаю вспомнился циничный говачинский афоризм «Верить в то, что ты свободен, важнее, чем быть свободным». Он сказал:

— Вы заманили добровольцев в свой проект.

— Некоторые могут рассматривать ситуацию с этой точки зрения.

Маккай обдумал эту мысль. Он все еще не знал точно, что Говачины сделали на Досади, но у него возникли подозрения, что это было нечто отвратительное. И он не смог скрыть этого в своем голосе.

— Мы возвращаемся к вопросу о выгоде эксперимента.

— Легум, мы давно восхищаемся твоим биологическим видом. Вы дали нам одну из самых верных истин: «Ни одному из видов живых существ нельзя доверять далее границ его собственных интересов».

— Это теперь недостаточное оправдание для…

— Мы вывели из вашей истины другое правило: «Разумно строить свои действия таким образом, чтобы интересы других видов совпадали с интересами твоего вида».

Маккай пристально посмотрел на Высшего Магистра. Может быть, старый искушенный Говачин хочет заключить сговор между людьми и Говачинами, чтобы замять то, что было сделано на Досади? Посмеет ли он разыграть такой гамбит? Насколько плохо обстоят дела на Досади?

Чтобы проверить свою мысль, Маккай задал вопрос:

— Какие выгоды от этого вы надеялись получить? Я настаиваю на своем вопросе.

Аритч тяжело осел. Его собакокресло приспособилось к его новому положению.

Высший Магистр долго смотрел на Маккая взглядом из-под тяжелых век, затем сказал:

— Ты играешь эту игру лучше, чем мы ожидали.

— С тобой, представителем Закона и Правительства, все является игрой. Я действую на другой арене.

— Твое. Бюро.

— И меня обучили быть Легумом.

— Являешься ли ты моим Легумом?

— Клятва связывает меня. Или ты не доверяешь…

Маккай прервал свои слова, охваченный неожиданной мыслью. Конечно! Говачины давно знали, что досадийская проблема будет рассматриваться в суде.

— Доверяю чему? — спросил Аритч.

— Хватит этих уверток! — крикнул Маккай. — Когда вы обучали меня, вы уже тогда имели в виду свою досадийскую проблему. А теперь ты ведешь себя так, как будто не веришь своему собственному плану.

Губы Аритча шевельнулись.

— Как странно. Ты выглядишь большим Говачином, чем настоящий Говачин.

— Какую выгоду вы рассчитывали получить, когда шли на риск?

Пальцы Аритча раздвинулись веером, расправив перепонки.

— Мы надеялись получить быстрые решения и выгоды, если сможем притушить естественную враждебность, которая наверняка должна была возникнуть. Но теперь прошло более двадцати наших поколений, а не двенадцать или пятнадцать, с тех пор как мы заложили семя. Выгоды? Да, некоторые выгоды есть, но мы не смеем использовать их, и мы не смеем освободить Досади из заключения, если мы не сможем ответить на вопросы, на которые ответить невозможно без обнаружения нашего… источника.

— Выгоды! — сказал Маккай. — Твой Легум настаивает.

Аритч сделал глубокий вдох сквозь дыхательные отверстия.

— Только Калебанец, который охраняет Досади, знает местоположение, а она должна обеспечивать доступ к планете, не выдавая ее месторасположение. Досади населена Людьми и Говачинами. Они живут в единственном городе, который называется Чу. Там проживают около девяноста миллионов людей, примерно поровну обоих видов. Может быть, втрое больше живет вне Чу, на Ободе, но они находятся вне эксперимента. Чу занимает около восьмисот квадратных километров.

Плотность населения шокировала Маккая. Миллион на квадратный километр. Ему было трудно представить это. Даже если допустить, что город развит по вертикали… и если использовать… Конечно, будут некоторые, своей властью занявшие пространство, но остальные… Боже! Такой город должен кишеть людьми, и этого давления нельзя избежать нигде, за исключением как на этом непонятном Ободе. Маккай объяснил это Аритчу.

Верховный Магистр подтвердил это.

— В некоторых районах плотность населения очень высока. Люди на Досади называют эти области «Кроличьими Клетками», и вполне справедливо.

— Но почему? Если свободна целая планета…

— Досади ядовита для наших форм жизни. Все продукты питания выпускаются на тщательно управляемых гидропонных фабриках, размещенных в сердце города Чу. Пищевые фабрики и распределение продуктов управляется диктаторами. Все находится под квази — военной формой правления. Однако, средняя продолжительность жизни в городе в четыре раза превышает продолжительность жизни вне города.

— Ты сказал, что население вне пределов города намного больше, чем…

— Они размножаются, как дикие животные.

— И какие же возможные выгоды вы ожидали от…

— В трудных ситуациях жизнь обнажает свои базовые элементы.

Маккай обдумал то, что сообщил Верховный Магистр. Он представлял себе Досади копошащимся клубком тел… Он видел стены, и некоторые люди жили и работали в относительно щедром пространстве, в то время как другие… Боже! Во вселенной, где некоторые обитаемые планеты имели не более чем несколько тысяч человек населения, это было безумием. Маккай обратился к Высшему Магистру резким тоном.

— Эти базовые элементы, эти выгоды, которых вы ожидали… Я желаю слышать об этом.

Аритч склонился вперед.

— Мы обнаружили новый вид связи между существами, новые побудительные мотивы, неожиданные течения, которые могут накладываться на все население.

— Я требую подробностей и полного изложения этих открытий.

— Сейчас, Легум… один, момент.

Почему Аритч откладывает? Может быть, так называемые выгоды незначительны рядом с отвратительным ужасом этого эксперимента? Маккай сделал еще один заход.

— Ты сказал, что планета отравлена. Почему не перенести обитателей постепенно, подвергнуть их стиранию памяти, если необходимо, и ввести их в Консент, как новых…

— Мы не смеем! Во-первых, обитатели планеты выработали иммунитет к стиранию памяти, это было побочным продуктом ядов, которые попали в их питание. Во-вторых, глядя на то, чем они стали на Досади… Как я могу это объяснить тебе?

— Почему люди не могут просто покинуть Досади? Полагаю, что вы перекрыли им доступ к прыжковым дверям, но ракеты и другие механические устройства…

— Мы не позволяем им покинуть планету. Наш Калебанец заключил планету в «темпокинетический барьер», который объекты нашего эксперимента не могут преодолеть.

— Почему?

— Мы скорее уничтожим всю планету со всем живым на ней, чем выпустим ее население в Консент.

Чем же таким являются досадийские люди, что вам пришла в голову такая возможность?

Аритч содрогнулся.

— Мы создали чудовище.

Каждое правительство состоит из лжецов, и ничему из того, что они говорят, нельзя верить.

Приписывается древнему журналисту — человеку

Торопливо шагая через крышу прилегающего к зданию высотного паркинга в разгаре последнего дня, который Джедрик провела Лиэйтором, она не могла выбросить из головы сознание того, что подобно старой коже вот-вот скинет с себя еще одну должность. В здании под ней теснились один на другом автомобили торговцев властью и их любимцев, каждая из машин была подвешена к конвейерной дорожке верхними захватами. Машины были самые разные — от гигантских «джайгеров», отягощенных броней и оружием, с усиленными двигательными системами — эти принадлежали правящему меньшинству — и до миниатюрных черных скиттеров, предназначенных для таких, как она сама. Бывший любимец Джедрик знала, что сейчас она в последний раз воспользуется машиной, которая до сих пор избавляла ее от утренней и вечерней толкучки подземных пешеходных дорожек.

Она тщательно выбрала момент ухода с работы. Те, кто ездят «джайгерами», еще не успели отобрать у нее ее скиттер и водителя. Этот водитель, Хевви, требовал ее особого внимания в этой последней поездке, в том небольшом промежутке времени, который она выделила специально для улаживания с ним дел.

Джедрик ощущала, что теперь события понеслись со своей собственной ужасающей скоростью. Только что, утром, она обрекла на смерть пятьдесят человек, и вот теперь эта лавина набрала силу.

Поверхность тротуара на крыше высотного паркинга была кое-как залатана после недавнего взрыва трех боевиков с Обода. Спеша через открытое пространство грубо заделанной площадки к выходному лифту, Кейла старалась внимательно ставить ноги. Добравшись до шахты лифта, она остановилась и взглянула на запад, за скалистые склоны города. Солнце уже почти дошло до послеполуденной линии скал и казалось просто золотистым сиянием за молочно-белесым барьером Стены Бога. В ощущаемых ею по-новому страхах это было не солнце, а злобный глаз, смотрящий на нее сверху вниз.

К этому моменту картотечные шкафы уже должны загореться от неуклюжей попытки полицейских жаб влезть в них. Пока они доложат об этом, пока их рапорт пробьется через иерархические препоны наверх, туда, где кто-нибудь осмелится принять решение, будет некоторая задержка.

Джедрик усилием воли сдерживала свои мысли, стараясь, чтобы они не сорвались в дрожащую тень. После картотечных шкафов, станут накапливаться и другие данные. Люди Электора все более наберутся подозрений. Но это тоже было частью ее плана, одним из многих его плоскостей.

Она стремительно шагнула в лифт, опустилась на свой уровень паркинга и взглянула через узкие дорожки с перилами на свой скиттер, висящий среди остальных машин. Хевви сидел на покатом капоте, характерно ссутулив плечи. Хорошо. Он ведет себя так, как она и ожидала. Теперь необходима была некоторая хитрость, но Джедрик не ожидала никаких настоящих неприятностей от такого мелкого и прозрачного существа, как Хевви. Тем не менее, она держала руку в кармане, где у нее скрывалось небольшое, но эффективное оружие. Теперь ее ничто не должно остановить. Джедрик отбирала и тренировала своих заместителей, но ни один из них не мог сравниться способностями с ней самой. Военной силе, подготовленной к этому моменту, все равно нужна была Джедрик, как еще одно преимущество, которое может решить победный спор в один из лежащих перед ними дней.

«Теперь я должна плыть, как сорванный листв урагане».

Хевви читал книгу, одну из тех псевдоглубоких вещей, которыми он регулярно наслаждался, книгу, которую, как знала Джедрик, он все равно не поймет. Зачитавшись, он дергал себя за нижнюю губу большим и указательным пальцем — картина абсолютной интеллектуальной углубленности в важные мысли. Но это была только видимость. Он не подал и виду, что слышит, как Джедрик спешит к нему. Легкий ветерок заворачивал ему страницы, и он придерживал их одним пальцем. Кейла еще не видела названия книги, но догадалась, что она из контрабандного списка, как и большая часть его чтива. Это был максимум риска, на который мог пойти Хевви, риск небольшой, но насыщенный определенным фальшивым блеском. Еще одна видимость.

Теперь Джедрик видела его во всех отчетливых деталях. Он должен бы был уже поднять глаза, но сидел, погрузившись в свою книгу. У Хевви были большие карие глаза, которые, как он явно считал, имеют невинный вид. Но действительная его невинность простиралась значительно дальше, чем его слабые попытки эту невинность изобразить. Джедрик легко могла представить себе сцену, которая произойдет, если один из людей Броя обнаружит Хевви в этой позе.

«Контрабандная книга? — спросит Хевви, придавая выражению своих глаз всю их бесценную невинность. Я думал, что они больше не встречаются. Я думал, что вы сожгли их все. Приятель дал ее мне на улице, когда я спросил, что он читает».

А шпион Электора, скрывая усмешку, спросит: «И тебе не показался странным такой подарок?»

Если дойдет до этого, события для Хевви станут все более и более неприятными и примут оборот, о котором он и не подозревает. Его «невинные» карие глаза обманут людей Электора не больше, чем они обманули ее. Ввиду этого, Джедрик заметила и другие аспекты того факта, что Хевви дал ей ключ к Стене Бога — этого Джорджа X. Маккая. Хевви пришел к ней и сообщил театральным конспиративным шепотом: «Обод хочет переправить в город нового агента. Мы подумали, что вы можете…»

И каждая подробность, которую он выдал, этого странного происшествия, каждый вопрос, на который он ответил со своей прозрачно-деланной искренностью, усиливали ее напряжение, удивление и приподнятое настроение.

Джедрик вспомнила все это, приближаясь к Хевви.

Он почувствовал ее присутствие и поднял глаза. В них мелькнуло узнавание и что-то еще, неожиданное — наполовину скрытая настороженность. Он закрыл книгу.

— Вы сегодня рано.

— Я предупреждала, что так и будет.

Новый оттенок в поведении Хевви вызвал в ней всплеск нервного напряжения, пробудил прежние опасения. Кроме атаки, у нее не оставалось никаких вариантов поведения.

— Только жабы не могут прервать рутинную работу, — сказала она.

Взгляд Хевви быстро скользнул вправо и влево, потом вернулся к ее лицу. Он не ожидал этого. В этом был несколько больший риск, чем допускал себе Хевви. Повсюду стоят электронные подслушивающие устройства Электора. Тем не менее, реакция Хевви сказала ей все, что она хотела знать. Джедрик указала на скиттер.

— Поехали.

Он вложил книгу в карман, соскользнул с капота и открыл для нее дверь. Его движения были слишком резкими. Петелька от пуговицы на одном из рукавов его рубашки в зеленую полоску зацепилась за ручку двери. Со смущенной торопливостью он отцепил ее.

Джедрик скользнула в пассажирские ремни безопасности. Хевви захлопнул дверь, тоже слишком громко. Он нервничает. Хорошо. Он уселся слева от нее за панель управления и обратился к ней с вопросом.

— Куда?

— Двигайся в направлении квартиры.

Легкое колебание, потом он включил привод подвески. Скиттер пришел в движение, его бросило в сторону, и он плавно заскользил вниз по спуску на улицу.

Когда они вынырнули из тени высотного паркинга еще до того, как отцепились захваты на крыше и Хевви включил собственный привод скиттера, Джедрик утвердилась в своем решении не оглядываться назад. Здание Лиэйтора стало частью ее прошлого, просто горой серо-зеленого кирпича, окаймленной здесь и там другими высотными постройками, среди просветов между которыми проглядывали скалы и притоки реки. Теперь эта часть ее жизни исчерпана. Лучше всего расстаться с ней просто, без сожалений. Ее мозг должен быть свободен для того, что наступит дальше. А дальше должна была наступить война.

Нечасто случалось так, чтобы вооруженная сила поднималась из досадийских масс, чтобы найти свое место в структуре власти. И сила, которую Джедрик выпестовала, вселит страх в миллионы людей. Но сейчас ее заботил только страх в нескольких людях, и первым из этих людей был Хевви. Он вел машину с обычной уверенностью, не слишком умело, но достаточно компетентно. Однако, руки его сжимали рукояти управления так, что побелели костяшки пальцев. Этими мышцами двигал все еще тот самый Хевви, которого она знала, а не одно из тех мерзких существ, которые могут сыграть свою шутку, нацепив себе досадийскую плоть. В этом заключалась для нее польза от Хевви и от его ошибок. Он обладал всеми досадийскими недостатками, был испорчен ими. С Маккаем такое нельзя себе позволить.

У Хевви было, по-видимому, достаточно здравого смысла, чтобы в данный момент ее бояться. Джедрик позволила этому чувству дозреть в нем, наблюдая за проплывающей мимо обстановкой. Движение было слабым, все встречающиеся машины были бронированными. Редкие туннели, в полумраке которых чувствовалось наведенное оружие и глаза, нацеленные в смотровые щели, — все казалось нормальным. Еще слишком рано для того, чтобы начались крики и суматоха из-за одного заблудшего Старшего Лиэйтора.

Они проехали через первый контрольно-пропускной пункт без всякой задержки. Охранники действовали эффективно и небрежно, бросив на скиттер и идентифицирующие нарукавные повязки пассажиров только один взгляд. Все это было косностью.

Рутинные обязанности, отметила про себя Джедрик, опасны тем, что они слишком быстро становятся скучными. Скука притупляет органы чувств. Именно против скуки она и ее инструкторы постоянно боролись среди своих бойцов. Эти новые вооруженные силы еще вызовут шок у многих.

Когда Хевви перестроился на обычную кольцевую дорогу между стенами, улицы стали широкими и более открытыми. На больших пространствах виднелись парковые насаждения, ядовитые, но красивые. Листья в тени имели пурпурный цвет. Голая глинистая почва под кустами блестела от капель едкой влаги, это был на Досади один из мелких способов защиты своей территории. Тех, кто хотел учиться, Досади могла научить многому.

Джедрик повернула голову и внимательно посмотрела на Хевви, оценив его манеру концентрироваться на ведении машины, манеру, за которой чувствовался скрытый запас неизрасходованной энергии. Дальше этого обучение Хевви не пошло. По-видимому, он знал о некоторых своих недостатках, осознавал, что многие удивляются, каким образом удается ему сохранять свою работу, даже такую — работу в среднем эшелоне, когда Уоррен кишат людьми, страстно желающими подняться хоть на одну ступеньку вверх. Ясно, что у Хевви были свои секреты, которые он продавал на тайном рынке. Действия Джедрик должны теперь выглядеть слегка неловкими, как будто события дня смутили ее.

— Нас могут подслушать? — спросила она.

Для ее планов это не составляло никакой разницы, но этот вопрос был как раз такой неловкостью, которую Хевви истолкует именно так, как ей сейчас было необходимо.

— Я отключил трансивер, так же как и раньше, — ответил он. — Если кто-нибудь захочет проверить, это будет выглядеть, как простая поломка.

«Это не обманет никого, кроме тебя», — подумала Джедрик.

Однако это был ответ на том самом инфантильном уровне, который она и ожидала от Хевви. Она приняла его гамбит, с любопытством допытываясь подробностей.

— Ты ожидал, что тебе сегодня потребуется секретность?

Он быстро бросил на нее испуганный взгляд, потом спохватился и ответил:

— О-о, нет! Это была просто предосторожность. У меня есть для вас еще кое-какая информация, которую я хочу продать.

— Но ты уже дал мне информацию о Маккае.

— Это было просто для того, чтобы показать мою ценность.

«Ну, Хевви! Почему тебе не сидится спокойно?»

— У тебя есть неожиданные качества, — сказала она и отметила про себя, что он не чувствует даже самый низший уровень ее иронии. — Какую же информацию ты хочешь продать?

— Она касается того самого Маккая.

— В самом деле?

— Насколько она ценна для вас?

— Что же, я твой единственный покупатель, Хевви?

Его плечевые мышцы сжались, а хватка на рычагах управления стала еще крепче. В его голосе заметно читалось напряжение.

— Если мою информацию продать в нужном месте, она гарантирует мне пять лет легкой жизни — без заботы о еде или хорошем жилье и всем остальном.

— Почему же ты не продашь ее в этом месте?

— Я не сказал, что смогу продать ее. Бывают покупатели и непокупатели.

— Значит, есть и такие, которые просто берут даром?

Ответа на этот вопрос не требовалось, и это было хорошо. Перед скиттером опустился шлагбаум, заставив Хевви резко затормозить. На какое-то мгновение Джедрик охватил страх, и она почувствовала, как срабатывают ее рефлексы, мешающие телу выдать эмоции. Потом она заметила, что это всего лишь рутинная остановка движения, пока впереди через улицу перевозят материалы для ремонта.

Джедрик выглянула в окно справа от нее. На следующем уровне шел бесконечный ремонт и усиление городских укреплений. Память подсказала ей, что это восьмой слой городской защиты на юго-западе. Улицу заполнял шум отбойных молотков. Повсюду лежал слой серой пыли, облака той же пыли плавали в воздухе. Джедрик почувствовала запах раскаленного кремния и тот горьковатый металлический привкус, от которого в Чу нигде нельзя было полностью скрыться, запах ядовитой смерти, которую Досади щедрой рукой раздавала своим обитателям. Она закрыла рот и сделала несколько неглубоких вдохов, рассеянно заметив, что все рабочие были из Кроличьих Клеток, все люди, и около трети их — женщины. Ни одна из женщин не выглядела старше пятнадцати лет. В их глазах уже виднелась жесткая настороженность, которую никогда не теряют те, кто родился в Кроличьих Клетках.

Мимо прошел молодой бригадир, следом за которым тащился заместитель, сутулый пожилой человек со взъерошенными седыми волосами. Пожилой мужчина шел намеренно медленно, и молодой начальник нетерпеливо торопил его, махая рукой, чтобы он поспешил. Джедрик заметила, что видимые в этой сцене тонкости человеческих отношений совершенно миновали Хевви. Бригадир, проходя мимо одной из работниц, осмотрел ее с интересом с ног до головы. Работница заметила его внимание к ней, и усиленно налегла на отбойный молоток. Бригадир сказал что-то заместителю, который приблизился к женщине и стал с ней разговаривать. Она улыбалась и, посмотрев на бригадира, утвердительно кивнула. Бригадир с заместителем пошли дальше не оглядываясь. Очевидная договоренность о любовном свидании прошла бы для Джедрик незамеченной, если бы молодая женщина не была очень похожа на женщину, которую она когда-то знала… теперь уже умершую, как многие из ее старых знакомых.

Прозвонил звонок, и шлагбаум поднялся.

Хевви поехал дальше и, проезжая мимо бригадира, бросил на него мимолетный взгляд. Бригадир не взглянул в ответ, и это сказало Джедрик, что он уже осмотрел пассажиров скиттера раньше.

Она возобновила разговор с того же места, на котором они остановились.

— Что заставляет тебя думать, что ты сможешь получить от меня больше, чем от кого-либо другого?

— Не больше… Просто с вами меньше риска.

В его голосе звучала искренность, это был его невинный трюк, который так много говорил о самом Хевви. Она покачала головой.

— Ты хочешь, чтобы я рискнула и продала информацию дальше наверх?

После длинной паузы Хевви сказал:

— Вы можете предложить мне более безопасный способ действий?

— Мне придется использовать тебя где-то на этой линии для проверки сведений.

— Но тогда я буду под твоей защитой.

— Зачем мне защищать тебя, если ты не будешь больше представлять никакой ценности?

— Что заставляет вас думать, что это единственная информация, которую я могу получить?

Джедрик позволила вздохнуть и задала себе вопрос, почему она продолжает эту пустую игру.

— Мы оба можем наткнуться на человека, который возьмет сведения даром.

Хевви не ответил. Конечно, он уже обдумал этот вариант в своем дурацком плане.

Они проехали мимо приземистого коричневого здания по левую сторону дороги. Улица шла на подъем и поворачивала вокруг здания, переходя сквозь наполненную людьми площадь на следующий, более высокий уровень. Между двумя высокими зданиями справа Джедрик заметила мелькнувшее русло реки, затем их снова окружили дома, которые нависли над ними подобно скалам Чу, становясь все выше и выше по мере того, как поднимался скиттер.

Как она и предполагала, Хевви не мог долго вынести ее молчания.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он.

— Я заплачу одним годом такой защиты, какую могу обеспечить.

— Но это…

— Хочешь — соглашайся, хочешь — нет.

Он слышал в ее голосе бесповоротность решения, но, будучи Хевви, не мог так просто сдаться. Это было одной из его спасительных черт характера.

— Неужели мы не можем хотя бы обсудить…

— Мы ничего не будем обсуждать! Если ты не хочешь продавать по моей цене, то я могу стать и тем, кто берет даром.

— Это на вас непохоже!

— Ты слишком мало знаешь меня. Я покупаю таких информаторов, как ты, намного дешевле.

— Вы жестокий человек.

Из сочувствия она преподала Хевви небольшой урок.

— Только так и можно выжить. Но я думаю, что теперь мы лучше забудем все это. Твоя информация — это, по-видимому, что-то, что я уже знаю, или что-то бесполезное.

— Она стоит значительно больше, чем вы предложили мне.

— Это ты говоришь так, Хевви. Ты не из тех, кто идет на большой риск. Небольшой риск — иногда, большой риск — никогда. Твоя информация не может иметь для меня большую ценность.

— Если бы вы только знали.

— Меня это больше не интересует.

— Ну вот, как же так? Вы договариваетесь со мной, а потом уходите в сторону, после того, что я…

— Я не договаривалась с тобой! — Неужели до этого идиота ничего не доходит?

— Но вы…

— Хевви! Слушай меня внимательно. Ты просто маленький ребенок, который случайно споткнулся обо что-то, что ты считаешь важным. В самом деле это вовсе никакая не особенно важная вещь, но она достаточно велика, чтобы напугать тебя. Ты не можешь придумать способ продать свою информацию без того, чтобы подставить свою шею. Поэтому ты и пришел ко мне. Ты предполагаешь, что я стану твоим агентом. Ты предполагаешь слишком много.

Злость заслонила от него всякую ценность ее слов.

— Я иду на риск!

Она даже не постаралась скрыть насмешку в своем голосе.

— Да, Хевви, но вовсе не в том месте, где ты думаешь. Твой риск находится прямо перед тобой. Сообщи мне свою ценную информацию. Без всяких обязательств. Позволь мне судить самой. Если мне покажется, что твои сведения стоят больше, чем я уже предложила тебе, я заплачу больше. Если у меня уже есть эта информация или она будет для меня бесполезной, ты не получишь ничего.

— Но тогда все преимущество будет на вашей стороне!

— Там, где оно и должно быть.

Джедрик осмотрела плечи Хевви, наклон его головы, перекатывание мышц под натянутой тканью одежды. Предполагалось, что он из Трудового Резерва, а он даже не знал, что молчание считается среди ТР лучшей защитой: «Научившись молчанию, вы обучаетесь тому, что слушать». Выходцы из ТР редко проявляли инициативу. И вот для сравнения Хевви — настолько далек от этой и других традиций ТР, что он, наверное, никогда и не знал, что такое Уоррен. Он никогда не испытал их, пока не стало слишком поздно для того, чтобы этому научиться. Тем не менее, он рассказывал о друзьях на Ободе, действовал так, как будто у него есть своя собственная конспиративная ячейка. Он сохранял работу, для которой едва-едва годился. И все его поведение показывало непонимание того, что все это выдаст любому человеку масштаба Джедрик все существенные факты о нем самом.

Если, конечно, это не было искусно разыгранным притворством.

Джедрик не верила в такие чудеса, но в признании этой возможности был некий элемент осторожности. Это и остальные, явные недостатки в Хевви удерживали ее от использования его в качестве ключа к Стене Бога.

Они как раз проезжали штаб-квартиру Электора. Джедрик повернулась и посмотрела на каменный эскарп. Мысли ее переплетались, как колючие заросли кустарника. Каждое предположение, которое она составила о Хевви, требовало с его стороны особого защитного рефлекса. Не-досадийского рефлекса. Она отметила, как работники толпой спускаются в подземный проход здания Электора. Ее проблема с Хевви была странно похожа на ту проблему, с которой, как она знала, столкнется Брой, когда ему придется принять решение о бывшем Лиэйторе Кейле Джедрик. Она изучила решения Броя со вниманием и тщательностью, которые доходили до границ ее возможностей. При этом изменилось и что-то существенное в ней самой, она странным образом приобрела не-досадийские черты. Они не найдут больше Кейлу Джедрик в Демополе. Так же, как они не найдут Хевви или этого самого Маккая. Но если она сможет сделать это…

Пешеходное движение в этом районе, районе максимальной защищенности, заставило Хевви снизить скорость до черепашьего шага. Еще группы работников Электора выходили наверх через выход Трубных Ворот-Один, как будто их толпами отправляли по каким-то важным делам. Джедрик задала себе вопрос, нет ли в этой толпе кого-нибудь из ее пятидесяти человек.

«Я не должна позволять своим мыслям отклоняться в сторону».

Плыть, подобно мыслящему листку дерева — это одно, но она пока не смела войти в ураган… пока еще нет. Она снова обратила внимание на молчащего, злого Хевви.

— Скажи мне Хевви, ты когда-нибудь убил человека?

Его плечи замерли.

— Почему вы задаете такой вопрос?

Она смотрела на его профиль, выдерживая соответствующую паузу и задумавшись над тем же самым вопросом.

— Я полагала, что ты ответишь. Теперь я понимаю, что ты не ответишь. Это не первый раз, когда я совершаю ошибку.

И снова, скрытый подтекст этих слов ускользнул от понимания Хевви.

— Вы многим задавали этот вопрос?

— Это не должно тебя волновать.

Она скрыла свою глубокую горечь.

У Хевви не хватало догадливости даже для того, чтобы прочитать самые вопиющие знаки, лежащие на поверхности. Он соединял в себе одни бесполезные качества.

— Вы не можете оправдать такое вмешательство в мою…

— Замолчи! Неужели ты ничему не научился? Смерть часто — единственное средство дать подходящий ответ на вопрос.

Хевви, как она и предполагала, увидел в этих словах лишь грубый отклик. Когда он украдкой бросил на нее взгляд, она приподняла бровь и цинично пожала плечами. Хевви продолжал посматривать на нее оценивающе и испуганно, переводя внимание попеременно то на ее лицо, то на дорогу. Его вождение ухудшилось и стало опасным.

— Смотри за тем, что делаешь, идиот!

Он снова сосредоточился на дороге, посчитав эту опасность большей.

В следующий раз, когда он посмотрел на Джедрик, она улыбнулась, зная, что Хевви не сможет уловить в этом жесте никакого смертельного изменения. Он уже задумывался, нападет ли она на него, но решил, что она не будет этого делать, пока он управляет машиной. Тем не менее, Хевви сомневался, и эти сомнения делали его еще более прозрачным. Хевви не был совершенством. О нем можно было сказать только одну вещь наверняка: он прибыл из-за Стены Бога, из территорий фактора «X», оттуда же, откуда прибудет и Маккай. Работает ли он на Электора или нет — было несущественно. Конечно, она все больше сомневалась в том, что Брой может воспользоваться таким опасным, несовершенным орудием. Никакое незнание основных уроков досадийского выживания не может быть таким совершенным. Тот, кто попытается так сыграть, не выживет. Только полный невежа мог бы дожить до возраста Хевви, ему позволили бы жить, как ходячему чуду, возможному источнику интересных данных… только интересных, вовсе не обязательно полезных.

Оставив решение проблемы с Хевви до последнего момента и стараясь извлечь из него всю полезную информацию до последнего бита, Джедрик ясно представляла себе свое дальнейшее поведение. Кто бы ни прикрывал Хевви, ее вопросы оказали на них точно отмеренное давление и оставили ей возможность выбирать.

— Что же за ценная информация у тебя есть? — спросила она.

Чувствуя, что любым ответом он уже купил себе жизнь, Хевви подогнал скиттер к тротуару рядом со зданием без окон, остановился и посмотрел на нее.

Она ждала.

— Маккай… — Он сглотнул слюну. — Маккай прибыл из-за Стены Бога.

Джедрик позволила своему телу затрястись от смеха, и смех ее продлился дольше, чем она ожидала. Какое-то мгновение она даже не могла с ним справиться, и это отрезвило ее. Даже при Хевви она не могла давать такое преимущество.

Хевви разозлился.

— Что в этом смешного?

— Ты смешон. Неужели ты хоть на секунду мог допустить мысль, что я не распознаю на Досади чужака? Малыш, как ты сам-то выжил?

На этот раз он понял ее правильно. Это отбросило его назад к единственной остающейся защите, и даже это ответило на ее вопрос.

Да, конечно: неизвестная величина «X». Кроме того, в его тоне был тон скрытой угрозы, которого она никогда до этого у него не слышала. Неужели Хевви позовет защитников из-за Стены Бога? Это казалось невозможным, учитывая его обстоятельства, но этот вариант надо тоже не сбрасывать со счетов. Нельзя смотреть на ее крупную проблему с узкой точки зрения. Люди, которые могут окружить всю планету непроницаемым барьером, наверняка имеют и другие возможности, которых она даже не может себе представить. Некоторые из этих существ свободно приходили и уходили, как будто Досади была для них лишь случайной остановкой. Кроме того, путешественники из области «X» могли менять тела; один только этот факт нельзя забывать никогда; именно это и заставило ее предков взяться за выведение Кейлы Джедрик.

Такие мысли всегда оставляли у нее чувство беспомощности, она ощущала себя подавленной базовыми неизвестными величинами, лежащими у нее на пути. Остается ли Хевви все еще тем же самым Хевви? Ее безошибочные органы чувств говорили ей: да. Хевви был шпионом, развлечением и забавой. И еще он был чем-то, что она никак не могла ухватить. Это было безумие. Джедрик могла прочитать каждый нюанс его реакций, но вопросы все равно оставались. Как можно понять эти создания из-за Небесной Вуали? Они были прозрачны для досадийских глаз, но эта прозрачность сама вызывала смущение.

С другой стороны, как могут люди «X» понять (а значит — предугадать) какую-нибудь Кейлу Джедрик? Все признаки, получаемые ее органами чувств, говорили, что Хевви видит только самую верхнюю оболочку Джедрик, которую она и хотела, чтобы он видел. Его подсматривающие глаза докладывают ему то, что она дает им увидеть. Однако огромные интересы, поставленные на карту, заставляли ее действовать с повышенной осторожностью, с такой осторожностью, какой она до сих пор не применяла. И то, что она представляла себе всю взрывную цепь причин и следствий, вооружало ее мрачной уверенностью. Идея о том, что досадийская «марионетка» может восстать против фактора «X», и полное понимание причин такого восстания… наверняка, эта идея лежала за пределами их способностей. Они слишком уверены в себе, тогда как Джедрик всегда настороже. Она не видела способа скрыть свои ходы от людей из-за Стены Бога, как она скрывала их от досадийцев. У «X» были способы наблюдения, от которых не мог скрыться никто. Они должны знать о двух Кейлах Джедрик. Она рассчитывала только на одно: на то, что они не могут видеть ее самых глубоких мыслей, что они могут читать только то, что она сама оставила для них на поверхности.

Джедрик продолжала пристально смотреть на Хевви, пока эти мысли проплывали в ее мозгу. Ни малейшим движением она не выдала того, что происходило в ее сознании. В конце концов, это качество было самым большим даром для выживших на Досади.

— Твоя информация не имеет никакой ценности, — сказала она.

Он принял обвиняющий тон.

— Вы уже знали!

Чего надеялся он достигнуть этим гамбитом? И уже не в первый раз, она спросила себя, неужели Хевви представляет собой лучшее из того, что может выдать «X»? Неужели они целенаправленно посылают сюда своих дураков? Сомнительно, чтобы это было так. Как же тогда детская некомпетентность Хевви может управлять такими орудиями власти, как Стена Бога? Может быть, люди «X» — это выродившиеся потомки более великих существ?

Хевви не мог молчать, даже если этого требовало его собственное выживание.

— Если вы уже не знали о Маккае… тогда вы… тогда вы не верите мне!

Это уже было чересчур. Это уже было чересчур даже для Хевви, и Джедрик сказала себе: «Как бы не велики были силы «X», он должен умереть. Он мутит воду. Такой некомпетентности нельзя позволять размножаться».

Это должно быть сделано бесстрастно, не так как Говачинский самец пожирает своих головастиков, а с той клинической решимостью, которую «X» не сможет истолковать неправильно.

До сих пор она рассчитывала, что Хевви отвезет ее в определенное место. У него до сих пор была заданная роль, которую он должен сыграть. Позднее, уделив некоторое внимание ложным следам, она сделает то, что должно быть сделано. После этого можно будет перейти к следующей части ее плана.

«СОМНЕНИЕ».

— Кто-нибудь мог бы заподозрить тебя в попытке говорить под водой, — обвинил Маккай.

Он все еще сидел напротив Аритча в святилище Верховных Магистров, и это почти оскорбление было единственным свидетельством изменившейся атмосферы между ними. Солнце опустилось ближе к горизонту, и его ДУХОВНОЕ КОЛЬЦО больше не очерчивало голову Аритча. Эти двое были более непосредственны сейчас, если не более искренни. Они изучали индивидуальные способности и выясняли, куда мог быть направлен выгодный разговор.

Верховный Магистр сгибал бедренные сухожилия.

Зная этих людей по длительным и тщательным наблюдениям, Маккай осознавал, что старый Говачин страдал из-за длящейся бездеятельности. Это было преимуществом, которое можно использовать. Маккай поднял левую руку, перечисляя на своих пальцах:

— Ты говоришь, первоначальные добровольцы на Досади подвергались стиранию памяти, но многие их потомки невосприимчивы к такому стиранию. Нынешнее поколение не знает о нашей Согласованной Вселенной.

— Насколько нынешнее поколение Досади понимает, они единственные люди на единственной обитаемой планете в существовании.

Маккаю было трудно в это поверить. Он поднял третий палец.

Аритч смотрел с изумлением и отвращением на выставленную руку. МЕЖДУ ОТДЕЛЬНЫМИ ПАЛЬЦАМИ НЕ БЫЛО ПЕРЕПОНОК!

Маккай продолжал:

— И ты говоришь мне, что Демопол, поддержанный определенными религиозными предписаниями, является основным инструментом тамошнего правительства?

— Изначальное условие нашего эксперимента, — ответил Аритч.

Маккай заметил, что это не было исчерпывающим ответом. Первоначальные условия постоянно менялись. Маккай решил вернуться к этому после того, как Верховный Магистр большей частью отойдет от мышечной боли.

— Досади знают природу калебанского барьера, который их окружает?

— Они пытались запускать зонды, примитивные электромагнитные проекты. Они понимают, что те энергии, которые они в состоянии выработать, не проникнут через их «Стену Бога».

— Это то, как они называют барьер?

— Так или «Небесная Завеса». До некоторой степени, это отмечает меру их отношения к барьеру.

— Демопол может служить многим правительственным формам, — сказал Маккай. — Какова основная форма их правительства?

Обдумав это, Аритч ответил:

— Форма меняется. Они использовали около восьмидесяти различных правительственных форм.

Другой ничего не значащий ответ. Аритчу не нравилось стоять перед лицом того факта, что их эксперимент надел на себя военный мундир.

Маккай думал о Демополе. В руках знатоков и с населением, чувствительным к программируемым зондам, которыми были собраны компьютерные данные, Демопол представлял основной инструмент для манипулирования простым народом. Согласование объявило незаконным его использование, как угрожающее индивидуальным правам и свободам. Говачин нарушил этот запрет, да, но на поверхность всплывали более интересные данные: Досади применили около восьмидесяти правительственных форм, не отвергая Демопол. Это подразумевало частые изменения.

— Как часто они меняли форму правления?

— Ты умеешь делить числа так же легко, как и я, — ответил Аритч. Тон у него был раздраженный.

Маккай кивнул.

— Досадийские народные массы знают о Демополе, но ты не позволяешь им убрать его!

Аритч не ожидал такой проницательности. Он отвечал с разоблачающей точностью, усиленной его мышечными болями.

— Как ты узнал это?

— Ты сказал мне.

— Я?

— Совершенно ясно. Такое частое изменение чувствительно к раздражителю — Демополу. Они изменяют правительственные формы, но оставляют раздражитель. Очевидно, они не могут удалить раздражитель. Это было совершенно ясной частью твоего эксперимента — повысить сопротивление населения Демополу.

— Сопротивляющееся население, да, — сказал Аритч. Он содрогнулся.

— Ты преступил Закон Согласования во многих местах, — сказал Маккай.

— Мой Легум осмеливается меня судить?

— Нет. Но если я говорю с некоторой резкостью, вспомни, пожалуйста, что я Человек. Я проникнут глубокой симпатией к Говачину, но я остаюсь Человеком.

— Ахх-ах, да. Мы не должны забывать длительного Человеческого общения с Демополом.

— Мы выживаем благодаря отбору лучших решительных создателей, — сказал Маккай.

— А Демопол возвышает посредственность.

— Произошло ли это на Досади?

— Нет.

— Но ты хотел, чтобы они испытали много различных правительственных форм?

Верховный Магистр пожал плечами, оставшись безмолвным.

— Мы, Люди, находим, что Демопол наносит сильный ущерб общественным взаимоотношениям. Он разрушает предопределенный удел общества.

— И что мы могли надеяться узнать, вредя нашему досадийскому обществу?

— Вернулись ли мы к вопросу предполагаемых прибылей?

Аритч напряг ноющие мускулы:

— Ты упрямый, Маккай.

Маккай печально покачал головой:

— Демопол всегда поддерживался нами как основной балансир, источник чудес решительности-созидания. Предполагалось производить растущее тело знания о том, в чем общество действительно нуждалось. Мыслилось производить справедливость во всех случаях, невзирая ни на какие неравенства.

Аритч был раздражен. Он знал наперед, морщась от боли в своих старых мускулах.

— Кто угодно мог предъявить такие же обвинения относительно ЗАКОНА, как практиковавшегося везде, исключая миры Говачина!

Маккай удержался от грубого ответа. Говачинская тренировка заставляла его сомневаться в полезности закона в Консенте, наследуемых прав любой аристократии, любого блока власти либо большинства, либо меньшинства. Это была аксиома Бюсаба, что все блоки власти стремились к аристократическим формам, что потомки решительных создателей доминировали в нишах власти. Бюсаб никогда не использовал потомков своих агентов.

Аритч повторял про себя; вещь, которую Говачин редко делал.

— Закон — это иллюзия и обман, Маккай, везде, исключая миры Говачина! Ты даруешь своему закону теологическую ауру. Ты игнорируешь те пути, которые вредят твоему обществу. Как раз как с Демополом ты поддерживаешь твой закон как неизменный источник справедливости. Когда ты…

— Бюсаб…

— Нет! Если что-то не так в твоем обществе, что ты делаешь? Ты создаешь новый закон. Ты никогда не думаешь удалить или разрушить закон. Ты опять создаешь закон! Мы всегда стараемся уменьшить количество законов, количество Легумов. Первейший долг Легума…

— …избегать споров. Когда мы создаем новых Легумов, мы всегда помним о специфических проблемах. Мы предупреждаем пути, которыми законы вредят нашему обществу.

Это была удачная возможность, которой хотел Маккай.

— Почему ты тренируешь Врева?

С запозданием Аритч осознал, что показал свое раздражение больше, чем того хотел.

— Ты умелый, Маккай. Очень умелый.

— Почему? — упорствовал Маккай. — Почему Врев?

— Ты узнаешь это со временем.

Маккай видел, что Аритч не будет развивать свой ответ, но сейчас были и другие темы для обсуждения. Было ясно, что Говачин тренировал его для определенной задачи: Досади. Чтобы тренировать Врева как Легума, у них должно быть настолько же важная проблема в душе… возможно такая же проблема. Основное отличие в подходах к закону, отдельный вид, всплыло на поверхность, тем не менее, и это нельзя было проигнорировать. Маккай хорошо понимал презрение Говачинов ко всем легальным системам, включая и их собственную. Они с младенчества были обучены не доверять любым обществам профессионалов, особенно легальных. Легум мог только тогда идти их религиозным путем, когда он окончательно разделял это недоверие.

«Разделяю ли я это недоверие?»

Он думал, что да. Это было естественно для агента Бюсаба. Но большинство сенсов все еще сохраняли высокое уважение к их профессиональным обществам, игнорируя сущность напряженной конкуренции за новые достижения, которые неизменно превосходили такие общества: НОВЫЕ достижения, НОВОЕ признание.

Но НОВОЕ могло быть иллюзией в таких обществах, потому что они всегда поддерживали систему сохранения равенства, прекрасно сбалансированную, с равным нажимом на стремления эго.

«Профессионал всегда означает власть», — говорил Говачин.

Говачины никогда не доверяли власти во всех ее проявлениях. Она давала одной рукой и забирала другой. Легумы смотрели в лицо смерти, когда бы они ни использовали Закон. Чтобы создать НОВЫЙ закон в Судебном Зале Говачина, нужно было бы вызвать изящный распад старого закона с сопутствующим применением справедливости.

Не в первый раз Маккай задумался о неизвестных проблемах, с которыми сталкивался Верховный Магистр. Воистину, это должно быть жизнью на лезвии ножа. Почти сформулировав вопрос об этом, Маккай передумал. Вместо этого он переключился на неясности по Досади: СТЕНА БОГА? НЕБЕСНАЯ ЗАВЕСА?

— Часто ли Досади принимают религиозную олигархию?

— Как внешнюю форму — да. В настоящий момент они находятся под управлением Электора Говачина по имени Брой.

— Была ли когда-нибудь у Людей власть, равная власти Броя?

— Часто.

Это было наиболее значительное изменение, достигнутое Маккаем с Аритчем. Хотя он знал, что следует цели Верховного Магистра. Маккай решил исследовать это.

— Расскажи мне о досадийских ОБЩЕСТВЕННЫХ ФОРМАХ.

— Это формы военной организации под постоянной угрозой нападения. Они формируют определенные клики, определенные территории власти, окруженные чужими территориями, чьи влияния они отражают.

— Много ли там насилия?

— Это мир постоянного насилия.

Маккай переваривал эту информацию. Военачальники. Военное общество. Он знал, что сейчас зацепил край настоящего разногласия, которое привело Говачина к точке уничтожения Досади. К этой области нужно было подходить чрезвычайно осторожно. Маккай выбрал окольный путь.

— Кроме военных формирований, что является преобладающим занятием? Как они понимают вину и невиновность? Каковы их формы наказания, прощения? Как они…

— Ты не запутаешь меня, Маккай. Поразмысли, Легум: есть лучшие пути для ответа на такие вопросы.

Внезапно остановленный оскорбительным тоном Магистра Маккай замолчал. Он выглянул в овальное окно, понимая, что отброшен к обороне с исключительной легкостью. Маккай почувствовал нервное покалывание вдоль спины. Опасность!.. Золотое солнце Тандалура передвинулось гораздо ближе к горизонту. Горизонт — сине-зеленая линия, затуманенная километр за километром волосяными деревьями, чьи тонкие женские ветви качались и охотились в воздухе.

Немного погодя, Маккай повернулся к Аритчу. «Лучшие пути для ответа на такие вопросы!»

Было очевидным, куда направлены мысли Верховного Магистра. Экспериментаторы хотели, конечно, иметь возможность наблюдать за своим экспериментом. Они могли также влиять на эксперимент, но было очевидно, что существовали пределы этому влиянию. Население устойчиво к внешним влияниям. Предполагаемые осложнения этой досадийской проблемы обескураживали Маккая. О, Говачин всегда умел выкрутиться! «Лучшие пути!»

Аритч прочистил свои жаберные щели резким выдохом:

— Предвидя возможность, что другие осудят нас, мы дали право проверять нас Планете.

«Воплощенные дьяволы! Говачин подготовил такой резерв на их проклятой Планете! Конечно, все люди были созданы неравными и должны были учитывать свой собственный уровень!»

Маккай знал, что у него не было другого выбора, кроме как броситься в водоворот:

— Предвидел ли ты также, что будешь обвинен в серьезном нарушении прав разумных?

Аритч шокировал его кратким раздуванием челюстей, эквивалентом человеческого пожимания плечами.

Маккай позволил себе предупредительную улыбку:

— Я напомню Верховному Магистру, что ОН поднял спорный вопрос Планеты.

— Правда есть правда.

Маккай резко тряхнул головой, не заботясь о том, что это обнаруживало. Верховный Магистр, вероятно, не мог иметь такую низкую оценку его легумских умственных способностей. «В самом деле правда!»

— Я дам тебе правду: Согласование принимало закон, имеющий к этому прямое отношение, и Говачины подписывались под ним!

Даже произнося это, Маккай чувствовал, он делает именно то, что хотел от него Аритч. ОНИ УЗНАЛИ ЧТО-ТО С ДОСАДИ! ЧТО-ТО РЕШАЮЩЕЕ!

Аритч массажировал ноющие мышцы бедер, когда сказал:

— Я напомню ТЕБЕ, Легум, что мы заселяли Досади добровольцами.

— Их потомки никуда не вызывались добровольцами!

— Предки всегда предлагают своих потомков — для лучшего или для худшего. Права сенсоров? Осведомленное согласие? Согласование было так занято, строя закон на законе, создавая свою великую иллюзию прав, что ты почти упустил из поля зрения принцип управления Планетой: развивать наши способности. Люди, которые ни разу не бросали вызов, НИКОГДА НЕ РАЗОВЬЮТ СИЛ ДЛЯ ВЫЖИВАНИЯ!

Несмотря на опасность, Маккай знал, что должен настоять на ответе на свой первоначальный вопрос:

— Что ты узнал от твоего чудовища?

— Скоро у тебя будет окончательный ответ на этот вопрос.

Опять же получается, что он действительно мог следить за Досади. Но прежде всего следовало показать Аритчу ошибочность его подозрений в том, что Маккай ничего не знает о корне предположений. Спорный вопрос надо было задать в лоб:

— Ты не собираешься вовлекать меня?

— Вовлекать тебя?! — определенно, в голосе Аритча звучало удивление.

— Независимо от того, как ты используешь то, что узнал на Досади, ты будешь заподозрен в злых намерениях. Все, что станет известно кому-нибудь на…

— О, вот оно что. Новые данные дают новую власть.

— А ТЫ не запутаешь МЕНЯ, Аритч. В истории каждого вида есть много примеров, когда новые данные применялись катастрофически неправильно.

Аритч принял это без вопросов. Они оба знали подоплеку! Говачин не доверял власти во всех ее формах, тем не менее использовали власть весьма искусно. Мысли Маккая с трудом меняли направление. Чтобы разрушить Досади, Говачину придется утаить все, что он узнал, что бы это ни было. Маккай — не-Говачин, следовательно, ему нужно узнать все эти сведения, расставить сеть подозрений, которая должна быть наброшена. Исторически неправильное использование данных случалось между моментом, когда несколько людей узнавали важный факт, и моментом, когда этот важный факт становился общим знанием. Применительно к Говачину и Бюсабу это был «Пробел в Данных», источник постоянной опасности.

— Мы не хотим пытаться утаить, ЧТО мы узнали, — сказал Аритч, — только КАК мы это узнали.

— А это как раз чисто теоретический вопрос, либо вы разрушаете целую планету, либо каждую личность на ней!

— Ах да, чисто теоретический. Чего ты не знаешь, Маккай, так это того, что один из наших субъектов проверки на Досади уже начал (все самостоятельно!) курс событий, который разрушит Досади очень быстро, независимо от нашего участия в этом. Ты узнаешь все это, когда, как хороший Легум (которым ты, мы знаем, являешься), ты поедешь туда, чтобы испытать этого монстра.

От имени всего нашего святого собрания я обещаю три вещи святой конгрегации людей, находящихся под моим правлением. Во-первых, что святая религия, которую мы взаимно поддерживаем, будет всегда сохранять их свободу под моим покровительством; во-вторых, что я смягчу все формы жадности и несправедливости, которые могут проявиться во всех нас; и в-третьих, что я распоряжусь немедленно миловать во всех приговорах, так что мне и вам милостивый Господь сможет явить Свое признание.

Присяга Власти, досадийские документы Святой Конгрегации

Закончив молиться, Брой поднялся, нащупал позади себя стул и погрузился в него. Со всех сторон его окружала темнота. Комната защищалась пузырем, прикрепленным ко дну его Гралуса. Толстые стены комнаты окружала вода, защищая его самок и их яйца. Доступ к пузырю был через люк в полу и витой затопленный проход из Гралуса.

Давление в пузыре не пропускало воду, но пространство вокруг Броя успокаивающе пахло Гралусом. Это помогало усилить настроение, в котором он сейчас нуждался.

Только что Бог разговаривал с ним. Приподнятое настроение наполняло Броя. Бог говорил с ним, только с ним. Слова свистели внутри его головы. Сцены сменяли друг друга в его зрительных центрах.

«Да! Да! Демопол у меня в руках!!!» Бог был убежден и не скрывал этого.

Сегодня Бог показал ему ритуал, который Брой до этого никогда не видел. Ритуал был только для Говачина. Он назывался Лаупак. Брой увидел ритуал во всех его кровавых подробностях, чувствовал его ИСТИННОСТЬ, словно каждая клеточка принимала его.

Ответственность, искупление — это было уроками Лаупака. Бог одобрил выраженное Броем понимание.

Они общались посредством слов, которые Брой выражал молча в своих мыслях, но были и другие мысли, которые Бог не мог ощущать. Точно так же, как у Бога,несомненно, были мысли, которые не сообщались Брою. Бог использовал людей, люди использовали Бога. Божественное вмешательство с циничными обертонами. Брой выучил роль Электора во время долгого и мучительного ученичества.

Я ТВОЙ СЛУГА, БОГ.

По совету Бога Брой хранил в секрете его личное общение. Это соответствовало его цели подчинения, в то же время это, очевидно, соответствовало цели Бога. Хотя были моменты, когда Брою хотелось кричать: «Вы глупцы! Я разговариваю с голосом Бога!»

Другие Электоры сделали такую ошибку. Вскоре они потеряли свою власть. Брой, рассматривая собранный опыт нескольких жизней, знал, что он должен сохранить эту власть, если намерен был когда-либо бежать с Досади.

Как бы то ни было, глупцы выполняли его приказания (и, следовательно, Бога) без божественного выговора. Все было прекрасно. Он представлял подбор мыслей Богу… будучи очень осторожным всегда, где и когда бы он ни рассматривал собственные мысли. Случалось, Брой чувствовал Бога внутри себя, даже когда не молился, не готовился здесь, в темноте комнаты пузыря. Бог мог выглянуть из глаз Броя в любое время — мягко, тихо — исследуя Его мир и крепость этого мира через ощущения смертного.

«Я хорошо оберегаю Моего слугу».

Теплота этого заверения, которая тогда протекала через Броя, была похожа на тепло Гралуса, когда он был все еще головастиком, цеплявшимся за спину матери. Это было тепло и чувство безопасности, которое Брой усилил с глубоким сознанием того, что пришло время другого Гралуса: гигантский серо-зеленый взрослый самец Говачин, ищущий добычу в воде, жадно пожирающий тех головастиков, которые были недостаточно быстры, был вполне проворен для побега.

«Я был одним из быстрых».

Память того броска вперед, неистового полета в Гралусе научила Броя, как вести себя с Богом.

В темноте своей комнаты-пузыря Брой содрогнулся. Да, пути Бога были жестокими. Вооружившись таким образом, слуга Бога мог быть так же жесток, мог преодолеть известный ему факт, что должен быть как Человеком, так и Говачином. Ему нужно быть единственным настоящим слугой Бога. Эту мысль он разделял.

«Берегись, Маккай. Бог сказал мне, откуда ты придешь. Я знаю твои намерения. Держись крепко на своем трудном пути. Ты рискуешь рассердить меня».

Инженерия поведения во всех ее проявлениях всегда вырождается в безжалостное манипулирование. Она доводит всех (тех, кто манипулирует и кем манипулируют) до смертельного «массового эффекта». Основное предположение, что манипулированием отдельными личностями можно достичь единообразного поведения, было разоблачено как ложное многими способами, но ничто так не свидетельствовало об этом, как Говачины на Досади. Так, они показали нам «Заблуждение Волдена» в предельной форме, объясняющее: «Взяв любой вид, который воспроизводится смешением генов, так что каждая особь является уникальным экземпляром, все попытки наложить матрицу решений, основанную на предполагаемом единообразии поведения, окажутся смертельными».

Досадийские документы, справка Бюсаба

Маккай прошел через дверь для прыжка и, как помощники Аритча и сказали, пришел в себя на песке вскоре после досадийской середины утра. Он взглянул вверх, намереваясь составить свое первое мнение о Стене Бога и желая ощутить досадийское чувство огражденности. Все, что он увидел — тонкий серебристый туман — было неутешительно. Солнечный цикл был более определенным, чем он ожидал, и несколько звезд третьей величины должны будут появиться ночью, как он знал из виденных им голографических репродукций. Маккай не мог бы сказать, что он предполагал увидеть, но только не эту молочную завесу. Она казалась иллюзорной, слишком слабой для той силы, которую представляла.

Видимый солнечный диск напомнил ему о другом безотлагательном деле, но он отложил это дело до исследования окрестностей.

Высокая белая скала? Да, здесь она была слева от него.

Они предупредили его, чтобы он подождал возле этой скалы, где он будет в относительной безопасности. Ни при каких обстоятельствах он не должен был отклоняться от этой точки контакта.

«Мы можем рассказать тебе об опасностях на Досади, но слов недостаточно. Кроме того, на месте всегда обнаруживаются новые грозы».

Сведения, которые он узнал на заседаниях краткого инструктажа в последние недели, подкрепили это предупреждение. Скала высотой в два человеческих роста стояла всего в нескольких шагах отсюда, массивная и отталкивающая. Он передвинулся и прислонился к ней. Ноги постепенно увязали в песке. Он ощутил незнакомые едкие запахи. Нагретая солнцем поверхность скалы отдавала свое тепло телу через тонкий зеленый комбинезон, который его заставили надеть.

Маккай тосковал по своей бронированной одежде с устройствами для усиления мышц, но такие вещи не разрешались. В качестве компромисса была разрешена только уменьшенная версии его инструментального набора, и то с неохотой. Маккай объяснил, что содержимое должно разрушиться, если кто-либо другой попытается докопаться до секретов набора. Все же они предупредили, чтобы он никогда не открывал набор в присутствии местного населения Досади.

«Самая опасная вещь, которую ты можешь сделать, — это недооценить кого-либо из досадийцев».

Маккай, оглядываясь вокруг, видел не Досади. Далеко по ту сторону пыльного ландшафта, усеянного желтыми кустами и коричневыми скалами, он различал туманные пики Чу, поднимающиеся из своего речного каньона. Волны нагретого воздуха колебались над низким кустарником, придавая городу магический вид.

Маккай счел затруднительным думать о Чу в контексте того, что он узнал в течение курса инструктажа, который Говачин преподал ему. Те волшебные чистые пики простирались до небес из грязи, где «ты можешь купить все!., все без исключения».

Помощники Аритча зашили крупную сумму досадийской валюты в складки его одежды, но в то же время заставили его вынести предостережения о «любой открытой демонстрации богатства», от которых волосы вставали дыбом.

Персонал дверей для прыжка дал большинство наиболее настоятельных предупреждений, добавив:

«Возможно, вам придется подождать несколько часов. Мы не уверены. Только оставайтесь недалеко от той скалы, где вы будете в относительной безопасности. Мы сделали защитные приспособления, которые должны работать. Не ешьте и не пейте ничего, пока не доберетесь до города. Вы будете немного больны от перемены питания некоторое время, но ваше тело должно приспособиться».

«ДОЛЖНО приспособиться?»

«Дайте ему время».

Маккай спросил об особых опасностях, к которым он должен быть наиболее бдительным.

«Держитесь подальше от любых местных досадийцев, исключая ваши контакты. Более того, даже не проявляйте угрозу к кому бы то ни было».

«Что, если я приму снотворное и вздремну?»

Посовещавшись, они ответили:

«Вы знаете, это могло бы быть самым безопасным поступком. Кто бы ни осмелился там задремать снаружи, скорее всего обречен, если только не находится под хорошей защитой. Конечно, будет определенный риск, но он всегда присутствует на Досади. Но любому из них, небрежному настолько, чтобы дремать там снаружи, нужно быть чрезвычайно хитрым».

Маккай опять огляделся вокруг. Пронзительный свист и низкий скребущий звук, как от песка по дереву, донесся с той стороны высокой скалы. Маккай тихо проложил себе кружной путь туда, где он мог увидеть источник этих звуков. Свистела желтая ящерица, почти сливающаяся с кустами, под которыми она притаилась. Скребущий звук исходил с той стороны, которая привлекала внимание ящерицы. Его источником, вероятно, была небольшая дыра под другим кустом. Маккай подумал, что он вызвал в ящерице только слабое любопытство к себе. Что-то возле дыры и исходящий из нее звук требовали много сосредоточенного внимания.

Что-то шевелилось в темноте дыры.

Ящерица притаилась, продолжая свистеть.

Черное создание размером с кулак Маккая появилось из дыры, метнувшись вперед, увидело ящерицу. Крылья взметнулись с боков незнакомца, и он прыгнул вверх, но было слишком поздно. С быстротой, изумившей Маккая, ящерица бросилась вперед, свившись клубком вокруг своей жертвы. В животе ящерицы открылась щель, скрыв черное создание. Издав последний скребущий звук, черное существо исчезло в ящерице.

Все это время ящерица продолжала свистеть. Все еще свистя, она вползла в дыру, из которой появилась добыча.

«Животные на Досади более редки, чем может показаться», — говорил учитель Маккая.

Ему захотелось сейчас же узнать, что он только что видел.

Свист прекратился.

Ящерица и ее добыча напомнили Маккаю, что, как он и был предупрежден, не было времени, чтобы подготовить его к каждой новой детали на Досади. Теперь он притаился и еще раз осмотрел ближайшие окрестности.

Крохотные прыгающие существа, похожие на насекомых, населяли узкую полоску тени у подножия белой скалы. Зеленые цветы открывались и закрывались на стеблях желтых кустов. Вся почва вокруг, казалось, состоит из песка и глины, но когда он пригляделся, то увидел прожилки голубых и красных оттенков. Повернувшись спиной к городу, Маккай увидел вдалеке горы: багряная ломаная линия на фоне серебряного неба. Дождь сокращал область видимости в том направлении. Он видел штрихи более темной зелени, простирающейся из глубин. Воздух имел горький привкус.

Маккай еще раз окинул широким взором окрестности, разыскивая какие-нибудь признаки угрозы. Он ничего не смог обнаружить! Он зажал в ладони инструмент из своего набора, небрежно прислоненного, и потянулся, поворачиваясь к Чу. Когда Маккай мельком взглянул на инструмент, тот показал ему сонарный барьер — заграждение из помех, мешающее звуковой локации — над городом. Рассеянно почесавшись, чтобы скрыть свое движение, он вернул инструмент в набор. Птицы летели в серебряном небе над сонарным барьером.

Маккай удивился: «Почему сонарный барьер?!»

Барьер мог остановить диких животных, но не людей. Учителя Маккая говорили, что сонарный барьер не пропускал вредителей-паразитов. Это объяснение не удовлетворяло Маккая.

«Животные более редки, чем кажется».

Несмотря на Стену Бога, солнце было горячим. Маккай поискал затененную сторону скалы. Расположившись там, он взглянул на маленький белый диск, прикрепленный к зеленому отвороту на левой стороне груди: ОР40331-D404. Это была стандартная надпись на Галаче, смеси языков Согласования.

— На Досади они разговаривают только на Галаче. Они могут выявить акцент в твоей речи, но не будут это исследовать, — так утверждали люди Аритча. Они объясняли, что этот значок определял Маккая как вольнонаемного рабочего, имеющего квалификацию в области чуть выше средней, но все еще участника Объединения Труда и подчиненного распределению вне своей квалификации. — Это ставит тебя на три иерархические ступени от края, — сказали они.

Это был его личный выбор. Дно социальной системы всегда располагало своими собственными каналами связи, изобилующими информацией, основанной на точных данных, инстинкте, материи снов и на том, что умышленно исходило из вершины. Что бы ни случилось на Досади, природа этого проявится в бессознательных процессах Объединения Труда. Находясь в Объединении Труда, Маккай мог перехватить этот поток проявлений.

«Я буду ткачом», — говорил он, объясняя, что это было хобби, которым он увлекался много лет.

Выбор позабавил его учителей. Маккай не мог понять причины их веселья.

«Это не имеет сейчас никакого значения. Любой выбор так же хорош, как и другой».

Они настояли, чтобы он сконцентрировался на том, что он делал в то время, изучая жестикуляцию на Досади.

Действительно, это был лихорадочный период на Тандалуре после того, как Аритч настоял (с наиболее разумными аргументами), что наилучшим поступком для его Легума было лично отправиться на Досади. В ретроспективе аргументы оставались убедительными, но Маккай был удивлен. По некоторой причине, которую ему не удалось установить, предполагалось, что он будет привлекать меньше СВЕРХЗРЕНИЯ к эксперименту, наблюдая через инструменты и шпионские возможности Калебанца, который охранял место.

Маккаю все еще было непонятно, как они хотели заставить его таскать каштаны из огня, но было ясно, что они нашли способ.

Аритч таинственно пояснил:

«Ты являешься лучшим шансом Досади выжить и нашим собственным лучшим шансом… понять».

Они предполагали, что их Легум спасет Досади, одновременно реабилитируя Говачинов. Задачей Легума было победить ради своего клиента, но это должно было иметь очень странные подробности, с сохранением клиентом абсолютной власти разрушения над находящейся под угрозой планетой.

На Тандалуре Маккаю было разрешено время от времени немного вздремнуть. И даже потом его сон был беспокойным, часть его сознания с адской отчетливостью представляла, где он находился: преследующие и совершенно расстраивающие его непонятные шумы из-за стен — где-то булькала вода, всегда вода.

Когда он тренировался в качестве Легума, ЭТО БЫЛО ОДНИМ ИЗ ПЕРВЫХ его приспособлений: неопределенные ритмы беспокойной воды. Гралус — главный бассейн и убежище для самок, место, где Говачин выращивал тех головастиков, которые выживали после хищного отбора самцом-родителем — Гралус всегда оставался основным укреплением для Говачина. Существовала поговорка «Если вы не понимаете Гралус, то вы не понимаете Говачина».

Как говорится, прямо в точку.

Но там всегда была вода, стоячая вода, нервирующе шлепающая о стены. Доносившийся звук был неритмичным, но это было абсолютным ключом к Говачину, спокойному, но в то же время всегда разному.

Для коротких дистанций плавающие трубки обеспечивали Говачину легкость. Длинные дистанции они преодолевали с помощью двери для прыжка или в свистящих реактивных автомобилях, которые передвигались на магнитных подушках. Прибытие и отбытие таких автомобилей беспокоило сон Маккая в течение всего периода аварийного курса на Досади. Иногда, отчаянно устав, его тело требовало отдыха, и он просыпался от голосов. А тонкая примесь других звуков — автомобилей, волн — делала подслушивание затруднительным. Проснувшись ночью, Маккай должен был напрягаться, чтобы уловить смысл. Он чувствовал себя шпионом, вслушивающимся в важные нити, ищущим каждый нюанс в небрежных беседах людей за стенами.

Расстроенный, всегда расстроенный, он уходил в сон. И когда, как случалось изредка, все звуки прекращались, это приводило его в полную настороженность, когда сердце колотилось, удивляя тем, что не разрывалось.

А запахи! Какие воспоминания они пробуждали в нем. Мускусный запах Гралуса, горькая настойка из экзотических семян, пронизывающая каждый вздох. Пыльца папоротникового дерева вторгалась со своими оттенками цитруса. А караели — крохотные лягушкоподобные животные-любимцы врывались в его сон при каждом восходе солнца со своими острыми ревущими ариями.

В течение тех ранних дней тренировки на Тандалуре Маккай чувствовал себя больше чем немного потерянным, окруженным угрожающими незнакомцами, постоянно сознавал важность дел, которые руководили его успехом. Но положение изменилось после беседы с Аритчем. Теперь Маккай был проверенным, испытанным Легумом, не говоря уже о прославленном агенте Бюсаба. Все же бывали случаи, когда настроение тех ранних дней возвращалось. Эти вторжения раздражали его, поскольку подразумевали, что он был вовлечен в опасное дело против своей воли, что Говачины тайно посмеивались над тем, как они подготовили ему несколько крайних оскорблений. Они не были выше таких шуток. Общая оценка Говачинов не-Говачинами гласила, что народ лягушачьего Бога был настолько окончательно цивилизован, что прошел полный круг к форме примитивной дикости. Взгляните хотя бы на образ жизни самцов Говачинов, убивающих их собственных новорожденных головастиков!

Однажды, во время одного из тех редких случаев, когда люди Аритча позволяли ему спать, Маккай проснулся, сел и попытался стряхнуть это давящее настроение рока. Он сказал себе правду: что Говачины льстили ему, относясь с уважением к его мнению, обходясь с ним с тем якобы религиозным почтением, которым они платили всем Легумам. Но не ускользнула и другая правда: Говачины холили его для своих Досадийских проблем в течение длительного периода времени, и они были менее, чем искренни с ним относительно этого длительного процесса и их намерений.

Были всегда непостижимые тайны в общении с Говачинами.

Когда Маккай попытался тогда опять заснуть, то в беспокойных снах ему виделась сосредоточенная чувствительная плоть (как розовая, так и зеленая), абсолютно обнаженная и совершенно беззащитная перед нападением гигантских самцов Говачинов.

Послание сна было понятным. Говачины, возможно, могли разрушить Досади тем же путем (и по подобным причинам), каким они отсеивали своих собственных головастиков — отыскивая, бесконечно отыскивая самых сильных и гибких из уцелевших.

Проблема, которую они взвалили на плечи Маккая, связывала его. Если слабое подозрение о Досади просочилось в Консент без сопутствующего оправдания, то Федерация Говачинов будет безжалостно затравлена. У Говачинов была ясная и достаточная причина, чтобы уничтожить улики — или позволить им уничтожить себя.

ОПРАВДАНИЕ.

Где его найти? В неуловимых выгодах, заставивших Говачинов поставить этот эксперимент?

Даже если он нашел это оправдание, Досади все равно вызовет шумиху в Консенте. Он станет предметом большой драмы. Более двадцати поколений Людей и Говачинов изолировались без предупреждения. Их единственная история взволнует бесчисленных существ. Пределы языка будут исследованы, чтобы выдавить последнюю каплю эмоциональной сущности из этого открытия.

Не надо было объяснять, что мотивации Говачинов пройдут через бесчисленные изучения и подозрения. Почему они действительно делают это? Что случилось с их первоначальными добровольцами?

Люди оглянутся назад на своих предков — как Людей, так и Говачинов. «Это то, что случилось с дядей Элфредом?» Будут исследованы видовые записи Говачинов. «Да! Тут есть двое — прошедшие без записи!»

Люди Аритча допускали, что «очень небольшое меньшинство» оформило этот проект и хранило его в тайне. Были ли они достаточно здравомыслящими, эта клика Говачинов?

Короткие промежутки сна Маккая всегда прерывались заискивающим Говачином, низко кланявшимся ему и умолявшим его вернуться сразу же к чрезвычайным заседаниям, которые готовили его к выживанию на Досади.

Эти чрезвычайные заседания! Спрятанные в каждом из них предубеждения поднимали больше вопросов, чем отвечали. Маккай пытался сохранить осмысленное отношение, но раздражение постоянно овладевало им.

Почему Говачины на Досади приняли на себя Человеческие эмоциональные характеристики? Почему Досадийские Люди принимали общественные формы? Действительно ли на Досади сознавали, почему они меняли правительственные формы?

Иронические ответы на эти частые вопросы бесили Маккая.

«Все станет ясным, когда вы узнаете Досади по собственному опыту».

Под конец он раздраженно затараторил:

«Вы действительно не знаете ответ, не правда ли? Вы надеетесь, что я найду его для вас!»

Некоторые подробные описания надоедали Маккаю. Слушая объяснения Говачина о том, что было известно о взаимоотношениях Броя, он обнаруживал себя отвлеченным людьми, проходящими в многочувствительный путь доступа снаружи области заседания.

Однажды Сейланг вышла в комнату и села в сторонке, наблюдая за ним с молчаливой жадностью, которая доводила эмоции Маккая до злости. Он страстно желал тогда голубую металлокаленую коробочку, но однажды торжественное посвящение накинуло мантию Легума защиты на него, и коробочка удалилась в священную нишу. Он не увидит ее больше, если только не вмешательство Кортарены. Сейланг оставила один из многих вопросов без ответа. Почему эта опасная самка Врева часто посещала его комнату без всяких приспособлений? Он подозревал, что они позволяли Сейланг наблюдать за ним посредством удаленных шпионских устройств. Почему она однажды решила войти лично? Чтобы дать ему понять, что за ним наблюдают?

Было что-то, что заставляло Говачин тренировать Вревов. У них были в будущем какие-то проблемы, которые мог решить только Врев. Они холили этих Вревов, как они холили его. Почему? Какие способности Вревов могли привлечь Говачинов? Чем эта самка Врева отличалась от других Вревов? Почему она была так предана? Что такое «Пари Врева»?

Это привело Маккая к другому пути, никогда достаточно не исследованному: какие человеческие способности привели Говачинов к нему? Упрямая настойчивость? Подоплека человеческого закона? Существенный индивидуализм Человека?

Не было удовлетворительных ответов на эти вопросы, не более чем на вопросы о Вреве. Тем не менее, ее присутствие продолжало занимать его. Маккай многое знал об обществе Вревов, не только общие сведения об их мирах. Кроме всего прочего, они были полноправными и значительными партнерами в Бюсабе. При выполнении заданий развивалось товарищество, которое часто подталкивало к доверительному обмену информацией. Кроме того факта, что Вревам требовалась триада для воспроизведения, он знал, что Вревы никогда не определяли заранее, кто из Триады будет кормить потомство.

Это составляло краеугольный камень Вревского общества. Периодически этот член триады обменивался на подобного из другой триады. Это обеспечивало их виду генетическое смешение и, что также важно, строило бесчисленные связи во всей их цивилизации. Каждая такая связь приносила необходимую поддержку в трудные времена.

Вревы на Вуро пытались объяснить это: «Возьмите, например, ситуацию, когда Врев убит, или, что еще хуже, лишен неотъемлемой сущности. Виновная сторона будет отвечать ЛИЧНО миллионам миллионов из нас. Где бы триадный обмен ни связал нас, нам необходимо ответить соответствующим образом на оскорбление. Ближайшей вещью, которая у тебя должна быть, как я понимаю, это — семейная ответственность. У нас есть повод для вендетты, когда такие оскорбления случаются. Вы не знаете, как тяжело было освободить тех из нас в Бюсабе от этого… ярма, этой сети ответственности».

Маккай был уверен, что Говачины знают это о Вревах. Эти ли характеристики привлекли Говачинов, или они выбрали невзирая на это, принимая решение из-за каких-то других качеств Вревов? Будет ли Врев-Легум продолжать разделять эту сеть семейной ответственности? Как это могло быть? Общество Вревов могло только оскорбить Говачина в лучших чувствах. Народ Лягушачьего Бога был даже более… эгоистичным и индивидуалистичным, чем люди. Для Говачина семья оставалась частной вещью, огражденной от незнакомца глухой стеной, которая исчезала, только когда вы входили в число избранных друзей.

Ожидая возле белой скалы на Досади, Маккай раздумывал над всем этим, дожидаясь своего часа, прислушиваясь. Чуждая жара, запахи и незнакомые шумы беспокоили его. Ему велели ждать звуков двигателя внутреннего сгорания. Внутреннего сгорания! Но на Досади такие устройства использовали вне города, потому что они были более мощными (хотя и более крупными), чем импульснолучевые двигатели, которые использовали внутри Чу.

«Топливом является алкоголь. Большинство сырья приходит с Границы. Не важно, как много яда находится в таком топливе. Они гонят спирт из кустов, деревьев, папоротников… всего, что поставляет Граница».

Сонная тишина сейчас окружала Маккая. Долгое время он насмехался над собой, чтобы отважиться на дело, которое, как он знал, ему придется сделать однажды, когда он будет один на Досади. Маккай мог никогда больше не оказаться здесь один, вероятно, если только не очутится в Загонах Чу. Он знал тщетность попытки установить контакт с Тапризиотом, наблюдавшим за ним. Аритч, говоря ему, что Говачины знали, что Бюсаб давало «Тапризиотскую страховку», сказал: «Даже вызов Тапризиота не может проникнуть через Стену Бога».

В случае разрушения Досади, контракт Калебанца завершался. Тапризиот Маккая мог даже получить время, чтобы окончить запись предсмертных воспоминаний Маккая. Мог. Это был чисто теоретический вопрос для Маккая в теперешних обстоятельствах. Калебанец был в долгу перед ним. «Звезда под Бичом» угрожала оказаться смертельной как для Калебанца, так и для всех, кто когда-либо использовал дверь для прыжка. Угроза была реальной и специфичной. Пользователи дверей для прыжка и Калебанец, который контролировал эти двери, были обречены. Фанни Мэ выразила свою благодарность Маккаю в своей собственной своеобразной манере:

«Благодаря мне твои связи не оканчиваются». Вероятно, Аритч насторожил своих досадийских хранителей относительно любых попыток Маккая связаться с другим Калебанцем. Маккай сомневался в этом. Аритч установил запрет на вызовы Тапризиотов. Но все Калебанцы совместно участвовали в этом деле на некотором уровне. Если Аритч и К. были успокоены ошибочным предположением о надежности их барьера вокруг Досади…

Осторожно Маккай очистил свой мозг от любых мыслей о Тапризиотах. Это было легко. Это требовало концентрирования мыслей на особой ПУСТОТЕ. Не должно быть случайного толчка его разума у Тапризиота, ожидающего с бесконечным терпением в безопасности Централи Централей. Все должно быть пустым в его разуме, исключая чистую проекцию к Фанни Мэ.

Маккай представил ее зрительно: звезда Тайоун. Он вспоминал долгие часы их ментального общения. Он проецировал теплоту эмоциональной привязанности, вспоминая ее недавнюю демонстрацию «углового включения».

Вскоре Маккай закрыл глаза, усиливая тот внутренний образ, который сейчас заполнял его разум. Он почувствовал расслабление мышц. Теплая скала за его спиной, песок под ним постепенно изглаживались из сознания. В нем осталось только яркое присутствие Калебанца.

— Кто вызывает?

Слова касались его слуховых центров, но не ушей.

— Это Маккай, друг Фанни Мэ. Ты Калебанец Стены Бога?

— Я есть Стена Бога. Ты пришел поклониться?

Маккай почувствовал, что ничего не может сообразить.

Поклониться?

Проекция этого Калебанца была отражающей и необыкновенной, совсем не похожей на зондирующее любопытство, которое он всегда чувствовал в Фанни Мэ. Маккай постарался вернуть этот первый яркий образ. Внутренняя яркость Калебанского контакта возвратилась. Он предположил, что Калебанец был чем-то почитаемым в этом эксперименте. Никогда нельзя было быть абсолютно уверенным в значении Калебанца.

— Это Маккай, друг Фанни Мэ, — повторил он.

Яркость внутри Маккая потускнела, затем:

— Но ты занимаешь точку на Досадийской волне.

Это был хорошо знакомый вид сообщения, к которому Маккай мог приложить предыдущий опыт с надеждой на взаимопонимание.

— Позволяет мне Стена Бога говорить с Фанни Мэ?

Слова отразились в его голове:

— Один Калебанец, все Калебанцы.

— Я хочу побеседовать с Фанни Мэ.

— Ты не удовлетворен своим настоящим телом?

Маккай почувствовал свое тело, дрожащую плоть, в состоянии, подобном трансу зомби, которое наступало от контакта с Калебанцем или Тапризиотом. Вопрос не имел значения для него, но соприкосновение тел было реальным, и это угрожало прервать связь. Медленно Маккай пробивался назад к тому тонкому присутствию разума.

— Я Джордж Маккай. Калебанцы в долгу у меня.

— Все Калебанцы знают этот долг.

— Тогда выполни его с честью.

Он ждал, пытаясь не увеличивать напряжения. Яркость в его голове сменилась новым присутствием.

Оно воскрешало в сознании Маккая нечто пронзительно знакомое — не полный ментальный контакт, но, возможно, оперирующий с теми участками мозга, где интерпретировались зрительные образы и звуки. Маккай узнал это присутствие.

— Фанни Мэ!

— Что нужно Маккаю?

Для Калебанца это было совершенно правдивым сообщением. Маккай, отметив это, сказал более прямо:

— Мне нужна твоя помощь.

— Объясни.

— Я могу быть убитым здесь… ах, встретить конец моего узла здесь, на Досади.

— На Досадийской волне, — поправила она его.

— Да. И если это случится, я умру здесь. У меня есть в Централи Централей… на волне Централи Централей… друзья, которые должны знать все, что есть в моем разуме, когда я умру.

— Только Тапризиот может сделать это. Досадийский контракт запрещает Тапризиотов.

— Но если Досади будет разрушен…

— Контракт обещает, что проходы не заканчиваются, Маккай.

— Ты не можешь помочь мне?

— Ты хочешь совет от Фанни Мэ?

— Да.

— Фанни Мэ способна поддерживать контакт с Маккаем, пока он занимает Досадийскую волну.

ПОСТОЯННЫЙ ТРАНС? Маккай был шокирован. Она заметила это.

— Без транса. Связи Маккая известны Фанни Мэ.

— Я думаю, нет. Я не могу здесь отвлекаться.

— Плохой выбор.

Она была обижена.

— Можешь ли ты обеспечить меня персональной дверью для прыжка в…

— Не с окончанием узла, близким для Досадийской волны.

— Фанни Мэ, ты знаешь, что Говачины делают здесь, на Досади? Это…

— Калебанский контракт, Маккай.

Ее неудовольствие было явным. Нельзя было сомневаться в честности Калебанского обещания. Досадийский контракт, несомненно, содержал специальные запреты против любых показаний и всего, что приближалось к этому. Маккай был напутан. Он испытал желание покинуть Досади немедленно.

Фанни Мэ так же восприняла это сообщение.

— Маккай может уйти сейчас. Вскоре Маккай не сможет уйти в его собственном теле-узле.

— Теле-узле?

— Ответ запрещен.

ЗАПРЕЩЕН!

— Я думал, ты была моим другом, Фанни Мэ!

Тепло залило его.

— Фанни Мэ обладает дружбой к Маккаю.

— Тогда почему ты не хочешь помочь мне?

— Ты желаешь покинуть Досади в этот момент?

— Нет.

— Тогда Фанни Мэ не может помочь.

Рассердившись, Маккай начал прерывать контакт.

Фанни Мэ уловила чувства расстройства и обиды.

— Почему Маккай отвергает совет? Фанни Мэ желает…

— Я должен идти. Ты знаешь, я нахожусь в трансе, пока мы в контакте. Это опасно здесь. Поговорим в другой раз. Я ценю твое желание помочь и твою новую ясность, но…

— Никакой ясности. Очень маленькая дыра в понимании, но человек не сохраняет больше измерения!

Очевидная расстроенность сопровождала этот ответ, но она прерывала контакт. Маккай чувствовал себя пробуждающимся, его пальцы на руках и ногах дрожали от холода. Калебанский контакт замедлил его метаболизм до опасно низкого уровня. Он открыл глаза.

Странно одетый Говачин в желтом, вышедший из бронированного экипажа, стоял над ним.

Большая грязная машина громыхала и пыхтела рядом. Голубой дым окутывал ее. Маккай начал оправляться от шока.

Говачин товарищески кивнул.

— Ты болен?

Как только полуденные тени покрыли мраком глубины города, они двинулись наружу, на улицы. Трайя и шестеро тщательно отобранных компаньонов, все молодые человеческие самцы. Она надушилась мускусом, чтобы возбудить их, и вела из центра в тусклые малоизученные районы, где шпионы Броя были устранены. Все в ее отряде были в броне и вооружены на манер обычной команды для вылазки.

Часом раньше поблизости были беспорядки, не особенно разрушительные, чтобы привлечь основательное внимание военных, но из человеческого анклава было удалено вклинивание Говачина. Вылазка командой была чем-то таким, чего этот Уоррен мог ожидать в результате столь специфического видового приспособления. Трайа и ее шестеро компаньонов вряд ли позволят себе атаковать. Никто из бунтовщиков не хотел крупномасштабной чистки в этой зоне.

Что-то вроде притихшего, подозрительного ожидания наполняло улицы.

Они пересекли мокрый перекресток, где в водосточных желобах была зеленая и красная сукровица. Запах сырости подсказал ей, что открывали Гралус, чтобы его освобожденные воды промыли улицы.

Это навлечет возмездие. Некоторое количество человеческих детей определенно будет убито в последующие дни. Старая схема.

Вскоре отряд пересек зону беспорядков, отметив места, где упали тела, оценивая потери. Все тела были убраны. Для птиц не осталось ни клочка.

Вскоре после этого они появились из Уорренов, прошли сквозь ворота, охраняемые Говачином, людьми Броя. Пройдя несколько кварталов, они вышли еще через одни ворота, с человеческой охраной, все на жалованье Гара. Трайа понимала, что Брой скоро узнает о ее присутствии здесь, но она скажет, что направлялась в Уоррены. Вскоре она пришла к переулку напротив здания Второго Класса. Лишенная окон серость нижних этажей здания походила на слепое лицо, нарушенное лишь решетчатой броней входных ворот. Позади ворот лежал тускло освещенный проход. Его обманчиво гладкие стены скрывали в себе следящие устройства и автоматическое оружие.

Удерживая своих компаньонов движением руки, Трайа ожидала в темноте, пока не изучила вход в здание напротив себя. Ворота были на простой задвижке. В алькове слева возле двери был один охранник, едва видимый позади брони ворот. Силы обороны здания стояли, готовые прийти по вызову охранника у дверей или по вызову того, кто наблюдал через следящие устройства.

Информаторы Трайи сказали, что это убежище Джедрик. Вовсе не в глубоких Уорренах. Умно, ничего не скажешь. Но Трайа годами сохраняла агента в этом здании, как она держала агентов во многих зданиях. Обычная предосторожность. Теперь все зависит от согласованности. Предполагалось, что ее агент в здании уберет внутреннего охранника на станции наблюдения за следящими устройствами. Оставался только охранник у дверей. Трайа дожидалась условленного момента.

Улица вокруг нее благоухала нечистотами: открытая утилизационная линия. Авария? Повреждение во время беспорядков? Трайе никогда не нравилось ощущение этого места. В какую игру играет Джедрик? Не встроены ли в это охраняемое здание неизвестные сюрпризы? Джедрик должна знать к этому времени, что она подозревается в подстрекательстве к беспорядкам — и в прочих делах. Но чувствует ли она себя в безопасности там, на своей собственной территории? Люди склонны чувствовать себя в безопасности среди своего собственного народа. Впрочем, вокруг нее не может быть очень уж больших сил. Тем не менее, на извилистых путях ума Джедрик выработался какой-то частный заговор, а Трайа пока еще не вникла в него. Было достаточно поверхностных указаний, чтобы рискнуть на очную ставку, на переговоры. Вполне возможно, что Джедрик подставилась здесь, чтобы завлечь Трайу. Скрытый в этой возможности потенциал наполнял Трайу возбуждением.

ВМЕСТЕ МЫ БЫЛИ БЫ НЕПОБЕДИМЫ!

Да, Джедрик соответствует образу великолепного агента. При соответствующей организации вокруг нее…

Трайа еще раз взглянула налево и направо. Улицы были подходяще пусты. Она сверила время. Наступил ее момент. Движением руки Трайа послала фланговых направо и налево, а еще одного молодого самца — прямо через улицу к воротам. Когда они были на месте, она скользнула через улицу с тремя оставшимися компаньонами, выстроившимися впереди треугольным щитом.

Охранник у дверей был человеком с седыми волосами и бледным лицом, отблескивающим желтым в тусклом освещении прохода. Веки его отяжелели от недавней дозы его личного наркотика, поставляемого агентом Трайи.

Трайа открыла ворота и увидела, что охранник, как и ожидалось, держит «кнопку мертвеца» в правой руке. Он направил переключатель на нее, обнажив в ухмылке щербатые зубы. Она поняла, что тот узнал ее. Теперь многое зависело от точности ее агента.

— Ты хочешь умереть ради лягушек? — спросила Трайа.

Он знал про бунт и беспорядки на улицах. И он был человеком, с человеческой лояльностью, но знал, что работает на Броя, Говачина. Вопрос был точно рассчитан на то, чтобы наполнить его нерешительностью. Не перебежчик ли она? У него была человеческая лояльность и зависимость фанатика от этой должности охранника, не дававшей ему скатиться вниз. И была его личная пагубная привычка. Все дверные охранники имели привычку к чему-нибудь, но этот пристрастился к наркотику, притуплявшему его чувства и затруднявшему процесс связывания нескольких линий мышления. Не предполагалось, что он будет пользоваться наркотиком на дежурстве, и это его теперь беспокоило. Следовало дать оценку столь многим вещам, и Трайа задала правильный вопрос. Он не хотел умирать за лягушек.

Она вопросительно указала на «кнопку мертвеца».

— Это всего лишь сигнальное реле, — сказал он. — В нем нет никаких бомб.

Трайа по-прежнему молчала, вынуждая его сосредоточиться на своих сомнениях.

Охранник сглотнул.

— Что ты…

— Присоединяйся к нам, иначе умрешь.

Он всмотрелся мимо нее в остальных. Подобные вещи частенько случались в Уорренах, но не очень часто здесь, на склонах, ведущих к высотам. Охранник не относился к тем, кому охраняемые доверяют с полным пониманием. У него были соответствующие инструкции и реле мертвеца, чтобы предупреждать вторжения. Выполнение более точных распознаваний и принятие реальных решений были поручены другим. Это было слабое место здания.

— Присоединиться к кому? — спросил он.

В его голосе была фальшивая воинственность, и она поняла, что тот готов.

— К твоему собственному виду.

Это замкнуло его затуманенный наркотиком ум на его примитивные страхи. Охранник знал, что ему полагается сделать: открыть руку. Это приведет в действие устройство тревоги в кнопке мертвеца. Он мог бы сделать это по собственной воле, и это должно было удержать нападающих от убийства его. Рука мертвеца так или иначе открылась бы. Но в нем подогрели подозрения, чтобы усилить его сомнения. Устройство в руке могло быть не просто передатчиком сигнала. Что, если это и в самом деле бомба? Охранник размышлял над этим много долгих часов.

— Мы будем хорошо с тобой обращаться, — сказала Трайа.

Она по-приятельски положила руку ему на плечо, позволяя ему насладиться полным эффектом ее мускуса, пока вытягивала другую руку, чтобы продемонстрировать, что в ней нет оружия.

— Покажи моему приятелю, как ты поступаешь с этим при смене с дежурства.

Один из молодых самцов ступил вперед.

Охранник показал, как это делается, медленно объясняя с устройством.

— Это просто, стоит только усвоить, в чем тут хитрость.

Когда ее приятель все понял и крепко обхватил эту штуку, Трайа подняла свою руку с плеча охранника и коснулась его сонной артерии отравленной иглой, спрятанной в ее ногте. Охранник успел только сделать задыхающийся вдох, распахнув глаза, прежде чем скользнул вниз из ее объятий.

— Я ведь хорошо с ним обращалась, — сказала она.

Ее компаньоны ухмыльнулись. Они усвоили, что чего-то такого и надо ожидать от Трайи. Они оттащили тело из виду в альков охраны, а молодой самец с сигнальным устройством занял его место у двери. Остальные защищали своими телами Трайу, когда они ворвались в здание. Вся операция‘заняла меньше двух минут. Все было проделано гладко, как и ожидалось от операций Трайи.

Вестибюль и радиальные коридоры были пусты.

Хорошо.

Ее агент в этом здании заслужил поощрение.

Они пошли по лестнице, вместо того, чтобы довериться лифту. Там было только три коротких пролета. Верхний коридор также был пуст. Трайа направилась к необозначенной двери, воспользовавшись ключом, которым снабдил ее агент. Дверь беззвучно открылась, и они ринулись в комнату.

Внутри были опущены шторы, и не было искусственного освещения. Ее компаньоны заняли позиции у закрытой двери и вдоль обеих стен по бокам. Это был самый опасный момент, тут могла управиться только Трайа.

Через щели, там, где ставни неплотно закрывали южное окно, пробивался свет. Трайа различала неясные очертания мебели и кровать с неопределенным темным пятном на ней.

— Джедрик?

Ноги Трайи касались мягкой ткани, очевидно, сандалии.

— Джедрик?

Ее голень коснулась кровати. Ощупывая темное пятно, она держала оружие наготове. Это был всего лишь ворох постельного белья. Трайа обернулась.

Дверь ванной комнаты была закрыта, но она различала тонкую полоску света под дверью. Трайа обогнула валявшиеся на полу одежду и сандалии, встала с одной стороны и жестом послала своих компаньонов на другую сторону. До сих пор они действовали с минимумом шума.

Она мягко повернула дверную ручку и толчком открыла дверь. В ванне была вода и тело лицом вниз, одна рука вяло свисала через край ванны. Сзади и пониже левого уха виднелся темно-багровый рубец. Трайа за волосы подняла голову, пристально посмотрела в лицо и аккуратно, избегая всплесков, опустила ее. Это была ее агент, та, которой была доверена разведка для организации этой операции. И смерть имела характерные признаки Говачинского ритуального убийства: тот самый рубец под ухом. Говачинский коготь, введенный туда, чтобы заставить жертву замолчать перед утоплением? Или все это просто устроено так, чтобы выглядеть похожим на Говачинское убийство?

Трайа почувствовала, как вся операция разваливается на части вокруг нее, ощутила беспокойство своих компаньонов. Она подумала было позвонить Гару прямо оттуда, где стояла, но ее одолели страх и отвращение. Прежде чем открыть свой коммуникатор и нажать на сигнал опасности, Трайа вышла из ванной комнаты.

— Центральная, — раздался в ее ушах возбужденный голос.

Ее голос был по-прежнему ровным.

— Наш агент мертв.

Молчание. Она могла представить себе, как они нацеливают локатор на ее передатчик, потом:

— Там?

— Да. Она убита.

Послышался голос Гара:

— Этого не может быть. Я разговаривал с ней меньше часа назад. Она…

— Утоплена в ванне с водой, — сказала Трайа. — Сначала ее ударили — вогнали что-то острое под ухо.

Снова последовало молчание, пока Гар переваривал эти известия. У него появятся те же сомнения, что и у Трайи.

Она взглянула на своих компаньонов. Они заняли сторожевые позиции лицом к проходу в холл. Да, если произойдет нападение, оно будет именно оттуда.

Канал связи с Гаром оставался открытым, и теперь Трайа слышала неясное бормотание отдаваемых кратких приказов, разобрать можно было лишь немногие слова:

— Команда… не позволять… время… — Потом совершенно отчетливо: — Они за это заплатят!

КТО ЗАПЛАТИТ? недоумевала Трайа.

Она начала по-новому оценивать Джедрик.

Гар снова вышел на связь:

— Есть ли непосредственная опасность для тебя?

— Я не знаю. — Это было неохотное признание.

— Оставайся там, где ты есть. Мы вышлем помощь. Я известил Броя.

Так вот какимобразом Гар это видит! Да. Это было, вероятнее всего, подходящим способом справиться с новым развитием событий. Джедрик от них ускользнула. Не было никакого смысла продолжать. Это теперь должно быть сделано методами Броя.

Трайа содрогалась, раздавая необходимые приказы своим компаньонам. Они приготовились дорого продать свою жизнь в случае нападения, но Трайа начала сомневаться, что немедленное нападение произойдет. Это было еще одним посланием от Джедрик. Трудности начинались при попытке истолковать послание.

Менталитет военного — это менталитет бандита и налетчика. Таким образом, вся военщина представляет собой форму организованного бандитизма, где не имеют силы общепринятые нормы. Военщина — это способ рационализированного убийства, изнасилования, грабежа и прочих форм кражи, всегда воспринимаемых как часть войны. Когда недостает внешних целей, военное мышление всегда обращается против своего собственного гражданского населения, используя идентичные рациональные объяснения для бандитского поведения.

Руководство для Бюсаба, глава пять: «Синдром военного вождя»

Очнувшись от коммуникативного транса, Маккай сообразил, каким он должен был показаться этому странному Говачину, возвышавшемуся над ним. Разумеется, Досадийский Говачин должен был счесть его больным. В трансе он бормотал, его бил озноб, с него катился пот. Маккай сделал глубокий вздох.

— Нет, я не болен.

— Значит, это пристрастие к наркотикам?

Припомнив множество веществ, способных вызывать пристрастие у досадийцев, Маккай чуть не воспользовался этим извинением, но передумал. Этот Говачин может потребовать какое-нибудь вызывающее пристрастие вещество.

— Не пристрастие, — сказал Маккай. Он поднялся на ноги и осмотрелся. Солнце явственно продвинулось к горизонту за своей струящейся вуалью.

А к пейзажу добавилось кое-что новое — то гигантское транспортное средство на гусеницах, стоявшее, мерно рокоча и пыхая дымом из вертикальной трубы, позади вторгшегося Говачина. Тот по-прежнему был упорно и усиленно сосредоточен на Маккае, приводя его в смущение своей неуклонной прямотой. Маккай был вынужден спросить себя: была ли это некая угроза или его Досадийский контакт? Люди Аритча говорили, что в точку контакта будет послано средство передвижения, но…

— Не болезнь, не наркомания, — сказал Говачин. — Это какое-то странное состояние, присущее только Человеку?

— Я БЫЛ болен, — произнес Маккай. — Но я выздоровел. Это состояние прошло.

— И часто это с тобой случается?

— Я годами могу жить без рецидивов.

— Годами? Чем вызывается это… состояние?

— Я не знаю.

— Я… э-э-э… — Говачин кивнул и вздернул подбородок. — Божье несчастье, наверное.

— Наверно.

— Ты был полностью уязвим.

Маккай пожал плечами. Пусть Говачин понимает это, как сумеет.

— Ты не был уязвим? — Это почему-то позабавило Говачина, добавившего: — Я Бахранк. Возможно, это самое удачное, что с тобой вообще случалось.

Бахранк было тем именем, которое помощники Аритча дали Маккаю для первого контакта.

— Я Маккай.

— Ты соответствуешь описанию, Маккай, за исключением твоего, э-э-э, состояния. Не хочешь ли ты сказать больше?

Маккай задумался, чего же ожидает Бахранк. Предполагалось, что это будет простой контакт, выводящий его на более влиятельных людей. Аритч, определенно, имел на Досади хорошо информированных наблюдателей, но не предполагалось, что Бахранк является одним из них. Предостережение насчет этого Говачина было особенным.

— Бахранк не знает о нас. Будь чрезвычайно осторожен с тем, что открываешь ему. Для тебя будет очень опасно, если он прознает, что ты прибыл из-за Вуали Бога.

Служащие двери для прыжка подтвердили предостережение.

— Если Досадиец проникнет под твое прикрытие, тебе придется собственными силами возвращаться на твою точку подбора. Мы весьма сомневаемся, что ты сможешь это сделать. Пойми, что мы не много помощи сможем оказать тебе, как только переправим тебя на Досади.

Бахранк явно пришел к какому-то решению, кивнув сам себе.

— Джедрик ожидает тебя.

Это было еще одно имя, которым его снабдили люди Аритча.

— Твой лидер ячейки. Ей сказали, что ты новый. Проникший из Обода. Джедрик неизвестно твое истинное происхождение.

— А кому известно?

— Мы не можем тебе сказать. Если ты не знаешь, эту информацию нельзя вырвать у тебя. Впрочем, уверяем тебя, что Джедрик не является одним из наших людей.

Маккаю не понравилось звучание этого предупреждения: «…вырвать у тебя». Бюсаб, как обычно, посылает вас в пасть тигра, не давая полных указаний по длине тигриных клыков.

Бахранк указал жестом на свою гусеничную машину.

— Пойдем?

Маккай взглянул на машину. Это явно было военное устройство, в тяжелой броне, со щелями в металлической кабине и огнестрельным оружием, торчащим под нелепыми углами. Она выглядела приземистой и смертоносной. Люди Аритча упоминали о подобных штуках.

— Мы присматривали за тем, чтобы они получали только примитивные бронированные средства передвижения, огнестрельное оружие и залежалую взрывчатку, таким вот образом. Впрочем, они были весьма изобретательны в своих переделках подобного вооружения.

Бахранк еще раз указал на свою машину, явно стремясь поскорее удалиться.

Маккай вынужден был подавить внезапное чувство глубокой тревоги. Во что он ввязался? Он чувствовал, что, очнувшись, обнаружил, что ужасающим образом соскальзывает в опасность, не будучи в состоянии контролировать и малейшей угрозы. Ощущение прошло, но оставило его потрясенным. Маккай мешкал, продолжая разглядывать машину. Она была около шести метров в длину, с тяжелыми гусеницами, плюс другие колеса, едва видимые в тени позади гусениц. Она щеголяла обычной антенной на заду для того, чтобы ловить сигнал мощного передатчика на орбите под ограждающей вуалью, но была еще вторичная система, сжигавшая вонючее топливо. Дым от этого горючего наполнял атмосферу вокруг них резким запахом.

— Чего мы ждем? — требовательно спросил Бахранк. Он сверкнул глазами на Маккая с явным страхом и подозрением.

— Теперь можем ехать, — сказал Маккай.

Бахранк повернулся и шустро забрался вверх по гусеницам в затененную кабину. Маккай последовал за ним, обнаружив, что внутренность представляет собой плотно загроможденное помещение, наполненное горьким маслянистым запахом. Там были два крепких металлических сиденья с изогнутыми спинками, выше головы сидящего человека или Говачина. Бахранк уже занял левое, орудуя переключателями и наборными дисками. Маккай рухнул в правое. Поперек его груди и талии сомкнулись откидные подлокотники, чтобы удержать его на месте; к затылку приладилась подставка. Бахранк щелкнул переключателем. Дверь, через которую они вошли, закрылась под скрип серводвигателей и твердое клацание запоров.

Маккая захлестнуло двойственное состояние духа. Он всегда ощущал легкую агорафобию на открытых местах вроде района вокруг скалы. Но тусклая внутренность этой военной машины, с ее жестокими напоминаниями о примитивных временах, задела какую-то атавистическую струнку в его психике, и он боролся с настоятельной потребностью продраться наружу. Это была ловушка!

Странное наблюдение помогло ему преодолеть это ощущение. Щели, дающие им обзор окружающего, были покрыты стеклом. Стекло. Он пощупал его. Да, стекло. Это было заурядным материалом в Консенте — прочное, но тем не менее хрупкое. Он видел, что это стекло не очень толстое. Значит, внешность этой машины была больше видимостью, чем действительностью.

Бахранк бросил быстрый взгляд на их окружение и двинул рычаги, приведя машину в шаткое движение. Она издала скрежещущий грохот, перекрытый завыванием.

От белой скалы к дальнему городу вели разнообразные следы. Это показывало, где недавно прошла эта машина, путь, чтобы следовать ему. Ярко освещенные скалы вдоль следа отбрасывали сверкающие блики. Бахранк выглядел очень занятым тем, что он делал, что бы это ни было, чтобы вывести их к Чу.

Маккай обнаружил, что его собственные мысли вернулись к полученным им на Тандалуре инструкциям.

«КАК ТОЛЬКО ТЫ ВОЙДЕШЬ В ЯЧЕЙКУ ДЖЕДРИК, ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ ПОЛАГАТЬСЯ ТОЛЬКО НА САМОГО СЕБЯ…»

Да… он чувствовал себя весьма одиноко, в голове у него была сумятица данных, не имевших ни малейшей связи с его предыдущим опытом. А эта планета погибнет, если Маккай не найдет смысла в этих данных плюс все, что он сумеет узнать здесь.

Один, один… Если Досади умирает, там должны быть несколько разумных наблюдателей. Большая часть той финальной разрушительной вспышки будет удержана в темпокинетическом барьере Калебанцев. Фактически, Калебанец съест высвобожденную энергию. Это было одно из того, что он узнал от Фанни Мэ. Один истребительный взрыв, ПИЩА для Калебанца, и Бюсаб будет вынужден начинать все заново и без наиболее важной части физического свидетельства — Досади.

Машина под Маккаем грохотала, ее качало и заносило, но она всегда возвращалась на след, ведущий к далеким шпилям Чу.

Маккай тайком изучал водителя. Бахранк демонстрировал нехарактерное для Говачина поведение: более прямое, более человеческое. Вот в чем дело! Его Говачинские инстинкты были искажены контактами с Человеком. Безусловно, Аритч презирал это, боялся его. Бахранк вел с небрежной опытностью, пользуясь комплексной системой управления. Маккай насчитал восемь различных рычагов и ручек, задействованных Говачином. Некоторые активизировались коленями, другие головой. Он протягивал руки, а его локоть в это время отклонял рычаг. Военная машина реагировала.

Немного погодя Бахранк проговорил, не отрывая внимания от вождения.

— На втором уступе мы можем попасть под огонь. Там немного раньше была настоящая полицейская акция.

Маккай пристально посмотрел на него.

— Я думал, у нас безопасный проход.

— Вы, Ободники, вечно торопите события.

Маккай выглянул в щель: кусты, бесплодная земля, тот одинокий след, по которому они шли.

Бахранк проговорил:

— Ты старше любого Ободника, которого я до этого видел.

Люди Аритча предупредили Маккая, что необходимость маскировать тонкие признаки возраста — это основной изъян его прикрытия.

Его обеспечили кое-какой гериатрической помощью и ответом, чтобы давать его на случай вызова. Этим ответом он теперь и воспользовался.

— Пребывание вне планеты легко старит.

— Должно быть.

Маккай почувствовал, что что-то в ответе Бахранка ускользнуло от него, но он не рискнул преследовать это. Это был непродуктивный обмен. И была та ссылка на «полицейскую акцию». Маккай знал, что чернь Обода, не допускаемая в Чу, устраивает периодические налеты, по большей части бесплодные. Варварство!

— Каким предлогом ты воспользовался, чтобы выйти отсюда? — спросил Маккай.

Бахранк стрельнул в него испытующим взглядом, поднял одну перепончатую руку от управления, чтобы указать на ручку в потолке над головой. Назначение ручки было Маккаю неведомо, и он опасался, что уже выдал слишком большое невежество. Но Бахранк начал говорить.

— Официально я разведываю эту зону в поисках спрятанных сюрпризов, которые Ободники могли припасти тут снаружи. Я часто это делаю. Неофициально все считают, что у меня снаружи секретный пруд, полный плодовитых самок.

Пруд… не Гралус. Это снова был относительно бесплодный обмен фразами со скрытым подтекстом.

Маккай молча всматривался вперед сквозь щель. Их пыльный след описывал широкий и плавный поворот налево, внезапно резко спускаясь на узкий выступ красной скальной стены. Бахранк выполнил серию быстрых смен скорости: медленно, быстро, медленно, быстро. Красная скальная стена осталась позади. Маккай всмотрелся наружу и вниз со своего бока. Далеко внизу лежала зелень джунглей, а вдалеке виднелись дым и шпили Чу — рифленые здания высоко вздымались над неясными утесами на заднем плане.

Смены скорости показались Маккаю бесцельными. А головокружительный склон утеса с его стороны наполнил его благоговейным ужасом. Их узкий уступ обнимал утес, следуя всем его изгибам — то в тень, то на свет. Вокруг него ревела и стонала машина. Запах масла заставлял содрогаться его желудок. А далекий город казался немногим ближе, чем с вершины утеса, разве что стал выше и более загадочным в своей дымной мгле.

— Пока не доберемся до первой террасы, реальных неприятностей не ожидается, — сказал Бахранк.

Маккай взглянул на него. Первая терраса? Да, должно быть, это первая возвышенность снаружи городских стен. Ущелье, где поднялся Чу, спускалось на уровень реки широкими ступенями, каждая была пронумерована. Чу был привязан к изолированным холмам и равнинам в том месте, где река замедляла ход и распадалась на множество рукавов. А холмы, сопротивлявшиеся реке, состояли почти из сплошной железной руды так же, как и многие боковые террасы.

— Рад оттуда выбраться, — сказал Бахранк.

Их узкий уступ повернул направо, уходя от утеса на широкий склон, спускавшийся в серо-зеленые джунгли. Растительность сомкнулась вокруг них внезапными зелеными тенями. Маккай, смотревший в сторону, узнал волосатые вайи и широкие листья фикуса, гигантские шипы колючего красного цвета, никогда не виденные им раньше. Их след, как и почва в джунглях, являл собой серую грязь. Маккай глазел по сторонам; растительность на вид была почти равной смесью земной и тандалурской, ее разнообразило множество странных растений.

Он замигал от солнечного света, когда они выехали из-под нависающих сверху растений на заросшую высокой травой равнину, вытоптанную, взорванную и сожженную недавними жестокими событиями. Маккай увидел груду разбитых машин неподалеку слева, покореженные осколки металла и там и сям, секции гусениц и колес, нацеленные в небо. Некоторые из обломков выглядели похожими на машину, в которой он сейчас ехал.

Бахранк обогнул взрывную воронку под углом, давшим Маккаю возможность заглянуть в ее глубину. Там лежали разорванные тела. Бахранк никак не прокомментировал это, казалось, он едва ли заметил.

Внезапно Маккай увидел признаки движения в джунглях, бесшумное присутствие и людей, и Говачинов. Некоторые несли нечто, что выглядело как небольшое оружие — поблескивающая металлическая труба, патронташи выпуклых белых предметов вокруг их шей. Маккай не пытался запомнить все Досадийское вооружение; оно, в конце концов, было примитивным, но теперь он напомнил себе, что именно то примитивное оружие сотворило эти сцены разрушения.

Их след снова погрузился в нависшую сверху растительность, оставив позади поле битвы. Вокруг грохочущей, раскачивающейся машины сомкнулись глубокие зеленые тени. В памяти Маккая, бросаемого из стороны в сторону в его ограничителях, остался запах: глубокий мускусный запах крови и начинающегося гниения. Их тенистая авеню делала резкий поворот вправо, вырываясь на еще одну террасу, прорезанную рубящим ударом, куда Бахранк вывел их, повернув на еще один уступ, обнимающий утес.

Маккай всматривался в щели через Бахранка. Город теперь был ближе. Взгляд его метался во время их спуска враскачку вверх и вниз по башням Чу, вздымавшимся, словно серебряные органные трубы из холмов Совета. Дальний утес представлял собой серию затуманенных ступеней, тающих в серо-лиловом. Вокруг рифленых башен лежали в дыму и копоти Уоррены Чу. И он мог бы различить часть окружающей город внешней стены. Верх стены усеивали приземистые форты, предназначенные для продольного огня. Город внутри стены казался таким высоким. Маккай не ожидал, что он будет выглядеть таким, но это говорило о перенаселении так, что нельзя было понять неправильно. Их уступ привел их на еще одно поле битвы, усыпанное кусками металла и плоти, в страшной вони неизбежных испарений. Бахранк вертел свою машину налево, направо, увертываясь от груд рваного снаряжения, сторонясь воронок, где холмы плоти лежали под покрывалом насекомых. Папоротники и прочая невысокая поросль начинала пробиваться после чудовищного вытаптывания. Серые и желтые летающие создания резвились в верхушках папоротника, не обращая внимания на всю эту смерть. Помощники Аритча предупредили Маккая, что жизнь Досади существует среди избытка жестокости, но действительность вызвала у него тошноту. Среди распростертых тел он узнал и человеческие, и Говачинские формы. Особенное неприятие у него вызвала гладкая зеленая кожа молодой самки Говачина, с проступающими вдоль ее рук оранжевыми отметинами способности к деторождению. Маккай резко отвернулся, обнаружив, что Бахранк изучает его с темно-желтой насмешкой в сияющих Говачинских глазах. Он проговорил, ведя машину:

— Разумеется, осведомители есть везде, и после этого… — Его голова кивнула налево и направо, — …тебе придется двигаться с большей осторожностью, чем ты мог предполагать.

Ломкий звук взрыва подчеркнул его слова. Что-то ударило в броню машины со стороны Маккая. Они снова были мишенью. И снова. Звякание металла о металл становилось обильным, ударяя повсюду вокруг них, даже по стеклу на смотровой щели.

Маккай подавил свое потрясение. То тонкое стекло не разбилось. Он знал про существование толстых щитов из закаленного стекла, но это добавило новое измерение к тому, что ему говорили про Досади. Несомненно, весьма изобретательно!

Бахранк вел машину с видимым безразличием.

Откуда-то прямо перед ними последовала более энергичная атака, в джунглях за равниной мелькали оранжевые вспышки.

— Они испытывают, — сказал Бахранк. Он указал на одну из щелей. — Видишь? Они даже не оставили метки на этом новом стекле.

Маккай ответил из глубин своей горечи.

— Временами недоумеваешь, что же все это доказывает, если не считать того, что наш мир держится на недоверии.

— А кто доверяет?

Слова Бахранка звучали, как допрос.

Маккай сказал:

— Надеюсь, наши друзья знают, когда прекратить испытания.

— Им сказали, что мы ре могли бы взять больше восьмидесяти миллиметров.

— Разве они не согласились пропустить нас?

— Даже если и так, предполагается, что они попытаются сделать несколько выстрелов, хотя бы просто для того, чтобы сохранить благосклонность ко мне моих начальников.

Бахранк еще раз провел их через серию виртуозных смен скорости и поворотов без видимых причин. Маккай навалился на свои ограничители, почувствовав боль от ушиба, когда его локоть врезался в стенку кабины. Взрыв прямо позади подкинул их вверх на левой гусенице. Когда они подпрыгнули, Бахранк крутанул их влево, избежав еще одного разрыва, попавшего бы прямехонько в них, останься они на прежнем месте. От взрывов у Маккая звенело в ушах; он почувствовал, как машина рывком остановилась и дала обратный ход, когда новые взрывы раздались впереди. Бахранк крутанул машину вправо, потом влево и снова на полной скорости понесся прямо в нетронутую стену джунглей. Окруженные разрывами, они проломились сквозь зелень и повернули направо вдоль еще одного затененного следа в грязи. Маккай утратил всякое чувство направления, но нападение прекратилось.

Бахранк сбавил скорость и глубоко, от всего сердца, вздохнул.

— Я знал, что они попытаются это сделать.

В голосе его прозвучали одновременно и облегчение, и веселье.

Маккай, потрясенный прикосновением смерти, не смог издать ни звука. Их тенистый путь змеился через джунгли, выводя на открытое пространство, и это дало возможность Маккаю прийти в себя. К этому времени он не знал, что и сказать. Он не мог понять веселости Бахранка, отсутствия продолжительного интереса к столь жестокой угрозе.

Немного погодя они выбрались на нетронутую наклонную равнину, ровную и зеленую, словно лужайка в парке. Она полого сбегала вниз к тонкой завесе растительности, через которую Маккаю был виден серебристо-зеленый узор реки. Однако, что привлекло и задержало внимание Маккая, так это выщербленные, без окон, стены крепости, вздымавшейся над равниной на середине расстояния. Она возвышалась над скрывающей реку растительностью. К ним протянулись снабженные подпорками вышки, замыкая черный металлический барьер.

— Это наши ворота, — сказал Бахранк.

Он повернул машину налево, став по центру между вышками.

— Девятые ворота, теперь через трубу, и мы дома, — сказал Бахранк.

Маккай кивнул. Стены, трубы и ворота: это были ключи к обороне Чу. У них на Досади были «барьерные и крепостные взгляды». Эта труба, видать, проходит под рекой. Он попытался определить ее положение на карте, которую люди Аритча внедрили в его мозг. Ему полагалось знать географию этого места, его геологию, религии, социальные структуры, сокровенное расположение систем защиты стран каждого острова, но он обнаружил, что ему трудно определить свое местоположение на этой мысленной карте. Он наклонился вперед у щели, всматриваясь вверх, когда машина начала набирать скорость, и увидел огромный центральный шпиль с горизонтальными часами. Все часы инструктажа по карте встали на место.

— Да, девятые ворота.

Бахранк был слишком занят управлением, чтобы ответить.

Маккай бросил взгляд на крепость и едва не задохнулся.

Грохочущая машина неслась вниз по склону в пугающем темпе, нацелившись прямиком в черный металлический барьер. В последнее мгновение, когда они, казалось, должны были врезаться в него, барьер подскочил вверх. Они влетели в тускло освещенную трубу. Ворота с грохотом закрылись за ними. Под гусеницами машины громко скрежетал металл.

Бахранк сбавил скорость и передвинул рычаг рядом с собой. Машина поднялась на колеса, и шум резко уменьшился, отчего Маккаю показалось, что он оглох. Ощущение это усилилось, когда он сообразил, что Бахранк уже несколько раз ему что-то сказал:

— Джедрик говорит, ты прибыл из-за дальних гор. Это правда?

— Джедрик это говорит. — Он постарался, чтобы это прозвучало неправильно, но получилось почти вопросительно.

Впрочем, Бахранк сосредоточился на своих мыслях, ведя машину по прямой по скрежещущему полу тусклой трубы.

— Ходят слухи, что вы, ободники, заложили там тайное поселение, что вы пытаетесь построить свой собственный город.

— Интересные слухи.

— Думаешь, не так?

Единственная линия светильников над головой в трубе оставляла внутренность кабины более темной, чем снаружи, освещенной лишь слабыми отражениями от инструментов и циферблатов. Но у Маккая было странное ощущение, что Бахранк отчетливо его видит и изучает каждое выражение его лица. Несмотря на невозможность этого, мысль эта не исчезала. Что стоит за испытующими вопросами Бахранка?

ПОЧЕМУ У МЕНЯ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ОН ВИДИТ МЕНЯ НАСКВОЗЬ?

Эти тревожные догадки закончились, когда они вырвались из трубы на улицы Уоррена. Бахранк развернул машину направо вдоль узкого проезда в глубокой серой тени.

Хотя Маккай видел много изображений этих улиц, действительность усугубила его дурные предчувствия. Такие грязные… угнетающие… так много людей. Они были повсюду!

Бахранк теперь медленно вел машину на бесшумных колесах, подняв гусеницы над мостовой. Большая машина осторожно прокладывала себе путь по узким улочкам, мощенным некоторые камнем, а некоторые — блестящими черными плитами. Все улицы были затенены нависающими верхними ярусами, чью высоту Маккай не мог оценить через щели. Он видел запертые и охраняемые магазины. Случайные лестницы, тоже охраняемые, вели вверх или вниз в отталкивающую темноту. Эти улицы заполняли только люди, и ни у одного из них не было на лице выражения случайного прохожего. Сжатые челюсти непреклонных ртов. Глаза тяжелым, вопрошающим взглядом всматриваются в проезжающую мимо машину. И женщины, и мужчины были одеты в универсальную, темную, цельную одежду из Трудового Резерва.

Заметив интерес Маккая, Бахранк заговорил:

— Это Человеческий анклав, а у тебя водитель — Говачин.

— Они могут видеть нас внутри?

— Они знают. И грядут неприятности.

— Неприятности?

— Говачины против Человека.

Это ужаснуло Маккая, и он задумался, что если это источник тех предвестников беды, которые не объяснят Аритч и его помощники: разрушение Досади изнутри. Но Бахранк продолжал:

— Существует все растущее разделение между Людьми и Говачином, хуже чем когда-либо. Может быть, ты последний Человек, едущий со мной.

Аритч и компания подготовили Маккая к жестокости, голоду и недоверию на Досади, но они ничего не сказали о противостоянии видов друг другу… лишь то, что некто, чье имя они отказались назвать, может разрушить это место изнутри. Что пытался сказать ему Бахранк? Маккай не осмелился подвергать испытанию свое невежество, и эта несостоятельность пугала его.

Бахранк тем временем осторожно вывел машину из узкого проезда на улицу пошире, заполоненную тележками с грудой зелени на каждой. При приближении бронированной машины тележки медленно сдвигались в сторону, и в глазах людей, отодвигавшихся вместе с тележками, была откровенная ненависть. Обилие людей изумило Маккая: на каждую тележку (а он сбился со счета, не проехав и квартала) приходилось по меньшей мере сотня людей, толпящихся вокруг, вздымающих ввысь руки, кричащих на людей, стоявших кольцом, плечо к плечу, вокруг каждой тележки, прижавшись спинами к груде содержимого и, очевидно, охраняющих это содержимое.

Маккай, уставившись на тележки, сообразил, потрясенный узнаванием, что смотрит на тележки, заваленные отбросами. Толпы людей покупали отбросы.

Бахранк снова сыграл роль туристического гида.

— Это так называемая Улица Голода. Это самые отборные отбросы, лучшие.

Маккай припомнил, как один из помощнике Аритча говорил, что здесь есть рестораны, специализирующиеся на отбросах из отдельных зон города, что никакая пища, не содержащая яда, не пропадает.

Проплывающая мимо сцена приковала внимание Маккая: суровые лица, крадущиеся движения, ненависть и едва сдерживаемая жестокость, все это вовлекалось в нормальной коммерческой операции на основе отбросов. А количество этих людей! Они были повсюду вокруг: в дверных проемах, охраняющие и толкающие тележки, отпрыгивающие с дороги Бахранка. Нос Маккая атаковали новые запахи, острое зловоние, вонь, подобной которой он до сих пор не испытывал. Еще одно удивило его: внешнее впечатление старины в этом Уоррене. Маккай задумался, воспринимает ли эту древность все население города, согнанное снаружи угрозами. По стандартам Консента, население Чу живет здесь лишь в течение немногих поколений, но город выглядит старше, чем любой, виденный им прежде.

Машина внезапно покачнулась, когда Бахранк повернул на узкую улицу и остановил ее. Маккай, выглянув в щель справа от себя, увидел арочный вход в запачканное сажей здание и лестницу, ведущую вниз во мрак.

— Там, внизу, ты встретишься с Джедрик, — сказал Бахранк. — Вниз по этой лестнице, вторая дверь налево. Это ресторан.

— Как я ее узнаю?

— Разве тебе не рассказали?

— Я… — Маккай оборвал себя. Он видел изображения Джедрик во время инструктажа на Тандалуре и теперь сообразил, что пытается оттянуть момент расставания с бронированным коконом Бахранка.

Казалось, Бахранк это почувствовал.

— Не бойся, Маккай. Джедрик тебя узнает. И, Маккай…

Маккай повернулся и взглянул в лицо Говачина.

— Иди прямо в ресторан, займи место и жди Джедрик. Без ее покровительства ты здесь долго не выживешь. У тебя темная кожа, а некоторые люди скорее предпочтут в этом районе зеленую, чем темную. Здесь помнят Ворота Пэйлаша. Пятнадцати лет недостаточно, чтобы изгладить это из их памяти.

В инструктаж Маккая не было включено ничего насчет Ворот Пэйлаша, и теперь он не осмелился спросить.

Бахранк сдвинул переключатель, открывший Маккаю дверь. Уличная вонь немедленно усилилась до почти невыносимой степени. Бахранк, видя, что он колеблется, резко сказал:

— Быстро выходи!

В состоянии какого-то обонятельного изумления Маккай спустился и обнаружил, что стоит на одной из сторон улицы, являя собой объект повсеместных подозрительных взглядов. Зрелище Бахранка, ведущего машину прочь, обрезало последнюю связь с Консентом и всеми хорошо знакомыми вещами, что могли бы защитить его. Никогда за свою долгую жизнь Маккай не чувствовал себя так одиноко.

Никакая правовая система не может поддерживать справедливость, если каждый участник — судьи, обвинители, Легумы, защитники, свидетели, — все они не рискуют жизнью сами в каком бы то ни было обсуждении, происходящем перед судебным барьером. В Судебном Зале нужно рисковать всем. Если какой-то элемент остается вне спора и без личного риска, правосудие неизбежно проигрывает.

Закон Говачина

Незадолго до заката пошел мелкий дождь, продолжавшийся и в темноте, а потом унесенный жадным ветром, очистившим небеса Досади. Он оставил после себя хрустальный воздух; на улицах капало в лужи с карнизов. Даже вездесущая вонь Уоррена ослабела и обитатели Чу, двигаясь вдоль улиц, демонстрировали хищную легкость.

Возвращаясь в штаб на бронетранспортере, где ехали лишь его наиболее доверенные Говачины, Брой отметил чистый воздух, даже несмотря на то, что он размышлял над сообщением, заставившим его сорваться с Холмов Совета. Войдя в комнату совещаний, Брой увидел, что там уже был Гар. Тот стоял спиной к темному окну, выходившему на восточные утесы. Брой задумался, давно ли Гар там находился. Ни человек, ни Говачин не проявили никаких признаков узнавания, но это только подчеркнуло растущее разделение видов. Оба они видели сообщения, содержащие ту наиболее тревожную информацию: убийство двойного агента-человека при обстоятельствах, указывающих на самого Броя.

Брой прошел во главу стола для совещаний и щелкнул переключателем, активирующим его коммуникатор, обратившись к видимому лишь ему экрану.

— Созовите Совет на совещание.

Ответом было искаженное жужжание, профильтрованное через скремблеры и приглушенное конусом уединения. Гар, стоя на другом конце комнаты, не смог бы выделить смысла из доносящегося по коммуникатору шума.

Ожидая, пока члены Совета выйдут на связь для совещания, Брой уселся к коммуникатору, вызвал на экран помощника-Говачина и говорил с ним приглушенным голосом, замаскированным конусом уединения.

— Начните проверку службой безопасности всех людей, чье положение может позволить им угрожать нам. Используйте план Д.

Брой взглянул на Гара. Рот человека молча шевелился. Он был раздражен конусом уединения и своей неспособностью точно сказать, что делает Брой. Брой продолжал разговаривать со своим помощником.

— Я хочу, чтобы специальные силы развернулись, как я вам ранее рассказывал… Да…

Гар демонстративно повернулся спиной к этой беседе и уставился в ночь.

Брой продолжал обращаться к помощнику на экране.

— Нет! Мы должны включить даже людей, участвующих в этом совещании. Да, это то сообщение, что сделал мне Гар. Да, я тоже получил эту информацию. Ожидается, что остальные люди взбунтуются и выгонят своих соседей-Говачинов, и последуют репрессии. Да, так я и подумал, когда увидел это сообщение.

Брой отключил конус уединения и скремблер. На его экране как раз появилась с оверрайдом Трайа, прервав его беседу с помощником по безопасности. Она говорила приглушенно, с поспешностью в голосе, так что стоящий в другом конце комнаты Гар мог разобрать лишь немногие слова. Но подозрения Броя становились очевидными. Он выслушал Трайу, потом произнес:

— Да… было бы логично предположить, что подобное убийство совершено так, чтобы походить на работу Говачина для… Понимаю. Но разбросанные случайности, которые… В самом деле? Что ж, при таких обстоятельствах…

Он оставил мысль незавершенной, но его слова провели черту между людьми и Говачинами, даже на высших уровнях его Консультативного Совета.

— Трайа, я должен принять собственное решение по этому вопросу.

Пока Брой говорил, Гар поднял кресло и поставил его возле коммуникатора, и потом сел. Однако Брой закончил свой разговор с Трайей и восстановил контур уединения, и даже сидя поблизости, Гар не мог проникнуть сквозь их защитный экран. Хотя теперь он было достаточно близко, чтобы слышать гудение системы уединения, и этот звук раздражал Гара. Он и не пытался скрыть свое раздражение.

Брой видел Гара, но не подавал виду, что одобряет или не одобряет его близость.

— Так, я понял, — сказал Брой. — Да… издам эти приказы, как только закончу здесь. Нет… Согласен. Это будет лучше всего. — Он выключил контур. Раздражающее гудение прекратилось.

— Джедрик намеревается натравить Говачина против людей, людей против Говачина, — сказал Гар.

— Если это так, то этому предшествовали долгие тайные приготовления, — сказал Брой.

Его слова подразумевали многое: что в высших кругах был заговор, что ситуация подошла к опасному моменту, не будучи замеченной, что теперь нельзя предвидеть все инерциальные силы.

— Ты полагаешь, что будет еще хуже, — сказал Гар.

— Многообещающе.

Гар долго, пристально смотрел на него, потом:

— Да.

Было ясно, что Брою нужно было, чтобы сложились вполне определенные условия, обеспечивающие четкое предвидение главных последствий. Он был к этому готов. Когда Брой понял, что ситуация его удовлетворяет, он воспользовался своей неоспоримой властью, чтобы приобрести как можно больше за время неразберихи.

Гар нарушил молчание.

— Но что, если мы неправильно поняли намерения Джедрик?

— Это помогает нам, когда страдает невиновный, — сказал Брой, перефразировав часть старой аксиомы, известной каждому досадийцу.

Гар закончил за него мысль.

— Но кто же невиновен?

Прежде, чем Брой смог ответить, на его экране засветились лица его Совета, каждое лицо в своем квадратике. Брой быстро провел совещание, позволяя лишь немногие помехи. Не было никаких домашних арестов, никаких обвинений, но его слова и поведение разделили их по видам. Когда он закончил, Гар представил себе свалку, которая должна была завариться сразу после в Чу, пока власть имущие соберут свои силы защиты.

Не зная, как он это ощутил, Гар почувствовал, что это было именно то, что нужно было Джедрик, и что со стороны Броя было ошибкой усиливать напряжение.

Выключив коммуникатор, Брой сел обратно и с большой осторожностью обратился к Гару:

— Трайа говорит, что Джедрик не могут найти.

— Разве мы этого не ожидали?

— Возможно, — Брой надул щеки. — Чего я не понимаю, так это того, как простой Лиаитор смог ускользнуть от моих людей и Трайи.

— Думаю, мы недооценили эту Джедрик. Что, если она происходит из… — Его подбородок дернулся к потолку.

Брой это допускал. Он наблюдал за допросом Бахранка на защищенном посту глубоко в Холмах Совета, когда его прервал вызов в штаб. Накопившиеся сообщения указывали на какие-то неприятности, знакомые Чу в различные времена, но никогда не достигавшие такой мощи. А информация Бахранка была неутешительной. Он доставил этого внедренца с Обода по имени Маккай по такому-то и такому-то адресу. Безопасность не смогла проверить это вовремя из-за бунта. Убеждения Бахранка были очевидными. И возможно, Ободники ПЫТАЛИСЬ построить свой собственный город за горами. Брой считал это невероятным. Его источники в Ободе оказались, в общем, заслуживающими доверия, а его особый источник был надежен всегда. Кроме того, подобная авантюра потребовала бы гигантских запасов пищи, все это при условии подверженности регулярному учету. Это, в конце концов, было функцией Лиаитора, почему он должен… Нет, это невозможно. Обод существовал на худших отбросах Чу и на том, что смог вырвать у ядовитой почвы Досади. Нет…. Бахранк был не прав. Этот Маккай странный, но в совершенно ином отношении. И Джедрик это должно было быть Известно прежде кого бы то ни было, — за исключением его самого. Первостепенным вопросом оставалось: кто ей помог?

Брой вздохнул.

— Мы давно знаем друг друга, Гар. Личность твоей силы, пробившая себе путь из Обода через Уоррены…

Гар понял. Ему говорили, что Брой взирает на него с активным подозрением. Между ними никогда не было настоящего доверия, но зато было кое-что еще: ничего открыто не сказано, ничего прямого или особенного, но смысл ясен. Это даже не было коварство, это просто была Досади.

Какое-то мгновение Гар не знал, куда повернуть. В его взаимоотношениях с Броем эта возможность всегда присутствовала, но долгое общение убаюкало Гара до опасной зависимости. Трайа была его самой ценной фишкой. Он нуждался в ней сейчас, но у нее были другие, гораздо более настоятельные, обязанности в данный момент.

Гар сообразил, что ему придется ускорить свои собственные планы, взыскать все долги и обязательства, что ему причитались. Его отвлек шум множества людей, спешащих мимо во внешнем холле. По-видимому, вещи приходили в голову быстрее, чем ожидалось.

Гар встал и рассеянно уставился в окна на те темные тени в ночи, что были утесами Обода. Дожидаясь Броя, Гар наблюдал, как там опускается темнота, наблюдал за появлением оранжевых пятен там, где были очаги Обода. Гар знал эти очаги, знал вкус пищи, приготовленной на них, знал изматывающее уныние, царящее над существованием там, снаружи. Неужели Брой ожидает, что он вернется туда? Брой был бы изумлен альтернативами, открытыми для Гара.

— Теперь я тебя покину, — сказал Брой. Он поднялся и вперевалочку вышел из комнаты. Он хотел сказать вот что: «Чтоб тебя здесь не было, когда я вернусь».

Гар продолжал смотреть в окно. Казалось, он погрузился в раздраженную мечтательность. Почему Трайа до сих пор не докладывает? Вошел один из Говачинов, помощников Броя, и засуетился над бумагами на столе в углу.

На самом деле Гар оставался стоять таким образом не более пяти минут. Немного погодя он встряхнулся, повернулся и удалился из комнаты.

Едва только он шагнул во внешний проход, как мимо него в комнату совещаний ворвался отряд Говачинов Броя. Они дожидались, пока Гар уйдет.

Злясь на себя за то, что он знал, ему надлежит сделать, Гар повернул налево и зашагал по холлу к комнате, где, как ему было известно, он найдет Броя. Трое Говачинов с нарукавными повязками Безопасности следовали за ним, но не вмешивались. Еще двое Говачинов охраняли дверь Броя, но они не решились остановить его. Власть Гара чувствовали здесь слишком долгое время. А Брой, не ожидая, что Гар последует за ним, не отдал особых распоряжений. Гар на это и рассчитывал.

Брой, инструктирующий группу помощников-Говачинов, стоял над заваленным картами столом. Желтый свет от светильников над головой играл переменчивыми тенями на картах, когда помощники склонялись над столом и делали пометки. Брой прервал инструктаж, явно удивленный.

Гар заговорил, прежде чем Брой смог распорядиться, чтобы его вывели.

— Я все еще нужен тебе, чтобы удержать тебя от совершения величайшей ошибки в твоей жизни.

Брой выпрямился, ничего не говоря, но в молчании его было приглашение Гару продолжать.

— Джедрик играет тобой, как на отличном инструменте. Ты делаешь в точности то, чего она от тебя хочет.

Брой надул щеки. Пожимание плечами разозлило Гара.

— Когда я впервые пришел сюда, Брой, то принял определенные меры предосторожности. Это страховка моего здоровья, на случай если ты попытаешься применить насилие.

Брой снова изобразил это доводящее до безумия Говачинское пожимание плечами. Все такое приземленное. Почему этот глупый человек до сих пор жив и на свободе?

— Ты никогда не был в состоянии выяснить, что же я сделал, чтобы обезопасить себя от тебя, — сказал Гар. — У меня нет пагубных пристрастий. Я человек гордый и, естественно, у меня есть средства умереть прежде, чем твои специалисты по боли смогут одолеть мой разум. Я сделал все, чего ты мог ожидать от меня… и кое-что еще, что тебе отчаянно нужно узнать.

— Я предпринял свои собственные предосторожности, Гар.

— Разумеется, и я допускаю, что не знаю, что они из себя представляют.

— Так что ты предлагаешь?

Гар издал короткий смешок, вовсе не злорадный.

— Ты знаешь мои условия.

Брой покачал головой из стороны в сторону в совершенно человеческом жесте.

— Разделить с тобой руководство? Ты меня изумляешь, Гар.

— Твое изумление еще не достигло своих пределов. Ты не знаешь, что я на самом деле сделал.

— И что же?

— Не удалиться ли нам в более уединенное место, чтобы спокойно все обсудить?

Брой посмотрел на своих помощников и взмахом руки приказал им удалиться.

— Будем говорить здесь.

Гар подождал, пока не услышал, что за последним уходящим помощником захлопнулась дверь.

— Ты, наверное, знаешь о фанатиках смерти, которых мы подготовили в человеческом анклаве.

— Мы знаем, что с ними делать.

— При соответствующей мотивации фанатик может хранить большой секрет, Брой.

— Не сомневаюсь. Ты собираешься теперь открыть подобный секрет?

— Годами мои фанатики жили на урезанном рационе, сохраняя и экспортируя излишки в Обод. У нас там, снаружи, достаточно пищи, мегатонны. Имея целую планету, для того чтобы это спрятать, тебе понадобится много времени, чтобы все отыскать. Городская пища, и мы будем…

— Еще один город!

— Больше того. У нас есть оружие, какое только мы смогли собрать в Чу.

Жаберные щели Броя позеленели от злости.

— Так ты никогда не оставлял Обод?

— Рожденный в Ободе не может об этом забыть.

— После всего, что сделал для тебя Чу…

— Я рад, что ты не сослался на богохульство.

— Но ведь с нами говорил Бог Стены!

— Разделяй и властвуй, подразделяй и властвуй более властно, раздроби и властвуй абсолютно.

— Это не то, что я имел в виду. — Брой несколько раз глубоко вздохнул, чтобы восстановить душевное равновесие. — Один и только один город. Вот данный нам наказ.

— Но другой город будет построен!

— Будет ли?

— Мы покопались на заводах, чтобы обеспечить себя собственным оружием и пищей. Если ты атакуешь наших людей в Чу, мы атакуем тебя снаружи, разнесем ваши стены и…

— Что ты предлагаешь?

— Открытое сотрудничество по разделению видов. Один город для Говачинов, один для людей. Тогда то, что вы творите в Чу, станет вашим собственным делом. Но скажу тебе, в новом городе мы избавим себя от Демопола и его аристократии.

— Создадите новую аристократию?

— Возможно. Но мои люди будут умирать, видя свободу, которую мы разделяем. Мы больше не будем предоставлять Чу свои тела!

— Так вот почему все ваши фанатики уроженцы Обода.

— Вижу, что ты еще не понимаешь, Брой. Мои люди не простоуроженцы Обода. Они желают, даже ЖАЖДУТ умереть за свое видение.

Брой обдумал это. Трудная концепция для Говачина, чей грех Гралуса всегда трансформировался в основательное уважение к стремлению выжить. Но Брой видел, к чему ведут слова Гара, и вызвал в уме образ волн человеческой плоти, бросающихся на все противостоящее, не сдерживаемые ни болью, ни смертью, ни выживанием в любом отношении. Они вполне могут захватить Чу. Мысль о бесчисленных иммигрантах из Обода, живущих внутри стен Чу в готовности к подобной жертве, наполнила Броя глубоким беспокойством. Потребовался усиленный самоконтроль, чтобы скрыть эту реакцию. Он ни на мгновение не усомнился в рассказе Гара. Это было нечто как раз в духе сухопарых Ободников. Но зачем Гар сейчас все это рассказывает?

— Что, Джедрик распорядилась подготовить меня к…

— Джедрик не является частью нашего плана. Она усложняет нам задачу. Но та разновидность неразберихи, которую она спровоцировала, есть как раз то, чем мы можем воспользоваться лучше вас.

Брой соотнес это с тем, что знал о Гаре. Он решил, что это обоснованно, но не дает ответа на основной вопрос.

— Почему?

— Я не готов жертвовать своими людьми, — сказал Гар.

Это отдавало полуправдой. Гар не раз демонстрировал, что может принимать нелегкие решения. Но несомненно, там, среди его орд фанатиков, были многие, обладающие определенными умениями, которые он предпочел бы не терять — пока. Да, Гар мыслил именно таким образом. И Гару следовало бы знать глубокое уважение к жизни, созревающее в груди Говачина после очищающего безумия. Говачин тоже мог бы принимать кровавые решения, но вина… о, чувство вины… Гар рассчитывает на чувство вины. Наверное, он слишком на многое рассчитывает.

— Ты, конечно, не ждешь, что я приму открытое и активное участие в вашем проекте города для Обода.

— Если и не открытое, тогда пассивное.

— И ты настаиваешь на разделении руководства Чу?

— На время.

— Невозможно!

— По существу, если не по названию.

— Ты был моим советником.

— Ты начнешь распри между нами с помощью Джедрик, выжидающей, чтобы подобрать все, что она сможет заполучить от нас?

— Эээ… — Брой кивнул.

Так вот в чем дело! Гар не является частью этой затеи Джедрик. Он боится Джедрик, даже больше чем Броя. Это дало Брою повод для осторожности. Гара не легко испугать. Что он знает о Джедрик такого, чего неизвестно Брою? Но теперь есть весомая причина для компромисса. Ответ на вопрос можно получить и позднее.

— Ты останешься моим главным советником, — сказал Брой.

Это было приемлемо. Гар подтвердил свое согласие отрывистым кивком.

Однако компромисс оставил ощущение пустоты в пищеварительных узлах Броя. Гар знал, что им манипулировали, чтобы он выдал свой страх перед Джедрик. Он мог быть уверен, что Брой попытается нейтрализовать проект города для Обода. Но размах заговора Гара превзошел все ожидания, оставив слишком много неясностей. Нельзя было принять правильное решение на основании недостаточных данных. Гар отдал информацию, не получив ничего ценного взамен. Это было на него не похоже. И правильно ли было все произошедшее здесь истолковано? Брой знал, что ему следует разобраться с этим, рискнув одним куском информации в качестве приманки.

— В Уоррене недавно было нарастание мистических впечатлений у Говачинов.

— Мог бы придумать что-нибудь и получше, чем пробовать на мне эту религиозную чепуху!

Гар действительно злился.

Брой не стал показывать, что это его позабавило. Значит, Гар не знает (или не приемлет), что Бог Стены иногда сотворяет иллюзии среди своей паствы. Что Бог правдиво говорит со своим помазанником и даже отвечает на некоторые вопросы.

Многое было здесь открыто. Больше, чем подозревал Гар. Бахранк прав. И Джедрик тоже наверняка известно о проекте города Гара. Возможно, что Джедрик сама спровоцировала Гара на то, чтобы он раскрыл свой заговор Брою. Но этого явно было недостаточно, чтобы так его испугать.

«Для чего Бог открыл это мне? — подумал Брой. — Меня испытывают?»

Да, это должно было быть ответом. Теперь все определено.

«Я буду делать то, что советует Бог».

Люди всегда придумывают свои собственные оправдания. Фиксированный и неподвижный Закон просто обеспечивает удобную структуру, чтобы вешать внутри ее ваши оправдания, а за ними — предрассудки. Единственным универсально приемлемым Законом для смертных был бы тот, который соответствовал бы каждому оправданию. Что есть явная чепуха. Закон должен выявлять предрассудки и спорные оправдания. Таким образом, Закон должен быть гибким, должен изменяться, чтобы приспосабливаться к новым требованиям. В противном случае он становится просто оправданием сильного.

Закон Говачина (перевод Бюсаба)

После отъезда Бахранка Маккаю потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить ощущение целеустремленности. Над ним поднимались высокие и массивные здания, но расщелина, идущая на запад, позволяла клину солнечного света проникнуть на узкую улицу через завитки растительности этого Уоррена. Свет отбрасывал густые тени от каждого предмета, подчеркивая давление людского движения. Маккаю не нравилось, как на него смотрят люди. Словно каждый оценивал его с точки зрения какой-то личной выгоды.

Маккай медленно проталкивался через текущую мимо толпу к арочному входу. Он старался наблюдать за окружающими так, чтобы не привлекать внимания. После всех тех лет в Бюсабе, после всех тренировок и опытов, подготовивших его для столь утонченно влиятельного агентства, Маккай приобрел великолепное знание видов, которые входили в Консент. Он извлекал теперь это знание, ощущая мощную секретность, которая руководила этими людьми. К сожалению, его опыт был насыщен знаниями о том, как вид может обращаться с другим видом, не говоря уже о том, что вид может сотворить сам с собой. Люди вокруг него, согласно его впечатлению, находились на грани взрыва.

Двигаясь в постоянной готовности защищать себя, Маккай спустился на короткий лестничный пролет в прохладные тени. Здесь легче было двигаться, но запахи гнили и плесени усилились.

«Вторая дверь налево».

Маккай пошел к дверному проему, куда направил его Бахранк. Он увидел там еще одну лестницу вниз. Почему-то это испугало Маккая. Чу вовсе не напоминал тот город, что нарисовали ему люди Аритча. Неужели они попытались его обмануть? А если так, то почему? Возможно ли, что они сами не знали этого города? Количество ответов на этот вопрос заставило Маккая содрогнуться. А если наблюдатели, засланные на Досади, предпочли извлечь личную выгоду из местного обучения?

За всю свою карьеру Маккай никогда прежде не пересекал мир, настолько полно отрезанный от остальной вселенной. Эта планета ОДИНОКА, лишена многих приятностей, украшающих прочие миры Консента. Здесь нет прыжковых дверей. Никакого скопления известных видов, никаких утонченных удовольствий или изощренных ловушек, которые захватывали бы обитателей других миров. Досади развивалась своим собственным путем. Инструкторы на Тандалуре слишком часто предупреждали, что это одинокие ПРИМИТИВЫ, вырвавшись во вселенную, одержали бы верх над Консентом.

«Их ничто не сдерживает. Ничто».

Наверное, это было преувеличением. Кое-что ограничивало досадийцев физически. Но их не сдерживали обычай или нравы Консента. Здесь можно было приобрести все: любой запретный порок, какой только можно придумать. Эта мысль преследовала Маккая. Он думал об этом и о бесчисленных зельях, к которым имели пристрастия многие досадийцы. Мощный рычаг воздействия, который находился в руках беспринципных, ужасал.

Однако он не рискнул остановиться здесь, сражаясь со своей нерешительностью. Маккай шагнул в лестничную клетку с самоуверенностью, которой он не чувствовал, когда следовал указаниям Бахранка. У него не было другого выхода. Нижняя площадка была более широкой, в глубоких тенях, с единственным источником света на черной двери. В креслах рядом с дверью дремали двое людей. Третий сидел на корточках рядом с ними, держа в руках то, что выглядело как огнестрельное оружие.

— Меня вызывала Джедрик, — сказал Маккай.

Охранник кивнул, позволяя пройти.

Проходя мимо, Маккай посмотрел на оружие. Длинная трубка с металлической коробкой на тыльной стороне и плоским курком, который удерживал большой палец охранника. Маккай чуть было не споткнулся. Это бомба мертвеца! Несомненно. Если палец охранника ослабнет, то взрыв убьет всякого на лестничной площадке. Маккай посмотрел на двоих спящих. Как они могут спать при подобных обстоятельствах?

Вниманием его теперь завладела черная дверь со своей единственной тусклой лампочкой. Все виды вони здесь перебивал сильный запах крепко приправленной стряпни. Маккай видел, что это была тяжелая дверь с поблескивающим глазком на уровне лица. При его приближении она распахнулась. Маккай шагнул в огромную комнату с низком потолком, заполненную — НАБИТУЮ БИТКОМ! — людьми. Они сидели за поставленными на козлы столами. Места было только-только пройти между скамьями. И везде, куда только ни смотрел Маккай, он видел людей, переправляющих ложками в свои рты содержимое небольших чашек. Официанты и официантки спешили по узким проходам, хлопая полными чашками о столы и убирая пустые.

Всей этой сценой руководила толстая женщина, сидевшая за небольшим столом на платформе слева от него. Она устроилась таким образом, чтобы держать под наблюдением входную дверь, всю комнату и вращающуюся дверь в боковой стене, через которую носился взад и вперед обслуживающий персонал. Она была чудовищная женщина и занимала свое положение так, словно никогда и не была нигде больше. Действительно, Маккаю легко было себе представить, что женщина и не может сдвинуться со своего места. Руки ее распухли в тех местах, где они выдавливались из коротких рукавов рабочего комбинезона. Щиколотки ее нависали складками на верх ее туфель.

ЗАЙМИ МЕСТО И ЖДИ.

Бахранк предупредил четко и ясно.

Маккай поискал просвет на скамьях. Прежде, чем он смог шевельнуться, толстая женщина заговорила писклявым голосом.

— Твое имя?

Маккай посмотрел в прямо в глазки-бусинки, обрамленные толстыми складками жира.

— Маккай.

— Так и думала.

Она подняла палец. Откуда-то появился юный мальчик. Ему было не больше девяти лет, но в его глазах отражалась мудрость старика. Мальчик стоял, ожидая инструкций.

— Это он. Проводи его.

Мальчик повернулся. Он даже не посмотрел, следует ли за ним Маккай, и поспешил по узкому проходу туда, где двери качались взад-вперед, чтобы дать проход служащим. Маккай чуть не столкнулся с официантами. Его провожатый рефлекторно отскакивал в сторону всякий раз, когда дверь открывалась.

Еще одна черная дверь с глазком располагалась в конце этого прохода. За ней был небольшой коридор, с запертыми боковыми дверями. Коридор упирался в стену. Глухая стена скользнула перед ними в сторону, и они спустились на узкую, облицованную булыжником дорогу. Путь освещали большие лампы, расположенные вверху. От стен несло сыростью и вонью. Изредка попадались широкие помещения с охраной. Спустя некоторое время они выбрались в еще один небольшой коридор с боковыми дверьми. Мальчик открыл вторую дверь справа, подождал, пока Маккай войдет, и закрыл ее за собой. Все это было проделано молча. Маккай услышал, как вдали стихли шаги мальчика.

Комната была маленькой и тускло освещенной светом из окошка, расположенного высоко в стене напротив двери. Почти все пространство занимал стол на козлах около двух метров длиной. По обе его стороны располагались скамьи и кресла. Стены из серого камня не были украшены. Маккай прошел к креслу и сел. Несколько минут он продолжал молча сидеть, изучая это место. В комнате было холодно: Говачинская температура. Одно из высоких окон позади него треснуло, и сквозь него доносился уличный шум: проезжающий тяжелый транспорт, спорящие голоса, шарканье множества ног. Ощущение Уоррена, который словно втиснулся в эту комнату, усилилось. Из-за единственной двери Маккай слышал звяканье посуды и звуки, напоминавшие шипение пара.

Немного погодя дверь открылась и в комнату проскользнула высокая стройная женщина. На мгновение, когда она повернулась, свет из окон осветил ее лицо. Потом женщина села на правую скамью, спрятавшись в тени.

Маккай никогда прежде не видел у женщин столь твердых черт лица. Она была хрупкой скалой с хрустальными глазами бледнейшего голубого цвета. Ее черные волосы были коротко острижены. Маккай содрогнулся. Твердость ее тела усиливалась суровым выражением лица. Это не была суровость страдания, не одно это, но что-то, коренящееся в какой-то агонии, которая может взорваться от легчайшего прикосновения. На мирах Консента, где гериатрия была хорошо развита, ей можно было дать от тридцати пяти до ста тридцати пяти. Тусклый свет затруднял осмотр, но Маккай заподозрил, что ей меньше тридцати пяти.

— Так ТЫ и есть Маккай.

Он кивнул.

— Твое счастье, что люди Адрила получили мое сообщение. Брой уже разыскивает тебя. Меня не предупредили, что ты такой темный.

Маккай пожал плечами.

— Бахранк предупредил, что ты можешь всех нас убить, если мы не проявим осторожности. Он говорил, что у тебя нет даже начальной тренировки по выживанию.

Это удивило Маккая, но он промолчал.

— По крайней мере, у тебя есть здравый смысл, чтобы не протестовать. Что ж… — Женщина вздохнула. — Добро пожаловать на Досади, Маккай. Возможно, мне удастся сохранить тебя в живых достаточно долго, чтобы ты мог принести какую-то пользу.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ДОСАДИ!

— Я Джедрик, как ты уже, без сомнения, знаешь.

— Я тебя знал.

Это было правдой лишь отчасти. Ни одно из виденных им изображений не передавало излучаемую ею безжалостную жестокость.

На губах Джедрик промелькнула легкая усмешка.

— Ты не реагируешь, когда я приветствую тебя на этой планете.

Маккай покачал головой. Люди Аритча особо напирали на свое предписание: «Она не знает твоего происхождения. Ни при каких обстоятельствах нельзя рассказывать, что ты прибыл из-за Стены Бога. Результат немедленно станет фатальным».

Маккай продолжал молча смотреть на нее.

По лицу Джедрик промелькнуло более холодное выражение.

— Посмотрим. Теперь: Бахранк сказал, что у тебя с собой что-то вроде бумажника. У тебя есть валюта, спрятанная в одежде. Во-первых, отдай мне бумажник.

«Мой набор инструментов?»

Джедрик протянула к нему раскрытую ладонь.

— Предупреждаю, Маккай. Если я сейчас отсюда уйду, то ты проживешь не больше двух минут.

С чувством внутреннего протеста, он вытянул бумажник и протянул ей.

— А я предупреждаю тебя, Джедрик. Я единственный человек, который может это открыть, оставшись в живых и сохранив в целости содержимое.

Она приняла набор и повертела его в руках.

— В самом деле?

Маккай ее заинтересовал. Он был еще меньшим, чем Джедрик ожидала. Наивный, разумеется, невероятно наивный. Но все люди из-за Стены Бога были такими. Это самое простое объяснение. В ситуации на Досади крылось что-то глубоко неправильное. Людям за Стеной следовало бы подбирать кадры получше. Или этот Маккай из их лучших? Восхитительно.

Джедрик подошла к двери и постучала.

Маккай наблюдал, как она передала набор кому-то снаружи. Он слышал какой-то разговор, но смог разобрать его только наполовину. В мимолетное мгновенье нерешительности Маккай подумал, не стоит ли воспользоваться чем-то из защитного арсенала набора. Но что-то в поведении Джедрик и неясность обстановки остановили его.

Джедрик вернулась на свое место с пустыми руками. Она какое-то время пристально смотрела на него, склонив голову на бок, потом сказала:

— Я кое-что тебе скажу. Это, в некотором смысле, проверка. Если ты провалишься, то гарантирую, что на Досади ты долго не проживешь. Понятно?

Маккай промолчал, и Джедрик стукнула кулаком по столу.

— Понятно?

— Говори, что тебе нужно сказать.

— Очень хорошо. Для меня очевидно, что те, кто инструктировал тебя насчет Досади, предупреждали, чтобы ты не раскрывал своего истинного происхождения. Тем не менее, большинство из тех, кто поговорит с тобой больше нескольких секунд, сразу заподозрят, что ты не один из нас. Подобных тебе не найдешь ни в Чу, ни в Ободе, ни вообще на Досади. — Голос Джедрик приобрел новую жесткость. — Но я это знаю. Позволь сказать тебе, Маккай, что среди нас нет даже ребенка, который бы не сумел сообразить, что люди, изолированные на Досади, происходят не отсюда!

Маккай потрясенно уставился на нее.

ЗАКЛЮЧЕННЫЕ.

Пока Джедрик говорила, он понял, что она рассказывает ему правду. Почему Аритч его не предупредил? Почему он сам этого не увидел? Если на Досади все было ядовито для людей и Говачинов то, разумеется, они родом не отсюда.

Прежде чем продолжить, Джедрик дала ему время переварить это.

— Среди нас есть твои соотечественники. Возможно, что некоторых мы еще не вычислили, они лучше тренированы. Но меня учили действовать только на основе уверенности. Насчет тебя я уверена. Ты не досадиец. Я поставила это под вопрос, и у меня есть нынешнее подтверждение моих собственных ощущений. Ты прибыл из-за Стены Бога. Твое поведение с Бахранком, с Адрилом, со мной… — Джедрик печально покачала головой.

«Аритч выдал меня за этого!»

Эта мысль принесла обратно вопрос, продолжавший изводить Маккая — открытие Бюсабом Досадийского эксперимента. Так ли уж неуклюжи были Говачины? Сделали бы они подобные ошибки? Оригинальный план сокрытия этого проекта предполагал далеко идущие замыслы. Тем не менее, к агентам Бюсаба просочились ключевые факты. Маккай чувствовал, что переутомился, задаваясь одним и тем же вопросом. А теперь еще этот натиск Джедрик. Единственным подходящим ответом было, что люди Аритча с самого начала планировали поставить его в такое положение. Они умышленно допустили утечку информации о Досади. А их мишенью стал Маккай.

«С какой целью?»

— Могут ли нас подслушать? — спросил он.

— Не мои враги на Досади.

Маккай это обдумал. Джедрик оставила открытым вопрос, может ли подслушивать кто-либо из-за Стены Бога. Он в нерешительности поджал губы. Она с такой смехотворной легкостью отобрала у него его инструменты… тем не менее, какой у него выбор? Они ничего не получат из набора. Кто-то там, снаружи, один из подчиненных Джедрик умрет. Это может стать полезным эффектом и произвести впечатление на Джедрик. Маккай решил выиграть время.

— Я многое мог бы рассказать тебе. Я просто не знаю, с чего начать.

— Начни с того, что расскажи, как ты прошел через Стену Бога.

Да, наверное, ее можно сбить с толку пространными рассказами о Калебанцах и дверях для прыжков. Ничто в Досадийском опыте не могло подготовить Джедрик к этому. Маккай вздохнул. Прежде, чем он заговорил, раздался стук в дверь.

Джедрик подняла руку, призывая к молчанию. Потом она наклонилась и отворила дверь. В комнату проскользнул тощий молодой мужчина с огромными глазами и тонкими светлыми волосами. Он положил инструменты Маккая на стол перед Джедрик.

— Это было не очень трудно, — сказал он.

Маккай шокированно уставился на набор. Тот лежал открытым, выставляя идеальный порядок своего содержимого на показ.

Джедрик жестом велела юноше сесть напротив. Она потянулась к лучемету.

Маккай больше не мог сдерживаться.

— Осторожно! Это опасно!

— Спокойно, Маккай. Ты ничего не знаешь об опасности.

Джедрик вытащила лучемет. Она изучила его, аккуратно вернула на место и посмотрела на молодого человека.

— Хорошо, Стигги. Расскажи мне.

Юноша быстро начал доставать из набора инструменты. С каждым он обращался правильно и объяснял его назначение.

Маккай старательно пытался уследить за беседой, но она велась на коде, ему непонятном. Однако их лица выглядели достаточно красноречиво. Досадийцы ликовали. Что бы там Стигги ни рассказывал насчет игрушек в наборе, это явно доставляло радость им обоим.

Сомнения, появившиеся во время поездки Маккая с Бахранком, достигли новой интенсивности. Ощущения укреплялись в нем как болезнь: беспокойство в желудке, нытье в груди и, напоследок, головная боль. Он некоторое время размышлял, не подхватил ли какой-нибудь досадийской болезни. Это не могла быть пища планеты, потому что Маккай еще ничего не ел. Когда он наблюдал за Джедрик и Стигги, то вдруг все понял. Реакция была попытками его собственной системы рассуждений отвергнуть что-то, какое-то предположение или набор предположений, воспринятых без сомнения. Маккай попытался опустошить свой ум, не задавая никаких вопросов. Пусть его сознание поглощает все, что может. Как ни как свежая оценка.

«Досади требует, чтобы ты был холодно жесток во всех своих решениях. Никаких исключений».

Что ж… Маккай позволил забрать инструменты в уверенности, что кто-нибудь погибнет, пытаясь открыть набор. Но ведь он предупредил. Предупреждение могло им и не помочь. Наверное, все-таки помогло.

«Я должен стать точь-в-точь как они, или не смогу выжить. И цель не будет достигнута».

Наконец Маккай почувствовал страх Аритча перед Досади, понял отчаяние Говачинов. Что за ужасный полигон для знакомства с властью и использования ее!

Джедрик и Стигги завершили свою беседу по поводу инструментов. Стигги закрыл набор и поднялся, держа его в руке. Он наконец начал разговаривать понятными Маккаю словами.

— Да, мы не должны терять времени.

Стигги ушел вместе с набором.

Джедрик повернулась к Маккаю. Набор инструментов и его содержимое помогли ответить на самый очевидный вопрос о Маккае и его происхождении. Люди за Стеной Бога были выродившимися потомками тех, кто изобрел подобные устройства. Это единственное объяснение. Джедрик почти пожалела этого бедного дурака. Но это была непозволительная эмоция. Его необходимо заставить понять, что нет другого выбора, кроме как полностью подчиниться ей.

— Теперь, Маккай, ты ответишь на все мои вопросы.

— Да.

Это было полное повиновение, и Джедрик это прекрасно знала.

— Когда ты ответишь на все мои вопросы, — сказала она, — я дам тебе поесть и помещу в такое место, где ты будешь находиться в относительной безопасности.

На сердитого Броя, полного несдерживаемого гнева, стоило посмотреть. Большое количество его помощников-Говачинов имели это сомнительное удовольствие этой ночью. Сейчас он почти успокоился. Брой не спал уже два дня; но четвертая группа его помощников стояла перед ним в святилище, чтобы испытать в полной мере его недовольство ими. Слова уже прозвучали над их рядами, и они, как и все остальные, не пытались скрыть свой страх или желание восстановить хорошее отношение Броя.

Брой стоял у края длинного стола, за которым раньше встречался с Гаром и Трайей. Единственным видимым следом его бессонных часов было небольшое западение толстых бугорков между дыхательными отверстиями. Его взгляд был таким же острым, как и всегда, и его голос не утратил своей язвительности.

— Хотелось бы, чтобы мне объяснили, как это могло случиться без всякого предупреждения. И ведь мы не просто не сумели заметить это — мы продолжаем обрабатывать самодовольные доклады, доклады, прямо противоположные реальным событиям.

Помощники, скучившиеся у другого конца стола, все стоявшие, все нервничающие, не обманывались тем, что Брой использовал «Мы». Они понимали его ясно. Он говорил: «Вы! Вы! Вы!»

— Я не буду удовлетворен меньшим, чем информатор, — говорил Брой. — Я хочу иметь человека-информатора как в Чу, так и в Ободе. Мне наплевать, как вы найдете его. Мы должны найти этот склад пищи. Мы должны узнать, где они начали строить этот их богохульный город Ободного Сброда.

Один из его помощников, стройный молодой Говачин в первом ряду, отважился задать осторожный вопрос, который много раз задавали в течение этой ночи другие сдержанные помощники.

— Если мы надавим слишком сильно на Людей в Уоррене, не приведет ли это к росту недовольства…

— Мы будем иметь больше восстаний, больше конфликтов между Говачинами и Людьми, — согласился Брой. — Это положение дел, с которым мы склонны согласиться.

В этот момент они поняли, что Брой употребляет королевское «Мы». Брой склонен согласиться с таким положением дел. Некоторые из его помощников, так или иначе, были не готовы смириться с войной между расами внутри городских стен. Один из помощников в заднем ряду поднял руку.

— Возможно, нам нужно использовать только людей в Уоррене. Если мы…

— Кто сказал такую глупость? — воскликнул Брой. — Мы делаем необходимые шаги для поддержания нашего форпоста в Чу. У вас одна и только одна задача: найти этот склад пищи и тайные фабрики. А сейчас — вон отсюда! Я не желаю вас видеть, пока вы не доложите об успехе.

Они молча удалились.

Брой стоял и глядел вниз на пустой экран своего коммуникатора. Наконец-то оставшись один, он расслабил мышцы, тяжело дыша одновременно через рот и дыхательные отверстия.

«Какая неразбериха! Какая ужасная неразбериха!»

Глубоко в душе Брой понимал, что делает в точности то, что Джедрик хочет, чтобы он делал. Она не оставила ему другого выбора. Он мог только восхищаться тем, как она справлялась с ситуацией, пока он сидел и ждал откровения, которое, Брой знал, должно прийти. Но какой великолепный интеллект у этого человека. И к тому же женщины! Женщины Говачинов никогда не достигали таких вершин. Только в Ободе женщины Говачинов использовались не только для размножения. Женщины людей, с другой стороны, никогда не переставали поражать его. Эта Джедрик действительно умелый руководитель. Она единственный возможный кандидат в Электорат.

Брой обнаружил, что вспоминает тот жуткий момент осознания в Гралусе. Да, таковы пути мира. Если выбирать кандидата на выживание путем ужасного процесса тестирования, то погибнуть могут все. Это будет конец обеих рас. Конечно, только на Досади, но только Досади и имело значение.

Он ощущал утрату. Чувствовал себя преданным своим Богом. Почему Бог не сумел предупредить его? И, если уж на то пошло, как мог Бог ответить, что только зло может проникнуть в разум фанатика? Разве Бог не всемогущ? Разве Бог не всеведущ? Как может Бог при этом оставаться БОГОМ?

Я ТВОЙ БОГ!

Брой никогда не сможет забыть этот беззвучный голос, звучащий в его голове.

ЭТО ВСЁ БЫЛО ЛОЖЬЮ?

Мысль, что они были марионетками в руках фальшивого Бога, была не нова для него. Если это был именно тот случай, то понятно, почему Пчарки и другие избегали его. Какой смысл быть Говачином в форме Человека или наоборот, кроме как избежать Бога Стены? Вполне очевидно, Джедрик оперировала именно этой предпосылкой. Какие еще мотивы могли быть у нее для того, чтобы продолжать жить? Так как Город был в Ободе, то власть, для того, чтобы избежать Бога (фальшивого или истинного) была у тех, кто в Городе. Никакое другое предположение не подходило для оправдания Досади.

Наше общество зачумлено продажной верхушкой, которая проталкивает незаконные и/или аморальные привычки. Интересы общества фактически ничего не значат для правящей фракции. Действительные проблемы нашего мира не решаются стоящими у власти. Под видом служения обществу они используют все, что попадается им под руку, для личной выгоды. Они бредят властью и опьянены ею.

Из тайных документов, циркулирующих на Досади

Уже стемнело, когда замаскированная Джедрик и незамаскированный Маккай появились на улицах. Она вела его вниз по узким переулкам, ее разум был переполнен теми вещами, которые открыл ей Маккай. Джедрик одела светлый парик и сняла маскировку, делавшую ее тяжелой и сгорбленной.

Как только они прошли открытый двор, Маккай услышал музыку. Он чуть не споткнулся. Играл маленький оркестр — нежные темпаны, мягкие струнные и богатый хор духовых инструментов. Он не узнал мелодию, но она тронула его глубже, чем все слышанное им когда-либо. Как будто музыка звучала только для него. Аритч и компания ничего не говорили о такой великолепной музыке здесь.

Люди все еще толпились на улицах в количестве, которое поразило его, но сейчас они не уделяли ему много внимания.

Джедрик переключила часть своего внимания на Маккая, заметив дурней, игравших музыку, вместо того, чтобы заняться делом, увидела, как мало народу на улицах — большую часть их составляли ее патрули, посланные в этот квартал. Джедрик ожидала этого, но ее настроение все еще было мрачным из-за тусклой, беспорядочно разбросанной иллюминации. Она обдумывала обеспечение Маккая хоть какой-нибудь маскировкой, но он определенно был недостаточно ловок, чтобы провернуть двойной обман, в котором она нуждалась. Хотя Джедрик чувствовала в нем разведчика, Маккай был загадкой. Почему он ни разу не воспользовался возможностью усовершенствоваться в качестве разведчика? Чувствуя в нем это совершенство, она не могла отбросить ощущение, что пропустила что-то жизненно важное в его рассказах о социальной общности, которую он назвал Консентом. Происходило ли это от того, что он что-то скрывал, или из-за его неадекватности — она не бралась судить. Загадка бесила. И настроение на улицах нисколько не облегчало ее эмоций. Джедрик была рада, когда они пересекли границу района, полностью контролируемого ее ячейкой.

Насмешка — тащиться по улицам с тем, кто оказался покорным подчиненным. Джедрик позволила себе немного расслабиться. Брой, наверное, уже узнал к этому времени об убийстве двойного агента Трайи. Он отреагирует на это и на новые насмешки. Почти настало время для второй фазы ее планов относительно Броя.

Маккай следовал за ней без вопросов, все еще опасаясь каждого необычного взгляда, брошенного на них по пути. Он был опустошен всем сопротивлением, зная, что ему не выжить, если не удастся следовать за Джедрик в вонючей отвратительной тьме ее улиц.

Еда из ресторана тяжело лежала в его желудке. Она была вкусна: тушеное мясо странных форм с нарезанной зеленью, горячее, исходившее паром. Но Маккай не мог отделаться от ощущения, что оно было составлено из чьих-то отбросов.

Джедрик оставила ему очень мало. Она не узнала о Тапризиоте или о бусинке в его животе, которая скорее всего не соединит его с силами Консента, если Маккай умрет. Джедрик не узнала о стандартных имплантантах Бюсаба, которыми были усовершенствованы его органы чувств. И, странно, она не исследовала многое из рассказанного им о Бюсабе. Она казалась значительно больше заинтересованной деньгами, спрятанными на его теле, и забрала их. Джедрик тщательно исследовала их.

— Это настоящие.

Маккай не был уверен, но чувствовал, что она удивлена.

— Это было дано тебе ДО того, как ты был послан на Досади?

— Да.

Джедрик немного обдумала подразумеваемое, но была удовлетворена. Она дала ему немного мелких денег из собственного кармана.

— Никто не будет надоедать тебе с этим. Если тебе что-нибудь понадобится, спроси. Возможно, мы сможем удовлетворить некоторые твои нужды.

Было все еще темно, свет падал из окон домов, когда они пришли по адресу, который искала Джедрик. Серый свет заливал улицу. Юный Человек — мальчик лет десяти — сидел на корточках, прислонившись спиной к каменной стене на углу здания. Когда Джедрик и Маккай приблизились, он настороженно поднялся. Мальчик кивнул Джедрик.

Она не отреагировала, но по какому-то незаметному сигналу мальчик понял, что она получила его сообщение, и опять расслабился у стены. Когда Маккай обернулся через несколько шагов, мальчика не было. Без звука, без знака — просто исчез.

Джедрик остановилась у затененного входа. Перегороженный металлическими воротами вход охранялся двумя овражниками. Стража открыла ворота без единого слова. За воротами был большой крытый двор, освещаемый мерцающими трубами слева и справа. Три стороны двора были заставлены до крыши трубками разных размеров: одни — высокие, в человеческий рост, другие — короткие и узкие. Сложенные в штабель как часть дворовой стены, они открывали узкий проход, ведущий к металлической двери напротив ворот. Маккай коснулся руки Джедрик:

— Что в коробках?

— Оружие. — Она говорила с ним, как с кретином.

Металлическая дверь открылась изнутри. Джедрик провела Маккая в большую комнату высотой, как минимум, в два этажа. Дверь звякнула, закрываясь за ними. Маккай ощутил присутствие нескольких человек на стенах двора по обе стороны от него, но его внимание было приковано к кое-чему другому. Над комнатой возвышалась гигантская клетка, подвешенная к потолку. Ее прутья искрились и мерцали спрятанной энергией. Одинокий Говачин-мужчина сидел в гамаке в центре клетки, скрестив ноги. Маккай редко видел в Консенте Говачинов такого возраста. Его носовой бугор покрывала бахрома из хлопьев желтой корки. Тяжелые морщины собрались у него под водянистыми глазами, начавшими дегенерировать, что часто случалось с Говачинами, жившими слишком долго вдали от воды. Его тело имело слабый вид: деградировавшие мускулы, запавшие узелки между его дыхательными отверстиями. Гамак подвешивал его над полом клетки, а пол искрился летучей энергией.

Джедрик замолчала, разделяя свое внимание между Маккаем и старым Говачином. Она, казалось, ожидала обычной реакции от Маккая, но он не был уверен, что она обнаружила то, что ожидала. Маккай некоторое время стоял, молча изучая Говачина. Узник? В чем была важность этой клетки и ее мерцающих энергий? Он оглядел комнату, запоминая. Шесть вооруженных Людей-мужчин стояли перед дверью, в которую он вошел с Джедрик. Примечательный ассортимент располагался на стенах комнаты. Предназначение многих из них было непонятно ему, но большинство из них однозначно были оружием: копья и мечи, фламеры, броня, бомбы, шариковые метатели…

Джедрик подошла поближе к клетке. Обитатель уставился на нее со слабым интересом. Она прочистила свое горло.

— Привет, Пчарки. Я нашла мой ключик к Стене Бога.

Старый Говачин ничего не ответил, но Маккаю показалось, что он заметил искру интереса в полуослепших глазах.

Джедрик медленно покачала головой из стороны в сторону:

— У меня есть новые данные, Пчарки. Стена Бога была создана существами, называемыми Калебанцы. Они являются к нам как звезды.

Взгляд Пчарки скользнул на Маккая, потом обратно на Джедрик. Говачин знал источник ее новых данных. Маккай возобновил свои размышления о старом Говачине. Эта клетка, должно быть, тюрьма. Ее стены усилены опасными энергиями. Бахранк говорил о конфликте между расами. Люди контролировали эту комнату. Почему они пленили Говачина? Или… Не был ли этот посаженный в клетку Говачин, этот Пчарки, другим агентом Тандалура? С петлей на шее Маккай думал: не несет ли ему судьба быть до конца своих дней заключенным в такой клетке. Пчарки хрюкнул, потом проквакал:

— Стена Бога — как эта клетка, только более мощная.

Его голос был хриплым и квакающим. Слова чистого Галача с ясным тандалурским акцентом. Маккай с усилившимися опасениями глядел на Джедрик, заметив, что она изучает его. Она заговорила:

— Пчарка живет с нами уже очень давно. Не рассказать, как много народу сбежало с Досади с его помощью. Скоро я склоню его к сотрудничеству со мной.

Маккай почувствовал себя шокированным до немоты возможностями, приоткрывающимися от этих слов. Было ли Досади фактически исследованием тайны Калебанцев? Было ли это секретом, который скрывали здесь люди Аритча? Маккай глядел на мерцающие прутья клетки Пчарки. Как Стена Бога? Но Стена Бога была усилена Калебанцами!

Еще раз Джедрик поглядела на плененного Говачина:

— Солнце обладает могучими энергиями, Пчарки. Разве твои энергии адекватны?

Но внимание Пчарки было приковано к Маккаю. Старый голос проквакал.

— Человек, скажи мне: ты прибыл сюда добровольно?

— Не отвечай ему, — огрызнулась Джедрик.

Пчарки закрыл глаза. Разговор был окончен.

Джедрик, соглашаясь с этим, повернулась и зашагала вокруг клетки.

— Итак, Маккай. — Она не обернулась, но продолжала говорить. — Тебя не интересует то, что Пчарки сам создал свою собственную клетку?

— Он создал ее? Ведь это тюрьма?

— Да.

— Если он создал ее… как же она держит его?

— Он знал, что должен служить моим целям, если хочет остаться в живых.

Она подошла к другой двери, которая открылась на узкую лестницу. Лестница поднималась влево вокруг комнаты с клеткой. Они вошли в длинную прихожую с узкими дверьми по сторонам, тускло освещенными маленькими лампами над головой. Джедрик открыла одну из этих дверей и ввела его в комнату с полом, накрытым ковром, около шести метров в длину и четырех в ширину. Панели темного дерева покрывали стены до уровня пояса, над ними размещались полки с книгами. Маккай пригляделся внимательно: книги… в самом деле, бумажные книги. Он попытался вспомнить, где он последний раз видел такое собрание примитивных… Но, конечно, это не было примитивно. Это было одной из странностей Досади.

Джедрик сняла свой парик, остановилась посреди комнаты и повернулась к Маккаю.

— Это моя комната. Туалет здесь. — Она показала на проход между полками. — Это окно… — Джедрик опять показала рукой на проход напротив двери в туалет. — …пропускает свет только в одну сторону, и это замечательно. По Досадийским меркам, это относительно безопасное место.

Маккай внимательно оглядел комнату.

«Ее комната?»

Маккай был поражен размерами комнаты — признаком могущества на Досади; отсутствием людей в прихожей. По стандартам планеты, это строение, комната Джедрик были просто цитаделью могущества.

Джедрик заговорила со странной нервной ноткой в голосе и манерах.

— До настоящего времени я имела и другие квартиры, престижные апартаменты в склонах Гор Совета. У меня был замечательный вид из окна, свои собственные шут и водитель. Я имела доступ ко всем, кроме наивысших уровней, кодам в главных банках. Это могущественный инструмент, если знаешь, как им воспользоваться. Сейчас… — она обвела рукой. — …Вот то, что я выбрала.

Я должна есть помои с нижайшими. Ни один мужчина моего уровня не обратит на меня ни малейшего внимания. Брой думает, я прячусь под соломенным тюфяком где-то в Уоррене. Но у меня есть это… — Джедрик опять жестом показала на обстановку. — …и это. — Она коснулась пальцем головы. — Мне не требуется больше ничего для того, чтобы свергнуть тех, в Горах Совета.

Джедрик взглянула Маккаю в глаза.

Он обнаружил, что верит ей.

Она еще не закончила разговор.

— Ты человек, Маккай, и определенно мужчина.

Он не знал, что из этого следует, но ее хвастовство очаровало его.

— Как ты утратила остальное…

— Я не утратила. Я отбросила это в сторону. Я больше не нуждалась во всем этом. Я делала свои дела быстрее, чем наш драгоценный Избиратель, или даже твои люди могли воспрепятствовать. Брой думает, ему будет откровение относительно меня? — Джедрик покачала головой.

Зачарованный, Маккай следил за тем, как она подошла к окну, открыв вентилятор над ним. Джедрик нажала на выступ пониже книжной полки, опустив секцию деревянной стены, которая оказалась двуспальной кроватью. Стоя между кроватью и Маккаем, она начала раздеваться. Джедрик бросила парик на пол, сняла одежду, содрала выпирающую телесную маскировку со своего тела. Ее кожа была бледно-кремовой.

— Маккай, я твой учитель.

Он молчал. У нее была узкая талия, она была стройной и грациозной. На кремовой коже, слева от треугольника волос, выделялись два неясных шрама.

— Снимай свою одежду.

Он сглотнул.

Джедрик покачала головой.

— Маккай, Маккай, для того, чтобы выжить здесь, ты должен стать досадийцем. У тебя не так много времени. Снимай свою одежду.

Не зная, чего ожидать, Маккай подчинился.

Она тщательно осмотрела его.

— Твоя кожа светлее, чем я ожидала, там, где ее не коснулось солнце. Мы отбелим кожу на твоем лице и руках завтра.

Маккай посмотрел на свои руки, на четкую линию там, где манжеты защитили его кожу. Темная кожа. Он вспомнил разговор Бахранка о темной коже и месте, называемом Врата Пилаша. Для того, чтобы скрыть необычную робость, которую Маккай испытывал, он спросил Джедрик о Вратах Пилаша.

— Так Бахранк заметил это? Да, это была глупая ошибка. В Обод были посланы десантные отряды, и защитникам ворот были даны дурацкие приказы. Только один отряд выжил там, все темнокожие, как ты. Естественно, заподозрили предательство.

— Ох.

Он обнаружил, что его внимание приковано к кровати. Темно-коричневое одеяло покрывало ее.

Джедрик подошла к нему на расстоянии около фута от кровати. Она остановилась на расстоянии меньше чем ладонь от него… кремовая плоть, полная грудь. Маккай взглянул в ее глаза. Джедрик стояла на расстоянии в полголовы от него, с выражением холодной задумчивости на лице.

Маккай почувствовал, что ее мускусный запах возбуждает его. Она посмотрела вниз, заметила это, засмеялась и резко толкнула его на кровать. Она приземлилась рядом с ним, и ее тело опустилось на него, горячее, твердое и требовательное.

Это был наиболее странный сексуальный опыт в жизни Маккая. Не занятие любовью, а жестокая атака. Джедрик стонала, кусалась, царапалась. И когда он попытался ласкать ее, она стала даже более жестокой и яростной. Вместе с тем она странно заботилась о его удовольствии, внимательно наблюдая за его реакцией, «читая» его. Когда все кончилось, Маккай лежал усталый и выжатый. Джедрик села на угол кровати. Шерстяное одеяло было дико скомкано. Она схватила одеяло, отбросила прочь, встала, резко повернулась и посмотрела вниз, на него.

— Ты очень робок и застенчив, Маккай.

Он издал дрожащий вздох, не сказав ни слова.

— Ты пытался поймать меня мягкостью, — обвинила она. — Тебе лучше не пробовать это со мной. Это не сработает.

Маккай собрался с силами, сел и попытался восстановить хоть какой-то порядок на кровати. Царапины на его плечах болели. Он чувствовал боль от укуса на шее. Маккай приподнялся на кровати, повесил простыни на спинку.

Она была абсолютно безумной женщиной. Сумасшедшей.

Наконец Джедрик прекратила разглядывать его. Она подняла покрывало с пола, положила его на кровать. Маккай удивился, почему она глазеет на него с удивленным выражением на лице.

— Расскажи мне об отношениях между мужчинами и женщинами в твоем мире.

Он припомнил несколько историй о любви и рассказал их, все время прилагая усилия, чтобы не уснуть и с трудом удерживаясь от зевка. Джедрик продолжала дергать его.

— Я не верю этому. Ты выдумал все это.

— Нет… нет. Этоправда.

— У тебя была собственная женщина там?

— Моя женщина… Ну, это не совсем так, не «собственная». У нас такое не встречается.

— А что насчет детей?

— Что именно?

— Как их воспитывают, учат?

Он, вздохнув, рассказал немного о своем детстве.

Через некоторое время Джедрик позволила ему уснуть. Ночью Маккай несколько раз просыпался, оглядывая комнату, прислушиваясь к мягкому дыханию Джедрик. Однажды ему показалось, что ее плечи содрогаются в подавленном рыдании.

Как раз перед рассветом из соседнего блока послышался вскрик, жуткий звук агонии, достаточно громкий, чтобы разбудить всех, кроме самых уставших и жестокосердных. Маккай, проснувшийся и прислушивающийся, услышал изменившееся дыхание Джедрик. Он лежал спокойно, вслушиваясь и ожидая повторения или другого звука, который объяснил бы причину этого жуткого вопля. Угрожающее молчание заполняло ночь. Маккай представил себе, что происходит в соседнем блоке, как лежат в настороженном молчании разбуженные люди.

Наконец Маккай поднялся, вглядываясь во тьму, покрывающую комнату. Его беспокойство передалось Джедрик. Она подняла голову, взглянув на него в бледном рассветном сумраке.

— В Уоррене есть много звуков, которые ты должен научиться не замечать, — сказала Джедрик.

Исходя от нее, это было почти словами дружбы.

— Кто-то кричал, — пробормотал Маккай.

— Да, что-то вроде этого.

— Как ты можешь спать под такие звуки?

— А я и не спала.

— Но как ты можешь игнорировать это?

— Ты должен игнорировать те звуки, которые не несут в себе немедленной угрозы для тебя и которые ты не можешь устранить.

— Кто-то пострадал.

— Очень похоже на то. Но ты не должен обременять свою душу вещами, которые ты не состоянии исправить.

— Неужели ты не хочешь изменить… это?

— Я это делаю.

Ее тон, ее голос был в точности как у лектора в школе, и не было сомнений, что Джедрик действительно может сделать это. Ну что ж, она сказала, она его учитель. И он должен действительно стать досадийцем, чтобы выжить.

— Как ты изменяешь это?

— Ты еще не готов понять. Я хочу, чтобы ты делал один шаг в одно время, один урок.

Маккай не мог не спрашивать себя:

«Чего она хочет от меня сейчас?»

Он надеялся, что Джедрик не потребует от него снова заниматься с ней сексом.

— Сегодня, — сказала она, — я хочу, чтобы ты встретился с родителями трех детей, работающих в нашей ячейке.

Аритч внимательно изучал Сейланг в мягком свете своей комнаты отдыха с зелеными стенами. В ответ на его вызов она сразу же после вечерней трапезы спустилась вниз. Им обоим была известна причина этого вызова: обсуждение самого свежего рапорта относительно поведения Маккая на Досади.

Старый Говачин подождал, пока Сейланг усядется, наблюдая, как она аккуратно натягивает свое красное одеяние на длинные конечности. Ее лицо выглядело спокойным, бойцовые жвалы расслабились в своих складках. В целом создавалось впечатление прочного материального положения — Врев из правящих классов, если бы Вревы признавали подобные классы. Аритча беспокоило то, что Вревы не признают сословий лишь по причине запутанного понимания разумного поведения, жестких стандартов поступков, основанных на древнем ритуале. О действительном происхождении можно было только догадываться — письменных источников не было.

Но потому-то ее и выбрали.

Аритч хрюкнул и сказал:

— Какое твое мнение по поводу рапорта?

— Маккай быстро учится.

В ее разговорном Галаке проскальзывал акцент легкого присвистывания.

Аритч кивнул.

— Я бы даже сказал, что он быстро ПРИСПОСАБЛИВАЕТСЯ. Потому мы его и выбрали.

— Я слыхала, как ты говорил, что он больший Говачин, чем сами Говачины.

— Я думаю, скоро он станет большим досадийцем, чем сами досадийцы.

— Если выживет.

— Да, это уж точно. Ты все еще ненавидишь его?

— Я его никогда не ненавидела. Ты не разбираешься в спектре эмоций Вревов.

— Так просвети меня.

— Он оскорбил мою неотъемлемую гордость собой. Это требует качественно иной реакции. Ненависть лишь притупила мои способности.

— Но ведь это Я отдал тебе распоряжения, которые подлежат отмене.

— Моя присяга на службу Говачину содержит особый запрет, гласящий, что я не могу требовать ни от кого из своих учителей ответственности за понимание или соблюдение протокола этикета Вревов. Это тот же запрет, что освобождает нас от служения Бюро Маккая.

— Ты не рассматриваешь Маккая как одного из своих учителей?

Она какое-то время изучала его, потом ответила:

— Я не только исключаю его, но знаю как человека, немало знающего о нашем протоколе.

— А что, если бы я сказал, что он — один из твоих учителей?

Сейланг снова пристально посмотрела на него.

— Я бы пересмотрела свое мнение не только о нем, но и о тебе.

Аритч сделал глубокий вдох.

— Тем не менее, ты должна изучать Маккая, представить, что ты влезла в его шкуру. В противном случае — ты нас подведешь.

— Я вас не подведу. Я знаю, по какой причине меня выбрали. Даже Маккай со временем узнает. Он не осмелится пролить мою кровь в Судебном Зале или просто подвергнуть меня публичному позору. Если он это проделает, то половина вселенной Вревов бросится по его следам со смертью в жвалах.

Аритч медленно покачал головой из стороны в сторону.

— Сейланг! Разве ты не слышала, как он предупреждал тебя, что ты должна сбросить свою кожу Врева?

Она переваривала это достаточно долго, и он заметил признаки надвигающегося гнева Вревов: подрагивание челюстей, напряжение в ножных развилках…

Немного погодя Сейланг сказала:

— Расскажи мне, что это значит, Учитель.

— Тебе будет поручено действовать в условиях Закона Говачина. Действовать, словно ты второй Маккай. Он приспосабливается! Ты это наблюдала? Он в состоянии сокрушить тебя — и нас — таким образом. ТАКИМ ОБРАЗОМ, что твоя вселенная Вревов будет праздновать его победу. Этого нельзя допустить. На карту поставлено слишком многое.

Сейланг задрожала и продемонстрировала признаки страдания.

— Но я Врев!

— Если дело дойдет до Зала Суда, ты больше не сможешь быть Вревом.

Она сделала несколько мелких вдохов, чтобы успокоиться.

— Если я стану слишком похожей на Маккая, то не боишься ли ты, что я не стану его убивать?

— Маккай бы не колебался.

Сейланг обдумала это.

— Значит, есть только одна причина, по которой вы выбрали на эту задачу меня.

Аритч ждал, что она именно так и скажет.

— Потому что мы, Вревы, лучшие во вселенной, если надо понять поведение других — явное и скрытое.

— И ты не рискнешь полагаться на запреты, которые у него могут быть, а могут и не быть!

После Долгой паузы Сейланг сказала:

— Ты даже лучший Учитель, чем я подозревала. Возможно, даже лучший, чем ТЫ подозревал.

Их закон! Это опасный фундамент для неверных традиций. Это не более чем средство оправдать фальшивую этику!

Говачинский комментарий Закона Консента

Одеваясь в тускнеющем свете единственного окна, Маккай начал допытываться, что имела в виду Джедрик, говоря о том, что будет его учителем.

— Ты ответишь на любой мой вопрос о Досади?

— Нет.

Что же она собирается от него утаить? Маккай наконец понял: те области, где она приобрела и удерживает личную власть.

— Будет ли кто-нибудь возмущен, что мы… занимались вместе сексом?

— Я не…

— Отвечай на мой вопрос!

— Зачем мне нужно отвечать на каждый твой вопрос?

— Чтобы остаться в живых.

— Ты уже знаешь все, что я…

Джедрик просто отмахнулась.

— Значит, людей в твоем Консенте интересуют сексуальные взаимоотношения других. Значит, они хотят использовать секс, чтобы удержать над другими власть.

Маккай мигнул. Ее быстрый, беспощадный анализ был разрушителен.

Джедрик посмотрела ему в глаза.

— Маккай, что ты можешь здесь сделать без меня? Неужели ты не понимаешь, что тот, кто тебя послал, рассчитывал, что ты погибнешь?

— Или выживу на свой собственный экстравагантный манер.

Она это обдумала. Это была еще одна мысль о Маккае, отложенная ею для последующей оценки. Несомненно, он вполне может иметь скрытые таланты, еще не выявленные ее вопросами. Джедрик раздражало понимание того, что она слишком мало знает о Консенте, чтобы выяснить это. Это было словно так, будто ее дергали за марионеточные нити неведомые силы. Возможно, что ее водили за нос так же, как она водила за нос Броя… так же, как те таинственные Говачины из Консента, очевидно, провели Маккая… бедный Маккай. Джедрик резко оборвала эту мысль, как не имеющую ценности. Очевидно, что ей следует, наконец, начать выискивать скрытые таланты Маккая. Все, что она обнаружит, добавит многое к пониманию Консента.

— Маккай, у меня огромная власть среди людей и даже среди некоторых Говачинов в Уорренах — и кое-где еще. Для этого я должна содержать определенные боевые силы, в том числе те, что сражаются физическим оружием.

Он кивнул. Тон ее был такой, словно она читала лекцию ребенку, но Маккай принял это, распознав заботу о себе.

— Сначала мы пойдем, — сказала Джедрик, — в ближайшую тренировочную зону, где мы поддерживаем необходимое преимущество власти над одним из моих отрядов.

Повернувшись, она вывела его в холл и вниз по лестнице, сторонящейся помещения клетки. Однако мысли о том гигантском расходе пространства с его странным обитателем напомнили Маккаю о Пчарки.

— Почему ты держишь Пчарки в заточении? — спросил он, обращаясь к спине Джедрик.

— Таким образом исключается возможность побега.

Она не стала детально отвечать на столь нелепый вопрос.

Немного погодя они вышли во внутренний двор, который приютился между прочных стен возвышавшихся зданий. Лишь далеко вверху виднелся квадратик неба. Освещение обеспечивали светящиеся трубки на стенах. Здесь было две команды, стоявшие лицом друг к другу в центре двора. Это были люди, мужчины и женщины. Каждый был вооружен чем-то вроде трубки с жезлообразным выступом. Несколько людей заняли позицию наблюдателей вокруг двух команд. У дверей, через которые прошли Джедрик и Маккай, был пост охраны с пультом управления.

— Это штурмовой отряд, — пояснила Джедрик, указывая на команды во дворе. Она повернулась и посовещалась с двумя молодыми мужчинами на посту.

Маккай сделал грубый подсчет численности команд: около двухсот человек. Было очевидным, что все остановилось из-за присутствия Джедрик. Он подумал, что отряд состоит из подростков, едва понюхавших крови в жестокой нищете Досади. Это вынудило его произвести переоценку своих способностей.

По тому, как Джедрик вела себя с двумя мужчинами, Маккай догадался, что она хорошо их знает. Они пристально внимали всему, что она говорила. Еще они поразили его тем, что были слишком молоды для такой ответственности.

Другое дело тренировочная зона. Она была угнетающе похожа на другие такие же помещения, виденные им в тихих заводях Консента. Военные игры были постоянным соблазном среди некоторых видов, соблазном, который Бюсаб до сих пор ухитрялся переводить в такие отвлечения, как фетишизация оружия.

Среди преследующего его зловония Маккай уловил слабый запах стряпни. Он принюхался.

Повернувшись к нему, Джедрик сказала:

— Курсантов только что кормили. Это часть их платы.

Похоже было, что она читала его мысли и теперь наблюдала за ним, ожидая какой-нибудь реакции.

Маккай мельком оглядел тренировочную зону. Их здесь только что кормили? На земле не осталось ни крошки. Его поразила осторожность в обращении с пищей, которую он видел и совершенно оставил без внимания раньше.

Джедрик снова продемонстрировала легкость, с какой она читала его самые потаенные мысли.

— Ничего не пропадает, — пояснила она и отвернулась.

Маккай проследил за ее взглядом. У дальней стороны двора стояли четыре женщины с оружием в руках. Вдруг Маккай сосредоточился на женщине слева, внушительно выглядевшей даме средних лет. У нее в руках было… этого не могло быть, но…

Джедрик направилась через двор к женщине. Маккай поплелся следом, разглядывая ее оружие. Это была увеличенная версия пентрата из его набора! Джедрик коротко переговорила с женщиной.

— Это новое?

— Да. Стигги принес его сегодня утром.

— Пригодно?

— Мы думаем, да. Оно каким-то образом фокусирует взрыв с большей концентрацией, чем наше снаряжение.

— Хорошо, продолжай.

Возле стены за спиной женщины стояли еще курсанты. Один, пожилой однорукий мужчина, попытался привлечь внимание Джедрик, когда она вела Маккая к ближайшей двери.

— Не могли бы вы сказать, когда мы…

— Не сейчас.

В проходе за дверью Джедрик повернулась и встала перед Маккаем.

— Твои впечатления о нашем обучении. Быстро!

— Не слишком разностороннее.

Она явно зондировала его подсознательные реакции, требуя инстинктивного ответа, не контролируемого рассудком. Ответ вызвал сердитое выражение на ее лице, эмоциональную искренность, которую она сможет оценить только в ближайшем будущем. Немного погодя Джедрик кивнула.

— Это коммандо. Функции коммандо должны были бы быть взаимозаменяемы. Жди здесь.

Она вернулась на тренировочную площадку. Маккай, наблюдая через открытую дверь, видел, как она говорила с женщиной с пентратом. Вернувшись, Джедрик одобрительно кивнула Маккаю.

— Что-нибудь еще?

— Они все чертовски молоды. Тебе следовало бы позаботиться о нескольких ветеранах, чтобы они обуздывали импульсивность новобранцев.

— Да, я уже сама думала об этом. Маккай, я хочу чтобы ты в будущем каждый день заходил сюда на часок, понаблюдать за тренировкой. Но не вмешивайся. Просто докладывай мне о своих впечатлениях.

Маккай кивнул. Ясно, что она посчитала его полезным, а это шаг в нужном направлении. Но назначение это было идиотским. Эти жестокие дети владеют оружием, способным превратить Досади в пепелище. Хотя такое положение дел прямо-таки возбуждало. Маккай даже не пытался этого отрицать. Что-то в человеческой психике отзывалось на массовое насилие — собственно, на насилие любого сорта. Это было связано с человеческой сексуальностью — древнее волнение из самых примитивных времен.

Джедрик, однако, шла вперед.

— Держись рядом.

Теперь они взбирались по внутренней лестнице. Маккай старался не отставать, но все его мысли были заняты пентратом в руках одного из людей Джедрик. Его поразила скорость, с которой они скопировали и увеличили устройство. Это лишний раз подтверждало опасения Аритча насчет Досади.

На верху лестницы Джедрик постучала в дверь. Отозвался мужской голос.

— Входите.

Дверь открылась и, немного погодя, Маккай обнаружил, что находится в небольшой необитаемой комнате с открытым порталом в дальней стене. Этот портал вел в нечто, выглядящее большей по размерам, хорошо освещенной зоной. Оттуда доносились голоса, настолько приглушенные, что практически ничего нельзя было разобрать. Маленькую комнату заполнили стол и пять стульев. Окон не было, но светильник над головой обеспечивал приличное освещение. Низкий стол был накрыт огромным листом бумаги с нанесенным на нем линиями цветных диаграмм.

Шелест ткани привлек внимание Маккая к порталу. Вошла невысокая стройная женщина в белом рабочем комбинезоне. У нее были седые волосы и темный пронизывающий взгляд человека, привыкшего командовать. Она следовала за высоким мужчиной в таком же белом одеянии. Он выглядел постарше женщины, но волосы его сохранили глянцевую черноту. В его глазах светилась та же привычка командовать. Женщина заговорила.

— Прости за задержку, Джедрик. Мы меняли итог. Теперь нет точки, где Брой может предвидеть и изменить переход от бунта к полномасштабным военным действиям.

Маккай был удивлен униженной почтительностью, сквозившей в ее голосе. Эта женщина считала себя намного ниже Джедрик. Мужчина взял тот же самый тон, указав рукой на кресло.

— Садитесь, пожалуйста. Это карта — итог нашей работы.

Когда женщина повернулась к нему, Маккай уловил сильное дуновение чего-то едкого в ее дыхании, отнюдь не незнакомый запах. Он несколько раз улавливал следы его, когда они проходили через Уоррены. Она продолжала говорить, когда Джедрик и Маккай опустились в кресла.

— Это не неожиданно, — женщина указала на узор на бумаге.

— Мы предупреждали, чтобы для тебя это сейчас не было неожиданностью, что Трайа готова перейти.

— Она — это проблема.

— Но Гар…

Женщина начала было возражать, но Джедрик резко ее прервала:

— Я знаю: Гар делает все, что она ему приказывает. Дочь руководит отцом. Он благоговеет перед ней, считает самой замечательной, способной…

— Ее способности не являются предметом обсуждения, — заметил мужчина.

Женщина нетерпеливо воскликнула:

— Да, это ее влияние на Гара в том, что…

— Ни один из них не предвидит моих ходов, — сказала Джедрик, — но я предвижу все их ходы.

Мужчина наклонился через стол, приблизив лицо к Джедрик. Неожиданно он показался Маккаю большим, опасным животным — опасным, потому что его действия невозможно было предсказать. Пока мужчина говорил, он яростно сжимал кулаки.

— Мы рассказали тебе о каждой детали добытых нами сведений, о каждом источнике, каждом заключении. Неужели ты теперь говоришь, что не разделяешь нашей оценки…

— Ты не понимаешь, — прервала его Джедрик.

Женщина подалась назад и кивнула.

— Я уже не в первый раз переоцениваю ваши заключения, — продолжила Джедрик. — Послушайте меня: Трайа оставит Броя, когда будет готова она, а не когда будет готов он. То же относится к любому служащему, даже к Тару.

— Оставит Гара? — спросили они в унисон.

— Оставит кого угодно. Трайа служит только Трайе. Никогда не забывайте об этом. Особенно если она переходит к нам.

Мужчина и женщина молчали.

Маккай подумал о том, что сказала Джедрик. Эти слова были еще одним указанием на то, что кто-то на Досади мог иметь иные цели, кроме личных. В интонации Джедрик нельзя было ошибиться: она осуждала Трайу и не доверяла ей из-за того, что Трайа служила ТОЛЬКО собственным амбициям. Следовательно, Джедрик (и, предположительно, эта пара) служила каким-то неустановленным общим целям. Было ли то, чему они служили, формой патриотизма, видовой ориентации? Агенты Бюсаба всегда были настороже относительно этой опасной формы племенного безумия. Не то чтобы его необходимо было подавлять, но надо было быть уверенным, что оно не взорвется смертельным для Консента насилием.

Женщина в белом халате, поразмышляв над своими собственными мыслями, заговорила:

— Если Трайу нельзя будет завербовать для… Я хочу сказать, мы можем использовать ее собственное служение себе для сдерживания ее. — Она поправилась. — Если вы не уверены в том, что сможете ее убедить в нашем преимуществе над Броем. — Женщина прикусила губу, в глазах у нее мелькнул испуг.

Лицо Джедрик словно выплеснуло злобу.

— Ты что-то подозреваешь?

Женщина указала на разложенную на столе карту.

— Гар пока не принимает участия в принятии главных решений. Этого быть не должно, но это так. Если он…

Мужчина заговорил с раболепной горячностью.

— У него есть какое-то влияние на Броя!

Женщина покачала головой.

— Или Брой играет в иную игру, чем та, что мы предвидели.

Джедрик посмотрела на женщину, на мужчину, на Маккая. Она заговорила словно бы для Маккая, то тот сообразил, что она обращается к воздуху.

— Это особое дело. Гар что-то открыл Брою. Я знаю, что он открыл. Ничто больше не смогло бы вынудить Броя вести себя подобным образом. — Она кивнула в сторону карты. — Они наши!

Женщина отважилась задать вопрос.

— Мы хорошо все сделали?

— Лучше, чем вы думаете.

Мужчина улыбнулся и сказал:

— Наверное, пора спросить, нельзя ли нам выделить комнату побольше. Проклятые дети постоянно двигают мебель. Мы стукаемся…

— Не сейчас.

Джедрик поднялась. Маккай последовал ее примеру.

— Позвольте взглянуть на детей, — сказал Джедрик.

Мужчина повернулся к открытому порталу.

— Выходите оттуда, вы! Вы нужны Джедрик!

Трое детей появились из другой комнаты. Женщина даже не посмотрела на них. Мужчина удостоил их раздраженным взглядом. Он говорил с Джедрик.

— Они уже почти неделю не приносят в дом никакой еды.

Маккай внимательно изучал детей. Он видел, что тоже самое делает Джедрик. Дети выстроились в ряд. Выражения их лиц не позволили определить подлинную реакцию на подобное обращение. Две девочки и мальчик. Девочке справа было, наверное, девять лет, второй — пять или шесть. Мальчик был несколько старше — примерно двенадцать-тринадцать лет. Он мельком взглянул на Маккая. Это был взгляд хищника, распознавшего потенциальную добычу, но уже плотно поевшего. Все трое были больше похожи на женщину, чем на мужчину, но сходство с родителями было очевидным: глаза, уши, носы…

Джедрик завершила свое изучение. Она сделала жест мальчику.

— Начинайте посылать его во вторую тренировочную команду.

— Пора, — согласилась женщина. — Мы будем рады убрать его отсюда.

— Пойдем, Маккай.

В холле Джедрик сказала:

— В ответ на твой вопрос: они весьма типичны.

Маккай, несказанно удивившись, попытался сглотнуть, в горле у него пересохло. Мелкие цели этих людей: получить комнату побольше, где они могли бы жить, не ударяясь о мебель. Он не чувствовал в этой паре привязанности друг к другу. Они были компаньонами по убеждению. В их разговорах не было ни малейшего намека на эмоции в отношении друг к другу. Маккаю трудно было представить их занимающимися любовью, но они, по-видимому, все это как-то проделывали. Результат — трое детей.

Понимание пришло ему в голову подобно взрыву. Разумеется, они не демонстрируют никаких эмоций! Разве у них есть другая защита? На Досади любую привязанность превратят в оружие манипулирования объектом. И была еще одна вещь.

Маккай обратился к спине Джедрик, когда они спускались по лестнице.

— Та пара — они пристрастились к чему-то?

Удивленная Джедрик остановилась и оглянулась назад.

— А как бы еще, ты думаешь, я держала такую парочку? Вещество это называется дис. Оно очень редкое. Его приносят далеко из… Обод посылает отряды детей, чтобы добывать для меня дис. Если в отряде пятьдесят человек, то тридцать, как правило, умирают. Улавливаешь масштаб, Маккай?

Она снова направилась вниз по лестнице.

Маккай понял, что получил только что еще один урок Досади. Ошеломленный, он последовал за ней в комнату, где техники отбелили потемневшие на солнце участки его кожи.

Когда они вышли, на нем больше не было клейма Пайлэш Гейт.

Когда средства великого насилия широко распространены, ничто не представляет такой опасности для власть имущих, как то, что они творят произвол и несправедливость. Ибо произвол и несправедливость непременно спровоцируют возмездие той же монетой.

Руководство Бюсаба

Это больше нельзя рассматривать как бунт, — сказал помощник.

Это был невысокий Говачин с мелкими чертами лица. Он смотрел через комнату на сидящего перед мертвым коммуникатором Броя. На стене позади помощника была карта. Ее краски сверкали в резком утреннем свете, льющемся через восточные окна. Пониже карты из стены выступал терминал компьютера. Время от времени он щелкал.

В комнату из холла вошел Гар, огляделся вокруг, словно кого-то ища, и вышел.

Брой отметил вторжение и взглянул на карту.

— Все еще никаких признаков, где она залегла на дно?

— Ничего определенного.

— Тот, кто водил Маккая по улицам…

— Чисто рядовой подчиненный.

— Куда они пошли?

Помощник ткнул пальцем в карту, в группу зданий в Уорренах на северо-западе.

Брой уставился в пустоту коммуникационного экрана. Его снова провели. Он знал это. Та чертова человеческая самка! Насилие в городе балансировало на грани полномасшабной войны: Говачины против людей. И по-прежнему ничего, даже намека на местонахождение Ободовских складов Гара и богохульных заводов. Это было неустойчивое положение, которое не могло сохраняться слишком долго.

Его коммуникационный экран ожил сообщением: жестокая схватка у двадцать первых ворот. Брой взглянул на карту. Это составило больше сотни четко определенных битв между видами вдоль неустановленного периметра. В сообщении говорилось о новом оружии и безуспешных попытках захватить образцы.

ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЕ ВОРОТА?

Это было недалеко от того места, где Маккая провели внутрь…

В голове Броя мысли образовали новый узор. Он посмотрел на своего помощника, который покорно ожидал у карты.

— Где Гар?

Вызвали помощников, приказав пошевеливаться. Но Гар найден не был.

Трайа?

Она тоже была недоступна.

Фанатики Гара соблюдали нейтралитет, но проявилась еще часть схёмы Джедрик. Все указывало на законченное понимание его слабости, скрытой в поведении Гара и Трайи.

«А я-то думал, что был единственным, кто это видел!»

Брой заколебался.

Почему бы Богу не поговорить с ним по-иному, вместо того чтобы сказать: «За мной наблюдают».

В глубине души Брой чувствовал себя обманутым и преданным. Это оказало очищающий эффект на его рассудок. Рассчитывать он мог только на самого себя. Брой начинал понимать, что в действиях Джедрик прослеживается определенная структура. Возможно ли, что Джедрик разделяет ЕГО цели? Эта возможность его взволновала.

Брой посмотрел на помощников, которые прибежали с отрицательной информацией о Гаре и Трайе, и начал раздавать приказы.

— Отзовите всех наших людей из всех этих Уорренов, кроме того коридора на северо-запад. Усильте ту зону. Все остальным отступить к вторичным стенам. Не позволять ни одному человеку находиться внутри этого периметра. Блокировать все ворота. Шевелитесь!

Последнее слово он прокричал, потому что помощники пребывали в нерешительности.

Возможно, что уже поздно. Брой понял, что Джедрик его обхитрила. Было ясно, что она сумела создать в своем мозгу почти точную имитационную модель Броя. И проделала это из положения Леаитора! Невероятно. Он почти что пожалел Гара и Трайу. Джедрик управлялась с ними, словно с марионетками.

«Я был не лучше».

Брой вдруг подумал, что модель Джедрик, возможно, включает и этот самый момент понимания. Он восхитился ею.

«Великолепно!»

Брой спокойно отдал распоряжения по изоляции Говачинских женщин во внутренних бастионах Гралуса, которые предусмотрительно подготовил. Его люди должны быть ему благодарны.

Те, кто выживет в ближайшие несколько часов.

Атака тех, кто хочет умереть — это атака, против которой нельзя приготовить совершенной защиты.

Человеческий афоризм

На третье утро Маккай почувствовал, что мог бы прожить на Досади всю свою жизнь. Это место требовало малейших крох внимания, которые он мог собрать.

Маккай стоял в одиночестве в комнате Джедрик, отсутствующе посматривая на незаправленную кровать. Джедрик ожидала, что он приведет все в порядок к ее возвращению. Маккай это знал. Она велела ему ждать здесь и удалилась по неотложным делам. Он мог только подчиниться.

Впрочем, его смущали иные заботы, нежели незаправленная постель. Маккай почувствовал, что понял корни страха Аритча. Тандалурские Говачины вполне могли уничтожить это место, даже если бы понимали, что, сделав это, распахнут тот кровавый район, где каждый разумный прячет свои тайные страхи. Теперь он ясно это видел. Каким образом, по ожиданиям Руководящего Филума, Маккай избежит того чудовищного решения, — это было более неуловимым вопросом.

Здесь — тайны.

Маккаю Досади казалась зловредным организмом под его ногами, ревностно хранящим эти секреты от него. Это место было врагом Консента, но он обнаружил, что эмоционально на стороне Досади. Это было предательством Бюсаба, его Легумной присяги, всего. Но Маккай не мог бы предотвратить это ощущение или признание его. В течение лишь нескольких поколений Досади стала чем-то особенным. Чудовищным? Только если вы держитесь за ваши собственные драгоценные мифы. Досади может стать величайшей очистительной силой, какую только испытывал на себе Консент.

Перспектива развития Консента начала вызывать у него тошноту. И Говачины Аритча. Говачинский закон? Дерьмовый Говачинский закон!

В комнате Джедрик было тихо. Болезненно тихо.

Маккай знал, что снаружи, на улицах Чу, идут жестокие военные действия между Говачинами и людьми. Через тренировочный двор был стремительно доставлен раненый, пока они были там с Джедрик. После этого она взяла его на свой командный пост, комнату над клеткой Пчарки. Маккай стоял рядом, наблюдая за ее представлением, словно Джедрик была звездой эстрады, а он одним из восторженных поклонников. Это было увлекательно. Брой это сделает. Брой отдаст приказ. И каждый раз рапорты показывали, насколько точно она предвидела действия своего оппонента.

Изредка Джедрик упоминала Гара или Трайу. Маккай сумел уловить тонкое отличие в ее отношении к этой парочке.

Во вторую совместно проведенную ночь Джедрик мягко и ловко разожгла его сексуальные аппетиты. Она довела его до ворчливой уступчивости, а после наклонилась над ним, опершись на локти, чтобы холодно улыбнуться.

— Видишь, Маккай, я могу играть в твою игру.

Потрясающе, это открыло внутри его зону сознания, о которой он и не подозревал. Как будто Джедрик выставила всю его предшествующую жизнь на доскональное обозрение.

А он был наблюдателем!

Прочие существа создавали длительные взаимоотношения и действовали из безопасной эмоциональной базы. Но Маккай был продуктом Бюсаба, Говачина… и многого другого, что минуло ранее. Для него становилось все более очевидным, почему Говачины выбрали его для подготовки к этой особой роли.

«Мне был нанесен ущерб, а они сумели заново построить меня, как им было нужно!»

Что ж, Говачины могли по-прежнему удивляться, что же они создали. Досади был тому свидетельством. Они могут даже не подозревать, что же собой представляет Маккай на самом деле.

Ему было горько той горечью, что, как он знал, вызревала в нем годами. Одиночество этой тюремной планеты было сравнимо с одиночеством его собственной жизни, в центре которой была верность Бюсабу. Невероятная путаница эмоций рассортировалась, и Маккай почувствовал, как в нем зарождается новое предназначение.

Власть!

Аххх… Так вот что значит почувствовать себя досадийцем!

Маккай отвернулся от холодной улыбки Джедрик и натянул на плечи одеяло.

«Спасибо, милая учительница».

Подобные мысли бродили в его голове, когда Маккай на следующий день стоял один в комнате, а потом начал застилать постель. После своих откровений Джедрик возобновила свой интерес к его воспоминаниям, засыпая лишь для того, чтобы разбудить его новыми вопросами.

Несмотря на неважные перспективы, Маккай все еще чувствовал себя обязанным изучать ее поведение в различных возможных ситуациях, какие только могло создать его воображение. Относительно Досади никакое предположение не выглядело слишком абсурдным. Ему нужно было построить поточнее картину этого общества и его движущих сил.

Прежде чем вернуться в комнату Джедрик, Маккай проделал еще одно путешествие по тренировочному двору вместе ней. Там было еще больше нового оружия, приспособленного из его набора. Он понял, что двор — испытательный полигон Джедрик, что должно быть намного больше тренировочных зон для ее последователей.

Маккай еще не открыл ей, что люди Аритча могут уничтожить Досади. Она сосредоточилась на этом на рассвете. Даже пока они делили крохотный туалетный отсек рядом с ее комнатой, Джедрик давила его вопросами.

Маккай на время отвлек ее вопросами о Пчарки. Каковы возможности этой клетки? На одно мгновение он поразил ее.

— Пчарки знает что-то ценное, что он надеется продать тебе в обмен на свою свободу.

— Откуда ты знаешь?

— Это очевидно. Я тебе еще кое-что скажу: он прибыл сюда по своей собственной воле… для определенной цели.

— Ты быстро учишься, Маккай.

Джедрик смеялась над ним, и он сердито глянул на нее.

— Ну хорошо! Я не знаю той цели, но это может быть нечто, о чем ты лишь думаешь, будто знаешь его.

Легчайшим мерцанием из ее глаз свирепо глянуло что-то опасное.

— Твои ДВЕРИ ДЛЯ ПРЫЖКОВ привели к нам многих дураков, но Пчарки один из наибольших. Я знаю, почему он прибыл. Было много подобных ему. Теперь… есть только один. Брой, при всей своей власти, не может выследить своего собственного Пчарки. А Кейла Джедрик — та, кто его расстраивает.

Она слишком поздно сообразила, что Маккай спровоцировал ее на это представление. Как он это сделал? Маккай отыскал слишком многое слишком рано. Опасно недооценивать наивного пришельца из-за Стены Бога.

Джедрик снова принялась допытываться того, что он еще не рассказал. Его спасло время. Пришли помощники, спеша на раннюю инспекцию нового оружия. Они были нужны.

После они ушли на командный пост, а потом на завтрак в столовую Уоррена. На протяжении всего завтрака Маккай атаковал Джедрик вопросами о ходе сражений. Каковы масштабы? Можно ли увидеть одного из заключенных? Использовали ли они оружие, сделанное по образцам из его набора? Побеждали ли они?

Временами Джедрик просто игнорировала его вопросы. Большинство ее ответов были короткими и сбивающими с толку. Да. Нет. Нет. Да. Маккай понял, что она отвечает односложно, чтобы отделаться от него. Он ее отвлекал. Ей было сообщено что-то важное, а Маккай это пропустил. Хотя он и разозлился, но постарался замаскировать эмоции, прилагая усилия, чтобы проникнуть сквозь стену ее озабоченности. Странно, но Джедрик отреагировала, когда Маккай сменил направление своих расспросов: он стал спрашивать о родителях троих детей и состоявшегося там разговора.

— Ты начала описывать какое-то место: «Позади…» Позади чего?

— Это кое-что, о чем, по мнению Гара, я не знаю. Он думает, что только у его фанатиков смерти есть подобные связи с Ободом.

Маккай пристально смотрел на нее, захваченный внезапной мыслью. К этому моменту он узнал многое о Гаре и Трайе. Джедрик искренне отвечала на его вопросы о них, зачастую открыто используя его, чтобы уточнить свои собственные мысли. Но фанатики смерти?

— Эти фанатики — гомосексуалисты?

Джедрик подскочила.

— Как ты узнал?

— Догадался.

— И какая в том разница?

— Так да?

— Да.

Маккай вздрогнул.

Джедрик властно сказала:

— Объясни!

— Когда люди по какой-то причине доходят до черты, где вопрос уже стоит о выживании вида, то относительно легко спровоцировать ЖЕЛАНИЕ умереть.

— Ты говоришь на основании исторических свидетельств?

— Да.

— Например.

— За редкими исключениями, примитивные люди племенных эр сохраняли своих гомосексуалистов как последние шоковые войска отчаяния. Это были солдаты последней надежды, посылаемые в бой как берсеркеры, ждущие, ЖЕЛАЮЩИЕ смерти.

Пришлось объяснить ей термин БЕРСЕРКЕРЫ. Поведение Джедрик продемонстрировало, что она ему верит. Она все обдумала и спросила:

— И что же твой Консент делает относительно этого уязвимого места?

— Мы тщательно заботимся о том, чтобы проводить все естественные сексуальные варианты в конструктивные, направленные на выживание, действия. Мы защищаем их от любого рода давления, способного извратить их, привести к поведению, разрушительному для вида.

Лишь позднее Маккай вспомнил, что Джедрик так и не ответила на его вопрос: ПОЗАДИ ЧЕГО? Она утащила его в комнату совещаний, где собралось больше двадцати человек, в том числе двое родителей, которые составляли карту относительно Гара и Трайи. Маккай вспомнил, что даже не знает их имен.

Незнание стольких людей в лицо и по именам поставило его в невыгодное положение. Они, разумеется, хорошо друг друга знали и часто, обращаясь, пользовались намеками и кивками, непонятными для Маккая. Впрочем, он приспосабливался. Их воспоминания подкреплялись подробными упоминаниями о соответствующих способностях окружающих, о подстерегающих опасностях. И они не столько скрывали свои эмоции, сколько УПРАВЛЯЛИ ими. В их воспоминаниях не могло быть никаких эмоциональных помех, вроде любви и дружбы. Подобные мысли ослабляют. Каждый действовал на основе своих собственных интересов, и лучше бы вам сразу приготовиться к допросу. Маккай, задавленный со всех сторон вопросами людей в комнате совещаний, знал, что у него есть только одно ценное качество: он был ключом, которым они могли воспользоваться, чтобы открыть Стену Бога. Весьма значительная ценность, но, к несчастью, принадлежащая идиоту.

Теперь им нужна была информация о фанатиках смерти. Они выдоили его досуха, а потом отослали прочь, словно ребенка, выступившего перед старшими, но отосланного в свою комнату, когда на обсуждение были поставлены важные вопросы.

Чем больше контроля, тем большему требуется контроль. Это дорога к хаосу.

Афоризм Пан Спечи

На четвертое утро битвы за Чу Трайа была в отвратительном настроении. Ее силы имели установившиеся границы, удерживая около одной восьмой общей территории Уоррена. Это были главным образом низкие здания, за исключением тех, что расположены вдоль Броева коридора в Обод. Ей не по душе была мысль, что люди Джедрик имеют беспрепятственный обзор большей части территории фанатиков смерти. А большинство тех лидеров, что связали судьбу с Трайей, начинали менять свое мнение, особенно с тех пор, как они пришли к пониманию того, что этот анклав просто не в состоянии сам себя прокормить. Плотность населения после приема союзников стала устрашающей: почти тройная норма для Уоррена.

До сих пор ни Брой, ни Джедрик не двинули против нее войска. Трайа, в конце концов, пришла к неизбежному заключению, что вместе с Гаром расположилась там, где было намечено Джедрик. Они были отрезаны от контроля Гара чисто и аккуратно, словно ножом. Пути назад не было. В нынешних обстоятельствах Брой никогда не примет помощи людей. Это тоже говорило об утонченной тщательности, с какой Джедрик проводила свои планы в жизнь.

За ночь Трайа передвинула свой командный пост в высокое здание, смотрящее на северные стены каньона. От Обода ее отделяла только река, со всего одними воротами на ней. Она плохо спала, голова ее была полна заботами. Главным среди ее забот был тот факт, что ни одна контактная партия, посланная в Обод, не вернулась. На террасах Обода в ту ночь не было ни одного огня. Ни слова НИ ОТ ОДНОГО из ее людей оттуда.

Почему?

Трайа еще раз рассмотрела свое положение, страстно желая иметь преимущество, любое преимущество. Одна из ее границ была привязана к Броеву коридору в Обод, одна граница на речной стене, с единственными воротами, остальной ее периметр извивался серией опасных выступов от пятой стены до реки.

Ей были слышны звуки битвы вдоль дальней стороны Броева коридора. Люди Джедрик использовали слишком шумное оружие. Изредка на территорию Трайи попадал снаряд со взрывчаткой. Это случалось редко, но были потери, а воздействие на моральное состояние разрушительно. В этом главная проблема с фанатиками: они требовали, чтобы их использовали, чтобы их потратили.

Трайа пристально смотрела вниз на реку, видя несомые ее ядовитыми струями тела — и тела Говачинов, и тела людей. Но Говачинов было больше. Немного погодя она отвернулась, бросилась в соседнюю комнату и разбудила Гара.

— Мы должны войти в контакт с Джедрик, — сказала она.

Гар протер глаза, сбрасывая остатки сна.

— Нет! Мы должны ждать, пока не установим контакт с нашими людьми на Ободе. Тогда мы можем…

— Пааа!

Трайа редко демонстрировала перед ним такое отвращение.

— Мы не установим контакта с нашими людьми на Ободе. Джедрик и Брой проследили за этим. Меня бы не удивило, если бы они договорились, чтобы изолировать нас.

— Но у нас есть…

— Заткнись, отец! — Трайа подняла руки, пристально смотря ему в глаза. — Я никогда не была настолько хороша, чтобы претендовать на роль советника Броя. Я всегда это подозревала. Я всегда умудрялась пережимать. Прошлой ночью я заново просмотрела как можно больше своих решений. Джедрик умышленно заставила меня выглядеть хорошо. О, как красиво она это проделала!

— Но наши войска на Ободе…

— Могут нам не подчиниться! Они могут уже принадлежать Джедрик.

— Даже Говачины?

— Даже Говачины!

Гар никак не мог опомниться. Контакт с Джедрик? Отказаться от всей своей власти?

— Я достаточно хороша, чтобы распознать слабость войск, подобных нашим, — продолжила Трайа. — Мы можем бесполезно растратить силы. Этого даже Брой не понял, но Джедрик все прекрасно уяснила. Посмотри на выступы вдоль ее периметра.

— Что выступы…

— Их можно пережать и сгладить! Это даже ТЫ должен понимать.

— Тогда отойдем назад и…

— Урезать нашу территорию? — Трайа ошеломленно уставилась на Гара. — При малейшем намеке на это, наши союзники начнут дезертировать толпами. Как раз сейчас они…

— Тогда атаковать!

— И что нам это даст?

Гар кивнул. Джедрик отступит через минированные зоны, заманив туда фанатиков. Она удерживает достаточно большую территорию, чтобы смириться с разрушениями. Ясное дело, именно на этом Джедрик и основывала свой план.

— Тогда мы должны пережать коридор Броя.

— Именно этого Джедрик от нас и добивается. Из того, что может служить предметом сделки, у нас осталось только это. Вот почему мы должны вступить в контакт с Джедрик.

Гар в отчаянии затряс головой.

Однако Трайа не закончила.

— Джедрик может возвратить нас за долю власти в городе Обода, если мы сейчас к этому готовы. Брой никогда этого не сделает. Теперь ты понимаешь, как оплошал с Броем?

— Но Брой собирался…

— Ты не смог следовать моим приказам, отец. Теперь, ты должен понять, почему я всегда старательно удерживала тебя от принятия независимых решений.

Гар в замешательстве замолчал. Это была его дочь, но он почувствовал в ее словах опасность для себя.

Трайа говорила.

— Я скоро отдам приказы командирам. Им будет велено держаться любой ценой. И я объясню им причины.

— Но как можно…

— Мы не позволим себе быть захваченными.

ВОПРОС: Кто правит правителями?

ОТВЕТ: Энтропия.

Говачинская загадка

Все словно сговорились действовать Маккаю на нервы. На его вопросы вместо Джедрик отвечало сразунесколько человек. Большинство относились к нему как к кретину. Джедрик обращалась с ним как с ребенком, у которого неплохие перспективы. Временами было видно, что Маккай ее попросту забавляет. В другой раз Джедрик карала его гневным взглядом, игнорируя или просто удаляясь прочь — или, хуже того, отсылая его.

Сейчас было далеко за полдень дня битвы за Чу. Войска Броя все еще удерживали свой узкий коридор к Ободу. Маккай знал это из подслушанных сообщений. Он стоял в небольшой комнате недалеко от командного поста Джедрик. В комнате было четыре раскладушки, где она или ее командиры время от времени урывками дремали. Однако высокое узкое окно выходило на юг Обода. Маккай не мог поверить, что был там всего шесть дней назад.

Над террасированными эскарпами Обода начали собираться облака, верный признак драматической перемены погоды. Маккаю хорошо это было известно, по крайней мере из инструктажей на Тандалуре. Досади не знала такой роскоши, как управление погодой. Сознание этого оставляло у него странное ощущение уязвимости. Природа может быть так чертовски капризна и опасна, если не держать ее причуды в кулаке.

Маккай мигнул и затаил дыхание.

ПРИЧУДЫ ПРИРОДЫ.

Говачинов на этот эксперимент подвигли причуды разумной природы. Неужели они надеялись держать под контролем тот обширный, бурлящий конгломерат мотивов? Или у них была какая-то иная причина для устройства Досади, причина, до которой он еще не добрался? Не было ли это, в конце концов, проверкой Калебанских тайн? Маккай решил, что нет.

Он знал, каким образом, ПО СЛОВАМ Аритча и помощников, обеспечивался этот эксперимент. Наблюдения здесь лишь подтверждали их объяснения. Ни одни из этих данных не согласовывались с попыткой понять Калебанцев. Лишь то короткое столкновение с Пчарки, что-то, что Джедрик больше не желала обсуждать.

Несмотря на усталость, Маккай не мог избавиться от ощущения, что нечто существенное кроется в том, как эта планета была переведена на путь эксперимента; нечто, о чем не рассказывали Говачины, нечто, чего они и сами, возможно, не понимали. Что они сделали для начала? У них была Досади, субъекты, Праймери… да, Праймери. В умах Говачинов властвовала врожденная неодинаковость личностей. И был тот чертов Демопол. Как они получили на это мандат? Или лучше: как они сохранили тот мандат?

Люди Аритча надеялись выявить внутренние механизмы работы социальных систем разумных. Так они сказали. Но Маккай начинал смотреть на это объяснение глазами Досадийца, с досадийским скептицизмом. Что имела в виду Фанни Мэ, говоря о неспособности покинуть это место в его собственном теле-узле? Как он может быть для Джедрик КЛЮЧОМ к Стене Бога? Маккай знал, что ему нужно больше информации, чем он может надеяться получить от Джедрик. Имеется ли эта информация у Броя? Маккай задумался, не может ли так случиться, что ему придется карабкаться за ответами на высоты Холмов Совета. Было ли это теперь хотя бы возможно?

Когда он спросил об этом, Джедрик устроила ему обход почти всего здания, предупредив:

— Не вмешивайся.

ВМЕШАТЬСЯ ВО ЧТО?

Маккай спросил об этом, Джедрик лишь пристально на него посмотрела.

Впрочем, она провела его везде, чтобы ознакомить каждого с его новым статусом. Маккай так и не понял, что представляет собой этот статус, что-то между гостем и заключенным.

Джедрик требовалось минимум разговоров с ее людьми. Зачастую она пользовалась лишь взмахом руки, чтобы передать необходимый сигнал о своем проходе. Весь маршрут был уроком для Маккая. Начался он с охраны у дверей.

— Маккай. — Жест в его сторону.

Охранник кивнул.

У Джедрик были другие заботы.

— Команда Девять?

— Возвращается в полдень.

— Сообщите.

Каждый подверг Маккая внимательному изучению. Маккай чувствовал, что это позволит им идентифицировать его с минимальной задержкой.

Там было два лифта: один экспресс с тщательно охраняемого входа с улицы в боковой стене здания, другой начинался выше четвертого уровня на потолке клетки Пчарки. Они воспользовались вторым и поднялись, останавливаясь на каждом этаже, чтобы охрана смогла их увидеть.

Вернувшись в помещение с клеткой, Маккай увидел, что прямо посреди дверного проема установлен стол. За ним сидел отец тех троих детей, наблюдавший за Пчарки и делавший время от времени пометки в тетради. Маккай знал теперь его имя — Ардир.

Джедрик задержалась у стола.

— Маккай может входить и выходить с обычными предосторожностями.

Маккай, наконец, смог обратиться к Джедрик.

— Благодарю за потраченное на меня время.

— В сарказме нет необходимости, Маккай.

Он и не имел в виду сарказма, и напомнил себе еще раз, что обычные любезности Консента подвергаются здесь иному толкованию.

Джедрик проглядела заметки Ардира, подняла взгляд на Пчарки и снова посмотрела на Маккая. Выражение ее лица при этом не изменилось.

— Встретимся за обедом.

Затем она покинула его.

Со своей стороны, Маккай приблизился к клетке Пчарки, отметив вызванное этим поступком напряжение охранников и наблюдателей в комнате. Старый Говачин сидел в своем гамаке с выражением безразличия на лице. Заграждения клетки испускали почти неразличимое шипение, мерцая и светясь.

— Что случится, если ты коснешься загородки? — спросил Маккай.

Щеки Говачина слегка надулись.

Маккай показал пальцем.

— В этих заграждениях есть энергия. Что это за энергия? Как она поддерживается?

Говачин в ответ квакнул:

— Как поддерживается вселенная? Возникает ли вещь тогда, когда вы впервые ее видите?

— Это Калебанская вещь?

Пожатие.

Маккай обошел вокруг клетки, внимательно ее изучая. На узлах решетки заграждения были блестящие пузыри. Прутья, на которых был растянут гамак, выходили из потолка. Они проходили через потолок, но не касались его. Сам гамак на вид был вроде матерчатый, бледно-голубого цвета. Маккай вернулся на свою позицию лицом к Пчарки.

— Они тебя кормили?

Никакого ответа.

Ардир заговорил из-за его спины:

— Его пища спускается с потолка. Его выделения смываются в утилизационную линию.

— Я не вижу двери в клетку. Как он туда попал?

— Она была построена вокруг него в соответствии с его собственными инструкциями.

— Что это за пузыри в узлах решетки?

— Они появились, когда он активировал клетку.

— Как он это сделал?

— Мы не знаем. А ты?

Маккай отрицательно покачал головой.

— Как Пчарки это объясняет?

— Он этого не делает.

Маккай повернулся к Ардиру, пытаясь перевести разговор с Пчарки на само планетарное общество. Ответы Ардира, особенно по вопросам религии, были на редкость банальными.

Позднее, стоя в комнате возле командного поста и заново пересматривая впечатления, Маккай обнаружил, что его мысли касаются проблемы, совершенно не затронутой в расспросах.

Джедрик и ее люди уже давно знали, что Досади является творением Говачинов. Они узнали это задолго до появления на сцене Маккая. Это было очевидным в том, как они сосредоточились на Пчарки, в том, как они противодействовали Брою. Маккай добавил одну существенную информацию: что Досади является Говачинским ЭКСПЕРИМЕНТОМ. Но люди Джедрик не воспользовались Маккаем так, как он мог ожидать. Она сказала, что он является ключом к Стене Бога, но каким образом?

У Ардира он ответа не нашел. Тот не пытался уклоняться от расспросов Маккая, но его ответы выдавали несколько ограниченный масштаб знаний и воображения Ардира.

Понимание этого глубоко обеспокоило Маккая. Дело было не столько в том, что этот человек сказал, сколько в том, чего он не сказал, когда поводы говорить открыто в деталях были наиболее настоятельными. Ардир не был болваном. Он был человеком, высоко поднявшимся в иерархии Джедрик. В голову ему приходило много соображений. Тем не менее, он совершенно не обращал внимания на более очевидные из них. Ардир не поднимал вопроса о том, каким образом история Досади сходится к единственно конечной точке в прошлом без каких бы то ни было следов эволюционных начал. Он не походил на религиозного фанатика, а даже если бы и был таким, Досади не позволила бы явных религиозных запретов. Тем не менее, Ардир отказывался изучать наиболее явные противоречия в тех открытых религиозных отношениях, которых Маккай ожидал по рассказам. Ардир правильно разыгрывал позиции, но под ними не было фундамента. Все это было поверхностным.

Маккай внезапно отчаялся вообще получить исчерпывающий ответ от кого-то из этих людей — даже от Джедрик.

Внимание Маккая привлек усилившийся шум из командного поста. Он открыл дверь и встал на пороге, изучая другую комнату.

На дальней стене появилась новая карта. Поверх карты помещалась прозрачная плоскость, покрытая желтыми, красными и синими пятнами. Пятеро мужчин и женщин — все с наушниками на голове — работали над ней, перемещая цветные маркеры. Джедрик стояла спиной к Маккаю, разговаривая с несколькими командирами, только что вошедшими с улицы. На них все еще были оружие и ранцы. Их беседа и привлекла внимание Маккая. Он оглядел комнату, отметив два коммуникационных экрана у левой стены, оба выключенные. Раньше их здесь не было. Маккай задумался, пытаясь понять, для чего они предназначались.

В комнату заглянул помощник и выкрикнул:

— Только что доложили Двадцать Первые Ворота. Там все затихло. Они хотят знать, следует ли им держать резервы в состоянии готовности.

— Пусть уходят, — сказала Джедрик.

— Сюда доставили двоих пленных, — добавил помощник.

— Вижу, — буркнула Джедрик.

Она кивнула в сторону карты.

Маккай, проследив за ее взглядом, увидел, что два желтых маркера передвинуты вместе с восемью синими компаньонами. Сам не понимая как, он сообразил, что эти два желтых маркера должны изображать пленных и их сопровождение. В командном посту ощущалось напряжение, сказавшее ему, что это было важное событие. Кто же были эти пленники?

— Я видел монитор… — сказал один из командиров Джедрик.

Но она не обратила внимания и ему пришлось оборвать фразу. Двое людей у карты сменили места, обменявшись наушниками. Посыльный, выкрикнувший информацию про ворота и пленников, ушел. Вскоре появился еще один посыльный и начал тихо переговариваться с людьми у дверей.

Через несколько секунд вошли восемь молодых мужчин, которые несли Трайу и Гара, надежно связанных чем-то похожим на светящуюся проволоку. Маккай узнал пару, фигурировавшую в инструктаже Аритча. Эскорт нес своих пленников, словно охотники волка. Восемь конечностей пленных были в надежных руках восьмерых охранников.

Эскорт пересек комнату, не заботясь о сохранности мебели. Посыльный искал причины, чтобы задержаться. Ему ужасно не хотелось уходить из комнаты. Он узнал пленников и понимал, что должно случиться нечто важное.

Гара и Трайу бросили в два кресла.

— Развяжите их, — приказала Джедрик.

Сопровождающие повиновались.

Джедрик ждала, пристально вглядываясь в карту. Два желтых и восемь синих маркеров были убраны. Однако она продолжала смотреть на карту. Что-то там было более важным, чем эти двое пленных. Джедрик указала на скопление красных маркеров в верхнем углу.

— Посмотрите на это.

Один из ее командиров покинул комнату.

Маккай сделал глубокий вдох. Он засек вспышку ее движения в сторону повиновавшегося командира. Так вот как она это делает! Маккай переместился дальше в комнату, чтобы Джедрик была видна ему в профиль. Она никак не отреагировала на это движение, но он понимал, что Джедрик сознает его присутствие. Маккай шагнул ближе к тому, что, как он знал, было пределом ее терпимости, отметив слабую улыбку, когда она повернулась к пленникам.

Наступило внезапное молчание, один из тех неуютных моментов, когда люди понимают, что должны кое-что сделать, но всем отчаянно не хочется приступать. Посыльный все еще стоял у двери в холл, явно дожидаясь, чтобы посмотреть, что здесь произойдет. Эскорт, принесший пленных, остался в комнате. Охранники сбились тесной кучкой сбоку от кресел. Они выглядели странно подавленными и словно искали защиты у присутствующих. Джедрик взглянула через комнату на посыльного.

— Ты можешь идти.

Потом кивнула эскорту.

— И вы.

Маккай выжидательно сохранял безопасную дистанцию, но Джедрик его не замечала. Он понял, что ему не только позволят остаться, но и ожидают, что он воспользуется своим умом, своими знаниями из внешнего мира. Джедрик догадалась о его состоянии, лишь взглянув на него: нормальное недоверие, осторожность, терпение. И страх, разумеется.

Теперь Джедрик занялась пленными. Она подалась вперед, разглядывая сначала Трайу, потом Гара. По тому, как Джедрик на них смотрела, Маккаю стало ясно, что она взвешивает различные возможности того, как вести себя с этой парочкой. В комнате царила настороженная атмосфера и это тоже возымело свой эффект. Гар не выдержал.

— У Броя есть способ описания подобных тебе людей, — сказал Гар. — Он называет вас «ракетами», имея в виду, что вы, словно компоненты фейерверка, устремляетесь в небо, чтобы упасть оттуда обратно на землю.

Джедрик ухмыльнулась.

Маккай понял. Гар не мог как следует управлять своими эмоциями. В этом была его слабость.

— В этой вселенной много ракет должны умереть не увиденными, — сказала Джедрик.

Гар сердито посмотрел на нее. Ему не понравилась такая реакция. Он взглянул на Трайу и по выражению ее лица понял, что совершил ошибку.

Теперь заговорила Трайа, слегка улыбаясь.

— У тебя личный интерес к нам, Джедрик.

Для Маккая это было так, словно он вдруг пересек порог понимания другого языка. Заявление Трайи было чисто Досадийским, оно несло в себе множество смыслов. Она сказала, что Джедрик видит здесь возможность личной выгоды и что Трайа об этом знает. Началом заявления была легкая улыбка. Маккай чувствовал новое восхищение особым гением Досадийского сознания. Он придвинулся еще на шаг ближе к своей цели. В Трайе было что-то еще… что-то странное.

— Чем для тебя является вот этот?

Она говорила, обращаясь к Джедрик, но быстрое движение глаз указало на Маккая.

— От него есть определенная польза, — сказала Джедрик.

— По этой причине ты и держишь его при себе?

— Это не единственная причина.

— Были определенные слухи…

— Каждый пользуется тем, что ему доступно, — сказала Джедрик.

— Ты планируешь завести с ним детей?

Джедрик затряслась в молчаливом веселье. Маккай понял, что зондируя слабости, Трайа ничего не обнаружила.

— Период размножения выводит женщину из строя, — сказала Трайа.

Тон был умышленно подстрекательским, и Маккай ждал ответа.

Джедрик кивнула.

— Отпрыск порождает много последствий во всех последующих поколениях. Те из нас, кто не понимает, никогда не принимают непродуманных решений.

Джедрик посмотрела на Гара, вынудив Маккая сменить объект внимания.

Лицо Гара внезапно побледнело. Маккай истолковал это как потрясение и гнев. Однако мужчина быстро восстановил контроль над собой. Он пристально посмотрел на Маккая, адресовав вопрос Джедрик.

— Выгодна ли будет нам его смерть?

Джедрик взглянула на Маккая.

Потрясенный его прямолинейностью, Маккай, тем не менее, был заинтригован предположением, прозвучавшим в вопросе Гара. «НАМ!» Гар полагал, что у него с Джедрик есть общее дело. Джедрик взвешивала это предположение, и Маккай, наполняясь восторгом, понял. Он распознал еще кое-что и сообразил, что может отплатить теперь ей за все ее терпеливое обучение.

ТРАЙА!

Что-то в манере Трайи держать голову, в интонациях ее разговорного Галача зацепило какую-то струну в памяти Маккая. Она была человеком, обученным Пан Спечи — то, как у нее двигались глаза перед тем, как шевельнуться голове, необычные ударения в манере ее речи. Но на Досади не было Пан Спечи. Или были?

Ничего этого не отразилось на лице Маккая. Он продолжал излучать недоверие, осторожность, терпение. Но уже начинал спрашивать себя, не может ли это быть концом еще одной ниточки в этой Досадийской тайне. Маккай увидел, что Джедрик смотрит на него и, не думая об этом, подал ей глазами чисто Досадийский сигнал следовать за ним, после чего вернулся в смежную комнату. Мера понимания ею его отразилась в том, что Джедрик, не задавая вопросов, пошла за ним.

— Да?

Он рассказал ей про свои подозрения.

— Эти Пан Спечи — это те, которые могут вырастить тело, чтобы оно было похоже на тело другого вида?

— За исключением глаз. У них фасеточные глаза. Любой Пан Спечи, способный действовать свободно и подражать другим видам, был бы лишь поверхностным проявлением. Свободно передвигающийся является лишь одним из пяти тел. Это держатель эго, личности. Оно периодически переходит к кому-то другому из пятерых. Предотвращение подобного перехода хирургическим закреплением эго в одном лишь теле является для Пан Спечи преступлением.

Джедрик посмотрела в дверной проем.

— Ты уверен насчет нее?

— Там характерный стиль.

— Можно ли замаскировать фасеточные глаза?

— Способы есть: контактные линзы или довольно тонкая операция. Впрочем, меня научили определять подобные вещи, и я могу сказать тебе, что тот, кто обучал ее, был не Гар.

Джедрик посмотрела на него.

— Брой?

— Гралус был бы отличным местом, чтобы укрыть креше, но… — Маккай покачал головой. — Не думаю. Из того, что ты мне рассказала про Броя…

— Говачин, — согласилась она. — Тогда кто?

— Кто-то, имевший на нее влияние, когда она была еще совсем молодой.

— Хотел бы ты допросить пленных?

— Да, но я не знаю их потенциальной ценности.

Джедрик уставилась на него с неприкрытым изумлением. Он в совершенстве усвоил Досадийский стиль заявлений. Выглядело так, словно Маккай, которого она, по ее мнению, знала, преобразился внезапно прямо у нее на глазах. Он еще не был достаточно досадийцем, чтобы полностью доверять ему, но Джедрик никак не ожидала, что он продвинется так далеко за столь короткое время. Маккай заслужил более детальной оценки военной ситуации и соответственных способностей Трайи и Гара. Джедрик предоставила ему эту оценку на Досадийский манер: сухими словами, торопливо, стремясь к немногословности, предполагающей глубокое понимание со стороны слушателя.

Усвоив это, Маккай почувствовал, где она ограничила свое изложение, подкроив по его способностям. В известном смысле, это было подобно ответу его Дневного Расписания на Централ Централей. Он не мог видеть себя с ее позиции, понимать, как она оценивает его. Джедрик удостоила его ограниченным, вынужденным уважением, смягченным некоторой нежностью родителя к своему ребенку. И Маккай знал, что как только они вернутся в другую комнату, нежность будет упрятана под покров совершенной маскировки. Хотя она там была. И он не рискнул предавать ее доверие расчетом на эту нежность, иначе она навсегда будет упрятана под замок.

— Я готов, — сказал Маккай.

Они вернулись на командный пост. У Маккая теперь было более четкое представление о том, как действовать. Не было ничего, подобного взаимному безоговорочному доверию. Сомневались всегда. Всегда управляли. Уважение проявлялось иногда в некоторых вынужденных совместных действиях. Вместе трудились только ради выживания, или тогда, когда было совершенно ясно, что взаимодействие приносит личную выгоду. Даже объединяясь, они оставались фанатичными индивидуалистами. С подозрением относились к любому подарку, потому что никто не отдавал бесплатно. Наибезопаснейшими отношениями были те, где места в иерархии были четкими и прочно закрепленными — минимум угрозы и снизу, и сверху. В целом это напоминало Маккаю рассказы о поведении в человеческих бюрократиях классического периода до путешествий в глубокий космос. И за много лет до того, как он встретился с многовидовой корпорацией, ведшей себя подобным образом, пока помощь Бюсаба не продемонстрировала им ошибочность их образа действий. Они использовали каждую доступную им грязную уловку: подкуп, слежку и прочие формы явного и скрытого шпионажа, разжигание разногласий в оппозиции, убийства, шантаж, похищения. Не много нашлось бы в Консенте тех, кто не слыхал о Межгосударственном Снабжении, которое ныне не функционировало.

Маккай остановился в трех шагах от пленников.

Первой заговорила Трайа.

— Вы уже решили, что с нами делать?

— В вас обоих есть полезный потенциал, — сказал Маккай. — Но у нас есть другие вопросы.

Это «нас» не ускользнуло ни от Трайи, ни от Гара. Оба они посмотрели на Джедрик, которая невозмутимо стояла рядом с Маккаем.

Маккай обратился к Гару.

— Трайа действительно твоя дочь, твой родной ребенок?

Трайа выглядела удивленной. Своим новым пониманием, Маккай сообразил, что она говорит ему, что ее не волнует, видит ли он реакцию, что ее устраивает, если он это увидит. Гару, однако, не удалось скрыть своего потрясения. По стандартам Досади, он был ошарашен. Значит, Трайа не его родная дочь, но до этого момента Трайа никогда не сомневалась в их взаимоотношениях.

— Расскажи нам, — сказал Маккай.

Досадийская немногословность поразила Гара, как удар. Он посмотрел на Джедрик. Она всячески продемонстрировала признаки готовности ждать его повиновения вечно, что должно было означать, что она никак не реагирует ни на слова Маккая, ни на поведение Гара.

Явно потерпевший поражение Гар снова обратил свое внимание к Маккаю.

— Я ушел с двумя женщинами через дальние горы. Мы пытались наладить там свое собственное производство чистой пищи. В те дни многие на Ободе пытались это сделать. Редко, кто возвращался назад. Вечно что-нибудь случалось: растения погибали без причины, источники воды пересыхали, что-то крало выращенное. Бог ревнив. Так мы всегда говорили.

Он посмотрел на Трайу, изучавшую его с полнейшим равнодушием.

— Одна из двух женщин умерла в первый год. Другая заболела во второй сезон урожая, но выжила к следующей весне. Это было во время того урожая… мы пошли в сад… ха! Сад! Там был этот ребенок. Мы не имели представления, откуда она пришла. Она выглядела лет на семь, на восемь, но ее реакции были младенческими. Это довольно часто случалось на Ободе — сознание пряталось от чего-то слишком ужасного, чего не было возможности терпеть. Мы забрали ее. Иногда можно обучить такого ребенка, чтобы он снова стал полезен. Когда женщина умерла, а урожай погиб, я взял Трайу и направился обратно на Обод. Это было очень скверное время. Когда мы вернулись… я был болен. Трайа тогда помогала мне. С тех пор мы не расставались.

Маккай обнаружил, что это повествование его растрогало, и попытался скрыть свою реакцию. Он не был уверен, что это ему удалось. Своим новым Досадийским сознанием Маккай читал внутреннюю сагу в том скупом отчете о событиях, бывших, вероятно, заурядными по стандартам Обода. Он обнаружил, что его привела в ярость другая информация, которую можно было прочитать в словах Гара.

ОБУЧЕННАЯ ПАН СПЕЧИ!

Это был ключ. Люди Аритча хотели сохранить чистоту эксперимента: допускались только два вида. Но было бы поучительно изучить применение Пан Спечи. Так просто. Взять человеческого ребенка женского пола. Поместить ее исключительно под влияние Пан Спечи на семь-восемь лет. Подвергнуть этого ребенка избирательному стиранию памяти. Подкинуть ее подходящим суррогатным родителям на Досади.

И было еще кое-что. Аритч лгал, когда говорил, что мало знает об Ободе, что Обод не входит в эксперимент.

Когда все эти мысли промелькнули у него в голове, Маккай вернулся в смежную комнату. Джедрик последовала за ним. Она подождала, пока он соберется с мыслями.

Немного погодя Маккай посмотрел на нее и выложил свои умозаключения. Закончив, он бросил взгляд на дверь.

— Мне нужно знать все, что можно, об Ободе.

— Те двое — хороший источник сведений.

— Но разве они не требуются тебе для твоего другого плана, нападения на коридор Броя?

— Два дела могут делаться одновременно. Ты вернешься в их анклав с ними в качестве моего лейтенанта. Это собьет их с толку. Они не будут знать, как это понимать. Они ответят на твои вопросы. И в замешательстве они откроют многое, что в противном случае было бы сокрыто от тебя.

Маккай переварил это. Да… Джедрик, не колеблясь, подвергает его риску. Это было основным сообщением для всякого. Маккай будет целиком и полностью отдан на милость Гара и Трайи. Джедрик говорила, «Смотрите! Никакая ваша угроза Маккаю не может оказать воздействия на меня». В известном смысле это защищало его. На чрезвычайно окольный Досадийский манер, это устраняло многие возможные угрозы для Маккая, и многое поведало об истинных чувствах Джедрик по отношению к нему. Он сказал:

— Ненавижу холодную постель.

В ее глазах сверкнуло нечто, легчайшее прикосновение влаги. Потом Джедрик проворчала, взяв его под руку:

— Что бы ни случилось со мной, Маккай, — освободи нас!

Приложив надлежащее усилие в надлежащей точке, любое разумное сознание может взорваться изумительным самопониманием.

Из древней человеческой мистики

Если она не сделает ошибки или мы не найдем какого-то неожиданного преимущества, то нас сотрут с лица земли, — сказал Брой.

Он сидел в своем вознесенном ввысь командном пункте на самой высокой точке здания, доминировавшего над Холмами Совета. Комната представляла собой бронированный овал с единственным окном примерно в пятнадцати метрах перед Броем, смотревшим на закат через стены речного каньона. Слева от Броя стоял небольшой стол с коммуникатором. Большую часть оставшегося пространства комнаты занимали карты и прочие принадлежности командования.

Разведка Броя только что принесла ему рапорт о том, что Трайа и Гар захвачены Джедрик.

Один из его командиров, худощавый для Говачина, и с другими отметками лишений, оставшимися от рождения на Ободе, взглянул на своих компаньонов и прочистил горло.

— Пора капитулировать?

Брой покачал головой в человеческом жесте отрицания.

«Это время, о котором я вам говорил», — подумал он.

Брой чувствовал себя опустошенным. Бог отказался говорить с ним. Ничто в его мире не повиновалось прежним наказам.

«С нами сыграли злую шутку».

Силы Стены Бога сыграли злую шутку с ним, сыграли злую шутку с его миром и всеми его обитателями. Они…

— Это Маккай, — сказал командир.

Брой сглотнул, потом проговорил:

— Сомневаюсь, что Маккай хотя бы в малейшей степени понимал, как она его использует.

Он взглянул на стопку рапортов на столе, большинство из них касались Маккая. Разведка Броя была активна.

— Если бы мы захватили или убили его… — рискнул заметить командир.

— Для этого слишком поздно, — буркнул Брой.

— Есть ли шанс, что нам не придется капитулировать?

— Этот шанс есть всегда.

Ни одному из четверых командиров не понравился этот ответ. Еще один из них, толстый и бархатисто-зеленый, высказался:

— Если нам придется капитулировать, как мы можем знать…

— Мы никогда не должны капитулировать, и должны сделать так, чтобы она это знала, — рявкнул Брой. — Она хочет нас уничтожить.

Вот! Он сказал им.

Они были шокированы, но начинали понимать, какие рассуждения привели его к такому выводу. Брой видел, как признаки понимания появляются на их лицах.

— Коридор… — осмелился один из них.

Брой пристально посмотрел на него. Глупец должен знать, что они не могут послать больше, чем часть своих войск, на Обод, прежде чем Джедрик и Трайа закроют этот проход. И даже если бы они смогли улизнуть в Обод, что могли бы они сделать? У них не было ни малейшего представления, где захоронены эти чертовы заводы и продуктовые склады.

— Если бы мы могли спасти Трайу, — сказал худой командир.

Брой фыркнул. Он умолял Трайу вступить с ним в контакт, начать переговоры. Никакого ответа, даже после того, как она отступила в тот анклав. Следовательно, Трайа утратила свой контроль над людьми вне города. Все прочие свидетельства подтверждали это заключение. Не было контакта с Ободом. Там верховодили люди Джедрик. Трайе следовало бы с ним связаться в тот момент, когда она поняла всю тяжесть своего положения. Если бы она подумала, просмотрела всю информацию, то сразу бы сообразила, кто может ей предложить наибольшую цену.

Кто же предложил самую высокую цену? Трайа, в конце концов, человек.

Брой вздохнул.

И Маккай — идиот-ученый из-за Стены Бога, специалист ПО ОРУЖИЮ. Джедрик, скорее всего, знала. Но как? Говорили ли с ней Боги? Брой в этом сомневался. По всем свидетельствам, Джедрик слишком умна, чтобы прислушиваться к Богам-обманщикам.

«Более умная, более осторожная, более Досадийка, чем я».

Она заслужила победу.

Брой поднялся и подошел к окну. Его командиры за спиной встревоженно переглянулись. Мог ли Брой ПРИДУМАТЬ что-нибудь, чтобы выбраться из этой неразберихи?

Брою был виден угол его узкого коридора в Обод. Он не мог слышать грохота битвы, но оранжевые цветы разрывов сказали ему, что сражение продолжается. Брой знал, в какую авантюру ввязалась Джедрик. Те Говачины за Стеной Бога, создатели этого адского места, были медлительными — ужасающе медлительными. Но в конечном счете они не смогут ошибиться в намерениях Джедрик. Вступят ли они сюда, те недоразвитые Говачины извне, попытаются ли остановить Джедрик? Она явно считает, что да. Все, что она делала, говорило Брою о тщательности, с какой Джедрик подготовилась к появлению тупиц из Внешнего Мира. Брой почти желал ей успеха, но его не устраивала цена, какую придется заплатить ему и его народу.

Джедрик получила только временное преимущество. У нее был Маккай. Она играла на Маккае, как на музыкальном инструменте. А что сделает Маккай, когда узнает, каким образом собиралась его использовать Джедрик? Да… Маккай был идеальным инструментом для Джедрик. Она явно дожидалась этого идеального инструмента, знала, когда он прибудет.

«Боги! Она была великолепна!»

Брой поскреб свои наросты. Что ж, оставалось еще кое-что, что смогут сделать пойманные в ловушку люди. Он вернулся к своим командирам.

— Оставьте коридор. Сделайте это тихо, но быстро. Отступайте к внутренним стенам. — Когда командиры начали уже разворачиваться, Брой остановил их. — Мне еще нужно несколько добровольцев. Следует объяснить им наше затруднительное положение таким образом, чтобы не было недопониманий. Они должны пожертвовать собой таким образом, какого не знали раньше Говачины.

— Как?

Это был худой.

Брой обратился к нему. Говачин, рожденный в Ободе, поймет первым.

— Мы должны заставить Джедрик платить подороже. Сотню ее людей за ОДНОГО нашего.

— Самоубийственная миссия, — сказал худой.

Брой кивнул, продолжая:

— Еще одно. Я хочу, чтобы сюда доставили Хевви и чтобы было издано распоряжение об увеличении выдачи продуктов нашим людям в резерве.

Два командира одновременно воскликнули:

— Они бы не пожерт…

— Я придумал кое-что для них.

Брой задумчиво кивнул. Да, несомненно. Некоторые из тех Людей могли еще послужить его целям. Конечно, не так, как Маккай служил Джедрик, но все же был шанс… да, шанс. Джедрик не может быть уверена в том, что Брой может сделать со своими Людьми. С Хевви, например. Джедрик презрительно отбросила того в сторону. Это было полезно. Брой жестом отослал командиров для выполнения своих распоряжений. Они увидели в нем новую решимость. Они передали это нижестоящим. Это тоже служило его целям. Это оттянет тот момент, когда его люди поймут, что за отчаянную авантюру он затеял.

Брой вернулся к коммуникатору, вызвал своих розыскников и подтвердил свои распоряжения. Они все еще могли достичь того, что Джедрик достигла с Пчарки… если они смогут найти Пчарки.

Маккай сказал себе, что можно было догадаться о том, что задание, полученное от Джедрик, не может быть простым. Там должны были быть Досадийские сложности.

— Они не должны сомневаться в том, что ты на самом деле мой лейтенант.

— Значит, я должен быть твоим лейтенантом.

Это доставило ей удовольствие. Джедрик представила ему в общих чертах свой план, предупредив, что предстоящее столкновение не может быть просто спектаклем. Маккай должен реагировать так, словно полностью сознает требования, которые предъявляет ему Досади.

Пока она готовила его, на Чу спустилась ночь, и когда они вернулись в командный пост, где дожидались Гар и Трайа, оказия представилась, как и говорила Джедрик. Это была вылазка людей Броя на Восемнадцатые ворота. Джедрик отдала последние распоряжения и послала его туда.

— Выясни, что они хотят этим добиться!

Маккай задержался лишь для того, чтобы забрать четверых охранников, которые дожидались его у дверей командного поста, отметив неприкрытое удивление у Гара и Трайи. Они сформировали особое мнение о положении Маккая, и теперь им пришлось искать новую оценку. Трайа будет больше всех выведена этим из равновесия, сбита с толку сомнениями в себе. Маккай знал, что Джедрик немедленно усилит эти сомнения, рассказав Гару и Трайе, что Маккай уйдет с ними, вернувшись от Восемнадцатых ворот.

— Вы должны считаться с его приказами так же, как и с моими.

Восемнадцатые ворота, вопреки ожиданиям, представляли собой серьезную проблему. Брой захватил сами ворота и прилегающие к ним два здания. Один из нападавших бросился из окна в центр группы людей Джедрик. Взрыв огромной силы разбросал вокруг множество тел.

— Больше сотни убитых, — выдавил запыхавшийся курьер.

Маккаю не нравился скрытый смысл этой самоубийственной атаки, но у него не было времени, чтобы все обдумать. Им следовало устранить угрозу. Он отдал приказы двум отвлекающим, пока третий отряд взрывал захваченное здание, предварительно завалив ворота булыжником. Второе захваченное здание оказалось в изоляции. Стремительность успеха поразила войска Джедрик и теперь они беспрекословно повиновались Маккаю. Он отдал приказ захватить пленных и привести к нему для допроса.

По команде Маккая один из его собственных охранников принес карту зоны, прикнопив ее на стену. С тех пор, как он покинул Джедрик, прошло менее часа, но Маккай чувствовал, что вошел в иной мир, даже более примитивный, чем окружающий невероятную женщину, приведшую все это в движение. Между тем, что он видел вокруг себя и тем, что рассказывали курьеры на командном посту, была огромная разница. Взрывы и шипение фламеров вдоль улицы раздражали Маккая.

Пристально глядя на карту, Маккай сказал:

— Тут есть все признаки ловушки. Уберите из зоны все отряды, оставьте только наблюдателей. Сообщите Джедрик.

Люди поспешно повиновались.

Один из охранников и два субкомандира остались.

— Как насчет этого места? — поинтересовался охранник.

Маккай огляделся. Это была квадратная комната с коричневыми стенами. Два окна выходили на противоположную от битвы сторону. Когда его доставили сюда для устройства командного пункта, он не успел все здесь осмотреть. От места главной битвы его ограждали четыре улицы с изолированными ходами. Они могли перебросить канатный мост на соседнее здание и эвакуироваться, если здесь станет слишком жарко. Но если Маккай останется в опасной зоне, то это поддержит моральный дух войск.

— Спустись вниз ко входу, — сказал он одному из субкомандиров. — Спусти все лифты вниз и выведи их из строя. Оставь только один. Охраняй его вместе с отрядом поддержки и поставь солдат на лестнице. Будь наготове, чтобы доставить пленных. Твои соображения?

— Я пошлю наверх две команды, чтобы убедиться, что два прилегающих здания безопасны.

«Разумеется!» Маккай кивнул.

Боги! Как эти люди реагируют в опасных ситуациях! Они были целенаправленны и остры, как ножи.

— Сделай это, — сказал Маккай.

Ему пришлось ждать не больше десяти минут, пока два специальных отряда безопасности Джедрик доставили первого пленника, молодого Говачина с любопытными шрамами на веках — похожими на завитушки, бледными на фоне зеленой кожи.

Двое людей из безопасности остановились в дверном проеме. Они крепко держали Говачина, хотя он, похоже, и не сопротивлялся. Субкомандир, доставивший их наверх, вышел и закрыл за собой дверь.

Один из захвативших пленного, мужчина с узким лицом, кивнул, видя, что привлек внимание Маккая.

— Что с ним делать?

— Привяжите его к креслу.

Пока выполнялось распоряжение, Маккай внимательно изучал Говачина.

— Где вы его захватили?

— Он пытался выбраться из того здания через сточную канаву периметра.

— Один?

— Не знаю. Он первый из группы пленников. Остальные ждут снаружи.

Они связали молодого Говачина и встали позади него.

Маккай продолжал изучать пленника. Тот был одет в черный комбинезон с характерным клинообразным вырезом для жаберных щелей. Вся его одежда была порезана и изорвана. Он явно был выслежен со стремительной и беспощадной основательностью. Маккай подавил приступ жалости. Линии шрамов на веках пленника отнюдь не скрывали его происхождения.

— Устраняя татуировку твоего Филума, проделали плохую работу, — сказал Маккай. Он уже распознал узор: Глубокие Пловцы. Это был относительно незначительный Филум, небольшой по численности и болезненно относящийся к статусу своих членов.

Молодой Говачин моргнул. Вступительная ремарка Маккая была сказана настолько между прочим, обыденным тоном, что шок от его слов наступил после. Это было явно заметно по виду рта пленника.

— Скажи пожалуйста, как тебя зовут? — спросил Маккай все тем же ровным, беззаботным тоном.

— Гриник, — выдавил пленник.

Маккай попросил у одного из охранников тетрадь и ручку, вписал туда имя Говачина, прибавив идентификацию Филума.

— Гриник из Глубоких Пловцов, — сказал он. — Давно ты на Досади?

Говачин с шумом пропустил воздух через жаберные щели и промолчал. Люди из безопасности были явно озадачены. Этот допрос проходил совсем не так, как они думали. Маккай и сам не знал, чего ожидать. Он все еще не пришел в себя от удивления, опознав плохо сведенную татуировку Филума.

— Это очень маленькая планета, — продолжил Маккай. — Вселенная, откуда мы оба прибыли, очень велика и может быть очень жестокой. Уверен, ты прибыл сюда не намереваясь умереть.

Если этот Гриник не знаком со смертоносными планами своих начальников, это быстро проявится. Слова Маккая могли быть истолкованы как личная угроза, не затрагивающая в целом интересов Досади. Оставалось посмотреть, как прореагирует Гриник.

Молодой Говачин все еще колебался.

«Когда сомневаешься, молчи».

— Похоже, что тебя специально готовили для этого проекта, — сказал Маккай. — Но я сомневаюсь, что тебе рассказали все. Я даже сомневаюсь, что ты знаешь о таких вещах, которые тебе бы сейчас очень пригодились.

— Кто ты? — потребовал ответа Гриник. — Как ты смеешь говорить здесь о… — Он замолк, взглянув на стоящих за его плечами охранников.

— Им о нас все известно, — солгал Маккай.

Он теперь чуял слабый аромат Говачинского страха, цветочный аромат, с которым встречался всего лишь несколько раз в своей жизни. Двое охранников тоже почувствовали его и улыбнулись, продемонстрировав свою осведомленность.

— Твои хозяева послали тебя сюда на смерть, — сказал Маккай. — Они могут за это поплатиться. Ты спрашиваешь, кто я? Я Джордж Маккай, Легум Говачинской Адвокатуры, Чрезвычайный Агент, старший лейтенант Джедрик, будущей правительницы Досади. Я предупреждаю. Отвечай на мои вопросы, ибо Закон в опасности.

В мирах Говачинов это было несокрушимым аргументом. Гриник был потрясен.

— Что бы ты хотел узнать?

Он с трудом буквально выдавливал слова.

— Твоя миссия на Досади. Точные инструкции, которые ты получил и кто их тебе дал.

— Нас здесь двадцать. Мы посланы Мррегом.

Знакомое имя! Это ошеломило Маккая. После небольшой паузы он сказал:

— Продолжай.

— Еще двое из двадцати там, снаружи.

Гриник сделал движение в сторону двери, несомненно беспокоясь о своих товарищах.

— Твои инструкции?

— Забрать наших людей из этого ужасного места.

— Когда?

— Через… шестьдесят часов осталось.

Маккай медленно выдохнул. Значит, Аритч и компания махнули на него рукой. Они собираются уничтожить Досади.

— Где остальные члены твоей группы?

— Не знаю.

— Вы были, разумеется, резервной командой, обученной и подготовленной для этой миссии. Ты понимаешь, насколько плохо вас обучили?

Гриник промолчал.

Маккай подавил ощущение отчаяния и взглянул на двоих охранников. Он понял, что они доставили ему этого пленника потому, что он не был Досадийцем. Разумеется, Джедрик их проинструктировала. В свете этого понимания, ему многое стало ясно. Джедрик оказала достаточное давление на Говачинов за Стеной Бога. Она просто не представляла, на что способны Говачины, чтобы ее остановить. Пора Джедрик узнать, какой фитиль она подожгла. И Брой тоже должен узнать об этом. Особенно Брой, прежде чем отправит свои новые команды камикадзе.

Наружная дверь приоткрылась, и в комнату заглянул субкомандир.

— Ты был прав насчет ловушки. Мы заминировали зону перед отступлением. Хорошо их подловили. Ворота теперь безопасны, и мы очистили последнее здание.

Маккай поджал губы и сказал:

— Забери пленников к Джедрик. Передай ей, что мы идем.

В глазах субкомандира промелькнуло удивление.

— Она знает.

Мужчина все еще колебался.

— Да?

— Там один пленник-человек. Тебе следовало бы допросить его, прежде чем уходить.

Маккай ждал. Джедрик знала, что он прибывает, знала, что произошло здесь, знала насчет пленника-человека снаружи. Она хотела, чтобы Маккай допросил этого человека. Да… разумеется. Джедрик ничего не оставляла на волю случая… по ее стандартам. Что ж, ее стандарты скоро изменятся, но она могла и знать об этом.

— Имя?

— Хевви. Брой содержал его, но когда-то он служил Джедрик. Она велела передать тебе, что Хевви отверженный, что он был заражен.

— Приведи.

Хевви удивил его. Внешне это было пустолицее ничтожество, бахвальство, проглядывающее из-под маски тайного знания. Хевви носил зеленую форму с нарукавной повязкой водителя. Форма была помята, но цела. С ним обращались с большей осторожностью, чем с Говачином. Хевви занял место в кресле. Маккай махнул, чтобы его развязали.

Мысли Маккая были в беспорядке. Он обнаружил, что физически ощущает течение времени. Шестьдесят часов! Но Маккай чувствовал, что уже приблизился к решению тайны Досади, что всего лишь через несколько минут он узнает имена и реальные мотивы тех, ктосотворил этого монстра. Хевви? Он служил Джедрик. Каким образом? Почему признан отверженным? Заражен?

Слишком много вопросов.

Хевви сидел в напряженном ожидании, бросая время от времени взгляд на комнату, на окна. Снаружи больше не было взрывов.

Когда Маккай изучил его более внимательно, то сделал кое-какие выводы. Хевви был невысок, но крепок, один из тех людей некрупного телосложения, чья обманчивая внешность скрывала крепкую мускулатуру. Возраст его определить было затруднительно, но он явно не был Досадийцем. Член команды Гриника? Сомнительно. Хотя, точно не Досадиец. Хевви не изучал окружающих, автоматически оценивая статус. Его реакции были медленными. Слишком многое из того, что следовало бы скрывать, явно проступало на его лице. Да, это была крайняя степень раскрытости. Маккая беспокоило, что оставалось слишком много неясностей, слишком много того, к чему не готовили его Аритч с компанией. Потребовалась бы вся жизнь, чтобы разобраться во всех особенностях этого места, а у него оставалось меньше шестидесяти часов.

Все это промелькнуло в голове Маккая за пару секунд. Он принял решение и приказал охранникам удалиться.

Один из охранников начал было протестовать, но Маккай взглядом заставил его замолчать. Затем он подтянул стул и сел лицом к пленнику.

Дверь за охранниками закрылась.

— Тебе послали сюда специально, чтобы отыскать меня, — сказал Маккай.

Такого начала Хевви не ожидал. Он пристально посмотрел Маккаю в глаза. Снаружи хлопнула дверь. Слышны были хлопающие звуки, шарканье ног. Кто-то прокричал:

— Уберите отсюда пленников!

Хевви прикусил верхнюю губу. Он даже не пытался протестовать. Глубоко вздохнул и спросил:

— Ты Джордж Маккай из Бюсаба?

Маккай поджал губы. Неужели Хевви сомневается в собственных глазах? Удивительно. Маккай покачал головой, продолжая изучать пленника.

— Ты не можешь быть Маккаем! — воскликнул Хевви.

— Ах. — Маккай потерял дар речи.

Что-то странное с этим Хевви: тело движется, голос звучит, а глаза как будто живут своей отдельной жизнью.

Маккай подумал о том, что сказала Калебанка, Фанни Мэ. ЛЕГКОЕ ПРИКОСНОВЕНИЕ. Он был охвачен внезапной уверенностью: кто-то другой, не Хевви, смотрит через глаза мужчины. Да. Люди Аритча контролировали Калебанку, которая поддерживала барьер вокруг Досади. Калебанка могла бы контактировать здесь с отобранными людьми. Она имела постоянную информацию обо всем, что узнавали эти люди. На Досади должно быть много подобных шпионов, натренированных не выдавать контакт с Калебанкой — никаких судорог, никакого впадения в транс. Никаких разговоров о том, сколько агентов имеется здесь у Аритча.

Впрочем, останутся ли прочие люди на Досади в неведении о подобных вещах? Это спорный вопрос.

— Но ты должен быть Маккаем. Джедрик по-прежнему разрабатывает… — Хевви замолчал.

— Ты, должно быть, изрядно позабавил ее своей неуклюжестью, — усмехнулся Маккай. — Однако, уверяю тебя, Бюсаб вовсе не смеялся.

На лице Хевви промелькнуло выражение тайного злорадства.

— Нет, она еще не совершила переход.

— Переход?

— Разве ты еще не рассчитал, как Пчарки предполагает купить свою свободу?

Маккай был выбит из равновесия столь странным поворотом разговора.

— Объясни.

— Предполагается, что он переведет твою личность в тело Джедрик, а ее личность в твое тело. Думаю, она собиралась испытать это на мне, но… — Хевви пожал плечами.

Это было подобно вспышке в сознании Маккая. Отверженный! Зараженный! Обмен телами!

— Тебя послал Брой!

— Разумеется. — Это было оскорбление.

Маккай сдержал свой гнев. Досадийские усложненности больше не ставили его в тупик, как в былые времена. Это было похоже на отдирание маскировки, слой за слоем. С каждым новым слоем ожидаешь найти ОТВЕТ. Но это ловушка, приготовленная всей вселенной для неосторожного. Это была последняя тайна, а Маккай ненавидел тайны. Были такие, что утверждали, что это является особенностью всех агентов Бюсаба. Ты уничтожаешь то, что ненавидишь. Но все, что Маккай выяснил об этой планете, демонстрировало ему, как мало он знал о любой тайне. Теперь он понял кое-что новое о Джедрик. Сомнений в том, что посланец Броя говорит правду, не было.

Пчарки проник в лабиринт передачи эго Пан Спечи. Он сделал это не имея Пан Спечи в качестве субъекта, если только… да… это объясняет пробелы в истории Трайи. Их эксперимент с Пан Спечи приобрел даже еще более гротескные пропорции.

— Я буду говорить напрямую с твоим Калебанским монитором, — сказал Маккай.

— Моим чем?

Это было столь явным притворством, что Маккай только фыркнул. Он подался вперед.

— Я буду говорить напрямую с Аритчем. Смотри, чтобы он получил это послание без единой ошибки.

Глаза Хевви остекленели. Он содрогнулся.

Маккай почувствовал в своем сознании внутренние щупальца пробного Калебанского контакта и вышвырнул их вон.

— Нет! Я буду говорить открыто через твоего агента. Обрати пристальное внимание, Аритч. Те, кто сотворил этот Досадийский ужас, не могут бегать достаточно далеко, достаточно быстро или достаточно долго, чтобы сбежать. Если ты желаешь превратить каждого Говачина во вселенной в мишень для насилия, то ты действуешь правильно. Прочие, включая Бюсаб, могут применить массовое насилие, если их на это вынудят. Не самая приятная мысль. Но если ты не будешь придерживаться вашего собственного Закона, честных взаимоотношений между Легумом и Клиентом, твой позор будет выставлен на всеобщее обозрение. Невинные Говачины, так же как и прочие, чей статус еще подлежит определению — все заплатят кровавую цену.

Брови Хевви озадаченно выгнулись.

— Позор?

— Они собираются уничтожить Досади.

Хевви вжался в спинку кресла и сердито посмотрел на Маккая.

— Ты лжешь.

— Даже ты, Хевви, способен распознать правду. Я собираюсь освободить тебя и направить обратно к Брою. Расскажешь ему обо всем.

— Это ложь! Они не собираются…

— Попроси Аритча за себя.

Хевви не спросил: «Кто такой Аритч?» Он встал.

— Я сделаю это.

— Скажи Брою, что у нас меньше шестидесяти часов. Никому из нас, кто может сопротивляться стиранию сознания, не будет позволено бежать.

— Нас?

Маккай кивнул, подумав: «Да, я теперь Досадиец». Он сказал:

— Убирайся отсюда.

Его немало позабавило, что субкомандир открыл дверь как раз, когда Хевви добрался до нее.

— Присмотри за ним сам, — сказал Маккай, указав на Хевви. — Я буду готов через минуту.

Не заботясь о том, понял ли субкомандир характер поручения, Маккай закрыл глаза, размышляя. Оставалась еще проблема Мррега, пославшего с Тандалура двадцать Говачинов, чтобы забрать ЕГО ЛЮДЕЙ с планеты. Мррег. Это было имя мифического чудовища, испытывавшего первый примитивный народ Говачинов почти до вымирания, закладывая структуру их глубочайших инстинктов.

МРРЕГ?

Было ли это кодом или какой-то Говачин действительно использовал это имя? Или это была роль, исполняемая каким-то Говачином?

Дает ли население осведомленное согласие, когда правящее меньшинство действует втайне, чтобы разжечь войну, делая это для оправдания существования военных сил меньшинства? История уже ответила на этот вопрос. Каждое общество в Консенте сегодня отражает исторический приговор, гласящий, что эта неспособность предоставить полную информацию для осознанного согласия по такому вопросу является предельным преступлением.

Из Суда Судов

Менее чем через час после закрытия Восемнадцатых Ворот Маккай и его эскорт прибыли обратно в здание штаба Джедрик. Он провел их по усиленно охраняемому боковому входу с его экспресс-лифтом, не желая проходить в этот момент мимо Пчарки. Пчарки был ненужным отвлекающим фактором. Маккай оставил эскорт в коридоре, дав инструкцию для получения пищи, и просигналил лифту. Дверь лифта открыла невысокая человеческая женщина лет пятнадцати.

Маккай, хорошо замаскировав свое естественное недоверие даже к молодежи на этой планете, тем не менее, получив приглашение, держал ее под наблюдением. Ребенок с улицы — грязное лицо и руки, рваное цельное одеяние серого цвета, обрезанное у колен. Само ее существование говорило о том, что она, чтобы получить пищу, неоднократно торговала собственным телом. Но Маккай не мог ее осуждать. Только теперь он понял, как сильно изменился под влиянием Досади. Ты делаешь то, чего требуют окружающие условия, когда эти условия непреодолимы. Основной вопрос: это или смерть? И, определенно, некоторые из них выбирают смерть.

— Джедрик, — сказал он.

Она что-то сделала со своими кнопками, и он вскоре обнаружил себя в незнакомом коридоре. Впрочем, там стояли два знакомых охранника. Они не проявили к Маккаю ни малейшего интереса, когда он прошмыгнул мимо них.

Это была крохотная комната, пустая, но в ней была еще одна дверь. Маккай открыл ее с большей уверенностью и прошел в большее помещение, заполненное мраком проекционной комнаты, с туманными фигурами, сидящими лицом к голографическому фокусу слева от него.

Маккай узнал Джедрик по ее профилю и скользнул в кресло рядом с ней.

Ее внимание было приковано к Г-фокусу, где стояла проекция Броя, который смотрел на что-то, находящееся над их головами. Маккай узнал компьютерную модель по слабому скольжению. Там, в фокусе, был не Брой из плоти и крови.

У дальней стены кто-то встал и пересек комнату, чтобы сесть рядом с еще одной фигурой во мраке. Маккай узнал Гара, когда тот пересек один из проекционных лучей.

— Зачем модель? — шепотом спросил Маккай у Джедрик.

— Она начинает делать то, чего я не предвидела.

МИССИЯ КАМИКАДЗЕ. Маккай смотрел на модель, недоумевая, почему нет никакого синх-звука. Ах, да. Они читают по губам. Да, Джедрик переработала модель Броя, которую хранила в своей голове. Она также будет хранить одну модель, даже более точную, чем Броя, которая даст ей время на приспособление к реакциям некоего Джорджа Маккая.

— Ты действительно это сделаешь? — спросил он.

— Почему ты отвлекаешь меня подобной чепухой?

Маккай задумался. Да, это хороший вопрос. Он уже знает ответ. Джедрик это сделает: обменяется с ним телами и сбежит во внешний мир, за Стену Бога, в качестве Маккая. Она все еще сможет сделать это, если он не сумеет разобраться в механизме передачи.

На данный момент Джедрик узнала про шестидесятичасовый предел и заподозрит его значение. Меньше шестидесяти часов. А Досадиец может сделать чрезвычайно сложный проекцию-план на основе ограниченных данных. Свидетельством тому служила модель Броя.

Фигура в фокусе разговаривала с толстой человеческой женщиной, державшей трубку, в которой Маккай узнал полевой коммуникатор.

Джедрик обратилась к Гару.

— Она еще с ним?

— Пристрастилась.

Диалог из двух фраз, а вмещает целую беседу о возможных использованиях той женщины. Маккай не спрашивал, к чему она пристрастилась. На Досади было слишком много подобных веществ, каждое с необычными характеристиками, зачастую вызывающих к жизни странные монополии, знакомые, кажется, каждому. Это был предательский пробел в инструктаже Аритча: монополии и их использование.

Когда Маккай переварил происходящее в фокусе, причины этого заседания стали очевидны. Брой отказался поверить рапорту от Хевви.

А в фокусе появился Хевви.

При появлении модели Хевви Джедрик удостоила Маккая мимолетным взглядом. Определенно, она включила Маккая в свои расчеты.

Маккай стиснул зубы. «Она знала, что Хевви заразит меня. Они не могут сказать на своей чертовой планете: «Я тебя люблю». О, нет. Им придется создать специальный Досадийский Кодекс».

— Большая часть данных для этого получена до развала, — сказал Маккай. — Это бесполезно. Вместо того, чтобы просить компьютер показывать милые картинки, почему не исследовать наши собственные воспоминания? Уверен, где-то в обобщенных впечатлениях о Брое…

Его остановило хихиканье где-то слева.

Маккай слишком поздно увидел, что у каждого сиденья в комнате подлокотник был оборудован клавиатурой для моделирования. Они делали именно то, что он предлагал, но более изощренно. Фигуры в фокусе соответствовали комбинированным воспоминаниям. На кресле Маккая тоже был установлен такой пульт. Он внезапно понял, насколько занудным и бестактным должен показаться этим людям. Они не тратили энергию на ненужные слова. Любой, кто это делал, ненормален, плохо обучен или… или не с Досади.

— Он всегда утверждает очевидное? — спросил Гар.

Маккай размышлял, не потерял ли он возможность исследовать тайну Обода, утратив свое лейтенантство, но… нет, на это сейчас нет времени. Ему придется проникнуть в Обод другим путем.

— Он новичок, — сказала Джедрик. — Но не такой уж наивный, тебе следовало бы знать.

— Он заставляет тебя делать это сейчас, — заявил Гар.

— Опять угадал.

Маккай положил руку на пульт и проверил клавиши. На это ушло не больше секунды. В Консенте были подобные приспособления, а эта штука, без сомнения, была слегка переделанной модификацией ввода Демопола. Он медленно изменил Броя в фокусе — более неуклюжий, обвисшие щеки и узловатые бородки половозрелого самца Говачина. Маккай зафиксировал изображение.

— Пробный? — спросил Гар.

Ответила ему Джедрик.

— Это знание, которое он принес с собой сюда. — Она что-то проделала со своим пультом, остановила проекцию и усилила освещение комнаты.

Маккай отметил, что Трайа в комнате отсутствовала.

— Говачины где-то изолировали своих женщин, — сказал Маккай. — Но их местонахождение не трудно определить. Пошлите Трайе сообщение, что она не должна атаковать коридор Броя.

— Зачем задержка? — спросил Гар.

— К этому моменту в коридоре уже не будет солдат Броя.

Гар был зол и даже не пытался этого скрывать.

— Ни один из них не уйдет через эти ворота в Обод.

— Не в Обод, — процедила Джедрик.

Теперь ей все стало ясно. Маккай предоставил ей недостающие данные. Пора было использовать пришельца, как она с самого начала и намеревалась. Джедрик посмотрела на Маккая.

— У нас есть незаконченное дело. Ты готов?

Маккай промолчал. Что он мог ответить на такой по-Досадийски продуманный вопрос? На этой планете пользовались столькими уловками, что суть разговора мог уловить только местный уроженец. Маккай снова почувствовал себя тупым пришельцем, ребенком сомнительного потенциала среди нормальных взрослых.

Джедрик встала и посмотрела через комнату на Гара.

— Отправь сообщение Трайе держаться в готовности для нового назначения. Расскажи Брою. Вызови его по открытой линии. У нас есть теперь отличное применение для твоих фанатиков. Если хотя бы несколько твоих людей пробьются в комплекс Гралуса, то этого будет достаточно. Брой поймет.

Маккай заметил, что Джедрик разговаривала с Гаром со знакомыми поучающими интонациями. Это была любопытно продуманная манера, однажды использованная на Маккае, но больше она против него подобного не применяла. То, что он это понял, позабавило Джедрик.

— Пошли, Маккай. У нас не так уж много времени.

Дает ли население осведомленное согласие, когда это население не научено знанию внутренних механизмов своей монетарной системы, а потом втянуто, совершенно невежественное, в экономические авантюры?

Из Суда Судов

После утренней трапезы Аритч почти час наблюдал, как Сейланг работает с моделью Маккая. Она усердно продвигалась, уверенная, что на карте стоит честь Вревов, и почти достигла желательной для Аритча степени.

Сейланг соорудила свою собственную модельную ситуацию: Маккай беседовал с пятью Говачинами Броя. Она заставила Говачинов прийти к Маккаю сдаваясь, вытянув руки, перепончатые пальцы выставлены, чтобы показать, что когти втянуты.

Модель-Маккай просто исследовал военные преимущества.

— Почему Брой атакует в такой манере?

Или отворачивался к какому-то месту за пределами Г-фокуса.

— Пошлите в ту зону подкрепление.

Об Ободе ничего.

Ранее Сейланг испробовала ситуацию с моделью пленника, где пятеро Говачинов пытались сбить Маккая с толку, представив сценарий, по которому Брой сосредоточил свои силы у коридора. Приготовления к прорыву в Обод выглядели очевидными.

Модель-Маккай спросил пленников, зачем они лгут.

Сейланг очистила моделирующий блок и перевела назад. Она увидела Аритча в окошке наблюдения и открыла канал связи.

— Должно быть, что-то не в порядке с моделирующим блоком. Маккай не проявляет склонности к расследованию ситуации Обода.

— Я уверяю тебя, что модель замечательно точна. Замечательно.

— Тогда почему…

— Возможно, он уже знает ответ. Почему бы тебе не попробовать его с Джедрик? Здесь… — Аритч повозился с панелью управления в комнате наблюдения. — Это может помочь. Это запись Маккая во время недавней акции на Досади.

Модельный блок представил вид вдоль крытого прохода через здание. Искусственный свет. В дальнем конце прохода темнота. К объективу приблизился Маккай в сопровождении двух охранников.

Сейланг узнала сцену. Она наблюдала эту акцию у Восемнадцатых ворот под несколькими углами, видела этот проход пустым перед битвой, знакомясь с доступными точками обзора. Потом, когда Сейланг наблюдала, проход был заполнен защитниками, — людьми. За объективом были малые ворота, и она знала, что сами объективы представляют собой лишь блестящее пятно, крапинку блестящей грязи в обычно желтовато-сером кирпиче над аркой ворот.

Теперь, без толчеи защитников, длинный проход казался Сейланг странным. Когда по нему шел Маккай, там было несколько рабочих. Они ремонтировали трубы на потолке. В дальнем конце прохода команда уборщиков смывала пятна крови, там было самое горячее место во время атаки Говачинов. Возле объектива прислонился к стене скучающий офицер. Выражение его лица не ввело Сейланг в заблуждение. Он был там, чтобы наблюдать за Маккаем. Рядышком примостились на корточках трое солдат, которые играли в кости на кучку монеток, лежащих перед ними. Время от времени одному из игроков следовало передавать монетку наблюдающему офицеру. Спиной к объективу стоял ответственный за ремонт с тетрадью в руке, записывая список необходимого для завершения работы. Маккай с охранниками были вынуждены обходить этих людей. Когда они прошли мимо, офицер повернулся, посмотрел прямо в объектив и улыбнулся.

— Этот офицер один из наших людей? — спросила Сейланг.

— Нет.

Точка обзора сместилась, теперь они смотрели на сами ворота. Маккай был виден в профиль. Привратником был подросток со шрамом на правой щеке и сломанным носом. Маккай не проявлял никаких признаков узнавания, но юнец знал Маккая.

— Ты настаиваешь на просьбе.

— Когда она звонила?

— В десять.

— Пропусти нас.

Ворота открылись. Маккай и его охранники прошли в них, выйдя из фокуса объектива.

Юный привратник встал и разбил объектив. Г-фокус опустел.

Аритч минуту смотрел вниз из наблюдательной комнаты, прежде чем заговорить.

— Кто звонил?

— Джедрик. — Сейланг говорила не раздумывая.

— О чем говорит тебе эта беседа? Быстро!

— Что Джедрик предвидела его передвижения, наблюдая за ним все время.

— Что еще?

— Этот Маккай… знает об этом, знает, что она может предсказать его.

— Его модель у нее в голове лучше нашей… там. — Аритч указал на зону Г-фокуса.

— Но они так много оставляют недоговоренным! — воскликнула Сейланг.

Аритч промолчал.

Сейланг закрыла глаза. Это походило на чтение мыслей и сбивало с толку.

Аритч прервал ее размышления.

— Что насчет того офицера и привратника?

Она покачала головой.

— С вашей стороны мудро использовать там живых наблюдателей. Кажется, они все знают, что за ними наблюдают. И как это сделано.

— Даже Маккай.

— Он не смотрел на объективы.

— Потому что он первым делом предположил, что мы держим его под постоянным наблюдением. Его не заботит механическое вторжение. Он выстроил собственную модель Маккая, действующую на поверхности настоящего Маккая.

— Это твой вывод?

— Мы пришли к этому, наблюдая за Джедрик в ее отношении к Маккаю. Она сдирает слои модели по одному, приближаясь все более и более к действительности в середке.

Сейланг беспокоило еще одно наблюдение.

— Почему привратник как раз тогда разбил объектив?

— Очевидно, потому что Джедрик велела это сделать.

Сейланг вздрогнула.

— Временами мне кажется, что эти Досадийцы играют на нас, как на точном инструменте.

— Разумеется! Вот почему мы и послали к ним Маккая.

Музыка цивилизации имеет далеко идущие последствия для сознания и, таким образом, воздействует на базовую природу общества. Музыка и ритмы подчиняют сознание, описывая пределы, внутри которых сознание, увлеченное таким образом, может действовать. Возьмите под контроль музыку и тогда вы будете владеть мощным инструментом для формирования общества.

Анализ Досади, документы Бюсаба

Это было за полчаса до того, как Джедрик и Маккай обнаружили, что находятся в коридоре, ведущем в их жилище. Маккай, сознавая, какие усилия она прилагает, чтобы скрыть глубокую обеспокоенность, внимательно за ней наблюдал. Джедрик сосредоточилась на изображении энергичности, ее внимание было приковано к виду впереди. Не было никакого способа, чтобы узнать, что у нее на уме. Маккай не делал попыток нарушить молчание. У него были свои поводы для беспокойства.

Где была настоящая Джедрик? Как она собирается использовать Пчарки? Сможет ли он ей сопротивляться?

Маккай знал, что близок к разгадке тайны Досади, но перспектива двойной авантюры, которую он собирался предпринять, наполняла его сомнениями.

При выходе из комнаты они обнаружили, что попали в какую-то странную ситуацию, задерживающую их, словно это было что-то спланированное, чтобы вызвать их раздражение. Все было готово к тому, чтобы они двинулись — охранники предупреждены, лифт ждет, двери открыты. Но каждый раз, когда они считали, что путь свободен, то всякий раз сталкивались с помехой. Если не считать очевидной важности вопросов, задерживающих их, было легко вообразить себе заговор.

Группа Говачинов у Семидесятых Ворот хотела сдаться, но сначала потребовала переговоров. Одной из помощниц Джедрик не нравилась ситуация. Ее беспокоило что-то в оценке предложения и она хотела обсудить это с Джедрик. Она остановила их на полдороге в первом коридоре снаружи проекционной комнаты.

Помощница была пожилой женщиной, неуловимо напомнившей Маккаю лаборанта Врева из Бюсаба, всегда с подозрением относившегося к компьютерам, даже испытывавшего к ним неприязнь. Этот Врев перечитал каждый бит истории эволюции подобных инструментов, какой только смог отыскать, и любил напоминать своим слушателям о злоупотреблениях Демопола. Человеческая история в изобилии снабдила его аргументами вследствие своих периодических бунтов против «порабощения машинами». Однажды он загнал Маккая в угол.

— Посмотри сюда! Видишь этот знак: ГИГО^[71]. Это очень старый знак, висевший над одним из ваших древних компьютеров. Это акроним: «Отбросы внутри, отбросы снаружи». Видишь! Они знали!

Да. Помощница Джедрик напомнила ему того Врева.

Маккай прислушался к ее тревогам. Она ходила вокруг да около центрального повода для беспокойства, так и не подходя к сути дела. Сознавая установленный Аритчем крайний срок и усталость Джедрик, Маккай чувствовал наваливающееся на него давление. Данные помощницы были точны. Их проверили другие. Наконец, он больше не смог сдержать нетерпения.

— Кто вводил эти данные в ваш компьютер?

Помощница вздрогнула при вмешательстве, но Джедрик выжидательно повернулась к нему.

— Думаю, это Хольянс, — проговорила помощница. — Зачем?

— Приведи его сюда.

— Ее.

— Значит, ее! Убедись, что она действительно вводила эти данные.

Хольянс была узколицей женщиной с глубокими морщинами вокруг очень ярких глаз. Волосы у нее были темными и жесткими, кожа почти такого же цвета, как и у Маккая. Да, это она вводила данные в компьютер, потому что они поступили в ее смену и она сочла их слишком важными, чтобы поручать это кому-либо.

— Это то, чего вы хотели? — спросила Хольянс.

Маккай не увидел в этом грубости. Это была прямота Досадийца. Повсюду происходило что-нибудь важное. НЕ ТЕРЯЙ ВРЕМЕНИ.

— Ты видела эту оценку предложения о сдаче? — спросил Маккай.

— Да.

— Ты удовлетворена ею?

— Данные введены правильно.

— Я спрашиваю не об этом.

— Разумеется, я удовлетворена!

Хольянс стояла, готовая защищаться против любого обвинения в недобросовестном отношении к своим обязанностям.

— Скажи мне, — произнес Маккай. — Если бы ты хотела, чтобы компьютер Говачинов выдал недобросовестную оценку, что бы ты сделала?

Она подумала над этим минуту, моргнула, украдкой посмотрела на Джедрик, похоже, ушедшую в размышления.

— Ну, сэр, у нас есть регулярная процедура фильтрации для предотвращения…

— Вот оно, — сказала Джедрик. — Если бы я была Говачином, то не делала бы этого прямо сейчас.

Джедрик повернулась и пролаяла приказы стоящим позади нее охранникам.

— Это еще одна ловушка! Позаботьтесь об этом.

Выйдя из лифта, они столкнулись с еще одной задержкой в лице одного из сопровождающих, бывших с Маккаем у Восемнадцатых Ворот. Его звали Тоду Пеллас, и Маккай обратился к нему по имени, отметив легкое проявление вызванного этим удовольствия. У Пелласа тоже были сомнения насчет выполнения отдельного приказа.

— Нам предложено поддержать движение Трайи атакой через верхний бульвар, но там уже два дня все завалено деревьями.

— Кто свалил эти деревья? — спросил Маккай.

— Мы.

Маккай понял. Они отвлекали внимание. Говачинам предложили поверить в то, что это обеспечит прикрытие для атаки, но никакой атаки за два дня не было.

— Они, должно быть, пребывают в весьма сильном напряжении, — сказала Джедрик.

Маккай кивнул. Это тоже имело смысл. Для Говачинов альтернативным заключением было, что люди пытались заставить их поверить в атаку в этой точке. Но укрытие два дня не перемещалось ни к одной из сторон.

Джедрик вздохнула.

— У нас превосходство в огневой мощи и когда Трайа… что ж, вы сумеете проложить себе дорогу прямо через это, чтобы…

— Останови эту атаку, — вмешался Маккай.

— Но…

— Останови!

Джедрик поняла направление его рассуждений. Брой многому научился от того отряда, который обучали Гар и Трайа. А Джедрик сама предоставила финальный акцент урока. Она поняла, что нет необходимости изменять свои приказы Пелласу.

Пеллас взял на себя ответственность подчиниться Маккаю, не дожидаясь ответа Джедрик, хотя она и была era командиром. Он уже извлек из пояса свой коммуникатор и торопливо говорил в него.

— Да! Окопайтесь для акции поддержки.

Пеллас сказал в сторону, для Джедрик.

— Я могу управиться с этим отсюда.

Маккай и Джедрик в несколько шагов преодолели остаток пути до ее комнаты. Джедрик прислонилась к двери, не пытаясь больше скрывать усталость.

— Маккай, ты становишься настоящим Досадийцем.

Он подошел к панели и выдвинул кровать.

— Тебе надо отдохнуть.

— Нет времени.

Да, Джедрик знала про шестидесятичасовый срок — теперь уже меньше пятидесяти пяти часов. Уничтожение Досади было реакцией, которой она не ожидала от «Икса», и она винила в этом себя.

Маккай повернулся, изучая ее, и увидел, что Джедрик перешла какой-то предварительно определенный предел личной выносливости. Она не обладала усилителями мышц или чувств, ничем из той изощренной помощи, которую Маккай мог призвать в случае опасности. У нее не было ничего, кроме ее великолепного ума и тела. И Джедрик их почти истощила. Она спешила. Это многое говорило о ее побудительных мотивах.

Маккай обнаружил, что его глубоко тронул тот факт, что Джедрик ни разу не выбранила его за утаивание той крайней угрозы, которую Аритч держал над Досади. Для нее было приемлемо, что кто-то в положении Аритча мог бы уничтожить целую планету, что Маккаем соответственно маневрировали, скрывая это.

Предложенная ею альтернатива наполнила Маккая недобрыми предчувствиями.

ОБМЕНЯТЬСЯ ТЕЛАМИ?

Он понимал теперь, что в этом состояла функция Пчарки, цена, заплаченная старым Говачином за свое выживание. Джедрик объяснила.

— Он исполнит эту службу еще один раз. В обмен мы освободим его с Досади.

— Если он один из подлинных… Я хочу сказать, почему бы ему просто не уйти?

— Мы не обеспечили его телом, которое он может использовать.

Маккай ужаснулся. Из истории Досади, раскрытой Джедрик, становилось ясно, что в Калебанском контракте, заточавшем эту планету, была оставлена умышленная лазейка. Фанни Мэ даже сказала это. Он мог бы уйти в другом теле. Это было основной целью Досадийского эксперимента.

НОВЫЕ ТЕЛА ДЛЯ СТАРИКОВ!

Аритч ожидал, что это будет решающим соблазном, завлекая Маккая в Говачинский заговор, вербуя высочайшие способности Маккая и его сильную позицию в Бюсабе.

Новое тело за его старое.

Все, что ему нужно было сделать, это сотрудничать в уничтожении планеты, скрывать настоящее назначение этого проекта и помочь оборудовать еще одну более замаскированную планету для обмена телами.

Но Аритч не предвидел, что могут натворить Джедрик плюс Маккай. Теперь они разделяли особую ненависть и побудительные мотивы.

Джедрик все еще стояла у двери, дожидаясь его решения.

— Расскажи, что мне делать, — попросил Маккай.

— Ты уверен, что желаешь…

— Джедрик!

Ему показалось, что он увидел появляющиеся на глазах слезы. Не то, чтобы Джедрик их прятала, но она им и не поддалась. Она обрела голос и указала.

— Панель рядом с кроватью. Нажимная защелка.

Панель широко распахнулась, открыв два мерцающих стержня около двух сантиметров в диаметре. Стержни были полны той же энергией, что и клетка Пчарки. Они выходили из пола и изгибались под прямым углом где-то на уровне талии, а когда панель открылась, завращались, вытягиваясь в комнату — две сияющие рукоятки на расстоянии метра друг от друга.

Маккай уставился на них. Он чувствовал стеснение в груди. Что, если он неправильно понял Джедрик? Можно ли быть уверенным хоть в одном Досадийце? Эта комната казалась ему теперь такой же знакомой, как и его жилище на Централ Централ. Это здесь Джедрик преподала ему некоторые самые существенные уроки Досади. Тем не менее… Маккай знал прежнюю схему того, что она предлагала. Сброшенное тело вместе с донорским эго всегда немедленно убивалось. Почему?

— Ты получишь ответ на этот вопрос, когда мы это сделаем.

Досадийский ответ, двусмысленный, перегруженный альтернативами.

Маккай оглядел комнату, обнаружив, что нелегко поверить, что он знал это место лишь эти несколько дней. Его внимание снова обратилось к мерцающим стержням. Еще одна ловушка?

Маккай знал, что время уходит, что ему придется пройти через это. На что это будет похоже, обнаружить себя во плоти Джедрик, нося ее тело, как он сейчас носит свое собственное? Пан Спечи передают эго от тела к телу. Но с донором происходит что-то такое, что они тщательно скрывают.

Маккай судорожно вздохнул.

Это должно быть сделано. Он и Джедрик разделяли общие цели. У нее было много возможностей использовать Пчарки просто для того, чтобы сбежать или продлить себе жизнь… способ, каким он теперь понял, Брой использовал секрет Досади. Факт, что Джедрик ждала, пока Маккай вынудит его поверить ей. Последователи Джедрик доверяли ей — а они были Досадийцы. И если Маккай сбежит и нею, Аритч может обнаружить, что столкнулся лицом к лицу с Маккаем, далеко отличным от того, кто так наивно пересек Обод. Они еще смогут остановить Аритча.

Соблазн, однако, был реален. Никаких сомнений. Сбросить прежнее тело, получить новое. А Обод был главным источником СЫРЬЯ: сильных, жизнерадостных тел. Выживших.

— Что я делаю? — спросил Маккай.

Он почувствовал руку на своем плече, и Джедрик заговорила рядом с ним.

— Ты настоящий Досадиец, Маккай. Изумительно.

Он взглянул на нее и увидел, чего ей стоило подойти сюда от двери. Маккай обвил рукой ее талию и осторожно устроил ее в сидячем положении на кровати и в пределах досягаемости стержней.

— Скажи мне, что делать.

Джедрик пристально смотрела на стержни, и Маккай сообразил, что ею двигала ярость, ярость против Аритча, воплощения «Икса», воплощения придуманной судьбы. Он понимал это. Разгадка тайны Досади оставила ему ощущение пустоты, но по краям была такая ярость, какой Маккай прежде никогда не испытывал. Впрочем, он все еще был Бюсабом. Маккай не хотел больше кровопролития из-за Досади, не хотел больше Говачинских оправданий.

Его размышления прервал голос Джедрик, и он увидел, что она также разделяет некоторые из его дурных предчувствий.

— Я происхожу из длинного ряда еретиков. Никто из нас не сомневался, что Досади является преступлением, что где-то есть правосудие, чтобы покарать преступников.

Маккай чуть не вздохнул. Только не старые мечты о Мессии! Только не это! Он не будет исполнять эту роль, даже для Досади.

Джедрик словно прочла его мысли. Наверное, учитывая хранящуюся в ней модель Маккая, именно так оно и было.

— Мы не ожидали, что придет герой и спасет нас. Мы знали, что любой, кто придет, будет страдать от той же неполноценности, что и другие виденные нами здесь не-Досадийцы. Вы были такими… медлительными. Скажи мне, Маккай, что движет Досади?

«Власть», — чуть было не произнес Маккай.

Джедрик видела его колебания и ждала.

— Власть изменить свои условия, — сказал он.

— Ты заставляешь меня гордиться, Маккай.

— Но откуда ты знаешь, что я был…

— Маккай!

— Да, я полагаю, что был для тебя самой легкой ролью, — с трудом проглотив комок в горле, проговорил он.

— Отыскать твои способности и сформировать из тебя Досадийца было намного труднее.

— Но я мог быть…

— Расскажи мне, как я это делала, Маккай.

Это была проверка. Он это понимал. Как Джедрик может быть уверена, что он тот, кто ей нужен?

— Я был послан сюда способом, которого не смог предусмотреть Брой.

— А это нелегко. — Она посмотрела на потолок. — Нас пытались, время от времени, поймать на крючок. Хевви…

— Скомпрометированный, оскверненный…

— Бесполезный. Временами из глаз Хевви смотрел чужак.

— Мои глаза — мои собственные.

— Первое, что сообщил о тебе Бахранк.

— Но даже до этого…

— Да?

— Они использовали Хевви, чтобы сказать тебе о моем прибытии… и он сказал тебе, что ты могла бы использовать мое тело. Ему пришлось быть правдивым с тобой до конца. Ты могла читать Хевви! Какими умными они себя считали! Я должен был быть уязвим… по-настоящему уязвим.

— Первым делом…

— …ты навела справки обо мне. — Маккай кивнул. — Подозрения подтвердились. Наживка. Я был кем-то, подлежащим устранению. Я был могущественным врагом твоих врагов.

— А ты был рассержен нормами Досади.

— Ты это видела?

— Маккай, вас, людей, так легко читать. Так ЛЕГКО!

— И оружие, принесенное мною. Вам предложили его, чтобы уничтожить себя. Скрытый смысл…

— Я бы увидела это, если бы хорошо знала Аритча. Ты ЗНАЛ, что он предназначил для нас. Ошибкой с моей стороны было читать твой страх как чисто личный. Со временем…

— Мы теряем время.

— Боишься, что опоздаем?

Джедрик еще раз посмотрела на сверкающие стержни. Что же сделал Пчарки? Маккай почувствовал, что не в состоянии проконтролировать бурно текущий поток событий. Какую сделку на самом деле заключила Джедрик с Пчарки? Она увидела вопрос на его лице.

— Мои люди все время знали, что Пчарки был всего лишь орудием Бога, который заточил нас. Мы вынудили к сделке этого Бога — эту Калебанку. Ты думал, что мы не узнаем, что силы той клетки идентичны силам Стены Бога? Больше никаких задержек, Маккай. Пора проверить нашу сделку.

Гериатрическое или иное продление жизни власть имущим представляет для разумных обществ такую же угрозу, как та, что исторически обнаружена в доминировании самоувековечивающейся бюрократии. И та, и другая присваивают себе прерогативы бессмертия, набирая с каждым прошедшим мгновением все больше и больше власти. Это власть, рядящаяся в теологические одежды: неприступный Закон, богоданный мандат лидера, очевидная неизбежность судьбы. Удерживаемая в узких пределах власть все дальше и дальше расходится с адаптивными требованиями изменившихся условий. Лидеры становятся еще более параноидальными, подозрительно относятся к нововведениям, испуганно защищают личную власть и, с ужасом избегая всего, что кажется им риском, слепо ведут свой народ к уничтожению.

Руководство Бюсаба

Очень хорошо, я расскажу тебе, что меня беспокоит, — сказала Сейланг. — В этой проблеме слишком много такого, чего я не в состоянии понять.

Она посмотрела через небольшую круглую комнату на Аритча, спокойно возлегающего в крохотном голубом бассейне. Его голова, пристроенная на бортике бассейна, была почти на одном уровне с головой Сейланг. Они снова заработались до поздней ночи. Она понимала причины этого. Время явно поджимало, но необычный Говачинский привкус ее обучения почти постоянно держал ее в состоянии раздраженного сомнения.

Все это было таким не-Вревским!

Сейланг разгладила одеяние на своем длинном теле. Оно теперь было синим, один шаг прочь от Легумного черного. Соответственно, все вокруг нее было синим: стены, потолок, бассейн Аритча.

Верховный Магистр пристроил на краю бассейна подбородок, чтобы говорить.

— Мне требуются специфические вопросы, прежде чем я смогу хотя бы проникнуть в смысл твоей озадаченности.

— Будет ли Маккай защищать или обвинять? Эта модель…

— К черту модель! Он скорее всего допустит ошибку в обвинении. Силы твоего собственного разума были бы…

— Но что, если он не сделает ошибки?

— Тогда выбор списка присяжных станет жизненно важным.

Сейланг изогнула тело на одну сторону, чувствуя, как кресло-собака приспосабливается, чтобы ей было удобно. Как обычно, ответ Аритча только углубил ее ощущение неуверенности. Теперь Сейланг это высказала.

— У меня по-прежнему странное ощущение, что ты предназначил мне играть какую-то роль, которую я, предполагается, не открою до последнего момента.

Аритч шумно выдохнул через рот, плеснул себе на голову водой.

— Все это может быть спорно. Послезавтра к этому времени Досади и Маккай могут уже больше не существовать.

— Значит, я не продвинусь в Легум?

— О, я уверен, что ты будешь Легумом.

Сейланг разглядывала его, почувствовав иронию, потом сказала:

— Ну, и по тонкому же канату ты ходишь, Верховный Магистр.

— Вряд ли. Мой путь широк и ясен. Ты знаешь вещи, которые я не могу одобрять. Я не могу предать Закон своего народа.

— У меня тоже есть подобные запреты. Но это Досадийское дело так заманчиво.

— Так опасно! Наденет ли Врев человеческую плоть, чтобы изучить человеческое состояние? Позволите ли вы проникнуть человеку в общество Вревов в этом…

— Есть кто-то, кто мог устроить заговор! Есть даже Говачины, которые…

— Возможностям неправильного использования нет числа.

— К тому же ты говоришь, что Маккай уже больше Говачин, чем сами Говачины.

Перепончатые кисти Аритча охватили край бассейна, когти вытянулись.

— Мы многим рисковали, обучая его для выполнения этой задачи.

— Больше, чем рисковали со мной?

Аритч подтянул руки и пристально уставился на Сейланг.

— Так вот что тебя беспокоит.

— Именно.

— Подумай, Сейланг, насколько близко к сердцу Вревства ты позволила мне подойти. Вот настолько и не далее мы позволим тебе.

— А Маккай?

— Он уже мог зайти слишком далеко, чтобы было возможно разрешить его дальнейшее существование.

— Я учту твое предостережение, Аритч. Но я все еще пребываю в недоумении относительно того, почему Калебанцы не могли предотвратить…

— Они признаются в непонимании передачи эго. Но кто может понять Калебанца, не говоря уже о том, чтобы контролировать в столь деликатном вопросе? Даже того, кто создал Стену Бога…

— Ходят слухи, что Маккай понимает Калебанцев.

— Он это отрицает.

Сейланг потерла свою левую щербатую скулу хватательной жвалой, чувствуя множество шрамов от ее прохождения через триады Вревов. Особь к паре, пар к ячейке, пока все не стало единой гигантской семьей. Тем не менее, все были Вревами. Это Досадийское дело было чудовищной пародией на Вревство. Все же…

— Так увлекательно, — пробормотала Сейланг.

— В этом его угроза.

— Нам следует молиться о смерти Досади.

— Наверное.

Сейланг была испугана.

— Что…

— Это не может умереть вместе с Досади. Наш священный долг гарантирует, что ты уйдешь отсюда с этим знанием. Об этом знают многие Говачины.

— И Маккай.

— У инфекций есть пути распространения, — сказал Аритч. — Помни об ЭТОМ, если дело дойдет до Зала Суда.

Существуют некоторые формы безумия, которые, будучи доведены до крайнего выражения, могут стать новыми моделями нормальности.

Руководство Бюсаба

Маккай?

Это было знакомое присутствие Калебанки в его сознании, словно Маккай слышал и чувствовал кого-то или ЧТО-ТО, чего там не было.

Приготовления были обманчиво просты. Он и Джедрик сцепили руки, его правую и ее левую, и каждый ухватил другой рукой один из мерцающих стержней.

У Маккая не было готовой идентификации для этой Калебанки, и он задумался над сомнением в ее голосе. Впрочем, он согласился, что он, несомненно, Маккай, оформил мысли как субвокальный разговор. Разговаривая, Маккай остро осознавал присутствие рядом с ним Джедрик. Она теперь была чем-то большим, нежели просто еще одной личностью. В нем была ее пробная модель, иногда предвидящая его реакции.

— Вы пришли к взаимному согласию? — спросила Калебанка.

Затем Маккай почувствовал Пчарки: далекое присутствие, контроль за этим экспериментом. Как будто Пчарки редуцировался до схемы, которой следовала Калебанка, до набора сложных правил, многие из которых нельзя было перевести в слова. Какая-то часть Маккая реагировала на это, словно пробудившееся внутри него чудовище, спящее чудовище, поднявшееся исполненное гнева на подобное пробуждение, вопрошая:

— Кто это осмелился разбудить меня?

Маккай чувствовал, как дрожит его тело, чувствовал, как рядом с ним дрожит Джедрик. Калебанско-Тапризиотская дрожь, тяжкая реакция на транс! Теперь он видел это явление в ином свете. Когда подходишь к краю этой бездны…

Пока эти мысли проносились у него в голове, Маккай почувствовал легкий сдвиг, не более чем неясное отражение чего-то, что не было собственно движением. Теперь, все еще ощущая вокруг себя свою собственную плоть, он также чувствовал себя овладевшим внутренним контактом с телом Джедрик и знал, что она разделяет это впечатление.

Паника, какую Маккай даже не считал возможной, грозила захлестнуть его. Он чувствовал, что Джедрик пытается разорвать контакт, остановить это отвратительное соучастие, но они были беспомощны в хватке молимой силы.

Разум ни разу не прикоснулся к этому ощущению, но их почти одновременно одолел фаталистический покой. Маккай чувствовал, что осознание Джедрик-плоти углубилось. Его разобрало любопытство.

«Так это и есть женщина!»

«Это мужчина?»

Они делились мыслями через смутный мостик.

Маккая охватило очарование. Он попробовал глубже.

Он/она могли чувствовать, как он/она дышат. А различия! Это были не гениталии, наличие или отсутствие грудей. Она лишилась грудей. Он ощущал острое раздражение из-за их присутствия, застенчивое осознание глубинных помыслов. Ощущение различия ушло обратно за пределы гаметы Маккай-Джедрик.

Маккай чувствовал ее мысли, ее реакции.

Джедрик: «Ты бросаешь свою сперму в поток времени».

Маккай: «Ты окружаешь и выкармливаешь…»

«Я бросаю/Я выкармливаю».

Как будто они смотрели на объект с противоположных сторон, с запозданием осознавая, что исследуют одно и то же.

«Мы бросаем/Мы выкармливаем».

Ограждающие слои развернуты, и Маккай обнаружил себя в сознании Джедрик, она — в его. Их мысли стали единой сущностью.

Отдельные жизненные опыты Досади и Консента переплавились в единую связь.

«Аритч… ах да. Видишь? Я твой друг Пан Спечи, Билдун. Отметь это. Ты подозревал, но теперь ты знаешь…»

Каждый набор впечатлений питался другим, увеличиваясь в объеме, очищаясь… сгущаясь, отбрасывая, творя…

«Так вот что такое обучение Легума».

«Любящие родители? Ах, да, любящие родители».

«Я/мы приложим давление там… и там… Они должны быть поставлены в положение, когда этот будет выбран судьей. Да, это даст нам требуемый рычаг. Пусть они взламывают свой собственный код».

И разбуженное чудовище зашевелилось внутри них. Оно не имело никакой размерности, никакого места, только существование. Они почувствовали его мощь.

«Я делаю то, что делаю!»

Сила окутала их. Никакого другого сознания не допускалось. Они почувствовали главный поток, непоколебимую силу, способную перевесить все, что угодно в их вселенной. Это был не Бог, не Жизнь, не какой-то особый вид. Оно было настолько далеко за пределами подобных формулировок, что Джедрик-Маккай не могли бы даже предполагать это, без ощущения, что следующий миг принесет уничтожение. Они почувствовали, как в их объединенное, испуганное сознание ворвался вопрос. Вопрос был квадратом обрамлен в гнев, изумление, холодное развлечение и угрозу.

«Для ЭТОГО вы разбудили МЕНЯ?»

Теперь они понимали, почему старое тело и донор — эго всегда немедленно убивались. Это ужасное соучастие создавало… создавало шум. Шум пробуждал вопрошающего.

Они поняли вопрос без слов, зная, что никогда не ухватят полного знания и эмоционального заряда, что это сожжет их, если они хотя бы попытаются. Гнев… изумление… холодное развлечение… угроза. Вопрос, как истолковало их собственное объединенное сознание, являл собой предел. Он был всем, что Джедрик-Маккай могли воспринять.

Вторгшийся вопрошающий удалился.

Впоследствии они так толком и не были уверены, были ли они изгнаны или же бежали в ужасе, но в их комбинированном сознании горели прощальные слова.

«ПУСТЬ СПЯЩИЕ СПЯТ».

Затем они мягко ушли в свои сознания. Они поняли предупреждение, но понимали, что никогда не сумеют довести смысл угрозы до сознания разумных существ своей вселенной.

Сопутствующий фактор: Маккай-Джедрик чувствовали проекцию ужаса от Калебанки, создавшей Стену Бога. Это было новое впечатление в коллективной женско-мужской памяти. Калебанка Фанни Мэ никогда не излучала подобного на подлинного Маккая. Даже когда чувствовала себя обреченной.

Сопутствующий фактор: Маккай-Джедрик чувствовали перегоревшее угасание от Пчарки. Что-то в этом ужасном контакте ввергло Пчарки в его смертельное падение. Старый Говачин умер в тот момент, когда Маккай-Джедрик сообразили это. Это была захлопнувшаяся дверь. Но это пришло после сверкающего понимания Маккаем-Джедрик, что Пчарки принимал участие в первоначальном решении о проведении Досадийского эксперимента.

Маккай обнаружил, что облачен в живую, дышащую плоть, посылавшую свои сообщения через его сознание. Он не был уверен в том, каким из двух тел владеет, но тело, определенно, было отдельным. Оно окутало его человеческими ощущениями: вкус соли, запах пота и вездесущая вонь Уоррена. Одна рука держала холодный металл, другая вцепилась в руку собрата-человека. Это тело орошал пот, сцепившиеся руки были скользкими от него. Маккай чувствовал, что знать, какая рука держит другую руку, было крайне важным, но он не был готов встретиться лицом к лицу с этим знанием. Осознание себя, этого нового себя, и целой жизни новых воспоминаний требовало всего внимания, какое он смог мобилизовать.

Фокус: Обод-Сити, никогда не выходящий из-под контроля Джедрик, потому что она с изощренной осторожностью пропускала сигналы к Гару и Трайе и потому что те, кто отдавал распоряжения на Обод, участвовали в поколениях селективного выведения, породивших Джедрик. Она была биологическим оружием, чьей единственной целью была Стена Бога.

Фокус: Любящие родители могут подвергать своего ребенка смертельному риску, когда знают, что сделано все возможное, чтобы подготовить этого ребенка к выживанию.

Странностью для Маккая было то, что он чувствовал подобное как личные воспоминания.

— Я это сделал.

Джедрик испытывала похожие муки.

«Которое тело?»

Так вот что такое обучение агента Бюсаба. Умно… почти адекватно. Сложно и полно тем, что было для нее внове, но почему оно всегда останавливается перед полным развитием?

Джедрик заново просмотрела занятия с Аритчем и Сейланг. Парочка под стать друг другу. Выбор Сейланг и выбранная для нее роль казались очевидными. Как наивно! Джедрик даже пожалела Сейланг. Это была интересная эмоция. Она никогда прежде не испытывала жалости в чистом виде.

Фокус: Маккай на самом деле ее любил. Она смаковала эту эмоцию в ее Консентовской сложности. Искреннее течение эмоций очаровало ее. Им никогда не приходилось быть обузданными!

В и вне этого творческого обмена сплетались интимность, чистая сексуальность без запретов.

Маккай, смакуя позабавленность Джедрик от предположения Трайи о размножении Маккая-Джедрик, обнаружил, что захвачен требованиями мужского эротизма и понял, что сохранил свое прежнее тело.

Джедрик, понимая долгий поиск Маккаем женщины, которая бы его дополняла, обнаружила, что ее позабавленность превратилась в желание продемонстрировать такое дополнение. Когда она повернулась к нему, отпустив тусклый стержень, некогда мерцавший в контакте с Пчарки, то обнаружила себя в теле Маккая, смотрящей в свои собственные глаза.

Маккай задохнулся от зеркального ощущения.

И тут же вдруг, под воздействием шока, они переместились в знакомую плоть: Маккай в мужскую, Джедрик в женскую. Это мгновение стало предметом исследования — назад — и вперед. В этой новой игре эротизм отошел на второй план.

«Мы можем сами выбрать себе пол!»

Это было что-то за пределами Тапризиотов и Калебанцев, много большее, чем ползучая прогрессия эго Пан Спечи через их тела из их креше.

Они поняли источник этого странного дара в ту минуту, когда опустились на кровать, удовольствовавшись на время пребыванием в знакомой роли мужчины и женщины.

СПЯЩИЙ МОНСТР.

Это был колючий дар, нечто, что могли бы дать своему ребенку ЛЮБЯЩИЕ РОДИТЕЛИ, зная, что пришла пора этому уроку. Тем не менее, они чувствовали себя заново ожившими, понимая, что на мгновение прикоснулись к беспредельному источнику энергии.

Эту совместную мечтательность прервал громкий стук в дверь.

— Джедрик! Джедрик!

— Что там?

— Это Брой. Он желает поговорить с Маккаем.

Они мгновенно вскочили с кровати.

Джедрик взглянула на Маккая, зная, что не может иметь секретов от него. Исходя из взаимного понимания на этой основе, она заговорила за обоих.

— Он спрашивает, зачем?

— Джедрик…

Это был голос доверенной помощницы. Он дрожал от страха.

— …скоро день, а солнца нет. Бог погасил солнце!

— Запечатали нас…

— …чтобы скрыть финальный взрыв.

Джедрик открыла дверь и предстала перед перепуганной помощницей.

— Где Брой?

— Здесь — на твоем командном посту. Он пришел один, без сопровождения.

Джедрик взглянула на Маккая.

— Ты будешь говорить за нас.

Брой ждал на командном посту возле карты. Бдительные Люди стояли в пределах дистанции поражения. Когда Маккай и Джедрик вошли, он повернулся. Маккай отметил, что тело Говачина действительно было тяжелым от семенных соков, как он и предвидел. Нарушение распорядка для Говачина.

— Каковы твои условия, Маккай?

Голос Броя был гортанным, сам он тяжело дышал.

Лицо Маккая оставалось по-Досадийски невыразительным, но он подумал: «Брой считает меня ответственным за темноту. Он в ужасе».

Прежде, чем заговорить, Маккай взглянул на окружающую черноту за окнами. Он знал этого Говачина, так как Джедрик кропотливо изучала его. Брой был извращенцем, коллекционером извращений, окружившим себя столь же извращенными людьми. Он был профессиональным извращенцем, читавшим все с помощью этого необычного Досадийского Экрана. В его круг не мог войти никто, не разделявший его позиции. Все прочие оставались снаружи и в подчинении. Брой был отъявленным Досадийцем, квинтэссенцией, почти столь же человек, сколь и Говачин, потому что явно некогда носил человеческое тело. Хотя был Говачином по происхождению — вне всякого сомнения.

— Ты следовал по моим следам, — сказал Маккай.

— Отлично!

Брой просиял. Он не ожидал встретить Досадийский обмен репликами, урезанный до лишенной эмоциональной окраски сути.

— К несчастью, — продолжил Маккай, — у тебя нет позиции, с которой можно вести переговоры. Будут сделаны определенные вещи. Ты уступишь по доброй воле. Ты вынужден будешь уступить, иначе мы будем действовать без тебя.

Со стороны Маккая это было умышленной провокацией, избрать не-Досадийские формы для сокращения этого противостояния. Это более, чем что-либо другое, говорило о том, что он прибыл из-за Стены Бога, что темнота, укравшая дневной свет, была слабым оружием из его арсенала.

Брой заколебался.

— Итак?

Единственное слово повисло в воздухе вместе с бесчисленными подтекстами: весь обмен отброшен, надежды разрушены, намек на печаль об утраченных силах и все еще с той извращенной скрытностью, бывшей отличительным признаком Броя. Это было более тонко, чем пожатие плечами, более сильно в своих намеках, чем двухчасовая говорильня.

— Вопросы? — поинтересовался Маккай.

Брой, явно удивленный, посмотрел на Джедрик. Он как будто взывал к ней: они оба были Досадийцами, разве не так? У этого пришельца грубые манеры, ему недостает Досадийского понимания. Как можно с ним разговаривать? Он обратился к Джедрик.

— Разве я уже не доказал свою покорность? Я пришел один, я…

Но Джедрик поддержала Маккая.

— Есть определенные… странности в нашем положении.

— Странности?

Мигательная мембрана Броя дернулась.

Джедрик позволила себе изобразить легкое замешательство.

— Некоторые тонкости положения на Досади должны быть опущены. Мы все сейчас униженные просители… и мы имеем дело с людьми, говорящими не так, как мы, поступающими не так, как мы…

— Да. — Брой указал вверх. — Умственно заторможенные. Значит, мы в опасности.

Это не было вопросом. Брой всматривался вверх, словно пытаясь увидеть что-то сквозь потолок и мешающие этажи. Он вздохнул.

— Да.

Это опять было сжатое сообщение. Любой, кто смог установить там Стену Бога, может взорвать и всю планету. Следовательно, Досади и все ее обитатели приведены к покорности. Лишь Досадиец мог бы быстро воспринять это без лишних вопросов, а Брой был истинным Досадийцем.

Маккай повернулся к Джедрик. Когда он заговорил, она предвидела каждое слово, но ждала его.

— Вели своим людям прекратить все атаки.

Он посмотрел в лицо Брою.

— И твои люди.

Брой переводил взгляд с Джедрик на Маккая, обратно на Джедрик. Он был явно озадачен, но повиновался, не задавая вопросов.

— Где коммуникатор?

Там, где господствует боль, агония может быть ценным учителем.

Досадийский афоризм

Маккаю и Джедрик не было нужды обсуждать это решение. Они соучаствовали в этом выборе и знали, что соучаствуют, посредством селекции памяти, отныне общей для них обоих. В Стене Бога была лазейка, и хоть сейчас стена окутала Досади темнотой, Калебанский контракт все еще был калебанским контрактом. Сейчас было важно, ответит ли Калебанка Стены Бога.

Джедрик в теле Маккая стояла на страже снаружи собственной комнаты, пока воплощенный в Джедрик Маккай сидел, пытаясь выйти на контакт. С кем ему следует связаться? Фанни Мэ? Абсолютная темнота, окружавшая Досади, намекала на уход охранницы Калебанки. И времени было мало.

Маккай сел, скрестив ноги, на пол комнаты и попытался очистить свое сознание. Концентрации мешали постоянные странные открытия в женском теле, которое он сейчас носил. Момент обмена оставил после шок, Маккай сомневался, что шок этот вообще измерим. Им ничего не оставалось, кроме как разделить желание поменяться теперь, и это произошло. Но это иное тело — ах, множество отличий создают такую путаницу. Это зашло намного дальше приспособления к иному росту и весу. Мышцы его/ее рук и бедер были словно неправильно прикреплены… Телесные ощущения направлялись различными подсознательными процессами. Анатомия создавала свой собственный шаблон, свое собственное инстинктивное поведение. К примеру, Маккай обнаружил, что необходимо развивать сознательно контролируемые движения, защищавшие его/ ее груди. Движения напоминали мужские приемы для защиты паха. Эти приемы мужчина приводил в шаблоны автоматического поведения. Проблема с женским телом заключалась в том, что ему приходилось ДУМАТЬ о подобном поведении. И дело было не только в сцепке грудь/пах.

Когда Маккай пытался очистить свое сознание для Калебанского контракта, вмешивались эти спутанные сгустки памяти. Это доводило его до безумия. Ему нужно было избавиться от телесных раздражителей, но женское тело требовало постоянного внимания. В отчаянии Маккай проделал гипервентиляцию и попытался погрузиться в медитацию. Это был способ перманентной потери личности, если состояние слишком затянется. Однако это привело к ясности, достаточной для того, чтобы Маккай смог заполнить свое сознание образами Фанни Мэ.

Молчание.

Он чувствовал ход времени, словно каждое биение сердца было ударом.

По краям молчания затаился страх.

Маккай понял, что кто-то испугал Калебанку Стены Бога.

Он почувствовал гнев.

— Калебанка! Ты мой должник!

— Маккай?

Ответ был настолько слаб, что он поначалу подумал, что это надежды сыграли с ним дурную шутку.

— Фанни Мэ?

— Ты — Маккай?

Это было сильнее, и он узнал знакомое присутствие Калебанки в своем сознании.

— Я Маккай, а за тобой должок.

— Если ты правда Маккай… почему ты так… странно… изменился?

— Я ношу другое тело.

Маккай не был уверен, но ему показалось, что он почувствовал испуг. Потом Фанни Мэ ответила более сильно.

— Я теперь забираю Маккая с Досади? Контракт позволяет.

— Я разделю судьбу Досади.

— Маккай!

— Не спорь со мной, Фанни Мэ. Я разделю судьбу Досади, если ты не заберешь еще одну узловую точку/личность вместе со мной.

Затем Маккай спроецировал образ Джедрик, несложный процесс с тех пор, как он разделил все ее воспоминания.

— Она носит тело Маккая!

Это звучало обличительно.

— Она носит ЕЩЕ ОДНО тело, — сказал Маккай. Он знал, что Калебанка видела его новые взаимоотношения с Джедрик. Теперь все зависело от истолкования Калебанского контракта.

— Джедрик Досадийка, — запротестовала Калебанка.

— Я тоже Досадиец… теперь.

— Но ты Маккай!

— И Джедрик тоже Маккай. Войди в контакт с ней, если мне не веришь.

Он прервал контакт с сердитой внезапностью и обнаружил себя распростертым на полу, все еще дергающимся. Женское тело, которое Маккай все еще носил, плавало в поту. Голова болела.

Сделает ли Фанни Мэ, как он велел? Маккай знал, что Джедрик способна проецировать его сознание, как он проецировал ее. Как Фанни Мэ интерпретирует Досадийский контракт?

Боги! Боль в этой голове была ужасающей. В теле Джедрик Маккай чувствовал себя чуждым, неправильно употребленным. Боль не отступала, и он задумался, не нанес ли непоправимого вреда мозгу Джедрик своей интенсивной медитацией.

Маккай медленно выпрямился и встал на ноги. Ноги Джедрик подгибались от усталости. Он подумал о Джедрик, которая стояла снаружи двери и дрожала в зомбиподобном трансе, необходимом для этого контакта сознания к сознанию. Как долго это будет продолжаться? Отступила ли Калебанка?

НЕУЖЕЛИ МЫ ПРОИГРАЛИ?

Маккай направился к двери, но прежде чем успел сделать второй шаг, вокруг вспыхнул свет. На какую-то секунду он решил, что это финальный огонь для уничтожения Досади, но свет устойчиво сохранялся. Маккай оглянулся вокруг и обнаружил, что находится на открытом воздухе. Он сразу же узнал это место: внутренний двор в компаунде Сухая Голова на Тандалуре. Маккай увидел знакомые узоры Филума на окружающих стенах: зеленый говачинский шрифт на желтых кирпичах. Был слышен плеск воды в угловом бассейне. Прямо перед ним в арочном входе стояла группа Говачинов, и он узнал одного из своих прежних учителей. Да — это был санктус Сухой Головы. Эти люди защитили его, обучили, поделились своими неприкосновенными секретами.

Говачины взволнованно двинулись во двор. Их внимание было сосредоточено на распростертой рядом с ним фигуре. Фигура шевельнулась, села.

Маккай узнал свое собственное тело.

ДЖЕДРИК!

Это была интенсивная обоюдная потребность. На обмен телами потребовалось меньше, чем мгновение ока. Маккай обнаружил себя в своем собственном теле и сел на холодном кафеле. Приближающиеся Говачины забрасывали его вопросами.

— Маккай, что это такое?

— Ты выпал через дверь для прыжка!

— Ты не пострадал?

Маккай отмахнулся от вопросов, скрестил ноги и впал в транс долгого вызова, сфокусированный на том шарике в его желудке. Билдун никак не ожидал, что он воспользуется этим шариком!

В соответствии со своими обязанностями Тапризиот, ожидавший на Централ Централ, охватил его сознание. Маккай отказался от контакта с Билдуном и сделал шесть вызовов через чуткого Тапризиота. Вызовы ушли к ключевым агентам Бюсаба. Все агенты были честолюбивы и изобретательны, все полностью лояльны к мандату агентства. Маккай передал свою информацию по Досади полными вспышками, используя полученную во время своего обмена с Джедрик технику — сознание к сознанию.

Вопросов было немного и ответить на них было легко.

— Калебанка, держащая Досади в заточении, разыгрывает из себя Бога. Такова буква контракта.

— Одобряет ли это Калебанка?

Этот вопрос пришел от особо проницательного агента — Врева. Он был чувствителен к сложностям, которые подразумевались в факте, что Говачины обучают Сейланг, женщину-Врева, в качестве Легума.

— Концепции одобрения или неодобрения здесь неприменимы. Калебанка должна выполнять контракт.

— Это была игра?

Агент-Врев выразил благородное негодование.

— Наверное. Одно определенно: Калебанцы не понимают этику так, как понимаем ее мы.

— Мы всегда это знали.

— Но теперь мы на самом деле это усвоили.

Сделав шесть вызовов, Маккай послал свой запрос на Аритча. Он обнаружил Верховного Магистра в совещательном бассейне Филума Бегущих.

— Приветствую, Клиент.

Маккай спроецировал позабавленность. Он чувствовал потрясение Говачина.

— Есть определенные вещи, сделать которые тебе дает инструкцию твой Легум, властью священной печати наших отношений.

— Значит, ты вызовешь нас в Судебный Зал?

Верховный Магистр был восприимчив и воспользовался некоторыми дарами Досади, хотя и не был Досадийцем. Маккай обнаружил, что теперь Аритчем относительно легко манипулировать, задействовав глубочайшие мотивации Верховного Магистра. Когда Аритч запротестовал против аннулирования контракта на Стену Бога, Маккай показал только первый слой упрямой решимости.

— Ты не станешь добавлять трудностей своему Легуму.

— Но что же удержит их на Досади?

— Ничего.

— Тогда ты будешь защищать, а не обвинять?

— Спроси своего любимчика Врева. Спроси Сейланг.

Потом Маккай прервал контакт, зная, что Аритч может только безоговорочно ему подчиниться. Остальные варианты для Верховного Магистра были еще более неприемлемы. А Закон Говачинов предотвратило его пренебрежение приказами Легума, как только был определен характер спора.

Маккай очнулся от вызова и обнаружил, что его друзья из Сухой Головы сгрудились вокруг Джедрик. Она объясняла затруднительное положение. Да… Были свои преимущества в том, чтобы иметь два тела, особенно, если есть единая цель. Маккай встал. Джедрик увидела его и заговорила.

— Моей голове уже лучше.

— Это была трудная штука, — сказал Маккай и добавил: — И по-прежнему трудная. Но Досади свободна.

В давние времена у власть имущих была привычка подталкивать фишки власти (деньги или другие экономические табуляторы, пункты статуса и т. д.) в случающиеся время от времени насильственные пертурбации, из которых немногие осведомленные извлекали прибыль. Человеческие отчеты об этом опыте выявляют поучительные примеры такого поведения. Лишь Пан Спечи, похоже, избежали этого явления, возможно, по причине креше-рабства.

Сравнительная история, Текст Бюсаба

Следующую серию вызовов Маккай сделал из комнаты, оставленной для него Сухими Головами. Это было относительно большое помещение, зарезервированное для людей, в ней были хорошо обученные кресла-собаки и широкая собака-кровать, которую Джедрик разглядывала с подозрением, невзирая на все воспоминания Маккая о подобных вещах. Она знала, что у этих штук есть только рудиментарный мозг, но тем не менее, они были… ЖИВЫЕ.

Джедрик стояла у единственного окна, которое выходило на бассейн во внутреннем дворе. Она повернулась, когда услышала, что Маккай очнулся от своих вызовов.

— Подозрения подтвердились, — сказал он.

— Оставят ли твои друзья-агенты Билдуна для нас?

— Да.

Джедрик повернулась обратно к окну.

— Я все еще думаю, как должно выглядеть теперь небо Досади… без Стены Бога. Такое же яркое, как это. — Она кивнула в сторону окна. — А когда мы получим прыжковые двери…

Джедрик замолчала. Маккай, разумеется, разделяет подобные мысли. Эта новая близость требовала значительного приспособления.

— Я размышляла насчет твоего обучения в качестве Легума, — сказала она.

Маккай понял направление ее мыслей.

Говачины, выбранные для его обучения, все выглядели открытыми в своих взаимоотношениях. Ему сказали, что его учителя были избранной группой, выбранной за свои отличия, лучшие из доступных для этой задачи: создания Говачинского Легума из не-Говачина.

«Шелковый кошель из свиного уха!»

Его учителя, казалось, вели жизнь добропорядочных Говачинов. Содержали обычное количество плодовитых самок в семейных резервуарах, выпалывая детей Гралуса с необходимой Говачинской несдержанностью. На поверхностный взгляд, в целом это вызывало ощущение обыденности. Они ввели его в интимные аспекты своей жизни, когда он попросил, отвечали на его вопросы с обезоруживающей искренностью.

Теперь усиленное Джедрик сознание Маккая видело все это в ином свете. Резко выделялись споры между Филумами Говачинов. И Маккай теперь знал, что не сумел подобрать правильных вопросов. Его учителя были подобраны по иным принципам, чем те, что ему внушались. Их частные инструкции от их Говачинских начальников содержали жизненно важные нюансы, утаенные от ученика.

Бедная Сейланг.

Это были огорчительные размышления. Они изменили его понимание Говачинской чести, подвергли сомнению все те непроизвольные сравнения Говачинских форм и мандата его собственного Бюсаба. Его обучение в Бюсабе подверглось столь же придирчивому исследованию.

Почему… почему… почему… почему…

Закон? Говачинский Закон?

Ценность агента Бюсаба в качестве Легума Говачина приобрела новое измерение. Маккай видел эти вопросы теперь, как некогда Джедрик видела сквозь Стену Бога. Существовали иные силы, лишь смутно различимые за видимым экраном. Где-то вне лежала невидимая структура власти — люди, редко появляющиеся на публике, творцы решений, чей малейший каприз имеет ужасную важность для бесчисленных миров. Многие миры будут удержаны в различных степенях зависимости. Досади была просто крайним случаем специального назначения.

Новые тела для стариков. Бессмертие. И учебный полигон для людей, принимающих ужасные решения.

Но никто из них не будет столь полным Досадийцем, как этот, усиленный Джедрик, Маккай.

Он задумался, где же было принято решение по Досади. Аритч в этом не участвовал: это очевидно. За Аритчем стояли другие — Говачины и не-Говачины. Существовала группа теневой власти. Она могла располагаться на любом из миров Консента. Торговцам властью необходимо было время от времени встречаться, но не обязательно лично. И никогда на глазах общественности. Секретность была их первым правилом. Они используют многих людей, живущих на открытых краях их власти, людей для выполнения грязных работ — людей наподобие Аритча.

И Билдун.

Что надеялся получить Пан Спечи? Перманентное удержание эго его креше? Разумеется. Это… плюс новые тела — человеческие тела, несомненно, свободные от клейма его Пан Спечийского происхождения.

Поведение Билдуна — и Аритча — выглядело теперь таким понятным. И поблизости должен был быть Мррег, создающий течения, где плавал Аритч. Марионетка вела к Кукловоду.

Мррег.

Тот бедный дурачок, Гриник, открыл больше, чем думал.

И Билдун.

— У нас есть две точки входа, — сказал Маккай.

Джедрик согласилась.

— Билдун и Мррег. Последний более опасен.

У Маккая зачесалась складка рядом с носом. Он с отсутствующим видом поскреб ее, начиная осознавать, что что-то изменилось. Маккай осмотрелся вокруг и обнаружил себя стоящим у окна. Он был одет в женское тело.

Проклятье! Это произошло так легко.

Джедрик пристально посмотрела на него его собственными глазами. Она говорила его голосом, но интонации были чисто Джедрик. Оба они нашли ситуацию весьма забавной.

— Власти твоего Бюсаба.

Маккай понял.

— Да, сторожевые псы правосудия.

— Где же были эти сторожевые псы, когда моих предков заманили в Досадийский капкан?

— Сторожевые псы весьма опасны.

— Ты понимаешь наше ощущение надругательства, — сказала Джедрик.

— И я понимаю, что такое иметь любящих родителей.

— Помни об этом, когда разговариваешь с Билдуном.

Маккай опять обнаружил себя на кровати в своем привычном теле.

Немного погодя он почувствовал ментальные щупальца вызова, ощутил, как в контакт с ним входит сознание Билдуна. Маккай не терял времени. Силы тьмы проглотили наживку.

— Я определил местонахождение Досади. Дело пойдет в Зал Суда. В этом нет никаких сомнений. Я хочу, чтобы ты сделал предварительные приготовления. Проинформируй Верховного Магистра Аритча, что я делаю формальное наложение Легума. Один из членов судейской коллегии должен быть Говачином с Досади. Я имею в виду особенного Говачина. Его зовут Брой.

— Где ты?

— На Тандалуре.

— Разве это возможно?

Маккай замаскировал свою печаль. «Ах, Билдун, как же легко тебя читать».

— Досади временно вне опасности. Я принял определенные ответные предосторожности.

Маккай прервал контакт.

Джедрик задумчиво проговорила:

— Ну и кашу же мы заварили.

У Маккая не было времени на подобные раздумья.

— Брою понадобится помощь, команда поддержки. Я хочу, чтобы ты подобрала для него людей понадежней.

— Хорошо. А как насчет Трайи и Гара?

— Пусть они действуют независимо. Брой подберет их позднее.

Регулируемые экономики всегда более разрушительны для общества, чем те, которые управляются жадностью. Вот о чем говорит Досади: жадность устанавливает свои собственные пределы, являясь саморегулирующейся.

Анализ Досади, Текст Бюсаба

Маккай осмотрел назначенный ему офис Легума. В открытое окно доносились запахи папоротниковых джунглей Тандалура. Низкий барьер отделял его от Судебного Зала. Его офис и примыкающее жилое помещение были невелики, но имелся терминал к библиотекам и инфраструктуре, чтобы вызывать свидетелей и экспертов. Это была комната с зелеными стенами, столь обманчиво заурядная, что не одного не-Говачина обманула уверенностью, что он знает, как себя здесь вести. Но эти апартаменты представляли собой обманчивую внешность, скользящую на говачинских течениях. И пускай Пакт Консента определил, что Говачины могут делать здесь, это был Тандалур, где люди-лягушки являлись господствующей расой.

Усевшись за единственный стол в помещении офиса, Маккай почувствовал, как под ним умащивается кресло-собака. Хорошо было снова иметь кресло-собаку после безжалостной мебели Досади. Он щелкнул тумблером и обратился к Говачину, лицо которого показалось на экране, встроенном в стол.

— Мне нужны свидетельские показания тех, кто принимал действительное решение проводить Досадийский эксперимент. Готовы ли вы принять этот запрос?

— У вас есть имена этих людей?

Неужели этот дурак думает, что он собирается выпалить: «Мррег?»

— Если вы вынудите меня на это, — предупредил Маккай. — Я обяжу Аритча Законом и получу имена от него.

Это не произвело на Говачина никакого впечатления. Он обратился к Маккаю по имени и титулу, прибавив:

— Оставлю формальности на вас. Любой вызываемый мною свидетель должен иметь имя.

Маккай подавил улыбку. Подозрения подтверждались. Это был факт, поздно распознанный бдительным Говачином на экране. Однако кто-то еще правильно понял обмен репликами. Еще одно лицо. Говачина постарше, сменило на экране первое.

— Что ты делаешь, Маккай?

— Определяю, как мне вести это дело.

— Ты будешь вести его как Легум Говачинской Адвокатуры.

— В точности.

Маккай ждал.

Говачин пристально всматривался в него с экрана.

— Джедрик?

— Ты говоришь с Джорджем Маккаем, Легумом Говачинской Адвокатуры.

Говачин с запозданием понял, насколько Досади изменила Маккая.

— Ты хочешь, чтобы я ввел тебя в контакт с Аритчем?

Маккай покачал головой. Насколько тупы эти подчиненные!

— Аритч не принимал решения о Досади. Аритч был выбран на роль козла отпущения, если дело не выгорит. Я не приму ничего меньшего, чем тот, кто принимал окончательное решение, запустившее Досадийский эксперимент.

Говачин холодно посмотрел на него и сказал:

— Одну минуту. Я посмотрю, что можно сделать.

Экран опустел, но звук остался. Маккай услышал голоса.

— Привет… Да, я извиняюсь, за вторжение в такое время.

— В чем дело?

Это был глубокий, высокомерный Говачинский голос, полный досады из-за непредвиденной помехи. Также в нем присутствовал акцент, который Досадиец мог бы узнать, несмотря на тщательно наложенные маскировочные интонации. Здесь был тот, кто использовал Досади.

Голос Говачина с экрана Маккая продолжал:

— Связанный с Аритчем Легум поднимает чувствительную линию вопросов. Он желает говорить с вами.

— Со мной? Но я готовлюсь к Лаупаку.

Маккай не имел никакого представления о том, что же такое Лаупак. Это открывало для него новые неизвестные стороны из быта Говачинов. Здесь промелькнуло нечто утонченное, что было скрыто от него все эти годы. Этот крохотный проблеск уверил Маккая, что он выбрал правильный курс.

— Он слушает нас сейчас.

— Слушает… зачем?

Интонация была угрожающей, но Говачин, перехвативший требования Маккая, продолжал, не дрогнув.

— Чтобы сэкономить объяснения. Ясно, что он все равно добьется разговора с вами. Этот вызывающий — Маккай, но…

— Да?

— Вы поймете.

— Полагаю, что правильно истолковал положение дел. Очень хорошо. Включай его.

Экран Маккая вспыхнул, явив широкую панораму Говачинской комнаты, подобной которой он раньше никогда не видел. На дальней стене висели копья и холодное оружие, длинные ленты цветных вымпелов, блестящие камни, изделия из черной блестящей субстанции, покрытые замысловатой резьбой. Все это было фоном для полуоткинутой кресло-собаки, занятой пожилым Говачином. Он сидел, расставив ноги, пока два Говачина помоложе смазывали его. Два служителя поливали его густым золотистым веществом из зеленых хрустальных флаконов. Флаконы были в виде спиралей. Содержимое их мягко втиралось в кожу человека-лягушки. Старый Говачин блестел от этой штуки, а когда моргнул, то Маккай увидел, что у него отсутствуют татуировки Филума.

— Как ты можешь видеть, — сказал он. — Я готовлюсь к…

Говачин прервался, увидев, что говорит с не-Говачином. Так как его известили заранее, то у него была явно замедленная реакция, с точки зрения Досадийца.

— Это ошибка, — проквакал Говачин.

— В самом деле, — вежливо кивнул Маккай. — Ваше имя?

Старый Говачин нахмурился при такой бестактности, потом хихикнул.

— Имя мое Мррег.

Маккай именно это и подозревал. В самом деле, почему бы Тандалурскому Говачину не присвоить имя, нет, ТИТУЛ, мифического чудовища, которое вдохнуло в людей-лягушек тягу к жестокому испытанию? Такое толкование выходило далеко за пределы этой планеты, затрагивало также и Досади.

— Вы принимали решение по Досадийскому эксперименту?

— Кому-то надо было это сделать.

Это не было приемлемым ответом, и Маккай решил идти напролом.

— Вы не оказываете мне никакой помощи! Я теперь знаю, что значит быть Легумом Говачинской Адвокатуры, и я намереваюсь воспользоваться своей властью так, как ее только можно использовать.

Маккай как будто сотворил какую-то странную магию, заморозившую сцену на экране. Два служители прекратили лить мазь, но не смотрели в сторону передающего объектива, записывающего их действия для Маккая. Что же до Мррега, то он сидел совершенно неподвижно, уставившись немигающим взглядом на Маккая.

Тот ждал.

Немного погодя Мррег повернулся к служителю слева от себя.

— Пожалуйста, продолжай. Времени мало.

Маккай сделал вид, что принял это на свой счет.

— Вы мой Клиент. Почему вы послали своего заместителя?

Мррег продолжал изучать Маккая.

— Понимаю, что хотел сказать Экрис. — Он продолжил более оживленно. — Что ж, Маккай, я с интересом следил за твоей карьерой. Теперь вижу, что следил недостаточно пристально. Возможно, если бы мы не…

Мррег оставил мысль незаконченной.

Маккай продолжал атаковать.

— Было неизбежно, что я найду способ выбраться с Досади.

— Возможно.

Служители закончили свою работу и удалились, забрав с собой хрустальные флаконы.

— Отвечай на мой вопрос, — приказал Маккай.

— Я не обязан отвечать на твои вопросы.

— Тогда я выхожу из этого дела.

Мррег содрогнулся.

— Ты не можешь! Аритч не…

— У меня нет никаких дел с Аритчем. Моим Клиентом является Говачин, который принял решение по Досадийскому эксперименту.

— Для Легума ты ведешь себя довольно странно. Да, принеси его. — Последняя фраза была адресована кому-то за пределами экрана. Появился еще один служитель, неся одеяние, что-то вроде длинного передника с рукавами. Слуга принялся надевать это на Мррега. Тот никак не прореагировал, сосредоточившись на Маккае.

— Ты имеешь хоть какое-то представление о том, что делаешь, Маккай?

— Готовлюсь действовать в интересах своего Клиента.

— Вижу. Кто тебе рассказал обо мне?

Маккай покачал головой.

— Неужели ты на самом деле был уверен, что я не в состоянии выявить твое присутствие или истолковать то, что подсказывают мне мои чувства?

Маккай понимал, что Говачин не в состоянии разглядеть то, что скрывается под внешней насмешливостью. Мррег повернулся к слуге, который завязывал зеленые ленты на спине фартука. Для этого Старому Говачину пришлось наклониться вперед.

— Чуть туже, — распорядился он.

Слуга затянул ленту.

Обращаясь к Маккаю, Мррег сказал:

— Извини, что я отвлекся. Это должно происходить в определенном темпе.

Маккай выслушал, оценив на Досадийский манер. Он видел здесь подготовку к важному Говачинскому ритуалу, абсолютно для него неизвестному. Неважно. Время еще есть. Маккай продолжал говорить, прощупывая оборону этого Мррега.

— Когда вы нашли свои собственные необычные применения для Досади…

— Необычные? Это же универсальная побудительная причина, Маккай, что кто-то пытается снизить конкуренцию.

— Правильно ли ты определил цену, ту цену, которую тебя, может быть, попросят заплатить?

— О да. Я знаю, что мне, может быть, придется заплатить.

В голосе Говачина сквозило смирение, редкость для расы людей-лягушек. Маккай колебался. Слуга, принесший фартук, покинул комнату, так ни разу и не посмотрев в сторону Маккая. А ведь там был экран, чтобы показывать, видит ли Мррег того, кто его вызвал.

— Тебя интересует, почему я послал заместителя нанять Легума? — спросил Мррег.

— Почему именно Аритча?

— Потому что он является кандидатом для… большей ответственности. Знаешь, Маккай, ты меня изумляешь. Ты, несомненно, знаешь, что я мог бы сделать с тобой за эту дерзость. Тем не менее, это тебя не пугает.

Это открыло больше, чем могло входить в намерения Мррега, но он по-прежнему не сознавал (или его не заботило), что же видит Маккай. Со своей стороны, Маккай сохранял вежливую мину, столь же невыразительную, как у любого Досадийца.

— У меня единственная цель. И даже мой Клиент не заставит меня от нее отказаться.

— Функция Легума, — согласился Мррег.

Вернулся слуга белого передника, неся острую бритву.

Маккай мельком увидел украшенную драгоценностями рукоятку и блестящую кривую режущего лезвия около двадцати сантиметров длиной. Бритва изгибалась крутой дугой. Слуга встал лицом к Мррегу, спиной к Маккаю. Он заслонил собой инструмент.

Левый бок Мррега был частично загорожен от Маккая слугой. Мррег склонился вправо и всматривался в экран.

— Тебя никогда не информировали о церемонии, называемой нами Лаупак. Она очень важна, и мы проявили небрежность, изъяв упоминания о ней из твоего обучения. Лаупак была весьма важна до того, как такой… проект, как Досади, смог бы быть приведен в движение. Попытайся понять этот ритуал. Я помогу тебе подготовить твое дело.

— Каков был твой Филум? — спросил Маккай.

— Это больше не важно, но… хорошо. Это был Великий Пробуждающийся. Я был Верховным Магистром в течение двух декад до того, как мы приняли решение по Досади.

— Сколько тел Обода ты использовал?

— Мое последнее. Это тоже уже не важно. Скажи мне, Маккай, когда ты заподозрил, что Аритч только заместитель?

— Когда я понял, что не все Говачины были рождены Говачинами.

— Но Аритч…

— Ах, да: Аритч готовится сделать карьеру.

— Да… разумеется. Понимаю. Досадийское решение должно было выйти далеко за пределы нескольких Филумов или единственного вида. Там должно было быть… Я уверен, что вы, Люди, называете это «Верховным Командованием». Да, это должно было быть очевидным для того, кто так же насторожен, как ты теперь. Думаю, нас ввели в заблуждение твои многочисленные браки. Это было умышленно?

Будучи в безопасности под Досадийской маской, Маккай решил солгать.

— Да.

— Ахххх.

Мррег напоминал воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Но он сумел взять себя в руки.

— Понимаю. Нас заставили поверить, что ты что-то вроде дилетанта с извращенными эмоциями. Это было расценено как порок, который можно использовать. Значит, есть другое Верховное Командование, о котором мы даже не подозревали.

В концепции вселенной Консента в Мрреговом представлении обнаружились колесики внутри колесиков. Маккай подивился тому, как много сумели вместить, казалось бы, немногочисленные слова их беседы. Говачин долгое время был вдали от Досади и не был там рожден, но было нечто, давившее на Мррега сейчас, вынуждая его подойти к пределу своих знаний о Досади.

Маккай не прерывал его.

— Мы не ожидали, что ты проникнешь в сущность личности Аритча. Но это не было нашим намерением, как ты знаешь. Полагаю…

Что бы там Мррег ни полагал, он решил об этом не говорить, размышляя вместо этого вслух.

— Можно почти поверить, что ты родился на Досади.

Маккай сохранял молчание, позволяя заключенному в этой догадке страху наполнять сознание Мррега.

— Ты обвиняешь всех Говачинов? — немного погодя спросил Мррег.

Маккай по-прежнему молчал.

Мррег разволновался.

— Мы являемся смешанным правительством, мое Верховное Командование. Людей можно заставить не сомневаться в правительстве.

Маккай решил подействовать ему на нервы.

— Правительства всегда компрометируют все свое население целиком, когда требования становятся достаточно тяжелыми. С их молчаливого одобрения это население становится неразрывно связанным со всем, что сделано от его имени.

— Ты предоставил Досади свободное пользование прыжковыми дверями.

— Калебанцы сознают свой долг, — кивнул Маккай. — Джедрик сейчас инструктирует своих соотечественников.

— Ты думаешь натравить Досади на Консент и выследить мое Верховное Командование? Будь осторожен, Маккай. Я прошу тебя не пренебрегать своими обязанностямиЛегума и не поворачиваться спиной к Аритчу.

Маккай продолжал молчать.

— Не делай этой ошибки, Маккай. Аритч твой Клиент. Через него ты представляешь весь Говачин.

— Легуму требуется ответственный Клиент, — сказал Маккай. — Не заместитель, а Клиент, чьи действия поставлены под сомнение рассматриваемым делом.

Мррег высказал Говачинские признаки глубокого огорчения.

— Слушай внимательно, Маккай. У меня осталось мало времени.

Испытывая внезапный приступ дурного предчувствия, Маккай сосредоточился на слуге с бритвой, который частично загораживал сидящего Говачина. Слова Мррега лились стремительным потоком.

— По нашим стандартам, Маккай, ты не слишком хорошо разбираешься в потребностях Говачинов. Это наша ошибка. Теперь ты… импульсивно поставил себя в положение, которое непригодно для защиты.

Слуга слегка переместился. Маккай мельком увидел кончик бритвы у его правого плеча.

— У Говачинов нет семей, как у людей или хотя бы как у Вревов, — продолжал Мррег. — У нас есть последовательное продвижение в группы, обладающие все большей и большей ответственностью перед нижестоящими. Эту схему переняло наше Верховное Командование. То, что ты видел в качестве Говачинской семьи, является только группой для размножения со своими собственными ограниченными правилами. Каждый шаг вверх по ступеням ответственности сопровождается необходимым условием, что за неудачи мы платим возрастающую цену. Ты спрашиваешь, знаю ли я о цене? Ах, Маккай. Самец Говачина, участвующий в размножении, удостоверяется, что выживают лишь самые проворные, самые бдительные дети. Магистр поддерживает формы Закона. Верховное Командование дает ответы… Мррегу. Понимаешь? А Мррег должен принимать только лучшие решения. Никаких провалов. Поэтому… Лаупак.

Когда он произнес финальное слово, бритва в руках слуги, вспыхнув, прочертила мерцающую дугу. Она коснулась шеи сидящего Говачина. Голова Мррега, аккуратно отделенная, была поймана в петлю на конце бритвы, высоко поднята, затем опущена на белый передник, заляпанный теперь зеленой кровью.

На экране появилось лицо Говачина, который соединял Маккая с Мррегом.

— Аритч желает проконсультироваться со своим Легумом.

В изменчивой вселенной только изменяющийся вид может надеяться на бессмертие, и К ТОМУ ЖЕ только, если его зародыши выращены в широком спектре окружающих условий. Это залог изобилия уникальных индивидуальностей.

Проникновения (проблеск ранней человеческой философии), Текст Бюсаба

Джедрик вошла в контакт с Маккаем, пока он ожидал прибытия Аритча и Сейланг. Маккай с отсутствующим видом пялился в потолок, сугубо по-Досадийски прикидывая, как бы извлечь личную выгоду из предстоящей встречи, когда почувствовал прикосновение ее сознания к своему.

Маккай замкнулся в своем теле.

— Никаких переходов.

— Разумеется.

Это было нечто крохотное, едва уловимая тень в контакте, ее мог проглядеть кто угодно с менее точной моделью Джедрик.

— Ты сердишься на меня, — сказал Маккай.

Он спроецировал иронию, зная, что Джедрик прочитает это правильно.

Когда она ответила, ее гнев уменьшился до обычного раздражения. Дело было не в эмоциональном затенении, а в том, что Джедрик позволила подобной эмоции обнаружиться.

— Ты напоминаешь мне одного из моих прежних любовников, — заявила она.

Маккай подумал о том, где в этот момент находится Джедрик: покачивается в безопасности в благоухающей цветами атмосфере его плавучего острова на море планеты Туталси. Каким же странным должно быть подобное окружение для Досадийки — никакой угрозы, фрукты можно собирать и есть, не думая о ядах. Полученные от него воспоминания придадут острову ощущение хорошо знакомого места, но ее плоть будет по-прежнему находить странным это впечатление. Его воспоминания — да. Остров напомнит ей о всех тех женах, которых он брал туда, в коттедж для медового месяца.

Маккай заговорил исходя из этой предпосылки.

— Не сомневаюсь, что прежний любовник не сумел продемонстрировать достаточное понимание твоих способностей, вне спальни то есть. Кто же был этот…

И он припомнил несколько эпизодов, предварительно покопавшись в памяти Джедрик.

Теперь она рассмеялась. Маккай почувствовал незамутненный ответ, настоящее необузданное веселье.

Он припомнил одну из своих прежних жен, и это заставило его задуматься о ситуации с размножением, в которой воспитывалась Джедрик. Никакого смешивания выбора партнера для продолжения рода с заведением любовника ради доступного наслаждения сексом. К партнеру для продолжения рода, как правило, испытывалась активная неприязнь.

Любовники… жены… В чем разница, если не считать общественно запечатленных условностей, результатом которого явились эти роли? Но Джедрик напомнила ему ту особую женщину. Он исследовал это воспоминание, размышляя, может ли это помочь во взаимоотношениях с Джедрик. Ему было тридцать с небольшим, ему было поручено первое персональное дело в Бюсабе. Маккай действовал без опеки и контроля кого-нибудь из ветеранов. По слухам, он был самым молодым агентом-человеком в истории Бюсаба, который мог действовать самостоятельно. Планета принадлежала к Йлирской группе, весьма непохожая на что-либо из предыдущего опыта Маккая: зарывшееся в землю место, с норами-входами и давящей тишиной повсюду. Ни животных, ни птиц, ни насекомых — лишь то устрашающее молчание, в котором, по сообщениям, формировался фанатичный культ. Все беседы велись приглушенным голосом. Они были полны неуловимых интонаций, предполагавших наличие внутренней коммуникации, необычной для Йлира и как-то высмеивающей всех пришельцев, не посвященных в их частный код. В этом проявлялось большое сходство с Досадийцами.

Его тогдашняя жена, устроенная в безопасности на Туталси, была полной противоположностью: общительная, игривая, шумная.

Что-то в этом Йлирском деле вернуло Маккая к этой жене с обостренным осознанием ее нужд. Брак благополучно продолжался длительное время, дольше, чем любой другой. И теперь он понимал, почему Джедрик напоминает ему ее. Они обе защищали себя крепкой броней женственности, но за этим фасадом были чрезвычайно ранимы. Когда броня обрушивалась, она обрушивалась полностью. Это понимание озадачило Маккая, потому что он отчетливо прочитал свою собственную реакцию: испуг.

Эта оценка заняла какое-то мгновение, но Джедрик успела прочитать ее.

— Мы не покинули Досади. Мы забрали ее с собой.

Так вот зачем Джедрик установила этот контакт.

Чтобы быть уверенной, что он присоединит эту информацию к своей оценке. Маккай выглянул в открытое окно. Здесь, на Тандалуре, скоро стемнеет. Родная планета Говачинов тысячи стандартных лет сопротивлялась переменам. В некотором смысле она напоминала застоявшееся болото.

КОНСЕНТ УЖЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТ ПРЕЖНИМ.

Тонкая струйка Досадийцев, которую Аритч и его люди надеялись перекрыть, превратилась в ревущий водопад. Народ Досади незаметно проникнет в одну нишу цивилизации Консента за другой. Кто сможет противостоять даже самому захудалому Досадийцу? Законы изменятся. Во взаимоотношениях появятся основательные и едва уловимые отличия. Все, от самой случайной дружбы до самых сложных деловых связей приобретет несколько Досадийский характер.

Маккай припомнил прощальный вопрос, заданный Аритчем, когда тот отправил Маккая к прыжковой двери, перенесшей его на Досади.

— Спроси себя, существует ли цена, слишком высокая, чтобы заплатить ее за урок Досади.

Это стало для Маккая первым ключом к действительным мотивам Аритча. Слово УРОК обеспокоило его, но он упустил подтекст. С некоторым смущением припомнил Маккай свой бойкий ответ на вопрос Аритча:

— Это зависит от урока.

Правда, но как же слеп он был к тому, что увидел бы любой Досадиец. Как невежествен. Теперь Маккай дал Джедрик почувствовать, что он понял, почему она привлекла его внимание к подобным вещам.

— Аритч не смотрел как следует дальше использования насилия и несправедливости…

— И как повернуть такие вещи к собственной выгоде.

Джедрик, разумеется, была права. Маккай уставился в сгущающиеся сумерки. Да, каждый вид пытается сделать все для собственного сохранения. Если он терпит неудачу, то приходит другой вид, и так до бесконечности.

Я ДЕЛАЮ ТО, ЧТО ДЕЛАЮ.

Эти слова спящего монстра вспомнились Маккаю с содроганием. Он почувствовал также ужас Джедрик. Впрочем, у нее против этого выработался хороший иммунитет.

— Чем силен был твой Консент?

Прошедшее время, правильно. И не НАШ Консент, потому что это уже было прошлым. Кроме того… Джедрик — Досадийка.

— И иллюзии власти, — сказала она.

Маккай наконец понял, что Джедрик имеет в виду. Их собственное, объединенное сознание сделало урок вдвойне впечатляющим. Она точно знала, что мог пропустить персональный эгофокус Маккая. Тем не менее, это было тем, что удерживало Консент на плаву.

— Кто может гарантировать себе защиту от возмездия? — процитировал Маккай из Руководства Бюсаба.

Джедрик ничего не ответила.

Маккай больше не нуждался ни в каких подсказках с ее стороны. Урок истории был ясен. Насилие порождало насилие. Если насилие распространялось бесконтрольно, то рано или поздно ослабевало в своей бесконечно повторяющейся схеме. Такой ход событий был чаще всего беспощаден к невинным, так называемая «фаза вербовки». Экс-невинные разжигали все больше и больше насилие, пока не побеждал разум. Или уничтожалось все. Существовало достаточно много кучек золы на месте некогда процветающих планет. Это был урок для остальных. Досади чуть было не пополнила этот мрачный список.

Прежде, чем прервать контакт, Джедрик решила доказать еще одно положение.

— Помнишь, в последние дни Брой приказал увеличить пищевой рацион человеческим наемникам? Этим он им сказал: «Вас скоро выгонят на Обод, где вы сами будете о себе заботиться».

— ЧИСТО ДОСАДИЙСКИЙ способ сказать такое.

— Правильно. Мы всегда подсознательно считали, что, чем больше будем размножаться, тем больше шансов на выживание. Следовательно, мы начнем производство вида, способного выжить там без города Чу… или любого другого города, рассчитанного на производство не ядовитой пищи.

— Но в тени есть силы, которые когда-нибудь выйдут на свет.

— Не сомневайся, Аритч это прекрасно понимает.

Если насилия нельзя избежать, то выбирайте насилие, которое можно контролировать. Лучше это, чем эпидемия зверства.

Уроки Выбора, Руководство Бюсаба

Старший служитель Судебного Зала, приземистый и исполненный достоинства Говачин из Филума Высокомерных, предстал перед Маккаем с признанием:

— Я не успел проинформировать тебя о том, что некоторые из твоих свидетелей были исключены по отводу Обвинения.

Служитель, чье имя было Дарак, изобразил Говачинское пожатие плечами и стоял, выжидая.

Маккай посмотрел за его спину в Судебный Зал. Места для зрителей были заполнены. На этой первой утренней сессии судебного разбирательства он надеялся на что-то подобное этому отводу и увидел в словах Дарака жизненно важное откровение. Его гамбит приняли. Дарак просигналил о рискованной линии атаки тех, кто руководил выступлением Сейланг. Они ожидали от Маккая протеста. Он оглянулся на Аритча, стоявшего совершенно смиренно в трех шагах позади своего Легума. Аритч всем своим видом показывал, что заранее принимает все решения Суда.

ФОРМАЛЬНОСТИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ СОБЛЮДЕНЫ.

В основе этого лежали древние традиции Говачинского Закона: «Виновный невиновен. Правительства всегда творят зло. Законники ставят на первое место свои собственные интересы. Защита и обвинение — брат и сестра. Все под подозрением».

Легум Аритча контролировал первоначальное положение, и Маккай выбрал защиту. Его не удивило, когда сказали, что Обвинителем будет Сейланг. Маккай нанес встречный удар, настояв на том, чтобы в судейской коллегии, состоящей из трех членов, сидел Брой. Это вызвало задержку, во время которой Билдун вызвал Маккая, выискивая какое-нибудь предательство. Подход Билдуна был столь очевиден, что Маккай первым делом заподозрил маневр внутри маневра.

— Маккай, Говачины опасаются, что у тебя в комнате есть Калебанец. Это сила, которую они…

— Чем больше они опасаются, тем лучше.

Маккай пристально посмотрел на обрамленное экраном лицо Билдуна, наблюдая признаки напряжения. Джедрик права: не-Досадийца очень легко читать.

— Но мне сказали, что ты оставил эту Досадийку вопреки Калебанскому контракту, запрещающему…

— Бог с ними, пускай себе беспокоятся.

Маккай внимательно наблюдал за Билдуном, сохраняя на своем лице маску беспристрастности. Не было никаких сомнений, что этот разговор подслушивается. Пускай они посмотрят, с чем столкнулись. Марионетка Билдун вовсе не намерен открывать намерения тех теневых сил. Однако, Билдун здесь, на Тандалуре, а это весьма существенный факт. Пан Спечи, шеф Бюсаба, предложен в качестве наживки. А кукловоды по-прежнему опасались, что у Маккая в кармане спрятан Калебанец.

Никакого сомнения, кукловоды пытались расспросить Калебанку Стены Бога. Маккай подавил улыбку, представив себе, как должен был проходить этот разговор. Калебанке надо было только цитировать букву контракта. Если бы спрашивающие превратились в обвинителей, то Калебанка в гневе отказалась бы с ними разговаривать. К тому же речь Калебанцев так переполнена двусмысленностями, что кукловоды не могли бы быть уверенными в том, что услышали.

Уставившись на терпеливо ждущего Дарака, Маккай видел, что у тех теневых сил, стоящих за Аритчем, есть проблема. Лаупак изъял из их совещаний Мррега, чьи советы могли бы спасти положение. Маккай сообразил, что вероятным претендентом на звание «Мррег» является Аритч. Аритч мог быть Досадийски обученным, но не был рожден на Досади. В этом заключался урок, который вскоре предстоит усвоить Консенту.

И Брой в качестве судьи по этому делу оставался неизменяемым фактом. Он уроженец Досади. Калебанский контракт удерживал Броя на его ядовитой планете, но не ограничивал его Говачинским телом. Брой знал, что такое быть и Говачином, и Человеком. Он знал про Пчарки, которых использовали тюремщики Досади. И Брой теперь Говачин. Силы, противостоящие Маккаю, не осмелятся назвать другого Говачинского судью. Они должны выбирать из других видов. У них интересное затруднение. А без помощи Калебанки у них больше нет Пчарки, чтобы держать их на Досади. Самая ценная МОНЕТА, которую кукловодам пришлось предложить, потеряна для них. Они в отчаянии. Некоторые из тех, кто постарше, в большом отчаянии.

За поворотом коридора позади Аритча раздались шаги. Маккай оглянулся и увидел Сейланг в сопровождении помощников. Он насчитал вокруг нее не меньше двадцати Легумов. Все они были решительно настроены. На повестке дня стояли не только гордость и единство Говачинов, но и их священное видение Закона. Сзади маячили отчаявшиеся — подстрекатели. Маккаю показалось, что он различает смутные тени в толпе этой свиты.

Он видел, что на Сейланг черное одеяние и капюшон в полоску, одеяние Легума-Обвинителя. Она откинула капюшон назад, чтобы освободить жвалы. В ее движениях сквозило напряжение. Сейланг сделала вид, что не узнает Маккая, но он видел ее Досадийскими глазами.

«Я пугаю ее. И она права».

Он повернулся к ожидающему служителю и громко сказал, чтобы слышала приближающаяся группа:

— Каждый закон должен быть проверен. Я воспринимаю это, как сделанное тобой формальное объявление предела моей защиты.

Дарак, ожидая оскорбленного протеста и требования списка исключенных свидетелей, выказал явное замешательство.

— Формальное объявление?

Сейланг со свитой подошли и остановились за спиной Аритча.

Маккай продолжал тем же громким голосом.

— Мы находимся в сфере действия Судебного Зала. В этом месте все вопросы, касающиеся обсуждения в суде, являются формальными.

Служитель посмотрел на Сейланг, словно умоляя о помощи. Этот ответ был потенциальной угрозой. Дарак, который лелеял мечты однажды занять пост Верховного Магистра, должен был теперь признать свое несоответствие. Он никогда не сделал бы этого в свете политики Говачинских Филумов, особенно в наступающую эру Досади.

— Информация, которую должны удостоверить мои свидетели, известна мне во всей полноте. Я сам представлю свидетельства, — объяснил Маккай.

Сейланг, остановившаяся, чтобы выслушать приглушенный комментарий одного из своих Говачинских советников, продемонстрировала свое удивление. Она подняла один из своих усиков и крикнула:

— Я протестую! Легум защиты не может давать…

— Как ты можешь протестовать? — прервал ее Маккай. — Мы стоим здесь не перед судейской коллегией, уполномоченной руководить любыми протестами.

— Я заявляю ФОРМАЛЬНЫЙ протест! — настаивала Сейланг. Она проигнорировала своего советника, который энергично дергал ее за рукав.

Маккай позволил себе холодно улыбнуться.

— Очень хорошо. Тогда мы должны вызвать Дарака в Зал как свидетеля. Он является единственной присутствующей стороной, находящейся вне нашего обсуждения.

Рот Аритча скривился в Говачинской гримасе.

— В конце концов, я же предупреждал их, чтобы не шли с Вревом, — сказал он. — Они не могут сказать, что шли сюда непредупрежденными.

Сейланг поняла, что произошло. Маккай сможет допросить Дарака по отводам его свидетелей. Некоторые из этих отводов, определенно, будут отвергнуты. Самое меньшее, Маккай узнает, кого боится Обвинение. Он узнает вовремя и сможет это использовать. Не будет такой ценной для Обвинения задержки. Напряжение, страх и гордость заставили Сейланг поступить опрометчиво. Аритч был прав, предупреждая, но они рассчитывали на страх Маккая перед сомкнутыми триадами Вревов. Пусть себе рассчитывают. Пусть тупят свое сознание на этом и на бесполезном беспокойстве над исключенными свидетелями.

Маккай жестом велел Дараку пройти в Судебный Зал и услышал, как тот произнес: «Боже мой!» Причина стала очевидной, когда Маккай протолкался в столпившуюся группу представителей Обвинения. Ниже места судей на своем древнем стеллаже были разложены в боевом порядке инструменты Правды-через-Боль. Редко вынимаемые в эти дни из своих чехлов даже для показа именитым сановникам, эти инструменты очень давно не использовались в Суде. Маккай ожидал этой выставки. Было очевидно, что Дарак и Сейланг — нет. Интересно было наблюдать за членами свиты Сейланг, которые пытались определить реакцию Маккая.

Он выдал для них ухмылку удовлетворения.

Маккай обратил свое внимание к судейской коллегии. Броя ему дали. Консент, действуя через Бюсаб, владел правом одного назначения. Их выбор доставил Маккаю удовольствие. Наживка, ну конечно! Билдун занимал место справа от Броя. Пан Спечи, шеф бюро, сидел там весь вежливый и сдержанный, в Говачинских одеждах цвета застоявшейся воды. Фасетчатые глаза Билдуна блестели в резком освещении Зала. Третий судья был выбором Говачинов (хотя, как и Билдуна, его явно определили на это место кукловоды). Человек. Маккай узнал его и сбился с шага, с трудом сохранив равновесие.

Что они делают?

Третьего судью звали Мордес Парандо. Это был известный оспариватель акций Бюсаба. Иногда он действовал открыто, но чаще конспиративно подрывал силы бюро. Парандо прибыл с планеты Лират, что не слишком удивило Маккая. Лират, по-видимому, был логовом для теневых сил. Это было место громадного достатка и огромных частных имений, которые охраняла небольшая армия вооруженных телохранителей. У Парандо были несносные манеры, которые могли скрывать либо на самом деле тонкого, умного и эрудированного человека, либо совершенно безжалостного автократа наподобие Броя. Он определенно обучался на Досади. Его лицо несло на себе отпечаток Досадийского Обода.

Существовал еще один факт относительно Парандо, о котором, как предполагалось, не было известно за пределами Лирата. Маккай набрел на него совершенно случайно, расследуя дело телохранителя Паленки. Черепахоподобные Паленки прославились своей тупостью и могучей мускулатурой. Но этот был исключением.

— Парандо делает ссылку на Говачинский Закон.

Это был ответ на вопрос о взаимоотношениях Парандо с находящимся под следствием телохранителем. Маккай, не зная как использовать подобную информацию, приберег ее для будущего расследования. Это его заинтересовало, поскольку ходили слухи о существовании анклава законников на Лирате. Как известно, никто не нарушает закон больше, чем законники.

Люди, стоящие за Аритчем, будут ожидать, что Маккай узнает Парандо. Будет ли для них сюрпризом то, что он опознает его как законника? Определенно, они знали об опасности помещения Парандо на Говачинскую судейскую скамью. Профессиональные законники были помехой для Говачинской судебной службы.

«Пусть народ выносит приговор».

Зачем им здесь был нужен законник? Или они ожидали, что Маккай узнает Ободское происхождение тела Парандо? Или они хотели предупредить Маккая, чтобы он не поднимал здесь ЭТОТ вопрос? Обмен телами, который подразумевал бессмертие, был ящиком со змеями. Открывать его никто не хотел. А возможность одному виду шпионить за другим… Здесь таился распад Консента. Более чем одним способом.

«Если я дам отвод Парандо, его заместитель может оказаться еще опаснее. Если я разоблачу его как законника перед началом судебного процесса… Могли ли они ожидать этого от меня? Давай-ка разберемся».

Зная, что за ним наблюдают бесчисленные глаза, Маккай посмотрел на Зал. Над поглощающим овалом неяркого зеленого цвета, где он стоял, ярус за ярусом поднимались скамьи. Все места были заняты. Приглушенный утренний свет, проникающий через полупрозрачный куполообразный потолок, освещал ряды Людей, Говачинов, Паленки, Собарипов… Маккай заметил скопление Вревов. Они будут вести наблюдение. Но здесь должны быть представлены каждый вид и группировка в Консенте. Те, кто не сможет прибыть лично, будут наблюдать за происходящим посредством поблескивающих глаз передатчиков, смотрящих вниз с краев потолка.

Маккай посмотрел направо, на загородку для свидетелей, встроенную в стену под ярусами скамей. Он заметил каждого вызванного им свидетеля, даже получивших отвод. Формальности были соблюдены. Несмотря на то, что Соглашение Консента потребовало проведения определенных модификаций, в этом Зале по-прежнему властвовал Говачинский Закон. Как раз для того, чтобы подчеркнуть это, голубой металлический ящик из Филума Бегущих и занял почетное место перед Судейской Коллегией.

«Кто же здесь попробует ножа?»

Протокол требовал, чтобы Обвинитель и Защитник приблизились к точке под судьями, принизив себя, и выкрикнули принятие условий Зала. Однако, партия Обвинения была в замешательстве. Двое советников о чем-то озабоченно перешептывались.

Члены Судейской Коллегии совещались, поглядывая на зал. Формально они не могли действовать, пока не высказано почтение.

Маккай посмотрел на них и обратил внимание на позу Броя. Известная жадность Досадийского Говачина была для него, словно якорь. Она была похожа на Говачинский Закон, способная лишь к поверхностным изменениям. А Брой был не чем иным, как верхушкой Досадийской консультативной группы, одобренной Джедрик.

Держа руки простертыми в стороны, Маккай промаршировал вперед, опустился лицом на пол, встал и выкрикнул:

— Я признаю этот Зал своим другом. Условия здесь есть мои условия, но Обвинение осквернило священные традиции этого места. Дает ли мне суд разрешение открыто убивать?

Позади него раздались восклицания, топот бегущих ног, внезапный звук падения тела на покрытый циновками пол Зала. Сейланг не могла обратиться к суду прежде этого выражения почтения и прекрасно это понимала. Она и еще кое-кто знали теперь еще кое-что, столь же важное — Маккай готов убить ее, несмотря на угрозу вендетты Вревов.

Задушенным голосом Сейланг высказала свое принятие условий Суда, но потом крикнула:

— Я протестую против этой уловки Легума Защиты!

Маккай видел, как зашевелились Говачины в зрительном зале. Уловка? Разве Сейланг еще не знает, как нежно Говачины любят легальные уловки?

Членов судейской коллегии тщательно проинструктировали относительно поверхностных требований Говачинских формальностей. Сомнительно, чтобы Билдун понял в достаточной степени, что лежит за этими формальностями. Пан Спечи подтвердил это, когда наклонился вперед и заговорил.

— Почему старший служитель этого суда входит впереди Легумов?

Маккай отметил мимолетную усмешку на лице Броя и оглянулся назад, чтобы посмотреть на Дарака. Тот стоял в стороне от группы обвинения, одинокий и дрожащий.

Маккай шагнул вперед.

— Не направит ли суд Дарака в загородку для свидетелей? Он здесь по причине формального требования Обвинителя.

— Это старший служитель вашего суда, — запротестовала Сейланг.

— Он охраняет дверь… служителя, — сказал Маккай. — Как служитель, Дарак стоит вне конфликтующих интересов. Он является единственным достойным доверия свидетелем.

Брой пошевелился и посмотрел на Сейланг. Маккай подумал, насколько же странно должен выглядеть Врев для Досадийца. Однако, это не остановило Броя.

— Ты заявляла протест?

Это был прямой вопрос с судейской скамьи. От Сейланг требовали ответа. Она посмотрела на Билдуна с просьбой о помощи, но тот продолжал молчать. Парандо также не выказал никакого желания помочь. Сейланг посмотрела на Дарака. Служитель в ужасе не отрывал глаз от инструментов боли. Наверное он знал что-то особенное относительно их присутствия в Зале.

Сейланг попыталась объяснить.

— Когда Легум Защиты предложил незаконный…

— Ты протестовала?

— Но…

— Все вопросы законности решает этот суд. Ты заявляла протест?

— Да.

Из нее это вытянули. По стройному телу Врева прошла волна дрожи.

Брой махнул Дараку в сторону перегородки свидетелей, но был вынужден отдать и устный приказ, поскольку перепуганный служитель ничего не мог понять. Дарак почти бегом кинулся к убежищу загородки.

Зал охватило молчание. Молчание публики — штука взрывоопасная. Они сидели в нерешительности в наблюдательных овалах, все эти виды и группировки со своими особыми страхами. К этому времени среди них распространилось множество слухов. Досадийские эмигранты, используя прыжковые двери, разбрелись по всему Консенту. Представителей средства информации не допустили на Досади и в суд по доводу Говачинов, что те стали «жертвой неосведомленных субъективных реакций». Сейчас они наблюдали за происходящим через глазки передатчиков на потолке.

Маккай осмотрелся вокруг, впитывая каждую деталь. В этом зале было больше, чем трое судей. Сейланг, определенно, тоже это поняла. Говачинский Закон развернулся на самого себя, существуя «только чтобы быть измененным». Но это наблюдающее множество было совершенно иным делом. Сейланг нужно было заставить понять, что она стала жертвоприношением для зала. Мнение Консента висело над ней, словно тяжкий молот, готовый обрушиться вниз.

Настала очередь Парандо.

— Скажут ли теперь противостоящие Легумы свои вступительные слова?

— Мы не можем приступать, пока не решен вопрос с формальным протестом, — ответил Маккай.

Парандо понял. Он взглянул на зрителей, на потолок. Его действия стали прямым сигналом: Парандо знал, кто здесь настоящие СУДЬИ. Чтобы подчеркнуть это, он провел рукой спереди от шеи вниз по груди. Это был уникальный салют Налетчика из Обода на Досади, означающий «сдаваться только мертвыми». Неуловимые намеки в этом движении тела дали Маккаю еще одну информацию: Парандо был Говачином в человеческом теле. Они рискнули включить в коллегию двух Говачинов!

С Досадийской проницательностью, Маккай понял, зачем это сделано. Они приготовились предъявить здесь Калебанский контракт. Маккаю было сказано, что ОНИ разоблачат секрет обмена телами, если он их на это вынудит. Все увидят ту лазейку в Калебанском контракте, который держал взаперти рожденных на Досади, но выпускал пришельцев в Досадийской плоти.

«Они считают, что моим телом управляет Джедрик!»

Парандо выдал даже больше. Его люди намеревались найти тело Джедрик и убить его, оставив это тело МАККАЯ навечно под сомнением. Он может заявлять о своей подлинности как Маккая сколько захочет. Все что им нужно, это потребовать от него доказательств. Без другой личности… Что же им рассказала Калебанка Стены Бога?

«Он Маккай, она Маккай. Он Джедрик, она Джедрик».

В голове у него царила неразбериха. Маккай задумался, осмелится ли он рискнуть немедленно установить контакт с Джедрик. Вместе им было бы легче распознать опасность. Джедрик спряталась в убежище Маккая, на плавучем острове Туталси. У нее был заготовлен специальный Тапризиотский контракт, запрещающий нежелательные вызовы, которые могут нечаянно выдать ее местонахождение.

Однако, судьи, ведомые Парандо, действовали, ходатайствуя о немедленном допросе Дарака. Маккай принудил себя действовать как Легум.

Служитель, карьера которого рухнула, отвечал словно автомат. В конце концов, Маккаю удалось вернуть большинство своих свидетелей. За двумя примечательными исключениями: Гриник (та нить, что могла привести к Мррегу) и Стигги. Маккай не был уверен в мотивах исключения Досадийского оружейного гения, сумевшего превратить содержание Бюсабовского бумажника в инструменты победы. Не потому ли, что Стигги взломал НЕВЗЛАМЫВАЕМЫЙ код? Это имело смысл лишь в том случае, если Обвинение намеревалось не показывать врожденное Досадийское превосходство.

Все еще неуверенный, Маккай приготовился к отступлению. Он искал способа избежать гамбита Парандо, но Сейланг обратилась к судьям.

— Вопрос о свидетелях был вынесен на рассмотрение Защитой, — сказала она. — Обвинение желает исследовать этот вопрос. Мы заметили, что Защита вызвала многих свидетелей от Досади. Существует заслуживающее внимания упущение. Это имя не было вынесено здесь на рассмотрение. Я говорю о человеке по имени Джедрик. Обвинение желает вызвать Кейлу Джедрик в качестве…

— Минуточку!

Маккай лихорадочно рылся в памяти в поисках приемлемого выхода. Он знал, что вырвавшийся у него протест открыл больше, чем ему хотелось. Они двигались быстрее, чем Маккай ожидал. Обвинению на самом деле не нужна была Джедрик в качестве свидетельницы. Во всяком случае, не в Говачинском Судебном Зале, где все было не так, как выглядело для не-Говачинов. Это было недвусмысленное послание для Маккая.

«Мы собираемся найти ее и убить».

Совместными усилиями Билдуна и Парандо была вызвана прыжковая дверь, и Сейланг разыграла свой козырь.

— Защите известно местонахождение свидетеля Кейлы Джедрик.

Они форсировали вопрос, сознавая эмоциональную связь между Маккаем и Джедрик. У него был выбор: возразить, что личные взаимоотношения со свидетельницей исключают ее. Но в таком случае Обвинению и всем судьям пришлось бы действовать сообща. А они явно не хотели этого — пока. Взяв эмоции под строгий контроль, Маккай дал инструкции для прыжковой двери.

Немного погодя Джедрик предстала перед судьями. Она воспользовалась гардеробом дачного коттеджа. Желто-оранжевый саронг подчеркивал ее рост и грацию. Ноги защищены открытыми коричневыми сандалиями. Огненно-красный цветок за левым ухом. Джедрик ухитрялась выглядеть одновременно и экзотичной, и хрупкой.

Брой проговорил для судей.

— Осведомлена ли ты о предмете этого судебного разбирательства?

— Каков же предмет этого разбирательства?

Джедрик спросила это с детской наивностью, не одурачившей даже Билдуна. Однако они были вынуждены объяснить, ради тех других СУДЕЙ, для которых каждый нюанс здесь был жизненно важен. Джедрик молча выслушала их.

— Опыт, проводимый на разумной популяции, заключенной на планете, называемой Досади… отсутствие согласия для этого подвергшихся эксперименту, обвинение в заговоре против определенных Говачинов и прочих, пока не поименованных…

Прижав два пальца к глазам под предлогом напряженного слушания, Маккай установил контакт с Джедрик, предлагая, совещаясь. Они должны найти выход из этой ловушки! Подняв глаза, он увидел подозрения на лице Парандо: «КОТОРОЕ ТЕЛО, КОТОРОЕ ЭГО? МАККАЙ? ДЖЕДРИК?»

Под конец Сейланг довела до сведения частное послание, потребовав у Джедрик ответа, имела ли она «любые личные отношения с Легумом Защиты?»

Джедрик ответила в решительно не-Досадийской манере.

— Зачем… Да. Мы любовники.

Само по себе это было недостаточным для того, чтобы отстранить ее от суда, если Обвинение и вся судейская коллегия этого не одобрят. Сейланг предложила отстранение. Билдун и Парандо были предсказуемы в своем согласии. Маккай посмотрел на Броя.

— Согласен.

Значит, у Броя был частный договор с теневыми силами. Джедрик и Маккай ожидали этого, но не предвидели, какую форму примет подтверждение.

Маккай попросил перерыва до следующего утра.

Просьба эта была милостиво удовлетворена. Брой объявил решение и улыбнулся для Джедрик. Издержками Досадийской тренировки Маккая было то, что он не смог бы порицать Броя за то, что тот хочет личной победы над тем, кто одолел его на Досади.

Вернувшись в его жилище, Джедрик положила руку Маккаю на грудь и проговорила, опустив глаза.

— Не вини себя, Маккай. Это неизбежно. Эти судьи не приняли бы от тебя никаких протестов, пока не увидели бы меня в Судебном Зале.

— Я знаю.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Да, разумеется. Ведь мы одна личность.

Они пересмотрели оценку помощников, выбранных для Броя. Разделенные воспоминания были перебраны до мелочей. Нельзя ли улучшить какой-либо выбор? Ни один не был заменен — ни Человек, ни Говачин. Все эти советники и помощники — уроженцы Досади. Можно рассчитывать на их лояльность своему происхождению, своему обучению, себе лично. Для выполнения подобной задачи они лучшие из имеющихся.

Маккай решил довести все до логического конца.

— Я не могу покинуть Судебный Зал до окончания слушания.

Джедрик это знала, но это требовалось сказать вслух.

К его офису примыкала небольшая ячейка. Там была собакокровать, приборы связи, помещение туалета для людей. Они задержались по пути в спальню, вновь споря о благоразумности обмена телами. Это было взаимное промедление, результат известен заранее. Знакомая плоть была знакомой плотью, менее сбивающей с толку. Она давала каждому из них преимущество, которым они не осмеливались пожертвовать. Маккай мог бы изображать Джедрик, и Джедрик могла бы изображать Маккая, но теперь это опасная игра.

Уединившись, они занялись любовью. Это был самый нежный опыт, какой они оба испытали. Не было никакой покорности, только отдача, разделение, открытый обмен, стиснувший Маккаю горло радостью и страхом, ввергнувший Джедрик в приступ не-Досадийских рыданий.

Придя в себя, она повернулась к нему на кровати и дотронулась пальцем до его правой щеки.

— Маккай.

— Да?

— Мне никогда не приходилось говорить такого раньше, но… — Джедрик предотвратила его попытку вмешаться и ударила его по плечу. Она приподнялась на локте и посмотрела на него. Это напомнило Маккаю их первую совместную ночь. Он увидел, что Джедрик опять спряталась в свою Досадийскую раковину… но было что-то… некое отличие в выражении глаз.

— Что такое?

— Просто я тебя люблю. Это очень интересное ощущение, особенно когда можно позволить его себе открыто. Как странно.

— Оставайся здесь со мной.

— Мы оба знаем, что я не могу. Здесь нет безопасного места ни для кого из нас, кроме того, что…

— Тогда давай…

— Мы уже решили против обмена.

— Куда же ты отправишься?

— Лучше тебе не знать.

— Если…

— Нет! В качестве свидетеля я не буду в безопасности. Я не в безопасности даже у тебя под боком. Мы оба…

— Не возвращайся на Досади.

— Где теперь Досади? Это единственное место, где я вообще могла чувствовать себя дома, но Досади больше не существует.

— Я хочу сказать…

— Я знаю.

Джедрик села, обняла колени, показав рельефные мышцы плеч и спины. Маккай изучал ее, пытаясь проникнуть в то, что она прятала в той Досадийской раковине. Вопреки интимности их разделенных воспоминаний, что-то в ней ускользало от него. Как будто Маккай и не хотел узнать это. Джедрик сбежит и спрячется, разумеется, но… Он внимательно прислушался, когда она заговорила отстраненным голосом.

— Интересно было бы вернуться однажды на Досади. Отличия…

Джедрик посмотрела на него через плечо.

— Существуют те, кто боится, что мы переделаем Консент по образу Досади. Мы попытаемся, но результат не будет Досади. Мы возьмем то, что сочтем ценным, но это изменит Досади больше, чем она изменит вас. Ваши массы менее бдительны, более медленны, менее изобретательны, но вы так многочисленны. В конце концов Консент победит, но он больше не будет Консентом. Интересно, что это будет, когда…

Джедрик рассмеялась собственным размышлениям, тряхнула головой.

— И есть Брой. Им придется иметь дело с Броем и той командой, что мы ему дали. Брой Плюс! Твой Консент не имеет и малейшего представления, что мы выпустили среди них.

— Хорек в курятнике.

— Для Броя ваши люди являются тем же, что и Обод — естественным ресурсом.

— Но у него пока нет Пчарки.

— Пока.

— Я сомневаюсь, чтобы Калебанка когда-либо снова приняла участие в…

— Могут быть другие способы. Смотри, как легко это проделываем мы.

— Но мы были отпечатаны друг на друга…

— Точно! А они продолжают подозревать, что ты в моем теле, а я в твоем. Весь их опыт не допускает свободного обмена взад и вперед, одно тело на другое…

— Или еще это…

Маккай ласково коснулся сознания Джедрик.

— Да! Брой даже не заподозрит, пока не станет слишком поздно, какой его ожидает сюрприз. Они долго будут усваивать, что не существует способа отделить тебя… от меня!

С этим ликующим воплем Джедрик повернулась и упала на Маккая. Это напоминало их первую совместную ночь. Маккай даже не пытался себя контролировать. Не было выбора, не оставалось времени для смутных мыслей.

Утром ему пришлось подключить свои имплантированные усилители, чтобы довести свое сознание до уровня, необходимого для Суда. Процесс занял несколько минут, пока он одевался.

Джедрик легко двигалась, занимаясь своими собственными приготовлениями, расправляя собакокровать и лаская ее упругую поверхность. Потом она вызвала прыжковую дверь, но задержала Маккая длительным поцелуем. Когда открылась прыжковая дверь, Джедрик быстро оттолкнула его от себя.

Маккай учуял знакомые запахи, увидел коттеджи своего острова на Туталси. Дверь мигнула и исчезла, спрятав от него и Джедрик, и остров. Туталси? Мгновение потрясенного понимания задержало его. Джедрик рассчитывала на это! Маккай опомнился и рывком послал свое сознание за нею.

«Я заставлю ее обменяться! Всеми Богами…»

Сознание Маккая встретило боль — всепоглощающую, слепящую боль. Он даже и вообразить себе не мог, что существует такая агония.

«Джедрик!»

Его сознание держало обеспамятевшую Джедрик, чье сознание убежало от боли. Контакт был очень слаб, словно новорожденный младенец. Маккай знал, что стоит лишь немного расслабиться, и он потеряет ее… Он чувствовал, как тот ужасающий монстр первого обмена ждет где-то в тени, но любовь помогла ему перебороть страх.

Обезумевший Маккай держал этот тонкий контакт, пока вызывал прыжковую дверь. Небольшая задержка. Когда дверь открылась, то перед его глазами возникли черные скрученные обломки того, что было его дачным островом. Жаркое солнце освещало дымящиеся уголья. На заднем плане покореженный металлический предмет, похожий на один из туталсийских четырехместных флиттеров, перевернутый, затонувший. Время от времени из него вырывались пузырьки воздуха. Судя по виду обломков, средством разрушения послужил пентрат, быстрый и всепоглощающий. Вокруг острова вода до сих пор бурлила. Пока Маккай наблюдал, остров начал разламываться, его обгорелые обломки разносило в стороны на пологой волне. Ветерок развеял клубящийся дым. Вскоре уже ничто не указывало на былую красоту острова. После пентрата здесь нечего будет восстанавливать… нет даже тел, чтобы…

Маккай колебался, все еще удерживая свою непрочную хватку на бессознательном присутствии Джедрик. Боль осталась в прошлом. Была ли это настоящая Джедрик в его сознании или лишь ее отпечаток в его памяти? Маккай попытался пробудить спящее присутствие и не сумел. Но возникли ниточки памяти, и он увидел, что разрушение было делом Джедрик, в ответ на нападение. Нападающим был нужен живой заложник. Они не предвидели такого жестокого, безошибочного послания.

«Вы не сможете удержать МЕНЯ без согласия Маккая».

Но если там не осталось тел…

Маккай снова попытался разбудить то бессознательное присутствие. Ее воспоминания остались, но сама она была в спячке. Однако попытка усилила его хватку на ее присутствие. И Маккай сказал себе, что это должна быть Джедрик, иначе он не узнает, что же случилось на дачном острове.

Маккай еще раз осмотрел поверхность воды. Ничего. После пентрата мало что остается. Только осколки металла, плоть, съежившаяся в рассыпанные угольки…

«Джедрик мертва. Она должна быть мертва. Пентрат…»

Но в его сознании лежало в дремлющем сознании то знакомое присутствие.

Его размышления прервал стук в дверь. Маккай отпустил прыжковую дверь и повернулся, чтобы посмотреть через объектив рядом с кроватью, что ж происходит снаружи его Легумской берлоги. Прибыла ожидаемая депутация. Самоуверенные кукловоды действовали, не дожидаясь подтверждения своего гамбита на Туталси. Они еще не знали об осведомленности Маккая. ТАМ не могло быть никаких прыжковых дверей или любых других ниточек, позволяющих связать эту группу с Туталси.

Маккай внимательно их изучил, с трудом сдерживая ярость. Их было восемь, таких сдержанных, так хорошо вышколенных в Досадийском самоконтроле. Таких прозрачных для Маккая, усиленного Джедрик. Четверо людей и четверо Говачинов. Сверхсамонадеянно. Джедрик заботилась о таком, не оставляя никого в живых.

Маккай снова попытался разбудить бессознательное присутствие. Джедрик не отвечала.

«Неужели это всего лишь комбинация моих воспоминаний?»

Для подобныхтеоретизирований не оставалось времени. Джедрик сделала свой выбор на Туталси. Ем предстояло сделать другой выбор здесь и сейчас — за них обоих. Этому призрачному присутствию, запертому у него в мозгу, придется подождать.

Маккай стукнул по коммуникатору, связывающему его с Броем, и дал сигнал согласия.

— Пора.

Потом он собрался и пошел к дверям.

Они не послали подчиненных. Маккай соглашался на это. Но они обращались с ним, как с Джедрик, выполнив возможные требования, злорадствуя по поводу своей власти над ним. Лишь сейчас Маккай понял, насколько точно Джедрик оценила этих людей. Она сыграла на Маккае в их последние часы, как на хорошо настроенном инструменте. Теперь он понял, почему Джедрик сделала тот жестокий выбор.

Как и предвиделось, члены делегации были чрезвычайно удивлены, когда на них без предупреждения свалились люди Броя.

Для Говачина выстаивать в одиночку против всех напастей есть наиболее священный момент существования.

Говачин, анализ Бюсаба

На пол свалили восьмерых пленников, связанных и скованных. Маккай стоял рядом с ними, ожидая прибытия Сейланг. Еще не рассвело. Потолок в зале оставался темным. Несколько глазков передатчиков вокруг верхнего периметра поблескивали, выдавая, что они активированы. Через мгновение ожили остальные. Лишь несколько свидетельских мест были заняты, но когда передали сообщение, то люди начали прибывать. Судейская скамья оставалась пустой.

Вокруг стоял гул, создаваемый приходящими и уходящими отрядами безопасности Судебного Зала, выкрикивающими приказы людьми, лязганьем оружия. Все это оставляло ощущение полнейшей неразберихи, которая постепенно стихла, когда Брой вывел своих коллег-судей на их скамью. Свидетельская загородка еще заполнялась. Люди протирали глаза, Говачины откровенно широко зевали.

Маккай посмотрел на людей Броя, приведших пленников. Он кивком разрешил им удалиться, подав Досадийский знак рукой, чтобы они оставались в пределах досягаемости. Люди ушли. Сейланг торопливо вбежала в зал, на ходу застегивая свое одеяние. Она дождалась, пока усядутся судьи и только потом спросила:

— Что все это значит? Мои служащие…

Брой просигналил Маккаю.

Маккай шагнул вперед, чтобы обратиться к судейской скамье. Он указал на восемь связанных фигур, которые начали шевелиться.

— Здесь вы видите моего Клиента.

Парандо начал было говорить, но Брой заставил его замолчать резким словом, которого Маккай не уловил. Оно звучало как «бешенство».

Перепуганный Билдун сидел как зачарованный, не в состоянии оторвать взгляда от связанных фигур. Те сохраняли молчание. Да, Билдун мог бы опознать тех восьмерых пленников. На свой ограниченный, консентовский манер, шеф Бюсаба был достаточно проницателен, чтобы понять, когда он подвергается личной опасности. Парандо, разумеется, тут же это понял и наблюдал за Броем с огромным вниманием.

Брой опять кивнул Маккаю.

— На этом суде было совершено мошенничество, — сказал Маккай. — Это мошенничество, совершенное против великого и доблестного народа, Говачинов. Его жертвами стали и Обвинение, и Защита. Но основная жертва — Закон.

В зале стало куда тише. Места наблюдателей забиты, все глазки передатчиков ожили. Полупрозрачного потолка коснулись едва заметные лучи рассвета. Маккай задумался, сколько же времени. Он забыл свои часы.

Позади Маккая что-то зашевелилось. Он оглянулся и увидел служителей. Они доставили Аритча в зал с явным опозданием. О да — можно было рискнуть на любую проволочку, чтобы посовещаться с Аритчем. Предполагалось, что он является одним из экспертов Маккая. Слишком скверно, как они считали, что этот Человек, который выглядел как Маккай, больше не был Маккаем.

Сейланг больше не могла молчать. Она подняла усик, попросив внимания.

— Этот трибунал…

— …составлен из троих. Только из троих. — Прервал ее Маккай.

Он дал им мгновение, чтобы усвоить напоминание о том, что в этом зале по-прежнему властвуют Говачинские судебные формальности, не похожие на прочие подобные формальности в Консенте. На этой скамье могло бы быть до пятидесяти судей. Маккай был очевидцем Говачинских судебных разбирательств, где людей, сидящих в суде, набирали наугад с улиц. Подобные юристы подходили к своим обязанностям серьезно, но их внешнее поведение могло бы ввести другой разумный вид в смятение. Говачины болтались туда-сюда, образовывали группки, обменивались шуточками, задавали друг другу неприличные вопросы. Это был древний шаблон. Требовалось, чтобы юристы становились «единым организмом». У Говачинов существовали свои методы ускорения этого процесса.

Но этот трибунал был составлен лишь из троих судей. И лишь один из них был Говачином на вид. У них были разные сущности, их действия затрудняла манерность, чуждая Говачинам. Даже Брой, испорченный Досади, не показался бы своим для Говачинского наблюдателя. Не существовало никакого «единого организма», который бы придерживался неизменных формальностей, лежащих за Говачинским Законом. Это должно сильно обеспокоить Легумов, консультировавших Сейланг.

Брой наклонился вперед, обращаясь к арене.

— Мы обойдемся без обычных споров, пока не будет изучено это новое развитие событий.

Парандо снова попытался вмешаться. Брой взглядом заткнул ему рот.

— Я вызываю Аритча из Филума Бегущих, — сказал Маккай.

Он повернулся.

Сейланг стояла в молчаливой нерешительности. Ее советники по-прежнему беседовали на задворках зала. Кажется, у них были какие-то расхождения во мнениях.

Аритч прошаркал к центру зала, месту, где полагалось стоять каждому свидетелю. Он взглянул на инструменты боли, разложенные под судейской скамьей и настороженно посмотрел на Маккая. Старый Верховный Магистр выглядел измотанным и полностью утратил свою чопорность. То поспешное совещание для изучения этого положения дел было, наверное, нелегким испытанием для Старого Говачина.

Маккай занял формальное место рядом с Аритчем и обратился к судьям.

— Здесь у нас Аритч, Верховный Магистр Филума Бегущих. Нам сказано, что если в этом зале будет отыскана вина, то Аритч понесет ее. Он, так нас уверили, был тем, кто принял решение о изоляции Досади. Но как это может быть? Аритч стар, но не так стар как Досади. Тогда, возможно, его предполагаемая вина состоит в сокрытии изоляции Досади. Но Аритч вызвал агента Бюсаба и открыто послал его на Досади.

Восемь закованных пленников заволновались. Несколько из них пытались подняться на ноги, но цепи оков были слишком короткими.

На судейской скамье Парандо начал было подниматься, но Брой оттащил его назад.

Да, Парандо и прочие припомнили истины Говачинского Судебного Зала, постоянное перевертывание концепций, обычных для всего остального Консента.

«Быть виновным значит быть невиновным. Следовательно, быть невиновным, значит быть виновным».

Повинуясь резкой команде Броя, пленники несколько успокоились.

Маккай продолжил.

— Аритч, сознающий священные обязанности, которые он нес на своей спине, как мать носит своих детей, был умышленно назван для получения наказания. Это наказание не должно было быть направлено на всех Говачинов. Кто же избрал этого невиновного Верховного Магистра страдать за всех Говачинов?

Маккай указал на восьмерых закованных пленников.

— Кто эти люди? — потребовал ответа Парандо.

Маккай позволил этому вопросу на долгое мгновение повиснуть в воздухе. Парандо знал имена людей в этой восьмерке. Неужели он думает, что может изменить нынешний ход событий столь очевидной уловкой?

Немного погодя Маккай заговорил.

— Я проинформирую суд должным порядком. Однако, мои обязанности на первом месте. НЕВИНОВНОСТЬ моего клиента на первом месте.

— Минутку.

Брой поднял перепончатую руку.

Один из советников Сейланг поспешил мимо Маккая, испросил и получил разрешение посовещаться со своим клиентом. Парандо, которому помешали привести в исполнение свои планы, сидел, как приговоренный, ожидая этого разговора, словно надеялся отыскать там отсрочку приговора. Билдун наклонился вперед, положив голову на руки. Брой явно управлял трибуналом.

Маккай узнал Легума — советника. Некий Лэгег, имевший репутацию посредственности, чиновник по рождению. Его слова, обращенные к Сейланг, были приглушенными и энергичными, требовательными.

Совещание закончилось. Лэгег поспешил обратно к своим компаньонам. Теперь они поняли направление ЗАЩИТЫ Маккая. Аритч должен был все время знать, что его в любой момент могут принести в жертву. Соглашение Консента больше не позволяло древнего обычая, когда Говачинские зрители врывались в зал, чтобы голыми руками убить НЕВИНОВНОГО ПОДЗАЩИТНОГО. Но пускай только Аритч выйдет отсюда с клеймом невиновности. Он не успеет пройти и десяти шагов за пределами зала, как его разорвут на куски.

Во взгляде Лэгега сквозило встревоженное восхищение. Да… теперь они поняли, зачем Маккай добивался небольшой и уязвимой судейской коллегии.

Восьмерка опять подняла шум. Брой окриком заставил их замолчать. Он просигналил Маккаю, чтобы тот продолжал.

— Расчет Аритча был на то, что я разоблачу Досади, вернусь и защищу его от обвинения в том, что он позволил проведение незаконного психологического эксперимента над ничего не подозревающим населением. Он приготовился пожертвовать собой ради других.

Маккай искоса посмотрел на Аритча. Пусть-ка Верховный Магистр попытается бороться в условиях полуправды этой защиты!

— К несчастью, население Досади НЕ БЫЛО ничего не подозревающим. Фактически, силы под командованием Кейлы Джедрик пришли в движение, чтобы взять контроль над Досади. Судья Брой подтвердит, что она добилась в этом успеха.

Маккай снова указал на скованных пленников.

— Но эти заговорщики, эти люди, разработавшие Досадийский эксперимент и получавшие выгоды от него, распорядились убить Кейлу Джедрик! Она была убита этим утром на Туталси, чтобы предотвратить использование ее мною в надлежащий момент для доказательства НЕВИНОВНОСТИ Аритча. Судья Брой является свидетелем правдивости сказанного мною. Кейла Джедрик была вчера доставлена в этот зал лишь затем, чтобы ее можно было выследить и убить!

Маккай воздел обе руки кверху в красноречивом жесте завершения.

Аритч был в шоке. Маккай это видел. Если восьмерка пленников отвергнет обвинения, то их ждет судьба Аритча. К этому времени они должны уже понять, что Брою они нужны ВИНОВНЫМИ ПО-ГОВАЧИНСКИ. Они могли бы предъявить Калебанский контракт и разоблачить заговор с обменом тел, но это было чревато тем, что их будет защищать или обвинять Маккай, потому что он уже связал их своим действительным КЛИЕНТОМ, Аритчем. Брой это тоже подтвердил бы. Они были отданы на милость Броя. Если они будут признаны ВИНОВНЫМИ ПО-ГОВАЧИНСКИ, то смогут ходить лишь здесь, на Тандалуре. Будучи НЕВИНОВНЫМИ, они здесь умрут.

Восьмерка, словно единый организм повернула головы и посмотрела на Аритча. В самом деле! Что сделает Аритч? Если он согласится пожертвовать собой, восьмерка сможет жить. Сейланг тоже сосредоточилась на Аритче.

Было такое ощущение, что весь зал затаил дыхание.

Маккай наблюдал за Сейланг. Насколько искренни были люди Аритча со своим Вревом? Знает ли она полную историю Досади?

Сейланг нарушила молчание, выдав свое знание. Она предпочла провести атаку на Маккая. Сейланг действовала на основе хорошо известного изречения, гласящего, что, когда все потеряно, попытайтесь дискредитировать противостоящего Легума.

— Маккай, так вот как ты защищаешь этих людей, которых только ТЫ называешь КЛИЕНТАМИ?

Так, положение становилось деликатным. Продолжит ли Брой эту линию?

Маккай встретил ее попытку своим собственным вопросом.

— Ты предлагаешь считать, что ты будешь обвинять этих людей?

— Я не обвиняю их! Это ты!

— Чтобы доказать невиновность Аритча.

— Но ты называешь их КЛИЕНТАМИ. Будешь ли ты их защищать?

От скопления советников позади нее, у дверей зала, донесся коллективный вздох. Они увидели ловушку. Если Маккай примет вызов, у суда не будет иного выбора, кроме как привести восьмерку под действие Говачинских формальностей. Сейланг попалась в ловушку положения обвинителя этой восьмерки. В сущности, она сказала, что подтверждает их вину. Поступая так, Сейланг проигрывала свое дело против Аритча и на ее карьере можно было поставить крест. Она попалась.

В ее глазах сверкал невысказанный вопрос.

«Что сделает Маккай?»

«Пока нет, — подумал Маккай. — Пока нет, моя драгоценная Вревская простофиля».

Он посмотрел на Парандо. Осмелятся ли они предъявить Калебанский контракт? Восьмерка пленников была лишь выявленной вершиной айсберга теневых сил, уязвимой вершиной. Ими могли пожертвовать. Было ясно, что они это поняли, и им это не нравится. Не было здесь Говачинских Мррегов с той железной покорностью ответственности! Они любили жизнь и власть, особенно те, кто носил человеческие тела. Как же драгоценна жизнь для тех, кто прожил несколько жизней!

Для Досадийски тренированных глаз Маккая это было все равно, что читать мысли пленников. Безопаснее всего для них сохранять молчание. Доверять Парандо. Довериться жадности Броя. В самом худшем случае, они могли бы прожить здесь, на Тандалуре ту жизнь, что будет им оставлена. Останется надежда получить новые тела прежде, чем их нынешняя плоть умрет. До тех пор, пока они живы, они могли надеяться и планировать. Возможно, удастся нанять другого Калебанца, найти еще Пчарки…

Аритч прервал молчание, не желая терять то, что уже ему принадлежало.

Тандалурский акцент Верховного Магистра был протестующе резок.

— Но я заведовал тестами на населении Досади!

— На какие тесты ты ссылаешься?

— Досади…

Видя ловушку, Аритч замолчал. Уже больше миллиона Досадийских Говачинов покинули свою планету. Подставит ли Аритч их под удар? Все сказанное им может открыть двери доказательству, что Досадийцы превосходят не-Досадийцев. Любой Говачин (или Человек, если на то пошло) вполне может в ближайшие несколько минут превратиться в мишень. Стоит лишь раскрыть отдельного Говачина или Человека как Досадийца. Остальное довершат страхи Консента. И любой из его доводов может быть направлен на разоблачение настоящего назначения Досади. Он явно понял риск такого поворота, увидел его в первую очередь.

Верховный Магистр подтвердил этот анализ, тревожно посмотрев на Феррет Вревов в зрительном зале. Какая паника начнется среди скрытных Вревов, если выяснится, что под их внешностью могут прятаться особи других видов!

Однако Маккай не мог оставить дела в таком положении. Он подбросил Аритчу вопрос.

— Информировали ли первых ссыльных на Досади о природе проекта?

— Об этом могут рассказать только ОНИ.

— У них стерли воспоминания. У них не осталось исторических свидетельств по этому вопросу.

Аритч продолжал молчать. Восемь подлинных создателей Досадийского проекта сидели около него на полу зала. Сделает ли он разоблачение, чтобы спасти себя? Маккай считал, что нет. Личность, которая способна стать Мррегом, не может обладать подобным изъяном. Или может? Это на самом деле была та точка, откуда уже нет возврата.

Верховный Магистр подтвердил суждение Маккая, повернувшись спиной к трибуналу в жесте покорности Говачинов древних времен. Каким же шоком поведение Аритча должно было оказаться для тех, кто рассматривал его как возможного Мррега.

Маккай ждал, зная, что сейчас должно произойти. Наступил момент истины для Сейланг.

Брой обратился к ней.

— Ты предположила, что будешь обвинять этих восьмерых пленников. Этот вопрос в руках Легума Защиты.

Брой посмотрел на Маккая.

— Что скажешь, Легум?

Наступил момент проверить Броя. Маккай задал встречный вопрос.

— Может ли Судебный Зал предложить другое расположение для этих восьмерых пленников?

Сейланг затаила дыхание.

Брой был доволен. Он наконец восторжествовал над Джедрик. Брой был уверен, что Джедрик не занимает тела этого Легума. Теперь он мог продемонстрировать кукловодам, на что способны уроженцы Досади. И Маккай видел, что Брой собирается действовать быстро, намного быстрее, чем кто-нибудь ожидал.

Кто-нибудь, но не Джедрик, хотя она и была лишь молчанием в сознании Маккая.

Сделав вид, что размышляет, Брой сказал:

— Я могу распорядиться, чтобы этих восьмерых передали под юрисдикцию Консента. Конечно, если согласен Маккай.

Восьмерка зашевелилась, потом снова затихла.

— Я согласен, — ответил Маккай. Он посмотрел на Сейланг. Она не делала никаких попыток протестовать, понимая их тщетность. Единственная надежда ее была на устрашающее присутствие Вревов.

— Значит, так я и распоряжусь, — произнес Брой. Он не стал демонстрировать свое торжество над Парандо. — Пусть юрисдикция Консента решит вопрос о виновности этой восьмерки в убийствах и прочих заговорах.

Он отнюдь не вышел за границы Соглашения между Консентом и Говачином, но Говачинской части аудитории это не понравилось. Их Закон был лучшим из лучших! По всему залу пронеслись гневные выкрики.

Брой приподнялся со своего места и указал на инструменты боли, разложенные перед ним. Говачины в зрительном зале притихли. Они лучше, чем кто бы то ни было, знали, что ни один из присутствующих, даже зрители, не находились вне власти трибунала. И многие теперь поняли, зачем вообще были выставлены здесь эти инструменты. Думающие люди предвидели проблемы с поддержанием порядка в этом зале.

В ответ на молчаливое признание своего авторитета Брой опустился обратно на свое место.

Парандо уставился на Броя, словно только что обнаружил присутствие монстра, в этой Говачинской личине. Многие теперь изменят свое мнение о Брое.

Аритч сохранял свою позу полной покорности.

Мысли Сейланг почти что гудели в воздухе вокруг нее. Куда бы она ни повернула глаза, всюду видела путаницу неуправляемых усиков и заблокированный проход.

Маккай понял, что пора довести дело до конца. Он подошел к судейской скамье и поднял короткий дротик из разложенных там инструментов боли. Маккай взмахнул колючим, бритвенно-острым оружием.

— Кто сидит в этом трибунале?

Аритч некогда уже проделывал подобное. Маккай, повторяя его, указал дротиком, отвечая на свой собственный вопрос.

— Выбранный мною Говачин, предположительно пострадавший от Досадийского проекта. Ты пострадал, Брой?

— Нет.

Маккай повернулся лицом к Парандо.

— А здесь у нас человек с Лирата. Верно, Парандо?

— Да, я с Лирата.

Маккай кивнул.

— Я приготовился доставить сюда ряд свидетелей, чтобы подтвердить род твоих занятий на Лирате. Не хочешь ли ты рассказать сам?

У Парандо побагровело лицо. Он свирепо уставился на Маккая.

— Ответь на его вопрос, — вмешался Брой.

Парандо посмотрел на Билдуна, который все еще понурившись, сидел, спрятав лицо в ладонях. Что-то в этом Пан Спечи вызывало у Парандо неприязнь, но он знал, что ему понадобится голос Билдуна, чтобы одолеть Броя. Парандо подтолкнул Пан Спечи локтем. Тот никак не отреагировал.

Маккай понял.

Взглянув в лицо судьбе, Билдун удалился в креше. Где-то неподготовленное тело Пан Спечи внезапно заставили принять эту раздавленную личность. Появление нового Билдуна потребует значительного времени. Когда из креше появится новая личность, то она не унаследует ни грамма прежней власти Билдуна в Бюсабе.

Парандо бросили на произвол судьбы. Он уставился на дротик в руке Маккая.

Маккай, прежде, чем снова заговорить с Парандо, быстро взглянул на зал.

— Я цитирую известного специалиста по Говачинскому Закону, Верховного Магистра Аритча: «Закон Консента всегда делает из своих юристов аристократов. Говачинский Закон стоит ниже этой претенциозности. Говачинский Закон вопрошает: кто знает людей? Лишь такой подходит на роль судьи». Это Говачинский Закон согласно Верховному Магистру Аритчу. Это закон этого места.

Маккай снова дал возможность Парандо заговорить, но тот опять промолчал.

— Возможно, ты на самом деле годишься для того, чтобы судить здесь, — предположил Маккай. — Ты ремесленник? Философ? Может, ты писатель? Художник? А, ты наверное из тех непритязательных работников, которые обслуживают автоматы?

Парандо смотрел на дротик и продолжал молчать.

— Никто из перечисленных? — спросил Маккай. — Тогда я подскажу ответ. Ты профессиональный законник, который дает юридические консультации по Говачинскому Закону. Ты, человек, даже не Легум, осмеливаешься говорить о Говачинском Законе!

Маккай прыгнул вперед и метнул дротик. Тот глубоко вонзился в грудь мужчины.

ОДИН ЗА ДЖЕДРИК!

Парандо издал булькающий вздох и упал под скамью.

Брой, опасаясь Маккая, дотронулся до голубого ящика перед собой.

НЕ БОЙСЯ, БРОЙ. ПОКА НЕТ. ТЫ МНЕ ЕЩЕ НУЖЕН.

Но теперь в этой плоти был Маккай, более настоящий, чем его знал Брой. Не Джедрик. Члены теневой силы, наблюдающие эту сцену и способные планировать, сделают ожидаемый вывод, потому что они не знают, как широко и полно объединены Маккай и Джедрик. Теневые силы сочтут, что Маккаю известна подноготная Парандо. Они тотчас же выследят ту ошибку. Так что в, зале был Маккай. Но он покинул Досади. Заговорщики могут решить только одно.

«У Маккая есть помощь Калебанки!»

А они боятся Калебанцев.

«Вам надо бояться только меня», — подумал Маккай.

Он услышал как по всему залу прокатилось одобрительное похрюкивание. Они приняли его как Легума, следовательно, они приняли его доводы. Подобный судья заслуживает смерти.

«Аритч создал прецедент. Маккай его улучшил».

Оба нашли способ убить негодного судью, но поступок Маккая ввел Говачинский прецедент в юридические рамки Консента. Компромисс, приведший Говачин и Консент в Соглашение совместной ответственности за дело в этом зале, увидится Говачинами как первый шаг к тому, чтобы их Закон стал превыше всех прочих законов.

Аритч, полуобернувшись, посмотрел на скамью с оценивающим блеском в глазах, сказавшим, что Говачин после всего что-то еще спас. Маккай прошествовал обратно и предстал перед Сейланг. Он встал лицом к ней, как того требовали формальности, пока взывал к решению суда.

— Билдун?

Молчание.

— Парандо?

Молчание.

— Брой?

— Решение в пользу защиты.

Досадийский акцент звонко прозвучал в зале. Говачинская Федерация была единственным членом Консента, осмелившимся позволить жертве судить тех, кто обвиняется в ее мучениях. Гордость Говачинов была ранена. Но они также получили кое-что, что будет рассматриваться как неоценимое приобретение. Плацдарм для их Закона в Консенте, плюс впечатляющее судебное представление, которое, похоже, закончится их любимой драмой.

Маккай шагнул в пределы досягаемости Сейланг. Он вытянул свою правую руку, ладонью кверху.

— Нож.

Служители засуетились. Раздался лязг открываемого голубого ящика. Вскоре на ладонь Маккая шлепнулась увесистая рукоять ножа. Он сжал ее в руке, подумав о всех своих бесчисленных предшественниках в этом зале.

— Сейланг?

— Я подчиняюсь решению этого суда.

Маккай увидел, как Вревы поднялись со своих мест. Они стояли, готовые спрыгнуть вниз и отомстить за Сейланг, невзирая на последствия. Они ничего больше не могли сделать, кроме как исполнить роль, написанную для них Говачинами. Мало кто в зале неправильно понял смысл их присутствия здесь. Каковы бы ни были размеры раны, Говачины без особого удовольствия терпели подобные вещи.

Маккай и Сейланг обменялись странно товарищескими взглядами. Они стояли здесь, двое единственных не-Говачинов во вселенной Консента, прошедших через ту необычайную алхимию, превращающую личность в Легума. Одному из них полагалось умереть немедленно. Другой ненадолго переживет своего соперника. Тем не менее, они понимали друг друга, словно дети одних родителей. Каждый сбросил тщательно сработанную КОЖУ, чтобы стать чем-то еще.

Медленно и осторожно Маккай вытянул кончик своего клинка к левой щеке Сейланг, отметив на ней мириады ямок от триадных обменов. Сейланг задрожала, но не сдвинулась с места. Маккай молниеносным движением добавил ей на кожу еще одну ямку.

Первыми все поняли Вревы. Они опустились обратно на свои места.

Сейланг задохнулась и дотронулась усиком до ранки. Ей уже много раз приходилось переживать нечто подобное.

На мгновение Маккаю показалось, что она могла этого не принять. Нарастающий гул в зале развеял его сомнения. Шум этого одобрения, прежде чем утихнуть, достиг почти оглушительного крещендо. К нему присоединялись даже Говачины. Как нежно они любили подобные юридические нюансы!

Понизив голос, чтобы слышала только Сейланг, Маккай заговорил:

— Тебе следовало бы обратиться за местом в Бюсабе. Новый директор благосклонно рассмотрит твое прошение.

— Ты?

— Готов заключить Вревское пари.

Она удостоила его гримасы, служащей у Вревов улыбкой, и произнесла традиционные слова триадного прощания.

— Мы были вполне и истинно соединены.

Так Сейланг тоже увидела правду в их уникальной близости.

Маккай полной мерой выдал свои эзотерические знания, произнеся правильный ответ.

— Я знаю это по твоей метке.

Она не выказала удивления. Там хороший мозг, не по Досадийским стандартам, но хороший.

ВПОЛНЕ И ИСТИННО СОЕДИНЕНЫ.

Держа эмоции под крепким замком (тут ему помогли Досадийские рефлексы), Маккай подошел к Аритчу и встал перед ним.

— Клиент Аритч, ты невиновен.

Маккай продемонстрировал пятнышко крови Врева на кончике ножа_;

— Формальности были соблюдены, и ты полностью реабилитирован. Я радуюсь вместе с теми, кто любит справедливость.

В прежние дни, в этот момент ликующие зрители обрушились бы на незадачливого Клиента и сражались бы за кровавые ошметки, чтобы пройти с ними через город. Вне всяких сомнений, Аритч предпочел бы это. Он был традиционалистом. Теперь Аритч это подтвердил.

— Я рад расстаться с этими временами, Маккай.

— Кто же будет Мррегом теперь, когда ты… неспособен? — размышлял вслух Маккай. — Кто бы он ни был, сомневаюсь, что будет столь же хорош, как тот, чье место он займет. Следующему Мррегу стоило бы задуматься над хрупкостью и непрочностью того, что приобретаешь, когда манипулируешь другими.

Сердито на него посмотрев, Аритч повернулся и побрел к двери.

Некоторые Говачины уже покинули зрительный зал, чтобы поприветствовать Аритча снаружи. У Маккая не было желания становиться очевидцем этого пережитка старого ритуала. У него были и другие заботы.

ВПОЛНЕ И ИСТИННО СОЕДИНЕНЫ.

Что-то жгло ему глаза. И Маккай все еще чувствовал то легкое спящее присутствие в своем сознании.

«Джедрик?»

Никакой реакции.

Он взглянул на Броя, который, верный своему долгу судьи, покинет зал последним. Брой сидел, вежливо созерцая это место, где он продемонстрировал первые замыслы своей кампании за достижение верховной власти в Консенте. Он не примет ничего меньшего, если его не остановит смерть. Эти теневые кукловоды первыми почувствуют на себе его правление.

Это соответствовало плану, разработанному Маккаем и Джедрик. В известном смысле, это все еще был план тех, кто вывел и обучил Джедрик, подготовив ее к решению задач, с которыми она так блестяще справилась.

Маккай подумал, что те безымянные, безликие Досадийцы, стоящие призрачными рядами за Джедрик, сделали достойный выбор. Столкнувшись со свидетельствами повсеместного обмена тел, они рассудили, что консерватизм вымирания был бы смертельным выбором. Вместо этого они доверились сперме и яйцеклетке, вечно стремясь к новому и лучшему, измененному, приспособленному. И они запустили свою одновременную кампанию по истреблению Пчарки в их мире, сохранив лишь только одного для финальной авантюры.

Хорошо, что этот взрывоопасный секрет сохранился. Маккай был благодарен Сейланг. Она знала, но молчала, даже когда это могло ей помочь. У Бюсаба теперь есть время, чтобы справиться с этой проблемой. Сейланг там пригодится. И возможно, мы узнаем что-то новое о Пан Спечи, Калебанцах, Тапризиотах. Если бы только Джедрик…

Маккай почувствовал, что кто-то копошится в его воспоминаниях.

«Если бы только Джедрик — что?»

Она была по-прежнему насмешлива.

Маккай чуть не упал от неожиданности.

— Осторожнее с нашим телом, — сказала Джедрик. — Оно теперь у нас одно.

— Чье тело?

Она ласково коснулась его сознания.

— Наше, любовь моя.

Это что, галлюцинация? Маккай до боли жаждал держать ее в объятиях, чувствовать, как ее руки обнимают его, как ее тело прижимается к нему.

— Это для нас потеряно навсегда, любовь моя, но смотри, что у нас есть взамен.

Когда он не ответил, Джедрик сказала:

— Один всегда может наблюдать, пока другой действует… или спит.

— Но где же ты?

— Там же, где и всегда была, когда мы обменивались. Видишь?

Маккай почувствовал ее параллельность в совместной плоти и, добровольно отступив, устроился на отдых в контакте с ее взаимными воспоминаниями. Он по-прежнему глядел из своих собственных глаз, но сознавал, что кто-то еще тоже всматривался оттуда, что кто-то еще повернул его тело лицом к Брою.

Маккай испугался, что это ловушка. Джедрик вернула ему контроль над их телом.

— Ты сомневаешься во мне, любовь моя?

Маккаю стало стыдно. Она ведь ничего не могла от него утаить. Маккай знал, что Джедрик чувствовала, чем она желала пожертвовать ради него.

— Ты стал(а) бы их идеальным Мррегом.

— Даже не предлагай.

Джедрик протекла сквозь его воспоминания о суде. Ее радость доставила ему удовольствие.

— О, чудесно, Маккай. Прекрасно! Я бы лучше не сделала. А Брой все еще ничего не подозревает.

Служители вывели из зала все еще скованных восьмерых пленников. Зрительный зал опустел.

Маккая начало переполнять ощущение радости.

«Я кое-что потерял, но кое-что приобрел».

— Ты не потерял столько, сколько Аритч.

— Я приобрел больше.

Потом Маккай позволил себе уставиться на Броя, изучая Говачинского судью Досадийскими глазами и двумя комплектами сознаний. Аритч и восьмерка обвиняемых в убийстве — дело прошлое. Они и многие другие, вроде них, еще до следующей декады будут либо мертвы, либо бессильны. Брой уже продемонстрировал, с какой скоростью собирается действовать. При поддержке своего отряда набранных Джедрик помощников, Брой займет место власти, закрепляя линии контроля в теневом правительстве, устраняя каждый потенциальный источник оппозиции, какой только сможет. Он уверился в смерти Джедрик, и, несмотря на то, что Маккай умен, Маккай и Бюсаб не являлись первостепенной заботой. Каждый стремится к власти. Будучи Досадийцем, Брой не мог действовать иначе. И он был лучшим из тех, кого только произвела его планета. Почти.

Джедрик-Внутри хихикнула.

Да, с уверенностью Джаггернаута Брой создаст единственную мишень для Бюсаба. А Джедрик улучшит модельную схему, по которой можно предсказать Броя. В должный момент тот обнаружит, что его уже поджидает Маккай.

За Маккаем будет новый Бюсаб. Агентство, направляемое человеком, чьи воспоминания и способности усилены личностью, которая превосходит Броя. Лучшей личностью, какую только могла породить Досади.

Стоя в молчаливом зале суда, Маккай думал: «Когда до Броя дойдет, что он делает за нас нашу работу?»

— Когда мы покажем ему, что он не сумел убить МЕНЯ!

В полнейшем соответствии с Говачинскими формальностями, не выказывая никаких признаков спаренных мыслей, бушующих в его сознании, Маккай поклонился Брою, повернулся и удалился. И все это время Джедрик-Внутри планировала… замышляла… планировала…

ДРАКОН В МОРЕ _(роман)

«Дракон в море» рассказывает об одном рейсе подводной лодки-буксира за нефтью к шельфовому месторождению. Место действия — Антарктика, время — не слишком отдаленное будущее. На планете идет затянувшаяся война между западным и коммунистическим блоками, причем война, в которые стороны не гнушаются использования ядерного оружия (упоминается об уничтожении Великобритании). Проблема с топливом у «западных» стоит остро, и они снаряжают подводные танкеры, буксируемые небольшими субмаринами-буксирами (экипаж — всего четыре человека) для добычи нефти буквально «под носом» у русских — на шельфе в районе Новой Земли.

Не все идет гладко — из двадцати последних буксиров не вернулся ни один. Командование флотом подозревает предательство и саботаж и решает послать в очередной рейс психолога (и, по совместительству, корабельного инженера) Рэмси. Перед ним стоит задача не только вычислить предателя, но и найти способы бороться с «синдромом усталости от боевых действий» — специфического нервного расстройства, которым страдают экипажи подводных кораблей.

За конторкой сидела кудрявая блондинка. Она отодвинула микрофон голосового печатающего устройства и склонилась над аппаратом селекторной связи.

— Прибыл энсин^[72] Рэмси, — доложила она.

Откинувшись на стуле, девушка внимательно разглядывала стоявшего около ее стола рыжеволосого офицера. Молнии с буквами ОП в петличках воротника. Значит, он — электронщик из Отдела психологии. Высокий круглолицый мужчина, слегка начинающий полнеть. Веснушки на его розовом лице придавали ему сходство с повзрослевшим Томом Сойером.

— Адмирал обычно не спешит с ответом, — заметила секретарь.

Рэмси кивнул, глядя на дверь позади ее стола. На тяжелой дубовой панели золотыми буквами было написано: «КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ — Отдел 1». Первый отдел Службы безопасности. Сквозь обычные звуки офиса до него доносилось пронзительное до боли в зубах свистящее жужжание шифровального устройства.

В голове неотвязно роились сомнения, из-за которых, собственно, Рэмси и стал психологом: «Если у них есть для меня трудная работа, смогу ли я с ней справиться? И что будет, если я ее завалю?»

— Поставьте его на столик, — предложила секретарь, указывая на черный деревянный ящик размером фут на фут,^[73] который Рэмси держал под мышкой.

— Он совсем не тяжелый, — ответил он. — Может, адмирал вас не расслышал? Не могли бы вы спросить еще раз?

— Он меня слышал, просто сейчас у адмирала важные посетители, — ответила девушка. Она кивнула в сторону ящика: — Неужели это то, чего они ждут с таким нетерпением?

Рэмси улыбнулся.

— Может быть, они ждут меня?

— Золота с их погон хватит, чтобы пустить ко дну корабль. И они будут ждать энсина, — девушка презрительно фыркнула. — Идет война, мистер. А вы всего лишь курьер.

Рэмси захлестнула волна негодования. «Сколько высокомерия, — подумал он. — Могу поспорить, что ты строишь глазки только высшему командному составу». Ему захотелось ответить колкостью на оскорбление, но он не сумел подобрать слова.

Секретарь повернула ко рту микрофон печатающего устройства и продолжила работу.

«Я так надолго задержался в энсинах, что меня ни в грош не ставят даже писари», — грустно подумал Рэмси.

Повернувшись спиной к девушке, он погрузился в размышления.

«Что им от меня надо? Не могли ли они узнать о шутке, разыгранной на «Дельфине»? Вряд ли. Обе меня бы предупредил. Наверняка что-то очень важное. Может, грядет мой звездный час?»

По шуршанию бумаги он догадался, что секретарь вынула из машинки напечатанный лист и вставила новый.

«Если бы я получил неплохое назначение и вернулся героем, она бы сразу завиляла хвостом. Да, многое в жизни зависит не от того, каков человек, а от того, какое у него звание. Интересно, зачем это я вдруг понадобился в первом отделе?»

Обе сказал лишь, чтобы он захватил телеметрический прибор дистанционного контроля за устройством «вампир» и явился в приемную первого отдела к 14:00. И все. Рэмси взглянул на свои часы, отсчитывающие уходящие минуты.

— Энсин Рэмси? — раздался за его спиной мужской голос. Рэмси обернулся. Держась рукой за притолоку, из-за двери конференц-зала выглядывал русоволосый капитан.^[74] За его спиной был виден длинный стол, заваленный бумагами и картами, на которых в беспорядке были разбросаны карандаши и стояли пепельницы, переполненные окурками. Вокруг стола в тяжелых креслах напряженно сидели люди в форме высшего командного состава. А над всем этим клубились сизые облака табачного дыма.

— Так точно, энсин Рэмси.

Капитан взглянул на коробку, которую он держал в руках, и отступил на шаг.

— Заходите, пожалуйста.

Рэмси обогнул стол секретаря и зашел в комнату. Капитан, закрыв дверь, показал на кресло на дальнем конце стола.

— Садитесь, пожалуйста.

«Где же босс?» — стреляя глазами по комнате, подумал Рэмси. Наконец он заметил Обе. Единственный из присутствующих одетый в штатское, невысокого роста, с ввалившимися щеками и всклокоченной козлиной бороденкой тот походил на тощую птичку. Сидя меж двух крепких коммодоров,^[75] Обе напоминал своим видом заключенного под охраной. Ослепшие от радиации глаза смотрели прямо перед собой. Прикрепленная к плечу коробка радара — глаза летучей мыши — придавала его фигуре комическую кривизну.

Рэмси сел на указанное место, усмехнувшись про себя при мысли о двух коммодорах, сидевших по бокам доктора Ричмонда Оберхаузена — директора Отдела психологии. «Обе достаточно десяти слов, чтобы превратить их в дрожащее желе».

Капитан, пригласивший Рэмси, сел в кресло на другом конце стола. Энсин поставил ящик на колени и отметил взгляды, проследившие за этим движением.

«Наверное, Обе вкратце рассказал им о моем изобретении», — промелькнуло у него в голове.

В этой комнате еще громче раздавалось жужжание шифратора, вызывающее у Рэмси приступы зубной боли. Энсин на мгновение прикрыл глаза, отгоняя ее, и взглянул на чего-то ожидающих от него людей. Некоторые лица присутствующих были ему знакомы.

Большинство из высших чинов.

Напротив него на другом конце стола сидел адмирал Белланд, начальник Службы безопасности, «великий могол» контрразведки. Он был огромного роста, с крючковатым носом и узкой щелью губ. «Прямо вылитый пират», — не мог не подумать Рэмси.

Адмирал Белланд гулко прокашлялся.

— Перед нами, господа, энсин, о котором мы только что говорили, — представил он.

У Рэмси от изумления брови поползли на лоб, и он взглянул в безучастное лицо доктора Оберхаузена. Шеф ОПсих явно выжидал.

— Все вы знаете уровень допуска этого энсина, — продолжал Белланд. — Мы можем говорить с ним совершенно свободно. У кого-нибудь есть вопросы к нему?

— Извините, пожалуйста, — медленно и самоуверенно поднялся с кресла между коммодорами доктор Оберхаузен. — Я не ознакомил мистера Рэмси с особенностями этой встречи. В соответствии с перспективой предполагаемого нами назначения будет человечнее, если мы не будем обращаться с ним как с существом второго сорта, — незрячие глаза повернулись к Белланду. — Не так ли, адмирал?

Белланд ответил легким поклоном.

— Конечно, доктор. Я как раз собирался подойти к этому вопросу, — в голосе адмирала звучала интонация, граничащая со страхом и уважением.

«Обе ведет эту встречу, как ему хочется. Остальные просто следуют в заданном им направлении, — подумал Рэмси, — понятно, что этим намеком в отношении меня он заставит адмирала раскрыть все карты».

Доктор Оберхаузен неуклюже опустился в кресло и, выпрямившись, откинулся в нем. Движениями он подчеркивал сказанное.

Адмирал со скрежетом отодвинул кресло. Встав на ноги, он направился к стене, где висела карта полярных районов Северного полушария.

— Энсин Рэмси, за последние двадцать недель мы потеряли в этих водах двадцать подводных буксиров, — он всем корпусом повернулся к Рэмси, будто школьный учитель, объясняющий задачку. — Вы осведомлены о нашем бедственном положении с нефтью?

«Осведомлен?» — Рэмси едва успел сдержать кривую улыбку. В его голове со скоростью курьерского поезда пронесся бесконечный список предписаний и мер по экономии топлива: инспектирование, отпускные бланки, особые сертификаты и премии за новаторские предложения. В знак согласия он кивнул.

Рокочущим басом адмирал продолжил:

— В течение последних двух лет мы были вынуждены вести разработку подводных запасов нефти в континентальном шельфе морей, находящихся на границах Восточного Альянса, — адмирал провел рукой над картой.

Изумленный Рэмси широко раскрыл глаза: «Значит, слухи не обманывали! Подводные лодки вовсю таскают нефть из-под носа у врага!».

— Мы создали технологию подводного бурения с переоснащенных подводных буксиров, — сказал Белланд. — Для завершения картины в общих чертах упомяну о высокоскоростном насосе с низким уровнем шума и пластиковой барже нового типа.

Адмирал растянул губы, как ему казалось, в обезоруживающую улыбку. Но это выражение лица делало его еще больше похожим на закоренелого пирата.

— Ребята называют баржу личинкой, а насос — москитом.

Сидящие за столом военные почтительно захихикали. Такая угодливая реакция вызвала у Рэмси только улыбку. Он мысленно отметил, что доктор Оберхаузен по-прежнему сохранял маску каменной статуи.

Адмирал Белланд продолжил:

— Личинка способна перевозить почти сто миллионов баррелей^[76] нефти. Восточный Альянс догадывается о том, что у него пропадает нефть. Предполагает в общих чертах, каким образом. Однако точно определить, где и когда, им не удалось. Мы водим их за нос, — адмирал повысил голос. — У нас превосходная система обнаружения, глушители…

Его перебил высокий голос доктора Оберхаузена:

— У нас все превосходное, за исключением способности защитить свои суда от того, чтобы их пускали на дно.

Адмирал нахмурился.

Рэмси понял намек и вставил свою реплику:

— Мы потеряли двадцать буксиров. А сколько это в процентном отношении, сэр?

— Из последних двадцати буксиров мы потеряли двадцать, — сухо ответил угрюмый капитан, сидящий рядом с Белландом.

— Сто процентов, — произнес доктор Оберхаузен. Его незрячие глаза, казалось, нашли коммандер-лейтенанта^[77] со свекольно-красным лицом, сидящего в противоположном конце комнаты. — Коммандер Тернер, не покажете ли вы мистеру Рэмси устройство, которое нашли ваши ребята?

Коммандер-лейтенант достал из-под стола черный цилиндр размером с карандаш. Этот карандаш прошел по столу,передаваемый из рук в руки, пока не достиг Рэмси. Тот внимательно изучил его.

— По роду деятельности мистер Рэмси связан с электроникой, — произнес доктор Оберхаузен. — Он специалист в области аппаратов, использующихся для обнаружения травматических воспоминаний.

Рэмси понял и этот намек: он был всеведущим экспертом по электронике отдела ОПсих. Человеком, который знает все ваши тайны. Следовательно, в его присутствии не может существовать никаких тайн. Рэмси демонстративно поставил на стол свою коробку и положил рядом с ней цилиндр, будто говоря этим жестом, что легко разгадал загадку этого устройства, которое гораздо примитивнее принесенного им. «Что же это такое, черт побери?» — думал он.

— Вероятно, вы узнали передатчик направленного потока излучения, — произнес Белланд.

Рэмси бросил невыразительный взгляд на гладкий черный цилиндр. «Интересно, какова будет реакция собравшихся, если я потребую рентгеновского исследования? — подумал он. — Должно быть, Обе их загипнотизировал».

Белланд обратился к Рэмси, и в его тоне послышались отголоски не то ужаса, не то почтения:

— Восточный Альянс подбрасывает эти устройства на наши подводные буксиры. Мы полагаем, что они имеют встроенный таймер и включаются уже в море. К сожалению, разобрать ни одно из них нам не удалось, они имеют устройство самоуничтожения при нарушении целостности.

Рэмси перевел взгляд на доктора Оберхаузена, потом снова на Белланда, молчаливо намекая: «Плохи ваши дела, раз уж вы для решения этих проблем обратились в ОПсих…»

— Тернер полагает, что он несмотря ни на что очень близок к решению этой задачи, — в поддержку своего департамента заметил адмирал.

Рэмси взглянул на свекольно-красное лицо коммандер-лейтенанта. «А если у тебя ничего не получится, будешь первым кандидатом на мытье гальюнов», — подумал он. Коммандер-лейтенант старался держаться как можно незаметнее.

— Возможно, их включают вражеские агенты, внедренные в экипажи наших буксиров, — заметил коммодор, сидящий по правую руку от доктора Оберхаузена.

— Чтобы не тратить лишних слов, можно сказать, что эти устройства приводят врага к нашим секретным скважинам, — произнес доктор Оберхаузен.

— Самое худшее, что мы бессильны против законсервированных агентов, внедренных в наши ряды Восточным Альянсом много лет назад, задолго до войны. До поры до времени они ничем не выдавали себя, а теперь мы обнаруживаем их присутствие в самых неожиданных местах, — Белланд нахмурился. — К примеру, мой шофер… — Он замолчал и хмуро воззрился на Рэмси. — Но у нас есть основания считать, что вы не шпион.

— Есть основания считать? — переспросил Рэмси.

— У меня есть основания считать, что ни один человек из собравшихся здесь не является шпионом, — взревел Белланд. — Вернемся к сложившейся ситуации, — он повернулся к висящей на стене карте, указывая на остров в Баренцевом море. — Вот остров Новая Земля. Вдоль восточного побережья идет узкий шельф, шириной около сотни фатомов,^[78] довольно крутой. На его склоне мы пробурили скважину, проникнув в богатейшее нефтяное месторождение, о существовании которого на данный момент Восточный Альянс даже не подозревает.

Доктор Оберхаузен положил на стол костлявую руку и поднял палец.

— Мы должны объяснить мистеру Рэмси также важность моральной стороны дела, — он повернулся к Рэмси. — Вы понимаете, что невозможно держать в секрете наши неудачи. В результате дух экипажей подводных буксиров оставляет желать лучшего. Нам нужны хорошие новости.

— Тернер, продолжайте, — произнес Белланд, подошел к своему креслу и, словно военный корабль в сухой док, опустился в него.

— Мы неоднократно и тщательно, очень тщательно проверяли личный состав подводных буксиров, — глядя на Рэмси водянистыми голубыми глазами, сказал Тернер. — И нашли, на наш взгляд, вполне подходящий экипаж. Сейчас он в лагере отдыха в Гленн-Гарден, вернется через пять недель. Но у них нет офицера-электронщика.

«О великий и ужасный Фрейд! Неужели меня собираются зафутболить на подводную лодку?» — подумал Рэмси.

— Вот за этим тебя сюда и позвали, Рэмси, — будто прочитав его мысли, подтвердил доктор Оберхаузен. — Извините, коммандер, но мы уделили этому вопросу слишком много времени.

— Конечно, доктор, — Тернер бросил взгляд на Белланда и сел в кресло.

— Как бы то ни было, это касается непосредственно моей сферы деятельности, — уверенно поднялся с кресла доктор Оберхаузен. — Понимаешь, Рэмси, во время последней миссии офицер-электронщик пострадал от психической травмы. Проблема аналогична той, с которой ты работал на «Дельфине», только еще серьезнее. Подводные буксиры гораздо меньше, в экипаже — четыре человека. Основные симптомы указывают на реактивную паранойю.^[79]

— А командир? — спросил Рэмси.

— И он тоже, — ответил доктор Оберхаузен.

«Теперь мы стараемся нашими таинственными знаниями произвести впечатление на туземцев», — пронеслось в голове у Рэмси.

— На «Дельфине» я отметил аналогичные проявления синдрома усталости от боевых действий, — сказал Рэмси. Он постучал по стоящей перед ним коробке. — Эмоциональные проявления командира в той или иной степени соответствовали состоянию всей команды судна.

— Доктор Оберхаузен рассказал о вашей работе с экипажем «Дельфина», — заметил Тернер.

Рэмси кивнул.

— Меня удивляет один момент. Вы говорите, что этот экипаж — один из лучших. Но такого не может быть, если командир находится в пограничном к психотическому состоянии.

— Вот и выясните это, когда будете с ними, — заметил доктор Оберхаузен. — Мы уже было собрались списать этого командира на берег. Но командование уверено, что у него и его экипажа наибольшие шансы успешно выполнить задание у берегов Новой Земли. Однако это возможно только в том случае, если будут соблюдены все необходимые условия.

Доктор замолчал и дернул себя за мочку уха.

Рэмси заметил сигнал. «Так вот где собака зарыта! — подумал он. — Кто-то сверху не согласился с этим назначением, а Обе жизненно важно, чтобы именно я попал в экипаж подводной лодки. Но с кем мы играем? С адмиралом? Нет, тот сделает что угодно по одному слову Обе», — Рэмси неожиданно заметил хмурый взгляд коммодора, сидевшего слева от доктора, и впервые обратил внимание на его петлицы. — «Президентский советник! Вот в чем дело!»

— И одним из этих условий должно быть тайное психологическое наблюдение, — сказал Рэмси. — Каким образом вы планируете подключить капитану жучок дистанционного наблюдения без его ведома?

— Адмирал Белланд предложил остроумное решение, — ответил доктор Оберхаузен. — Служба безопасности разработала детекторы нового типа для борьбы со шпионскими передатчиками сигналов. Хирургическим способом в шеи членов экипажа будут вшиты сигнальные жучки, настроенные на волну сканеров, которые также будут вшиты под мышкой. А в сканеры можно встроить микроэлементы, позволяющие нам получить необходимую информацию.

Рэмси кивнул в ответ.

— Вполне разумно. Итак, начинив микросхемами командира подводной лодки, вы посылаете меня следить за его психическим состоянием.

— Да. Тем не менее здесь прозвучало возражение, — произнес доктор Оберхаузен. Незрячие глаза, казалось, пронзали коммодора, сидящего слева от него. — Дело в том, что у вас небольшой опыт подводных боевых походов, а это — весьма специфическая служба.

Коммодор пробормотал что-то себе под нос и взглянул на Рэмси.

— Война длится уже шестнадцать лет, — заметил он и спросил: — Как же могло получиться, что вы не участвовали в боевых действиях?

«Старый школьный учитель, — подумал Рэмси и подвинул коробку телеметрического устройства так, чтобы одна из граней коробки была повернута непосредственно к коммодору, и искоса взглянул на офицера. — Проявляет агрессивность, потому что не уверен в себе».

— Каждый человек, которого берегут от участия в боях, необходим для приближения победы наших войск, — заметил Рэмси.

Напряженное лицо коммодора посерело.

— Мистер Рэмси обладает редкой подготовкой — блестящие знания в областях электроники и психологии. Он слишком ценный сотрудник, чтобы подвергать его риску, — отметил доктор Оберхаузен. — Да, он ходит в плавания, когда его присутствие действительно необходимо, например, как в случае с «Дельфином».

— Но если он так ценен для вас, к чему подвергать его риску в данном случае? — гневно спросил коммодор. — Странно все это.

Адмирал Белланд вздохнул и посмотрел на коммодора.

— Конечно, Льюис, новым дистанционным измерителем эмоций, разработанным мистером Рэмси, могут пользоваться и другие. Все дело в его творческих способностях — в настоящем случае, когда старые методы не помогают, его таланты приобретают первостепенное значение.

— Можете считать меня бестактным, но мне хотелось бы знать, почему этот молодой человек, если он настолько хорош, как вы говорите, до сих пор носит звание энсина? — поинтересовался коммодор.

— Дорогой адмирал, позвольте мне, — поднял руку доктор Оберхаузен и повернулся к коммодору. — Некоторых обижает тот факт, что многие высокие должности в нашем департаменте, в том числе и мою, занимают люди в штатском. Это те, кто вообще не видит смысла в существовании Отдела психологии. Прискорбно, что моим людям, вынужденным носить форму, в большинстве случаев достаточно сложно получить повышение вне зависимости от их способностей.

Казалось, еще мгновение, и коммодор взорвется.

— Но, говоря по справедливости, мистер Рэмси достоин звания как минимум коммодора, — заключил доктор Оберхаузен.

Нескольких сидящих за столом одновременно потряс приступ кашля, а у Рэмси возникло страстное желание оказаться где угодно, только подальше от разъяренного взгляда обиженного коммодора.

— Прекрасно, отклоняю свое возражение, — но тон, которым были сказаны эти слова, говорил совершенно другое: «Мое мнение остается неизменным».

— Я планировал, чтобы после завершения этой миссии мистера Рэмси освободили от воинской службы и назначили главой нового департамента, занимающегося проблемами подводных лодок.

Уголки рта коммодора исказила неестественная улыбка.

— Если он выживет, — заметил он.

Рэмси подавил вздох.

— Возникнут сложности с переподготовкой, — пропустив мимо ушей это замечание, продолжал доктор Оберхаузен, — но в нашем распоряжении есть пять недель плюс все возможности ОПсих.

Белланд, вынув из кресла свое грузное тело, прошелся по залу.

— Если других возражений не возникло, думаю, кандидатура мистера Рэмси нам вполне подходит, — взглянув на часы, произнес он. — Медики готовы провести осмотр, и с этого мгновения ему нельзя терять ни минуты из последующих пяти недель.

Рэмси поднялся, взял под мышку дистанционный измеритель и замер с немым вопросом в глазах.

— Вас также «переоборудуют» в ходячую систему обнаружения шпионских устройств.

Рядом с Рэмси неожиданно материализовался доктор Оберхаузен.

— Если хочешь, пойдем со мной, Джон, — он взял Рэмси за руку. — Я собрал важные сведения о коммандере Спарроу — командире подводного буксира — и двух членах экипажа. Они сжаты до минимума. В отделе мы зарезервировали койку специально для тебя — будешь нашим почетным пациентом…

— Доктор Оберхаузен назвал энсина Джоном. Не тот ли это долговязый Джон, который… — раздался за спиной Рэмси голос Тернера.

Но его слова потонули в громкой речи доктора Оберхаузена:

— Да, тебе придется несладко, Джон, — они вышли в коридор. — Твоей жене мы сообщили. — Доктор Оберхаузен понизил голос: — А ты держался замечательно.

Неожиданно Рэмси осознал, что его ведет по коридору слепой человек. Он рассмеялся и тут же сообразил, что придется объяснить причину внезапного смеха.

— А здорово вы ответили тому наглому коммодору, — произнес он.

— Ты совсем не умеешь врать, — ответил доктор Оберхаузен, — Давай о другом. Что касается коммодора, он состоит в коллегии, выносящей решения о содействии сотрудникам ОПсих.

Смех внезапно застрял в горле у энсина Рэмси.

Впоследствии, упоминая о пятинедельном обучении, Рэмси часто говорил: «Это было тогда, когда я потерял двадцать фунтов».

Ему отвели три комнаты в южном крыле госпиталя Военно-Морского флота в Унадилле. Белые стены, плетеная мебель из раттана, прожженный сигаретами стол, простой телевизор и такая же простая больничная кровать на высоких ножках. Одна комната предназначалась для занятий, в ней был установлен гипнофон, на стенах висели диаграммы, повсюду стояли макеты, лежали ленты и кассеты.

Жена Рэмси, белокурая медсестра Джанет, получила разрешение посещать его по субботам и воскресеньям, оставаясь на ночь. Детей — двухлетнего Джона-младшего и четырехлетнюю Пегги в госпиталь не пускали, пришлось отправить их к бабушке в Форт Линтон, штат Миссисипи.

В день их первой субботней встречи разъяренная Джанет, одетая в цельнокроеное красное платье, свирепым вихрем влетела в гостиную Рэмси.

— Я так и знала! — поцеловав его, воскликнула она.

— Что знала?

— Что рано или поздно Флот и этот кошмарный Обе начнут регулировать наши сексуальные отношения.

Рэмси, будучи совершенно уверен в полном контроле за всем, что он говорит и делает в госпитале, попытался ее остановить.

— Я прекрасно знаю, что нас подслушивают, — сказала она. Бросившись на раттановую кушетку, она закинула ногу на ногу и, закурив сигарету, яростно затянулась. — Этот Обе одним своим присутствием способен вызвать у меня нервную дрожь.

— Потому, что ты позволяешь ему это делать, — заметил Рэмси.

— Просто именно такого эффекта он хочет добиться.

— Ладно… пусть будет так… — согласился Рэмси.

Джанет яростно вскочила на ноги, но тут же взяла себя в руки.

— Ой, что я за дурочка! Меня же просили тебя не огорчать!

Он поцеловал ее, взъерошил мягкие волосы.

— А я и не огорчаюсь.

— Я им так и сказала: «Даже если захочу, мне все равно не удастся его огорчить», — она оттолкнула от себя Рэмси. — Дорогой, что происходит? Что-нибудь опасное? Это не еще одна из этих ужасных подводных лодок?

— Мне придется поработать с нефтяниками, — сказал он.

Джанет улыбнулась.

— Да, это совсем не плохо. Ты будешь бурить скважину?

— Нет, она уже сделана. Нам следует отследить рост производства.

Жена поцеловала его в подбородок.

— Старый и мудрый эксперт.

— Пойдем пообедаем, — предложил он. — А как дети?

Рука об руку они вышли из комнаты, болтая о детях.

Рабочий день Рэмси начинался в 5 часов утра с приходом медсестры, когда та будила его уколом, нейтрализующим действие гипнофонных препаратов. Завтрак с высоким содержанием протеина. Еще один укол. Анализ крови.

— Теперь будет немного больно.

— Ой-ей-ей! И это у вас называется немного больно? В следующий раз предупреждайте заранее!

— Ну, не будьте, как большой ребенок.

Диаграммы. Планы палуб подводных лодок класса «Демон глубин».

Их развернул перед энсином эксперт из Службы безопасности, Клинтон Рид, огромный и лысый, как яйцо. Тонкий нос, тонкий рот, толстая кожа. Чувство долга гипертрофировано. Чувство юмора полностью отсутствует.

— Это очень важно, Рэмси. Вы должны научиться проходить с завязанными глазами в любой отсек этого судна, стать человеком, способным работать вслепую. Через пару дней получите макет. Но сначала вы должны зафиксировать план судна у себя в голове. Попытайтесь запомнить его, а мы проверим вашу память.

— Хорошо. Я запомнил общее расположение. Проверьте.

— Где отсек реактора?

— Спросите о чем-нибудь посложнее.

— Ответьте на вопрос.

— Хорошо. Он находится в носовом отсеке, первые 32 фута.

— Почему?

— Вследствие каплевидной формы судна этого класса, а также для баланса. В носу наиболее просторно — удобно для размещения защитных экранов.

— Толщина стены отсека реактора, защищающей от излучения?

— Это я пропустил.

— Двенадцать футов. Запомните хорошенько. Двенадцать футов.

— Зато я могу сказать вам, из чего она сделана: гафний, свинец, графит и пористый пластик.

— А что находится на защитной стене со стороны атомного реактора?

— Приборы прямого слежения за реактором. Их трансляторы выведены в центральный пост, который расположен сразу за переборкой, справа от трапа, ведущего на нижнюю палубу. Кроме того, там расположены ящики с инструментами, шкафы с антирадиационными защитными костюмами АРЗК и двери в коридоры, ведущие в отсек реактора.

— Это вы выучили. А сколько коридоров ведет в отсек реактора?

— Четыре: два нижних и два верхних. В них нельзя находиться дольше двенадцати минут без АРЗК.

— Прекрасно. А какова мощность двигателя?

— 273 тысячи лошадиных сил, мощность снижается до 260 тыс. л. с. при использовании глушителя гребного винта.

— Великолепно! А какова длина машинного отделения?

— Ох… нет. Это я пропустил.

— Заметьте, Рэмси, это очень важно. Вы должны помнить эти размеры. Вы должны почувствовать их. А что, если погаснет свет?

— Хорошо, хорошо. Так какова же эта чертова длина?

— 22 фута. Машинное отделение полностью занимает весь средний отсек. Четыре электрических двигателя установлены попарно на разных палубах вместе с коробками передач для приводного двигателя в кормовой части судна.

— Погодите. Дайте мне взглянуть на кормовой отсек. Отлично. Теперь спрашивайте.

— Сколько трапов установлено в машинном отделении и где они расположены?

— Постойте, я же смотрел кормовой отсек!

— Сколько трапов…

— Ладно… Сейчас представлю: один в центральной части основной палубы. Другой ведет в машинное отделение двумя палубами ниже. Следующий — на палубу А в верхние отсеки. Еще один — на нижнюю палубу Б. Переходные мостики с палуб А и Б ведут к двигателям и кислородным резервуарам. А самый последний короткий трап ведет на капитанский мостик, откуда по нескольким ступеням можно попасть в выдвижную башню.

— Хорошо. Вот видите, вы способны вспомнить все, если захотите. А теперь ответьте мне, где расположены каюты экипажа.

— Еще и каюты!

— Не уходите от ответа.

— Каков умник! Ну, слушайте: каюта командира находится справа по борту на верхней палубе за радиорубкой, старшего помощника — по левому борту рядом с комнатой отдыха — судовым лазаретом. Каюта офицера-механика размещена под командирской каютой позади машинного отделения, а офицера-электронщика — по левому борту под каютой старшего помощника, позади продовольственного склада. Это мое место. Хорошо было бы иметь собственную дверь на этот склад.

— А где находится камбуз?

— На этот вопрос я запросто отвечу. На верхней палубе, слева по борту. Вход на камбуз через кают-компанию. Ручки переключателей для раздачи пищи расположены напротив переборки, отделяющей центральный пост от кают-компании.

— А что находится позади кают экипажа?

— Оборудование индукционного привода двигателей.

— А почему привод индукционный?

— Вследствие того, что «демон глубин» является глубоководным аппаратом, в его корпусе не должно быть слабых мест и, разумеется, какие бы то ни было отверстия недопустимы.

— Сегодня вы будете спать с гипнофоном. Будете учиться с закрытыми глазами. А послезавтра мы поработаем с моделью.

— О Боже!

— Каково у «демона глубин» ограничение по давлению?

— 3010 фунтов на квадратный дюйм,^[80] что соответствует глубине в 7000 футов.

— Обратите внимание на свой первый ответ. Давление может изменяться в зависимости от параметров воды. В одном месте на глубине 7100 футов будет все в порядке, а в другом глубина 6900 окажется смертельной. Постарайтесь научиться работать со статическим давлением. А теперь подойдем к составу атмосферы на судне. Что такое «вампир»?

— Это приборчик, вмонтированный в браслет. Используется при глубоководных погружениях. В вену вводится игла, посредством которой снимаются показания содержания в крови CO₂. При превышении предельного значения он отреагирует прежде, чем человек потеряет сознание. Так же определяется наличие азота.

— А какова минимальная составляющая?

— При величине показаний по CO₂ меньше 20 % у вас возникает легкая эйфория. Опасно, когда содержание в крови CO₂ достигает 40 %. С азотом все по-другому. В атмосфере подводной лодки его содержание уменьшено. Вместо него присутствует гелий.

— Как обеспечивается работоспособность организма при высоком атмосферном давлении?

— Системой вентиляции в атмосферу подается аэробная карбоангидраза, которая ускоряет процессы всасывания в кровь и вывода из крови CO₂, а также предотвращает закипание крови.

— С этим вопросом все в порядке. Вы раньше знали об этом?

— Мой дистанционный измеритель эмоций — всего лишь усовершенствованный «вампир».

— Ах, да. А почему настолько велико значение инженера-электронщика?

— Управление внешними исполнительными двигателями осуществляется посредством закодированных волновых импульсов. Если у погруженной подводной лодки электронные системы откажут, она больше не всплывет.

— Отлично. Теперь снова пройдемся по плану.

— Не надо!

— Начнем с отсека реактора. Подробно!

— Сервопривод двигателя!

Во время ночных гипнофонных сеансов мозг Рэмси затопляли потоки новых знаний: основной корпус, резонансный корпус, корпус реактора… система компенсации давления… напорный бак… блоки управления реактором… исследования и замеры… управление рулями глубины… механизм газораспределения… проверка реактора… автоматические ультразвуковые навигационные пульты… датчики состояния воздуха… автоматический таймер, модель IX… внешние и внутренние телевизионные камеры, спецификации обслуживания… настройка гирокомпаса… управление буксировкой… пластиковая баржа, нефть, компоненты… игловидные торпеды… система внешнего крепления торпед… системы наведения торпед… шифровальные системы… системы… системы…

Временами Рэмси казалось: еще немного, и его голова расколется, как орех.

На четвертый день обучения в его апартаментах появился доктор Оберхаузен. В неглаженом костюме он походил на взъерошенного дрозда. Доктор вошел неслышно и примостился неподалеку от Рэмси, сидящего в очках визуализатора, подключенных к системе обучения.

Рэмси снял с глаз устройство со встроенным экраном и повернулся к доктору.

— А, пришел великий инквизитор!

— Ты удобно устроился, Джонни? — казалось, незрячие глаза видели его насквозь.

— Нет.

— Отлично. Тебе и не должно быть комфортно, — доктор уселся поудобнее, кресло звонким скрипом отозвалось на его движение. — Я пришел поговорить о Гарсии — офицере-механике экипажа.

— А что с ним случилось плохого?

— Плохого? Разве я говорил об этом?

Рэмси, полностью сняв визуализатор, откинулся в кресле.

— Говорите толком.

— Ах, эта нетерпеливая молодость! — воскликнул доктор Оберхаузен. — У тебя есть досье на Гарсию?

— Вы же знаете, что есть.

— Достань его, пожалуйста, и прочитай, что в нем написано.

Рэмси, нагнувшись вправо, взял папку регистратора с полочки журнального столика и открыл ее. На внутренней стороне обложки была фотография Гарсии: невысокий (рост — пять футов и семь дюймов), стройный, смуглый латиноамериканец. Черные курчавые волосы. Губы в сардонической улыбке. В облике человека, изображенного на фотографии, сквозило что-то дьявольское. Снизу рукой Рэмси было приписано: «Член команды Истона по водному поло. Любит гандбол».

— Прочти мне, — попросил доктор Оберхаузен.

Рэмси, перевернул страницу.

— Тридцать девять лет. Начал с рядовых. В прошлом механик ЦПО. Имеет лицензию радиолюбителя. Родился в Пуэрто-Мадрине, Аргентина. Отец — фермер, владеет ранчо крупного рогатого скота. Мать умерла при рождении дочери, когда Гарсии было три года. Вероисповедание: католик. Носит на шее четки. Перед каждой миссией получает благословение священника. Жена: Беатриса, тридцать один год.

— У тебя есть ее фотография? — спросил доктор Оберхаузен.

— Нет.

— Очень жаль. Мне говорили, что она просто красавица. Продолжай, пожалуйста.

— Учился в Нью-Оксфорде — этим объясняется наличие британского акцента.

— Мне было так горько, когда погибли Британские острова, — заметил доктор Оберхаузен. — Такая восхитительная культура. С непоколебимыми древними традициями. Но в этом ее слабость. Продолжай, если тебе не трудно.

— Играет на волынке, — прочитал Рэмси и взглянул на доктора. — Это уже нечто — латиноамериканец играет на волынке!

— Не вижу в этом ничего странного, Джонни. При определенном настрое это успокаивает.

Рэмси поднял глаза в потолок.

— Успокаивает! — он взглянул на шефа ОПсих. — Зачем мне это читать?

— Мне бы хотелось получить полные данные о Гарсии, прежде чем преподнести тебе «десерт» от Службы безопасности.

— Что именно?

— Возможно, именно Гарсия — один из тех самых законсервированных агентов, доставивших Службе безопасности столько бессонных ночей.

Рэмси фыркнул.

— Гарсия! Это абсурд! С той же уверенностью можно подозревать и меня!

— Они и тебя тоже проверяют, — произнес доктор Оберхаузен. — А что касается Гарсии — может, да, а может, нет. Представители контрразведки передали описание предполагаемого вражеского агента на подводных лодках. Оно точно совпадает с описанием Гарсии. Служба безопасности чуть было совсем не отменила операцию. Я убедил их продолжить, предложив, что ты в первую очередь будешь следить за Гарсией.

Рэмси открыл цветную фотографию на обложке и вгляделся в сардонически улыбающееся лицо.

— Думаю, что мы гоняемся за призраками. Именно этого и добивается Восточный Альянс. Если мы ищем причины психических срывов, то именно образ мыслей Службы безопасности — лучший друг паранойи, ее слабоумный наставник.

Доктор Оберхаузен поднялся из ротангового кресла. Оно вновь ответило на его движение скрипом тростника.

— Только не говори этого представителю Службы безопасности, который придет давать тебе инструкции относительно Гарсии, — заметил он. — И еще: коммодор уже точит нож, чтобы расправиться с тобой в случае провала миссии.

— За это нужно благодарить вас, — ответил Рэмси.

— Я о себе забочусь сам, — произнес доктор Оберхаузен. — И не нужно поддаваться страху.

Доктор показал на визуализатор.

— Продолжай учебу. А у меня есть и другие дела.

Рэмси подождал, пока за стариком закроется дверь, и отшвырнул папку на журнальный столик. Сделал двадцать глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Минуту спустя он наклонился вправо, достал папки двух других членов экипажа и принялся за изучение.

Коммандер Харви Актон Спарроу. Сорок один год. На фотографии был изображен высокий, худощавый мужчина с густыми светлыми волосами, резкими чертами лица и сутулыми плечами.

«Он похож на профессора провинциального колледжа, — подумал Рэмси. — Интересно, не обусловлено ли это его детским желанием преподавать математику? Возмущает ли его тот факт, что родители принудили его последовать старой семейной традиции?»

Отец: контр-адмирал Актон Орвелл Спарроу, погиб на подводном крейсере «Плунгер» в сражении в Ирландском море 16 октября 2018 г.

Мать: Дженина Коби Спарроу. Инвалид (сердце), проживает в государственном доме престарелых в Ватер Пойнте. Жена: Рита. Тридцать шесть лет. Блондинка. Детей нет.

«Знает ли Спарроу, что жена не верна ему? — спросил сам себя Рэмси. — Об этом знают почти все их друзья».

Квалификация: навигатор — высшая; офицер-артилерист — высшая; офицер-медик (расширенный курс оказания первой медицинской помощи и синдромы повышенного давления) — отлично; общий курс подводных лодок — высшая.

Рэмси взял следующую папку.

— Лейтенат-коммандер Лесли (Отсутствует) Боннетт. Тридцать восемь лет. На фотографии изображен крепкий мужчина, высотой больше шести футов, с черными волнистыми волосами (искусственная завивка?), орлиным носом и сходящимися на переносице бровями. Напоминает задумчивого орла.

Сирота от рождения. Воспитывался в приемном доме Кэйп Нестон для нежелательных детей.

«Для нежелательных!» — подумал Рэмси.

Женат четыре раза. Двое детей — по одному от первых двух жен. Состоит в браке с четвертой: Хеленой Давис Боннетт. Двадцать девять лет. Мисс Джорджия 2021.

«Нежелательных, — думал Рэмси. — Несет в себе бессознательный стереотип мести женщине, вследствие того, что мать его бросила».

Квалификация: навигатор — хорошо, интендант — отлично; командир артиллерийской боевой части — высшая (командир минно-торпедной боевой части — стаж четыре года); общий курс подводных лодок — отлично с поощрением.

Рэмси взглянул на заметки психологического портрета: «Воздерживается от продвижения по служебной лестнице. Не хочет брать на себя функции командира из-за недостаточной приспособляемости вследствие глубоко скрытого чувства неуверенности».

«Нежелательных, — думал Рэмси. — Вероятно, Боннетт воздерживается от продвижения по службе потому, что видит в своем командире образ отца».

Рэмси бросил папки на журнальный столик и предался размышлениям.

«Клубок сложно переплетенных связей.

Спарроу и Боннетт — протестанты, а Гарсия — католик.

Религиозные разногласия? Никаких.

Эти люди стали хорошо сработавшимся экипажем. Факты говорят сами за себя: их подлодка действовала наиболее эффективно.

Какой эффект произведет потеря Хеппнера, офицера-электронщика? Возмутила ли их его замена?

Черт! История с Хеппнером совершенно непонятна! Совершенно не видно причин происшедшего. Мирное детство, спокойная семья. И два печальных события: несчастная любовь в двадцать четыре и психотический криз в тридцать два. Скорее это похоже на Боннетта. Нежелательного. Или капитана Спарроу. Фрустрированного^[81] математика».

— Вы спите?

Это пришел Рид, вечный репетитор.

— Три часа, — сказал он. — Я принес план-схему электронного отсека на «демоне глубин».

Он протянул Рэмси чертеж и начал объяснять, попутно показывая на схеме.

— Здесь стойка, здесь зажимной патрон. Здесь инструменты. Здесь портативный токарный станок. Вакуумные насосы. Разъемы тестовых устройств.

— Хорошо, я умею читать.

— Вы должны уметь в полной темноте найти разъемы тестовых устройств, — не унимался Рид. Он плюхнулся прямо в ротанговое кресло, где незадолго до этого сидел доктор Оберхаузен. — Завтра мы начнем тренировки на макете.

— Завтра же суббота, Клинт! — Рэмси с удивлением воззрился на педагога.

— Вы не выйдете отсюда раньше 18.00, — склонившись над планом, заметил Рид. — Сконцентрируйтесь на схеме штепсельных разъемов. Здесь рубильник аварийного освещения. Вы должны находить его с одной попытки.

— А что, если с двух?

Рид разогнулся и смерил Рэмси суровым взглядом.

— Мистер Рэмси, есть кое-что, что вы должны прочувствовать так, чтобы это стало вашей второй натурой.

— Да? И что же?

— На подводной лодке нет незначительных деталей.

Коммандер Спарроу торопливо шел по тоннелю и, зайдя в слабо освещенный прожекторами сумрак подземного причала для подводных лодок, замедлил шаг. На лицо упала капля с высокого, потонувшего в темноте потолка — на нем конденсировался легкий туман. Спарроу шел сквозь муравейник снующих машин, суетящихся и деловито спешащих людей. Перед ним открылся возвышающийся над причалом силуэт похожей на кита подводной лодки. Под лучами прожекторов на гигантской сцене стояла 140-футовая вагнеровская примадонна.

В голове всплыли последние инструкции Службы безопасности.

— Ваш экипаж является одним из самых проверенных, но тем не менее вы должны остерегаться шпионов.

— В моем экипаже? Послушайте, я долгие годы знаю этих людей. Боннетт ходит со мной уже восемь лет. Джо Гарсия и я служили вместе еще до войны. Хеппнер и… — его лицо покраснело. — А что это за новый электронщик?

— О нем не беспокойтесь. В настоящий момент эксперты уверяют, что на лодке нет вражеских сигнальных устройств.

— Тогда зачем мне в шею вшили этот жучок?

— Это дополнительная предосторожность.

— Кто этот новый человек? Что он собой представляет?

— Это один из лучших электронщиков. Посмотрите на его учетную карточку.

— Ограниченный опыт боевых действий в пограничном патруле? Да он почти что сухопутный!

— Но взгляните на его квалификацию!

— Ограниченный опыт боевых действий!

Окрик одного из водителей вывел Спарроу из задумчивости. Он взглянул на часы: 07.38 — двадцать две минуты до отплытия. Живот неприятно потянуло. Спарроу ускорил шаг.

«К черту эти штучки Службы безопасности, которые они так любят вытворять в последний момент!»

За черным бархатом водоема около причала поблескивали трубы, окаймляющие судовой тоннель. Другим концом 160-мильный тоннель, ведущий сквозь подводные глубины Каньона Де Сото, выходил в Мексиканский залив. А за ним уже был враг, который как-то внезапно и ужасающе набрал силу.

Эффективность его действий против судов, подобных лодке Спарроу, достигла ста процентов.

Командиру почудилось, что этот тоннель подобен гротескным родовым путям. А пещера во чреве горы Джорджия — фантастической матке. И люди в своей лодке уходят выполнять боевое задание, словно рождаясь в другом мире, хотя не имеют никакого желания туда попадать.

Интересно, а что в ОПсих подумают о такой ассоциации? «Наверно, они сочтут ее проявлением слабости, — подумал он. — А почему я не могу иметь недостатков? Вести боевые действия в океанских глубинах — полторы мили ниже уровня моря, — чувствовать неумолимое давление воды, — все это способствует выявлению человеческих слабостей. Это прессинг, и очень сильный. Четыре человека, в постоянном напряжении, находятся в темнице из пластика и стали как в темнице собственной души».

Еще одна машина проехала перед носом Спарроу, он пропустил ее, не отрывая глаз от лодки. Теперь он был уже недалеко от нее и мог разобрать буквы, написанные на выдвижной боевой рубке, возвышающейся высоко над ним: «Фенианский^[82] таран, S1881». Длинным изящным кружевом с нее свешивался посадочный трап.

Держа в руках контрольную ведомость, к Спарроу подбежал командир порта, круглолицый коммандер-лейтенант.

— Коммандер Спарроу!

— Да? Привет, Майерс, — не останавливаясь, повернулся к нему Спарроу. — Все группы технической подготовки ушли?

Майерс шел на шаг позади него.

— Большинство. Вы похудели, Спарроу.

— Дизентерия, — ответил тот. — Отравился фруктами в Гленн-Гарден. Появился мой новый офицер-электронщик?

— Я его не видел, а его вещи прибыли уже давно. Забавно. В его багаже была опечатанная коробка. Так на так, — он жестами показал ее размеры. — Адмирал Белланд дал добро.

— Начальник Службы безопасности?

— Он самый.

— А почему она опечатана?

— Говорят, что в ней находятся очень тонкие инструменты для настройки поискового оборудования широкого радиуса действия. Опечатано для того, чтобы какой-нибудь усердный досмотрщик не свел на нет всю их работу.

— Понятно. Надо думать, что это оборудование широкого радиуса действия уже установлено?

— Да. Вы его проверите в боевых условиях.

Спарроу кивнул.

При приближении двух офицеров несколько человек, сидевших у подножия посадочного трапа, резко вскочили. Спарроу и Майерс остановились.

— Вольно, — произнес Спарроу.

— Шестнадцать минут, капитан, — протянув руку Спарроу, сказал Майерс. — Удачи, всыпьте им как следует!

— Постараемся, — ответил тот.

Майерс круто повернулся и направился в глубину порта.

Спарроу повернулся к стоящему у трапа крепкому мужчине с орлиным лицом. Это был старший помощник Боннетт.

— Привет, Лес!

— Рад тебя видеть, командир, — ответил Боннетт. Переложив пакет под левую руку, он попрощался с тремя сопровождающими и повернулся к Спарроу. — Куда вы с Ритой пошли после вечеринки?

— Домой, — ответил Спарроу.

— И мы тоже. Завершена последняя проверка Службы безопасности, — указав на лодку, сказал Боннетт. — Но мы немного задержимся. Замена Хеппнера еще не прибыла.

— И где же он? — неподдельно удивился Спарроу, почувствовав, как от бессильной злобы свело живот.

Боннетт пожал плечами.

— Единственное, что мне известно: звонили из Службы безопасности и сказали, что возможна задержка. Я им ответил…

— Безопасности?

— Именно так.

— О Господи Иисусе! — рявкнул Спарроу. — Неужели им каждый раз нужно тянуть до последнего момента? Они и меня… — он замолчал. — Все ясно.

— Они говорят, что делают все, от них зависящее.

Спарроу представил трудоемкую подготовку, проведенную на «Фенианском таране», сложные секретные операции для обеспечения безопасности его выхода в море.

— Возможно, для установления новой даты выхода потребуются еще сутки.

Боннетт взглянул на часы.

— Я говорил им, что 08.00 — крайний срок. Они даже не удосужились ответить… — Услышав позади себя шаги, он замолчал.

Мужчины обернулись и увидели, как к ним приближаются трое людей: два сопровождающих несли сверхмощный электронный шифратор, а за ними шел невысокий кудрявый человек со смуглым латиноамериканским лицом, одетый в рабочую форму. Под мышкой он нес небольшой электронный детектор.

— Дон Хосе Гарсия, — произнес Спарроу.

Гарсия переложил коробку под левую руку и зашел на пирс.

— Командир! Рад тебя видеть!

Спарроу отошел в сторону, пропуская сопровождающих с их грузом, и вопросительно посмотрел на коробку детектора под мышкой Гарсии.

— За Бога и Отечество. Иногда мне кажется, что я превысил кредит, предоставленный мне Богом, — он перекрестился. — Ребята из Службы безопасности промурыжили нас полночи в этой плавучей сточной трубе. Мы уже прочесали ее от носа до кормы четыре раза. Ни пылинки лишней. А теперь им хочется устроить очередную проверку уже после того, как мы двинемся по тоннелю! — он поднял брови. — Отвечай же!

— Мы должны это сделать, — ответил Спарроу. — Я выделил время до первого сеанса связи для всесторонней глубоководной проверки.

— Ну ладно, — усмехнулся Гарсия. — Ты знаешь, я спокоен и готов к этому.

Спарроу улыбнулся в ответ, ощущая, как внутренняя напряженность начинает постепенно рассасываться.

Боннетт выразительно посмотрел на часы.

— Двенадцать минут…

С громким воем электрического мотора подъехала служебная машина. Трое мужчин обернулись на звук. Машина подъехала к темному краю причала, освещая сырой бетон одинокой фарой, будто блуждающим глазом циклопа. Чуть свернув в сторону, она резко остановилась. Позади шофера сидел рыжеволосый мужчина с круглым простодушным лицом, держа в руках форменную фуражку.

«Наверное, это новый офицер-электронщик», — увидев в петличках знаки отличия энсина, подумал Спарроу, усмехнувшись при виде того, как мужчина облегченно вздохнул, когда машина остановилась. Безрассудство шоферов портовых машин было притчей во языцех.

Новичок водрузил фуражку на рыжеволосую голову и вышел на причал. Освободившись от его веса, машина приподнялась, шофер резво вырулил и, нажав на газ, поехал обратно.

Энсин подошел к Спарроу и отдал честь.

— Энсин Рэмси, — представился он.

— Рад приветствовать тебя на борту, — приложив руку к голове, ответил Спарроу.

Рэмси отдал командиру послужной список.

— Не было времени пересылать его по инстанциям.

Спарроу передал бумаги Боннетту.

— Это мистер Боннетт, старший помощник. — Затем повернулся к латиноамериканцу: — Мистер Гарсия, механик.

— Рад познакомиться, — сказал Рэмси.

— Скоро мы развеем твои иллюзии, — ответил Гарсия.

Спарроу улыбнулся, подал руку Рэмси и с удивлением отметил сильное мужское рукопожатие. Парень только выглядел рыхлым. Боннетт и Гарсия тоже протянули руки.

Рэмси быстро систематизировал свои первые впечатления от личной встречи с экипажем. Его не покидало ощущение странности первой встречи с людьми, с которыми он уже давно заочно познакомился. Энсин прекрасно понимал, что это следует держать в тайне. Эпизоды частной жизни этих людей, вплоть до имен их жен, — все это никак не мог знать новичок.

— Служба безопасности предупреждала, что вы можете задержаться, — пояснил Спарроу.

— Интересно, что еще они придумали? — поинтересовался Рэмси. — Я думал, что меня исследовали уже со всех сторон.

— Поговорим об этом позже, — ответил Спарроу. Он почесал тонкий шрам на шее, куда хирурги Службы безопасности вшили динамик системы обнаружения.

— Отправляемся в 8.00. Мистер Гарсия проводит тебя на борт. Поучаствуешь в утомительной процедуре — поможешь ему выполнить финальную проверку, будете искать шпионские маячки, пока мы проходим тоннель.

— Есть, сэр, — ответил Рэмси.

— Твои вещи прибыли много часов назад, — сказал Гарсия. Взяв Рэмси за рукав, он подтолкнул его к трапу. — Пойдем, посмотришь на них.

Они быстро полезли вверх по трапу.

Все это время Рэмси задавался вопросом, когда же ему удастся остаться в одиночестве и проверить показания дистанционного измерителя, он беспокоился, что покажут первые записи о Спарроу.

«Он странно почесывал шею… — думал Рэмси. — Пытался скрыть нервозность. Но она проскальзывает в скованности движений».

Стоя на пирсе, Спарроу повернулся, чтобы взглянуть на водоем около причала, испещренный полосами прожекторов.

— Вот мы и уходим, Лес.

— Ты думаешь, у нас получится, командир?

— Всегда получалось.

— Да, но…

— «Ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали, — процитировал Спарроу. — Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света» — капитан взглянул на Боннетта. — Более двух тысяч лет назад Павел написал это в послании к Римлянам.^[83]

— Мудрый был парень, — заметил Боннетт.

В доке раздался свист боцманской дудки. Быстро подъехал кран, занеся стрелу, чтобы снять посадочный трап. Портовые рабочие быстро прилаживали крюки, вопросительно поглядывая на двух офицеров.

Вдоль причала сновали люди, в их движениях сквозила живость и целеустремленность. Спарроу на прощание взглянул на них.

— Нас просят, — произнес он и жестом дал знак Боннетту следовать за ним. — Как говорится, пошли в ногу.

Они взобрались на боевую рубку. Боннетт нагнулся к кабельным кронштейнам, удерживающим поплавок их телеперископа,и привычно осмотрел крепеж, отметив, что все готово к погружению. Схватившись за перила, он соскользнул в подводную лодку.

Спарроу остался наверху. Окружающий водоем казался большим озером. Командир вгляделся в темноту потолка.

«Здесь должны быть звезды, — подумал он. — Прежде чем опускаться в морские глубины, человек должен посмотреть на звезды».

Далеко внизу на пирсе человеческие фигурки быстрыми движениями отцепляли магнитные крюки. На мгновение Спарроу почувствовал себя пешкой, которую приносят в жертву. Было время, когда капитаны управляли своими кораблями, выводя их из дока, кричали в мегафон команды. А теперь все происходило автоматически — все делали машины или люди, такие же, как машины.

Тросы раскачивались в воздухе, стукаясь друг о друга. Вода белой пеной вскипала за кормой буксира. На мгновение «Фенианский таран» застыл, будто не желая отправляться, и медленно и тяжело повернулся к выходу из бассейна.

Высвободили очередной разъем, и еще один крюк отпустил корму. Люди в магнитных ботинках прыгали по пластинам глушителя на корме «Тарана», отцепляя буксирные тросы и электрические кабели от длинной пластиковой трубы, распростертой в темных водах бассейна. Спарроу, находясь в башне, слышал их крики, и они казались ему криками разыгравшихся детей. В воздухе запахло маслом. Значит, они прошли мимо вентиляционной шахты.

«Ни фанфар, ни медных труб, никаких церемоний отплытия, — подумал он. — Мы как тростник, колеблемый ветром.^[84] Куда мы идем и кого увидим в этой пустыне? Нас там вряд ли ждет Иоанн Креститель. Но выход в море — тоже своеобразное крещение».

Где-то в темноте прогудела сирена.

«Всегда проверяй того, кто рядом с тобой. Например, эта придумка Службы безопасности: при звуке гудка предъяви идентификационную карту окружающим. Чертова Безопасность! Когда я выхожу в море, я отчитываюсь только перед Богом и ни перед кем другим».

Спарроу оглянулся — посмотрел назад через устройство внешнего наблюдения, установленное в башне.

«Нефть. Война требует чистое вещество, рожденное в отложениях горных пород растущего континента. Растительное масло не подойдет. Война не употребляет растительную пищу. Война плотоядна».

На подъемных канатах «Таран» приподняли и поставили на подвижной блок, при помощи которого его спустят в подводный каньон и, далее, в залив.

Спарроу взглянул на пульт управления центрального поста: зеленый световой сигнал показывал, что путь свободен. Он повернул переключатель на пульте, включив стоп-сигнал на корме, и привычным движением прошелся по тумблерам: башню следовало втянуть. Она мягко вошла внутрь подлодки, ее крышка из металлопластика сложилась и встала в установочные пазы.

Над пультом управления висело переговорное устройство.

— Готовность к погружению, — надев его, произнес Спарроу и сконцентрировал внимание на пульте управления погружением.

Откуда-то сзади послышался металлический голос Боннетта, искаженный переговорным устройством:

— Давление в норме.

Один за другим красные сигналы на пульте управления погружением меняли цвет на зеленый.

— Пульт зеленый, мы готовы — сказал Спарроу. Теперь он ощущал давление на корпус и странную тяжесть в желудке. Командир включил сигнал оповещения наружных рабочих о том, что подводная лодка готова к спуску по тоннелю.

«Таран» приподнялся и накренился. Корпус отозвался глухим лязгом. По верхней части погружающейся лодки побежали янтарные огни: они шли по узкому чреву тоннеля. Двадцать часов можно ни о чем не думать. Спарроу, взявшись руками за перила позади пульта управления погружением, соскользнул вниз на узкий трап, ведущий в двигательный отсек. Скользя по нему ногами, чувствуя, как он мягко отзывается на шаги, капитан зашел в отсек центрального поста, задраив за собой люк. На мгновение его взгляд задержался на чеканной металлической тарелке ручной работы, которую Хеппнер повесил над дверью. На ней была выгравирована цитата какого-то ученого мужа девятнадцатого века: «Только сумасшедший будет терять время на изобретение подводной лодки, но если ее все-таки изобретут, то только безумец спустится на ней в морские глубины».

Начинаясь на шельфе залива у излучины полуострова Флорида, каньон Де Сото прорезал мягкий известняк полуострова подобно гигантскому железнодорожному тупику: глубиной от четырнадцати фатомов в заливе Апалачи до более двухсот шестидесяти фатомов в точке, где он выходит в открытый океан к югу от отрога Сан Блаз и к востоку от Тампа.

Выход тоннеля для подводных лодок располагался в стене каньона на глубине пятидесяти фатомов. Отсюда открывался сумрачный мир, где пушистыми опахалами развевались бурые водоросли, росли красные ветви горгонианских кораллов, яркими искорками проносились стайки рыбок — обитателей рифов.

«Фенианский таран» покинул темную дыру тоннеля как морское чудище, выползающее из своего логова. Лодка развернулась, распугивая рыб, и легла в ил цвета жженой умбры, покрывающий дно каньона. Ее достигли импульсы гидролокатора. Им ответили детекторы, встроенные в корпус судна, контрольные приборы навигационного пульта зарегистрировали их.

Голос Гарсии с сильным акцентом, неестественно скрипучий в атмосфере с повышенным содержанием кислорода, повторил контрольный перечень. Спарроу наблюдал за главным пультом управления, мерцающим огнями, как новогодняя елка.

— …течи отсутствуют, груз сбалансирован, очистка воздуха и давление в норме, в атмосфере отсутствует азот, телекамеры работают без помех, телеперископ на поверхности работоспособен; перископ показывает… — в громкоговорителе раздался его смех. — чайка! Она пыталась сесть на его надводную часть, когда я начал опускать перископ. Искупала задницу в воде!

Его перебил скрипучий голос Боннетта:

— А что там наверху, Джо?

— Ясно. Только что рассвело. Сегодня будет отличный клев.

— Разговорчики! — это Спарроу резко перебил болтунов. — Могли наверху засечь эту чайку, а вместе с ней и перископ?

— Никак нет, командир.

— Лес, доложи о состоянии атмосферы. Всем проверить «вампиры». Немедленно докладывать о любых отклонениях.

Тщательная проверка продолжалась.

— Нахожусь в отсеке индукционного двигателя. Здесь избыточная электростатика, — прервал тишину Рэмси.

— Ты шел туда по нижнему коридору гребного вала? — спросил Гарсия.

— По нижнему.

— Я с этим уже сталкивался. Там износилось изоляционное покрытие пола. Я как раз собираюсь это исправить.

— Прежде чем войти, я заземлился.

— Спустись вниз, Джо. Лес, а ты где? — спросил Спарроу.

— На трапе второй палубы в машинном отделении.

— Смени Джо на главном пульте. Рэмси, иди в радиорубку. Связь с базой через одиннадцать минут.

— Есть, командир.

Спарроу спустился со своего места у пульта управления, расположенного прямо под каютой Гарсии, к двери на первой палубе. Она была специально открыта для визуального наблюдения за приборами, установленными непосредственно на защитной переборке отсека атомного реактора.

«Носовой отсек, вот что меня беспокоит, — подумал он. — Мы можем заглядывать в него, используя телекамеры, и приборы дадут нам знать о том, что происходит. Но мы не можем ничего там потрогать руками. Мы не в состоянии по-настоящему прочувствовать это место».

Он протер лоб большим красным платком.

«Что-то не в порядке», — Спарроу был командиром подводной лодки, который чувствовал себя одним целым со своим кораблем.

Его раздумья прервал искаженный переговорным устройством металлический голос Гарсии, изрыгающий испанские проклятия.

— Джо, что случилось?

Он повернулся кругом, будто намереваясь пройти сквозь переборки.

— Кусок тряпки на роторе генератора. При каждом обороте он задевал индукционное кольцо. Вот тебе и статическое электричество Рэмси.

— Это было сделано специально?

— А ты когда-нибудь видел шелковые обмотки генератора? — в системе громкой связи раздался хрип. — О Господи, что за черт!

— Исправь эти обмотки, — произнес Спарроу. — Рэмси, где ты?

— В радиорубке, настраиваю передатчик.

— Ты слышал, что сказал Джо?

— Да.

— Сообщи на базу о неполадках в обмотке. Скажи им…

— Командир! — раздался голос Гарсии. — Здесь в атмосфере присутствуют пары масла!

— Смесь масла с искрами статического электричества равняется взрыву! Откуда оно поступает?

— Минуточку, — послышалось клацанье металла по металлу. — Открыт сливной кран в системе подачи масла. Чуть-чуть, но достаточно для хорошего душа на полной нагрузке.

— Рэмси, включи это в отчет для базы, — сказал Спарроу.

— Есть, командир.

— Джо, я возвращаюсь, — произнес Спарроу. — Проверь машинное отделение с лупой.

— Я уже начал.

— Командир, вы не пошлете сюда, наверх, Рэмси, после того как он завершит разговор с базой? Мне нужна помощь для проверки главного пульта, — попросил Боннетт.

— Ты слышал, Рэмси, — переспросил Спарроу.

— Так точно.

— Выполняй.

— Есть.

Спарроу отправился на корму, спустился на нижнюю палубу, пробрался по коридору гребного вала в конусовидной формы машинное отделение. Большую часть помещения занимало сверкающее бронзой индукционное кольцо с проволочной обмоткой. В ноздри ударил сильный и тяжелый аромат масла. Гарсия с увеличительным стеклом в руках склонился над обмоткой и проверял индукционное кольцо.

— По отдельности все мелочи, — произнес Спарроу. — Но соедини их вместе, и кранты!

Гарсия повернулся, в его глазах отражались яркие огни рабочего освещения.

— Мне не нравится то, что происходит, командир. Это плохое начало. Мы начинаем миссию, как обреченные.

Спарроу глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Резким движением он нажал кнопку переговорного устройства.

— Рэмси, когда свяжешься с базой, запроси разрешение на возвращение.

— Есть, командир.

В голове Рэмси лихорадочно запрыгали мысли. «И как это повлияет на боевой дух? Первая за последнее время выходящая на задание лодка вернется назад, даже не выйдя из залива. Очень плохо». Он не отрывал взгляда от подрагивающей стрелки шкалы. Наконец стрелка таймера связи достигла красной отметки и раздалось жужжание. Он начал передавать первое модулированное сообщение: «Мастер Джон Красной шляпе. Прием».

Громкоговоритель, установленный над его головой, издал шипение, напоминающее шум прибоя. И сквозь него: «Красная шляпа слушает. Прием».

«Мастер Джон Красной шляпе: На борту выявлены последствия диверсии. В систему двигателя моторного отсека попала шелковая тряпка. Искры статического электричества могли привести к взрыву прямо в заливе. Прием».

«Красная шляпа Мастеру Джону. Подождите, пожалуйста. Мы передаем ваше сообщение Джорджу-птицелову».

«Служба безопасности», — понял Рэмси.

И снова громкоговоритель ожил.

«Джордж-птицелов Мастеру Джону. Здесь Учитель. Опишите ситуацию. Прием».

«Клинт Рид!» Рэмси будто увидел перед собой невозмутимое лицо своего учителя из Службы безопасности. «Учитель Рид! Это экспромт!» Рэмси склонился над микрофоном.

— Учитель, это Студент, — и Рэмси повторил историю с диверсией.

— Учитель Студенту. Ваши предложения? Прием.

— Студент Учителю. Разрешите на месте продолжить проверку. Вероятность проявления неизвестных факторов весьма мала. На борту нас четверо. Если проверка пройдет нормально, позвольте продолжить выполнение миссии. Если мы вернемся, это скажется на боевом духе моряков. Прием.

— Учитель Студенту. Мы смотрим на проблему с той же точки зрения. Подождите, — репродуктор замолчал. И спустя некоторое время: — Разрешение получено. Сколько вам потребуется времени? Прием.

Рэмси повернулся к микрофону внутренней связи.

— Командир, на базе предлагают, чтобы мы продолжили проверку и не возвращались, если она завершится успешно.

— Ты доложил им о том, что мы обнаружили?

— Да, сэр.

— Что они ответили?

— С точки зрения Службы безопасности, на базе возможно повторение попытки диверсии. Здесь же народу мало, экипаж небольшой. Они предлагают, чтобы мы подвергли друг друга перекрестной проверке, а также…

— Господи Иисусе!

— Они хотят знать, сколько времени нам потребуется.

Молчание.

— Командир, они…

— Я тебя слышал. Скажи, что нам нужно десять часов.

Рэмси повернулся к передатчику.

— Студент Учителю. Командир говорит, что уложимся в десять часов. Прием.

— Учитель Студенту. Продолжайте действовать в установленном порядке. Мы определим для вас новое время контрольных сеансов связи. Конец связи.

Рэмси откинулся в кресле и задумался.

«Вот теперь я по-настоящему подставил свою шею. Но Обе считает, что это единственное, что возможно при таком раскладе».

Из селектора внутренней связи раздался голос Боннетта:

— Рэмси, если переговоры завершены, подними свою задницу со стула и помоги мне!

— Иду.

В двигательном отсеке Спарроу, повернув гаечный ключ, смотрел на Гарсию, склонившегося над вторичной обмоткой.

— Они хотят, чтобы мы продолжали эту миссию, Джо. Просто отвратительно.

Гарсия подключил рабочую лампу к двум клеммам. Она загорелась.

— Да, и плюс ко всему они прислали к нам этого зеленого Рэмси, почти сухопутного.

— В его послужном списке — ограниченный опыт участия в боевых действиях. Секретный патруль в заливе.

— Осталось ложиться и помирать! — Гарсия перешел на другое место. — Что-то не так с этим парнем!

Спарроу снял крышку с конденсатора.

— Что именно?

— Подозреваю, что он стукач, а не тот, за кого себя выдает.

— С чего это ты взял?

— Не могу сказать, командир.

Спарроу, пожав плечами, вернулся к работе.

— Не знаю, Джо. Обсудим это позже. Пожалуйста, подай мне восьмидюймовый кривой ключ.

Гарсия, отдав ему ключ, продолжил проверку. В маленьком отсеке наступила тишина, прерываемая лишь лязгом металла по металлу да жужжанием тестовых устройств.

Спарроу, проскользнув через открытый люк в центральный пост, молча наблюдал, как Боннетт и Рэмси устанавливали на место верхнюю крышку главного пульта управления.

Боннетт выпрямился и почесал шею. От руки остался жирный след.

— Ты новичок, парень. Но мы сделаем из тебя настоящего подводника. Ты всегда должен помнить: здесь, на глубине, ошибаются только один раз.

Рэмси положил отвертку на место в ящик с инструментами, повернулся и увидел Спарроу.

— Все в порядке, командир?

Спарроу ответил не сразу. Он внимательно оглядел центральный пост, понюхал воздух. В нем чувствовался слабый запах озона. Издалека доносилось гудение двигателя, запущенного на холостом ходу. Круглые глаза — огни индикатора — казались его символическим продолжением. Но капитана не покидала какая-то смутная тревога.

— Мы сделали все, что под силу простым смертным. Соберемся в кают-компании, — Спарроу повернулся и скрылся за дверью.

Рэмси поставил ящик с инструментами на полку в стенном шкафу. Металл лязгнул по металлу. Он вздрогнул и обернулся. Боннетт выходил за дверь. Рэмси пересек центральный пост, проскользнул через люк и пошел вслед за Боннеттом в кают-компанию. Там их уже ждали Гарсия и Спарроу. Гарсия уселся с правой стороны стола, а на его дальнем конце стоял Спарроу. Рэмси широко раскрыл глаза от удивления: перед Спарроу лежала раскрытая Библия.

— Мы просим у Всевышнего, чтобы он помог нам в наших начинаниях, — произнес Спарроу.

Боннетт опустился в кресло, стоявшее с левой стороны.

Спарроу указал на кресло напротив него:

— Вы не сядете, мистер Рэмси?

Рэмси опустился в кресло, положив руку на зеленое сукно стола. С противоположного конца стола над ним возвышался Спарроу. «Представитель Закона с рукой на Библии».

«Религиозные службы — одна из скрепляющих сил этого экипажа, — подумал Рэмси. — Мистическое соучастие!^[85] Освящение воинов перед набегом».

— Вы какой религии, мистер Рэмси? — спросил Спарроу.

— Протестант епископальной церкви, — откашлявшись, ответил Рэмси.

— Здесь на самом деле это не важно, — сказал командир. — Я просто поинтересовался. На подлодках бытует убеждение, что Господь не позволяет живому атеисту погружаться на глубину больше тысячи футов.

Рэмси улыбнулся.

Спарроу склонился над Библией. Послышался его рокочущий голос:

— Горе тем, кто называет зло добром и добро злом, кто вносит тьму в свет и свет во тьму, кто горечь смешивает со сладостью и сладость с горечью. Горе тем, кто считают себя мудрыми в глазах своих и предусмотрительными в лице своем!

Он закрыл Библию и поднял голову. Это был момент силы, мгновение власти. Рэмси ощутил проявление глубокой силы.

— Мы выполняем нашу работу, используя все средства, находящиеся в нашем распоряжении, — начал Спарроу. — Мы делаем то, во что верим, что считаем правильным. Даже если это опечалит нас, мы будем это делать с тем, чтобы последнее неверие и безбожие исчезло с лица земли. Аминь.

Спарроу повернулся и поставил Библию в шкаф над переборкой. Все еще стоя спиной к экипажу, он заговорил:

— Все по местам. Мистер Рэмси, свяжитесь с базой, скажите, что мы готовы к отплытию. Запросите время первого контрольного сеанса связи.

Рэмси поднялся с кресла. Первым делом он подумал о необходимости проверить первые записи дистанционного измерителя, относящиеся к Спарроу.

— Есть, сэр, — сказал он. Повернулся, вышел из кают-компании и по трапу направился в радиорубку, чтобы связаться с базой.

Первый контрольный сеанс через четыре часа.

Рэмси передал эту информацию Спарроу.

— Обнулить автоматический таймер, — приказал Спарроу. — Всем доложить о готовности.

— Здесь Гарсия. Двигатель и буксирные устройства готовы.

— Здесь Боннетт. Пульт управления готов.

Рэмси взглянул на свой пульт в электронном отсеке. Его охватило странное чувство принадлежности к этой лодке. Чувство близости, связи более длительной и глубокой, чем он ощутил за пять тренировочных недель.

— Электронный пульт готов, — отрапортовал он. — Давление две атмосферы, — Рэмси взглянул на браслет «вампира». — Диффузия в норме. Азот отсутствует.

Из селектора внутренней связи раздался голос Спарроу:

— Лес, снимаемся.

Рэмси почувствовал, как подводная лодка слегка накренилась, потом последовал мягкий, но мощный толчок. Казалось, что палуба под ногами слегка колыхнулась и выровнялась. И действительно, она слегка накренилась.

«Мы идем в глубину, — подумал Рэмси. — И в прямом смысле, и в психологическом. Но к этому я и готовился».

— Мистер Рэмси, зайдите на центральный пост, — послышался приказ Спарроу.

Рэмси закрыл пульт и вышел. Спарроу стоял в самом центре отсека, держа руки за спиной, широко расставив ноги. Он выглядел как на картине на фоне лабиринта труб, колес, циферблатов и плоскостей. Справа на пульте управления буксирными устройствами работал Гарсия. Слева стоял Боннетт, держа в руках высокоскоростной штурвал. Большой прибор — измеритель статического давления, висящий на переборке, регистрировал 1310 фунтов на дюйм. И давление продолжало расти. Они находились на глубине ниже 3000 футов.

— Что находится в небольшой коробке, прибывшей вместе с вашим багажом, мистер Рэмси? — не оборачиваясь, спросил Спарроу.

— Мониторинговое оборудование новой поисковой системы, сэр.

Спарроу повернул голову, чтобы взглянуть на мерцающий циферблат устройства управления буксирным оборудованием. Потом обернулся.

— Почему она была опечатана?

— Это устройство очень тонкое, соответствующим образом упаковано. Боялись, как бы кто-либо…

— Хочу при первой же возможности взглянуть на него, — сказал Спарроу и шагнул к Боннетту. — Лес, протечка в девятом отсеке?

— Там отсутствуют колебания давления и влажности, командир. Наверное, это конденсат.

— Не спускай с него глаз, — Спарроу вернулся к Рэмси.

«Попробую побыстрее определить, сможет ли эта маскировка удовлетворить их любопытство», — подумал Рэмси.

— У тебя есть хобби? — спросил капитан.

— Астрономия, — прищурился Рэмси.

— Странное хобби для подводника, — через плечо бросил Боннетт.

Прежде чем Рэмси успел ответить, в разговор вмешался Спарроу:

— Нет ничего странного в возникновении интереса к астрономии у человека, уходящего в море.

— Ведь это основа навигации, — заметил Рэмси.

Спарроу оглядел Рэмси долгим взглядом и вернулся к пульту управления.

— Когда мы шли по полутемному тоннелю с базы, я думал, что, прежде чем мы уйдем в глубину, нам следовало дать право в последний раз взглянуть на звезды. Они пробуждают в человеке чувство сопричастности этому миру. Однажды ночью в Гленн-Гарден я был поражен чистотой неба. На нем светилось созвездие Геркулеса…

Он замолчал, заметив, что «Таран» задрал нос кверху.

Командир положил руки на пульт управления, чтобы исправить крен.

— Геркулес, — продолжил разговор Рэмси. — Вы говорите о Коленопреклоненном?^[86]

— Вряд ли стоит его так называть, — ответил Спарроу. — Мне нравится думать о том, что он в течение всей истории человечества указывал путь морякам. Знаете, финикийцы почитали его.

Неожиданно Рэмси почувствовал к Спарроу теплую человеческую симпатию. Он сразу же отбросил ее. «Я должен оставаться объективным, с ясной головой», — сказал он себе.

Спарроу повернулся налево, чтобы увидеть точные показания контрольных приборов. Изучив их показания, он повернулся к Рэмси.

— Вам никогда не казалось, мистер Рэмси, что подводные лодки класса «демон глубин» наиболее похожи на космические корабли из всего, что было когда-либо изобретено человечеством? Мы полностью автономны, — он снова отвернулся к приборам. — И что мы делаем с этими космическими кораблями? Используем их, чтобы скрыться за водным покрывалом нашей планеты. И с их помощью убиваем друг друга.

«Ну вот, командир в задушевной беседе с членами экипажа распространяет картины своего больного воображения», — подумал Рэмси.

— Мы используем их для самозащиты, — произнес он.

— Человечество не может защищаться от самого себя, — произнес Спарроу.

Рэмси начал было говорить, но осекся. «Это юнгианская концепция. Нельзя быть защищенным от самого себя». И он с еще большим уважением взглянул на Спарроу.

— Наша подземная база похожа на матку, — заговорил Спарроу. — И подводный тоннель. Мне кажется, примерно так должны выглядеть родовые пути.

Рэмси засунул руки в карманы и сжал кулаки.

«Что он имеет в виду? — спросил он себя. — Такая идея скорее характерна для ОПсих. Либо Спарроу балансирует на краю, либо это наиболее здоровый человек из всех, кого мне доводилось видеть. Он абсолютно прав относительно базы и тоннеля, хотя раньше мы никогда не замечали подобной аналогии. Это имеет отношение к нашей проблеме. Но с какой стороны?»

— Джо, поставь управление буксирным оборудованием на автоматику. Я хочу, чтобы ты немедленно пошел вместе с мистером Рэмси проверить новое устройство обнаружения. Следует разобраться с ним до первого контрольного сеанса связи.

Он взглянул на большой экран ультразвукового навигационного устройства, встроенного в переборку. Красная точка автоматически указывала их местоположение.

— Лес, подними перископ на поверхность и сверь наши координаты.

— Есть, командир.

Гарсия повернул на пульте последний переключатель и повернулся к Рэмси:

— Ну, пошли, юнга.

Рэмси посмотрел на Спарроу. Единственным его желанием в этот момент было стать членом их экипажа.

— Друзья называют меня Джонни, — произнес он.

— Джо, не познакомишь ли мистера Рэмси с особенностями нашей системы обеспечения атмосферы? — обратился Спарроу к Гарсии. — Хорошо бы начать с фазового регулятора карбоангидразы.

Как пощечину ощутил Рэмси отказ называть его просто по имени. Он сжался и скользнул через люк на трап, ведущий к корме.

За ним последовал Гарсия, чуть не наступая ему на пятки, и, повернув его, произнес:

— Тебе следует лучше разбираться в подводных лодках, Рэмси. Новичка всегда называют по фамилии или прозвищу — в зависимости от того, как его представят экипажу, — до первого сражения. Некоторые чудаки просто мечтают, чтобы их никогда не назвали по имени.

Рэмси внутренне удивился. В Службе безопасности упустили этот момент. Он показал себя зеленым новичком. Но потом подумал: «Это совершенно естественно. Нормальное поведение экипажа, уже слитого в единое целое. Немного магии: запрещено пользоваться тайным именем чужака, чтобы боги не обрушили на него свой гнев, уничтожив его… а заодно и всех, кто рядом».

В командном отсеке Боннетт повернулся к Спарроу и фыркнул. Почесав рукой шею, он повернулся к пульту управления.

— Зеленый, — сказал он.

— Тем не менее, кажется, он нормальный парень. Будем надеяться на лучшее, — заметил Спарроу.

— Тебя не беспокоит эта последняя беседа с ним в Службе безопасности, перед самым отплытием?

— Все может быть.

— Ничего не могу поделать. Я недолюбливаю таких чудаков, как он. Мне пришло в голову, что он ненадежный человек, — насупив брови, Боннетт задумался.

— Возможно, это сделано специально, — ответил Спарроу. — Ты ведь помнишь, какие указания они нам дали перед отплытием.

— Все равно, не буду спускать с него глаз, — сказал Боннетт.

— Мне нужно оформить документы. Это нельзя отложить. Вызови меня перед первым контрольным сеансом связи, — попросил Спарроу.

— А что насчет вахтенного расписания?

— Именно этим я и буду заниматься, — ответил командир. — Хочу так составить график, чтобы, пока мы идем в относительно безопасных водах, была возможность проводить время с Рэмси. Совсем не хочется, чтобы он совершил какую-нибудь нелепую ошибку, когда за нами начнется охота.

Спарроу проскользнул сквозь люк на корму, спустился по трапу и прошел в кают-компанию. Первое, что бросилось ему в глаза, была яркая поверхность стола, казалось, этот цвет он видел тысячи раз.

«Почему в кают-компаниях столешницы всегда зеленые? — спросил он себя. — Немного цвета зеленеющих полей, чтобы напоминать нам о доме?»

В электронном отсеке Гарсия и Рэмси закрыли верхнюю панель электронного детектора.

— Что дальше? — спросил Рэмси.

— Тебе сейчас лучше прилечь отдохнуть, — сказал Гарсия. — Лес на вахте. Командир наверняка занят оформлением документов. Возможно, тебя вызовут позже. В первые дни можно слегка расслабиться.

— Да, я устал, — кивнул Рэмси. Он повернулся кругом, сказав: — Увидимся позже.

— Отлично, — сказал Гарсия, выходя вслед за ним.

Рэмси поспешил к себе, запер дверь, вытащил коробку дистанционного измерителя и открыл ее Он достал первые полоски записей и, присев на койку, принялся за изучение.

Поначалу записи показывали высокое содержание плазмы и адреналина. Рэмси отметил, первый всплеск можно было датировать временем до его прихода. Другой совпадал с моментом первого спуска в подлодку.

«Первый напряженный момент, — подумал Рэмси. — Но это нормально».

Он промотал ленту записи измерителя до момента, когда были выявлены признаки диверсии, повторно проверил временную шкалу, промотал назад, потом снова вперед.

«Ничего!»

«Но это невозможно!»

Рэмси уставился на ряд заклепок на противоположной переборке. Слабое урчание двигателя, казалось, усилилось. Его рука, касающаяся одеяла, ощущала каждый стежок, каждую ниточку. Он ясно ощущал запах комнаты: краска, масло, мыло, озон, пот, пластик…

«Разве возможно, чтобы человек пережил тревожное состояние без изменений в работе желез? — спросил он себя. — Да, при определенном психологическом настрое, но это не подходит в случае со Спарроу».

Рэмси вспомнил, как звучал голос командира в селекторе внутренней связи во время стрессовой ситуации: в нем звучали высокие нотки, напряженность и скованность.

Рэмси снова проверил ленту.

«Может, дистанционный измеритель неисправен?»

Он проверил его. Прибор отлично работал. Возможно ли, чтобы причина была в неисправности датчиков, вшитых в тело Спарроу? Нет, в этом случае не были бы зарегистрированы и другие колебания.

Рэмси откинулся назад, и, положив руку на лоб, задумался над трудным вопросом. Напрашивались две очевидные возможности: «Если Спарроу знал о тряпке, масле и протечке, то этот факт его вряд ли мог взволновать. А что, если он лично подложил тряпку и испортил кран? Возможно, он сделал это, чтобы остановить выполнение миссии, либо потому, что у него сдают нервы, либо потому, что он — шпион.

Но тогда измеритель должен был зарегистрировать другие психосоматические реакции».

Здесь напрашивалась другая возможность: «При сильных стрессах железы организма Спарроу функционируют не автоматически, а под контролем центров головного мозга. Это можно связать с явными параноидальными тенденциями. В этом случае возможно систематическое нарушение нормального функционирования под воздействием стресса: страх заменяется неколебимой верой в то, что опасность как таковая не существует».

Рэмси резко выпрямился. «Это может быть связано с религиозными взглядами Спарроу. Все объясняет полная и несокрушимая вера. И раньше встречались параноики от религии. Некоторые даже пытались нацепить одежды Христа. — Рэмси нахмурился. — Но Швейцер уже изобразил таких людей и показал всю нелепость их мировосприятия».

Резкий стук в дверь прервал размышления Рэмси. Он быстро сгреб ленты под второе дно коробки дистанционного измерителя и, закрыв крышку, запер его.

Стук повторился.

— Рэмси? — раздался голос Гарсии.

— Да.

— Рэмси, ты бы принял парочку пилюль от утомления. Твоя вахта следующая.

— Хорошо. Спасибо. — Рэмси задвинул коробку под стол, подошел к двери и открыл ее. Идущий вниз трап был пуст. Он взглянул через коридор на дверь каюты Гарсии, немного постоял, полной грудью ощущая корабль. Капля конденсата упала с потолка прямо перед ним. Внезапно нахлынул приступ депрессии; усилием воли он подавил его. Он почти чувствовал сильнейшее давление воды, окружающей корабль.

«А знаю ли я на самом деле, что такое настоящий страх?» — спросил он себя.

«Таран» двигался в медленном ритме подводных течений, пряча свой экипаж под пластами холодной воды: холодная вода закрывала тепловой след подводной лодки, подобно огромному хвостатому увальню лавируя между стенами подводных каньонов: их стены служили преградой для прохождения звуков, издаваемых двигателем.

Сменились вахты. Начался бесконечный шахматный матч между Спарроу и Гарсией. Стрелки автоматического таймера проходили круг за кругом, отсчитывая часы смертельно скучной рутины, за которой стояла смертельная опасность. Красная точка, отмечающая их местоположение на экране эхолота, подползала к оконечности полуострова Флорида, двигаясь вверх по побережью Атлантического океана, как муравей держа курс в сторону Исландии.

Пять дней, тринадцать часов, двадцать одна минута с момента отправления.

Спарроу вошел в отсек центрального поста, слегка пригнувшись в дверном проеме, и остановился, вглядываясь в циферблаты — продолжения его органов чувств. Атмосфера слишком влажная. Капитан сделал заметку в памяти: нужно, чтобы Гарсия в свою вахту выполнил проверку. В данный момент была вахта Боннетта. Главный пульт был переведен в режим дистанционного управления. Пульт дублирования не входил в сферу его компетенции.

Местоположение лодки на экране эхолота было следующим: к западу от северной оконечности Ньюфаундленда, и к югу от южной оконечности Гренландии: курс 61 градус, 20 минут. Прибор регистрировал статическое давление 2360 фунтов на квадратный дюйм: около 5500 футов ниже уровня моря.

Спарроу пересек центральный пост, проскользнул через люк и по сходному трапу прошел в двигательный отсек. Трап мягко резонировал в такт его шагам.

Боннетт стоял на нижнем трапе, спиной к Спарроу, глядя куда-то налево и вниз. Спарроу проследил его взгляд: офицер смотрел на люк, закрывающий один из аварийных коридоров в отсек реактора.

«Боннетт выглядит как-то странно, будто считает что-то», — подумал Спарроу.

Чуть погодя командир понял его намерения: Боннетт нюхал воздух. Спарроу для пробы вдохнул поглубже и почувствовал вездесущий запах рециркулирующего воздуха, озона и масла, что вполне соответствовало обычному запаху двигательного отсека. Он остановился на трапе, перегнувшись через перила.

— Что-то не так, Лес?

Боннетт повернулся, взглянул вверх.

— А, командир. Не знаю. Мне почудился запах чего-то гнилого.

Губы Спарроу сложились в полуусмешку.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Да по-настоящему запахло гнилью — падалью, гнилым мясом, — сказал Боннетт. — Я принюхиваюсь уже несколько дней — каждый раз, когда прохожу мимо.

— А еще кто-нибудь заметил это?

— Никто ничего не говорил.

— Может, это игра твоего воображения, Лес. После пяти дней плавания в этой плавучей фановой трубе все что угодно померещится.

— Да нет, командир. Я могу распознать большинство запахов. Но этот ни на что не похож.

— Минуточку, — Спарроу спрыгнул на палубу рядом с Боннеттом.

— Принюхайся, командир.

Спарроу глубоко вдохнул. Он почувствовал в воздухе слабый запах мертвечины, но затем он стал слышен все явственнее в насыщенной кислородом атмосфере подводной лодки.

— Может, это дохлая крыса? — спросил он.

— И как она смогла попасть на борт? И кроме того, мы ведь прочесали «Таран» частым гребнем. И комар бы не остался незаме… — он внезапно остановился на полуслове, уставившись на радиационную переборку.

— Только в одном месте нас не было, — произнес Спарроу.

— Но мы осмотрели ее при помощи камер. Там… — Боннетт снова осекся.

— Давай посмотрим еще раз, — предложил командир.

Они вернулись в центральный пост и переключили главный экран на сканеры отсека реактора.

— Ничего, — произнес Боннетт. Взглянув на Спарроу, он пожал плечами.

Спарроу взглянул на часы.

— Час назад Джо пошел отдыхать, — он смотрел на теперь уже пустой экран. — В любом случае приведи его к двери, ведущей в тот коридор. А Рэмси пусть останется в центральном посту. Я пойду к реактору. — Он вышел за дверь и по трапу спустился на нижнюю палубу.

Оставшийся в центральном посту Боннетт подошел к пульту управления коммуникациями и вызвал Гарсию. В громкоговорителе послышался заспанный голос.

— Да?

— Командир приказал тебе явиться к первому коридору реакторного отсека.

— Что случилось?

— Он все объяснит.

Боннетт переключил коммутатор и вызвал Рэмси.

— Да. Я в комнате отдыха.

— Зайди в центральный пост.

— Сейчас.

Боннетт отключил коммутатор и присоединился к Спарроу, стоящему перед дверью в тоннель. Гарсия почти сразу подошел к ним, на ходу застегивая рубашку. Черные взъерошенные волосы стояли дыбом.

— Что-нибудь случилось?

— Когда ты выполнял последнюю проверку реактора, ты открывал люк в коридор?

— Конечно. Но внутрь я не заходил. Ребята из Службы безопасности сказали, что там все чисто…

— Это и так ясно. Ты чувствуешь какой-нибудь запах?

Гарсия насупился.

— Вы имеете в виду мой нос?

— Именно так.

— Мне так не кажется, — тряхнул головой Гарсия. — Зачем?

— Принюхайся, — сказал Боннетт.

Гарсия повел носом, глубоко вдохнул. Потом еще раз.

— Гниль.

— Лес принюхивается здесь уже пару дней.

— А кто-нибудь проверял вентиляционную трубу? — спросил Гарсия.

— Первым делом, но не могу быть до конца уверенным, — заметил Боннетт. — Здесь возможно пограничное состояние, почти соперничество между бактериями и стерилизующим действием радиации.

— И бактерии выигрывают с тех пор, как мы увеличили содержание кислорода в воздухе, — заключил Спарроу. Он указал на люк в реакторный отсек.

— Это где-то здесь. Джо, принеси кусок трубы.

— Какой длины?

— Около двадцати футов. Чтобы этой длины хватило от отвода в середине тоннеля до выхода в открытые отсеки.

— Хорошо, — Гарсия повернулся кругом и отправился в машинное отделение.

Спарроу повернулся к стеллажу и снял с него портативную телекамеру и небольших размеров прожектор.

— В отсеке реактора достаточно слепых мест, хотя мы и не любим вспоминать об этом. При проведении проверок мы рассчитываем на стационарно закрепленные камеры, охватывающие большую часть пространства. Теперь нам придется пожертвовать одной портативной камерой и прожектором, они станут радиоактивными. Но мы сможем увидеть темные углы.

Гарсия принес трубу.

— Что вы собираетесь с ней делать?

— Прицепим к одному концу портативную камеру и прожектор, — ответил Спарроу.

— Я даже не подумал о них, — покраснел Гарсия.

— Об этом я и говорил, Лес, — произнес Спарроу. — Наши мозги не работают как следует…

Из громкоговорителя над их головами раздался голос Рэмси:

— Я вижу вас на экране. Что вы делаете?

Боннетт включил переговорное устройство.

— В коридоре, ведущем в отсек реактора, обнаружена какая-то гниль.

— Пусть он переключится на дистанционный пульт управления и идет сюда, — не отрывая взгляда от камеры и прожектора, которые он привязывал к трубе, произнес Спарроу. — Нам может понадобиться его помощь.

Боннетт передал приказ.

Рэмси появился на трапе и проверил портативный пульт управления. Перегнувшись через перила, он посмотрел на команду.

— Я только что почувствовал этот запах. Вы полагаете, что это крыса? — спросил он.

— Я не знаю, — ответил Боннетт.

— Готово, — Спарроу передал трубу Гарсии и, повернувшись к двери тоннеля, повернул замок и остановился. Командир взглянул на Рэмси.

— Отнеси этот пульт подальше.

Рэмси выполнил указание, отойдя футов на десять назад.

— Лес, подвинься немного, — кивнул Спарроу.

Боннетт отошел от линии дверей.

— Что вы ожидаете увидеть?

Кивком головы Спарроу показал на счетчик радиации, установленный над дверью в коридор.

— Возможно, начнет зашкаливать. Присмотри за ним.

Гарсия снял со стены экран телекамеры и встал рядом со Спарроу.

— Отлично. Поехали, — сказал Спарроу. Они распахнули дверь.

Гарсия следил за экраном.

— У-у-ух! — открыл от изумления рот Спарроу.

— Простите меня, но мне не нравится этот запах, — произнес Боннетт.

— Это не крыса, слишком сильно воняет, — перегнулся через перила Рэмси.

Спарроу вытянул трубу во всю длину, фиксируя прожектор. Его луч ударил Рэмси прямо в глаза, на мгновение ослепив его. Когда к нему вернулось зрение, командир уже засунул трубу в коридор. Гарсия, стоя позади двери, склонился над экраном телекамеры, не отрывая от него глаз.

Рэмси подстроил один из приборов на пульте и, услышав возгласы Гарсии «Командир! Ты только посмотри!», открыл рот от изумления.

На экране появилось изображение участка пола коридора за поворотом. В пределы видимости попали человеческие ноги в ботинках. Выше колен было не видно.

Боннетт взглянул на Рэмси, тот из-под насупленных бровей поймал его взгляд. На лбу старшего помощника выступил пот.

— У тебя на экране то же самое? — спроси он.

Рэмси кивнул. С его места люди, стоявшие внизу, казались укороченными, похожими на карликов. Из-за игры акустики их голоса доносились до Рэмси неясно звенящими. Ему казалось, что он наблюдает шоу марионеток.

Боннетт повернулся, чтобы проверить показания счетчика, встроенного над дверью.

— Радиационный фон медленно увеличивается.

— Фильтры его сейчас не снижают, — заметил Гарсия.

Спарроу наклонился вперед, вводя глубже в коридор трубу с портативной камерой. Гарсия пододвинул ее экран так, чтобы Боннетт мог его видеть.

— Ну, что? — спросил Спарроу.

— Ноги, — ответил Боннетт.

Рэмси пришел в себя, услышав бормотание Гарсии: «Святая Мария, Матерь Божия…» Офицер-механик мерно перебирал четки под рубашкой.

Спарроу слегка повернул трубу.

— Нож! — вырвалось у Боннетта.

Рэмси увидел его на своем экране. Из груди мужчины, лежащего в тоннеле, торчал нож.

— Записывай это на камеру, — приказал Спарроу.

— Записываю, — отозвался Рэмси. Он снял камеру с полки рядом с пультом управления и направил ее на экран приемника.

Спарроу вводил камеру все дальше в тоннель, покуда на экране не показалось лицо человека.

— Никто не узнает его?

— Кажется, я его видел, — произнес Гарсия. — На нем форма обслуживающего персонала. Похоже на знаки отличия персонала, обслуживающего реакторы, — Гарсия мотнул головой. — Но он не из первого технического отдела — я был на борту во время финальной погрузки и проверки.

Повернувшись, Спарроу взглянул на Рэмси.

— А ты?

— Это офицер особого отдела Службы безопасности, прикрепленный к группе адмирала Белланда. Его зовут Фосс или Фостер — что-то вроде этого.

— Откуда ты знаешь? — спросил Боннетт.

Неожиданно Рэмси осознал, что совершил грубый тактический просчет.

— Когда я ходил на патрульной лодке в заливе, эта птичка поддерживала с нами контакт от имени Службы безопасности.

Как просто удалось солгать! Он вспомнил, когда в последний раз видел этого человека: резиденция адмирала Белланда, учитель Рид, ведущий разъяснения.

— Ты не знаешь, что он мог здесь делать? — спросил Спарроу.

Рэмси покачал головой.

— Могу только предполагать. Возможно, он выполнял особую проверку, и кто-то застал его.

— Застал его за чем? — спросил Гарсия.

Внезапно у Рэмси перехватило дыхание: он вспомнил, что Гарсию подозревали как шпиона.

— Возможно и противоположное: этот офицер безопасности застал кого-то за определенными действиями, — заметил Боннетт.

— Какими действиями? — рявкнул Спарроу. Он повернулся к шкафчику с левой стороны коридора. — Джо, помоги мне надеть защитный костюм.

Открыв шкафчик, он достал его.

Гарсия принялся помогать ему.

Спустя некоторое время до них донесся голос Спарроу, искаженный устройством связи, вмонтированным в костюм:

— Лес, принеси дезинфекционный мешок и свинцовый ящик. Оставь их здесь, около люка. Джо, надень другой костюм и помоги мне вытащить его.

Рэмси, будешь вести наблюдение и записывать на камеру моменты, которые я укажу. Возьми дублирующий счетчик радиации моего костюма. Возможно, у меня не будет времени смотреть на него.

— Есть, сэр, — сказал Рэмси.

Гарсия натягивал второй костюм. Боннетт повернулся кругом к двери, ведущей в машинное отделение.

Спарроу скользнул в люк и неуклюже двинулся по коридору. Одновременно с этим счетчик радиации напульте Рэмси начал отсчет.

— Здесь жарковато, — сказал он. — 5000 миллирентген в час.

— Вижу. Переключись на сканер, встроенный в мой шлем.

Рэмси переключил один из экранов на прием информации со шлема Спарроу. На экране появилась огромная перчатка, очевидно, Спарроу. Рука потянулась к трупу и стала шарить по его одежде.

— Обрати внимание, — заговорил Спарроу. — Он оставил записку. Включи магнитофонную запись: я буду читать и фотографировать. Датировано 16 апреля, 8.45.

«День посадки на судно, — думал Рэмси. — В это время мы шли по тоннелю».

— «Коммандеру X. А. Спарроу от лейтенанта Артура X. Фосса, SYO-2204829, — продолжал читать Спарроу. — Тема: дополнительная инспекция Службой безопасности подводной лодки «Фенианский Таран», сегодня».

Командир, откашлявшись, продолжал читать:

— «Согласно последним предписаниям Службы безопасности я выполнял специальную проверку ядерного реактора. Она производилась после очередной проверки отсека экипажем. Мне следовало быстро проползти по коридору и проверить торцевую крышку и механизмы ручного управления. Я не надел защитный костюм, так как опасался, что не успею незамеченным завершить свое задание».

Гарсия подошел к началу тоннеля. В защитном костюме он походил на пришельца из иных миров.

— Мне сюда идти, командир? — спросил он.

— Подожди пока, Джо, — ответил Спарроу и продолжил чтение:

— «Проползая по тоннелю, я случайно отключил счетчик радиации и не получил сообщения о получении предельной дозы. — Спарроу начал читать быстрее. — Я заметил, что снят гафниевый замедлитель дублирующего реактора. Его спрятали в коридоре. Я его заметил, когда проползал непосредственно над ним. Я не мог ошибиться, что был именно он. Я включил счетчик и увидел, что получил смертельную дозу радиации».

Спарроу замолчал.

— Господь, будь к нему милостив, — произнес он и продолжил чтение:

— «Было очевидно, что отсутствие стержня замедлителя со временем приведет к взрыву, но когда это произойдет — неизвестно. Возможно, взрыв мог произойти и на базе. Поэтому я поспешил установить его на место. Кроме этого, я соединил провода системы сигнализации, разрезанные скорее всего с целью скрыть диверсию».

Спарроу остановился. Рэмси на экране увидел, как перемещается записка, — командир поднялся.

— Джо, ты не заметил каких-либо необычных сигналов системы сигнализации? — спросил Спарроу.

— Ни одного, — ответил Гарсия.

Проворчав что-то себе под нос, Спарроу продолжил чтение:

— «После установки глушителя я проверил коммуникатор на другом конце отсека. Он был сломан. После этого я пополз обратно, раздумывая над тем, что следует принять лекарство для смягчения собственной гибели. Но входной люк оказался запертым снаружи. Я оказался в ловушке. Я пытался привлечь внимание к себе, крича в вентиляционное отверстие, но ответа не было. Мой собственный коммуникатор оказался бесполезным за защитной стеной».

Спарроу окончил чтение.

— Это все объясняет, — произнес он.

— Что именно? — склонился Рэмси к микрофону, встроенному в пульт.

— Вентиляционные шахты проходят по всему судну. Они должны быть открыты, но если шахту перекрыть, мы вполне можем ничего не услышать, — и он замолчал.

Рэмси мысленно повторял действия офицера безопасности: один в коридоре, зная, что умирает и ничто не может его спасти. И в последние минуты жизни он пытался спасти остальных.

«Смог ли бы я поступить так благородно?» — подумал Рэмси.

— Он зарезал себя, чтобы избежать медленной смерти в одиночестве, — произнес Спарроу. — Нигде не сказано, что он знает, кто устроил диверсию в реакторе и запер его.

— Он бы мог привлечь наше внимание, — произнес Рэмси. — Если бы он замкнул провода…

— Если бы он замкнул все контакты и повыдергивал из реактора все замедлители, — перебил его Гарсия.

— Но такая ловушка…

— А откуда он мог знать, что именно там можно сделать? — бушевал Гарсия. Его голос дрожал от переполняющих его эмоций. — Но самоубийство!

— Джо, кто из портовых рабочих последним покинул корабль? — спросил Спарроу.

— Два ядерщика, которых я провожал с борта. Но я точно помню их живыми.

«И снова Гарсия», — подумал Рэмси.

— Джо, а кто были… — перегнувшись через перила, обратился он к нему. Но, вспомнив, что защитный костюм не пропускает звуки, заговорил в микрофон.

— Джо, а кто были эти люди?

Прозрачное стекло шлема Гарсии повернулось к Рэмси.

— Два новичка. Их имена можно посмотреть в списке допуска на судно.

— Записывай дальше, Рэмси, — произнес Спарроу и начал читать:

— «Кто бы ни устроил диверсию в отсеке реактора, он рассчитывал, что лодка взорвется в подводном тоннеле. Последствия этого взрыва могли вывести на долгий срок из строя базу подводных лодок — до тех пор, покуда не будет построен новый тоннель. Очевидно, что врагам известно о существовании этой базы. Это следует сообщить в Службу безопасности, — капитан понизил голос. — Пожалуйста, скажите моей жене, что в последние минуты я думал о ней».

— Эти грязные сволочи, — Гарсия задыхался от волнения.

Спарроу держал записку перед камерой, встроенной в костюм, и Рэмси фотографировал ее.

— Там есть что-нибудь еще? — спросил Рэмси.

— Записная книжка. Похоже, записи в ней велись в кодах Службы безопасности. Здесь приписка лейтенанта Фосса: «Убедитесь, что эта книжка попала в Службу безопасности, отдел 22».

Рэмси увидел ее на экране.

— Записывай все страницы в той последовательности, как я тебе показываю, — произнес Спарроу и перелистал ее страницы перед камерой. — У меня есть содержимое его карманов. Я выхожу.

И капитан повернулся к выходу из коридора.

Боннетт вернулся из кладовой, неся в руках большой дезинфекционный мешок и маленькую свинцовую коробку.

— Я все слышал по коммуникатору, пока ходил за этим барахлом. О Господи, как бы мне хотелось собственными руками задушить крысу, повинную в смерти этого парня, — взглянув снизу вверх на Рэмси, произнес он.

— Ты имеешь в виду того, кто собирался уничтожить всех нас, — заметил Рэмси. Он склонился над встроенным в пульт микрофоном.

— Джо, тебе бы лучше взять у Леса это барахло. Он не должен без костюма приближаться к тоннелю.

Из громкоговорителя раздался голос Гарсии:

— Правильно.

Он отправился на палубу двигательного отсека и вернулся в тоннель с дезинфекционным мешком и свинцовой коробкой.

Спарроу вышел из тоннеля.

— Рэмси, записывай каждый предмет по мере того, как я буду складывать вещи в ящик. Один портативный счетчик радиации, модель XXVII, один коммуникатор типа браслет, один фонарик, один бумажник, в котором находится следующее: фотография женщины с ребенком с надписью «Любим тебя, Нан и Пегги», одна идентификационная карта на имя лейтенанта Военно-Морского флота Артура Хармона Фосса, SYO-2204829, один пропуск на базу, один пропуск в столовую, одни водительские права, бумажные деньги и монеты в сумме шестнадцати долларов и двадцати четырех центов.

Он повернулся к коридору и поднял небольшой узелок, с трудом начал развязывать руками в неповоротливых перчатках уголки носового платка.

— И еще: одна перьевая ручка, одно колечко с четырьмя ключами, одни щипчики для ногтей, одна миникамера. Пленка красного цвета: фильм испорчен радиацией. Карманный магнитофон с чистой пленкой.

Спарроу опустил узелок в ящик. Гарсия запечатал его.

Рэмси взглянул на часы и запомнил время. «Интересно, какие реакции Спарроу фиксирует сейчас дистанционный измеритель эмоций?» — спросил он себя.

— Что там с реактором? — выпрямившись над свинцовой коробкой, спросил Гарсия.

Спарроу кивнул в сторону входа в тоннель — нелепый жест фигуры в громоздком костюме.

— Примерно так, как он описал. Там все так, как и должно быть, за исключением коммуникационной коробки. Разбита. Интересно, зачем?

— Возможно, тот, кто ее разбил, ожидал проверки, — заметил Гарсия.

— Возможно.

Рэмси пробежался пальцами по кнопкам портативного пульта управления, выравнивая направление движения подводной лодки, отклоненной от курса встречным течением. Убедившись в правильности показаний, он перегнулся через перила. Гарсия и Спарроу укладывали тело офицера безопасности в дезинфекционный мешок.

— Лес, когда мы вынесем его из коридора, обработай это место дезинфицирующим средством. И доложи о показаниях счетчика радиации, — сказал Спарроу.

Рэмси резко повернул переключатель микрофона на пульте.

— Командир, возможно, эту записку подбросили, чтобы сбить нас с толку. Вам это не приходило в голову? Мне кажется, офицер мог воспользоваться магнитофоном.

— Осознавая вероятность того, что оно может быть стерто? Нет, сэр, — заметил Гарсия.

Он втащил упакованное в мешок тело под подъемник двигательного отсека.

— Лес, завершив дезинфекцию, надень костюм и еще раз проверь в этом коридоре торцевую крышку и ручное управление. До достижения предельной нормы у меня осталось восемь минут.

Боннетт подтвердил указание.

Гарсия положил счетчик на дезинфекционный мешок.

— Жарковато, — заметил он. — Нам следует спустить его за борт в течение двенадцати часов. В противном случае буду не в силах отвечать за воздухоочистительные фильтры.

Тем временем Боннетт спустился по правому борту на нижний уровень двигательного отсека, достал защитный костюм и подошел к дезинфекционной камере у входа в коридор.

Гарсия, ослабив канат, повернулся к Спарроу.

— Командир, почему бы тебе не позволить Лесу помочь тебе здесь, а я бы проверил тоннель. Он же в моем ведении.

Лицевой щиток защитного костюма повернулся к Боннетту, стоявшему в раздумье перед дверью в коридор.

— Хорошо, Джо. Лес, помоги мне здесь.

Боннетт подошел к Спарроу.

Гарсия направился к двери в тоннель, обернулся и взглянул на Рэмси. В своем костюме с кварцевой лицевой панелью он походил на одноглазое чудовище. Он забрался в коридор и, согнувшись, пополз вовнутрь. Через некоторое время в громкоговорителе раздался его голос.

— Ты со мной, юнга?

— Слышу тебя.

— Судя по счетчику моего костюма, здесь радиация выше, чем он может показать. Я на полпути. Нашел коробку коммуникатора. Он сломан. (Пауза.) Теперь я около пульта ручного управления. (Длинная пауза.) В зеркалах не видно явных следов диверсии на поверхности реактора. Все в порядке. Я выхожу.

В мозгу Рэмси крутилась одна единственная мысль: «Если Гарсия на самом деле шпион, что он делал там на самом деле? Почему он был так заинтересован в том, чтобы самому выполнить эту проверку?»

Интересно, а удалось бы ему самому придумать повод, чтобы лично изучить этот коридор?

«Скорее всего нет, — думал он. — Спарроу не рискнет подвергать троих членов экипажа почти предельной дозе облучения. Он лишится резерва на случай, если снова возникнет необходимость лазать в эти коридоры».

Рэмси решил выполнить тщательную проверку, используя внутренние камеры.

Спарроу и Боннетт поднимали дезинфекционный мешок к отливной трубе, расположенной под втянутой боевой рубкой.

— Рэмси, перейди с пультом к дальней переборке. Этот мешок все же пропускает радиацию.

Энсин исполнил приказание, поставив пульт на перила трапа. Оставив Боннетта управляться с лебедкой, командир прошел через дезинфекционную камеру и вернулся уже без костюма. Когда он взглянул на Рэмси, на его лице отражалось беспокойство.

— Джо возвращается?

— Он на пути назад, — ответил Рэмси.

— В идентификационной карте Фосса было сказано, что он католик, — произнес Спарроу. — Спроси Джо, прочитал ли он молитву об усопшем.

Рэмси передал вопрос.

Гарсия, появившийся на входе в тоннель, приостановился.

— Он не мог быть католиком, — произнес он. — Или так, или его убили. Истинный католик никогда не совершит самоубийство.

Спарроу, слышавший слова Гарсии в динамике громкоговорителя, воскликнул от неожиданности:

— Господи Иисусе! Он прав!

Немного подумав, он нажал кнопку нагрудного микрофона.

— Ты прочтешь молитву?

— Когда мы закончим с этим делом, — ответил Гарсия. Закрыв дверь в коридор, он запер ее, зашел в дезинфекционную камеру и вышел уже без костюма.

Боннетт поднялся по центральному трапу, закрепил подъемник на бортовой линии палубы и, вернувшись на нижнюю палубу, стал разматывать шланг дезинфектора. После этого начал опрыскивание.

Спарроу и Гарсия поднялись по трапу и встали рядом с Рэмси.

— В полночь мы поднимемся на поверхность, чтобы совершить погребение, — произнес Спарроу. Он повернулся и вышел через дверь номер один, не глядя на пакет, лежащий на подъемнике.

Рэмси, глядя сверху вниз на суетящегося Боннетта, снова почувствовал себя свидетелем шоу марионеток. «Последний акт, сцена первая».

— Время моей вахты. Пойду на центральный пост, — Гарсия взял у Рэмси портативный пульт управления, с ним спустился по центральному трапу и проскользнул в люк в задней переборке.

Рэмси пошел вслед за ним, у двери обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на одинокий мешок, раскачивающийся в сетке подъемника, — запакованное тело. Повернувшись, он прошел через командный отсек, направился прямо к себе в каюту и сразу же достал записи дистанционного измерителя.

Никаких значительных отклонений!

Он пометил ленты для последующей идентификации и, сложив их под второе дно, лег на койку. Всем телом он ощущал слабые вибрации подводной лодки, казавшейся живым организмом. Ему казалось, что он вписывается в обстановку каюты с ее сетью труб над головой, вентиляционными каналами, трансляторами электронных приборов, встроенными в стену микрофонами и громкоговорителями.

Рэмси засыпал, представляя, что он глубоководная рыба, пытающаяся найти путь к далекой высоте — на поверхность, к свету. Вся загвоздка заключалась в сильном давлении, державшем его в ловушке на глубине, как в тисках.

В полночь они предали океану тело лейтенанта Фосса. Была холодная беззвездная ночь, море катило огромные волны. Гарсия читал молитвы. Рэмси, дрожа, стоял на мостике.

— В руки Твои предаем его душу.

Последний акт, последняя сцена — для лейтенанта Фосса.

А они вернулись домой, в глубину, будто спасаясь с места преступления. Рэмси содрогнулся при виде потустороннего взгляда капитана. Он услышал, как Спарроу читает первую главу из Книги Бытия: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездной, и Дух Божий носился над водою…»

Откуда-то из дальних уголков памяти Рэмси всплыло продолжение: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет».

«Если есть Бог на свете, пусть сделает, что в его силах, для этого храброго парня», — подумал Рэмси. Это была первая молитва, слетевшая с его губ со времен детства. Энсина поразило появившееся жжение в глазах.

«А что, если Гарсия шпион?» — вспомнив голос Гарсии, подумал он.

Эта мысль заставила его поспешить в электронный отсек, чтобы изучить внутренними камерами коридор, в котором произошла диверсия. На камерах был виден только дальний конец отсека реактора. На первый взгляд все было исправно. Рэмси переключился на камеру центрального поста — посмотреть, чем занят Гарсия. Офицер-механик стоял склонившись над поручнями, идущими вдоль левой переборки, побелевшими пальцами вцепившись в них и прислонившись лбом к холодному металлу обшивки.

«Похоже, он нездоров, — подумал Рэмси. — Следует ли мне спуститься и помочь ему?»

Тем временем Гарсия выпрямился и с силой ударил кулаком по стене. В этот момент «Таран» мягко качнуло подводным течением. Гарсия повернулся к приборам, скорректировал отклонение. Рэмси видел, как слезы катятся по его щекам.

Рэмси резко выключил экран, чувствуя, что подсматривает за скрытыми движениями человеческой души, за тем, чего никто не должен видеть. «Что за странная реакция для психолога! Что со мной происходит?» — разглядывая руки, подумал он. Рэмси снова включил экран. На этот раз Гарсия спокойно выполнял обязанности вахтенного.

Рэмси вернулся в каюту, явственно ощущая, что упускает из виду нечто жизненно важное. Почти час он лежал на койке, пытаясь понять, что же это такое. И когда наконец заснул, его снова посетил сон о рыбе.

К началу своей вахты он проснулся с чувством, будто совсем не спал.

Это было время, когда людям казалось, что вот-вот должны разрешиться наиболее важные проблемы мореплавания. Корабли теперь могли ходить в глубине, не поднимаясь на бушующую штормами поверхность океана. Но, как и тысячи раз до этого, когда люди решали одну проблему, вместо нее появлялись несколько новых.

В глубине океана текли великие соленые реки. Их течение не было очерчено твердыми границами берегов. Пластиковая баржа, прицепленная к «Тарану» 600-футовым тралом, крутилась и дергалась, ее заносило иногда на угол, достигающий 60° к основному курсу. Когда течение шло вниз, «Таран» запрокидывало, и приходилось прилагать усилия, чтобы скорректировать ситуацию. Когда течение устремлялось вверх, «Таран» начинал «клевать носом». Палуба подводной лодки часто ходила ходуном, как при замедленном шторме.

Автоматика четко реагировала на большую часть отклонений от курса, но часто суммарные погрешности влекли за собой серьезные ошибки. Поэтому вахтенный офицер постоянно имел при себе транслятор показаний гирокомпаса.

Боннетт перенес один из трансляторов на пульт удаленного управления: во время своей вахты он Должен был заходить в двигательный отсек. Небольшой транслятор автоматического таймера, установленный рядом с гирокомпасом, показывал семь дней, восемь часов и восемнадцать минут от момента отплытия. «Таран» шел в океанских глубинах в нейтральной зоне к югу от Исландии.

«Может, наша миссия окажется простым заданием. Все детекторы указывают на то, что мы одни в этих водах», — думал Боннетт. Ему вспомнилась ночь накануне отплытия, когда он спрашивал, будет ли Хелена верна ему. «Черт, сколько жен моряков…»

В верхнем углу пульта управления зажглась янтарным огнем сигнальная лампочка: кто-то вошел в отсек центрального поста.

— Я на трапе второго уровня в двигательном отсеке, — произнес он в нагрудный микрофон.

— Продолжай свою работу. Мне просто не хочется отдыхать, решил пойти еще раз все проверить.

— Хорошо, командир, — Боннетт повернулся, чтобы проверить ведущие контрольные приборы на переборке реакторного отсека. Даже после того, как они обнаружили тело погибшего офицера безопасности, Боннетт все еще ощущал тяжелый запах в этом носовом отсеке.

Неожиданно его внимание привлекло отклонение стрелки на пульте управления. Температура воды за бортом упала на десять градусов: они вошли в холодное течение.

В селекторе внутренней связи раздался голос Рэмси:

— Говорит Рэмси. Мои приборы показали падение температуры за бортом на десять градусов.

— Что это ты там делаешь, юнга? — сказал Боннетт в нагрудный микрофон.

— В твое дежурство я всегда нервничаю, — ответил Рэмси. — Мне было не заснуть, и я спустился, чтобы проверить приборы.

— Умный мальчик, — сказал Боннетт.

— Рэмси, доложи, на какой глубине проходит холодное течение, — прервал их Спарроу. — Если позволяет наш предел погружения, мы можем спрятаться под этим течением и прибавить скорость. Десять градусов отлично скрывают шум.

— Есть, командир. — И после небольшой паузы: — Приблизительно шесть тысяч восемьсот футов.

— Лес, спускай ее.

Боннетт поставил блок управления на поручни трапа, включил электронное управление рулями глубины. Внезапное изменение показаний прибора измерения давления подтвердило его внутреннее ощущение: они спускались слишком быстро. Течение шло вверх, поднимая трос с баржей. Боннетту пришлось попотеть, прежде чем ему удалось выровнять наклон судна до безопасных трех градусов.

«Таран» опустился на глубину 6780 футов.

Рэмси в электронном отсеке смотрел на транслятор ведущего прибора измерения давления: 2922 фунта на квадратный дюйм. Инстинктивно он взглянул на часть корпуса судна, просвечивающую сквозь лабиринт трубок и кабелей. Он пытался отбросить мысль о том, что может случиться, если корпус не выдержит и взорвется: Кусочки белковой кашицы, плавающие среди обломков.

«Что сказал Рид?» Слова учителя Рэмси вспомнил ясно, в мозгу всплыл даже беспристрастный тон голоса инструктора: «Взрыв внешнего оборудования на сверхглубинах может вызвать ударную волну, способную расколоть подводную лодку. Конечно, все закончится раньше, чем ты успеешь понять, что случилось».

Рэмси вздрогнул.

«Как Спарроу реагирует на возросшую опасность? — подумал он. И после этого: — На самом деле меня вряд ли беспокоит что-либо помимо его способности сохранить мне жизнь».

Эта мысль глубоко потрясла Рэмси. Он внезапно оглядел электронный отсек, будто видя его впервые, будто он только сейчас проснулся.

«Какой я после этого психолог? Разве об этом я должен думать?»

Вместо ответа как бы извне пришла мысль: «Ты прячешься от собственного страха. Хочешь стать частью этого экипажа, маленьким, ничего не значащим винтиком, перекладываешь ответственность и принятие решений на других. Типичный механизм психологической защиты».

А после пришел ответ: «Ты боишься собственного исчезновения».

— Как будто я умер не родившись, — произнес он, мягко разговаривая сам с собой. — Вообще никогда не был рожден.

Он заметил, что весь в поту и дрожит. Штепсельные гнезда лежащего перед ним тестового пульта, казалось, смотрели на него тысячью вопиющих глаз. Неожиданно ему захотелось завыть, но он не мог пошевелить ни единым мускулом.

«Если бы сейчас объявили тревогу, я был бы беспомощен, — подумал он. — Я не могу даже пошевелить пальцем».

Он попытался усилием воли заставить себя пошевелить указательным пальцем правой руки, но ничего не вышло.

«Если я пошевелюсь, то умру!»

Кто-то тронул его за плечо, и он почти потерял сознание в приступе ужаса. Голос мягко говорил у него над ухом, но казалось, что он кричит настолько громко, что барабанные перепонки с трудом выносили его.

— Рэмси, успокойся, мальчик.

— Ты храбрый человек, Рэмси. Ты держался дольше, чем большинство новичков.

Рэмси почувствовал, что его тело сотрясает настолько сильная дрожь, что все померкло у него перед глазами.

— Я ждал этого, Рэмси. Здесь каждый мужчина проходит через такое состояние. Раз уж ты миновал его, то дальше все будет в порядке.

Глубокий, отеческий голос. Спокойный. Сострадающий.

Всем своим существом Рэмси хотел повернуться, прижаться лицом к этой сочувствующей груди и не прячась заплакать навзрыд.

— Пусти их, пусть льются, — говорил Спарроу. — Здесь нет никого, кроме меня, а я уже проходил через это.

Рэмси с трудом переводил дыхание, и сначала медленно, а потом все быстрее из глаз покатились слезы. Он согнулся на скамье, закрыв лицо руками. Спарроу положил ему руку на плечо, и все это время он ощущал ее тепло, ее силу.

— Я испугался, — прошептал Рэмси.

— Покажи мне человека, который не боится, и я покажу тебе слепца или идиота, — произнес Спарроу. — Мы мучаемся от того, что слишком много думаем. Это плата за наш разум.

Спарроу убрал руку с плеча. Рэмси услышал, как открылась и закрылась дверь. Подняв голову, он посмотрел на тестовый пульт, лежащий перед ним, включенный переключатель внутренней связи.

Из динамика раздался голос Боннета:

— Рэмси, ты не можешь снять показания эхолота?

Рэмси прокашлялся.

— Есть.

Он протянул руки к пульту, сначала медленно, потом с растущей уверенностью.

— Над нами достаточно холодно, чтобы скрыть ускорение, — ответил он.

Из громкоговорителя раздался голос Спарроу:

— Лес, ускорение. Рэмси, мы в пределах девяноста фунтов до ограничений по давлению. Будешь на вахте с Лесом, пока тебя не сменят.

Электрические моторы «Тарана», включенные на полную катушку, казалось, голосили по покойнику.

— Есть, командир, — ответил Рэмси.

— Что случилось? Я слышу моторы! — раздался из динамика голос Гарсии.

— Холодный пласт, — ответил Спарроу. — Пока есть возможность, пойдем со скоростью в пять узлов.

— Я нужен?

— Приходи просто так.

Рэмси с удивительной ясностью слышал эти голоса, раздающиеся из селектора, видел стоящий перед ним пульт с удивительной четкостью, вплоть до крошечных царапин и потертостей штепселей.

Вернулось воспоминание о внезапной беспомощности и деталь, воспоминаний о которой избегал его разум: Спарроу по селектору просил доложить показания эхолота. «И когда я не ответил, он немедленно пришел на помощь».

Но вслед за ней в голову полезла другая мысль: «Он просто знает, что я зеленый. И всегда знал».

— Рэмси. — В дверях отсека стоял Спарроу.

Рэмси уставился на него. Спарроу вошел и присел на табуретку, стоявшую напротив двери.

— Кто ты, Рэмси?

Тот прокашлялся.

— О чем вы?

— Здесь каждый вынужден сражаться с собственной тенью. Ты долго держался.

— Я вас не понимаю.

— Наша жизнь заставит тебя рано или поздно встретиться лицом к лицу с твоими же страхами.

— Откуда вы узнали, что я испугался?

— Здесь, на глубине, каждый испытывает страх. А теперь ответь на мой вопрос: кто ты?

— Сэр, я — офицер-электронщик, — Рэмси пристально посмотрел на командира.

Слабая улыбка тронула глаза и губы Спарроу.

— Мы живем в печальном мире, Рэмси. В конце концов Служба безопасности для своего успокоения подсовывает нам человека, — выпрямился он.

Рэмси молча слушал.

— А теперь давай взглянем на твою маленькую коробочку, — предложил Спарроу. — Мне очень любопытно.

Он встал, вышел на трап и повернулся. Рэмси пошел за ним.

— Почему ты не хранишь это в отсеке? — спросил Спарроу.

— Обычно я проверяю его в свободное время.

— Можешь не оправдываться.

Спарроу спустился на нижнюю палубу, а вслед за ним шел Рэмси. Они вошли в каюту энсина. Из-за переборки раздавалось жужжание индукционного двигателя.

Рэмси уселся на койку, вынул из-под нее коробку, положил на стол и открыл ее.

«Мне нельзя показывать ее с близкого расстояния», — подумал Рэмси. Он заметил, что система маскировки была включена.

Спарроу с удивлением разглядывал коробку.

«И что он ожидает найти?» — подумал Рэмси.

— Расскажи мне вкратце об его устройстве, — попросил Спарроу.

Рэмси указал на циферблат.

— Он показывает амплитуду первичного поискового импульса. На первых моделях был встроенный эхолот.

Спарроу кивнул. Рэмси показал на группу сигнальных лампочек.

— Они показывают разделение импульса по частотам. Красная загорается при отсутствии сигнала соответствующей частоты. По каждой из этих лампочек можно определить, какие блоки отключены.

Спарроу выпрямился и испытующе взглянул на Рэмси.

— На лентах, установленных внутри, непрерывно выполняется запись результатов, — продолжал Рэмси.

— Мы подробнее вернемся к этому в другой раз, — сказал Спарроу и отвернулся.

«Наверное, он ожидал увидеть новые приборы Службы безопасности», — думал Рэмси.

— А почему Служба безопасности направила тебя к нам? — спросил Спарроу.

Рэмси молчал.

Спарроу повернулся и посмотрел на него, будто что-то взвешивая.

— Не буду принуждать тебя к откровенности, — сказал он. — Впереди достаточно времени до нашего возвращения домой. — Его лицо приняло горькое выражение. — Служба безопасности! Да половина наших неприятностей связана с ними.

Рэмси не произнес ни слова.

— По счастью, ты хороший офицер-электронщик, — произнес Спарроу. — И нет сомнений, что именно поэтому тебя к нам прислали. — На его лице неожиданно появились признаки нерешительности. — Ведь ты человек из Службы безопасности, верно?

«Если он действительно так считает, я смогу скрыть свое настоящее задание. Хотя мне это и не по душе», — подумал Рэмси.

— Мне были даны указания, сэр, — ответил он.

— Конечно, — произнес Спарроу. — Это был глупый вопрос.

И снова нерешительность во взгляде.

— Хорошо, я буду… — внезапно командир замер.

Рэмси тоже чуть не выдал своего удивления. Вшитый в его шею шарик только что резко свистнул! Он знал, что аналогичное устройство у Спарроу также отреагировало на сигнал.

Спарроу повернулся к двери и побежал на центральный пост. Рэмси ринулся вслед за ним. Они остановились перед огромным главным пультом. Сидящий за монитором Гарсия обернулся.

— Что-то случилось, командир?

Спарроу не ответил. В его мозгу безостановочно крутились слова, рожденные уничтожением за последние месяцы двадцати подводных буксиров: «Из ушедших двадцати двадцать не смогли дойти…»

Рэмси, стоя позади Спарроу, удивительно четко осознавал напряженную атмосферу, повисшую в помещении центрального поста, вопросительное выражение лица Гарсии, пощелкивание автоматических приборов, колебания палубы под его ногами.

Шарик, вживленный в шею, начал посылать ритмичные сигналы. Гарсия отступил на шаг от пульта.

— Что случилось, командир?

Спарроу жестом попросил его замолчать и повернулся направо. Рэмси пошел за ним. Сигналы стали затихать. Неверное направление.

— Возьми пеленгатор сигналов, — произнес Спарроу, через плечо обращаясь к Рэмси.

Рэмси повернулся к задней переборке, снял с полки прибор и, включив его, присоединился к Спарроу. В динамике пеленгатора в такт сигналам встроенных в шею шариков раздавался пульсирующий свист.

Спарроу повернул налево. Рэмси следовал за ним. Звуки пеленгатора становились все громче.

— Шпионский радиосигнал! — сказал Гарсия.

Спарроу подошел к пульту управления погружением. Рэмси неотступно следовал за ним. Звуки в пеленгаторе становились все громче. Они прошли мимо пульта, и сигналы стали затихать. Командир и Рэмси повернулись и встали лицом к пульту. Теперь пеленгатор звенел с удвоенной силой.

«Гарсия был один. Не мог ли он запустить сигнальное устройство?» — подумал Рэмси.

— А где Лес? — спросил Спарроу.

— В носовом отсеке, — ответил Гарсия.

Спарроу, казалось, пытался глядеть сквозь стоящую перед ним стену.

«Возможно, он думает, что Боннетт посылает этот сигнал», — подумал Рэмси. В порыве внезапного отчаяния возникла мысль: «Неужели это возможно?»

— Лес! Быстро на центральный пост на второй палубе! — скомандовал Спарроу в нагрудный микрофон.

Боннетт подтвердил, что слышал приказ, и они тут же услышали звуки его шагов, грохочущие по металлическому трапу. Командир отключил микрофон.

Рэмси, нахмурясь, смотрел на пеленгатор. Источник сигнала не менял местоположения, несмотря на то что Боннетт направился к ним. Но в этом случае в носу мог остаться спрятанный источник сигнала. Нацелив пеленгатор на центр пульта управления погружением, Рэмси обошел его справа. Сигнал не изменялся.

Спарроу проследил за движением пеленгатора.

— Он в пульте управления! — закричал Рэмси.

Спарроу наклонился к пульту.

— У нас есть пара минут, чтобы извлечь его!

За какое-то мгновение в мозгу Рэмси пронеслась картина, как волчья стая кораблей противника стекается к очередной жертве — двадцать первой.

Гарсия распахнул ящик с инструментами, поставил на пол, достал из него отвертку и начал отвинчивать шурупы, крепящие крышку пульта.

— Что случилось, командир? — спросил вошедший Боннетт.

— Шпионский излучатель сигналов, — произнес Спарроу. Отыскав вторую отвертку, он принялся помогать Гарсии.

— Следует ли нам начать маневрировать? — спросил Рэмси.

Спарроу потряс головой.

— Нет, пусть они думают, что мы ничего не знаем. Будем сохранять прежний курс.

— Готово, — сказал Гарсия. — Возьмись за тот край.

Рэмси подошел к нему и помог снять переднюю панель пульта управления. Открылся сложный лабиринт проводов, транзисторов и вакуумных ламп.

Боннетт поднял пеленгатор, поднес его к пульту и замер: сигнал зазвучал громче, когда он направил пеленгатор на ламповый блок.

— Джо, приготовь вспомогательный пульт управления погружением, — скомандовал Спарроу. — Я полностью отключу весь пульт.

Гарсия бросился на противоположную сторону комнаты к вспомогательному пульту.

— Вспомогательный пульт включен, — отрапортовал он.

— Подождите, — сказал Боннетт. Одной рукой он прямо перед лампой держал пеленгатор. Свободной рукой он вынул ее из гнезда. Сигнал не прекращался, но теперь он исходил непосредственно из руки Боннетта: для большей уверенности он слегка помахал лампой перед пеленгатором.

— Автономный источник питания встроен в такую крошечную лампу! — прошептал Рэмси.

— Господи Иисусе, спаси нас, — прошептал Спарроу. — Передай ее мне.

Он взял из рук Боннетта лампу и зашипел сквозь зубы: лампа была очень горячей. Боннетт тоже тряс рукой, в которой до этого держал лампу-передатчик.

— Обжегся, — сказал он.

— Она из блока Z02R, — произнес Рэмси.

— Раздави ее, — предложил Гарсия.

Спарроу качнул головой.

— Нет, — и он грустно усмехнулся. — Давайте рискнем. Лес, всплытие до глубины выпуска!

— Шестьсот футов? — переспросил Боннетт. — Нас же подстрелят, как куропаток!

— Выполняй! — рявкнул Спарроу. Он повернулся к Рэмси и протянул ему лампу. — Ты можешь что-нибудь сказать о ней?

Рэмси взял ее, покрутил в руках. Сунув руку в нагрудный карман, он вытащил крошечную камеру и начал фотографировать лампу со всех сторон.

Спарроу отметил про себя наличие у Рэмси камеры наготове, но не успел прокомментировать это вслух.

— Нужно рассмотреть ее под увеличителем, — сказал Рэмси и взглянул на Спарроу. — У нас есть время для более детальной проверки этой штуки в электронном отсеке?

Спарроу взглянул на счетчик статического давления.

— Около десяти минут. Можешь делать что хочешь, главное — чтобы не прервался сигнал.

Рэмси повернулся и поспешил в электронный отсек. Спарроу последовал за ним. Энсин слышал, как капитан на ходу говорит в нагрудный микрофон:

— Джо, достань контейнер для сбора мусора и приготовь торпедный аппарат для запуска этого передатчика. Если повезет, мы пошлем преследователей из стана Восточного Альянса в погоню за морским течением.

Рэмси положил на рабочий стол мягкую тряпочку и поместил лампу на нее.

— Если ты умеешь молиться, помолись сейчас, — произнес Спарроу.

— Ничто в этом крошечном приборе не способно выдавать столь мощный сигнал, — заявил Рэмси.

— Но он выдает, — заметил Спарроу.

Рэмси остановился, чтобы вытереть вспотевшие руки. В его мозгу пронеслась мысль: «Что покажут записи дистанционного измерителя о теперешнем состоянии эндокринной системы Спарроу?»

— Дьявольщина! — пробормотал Спарроу.

— Мы играем по крупному, — произнес Рэмси. Захватив лампу штангенциркулем, он определил ее размер. — Стандартный размер для Z02R.

Он положил ее на весы, а на другую чашечку весов — стандартную лампу. Лампа-шпион перевесила.

— Она тяжелее стандартной, — заметил Спарроу.

Рэмси добавил разновесы, чтобы восстановить равновесие.

— Четыре унции.^[87]

— Через четыре минуты достигнем глубины выпуска. Поймали свободное течение, — из динамика над их головами раздался голос Боннетта.

— Как ты думаешь, мы сможем еще что-либо узнать об этой штуке? — поинтересовался Спарроу.

— Если не нарушать ее целостности, то ничего, — произнес Рэмси. — Конечно, можно просветить ее рентгеном и выявить некоторые детали ее внутреннего устройства, — тряхнув головой, добавил он.

— Наверняка на борту еще остались такие штуки, — произнес Спарроу. — Я уверен, что они попадутся нам.

— Почему вы в этом уверены?

Спарроу посмотрел ему в глаза.

— Назови это предчувствием. Эта миссия особенная, — капитан взглянул на лежащую на столе лампу. — Но, клянусь всеми святыми, мы должны успешно выполнить ее!

— Две минуты, — раздался из динамика голос Боннетта.

— Итак, позвольте свести воедино те данные, которыми мы располагаем.

— Действуй, пока есть время, — Спарроу взял в руки лампу.

— Они могут услышать шум двигателей, — сказал Рэмси и покраснел, вспомнив о ритмичных сигналах вшитого в шею устройства.

Спарроу безрадостно улыбнулся, повернулся и вышел за дверь. Спустя некоторое время из селектора внутренней связи раздался его голос:

— Мы у торпеды. Готовы к запуску этой штуковины, Лес. Докладывай показания измерителя статического давления.

— Четыреста девяносто, четыреста семьдесят, четыреста сорок… четыре сотни ровно! — ответил голос Боннетта.

Рэмси услышал слабый звук выстрела торпеды, эхом ударивший в переборку.

В динамике внутренней связи зазвучал голос Спарроу:

— Погружение!

Палуба «Тарана» резко накренилась. Сквозь невыносимую до скрежета зубов вибрацию грозно раздавался рев двигателей. Рэмси взглянул на шкалу, отображающую уровень шума. Слишком высок. Глушителям не удастся подавить его.

— Рэмси, переведи систему внутреннего давления на ручное управление, — громыхнул из динамика голос Спарроу. — Настрой атмосферу лодки на предполагаемую глубину. Забудь про графики Халдейна и кессонную болезнь. Сейчас нам нужно только одно: холодное течение и 7000 футов воды над нами.

Рэмси подтвердил приказ и в соответствии с ним установил на пульте требуемые параметры. Бросил взгляд на вмонтированный в браслет «вампир». Низкий уровень диффузии. Он увеличил содержание в атмосфере карбоангидразы.

— Рэмси, мы выпустили в направлении, обратном движению лодки, залп самонаводящихся торпед. Установили временную задержку. Если какая-нибудь из них взорвется, отследи сигнал.

— Есть, командир, — Рэмси вставил контрольный монитор прямо перед собой в один из блоков пульта и взглянул поверх него на устройство регистрации. Выполняя приказание, он обратил внимание на то, что вшитый в шею шарик практически перестал реагировать на сигналы, испускаемые оставленной позади лампой. Рэмси продолжал увеличивать величину внутреннего давления до соответствия требуемой глубине. Транслятор датчика внешнего давления показывал значение 2600 фунтов на квадратный дюйм, и оно продолжало увеличиваться. Внезапно устройство регистрации температуры оповестило о входе подводной лодки в холодное течение.

— Мы в холодном течении, командир, — произнес Рэмси в нагрудный микрофон.

— Значит, успели, — ответил Спарроу.

Показания транслятора датчика внешнего давления на пульте Рэмси добрались до отметки 2815 фунтов и остановились. Энсин почувствовал, как палуба под его ногами приняла горизонтальное положение. Щелкнули реле, и контрольные лампочки — показатели крена засветились зелеными огнями. Рэмси чувствовал, что машина, в которой он находится, — жизнерадостное, почти живое существо, состоящее из механизмов, пластика, газов, жидкостей… и людей. Он слышал, как по внутренней связи Спарроу раздает приказания с центрального поста:

— Полный вперед. Новый курс пятьдесят девять градусов, тридцать минут.

На дополнительном ультразвуковом мониторе слева от Рэмси отобразилось изменение курса. Энсин смотрел на красную точку, показывающую их местоположение: почти непосредственно к югу от западной оконечности Исландии и на шестидесятой параллели северной широты. Автоматический таймер отсчитывал время: семь дней, четырнадцать часов, двадцать шесть минут от начала миссии.

— Рэмси, ничего не слышно от тех рыбок, которых мы выпустили назад?

— Ничего, командир.

— Сиди в своей рубке. А мы собираемся перевернуть лодку вверх дном: необходимо проверить каждую лампу на отклонение от стандартного веса.

— Нам следует перетрясти и электронный отсек, — заметил Рэмси.

— Попозже, — в голосе Спарроу сквозила спокойная уверенность.

Взглянув на часы, Рэмси поставил их по склянкам. «Интересно, что покажет дистанционный измеритель?» — спросил он себя. И снова ощутил, что от его разума ускользает нечто очень важное. Что-то, касающееся Спарроу. Рэмси пробежался глазами по стоящему перед ним пульту. Он прислушался к легкому шуму контрольных мониторов. Взглянул на осциллограф, установленный справа. Ничего, кроме фоновых шумов. На какое-то мгновение Рэмси показалось, что он превратился в единое целое с кораблем, что окружающие его приборы были продолжением его органов чувств. Но потом ощущение ушло, и он никак не мог восстановить это состояние.

В центральном посту Спарроу подавил подергивание щеки. Он поставил на место лампу из ультразвукового блока, вынул другую, прочитал на цоколе ее спецификацию: «PY4X4».

Стоящий рядом с ним Гарсия водил пальцем по контрольному перечню.

— Пятнадцать унций.

Спарроу взвесил ее.

— Сходится.

— Знаешь, когда я учился в высшей школе, нам говорили, что когда-нибудь аналогичные устройства будут делать на транзисторах и печатных платах, — заметил Спарроу.

— Кое-где у них это получилось, — сказал Гарсия.

— Тогда придется выкинуть половину наших схем, — заметил командир. Он вытащил октодную аккумуляторную лампу и, прочитав код, взвесил ее.

— Мы могли бы расстаться с этими осветительными приборами, если бы они не были так приспособлены к высоким атмосферным давлениям, — Спарроу перешел к следующей лампе. — Нам необходим диэлектрик такой же прочный, как металлопластик.

— Или прекращение военных действий, — заметил Гарсия. — В этом случае отпадет надобность начинять подводные лодки таким количеством оборудования.

Кивнув, Спарроу вынул из гнезда очередную лампу.

— Командир, а кто этот Рэмси? — спросил Гарсия.

Спарроу отложил лампу, которую собирался взвешивать, и взглянул на Гарсию.

— Я думаю, что он — человек, внедренный к нам Службой безопасности.

— Мне тоже это приходило в голову, — сказал офицер-механик. — А ты никогда не задавался вопросом, кто подсунул нам эти шпионские передатчики? Возможно, именно он и есть шпион. Он может оказаться шпионом, командир.

Рука Спарроу, потянувшаяся за последней лампой, вздрогнула. Так и не взяв лампы, он расстегнул воротник рубашки и внимательно взглянул на Гарсию.

— Джо, — начал было он.

— Да?

— Тебе никогда не приходило в голову, что основная проблема человечества так или иначе вертится вокруг безопасности?

— Это огромная проблема, капитан.

— Именно это я и имею в виду. Представь: я знаю, кто я. Могу рассказать тебе, что я о себе думаю. Сказать, что с моей стороны никакая опасность тебе не угрожает. То же самое может сделать Лес. И ты. И Рэмси, — облизав уголки рта, он стоял, широко раскрытыми глазами глядя в лицо Гарсии. — И при этом любой из нас или, возможно, даже все могут лгать.

— Но это не проблема безопасности. Это проблемакоммуникации, общения. Это из сферы деятельности Рэмси.

Ничего не ответив, Спарроу повернулся к пульту и спокойно продолжил проверку.

— Мне интересно, что в последние минуты перед отправкой говорили Рэмси в Службе безопасности, — не унимался Гарсия.

— Замолчи! — рявкнул Спарроу. — Пока мы не получим доказательств за или против, он — член команды. Так же, как ты и Лес. Так же, как и я, — его рот исказила кривая улыбка. — Мы все в одной лодке. — Он сжал губы. — Сейчас перед нами стоит имеющая гораздо большую важность проблема. — Командир положил лампу на весы, взвесил и поставил на место. — Как после того, что мы обнаружили, нам прервать радиомолчание и сообщить на базу об очередной обнаруженной нами диверсии?

Корпус гулко отозвался на далекий глухой взрыв. За ним последовал еще один.

— Командир! Два попадания! Ударная волна соответствует нашим рыбкам! — зазвенел в динамике внутренней связи голос Рэмси. Он почти вопил: — Шумы исчезли! Два попадания! Мы сделали сразу двоих!

— Прости нас, Господи, — произнес Спарроу. — Прости нас, Господи!

Корпус снова отозвался на глухие удары: странный двойной грохот.

— Противоторпедное заграждение, — прокомментировал Рэмси. — Они добивают наших рыбок.

— Они не упускают свой шанс, — произнес Спарроу. И продолжил очень тихо, почти неслышно: — «Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти; но если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда убежать убийце; а если кто с намерением умертвит ближнего коварно и прибежит к жертвеннику, то и от жертвенника Моего бери его на смерть».^[88]

Перед ним появился Боннетт, держа в руках лампу.

— Джо, какой стандарт на GR5?

Гарсия взглянул на Спарроу. Повернувшись, командир продолжил проверку пульта.

— Восемь унций, — ответил Гарсия.

— Я тоже так думал, — произнес Боннетт. — Но эта весит больше тринадцати, — в его голосе звучал с трудом скрываемый восторг.

Спарроу обернулся. Его губы дрожали.

— Думаю, я нашел одну из них, командир, — сказал Боннет.

Гарсия подошел к нему и взял лампу из рук старшего помощника.

— Есть лучший способ жить и лучший способ умереть,^[89] — произнес Спарроу. Он вздрогнул и отвел глаза. — Отложи ее в сторону и поищи, нет ли еще.

Боннетт собирался было ответить, но ничего не сказал. Вернув лампу из рук Гарсии, он аккуратно положил ее в обитый войлоком ящик коробки с инструментами.

Спарроу провел рукой по волосам. У него странно ныла голова. «Есть ли на борту шпион? — спрашивал он сам себя. — Это Рэмси? Или Лес? Или Джо? Восточный Альянс хочет, чтобы мы привели их к скважине. — Невидящим взором он смотрел на открытый монтаж пульта. — Тогда зачем передатчик был запущен сейчас? Чтобы проверить нашу реакцию? Ведь ясно, что сигнал следует подавать тогда, когда мы подойдем к скважине».

Внимание Спарроу отвлекла странная вибрация, возникшая у него в голове. Опомнившись, он заметил, что скрежещет зубами. «Когда мы будем сидеть на скважине! Господи, помоги мне! Как мне удастся предотвратить это? Я не могу постоянно не спать!»

— Это последняя, — произнес Гарсия. Он показал на лампу, которую Спарроу автоматически положил на весы.

Спарроу кивнул и, сбросив наваждение, вернулся к реальности.

— Поставь ее на место, — сказал он.

Гарсия исполнил. Спарроу взглянул на Боннетта.

— Лес, начинай проверку резервных пультов на складе электронного оборудования.

— Есть, командир, — произнес Боннетт.

— Гарсия, останешься здесь на вахту, — распорядился Спарроу.

— Пойдешь отдыхать, командир? — кивнул тот.

Спарроу покачал головой.

— Нет, нет. Я должен пойти в рубку и помочь Рэм… — он замер на полуслове, глядя на Гарсию. — Мы встретились с врагом и прошли это испытание. — Спарроу направился к двери, ведущей на корму. — Пойду помогу Джонни разобраться с лампами.

— А что с ней делать? — спросил Гарсия, указывая на лампу, которую Боннетт оставил в ящике с инструментами.

Спарроу вернулся, взял лампу и пошел к двери, по дороге разглядывая ее.

— Взглянем на нее. Возможно, что-то узнаем, — он посмотрел на Гарсию. — Подумай о том, как нам лучше связаться с базой.

И он вышел за дверь.

Гарсия, сжав кулаки, повернулся к главному пульту управления, глядя на экран ультразвукового монитора и курсор — красное насекомое, ползущее по бесконечным просторам. «Где? Ну где же эта скважина?» — думал он.

— Что-нибудь новое, командир? — подняв голову от приборов при виде Спарроу, спросил Рэмси.

— Вот что нашел Лес, — Спарроу положил лампу на войлочное покрытие стола. — Тяжелее на пять унций.

Рэмси смотрел на нее, не трогая руками.

— Вы не думаете, что при нарушении целостности она может взорваться?

— Некоторые капитаны Салема имели обыкновение перед выходом в море распоряжаться о собственных похоронах, — сказал Спарроу. — В некотором смысле я тоже придерживаюсь такого образа мысли.

— Я не об этом говорю, — произнес Рэмси. — Полунции нитрокса достаточно, чтобы разнести на куски нас обоих. Может, вам лучше оставить меня с ней один на один?

Нахмурившись, Спарроу пожал плечами.

— Джо, Лес, слушайте, — произнес он в нагрудный микрофон. — Эти лампы могут взрываться. Если со мной или Джонни что-либо случится, бросайте баржу и возвращайтесь домой. Это приказ.

«Джонни! — подумал Рэмси. — Он назвал меня Джонни! — И тут же вспомнил: — Мы столкнулись с противником. Снято старое заклятье. Начинается новое волшебство».

— Мы будем записывать, — произнес Спарроу. Он достал из ящика камеру, подвесил над столом и настроил резкость. — Начинай. Ты же специалист по таким штукам!

Рэмси заговорил, не поднимая головы от лампы:

— Полчаса осмотра ее со всех сторон может выявить деталь, которая определит успех или провал операции.

— А что ты хочешь найти?

— Я не знаю. Что-нибудь необычное. Что может натолкнуть на какую-нибудь идею.

Подперев голову рукой, Спарроу склонился над столом. Палуба «Тарана» накренилась, подчиняясь влекущему вверх подводному течению. Рэмси, придерживая рукой лампу, положил рядом с ней кусочки сукна, чтобы она не укатилась. На пульте над их головами мигала янтарная лампочка индикатора устройства регистрации температуры.

Рэмси включил транслятор датчика температуры: тридцать четыре градуса.^[90]

Спарроу кивнул в сторону транслятора.

— Придонное Арктическое течение. Здесь много пищи. И, соответственно, всякой живности, которая поможет скрыться от обнаружения, — улыбнулся капитан. — Можно вздохнуть спокойнее.

Рэмси кивнул головой.

— Но только не с такой задачкой.

Он всматривался в лампу, лежащую перед ним.

— Если бы мы собирались ее взорвать, как бы мы это сделали? — рассуждал вслух Рэмси.

— Возможно, какой-нибудь крошечный проводок. Разорви его, и дело с концом.

— Возможно, — ответил Рэмси. — Но лучше всего связать запуск с изменением давления: когда нарушается герметичность вакуумного корпуса, происходит взрыв… — Он выпрямился. — Сначала просветим ее инфракрасными и рентгеновскими лучами.

Потом поместим лампу в герметичную камеру с манипуляторами и создадим в ней вакуум. А после этого вскроем корпус.

Спарроу прикоснулся к лампе указательным пальцем.

— Похоже на стандартное стекло, выдерживающее высокое давление.

— Я что-то не понимаю, — не прерывая работы, говорил Рэмси. Он установил на столе портативный источник инфракрасного излучения. — Почему эта штуковина начала сигнализировать именно тогда? Это же неразумно. Гораздо умнее было подождать, пока мы не подойдем к скважине.

— Ты прочитал мои мысли, — заметил Спарроу.

Рэмси сфокусировал камеру.

— Через какое время мы подойдем к ней?

Вопрос, заданный как бы случайно, застал командира врасплох. Он посмотрел на экран ультразвукового монитора и уже начал было отвечать.

— Ну, она расположена на… — и резко остановился.

Рэмси сделал снимок и повернул лампу под другим углом.

«Он говорит слишком легкомысленным тоном», — подумал Спарроу.

— Вы говорили… — не отрываясь от лампы, произнес Рэмси.

— Мистер Рэмси, место назначения подводной лодки известно только ее командиру вплоть до момента непосредственного прибытия на место.

Рэмси выпрямился.

— Какой глупый приказ. Если с вами что-нибудь случится, мы не сможем выполнить миссию.

— И ты предлагаешь, чтобы я поделился с тобой этими знаниями?

«Я и так знаю, где это, — размышлял Рэмси. — А что будет, если я дам знать об этом Спарроу? Это подтвердит его уверенность в том, что меня направили из Службы безопасности».

— Ну?

— Командир, я просто спросил. Возможно, не подумав. Просто мне хотелось узнать, сколько времени нам потребуется, чтобы добраться до Новой Земли?

Спарроу постарался взять себя в руки. «Безопасность? Или шпион пытается наводящими вопросами выведать у меня информацию?» — думал он.

— Не понимаю, откуда у тебя интерес к тому, когда мы будем в том или другом месте.

Рэмси снова занялся лампой.

«Интересно, поверил ли он в то, что я — офицер безопасности?»

«Я же мог спросить у него точные координаты, — думал Спарроу. — Но что докажет тот факт, что он их не знает? Или, наоборот, знает?»

Рэмси присоединил герметичный колпак к вакуумному насосу, внутри него на черной блестящей подложке лежала лампа. Сняв колпак, он подключил небольшой пульт дистанционного управления и поставил колпак на место.

Спарроу внимательно наблюдал, все еще не придя ни к какому выводу относительно Рэмси.

— Теперь все надо делать очень медленно и осторожно, — предупредил Рэмси.

«О Всевышний, если бы я только знал! — думал Спарроу. — Шпион он или нет? Как мне спросить об этом? Но ведь он ведет себя совсем не как шпион!»

Рэмси, поставив перед столом табуретку, сел на нее.

— Потихоньку, полегоньку, — сказал он.

«Это следует делать достаточно умно. Я займусь проверкой ламп и понаблюдаю за ним», — подумал Спарроу, глядя на энсина.

— Начну пока проверку твоих ламп, — вслух сказал он.

Он снял верхнюю панель с пульта, стоявшего с левой стороны отсека, нашел весы и принялся взвешивать лампы.

Шли минуты, складываясь в часы: один час прошел, потом другой… два часа и сорок минут. Под вакуумным колоколом рядком лежали кусочки лампы. Спарроу, давно закончив проверку, наблюдал сидя на скамейке за работой Рэмси.

— Ни следа взрывного устройства, — сказал Рэмси. Управляя магнитной рукой внутри лампы, он поднял ее часть с сеткой. — Все-таки не понимаю, как им удается заставлять эту штуку включаться. Выглядит стандартно, — он покрутил обломок магнитной рукой. — Ничего не говорит о наличии предохранителя на случай перегрузки. Ничего лишнего, за исключением вот этого микропередатчика и емкостного источника питания.

Он положил обломок с сеткой обратно.

— Нашим ребятам очень бы хотелось взглянуть вот на это, — он поднял катодный сегмент и, покрутив, положил на место. — Никакого устройства запуска. От чего же оно срабатывает?

Спарроу взглянул на камеру, тщательно записывающую каждое движение выполняемой проверки, и снова повернулся к Рэмси.

— У нас другая проблема.

— И какая же? — Рэмси выпрямился и почесал спину.

Спарроу поднялся со скамейки.

— Как мы сообщим обо всем этом на базу? Если Восточный Альянс уничтожит нашу лодку, то все, что мы узнали, пропадет. Но у меня жесткий приказ не нарушать радиомолчание.

— Ты мне доверяешь, командир? — почесывая спину, спросил Рэмси.

— Нет, — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать. Спарроу нахмурился.

— Но все равно только я могу помочь тебе в решении этой проблемы.

— Давай попробуем.

— Запиши сообщение на пакетный ретранслятор и…

— Пакетный ретранслятор?

Рэмси, прикусив губу, закашлялся. «Черт! Еще один секрет Отдела психологии Службы безопасности». Вырвалось как-то само собой.

— Я никогда не слышал о пакетном ретрансляторе, — продолжал Спарроу.

— Ну, это новое веяние в… электронике. Записываешь сообщение на ленту с низкой скоростью, затем прогоняешь его на нормальной. Потом начинаешь проигрывать сообщение, еще и еще раз — маленькими звуковыми пакетами. Его ловят на принимающей стороне и прочитывают запись при низкой скорости воспроизведения.

— Но даже в этом случае мы нарушим запрет на нарушение радиомолчания.

Рэмси отрицательно покачал головой.

— Но только не в случае, если мы отправим передатчик сообщений вмонтированным в плавучий блок, который начнет передачу через некоторое время после нашего ухода с этого места.

У Спарроу буквально отвисла челюсть. Он так и остался стоять с раскрытым ртом.

— Ты сможешь это сделать? — придя в себя, спросил он.

— Все, что нужно, есть у нас под рукой, — огляделся вокруг себя Рэмси.

— Пришлю Гарсию помочь тебе, — сказал Спарроу.

— Мне не нужна ничья помощь…

— Но так или иначе, он тебе поможет.

— Все правильно. Вы же мне не доверяете, — усмехнулся Рэмси.

Сам тому удивляясь, Спарроу улыбнулся в ответ при виде неподдельно забавного выражения на лице Рэмси. Он сознательно подавил улыбку и в мыслях, и на лице, нахмурив брови. «А если все это — не что иное, как хорошо разыгранная роль? Чтобы я раскрылся, был беззащитным. Ведь может быть такое!»

Рэмси взглянул на стенной хронометр.

— Моя вахта, — показав на обломки, лежащие под вакуумным колоколом, заметил он. — Пусть они побудут здесь.

— Я постою твою вахту, — произнес Спарроу.

— Джо, зайди в электронный отсек, — включив нагрудный микрофон, приказал он. — Джонни придумал, как послать на базу сообщение. Хочу, чтобы ты помог.

— Это не займет больше двух часов, — заметил Рэмси. — Все достаточно просто. Доложу, когда закончу.

Спарроу, сжав губы, важно посмотрел на него.

— Здесь дело не в этом. С этого момента я ввожу новое вахтенное расписание: будем постоянно дежурить по двое, не спуская глаз друг с друга.

Рэмси от удивления широко раскрыл глаза.

— Но нас только четверо, командир.

— Пусть будет сложно. Будем стоять вахты, а второго человека менять в середине вахты.

— Я имел в виду не это, — сказал Рэмси. — Это не просто сурово. Нас здесь только четверо. Мы изолированы. В соответствии с вашим планом мы будем целенаправленно следить друг за другом. Когда начинаешь следить за другим человеком, сам того не желая становишься подозрительным. Подозрительность приведет к созданию параноидальной ситуации, при которой…

— Твое сопротивление согласиться с приказанием, направленным на общую безопасность, будет особо отмечено в журнале, — заключил Спарроу.

На лице Рэмси появилось настороженное выражение. «Спокойно, — подумал он. — Это именно те проявления паранойи, о которых предупреждал Обе».

— В этом случае пострадает эффективность… — начал он.

— Пока еще я командир этого судна, — произнес Спарроу.

— Да, командир, — ответил Рэмси, попытавшись вложить в эти слова слабый упрек.

Спарроу крепко сжал губы. Он повернулся, вышел из рубки, ринулся в свою каюту и захлопнул дверь. Сев на койку, он поудобнее пододвинул к себе стол. Из-за стены за его спиной доносился отдаленный гул индукционного двигателя. «Таран» шел неровно, рывками вследствие придонной турбулентности Арктического течения.

«На борту шпион, — думал он. — Очевидно, что кто-то запустил это сигнальное устройство. Жаль, что Джо не присутствовал, когда Рэмси вскрывал эту лампу. Он говорит, что в ней отсутствует устройство внутреннего запуска, но он мог и скрыть информацию от меня».

Из ящика стола Спарроу достал свой личный журнал, открыл его на чистой странице, не спеша разгладил лист. Взяв ручку, он ровным почерком написал дату. И далее: «Сегодня энсин Джон Рэмси высказался против процедуры, целью которой является безопасность…»

Вспомнив, что приказал Гарсии отправиться в электронный отсек, он остановился.

— Джо, ты в электронном отсеке? — спросил он в нагрудный микрофон.

— Так точно, — раздался из громкоговорителя голос Гарсии.

— Просто проверяю, — сказал Спарроу. — Ты не мог бы взглянуть на шпионский передатчик? Может, мы что-нибудь упустили?

— Есть, командир. Приступаю к выполнению.

— Отлично, — ответил Спарроу и снова вернулся к записям.

Гарсия, стоя в рубке, разглядывал вакуумный колокол.

— Ты прав как никогда, Джонни. Устройство запуска отсутствует.

— Как ты думаешь, на что это похоже? — спросил Рэмси.

— Только на одно: релейный усилитель.

Рэмси кивнул.

— По-моему, тоже. На самом деле сигнал исходил не отсюда.

— Он должен быть где-то рядом, — сказал Гарсия, — если брать с запасом, я бы сказал в пределах десяти футов.

Рэмси почесал шею.

— А зачем ты носишь телефон? — спросил Гарсия и кивнул в сторону наушника контрольного телефона, вставленного в левое ухо Рэмси.

— Сейсмо-мониторинг: на случай, если включится очередной шпион.

— Хорошая мысль.

Рэмси, обхватив руками шею, закрыл слабый шрам, под которым был вшит пеленгатор.

— Ты нашел что-нибудь среди запасных частей? — спросил он.

— Ничего, — тряхнул головой Гарсия.

— Командир проверял рубку, покуда я возился с этой штукой, — сказал Рэмси. — И тоже ничего.

— Не лучше ли тебе начать, — предложил Гарсия.

— Что?

— Собирать свой маленький приборчик.

— Конечно, — Рэмси повернулся к столу. В это время из громкоговорителя, расположенного над сейсмоскопом, раздался резкий высокий звук. Энсин моментально бросился к экрану осциллографа. Пульсирующая зеленая линия совершила два резких скачка.

Из динамика командного отсека раздался голос Боннетта:

— Командир!

— Что такое, Лес? — басом ответил Спарроу.

— Недалеко за кормой сейсмический удар.

— Зафиксировал его, — доложил Рэмси. — Торпедная ударная волна. Соответствует типу 24-К Восточного Альянса.

Написав несколько цифр на листке блокнота, он выполнил ряд подсчетов на логарифмической линейке.

— Около сотни миль позади нас. Попадает в зону дрейфа нашей плавучей посылки.

— Неужели им не жалко торпед на такой крошечный предмет? — спросил Спарроу и сам же ответил: — Да что со мной? Конечно же, не жалко. Их приборы показали наличие сигнала, и они подумали, что это мы — легли в дрейф и выжидаем.

— Именно на это я и рассчитывал, — заметил Рэмси. — Что скажешь, Джо? — обратился он к Гарсии.

Гарсия вздрогнул, и его лицо побелело. Он тряхнул головой. Рэмси вопросительно смотрел на него. Он казался сильно взволнованным.

Из громкоговорителя раздался голос Спарроу:

— Всей команде: как только я закончу здесь, я сменю мистера Боннетта, — было слышно, как он кашляет.

Рэмси взглянул на стенной хронометр.

— Самое время. Лес стоит уже три вахты.

— После этого я вывешу в кают-компании новое расписание вахт, — продолжал командир. — Оно вступает в силу немедленно.

Гарсия потерял над собой контроль.

— Почему командир так бушует? Он зол как никогда!

Рэмси в общих чертах обрисовал новое расписание.

— Что за издевательство! — вырвалось у Гарсии. — Как будто мы и без этого недостаточно спятили!

Рэмси удивленно воззрился на него. «Это странная реакция для офицера-механика, — подумал он. — Другое дело, для психолога. Но не для Гарсии».

Сидя в своей каюте, Спарроу писал: «Я должен быть уверен, что ни у кого не будет возможности активизировать шпионский сигнал, когда мы подойдем к скважине». Он расписался, поставил дату и время, закрыл журнал и спрятал его в тайник.

Транслятор автотаймера в его каюте показывал семь дней, девятнадцать часов и двадцать три минуты с момента отплытия.

Спарроу медленно встал и вышел из комнаты, тщательно закрыв за собой дверь. Повернувшись, направился к кают-компании. Проходя мимо рубки, он услышал голос Рэмси:

— Это стабилизирует скорость вращения приемной катушки. По-моему, здесь все в порядке.

Во время следующей вахты они выпустили за борт ретранслятор. Спарроу заметил время — семь дней, двадцать часов, сорок восемь минут с момента отплытия — и занес эти данные в вахтенный журнал. Добавил координаты, снятые с ультразвукового монитора: шестьдесят один градус, пятьдесят восемь минут северной широты, семнадцать градусов, тридцать две минуты восточной долготы. На ретрансляторе установили четырехчасовую задержку.

— Отлично, Джонни, — произнес капитан. Но в его голосе не было теплоты.

— Сделали то, что должны были сделать, — произнес Рэмси.

— Помолимся, чтобы это сработало, — произнес Спарроу и взглянул на Гарсию. — Но не будем особенно на это рассчитывать.

— Оно должно сработать, — пожав плечами, ответил Гарсия. — Только вот кто его услышит.

И он холодно взглянул на Рэмси.

«Джо его подозревает! — подумал Спарроу. — О, Господи! Если Рэмси — шпион, он мог настроить этот ретранслятор на длину волны, которую прослушивают патрули Восточного Альянса. Они прочитают сообщение, узнают, что мы распознали их шпионский передатчик, и усилят патрулирование!»

— Я свободен? — спросил Рэмси.

— До своей вахты, — ответил Спарроу и долго смотрел ему вслед.

Оказавшись в своей каюте, Рэмси достал коробку дистанционного измерителя и проверил ленты. Резкие колебания, указывающие на сильные эмоции, сразу же бросились ему в глаза. Теперь Спарроу реагировал. Но как! Лента самописца напомнила Рэмси запись колебаний с обратной связью. Каждый последующий всплеск имел амплитуду больше предыдущего. С момента обнаружения шпионского сигнального устройства сплошняком шла запись колоссального беспокойства.

Казалось, каюта сжалась вокруг Рэмси, сдавливая его со всех сторон.

«Спарроу теряет контакт с реальностью. Я должен что-то предпринять. Но что именно?»

Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, усилием воли заставил разум начать мыслить упорядоченно.

«Я уже неделю со Спарроу. Наблюдал его в разных стрессовых ситуациях. К настоящему времени в моем распоряжении информации достаточно для того, чтобы составить план действий. Что мы должны теперь делать?»

Он начал систематизировать свои наблюдения.

«В начале рейса был обнаружен жесткий самоконтроль.

Впоследствии оказалось, что он может эмоционально реагировать на окружающее.

Это может указывать на религиозную паранойю.

Тенденции параноидального типа, которые ранее выявил Обе.

Но некоторые проявления явно не соответствуют этому типу.

В стрессовой ситуации, когда должен произойти срыв, он мыслит ясно.

Явно выраженный мужской тип. Лидер.

Но не деспотичный, хотя в некоторых ситуациях действует именно так.

Прекрасный подводник. Временами кажется, что лодка — часть его или наоборот. Будто он — встроенный узел лодки: Командир, подводник, тип: номер I, портативный».

Рэмси резко выпрямился.

«Часть лодки. Механическая. Как еще лучше можно описать жесткий самоконтроль?»

Он вспомнил собственное мимолетное ощущение синхронизации и слияния с лодкой. Всего одно мгновение, которое ушло безвозвратно. Больше ни разу не удалось еще раз поймать его.

«Это должно быть мощнейшим способом адаптации с целью выживания».

«Командир, подводник, тип: номер I, портативный. Возможно, это ближе к истине, чем я предполагал».

Почувствовав жжение в глазах, Рэмси потер их и взглянул на часы. До его следующей вахты оставалось два часа, а он с трудом превозмогал усталость. Убрав дистанционный измеритель, он прилег на койку и сразу же провалился в глубокий сон.

Ему снилось, что над ним склонился огромный хирург с лицом Спарроу. Коротенькие проводки. Нервы. Один там, один здесь. Еще немного, и его встроят в лодку. Офицер-электронщик, подводник, тип: номер I, портативный.

Шла вахта Гарсии.

Автоматический таймер отсчитывал время: восемь дней, четыре часа, девятнадцать минут с момента отплытия. Боннетт клевал носом, сидя на высоком табурете напротив пульта системы слежения. «Таран» шел с крейсерской скоростью в двадцать узлов.

Гарсия лениво стоял, опираясь на поручни напротив ведущего блока управления клапанами, лениво скользя взглядом по приборам, то и дело посматривая на индикатор автопилота.

С блока локатора послышался звуковой сигнал. Боннетт поднял голову, взглянул на зеленый экран стоявшего слева от него осциллографа и нажал переключатель, автоматически выключающий двигатели «Тарана». Теперь лодка бесшумно дрейфовала.

— Что это? — спросил Гарсия.

— Металлический предмет. Большой. Идет нам навстречу.

— Один?

— Пока не знаю.

— Восточный Альянс?

Повернув рукой регуляторы, Боннетт взглянул на стоящий перед ним прибор.

— Цель одиночная. Идет быстро, будто один во всем океане. В этих водах так ходят только суда Восточного Альянса. Доложи командиру.

Гарсия нажал на пульте кнопку вызова.

Через некоторое время Спарроу присоединился к ним: высокому и худому командиру пришлось пригнуться, проходя через дверь. По дороге он застегивал ремень.

Боннетт кивнул на пульт локатора.

По мере того как «Таран» терял скорость, он медленно кренился на правый борт. Лодка начала задирать нос, крен усилился настолько, что Спарроу пришлось схватиться за поручни.

— Сколько до дна? — взглянув на пульт искателя, поинтересовался он.

— Слишком далеко, — ответил Боннетт.

— Надеюсь, что вы сообразите, что нам делать, прежде чем мы перевернемся как черепаха, — держась одной рукой за поручни у пульта управления клапанами, произнес Гарсия. — Мы практически стоим на месте.

Спарроу снова взглянул на приборы. Чужая подлодка шла быстрым ходом на расстоянии трех миль от них. Приборы слежения неожиданно распознали два отображенных сигнала.

— Две лодки идут тандемом, — проговорил Спарроу.

В его мозгу пронеслась цитата из руководства по тактике: «Подводные лодки, выслеживающие друг друга в морских глубинах, подобны двум противникам с завязанными глазами, вооруженным бейсбольными битами и запертым в одной комнате, ожидающим первого удара».

— Они должны пройти на расстоянии около тысячи ярдов, — сказал Боннетт.

— Если они будут придерживаться прежнего курса, — заметил Спарроу. — Но это может быть и хитрость, чтобы мы потеряли бдительность.

— Должно быть, они спят, если до сих пор не обнаружили нас, — прошептал Гарсия.

— Их металлодетекторы могут быть не включены, — произнес Спарроу и повернулся к Гарсии: — Джо, выпусти в их направлении четыре самонаводящиеся торпеды с интервалом в пять минут. Это даст нам достаточный выигрыш во времени, чтобы успеть уйти в глубину.

Пальцы Гарсии пробежались по пульту управления, устанавливая параметры двигателя малой тяги. Шлепнув рукой по переключателю, он повернулся к устройству управления двигателями. «Таран» стал медленно набирать скорость, опустив нос в глубину. Палуба выровнялась.

Спарроу и Боннетт напряженно следили за экраном локатора.

— Дрейф, — произнес Спарроу.

Рука Боннетта опустилась на переключатель и выключила двигатели. Теперь они медленно опускались все глубже и глубже.

— Увеличить скорость погружения, — сказал Спарроу.

И снова двигатели стали набирать обороты.

— Они не только слепые, они еще и глухие, — прошептал Гарсия.

Спарроу поднял руку, призывая к молчанию. Он смотрел на большую шкалу устройства определения статического давления: 2790 фунтов на квадратный дюйм… 2800… 2825… Стрелка индикатора медленно подползла к цифрам 2900… 2925…

Выше прибора на плоском бронзовом щите были выгравированы вес и другие параметры «Тарана».

Кто-то подчеркнул красной краской надпись, указывающую предельное давление: 3010 фунтов.

Стрелка шкалы миновала деления 2975… 3000…

На лице Гарсии выступил пот. Боннетт беспокойно подергивал мочку уха. Спарроу невозмутимо стоял, прислушиваясь к окружающей его лодке.

— Останавливай ее, — прошептал он и облизал губы.

Знание величины внешнего давления ложилось на плечи тяжелой ношей, сжимая мозг Спарроу. Он прилагал огромные усилия, чтобы не выдать это состояние.

Стрелка остановилась на величине 3008, медленно вернулась на 3004 и застыла.

— Почти предел, — прошептал Боннетт.

Стрелка размашисто качнулась, и они почувствовали, как мощнейшая взрывная волна сотрясла корпус. Спарроу не отрывал глаз от указателя статического давления: качнувшись в сторону до значения 3028, она возвратилась на 3004.

— Я слышал, что перед взрывом «Барракуды» она хватила 3090, — прошептал Гарсия.

— У нас больший запас прочности, — заметил Боннетт.

— Господь, прими эти души и благослови их. То же самое могло произойти и с нами. Прости нас, Господи. Не по злобе, а из нужды мы это сделали.

Гарсия сквозь рубашку перебирал четки.

Внезапная мысль пронзила мозг Спарроу. Сверху вниз он посмотрел на старшего помощника.

— Лес, а что ты делаешь, когда становится жарковато?

— Что? — поднял глаза Боннетт и снова вернулся к приборам.

— О чем ты думаешь?

— Вспоминаю, что я был четырежды женат, четыре чудесные крошки. Чего еще желать человеку? — пожал плечами Боннетт.

— У каждого своя философия, — заметил Спарроу.

В отсек центрального поста вошел Рэмси и, увидев немую сцену, прошептал:

— Я проснулся от тишины. Мы охотимся?

— Скорее наоборот, — произнес Гарсия. — Заходи, поможешь мне на пульте.

— Тебя не вызывали на дежурство, — заметил Спарроу.

Рэмси стоял в нерешительности.

— Входи и вставай с Лесом, — приказал командир. — С Джо встану я.

Он отошел в сторону от пульта управления. Рэмси встал на освободившееся место. Спарроу подошел к Гарсии и встал рядом с ним. Боннетт искоса поглядывал на Рэмси.

— Сейчас я кое-что расскажу, юнга, — начал он. — Все это очень напоминает игру «поймай за хвост» с пантерой — мне уже начали нравиться такие игры.

— Они не смогут выследить нас по следам наших рыбок, — произнес Спарроу. — Прежде чем их заметят, они значительно изменяют направление движения.

— Вторая лодка зарегистрировала звуковую волну от взрыва, — сказал Боннетт. — И сейчас она легла в дрейф. Она уже выпустила антиторпедный залп, и он должен…

Одна за другой через них пронеслись три ударные волны.

— Должно быть, они подбили наших рыбок, — произнес Спарроу. — Нет шумов взрыва лодок Восточного Альянса?

— Отсутствуют, — ответил Боннетт.

— Значит, теперь они смогли определить наше местоположение посредством эхолота, — сказал Спарроу. — Сбросить ложную цель и выпустить антиторпедный залп.

— Начинаем хитрить, — хлопнул он по спине Гарсию, — повысить скорость.

Рэмси, стоя рядом с Боннеттом, ребром ладони щелкнул перелючателями. В ответ «Таран» выпустил облачко крошечных самонаводящихся торпед.

Боннетт повернул тумблер, выпустив торпеду, имитирующую шум подводной лодки.

— Интересно, почему я не согласился на мирную, безопасную работу на фабрике по производству нитрокса? — взревел Гарсия.

— Меня утомляют парни, которые хотят жить вечно, — высказался Боннетт. — Ведь сейчас мы в чудесной самоходной помойной трубе с замечательными…

— Наверх! — рявкнул Спарроу. — Если мы вступаем в прямой контакт с противником, мне нужен большой запас по давлению.

Гарсия выполнил. Палуба накренилась.

— Что мы собираемся… — начал Рэмси.

— Мы уходим в сторону от ложной цели, — объяснил Боннетт.

— Выпусти-ка еще одну прямо по курсу, — скомандовал Спарроу, снова хлопнув Гарсию по плечу. — Право руля, и ложимся в дрейф.

Гарсия повернул штурвал вправо, потом выровнял его и выключил двигатели. «Таран» медленно замедлял ход. Палуба снова стала крениться на правый борт.

— У нас непорядок с балансировкой, — заметил Спарроу.

Наклонившись к Рэмси, Боннетт зашептал ему в ухо:

— Этот парень гений. Мы движемся вдоль края зоны действия первого имитатора. И второй, который мы только что послали, увлечет за собой этих ребят, и они… — он прервался, широко раскрытыми глазами глядя на систему обнаружения.

— Командир! — выдавил он голосом, прерывающимся от крайнего ужаса. — Они прямо над нами. В какой-то сотне футов!

Спарроу оттолкнул Гарсию, резко рванул «Таран» вперед и вывернул в кильватер лодки противника.

— Держись у них на хвосте. Осторожно, приятель… осторожно.

— Я слышал, как нечто подобное случилось со старым «Плунгером», но мне и в голову не приходило, что увижу это собственными глазами.

— Их слепая зона. Они нас не услышат в турбулентном потоке собственного кильватера.

— Два градуса влево, — уже спокойно сказал Боннетт.

Спарроу выровнял «Таран».

Рэмси указал на осциллограф.

— Командир, по правому борту целая волчья стая. Они сбиваются в кучу вокруг нашей посылки, — взглянув в указанном направлении, сказал Боннетт.

— Слишком близко, чтобы быть спокойным, — произнес Спарроу. Одной рукой он снизил обороты двигателя, а другой ударил по переключателю, заряжая торпеду.

— Отходим на минимально безопасное расстояние, — приказал он. — Теперь нужно действовать быстро. Как только до нас дойдет ударная волна, выбрасывайте во все стороны ложные цели.

Боннетт подтвердил получение приказа.

— Сто ярдов, — сказал он. — Сто двадцать пять… Сто пятьдесят… Сто семьдесят… — старший помощник взглянул на второй осциллограф. — В любую секунду они могут распознать две цели, и одна из них будет чужой. Двести пятьдесят… Двести семьдесят пять…

Спарроу выстрелил одиночной торпедой, выключил двигатель и начал считать.

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, один…

«Таран» яростно тряхануло.

Боннетт дал залп имитаторами.

У Рэмси звенело в ушах.

Спарроу резким движением увеличил обороты двигателя и круто развернул «Таран», одновременно с этим держа курс к поверхности. Свободной рукой он подтолкнул Гарсию к пульту, а сам отступил на шаг назад.

— Они ждут от нас, что мы уйдем в глубину, — заметил он. — Подать воздух в цистерны.

Гарсия повернул переключатель, и «Таран» начал всплывать.

— Лес, доложи о пятидесятифутовом приближении к краю зоны действия помех.

— Есть, — ответил Боннетт. — Пока еще мы в зоне.

— В школе для подводников тебя учили чему угодно, но только не этому, верно? — увидев удивленное выражение лица Рэмси, спросил Боннетт.

Рэмси кивнул.

— Мы собираемся всплывать. Пройдемся по потолку, пока не выберемся отсюда. Единственное — мы должны все сделать очень тихо.

Спарроу взглянул на измеритель статического давления: 1200 фунтов — глубина около 3000 футов. Командир вопросительно взглянул на Боннетта, и тот утвердительно кивнул в ответ.

Проходили секунды.

— Сейчас! — произнес Боннетт.

Гарсия выключил двигатель.

Спарроу вытер лицо рукой. Она окрасилась кровью, командир встревожено посмотрел на нее.

— Кровь носом, — произнес он. — Слишком быстрый перепад давления. Всем принять таблетки Халдейна.

Порывшись в кармане, он достал из него плоскую зеленую таблетку и положил в рот. Как обычно, он почувствовал внезапный приступ тошноты. Сморщившись, Спарроу с усилием воли проглотил ее. Дрожь пробежала по его телу.

Рэмси положил в рот таблетку, закашлялся, но она все-таки провалилась вовнутрь.

— Человек не заслуживает того, чтобы мучить себя подобным образом, — заметил Боннетт, выплюнув ее в носовой платок.

«Таран» начал медленно крениться вправо.

— Джонни, перейди влево, — взглянув на Рэмси, произнес Спарроу.

Рэмси выполнил приказ, думая: «Какое значение это приобретает — называть просто по имени! Я охотнее остался бы сухопутным!»

Когда он проходил мимо Гарсии, офицер-механик повторил его мысль:

— Лучше бы ты до сих пор оставался юнгой Рэмси.

Рэмси слабо улыбнулся.

Палуба наклонялась все медленнее, но крен не прекращался.

— Ручной насос. Начни подкачивать воду. Медленно и нежно, — кивнул Спарроу Боннетту.

Старший помощник подошел к задней переборке и начал работать рукояткой насоса. Спарроу встал около пульта управления локатора.

Постепенно они встали на ровный киль, но лодка начала клевать носом. Палуба начала медленно крениться влево.

Спарроу, взглянув на Рэмси, кивнул в сторону задней переборки с его стороны.

— Выполни продольную стабилизацию. Легонько, бесшумно.

Рэмси отправился выполнять приказ. На указателе давления стрелка показывала 840 фунтов. Значит, находились на глубине в 2000 футов.

— Можем слегка выровняться: пока не попадем в зону волн у поверхности, — заметил Спарроу. — А там попробуем рискнуть — включим двигатели.

Слегка накренившись и задрав нос, «Таран» медленно поднимался к поверхности.

Рэмси обнаружил некоторую ритмичность покачивания. Экипаж был не в состоянии удержать лодку в состоянии равновесия. Но они сумели удержать ее неровные колебания в определенном шатком ритме. Вид Боннетта, занятого выравниванием бокового крена, заставил Рэмси улыбнуться.

Палуба неожиданно прекратила движение влево и резко накренилась вправо, потом еще раз, задрав нос. И снова пошла влево. В корпусе резонировал шипящий звук.

Экран на передней переборке, подключенный к внешней телекамере, светился молочно-зеленым светом.

Спарроу стоял за пультом управления, одной рукой схватившись за поручень, и пристально глядел на экран.

«Интересно, когда он собирается дать полный вперед?» — занимало Рэмси.

В это время «Таран», будто вздохнув, качнулся глубоко влево.

Всего один страшный миг Рэмси видел под собой лабиринт трубок и кабелей, проглядывающих сквозь бортовое отверстие корпуса.

«Мы переворачиваемся», — мелькнуло у него в голове.

Но «Таран» лениво, не спеша повернулся обратно. Со встроенного в переборку экрана сошла муть, и на нем показались длинные, с белыми барашками волны. Лодка всплыла на поверхность и качалась на морской глади.

— Согласен с тобой, командир, — произнес Боннетт. — Каким бы образом ни погибнуть — одинаково плохо. Я уверен, что они нас услышали.

Цепляясь за перила и сражаясь с качкой, Гарсия пытался подойти к ним поближе.

— Если бы мы могли бросить плавучий якорь, — сказал он.

— У нас уже один есть, — ответил Спарроу.

— Баржа! — понял Гарсия.

— Спасибо, Господи, за чудесный туман, — произнес Боннетт.

«Таран» сносило ветром по широкой дуге, в центре которой находилась баржа. Он судорожно дергал за трос, будто дикая лошадь, привязанная к тумбе.

— Подтянуть трос, — кивнул Спарроу Гарсии, и тот прыжком бросился выполнять приказ.

Рывки палубы под ногами постепенно затихли.

Спарроу следил за показаниями устройств слежения.

— Курс, Джо.

— Примерно пятьдесят восемь градусов.

— Ветер подходящий. А ребята на глубине не поменяли курс.

— Они все еще гонятся за нашим последним имитатором, — ответил Гарсия.

— Время сменяться с вахты, Джо. Я тебя сменю, — распорядился Спарроу.

— Не принести ли вам сэндвичей, прежде чем я завалюсь спать? — поинтересовался Гарсия.

— С ветчиной и сыром, — сказал Боннетт.

— Нет, спасибо, — отказался Спарроу. Он внимательно наблюдал за ультразвуковым монитором, встроенным в пульт слежения. — Будем дрейфовать по ветру до тех пор, пока не перестанем слышать их сигналы.

Рэмси зевнул.

Спарроу большим пальцем указал ему на дверь.

— И ты тоже можешь отдыхать. Мы хорошо потрудились, Джонни.

Согласившись, Рэмси отправился в кают-компанию вслед за Гарсией. Ныли мышцы, непривычные к выполнению упражнений с балластным насосом.

— Пожуем? — обернувшись в дверях кают-компании, предложил Гарсия.

Рэмси стоял, держась рукой за переборку. Палуба под его ногами ходила ходуном.

— Эти лодки не приспособлены для плавания по поверхности, — заметил Гарсия. — С чем будешь сэндвич?

При мысли о еде желудок Рэмси запульсировал. Длинный трап, по которому ему предстояло идти, казалось, извивался спиралью, вращаясь в направлении, противоположном движению палубы. Зажав рукой рот, он ринулся к себе в каюту. До умывальника он добежал как раз во время: энсин успел наклониться над ним, когда его вырвало.

Вслед за ним пришел Гарсия, зажав в руке голубую таблетку, и заставил Рэмси ее проглотить.

Через некоторое время Рэмси почувствовал, что спазмы, сжимающие его желудок, начали ослабевать.

— Спасибо, — только и смог сказать он.

— В койку, юнга.

Гарсия помог ему добраться до постели и накрыл одеялом.

«Морская болезнь! У меня никогда ее не было!» — подумал Рэмси. Он слышал, как ушел Гарсия. Через некоторое время энсин вспомнил о дистанционном измерителе. Но он был слишком слаб, его сильно клонило в сон. «Таран», покачиваясь на волнах, мягко убаюкивал его.

«Баю-бай… Баю-бай…» — он почти слышал, как чей-то голос напевал песенку. Где-то далеко, в конце тоннеля. В пещере отзывалось эхо.

«Лодка — моя мама. Я не захочу…»!

Он проснулся от того, что его вызывали на вахту. Но он улучил момент и взглянул на ленты дистанционного измерителя.

Спарроу, как и раньше, жестко контролировал свои эмоции.

Все это время подсознание Рэмси постоянно работало над решением проблемы, пережевывало ее, и теперь прозвучал финальный аккорд. Ответы вырвались на уровень сознания.

Теперь он знал, что делать.

Двадцать три часа «Таран» дрейфовал по ветру, уходя от Исландии на северо-восток. Серое пятнышко среди серой пены. А позади него плыла наполовину притопленная зеленоватая баржа, напоминая всплывшее из океанских глубин морское чудище.

Во вторую вахту Рэмси они прошли в миле от айсберга. Возможно, он сорвался со шхер северного побережья Гренландии. Рэмси настроил счетчики радиации на предельное значение, пока они не начали зашкаливать. Ледяная гора своей изрезанной ветрами надводной частью как парусом ловила ветер. Будто специально она уступила им дорогу, волшебным кораблем уплывая от «Тарана».

Рэмси записал в журнале: «К востоку от нас проходит течение. Мы чуть не столкнулись с айсбергом».

Внешний радиационный фон: 1800 миллирентген.

В отсек центрального поста зашел Гарсия.

— Все в порядке?

— Все чисто, — ответил Рэмси.

Гарсия взглянул на экран, встроенный в переборку. По нему мрачно катили серые волны.

— Ветер стихает.

— Лишь бы продержался туман, — заметил Рэмси.

Из задней двери показался Спарроу. Форма на его худощавой фигуре, казалось, болталась больше, чем обычно.

«Расслабился, — подумал Рэмси. — Это нормально. Подводные лодки Восточного Альянса вряд ли могли предположить, что мы всплывем? А с берега нас не обнаружить, мы слишкомглубоко в воде».

— Все тихо, командир, — сказал он.

— Отлично, — ответил Спарроу и взглянул на автотаймер: девять дней, три часа и сорок семь минут от начала похода.

— Джо, сколько времени прошло с момента, когда мы последний раз слышали наших друзей?

— Ни звука от них за последние десять часов.

Спарроу взглянул на экран ультразвукового монитора. Красная точка стояла на отметке в шестьдесят шесть градусов, девять минут, двадцать секунд северной широты и два градуса, одиннадцать минут западной долготы. Он кивнул Рэмси.

— Пойдем в надводном положении. Четверть тяги. Держи скорость восемь узлов.

Рэмси приступил к выполнению.

«Таран», вздрагивая от ударов волн, двигался по поверхности океана.

— Лодка слушается руля, сэр, — сказал Рэмси.

Спарроу кивнул.

— Курс тринадцать градусов. Мы отдрейфовали слишком близко к береговой линии Норвегии: здесь стоят береговые гидроакустические посты Восточного Альянса.

Рэмси установил новый курс.

— Останемся на поверхности до тех пор, пока не рассеется туман, — распорядился Спарроу.

— Наши ангелы-хранители работают сверхурочно, — произнес Гарсия.

— Интересно, у них есть профсоюз? — спросил Рэмси.

Спарроу взглянул на автоматический таймер: девять дней, четыре часа ровно с момента начала похода. Поймав взгляд Гарсии, он кивнул в сторону таймера, а потом на пульт управления.

— Прими вахту, Джо.

Гарсия сменил Рэмси.

— Ты свободен, — сказал Спарроу.

Рэмси почувствовал, как на него нахлынула волна усталости. Он вспомнил о том, что должен сделать, и попытался сбросить это чувство.

— Скоро будем на месте, — сказал он.

Спарроу нахмурился.

— Не слишком рано для меня, — произнес Рэмси. — Чувствую, будто мы проживаем время взаймы. Хочу иметь счет в банке — целую баржу густой нефти.

— Может быть, хватит, — ответил Спарроу.

— Ты боишься, как бы я не выдал старый опасный секрет Службы безопасности? — спросил Рэмси.

Гарсия заинтересованно смотрел на него.

— Иди в каюту, — приказал Спарроу.

— Есть, — ответил Рэмси, копируя акцент Гарсии. Он постарался придать своему тону дерзкий и нахальный оттенок, не выходя при этом за границы субординации, и направился к двери.

— Хочу поговорить с тобой перед твоей следующей вахтой, — произнес Спарроу. — Мы должны, хоть и запоздало, но поставить точки над i…

Он прервался на полуслове, увидев, как на пульте аварийной остановки системы реактора загорелась красная лампочка. Она мигала, меняя цвет, становясь то красной, то зеленой, то снова красной.

Гарсия это тоже увидел.

Рэмси повернулся к переборке с контрольными приборами и поймал момент, когда сигнал переключился с красного на зеленый.

— Что-то произошло в отсеке реактора, — сказал Спарроу. — Наверное, это после тех близких взрывав торпед.

— Больше похоже на результат постоянной качки на поверхности, — выдал версию Гарсия.

— Это блок «Т» устройства управления дополнительным замедлителем, — произнес Спарроу. — Впереди по правому борту. Позови Леса сюда, на вторую палубу.

Гарсия нажал кнопку аварийного вызова.

— Проверь экраны, — приказал Спарроу.

Рэмси подошел к штурвалу и взял его в руки.

Гарсия взглянул на него, подошел к переключателям управления экранами и начал щелкать ими.

— Что случилось? — спросил вошедший Боннетт.

— Проблемы в реакторном отсеке, — ответил Спарроу. — Блок «Т».

— Впереди по правому борту, — сказал Боннетт. Схватившись за поручни, чтобы удержаться на раскачивающейся палубе, он повернулся к экранам.

— Иду туда, — произнес Спарроу, глядя на пульт аварийного отключения. Лампочка продолжала мигать: красный, зеленый, красный, зеленый… — Лес, пойдем со мной, поможешь мне надеть костюм. Проползу по правому коридору, воспользуюсь зеркалами и устройствами ручного управления.

— Минуточку, командир, взгляни на это, — произнес Гарсия, указывая на экран.

Спарроу подошел к нему поближе.

— Центральный блок управления замедлителями. Смотри. Пока мы качались на волнах… Вот, здесь!

Теперь это увидел весь экипаж. Длинная захват-рука блока ручного управления замедлителем висела, будто лапа гигантского насекомого. Было очевидно, что она сломана на участке верхней шарнирной секции. Сломанный сустав раскачивался и хлопал в такт движениям лодки.

— Сначала у нее заклинило шарнир, а потом он сорвался, — сказал Гарсия и посмотрел на пульт аварийного отключения. Красный, зеленый, красный, зеленый…

Каждый раз, когда лампа загоралась красным цветом, раскачивающаяся рука прикасалась к кабелю схем управления; короткое замыкание рассыпалось снопом голубых искр.

Гарсия показал на нижнюю часть экрана, отображавшую нижние блоки системы управления.

— Вот где настоящая проблема. Свернуло основание системы. Вот здесь сорвало болты.

Спарроу повернулся к переднему шлюзу.

— Лес, я передумал. Останешься с Джонни на главном пульте. Джо, ты пойдешь со мной.

Капитан взглянул на Рэмси, задумался.

— Опусти лодку пониже, чтобы не мешала качка.

Рэмси прошелся пальцами по переключателям: уровень погружения два градуса, открыть компенсаторные системы, установить параметры корпусного давления. Он обнаружил, что ему удобнее позволить своему телу свободно действовать и пользоваться полученными во время обучения знаниями и навыками, чувствовать уверенность в собственных знаниях и правильности принятых решений.

Спарроу вышел за дверь и пошел по трапу в машинное отделение. За ним отправился Гарсия.

Рэмси включил камеры двигательного отсека, чтобы следить за их передвижениями. «Что за момент я выбрал для реализации своего плана! — подумал он и мысленно пожал плечами. — Но он ничем не хуже, чем любой другой!»

— Мы собираемся выполнить задание, и ничто нас не остановит, — произнес Боннетт.

Рэмси бросил изумленный взгляд на старшего помощника.

Боннетт смотрел на экран. Рэмси проследил направление его взгляда. Спарроу и Гарсия спускались по трапу к правому коридору. Спарроу резким толчком открыл дверцу встроенного в переборку шкафчика, достал и натянул поверх одежды защитный костюм.

— Восточный Альянс сошел с ума, если думает, что сможет победить его! — восторженно произнес Боннетт. — Он просто бог!

Что-то в голосе Боннетта…

Рэмси подавил дрожь.

На экране Гарсия помогал Спарроу облачиться в защитный костюм.

Лодка выровнялась, и Рэмси повернулся к приборам пульта управления. Он почувствовал необходимость что-то сказать.

— Мы опустились ниже зоны волновой турбулентности.

Боннетт взглянул на него.

— Говори, — произнес он и переключил внимание на экран.

Рэмси установил на пульте нужные параметры, выровнял положение палубы.

В это время Спарроу практически закончил облачаться в костюм. Неуклюже повернувшись, он помогал одеться Гарсии.

«Что показывает дистанционный измеритель? — задавался вопросом Рэмси. — В состоянии ли Спарроу контролировать ситуацию? Или опять начинается дикая обратная связь?»

Находясь внутри тяжелого костюма, Спарроу почувствовал, как градом катится пот. Непослушные пальцы, казалось, только мешали ему, когда он помогал Гарсии. «Чертовы защитные костюмы! Готово!» Защелкнулась последняя застежка.

Спарроу глубоко вздохнул и произнес в микрофон:

— Проверка… проверка. Лес, ты слышишь меня?

Голос командира грохотал в динамике, установленном на контрольной панели. Рэмси убавил звук.

— Громко и ясно, — ответил Боннетт в нагрудный микрофон.

— Джо, ты слышишь меня? — спросил Спарроу.

— Так точно, командир.

— Слушай внимательно, Лес, — заговорил Спарроу. — Если манипулятор качнется слишком далеко, то может задеть за корпус реактора. Смотри на экран и следи за мной. Возможно, мне не вполне удастся точно ориентироваться в пространстве.

Боннетт смотрел на экран, отображающий отсек реактора.

— Сейчас поврежденный манипулятор стоит на месте, командир. Зацепился за крепежные детали нижнего уровня.

— У болтов сорвана резьба. Весь блок может обрушиться на реактор, — сказал Спарроу.

Боннетт внимательно смотрел на экран.

— Капитан, ты можешь подтянуть приводную штангу блоком захвата с ручным управлением.

Старший помощник склонился над экраном.

— Она здесь недалеко. Можешь подобраться к ней под сломанным манипулятором.

— Ширина зазора?

— Около шести дюймов. Не больше. И там зеркало под неудачным углом.

— Продолжим внутри. У нас это получится, — сказал Спарроу, повернулся, открыл закрывающий коридор люк и включил лампу на шлеме.

— Джо, оставайся снаружи, пока я не позову.

Капитан просунул руку в тоннель и, нащупав выключатель системы фильтрации, включил систему. Вставив шланг костюма в патрон, он проверил состояние воздуха.

— Я буду следить за временем, — сказал Гарсия. — А Лес пусть отслеживает радиационный фон.

— Я сообщу о достижении ограничения по времени пребывания в радиоактивной зоне, — вмешался Боннетт, слышавший их разговор по внутренней связи.

Командир подкрутил шкалу и, вставив компенсатор, проверил блок.

— Я спускаюсь, — сказал Спарроу. Он нагнулся и скользнул в коридор.

— Когда доберусь до блока ручного управления, начну комментировать по ходу дела. Лес, все записывай на ленту. На базе потребуют детальный отчет.

— Не спеши и не волнуйся, командир, — напутствовал Боннетт.

— Джо, закрой за мной дверь правого тоннеля. Если базовые блоки завалятся направо, я могу разбить вдребезги концевую заглушку. Тогда здесь станет жарковато.

— Есть.

По слабому удару за спиной и ощущению изменения давления Спарроу понял, что Гарсия выполнил приказ. Чувство изолированности жестким обручем сжало голову. Пот покатился по щекам, по носу. Одежда намокла, прилипнув к телу.

В наушниках, будто с того света, зазвучал голос Гарсии.

— Что ты видишь, командир?

— В тоннеле чисто. Пока ничего плохого.

Прожектор шлема прорезал яркую тропу в металлической темноте.

«Будто еще одни родовые пути, — подумал Спарроу. Он вспомнил, что ни разу за время многочисленных тренировок в школе подводников у него не возникали подобные ассоциации. — Все имеет свое начало, первый шаг: впервые родиться, впервые умереть. — Он потянулся, вытирая пот со лба. — Кто не родится снова, не может войти…^[91]»

Свет вырвал из темноты запасную дверь, расположенную почти в конце тоннеля. Здесь заканчивалась переборка. А в конце коридора находился блок ручного управления. Он открыл дверь, распахнувшись, она ушла в нишу.

Прожекторы отсека реактора отбрасывали над головой Спарроу голубые лучи на пол коридора, отражались в системе зеркал сверхъестественным смешением света и теней. Командир медленно продвигался среди этого сияния.

— Я подошел к блоку ручного управления, — сказал Спарроу и, перевернувшись на спину, пытался превозмочь охвативший его ужас. Где-то там, за голубым сиянием отсека реактора находится… что? Весь мир и его страхи.

— Как там, все в порядке, командир? — спросил Гарсия.

— Да, — глубоко вздохнул Спарроу.

«Представлю, что я в школе, — подумал он. — Это просто проверка. Мне нужно выполнить ее или получить черную метку. От базовых блоков отодрали контрольные узлы, и мне предстоит выполнить ремонт в искусственно смоделированных условиях. На том конце коридора лейтенант Маури мечтает о том, чтобы я провалился. Здесь нет настоящего реактора: это имитация. Они не допустят неопытного студента к реальным объектам: сначала убедятся в том, что на тренажерах пройден дорогостоящий необходимый курс. Чтобы не было возможности потерять самого студента. А после этого…»

— Командир, — раздался в наушниках металлический из-за помех голос Леса.

— Да?

— Ты готов?

— Минуточку, Лес.

— Хорошо.

Спарроу положил руки на рукоятки пульта управления, потянул рычаг и подцепил крюк, в зеркало наблюдая, как поднимается рука манипулятора.

— Лес?

— Вижу, командир. Подними еще на три фута. Выровняй по уровню пружинистого стержня, но держись подальше от сломанного манипулятора.

Спарроу слегка приспустил правый блок захвата и начал медленно поворачивать его. В этом случае появлялась возможность задействовать гидравлический усилитель. Рука манипулятора пошла резко вверх. Слишком быстро! На лбу командира выступил пот.

— Чуть помедленнее, — направлял Боннетт.

— «Господи, я сейчас как Давид. Призри, Господи, на изнеможение мое. На Тебя уповаю, Господи, и на милость Твою. Сохрани душу мою и избавь от врагов моих. Беззакония мои я сознаю и грех мой предо мною. Но другие овцы стада Твоего, в чем их вина? Направь меня на истину Твою и научи меня, ибо Ты Бог спасения моего», — шептал Спарроу.

Он почувствовал, что успокаивается.

— Ты что-то сказал, командир? — спросил Боннетт.

— Я все сделал, Лес. Говори, что дальше.

— Хорошо. Подними на шесть дюймов и подвинь на дюйм влево. Только медленно.

Спарроу опустил рычаг гидравлического усилителя и с силой нажал на его рукоять. Рука манипулятора медленно пошла вверх, замерла и подвинулась влево.

— Все правильно, командир. Подвинь вперед на три фута и закрепи, а потом левым манипулятором поставь на место испорченную шарнирную секцию.

Манипулятор двигался так, будто являлся продолжением его тела. Он повернул левый блок захвата и подцепил конечную секцию, освободил и выровнял руку манипулятора.

— Что теперь?

— Отлично. Ты сможешь приподнять весь манипулятор на один дюйм? Ты совсем близко к сломанному блоку захвата.

— Не удается одновременно увидеть оконечность манипулятора и его следующий блок. Лес, мне его нужно рассмотреть получше.

— Хорошо. Одновременно приспусти ее и подними оконечность манипулятора примерно на дюйм.

Слегка приподняв оконечность, Спарроу проворчал что-то себе под нос.

— Ты поднял на полдюйма, командир. А нужно на дюйм.

Спарроу снова заворчал, приподняв еще чуть-чуть.

— Перебрал на волосок, командир, но зазор еще есть.

— Ты хочешь, чтобы я слегка опустил ее?

— Нет. Пусть стоит как стоит. Теперь возьми рукой манипулятора блок захвата. И толкни примерно на три фута.

Спарроу повернул голову, чтобы получше разглядеть в зеркалах манипулятор. Выглядело так, будто тот со всего размаху может размозжить сломанный блок захвата.

«Какой мерзкий угол зрения, — подумал он. — И как только допустили такое расположение?» Он поднял правый манипулятор. Блок захвата прошел вперед и остановился.

— Теперь подведи правый.

В наушниках Спарроу раздалось бормотание.

— Прежде, чем будешь опускать рычаг, заведи три пальца манипулятора за сломанный блок захвата. И выровняй получше тот палец.

Спарроу приподнял очередную откидную секцию.

— Выровнял?

— Отлично. Теперь двигай ее вперед.

Командир выполнил указание. Его пальцы двигались все увереннее. Он приподнял очередной блок, выровнял и передвинул вперед.

— Вперед еще на фут, командир.

Он подвинул руку манипулятора.

— А теперь предстоит самая тонкая работа. Опусти захват на блок номер три. Медленно приподнимай. Остановишься, когда скажу.

Спарроу опустил оконечные элементы. Ему казалось, что он ощущает движущиеся части устройства как пальцы собственной руки. Он почувствовал положение, и когда Боннетт только раскрыл рот, чтобы скомандовать, он уже остановил продвижение блока. Теперь рука манипулятора была подведена под базовые узлы. Чтобы увидеть ее, Спарроу пришлось бы перенастроить положение четырех зеркал.

— Ты на расстоянии десяти дюймов выше блока основного двигателя. Чтобы подобраться к нему, нужно повернуть под углом секцию со сломанным манипулятором.

— Я не собираюсь выполнять подобные манипуляции, — сказал Спарроу. — Выше нее расположена колоссальная система рычагов. Я запросто могу сломать ее.

— Я пользовался кронциркулем. У тебя в запасе примерно один дюйм.

Спарроу чувствовал, насколько сильно устали запястья и предплечья.

— Еще немного, Господи, и у нас все получится, — прошептал он.

— Готов? — спросил Боннетт.

— Да. Командуй.

— Так. Крышку на себя на четыре дюйма.

Командир подвинул манипулятор.

— Теперь на шесть дюймов вниз.

Он мягко опустил крышку.

— Боковое выравнивание? — почувствовав уверенность, сказал он.

— Полдюйма вправо.

Слегка повернув зеркало, он продолжил работать с блоком.

— Зазор сверху?

— Осталось два дюйма.

Спарроу ощутил, как челюсти манипулятора опустились на двигательный блок и схватили его.

— Командир, своей рукой невозможно было бы сделать лучше.

Спарроу закрепил положение манипулятора и, чтобы упрочить удержание блока, подключил дополнительные блоки захвата. После этого он пополз обратно, пока не добрался до блока ручного управления номер два, взял короткий манипулятор и сжал его клешнями сломанный блок захвата. Блок резко вздрогнул.

— О Господи, если не закрепить его, он может съехать на блок двигателя.

Спарроу прикрепил сварочную горелку чуть выше сломанного манипулятора и начал приподнимать сломанную секцию, пока не совместились сломанные участки. После этого он включил горелку.

— Единственное, что можно сделать, — приварить ее покрепче. Обездвиженный блок можно будет с легкостью заменить оставшимися элементами. Мы перекрываем около 80 % реакторного отсека автоматически, остальное придется добирать посредством ручного управления.

— Что собираешься делать, командир? Как быть с основанием?

— Собираюсь приклепать сорванные болты прямо к блоку отстойника.

Спарроу опустил горелку, направив пламя на точку совмещения сломанных секций манипулятора.

Когда концы секций расплавились, он выключил пламя и крепко сжал их. На месте соединения образовался клиновидный паз. Он прыснул туда флюса для пайки, положил пруток твердого припоя и заварил.

— Похоже, будет держаться, — прокомментировал Боннетт. — Я проверил базовый блок. Он вроде не деформирован, но криво стоит. Его нужно подпереть с обратной стороны.

— Хорошо. Каков наклон?

— Примерно один градус. Сначала закрепи болты вдоль внутренней поверхности. Если отпустишь двигательный блок, они не дадут ему упасть.

— У меня есть идея получше, — возразил Спарроу. — Внимательно наблюдай и сообщи мне, если что-то пойдет не так.

— А что ты собираешься делать?

— Вставлю болты в пазы вдоль внутренней поверхности, а потом слегка поверну двигательный блок. Затем толкну в сторону блока захвата, чтобы он встал на место.

— Это рискованно.

— Не хуже, чем просто при помощи рычага ставить реактор на место. Но так я точно не буду работать с реактором.

— Первое правило для выполнения ремонтных работ в реакторном отсеке: не трогать реактор без явной необходимости, — не отрываясь от дела, говорил Спарроу.

— Осталось девять минут, командир, — предупредил Боннетт. — Через пять минут поворачивай к выходу.

— Тем более нужно сделать так, как я предлагаю, — заметил Спарроу.

— Может, лучше Джо завершит работу?

— Только если возникнет необходимость. Совершенно не нужно, чтобы двое из нас были включены в список «прохлаждающихся» в лазарете.

Он повернул переключатель двигательного блока. Базовый блок управления качнулся к блоку захвата. Металл сопротивлялся. Два болта попали в гнезда. Спарроу навинтил на них гайки и туго закрутил автоматическим гаечным ключом. И снова качнул двигательный блок. Оставшиеся болты скользнули на место.

После завершения работы Спарроу пробежался пальцами по рычагам ручного управления. Отключил блоки захвата, убрал с дороги и закрепил отремонтированную руку манипулятора.

— Две минуты, командир. Немедленно двигайся к выходу!

Спарроу высвободил последний блок захвата, опустил его и пополз к выходу из коридора, закрыв за собой и задраив люк защитной переборки. После голубого блеска коридора свет прожектора, установленного на шлеме, казался весьма тусклым. Он полз задом наперед, но услышал, как Гарсия отпирает дверь, почувствовал, как чьи-то руки тянут его за ноги, помогая преодолеть последние несколько футов.

В наушниках раздался голос Боннетта:

— Ты вышел с опозданием в одну минуту. Отправляйся в лазарет и сделай себе укол.

Спарроу усмехнулся: хорошо Лесу давать приказания, тем самым снимая напряжение.

— Двойной, командир, — сказал Боннетт. — Каждая секунда задержки означает удлинение «прохладительного» режима для тебя.

Спарроу подавил раздражение. Из правила № 90 следует, что в случае, когда вышестоящий офицер получает передозировку радиации, Боннетт должен взять на себя его обязанности. Но одна минута!

Гарсия пробежался по нему счетчиком радиации. Он действовал молча, жестами прося командира поворачиваться. Офицер-механик выпрямился и отключил счетчик.

— В дезинфекционную камеру, — сказал он и отцепил шланг костюма Спарроу от воздушной системы коридора, закрыл люк и задраил его.

Спарроу отправился в камеру и ощутил, как его омывают пенные потоки дезинфицирующего раствора.

— Джо, какова задержка? — спросил Боннетт.

— Он в дезинфекционной камере, Лес. Еще тридцать секунд.

— Скости их, Джо. Рэмси спускается вниз со шприцами наготове. Это сократит задержку еще на пару минут.

Рэмси шел над их головами по трапу, держа под мышкой аптечку первой помощи при радиации. Спустившись к ним на палубу, он помог Гарсии разоблачиться.

Спарроу вышел из камеры уже без костюма, нахмурился при виде аптечки в руках Рэмси.

— Нагнись, командир, — предложил Рэмси.

Спарроу нагнулся, спустил брюки и поморщился при виде иглы.

— Только не слишком радуйся, Джонни, — сказал он.

Рэмси достал иглу, протер дезинфицирующим раствором место укола.

— Это нужно сделать, но надеюсь, что тебе не придется оказывать мне подобной услуги.

Натянутость ситуации вокруг Спарроу имела прямое отношение к психологии.

Рэмси сделал инъекцию и закрыл аптечку.

— Пошли, — сказал Спарроу.

Гарсия повесил в шкаф защитный костюм и пошел вслед за ними.

«Интересно, что показывает дистанционный измеритель? — думал Рэмси. — О Господи, мне казалось, что он никогда не выберется из этого коридора».

Они пошли по центральному трапу на центральный пост. Внезапно смолк шум мощных двигателей подводной лодки. Спарроу со всех ног бросился в отсек центрального поста. Рэмси ринулся вслед за ним, в дверях чуть не наступив командиру на пятки.

Боннет стоял за пультом локатора, опустив руку на пульт управления двигателями. Широко раскрытыми глазами он смотрел на экран ультразвукового локатора.

— Сигнал. На границе зоны обнаружения. Теперь потеряли его.

— Однако они могли определить наше положение, — произнес Спарроу. — И теперь прочешут всю территорию. Какова здесь глубина?

— Мы на субарктическом шельфе, — ответил Боннетт. — Глубина около 350 фатомов.

— Слишком мелко, чтобы лечь на дно, — сказал Спарроу. — Они могут пройти очень близко от нас…

— Опять появился, — произнес Боннетт. Он нагнулся к осциллографу, подстраивая боковые шкалы.

— К северо-востоку от нас. Несколько шумов. Черт, снова потерял. Возможно, здесь рыбки учатся плавать.

— Бассейн Норвежского моря, — произнес Спарроу. — Нужно уходить в глубину, — сказал он и взглянул на экран ультразвукового локатора. — Курс девять градусов.

Боннетт включил двигатель и, устанавливая новый курс, повернул штурвал влево.

Спарроу подошел к навигационной карте и склонился над ней, выполняя расчеты.

— Расчетное время хода два часа шесть минут, — выпрямился он. — Джонни, останься здесь на локаторе, — повернулся он к Рэмси. — Они охотятся на нас, но осторожно двигаться можно.

Рэмси подошел к пульту. Гарсия появился в дверях.

— Хорошо бы лечь на дно, пока Восточный Альянс охотится на нас, — заметил он.

— Океан большой, — парировал Спарроу.

— А мир маленький, — ответил Гарсия.

Спарроу посмотрел на аптечку первой помощи при радиации, которую Рэмси бросил на табурет, и перевел взгляд на часы.

— Кто-нибудь засек время следующего укола?

— Я засек, — ответил Рэмси.

— Тебе нужно отдохнуть, командир, — произнес Боннетт. — Как только мы найдем место, где сможем затаиться, я помогу тебе.

— Я могу сделать это, — сказал Гарсия.

— Хорошо, — кивнул Боннетт.

— Таймер в аптечке, — произнес Рэмси.

Гарсия достал герметичную упаковку и жестом попросил Спарроу последовать за ним.

«Они беспокоятся обо мне, — подумал Спарроу. — Но одна минута — практически ничего не значит».

Рэмси отметил собственническое отношение к Спарроу Боннетта и Гарсии, и внезапно он понял, что это нормально. «Он — наш командир», — подумал энсин.

Спарроу и Гарсия удалились.

«Таран» крадучись двигался вперед.

— Уже глубже, спускаемся с горы — сказал Рэмси.

— Глубина здесь от 400 до 600 фатомов, — заметил Боннетт. — Когда пройдем 600, можно будет ложиться на дно.

— Сейчас 450.

— Долго тянется. Восточный Альянс будет тщательно прочесывать всю эту территорию.

В командный отсек вошел Гарсия.

— Лес, — позвал он.

— Ну, как он?

— Ты уверен, что он перебрал только одну минуту?

— Ну конечно, я уверен. А что случилось?

— Низкое содержание лейкоцитов. Тянет на полчаса сверх нормы.

— Есть ожоги?

— Пока нет.

— Может, он недостаточно восстановился после того, когда вытаскивал лейтенанта Службы безопасности? — спросил Рэмси.

— Именно об этом я и думаю, — сказал Гарсия. — Дал ему успокаивающее и сделал инъекции сульфидного и карбомидного препаратов.

— Отлично. Побудь с ним, пока я не позову, — повернулся к нему Боннетт.

— Хорошо, — и Гарсия вышел за дверь.

«Командует Боннетт, — подумал Рэмси. — Мы не рассматривали такой вариант. Готов ли он к этой работе?» И потом пришла другая мысль: «Господи! А если он — шпион?» Энсин искоса поглядывал на старпома.

«Таран» спешил вперед.

— Глубина 550 фатомов, — произнес Рэмси.

Боннетт повернул горизонтальные рули, и «Таран» начал мягкое погружение на глубину 500 фатомов. Когда стрелка измерителя давления остановилась на значении 1300 фунтов на квадратный дюйм, он выровнял положение палубы.

— Идем двадцать минут, — заметил Рэмси.

— Осталось еще немного, — сказал Боннетт. — Что такое с Джо? Почему он не докладывает о состоянии командира?

— Ты же ничего ему не сказал, — ответил Рэмси.

— Да, но…

— Скорее всего просто нечего говорить. Еще слишком рано.

— Свяжись с ним по внутренней связи.

Рэмси пожал плечами и нажал кнопку нагрудного микрофона.

— Джо?

— Слушаю.

— Как командир?

— Все еще спит. Мне бы все-таки хотелось узнать, какая на самом деле была передозировка.

— Снял показания дозиметра на его костюме?

— Сразу же после того, как он выбрался из коридора. Небольшая передозировка, как и говорил Лес. Я не медик, но нутром чую, что он надышался зараженным воздухом.

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, на самом деле не знаю. Я видел, что прежде чем войти вовнутрь, он проверял внутрикостюмное давление. И когда он вышел, оно оставалось тем же. Утечки точно не было.

— Ты проверял систему фильтрации коридора?

— Именно об этом я и думаю, Джонни. Я на самом деле полагал…

Боннетт прервал его на полуслове и заговорил в микрофон.

— Ты можешь оставить командира одного?

— Да. Он пока спит.

— Пойди и проверь этот фильтр.

— Уже иду.

Боннетт повернулся к Рэмси.

— Пусть это послужит тебе уроком, и мне неловко говорить это Джо: нельзя ничего предполагать. Ты должен знать!

— Разве он не мог предполагать, что с системой фильтрации коридора все в порядке?

— Ну…

— Мы много чего знаем только предположительно о нашем маленьком мирке.

— Отличная система жизнеобеспечения. Самоподдерживающаяся, — бормотал Боннетт.

Гарсия молча прошел через центральный пост и вышел в противоположную дверь.

— Если система фильтрации дает утечку, я… — начал было Боннетт.

— Сигнал, — Рэмси хлопнул рукой по переключателю, отключая двигатели. «Таран» лег в дрейф.

— Идет на восток, — он сузил полосу сигнала. — Целая свора. Их несколько! — Рэмси покрутил ручку искателя. — Еще один на курсе 340.

— Берут в клещи! — сказал Боннетт. — А они заметили нас?

— Нельзя быть уверенными. Курс они не меняли.

— Какая глубина?

— На приборе 680 фатомов. Мы на самом краю акватории.

Боннетт включил двигатели, и «Таран» на минимальной скорости пошел вперед.

— Как только заметишь изменение курса любого из этих сигналов, немедленно сообщи.

— Есть.

— Лес? — раздался в динамике внутренней связи голос Гарсии.

— Что там?

— Фильтр в порядке, но шланг явно слегка протекает.

— Сколько?

— Шестьдесят миллирентген в час. В сумме получается передозировка 38 минут.

— Где утечка?

— Где-то внутри. Может, повреждение возникло при починке сломанного манипулятора. Точнее сейчас не могу сказать.

— Задраивай люк и поднимайся к нам. Мы засекли сигнал лодок Восточного Альянса.

— Есть. Я слышал, как вы приглушили двигатель.

— Глубина? — повернулся Боннетт к Рэмси.

— Около 7200 футов. Здесь шельф резко обрывается вниз. Лес! Группа позади нас изменила курс, — Рэмси не отрывал взгляда от приборов. — Они сжимают клещи, но пока не идут точно за нами.

— Это может быть уловка. Мы не можем рассчитывать на это.

Боннетт увеличил мощность двигателей, и «Таран» пошел быстрее.

— Они у нас на хвосте! Они изменили курс и увеличили скорость.

Боннетт до предела отжал рычаг управления. «Таран» вздрогнул, ощутив полную мощность гигантских двигателей.

В отсек центрального поста вошел Гарсия, вытирая испачканные маслом руки, и взглянул на экран локатора.

— Висят у нас на хвосте, а, ребята?

— Глубина? — проигнорировал его вопрос Боннетт.

— Чуть больше 1500 фатомов. Около 9100 футов, — Рэмси переустановил параметры шкалы осциллографа. — Стая к востоку от нас сменила курс. Они идут напрямую к нам.

— Приятно познакомиться, джентльмены, — произнес Гарсия.

— Мы не можем сворачивать на восток или юг, — сказал Боннетт, — там глубина больше нашего предела на 2000 футов.

— Засек отражение на глубине 8400 футов. Подводная гора. Курс 215 градусов.

— С тем же успехом может быть 84 000 футов, — заметил Гарсия. — Это получается 3600 фунтов на квадратный дюйм, то есть выходит за наши ограничения на 600 фунтов.

— Через полчаса они выйдут на дистанцию атаки, — сказал Рэмси и взглянул на Боннетта. — Как может измениться коэффициент прочности корпуса, если мы увеличим внутреннее давление до 10 атмосфер?

— Живыми мы, возможно, этого и не узнаем, — заметил Гарсия.

— Возможно, — сказал Рэмси. Он вынул из сумки браслет-«вампир» и надел на запястье, вставив иглу в вену. — Сколько времени займет очистить атмосферу от всех составляющих, оставив один кислород?

— Чистый кислород? — испуганно переспросил Гарсия.

— Что у тебя на уме? — спросил Боннетт.

— Поставить генерацию ангидразы на ручное управление и на глазок регулировать, — и Рэмси кивнул в сторону браслета.

— А что говорят медики по этому поводу? — спросил Гарсия.

— Ничего определенного. Слышал противоречивые высказывания, — ответил Рэмси и взглянул на стоящий перед ним экран локатора. — Возможно, это наш единственный шанс.

— Джо, принимай управление, — сказал Боннетт и отошел от пульта, передав Гарсии штурвал.

— Что ты собираешься делать, Лес?

— Отключить блок автоматического управления системы генерации ангидразы.

Гарсия резко тряхнул головой.

— Надеюсь, ты не собираешься принять это сумасшедшее предложение?

Боннетт уже снимал крышку с блока управления состоянием атмосферы.

— Собираюсь.

— Это самоубийство.

Боннетт взглянул на экран локатора, светящийся перед Рэмси.

— Мы уже смертники. Так что мы теряем?

Он аккуратно положил на пол верхнюю панель блока и, вернувшись к устройству, принялся разглядывать паутину проводов.

— Вот те, красные, которые находятся сверху, — подсказал Гарсия.

— Знаю, — сказал Боннетт. Он достал кусачки и перерезал провода. — Как ты думаешь, с командиром все в порядке?

— Сейчас нет времени думать об этом.

Кивнув, Боннетт настроил блок управления насосом.

— Джонни, показания по гелию?

— Сорок процентов.

Боннетт достал своего «вампира» и надел на запястье.

— Джо, опускай нас. Курс 215 градусов. Джонни, а далеко до подводной горы?

— Шесть минут.

Боннетт резко поднял голову.

— Ты что, в уме сосчитал?

— Да, — ответил Рэмси, занятый с пультом локатора. Палуба «Тарана» начала крениться.

— Теперь нам не удастся сделать из него подводника, — произнес Гарсия и взглянул на Боннетта. — Ты уверен, что нам лучше не пытаться снова всплывать?

— Они слишком близко, — ответил Боннетт. — И кроме того, мне бы не хотелось снова испытывать бортовую качку. Тем более, мы срезали основание блока управления замедлителями, — он кивнул в сторону носа лодки. — А о том, что случилось с основанием блока реактора, мы ничего не знаем.

Гарсия облизнул губы.

— Разве они не услышат, как мы опускаемся в глубину? — спросил Рэмси.

— Они знают предел наших возможностей по погружению.

— Это была твоя идея, — произнес Гарсия. — Сам-то не боишься?

Рэмси сглотнул.

— У них довольно примитивные металлодетекторы, — заметил Боннетт. — Я рассчитываю, они решат, что нас раздавило на глубине, и не станут пускать торпеды.

— Но они не услышат звука гибели нашей лодки, — сказал Гарсия.

— Будем на это надеяться, — заметил Рэмси.

Гарсия побледнел.

Рэмси взглянул на счетчик статического давления.

— Наружное давление 2900 фунтов. Командир! — обратился он к Боннетту.

— У нас только один командир, — ответил Боннетт. — И сейчас он в лазарете.

— Нет, я здесь!

Они обернулись. В дверном проеме стоял Спарроу, придерживаясь рукой за металлическую обшивку, на бледном лице выступили капельки пота.

— Опиши ситуацию, Лес.

Боннетт вкратце изложил суть дела.

Спарроу испытующе поглядел на Рэмси.

— Это была твоя идея?

Рэмси кивнул. «Интересно, как долго он простоит здесь?» — подумал энсин.

— Какие будут распоряжения? — спросил Боннетт.

— Продолжай, — ответил Спарроу. — Командуешь ты.

Спарроу повернулся к блоку управления давлением.

— Содержание гелия ниже диапазона возможного определения, — сказал он. — Не сядем ли мы в лужу, Джо?

— Медики полагают, что теоретически человеческий организм может выдержать давление 400 фунтов на квадратный дюйм в атмосфере, состоящей из чистого кислорода и карбоангидразы, — сообщил Рэмси.

— Это общепринятый факт? — спросил Боннетт.

— Нет, так считают только некоторые из них.

— Теперь мы это проверим, — заметил Гарсия. — Получим полное представление о реакциях четырех человек на атмосферное давление 400 фунтов в подводной лодке класса «демон глубин» с техническими комментариями, зафиксированными самописцами.

Рэмси вздрогнул и посмотрел на красную метку на шкале счетчика статического давления, показывающего внутреннее давление «Тарана»: 297 фунтов на квадратный дюйм.

— Уровень содержания CO₂ составляет 26,6 %, — Рэмси взглянул на браслет-«вампир». — Человеческий организм не выдерживает при 5,4 %.

— Для начала установим внутреннее давление 350 фунтов, — сказал Боннетт и, открыв пневмораспределитель, увеличил установленное значение подкачки ангидразы.

— Две минуты до цели, — произнес Рэмси. — Это высокий и узкий подводный хребет, его гребень располагается параллельно нашему курсу на протяжении примерно десяти миль.

— Давление установлено, — сказал Боннетт. — Сколько времени до момента, когда мы попадем в зону досягаемости наших преследователей?

— Пятнадцать минут.

— Теперь мы проверим, насколько прочно сделаны «демоны глубин», — произнес за его спиной Спарроу.

— Меня больше интересует, насколько прочно сделано мое тело, — сказал Гарсия.

— Замечу, что Господь сделал чудесное творение, ничего не упустив, — произнес Боннетт.

«Странно слышать от него такое замечание. Подобное свойственно скорее Спарроу».

— Господи, просим Тебя, будь милостив к нам, недостойным просить Тебя. Аминь, — произнес Спарроу.

— Выровнять угол скольжения, — сказал Боннетт.

Гарсия выровнял нос.

— Гарсия, зажги два прожектора и включи «глаза» носа.

Основной экран на пульте ожил: два световых луча прорезали зеленую воду. Вокруг них слабо фосфоресцировали бледные тени.

Рэмси взглянул на показания счетчика внутреннего давления: ровно 400 фунтов.

— Теперь медленно спускаемся, — сказал Боннетт.

Палуба качнулась.

Значение внешнего давления на счетчике миновало отметку 3400 фунтов… 3420 фунтов… 3440 фунтов…

Рэмси почувствовал, что не в силах оторвать взгляд от шкалы.

3500… 3520… 3540…

— Диффузия CO₂ в норме. У кого-нибудь есть болезненные ощущения? — спросил Боннетт.

— Чувствую себя идиотом, — сказал Гарсия.

— Это нормально, — ответил Боннетт.

— Будьте готовы к перенасыщению кислородом, — заметил Спарроу.

Стрелка на шкале прошла отметку 3600 фунтов… 3620…

— Выровнять угол скольжения, — распорядился Боннетт.

Гарсия выполнил приказание.

— Далеко до дна?

Рэмси заставил себя взглянуть на приборы.

— Пятьдесят футов.

— Вниз, — скомандовал Боннетт.

Палуба снова накренилась.

Теперь весь экипаж не отрывал глаз от огромного экрана, расположенного под счетчиком давления.

— Есть! — воскликнул Гарсия.

Казалось, что из зеленого тумана перед ними вынырнуло, вырванное прожекторами из темноты, подобие пирога, состоящего из красного ила. По нему шли диагональные однотипные чешуйчатые полоски. И никаких признаков животного или растительного мира.

Гарсия выровнял плоскости носовых рулей, и «Таран» мягко опустился на дно, подняв облако красного ила, которое тут же заволокло экран.

— Заглушить двигатель, — сказал Боннетт.

Рука Гарсии уже лежала на выключателях. Моторы замолчали.

— 8640 футов, — прошептал Рэмси.

— Новое мировое достижение, — произнес Гарсия.

Спарроу вышел на середину отсека.

— Благодарю Тебя, Господи, — произнес он.

— Я пришел к выводу, что я — обыкновенный трус, — сказал Рэмси. — За всю свою жизнь это первый случай, когда я пришел к этому выводу с такой легкостью.

— Кто-нибудь ощущает последствия высокого давления? — спросил Спарроу.

— Я все еще чувствую себя дураком, — сказал Гарсия.

— Кто-нибудь еще?

Рэмси кивнул и принялся внимательно изучать показания приборов на пульте.

— Диффузия 21,4 %, — сказал Боннетт.

— О великий Боже на небесах!

— А где бы еще ему быть? — спросил Гарсия.

— Здесь идет холодное течение, прямо через нас, — ответил Рэмси.

— Господь распростер над нами свой покров, — сказал Спарроу.

— Свора преследователей к югу от нас на расстоянии восьми тысяч ярдов, — сказал Рэмси.

— Что-нибудь указывает на то, что они нас почуяли? — спросил Боннетт.

— Ничего.

— Они не будут искать нас там, где они точно уверены, что нас нет, — сказал Гарсия и усмехнулся. — В этом нет ничего удивительного. Мне тоже не верится, что я здесь.

— Исчезаем под холодным течением, — сказал Рэмси.

— Командир и Господь Бог — старые приятели, — заметил Гарсия. — Хорошие старые друзья. Постоянно делают друг другу приятные сюрпризы, — он слегка пошатнулся.

Рэмси схватил Гарсию за запястье, посмотрел на показания его «вампира».

— Диффузия в норме. Что это…

— Различные реакции на кислород, — отозвался Боннетт.

— Что это с вами? — голова Гарсии покачнулась, и он вылупив глаза уставился на них.

— Спокойно, Джо, — попросил Спарроу.

— Спокойно? Я знаю тебя, командир! — он скосил глаза на Спарроу. — Ты вновь пришедший Царь Давид. Я услышал тебя, — он тряхнул осоловелой головой и высоко поднял правую руку. — «В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал, и он услышал из святого чертога Своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его».^[92]

— Все в порядке, Джо. Пойдем и ляжем в кроватку.

Взяв Гарсию за локоть, Спарроу повел его к двери.

— Пусти меня, — сказал Гарсия. Он оттолкнул руку Спарроу, качнулся, но удержался на ногах и повернулся к Рэмси.

— Я все о тебе знаю, мистер долговязый Джон Рэмси. Ты суешь нос в мои дела! Считаешь, что что-то знаешь обо мне. А ты ничего не знаешь, ничего!

— Достаточно, мистер Гарсия, — в голосе Спарроу послышались железные нотки, слова прозвучали резкой командой.

— Простите, командир, — он повернулся к двери. — Пойдем. Я устал.

Спарроу внимательно посмотрел на Рэмси, а затем, повернувшись, повел Гарсию к выходу.

В отсеке центрального поста повисла тишина, прерываемая лишь слабым жужжанием механизмов.

— Долговязый Джон? Откуда у тебя такое прозвище? — спросил Боннетт.

«Чертово прозвище! Это означает, что Гарсия знает о моем прошлом, моем настоящем прошлом».

— Я спросил… — повторил Боннетт.

— Да, я слышал тебя. Так окрестил меня офицер-снабженец. Сказал, что я пират, худший, чем долговязый Джон Сильвер. Вот и все.

— Пират? Почему же?

— За то, что я стянул оборудование, не указанное в заявке, пока никто не видел.

— Не понимаю, почему это настолько задело Джо. Или он просто приревновал к тому, кто показался ему лучшим, чем он сам? — улыбнулся Боннетт.

А Рэмси в это время думал: «Гарсия расскажет командиру. Я уверен, что расскажет».

— А не жарковато ли здесь? — спросил Боннетт.

Рэмси заметил, что на лице старшего помощника выступили капельки пота, и взглянул на показания «вампира». Температура крови в норме. Он взглянул на индикатор термодатчика.

— Семьдесят один градус.^[93]

— Я чешусь, — сказал Боннетт.

Рэмси подавил желание почесать руку.

— У меня то же самое.

Боннетт посмотрел на открытую проводку блока автоматического управления состоянием атмосферы.

— Генерация ангидразы превышает норму вдвое. Содержание газа двадцать куб. см. на кубометр.

— Мы находимся за гранью известного, — сказал Рэмси.

— Этого не должно быть: мы используем карбоангидразу уже более сорока лет, — ответил Боннетт.

Рэмси сбросил показания ультразвукового пульта и посмотрел на основной экран локатора.

— Слышно что-нибудь?

Рэмси качнул головой.

— Карбоангидраза — забавная штука, Лес. Мы поместили на длительный период шимпанзе под давление в 400 фунтов, добавляя ее в атмосферу. Некоторые выжили, некоторые — нет. И группа бравых ребят до сих пор полагает, что они поняли причины.

— И что?

— Судя по теоретическим выкладкам, карбоангидраза воздействует на не вполне изученные зоны центральной нервной системы, так называемый регулятор обменных процессов, который предохраняет нас от «сгорания» при увеличении потребления кислорода. Полагают, что в некоторых случаях регулятор отключается на некоторое время, что приводит к смерти.

— Почему?

— Это неизвестно. Возможно, «регулятор обменных процессов» просто испытывает переутомление.

— Какова вероятность, что кого-нибудь из нас постигнет такая участь?

Рэмси пристально посмотрел на него и перевел взгляд на пульт управления локатора.

— Глупый вопрос, Лес.

Боннетт покраснел и открыл рот.

— Если ты хочешь, чтобы я разубедил тебя, не надо слов, — сказал Рэмси. — Единственное, что мне известно, — до сих пор мы все живы, хотя и немного не в себе. Сигнал! — он хлопнул по кнопке счетно-решающего дальномера. — Пятьсот ярдов. Они идут на юго-запад.

— Мы все еще под божественным холодным покрывалом?

Рэмси отметил насмешливый цинизм его тона, который он раньше не замечал. Он взглянул на шкалу термопары.

— Периодически оно закрывает нас. Теперь ушло. Думаю, подводная гора выступает в роли барьера для Арктического течения. Или создает волновые завихрения, — Рэмси снова взглянул на приборы. — Лодки Восточного Альянса придерживаются изначального курса. В данный момент они уходят.

— У тебя были сомнения в том, что они уйдут? — спросил Боннетт.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты уже узнал кое-что о нашем командире, — сказал Боннетт. — Джо не шутил. Это…

«Таран» внезапно накренился, палуба наклонилась на два градуса влево.

Рэмси схватился за перила, прикрепленные к пульту.

— Что это…

— Наша баржа. Течение играет с нами.

— Я почувствовал легкий толчок, когда мы опустились на дно, — сказал Рэмси, — но амортизаторы…

Они накренились влево еще на один градус.

— Остается помолиться, чтобы оно не сбросило нас с этой горы, — сказал Боннетт. — Мы не выдержим на глубине, превышающей эту на 500 футов.

— Откуда ты знаешь? — спросил Рэмси, не отрывая глаз от приборов пульта.

— Чувствую, что гора под нами покрыта туманом.

— Что ты сказал? — удивленно поднял глаза Рэмси.

— Чувствую туман в голове, — сказал Боннетт. Он склонился к перилам. — Падаю с горы. Ненавижу туман, — он попытался подняться. — Не могу собраться с мыслями. Принимай командование, мистер Рэмси. Я… Я… — он осел на палубу, все еще не отпуская перила.

Внезапно мозг Рэмси пронизало четкое осознание происходящего. Еще раз взглянув на пульт локатора, он повернулся и заставил себя спокойно подойти к Боннетту. Склонившись над старпомом, он проверил показания его «вампира». Диффузия CO₂ 22,8 %. Выше нормы на 1,6 %. Он отпустил запястье Боннетта, поднялся и на одну минуту увеличил генерацию ангидразы.

— Что случилось с Лесом? — в дверях стоял Спарроу, глядя поверх главного пульта. Рэмси обернулся.

— Двигайся медленнее, — сказал Рэмси.

— Что… — в раздумье Спарроу замолчал, не закончив фразу.

Рэмси склонился к Боннетту, снова проверил показания «вампира», сравнил с показаниями своего. Изменения отсутствовали. Сейчас, очень скоро…

— Я просто проверял теорию Рэмси о том, почему одни шимпанзе погибли, а другие нет, — сказал старпом.

— Что за шимпанзе? — склонился Спарроу над Боннеттом.

— Подопытные шимпанзе. Я поместил их под давление 400 фунтов при большой концентрации ангидразы. Мой вам совет: не перевозбуждайтесь, не горячитесь, не нервничайте. В противном случае…

— Я знаю о шимпанзе, — сказал Спарроу. — Ты думаешь… — он остановился в раздумье.

— Это больше всего похоже на расстройство функций желез внутренней секреции, — сказал Рэмси. — Сильно напоминает эмоциональный срыв, возможно, это имеет психогенную природу.

Спарроу кивнул.

Рэмси заметил, что показания «вампира» подошли к отметке нормы. Он начал массировать левую руку Боннетта.

— Все в порядке, Лес. Просто расслабься и не бери в голову. Кризис миновал. Просто не бери в голову… успокойся… расслабься…

У Боннетта начала трястись голова.

— Мы должны избегать перевозбуждения, — сказал Рэмси. — Наши тела здесь под слишком большим давлением. Им очень нелегко поддерживать равновесие.

Спарроу встал и подошел к пульту локатора.

— Я дал Джо успокоительное. Он плакал, бредил. Может, я… — он замолчал.

Боннетт открыл глаза.

— Не шевелись, — сказал Рэмси. — Ты меня слышишь, Лес?

Старший помощник кивнул.

— Если ты расслабишься, опасность отступит.

— Ты не можешь заставить человека расслабиться, — сказал Спарроу.

Рэмси обхватил голову Боннетта, нашел нервный центр на тыльной стороне шеи и помассировал его.

— Тебе уже лучше.

Боннетт облизал губы.

— Все в порядке. Возвращайся на пульт.

— Дыши медленно и неглубоко, — сказал Рэмси и поднялся.

Боннетт сглотнул и заговорил. Казалось, язык его плохо слушался.

— Это было похоже на зыбучие пески. А сейчас мне лучше.

Рэмси повернулся к Спарроу.

— Теперь с ним все в порядке.

Спарроу взглянул на Боннетта.

— Оставайся там, где лежишь, Лес. Встанешь, когда сможешь, — сказал он и повернулся к Рэмси. — Я смотрел на экран. Течение повернуло нашу баржу на сорок пять градусов относительно кормы. Можем ослабить буксирный канат, но это может привести к дальнейшему сносу баржи.

— Лучше все оставить как есть, — сказал Рэмси.

— На каком расстоянии находится край подводной горы? На экране этого не видно.

— Около семидесяти пяти ярдов, если считать от баржи. Нас отнесло от края, когда мы ложились на дно.

Спарроу взглянул на экран локатора.

— Прерывистый сигнал на пороге уровня слышимости.

— Холодное течение обдувает нас, как вентилятор, — произнес Рэмси.

Спарроу отошел от пульта и огляделся. Рэмси явно привлекал его внимание: он как-то странно на него поглядывал, с подобным интересом он разглядывал его инструментарий.

— Что такое делал «долговязый Джон»? Джо ничего толком не объяснил.

Рэмси повторил свой рассказ.

— Получит ли «Таран» пользу от твоих пристрастий?

— Не в этот раз, командир.

Спарроу взглянул на ряд регистрирующих устройств отсека реактора.

— Возможно, в следующий.

— Мы должны еще раз выйти в море. Если не сломаемся, как Хепперт, — вступил в разговор Боннетт, лежа на палубе.

— Не сломаемся, — сказал Спарроу.

Боннетт с трудом встал на ноги.

— Рад, что Господь обещает нам это.

Спарроу испытующе посмотрел на него.

— Принимаю командование, Лес. Обстоятельства вынуждают. Тем более что отсутствуют проявления последствий передозировки.

— Конечно, командир, — в голосе Боннетта послышалось явное облегчение.

— Пойду взгляну, как там Джо. Джонни остается за пультом искателя. Все ясно? — сказал Спарроу.

— Так точно, командир.

Спарроу не спеша повернулся и вышел за дверь.

— Он просто робот, — сказал Рэмси, кивая в сторону пустого места, где только что стоял Спарроу.

— Он выдерживает большее давление, чем подводная лодка, — заметил Боннетт и глубоко вздохнул. — Лучше следи за пультом.

Рэмси нахмурился и стал внимательно разглядывать приборы.

В отсеке повисла тишина.

— Спасибо, Джонни. Быть может, ты спас мне жизнь, — спустя некоторое время сказал Боннетт.

Рэмси молча пожал плечами.

— Я слышал, что ты говорил командиру. Чувствую, что все верно. Если хорошенько задуматься, ты спас жизнь всем нам.

— Чтобы вы торчали на этой проклятой лодке, нагоняя тоску, — сказал Рэмси.

— Конечно, ты предпочел бы общество трех симпатичных блондинок, — заметил Боннетт. — Если подумать, я с этим согласен.

— Еще один сигнал во внешней зоне, — сказал Рэмси. — Шесть подводных лодок идут поисковой сетью. Идут мимо нас на юго-восток.

— Они просто обожают искать там, где никого нет, — произнес Боннетт. — Не могу сказать, что я их осуждаю. Мне и самому еще не верится, что я здесь.

Взглянув на счетчик статического давления, он быстро отвел глаза.

— Нет нужды оставаться здесь вдвоем, — заметил Рэмси.

— За исключением приказа командира о двойных вахтах.

— Наиглупейшее распоряжение, — сказал Рэмси.

— Полегче, парень. Нельзя бороться с вышестоящими инстанциями Военно-Морского флота и нельзя идти против Господа, — Боннетт пожал плечами. — Тем более оба играют за одну команду…

— Что заставляет тебя верить во всю эту чепуху? — спросил Рэмси.

— Я пошутил, мальчик, — холодно сказал Боннетт. — Это одно. А что ты говоришь — совершенно другое. — Старпом тряхнул головой. — Я прошел с Савви Спарроу уже сорок миссий. И не говори мне о чепухе. Я точно знаю то, что видел своими глазами.

«И ты точно знаешь, во что хочешь верить», — подумал Рэмси.

Его внимание привлекли капли воды, выступившие на трубах. Казалось, «Таран» внезапно почувствовал окружающие его пустоту и холод. «Мы не сможем сделать этого, — подумал он. — Тысячи вражеских субмарин стоят на нашем пути. Это безумие — посылать нас сюда. Шаг отчаяния».

Монитор устройства регистрации температуры мерцал неяркими огнями.

«Нас укрывает холодный божественный покров! Возможно, вера — лучшее, что нам остается. Нашим знанием определяется ход нашей жизни. Мы съели яблоко и получили достаточно знания, чтобы испытывать страх».

«Таран» внезапно резко вздрогнул: течение потащило баржу. Палуба накренилась к корме.

— Если мы, взбалтывая дно, как тесто для пирога, поднимем облако ила, которое будет видно с поверхности, они нас моментально обнаружат, — произнес Боннетт. — Вблизи от своих берегов у них прекрасно поставлена служба воздушного слежения.

— А как им удастся разглядеть нас в тумане? — спросил Рэмси. У него внезапно стало легко на душе.

— Туман на поверхности? Откуда ты знаешь?

— Это устроили на пару Бог и командир, — ответил Рэмси.

— Ты думаешь, что говоришь? — спросил Боннетт и внимательно посмотрел на Рэмси. — Ведь шутишь?

Рэмси сбросил показания счетно-решающего дальномера.

— Человек должен жить одним дыханием с лодкой, быть ее частью, — слова текли очень свободно. Он внезапно почувствовал: где-то под словами течет мощный поток мыслей. Будто он вышел за пределы собственного тела и снаружи наблюдал за ним.

— А эта лодка верит в Бога, — добавил он.

Стрелки автотаймера проходили круг за кругом. Одна за другой сменялись вахты, а «Таран» все так же лежал на покрытой илом вершине подводной горы.

С момента начала миссии прошло одиннадцать дней, тридцать две минуты.

Вторую половину вахты Рэмси стоял за пультом управления вместе со Спарроу. Ощущение превышающего все допустимые нормы давления на корпус лодки стало привычным.

— Сколько времени прошло с момента, когда ты в последний раз слышал сигналы проходящей мимо стаи? — спросил Спарроу.

— Около шести часов.

— А что с баржей?

Рэмси осмотрел показания индикаторов, мониторы телекамер.

— Лежит по правому борту под углом тридцать градусов. Трос в порядке.

Спарроу проверил систему управления двигателями и включил моторы. Лодка наполнилась звенящим гулом ожидания. Рэмси ощутил, как по всему телу, начинаясь в ногах, прошло дрожащее покалывание.

— Теперь отправимся за нефтью, — сказал Спарроу. Он резко включил передачу двигателя и сразу же выключил. — Нужно стряхнуть эту грязь с себя. Сбрось-ка четыре торпеды, это увеличит нашу плавучесть.

— А как же баржа? У нас не хватит мощности, чтобы продуть ее на такой глубине.

— Поднимем ее рывком со дна. Отпусти трос, чтобы мы могли хорошенько разогнаться.

Рэмси нажал на черные гладкие клавиши, и торпеды вывалились из креплений на дно.

«Таран» дернулся вверх, но неудачно. Спарроу снова включил двигатель на полную мощность. Лодка потянулась вверх, разматывая позади себя трос.

— Стопори трос, — скомандовал Спарроу.

Рэмси защелкнул магнитные стопоры внешних катушек. Лодка практически остановилась, моторы ревели во всю мощь. Они медленно двигались наверх.

— Трос натянут, — сказал Рэмси. — Тяжелая эта личинка!

Спарроу кивнул.

— Какова длина смотанного троса?

— Около восьмисот футов.

— Отпусти еще немного.

«Таран» снова поднялся еще чуть-чуть. Спарроу повернул влево, потом вправо. Движения лодки напоминали змеиные, но она двигалась с трудом.

— Рабочая глубина, — сказал Рэмси. — Внешнее давление 2994 фунта.

— Стопори трос и продуй резервуар номер один, — скомандовал Спарроу.

Рэмси снова остановил движение внешних катушек. Он положил руку на кнопку с надписью «воздух под высоким давлением». Установив параметр для резервуара номер один, он нажал кнопку, и воздух пошел в резервуар.

— Выпускай весь, — сказал Спарроу.

Рэмси повернул переключатель на два оборота.

Спарроу запустил двигатели на полную мощность. «Таран» задрал нос почти на десять градусов. Дюйм за дюймом тяжело покачиваясь они поднимались вверх.

— Личинка поднялась, — доложил Рэмси.

— Что на ней с системой компенсации давления?

Рэмси посмотрел на блок управления баржей.

— В соответствии с расчетной кривой.

— Продуй носовой резервуар баржи и кормовой — лодки, — произнес Спарроу.

— Она не…

— В любом случае продуй. До тех пор, пока мы не достигнем рабочей глубины, давление воды будет сдерживать воздух. Мы должны воспользоваться любой возможностью, и как можно скорее.

Руки Рэмси пробежали по пульту, выполняя приказы.

Они все так же, дюйм за дюймом поднимались наверх.

— Носовой резервуар начинает заполняться.

Это ощущалось в движениях палубы: установился нормальный градиент набора высоты, нарастала скорость.

— Носовой резервуар практически заполнен, — сказал Рэмси. — Теперь дело за кормовым.

Он вытер пот со лба.

— Это то, о чем Лес должен был догадаться, — сказал Спарроу. — Теперь мы знаем, что нам удастся всплыть — если у нас есть избыточный вес, который мы можем сбросить для начала подъема.

— Откуда ты знаешь, что Лес не…

— Я знаю свой экипаж. Учись здесь, Джонни, и из тебя получится прекрасный подводник, — сказал Спарроу. — Никогда не влезай ни в какую авантюру с лодкой, если не знаешь, как из нее выбраться с другой стороны.

Рэмси внимательно слушал его.

— А как ты планируешь выбраться из всего этого с другой стороны, да еще с нефтью?

— Общего плана нет, но есть планы на все случаи жизни, которые я могу предугадать. Естественно, что предугадать я могу не все.

— Как например…

Спарроу повернулся и пристально посмотрел на него.

— Например, когда члены моего экипажа один за другим сходят с ума.

Рэмси широко открыл глаза.

— А как же ты сам? — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать.

Спарроу сверкнул глазами.

— Наверное, это первый случай, предвидеть который я не могу.

Командир повернулся к пульту управления.

«Он как часть механизма, — подумал Рэмси. — Великий Боже на небесах, что привело к созданию подобного человека?»

Вошел Боннетт со шприцем в руках, иглу он накрыл стерильной салфеткой.

— Время укола, командир.

— В левую руку? — спросил Спарроу.

— Ну…

— Можно мне сохранить хотя бы остатки собственного достоинства? — продолжал командир.

Рэмси улыбнулся.

— Клянусь, эти парни получают от этого извращенное наслаждение! — взревел Спарроу.

— Слишком много для одной руки, — сказал Боннетт и взглянул на счетчик статического давления. — Шесть тысяч футов! Что мы делаем на этом мелководье?

Спарроу тихо хихикнул.

— Ну хорошо, не бери в голову мои проблемы, — командир повернулся к пульту. — Джонни, принимай управление.

Рэмси встал на его место.

— Полегче, Лес, — ворчал за его спиной Спарроу.

— Я и так стараюсь, командир. Сейчас. Пусть Джо в свою вахту последит за тобой. По-моему, твое состояние нормализуется.

— Так и должно быть, с такими-то тремя медсестрами.

Спарроу подошел к Рэмси.

— Держи курс шестьдесят четыре градуса, сорок пять минут.

Рэмси, держа в руках штурвал, следил за экраном ультразвукового локатора.

— Так мы обогнем Северный мыс.

Прикинув в уме кое-какие цифры, он взглянул на счетчик оборотов винта.

— Приблизительно двадцать шесть с половиной часов.

Спарроу с удивлением посмотрел на него.

— Он хорошо считает, — заметил Боннетт.

— И также сильно интересуется, куда и когда мы должны дойти, — ответил Спарроу.

— Эти сказки Службы безопасности только для маленьких детишек, — сказал Рэмси.

— Я напомню тебе, что на борту мы обнаружили труп человека, что там и здесь мы натыкаемся на последствия диверсии, что… — резко замолчав, он смотрел на Рэмси.

Теперь озадаченным выглядел Боннетт.

«Я не смогу прыгнуть выше головы, — подумал Рэмси. — Либо мой план был правильным, либо… мне не удастся выбраться с другой стороны».

Спарроу посмотрел на таймер.

— Время вахты Леса, — он жестом указал Боннетту принять штурвал. — Поставь нас на автопилот. Пусть идет, как идет.

Когда Рэмси шел к двери, он поймал на себе взгляд Спарроу. Командир демонстративно отвернулся и подошел к Боннетту.

— Пока мы на автопилоте, постой за пультом локатора.

— Есть, командир.

Рэмси вышел за дверь, прикрыл ее, оставив щелочку, и прижался к ней ухом.

— Как Джо? — спросил Боннетт.

— Все в порядке. В соответствии с расписанием встанет на вахту.

— А что не так с долговязым Джоном Рэмси? Командир, может, он не тот, за кого себя выдает?

— Это несомненно. Вопрос только в том, на чьей он стороне играет.

— А он не может быть…

— Определенно может. Кто-то напихал сюда шпионских сигнализаторов и убил офицера безопасности.

— Но ведь Рэмси тогда не было на борту.

— Вот это меня и беспокоит. Если только не окажется, что у того офицера безопасности были неисправны часы. Это все объяснит.

— Я пригляжу за ним, командир.

— Пригляди, давай. А я предупрежу Джо.

Рэмси отошел от двери. «Так, я сделал это. Только бы я был прав», — подумал он. Вздрогнув, он повернулся и пошел по трапу, спустился на палубу, где была расположена его каюта. Приостановившись около двери каюты Гарсии, он взглянул на ее гладкий металл. И снова в голове мелькнула мысль: «Только бы я был прав».

Зайдя в каюту, он мягко закрыл за собой дверь и запер на замок. Достав дистанционный измеритель, развернул ленты.

Он посмотрел на реакции Спарроу во время выполнения ремонта в отсеке реактора. Теперь было очевидно: командир все время держал себя под жестким контролем. Кривые линии напоминали движения мячика в коридоре, скачущего от стенки до стенки.

«Я должен суметь взломать эту волю, этот контроль, — подумал Рэмси. — Он должен проколоться, хотя бы раз. В нужное время, в нужный момент». Но другая часть его сознания противилась: «Это дьявольский путь для достижения результата». Он пытался отделаться от этой мысли. «Так должно быть. Это принято в практике. Это действует».

«В большинстве случаев».

На ум ему пришел совет Спарроу: «Никогда не влезай куда-нибудь, если не знаешь, как выбраться с другой стороны».

Рэмси присел на койку, переустановил параметры дистанционного измерителя, запечатал его и засунул под стол.

«А что, если мой план не сработает? Какая в этом случае у меня альтернатива?»

Он откинулся на койку, разглядывая заклепки на потолке. Трепещущая и тихонько урчащая подводная лодка жила своей фантастической жизнью. Будто она знала, куда идет и как туда добраться.

Рэмси погрузился в беспокойный сон. К следующей вахте он проснулся весь в поту, не вполне разбирая, где сон, а где — явь, с воспоминанием о мучительном ночном кошмаре.

Автоматический таймер отсчитал двенадцать дней, семь часов и пять минут от момента отплытия. Шла вторая половина вахты Гарсии и первая Боннетта. Красная точка на экране ультразвукового монитора стояла около побережья Северного мыса: «Таран» крался по мелководью на глубине около 100 фатомов.

В отсеке центрального поста яркими огнями приборов светилась переборка. Перемигивались контрольные устройства, рычаги и вентили отбрасывали глубокие тени. Предупреждающе дрожали стрелки на циферблатах и шкалах. Два человека склонились над пультами, как рудокопы в пещере с рудоносной породой.

Боннетт взглянул на счетчик статического давления: 260 фунтов на квадратный дюйм.

— Интересно, почему командир решил идти так близко к берегу?

— Не задавай слишком много вопросов, — Гарсия слегка подстроил плоскость носового руля. — Мы на глубине двадцати футов, если считать со стороны дна.

Спарроу проскользнул в отсек центрального пульта через заднюю дверь.

— Что на пульте локатора? — от усталости его голос слегка охрип. Он закашлялся.

— Ничего, — ответил Боннетт.

— Мы в их водах, — сказал Спарроу. — Вдоль северного побережья у них нет береговых станций, только вдоль побережья Норвегии.

— Все равно слишком близко, — не унимался Боннетт и снова посмотрел на глубомер. — И ужасно мелко.

— А тебе не кажется, что это как раз самое безопасное для нас место? — спросил Спарроу.

— Нет.

— Отлично. Значит, они придерживаются того же мнения, зная, что у нас глубоководная подводная лодка. Глубина под порогом вполне соответствует нашим ограничениям.

— И что из этого?

— А то, что мы как раз и собираемся пройти по мелководью, — и командир взглянул на Гарсию, потом снова повернулся к ультразвуковому монитору. — Джо, курс семьдесят градусов.

Глядя на компас, Гарсия повернул штурвал, и лодка выровнялась по курсу. После этого он тоже взглянул на монитор.

— Новая Земля, — прошептал он.

— Здесь достаточно мелко для того, чтобы взять образцы, — произнес Спарроу. — Лес, поищи почти параллельно нашему курсу изобару. Мы можем использовать защитный покров холодной воды.

Боннетт достал схему этого района и принялся изучать изобарические различия, включив сборщик образцов воды за бортом.

— На пять минут курс шестьдесят девять градусов, — сказал он.

Гарсия повернул штурвал и вместе с Боннетом взглянул на транслятор термопары. Неожиданно температура упала на 15 градусов.

— Вернуться к старому курсу, — дал команду Спарроу.

«Таран» пошел курсом семьдесят градусов, прячась под уютным покрывалом холодного течения, окутывающим его со всех сторон.

— Так держать, — сказал Спарроу. — Включи поиск на полную мощность.

— К Новой Земле, не так ли? — спросил Гарсия.

После недолгого раздумья Спарроу ответил на вопрос:

— Очевидно, да.

— Здесь же ракетная база и полигон Восточного Альянса, — удивился Боннетт. — Кругом следящие устройства и патрули!

— Мы пробурили скважину прямо у них под носом, — сказал Спарроу. — И если нам удалось пробурить ее так, что они не услышали, то тем более должно удаться выработать ее так, чтобы они об этом и не узнали.

— А они тоже качают нефть из этого резервуара?

Вспыхнувшая на лице Спарроу улыбка напоминала скорее волчий оскал.

— Так в этом и заключается вся прелесть. Они даже не подозревают о его существовании.

— О боже, свежая скважина — прошептал Боннетт. — Так вот что мы ищем около береговой линии?

И снова Спарроу задумался, следя за красной точкой на экране ультразвукового монитора. «Если Восточный Альянс нас здесь обнаружит, эта скважина уже не будет секретом, — подумал он. — Теперь все в руках Бога».

— Мы ищем узкую ложную расщелину, — произнес командир. — Так называемая кишка, идет поперек островного шельфа. Когда будем проходить мимо, вы вряд ли пропустите ее. Глубина до 3600 футов и 400 футов ширина.

— А когда мы ее найдем, — спросил Гарсия, — будем в нее заходить?

— Нет. Это указатель. Мы просто наметим курс, и все, — он снова взглянул на экран. — Тридцать три часа на этой скорости, — он повернулся к выходу. — Сообщите, когда появится что-нибудь новенькое.

И он отправился в кают-компанию.

— Если появится что-нибудь новенькое, — пробормотал Боннетт. — Мы здесь видны, как на ладони. Единственное, чего мы тут дождемся, — торпеду в живот. Это его разбудит!

— Думаю, что он прав, — произнес Гарсия. — Они ищут нас на глубине, а здесь получается просто прогулочный рейс.

— У меня уже кровь стынет в жилах, — произнес Боннетт. Он замолчал, глядя на экран локатора.

«Таран» шел вперед по шельфу, как испуганная рыбка. Стрелки таймера описывали круг за кругом.

— Сменяю мистера Гарсию на вахте, — заходя в дверь отсека центрального поста, произнес Рэмси. От него не ускользнула враждебность к нему и напряженность, повисшая в воздухе при его появлении.

Гарсия попытался обратить это в шутку Рэмси.

— Посмотри, Лес, вот главный ревнитель соблюдения устава Военно-Морского флота!

Рэмси встал рядом с Гарсией.

— Какой курс?

— Семьдесят градусов.

Гарсия передал штурвал.

— Ползаем по отмели. Если мы все же вернемся, я поставлю свечку святому Катберту, — произнес Рэмси.

— Нехорошие разговоры ты ведешь, — сказал Боннетт.

— А вы знаете, чем сейчас занимается Восточный Альянс? — спросил Рэмси. — Они приготовили кучу техники на Новой Земле, и когда мы подберемся поближе, они захватят нас, и мы отправимся прямиком в Сибирь на лесоповал.

— Умные парни, — заметил Гарсия.

— Командир собирается привести нас прямиком в сети Восточного Альянса, — продолжал Рэмси. — Мы проведем остаток войны с обритыми головами в лагере для военнопленных, а тем временем они разберут «Таран» на кусочки…

— Закрой свой грязный рот, — оборвал его Гарсия. — Мы собираемся выполнить свое задание. А когда мы встанем в док, я собираюсь с особенным удовольствием набить тебе…

— Достаточно! Сейчас не время ругаться друг с другом! — вступился Боннетт.

— Ты бы не сказал этого, если бы больше знал об этом парне, — взорвался Гарсия. — Супермозг: все знает, все видит, ничего не рассказывает!

— Заткнись, Джо, это приказ, — произнес Боннетт.

Гарсия бросил на Рэмси полный ненависти взгляд, повернулся и вышел из отсека.

— Зачем ты это делаешь, Джонни?

— Что ты имеешь в виду?

— Зачем ты дразнишь Джо?

— Его слишком легко вывести из себя.

Боннетт пристально посмотрел на него.

— Один из способов погубить корабль — испортить моральный климат в экипаже. В этом походе с твоей стороны больше не должно быть подобных высказываний.

— Ты говоришь как старая перечница из Службы безопасности, — ответил Рэмси.

Боннетт изменился в лице.

— Угомонись, Рэмси, на меня это не действует!

«Уже подействовало», — подумал Рэмси.

— Веселое будет представление, когда мы доберемся до Новой Земли. Каждый будет шпионить за своим соседом.

— Откуда ты знаешь, куда мы идем? — стиснул зубы Боннетт. — Тебя же не было здесь, когда командир говорил о месте назначения.

— Я погадал на кофейной гуще, — Рэмси кивнул на ленту графопостроителя глубомера. — Ты не это ищешь?

Боннетт чрезвычайно внимательно рассматривал ленту. Графопостроитель изобразил крутую расщелину.

— Это «что-то новенькое», — сказал Боннетт. — Позови командира.

Рэмси нажал на черную клавишу вызова номер один.

— Поддерживать курс?

— Нет. Четверть мили назад… Сигнал! — Он нажал кнопку вычислителя дальности и выключил двигатель. — Они в восемнадцати милях. На курсе перехвата.

Рэмси повернул штурвал вправо.

— Они слышали нас?

— Ничто не говорит об этом, — разглядывая на экране трубопровод, сказал Боннетт. В полной тишине они шли вдоль берега.

Спарроу вошел в отсек центрального поста.

— Сигнал?

— На курсе 270 градусов, — ответил Боннетт.

— Глубина?

— Плюс-минус четыре сотни футов.

— Вы кое-что забыли, — указывая на запись самописца о глубокой расщелине, произнес Рэмси.

— Спрятаться там? — у Боннетта сорвался голос. — Мы не сможем маневрировать. Прямо над нами будет противник, и они поймают нас.

Палуба потерявшего скорость «Тарана» качнулась влево.

— Малый вперед, — скомандовал Спарроу.

Рэмси осторожно включил двигатель, наблюдая за показаниями эхолота. Внезапно дно под ними исчезло. Ни слова не говоря Рэмси повернул влево штурвал, и они остановились над расщелиной.

— Вниз, — сказал Спарроу.

— А что, если эта щель совсем сузится? — спросил Боннетт. — Мы не сможем выбраться оттуда, не запутавшись в буксирном тросе. Будет…

— Следи за пультом, — приказал Спарроу.

Изображение дна на экране задрожало, а затем исчезло.

— Полный ход. Глубже вниз, Джонни! — командовал Спарроу.

Рэмси почувствовал, как от волнения судорогой свело желудок.

— Стены этой расщелины скрывают наши звуки!

— А если мы в них врежемся, нам этого хватит, — заметил Боннетт.

Спарроу взглянул на счетчик статического давления: 1240 фунтов.

— Каждые пять секунд проходись локатором по стенам.

— А как ты думаешь, что я сейчас делаю? — пробормотал Боннетт.

Спарроу положил Рэмси руку на плечо.

— Помедленнее.

— Скорость?

— Нет, глубина. Выровняй ее.

Рэмси выровнял плоскость носового батокса. Палуба «Тарана» встала горизонтально.

— Один градус вправо, — сказал Боннетт.

Рэмси повернул штурвал.

— Скорость двадцать два узла, — произнес Спарроу. — Если бы мы только могли…

— Два градуса вправо, — сказал Боннетт.

— Уговори ее двигаться чуть быстрее, — попросил Спарроу.

Рэмси установил максимальное значение оборотов индукционного двигателя.

— Убрать пластины глушителей, — приказал Спарроу.

— Но…

Спарроу сжал плечо Рэмси.

— Выполняй!

Рэмси опустил руки на пульт и двинул вниз большой красный рычаг, установленный рядом со штурвалом. Он кожей ощутил прилив дополнительной скорости.

— Двадцать восемь узлов, — произнес Спарроу. — Эта старушка еще полна сил.

— Два градуса влево, — сказал Боннетт.

Рэмси выполнил.

— Подводный крейсер Восточного Альянса может делать сорок пять узлов, — заметил Боннетт. — Ты пытаешься убежать от них?

— Как быстро они накрыли нас во время последней встречи? — ответил вопросом на вопрос Спарроу.

— Предположительно скорость преследования составляла двадцать узлов, — ответил Боннетт. — Сорок или сорок пять минут, пока они были над нами, они придерживались этой скорости и повысили ее, когда ушли на юг. За каких-то полчаса.

Спарроу взглянул на таймер.

— Подождем полчасика.

Он молча ждал.

— Два градуса влево, — сказал Боннетт.

Рэмси, повернув штурвал, придерживался нового курса.

— Она сужается книзу, — заметил Боннетт. — Не шире трехсот футов.

Он уточнил показания счетно-решающего дальномера.

— Теперь двести пятьдесят. Два градуса влево.

Рэмси повернул штурвал.

— Все будет отлично, если мы не зацепимся личинкой за стены этого колодца, — произнес Спарроу.

— Три градуса вправо.

Рэмси выполнил.

— Двести футов, — сказал Боннетт. — Меньше… меньше… 185… 200… 215… Два градуса вправо.

При повороте на полной скорости «Таран» покачнулся.

— Включи глушители, — приказал Спарроу.

Рэмси перевел в вертикальное положение большой красный рычаг. Подводники почувствовали, как лодка притормозила.

— Средний ход, — отдавал команды Спарроу. — Далеко до конца ущелья?

— Я могу только предполагать, — ответил Боннетт. — Слишком острый угол: невозможно прочитать разность.

— А предположительно?

— Тысяча восемьсот футов.

— За нами кого-нибудь слышно?

— Никого.

— Выключить моторы, — отдал приказ Спарроу.

Рэмси заглушил двигатели.

— А теперь ничего не слышно?

Боннетт суетился около приборов.

— Ничего.

— Полный ход, — сказал Спарроу. — Наклон плоскости носового батокса два градуса.

— Есть наклон плоскости носового батокса два градуса, — отрапортовал Рэмси. Он приподнял плоскости батокса, осторожно включил двигатель. Лодка мягко пошла вверх.

— Один градус влево, — произнес Боннетт.

Рэмси повернул штурвал.

Спарроу взглянул на счетчик давления. Он показывал 860 фунтов. Пока не начался подъем, лодка шла на глубине 2000 футов.

— Средний ход, — сказал Спарроу.

Рэмси установил положение тормозного рычага в среднее положение.

— Могу сообщить глубину, — предложил Боннетт. — Около девяноста фатомов.

— Пятьсот сорок футов, — перевел единицы измерения Спарроу. — Ты абсолютно уверен в этом?

Боннетт перепроверил данные.

— Вполне. Через минуту смогу сказать совершенно точно.

Спарроу снова взглянул на счетчик давления: 600 фунтов.

— Я перепроверил угловые искажения: восемьдесят фатомов, — рапортовал Боннетт.

— Четыреста восемьдесят футов, — пересчитал Спарроу. — Значительно меньше тысячи. Если тебя не затруднит, четверть скорости.

Рэмси снова установил положение тормозного рычага в крайнее положение.

— Что-нибудь слышно, Лес?

— Ничего.

Показания счетчика статического давления превышали отметку 400 фунтов на квадратный дюйм: глубина 1000 футов.

— Ширина этого ущелья составляет 460 футов заполненного водой пространства, — рапортовал Боннетт.

— Что в наушниках?

— Все тихо.

— Полный ход, пока не разовьем максимальную скорость, — скомандовал Спарроу. — Потом выключаем двигатели и подходим к краю ущелья. Затем опускаемся на дно, по возможности мягко.

Рэмси широко раскрыл глаза.

— Выполняй, — сказал Спарроу.

Рэмси резко передвинул рычаг тормоза. Подводная лодка ринулась вперед. Гидродинамический лаг показывал скорость двадцать три узла.

— Давай! — взревел Спарроу.

Рэмси отключил двигатель, освободив индукционную систему и допустив свободное вращение винта. Выровнял руль, поставив лодку на «ровный киль».

— Перебрали, — заметил Боннетт.

Рэмси, отслеживая показания гидродинамического лага, начал подсчитывать время, соответствующее расстоянию, в течение которого баржа будет свободно двигаться за ними, и опустил горизонтальные рули.

Они мягко легли на дно.

— Слышу их, командир, на расстоянии около десяти миль позади нас, и… — произнес Боннетт.

— Что-то не так?

— Потерял их.

— Они вошли в расщелину вслед за нами, — сказал Рэмси.

— Приподнимемся, — распорядился Спарроу. — Включить двигатели!

Рэмси дернулся, включил двигатель. Лодка мягко приподнялась со дна. Рэмси перевел положение рычага тормоза в крайнее положение.

Спарроу смотрел на таймер. Пять минут.

— Гаси двигатель.

— Тишина, — сказал Боннетт.

— Еще пять минут, — скомандовал командир.

Лодка, повинуясь действиям Рэмси, снова рванулась вперед. Пять минут. Дрейф и вслушивание в тишину. Пять минут. Дрейф и вслушивание в тишину. Пять минут. Дрейф и вслушивание в тишину.

— Ложимся в ил, Джонни.

«Таран», слегка качнувшись, лег на шероховатое дно, покрытое черной марганцевой галькой.

— Отошли на восемь миль от ущелья, — сказал Боннетт. Счетчик давления показывал 300 фунтов. — Здесь всего лишь 700 футов.

— С какой стати мы так волнуемся? — спросил Рэмси. — Они думают, что мы в расщелине. Будут прочесывать ее вдоль и поперек.

— Вот здесь-то и начнется главное состязание по стрельбе, — ответил Спарроу.

Рэмси пристально посмотрел на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Они засекли нас слишком близко к цели. И именно эта тропа ведет к скважине.

— С чего они вдруг решат, что это не обман?

— Они знают, что мы прячемся. Они знают… — он неожиданно замолчал.

— Ты имеешь в виду, что мы вернемся домой с пустыми руками? — с горечью в голосе произнес Боннетт.

— Не хочется доставлять им такого удовольствия, — раздался голос Гарсии от двери.

Три члена экипажа обернулись.

Гарсия широким шагом вошел в отсек центрального поста.

— Мы уже сунули нос прямо в их логово, командир.

— И давно ты здесь? — спросил Спарроу.

Гарсия нахмурился.

— Минут десять. Я услышал, как меняется скорость, и почувствовал… — он замолчал. — Командир, мы зашли слишком далеко, чтобы…

— Расслабься… — ответил Спарроу, — мы прорвемся.

— Как?

— Заляжем здесь.

— И на какой срок? — спросил Рэмси.

— Может, на день, может, дольше. Пока они не устанут искать нас и не решат, что упустили.

— Но в этом случае они будут вести здесь постоянные наблюдения, — запротестовал Боннетт.

— Помолимся, чтобы они именно так и сделали, — сказал Спарроу. — Лес, встань на пульт управления и установи локатор в автономное состояние. Джонни, вы с Джо идете со мной.

Спарроу подошел к планшету. Сняв старые листки, он прикрепил чистый лист бумаги и начал рисовать на нем волнистые линии. На другом листе он нарисовал то же самое.

Рэмси с удивлением наблюдал за ним. Гарсия склонился над рисунком.

Закончив рисовать, Спарроу выпрямился.

— И что мы имеем здесь, Джонни?

— Возможно, это акустическая кривая, но…

— Это модулированный сигнал одной из наших рыбок системы А-2, — ответил Гарсия.

Спарроу кивнул.

— А теперь взгляни на это.

Он сложил листки один на другой, поднес к свету и совместил их должным образом. Скрепив их и держа перед лампой, он небрежно набросал новую кривую.

— Грубое приближение, зато идея ясна, — пробормотал он.

— Система глушителя ударов винта «Тарана», — произнес Рэмси.

— Парочка наших рыбок А-2, выпущенных тандемом, а их винты установлены в соответствующей фазе, — сказал Спарроу.

— Возможно, это на некоторое время обманет Восточный Альянс, пока они не подберутся поближе и не почувствуют разницу в массе, — сказал Рэмси.

Спарроу кивнул.

— А если парочка наших рыбок исчезнет раньше, чем они обнаружат разницу?

Рэмси отошел от пульта и пристально смотрел на Спарроу.

— Здесь мелководье. Восточный Альянс перекроет эту территорию, запустит стаю поисковых рыбок и…

— И они получат вполне удовлетворительный взрыв, — закончил Спарроу.

— Все это очень хорошо, но как мы собираемся выпустить наших рыбок, когда мы на глубине 700 футов и не можем запустить двигатели? — поинтересовался Гарсия.

— У нас есть отличный стабилизатор, — ответил Спарроу. — Это личинка. Будем поддувать резервуары, пока не начнем всплывать; протравим трос, пока не поднимемся на 300 футов. Там мы сможем повернуться назад и выполнить задачу. А личинка нас заякорит.

— Равновесие на четырех точках крепления троса, — пробормотал Гарсия. — Это великолепное решение. Должно сработать, — и он восторженно посмотрел на Спарроу. — Командир, ты гений.

— Ты можешь подстроить наших рыбок так, чтобы они звучали как наша подводная лодка? — спросил Спарроу.

— Как только мы выйдем отсюда, — усмехнулся Рэмси.

— И еще. Мне нужно, чтобы ты переделал блоки управления двигателем следующим образом…

Командир снова нагнулся над планшетом, делая набросок на листке бумаги.

Рэмси кивнул.

— Одну минуточку, командир.

Спарроу остановился и взглянул на него.

Офицер-электронщик взял карандаш.

— К черту изменения скорости. Это слишком сложно. Нужны звуковые вариации: сначала звук подводной лодки класса «демон глубин» на малой скорости, потом на средней и, наконец, на полном ходу для имитации реального движения.

Он набросал математические формулы.

— Просто изменить резонансный фактор и…

— Настройки, посредством которых можно изменить резонанс, не приведут к увеличению скорости, — заметил Гарсия.

— Этого будет достаточно, — сказал Спарроу. — Они не будут копаться в деталях. План Джонни гораздо проще, значит, меньше шансов, что что-то не сработает, — он положил руку на планшет. — Вы справитесь на пару с этой задачей?

Гарсия кивнул.

— Как только ты скажешь.

Спарроу повернулся к пульту управления и направился к Боннетту.

— Ты слышал, Лес?

— Достаточно, чтобы понять идею, — он кивнул в сторону пульта локатора. — Эти ребята до сих пор не проявились.

— Будем надеяться, что они направились прямо к Новой Земле, — сказал Спарроу. — Подбавь-ка полпроцента плавучести в носовой резервуар.

Боннетт подвинулся влево, повернул регулятор клапана и, следя за показаниями прибора, закрыл вентиль.

— Джо, подними-ка нас на буксирных канатах, — попросил Спарроу.

Гарсия, нажав на переключатели блока управления буксирным устройством, отключил магнитные зажимы основного барабана. Медленно, почти незаметно «Таран» приподнялся и пошел вверх.

Показания счетчика статического давления начали уменьшаться: 200 фунтов на квадратный дюйм, 180… 160… 140…

— Теперь медленнее, — скомандовал Спарроу.

Гарсия подал напряжение на магнитные тормоза. 130… 120… 115…

— Останавливай, — приказал командир.

Стрелка остановилась на 110 фунтах.

— Глубина примерно 250 футов, — произнес Спарроу. — Джо, Джонни, ваш выход!

Гарсия встал за пульт управления буксиром.

— Баланс лучше поддерживать этими тросами, — сказал он. — А если течение сдвинет…

— Это не твоя забота, — сказал Спарроу. — Прежде чем вы попадете под давление, я поддую резервуары.

Гарсия слабо улыбнулся.

— Прости, командир. Ты прекрасно знаешь, как я переживаю по этому поводу…

— С тобой в паре прекрасный электронщик, — произнес Спарроу. Он кивнул Рэмси и многозначительно посмотрел на Гарсию.

— Я понял, командир, — сказал последний.

«Интересно, почему он прямо не сказал: «Не спускай глаз с этого подозрительного типа?»» — подумал Рэмси и взглянул на Гарсию.

— Ты что, боишься воды?

Смуглое лицо Гарсии побледнело.

— Хватит, займитесь делом, — вмешался Спарроу.

Рэмси пожал плечами.

— Пойдем поплаваем, — сказал он, повернулся, вышел за дверь и отправился через трап двигательного отсека вверх по лесенке к выходному люку.

Рядом с люком в шкафчике с раздвижными дверцами лежали костюмы для подводного плавания и акваланги. Достав костюм, Рэмси отошел в сторону, освобождая место для Гарсии, и принялся одеваться для выхода в море. Закончив, он открыл люк, зашел в шлюз и прислонился к поручням.

Гарсия, проверив нагубник и отодвинув его в сторону, последовал за ним.

— Когда-нибудь, в один прекрасный день, кто-нибудь разобьет твою дурацкую голову, — пристально глядя на Рэмси, произнес он.

— Полегче, драчун, — обернулся Рэмси к офицеру-механику. — Что за…

— Все вы, психи из отдела психов, одинаковые. Полагаете, что являетесь носителями темных сокровенныхзнаний… о которых больше никто не имеет представления, — сказал Гарсия.

— Я-то здесь при чем?..

— Хватит об этом, — произнес Гарсия.

— Но я думал, что ты…

— Что? — Гарсия безрадостно улыбнулся.

— Ну, я…

— Ты думал, что я представил тебя всему экипажу как шпиона, такого симпатичненького шпиона, — ответил Гарсия и тряхнул головой. — Совсем нет. Я точно уверен, что ты не шпион.

— А почему ты решил, что я психолог?

— Мы теряем время, — заметил Гарсия. Сжав зубами нагубник, он открыл дверцу люка.

Рэмси взял в рот холодный резиновый нагубник, проверил, как идет воздух. Он слегка отдавал химикатами.

Гарсия повернул вентиль.

Потоком полилась холодная вода, вздымая вихрящиеся волны, закручиваясь в водовороты.

Легким толчком ласт Рэмси направил себя к открытому люку. Снаружи царила полная темнота, нарушаемая лишь мерцанием выходного шлюза да светом небольшого фонаря в руке Гарсии. Долгая арктическая ночь и толстый слой воды, будто сговорившись, создали мир сплошного мрака. Несмотря на теплый защитный костюм, Рэмси чувствовал, как его до костей пробирает холод морской воды. Пристегивая к ремню страховочный трос, Гарсия придерживался за дверцу люка. Его ручной фонарь освещал скрепленные между собой торпеды: слабые тени играли на металлической поверхности напоминающих патронташ направляющих дорожек.

Рэмси пристегнулся к страховочному тросу.

Гарсия показал лучом фонаря на отверстие люка. Из зеленого полумрака шлюзовой камеры, извиваясь, высовывался еще один трос. Потянув за него, Рэмси вытащил комплект инструментов.

Течение подхватило энсина и отбросило от люка. Держась за трос, он подплыл на старое место и поймал инструменты.

Гарсия, оттолкнувшись от корпуса, направился к группе торпед. Рэмси, взглянув в сторону темной от ночного мрака поверхности моря, последовал за ним. Офицер-механик остановился под торпедным блоком, держась за винт на носу торпеды. Желтые полоски на корпусе указывали на принадлежность этой торпеды к типу бесшумных, предназначенных для ближнего боя.

Ряд за рядом смертоносные металлические рыбы опоясывали «Таран».

Гарсия, похлопав по торпеде, взглянул на Рэмси.

Рэмси покачал головой и указал на торпеду с красными полосками, установленную в другом ряду — самонаводящуюся дальнего действия.

Гарсия кивнул.

Подплыв к торпеде, они осторожно извлекли взрыватель. Рэмси запомнил ее номер — четырнадцать — и показал на него. Гарсия кивнул.

Рэмси снял боковую пластину, поудобнее пристроил свет. Свет попадал прямо в торпеду. Изменения, которые было необходимо сделать, были уже продуманы: отключить систему самонаведения, перенастроить уровень глубины; установить новое временное значение двигательной пары: 400 оборотов, 600… 800. Сконцентрировавшись на работе, он забыл о Гарсии.

Наконец все было закончено. Они подплыли к другой торпеде той же модели, аналогичным образом выполнили изменения, но установили другой резонансный фактор. Теперь пришло время отсоединить верхнюю торпеду, опустить ее рядом со второй, осторожно соединить их между собой болтами.

Под торпедами, начинку которых они только что подправили, Рэмси нашел красно-желтые торпеды-помехи. Подсоединив к одной из них блок самонаведения, снятый с первой торпеды, он длинным тросом привязал эту торпеду к двум другим.

Постепенно Рэмси стал замечать, что становится все темнее и темнее. Установив последний зажим для троса, он взглянул на корпус.

Гарсия плыл высоко над торпедным поясом. Теперь он приближался к шлюзовой камере. И плыл очень быстро. Рэмси окружила темнота.

«Неужели он собирается оставить меня в этой ловушке? Закрыв люк перед моим носом?»

Его охватила паника. Яростно работая ластами, он поплыл к удаляющейся полоске света.

«Гарсия может ждать в шлюзовой камере до тех пор, пока у него не закончится воздух, зная, что у меня точно такой же запас. После этого он войдет в лодку. И я задохнусь раньше, чем они смогут выйти. А Гарсия расскажет какую-нибудь душещипательную историю о моем исчезновении».

Световое пятно от фонарика Гарсии исчезло в шлюзовой камере, оставив позади себя сплошной мрак.

«Я не позволю ему сделать это!»

Страховочный трос внезапно потащил его наверх. Рэмси дернул за него. Зацепился, наверное! Он нащупал пряжку, расстегнул ремень, и тот, свободно болтаясь, потянулся по направлению к люку, из которого слабо лился свет фонарика Гарсии.

Наконец он подплыл к люку. Рэмси, зацепившись за перила, почувствовал, как чья-то рука, схватив его руку, тащит его вовнутрь. Гарсия! Рэмси почувствовал, как на него накатывается волна облегчения. Свет шел из шлюзовой камеры потому, что Гарсия сматывал страховочный трос, а он натянулся между барабаном и дверцей. Просто зацепился. Гарсия показал на дверцу.

«Он хочет, чтобы я пошел и отцепил его», — подумал Рэмси и покачал головой.

Гарсия снова показал на люк.

Рэмси снова отрицательно покачал головой.

Гарсия подождал, а потом выплыл из люка, захватив с собой фонарик. Через некоторое время, высвободив трос, он вернулся, намотал его на барабан и защелкнул шлюз.

Рэмси открыл воздушный вентиль высокого давления. Уровень воды стал спадать.

Когда вода достигла уровня плеч, сняли с лица нагубники аквалангов. На лице Гарсии застыла легкая улыбка.

«Он знает, что напугал меня, — подумал Рэмси. — Он сделал это намеренно».

Последние капли со свистом вышли через кингстоны. Гарсия открыл внутренний люк и вышел на верхний трап двигательного отсека. В полном молчании они сняли костюмы и акваланги, положили их в шкаф.

Спарроу встретил их у двери.

— Ну как?

— Все в порядке. Четырнадцатую прицепили к двадцать второй. При выстреле двадцать второй вылетят обе. Отправятся курсом на север на глубине около десяти фатомов.

Спарроу взглянул на Рэмси, и тот кивком подтвердил сказанное. Командир повернулся к Гарсии.

— Были проблемы?

— Джонни родился электронщиком. Он все сделал сам.

Спарроу повернулся к Рэмси.

— Это было совсем не трудно.

— Страховочный пояс Джонни на обратном пути запутался, но я высвободил его. За исключением этой неприятности была просто подводная прогулка.

— Да и здесь тоже тихо, — произнес Спарроу, кивнув в сторону койки на противоположном конце отсека центрального поста, на которой растянулся Боннетт. — Лес слегка задремал. Да и вам следует сделать то же самое. Пока не наступило время вашей вахты.

— Очень кстати, — произнес Гарсия. — Пока плавал, утомился. Пойдем-ка, Джонни, мой мальчик.

Он скользнул через дверь, Рэмси пошел вслед за ним.

Гарсия остановился у двери в свою каюту, повернулся и улыбнулся Рэмси.

— Прекрасных сновидений… великий обманщик…

Рэмси проскочил мимо него в свою комнату, захлопнул перед его носом дверь и прижался к ней, придерживая плечом. Он чувствовал, как сердце билось с яростью победителя.

«К черту его, к черту!»

Он заставил себя успокоиться, взял коробку дистанционного измерителя и начал проверять новые записи.

Спарроу как и прежде держал свои чувства под жестким контролем.

Рэмси перезарядил ленту дистанционного измерителя, выключил свет и заснул на койке богатырским сном.

Казалось, не успел он закрыть глаза, как его разбудил звонкий сигнал. Он оцепенело поднялся и пошел на центральный пост. Все члены экипажа были уже там.

— Вставай за пульт локатора, — произнес Спарроу. Он подождал, пока Рэмси выполнит приказ, и отжал клавишу номер двадцать два пульта управления стрельбой.

Одновременно с этим Рэмси засек пульсации только что отправленных торпед. Энсин почувствовал, как за его спиной встал Спарроу. Они вместе смотрели на экран.

— Отличная работа, — произнес Спарроу. — Один в один наша лодка.

Рэмси покрутил наружным раструбом детектора системы обнаружения.

— Никто не обратил внимания, — сказал он.

— Обидно. Все усилия нашего писаря будут сведены к нулю, — произнес Гарсия. — Это почти…

— Появились, идут полным ходом на северо-восток, — доложил Рэмси.

— Курс на перехват, — сказал Спарроу.

— Наша приманка увеличила скорость, — заметил Рэмси.

— Лучшего времени и не выберешь, — произнес Боннетт.

— Еще один сигнал к западу от нас, — сказал Рэмси. — Наши охотники вызвали друзей.

— Имитация максимальной скорости, отличная работа, Джонни! — воскликнул Спарроу.

Подводники ждали, наблюдая, как сближаются точки сигналов. Внезапно одна из них расплылась в широкий круг: активизировалась система помех.

И снова потянулось ожидание.

Внезапно корпус «Тарана» вздрогнул от далекого двойного удара. Одновременно с этим исчез сигнал приманки на экране локатора.

— Отследи-ка каждого из них, — сказал Спарроу. — Если лодки Восточного Альянса уйдут, значит, нам удалось их одурачить!

Рэмси следил за сигналами.

— Лодки идут через район взрыва. Четыре уходят.

Он немного подождал.

— Еще две. Курс на юго-запад. Теперь уходит последняя.

Он проследил за их передвижениями, пока лодки не вышли за пределы видимости приборов, обернулся и с победоносной улыбкой воззрился на Спарроу.

— Как ты и планировал, командир.

— Ммм-да, конечно.

Спарроу повернулся к выходу.

— Прежде чем идти к скважине, подождем еще четыре часа.

«Таран» на малой скорости вползал в ущелье, то опускаясь на глубину шестьсот футов, то скользя у поверхности, как гигантская рыба, ищущая пропитание в придонном иле. В ее чреве за штурвалом стоял Спарроу, вместе с ним на вахте был Гарсия.

— Вот и выступ шельфа, — сказал Спарроу и кивнул в сторону экрана. Лучи носовых прожекторов выхватывали из темной морской воды скалистый уступ.

— Позвать остальных? — спросил Гарсия.

— Да.

Гарсия нажал на кнопку вызова. Рэмси, находясь в электронном отсеке, подтвердил получение.

— А что ты делаешь в электронном отсеке? — спросил Спарроу.

— Не хотелось отдыхать, так что…

— Мой приказ о том, что мы должны работать только попарно, тебя не касается?

— Командир, у меня возникла идея насчет…

— Минуточку, — Спарроу указал на появившуюся на экране насыпь в форме морской звезды. — Вот здесь, Джо.

Он выключил двигатель, подплыл к горе и бросил якорь.

— Двести пятьдесят фунтов, командир.

Спарроу кивнул, включил боковые камеры, проверил дно.

— Достаточно ила для балласта.

В центральный пост вошел Боннетт.

— Командир, мы…

— Прибыли на место, — закончил Спарроу. — Лес, сходи на корму, в электронный отсек, и посмотри, как там Джонни.

— А он не…

— Он некоторое время был там… один!

Боннетт повернулся кругом и исчез за дверью.

— Я не хочу отвечать за демаскировку этой скважины, — сказал Спарроу.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Гарсия. — Не думаешь ли ты, что я…

Спарроу осадил его взглядом.

— Мистер Гарсия, мы старые товарищи по плаванию с тех пор, как ты был главным механиком, а я — только что оперившимся энсином. Но в данный момент я никому не могу доверять, даже тебе, насколько хорошо я тебя ни знаю. На борту моего корабля заманили в ловушку и убили офицера Службы безопасности. Мы обнаружили на борту шпионские сигнальные устройства Восточного Альянса. Кто-то же сделал это. Я ясно высказался?

— Да, сэр, — Гарсия повернулся к пульту локатора.

Рэмси в электронном отсеке отложил в сторону лампу, с которой только что работал.

«Возможно, именно так они включают свои сигнальные устройства, — подумал он. — Это значит, что здесь наготове есть устройства, готовые включиться в любой момент».

Дрожащей рукой он потянулся, чтобы вставить лампу в гнездо тестового устройства. Внезапно кто-то ударил его по руке, и тут же он получил мощный удар в челюсть.

— Грязный шпионский выродок! — взревел Боннетт. И еще один сильнейший удар обрушился на челюсть Рэмси.

Рэмси, откинувшись на скамье, пытался увертываться от ударов.

— Лес, подожди! Я…

— Господи, спаси нас от искушения, — скрежетал зубами Боннетт. Он локтем ударил Рэмси по зубам, а коленом в пах.

«О Боже, он хочет убить меня!» — подумал Рэмси. Он отчаянно отбивался, пытаясь схватить противника рукой за горло. От удара в пах к горлу подступала тошнота.

Боннетт увернулся от его удара и еще раз ударил кулаком по зубам офицера-электронщика.

— О Господи! Я не шпион! — взмолился Рэмси.

— Ты лживая, грязная змея, — Боннетт отступил на шаг и, ударив ребром ладони по шее Рэмси, послал сокрушительный удар ему в челюсть.

Рэмси, чувствуя, что теряет сознание, бессмысленно ловил руками воздух. Что-то стукнуло его по голове, он слышал, как громко бьется его сердце. И провалился в темноту.

Голоса.

Они доносились до Рэмси откуда-то из длинного черного тоннеля. В попытке сбросить наваждение он мотнул головой, и тут же резкая боль пронзила все его тело.

— Похоже, он приходит в себя, — Гарсия.

— Пусть он выпьет это, — Спарроу.

— К чему такая забота? — Боннетт.

— Я не уверен, что ты был прав, — Спарроу.

— Говорю тебе, командир, я видел, как он вставлял лампу-передатчик в гнездо и…

— Откуда ты знаешь, что это передатчик? Во время потасовки кто-то из вас наступил на нее.

— Она выглядела ужасно подозрительно, командир.

— Открыл глаза… дернулся, — Гарсия.

Чья-то рука приподняла его голову. В рот влили что-то кислое и едкое, обжигающее горло.

Рэмси захлебнулся, закашлялся, его стало рвать.

И снова в рот ему стали вливать эту жидкость. Рэмси, дрожа, пытался сопротивляться. Все его тело ныло от мучительной боли.

— Ты можешь говорить, Джонни? — спросил Спарроу.

Рэмси открыл глаза. Над ним склонился командир, придерживая за плечи.

Боннетт с Гарсией стояли чуть поодаль.

Рэмси перевел взгляд на окружающую обстановку: лазарет, койка, стол, аптечка первой помощи.

И снова Боннетт и Гарсия.

Боннетт сердито смотрел на него, может, лишь слегка неуверенно.

Лицо Гарсии выдавало чувство легкого беспокойства.

Рэмси, пощупав рукой челюсть, почувствовал, как боль будто огненным копьем пронзила его голову.

— Мо… гу… не… мно… го… — произнес он.

Спарроу принес подушки, подложил под голову Рэмси.

— Что ты делал в рубке?

Лампа! Шпионская!

Рэмси заговорил, с трудом двигая распухшими губами:

— Мне кажется, что я догадался, как включаются шпионские сигнальные устройства.

Глаза Спарроу и Гарсии вспыхнули внезапным интересом. Выражение лица Боннетта было неопределенным.

— Что-то на пульте? — спросил Спарроу.

— Нет. Это важно, командир. Не поднимайте перископ.

— Почему?

— Через него идет сигнал.

— Наверху может быть все, что угодно. Что…

— Это другое. Ты подал мне идею, — Рэмси облизал распухшие губы, попробовал говорить четче. — Попробуй разобрать, что я говорю. Резонанс. Восточный Альянс посылает сигналы на частоте, соответствующей нашим лампам L-4. В некоторых случаях эти сигналы выводят их из строя таким образом, что они начинают работать как передатчики. Те, что мы нашли, были просто усилителями. Шпионские сигналы работают через лампы L-4.

— Но если мы убрали все усилители…

— Достаточно мощностей L-4, если они работают в режиме обратной связи, — сказал Гарсия. — Усилитель не нужен. Они могут испускать такой вой, который будет слышен где угодно.

— А почему перископ? — спросил Спарроу. И тут же догадался. — Конечно: им нужен мощный и чистый сигнал, а в пластиковой барже его невозможно заглушить только на перископе.

Он кивнул.

— Спасибо, что рассказал. А если это так, то как…

— Подобрать замену для L-4. Это слабое звено в системе, — сказал Гарсия.

— Это я и хотел проверить, когда Лес набросился на меня, — сказал Рэмси.

— Командир, а что, если это уловки? — нахмурился Боннетт.

— Да не может быть, Лес, — вмешался Гарсия.

— К черту все это! Еще только вчера вы говорили мне, насколько подозрительный… — заорал Боннетт.

— Обсудим это в другой раз, — сказал Спарроу и повернулся к Гарсии. — Что ты думаешь по этому поводу, Джо?

— Похоже на правду, командир, — Гарсия поднял руку и начал загибать пальцы. — Во-первых, это просто: единственное, что им необходимо, — узнать частотную составляющую конкретных ламп, и они могут направить все усилия на то, чтобы вывести из строя определенный узел. Если реальный сигнал идет на этой частоте, а наша система просто повторяет его, они получают необходимые данные для системы ультразвукового поиска и с большой точностью определяют наше местоположение. А что труднее всего обнаружить? Возможно, их передатчики работают постоянно. Значит, каждый раз, когда мы поднимаем перископ, наши частотные фильтры будут автоматически распознавать этот сигнал как свой, и мы вообще не услышим сигналов на этой длине волны. Это равносильно тому, что мы даем им возможность себя обнаружить.

Даже Боннетт вынужден был кивнуть, соглашаясь с Гарсией, когда тот закончил. Гарсия взглянул на Рэмси.

— Ты тоже примерно так думал?

— Да.

— Я думаю, мы сможем найти замену лампе L-4, — сказал Гарсия, — но эксперт по электронике ты. Что скажешь?

— Схема на столе в электронном отсеке.

— Лес, посмотри там, — распорядился Спарроу. — Если это правда, это еще одно подтверждение того, что говорит Рэмси.

Боннетт вышел за дверь.

Рэмси прикрыл глаза, попытался сползти с подушек и вытянуться на койке.

— Лучше не надо, — произнес Спарроу и приподнял Рэмси на постели.

— Джо, подержи его, пока я посмотрю его нос.

Гарсия взял Рэмси за плечи.

Спарроу мягко коснулся его носа.

Рэмси дернулся назад с громким криком боли.

— Похоже, что не сломан, — сказал Спарроу. Он подвинулся поближе и, оттянув веко, посветил в глаз энсину карманным фонариком.

— Возможно, легкое сотрясение мозга.

— Долго я был без сознания? — спросил Рэмси.

— Около часа. Ты… — начал было Спарроу.

Вошел Боннетт, неся в руках испачканный маслом листок бумаги. Он передал его Гарсии. Тот взял листок, сняв руку с плеча Рэмси.

— Что скажешь, Джо? — спросил Спарроу.

Гарсия медленно прочитал бумагу, кивнул и передал Спарроу.

— Умная переделка. К тому же очень простая. Будет работать на лампах, использующих другую частоту.

— Что это значит? — спросил Боннетт.

— Это значит, что ты попал, старина. Иными словами, ты полный идиот.

— Ты уверен? — спросил Боннетт поразительно низким голосом.

— Следует признать, что все мы оказались полными идиотами, — сказал Гарсия. — Ты оказался лишь инструментом в руках нашей глупости.

Боннетт посмотрел на Рэмси.

— Если я ошибся, то приношу свои извинения, — сказал он и взглянул на Спарроу, который все еще был занят изучением схемы, нарисованной Рэмси. — Но я оставляю за собой право иметь собственное мнение.

Спарроу встал с койки Рэмси и повернулся к Гарсии.

— Пусть он полежит пару часов, Джо, — и повернулся к выходу. — Пойдем, Лес. Нужно заполнить личинку, а потом поменять лампы. Не будем терять время.

— Ты не хочешь, чтобы я занялся электроникой? — спросил Гарсия.

— Посиди пока с ним, — сказал Спарроу, толкнув дверь. Выходя, он пристально посмотрел на Рэмси, повернулся и вышел. Боннетт отправился за ним следом.

— Как ты думаешь, а смогут они использовать L-4, если мы не будем поднимать перископ? — спросил Гарсия.

— В конце концов да. Они могут наращивать мощность сигнала и получат ответ, хотя бы и слабый, когда лодка всплывет на поверхность.

— Умны, черти, — пробормотал Гарсия. — А как тебе удалось до этого додуматься?

— Командир навел меня на эту мысль, когда подкинул идею создания схемы, имитирующей звуковой ряд нашей лодки.

— И тогда ты подумал о резонансе, — заметил Гарсия.

— О создании сигналов при помощи сигналов гармоник, — поправил его Рэмси.

— Одно и то же, — Гарсия пересел напротив Рэмси. — Мальчик, он чуть не убил тебя.

— Я думал, что он так и сделает.

— Тем не менее ты сам в этом виноват.

Рэмси приподнял голову и, подчиняясь внезапному порыву, внимательно посмотрел на Гарсию.

— Что ты имеешь в виду?

— По непонятной причине ты намеренно заставлял командира подозревать тебя в шпионаже. Но ты забыл об одном: подозрения — штука заразная.

— Давление давит вам на мозги, — сказал Рэмси.

— Кажется, я знаю, к чему ты стремишься, — произнес Гарсия. — Похоже, ты хочешь вывести командира из равновесия.

— Черт, какое у тебя великолепное воображение!

— Мы здесь совсем другие, Джонни. Время, проведенное на подводной лодке, — это наркотик. Это время, когда воображение несется бешеным галопом, — на мгновение он пристально вгляделся в переборку. — И у командира такие же проблемы, что и у нас.

— Исключительное проникновение в суть вещей, — заметил Рэмси.

Гарсия сделал вид, будто не расслышал.

— Когда на плечах лежит колоссальная ответственность, воображение становится проявлением слабости.

Они почувствовали, как «Таран» качнулся и остановился.

— Мы вставляем насос в крышку скважины, — прокомментировал Гарсия. — За пару дней заполним личинку, а потом пойдем домой.

— Если бы это было так просто, — произнес Рэмси.

Гарсия подошел к книжной полке, достал книгу и, найдя нужное место, повернулся к Рэмси.

— Думаю, тебе стоит прочитать это, Джонни. Это любимое место Савви Спарроу.

Он вручил Рэмси Библию, указывая на начало главы.

— Исайя, двадцать семь, стихи один и два.

Рэмси прочитал текст сначала про себя, а потом вслух:

— «В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет дракона в море».^[94]

Гарсия продолжил цитату по памяти:

— «В тот день воспойте о нем — о возлюбленном винограднике».

Рэмси, глядя в книгу, покачал головой.

— Какое значение он всему этому придает?

— И убьет дракона в море, — повторил Гарсия, подошел к Рэмси и взял у него книгу. — По словам Савви Спарроу, мы и есть тот дракон.

— Слушай, оставь мне ее почитать, — попросил Рэмси и взял Библию.

— Смотри, осторожно, а то еще станешь верующим, — заметил Гарсия.

— Вряд ли. Мои учителя всегда говорили: если хочешь понять что-либо, читай первоисточник. Это касается и нашего командира.

— Это касается множества людей. А психолог, не обладающий глубокими знаниями об этой книге, напоминает хирурга, у которого нет инструментов. Или слепого хирурга, в конце концов.

Рэмси поверх книги взглянул на Гарсию.

— Когда ты успокоишься и будешь заниматься своими делами?

— Когда ты проснешься, — ответил Гарсия.

Рэмси нахмурился, спрятав лицо за Библией, а потом снова раскрыл ее на том же месте и вскоре увлекся яростным повествованием пророка Исайи, плачем Иеремии и громоподобными стихами пророчеств.

А в это время по ту строну корпуса «Тарана» работали насосы, втягивая для балласта донный ил. Пластиковая личинка надувалась нефтью, будто живое насекомое, впившееся в плоть земли.

Стрелки таймера пробегали круг за кругом. Пятьдесят один час лодка находилась у скважины.

Наконец личинка заполнилась. Она вытянулась на морском дне позади «Тарана», раздувшаяся, длиной в целую милю, гидростатический баланс был точно выверен, чтобы она могла двигаться ниже поверхности воды.

Рэмси и Гарсия вместе вошли в отсек центрального поста. Там уже находились Спарроу и Боннетт.

— Ты прав, нам лучше… — отвечая Рэмси, кивнул Гарсия.

— О чем это вы? — спросил Спарроу.

— Джонни только что сказал, что если на обратном пути мы попытаемся выполнять глубоководные маневры, компенсаторная система личинки сбросит балласт.

— Он прав. А если мы не выполним компенсацию, личинку разорвет, — сказал Спарроу.

— И вся нефть разольется по поверхности, — заметил Боннетт. — Это будет чудесно, не правда ли?

— Возможно, есть способ, чтобы этого не случилось, — сказал Спарроу. — Но будем надеяться, что это не потребуется.

Командир повернулся к пульту управления.

— Лес, поднимай нас. Скорость минимальная. Веди прямо в ущелье. По возможности дольше будем идти под его прикрытием.

— Есть, — пробежался по клавишам пульта Боннетт.

— Интересно, а не захочется им в таком месте устроить нам засаду? — осведомился Рэмси.

— Мы же погибли, ты не помнишь? — спросил Гарсия.

— Джо, проведи дополнительный поиск и придерживайся середины ущелья. Джонни, выполни стандартный поиск, следи на экране за появлением врагов, — Спарроу вытянул перед собой руки.

— Просто прогулка по морю, — доложил Гарсия.

— Для сумасшедших и англичан, — вставил Боннетт.

Палубу «Тарана» качнуло вверх, на мгновение она зависла в этом положении. Вслед за лодкой медленно поднялась личинка, и они двинулись вниз по ущелью.

— Один градус вправо, — сказал Гарсия. — Так держать.

— Есть так держать, — ответил Боннетт.

— Если личинка пройдет за нами все участки пути, поблагодарим нашу счастливую звезду! — сказал Рэмси.

— Два градуса влево, — сказал Гарсия.

— Два градуса влево, — подтвердил Боннетт.

Спарроу взглянул на Рэмси.

— Ты говорил…

— Мы просто разговаривали.

— Оставим разговоры для лагеря отдыха, — произнес Спарроу и повернулся к пульту, за которым стоял Боннетт. — Пока не выйдем за полярный круг, будем каждые три часа делать инъекции от усталости. Немедленно дайте знать, если кто-либо из вас почувствует реакцию Ларсона.

— Мне говорили, что эти инъекции обеспечивают бессонницу на всю жизнь. Разве я не прав? — поинтересовался Боннетт.

— А я как-то раз слышал, что луна сделана из зеленого сыра, — ответил Гарсия.

— Может, вернемся к делу, джентльмены? — спросил Спарроу.

Рэмси улыбнулся. Он чувствовал, как все сильнее фонтаном эйфории и энтузиазма брызжет жизненная сила экипажа. Почесав разбитую челюсть — результат удара кулака Боннетта, он подумал: «Наступил и проявился катарсис номер один, пусть и неожиданным для меня образом. Я до сих пор жив, а Спарроу как и прежде выполняет свои обязанности».

Командир откашлялся.

— Когда мы покинем бассейн Норвежского моря, мы выйдем из зоны непосредственной опасности. Их патрули курсируют около Исландии, они вряд ли ожидают появления кого-либо за пределами этой зоны. Наша главная задача заключается в решении проблем с буксировкой личинки и запутыванием тросов при непредвиденных колебаниях.

— Я хочу дожить до старости, — сказал Гарсия. — Это моя главная задача.

— Ты состаришься гораздо раньше времени — ответил Боннетт.

— Один градус влево, — сказал Гарсия.

— Один градус влево, — подтвердил Боннетт.

«Таран» шел на запад по глубокому подводному ущелью. На входе в Норвежское море из-за мелководья им пришлось выйти из него и красться вдоль края акватории, курсом 276 градусов. Глубина постепенно уменьшалась. На глубине всего 200 фатомов они повернули на юг и двинулись параллельно береговой линии Норвегии курсом 201 градус.

Восемьдесят один час, пятьдесят восемь минут прошло с момента ухода от скважины, два градуса севернее полярного круга.

— Сигнал, — сказал Рэмси и, нажав переключатель, заглушил двигатель.

— Курс, расстояние, направление, — спросил Спарроу.

— Юго-запад, идут западным курсом, возможно, слегка отклоняясь на юг. Я засек сигнал на предельной границе обнаружения: примерно тридцать пять миль.

— Включить скорость. У них нет ничего, что достанет нас на таком расстоянии, — сказал Спарроу.

— Через минуту они выйдут за пределы досягаемости локатора, если не изменят курс, — сказал Рэмси.

— В любом случае мы ничего не теряем, — сказал Спарроу. — Десять минут идем на восток, потом возвращаемся к старому курсу.

Стоящий за штурвалом Гарсия подтвердил выполнение команды. «Таран» изменил курс.

— Потеряли их, — произнес Рэмси.

— Восстановить курс, — скомандовал Спарроу.

И снова лодка двинулась параллельно Норвежской береговой линии. Они пошли на юг, потом на запад-юго-запад, чтобы отойти подальше от береговых станций Норвегии. И снова шли на юг, и снова поворачивали на запад, широкой дугой обходя береговые станции слежения. Теперь они подходили к краю глубоководных просторов, расположенных к югу от Исландии. На центральном посту за пультом стояли вахтенный и помощник: Рэмси и Спарроу.

— Ты будто заговорил радар, — сказал Рэмси.

— Не сглазь удачу. Все может измениться, — ответил Спарроу.

— Почему моряки такие суеверные? — спросил Рэмси.

— Ограниченность наших знаний. Плюс опыт, доказывающий реальность удачи, — произнес Спарроу.

— Удивительно, что на борту нет выданных по распоряжению правительства кроличьих лапок.

— Это стоит обсудить, когда…

— Свора! — Рэмси выключил двигатель. — Они идут прямо на нас, командир!

Спарроу нажал на кнопку сигнала тревоги, включил двигатели.

— Они справа по курсу в пределах пятнадцати миль, — сказал Рэмси.

— Диапазон прямого попадания, — заметил Спарроу, изменив курс на северо-восток и включая двигатели на полную мощность.

В отсек центрального поста вбежали Боннетт и Гарсия.

— На нас идет свора, — сказал Рэмси.

— По местам, — скомандовал Спарроу.

Боннетт и Гарсия встали на боевые посты: Боннетт к штурвалу, а Гарсия за пульт управления торпедированием. Спарроу встал позади Рэмси.

— Глубина моря здесь 8800 футов, — доложил Рэмси.

— Воспользуемся этим, — сказал Спарроу. — Лес, спускаемся. Джонни, следи за атмосферой.

Рэмси до отказа повернул вентиль генератора ангидразы.

Палуба лодки, накренившись, пошла вниз.

— Джо, говори глубину, — приказал Спарроу.

— 6800 футов и 2880 фунтов… 7000 футов и 3010 фунтов… 7500 и 3235… 8000 и 3440… 8500 и 3655…

— Дрейф, — распорядился Спарроу.

Боннетт выключил двигатель.

В тишине раздавался голос Гарсии:

— …8600 и 3700… изменения свойств воды, командир…

— Понял.

— …8700 и 3750… девять фунтов выше нормы, командир…

— Понял.

— 8750 и 3780… восемнадцать фунтов свыше…

— Понял. Лес, выровняй угол скольжения, выведи на главный экран носовые камеры.

— До дна сорок футов. Стая нас быстро нагоняет. Расстояние около одиннадцати миль, — доложил Рэмси.

На большом экране над головами подводников в конусах лучей прожекторов внезапно появился придонный ил.

— Сначала сажай личинку, — сказал Спарроу.

Боннетт поднял до отказа носовые горизонтальные рули, личинка опустилась на дно позади корабля. «Таран» лег в придонный ил на глубине 8800 футов. Счетчик статического давления показывал 3804 фунта ровно: показания превышали норму для этой глубины на двадцать фунтов.

— Стая прошла мимо на расстоянии девяти миль, а теперь уходит, — доложил Рэмси. — Насчитал шестнадцать штук.

— Уходят. Это значит, что они удивлены нашим… — не закончил Спарроу.

— Двое идут назад, поднимаясь на поверхность, они думают, что мы всплыли, — сказал Рэмси.

— Давление выше нормы. Над нами слой холодной воды, скрывающий наш звуковой образ. Если только они не обнаружат металл, мы в безопасности.

— Если только мы не взорвемся, — добавил Боннетт.

— Если бы у нас было немного ветчины, мы добавили бы яйца, если бы у нас были яйца, — заключил Рэмси.

Гарсия захихикал.

— Сейчас важно расслабиться, — сказал Спарроу. — Нам не нужно повторение тех сложностей…

— Сложностей… — заговорил Гарсия. — Все время говорить — говорить — говорить — говорить. Чтобы он смог психоана…псих… — Чтобы он смог додуматься, почему мы делаем так — так — так — так — так. Не так ли, маленький Джонни?

Рэмси, подняв брови, взглянул на Спарроу. Тот пожал плечами.

— Пойдем, Джо, тебе нужно сделать укол, — сказал командир.

— Нужно целую бутылку, — не унимался Гарсия. — Нужно писикоаналолитика типа мальчика Джонни. Я ведь прав, мой мальчик?

— Приказываю последовать за мной, Джо, — сказал Спарроу.

По щекам Гарсии лились слезы.

— Мне нужно облегчить душу, — рыдал он. — Мне нужно исповедаться, но никто…

— Пошли, — Спарроу схватил Гарсию за руку и потащил к двери.

— Спокойнее, командир, — сказал Рэмси.

Спарроу глубоко вздохнул.

— Ты прав.

— Я пойду спокойно. Не нужно волноваться. Я не хочу никому причинять неприятностей. Я и так причинил их достаточно. Я сам был ужасной неприятностью. Вы никогда не простите меня. Никогда.

Он позволил отвести себя к двери, все еще бормоча.

— Никогда… никогда… никогда…

— Выговорился: отомстил, — заметил Рэмси. Он рассеянно потер все еще чувствительную ссадину на подбородке — след от кулаков Боннетта.

— Тогда все сходится, — сказал Боннетт.

— Что?

— В мозгах копошишься. Тебя к нам внедрил ОПсих.

— И ты, Брут?

— Уверен, что это так. Хепп сошел с ума, поэтому они прислали тебя, чтобы ты нашел причину.

— Что?

— Именно так. Ты хочешь узнать, кто будет следующим.

— Следующим буду я, если ты будешь и дальше продолжать подобные разговоры. Я…

— В противном случае ты шпион, хотя полагаю, что это не так, — произнес Боннетт.

— Во всяком случае…

— Я пытаюсь извиниться, — сказал Боннетт. — Это нелегко. Я в принципе не люблю тех, кто копается в чужих мозгах. Все вы, психологи, одинаковы. Высшие существа… всезнайки. У вас наготове всему объяснения: религия — это проявление глубоко скрытой тревоги, которая…

— Слушай, брось ты это, — ответил Рэмси.

— Единственное, что я пытаюсь сказать, что после того, как я тебя отдубасил, мне стало намного лучше. Называй это катарсисом. На одну минуту в моих руках оказался враг. Это было насекомое, которое я мог раздавить.

— И что?

— А то, что никогда раньше в мои руки враг не попадался, — он поднял ладони и посмотрел на них. — В эти самые руки. И я кое-что понял.

— И что?

— Да глупо это все.

— Все равно скажи.

— Может, лучше не надо?

— Это важно: сформулировать мысль, суметь словами выразить то, что ты чувствуешь, — произнес Рэмси и подумал: «Не важно, что я сейчас офицер-электронщик, все равно я выполняю работу аналитика!»

Боннетт вытер руки о рубашку и взглянул на пульт управления.

— Когда встречаешься с врагом, узнаешь его, дотрагиваешься до него, ты понимаешь, что он такой же, как и ты, возможно, даже часть тебя, — он тряхнул головой. — Нет, не совсем то, что я хотел сказать.

— Попробуй.

— Не могу, — опустив голову, Боннетт смотрел на пульт.

— На что это похоже? Попробуй сравнить с чем-нибудь.

Тихо, почти неслышно Боннетт произнес:

— Похоже на то, что ты самый маленький и слабый ребенок на детской площадке. И когда большой мальчик тебя стукает, это говорит о том, что он тебя заметил. Значит ты живешь. Это лучше, чем когда тебя не замечают, — он поднял глаза на Рэмси. — Или когда ты с женщиной, и она смотрит на тебя, и ты читаешь в ее глазах, что ты — ее мужчина. Да, именно так. Когда ты на самом деле живешь, другие люди это замечают.

— И как это связано с ситуацией, когда ты держишь в своих руках врага?

— Он живой. К черту все, люди, он живой, принадлежит к той же форме жизни, что и ты сам. Каждый из нас враг, — Боннетт говорил все громче и громче, — остальным и самому себе. Вот что я хочу сказать: я — сам себе враг. И я буду проигрывать до тех пор, пока не справлюсь с этим врагом.

Рэмси в изумлении воззрился на Боннетта.

— Ты не ожидал от меня таких мыслей, — сказал Боннетт.

Рэмси кивнул головой.

— Почему бы и нет. Я чувствую жизнь как и любой другой. Просто чаще всего я это скрываю. Кто я, скрывающий это, и от кого? — он презрительно усмехнулся. — От себя, вот от кого.

— И что тебя побудило высказаться?

— Я нашел того, с кем я могу говорить, кто должен хранить свой профессиональный рот на замке, потому что…

— Минуточку, — Рэмси, не отрывавший взгляда от приборов пульта локатора дольше, чем на несколько секунд, заметил резкую иглу отклонения. — Импульс ультразвукового поиска. Вот еще один. Если они направят его на нас, корпус отзовется подобно больному пальцу, такому толстому металлическому пальцу.

— Они не будут искать нас на такой глубине.

— Не думай за них. Вот еще…

— Что происходит? — Спарроу вошел в отсек центрального поста.

— Ультразвуковые поисковые бомбы, — сказал Рэмси. — Восточный Альянс пытается поймать отзвук от металлического корпуса с названием «Фенианский Таран».

Спарроу подошел поближе и встал за спиной у Рэмси.

— Вот, одна подлодка как раз неподалеку от нас.

— Быстро, — сказал Рэмси и положил руку на переключатель антиторпедного устройства.

— Оставь его в покое, — сказал Спарроу. — Они не будут пускать рыбок к неопознанным предметам.

— Он на расстоянии мили, — произнес Рэмси. — На глубине шесть тысяч футов. А вот и еще одна поисковая бомба.

Они почувствовали, как глухим гулом отозвался на удар корпус.

— Если одна из торпед, установленных снаружи, взорвется, взрывной волной нас разнесет, как…

— Мы все читали справочник, Лес, — заметил Спарроу. Склонив голову, он отвернулся от пульта. — Боже, мы — те, кто не имеет права просить Тебя, молим о Твоем милосердии. Но что бы ты ни решил… да будет нам по слову Твоему.

— Он поворачивает назад, — прошептал Рэмси.

— Боже, не лишай нас Твоей милости…

— Эта подлодка Восточного Альянса, — сказал Рэмси. — Она уходит.

Спарроу поднял голову.

— Спасибо, Господи, — и взглянул на Боннетта. — Джо принял успокоительное. Пойди, посиди с ним.

Боннетт вышел за дверь.

Спарроу снова подошел к Рэмси и встал рядом с ним.

— То, что ты помог Лесу, — доброе дело.

Рэмси замер.

— Я стоял за дверью все время, пока он не снял тяжесть с сердца, — сказал командир. — Ты более глубокий человек, чем я предполагал.

— Ради Бога!

— Да, ради Бога. Ты просто очень скрытный.

От раздражения Рэмси прикрыл глаза. «Мне приходится быть духовным отцом-исповедником, нравится мне это или нет», — подумал он.

— Гарсию занесло, — сказал Рэмси.

— Я плаваю с Джо уже много лет. Я видел его пьяным, — сказал Спарроу. — Опьянение давлением ничем не отличается от обычного… Но он не из тех, кто может необоснованно себя оговорить. Скорее всего, это произошло потому, что у него появились ложные доказательства против…

— Он просто обращался к…

— Его душа в смятении. Ему нужен кто-то вроде тебя — духовный наставник. Даже если ты так не считаешь, вы, ребята, в некотором роде священники…

— Я слышал, как он говорил об этом, — сказал Рэмси, осознавая, что этими словами признался, кто он.

Спарроу улыбнулся.

— У тебя всегда должен быть в запасе выход, Джонни — рубеж безопасности или путь к отступлению. Джо ненавидит тебя именно потому, что не хочет принимать тот факт, что нуждается в тебе.

«Интересно, кто здесь доктор, а кто — пациент?» — подумал Рэмси.

— Ты предлагаешь, чтобы я сделал ставку на религию? — сказал он.

— Здесь не может быть ставок, — заметил Спарроу.

— Да, думаю, ты прав, — согласился Рэмси и криво улыбнулся. — Это похоже на то, чтобы сказать своему психоаналитику: «Я собираюсь жениться после того, как закончится курс анализа». И тогда он не закончится никогда, — сказал он и подумал: «Да, маски сняты. Почему я чувствую облегчение? Это подозрительно. Я не должен был чувствовать этого».

Спарроу внимательно смотрел на пульт локатора.

— Они ушли почти за пределы досягаемости. — И он замурлыкал под нос, а потом тихонько запел: — «Не въедешь в рай легко и быстро, как на скейте! Проедешь мимо врат небесного чертога».

— «Не буду больше огорчать я Бога», — продолжил Рэмси.

— Что? — удивленно повернулся к нему Спарроу.

— Продолжение песенки, которую ты пел: «Не буду больше огорчать я Бога».

— Да, я пел эту песенку.

Спарроу тряхнул головой в сторону пульта локатора.

— Они уходят за пределы видимости в северо-восточный квадрат. Поверхностные течения здесь идут на северо-восток. Значит, они решили, что мы всплыли. Дадим им час времени уйти подальше.

Рэмси проверил ленту ультразвукового сканера.

— Все собираются в этом квадрате, командир. Патрулей не оставили.

— Ты уверен?

Рэмси кивнул на ленту.

— Они суетятся, следовательно, не способны размышлять здраво, — заметил Спарроу. — Помни об этом, Джонни. Сохраняй спокойствие, что бы ни случилось, и ты…

— Командир, — в дверях показался Боннетт.

Рэмси и Спарроу обернулись.

— У Джо плохо с давлением. Оно то подскакивает, то падает, амплитуда колебаний все шире. Похоже, что он в шоке, и…

Спарроу повернулся к пульту.

— Они вышли за пределы видимости. Снимаемся, Джонни. Поднимаемся до 6000 футов. Быстро! — и рванулся к двери. — Лес, иди со мной!

— Что делать с личинкой? — крикнул Рэмси.

Спарроу резко остановился и повернулся к нему.

— Я должен прислушаться к собственному совету. Лес, иди к Джо, помоги, чем можешь. Джонни, освободи зажимные блоки буксирных тросов.

Спарроу подошел к главному пульту.

— Будем поднимать «Таран», оставив личинку на дне, до тех пор, пока не вытянем тросы на полную длину.

— А потом попытаемся немного их запутать, — сказал Рэмси.

— Если нам удастся достигнуть этого состояния, не нарушая положения тросов, посредством компенсаторной системы мы сможем подтянуть ее.

— Если, — заметил Рэмси.

— Сбрось пару наших рыбок, — сказал Спарроу.

Рэмси отжал два переключателя, отвечающих за торпеды с красными полосами.

Подлодка качнулась, но осталась лежать на дне.

— Еще две, — скомандовал Спарроу.

Снова Рэмси выбрал пару переключателей и отжал их.

Нос подводной лодки мягко пошел вверх, слегка замер, будто раздумывая, но все-таки продолжил подъем. Вслед за носом пошла вверх корма. Рэмси, включив двигатели, поднял горизонтальные рули.

«Таран» мягко скользил вверх. Подводники ощущали слабое громыхание огромного барабана, отдающееся в корпус.

— Попытайся притормозить через 1700 футов, — сказал Спарроу.

Рэмси подал давление на втулку барабана. «Таран» натянул тросы.

— Есть еще 500 футов троса, — доложил Рэмси.

Спарроу запустил двигатель на полную мощность.

— Закрепи барабан.

Рэмси повернул переключатель магнитного зажима.

Подводная лодка застыла на месте, потом начала медленный подъем. Рэмси следил за пультом управления буксиром.

— Она высвободилась, командир. Только вот сколько ила мы потеряем из компенсаторной системы? — он наклонился вправо, подстраивая контрольные атмосферные блоки.

— Если мы потеряем балласт…

— Командир, — в командный отсек вошел Боннетт.

— Ну как он? — не поворачиваясь и не отрываясь от пульта управления, спросилСпарроу.

— Полегче, сейчас отдыхает, — Боннетт взглянул на счетчик статического давления. — Сейчас только 2790 фунтов. Все кончилось как нельзя лучше.

— Еще не совсем, — сказал Спарроу. — Прими штурвал.

Передав Боннетту штурвал, он подошел к Рэмси.

— Какой курс? — спросил Боннетт.

— Держать 197 градусов.

— Есть держать 197 градусов, — подтвердил Боннетт.

— Еще немного удачи нам не помешало бы, — сказал Рэмси.

— Святой Кристофор работает сверхурочно для нашего плавания, — заметил Боннетт.

— Похоже, баржа сохраняет гидростатический баланс, — сказал Рэмси.

— Оставайся за пультом. Пока рано говорить об этом, — ответил Спарроу.

— Двадцать седьмой отсек неустойчив, — доложил Рэмси.

— Насколько?

— Около пяти процентов.

— Не спускай с него глаз.

Спарроу перешел к Боннетту и принялся внимательно изучать монитор ультразвукового блока.

— Та стая ушла в угол северо-восточного квадрата.

— У них возникло отвратительное предположение, — сказал Боннетт.

— Ты уверен, что с Джо все в порядке? — спросил Спарроу.

— Когда я оставил его, все показатели были в норме.

— М-м-м, — кивнул Спарроу. — Вражеский командир совсем не глуп. Он располагает недостаточной информацией. Поверхностные течения идут в том направлении, — Спарроу указал в нижнюю часть экрана. — К югу — радиоактивные воды после взрыва Британских островов. Он знает, что мы не повернем на восток, чтобы не попасть в зону обнаружения береговых станций. Следовательно, мы ушли по течению.

Боннетт указал на очерченную красным цветом радиоактивную зону к западу от Британских островов.

— Командир, там текут в направлении на юг холодные течения.

— Ты читаешь мои мысли, — произнес Спарроу.

— Там вряд ли такой же высокий фон, как на поверхности, — уточнил Боннетт.

— Это в большой степени зависит оттого, насколько нам удастся следовать в определенном температурном слое, — ответил Спарроу.

— Все равно, что лезть в трубу с односторонним движением, — заметил Рэмси. — Мы должны следовать в термальном течении с чистой водой. А если придется пересекать зоны с радиоактивной водой? Вот о чем речь.

— Дай-ка я прикину, — произнес Спарроу и достал из кармана лист бумаги, написал что-то, посмотрел, еще написал и проверил записи.

— Держать курс 197 градусов. Это наш единственный шанс, — заключил он.

— А что делать с Джо? — спросил Боннетт.

— Схожу проверю, как он. Останься здесь с Джонни. Сообщи, если уровень загрязнения воды за бортом достигнет 1000 миллирентген.

— Есть.

«Таран» шел курсом на юго-восток, подбираясь все ближе и ближе к отравленному побережью Шотландии, все больше выходя на мелководье. Относительно чистое, не зараженное радиацией термальное течение становилось все уже. Наконец его ширина уменьшилась до значения 120 футов: двойной диаметр лодки.

Из лазарета вернулся Спарроу.

— С ним все в порядке, нет остаточных явлений.

Он подошел к пульту управления буксиром.

— Что с двадцать седьмым отсеком? Как неустойчивость?

— Отсутствует. Мы не идем подолгу на одной глубине, следовательно, нет возможности проверить его при постоянном давлении. — Рэмси взглянул на пульт локатора, разглядывая зеленый экран осциллографа. — Ни одной лодки Восточного Альянса, — повернулся он к Спарроу. — Может, рискнуть и послать личинке контрольный импульс? Было бы неплохо поработать с относительными плотностями.

Спарроу, вытянув нижнюю губу, смотрел на экран осциллографа.

— Хорошо. Но только один.

Рэмси установил соответствующие параметры на пульте управления буксирами и нажал кнопку ультразвукового импульса. Приборы зафиксировали аварийное состояние, запредельные временные показатели относительных плотностей.

— Балластный отсек не в порядке.

Рэмси сверил внешние и внутренние временные импульсы.

— В балласте нефть, — сказал он. — Внутри вследствие давления появилась трещина.

— И мы рисуем по поверхности нефтяными пятнами! — рявкнул Спарроу. — Если Восточный Альянс поднимет над этой территорией воздушные патрули, они засекут жирное пятно! И получат великолепный рисунок нашего курса.

Рэмси повернулся к таймеру.

— До рассвета четыре часа. И что делать воздушным патрулям Восточного Альянса в этих зараженных водах?

— Не знаю, но мне бы хотелось, чтобы они…

— Что случилось? — в дверях стоял Гарсия.

— Тебе лучше не вставать. Иди обратно в лазарет, — сказал Спарроу.

— Со мной все в порядке, — он зашел в центральный пост. — Что происходит?

— У нас потекла нефть, — сказал Боннетт.

Гарсия тут же бросил взгляд на экран ультразвукового монитора.

— Пресвятая Мария! Что же мы делаем здесь, в глубине?

— Лес, поднимаемся. Джонни, следи за наружным радиационным фоном, — скомандовал Спарроу. — Отмечай каждое увеличение показателя на 1000 миллирентген. Если поврежденный нефтяной отсек начнет выпускать нефть, сообщи немедленно.

Он повернулся к Гарсии, некоторое время пристально его изучая.

— Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы заняться починкой личинки?

— Почему бы нет? — пожал плечами Гарсия. — Я прекрасно отдохнул. Что же мне было делать?

— А напиться. Куда ты подевал бутылку? — спросил Боннетт. Он нагнулся, чтобы повернуть диски горизонтальных рулей.

— Два градуса, не больше, — рявкнул Спарроу.

— Два градуса, — подтвердил Боннетт.

Гарсия вышел за дверь и отправился по трапу в машинное отделение.

— На счетчике 2200 миллирентген. Давление 690 фунтов на квадратный дюйм, — доложил Рэмси.

— Потери нефти? — спросил Спарроу.

— Пятьдесят пять галлонов^[95] в минуту. Теряем постоянно.

— Заменю тебя здесь, Джонни, а ты отправляйся на помощь Джо, — приказал Спарроу.

Рэмси вышел из-за пульта, прошел через дверь на трап. Четыре электрических двигателя напоминали гудящие пчелиные ульи, тускло мерцали в свете резервных ламп их серые металлические корпуса. Сквозь густую сеть трапов, перекрытий и лестниц Рэмси мог видеть, как высоко над его головой около выходного люка стоял Гарсия, разматывая страховочный трос и готовясь к выходу за борт.

Рэмси поднялся по трапу и подошел к нему.

— Похоже, Джо, что и мне придется искупаться во второй раз.

Гарсия обернулся, но сразу же переключился на работу.

— Это купание только для меня.

Наклонившись, Рэмси потянул за трос.

— Почему?

— Я самый хороший пловец. Поэтому…

— Мне почему-то показалось, что ты, возможно, боишься воды.

Гарсия усмехнулся, но потом нахмурился.

— Я повинен в смерти человека во время игры в водное поло. Сломал ему шею. Но тогда все-таки была игра. А теперь — дело.

— Но ты только что после приступа кессонной болезни.

— Я прекрасно отдохнул, — выпрямился он. — Подай-ка мне лучше ящик с инструментами с полки в переборке. Будешь хорошим мальчиком.

Рэмси повернулся к переборке, нашел комплект с инструментами для подводных работ и снял его с полки. Он услышал, как за его спиной Гарсия заговорил в микрофон системы внутренней связи:

— Двадцать седьмой отсек?

— Да, и что? — голос Спарроу был искажен до неузнаваемости.

— Прикидываю, что с ним делать…

— Лучше я займусь этим, Джо. Тут…

— Я отдохнул, командир, и чувствую себя отлично. Ты меня помнишь? Соревнования по плаванию?

Тишина. И через некоторое время:

— Ты уверен, что у тебя все в порядке?

— Все тип-топ, командир. Никогда не чувствовал себя лучше.

— Рэмси.

Рэмси обернулся, усмехнулся при виде физиономии Гарсии и нажал на кнопку нагрудного микрофона.

— Как выглядит Джо?

Рэмси взглянул на Гарсию.

— Как обычно.

— Хорошо, Джо. Если вдруг почувствуешь себя нехорошо, немедленно возвращайся. Это приказ.

— Есть, командир. Сколько нефти мы теряем?

— Она вытекает по мере того, как мы поднимаемся. В данный момент около тридцати галлонов в минуту. Пусть Рэмси поможет тебе облачиться в очищающий костюм. Нефть — достаточно неприятное вещество, особенно если в ней работать.

— А помнишь, как на курсах переподготовки у тебя отказала система обеспечения костюма? Ты был похож на…

— Хорошо, Джо, поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

— Какой снаружи фон, командир?

— Можешь работать около часа. Иными словами, через сорок минут ты должен вернуться.

— Этого слишком мало, командир. Есть какой-нибудь запас?

— Думаю, что нет. Следи за счетчиком, встроенным в костюм. Мы стабилизировались на глубине 150 футов. Спустимся чуть пониже, поддерживая баланс при помощи насосов. Наружное давление — 66 фунтов на квадратный дюйм. Фон… 9050 миллирентген. Иди, Джо, будь осторожен.

— Командир, может, мне лучше пойти с ним? — спросил Рэмси.

— Мне совершенно не хочется, чтобы вы оба попали в список получивших предельную дозу радиации, особенно когда есть возможность избежать этого, — ответил Спарроу. — Надень костюм и будь наготове на случай непредвиденных обстоятельств.

— Есть.

Рэмси вынул из шкафа костюм, помог Гарсии облачиться и проверил герметичность.

— Проверь плотность прилегания. Костюм будет ограничивать мои движения, — сказал Гарсия во встроенный в костюм микрофон системы связи.

Рэмси еще раз осмотрел костюм.

— Все в порядке.

— Центральный пост, слышите меня?

— Громко и отчетливо, Джо.

— Направляюсь к шлюзу.

— Камерами будем следить за тобой. Будь осторожен.

— Есть, — Гарсия широко распахнул дверцу люка, зашел в шлюзовую камеру и закрыл за собой люк.

До Рэмси донеслось журчание воды, заполняющей камеру. Он подошел к переборке, достал защитный костюм и надел его. Защелкнул застежки костюма, выполнил двойной контроль. В наушниках он услышал, как Боннетт говорит по внутренней связи.

— Выровнено давление в камере. Открыт наружный люк… Теперь закрыт…

— Джонни? — раздался голос Спарроу.

— Слушаю.

— Заходи в камеру, как только оттуда выйдет вода. Задрай крышку люка, но не впускай воду.

В камеру с ревом начал поступать сжатый воздух, наконец над люком загорелся зеленый огонек.

— Иду внутрь, — сказал Рэмси. Открыв наружный замок, он открыл люк и вошел в шлюзовую камеру, задраив за собой люк. Загорелся сигнал, оповещающий о разрешении открыть кингстон. Рэмси прислонился к перилам неподалеку от вентиля и приготовился ждать.

— Оставь включенным переговорное устройство, — сказал Спарроу.

— Ты ко мне обращаешься? — спросил Рэмси.

— Да, Джо ушел за пределы зоны досягаемости кормовых камер.

Рэмси, наблюдая, как капельки воды стекают с вентиля, открывающего кингстон, взглянул на встроенный в костюм счетчик радиации: фон соответствовал 23-часовой возможности пребывания. Он обвел взглядом овальную камеру, яйцевидную выпуклость наружного люка. Гарсия был снаружи, возможно, к этому времени он уже прошел сквозь сужающийся клапан в наполненный вязкой жидкостью двадцать седьмой отсек. Рэмси представил, как Джо упорно ищет неисправность в черной маслянистой нефти. Он почувствовал, как тяжелеют веки, и открыл до отказа регулятор поступления кислорода в костюм.

Стрелки таймера проходили круг за кругом: пятьдесят пять минут.

— Рэмси!

Он резко дернулся, осознавая, что задремал.

— Да, командир.

— Джо исчерпал временной ресурс. Даже слишком. Сходи, проверь, что случилось, и будь осторожен.

— Есть, — Рэмси повернул широкий вентиль, открывающий кингстон, и тут же поток воды ударил его по щиколоткам. Вода водоворотами кружилась вокруг него, волны бились о костюм. Внезапно на счетчике радиации загорелся предупредительный индикатор и одновременно раздался тревожный звуковой сигнал. Стрелка шкалы указывала на 72-минутную временную зону.

Давление в камере выровнялось. Рэмси открыл затвор наружного люка, распахнул его и зафиксировал в открытом положении. В случае необходимости они смогли бы разблокировать его изнутри, из шлюзовой камеры, тем самым сберегая драгоценное время. Он снял со стены фонарик и, взмахнув руками, выплыл в открытый люк. И тут же на него нахлынуло щемящее чувство одиночества. Здесь, где враги могли услышать сигналы, внутренняя связь не работала.

В луче света показался страховочный трос Гарсии, змеясь, он исчезал в темноте. Рэмси прикрепил к нему карабин костюма и поплыл вдоль троса. Вода походила на чернила, в которых терялся неяркий свет фонаря. Впереди и немного выше его показался величественный корпус личинки. Наконец ему удалось отчетливо разглядеть ее: причудливая форма баржи вызывала странное ощущение. Трос шел мимо пластиковой стены, потом поворачивал кверху и исчезал за наружной выпуклостью клапана.

Рэмси дернул за него. Отклика не последовало. Тогда он подплыл поближе к клапану. Трос был привязан морским узлом к выступу и исчезал в небольшом отверстии в поверхности личинки.

Блок управления сужающимся клапаном был испорчен. Рэмси развязал узел и снова дернул за трос. Схватившись за выступ, он надавил на клапан и, когда тот подался внутрь, повернул его.

Наружу хлынул поток нефти, расползаясь все шире вокруг страховочного троса по мере того, как расширялось отверстие. Нефть черным дымом стала подниматься к поверхности, оставляя за собой черные следы. Луч фонаря Рэмси выхватил темную тень, ползущую на его свет. Рэмси закрыл клапан и потянулся к ней. Рука коснулась его плеча, проскальзывая по костюму: один раз, другой, третий.

Все в порядке.

Гарсия и Рэмси повернули назад и поплыли вдоль страховочного троса. Впереди из открытого люка в темноту лился свет, и они двинулись по направлению к нему. Пока Гарсия заходил в люк, Рэмси отцепил страховочный трос и свернул его кольцом, нажал на кнопку, и шлюзовая камера начала заполняться сжатым воздухом. Рэмси повернулся к Гарсии.

— У вас все в порядке? — раздался в наушниках внутренней связи голос Спарроу.

— По-видимому, да, — ответил Рэмси.

— Джо получил двадцатипятиминутную передозировку, — сообщил Спарроу.

Рэмси взглянул на маслянистые разводы, оставшиеся повсюду, когда последние капли воды с урчанием покинули камеру. Он включил дезинфицирующий и очищающий душ и почувствовал, как тяжелые струи воды с глухим стуком барабанят по костюму, смывая нефть. Грязная вода исчезала в сливном отверстии.

— Готово, Джо, — сказал он.

Гарсия не отреагировал.

— Ну же, Джо, пойдем.

Никакой реакции.

— С ним что-то случилось, командир.

Ответа не последовало.

Рэмси жестом показал на люк.

Кивнув, Гарсия отступил в сторону. Рэмси открыл засов. Дверца люка откинулась — снаружи кто-то помогал, и Рэмси нос к носу столкнулся со Спарроу. Спарроу показал на горло.

Рэмси мгновенно догадался о причине молчания: переключатель микрофона был в выключенном состоянии. Рэмси нащупал его, и наушники взревели голосом Спарроу.

— …несомненно, отправишься в изолятор, Джо.

— Сильной струей сбило переключатель, — пояснил Рэмси.

— Ты должен был обратить на это внимание, — проворчал Спарроу. — Выходи отсюда.

Рэмси вышел из шлюзовой камеры вслед за Гарсией, помог Спарроу снять с офицера-механика защитный костюм. Командир помог Гарсии подняться по трапу, стянул с него ласты. Чуть в стороне Рэмси стягивал с себя шлем.

— Устал, — произнес Гарсия. — Но я знал, что кто-нибудь приплывет за мной. Не могли же бросить меня на произвол судьбы, — он спустился с верхней площадки трапа и пошел вниз по ступенькам.

Рэмси стянул с себя костюм, положил оба костюма на место и тоже отправился вниз по ступенькам. Гарсия и Спарроу скрылись за дверью центрального поста. К тому времени, как туда зашел Рэмси, двигатели уже были запущены.

Боннетт стоял за штурвалом, такой одинокий в густой сети управляющих приборов, рычагов и шкал.

— Вставай за пульт и помоги мне найти то течение, — не поворачиваясь произнес он.

Рэмси встал на свое место, проверил показания наружных термометров. Внезапно его внимание привлек счетчик радиации.

— Кто отключил сигнал тревоги? — спросил он.

— Командир. Но он внимательно следил за показаниями.

— Мы попали в эту зону?

— Нет. Вы задраили люк прежде, чем показания счетчика поползли резко вверх.

Вздрогнув, Рэмси взглянул на шкалу: 42 000 миллирентген.

— Почти смертельный уровень. Интересно, а что было бы, если бы мы не шли в рассеивающем течении?

— Где это холодное течение? — спросил Боннетт.

Рэмси включил коротковолновый импульс, проверил обратный сигнал.

— Около двух градусов по правому борту.

— Черт, как здесь солоно, — сказал Боннетт.

— Все, попали, — заключил Рэмси. — Радиационный фон понизился.

Счетчик статического давления показывал 262 фунта на квадратный дюйм.

Палуба «Тарана» все еще кренилась.

— Мы внутри течения, — повторил Рэмси. — Давай выровняем судно.

— Баржа всплывает, — стиснув зубы, произнес Боннетт и, нажав кнопку нагрудного микрофона, произнес: — Командир, баржа всплывает.

— На какой мы глубине? — раздался голос Спарроу.

— Мы в термальном течении, глубина примерно 600 футов.

— Поворачивай на запад, курс 260 градусов.

— А если мы выйдем из течения?

— Увидишь, что не выйдем.

— Как Джо? — спросил Рэмси.

— В дырках от уколов, — ответил Спарроу.

Боннетт повернул штурвал, приподнял носовые горизонтальные рули, а потом опустил их, стабилизировав положение лодки. Палуба накренилась вперед примерно на три градуса.

— Лодке очень хочется обхитрить нас, — сказал Рэмси.

— Интересно, а почему эта чертова нефть не нормальное тяжелое вещество, например, как свинец? — поинтересовался Боннетт. Изменив положение кормовых рулей и подстроив носовые, он взглянул на гидродинамический лаг. — Из-за баржи наша скорость вдвое ниже, чем обычно.

Через люк в отсек центрального поста проскользнул Спарроу, проверил положение кормовых рулей, пробежался взглядом по приборам пульта управления.

Внезапно Рэмси понял, что одного беглого взгляда командиру хватило, чтобы ознакомиться со всеми составляющими жизни подводного судна.

«Он — часть этой машины», — подумал Рэмси.

— Баржа идет, заваливаясь на корму, — сказал Боннетт. — Мы потеряли носовой балласт. Единственное, что нам сейчас нужно, — это немного нерадиоактивного придонного ила для пополнения балласта.

Рэмси взглянул на экран ультразвукового монитора. Красная точка, указывающая их местоположение, мерцала к северу от зараженных рифов Шотландии, держа курс на Ньюфаундленд.

— Чуть правее нашего курса возвышается подводная гора с названием Ольга, — произнес он. — Вполне вероятно, что ее восточный склон омывают незараженные течения, и…

— Возможно, что они еще горячее, чем сердечник нашего замедлителя, — перебил его Спарроу. — Но это шанс: именно поэтому мы и изменили курс.

— Командир, наружный радиационный фон повысился на несколько делений шкалы. Течение уже диаметра лодки.

— Так держать, — приказал Спарроу. — Корпус баржи получил почти предельную дозу радиации. В любом случае придется выполнять дезинфекцию. Теперь у нас одна цель: доставить нефть домой в целости и сохранности.

— Но она будет радиоактивной, — заметил Боннетт.

— Она нужна далее такая, — напомнил ему Рэмси.

— Насущная проблема заключается в том, как собрать со дна балласт в ситуации, когда мы не можем лечь на дно. Думаю, придется пожертвовать одной из рыбок, — произнес Спарроу и повернулся к Рэмси.

— Джонни, ты чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы подцепить кишку балластного насоса одной из наших рыбок типа Con-5 и опустить на дно?

Рэмси вспомнил учителя Рида на занятиях на торпедной базе в Бока Ратон. Похлопывая рукой по гладкой агатовой поверхности тонкой торпеды, он говорил: «Перед вами Con-5. Эти выпуклости на носу — не что иное, как радары и телевизионные камеры. Вы будто сидите на носу у этой крошки и ведете ее к цели». После этого он подвел слушателей к черному радиоприемнику с торчащим из него штырем антенны. «А вот и пульт управления. Посмотрите, что при помощи него можно делать. Именно этот не работает, так что вы можете на нем потренироваться».

— Ну так что? — спросил Спарроу.

— Как только такая куколка покидает своих подружек, ее боеголовка автоматически снимается с предохранителя. И если она хоть слегка заденет что-нибудь неподалеку от лодки, нам конец!

— То есть ты считаешь, что твои руки не смогут этого сделать?

— Я этого не говорил, — рассматривая руки, произнес Рэмси. Руки не дрожали и были готовы к действию. — Если это в принципе возможно, должно получиться и у меня.

— Здесь нужны молодые руки, — заметил Спарроу. — А мы с Лесом слегка подросли.

— Привет, дедушка, — поздоровался Боннетт.

— Я серьезно. Конец кишки балластного насоса высовывается примерно на один фут. Скорость движения Con-5 по меньшей мере пятнадцать узлов. Следовательно… — говорил Спарроу.

— Следовательно, я должен быть в порядке, — вмешался Рэмси.

— Надеюсь, что впервые за время похода это так, — заметил Боннетт.

Рэмси пожал плечами.

— В Бока Ратон полагали, что я хорошо работаю с Con-5…

— Бока Ратон? А что это за Бока Ратон? — поинтересовался Спарроу.

Рэмси понял, что допустил еще одну ошибку. Бока Ратон — это торпедная школа Службы безопасности.

— Разве это не школа Службы безопасности? — переспросил Боннетт.

— Я пропустил обычный курс по болезни, и меня послали туда, — объяснил Рэмси, моля Бога, чтобы его ложь выглядела правдоподобно.

— Через двадцать минут подойдем к Ольге, — доложил Боннетт.

— Пойду, еще раз взгляну на Джо, — сказал Спарроу и, повернувшись, вышел за дверь.

— Для Гарсии лазарет — прямо дом родной, — пошутил Рэмси.

— Надеюсь, что с ним все в порядке, — произнес Боннетт. — Не думаю, что командир должен был отпускать его на ремонт личинки. Это мог сделать и я.

— И даже я. Но полагаю, что у командира были на это причины, — произнес Рэмси и нахмурился. — Единственное, что мне хотелось бы знать, зачем ему нужно мое участие в игре с торпедой.

— А тебе когда-нибудь доводилось играть с Con-5?

Рэмси неожиданно улыбнулся.

— Конечно. Мой инструктор думал, что он ковбой. Короче, он предлагал брать по торпеде: одну — ему, а другую — мне. Устраивали в бухте соревнование. Победителем считался тот, нос чьей торпеды первым попадет в другую. И ты знаешь, мне удавалось…

— Ну хорошо, хорошо. Я просто хотел до конца понять, — сказал Боннетт. — Совершенно не хочется, чтобы мы доигрались до взрыва. Это игра для молодых, для школьников. Мы уже давно окончили школу, а ты — нет.

Рэмси вздохнул.

Боннетт хихикнул.

— Хотя обычно я вполне прилично справлялся с подобными заданиями. Вот что скажу тебе: когда вернемся, давай сходим в школу, где учат дружить с рыбками, и устроим соревнование. Вот тогда и повеселимся.

Рэмси немного успокоился.

— Командир не ошибается, так ведь?

— Ни в людях, ни в машинах — заметил Боннетт. Он замолчал, проверяя положение носовых горизонтальных рулей. — А когда мы вернемся домой, его вызовут на ковер, чтобы он отчитался в потере слишком большого количества торпед. Не говоря уже о запчастях.

«Даже психолог-первогодка знает, что лидер группы является объединяющей силой… логосом коллектива. И понятно, почему этот экипаж имеет высший рейтинг. Спарроу…»

— У меня кровь вскипает в жилах, когда я об этом думаю, — произнес Боннетт.

В это время в дверном проеме командного отсека появился Спарроу.

— И от чего именно у тебя вскипает кровь?

— Невозможная бюрократия, с которой мы сталкиваемся по возвращении на базу.

— Надо думать, от этого закипит кровь у кого угодно. Именно для этого она и создана. А какое расстояние до горы?

— Около пяти минут хода.

— Хорошо. Джонни, давай посмотрим, насколько ты хорош в обращении с Con-5, — и Спарроу жестом указал на торпедный пульт слева от Боннетта.

— А как Джо? — спросил Боннетт.

— Только что сделал ему укол карбопрепарата. Если радиация подействует на кости, его карьера механика закончится.

Рэмси медленно направился к торпедному пульту.

— Мы вовремя вытащили его. Через пару дней он будет как новенький. И никакого кальция, никакого карбоната, ни…

— Просто назови его «Резиновыми косточками», — вставил Рэмси. — И как насчет «немного помолчать»?

— Маэстро готовится к выступлению, — объявил Боннетт.

Рэмси разглядывал ряды переключателей с красными головками, мониторы управления, устройства запуска. Прямо перед ним торчал небольшой голубой штырек, приводящий в действие Con-5. Выбрав одну из торпед, он включил блок управления и доложил:

— Готов. Глубина погружения?

— Две тысячи двести футов, — сказал Боннетт. — Можешь действовать в любой момент, цель прямо под нами.

Он постепенно уменьшал обороты двигателя. Лодка практически встала на месте.

— У нас должен быть запасной шланг, — сказал Спарроу.

— Может, стоит спуститься на дно и проверить, какой там ил? — спросил Рэмси.

— Нет. У нас есть возможность только для одного и достаточно быстрого запуска. Восточный Альянс может засечь наш управляющий импульс. Если дно радиоактивно, что же, наша нефть тоже окажется радиоактивной. Ее можно будет использовать для смазки ядерных двигателей.

— Пора? — спросил Рэмси.

— Начинай, — приказал Спарроу. — Лес, посвети боковыми прожекторами на наконечник шланга.

— Они уже включены, — доложил Боннетт.

Рэмси настроил монитор управления на волну камеры, встроенной в носовую часть Con-5, помимо камер включил излучатель широкого волнового диапазона. На экране появился силуэт корпуса «Тарана», выхваченный волнами невидимого глазу спектра. Выделялось изображение наконечника шланга, ярко освещенного прожекторами. На втором экране в другой проекции были изображены «Таран» и крошечная Con-5, было видно положение торпеды относительно лодки.

— Увеличь скорость лодки, но немного, — попросил Рэмси. — Так мы будем двигаться ровнее.

Боннетт подвинул на одно деление рычаг управления двигателем, и «Таран» тут же прибавил скорость.

Рэмси пододвинул поближе к лодке смертоносную торпеду. Он не видел на экране рули и плавниковые кили торпеды, но точно знал их расположение — около оконечностей стабилизаторов, спроектированных с целью поддержания гидростатического баланса, чуть позади острого конусовидного носа торпеды.

— Помигай боковым прожектором, — попросил Рэмси.

Боннетт начал включать и выключать прожектор.

В соответствии со щелчками выключателя на мониторе Рэмси освещение то появлялось, то исчезало.

— Я хотел проверить, тот ли прожектор у меня на экране, — прокомментировал Рэмси. Он подвел Con-5 еще ближе и повел ее по освещенному пространству. Впереди на экране виднелось изображение шланга, отмотавшегося с барабана и висящего под углом 45 градусов.

— Отлично, вот он, — сказал Рэмси, отвел Con-5 на десять футов назад и включил двигатель торпеды на полную мощность. Она рванулась вперед, зацепила шланг, замерла, будто раздумывая, и помчалась дальше.

— Ты поймал его! — воскликнул Боннетт.

— Что дальше? — спросил Рэмси, уменьшая скорость торпеды, и взглянул на циферблат с показаниями скорости разматывания шланга с барабана. Неожиданно скорость упала, а потом и вовсе стрелка скакнула на ноль.

— Потерял наконечник, — заметил Спарроу.

Con-5, подчиняясь командам Рэмси, развернулась и пошла назад по широкой кривой. На экране был виден извивающийся хвост шланга. Рэмси на скорости повел торпеду вперед, в последний момент она, как голодная акула, схватила шланг. Наконец он снова оказался под баржей.

— В следующий раз следи за ним получше.

— Сейчас пойдем вокруг подводной горы, — сказал Боннетт. — Вижу торпеду на экране локатора. Скажу, когда до дна останется сто футов. Да ты и сам оттуда увидишь.

— При последней попытке я зацепил шланг на расстоянии примерно десяти футов от конца, — сообщил Рэмси. — Запусти насос, как только наконечник попадет в ил: он присосется ко дну. Мне совершенно не хочется слишком долго держать около него взрывоопасную стрелу.

— Насос готов, — сказал Спарроу.

Рэмси повернул голову и увидел, что Спарроу стоит около пульта управления баржей, скользя руками по переключателям.

— Проверка тросов и соединений с балластным отсеком, — сказал он.

Рэмси четко представил, как балластные соединения от пульта управления баржей идут на корму и дальше разветвляются сетью, связывающей «Таран» с личинкой. Если эти струны не порвались… если он сможет воткнуть наконечник шланга в ил, служащий для балласта… если…

— Сто футов, — сообщил Боннетт. — Ты ведешь его вдоль восточного склона горы.

— Вижу ее, — сказал Рэмси, не отрывая глаз от экрана.

Энсин подвел торпеду поближе ко дну.

— Шельф. Здесь можно набрать ила, — сказал он.

— Дай Бог, чтобы он был холодным, — произнес Спарроу.

— Дай Бог, чтобы он вообще был, — вторил ему Рэмси.

Он подводил торпеду и зацепившийся за нее наконечник от шланга все ближе ко дну, еще ближе, еще…

— Наконечник в иле!

— Включить насос… пошло! — воскликнул Спарроу.

Рэмси наклонил Con-5, высвободил шланг и отвел ее подальше от дна.

— Попридержи пока свою подружку, — сказал Спарроу. — Возможно, придется еще раз двигать шланг.

Некоторое время они выжидали.

— Нос личинки опускается, — сообщил Спарроу. И включил счетчик радиации балластного отсека.

— Ил чистый.

Постепенно, пока «Таран» шел вокруг подводной горы, выравнивался гидростатический баланс личинки.

— Отлично, Джонни, найди для Con-5 укромное местечко в глубине и положи ее на дно, разблокируй и оставь. Только не дай ей взорваться, — наконец произнес Спарроу.

— Есть.

Рэмси повел крошечную торпеду вниз вдоль горного склона, нашел глубокую впадину и опустил в нее смертоносную металлическую рыбу. Выключив систему удаленного управления, он отошел от пульта.

— Шланг накручивается на барабан, — сказал Спарроу. Лес, погружение и входим в термальное течение. Курс 260. Джонни, ты не взглянешь, как там Джо?

— Есть, командир.

Энсин почувствовал, как, несмотря на нервное возбуждение, навалилась усталость.

— А потом пойди отдохнуть.

Рэмси повернулся, вышел за дверь и отправился в лазарет.

Гарсия лежал на койке под ультрафиолетовой лампой в одних шортах. Он лежал на спине, загородив глаза смуглой рукой. На темной коже блестели капельки пота. Когда Рэмси вошел в лазарет, он приподнял руку и из-под нее посмотрел на энсина.

— А, это ты.

— Ты ждал кого-то другого? Например, хирурга?

— Не смешно.

Рэмси положил ему на лоб ладонь.

— У тебя жар?

Гарсия откашлялся.

— Небольшой. Эти чертовы уколы для декальцинации.

Рэмси взглянул на расписание, которое Спарроу приклеил к изголовью.

— Сейчас как раз время для очередного укола. Де-карбонат и де-фосфат. А через час де-сульфат.

Он повернулся и прошел к аптечному шкафчику на другой стороне комнаты. Спарроу оставил в нем шприцы в стерильных упаковках с аккуратными пометками.

— Что сейчас происходит? — спросил Гарсия.

Рэмси вернулся, держа в руках шприц с гипосульфитом.

— Закачиваем в личинку новый балласт. Повернись, пожалуйста.

— Этот в левую руку, — сказал Гарсия и протянул руку, наблюдая, как Рэмси протер место укола, сделал инъекцию и положил шприц в коробку.

— Тебе удалось при помощи черной коробки просчитать нашего командира? — начал разговор Гарсия.

Рэмси напрягся. Глубоко вздохнув, чтобы сбросить нервное напряжение, он спросил:

— Что ты имеешь в виду?

Гарсия криво улыбнулся.

— Не надо делать вид, что ничего не понимаешь, Джонни. Вспомни, кто я — тот, кто заменит тебя в электронном отсеке, если с тобой что-либо случится.

— Но…

— У меня хобби такое — взламывать и заходить, — сказал Гарсия. Поморщившись от боли в левой руке, он положил руки под голову. — Ты когда-нибудь слышал о ящике Пандоры? — подняв брови, он едва заметно пожал плечами. — Тебе не следовало ставить передо мной подобную приманку.

Рэмси облизал губы.

— Ты говоришь о тестовом приборе широкого радиуса обнаружения…

— Послушай, старик, ты что, не понял, что твоя игра проиграна? — он испытующе посмотрел на Рэмси. — Прибор, спрятанный в коробке, каким-то образом связан с командиром. Не могу понять, как, но…

— Ой, перестань, — оборвал его Рэмси. — Ты…

— Я провел одно серьезное испытание, — продолжал Гарсия.

— Испытание?

— Ты чертовски скрытен, Джонни, Если бы я не…

— Расскажи все по порядку, — устало произнес Рэмси. — Мне интересно, о чем ты думаешь.

— Все достаточно очевидно, — сказал Гарсия и поудобнее устроился на койке.

Пододвинув скамейку, Рэмси присел рядом с ним.

— Во-первых, ты не стал рассказывать мне в подробностях, как работает это твое новое устройство. Это уже ошибка. Нормальный электронщик всегда использует любую возможность, чтобы поговорить о своих штуковинах с каждым, кто способен его понять, кто говорит на одном с ним языке, — в углах рта Гарсии заиграла мягкая улыбка. — Кстати, ты не употребляешь жаргонных выражений.

— И что из этого следует?

— Что на борту нет никого, говорящего на том же жаргоне, что и ты.

— И поэтому ты представил меня экипажу в качестве шпиона?

Гарсия тряхнул головой.

— Я никогда не выставлял тебя шпионом, — нахмурился он. — Мне очень жаль. Наверное, была возможность избежать этой стычки с Лесом. Но все это время я был точно уверен, что ты не шпион.

— Откуда такая уверенность?

— Твой сарказм неуместен, — задумчиво произнес Гарсия. — А помимо всего, моя жена — двоюродная сестра коммандера Гадсена с «Дельфина». Он был очень высокого мнения об одном парне — долговязом Джоне Рэмси из ОПсих, который вытащил их из скверной передряги, когда вышла из строя система кислородного обеспечения. Он сказал, что Рэмси придумал особый прибор — «вампир» и проделал некоторые трюки с ангидразой, о которых не пишут в книгах. Можно сказать, тот Рэмси спас им жизнь.

— То есть ты решил, что я и есть тот самый Рэмси.

— Гадсен был действительно восхищен этим Рэмси, за исключением одного: он сказал, что рыжеволосый ублюдок действовал ему на нервы, строя из себя всезнайку.

— Да в мире полно рыжих!

— Конечно, конечно, — затряс головой Гарсия. — Ты из ОПсих. И на этой плавучей фановой трубе тебя больше всего интересуют две вещи: командир и черный ящик в твоей каюте. Поэтому я открыл его.

Усилием воли Рэмси заставил себя сохранить спокойствие.

— Ну и?

Лицо Гарсии расплылось в загадочной улыбке.

— В устройство встроен отдельный блок, совмещенный с таймером. Я скопировал четыре ленты и сверил с нашим распорядком.

— И что ты на них увидел?

— Когда командир спит, амплитуда колебания уменьшается. И так каждый раз.

Вздрогнув, Рэмси продолжал хранить молчание.

— Но мне нужно было подтверждение, — продолжал Гарсия. — Два раза, когда командир получал травмы — когда поранил голень и когда его ударило током, я засек время. И всплески колебаний на твоих лентах совпадают по времени с этими моментами.

Рэмси вспомнил эти ленты и собственные предположения, когда он пытался разгадать причину этих всплесков.

— Умно.

— Спасибо, старик. Я тоже так думаю.

— И что это доказывает?

Гарсия поднял брови от удивления.

— Доказывает, что ты фиксируешь параметры внутренних химических процессов командира. Знания о том, что волнует того или иного человека, интересуют только одну категорию людей.

— Какую?

— О них говорят, что они копошатся в чужих мозгах.

Рэмси не смог сдержать улыбки. «Хорошо он меня умыл. Я попал в веселую компанию», — подумал он.

— Не думаю, что нужно раскрывать тебя, — сказал Гарсия. — Это шоу сыграно не до конца. Однако мне стоило бы поблагодарить ОПсих за один из самых увлекательных круизов, в которые мне довелось сходить.

— Полагаю, что ты хочешь получить роль, — предположил Рэмси.

— О небеса, нет! Я уже играю свою роль в этой пьесе. Одно тебе скажу, парень: не стоит быть такого низкого мнения о командире.

— Что?

— Он режиссер всего этого шоу. Знаешь ты об этом или нет, но на самом деле он управляет ходом действия пьесы.

Рэмси с трудом подавил беспокойство.

— И только поэтому ты не хочешь выдавать, кто я на самом деле?

— Для меня очевидно, что ты не держишь камня за пазухой, — сказал Гарсия. Он понизил голос, и тот зазвучал почти грубо. — Сделай мне очередной укол и выкатывайся. Твоя аура превосходства начинает действовать мне на нервы.

Рэмси почувствовал, как кровь прилила к лицу. Сделав два резких вдоха, он вскочил с табуретки.

Гарсия, не торопясь, повернулся и заговорил, уткнувшись носом в подушку.

— Теперь в задницу, старик. Только не вымещай свою злость, когда будешь работать медсестрой.

Рэмси подошел к аптечному шкафчику, достал оттуда шприц и сделал укол. После этого он положил использованный шприц в коробку.

— Молодец, очень нежно, — поблагодарил Гарсия.

Рэмси подошел к койке.

— О какой ауре превосходства ты говорил?

Перевернувшись на спину, Гарсия взглянул на него.

— Я не думаю, что ты плохо относишься ко мне или к Лесу, но, клянусь небесами, ты посвятил свою жизнь…

— Достаточно! — рявкнул Рэмси. — Ты говоришь о превосходстве! Каждый, имеющий что-то против тебя, оказывается, хочет продемонстрировать свое превосходство!

— Я не то имел в виду! — воззрился на него Гарсия. — У каждого из нас есть недостатки. И у нашего молодого энсина…

— Ты имел в виду не это, — произнес Рэмси.

— Да. Возможно, тебе просто хотелось стать своим в команде, несмотря на… — он замолчал.

— Несмотря на что?

— На твою основную работу.

— Может быть, именно из-за нее, — произнес Рэмси.

Гарсия задумался над его словами.

Я никогда об этом не думал. Но это многое объясняет. Вы, психологи, должно быть, изрядно одиноки. Ведь твои друзья — не коллеги по профессии, нет — они должны всегда настороженно относиться к тебе, чтобы не брякнуть лишнего и не дать тебе возможность заглянуть к ним в душу.

Рэмси засунул руки в карманы.

— С чего это ты взял, что психологи настолько одиноки?

— Наблюдал, как ты работаешь, доктор Рэмси.

— Ты никогда не видел, как я работаю, — Рэмси вздохнул и, подвинув табурет к койке, сел на него. — Давай поговорим серьезно.

Гарсия поднялся на локте.

— Послушай, старина, я на самом деле…

— Ты раскрываешь свои секреты, — сказал Рэмси.

Гарсия побледнел.

— Что… ты… имеешь… в виду?

— Ты действуешь как человек перед лицом опасности более страшной, чем смерть. Ты готов принести себя в жертву, чтобы искупить грехи, — Рэмси замолчал, внимательно глядя на Гарсию.

— Дальше?

— Раньше я никогда не фокусировал на этом внимание, Джо. Ты никак не связан со смертью лейтенанта Службы безопасности?

Гарсия откинулся на подушку.

— Нет.

— И даже косвенно?

— Я ничего не знал о нем до тех пор, пока его там не нашли!

Рэмси кивнул, но тут же в его голову пришла мысль: «Стоп!! Это не прямой ответ. Ловкое увиливание, выглядящее как ответ».

— Ты предпочитаешь прямо не лгать?

С искаженным лицом Гарсия уставился в потолок.

— Ну хорошо, Джо, давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Не пойти ли тебе отсюда и поговорить самому с собой?

— Я не могу оставить такого прекрасного собеседника. Скажи мне, Джо, не как психологу, который видит сквозь стену твоей слабой защиты…

— Слушай, парень, — Гарсия поднял голову и посмотрел прямо на Рэмси. — Ты пришел мне на помощь, когда я застрял в личинке. За такой отличный поступок бойскаута я мило поблагодарил тебя, когда мы вернулись, но…

— Ты поблагодарил меня?

— Извини, я забыл, что ты свалял дурака под сильной струей дезинфекционного душа, и твое переговорное устройство было выключено. Не важно.

Я чуть не сказал, что не было необходимости в таком великодушном поступке с твоей стороны. Если бы действительно возникла необходимость, я и сам бы прорезал выход в личинке. Так что мы…

— Чем, интересно?

— Что?

— Прежде чем надеть костюм и акваланг, ты вынул содержимое из карманов. Когда я готовился к выходу, твой нож лежал на полке для костюмов. Интересно, чем ты собирался вырезать себе отверстие, забияка?

Смуглое лицо Гарсии стало белее снега.

— Продолжай выступление, — произнес Рэмси.

— Вдруг оказалось, что твоя роль главнее, чем казалось на первый взгляд. Кто писал тебе сценарий?

— Просто ты никогда не видел, как я работаю, — сказал Рэмси. — А теперь я хочу задать тебе вопрос. Мне хотелось бы получить на него прямой и откровенный ответ. Хорошо?

— Так точно, — слабо улыбнулся Гарсия.

— Что в этой службе по-настоящему давит на подводника?

— Ничего на нас не давит, — ответил Гарсия. — Мы любим свою работу. В целом мире не найдется ничего, что может сравниться с подводными лодками. Мы играем в игру «схвати за хвост» с пантерой, как только выходим за пределы своего поля. Смотри: берешь…

— Я серьезно, Джо. Я ищу в тебе нечто, что заперто внутри, чему ты не позволяешь выйти. Думаю, я знаю, что это такое, но хотел бы услышать это от кого-то другого. От такого, как ты, кто знает людей и подводные лодки. Мне кажется, что раньше мы искали в неверном направлении.

— Так что же ты хочешь найти?

— Я не хочу, чтобы ты повторил мои слова. Просто скажи мне, что именно в этой службе по-настоящему жжет твою задницу. То, о чем вы не говорите даже между собой?

И снова Гарсия поднялся на локте. Лицо исказила гримаса боли от движения рукой, в которую недавно делали уколы.

— Хорошо, Джонни, мой мальчик, скажу. Ты достоин прямого ответа, хотя бы потому, что ты парень наблюдательный — насчет ножей, например… Ты видел, как мы уходили в море?

— Да.

— Прячась, тайком. Ты знаешь, так бывает всегда.

— Распоряжение Службы безопасности.

— К черту Безопасность. Неужели эти умные головы думают, что Восточный Альянс не в курсе местоположения наших баз?

Рэмси качнул головой.

— В принципе, у Службы безопасности может возникнуть уверенность, что Восточный Альянс знает, где находится НАША база. Конечно, если они получили наше послание.

— Они должны быть уверены и без нашего сообщения! Игра в «казаки-разбойники» — извечная головная боль этих ублюдков. Прикрытие с воздуха и морские патрули — вот почему волчьи стаи не встречают нас на подступах к нашим пяти базам…

— Пяти?

— Пяти базам, Джонни. О них известно любому подводнику. Знают командиры подводных лодок, следовательно, знают идругие. Речь здесь идет о выживании, и пусть Безопасность засунет свои секреты к себе в задницу.

— Извини, Джо, я не понимаю тебя.

— Джонни, скажем, ты остался единственным на борту, кто способен действовать. Все остальные так или иначе вышли из строя. Например, в отсеке реактора возник пожар. И теперь жизни всего экипажа зависят от того, знаешь ты или нет, что антирадиационный медицинский центр находится на противоположном конце Чарльстонского короткого тоннеля, что вход в него находится в дамбе на сто футов левее.

— Понимаю, о чем ты. Значит, есть пять баз.

— Их было шесть. Но после диверсии Восточного Альянса на одной из лодок она взорвалась во время спуска по тоннелю — с нами могло случиться почти то же самое. Теперь там кратер Тела Христова…

— Подожди, — Рэмси покачал головой. — Это была ракета Восточного Альянса. Ее целью было…

— Дерьмо собачье. Не надо вешать лапшу мне на уши, Джонни. Невозможно объяснить, как военная боеголовка прошла сквозь зону нашей великолепной автоматической защиты и ударила прямо в тоннель.

— Какой тоннель?

— Джонни, я бывал в этом тоннеле. Множество людей занято в обслуживании подводных лодок. Служба безопасности может кормить своей лапшой кого угодно, только не нас. И не надо рассказывать, что ракета, запущенная в Сибири, может, пусть случайно, попасть в Техасе точно в цель. Точность и вероятность здесь притянуты за уши, — и Гарсия откинулся на подушку.

— Благодарю тебя за такое обоснование, — сказал Рэмси. — Но что будем делать с моим первым вопросом?

— Тебе все еще хочется поковыряться у меня в мозгах?

— Я бы хотел получить ответ на свой первый вопрос.

Гарсия уставился в потолок.

— Хорошо, Джонни. То, что ты хочешь услышать, звучит примерно так: во всех службах, и не только на подводных лодках, есть люди, которые устали от войны, идущей год за годом, без конца. Они настолько устали от жизни в постоянном страхе, что согласны на все, лишь бы избежать этого. Смерть? Это наш старый друг — сосед, живущий прямо за переборкой. Предпочтения становятся совершенно другими. Можно, например, завалить работу, чтобы победила противоположная сторона. Тогда наконец хоть кто-то победит в войне, и закончится весь этот бесконечный кровавый идиотизм, — он замолчал и пустым взглядом уставился в переборку за спиной Рэмси.

— Это безумие, — прошептал Рэмси.

— Безусловно, так оно и есть, — чуть слышно произнес Гарсия. — Но ты же не собираешься утверждать, что война — это проявление разума? Мы все люди, что бы это ни значило. Если безумие является общепринятой нормой, легко найти то, что от него отличается. Это как крошечные проблески разума там, где льются потоки крови.

— Например?

— Например, посмотри на командира. Он молится за души людей, которых ему приходится убивать. Это искорка душевного здоровья. И ты можешь почувствовать это, — он повернул к Рэмси полные ярости глаза. — Ты когда-нибудь задумывался над тем, кем были те парни? Черт побери! Вряд ли они сильно отличаются от нас! У них есть жены, дети, возлюбленные, страхи и надежды. Для меня очевидно, что они и думают так же, как и мы, об этой глупой войне, — Гарсия повысил голос. — Все, что угодно, лишь бы покончить с этой напастью! Это как боль, разрывающая грудь, с которой невозможно ничего поделать. Она не проходит, болит и болит…

— Успокойся, Джо.

Гарсия расслабился.

— Хорошо.

— Это прессинг войны, — произнес Рэмси. — Я думал о другом, — в раздумье он замолчал. — Нет, возможно, ты говорил как раз об этом.

— О чем?

— О том, что имеет отношение к инстинкту смерти, Джо.

— Это слишком заумно для меня.

— Я не говорил этого.

— Зато подумал, Джонни. Забудь о своем эзотерическом знании. У меня вполне приличная психологическая подготовка. Я читал и современных, и классических авторов: Фрейда, Юнга, Адлера, Фримэна, Лози, Комисая. Я искал ответы, но находил только то, что знал и так, просто выраженное другим языком. Так что терминологию я понимаю.

— Значит, ты в курсе, что значит — инстинкт смерти.

— Конечно. Восточный Альянс и мы идем навстречу полному уничтожению, как других, так и самих себя. Ты хотел, чтобы я сказал именно это?

— Думаю, нет. Я думал о другом. Возможно, я и ошибаюсь.

— Или мне нравится оставаться слепым.

— Может быть. Но мы не закончили первую часть нашего разговора, Джо. Ты не ответил. Ты готов рассказать мне, предлагали ли тебе когда-нибудь «восточные» начать выполнять для них грязную работенку?

Гарсия холодно взглянул на него.

— Надеюсь, мы оба будем жариться в преисподней, — сказал он, отчетливо произнося слова.

Рэмси поднялся.

— Ты мне очень помог, Джо. Но думаю, тебе на самом деле следует отдохнуть.

Достав из шкафа легкое одеяло, он накрыл Гарсию, повернулся и направился к двери.

— Ты думаешь, что я замаскированный враг? — спросил Гарсия.

— Разве враг захочет получить передозировку радиации для того, чтобы помочь нам скрыться от Восточного Альянса? — не поворачиваясь, сказал он.

— Может, если ему осточертела эта работа и он так же, как и я, устал от войны, — ответил Гарсия.

«Вот точный ответ, которого я так боялся», — подумал Рэмси.

— Отдыхай, — сказал он.

— Вот мы и отыграли свои роли, — произнес Гарсия.

Рэмси вышел на трап, перед ним простирался холодный серый коридор, который, казалось, ведет в никуда. «Мир полностью сошел с ума. Служба безопасности! Ее работа привносит в него еще большую шизофрению, разрушая и без того хрупкие связи между людьми». Он повернулся и взглянул на Гарсию, лежащего на койке. Офицер-механик лежал на боку, повернувшись лицом к переборке. «Вот почему для него так важно оставаться в команде Савви Спарроу. Это островок душевного здоровья».

Он вспомнил о Хеппнере, офицере-электронщике, который сошел с ума. «Если ты не можешь быть вместе, но и не можешь уйти, что тогда?»

Оттенки и суть вещей, отраженные в сознании Рэмси, начали изменяться. Он повернулся к трапу и пошел в центральный пост. Отсек, казалось, тепло приветствовал его, мерцая красными и зелеными сигналами, звенящим шепотом двигателя, слабым запахом озона и масла, слышимым поверх неприятных запахов жизнедеятельности, которые не смогли заглушить фильтры.

Спарроу стоял за штурвалом — ужасно истощенная фигура в измятой одежде, свисающей с него. Неожиданно Рэмси заметил, как похудел Спарроу, хотя, казалось, на лодке не было для этого никакого повода.

— Как Джо? — не поворачиваясь, спросил командир.

«Увидел мое отражение в стекле пульта управления двигателем. Ничто не ускользнет от него», — подумал Рэмси.

— Скоро поправится, — сказал Рэмси. — «Вампир» показывает отрицательную абсорбцию. Возможно, слегка полысеет. Некоторое время его будет тошнить.

— Мы должны доставить его в Чарльстон, — сказал Спарроу. — «Вампир» не может определить, что происходит с костным мозгом. Нужно спешить, пока не поздно.

— Остальные показатели в порядке. Зараженный кальций меняется на чистый. Показатель по сульфатам отрицательный. С ним будет все в порядке.

— Дай то Бог, Джонни. Просто я давно плаваю с ним. Мне бы не хотелось потерять его.

— Он знает это, командир.

Спарроу повернулся и улыбнулся. Странный, болезненный жест.

— Надеюсь, это поможет ему.

«Если ты мужчина, то не можешь сказать другому мужчине, что любишь его. У нас нет подходящих слов для этого, таких, чтобы не имели сексуального оттенка», — подумал Рэмси.

— А где Лес? — спросил он.

— Отдыхает. Двадцать минут назад поймали арктическое течение.

Рэмси подошел к пульту локатора, положил руку на воздушный вентиль, расположенный рядом с ним. В мозгу роилось множество разных мыслей. Как будто разговор с Гарсией пробурил в его сознании скважину или, сдавив голову, позволил подсознанию выйти на поверхность.

— Через час вахта Леса, — сказал Спарроу. Пока я справлюсь один. Приходи через три часа. В отсутствие Джо придется уплотнить график.

— Есть, командир.

Повернувшись, он отправился на корму в свою каюту и неожиданно почувствовал слабость во всем теле. Слишком хлопотно — доставать измеритель и проверять ленты, тем более что он заранее предвидел результат: жесткий внутренний контроль, имитирующий нормальное состояние. Хотя, возможно, это и было нормальным состоянием. Не раздеваясь, он лег на койку и заснул.

«Таран» шел курсом на юго-запад в родные воды, автоматический таймер отсчитывал дни. Монотонно и непрерывно сменялись вахты. Холодные кабели, шкалы, вентили, рычаги, мерцающие огни, жужжание самописцев. Одни и те же лица и все та же опасность.

Но даже опасность может надоедать.

Вдали раздается звук винта. В этой зоне все посторонние звуки означают одно: охотник. Выжидать и слушать. Проползти вперед со скоростью несколько узлов. Выжидать и слушать. Снова проползти. Опять выжидать и слушать. Посторонний звук удаляется. «Таран» прибавляет скорость, обследуя окрестности ультракрасным и ультразвуковым сканерами.

Гарсия встал с койки на четвертый день. В присутствии Рэмси он замыкался в себе и выглядел мрачным.

Тем временем подводная лодка подходила все ближе к родному безопасному берегу, таща за собой раздувшуюся личинку — приз, вырванный из лап самой смерти.

Действия экипажа «Тарана» теперь были полны особого напряжения, новая тяжесть опустилась на них. Ее можно было выразить словами: «Мы собираемся это выполнить… Мы собираемся это выполнить… Мы уже почти выполнили это — разве не так?»

Рэмси спал на своей койке, и его преследовал молчаливый ночной кошмар, в котором Спарроу, Гарсия и Боннетт неожиданно оборачивались к нему, но лица у них были как у сумасшедшего Хепперта.

Ночной кошмар постепенно ушел и мирно оставил его в спокойствии подводной лодки, напоминающей материнскую утробу.

Безмолвие!

Рэмси, проснувшись, вскочил и сел на койку с широко раскрытыми глазами, каждой клеточкой противясь странному новому ощущению — тишине. Она тяжестью легла на плечи и заставила включить свет. Он загорелся — неяркий, сумрачный. Они шли на аварийных батареях.

— Джонни! — раздался из динамика голос Спарроу.

— Да, командир!

— Немедленно в электронный отсек! Проблемы с реактором.

— Уже иду.

Быстро натянув ботинки, Рэмси выключил свет и выскочил в коридор. Он быстро, перепрыгивая через ступеньки, взбежал по трапу, пронесся через проход и влетел в отсек электронщика.

— Я на месте, командир — доложил он в микрофон. — Что произошло?

— Авария на полную катушку, — ответил голос Боннетта.

— Где командир?

— На носу, вместе с Джо.

— Джо не должен там находиться! Он же не оправился после передозировки!

— Была вахта Джо. Ты знаешь…

— Джонни! — раздался в интеркоме голос Спарроу.

— Здесь.

— Проверь, чтобы в отсеке шло минимальное потребление электричества, и иди на нос.

— Есть! — Рэмси обнаружил, что его пальцы уже стояли на необходимых переключателях. Не зря он проводил долгие безмолвные часы за макетом пульта. Случилось то, о чем предупреждал Рид: «На борту лодки не бывает небольших аварий».

Он привычно огляделся. Янтарным светом горели резервные лампы, выключить их, повернуть наверх основной выключатель. Включенные релейные блоки, переключающие управление на центральный пост, загорелись зеленым светом сигналов. Рэмси включил нагрудный микрофон:

— Лес, все управление на тебе.

— Давай, иди.

Он выбежал за дверь, повернул вверх по трапу, не глядя на Боннетта пронесся через отсек центрального поста и выскочил на центральный трап. Из двигательного отсека доносился гул одинокого двигателя, работающего на энергии батарей и медленно толкающего лодку вперед.

Гарсия стоял рядом с люком левого нижнего коридора, нащупывая молнию защитного костюма. «Что случилось со Спарроу? Он не мог разрешить Гарсии идти туда!» — мелькнуло в голове у Рэмси. Но вскоре он увидел объяснение этому.

Позади Гарсии торчала насадка дезинфекционного шланга. В двадцати футах от нижнего трапа стоял Спарроу. Все пространство между ними было забрызгано дезинфекционным раствором. Как только Спарроу сделал шаг вперед, Гарсия отпустил молнию и схватился за насадку шланга.

— Стой где стоишь, командир!

Металлический голос Гарсии казался эхом, отголоском из двигательного отсека. Рэмси понял, что он говорит в микрофон костюма.

Гарсия поднял насадку и направил ее на Спарроу.

— Еще шаг, и снова попробуешь на себе ее действие.

Рэмси спустился по левому трапу и, спрыгнув, встал рядом со Спарроу. Форма командира была испачкана раствором, и энсин поморщился при мысли, какие неприятности может причинить человеку летящая под большим давлением струя дезинфицирующей смеси.

— Может, нападем на него, командир? — спросил он. — Думаю, я смог бы его свалить…

— А это часом не промыватель мозгов? — спросил Гарсия. Молния его костюма неожиданно высвободилась, и он полностью застегнулся, потом надел на голову шлем. Кварцевое стекло шлема глядело на них как злобный глаз циклопа.

Взглянув на Рэмси, Спарроу повернулся к Гарсии.

— Мы не продвинемся ни на дюйм, покуда у него в руках эта пушка. Нам с ним не справиться.

— А пусть мозгоед попробует справиться, — голос Гарсии раздавался из динамика на стене у них над головами. — Это в сфере деятельности его департамента.

— Всего четыре дня назад он получил передозировку, — заметил Рэмси.

— Это мое шоу, и сейчас мой выход, — не унимался Гарсия. — Я собираюсь вползти в этот тоннель, и ничто не сможет меня остановить. И помимо всего, эту часть судна я знаю лучше любого из вас.

Взглянув на открытую дверь тоннеля, Рэмси внезапно понял, что именно там они нашли мертвого офицера Службы безопасности.

Гарсия сделал пол-оборота по направлению к двери.

— Стой, Джо! Это приказ! — рявкнул Спарроу. Он резко бросился вперед, но был отброшен назад сильной струей дезинфицирующего раствора.

В стоявшего позади командира Рэмси тоже попала струя, от мощного удара он упал на колени. Когда они поднялись на ноги, Гарсия уже скрылся в тоннеле, закрыв за собой дверь.

— Он прихватил с собой аварийный набор инструментов и собирается изнутри заклинить защелки, чтобы мы не смогли пойти за ним.

До них донеслось клацанье металла. Из громкоговорителя раздался голос Гарсии:

— Все правильно, командир. Твоим ребятам не удастся сыграть мою роль на сцене. Но у вас билеты в первом ряду, можете наслаждаться представлением.

— Он запер люк? — спросил Рэмси.

Спарроу подошел к люку тоннеля и попробовал открыть.

— Заблокировано!

— Он не сошел с ума? — спросил Рэмси.

— Да конечно, нет! — рявкнул Спарроу. — Авария реактора, и он попытается сделать, что сможет.

Взглянув на счетчик радиации над люком коридора, Рэмси увидел, что стрелка стоит далеко за красной отметкой.

— Командир! Здесь слишком высокий фон!

Спарроу хлопнул рукой по счетчику, и стрелка вернулась в обычное положение: радиационный фон, соответствующий 72-часовому пребыванию.

— Стрелка залипла, пока люк был открыт, — сказал Спарроу и повернулся к полке с инструментами. — Джо, ты меня слышишь?

— Отлично, командир, незачем так кричать. Я почти добрался до поворота.

— Джо, неподчинение приказу — серьезный проступок.

В ответ из динамика раздался громкий смех Гарсии.

— Так подавай на меня в суд!

— Что произошло в отсеке реактора? — поинтересовался Рэмси.

Спарроу начал снимать с полки инструменты.

— Не выдержал блок, который мы ремонтировали. Полетели затяжные болты. Реактор съехал влево и сдавил блок дистанционного управления. — Капитан взглянул на ручные часы. — Нам хватит энергии еще на тридцать минут работы рулевого управления. Потеряв управление горизонтальными рулями, мы не сможем выравнивать положение и можем перевернуться. Соответственно, перевернется и реактор. Если нам повезет, в нем соединится критическая масса. В противном случае вся лодка окажется зараженной и мы вместе с ней. Этот исход гораздо медленнее.

— А если Джо выживет после всего, что случилось, ты сохранишь его тайну, — сказал Рэмси. — Ведь он рисковал…

— Ты идиот или контуженный? — взревел Спарроу. — О чем ты говоришь, произнося «если он выживет»? Разве ты не знаешь, что есть только один способ поставить реактор на место?

Единственным, о чем подумал Рэмси, было: «Я сделал это! Я взломал защиту железного командира! Теперь его эмоции можно привести в норму…»

— Командир, — раздался по внутренней связи голос Боннетта.

— Да? — ответил Спарроу в нагрудный микрофон.

— Я прошелся камерой по настилу коридора правого сектора отсека реактора. О Боже! Джо! Уходи оттуда! Командир! Он в отсеке реактора!

— Вот о чем я говорил, — пробормотал Спарроу. — Отец небесный, защити его, — и он уставился на дверь коридора. — «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…^[96]»

— А теперь меня послушай, — раздался из динамика на переборке голос Гарсии. — Я закончу, скорее всего, минут через пятнадцать. Когда я высвобожу блок дистанционного управления, будь готов сразу же его проверить.

— Конечно, Джо, — прошептал Спарроу. Он широко распахнул панель на передней переборке, за которой находился блок дистанционного управления левым манипулятором. Когда он попробовал включить его, сигнальные лампочки на панели загорелись красным светом.

— Он уже покойник, — произнес Рэмси.

— Заткнись, — рявкнул командир. — Переключи тот экран на переборке на камеры отсека реактора.

Рэмси бросился выполнять. Экран ожил. На нем показалась фигура Гарсии, громоздкая из-за защитного костюма. Нагнувшись, он при помощи домкрата пытался поставить реактор на его основание. После этого он начал заворачивать болты. Постепенно, по дюйму, смертоносное устройство вставало на свое место. Командир и Рэмси кожей ощущали, как Боннетт подстраивает горизонтальные рули, чтобы облегчить выполнение этой задачи.

Спарроу нагнулся над комплектом инструментов, который он снял с полки на переборке, и достал большой гаечный ключ Стиллсона.

— Попробую открыть эти защелки, — сказал он.

— Он их мог заклинить только снизу, — предположил Рэмси. — Если мы опустим их и выломаем, то…

Спарроу попытался гаечным ключом поддеть верхний замок.

— А они тебя хорошо подготовили к твоей мелкой работенке, — сказал он.

«Интересно, что он имеет в виду?» — подумал Рэмси.

— Помоги-ка здесь, — попросил Спарроу.

Рэмси взялся за гаечный ключ.

Они вместе нажали на рукоять. Внезапно защелка провернулась. Рэмси взял из комплекта инструментов пробойник и молоток и выбил ее внутрь. Спарроу гаечным ключом поддел вторую.

Рэмси взглянул на экран. Реактор снова стоял на своем основании, а Гарсия закреплял его, завинчивая новые болты.

— Давай, — сказал Спарроу.

Они сломали вторую защелку и открыли дверь. В тоннеле раздавался лязг металла — ломик, которым Гарсия заклинил люк, упал на пол. Спарроу, широко раскрыв дверь, внимательно смотрел в коридор.

Стрелка счетчика качнулась за красную черту.

— Костюмы, — сказал Спарроу и направился к шкафу.

— Командир, — раздался из динамика голос Гарсии. — Скажи моей жене, что ей больше нечего бояться. Она поймет.

— Конечно, Джо.

— Пусть она переедет и сменит имя.

— Зачем?

Рэмси передал ему защитный костюм, сам тем временем натягивая другой.

— Джонни поймет.

Спарроу быстро надел костюм и взглянул на Рэмси.

— Ну?

Рэмси просто кивнул головой, не в силах говорить.

Надев шлем, Спарроу заговорил в микрофон:

— Джо, мы выломали дверь. Несу шланг с дезинфекционным раствором и свежий костюм. Выходи оттуда.

— Я уже схватил смертельную дозу, — сказал Гарсия. — Оставьте меня здесь.

— Выходи сам, иначе я пойду за тобой, — приказал Спарроу.

Рэмси подал Спарроу новый защитный костюм и взглянул на экран на переборке. На нем была видна громоздкая фигура Гарсии, одетого в костюм, стоящая неподалеку от панелей коридора. Выступающий над ним из стены огромный блок дистанционного манипулятора пошевелился. По внутренней связи раздался голос Боннетта:

— Блок дистанционного управления работает, командир. Могу переключиться на него и вышвырнуть этого чертова идиота оттуда. У него еще есть шанс, — Боннетт почти рыдал.

— Иду за тобой, — произнес Спарроу.

— Ты не понимаешь, — заорал Гарсия. — Не смей, командир!

— Я иду, — повторил командир. Он отстегнул защелки барабана и достал шланг дезинфекционного насоса.

— Командир! Я тот самый шпион на твоей лодке! Не будь идиотом! — Гарсия почти перешел на крик.

— Ты мой инженер-механик, — сказал Спарроу. Нагнувшись, он скользнул в коридор, держа перед собой шланг и защитный костюм.

Тем временем донесся голос Гарсии:

— Ты не можешь… — его охватил приступ удушья, он закашлялся и повалился на пол отсека реактора.

В двигательном отсеке, где стоял Рэмси, снова ярко светились огни, ревели, как обычно, четыре мотора. Ногами он ощущал отклик «Тарана», будто кто-то извне разговаривал с ним. Он был не в силах оторвать глаз от экрана, на котором огромная рука манипулятора распростерлась над фигурой Гарсии, мягко взяла его и пронесла по коридору, потом положила.

— Я поймал его! — сообщил Спарроу. Поток дезинфицирующего средства омыл створ коридора.

Рэмси подскочил к блоку управления и включил насос, откачивающий радиоактивную жидкость.

— Джонни! — раздался голос Спарроу.

— Я здесь, командир, — заговорил он в нагрудный микрофон.

— Ты не должен помогать нам здесь, Джонни, — тихо произнес Спарроу. — Убирайся от входа в коридор, если хочешь иметь детей. Джо под завязку пропитан радиацией.

— У меня их уже двое. Вытаскивай его, — ответил Рэмси.

— Вот он.

Из коридора извлекли безвольное тело Гарсии, как жука из норы. Рэмси поддержал его, когда тело опускали на пол. Ему помог Спарроу.

— Я почти затопил его дезинфекционной жидкостью, когда запихивал в этот костюм. Но все равно он слишком радиоактивный.

Нагнувшись, Рэмси расстегнул молнию костюма Гарсии. Спарроу помог ему вытащить из него безвольное тело. Они быстро впихнули его в дезинфекционную камеру. Сняв свой костюм, Спарроу вошел в нее вслед за Гарсией. Рэмси засунул костюмы в коридор, снял свой костюм и запихнул вслед за остальными. Он захлопнул дверь и гаечным ключом Стиллсона закрепил защелку.

Распахнулась дверь дезинфекционной камеры. Оттуда вышел обнаженный Спарроу, волоча за собой Гарсию, тоже голого.

— Придется перелить ему всю кровь, до капельки, — сказал Спарроу. — Зайди внутрь и сбрось одежду, потом поднимись в лазарет.

Он остановился, перекинул тело Гарсии через плечо и пошел по трапу на переходный мостик. Мускулы ног и спины вздулись от непосильной нагрузки.

— Лес, командир несет Джо наверх. Ему нужна помощь, — сказал Рэмси в нагрудный микрофон.

Он вошел в дезинфекционную камеру, установил переключатель подачи раствора в среднее положение. Резкая струя, рассчитанная на человека в защитном костюме, била и жалила живую плоть. Рэмси снял одежду, бросил ее в угол. Выключил воду и пошел вверх по трапу вслед за Спарроу: путь указывали его мокрые следы.

Он не решался обернуться и взглянуть на счетчик радиации, висящий над дверью. Стрелка колебалась за красной чертой. «Мы облучились, но исправили положение», — подумал он.

Когда Рэмси вошел в отсек центрального поста, Боннетт все еще стоял за штурвалом.

— Он не позволил помочь ему, — сказал старпом и показал на дверь.

Рэмси пошел дальше по цепочке следов мокрых ног. «Обнаженная душа, обнаженное тело, — подумал он. — Теперь мы добрались до самой сути».

В лазарете Спарроу положил Гарсию на койку, закрепил бутыль с плазмой и ввел иглу, соединенную трубкой с бутылью, в вену инженеру-механику. Сейчас командир был занят установкой с другой стороны койки аппарата переливания крови, подстраивал отводы крови, регулируя венозное и артериальное давление.

Рэмси подошел к хранилищу живой крови, проверил системы автоматической циркуляции и восстановления. Они были в порядке.

— Кровь готова, — произнес он и обернулся.

— Хорошо, — ответил Спарроу. Он подключил блок переливания крови к системе циркуляции и положил руку на вентиль.

— Обрати внимание на то, что будем из него выкачивать.

Рэмси подошел к блоку переливания крови и посмотрел на отводы, которые Спарроу вставил в вены Гарсии. Дыхание инженера-механика было неглубоким и медленным, грудь едва поднималась, кожа лица и груди приобрела синюшный оттенок. Командир включил установку переливания крови. Зараженная кровь стала стекать в резервуар установки. Стрелка счетчика радиации скакнула далеко вправо и застыла в этом положении.

— Уровень радиоактивности зашкаливает, командир.

— Могу я использовать весь запас? — кивнул Спарроу.

— О чем ты?

— На нас крови не останется.

Перед глазами Рэмси моментально предстало видение счетчика радиации над коридором, стрелка которого ушла далеко за красную черту.

— Мы можем использовать плазму, — сказал он.

— Ты прочитал мои мысли. Я очень рад, что ты согласен.

Обойдя вокруг койки, он вынул трубку с плазмой из левой руки Гарсии.

— Если потребуется, мы сможем использовать ее. Мне это необходимо даже больше, чем тебе, — я был в том тоннеле.

— Давай сбережем для тебя парочку, — предложил Рэмси.

— Но ты никогда не сможешь…

— Со мной будет все в порядке.

Рэмси замолчал, глядя на контрольный прибор. Стрелка все так же стояла в крайнем правом положении.

— Я сделал уколы ему и себе до твоего прихода. Давай теперь займемся тобой, — предложил Спарроу.

— Начинай, — ответил Рэмси.

Вытянув левую руку, он посмотрел на контрольный прибор.

— Ему трижды перелили кровь, но счетчик все равно зашкаливает. Командир, мне никогда не доводилось слышать…

— Сначала де-карбонат, — произнес Спарроу. — Будет больно.

И он вколол в руку Рэмси серный препарат.

— Не переживай о Джо. Теперь его жизнь в руках Господа.

— А разве это касается не всех нас? — спросил Рэмси.

— Командир! — из селектора внутренней связи раздался голос Боннетта.

Спарроу подошел к стенному микрофону и повернул переключатель.

— Слушаю!

— Только что закончил проверку реактора. Все в порядке.

— Держи курс на Чарльстон. Полный ход!

— Есть. Как Джо?

— Пока рано об этом говорить.

— Скажи мне, если…

— Конечно, — Спарроу выключил микрофон.

На койке заволновался Гарсия — зашевелил губами и замотал головой. Он заговорил неожиданно громким голосом:

— Я вынужден сделать это, Беа! Они подберутся к нам через наших детей, разве ты не понимаешь?

Казалось, он слушал кого-то.

— Я никому не могу рассказать об этом! Меня расстреляют!

— Успокойся, Джо, — произнес Спарроу.

Гарсия заморгал: широко раскрыл глаза, закрыл, снова открыл. Его невидящий взгляд остановился на Спарроу.

— Где Беа? Они взяли ее?

— С ней все в порядке, — успокаивал Спарроу.

Гарсия вздрогнул.

— Если бы мы смогли уехать куда подальше и сменить имена. И все бы разрешилось, — он закрыл глаза.

— Ты знаешь, где ты? — спросил Спарроу.

— В ночном кошмаре, — кивнул Гарсия.

— Уровень радиоактивности крови снижается, — сказал Рэмси, — но смерть настолько близко подошла к нему, что…

— Замолчи, — прервал его Спарроу. Он проверил показания счетчика — кровь сменилась восемь раз.

— Крови осталось еще на шестнадцать, — сказал Рэмси.

Спарроу уменьшил скорость подачи крови.

— Вы должны были оставить меня там, — сказал Гарсия.

— Не говори ерунды, — ответил Спарроу.

— Я прошел обучение в разведшколе в Буэнос-Айресе, — произнес Гарсия. — Двадцать лет назад. Потом я приехал сюда и встретил Беа. Я залег на дно. Очень просто. Они научили меня скрываться.

— Ему нельзя говорить, — вмешался Рэмси. — Кровяное давление поднимается.

— Я буду говорить, — сказал Гарсия. — Шесть месяцев назад они вышли на меня: «Работай на нас, а не то…» А у нас же дети, вы понимаете?

— Конечно, Джо. Пожалуйста, успокойся, не трать силы, — успокаивал Спарроу.

— Впервые в жизни я был по-настоящему кому-то нужен — нашему экипажу. Если не считать Беа, конечно. Но это совсем другое.

— Береги силы, — советовал Спарроу.

— Зачем? Чтобы Джонни из Службы безопасности отвел меня на расстрел?

— Я не из Службы безопасности, Джо.

— Он из ОПсих. Его внедрили к нам, чтобы он следил за мной.

Рэмси так и раскрыл рот от удивления.

— Я заметил это в тот день, когда мы опустились ниже предельно допустимой глубины, — сказал Спарроу. — Это было видно по тому, как он обращался с Лесом.

— И плюс к этому Безопасность, — добавил Гарсия.

— Это только так называется, — сказал Рэмси. — И я не могу…

— Если ты начнешь болтать, я… — пригрозил Спарроу.

— Я как раз и собирался сказать, что в ряде случаев очень плохо слышу. — Он усмехнулся, потом нахмурился и посмотрел на Гарсию.

— Ты имеешь какое-нибудь отношение к смерти инспектора из Службы безопасности?

— Никакого, Господь свидетель, — произнес Гарсия.

— А к диверсии?

— Моим старым приятелям была необходима дополнительная уверенность, — он тряхнул головой. — Мне оставалось лишь засечь положение скважины, когда мы прибудем на место. Вместо этого я включил систему сигнализации еще тогда, когда мы были в наших водах. Поэтому они чуть не поймали нас.

— Как ты это сделал? — спросил Спарроу.

— Повысив напряжение в системе ультразвуковых импульсов: посредством замены определенной лампы.

— Когда ты решил не приводить врагов к скважине?

— Я никогда не собирался этого делать.

Спарроу почувствовал облегчение.

— Я сказал Беа, чтобы она, взяв детей, обратилась в Службу Безопасности, как только «Таран» выйдет из зоны радиосвязи, — и он замолчал.

— Попробуй расслабиться, — предложил Спарроу.

Гарсия вздохнул.

— Как там счетчик радиации, Джонни?

Рэмси взглянул на Спарроу, и тот кивнул в знак согласия.

— В-Л, — сказал Рэмси.

— Возможно, летально, — расшифровал Гарсия.

— Но уровень радиоактивности крови снижается, — заметил Рэмси.

— Хочешь, вколем тебе повышенную дозу де-карбоната и де-сульфата? — спросил Спарроу.

Гарсия взглянул на него.

— Продлим немного наше веселое сражение, не так ли? — улыбнулся он. — Ну, если ты так хочешь, командир. Но нельзя ли вколоть мне еще и морфий, а? — его улыбка выглядела усталой, будто на пороге смерти. — Агония так отвратительна!

Глубоко вздохнув, Спарроу в раздумье остановился.

— Это его единственный шанс, если только это можно назвать шансом, — сказал Рэмси.

— Ну хорошо, — согласился Спарроу. Он подошел к аптечке, подготовил шприцы и вернулся к койке.

— Морфий, — напомнил Гарсия.

Спарроу показал ему ампулу.

— Спасибо за все, командир, — сказал Гарсия. — Об одном прошу: пригляди за Беа и детьми.

Спарроу быстро кивнул и начал делать уколы: один, другой, третий.

Они подождали, пока подействует морфий.

— В машине осталось крови на восемь переливаний, — сказал Рэмси.

— Поставь максимальную интенсивность потока, — произнес Спарроу.

Рэмси повернул вентиль.

— А теперь, Джонни, мне хотелось бы услышать твою историю, — произнес Спарроу, не отводя глаз от Гарсии.

— Да в принципе, ты уже все знаешь, — сказал Рэмси.

— Подробности мне не известны, вот их-то я и хочу услышать.

«Ну прямо роль «рыцаря плаща и кинжала» в фарсе. Спарроу через некоторое время раскрыл меня. Вероятно, не последнюю роль в этом сыграл Гарсия. Я был раскрыт и не подозревал об этом. Или знал?» — подумал Рэмси и вспомнил о своих неясных предчувствиях.

— Ну? — произнес Спарроу.

Рэмси начал тянуть время, чтобы успеть все обдумать.

— Какие подробности тебя интересуют?

— Рассказывай все с самого начала.

«Наступил момент кризиса, — подумал Рэмси. — Если Спарроу на самом деле психически ненормален, сейчас он сорвется. Но это единственный шанс. Я не знаю, как много ему известно. Поэтому придется рассказывать все».

— Начинай рассказывать, — сказал Спарроу. — Это приказ.

Глубоко вздохнув, Рэмси начал со звонка доктора Оберхаузена и совещания в первом отделе Службы безопасности у адмирала Белланда.

— И что рассказал обо мне твой дистанционный измеритель?

— Что ты являешься все равно что частью этой подлодки. Ты действуешь, как какой-то механизм, а не как человек.

— То есть, я машина?

— Если хочешь, то да.

— Ты уверен в правильности своего прибора?

— Не могут же врать химические процессы человеческого тела.

— Думаю, не могут. Но интерпретация может быть неправильной. К примеру, ты вряд ли мог правильно учесть изменения, которые происходят с человеком при пребывании на большой глубине.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты помнишь ситуацию, когда ты в рубке вошел в ступор?

Рэмси вспомнил охвативший его ужас, неспособность пошевелиться и обнадеживающую помощь Спарроу. Он кивнул.

— Как бы ты назвал это состояние?

— Временный психотический срыв.

— Временный?

Рэмси удивленно воззрился на Спарроу.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты уверен в том, что все твои действия на «Таране» были абсолютно нормальными?

Рэмси покраснел, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

— И что ты за машина сейчас, командир?

— Электронно-вычислительная машина, — ответил Спарроу. — А теперь послушай меня, и выслушай внимательно. Подводники адаптировались к большему психическому давлению, чем может вынести обычный человек, и не теряют способности к активной деятельности. Мы АДАПТИРОВАЛИСЬ. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Некоторые — так, другие — иначе. Но каков бы ни был способ адаптации, с точки зрения людей, не находящихся под давлением, этот способ не вполне нормален.

— Откуда ты знаешь?

— Я должен это знать, — сказал Спарроу. — Как ты сам заметил, мой способ адаптации — стать человекомашиной. С точки зрения нормальности обычного человека у вас, психологов, есть свое название для нее.

— Шизоидная.

— Таким образом, моя психика расщеплена на независимые части. Во мне есть часть — если хочешь, назови ее схемой, — которая помогает мне сохраниться здесь, на глубине. Она верит в иной мир, потому что она должна верить…

Рэмси заметил разговор о себе в третьем лице и напрягся.

— Кто может лишить меня права быть здесь тем, кем я должен быть здесь? — спросил Спарроу и почесал подбородок длинными пальцами. — Я должен был знать, что именно я должен был делать. Поэтому я изучал сам себя. Я анализировал себя. Я вычислял каждое подсознательное движение, которое я замечал. Я был почти жесток с собой.

Спарроу замолчал.

— И? — осторожно произнес Рэмси.

— Я понял, что я псих, — сказал Спарроу. — Но эта ненормальность проявляется так, что я полностью соответствую окружающему миру. В этом сумасшедшем мире я являюсь нормальным. Нет, не психически здоровым. Ведь быть нормальным — значит просто быть адаптированным.

— Ты говоришь, что мир шизоиден, фрагментарен…

— А разве он таковым не является? — спросил Спарроу. — Где здесь не разорванные связи между частями? Покажи мне полную социальную гармонию! — он медленно покачал головой, показывая полное отрицание. — Это тоже давление, Джонни.

Рэмси слега подстроил регулятор потока, управляющий процессом переливания крови Гарсии, и посмотрел на спящего после укола наркотика инженера-механика. Расслабленное и мирное выражение лица, сейчас давления для него не существовало.

— Мы рассматриваем психическое здоровье с утопических позиций, — сказал Спарроу. — Как будто человек может находиться в мире, в котором на него ничего не давит, отсутствует всякое принуждение. Именно поэтому нас охватывает ностальгия, когда мы вспоминаем о теплых южных морях. Там минимальная угроза выживанию, — он снова покачал головой. — Каково бы ни было давление и какова бы ни была адаптация, наука всегда определяет ее как нездоровую. Иногда я думаю, что здесь и лежит истинный смысл библейской фразы: «Дети поведут их». Дети в большинстве своем не испытывают давления. Следовательно, они более здоровы, чем взрослые.

— Но они тоже испытывают давление, — сказал Рэмси.

— Другого характера, — заметил Спарроу. Нагнувшись, он пощупал пульс Гарсии. — На сколько переливаний осталось крови?

— На два.

— Радиационные показания?

Рэмси взглянул на счетчик и не поверил своим глазам.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Он выживет, — произнес Спарроу. В его голосе прозвучала абсолютная уверенность, приговор, не подлежащий обсуждению.

Рэмси подавил непонятный приступ раздражения.

— Откуда такая уверенность?

— Ты удивился, когда смотрел на счетчик, — заметил Спарроу.

— Просто чудо, что он дожил до этого времени, — неожиданно для себя самого голос Рэмси выдал его раздраженность.

— В том то и дело, что чудо, — сказал Спарроу. — Послушай, Джонни, вне зависимости от научных знаний и медицины есть нечто, что вы, люди, как правило, отказываетесь признавать.

— Что именно? — в голосе Рэмси звучала теперь уже неприкрытая неприязнь.

— Например, существовать с Богом в душе, быть в гармонии с миром — вот реальность по ту сторону чуда. Это очень просто. Ты входишь… скажем, в фазу. Если выражаться в технических терминах. Ты входишь в резонанс с волной, вместо того чтобы сопротивляться ей, стараясь сохранить свое «я», — в тоне Спарроу сквозила спокойная отчужденность.

Рэмси крепко сжал губы, чтобы не высказывать вслух свои мысли. А между тем его тренированное сознание психолога систематизировало выводы: «Религиозный фанатизм. Фрагментация сознания. Непоколебимая уверенность в собственной правоте. Очевидный диагноз: ярко выраженный параноидальный тип».

— Непосредственно твоя адаптация сложилась в результате твоего обучения и практики психолога, — заметил Спарроу. — Ты должен иметь возможность действовать. Ты называешь это нормой. Ты веришь, что я нездоров, и это является правильным с твоей точки зрения. В этом случае ты выше обстоятельств, ты управляешь ими. Это твой способ выживания.

Ты можешь манипулировать или управлять мной как подопытным животным, таким образом ты борешься с давлением, которое оказывает на тебя мир.

— Это чушь! — рявкнул Рэмси. — Это не имеет к психологии никакого отношения! Ты не вполне понимаешь предмет, о котором рассуждаешь.

— Если твоя диагностика верна, то что, скорее всего, со мной будет дальше? — спросил Спарроу.

Прежде чем Рэмси успел взять себя в руки, у него вырвалось:

— Ты полностью сойдешь с ума! Полностью… — он замолчал.

Спарроу захохотал. Тряхнув головой, он ответил:

— Нет, Джонни. Я вернусь туда, где меньшее давление. И глубоко вздохну. А потом сыграю в покер в Гленн-Гардене. Потом пару раз напьюсь, раз уж этого так от меня ожидают. Проведу медовый месяц с женой, которая так нежна со мной, потому что ей неловко, что каждый раз, когда я ухожу в плавание, она мне изменяет. Но это ее форма адаптации. И в реальности это не причиняет мне боли. А почему бы и нет?

Рэмси удивленно посмотрел на него.

— И, конечно, займусь более интересными вопросами. Что на самом деле представляет собой все, что мы видим вокруг? Кто мы такие, человекообразные животные? Какой смысл скрыт за всем этим? И существует ли этот смысл? Но у меня очень крепкие корни. Я уже видел чудеса, — он кивнул в сторону Гарсии. — Я узнаю исход событий прежде, чем они происходят. Это дает мне…

Раздался звуковой сигнал блока переливания крови. Рэмси хлопнул по переключателю. Спарроу, обойдя вокруг койки, снял отводы артериальной и венозной трубок.

— Шестьдесят на сорок, — произнес Рэмси.

— Через двадцать два часа будем в Чарльстоне, — заметил Спарроу и пристально посмотрел на Рэмси. — Что ты собираешься докладывать ребятам адмирала Белланда о Гарсии?

— Не помню ничего такого о Гарсии, что могло бы заинтересовать Белланда, — ответил Рэмси.

Очень медленно губы Спарроу растянулись в широкую улыбку:

— Это нормально, не говорит о душевном здоровье, но нормально.

Рэмси вздохнул. «Интересно, почему я так раздражен?» — спросил он себя. И тут же его профессиональная подготовка дала очевидный ответ: «Типичная реакция сопротивления. Я не хочу сталкиваться лицом к лицу с какой-то частью самого себя. Есть нечто, что я не хочу замечать».

— Поговорим о Хеппнере, — сказал Спарроу.

Рэмси с трудом удержался, чтобы не заорать: «Во имя всего святого! Зачем?!»

— Он заинтересовался вопросами душевного здоровья, — продолжил Спарроу. — И однажды он понял, что я не вполне здоров. Тогда он попытался понять, а что же есть душевное здоровье? Он рассказывал о некоторых своих мыслях. И в конце концов оказалось, что он не в состоянии точно определить понятие «душевное здоровье». Получалось, что нет ничего определенного, все слишком расплывчато и относительно. Это для него означало, что он нездоров. — Спарроу прикрыл глаза.

— И что? — прошептал Рэмси.

— Он подал рапорт о переводе на берег. Он подал прошение об уходе с лодки, когда мы вернемся в порт. Это было в тот последний поход.

— И он поплыл по течению, — произнес Рэмси.

Спарроу кивнул.

— Он пришел к выводу, что у него нет якоря, нет опорной точки, точки отсчета.

Рэмси ощутил внутри странное чувство — ощущение, что он стоит на пороге великого открытия.

— Вот почему мне придется заняться воспитанием нового офицера-электронщика. Ты должен вернуться в ОПсих к своим корням. Там находится океан, в котором ты умеешь плавать.

Рэмси больше не смог сдерживаться и задал вопрос:

— А каково твое определение душевного здоровья, командир?

— Умение плавать, — ответил Спарроу.

Рэмси ощутил состояние шока, будто его с головой опустили в ведро с холодной водой. У него не было сил, чтобы дышать нормально. Откуда-то издалека до него донесся голос Спарроу:

— Под этим я понимаю, что здоровый человек должен понимать течения, должен знать, что необходимо делать в различных водах.

Рэмси услышал тяжелые раскаты грома, в противовес спокойному голосу Спарроу.

— Нездоровый человек напоминает тонущего. Вода тащит его, он бестолково барахтается, не зная верного направления… Джонни! Что случилось?

Рэмси слышал слова, ноони, теряли свое значение. Комната вращалась вокруг него, как центрифуга, все быстрее и быстрее. Он схватился за блок переливания крови, но не удержался и рухнул на пол. Какая-то часть его ощущала прикосновение чьих-то рук к лицу, палец, поднимающий веко.

Голос Спарроу громко пропищал, будто в перевернутую воронку:

— Шок!

Бах! Бах! Бах!

Шаги.

Хлопнула дверца шкафа.

Звон стекла.

Он плыл в студенистом гамаке, привязанный к нему помимо его желания. Перед его глазами открылась миниатюрная сцена. Спарроу, Гарсия и Боннетт стояли рука об руку, куклы-марионетки стояли перед лилипутской рампой.

Куклы.

— Я командир подводной лодки, портативный, модель номер один, — скучным серым голосом произнес Спарроу.

— Я офицер-механик подводной лодки, портативный, модель номер один, — сказал миниатюрный Гарсия.

— Я старший помощник на подводной лодке, портативный, модель номер один, — сказал миниатюрный Боннетт.

Рэмси попытался заговорить, но губы не слушались.

— Я не здоров, он не здоров, ты не здоров, мы не здоровы, они не здоровы, — стоя на крошечной сцене, говорил Спарроу.

— Вынужден доложить о выходе из строя компонента — меня, — сказал Гарсия. Он растаял в воздухе, оставив Спарроу и Боннетта стоять на сцене.

— Рэмси — катализатор, — сказал Боннетт.

— Я не могу тебе помочь, он не может тебе помочь, мы не можем тебе помочь, они не могут тебе помочь, ты не можешь себе помочь, — бубнил Спарроу.

Откуда-то из пустоты раздался голос Гарсии:

— Сожалею, что не смогу извиниться перед тобой лично.

— Мое поколение не верит в вампиров, — сказал Боннетт.

Рэмси снова попытался заговорить, но не издал ни звука.

— Успокойся, успокойся, успокойся, — в унисон бубнили Боннетт и Спарроу.

Упавший в обморок…

Упавший в обморок…

Упавший в обморок…

Голос Гарсии звучал едва различимым эхом, все слабее и слабее.

Глубокая обволакивающая темнота.

Темнота материнской утробы.

Рэмси ощутил движение и гул: двигатели.

— Думаю, он приходит в себя, — раздался голос Боннетта.

— Ты меня слышишь, Джонни? — спросил Спарроу.

Он не хотел отвечать. Он не хотел выходить из этого спокойного, защищенного состояния в окружающий его враждебный мир. Но тут вновь дали о себе знать годы психологической практики: «Ты пытаешься регрессировать в эмбриональное состояние».

— Давай попытаемся его выпрямить, может, это поможет, — предложил Спарроу.

— Расскажешь ему как-нибудь помягче, командир, — попросил Боннетт.

Руки взяли его за ноги и за руки, растягивая из положения свернувшегося клубком. Он пытался сопротивляться, но мышцы были мягкими, как оконная замазка.

«О чем рассказать помягче?»

— Джонни! — слова Спарроу прозвучали как приказ.

Неслушающимся языком Рэмси облизал сухие губы. «О чем рассказать помягче?»

— Да, — раздался его слабый голос.

— Открой глаза, Джонни.

Он открыл глаза и прямо перед собой увидел сеть кабелей и трубопроводов. Центральный пост. Он почувствовал, что за его спиной стоит Спарроу, и обернулся. Командир смотрел на него сверху вниз, и на вытянутом хмуром лице отражалось беспокойство. Позади него, спиной к ним, за пультом управления стоял Боннетт.

— Что… Что… — он попытался откашляться.

— Мы принесли тебя сюда, чтобы была возможность присматривать за тобой, — сказал Спарроу. — Мы уже недалеко от Чарльстона.

Рэмси ощутил живую пульсацию подводной лодки и в тот же миг утонул в этом ощущении. «О чем рассказать помягче?»

— Что случилось? — сказал он.

— Ты отреагировал на что-то. Возможно, на укол декальцинации. Возможно, это было связано с нашими сверхглубокими погружениями и увеличением концентрации ангидразы. Как ты себя чувствуешь? — спросил Спарроу.

— Гнусно. А как Джо?

Казалось, Спарроу спрятался внутри себя. Он глубоко вздохнул.

— У Джо практически перестали вырабатываться эритроциты. Ничего нельзя было сделать.

«И вместе с ним ушло твое чудо», — подумал Рэмси.

— Мне очень жаль, командир, — сказал он.

Спарроу провел рукой по глазам.

— Возможно, это и к лучшему, — он передернулся. — Он был слишком…

— Вижу объект на экране локатора, — сказал Боннетт. Он включил систему опознания «свой-чужой». — Это «Наставник». Один из наших. Идет полным ходом.

Спарроу обернулся, подошел к пульту связи и протестировал реле.

— Мы достаточно близко для голосовой связи?

— Да, — взглянув на приборы, ответил Боннетт.

Повернув реостат, Спарроу нажал на кнопку включения микрофона.

— Я Мастер Джон. Повторяю. Я Мастер Джон. Везем полную личинку. Один член экипажа болен лучевой болезнью. Запросите разрешение на Чарльстон. Прием.

Из динамика на стене раздался голос, прорвавшись сквозь волновые помехи и искажения частотной модуляции.

— Привет, Мастер Джон! Вы слишком радиоактивны! Подождите, пока измерят ваш фон. Прием.

Боннетт потянул за рычаг управления двигателем и сбавил скорость.

Со своей койки Рэмси видел экран ультразвукового локатора, крошечное пятнышко на нем увеличивалось в размерах по мере приближения «Наставника».

И снова из громкоговорителя раздался искаженный голос:

— Наставник Мастеру Джону. Проходи, Мастер Джон. Идите на глубине входа. Мы пойдем с фланга. Прием.

Боннетт отжал рычаг управления двигателем. «Таран» рванулся вперед.

— Подключи носовые камеры, — приказал Спарроу.

Ожил большой экран над пультом. На нем появились зеленая вода и случайные бурые водоросли.

— Скоро сдадим тебя в надежные руки, Джонни. Прежде, чем ты об этом узнаешь, — сказал Спарроу.

Рэмси ощущал странные колебания чувств. Он пытался представить вход в Чарльстонский тоннель — черную дыру в стене или подводный каньон. Сознание ускользало. «Почему это произошло?» — спрашивал он себя. И после этого: «О чем рассказать помягче?» Какая-то его часть, казалось, наблюдала издалека, делая пометки в истории болезни. «Тебе не хочется возвращаться. Почему? Всего несколько мгновений назад ты был как свернутый клубок. Помнишь? Очень интересно».

— Командир, — почувствовав ответ, позвал он.

— Да, Джонни?

— Что со мной было? Кататонический^[97] шок, правильно?

— Просто шок, — отрезал Спарроу.

Его тон объяснил Рэмси то, что он хотел понять. Профессиональная часть его сознания сказала: «Кататония. Так-так». Он неожиданно явственно ощутил койку, на которой он лежал, давление собственного веса на спину. И в этот момент кусочки расщепленного сознания стали складываться в целостную картинку. Он глубоко вздохнул.

— Не принимай близко к сердцу, — сказал Спарроу.

Боннетт оглянулся, внимательно посмотрел на Рэмси.

— Со мной все в порядке, — сказал Рэмси. Он с удивлением отметил, что говорит чистую правду. Сила переполняла его. — Я потерпел полное поражение, но теперь знаю, почему, — сказал он.

Спарроу подошел к изголовью койки и положил ладонь на лоб Рэмси.

— А теперь постарайся расслабиться.

Рэмси подавил приступ смеха.

— Джо говорил мне, командир, но я не поверил.

— Что тебе говорил Джо? — почти шепотом спросил Спарроу.

— Что ты просчитал все возможные варианты и всегда держал ситуацию под контролем.

Тот кивнул.

— Тоннель для подводных лодок действительно как родовые пути. Выйти из него все равно что родиться. Подводная лодка — матка, готовая выбросить нас из себя во внешний мир.

— Мне кажется, пока тебе лучше не разговаривать, — ответил Спарроу.

— Я хочу сказать. Мы рождаемся в совершенно другую реальность. Здесь, внизу, нездоровьем является одно, наверху — другое. Просто взгляни здесь на старика «Таран». Отдельный мир с собственной специфической экологией. Влажный воздух, всегда присутствующая внешняя опасность, постоянный ритм движений…

— Как сердцебиение, — тихо добавил Спарроу.

— Мы как будто плаваем в околоплодных водах, — улыбнулся Рэмси.

— Это как это?

— Морская вода. Ее химический состав почти идентичен околоплодным водам, окружающим ребенка. Бессознательное знает. И отсюда мы идем навстречу своему рождению.

— Твое сравнение — наиболее точное, лучше, чем было у меня. А что является нашей пуповиной? — спросил Спарроу.

— Опыт. Опыт, притягивающий тебя к лодке, делающий тебя ее частью. Мы становимся детьми одной матери. Становимся братьями, с общими эмоциональными связями и соперничеством, которое…

— Первая контрольная точка, — сказал Боннетт. — Курс на Чарльстонский мол. Не хочешь взять управление, командир?

— Веди ее сам, Лес. Ты заслужил это право, — ответил Спарроу.

Боннетт потянулся, настроил шкалу дальнего диапазона. Его плечи, казалось, приняли новые очертания. Внезапно Рэмси понял, что Боннетт повзрослел за время этого путешествия, что он был готов перерезать свою пуповину. От этой мысли в Рэмси поднялась волна нежности к Боннетту, в которой сквозила ностальгия при мысли о скором расставании.

«На самом деле как братья», — подумал он.

Спарроу посмотрел сверху вниз на Рэмси.

— А почему бы тебе не перейти из ОПсих на подводные лодки? — спросил Спарроу.

— Да, нам нужны хорошие ребята, — добавил Боннетт.

Печаль сдавила грудь Рэмси.

— Это самый лучший комплимент из всех, которые я мог получить, — сказал он. — Но я не могу. Меня послали сюда для решения проблемы: почему сходили с ума подводники? Вы ответили на мой вопрос. Теперь я должен использовать полученный опыт, — к его горлу подкатил комок. — Доктор Оберхаузен из ОПсих обещал дать в мое ведение департамент, занимающийся проблемами подводников.

— Это великолепно, Джонни! Замечательная работа на берегу!

— Не хотелось бы терять тебя, — сказал Боннетт. — А ты не забудешь о нас, когда станешь важной птицей?

— Ни за что, — ответил Рэмси.

— И каково же решение проблемы? — спросил Спарроу.

— Срывы являются результатом нежелания рождаться у людей, бессознательно возвращающихся в предродовое состояние. Хотел бы ребенок родиться, если бы знал, что это больно и страшно — постоянная угроза, ожидающая его с другой стороны?

— Угроза находится здесь, внизу, — произнес Спарроу.

— Но наш крошечный мир в глубине моря сбивает с толку бессознательное, — сказал Рэмси.

Заговорил Боннетт, и в его голосе послышался сарказм:

— Это произвело впечатление даже на меня… мне кажется, — не отпуская штурвала, он отступил на шаг, чтобы скорректировать движение баржи.

— Единственное решение — сделать это рождение желанным, — заговорил Рэмси. — Собираюсь рекомендовать максимально улучшить условия жизни подводников на берегу. Лучшее жилье, значительное повышение оплаты за каждую миссию.

— Это по мне! — сказал Боннетт.

— Это должно произвести некоторые изменения, — сказал Рэмси.

— Джонни, хочу попросить тебя об одной вещи, — сказал Спарроу.

— Скажи, что ты хочешь.

Спарроу, глядя в сторону, проглотил комок в горле.

— Похоже, что ты будешь VIP-персоной и… — он задумался. — Не сможешь ли ты оградить от неприятностей жену Джо?

— Сделаю все, что смогу. Обещаю, — ответил Рэмси и глубоко вздохнул. — Кто возьмет на себя грязную работу сообщить ей?

— Я. Попробую рассказать об этом помягче, — ответил Спарроу.

Рэмси бросило в холодный пот. «Рассказать об этом помягче!» Он откашлялся.

— Командир, я сейчас вспомнил. Я слышал, как Лес что-то хотел рассказать мне помягче. Что именно?

Спарроу облизал губы и взглянул на Боннетта, стоящего за пультом управления.

— О чем он хотел рассказать мне помягче? — повторил Рэмси.

— О смерти Джо.

— Но…

— Каждый раз, когда мы пытались вывести тебя из шокового состояния, ты…

— Каждый раз?

— Мы пытались это сделать четыре или пять раз. Каждый раз ты орал, чтобы Джо вернулся. Мы думали, что это бред, но…

Он замолчал.

— Бессознательное способно на многое, — произнес Рэмси. Он ощутил глубокую пустоту и неожиданно вспомнил свой кошмар. И голос Гарсии: «Жаль, что не смог извиниться перед тобой лично». За что?

— У нас было много общего. Джо понимал меня. Он видел насквозь все мои действия… Наверное, меня это обижало. Он больше разбирался в моей игре, чем я сам, — произнес Рэмси.

— Он восхищался тобой, — сказал Спарроу.

Рэмси вспыхнул и горестно посмотрел на собеседников.

— Перед кончиной он пришел в себя, — сказал Спарроу. — Беспокоился о тебе. Сказал, что поступил гнусно, возбудив наши подозрения против тебя. Джо думал, что у тебя все задатки капитана подводной лодки.

Рэмси отвернулся.

— Ты сделаешь, что сможешь, для его жены? — спросил Спарроу.

Рэмси кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Приближаемся к молу, — сообщил Боннетт удивительно повседневно. — Проходим донную отметку номер два, — и он указал на экран.

Сквозь зеленую мутную воду показались два мощных прожектора, перемигивающиеся с их системой «свой-чужой».

— Параметры автоматического всплытия установлены? — спросил Спарроу.

— Полностью, — ответил Боннетт.

— Мы возвращаемся домой с подарками, — сказал Рэмси.

— Мы — банда кровожадных героев! — сказал Боннетт, неосознанно имитировав акцент и мимику Гарсии.

В офисе доктора Оберхаузена было так мирно! Высохший и морщинистый шеф ОПсих сидел за столом, ничем не отличающимся от других столов ОПсих, подпирая руками козлиную бороденку. Коробка радара — глаза летучей мыши — теперь свободно лежала на полированном столе, освободив плечо. Круглые незрячие глаза его, казалось, буравили Рэмси, сидевшего напротив.

Рэмси провел рукой по голове, ероша ежик растущих волос.

— Это весьма интересная история, — сказал он. — Большую ее часть я записал. Все записи у вас, хотя медики не хотели, чтобы вы говорили со мной.

Не произнося ни слова, доктор Оберхаузен кивнул.

Рэмси откинулся в своем кресле. Оно скрипнуло под его весом. Рэмси внезапно понял, что доктор намеренно поставил вокруг себя скрипящие кресла — они издавали сигналы, позволяющие слепому ориентироваться.

— Теперь непосредственно о том, что случилось с тобой, Джонни. Лучевая болезнь — своеобразная штука, — он провел рукой по глазам, потерявшим зрение в результате лучевой болезни. — Просто чудо, что агентов ОПсих практически невозможно уничтожить.

— Разве это подтверждается моими заметками и лентами дистанционного измерителя? — спросил Рэмси.

Доктор Оберхаузен кивнул.

— Конечно. Спарроу почти без преувеличения стал частью подводной лодки, чувствительной ко всему, что с ней связано, вплоть до экипажа. В результате необычного сплетения четкой ментальности с реальным опытом он стал великим психологом. Я подумываю о том, не пригласить ли его в наш департамент.

— А как насчет моих рекомендаций по предотвращению психотических срывов?

Доктор Оберхаузен сморщил губы и почесал бородку.

— Старая, еще наполеоновская терапия пышного мундира: вперед под звук фанфар, — он кивнул. — В Службе безопасности будут рвать и метать, ведь это направлено против секретности департамента. Однако они уже пошли нам на уступки.

— Какие?

— Они официально объявили, что мы воруем нефть у Восточного Альянса.

— В любом случае не было смысла держать это в секрете.

— Тем не менее они сделали это весьма неохотно.

— Мне кажется, было бы лучше совсем без Службы безопасности, — пробормотал Рэмси. — Мы должны сделать все возможное, чтобы избавиться от них. Служба безопасности разрывает связи между людьми, взращивая социальную шизофрению.

Доктор Оберхаузен отрицательно покачал головой.

— Нет, Джонни, нам не избавиться от Службы безопасности. Это старое заблуждение. Следуя аналогии капитана Спарроу: в нездоровом обществе душевнобольной человек становится нормальным. Служба безопасности — это своего рода заболевание, нормальное для военного времени. Нормальное и необходимое.

— Но ПОСЛЕ войны, Обе! Вы же знаете, они собираются продолжать свою деятельность!

— Они попытаются, Джонни. Но к тому времени Служба безопасности будет под контролем ОПсих. Мы сможем весьма эффективно нивелировать их воздействие.

Рэмси уставился на него и захихикал.

— Так вот почему вы втерлись к Белланду!

— Не просто к Белланду, Джонни.

— Иногда вы меня пугаете, Обе.

У доктора Оберхаузена дернулась бородка.

— Отлично. Это говорит о том, что моя поза всемогущества действует даже на тех, кто меня хорошо знает, — и он улыбнулся.

Рэмси усмехнулся и заерзал в кресле.

— Если это все, Обе, то мне пора идти. Пока я был в госпитале, ко мне не подпускали ни Джаннет, ни детей, и теперь…

— Я тоже ждал, Джонни. Запрещения ОМед в большей степени носят диктаторский характер, чем ОПсих. Медики, занимающиеся проблемами радиации, наиболее автономны… — он медленно покачал головой.

— Ну так что? — спросил Рэмси.

— Нетерпение молодости, — сказал доктор Оберхаузен. — Необходимо пролить свет еще на несколько моментов. Почему ты решил, что мы никогда не придавали значения терапии пышного мундира?

— Возможно, из-за Безопасности. Но на самом деле это просто не бросалось в глаза. Неправильная симптоматика. Наполеон пытался набрать добровольцев и не дать своим солдатам сбежать. У нас никогда не было таких проблем. Фактически создавалось впечатление, что наши подводники страстно желали вернуться на службу. Вот ведь в чем парадокс: они находили угрозу как в море, так и на берегу. На берегу они на первый взгляд забывали об угрозе моря, так как бессознательное замечательно прятало ее. Лодка притягивала, начинала казаться безопасным приютом, возвращением в материнскую утробу. Выход на берег уподоблялся родам: ребенка выбрасывало в опасную, смертоносную среду. Небо — страшная штука для человека, который хочет спрятаться.

Доктор Оберхаузен прокашлялся. Он заговорил жестко и официально:

— В настоящее время мне не хотелось бы возвращаться к твоим записям. Ты говоришь о том, что ОПсих должен придать особое значение религиозному воспитанию. Аргументируй это.

Рэмси подался вперед. Предательское кресло, скрипнув, выдало его движение.

— Потому что в нем заключено здоровье, Обе.

— Звучит как панацея от всех болезней, Джонни.

— Нет, Обе. Церковь соединяет людей между собой, восстанавливает разорванные связи, — он тряхнул головой. — До тех пор, пока ОПсих не откроет телепатию или абсолютное доказательство «здесь и сейчас», он не сможет заменить религию. Чем скорее мы займемся этим, тем скорее мы сможем предложить…

Доктор Оберхаузен хлопнул по столу.

— Религия ненаучна! Это вера! — он произнес слово «вера» тоном, подходящим скорее для слова «грязь».

«Пытается уколоть меня», — подумал Рэмси.

— Ну, хорошо, Обе. Я только хотел сказать, что у нас нет замены религии. Но мы предлагаем в качестве замены так называемые научные знания. Вот и все, что я…

— Так называемые?

— Сколько различных психологических школ тебе известно?

— Их количество по крайней мере равно числу известных мне религий, — тонко улыбнулся доктор Оберхаузен.

— Даже в этом случае мы используем шаблон, — заметил Рэмси.

Шеф ОПсих захихикал.

— Я не прервал цепь твоих мыслей?

Рэмси выдержал паузу.

— Просто я никогда не встречал психоаналитика, который не предлагал — пусть даже бессознательно — свою систему в качестве замены религии. Включая и присутствующего здесь. Мы выставляем самих себя как маленьких божков — всезнающих, способных все вылечить. Людей это обижает, и справедливо. Нашим ошибкам мы привешиваем благозвучные ярлыки. В своей среде мы признаем, что проблема под тем или иным ярлыком не поддается излечению.

Голос доктора Оберхаузена зазвучал будто издалека.

— Звучит почти как обвинение, Джонни. Могу я сделать вывод, что тебя обратил в свою веру добрый коммандер Спарроу?

Откинувшись на спинку кресла, Рэмси рассмеялся.

— Черт подери, нет! Я просто пытаюсь остановить представление психоаналитиков в качестве мессий.

Доктор Оберхаузен глубоко вздохнул.

— Это обнадеживает.

— К тому же я думаю, что продолжу с любопытством копаться в мозгах у людей, — он улыбнулся. — Я останусь психологом.

— А что ты хочешь найти?

Рэмси на минуту задумался.

— Хороший ученый не должен ожидать открытия чего бы то ни было, Обе. Он рассказывает о своих наблюдениях.

Доктор Оберхаузен захлопал в ладоши.

— Если ты найдешь Господа, пожалуйста, дай мне знать!

— Обязательно, — Рэмси заговорил более решительно. — Мы достаточно долго пытаемся собрать воедино утерянные концы. Но что будет со мной дальше? Когда я сниму эту чертову униформу и получу свой новенький симпатичный департамент ОПсих?

Доктор Оберхаузен отодвинул кресло и так и остался сидеть, положив руки на край стола. Опустив голову, он, казалось, внимательно изучал коробку — глаз летучей мыши.

— Сначала ты должен доиграть до конца свою роль героя. Президент собирается с ног до головы обвесить тебя медалями. Это устроил Белланд. Кстати, он предоставил миссис Гарсия работу в своем департаменте — по-джентльменски будет держать ее под надзором. Это получилось даже лучше, чем мы предполагали.

— Лучший выход из возможных, — сказал Рэмси. По поведению доктора Оберхаузена он понял, что тот о чем-то раздумывает. — Но когда я наконец покину службу?

Доктор Оберхаузен поднял подбородок.

— Возможно, мне не удастся сделать это сразу, Джонни.

Рэмси почувствовал навалившуюся тяжесть.

— Почему?

— Во-первых, ты герой. Им хочется поэксплуатировать этот факт, — доктор Оберхаузен закашлялся. — Есть вещи, которые невозможны и для ОПсих. Мне удалось даже обойти ОМед и встретиться с тобой, но…

— Ты обещал мне…

— Я сдержу свое обещание, Джонни. В свое время, — он откинулся в кресле. — Однако есть коммодор, при помощи которого ты можешь продвинуться. Это парень из президентского окружения, ему нужен адъютант.

— О нет, — Рэмси пристально смотрел на доктора Оберхаузена.

Щуплый доктор вздрогнул.

— Послушай, Джонни, он узнал, что ты и есть тот самый умник — долговязый Джон Рэмси, который из шприца для подкожных инъекций и пары стеклянных трубок создал «вампира» и спас экипаж «Дельфина» в момент, когда выполнение миссии было на грани срыва. Он хочет…

Рэмси взвыл.

— Но тебя тут же произведут в лейтенанты, — сказал доктор Оберхаузен.

— Спасибо, — резко ответил Рэмси. Он скривил губы, изображая доктора: — «Конечно, Джонни, у тебя будет свой департамент».

— Ты молод, — заметил доктор Оберхаузен. — Все в свое время.

— Мне придется чистить ему сапоги.

— О, совсем нет. Твои способности произвели на него глубокое впечатление. Он считает, что ты слишком хорош для ОПсих. После того как вы вернулись с нефтью, ничто не может уменьшить степень его восхищения тобой, — шеф ОПсих снова закашлялся. — Когда ты начнешь работать у него… Есть нечто, что я хотел бы знать о его департаменте…

— Вот в чем дело! — рявкнул Рэмси. — Еще одно из грязных шпионских заданий! Ты хочешь, чтобы я принес тебе грязное белье коммодора, а ты получил возможность манипулировать им! Знаешь что, делай сам свою работу!

— Я уверен, что ты понимаешь всю необходимость, — сказал доктор Оберхаузен. — Такая ложь — признак душевного здоровья.

— Я не вполне уверен в этом, — заметил Рэмси.

— Мне понравились аналогии командира Спарроу: здоровье и плавание, — произнес доктор Оберхаузен. — Но мне хотелось бы добавить, что пловец должен в любой ситуации быть готовым схватиться за весло.

Рэмси улыбнулся, осознав, что доктор Оберхаузен умудрился снять напряжение, возникшее между ними.

— Ну, хорошо, Обе. Еще раз. Но предупреждаю: в последний!

Хлопнула наружная дверь за спиной у Рэмси. До него донеслись громкие голоса. Женский голос громко кричал:

— Вы меня не остановите, я все равно войду туда!

Джанет!

У него подскочил пульс.

Голос женщины перешел на визг:

— Я знаю, что он здесь с этим чертовым доктором Оберхаузеном! Клянусь всеми небесами, я войду!

Дверь в кабинет резко распахнулась. Рэмси обернулся. В дверях стояла секретарь.

— Пожалуйста, извините, — произнесла она. — Там…

— Хорошо, пусть войдет, — разрешил доктор Оберхаузен.

Рэмси встал, ощутив внезапное головокружение. Джаннет ворвалась в комнату и бросилась в его объятия. Такой знакомый запах. Такое знакомое лицо уткнулось ему в грудь, такое знакомое тело прижалось к его телу.

— Джонни, ой, Джонни!

Он услышал, как доктор Оберхаузен встал, увидел, как тот идет по направлению к двери, на ходу пристегивая коробку глаза летучей мыши к плечу.

— Джонни, я так по тебе скучала.

— И я тоже скучал по тебе.

— И подумать не могла, что это окажется таким опасным. Хотя мне говорили…

— По правде говоря, было не так плохо.

— Но ты так долго лежал в госпитале!

У двери доктор Оберхаузен остановился. Его фигура, как-то сразу съежившаяся, казалась такой одинокой. Рэмси хотел что-то сказать ему, но не знал, что.

— Обе, — позвал он.

Шеф ОПсих оглянулся.

— Скоро увидимся, — сказал Рэмси.

Улыбнувшись, доктор кивнул головой и вышел, прикрыв за собой дверь.

А Рэмси пришлось объяснять Джаннет, почему он захотел включить «этого мерзкого старого Обе» в их планы по воссоединению.

ГЛАЗА ГЕЙЗЕНБЕРГА _(роман)

В далеком будущем (не менее пятидесяти тысяч лет от текущего момента) человеческое общество разделилось на несколько каст — несколько миллионов оптименов (боги нового мира, они достигли практического бессмертия, за которое, правда, должны платить необходимостью постоянной ферментной подстройки своего организма и почти полным отсутствием эмоций), генетические конструкторы и другие слуги оптименов (этим честным слугам хозяева платят самой дорогой монетой — продлением жизни до нескольких сотен лет) и все остальные — миллиарды «стерри» (стерильных рабов).

Процессы оплодотворения и развития потомства в новом мире вынесены из человеческого тела и осуществляются исключительно in vitro, причем если «стерри» клепаются отлаженными миллионными сериями (подобно моделям современных автомобилей), то оптимены — штучная работа, для создания которых генетические конструкторы особым образом обрабатывают каждый зародыш. Шанс создать нового оптимена невелик — доли процента, все остальные зародыши развиваются в специалистов-слуг оптименов (новых генетических конструкторов и другой квалифицированный персонал).

Итак, в начале повествования одному из генетических конструкторов (входящему в состав оппозиции) удается создать совершенный, бессмертный и не нуждающийся в ферментной коррекции, зародыш и, в нарушение всех инструкций, доктор не только не уничтожил эмбрион, но и подменил его и пересадил в матку матери-донора (само по себе естественное вынашивание детей в новом мире считается отвратительным, давно изжитым древним обычаем) …

Глава 1

Они могли бы не планировать дождь на это утро, думал д-р Тей Свенгаард. Дождь всегда заставляет тревожиться родителей… собственно говоря, и врачей тоже.

Порыв зимней мокроты плеснул в окно за его письменным столом. Он встал, подумал наглухо закрыть окна, но Дюраны — родители, записанные на это утро — могли бы еще больше встревожиться неестественной тишиной в такой день.

Д-р Свенгаард подошел к окну, взглянул вниз на интенсивное движение пешеходов — дневные смены шли на работу в мегаполис, ночные смены направлялись на свой беспорядочный отдых. Было ощущение силы и движения в этих приходах и уходах людей, несмотря на их троглодитное существование. Он знал, что большинство из них были бездетными стерри… стерильными. Они приходили и уходили, считаемые, но бессчетные.

Он оставил внутреннюю телефонную связь открытой в приемной и слышал, как его сестра, миссис Вашингтон, отвлекала Дюранов вопросами и формальностями.

Обычный распорядок.

Это был девиз. Все должно казаться нормальным, обычным распорядком. Дюраны и все другие, которым невероятно посчастливилось попасть в число избранных и стать родителями, никогда не должны догадываться об истинном положении.

Д-р Свенгаард переключил свой мозг подальше от таких мыслей, напоминая себе о том, что вина — непозволительная эмоция для члена медицинской профессии. Вина неизбежно ведет к выдаче тайны… а выдача тайны ведет к неприятным последствиям. Оптимены были чрезвычайно щепетильны во всем, что касалось программы размножения.

Такая крамольная мысль наполнила Свенгаарда ощущением сиюминутного беспокойства. Он, проглотив комок в горле, позволил себе поразмышлять об ответе народа оптименам: «ОНИ власть, которая любит нас и заботится о нас».

Он отвернулся от окна со вздохом, окинул взглядом стол, прошел к двери, которая вела через подготовительную комнату в лабораторию. В подготовительной комнате он остановился, чтобы взглянуть на себя в зеркало: седые волосы, темно-карие глаза, сильный подбородок, высокий лоб и довольно злые губы под орлиным носом. Он всегда гордился отдаленным достоинством своего профиля и пришел к выводу о необходимости корректировки этой отдаленности. Сейчас он смягчил линию рта и придал взгляду сочувствующий интерес.

Да, этого будет достаточно для Дюранов — пожаловать им точность их эмоционального профиля.

Сестра Вашингтон уже впускала Дюранов в лабораторию, когда он входил туда через личный вход. Всполохи на небесах над ними дополнились дробью и шелестом дождя. Такая погода показалась неожиданно подходящей атмосфере комнаты: вымытое стекло, сталь, пластмасса и кафель… все обезличенное. Дождь обрушился на всех… а все человеческие существа должны были пройти через комнату такую, как эта… даже оптимены.

Д-р Свенгаард почувствовал на мгновение неприязнь к родителям. Гарви Дюран был гибкий человек футов шести с кудрявыми белыми волосами, голубыми глазами. Лицо было широкое с явно выраженными невинностью и молодостью. Его жена Лизбет была почти одного с ним роста, и тоже блондинка, голубоглазая и молодая. Фигура ее наводила на предположение свойственного валькириям здоровья. На серебряной цепочке на шее она носила вездесущий талисман народа, медную фигуру женщины оптименов Калапиты. От д-ра Свенгаарда не ускользнули откровенный культ размножения и религиозная тональность фигурки. Он подавил презрительную усмешку.

Однако, Дюраны были родителями, и здоровыми — живое свидетельство искусства хирурга, который создал их. Д-р Свенгаард позволил себе ощутить минутную гордость за свою профессию. Немногим людям дано было войти в эту сплоченную маленькую группу подклеточных инженеров, которые держали в рамках разнообразие типов людей.

Сестра Вашингтон задержалась у двери позади Дюранов и сказала:

— Д-р Свенгаард, Гарви и Лизбет Дюраны, — Она ушла, не ожидая результатов представления. Осмотрительность и расчет сестры Вашингтон были всегда утонченно правильны.

— Дюраны, как прекрасно, — сказал д-р Свенгаард — Я надеюсь, моя сестра не слишком утомила вас всеми этими формальностями и вопросами. Но я думаю, вы знали, что вас ждут все эти рутинные процедуры, когда попросили наблюдения.

— Мы понимаем, — сказал Гарви Дюран. А про себя подумал: «Действительно, просили наблюдения! Неужели эта старая лиса думает задурить нас своими обычными хитростями?»

Д-р Свенгаард отметил богатый повелительный баритон голоса мужчины. Это причинило ему беспокойство и усилило неприязнь.

— Мы не хотим занимать у вас больше времени, чем считается абсолютно необходимым, — сказала Лизбет Дюран. Она взяла мужа за руку и одним лишь им известным кодом нажатия пальцев сказала:

— Ты видишь его реакцию? Он испытывает неприязнь к нам.

Пальцы Гарви ответили:

— Он стерильный самодовольный сноб, так переполненный гордостью за свое положение и не видящий ничего далее своего носа.

Рассудительный тон женщины раздражал д-ра Свенгаарда. Она уже осматривала лабораторию быстрым, внимательным, изучающим взглядом. «Здесь мне нужен неусыпный контроль», — подумал он. Он подошел к ним, поздоровался за руку. Ладони были потные.

«Нервничают. Хорошо», — думал д-р Свенгаард.

Звук вианасоса слева от него показался ему в этот момент убедительно громким. Можно было рассчитывать на эффект насоса, чтобы заставить родителей нервничать. Именно по этому эти насосы и были громкими. Д-р Свенгаард обернулся на звук, указал на герметичный хрустальный чан на подставке силового поля в центре лаборатории. Звук насоса выходил из-за чана.

— Вот мы и пришли, — сказал д-р Свенгаард.

Лизбет внимательно изучала молочно-прозрачную поверхность чана. Она провела языком по губам, — Там внутри?

— Самое безопасное место из всех возможных, — сказал д-р Свенгаард.

Он еще лелеял небольшую надежду тогда, что Дюраны могут еще уйти, пойти домой и ждать результата.

Гарви взял руку жены и погладил ее. Он тоже внимательно рассматривал чан, — Мы понимаем, что вы призвали этого специалиста… — сказал он.

— Д-р Поттер, — сказал Свенгаард — Из Централа, — Он бросил взгляд на нервные движения рук Дюранов, заметил вездесущие татуированные указательные пальцы — генотип и место жизни. «Они могли бы составить заветный знак V», — подумал он и подавил вспыхнувшую зависть.

— Да, д-р Поттер, — сказал Гарви. С помощью языка рук он послал сигнал Лизбет:

— Заметила, как он произнес Централ?..

— Как я могла бы пройти мимо этого? — ответила она. «Централ, — думал он, — Это место связано с картинами могучих оптименов». Но ее это заставило подумать о Киборгах, которые противостоят оптименам, а все это наполнило ее чувством сильного беспокойства. Она не могла себе позволить думать ни о чем, кроме своего сына.

— Мы знаем, что Поттер там лучший, — сказала она, — и мы не хотим, чтобы вы думали про нас, что мы чересчур эмоциональны и испуганы… — … но мы хотели бы наблюдать, — сказал Гарви. А про себя подумал: «Этому надменному хирургу следует понять, что нам известны наши юридические права».

— Понимаю, — сказал д-р Свенгаард. «Черт бы их побрал этих дураков!» — подумал он. Но он придал своему голосу успокаивающий ровный тон и сказал:

— Ваша забота — дело престижа, и я восхищаюсь им. Однако, последствия… Он оставил эти слова повиснувшими, напоминая им, что у нею тоже есть юридические права и что он может воспользоваться ими с их разрешения или без него и не будет нести ответственность за расстроенные чувства родителей. Общественный Закон 10927 был четок и прям. Родители могли воспользоваться правом наблюдения, но оно могло быть пресечено по указанию хирурга. У человеческой расы было спланированное будущее, которое исключало генетических монстров и случаи диких отклонений.

Гарви кивнул быстрым и выразительным движением. Он плотно взял жену за руку. Разные ужасные истории, живущие в народе, и официальные мифы смешались в его мозгу. Он видел Свенгаарда через призму этих историй и лишь отчасти запрещенной правящими кланами литературы, которой подпольно снабжали Киборги Родительский нелегальный центр: Стедмана и Мерка, Шекспира и Хаксли. Он был молод и смог пока что прочитать небольшую часть литературы, которая не могла рассеять все его предрассудки и заблуждения, посеянные официальным воспитанием.

Кивок Элизабет не был таким энергичным. Она знала, что должно быть здесь их главной заботой, все-таки, в этом чане находился ее сын.

— Вы уверены, — спросила она, намеренно бросая вызов Свенгаарду, — что там нет боли?

Границы народной глупости, ради которой и была создана атмосфера общественной безграмотности, вызвали у д-ра Свенгаарда лишь раздражение. Он знал, что должен закончить эту беседу быстро. То, что он мог бы сказать этим людям, продолжало настойчиво оставаться в памяти, мешая тому, что он должен был сказать им.

— Этот удобренный овум не имеет пока нервов, — сказал он, — Физический возраст его не более трех часов, рост его задерживается контролируемым распылением нитратов. Боль? Это понятие неприложимо к нему.

Д-р Свенгаард знал, что технические термины мало что говорят им, и произносятся лишь с целью подчеркнуть разницу между простыми родителями и подклеточным инженером.

— Догадываюсь, что с моей стороны это было довольно глупо, — сказала Лизбет, — Это… оно такое простое, еще даже не похожее по-настоящему на человека? — И она подала сигнал рукой Гарви:

— Ну какой же он простак! На нем все написано, как на ребенке.

Дождь отбивал тарантеллу на фоне небесного света. Д-р Свенгаард подождал, пока она закончится, а затем сказал:

— Конечно. А теперь давайте не будем делать ошибок, — А сам подумал, что наступил такой отличный момент, чтобы преподать этим дуракам премудрости для прочищения мозгов, — Вашему эмбриону меньше, чем три часа, но он уже содержит все основные ферменты, которые ему будут нужны, когда он полностью разовьется. Чрезвычайно сложный организм.

Гарви уставился на него с видом напускного ужаса перед величием, которому доступно понимание таких тайн, как формирование и регулирование жизни.

Лизбет взглянула на чан.

Два дня назад взятые у Гарви и у нее половые клетки были соединены в нем, переведены в плазменное состояние, прошли через ограниченное непрямое деление. В результате этого процесса — возник жизнеспособный эмбрион — не слишком распространенная вещь в их мире, где лишь избранное меньшинство было освобождено от контрацептивного газа, и ему было позволено иметь потомство, и даже среди них были редки случаи получения жизнеспособных эмбрионов. Не предполагалось, что она должна была понимать все тонкости этого процесса, а то, что она действительно понимала процесс, должно было скрываться во всех случаях. ОНИ — генетические оптимены Централа — сурово пресекали малейшую угрозу своему превосходству. И ОНИ считали, что знания в чужих руках, это самая большая угроза.

— Какой… большой… он сейчас? — спросила она.

— Десятая доля миллиметра в диаметре или меньше, — сказал д-р Свенгаард. Лицо его расслабилось в улыбку:

— Это морула, и в самом начале развития. Она еще даже не дошла бы до матки. Это та стадия, когда она самая восприимчивая для нас. Мы должны делать работу сейчас до образования трофобласта.

Дюраны в ужасе кивнули.

Д-р Свенгаард купался в их уважении. Он ощущал, как мозги их спотыкаются на плохо запоминаемых определениях из ограниченного школьного запаса, к которому они были допущены. В личных делах их было записано, что она библиотекарь детского сада, а он инструктор молодежи — для каждой из этих профессий не требовалось большого образования.

Гарви коснулся чана и отдернул руку назад. Хрустальная поверхность была на ощупь теплой, наполненной слабыми вибрациями. А также было постоянное трамп-трамп-трамп насоса. Он чувствовал преднамеренность этого раздражающего звука, читая реакцию, которой был обучен в подпольной школе, выраженную в слабых знаках, выдающих тайное в поведении Свенгаарда. Он обвел взглядом лабораторию — стеклянные трубки, квадратные серые шкафчики, блестящие углы и изгибы пластмассовых вездесущих индикаторов, как немигающие глаза. В комнате царил запах дезинфецирующих средств и экзотических химикалиев. Все в этой лаборатории несло в себе двойной смысл — функциональный и, одновременно, рассчитанный на внушение благоговейного страха не посвященным.

Лизбет сосредоточила внимание на одной бытовой черте этого места, которую она определила наверняка правильно — кафельную раковину с блестящими фасетами. Раковина была втиснута между двумя таинственными конструкциями из скрученного стекла и тускло-серой пластмассы.

Раковина беспокоила Лизбет. Она представляла собой место, куда выкидывали ненужное. Вы бросаете мусор в раковину для перемолки прежде, чем смыть в систему утилизации отходов. Любая малая частица могла попасть в раковину и затеряться.

Навсегда.

Любая.

— Меня не следует отговаривать от наблюдения, — сказала она.

«Черт возьми!» — подумал д-р Свенгаард. В ее голосе была хитрость. Та маленькая хитрость, которая выдает колебание. Оно никак не подходило к ее смелой внешности. Чрезмерная подчеркнутость готовности к материнству в ее фигуре… во всем остальном, касающемся ее, труд хирурга был вполне успешен.

— Наше дело заботиться как о вас, так и о вашем ребенке, — сказал д-р Свенгаард, — Правила… — Закон дает нам право, — сказал Гарви. И он дал сигнал Лизбет:

— Все идет более или менее так, как мы ожидали.

«Доверять такому болвану знать законы», — думал д-р Свенгаард. Он вздохнул. Статические данные говорили, что из ста тысяч родителей одна пара будет настаивать, несмотря на тонкое и не так уж тонкое давление. Однако, статистика и достоверный факт — два совершенно разных дела. Свенгаард отметил, как посмотрел на него Гарви. Формация этого мужчины сильно склонялась в сторону мужского протекционизма — очевидно, слишком сильно. Он не мог терпеть, когда у него на глазах перечат его жене. Несомненно, он отличный добытчик, идеальный муж, никогда не участвовал в оргиях стирильеных — явный лидер. Болван.

— Закон, — сказал д-р Свенгаард, и голос его выразил упрек, — также требует, чтобы я указал родителям на опасности психологической травмы. Я не собирался и не пытаюсь помешать вам наблюдать.

— Мы собираемся наблюдать, — сказала Лизбет.

Тогда Гарви почувствовал вспыхнувшее в нем восхищение ею. Она так прекрасно играла свою роль, даже вплоть до хитрости в ее голосе.

— Иначе я просто не смогу вынести ожидания, — сказала Лизбет, — Не знаю… Д-р Свенгаард размышлял, стоит ли ему употребить нажим в этом деле — вероятно, можно сыграть на очевидном их чувстве страха, может быть, показать свою Власть. Один лишь взгляд на квадратные плечи Гарви и умоляющие глаза Лизбет разубедил его в этом. Они собираются следить.

— Очень хорошо, — вздохнул доктор Свенгаард.

— Мы сможем наблюдать отсюда? — спросил Гарви. Д-р Свенгаард был шокирован, — Конечно, нет! — Какие примитивные эти болваны. Но он удержался в мысли, что такое невежество проистекает из тщательно поддерживаемой тайны, которая окружает генную инженерию. Он сказал более спокойным тоном:

— У вас есть личная комната с телевидением, по замкнутому закрытому кольцу связанная с лабораторией. Моя сестра проводит вас.

Тогда свою компетентность доказала сестра Вашингтон, появившаяся в дверях. Конечно, она подслушивала. Хорошая сестра никогда непускала такие дела на самотек.

— Это все, что мы можем посмотреть здесь? — спросила Лизбет.

Д-р Свенгаард услышал умоляющие нотки, заметил, как она избегает прямо смотреть на чан. Когда она произнесла это, все его потаенное презрение вылилось в его голосе:

— А что здесь еще смотреть, миссис Дюран? Надеюсь, вы не ожидали увидеть морулу?

Гарви потащил жену за руку и сказал:

— Спасибо вам, доктор.

Глаза Лизбет еще раз окинули комнату, избегая смотреть на чан, — Да, спасибо вам за это, что вы показали нам… эту комнату. Это помогает увидеть… готовит вас к… на случай чрезвычайной ситуации? — Глаза ее сосредоточились на раковине.

— Пожалуйста, все будет в порядке, я уверен, — сказал д-р Свенгаард, — сестра Вашингтон предоставит вам список всевозможных имен для вашего сына, если вы еще не сделали этого, — Он кивнул сестре:

— Проводите, пожалуйста, Дюранов в комнату для отдыха номер 5.

Сестра Вашингтон сказала:

— Следуйте, пожалуйста, за мной, — Она повернулась с видом чрезмерного терпения, которое, как полагал Свенгаард, все сестры получают вместе с дипломом. Дюраны послушно пошли вслед за ней.

Свенгаард повернулся спиной к чану.

Ну вот и все дела — Поттер, специалист из Централа, в течение часа… и он не очень-то будет счастлив иметь дело с Дюранами. У людей так мало понимания того, что приходится терпеть медикам. Психоаналитическая подготовка родителей отнимает столько времени, которое можно было бы посвятить более важным делам… и, конечно, усложняет проблему безопасности. Свенгаард подумал о пяти директивах «Уничтожить после чтения», которые он получил от Макса Олгуда, босса Т-безопасности Централа, за последний месяц. Это вызывало тревожное чувство, как будто какая-то новая опасность заставила Т-Безопасность суетиться.

Но Централ настаивал на организации общественной работы с родителями. У оптименов, должно быть, были на это серьезные основания, решил Свенгаард. Большинство того, что ОНИ делали, оставляло удивительное ощущение. Свенгаард знал, что иногда он впадает в чувство сиротства, существа без прошлого. Все, что заставляло его выбраться из этого эмоционального болота, было созерцание момента: «ОНИ власть, которая любит нас и которая заботится о нас». ОНИ твердо держали мир в своих тисках, будущее спланировано — место для каждого человека, и каждый человек на своем месте. Некоторые элементы старой мечты — космическое путешествие, новые философские концепции, морские фермы — все это временно положено на полку, отставлено в сторону для решения более важных дел. Хотя придет такой день, как только ОНИ решат все неизвестные, что кроются за субмолекулярной инженерией.

А тем временем для желающих была работа — поддержание популяции рабочих, подавление случаев отклонения, выращивание генетического фонда, из которого возникали даже оптимены.

Свенгаард повернул мезонный микроскоп над чаном Дюранов, настроил на малое увеличение, чтобы свести к минимуму эффект Гейзенберга. Еще один взгляд не повредит, просто на случай, вдруг он заметит опытную клетку и облегчит задачу Поттера. Даже когда склонялся над микроскопом, Свенгаард знал, что просто ищет оправдания. Просто он не мог удержаться от того, чтобы еще раз не исследовать эту морулу, которая явно имела потенциал и могла бы сформироваться в оптимума. Чудеса бывают так редко. Он сделал наводку и сфокусировал.

У него вырвался неожиданный вздох:

— А-ах… Такая пассивная при слабом увеличении морула, нет пульса, когда она лежит в стизе — и все-таки такая красивая в своей полудреме… такая маленькая, чтобы сделать намек на то, что она является ареной таких древних битв.

Свенгаард, опустив руку на увеличительный рычаг, помедлил. Сильное увеличение содержало свои опасности, но Поттер мог сделать небольшие поправки мезонного вмешательства. А увидеть увеличенное изображение было очень соблазнительно.

Он удвоил увеличение.

Еще раз.

Увеличение всегда уменьшало эффект стиза. Элементы здесь двигались, и с несфокусированного расстояния их мелькания были, как резкие повороты рыб. Вверх из этой кишащей арены выходила тройная спираль нуклеотидов, которая заставила его позвать Поттера. Почти оптимен. Почти то прекрасное совершенство формы и ума, которые может принять неопределенное балансирование жизни посредством тонко рассчитанных доз ферментов.

Ощущение утраты завладело Свенгаардом. Его собственные предписания, пока он поддерживал его живым, медленно убивали его. Такова была судьба всех мужчин. Они могли бы жить двести лет, иногда даже больше… но окончательно балансирующего действия не удавалось достичь никому, кроме оптименов. Они были совершенны, ограниченные только физическим бесплодием, но эта была судьба многих людей, и это ничего не отнимало у бесконечной жизни.

Его собственное состояние бездетного давало Свенгаарду ощущение общности с оптименами. Может быть, когда-нибудь и ОНИ так решат… Он сосредоточил внимание на моруле. Недостаточность содержания сульфаминокислоты показывало слабое движение и при таком увеличении. С чувством шока Свенгаард узнал его:

— изоваятин — генетический показатель латентной микседемы, предупреждение потенциальной недостаточности щитовидной железы. Это был беспокойный симптом при почти полном совершенстве в остальном. Это должно заставить Поттера насторожиться.

Вдруг на краю микроскопического поля появилось мелькающее движение.

Свенгаард застыл, подумал: «Боже мой, нет!»

Он стоял застывший от неожиданности явления, которое в поле зрения генной инженерии попадало за всю историю лишь восемь раз.

Тонкая линия, как след инверсии, проникла в клеточную структуру слева. Она завивалась через плотную спираль винтовой линии альфы, находила сложные концы полипептидных цепей молекулы миозина, извивалась и рассыпалась.

Там, где только что был след, находилась новая структура диаметром в четыре ангстрема и тысячу ангстремов длиной — проталин спермы богатой аргинином. Вокруг него фабрики белка из цитоплазмы видоизменялись, борясь со стизом. Свенгаард знал, что происходит из описания восьми предыдущих случаев. Система обмена АДП — АДР становилась все более сложной «сопротивляемой». Работа хирурга становилась в бесконечной степени более сложной.

«Поттер придет в ярость», — думал Свенгаард.

Свенгаард отвернулся от микроскопа, выпрямился. Он вытер с рук пот, взглянул на часы в лаборатории. Прошло менее двух минут, Дюраны не дошли еще даже до комнаты отдыха. Но за эти две минуты какая-то сила… какая-то энергия извне уже сделала явно целенаправленную настройку эмбриона.

«Может быть, это и было тем, что насторожило Безопасность… и оптименов?» — размышлял Свенгаард.

Он слышал раньше, как описывали это явление, читал отчеты… но чтобы действительно увидеть самому! Увидеть, как это делается уверенно и целенаправленно… Он потряс головой. Нет! Это не целенаправленно! Это только случайность, простое совпадение, ничего более.

Но увиденная картина стояла перед глазами.

Свенгаард начал делать последние проверки резервуаров с ферментами и соединил их с компьютерным дозовым контролем — масса цитохрома-n5 и гемопротеина Р-450, хороший запас убиквинона и сульфидрила, арсеката, азида и олигопицина, достаточное количество фосфохистидина с обилием протеина. Он перешел на следующую полку — ацилотирующие агенты, запас (2, 4 — динитрофенола) и групп азоксазолидона-3 с уменьшением НДДХ:

Он обратился к физическому оборудованию, проверил мезонный скальпельный микромеханизм, сверил измерительные приборы жизненных систем на чане и распечатку механизма стазиса.

Все в порядке.

Так и должно было быть. Эмбрион Дюранов, это прекрасная вещь с чудесным потенциалом, сейчас стойкий — генетически неизвестный… если только Поттеру удастся то, с чем не справились другие.

Глава 2

Д-р Вацлав Поттер остановился у отдела регистрации по пути в больницу. Он был слегка утомлен после долгого переезда в метро от Централа до Ситакского мегаполиса, но все же он рассказал бесцветную шутку о примитивном воспроизведении седовласой дежурной сестре. Она захихикала, когда разыскивала последнее сообщение Свенгаарда об эмбрионе Дюранов. Она положила сообщение на стойку и пристально посмотрела на Поттера.

Он взглянул на обложку папки и поверх нее и встретился со взглядом сестры.

«Разве такое возможно? — раздумывал он, — Но… она слишком стара — не подошла бы даже в роли хорошей подруги детства. Во всяком случае, великие психиатры не дали бы нам разрешения на потомство». И он напомнил о себе: «Я Зик… Ж 1 1118 2 R». В регионе Тимбукту Мегаполис в начале девяностых годов генная инженерия Зика прошла через краткий период популярности. Среди ее достижений были такие, как получение кудрявых черных волос, кожи с оттенком чуть светлее шоколада с молоком, мягких карих глаз и цвета лица пудинга с вареньем и выражением высшей степени добросердечности на высоком сильном теле. Зик. Вацлав Поттер.

Он должен был только произвести оптимена мужчину или женщину, и никогда вещь, сравнимую с жизнеспособной половой клеткой.

Поттер уже давно отказался от этой идеи. Он был одним из тех, кто голосовал за то, чтобы прекратить существование Зика. Он думал об оптименах, с которыми имел дело, и усмехался над собой. Ничего, кроме карих глаз… Но его усмешка не имела оттенка горечи.

— Знаете, — сказал он, улыбаясь сестре, — Эти Дюраны, чей эмбрион я получил этим утром — я формировал их обоих. И ведь я был занят этим делом очень давно.

— Ах, ну что вы, доктор, — сказала она, поворачивая голову в его сторону, — Вы еще даже не в среднем возрасте. Вам и дня не дать больше ста лет.

Он посмотрел на папку, — Но вот эти двое приносят мне формировать свой эмбрион, и я… — Он пожал плечами.

— Вы собираетесь рассказать им? — спросила она, — Я имею в виду то, что они тоже были у вас.

— Я, вероятно, даже не увижусь с ними, — сказал он, — Вы знаете, как все это бывает. Во всяком случае, люди иногда бывают не очень довольны своей внешностью… иногда им хотелось бы немного больше того, меньше этого. И они склонны обвинять хирурга. Они не понимают, не могут понять тех проблем, с которыми мы сталкиваемся здесь в хирургическом кабинете.

— Но, кажется, эти Дюраны получили очень удачные внешности, — сказала она, — Нормальные, счастливые, вероятно, чуть более обеспокоенные судьбой сына, но… — Их генотип являлся самым удачным, — сказал он. Он постучал по палке указательным пальцем, — И вот доказательство: у них жизнеспособный эмбрион с потенциалом, — Он поднял большой палец жестом, присущим почетным оптименам.

— Вы должны очень гордиться ими, — сказала она, — В моей семье было только пятнадцать жизнеспособных из ста восьмидесяти.

Он сжал губы в презрительную гримасу, удивляясь тому, как он позволил себе втянуть себя в эти разговоры с женщинами, особенно с сестрами. Вероятно, виновато то зерно надежды, которое никогда не умирает, размышлял он. Он был сформирован из тех же материалов, которые породили дикие слухи, «врачи — улучшатели породы», шаманы и черный рынок в лекарствах на все случаи жизни в «истинном улучшении породы». Это было то, что даст возможность продавать маленькие фигурки оптимена-Калапины, благодаря необоснованным слухам о том, что она произвела жизнеспособного эмбриона. Это было то, что заставляет надеющихся целовать носки ног идолов плодородия.

Его презрительная гримаса сочувствия перешла в циничную усмешку. Надеющиеся! Если бы они только знали.

— Вы знали о том, что Дюраны намерены наблюдать? — спросила сестра.

Голова его дернулась вверх, и он уставился на нее.

— Они уже в больнице, — сказала она — Безопасность соблюдена. Дюранов сканировали, и они находятся в комнате отдыха номер 5 с внутренней телевизионной связью с хирургическим кабинетом.

Его пронзил гнев.

— Пошло все к черту! Разве могут додуматься до чего-нибудь стоящего в этом глупейшем месте?

— Но, доктор, — сказала она, застыв в позе диктатора главного отдела, — Нет никаких причин, чтобы вызывать ваш гнев. Дюраны воспользовались этим правом по закону. Это связывает нам руки, и вы знаете об этом.

— Тупой чертов закон, — пробормотал Поттер, но гнев его прошел. «Закон! — думал он, — Еще один чертов маскарад». Хотя он вынужден был признать, что им нужен закон.

Если бы не общественный закон 10927, люди могли бы задавать разного рода каверзные вопросы. И нет сомнения в том, что Свенгаард сделал все, что было в его силах, чтобы отговорить Дюранов.

Поттер горестно усмехнулся и сказал:

— Простите, что я так сорвался. У меня была неудачная неделя, — Он вздохнул, — Просто они не понимают.

— Вам дать еще какую-нибудь папку, доктор? — спросила она.

Поттер видел, что гармония пропала:

— Нет, спасибо, — сказал он. Он взял папку Дюранов, направился в кабинет Свенгаарда. Да, это просто удача для него: пара наблюдателей. Это означало массу дополнительной работы. Это естественно!

Дюраны не могли бы удовлетвориться, просто увидев ленту после формирования. О, нет. Они должны присутствовать при этой сцене. А это значило, что Дюраны не такие невинные простачки, как могло бы показаться, что бы ни говорили работники Безопасности больницы.

Статическое меньшинство, которое открыто не повинуется генетическому формированию, требует сейчас особого внимания.

И Поттер напомнил себе: «Я же сам формировал эту пару. Там нет ошибки».

Он столкнулся со Свенгаардом, когда тот вышел из кабинета, выслушал, как тот подвел краткое резюме. Затем Свенгаард начал бубнить что-то о своих мероприятиях по организации Безопасности.

— Я ломаного гроша не дам за то, что говорят ваши сотрудники Безопасности, — рявкнул Поттер, — У нас новые инструкции. В каждом подобном случае должно быть оповещено Отделение чрезвычайной ситуации Централа.

Они вошли в кабинет Свенгаарда. Панели его были сделаны под дерево — угловая комната с видом на цветники на крышах и террасах, построенная из вездесущного трехфазового восстанавливающегося пласмелда, или как его в народе называли «пластика». Ничего не должно было стариться или деградировать в этом лучшем из миров, мире оптименов. Ничего, за исключением людей.

— Отдел Чрезвычайной ситуации Централа? — спросил Свенгаард.

— Никаких исключений, — сказал Поттер. Он сел в кресло Свенгаарда и положил ноги на письменный стол. Он вытащил маленький телефонный аппарат цвета слоновой кости, поставил его на живот так, что его экран был в нескольких дюймах от лица. Он набрал номер отдела Безопасности и свой код идентификации.

Свенгаард сел на угол стола напротив него. Он казался рассерженным и набыченным, — Говорю вам, их сканировали, — сказал он, — При них нет необычных приборов. В них нет ничего необычного.

— За исключением того, что они настаивают на наблюдении, — сказал Поттер. Он подергал ключ телефона, — Ну, что они там спят, эти кретины?

— Но, закон… — сказал Свенгаард.

— К черту закон, — сказал Поттер, — Вы знаете так же как и я, что мы можем соединить телевизионный кабель через компьютер и показать родителям все, что нам заблагорассудится. Вам не приходило в голову поинтересоваться, почему мы не делаем этого?

— Почему… они… а… — Свенгаард потряс головой. Вопрос вывел его из равновесия. Почему это не делалось? Статистика показывала, что определенное число родителей настаивают на наблюдении и… — Это было проверено, — сказал Поттер, — родители замечали руку компьютера в этом процессе.

— Как?

— Мы не знаем.

— А разве родителей не спрашивали и… — Они убивали себя.

— Убивали се… Как?

— Мы не знаем.

Свенгаард попытался проглотить комок в пересохшем горле. Он вошел в состояние крайнего возбуждения прямо перед экраном отдела Безопасности. Он сказал:

— А что насчет статистического соотношения… — Статистический… святая простота! — сказал Поттер. Низкий мужской голос раздался из телефона:

— С кем вы разговариваете?

Поттер навел фокус на экран и сказал:

— Я разговаривал со Свеном. Он вызвал меня по поводу жизнеспособного эмбриона… — Он жизнеспособный?

— Да! Он жизнеспособный с полным потенциалом, но родители настаивают на наблюдении… — Десять минут на метро и у вас там будет полная команда, — сказал голос в телефоне, — Они в Фрискополисе. Им еще надо несколько минут.

Свенгаард вытер вспотевшие ладони о бока рабочего костюма. Ему не видно было лица в аппарате, но голос был похож на голос Макса Олгуда, босса отдела Т-Безопасности.

— Мы задержим операцию, пока не прибудут ваши люди, — сказал Поттер, — Все данные уже посланы факсом и будут на вашем столе через несколько минут. Тут еще… — Эмбрион, это все, что нам было сказано? — спросил голос в аппарате, — Какие-нибудь ошибки?

— Латентная микседема, выступающий ошибочный сердечный клапан, но… — Ладно я позвоню вам после того, как посмотрю, — Черт бы все побрал! — взорвался Поттер, — Вы можете позволить мне вымолвить свои десять слов не прерывая? — Он посмотрел на экран, — Здесь есть нечто более важное, чем ошибки и родители, — Поттер взглянул на Свенгаарда, который сидел спиной к аппарату, — Свен сообщает, что видел внешнее приспособление к аргинитной недостаточности.

Из аппарата послышался тихий свист, а затем:

— Это надежная информация?

— Можно полагаться на нее.

— Она соответствует образцу восьми других? Поттер посмотрел на Свенгаарда, который кивнул.

— Свен говорит, что да.

— ИМ это не понравится.

— Мне тоже.

— Свен видел достаточно, чтобы получить… какие-то новые соображения по этому поводу?

Свенгаард покачал головой.

— Нет, — сказал Поттер.

— Здесь большая вероятность того, что это незначительно, — сказал человек в аппарате, — В системе все возрастающего детерминизма… — О, да, — ухмыльнулся Поттер, — В системе все возрастающего детерминизма вы получаете все больше и больше недетерминизма. Вы могли бы так же сказать, что в фуфраме все растущей чертовщины… — Ну, ладно, это то, что ОНИ считают.

— Так говорят ОНИ. Я полагаю, что природа не любит, когда в нее вмешиваются.

Поттер уставился на экран. По какой-то непонятной причине ему вспомнилась молодость, начало занятий медициной и тот день, когда он узнал о том, как близок был его генотип к оптимену. Он понял, что вместо старого чувства ненависти пришли слегка изумленное терпение и цинизм.

— Я не могу понять, почему они мирятся с тобой, — сказал голос в телефоне.

— Потому что я был очень близок, — прошептал Поттер. Затем ему стало интересно, как близок будет к ним эмбрион Дюранов. «Я сделаю все, что от меня зависит», — подумал он.

Голос в трубке кашлянул и сказал:

— Да, ну хорошо, жду информации от вас, чтобы утрясти дела с этим эмбрионом. Эмбрион должен дать некое подтверждение внешней интер… — Не будьте полнейшим ослом, — сорвался Поттер, — Эмбрион соответствует докладу Свена до последнего фермента. Вы делайте свою работу, а нам оставьте нашу, — Он резко выключил аппарат, засунул его снова в стол и сел, уставившись на Свена. «Помпезная чертовщина… нет — он есть то, что он есть, потому что он то, что он есть. Происходит от живущего, слишком близкого к НИМ. Происходит от первоначального формирования. Может быть, я был бы тоже ослом, если бы был тем, кем должен был бы стать».

Свенгаард попытался проглотить сухой ком. Он никогда раньше не слышал такого аргумента или такого откровенного разговора от людей, которые заправляли всем в Централе.

— Ну, что, шокирован, Свен? — спросил Поттер. Он отпустил ноги на пол.

Свенгаард пожал плечами. Он чувствовал себя не в своей тарелке.

Поттер молча изучал его. Свенгаард был хорош в своих пределах, но ему не хватает творческого воображения. Блестящий хирург, но без этого специального качества он часто был просто орудием.

— Вы хороший человек, Свен, — сказал Поттер, — Надежный. То, что говорится в вашей характеристике, вы знаете. Вы никогда не будете ничем иным. Вы не были для того предназначены. Хотя, в вашей особенной нише, вы фигура не последняя.

Свенгаард услышал в этом только похвалу и сказал:

— Конечно, хорошо, когда ценят, но… — Но у нас есть работа, которую надо делать.

— Это будет трудно, — сказал Свенгаард, — Ну, что же?

— Вы думаете, то внешнее приспособление было случайным? — спросил Поттер.

— Я — хотел бы этому верить, — Свенгаард провел языком по губам… — это не было детерминированным. Это не было фактором… — Вы бы хотели отнести это за счет неопределенности, к эффекту Гейзенберга? — сказал Поттер, — Принцип неопределенности, какой-то результат нашего собственного вмешательства — все является случайным в этой капризной вселенной.

Свенгаард почувствовал себя уязвленным количеством грубости в голосе Поттера и сказал:

— Не совсем так. Я имел в виду только то, что никакой сверхслучайный фактор не мог приложить руку к… — Бог? Вы же не хотите действительно сказать, что боитесь того, что это дело какого-то божества?

Свенгаард отвернулся, — Я вспоминаю школу. Вы читали лекцию. Вы сказали, что мы всегда готовы смотреть в лицо тому факту, что действительность, которую мы видим, будет шокирующим образом отличаться от всего того, к чему вели нас наши теории.

— Я действительно говорил так? Я говорил это? — Да.

— Что-то там не так, да? Есть нечто за нашими инструментами. Оно никогда не слышало о Гейзенберге. И оно вовсе никакое не неопределенное. Оно двигается, — Голос его стал тихим, — Оно движется прямо. Оно приспосабливает вещи.

— Он склонил голову набок, — Ах-ха-ха! Призрак Гейзенберга снова примешивается!

Свенгаард с любопытством смотрел на Поттера. Человек высмеивал его. Он сказал напряженно:

— Гейзенберг действительно указывал, что у всех нас есть свои пределы.

— Вы правы, — сказал Поттер, — В нашей вселенной есть место для чуда. Он учил нас этому. Всегда есть что-то, чего мы не можем объяснить, понять… или измерить. И сейчас он поставил нас перед этой дилеммой, да? — Поттер взглянул на часы на пальце, затем снова на Свенгаарда, — Мы пытаемся объяснить все вокруг нас, пропуская это через понятия, которые близки нам. Наша цивилизация глядит неопределенно в глаза Гейзенберга. Если он учил нас правильно, как мы можем сказать, является ли неизвестное случайным или преднамеренным действием Бога? Какой смысл даже спрашивать об этом?

Свенгаард говорил, как бы защищаясь:

— Кажется, нам, все же, удалось чего-то достигнуть?

Поттер поразил его, рассмеявшись. Голова его откинулась назад, а тело тряслось от удовольствия. Наконец, смех утих, и Поттер сказал:

— Свен, вы самоцвет. Я действительно хочу это сказать. Если бы не такие, как вы, мы еще оставались бы там в прошлом, в грязи и навозе, убегая от ледников и саблезубых тигров.

Свенгаард старался сдержать в голосе гнев, говоря:

— А что ОНИ думают о том, что такое аргинитное приспособление?

Поттер уставился на него оценивающим взглядом, а затем сказал:

— Черт возьми! Кажется, я недооценил вас, Свен. Мои извинения, а?

Свенгаард пожал плечами. Сегодня Поттер вел себя странно — удивительные реакции, странные взрывы эмоций.

— Вы знаете, что ОНИ говорят об этом? — спросил он.

— Вы слышали, что говорил Макс по телефону, — сказал Поттер.

«Так это действительно был Олгун», — подумал Свенгаард.

— Конечно, я знар, — огрызнулся Поттер, — Макс воспринимает все это не так. ОНИ говорят, что генная инженерия навязывает себя природе — природе, которая никогда не может сводиться к механическим системам и, следовательно, к неподвижности. Нельзя остановить движение, понятно? Это явление расширенной системы, энергия, требующая уровня, который… — Расширяющейся системы? — спросил Свенгаард.

Поттер взглянул на насупленное лицо говорившего. Неожиданный вопрос привлек внимание Поттера к различиям в образе мыслей между теми, что живут близко к Централу, и тех, кто касается мира оптименов только через сообщения и связи через вторые руки.

«Мы так различны, — думал Поттер, — Точно так же, как оптимены отличаются от нас, а Свен отличается от бесплодных и улучшателей породы. Мы отколоты друг от друга… и никто из нас не имеет прошлого. Только у оптименов есть прошлое. Но у каждого индивидуальное прошлое… эгоистичное, личное… и древнее».

— Расширенная система, — сказал Поттер, — От микрокосмоса к микрокосмосу, ОНИ говорят, что все есть порядок и системы. Идея материи является несущественной. Все есть столкновения энергии — некоторые кажутся большими, быстрыми и зрелищными… некоторые маленькими, мягкими и медленными. Но это тоже относительно. Аспекты энергии беспредельны. Все зависит от точки зрения наблюдателя, правила энергии изменяются. Существует бесконечное количество правил энергии, каждый комплекс зависит от двояких аспектов точки зрения и основания. В этой расширенной системе вещь извне принимает вид узла, появляющегося на стоячей волне. Вот, что ОНИ говорят.

Свенгаард слез со стола и стоял в экстазе благоговейного страха. Он осознавал, что имел лишь отдаленный взгляд, разрозненные клочки понимания, которые проникали в каждый вопрос, который он мог задать о вселенной. Это могло быть и потому, что он работает вне Централа, размышлял он.

— Это великая мудрость, не так ли? — настойчиво спросил Поттер. Он встал, — Поистине великая мысль! — он поперхнулся на смешке, — Вы знаете, парень по имени Дидерот высказал эту мысль. Это было где-то в 1750 году и приблизительно в это время. А они сейчас кормят нас ей из ложечки Великая мудрость!

— Может быть, Дидерот был один из них, — сделал предположение Свенгаард.

Поттер вздохнул, подумав, каким поверхностным может стать человек, который сидит на диете подтасованной истории. И тоща он стал размышлять о том, как его собственная диета прилажена и управляема.

— Дидерот был один из нас, — проворчал Поттер. Свенгаард уставился на него, лишенный слов от шока богохульства этого человека.

— Все идет к тому, — сказал Поттер, — Природа не любит, чтобы в нее вмешивались.

Под столом Свенгаарда раздался звонок.

— Безопасность? — спросил Поттер.

— Все ясно, — сказал Свенгаард, — Они уже тут как тут.

— Вся Безопасность Централа на месте, — сказал Поттер, — Заметь, они не придут доложить вам или мне. Вы знаете, они следят за нами тоже.

— А у меня… нечего скрывать, — сказал Свенгаард.

— Конечно, — сказал Поттер. Он обошел вокруг стола и положил руку на плечи Свенгаарда, — Ну, ну. Нам пора надевать маску Арчеуса. Мы собираемся придать форму и организацию живому организму. Мы ведь истинные боги.

Свенгаард все еще чувствовал себя растерянным, — Что они сделают… Дюранам? — спросил он.

— Сделают? Ничего — если только Дюраны не вынудят их. Дюраны даже не будут знать, что за ними наблюдают. Но маленькие парни Централа будут знать обо всем, что происходит в этой комнате отдыха. Дюраны даже не смогут рыгнуть без того, что их газ тут же не был подвергнут полному анализу. Ну, пошли.

Но Свенгаард оттягивал.

— Д-р Поттер, — спросил он, — а что, по-вашему, ввело эту аргинную цепь в морулу Дюранов?

— Я более близок к вашему мнению, чем вы думаете, — сказал Поттер, — Мы боремся с… нестабильностью. Мы потревожили биологическую стабильность наследственности своими фальшивыми изомерами и ферментными приспособлениями, а также мезонными лучами. Мы подорвали химическую стабильность молекул в бактериальной плазме. Вы врач. Посмотрите на предписания ферментов, которые все мы должны принимать… какое глубокое приспособление мы должны делать, чтобы выжить. Так не всегда было. И что бы там ни устанавливало эту первоначальную стабильность, мы все еще там и боремся. Вот что я думаю.

Глава 3

Сестры хирургического кабинета установили чан под ферментный консоль, подготовили трубки и компьютерное табло анализа питания. Они работали спокойно, эффективно, пока Поттер и Свенгаард проверяли свои измерительные приборы. Компьютерная сестра положила на полку свои ленты, там послышалось бурление и тикание, когда она проверяла свой щит.

Поттер чувствовал, как сам наполняется тем осторожным беспокойством, которое всегда находило на него перед операцией. Он знал, что скоро оно уйдет и уступит место выверенной уверенности действия, но он чувствовал, что в данный момент его одолевает сварливость. Он взглянул на измерительные приборы чана. Цикл Кребса держался на 86,9 с хорошим запасом шестидесяти с лишним баллов выше уровня смерти. Подошла сестра, ответственная за чан, проверила его дыхательную маску. Он проверил свой микрофон. «У моей Мери есть одна славненькая штучка» — хирург взял себе за правило… проверять этой древней шуткой всех женщин.

Он услышал, как хихикнула сестра у компьютера, взглянул на нее, но она стояла спиной к нему, и лицо ее было спрятано под маской.

Сестра у чана сказала:

— Микрофон работает, доктор.

Он не видел, как двигались ее губы под маской, но щеки ее вздрагивали, когда она говорила.

Свенгаард разминал пальцы в перчатках, сделал глубокий вдох. Стоял легкий запах аммония. Он размышлял о том, почему Поттер всегда шутит с сестрами. Казалось, что это в какой-то степени унижало его достоинство.

Поттер подошел к чану. Его стерильный костюм шуршал знакомым щелкающим шипением, когда он шел. Он взглянул вверх на настенный экран, проигрывающий монитор, который показывал приблизительно то, что видел хирург и что было доступно наблюдению родителей. Экран показал его, когда он подносил ко лбу линзы.

«Чертовы родители, — думал он, — Они заставят меня чувствовать свою вину… все родители».

Он перевел внимание на хрустальный чан, который сейчас блестел инструментами. Громкий звук насоса действовал ему на нервы.

Свенгаард подошел к чану с другой стороны и ждал. Дыхательная маска скрывала нижнюю часть часть его лица, но глаза его казались спокойными. Они излучали чувство спокойствия и надежности.

«А что он чувствует на самом деле?» — раздумывал Поттер. И он напомнил себе, что в случаях чрезвычайной ситуации не было лучшего ассистента, чем Свен.

— Вы можете начинать увеличивать подачу пирувичной кислоты, — сказал Поттер.

Свенгаард кивнул, ослабил ключ питания.

Компьютерная сестра начала свои вихревые повороты лент.

Они следили за показаниями приборов, когда цикл Кребса начал расти — 87, 0… 87, 8… 88, 5… 90, 5… 91, 9… «Ну, — сказал себе Поттер, — необратимое движение роста началось. Его может остановить только смерть».

— Скажите мне, когда цикл Кребса достигнет показателя сто десять, — приказал он.

Он перевел микроскоп и микроскопические манипуляторы на место, облокотился на стойки. «Увижу ли я то, что видел Свен?» — заинтересовался он. Впрочем, это было маловероятным. Молния со стороны никогда не ударяет в одно и то же место. Но она пришла. Она сделала то, что не могла бы сделать ни одна человеческая рука. И она ушла.

«Куда?» — размышлял Поттер.

В фокус выплыли межрибозональные пространства. Он просканировал их, усилил увеличение и пошел дальше в спирали ДНК. Да там была ситуация, которую описывал Свен. Эмбрион Дюранов был одним из тех, который может оказаться выше человеческой области Централа… если это удастся хирургу.

Подтверждение этого странно потрясло Поттера. Он перевел внимание на место хондриальных структур, увидел свидетельство аргинитного вторжения. Оно точно совпадало с описанием Свена, спираль-Альфа начала укрепляться, вскрывая тепложаловые пососчатости в акуриновых сдвигах. Только одно это могло противостоять хирургу. И это было первостепенной проблемой.

Поттер выпрямился.

— Ну? — спросил Свенгаард.

— Очень похоже на то, что вы описывали, — сказал Поттер — Неотложная работа, — Это было сказано для наблюдающих родителей.

Теперь ему показалось интересным, а что же увидели в Дюранах агенты Безопасности. Нагрузят ли эту пару различными поисковыми и пробными устройствами, замаскированными под обычные старинные предметы? Вероятно. Но ходили слухи о том, что вводится новая техника подпольного Центра родителей… и о Киборгах, выползающих из темных теней, которые скрывали их веками, — А существуют ли вообще Киборги? Поттер не был в этом убежден.

Свенгаард сказал компьютерной сестре:

— Начинайте убирать назад пирувик.

— Убирать назад пирувик, — сказала она.

Поттер переключил внимание на главную полку перед ним, проверил наличие в первом ряду пиримидилов, нуклеиновых кислот и белков, затем акуриновых, рибоормевино-вых, пиридоксиновых, пантотетичных кислот, оролической кислоты, хомена, ипозитола сульфидрила… Он кашлянул, составляя план атаки на защитные функции морулы, — Я попытаюсь найти плавающую клетку, маскируя цистеин в единую цепочку, — сказал он, — Стойте рядом с сульфидрилом и подготовьте промежуточную ленту для синтеза белков.

— Готов к маскировке, — сказал Свенгаард. Он кивнул компьютерной сестре, которая вставила промежуточную ленту в положение мягкой уверенности.

— Цикл Кребса? — спросил Поттер.

— Подходит к ста десяти, — сказал Свенгаард. Тишина.

— Отметка сто десять, — сказал Свенгаард. Снова Поттер склонился над микроскопом.

— Начинайте запуск ленты, — сказал он, — Два минимума сульфидрила.

Поттер, медленно усиливая увеличение, выбрал клетку для маскировки. Моментальное затемнение вторжения очистилось, и он исследовал окружающие клетки в поисках ключей, от которых могла бы оттолкнуться митоза на его направленную прямую. Оно было медленное… медленное. Он только что начал, а руки его в перчатках уже вспотели.

— Стойте рядом с аденозиновым трифосфатом, — сказал он.

Свенгаард вставил трубку питания в микроманипуляторы, кивнул сестре у чана:

— АТП готов. Это будет трудная задача.

— Начинайте с одного минимума АТП, — сказал Поттер.

Свенгаард ослабил ключ питания. Жужжание компьютерных лент прозвучало слишком громко. Поттер моментально поднял голову, тряхнул ею.

— Не та клетка, — сказал он, — Попытаемся с другой. Та же самая процедура.

И снова он нагнулся над микроскопом, опираясь на подставки, двинул микроманипуляторы, усиливая увеличение на одну шкалу одновременно. Он медленно нащупывал путь в клеточную массу. Мягко… Мягко. Сам микроскоп мог нанести здесь невосполнимый урон.

«Ах-х», — думал он, узнавая активную глубину клетки в моруле. Статис чана давал здесь лишь относительные показания. Клетка представляла собой сцену интенсивной химической деятельности. Он узнал двойные основные пары, когда они вошли в изогнутую спираль сахарного фосфата.

Первоначальное волнение его ушло, и он почувствовал былую уверенность с часто возвращающимся ощущением того, что морула — это океан, в котором он плывет, что внутренность клетки является его естественным местом обитания.

— Два минимума сульфидрила, — сказал Поттер.

— Сульфидрил, два минимума, — сказал Свенгаард, — Стойте рядом с АТП.

— АТП, — сказал затем Поттер, — Я собираюсь затормозить реакцию обмена в митохондриальных системах. Начинайте вводить олиголицип и азид.

Свенгаард показал, на что он способен, действуя без колебаний. Единственное опасение, которое он испытывал в этой процедуре, было в вопросе: «Буду ли я готов к несоединяющемуся агенту?»

— Стойте рядом с солью мышьяковой кислоты в номере один, — сказал Поттер.

— Цикл Кребса идет вниз, — сообщила компьютерная сестра, — Восемьдесят девять целых четыре десятых.

— Эффект вторжения, — сказал Поттер, — Дайте мне шесть десятых минимума азида.

Свенгаард отпустил ключ.

— Четыре десятых минимума олигоципина, — сказал Поттер.

— Олигоципин, четыре десятых, — сказал Свенгаард. Поттер чувствовал, что вся его жизнь заключена сейчас в зрении, обращенном в микроскоп, и в руках на микроманипуляторах. Все его существо переселилось в морулу, смешалось с ней.

Зрение сказало ему, что периферийная мистоза прекратилась… как и должна была в этих условиях, — Я думаю, нам удалось, — сказал он. Он установил показатель микроскопа на нужное положение, сместил фокус и пошел вниз в спираль ДНК, ища гидроксильную деформацию, ошибку, которая могла бы привести к ненормальному сердечному клапану. Вот в этом он был художник, мастер экстра-класса — плавающая клетка найдена. Сейчас ему предстояло переформировать тончайшую химическую фабрику внутренней структуры.

— Приготовиться к формированию, — сказал он. Свенгаард зарядил мезонный генератор, — Заряжен, — сказал он.

— Цикл Кребса семьдесят один, — сказала компьютерная сестра.

— Первый срез — сказал Поттер. Он выпустил одиночный направленный взрыв, проследил за бурлящим хаосом, который последовал за ним. Гидроксильный придаток исчез. Нуклеотиды перестроились.

— Гемопротеин Р-450, — сказал Поттер, — Стойте рядом, чтобы сократить его с помощью НДДХ, — Он ждал, изучая глобулярные белки, которые формировались перед ним, следя за биологически активными молекулами. Есть! Инстинкт в сочетании с опытом подсказали ему точный момент, — Два с половиной минимума Р-450, — сказал он.

Угол суматохи переместился в группу полипептидных цепей в сердце клетки.

— Сократите его, — сказал Поттер.

Свенгаард коснулся ключа питания НДДХ. Он не мог видеть то, что видел Поттер, но линзы на лбу хирурга воспроизводили слегка смещенный вид поля зрения микроскопа. Этот вид и указания Поттера говорили о медленном распространении изменения в клетке.

— Цикл Кребса пятьдесят восемь, — сказала компьютерная сестра.

— Второй срез, — сказал Поттер.

— Заряжена, — сказал Свенгаард.

Поттер выискивал микседемальный латентный изовалтин, нашел его, — Дайте мне ленту структуры, — сказал он.

— S(изо-пропилкарбоксиментил) цистент. Компьютерная лента прошипела в вихре, остановилась, возобновила медленный стабильный ход. В верхнем правом квадрате микроскопического поля Поттера появился образ изовалтинного сравнения.

Он сравнивал структуры точка за точкой и сказал:

— Убрать ленту.

Образ сравнения исчез.

— Цикл Кребса сорок семь, — сказала компьютерная сестра.

Поттер сделал глубокий дрожащий вздох. Еще двадцать семь баллов, и они окажутся у уровня смерти. Эмбрион Дюранов тогда погибнет.

Он проглотил комок, произвел нацеленный мезонный взрыв. Изовалтин распался.

— Готов с циклозерином, — сказал Свенгаард.

«Ах, как хорош старик Свен, — подумал Поттер, — Вам не нужно подсказывать ему следующий шаг, он сам знает, что надо делать».

— Сравнение Д-4-аминазоксазолидона-3, — сказал Поттер.

Компьютерная сестра приготовила ленту и сказала:

— Сравнение готово.

В поле зрения Поттера появился образ сравнения.

— Проверено, — сказал он. Образ исчез, — Одна целая, восемь десятых минимума, — Он следил за взаимодействием ферментных функциональных групп, пока Свенгаард управлялся с циклозерином. Аминогруппа показала прекрасное открытое поле родства. Переносные РНК с готовностью устремились в ниши.

— Цикл Кребса тридцать восемь целых и шесть десятых, — сказала компьютерная сестра.

«Мы должны использовать этот шанс, — подумал Поттер.

— Этот эмбрион больше не выдержит приспособлений».

— Сократить наполовину стизу чана, — сказал он, — Увеличьте АТП. Дайте мне микропитание на десять минимумов пирувичной кислоты — Сокращаю стизу, — сказал Свенгаард, а сам подумал: «Мы подошли слишком близко». Он включил ключи питания АТП и пирувичной кислоты.

— Давайте мне показания цикла Кребса через половину балла, — сказал Поттер.

— Тридцать пять, — сказала сестра, — Тридцать четыре и пять десятых, — Голос ее набирал скорость с шокирующей безостановочностью, — Тридцать три… тридцать два… тридцать один… тридцать… двадцать девять… — Освободить все стизы, — сказал Поттер, — Подать полный аминоспектр с активированным хистидином. Начать подачу пиридоксина — четыре целых и две десятых минимума.

Руки Свенгаарда метались над ключами.

— Ленту обратной подпитки белков, — приказал Поттер, — Поставьте его на полную запись ДНК компьютерной автоматики.

Ленты шуршали в вихре.

— Он снижается, — сказал Свенгаард.

— Двадцать два, — сказала компьютерная сестра.

Двадцать один и девять… двадцать два и один… двадцать два и два… Двадцать два и один… двадцать два и два… двадцать два и три… двадцать два и четыре… двадцать два и три… двадцать два и четыре… двадцать два и пять… двадцать два и шесть… двадцать два и пять… Поттер чувствовал напряженную борьбу, которая проходила через каждый его нерв. Морула находилась на нижнем краю уровня смерти. Она могла выжить или умереть в любую из следующих нескольких минут. Или она могла бы выбраться из этой ситуации исковерканной. Такие вещи тоже случались. Когда ошибка была слишком большой, тогда чан переворачивали и выплескивали. Но Поттер сейчас чувствовал, что не может позволить себе потерять его.

— Мутагенный набор возвращения в нормальное состояние! — сказал он.

Свенгаард заколебался. Цикл Кребса следовал по медленной синусоидальной кривой, которая опасно опускалась сейчас в цикл смерти. Он знал, почему Поттер принял такое решение, но следовало взвесить канцерогеническую опасность. Он раздумывал, стоит ли ему спорить против этого шанса. Эмбрион висел менее чем на четыре балла от смертельного погружения в распад. Химические мутагены, применяемые на этой точке, могли бы дать резкий толчок к росту или уничтожить его. Даже если мутагенное средство сработает, оно могло бы сделать эмбрион восприимчивым к раку.

— Мутагенный прибор возвращения в нормальное состояние, — повторил Поттер.

— Дозировка? — спросил Свенгаард.

— Половина минимума на частично-минимальном питании. Я проконтролирую его здесь.

Свенгаард передвинул ключи питания, а глаза его неотрывно следили за показателем цикла Кребса. Он никогда не слышал о применении такой резкой дозировки на уровне, близком к окончательной границе. Мутагены обычно использовались как запасное средство для имеющих частичные недостатки стерри-эмбрионов, шаг, который иногда приводил к драматическим результатам. Он был равносилен встряске ведра с песком до уровня грома. Иногда плазма вируса, представленная вместе с мутагеном, отчасти выходила на лучший уровень. Это могло бы даже привестик получению жизнеспособного эмбриона… но оптимена никогда.

Поттер уменьшил увеличение, изучил течение движения в эмбрионе. Он мягко освобождал ключ питания, искал знаки оптимена. Клеточное движение оставалось нестабильным, до конца неясным.

— Цикл Кребса двадцать два и восемь, — сказала компьютерная сестра. «Понемногу ползем вверх», — думал Поттер.

— Очень медленно, — сказал Свенгаард.

Поттер продолжал свое бдение внутри морулы. Она росла, расширялась толчками и периодами, борясь всей огромной силой, заключенной в этом крошечном поле.

— Цикл Кребса тридцать один и четыре, — сказал Свенгаард.

— Я убираю мутагены, — сказал Поттер. Он отвел микроскоп на перефирическую клетку, привел в норму нуклеиновые белки, выискивая ошибочные построения.

Клетка была чиста.

Поттер проследовал вниз в закругленную кольцами цепь спирали ДНК с все растущим изумлением.

— Цикл Кребса тридцать шесть и восемь, он поднимается, — сказал Свенгаард, — Начать подачу хопина и сенурина?

Поттер отвечал автоматически, все внимание его было сосредоточено на генной структуре клетки, — Да, начинайте с них, — Он закончил цикл прослеживания, переключился на другую периферическую клетку.

Идентична.

Еще одна клетка — та же самая.

Измененная генная структура сохранилась, но это был образец, понимал Поттер, которого еще не видело человечество со второго века генной инженерии. Он подумал о том, чтобы для большей уверенности вызвать ленту сравнения. Компьютер бы выдал ее, конечно. Ни одна запись не терялась и не выкидывалась. Но не посмел… в этом слишком много ставилось на кон. Хотя он знал, что ему и так не надо никакого сравнения. Это была классическая форма, школьная норма, на которую он смотрел внимательно почти ежедневно в течение всего курса изучения медицины.

Супергениальный образец, который заставил Свена вызвать специалиста Централа, был здесь, укрепленный с помощью приспособлений хирургического кабинета. Он был близок к парному, хотя с полностью стабильным образцом плодородия. Основы долголетия лежали замкнутыми в конфигурациях генной структуры.

Если бы этот эмбрион достиг зрелости и встретил плодоносящую супругу, он мог бы вырастить здоровых живых детей без вмешательства генного хирурга. Ему не нужны предписания ферментов, чтобы выжить. Он мог бы пережить десять нормальных людей без этого предписания, и с несколькими ферментными приспособлениями мог бы вступить в ряды бессмертных.

Эмбрион Дюранов мог бы начать новую расу — подобную вечножителям Централа, но драматически не похожую на них. Потомство этого эмбриона могло бы войти в ритмы естественного отбора… совершенно не зависящего от контроля оптименов.

Это был шаблонный образец, от которого не мог бы отклониться слишком далеко ни один человек, и все же это была единственная вещь, которую больше всего боялись в Централе.

Каждому генному инженеру вбивали это в голову в течение всего курса обучения: «Естественный отбор — это сумасшествие, которое заставляет свои жертвы вслепую пробиваться в пустой жизни».

Разум оптименов и логика оптименов должны делать селекцию.

Время как будто остановилось, Поттер чувствовал глубокую уверенность, что эмбрион Дюранов, если он доживет до зрелости, встретит жену, дающую потомство. Этот эмбрион получил свой дар свыше — богатство спермоаргинина, ключ к плодоносному образцу. В потоке мутагена, который открыл активные центры ДНА, генные образцы этого эмбриона привели к такой стабильной форме, о которой ни один человек не осмелился бы мечтать.

«Почему я ввел мутагены именно тогда? — раздумывал Поттер, — Я знал, что это необходимая вещь. Почему я знал это? Неужели я был инструментом какой-то другой силы?»

— Цикл Кребса пятьдесят восемь и постоянно поднимается, — сказал Свенгаард.

Поттеру нужна была свобода, чтобы обсудить эту проблему со Свенгаардом… но здесь были проклятые родители и люди Безопасности… тоже наблюдатели. «Возможно ли, что среди них был кто-то другой, кто видел и был достаточно знаком с этим образцом, чтобы понять, что здесь произошло? — размышлял он, — Почему я ввел мутагены?»

— Вы уже видите образец? — спросил Свенгаард.

— Нет еще, — солгал Поттер.

Сейчас эмбрион быстро рос. Поттер изучал пролиферацию стабильных клеток. Это было красиво.

— Цикл Кребса шестьдесят четыре и семь, — сказал Свенгаард.

«Я слишком долго ждал, — думал Поттер, — Шишки Централа спросят, почему я ждал так долго, чтобы убить этого эмбриона. Я не могу убить его. Он слишком красив».

Централ сохранял власть, держа остальной мир в неведении по праву сильного, заполняя жизненное время предписаниями драгоценных ферментов своим полуживым рабам.

У народа была пословица: «В этом мире существует два мира — один, который не работает и живет вечно, и второй, который не живет, а работает вечно».

Здесь, в этом хрустальном чане лежал крошечный шарик клеток, живое существо, менее шести десятых миллиметра диаметром, и оно несло в себе реальную силу прожить свою жизнь вне контроля Централа.

Эта морула должна была умереть.

«Они прикажут, чтобы ее убили, — думал Поттер, — А я буду подозреваемым… конченым. А если это существо вырвется в жизнь, что тогда? Что тогда случится с генной инженерией? Может мы вернемся снова к исправлению мелких дефектов… так как было до того, как мы начали формировать суперменов».

Супермены?

Мысленно он делал то, что не мог делать ни один голос: он проклинал оптименов. Они были огромной властью, мгновенной жизнью или смертью. Многие были гениями. Но они также зависели от рациона ферментов, как и группы бесплодных и улучшателей породы. Среди бесплодных и улучшателей породы… среди хирургов также были блестящие умы.

Но никто из них не мог жить вечно, безопасно при этой конечной жестокой власти.

— Цикл Кребса ровно сто, — сказал Свенгаард.

— Мы уже перешли крайний высший рубеж, — сказал Поттер. Он рискнул взглянуть на компьютерную сестру, но она стояла к нему спиной, занятая своим табло. Без той компьютерной записи можно было бы скрыть то, что здесь произошло. Если эту запись изучат Безопасность и оптимены, ничего нельзя будет скрыть. Свенгаард видел недостаточно, чтобы понять. Линзы на его лбу давали лишь приблизительную картину полного поля видения микроскопа. Сестры, отвечающие за чан, не могли даже догадаться об этом. Только компьютерная сестра с ее крошечным экраном монитора могла бы знать… а полная запись лежала сейчас в ее машине — рисунок магнетических волн на полосах ленты.

— Это был самый низкий уровень, какой я когда-нибудь видел у эмбрионов, которых не убили, — сказал Свенгаард.

— Насколько низок? — спросил Поттер.

— Двадцать один и девять, — сказал Свенгаард, — Двадцать, конечно, это нижняя граница, но я никогда раньше не слышал, чтобы эмбрион выживал, опускавшийся ниже двадцати пяти, а вы, доктор?

— Нет, — сказал Поттер.

— Это тот образец, который мы хотим? — спросил Свенгаард.

— Пока я не хочу слишком влезать в это, — сказал Поттер.

— Конечно, — сказал Свенгаард — Что бы ни произошло, это была вдохновенная операция.

«Вдохновенная операция! — подумал Поттер, — Что бы сказал этот олух, если бы я ему сказал, что у нас здесь? Полностью жизнеспособный эмбрион! Полностью. Он бы сказал, убейте его. Ему не нужно будет предписаний ферментов, и он может дать потомство. У него нет дефектов… ни одного. Он бы сказал, убейте его. Он преданный раб. Всю печальную историю генной инженерии можно было бы противопоставить одному только эмбриону. Но в ту же минуту, когда они увидят эту ленту в Централе, эмбрион будет уничтожен».

Они сказали бы… уничтожьте его… потому что им не нравится употреблять слова убить или умертвить.

Поттер склонился над микроскопом. Как прекрасен этот эмбрион в своем устрашающем виде.

Он рискнул бросить еще один взгляд на компьютерную сестру. Она повернулась, маска ее опущена, встретилась с ним взглядом, улыбнулась. Это была знающая, таинственная улыбка, улыбка конспиратора. Сейчас она вытянула руку, чтобы вытереть с лица пот. Ее рукав задел выключатель. Хриплый визгливый вскрик послышался от компьютерного табло. Она быстро повернулась на него, вскрикнула:

— О боже мой! — Руки ее заметались по доске, но лента продолжала шипеть через катушку импульсного повторителя. Она повернулась, попыталась открыть крышку записывающей консоли. Большой вихрь с сумасшедшей скоростью крутился под крышкой катушки.

— Она несется со страшной скоростью, — закричала она.

— Она замкнута на стирание, — выпалил Свенгаард. Он подскочил к ней с боку, попытался снять крышку катушки. Она застряла на его дорожках.

Поттер следил, как человек во сне, когда последний отрезок ленты не промелькнул через головки, начал наматываться в ненужную кипу.

— О, доктор, мы лишились записи, — завыла компьютерная сестра.

Поттер сосредоточил внимание на маленьком экране монитора на пульте компьютерной сестры. «Пристально ли она следила за операцией? — спросил он себя, — Иногда они следят за каждым срезом, за каждым движением… а компьютерные сестры — кумекающее племя. Если она следила, то у нее прекрасное представление о том, что произошло. И в самом лучшем случае, она может подозревать. А случайно ли была стерта эта лента? Могу ли я надеяться?»

Она повернулась, встретилась с ним взглядом:

— О, док-тор, мне очень жаль, — сказала она.

— Ничего, бывает, сестра, — сказал Поттер, — Ничего особенного в этом эмбрионе нет, кроме того факта, что он будет жить.

— Мы упустили его, да? — спросил Свенгаард, — Это все, должно быть, мутагены.

— Да, — сказал Поттер, — Но без них он бы умер. Поттер пристально посмотрел на сестру. Он не мог быть уверен, но подумал, что увидел, как глубокое облегчение размыло ее черты, — Я дам словесную ленту операции, — сказал Поттер, — Для этого эмбриона этого будет достаточно.

А сам подумал: «Когда начинается конспирация? Это начало ее!»

Но этой конспирации следовало сделать еще так много. Ни один понимающий глаз не должен еще раз посмотреть на этот эмбрион в микроскоп, если это не будет частью конспирации… либо разоблачение.

— У нас еще есть лента синтеза белков, — сказал Свенгаард, — Она даст нам косвенные химические факторы и распределение по времени.

Поттер подумал о ленте синтеза белков. Есть ли в ней опасность? Нет, она является лишь ссылкой на то, что была операция… а не то, как что-то использовалось.

— Да, конечно, — сказал Поттер, — Да, конечно, — Он указал на экран монитора, — Операция закончена. Вы можете выключить внутреннее телевидение и провести родителей в приемную комнату. Мне очень жаль, что не удалось сделать большего, чем мы сделали, но это будет здоровый человек.

— Бесплодный? — спросил Свенгаард.

— Слишком рано говорить об этом, — сказал Поттер. Он посмотрел на компьютерную сестру. Ей удалось наконец достать крышку, и она остановила ленту, — Есть какие-либо предположения, как это случилось?

— Вероятно, подвел соленоид, — сказал Свенгаард.

— Это оборудование довольно старое, — сказала сестра, — Я несколько раз просила заменить части, но, кажется, мы не справляемся с первостепенными нуждами вовремя.

«А в Централе неохотно признают, что что-то может износиться», — подумал Поттер.

— Да, — сказал Поттер, — Осмелюсь сказать, что сейчас мы получим замену.

«Кто-нибудь еще мог увидеть, как она зацепила выключатель?» — размышлял Поттер. Он попытался вспомнить, где находился каждый в комнате и куда они смотрели; обеспокоенный тем, что за ней мог наблюдать какой-нибудь второстепенный агент Безопасности. «Если бюро Безопасности видело это, ей не жить, — подумал Поттер, — И мне тоже».

— Частью доклада об этом случае будет сообщение техника о ремонте, — сказал Свенгаард, — Я полагаю, что вы… — Я лично прослежу за этим, доктор, — сказала она.

Отвернувшись, Поттер подумал, что у них с компьютерной сестрой сейчас состоялся молчаливый разговор. Он заметил, что большой экран уже зияет серой пустотой, Дюраны уже не наблюдают больше. «Следует мне самому встретиться с ними? — размышлял он, — Если они входят в подпольный Центр, они смогли бы помочь. Что-то необходимо предпринять с этим эмбрионом. Самым безопасным было бы совсем убрать его отсюда… но как?»

— Я позабочусь о дальнейших контактных связях, — сказал Свенгаард. Он начал проверять герметичность чана, дубликаты жизненных систем, разборку мезонного генератора.

«Кто-то должен встретиться с родителями», — подумал Поттер.

— Родители будут разочарованы, — сказал Свенгаард, — Они обычно знают, почему вызывают специалиста… и, вероятно, надеются.

Дверь из комнаты готовности открылась, и появился человек, в котором Поттер признал агента Безопасности из Централа. Это был круглолицый блондин с такими чертами лица, которые обычно забываются через пять минут после того, как человек ушел. Человек прошел через комнату и направился к Поттеру.

«Это конец мне?» — размышлял Поттер. Он заставил голос звучать как обычно и спросил:

— Как насчет родителей?

— Они чисты, — сказал агент, — Никаких недозволенных приборов — разговор нормальный… разный мелкий разговор, но нормальный.

— Никаких намеков на другое? — спросил Поттер, — Какие-нибудь способы, с помощью которых они могли бы проникнуть в отдел Безопасности без инструментов?

— Невозможно, — пропыхтел человек.

— Доктор Свенгаард полагает, что у отца излишнее чувство мужского покровительства, а у матери чрезмерный инстинкт материнства, — сказал Поттер.

— Записи показывают, что это вы их формировали, — сказал агент.

— Возможно, — сказал Поттер, — Иногда приходиться сосредоточить внимание на главных моментах формирования, чтобы спасти эмбрион. Мелкие детали ускользают.

— Что-нибудь ускользнуло сегодня? — спросил агент, — Я понимаю, была стерта лента… случайность.

«Он подозревает?» — спросил себя Поттер. Степень собственного участия и личной опасности угрожала заполнить все его существо Поттера. Ему требовалось величайшее усилие, чтобы поддерживать обычный тон.

— Конечно, всякое бывает, — сказал Поттер. Он пожал плечами, — Но не думаю, что здесь есть что-то необычное. Мы потеряли оптиформу, спасая эмбрион, но это случается. Мы не можем всегда одерживать победы.

— Нам следует восстановить запись эмбриона? — спросил агент.

«Он продолжал закидывать удочку», — сказал себе Поттер. А сам сказал:

— Как вас устроит. Я составлю словесную ленту операции довольно скоро — почти так же, как обычную. Вы можете подождать и проанализировать ее прежде, чем решите.

— Я так и сделаю, — сказал агент.

Свенгаард уже убрал микроскоп с чана. Поттер слегка расслабился. Никто не собирается бросить случайный и опасный взгляд на эмбрион.

— Я полагаю, что мы устроили вам ложный вызов на охоту на диких гусей, — сказал Поттер, — Сожалею, но они действительно настаивали на наблюдении.

— Лучше десять охот на диких гусей, чем один случай с родителями, которые слишком много знают, — сказал агент, — Как была стерта лента?

— Случайно, — сказал Поттер, — Изношенное оборудование. Мы скоро представим вам технический отчет.

— Опустите в отчете изношенное оборудование, — сказал агент, — Я приму это как устное сообщение. Олгуд должен показывать сейчас каждое сообщение в Туере.

Поттер понимающе кивнул:

— Конечно, — Люди, которые работали вне Централа, знали о таких вещах. Мелкие, пусть и тревожные, проблемы скрывали от оптименов.

Агент осмотрел хирургический кабинет оценивающим взглядом и сказал:

— Когда-нибудь нам не нужно будет соблюдать всю эту секретность. Но это будет очень не скоро, — Он отвернулся.

Поттер проследил, как тот удалился, думая о том, как четко агент вник в нужды его профессии. Прекрасная операция, только с одной ошибкой — слишком все гладко, слишком много холодной логики, недостаточно творческого любопытства и готовности исследовать пути случайности.

«Если бы он нажал на меня, он бы достал меня, — подумал Поттер, — Ему следовало бы побольше проявить любопытства относительно этого случая. Но все мы стремимся подражать нашим хозяевам — даже в их слепоте».

У Поттера начало появляться больше уверенности в успехе опаснейшего предприятия. Он вернулся, чтобы помочь Свенгаарду с окончательными деталями, удивляясь: «Откуда мне знать, что агент удовлетворен моим объяснением». Никакого чувства беспокойства не присутствовало в вопросе. «Я знаю, что он удовлетворен, но откуда я это знаю?» — спрашивал себя Поттер.

Затем он понял, что мозг его занят корреляцией генной информации — внутренней работой клеток, их внешними проявлениями — он занимался этим столько лет, что вес данных перешел в новый уровень понимания. Он уже мог читать мельчайшие детали, выдающие реакции генного типа.

Я уже читаю по лицам людей!

Это было поразительное открытие. Он осмотрел комнату, бросив взгляд на сестер, помогающих закончить разборку. Когда он встретился взглядом с компьютерной сестрой, он понял, что она преднамеренно уничтожила ленту записи. Он знал это.

Глава 4

Лизбет и Гарви Дюран шли из больницы после беседы с докторами Поттером и Свенгаардом, взявшись за руки. Они улыбались и размахивали сомкнутыми руками, как дети на пикнике — кем по существу они и были.

Утренний дождь закончился, и тучи уносились на восток к высоким вершинам, которые выходили на сеатский Мегаполис. Высокое небо светилось чистой ясной голубизной, а в нем высоко царило солнце.

Толпа людей в порядке свободного движения проходила через парк поперек дороги, очевидно, это было время упражнений на воздухе для команды какой-нибудь фабрики или рабочей группы. Однообразие их рабочей формы прерывалось всплесками красок — оранжевый шарф на женской голове, желтый шнур на груди мужчины, ярко-красный талисман плодородия свисающий на золотой петле из уха женщины. Один мужчина надел на себя яркие зеленые туфли.

Трогательные попытки проявить индивидуальность в мире генетически штампованной однородности проникали уколами сквозь защитные реакции Лизбет. Она отвернулась, чтобы эта сцена не сняла улыбку с ее губ, и спросила:

— Куда мы пойдем?

— Хм-м-м? — Гарви держал ее за спину, ожидая, когда перейдет дорожку группа.

Некоторые из марширующих поворачивались, с завистью глядя на Гарви и Лизбет. Все понимали, почему Дюраны ходили туда. Больница, огромная глыба пласмелда позади них, тот факт, что они были мужчиной и женщиной и шли вместе, особая одежда, улыбки — все говорило о том, что Дюраны получили отпуск по случаю их потомства, и поэтому свободны от своих повседневных трудов.

Каждый индивидуум в этой толпе надеялся с затаенным отчаянием на такой побег от рутины, которая связывала их всех. Жизнеспособные половые клетки, отпуск для посещения селекционера — это было всеобщей мечтой. Даже известные стерри надеялись и оказывали покровительство шаманам, улучшателям породы и производителям заветных талисманов.

«У них нет прошлого, — думала Лизбет, вдруг вспомнив давние наблюдения народных философов, — Они все люди без прошлого, и только надежда на будущее еще держится в них. Наше прошлое потерялось где-то в океане темноты. Оптимены и генные хирурги уничтожили наше прошлое».

Перед лицом этого даже их собственный отпуск на посещение улучшателя породы терял свое особое сияние. Дюраны могли не напрягаться и не вскакивать по звонку, чтобы спешить в разные стороны на работу, но все же они до сих пор были людьми без прошлого… да и будущее их могло потеряться в одно мгновение. Ребенок, который формируется в больничном чане… каким-то малым образом он мог быть их частью, но хирурги изменили его. Они резко отрезали его от прошлого.

Лизбет вспомнила своих родителей, чувство отчуждения от них, различия, которые были глубже, чем кровь.

«Они только частично были моими родителями, — думала она, — Они это знали… и я это знала».

Она почувствовала начало отчуждения от своего собственного, не сформированного еще сына — эмоция, которая высветила необходимость их поступка. «В чем здесь польза?» — размышляла она. Но она знала, в чем эта польза — навсегда покончить с этой ампутацией прошлого.

Последний с завистью на лице прошел. Толпа превратилась в движущиеся спины, кусочки цвета. Они повернули за угол и ушли, из ниоткуда в никуда.

«Это мы повернули за угол, и нет пути назад?» — размышляла Лизбет.

— Давай пойдем к подземке, проходящей через весь город, — сказал Гарви.

— Через парк? — спросила она.

— Да, — сказал Гарви, — Подумай только — десять месяцев.

— И мы сможем взять сына домой. Нам очень повезло.

— Кажется, это так долго — десять месяцев, — сказал Гарви.

Лизбет ответила, когда они перешли улицу и вошли в парк, — Да, но мы можем приходить навещать его каждую неделю, когда они перенесут его в большой чан — а это уже через три месяца.

— Ты права, — сказал Гарви, — Не успеем опомниться, и они уже пройдут. И слава всемогущим, что он не специалист или что-нибудь еще. Мы можем воспитывать его дома. Время работы нам сократят.

— Этот доктор Поттер чудесный, — сказала она. Когда они разговаривали, их соединенные руки двигались легкими пожатиями и движениями пальцев в тайном разговоре — ручной код, — несказанное слово, — который говорил о их отношении к группе подпольного Центра родителей.

— Они до сих пор следят за нами, — просигналил Гарви.

— Я знаю.

— Свенгаард не в счет — раб структуры власти.

— Очевидно. Знаешь, я понятия не имела, что компьютерная сестра — одна из нас.

— Ты тоже это заметила?

— Поттер глядел на нее, когда она зацепила выключатель.

— Ты думаешь агенты Безопасности видели ее?

— Несомненно нет. Они все были заняты нами.

— Может быть, она и не одна из нас, — просигналил Гарви. А вслух сказал:

— Не правда ли, сегодня прекрасный день. Давай пойдем по тропинке, где трава.

Пальцы Лизбет дали ответ:

— Ты думаешь, что у сестры это вышло случайно?

— Могло быть. Вероятно, она поняла, что сотворил Поттер и поняла, что это единственный способ спасти эмбрион.

— Тогда кто-то должен связаться с ней немедленно.

— Осторожно. Может быть, она не стабильна, эмоциональна — селекционер-неврастеник.

— А как насчет Поттера?

— Мы должны сразу же послать к нему людей. Нам понадобится его помощь, чтобы вызволить оттуда эмбрион.

— Тогда об этом узнают девять хирургов Централа, — сказала она.

— Если он только согласится, — просигналил Гарви. Она посмотрела на него с улыбкой, которая полностью скрыла внезапную озабоченность:

— У тебя сомнения?

— Только потому, что он видел меня насквозь в то время, когда я читал по лицу его мысли.

— Да, ты прав, — сказала она, — Но он делал это так медленно и неуверенно, по сравнению с нами.

— Вот так я и прочитал его мысли. Похоже, что он читал мысли впервые, как любитель самоучка, спотыкаясь, набираясь уверенности по мере того, как у него получалось.

— Он не подготовленный, — сказала она, — Это очевидно. Я беспокоилась, что ты прочитал то, что не увидела я.

— Думаю, ты права.

По всему парку пыль заслоняла солнечный свет, поднимаясь столбами, которые стояли в лесном питомнике. Лизбет пристально всматривалась в эту картину и сказала:

— В этом нет сомнения, дорогой. У него природный дар, он наткнулся на свой талант случайно. Ты же знаешь, что такие люди встречаются — они должны быть. Ничто не может нам помешать общаться с ними.

— Но ОНИ, конечно, попытаются.

— Да, — просигналила она, — Сегодня ОНИ внимательно за этим следили, сканировали и проверяли нас в этой комнате отдыха. Но люди, которые мыслят механически, никогда не догадаются — я имею в виду, что наше оружие — люди, а не вещи.

— Это их самое уязвимое, смертельное место, — согласился он, — Они сейчас так глубоко увязли, что не могут смотреть через край и в сторону, ОНИ озабочены лишь сохранением своей власти.

— А эта широкая, широкая вселенная зовет нас, — просигналила она.

Глава 5

Шеф Тахи-Безопасности Централа Макс Олгуд шел вверх по пластмассовым ступеням отдела Администрации немного впереди сопровождающих его двух хирургов, как приличествует директору быстрой и ужасной руки власти оптименов.

Утреннее солнце позади троицы посылало их мелькающие тени на белые углы и панели здания.

Их допустили до серебряных теней входного портика, где опускался барьер для неизбежной задержки. Карантинные сканеры прощупывали и проверяли их вплоть до мельчайших микробов.

Олгуд повернулся в терпеливой позе давно привыкшего к этой процедуре, он изучал своих спутников Бумура и Игана. Его забавляло, что здесь они перестают быть хирургами. В эту часть не допускали никаких врачей. Здесь они должны быть фармацевтами. Титул «доктор» нес в себе что-то, что вызывало беспокойство среди оптименов. ОНИ знали о врачах, но только так, как знают министры о простых людях. Слово доктор здесь стало эвфемизмом, точно так же здесь не говорили смерть или убить, и даже применительно к машинам или каким-то структурам ОНИ говорили изнашивается. Только новые оптимены в самом начале их ученичества или простые смертные молодой наружности работали в Централе, хотя некоторых из этих простых смертных хозяева держали довольно продолжительное время.

Бумур и Иган оба прошли проверку на молодой возраст, хотя лицо Бумура было измученное, похожее на эльфа, которое позволяло говорить о возрасте прежде времени. Это был большой, широкоплечий, мощный человек. Иган выглядел тонким и хрупким рядом с ним. И лицо у него было остроконечное с длинной челюстью и маленьким плотно сжатым ртом. Глаза обоих мужчин были такого же цвета, как у оптименов — синие, пронизывающие. Оба они, вероятно, были почти оптами. Такими были большинство хирургов-фармацевтов Централа.

Эти двое беспокойно двигались под взглядом Олгуда, избегая смотреть ему в глаза. Бумур начал говорить что-то Игану, положив ему руку на плечо, нервно двигаясь и как бы массируя плечо. Движение руки Бумура на плече Игана носило оттенок странной фамильярности и напомнило Олгуду, что он уже видел что-то подобное раньше. Но он не мог припомнить, где это было.

Испытательное карантинное сканирование продолжалось. Олгуду показалось, что оно длилось дольше, чем обычно. Он обратил внимание на то, что происходило перед зданием на той стороне дороги. Обстановка была мирная, никак не вяжущаяся с настроением Централа, какое знал Олгуд.

Олгуд понимал, что доступ к секретным записям и даже к старым книгам давал ему ранее не доступные сведения о Централе. Владения оптименов простирались через лиги, которые когда-то были политическими реалиями Канады и се-верных Соединенных Штатов. Оно занимало круг, приблизительно в семьсот километров диаметром, а под землей было двести уровней. Это был район с многочисленными видами контроля — контроля погоды, генный контроль, бактериологический контроль, ферментный контроль… человеческий контроль… В этом маленьком уголке, сердце Администрации, землям был придан вид итальянского ландшафта — черное и серое с оттенком пастели. Оптимены были людьми, которые в мгновение ока могли подстричь гору согласно своей прихоти: «Немного снять с макушки и оставить бачки». По всему Централу природа была сглажена, лишена своей опасной остроты. Даже когда оптимены устраивали какую-нибудь естественную выставку, она была лишена элемента драмы, которая вообще не присутствовала как таковая в их жизни.

Олгуд часто удивлялся этому. Он смотрел фильмы периода до оптименов и видел различия. Все эти отманикюренные прелести оптименов казались ему связанными с вездесущими красными треугольниками, обозначающими фармацевтические пункты, где оптимены могли бы проверить свои предписания ферментов.

— Они всегда это так долго проделывают или дело здесь просто во мне? — спросил Бумур. В голосе его слышался ропот.

— Спокойствие, — сказал Иган. В его голосе слышалась мягкость тенора.

— Да, — сказал Олгуд, — терпение — лучший союзник человека.

Бумур взглянул на шефа Безопасности, изучая его и раздумывая. Олгуд говорил редко, за исключением тех случаев, когда играл на эффект. Он, а не оптимены, был величайшей угрозой Конспирации. Он душой и телом служил хозяевам, супермарионетка. «Почему он приказал нам сопровождать его сегодня? — размышлял Бумур, — Он знает? Он хочет разоблачить нас?»

В Олгуде была какая-то особая безобразность, которая завораживала Бумура. Шеф Безопасности был приземистым маленьким простым смертным из народа с круглым лицом и бегающими миндалевидными глазами и темной щеткой волос, низко опущенных на лоб — по облику его генных инженеров соответствовал типу шанга.

Олгуд повернулся к карантинному барьеру, и с неожиданной остротой Бумур понял, что безобразность исходит изнутри этого человека. Эта безобразность была от страха, созданного страха, личного страха. Это открытие принесло Бумуру резкое ощущение облегчения, которое он просигналил Игану нажатием пальцев на его плечо.

Иган перевел взгляд и пристально посмотрел на улицу через дорогу перед зданием, где они стояли. «Конечно, Макс Олгуд боится, — думал он, — Он живет в окружении страхов, имеющих название и не имеющих таковых… точно так же, как и оптимены… несчастные».

Вид напротив Централа начал проникать в ощущения Игана. Здесь в этот момент был день абсолютной Весны, спланированный в самом могучем центре Контроля Погоды. Лестница Администрации выходила на озеро, круглое и совершенное, как эмалированные синие музыкальные тарелки. На низком холме у узора пласмелдовые плинтусы выступали, как белые камни: шапки лифтов, уходящих замкнутой цепью с большой быстротой вниз во владения оптименов (внизу — двести уровней).

Далеко за холмами небо становилось темно-синим и маслянистым. Неожиданно его прорезали красные, зеленые и пурпурные огни довольно плоского рисунка. Вскоре послышался отдаленный раскат грома. Какой-то из Высших оптименов за пределами Централа устраивал для развлечения прирученную грозу.

Она поразила Игана своей никчемностью, лишенная опасности или драмы, эти два слова, по его мнению, обозначали одно и то же.

Гроза была первым, что увидел в этот день Олгуд, что совпало с его пониманием внутренних ритмов Централа. Явления всемогущей природы представили образец его видения Централа. Люди исчезали внутри его, чтобы никогда не появиться вновь, и только он, Олгуд, шеф Тахи-Безопасности, или несколько агентов, кому он доверял, знали об их судьбе. Олгуд чувствовал, что раскат грома гармонирует с его настроением, звук этот предполагал абсолютную власть. Под грозовым небом, превращающимся сейчас в ядовито-желтое, уничтожающим вид весны, плинтусы на холме над озером стали языческими погребальными памятниками, выступающими на фоне земли как пурпурно-зеленые ромашки.

— Пора, — сказал Бумур.

Олгуд повернулся и увидел, что барьер поднят. Он направился в Зал Совета со сверкающими алмазными стенами, над рядами пустых пласмелдовых скамеек. Все трое двигались сквозь языки пахучих испарений, которые отходили в сторону, когда они касались их грудью.

Помощники оптименов, в зеленых накидках, прикрепленных на плечах бриллиантовыми пряжками, вышли из боковых теней, чтобы сопровождать их. Под цвет их зеленых накидок были платановые трубки, и они размахивали золотыми кадилами, которые испускали облачка антисептического розового дыма вокруг.

Олгуд не спускал глаз с конца зала. Там висел огромный шар, красный, как стебель мандрагора, в перекрещивающихся лучах. Он был около сорока метров диаметром, а одна секция его отходила назад, как долька апельсина, и открывала внутренности. Это был контрольный центр Туера, инструмент незнакомых возможностей и ощущений, с помощью которого они наблюдали и управляли своими подчиненными. В нем вспыхивали огни, фосфорно-зеленые с синими арками разводов. Огромные круглые приборы выписывали послания буквами, а красные огни мигали и выдавали ответы. Цифры летели по воздуху на лучах, а в лентах света плясали запутанные символы.

Сверху через середину, как сердцевина фрукта, тянулась белая колонна, поддерживающая треугольную платформу в центре шара. На краях треугольника, на золотистых пласмелдовых тронах сидели три оптимена, известные как Туеры — друзья, компаньоны, избранные правители этой страны, которым оставалось править еще семьдесят восемь лет. В их жизни это было лишь мгновение, раздражающая вещь, часто беспокойная, потому что они должны встречаться с реальностью, которая для других оптименов была лишь эвфемизмом.

Прислужники остановились в двадцати шагах от красного шара, но продолжали размахивать кадилами. Олгуд вышел на шаг вперед, приказав знаком Бумуру и Игану оставаться позади него. Шеф Безопасности чувствовал и знал, как далеко он может пройти здесь, он знал здесь свои пределы. «ОНИ нуждаются во мне», — говорил он себе. Но он знал также, что эта беседа могла нести ему и опасности.

Олгуд посмотрел вверх в шар. Танцующие кружева власти поместили обманчивую прозрачность внутри. Через этот занавес были видны фигуры, очертания — то ясные, то затуманенные.

— Я пришел, — сказал Олгуд.

Бумур и Игал повторили приветствие вслед за ним, напомнив себе обо всех пунктах протокола и формах обращения, которые должны здесь соблюдаться: «Всегда называйте имя оптимена, к которому вы обращаетесь. Если вы не знаете имени, покорно спросите о нем».

Олгуд ждал, когда ответят Туеры. Иногда, чувствовал он, у них не было ощущения времени, по крайней мере секунд, минут и, вероятно, даже дней. Это могло быть правдой. У людей с бесконечной жизнью может и не быть такого ощущения замечать, как проходят времена года, как тикают часы.

Подставка трона повернулась, представляя одного за другим Туеров. Они сидели в облегающих прозрачных костюмах почти голые, афишируя свое сходство с простыми смертными. Лицом к открытому сегменту сейчас был Нурс, фигура греческого бога с тяжеловесным лицом, тяжелыми бровями, выпуклыми мышцами груди, которые колыхались, когда он дышал, с явно контролируемой медлительностью.

Основание повернулось, представило Шруилла, тонкой кости, непредсказуемого, с огромными круглыми глазами, высокими скулами и плоским носом над ртом, который, казалось, всегда вытянут в тонкую нить неодобрения. Он был опасен. Некоторые говорили, что он высказывает такое, что не могут сказать другие оптимены. Однажды в присутствии Олгуда он сказал «смерть». И хотя речь шла о бабочке, все же… Основание снова повернулось — теперь здесь была Калапина, платье ее было подпоясано пластроном. Это была тонкая женщина с высокой грудью, золотисто-каштановыми волосами и холодными наглыми глазами, полными губами, длинным носом над заостренным подбородком. Олгуд заметил, что она наблюдает за ним очень странно для данного случая. В таких случаях он пытался не думать об оптименах, которые афишировали ложное товарищество.

Нурс заговорил с Калапиной, смотря на нее через призматический отражатель, который возвышался у плеча над каждым троном, она ответила, но слова не доходили до пола зала.

Олгуд наблюдал за этим обменом репликами для того, чтобы судить о их настроении. Среди народа было известно, что Нурс и Калапина долгое время делили спальное ложе. У Нурса была репутация, включающая силу и предсказуемость, но Калапину знали как женщину с диким нравом. Если кто-то упоминал ее имя, то его тут же спрашивали: «Ну, и что же она сделала на этот раз?» И говорилось это с оттенком восхищения и страха. Олгуд знал этот страх. Он работал и с другими правящими тройками, но ни разу с такой, как эта троица… особенно Калапина.

Основание трона остановилось, и лицом к открытому сегменту был Нурс, — Вы пришли, — прогремел он, — Конечно, вы пришли. Вол знает своего хозяина, а осел кормушку хозяина.

«Так, кажется, это будет тот еще разговор, — думал Олгуд, — Ирония! Это может обозначать только то, что они знают, что я споткнулся…».

Калапина повернула свой трон, чтобы посмотреть вниз на простых смертных. Зал Совета был оформлен по образцу римского сената, с ложными колоннами по краям, ряды скамеек под блестящими сканирующими глазами. Все сконцентрировано было на фигуры, стоящие в стороне от помощников.

Взглянув вверх, Иган напомнил себе, что он боялся и ненавидел этих существ всю жизнь — даже в то время, когда жалел их. Каким же счастливчиком он является, что при формировании он не стал оптименом. Он был близок к этому, но его спасли. Он помнил ненависть, которую испытывал к ним с детства до того, как она стала усиливаться еще и жалостью. Тогда это была чистая вещь, резкая и реальная, светящаяся и направленная против тех, кто дает Время.

— Мы пришли, как нас просили, по поводу сообщения о Дюранах, — сказал Олгуд. Он сделал два глубоких вдоха, чтобы успокоить нервы. Встречи эти всегда были опасными, но вдвойне опасными с тех пор, как он обнаружил своих двойников, которых они растят. Могла быть только одна причина, по которой они дублируют его. Ну да, они узнали.

Калапина изучала Олгуда, рассуждая о том, наступило ли время поискать отклонения у этого безобразного мужчины из народа. Может быть, здесь есть хотя бы ответ на скуку. Как Шруилл, так и Нурс снисходительны. Казалось, она вспомнила, как проделала это с другим Максом, но не могла вспомнить, помогло ли это ей тогда избавиться от скуки.

— Скажите, что мы вам даем, маленький Макс, — сказала она.

Ее женский голос, мягкий и вкрадчивый слог, ужаснул его. Олгуд проглотил сухой комок, — Вы даете жизнь, Калапина.

— Скажите, сколько у вас прекрасных лет, — приказала она.

Олгуд почувствовал, что в горле у него ни капли влаги:

— Почти четыреста, Калапина, — прохрипел он.

Нурс хихикнул, — Впереди у вас еще намного больше прекрасных лет, если вы будете нам хорошо служить, — сказал он.

Это было уже очень близко к прямой угрозе, которую Олгуд когда-либо слышал от оптимена. ОНИ проводили всегда свою волю непрямым путем, с помощью тонких эвфемизмов. ОНИ осуществляли ее с помощью простых смертных, которые могли воспринимать такие концепции, как смерть или убийство.

«Кого они сформировали, чтобы уничтожить меня?» — раздумывал Олгуд.

— Хватит, — огрызнулся Шруилл. Он презирал эти беседы с низшими классами такими способами, какими Калапина ловила на удочку простолюдинов. Он повернул свой трон, и теперь все трое Туеров находились лицом к открытому сегменту. Шруилл посмотрел на свои пальцы, вечно молодую кожу и удивился, почему он так сорвался. Ферментная разбалансированность? Эта мысль доставила ему беспокойство. Обычно во время таких бесед он хранил молчание — как защитник, потому что он имел склонность питать сентиментальность в отношении к этим жалким простым смертным, а после этого презирал себя за это.

Бумур шагнул вперед, встал рядом с Олгудом и сказал:

— Желают ли Туеры послушать сейчас сообщение о Дюранах?

Шруилл с трудом подавил гнев от того, что его прервали. Разве этот дурак не знает, что в таких беседах инициатива всегда должна быть у оптименов?

— Слова и образы вашего сообщения просмотрены, проанализированы и отложены, — прогремел Нурс, — Сейчас мы желаем не простого сообщения.

«Не простое сообщение? — спросил себя Олгуд, — Он думает, что мы скрыли что-то?»

— Маленький Макс, — сказала Калапина, — Вы исполнили нашу волю и допросили компьютерную сестру под наркозом?

«Вот оно что», — подумал Олгуд. Он глубоко вздохнул и сказал:

— Ее допросили, Калапина.

Иган встал рядом с Бумуром и сказал:

— Я хотел бы что-то сказать об этом, если… — Придержите язык, фармацевт, — сказал Нурс, — Мы разговариваем с Максом.

Иган наклонил голову и подумал: «Как опасно все это! И все из-за этой дуры сестры. Она даже не одна из нас. Нет, Киборг журнала регистрации знает ее. Не член ячейки или отряда. Случайная, стерри, и она ставит нас под такую угрозу!»

Олгуд увидел, что руки Игана трясутся и подумал: «Что движет этими хирургами? Не могут ведь они быть такими дураками».

— То, что сделала сестра, было не преднамеренно? — спросила Калапина.

— Да, Калапина, — сказал Олгуд.

— Ваши агенты не видели этого, но все же мы знаем, что это должно было быть, — сказала Калапина. Она сейчас изучала приборы контрольного центра, затем обратила внимание на Олгуда, — Теперь скажите, почему это было.

Олгуд вздохнул, — Для меня нет оправдания, Калапина. Агентам следует вынести порицание.

— А теперь скажите, почему сестра поступила так? — приказала Калапина.

Олгуд облизал губы языком и взглянул на Бумура и Игана. Они смотрели в пол. Он снова посмотрел на Калапину, на ее лицо, мерцающее в шаре, — Нам не удалось узнать ее мотивы, Калапина.

— Не удалось? — строго спросил Нурс.

— Она… а-а… прекратила существование во время допроса, Нурс, — сказал Олгуд. Когда троица Туеров застыла, сев прямо в своих тронах, он добавил:

— Ошибка при ее генном формировании, так объяснили мне фармацевты.

— Бесконечно жаль, — сказал Нурс, откидываясь. Иган взглянул вверх и пробормотал:

— Это не могло быть преднамеренным самоуничтожением, Нурс.

«Чертов болван!» — думал Олгуд.

Но сейчас Нурс пристально смотрел на Игана, — Вы присутствовали, Иган?

— Бумур и я отвечали за наркотики.

«Да, она умерла, — подумал Иган, — Но мы не убивали ее. Она умерла, а мы будем виноваты в этом. Откуда она могла узнать о способе остановки своего сердца? Только во власти Киборгов знать и обучать этому».

— Преднамеренное… самоуничтожение? — спросил Нурс. Даже если эту мысль рассматривать не в прямом плане, сама мысль содержит ужасающую подоплеку.

— Макс! — сказала Калапина, — А теперь скажите нам, применяли ли вы излишнюю… жестокость? — Она наклонилась вперед, удивляясь себе, почему хотела, чтобы он признал факт варварства.

— Она никак не страдала, Калапина, — сказал Олгуд. Калапина снова села прямо, разочарованная. Может ли быть так, что он лжет? Она посмотрела на показания приборов. Спокойствие. Он не солгал.

— Фармацевт, — сказал Нурс, — Выскажите ваши мнения.

— Мы тщательно исследовали ее, — сказал Иган, — Наркотики не могли иметь к этому случаю никакого отношения. Не было никакого способа.

— Некоторые из нас думают, что этогенетическая ошибка, — сказал Бумур.

— Но некоторые не согласны, — сказал Иган. Он взглянул на Олгуда, чувствуя его несогласие. Хотя это должно было быть сделано. Оптимены должны быть так устроены, чтобы чувствовать обеспокоенность. Если их завлечь в действие эмоционально, они делают ошибки. Задуманное требует, чтобы они делали ошибки. Их надо выбить из равновесия — тонко, деликатно.

— Ваше мнение, Макс? — спросил Нурс. Он внимательно следил. Недавно они делали модели и похуже, дегенерация двойника.

— Мы уже взяли клеточное вещество, Нурс, — сказал Олгуд, — и выращиваем двойника. Если мы получим настоящую копию, мы проверим проблему генетической ошибки.

— Очень жаль, но у двойника не будет памяти оригинала, — сказал Нурс.

— Чрезвычайно жаль, — сказала Калапина. Она посмотрела на Шруилла, — Не так ли, Шруилл?

Шруилл взглянул на нее, не отвечая. Неужели она думает, что может поймать его на удочку, как простого смертного?

— У этой женщины был муж? — спросил Нурс.

— Да, Нурс, — сказал Олгуд.

— Плодоносный союз?

— Нет, Нурс, — сказал Олгуд, — Стерри.

— Дайте компенсацию супругу, — сказал Нурс, — Другую женщину, немного отдыха. Дайте ему понять, что она была верна нам.

Олгуд кивнул и сказал:

— Мы дадим ему женщину, Нурс, которая будет держать его под постоянным наблюдением.

Со стороны Калапины послышался смех, — Почему никто не упомянул этого Поттера, генного инженера? — спросила она.

— Я только собирался это сделать, Калапина, — сказал Олгуд.

— Кто-нибудь проверял эмбрион? — спросил Шруилл. неожиданно взглянув вверх.

— Нет, Шруилл, — сказал Олгуд.

— Почему?

— Если это согласованное действие, чтобы избежать генетического контроля, Шруилл, мы не хотим, чтобы члены организации знали, что мы их подозреваем, еще не время. Сначала мы должны узнать все об этих людях — Дюранах, их друзьях, Поттере… обо всех.

— Но ключ ко всему этому делу — эмбрион, — сказал Шруилл, — Что сделано в этом плане? Что это?

— Это приманка, Шруилл, — сказал Олгуд.

— Приманка?

— Да, Шруилл, чтобы узнать, кто еще задействован в этом деле.

— Но что было сделано в этом плане?

— Какое это может иметь значение, Шруилл, пока мы можем… до тех пор, пока мы полностью контролируем это.

— Надеюсь, что за эмбрионом очень тщательно наблюдают, — сказал Нурс.

— Очень тщательно, Нурс.

— Пришлите нам фармацевта Свенгаарда, — приказала Калапина.

— Свенгаарда… Калапина? — спросил Олгуд.

— Вам необязательно знать зачем, — сказала она, — Просто пришлите его.

— Да, Калапина.

Она встала, показывая этим самым, что беседа закончена. Помощники повернулись кругом, все еще размахивая кадилами, готовые теперь сопровождать простых смертных из зала. Но Калапина еще не закончила. Они внимательно посмотрела на Олгуда и сказала:

— Посмотрите на меня, Макс.

Он посмотрел на нее внимательно, уловив этот странный, изучающий взгляд в ее глазах.

— Разве я не красива? — спросила она.

Олгуд пристально смотрел на нее, стройная фигура, очертания смягчены платьем. Она была красива, как многие женщины оптименов. Но эта красота отталкивала его своим угрожающим совершенством. Она будет жить неопределенное количество лет, уже прожила сорок или пятьдесят тысяч лет. Но однажды его плоть отвергнет медицинские замены и ферментные предписания. Он умрет, а она будет жить все дальше и дальше.

Его низшая плоть отвергала ее.

— Вы прекрасны, Калапина, — сказал он.

— По вашим глазам этого не скажешь, — сказала она.

— Что ты хочешь, Кал? — спросил Нурс, — Ты хочешь этого… ты хочешь Макса?

— Я хочу его глаза, — сказала она, — Только его глаза. Нурс посмотрел на Олгуда и сказал:

— Женщины, — В его голосе чувствовались нотки ложного товарищества.

Олгуд стоял пораженный. Он еще никогда не слышал такого тона от оптимена.

— Я начала говорить, — сказала Калапина, — не прерывайте мои слова мужскими шутками. А если на полную чистоту, Макс, что вы чувствуете ко мне?

— А-ах, даже так, — сказал Нурс. Он кивнул.

— Я скажу это за вас, — сказала она, так как Олгуд молчал, — Вы обожаете меня. Никогда не забывайте об этом, Макс. Вы обожаете меня, — Она посмотрела на Бумура и Игана, отпустила их жестом руки.

Олгуд опустил глаза, чувствуя правду в ее словах. Он повернулся и повел Игана и Бумура из зала в сопровождении помощников по бокам.

Когда они подошли к ступеням, помощники повернули назад и барьер опустился. Иган и Бумур повернули налево, заметив новое здание в конце длинной площадки для прогулок, которая находилась перед зданием администрации. Они увидели стены с навесными бойницами, открытые пространства со вставленными цветными фильтрами, которые отбрасывали красные, синие и зеленые пучки света в окружающее пространство, и они увидели, что здание загородило путь, которым они намерены были выйти из Централа. Неожиданно возведенное здание — еще одна игрушка оптименов. Они увидели его и автоматически выбирали путь, что говорило о том, что они регулярно появляются во владениях оптименов. Казалось, что простые смертные и жители Централа находят выход в лабиринте улиц и проспектов, полагаясь на инстинкт. Это место бросало вызов картографам, потому что оптимены были слишком подвержены изменению и прихоти.

— Иган.

Это сзади позвал их Олгуд.

Они повернулись и подождали, пока он поравняется сними.

Олгуд остановился прямо перед ними, упер руки в бока и сказал:

— Вы тоже ее обожаете?

— Не говорите глупостей, — сказал Бумур.

— Нет, — сказал Олгуд. Казалось, что глаза его глубоко опустились в глазницы над скулами — Я не принадлежу ни к культу народа, ни к сословию селекционеров. Как я могу обожать ее.

— Но ведь вы действительно ее обожаете, — сказал Иган, — Да!

— Они являются настоящей религией нашего мира, — сказал Иган, — вам не обязательно придерживаться культа или носить талисман, чтобы признать это. Калапина так прямо и сказала вам об этом, если существует заговор, то те, кто вовлечены в него, являются еретиками.

— Разве она это хотела сказать?

— Конечно.

— А она должна знать, что делают с еретиками, — сказал Олгуд.

— Несомненно, — сказал Бумур.

Глава 6

Свенгаард видел это здание в телепередачах и развлекательных видиках. Он слышал описания Зала Совета — но чтобы самому действительно стоять здесь у карантинной стены с медным сиянием солнечного заката над холмами напротив него… он даже никогда не мечтал об этом.

Шапки лифтов виднелись, как пласмелдовые бородавки на холме перед ним. Вокруг были другие низкие холмы, а над ними возвышались здания, которые можно было бы принять по ошибке за куски сала.

Одинокая женщина прошла мимо него по прогулочной дорожке, таща наземную тележку, наполненную узелками странной формы. Свенгаард вдруг поймал себя на том, что ему интересно: что могло быть в этих узелках, но он знал, что не осмелится спросить или проявить неподобающее случаю любопытство.

Красный треугольник фармацевтического центра сиял на колонне рядом с ним. Он прошел мимо и оглянулся назад на свой эскорт.

Он проехал половину пути через континент в подземке в вагоне, предоставленном целиком в его распоряжение, не считая сопровождающего, агента Т-Безопасности.

Свенгаард начал подниматься по ступенькам.

Централ уже начинал давить на него. Вокруг этого места было какое-то ощущение несчастья. Даже если бы он и подозревал об источнике этого чувства, он не смог бы избавиться от него. Конечно, здесь присутствовали и все те народные небылицы, от которых вы никуда не уйдете, решил он. Простые смертные были, по больше части, люди без легенд или древних мифов, за исключением того, что касалось оптименов. В народной памяти Централ и оптимены совмещались со зловещими признаками, смешанными с благоговейным страхом и низкопоклонством.

«Зачем меня вызвали?» — спрашивал себя Свенгаард. Агент отказался ответить на этот вопрос.

Их остановила стена, и сейчас они ждали, молчаливо и нервозно.

Нервничал даже агент, Свенгаард видел это.

Зачем они вызвали меня?

Агент кашлянул и сказал:

— С протоколом у вас все в порядке?

— Думаю да, — сказал Свенгаард.

— Как только войдете в зал, не отставайте от помощников, которые будут сопровождать вас туда. С вами будут беседовать Туеры — Нурс, Шруилл и Калапина. Не забывайте называть их по именам, когда вы будете обращаться к каждому из них индивидуально. Не употребляйте таких слов, как смерть, убить или умереть. Если можете избегайте даже самих этих понятий. Пусть они сами ведут беседу. Лучше всего ничего по своей воле не предпринимать.

Свенгаард сделал дрожащий вдох.

«Может быть, они вызвали меня сюда, чтобы предложить мне продвижение? — раздумывал он, — Должно быть, для этого. Я прошел свой испытательный срок под руководством таких людей, как Поттер и Иган. Меня сейчас выдвигают в Централ».

— И не говорите «доктор», — сказал сопровождающий, — здесь врачей называют фармацевтами или генными инженерами.

— Я понимаю, — сказал Свенгаард.

— Олгуд хочет, чтобы вы дали ему полный отчет после беседы, — сказал агент.

— Да, конечно, — сказал Свенгаард. Карантинный барьер поднялся.

— Идите в здание, — сказал агент.

— Вы не идете со мной? — спросил Свенгаард.

— Не приглашен, — сказал агент. Он повернулся и пошел вниз по ступенькам.

Свенгаард проглотил комок в горле, вошел в серебряный полумрак портика, перешагнул через порог и очутился в длинном зале с эскортом из шести помощников, трое с каждой стороны, размахивающих кадилами, из которых поднимался розовый дым.

Доминирующее положение в конце этого зала занимал большой красный шар. В открытом сегменте его сверкали и мигали огни, движущиеся фигуры внутри зачаровывали Свенгаарда.

Помощники остановили его в двадцати шагах от открытого сегмента, и он посмотрел вверх на Туеров, узнавая их через занавес власти — Нурс в центре, а по бокам Калапина и Шруилл.

— Я пришел, — сказал Свенгаард, выразив приветствие, которому научил его сопровождающий агент. Он вытер вспотевшие ладони о свою лучшую тунику.

Заговорил Нурс громовым голосом, — Вы генный инженер, Свенгаард?

— Да, я Свенгаард… Нурс, — Он сделал глубокий вдох, размышляя о том, заметили ли они заминку, когда он вспомнил, что надо сказать имя оптимена.

Нурс улыбнулся.

— Вы ассистировали недавно в операции по генетическим изменениям эмбриона четы по имени Дюран, — сказал Нурс, — Главным инженером операции был Поттер.

— Да, я был ассистентом, Нурс.

— Во время этой операции была случайность, — сказала Калапина.

В голосе ее была странная музыкальная тональность, и Свенгаард понял, что она не задавала вопрос, а напомнила ему деталь, на которую она хотела, чтобы он обратил внимание. И здесь он почувствовал начало величайшего беспокойства.

— Случайность, да… Калапина, — сказал он.

— Вы внимательно следили за операцией? — спросил Нурс.

— Да, Нурс, — И Свенгаард почувствовал, что его внимание переключилось на Шруилла, который сидел там безмолвный и задумчивый.

— Ну, тогда, — сказала Калапина, — Вы сможете рассказать нам, что скрыл Поттер об этом генетическом изменении.

Свенгаард понял, что потерял голос. Он смог только потрясти головой.

— Он ничего не скрыл? — спросил Нурс, — Это вы хотите сказать?

Свенгаард кивнул.

— Мы не хотим причинить тебе никакого вреда, Свенгаард, — сказала Калапина, — Ты можешь говорить.

Свенгаард проглотил ком в горле, откашлялся, — Я, — сказал он, — … не знаю… Я ничего не видел… скрытого, — Он замолчал, затем вспомнил, что ему следует назвать ее имя и сказал — Калапина, — как раз в тот момент, когда начал говорить Нурс.

Нурс остановился, нахмурился.

Калапина захихикала.

Нурс сказал:

— Но вы же сказали, что следили за генетическими изменениями.

— Я не смотрел в микроскоп вместе с ним каждую секунду, — сказал Свенгаард, — Нурс. Я… у меня… обязанности ассистента — инструкции компьютерной сестре, работа с ключами питания и т. д.

— А теперь скажи, была ли компьютерная сестра твоим собственным другом, — приказала Калапина.

— Я… она бы… — Свенгаард облизнул губы языком, — Чего они хотят?

— Мы работали вместе ряд лет, Калапина. Я могу сказать, что она была другом. Мы работали вместе.

— Вы исследовали эмбрион после операции? — спросил Нурс.

Шруилл сел прямо и уставился на Свенгаарда.

— Нет, Нурс, — сказал Свенгаард, — В мои обязанности входило обеспечить чан, проверить жизнеобеспечивающие системы Он сделал глубокий вдох. Вероятно, они просто проверяют его, в конце концов… но такие странные вопросы!

— А теперь скажи, является ли Поттер твоим особым другом, — приказала Калапина.

— Он один из моих учителей, Калапина, тот, с кем я работал над сложными генетическими проблемами.

— Но не входил в ваш узкий круг, — сказал Нурс. Свенгаард потряс головой. Он снова почувствовал угрозу.

Он не знал, чего ему ожидать — тот огромный шар скатится; раздавит его, превратит тело в расщепленные атомы. Но нет, оптимены не могли бы сделать такое. Он изучал их лица, когда они стали четко различимы сквозь занавеси власти, ища какой-нибудь знак. Чистые стерильные лица. Он видел в их чертах генетических творцов — они могли бы быть любыми стерри из народа, если бы не аура таинственности оптименов. Народные слухи говорили, что они являются стерильными по выбору, что в потомстве ОНИ видят начало смерти, но генетические особенности их черт говорили Свенгаарду о другом.

— Почему вы позвали Поттера для решения именно этой проблемы? — спросил Нурс.

Свенгаард сделал судорожный вдох и сказал:

— Он… генетическая конфигурация эмбриона… близкая к опту. Поттер известен в нашей больнице. Он… Я в нем уверен; блестящий хи… генетический инженер.

— Скажи сейчас, дружен ли ты с другими фармацевтами, — сказала Калапина.

— Они… Я работаю с ними, когда они приходят в наше здание, — сказал Свенгаард.

— Калапина, — поправил его Нурс. Ее сотрясал приступ смеха.

В горле Свенгаарда начала нарастать тугая напряженность. Он начинал сердиться. Что все это значит? Что им больше нечего делать, а только сидеть, насмехаться и задавать вопросы?

Гнев вернул Свенгаарду контроль над голосом, и он сказал:

— Я глава генной инженерии только в одном корпусе, Нурс, — простой районный инженер. Я делаю обычные операции. Когда что-либо требует специалиста, я следую инструкции и вызываю специалиста. На этот случай был назначен Поттер.

— Один из специалистов, — сказал Нурс.

— Тот, кого я знаю и уважаю, — сказал Свенгаард. Он даже не потрудился добавить имя оптимена.

— А сейчас скажи, сердишься ли ты, — приказала Калапина, и в ее голосе снова зазвучала музыкальность.

— Я зол.

— Скажи почему.

— Почему я здесь? — спросил Свенгаард, — Что это за допрос? Я что-то сделал не так? Мне высказывается недоверие?

Нурс наклонился вперед, руки положил на колени, — Ты смеешь задавать нам вопросы?

Свенгаард пристально посмотрел на оптимена. Несмотря на тон вопроса, квадратное с массивными скулами его лицо казалось разубеждающим, успокаивающим, — Я сделаю все, что могу, чтобы помочь вам, — сказал Свенгаард, — Все. Но как я могу помочь или ответить вам, если я не знаю, чего вы хотите?

Калапина начала говорить, но остановилась, когда Нурс поднял руку.

— Наше самое большое желание то, которое мы сказали тебе, — сказал Нурс, — Но, конечно, ты знаешь, что между нами не может быть настоящего разговора. Как можешь ты понять то, что понимаем мы? Может деревянная чаша содержать серную кислоту? Доверяй нам. Мы хотим того, что лучше для тебя.

Ощущение теплоты и благодарности пронизало все существо Свенгаарда. Конечно, он доверял им. Они были генетической вершиной человечества. Он напомнил себе: «Они власть, которая любит нас, и которая заботится о нас».

Свенгаард вздохнул:

— Что вы хотите от меня?

— Ты ответил на все наши вопросы, — сказал Нурс, — Даже на несказанные.

— А сейчас ты забудешь все, что произошло здесь между нами, — сказала Калапина, — Ты не повторишь наш разговор никому.

Свенгаард откашлялся:

— Никому… Калапина?

— Никому.

— Макс Олгуд просил, чтобы я доложил ему… — Максу следует отказать, — сказала она, — Никакого страха, Свенгаард. Мы защитим тебя.

— Как прикажете, — сказал Свенгаард, — Калапина.

— Мы вовсе не хотим, чтобы ты думал, что мы неблагодарны за твою верность и службу, — сказал Нурс, — Мы заботимся о твоем добром имени, и пусть ни холодность, ни отчуждение не появляются в твоих глазах. Знай, что наша забота о лучшей доле для всех людей.

— Да, Нурс, — сказал Свенгаард.

Это была благодарная речь, тон ее беспокоил Свенгаарда, но она помогла прояснить его разум. Он начал понимать направление их любопытства, ощущать их подозрения. Сейчас эти подозрения стали его подозрениями. Неужели Поттер предал его доверие? Дело с нечаянно уничтоженной лентой не было вовсе случайным. Очень хорошо — преступники заплатят.

— Сейчас ты можешь идти, — сказал Нурс.

— С нашим благословением, — сказала Калапина.

Свенгаард поклонился. Он отметил, что Шруилл не говорил и не двигался во время всей беседы. Свенгаард удивлялся, почему сам по себе этот факт должен быть вдруг таким страшным. Колени его дрожали, когда он повернулся и покинул зал в сопровождении помощников, которые раскачивали кадила с обеих сторон.

Туеры следили, пока позади Свенгаарда не опустился барьер.

— Еще один, который не знает, чего достиг Поттер, — сказала Калапина.

— Вы уверены, что Макс не знает? — спросил Шруилл.

— Я уверена, — сказала она.

— Тогда нам следовало бы сказать ему.

— А если бы мы сказали, то как бы мы узнали? — спросила она.

— Это Свенгаард, он один из надежных, — сказал Нурс.

— Говорят, что мы ходим по острию ножа, — сказал Шруилл, — Когда идешь по острию ножа, следует тщательно следить за тем, как ставишь ногу.

— Что за отвратительная мысль, — сказала Калапина. Она повернулась к Нурсу, — Мой дражайший, ты все еще занимаешься на досуге да Винчи?

— Его почерк, — сказал Нурс, — Самая точная дисциплина. Я бы не достиг такого и через сорок или пятьдесят лет. Во всяком случае, скоро.

— При условии, что точно будешь рассчитывать каждый свой шаг, — сказал Шруилл.

Наконец, Нурс сказал:

— Иногда, Шруилл, твой цинизм переходит все границы дозволенного, — Он повернулся, изучая все приборы, сенсоры, глазки и дисплеи, расположенные напротив Калапины на внутренней стороне шара, — Сегодня все довольно тихо. Мы можем оставить контроль Шруиллу, Кал, и сходить поплавать и принять сеанс фармакологии.

— Тонус тела, тонус тела, — пожаловался Шруилл, — Вы когда-нибудь думали о том, чтобы проплыть бассейн двадцать пять раз, вместо двадцати?

— С недавних пор ты говоришь удивительные вещи, — сказала Калапина, — Ты хочешь, чтобы Нурс нарушил ферментный баланс? Все мои попытки понять тебя потерпели крах.

— Неудачные попытки, — сказал Шруилл.

— Мы чем-нибудь можем помочь тебе? — спросила она.

— Мой цикл погрузил меня в странную монотонность, — сказал Шруилл, — Есть ли какое-либо средство против нее?

Нурс посмотрел на Шруилла через призматический рефлектор. В последнее время его голос с нотками нытья стал все более раздражающим. Нурс начинал сожалеть о том, что общество требований к вкусам и физическим кондициям объединила их в одну группу с ним. Вероятно, когда закончится срок Туеров… — Монотонность, — сказала Калапина. Она пожала плечами.

— В хорошей рассчитанной монотонности есть определенный триумф, — сказал Нурс, — Я думаю, это сказал Вольтер.

— Это прозвучало, как чистейшей воды изречение Нурса, — сказал Шруилл.

— Иногда я считаю полезным, — сказала Калапина, — призывать благословенную заботу о народе.

— Даже среди нас? — спросил Шруилл.

— Только подумайте о судьбе несчастной компьютерной сестры, — сказала она, — Естественно, абстрактно. Вы чувствуете печаль и жалость?

— Жалость — никчемная эмоция, — сказал Шруилл, — Печаль родственна цинизму. Когда сила вольется в вас, подумайте обо мне здесь.

Нурс и Калапина встали, вызвали лучи переноса.

— Желаю эффективности, — сказал Нурс, — Мы должны стремиться к большей эффективности в наших любимцах. Надо, чтобы все протекало более гладко.

Шруилл посмотрел на них, ожидая лучей. Он хотел только освободиться от надоевшего треска их голосов. Они не поняли главного, они не хотели его понять.

— Эффективность? — спросила Калапина, — Вероятно, ты прав.

Шруилл больше не мог сдержать эмоции, которые так и распирали его:

— Эффективность — это противоположное мастерству. Подумайте об этом.

Пришли лучи. Нурс и Калапина скользнули вниз и прочь, не отвечая, оставив Шруилла закрывать сегмент. Наконец, он сел один в зелено-сине-красном мигании центра контроля — один, за исключением сверкающих глаз сканеров, задействованных вдоль верхнего кольца шара. Он насчитал из них восемьдесят один, направленных на него и на ответственные центры шара. Восемьдесят один из его собратьев или групп собратьев наблюдают сейчас за ним, за его работой, как он наблюдал за народом и его работой.

Сканеры доставляли некоторое неудобство Шруиллу. До своей службы в Туерах он не помнил, чтобы он наблюдал когда-либо за центром контроля и его деятельностью. Здесь случалось слишком много болезненного и того, чего даже невозможно было вообразить. Или бывшие ответственные за центр контроля теперь интересовались тем, как новое трио справляется со своими обязанностями? Кто эти те, кто наблюдают?

Шруилл переключил внимание на приборы. В моменты, подобные этим, он часто чувствовал себя, как Чен Цуаньский Хозяин темной правды, который видел весь мир в зеленой бутылке. Здесь была эта зеленая бутылка — этот шар.

Мерцание энергетического кольца на ручке трона, и он мог следить затем, как в Марзополисе пара занимается любовью, изучать содержимое в чане эмбриона в великом Лондоне или пустить газ гипноза с заданием приручения в «муравейник» Нового Пекина. Прикосновение к ключу, и он мог анализировать смещение мотивации всей рабочей силы в мегаполисе Рима.

Порывшись в себе, Шруилл не смог найти импульса, чтобы двинуть ключ хоть одного контроля.

Он стал вспоминать прошлое, пытаясь припомнить, сколько сканеров следили за работой Туеров в первые годы. Он был уверен, что число их не превышало десять или двенадцать. А сейчас — восемьдесят один.

«Я должен был бы предупредить их о Свенгаарде, — думал он, — Я мог бы сказать, что мы не должны бы полагаться на предположение, что существует специальное Провидение для дураков. Свенгаард — это дурак, который меня беспокоит».

Но Нурс и Калапина стали бы защищать Свенгаарда. Он знал об этом. Они бы стали настаивать на том, что он надежен, честен, лоялен. Они могли бы поклясться в этом всем, чем угодно.

«Всем? — размышлял Шруилл, — Есть ли хоть что-нибудь, чего бы они не рискнули поставить на верность Свенгаарда?»

Шруилл почти слышал, как Нурс провозглашает: «Наше суждение о Свенгаарде правильное».

«А это и есть то, — думал Шруилл, — что беспокоит меня. Свенгаард работает на нас… как и Макс, но обожание — это на девять десятых страх».

Со временем все становится страхом.

Шруилл взглянул на следящие сканеры и заговорил вслух:

— Время-время-время… «Пусть они жуют свои жизненно важные вещи», — думал он.

Глава 7

Место, в которое они пришли, было насосной станцией для системы переработки отходов ситакского Мегаполиса. Оно находилось на уровне тысячи ста футов на линии, которая посылала ирригационную воду побочных продуктов в систему Гранд Кули. Четырехэтажная коробка образцовых труб, компьютерных консолей и многочисленные узкие мостики, ярко освещенная сильными уравновешенными огнями, пульсировала, как гигантские турбины, которые она контролировала.

Дюраны прошли вниз через подземку для персонала во время вечернего часа пик, двигаясь такими этажами, чтобы легко было убедиться в том, что за ними нет слежки агентов или каких-либо приборов. Они уже прошли без слежки пять отрезков подземки.

И все же они были внимательны и читали по лицам и жестам людей, которые торопливо проходили мимо. Многие люди были скучными страницами для чтения, они спешили, занятые своими делами. Изредка они обменивались пристальными взглядами с другими курьерами или узнавали официальных лиц низшего ранга, которых послали сюда оптимены с заданиями, которые наполняли их сейчас страхом.

Никто не обращал внимание на пару загорелых рабочих, которые шли, взявшись за руки, и появились на узком мостике номер пять насосной станции.

Там Дюраны остановились, чтобы изучить окружающую обстановку. Они были усталыми, в приподнятом настроении, и их немного одолевал священный трепет, оттого что их вызвали в контрольное сердце подпольного Центра Родителей. Запах углеводородов наполнял окружающий воздух. Лизбет принюхалась.

Их беззвучный разговор сквозь сомкнуты руки носил оттенок напряженности. Гарви старался разубедить ее.

— Вероятно, это наш Глиссон захотел встретиться с нами, — сказал он.

— Могут быть и другие Киборги с такими же именами, — сказала она.

— Маловероятно.

Он вывел ее на узкий мостик мимо нависающего света. Они свернули по переходу влево мимо двух рабочих, которые записывали показания воздушных приборов, на лицах их были странные тени, которые шли от нижнего освещения.

Лизбет чувствовала одинокую беззащитность их положения здесь и просигналила:

— Как мы можем быть уверены в том, что они не следят здесь за нами?

— Это, должно быть, одно из наших мест, ты же знаешь, — сказал он.

— А как это можно сделать?

— Направить сканеры через проверяемые компьютеры, — сказал он, — Тогда опты видят только то, что мы позволяем им видеть.

— Чувствовать уверенность во всем этом опасно, — сказала она. А затем прибавила:

— Зачем они нас вызвали?

— Мы узнаем через несколько минут, — сказал он.

Дорожка шла через шлюзный отсек, исключающий наличие пыли в машинном отделении, серые стены здесь периодически размещали выходы для труб передачи, неизбежные в таких местах мерцания компьютерного контроля, тиканье, скрежетание, завихрения. В этом месте приятно пахло маслом.

Когда шлюз плотно закрылся за Дюранами, слева от них вышла фигура и села на мягкую скамейку напротив них.

Дюраны молча пристально посмотрели, распознавая, а узнав, неприятно были поражены. По очертаниям фигуры нельзя было сказать мужчина это или женщина. Она сидела здесь, как приклеенная к месту, а когда они присмотрелись, то увидели, как она вытащила тонкие кабели из карманов серого комбинезона, вставила концы кабелей в компьютерную стенку.

Гарви обратил внимание на квадратное в глубоких морщинах лицо и светло-серые глаза с их пристальным взглядом прямой откровенности, которые холодно оценивали наблюдаемый объект, что было характерной чертой Киборгов.

— Глиссон, — сказал Гарви, — Вы вызывали нас?

— Я вызвал вас, — сказал Киборг, — Прошло уже так много лет, Дюран. Ты все еще боишься нас? Я вижу, что боишься. Вы опоздали.

— Нам незнакомо это место, — сказал Гарви.

— Мы шли очень осторожно, — сказала Лизбет.

— Тогда я хорошо учил вас, — сказал Глиссон, — Вы оказались довольно хорошими учениками.

Через сомкнутые руки Лизбет просигналила:

— Их очень трудно прочесть, но произошло что-то неприятное, — Она отвела взгляд от Киборга, испытывая озноб под его пристальным тяжелым взглядом. Как бы ни старалась она думать о них, как о живой плоти и крови, разум ее никак не мог избежать мысли о том, что в их тела вставлены мини-компьютеры, соединенные с мозгом, и что их руки — это не руки, а протезированные инструменты и оружие. А голос — в нем всегда присутствует такое отрывистое и невыразительное качество.

— Вы не должны нас бояться, мадам, — сказал Глиссон.

— Если, конечно, вы Лизбет Дюран.

Гарви не удалось подавить вспышку гнева, когда он сказал:

— Не разговаривайте с ней в таком тоне. Мы не принадлежим вам.

— Какой был первый урок, который я преподал вам после того, как вас завербовали? — спросил Глиссон.

Гарви взял себя в руки, на лице его появилась принужденная улыбка, — Сдерживать наш нрав, — сказал он, рука Лизбет все еще вздрагивала в его руке.

— Этот урок вы не усвоили хорошо, — сказал Глиссон.

— Я проглядел в нем ваши погрешности.

Через руки Лизбет дала ему сигнал:

— Я была готова к тому, что против нас применят насилие. Гарви согласился.

— Во-первых, — сказал Глиссон, — вы сообщите о генетической операции, — Здесь была пауза, пока Киборг изменил положение кабелей в компьютерной стенке, — Не обращайте внимания на мою работу. Я распределяю инструменты — итак, — он нашел обозначение машинного отделения… — это место, которое появляется на их экранах, как пространство, наполненное инструментами, такое место никогда не вызовет подозрений.

Скамейка переместилась от стены вправо от Дюранов, — Если вы устали, садитесь, — сказал Глиссон. Киборг указал кабельными соединениями на компьютерную стенку, — Я сижу только для того, чтобы мог продолжать работу этого пространства, пока мы разговариваем, — Киборг улыбнулся, напряженная гримаса, которая должна была дать понять Дюранам, что такие, как Глиссон, не чувствуют усталости.

Гарви убедил Лизбет сесть на скамейку. Она садилась, когда он просигналил:

— Осторожно. Глиссон старается обойти нас. Что-то от нас прячут.

Глиссон слегка повернулся к ним, чтобы видеть их, и сказал:

— Словесный, насыщенный мелочами полный отчет. Ничего не выпускайте, даже то, что для вас может показаться тривиальным. У меня безграничные возможности оценки данных.

Они начали передавать все, что они наблюдали во время генетической операции, сменяя друг друга, без перерыва, как учили этому хороших курьеров. Во время этого рассказа Гарри испытывал странное чувство, что он и Лизбет стали частью механизма Киборга. Вопросы сыпались с губ Киборга так механически. Ответы их тоже были соответствующими. Он должен был напомнить себе: мы ведь обсуждаем то, что касается нашего сына.

Наконец, Глиссон сказал:

— Кажется, нет никаких сомнений в том, что мы имеем еще один жизнеспособный эмбрион с иммунитетом против газа. Ваши данные полностью подтверждают эту картину. Вы знаете то, что у нас есть и другие данные.

— Я не знала, что хирург является одним из нас, — сказала Лизбет.

Наступила пауза, во время которой глаза Глиссона стали еще более пустыми, чем были. Дюраны чувствовали, что могут почти видеть эти мистические формулы, которые поступают в банк мыслей Глиссона. Говорили, что Киборги составляют большинство своих мыслей только в категориях высшей математики, переводя обычный язык в пригодный для них язык формул.

— Хирург не один из нас, — сказал Киборг, — Но скоро он будет нашим.

«Какие стратегические формулы вывели эти слова», — размышлял Гарви, — Что там случилось с компьютерной лентой на операции, — спросил он.

— Она уничтожена, — сказал Глиссон, — И все же, сейчас ваш эмбрион переносят в более безопасное место. Скоро вы увидите его, — Механический смешок слетел с губ Киборга.

Лизбет вздрогнула. Гарви почувствовал ее напряжение через сомкнутые руки. Он сказал:

— Наш сын в безопасности — В безопасности, — сказал Глиссон, — Наши планы предусматривают такую безопасность.

— Как? — спросила Лизбет.

— Скоро вы поймете, — сказал Глиссон, — Специальное и надежное безопасное укрытие. Будьте уверены: жизнеспособный эмбрион — ценное оружие. Мы не подвергаем риску наши ценные виды оружия.

Лизбет просигналила:

— Операция — спроси сейчас.

Гарви провел языком по губам и спросил:

— Существуют… когда Централ вызывает хирурга, обычно это значит, что эмбрион должен формироваться в оптимена. Они что… является ли наш сын… Ноздри Глиссона раздулись. Лицо приняло надменное выражение, которое говорило, что такое невежество оскорбительно для Киборга. Резкий голос сказал:

— Только получив полную ленту записи, включая ферментные данные, можно строить догадки. Лента пропала. Лишь хирург знает точно результат операции. Мы еще должны допросить его.

Лизбет сказала:

— Свенгаард или компьютерная сестра могли рассказать что-то… — Свенгаард — болван, — сказал Киборг, — Компьютерная сестра мертва.

— ОНИ убили ее? — прошептала Лизбет.

— Как она умерла — это неважно, — сказал Глиссон, — Она сослужила свою службу.

Гарви дал сигнал рукой:

— Киборги имеют какое-то отношение к ее смерти.

— Я вижу, — ответила она.

Гарви сказал:

— А вы… нам позволят поговорить с Поттером?

— Поттеру будет предложен полный статус Киборга, — сказал Глиссон, — А разговаривать ли с вами… он примет это решение после этого.

— Но мы хотим знать о судьбе нашего сына, — вспыхнула Лизбет.

Гарви с сумасшедшей скоростью просигналил:

— Извинись.

— Мадам, — сказал Глиссон, — позвольте мне напомнить вам, что так называемый сформированный оптимен не является тем состоянием, к которому мы стремимся. Вспомните вашу клятву.

Она схватил Гарви за руку, чтобы послать молчаливый успокоительный сигнал, и сказала:

— Извините за такой срыв. Для меня было просто шоком узнать… возможность… — Ваши эмоциональные излишества принимаются во внимание, как смягчающие обстоятельства, — сказал Глиссон, — Поэтому хорошо, что я предупредил вас о том, что произойдет. Вы услышите о вашем сыне то, что не должно волновать вас.

— Что? — прошептала Лизбет.

— Внешняя сила неизвестного происхождения иногда вмешивается в ожидаемый курс генетической операции, — сказал Глиссон, — Есть основание полагать, что это произошло с вашим сыном.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Гарви.

— Хочу сказать? — усмехнулся Глиссон, — Вы задаете вопросы, на которые нет ответа.

— Что эта… вещь делает? — добавила Лизбет.

Глиссон посмотрел на нее, — Она ведет себя неким образом, как заряженная частица, проникает в генетическое ядро и изменяет его структуру. Если это произошло с вашим сыном, вы можете это считать благоприятным, потому что, вероятно, оно предотвращает формирование оптимена.

Дюраны пытались переварить то, что услышали. Наконец, Гарви сказал:

— Вы требуете еще что-нибудь от нас? Или нам можно идти?

— Вы останетесь здесь, — сказал Глиссон. Они уставились на него.

— Вы будете ждать дальнейших приказаний, — сказал Глиссон.

— Но нас потеряют, — сказала Лизбет, — Наша квартира, ОНИ… — Мы вырастили двойников, которые будут играть ваши роли столько, сколько потребуется, чтобы вы скрылись из Ситака, — сказал Глиссон, — Вы никогда не сможете вернуться туда. Вам следует бы знать об этом.

Тогда губы Гарви задвигались и произнесли:

— Убежать? Что это… зачем… — Существует угроза насилия, — сказал Глиссон, — Даже сейчас. Наступает культ желания смерти, — Киборг поднял взор к потолку, — Война… кровь… убийства. Будет так, как было перед тем, когда небеса вспыхнули и земля расплавилась.

Гарви кашлянул. Войны… слова Глиссона производили впечатление того, что войны эти были недавно, чуть ли не вчера. Что касается этого Киборга, то это могло быть и правдой. Говорили, что дед Глиссона сражался в войне Киборгов против оптименов. Никто из простых людей подпольного Центра не знал, сколько идентификаций прожил Глиссон.

— Куда мы пойдем? — спросил Гарви. Он просигналил Лизбет, чтобы она не вмешивалась.

— Место уже приготовлено, — сказал Глиссон.

Киборг поднялся, отсоединил кабели от компьютерной панели и сказал:

— Вы подождете здесь. Не пытайтесь уйти. Вас обеспечат всем, что необходимо.

Глиссон ушел через шлюз, и тот закрылся с тяжелым стуком.

— Они такие же плохие, как и оптимены, — просигналила Лизбет.

— Наступит день, когда мы освободимся и от тех, и от других, — сказал Гарви.

— Этого никогда не будет, — сказала она.

— Ну, не скажи, — упрямо заявил он.

— Если бы только знать, что хирург к нам дружелюбен, — сказала она, — Мы бы могли взять сына и убежать.

— Но это же глупо! Как бы мы смогли обслуживать чан без всех этих механизмов и… — У меня этот механизм внутри, — сказала она, — Я… родилась с ним.

Гарви уставился на нее, потрясенный до глубины души и лишившийся дара речи.

— Я не хочу, чтобы Киборги или опты контролировали жизнь нашего сына, — сказала она, — регулировали его мозг с помощью гипнотического газа, делали из него двойников ради каких-то своих целей, толкали его и вели его и… — Не заводись, — сказал он.

— Ты же слышал, что он сказал, — сказала она, — Двойники! Они могут управлять всем — даже нашим существованием! Они могут привести нас в состояние… чтобы мы… сделали все, что угодно! Из всего, что нам известно, они сделали так, что мы сейчас очутились здесь!

— Лиз, ну будь благоразумной.

— Благоразумной! Посмотри на меня! Они могут взять часть моей кожи и вырастить идентичную копию. Меня!

Идентичную мне! И как ты тогда отличишь, где я? Как ты узнаешь, что это та самая я? Ну как?

Он схватил ее свободную руку и на мгновение не мог найти нужных слов. Наконец, он заставил себя расслабиться, тряхнул головой, — Ты, это ты, Лиз. Ты не плоть, выращенная из клетки. Ты… все, через что мы прошли вместе, и были… и сделали вместе. Они ведь не могут сделать двойник памяти… это недоступно двойнику.

Она прижалась щекой к грубой ткани его куртки, ища в ней успокоения, живого ощущения того, что бы сказало ее телу, что он здесь, что он настоящий.

— Они сделают двойников из нашего сына, — сказала она, — Вот каковы их планы. Ты знаешь об этом.

— Тогда у нас будет много сыновей.

— С какой целью? — она взглянула на него, ресницы ее были влажными от непролитых слез, — Ты слышал, что сказал Глиссон. Что-то извне помогло формированию нашего эмбриона. Что это было?

— Откуда мне знать?

— Кто-то должен знать.

— Я знаю тебя, — сказал он, — Ты можешь верить, что это бог.

— А что еще это могло быть?

— Любое — шанс, случайность, какой-нибудь манипулятор высшего порядка. Может быть, кто-то открыл такое, о чем они и не подозревают.

— Один из нас? Они бы не смогли!

— Тогда сама природа, — сказал Гарви, — Природа сама встала на защиту интересов человека.

— Иногда ты говоришь как приверженец культа.

— Но это же не Киборги, — сказал он, — Мы знаем это.

— Глиссон сказал, что это благоприятно.

— Но это же генетическое формирование. Это же для них богохульство. Физическое изменение биорамы, вот что это такое по-ихнему.

— Таких, как Глиссон, — сказала она, — Это робот с человеческой плотью, — Она снова прижалась к нему щекой, — Вот чего я боюсь — они сделают это с нашим сыном, с нашими сыновьями.

— Служба курьеров считает, что Киборгов приходится один на сотню, — сказал он, — Пока мы будем держаться вместе, мы победим.

— Но мы ведь просто плоть, — сказала она, — и такие слабые.

— И мы можем сделать то, что все эти стерри, взятые вместе, не смогут сделать, — напомнил он ей, — Мы можем сохранить навсегда наш род.

— Какое это имеет значение? — спросила она, — Оптимены никогда не умирают.

Глава 8

Свенгаард подождал до вечера и проверил все места через экраны наблюдения в своем кабинете прежде, чем идти в комнату с чаном. Несмотря на то, что это была его больница, и у него были здесь все права, он сознавал, что совершает недозволенное. Значимость беседы в Централе не ускользнула от него. Оптименам это бы не понравилось, но он должен был взглянуть в этот чан.

Он задержался в темноте комнаты с чаном, постоял там возле двери, ощущая то непривычное чувство, что он никогда не присутствовал в этой комнате без того, чтобы она не была полностью в блеске огней. Видны были только сияющие лампочки, в приборах и записывающих устройствах — слабые точки и кружки люминесценции, по которым он ориентировался.

Звук — трам-трам-трам — жизнеобеспечивающих насосов создавал странный контрапунктный ритм, который наполнял полумрак ощущением срочности. Свенгаард представил все эмбрионы (по утренним подсчетам двадцать один), клетки их вытягивались, двоились и еще раздваивались, и еще раз в странном экстазе роста — становясь уникальными, отличными, разными индивидуальностями.

Контрацептивный газ, который пронизывал все пространство, в котором находились простые смертные, был не для них. Еще не для них. Сейчас они могли расти почти так же, как их предки вырастали до того, как появились генные инженеры.

Свенгаард принюхался.

Обоняние его, инстинктивно обостренное темнотой, ощущало аминотическую засоленность воздуха. Из-за этого запаха эту комнату можно было бы принять за естественный берег моря с бурлящей жизнью его живительного озона.

Свенгаард встряхнулся и напомнил себе: «Я субмолекулярный инженер, генный хирург, и здесь нет ничего необычного».

Но даже и эта мысль не действовала.

Он оторвался от двери, направился по линии, ведущей к чану с эмбрионом Дюранов. В мозгу у него ясно запечатлелась картина, которую он увидел в этом эмбрионе — вторжение, которое наполнило клетки аргинином. Вторжение. Откуда оно взялось? Может Поттер был прав? Это какой-то неизвестный создатель стабильности? Стабильности… порядка… систем. Расширенных систем… бесконечных аспектов энергии, которая оставляла все вещество несубстанциальным.

В шепчущей темноте эти мысли вдруг стали устрашающими. Он споткнулся о низкую подставку для инструментов, тихонько ругнулся. Желудок его напрягся от ощущения срочности, тревоги и страстным желанием закончить визит до того, как дежурная сестра пойдет с ежечасным обходом.

Фигура насекомого, тень против тени, выступила на стене перед ним. Он застыл на месте, и ему понадобилась минута, чтобы узнать в тени знакомые очертания мезонного микроскопа.

Свенгаард повернулся к светящимся цифрам на чанах — двенадцать, тринадцать, четырнадцать… пятнадцать. Вот наконец и нужный. Он проверил фамилию на надписи, прочитав ее при свете лампочки прибора: «Дюран».

Что-то в этомэмбрионе заставило встревожиться оптименов, а в Безопасности поднялся шум. Его постоянная компьютерная сестра ушла — куда, никто не мог сказать. Замена ее ходила, как мужчина.

Свенгаард обошел вокруг микроскопа, мягко двигаясь в темноте, установив инструмент над чаном, устроил удобно ноги. Под пальцами ощущалось биение в чане. Он настроил на сканирование и наклонился.

Из бурлящей клеточной массы вверх шел гидрофелический генный сегмент. Он сфокусировал на него, забыв про темноту, когда он направил взор в поле зрения микроскопа. Мезонные пробы скользили вниз… вниз в митохондрильную структуру. Он нашел альфогеничные структуры и начал проверять полипептидные цепи.

На лбу у него появилась хмурая озадаченность. Он перешел еще на одну клетку, затем еще одну.

В клетке сейчас было мало аргенина — он видел это. Мысли проносились в мозгу, когда он рыскал взглядом и выискивал нужное, как могло в эмбрионе Дюранов из всех других эмбрионов, быть так мало аргенина? Любой нормальный мужчина имел бы больше проталина спермы, чем этот. Как могла система обмена АДП-АТП не иметь даже признаков оптимена? Формирование не могло бы привести к такому большому различию.

Внезапно Свенгаард послал инструмент в идентификатор пола, просканировал нависающие спирали.

Женские!

Он выпрямился, проверил номер и табличку: «Пятнадцать. Дюран».

Свенгаард наклонился к инспекционной карте, прочитал на светящихся приборах. Она отражала записи дежурной сестры на восемьдесят первый час. Он взглянул на часы: еще двадцать минут до того, как она проведет проверку восемьдесят второго часа.

«Эмбрион Дюранов никоим образом не мог быть женским, — думал он, — несмотря на операцию Поттера».

Он понял, что кто-то подменил эмбрионы. Один эмбрион реагировал на жизнеобеспечивающие системы чана точно так же, как и другой. Без наблюдения в микроскоп такое изменение нельзя заметить.

Кто?

В уме Свенгаарда самыми вероятными кандидатами на такую подмену были оптимены. Они заменили эмбрион Дюранов, а его перенесли в другое безопасное место.

Почему?

«Наживка, — думал он, — приманка».

Он выпрямился, во рту у него пересохло, сердце бешено колотилось. Звук на стене слева заставил его резко обернуться. Компьютерная панель чрезвычайной ситуации комнаты с чанами пришла в движение, ленты начали вращаться, огни мигать. Табло считки затрещало.

Но никакого оператора не было!

Свенгаард резко повернулся, чтобы выбежать из комнаты, столкнулся с неподвижно ставшей на пути преградой. Руки и кисти сжали его с безжалостной силой, и он увидел, как за спиной схватившего его секция стены открылась и в открытом пространстве в тусклом свете было видно движение.

В черепе разлилась темнота.

Глава 9

Новая компьютерная сестра ситакской больницы вызвала по телефону Макса Олгуда только после короткой задержки, пока агенты Безопасности отыскали его. Глаза Олгуда казались ввалившимися. Рот вытянулся в тонкую линию.

— Да, — сказал он, — Ага, это вы.

— Произошло что-то важное, — сказала она, — В комнате для чанов Свенгаард изучает под микроскопом эмбрион Дюранов.

Глаза Олгуда округлились:

— О-о, ради всех… Это поэтому вы вытащили меня из… вот почему вы вызвали меня?

— Но был шум, и вы сказали… — Забудьте об этом.

— Я говорю вам, что в той комнате было какое-то движение, а сейчас пришел д-р Свенгаард. Я не видела, когда он уходил.

— Он, вероятно, ушел через другую дверь.

— Но другой двери нет.

— Послушайте, золотко, у меня там полсотни агентов, прикрывающих эту дверь, как одеялом. Туда не может и муха влететь, чтобы ее не засекли сканеры.

— Тогда проверьте с ними, куда ушел Свенгаард.

— О-о, ради… — Проверьте!

— Ладно! — Олгуд переключился на экстренную связь, вызвал дежурного агента. Компьютерная сестра слышала, как он говорит по свободной линии:

— Где Свенгаард?

Смешавшийся голос ответил:

— Только что вошел и изучал эмбрион Дюранов под микроскопом, потом ушел.

— Вышел через дверь?

— Только что вышел.

Лицо Олгуда снова появилось на экране сестры, — Вы слышали это?

— Я слышала, но я была в конце зала с тех пор, как он вошел. Он не выходил.

— Вероятно, вы отвернулись на пять секунд? — Ну… — Вы отворачивались не так ли?

— Может быть, я могла бы отвернуться только на секунду, но… — Итак, вы упустили его.

— Но я слышала там какой-то шум!

— Если бы там было что-нибудь не в порядке, то мне бы сообщили об этом агенты. Ну, а теперь забудьте об этом. Свенгаард — это не проблема. ОНИ говорили, что он, вероятно, сделает это, и мы можем не обращать на это внимание. ОНИ никогда не ошибаются в таких делах.

— Ну, если вы уверены.

— Я уверен.

— Скажите, почему мы так печемся об этом эмбрионе?

— Вам, милочка, не следует этого знать. Отправляйтесь на работу, а мне дайте хоть немного соснуть.

Она прервала связь, все еще размышляя о том шуме, который там слышала. Было похоже, что там что-то били.

Олгуд сидел, уставясь в пустой экран после того, как сестра отключилась. Шум? Возня? Он округлил рот, медленно выдохнул. Ненормальная сестра, черт бы ее побрал!

Он резко встал, вернулся на кровать. Гуляющая девка, которую он привел на ночь, лежала там в розовом свете ночника, полусонная, глядя на него. Глаза ее под длинными ресницами наполнили его неожиданной яростью.

— Пошла отсюда вон, к чертовой матери, — взревел он. Она села прямо в кровати, сразу же проснувшись, и уставилась на него.

— Вон, — сказал он, указывая на дверь.

Она скатилась с кровати, схватила одежду и выбежала за дверь, мелькнув голым телом.

Только после того, как она ушла, Олгуд понял, кого она напоминала ему — Калапину, глупую Калапину. Тогда он удивился про себя. Киборг сказал, что те приспособления, которые они сделали, помогут ему контролировать свои эмоции, помогут ему безнаказанно врать даже оптименам. А сейчас этот взрыв — он испугал его. Он уставился на один из своих шлепанцев на сером ковре, его пара куда-то исчезла. Он пнул тапок, начал шагать взад, вперед.

Что-то было не так. Он чувствовал это. Он уже прожил четыреста прекрасных лет, почти все они на службе у оптименов. У него уже хорошо сформировался инстинкт на доброе и плохое.

Что-то дурное произошло.

Что, Киборг соврал ему? Неужели они используют его в каких-то своих целях?

Он споткнулся о тапочек, не обращая на него внимания.

Шум. Возня.

С тихим проклятием он включил срочную связь, вызвал дежурного агента. Лицо человека на экране было как у младенца — пухлые губы, большие вопрошающие глаза.

— Идите в комнату для эмбрионов и проверьте все, — сказал Олгуд, — Все до былинки. Ищите признаки возни.

— Но если нас кто-нибудь увидит… — К черту все! Делайте, как я сказал!

— Да, сэр! Агент отключился.

Олгуд сбросил пижаму, забыв про весь сон, принял быстро душ и начал одеваться.

Что-то плохое произошло. Он чувствовал это. Перед тем, как уйти из квартиры, он позвонил, чтобы взяли Свенгаарда и привели его на допрос.

Глава 10

К восьми часам утра улицы и переулки промышленного северного района Ситака кишели от машинного и пешеходного движения — спешащие безликие люди, следующие по обжитым каналам своих личных забот. Контроль погоды объявил, что днем будет держаться до приятных семидесяти восьми градусов по Фаренгейту и будет безоблачно. Через час после этого, когда день вступал в свой привычный рабочий ритм, движение становилось менее интенсивным. Д-р Поттер видел город в его рабочем режиме много раз, но никогда раньше ему не приходилось смешиваться с этой снующей в обе стороны толпой.

Он понимал, что подпольный Центр Родителей выбрал это время для естественного прикрытия. Он и его сопровождающий были здесь лишь еще двумя безликими. Кто заметит их? Хотя это не уменьшало его возбужденного интереса к картине, которая была новой для него.

Большая толстая стерри в зелено-белой полосатой форме оператора машинного пресса комплекса тяжелой индустрии проталкивалась вперед мимо него. Она была для Поттера, как одна из серии В2022419Г8 с кремовой кожей и тяжелыми чертами лица. В правом ухе в виде золотой петли она носила прыгающую куклу, знак селекционера.

Почти в ногу с ней немного позади шел низкий мужчина со сгорбленными плечами, несущий короткую медную трость. Он метнул презрительную усмешку на Поттера, когда они проходили мимо, как бы говоря: «Вот единственный способ пробиться через такую толпу, как эта».

Сопровождающий Поттера завел его в дорожку ступенью ниже, а затем в боковую улицу. Сопровождающий был для Поттера непостижимой загадкой, так как он никак не мог припомнить тип его генного формирования. На гиде был простой коричневый рабочий костюм, почти болезненная кожа. Его глубоко посаженные глаза блестели, почти как линзы. Кепка почти скрывала его волосы, за исключением нескольких темно-каштановых прядей, которые были похожи на искусственные. Руки его, когда он трогал Поттера, чтобы указать направление, были холодные и вызывали слегка отталкивающее чувство.

Толпа здесь поредела, когда они пошли по дорожке ступенькой ниже и повернули за угол в боковой каньон между возвышающимися зданиями без окон. На этой извилистой улице, поднимающейся вверх и почти скрывающейся среди отдаленных мостов, была пыль. Поттер размышлял о природе этой пыли. Было похоже на то, что директор местного бюро погоды разрешил выпустить сюда пыль, в подсознательном стремлении к естественности.

Мимо них быстро прошел мускулистый мужчина, и Поттер поймал себя на том, что смотрит на его кисти — толстые запястья, узловатые пальцы, заостренные мозоли. Он понятия не имел, что работа может вызывать такие деформации.

Гид вел его сейчас по последовательно опускающимся дорожкам в пещеру аллеи. Толпа осталась сзади. Чувство причастности охватило Поттера. Он чувствовал, что вновь переживает старое и знакомое состояние.

«Почему я пошел с этим человеком?» — удивлялся он.

На гиде был блузон с колесом водителя транспорта на плечах, но он сразу сказал, что пришел от родительского подпольного Центра.

— Я знаю, что вы сделали для нас, — сказал он, — Теперь мы сделаем что-то для вас. Поворот головы, — Пошли.

После этого они говорили только урывками, но Поттер знал с самого начала, что гид представился правильно. Здесь не было подвоха.

«Тогда почему я принял его предложение?» — спрашивал Поттер себя. Конечно, в этом не было завуалированных обещаний продлить жизнь и дать мгновенные знания. Конечно, за этим стояли Киборги, и он подозревал, что гид мог быть одним из них. Большинство оптименов и обслуживающих верхи не хотели верить в народные слухи о том, что Киборги действительно существуют. Но Поттер никогда не присоединялся ни к циникам, ни к злопыхателям. Он больше ничем не мог объяснить свое присутствие здесь, в этой аллейной пещере, шагая между темными пласмелдовыми стенами, освещенными мерцающими, как привидения, осветительными трубками наверху.

Поттер подозревал, что он, наконец, восстал против одного из трех курсов века — сдержанности, наркотиков и алкоголя. В свое время наркотические удовольствия и алкоголь притягивали его и, в конце концов, умеренность. Он знал, что это ненормально для таких времен. Лучше уж связаться с одним из диких культов секса. Но бесцельный секс, даже без малейшей надежды на результат, надоел ему, хотя он знал, что это уже знак окончательного распада.

Аллея привела на одну из затерянных площадей мегаполиса — треугольник асфальта и фонтан, который был похож на натуральный камень, зеленый от слизи веков.

«Оптимены не знают об этом месте, — подумал Поттер.

— Они презирали камень, который съеден эрозией и износился — в свое время. Самовосстанавливающийся пласмелд — это вещь. Он стоял неподвигаемый и несдвигающийся на все времена».

Гид замедлил шаг, когда они вышли на открытое место. Поттер заметил, что от человека слабо пахнет химикалиями, приятный запах бензина, а также тонкий шрам, который шел по диагонали вниз по шее за воротник.

«Почему он даже не пытался шантажировать меня на вступление? — изумлялся Поттер, — Может быть, он был так уверен? Может ли вообще меня кто-нибудь знать так хорошо?»

— У нас есть для вас работа, — сказал гид, — Операция, которую вы должны сделать.

«Любопытство — это моя слабость, — подумал Поттер, — Вот почему я здесь».

Гид положил ладонь на руку Поттера и сказал:

— Стойте. Ждите не двигаясь.

Тон был разговорный, спокойный, но Поттер почувствовал внутреннее скрытое напряжение. Он взглянул вверх, вокруг. Здания были без окон, безликие. На углу другой аллеи впереди выступала широкая дверь. Они почти обошли фонтан, не встретив ни одного человека. Вокруг них ничего не колыхалось и не двигалось. Стоял лишь слабый гул далеко работающих машин.

— Что это? — прошептал Поттер, — Почему мы ждем?

— Ничего, — сказал гид, — Ждите. Поттер пожал плечами.

Память его унеслась назад к первой встрече с этим существом. «Как они могли узнать о том, чего я достиг в операции с этим эмбрионом? Должно быть, это компьютерная сестра. Она одна из них».

Гид отказался отвечать на этот вопрос.

«Я пришел, потому что надеюсь, что они помогут мне разрешить тайну эмбриона Дюранов, — подумал он, — Они были причиной вторжения аргинина — вот, что я подозреваю».

Он думал об описании Свенгаарда — похожее на инверсионного типа вторжение. Оно разместило богатые оргалином проталины спермы во все закрученные альфа-спирали клеток эмбриона. Затем подошла операция — в цистеиновой маске, нейтрализованный сульфидрилом и фазой АТП… олигамицинном и азидом… реакция обмена заторможена.

Поттер взглянул на клочок синего неба, ограниченный зданиями, образующими площадь. Память его сосредоточилась на формировании Дюрана, к нему пришла новая мысль. Он больше не смотрел на небо. Сознание его снова вернулось в бурлящую клеточную структуру, следуя за митохондриальными системами, как подводный охотник.

— Ее можно было бы повторить, — прошептал он.

— Тихо, — прошипел гид.

Поттер кивнул. «Совсем на любом эмбрионе, — думал он.

— Ключ — аргининное наводнение. Я бы мог это повторить сам, на базе описания Свена. Боги! Мы могли бы сделать миллиарды Дюрановых эмбрионов! И каждый из них жизнеспособный!»

Он сделал глубокий вдох, потрясенный этим пониманием — при том, что стерта запись — его память могла быть единственным источником всей операции и ее приложений. Свенгаард и компьютерная сестра могли иметь только ее часть. Они не были там, погруженные в сердце клетки.

Блестящий хирург мог бы вывести заключение того, что случилось, и смог бы воспроизвести операцию из частичных записей, но только если бы перед ним поставили такую проблему. Кто мог бы когда-нибудь взяться за эту проблему? Не оптимены. Не этот болван Свенгаард.

Гид потянул Поттера за руку.

Поттер взглянул на это плоское лицо с холодными глазами без признаков генетической идентификации.

— Нас заметили, — сказал гид странным обезличенным тоном, — Слушайте меня внимательно. Ваша жизнь зависит от этого.

Поттер тряхнул головой, замигал. Он чувствовал, что отгорожен от личного «я», стал только сгустком ощущений, чтобы запомнить слова и действия гида.

— Вы пойдете через эту дверь впереди вас, — сказал гид. Поттер повернулся, посмотрел на дверь. Два мужчины, несущие завернутые в бумагу пакеты, появились из аллеи перед ней, поспешили вокруг площади напротив них. Гид не обратил на них внимания. Поттер услышал гул молодых голосов, становящийся громче в аллее. Гид не обратил на него тоже никакого внимания.

— Внутри этого здания вы войдете в первую дверь налево, — сказал он, — Вы увидите там женщину, которая управляет коробкой голосов. Вы скажите ей: «Мне жмет туфля». Она ответит: «У каждого свои заботы». После этого она возьмет на себя заботу о вас.

Поттер обрел голос:

— А что, если… ее нет там?

— Тогда пройдете в дверь за ее столом, а оттуда через прилегающий кабинет в задний зал. Поверните налево и идите к заднему зданию. Там вы найдете человека в форме надзирателя грузчиков, с серыми и черными полосами. Вы повторите процедуру с ним.

— А что с вами? — спросил Поттер.

— Это не ваша забота. Ну, быстро. Гид подтолкнул его в спину.

Поттер, запинаясь, пошел к двери, когда из аллеи между ним и входом в здание появилась женщина в форме учительницы, ведущая колонну ребятишек.

Ощущения Поттера при виде этой сцены были введены в шок — дети, одетые в облегающие шорты, оставляя открытыми длинные, как у фламинго, ноги. Они сейчас же окружили его, и он должен был пробиваться сквозь них к двери.

Кто-то вскрикнул позади него.

Поттер метнулся к двери, нащупал ручку, оглянулся назад.

Его гид ушел на противоположную сторону фонтана, который теперь скрывал его до пояса, но то, что оставалось видно, было достаточным, чтобы Поттер задохнулся от волнения и застыл. Грудь человека была голой, открывающей один молочно-белый купол, из которого струился незабываемый сжигающий свет.

Поттер повернул налево, увидел шеренгу людей, появляющихся из другой аллеи, именно их поражал и сжигал этот испепеляющий свет. Дети кричали, плакали, убегали назад в аллею, из которой они появились, но Поттер не замечал их, он был зачарован этой машиной уничтожения, которой было это человеческое существо.

Одна из рук гида поднялась, указывая вверх над головой. Из растопыренных пальцев вырывались вверх голубые сжигающие полосы. Там, где свет заканчивался, с неба падали авиакары. Воздух вокруг стал адом озонового треска, взрывов, криков, визга.

Поттер стоял, наблюдая, не способный сдвинуться; забыв о данных ему инструкциях, про дверь и про руку на ручке двери.

На гида сейчас обрушился ответный огонь. Его одежда задымилась, исчезла в дыме, открыв вооруженное мышцами тело, которые, должно быть, были из пласмелдовых волокон. Страшные лучи продолжали изливаться из его рук и груди.

Поттер понял, что не может больше смотреть. Он с силой рванул дверь, ввалился, споткнувшись, в относительный полумрак фойе с желтыми стенами. Он с силой захлопнул за собой дверь, когда здание потряс взрыв. Дверь позади него затрещала.

Слева от него распахнулась дверь. В дверях стояла крошечная голубоглазая блондинка и пристально смотрела на него. Поттер поймал себя на том, что даже сейчас узнает следы ее генетического типа. В комнате позади нее он увидел коробку с голосами и пульт управления.

— Мне жмет ботинок, — сказал Поттер. Она выдавила:

— У всех свои беды.

— Я д-р Поттер, — сказал он, — Я думаю, что моего сопровождающего только что убили.

Она шагнула в сторону, сказала:

— Сюда.

Поттер проскочил за ней в кабинет с линиями пустых столов. В голове у него был сумбур. Он чувствовал, что потрясен до основания проявлениями насилия, которые он только что наблюдал.

Женщина взяла его за руку, повела к другой двери, — Сюда, — сказала она, — Мы должны добраться до подземки для служащих. Это единственный путь. Они через несколько минут окружат это место.

Поттер остановился, буквально как вкопанный. Он не рассчитывал. Он не знал, что его ожидает, но только не насилие.

— Куда мы идем? — потребовал он, — Что вы хотите от меня?

— Разве вы не знаете? — спросила она.

— Нет… он так и не сказал.

— Вам все объяснят, — сказала она, — Поспешите.

— Я не сдвинусь ни на йоту, пока вы не скажите, — сказал он.

Крепкое уличное ругательство сорвалось с ее губ. Она сказала:

— Если я должна, то должна. Вы должны имплантировать эмбрион Дюранов в чрево матери. Это единственный способ, откуда мы можем его получить.

— В мать?

— Древним способом, — сказала она, — Я знаю, что это отвратительно, но это единственный способ. Ну, быстрей.

Поттер позволил увести себя через эту дверь.

Глава 11

В центре контроля, в красном Шаре Обзора, Туеры заняли свои троны на поворачивающемся треугольнике, снова и снова просматривая данные — соотнося, делая выводы, суммируя. 120-градусный скан изогнутой стены, доступный каждому из них, зажигал данные о многочисленных видах — картины из шпионских экранов наблюдения, как функции вероятности в математических дисплеях, как глубинно-модульные аналоги решений, в качестве внешних и внутренних единиц пропорциональных распределений, видео сообщений, как мотивационные кривые, отягощенные данными для действия и представленные в виде бегущих зеленых линий… В верхних квадратах, мерцали глаза сканеров, чтобы показать, сколько оптименов следили за деятельностью в шаре — в это утро свыше тысячи.

Калапина, которую беспокоило кольцо предписания на большом пальце левой руки, чувствовала жужжание власти в нем, когда она прижимала или скользила им по коже. Она была беспокойна, ее наполняли требования, для которых она не могла найти нужных слов. Обязанности, связанные с деятельностью в шаре, становились отталкивающими, а ее спутники ненавистными. Здесь внутри время стало беспрерывным пятном без дней и ночей. Каждый компаньон, которого она когда-либо знала, становился таким же компаньоном, поглощенным, бесконечно поглощенным.

— Я снова изучил ленту синтеза белков эмбриона Дюранов, — сказал Нурс. Он взглянул на Калапину в рефлекторе возле своей головы, постукал пальцами, которые двигались взад и вперед по ручке трона, по выгравированному пласмелду.

— Что-то мы упустили, что-то упустили, — съехидничала Калапина. Она посмотрела на Шруилла, захватила момент, когда он вытирал ладони о платье на бедрах, движение, которое, казалось, так и сверкало искрами, выдающими его нервозность.

— Кажется, сейчас я обнаружил то, что мы упустили, — сказал Нурс.

Движение головы Шруилла привлекло внимание Нурса. Он повернулся. Мгновение они пристально смотрели друг на друга в призмы. Нурсу показалось интересным то, что Шруилл не скрыл крошечное пятно на коже возле носа.

«Странно, — подумал Нурс, — Как может один из нас иметь пятно, подобное этому? Конечно, может же быть ферментная несбалансированность».

— Ну, что еще там? — потребовал Шруилл.

— У тебя пятно около носа, — сказал Нурс. Шруилл пристально посмотрел на него.

— Ты заключил это после анализа ленты эмбриона? — спросила Калапина.

— А-о? О-о, … конечно нет.

— Тогда, что же ты обнаружил?

— Да. Ну… сейчас кажется довольно очевидным, что операция, проведенная Поттером, может быть повторена — если дать общий тип эмбриона и достаточное снабжение проталином спермы.

Шруилл вздрогнул.

— Ты сделал заключение из хода операции? — спросила Калапина.

— Не из самой операции, но в общих чертах, да, — Поттер мог бы повторить ее? — спросила она.

— Вероятно, даже Свенгаард.

— Убереги и сохрани нас, — пробормотала Калапина. Это было ритуальное изречение, чей смысл редко доходил до сознания оптименов, но она услышала себя на этот раз, и слово «сохрани» выделилось, как будто вычерченное огнем.

Она резко отвернулась.

— Где Макс? — спросил Шруилл.

Хныканье в голосе Шруилла вызвало усмешку на губах Нурса.

— Макс работает, — сказал Нурс, — Он занят. Шруилл взглянул на светящие сканеры, думая о всех тех товарищах, скрытых за линзами глаз — Акционисты, рассматривая события как спрос на свои таланты; не понимающие, что здесь может быть взрыв насилия; Эмоционалы, боящиеся и жалующиеся, доведенные чувством вины до состояния почти полной неэффективности; Циники, заинтересованные новой дичью (большинство наблюдателей, чувствовал Шруилл — циники); Гедонисты, рассерженные текущими ощущениями срочности чрезвычайного положения, обеспокоенные, потому что такие дела мешали им развлекаться; и Изнеженные, смотрящие на все это, как на что-то новое, над чем можно поиздеваться.

«Не следует ли сейчас начать формировать новую партию? — спросил себя Шруилл, — Может быть, нам стоило бы иметь Жестоких, вся чувствительность которых была бы направлена на нужды самосохранения? Нурс и Калапина даже не задумывались еще над этим».

Он снова вздрогнул.

— Вызывает Макс, — сказала Калапина, — Я вижу его на своем переносном экране.

Шруилл и Нурс включили свои дубликаторы канала, взглянули на противную, плотную, мускулистую фигуру Олгуда на переносных экранах.

— Я сообщаю, — сказал Олгуд.

Калапина следила за лицом шефа Безопасности. Он кажется странно несосредоточенным, испуганным.

— Что с Поттером? — спросил Нурс. Олгуд заморгал.

— Почему он медлит с ответом? — спросил Шруилл.

— Это потому, что он обожает нас, — сказала Калапина.

— Обожание — продукт страха, — сказал Шруилл, — Вероятно, он желает что-то показать нам, проекцию или дополнительные данные. Не так ли, Макс?

Олгуд уставился на них с экрана, переводя взгляд с одного на другого. Они снова завязли в этом ощущении потерянного времени, бесконечная игра слов и непочтение ко времени в этих вопросах о данных — этом побочном эффекте бесконечной жизни, бесконечностью занятости тривиальностями. На этот раз, он боялся, этому не будет конца.

— Где Поттер? — потребовал Нурс.

Олгуд проглотил комок, — Поттер… временно ускользнул от нас, — он знал, что сейчас лучше лавировать, чем лгать.

— Ускользнул? — спросил Шруилл.

— Как? — спросил Нурс.

— Там было… насилие, — сказал Олгуд.

— Покажи нам это насилие, — сказал Шруилл.

— Нет, — сказала Калапина, — Мне достаточно слова Макса вместо этого.

— Вы сомневаетесь в Максе? — спросил Нурс.

— Не сомневаюсь, — сказал Шруилл, — Но я хочу увидеть это насилие.

— Как ты можешь? — спросила Калапина.

— Уйди, если хочешь, — сказал Шруилл. Он подбирал нужные слова:

— Я… хочу… видеть… это… насилие. Он посмотрел на Олгуда:

— Макс?

Олгуд проглотил комок. Такого развития событий он не ожидал.

— Это произошло, — сказал Нурс, — Мы знаем об этом, Шруилл.

— Конечно, это произошло, — сказал Шруилл, — Я увидел отметку там, где его стерли с наших каналов. Насилие. А сейчас я хочу обойти клапан безопасности, который защищает нашу чувствительность… — Он еще раз повторил:

— Чувствительность!

Нурс внимательно посмотрел на него, заметив, что все следы нытья исчезли из голоса Шруилла.

Шруилл взглянул на сканеры, увидев, что многие отключились. Он привел в отвращение даже циников, в этом не было сомнения. Хотя некоторые остались.

«Останутся ли они, досмотрев сцену до конца?» — размышлял он.

— Покажите насилие, Макс, — приказал Шруилл. Олгуд вздрогнул.

Нурс повернул трон кругом, подставив спину экрану, Калапина закрыла лицо руками.

— Как прикажете, — сказал Олгуд. Лицо его исчезло с экрана, его заменил вид сверху вниз на маленькую площадь между зданиями без окон. Две крошечные фигуры шли вокруг фонтана на площади. Они остановились, и вид крупным планом показал их лица — Поттер и незнакомец, странного вида человек с пугающе холодными глазами.

Снова вид изменился — два других человека появились из аллеи, неся завернутые в бумагу свертки. За ними вышла колонна детей со взрослым воспитателем в форме учителя.

Внезапно Поттер стал убегать, протискиваясь через толпу детей. Его сопровождающий бежал в другую сторону вокруг фонтана.

Шруилл рискнул бросить взгляд на Калапину, успев увидеть, что она подглядывает сквозь пальцы.

Пронзительный крик с экрана привлек его внимание, он снова уселся назад.

Сопровождающий Поттера стал существом, извергающим ужас, одежда с него упала, молочно-белый купол поднялся из груди и стал метать сверкающий свет.

Экран погас, снова ожил и показал сцену немного под другим углом.

Быстрый взгляд показал, что Калапина прекратила все притворство с закрытием глаз и внимательно смотрела на экран. Нурс тоже следил через плечо.

Еще одна вспышка огня прорвалась из фигуры на экран, снова экран потух.

— Это Киборг, — сказал Шруилл, — Знайте об этом, когда наблюдаете.

Снова ожил экран, теперь с другого угла, на этот раз высоко сверху. Действие в пласмелдовом каньоне сократилось до движения неясных фигур, но было не очень трудно найти центр насилия. Струи сверкающего огня прыгали вверх от бегущей фигуры на площади. Авиакары взрывались и разбивались в воздухе на куски.

Одна машина безопасности появилась позади Киборга. Пульсирующий луч различимого света появился из нее и пустил длинный след к стене здания. Киборг повернулся, поднял руку, из которой ослепляющий синий палец, казалось, вытягивался до бесконечности. Палец встретил нырнувшую машину, расщепил ее пополам. Одна половина ударилась в здание, отскочила рикошетом и влетела прямо в Киборга.

На площади появился шар желтого сияния. Через секунду оглушительный взрыв потряс сцену.

Шруилл взглянул вверх и увидел, что круг следящих сканеров исчез, каждый линзовый глаз горел красным цветом.

Калапина кашлянула, — Поттер вошел в это здание направо.

— Это все, что ты можешь сказать? — спросил Шруилл. Нурс повернул свой трон, взглянул на Шруилла.

— Разве было неинтересно? — спросил Шруилл.

— Интересно? — переспросил Нурс.

— Это называется военные действия, — сказал Шруилл. На экране снова появилось лицо Олгуда, смотрящее на них с завуалированной напряженностью.

«Естественно, ему любопытно увидеть нашу реакцию», — подумал Шруилл.

— Вы знаете о наших видах оружия, Макс? — спросил Шруилл.

— Я знаю ваши виды оружия, — сказал Олгуд, — Они полностью обеспечивают безопасность ваших личностей.

— Конечно, у нас есть виды оружия, — закричал Нурс, — Но почему должны мы… — Нурс, ты унижаешь себя, — сказала Калапина. Нурс снова опустился в трон, ладони его схватили ручки трона, — Унижаюсь!

— Давайте сделаем обзор этих новых событий, — сказал Шруилл, — Мы знали, что Киборги существуют. Они постоянно избегают нас. Таким образом, они контролируют каналы, дающие записи через компьютеры, и они пользуются сочувствием среди простых смертных. Таким образом, мы видим, у них есть Рука Действия, которые могут приносить в жертву… Я говорю, они могут пожертвовать одним членом для блага всех.

Нурс уставился на него, широко открыв глаза, впитывая его слова.

— И мы, — сказал Шруилл, — Мы уже забыли, что такое быть действительно жестоким.

— Фу-у-у! — рявкнул Нурс.

— Можно ли ранить человека с оружием, — сказал Шруилл, — Кто имеет ответственность: эта группа людей, оружие или те, кто размахивает им?

— Объяснитесь, — прошептала Калапина.

Шруилл указал на Олгуда на экране, — Существует наше оружие. Мы размахивали им бессчетное количество раз, пока оно не научилось размахивать само. Мы не забыли, как быть жестокими, мы просто забыли, что были жестокие.

— Какая чушь, — сказал Нурс.

— Посмотрите, — сказал Шруилл. Он указал вверх на следящие сканеры, все они снова ожили, — Вот мое свидетельство, — сказал Шруилл, — Когда еще так много следили за деятельностью в этом шаре?

Несколько огоньков замигали и погасли, но снова возвращались, когда в канал включались другие наблюдатели.

Олгуд, наблюдая с экрана, чувствовал себя просто полностью зачарованным. Острое ощущение в груди мешало ему глубоко дышать, но он не замечал этого. Оптимены наблюдали за насилием! После пожизненной игры эвфемизмами Олгуд считал, что это почти невозможно. Все произошло так быстро. Но ведь это были вечноживущие, люди, которые никогда не ошибаются. Что же проходит сейчас в их головах?

Шруилл, обычно молчаливый и наблюдательный, взглянул на Олгуда и сказал:

— Кто еще ускользнул от нас, Макс?

Олгуд почувствовал, что не может говорить.

— Дюраны пропали, — сказал Шруилл, — Свенгаард не найден. Кто еще?

— Никто, Шруилл. Никто.

— Мы хотим, чтобы их схватили, — сказал Шруилл.

— Конечно, Шруилл.

— Живыми, — сказала Калапина.

— Живыми, Калапина, — сказал Олгуд.

— Если это возможно, — сказал Шруилл. Олгуд кивнул:

— Повинуюсь, Шруилл.

— Ты можешь возвращаться на работу, — сказал Шруилл.

Экран потух.

Шруилл занялся приборами контроля на ручке трона.

— Что ты делаешь? — спросил Нурс и, услышав раздражение в собственном голосе, выразил ему презрение.

— Я вынимаю сенсоры, которые исключили насилие из нашего видения, за исключением оставленных данных, — сказал Шруилл, — Настало время, когда мы должны следовать реальности своей земли.

Нурс вздохнул:

— Если ты считаешь это необходимым.

— Я знаю, что это необходимо.

— Очень интересно, — сказала Калапина.

Нурс посмотрел на нее, — Что ты находишь интересного в этом бесстыдстве?

— Я чувствую приятное возбуждение, — сказала она, — Это очень интересно.

Нурс отвернулся от нее, посмотрел на Шруилла. Сейчас он определенно мог видеть, что на лице Шруилла было пятно на коже — около носа.

Глава 12

Для Свенгаарда, выросшего в мире приказов оптименов, мысль о том, что ОНИ уязвимы, пришла, как ересь. Он пытался выкинуть ее из головы и ушей. Быть уязвимым значит подвергаться опасности смерти. Только существа низшего порядка страдали от этого. Но не оптимены. Как могли ОНИ быть уязвимы?

Он знал хирурга, сидящего перед ним в тусклом свете, который просачивался через узкие щели в куполе потолка. Человеком этим был Тур Иган, один из хирургической элиты Централа, человек, которому доверялись самые тонкие генетико-медицинские проблемы.

Комната, которую они занимали, была тесным маленьким помещением, встроенным в промежутке между стенами шапки воздушной системы, обслуживающей подземные «муравейники» комплекса каскадов. Свенгаард сидел в удобном кресле, но руки и ноги его были связаны. Другие люди, которые заполняли это пространство, были позади небольшого стола, где сидел Иган. У людей были странного вида пакеты. По большей части они игнорировали Игана и его спутника.

Свенгаард изучал темные, напряженные черты лица хирурга Централа. Углубленные линии на лице человека выдавали начало ферментного разбалансирования. Он начинал стареть. Но глаза были синевы летнего неба и еще молодые.

— Вы должны выбрать на чьей вы стороне, — сказал ему Иган.

Свенгаард позволил себе немного отвлечься и осмотреться. Прошел человек, несущий золотистый металлический шар. Из одного кармана у него высовывалась короткая серебряная цепочка, на которой болтался знак селекционера в виде лингама.

— Вы должны ответить, — сказал Иган.

Свенгаард посмотрел на стену рядом с собой — пласмелд, неизбежный пласмелд. Во всем пространстве чувствовалось зловоние дезинфицирующих средств и парниковый эффект использования средств очистки воздуха.

Люди продолжали проходить. Одинаковость их одежды начинала давить на Свенгаарда. Кто эти люди? То, что они члены подпольного Центра Родителей, было очевидным. Но кто они такие?

Женщина коснулась его, проталкиваясь мимо. Свенгаард посмотрел на белозубую улыбку на черном лице, узнал в женщине тип Зиков, лицо, похожее на Поттера, но кожа темнее… ошибка хирурга. На правом запястье ее был браслет из человеческих волос. Волосы были белые. Свенгаард упорно смотрел на браслет, пока женщина не скрылась из вида за углом комнаты.

— Сейчас это открытая борьба, — сказал Иган, — Вы должны верить мне. От этого зависит ваша собственная жизнь.

«Моя собственная жизнь?» — размышлял Свенгаард. Он попытался думать о своей собственной жизни, идентифицировать ее. У него была третичная жена, нечто чуть большее, чем любовница, женщина, как и он сам, на каждую просьбу которой к селекционеру о разрешении иметь детей она получала отрицательный ответ. Он попытался на мгновение вспомнить ее лицо, но не смог, оно затерялось в памяти о предыдущих женах и любовницах.

«Она не является моей жизнью, — думал он, — Кто моя жизнь?»

Он сознавал усталость, которая доходила до костей, и остатки воздействия наркотиков, которые использовали прошлым вечером его похитители. Он вспомнил руки, охватившие его, этот дикий взгляд на стену, которая не могла быть дверью, но была ею, освещенное пространство позади. И он вспомнил свое пробуждение здесь, а Иган сидел напротив него.

— Я ничего не скрыл, — сказал Иган, — Я все вам рассказал. Поттер едва успел скрыться, чтобы спасти свою жизнь. Уже вышел приказ, чтобы взять вас. Ваша компьютерная сестра мертва. Но умрут еще многие. ОНИ должны быть уверены, разве вы не понимаете? ОНИ не могут ничего предоставить случаю.

«Что такое моя жизнь?» — спросил себя Свенгаард, и он подумал сейчас о своей удобной квартире, старинных предметах, предметах для развлечения, справочной литературе, друзьях, об обычных гарантиях безопасности своего положения.

— Но куда я пойду? — спросил Свенгаард.

— Место уже подготовлено.

— Но от них не найти безопасного места, — сказал Свенгаард. Произнося эту фразу, он впервые в жизни ощутил всю глубину собственной неприязни к оптименам.

— Есть много безопасных мест, — сказал Иган, — ОНИ просто притворяются, что у них сверхчувствительное восприятие. А истинные их способности заключены в машинах и приборах, а также секретной службе наблюдения. Но машины и инструменты могут быть использованы в других целях. А чтобы осуществлять насилие, оптимены зависят от простых смертных людей.

Свенгаард потряс головой:

— Но ведь это все чушь.

— За исключением одного, — сказал Иган, — все они, как и мы — совершенно разные. Мы знаем это по опыту.

— Но зачем им надо делать все то, в чем вы их обвиняете?

— запротестовал Свенгаард, — Это же бессмысленно. ОНИ действительно добры к нам.

— Единственный их интерес состоит в сохранении себя, — сказал Иган, — Они ходят по скользкой дорожке. Пока не будет сколько-нибудь значительных изменений в условиях их жизни, они будут продолжать жить… неопределенно долго. Но как только существенные перемены вкрадутся в их жизнь, и они, как мы, будут подвержены капризам природы. Вы видите, что для них не может быть природы — живой природы, которую бы они не контролировали.

— Я не верю этому, — сказал Свенгаард, — ОНИ же, кто любит нас и заботится о нас. Посмотрите на все, что ОНИ сделали для нас.

— Я уже насмотрелся, — Иган тряхнул головой. Свенгаард был еще более пустоголовый, чем они ожидали. Он отгораживался от всех аргументов и придерживался старых догм.

— Вы хотите, чтобы ОНИ лишили нас эволюции, — сказал Иган.

Свенгаард уставился на него, — Чего?

— ОНИ сделали себя единственными свободными личностями в нашем мире, — сказал Иган, — Но личности не эволюционируют. Эволюционируют популяции, а не личности. У нас нет населения.

— Но народ… — Да, народ. Кому из нас дозволено иметь потомство? — Иган потряс головой, — Вы генный хирург, мужчина! Разве вы еще не опознали образец?

— Образец? Какой образец? Что вы этим хотите сказать!

— Свенгаард дернулся, чтобы встать со стула, ругнулся на то, что связан. Руки и ноги его онемели.

— Оптимены придерживаются одного кардинального правила в вопросах продолжения рода, — сказал Иган, — Возврат к нормативному среднему. Они допускают непреднамеренный обмен с нормативным средним фашизмом, чтобы подавлять развитие уникальных личностей. Такие несколько уникальных личностей, когда они встречаются, не имеют права иметь потомство.

Свенгаард тряхнул головой:

— Я не верю вам, — сказал он. Но он почувствовал начало сомнений. Взять хотя бы его самого — какую бы он жену себе ни выбирал, ему отказывали в праве на потомство. Он сам проверил генетические черты своих жен и видел сам, что мог бы получить жизнеспособный эмбрион, но оптимены сказали нет.

— Но вы же действительно верите мне, — сказал Иган.

— Но посмотрите, какую долгую жизнь ОНИ нам дают, — сказал Свенгаард, — Я могу рассчитывать почти на двести лет.

— Медицина дает это, не оптимены, — сказал Иган, — Тонко рассчитанные предписания ферментов — вот ключ. Это, плюс точно расписанная жизнь, в которой эмоциональные неприятности сведены к минимуму. Подобранные упражнения и диеты для ваших специфических нужд. Это можно было бы сделать почти для каждого.

— Неопределенная жизнь? — прошептал Свенгаард.

— Нет! Но долгая жизнь, намного дольше, чем мы получаем сейчас. Я сам собираюсь прожить четыреста лет — как и несколько моих современников. Почти четыреста прекрасных лет, — сказал он, вспоминая злобную фразу Калапины… и смешок Нурса.

— Четыреста — вы? — спросил Свенгаард.

— Я согласен, что это ничто по сравнению с их многими тысячами, — сказал Иган, — Но почти каждый мог бы иметь эти же самые годы, да только вот они не разрешают.

— Почему? — спросил Свенгаард.

— Таким путем они могут продлевать жизнь лишь немногим избранным, — сказал Иган, — награда за службу. Без этого правила у них не было бы монеты, чтобы купить нас. Вы знали об этом. Вы сами пытались продать себя им за свою жизнь.

Свенгаард посмотрел вниз на свои связанные руки. «И это моя жизнь? — удивлялся он, — Связанные руки? Кто купит мои связанные руки?»

— И вам следовало бы послушать, как хихикал Нурс над моими жалкими четырехстами годами, — сказал Иган.

— Нурс?

— Да, Нурс из Туеров. Нурс — циник, Нурс, которому уже более сорока тысяч лет. Почему, по-вашему, Нурс является циником? — спросил Иган, — Есть и постарше оптимены, намного старше. Большинство из них не циники.

— Я не понимаю, — сказал Свенгаард. Он уставился на Игана, чувствуя что слабеет, заходит в тупик, не может противостоять силе этих слов и аргументов.

— Я забыл, что вы не из Централа, — сказал Иган, — ОНИ классифицируются по тончайшим долям эмоций, которые им разрешены. ОНИ — акционисты, эмоционалы, циники, гедонисты и изнеженные. ОНИ проходят через цинизм по пути к гедонизму. Туеры уже вплотную заняты погоней за личными удовольствиями.

Иган изучал Свенгаарда, взвешивая эффект своих слов. Это было существо, стоящее лишь чуть выше уровня простого смертного. Это был человек средневековья. Для него Централ и оптимены были главными двигателями всех систем небожителей. За пределами Централа находился только райский дом создателя… а для свенгаардов мира было лишь малое различие между оптименом и Создателем. Оба они были выше луны и абсолютно беспорочны.

— Куда мы можем убежать? — спросил Свенгаард — Нет такого места, где можно спрятаться. Они контролируют ферментные предписания. В ту же минуту, когда каждый из нас явится в аптеку для полученияочередной дозы, там ему и конец.

— У нас есть свои источники, — сказал Иган.

— Но почему вам нужен я? — спросил Свенгаард. Он не поднимал глаз от своих связанных рук.

— Потому что вы уникальная личность, — сказал Иган.

— Потому что вы нужны Поттеру. Потому что вы знаете об эмбрионе Дюранов.

«Эмбрион Дюранов, — подумал Свенгаард, — В чем значение этого эмбриона Дюранов? Все опять возвращается к этому эмбриону».

Он взглянул вверх, встретился со взглядом Игана.

— Вам трудно узнать оптименов в моем описании их, — сказал Иган.

— Да.

— Они являются чумой на лике земли, — сказал Иган.

— Они болезнь земли!

Свенгаард встрепенулся от горечи в голосе Игана.

— Саул стер с лица земли тысячи, и Давид — десять тысяч, — сказал Иган, — Но оптимены стирают будущее.

Плотная фигура мужчины втиснулась в узкое пространство у стола и устроилась спиной к Свенгаарду.

— Ну? — спросил он. В голосе звучали тревожные ноты неотложности, просто в одном этом слове. Свенгаард попытался разглядеть лицо человека, но не мог сдвинуться так далеко в сторону. Была только эта широкая спина в серой куртке с поясом.

— Я не знаю, — сказал Иган.

— Больше мы не можем терять времени, — сказал вновь пришедший, — Поттер закончил работу.

— Результат? — спросил Иган.

— Он говорит успешный. Он использовал ферментную инъекцию для быстрого восстановления. Мать скоро сможет ходить. Плотная рука показалась через плечо, указывая большим пальцем на Свенгаарда, — Что нам делать с ним?

— Берите его, — сказал Иган, — Что делает Централ?

— Приказано арестовать и заключить в тюрьму всех хирургов.

— Так быстро? Они взяли д-ра Хэнда.?

— Да, но он сыграл в ящик.

— Остановил сердце, — сказал Иган, — Это единственное и правильное решение. Мы не можем позволить им допросить хоть одного из нас. Сколько нас всего осталось?

— Семь.

— Включая Свенгаарда?

— Тогда восемь.

— Мы подержим Свенгаарда пока некоторое время, — сказал Иган.

— Они начинают вытаскивать своих особых людей из Ситака, — сказал большой мужчина.

Свенгаарду была видна только половина лица Игана из-за незнакомца, но эта часть была сильно нахмурена и сосредоточена. Один видимый ему глаз смотрел на Свенгаарда, но не видел его.

— Тогда ясно, — сказал Иган.

— Да — они собираются уничтожить мегаполис.

— Не уничтожить, стерилизовать.

— Ты слышал, как Олгуд говорил о народе?

— Много раз. Паразиты в своих муравейниках. Он наступит на целый район без тошноты. Все готово к действию?

— Можно сказать готово.

— Шофер?

— Запрограммирован на желательный ответ.

— Тогда дай этому Свенгаарду пулю, чтобы успокоился. У нас нет на него времени, если мы встали на этот путь.

Свенгаард застыл.

Могучая спина повернулась. Свенгаард взглянул в блестящие глаза, серые, оценивающие, лишенные эмоций. Одна из могучих рук поднялась, держа выстреливаемую ампулу. Рука коснулась его шеи, и он почувствовал толчок.

Свенгаард уставился вверх на это большое лицо, и через мозг его прошли суетливые волны. Горло его отяжелело, язык отнялся. Он хотел протестовать, но не мог выдавить ни звука. Сознание его превратилось в уплотняющийся шар, сконцентрированный на крохотном пятачке с щелевыми отверстиями. Это пространство становилось все меньше и меньше — пока не сократилось с сумасшедшей скоростью до окружности величиной с глаз с узкими щелями зрачков.

Он провалился в мягкий колодец темноты.

Глава 13

Лизбет лежала на скамейке, а рядом с ней, успокаивая ее, сидел Гарви. В этом кубическом пространстве размером не более большого упаковочного ящика, было пять человек. Единственная осветительная трубка в углу над ее головой освещала внутренность ядовито-желтым светом. Она видела врачей Игана и Бумура на грубой скамейке напротив нее, ноги их были вытянуты над связанным, с кляпом во рту Свенгаардом, который без сознания лежал на полу.

«Гарви сказал, что на улице уже ночь. Это должно было означать, что они проехали довольно большое расстояние», — думала она. Ее немного поташнивало, и она чувствовала боль в животе, вокруг швов. Мысль, что она внутри себя носит своего сына, приносила странную неуверенность. В животе чувствовалась наполненность. Поттер сказал, что она может обходиться без регулярных приемов ферментов, пока вынашивает эмбрион. Он, вероятно, думал, что эмбрион переместят в чан, когда они доберутся до безопасного места. Но она знала, что будет против этого. Она хотела выносить своего сына полный положенный срок. Ни одна женщина не делала этого в течение тысяч лет, а она хотела этого.

— Мы набираем скорость, — сказал Иган, — Мы уже, должно быть, скоро выберемся из подземки в воздушный путь.

— Будут ли какие-нибудь проверки? — спросил Бумур.

— Должны быть.

Гарви почувствовал точность оценки Игана. Скорость? Да — тела их испытывали большую нагрузку на поворотах. Воздух проходил немного быстрее через вентилятор над скамейкой Лизбет. К состоянию подвешенности добавилась новая тяжесть кроме эффекта притяжения земли — меньше тряски. Звук турбин громко отдавался в узком ящике, и он чувствовал запах несгоревшей углекислоты.

Проверки? Агенты Безопасности будут использовать все средства, чтобы не дать никому ускользнуть из Ситака. Он хотел знать, что же тогда должно случиться с мегаполисом. Хирурги говорили об отравляющем газе в вентиляторах, звуковых барьерах. У Централа много видов оружия, говорили они. Гарви выставил руку, чтобы поддержать Лизбет, когда они делали крутой поворот.

Он еще не знал, какое чувство испытывает к Лизбет, когда она носит их сына в своем теле. Это было странно. Не то, чтобы отвращение или непристойность, просто странно. Внутри его зародился какой-то инстинктивный рефлекс, и он оглянулся вокруг, ища опасность, от которой он мог бы защитить ее. Но здесь была только коробка, заполненная запахом кислого пота и бензина.

— Что это за груз вокруг нас? — спросил Бумур.

— Всякая всячина, — сказал Иган, — Части машин, некоторые старые произведения искусств, несущественные мелочи. Мы брали все, что могли похитить, чтобы составить по виду нормальный груз.

«Несущественные мелочи, — думал Гарви. Он чувствовал, как его захватило это открытие, — Несущественные мелочи. Они везли части к вещам, которые могут быть никогда не построены».

Рука Лизбет вытянулась, нашла его:

— Гарви?

Он нагнулся над ней, — Да, дорогая?

— Я чувствую… так… необычно.

Гарви бросил отчаянный взгляд на врачей.

— С ней все в порядке, — сказал Иган.

— Гарви, я боюсь, — сказала она, — Мы можем не выпутаться из всего этого.

— Вот об этом вы не должны думать, — сказал Иган.

Она взглянула вверх, нашла лицо генного хирурга, изучающее ее через узкое пространство коробки. Глаза его были похожи на сверкающие инструменты на узком, надменном лице. «Он тоже Киборг?» — раздумывала она. Эта холодная манера, с которой глаза изучающе смотрят на нее, прорвались через ее контроль.

— Я не о себе забочусь, — прошептала она, — А о своем сыне.

— Лучше успокоиться, мадам, — сказал Иган.

— Я не могу, — сказала она, — Нам с этим не справиться!

— А вот это не разговор, — сказал Иган, — Наш шофер — лучший из возможных Киборгов.

— Он никогда не провезет нас мимо них, — простонала она.

— Вам бы стоило успокоиться, — сказал Иган.

Наконец, Гарви нашел объект, от которого следовало защитить жену, — Не разговаривайте с ней в таком тоне, — рявкнул он.

Иган заговорил в терпеливом тоне:

— Ну и вы туда же, Дюран. На полтона ниже. Вы же знаете так же, как и я, что на всей воздушной трассе у них подслушивающие станции. Нам не следует разговаривать, разве что только в случае крайней необходимости.

— Сегодня, ничего не может проскочить мимо них, — прошептала Лизбет.

— Наш шофер — это не просто оболочка плоти вокруг компьютера, — сказал Иган, — Он запрограммирован как раз на выполнение таких задач. Он провезет нас, уж если только кто и может, так это он.

— Если кто-нибудь может, — прошептала она. Она начала плакать — раскачивающиеся, вздрагивающие движения сотрясали все ее тело.

— Видите, что вы наделали! — сказал Гарви.

Иган вздохнул, вытащил руку с капсулой и протянул капсулу Гарви:

— Дайте ей это.

— Что это? — строго спросил Гарви.

— Просто успокоительное.

— Я не хочу успокоительного, — рыдала она.

— Это для вашего же блага, дорогая, — сказал Иган, — Эти рыдания могут привести к выкидышу эмбриона. Вы должны оставаться спокойной и тихой. Прошло так мало времени после операции.

— Она не хочет, — сказал Гарви. Глаза его горели от гнева.

— Она должна принять это, — сказал Иган, — Даже если она не хочет.

Иган старался придать голосу убедительность:

— Дюран, я только стараюсь спасти нам жизнь. Сейчас вы злы и… — Вы правы, черт бы вас побрал, я зол! Я уже устал от того, что все вокруг приказывают мне!

— Если я чем-нибудь обидел вас, прошу прощения, Дюран, — сказал Иган, — Но я должен предупредить вас, что реакция ваша на данную ситуацию предопределена вашим генным формированием. У вас чрезмерная тяга мужчины к опеке, защите. С вашей женой все будет в порядке. Это успокоительное безвредно. У нее реакция истерики, потому что у нее слишком большое стремление к материнству. Это ошибки в вашем генном формировании, но с вами двумя все будет в порядке, если вы будете оставаться спокойными.

— Кто говорит, что в нас ошибки? — потребовал Гарви, — Могу держать пари, что вы стерри, которые никогда… — Этого вполне достаточно, Дюран, — сказал другой врач. Голос его был раскатистый и властный.

Гарви посмотрел на Бумура, заметил его заостренное, похожее на эльфа лицо на большом теле. Хирург казался мощным и опасным, а лицо его странно нечеловеческим.

— Мы не можем драться между собой, — прогремел Бумур, — Мы, должно быть, близко от проверочного пункта. И у них, конечно, есть подслушивающие устройства.

— Нет у нас никаких ошибок, — огрызнулся Гарви.

— Может быть, вы правы, — сказал Иган, — Но вы оба уменьшаете наши шансы на успешный побег. Если кто-нибудь из вас взорвется на пропускном пункте, всем нам конец, — Он передвинул руку к Лизбет:

— Пожалуйста, примите это, мадам. Она содержит успокаивающее средство. Совершенно безвредно. Уверяю вас.

Лизбет заколебалась, но взяла капсулу. На ощупь она была холодная и студенистая — отталкивающая. Она хотела запустить ею в Игана, но Гарви тронул ее за щеку.

— Может быть, тебе лучше принять ее, — сказал он, — Для ребенка.

Она поднесла руку вверх, положила капсулу на конец языка и проглотила. Наверное, она безвредная, если Гарви согласился. Но ей не понравился уязвленный, вызывающий взгляд.

— А сейчас расслабьтесь, — сказал Иган, — Это быстродействующее — три или четыре минуты, и вы почувствуете себя совершенно спокойной, — Он откинулся назад, взглянул на Свенгаарда. Распростертая фигура все еще, казалось, была без сознания, грудь вздымалась и опускалась в ровном ритме.

В течение всего, теперь уже продолжительного, как казалось Свенгаарду, времени, он ощущал нарастающее чувство голода и забытья, и раскачивающее движение, которое откатывало его тело о какую-то твердую поверхность. В этом движении было ощущение быстроты. Он ощущал запах человеческого пота, слышал рев турбин. Звук начинал давить на сознание. Сквозь неподвластные ему веки он ощущал свет, тусклый и мерцающий. Он почувствовал колющий губы кляп и связанные руки и ноги.

Свенгаард открыл глаза.

На мгновение все расплылось, но затем он почувствовал, что смотрит на низкий потолок, крошечную осветительную трубку в углу, под которой разговорный динамик выступал рядом с красным позывным огнем. Потолок казался слишком близко от него, а справа от него была тень в пятнах какой-то фигуры — протянутая над ним нога. Единственный свет испускал желтое свечение, которое почти не могло рассеять темноту.

Рубиновый свет начал мигать, красный свет то появлялся, то исчезал, то появлялся, то исчезал.

— Пропускной пункт, — прошептал Иган, — Все тихо.

Они чувствовали, что скорость стала снижаться. Давление воздуха все меньше и меньше. Турбины снижали обороты. Они остановились, и турбины заглохли.

Взгляд Свенгаарда метался по замкнутому пространству. Грубая скамейка над ним и справа… на ней сидящие две фигуры. Острый край металла высовывался из ножки скамьи возле его щеки. Мягко, осторожно Свенгаард подвинул голову к металлическому выступу, почувствовал, как острие прошло через кляп. Он сделал мягкий толчок головой вверх, и кляп слегка поддался вниз. Выступ корябал щеку, но он не обращал на это внимания. Еще один мягкий толчок, и кляп опустился еще на долю миллиметра. Он повернул глаза, проверяя окружение, увидел лицо Лизбет над ним слева, глаза ее закрыты, руки перед ртом. В ней было ощущение застывшего ужаса.

Свенгаард снова двинул головой.

Где-то в отдалении слышались голоса — резкие звуки вопросов, бормотание ответов.

Руки Лизбет опустились и открыли рот. Губы ее беззвучно двигались.

Звук разговора прекратился.

Транспорт начал движение.

Свенгаард резко мотнул головой. Кляп его вылетел. Он выкинул его изо рта кашлем и закричал:

— Помогите! Помогите! Я пленник! Помогите!

Иган и Бумур подпрыгнули в шоке. Лизбет вскрикнула:

— Нет! О, нет!

Гарви бросился вперед, нанес удар кулаком в челюсть Свенгаарда, упал на него и одной рукой закрыл ему рот. Они оставались в этом положении, напряженно прислушиваясь, когда транспорт продолжал набирать скорость.

Иган сделал дрожащий вдох, посмотрел на противоположную сторону в напряженно смотрящие глаза Лизбет.

Через разговорный динамик послышался голос водителя:

— Что там стряслось? Разве нельзя соблюдать простейшие меры предосторожности?

Лишенный эмоций голос, в котором звучали обвинения, вызвал у Гарви дрожь. Затем он стал размышлять о водителе, почему это существо выбрало этот тон, а не просто сказало им, что они себя раскрыли. Он почувствовал, что Свенгаард под ним обмяк и лежит без сознания. Он испытывал дикое желание задушить хирурга здесь и сейчас, он почти ощутил, что руки его тянутся к горлу человека.

— Они слышали нас? — прошептал Иган.

— Очевидно, нет, — прохрипел водитель, — Нет признаков преследования. Я полагаю, вы больше не допустите еще такого грубого просчета. Пожалуйста, сообщите, что произошло.

— Свенгаард очнулся от наркотика раньше, чем предполагали.

— Но у него был кляп.

— Ему… удалось как-то вытащить кляп.

— Вероятно, вам стоило бы убить его. Очевидно, он не примет новые условия.

Гарви оторвался от Свенгаарда. Сейчас, когда Киборг сделал предложение, он больше не чувствовал желание убить Свенгаарда. «Кто находился там в кабине транспорта?» — размышлял Гарви. Голоса всех Киборгов, кажется, звучат похоже, компьютерная характеристика, соединенная с логикой мышления, уровень которой казался намного выше человеческого. Голос этого, однако, показался ему еще более отдален от человеческого, чем обычно.

— Мы… решим, что делать, — сказал Иган.

— Свенгаард снова в безопасности?

— О нем позаботились.

— Не благодаря вашим усилиям, — сказал Гарви, уставясь на Игана, — Вы были прямо над ним.

Лицо Игана побледнело. Он вспомнил свою застывшую неподвижность после прыжка от страха. Его пронзил гнев. Какое право имеет этот болван допрашивать хирурга? Он заговорил напряженно:

— Сожалею, что я не человек насилия.

— Вам бы следовало лучше научиться чему-то, — сказал Гарви. Он почувствовал руку Лизбет на плече, позволил ей посадить себя назад на скамейку, — Если у вас есть еще этот нокаутирующий состав, может быть, вы бы дали ему еще одну дозу до того, как он очнется снова. Иган подавил резкий ответ.

— В сумке под нашей скамейкой, — сказал Бумур, — Разумное предложение.

Иган вытащил стреляющую капсулу и механически заученными движением усыпил Свенгаарда.

Снова через переговорное устройство рявкнул голос водителя:

— Внимание! Мы не должны исходить из предположения о незамеченных признаках немедленного и очевидного преследования, что им не удалось услышать выкрик. Я выполняю план Гамма.

— Кто этот водитель? — прошептал Гарви.

— Я не видел, которого они программировали, — Он изучал Гарви. Это был ожидаемый вопрос. Голос водителя действительно звучал странно, намного необычайней, чем привычная аномальность голоса Киборга. Говорили, что водителем будет запрограммированный рефлекторный компьютер, машина, предназначенная давать самый уверенный ответ, чтобы совершить удачный побег. Кого они выбрали для этой программы?

— Что это за план Гамма? — прошептала Лизбет.

— Мы сходим с подготовленного маршрута побега, — сказал Бумур. Он уставился на переднюю стенку их коробки. Уход с намеченного маршрута… это означало, что они будут полностью зависеть от способности водителя Киборга… а какие бы оставшиеся ячейки подпольного Центра были еще доступны. Конечно, с любой из этих ячеек можно было бы найти компромисс. Обычно крепкая натура Бумура начала испытывать странные наплывы страха.

— Водитель! — позвал Гарви.

— Молчать! — рявкнул водитель.

— Придерживайтесь намеченного плана, — сказал Гарви, — У них там приготовлены медицинские условия, если моя жена… — Безопасность вашей жены — не превалирующий фактор, — сказал водитель, — Элементы вдоль подготовленного маршрута не должны быть раскрыты. Не отвлекайте меня вашими протестами. Выполняется план Гамма.

— Выбирает, что легче, — сказал Бумур, когда Гарви сорвался вперед, опираясь рукой о скамейку, — Что вы можете сделать, Дюран?

Гарви опустился снова на скамейку, поискал и нашел руку Лизбет. Она схватила ее, просигналила:

— Подожди. Разве ты не читаешь мысли врачей? Они тоже испуганы… и обеспокоены.

— Я беспокоюсь за тебя, — просигналил Гарви.

Итак ее безопасность — а предположительно и наша — не являются превалирующей задачей. Какую же программу выполняет наш компьютер во плоти?

Глава 14

Только Нурс из Туеров занимал трон в шаре обзора, внимание его было занято лучами, мигающими огнями и приборами, каскадом световых данных, которые сообщали о делах народа. Передатчик новостей сказал ему, что на улице в этом полушарии ночь — темнота протянулась по земле от Ситака да мегаполиса Ново-Скотия. Он увидел физическую темноту как знак устрашающих событий и хотел, чтобы быстрее вернулись Шруилл и Калапина.

На экране появился визуальный доклад. Нурс повернулся, чтобы просмотреть его, и увидел появляющееся там лицо Олгуда. Босс Безопасности поклонился Нурсу.

— Что это? — спросил Нурс.

— Восточный пропускной пункт Ситака сообщает, что проследовал транспорт со странным грузом контейнеров, Нурс. Турбины его заглушали звуки, которые мы расшифровали. Скрытые звуки включали дыхание — пять человек, спрятанных в грузе. Голоса выкрикивали из транспорта, когда он двинулся в путь. Действуя по вашим указаниям, мы пометили транспорт и сейчас держим его под наблюдением. Каковы ваши приказания?

«Начинается, — подумал Нурс, — когда я здесь один». Нурс посмотрел на приборы, покрывающие пропускной пункт Востока Ситака. На экране транспорт был движущейся зеленой точкой. Он прочитал бинары банка сведений, описывающие инцидент, сравнил их с общим планом мотивационного анализа. Аналогии вероятности, которые он получил, наполнили его чувством обреченности.

— Голоса были идентифицированы, Нурс, — сказал Олгуд, — оттиски голосов были… — Свенгаард и Лизбет Дюран, — сказал Нурс.

— Там, где она, поблизости должен быть и муж, — сказал Олгуд.

Логически малые объяснения Олгуда стали раздражать Нурса. Он сдерживал эмоции, пока замечал, что человек забывает использовать имя оптимена, обращаясь к нему. Это был малый знак, но значительный, особенно, когда Олгуд, казалось, не замечал своей ошибки.

— Что представляют еще двое неидентифицированных, — сказал Нурс.

— Мы можем сделать догадку по образованию… Нурс. Нурс взглянул на аналогии вероятности, сказал:

— Двое из наших фармацевтов.

— Одним, может быть, был Поттер, Нурс.

Нурс покачал головой:

— Поттер остается в Ситаке.

— У них может быть переносной чан, Нурс, и этот эмбрион с ними, — сказал Олгуд, — но нам не удалось засечь подходящие механизмы.

— Вы не услышите об использовании механизмов, — сказал Нурс, — или, услышав, не идентифицируете их.

Нурс взглянул на банки данных сканеров — каждый из них ожил — они показывали, что оптимены наблюдают за Шаром обзора. Будь то ночь или день, а каналы слежки перегружены. «Они знают, что я имею в виду, — думал он, — Может быть, они испытывают отвращение, или это еще один интересный аспект насилия?»

— Как можно было предположить, — сказал Олгуд, — мне не удалось понять, что имеет в виду Нурс.

— Необязательно, — сказал Нурс. Он смотрел в лицо на экранг. Оно показалось таким молодым, что Нурс вдруг подумал: «В Централе много кажущихся молодыми, но нет молодости. Даже слуги стерри вписывались в эту общую картину, различимую невооруженным взглядом». Вдруг он почувствовал себя сам, как простой смертный стерри, следя за каждым вторым о признаках старения, надеясь, что при сравнении их собственная внешность будет процветающей.

— Каковы указания Нурса? — спросил Олгуд.

— Выкрик Свенгаарда говорит о том, что он пленник, — сказал Нурс, — Но мы не должны исключать возможность, что это преднамеренный трюк. Он говорил сдержанным усталым голосом.

— Должны ли мы уничтожить транспорт, Нурс?

— Уничтожить… — Нурс вздрогнул, — Нет, пока нет. Держите его под наблюдением. Введите положение о всеобщей готовности. Мы должны узнать, куда они направляются. Каждый их контакт следует взять на заметку и сделать знаки для наблюдения за ними.

— Если они ускользнут от нас, Нурс, можно ли… — Вы отменили соответствующие ферментные предписания?

— Да, Нурс.

— Тогда, они не могут улететь далеко… надолго.

— Как прикажете, Нурс.

— Вы можете идти, — сказал Нурс.

Он долго смотрел на экран после того, как он погас. Уничтожить транспорт? Это было бы окончанием. Он чувствовал, что не хочет, чтобы эта игра кончалась — никогда. Удивительное чувство восторга охватило его.

Сегмент входа в Шар распахнулся перед ним. Вошла Калапина, за ней Шруилл. Они прибыли на лучах, которые доставили их до мест на треугольнике. Все молчали. Казалось, они сдержаны, странно спокойны. Нурс подумал о сдерживаемой буре, когда посмотрел на них — в нем сдерживались и гром, и молния, так чтобы не навредить своим товарищам.

— Разве не время? — спросила Калапина. У Нурса вырвался вздох.

Шруилл активировал сенсорный контакт со сканерами в горах. На принимающих экранах вдруг появился лунный свет, звуки ночных птиц, шуршание сухих листьев. Далеко за холмами, облитыми холодным лунным светом, лежали линии и пятна света, пересекающие побережье и гавани мегаполиса и многоуровневые сети воздушных путей.

Калапина пристально смотрела на сцену, думая о драгоценных и случайных безделушках, развлекательных вещах бесцельного времяпрепровождения. На протяжении нескольких веков у нее не было склонности к занятиям с этими игрушками. «Почему я должна думать об этом сейчас? — изумилась она, — Ведь все эти огни — далеко не игрушки».

Нурс изучал бинарные пирамиды, аналогии действия, показывающие курс деятельности народа в мегаполисе.

— Все нормально… и в готовности, — сказал он.

— Нормально! — сказал Шруилл.

— Который из нас? — прошептала Калапина.

— Я уже давным-давно видел эту необходимость, — сказал Шруилл, — Я сделаю это, — Он покрутил петлю кольца ручки своего трона, и когда он двинул ее, он был устрашен быстротой действия. Это кольцо и силы, которые оно контролировало, были в руках вечности. Все, что оно потребовало — движения руки и воли, скрытых за этой ручкой. Калапина следила за картиной на своих экранах — лунный свет на горах, за ним мегаполис, предмет оживленной игрушки ее прихотей. Последний кадр о специальном персонале ушел, осознала она. Незаменимые объекты, которым могла угрожать опасность, были перевезены. Все было готово и обречено.

Начали появляться мигающие вспышки через ожерелья огней — золотисто-желтые вспышки. Экраны Туеров покрылись помехами, когда завибрировали звуковые барьеры отдаленных сканеров. Начали исчезать огни. Огни исчезали по всему району — целыми группами и поодиночке. Над всей, картиной простирался низкий зеленый туман, заполняющий долины, переваливающийся через холмы.

Вскоре стали не видны огни. Остался только зеленый туман. Он продолжал выползать под безличной луной, двигаясь все дальше и шире, пока оставался только он и ничего больше.

Шруилл следил за накопившимися численными аналогами, этими рапортами, лишенными эмоций, которые просто считали, предоставляли выводы явлений, остатки… нули. Не было показаний того, что в подземках и «муравейниках»… на улицах… на местах работы… игр умирал народ.

Нурс сидел и плакал.

«Они все мертвые, все мертвы», — думал он. Мертвые. Это слово оставляло особое чувство в его мозгу, лишенное личного значения. Это был термин, который, вероятно, мог быть применим к бактериям… или сорнякам. Так стерилизовались площади, куда затем переносили прекрасные цветы. «Почему я плачу?» — Он пытался вспомнить, плакал ли когда-нибудь раньше. «Вероятно, было время, когда я плакал, — думал он, — Но это было так давно. Много… много… много… лет тому назад… плакал… плакал». Теперь это стало словами, не имеющими значения. «Вот в этом беда бесконечной жизни, — думал он, — При наличии такого огромного количества повторений все теряет значение».

Шруилл изучал зеленый туман на своих экранах. «Немного переделок, и мы сможем послать туда новый народ, — думал он, — Мы заселим его народом более безопасной формации». Затем он стал размышлять над тем, где же они найдут этот более безопасный народ. Табло анализа в Шаре показали, что проблема Ситака была лишь одной из многих, которые им предстояло решить. Симптомы отовсюду одинаковые.

Он видел ошибку. В корне ее лежала изоляция одного поколения от другого. Отсутствие традиций и преемственности стало болезнью народа… потому что, казалось, они продолжали общение, несмотря на все репрессии, которые были использованы. Народные пословицы дадут всходы и покажут глубокие подводные течения.

Шруилл процитировал себя: «Когда Бог впервые создал неудовлетворенного человека, Он поместил этого человека за пределами Централа».

«Но мы создали этот народ, — думал Шруилл, — Как же мы создали неудовлетворенных людей?»

Он повернулся и увидел, что Калапина и Нурс плакали.

— Почему вы плачете? — требовательно спросил он.

Но они не ответили.

Глава 15

Там, где заканчивался последний воздушный путь, транспорт свернул от подземки под горой и пошел по широкому наземному пути по лестеровскому ответвлению. Он вел вверх через старые туннели к диким местам и покинутым селекционерами курортам вдоль почти пустынной дороги, открытой воздушным потокам. Здесь не было сервисного освещения работ, только луна и пучки лучей прожекторов транспорта.

Случайный омнибус прошел мимо них, пассажирские места в нем занимали тихие, задумчивые пары, их отпуск по уходу за потомством закончился, и они направлялись в мегаполис. Если кто-нибудь из них и обратил внимание на этот транспорт, то тут же забыл о нем.

На крутом повороте ниже Голишского курортного комплекса Киборг-водитель сделал ряд настроек своих жизненных систем. Магистрали сужались. Мягкость передвижения транспорта исчезла, турбинный рев взмывал ввысь до почти разрушительных для слуха высот. Транспорт свернул с дороги.

Внутри узкой коробки, которая скрывала их, Гарви Дюран держался одной рукой за скамейку, а другой придерживал Лизбет, когда транспорт нырял и подскакивал на выбоинах и пригорках древней дороги справа от шоссе, прокладывая путь через заслон черной ольхи, и свернул на звериную тропу, которая шла от шоссе вверх через заросли рододендронов.

— Что происходит? — взмолилась Лизбет.

Голос водителя прохрипел через переговорное устройство:

— Мы свернули с дороги. Нет причин для страха.

«Нет причин для страха», — думал Гарви. Мысль эта показалась такой нелепой, что он должен был подавить смешок, который, как он полагал, был близок к истерике.

Водитель выключил все внешние световые сигналы и полагался сейчас только на луну и свое инфракрасное зрение.

Присущее Киборгам зрение выявило тропу, змейкой извивающуюся в кустах. Транспорт проковылял по ней около двух километров, оставив пыльный вихрь с поднятыми сухими листьями, до той точки, где звериная тропа пересекала дорогу лесного патруля — очищенную трассу, устланную сухими козьими ивами и разбитую от прохождения патрульный машин. Здесь он свернул вправо, как огромный шипящий доисторический монстр, въехал вверх по холму, с шумом спустился вниз по другую сторону вершины, а затем на вершину следующего холма, где и остановился.

Турбины сбавили ход и затихли, а транспорт опустился на свои опоры. Появился водитель, плотная фигура с короткими ногами и блестящими протезными руками, прикрепленными для выполнения данной задачи. Панель отодвинулась, и Киборг начал разгружать груз, без разбора швыряя его вниз через стенку крапчатого болиголова в глубокий овраг.

Внутри своего помещения Иган вскочил на ноги, приложил губы к переговорному устройству и прошипел:

— Где мы?

Тишина.

— Это было глупо, — сказал Гарви, — Как по вашему, почему он остановился?

Иган игнорировал оскорбительный выпад. Он, в конце концов, исходил от полуобразованного болвана, — Вы слышите, что он передвигает груз, — сказал Иган. Он нагнулся над Гарви, постучал ладонью по стенке ящика, — Что там происходит?

— Да сядьте вы, — сказал Гарви. Он положил ладонь на грудь Игана и оттолкнул его. Хирург откатился назад на скамейку напротив.

Иган пытался вскочить снова, лицо его потемнело, глаза сверкали, Бумур остановил его, прогремев:

— Спокойствие, дружище Иган.

Иган уселся на свое место. Спокойное выражение лица медленно возвращалось на его лицо, — Странно, — сказал он, — как эмоции берут верх, несмотря на… — Это пройдет, — сказал Бумур.

Гарви нашел руку Лизбет, сжал ее, просигналил:

— Грудь Игана — она выгнутая и твердая, как из пласмелда. Я почувствовал это под его курткой.

— Ты думаешь, что он Киборг?

— Он нормально дышит.

— И у него эмоции. Я читаю в них страх.

— Да… но… — Мы будем осторожны.

Бумур сказал:

— Вам бы следовало больше доверять нам, Дюран. Д-р Иган сделал вывод, что нашему водителю не следовало бы двигать груз, если некоторые звуки не являются безопасными.

— Откуда нам знать, кто двигает груз? — спросил Гарви. Бумур бросил осторожный взгляд, который изменил черты его массивного спокойного лица.

Гарви прочел его, улыбнулся.

— Гарви, — сказала Лизбет — Тебе не кажется, что… — Это водитель там, — успокоил ее Гарви, — Я ощущаю запахи дикой природы в воздухе. Там не было никаких звуков борьбы. Нельзя взять Киборга без борьбы.

— Но где мы? — спросила она.

— В горах в дикой местности, — сказал Гарви, — Судя по характеру передвижения, мы залетели далеко от центральных путей сообщения.

Внезапно их помещение качнулось в сторону, задвигалось. Единственный свет потух. В неожиданной темноте стенка позади Гарви опустилась. Он схватил Лизбет, резко повернулся, почувствовал, что смотрит в темноту… лунный свет… их водитель, массивная тень на фоне отдаленной панорамы мегаполиса с мерцающей сетью огней. Луна посеребрила вершины деревьев внизу под ними, и был резкий запах лесной подстилки, резины, сырости. Кругом была тишина дикого места, которая как бы ждала, анализируя вторжение.

— Выходите, — сказал водитель.

Киборг повернулся. Гарви, увидев черты лица, неожиданно освещенные луной, сказал:

— Глиссон!

— Приветствую, Дюран, — сказал Глиссон.

— А почему вы? — спросил Гарви.

— А почему бы нет? — спросил Глиссон, — Ну-ка, выбирайтесь оттуда.

Гарви сказал:

— Но моя жена не… — Я знаю о вашей жене, Дюран. У нее было достаточно времени после лечения. Она может ходить, но только если не будет чрезмерно утруждать себя.

Иган сказал на ухо Гарви:

— У нее все в порядке. Посадите ее осторожно и дайте сойти вниз.

— Я… я чувствую себя нормально, — сказала Лизбет, — Ну вот, — Она положила руку на плечо Гарви. Вместе они сошли на землю.

Иган последовал за ними, — Где мы?

— Мы в одном месте, из которого направляемся еще в одно место, — сказал Глиссон, — Каково состояние нашего пленника?

Из помещения раздался голос Бумура:

— Он приходит в себя. Помогите мне поднять его и вынести.

— Почему мы остановились? — спросил Гари.

— Впереди крутой подъем, — сказал Глиссон, — Мы сбрасываем груз. Транспорт не предназначен для такой работы.

Бумур и Иган провели мимо них Свенгаарда, положили его спиной к стволу рядом с дорогой.

— Подождите здесь, пока я разгружу трейлер, — сказал Глиссон, — Вы тут пока обсудите, следует ли нам брать с собой Свенгаарда.

Услышав свое имя, Свенгаард открыл глаза, обнаружил, что смотрит вдаль и вниз на отдаленные огни мегаполиса. Челюсть его, куда ударил его Гарви, болела, и в голове стучало. Он почувствовал, что голоден и хочет пить. Руки его затекли, так как были связаны. Сухой запах вечнозеленых игл наполнил его нос, он чихнул.

— Вероятно, мы должны избавиться от Свенгаарда, — сказал Иган.

— Думаю, что нет, — сказал Бумур, — Он обученный человек, возможный союзник. Нам нужны будут обученные люди.

Свенгаард посмотрел в направлении голосов. Они стояли возле транспорта, который казался длинной серебристой фигурой позади приземистой двойной кабины. Там стоял звон металла. Трейлер заскользил назад, почти на два метра, прежде чем остановился у возвышения из грязи.

Глиссон вернулся, остановился и присел у Свенгаарда, — Каково наше решение? — спросил Киборг, — Убить его или оставить в живых?

Гарви сделал глубокий вдох, почувствовал, как Лизбет схватила его за руку.

— Давайте немного подождем, — сказал Бумур.

— Если он не будет доставлять нам больше неприятностей, — сказал Иган.

— Мы всегда можем использовать его части, — сказал Глиссон, — Или попытаться вырастить нового Свенгаарда и вновь подготовить его, — Киборг встал, — Здесь не нужно немедленное решение. Над этим следует подумать.

Свенгаард продолжал молчать, застыв от невыразимой ясности речи. «Жесткий, жестокий человек, — думал он, — Жесткий человек, готовый к любому насилию. Убийца».

— Тогда в кабину с ним, — сказал Глиссон, — Все в кабину. Мы должны добраться… — Киборг, не закончив мысль, пристально посмотрел на мегаполис.

Свенгаард повернулся к полосам бело-синего цвета, светящимся далеко вдали. Среди огней налево появилась мигающая золотистая вспышка. За ней взвилась другая — огромный костер появился на фоне далеких, залитых холодным лунным светом гор. Направо появились еще желтые вспышки. Пронизывающий до костей звук на высоких частотах потряс его, отозвался звоном металлического диссонанса сочувствия в транспорте.

— Что происходит? — прошептала Лизбет.

— Тихо! — сказал Глиссон, — Не разговаривайте и наблюдайте.

— О пресвятые боги! — шептала Лизбет — Что это?

— Это смерть мегаполиса, — сказал Бумур.

И снова металлический звон отозвался в транспорте.

— Это причиняет боль, — застонала Лизбет.

Гарви притянул ее поближе к себе, пробормотал:

— К чертям их!

— Здесь вверху он поражает, — сказал Иган, голос его звучал ужасающе безэмоционально, — Там внизу он убивает.

Зеленый туман начал появляться из дикой местности примерно в десяти километрах ниже их. Он катился в стороны и вниз, как бушующее море под луной, поглощая все — холмы, жемчужные огни и желтые вспышки.

— Думали ли вы, что ОНИ применят смертельный туман? — спросил Бумур.

— Мы знали, что ОНИ будут применять его, — сказал Глиссон.

— Полагаю, что так, — сказал Бумур, — Стерилизуют пространство.

— Что это? — настоятельно спросил Гарви.

— Он выходит из вентиляционных труб, через которые они пускали контрацептивный газ, — сказал Бумур, — Одна капля на вашей коже, и вам конец.

Иган повернулся кругом и пристально посмотрел вниз на лежащего Свенгаарда, — ОНИ те, кто любит нас и заботится о нас, — горько иронизировал он.

— Что происходит? — спросил Свенгаард.

— Разве вы не слышите? — спросил Иган, — Разве вы не видите? Ваши друзья оптимены стерилизуют Ситак. У вас там есть друзья?

— Друзья? — В голосе Свенгаарда что-то сломалось. Он оглянулся назад, чтобы пристально рассмотреть зеленый туман. Далекие огни все погасли.

И снова звуковые волны прошли сквозь них, сотрясли землю, отозвались звоном в транспорте.

— А сейчас, что вы думаете о них? — спросил Иган.

— Оставьте его в покое, — сказал Гарви, — У нас свои печали. Разве у вас не осталось никаких чувств?

— Он видит это и не верит, — сказал Иган.

— Как они могли? — прошептала Лизбет.

— Самосохранение, — прогремел Бумур, — Черта, которая, кажется, отсутствует у нашего друга Свенгаарда. Вероятно, ее вырезали у него, когда его формировали.

Свенгаард тупо уставился на катящееся зеленое облако. Оно было такое тихое и крадущееся. Огромное пространство темноты, где когда-то был свет и жизнь, наполнило его зачатками понимания своей собственной смертности. Он подумал о друзьях, там внизу — сотрудники больницы, эмбрионы, его полулегальная жена.

Все уничтожено.

Свенгаард чувствовал себя опустошенным, неспособным ни к каким эмоциям — даже к печали. Он смог лишь вымолвить:

— Какова была их цель?

— В кабину с ним? — сказал Глиссон, — На пол назад.

Грубые руки подняли Свенгаарда — он узнал Бумура и Глиссона. Лишенное эмоций отношение Глиссона привело Свенгаарда в замешательство. Он никогда раньше не встречал такого совершенно абстрактного отношения к действительности ни в одном человеческом существе.

Они затолкнули его на пол кабины. Острый край сиденья глубоко впился ему в бок. Вокруг него везде появились ноги. Кто-то поставил ему ноги на живот, убрал. Турбины ожили. Дверь захлопнулась. Они отправились в путь.

Свенгаард впал в какое-то оцепенение.

Лизбет, которая сидела над ним, испустила глубокий вздох. Услышав его, Свенгаард вдруг почувствовал возникшее в нем чувство сострадания к ней, первое проявление эмоций с момента шока при виде смерти мегаполиса.

«Зачем они это сделали?» — спрашивал он себя. Зачем?

В темноте Лизбет нашла руку Гарви. В случайных отрывках лунного света ей было видно очертание Глиссона, находящегося прямо перед ней. Рациональный минимум движений Киборга, ощущение силы в каждом движении наполняли ее растущим беспокойством. Послеоперационный шов вызывал зуд. Она хотела почесать, но боялась обратить на себя внимание.

Гарви просигналил через сомкнутые руки:

— Бумур и Иган, я сейчас их читаю. Они новые Киборги. Вероятно, просто первое звено импланированных компьютеров. Они только сейчас познают цену, проявляя нормальные человеческие эмоциональные реакции, обучаясь противостоять эмоциям.

Она впитывала это, смотря на них с помощью логических выводов Гарви. Он часто читал людей лучше, чем она. Она вновь прочитала то, что видела об этих двух фигурах.

— Ты читаешь это? — просигналил он.

— Ты прав. Да.

— Это означает полный разрыв с Централом. Они никогда не смогут возвратиться назад.

— Это объясняет Ситак, — просигналила она. Она начала дрожать.

— И мы не можем доверять им, — сказал Гарви. Он покрепче прижал, утешая ее.

Транспорт пробирался через подножья гор с раскинувшимися открытыми лугами, следуя по древним дорогам, случайным руслам речушек. Незадолго до рассвета он свернул влево, в просеку, оставшуюся после пожара, в окружение сосен и кедров, пробирался по узкой тропе, а выхлопные трубы поднимали вверх тяжелое облако лесной подстилки позади транспорта. Глиссон остановил машину позади старого здания, на стенах его был мох, в маленьких окнах занавески. Псевдоутки с чернотой сорняков и признаками выросших на траве, которых разводили здесь годами, составляли маленькую шеренгу у здания — бледные лунные фигуры в свете единственной лампы высоко под карнизом здания.

Турбины взвыли и затихли. Тогда им стали слышны звуки работающих машин и, вглядываясь в сторону звука, они увидели тусклые серебристые очертания вентиляционной вышки среди деревьев.

Открылась дверь на углу здания. Появился человек с тяжелой головой и большой челюстью, сутулый, громко сморкающийся в красный платок. Он выглядел очень старым, лицо его избороздили морщины.

Глиссон сказал:

— Это условленный знак. Здесь все безопасно… на данный момент, — Он соскочил вниз, приблизился к старику, кашлянул.

— В эти дни кругом полно болезней, — сказал старик. Голос его был таким же древним, как и его лицо, с одышкой, глотающий согласные.

— Вы не одиноки с проблемами, — сказал Глиссон.

Старик выпрямился, отбросил нахмуренный взгляд и услужливую манеру, — Может вам надо местечко для укрытия, — сказал он, — Не знаю, спокойно ли здесь. Даже не знаю, должен ли я прятать вас.

— Здесь приказывать буду я, — сказал Киборг, — А вы будет подчиняться.

Старик мгновение изучал Глиссона, затем лицо его окатила волна гнева, — Черт бы побрал вас, Киборги! — сказал он.

— Придержи язык, — сказал Глиссон, голос его был ровным, — Нам нужна пища, безопасное место на день. Мне понадобится твоя помощь, чтобы спрятать транспорт. Ты должен знать окружающую местность. А ты достанешь нам другой транспорт.

— Лучше его разрезать и закопать, — сказал старик ворчливо, — Потревожили осиное гнездо. Догадываюсь, что знали об этом.

— Мы знаем, — сказал Глиссон. Он повернулся, дал знак транспорту, — Пошли. Приведите Свенгаарда.

Вскоре к нему присоединились остальные. Бумур и Иган вели Свенгаарда. Ноги Свенгаарда были развязаны, но казалось, что он едва ли может передвигаться самостоятельно. Лизбет шла осторожно,согнувшись и говорила, что неуверена, зажил ли шов, несмотря на ускоренное обеспечение.

— Мы пробудем здесь дневное время, — сказал Глиссон.

— Этот человек проводит вас в помещение.

— Какие вести из Ситака? — спросил Иган. Глиссон посмотрел на старика, сказал:

— Отвечай. Старик пожал плечами:

— Курьер оттуда прибыл пару часов назад. Сказал, живых не осталось.

— Какие-нибудь вести о д-ре Поттере? — проворчал Свенгаард.

Глиссон резко повернулся, уставился на Свенгаарда.

— Не знаю, — сказал старик, — Что у него за маршрут? Иган кашлянул, взглянул на Глиссона, затем на старика.

— Поттер? Я полагаю, что он был в группе, выходящей по подземным энергетическим коммуникациям.

Старик метнул взгляд на вентиляционную вышку, возвышающуюся отчетливо среди деревьев в ту секунду, когда луч дневного света прополз сквозь горы, — Из подземки никто не пришел, — сказал он, — Они отключили вентиляцию и заполнили газом подземку в первую очередь, — Он посмотрел на Игана, — Вентиляторы заработали снова около трех часов назад.

Глиссон изучающе смотрел на Свенгаарда, спросил:

— Почему интересуетесь Поттером?

Свенгаард не ответил.

— Отвечайте мне, — приказал он.

Свенгаард попытался проглотить ком в горле. Горло его болело. Он чувствовал, что его загнали в угол. Слова Глиссона привели его в ярость. Без предупреждения Свенгаард бросился вперед, таща за собой Бумура и Игана, пнул Глиссона ногой.

Киборг уклонился быстрым движением, поймал ногу, выдернул Свенгаарда из рук хирургов, размахнулся, широким рывком закрутил Свенгаарда и выпустил. Свенгаард упал на спину, покатился по земле, остановился. Прежде, чем он смог двинуться, Киборг уже стоял над ним. Свенгаард лежал там и рыдал.

— Почему вы интересуетесь Поттером? — потребовал Глиссон.

— Убирайтесь, убирайтесь, убирайтесь, — рыдал Свенгаард.

Глиссон выпрямился, взглянул на Игана и Бумура, — Вы понимаете это?

Иган пожал плечами:

— Это эмоции.

— Вероятно, реакция шока, — сказал Бумур.

С помощью рук Гарви просигналил Лизбет:

— Он был в шоке, это значит, что он выходит из него. Они же медики! Неужели они не могут ничего прочесть?

— Глиссон читает это, — ответила она, — Он проверял их.

Глиссон повернулся, посмотрел насупившись на Гарви. Смелое понимание в глазах Киборга отдалось волной страха, который прошел сквозь Гарви.

— Осторожно, — просигналила Лизбет, — Он подозревает нас.

— Уведите Свенгаарда в дом, — сказал Глиссон. Свенгаард взглянул на водителя. Глиссон, назвали его Дюраны. Но старик из здания назвал Глиссона Киборгом. Возможно ли это? Неужели эти полулюди возродились, чтобы еще раз бросить вызов оптименам? Какова была причина смерти Ситака?

Бумур и Иган подняли его, проверили, прочно ли завязаны руки, — Давайте больше не будем делать глупостей, — сказал Бумур.

«Они такие же, как Глиссон? — спрашивал себя Свенгаард, — Они тоже частично люди, а частично машины? А что насчет этих Дюранов?»

Свенгаард почувствовал слезы на глазах. «Истерика, — подумал он, — Выхожу из шока». Тогда он начал размышлять о себе и почувствовал странное ощущение вины. Почему меня так поразила смерть Поттера, больше, чем смерть всего Мегаполиса, исчезновение жены и друзей? Что для меня олицетворял Поттер?

Его полунесли, полувели в дом, по узкому залу в плохо освещенную, мрачную, большую комнату с потолком, который вел вверх к голым балкам двумя этажами выше. Они бросили его на пыльную кушетку — простые пластиковые гидравлические контур-шойперы, которые неохотно прогнулись. Свет шел от двух светящихся шаров высоко над балками. Он открыл взору странную мебель, разбросанную везде по комнате, и странных форм возвышения, покрытые гладким лоснящимся материалом. Слева от него стол, сделанный из досок. Дерево! За ним стояла раскладушка и древнее шведское бюро без одного выдвижного ящика, а также разного стиля стулья. Камин, запятнанный и замазанный сажей, рядом с ним железный кран, доходящий до отверстия камина, подобно виселице, занимал половину стены напротив него. Вся комната пропахла сыростью и гнилью. Полы трещали, когда по ним ходили люди. Деревянное покрытие!

Свенгаард взглянул вверх на крохотные окна, пропускающие скудный серый дневной свет, который с каждой секундой становился ярче. Даже если он будет самым ярким, понимал он, он не сможет разогнать полутьму этого помещения. Здесь была печаль, которая заставляла его думать о людях без числа — мертвых, забытых. Слезы катились по его щекам.

«Что со мной происходит?» — удивлялся он.

Со двора послышался звук, это включили зажигание турбин транспорта. Он слышал, как тот поднялся, уехал… звук его замер. В комнату вошли Гарви и Лизбет.

Лизбет посмотрела на Свенгаарда, затем на Бумура и Игана, которые расположились на раскладушке. Осторожными шагами, согнувшись она направилась к Свенгаарду, тронула его за плечо. Она увидела на его глазах слезы, свидетельство человечности, и тогда она захотела, чтобы он был ее врачом. Вероятно, это выход. Она решила спросить Гарви.

— Пожалуйста, доверяйте нам, — сказала она, — Мы не причиним вам вреда. ОНИ это те, кто убил вашу жену и друзей, не мы.

Свенгаард отодвинулся.

«Как смеет она жалеть меня?» — думал он. Но она затронула какую-то струну в нем. Он чувствовал себя растерянным.

В комнате наступила гнетущая тишина.

Подошел Гарви, повел жену к стулу у стола.

— Это дерево, — сказала она, потрогав поверхность, в голосе ее почувствовалось удивление. Затем обратилась к Гарви:

— Гарви, я очень хочу есть.

— Они принесут нам пищу, как только разделаются с транспортом, — сказал он.

Она сжала руку, и Свенгаард следил, заинтригованный нервным движением ее пальцев.

Вскоре вернулись Глиссон и старик, с шумом захлопнув за собой дверь. Здание заскрипело от этого движения.

— Для следующего этапа пути у нас будет машина лесного патруля, — сказал Глиссон, — Немного безопаснее. Здесь есть одна вещь, которую сейчас должны знать все, — Киборг переводил холодный оценивающий взгляд с одного лица на другое, — На верхушке транспорта, на грузовом отсеке, который мы бросили прошлой ночью, был опознавательный знак.

— Опознавательный знак? — сказала Лизбет.

— Приспособление, чтобы следить за нами, преследовать нас, — сказал Глиссон.

— О-о-о! — Лизбет прикрыла рот ладонью.

— Я не знаю, как близко они следили за нами, — сказал Глиссон — Меня поставили на выполнение этой задачи, как запасного, и я оставил там некоторые из своих приборов. Они могут знать, где мы сейчас находимся.

Гарви потряс головой, — Но зачем?..

— Почему они выступили против нас? — спросил Глиссон, — Очевидно, они надеются, что мы выведем их на жизненно важные центры нашей организации, — Что-то похожее на ярость исказило черты лица Киборга, — Может случиться так, что мы удивим их.

Глава 16

В комнате обзора внутренние стены заполненного приборами огромного шара находились в состоянии относительного покоя. Калапина и Шруилл из Туеров занимали свои места на подставке для трех тронов. Диск медленно поворачивался, позволяя им сканировать всю поверхность. Калейдоскоп красочных инструментов отражался торжественной зримой мелодией на лице Калапины — волны зелени, красноты, пурпура.

Она чувствовала усталость от ощущения определенной эмоции жалости к себе. Что-то нарушилось в ферментных анализаторах. Она чувствовала, раздумывая над тем, мог ли подпольный Центр каким-нибудь образом нарушить функции фармакологических компьютеров.

От Шруилла помощи не могло быть. Он лишь посмеялся бы над этим предположением.

Черты лица Олгуда появились на экране перед Калапиной. Она остановила движение диска, когда он поклонился, сказал:

— Я вызвал вас доложить, Калапина, — Она отметила темные круги под его глазами, свидетельство приема наркотиков в том, как напряженно прямо он держал голову.

— Вы нашли их? — спросила Калапина.

— Они где-то в дикой местности, Калапина, — сказал Олгуд, — Они должны быть там.

— Должны быть! — сказала с сомнением она, — Вы глупый оптимист, Макс.

— Мы знаем несколько потайных мест, которые они могли бы выбрать, Калапина.

— На каждое одно место, о котором вы знаете, у них есть девять, — сказала она.

— Я держу в окружении весь район, Калапина. Мы медленно двигаемся внутрь, проверяя все по пути. Они там, и мы найдем их.

— Он блефует, — сказала Калапина, взглянув на Шруилла.

Шруилл ответил улыбкой, лишенной жалости, взглянул на Олгуда сквозь призматический рефлектор, — Макс, вы нашли источник подмены эмбриона?

— Нет еще, Шруилл.

Он напряженно смотрел на них, лицо его выдавало очевидное замешательство от воинственности и насилия его оптименов.

— Вы стремитесь в Ситак? — грозно спросила Калапина. Олгуд провел по губам языком.

— С этим все, — рявкнула она. А-а-а, страх в его глазах.

— Мы ищем там, Калапина, но… — Вы полагаете, мы были слишком безрассудны? — спросила она.

Он потряс головой.

— Вы странно себя ведете, — сказал Шруилл, — Вы боитесь нас?

Он заколебался, затем сказал:

— Да, Шруилл.

— Да, Шруилл, — передразнила Калапина.

Олгуд посмотрел на нее, страх в его глазах переходил в гнев, — Я предпринимаю все возможные действия, Калапина.

Она отметила неожиданную точность в манере, скрытой за гневом. Глаза ее расширились от удивления. Возможно ли такое? Она посмотрела на Шруилла, интересуясь, заметил ли он это тоже.

— Макс, почему вы вызвали нас? — спросил Шруилл.

— Я… чтобы сообщить, Шруилл.

— Вы ничего не сообщили.

Поколебавшись, Калапина привела в действие специальные приборы на проверку Олгуда, уставилась на результат. Ужас смешался в ней с яростью. Киборг! Они осквернили Макса! Ее Макса!

— У вас есть единственная необходимость — подчиняться нам, — сказал Шруилл.

Олгуд кивнул, промолчал.

— Вы! — прошипела Калапина. Она наклонилась к экрану, — Вы посмели! Почему? Почему, Макс?

Шруилл сказал:

— Что?..

Но по самому тону ее вопросов Олгуд понял, что он разоблачен. Он знал, что это его конец, он увидел это в ее глазах, — Я видел… я нашел двойников, — заикаясь, сказал он.

Гневным движением руки она перевела кольцо на ручке трона. Звуковые генераторы создали убийственную волну звуков вокруг Олгуда, вызвав помехи в его изображении. Губы его двигали беззвучно, глаза смотрели в одну точку. Он рухнул.

— Зачем вы сделали это? — спросил Шруилл.

— Он был Киборгом! — прохрипела она и показала на свидетельство приборов.

— Макс? Наш Макс? — он посмотрел на приборы, кивнул.

— Мой Макс, — сказала она.

— Но он боготворил тебя, любил тебя.

— Теперь он это не делает, — прошептала она. Она отключила экран, продолжая пристально смотреть в пустоту. Инцидент уже начинал уходить из ее памяти.

— Тебе нравится прямое действие? — спросил Шруилл.

Она поймала его взгляд в рефлекторе. Наслаждаться прямым действием? В… насилии было действительно что-то вроде возвышающего чувства.

— У нас сейчас нет Макса, — сказал Шруилл.

— Мы пробудим его двойника, — сказала она, — На данное время Безопасность может функционировать без него.

— Кто пробудит двойника? — спросил Шруилл, — Иган и Бумур больше не с нами. Фармацевт Хэнд ушел.

— Почему задерживается Нурс? — спросила она.

— Ферментная проблема, — сказал Шруилл, в голосе его проскользнула нотка ликования, — Он говорил что-то о необходимости перенастройки предписания. Полагаю, производные гармона Боннелиа.

— Нурс может пробудить двойника, — сказала Калапина. На секунду она задумалась, зачем им нужен двойник. Ах да, Макса нет.

— Здесь надо не просто пробудить двойника, — сказал Шруилл, — Они сейчас не так хороши, как были когда-то, ты знаешь. Нужны недели… месяцы.

— Тогда один из нас может управлять Безопасностью, — сказала она.

— Ты думаешь, мы готовы к этому? — спросил Шруилл.

— В этом есть какое-то волнение, в принятии решения, — сказала она, — Теперь я могу сказать, что за последние несколько сот лет я чувствовала глубокую скуку. Но сейчас — сейчас я чувствую, что ожила, жизнерадостна, напряжена, зачарована, — Она взглянула вверх на мерцающие банки данных сканеров, целая группа их, показывающая, что их друзья оптимены следят за деятельностью в комнате Обзора.

— И в этом я не одинока.

Шруилл взглянул вверх на мерцающий центральный круг внутренней стен шара, — Оживление, — пробормотал он, — Но Макс… он мертв. Она опять все вспомнила, сказала:

— Любого Макса можно заменить, — Она посмотрела на Шруилла, повернув голову, чтобы смотреть мимо призмы, — Ты сегодня очень тупой, Шруилл. Ты дважды сказал о смерти, насколько я помню.

— Тупой? Я? — Он качнул головой, — Но я не стирал Макса.

Она громко засмеялась, — Мои собственные реакции возбуждают меня, Шруилл.

— А ты находишь изменение в своих ферментных потребностях?

— Несколько. Что из того? Времена меняются. Это часть бытия. Какие-то изменения должны делаться.

— Действительно, — сказала он.

— Где они нашли замену эмбриону Дюранов? — спросила она, мозг ее направлялся по касательной.

— Вероятно, новый Макс найдет, — сказал Шруилл.

— Не насмехайся надо мной, Шруилл.

— Я бы не посмел.

Она снова прямо посмотрела на него.

— А что, если они произвели свой собственный эмбрион для замены? — спросил Шруилл.

Она отвернулась, — Во имя всего, что достойно, как?

— Воздух можно очистить фильтрами от контрацептивного газа, — сказал Шруилл.

— Ты отвратителен.

— Я? Но разве тебе неинтересно, что скрыл Поттер?

— Поттер? Мы знаем, что он скрыл.

— Лицо, посвященное сохранению жизни… это звучит так, — сказал Шруилл, — Что он скрыл в уме?

— Поттера больше нет.

— Но что он скрыл?

— Ты думаешь, что он знал источник… внешнего вмешательства?

— Вероятно. И он бы знал, где найти эмбрион.

— Тогда запись покажет источник, ты сам это сказал.

— Я уже пересматривал.

Она уставилась на него через призму, — Это невозможно?

— Что я мог пересмотреть?

— Ты знаешь, что я имею в виду — о чем ты думаешь.

— Но это возможно.

— Нет, невозможно.

— Ты просто упрямишься, Кал. Женщина должна быть последним существом, чтобы отрицать это.

— Ну а теперь ты действительно просто отвратителен!

— Мы знаем, что Поттер нашел жизнеспособный эмбрион, самостоятельно себя защищающий, — нажимал Шруилл.

— Они могли бы получить много таких эмбрионов — мужских и женских. Мы знаем исторические возможности таких сырых союзов. Это часть наших естественных предков.

— Тебя не переговоришь, — выдохнула она.

— Ты можешь рассмотреть концепцию смерти, но не этой, — сказал Шруилл, — Чрезвычайно интересно.

— Отвратительно, — огрызнулась она.

— Но возможно, — сказал Шруилл.

— Запасной эмбрион не был обеспечивающим свою жизнеспособность, — отпарировала она.

— Тем более оснований полагать, что они взяли эмбрион, там где брали когда-то.

— Что?

— Они поместили эмбрион Дюранов назад, вовнутрь матери.

Калапина лишилась дара речи. Она почувствовала во рту кислый привкус, почувствовала, что чувство шока вызывает у нее ощущение рвоты. «Что-то разбалансировалось в моей ферментной системе», — подумала она.

Она заговорила медленно, точно:

— Я сейчас сообщаю фармакологическому центру, Шруилл. Я плохо себя чувствую.

— Конечно, конечно, — сказал Шруилл. Он взглянул вверх и кругом на наблюдающие сканеры — полный круг.

Калапина осторожно поднялась с трона, скользнула вниз по лучу на закрытый сегмент. Прежде, чем покинуть место, она бросила взгляд на данные, смутно припомнила: «Который Макс был стерт? — спросила она у себя, — У нас было много их… удачная модель нашего отдела Безопасности». Она подумала о других, Макс, еще Макс, каждый исчезал, когда его внешность начинала раздражать хозяев. Они тянулись в бесконечность, как образы в бесконечной системе зеркал.

«Что значит исчезновение такого, как Макс? — размышляла она. Я представляю собой непрерываемую длительность существования. Но двойник не помнит. Двойник прерывает длительность. Если клетки не помнят. Память… клетки… эмбрион».

Она думала об эмбрионе внутри Лизбет Дюран. Отвратительно, но просто. Так прекрасно просто. Ее чрезмерный аппетит стал расти. Резко повернувшись, Калапина опустилась в Зал Совета, побежала к ближайшему фармакологическому центру. Когда она бежала, она сжимала руку, которая убила Макса и могла уничтожить мегаполис.

Глава 17

Говорю вам, она больна! Гарви склонился над Иганом, стараясь разбудить его. Они находились в узкой комнате с земляным полом, потолком из пласмелдовых балок, в одном углу тускло светил желтый круглый плафон. У стен были разложены спальные матрацы. Бумур и Иган спали на двух из них головами в разные стороны, на другом была согнутая фигура Свенгаарда, еще два были свободны.

— Подойдите быстрее, — умолял Гарви, — Она больна. Иган застонал, сел. Он взглянул на ручные часы — на улице почти время захода солнца. Они заползли сюда как раз перед наступлением дня и после утомительного ночного перехода пешком по кажущимся бесконечными лесным тропам за гидом Лесного Патруля. У Игана до сих пор все болело после такой непривычной нагрузки.

— Лизбет больна?

Прошло три дня с тех пор, как эмбрион был пересажен в нее. Другие залечили бы это быстрее, но они не ходили по ночам, спотыкаясь, по грубым лесным тропам.

— Пожалуйста побыстрее, — умолял Гарви.

— Я иду, — сказал Иган. А сам подумал: «Стоит послушать, каким тоном он заговорил сейчас, когда я ему нужен».

Бумур сел напротив, спросил:

— Может мне пойти с вами?

— Подожди здесь Глиссона, — сказал Иган.

— Глиссон говорил, куда идет?

— Договориться о другом гиде. Скоро стемнеет.

— Он когда-нибудь спит? — спросил Бумур.

— Пожалуйста, — просил Гарви.

— Да! — рявкнул Иган, — Каковы симптомы?

— Рвет… говорит несвязно.

— Дайте мне взять инструменты, — Иган вытащил толстый черный чемодан с пола у изголовья, бросив взгляд на Свенгаарда. Дыхание его все еще показывало ровный режим наркотического воздействия, который они дали ему прежде, чем лечь спать самим. Что-то нужно было делать со Свенгаардом. Он замедлял их продвижение.

Гарви тянул Игана за рукав.

— Я иду, иду! — сказал Иган. Он высвободил руку, последовал за Гарви через низкое отверстие в конце комнаты, в комнату, похожую на ту, из которой они только что вышли. Лизбет лежала на подстилке под единственной лампой, напротив них. Она стонала.

Гарви опустился на колени рядом с ней:

— Я уже здесь.

— Гарви, — зашептала она, — О-о, Гарви.

Иган встал рядом, взял из сумки пульмонометр-сфагнометр. Он прижал его к ее шее, посмотрел на показания.

— Где у вас болит? — спросил он.

— О-о-о, — стонала она.

— Пожалуйста, — сказал Гарви, глядя на Игана — Пожалуйста, сделайте что-нибудь.

— Отойдите, дайте подойти, — сказал Иган.

Гарви встал, отошел на два шага назад, — Что это? — шептал он.

Иган не обращал на него внимание, сделал повязку энзимного прибора на левое запястье Лизбет, посмотрел показания.

— Что с ней случилось? — теребил его Гарви.

Иган отстегнул инструмент, сложил их обратно в сумку, — С ней ничего страшного.

— Но она… — Все у нее совершенно нормально. У других тоже бывает такая реакция. Это перестройка ферментной системы.

— А здесь нет чего-нибудь… — Успокойтесь! — Иган встал, взглянул в лицо Гарви, — Ей едва ли нужно что-нибудь из лекарств. Очень скоро она сможет вообще обходиться без них. Здоровье ее лучше, чем ваше. И она могла бы хоть сейчас идти в фармакологический центр, и никто ни в чем не мог бы ее заподозрить.

— Тогда почему она… — Это эмбрион. Он берет из нее ферменты, чтобы компенсировать свои нужды. Это происходит автоматически.

— Но она больна.

— Небольшое расстройство желез, ничего больше, — Иган взял свою сумку, — Это все часть древнего процесса. Эмбрион требует дать это, дать то. Она производит это. Это дает дополнительную нагрузку на ее организм.

— Разве вы не можете ничего для нее сделать?

— Конечно, я могу. Немного погодя она почувствует сильный голод. Я дам ей что-нибудь, чтобы нормализовать деятельность желудка, а затем накормлю ее. При условии, что они смогут добыть какую-нибудь пищу в этой дыре.

Лизбет застонала:

— Гарви?

Он встал перед ней на колени, взял ее за руки:

— Да, дорогая?

— Я очень ужасно себя чувствую.

— Они дадут тебе что-то через несколько минут.

— O-х, о-х.

Гарви бросил хмурый взгляд на Игана.

— Мы сделаем как можно быстрее, — сказал Иган, — Не беспокойтесь. Все нормально, — Он повернулся, нырнул в другую комнату.

— Что со мной? — прошептала Лизбет.

— Это эмбрион, — сказал Гарви, — Разве ты не слышала?

— Да. Голова болит.

Иган вернулся с капсулой и чашкой воды, наклонился над Лизбет:

— Примите это. Это успокоит желудок.

Гарви помог ей сесть, придерживал ее, пока она глотала капсулу.

Она судорожно вдохнула, вернула чашку, — Извините меня за… — Ничего, все в порядке, — сказал Иган. Он посмотрел на Гарви, — Лучше перевести ее в другую комнату. Глиссон вернется через несколько минут. Он должен добыть пищу и гида.

Гарви помог жене встать на ноги, поддерживал ее, когда они проследовали за Иганом в другую комнату. Они увидели, что Свенгаард сидит и смотрит на свои связанные руки.

— Вы слышали наш разговор? — спросил Иган. Свенгаард посмотрел на Лизбет, — Да.

— Вы подумали насчет Ситака?

— Да, я подумал.

— Вы не думаете, что пора развязать его? — сказал Гарви.

— Он очень замедляет наше передвижение, — сказал Иган, — Мы не можем развязать его.

— Ну тогда, вероятно, я должен еще что-то предпринять относительно его, — сказал Гарви.

— Что вы предлагаете, Дюран, — спросил Бумур.

— Он представляет опасность для нас, — сказал Гарви.

— А-а, — сказал Бумур, — Ну тогда мы оставляем его вам.

— Гарви, — сказала Лизбет. Она хотела спросить его, не сошел ли он с ума. Он так отреагировал на ее просьбу иметь в качестве врача Свенгаарда?

Но Гарви вспомнил стоны Лизбет, — Если дело стоит так: он или мой сын, — сказал он, — то выбор ясен.

Лизбет взяла его руку, просигналила:

— Что ты делаешь? Ты ведь не можешь иметь в виду это?

— А что он такое, в самом деле? — спросил Гарви, глядя в упор на Игана. А Лизбет он просигналил:

— Подожди. Наблюдай.

Она поняла, что передал ей муж, отстранилась.

— Он генный инженер, — сказал Гарви. Голос его выражал укор, — Он существовал ради них. Может он оправдать свое существование? Он нежизнеспособен, неживущее ничтожество. У него нет будущего.

— Это ваше решение? — спросил Бумур.

Свенгаард взглянул на Гарви, — Вы говорите о моей смерти? — спросил он. Отсутствие эмоций в его голосе удивило Гарви.

— Вы не протестуете? — спросил Бумур.

Свенгаард старался проглотить сухой комок. Он чувствовал, что в горле у него полно сухого хлопка. Он смотрел на Гарви, оценивая его фигуру, напряженные мышцы. Он вспомнил об излишней степени мужского покровительства в природе Гарви, ошибка генетика сделала его рабом малейшей прихоти Лизбет.

— А почему я должен спорить, — сказал Свенгаард, — когда многое из того, что он говорит, правда и когда он уже принял решение?

— Как вы сделаете это, Дюран? — спросил Бумур.

— А как бы вы хотели, чтобы я это сделал? — спросил Гарви.

— Удушение могло бы быть интересным, — сказал Бумур, а Гарви хотелось знать, может ли Свенгаард тоже слышать эти циничные ноты в голосе Киборга.

— Простой зажим горла быстрее, — сказал Иган, — Или инъекция. Я мог бы дать несколько ампул из моего запаса.

Гарви чувствовал, как Лизбет трясется за его спиной. Он похлопал ее по руке, отодвинулся от нее.

— Гарви, — сказала она.

Он тряхнул головой, направился к Свенгаарду.

Иган отошел и встал рядом с Бумуром, наблюдая.

Гарви встал на колено рядом со Свенгаардом, приложил пальцы вокруг горла хирурга, наклонился к уху, дальнему от присутствующих. Шепотом, слышным только Свенгаарду, Гарви сказал:

— Они все равно будут скоро настаивать на вашей смерти. Им все равно, как это сделать. А что вы скажите на это?

Свенгаард чувствовал руки на горле. Он знал, что может дотянуться руками и попытаться убрать эти схватившие его пальцы, но он знал, что ему не справиться. Сомнений в силе Гарви у него не было.

— Ваш собственный выбор? — прошептал Гарви.

— Ну, делай же это, человек, — позвал его Бумур. Только несколько секунд назад Свенгаард, поняв, что приговорен к смерти, хотел умереть. Вдруг это желание стало самым последним из того, что он хотел.

— Я хочу жить, — прохрипел он.

— Это ваш выбор? — прошептал Гарви, — Да!

— Вы разговариваете с ним? — спросил Бумур.

— Зачем вы хотите жить? — спросил Гарви нормальным голосом. Он слегка ослабил пальцы на горле, чтобы сохранить лишь легкую возможность общения со Свенгаардом. Даже нетренированный человек мог бы прочесть это.

— Потому что я никогда еще не жил, — сказал Свенгаард, — Я хочу попытаться сделать это.

— Но как вы можете оправдать свое существование? — спросил Гарви, и он позволил пальцам чуть сильнее сжать горло.

Свенгаард посмотрел на Лизбет, ощущая последнее направление мыслей Гарви. Он взглянул на Бумура и Игана.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал Бумур, — Что вы обсуждаете с нашим пленником?

— Они оба Киборги? — спросил Свенгаард.

— Бесповоротно, — сказал Гарви, — Без человеческих чувств — или достаточно близко к тому, что практически одно и тоже.

— Тогда как же вы можете доверять им заботу о жене? Пальцы Гарви расслабились.

— Вот путь, которым я могу оправдать свое существование, — сказал Свенгаард.

Гарви снял руки с горла Свенгаарда, сжал его за плечи. Это был момент общения больше, чем слова, то, что шло из плоти в плоть. Свенгаард знал, что у него есть союзник.

Бумур сделал шаг вперед, чтобы встать над ними, требуя:

— Так вы собираетесь его убить или нет?

— Никто здесь не собирается его убивать, — сказал Гарви.

— Тогда, что же вы делали?

— Решал проблему, — сказал Гарви. Он продолжал держать ладонь на руке Свенгаарда. Свенгаард осознал, что может понять намерение Гарви простым нажатием этой руки. А рука говорила:

— Подожди. Молчи. Дай мне решить это дело.

— И какое же ваше намерение сейчас в отношении нашего пленника? — потребовал Бумур.

— Я намерен освободить его и поручить ему заботу о моей жене, — сказал Гарви.

Бумур с удивлением взглянул на него, — А если это вызовет наше неудовольствие?

— Что за идиотизм! — разъярился Иган, — Как вы можете доверять ему, когда мы сами можем делать это?

— Это человек, — сказал Гарви, — То, что он будет делать моей жене, будет из побуждения человечности, а не механическое лечение и не обращение с ней, как с машиной для переноски эмбриона.

— Это чушь! — рявкнул Иган. Но он понял, что Гарви уже узнал о их сущности Киборгов.

Бумур поднял руку, чтобы успокоить его, так как Иган хотел продолжить разговор, — Вы не указали, как вы собираетесь сделать это, если мы будем против, — сказал он.

— Вы ведь не полностью Киборги, — сказал Гарви, — Я вижу, что вы знакомы со страхом и неуверенностью. Для вас это ново, и вы изменяетесь. Я подозреваю, что вы очень уязвимы.

Бумур отступил на три шага назад, глаза его оценивающе смотрели на Гарви, — А Глиссон? — спросил Бумур.

— Глиссону нужны только союзники, которым он может доверять, — сказал Гарви, — Я даю ему надежного союзника.

— Почему вы уверены, что можете доверять Свенгаарду? — настойчиво спросил Иган.

— Если вы спрашиваете об этом, значит этим самым вы выдаете свою неэффективность, — сказал Гарви. Он повернулся и начал развязывать руки Свенгаарда.

— Отвечаете за него головой, — сказал Бумур.

Гарви освободил руки Свенгаарда, встал на колено и снял веревки с ног.

— Я иду за Глиссоном, — сказал Иган. Он вышел из комнаты. Гарви встал взглянул в лицо Свенгаарду, — Вы знаете о состоянии моей жены? — спросил он.

— Я слышал, что говорил Иган, — сказал Свенгаард, — Каждый хирург изучает историю и генетическое происхождение. У меня научные знания о ее состоянии.

Бумур презрительно хмыкнул.

— Вот медицинские инструменты Игана, — сказал Гарви, указывая на чемодан на полу, — Скажите мне, почему моей жене так плохо?

— Вы не удовлетворены объяснениями Игана? — спросил Бумур. Казалось, одна лишь мысль об этом приводила его в ярость.

— Он сказал, что все естественно, — сказал Гарви, — Как может болезнь быть естественной?

— Она получила медицинские препараты, — сказал Свенгаард, — Вы знаете, что это за лекарства?

— На нем была та же надпись, как на таблетках, которые он ей давал в транспорте, — сказал Гарви, — Он называл его тогда успокоительным.

Свенгаард подошел к Лизбет, осмотрел глаза, кожу.

— Принесите инструменты, — сказал он, кивнув Гарви. Он проводил Лизбет к пустой подстилке, чувствуя, что сам заинтересован результатами этого осмотра. Когда-то он думал об этом с отвращением; сейчас, когда мысль о том, что Лизбет носит эмбрион в себе таким древним способом, представляла для него лишь тайну, вызывая глубочайший интерес.

Лизбет вопрошающе посмотрела на Гарви, когда Свенгаард опустил ее спину на подстилку. Гарви утвердительно кивнул. Она попыталась улыбнуться, но на нее напал странный страх. Страх этот был связан не со Свенгаардом. Руки его излучали мягкую уверенность. Но сама перспектива осмотра пугала ее. Она чувствовала страх, связанный с лекарством, который давал ей Иган.

Свенгаард открыл ящик с инструментами, вспоминая диаграммы и объяснения с учебных лент своих студенческих лет. Тогда они были предметом сквернословных шуток, но даже эти шутки помогли ему сейчас, потому что они обычно фиксировали самые важные факты в памяти.

Держись за стенку, а то упадешь, А если так, то уж поползешь.

В памяти его всплыл звон и громкий взрыв смеха.

Свенгаард приступил к осмотру, исключив все остальное, кроме пациента и себя. Давление крови… ферменты… производство гормонов… выделения организма… Наконец он сел, нахмурился.

— Что-нибудь не в порядке? — спросил Гарви.

Бумур встал позади Гарви, сложил руки:

— Да, действительно, скажите нам, — сказал он.

— Слишком высок менструальный гормон, — сказал Свенгаард. А сам подумал: «Держись за стенку.».

— Эмбрион контролирует эти изменения, — сказал Бумур.

Свенгаард пропустил мимо ушей его издевательский тон, взглянул на Бумура, — Вы уже делали это раньше. Были ли у ваших пациентов случаи спонтанных выкидышей?

Бумур нахмурился.

— Ну? — спросил Свенгаард.

— Несколько, — Он выдал эту информацию неохотно.

— Я подозреваю, что эмбрион не твердо прикреплен к эндометриуму, — сказал Свенгаард, — К стенкам матки, — сказал он, увидев в глазах Гарви необходимость в пояснениях, — Эмбрион должен плотно прилегать к стенке матки. Способ для этого готовится гормонами, присутствующими во время менструального цикла.

Бумур пожал плечами:

— Ну, мы ожидаем потерю определенного процента.

— Моя жена не является определенным процентом, — огрызнулся Гарви. Он повернулся, сконцентрировал свое внимание во взгляде на Бумура, что заставило того отступить на три шага.

— Но такие вещи случаются, — сказал Бумур. Он посмотрел на Свенгаарда, который готовился сделать вливание ампулы из запасов Игана, — Что вы делаете?

— Даю ей немного ферментной стимуляции для производства гормонов, которые ей нужны, — сказал Свенгаард. Он взглянул на Гарви, видя его страх и необходимость в его поддержке, — Это самое лучшее, что мы можем сейчас сделать, Дюран. Оно должно сработать, если ее организм не слишком угнетен всем тем, что она вытерпела, — Он взмахнул рукой, их полет, эмоциональный стресс, усталость.

— Делайте все, что считаете нужным, — сказал Гарви, — Я знаю, что это лучшее, что у вас есть.

Свенгаард сделал вливание, похлопал Лизбет по руке, — Попытайтесь отдохнуть. Расслабьтесь. Не двигайтесь, если в этом нет необходимости.

Лизбет кивнула. Она читала Свенгаарда, видя его искреннюю заботу о ней. Его попытка убедить Гарви тронула ее, но вот слезы свои она подавить не сумела.

— Глиссон, — прошептала она.

Свенгаард уловил направление ее мысли, сказал:

— Я не разрешу ему передвигать вас, пока не буду полностью уверен в том, что все в порядке. Ему и его гиду просто придется немного подождать.

И, как будто в подтверждение его слов, земля вокруг них загудела и вздрогнула. Через низкий вход влетело облако пыли и, как по мановению волшебника, материализовался Глиссон, когда скрывающая его пыль осела.

При первом признаке беспокойства Гарви опустился на пол рядом с Лизбет. Он держал ее за плечи, прикрывая своим телом.

Свенгаард все еще стоял на колене перед медицинским ящиком.

Бумур резко повернулся и уставился на Глиссона, — Звуковые волны? — прошипел Бумур.

— Нет, не звуковые волны, — сказал Глиссон. Обычный ровный голос Киборга имел певучее звучание.

— У него нет рук, — сказал Гарви.

Теперь они все заметили это. С плеч вниз, где были раньше руки Киборга, сейчас болтались лишь пустые звенья для протезных приспособлений.

— Они нас взяли здесь в кольцо, — сказал Глиссон. И снова этот певучий призвук, как будто в нем что-то сломалось, — Как вы видите, я лишен рук. Вы находите это забавным? Вы видите сейчас, почему мы никогда не боролись с ними в открытую? Когда они хотят, они могут уничтожить все… всех.

— Иган? — прошептал Бумур.

— Иганов легко уничтожить, — сказал Глиссон, — Я видел это. Принимайте факт.

— Но что мы будем делать? — спросил Гарви.

— Делать? — Глиссон посмотрел вниз на него, — Мы будем ждать.

— Один из вас мог бы выстоять против всех сил Безопасности, чтобы отстоять Поттера, — сказал Бумур, — Но все, что вы можете сделать сейчас, это ждать?

— Насилие — не моя функция, — сказал Глиссон, — Вы увидите.

— Что они сделают? — прохрипела Лизбет.

— Все, что им заблагорассудится сделать, — сказал Глиссон.

Глава 18

Ну вот, дело сделано, — сказала Калапина. Она смотрела на Шруилла и Нурса в рефлекторы. Шруилл указал на цепочки кинетических аналогов на внутренней стене Шара Обозрения — Ты наблюдала эмоцию Свенгаарда?

— Он был испуган до смерти, — сказала Калапина.

Шруилл сжал губы, изучая ее отражение. Сеанс в фармакологическом центре восстановил ее спокойствие, но она заняла свой трон в подавленном настроении. Калейдоскопическая игра огней на стене придавала нездоровый оттенок ее коже. На всех чертах лица было определенное выражение.

Нурс взглянул вверх на огни наблюдателей — вся ширина северной стены мерцала тусклым красным напряжением, все места заняты. Все сообщество оптименов, за редким исключением, следило за развитием событий.

— Мы должны принять решение, — сказал Нурс.

— Ты выглядишь бледным, Нурс, — сказала Калапина, — У тебя неприятности с фармакологией?

— Не больше, чем у тебя, — он говорил задиристо, — Просто ферментное гетероделение. Оно легко устраняется.

— Я говорю, что их надо привезти сюда сейчас, — сказал Шруилл.

— С какой целью? — спросил Нурс, — У нас зафиксирован их побег очень хорошо. Зачем позволять им снова ускользнуть?

— Мне не нравится сама мысль о незарегестрированных защищающих себя жизнеспособных — кто знает, сколько их… бегающих на свободе, — сказал Шруилл.

— Вы уверены, что мы можем взять их живыми? — спросила Калапина.

— Киборг признает свою неэффективность против нас, — сказал Шруилл.

— Если это не ловушка, — сказал Нурс.

— Я не думаю, — сказала Калапина, — А как только они попадут к нам, мы можем извлечь информацию, которую нам надо, из их сырых мозгов с самой большой точностью.

Нурс повернулся, пристально посмотрел на нее. Он не мог понять, что случилось с Калапиной. Она говорила с грубой жестокостью женщины из народа. Она была похожа на разбуженного вампира, как будто насилие было для нее знаком пробуждения.

«Какой же тогда знак ее усмирит?» — размышлял он. И его шокировала собственная мысль, — Если у них есть средства уничтожить себя? — спросил Нурс, — Я напоминаю вам о компьютерной сестре и печальном ряде наших собственных хирургов, которые оказались в одной организации с этими преступниками. Мы были бессильны предотвратить их самоуничтожение.

— Как ты груб, Нурс, — сказала Калапина.

— Груб? Я? — он потряс головой, — Просто я желаю помешать увеличению боли. Давайте уничтожим их сами и продолжим отсюда.

— Глиссон — полный Киборг, — сказал Шруилл, — Вы не можете себе даже представить, что могли бы нам открыть банки его памяти.

— Я помню того, кто сопровождал Поттера, — сказал Нурс, — Давайте не будем рисковать. Его спокойствие может быть уловкой.

— Пустить наркотик в их потайную дыру, — сказал Шруилл, — Вот мое предложение.

— А откуда мы можем знать, как он подействует на Киборгов? — спросил Нурс.

— Тогда им еще удастся убежать, — сказал Шруилл, — Конечно, они были трижды правы, наши люди в Централе. Мы вычислили тех, кто… — Я говорю, задержим их сейчас! — рявкнул Нурс.

— Я согласна со Шруиллом, — сказала Калапина, — В чем риск?

— Чем скорее мы остановим их, тем быстрее сможем вернуться к своим делам, — сказал Нурс.

— Это и есть наше дело, — сказал Шруилл.

— Тебе нравится мысль стерилизовать еще один мегаполис, не так ли, Шруилл? — ехидно усмехнулся Нурс — Который на этот раз? Что скажешь насчет Лувиля?

— Один раз было достаточно, — сказал Шруилл, — Но наши привязанности и неприязни в действительности не имеют к этому никакого отношения.

— Тогда давайте проголосуем, — сказала Калапина.

— Потому что вас двое против меня, да? — сказал Нурс.

— Она имеет в виду всеобщее голосование, — сказал Шруилл. Он взглянул на огни наблюдателей, — У нас, очевидно, полный кворум.

Нурс уставился на индикаторы, зная, что его лихо заманили в ловушку. Он не мог протестовать против всеобщего голосования — любого голосования. А двое его спутников казались такими уверенными в себе, — Это и есть наше дело.

— Мы позволили вмешаться Киборгам, — сказал Нурс, — Потому что они увеличили пропорцию жизнеспособных в генетическом резерве. Мы что, делали это просто для того, чтобы потом уничтожить генетический резерв?

Шруилл указал на банк данных бинарных пирамид на стене Шара, — Если они представляют угрозу нам, то конечно. Но проблема заключается в незарегистрированных самосохраняемых жизнеспособных, их возможному иммунитету к контрацептивному газу. Откуда бы они еще могли получить замену эмбриону?

— Если пошло на то, нам не нужен ни один из них, — сказала Калапина.

— Уничтожить их всех? — спросил Нурс, — Весь народ?

— И вырастить новый урожай двойников, — сказала она.

— А почему бы и нет?

— Двойники не всегда соответствуют оригиналу, — сказал Нурс.

— Нас ничто не ограничивает, — сказал Шруилл.

— Наше солнце не вечно, — сказал Нурс.

— Мы решим это, когда возникнет необходимость, — сказала Калапина, — Какая проблема может мешать нам? Мы не ограничены во времени.

— И все же, мы стерильны, — сказал Нурс, — Наши половые клетки не хотят соединяться.

— Ну и хорошо делают, — сказал Шруилл — Я бы не хотел, чтобы было иначе.

— Все, что мы хотим сейчас, это простое голосование, — сказала Калапина, — Простое голосование по поводу того, поймать ли и привезти сюда маленькую банду преступников. Почему это должно вызывать такие крупные споры?

Нурс хотел что-то сказать, но передумал. Он потряс головой, переводя взгляд с Калапины на Шруилла.

— Ну? — спросил Шруилл.

— Я думаю, что эта маленькая банда и есть настоящая проблема, — сказал Нурс, — Один стерри-хирург, два Киборга и два жизнеспособных.

— Но Дюран был готов убить стерри, — сказал Шруилл.

— Нет, — Это был голос Калапины, — Он не собирался никого уничтожать, — Она вдруг заинтересовалась ходом мысли Нурса. В конце концов, это были его логика и доводы, которые всегда привлекали ее.

Шруилл, видя, что она колеблется, сказал:

— Калапина!

— Мы все видели эмоцию Дюрана, — сказал Нурс. Он махнул на стену с приборами перед ним, — Он бы никого не убил. Он… просто воспитывал Свенгаарда, разговаривал со Свенгаардом с помощью своих рук.

— Как они это делают между собой, он и его жена, — сказала Калапина.

— Вы говорите, что мы должны вырастить новый урожай двойников, — сказал Нурс, — Чье семя мы используем? Вероятно, жителей Ситака?

— Мы могли бы взять сначала клетки семян, — сказал Шруилл и размышлял, как это он вдруг перешел в оборону, — Я говорю, давайте голосовать по этому вопросу. Привозить их сюда для полного допроса или уничтожить их.

— Нет необходимости, — сказала Нурс, — Я изменил решение. Привезите их сюда… если сможете.

— Тогда решено, — сказал Шруилл. Он повернул сигнал в ручке своего трона, — Увидите, это действительно очень просто.

— Неужели? — спросил Нурс, — Тогда почему вдруг мы с Калапиной вдруг не захотели использовать насилие? Почему мы вспоминаем те старые дни, когда Макс прикрывал нас от самих себя?

Глава 19

Зал Совета не видел такого собрания с тех пор, как проходили дебаты по поводу легализации экспериментов Киборгов над себе подобными около трех тысяч лет тому назад. Оптимены занимали радугу вспыхивающих многоцветных подушек на банках длинных пласмелдовых скамеек. Некоторые казались голыми, но большинство, осознавая традицию таких собраний, пришли в нарядах, которые соответствовали их историческим приверженностям, занимающим их в данный момент. Они были в тогах, шотландских юбках, платьях с жестокими стоящими воротниками, в треугольных шляпах и котелках, набедренных повязках и шкурах, тканях и стилях, уходящих далеко в историю.

Те, кто не смог попасть в переполненный зал, следили через полмиллиона глаз сканнеров, которые сверкали вдоль верхних линий стен.

Над Централом едва начиналсядень, но ни один из оптименов не спал.

Шар Обозрения был отодвинут, и Туеры занимали место в центре первой скамьи в конце зала. Пленников привезли помощники на плавающих тележках. Они сидели на плоской поверхности тележек обездвиженные бледно-голубыми пласмелдовыми пластронами, которые оставляли возможность лишь поверхностного дыхания.

Когда она посмотрела на них вниз со скамьи и увидела эти пять фигур так жестко сжатых, Калапина даже позволила себе чуть-чуть их пожалеть. Женщина — в глазах у нее такой ужас. На лице Гарви Дюрана ярость. Сдержанное ожидание у Глиссона и Бумура. Взгляд настороженного ожидания у Свенгаарда.

И все же, Калапина чувствовала, что чего-то тут не хватает. Она не смогла бы точно сказать, что здесь отсутствовало, она чувствовала лишь какую-то пустоту внутри.

«Нурс прав, — думала она, — Эти пятеро важны».

Кто-то из оптименов в первых рядах зала принес маленький проигрыватель, и звон колокольчиков можно было услышать над шепотом и бормотанием толпы в зале. Звук этот стал слышнее, когда оптимены затихли в ожидании.

Вдруг мелодии оборвалась на середине.

В зале становилось все тише и тише.

Несмотря на страх, Лизбет внимательно осматривалась в нарастающей тишине. Она никогда раньше не видела живых оптименов — только с экранов общественной системы объявлений, (за время ее жизни это в основном были члены Туеров, хотя старшее поколение народа еще помнило троицу Кагисс, предшествовавшую нынешним Туерам). Они все были такие разные и многоцветные — и такие далекие. У нее было тягостное чувство предрешенности оттого, что ничего в этот момент не происходило случайно, а во всем царила устрашающая симметрия, в том, что они находятся здесь в таком окружении.

— Они полностью обездвижены, — сказал Шруилл, — Бояться нечего.

— К тому же, они напуганы, — сказал Нурс. И он неожиданно вспомнил случай из своей юности. Его взяли в один антикварный дом, где один из гедонистов с гордостью устраивал выставку пласмелдовых копий пропавших статуй. Там была огромная рыба, одна фигура без головы на лошади (очень жуткая), монах в капюшоне и мужчина и женщина, которые прижались друг к другу в объятии страха. Мужчина и женщина, он вспомнил сейчас, были похожи лицами на Лизбет и Гарви Дюранов.

«Они являются, в каком-то смысле, нашими родителями, — думал Нурс, — Мы ведем свой род от народа».

Вдруг Калапина поняла, кого ей тут не хватает. Это был Макс. Он умер, она знала, и на секунду она вспомнила, что же с ним произошло. Пережил свою полезность, решила она. Новый Макс еще, должно быть, не готов.

«Странно, что Макс должен был уйти именно так, — подумала она. Но жизни простых смертных были похожими на осеннюю паутину. Однажды вы увидели их, на следующий день вы увидите лишь место, где они были, — Я должна спросить, что случилось с Максом». Но она знала, что никогда бы не приблизилась к этому. Ответ потребовал бы отвратительного слова, понятия, в котором даже эвфемизмы были бы отвратительны.

— Обратите особое внимание на Киборга Глиссона, — сказал Шруилл, — Разве не странно, что наши инструменты не отражают никаких его эмоций?

— Вероятно, у него нет эмоций, — сказала Калапина.

— Я не доверяю ему, — сказал Нурс, — Мой дед говорил о коварстве Киборгов.

— Фактически, он ведь робот, — сказал Шруилл, — Запрограммированный давать самые точный ответ на вопрос о сохранении его бытия. Его сегодняшняя покорность очень интересна.

— Разве наша цель не состоит в их допросе? — спросил Нурс.

— Минуточку терпения, — сказал Шруилл, — Мы вскроем их до самого мозга и откроем их память для нашего исследования. Сначала надо хорошо изучить их.

— Ты такой бесчувственный, Шруилл, — сказала Калапина.

Шум одобрения разнесся по залу.

Шруилл взглянул на нее. Голос Калапины прозвучал тогда так странно. Он сам почувствовал какое-то беспокойство.

Глаза Киборга Глиссона двигались, прикрытые тяжелыми веками, холодные, изучающие, поблескивающие сменяющимися линзами, которые давали ему более широкое поле обозрения.

— Вы видите это, Дюран? — спросил он, голос его прерывался из-за необходимости делать короткие поверхностные вдохи.

Гарви, наконец, обрел дар речи:

— Я… не могу… поверить… этому.

— Они разговаривают, — сказала Калапина, голос ее звучал ярко. Она посмотрела на Дюрана, в глазах его увидела удивленное презрение и жалость.

— Жалость? — удивилась она.

Взгляд на крошечный прибор на ее запястье подтвердил оценку эмоции на Шаре Обзора. «Жалость! Как он смеет жалеть меня!»

— Гарви, — прошептала Лизбет.

Сдерживаемая ярость исказила черты Гарви. Он повернул глаза, но не мог окинуть взглядом так далеко, чтобы увидеть ее, — Лиз, — пробормотал он, — Лиз, я люблю тебя.

— Это время для ненависти, а не для любви, — сказал Глиссон, его сдержанный тон придавал словам оттенок нереальности, — Ненависти и мести, — сказал Глиссон.

— Что вы говорите? — спросил Свенгаард. Он прислушивался к их словам с возрастающим интересом. На какое-то время он даже думал умолять оптименов, говоря, что он пленник, которого держали против воли, но шестое чувство подсказало ему, что такая попытка была бы бесполезной. Он был ничем для этих горделивых созданий. Он был пеной набежавшей волны у подножья скалы. ОНИ были скалой.

— Посмотри на них как врач, — сказал Глиссон, — ОНИ умирают.

— Это правда, — сказал Гарви.

Лизбет плотно закрыла глаза, чтобы не заплакать. Сейчас глаза ее распахнулись, и она пристально смотрела на людей вокруг, видя их глазами Гарви и Глиссона.

— ОНИ умирают, — выдохнула она.

Вот где было поле деятельности для курьера подпольного Центра, она могла читать их тренированным взглядом. Печать смерти на лицах бессмертных! Глиссон видел это, конечно, благодаря своим способностям читать и отражать.

— Этот народ временами бывает такой безобразный, — сказала Калапина.

— Их бессмертие кончается, — сказал Свенгаард. В голосе его был тон, не поддающийся чтению, и Лизбет хотела знать, что это за тон. В голосе его не было отчаяния, которого можно было бы ожидать.

— Я говорю вам, что они отвратительны! — сказала Калапина, придав голосу такую эмоциональную тональность, что ни один простой фармаколог не осмелился бы противоречить ей.

Бумур пробудился от глубокого забытья. Настраивающаяся логика компьютера в нем записала разговор, проиграла его вновь, извлекла ключевые значения. Но он, пока еще новый и неполный Киборг, смог уловить лишь слабые признаки того, что что-то разладилось у этих вечножителей. Шок этого открытия оставил у Бумура ощущение, что он должен ответить на это открытие какой-то эмоцией, на которую он более не был способен.

— Их слова, — сказал Нурс, — Я нахожу в их разговоре полнейшее отсутствие смысла. О чем они говорят, Шруилл?

— Давайте спросим их сейчас о самосохраняющихся жизнеспособных, — сказала Калапина, — И о резервном эмбрионе. Не забывайте о резервном эмбрионе.

— Посмотрите туда, на верхний ряд, — сказал Глиссон.

— Вон тот высокий. Посмотрите на морщины его лица, видите?

— Он выглядит таким старым, — прошептала Лизбет. Она чувствовала удивительную пустоту чувств. До тех пор, пока оптимены были там — неизменные вечные — ее мир содержал основание, которое было непоколебимо. Даже при всем том, что она выступала против них, она почувствовала это. Киборги умирали… иногда. Простые смертные умирали. Но оптимены все продолжали и продолжали жить… — Что это? — спросил Свенгаард — Что с ними происходит?

— Второй ряд налево, — сказал Глиссон, — Женщина с рыжими волосами. У нее запали глаза, остановился взгляд.

Бумур повернул глаза, чтобы увидеть женщину. Болезненные проявления плоти оптименов бросались в глаза, когда его взгляд совершал короткую дугу, на которую был способен.

— Что они говорят? — потребовала Калапина, — Что это?

— Голос ее звучал брюзжаще, даже для своих собственных ушей. Она чувствовала раздражение и досаду от появившихся слабых болей.

Бормочущий звук неодобрения прошел вверх по скамьям. Раздавались слабые смешки, взрывы сварливого гнева, смеха.

«Нам положено допросить этих преступников, — думала Калапина, — Но почему этого никто не начинает? Неужели я должна начать?

Она посмотрела на Шруилла. Он перегнулся вниз со своего места, рассматривая Гарви Дюрана. Она повернулась к Нурсу, встретила презрительную полуусмешку на его лице, отдаленный взгляд. На шее Нурса пульсировала жилка, которую она никогда раньше не замечала, морщинистое пятно из красных вен выступило на его щеке.

«Они все оставляют на меня», — подумала она.

Раздраженным движением плеч она тронула свои браслеты контроля. Сверкающий пурпурный свет залил гигантский шар в стороне от зала. Пучок света выдвинулся с вершины шара, спустился на пол. Он дошел до пленников.

Шруилл следил за игрой света. Вскоре пленники будут сырыми кричащими созданиями, он знал это. Они будут выплескивать все свои знания на приборы Туеров для последующего анализа. От них ничего не останется, кроме нервных волокон, по которым будет распространяться сжигающий свет, впитывающий память, опыт, знания.

— Подожди, — сказал Нурс.

Он изучал свет. Он прекратил движение к пленникам по его команде. Он чувствовал, что они совершают какую-то грубейшую ошибку, известную лишь ему одному, и он посмотрел на внезапно притихший зал, желая узнать, не заметил ли этой ошибки кто-нибудь другой или, может быть, кто-нибудь скажет о ней. Весь секрет их правления заключался в том, что все спланировано, запрограммировано, предписано. И каким-то образом сюда вошла грубая неожиданность голой жизни. Это была ошибка, которая могла разрушить весь тысячелетиями отлаженный механизм.

— Почему мы ждем? — спросила Калапина.

Нурс попытался вспомнить. Он знал, что выступал против этого действия. Почему? Боль!

— Мы не должны причинять боль, — сказал он, — Мы должны дать им возможность говорить самим, пусть даже под угрозой смерти.

— Они сошли с ума, — прошептала Лизбет.

— А мы победили, — сказал Глиссон, — Моими глазами все мои товарищи видят — мы победили.

— Они собираются уничтожить нас, — сказал Бумур.

— Но мы победили, — сказал Глиссон.

— Как? — спросил Свенгаард. И громче:

— Как?

— Мы дали им Поттера, как наживку, и дали им вкусить насилие, — сказал Глиссон, — Мы знали, что они будут смотреть. Они должны были смотреть.

— Почему? — прошептал Свенгаард.

— Потому что мы изменили обстановку, — сказал Глиссон, — Маленькими дозами, здесь давление, там шокирующий Киборг. И мы дали им почувствовать вкус насилия, вкус борьбы.

— Как? — спросил Свенгаард, — Зачем?

— Инстинкт, — сказал Глиссон. Слово несло в себе компьютеризированную законченность, чувство нечеловеческой логики, от которой невозможно было скрыться, — Борьба — это инстинкт людей. Война. Насилие. Но их жизненные системы поддерживались таким тонким балансом на протяжении многих тысяч лет. За это они заплатили страшную цену — спокойствие, отвлеченность, скука, и вдруг приходит насилие со своими требованиями, а их способность изменяться, приспосабливаться давным-давно атрофирована. Их рвут противоречия, и они все дальше и дальше уходят от той линии вечной жизни. Скоро они умрут.

— Война? — Свенгаард слышал истории о насилии, от которого оптимены сохраняли народ, — Этого не может быть, — сказал он, — Наверное, это какая-то новая болезнь. Или… — Я изложил вам факт, как вычисленный до последней частицы логики, — сказал Глиссон.

Калапина вскрикнула:

— Что они говорят?

Она отчетливо слышала слова пленников, но значение их ускользало от нее. Они говори абсурдные вещи. Она слышала слово, регистрировала его, но следующее слово заменяло его без связи с предыдущим. Не было логической связи. Только одни непристойности. Она схватила руку Шруилла:

— Что они говорят?

— Через минуту мы допросим их и узнаем, — сказал Шруилл.

— Да, — сказала Калапина, — Давно пора.

— Как это возможно? — выдохнул Свенгаард. Он видел, как две пары танцуют на скамейках высоко в конце зала. Были пары, которые обнимались, занимались любовью. Два оптимена начали кричать друг на друга справа от него — нос к носу. Свенгаард чувствовал, что наблюдает, как здания рушатся, земля разверзается и изрыгает языки пламени.

— Наблюдайте за ними! — сказал Глиссон.

— Почему они не могут найти компенсацию за это… изменение? — спросил Свенгаард.

— Их способность к компенсации атрофирована, — сказал Глиссон, — И вы должны понимать, что сама компенсация — это новая окружающая среда. Она создает еще больше требований. Посмотрите на них! Они прямо сейчас выходят из под контроля.

— Заставьте их заткнуться! — закричала Калапина. Она вскочила на ноги, стала приближаться к пленникам.

Гарви следил зачарованный и до смерти запуганный. В ее движениях была разбалансированность, в каждом рефлексе — за исключением гнева. Из ее глаз на него летела огненная ярость, сильная дрожь сотрясала все его тело.

— Ты! — сказала Калапина, указывая на Гарви, — Почему ты уставился на меня и бормочешь? Отвечай!

Гарви застыл в молчании, не из-за страха перед ее гневом, а от неожиданного понимания возраста Калапины. Сколько же ей лет? Тридцать, сорок тысяч? Может быть, если она была из самых первых — восемьдесят тысяч или даже более?

— Высказывайся и скажи, что ты хочешь? — потребовала Калапина, — Я, Калапина, приказываю это. Подчинись сейчас, и, вероятно, мы будем снисходительны потом.

Гарви уставился на нее не в силах вымолвить слово. Она, казалось, не осознает, что происходит вокруг.

— Дюран, — сказал Глиссон, — Вы должны помнить, что существуют тайные вещи, называемые инстинктами, которые направляют судьбу по неисследованным потокам реки. Это изменение. Посмотри, оно вокруг нас. Изменение — это единственная константа.

— Но она умирает, — сказал Гарви.

Калапина не могла понять смысла его слов, но она ощущала, что тронута чувством заботы о ней в его голосе. Она проверила догадку с помощью браслета с табло Шара. Забота! Он заботится о ней, о Калапине, не о себе или своей жене!

Она вошла в странную обволакивающую ее темноту, рухнула во весь рост на пол, протягивая руки к скамейкам.

Безжалостный смешок сорвался с губ Глиссона.

— Мы должны что-то сделать для них, — сказал Гарви.

— Они должны понять, что они делают с собой! Неожиданно Шруилл зашевелился, взглянул вверх на противоположную стену, увидел темные пятна сканнеров, которые были отключены, покинуты теми оптименами, которые не могли попасть в зал. Он почувствовал внезапную тревогу о приливах в толпе вокруг. Некоторые люди уходили — раскачивались, убегали, смеялись… «Но мы пришли допрашивать пленников», — подумал Шруилл.

Истерия в зале медленно давила на чувства Шруилла. Он посмотрел на Нурса.

Нурс сидел, закрыв глаза, бормоча про себя, — Кипящее масло, — сказал Нурс, — Но это слишком неожиданно. Нам нужно что-то более тонкое, более выносимое.

Шруилл наклонился вперед:

— У меня вопрос к человеку Гарви Дюрану.

— Что это? — спросил Нурс. Он открыл глаза, дернулся вперед, успокоился.

— Чего он надеялся достичь своими действиями? — спросил Шруилл.

— Очень хорошо, — сказал Нурс, — Ответьте на вопрос, Гарви Дюран.

Нурс тронул свой браслет. Пурпурный пучок света придвинулся ближе к пленникам.

— Я не хотел, чтобы вы умирали, — сказал Гарви, — Только не это.

— Отвечайте на вопрос! — разъярился Шруилл. Гарви проглотил комок:

— Я хотел… — Мы хотели иметь семью, — сказала Лизбет. Она говорила ясно, рассудительно, — Это все. Мы хотели жить семьей, — В глазах у нее появились слезы, и она подумала, каким бы мог быть ее ребенок. Конечно, никому из них не удастся выжить в этом безумстве.

— Что это? — спросил Шруилл, — Что это за чушь такая семья?

— Где вы взяли запасного эмбриона? — спросил Нурс, — Отвечайте, и мы можем быть снисходительны, — Сжигающий свет снова двинулся к пленникам.

— У нас есть самозащищающиеся жизнеспособные с иммунитетом против контрацептивного газа, — сказал Глиссон, — Их много.

— Видите? — сказал Шруилл, — Я говорил вам.

— Где эти самозащищающиеся жизнеспособные? — спросил Нурс. Он чувствовал, что его правая рука дрожит, посмотрел на нее, удивляясь.

— Прямо у вас под носом, — сказал Глиссон, — Разбросаны среди всего населения. И не просите меня идентифицировать их. Я их не знаю всех. Никто не знает.

— Никто от нас не убежит, — сказал Шруилл.

— Никто, — эхом откликнулся Нурс.

— Если нужно, — сказал Шруилл, — Мы стерилизуем всех, кроме Централа, и начнем все с начала.

— С чего вы начнете сначала? — спросил Глиссон.

— С чего? — выкрикнул Шруилл слова Киборга.

— Где вы возьмете генетический запас, с которого начинать? — спросил Глиссон, — Вы стерильны и вымираете.

— Нам нужна только одна клетка, чтобы сделать двойник оригинала, — сказал Шруилл, в голосе его была презрительная усмешка.

— Тогда почему вы не делаете своих двойников? — спросил Глиссон.

— Ты осмеливаешься спрашивать нас? — грозно спросил Нурс.

— Тогда я отвечу за вас, — сказал Глиссон, — Вы не избрали процесс двойников, потому что двойник нестабилен. Они очень быстро умирают.

Калапина слышала отдельные слова:

— Стерилл… уничтожение… нестабильный… вымирание… — Это были страшные слова, которые вползали в глубину, где она лежала, наблюдая парад жирных колбас в сияющем порядке ее осознания. Они были, как семена, в сверкающем сиянии, движущиеся на фоне засаленного старого вельвета. Колбасы, семена. Она увидела их затем не совсем, как семена, а как жизнь, заключенную в капсулу — находящуюся за стенами, защищенную, соединяющую мостиком с этим неблагоприятным периодом жизни. Это сделало мысль о семенах менее отвратительной для нее. Они были жизнью… всегда жизнью… — Нам не нужен генетический запас, — сказал Шруилл.

Калапина ясно слышала его голос, чувствовала, что читает его мысли. У нас есть наши миллионы в Централе. Нас самих достаточно. Слабые, живущие короткую жизнь смертные — отвратительное напоминание о прошлом. Они были нашими любимцами, но мы больше не нуждаемся в любимцах.

— Я решил, что мы сделаем с этими преступниками, — сказал Нурс. Он говорил громко, чтобы покрыть своим голосом нарастающий гул в зале, — Мы будем применять возбуждение нервов по микрону за один раз. Боль будет чрезвычайная и будет тянуться веками.

— Но ты сказал, что не хочешь причинять боль, — закричал Шруилл.

— Неужели? — голос Нурса звучал обеспокоено.

«Я чувствую себя плохо, — думала Калапина, — Мне нужен долгосрочный прием в фармакологическом центре». Фармакология. Это слово было ключом, который вернул ей сознание. Она почувствовала, что лежит, вытянувшись на полу, ощутила боль и мокроту под носом, там, где она ударилась об пол при падении.

— Однако, твое предложение содержит зерно, — сказал Шруилл, — Мы сможем восстанавливать нервы нашими приборами, и наказание будет длиться бесконечно. Исключительная боль навсегда!

— Ад, — сказал Нурс, — Приемлемо.

— Они сошли с ума, чтобы додуматься до этого, — прохрипел Свенгаард, — Как мы можем остановить их?

— Глиссон! — сказал Лизбет, — сделайте что-нибудь! Но Киборг не отвечал.

— Это то, чего вы не предугадали, не так ли, Глиссон? — сказал Свенгаард.

Киборг все еще продолжал молчать.

— Отвечайте же, — разъярился Свенгаард.

— Предполагалось, что они просто умрут, — сказал Глиссон бесстрастным голосом.

— Но они могут стерилизовать всю землю, за исключением Централа, и продолжать безумства сами, — сказал Свенгаард, — А нас будут вечно пытать!

— Не вечно! — сказал Глиссон, — Они умирают.

В зале творилось нечто невообразимое. Кто-то из оптименов продолжал танцевать. Кто-то уже лежал либо без чувств, либо мертвый. Некоторые дрались между собой. Собрание бессмертных превратилось в толпу безумных, а Нурс скандировал:

— Хорошо! Отлично! Отлично!

Калапина поднялась с пола. Нос и рот болели и были залиты чем-то неприятным, она слышала только одно, как Нурс скандирует:

— Хорошо! — Калапина осмотрелась, и увидела ужасную картину. Зал был охвачен каким-то непонятным возбуждением, неизвестным им доселе.

Вдруг над толпой поднялось голое тело, повернулось и снова опустилось вниз с тупым тяжелым ударом. И снова крик одобрения сотряс зал.

«Что они делают? — изумилась Калапина, — Они бьют друг друга — сами себя».

Она провела рукой по носу и рту, посмотрела на руки. Кровь. Она могла чувствовать сейчас ее запах, завораживающий запах. Ее собственная кровь. Это завораживало ее. Она сделала шаг по направлению к пленникам, показала руку Гарви Дюрану.

— Кровь, — сказала она. Она коснулась носа. Боль!

— Болит, — сказала она, — Почему болит, Гарви Дюран?

— она напряженно смотрела в его глаза. Такое сочувствие в его глазах. Он был человеком. Он испытывал заботу.

Гарви посмотрел на нее, глаза их были почти на одном уровне из-за положения тележки над полом. Вдруг он почувствовал к ней глубокое сострадание. Она была Лизбет; она была Калапина; она олицетворяла всех женщин. Он увидел сосредоточенную напряженность ее внимания и сиюминутное осознание, которое исключало все, кроме необходимости услышать его слова.

— Мне тоже больно, Калапина, — сказал он, — Но ваша смерть причинила бы мне еще большую боль.

На мгновение Калапина подумала, что в зале вокруг стало тихо. Она поняла тогда, что крики в толпе продолжаются, не уменьшаясь. Она слышала, как Нурс скандирует:

— Хорошо! Хорошо! — а Шруилл говорит:

— Отлично! Отлично!

— Она вдруг поняла, что она единственная, кто слышит эти странные слова Дюрана. Это богохульство. Она прожила столько лет, подавляя любое понятие о личной смерти. Его нельзя было ни говорить, ни иметь в мыслях. Но она услышала эти слова. Она хотела отвернуться, поверить в то, что этих слов никогда не было. Но что-то в том внимании, которое она сосредоточила на Гарви Дюране, привязывало ее невидимой цепью к значению его слов. Только несколько минут назад она была там, где зерно жизни посылало вечность.

— Пожалуйста, — прошептала Лизбет, — Освободите нас. Вы женщина. Вы должны иметь сострадание. Что мы сделали такого, чтобы навредить вам? Разве это преступление хотеть любить и жить? Мы не хотели причинять вам зло.

Калапина даже не подала знака того, что слышит. В ее мозгу нависали и давили только слова Гарви: «Ваша смерть… ваша смерть… ваша смерть.».

Странное мерцание жары и озноба прошло через все ее тело. Она услышала еще один клич одобрения из толпы на дальних скамейках. Она чувствовала собственную болезнь и растущее понимание того, что очутилась в ловушке. Ее охватил гнев. Она склонилась над контрольной панелью тележек, нажала кнопку тележки Глиссона. Щитки раковины, которые держали Киборга, начали закрываться. Глаза Глиссона широко раскрылись. Скрипучий стон вырвался из него. Калапина захихикала, нажала другую кнопку на панели. Раковина вернулась в прежнее положение. Глиссон глотал воздух.

Она повернулась к контролю над тележкой Гарви, нажала пальцем на кнопки, — Объясните ваше отвратительное нарушение норм поведения!

Гарви сохранял суровое молчание. Она собиралась раздавить его!

Свенгаард начал смеяться. Он знал свое положение, первый класс второго сорта. Почему его выбрали для такого момента — увидеть Глиссона и Бумура без слов, Нурса и Шруилла, бормочущих что-то на своей скамье, оптименов в маленьких узлах и приливах сумасшедшего насилия, Калапину, готовую убить своих пленников и потом через десять секунд, несомненно, забыть об этом. Его смех выходил за пределы допустимого.

— Прекратите этот смех! — взвизгнула Калапина. Свенгаард дрожал в истерике. Он хватал воздух, чтобы сделать вдох. Удар ее голоса помог ему вернуть контроль над собой, но все это продолжало оставаться в чрезвычайной степени смехотворным.

— Дурак! — сказала Калапина, — Объяснись!

Свенгаард уставился на нее. Сейчас он мог ощущать только жалость. Он вспомнил море медицинского курорта в Лапуше и подумал, что только сейчас понял, почему оптимены выбрали это место, так далеко от океана. Инстинкт. Море производило волны, прибой — постоянное напоминание того, что они устроились над волнами вечности. Они не могли видеть этого.

— Отвечай мне, — сказала Калапина. Рука ее рыскала над панелью контроля за его раковиной.

Свенгаард мог только пристально смотреть на нее и оптименов в их сумасшествии позади нее. Они стояли перед ним обнаженные, как будто тела их были открыты осколкам извивающихся спиралей на полу.

«У них души только с одним шрамом», — подумал Свенгаард.

Он наносился на них изо дня в день, из века в век, из вечности в вечность — отложение паники того, что их благословенная вечность могла бы быть иллюзией, что у нее, в конце концов, мог бы быть и конец. Никогда раньше он и не подозревал, какую цену заплатили оптимены за эту вечность. Чем больше они владели ей, тем более огромной становилась эта цена. Чем больше цена, тем больше страх потерять ее. Это давление продолжало расти и расти…. вечно.

Но должен был наступить переломный момент. Киборги предвидели это, а их лишенный эмоций разум не предусмотрел действительных последствий.

Оптимены убаюкивали себя эвфемизмами. У них фармакологи, не врачи, потому что само понятие врача включало болезнь, травму, а это приравнивалось к недопустимому, немыслимому. У них была только ферментология и ее бесчисленные центры, расположенные в нескольких шагах от оптимена. Они никогда не покидали Централа и его изощренную самозащиту. Они существовали как вечные подростки, заключенные в тюрьме детского сада.

— Так ты не будешь говорить, — сказала Калапина.

— Подождите, — сказал Свенгаард, когда рука ее двинулась в направлении кнопок его контроля, — Когда вы убьете всех жизнеспособных и останетесь только вы, когда вы увидите, что сами умираете один за другим, что тогда?

— Как ты смеешь! — сказала Калапина, — Ты задаешь вопросы оптимену, чей жизненный опыт делает твой не больше чем это! — она щелкнула пальцами.

Он смотрел на ее расшибленный нос, кровь.

— Оптимен, — сказал Свенгаард, — это стерри, чье строение приемлет ферментную настройку для бесконечной жизни… пока не придет разрушение структуры. Я думаю, вы хотите умереть.

Калапина поднялась, в изумлении уставилась на него. Когда она встала, то осознала, что в зале наступила неожиданная тишина. Она бросила взгляд вокруг себя, увидела напряженное внимание в каждом взоре, устремленном на нее. Медленно приходило понимание. Они видят кровь на моем лице.

— У вас была бесконечная жизнь, — сказал Свенгаард, — Разве это обязательно делает вас более блестящими, более умными? Нет. Вы просто жили дольше, у вас было больше времени для опыта и образования. Вполне вероятно, что большинство из вас имеет знаний больше, чем может использовать, иначе вы задолго до этого могли бы предвидеть, что этот момент неизбежен — тонкий баланс уничтожен, все вы умираете.

Калапина сделала шаг назад. Слова его ранили, как ножи, сжигали ее нервы.

— Посмотрите на себя! — сказал Свенгаард, — Вы все больны. Что делает ваша драгоценная фармакология? Я знаю и без того, что вы мне скажите:

— Она предписывает все более и более широкий круг вариантов предписаний, все более частые дозы. Она старается остановить колебания, потому что ее так запрограммировали. Она и будет продолжать пытаться делать это, пока вы позволяете это ей, но это не спасет вас.

Кто-то взвизгнул позади нее:

— Заставьте его замолчать!

Этот крик был поддержан всем залом, оглушающее скандирование, топот ног, хлопки рук:

— Заставь его молчать! Заставь его молчать! Заставь его молчать!

Калапина зажала уши руками. Она все еще продолжала ощущать это скандирование кожей. И сейчас она увидела, как оптимены двинулись со своих скамеек вниз по направлению к пленникам. Она знала, что от кровавого насилия их отделяет только одно мгновение.

Они остановились.

Она не могла понять: почему, и отпустила руки, которыми затыкала уши. Но на нее обрушились крики. В них упоминались имена давно забытых богов. Глаза были устремлены на что-то на полу во главе зала.

Калапина резко повернулась, увидела, как там извивается Нурс, вокруг рта его выливается пена. Кожа его покрылась красновато-пурпурными и желтыми пятнами. Скрюченные руки вытягиваются и царапают пол.

— Сделайте что-нибудь! — закричал Свенгаард, — Он умирает! — Даже когда он прокричал это, он почувствовал странность своих слов. Сделайте что-нибудь! В нем заговорила медицинская подготовка, и она выходила на поверхность и заставляла говорить, несмотря на все, что происходило вокруг.

Калапина попятилась, вытянула руки предупреждающим жестом, как в старом колдовстве. Шруилл вскочил на ноги, встал на скамейку, на которой сидел. Рот его двигался беззвучно.

— Калапина, — сказал Свенгаард, — если вы не можете помочь ему, освободите меня, так чтобы я смог это сделать.

Она подскочила, чтобы выполнить это, заполненная благодарностью, что может передать эту странную ответственность другому.

Ограничивающие свободу стенки ракушки упали при ее прикосновении. Свенгаард спрыгнул вниз, почти упал. Ноги и руки его заплетались от долгого заключения. Он пробился к Нурсу, глаза и ум его работали, пока он двигался. Желтые пятна на коже — это была, скорее всего, иммунная реакция на пантоженичную кислоту и неудачные попытки ее подавления адреналином.

Красный треугольник фармакологического центра сиял на стене слева над скамьями. Свенгаард наклонился, поднял корчащееся тело Нурса, начал пробираться вверх к знаку входа. Человек на его руках вдруг повис неожиданно тяжелым весом смерти, никакого движения, кроме поверхностного дыхания груди.

Оптимены отступали от него, как будто он нес чуму. Внезапно кто-то над ним закричал:

— Дайте мне выйти.

Толпа обернулась. По пласмелду прогремели тяжелые шаги. Они все устремились вверх к выходам, цеплялись, лезли вверх друг на друга. Послышались визги, проклятия, хриплые крики. Это было похоже на стадо скота, в середину которого выпустили хищника.

Часть сознания Свенгаарда остановилась на женщине справа. Он прошел мимо нее. Она лежала, вытянувшись поперек двух сидений, спина ее выгнулась странным углом, рот хватал воздух, глаза устремлены в одну точку, на руках и шее кровь. Признаков дыхания не было. Он пробирался вверх мимо мужчины, который тащился вверх по скамейкам, одна нога его бездействовала, глаза устремлены на знак центра и выход, который, оказалось, был уже заполнен извивающимися телами.

Руки Свенгаарда ныли от груза. Он споткнулся, почти упал на последних двух ступенях, когда опустил тело Нурса рядом с входом в центр.

Внизу под ним он услышал голоса — Дюран и Бумур кричали, чтобы их освободили.

«Позднее», — подумал Свенгаард. Он положил руку на контроль двери фармакологического центра. Дверь не открылась. «Конечно, — подумал он, — я не оптимен». Он поднял Нурса, положил одну его руку на контроль. Двери скользнули в сторону. За ними оказались обычные полки, загруженные всякими предметами первой необходимости — пирамидины, анурины.

«Анурин и иноситол, — подумал он, — Должны противодействовать иммунной реакции».

Знакомое табло анализа занимало место справа для введения руки, а из желобов виднелись обычные иглы-вампиры. Свенгаард подергал ключи на главном желобе, открыл панель. Он проследил выходы введения анурина и иноситола, нейтрализовал другие, втиснул руку Нурса под иглы. Они нашли вены, вошли в плоть. Приборы сверху закрылись.

Свенгаард отключил встречную линию, чтобы остановить обратную связь. Снова приборы захлопнулись.

Осторожно Свенгаард освободил руку Нурса от игл, положил его во весь рост на пол. Лицо его сейчас принимало один цвет, бледно-белый, но дыхание углубилось. Веки заморгали. Тело его было холодным, липким.

«Шок», — подумал Свенгаард. Он снял свой пиджак, укрыл им Нурса, начал массировать руки, чтобы восстановить кровообращение.

Справа от него появилась Калапина, села у изголовья Нурса. Руки ее были сцеплены вместе, суставы побелели. На лице ее была странная ясность, глаза устремлены в пространство. Она почувствовала, что прошла намного большее расстояние, чем просто поднялась вверх от пола зала, притягиваемая воспоминаниями, которые нельзя было обойти. Она знала, что прошла сквозь безумие, чтобы прийти в ясную странность здравого ума.

Красный мяч Шара Обозрения попал в поле ее зрения, яйцо огромнейшей силы, которое налагало свои обязанности даже сейчас. Она думала о Нурсе, многократном партнере плотских забав. Партнер и игрушка.

— Он умрет? — спросила она. Она повернулась, чтобы наблюдать за Свенгаардом.

— Не сейчас, — сказал Свенгаард, — Но этот последний взрыв истерии… он причинил невосполнимый ущерб организму.

Он вдруг заметил, что из зала доносятся лишь бессловесные стоны и неясные команды.

— Я освободила Бумура и Дюранов и послала просьбу о большей… медицинской помощи, — сказала Калапина, — Есть много… мертвых… много травмированных.

«Мертвые, — думала она, — Какое странное слово в отношении оптимена. Мертвые… мертвые… мертвые.».

Затем она почувствовала, как необходимость привела ее в новое ощущение жизни, новый ритм. Это произошло там внизу, в нахлынувших воспоминаниях, которые тянулись все эти сорок тысяч лет. Никакие из них не покинули ее — ни один случай доброты, ни одно проявление жестокости. Она помнила все: Макса Огуда, Ситак… каждого любовника, каждую игрушку… Нурса.

Свенгаард оглянулся на шуршащий звук, увидел Бумура, приближающегося с бессознательным телом женщины на руках. На щеке и челюсти ее был синий синяк. Руки свисали, как плети.

— Можно воспользоваться этим инструментом? — спросил Бумур. В голосе его чувствовался призвук холодности Киборга, но в глазах его застыли боль и ужас.

— Вы должны управлять доской вручную, — сказал Свенгаард, — Я отключил систему требований обратной связи.

Бумур тяжело остановился и обошел вокруг него с женщиной на руках. Какой хрупкой она казалась. На шее ее упрямо пульсировала вена.

— Я должен применить расслабитель мышц до того, как мы можем поместить ее в больницу, — сказал Бумур, — Она сломала обе руки — контрамышечное напряжение.

Калапина узнала это лицо, вспомнила, как они слегка поспорили однажды по поводу мужчины — любовника.

Свенгаард перешел к правой руке Нурса, продолжая массаж. Это передвижение позволило ему увидеть центр зала и коляску. Глиссон сидел там бесстрастный, безрукий в ограничивающей его движение раковине. Сбоку от тележки лежала Лизбет, а около нее, встав на колено, склонился Гарви.

— Миссис Дюран! — сказал Свенгаард, вспомнив о своих обязанностях.

— С ней все в порядке, — сказал Бумур, — Неподвижность в последние несколько часов было самое лучшее для нее, что можно было сделать.

«Лучшее! — подумал Свенгаард, — Дюран был прав. Эти Киборги бесчувственны, как машины».

— Заставьте его молчать, — прошептал Нурс.

Свенгаард взглянул вниз на бледное лицо, увидел разрывы вен на щеках, провисшую, нечувствительную плоть. Веки Нурса заморгали, открылись.

— Оставьте его мне, — сказала Калапина.

Нурс повернул голову, попытался посмотреть на нее. Он заморгал, очевидно, в глазах у него еще все плыло. Глаза его стали слезиться.

Калапина подняла его голову, просунула туда ноги, пока он не оказался у нее на коленях. Она погладила его лоб.

— Ему это нравилось, — сказала она, — Идите и помогите другим, доктор.

— Кал, — сказал Нурс, — О, Кал… Я… у меня болит.

Глава 20

Почему вы помогаете им? — спросил Глиссон, — Я не понимаю вас, Бумур. Ваши действия нелогичны. Какая польза от помощи им?

Он смотрел вверх через открытый сегмент Шара Обзора на Калапину, сидящую в одиночестве на помосте Туеров. Внутренние огни отбивали медленный ритм на ее лице. Сверкающая пирамида выступающих бинаров танцевала в воздухе перед ней.

Глиссона освободили из ракушки заточения, но он все еще сидел на тележке, а соединения рук его болтались пустыми. Для Лизбет Дюран принесли медицинскую кушетку. Она лежала на ней, а рядом сидел Гарви. Бумур стоял спиной к Глиссону, глядя в шар. Пальцы его нервно двигались, сжимались, разжимались. На правом рукаве его была полоска засохшей крови. Лицо его, похожее на эльфа, выражало крайнее недоумение.

Из-за шара вышел Свенгаард, медленно двигающаяся фигура среди красных теней. Внезапно зал осветился светом. Главные шары сработали автоматически, когда на улице наступила темнота. Свенгаард остановился, чтобы осмотреть Лизбет, потрепал Гарви по плечу, — С ней будет все в порядке. Она сильная.

Глаза Лизбет следили за ним, когда он двинулся вокруг, чтобы заглянуть в Шар Обзора. Плечи Свенгаарда опустились от усталости, но на лице его было удовлетворение. Он был человеком, который нашел себя.

— Калапина, — сказал Свенгаард, — Это был последний, кого мы направили в больницу.

— Я вижу, — сказала она. Она взглянула вверх на сканеры, все они светились. Почти половина оптименов была под наблюдением — сумасшедшие. Тысячи умерли. Многие лежали с серьезными травмами. Те, кто остались, следили за Шаром. Она вздохнула, желая знать, что было в их мыслях, как они восприняли тот факт, который свалился на них с натянутой струны бессмертия. Ее смущали собственные эмоции. В груди у нее было странное чувство облегчения.

— Что со Шруиллом? — спросила она.

— Раздавлен в дверях, — сказал Свенгаард, — Он… мертв.

Она вздохнула, — А Нурс?

— Поддается лечению.

— Разве вы не понимаете, что с вами произошло, — Глаза его сверкали, когда он бросил взгляд вверх на Калапину.

Калапина посмотрела вниз на него, ясно произнесла:

— Мы пережили эмоциональный стресс, который изменил тонкий баланс обмена веществ, — сказала она, — Вы втянули нас в это. Вывод совершенно ясен — назад пути нет.

— Значит, вы понимаете, — сказал Глиссон, — Любая попытка силой ввести ваш организм в старые рамки приведет к скуке и постепенному переходу в апатию.

Калапина улыбнулась:

— Да, Глиссон. Нам бы не хотелось этого. Мы уже почувствовали причастность к нового рода… оживлению, о существовании которого мы не знали.

— Тогда вы действительно понимаете, — сказал Глиссон, и в голосе его появился призвук зависти.

— Мы сломали ритм жизни, — сказала Калапина, — Вся жизнь умещается в ритме, но мы сбились с шага. Я понимаю, что причиной тому было внешнее вмешательство в те эмбрионы — ритм, утверждающий себя.

— Ну, и тогда, — сказал Глиссон, — чем скорее вы вернете все это нам, тем скорее все утвердится в… — Вам? — спросила укоряюще Калапина. Она взглянула. в быстрые контрасты мерцающего света в зале. Каким все было черно-белым, — Я бы скорее прокляла вас всех, — сказала она.

— Но вы же умираете!

— Вы тоже, — сказала Калапина.

Свенгаард проглотил комок в горле. Он видел, что старую враждебность не так-то просто можно преодолеть. И он удивился себе, второсортному хирургу, который неожиданно нашел себя как врач, полезный людям, которым он нужен.

— Я могу предложить вам план, который можно было бы принять, Калапина, — сказал Свенгаард.

— Вас мы выслушаем, — сказала Калапина, и в голосе ее появилась привязанность. Она изучала Свенгаарда, когда он старался подобрать нужные слова, помня о том, что этот человек спас жизнь Нурсу и многим другим.

«Мы не составляли планов для непостижимого, — думала она, — Возможно ли такое, что этот никто, который был когда-то объектом для насмешек, может спасти нас?» Она даже не смела позволить себе надеяться.

— У Киборгов есть технология приведения эмоций в более или менее управляемое состояние, — сказал Свенгаард, — Как только мы достигнем этого, я полагаю, что знаю способ смягчить ферментные колебания, присущие большинству из вас.

Калапина проглотила сухой комок. Огни сканеров над ней начали вспыхивать, когда следящие стали подавать ей сигналы о том, чтобы позволить ей включить их в каналы коммуникации. У них, конечно, были вопросы. У нее были свои собственные вопросы, но она не знала, можно ли ей высказать их вслух. Она поймала отражение собственного лица в одной из призм, оно напомнило ей взгляд Лизбет, когда женщина умоляла ее с тележки.

— Я не могу обещать бесконечной жизни, — сказал Свенгаард, — но полагаю, что многие из вас смогут прожить еще много тысяч лет.

— Почему мы должны соглашаться помочь им? — грозно спросил Глиссон. В голосе его чувствовались ворчливые нотки.

— Вы тоже неудачники, — сказал Свенгаард, — Разве вы не видите этого? — Он понял, что кричит в полную силу голоса, лишившись еще одной иллюзии.

— Не кричите на меня, — рявкнул Глиссон.

«Так у них действительно есть эмоции, — подумал Свенгаард, — Гордость… гнев…».

— Вы все еще страдаете от того, что лишились иллюзий добиться контроля над ситуацией? — спросил Свенгаард. Он указал на Калапину, — Одна эта женщина там, все еще может истребить все на этой земле.

— Послушай его, дурья твоя голова Киборга, — сказала Калапина.

— Давайте будем осторожнее обращаться с этим словом «дурак», — сказал Свенгаард. Он пристально взглянул на Калапину.

— Следите за своими выражениями, Свенгаард, — сказала Калапина, — Наше терпение имеет пределы.

— Как и ваша благодарность, да? — сказал Свенгаард. Горькая усмешка тронула ее губы, — Мы говорили о выживании, — сказала она.

Свенгаард вздохнул. Он задумался о том, можно ли вообще когда-либо сломать образ мыслей, порожденный иллюзией бесконечности жизни? Она вновь заговорила здесь в духе мышления старых Туеров. А раньше его поразила в ней способность быстро восстанавливать физические и духовные силы.

Этот взрыв снова затронул страх Гарви за Лизбет. Он взглянул на Свенгаарда, затем на Глиссона, пытаясь контролировать свой страх и робость. Зал этот внушал ему ужас своей огромностью и происходившим здесь бедламом. Шар нависал над ним — чудовищная сила, которая могла бы сокрушить их всех.

— Да о выживании, — сказал Свенгаард.

— Давайте поймем друг друга, — сказала Калапина, — Среди нас есть те, которые скажут, что ваша помощь была просто вашейобязанностью. Вы все еще наши пленники. Есть те, которые потребуют, чтобы вы сдались и открыли нам весь ваш подпольный Центр.

— Да, давайте поймем друг друга, — сказал Свенгаард.

— Кто ваши пленники? Я — человек, который не член подполья и мало знает о нем. У вас есть Глиссон, который знает больше, но, безусловно, не все. У вас есть Бумур, тот, кто убежал от фармакологов, который знает еще меньше, чем Глиссон. У вас есть Дюраны, знания которых едва ли выходят за рамки их маленькой ячейки. Чего вы добьетесь, если вы выпотрошите нас?

— Ваш план спасти нас, — сказала Калапина.

— Мой план требует сотрудничества, а не принуждения, — сказал Свенгаард.

— И он даст нам только продление, а не восстановление нас в первоначальные условия, не так ли? — спросила Калапина.

— Вы должны были бы приветствовать это, — сказал Свенгаард, — он дал бы вам возможность стать зрелыми, полезными, — Он взмахнул рукой, указывая на окружающую обстановку, — Вы заморозили здесь себя в состоянии незрелости! Вы играли в игрушки! Я предлагаю вам шанс выжить! «Что это? — размышляла Калапина, — Является ли это новое оживление побочным продуктом знания о том, что мы должны умереть?»

— Я совсем не уверен, что мы будем сотрудничать, — сказал Глиссон.

Это было уже выше того, что мог стерпеть Гарви. Он вскочил на ноги, взглянул на Глиссона, — Ты, робот, ты хочешь, чтобы человеческий род умер! Вы! Вы это еще один смертельный исход!

— Болтовня! — сказал Глиссон.

— Послушайте, — сказала Калапина. Она начала подключать каналы коммуникации. Части предложений врывались в зал:

— Мы можем восстановить ферментный баланс собственными силами!.. Уничтожить этих созданий!.. Каков его план? Каков его план?… Начинать стерилизацию!.. его план!.. Сколько мы еще продержимся, если… Нет сомнения в том, что мы можем… Калапина успокоила голоса, повернув выключатель, — Это будет поставлено на голосование, — сказала она, — Я напоминаю вам об этом.

— Вы умрете и скоро, если мы не будем сотрудничать, — сказал Глиссон, — Я хочу, чтобы вы полностью осознали это.

— Вы знаете план Свенгаарда? — сказала Калапина.

— Ход его мыслей прозрачен, — сказал Глиссон.

— Думаю, что нет, — сказала Калапина, — Я видела, как он работал с Нурсом. Чтобы достичь компенсации, он использовал опасную передозировку анурина и иноситола. Помня об этом, я все время спрашиваю себя, что дает эта передозировка, и что будет, если я применю ее к себе? И какое отношение это все имеет к охватившему нас волнению. И в чем выход. И еще тьма других вопросов.

— Я знаю его план, — усмехнулся презрительно Глиссон, — Подавить ваши эмоции и каждому из вас дать ферментную имплантацию, — Напряженная усмешка вытянула губы и показала край зубов на лице Глиссона, — Это действительно ваша надежда. Приняв его, вы будете, наконец, потеряны для нас.

Калапина взглянула с изумлением вниз на него и была шокирована.

Гарви поймал себя на том, что улавливает подлость в голосе Глиссона. Его собственный опыт в подполье показывал, что Киборги очень расчетливы, ограничены, чтобы им можно было доверять решение простых человеческих проблем, но никогда еще он не видел, чтобы этот факт был так ярко продемонстрирован.

— Это ваш план, Свенгаард? — потребовала пояснений Калапина.

Гарви вскочил:

— Нет! Это не его план! Свенгаард кивнул себе. Конечно! Человек и отец, конечно бы, понял.

— Вы претендуете на то, что знаете то, чего я, Киборг, не знаю? — спросил Глиссон.

Свенгаард взглянул на Гарви, подняв в удивлении брови.

— Эмбрионы, — сказал Гарви.

Свенгаард кивнул, посмотрел вверх на Калапину, — Я предлагаю поддерживать вас, постоянно имплантируя вам живые эмбрионы, — сказал он, — Живые мониторы, которые будут сами делать приспособления, необходимые вам. Вы обретете свои эмоции… свою страсть к жизни, это волнение — ваша цена.

— Вы предлагаете сделать нас живыми чанами для эмбрионов? — спросила Калапина, удивление порывалось в ее голосе.

— Период беременности можно будет продлить на сотни лет, — сказал Свенгаард, — При должном подборе гормонов это может быть применимо и для мужчин, конечно, с кесаревым сечением, но оно не обязательно будет болезненным… или частым!

Калапина взвешивала его слова, удивляясь, что не чувствует отвращения к этому предложению. Но почему же она почувствовала отвращение, поняв, что Лизбет Дюран носит в себе эмбрион? Калапина вдруг поняла, что отвращение ее основывалось на ревности. Она знала, что не все оптимены примут это. Некоторые будут за возвращение к старому. Она взглянула на показания табло. Никому не удалось скрыться от неприятного волнения. Но они вынуждены будут понять, что все они умрут рано или поздно. У них был только выбор времени.

«В конце концов, мы не имеем бессмертия, — думала она, — это только иллюзия. Но ее мы имели… в течение многих веков».

— Калапина! — сказал Глиссон, — Вы не собираетесь принять это глупое предложение?

«Механический человек пришел в ярость от столь жизненного, человеческого решения», — думала она. Она сказала:

— Бумур, что вы скажите?

— Да, — сказал Глиссон, — выскажись, Бумур. Укажи нелогичность этого предложения.

Бумур повернулся, изучающе посмотрел на Глиссона, взглянул на Свенгаарда, на Дюранов, пристально посмотрел вверх на Калапину. В узком лице Бумура было выражение скрытой мудрости:

— Я все еще помню, как это было, — сказал он, — Я думаю, что было лучше… перед тем, как я был изменен.

— Бумур, — сказал Глиссон.

«Задело его гордость», — подумал Свенгаард. Глиссон смотрел на Калапину с механической напряженностью, — Еще не решено, будем ли мы помогать вам!

— А кто нуждается в вас? — спросил Свенгаард, — У вас нет монополии на технику. Вы бы могли сберечь время и немного избавить нас от забот, вот и все. Мы можем сами найти эмбрионы.

Глиссон переводил пристальный взгляд с одного на другого, — Но ведь такой путь не был предусмотрен! Предполагалось, что вы не должны помогать им!

Киборг замолчал, глаза его остекленели.

— Доктор Свенгаард, — сказала Калапина, — Не могли бы вы дать нам лучшие, жизнеспособные эмбрионы, такие как эмбрион Дюранов? Вы видели вторжение аргинина. Нурс полагает, что это возможно.

— Да, возможно, — сказал Свенгаард. Он еще подумал: «Да, это… вероятно».

Калапина взглянула вверх на сканеры, — Если мы примем это предложение, — сказала она, — мы будем продолжать жить. Вы чувствуете это? Мы живы сейчас, но мы помним совсем недавнее время, когда мы умираем.

— Мы поможем, если должны, — сказал Глиссон, и в голосе его был язвительный тон.

Только Лизбет, понимая своим деревенским благоразумием свою беременность, узнавая смятение своих эмоций, подозревала о логическом факте, который заставил Киборга изменить решение. Благоразумных людей можно контролировать. Вот о чем думал Глиссон. Она могла прочитать это в нем, понимая его полностью впервые теперь, когда знала, что у него есть гордость и гнев.

Калапина, читая на доске Шара Обозрения все растущее напряжение единственного вопроса со стороны публики оптименов, установила систему аналогов для ответа. Она быстро пришла, и сканеры видели ее, — Этот процесс мог бы обеспечить от восьми до двенадцати тысяч лет дополнительной жизни даже для народа.

— Даже для народа, — прошептала Калапина. И скрыть от него будет невозможно, она знала это. Сейчас не могло быть больше Безопасности. Как выяснилось, даже Шар Обозрения имеет свои недостатки и ограничения. Глиссон знал об этом. Она могла сказать это, читая его молчаливое отступление там внизу. Свенгаард, конечно, поймет это. Возможно, даже Дюран.

Она посмотрела на Свенгаарда, зная, что она должна делать. Было бы легко потерять народ в этот момент, потерять их полностью.

— Если это будет сделано, — сказала Калапина, — это будет сделано для всех, кто пожелает — смертный или оптимен.

«Это политика, — думала она, — Вот тот путь, по которому бы следовали Туеры… даже Шруилл. Особенно Шруилл. Умный Шруилл. Мертвый Шруилл». Она почти была уверена, что слышит, как он хихикает.

— Может быть это сделано для народа? — спросил Гарви.

— Для любого, — сказала она и улыбнулась Глиссону, давая ему знать, как она выиграла, — Я думаю, что мы можем сейчас поставить это на голосование.

Еще раз она взглянула вверх на сканеры, желая знать, правильно ли она оценила своих людей. Конечно, большинство из них поняли, что она сделала. Но будут некоторые, цепляющиеся за надежду, что смогут восстановить полный ферментный баланс. Она знала лучше их, что этот путь невозможен. Тело ее знало. Но будут и такие, которые попытаются встать на этот опасный курс назад, к скуке и апатии.

— Зеленый за предложение доктора Свенгаарда, — сказала она, — Золотой против.

Медленно, затем со все нарастающей скоростью, круг лампочек сканеров менял цвета — зеленый… зеленый… зеленый заливал экран, лишь отдельные точки то тут, то там цвета золота. Это было больше, чем подавляющее большинство, которого она ожидала, и это сделало ее подозрительной и напряженной. Она доверяла своему инстинкту голосования. Подавляющее большинство. Она сверилась с приборами Шара, прочла репрезентацию ответа: «Киборга нельзя обойти через его веру во всемогущество логики».

Калапина кивнула себе, думая о своем сумасшествии. «И жизнь нельзя обойти против интересов жизни», — подумала она.

— Предложение принято, — сказала она.

И она поняла, что ей не нравится этот неожиданный хищный взгляд на лице Глиссона. «Мы что-то проглядели, — подумала она, — Но мы найдем это… раз мы стали вновь приспособляемыми».

Свенгаард повернулся, чтобы посмотреть на Гарви Дюрана, позволил себе широко улыбнуться. «Это было, как в операционной, — думал он, — Одна операция до мелочей, и следует широкий образец. Его можно сделать с точностью, так как он делается в клетке».

Гарви оценивал усмешку Свенгаарда, читая эмоциональные признаки на его лице. Все лица вокруг него несли собственные выражения в это мгновение, все они были открыты для прочтения курьером, подготовленным в подполье. Это было высокомерие между могущественными. У народа еще мог быть шанс — тысячи лет шанса, если можно было верить Калапине — а она верила в это сама. Генетическая среда была сформирована в новый образец, и он мог видеть это. Это был неопределенный образец, полный неопределенности. Гейзенбергу мог бы понравиться этот образец. Сами двигатели были продвинуты и изменены самим движением.

— Когда мы с Лизбет можем уйти отсюда? — спросил Гарви.

ЗЕЛЕНЫЙ МОЗГ _(роман)

Необдуманная экологическая трансформация вызывает серьезнейшие изменения окружающей природной среды Земли. Специалисты ставили перед собой задачу уничтожения вредных насекомых и замену их полезными, но не учли сложнейших взаимосвязей в экосистемах. Наиболее продвинувшийся по пути экотрансформации Китай страдает от голода — происходит необратимый распад экосистем природы этого региона (здесь нельзя не усмотреть взаимосвязи с известными событиями китайской истории эпохи Мао, когда решено было уменьшить популяцию воробьев), но власти скрывают этот факт от остального мира.

В Бразилию, где процесс зашел еще не так далеко, приезжает директор региональной международной экологической организации (МЭО) китаец, доктор Чен Лу. Одной из основных сюжетных линий книги станет его противостояние Хуану Мартинесу, главе ирмандандес («пограничников», то есть организации, занимающейся истреблением насекомых и охраной периметра территории, подвергшейся экологической трансформации).

Пограничники замечают странные мутации насекомых, их увеличение и даже признаки разума в их действиях. Чен Ли имеет мотивы объявить эти сведения слухами и домыслами. Никто еще не подозревает, что в эволюции насекомых произошел качественный скачок — появился «зеленый мозг» — коллективный разум, не уступающий человеческому. Неудачная экспедиция в непреобразованные дикие лесные районы приводит людей к столкновению с этим разумом…

Глава 1

Он был очень похож на незаконнорожденного отпрыска Тарани Индио, дочери захудалого фермера из глухой деревни. Этот юноша однажды не вернулся из джунглей, что, в общем-то, неудивительно — Красная зона. Да и оплакивать его особо было некому.

Копия была почти идеальной даже для внимательного глаза, кроме тех моментов, когда он забывался, пробираясь сквозь самые густые заросли джунглей.

Кожа его тогда приобретала оттенок зелени, скрывая его на фоне листьев и ползучих растений, придавая землисто-серой рубашке, рваным брюкам, неприметной потрепанной соломенной шляпе и сыромятным сандалиям с подошвами, вырезанными из изношенных шин, вид бесплотности призрака.

Впрочем, такие ошибки встречались все реже и реже, чем дальше он уходил от главного водохранилища Парано в сертао, глубинные районы Гоязи, где жили обычные люди с такими же, как у него, черными волосами с выстриженной челкой и блестящими темными глазами.

К тому времени, когда он достиг бандайрантес приращенной местности, он уже почти полностью обрел контроль над эффектом хамелеона.

Сейчас он вышел из более диких зарослей джунглей на коричневые земляные дороги, которые отделяли разбросанные фермы планового заселения. Каким-то своим чутьем он знал, что приближается к одному из бандайранта — пограничных пропускных пунктов, и почти человеческим жестом нащупал свидетельство белой крови, засунутое в безопасное место под рубашкой. Время от времени, когда поблизости не было людей, он учился вслух произносить имя, которое выбрали для него — Антонио Рапосо Таверес.

Звук получался немного скрипучий, резкий в конце, но он знал, что это пройдет. Оно уже почти прошло. Речь Гояз Индиос отличалась странными окончаниями. Фермеры, которые давали ему крышу над головой и пищу в прошлую ночь, говорили почти так же. Только очень уж они были любопытны.

Когда вопросы их стали настойчивыми, он сел на порог и заиграл на флейте индейцев Анд, которую носил с собой в кожаном кошельке, свисающем через плечо. Игра на флейте была символом этого региона. Когда Гуарани подносил флейту к губам и начинал играть, кончались все вопросы и слова.

Фермерский люд пожал плечами и удалился.

Его трудное продвижение, утомительное и тщательно осваиваемое движение ног, привело его в район, где много человеческих существ. Он видел красно-коричневые верхушки крыш впереди и кристально-белое мерцание пограничной башни с поднимающимися вверх и расходящимися в стороны усиками. Чем-то это было похоже на странный пчелиный улей.

Мгновенно на него навалилось множество инстинктов, которыми ему еще предстояло овладеть. Эти инстинкты могли бы помочь ему успешно пройти предстоящие испытания. Он сошел с земляной тропы, с пути проходящих человеческих существ, и сосредоточился на умственной деятельности. Конечная мысль проникла в мельчайшие и самые отдаленные ячейки его личности: «Мы, зеленые рабы, подчинены большому целому».

Он возобновил прерванный путь к пограничному пропускному пункту. Объединяющая мысль придала ему вид рабской угодливости, который защищал его от пристальных взглядов человеческих существ, устало бредущих вокруг него. Вид его изучил много человеческих привычек. Они быстро поняли, что рабская покорность является формой камуфляжа.

Вскоре земляная тропа уступила место двухколейной мощеной дороге с пешеходными дорожками по обеим обочинам. А это дорога, в свою очередь, выводила к шоссе, где даже пешеходные дорожки были заасфальтированы. Все чаще попадались наземные и воздушные машины, и увеличился и поток пешеходов.

До сих пор он не привлекал к себе опасного внимания. Случайные подозрительные косые взгляды от местных жителей района можно было просто игнорировать. Он опасался оценивающих пристальных взглядов, которые могли содержать угрозу, но таких он пока не заметил.

Вид рабской покорности служил ему ширмой.

Солнце уже поднялось довольно высоко, и дневной зной стал давить на землю, поднимая влажный липкий запах тепла от земли рядом с пешеходной дорожкой и смешивая его с запахом пота от людского потока вокруг него. На него находил дурман от этого запаха, заставлял каждую частицу его томиться по прекрасным знакомым запахам глубинных районов страны. А запахи низменности несли другой дух, который наполнял его неслышным гомоном беспокойства. Здесь встречались все чаще, и в большей концентрации, яды против насекомых.

Сейчас вокруг него везде были человеческие существа. Они подходили все ближе, толпа все уплотнялась, двигаясь все медленнее и медленнее, по мере приближения к самому узкому участку пропускного пункта.

Наконец, движение вперед прекратилось вовсе. Он чувствовал прикосновения людей.

Теперь движение к пропускному пункту стало прерывистым, толчок и остановка, толчок и остановка…

Здесь его ждало самое серьезное испытание, и не было возможности избежать его. Он готовился его перенести со свойственным индейцам стоическим терпением. Дыхание его становилось глубже, чтобы компенсировать последствия зноя. Но он вынужден был контролировать себя и дышать так же, как человеческие существа вокруг него. Это добавляло ему страданий от возросшей температуры, но было необходимо, чтобы не выделяться в окружающей его толпе. Индейцы Анд не дышали глубоко здесь, в низменных районах.

Толчок вперед и остановка.

Толчок вперед и остановка.

Сейчас ему уже был виден пропускной пункт.

Грозные пограничники в маскировочных белых плащах, с пластиковыми шлемами, в перчатках и ботинках стояли в два ряда внутри заградительного кирпичного коридора, ведущего в город. Ему был виден жаркий солнечный свет на улице за пределами коридора, люди, спешащие прочь после прохождения заслона.

Вид свободного пространства за пределами коридора вызвал боль томления в каждой отдельной его частице. Подавляющее это инстинктивное стремление к свободе предупреждение пронзило все его существо.

Здесь недопустимо было ни малейшее отвлечение. Каждый его элемент должен был быть настороже, чтобы выдержать любую боль.

Толчок вперед и… он уже в руках первого пограничника — мощного блондина с розоватой кожей и голубыми глазами. — Ну, шагай вперед! Да поживее! — сказал парень. Рука в перчатке протолкнула его к двум другим пограничникам, стоящим с правой стороны очереди.

— Имя? — Это был голос позади него.

— Антонио Рапосо Таверес, — выдохнул он.

— Район?

— Гояз.

— Проверьте-ка этого еще, — крикнул гигант блондин, — Наверняка он с высокогорья.

Теперь он был в руках двух пограничников, один натягивал ему на лицо дыхательную маску, другой набрасывал пластиковый мешок. Из мешка тянулась трубка к работающей машине где-то там на улице за коридором.

— Давай двойной, — крикнул один из пограничников.

Пахучий синий газ заполнил мешок вокруг него, и он сделал резкий удушливый вдох через маску, пораженный тем единодушным требованием чистого воздуха, лишенного отравы.

Агония!

Газ проникал через каждое из многочисленных соединений его существа иголками боли.

«Мы не должны ослабеть, — думал он. — Держись стойко».

Но это была смертельная боль, убивающая. Соединения начинали слабеть.

— Хватит с этого, — крикнул ответственный за мешок. Мешок был снят, дыхательную маску стянули, и чьи-то руки толкнули его дальше по коридору, к солнечному свету.

— Теперь прекрасно! Не надо стоять в очереди.

Вонь отравляющего газа была везде вокруг него. Это был другой газ — разрушающий. Его не подготовили к этому яду. Он был готов к излучениям, ультразвукам, старым химикалиям… но не к этому.

Солнечный свет падал на него сверху, когда он вышел из коридора на улицу. Он завернул влево, через переход, по обеим сторонам которого выстроились фруктовые киоски, продавцы торговались с покупателями или стояли настороженные и толстые, охраняя выставленный товар.

Внешней своей оболочкой фрукт манил обещанием убежища некоторые его части, но соединяющая его общность признавала пустой и ненужной подобную мысль. Он боролся с соблазном, продвигаясь вперед как можно быстрей, чтобы не вызвать подозрений, обходя покупателей и пробиваясь сквозь толпы зевак.

— Ты не хочешь купить свежих апельсинов?

Темная засаленная рука совала ему в лицо два апельсина.

— Свежие апельсины из Зеленой страны. Их никакой жук не касался.

Он прошел мимо этой руки, но запах апельсина был почти непреодолимым соблазном.

Сейчас он уже миновал торговые ряды, прошел за угол по узкой боковой улочке. Еще один поворот, и он увидел далеко вдали, слева, соблазнительную зелень на открытой местности свободной зоны за городом.

Он повернул в направлении зелени, увеличил скорость, отмерив время, остающееся у него в запасе. Он знал, что времени у него не так уж много. Яд прилип к одежде, но чистый воздух уже проникал через ткань — мысль о возможной победе была, как противоядие.

Мы можем еще сделать это!

Зелень приближалась все ближе и ближе — деревья и папоротники около берега реки. Он слышал журчание воды, ощущал влажную почву. Там был мост, переполненный пешеходами из прилегающих улиц.

Этого нельзя было избежать — он влился в толпу, избегая по возможности контактов. Его ноги и задние связки начинали скользить, и он знал, что какой-нибудь неожиданный удар, случайное столкновение могли бы сместить эти сегменты.

Тяжелое испытание на мосту закончилось, и он увидел земляную дорожку, уводящую от тропы вправо и вниз к реке. Он повернул к ней, и… столкнулся с одним из двух мужчин, несших поросенка в сетке, висящей между ними. Кусок имитации кожи на верхней части правой ноги был нарушен. Он почувствовал, как кожа начала соскальзывать вниз, внутрь брюк.

Мужчина, которого он ударил, сделал два шага назад, чуть не уронив свинью.

— Осторожнее, — заорал он. Спутник мужчины сказал:

— Чертовы пьяницы.

К счастью, поросенок отвлек их визгом и попытками сбежать. Воспользовавшись этим, он проскользнул мимо мужчин на земляную дорожку и поплелся к реке. Он увидел внизу воду, бурлящую от аэрации из фильтров барьера, с пеной на поверхности от акустического воздействия.

Позади него один из несущих поросенка сказал:

— Я не думаю, что он пьян, Карлос. Кожа у него на ощупь сухая и горячая. Может быть, он болен.

Он услышал и понял, попытался увеличить скорость. Потерянный участок имитации кожи уже наполовину соскользнул с ноги. Разрушающее ослабление мышц плеча и спины угрожали нарушить равновесие.

Дорожка повернула вокруг набережной из сырой земли, темно-коричневой от сырости и нырнула в туннель сквозь папоротники и кусты. Мужчины с поросенком больше не могли видеть его, он знал это. Он схватился за брюки там, где скользила поверхность ноги, поспешил через зеленый туннель.

Там, где туннель заканчивался, он увидел мельком первую пчелу мутанта. Она была мертва, войдя в участок вибрационного барьера безо всякой защиты. Пчела была типа бабочки, с ядовито-желтыми и оранжевыми крыльями. Она лежала в чаше зеленого листа, в центре солнечного луча.

Он медленно прошел мимо, запомнив форму и цвет пчелы. Ему подобные считали, что пчелы являются одним из возможных путей, но были и серьезные возражения. Пчела не могла спорить с человеческими существами. А человеческие существа должны прислушаться к разуму, иначе всей жизни придет конец.

Послышался топот кого-то, спешащего по тропе позади него. Тяжелые шаги отдавались сотрясением земли.

— Погоня?

Почему они должны преследовать его? Неужели они меня раскрыли?

Чувство, близкое к панике, пронзило его, готовясь взорвать на части. Но он вынужден был перейти на медленный шаг, а скоро он будет двигаться ползком. Каждый миг, который еще ему оставался, он искал зелень, где бы можно было спрятаться.

Узкое пространство темнело в стене папоротника слева от него. Крошечные человеческие следы вели туда — дети. Он пробился через папоротники и очутился на низкой узкой тропинке вдоль набережной. Две игрушечные воздушные машины, красная и синяя, лежали брошенные на тропе. Его заплетающаяся нога ступила на землю.

Низкая тропа привела его к стене из черной земли с расползающимися трещинами. Тропа резко повернула, как поворачивала земляная стена, и закончилась у входа в низкую пещеру. В темной зелени у входа в пещеру лежали другие игрушки.

Он встал на колени, прополз над игрушками в благодатную темноту и лег там, ожидая.

Вскоре бегущие шаги поспешили мимо в нескольких метрах внизу. Голоса снизу доходили до него.

— Он направлялся к реке. Думаешь, он собирался прыгнуть в нее?

— Кто знает? Но, я думаю, наверняка он был болен.

— Здесь! Вниз, кто-то прошел сюда.

Голоса удалялись, смешиваясь с булькающим звуком воды.

Мужчины шли вниз по тропе. Они прошли мимо его потайного места. Но почему они преследовали его? Он не мог серьезно ранить этого человека. Наверняка они ни о чем не подозревали.

Но размышления могли и подождать.

Медленно, железной волей, он заставил себя обдумать, что ему следует предпринять, заставляя работать все специализированные части, и начал зарываться в землю пещеры. Он зарывался все глубже и глубже, выбрасывая выкопанную землю назад, а часть ее из пещеры, чтобы создать видимость, что она рухнула.

Он пробрался вглубь метров на десять прежде, чем остановился. Остававшийся еще запас энергии был необходим для следующей стадии. Он повернулся на спину, отбросив омертвевшие части ног и спины, выпуская королеву и отряд охраны на землю за его лохматой спиной. На бедре открылись отверстия, выпустили пену кокона, смягчающего зеленого покрытия, которое затвердеет в защитный панцирь.

Это была победа, основные части выжили.

Теперь главным было время — около двадцати дней, чтобы собрать новую энергию, пройти через метаморфозы и распасться. А потом появятся тысячи таких, как он — каждый с тщательно сымитированной одеждой и документами, устанавливающими личность, каждый с внешностью, создающей впечатление человека. Все они, как один, будут похожи друг на друга.

Будут другие пропускные пункты, но не такие строгие, другие барьеры — но поменьше.

Эта человеческая копия оказалась достоверной. Высший совет его рода сработал хорошо. Они многое узнали от разных пленников в сертао. Но трудно было понять человеческое существо. Даже когда им дали ограниченную свободу, почти невозможно было найти с ними общий язык. Их сознание избегало всех попыток контакта.

И всегда ставился первостепенный вопрос: как могло любое правительство позволить случиться катастрофе, которая охватывала всю планету?

Трудные человеческие существа — их рабская приверженность планете окажется для них… вероятно, обернется драмой.

Королева зашевелилась возле холодной земли, подталкиваемая к действию своей гвардией. Сигнал сбора прошел во все части тела, выискивая оставшихся в живых, оценивая силы. На этот раз они узнали много нового о том, как растворится в человеческой толпе. Все последующие рои колоний поделятся этими знаниями. По крайней мере один из них проникнет в город по «реке-морю» Амазонке, где, очевидно, зародилась смерть для всех.

Хотя бы один из них должен проникнуть.

Глава 2

Синий дым плавал в воздухе кабаре. Каждая струя дыма, знак одного стола, вилась вверх от центральной отдушины стола — в одном месте бледного розовато-лилового цвета по пути к розовому, такому нежному, как кожа ребенка, в другом месте зеленого, который приносил воспоминания об индийской кисее, сотканной из пампасной травы. Только что пробило девять часов вечера, и кабаре а'Чигуа, лучшее в Бахии, начало развлекательную программу. Бренчащая музыка колокольчиков задавала задорный ритм для танцевальной труппы, одетой в стилизованные костюмы муравьев. Искусственные антенны-усики и манипулы колыхались в дыму.

Завсегдатаи а'Чигуа занимали нижние диваны. Женщины были блеском тропического цвета, богатого, как цветы джунглей, они выстроились напротив мужчин в белом. То тут, то там, как знаки препинания, блестели белые спецовки пограничников. Это была Зеленая зона, где пограничники могли отдохнуть и поиграть после работы в Красных джунглях или на барьерах.

В комнате стоял гомон от разговоров на десятке языков…

— Сегодня я на счастье возьму розовый стол. Это цвет женской груди или нет?…

— Итак я напустил туда целую стену пены, мы вошли и вычистили целое гнездо муравьев-мутантов. Должно быть, там было десять, двадцать миллионов.

Доктор Рин Келли прислушивалась к разговорам в комнате минут двадцать, внимание ее все больше и больше привлекали подводные течения напряженности в, казалось бы, праздных разговорах.

— Да, новые яды работают. — Это был пограничник за столом позади нее, отвечающий на вопрос о выживающих. — Окончательное уничтожение, похоже, будет зверской работой, такой же, как в Китае. Они там были вынуждены навалиться все и убивать последних жуков вручную.

Рин почувствовала, что ее компаньон пошевелился, и подумала: «Он слышал». Она взглянула через стол сквозь янтарный дым и встретилась с миндалевидными глазами своего сопровождающего. Он улыбнулся, а она подумала, как и неоднократно раньше, какой выдающейся персоной является этот д-р Трэвис Ханнингтон Чен-Лу. Это был высокий, с таинственным квадратным лицом, северный китаец, с коротко подстриженными волосами, все еще черными в его шестьдесят лет. Он наклонился к ней и прошептал:

— Никуда не уйдешь от слухов, а-а?

Она покачала головой, удивившись в который уже раз, почему выдающийся д-р Чен-Лу, районный директор Международной экологической организации (МЭО), настоял, чтобы она пришла сюда сегодня, в первый же ее вечер в Бахии. Она не питала никаких иллюзий по поводу того, почему он приказал ей приехать из Дублина: вероятно, у него была проблема, которая требовала вмешательства тайного агента МЭО. Как обычно, эта проблема окажется связанной с мужчиной, у которого следует что-то узнать. Чен-Лу уже намекнул на это во время дневного «общего инструктажа». Но он должен еще назвать имя мужчины, на котором ей предстоит испытать свои чары.

— Говорят, что определенные растения вымирают из-за недостаточной полинезации.

Это была женщина за столом позади нее, и Рин насторожилась. Да, это опасный разговор. Но пограничник за ее спиной сказал:

— Дай ход назад, кукла. Ты говоришь, как та дама, которую они подобрали в Итабуне.

— Какая дама?

— Она распространяла литературу о Карзоните прямо там, в деревне за барьером. Полиция сцапала ее прежде, чем ей удалось избавиться от двадцати штук. Они вернули большинство из этих двадцати, но ты же знаешь, как это бывает с такими вещами здесь и особенно там, около Красной зоны.

У входа в а'Чигуа возник шум, крики:

— Джонни! Эй, Джонни! Эй, счастливчик Хуан!

Рин, вместе со всеми завсегдатаями а'Чигуа обратила свой пристальный взор в ту сторону, заметив, что Чен-Лу притворяется, что ему это безразлично. Она увидела, что семь пограничников остановились прямо в центре комнаты, как будто споткнувшись о заслон из выкриков.

Во главе их стоял пограничник со знаком золотой бабочки — лидера группы, прикрепленному к лацкану. Рин изучала его с неожиданным подозрением. Человек среднего роста, с темной кожей, кудрявыми черными волосами, крепко сложенный, но изящный в движении. Тело его излучало силу. В контраст телу было лицо, узкое и аристократическое, на котором выделялся узкий нос с заметной горбинкой. Очевидно, что среди его предков были сеньоры высокого рода.

Про себя Рин описала его, как «зверски красивого». И снова она отметила, что Чен-Лу показывает всем своим видом незаинтересованность, и тут же подумала: «Так вот почему я здесь».

Эта мысль заставила ее странным образом ощутить свое тело. Моментально через нее прошла волна резкого осознания своей роли, и она подумала: «Я многое совершила и нередко продавала себя, чтобы очутиться здесь в этот момент. А что мне-то остается самой?» Никому не нужны были услуги д-ра Рин Келли, энтомолога. Но Рин Келли, ирландская красавица, женщина, которая испытывала удовольствие от других своих обязанностей… вот за это она и пользовалась таким большим спросом.

«Если я и не испытаю радости от этой работы, то, надеюсь, по крайней мере, она не будет противна», — подумала она.

Она знала, как должна смотреться в этой компании подпитых темнокожих женщин. Она была рыжеволосая зеленоглазая женщина хрупкого телосложения. Плечи, переносица и лоб ее были усыпаны веснушками. В этой комнате — она, одетая в длинное платье под цвет ее глаз, с маленьким золотистым значком МЭО на груди — в этой комнате она бросалась в глаза.

— Кто этот мужчина у двери? — спросила она.

Улыбка, подобная легкому порыву от слабого ветерка, осветила точеные черты лица Чен-Лу. Он бросил взгляд на входную дверь.

— Который мужчина, моя дорогая? Там, кажется… их семь.

— Прекратите притворяться, Трэвис. Миндалевидные глаза изучали ее, затем перекинулись на группу у входа.

— Это Хуан Мартиньо, шеф ирмандадес, и сын Габриэля Мартиньо.

— Хуан Мартиньо, — сказала она. — Тот самый, кому, по вашим словам, принадлежит полная заслуга расчистки Паратинги.

— Он отхватил приличную сумму, моя дорогая. Для Джонни Мартиньо этого вполне достаточно.

— Сколько?

— Ах, вот это практичная женщина, — сказал он. — Они поделили пятьсот тысяч крузейро.

Чен-Лу откинулся на диване, понюхал терпкий запах, исходящий с дымом из отдушины стола и подумал: «Пятьсот тысяч! Этого будет достаточно, чтобы уничтожить Джонни Мартиньо — если я поставлю это своей целью. А с Рин мне не угрожает неудача. Этот барон Бахии будет только рад клюнуть на такую наживку, как прекрасная Рин. Да, скоро мы получим козла отпущения: Джонни Мартиньо, капиталиста, большого сеньора, которого обучили янки.

— Виноградная Лоза из Дублина имеет в виду Хуана Мартиньо, — сказала Рин.

— А-ах, Виноградная Лоза, — сказал он. — Что она сказала?

— Неприятности в Паратинге — там упоминаются имена его и его отца.

— Ах, да, понимаю.

— Ходят странные слухи, — сказала она.

— И вы находите их зловещими.

— Нет, просто странными.

«Странными», — думал он. Это слово поразило его мгновенно осенившей его ассоциацией, потому что оно перекликалось с посланием курьера с родины, которое и натолкнуло его на мысль послать за Рин. «Ваша странная медлительность в решении нашей проблемы вызывает необходимость поднять очень беспокоящие нас вопросы». То предложение и это слово вдруг всплыло в памяти из того послания. Для Чен-Лу эти слова были продиктованы нетерпением: пониманием нависшей над Китаем катастрофы, которая могла обрушиться в любой момент. И он также знал, что там есть те, кто не доверяет ему, потому что в его родословной были эти проклятые белые.

Он прошептал:

— Странные — это не совсем то слово, чтобы описать пограничников, обезвреживающих Зеленые зоны.

— Я слышала какие-то довольно дикие истории, — пробормотала она. — Секретные лаборатории пограничников — противозаконные эксперименты по мутации…

— Заметьте, Рин, что большинство сообщений о странных, гигантских насекомых исходят от пограничников. В этом только и заключается единственная странность.

— Логично, — сказала она. — Пограничники находятся на передней линии, где могут происходить такие вещи.

— Конечно, вы, как энтомолог, не верите таким диким историям, — сказал он.

Она пожала плечами, чувствуя странную несговорчивость. Он, конечно, был прав, должен был быть прав.

— Логично, — сказал Чен-Лу. — Использование диких слухов для внушения страха среди местных табареус, в этом я вижу единственную логику.

— Поэтому вы хотите, чтобы я поработала с этим начальником пограничников, — сказала она. — Что я должна узнать?

«Ты должна узнать то, что я хочу, чтобы ты узнала», — подумал Чен-Лу. Но вслух он сказал:

— Почему вы так уверены, что вашим объектом должен стать Мартиньо? Это то, что сказала Виноградная Лоза?

— Ох-ох, — сказала она, удивляясь тому гневу, который поднимался в ней. — Можно подумать, что у вас не было специальной цели, когда вы посылали за мной. Или достаточным основанием является мое очаровательное я!

— Я бы не смог изложить это лучше, — сказал он. Он повернулся и подозвал официанта, который подошел и поклонился, чтобы принять заказ. Затем официант прошел боковым путем к группе у входа и заговорил с Хуаном Мартиньо.

Пограничник изучал Рин, изредка бросая на нее взгляд, затем перевел взгляд на Чен-Лу. Чен-Лу поклонился.

Несколько женщин, как яркие бабочки, присоединились к группе Мартиньо. Макияж на их глазах делал их похожими на созданий, выглядывающих из фасетных щелей. Мартиньо освободился и направился к столу с янтарным дымом. Он остановился напротив Рин, поклонился Чен-Лу.

— Полагаю, вы д-р Чен-Лу, — сказал он. — Какая радость. Как может МЭО быть такой щедрой, что посылает своего районного директора на такое праздное времяпрепровождение? А про себя подумал: «Вот — я высказал свои мысли таким образом, чтобы этот дьявол в образе человеческом понял меня».

— Я развлекаюсь, — ответил Чен-Лу. — Могу позволить себе немного расслабиться, чтобы поприветствовать нового работника в нашем штате. — Он встал с дивана и взглянул на Рин. — Рин, я хотел бы познакомить вас с сеньором Хуаном Мартиньо. Джонни, это д-р Рин Келли, только что из Дублина, новый энтомолог нашей организации.

Мысленно же Чен-Лу продолжил: «Это враг. Не сделай ошибки. Это враг. Это враг. Это враг». Мартиньо низко поклонился:

— Очарован.

— Это честь быть представленной вам, сеньор Мартиньо, — сказала она. — Я слышала о ваших подвигах…, даже в Дублине.

— Даже в Дублине, — пробормотал он. — Фортуна была благосклонна ко мне, но никогда не была так благосклонна, как сейчас. Он уставился на нее бесцеремонно, пытаясь понять, какие такие специальные обязанности могут быть у этой женщины. Может она любовница Чен-Лу?

В неожиданно наступившей тишине прозвучал женский голос позади Рин. — Змеи и грызуны действительно усиливают давление на цивилизацию. Так говорится в…

Кто-то зашикал на нее.

Мартиньо сказал:

— Трэвис, я не могу понять одного. Как можно называть такую прекрасную женщину доктором?

Чен-Лу выдавил смешок. — Поосторожней, Джонни. Д-р Келли мой новый директор полевых работ.

— Я надеюсь разъездной директор, — сказал Мартиньо.

Рин остановила на нем холодный взгляд, но это была наигранная холодность. Она находила его прямоту волнующей и пугающей.

— Меня предупреждали о латиноамериканских льстивых речах, — сказала она. — У всех у вас с детства заложены гены лести в ваших родословных, так мне было сказано.

Голос ее звучал сейчас на богатых низких тонах, что заставило Чен-Лу улыбнуться про себя. «Помни — это враг», — думал он.

— Не присоединитесь ли к нам, Джонни? — спросил Чен-Лу.

— Вы спасаете меня от необходимости навязываться самому, — сказал Мартиньо. — Но вы знаете, я пришел со своими товарищами.

— Кажется, они уже все заняты, — сказал Чен-Лу. Он кивнул в сторону входа, где группа ярких женщин обступила всех, кроме одного из спутников Мартиньо. Женщины и пограничники занимали места за большим столом в углу с синей отдушиной.

Оставшийся в одиночестве колебался, к кому присоединится — к товарищам за столом или к Мартиньо.

Рин изучала этого человека: пепельно-серые волосы, длинное, не молодое и не старое, лицо, которое портил шрам от кислоты на левой щеке. Он напоминал ей дьячка из Вексфорской церкви.

— Ах-да, это Виеро, — сказал Мартиньо. — Мы называем его падре. Судя по всему, он еще не решил, кого защищать — наших братьев из отряда или меня. Лично я думаю, что мне он нужен больше. — Он дал знак Виеро, повернулся и сел рядом с Рин.

Появился официант, бесшумно поставил на стол кувшин с золотистым напитком. Он не смотрел на стол, он пожирал глазами Рин.

— Ирландия готова присоединиться к нам? — спросил он.

— Присоединиться к вам?

— На передислокацию насекомых мира. Она взглянула на Чен-Лу, на его лице не было никакой реакции на вопрос, она вновь обратила внимание на Мартиньо.

— Ирландцы разделяют осторожность канадцев и северных американцев Соединенных Штатов. Ирландцы, пока еще, немного подождут.

Кажется, этот ответ вызвал его раздражение. — Но я имею в виду то, что Ирландия, конечно, понимает все преимущества, — сказал он. — У вас нет змей. Это должно…

— Это то, что сам Бог сделал рукой святого Патрика, сказала она. — Я не думаю, что пограничники являются кастой, подобной богу. — Она произнесла это под влиянием вспышки гнева и мгновенно пожалела об этом.

— Я должен был предупредить вас, Джонни, — сказал Чен-Лу. — У нее ирландский темперамент.

А сам подумал: «Он действует на пользу мне — чертов человечишка».

— Понятно, — сказал Мартиньо. — Если Бог не нашел нужным избавить нас от насекомых, вероятно, мы не правы, пытаясь сами сделать это для себя.

Рин с негодованием взглянула на него.

Чен-Лу подавил вспышку настоящей ярости. Этот латиноамериканский дьявол поставил Рин в затруднительное положение! Намеренно!

— Мое правительство не признает существования Бога, сказал Чен-Лу. — Вероятно, если бы Бог хотел начать обмен посольствами…, — он похлопал Рин по руке, заметив, что она дрожит. — Однако, МЭО полагает, что мы продолжим борьбу на север от линии Рио Гранде в течении десяти лет.

— Это МЭО полагает? Или это полагает Китай?

— Оба.

— Даже если возражают североамериканцы?

— Полагают, что они поймут свет разума.

— А ирландцы?

Рин удалось улыбнуться. — Ирландцы, — сказала она, — всегда были упрямо неразумны.

Она протянула руку за напитком, когда внимание ее привлек одетый в белое пограничник, стоящий за столом — Виеро.

Мартиньо вскочил, поклонился еще раз Рин. — Д-р Келли, позвольте мне представить одного из братьев ирмандадес, падре Виеро. — Он повернулся спиной к Рин. — Этот очаровательный доктор, мой почитаемый падре, является директором МЭО по полевым испытаниям.

Виеро слегка поклонился, напряженно присел на край дивана около Чен-Лу. — Очарован, — пробормотал он.

— Мои ирмандадес очень застенчивы, — сказал Мартиньо. Он снова занял место рядом с Рин. —Они хотели бы лучше быть там и убивать муравьев.

— Джонни, как чувствует себя ваш отец? — спросил Чен-Лу.

Мартиньо заговорил, не отрывая взгляда от Рин.

— Обязанности префекта Матто постоянно приковывают все его внимание. — Он пожал плечами. — У вас прекрасные глаза.

И снова Рин была обескуражена его прямотой. Она подняла кувшин с золотистым напитком и спросила:

— Что это?

— А-а, это крепкий напиток, бразильский мед. Поставьте его поближе к себе. В ваших глазах есть искорки света, которые гармонируют с золотом этого напитка.

Она быстро подавила раздражение, поднесла напиток к губам, испытывая истинное любопытство. Она замерла, поднеся стеклянную трубочку к губам, когда поймала взгляд Виеро, устремленный на ее волосы.

— Они действительного такого цвета? — спросил он. Мартиньо засмеялся неожиданно удивительным, выдающим его привязанность к этому человеку, смехом.

— Ах, падре, — сказал он с какой-то нежностью.

Рин потянула напиток из трубочки, чтобы скрыть смущение, нашла, что жидкость приятно мягкая, напоминающая о многих цветах, и с резким привкусом сахара.

— Но что это за цвет, — продолжал настаивать падре. Чен-Лу наклонился вперед. — У многих ирландских девушек такой рыжий цвет волос, Виеро. — Считается, что он говорит о диком темпераменте.

Рин поставила напиток на стол, удивляясь своим ощущениям. Она почувствовала дружеские отношения между Виеро и его шефом и с грустью ощутила, что не может разделить это чувство.

— Куда дальше, Джонни? — спросил Чен-Лу.

Мартиньо бросил взгляд на брата ирмандадес, перевел тяжелый взгляд на Чен-Лу. Почему этот представитель МЭО задает этот вопрос здесь и сейчас? Чен-Лу должен знать, куда они последуют дальше. Ведь других вариантов нет.

— Удивлен, что вы не слышали, — сказал Мартиньо. — Днем я попрощаюсь и отбываю в Сьерра Дос Паресис.

— На громадного жука Мамбуку, — пробормотал Виеро. Неожиданно тень гнева омрачила лицо Мартиньо.

— Виеро, — резко прервал он.

Рин перевела пристальный взгляд с одного на другого. За столом установилась напряженная тишина. Она ощутила ее, как покалывание в руках и плечах. В этом было что-то странное… даже сексуальное… и внушающее глубокое беспокойство. Она узнала реакцию тела. Но сейчас она ненавидела ее, потому что не знала, где точно искать ее источник на этот раз. Все, что она могла сказать себе, было: «Вот почему Чен-Лу послал за мной — завлечь этого Хуана Мартиньо и вертеть им. Я сделаю это, но то, что ненавистно мне, так это тот факт, что я сделаю это с радостью».

— Но, начальник, — сказал Виеро. — Ты сам знаешь, что было сказано о…

— Я знаю! — рявкнул Мартиньо. — Да! Виеро кивнул, на лице его промелькнула боль.

— Говорили, что это…

— Есть мутанты, мы знаем это, — сказал Мартиньо. А сам подумал: «Почему Чен-Лу затеял весь этот разговор сейчас? Чтобы посмотреть, как я спорю с одним из своих людей?»

— Мутанты? — спросил Чен-Лу.

— Мы видели то, что мы видели, — сказал Виеро.

— Но описание этого существа — это физически невозможная вещь, — сказал Мартиньо. — Это, должно быть, продукт чьих-то предрассудков. Это я знаю.

— Неужели, шеф? — Что бы это ни было, мы увидим сами, — сказал Мартиньо.

— О чем мы здесь говорим? — спросила Рин.

Чен-Лу кашлянул. «Пусть она увидит, до какой крайности пойдет наш враг, — подумал он. — Пусть она увидит все вероломство этих пограничников. А затем, когда я скажу ей, что она должна делать, она с готовностью сделает это».

— Здесь бытует рассказ, Рин, — сказал Чен-Лу.

— Рассказ! — выдохнул Мартиньо.

— Ну, пусть будет слух, — сказал Чен-Лу. — Некоторые пограничники Диего Альвареса говорят, что видели мифическое чудовище трех метров высотой в Сьерра Дос Паресис.

Виеро наклонился к Чен-Лу, лицо его было напряжено. Шрам от кислоты побелел на щеке пограничника.

— Альварес потерял шестерых людей прежде, чем ушел из Сьерры. Вы знаете это, синьор? И он…

Виеро прервал разговор при появлении человека в заляпанном рабочем халате пограничника. Человек был круглолицым, с индейскими глазами. Он остановился позади Мартиньо и стоял там в ожидании.

Наконец он низко склонился к Мартиньо и зашептал.

Рин удалось уловить лишь несколько его слов — они были сказаны тихо и на каком-то варварском диалекте выходцев из глубинки — что-то о Плаце, центральной площади… толпах народа.

Мартиньо сжал губы и сказал:

— Когда?

Рамон выпрямился и сказал немного громче:

— Только что, шеф.

— На Плаце?

— Да, меньше чем в квартале отсюда.

— Кто это? — спросил Чен-Лу.

— Тезка этого кабаре, — сказал Мартиньо.

— Джигер?

— Говорят.

— Но это Зеленая зона, — сказала Рин. И она удивилась своему неожиданному чувству отвращения.

Мартиньо рывком встал с дивана.

Лицо Чен-Лу выдавало странные признаки настороженности, когда он взглянул на лицо шефа пограничников.

— Простите меня, пожалуйста, Рин Келли, — попросил извинения Мартиньо. — Куда вы идете? — спросила она.

— Есть работа.

— Один джигер? — спроси Чен-Лу. — Вы уверены, что это не ошибка?

— Не может быть ошибки, сеньор, — сказал Рамон.

— Разве нет средства, рассчитанного на такие случаи? — спросила Рин.

— Очевидно, бывают безбилетники, которые проникают в Зеленую зону с каким-то грузом или…

— Вероятно, нет, — сказал Мартиньо. Он кивнул Виеро.

— Собери людей. Мне особенно нужен Томе на грузовик и Лон для освещения.

— Минуту, шеф. — Виеро вскочил и направился через комнату к другим ирмандадес. — Что вы хотите сказать этим «вероятно, нет»? — спросил Чен-Лу.

— Это новый, в существование которого вы не хотите даже верить, — ответил Мартиньо. Он повернулся к Району.

— Иди, пожалуйста, с Виеро.

— Да, шеф.

Рамон повернулся почти с военной выправкой и пошел вслед за Виеро.

— Объясните нам, пожалуйста, — попросил Чен-Лу.

— Его описывают как стреляющего струей кислоты и длиной почти с полметра, — ответил Мартиньо.

— Невозможно, — выдавил Чен-Лу. Рин покачала головой.

— Никакой джигер не мог бы…

— Это шутка пограничника, — сказал Чен-Лу.

— Как вам угодно, синьор, — сказал Мартиньо. — Вы видели шрам от кислоты на лице Виеро? Это результат такой же шутки. — Он повернулся к Рин и откланялся. — Прошу прощения, синьорита.

Рин встала. Джигер и длиной почти в полметра!

Странные слухи, которые изредка доходили до нее, сейчас коснулись ее, наполняя ее чувством ирреальности. Но есть же какие-то физические пределы. Такого просто не может быть. Или может быть? В ней заговорил сейчас энтомолог. Логика и подготовка взяли свое. Это дело, которое можно либо доказать, либо опровергнуть лишь через несколько минут. На расстоянии менее квартала, сказал этот человек. На Плац. И, конечно, Чен-Лу не хотел бы, чтобы она так скоро рассталась с Хуаном Мартиньо. — Конечно, мы идем с вами, — сказала она.

— Конечно, — сказал Чен-Лу, поднимаясь. Рин пошла под руку с Мартиньо.

— Покажите мне этого фантастического джигера, пожалуйста, синьор Мартиньо.

Мартиньо накрыл своей ладонью ее руку и почувствовал эффект электрического тепла. Какая беспокойная женщина!

— Пожалуйста, — сказал он. — Вы так прекрасны, и только при мысли о том, что эта кислота…

— Я уверен, что это лишь слухи, а они безопасны, — сказал Чен-Лу. — Пожалуйста, Джонни, ведите нас.

Мартиньо вздохнул. Неверующие были так упрямы — но это был шанс, чтобы неопровержимое доказательство того, что уже известно пограничникам, дошло до такой высокой инстанции. Да, районный директор Чен-Лу должен пойти. Действительно, он должен пойти. Мартиньо неохотно передал руку Рин Чен-Лу.

— Конечно, вы пойдете, — сказал он. — Но, пожалуйста, держите прекрасную Рин Келли подальше, синьор. Слухи иногда выпускают ужасное жало.

— Мы примем все меры предосторожности, — сказал Чен-Лу. Колкость в его голосе была вполне очевидной.

Люди Мартиньо уже направились к двери. Он повернулся, последовал за ними, не обращая внимания на внезапную тишину, установившуюся в комнате, когда все внимание было обращено на него.

Рин, сопровождая Чен-Лу на улицу, была поражена специальным устройством на плечах пограничников. Они не показались ей людьми, склонными к обману — но это было то, что должно быть. Это не могло быть ничем иным.

Глава 3

Ночь светилась сине-белым светом из работяг-фонарей, свисающих с несущих балок над улицей. Люди, одетые в костюмы многих народов и стран, многоцветная река людей текла мимо а'Чигуа к Плацу.

Мартиньо спешил, он вел своих людей сквозь этот поток. Люди расступались, послышались слова приветствия.

— Это Хуан Мартиньо и некоторые из его ирмандадес.

— …Паратинга с Бенито Альваресом.

— Хуан Мартиньо…

На Плаце уже стоял белый грузовик пограничников. Хермосилмо настраивал прожекторы на фонтан. На дороге стояли и другие официальные машины и грузовики. Грузовик Хермосилмо был специально приспособленным, недавно возвратившимся из глубинных районов, судя по его виду. Верхние части его крыльев были заляпаны грязью. Линия отделения передней гондолы была ясно различима — отчетливая трещина, которая шла вокруг всей машины. Два их его подъемных двигателей не соответствовали по своей белизне остальным, свидетельство ремонтных работ в полевых условиях.

Мартиньо последовал за щупальцами прожекторов. Он прошел вперед к шеренге полицейских и пограничников, сдерживающих толпу, его пропустили, узнав в лицо, за ним следовали его люди.

— Где Рамон? — спросил Мартиньо.

Виеро, идущий следом, сказал:

— Рамон пошел за грузовиком с Томе и Лоном. Я не вижу а'Чигуа.

— Но ты посмотри, — сказал Мартиньо, показывая. Толпу сдерживали вокруг Плацо на расстоянии метров пятидесяти от центрального фонтана, который поднимался закругляющимися сверкающими дугами. Перед толпой находился круг, мозаичная поверхность которого была украшена фигурами птиц Бразилии. Внутри этого кафельного кольца поднимался выступ в десять сантиметров к кругу зеленой лужайки диаметром приблизительно метров двадцать, в центре которой была чаша фонтана. Между кафелем и лужайкой фонтана проглядывали желтые пучки мертвой травы.

— Кислота, — прошептал Виеро.

Прожекторы резко сконцентрировались на перемещающемся движении внутри струй кольца фонтана. По толпе прошел свист, как порыв ветра.

— А-а, вот он, — сказал Мартиньо. — А сейчас поверит ли такой сомневающийся высокий представитель МЭО?

Когда он говорил эти слова, из существа в фонтане на лужайку дугой вышла струя.

— И-и-а-а-х, — выдохнула толпа.

Мартиньо услышал низкий стон слева, повернулся и увидел врача, направляющегося туда вдоль внутреннего кольца толпы. Врач свернул в толпу на другой стороне грузовика Хермосилмо, подняв сумку над головой, когда проходил сквозь плотную толпу.

— Кто ранен? — спросил Мартиньо. Один из полицейских позади него сказал:

— Это Альварес. Он пытался достать это… это существо, но он взял только щиток для руки и разбрызгивающее ружье. Щиток этот не защита от быстроты а'Чигуа. Оно попало Альваресу в руку.

Виеро потянул Мартиньо за рукав, указывая в толпу позади полицейских. Рин Келли и Чен-Лу пропускали сквозь толпу, стоило лишь им показать значки МЭО.

Рин помахала и позвала:

— Синьор Мартиньо… но такое невозможно! Оно, по крайней мере, сантиметров семьдесят пять. Оно должно весить три или четыре килограмма.

— Они что, не верят собственным глазам? — спросил Виеро.

Чен-Лу подошел к полицейскому, который описал травму Альвареса и сказал:

— Пропустите нас, пожалуйста.

— Что? А-а… да, сэр. — Линия охраны расступилась. Чен-Лу остановился около руководителя пограничников, взглянул сначала на Рин, затем на Мартиньо.

— Я тоже не верю. Вот если бы я мог пощупать своими руками эту… эту вещь.

— Что это, чему вы не верите? — спросил Мартиньо.

— Я думаю, что это что-то вроде автомата. Так, Рин?

— Должно быть, — сказала она.

— Ну и во сколько вы оцениваете эту вероятность, — спросил Мартиньо.

— Десять тысяч крузейро.

— Пожалуйста, придержите прекрасного д-ра Келли здесь, вне поля досягаемости, — сказал Мартиньо. Он повернулся к Виеро. — Что там задерживается Рамон с грузовиком? Найди их. Мне нужны увеличительное стекло, щиток и усовершенствованное ружье.

— Шеф!

— Быстро. О, да… и возьми большую бутылку для образцов.

Виеро вздохнул и пошел выполнять приказ.

— Чем является эта вещь, вы говорите? — спросил Чен-Лу.

— Я не обязан говорить.

— Вы хотите сказать, что это одно из тех существ, которых никто кроме пограничников, кажется, не видит в отдаленных районах?

— Я не могу отрицать того, что видят мои глаза.

— Почему мы никогда не видели образцов, интересно знать? — размышлял Чен-Лу.

Мартиньо задержал дыхание, чтобы сдержать взрыв гнева. Здесь, в Зеленой Зоне, это до смешного безопасно. Он осмелился поставить под вопрос то, что пограничники знают фактически давно!

— Разве это неинтересный вопрос? — спросил Чен-Лу.

— Нам повезло, что мы сами выбрались оттуда живыми, — взорвался Мартиньо.

— Любой энтомолог скажет вам, что такое физически невозможно, — сказала Рин.

— Материал не может служить опорой такой структуре, да еще при такой деятельности, — сказал Чен-Лу.

— Могу понять, что энтомологи должны быть правы, — сказал Мартиньо.

Рин пристально посмотрела на него. Злой цинизм удивил ее. Он наступал, а не оставался в обороне. Он действовал как человек, который верит, что невозможное там в фонтане действительно является гигантским насекомым. Но в ночном клубе он оспаривал другую сторону.

— Вы видели таких существ в джунглях? — спросил Чен-Лу.

— Вы разве не видите шрам на лице Виеро?

— Что доказывает этот шрам?

— Мы видели… то что мы видели.

— Но насекомое не может достигать таких размеров! — запротестовала Рин. Она обратила внимание на темное существо, которое плясало вдоль кольца фонтана за стеной воды.

— Так мне доложили, — сказал Мартиньо. Он размышлял тогда над сообщением из Сьерра Дос Паресис. Фантастические существа ростом в три метра — восемнадцать футов. Он знал аргументы, опровергающие такую вещь. Рин, все энтомологи были правы. Возможно ли, чтобы эти существа были автоматами? Кто бы мог построить такие вещи? Зачем?

— Это должно быть какого-то рода механическим подобием… — сказала Рин. — Хотя кислота и реальна, — сказал Чен-Лу. — Посмотрите на желтые пятна на лужайке.

Мартиньо напомнил себе, что его собственные знания вынуждали его согласиться с Рин и Чен-Лу. Он бы даже отрицал перед Виеро, что гигантское фантастическое чудовище может существовать. Он знал, как обрастают слухи. Сейчас в этих Красных зонах так мало людей, кроме пограничников. План повторного заселения был самым эффективным. И нельзя было отрицать того, что многие пограничники — полуграмотные люди с предрассудками, привлеченные на работу только романтикой и деньгами.

Мартиньо покачал головой. Он был там на дороге Гояза в тот день, когда Виеро получил ожог кислотой. Он видел… то, что он видел. А сейчас это создание в фонтане.

Свистящий рев моторов грузовика дошел до его сознания. Звук стал громче. Толпа расступилась, давая широкий проход, когда Рамон развернул грузовик ирмандадес рядом с машиной Хермосилмо. Задние дверцы открылись, и Виеро спрыгнул вниз, когда моторы заглохли.

— Шеф, — позвал он. — Почему мы не используем грузовик? Рамон мог бы подогнать его прямо к…

Мартиньо дал ему знак замолчать и заговорил с Чен-Лу.

— У грузовика недостаточная маневренность. Вы видели, как быстро это существо.

— Вы не сказали, что думаете о природе этого существа, — сказал Чен-Лу.

— Я скажу это, как только увижу его в бутылке для образцов, — сказал Мартиньо.

Виеро подошел к нему и сказал:

— Но грузовик бы дал нам возможность…

— Нет! Д-р Чен-Лу желает получить неповрежденный образец. Дайте нам несколько пенных бомб. Мы пойдем туда сами.

Виеро вздохнул, пожал плечами, вернулся к задней дверце грузовика и коротко переговорил с кем-то внутри. Пограничник в грузовике начал передавать оборудование.

Мартиньо повернулся к полицейскому, помогающему сдерживать толпу, и сказал:

— Можете вы передать сообщение машинам, стоящим там?

— Конечно, уважаемый сэр. — Я хочу, чтобы они отвернули фары. Я не могу рисковать быть ослепленным фарами перед собой. Вы понимаете?

— Им сейчас же передадут. — Он повернулся и передал приказ офицеру вдоль по шеренге.

Мартиньо подошел к задней дверце грузовика, взял ружье, проверил зарядное устройство, вынул его, взял другое с полки на дверце. Он вставил замок и снова проверил ружье.

— Держите бутылку для образцов здесь, пока мы не сделаем неподвижным это… эту вещь, — сказал он. — Я крикну, когда она понадобится.

Виеро выкатил щиток толщиной в два сантиметра из кислотостойкого материала, привел в нужное состояние увеличительное стекло, установил на двухколесную ручную тачку. Узкая щель справа приняла ружье.

Пограничник в грузовике выдал два защитных костюма — серебристо-серые фиберглассовые сэндвичи, упакованные в синтетический материал, стойкий против кислоты.

Мартиньо залез в один из них и проверил замки.

Виеро залез в другой.

— Я могу использовать Томе со щитком, — сказал Мартиньо.

— Томе не имеет достаточно опыта, шеф.

Мартиньо кивнул, начал проверять пенные бомбы и вспомогательное оборудование. Он повесил дополнительные зарядные цилиндры на полку щитка.

Все делалось быстро и молча, с легкостью, которая приходит с долгим опытом. Толпа позади грузовика даже немного притихла в напряженном ожидании. Только слабое бормотание разговора окружало грузовик.

— Оно все еще там в фонтане, шеф, — сказал Виеро.

Он взял контрольную ручку щитка и направил ее на мозаичный кафель. Правое колесо остановилось на синей шее с рисунка кондора, вделанного в плитках. Мартиньо вставил в щель ружье-распылитель и сказал:

— Нам было бы намного легче, если бы требовалось просто убить его.

— Эти существа быстры, как дьяволы, — сказал Виеро. — Мне все это не нравится, шеф. Что, если это существо заберется за щиток… — Он нащупал рукав защитного костюма. — Это было бы равносильно тому, чтобы пытаться остановить реку куском кисеи.

— Так не пускай ее за щит. — Я сделаю все, что в моих силах, шеф.

Мартиньо изучал существо, ожидающее за стеной воды в кольце фонтана, и сказал:

— Давай ручной свет. Может быть, мы сможем ослепить его.

Виеро установил ручной щиток и вернулся к грузовику. Он моментально вернулся с фонарем, висевшим на поясе.

— Пошли, — сказал Мартиньо.

Виеро запустил ручку ручной тачки и завел моторы. Из нее исходил слабый шум. Он повернул ручку управления на два деления. Щиток пополз вперед, выравнивая путь по приподнятому кольцу Плаца на лужайку.

От создания в фонтане вышла дуга струи кислоты и плеснула на траву метрах в десяти от них. От лужайки пошел закипающий белый маслянистый дым, его относило влево легким бризом. Мартиньо заметил направление бриза, дал сигнал, чтобы щиток повернуть против ветра. Они сделали круг вправо.

Еще одна струя кислоты дугой вылетела в их направлении и не дошла до них примерно на том же расстоянии.

— Такое впечатление, что оно что-то хочет нам объяснить, шеф, — пошутил Виеро.

Они медленно приближались к существу, пересекли один из желтых участков травы.

И снова из кольца фонтана последовала струя. Виеро наклонил щиток назад. Кислота плеснула на траву, побежала вниз по крышке. Едкий запах ударил в нос.

Сдавленное «А-а-а-х-х-х» поднялось над толпой на Плаце.

— Они дураки, что стоят так близко, ты же знаешь, — сказал Виеро. — Капут А’Чигуа.

— Капут образцу д-ра Чен-Лу, — сказал Виеро. — Капут десяти тысячам крузейро.

— Да, — сказал Мартиньо. — Мы не должны забывать, за что мы так рискуем.

— Надеюсь, ты не поверил бы, что я делаю это из-за любви, — сказал Виеро. Он двинул щиток еще на метр вперед.

Там, где попала кислота, начала образовываться зона тумана.

— Задела за увеличительное стекло, — сказал Виеро, и в голосе его почувствовалось изумление. — Пахло чем-то похожим на охалик, — сказал Мартиньо.

— Может быть, даже сильнее. Давай помедленнее. Мне нужен выстрел наверняка.

— Почему бы тебе не попытаться бросить пенную бомбу?

— Виеро!?

— Ах, да: вода.

Создание стало подбираться справа от них вдоль фонтана. Виеро повернул щиток, чтобы прикрыть новое приближение. Создание остановилось и попятилось.

— Подожди немного, — сказал Мартиньо. Он нашел чистое место на увеличительном стекле, он изучал существо.

Существо передвигалось вперед, назад, его четко было видно в кольце фонтана. Оно напоминало своего крохотного тезку только в виде карикатуры. Казалось, что его членистое тело опирается на ребристые ноги, которые изгибались дугой наружу и заканчивались сильными волосками щупалец. Усики были щетинистые и сверкали на мокрых концах.

Внезапно оно резко подняло свой нос трубкой и выпустило сильную струю прямо в щиток.

Мартиньо непроизвольно нырнул.

— Мы должны подойти поближе, — сказал он. — Оно не должно иметь время, чтобы очухаться после того, как я оглушу его.

— Чем ты зарядил ружье, шеф?

— Нашей особой смесью, разбавленным серным колчеданом и сулемой в носителе бутило-сгущенного воздуха. Я хочу запутать ему ноги.

— Я хочу, чтобы ты захватил что-нибудь, чтобы заткнуть ему нос.

— Ну, пошли, старая седая голова, — сказал Хуан. Виеро выдвинул щиток ближе, наклонился, чтобы найти местечко на увеличительном стекле не залитое кислотой.

Гигантский джигер плясал из стороны в сторону, повернулся и устремился вправо вдоль кольца фонтана. Он резко завертелся и выпустил струю кислоты на них. Жидкость заблестела под световым лучом, как высокая корона из драгоценных камней. Виеро еле успел повернуть щиток против новой атаки.

— К дьяволу десять тысяч святых, — пробормотал Виеро.

— Мне не нравится работать так близко с таким существом, шеф. Мы же не тореадоры.

— Это тебе не бык, братец мой. У него нет рогов. — Мне кажется, я бы предпочел рога.

— Мы слишком много болтаем, — сказал Мартиньо. — Поближе, а-а?

Виеро еще пустил щиток вперед, пока лишь два метра отделили их от существа в фонтане.

— Стреляй его, — прошептал он.

— У нас только один выстрел, — ответил Мартиньо. — Я не должен повредить образец. Доктору нужен целый образец.

А про себя подумал: «И мне тоже».

Он вскинул ружье и направил его на существо, но джигер выскочил на лужайку, назад к кольцу фонтана. Над толпой поднялся визг.

Мартиньо и Виеро согнулись, следя за своей добычей, когда она танцевала взад, вперед.

— Почему оно ни секунды не стоит на месте? — спросил Мартиньо.

— Шеф, если оно подойдет под щиток, мы испеклись. Чего ты ждешь? Бей его.

— Мне надо наверняка, — сказал Мартиньо.

Он водил ружьем взад, вперед в такт движениям отступающего танцующего насекомого. Каждый раз оно ускользало из поля обзора, двигаясь дальше и дальше вправо. Неожиданно оно повернулось и поскакало вокруг кольца фонтана в противоположную сторону. Сейчас их разделяла целая стена воды, но прожекторы следовали за отступлением, и они еще могли видеть его.

Тогда у Мартиньо мелькнула странное подозрение, что существо пытается выманить их в какую-то определенную зону. Он поднял лицевой щиток костюма, вытер лицо левой рукой. С него бежал обильный пот. Была жаркая ночь, но здесь у фонтана стояла прохладная завеса… и горький запах кислоты.

— Похоже, мы попали в переплет, — сказал Виеро. — Если оно будет скрываться за фонтаном, как мы найдем его?

— Пошли, — сказал Мартиньо. — Если оно будет оставаться за фонтаном, я вызову другую команду. Оно не сможет ускользнуть от двух команд.

Виеро начал выводить щиток в сторону, вокруг фонтана.

— Мне все еще кажется, что лучше бы мы использовали грузовик, — сказал он.

— Очень большой и неуклюжий, — сказал Мартиньо. — Кроме того, я думаю, что грузовик мог бы испугать его, и оно попыталось бы прорваться сквозь толпу. Таким образом, у него был бы шанс удрать от нас.

— Шеф, я чувствую тоже самое.

Гигантский джигер использовал этот момент, чтобы двинуться на них, затем остановился и отполз назад. Нос он держал нацеленным на щиток и представлял собой хорошую мишень, но между ними падала слишком большая завеса воды, чтобы Мартиньо мог сделать верный выстрел.

— Шеф, ветер у нас сзади, — сказал Виеро.

— Я знаю, но будем надеяться, что у этого существа нет мозгов, чтобы выстрелить через наши головы. Тогда ветер опустил бы кислоту нам на спины.

Джигер попятился в ту зону, где верхняя часть фонтана скрывала его от прожекторов. Он перемещался взад, вперед в зоне тени, темное мокрое движение.

— Шеф, это существо не собирается там долго оставаться. Я чувствую это.

— Подержи-ка здесь щиток секунду, — сказал Мартиньо. — Я думаю, ты прав. Мы должны очистить Плацо. Если ему взбредет в башку ринуться на толпу, пострадают люди.

— Ты говоришь правильно, шеф.

— Виеро, дай ручной свет. Попытайся пустить ему в глаза. Я прорвусь из-под щитка вправо и постараюсь сделать выстрел с дальнего расстояния.

— Шеф.

— У тебя лучшая идея?

— По крайней мере, давай оттянем щиток подальше в газон. Ты не будешь тогда так близко, если…

Все еще находясь в тени, джигер прыгал из стороны в сторону за кольцом фонтана на лужайке. Виеро резко пустил свет вверх, обдав существо сине-голубым сиянием.

— О, боже, шеф! Стреляй его.

Мартиньо вскинул ружье в сторону, чтобы выбрать новую позицию, но щель щита мешала полному замаху. Он чертыхнулся, схватился за контрольную ручку, но прежде, чем он смог перевести щиток, часть газона размером в уличный смотровой колодец поднялась, как люк, позади джигера и при полном свете ручного прожектора из дыры появилась темная форма головы с тремя рогами и испустила скрипучий призыв.

Джигер метнулся за эту форму в дыру.

Толпа тотчас завизжала, шум выдавал ярость, страх и бешеное волнение, которое наполнило воздух Плацо. Сквозь все это Мартиньо слышал Виеро, молящегося тихим голосом почти как заклинание: «Святая дева Мария, Матерь Божья…».

Мартиньо попытался протолкнуть щиток вокруг к существу в яме, но был остановлен Виеро, пытающимся оттянуть сооружение назад. Щиток вращался вокруг на колесах, открыв их перед темной фигурой, которая поднялась еще на полметра над лужайкой. Мартиньо получил ясный обзор его в полном луче ручного прожектора. Существо было похоже на гигантского самца жука — выше человека, с тремя рогами.

Мартиньо отчаянно вытягивал ружье из щели щитка и вскинул его в сторону рогатого чудовища.

— Шеф, шеф, шеф! — умолял Виеро.

Мартиньо установил ружье на весу, нажал на двух секундный заряд, считая про себя: «Одна бабочка, две бабочки».

Смесь бутилового яда залепила создание, обволокло его.

Создание, форма его, искаженная струей смеси, заколебалась, затем поднялась выше из дыры, издавая скрипучий звук, ясно различимый на фоне криков толпы, и провалилась.

Толпа резко смолкла, когда существо поднялось там как башня, чудовище с роговым панцирем на спине — зеленое, черное, блестящее — по крайней мере, на метр выше человека.

Мартиньо слышал сосущий захлебывающийся звук из него, странный мокрый шум, как звук фонтана, с которым он состязался.

Он еще раз тщательно прицелился в рогатую голову — темное яблоко мишени — и выпустил весь заряд цилиндра, десять секунд. Казалось, что создание распалось назад в дыру со всеми внушающими суеверный страх конечностями и выпуклостями, борясь с липким бутилом.

— Шеф, давай уйдем отсюда, — умолял Виеро. — Пожалуйста, шеф. — Он снова повернул щиток так, чтобы он стоял между ними и гигантским насекомым. — Пожалуйста, — сказал Виеро. Он начал оттеснять Мартиньо назад щитком.

Мартиньо схватил другой заряженный цилиндр, с силой воткнул его в ружье, взял в левую руку пенную бомбу. У него не осталось ни единой эмоции, кроме необходимости атаковать это чудовище и убить его. Но прежде, чем он успел отвести руку назад, чтобы метнуть бомбу, он почувствовал, как щиток затрясся. Он взглянул вверх на плотную струю жидкости, направленную на щиток из черного существа в дыре.

Ему не нужно было призывов, когда Виеро крикнул:

— Беги!

Они побежали назад, таща за собой щиток. Атака прекратилась, как только они вышли в недосягаемую зону. Мартиньо остановился, посмотрел назад. Он чувствовал, что рядом дрожит Виеро. Темное существо медленно осело назад в дыру. Это было самое угрожающее отступление, которое когда-либо видел Мартиньо. Движение излучало желание возвратиться к атаке. Оно опустилось вниз из поля зрения. Участок газона закрылся за ним.

Звуки толпы взметнулись вверх над всем Плацо, как будто это был для нее сигнал, но Мартиньо слышал страх в голосах, даже когда он не мог разобрать слов.

Он отбросил лицевой щиток, прислушиваясь к словам, как резким крикам, обрывкам предложений.

— Как чудовищный жук!

— Вы слышали сообщение с водного фронта?

— Весь район может быть наводнен!..

— В Конвенте Монте Окоа… сиротский приют… Сквозь все это звучал один и тот же повторяющийся со всех сторон Плацо вопрос:

— Что это было? Что это было? Что это было?

Мартиньо почувствовал кого-то с правой стороны, он повернулся кругом и увидел стоящего там Чен-Лу, глаза его напряженно смотрели в ту сторону, где исчезла фигура жука. Нигде не видно было Рин Келли.

— Да, Джонни, — сказал Чен-Лу. — Что это было?

— Он похож на гигантского самца жука, — сказал Мартинес и удивился, как спокойно прозвучал его голос.

— Он был на половину выше человека, — пробормотал Виеро. — Шеф… эти истории Сьерры Дос Паресис…

— Я слышал, как в толпе говорили о Монте Окоа и портовой части города, что-то о сиротском приюте, — сказал Мартиньо. — Что это было?

— Рин отправилась разузнать, — сказал Чен-Лу. — Поступали какие-то тревожные сведения. Я хочу, чтобы площадь очистили от толпы, и людям приказали разойтись по домам.

— Что за тревожные сведения? — Что там произошла какая-то трагедия в портовой части города, а затем в Конвенте Монте Окоа и сиротском приюте.

— Что за трагедия?

— Это то, что старается разузнать Рин. — Вы видели это там на лужайке, — сказал Мартиньо. — Теперь вы поверите тому, о чем мы вам докладывали эти долгие месяцы?

— Я видел автомат, стреляющий кислотой и человека, одетого в костюм жука самца, — сказал Чен-Лу. — Мне интересно, являетесь ли вы частью этого обмана?

Виеро чертыхнулся, переводя дух. Мартиньо воспользовался моментом, чтобы подавить внезапный гнев. Он только сказал:

— Для меня это не был человек в костюме. — Он покачал головой. Это был не лучший момент, чтобы позволить эмоциям затуманить разум. Насекомые, вероятно, не могли бы вырасти такими громадными. Сила притяжения… Он снова покачал головой. Тогда, что это было?

— Мы, по крайней мере, должны взять образцы кислоты там с лужайки, — сказал Мартиньо. — А эту дыру надо исследовать.

— Я послал за секцией Безопасности, — сказал Чен-Лу. Он отвернулся, думая, как бы сгладить сообщение об этом — одно сообщение своему начальству в МЭО, а другой специальный доклад своему правительству.

— Вы видели, что он, вроде как, рассыпался вниз в дыру, когда я выстрелил в него раствором? — спросил Мартиньо.

— Этот яд очень болезненный, Трэвис. Человек бы обязательно закричал.

— Человек был в защитном костюме, — Чен-Лу говорил, не поворачиваясь. Но он начал проявлять интерес к Мартиньо. Казалось, что пограничник искренне поставлен в тупик. Независимо от чего-либо. Весь этот инцидент может оказаться полезным. Чен-Лу видел это сейчас.

— Но ведь он снова показался из дыры, — сказал Виеро.

— Вы видели это. Он выходил снова.

Резкий недовольный звук исходил от людей, которых заставляли расходиться с площади. Он проходил через толпу, как ветер — голос за голосом.

Мартиньо повернулся, прислушиваясь к ним.

— Виеро, — сказал он.

— Шеф? — Достань карабины с разрывными пулями из грузовика.

— Я мигом, шеф. Виеро побежал через лужайку к грузовику, который стоял сейчас на открытом пространстве, возле которого изредка проходили пограничники. Мартиньо узнал некоторых из них — казалось, что люди Альвареса были самой многочисленной частью, но были также пограничники из Хелмосилмо и Юницы.

— Что ты хочешь делать с этими разрывными пулями? — спросил Чен-Лу.

— Я собираюсь заглянуть в дыру.

— Сюда скоро прибудут мои люди из отдела Безопасности». Мы подождем их.

— Я собираюсь сейчас.

— Мартиньо, я говорю тебе, что…

— Вы не правительство Бразилии, доктор. У меня лицензия правительства для особых поручений. Я поклялся выполнить эту задачу, что бы ни…

— Мартиньо, если ты уничтожишь свидетельство…

— Вы не выходили сюда, чтобы смотреть эти вещи, доктор. Вы стояли себе в безопасном месте на краю площади, пока я зарабатывал себе право заглянуть в эту дыру.

Лицо Чен-Лу исказилось от гнева, но он сдержался, чтобы точно знать, что может контролировать свой голос, а затем сказал:

— В таком случае я иду с тобой.

— Как хотите.

Мартиньо повернулся, посмотрел через площадь, туда, где из задней дверцы грузовика вынимали карабины. Виеро собрал их и направился назад через лужайку. Справа от него пристроился высокий лысый негр. На негре была форма простого пограничника, белая с золотистой эмблемой руководителя группы на левом плече. Его крупные черты мавра были искажены болью.

— Вон Альварес, — сказал Чен-Лу.

— Я вижу.

Чен-Лу взглянул на Мартиньо и увидел злую усмешку, которая соответствовала его тону.

— Джонни, давайте не будем спорить. Вы знаете, с какой целью меня послали в Бразилию.

— Я знаю. Китай уже закончил повторное расселение насекомых. Вы добились крупного успеха. — Сейчас у нас нет ничего, кроме пчел-мутантов, Джонни, ни одного насекомого, переносчика болезни или уничтожающего пищу, предназначенную людям.

— Я знаю, Трэвис. И вы здесь, чтобы облегчить нам задачу.

Чен-Лу нахмурился, уловив в голосе Мартиньо терпеливое недоверие. Он сказал:

— Именно так.

— Тогда почему вы не позволяете нашим наблюдателям или наблюдателям ООН приехать и увидеть все самим, д-р?

— Джонни! Ты, конечно, должен знать, как долго наша страна страдала под игом белых империалистов. Некоторые наши люди все еще верят, что опасность эта существует. Они повсюду видят шпионов.

— Но вы больше человек мира, больше понимания, а Трэвис?

— Конечно! Моя прабабка была англичанкой, одной из Трэвис-Ханнингтонов. В нашей семье традиция более широкого понимания.

— Удивительно, что ваша страна доверяет вам, — сказал Мартиньо. — Вы же часть белого империалиста. — Он повернулся, чтобы поздороваться с Альваресом, когда негр остановился перед ними. — Привет, Бенито. Прими мои сожаления по поводу твоей травмы.

— Привет, Джонни. — Голос Альвареса был низкий раскатистый. — Бог защитил меня. Я поправлюсь. — Он взглянул на Мартиньо. — Я слышал, как падре просил разрывные пули. Тебе они могут быть нужны только с одной целью.

— Я должен заглянуть в эту дыру, Бенито. Альварес повернулся и слегка поклонился Чен-Лу.

— А вы не возражаете, доктор?

— Я возражаю, но у меня нет власти, — сказал Чен-Лу.

— А рука серьезна ранена? Я хотел бы, чтобы вас осмотрели мои врачи.

— С рукой будет все в порядке, — отмахнулся Альварес.

— Он хочет знать, ранена ли она на самом деле, — сказал Мартиньо.

Чен-Лу бросил испуганный взгляд на Мартиньо, но тут же надел маску безразличия.

Виеро вручил один из карабинов шефу и сказал:

— Шеф, мы должны сделать это?

— Почему бы д-ру сомневаться, что рука у меня ранена?

— спросил Альварес. — Он слышал рассказы, — сказал Мартиньо.

— Какие рассказы?

— Что мы пограничники не хотим, чтобы все это хорошо кончилось, что мы вновь заселяем Зеленую зону, выводим новых насекомых в секретных лабораториях.

— Что за чушь? — взревел Альварес.

— Какие это пограничники, по его мнению, занимаются этим? — спросил Виеро. Он угрюмо посмотрел на Чен-Лу, схватил карабин, как будто собираясь направить его в сторону представителя МЭО.

— Полегче, падре, — сказал Альварес. — Рассказы ничего не говорят. В них всегда говорят, считают — и никаких имен.

Мартиньо посмотрел на то место на лужайке, где исчезла гигантская фигура жука. Он считал, что эти праздные разговоры более соблазнительны, чем поход по лужайке к тому месту. Ночной воздух принес чувство приближающейся угрозы и… истерии. Самое странное из всех ощущений было нежелание принимать действенные меры, что можно было видеть повсюду. Это было как перемирие после ужасного сражения на войне.

«Да, но это и есть своего рода война» — сказал он себе.

Уже восемь лет они ведут эту войну здесь в Бразилии. У китайцев она длилась двадцать два года, но они сказали, что здесь им потребуется десять лет. Одна лишь мысль о том, что она может здесь продлиться двадцать два года — еще целых четырнадцать лет — мгновенно привела Мартиньо в состояние ощущения угрозы. Он почувствовал чудовищную усталость.

— Вы должны признать, что происходят странные вещи, — сказал Чен-Лу.

— Это мы признаем, — сказал Альварес.

— Почему никто не подозревает карзонитов? — спросил Виеро.

— Хороший вопрос, падре, — сказал Альварес. — У них большая поддержка, у карзонитов — все страны, предлагающие помощь: Соединенные Штаты Америки, Канада, Соединенное Королевство, Европейское Содружество.

— Все места, где у них никогда не было неприятностей с насекомыми, — сказал Виеро.

Странно, протестовал только Чен-Лу. — Нет, — сказал он. — Страны, предлагающие помощь, в действительности не испытывают беспокойства — им достаточно знать, что мы заняты этой борьбой.

Мартиньо кивнул. Да — это было то, что говорили все товарищи школьных дней в Северной Америке. Больше их ничего не беспокоило.

— Я иду сейчас и загляну, что там в дыре, — сказал Мартиньо.

Альварес протянул руку, взял карабин у Виеро. Он повесил его на здоровое плечо, взялся за ручку управления щитком, — Я хочу пойти с тобой, Джонни.

Мартиньо взглянул на Виеро и увидел взгляд облегчения от ужаса на его лице, он перевел взгляд на Альвареса. — А твоя рука?

— У меня же есть здоровая рука. Что мне еще нужно?

— Трэвис, вы следуйте поближе за нами, — сказал Мартиньо.

— Люди из моего сектора Безопасности только что прибыли, — сказал Чен-Лу. — Подождите немного, и мы окружим это место. Я скажу им принести щиты.

— Это разумно, Джонни, — сказал Альварес.

— Мы пойдем медленно, — сказал Мартиньо. — Падре, вернись к грузовику. Скажи Рамону, чтобы он привел его вокруг площади на тот край лужайки, вон туда. Скажи, чтобы все фары грузовика Хермосилмо были направлены в то место. — Он кивнул головой на место перед ним.

— Я мигом, шеф.

Виеро направился назад к грузовику.

— Вы там ничего не потревожите? — спросил Чен-Лу.

— Мы, также как и вы, стремимся узнать, что это, — сказал Альварес.

— Пошли, — сказал Мартиньо.

Чен-Лу шел справа, где грузовик полевого отряда МЭО пробивался через боковую улицу. Кажется, там были беспорядки в толпе, они не хотели уходить с площади и оказывали сопротивление.

Альварес повернул ручку управления щитком, и он начал двигаться через лужайку.

Тихим голосом Альварес спросил:

— Джонни, почему доктор не подозревает карзонитов?

— У него, как и у всех в мире, хорошая шпионская сеть, — сказал Мартиньо. — Он должен знать правду. — Он не отрывал взгляда с закрытого участка земли на лужайке перед ним, от того таинственного места около фонтана.

— По-моему, для него это лишь способ дискредитировать пограничников.

— Может быть, но я не думаю, что Трэвис Ханнингтон Чен-Лу сделал бы такую ошибку. — А про себя подумал: «Странно, что этот участок лужайки как притягивает, так и отталкивает».

— Мы с тобой были соперниками столько раз, Джонни. Вероятно, иногда забываем, что у нас общий враг.

— Ты назовешь этого врага?

— Это враг в джунглях, в траве саванн и под землей. Китайцам понадобилось двадцать два года…

— Ты подозреваешь их? — Мартиньо взглянул на своего спутника, заметив следы сосредоточенности на его лице. — Они не позволяют нам проверить их результаты.

— Китайцы параноики. Они поклонялись этому пути задолго до того, как столкнулись с западным миром, а западный мир лишь только утверждал их в этой болезни. Подозревать китайцев? Не думаю.

— А я думаю, — сказал Мартиньо. — Я всех подозреваю. Произнесенные вслух эти слова наполнили его мрачными размышлениями. Это была правда — он подозревал здесь всех, даже Бенито и Чен-Лу… и прекрасную Рин Келли. Он сказал:

— Я часто думаю о древних инсектицидах, как насекомые росли сильнее, несмотря на — или из-за ядов против насекомых?

Звук позади них привлек внимание Мартиньо. Он положил ладонь на руку Альвареса, остановив щиток, и повернулся.

Это был Виеро, а за ним тележка, заполненная разным оборудованием. Мартиньо различал там длинный рычаг, большой капюшон, который, должно быть, предназначался для Альвареса, пакеты пластиковых бомб.

— Шеф, я подумал… вам могли бы пригодиться эти вещи, — сказал Виеро.

Чувство признательности к падре пронзило всего Мартиньо, и он сказал хрипло:

— Оставайся сзади и не сходи с тропы, ты слышишь?

— Конечно, шеф. Я разве не всегда так делаю. — Он протянул защитный капюшон Альваресу. — А это я принес тебе, Альварес, чтобы тебе не пришлось страдать от другой травмы.

— Спасибо тебе, падре, — сказал Альварес. — Но я предпочитаю свободу движений. Кроме того, на этом старом теле столько шрамов, что одним больше, одним меньше, не имеет никакого значения.

Мартиньо оглянулся вокруг, заметил, что по лужайке движутся другие щитки.

— Быстро, — сказал он, — мы должны быть там первые. Альварес крутанул ручку. Снова их щиток продолжал путь к фонтану.

Виеро подошел сзади близко к шефу и заговорил тихим голосом.

— Шеф, там в грузовике ходят истории. Говорят, что какое-то существо съело свайные сооружения под складом в портовой зоне. Склад рухнул. Погибли люди.Там большое несчастье.

— Чен-Лу намекал на это, — сказал Мартиньо. Он пристально смотрел на траву перед ними, выискивая то место — по отношению к фонтану, отметки на траве во время предыдущих передвижений щитка.

— Вот то место, — сказал он. Он передал свой карабин Виеро и сказал:

— Дай мне тот рычаг и… побольше взрывчатки.

Виеро вручил ему небольшой пакет пластиковой взрывчатки с детонатором, такой заряд, которые они использовали в Красной зоне, чтобы взрывать гнездо насекомого в земле. Мартиньо стащил свой головной щиток, взял рычаг:

— Виеро, прикрой меня отсюда. Бенито, ты можешь пользоваться ручным прожектором?

— Конечно, Джонни.

— Шеф, ты не собираешься использовать щит?

— Нет времени. — Он выступил из-за щита прежде, чем успел ответить Виеро. Луч ручного прожектора шарил по земле перед ним. Он нагнулся, воткнул конец рычага в траву, подкапывая и толкая. Рычаг сначала цеплялся, а затем нырнул в пустоту. Что-то задержало его там, и электрический заряд прошел через Мартиньо.

— Падре, вниз, сюда, — прошептал он. Виеро наклонился над ним с карабином.

— Шеф?

— Прямо перед рычагом — в землю. Виеро прицелился, нажал и сделал два выстрела.

Мощный скрежещущий звук раздался под землей впереди них. Что-то выплеснулось там.

И снова Виеро выстрелил. Взрывные патроны производили странный шум, глухой шлепающий удар, когда они взрывались под землей.

Послышался звук жидкости ураганной силы — как будто там была школа рыб, которых кормили на поверхности.

Тишина.

Впереди него засияли еще несколько лучей. Мартиньо взглянул вверх и увидел вокруг много щитков — людей в форме МЭО и пограничников.

Он снова сосредоточил внимание на участке газона.

— Падре, я собираюсь открыть дыру. Приготовься.

— Конечно, шеф.

Мартиньо поставил ногу под лом, как точку опоры, навалился на свой конец. Люк медленно открывался. Оказалось, что он замазан каким-то липким раствором, который поднимался вверх тянущимися полосками. Особый запах серы и сулемы сказал Мартиньо, что замазывающее вещество, должно быть — носитель бутила, который он выстрелил из своего ружья. Неожиданно уступив, люк распахнулся и шлепнулся снова на газон.

Ручные прожекторы били сейчас рядом с Мартиньо, ощупывая пустоту вниз и обнаружив черную масляную воду. Она пахла рекой.

— Они пришли из реки, — сказал Альварес.

Чен-Лу подошел, встал рядом с Мартиньо и сказал:

— Очевидно, участники маскарада убежали. Как удобно.

А сам подумал: «Я был прав, когда вызвал Рин. Мы должны проникнуть в эту организацию. Это враг: руководитель пограничников, который получил образование среди янки. Он один из тех, кто старается уничтожить нас, здесь не может быть другого ответа».

Мартиньо не обращал внимания на дьявольскую шутку Чен-Лу, он был слишком измотан и не мог даже рассердиться на дурака. Он встал, посмотрел вокруг площади. В воздухе стояла тишина, как будто все небо ожидало какой-то катастрофы. Несколько наблюдателей осматривались за расширившимся кольцом охраны — вероятно, привилегированные офицеры, вероятно — но всю толпу вытеснили назад в прилегающие улицы. На улице слева показалась маленькая красная наземная машина, окна ее светились под уличным освещением, когда она заворачивала на площадь. Три ее фары замелькали среди разбросанных людей и отдельных машин. Охрана разрешила ей проезд. Мартиньо узнал знак МЭО на ее корпусе, когда она приблизилась. Машина дернулась и резко остановилась на краю лужайки, и из нее выпрыгнула Рин Келли.

Она сменила платье на зеленую спецовку специалистов МЭО под цвет выцветшей под солнцем травы.

Она шла по газону, внимание ее было сосредоточено на Мартиньо. Про себя она думала: «Его надо использовать и раскрыть. Он враг. Сейчас это очевидно».

Мартиньо следил, как она приближалась, восхищаясь грацией и женственностью, которые только подчеркивались простой формой.

Она остановилась перед ним и заговорила хриплым и нетерпеливым голосом.

— Синьор Мартиньо, я приехала, чтобы спасти вам жизнь.

Он покачал головой, не совсем понимая смысла сказанного.

— Что…

— Все это сейчас готово провалиться в ад, — сказала она. Мартиньо услышал отдаленный шум, крики.

— Толпа, — сказала она. — Вооруженная.

— Какого черта, что происходит? — спросил он.

— Сегодня погибли люди, — сказала она. — Среди них женщины и дети. Позади Монте Окоа обвалилась часть горы. Во всей той горе много пещер.

Виеро сказал:

— Сиротский приют…

— Да, — сказала она. — Сиротский приют и конвент на Монте Окоа погребены. Обвиняют пограничников. Вы знаете, что кругом говорят?

— Я буду говорить с людьми, — сказал Мартиньо. Он почувствовал ярость при мысли, что ему могут угрожать те, ради кого он служит. — Это чепуха! Я ничего не сделал такого…

— Шеф, — сказал Виеро, — ты не сможешь убедить толпу.

— Двух людей из бригады Лиоркадо уже линчевали, — сказала Рин. — У вас есть шанс, если вы убежите сейчас. Ваши грузовики здесь, вам всем там хватит места. Виеро взял его за руку.

— Шеф, мы должны сделать так, как она говорит. Мартиньо молча стоял и слушал разговоры, проходящие между пограничниками вокруг них. — Толпа… вина на нас… сиротский приют…

— Куда мы можем поехать? — спросил он.

— Эти волнения, кажется, местного характера, — сказал Чен-Лу. Он замолчал и прислушался: звуки толпы стали громче. — Поезжай к отцу в Гвиабу, возьми своих людей с собой. Другие могут поехать на свои базы в Красной зоне.

— Почему я должен…

— Я пришлю к вам Рин, когда мы разработаем план действий.

— Я должна знать, где я смогу найти вас, — сказала Рин, включаясь в разговор. А сама подумала: «Дом отца, да. Это должно быть центр… там или в Гоязе, как подозревает Трэвис».

— Но мы же ничего такого не сделали, — сказал Мартиньо.

— Пожалуйста, — сказала она. Виеро тянул его за руку. Мартиньо сделал глубокий вдох.

— Падре, поезжай с людьми. Там вам будет безопаснее в Красной зоне. Я возьму маленький грузовик и поеду в Гвиабу. Я должен обсудить это со своим отцом, префектом. Кто-то должен попасть на заседание правительства и заставить людей послушать.

— Выслушать, что? — спросил Альварес.

— Ра… работа должна быть прекращена… временно, — сказал Мартиньо. — Должно быть проведено расследование.

— Но это же глупо! — рявкнул Альварес. — Кому нужны все эти разговоры?

Мартиньо попытался сделать глоток, но в горле у него пересохло. Ночь вокруг стояла холодная, давящая… крики толпы стали громче. Полиция и военные не смогут сдержать разъяренного, многоклеточного монстра.

— Они не дадут тебе сказать, — пробормотал Альварес. — Даже если ты прав.

Крики толпы подтверждали правду этих слов. Мартиньо понял это. Люди у власти не смогут признать поражения. Они были у власти благодаря определенным обещаниям. Если эти обещания не были выполнены, надо было найти кого-то, на кого свалить вину.

«Вероятно, этот кто-то уже найден», — подумал он.

Тогда он позволил Виеро увести себя к грузовику.

Глава 4

Это была пещера высоко над мокрыми скалами ущелья реки Гояз. В пещере пульсировали мысли Мозгу, слушающего радио, по которому человеческий диктор передавал события дня: бунты в Бахии, линчеваны пограничники, приземлились воздушные войска, чтобы восстановить порядок…

Маленький переносной приемник на батарейках производил металлический шум в пещере, который раздражал его мозговые сенсоры, но человеческие новости должны были быть записаны… пока выдерживают батарейки. Вероятно, можно было использовать для этого биохимические клетки, но механические знания Мозга были ограничены. Из фильмотеки книг, оставленных в Красной зоне, он знал много теории, но практические знания — это совсем другое дело.

Был на время и портативный телевизор, но диапазон его был ограничен, и сейчас он не работал.

Новости закончились, и из приемника хлынула музыка. Мозг дал команду инструменту замолчать. После чего Мозг продолжал лежать в благодатной тишине, думая, пульсируя.

Это была масса диаметром четыре метра и глубиной в полметра, называющая себя «Верховная интеграция», наполненная пассивной настороженностью и все же всегда немного сверх меры озлобленная необходимостью, которая держала эту массу неподвижной, привязанной к этому пещерному убежищу.

Подвижная сенсорная маска, которую она могла передвигать и сгибать по желанию — образуя то диск, то мембранную воронку, и даже имитацию огромного человеческого лица… лежала на поверхности этой массы, как шапка, сенсоры ее были направлены в серый рассвет у входа в пещеру.

Ритмическое пульсирование желтого мешка с одной стороны накачивало темную густую жидкость в Мозг. Над его поверхностными мембранами ползали бескрылые насекомые — проверяли, устраняли дефекты, подавали необходимую пищу, куда требовалось. Ульи специалистов крылатых насекомых собирались группами в расщелинах пещеры, некоторые производили кислоты, некоторые расщепляли кислоты для получения кислорода, некоторые для пищеварения, а часть их обеспечивала мышцы для насосов.

Горький кислотный запах пропитал всю пещеру.

Насекомые вылетали и залетали из рассвета. Некоторые останавливались, чтобы поплясать, погудеть и поколебать сенсоры мозга; некоторые пользовались модулированными резкими звуками для сообщения, некоторые оказывались выстроенными в специальные группы особым способом; другие формировали сложный узор с помощью варьирования цветов; а некоторые размахивали антеннами очень замысловатым образом.

Сейчас пришло сообщение из Бахии: «Сильный дождь — мокрая земля. Норы нашего слушающего поста обрушились. Наблюдателя увидели и атаковали, но монитор увел его в безопасное место по туннелю реки. Речные туннели вызвали там обвал строений. Мы не оставили никаких улик, за исключением того, что нас обнаружили человеческие существа. Те из нас, которые не успели убежать, были уничтожены. Среди человеческих существ тоже жертвы».

«Смерти среди человеческих существ, — рассуждал Мозг. — Значит, сообщения радио были правильными».

Это грозило катастрофой.

Мозг потребовал увеличить количество кислорода, к нему поспешили обслуживающие насекомые, ритм работы насоса увеличился.

«Человеческие существа убедятся, что их атаковали, — думал Мозг. — Сложная структура защиты человеческих существ будет активизироваться. Проникнуть в эту структуру со спокойными рассуждениями будет очень трудно, если вообще выполнимо».

Кто может рассуждать с неразумными?

Очень трудно понять этих человеческих существ с их богами и идеалами накопления.

«Бизнес» — вот как называют книги их идеалы накопления, но Мозг не мог понять смысла накопления. Деньги нельзя есть, они не накапливают видимую энергию, они оказываются плохим строительным материалом. Плетение и мозаика домов беднейших человеческих существ имеют больше смысла. Но все же, человеческие существа стремятся к накоплению. Значит, в этом должно быть что-то важное. В этом во всем должно быть также важна каждая часть, как в их концепции Бога, что является для них чем-то вроде интеграции, чья сущность и расположение могут быть определены. Очень большие неприятности.

«Где-то, — чувствовал Мозг, — должна быть модель мысли, чтобы можно было понять эти вещи, но он не мог найти ключ к разгадке».

Чтобы найти этот ключ, необходимо было понять механизм создания моделей мысли у людей, превращения внутренней энергии при создании воображаемых образов, планов и схем. Только освоив этот механизм, можно найти путь к совместному выживанию. Как удивительно, как тонко, и все же, как красиво было человеческое открытие, которое сейчас было размножено и приспособлено к использованию его другими существами. Как восхитительно и возвышенно это манипулирование вселенной, которое существует только внутри пассивных рамок воображения.

На мгновение Мозг протестировал себя, пытаясь вызвать человеческие эмоции. Страх и уникальность ума — это еще можно понять. Но перестановки, вариация страха, называемая ненавистью, острые непредсказуемые реакции — это понять труднее.

Не раз Мозг пытался размышлять над тем, что когда-то было частью человеческого существа и предметом таких эмоций. Они были использованы согласно его собственному направлению. Сейчас Мозг был только слабо похож на человеческий мозг, он стал больше и сложнее. Ни одна человеческая вычислительная система не смогла бы поддерживать его нужды и питание. Ни одна человеческая сенсорная система не смогла бы удовлетворить его ненасытное стремление к информации.

Это был просто Мозг, функциональная часть системы суперульев — более важная сейчас, чем даже королева.

— Какой класс человеческих существ был убит? — спросил он.

Ответ пришел в тихом металлическом скрипучем звуке.

— Рабочие, женщины, незрелые человеческие существа и некоторые бесплодные королевы.

«Женщины и незрелые человеческие существа, — думал мозг. Он вызвал на экране сознания индейское проклятие, чей источник был использован. — Из-за таких смертей человеческая реакция будет самой бурной. Требовалось немедленное действие».

— Какое слово от наших посланных, проникших за барьер? — спросил Мозг.

Пришел ответ.

— Потайное место группы посланных неизвестно.

— Посланников следует отыскать. Они должны оставаться в тайниках до удобного момента. Передайте приказ сейчас же.

Работающие специалисты быстро сновали, выполняя приказы.

— Мы должны поймать как можно больше самых разных человеческих существ, — командовал Мозг. — Мы должны найти уязвимого вождя среди них. Вышлите наших наблюдателей и посланников, а также подразделения исполнителей. Сообщите как можно быстрее результаты.

Пока Мозг думал, приказы его выполнялись, мысли посланников переносились на расстояние. Он поднял свою сенсорную маску на подпорки, сформировал глаза и настроил их на отверстие в пещере.

День в полном разгаре.

Сейчас надо только ждать.

Ожидание было самой трудной частью его существования.

Мозг начал исследовать эту мысль, формируя выводы и переплетая различные альтернативы к процессу ожидания, воображая проекты физического роста, который мог бы облегчить ожидание.

Мысли произвели форму интеллектуального несварения, которая насторожила обслуживающий улей. Они яростно зажужжали вокруг мозга, защищая его, питая, образуя фаланги воинов в отверстии пещеры.

Это действие принесло тревогу Мозгу.

Мозг знал, что послал свои когорты в действие, защищая драгоценную кору улья, что было инстинктом, задействованным в выживании любого вида. Примитивные единицы улья не могли бы изменить этот образец, Мозг это понимал. Хотя они должны измениться. Они должны изучать мобильность нужд, стабильность суждения, принимая каждую ситуацию как уникальную.

«Я должен продолжать обучать и учиться», — думал Мозг. Тогда он захотел выслушать сообщения крошечных наблюдателей, которых он послал в восточном направлении. Необходимость информации из этого направления была огромной — что-нибудь, чтобы заполнить биты и щели добываемые из постов слушания. Очень важные доказательства могли бы прийти оттуда, чтобы отвести человечество от его глубокого погружения в смерть для всех.

Медленно улей сокращал деятельность, когда Мозг извлекал мысли из самых болезненных краев.

«Будем ждать», — сказал себе Мозг.

И он поставил перед собой проблему небольшого генного изменения у бескрылых ос, чтобы улучшить систему производства кислорода.

Синьор Габриэль Мартиньо, префект округа барьера Матто Гроссо, шагал по кабинету, бормоча себе под нос, когда проходил мимо высокого узкого окна, которое пропускало вечерний свет. Временами он останавливался, чтобы взглянуть на своего сына Хуана, который сидел на кожаном диване под одним из книжных шкафов, которые стояли вдоль стен комнаты.

Старший Мартиньо был темный мужчина, стройный, худой, с сединой в волосах и глубоко посаженными карими глазами высоко над орлиным носом, узкие губы, выдающийся вперед подбородок. На нем был черный костюм старого покроя, который отвечал его служебному положению. Рубашка его блестела белизной на фоне черного костюма. Золотые запонки сверкали, когда он размахивал руками.

— Я — объект для осмеяния, — ругался он.

Хуан проглотил это заявление молча. После целой недели выслушивания бурных сцен отца, Хуан научился ценить молчание. Он рассматривал свой белый костюм пограничника, брюки, заправленные в высокие, закрывающие икры сапоги для работы в джунглях — все новое блестящее и чистое в то время, как его люди потеют, совершая предварительные осмотры в Сьерра Дос Паресис.

В комнате сгущались сумерки, быстрая тропическая темнота спешила вдоль горизонта, сопровождаемая ударами грома. Увядающий свет уносил бледную голубую дымку. Стрела молнии прорезала видимую в высокое окно часть неба и послала ослепляющее электрическое освещение в кабинет. Сразу послышались раскаты грома. Световые сенсоры включили в доме свет, везде, где были люди, как будто молния и гром послужили для этого сигналом. Желтое освещение заполнило кабинет.

Префект остановился перед сыном.

— Почему мой собственный сын, прославленный шеф ирмандадес, извергает такие карзонитские глупости?

Хуан смотрел на пространство пола между своими сапогами. Борьба на площади Бахии, побег от толпы — всего неделю тому назад — казалось затерялось где-то в вечности, как часть прошлого какого-то другого человека. Сегодня днем через кабинет отца прошла вереница важных политических деятелей — вежливые приветствия прославленному Хуану Мартиньо, и — совещание тихим голосом с отцом.

Старик боролся за сына — Хуан знал это. Но старший Мартиньо мог бороться только такими способами, которые были ему известны лучше всех: система родства, маневры за кулисами, обмен обещаниями поддержки, накопление политических сил там, где с ним считались. Он не раз обдумывал подозрения и сомнения Хуана. Ирмандадес Альвареса, его, Хуана Хермосилмо — любой, кто имеет что-то общее с Паратингой — в данный момент имели похожие шансы. Крепость требовала перестройки.

— Прекратить новое расселение, — бормотал старик. — Отложить поход в Оесте? Вы с ума там сошли! Как, ты думаешь, мне удается удерживать пост? Мне! Потомку идальго, чьи предки управляли в прежней столице! Мы не бюргеры, чьи предки были спрятаны Руи Барбоса, и все же кабоклас называют меня «отцом бедных». Я получил это имя не за тупость…

— Отец, если бы ты только…

— Помолчи! У тебя есть наш паленилья, наш маленький горшок, весело кипящий. Все будет хорошо!

Хуан вздохнул. Он чувствовал как недовольство, так и стыд за свое положение здесь. Префект уже частично удалился от дел, избегал острых ситуаций — очень слабое сердце. И сейчас беспокоить старика таким образом… но он продолжал оставаться так слеп!

— Ты говоришь, расследовать, — насмехался над ним старик. — Расследовать что? Сейчас мы не хотим расследований и подозрений. Правительство, благодаря недельной работе моих друзей, занимает позицию, считая все нормальным. Они почти готовы обвинить карзонитов за трагедию в Бахии. — Но у них нет улик, — сказал Хуан. — Ты сам это признал.

— Улики не так важны в такое время. Кроме того, это как раз то, что могли бы сделать карзониты.

— Но могли бы, не значит сделали, — сказал Хуан. Казалось, что старик не слышит этого.

— Только на прошлой неделе, — сказал он, делая широкий взмах рукой, — за день до твоего приезда сюда, какой-то сумасшедший вихрь, — в тот самый день я разговаривал с фермерами Лакуя по просьбе моего друга, министра сельского хозяйства. И ты знаешь, они смеялись надо мной! Я сказал, что мы в этом месяце увеличили Зеленую зону на десять тысяч гектаров. Они смеялись. Они говорили: «Даже ваш собственный сын не верит в это!» Теперь я вижу, почему они так говорили. Остановить поход на запад, это уже слишком!

— Ты слышал сообщение из Бахии, — сказал Хуан. — Исследователи МЭО…

— МЭО! Этот мерзкий китаец, чье лицо тебе ничего не говорит. Он больше бахианец, чем сами бахианцы, но мерзкий. А эта его новая д-р женщина, которую он посылает везде вынюхивать и расспрашивать. Его маэ де санто, его сидага — ты послушай, что про нее говорят, я могу рассказать. Только вчера говорили…

— Я не хочу слушать!

Старик замолчал, уставился на него.

— А-а-х, так?

— А-а-х, так! — сказал Хуан. — Что это значит?

— Что значит «А-а-х, так!?» — сказал старик.

— Она очень красивая женщина, — сказал Хуан.

— Так я и слышал, как говорили. И столько мужчин пользовались этой красотой… так говорят.

— Я не верю этому!

— Хуан, — сказал префект, — послушай старого человека, чей опыт дал ему мудрость. Это опасная женщина. Ее тело и ее душа принадлежит МЭО, организации, которая часто вмешивается в наши дела. Ты, ты являешься эмпретейро, знаменитостью, чьи способности и успехи, конечно, вызывают зависть в определенных кругах. Предполагают, что эта женщина д-р по насекомым, но действия ее говорят, что она кабиде де эмпрегос. Она стоячая вешалка для разного рода занятий. И какого рода эти занятия, а-ах, некоторые из этих занятий… — Хватит, отец!

— Как хочешь.

— Она должна скоро приехать сюда, — сказал Хуан. — Я не знаю, твое отношение сегодня к…

— Может произойти задержка в ее визите, — сказал префект.

Хуан внимательно наблюдал за ним.

— Почему?

— На прошлой неделе в среду, через день после твоего маленького эпизода в Бахии, ее послали в Гояз. В этот самый вечер или на следующее утро, это неважно.

— Ох?

— Ты знаешь, что она делает в Гоязе, конечно — эти истории о секретной базе пограничников там. Она там разнюхивает, суется в… если еще жива.

Голова Хуана вскинулась.

— Что?

— В штаб-квартире МЭО в Бахии ходят слухи, что она… что с ней покончено. Вероятно, несчастный случай. Говорят, что завтра великий Трэвис Ханнингтон Чен-Лу сам едет искать своего доктора женщину. Что ты думаешь об этом?

— Казалось, что он без ума от нее, когда я видел их в Бахии, но эта история…

— Без ума? О, да, конечно.

— У тебя только злое на уме, отец. — Он перевел дыхание. Мысль о том, что эта прекрасная женщина сейчас где-то там в глубоких районах, где живут только существа джунглей, мертвая или покалеченная — вся эта красота — все это оставило пустоту в душе Хуана.

— Вероятно, ты захочешь пойти на запад искать ее? Хуан игнорировал выпад, он сказал:

— Отец, вся эта эпопея нуждается в отдыхе, пока мы узнаем, что же там не так.

— Если ты говорил с ними в Бахии в таком духе, я не стану винить их за то, что они набросились на тебя, — сказал префект. — Вероятно, толпа…

— Ты знаешь, что мы видели на этой площади!

— Чепуха, но чепуха вчерашнего дня. Это должно прекратиться сейчас. Ты ничего не должен делать, чтобы не сломать это равновесие. Я приказываю тебе.

— Люди больше не подозревают пограничников, — сказал Хуан с горечью в голосе. — Некоторые до сих пор подозревают тебя, да. А почему бы и нет, если то, что я слышал из твоих собственных уст, является образцом того, как ты разговариваешь?

Хуан изучал носки своих сапог — полированную, блестящую черноту. Он находил, что их незапятнанная поверхность как-то символизирует жизнь отца.

— Мне жаль, что я расстроил тебя, отец, — сказал он. — Иногда я сожалею, что я пограничник, но, — он пожал плечами — без этого как бы я мог узнать все, о чем сказал тебе? Правда состоит в том, что…

— Хуан! — голос отца задрожал. — Ты сидишь здесь и говоришь мне о том, что ты позоришь нашу честь? Ты что давал ложную клятву, когда формировал своих ирмандадес?

— Все это было не так, отец.

— Ой-ли, а как же это было?

Хуан стащил эмблему дезинфектора с кармана на груди, свернул ее пальцами. — Я верил в это… тогда. Мы могли создавать пчел мутантов и заполнять ими любую брешь в экологии насекомых. Это был… это был великий крестовый поход. В это я верил. Как люди в Китае, я говорил: «Только полезное должно жить!» И я делал то, что думал. Но это было несколько лет тому назад. С тех пор я стал понимать, что у нас не полное понимание складывающейся ситуации. Где-то в наших представлениях и действиях возникла ошибка.

— Ошибка была в том, что ты получил образование в Северной Америке, — сказал отец. — В этом была моя вина. Да — в этом надо винить меня. Вот где ты набрался всей этой карзонитской галиматьи. Да, для них все и так хорошо, и они отказываются присоединяться к нам в повторном экологическом расселении. Но у них нет столько миллионов ртов, которых надо кормить. А мой собственный сын!

Хуан пытался защищаться:

— Там в Красной зоне ты можешь уважать такие вещи, отец. Это трудно объяснить. Растения там выглядят здоровее. Фрукты…

— Но это же временно, — возразил отец. — Мы создадим таких пчел, которых нам надо, чтобы они отвечали любым нашим потребностям. Вредные разрушители вынимают пищу из наших ртов. Все это так просто. Они должны умереть, а их заменят существа, которые выполняют полезные для человека функции.

— Птицы умирают, отец. — Мы охраняем птиц! У нас есть представители каждого вида в заповедных зонах. Мы уже обеспечили их новыми формами пищи…

— Некоторые растения уже исчезли из-за недостатка естественного опыления.

— Ни одно из полезных растений не исчезло.

— А что произойдет, — спросил Хуан, — если наши барьеры будут нарушаться насекомыми до того, как мы заменим популяцию хищников? Что тогда произойдет?

Старший Мартиньо помахал своим тонким пальцем перед носом сына.

— Прекрати молоть чепуху! Я не хочу ничего такого больше слышать! Ты понимаешь?

— Пожалуйста, успокойся, отец.

— Успокоится? Как я могу успокоиться, если… если? Ты прячешься здесь, как обычный преступник! Бунты в Бахии и Сантареме и…

— Отец, не надо об этом!

— Нет, надо, надо. Ты знаешь, что еще говорили мне эти фермеры в Лакуя? Они говорили мне, что пограничников видели, как они вновь заселяют Зеленую зону, чтобы продлить себе работу. Вот, что они говорили.

— Это же чепуха, отец!

— Конечно, это чепуха! Но это естественное последствие пораженческих разговоров, как раз таких, которые я услышал сегодня от тебя. И все отступления, которые мы переживали, только добавляют вес таким обвинениям.

— Отступления, отец?

— Да, я сказал отступления!

Синьор префект Мартиньо повернулся и зашагал к своему письменному столу и назад. Он снова остановился перед сыном, уперся руками в бедра.

— Ты имеешь в виду, конечно, Паратингу?

— Среди прочих.

— Твои ирмандадес были там.

— Не так долго, когда нас атаковали блохи.

— Все же, неделю назад Паратинга была Зеленой, а сейчас… — Он указал на письменный стол. — Ты видел сообщение. Она кишит насекомыми. Кишит!

— Я не могу уследить за каждым пограничником в Матто Гроссо, — сказал Хуан. — Если они…

— МЭО дает нам только шесть месяцев, чтобы вычистить все, — сказал старший Мартиньо. Он поднял руки ладонями вверх, лицо его вспыхнуло. — Шесть месяцев.

— Вот если бы ты пошел к своим друзьям в правительстве и убедил их в том, что…

— Убедить их? Идти и сказать им совершить политическое самоубийство? Мои друзья? Да знаешь ли ты, что МЭО угрожает Бразилии эмбарго — точно также, как они поступили с Северной Америкой? — Он опустил руки. — Ты можешь представить, что мне придется выслушать о пограничниках и особенно о своем собственном сыне?

Хуан так сжал эмблему распылителя, что она врезалась ему в ладонь. Неделя подобных сцен — это было больше, чем он мог вынести. Его потянуло туда, к своим людям, готовящимся к борьбе в Сьерра Дос Паресис. Отец его слишком долго занимался политикой, чтобы он мог измениться — и Хуан понял это с чувством довольно болезненным. Он взглянул на отца. Если бы вот только старик так не возбуждался — это так отражалось на его больном сердце.

— Ты волнуешься совсем без надобности, — сказал он.

— Волнуюсь, — Ноздри префекта раздувались, он наклонился над сыном. — Мы уже перешли две мертвые линии — Паратингу и Тефе. А там земля, разве ты не понимаешь? А людей на земле нет, некому возделывать ее и заставлять давать продукцию.

— Паратинга была не полным барьером, отец. Мы только расчистили…

— Да, и мы получили продолжение мертвой зоны, когда я объявил, что мой сын и знаменитый Бенито Альварес очистили Паратингу. Как ты объяснишь сейчас, что она снова наводняется насекомыми, что там снова надо делать эту работу?

— Я не объясняю этого.

Хуан вернул эмблему распылителя снова на прежнее место. Было ясно, что он не сможет убедить отца. На протяжении всей этой недели это становилось все более и более очевидным. Нерв на челюсти Хуана вызвал тик отчаяния. И все же старика надо было убедить! Кого-то надо было убедить. Кого-то из политического окружения отца, который бы вернулся к этому вопросу наверху», встряхнул их всех там и заставил выслушать.

Префект вернулся к столу и сел. Он взял со стола древний крест, одну из работ по кости великого Алейхадиньо. Он поднял его, очевидно надеясь восстановить равновесие, но глаза его широко раскрылись и заблестели. Он медленно опустил крест на письменный стол, не сводя с него глаз.

— Хуан, — прошептал он.

«Это у него плохо с сердцем» — подумал Хуан. Он вскочил и бросился к отцу. — Отец!

— Что это? — старший Мартиньо показывал туда пальцем, рука его дрожала.

Через открытые шипы короны, по искаженному больному лицу из слоновой кости, через напряженные мышцы фигуры Христа ползло насекомое. Оно было цвета слоновой кости по форме слегка напоминало жука, но с бахромой из многочисленных клешней вдоль крыльев и на груди с мохнатыми окончаниями на ненормально длинных усиках.

Старший Мартиньо потянулся за свернутыми газетами, чтобы раздавить насекомое, но Хуан взял его рукой.

— Подожди. Это новый. Я никогда ничего подобного не видел. Дай мне фонарик. Мы должны пойти за ним и узнать, где его гнездо.

Префект забормотал что-то, задыхаясь от волнения, вытащил маленький фонарик из ящика стола и вручил его сыну.

Хуан взял фонарик и, пользуясь им, стал рассматривать насекомое.

— Какое оно странное, — сказал он. — Посмотри, как точно его цвет совпадает с цветом слоновой кости.

Насекомое остановилось, направило усики по направлению к мужчинам.

— Таких существ видели, — сказал Хуан. — Ходят разные слухи. Что-то похожее на это нашли в прошлом месяце около одной из деревень на барьере. Оно было внутри Зеленой зоны… на тропинке у реки. Помнишь сообщение? Два фермера нашли его, когда искали больного мужчину. — Хуан посмотрел на отца. — Ты знаешь, во вновь созданных Зеленых зонах очень строго проверяют всех больных. Были случаи эпидемий… но это что-то другое.

— Это не имеет отношения к болезни, — рявкнул отец. — У нас будет меньше болезней, если не будет насекомых переносчиков болезней. — Вероятно, — сказал Хуан, но тон его говорил о том, что он не верит этому.

Хуан снова обратил внимание на насекомое на распятии.

— Я не думаю, что наши экологи знают все, как они заявляют об этом. И я не доверяю нашим китайским советникам. Они очень красноречиво говорят о пользе уничтожения насекомых сельскохозяйственных вредителей, но не позволяют нам проинспектировать свои Зеленые зоны. Извинения. Всегда извинения. Я думаю, у них там есть неприятности, и они не хотят, чтобы мы обнаружили их.

— Ну, это глупость, — рассердился старший Мартиньо, но тон его говорил о том, что он не стремится защищать эту позицию. — Они люди чести — за очень редким исключением, которое я мог бы припомнить. И образ их жизни ближе к нашему социализму, чем к загнивающему капитализму Северной Америки. Беда твоя в том, что ты часто смотришь на них глазами тех, у кого получил воспитание.

— Я бы мог поклясться, что это насекомое — результат одной из спонтанных мутаций, — сказал Хуан. — Иногда кажется, что они появляются в соответствии с каким-то планом… Найди мне что-нибудь, во что можно было бы поймать это существо и отнести его в лабораторию.

Старший Мартиньо оставался стоять у стула.

— А как ты объяснишь, где ты его взял?

— Прямо здесь.

— И у тебя не дрогнет рука, подвергнуть нас еще большему осмеянию, не так ли?

— Но, отец…

— Разве тебе не понятно, что они скажут? Это насекомое было найдено в его собственном доме. Это странный новый вид. Вероятно, он их там выводит, чтобы наводнить Зеленую зону.

— Ну, теперь ты несешь чушь, отец. Мутации присущи тем видам, которым угрожает опасность. И мы не можем отрицать, что существует угроза этим насекомым — яды, вибрационный барьер, ловушки. Дай мне тот контейнер, отец. Я не могу отойти от этого существа, а то я бы взял контейнер сам.

— И ты скажешь, где его нашли?

— А что же я еще могу сказать! Мы должны установить кордон на всей зоне и отыскать гнезда. Может, конечно, произойти случай… но… — Или преднамеренная попытка поставить меня в неловкое положение.

Хуан пристально посмотрел на отца. Конечно, и такое может быть. У отца действительно есть враги. Да и к тому же, с этими карзонитами тоже следует считаться. У них друзья во многих местах… а среди них были фанатики, которые не остановились бы перед любым планом. И все же…

Хуан нашел решение. Он вновь обратил внимание на подопечное насекомое. Отца следует убедить, а здесь подвернулся такой благоприятный случай.

— Посмотри на это существо, отец, — сказал он. Префект неохотно обратил взор на насекомое.

— Самые ранние наши яды, — сказал Хуан, — убивали слабых, и избранные выработали иммунитет к этой угрозе от человека. Только обладающие этим иммунитетом продолжали род. Яды, которые мы используем сейчас — некоторые из них — не оставляют таких щелей… к тому же смертоносные вибрации на барьерах… — Он пожал плечами. — И все-таки это жук, отец, и он каким-то образом проник через барьер. Я сейчас тебе продемонстрирую.

Хуан вытащил длинный тонкий свисток из блестящего металла из нагрудного кармана. — Было время, когда его звук вызывал смерть бесчисленного количества жуков. Мне просто надо было просвистеть через их спектр привлечения. — Он приложил свисток к губам, дунул, все время поворачивая его конец.

Из него не вышел ни один звук, слышный человеку, но усики жука согнулись.

Хуан вынул свисток изо рта.

Усики перестали сгибаться.

— Он выдержал испытание, как ты мог убедиться, — сказал Хуан. — Это жук, и его должен привлекать этот свист, но он не двинулся. И я думаю, отец, что среди этих существ есть признаки какого-то злонамеренного разума. Они далеки от исчезновения, отец… Я считаю, что они начинают ответное наступление.

— Злонамеренный разум? У тебя больное воображение, сын.

— Ты должен верить мне, отец, — сказал Хуан. — Никто не хочет верить, когда мы, пограничники, сообщаем о том, что видим. Они смеются и говорят, что мы слишком долго находились в джунглях. А где доказательства? Они говорят, что такие истории действуют разве что на неграмотных фермеров… Затем они начинают сомневаться и подозревать нас.

— И имеют на то основания, я бы сказал.

— Ты не хочешь верить собственному сыну?

— Что такое сказал мой сын, что я должен ему поверить? — в старшем Мартиньо говорил сейчас полностью префект, гордо выпрямившийся и холодно взирающий на сына.

— В прошлом месяце в Гоязи, — сказал Хуан, — пограничники Антонила Лисбоа потеряли трех человек, которые…

— Несчастный случай.

— Они были убиты муравьиной кислотой и маслом копаку.

— Они небрежно обращались с ядом. Люди становятся беспечными, когда они…

— Нет, муравьиная кислота была очень сильной, высокой концентрации и по своему происхождению идентична кислоте насекомых. На этих людей был обрушен поток кислоты…

— Ты хочешь сказать, что насекомые такие, как это. — Префект указал на неподвижное существо на распятии. — Слепые существа, как эти…

— Они не слепые.

— Я не в буквальном смысле… Ну, без разума, — сказал префект. — Ты же не будешь всерьез утверждать, что такие существа напали на людей и убили их.

— Нам еще предстоит уточнить, как были убиты эти люди, — сказал Хуан. — У нас есть только тела и физические свидетельства происшествия. Но были и другие потери, отец. Люди исчезали, были сообщения о странных существах, которые нападали на пограничников. Мы все больше и больше убеждаемся с каждым днем в том, что…

Он замолчал, когда жук сполз с распятья на стол. Мгновенно цвет его стал коричневым, смешиваясь с поверхностью стола.

— Пожалуйста, отец, дай мне контейнер.

Жук достиг края стола и заколебался. Усики его загибались то назад, то вперед.

— Я дам тебе контейнер, если ты пообещаешь не сообщать, где было найдено это насекомое, — сказал префект.

— Отец, я…

Жук прыгнул со стола далеко на середину комнаты, пополз к стене, вверх по стене и в щель у окна. Хуан нажал на кнопку фонарика, направил луч на дырку, которая поглотила насекомое. Он прошел по комнате и исследовал отверстие.

— Когда появилось здесь это отверстие, отец?

— Много лет назад. В каменной кладке была щель… землетрясение за несколько лет до смерти матери, я думаю.

В четыре шага Хуан дошел до двери, прошел через вестибюль с арочным потолком, вниз по каменным ступеням, через другую дверь и короткую прихожую, через литые ворота в сад на улицу. Он дал полной мощности луч и провел им над стеной под окном кабинета.

— Хуан, что ты делаешь?

— Это моя работа, отец, — он бросил взгляд назад и увидел, что префект шел за ним и остановился как раз за воротами сада.

Хуан снова обратил внимание на стену кабинета, посветил лучом фонаря на камни под окном. Он низко нагнулся, водя лучом по земле, вглядываясь в каждые бугорок, во все темные места.

Тщательный поиск переместился на сырую землю, повернул к кустам, затем на лужайку.

Хуан слышал, как отец идет за ним.

— Ты видишь его?

— Нет.

— Тебе надо было позволить мне пристукнуть его. Хуан встал, пристально посмотрел вверх на черепичную крышу и на карнизы. Вокруг стояла полная темнота, был только свет в окне кабинета и свет фонаря, чтобы изучать детали.

Пронзительный, резкий до боли в ушах звук заполнил воздух вокруг них. Он шел из внешней стороны сада, который окаймлял дорогу и каменную стену. Даже после того, как он смолк, казалось, что он висит везде вокруг них. Он навел Хуана на мысль об охотничьем крике хищников джунглей. Дрожь прошла у него по спине. Он повернулся к проезжей дороге, где припарковал свой воздушный грузовик, послал туда луч фонаря.

— Какой странный звук, — сказал отец. — Я… — Он замолчал и уставился на газон. — Что это?

Казалось, что весь газон пришел в движение, направляясь к ним, как волна набегающая на берег. Волна эта уже отрезала их от входа в дом. Она была еще в шагах десяти, но быстро надвигалась.

Хуан схватил отца за руку. Он говорил спокойно, надеясь не встревожить старика еще больше, помня о его слабом сердце.

— Мы должны добраться до моего грузовика, отец. Мы должны пробежать прямо по ним.

— По ним?

— Это насекомые, похожие на того, кого мы видели внутри, отец — их миллионы. Они нападают. Вероятно, они совсем не жуки. Вероятно, они похожи на полчища муравьев. Мы должны пробежать к грузовику. У меня там есть приспособления и оборудование, чтобы отбиться от них. Нам будет безопасно в грузовике. Это грузовик пограничников, отец. Ты должен бежать со мной, ты понимаешь? Я помогу тебе, но ты не должен спотыкаться и падать на них.

— Я понимаю.

Они побежали. Хуан держал отца за руку, указывая путь фонарем.

«Пусть только выдержит его сердце», — молился Хуан.

Он были уже в волне насекомых, но существа отскакивали в стороны, открывая путь, который закрывался за бегущими мужчинами.

Белые очертания воздушного грузовика выступили из-за поворота впереди метрах в пятнадцати.

— Хуан… сердце, — выдохнул старший Мартиньо.

— Ты должен держаться, — пропыхтел Хуан. — Быстрее! Он почти на руках пронес отца последние несколько шагов.

Они были сейчас у широких задних дверей отделения лаборатории грузовика Хуана. Хуану удалось распахнуть двери, он включил выключатель на левой стене, достал капюшон и ружье. Он остановился, внимательно вглядываясь в залитое желтым светом отделение.

В нем сидели два человека — индейцы сертао, судя по их внешности, с яркими блестящими глазами и черными волосами с подстриженной челкой под соломенными шляпами. Они были, как два близнеца, даже в одинаковых грязно-серых костюмах, с одинаковыми сандаловыми кожаными заплечными мешками. Вокруг них ползали насекомые, похожие на жуков, по стенам лаборатории, над инструментами и пузырьками. — Что за черт? — рявкнул Хуан.

Один из этой пары поднял индейскую флейту и помахал ею. Он говорил резким голосом со странными окончаниями слов.

— Заходите. Вам не причинят вреда, если вы будете повиноваться.

Хуан почувствовал, как отец оседает, поймал старика на лету. Какой он был легкий. Старик дышал прерывисто, делая болезненные короткие вздохи. Лицо его было бледно-синим. На лбу выступил пот.

— Хуан, — прошептал префект. — Боль… моя грудь.

— Лекарство, — сказал Хуан. — Где твое лекарство.

— Дома, — сказал старик. — На столе.

— Кажется, он умирает, — проскрипел один из индейцев. Все еще держа в руках отца, Хуан резко повернулся к этой паре и рявкнул:

— Я не знаю, кто вы и почему вы впустили сюда этих жуков, но отец мой умирает, и ему нужна помощь. Убирайтесь с дороги.

— Повинуйся или оба умрете, — сказал индеец с флейтой. — Заходи.

— Ему нужно лекарство и врач, — взмолился Хуан. Ему не понравилось, как индеец показал ему флейту. Этот жест наводил на мысль, что инструмент является оружием.

— Какая часть отказала? — спросил другой индеец. Он с любопытством уставился на отца Хуана. Дыхание старика стало поверхностным и быстрым.

— Это сердце, — сказал Хуан. — Я надеюсь, что синьоры фермеры не думаете, что он притворяется…

— Не фермеры, — сказал тот, кто с флейтой. Он встал с сиденья в передней части лаборатории, указал вниз. — Клади… отец здесь.

Другой поднялся со скамейки и встал рядом.

Несмотря на страх за отца, Хуан поймал себя на мысли, что его поражает странная внешность этой пары. Тонкая, похожая по виду на чешуйчатую кожа, мерцающая яркость глаз. Может быть, они употребляют какой-нибудь наркотик джунглей?

— Положи отца сюда, — сказал тот, что с флейтой. Снова показывая на скамейку. — Помощь может быть…

— Получена, — сказал другой.

— Получена, — повторил первый. Хуан заметил, сейчас массы насекомых вокруг на стенах замерли, в рядах их наступила тишина выжидания. Они все были копией того жука из кабинета. Одинаковые.

Дыхание старика было сейчас поверхностным и быстрым. Хуан чувствовал каждый его выдох на руке и у своей груди.

«Он умирает», — в отчаянии думал Хуан.

— Помощь может быть получена, — повторил индеец с флейтой. — Если вы повинуетесь, мы не сделаем вреда.

Индеец поднял флейту и направил ее на Хуана. — Повинуйся.

Жест не мог вызвать сомнения. Эта вещь была оружием.

Медленно Хуан поднялся в грузовик, подошел к скамье и осторожно опустил отца на мягкую поверхность.

Индеец с флейтой жестом приказал отойти ему в сторону, и он повиновался.

Другой индеец склонился над головой старшего Мартиньо и поднял его веко. Хуана поразила профессиональная правильность жеста. Индеец осторожно нажал на диафрагму умирающего, снял пояс префекта, ослабил воротник. Похожий на обрубок коричневый палец коснулся артерии на шее старика.

— Очень слабый, — проскрипел он.

Хуан еще раз посмотрел на индейца, удивляясь, как крестьянин отдаленного района страны может вести себя как врач.

— Больница, — заявил индеец.

— Больница? — спросил другой с флейтой. Осматривающий отца издал скрипуче-шипящий звук.

— Больница, — согласился тот, что с флейтой.

Тот резкий шипящий звук! Хуан уставился на индейца рядом с префектом. Этот звук ему напомнил зов, который прозвучал на газоне.

Тот, что с флейтой, ткнул его и сказал:

— Ты. Иди вперед и управляй этой…

— Машиной, — подсказал тот, что находился рядом с отцом Хуана.

— Машиной, — сказал тот, что с флейтой.

— В больницу? — взмолился Хуан.

— Больницу, — согласился индеец.

Хуан снова посмотрел на отца. Старик был так неподвижен. Другой индеец уже пристегивал старшего Мартиньо к скамейке, готовясь к полету. Несмотря на вид крестьянина из далекой глубинки, человек казался весьма компетентным.

— Повинуйся, — сказал тот, что с флейтой.

Хуан открыл люк в переднее отделение, проскользнул внутрь, почувствовал, что вооруженный индеец следует за ним. Несколько капель дождя темнели на ветровом щитке. Хуан втиснулся в сидение водителя. В отделении стало темно, когда закрылся люк. Соленоиды отбросили автоматически запоры люка с глухим звуком. Хуан включил стоящие осветители и заметил, как индеец нагнулся позади него, держа наготове свою флейту.

«Ружье типа духового, — догадался Хуан. — Вероятно, с ядом».

Он нажал кнопку зажигания на пульте, пристегнулся, пока турбины набирали нужные обороты. Индеец все еще стоял позади него согнувшись без пристегнутых ремней — легко уязвимый, если бы воздушный грузовик резко дернулся с места.

Хуан перевел рычаг передач в нижнем левом углу пульта, взглянул в. крошечный экран, который давал ему возможность заглянуть в отделение лаборатории. Задние двери были открыты. Он закрыл их с помощью гидравлического дистанционного управления. Отец лежал, надежно прикрепленный к скамейке, другой индеец был у его изголовья.

Турбины набрали нужные обороты.

Хуан нажал педаль, включил гидростатический привод. Грузовик поднялся сантиметров на десять, пошел под углом вверх, когда Хуан увеличил смещение насоса. Он повернул влево на улицу, поднялся метра на два, чтобы увеличить скорость, и направился на огни бульвара.

Индеец заговорил у его уха:

— Поворачивай к горе туда. — вытянутая вперед рука указала направление.

«Клиника Александре находится у подножья, — думал Хуан. — Да, это правильное направление».

Хуан обозначил поворот на перекрестке, который заворачивал на бульвар.

Он прибавил еще обороты, поднял машину еще на метр и еще прибавил скорость. Тем же движением он включил связь на соседнее отделение, подключил его к усилителю и подстроил под сидение, на котором лежал отец.

Приемник, способный улавливать звук даже упавшей булавки, который мог звучать, как пушечный выстрел, издал лишь отдаленное шипение и скрипучий звук. Хуан усилил звук приемника. Сейчас он должен был бы передать сердцебиение старика, посылая заветные тук-тук в переднюю кабину.

Такого звука не было, было лишь шипение и скрежещущий звук.

Слезы выступили на глазах Хуана. Он тряхнул головой, чтобы смахнуть их.

«Мой отец умер, — думал он. — Его убили эти безумцы из дальних горных районов».

Он заметил на экране пульта, что индеец там сзади держит руку под спиной старшего Мартиньо. Казалось, что индеец массирует спину мертвого старика. Ритмичные поскрипывания соответствовали движению.

Гнев наполнил Хуана. Он чувствовал, что способен послать воздушный грузовик в пике, умереть самому и уничтожить этих безумцев.

Грузовик приближался к окраине города. Это была зона небольших садов и коттеджей, охраняемая воздушным балдахином.

Хуан поднял воздушный грузовик над балдахином и направился к бульвару. «К клинике, да, — думал он. — Но слишком поздно».

В этот момент он понял, что из заднего отделения не раздаются звуки сердцебиения — только медленный ритмичный скребущий звук, сейчас, когда его слух ловил это, этот похожий на цикаду приглушенный шум ритмичных, то раздающихся, то затухающих звуков.

— Туда, в горы, — сказал индеец позади него. И снова показалась рука, указывающая вправо.

Хуан, видя эту руку так близко, освещенную огнями шкалы управления, рассмотрел, как чешуйчатые части пальцев совершают какие-то сдвиги. В этом сдвиге он узнал формы чешуек на бахроме их лапок.

Жуки!

Палец состоял из соединенных вместе жуков, работающих в унисон!

Хуан повернулся и пристально посмотрел в глаза индейцу, и тогда он понял, почему они так ярко блестят, они состояли из тысяч крохотных фасет.

— Больница там, — сказало создание рядом с ним, указывая в направлении гор. Хуан снова сосредоточился на приборах, стараясь побороть нарастающее раздражение. Они не индейцы… они даже не люди.

Они были насекомыми — какого-то вида группы ульев, но имели форму и структуру, имитирующие человека.

И в его мозгу проносились доказательства этого открытия. Как же они удерживают этот вес? Как им удается питаться и дышать?

Как они разговаривали?

Все личные заботы ушли на второй план, уступая насущной проблеме доставить эту информацию и ее доказательства в одну из больших правительственных лабораторий, где можно расследовать эти факты.

Даже смерть отца не должна была помешать ему в этом. Хуан знал, что должен поймать одного из этих существ и выйти с ним. Он потянулся вверх за голову, привлеченный миганием передатчика, установил его на вызов дома. «Пусть один из моих ирмандадес проснется и даст свои позывные», — молился он.

— Еще больше вправо, — проскрипело существо позади него.

И снова Хуан скорректировал курс.

Голос — этот резкий скрипучий звук. И снова Хуан спрашивал себя, как может это существо производить имитацию человеческой речи. Координация, требуемая для этого действия, должна нести в себе глубокий смысл.

Хуан взглянул влево. Сейчас высоко над головой стояла луна, освещая линию пограничных постовых вышек вдали. Первый барьер.

Скоро грузовик выйдет из Зеленой зоны в Серую, самых беднейших ферм плана нового расселения — затем, за ее пределами другой барьер и Великая Красная зона, которая тянулась вытянутыми щупальцами через Гояз и внутренние области Матто Гроссо далеко до горной цепи Анд, куда приходили отряды из Эквадора. Хуан видел сейчас разбросанные огни ферм плана нового заселения впереди, а кругом стояла тьма.

Воздушный грузовик двигался сейчас быстрее, чем он того хотел, но Хуан знал, что не осмелится снизить скорость. Они станут тогда подозрительными.

— Ты должен лететь выше, — сказало существо позади него. Хуан увеличил смещение насоса, поднял нос машины. Он выровнял грузовик на высоте трехсот метров.

Впереди маячили еще несколько пограничных вышек, расположенных через меньшие интервалы. Хуан услышал сигналы барьера на пульте управления, посмотрел назад на своего охранника. Казалось, что разрушительные вибрации барьера не действуют на существо.

Он выглянул в боковое окно вниз, пока проходили над барьером. Он знал, что никто не угрожает ему снизу. Это был воздушный грузовик пограничников и направлялся он в Красную зону… передатчик посылал домой позывные. Люди внизу могли предположить, что его как руководителя группы направили по контракту после успешного запроса собирать своих людей на работу. Если бы стража на барьере узнала его позывные, это только подтвердило бы такую мысль.

Хуан Мартиньо только что успешно завершил бросок на Сьерра Дос Паресис. Все пограничники знали об этом.

Хуан вздохнул. Он видел слева посеребренную лунным светом змейку Сан-Франциско и водные пути поменьше, которые подобно ниточкам спускались с подгорий.

«Я должен найти гнездо — куда бы мы ни направлялись», — думал Хуан.

Он раздумывал, нажать ли ему на приемник — но что, если его люди начнут докладывать… Нет. Это может вызвать подозрения этих странных существ, они смогут предпринять какие-нибудь сильные контрмеры.

«Мои люди поймут, что что-то случилось, если я не отвечаю, — думал он. — Они последуют за мной. Лишь бы только кто-нибудь услышал мои позывные».

— Как далеко нам еще лететь? — спросил Хуан.

— Очень далеко, — ответил страж.

Хуан устроился для долгого перелета. «Я должен быть терпеливым, — думал он. — Я должен быть таким терпеливым, как паук, ждущий на краю своей паутины».

Проходили часы: два, три… четыре.

Под грузовиком внизу не было ничего, кроме залитых лунным светом джунглей, а луна уже была низко над горизонтом, почти опускалась за его линию. Это уже был район, расположенный глубоко в Красной зоне, где сначала использовались самые сильные яды и были получены самые разрушительные результаты. Это был район, где были обнаружены первые дикие мутации. Гояз.

«Это то место, как говорил отец, куда поехала Рин Келли, — думал Хуан. — Она сейчас там внизу?»

Джунгли молчали.

Гояз: этот район сохранился для последней атаки, используя все мобильные барьерные линии, когда круг достаточно сузится.

— Как долго еще? — спросил Хуан.

— Скоро.

Хуан приготовил заряд на случай крайней необходимости, чтобы можно было разделить два отделения грузовика, когда он выстрелит. Дополнительные крылья на передней части и ракетные установки на случай чрезвычайной ситуации доставят его назад в район пограничников.

Хуан надеялся на это, так как эти особи позади него, видимо, успокоились.

Он взглянул поверх балдахина, тщательно осмотрел горизонт, насколько охватывал взгляд. Освещал ли лунный свет грузовик справа? Он не мог быть полностью уверен… но было похоже на то.

— Скоро? — спросил Хуан.

— Впереди, — проскрипело существо. Смодулированные резкие звуки этого голоса вызвали дрожь по спине Хуана. Хуан сказал. — Мой отец…

— Больница для… отца… впереди, — сказало существо.

Хуан понял, что скоро рассвет. Он уже видел первые проблески света вдоль линии горизонта. Эта ночь прошла так быстро. Хуан даже предположил, не сделал ли ему страж какую-нибудь инъекцию для искажения чувства времени без его ведома. Но потом решил, что нет. Он всегда был настороже, чтобы быть готовым к неожиданностям в любой момент. У него просто не было времени на усталость или скуку, когда он должен был замечать любую опознавательную веху, чуть различимую в ночи, чувствовать и осознавать все, касающееся этих существ вокруг него. Четкий горьковатый запах щавелевой кислоты давал основание предполагать химическую реакцию кислота-кислород.

Как им удавалось скоординировать все эти отдельные звенья насекомых?

Казалось, что действия их осознаны. Что, это только имитация? Где же тогда у них мозг?

Наступил рассвет, и стало видно плато Матто Гроссо: котлообразный провал жидкой зелени, кипящего через край мира. Хуан взглянул в боковые окна вовремя и увидел, что длинная тень грузовика прыгает по расчищенному пространству. Там, на фоне зелени, блестели застывшие, как из гальванизированного металла, крыши — опытные станции, покинутые во время повторного расселения, или, может быть, фазенды баракао на границе кофейных плантаций. Место было подходящим для склада, расположено оно возле небольшой речушки, а на земле вокруг видны признаки прибрежных сельскохозяйственных культур.

Хуан знал этот район, он мог мысленно наложить на него сетку карты пограничников — он занимал пять градусов широты и шесть градусов долготы. Когда-то это было место изолированных фазенд, управляемых цветными или черными, и место это примыкало к системе плантаций энкомендеро. Родители Бенито Альвареса были родом из этих мест. Это были заросшие джунгли, узкие речушки с заросшими лесом и папоротником берегами, саваны и сложная запутанная жизнь.

То здесь, то там вдоль возвышений на реке лежали остатки гидроэлектростанций с тех пор давным-давно заброшенные как станция на водопадах Пауло Афонса. Все они были заменены солнечными и атомными электростанциями.

Так вот где это: сертао Гояз. Даже в этом веке он выглядел примитивным, что ставили в вину насекомым и болезням. Он лежал там — последний оплот бурной жизни насекомых в западном полушарии, ожидая современной тропической технологии, чтобы поднять его в двадцать первый век.

Необходимые запасы для наступления пограничников могли бы поступать через Сан-Пауло самолетами или по многоярусному шоссе, ну еще, может быть, на древних дизельных поездах до Итаниры, на речных авиакатерах до Бахуса или воздушными грузовиками до Реджисто и Мопольдины на Арагве.

А когда это будет сделано, возвратятся люди, приезжая из зон плана заселения и беднейших городов метрополии.

Поток завихрения встряхнул воздушный грузовик, прервав размышления Хуана, заставив его чувства прийти в состояние острого осознания ситуации.

Взгляд на стража показал, что тот все еще сидит согнувшись, настороженный… терпеливый, как индеец, которого он имитировал. Присутствие существа позади него стало собирательным, и Хуан вынужден был бороться с нарастающим чувством отвращения.

Блестящие механические предметы грузовика вокруг были как бы в состоянии войны с насекомым существом. У него не было дела здесь в кабине машины, ровно рассекающей воздух над тем районом, где верховной властью были ему подобные.

Хуан выглянул и посмотрел вниз на зеленую реку леса. Он знал, что эта зона внизу кишит насекомыми: ленточными червями в корнях трав саванн, личинками жуков, копошащимися во влажной черной земле; прыгающими жуками, стремительными осами; халикозными мухами, священными для все еще процветающего культа Коанго в глубинных лесных районах; джигерами, сфецидами, свирепыми шершнями, белыми термитами, хоботными личинками, кровососами, трипсами, муравьями, вшами, москитами, клещами, молями, экзотическими бабочками и бесконечными неестественными мутациями их всех.

Это уж точно.

Это будет длительная война — если она уже не проиграна.

«Мне не следует идти таким путем, — сказал себе Хуан. — Хотя бы уважая память отца. Мне не следует так думать… пока еще не следует».

Карты МЭО изображали этот район красным цветом различной интенсивности. Вокруг красного цвета шло серое кольцо с розоватым оттенком там, где еще продолжали существовать одна или две формы жизни, противостоящей ядам человека, огню, вяжущим веществам, звуковым токсинам — комбинации химических отравляющих веществ и сверхзвуковые средства, которые изгоняют насекомых из их потайных мест в ожидающую их смерть — и всем видам механических ловушек и соблазнительных наживок, имеющихся в арсенале пограничников.

Сетчатая карта накладывалась на этот район, и каждый квадрат в тысячу гектаров отводился под ответственность независимых отрядов, которые проводили чистку.

«Мы, пограничники, являемся своего рода конечным хищником, — думал Хуан. — Неудивительно, что эти создания имитируют нас». Но как в действительности хороша эта мимикрия? — спрашивал он себя. — И как смертельна для хищников? Как далеко это зашло?»

— Туда, — сказало существо позади него. Рука, состоящая из множества частей, вышла вперед и указывала на черный крутой откос, видимый перед ними в серой дымке утра. Густой туман у крутого обрыва указывал на то, что поблизости река, спрятавшаяся в джунглях.

«Это все, что мне надо, — подумал Хуан. — Я легко смогу снова найти это место».

Нога его нажала на курок на полу, выпустив огромное облако тумана оранжевого оттенка под грузовик, чтобы отметить эту землю и лес на более, чем километр вокруг. Когда Хуан нажал на курок, он начал отсчитывать про себя пятисекундную паузу, чтобы произвести автоматический отстрел.

Он произошел с рокотом взрыва, который, как знал Хуан, прижмет существо, находящееся сзади, к заднему выступу. Он привел в действие замаскированные крылья, дал питание моторам ракеты и сделал сильный крен влево. Сейчас ему стало видно соседнее отделение сзади, которое медленно опускалось к земле над цветным облаком, его падение ускорится, когда автоматически компенсируются насосы гидростатического привода.

«Я вернусь, отец, — подумал Хуан. — Ты будешь похоронен среди семьи и друзей».

Он поставил машину на автоматическое управление, чтобы разделаться со своим охранником.

Жало чуть не задело губы Хуана.

Задняя стенка кишела насекомыми, собранными в кучки вокруг чего-то желто-белого и пульсирующего. Серо-грязная рубашка и брюки были разорваны, но насекомые уже чинили их, выкручивая волокна, которые соединялись и скреплялись при наложении. Около пульсирующей поверхности был темно-желтый предмет, похожий на мешок, сквозь облетевших его насекомых просматривался коричневый скелет со знакомыми очертаниями.

Он был похож на человеческий скелет, но темный и хитинный.

На глазах у Хуана существо формировалось снова — длинные мохнатые усики зарывались внутрь и сцепляли одно насекомое к другому, сплетая вместе бахрому крыльев. Оружия в виде флейты было не видно, а кожаную сумку существа взрывом отбросило в задний угол, но глаза его были на месте, в своих коричневых глазницах, и смотрели на него. Рот также восстанавливался.

Темно-желтый мешок сжался, и из полувосстановленного рта раздался голос.

— Ты должен слушать, — проскрипел он.

Хуан глотнул воздуха, метнулся к щиту управления, перевел на ручное управление и послал машину в бешеный штопор.

Позади него было слышно жужжание на высокой частоте. Казалось, что звук проникает в каждую кость и сотрясает ее. Что-то полезло у него по шее. Он ударил и почувствовал, что раздавил что-то.

Все, о чем думал сейчас Хуан, было в одном слове: «бежать». Он напряженно всматривался в землю внизу. Увидев белый клочок в саванне справа от себя, в тот же миг узнал другой воздушный грузовик, который подходил к нему сбоку, на его корпусе виднелся яркий знак его родного ирмандадес.

Белое пятно в саванне сейчас различалось, как группа палаток с оранжево-зеленым флагом МЭО, развевающимся рядом с ними. За ровным участком травы виднелся изгиб реки.

Хуан направился к палаткам.

Что-то укололо его в щеку. Ползающие существа были у него в волосах — кусались и жалили. Он нажал на тормоза ракет, нацеливаясь на открытое пространство возле палаток. Насекомые ползали сейчас по всему обзорному стеклу, мешая наблюдению. Хуан тихо про себя помолился, потянул на себя контрольный рычаг, почувствовал, как выходят колеса, касаются земли, подпрыгивая и быстро катясь. Он сбросил балдахин прежде, чем движение прекратилось, порвал печать на предохранительных ремнях и выбросился вверх и в сторону, упав плашмя на твердую землю.

Он катался и катался по земле, плотно закрыв глаза, чувствуя укусы насекомых, как огненные иглы на каждой оголенной частице тела. Чьи-то руки подхватили его, и он почувствовал, как на лицо плеснули капюшон из желе, чтобы защитить его. Тяжелые струи обрушились на него со всех сторон.

Где-то на расстоянии он слышал голос, который был похож на крик Виеро:

— Беги! Сюда Беги! Он услышал, как заговорило ружье-распылитель:

— Пу-у-ф.

И еще раз.

И еще.

Вокруг него обвились руки. Струя била по спине. Душ, который пах, как нейтрализатор, обрушился на него.

Странный тяжелый звук сотряс землю рядом, и голос сказал:

— Матерь божья! Вы только посмотрите на это!

Глава 5

Хуан сел, стянул капюшон с лица и уставился на саванну. Трава там бурлила и кишела насекомыми вокруг воздушного грузовика ирмандадес. Голос сказал:

— Ты все убил внутри машины?

— Все, что двигалось, — ответ был хриплым, спотыкающимся, как будто говорящий преодолевал сильную боль.

— Там есть что-нибудь, что можно еще использовать?

— Радио уничтожено.

— Конечно. Это первое, на что они нацелены.

Хуан посмотрел вокруг себя, насчитал семеро своих ирмандадес — Виеро, Томе, Рамон, Пиетр, Лон…

Взгляд его выхватил группу, стоящую позади его людей — среди них Рин Келли. Ее рыжие волосы лежали косо. Грязь залепила лицо. В зеленых глазах ее был дикий, застывший страх. Она смотрел на него.

Затем он увидел свою машину, справа, на боку и внутри того, что ему показалось канавой. Вокруг всего была пена и остатки горения. Взор его пошел вдоль линии канавы, увидел, что она захватывала пространство, заполненное плотной землей, в центре которого стояли палатки, а вокруг — саванна. Возле него стояли двое в форме МЭО, держа переносные емкости с распылителем.

Хуан обратил внимание на Рин, вспоминая ее такой, какой видел в а'Чигуа в Бахии. На ней была простая зеленая форма МЭО для полевых работ, забрызганная пятнами красно-коричневой грязи. Глаза ее не выражали никакого приглашения. — В этом я вижу поэтическую справедливость, предатели, — сказала она.

Истерический тон ее голоса не сразу дошел до слуха Хуана. И еще секунда потребовалась для того, чтобы до него дошел смысл. Предатели?

Он вдруг увидел, какой оборванный и измученный вид у людей МЭО.

Подошел Виеро, помог Хуану подняться, протянул кусок материи, чтобы вытереть с лица желе.

— Шеф, что происходит? — спросил Виеро. — Мы получили твой сигнал, но ты не отвечал.

— Потом, — выдавил Хуан, когда понял гнев, выражаемый Рин и ее спутниками. Казалось, что у Рин лихорадка и она выглядела нездоровой.

Руки прошлись плотно по Хуану, стряхивая с него мертвых насекомых. Боль от укусов и жал стала стихать под воздействием лечебного нейтрализатора.

— Чей это скелет у вас в машине? — спросил один из людей МЭО.

Прежде, чем успел ответить Хуан, Рин сказала:

— Смерть и скелеты не представляют для Хуана Мартиньо, предателя Паратинги, ничего нового!

— Они все безумцы, это единственно, что можно сказать, по моему разумению, — сказал Виеро.

— Ваши любимцы накинулись на вас, не так ли? — спросила требовательно Рин. — Скелет — это то, что осталось от одного из вас, а-а?

— Что это за разговор о скелете? — спросил Виеро.

— Ваш шеф знает, — сказала Рин.

— Не будете ли вы так добры, чтобы объяснить? — спросил Хуан.

— Нет нужды объяснять, — сказала она. — Пусть вам объяснят ваши друзья. — Она указывала на джунгли вокруг саванны.

Хуан посмотрел туда, увидел шеренгу людей в белой форме пограничников, которые стояли нетронутыми среди прыгающих, кишащих насекомых в тени джунглей. Он снял бинокль с шеи одного из его людей и установил фокус.

Зная, на что надо смотреть, он легко увидел, что нужно.

— Падре, — сказал Хуан.

Виеро наклонился поближе, почесывая укус насекомого под шрамом от кислоты на щеке. Тихим голосом Хуан объяснил насчет фигур, стоящих на краю джунглей, передал бинокль, чтобы Виеро смог сам увидеть тонкие линии кожи и блеск фасет в глазах.

— Ай-яй! — сказал Виеро.

— Вы узнаете своих друзей? — строго спросила Рин. Хуан не обращал на нее никакого внимания.

Виеро передал бинокль с объяснениями следующему из ирмандадес. Двое из людей МЭО, которые опрыскивали Хуана, подошли ближе, слушая и обращая внимание на фигуры в тени джунглей.

Один из людей МЭО перекрестился.

— Эта канава по периметру, — сказал Хуан. — Что в ней?

— Нейтрализующее желе, — сказал человек МЭО, который перекрестился. — Это все, что у нас осталось для барьера от насекомых.

— Он не остановит их, — сказал Хуан.

— Но он уже остановил их, — сказал человек.

Хуан кивнул. У него имелись свои очень неприятные подозрения по поводу их появления здесь. Он посмотрел на Рин.

— Д-р Келли, где остальные ваши люди? — Хуан обвел взглядом людей МЭО, считая их. — В полевых отрядах МЭО, конечно, больше, чем шесть человек.

Она сжала губы, но ничего сказала. Чем больше Хуан смотрел на нее, тем больше видел, что она, очевидно, больна.

— Итак? — сказал Хуан. Он взглянул вокруг на палатки, видя их удручающее состояние. — А где ваше оборудование, ваши грузовики, лаборатория, маршрутные автобусы?

— Странные вопросы вы задаете, — сказала она, но в интонации ее голоса сквозила неуверенность (чего стоил один только истерический призвук). — В километре отсюда среди деревьев, там, — она кивнула налево, — этот проклятый грузовик для джунглей содержит большинство из нашего… оборудования, как вам угодно называть его. Шины грузовика были изъедены кислотой прежде, чем мы поняли, что что-то не так. Роторные подъемники были уничтожены точно таким же способом — все уничтожены.

— Кислотой?

— Она пахла щавелевой кислотой, но действовала скорее как соляная, — сказал один из ее спутников, блондин скандинавского вида, со светлым следом ожога кислотой под правым глазом.

— Начните все сначала, — сказал Хуан.

— Нас отрезали здесь… — Он остановился и посмотрел вокруг.

— Восемь дней назад, — сказала Рин.

— Да, — сказал блондин. — Они взяли радио, наш грузовик — они были похожи на гигантских джигеров. Они могут пускать струю кислоты на пятнадцать метров.

— Как тот, которого мы видели на Плацо в Бахии? — спросил Хуан.

— В моей походной лаборатории три мертвых образца, — сказала Рин. — У них кооперативная структура, группы ульев. Сами посмотрите.

Хуан вытянул губы и задумался.

— Я слышала частично то, что вы говорили своим людям здесь, — сказала она. — Вы ожидаете, что мы поверим этому?

— Мне совершенно не важно, во что вы верите, — сказал Хуан. — Как вы попали сюда?

— Мы пробились сюда из грузовика, используя струи холодного огня «карамару», — сказал блондин. — Это их немного утихомирило. Мы притащили с собой запас его, который смогли унести, вырыли траншею по периметру, залили раствор, добавили желе и покрыли сверху всем запасом маслянистого копару… вот и сидим здесь.

— Сколько вас? — спросил Хуан.

— В грузовике нас было четырнадцать, — сказала Рин. Она внимательно смотрела на Хуана, изучая его. Его поведение, вопросы — все свидетельствовало о его невиновности. Она пыталась рассуждать, исходя из этого предположения, но мозг ее не подчинялся ей. В ее рассуждениях не было ясности, и она знала об этом. Даже с самой первой атаки было что-то такое, похожее на китайский наркотик, в жалах насекомых, которые прошли через «карамару». Но в ее походной лаборатории не было нужного оборудования, чтобы установить, что это за наркотик.

Хуан потер шею сзади, где начинали гореть укусы насекомых. Он обвел взглядом своих людей, оценивая их состояние и оснащенность, насчитал четыре ружья-распылителя, увидел, что люди носили запасные заряженные цилиндры на шнурах на шее. И здесь был еще его грузовик в целости и сохранности внутри периметра. Раствор, который они вылили в ров, вероятно, сыграл свою роль во время контрольного захода. Но ведь еще оставался грузовик в саванне.

— Нам лучше пробиться к грузовику, — сказал он.

— Вашему грузовику? — спросила Рин. Она смотрела в саванну. — Я думаю, было слишком поздно уже несколько секунд спустя после его приземления, — Она засмеялась, и истерика уже явно вновь выходила на поверхность. — Я думаю, через день или примерно так, несколькими предателями станет меньше. Вы попали в свою собственную ловушку.

Хуан бросил быстрый взгляд на воздушный грузовик ирмандадес. Он начинал бешено клониться в левую сторону.

— Падре! — рявкнул он. — Томми! Винсе! Дава… — Он остановился, когда грузовик осел еще больше.

— Было бы справедливо предупредить вас, — сказала Рин, — держитесь подальше от края канавы, пока вы не опрыскаете противоположные край рва. Они могут пускать струю кислоты, по крайней мере, на пятнадцать метров… и, как вы можете видеть, — она кивнула в сторону воздушного грузовика, — кислота съедает металл и даже пластик.

— Вы не в своем уме, — сказал Хуан. — Почему вы не предупредили нас сразу же? Мы бы…

— Предупреждать вас?

Ее спутник блондин сказал:

— Д-р Келли, вероятно, нам бы…

— Успокойся, Хогар, — сказала она. Она взглянула на мужчину. — Разве не пришло время, чтобы вы заглянули к д-ру Чен-Лу?

— Трэвис? Он здесь? — спросил Хуан.

— Он прибыл вчера с одним сотрудником, который уже погиб, — сказала она. — Чен-Лу, вероятно, не доживет до ночи. — Она снова посмотрела на своего скандинавского спутника. — Хогар!

— Да, мэм, — сказал мужчина. Он тряхнул головой и направился в палатку.

— Мы отдали восемь человек вашим партнерам, — сказала Рин. Она посмотрела на небольшую группу ирмандадес, — Ваших жизней мало, чтобы заплатить сейчас за гибель восьми… предатели! — Вы действительно не в своем уме, — сказал Хуан, и он ощутил, как в нем закипает гнев. Чен-Лу здесь… умирает? Чего ждать? Надо сделать работу.

— Прекратите разыгрывать из себя невинность, синьор Мартиньо, — сказала Рин. — Мы уже видели ваших спутников здесь. Мы уже видели ваших компаньонов, которых вы вырастили… и мы понимаем, что вы были слишком жадны, ваша игра уже вышла из-под вашего контроля.

— Вы не видели, что мои ирмандадес совершают это, — сказал Хуан. Он посмотрел на Тома. — Томми, присмотри за этими ненормальными. Не разрешай им вмешиваться в наши дела. — Он поднял ружье и запасные заряды с одного из своих людей и сказал другим трем вооруженным людям. — Вы идите со мной. — Шеф, что ты делаешь? — спросил Виеро.

— Спасти то, что мы можем из грузовика, — сказал Хуан. Виеро вздохнул, взял одно из ружей и заряды, приказав жестом его владельцу оставаться с Томми.

— Наверняка вы идете на верную смерть, — сказала Рин. — Но не думайте, что мы будем мешать этому!

Хуан заставил себя не ответить ей взрывом яростных проклятий. Голова его трещала от гнева и необходимости гасить его. Вскоре он подошел к канаве, поближе к разрушенному воздушному грузовику, уложил струю пены на траву позади рва, сказал другим сделать то же и перепрыгнул через ров.

Позднее Хуан не любил вспоминать о том времени в саванне. Прошло менее двадцати минут после того, как они покинули остров с палатками, как Хуана и троих его спутников обожгло кислотой, серьезно пострадали Виеро и Лон. А удалось им спасти меньше, чем восьмую часть груза в грузовике, в основном пищу. Спасенные вещи не включали передатчик.

Атака началась со всех сторон, нападающие прятались в высокой траве. Пена обездвиживала их лишь временно. Ни один из ядов, заряженных в ружья, не оказывал большего воздействия на этих тварей, просто замедлял их действия. Атака прекратилась только после того, как люди вошли в безопасную зону за ров.

— Ясно, что эти дьяволы не случайно сначала уничтожили нашу связь, — задыхался от гнева Виеро. — Откуда они узнали? — Я не хочу гадать, — сказал Хуан. — Стойте тихо, пока я обрабатываю ваши ожоги. — Щека и плечо Виеро были сильно обожжены, одежда его дымилась клочьями.

Хуан разбрызгал лечебный нейтрализатор на эти места, повернулся к Лону. На спине его начало уже отходить мясо, но он стоял, лишь сопя от боли, в ожидании.

Рин подошла, чтобы помочь обрабатывать и перевязывать раны, но отказалась разговаривать, даже отвечать на простейшие вопросы.

— Вам надо что-нибудь еще из этих спасенных вещей? Молчание.

— Вы взяли образцы этих кислот? Молчание.

Вскоре Хуан потрогал три ожога на левой руке, нейтрализовал кислоту и закрыл раны свежей повязкой. Он стиснул зубы от боли и пристально посмотрел на Рин.

— Где эти образцы чигуа, которых вы убили? Молчание.

— Вы слепой беспринципный маньяк с манией величия, — сказал Хуан. — Не заводите меня слишком далеко.

Лицо ее побледнело, а зеленые глаза засверкали, но зубы остались сомкнуты.

Руку Хуана дергало, голова раскалывалась, и он чувствовал, что что-то творится с глазами, он слабо различал цвет. Молчание женщины разъярило его, но ярость его была такой, как будто это происходит совсем с другим человеком. Странное чувство беспристрастности продолжало оставаться даже после того, как он обнаружил его.

— Вы ведете себя, как женщина, к которой нужно применять насилие, — сказал Хуан. — Не хотели бы вы удалиться от моих людей? Они немного устали от вас.

Он почувствовал, что слова эти чужие, ненужные, раньше, чем закончил произносить их — как будто он хотел сказать что-то другое, но эти слова вырвались сами.

Лицо Рин вспыхнуло.

— Вы не смеете! — запротестовала она.

— А-а, так вы можете говорить, — сказал он. — Отбросьте хоть вашу манию величия. Было бы слишком много для вас чести.

Хуан тряхнул головой, вот этого уж он совсем не хотел сказать.

Рин сверкнула глазами. — Вы… оскорблять…

Хуану удалось выдавить волчью улыбку, когда он сказал:

— Ничего из того, что вы говорите, не заставит меня отдать вас моим людям.

Молчание, которое последовало за этим, было заполнено чувством отдаления — дальше и дальше. Хуан чувствовал, что Рин становиться все меньше и меньше. Он вдруг понял, что где-то звучит отдаленный рев, и поинтересовался, не звучит ли этот рев только в его ушах.

— Этот рев… — сказал он.

— Шеф?

Это был Виеро, прямо рядом с ним, сзади.

— Что это ревет? — спросил Хуан.

— Это река, шеф, пропасть. — Виеро указал на черный осколок скалы, четко выступающий над джунглями. — Когда ветер дует сюда, мы слышим его. Шеф?

— Что тебе? — Хуан почувствовал приступ гнева на Виеро. Почему не может этот человек прямо высказаться.

— На пару слов, шеф. — Виеро подвел его к блондину скандинаву, который стоял в стороне от палаток. Лицо мужчины казалось серым, за исключением места вокруг ожога на щеке.

Хуан оглянулся на Рин. Она отвернулась от него, стояла сложив руки — напряженность спины, позы, все это поразило Хуана, но с юмористической стороны. Он подавил смех и согласился подойти к блондину. Как она там его называла? А-а, Хогар. Да, Хогар.

— Вот этот джентльмен. — Виеро указал на Хогара, — говорит, что женщину доктора покусали насекомые, которые пробрались за наш барьер.

— В первую ночь, — прошептал Хогар.

— С тех пор она сама не своя, — сказал Виеро. — С головой что-то не то, ты понимаешь? Мы смеемся над ней, шеф, но тут что-то не так.

Хуан облизал языком губы. Он чувствовал головокружение и жар.

— Насекомые, которые покусали ее, были такими же, как те, что были на вас, — сказал Хогар. В голосе его прозвучало извинение.

«Он меня разыгрывает!» — подумал Хуан.

— Я хочу видеть Чен-Лу, — сказал Хуан. — Сейчас же. — Его сильно обожгло и он отравлен, — сказал Хогар. — Мы думаем, что он умирает.

— Где он?

— Здесь в платке, но я…

— Он в сознании?

— Синьор Мартиньо, он в сознании, но не в состоянии выдержать продолжительную…

— Здесь я приказываю…

Виеро и Хогар обменялись удивленными взглядами. Виеро сказал:

— Шеф, вероятно…

— Я увижусь с доктором Чен-Лу сейчас! — сказал Хуан. Он оттолкнул Хогара в сторону и вошел в палатку.

Это была мрачная дыра, особенно после солнечного утреннего света. Хуану потребовалось только мгновение, чтобы освоиться. В этот момент Хогар и Виеро вошли в палатку.

— Пожалуйста, синьор Мартиньо, — сказал Хогар. Виеро сказал:

— Шеф, может потом?

— Кто там?

Голос был тихий, но контролируемый и шел с раскладушки в дальнем конце палатки. Хуан различил очертания человеческой фигуры, вытянувшейся на раскладушке, по белым повязкам в полусвете он различил лицо Чен-Лу.

— Это Хуан Мартиньо, — сказал Хуан.

— А-а, Джонни, — сказал Чен-Лу, и голос его зазвучал сильнее.

Хогар прошел мимо Хуана, встал на колени у раскладушки и сказал:

— Пожалуйста, доктор, не волнуйтесь.

Слова эти для Хуана показались странно фамильярными, но он никак не мог понять, отчего возникла такая ассоциация. Он подошел к раскладушке и взглянул на Чен-Лу. Щеки его опали, как будто после долгого голодания. Казалось, что глаза его утонули в двух черных ямах.

— Джонни, — сказал Чен-Лу, голос его упал до шепота. — Тогда мы спасены.

— Мы не спасены, — сказал Хуан. И он снова удивился, что выпалил такую глупость.

— А-ах, тогда плохо, — сказал Чен-Лу. — Тогда все мы уйдем вместе, а-а? — спросил Чен-Лу. А сам подумал: «Какая ирония судьбы! Мой козел отпущения попался в ту же ловушку. Все суета!»

— Еще есть надежда, — сказал Хогар. Хуан увидел, как Виеро перекрестился и подумал: «Дурачина!»

— Пока живем, а-а? — спросил Чен-Лу. Он взглянул прямо на Хуана. — Я умираю, Джонни, но большая часть прошлого ускользает от меня. — А сам подумал: «Мы все здесь умираем. А на моей родине — там, тоже все умирают. Либо голод, либо отравления, какая разница от чего?»

Хогар посмотрел на Хуана и сказал:

— Синьор, пожалуйста, идите.

— Нет, — сказал Чен-Лу. — Останься. Мне надо что-то тебе сказать.

— Вы не должны утомляться, сэр! — сказал Хогар.

— Какая разница? — спросил Чен-Лу. — Мы пришли на запад, а-а, Джонни? Хотел бы я рассмеяться!

Хуан потряс головой. Спина его ныла и по коже рук прошло ощущение покалывания. Ему вдруг показалось, что внутри палатки стало светлее.

— Рассмеяться, — прошептал Виеро. — Матерь божья!

— Ты хочешь знать, почему мое правительство не пускает ваших наблюдателей? — спросил Чен-Лу. — Вот ведь шутка! Великий крестовый поход дал обратный залп в моей стране. Земля стала негодной. Ничего ее не спасает — ни удобрения, ни химикаты, ничего!

Мир рушился, и Хуан никак не мог собрать воедино все, что говорит китаец. Негодная? Негодная земля?

— Мы стоим перед лицом такого голода, какого не знало человечество, — прохрипел Чен-Лу.

— И все это из-за отсутствия насекомых? — прошептал Виеро.

— Конечно, — сказал Чен-Лу. — Что еще изменилось? Мы нарушили ключевые звенья экологической цепи. Конечно. Мы даже знаем, какие звенья… но сейчас уже слишком поздно.

«Негодная земля», — подумал Хуан. Это было главное, и это надо было осмыслить, но голова была слишком горячей, и мысли разбегались.

Виеро, недоумевающий по поводу молчания Хуана, наклонившись к Чен-Лу, спросил:

— Почему же ваши люди не признаются в этом и не предупредят нас прежде, чем будет слишком поздно и здесь?

— Не будь дураком! — сказал Чен-Лу, и в его голосе зазвучали прежние командные нотки. — Мы готовы потерять все, но не свой престиж. Я говорю это сегодня здесь, потому что я умираю, и потому что все вы ненадолго переживете меня.

Хогар встал и отступил назад от раскладушки, как будто боялся заразы.

— Нам нужен козел отпущения, ты понимаешь? — спросил Чен-Лу. — Вот почему меня послали сюда — найти нам козла отпущения. Мы сейчас боремся не просто за жизнь, за нечто большее.

— Вы всегда могли обвинить североамериканцев, — сказал Хогар с горечью в голосе.

— Я думаю, эта сторона уже так всем надоела, даже моему народу, — сказал Чен-Лу. — Мы сами это сделали, ты понимаешь? И уже нет хода назад. Нет… все, на что мы надеялись здесь — это найти нового козла отпущения. Британцы и французы дали нам некоторые яды. Мы их исследовали, но не добились успеха. Некоторые русские отряды помогали нам… но русские не перестроили всю страну — только до Урала. Они могли оказаться перед теми же проблемами, как и мы и… ты понимаешь? Они бы выставили нас дураками.

— Почему русские ничего не сказали? — спросил Хогар. Хуан посмотрел на Хогара и подумал: «Бессмысленные слова, бессмысленные слова».

— Русские тихо двигают назад Уральскую линию в Зеленую зону, — сказал Чен-Лу. — Снова заселяют насекомыми, понимаешь? Нет… мой последний приказ был найти новое насекомое, типично бразильское, которые бы уничтожило многие ваши культуры… и за чье присутствие мы бы смогли свалить вину… на кого? Вероятно, на пограничников.

«Обвинить пограничников, — думал Хуан. — Да, все винят пограничников».

— Поистине занимательная вещь, — сказал Чен-Лу, — это то, что я вижу в вашей Зеленой зоне. Вы знаете, что я вижу?

— Ты дьявол, — вскипел Виеро.

— Нет, просто патриот, — сказал Чен-Лу. — Так вам неинтересно знать, что же я вижу в вашей Зеленой зоне?

— Говори и да будь ты проклят, — сказал Виеро. Вот это выдает его, думал Хуан.

— Я вижу те же признаки беды в вашей Зеленой зоне, которые поразили мой бедный народ, — сказал Чен-Лу. — Меньше фруктов, меньше урожаи — меньше листья, бледнее растения. Сначала это происходит медленно, но скоро все это увидят.

— Тогда, может быть, они прекратят раньше, чем будет слишком поздно, — сказал Виеро.

«Это глупость, — думал Хуан. — Кто когда прекращал раньше, чем было поздно?»

— Какой ты простодушный парень, — сказал Чен-Лу. — Твои правители такие же, как и мои: им ничего не надо, лишь бы выжить. Они ничего не увидят, пока не будет слишком поздно. Так всегда и во всех правительствах.

Хуан хотел знать, почему в палатке стало темно после частичного просветления. Он чувствовал жар, и голова его шла кругом, как будто он выпил слишком много спиртного. Рука коснулась его плеча. Он посмотрел на нее, с кисти перевел взгляд на руку… на лицо: Рин. В глазах ее стояли слезы.

— Хуан… Сеньор Мартиньо, я была такой дурой, — сказала она.

— Вы слышали? — спросил Хуан.

— Я слышала, — сказала она.

— Жаль, — сказал Чен-Лу. — Я надеялся сохранить некоторые ваши иллюзии… по крайней мере, хоть ненадолго.

«Какой странный разговор, — думал Хуан. — Какая странная эта личность, Рин. Какое странное это место, эта палатка, которая кружится вокруг меня».

Что-то ударило его в спину и в голову.

«Я упал, — подумал он. — Разве это не странно?»

Последнее, что он слышал, прежде чем сознание покинуло его, был испуганный голос Виеро:

— Шеф?

Это был сон, в котором Рин хлопотала над ним, говоря: «Какая разница, кто отдает приказы?» И в этот момент он мог только пристально смотреть на нее и думать: «Как, почему должна она умереть, такая красивая и женственная? Она должна жить».

Кто-то сказал: «Какая разница? Все мы скоро умрем так или иначе».

А другой голос сказал: «Смотрите, вот еще новый. Этот похож на Габриеля Мартиньо, префекта».

Хуан почувствовал, что он опускается в пустоту, где лицо его зажато в тиски, что заставляет его пристально смотреть на монитор экрана пульта управления своего воздушного грузовика. На экране был огромный жук самец с лицом его отца. А звук, как цикада, то звучал, то пропадал, исходя изнутри: «Не волнуйся, не волнуйся.».

Он пробудился вскрикнув, но понял, что никакой звук не выходил из его горла… только память криков. Тело его обливалось потом. Рин сидела возле него и вытирала пот с его лба. Она выглядела бледной и худой, глаза ее ввалились. На мгновение он подумал, что, может быть, эта эмансипированная Рин Келли была частью его сна, казалось, она не придавала значения тому, что глаза его открыты, хотя и смотрела прямо на него.

Он попытался заговорить, но в горле все пересохло.

Движение все-таки привлекло внимание Рин. Она склонилась над ним и пристально изучала его глаза. Наконец она протянула руку назад, взяла котелок и накапала несколько капель воды ему в горло.

— Что… — прохрипел он.

— С тобой было то же, что и со мной, но в большей степени, — сказала она. — Нервный наркотик в яде насекомого. Не пытайся напрягаться!

— Где? — спросил он.

Она посмотрела на него, поняв вопрос шире.

— Мы все еще в той же старой ловушке, — но сейчас у нас есть шанс выбраться.

Глаза его выразили вопрос, который не могли сказать губы.

— Твой грузовик, — сказала она. — Некоторые из его электроцепей были сильно повреждены, но Виеро смастерил заменители. Ну, а теперь помолчи минутку.

Она проверила ему пульс, приложила к шее градусник, посмотрела температуру.

— Температура спадает, — сказала она. — У тебя было когда-нибудь плохо с сердцем?

Он сразу же подумал о своем отце, но вопрос был направлен не к отцу.

— Нет, — прошептал он.

— У меня есть несколько энергетических составов, — сказала она. — Прямое питание. Могу дать тебе один, если у тебя не слабое сердце.

— Я волью тебе в вену ноги, — сказала она. — Мне сделали в левую руку, и целый час у меня в глазах искрило. Она нагнулась над сумкой около раскладушки, вытащила плоский черный патрон, стянула одеяло с его ноги и начала вливать инъекцию в левую ногу.

Он чувствовал, как она что-то делает там, но это было так далеко от него, и он был так слаб.

— Таким образом мы вытянули д-ра Чен-Лу, — сказала она, натягивая одеяло на ногу.

«Трэвис не умер», — подумал он. Он чувствовал, что это очень важно, но до него никак не доходила причина этого.

— Конечно, это было более сильное лекарство, чем нервное успокоительное, — сказала она. — То есть так было у д-ра Чен-Лу и у меня. Виеро нашел его в воде.

— В воде…

Она подумала, что он просит воды, и влила еще немного ему в рот из банки.

— На второй день нашего пребывания здесь мы вырыли колодец в одной из наших палаток, — сказала она. — Естественно, речная инфильтрация. Вода наполнена ядами, некоторые из них наши. Вот что почувствовал Виеро, когда попробовал ее — горечь. Но лабораторный анализ показал, что в этой воде есть еще что-то: галлюциноген, который вызывает реакцию, очень схожую с шизофренией. Это то, что люди не могли туда привнести.

Хуан чувствовал, что энергия накачивается в него из прикрепленного к ноге патрона. Судорога, похожая на спазму голода, прошла по желудку. Когда она прошла, он сказал:

— Что-то от… них?

— Очень может быть, — сказала она. — Мы приготовили что-то вроде грубого успокоителя. Он дает различные степени сопротивления этому галлюциногену. Кажется, у Хогара полный иммунитет, но он не принимал никакого ядоносного лекарства. Кажется, на тебя оно тоже не действует.

Она снова проверила его пульс.

— Чувствуешь, что прибывают силы? — Да.

Теперь судорога прошла в мышцы бедра — ритмичная и болезненная. Затем отпустила.

— Мы провели анализ скелета, который был в воздушном грузовике, — сказала она. — Удивительная вещь. Удивительно похож на человеческий за исключением краев и крошечных дырочек — предположительно для того, чтобы насекомые там прикреплялись и двигали его. По весу он как птичий, но очень крепкий. Очевидно его родство с хитином. Хуан думал об этом, пока энергия из прикрепленной к ноге дозы накапливалась в нем. Он чувствовал все сильнее с каждой секундой. Казалось, что так много произошло: уже починили грузовик и провели анализ скелета.

— Сколько я пробыл здесь? — спросил он.

— Четыре дня, — сказала она. Она взглянула на часы. — Точно четыре, час в час. Сейчас еще довольно рано.

Хуан чувствовал, что в ее голосе какая-то наигранная бодрость. Что она скрывает? Прежде, чем он успел прояснить этот вопрос, шорохи материи и короткая вспышка солнечного света показали, что кто-то входит в палатку.

За спиной Рин появился Чен-Лу. Казалось, что китаец постарел лет на пятьдесят с тех пор, когда Хуан видел его последний раз. Кожа на линии подбородка сморщилась и висела. Щеки были похожи на впалые пустые карманы. Он шел с большой осторожностью.

— Я вижу, что пациент проснулся, — сказал он.

Голос его поразил Хуана своей силой — как будто вся физическая энергия человека скопилась у него в этой части.

— Только что мы починили его грузовик.

«Об этом надо говорить очень осторожно, — думал Чен-Лу. — Очень осторожно. Честь латиноамериканца может быть ранима при самых странных обстоятельствах».

— Мы собираемся совершить попытку побега на твоем грузовике, — сказал Чен-Лу.

— Как мы сможем? — спросил Хуан. — Эта часть грузовика может поднять за раз максимум троих.

— Да, правильно, его грузоподъемность — три человека, — сказал Чен-Лу. — Но ему не потребуется поднимать их, фактически, он не может поднять их.

— Что вы хотите сказать?

— Твоя посадка была довольно жесткой: одно из посадочных колес повреждено и разорвано дно бака отделения. Прежде чем мы обнаружили это, основная часть горючего вытекла. Есть также проблема с пультом управления: приборы не в лучшем состоянии даже после гениального вмешательства падре.

— И все же это означает, что в него могут поместиться только трое, — сказал Хуан.

— Если мы не сможем передать послание, мы можем отвезти его, — сказала Рин.

«Молодец», — подумал Чен-Лу. Он ждал, как это воспримет Хуан.

— Кто? — спросил Хуан.

— Я сам, — ответил Чен-Лу. — По той простой причине, что я могу засвидетельствовать катастрофу моего народа и предупредить ваш народ, пока еще не слишком поздно.

Слова Чен-Лу вернули весь разговор, произошедший в палатке. Все, что сказал тогда китаец, ярко хлынуло в память и сознание Хуана — Хогар, Виеро… Чен-Лу говорил о…

— Потерянная земля, — сказал Хуан.

— Ваши люди должны узнать обо этом, пока не слишком поздно, — сказал Чен-Лу. — Поэтому я хочу быть одним из этих троих. Потом Рин, потому что… — Ему удалось слегка пожать плечами, — из рыцарских побуждений, я бы сказал, и потому что она изобретательна.

— Это двое, — сказал Хуан.

— А с тобой будет трое, — сказал Чен-Лу, ожидая взрыва. Но Хуан только сказал:

— Не вижу в этом смысла. — Он поднял голову и посмотрел на всю длину тела на раскладушке. — Четыре дня здесь и…

— Но ты тот, у кого есть политические связи, — сказала Рин. — Ты можешь заставить людей слушать тебя.

Хуан опустил голову на раскладушку.

— Даже мой собственный отец не хотел слушать меня! Это заявление вызвало тишину удивления. Рин посмотрела на Чен-Лу, затем снова на Хуана.

— У вас есть свои собственные политические связи, Трэвис, — сказал Хуан. — Вероятно, лучше, чем мои.

— А, может быть, и нет, — сказал Чен-Лу. — кроме того, ты тот, кто близко видел этих существ, чей скелет мы возьмем с собой.

— Все мы здесь свидетели.

— Это ставилось на голосование, — сказала Рин. — Твои люди настаивают.

Хуан посмотрел сначала на Рин, затем на Чен-Лу, снова на Рин. — Все равно, здесь остается двенадцать человек. Что будет с ними?

— Сейчас только восемь, — прошептала Рин.

— Кто? — выдавил Хуан. — Хогар, — сказала она. — Томе из твоей команды, двое моих помощников по полевым работам — Кардин и Льюис.

— Как?

— Есть такая штука, похожая на индейскую флейту, — сказал Чен-Лу. — Существо в твоем грузовике имело такую.

— Метательное ружье, — сказал Хуан.

— Нет, — сказал Чен-Лу. — Они подражают нам даже лучше, чем мы думали — это генератор типа сверхзвукового разрушителя. То, что он разрушает — это красные кровяные тельца человека. Они должны подходить довольно близко, хотя, когда мы обнаружили это, мы держали их на достаточном расстоянии.

— Ты понимаешь, что мы должны доставить туда эту информацию, — сказала Рин. — Все мы здесь не в лучшем состоянии.

Хуан уставился в сумрак потолка палатки. Очень мало ракетного топлива, повреждены приборы управления. Они, конечно, хотят отправиться вдоль по реке: и поплыть в этом отделении грузовика. Это обеспечит какую-то защиту от этих… существ.

Рин встала.

— Отдыхай и набирайся сил, — сказала она. — А я пока принесу тебе что-нибудь поесть. У нас нет ничего, кроме полевых рационов, но они, по крайней мере, заряжены энергией.

«Что это за река? — думал Хуан. — Очень похоже, что это Итанура». Он попытался представить приблизительную карту этого района, основываясь на знании о нем и времени полета по нему к моменту неудачной посадки. «Это что-то порядка семисот или восьмисот километров по реке! Сейчас разгар сезона дождей. У нас нет шансов на успех».

Глава 6

Танцующий рисунок из насекомых на потолке пещеры показался Мозгу прекрасным. Он восхищался игрой цвета и движения, когда читал на рисунке послание:

— Сообщение от слушающих в саванне принято. Мозг дал сигнал продолжить танец.

— Три человеческих существа готовятся лететь в маленькой машине, — протанцевали насекомые. — Машина не полетит. Они попытаются убежать, плывя по реке. Что нам делать?

Мозг сделал паузу, чтобы оценить данные. Пойманные человеческие существа находились под наблюдением двенадцать дней. Они дали много информации в стрессовом состоянии. Эта информация расширяла данные, полученные от пленников путем непосредственного контроля. С каждым днем пути, обездвиживания и убийства человеческих существ становились более очевидными. Но проблема состояла не в том, как их убивать. Она состояла в том, как с ними общаться. И чтобы не было страха или стресса с каждой стороны.

Некоторые из человеческих существ — как старик с манерами гранда — делали предложения и предположения, и, казалось, что в них есть логика… но можно ли им доверять? В этом заключался ключевой вопрос.

Мозг чувствовал, что ему остро нужны данные наблюдений над человеческими существами в таких условиях, когда он может контролировать их так, чтобы они его не замечали. Обнаружение постов прослушивания в Зеленой зоне вызвало бурную деятельность человеческих существ. Они использовали новые звукотоксины, углубили барьеры, возобновили атаки в Красной зоне.

И еще одна забота осложняла все — неизвестная судьба четырех единиц, которые проникли за барьеры до катастрофы в Бахии. Вернулся только один. Его сообщение: «Нас стало двенадцать. Шесть вынуждены распасться на части, чтобы охватить район, где мы захватили двух человеческих лидеров. Их судьба неизвестна. Один экземпляр уничтожен. Четыре распались, чтобы произвести большее количество».

Если обнаружат этих четверых, будет катастрофа, это Мозг понимал.

Когда появятся фигуры? Это зависит от местных условий — температуры, достаточного количества пищи, химикалий, влажности. Единственный экземпляр, который возвратился, не располагал знанием, куда ушли те четверо.

«Мы должны найти их!» — думал Мозг.

Проблемы индивидуально направленного действия привели тогда Мозг в смятение. Имитационные фигуры были ошибкой. Много одинаковых фигур — это только привлечет к ним подозрительное внимание. В данных условиях не имело значения, что эти идентичные фигуры не могли принести большого вреда и им были позволены лишь ограниченные средства насилия. Им разрешалось только разговаривать и спорить с человеческими лидерами. Этот план вызывал сейчас только иронию и пафос.

Переданные слова человеческого существа, называемого Чен-Лу, снова всплыли на поверхность: «Катастрофа… потерянная земля». Этот Чен-Лу предложил способ, чтобы разрешить их взаимную проблему, но каковы были его истинные намерения? Можно ли ему доверять?

Мозг взвешивал решение, направил вопрос в свои шифры: Какие человеческие существа пытаются убежать?

Мозг знал, что следует обратить внимание на такие детали. Ориентация улья имела тенденцию игнорировать отдельных индивидуумов. Ошибка с идентичными фигурами произошла именно из-за этого.

Мозг знал, что, на первый взгляд, проблема эта кажется простой. Но чуть глубже лежат сложные факторы эмоций. Эмоции! Эмоции! Разуму нужно преодолеть столько препятствий.

Посланники сверили данные с постами подслушивания. Сейчас они заплясали и вывели звуковые имена:

— Скрытая королева Рин Келли и те, кого называют Чен-Лу и Хуан Мартиньо.

«Мартиньо, — думал Мозг. — Это было человеческое существо из другой части воздушного грузовика. В этом факте крылось указание сложного квазиульевого родства человеческих существ. В этой связи может заключаться ценность. И в машине будет также Чен-Лу».

Насекомые на потолке были подготовлены таким образом, чтобы они повторяли верность информации, повторяли свой предыдущий вопрос:

— Какое требуется контрдействие?

— Послание все единицам, — сказал Мозг. — Трем в машине дать возможность убежать по реке. Оказывать только видимость сопротивления, чтобы казалось, что мы мешаем побегу. За ними должны двигаться группы действия, способные уничтожить, если в этом будет необходимость. Как только трое достигнут реки, напасть на тех, кто остался.

Единицы послания стали собираться вверху, заплясали, чтобы запечатлеть этот рисунок. Они отрывались от потолка компактными группами, вылетая через отверстие пещеры на солнечный свет.

Несколько минут Мозг восхищался цветом и движением, затем опустил свои сенсоры, настроился на проблему преодоления протеиновой несовместимости.

«Мы должны произвести немедленные и последующие меры, чтобы человеческие существа смогли понять, — думал Мозг. — Если мы сможем продемонстрировать драматическую бесполезность, они смогут все же понять, что взаимосвязанность является круговой, бесконечно запутанной. Что речь может идти о жизни или смерти.

Они нужны нам, а мы нужны им… но груз доказательств выпал нам. И, если нам не удастся доказать это, Земля будет действительно пропавшей».

— Скоро будет темно, шеф, — сказал Виеро. — Тогда вы отправитесь. — Виеро отбросил капот и склонился над мотором.

Хуан стоял в шаге за его спиной, он все еще чувствовал слабость и временами в левой ноге возникали мышечные спазмы над тем местом, где было вливание. Непосредственное питание и специальные гормоны могли лишь частично удовлетворить нужды организма. И Хуан чувствовал себя лишь на половину готовым противостоять странному напряжению, возникающему в результате этого лечения.

— Я положил пищу и другие запасы на случай чрезвычайного положения под сиденье, — сказал Виеро. — Там сзади, в ящике для лебедки, есть еще немного пищи. У вас два ружья и двадцать зарядов и один тяжелый карабин с разрывными пулями. Мне жаль, что у нас так мало боеприпасов для него. Под другим сиденьем дюжина пенных бомб. Я попытался смастерить ручной распылитель в заднем углу. Он полностью заряжен.

Виеро выпрямился, оглянулся на палатки. Голос его упал до заговорнического шепота. — Шеф, я не доверяю д-ру Чен-Лу. Я слышал, как он бредил вслух, когда умирал. Это новое лицо совсем не в его духе.

— Этот шанс надо использовать, — сказал Хуан. — Я все еще считаю, что вместо меня должен был бы поехать тот, кто покрепче меня.

— Пожалуйста, шеф. Не будем больше говорить об этом. И снова голос Виеро упал до заговорнического шепота:

— Шеф, шагни ко мне поближе, как будто мы прощаемся.

Хуан заколебался, но потом сделал, как просил Виеро. Он почувствовал, что что-то металлическое и тяжелое опустилось к нему в карман на поясе формы. Карман отвис от этой тяжести. Хуан натянул поверх куртку для джунглей, чтобы скрыть отвисший карман и прошептал:

— Что это?

— Это мне досталось от прадеда, — сказал Виеро. — Этот пистолет называется МАГНУМ 0.475. В нем пять пуль, а здесь еще две дюжины. — Другой сверток скользнул в боковой карман куртки Хуана. — Он ни на что не годится, только против людей, — сказал Виеро.

Хуан старался проглотить ком, стоящий в горле. Он чувствовал, что на глаза навертываются слезы. Все ирмандадес знали, что падре носил этот старый пистолет и никогда с ним не расставался. Тот факт, что он расстался с ним сейчас, означал, что он знал, что умрет — и это было похоже на правду.

— Да хранит тебя бог, шеф, — сказал Виеро.

Хуан отвернулся и посмотрел на реку в пятистах метрах отсюда за саванной. Ему был виден лишь кусочек противоположного берега, дикие заросли его были освещены полуденным солнцем. Джунгли поднимались там четкими цветистыми волнами, широкие полосы леса выделялись на фоне светлой зелени травы. Заросли внизу были темно-сине-зелеными, верхушки были серовато-зеленые, залитые солнечным светом, а между ними пятна желтого, красного и охрового цвета. Над зеленью возвышалось огромное дерево с гнездами соколов, расположенных в развилках ветвей. Стена сплетенных лиан частично скрывала стену деревьев слева.

— Горючего в баке только на пятнадцать минут и все? — спросил Хуан.

— Может на минуту больше, шеф.

«Нам никогда не выбраться, если у нас только течение реки, чтобы продвигаться», — думал Хуан.

— Шеф, иногда на реке ветер, — сказал Виеро.

«Христос, он же не думает, что мы можем пойти под парусом на этой штуковине», — изумился Хуан. Он посмотрел на Виеро и увидел глубокую печаль в лице человека, скрывающую под собой чувство страха за него.

— Этот ветер может доставить неприятности, шеф, — сказал Виеро. — Я использовал один из якорей машины, что-бы эта штуковина плыла близко от поверхности и давала некоторую тягу. Это называется морской якорь. Он будет держать нос машины по течению.

— Это очень умная мысль, падре, — сказал Хуан.

А сам размышлял: «Зачем мы разыгрываем весь этот фарс? Мы все умрем здесь, все… либо здесь, либо там на реке. На реке там семьсот или восемьсот километров — течение, водовороты, водопады… а на носу у них еще и сезон дождей. А если и это их не возьмет, всегда придут новые насекомые, создания из кислоты и изощренных ядов».

— Ты бы лучше еще раз проверил все сам, шеф, — сказал Виеро. Он жестом показал на машину.

«Да, чем угодно заняться, лишь бы ни о чем не думать», — подумал Хуан. Он уже дважды все проверил, но лишний осмотр ничего не испортит. В конце концов, хоть на ненадолго, но жизнь их будет зависеть от этой металлической коробки.

Наши жизни!

Хуан попробовал представить, что может быть, если побег удастся. Есть ли у них вообще какие-нибудь шансы? Это была, в конце концов, только кабина воздушного грузовика для джунглей. Ее, конечно, можно было плотно закрыть от насекомых. Но вообще-то, над ней можно было только посмеяться.

«Я не должен позволять себе надеяться», — думал Хуан.

Но все же решил еще раз все осмотреть, так, на всякий случай.

Белая пограничная окраска снаружи местами смылась, местами оставалась полосами, изъеденными кислотой. Посадочно-взлетные колеса, обычно длинные и хорошо пригнанные под дно изгиба каюты, были вручную выпрямлены и поставлены в нужное положение. Они образовали плоскость, переходящую в дополнительные крылья тормозов, и вели внутрь кабины. Все отделение было всего в пять с половиной метров длины, два метра сзади из них занимали моторы. Моторный отсек был отделен сзади с обеих сторон плоскостями. Кабина сама внутри была приблизительно овальной формы в поперечном разрезе. Оставалось два плоских полуовальных пространства, которые переходили в заднюю часть кабины. Левая часть этой полусферы была лабиринтом соединительных звеньев, которые когда-то служили для сцепления кабины и кузова грузовика. Правая сторона была закрыта люком, который сейчас открывался от кабины и шел вниз к одному из взлетно-посадочных колес.

Хуан проверил люк, убедился, что все соединительные звенья открывались и закрывались, заглянул на взлетно-посадочное колесо справа. На искореженной его поверхности была заплата из бутила и ткани.

Он почувствовал запах ракетного горючего и встал на колено, чтобы осмотреть дно бака. Виеро отсосал горючее, наложил горячую металлическую заплату с внешней стороны и внутрь поместил герметично закрытый бак для распылителей, затем снова залил горючее.

— Он будет хорошо держать, если ты не ударишься обо что-нибудь, — сказал Виеро.

Хуан кивнул, обошел вокруг, забрался вверх на левое запасное крыло и заглянул вниз в кабину. Спаренные сидения управления впереди и мягкое сиденье сзади. Везде внутри были пятна распылителя. Внутреннее пространство было площадью около двух квадратных метров и полметра высоты. Окна спереди выходили на закругляющийся нос. Боковые окна заканчивались у начала крыльев, уходили глубже назад. Единая прозрачная панель из поляризованного пластика шла по верху до задней стенки.

Хуан опустился в командное кресло слева, проверил ручное управление. Оно показалось ему расшатанным и болтающимся. Приборы, контролирующие подачу горючего и зажигания, были вновь установлены с надписанными от руки табличками.

Виеро заговорил у его плеча.

— Мне пришлось использовать все, что было под рукой, шеф. А было немного. Я рад, что эти люди МЭО оказались такими дураками.

— Х-м-м-м? — произнес рассеянно Хуан, продолжая осмотр.

— Когда они ушли от своего грузовика, они взяли палатки. Я бы взял больше оружия. Но эти палатки дали мне возможность наложить заплаты и смастерить новые кабели.

Хуан кончил проверять контрольные приборы горючего.

— Нет автоматического клапана на линии горючего, — сказал он.

— Их нельзя было починить, шеф — но у тебя ведь все равно нет большого количества горючего. — Достаточно, чтобы послать нас всех в ад… или убежать на землю вместе с нами, если вдруг придется делать это.

— Вот для этого я поставил сюда большую кнопку, шеф. Я говорил тебе об этом. На себя и от себя коротким рывком, и нет проблем.

— Если я случайно не дам большую дозу.

— Там, под низом, шеф, кусок дерева. Рычаг дойдет до него, и это предел. Я проверял его с контейнерами под подачей горючего. У тебя будет не очень быстрый корабль… но все же.

— Пятнадцать минут, — размышлял Хуан.

— Это только догадки, шеф.

— Я знаю — может быть, сто пятьдесят километров, если все сработает так, как мы предполагаем, и сто пятьдесят метров, если оно все разлетится.

— Сто пятьдесят километров, — сказал Виеро. — Вы даже не будете на полпути к цивилизации.

— Да, я не спорю, — сказал Хуан. — Я просто рассуждаю вслух.

— Ну что, все готово? — голос Чен-Лу прозвучавший внизу под ними, был полон фальшивой сердечности. Хуан посмотрел вниз и увидел человека, стоящего у окончания левого крыла. Тело его, склоненное над крылом, выглядело явно ослабевшим. Но Хуан тут же поймал себя на мысли, что слабость Чен-Лу была, как и его тон, показной.

«Он был первый, кто поправился, — думал Хуан. — У него было больше времени, чтобы набраться сил. Но… он был ближе к смерти. Может быть, мне все это только кажется».

— Так готова она или нет? — спросил Чен-Лу.

— Надеюсь, — ответил Хуан.

— Есть опасения?

— Воскресная прогулка в парке, не более, — сказал Хуан.

— Пора садиться на борт?

Хуан посмотрел на тени, тянущиеся от палаток, оранжевые блики солнечного света. Он почувствовал, что стало труднее дышать, но он понимал, что это от нервного напряжения. Хуан глубоко вздохнул, нашел уровень относительного спокойствия. Не расслабления, конечно, но все-таки чувство страха ушло куда-то вглубь.

За Хуана ответил Виеро:

— Двадцать минут больше, двадцать минут меньше, синьор д-р. — Он похлопал Хуана по плечу. — Шеф, с тобой мои молитвы. — Ты уверен, падре, что не хотел бы занять это место?

— Не будем обсуждать это, шеф. — Виеро сошел вниз со взлетного колеса.

Появилась из палатки-лаборатории Рин Келли с маленькой сумкой в левой руке и подошла к Чен-Лу.

— Еще двадцать минут, дорогая, — сказал Чен-Лу.

— Я вовсе не уверена, что должна занять место в этой штуковине, — сказала она. — Любой из них мог бы дать…

— Уже все решено, — сказал Чен-Лу, и в голосе его зазвучали гневные нотки. Глупая женщина! Почему она не оставит это при себе?

— Никто не позволит вам остаться, — сказал он. — Кроме того, моя дорогая Рин, ты мне можешь понадобиться, чтобы уломать этого бразильца. С этим Хуаном Мартиньо надо вести осторожную игру. Женщина иногда может сделать это лучше, чем мужчина.

— Я все еще не уверена, — сказала она. Чен-Лу взглянул на Хуана.

— Может быть, ты поговоришь с ней, Джонни. Ты, конечно, не хочешь оставить ее здесь.

«Здесь или там — небольшая разница», — думал Хуан. Но вслух сказал:

— Как вы говорите, решение уже принято. Вам лучше сесть на борт и пристегнуть ремни.

— Где нам садиться? — спросил Чен-Лу.

— Вы сзади, вы тяжелее, — сказал Хуан. — Я не думаю, что мы сдвинемся с места раньше, чем коснемся реки, но можем. Я хочу, чтобы нос машины был выше.

— Вы хотите, чтобы мы оба были сзади? — спросила Рин. И она поняла, что согласилась с их решением. «А почему бы и нет?» — спрашивала она себя, не сознавая, что разделяет пессимизм Хуана.

— Шеф?

Хуан посмотрел на Виеро, который только что закончил осмотр машины снизу.

Рин и Чен-Лу обошли вокруг и начали подниматься по правому борту.

— Ну как там? — спросил Хуан.

— Попытайся нажимать больше на левое колесо, шеф, — сказал Виеро. — Это должно помочь.

— Хорошо.

Рин начала пристегиваться к сиденью рядом с ним. — Мы пришлем помощь как можно быстрее, — сказал Хуан, сознавая, как пусты и бесполезны эти слова.

— Конечно, шеф.

Виеро отступил назад, приготовил бомбометатель.

Томе и другие вышли из палаток, нагруженные оружием, начали располагаться с того края, который выходил на реку.

«Никаких прощаний, — думал Хуан. — Да, так лучше. Будем считать это обычным, очередным полетом».

— Рин, что это у тебя в маленькой сумочке? — спросил Чен-Лу.

— Личные вещи… и… — она проглотила комок в горле. — Некоторые написали письма, чтобы я взяла их с собой.

— А-а-а, — сказал Чен-Лу, — надлежащая и трогательная сентиментальность.

— А что в этом плохого? — взорвался Хуан.

Виеро вернулся к концу крыла и сказал:

— Все точно так, как планировали, шеф — когда ты даешь сигнал, что готов, мы даем пенный залп вдоль твоей дорожки. Это их задержит на столько, чтобы вы смогли добраться до реки, к тому же сделает там траву более скользкой.

Хуан кивнул, начал мысленно повторять все действия при взлете. Ни одно из зажиганий не было на том месте, где они должны были находиться. Ключ зажигания сейчас слева, кнопка отрыва от земли вместо того, чтобы находиться на полу, была теперь между сиденьями. Он установил краны подачи горючего, установил готовность выпустить элероны.

Над саванной повисли предваряющие ночь сумерки. Трава перед ними простиралась подобно зеленому морю. Река находилась в метрах пятидесяти по прямой: узкая дорожка для разбега, которая давала ему добиться успеха, если грузовику удастся развить необходимую скорость. Хуан знал, что сумерек не будет на той широте и высоте. Он должен был точно рассчитать этот момент, используя и последний свет пробегающий по саванне, и темноту, чтобы прикрыть их, как только они достигнут реки.

«Расстояние в пятнадцать метров — это достаточная дистанция для выброса кислоты насекомым, — думал Хуан. — Это оставляет нам лишь узкую полоску в середине, если они будут атаковать с берега. И только одному Богу известно, какие еще средства они могут использовать, чтобы накрыть нас — эти летающие создания, скользящие по поверхности». — Находитесь все вокруг ружей. До того, как мы будем на достаточно безопасном расстоянии на реке, они могут обрушить на вас всеобщую атаку, как только увидят, что мы пытаемся убежать.

— Мы будем готовы, — сказал Чен-Лу. — Ружья находятся в том ящике подо мной, не так ли?

— Да.

Хуан опустил балдахин, сделал его герметичным.

— У этой модели есть с обеих сторон автоматически открывающиеся отверстия для ружей там, где окна уходят чуть за крылья, — сказал он. — Видите их?

— Очень умное конструкторское решение, — сказал Чен-Лу.

— Идея Виеро, — сказал Хуан. — Она внедрена во всех наших кабинах. — Он помахал Виеро, который вернулся к устройству для метания бомб.

Хуан включил посадочные фары кабины.

Все люди увидели этот сигнал, дождь струй из ружей поднялся аркой в направлении реки. Пенные бомбы начали приземляться вдоль дорожки, необходимой для их разбега.

Хуан включил зажигание, увидел, как безопасный луч света ушел вперед. Он ждал, отсчитывая три секунды, пока свет не затмится и не уйдет. «Не так плохо», — подумал он, и нажал кнопку подачи горючего.

Ракетные двигатели несокрушимым порывом вынесли их над рвом периметра и взревели по направлению к реке до того, как Хуан успел уменьшить дозу горючего. В состоянии, близком к потере сознания, он понял, что они уже в воздухе. Хотя грузовик давал почувствовать, что все в нем расшатано, машина оседала к хвосту — особенно большую тягу давали дополнительные крылья. Но они не были предназначены для постоянного использования в полете.

Вообще-то им было не до приятного комфорта в полете. Хуан поднял нос машины, направленный на ту часть реки, где саванна смешивалась с джунглями с обеих сторон. Река в том месте имела длинный бассейн, широкий, уходящий в синие горы на линии горизонта. Наконец, наступил момент воздушного планирования. Запасные крылья коснулись реки мягким толчком… вверх, вниз… всплеск с обеих сторон… медленнее, медленнее.

Нос стал опускаться. И только в этот момент Хуан вспомнил, что ему нужно стремиться отдавать предпочтение движению с правой стороны.

Отсек грузовика все еще стремился по инерции вперед, но все медленнее и медленнее.

Хуан затаил дыхание, волнуясь за свою заплату на дне, не оторвалась ли она, в ожидании того момента, когда правая сторона машины начнет погружаться в реку.

Кабина сохраняла ровное положение.

— Нам удалось прорваться? — спросила Рин. — Мы уже вырвались из того круга?

— Думаю, да, — сказал Хуан, проклиная тот взрыв надежды, который сопутствовал этому кратковременному перелету.

Чен-Лу передавал ружья вперед, он сказал:

— Кажется, мы застигли их врасплох. Ах, ах! Посмотрите назад!

Хуан повернулся настолько, насколько позволяли пристегнутые ремни, и оглянулся на саванну. Несмотря на сгустившиеся сумерки, было видно, как туда, где виднелись белые пятна палаток, катится серый вал, который имел странные выступы то выходящие в стороны, то снова примыкающие к валу.

С глубокой дрожью Хуан понял, что этот вал состоит из миллиардов насекомых, наваливающихся на лагерь.

Течение подхватило грузовик, отвернуло его от этой сцены, как будто какой-то инстинкт внутри Хуана контролировал процесс отдаления его от этой картины. От того, что он не мог больше выдержать. На мгновение впереди него засверкала река зеркальной оранжевой дымкой. Ночь стерла эту картину. Небо стало светиться серебром тонкой плоской луны.

«Виеро, — думал Хуан. — Томе… Рамон».

На глаза навернулись слезы.

— О, боже мой! — сказала Рин.

— Бог ты мой, — пролаял Чен-Лу. — Еще одно название для движения судьбы!

Рин закрыла лицо руками. Она чувствовала, что стоит перед испытанием в какой-то космической драме, без сценария и без репетиции, без слов и без музыки, не зная в ней свою роль.

«Бог — бразилец, — думал Хуан, призывая на помощь все силы национального самосознания уверенности в себе, захваченный мимолетным страхом. — Ночью Бог исправляет ошибки, которые бразильцы совершают днем».

Случилось то, о чем Виеро всегда говорил: «Верь в пресвятую Деву и беги».

Хуан почувствовал, как на колени ему легло ружье, руки ощутили холодный металл.

«Я не мог бы помочь им, — думал он. — Расстояние слишком велико».

Глава 7

Вы говорили, что машина не полетит! — осуждающе произнес Мозг.

Его сенсоры изучали рисунок послания на потолке пещеры, слушали отдаленный гомон, который мог расширить поступающую информацию. Но конфигурация, развернутая на потолке с помощью фосфорического света обслуживающих насекомых, оставалась твердой, постоянной, как рисунок звезд в проеме пещеры над посланниками.

Через Мозг пропульсировали потребности в химикалиях, заставив обслуживающих нянек развить бешеную деятельность. Потребность была самой близкой к форме оцепенения, которую когда-либо испытывал Мозг. Логика его знаний об этом состоянии называла это ощущение эмоцией и искала параллельные состояния даже тогда, когда он работал над сущностью сообщения.

— Машина пролетела только короткое расстояние и приземлилась на реке, ее движущая сила находится в дремлющем состоянии.

— Но она может летать!

Тогда первое серьезное сомнение в этой информации поступило в вычислительный раздел Мозга. Он впервые ощутил себя отдельно от существ, которые создали его.

— Сообщение о том, что машина не полетит, поступило непосредственно от человеческих существ, — выдали на потолке танцующие фигуры. — Их оценка и была сообщена.

Это было прагматическое заявление, направленное больше на сообщение о предсказании попытки побега, чем на защиту от обвинений Мозга.

«Этот факт должен был бы составить часть первоначального сообщения, — думал Мозг. — Следует научить посланцев не разъединять сообщение, а докладывать все полностью детали со ссылкой на источник. Но как можно добиться этого? Они являются существами, действующими на основе твердых рефлексов и связанными с самоограничивающейся системой. Очевидно, следует запрограммировать и произвести новых посланцев».

С этой мыслью Мозг двинулся дальше своих создателей. Тогда он понял, как действие мимикрии, чистого рефлекса, создало себя. Но Мозг, вещь, созданная рефлексом, имело неизбежный эффект обратной связи, изменяя первоначальные рефлексы, которые его создали.

— Что надо сделать с машиной на реке? — спрашивали посланники.

Получив новое обобщенное понятие, Мозг видел, как создавался этот вопрос — на основе все тех же отживающих рефлексов.

«Следует обслуживать выживание», — думал он.

— Машине разрешить временно двигаться вперед, — приказал Мозг. — На некоторое время, не следует подавать видимых признаков надоедания, но мы должны быть на страже. На машину под покровом ночи мы переправим группу маленьких смертоносных посланцев. Им должны быть даны инструкции проверить каждую возможную щель в машине и оставаться незамеченными. Они не должны предпринимать действий против находящихся в машине без приказа! Но они должны оставаться готовыми уничтожить находящихся в машине при первой необходимости.

Мозг снова затих, стараясь получить сведения, что приказы его будут выполняться. И к нему пришло новое понимание, как будто это был совершенно автономный фрагмент исследования. Понимание это было и интересным, и одновременно устрашающим, потому что здесь, существуя внутри самого себя, было элементом, способным к спорному и отдельному действию.

«Решение — осознание решения, — думал Мозг, — это наказание, накладываемое на собственное существующее я сознанием. Существуют сознательные решения, которые могут отделиться и обосновываться. Как же человеческие существа выдерживают такой груз решений?»

Чен-Лу откинул голову назад, уперевшись головой в угол между окном и задней стенкой, уставившись в дынеобразный изгиб луны, восходящей в небе. Луна была цвета расплавленного меда.

Разъеденная кислотой линия шла по диагонали от окна к запутанному изгибу внешней оболочки. Глаза Чен-Лу следовали вдоль этой линии, и на мгновение, когда он пристально смотрел на то место, где окно заканчивалось возле него, ему показалось, что он увидел ряд крошечных точек, похожих на едва различимых комаров, идущих по окну.

В мгновение ока они исчезли.

«Они что, привиделись мне?» — подумал он.

Он подумал, что надо заставить посмотреть других, но Рин была близка к истерике уже почти час, после того, как явилась свидетелем смерти лагеря. Ее еще саму надо было приводить в чувства.

«Наверное, они только в моем воображении, — думал Чен-Лу. — Это свет луны — пятна перед глазами, в этом нет ничего необычного».

Река здесь сужалась до размеров, не превышающих шестикратный или семикратный размах крыльев машины. Пенистая стена нависающих деревьев вставала на пути воды.

— Джонни, включи на несколько минут лампы крыльев, — сказал Чен-Лу.

— Зачем?

— Они увидят нас, если мы сделаем это, — сказала Рин.

Она услышала в своем голосе ноты истерики и была шокирована этим. «Я энтомолог, — сказала она себе. — Что бы там ни происходило, это лишь вариации чего-то знакомого».

Но рассуждение не принесло успокоения. Она поняла, что ее затронул самый первобытный страх, вызывающий инстинкты, с которыми разум не в ладах.

— Не будет никакой ошибки, — сказал Чен-Лу, и он старался говорить мягко и рассудительно. — Что бы там ни напало на наших товарищей, оно знает, где мы находимся. Я просто хочу при свете удостовериться в своих подозрениях.

— Что, за нами следуют, да? — спросил Хуан.

Он включил бортовые огни. Неожиданный свет выхватил ярким сиянием две щели, наполненные насекомыми, которые стали быстро разбегаться — белокрылая толпа.

Течение вынесло машину за поворот. Огни коснулись берега реки, высветив очертания переплетающихся медузообразных корней, прилипших к темно-красной глине, причудливые изгибы течения и выхватили узкий остров — высокие камыши и трава склоненные течением.

Хуан выключил огни.

В неожиданной темноте они услышали зудящий шум насекомых и металлические колокольные призывы речных лягушек… Затем, как замедленная реакция, кашляющий лай стаи красных обезьян где-то на правом берегу.

Присутствие лягушек и обезьян, как чувствовал Хуан, несло в себе какое-то значение, которое он должен был понять. Но это значение ускользало от него.

Впереди он видел ночных летучих мышей, мелькающих в лунном свете, опускающихся к реке, чтобы напиться воды.

— Они следуют за нами… наблюдают, ждут, — сказала Рин.

«Летучие мыши, обезьяны, лягушки, все живущие в тесном общении с рекой, — думал Хуан. — Но Рин говорила, что река несет яды. Может быть, в этом кроется вся причина?»

Он пытался изучить ее лицо в сумрачном отражении лунного света, который проникал в кабину, но получил только отражение вытянутой в длину отдаленной тени.

— Я думаю, мы будем в безопасности, — сказал Чен-Лу, — если будем держать кабину герметично закупоренной и получать воздух через фильтры заслонов.

— Открывать только днем, — сказал Хуан. — Мы можем видеть, что вокруг нас днем и, если надо, будем пользоваться ружьями.

Рин сжала губы, чтобы они не дрожали. Она откинула голову назад, посмотрела сквозь прозрачную полоску, идущую по крыше кабины. Дикая бездна звезд заполняла небо, а когда она опускала взгляд, она все еще могла видеть звезды — расплывающиеся концы, дрожащие на поверхности реки. Совершенно неожиданно ночь наполнила ее чувством неизмеримого одиночества, которое было в то же время давящим, держащим ее в замке между двух стен джунглей с обеих сторон реки.

Ночь была наполнена запахами джунглей, которые проникали через фильтры задвижек. Каждый вдох был насыщен резким и отталкивающим запахом.

Джунгли принимали форму сознательной угрозы в ее воображении. Она ощущала что-то там снаружи в ночи — думающую сущность, которая могла поглотить ее без малейшего колебания. Чувство реальности, с помощью которого мозг ее постигал этот образ, обтекало ее и проходило сквозь нее. Она не могла бы описать его форму, за исключением, может быть, огромности… но он был там.

— Джонни, какова скорость течения в этом месте? — спросил Чен-Лу.

«Хороший вопрос», — подумал Хуан. Он наклонился вперед, чтобы рассмотреть мерцающие цифры альтиметра.

— Высота здесь восемьсот тридцать метров, — сказал он. — Если мне правильно удалось установить местонахождение нас на реке, то русло опускается на семьсот метров на протяжении следующих тридцати километров. — Он быстро составил в уме уравнение. — Я могу, конечно, очень приблизительно сказать, что скорость составит что-то в пределах шести, восьми узлов.

— А не будут ли нас искать? — спросила Рин. — Мне почему-то продолжает казаться…

— Я так не думаю, — сказал Чен-Лу. — Любой поиск, если он вообще идет, будет поиском меня — и не ограничится несколькими неделями. Я знал, где искать тебя, Рин. — Он заколебался, размышляя над тем, чтобы не сказать слишком многого, что дало бы возможность Хуану догадаться о многом. — Только несколько моих помощников знали, куда я еду и зачем.

Чен-Лу надеялся, что она услышит в его голосе нотки секретности и сменил тему разговора.

— Вы знаете, как я сюда попал, — сказал Хуан. — Если кто-нибудь вздумает меня искать… где бы они стали искать?

— Но ведь может такое случиться, не так ли? — спросила Рин. Голос ее показывал, как отчаянно ей хочется верить в такой случай.

— Всегда есть шанс, — сказал Чен-Лу. А сам подумал: «Ты должна успокоиться, Рин. Когда ты мне понадобишься, не должно быть проблем страха и истерик».

Затем он настроился на то, каким образом лучше дискредитировать Хуана Мартиньо, если они доберутся до цивилизации. В это предприятие, конечно, следовало бы занестипомощь Рин. Хуан представлял собой идеального козла отпущения, и вся ситуация к этому располагала — если только ему удалось бы убедить Рин помочь. Естественно, если она заупрямится, ее придется уничтожить. Полночь наступила в пещере над водоворотом реки прежде, чем Мозг получил следующее сообщение о трех человеческих существах и их плывущей машине.

Большая часть разговора, сообщенного танцующими посланниками, вскрыла только трудности и напряжение обстоятельств, в которых находятся человеческие существа. Человеческие существа понимали, по крайней мере подсознательно, что они находятся в расставленной ловушке. Основная часть разговора могла быть оставлена для более поздней оценки, но в нем заключалось одно дело, требующее немедленного внимания Мозга. Мозг чувствовал что-то близкое досаде, оттого, что он не все предугадал в этой задаче с помощью собственной логики.

— Немедленно должно быть направлено достаточное количество групп действия, — приказал Мозг, — чтобы сопровождать машину, но не показываться в их поле зрения, выдавая растущее их число. Эти группы действия должны быть готовы лететь через реку, и, как только понадобится, спрятать машину от взоров поисковых групп или случайных воздушных машин в небе над ними.

Одно из дополнительных крыльев задело лозу у берега и пробудило Хуана от легкой дремоты. Он оглянулся назад и увидел сквозь сумрак, что Чен-Лу настороже и внимательно смотрит.

— Пора пробуждаться и принимать вахту, — сказал Чен-Лу. — Рин еще спит.

— Мы часто так касались берега, как сейчас? — прошептал Хуан.

— Немного.

— Я должен использовать этот речной якорь… который сделал Виеро.

— Это не помешает нам касаться берегов. А он может за что-нибудь зацепиться и задержать нас.

— Падре покрыл его крючки. Я не думаю, что он будет цепляться за что-то. Ветер сейчас по течению, и будет таким до утра. Тяга в воде подобно этой увеличила бы нашу скорость.

— Но как ты его выбросишь отсюда?

— Да-а… — Хуан кивнул. — Лучше подождать до утра.

— Было бы лучше, Джонни. Рин беспокойно зашевелилась. Хуан включил бортовые огни. Два потока освещения выпрыгнули на стену джунглей, высветили группу саговых пальм на фоне зарослей. Огни прошли сквозь два потока порхающих, снующих насекомых.

— Наши друзья все еще с нами, — прошептал Чен-Лу. Хуан выключил огни.

Рин стала тяжело хватать воздух, как будто задыхалась. Хуан взял ее за руку и мягко спросил:

— С тобой все в порядке?

Не пробудясь полностью, Рин почувствовала его присутствие рядом с собой и испытала первобытное желание быть под его защитой. Она устроилась около него и пробормотала:

— Так жарко. Неужели никогда не наступит прохлада?

— Она что-то видит во сне, — прошептал Чен-Лу.

— Но ведь жарко, — сказал Хуан. Он почувствовал замешательство от того, что Рин так явно нуждалась в нем, почувствовав, что его замешательство позабавило Чен-Лу и доставило тому удовольствие.

— К утру мы должны почувствовать небольшое облегчение от зноя, — сказал Хуан. — Почему бы вам не поспать немного, Трэвис?

— Да, я сейчас засну, — сказал Чен-Лу. Он вытянулся на узком ящике и задумался: «Мне придется убить их? Они такие дураки, Рин и Джонни… так очевидно тянущиеся друг к другу, но сопротивляющиеся этому».

Ночной бриз ударил в грузовик. Рин поближе придвинулась к Хуану, дыша глубоко и умиротворенно.

Хуан стал пристально смотреть в окна.

Луна ушла за горы, остался только свет звезд, выделяющий темные тени вдоль обоих берегов. Гипнотический поток неясных фигур настраивал Хуана на дремоту. Он сосредоточил внимание на бодрствовании, вглядывался в темноту, ощущения его были напряжены до предела.

Было только движение реки и прерывистый напор бриза.

Ночь пробудила в Хуане чувство таинственности. Река эта была заполнена, заселена духами каждого пассажира, которого она когда-либо несла, а сейчас… присутствием другого. Он чувствовал это другое присутствие. Ночь притихла от него. Даже лягушки молчали.

Что-то пролаяло в джунглях слева, и Хуан вдруг подумал, что слышит первый стук деревянных барабанов. Отдаленный… очень отдаленный: слабая вибрация скорее чувствовалась, чем слышалась. Звук ушел раньше, чем он мог убедиться в его наличии.

«Индейцев всех вытеснили из Красной зоны, — думал он.

— Кто бы мог пользоваться такими барабанами? Мне, должно быть, все это только кажется, свой собственный пульс, вот что я слышал».

Он затих, прислушиваясь, но было только дыхание Чен-Лу, глубокое и ровное, и тихий вздох Рин.

Река стала шире, и течение замедлилось.

Прошел час… другой. Казалось, что время тянется вместе с течением. Тоскливое одиночество завладело Хуаном. Кабина грузовика, окружающая их, казалось хрупкой, ненадежной — искореженная и непостоянная вещь. Он удивился, как он мог доверить свою жизнь такой машине высоко над джунглями, когда она была так уязвима.

«Нам никогда не выбраться!» — думал он.

Голос Чен-Лу тихим журчанием прорвал тишину.

— Эта река, наверняка это Итанура, Джонни?

— Я полностью уверен в этом, — прошептал Хуан.

— Где здесь ближайшее поселение?

— Пограничная зона в Санта Мария де Гран Гуяба.

— Семьсот или восемьсот километров, да?

— Приблизительно так.

Рин заворочалась в руках Хуана, и он почувствовал ответственность за это хрупкое женское создание. Он заставил мозг отвлечься от таких мыслей, а вместо этого сосредоточил их на реке перед ними: петляющее, извивающееся русло со стремнинами и перепадами. На всем своем протяжении эта дорога таила угрозы, смертельным присутствием того, что он ощущал вокруг них. И была еще одна опасность, о которой он не упомянул другим — эти воды изобиловали рыбой-людоедом, пираньей.

— Сколько перед нами стремнин? — спросил Чен-Лу.

— Я не уверен, — сказал Хуан. — Восемь-девять, может быть больше. Это зависит от времени года и высоты воды.

— Мы должны будем использовать горючее, чтобы перелетать через стремнины.

— Эта штуковина не выдержит много взлетов и посадок, — сказал Хуан. — Это правостороннее плавание…

— Виеро хорошо знал свое дело, она должна выдержать.

— Надеюсь. — У тебя печальные мысли, Джонни. Это не то настроение для такого предприятия. Сколько еще до Санта Марии?

— Если повезет, шесть недель. Вы хотите пить?

— Да. Сколько у нас воды?

— Десять литров… и у нас есть еще маленький горшок, если понадобиться еще.

Хуан принял банку от Чен-Лу и сделал большой глоток. Вода была теплая и безвкусная. Он возвратил банку.

Далеко-далеко раздавался птичий зов: «Тула! Тула!» — подобный звуку флейты.

— Что это было? — прошептал Чен-Лу.

— Птица! Ничего… кроме птицы.

Хуан вздохнул. Крик птицы наполнил его предчувствием, как лихой знак из его прошлого, полного предрассудков. Поток ночных звуков пульсировал в его висках. Он пристально смотрел в темноту и неожиданно увидал свет летящих искр вдоль правого берега, понюхал ветер из джунглей, как выдох злого дыхания.

Почти полная безнадежность их положения давила на него. Они находились накануне сезона дождей, отделенные от любого убежища сотнями километров водоворотов и пучин. И они были целью жестокого разума, который использовал джунгли в качестве оружия.

Мускусный запах попал к нему от Рин. Он наполнил его глубоким чувством осознания, что она женщина… и желанная.

Река билась позади машины. Хуан почувствовал их союз с течением, которое тянулось к морю подобно черному шнуру.

Прошел еще час… затем еще один.

Хуан вдруг осознал присутствие светящегося огня справа — рассвет. Крики и свисты обезьян приветствовали свет. Их грохот пробудил птиц к утреннему разговору в прикрытой темноте леса: прерывистые свирели, чириканье от верхнего до нижнего регистра перемежались со свистом.

Багряный свет пополз по небу, перешел в молочно-серебристый свет, который сделал более четким мир вокруг дрейфующего грузовика. Хуан взглянул на запад, видя подножья гор — одна за другой набегали волны гор, выступающих на фоне отрезка Анд. Он понял тогда, что они вышли из первого крутого спуска реки к высокому плато. Грузовик спокойно плыл, как огромный водный жук на фоне деревьев, объятых танцующими языками пламени лесных цветов. Медленное течение поворачивало в завихрения от плывущих предметов. Кудри тумана висели на воде, как островки кисеи.

Рин проснулась, выпрямилась в руках Хуана и стала смотреть вниз на поток. Река напоминала проход в соборе между высокими деревьями.

Хуан помассировал руку, где голова Рин замедлила циркуляцию крови. А тем временем он изучал сидящую рядом с ним женщину. Она была похожа на маленького ребенка: рыжие волосы в беспорядке разбросаны, на лице выражение невыразимой невинности.

Она зевнула и улыбнулась ему… а затем внезапно нахмурилась, полностью проснувшись и осознав ситуацию. Она тряхнула головой и повернулась посмотреть на Чен-Лу.

Китаец спал, а голова его была сейчас откинута в угол. У нее вдруг возникло чувство, что Чен-Лу воплощает павшее величие, как будто бы он идол из прошлого своей страны. Дыхание его прервалось низким храпом. Тяжелые поры обозначились на коже, и на лице его лежал оттенок сгоревшей кожи, который она никогда раньше не замечала. Над верхней губой выступила полоска седеющих коротко торчащих волос. Неожиданно она поняла, что Чен-Лу красил волосы. Тщеславие ее было задето тем, что она не подозревала об этом раньше.

— Ни одного дыхания ветра, — сказал Хуан.

— Но прохладнее, — сказала она.

Она выглянула в окно со своей стороны, увидела пучки речной травы, тянущиеся после плывущего грузовика. Он поворачивался от каждого течения. Течение несло в себе определенное великолепие: медленные завихрения, как формальный танец в ритме реки.

— Чем это пахнет? — спросила она.

Хуан принюхался: ракетное топливо… очень слабый запах, мускус человеческого пота… плесенью. Он знал и без дополнительных вопросов, что именно запах плесени вызвал ее вопрос.

— Это плесень, — сказал он.

— Плесень?

Она посмотрела вокруг себя всю внутренность кабины, рассматривая гладкий рыже-коричневый материал углов по-толка, кожу на пульте управления. Она положила руки на запасное рулевое колесо с ее стороны и сдвинула его.

«Плесень», — думала она.

Джунгли уже протянули сюда свою голову.

— Мы уже на грани сезона дождей, не так ли? — спросила она. — Что они принесут нам?

— Несчастье, — сказал он. — Высокий уровень воды… стремнины.

Вклинился голос Чен-Лу:

— А почему смотреть на это только с худшей стороны?

— Потому что мы вынуждены, — сказала она.

Хуан внезапно почувствовал голод. Руки его задрожали, рот горел от жажды.

— Передайте бачок, — сказал он.

Чен-Лу передал бачок вперед. Он издал бульканье, когда Хуан взял его. Он предложил его Рин, но она покачала головой, она испытывала неожиданное чувство тошноты.

«Яд в воде настроил меня на временное отражение ее, — подумала она. Звук, исходящий от пьющего Хуана, доставил ей болезненное ощущение. — Как он жадно пьет!» Она отвернулась, не в состоянии больше смотреть на него.

Хуан возвратил бачок Чен-Лу, думая о том, как тайно он пробудился. Первое, что они узнали об этом, был его голос, настороженный и вмешивающийся. Чен-Лу, вероятно, лежал там, притворяясь, что спит, но бодрствовал и слушал.

— Я… я думаю, что хочу есть, — сказала Рин. Чен-Лу протянул пакеты с пищей, и они молча поели. Сейчас ее стала одолевать жажда… она удивилась, что Чен-Лу передал ей бачок раньше, чем она его попросила. Он вручил его ей. Она знала, что он изучает ее, знает о признаках ее эмоций, догадывается о многих ее мыслях. Это было очень неприятное открытие. Она сердито отпила и сунула бачок назад Чен-Лу. Он улыбнулся.

— Если они не на крыше, где их не видно, или не под крыльями, то тогда наши друзья покинули нас, — сказал Хуан.

— Я заметил это, — сказал Чен-Лу.

Хуан внимательно изучил берег с обеих сторон, насколько позволял обзор.

Ни одного признака жизни. Ни одного звука. Солнце сейчас стояло уже достаточно высоко и сняло туман с реки.

— Здесь сегодня будет дьявольски жарко, — сказала Рин. Хуан кивнул.

«Начало теплоты имеет определенный признак, — думал он. — Мгновение назад его еще не было, затем оно проявляется на чувствах». Он отстегнул ремень, отодвинул сидение в сторону и соскользнул в заднюю часть кабины. Он положил руки на зажимы, обеспечивающие герметичность люка.

— Куда ты пошел? — спросила Рин. Она покраснела, услышав свой вопрос.

Чен-Лу захихикал.

Тогда она почувствовала, что ей ненавистна его грубость, даже когда он попытался смягчить эффект своей реакции, говоря:

— Мы должны изучать некоторые белые пятна западной условности, Рин.

В голосе его все еще была издевка, она слышала ее и резко повернулась назад.

Хуан с шумом распахнул люк, обследовав его концы внутри и снаружи. Никаких очевидных признаков насекомых. Он заглянул вниз на плоскую поверхность продолжения плывущей части назад к ракетным двигателям — два с половиной метра низкого помоста почти в метр шириной. Там тоже не было признаков насекомых.

Он опустился вниз и закрыл люк.

Как только люк закрылся, Рин повернулась к Чен-Лу.

— Вы несносны! — взорвалась она.

— Полно, д-р Келли.

— Не прикрывайтесь своим видом все-мы-профессионалы, — сказала она. — Все равно вы несносны!

Чен-Лу понизил голос и сказал:

— Пока он не вернулся, нам надо обсудить несколько вещей. Нет времени для проформы. Это дело МЭО.

— Единственное дело МЭО, которое у нас остается — это передать ваше сообщение в штаб-квартиру, — сказала она.

Он пристально посмотрел на нее. Эту реакцию он мог предсказать заранее, но следовало найти удобный момент, чтобы затронуть этот вопрос. «У бразильцев есть пословица», — подумал он и процитировал:

— «Когда говоришь о долге, вспомни о деньгах».

— А конта фуа пага пор мим, — сказала она. — Я уже заплатила по этому счету.

— Я не предлагал тебе ничего платить, — сказал он.

— Вы предлагаете купить меня? — резко бросила она.

— Другие же делали это, — сказал он.

Она изучающе рассматривала его. Он угрожает рассказать Хуану о ее прошлой деятельности в разведывательно-шпионском отделе МЭО? Пусть. Но она уже узнала несколько вещей по этой линии, и она притворилась, что не уверена сейчас. Что было у Чен-Лу на уме?

Чен-Лу улыбнулся — западные люди всегда подвержены алчности. — Ты хочешь выслушать дальше? — спросил он.

Eе молчание выразило согласие.

— Вот сейчас ты направишь все свои чары на Хуана Мартиньо, сделаешь его рабом любви. Он должен превратиться в создание, которое сделает для тебя все. Сделать это тебе совсем нетрудно.

«Я уже делала это раньше, а-а?» — думала она.

Она отвернулась. — Ну… я уже делала это раньше во имя долга.

Чен-Лу кивнул себе за ее спиной. Все в жизни остается по-прежнему. Она уже созрела для этого — все идет как по маслу. Люк около него открылся, и Хуан запрыгнул в кабину.

— Нигде никаких признаков, — сказал он, опускаясь снова на свое место. — Я оставил люк полуоткрытым на случай, если кому-нибудь надо выйти.

— Рин? — сказал Чен-Лу.

Она покачала головой, судорожно сглотнула:

— Нет.

— Тогда я позволю себе воспользоваться такой возможностью, — сказал Чен-Лу.

Он открыл люк, спустился на плавающую плоскость и закрыл люк.

Не поворачиваясь, Рин знала, что он сделал лишь видимость закрытого люка, что он оставил щель и приставил к ней ухо. Она смотрела прямо перед собой на быструю убегающую серебристую дорожку реки. Грузовик находился в подвешенном состоянии неподвижного воздуха, который медленно насыщался зноем, пока она не поняла, что он должен взорваться.

Хуан посмотрел на нее:

— С тобой все в порядке?

«Вот в этом вся смехотворность ситуации», — думала она.

Минута прошла в молчании.

— Что-то случилось, — сказал Хуан. — Вы с Трэвисом шептались, пока я был там. Я не мог понять, что ты сказала, но в голосе твоем звучал гнев.

Она попыталась проглотить стоящий в горле комок. Чен-Лу подслушивал сейчас, будь он проклят:

— Я… он пытался соблазнить меня.

— Соблазнить тебя? — Да.

— А чем?

Она повернулась и изучала воздушную мягкость гор, поднимающихся справа, и различала там вдали снежную вершину горы с черными языками вулканического пепла. Некоторая торжественность горы отразилась на ее чувствах.

— Тобой.

Хуан смотрел на свои руки, пытаясь понять, почему ее признание так поразило его.

Во время этой паузы Рин начала напевать. У нее был приятный голос, и она знала об этом: грудной проникновенный. Голос был одним из ее лучших видов оружия.

Но Хуан узнал песню и удивился, почему она выбрала именно эту. Даже после того, как она замолкла, мелодия все еще звучала вокруг него, как туман. Это был плач туземцев, трагедия Лорки, аранжированная под гитару.

О смерть, останови свой меч, Я не из тех, кто ищет у тебя забвенья, Не буду умолять себя сберечь — Я путь прошел, закончены свершенья. Река, что представляет жизнь мою Течет пусть мирно некоторое время В глазах любви я пепел вижу твой, И тяжко расставанья бремя.

Она только напела песню, а слова все равно еще звучали там.

Хуан посмотрел налево.

Вдоль реки здесь росли деревья манго, густая зеленая листва перемежались там с более светлыми тонами тропической белой омелы и редкими пальмами с махровым покровом хонт. На ближних подступах к джунглям парили два черно-белых ястреба урубу. Они висели в выгоревшем голубовато-стальном небе, как будто нарисованные там на фальшивом театральном фоне.

Очевидная безмятежность сцены не содержала иллюзий для Хуана. И он размышлял, была ли это та безмятежность, о которой говорилось в песне.

Стайка танагер привлекла его внимание. Они проносились над головой, сверкая бирюзой, ныряли в стену джунглей, и она проглатывала их, как будто их никогда и не было.

Берег манго слева уступил место узкой полосе травы на возвышенности средней высоты, красно-коричневая земля его была изрыта норами.

Открылся люк, и Хуан услышал, как Чен-Лу карабкается в кабину. Затем послышался звук, который означал, что люк закрыт и закупорен.

— Джонни, посмотри, мне кажется, что-то движется в деревьях за той травой, — сказал Чен-Лу.

Хуан пристально всмотрелся в сцену. Да! внутри деревьев были видны какие-то тени — много фигур, которые двигались, как порхающий поток, стремящийся двигаться в одном темпе с грузовиком.

Хуан поднял ружье, которое он пристроил слева от сиденья.

— Слишком большое расстояние, — сказала Рин.

— Я знаю. Я просто хочу дать им знать, чтобы они держались на расстоянии.

Он никак не мог открыть отверстие для ружья, но пока он возился, фигуры выступили из тени на солнечный свет на травянистый склон.

Хуан ахнул.

— Матерь божья, Матерь божья… — прошептала Рин.

Это была смешанная группа, выстроившаяся как на выставку вдоль берега. Большинство их имело вид людей, хотя было несколько гигантских копий насекомых — жуки с какими-то похожими на хлысты хоботками. Большинство имитаций людей были в форме индейцев, многие из которых напоминали тех существ, которые похитили Хуана и его отца.

Хотя вперемежку в этой шеренге стояли и единичные экземпляры: один из них соответствовал облику префекта, отца Хуана, рядом с ним… Виеро и все мужчины из лагеря.

Хуан протолкнул ружье в щель в борту.

— Нет, — сказала Рин. — Подожди. Посмотри на их глаза, как сверкают их глаза. Они могут быть нашими друзьями… может быть их напоили наркотиками или… — Она замолчала.

«Или хуже», — подумал Хуан.

— Возможно, что они заложники, — сказал Чен-Лу, — один верный способ узнать, кто они — застрелить одного из них. — Он встал, открыл ящик с оборудованием. — Вот тяжелый…

— Положите назад! — рявкнул Хуан. Он вытащил из щели ружье, закрыл герметично борт.

Чен-Лу сжал губы, размышляя: «Эти латиноамериканцы! Такие непрактичные. — Он положил ружье с разрывными пулями в ящик и сел. — Можно было выбрать в качестве мишени одного из менее важных людей. Зато могли бы получить важнейшую информацию. Хотя настаивать на этом сейчас бесполезно, все равно ни к чему бы не привело бы. Не сейчас.».

— Я не знаю, как вы двое, — сказала Рин, — но в нашей школе нас не учили убивать своих друзей.

— Конечно, Рин, конечно, — сказал Чен-Лу. — Но разве там наши друзья?

Она сказала:

— Пока я не буду знать наверняка…

— Вот именно! — сказал Чен-Лу. — А как вы собираетесь узнать это наверняка? — Он указал на фигуры, стоящие сейчас позади них, так как течение их опять отнесло к берегу с нависающими деревьями и лозами. — Это тоже школа, Рин — те джунгли. Ты тоже должна извлечь из этого хороший урок.

«Опять двусмысленность, опять двусмысленность», — думал он.

— Джунгли — это школа прагматизма, — сказал Чен-Лу.

— Абсолютные суждения. Спроси их о зле и добре? У джунглей один ответ: «Все, что имеет успех, хорошо».

«Он говорит мне о том, чтобы я приступала к соблазнению синьора Джонни Мартиньо, пока бедный дурачок еще не отошел от шока, — думала она. — Довольно верно — опасность, шок или страх — каждый из этих факторов имеет свой резонанс».

Она обратилась к себе: «Ну, а какой резонанс это оказывает на меня?» — Если бы это были индейцы, я бы знал, почему они устроили нам этот парад, — сказал Хуан. — Но это не настоящие индейцы. Мы не можем сказать, как эти создания мыслят. Индейцы бы сделали такое шоу, чтобы запугать нас, говоря: А вы будете следующими. Но эти создания… — Он покачал головой.

В грузовике наступило молчание: давящее одиночество, усиливаемое зноем и гипнотической выставкой на береговой линии.

Чен-Лу откинулся назад и задремал. Он думал: «Пусть жара и бездействие делают свое дело».

Хуан пристально рассматривал свои руки.

Никогда еще жизнь не загоняла его в такую ловушку, где как страх, так и бездеятельность заставляли бы его заглянуть вглубь себя. Это чувство и страшило, и привлекало его.

«Страх — это наказание сознания, вынужденного смотреть на себя, — думал Хуан. — Лучше я займусь чем-нибудь. Но чем? Ну, хотя бы, спать».

Он боялся спать, потому что сны отравляли отдых.

«Пустота… какая же может быть награда: пустота», — думал он.

Он чувствовал, что где-то в своем прошлом он достиг сияющей вершины, лишенный всяких осложнений. Период, когда у него не было сомнений. Действие… игра… рефлекторные движения — вот что такое была жизнь. Сейчас все это находилось там, открытое для внутреннего анализа, от-крытое для изучения и пересмотра.

Но он чувствовал, что где-то во внутреннем анализе может быть предельная точка, что где-то внутри его молчат воспоминания, которые могут бросить его в бездну.

Рин откинула голову на спинку сиденья, она смотрела высоко в небо. «Кто-то скоро начнет искать нас, — думала она. — Они должны… они должны… они должны».

«Этот ритм иллюзий долженствования, — думала она. Она глубоко вдохнула, удивляясь, где могла зародиться эта мысль. Она заставляла себя обратить внимание на небо — такое синее… синее… — пустое пространство, на котором может быть написано все, что угодно».

Взгляд ее устремился дальше, он шел в горы, вдоль западного горизонта. Горы росли и уменьшались там, когда река несла ее по своим синим стремнинам. «Это те вещи, о которых мы не должны думать, потому что они переполнили бы нас эмоциями, — думала она. — Эти вещи ложатся на нас ужасной ношей». Рука ее сползла и захватила руку Хуана. Она не смотрела на него, но давление своей ответственности было больше, чем рука, держащая ее руку.

Чен-Лу увидел это движение и улыбнулся.

Хуан напряженно всматривался в проходящий мимо берег.

Грузовик дрейфовал по замысловатому течению между свисающими занавесями лиан. Течение вынесло их за изгиб, открыв перед ними великолепие трех деревьев Фернане Сан-чес: ослепительно красных на фоне зелени. Но взгляд Хуана был обращен на воду, где совершала свою работу река, медленно подрезая запутанные корни в глинистом берегу.

«Ее рука в моей, — думал он. — Ее рука в моей».

Ладонь ее была влажная, близкая, податливая.

Поднимающиеся волны зноя обволакивали грузовик мертвым воздухом. Солнце превращалось в пульсирующее горнило, которое ползло над ними… медленно, медленно склоняясь к западным вершинам.

«Руки вместе… руки вместе», — думал Хуан.

Он начал молиться на ночь.

Вечерние тени начали сглатывать углы реки. Ночь вздымалась вверх из траншеи медленного течения к сверкающим вершинам.

Чен-Лу зашевелился и сел, когда солнце нырнуло за горы. Аметистовые испарения заката создавали эффект пространства гладкой рубиновой воды перед грузовиком — как будто текла кровь. Наступил такой момент в темноте, когда казалось, что река прекратила любое движение. Затем они окунулись в промозглую пелену ночи.

«Это время для робких и ужасных, — думал Чен-Лу. — Ночь — это мое время — а я не из робких».

И он улыбнулся, когда две тени на передних креслах перед ним слились в одну.

«Животное с двумя спинами», — думал он. Это была такая забавная мысль, что он приложил ладонь к губам, чтобы не рассмеяться.

Вскоре Чен-Лу сказал:

— Я посплю, Джонни. Твоя первая вахта. Разбуди меня в полночь. Тихие звуки возни из передней половины кабины сразу же прекратились, затем возобновились.

— Хорошо, — сказал Хуан, и голос его был хриплым.

«Ах-ах, эта Рин, — думал Чен-Лу. — Такой хороший инструмент, даже когда она не хочет им быть».

Глава 8

Сообщение, хотя и интересное своими нюансами, мало что прибавило к общей информации Мозга о человеческих существах. Они прореагировали на парад на берегу шоком и страхом. Этого и следовало ожидать. Китаец продемонстрировал свою практичность, которую двое других не разделяли. Этот факт в дополнение очевидным попыткам китайца склонить двух других к интимной связи — это может иметь значимость. Время покажет.

Тем временем Мозг испытывал что-то родственное другой человеческой эмоции — беспокойству.

Троих в машине уносило все дальше и дальше от пещеры над бездной реки. В систему сообщение-вычисление-решение-действие входил серьезный фактор задержки.

Сенсоры мозга еще раз просмотрели повторно выложенный на потолке пещеры рисунок послания.

Машина приближалась к серии стремнин. Находящиеся в машине могут погибнуть там и будут безвозвратно потеряны. Или они могут возобновить попытки взлететь на судне. Здесь и скрывался элемент тревоги, требующий тщательного анализа и взвешенного решения.

Машина пролетела один раз.

Вычисление — решение.

— Вы сообщаете группам действия, — скомандовал Мозг. — Скажите им, чтобы они схватили машину и находящихся в ней до того, как они достигнут берега. Схватить человеческих существ живыми, если возможно. Специальный приказ, если некоторых из них нужно принести в жертву: сначала надо взять китайца, затем скрытую королеву, а позже другого мужчину.

Насекомые на потолке затанцевали и выстроили рисунок послания на потолке, зажужжали элементы модуляции, чтобы зафиксировать их, а затем отправились в предрассветное пространство выхода из пещеры. Действие.

Чен-Лу вглядывался в течение реки через передние сиденья следя, как лунная дорожка уходила под машину. Дорожка рябила паучьими линиями в водоворотах и текла как разрисованный шелк в широких просторах.

Из передней части кабины доносились звуки дыхания спящих глубоким, мирным сном.

«Сейчас я, вероятно, не должен убивать этого дурака Джонни», — думал Чен-Лу.

Он выглянул в боковое окно на почти опустившуюся луну. Бронзово-зеленый свет изливало ночное светило. Внутри более темного пространства окна появилось какое-то подобие лица: Виеро.

«Он мертв, этот компаньон Джонни, — думал Чен-Лу. — Это была фигура, построенная по его подобию, которую мы видели возле реки. Такой атаки на лагерь не мог бы пережить никто. Наши друзья там за бортом сняли копию дорогого падре».

Тогда Чен-Лу спросил себя, как воспринял смерть Виеро — как иллюзию или как катаклизм? Беспочвенный вопрос.

Рин повернулась во сне, ближе прижалась к Хуану.

— М-м-м, — пробормотала она.

«Наши друзья больше не будут воздерживаться от атаки, — думал Чен-Лу. — Очевидно, они просто ждут подходящего момента и места. Где это будет — в ущелье, заполненном скалами в узком месте? Где?»

Мысль превращала каждую тень снаружи в источник опасности, и Чен-Лу удивлялся себе, что он мог позволить мозгу сыграть с ним такую вселяющую страх шутку. Все же он напряг все свои чувства, борясь с ночью.

Там снаружи, в джунглях, стояла тишина ожидания, чувство присутствия.

«Но это не чепуха», — сказал себе Чен-Лу.

Он кашлянул.

Хуан повернулся на кресле и почувствовал, что голова Рин покоится на его груди. Как спокойно она дышала.

— Трэвис? — прошептал он. — Да?

— Мое время?

— Поспи еще, Джонни. У тебя есть еще пару часов. Хуан закрыл глаза, снова лег в кресло, но глубокий сон ушел от него. Что-то с кабиной… что-то. Здесь было что-то, что требовало его внимания. Сознание уводило его все дальше и дальше.

Плесень.

Сейчас она чувствовалась в кабине сильнее, чем прежде — и к ней примешивался запах ржавчины.

Эти запахи наполнили Хуана уныньем. Он чувствовал, как машина его везде разрушается, а ведь грузовик был символом цивилизации. Эти настойчивые запахи представляли всему живому признаки увядания и смерти.

Он гладил волосы Рин и думал: «Почему бы нам не взять хоть частицу счастья, здесь, сейчас? Завтра мы можем быть уже мертвы… или хуже».

Он снова медленно погрузился в сон.

Стая длиннохвостых попугаев объявила о наступлении рассвета. Они щебетали и сплетничали в джунглях около реки. К хору присоединились птицы поменьше: взмахи крыльев, чириканье, щебетание.

Хуан слышал птиц, как будто они тянули его к пробуждению с огромного расстояния. Он проснулся в поту, чувствуя странную слабость.

Рин отодвинулась от него ночью. Она спала свернувшись калачиком, возле стены кабины с ее стороны.

Хуан уставился в сине-белый свет за окнами. Дымка тумана скрывала верхнее и нижнее течение реки.

В спертом воздухе кабины чувствовалась влага и нездоровая теплота. Во рту у него было сухо и горько.

Он сел прямо, наклонился вперед, чтобы заглянуть в изгиб ветрового щита над головой. Спина его ныла от неудобного положения во сне. — Не ищи поисковые группы, Джонни, — сказал Чен-Лу.

Хуан кашлянул и сказал. — Я просто смотрю, какая погода. Скоро надвинутся дожди.

— Возможно.

«Такое серое это небо», — думал Хуан. Там была пустая щель для посадки одного ястреба, который парил в поле зрения над верхушками деревьев с неподвижными крыльями. Ястреб величественно наклонил голову, взмахнул крыльями раз… другой и полетел вверх по течению.

Хуан перевел взгляд ниже, заметил, что за ночь кузов машины превратился в дрейфующий остров из приставших бревен и кустов. На бревнах он видел мох-паразит. Это был старый остров — по крайней мере ему был уже сезон… нет старше. Мох был толстый.

Пока он следил за ним, между машиной и бревнами прошел круговорот. Они разошлись в стороны.

— Где мы? — спросила Рин.

Хуан повернулся и увидел, что она проснулась и села. Она избегала его глаз.

«Что за черт! — думал он. — Неужели она стыдится?»

— Мы там, где всегда были, дорогая Рин, — сказал Чен-Лу. — Мы на реке. Ты голодна?

Она обдумала вопрос и почувствовала, что голодна, как волк.

— Да, я хочу есть.

Они ели быстро и молча, а Хуан все больше убеждался, что Рин избегает его. Она первой вылезла из люка кабины наружу и оставалась там долго. Когда она вернулась, то легла на свое кресло и притворилась, что спит.

«Ну и черт с ней», — подумал Хуан. Он вышел через люк и с силой его захлопнул.

Чен-Лу наклонился вперед и зашептал в ухо Рин.

— Ты очень хорошо вела себя ночью, дорогая.

Она заговорила, не открывая глаз:

— Пошел к черту!

— Но я не верю в черта.

— А я, что верю? — она открыла глаза и уставилась на него.

— Конечно.

— Каждый думает по-своему, — сказала она и закрыла глаза.

По какой-то причине он не смог понять интонацию. Ее слова и действия разозлили его, и он постарался привести ее в ярость тем, что знал о ее вере:

— Ты страшная язычница!

И снова она заговорила, не открывая глаз:

— Это же самое мне говорил кардинал Ньюман.

— Ты не веришь в первородный грех, — захихикал он.

— Я только верю в особого рода чертей, — сказала она и снова посмотрела на него, твердо, не отводя своих зеленых глаз.

— Каждому свое, разве не так?

— Вы сказали это, не я.

— Но ты действительно сказала это.

— Да неужели? — Да, ты сказала это!

— Вы кричите, — сказала она.

Он выждал момент, успокаиваясь, а затем сказал шепотом:

— А Джонни, он был хорош?

— Лучше, чем когда-либо удавалось вам.

Хуан открыл люк и вошел в кабину раньше, чем Чен-Лу смог ответить, и увидел, что Рин смотрит на него.

— Здравствуй, шеф, — сказала она. И она улыбнулась широкой, интимной и разделяющей чувства улыбкой.

Хуан улыбнулся в ответ и скользнул в свое сиденье.

— Нам сегодня предстоит преодолеть стремнины, — сказал он. — Я чувствую это. Что это вы там кричали, Трэвис?

— Так, ничего, — сказал Чен-Лу, но в голосе его все еще был гнев.

— Это идеологическая проблема, — сказала Рин. — Трэвис остается воинствующим атеистом до конца. А что касается меня, то я верю в небеса. — Она погладила Хуана по щеке.

— Почему ты думаешь, что мы около стремнины? — спросил Чен-Лу. А сам подумал: «Я должен перевести разговор на другую тему! Это опасная игра, которую ты затеяла со мной, Рин».

— Во-первых, течение быстрее, — сказал Хуан.

Он пристально посмотрел в передние окна. Река выступала сейчас в новом свете, определенно ярко выраженная вертикальная качка. Горы подтянулись ближе к руслу. От линии берега отходит больше завихрений.

Группа длиннохвостых обезьян стала бегать по кабине. Они рычали и гримасничали с деревьев левого берега и оставили машину только у изгиба реки.

— Когда я вижу там какое-нибудь существо, я должна спрашивать себя: оно настоящее или только кажется таким? — сказала Рин.

— Это действительно обезьяны, — сказал Хуан. — Я думаю, есть вещи, которые наши друзья не в состоянии имитировать.

Сейчас река выпрямилась, а горы сжимали ее плотнее. Толстые побеги деревьев с твердой древесиной вдоль обоих берегов уступили место рядам саговых пальм на фоне поднимающихся волн вечнозеленых растений джунглей. Только редко эта зелень прерывалась гладкими стволами красных гуявил, склоненных над водой. За другим поворотом их удивила длинноногая розовая птица, находящая корм в тени. Она подняла тяжелые крылья и полетела вниз по течению.

— Пристегните ремни, — сказал Хуан.

— Ты так уверен в этом? — спросил Чен-Лу. — Да.

Хуан услышал, как захлопываются пряжки, и пристегнул свой ремень. Он посмотрел на доску приборов, чтобы вспомнить изменения в расположении контрольных приборов, сделанных Виеро. Зажигание… включение фар… переключение скоростей. Он повернул руль; он почувствовал, как он разболтан. Одна молчаливая молитва, чтобы выдержала заплата на правой стороне дна, и он сказал себе, что готов.

Как ветерок сквозь деревья пришел звук слабого рева. Они почувствовали еще одно ускорение течения, которое подхватило грузовик и понесло за широкий поворот, вращаясь в завихрении, пока не установило кабину прямо по течению; а там, не более, чем в километре от них, они увидели яростное кипение белой воды. Пена и брызги летели в воздух. Звук крушащего оглушающего рева нарастал с каждой секундой.

Хуан взвесил все обстоятельства — высокая стена деревьев с обеих сторон, сужающееся русло, высокие черные стены мокрых скал с обеих сторон быстрин. Был только один путь: пройти через него.

Течение и расстояние требовали тщательного расчета, края плывущей поверхности кабины должны касаться поперечных волн, чтобы помочь облегчить давление реки на плавающую поверхность.

«Вот это и будет то место, — подумал Чен-Лу. — Наши друзья будут здесь… ожидая нас». Он ухватился за ружье и пытался следить за берегом с обеих сторон.

Рин схватилась за края своего сиденья, прижалась спиной к спинке. Она чувствовала, что они попали в водоворот безо всякой надежды выбраться из него.

— Что-то на деревьях справа от нас, — сказал Чен-Лу. — Что-то над головой.

Тень накрыла воду вокруг них. Хлопающие крыльями белые фигуры начали закрывать обзор впереди.

Хуан включил зажигание, сосчитал — раз, два, три. Свет выключил — включил скорость. Моторы взревели с огромным шумом, перерастая в рев, который заглушал звук стремнины. Кабина пробивалась сквозь заслон насекомых из закрывающей ее тени. Хуан вывернул машину, чтобы избежать линию пенящихся скал в верхнем течении. Он двигал переключатель скоростей, чувствуя спиной давление в баке.

«Ну, не взорвись, милый, — молил он. — Не взорвись».

— Сеть, — воскликнула Рин. — Они поставили сеть поперек реки.

Она поднималась над водой, над стремнинами, как извивающаяся змея.

Рефлекс двигал рукой Хуана к переключателю скоростей, с размаха нажал кнопку на приборной доске.

Кабина подпрыгнула, разбегаясь на зеркальной глади. Бурлящий поток тянул их в стороны к гладким черным скалам. Сеть выступала прямо впереди, когда кабина поднялась, плоскости оторвались от воды.

Вверх… вверх.

Хуан видел, что река за сетью ныряет вниз, вода прыгала с сумасшедшей яростью в том месте, как будто пытаясь избежать гладких черных стен скалы.

Что-то ударилось о плавающую поверхность кабины со скрежетом и звуком разрыва. Нос кабины нырнул, отскочил вверх, когда Хуан крепко держал руль. Катящееся стаккато тряхнуло судно. Струи заполнили все пространство вокруг.

В одно промелькнувшее мгновение Хуан увидел движение у кольца бездны. Линия камней там загремела вниз, обрушилась позади.

Значит они проскочили по воздуху, взбираясь, уходя в сторону, но взбираясь. Хуан оттянул руку назад.

Машина прогремела над линией деревьев, снова поперек реки. Под ними промелькнул еще один холм со шпилями крон деревьев. Длинный прямой отрезок воды открывался перед ними, как бурлящий коричневый мазут.

Хуан вдруг понял, что слышит голос Рин.

— Ай, да мы, прошли! Ай да мы, прошли!

— Это был вдохновенный полет, — сказал Чен-Лу.

Хуан попытался проглотить сухой комок в горле. Все контрольные приборы работали на пределе. Он увидел внизу по течению огромный изгиб реки, а за ним широкое озеро затопленной земли с выступающими то тут, то там островками.

«Коричневая река… затопленная земля», — думал он. Он выровнял кабину и бросил взгляд назад на запад. Там собирались коричневые облака с чернотой внизу, раскаты грома.

«Позади нас в горах дождь, — думал он. — Здесь наводнение. Должно быть, это случилось ночью».

И он проклинал себя, что не заметил цвета воды раньше.

— Что-то случилось, Джонни? — спросил Чен-Лу.

— Ничего такого, что зависело бы от нас.

Хуан отпустил ручку еще на одно деление, затем еще на одно. Моторы запыхтели и заглохли. Он перекрыл все горючее.

Вокруг них свистел ветер, когда Хуан поднял руль назад, пытаясь выиграть как можно больше расстояние. Кабина начала спотыкаться на краю критической скорости полета. Он опустил нос машины вниз, все еще пытаясь выиграть в расстоянии. Но грузовик летел, как все грузовики — скользя, как скала.

Ветер, поднимаемый полетом машины, все еще свистел, и звук его заполнял кабину.

Река сворачивала влево через более затопленные земли. Тонкий поток вихревой воды отмечал главное русло. Хуан мягко послал машину вниз, повернул, чтобы следовать этим руслом. Вода ринулась им навстречу. Кабина начала дергаться, а Хуан старался наладить контроль.

Плавательная поверхность коснулась воды, и ее потащило. Водоворот повернул кабину. Правое крыло начало опускаться — ниже, ниже.

Хуан направлял ее к коричневому песчаному берегу слева от них.

— Мы тонем, — сказала Рин, и голос ее выдал как удивление, так и ужас.

— Это правая сторона, — сказал Чен-Лу. — Я чувствовал, как она ударилась о сеть.

Левый борт зацепил песок, остановился, потащил за собой тонущий конец по дуге, пока он также не коснулся песка. Что-то бурлило под водой справа, и взрыв пузырей поднимался на поверхность. Менее шести миллиметров воздушного пространства между концом правого крыла и водой.

Рин закрыла лицо руками и вздрогнула.

— Ну, что еще? — спросил Чен-Лу. И его привело в шок уныние, которое он услышал в собственном голосе. «Ну вот, это конец, — подумал он. — Наши друзья отыщут нас здесь. Теперь уж точно конец».

— Сейчас будем чинить дно, — сказал Хуан.

Рин убрала руки от лица и посмотрела пристально на него.

— Здесь выходить? — спросил Чен-Лу. — Ой-ой, Джонни…

Рин прижала обратную сторону ладони левой руки ко рту и подумала: «Хуан — он только потому сказал это, чтобы отвлечь меня от отчаяния».

— Конечно, здесь, — рявкнул Хуан. — А сейчас заткнитесь, пока я думаю.

Рин опустила руку и сказала:

— А это возможно?

— Если они дадут нам достаточно времени, — сказал Хуан.

Он откинул балдахин герметичности, завернул его вперед. Звук бурлящей воды дошел до его сознания. Он отстегнул ремень, тем временем осматриваясь кругом, изучая воздух, джунгли, реку.

Никаких насекомых.

Хуан выбрался, спрыгнул на грязную поверхность левого крыла, рассмотрел джунгли за полосой береговой линии: смесь переплетенных ветвей, лоз, ползучих растений, больших папоротников.

— Здесь их может быть целая армия в тех джунглях, и мы их не сможем увидеть, — прошептал Чен-Лу.

Хуан взглянул вверх. Китаец стоял на внутреннем конце кабины.

— Как ты предлагаешь чинить это крыло? — спросил Чен-Лу.

Рядом с ним появилась Рин, ожидая его ответа.

— Я еще не знаю, — сказал Хуан. Он повернулся, посмотрел вниз на поток. Там вверх по реке двигалась полоса ряби, вызываемая ветром из котла топки. Рябь расходилась веером перед ветром и росла по мере того, как рос ветер. Затем ветер стих. Воздух и вода заколебались в сыром зное. Давление зноя исходило от металлических частей кабины и с береговой полосы.

Хуан спрыгнул в воду. На ощупь она была теплая и плотная.

— А как насчет рыб-людоедов? — спросила Рин. — Они не могут видетьменя, и я не могу видеть их, — сказал Хуан. — Обмен любезностями.

Он поднырнул под ракетные моторы. Там был сильный запах несгоревшего топлива, и маслянистая дорожка его уже начала показываться вниз по течению. Хуан вздрогнул, нагнулся и прошел мягко рукой по внешнему краю правого крыла, идя вперед по мере того, как он исследовал невидимую поверхность.

Как раз чуть сзади ведущего края пальцы его встретили искореженный край в металле и отошедшие остатки заплаты Виеро. Хуан изучил отверстие. Оно было отчаянно большим.

Металл заскрипел, когда Чен-Лу опустился на левое крыло, в руке у него было ружье распылитель.

— Насколько серьезно повреждение? — спросил он. Хуан выпрямился, отступил к берегу.

— Довольно серьезное.

— Ну, а заделать его можно? — спросил он.

Хуан оглянулся, посмотрел на человека, удивленный вызывающим тоном в голосе Чен-Лу.

«Ну и перепугался же, бедолага!» — подумал Хуан.

— Мы должны вытащить это крыло из воды прежде, чем наверняка что-то утверждать, — сказал Хуан. — Но думаю, что мы сможем поставить заплату.

— Как ты вытащишь его из воды?

— Лозы… испанские безветренные, ветви место роликов. Рин спросила из кабины:

— Сколько надо времени?

— К ночи, если все удачно, — сказал Хуан.

— Они нам столько не дадут, — сказал Чен-Лу.

— Мы их опередили на тридцать или сорок километров, — сказал Хуан.

— Но они тоже умеют летать, — сказал Чен-Лу. Он поднял ружье, целясь вверх по течению. — А вот и они.

Хуан резко повернулся, когда Чен-Лу выстрелил, как раз вовремя, чтобы увидеть, как широкий фронт струй сшиб летящую линию белых, красных и золотых насекомых, каждое из которых было длиной с большой палец человека. Но за ними шли еще… еще… и еще.

— И опять машина улетела, — бросил обвинение Мозг. Посланцы на потолке танцевали и жужжали, составляя сообщение, давали дорогу новой группе, влетающих, как ку-сочки золотистой слюды через залитое солнцем отверстие пещеры.

— Судно внизу и серьезно повреждено, — сообщили вновь прибывшие. — Оно больше не плывет по воде, а лежит частично под водой, человеческие существа очевидно не пострадали. Мы уже ведем группы действия на то место, но человеческие существа стреляют ядом по всему, что движется. Какие ваши инструкции?

Мозг работал, чтобы настроить себя на вычисление и решение. «Эмоции… эмоции, — думал он. — Эмоции являются проклятием логики».

Данные, данные, данные — он был загружен данными. Но всегда там присутствовал фактор сортировки. Новые события изменяли старые факты. Мозг знал много фактов о человеческих существах — факты наблюдения, некоторые из них получены дедуктивно и индуктивно, некоторые извлечены из библиотек микрофильмов, которые человеческие существа оставили в Красной зоне до своего возвращения.

Но так много пустых мест в данных.

Тогда Мозг стремился выработать способность двигаться самому, наблюдать с помощью своих сенсоров, то, что он мог собрать только от своих посланников. Желание вызывало бешеную цепь сигналов от скрытых и почти атрофированных центров мышечного контроля. Обслуживающие насекомые суетились на поверхности Мозга, подавая пищу туда, где вырастали необычные требования, подсчитывая гормональными придатками блокады неудач, которые на данный момент угрожали всей структуре.

«Атеизм, — думал Мозг, когда возвратилась химическая сбалансированность. — Они говорили об атеизме и небесах. Эти дела ставили Мозг в тупик. Разговор неоднократно выходил из аргументов и в основном сосредоточивался на интимных отношениях человеческих существ… по крайней мере, среди существ, находящихся в машине».

Насекомые на потолке прошлись еще раз через повторение собственного сообщения. — Какие ваши инструкции?

«Какие мои инструкции? Мои инструкции. Я… мне… мои.».

Опять обслуживающие насекомые засуетились.

К Мозгу возвратилось спокойствие, и он размышлял над тем фактом, что мысли — простые мысли — могут приносить такие огорчения. Казалось, что такие же вещи происходят с людьми.

— Человеческих существ в машине нужно захватить живыми, — скомандовал Мозг (Он осознавал, что эта команда является эгоистичной. Те трое могли отнестись к этой команде совсем по-другому.) — Задействуйте все свободные группы действия. Найдите удобное место ниже по течению реки. Лучше, чем было подобрано последнее, и пошлите туда половину групп действия. Другая половина должна атаковать как можно быстрее.

Мозг приостановился, не отпуская посланников, затем выдал в качестве запоздалой мысли:

— Если все попытки потерпят неудачу, убейте все, за исключением их голов. Спасите и сохраните их головы.

Сейчас посланники были отпущены. У них имелись свои инструкции, они вылетали из пещеры на яркий солнечный свет над ревущей водой.

На западе над солнцем прошло облако.

И Мозг отметил этот факт, заметив, что звук реки сегодня громче.

«Дожди на высокогорье», — думал он. Эта мысль вызвала его воспоминания: мокрые листья, ручьи на полу леса, сырой холодный воздух, ноги, поднимающие брызги на серой глине.

Казалось, что ноги образа были его собственными, и Мозг нашел этот факт странным. Но обслуживающие насекомые имели под рукой все необходимые химикалии, и Мозг продолжал рассматривать каждое данное, которое у него было, касающееся кардинала Ньюмана. Но нигде он не смог найти ссылки на штатного кардинала Ньюмана.

Заплата состояла из листьев, привязанных полосками палатки и лозами на внешней стороне и распыленных компонентов из разобранной пенной бомбы, которые Хуан использовал на внутренней части крыла. Кабина выпрямилась на плаву прямо на реке возле берега, пока он стоял по пояс в воде около нее, проверяя работу.

Шипение разрядов и разрывы ружей-распылителей и пенных бомб продолжались с редкими промежутками над его головой. Воздух был тяжелым и пропах горькими запахами ядов. Мимо него вниз по реке проплывали черные и оранжевые остатки, часть их оставалась лежать пухлыми валками на берегу среди остатков укрепленного лозой брашпиля. На каждом кусочке остатков располагалась целая коллекция мертвых или умирающих насекомых.

Во время затишья между атаками Рин высунулась и сказала:

— Во имя Всевышнего, вам долго там еще осталось?

— Кажется, она держит, — выдохнул Хуан.

Он потер руки и шею. Не все насекомые попадали под струи ружей-распылителей и бомб. Кожа его горела от укусов, огромного количества выпущенных в него жал. Когда он взглянул вверх на Рин, то увидел, что лоб ее был перевязан полоской.

— Если она держит, отталкивай нас, — сказал Чен-Лу. Он появился над Хуаном рядом с Рин, взглянул вниз, а затем обратил внимание на небо.

Хуан зашатался от внезапной слабости, чуть не упал. Все тело его ныло от усталости. Ему потребовалось значительное усилие, чтобы поднять голову и осмотреть небо вокруг них. Далекое небо. У них оставалось, пожалуй, лишь час дневного света.

— Ради всего святого, отправляемся! — закричала Рин. Хуан заметил, что пальба возобновилась. Он подтянулся на крыло и к берегу, и это действие оторвало машину от берега. Она перемахнула над ним, и он тупо уставился вверх на заклеенное дно бака, удивляясь, кто же сделал эту работу.

О, да — Виеро.

Машина продолжала отплывать дальше, подхваченная сейчас течением. Она была по крайней мере в двух метрах от Хуана, когда он понял, что должен подниматься на борт. Он сделал выпад вправо, схватился за задний край и перевалился, распластавшись на ней, отдав все оставшиеся силы.

Рука потянулась вниз из открытого люка, схватила его за ворот. С помощью этой руки он поднялся на колени и заполз в кабину. Только когда он был внутри, то увидел, что это рука Рин.

Они опустили балдахин и закрыли герметично кабину.

Чен-Лу метался внутри кабины и убивал насекомых рулоном чертежей.

Хуан почувствовал, что что-то ужалило его в правую ногу, посмотрел вниз и увидел, что Рин пристраивает к его ноге свежий энергетический пакет.

«Зачем она делает это? — удивился он. Затем вспомнил. — О, да, укусы, яды». — Разве у нас не разовьется иммунитет после последней битвы? — спросил он и удивился, что голос его был способен только на шепот.

— Может быть, — сказала она. — Если они не кусали нас каким-то новым ядом.

— Я думаю, что у меня больше всех укусов, — сказал Чен-Лу. — Рин, ты плотно закрыла люк?

— Да.

— Я распылял вручную под креслами и приборной доской. — Чен-Лу просунул руку под руку Хуана. — Давай пойдем, Джонни. На свое место, да-а?

— Да, — Хуан качнулся вперед, опустился в кресло. У него было такое ощущение, что голова его держится на слабой резине.

— Мы в течении? — выдохнул он.

— Похоже на то, — сказал Чен-Лу.

Хуан сидел там, отдуваясь. Он ощущал свой энергетический пакет, как будто целая армия где-то далеко устремилась внутрь его организма, чтобы бороться с крайней степенью его истощения. Пот заливал все тело, но во рту было сухо и жарко. Ветровой щиток над ним был заляпан оранжевыми и черными струями и пенным раствором.

— Они все еще с нами, — сказал Чен-Лу. — Вдоль берега вон там и какая-то группа вверху.

Хуан взглянул вокруг себя. Рин возвратилась на свое место. Она сидела на сиденье, а на коленях лежало ружье-распылитель, голова была откинута назад, глаза закрыты. Чен-Лу встал на колени на ящик и осматривал левый берег.

Хуану казалось, что внутри кабина заполнена серо-зелеными тенями. Мозг говорил ему, что здесь должны присутствовать другие цвета, но он видел только серо-зеленый — даже такой казалась ему кожа Чен-Лу… и Рин.

— Что-то… не так с цветом, — прошептал он.

— Цветовые заблуждения, — сказал Чен-Лу. — У меня это был один из симптомов.

Хуан выглянул в чистый кусок в правом окне, увидел сквозь деревья разбросанные вершины гор и серо-зеленое солнце, низко висящее над ними.

— Закрой глаза, откинься назад и расслабься, — сказала Рин. Хуан откинул голову на спинку сиденья, увидел, что она отложила в сторону ружье и склонилась над ним. Она начала массировать его лоб.

Она заговорила с Чен-Лу:

— У него горячая кожа.

Хуан закрыл глаза. Он ощутил такие мирные и прохладные ее руки. Чернота полнейшей усталости заволокла все вокруг него… и только где-то далеко на правой ноге он чувствовал ритмичную пульсацию: энергетический пакет.

— Постарайся уснуть, — зашептала Рин.

— Как ты себя чувствуешь, Рин? — спросил Чен-Лу.

— Я приложила пакет себе к ноге во время первой передышки, — сказала она. — Я думаю, что это частицы АКТХ — кажется, они дают немедленное облегчение, если тебя не слишком сильно покусали.

— А Джонни получил от наших друзей намного больше, чем мы!

— Там снаружи? Конечно.

Звуки речи расплывались где-то далеко от Хуана, но значение проникало к нему с необыкновенной ясностью, он, казалось, был зачарован полутонами голосов. Голос Чен-Лу был полон скрытости. В голосе Рин слышался скрытый страх и истинная забота о нем.

Рин последний раз ласково провела рукой по его лбу, опустилась снова в свое кресло. Она отбросила назад волосы, заглянула на запад. Там движение, да: белое порхание, а существа были крупнее. Она перевела взор вверх. Высокий хоровод облаков висел на расстоянии над деревьями. Солнечный свет пробивался через них, а пока она смотрела на них, облака стали волнами такими красными, как кровь.

Она отвела взор и посмотрела вниз на течение.

Течение несло кабину по дугообразному повороту, и они дрейфовали почти прямо на север в расширяющимся русле. Вдоль восточного берега вода текла с оттенками серебра, металлическая и отсвечивающая.

Глубокое воркование голубей звучало в джунглях с правого берега, но были ли это голуби… Рин посмотрела вокруг себя, почувствовала приглушенную тишину.

Солнце нырнуло за отдаленные вершины, и ночной патруль летучих мышей промелькнул над головой, то взмахивая крыльями, то паря. Звуки вечерних птиц поднялись и стихли, и их заменили ночные звуки — отдаленное кашляющее рычание ягуара, шелесты и шепоты, близкие всплески. И снова приглушенная тишина.

«Что-то есть там, чего все в джунглях боятся», — подумала Рин.

Янтарная луна начала подниматься над ними. Машина дрейфовала вниз по лунной дорожке, как огромный летающий дракон, посаженный на воду. Сквозь бледный свет в поле зрения промелькнул силуэт бабочки, она помахала филигранными призрачными крыльями на ветровом щитке кабины и улетела.

— Они ведут за нами тщательное наблюдение, — сказал Чен-Лу.

Хуан чувствовал, как из энергетического пакета струятся вверх теплотой кальций и ацетилхолин, частицы АКТХ. Но чувство дремоты не проходило, ощущение того, что в нем сразу было много лиц. Он открыл глаза, взглянул на смутное очертание залитых лунным светом гор. Он понял, что видит все это наяву, но часть его чувствовала, как будто она прилепилась к потолочной ткани кабины позади балдахина и действительно сидела там сгорбившись. А луна была тоже инопланетной луной, такой, какую ему никогда не приходилось раньше видеть, ее круг освещенной земли был слишком велик, ее дыневидный изгиб отражения солнца слишком ярким. Это была искусственная на нарисованном фоне, и она заставила его чувствовать себя маленьким, уносящимся прочь к крошечной искре, затерянной в бесконечной вселенной.

Он плотно зажмурил глаза, внушая себе: «Я не должен так думать, иначе я сойду с ума! О Боже! Что происходит со мной?»

Хуан физически ощущал давление тишины. Он напрягся, чтобы услышать хоть крохотные звуки — контролируемое дыхание Рин, покашливание Чен-Лу.

«Добро и зло — это противоположности, придуманные человеком. Существует только честь». — Хуан услышал мысль, как слова, отдающиеся эхом в мозгу, и узнал эти слова. Это были слова отца… его отца, сейчас мертвого и ставшего сымитированной фигурой, чтобы посещать его, стоя на берегу реки.

«Люди бросают якорь жизни на станции между добром и злом».

— Ты знаешь, Рин, это космическая река, — сказал Чен-Лу. — Все во вселенной течет, как эта река. Все постоянно изменяется, переходя из одной формы в другую. Диалектика. Этого не может изменить никто, и ничто не может остановить это. Все постоянно изменяется, ничто не может быть прежним дважды.

— Ой, заткнитесь, — пробормотала Рин.

— Вы, западные женщины, — сказал Чен-Лу. — Вы не понимаете диалектической реальности.

— Скажите это жукам, — сказала она.

— Как богата эта земля, — пробормотал Чен-Лу. — Как чрезвычайно богата. Имеете ли вы хоть малейшее представление о том, сколько людей моей страны она могла бы прокормить. Люди при малейшем изменении — расчистка, террасы… В Китае мы научились, заставлять такую землю кормить миллионы людей.

Рин села прямо, повернулась к заднему сиденью и уставилась на Чен-Лу. — Ну, и как же?

— Эти тупые бразильцы, они никогда не знали, как использовать эту землю. Но мой народ…

— Понятно. Ваши люди приходят сюда и показывают им, как это делается?

— Есть такая возможность, — сказал Чен-Лу и подумал про себя: «Перевари это немного, моя дорогая Рин. Когда ты узнаешь, как велика награда, ты поймешь, какую цену можно было бы заплатить».

— Ну, а как насчет бразильцев — многих миллионов — которые ютятся в перенаселенных городах и фермерских участках Плана перезаселения, пока происходит экологическая переориентация?

— Они привыкают к их теперешним условиям.

— Они могут терпеть это, потому что надеются на что-то лучшее.

— Ах, нет, моя дорогая Рин, ты не умеешь хорошо разбираться в людях. Правительства могут манипулировать людьми, чтобы достичь чего угодно, что они сочтут необходимым.

— А как насчет насекомых? — спросила она. — Как же быть с Великим крестовым походом?

Чен-Лу пожал плечами.

— Мы жили с ними тысячи лет… прежде.

— А мутации нового вида? — Да, создания ваших друзей пограничников — те, которых, мы, вероятно, очень вероятно, должны будем уничтожить.

— Я не уверена, что пограничники создали этих… существ там, — сказала она. — Я уверена, что Хуан не имеет с этими ничего общего.

— Ах, даже так… а кто же?

— Вероятно, те же самые люди, которые не хотят признать поражение великого Крестового похода!

Чен-Лу подавил гнев и сказал:

— Я говорю тебе, что это не правда.

Она посмотрела на Хуана, так глубоко дышащего, очевидно крепко спящего. Возможно ли это? Нет!

Чен-Лу сидел, откинувшись назад, и думал: «Пусть она поразмышляет над этими вещами. Мне нужно только ее сомнение, и тогда она будет служить мне самым полезным образом, мое прекрасное маленькое орудие. А Джонни Мартиньо, какой прекрасный козел отпущения, получивший образование в Северной Америке, беспринципное орудие империалистов! Человек без стыда, который занимается любовью с одной из моих людей прямо передо мной. Его парни поверят, что такой человек способен на все!»

Тихая улыбка тронула губы Чен-Лу.

Рин, смотрящая в заднюю часть кабины, видела лишь смутно угловатые черты шефа МЭО. «Он сильный, — думала она. — А я так устала».

Она опустила голову на колени Хуана, как ребенок, ждущий ласки, спрятала руку за его спину. Тело его горело, как в лихорадке. Ее рука на его спине нащупала выпуклый металлический предмет в куртке Хуана. Она провела пальцами по его очертаниям, узнала ружье… нет, оружие для ладони.

Рин убрала руку и села. Почему он носит оружие, которое скрывает от нас?

Хуан продолжал дышать глубоко, как в забытьи. Слова Чен-Лу кричали в уме, предупреждая его, призывая к действию. Но вмешалось опасение.

Рин пристально смотрела вниз по течению, размышляя… сомневаясь. Кабина плыла в дорожке лунного света. Холодные вспышки, как светляки танцевали в темноте леса с обеих сторон.

Хуан, вспоминая слова Чен-Лу, думал: «Все во вселенной течет, как река. Почему меня мучают сомнения? Я мог бы повернуться и убить этого ублюдка, или заставить сказать его правду о себе. Какую роль играет во всем этом Рин? Голос ее в разговоре с ним выражал гнев. Все во вселенной течет, как река».

Взгляд во внутрь самого себя давался Хуану с трудом, вызывая страшную внутреннюю дрожь, которая двигалась по направлению к страху. «Те существа там за бортом, — думал он, — время на их стороне. Моя жизнь, как река. Я плыву — моменты, воспоминания… ничего вечного, никаких абсолютных истин».

Он почувствовал озноб, головокружение, и в сознание его вошли удары собственного сердца. Он застонал, как будто просыпаясь, и сел.

Рин коснулась его руки. — Как ты себя чувствуешь? — В ее голосе была забота или что-то другое, чего Хуан не мог узнать. Отчуждение? Стыд?

— Мне… так тепло, — прошептал он.

— Воды, — сказала она и подняла бачок к его губам. Вода была прохладная, хотя Хуан знал, что она должна быть теплой. Часть ее побежала по подбородку, и тогда он понял, как слаб, несмотря на энергетический пакет. Усилие проглотить воду потребовало от него ужасающих затрат энергии.

«Я болен, — думал он. — Я действительно болен… очень болен».

Он откинул голову на спинку сиденья, пристально посмотрел через прозрачную полосу балдахина. В сознание его проникли звезды — резкие пучки света, которые выступали через проносящиеся облака. Движение кабины, вызванное резким порывом ветра, послало звезды и облака в край угла обозрения Хуана. Это ощущение вызвало чувство тошноты, он опустил взгляд и увидел мерцающие огни на правом берегу.

— Трэвис, — прошептал он.

— А-а? — И Чен-Лу хотелось узнать, как долго Хуан уже не спит. Неужели я был одурачен его дыханием? Не сказал ли я много лишнего?

— Огни, — сказал Хуан. — Вон там… огни.

— А-а, там. Они уже идут за нами довольно долго. Наши друзья там идут по нашему следу.

— Какая здесь ширина реки? — спросила Рин.

— Метров сто, или около этого, — ответил Чен-Лу. — Как они видят нас?

— А почему бы им не видеть при такой луне?

— Не следует ли дать по ним залп, просто чтобы…

— Береги боеприпасы, — сказал Чен-Лу. — После такой заварушки, как сегодня… ну, нам не выдержать еще одну такую.

— Я что-то слышу, — сказала Рин. — Это опять стремнина?

Хуан рывком сел. Усилие, которое потребовало от него это движение, устрашило его. «В таком состоянии я не смог бы справиться с машиной, — думал он. — И сомнительно, что Рин или Трэвис знают, как ею управлять».

Он стал улавливать шипящий звук.

— Что это? — спросил Чен-Лу.

Хуан вздохнул и опустился назад. — Отмели, что-то в реке. Вот тут, влево. — Звук стал громче: ритмичные удары воды о вытянутую плоскость… и пропадал за ними.

— Что бы случилось, если бы правое крыло ударилось о что-то подобное? — спросила Рин.

— Конец турне, — сказал Хуан.

Завихрение повернуло кабину, начало качать ее взад и вперед — медленным, настойчивым движением маятника — кругом, назад, кругом… Движение шло по зыби, и толчки маятника прекратились.

Проходящие в темноте джунгли, огни, клонили Хуана в дремоту. Он знал, что не сможет оставаться в бодрствующем состоянии, если жизнь его зависит от этого.

— Сегодня ночью вахту буду держать я, — сказала Рин.

— Вахту и ничего более, — сказал Чен-Лу.

— Что вы хотите этим сказать?

— Просто то, чтобы ты не спала, моя дорогая Рин.

— Идите к черту, — сказала она.

— Ты опять забыла: я не верю в черта.

Хуан проснулся от звука дождя и темноты, которая медленно вползала в серый рассвет. Свет усилился, и он смог различать стальные полосы дождя, выделяющиеся на фоне бледно-зеленых джунглей слева от него. Другой берег был отдаленной серой массой. Это был дождь монотонной ярости, который дробью обрушивался на балдахин и устилал реку бесчисленными крошечными кратерами.

— Ты проснулся? — спросила Рин.

Хуан сел, нашел, что чувствует себя освеженным, в голове его стоит удивительная ясность. — Сколько продолжается этот дождь?

— Примерно с полчаса.

Чен-Лу кашлянул, наклонился вперед близко к Хуану. — Я уже на протяжении нескольких часов не вижу признаков наших друзей. Может ли быть так, что им не по вкусу дождь, подобный этому.

— Мне не нравится этот дождь, — сказал Хуан.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Рин.

— Река собирается превратиться в ревущий ад.

Хуан взглянул вверх на тучи налево. Они низко тянулись над деревьями. — Если вообще когда-либо и появятся поисковые группы, в таком аду они наверняка не смогут увидеть нас.

Рин облизала языком губы. Неожиданно она почувствовала эмоциональную пустоту, и тогда она поняла, как сильно надеялась на то, что их найдут. — Как долго еще будет лить этот дождь? — спросила она.

— Четыре или пять месяцев, — сказал Хуан.

Завихрение повернуло машину. Береговые линии промелькнули перед взором Хуана: зелень, заглушенная до пастели потоком дождя. — Кто-нибудь был снаружи?

— Я был, — сказал Чен-Лу.

Хуан повернулся и увидел темные мокрые пятна на одежде шефа МЭО.

— Там ничего, кроме дождя, — сказал Чен-Лу. Правая нога Хуана стала затекать. Он потянулся вниз и увидел, что энергетический пакет исчез.

— Ночью у тебя начались мышечные спазмы, — сказала Рин. — Я сняла его.

— Я действительно, наверно, поспал. — Он коснулся ее руки. — Спасибо, няня.

Она убрала руку.

Хуан взглянул удивленно, но она повернулась и смотрела в окно.

— Я… собираюсь выйти, — сказал Хуан.

— Ты чувствуешь достаточно сил? — спросила она. — Ты был довольно слаб.

— Я в порядке.

Он встал и направился к люку, а оттуда на понтон. Теплый дождь освежал лицо. Он стоял на краю крыла, наслаждаясь свежестью.

В кабине Чен-Лу сказал:

— Почему бы тебе не выйти и не поддержать его за руку, Рин?

— Вы отъявленная мразь, Трэвис, — сказала она.

— Ты его любишь немного?

Она гневно повернулась к нему. — Что вы от меня хотите?

— Сотрудничества, дорогая.

— В чем?

— Как бы ты посмотрела на то, чтобы стать владелицей шахты изумрудов? Или, может быть, алмазов? Большее богатство, чем тебе когда-либо приходилось вообразить.

— Плата за что?

— Когда наступит момент, Рин, ты будешь знать, что делать, а тем временем сделай этого пограничника послушным и податливым, как воск.

Она молча снесла взрыв злобы и резко отвернулась. А про себя подумала: «Наши тела выдают нас. Вот такие Чен-Лу мира приходят, нажимают на кнопки, сгибают и скручивают нас… Я не буду делать этого! Я не буду! Этот Хуан Мартиньо прекрасный парень. Но зачем он носит в кармане оружие?»

«Я бы мог убить ее сейчас, а Джонни столкнуть с крыла, — подумал Чен-Лу. — Но этим судном так трудно управлять… у меня нет опыта в таких делах».

Рин обратила на него смягченный взгляд.

«Может быть она одумалась, — подумал Чен-Лу. — Я, конечно, знаю ее слабости — но я должен быть уверен».

Хуан вернулся и сел на место. Он принес с собой свежий запах сырости в кабину, но запах плесени оставался и становился сильнее.

По мере того, как утро вступало в свои права, дождь ослаб. Теплое таинственное чувство проникло в воздух кабины. Серые, тяжелые тучи поднялись вверх и очистили вершины гор над рекой, а на каждом отдельном видимом дереве висела кисея из дождевых капель.

Машина подпрыгивала и кружилась в быстром грязно-коричневом потоке, сопровождаемая все большим количеством плывущих предметов — деревьев, кустов, островков из корней размером с кабину, целые заросли травы и камышей.

Хуан задремал, думая об изменчивом настроении Рин. В их мире случайного союза он знал, что должен был просто должен был пожать плечами и сделать какое-нибудь умное замечание. Но он не чувствовал свое отношение к Рин случайным и не мог бы быть остроумным. Она затронула в нем какую-то струну, что никогда раньше не давали его прежние плотские удовольствия.

«Любовь?» — удивлялся он.

Но мир их забыл понятие романтической любви. В нем были только семья и честь, и только они были важны, все остальное имело значение лишь постольку, поскольку спасали существование этих понятий.

Как поступить в данной ситуации, у него не было никакого четкого представления. Хуан знал только, что его затягивают и подталкивают извне, что физическая слабость способствовала разбросанности мыслей… а кроме того, вся ситуация казалась безнадежной.

«Я болен, — думал он. — Весь мир болен».

И не только в этом вопросе.

Жужжащий звук наполнил слух Хуана. Он резко вскочил? и сразу проснулся.

— Что-нибудь случилось? — спросила Рин.

— Тише, — Он поднял руку вверх, призывая ее к тишине, и склонил ухо в ту сторону.

Чен-Лу наклонился вперед над сиденьем Хуана. — Грузовик?

— Да, хвала Всевышнему! — сказал Хуан. — И он низко. — Он взглянул на небо вокруг них, начал отпускать балдахин, но его остановил Чен-Лу, который положил ладонь на руку Хуана.

— Джонни, посмотри туда, — сказал Чен-Лу. Он указал налево.

Хуан повернулся.

С берега шло нечто, что сначала показалось странным облаком — широкое, плотное, двигающееся с целенаправленной откровенностью. Облако обратилось в массу порхающих белых, серых и золотых насекомых. Они шли примерно в пятидесяти метрах над кабиной, и вода потемнела от их тени.

Тень вырастала вокруг кабины и шла с такой же скоростью, оставляя живой заслон видимости их с любого участка неба.

Когда значение этого маневра дошло до сознания Хуана, он повернулся и посмотрел пристально на Чен-Лу. Лицо китайца, казалось, посерело от шока. — Но это… это же преднамеренно, — прошептала Рин.

— Как это может быть? — спросил Чен-Лу. — Как это может быть?

И в тот же самый момент Чен-Лу увидел, как Хуан пристально изучает его, понимает его эмоции. Гнев на себя наполнил Чен-Лу. «Я не должен показывать страх этим дикарям!» — подумал он. Он заставил себя сесть, улыбнуться и покачал головой.

— Так натренировать насекомых, — сказал Чен-Лу. — Просто непостижимо… но кто-то, очевидно, сделал это. Мы видим доказательства.

— О, пожалуйста, Господи, — шептала Рин. — Пожалуйста.

— Да прекрати свою глупую болтовню, женщина, — сказал Чен-Лу. И уже когда он сказал это, то понял, что взял неверный тон с Рин, и попытался исправить впечатление:

— Ты должна оставаться спокойной, Рин. Истерикой делу не поможешь.

Звук мотора стал слышнее.

— Ты уверен, что это грузовик? — спросила Рин. — Вероятно…

— Грузовик пограничников, — сказал Хуан. — Они настроили его так, что моторы работают по очереди, чтобы экономить топливо. Слышите? Такой маневр применяют только пограничники.

— Могут они искать нас?

— Кто знает? Во всяком случае, они над облаками.

— И над нашими друзьями тоже, — сказал Чен-Лу.

Пульсирующий звук ракетных моторов раздавался над горами. Хуан поворачивал голову в сторону звука. Он стал слабее, уходил вверх по течению, слился с бульканьем, свистом и падением воды.

— Разве они не спустятся, чтобы поискать нас? — умоляла Рин.

— Они никого не искали, — сказал Хуан. — Они просто перелетали с одного места на другое.

Рин посмотрела вверх на прикрывающее одеяло из насекомых. Отдельные насекомые сцепились одно с другим, и все облако из них казалось одним организмом.

— Мы бы могли сшибить их вниз, — сказала она. Она потянулась за ружьем-распылителем, но Хуан схватил ее за руку и остановил. — Там еще пока тучи, — сказал он.

— А у наших друзей больше подкреплений, чем у нас зарядов, — сказал Чен-Лу. — На это я могу держать пари.

— Но если бы там не было туч, — сказала она. — Разве эти тучи… никогда не уйдут?

— Они могут рассеяться днем, — сказал Хуан, и он старался говорить успокаивающим тоном. — В это время года это часто происходит.

— Они уходят! — сказала Рин. Она указывала на прикрытие из насекомых. — Посмотри! Они уходят.

Хуан взглянул вверх и увидел, что порхающая масса начинает двигаться назад к левому берегу. Тень сопровождала их, пока они не достигли деревьев и не затерялись из виду.

— Они ушли, — сказала Рин.

— Это только означает, что у нас нет больше грузовика, — сказал Хуан.

Рин закрыла лицо руками, стараясь заглушить раздирающие ее рыдания.

Хуан начал ласкать ее шею, успокаивая ее, но она стряхнула его руку.

А Чен-Лу подумал: «Ты должна привлекать его Рин, а не отталкивать».

— Мы должны помнить, зачем мы здесь, — сказал Чен-Лу. — Мы должны помнить то, что мы должны делать.

Рин села прямо, опустила руки, глубоко вздохнула, так, что даже заболели мышцы груди.

— Мы должны всегда быть занятыми, — сказал Чен-Лу.

— Может быть даже тривиальными вещами, если необходимо. Это способ преодолеть страх, скуку, гнев. Послушайте, я опишу вам оргию, которую однажды посетил в Камбодже. Нас было восемь, не считая женщин — бывший принц, министр культуры…

— Мы не хотим слушать о вашей чертовой оргии! — рявкнула Рин.

«Плоть, — думал Чен-Лу. — Она ничего не хочет слушать о том, что напоминает ей о ее собственной плоти. Наверняка, это ее слабость. Это хорошо, что я знаю об этом».

— Итак, — сказал Чен-Лу. — Очень хорошо. Расскажи нам о прекрасной жизни в Дублине, моя дорогая Рин. Я люблю слушать о людях, которые торгуют женами, любовницами, ездят верхом и притворяются, что прошлое никогда не умирает. — Вы действительно странный человек! — сказала Рин.

— Отлично! — сказал Чен-Лу. — Ты можешь ненавидеть меня, Рин. Я разрешаю это. Ненависть — это тоже занятие, которое отвлекает. Можно испытывать ненависть, но думать о богатстве и удовольствиях. Существуют времена, когда ненависть является более выгодным занятием, чем занятие любовью.

Хуан повернулся, изучая Чен-Лу, слушая его слова, видя, что человек четко контролирует выражение своего лица. Он использует слова, как оружие, думал Хуан. Он двигает людьми и подталкивает их своими словами. Неужели Рин не видит этого? Но, конечно, она не видит… потому что он использует ее для чего-то, запутывая ее. На мгновение Хуана осенило открытие, которое сильно поразило его.

— Ты наблюдаешь за мной, Джонни, — сказал Чен-Лу. — Ну, и что по-твоему ты видишь?

«В эту игру могут играть двое», — думал Хуан. А вслух сказал:

— Я наблюдаю за человеком, занятым делом.

Чен-Лу пристально посмотрел на него. Это был не тот ответ, который он надеялся получить — слишком тонко проникающий в суть и оставляющий слишком много недосказанного. Он напомнил себе о том, что трудно контролировать непредсказуемых людей. Как только человек выкладывает свою энергию, им можно вертеть и направлять по желанию, но если человек уходит, сохраняет энергию.

— Ты думаешь, что понимаешь меня, Джонни? — спросил Чен-Лу.

— Нет, я не понимаю вас.

— Неужели? Я очень простой человек, меня не трудно понять, — сказал Чен-Лу.

— Это одно из самых сложных заявлений, которые когда-либо делал человек, — сказал Хуан.

— Ты издеваешься надо мной? — спросил Чен-Лу, вложив в эти слова взрыв негодования и гнева. Джонни вел себя совсем не в том духе, какой соответствовал его характеру.

— Как я могу издеваться, если я не понимаю? — спросил Хуан.

— Что-то нашло на тебя, — сказал Чен-Лу. — Что это? Ты ведешь себя самым странным образом.

— Сейчас мы понимаем друг друга, — сказал Хуан. «Он подозревает меня, — думал Чен-Лу. — ОН подозревает МЕНЯ!» И спросил себя: «Должен ли я убить этого дурака?»

— Видите, как легко забыть о наших несчастьях и заняться чем-нибудь, — сказал Хуан.

Рин оглянулась назад на Чен-Лу и увидела, как улыбка заливает его лицо. «Он говорил в основном ради моего блага, — думала она. — Богатство и удовольствие — это цена. Но что я плачу? — Она посмотрела на Хуана. — Да. Я вручаю ему пограничника готовенького. Я отдаю ему Хуана, чтобы он мог использовать его, как ему заблагорассудится».

Кабина плыла сейчас вперед задней частью вниз по реке, и Рин напряженно смотрела вверх по течению на горы, которые исчезли в плывущих тучах. «Почему меня так волнуют эти вопросы? — размышляла она. — Все равно у нас нет ни единого шанса выбраться отсюда. Есть только эти мгновения и возможность их использовать, которую мы можем получить».

— Мы не опустились немного вниз с правой стороны? — спросил Хуан.

— Вероятно, немного, — сказал Чен-Лу. — Ты думаешь протекает твоя заплата?

— Может быть.

— У тебя есть среди инструментов насос?

— Мы можем использовать головку распылителя одного из наших ручных устройств, — сказал Хуан.

Мысли Рин были сейчас заняты оружием в кармане Хуана, и она сказала. — Хуан, не позволяй им, чтобы они поймали меня живой.

— О, начинается мелодрама, — сказал Чен-Лу.

— Оставьте ее в покое, — рявкнул Хуан. Он похлопал Рин по руке, осматривая вокруг и выглядывая из кабины во все стороны. — Почему они оставляют нас без сопровождения?

— Они нашли новое место, чтобы встретить нас, — сказала Рин.

— Зачем всегда видеть все в черном свете? — спросил Чен-Лу. — Чему быть, тому не миновать. Вероятно, им нужны наши головы, как аборигенам, которые когда-то жили здесь.

— Ваша помощь неоценима, — сказал Хуан. — Подайте мне головку распылителя одного из наших устройств. — Момент, шеф, — сказал Чен-Лу с издевкой в голосе. Хуан взял насос из металла и пластика, приставил его к заднему люку и вышел на крыло. Он остановился на мгновение там, изучая обстановку.

Ни одно из существ, которых он ждал, не наблюдало за ними.

Внизу по течению у излучены реки высоко над деревьями маячил осколок скалы — на расстоянии примерно пяти или шести километров.

«Застывшая лава, — подумал Хуан. — А река может пробиваться через такую скалу».

Он наклонился над крылом, открыл пластину для осмотра и опробовал насос. Глухой всплеск слышался из внутренней части понтона. Он направил насос в сторону обследуемого отверстия, и нажал на ручку. Тонкая струя воды пошла по дуге в реку, отдавая запахом ядов из головки.

Завывающий крик тукана прозвучал из джунглей справа, и он слышал, как в кабине бормочет Чен-Лу.

«Что за разговор он ведет там, пока меня нет?» — размышлял Хуан.

Он поглядел вверх, и вовремя, чтобы увидеть, что поворот реки был шире, чем ожидалось. Течение несло сейчас кабину на выступ скалы. Этот факт не прибавил Хуану настроения. «Река может изгибаться на сотню километров здесь в этом сезоне и грузовик может вращаться в пределах километра от того места, где мы сейчас», — думал он.

Вдруг резко прозвучал голос Рин, слова ее четко были слышны во влажном воздухе:

— Сукин ты сын!

Чен-Лу ответил:

— В моей стране родословная не имеет большого значения, Рин.

Насос высасывал воздух с мокрыми хрипами, этот звук заглушил ответ Рин. Хуан поставил на место пластину для обследования понтона и возвратился в кабину.

Рин сидела, положив голову на сложенные руки. На шее ее была краска гнева.

Хуан поставил насос в угол возле люка посмотрел на Чен-Лу.

— В крыле была вода, — сказал Чен-Лу, голос его был ровный. — Я слышал это.

«Да, могу поспорить на что угодно, что это так, — подумал Хуан. — В чем ваша игра д-р Трэвис Ханнингтон Чен-Лу? Или это ради спортивного интереса? Вы злите людей ради своего удовольствия, или здесь кроется что-то другое?»

Хуан опустился в свое кресло.

Кабина плясала по ряби завихрений, повернулась и оказалась передней своей частью вниз по течению к столбу солнечного света, который пробился сквозь облака. В облаках медленно пробивались большие куски синего пространства.

— А вот и солнце, доброе старое солнце, — сказала Рин, — вот теперь, когда оно не нужно.

На нее нашло чувство необходимости в мужской защите, и она склонила голову на плечо Хуана. — Кажется, скоро будет жарища, — прошептала она.

— Если вы хотите побыть одни, я мог бы пойти на крыло?

— съязвил Чен-Лу.

— Не обращай внимания на этого ублюдка, — сказал Рин.

«Разве я могу не обращать на него внимания? — размышлял Хуан. — Может в этом и есть ее цель — заставить меня не обращать на него внимания? Разве я могу?»

Волосы ее издавали запах мускуса, который готов был помутить разум Хуана. Он сделал глубокий вдох и потряс головой. Что происходит с этой женщиной… с этой бросающей вызов, демонической женщиной?

— У тебя ведь была масса девушек, не так ли? — спросила Рин.

Слова ее вызвали в памяти образы, которые промелькнули через мозг Хуана — карие глаза с далеким далеким лукавством: глаза, глаза, глаза… все одинаковые. И гибкие фигуры в облегающих корсажах или на белоснежных простынях… теплые в его руках.

— А есть какая-нибудь особая девушка? — спросила Рин. А Чен-Лу удивился: «Зачем она делает это? Она что, ищет себе оправдания, причину обращаться с ним так, как я хочу, чтобы она обращалась с ним?»

— Я был очень занят, — сказал Хуан.

— Давай поспорим, что у тебя есть, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Что там в Зеленой зоне у тебя есть девушка… спелая, как манго. Какая она?

Он пожал плечами, сдвинул ее голову, но она близко прислонилась к нему, смотря вверх на подбородок, где не росла борода. «У него индейская кровь, — думала она. — Нет бороды: индейская кровь». — Она красивая? — продолжала настаивать Рин.

— Многие женщины красивы, — сказал он.

— Она наверняка горяча, темпераментна и с большим бюстом, могу поспорить, — сказала она. — Ты был с ней в постели?

А Хуан думал: «Что бы это могло означать? Что мы все представители богемы?»

— Джентльмен, — сказала Рин. — Он отказался отвечать. Она поднялась вверх, села в свой угол, злая и удивленная, почему она поступила так. Что я устраиваю себе пытку? Я что, хочу получить себе этого Хуана Мартиньо, иметь и держать? К черту все это!

— Многие семьи здесь очень строги к своим женщинам, — сказал Чен-Лу. — Как в Викторианском веке.

— Неужели вы никогда не были человечным, Трэвис? — спросила Рин. — Даже хоть на денек, другой?

— Заткнись, — рявкнул Чен-Лу, и он сел, удивившись на эту вспышку. Ведьма! Как она довела меня до этого?

«Ах-ах, — думал Хуан, — она таки достала его».

— С чего это вы вдруг озверели, Трэвис? — спросила Рин. Но он уже контролировал себя, и единственное, что он сказал:

— У тебя острый язычок, моя дорогая. Слишком плохо, что нельзя этого сказать о твоем уме.

— Вот это уже что-то новое для вас, Трэвис, — сказала она и улыбнулась Хуану.

Но Хуан слышал выкрики в их голосах и вспоминал Виеро, падре, так торжественно говорящего: «Человек выкрикивает, если выражает протест против своей жизни, из-за одиночества и потому, что жизнь отламывается от того, что бы ни создало ее. Но независимо от того, на сколько глубоко ты ненавидишь жизнь, ты и любишь ее тоже. Она, как котелок, кипящий вместе со всем, что ты должен попробовать — но очень болезненный для пробы».

Внезапно Хуан притянул Рин и поцеловал ее, прижимая к себе, зарывшись руками в ее спине. Губы ее ответили после кратчайшего колебания — теплые и податливые.

Наконец он оторвался, твердо посадил ее в кресло и откинулся на спинку своего кресла.

Когда Рин перевела дыхание, она сказала:

— Ну, а это что?

— Во всех нас есть маленькое животное, — сказал Хуан. «Он что, защищает меня? — спрашивал себя Чен-Лу, садясь прямо. — Мне не нужна защита от него в этом деле».

Но Рин засмеялась, скрывая гнев и, дотянувшись до Хуана, ласково потрепала его по щеке.

— Разве это не так? — спросила она.

А Чен-Лу подумал: «Она только выполняет свою работу. Как красиво она работает. Какое артистическое дарование. Было бы просто жаль, если бы я ее убил».

Глава 9

У них такой талант — заниматься нелогичностями, у этих человеческих существ, — думал Мозг. — Даже перед лицом ужасных испытаний они спорят, занимаются любовью и разбрасываются тривиальностями».

Эстафеты посланников уходили и возвращались сквозь дождь и солнечный свет, которые чередовались в отверстии пещеры. Сейчас, перед очередной командой, было небольшое колебание, главное решение уже сделано: «Поймать и убить трех человеческих существ в пропасти, сохранить живыми только их головы, если возможно».

И все же сообщения продолжали поступать, потому что Мозг отдал приказ: «Сообщайте мне все, что они говорят».

«Как много разговоров о Боге, — думал Мозг. — Возможно ли, что такое существо есть?»

Мозг отмечал, что хотя человеческие свершения и принимают вид возвышенного, но в основе их действий лежат тривиальности.

«Возможно ли, что такая тривиальность была лишь своего рода кодом? — размышлял Мозг. — Но как это может быть… если только это все не эмоциональность нелогичности… А этот разговор о Боге тогда и возникает на поверхности, когда логика не дает им никакого выхода».

Мозг начинал свою карьеру с логики,как прагматичный атеист. Сейчас в его вычислениях стали вкрадываться сомнения, и он причислил их к эмоциям.

«Все же, они должны быть остановлены, — думал Мозг. — Независимо какой ценой, но они должны быть остановлены. Проблема слишком важная, я должен попытаться умертвить их». Рин чувствовала, что они плывут в чаше горячего солнечного света, в центре которого находится изуродованная кабина грузовика. Кабина была влажным адом, давящим на нее. Чувство капающего пота и запах близости тел, все подавляющий запах плесени — все это давило на ее сознание. Ни одно животное не шелохнулось и не закричало на каждом берегу.

Только случайные насекомые, пересекающие их путь, напоминали ей о том, что стерегущие их в тени джунглей начеку.

«Если бы не эти жуки, — думала она. — Чертовы жуки! И эта чертова жара!»

Внезапный порыв истерии охватил ее, и она крикнула:

— Разве нельзя что-то сделать?

Она начала бешено хохотать.

Хуан схватил ее за плечи, стал трясти, пока смех не перешел в сухие рыдания.

— О, пожалуйста, пожалуйста, сделай что-нибудь, — умоляла она.

Хуан вытеснил всю жалость из своего тона, когда попытался успокоить ее:

— Держись, Рин.

— Эти проклятые жуки! — сказала она.

Голос Чен-Лу дошел до нее с заднего сиденья кабины.

— Вы должны всегда помнить, д-р Келли, что вы энтомолог.

— А я и занимаюсь жуками, — сказала она. Это показалось ей таким забавным, что она опять начала смеяться. Однако резкое движение руки Хуана остановило ее. Она дотянулась, взяла его руки и сказала:

— Со мной все в порядке, правда. Это все жара.

Хуан посмотрел ей в глаза.

— Ты уверена? — Да.

Она отстранилась, села в свой угол и стала пристально смотреть в окно. Мелькающая береговая линия гипнотически притягивала ее взор: смутное движение. Это, как время — недавнее прошлое оно уходит совсем, нет точной отсчетной точки будущего — все одно, все таяло в одном скольжении, растягивающемся в вечность…

«Что же заставило меня выбрать эту карьеру?» — размышляла она. В поисках ответа она перебрала в памяти все отчетливые вехи в полной последовательности событий, которые она сохранила с детства. Ей было в ту пору лет шесть, когда отец ее работал тогда на Американ Уэст и делал книгу о Иоаганисе Келпиусе. Жили они тогда в старом доме, и летучие муравьи свили гнездо на стене. Отец послал работника, чтобы выжечь это гнездо, а она нагнулась и стала следить. В воздухе стоял запах керосина, внезапная вспышка желтого пламени в солнечный свет, черный дым и облако вьющихся насекомых с бледными янтарными крыльями, окружившими ее в своем бешеном смятении.

Она с криками убежала в дом, а крылатые создания ползали по ней и прижимались к ней. А в доме гнев взрослых, ее засунули в ванну, а голос командовал: «Счищай с себя этих жуков! Сама мысль принести их в дом непростительна. Проследи, чтобы ни одного из них не осталось на полу. Убей их и спусти в унитаз».

Некоторое время, которое ей показалось вечностью, она кричала, молотила в дверь руками и ногами. — Они не умрут! Они не умрут!

Рин тряхнула головой, чтобы отбросить воспоминания.

— Они не умрут, — прошептала она.

— Что? — спросил Хуан.

— Ничего, — сказала она. — Сколько сейчас времени?

— Скоро стемнеет.

Она продолжала наблюдать за берегом… огромные папоротники и капустные пальмы, и наступающая вода уже начала окружать их стволы. Но река была широкая, и ее центральное течение было все еще быстрым. В дробящемся солнечном свете за деревьями, ей показалось, она заметила порхающие движения цвета.

«Наверно, птицы», — с надеждой подумала она.

Кто бы они ни были, эти существа двигались так быстро, что она почувствовала, что увидела их только тогда, когда они уже исчезли.

Тяжелые низкие тучи начали заполнять восточный горизонт. В них чувствовалась глубина, вес и чернота. Под ними бесшумно засверкали молнии. Через значительный перерыв пришел гром: низкие, гудящие удары молота.

Над рекой и над джунглями повисло тяжелое ожидание. Вокруг кабины как извивающиеся змеи закрутилось течение грязно-коричневое, густое бурлящее движение, которое несло стремительно плывущие предметы: толчок и поворот… толчок, изгиб и поворот.

«Это ожидание», — думала Рин.

По щекам ее струились слезы, и она вытирала их.

— Что-нибудь случилось, моя дорогая? — спросил Чен-Лу.

Она хотела засмеяться, но знала, что смех снова приведет к истерике.

— Если ты не банальный сукин сын, — сказала она. — Что еще может случиться?

— О-о, у нас все еще воинственный дух, — сказал Чен-Лу.

Светящаяся серая темнота, тень облака накрыла кабину, сравняла все контрасты.

Хуан следил за поднимающимся от дождя уровнем воды в реке, швыряемой в его сторону порывами ветра. Снова засверкали молнии. Раскат грома пришел быстрее и громче. Этот звук заглушил завывание группы обезьян на левом берегу. Крики их неслись течением реки.

Темнота плотно заволокла реку. Резко и ненадолго тучи на западе расходились и открывали небо, как сверкающую бирюзу, которая медленно переходила в желтое и затем темно-красное вино, красное, как мантия епископа. Река казалась черной и маслянистой. Тучи закрывали закат, и еще не раз огненные всполохи молнии разрывали тьму.

Дождь начал свою бесконечную работу, выстукивая дробь по балдахину, размывая береговую линию в глухую серую пелену. На сцену выступила ночь.

— О, Боже, как я боюсь, — прошептала Рин. — О, Боже, как я боюсь! О, Боже, как я боюсь!

Хуан понимал, что не может найти слов, чтобы успокоить ее. Их мир, и все, что он требовал от них, не умещался в словах, все превратилось в течение, неотделимое от самой реки.

Выводок лягушек выплыл из ночи, и они услышали, как вода льется через камыши. Через закрытое тучами небо не мог пробиться даже слабый отблеск луны. Лягушки и шуршанье камыша исчезли. Кабина и трое в ней остались в мире дробного перестука дождя, подвешенные над слабым течением реки и окруженные плывущими в ней предметами.

— Очень странное чувство, когда за тобой охотятся, — прошептал Чен-Лу. Слова упали на Хуана, как будто шли от бестелесного источника. Он попытался вспомнить внешность Чен-Лу, и был удивлен, что память не выдала никакого облика. Он искал подходящие слова для ответа, но все, что он смог найти, было:

— Мы еще не умерли.

«Спасибо, Джонни, — думал Чен-Лу. — Мне нужны были от тебя такие глупые слова, чтобы они вписывались в перспективу». Про себя он тихонько захихикал и подумал: «Страх — это наказание сознания. В страхе нет слабости… только в выявлении ее. Добро, зло, — все это зависит от того, как на это посмотреть. Приплетая сюда бога или без него».

— Я думаю, нам надо встать на якорь, — сказала Рин. — Что если мы ночью попадем в стремнину раньше, чем услышим ее? Что можно услышать в такой дождь?

— Она права, — сказал Чен-Лу.

— Вы хотите выйти и опустить якорь, Трэвис? — спросил Хуан.

«В страхе нет слабости, только в проявлении ее», — думал Чен-Лу. Он представил себе, что могло быть там снаружи. Что может ждать в темноте — может быть одно из тех созданий, которых они видели на берегу. Чен-Лу понимал, что каждая секунда промедления ответа, выдает его.

— Я думаю, — сказал Хуан, — что опаснее открывать люк ночью, чем дрейфовать… и слушать.

— Но у нас есть еще бортовые огни, — сказал Чен-Лу. — Ну, на тот случай, если мы услышим что-то. — Даже произнося эти слова, он понимал, насколько они слабы и пусты.

Чен-Лу почувствовал, как горячий поток поднимается в венах, гнев, как серия одиночных взрывов. И все же там снаружи таилась неизвестность, обманчивая тишина, полная яркого бешеного сияния, воспоминания о котором оставались даже в кромешной темноте.

«Страх отметает прочь все притворства, — думал Чен-Лу. — Я был бесчестен с собой».

Это было так, как будто эта мысль неожиданно появилась из-за угла, чтобы поставить перед ним отражение в зеркале. Внезапно разбуженная ясность воспоминаний промелькнула в мозгу, пока он не почувствовал, что все его прошлое танцует и извивается, как скатывающийся рулон ткани — реальность и иллюзии одной и той же материи. Это ощущение прошло, оставляя в сознании внутреннюю дрожь воспоминаний, чувство ужасной потери.

«У меня запоздалая реакция на укус насекомых», — подумал он.

— Оскар Уайльд был ослом с претензиями, — сказала Рин.

— Любое число жизней равноценно любому числу смертей. Храбрость не имеет с этим ничего общего.

«Даже Рин защищает меня», — думал Чен-Лу. Эта мысль вызвала в нем ярость.

— Вы, боящиеся бога дураки, — огрызнулся он. — Вы только и знаете повторять: «Ты во всем сущем, Бог!» Без человека не было бы бога! Бог не знал бы, существует ли он, если бы не человек! И если был когда-то бог, то эта вселенная — его ошибка!

Чен-Лу погрузился в молчание, удивляясь, что он пыхтит, как после величайшего физического напряжения.

Порыв дождя забарабанил по балдахину, как будто это был небесный ответ, а затем растворился в сером бормотании.

— Ну, хорошо, теперь послушаем атеиста, — сказала Рин.

Хуан вглядывался в темноту, откуда родился этот голос, неожиданно разозлился на нее, чувствуя стыд в ее словах. Взрыв Чен-Лу был равносилен тому, что увидеть этого человека голым и беззащитным. Мимо этого не стоило проходить, необходимо было хоть как-то прокомментировать это. Хуан чувствовал, что слова Рин служат только тому, чтобы загнать Чен-Лу в угол.

Эта мысль заставила его вспомнить одну из сцен своей жизни в Северной Америке, каникулы, которые он проводил вместе со своим одноклассником в восточном Орегоне. Он охотился на перепела вдоль линии забора, когда двое из его хозяев спустили с цепи гончих, чтобы устроить погоню за проклятым койотом. Койот увидел охотника и свернул влево, чтобы попасть в ловушку в углу изгороди.

В этом углу койот, символ трусости, разметал и разорвал двух собак в кровавые куски. Собаки бежали от него, поджав хвосты. Хуан испугался и позволил койоту убежать.

Помня эту сцену, Хуан ощутил, что отожествил ее с проблемой Чен-Лу. Что-то или кто-то загнал его в этот угол. — Я собираюсь поспать сейчас, — сказал китаец. — Разбудите меня в полночь. И пожалуйста — не отвлекайтесь настолько, чтобы ничего вокруг не видеть.

«Ну и черт с тобой», — подумала Рин. И она, не скрывая, потянулась через сиденье прямо в руки Хуана.

— Мы должны оставить часть наших сил ниже стремнины, — скомандовал Мозг, — в случае, если человеческие существа прорвутся через сеть, как они сделали это в прошлый раз. На этот раз они не должны ускользнуть. — И мозг добавил здесь символ страшной угрозы перенаселенного улья, чтобы привести посланцев и группы действия в величайшую степень ожесточенного внимания.

— Дайте тщательные инструкции маленьким смертоносцам, — приказал Мозг. — Если машина преодолеет сеть и пройдет быстрины целой, все три человеческих существа должны быть убиты.

Золотокрылые посланцы станцевали свое подтверждение на потолке, вылетели из пещеры в сумерки туда, где скоро будет ночь.

Эти три человеческие существа были интересны и даже информативны, думал Мозг, но сейчас этому должен быть положен конец. У нас, в конце концов, есть другие человеческие существа… и эмоции не должны заслонять логической необходимости.

Но эти мысли только вызвали вновь познанные эмоции Мозга и заставили обслуживающих насекомых засуетиться, чтобы выполнить необычные приказы своего подопечного.

Вскоре Мозг отложил в сторону проблему трех человеческих существ на реке и начал беспокоиться о судьбе имитированных созданий где-то за пределами барьера.

Человеческое радио не приносило известий о том, что эти имитированные существа обнаружены… но это еще ни о чем не говорило. Такие сообщения могут быть просто не преданы гласности. Если их только не встретили и не предупредили им подобные (а это скоро будет), тогда выйдут эти имитированные фигуры. Опасность была велика, а времени мало.

Волнение Мозга побудило его обслугу решиться на шаг, который они редко предпринимали. Были вынуты и применены наркотики. Мозг впал в летаргический полусон, где во сне он перевоплощался в существо, подобное человеческим, и шел по следу с ружьем в руках. Даже во сне Мозг беспокоился, чтобы дичь не ушла от него. А в сон уже не могли проникнуть и повлиять на него обслуживающие насекомые. Беспокойство продолжалось.

Хуан проснулся на рассвете и увидел, что река клокочет под неспокойной завесой тумана. Он чувствовал напряжение и спазмы, мысли его путались лихорадочным ощущением, таким же густым, как туман на реке. Небо было цвета платины.

Впереди, искаженный дымкой тумана, как привидение, маячил остров. Течение сдвинуло кабину вправо мимо стоящих торчком сваленных в кучу бревен и остатков кустов, травы, которые сгибали поток и вносили дополнительные колебания в течение.

Кабина явно наклонилась вправо. Он знал, что у него есть силы на эту работу, но он никак не мог найти сил, приняться за дело.

В мысли его вклинился голос Рин:

— Когда этот дождь прекратился?

Чен-Лу ответил сзади:

— Как раз перед рассветом.

Он начал кашлять, а затем сказал:

— Все еще нет признаков наших друзей.

— Мы очень оседаем вправо, — сказала Рин.

— Я только что хотел об этом сказать, — сказал Чен-Лу. — Джонни, я полагаю, что вставлю головку распылителя с трубкой в крыло и поработаю?

Хуан проглотил комок и удивился, что испытывает такую благодарность Чен-Лу за добровольную готовность выполнить эту работу.

— Джонни?

— Да… это все, что вам предстоит, — сказал Хуан, — отверстие наблюдения в крыше имеет простой застегивающийся запор.

Хуан снова лег, закрыл глаза. Он слышал, как Чен-Лу пошел к люку.

Рин посмотрела на Хуана, заметив, что он выглядит усталым. Закрытые глаза его представляли смертельные мешки под глазами, обрамленными кругом тени.

«Мой последний любовник», — думала она. — «Смерть».

Эта мысль смутила ее, и она удивлялась, что в это утро не испытывает теплого чувства к этому человеку, который доводил ее до экстаза ночью. Ее охватила печаль кончины, а теперь казалось, что Хуан лишь еще одна деталь сознания, которая коснулась ее случайно и замерла на миг, чтобы озарить ее своим взрывным сиянием.

В этой мысли не было даже любви.

И ненависти тоже.

Чувства ее сейчас были почти лишены секса, как, впрочем, всегда. Ночная интимность была взаимной, но утро ограничило ее, сводя на что-то лишенное особого вкуса.

Она отвернулась, посмотрела вниз по течению.

Дымка тумана таяла. Сквозь нее она увидела горную поверхность застывшей лавы, вероятно, в километрах двух от них. Трудно было определить расстояние, но она возвышалась над джунглями, как корабль с привидениями.

Она услышала всасывающийся в насос воздух и заметила, как кабина возвращается в почти ровное положение.

Вскоре вернулся Чен-Лу. Он принес поток холодной сырости, который прекратился, когда он закрыл люк.

— Там довольно холодно, — сказал он. — Какая высота там на альтиметре, Джонни?

Хуан приподнялся и посмотрел на приборную доску:

— Шестьсот восемь метров.

— Как далеко по твоему мы ушли? Хуан пожал плечами, не отвечая.

— Наверное будет километров сто пятьдесят? — спросил Чен-Лу.

Хуан посмотрел на затопленные берега, проносящиеся мимо, на вырванные корни, переплетенные течением.

— Вероятно.

«Вероятно», — думал Чен-Лу. Он удивился, почему чувствует такой прилив сил. Он был по настоящему голоден. Он порылся, вытащил рационные пакеты, раздал всем и затем с волчьей жадностью стал есть.

По ветровому стеклу хлестнула стена дождя. Кабина повернулась и нырнула. Еще один порыв ветра сотряс их. Кабина метнулась по поперечной линии, захлестывающих волн. Ветер уменьшался, но дождь лил стеной, которая застилала весь вид проходящих берегов. Ветер совершенно стих, но дождь еще шел, капли его были такими плотными, что казалось, он пляшет по горизонтали.

Хуан пристально смотрел на звездную гранитную стену, которая проходила мимо, как на фоне сюрреалистической картины. Казалось, что ширина реки в этом месте, по крайней мере, километр, поверхность ее была грязного коричневого цвета, бурная, катящая в своем течении островки деревьев, дрейфующие бревна, плавающие растительные острова.

Внезапно кабина накренилась. Что-то ударило и заскрипело над понтоном, Хуан затаил дыхание, со страхом ожидая, что заплата оторвется течением.

— Отмели? — спросил Чен-Лу.

Из воды слева на реке поднялась коряга, покатилась и нырнула, как живое существо. Рин прошептала:

— Крыло…

— Кажется, еще держит, — сказал Хуан.

Зеленый жук нырнул вниз над корягой, приземлился на крыло, выпустил на них антенны и удалился.

— Что бы ни происходило у нас, все их интересует, — сказал Чен-Лу.

Рин сказала:

— Эта коряга — ты не думаешь…

— Я готов верить всему, — сказал Чен-Лу.

Рин закрыла глаза и прошептала:

— Я ненавижу их!

Дождь ослабел, падал отдельными каплями, которые виднелись на реке или барабанили по балдахину. Рин открыла глаза и увидела бледные полосы голубых просветов в тучах.

— Проясняется? — спросила она.

— Какая разница? — спросил Чен-Лу.

Хуан внимательно осматривал примятую дождем траву, которая показалась слева от них. Трава доходила до маслянисто-зеленой стены джунглей, метрах в двухстах от саванны.

Когда он смотрел туда, из джунглей появилась фигура, помахала, поклонилась и замерла, пока они не ушли из виду.

— Что это? — спросила Рин, и в голосе ее почувствовалась истерика.

Расстояние было слишком большим, чтобы сказать наверняка, но Хуану показалось, что это была имитация падре.

— Виеро? — прошептал он.

— Я думаю оно имело эту внешность, — сказал Чен-Лу. — Вы не полагаете…

— Я ничего не полагаю!

«Ах, — подумал Чен-Лу. — Пограничник начинает ломаться».

— Я что-то слышу, — сказала Рин, — похоже на стремнину.

Хуан выпрямился, прислушался. До него дошел слабый шум.

— Вероятно, просто ветер в деревьях, — сказал он. Но говоря так, он уже знал, что это не ветер.

— Это стремнина, — сказал Чен-Лу. — Видишь ту скалу впереди?

Они пристально всматривались вниз по течению, пока порывы ветра не открыли черную линию вверх по реке и не перенес завесу дождя за скалу. Поток завертел кабину, ливень хлынул на балдахин. Ветер стих так же быстро, как и пришел, течение несло их вперед через шелест дождя. Наконец, стих и дождь, река с обманчивой внешностью тайных течений вытянулась, как крышка стола с умиротворенным спокойствием зеркальной поверхности.

Для Чен-Лу кабина казалась миниатюрной игрушкой, подхваченной колдовской силой и затерявшейся в необъятности наводнения.

А над всем этим стояла скала с черной поверхностью, становящаяся все тверже и тверже с каждой секундой.

Чен-Лу медленно двигал головой из стороны в сторону, стараясь предвидеть, что же их ждет за той скалой. Он чувствовал, что-то плавает во влажной атмосфере, что высасывает из него жизнь. Воздух нес запах физической субстанции, подвижную гору жизни и смерти, земли и леса вокруг реки. Запах и шипение загнивания прошли над ним. Каждый нес свое послание. — Они впереди… ждут.

— Кабина… она не полетит сейчас, не так ли? — спросил Чен-Лу.

— Не думаю, что мне удастся поднять ее с воды, — сказал Хуан. Он вытер пот со лба, закрыл глаза и испытал кошмарное ощущение, когда все путешествие вплоть до этого места прошло перед ним, как во сне. Он резко открыл глаза.

Давящая тишина навалилась на кабину.

Рев быстро нарастал, но впереди все еще не было пенистой воды.

Стайка туканов с золотистыми клювами поднялась с пальм, стоящих на повороте вниз по течению. Они взлетели ввысь растревоженной стаей, наполняя воздух завываниями, похожими на лай собачьей стаи. Затем они улетели, а рев стремнины остался. Скала молчала над пальмами, как раз сразу за поворотом.

— У нас горючего на пять или шесть минут… может быть, — сказал Хуан. — я думаю, нам следует идти через этот поворот, включив моторы.

— Согласен, — сказал Чен-Лу. Он пристегнул ремень. Рин услышав звук, застегнула свою пряжку.

Хуан нащупал холодные пряжки ремня рядом, поставил их на место, пока изучал доску приборов. Руки его начали дрожать, когда он подумал, как тонко он должен обходиться с этим рычагом скоростей. Я уже дважды сделал это, сказал он себе.

Но спокойствия эта мысль не принесла. Он знал, что находится на краю запасов своей энергии и разума.

Заворачивающая зыбь течения винтом уходила вниз по течению с левого берега. Вода в том месте блестела и искрилась. Хуан посмотрел вверх, чтобы увидеть просвет голубого среди туч. Он сделал глубокий вдох, нажал на стартер, стал считать.

Предупредительный сигнал замигал.

Хуан осторожно двинул рычаг вперед. Моторы заговорили, затем звук поднялся до ровного рева. Кабина начала набирать скорость, затанцевала на зыбкой дорожки. Она сдала на правый край и там, справа, слышались глухие всплески.

Она никогда не взлетит, думал Хуан. Его била лихорадка, и он потерял нить реальности.

Кабина шла на моторах, выходя на поворот… а там стояла стена застывшей лавы, не более, чем в километре вниз по течению. Река проходила через стену в горный распадок, который поднимался, словно высеченный гигантским топором. Острые стены высоких скал разгоняли воду в основании до бешеной скорости.

— Е-е-езус, — прошептал Хуан. Рин вцепилась ему в руку.

— Поворачивай назад! Ты должен повернуть назад.

— Мы не можем, — сказал Хуан. — Другого пути нет.

И все же его рука колебалась на рычаге скоростей. Нажать вперед на кнопку с риском взрыва? Но и выбора тоже не было. Он видел волны в пучине, перекатывающиеся через невидимые скалы, выстреливающие вверх молочно-янтарную завесу.

Резким движением Хуан послал рычаг вперед. Рев ракетных двигателей заглушил звук воды. Хуан молился крылу:

— Держись, ну пожалуйста… держись.

Резко кабина рванула вверх и начала подниматься быстрее и быстрее. В это мгновение Хуан увидел движение на обоих берегах реки рядом с бездной. Что-то поднималось змеевидной волной, преграждая вход в ущелье.

— Еще одна сеть, — воскликнула Рин.

Хуан увидел сеть как во сне, зная, что не может избежать ее. Кабина подпрыгнула через поперечное завихрение на гладкую черную поверхность, заполненную этим живым барьером. Он увидел темный рисунок квадратов сетки и сквозь них вода уходила во все более и более крутые течения, которые обрушивались вниз в бездну.

Кабина вломилась в сеть, потянула ее, вытягивая и разрывая. Хуана бросило вперед, когда кабина нырнула носом. Он почувствовал, как спинка сиденья ударила его по ребрам. Раздался оглушающий, рвущий, скрежещущий, булькающий звук и неожиданное расслабление.

Моторы неожиданно заглохли — залитые водой или неспособные засасывать топливо. Ревущая вода заполнила кабину.

Хуан потянулся за рулем, осмотрелся вокруг. Кабина плыла почти ровно. Но глаза его увидели движение — мир поворачивался вокруг него — черная стена, зеленая линия джунглей, белая вода.

Кабина скользнула вниз по откосу течения вправо, зацепилась за первую носовую подпорку над потоком. Скрежет и звон металла соревновались с ревом бездны.

Рин вскрикнула что-то, слова затерялись в звуке лавины воды.

Кабина отскакивала от стены скалы, кружилась, стучала по идущим внутрь двум ступеням взрывного течения. Металл трещал и стонал. Спиральный конус водоворота, всасывая все плывущее, выстреливал их в стороны в ритме движения вверх, вниз, как стучащий молот.

Огромные, пульсирующие и ревущие, как океанские, волны оглушили Хуана. Он увидел блестящий уступ на черной скале. Это стена, изогнутая течением, маячила прямо впереди. Кабина ударилась об него и отскочила. А Хуан очутился оторванным от привязных ремней на полу, сплетаясь с Рин. Он схватился правой рукой за основание руля. Над ним хлопал балдахин. В неописуемом шоке он смотрел на то, как балдахин прыгнул вверх и исчез. Он увидел, как левое крыло подпрыгнуло вверх напротив скалы. Кабину завернуло вправо, предоставив пятнистую дугу неба и другую черную стену.

Сумасшедшее скрежетание ударяющегося крыла усиливало этот грохот.

Хуан думал: «Мы не сможем выбраться из этого. Ничто не может выжить здесь».

Он чувствовал, как Рин вцепилась двумя руками ему за пояс прижалась в ужасе, и голос ее звучал у его правого уха:

— Пожалуйста, заставь ее остановиться, пожалуйста, заставь ее остановиться.

Хуан видел, как нос кабины поднялся, рухнул вниз, увидел белую воду и кипящий водоворот там, где был балдахин. Он увидел, как ружье-распылитель вылетело через это отверстие в реку, и он закрепился покрепче между сидениями и пультом управления. Его пальцы сжались там, где он вцепился в колесо руля. Выкручивающее движение кабины повернуло его голову, и он увидел руки Чен-Лу, вцепившиеся в спинку сидения прямо над собой.

Чен-Лу чувствовал звук, как прямое касание нервов, умножаемое до пределов, близких к непереносимому. Он прокатывался через него неконтролируемым ритмом, подавляя все остальное: оглушающий диссонанс цимбал дико шел наперекор рычащему, разрывающему реву бездны. Он чувствовал, что стал видящим, слышащим и чувствующим рецептором, лишенным любой другой функции.

Рин прижалась лицом к Хуану. Для нее сейчас весь мир заключался в жарком запахе тела Хуана и безумном движении. Она чувствовала, как кабина поднимается… поднимается… поднимается и… летит вниз, переворачиваясь и кружась. Вверх, вниз, вверх, вниз. Это было подобно какому-то сумасшедшему виду секса. Отрывистое, ударяющее движение сотрясало ее, когда кабина стремительно летела вниз, смытая стремниной.

Хуан чувствовал, что все внимание его сконцентрировалось на ужасном напряжении зрения. Он увидел перед собой отверстие в боку кабины, где никакого отверстия не должно было быть — парашют, черную пропасть воды, твердый распылитель, мокрую зеленую тень скалы в расщелинах. Он смотрел прямо вниз в бурлящую спираль течения, когда летела кабина. Рука его онемела там, где вцепилась в руль. Плечо ныло.

Коричневая масса течения перекатывалась прямо впереди отверстия. Хуан чувствовал, что кабина скользит вверх по этой гладкой поверхности обманчиво мягкими, скользящими движениями, увидел, как река падает где-то в стороне.

— Кабина не сможет больше выдержать это, — говорил он себе.

Кабина шла носом вниз быстрее и быстрее. Хуан уцепился за приборную доску. Он увидел, как зелено-коричневая волна загибается вверх за остаток искореженного крыла — вверх… вверх… вверх.

Кабина проскочила через него.

Зеленая темнота и вода обрушились в кабину. Послышался скрежет металла. Хуан почувствовал, как обломился хвост и упал вниз, поднимая его в размытые сумерки. Он пробивался к сидению, таща с собой Рин, увидел руки Чен-Лу, все еще вцепившиеся там. Вода хлынула из разорванной стороны кабины. Он чувствовал, как оторванная хвостовая часть кабины бьется о скалы, когда кабина выскочила на другую кипящую стену воды.

Сияющий солнечный свет!

Хуан повернулся кругом, полуослепленный сиянием. Он напряженно всматривался в разорванную дыру там, где когда-то были моторы, посмотрел назад вверх, на ущелье. Ревущий шум этого места ворвался в него. Он увидел сумасшедшие волны, обрыв и подумал: «Мы что, действительно прошли сквозь это?»

Он почувствовал воду вокруг лодыжек, повернулся, ожидая увидеть еще один сумасшедший спад быстрины. Но был только широкий бассейн — везде вокруг темнела вода. Она поглотила вихрь ущелья, и от всего этого водопада остались только блестящие пузырьки и быстро расширяющаяся, переходящая в плавное течение струя.

Кабина накренилась под ним. Хуан пошел, шатаясь, по воде, отогнул верхний край кабины, посмотрел вниз на оставшееся крыло, которое, казалось, одно плавает на поверхности реки.

Раздался голос Рин, потрясающий нормальностью тона наперекор моменту:

— Может нам лучше выйти? Мы тонем.

Он попытался стряхнуть с себя чувство оцепенения, посмотрел вниз и увидел, что она сидит в своем кресле. Он услышал, как позади нее пытается выпрямиться Чен-Лу, и увидел, как тот встает.

Раздался грохот металла, и правое крыло исчезло в воде.

Тогда Хуану показалось с раздвоенным чувством подъема, что они еще живы… но грузовик его мертв. И этот подъем ушел.

— Мы задали им хорошую работенку, — сказал Чен-Лу, — но я думаю, что здесь и конец маршрута.

— Неужели? — огрызнулся Хуан. Он чувствовал, как в нем закипает гнев, коснулся большого старинного пистолета Виеро в кармане. Сработал рефлекс, и дурацкая пустота его принесла волну безумного изумления в мозг.

Вообразить, что можно убить этих существ таким оружием.

— Хуан? — сказала Рин.

— Да, — он кивнул ей, повернулся, взобрался на край кабины, выпрямился, стараясь сохранить равновесие, изучал обстановку. Мокрая струя влаги из ущелья дунула на него.

— Эта штука больше не останется на плаву, — сказал Чен-Лу. Он посмотрел вверх на бездну, и мозг его вдруг отказался принять все то, что произошло с ними.

— Я могу проплыть вон до той точки, — сказала Рин. — Ну, а у вас как с этим обстоят дела?

Чен-Лу повернулся, увидел белесый участок земли, выступающий в этот бассейн в сотне метров вниз по течению. Это был хрупкий островок тростника и грязи, принесенный водой и подкрепляемый высокой стеной деревьев. Длинные следы, оставшиеся в грязи под камышами, вели в реку. «След крокодила», — подумал Чен-Лу.

— Я вижу след крокодила, — сказал Хуан. — Лучше, пока можно, оставаться в кабине.

Рин почувствовала, как ужас поднимается вверх до горла, и прошептала.

— Она еще поплывет?

— Если мы будем тихо держаться, — сказал Хуан. — Кажется, мы захватили воздуху где-то под нами — может быть, в крыле левого понтона.

— Никаких признаков… их здесь, — сказала Рин.

— В скором времени их следует ожидать, — сказал Чен-Лу, и он удивился будничности своего голоса.

Хуан изучал маленький полуостров. К этому моменту кабина уже отплыла и вернулась назад завихрением, и от грязного берега их отделяли только несколько метров частично погруженного конца крыла.

«Где эти чертовы крокодилы?» — размышлял он.

— Мы же не собираемся подходить ближе? — спросил Чен-Лу.

Хуан кивнул в знак согласия и сказал:

— Сначала ты, Рин. Стой на крыле как можно дальше. Мы будем рядом. — Он положил руку на пистолет в кармане, помог ей другой рукой. Она проскользнула на крыло, и оно направилось дальше, пока не задержалось грязью у берега.

Чен-Лу соскользнул вниз за ней и сказал:

— Пошли.

Они пошли по мелководью к берегу, ноги их увязали в грязи, когда они сошли с крыла. Хуан услышал запах горючего, увидел разрисованные узоры на реке. Камышовая возвышенность высилась перед ним со следами Рин и Чен-Лу. Он залез на нее и встал рядом с ними, вглядываясь в джунгли.

— Может с ними возможно договориться? — спросил Чен-Лу.

Хуан поднял ружье-распылитель и сказал:

— Я думаю, это единственный аргумент, который у нас есть. — Он посмотрел на заряд ружья, убедившись, что он полон, повернулся назад, чтобы изучить остатки кабины. Она лежали уже почти погруженная, крыло ее закопалось в грязь, коричневые потоки перекатывались сверху и через разорванные дыры кабины.

— Ты думаешь, мы должны попытаться достать больше оружия из кабины? — спросил Чен-Лу. — С какой целью? Мы же никуда отсюда не собираемся.

«Он прав, конечно», — думал Хуан. Он увидел, что слова Чен-Лу неосознанно послали Рин в дрожь, и он положил на нее свою руку, пока дрожь не прошла.

— Такая прекрасная домашняя сценка, — сказал Чен-Лу, напряженно глядя на них. А сам подумал: «Они единственная монета, которая у меня есть. Вероятно, наши друзья будут вести торг — двое без борьбы за одного, который уйдет свободно».

Рин почувствовала, что спокойствие пришло. Рука Хуана, обнявшая ее, его молчание, потрясли ее больше, чем все остальное, что она хотела бы запомнить. «Такая простая вещь, — думала она. — Простое братско-отцовское объятие». Чен-Лу кашлянул. Она посмотрела на него.

— Джонни, — сказал Чен-Лу. — Дай мне ружье. Я прикрою тебя, пока ты попытаешься достать еще оружие из кабины.

— Вы же сказали, что это лишнее, — сказал Хуан. — Так зачем вам мое ружье?

Рин освободилась от объятия Хуана, неожиданно испуганная выражением глаз Чен-Лу.

— Дай мне ружье, — сказал Чен-Лу ровным голосом. «Какая разница?» — спросил себя Хуан. Он взглянул в глаза Чен-Лу и увидел в них немигающую ярость. Боже праведный! Что нашло на него? Он почувствовал, что этот взгляд притягивает его, их светящийся эффект, всепоглощающие признаки ярости.

Левая нога Чен-Лу выбросилась вверх, задела левую руку Хуана, послав ружье резким движением в воздух. Хуан почувствовал, что рука немеет, но инстинктивно встал в боевую стойку капоэйра — бразильского дзюдо. Почти слепой от боли, он получил другой удар ногой и отпрыгнул в сторону.

— Рин, ружье, — закричал Чен-Лу, и он стал наступать на Хуана.

На секунду мозг Рин отказался действовать. Она потрясла головой, посмотрела туда, куда упало ружье прикладом в камыши. Оно смотрело вверх, а приклад был в грязи. «Ружье?»

— спросила она себя. Ну, да, оно остановит человека на этом расстоянии. Она вытащила ружье и оторвала растения, прилипшие к прикладу, направила его на двух мужчин, прикладывая и становясь в стойку, как будто в волшебном танце.

Чен-Лу увидел ее, отпрыгнул назад, согнулся. Хуан выпрямился, сжимая травмированную руку.

— Правильно, Рин, — сказал Чен-Лу. — Возьми его на мушку.

С чувством ужаса за себя Рин поняла, что ствол ружья поворачивается на Хуана.

Хуан стал доставать из кармана пистолет, но остановился. Он почувствовал только болезненную пустоту вместе с отчаянием. «Пусть она убьет меня, если собирается это сделать», — думал он. «Ты сукин сын!» — подумала она и нажала курок.

Тяжелый поток яда и бутилоносителя выскочил из ствола, влепился в Чен-Лу, качнул его. Он попытался пробиться сквозь него, но заряд попал в лицо и сбил его с ног. Он катался и извивался, борясь с нарастающим оцепенением по мере того, как носитель оказывал свое воздействие. Движения его стали медленнее — толчок, остановка, толчок.

Рин стояла, направив ружье на Чен-Лу, пока не иссяк заряд, затем отбросила оружие от себя.

Чен-Лу последний раз дернулся в конвульсивном движении и затих. На нем нельзя было различить ни единой черты на лице, весь он был в липкой серо-черно-оранжевой массе.

Рин поняла, что тяжело дышит, глотнула, попыталась сделать глубокий вдох, но не смогла.

Хуан подошел к ней, и она увидела, что в руке у него пистолет. Левая рука его беспомощно висела сбоку.

— Твоя рука, — сказала она.

— Сломана, — сказал он. — Посмотри на деревья.

Она посмотрела в том направлении, увидела порхающее движение в тени. Порыв ветра шевелил там листья, а перед джунглями появилась фигура индейца. Это произошло так, как будто его туда занесло колдовством, создавшим образ единым движением. Эбонитовые глаза сверкали фасеточным огнем из прямых прорезей челки. Красные завитки ахиота шли по лицу. Ярко-красные перья ары торчали из перевязи тесьмы на дельтовидной мышце левой руки. На нем были тряпичные бриджи, а с пояса свисал мешок из обезьяньей шкуры.

Замечательная точность типажа, несмотря на ужас, поражала. Вдруг Рин вспомнила летающих муравьев своего детства и серую порхающую волну, которая поглотила лагерь МЭО. Она повернулась к Хуану, умоляя:

— Хуан… Джонни, пожалуйста, пожалуйста застрели меня. Не позволяй им взять меня.

Он хотел повернуться и бежать, но мышцы не слушались его.

— Если ты любишь меня, — умоляла она, — пожалуйста…

Он не мог не ответить на мольбу в ее голосе. Пистолет появился в руке, как будто по собственной воле, точно на месте. — Я люблю тебя, Хуан, — прошептала она и закрыла глаза.

Слезы слепили Хуану глаза. Он увидел ее лицо сквозь туман. «Я должен, — думал он. — Боже, помоги мне… Я должен». Он нажал курок.

Пистолет загремел, отдавая в руку.

Рин качнулась назад, как будто ее толкнула гигантская рука. Она сделал полуоборот и упала лицом вниз, в траву.

Хуан отвернулся, не в состоянии смотреть, уставился на пистолет в руке. Движение на деревьях привлекло его внимание. Он смахнул слезы и уставился на шеренгу созданий, выступившую из леса. Одни были, как индейцы, которые украли его с отцом… еще похожие на лесных индейцев… фигура Томе из его отряда… еще другой человек, худой в черном костюме, волосы сверкающие серебром.

«Даже мой отец! — думал Хуан. Они копируют даже моего отца!»

Он поднял пистолет вверх, дуло смотрело в сердце. Он не чувствовал ярости, только огромную печаль, когда нажал на курок.

Темнота навалилась на него.

Глава 10

Был сон, в котором его куда-то несли, сон слез и крика, сон резких протестов, демонстративного неповиновения и отказа.

Хуан пробудился от желто-оранжевого света, и фигура, которая не могла быть его отцом, склонилась над ним, протягивая руку и говоря:

— Ну тогда проверь мою руку, если ты не веришь!

«Это не может быть моим отцом, — думал Хуан. Я мертвый… он мертвый. Они скопировали его… мимикрия, ничего более».

Ошеломляющий ужас заполнил сознание Хуана.

«Как я здесь оказался?» — думал он. Ум его искал ответа в памяти, и тогда он увидел себя, убивающего Рин пистолетом Виеро, а затем направляющего оружие на себя.

Что-то двигалось позади фигуры, которая не могла быть его отцом. Внимание Хуана резко переключилось туда, он увидел гигантское лицо, по крайней мере два метра высоты. Это было злобное лицо в странном свете, глаза блестящие и сверкающие… огромные глаза со зрачками внутри зрачков. Лицо отвернулось, и Хуан увидел, что толщиной оно не более двух сантиметров. Лицо снова повернулось. Странные глаза сосредоточились на ногах Хуана.

Хуан заставил себя посмотреть вниз, подняв голову, затем повалившись назад от могучего потрясения. Там, где должны были быть его ноги, он увидел пенистый зеленый кокон. Хуан поднял левую руку, вспомнив, что она была сломана, но рука поднялась без боли, и он увидел, что кожа зеленого оттенка, как и кокон.

— Пощупай мою руку! — приказала фигура старого человека возле него. — Я приказываю это!

— Он не совсем проснулся.

Это был гудящий голос, резонирующий, сотрясающий воздух вокруг, и Хуану казалось, что голос исходил откуда-то снизу огромного лица.

«Что это за кошмар? — спрашивал себя Хуан. — Я что, в аду?»

Резким сильным движением Хуан потянулся и сжал предложенную руку.

Она была на ощупь теплой… человеческой.

Глаза Хуана наполнились слезами. Он потряс головой, чтобы смахнуть их, вспомнил… где-то… делал то же самое. Но кроме воспоминаний были две более весомые вещи. Рука на ощупь была настоящая… свои слезы он тоже чувствовал.

— Как это может быть? — прошептал он.

Хуан всматривался в знакомое лицо. Это действительно был его отец, ошибки быть не могло, все до последней черточки. — Но… твое сердце, — сказал Хуан.

— Мой насос, — сказал старик. — Посмотри. — Он отвел руку в сторону, повернулся, чтобы продемонстрировать, что спина его костюма была отрезана, концы ее были скреплены каким-то липким веществом. Маслянисто-желтая поверхность пульсировала между концами материи.

Хуан увидел линию парика, разнообразные фигуры. Он снова ушел в себя.

Итак, это только копия, еще один из их трюков.

Старик повернулся и посмотрел ему в лицо, и Хуан не мог пройти мимо юношеского блеска его глаз. Это не фасетные глаза, это настоящие. — Старый насос отказал, и они дали мне новый, — сказал отец. — Он гонит кровь и оживляет меня. Он даст мне еще несколько полезных лет. Как ты думаешь, что об этом скажут наши медики?

— Так это действительно ты? — задохнулся от волнения Хуан.

— Все, за исключением насоса, — сказал старик. — Но ты, ты то бестолковый дурачина! Какое месиво ты сделал из себя и той бедной женщины.

— Рин, — прошептал Хуан.

— Вышиб сердца и часть легких, — сказал отец. — А ты упал прямо в середину всей той коррозийной отравы, которую вы разбрызгали везде по поверхности. Они не только вынуждены были заменить вам сердца, но дать всю новую кровеносную систему!

Хуан поднял руки, уставился на зеленую кожу, ему сделалось дурно от одного ее вида, и никак не мог отделаться от ощущения, что все окружающее происходит во сне.

— Они знают такие медицинские штучки, о которых мы даже не имели понятия, — сказал его отец. — Я никогда так не волновался с самого детства. Я едва могу дождаться, чтобы вернуться и… Хуан! Что с тобой?

Хуан рывком поднялся, взглянул на старика. — Мы больше не люди! Мы не люди, если… Мы не люди!

— О, потише, — сказал его отец.

— Если это… Они же контролируют! — запротестовал Хуан. Он заставил себя взглянуть на гигантское лицо позади отца. — Они же будут править нами!

Он опустился назад, задыхаясь от волнения.

— Мы будем их рабами, — шептал Хуан.

— Такая глупость, — загремел голос-барабан.

— Он всегда был мелодраматичен, — сказал старший Мартиньо. — Посмотрите, какое месиво он устроил из этих людей там, на берегу реки. Конечно, вы тоже приложили к этому руку. Если бы вы только прислушались ко мне, доверяли мне.

— Теперь у нас есть заложник, — прогремел Мозг. — Сейчас мы можем позволить себе доверять вам.

— Вы уже получили заложника с того момента, когда поставили мне этот насос, — сказал старик. — Я не понимаю ту цену, которую вы даете вашей индивидуальной единице, — сказал Мозг. — В конце концов, мы пожертвуем почти любой единицей, чтобы спасти улей.

— Но не королевой, — сказал старик. — Вы не пожертвуете королевой. Ну, а как насчет вас? Вы бы пожертвовали собой?

— Непостижимо, — пробормотал Мозг.

Хуан медленно повернул голову и посмотрел в то место под гигантской головой, откуда исходил голос. Он увидел белую массу около четырех метров шириной и пульсирующий желтый мешок, выступающий из него. По ней ползали бескрылые насекомые, в щелях на его поверхности и внизу, на каменном полу пещеры. Лицо выходило вверх из этой массы, поддерживаемое десятками круглых стеблей. Чешуйчатая поверхность выдавала их структуру.

Сквозь шок в Хуана начала проникать реальность ситуации.

— Рин? — прошептал он.

— Ваша супруга в безопасности, — прогремел Мозг. — Изменена, как вы, но жива.

Хуан продолжал смотреть на белую массу на полу пещеры. Он увидел, чтоголос исходил из пульсирующего желтого мешка.

— Ваше внимание привлечено к способу ответов на ваши угрозы нам, — сказал Мозг. — Это наш Мозг. Он уязвим, но силен… точно также, как и ваш.

Хуан подавил дрожь отвращения.

— Скажите мне, — сказал Мозг. — Как вы определяете, что такое раб.

— Я сейчас раб, — прошептал Хуан. — Я в долгу перед вами. Я должен повиноваться, иначе вы можете убить меня.

— Но вы сами пытались убить себя, — сказал Мозг. Мысль все больше и больше развертывалась в сознании Хуана.

— Раб — это тот, кто должен производить богатство для другого, — сказал Мозг. — Во всей вселенной есть только одно истинное богатство, часть его я дал вам. Часть его я дал вашему отцу и вашей супруге. И вашим друзьям. Это богатство — продолжительность жизни. Время. Мы что рабы, потому что дали вам больше времени для жизни? Хуан взглянул вверх от голосового мешка на гигантские сверкающие глаза. Он подумал, что заметил в них удовольствие.

— Мы пощадили и продлили жизнь всем тем, кто были с тобой, — гремел голос. — Это делает нас вашими рабами, не так ли?

— Но что вы берете взамен? — спросил Хуан строго.

— Ах, ах! — голос почти залаял. — Суть за суть! Та вещь называется бизнес, которого я не понимаю. Твой отец скоро уйдет отсюда, чтобы поговорить с людьми своего правительства. Он наш посланник. Он торгует с нами своим временем. Он тоже наш раб, не так ли? Мы связаны друг с другом узами взаимного рабства, которые нельзя разорвать. Их никогда нельзя сломать… как бы сильно вы ни старались этого сделать.

— Это очень просто, когда ты начинаешь понимать взаимозависимость, — сказал отец Хуана.

— Понимать что?

— Некоторые из нашего рода жили когда-то в теплицах, — гремел голос, — клетки их помнят об этом. Ты, конечно, знаешь о теплицах.

Гигантское лицо отвернулось, чтобы посмотреть на вход в пещеру, где рассвет начинался с того, что делал его серым.

— То, что там снаружи — это тоже теплица, — он снова взглянул вниз на Хуана, а гигантские глаза блестели. — Чтобы сохранить жизнь, в теплице должно поддерживаться тонкое состояние равновесия жизни, которая находится в ней — достаточно одного химиката, достаточно другого, когда требуется и третьего вещества. То, что сначала было отравой, на следующий день может стать самой сладкой пищей.

— Что все это имеет общего с рабством? — спросил Хуан, чувствуя нетерпение в собственном голосе.

— Жизнь развивалась миллионы лет в теплице Земли, — гремел Мозг. — Иногда она развивалась в ядовитых выбросах другой жизни… и тогда этот яд становился необходимой ей. Без вещества, производимого земляными червями, трава саванн умрет… со временем.

Хуан внимательно всматривался в скальный потолок пещеры, мысли его переворачивались, как карты в колоде. — Китай — запрещенная земля! — сказал он.

— Именно так, — сказал Мозг. — Без веществ, производимых насекомыми, другие формы жизни, ваш вид, исчезли бы. Иногда нужна лишь мельчайшая частица вещества, такого, как специальная медь, производимая арахнидами. Иногда вещество должно пройти через многие валентности, слегка измененное каждый раз, прежде, чем оно может быть использовано жизненной формой в конце этой цепи. Сломай эту цепь, и все умрет. Чем больше существует различных форм жизни, тем больше жизни может поддерживать теплица Земли. Самая лучшая теплица должна содержать много форм жизни — чем больше форм жизни, тем больше здоровья для всех.

— Чен-Лу, — сказал Хуан. — Он мог бы помочь. Он мог бы пойти с моим отцом, сказать им… Вы спасли Чен-Лу?

— Китаец, — сказал Мозг. — Можно отдать приказ, чтобы он жил, хотя вы жестоко обошлись с ним. Существенные структуры мозга живы благодаря нашему оперативному вмешательству.

Хуан смотрел на взбагривающуюся, расходящуюся массу на полу пещеры. Он отвернулся.

— Они дали мне доказательства, чтобы я мог взять их назад с собой, — сказал отец Хуана. — В них нельзя сомневаться. Никто не будет сомневаться в них. Мы должны прекратить убивать и изменять насекомых.

— И позволить им взять власть на Земле, — прошептал Хуан.

— Мы говорим, что вы должны перестать убивать себя, — гремел голос. — Уже народ вашего Чен-Лу… как я полагаю, вновь переселяет насекомых на своей земле. Может быть они успеют вовремя, может быть нет. Но ведь это никогда не поздно. В Китае они были осторожны и тщательны… и может быть, им понадобится наша помощь.

— Но вы будете нашими хозяевами, — сказал Хуан. А сам подумал: Рин… Рин, где ты?

— Мы уже почти достигли нового баланса, — сказал Мозг.

— Интересно будет посмотреть. Но у нас будет время обсудить это позднее. Вы можете свободно двигаться… и способны делать это. Но сейчас чувствуйте себя свободными и выйдите наружу, чтобы встретиться со своей супругой. Сегодня утром сияет солнце. Пусть солнце сделает свою работу на вашей коже и с хлорофиллом вашей крови. И когда вы вернетесь сюда назад, скажите мне, является ли солнце вашим рабом.

БАРЬЕР САНТАРОГИ _(роман)

В небольшой американский городок Сантарога приезжает специалист-психолог, который должен расследовать происходящие здесь странные события. Психолог знает, что жители города не могут долгое время жить во внешнем мире, городок существует практически автономно, а попытки бизнесменов извне начать там дело всегда безуспешны. В ходе расследования выясняется, что местная «фирменная» приправа Джасперс — вещество, объединяющее сознания всех жителей Сантароги в один огромный сверхразум… причем сами жители об этом даже не подозревают.

Глава 1

Не слишком новый, пятилетний грузовик марки «форд» миновал ущелье и уже после захода солнца начал спускаться по длинному крутому склону в долину Сантарога. Занятие было не из приятных: петляющая боковая дорога выровнялась только перед самым выездом на автостраду. Выведя грузовик на шоссе, посыпанное гравием, Джилберт Десейн остановился у белого барьера, преграждавшего путь. Некоторое время он неподвижно сидел и смотрел вниз, в долину, секреты которой ему предстояло раскрыть.

Уже двое толковых парней погибли при расследовании этого дела, напомнил себе Десейн. Несчастные случаи. Всего лишь обычные несчастные случаи. Что же происходит там, в этом погруженном в тень котловане, освещаемом лишь редкими огнями? Не поджидает ли и его какой-нибудь несчастный случай?

Он заглушил двигатель и потянулся — после долгой поездки из Беркли ныла спина. Потрепанную кабину переполнял острый запах машинного масла, снизу и сзади грузовика доносились поскрипывания и хлопки.

На первый взгляд долина показалась ему совсем не такой, какой он ожидал ее увидеть. С ярко-голубого неба падал ослепительный солнечный свет, озаряя верхушки деревьев и скал. От этого места исходило ощущение спокойствия — островок, где можно переждать бурю.

Он думал, для того, чтобы составить об этой долине правильное представление, достаточно будет изучить карты и прочитать все сообщения о Сантароге. Но карты — это не сама земля, а сообщения не способны создать полного впечатления о людях, проживающих на ней.

Десейн взглянул на наручные часы: почти семь. Ему почему-то расхотелось ехать дальше.

Вдалеке, слева, среди деревьев сияли полоски зеленого света. Этот район был помечен на карте как «зеленые строения». Располагавшийся справа от него на скалистом холме квартал молочно-белых домов, похожих на замки, он определил как сыроваренный кооператив Джасперса. Желтый свет окон и перемещающихся по нему огней свидетельствовал о деловой активности.

Неожиданно Десейн услышал множество ночных звуков: стрекот цикад, хлопанье крыльев ястреба, отправившегося на ночную охоту, и далекий печальный вой собак. Похоже, стая голосила где-то за кооперативом. Десейн сглотнул. Внезапно ему показалось, что желтые окна превратились в зловещие глаза, всматривающиеся в темную бездну долины.

Тряхнув головой, Десейн улыбнулся и скинул наваждение. Нельзя давать разыгрываться воображению — это непрофессионально. Нужно забыть всю эту чертову чепуху о Сантароге, а то с таким настроем он не сможет провести беспристрастное научное расследование.

Он включил в кабине свет и достал из-под соседнего сиденья портфель с золотым тиснением на коричневой коже: «Джилберт Десейн, факультет психологии, Калифорнийский университет, Беркли». Вытащив из портфеля потрепанную папку, он записал: «Прибыл в долину Сантарога в 18:45. Вокруг все напоминает процветающую фермерскую общину…»

Десейн отложил портфель и папку в сторону.

«Процветающая фермерская община… — подумал он. — Гхм… С чего это я взял, что она именно процветающая?» Нет, к тому, что он увидел, слово «процветающая» не подходило. В голову назойливо лезло совсем другое определение, которое сложилось на основании сообщений.

Лежащая перед ним долина излучала ожидание. Тишину подчеркивал случайный звон колокольчиков. Десейн мысленно представил, как семейные пары мирно возвращаются домой после работы. Что же они обсуждают в этой наполненной ожиданием темноте?

О чем, например, говорит Дженни Сорже со своим мужем — если только он у нее есть? Маловероятно, что она до сих пор не вышла замуж — прелестная, давно достигшая брачного возраста Дженни. Уже больше года прошло с тех пор, как они в последний раз виделись в университете.

Десейн вздохнул. Он никогда не мог избавиться от мыслей о Дженни, а уж тем более здесь, в Сантароге. Дженни тоже составляла часть тайны этой долины, была элементом Барьера Сантароги и главным объектом его начавшегося расследования. Десейн снова вздохнул. Он не пытался обмануть себя и прекрасно знал, почему согласился участвовать в этом проекте. Вовсе не из-за крупной суммы, которую обещал ему университет, и не ради большого оклада — нет, он приехал сюда потому, что здесь жила Дженни.

Для себя Десейн решил, что при встрече с ней будет улыбаться и вести себя как ни в чем не бывало. Он ведь действительно приехал сюда в командировку, чтобы провести изучение рыночной экономики долины Сантароги, и из-за этого ему пришлось оторваться от обычных преподавательских треволнений. Впрочем, что это значит: вести себя как ни в чем не бывало с Дженни? Как можно вести себя естественно, когда сталкиваешься с необычным?

Дженни жила в долине Сантароги, — а к этому месту не подходили обычные мерки.

Десейн мысленно вернулся к сообщениям и «достоверным фактам». Папки с собранными сведениями, заявления официальных лиц, второстепенные секретные данные, которые являлись главным козырем во время заключения торговых сделок, — все это на самом деле лишь подтверждало один простой факт: в Сантароге было нечто необычное, гораздо более тревожное, чем что-либо, с чем раньше сталкивалась так называемая наука об изучении рынка.

Десейн вспомнил, как Мейер Дэвидсон, невысокий розовощекий крепыш, казавшийся мягким и слабовольным, при их первой встрече яростно потрясал кулаками. Он был агентом инвестиционной корпорации, вкладывающей деньги не только в магазины, но и в изучение рынка. Дэвидсон гневно обрушил на него град вопросов: «Почему мы вынуждены закрывать там наши предприятия? Почему ни один сантарожец не желает вести торговлю с внешним миром? Вот что нам нужно знать. В чем заключается этот Барьер, из-за которого мы не можем вести дела в Сантароге?» В конце разговора Дэвидсон уже не казался мягким человеком, каким выглядел на первый взгляд.

Десейн завел двигатель, включил фары и продолжил путь по извилистому спуску.

Все данные о Сантароге сводились к нескольким простым фактам: прибывшие извне не обнаруживали в долине продающихся или сдающихся внаем домов. Официальные власти Сантароги заявили, что у них нет данных о преступлениях несовершеннолетних. Призывники из Сантароги всегда возвращались сюда после окончания срока прохождения службы. Если говорить откровенно, то ни один сантарожец не выезжал из долины, чтобы поселиться в каком-нибудь другом месте.

Почему? Неужели этот барьер действительно существует, да еще с обеих сторон?

Вот и еще одна любопытная аномалия: в сообщениях упоминалось о статье, написанной дядей Дженни, доктором Лоуренсом Паже, известным физиком родом из долины, опубликованной в одном медицинском журнале. Статья называлась: «Синдром отравления сантарожцев непривычной окружающей средой». Суть ее заключалась в следующем: у сантарожцев, вынужденных по стечению обстоятельств жить за пределами долины в течение продолжительного времени, проявляется необычная чувствительность к аллергенам. Это является главной причиной, по которой юноши из долины Сантароги оказываются не в состоянии длительное время нести воинскую службу.

Из разрозненных кусочков накопленной информации постепенно складывалась определенная картина.

Власти Сантароги ни разу не сообщили о случае умственного помешательства или психического отклонения в Государственный департамент психической гигиены. Ни один сантарожец не находился на лечении и не стоял на учете в какой-либо государственной лечебнице для психических больных. (Доктор Шами Селадор, возглавлявший факультет, где работал Десейн, находил этот факт «тревожным».)

Сигареты, продаваемые в Сантароге, в основном предназначались для приезжих.

Сантарожцы оказывали железное сопротивление национальной рекламе (как считал Мейер Дэвидсон, это был симптом, чуждый американцам). На рынке Сантароги невозможно было купить сыр, вино или пиво, изготовленные во внешнем мире.

Все деловые предприятия долины, включая банк, принадлежали уроженцам Сантароги. Они открыто выступали против денежных инвестиций извне.

Сантарога успешно сопротивлялась всем правительственным проектам о предоставлении дотаций.

При подготовке расследования Десейну пришлось встречаться со многими политиками, и большинство среди них считали сантарожцев «скопищем чудаков или религиозных фанатиков», как заявил сенатор из Портервилля, находящегося всего в десяти милях от Беркли и во многих сотнях миль от долины.

— Поверьте, доктор Десейн, — сказал один сенатор, — вся эта чепуха, окутанная мистикой, — не более, чем выдумка.

Этого сенатора, тощего, чувственного мужчину с копной седых волос и красными прожилками в глазах, звали Барстоу. Он был потомком старинного калифорнийского рода и считал, что Сантарога — последний аванпост американского индивидуализма, где проживают типичные янки, населявшие в свое время восточные земли Калифорнии. «Ничего таинственного в них нет, — уверял сенатор. — Они не требуют к себе особого внимания и не раздражают мой слух глупыми вопросами. Мне бы очень хотелось, чтобы все мои избиратели были такими же прямыми и честными».

«Это мнение одного человека, — подумал Десейн, — не разделяемое подавляющим большинством».

Но все эти разговоры остались в прошлом, а сейчас Десейн уже мчится на своем грузовике по таинственной долине.

Постепенно узкая подъездная дорога перешла в широкую автостраду с громадными деревьями по обочинам. Эта улица называлась Гигант-Авеню, вероятно из-за исполинских секвой, между которыми она извивалась. Среди деревьев стояли дома, некоторые из них, согласно имеющейся у Десейна информации, пребывали здесь со времен золотой лихорадки. Декор, выполненный в готическом стиле, обрамлял карнизы зданий, многие из которых были трехэтажными. Из окон струился желтый свет.

Но из этих домов не доносилось ни звуков работающих телевизоров, ни людских голосов, а на стенах не было следов сажи от дымоходных труб. Неожиданно Десейн понял, что в них никто не живет.

Подъехав к развилке, он притормозил у указателя. Стрелка налево указывала на центр города, две другие направляли вправо: одна к гостинице Сантароги, другая к сыроваренному кооперативу Джасперса.

Десейн свернул направо.

Дорога пошла вверх. Он проехал под аркой с надписью: «Сантарога — город, где производят сыр», и вскоре дорога вынырнула из леса в долину, поросшую дубами. Справа за железным забором проглядывали серо-белые очертания кооператива, а на противоположной стороне дороги стояла длинная трехэтажная гостиница, построенная в сумбурном стиле начала двадцатого века, с верандой и крыльцом. Ряды в основном темных окон выходили на стоянку, покрытую гравием. У входа висела надпись:

Гостиница «Сантарога»

Музей времен золотой лихорадки

Время работы с 9:00 до 17:00

Большинство машин, припаркованных к тянувшейся вдоль веранды обочине, были хорошо сохранившимися старыми моделями. Среди них наблюдалось всего несколько новых автомобилей, стоявших немного в стороне.

Десейн припарковался рядом с «шевроле» 1939 года выпуска, сверкающим восковым блеском. Ему показалось, что красно-коричневая кожаная обшивка сидений внутри машины выполнена вручную. Десейн решил, что это игрушка какого-нибудь богача.

Он взял портфель и направился ко входу в гостиницу. В воздухе пахло свежескошенной травой, а неподалеку журчал ручеек. Десейну вспомнилось детство, тетушкин сад, в задней части которого протекал ручей, и его охватило сильное ностальгическое чувство.

Неожиданно резкие звуки разорвали тишину: с верхнего этажа гостинцы донеслись хриплые голоса мужчины и женщины, споривших между собой. Высказывания мужчины были крайне грубы, а визжащий голос женщины поразительно напоминал крик уличной торговки рыбой.

— Даже на одну, ночь я не останусь в этой богом забытой дыре! — визжала женщина пронзительным голосом. — Им не нужны наши деньги! Им не нужны мы! Поступай, как знаешь, а я уезжаю!

— Белл, заткнись! Ты…

Окно с треском захлопнулось, и спор перешел в тихое бормотание.

Десейн глубоко вздохнул. Ссора неизвестной пары, недовольной Барьером Сантароги, вернула его к действительности. Он прошагал по гравию, поднялся по четырем ступенькам на веранду и вошел через вращающиеся двери, украшенные затейливой резьбой. С высокого потолка в вестибюле свисали хрустальные люстры. Панельная обшивка из темного дерева, трещины на которой были подобны древним письменам, делала пространство замкнутым. Справа от него начиналась закругленная стойка. За ней виднелась открытая дверь, из-за которой доносились звуки коммутатора. Справа от стойки зиял широкий проход, через который Десейн увидел столовую — белые скатерти, хрусталь, серебро. Старинный почтовый дилижанс, словно сошедший с экрана вестернов, был установлен слева, рядом с латунными почтовыми ящиками, к которым кренилась коричневая бархатная лента с надписью: «Руками не трогать!»

Десейн остановился и внимательно осмотрел дилижанс. Он пах пылью и росой. Табличка в рамке на багажном отделении сообщала его историю: «Обслуживал маршрут «Сан-Франциско — Сантарога» с 1868 по 1871 год». Ниже, в рамке чуть побольше, желтел лист бумаги с текстом, выведенным буквами медного цвета и гласившим:

Послание от Черного Барта

разбойника с большой дороги,

почтовое отделение 8.

Далее неровным почерком на желтой бумаге был написан небольшой стишок:

Здесь я стоял, пока ветер и дождь

Заставляли деревья рыдать,

Ждал дилижанс, был готов рисковать,

Но не стоил того грабеж.

Зачем я рисковал башкой в этой серой унылости, грабя чертов дилижанс, не имеющий никакой ценности? Ветер, играя верхушками деревьев, окропляет землю дождевыми каплями, и мне, продрогшему, кажется, что вместе со мной рыдает сам лес.

Это произведение вызвало у Десейна смешок. Он перехватил портфель в левую руку, подошел к стойке и позвонил. В дверях появился лысый морщинистый мужчина в черном костюме. Он уставился на Десейна, как ястреб, увидевший добычу.

— Что вам надо?

— Я бы хотел снять комнату, — ответил Десейн.

— У вас возникли проблемы?

Десейн ответил резким, вызывающим тоном:

— Никаких проблем! Я устал и желаю спать в постели.

— Ну, тогда проходите, — проворчал мужчина.

Шаркая ногами, он подошел к стойке и подтолкнул к гостю регистрационный журнал в черном переплете. После того как Десейн расписался, служащий вытащил медный жетон с ключами и произнес:

— Ваша комната — номер 52. Она рядом с той, где остановилась идиотская парочка из Лос-Анджелеса. Потом не предъявляйте мне претензий, если они не дадут вам спать ночью. — Он бросил ключи на стойку. — С вас задаток — десять долларов.

— Я голоден, — заметил Десейн, доставая бумажник и расплачиваясь. — Ресторан открыт?

— Закрывается в девять, — ответил служащий, выписывая квитанцию.

— Здесь есть посыльный?

— Вы выглядите достаточно сильным, чтобы самому отнести свой портфель. — Служащий махнул рукой в направлении лестницы: — Ваша комната на втором этаже.

Десейн повернулся и впервые обратил внимание на то, что дилижанс отгораживает довольно большое пространство холла, в беспорядке уставленное обитыми кожей стульями и тяжелыми креслами. Несколько человек пожилого возраста уютно устроились на них и читали газеты и книги. Помещение освещалось медными массивными лампами, стоявшими на полу. Казалось, владельцы гостиницы намеренно пытаются воспроизвести обстановку прошлого века.

Потом Десейн неоднократно вспоминал эту сцену. Она была первым ключом к пониманию истинной природы Сантароги.

Почувствовав смутное беспокойство, Десейн произнес:

— Я пройду в комнату позже. Могу я оставить свой чемодан здесь, пока буду ужинать?

— Оставьте на стойке, он никуда не денется.

Ставя чемодан на стойку, Десейн заметил на себе внимательный взгляд служащего.

— Что-то не так? — спросил он.

— Нет.

Служащий протянул руку к портфелю, но Десейн, резко шагнув назад, выхватил портфель из-под руки служащего. Тот кинул на постояльца гневный взгляд и фыркнул. Он, несомненно, был разочарован тем, что ему не удалось заглянуть в портфель пришельца.

— Пожалуй, я просмотрю кое-какие бумаги во время ужина, — сказал Десейн, тут же про себя подумав: «С какой стати я ему это объясняю?»

Досадуя на себя, он повернулся и прошел в зал ресторана, оказавшийся огромным квадратным помещением, в центре которого висела единственная массивная люстра с гипнотически светящимися огнями. Стены зала были облицованы панелями из темного дерева и украшены медными лампами. Вокруг круглых столов стояли глубокие кресла с подлокотниками. Слева вдоль стены тянулась длинная стойка бара из тикового дерева, а под зеркалом стояли бокалы.

Большое помещение поглощало звуки, и Десейну показалось, что его шаги гулко раздаются во внезапно наступившей тишине и все оборачиваются ему вслед. На самом же деле его появление осталось почти незамеченным.

Бармен в белой рубашке, обслуживающий немногочисленных клиентов, удостоил его быстрым невыразительным взглядом и продолжил беседовать со смуглым мужчиной, нависшим всем телом над кружкой пива.

Примерно дюжину столиков занимали семьи с детьми, а за столиком рядом с баром резались в карты. Еще за двумя сидели одинокие женщины, полностью поглощенные трапезой.

Десейн сразу же почувствовал, что люди в зале разделялись на две группы. У некоторых нервное напряжение ощущалось почти физически и резко контрастировало с абсолютным спокойствием остальных посетителей зала. Десейн легко определил прибывших из внешнего мира людей — они выглядели более утомленными и издерганными, а дети — непослушными.

Проходя по залу, Десейн увидел свое отражение в зеркале — худое лицо прорезали морщины усталости, курчавые черные волосы спутались, а в глазах застыло то же напряженное внимание, с которым он вел грузовик. На ямочке подбородка темнела полоска грязной дорожной пыли. Десейн стер ее и подумал: «Вот прибыл еще один приезжий».

— Вам нужен столик, сэр?

Рядом возник негр-официант в белом жакете, с ястребиным носом, проседью на висках и резкими чертами, оставшимися от мавританских предков. В карих глазах светилась проницательность. Несмотря на лакейский костюм, он производил впечатление человека, привыкшего командовать. Десейну пришла на ум ассоциация с Отелло.

— Да, на одного, пожалуйста, — ответил Десейн.

— Прошу, сэр.

Негр провел его к столику, стоявшему у ближайшей стены. Усевшись в глубокое кресло под лампой, Десейн обратил свое внимание на столик рядом с баром, где играли в карты четверо мужчин. Он узнал одного из них — он видел его на снимке, который ему когда-то показывала Дженни. Это был Паже, ее дядя, автор статьи в медицинском журнале, где говорилось об аллергенах, — крупный седовласый мужчина с мягкими чертами круглого лица.

Что-то в его облике наводило на мысль о восточном происхождении, особенно в том, как он держал колоду карт у груди.

— Желаете меню, сэр?

— Да. Одну минутку… Среди тех игроков в карты, если я не ошибаюсь, доктор Паже?

— Вы знакомы с доктором Ларри, сэр?

— К сожалению, нет. Я знаком с его племянницей, Дженни Сорже. Она показывала мне фотографию доктора Паже.

Официант бросил взгляд на портфель, стоявший на середине столика.

— Десейн, — сказал он, и его смуглое лицо расплылось в широкой улыбке. — Значит, Дженни училась вместе с вами, и вы тот самый ее приятель.

Это было произнесено настолько многозначительно, что Десейн уставился на официанта, разинув рот.

— Дженни рассказывала о вас, сэр, — пояснил официант.

— Понятно…

— Вас интересует, с кем играет доктор Ларри? — Он повернулся в сторону игроков. — Напротив доктора сидит капитан Эл Марден из службы дорожной инспекции. Справа — Джордж Нис, управляющий сыроваренным кооперативом Джаспера, а слева — мистер Сэм Шелер. Мистер Сэм заведует нашей независимой службой техобслуживания… Сейчас я принесу меню, сэр, — сказал официант, отправляясь к бару.

Десейн внимательно смотрел на игроков в карты, еще не очень понимая, чем они его так заинтересовали. Сидевший спиной к нему Марден был в темно-синем костюме. Он слегка повернулся, и Десейн смог увидеть поразительную копну рыжих волос, а в следующий миг — узкое лицо, плотно сжатые губы, цинично изогнутые вниз. Шелер из независимой службы техобслуживания (интересно, почему она так называется?) оказался смуглым человеком с прямоугольными индейскими чертами лица, плоским носом и массивными губами. У сидевшего напротив него уже начавшего лысеть Ниса волосы были песочного цвета, а глаза голубые с массивными веками, придававшие ему несколько сонный вид, но широкий рот и резко раздвоенный подбородок говорили об энергии, заключенной в этом человеке.

— Ваше меню, сэр, — официант положил перед Десейном большую папку в красном переплете.

— Доктор Паже с друзьями, кажется, увлечены игрой, — заметил Десейн.

— Традиция, сэр. Каждую неделю, в это время, с той же регулярностью, как заходит солнце, они обедают здесь и играют в карты.

— Во что они играют?

— Когда как, сэр. Иногда это бридж, иногда пинокль. Время от времени они разыгрывают партию в вист и даже в покер.

— Скажите, что означает независимая служба техобслуживания? — Десейн посмотрел на смуглое лицо потомка мавров.

— Здесь, в долине, сэр, мы не имеем дела с компаниями, устанавливающими твердые цены. Мистер Сэм проводит закупки у тех, кто делает самые выгодные предложения. Например, за один галлон бензина мы платим всего четыре цента.

Десейн отметил, что следует заняться этим аспектом Барьера Сантароги. Они не хотят покупать что-либо у больших компаний — это их дело, но где в таком случае они добывают нефтепродукты?

— У нас отличный ростбиф, сэр, — предложил официант, указывая на меню.

— Вы рекомендуете?

— Да, сэр. Пшеница созревает прямо здесь, в долине. У нас есть свежая кукуруза, помидоры Джасперса, вместе с сырным соусом будет просто восхитительно, а на десерт есть клубника, выращенная в теплице.

— А как насчет салата? — спросил Десейн.

— С зеленью на этой неделе неважно, сэр. Я подам вам суп со сметаной. Он отлично пойдет с пивом. Может, принести что-нибудь нашего, местного?

— Когда вы рядом, меню не требуется, — улыбнулся Десейн. Он вернул официанту папку с красным переплетом. — Принесите все, что считаете нужным, и постарайтесь успеть до того, как я начну есть скатерть.

— Все будет через минуту, сэр!

Десейн смотрел, как официант удаляется широкими, уверенными шагами. Настоящий Отелло.

Вскоре он вернулся с тарелкой горячего супа, в котором плавал белый островок сметаны, и кружкой темно-желтого пива.

— Я заметил, что вы здесь единственный негр-официант, — произнес Десейн. — Существует особый отбор?

— Думаете, меня держат здесь специально, напоказ? — В голосе официанта прозвучала настороженность.

— Просто подумал, может, в Сантароге существует проблема сегрегации.

— Сэр, в долине около тридцати-сорока цветных семей, и мы не делаем различий по цвету кожи. — Голос негра стал твердым и отрывистым.

— Я не хотел вас обидеть, — извинился Десейн.

— А я и не обиделся. — Легкая улыбка в уголках рта исчезла. — Должен признаться, что негр-официант — явление здесь не столь уж редкое. В заведениях вроде этого… — он обвел взглядом зал, — должно работать много негров. В традициях местного колорита нанимать таких, как я, на эту работу. — На его лицо снова вернулась ослепительная улыбка. — Это хорошая работа, но мои парни устроились еще лучше — они работают в кооперативе, а дочка хочет стать юристом.

— У вас трое детей?

— Два мальчика и девочка. Прошу извинить, но меня ждут за другими столиками, сэр.

— Да, конечно.

Когда официант ушел, Десейн взял кружку пива и, поднеся ее к носу, задержал на несколько секунд. Он почувствовал резкий запах подвала и грибов. Он вспомнил, что Дженни высоко отзывалась о местном сантарогском пиве. Отхлебнув, он понял, что Дженни оказалась права — пиво было мягкое, некрепкое, с привкусом солода.

«Дженни, — подумал он, — Дженни… Дженни…»

Почему она никогда не приглашала его посетить Сантарогу, хотя каждый уик-энд без исключений уезжала домой? Их свидания всегда происходили в середине недели. Он вспомнил, что она рассказывала ему о себе: сирота, воспитывалась дядей Паже и его кузиной… кажется, Сарой. Десейн сделал еще один глоток пива, затем попробовал суп. Действительно, вместе они пошли отлично. Сметана, как и пиво, имела тот же незнакомый привкус.

«Тогда Дженни действительно привязалась ко мне, — подумал Десейн. — Между нами возникло нечто волнующее. Но она никогда прямо не приглашала меня познакомиться со своими родственниками, посетить долину». Робкие намеки, прощупывание почвы, да, они были: «Что ты думаешь насчет практики в Сантароге? Ведь тогда ты сможешь время от времени обсуждать с дядей Ларри некоторые интересные случаи».

«Какие еще случаи?» — внезапно подумал Десейн, вспомнив этот разговор. В информации относительно Сантароги, которую обобщил доктор Селадор и которую он прочитал в папках, совершенно однозначно подчеркивалось: «Никаких сведений о случаях психических заболеваний».

«Дженни… Дженни…» Десейн мысленно снова вернулся в ту ночь, когда она сделала ему решительное предложение: «Сможешь ли ты жить в Сантароге?». Это были уже не робкие попытки прощупать, что он думает о подобной возможности.

Он вспомнил, как удивленно воскликнул: «Да с какой стати нам жить в Сантароге?»

«Потому что я не смогу жить нигде в другом месте». — Вот что она сказала тогда: потому Что я не смогу жить нигде в другом месте. «Любишь меня, люби мою долину».

Он умолял объяснить, что заставляет ее принять это решение, но она так ничего и не объяснила. Для нее все было ясно. Под конец он вышел из себя, в нем кипел гнев, усиленный задетым мужским самолюбием. «Неужели ты думаешь, что я не смогу содержать тебя в другом месте, кроме Сантароги?»

«Приезжай в Сантарогу, сам увидишь», — умоляла она его.

«Если только ты решишься жить в другом месте».

Тупиковая ситуация.

Несмотря на прошедшее время, при воспоминании об этой сцене щеки Десейна покрыл румянец. Заканчивалась последняя неделя их учебы в университете, и два дня она не отвечала на его звонки… А потом он сам решил не звонить ей и замкнулся в скорлупе своего уязвленного «эго».

Так и получилось, что Дженни вернулась в свою драгоценную долину, а когда он усмирил свою гордыню и написал ей, предложив приехать к нему, — ответа не последовало, словно, вернувшись в долину, она отрезала себя от внешнего мира.

Проклятая долина. Десейн вздохнул, вспоминая, с каким волнением говорила Дженни о Сантароге. Он оглядел зал с отделанными панелями стенами. Люди, которых он видел здесь, не соответствовали представлениям, сложившимся у него до приезда сюда.

«Почему она не отвечала на мои письма? — спросил он себя. — Наверное, она вышла замуж. Скорее всего в этом все дело».

Официант обошел край бара с подносом в руках. Бармен поднял руку и крикнул:

— Уин!

Официант остановился, поставив поднос на стойку, они приблизили друг к другу головы и начали перешептываться. По выражению их лиц Десейн понял, что они спорят. Вскоре официант произнес что-то, резко дернул головой, потом схватил поднос и отнес его к столику Десейна.

— Черт побери, вечно он сует нос в чужие дела! — сказал он и, поставив поднос на стол, принялся расставлять тарелки перед Десейном. — Хотел, чтобы я не подавал вам Джасперса! Лучшему другу Дженни — и не подавать Джасперса!

Гнев официанта уже остывал. Он, покачав головой, улыбнулся и поставил перед Десейном тарелку.

— Я слышал, он назвал вас Уином.

— Уинстон Бурдо, к вашим услугам, сэр. — Официант обогнул столик. — Не хотел давать мне пива Джасперса для вас, сэр! — Он взял с подноса покрытую инеем бутылку и поставил рядом с кружкой пива, которую принес в первый раз. — Это несколько хуже того, что я приносил раньше. Впрочем, в еде-то присутствует Джасперс. Никто, черт побери, не смеет указывать, мне что делать, а чего не делать!

— Джасперс, — повторил Десейн. — Я думал, это только название сыра.

— Да нет же, сэр. Джасперс добавляют во всю продукцию, которую производит кооператив. Разве Дженни не говорила вам об этом? — Он нахмурил брови. — Вы что, раньше никогда не приезжали в нашу долину с ней, сэр?

— Не довелось. — Десейн отрицательно покачал головой.

— Вы доктор Десейн — Джилберт Десейн?

— Да.

— Тогда вы — тот парень, в которого Дженни влюблена по уши. — Он ухмыльнулся и добавил: — Кушайте, сэр. Это отличная еда — пальчики оближешь.

Прежде чем Десейн успел собрать воедино разбегавшиеся мысли, Бурдо повернулся и быстро ушел.

«Тот парень, в которого Дженни влюблена по уши, — подумал Десейн. — Он использовал настоящее время — не прошедшее. — Он почувствовал, как гулко застучало сердце, но тут же обругал себя — ну не идиот ли он, что решил принять слова официанта всерьез! Просто у парня такая манера разговаривать! И не нужно строить на этом надежды!»

Он принялся за еду. Ростбиф соответствовал похвалам Бурдо: он оказался нежным, сочным. Сырный соус, которым была полита картошка, обладал тем же острым привкусом, что пиво и сметана.

«Тот парень, в которого Дженни влюблена по уши».

Эти слова продолжали звучать в голове Десейна, пока он ел, путая все его мысли.

Он оторвал взгляд от тарелки и стал искать взглядом Бурдо. Официанта нигде не было видно. Джасперс… он придавал еде острый запах и какой-то необычный привкус. Внимание вернулось к бутылке пива, произведенного не кооперативом Джасперса. «Говорит, не такое вкусное?» — Он отхлебнул прямо из бутылки. Горький металлический вкус. Потом сделал глоток из кружки — пиво из нее оказалось мягким и успокаивающим. Десейн почувствовал, как по мере того, как с языка исчезает неприятный привкус, его голова проясняется.

Поставив кружку на стол, он бросил взгляд через весь зал и заметил, что бармен уставился на него с хмурым видом. Потом сантарожец отвел взгляд.

Вроде бы все это было весьма несущественно: два пива, спор между официантом и барменом, с таким вниманием взирающим на его столик, — обычные мелочи, сплошь и рядом встречающиеся в жизни, но почему-то Десейн ощутил скрытую угрозу. Нельзя забывать, что два исследователя уже погибли в результате несчастных случаев в долине Сантарога: первый погиб, когда его машина свалилась в пропасть, на слишком большой скорости не вписавшись в поворот на горной дороге; а второй сорвался со скалистого уступа в реку и утонул. Несчастные случаи, вызванные естественными причинами, так уверяли проводившие расследование официальные лица.

Погруженный в раздумья Десейн вернулся к еде.

Вскоре Бурдо принес клубнику, которая тоже оказалась очень вкусной.

— Как, сэр, нравится?

— Отлично! Лучше, чем пиво.

— Простите, сэр, пиво — моя вина, сэр. Возможно, как-нибудь в другой раз. — Он осторожно прокашлялся. — А Дженни знает, что вы здесь?

Десейн опустил ложку и стал вглядываться в тарелку с клубникой, словно пытаясь разглядеть в ней свое отражение. Перед глазами вдруг возникла Дженни — в красном платье, такая жизнерадостная и энергичная.

— Нет… еще не знает, — ответил он.

— Вы знаете, что Дженни до сих пор не вышла замуж?

Десейн перевел взгляд на игроков в карты. Доктор Паже оторвал взгляд от карт и сказал что-то человеку слева от него. Они оба рассмеялись. «Их лица покрыты прекрасным загаром… Значит, Дженни до сих пор не замужем?»

— Мистер Бурдо, в справочнике есть ее телефон? — спросил Десейн.

— Она живет вместе с доктором Паже, сэр. Почему бы вам не звать меня Уином?

Внезапно заинтересовавшись собеседником, Десейн внимательно посмотрел в лицо с резкими чертами мавританских предков. В голосе негра звучал едва заметный акцент уроженца юга, а дружелюбие и то, с какой охотой он сообщал ему сведения о Дженни, было типично для южанина… С первого взгляда просто доверительная, дружеская беседа. Однако тут примешивалось еще что-то, словно Бурдо прощупывает его, осторожно пытается выведать какую-то информацию. В Десейне проснулся психолог.

— Уин, сколько лет вы живете в долине? — спросил он.

— Около двенадцати, сэр.

— Как вы сюда попали?

Уголки рта Бурдо тронула печальная улыбка, и он покачал головой.

— Не думаю, сэр, что вам будут приятно услышать эту историю.

— Но мне хочется услышать ее. — Десейн внимательно смотрел на Бурдо. Где-то должен найтись ключ, которым можно приоткрыть дверь ко всему загадочному в этой долине… «Дженни не замужем?»… Возможно, Бурдо и есть этот ключ. Негр вел разговор с некоторой застенчивостью, которая, как знал Десейн, располагает к доверительности. Сейчас он только и надеялся на то, что это не искусная игра.

— Что ж, если вы действительно хотите знать… — начал Бурдо с резко усилившимся южным акцентом. — Я отбывал срок в тюрьме в Новом Орлеане. Я был членом одной разбитной компании, где каждый занимался чем хотел, а от нашего жаргона у благопристойных граждан уши бы завяли. Однажды я как бы услышал себя со стороны и призадумался, а потом понял, что все это ребячество, ерунда. Для малолеток. — Бурдо повторил эту фразу, с какой-то торжественностью: — Для малолеток, сэр. И вот когда я вышел из тюрьмы, самый главный шериф сказал мне, чтобы я никогда больше не попадал туда. Я пошел домой, где меня ждала семья, и сказал Анни… сказал ей, что мы уезжаем. Погрузили вещички и приехали сюда, сэр.

— Так просто собрались и приехали прямо в эту долину?

— Ну нет, сэр, перед тем как попасть сюда, наши ноги прошлись по многим дорогам. Путь был нелегким, и некоторые места нам было совсем нелегко оставлять. Когда же мы наконец прибыли сюда, то поняли, что наши мытарства оказались не напрасными.

— Выходит, вы просто странствовали, пока не оказались здесь.

— Иногда мне кажется, что направлял Бог, сэр. Это место… Сэр, мне трудно это объяснить. Правда… власти долины хотят, чтобы я шел учиться. Вот в чем проблема. Я могу говорить на хорошем обычном английском, когда не забываю про произношение, — сейчас его акцент почти пропал.

Десейн ободряюще улыбнулся.

— Кажется, в этой долине живут очень милые люди.

— Возможно, вам станет понятнее наша долина, если я расскажу об одном случае, случившемся здесь со мной. Если бы это произошло где-нибудь в другом месте, то ужасно задело бы меня, но здесь же… Мы были на вечеринке в Джасперсе, сэр, сразу же после помолвки моей дочери Уиллы с Кэлом Нисом. И Джордж, отец Кэла, подошел ко мне и, положив руку мне на плечо, сказал: «Эй, Уин, старый негритянский ублюдок, — сказал он, — нам лучше пойти выпить и поболтать, потому что мы вскоре породнимся». Эти слова совершенно не задели меня. Он не хотел меня обидеть, когда назвал ниггером. Это было совсем как… как мы называем здесь белокурого мальчика Белым. Черный цвет моей кожи служит лишь для установления личности, вроде того, как вы приходите сюда, в этот зал, и спрашиваете Эла Мардена, а я отвечаю: «Видите того рыжеволосого парня, играющего в карты, — это и есть Эл». И когда он назвал меня так, я понял, что именно это он и имел в виду — ничего обидного. Я понял это сразу же. Он просто выразил сущность своего восприятия меня. Более дружеской услуги он не мог мне оказать.

Нахмурившись, Десейн пытался уследить за ходом мыслей Бурдо. Дружеская услуга — назвать его ниггером?

— Мне кажется, вы не поняли, сэр, — заметил Бурдо. — Наверное, нужно быть черным, чтобы почувствовать. Правда… возможно, узнав еще кое-что, вы сможете понять и это. Через несколько минут Джордж сказал: «Эй, Уин, интересно, а какие внуки будут у нас: белые, темные или какие-нибудь средненькие?» — Знаете, это его на самом деле не беспокоило, просто было любопытно и показалось интересным. Знаете, когда я потом рассказывал Анни об этом случае, я плакал. Плакал от счастья.

Их разговор явно затянулся, и Бурдо это почувствовал. Официант, покачав головой, пробормотал:

— Что-то я слишком много говорю. Полагаю, мне лучше…

В этот момент у стойки бара раздался резкий крик. Краснолицый толстяк колотил портфелем по стойке и орал на бармена:

— Вы, сукины дети! Вы считаете себя такими благопристойными, что отказываетесь торговать со мной! Их, видите ли, не устраивает мое поведение! Лучше бы…

Бармен схватил портфель.

— Прочь руки, скотина! — завопил толстяк. — Возомнили о себе Бог знает что, считаете себя жителями другой страны! Это я-то чужестранец? Так выслушайте меня, вы, жалкая кучка иностранцев! Это Америка! Это свободная…

Рыжеволосый капитандорожной инспекции Эл Марден, поднявшийся при первых же воплях толстяка, подошел к нему и, положив огромную лапищу на его плечо, мгновенно отрезвил кричавшего.

Толстяк замолчал и, повернувшись, замахнулся портфелем, но, встретившись со сверкающими глазами Мардена, застыл на долгую секунду.

— Я капитан Марден из дорожной инспекции, — представился Марден. — И вот что я вам скажу: мы больше не заключаем никаких сделок с внешним миром. — Его голос звучал спокойно, твердо… и, как показалось Десейну, немного весело.

Разгоряченный толстяк опустил портфель и сглотнул.

— Вам лучше выйти на улицу, сесть в свою машину и уехать из Сантароги, — продолжал Марден. — Немедленно. И больше не возвращайтесь сюда. Мы вас запомним, и если вы снова появитесь в долине, мы вас вышвырнем.

Плечи толстяка опустились, он расслабился, успокаиваясь. Он внимательно оглядел зал и пробормотал:

— Буду просто счастлив уехать отсюда. Скорее ад замерзнет, чем я вернусь в эту грязную долину. От вас смердит. От всех вас! — Он вырвался из рук Мардена и быстро вышел в вестибюль.

Марден покачал головой и вернулся к столику, где играли в карты.

Довольно быстро в зале установилась прежняя атмосфера. Впрочем, Десейн ощутил перемену, наступившую после нервного срыва торговца, — зал четко разделился на сантарожцев и пришлых. Возникла невидимая стена, отгородившая столики, за которыми сидели семьи приезжих, родители стали поторапливать детей, желая как можно быстрее покинуть зал, словно люди мгновенно разбились на две группы — охотников и жертв. Десейн почувствовал, как вспотели его ладони, и возникло желание побыстрее уйти отсюда.

Бурдо куда-то исчез.

«Это просто глупо! — подумал Десейн. Снова всплыла неотвязная мысль: — Неужели Дженни не замужем?»

Ему пришлось напомнить себе, что он психолог, наблюдатель, а значит, прежде всего должен держать себя в руках. «Однако у меня какие-то странные реакции, — подумал он. И снова: — Неужели Дженни не замужем?»

Две семьи приезжих уже шли к выходу из зала, пропуская вперед детей, хриплыми голосами договариваясь о том, что немедленно уедут в соседний город.

«Почему они не хотят остаться здесь? — спросил у себя Десейн. — Ведь цены здесь вполне приемлемы?»

Он представил карту этого района: в двадцати пяти милях, если дальше по дороге, по которой он прибыл, находится Портервилль. Если же ехать в противоположном направлении, то приходится делать крюк, огибая гору, — не меньше сорока миль, прежде чем дорога соединяется с 395-й автострадой. Ближайшие селения находились на юге на этой автостраде, и до них было не менее семидесяти миль. Это был район, где находились Национальные леса, озера, запасные дороги, а местность своими горными кряжами с застывшими лавинными потоками напоминала лунный ландшафт — почти пустынная, за исключением долины Сантарога. Почему же люди предпочитают мчаться в темноте по такой не слишком приятной местности вместо того, чтобы остаться здесь и провести ночь в гостинице? Перед тем как ехать сюда, ему, конечно, следовало поговорить об этой долине с главой факультета доктором Шами Селадором.

Он закончил обед, оставив недопитое пиво. На коричневом подносе лежал счет: 3 доллара 86 центов. Десейн положил на поднос пятидолларовую купюру и снова огляделся.

Картежники сосредоточились на своей игре, бармен, перегнувшись над стойкой, о чем-то болтал с двумя клиентами, какая-то маленькая девочка за столиком справа от него жаловалась, что не хочет пить молоко. Обстановка вокруг была не совсем обычной, и Десейн ощущал, как что-то внутри него кричит об этом. Ощущалось, что хрупкое спокойствие этого зала в любой момент может рухнуть, и Десейн не думал, что хочет стать свидетелем этого. Он вытер губы носовым платком, взял портфель и направился в вестибюль.

Его чемодан стоял на письменном столе, рядом с журналом регистрации посетителей. Из соседней комнаты, где находился коммутатор, доносились гудящие звуки и едва различимые голоса людей. Он взял чемодан и достал из кармана медный ключ от своей комнаты. «Если в ней не окажется телефона, — решил он, — спущусь вниз и позвоню Шами из автомата».

Все еще пребывая под впечатлением от сцены в столовой, Десейн направился к лестнице и отметил, как несколько пар глаз сидевших в вестибюле людей настороженно проследили за ним поверх газет.

Лестница вела к затемненным антресолям, где стояли столы с разбросанными на них листами белой бумаги. Чуть дальше висела табличка: «На второй этаж. Просьба закрывать дверь».

Следующий пролет вел налево. Он был тускло освещен, а широкие панели из темного дерева света не прибавляли. За следующей дверью находился коридор с табличкой, указывающей на аварийный выход слева. Напротив нее висела еще одна светящаяся табличка, указывающая, что пятьдесят первая комната находится справа по коридору. С потолка свисали светильники, под ногами поскрипывал толстый рыжеватый ковер, в широких тяжелых дверях с медными ручками были замочные скважины для старомодных французских ключей — всё это напоминало обстановку девятнадцатого века. Десейн, пожалуй, не удивился бы, увидев горничную в кружевном чепце, длинной юбке, в переднике, перехваченном сзади бантом, черных чулках и мягких туфлях, или же представительного вида портье в облегающем жилете со стоячим воротником и широкой золотой цепью на талии. Его опять посетило чувство дискомфорта.

Медный ключ плавно провернулся в замке, и он вошел в пятьдесят первую комнату. Высокий потолок, одно окно с видом на стоянку. Десейн нажал на выключатель, и зажглась небольшая лампа, стоявшая на полу возле туалетного столика из тутового дерева. В желтом свете он рассмотрел приоткрытую дверь в ванную, выложенную кафелем, откуда доносился звук капавшей воды, письменный стол на толстых ножках с единственным стулом, кровать, которая показалась ему слишком узкой и высокой. Переднюю спинку украшали витиеватые инкрустации.

На ощупь постель показалась мягкой. Он опустил чемодан на постель и заметил, что из-под крышки выступает край белой ткани. Десейн открыл чемодан и осмотрел его. Он всегда тщательно и педантично укладывал вещи, сейчас же в чемодане был явный беспорядок. Кто-то рылся в нем. Правда, чемодан не был заперт.

Десейн проверил, не пропало ли что-нибудь, — нет, все на месте.

«Кто же и почему так интересуется мною?»

Десейн огляделся и увидел телефон — обычный французский аппарат, стоящий на полке возле стола. По пути к нему он мельком глянул на свое отражение в зеркале, висевшем на стене: широко раскрытые глаза, сжатый в тонкую линию рот. Он недовольно покачал головой и улыбнулся, но улыбка вышла натянутой. В комнате пахло дезинфицирующим мылом… и еще чем-то, напоминающим чеснок.

Десейн сел на стул и поднес трубку телефона к уху. Через секунду он нажал на рычаг. Вскоре женский голос произнес:

— Телефонная станция.

— Я хочу позвонить в Беркли, — сказал он и назвал номер.

После паузы его спросили:

— Какой номер вашей комнаты, сэр?

— Два — пятьдесят один.

Он услышал звук вращающегося диска, потом гудки. На связь вышла другая телефонистка. Десейн вполуха прислушивался к их разговору. Замах чеснока все усиливался. Десейн посмотрел на высокую старую кровать. Она словно приглашала его пойти и прилечь, напоминая, как он устал. Заныло в груди. Он глубоко вздохнул.

— Доктор Селадор слушает.

Казалось, знакомый индийско-оксфордский акцент Селадора раздался совсем рядом. Десейн назвал себя и неожиданно ощутил чувство той самой близости, которое связывает людей сознанием всей огромности разделяющего их расстояния, когда только при помощи проводов ты можешь связаться с кем-либо, находящимся в другой части штата.

— Джилберт, старина, я вижу, с тобой все в порядке, — голос Селадора звучал бодро.

— Одну минуту, сэр. Я в гостинице «Сантарога», доктор.

— Как я слышал, она вполне приличная.

— Пожалуй, это так. — К накопившейся усталости теперь примешивалось ощущение неловкости. Зачем он вообще позвонил доктору Селадору? Острый, проницательный ум доктора тут же начнет выискивать во всем мотивы и тайный смысл.

— Думаю, ты позвонил мне не только ради того, чтобы сообщить, что прибыл в Сантарогу, — сказал Селадор.

— Нет… я… — Десейн вдруг понял, что не способен выразить свое неясное беспокойство, возможно, бессмысленное, передать чувство отчужденности сантарожцев от чужаков из внешнего мира, уколы беспокоящего страха. — Мне бы хотелось побольше узнать о сделках, заключенных нефтяными компаниями с этой долиной, — проговорил Десейн. — Посмотрим, может, вам удастся выяснить, как они ведут дела с Сантарогой. Здесь, по видимости, имеется независимая служба техобслуживания. Мне хочется знать, кто снабжает их бензином, маслом, запчастями и всем остальным.

— Хорошая мысль, Джилберт. Я назначу одного из наших… — Внезапно в трубке раздалось потрескивание, после чего наступила гробовая тишина.

— Доктор Селадор?

Никто не отозвался.

«Дьявольщина!» — выругался мысленно Десейн. Потом нажал на рычаг.

— Алло! Телефонистка! Телефонистка!

В трубке раздался мужской голос. Десейн узнал в нем служащего, дежурившего у входа.

— Кто это поднял такой шум? — недовольно спросил тот.

— Мой разговор с Беркли прервали, — ответил Десейн. — Не могли бы вы…

— Связь оборвалась, — резко бросил служащий.

— Могу я спуститься в вестибюль и позвонить из автомата? — спросил Десейн. Уже задавая этот вопрос и представив, что ему придется преодолеть огромное расстояние вниз, ему стало не по себе. Усталость еще больше наваливалась на его грудь.

— В данный момент связь долины с внешним миром отсутствует;— сообщил служащий. — Позвонить куда-то вне долины не удастся.

Десейн провел ладонью по лбу. Кожа оказалась липкой, а он не помнил, захватил ли с собой дезинфицирующую жидкость. Комната, казалось, то расширяется, то сжимается. Рот пересох, и ему пришлось дважды сглотнуть, прежде чем удалось спросить:

— Когда предполагается восстановить линию?

— Откуда, черт возьми, я могу знать! — недовольно ответил служащий.

Десейн убрал трубку от уха и посмотрел на нее. Какой-то странный служащий… как и эта комната, все время меняющаяся в размерах, да еще это чесночное зловоние и… Он услышал слабое шипение. С нарастающим удивлением он смотрел на старомодную газовую лампу, выступающую из стены рядом с входной дверью.

«Чеснок? Это же запах газа!»

Из телефонной трубки продолжал доноситься пронзительный лающий голос. Десейн машинально посмотрел на нее. Все происходящее вдруг показалось ему чем-то далеким, нереальным. За окном он мог видеть табличку, висевшую у входа в гостиницу: «Музей времен золотой лихорадки».

Внезапно окно слилось с воздухом. Десейн покачнулся и упал на стол, не в силах управлять мышцами, смахнув при этом телефон со столика прямо в окно.

Пронзительный голос стал слабее.

Он лежал поперек стола, головой к разбитому окну, и мог видеть телефонный провод, исчезающий за рамой. Холодный ветер дул прямо в лицо, но он этого не замечал, весь поглощенный болью в легких.

«Они пытались убить меня», — пришла мысль. Она поразила его. Он снова вспомнил о двух исследователях, которые уже погибли в этом городе в результате несчастных случаев. Как все просто: несчастный случай, и не надо придумывать ничего сложного! Он только что едва избежал подобного конца!

Ветер… как он холодит кожу и обжигает легкие! В висках, там, где он прижался головой к поверхности стола, молотом стучала кровь. Пульс все учащался…

К стуку сердца присоединились удары по дереву. Несколько минут они выстукивали безумные синкопы.

— Эй, в комнате? Откройте!

Надо же, какой властный этот голос. «Откройте, — повторил мысленно Десейн. — Для этого нужно встать на ноги, пройти по комнате, повернуть ручку двери… Сейчас я беспомощен. Они могут попытаться снова убить меня».

Он услышал скрежет металла о металл. Ветер задул еще сильнее. Кто-то крикнул:

— Газ!

Десейна схватили за плечи и оттащили назад, полунеся, полуволоча из комнаты. Перед глазами мелькнуло лицо Мардена, рыжеволосого капитана дорожной инспекции, потом Десейн увидел служащего: побледневшее лицо, внимательно всматривающиеся в него глаза, лоб, сверкающий капельками пота в желтом свете. Потом перед глазами возник коричневый платок, а сам он почувствовал, что лежит на коврике, жестком и неудобном.

Гнусавый голос спросил:

— А кто будет платить за окно?

Кто-то сказал:

— Пойду позову доктора Паже.

Внимание Десейна сконцентрировалось на губах Мардена — единственном, что неясным пятном вырисовывалось сквозь пелену искаженного восприятия. Ему показалось, что уголки его рта скривились от гнева.

— Черт с ним, с вашим окном, Джонсон! Сколько раз я говорил вам, чтобы вы убрали отсюда эти газовые лампы! В скольких комнатах они еще остались?

— Не разговаривайте со мной таким тоном, Эл Марден. Я знаю вас еще с тех пор, как…

— Меня не интересует, как долго вы меня знаете, Джонсон. Меня интересует, во скольких комнатах еще имеются эти газовые лампы?

Раздался голос служащего, в котором слышался гнев:

— Только в этой и еще в четырех этажом выше. Но там сейчас никто не проживает.

— Чтобы к завтрашнему вечеру их там не было! — отрезал Марден.

Спор прервали поспешные шаги. Вместо потолка в поле зрения Десейна появилось круглое лицо Паже, выглядевшее озабоченным. Он осторожно оттянул Десейну веки, потом произнес:

— Положите его на кровать.

— Доктор, с ним будет все в порядке? — спросил служащий.

— Самое время задавать идиотские вопросы, — ответил Марден.

— Мы вовремя успели, — сказал Паже. — А та комната, что напротив, не занята?

— Его можно перенести в двести шестидесятую, — ответил служащий. — Я открою ее.

— Вы хоть понимаете, что едва не убили друга Дженни, с которым она вместе училась в университете? — спросил Марден. Голос его доносился до сознания Десейна все слабее по мере того, как он удалялся к двери, где копошился с ключами служащий.

— Друг Дженни? — раздался звук ключа, проворачиваемого в замочной скважине. — Но я думал…

— Мало ли, что вы думали!

Лицо Паже приблизилось к Десейну.

— Мой юный друг, вы меня слышите? — спросил он.

Десейн, ощущая боль в легких, с трудом вдохнул и простонал:

— Да.

— Некоторое время вас будут беспокоить головные боли, но вы выживете.

Лицо Паже отодвинулось. Чьи-то руки подняли Десейна, и он оказался в другой комнате, похожей на предыдущую: такой же высокий потолок, так же, как и там, капала вода в ванной. Десейн почувствовал, что его положили на кровать, а потом начали раздевать. Внезапно ощутив головокружение и тошноту, он оттолкнул в сторону руки тех, кто его раздевал.

Ему помогли добраться до ванной, где его начало рвать. Потом пришло небольшое облегчение, в голове немного прояснилось, и теперь он мог управлять своим телом. Десейн увидел, что помогал ему Паже.

— Хотите вернуться в постель? — спросил доктор.

— Да.

— Сейчас я вколю вам препарат железа, который нейтрализует воздействие газа на вашу кровь, — произнес Паже. — С вами будет все в порядке.

— Каким образом газовая струя попала в комнату? — спросил Десейн хриплым шепотом.

— Джонсон ошибся, регулируя клапаны на кухне, — ответил Паже. — Ничего не случилось бы, но какой-то идиот забыл закрыть форсунку в вашей комнате.

— Клянусь, когда я проверял комнату в последний раз, все было перекрыто, — голос служащего звучал откуда-то из-за двери ванной.

— К завтрашнему вечеру нужно перекрыть все клапаны, — напомнил Марден.

«Как они рассудительны, — думал Десейн. — Марден, кажется, действительно разгневан. А Паже лишь озабочен. А вдруг это действительно несчастный случай?» — спросил себя Десейн. Но он тут же напомнил себе, что двое человек, занимавшихся исследованиями в этой долине, погибли в результате несчастных случаев.

— Теперь, — начал Паже, — вы, Эл, Пим и остальные, тоже можете уходить. Я сам уложу его спать.

— Ладно, Ларри. Всем выйти из комнаты! — это был голос Мардена.

— Я принесу его вещи, — произнес незнакомый Десейну голос.

С помощью Паже Десейн переоделся в пижаму и лег в постель.

Голова уже прояснилась, сонливость как рукой сняло, но он чувствовал одиночество, несмотря на то что Паже все еще находился в комнате.

«Надо помнить: здесь я среди чужих», — отметил Десейн.

— Примите вот это, — сказал Паже и запихнул в рот Десейну две таблетки, заставив психолога запить их водой из стакана.

Десейн сделал глоток и почувствовал, как таблетки с трудом проходят по горлу.

— Что это? — спросил он, когда отставил стакан.

— Препарат железа и успокоительное.

— Я не хочу спать. Газ…

— Вам повезло: вы не так долго глотали газ, чтобы это имело какие-либо серьезные последствия. А теперь спокойно отдыхайте, — Паже похлопал его по плечу. — Постельный режим и свежий воздух — лучшая терапия, которую вы можете получить. Кто-нибудь время от времени будет заглядывать к вам ночью. Утром я зайду и проверю ваше состояние.

— Кто-нибудь будет заглядывать, — повторил Десейн. — Медсестра?

— Да, — ответил Паже резким тоном, — медсестра. Вы будете в такой же безопасности, как в госпитале.

Десейн смотрел в ночной мрак за окном и думал: «Откуда у меня взялось ощущение опасности? Может, это просто реакция организма на лекарство?» Он чувствовал как действует успокоительное, затуманивая сознание, однако ощущение опасности не исчезло.

— Дженни будет счастлива узнать, что вы здесь, — сказал Паже, выходя из комнаты и гася свет.

На Десейна вдруг нахлынула волна страха: ему показалось, что он задыхается в темноте. Он попытался преодолеть панику и вернуть себе некое подобие спокойствия, которое испытывал прежде.

«Дженни… Дженни…»

Он вспомнил странный разговор между служащим, которого звали Джонсоном, и Марденом: «…Друг Дженни, с которым она вместе училась…»

«Что же Джонсон хотел сказать? На чем его прервал Марден?»

Мерное капанье воды в ванной мешало ему сосредоточиться. Десейн изо всех сил сопротивлялся действию успокоительного. Комната казалась тюремной камерой.

«Просто несчастный случай?»

Он вспомнил замешательство, охватившее его в тот момент, когда он услышал шипение газовой струи. Теперь, при этом воспоминании, когда опасность миновала, им овладел ужас.

Это не может быть несчастным случаем! Но почему Джонсон хотел убить его? Десейн все время мысленно возвращался к прерванному телефонному звонку. Действительно ли связь прервалась из-за технической неисправности линии? Что бы на его месте предпринял Селадор? Ему ведь известно, какие опасности могут угрожать здесь.

Десейн почувствовал, как под воздействием успокоительного проваливается в сон, и попытался сосредоточиться на мыслях об исследовании. Он вспомнил, как Селадор объяснял, почему уделяется такое внимание к этой долине. Такой многообещающий проект! Проект «Сантарога» — просто ослепительно сверкающая драгоценность, которая…

Может показаться любопытным то, что ни одного человека из Кловердейла, штат Калифорния, нельзя обнаружить в психиатрической клинике. Лишь мимолетный интерес может вызвать тот факт, что люди Хоупа, штат Миссури, потребляют совсем мало табака. А встревожит ли вас сообщение о том, что бизнес в Энамкло, Вашингтон, ведется только на местном уровне? Конечно, нет. Взятый по отдельности любой из этих фактов не может вызвать тревогу или повышенное внимание, но когда они соединяются вместе и совершаются в одном месте, то возникает тревога. В этом и состоит особенность данного исследования…

Вода, капающая в ванной, отвлекла внимание. «Кто же будет присматривать за мной?» — подумал Десейн. И тут ему пришло в голову спросить себя: а кто же поднял тревогу? Звук разбитого стекла, видимо, привлек чье-то внимание — скорее всего, Джонсона, служащего гостиницы. Но почему он бросился спасать человека, которого пытался убить? Десейн понял, что паранойя начинает оказывать заметное влияние на его мысли.

«Это был обычный несчастный случай, — решил Десейн. — Обыкновенный несчастный случай при проведении исследования в месте, имевшем подозрительную репутацию».

Проснувшись, Десейн понял, что голоден. Желудок сводило судорогами боли. Голова болела так, словно ее пинали изнутри. В памяти всплыли события предыдущей ночи.

Он осторожно приподнялся. Тело казалось чужим, а мускулами управляла какая-то сила, независимая от его воли. Прямо перед ним находилось окно, за которым качалась зеленая ветка дуба. Неожиданно Десейн поймал себя на том, что поглядывает на дверь, пытаясь разглядеть, нет ли там газовой лампы. Но там не было ничего, кроме пятна на обоях, отмечавшего место, где ранее находилась газовая форсунка. Стараясь держать голову как можно ровнее, он осторожно выбрался из постели и направился в ванную. Холодный душ в какой-то степени привел его в чувство и вернул ощущение реальности.

Он продолжал твердить себе, как заклинание: «Это несчастный случай».

Выйдя из ванной, Десейн увидел, что на ветке дуба по-хозяйски уселась сойка и начала распевать утренние песни. От ее пронзительного писка у него снова разболелась голова. Он торопливо оделся, подгоняемый чувством голода. Пока он одевался, появились еще сойки и стали набрасываться друг на друга с развевающимися на ветру хохолками, не переставая верещать. Стиснув зубы, Десейн повернулся к зеркалу, чтобы завязать галстук, и увидел в зеркале, как дверь начала медленно открываться. Потом появился угол тележки на колесиках с подносом, сопровождаемый звоном тарелок.

Дверь распахнулась шире, и в проеме, толкая тележку, появилась Дженни. Десейн уставился на ее отражение в зеркале. Его руки, казалось, приросли к галстуку.

На девушке было красное платье, а длинные черные волосы перехвачены такого же цвета лентой. Кожа была покрыта здоровым загаром. Ее голубые глаза, в свою очередь, уставились на его отражение. На овальном лице застыло ожидание. Губы, такие же полные, какими он их запомнил, сложились в легкую улыбку, на левой щеке появилась ямочка.

— Оставь свой галстук в покое, — сказала она. — Я принесла тебе завтрак, — в ее голосе прозвучали столь хорошо знакомые ему угрожающе-успокаивающие нотки.

Повернувшись, Десейн направился к ней на негнущихся ногах, словно кукла, приводимая в движение невидимым кукловодом. Дженни оставила тележку и, встретив на полпути, бросилась в его объятия, вскинув голову для поцелуя. Когда Десейн почувствовал тепло ее губ, ему показалось, что он вернулся домой.

Дженни отодвинулась и внимательно посмотрела на него.

— О, Джил! — воскликнула она. — Мне так тебя не хватало! Почему ты не написал мне хотя бы одно письмо?

Он уставился на нее, не в силах сразу ответить от удивления. Потом произнес:

— Но я ведь писал тебе много раз! Это ты ни разу мне не ответила.

Она отодвинулась от него, и ее лицо помрачнело.

— Та-а-ак! — она топнула ногой.

— Ага! Как я вижу, ты уже нашла его, — в дверях появился доктор Паже. Он протолкнул в комнату оставленную посреди проема тележку и закрыл дверь.

Дженни резко повернулась к нему.

— Дядя Ларри! Вы что, утаивали от меня письма Джила?

Паже перевел недоумевающий взгляд с нее на Десейна.

— Какие письма?

— Джил писал мне письма, однако я не получила ни одного из них!

— Понятно, — кивнул Паже. — Господи, ты ведь знаешь, как это порой бывает на нашей почте… девушка из долины, парень, который пишет ей из внешнего мира.

— Проклятье! Я выцарапаю им глаза!

— Успокойся, девочка. — Паже улыбнулся.

Повернувшись к Десейну, Дженни упала в его объятия и, к его удивлению, снова поцеловала. У психолога перехватило дыхание.

— Так вот! — воскликнула она. — Только здесь может твориться подобное. Но эти старые идиоты на почте не смогут бросить мои чувства в корзину для мусора.

— Какие старые идиоты? — спросил Десейн.

Ему показалось, что он пропустил часть разговора. Своим горячим поцелуем Дженни открыто признавала, что в их отношениях ничего не изменилось, но почему-то Десейна не покидало ощущение беззащитности, и он интуитивно понимал, что существует необходимость вести себя крайне осторожно. В конце концов, с их последней встречи прошел целый год. Как он ухитрился пробыть целый год вдали от нее — поддавшись своему уязвленному мужскому самолюбию, боясь при этом, что Дженни выйдет замуж… и он навеки потеряет ее? Но вот что побудило ее оставить его и целый год не напоминать о себе? Ведь могла же она приехать в Беркли хотя бы с коротким визитом.

«Да я и сам мог бы приехать сюда».

Дженни усмехнулась.

— Чему ты улыбаешься? — требовательно спросил он. — Да, ты так толком и не объяснила насчет почты и…

— Я улыбаюсь, потому что счастлива! — ответила она. — Я улыбаюсь, потому, что могу читать твои мысли. Ты думаешь, почему ни ты, ни я ни разу не навестили друг друга за все это время? Ладно, вот ты и здесь, я знала, что ты приедешь когда-нибудь. Знала — и все! — Она импульсивно прижалась к нему. — А что касается почты…

— Мне кажется, завтрак Джилберта остывает, — перебил Паже. — Вы не против, если я буду звать вас Джилберт?

— Он не против, — ответила за Десейна Дженни. В ее голосе звучали насмешливые нотки, но тело внезапно напряглось, и она отодвинулась от него.

Паже поднял крышку с одной из тарелок, стоявших на тележке, и сказал:

— Омлет Джасперс, как я вижу. Настоящий Джасперс.

Дженни неуверенно, без привычной жизнерадостности произнесла:

— Я сама приготовила его на кухне Джонсона.

— Вижу, — отметил Паже. — Да… что ж, возможно, это самое лучшее, что есть в долине, — он указал на тарелку. — Отведайте его, Джилберт.

При этих словах чувство голода в желудке Десейна снова напомнило о себе. Ему захотелось тут же усесться и умять омлет… но нечто смутно неуловимое заставило сдержаться. Он никак не мог избавиться от грызущего ощущения опасности.

— Чем же занимается этот Джасперс? — спросил он.

— Именно этим, — ответила Дженни, подкатив тележку к столу. — Я хочу сказать, что любой продукт, получаемый в кооперативе, они доводят до конца. Например, в этом омлете есть сыр Джасперса, который мы называем чеддар. А теперь садись и ешь.

— Вам понравится, — уверил Паже. Он пересек комнату, положил руку на плечо Десейна и помог ему сесть на стул. — Позвольте мне быстренько осмотреть вас, — он приподнял мочку левого уха Десейна, внимательно изучил ее, потом посмотрел в глаза психологу. — Вы выглядите совсем неплохо. Как голова?

— Сейчас лучше. А когда проснулся, просто раскалывалась.

— Это неплохо. Приступайте к завтраку. Вам нужно отдохнуть день или два. Дайте мне знать, если снова почувствуете головокружение или общие симптомы отравления. Советую съесть на обед печенку, и я передам для вас Дженни еще несколько таблеток с железом. Вы не так долго пробыли в отравленном помещении, чтобы это имело какие-нибудь продолжительные последствия.

— Как подумаю о беспечности мистера Джонсона, мне хочется перерубить его топором пополам, — со злостью произнесла Дженни.

— Какие мы сегодня кровожадные, — улыбнулся Паже.

Под внимательным взглядом Дженни Десейн попробовал омлет. Он оказался восхитительным — сочным и с легким привкусом сыра. Десейн проглотил кусок и улыбнулся девушке. Дженни улыбнулась ему в ответ.

— Знаешь, — сказала она, — ведь это первый раз, когда я что-то приготовила тебе.

— Не введи его в шок, девочка, — заметил Паже. Он потрепал ее по голове и добавил. — А сейчас я оставляю вас. Почему бы тебе не пригласить молодого человека на обед? Я скажу Саре, чтобы она приготовила что-нибудь вкусненькое, — он посмотрел на Десейна. — Вы ведь не против?

Десейн проглотил еще один кусок омлета. От сыра во рту остался острый привкус, напоминающий привкус пастеризованного пива, которое подал ему Бурдо в гостиничном ресторане.

— Буду вам крайне признателен, — ответил он.

— Ну, если так, — заметил Паже, — то ждем вас в семь, — он посмотрел на наручные часы. — Уже почти полдевятого, Дженни. Ты что, сегодня не работаешь?

— Я предупредила Джорджа, что сегодня немного опоздаю.

— Он не возражал?

— Он знает… что ко мне… приехал друг. — Дженни покраснела.

— Да? Ладно, не ввязывайтесь ни в какие неприятности, — ни к кому не обращаясь, бросил Паже, повернулся и, наклонив вперед голову, быстрым шагом покинул комнату.

Дженни с застенчивой улыбкой смотрела на Десейна.

— Не обращай внимания на дядю Ларри, — сказала она. — Он всегда бросается от одного дела к другому. На самом же деле он удивительный человек.

— Где ты работаешь? — спросил Десейн.

— В кооперативе.

— Там, где производят сыр?

— Да. Я… я работаю на линии контроля.

Десейн напомнил себе, что он здесь для проведения исследования местного рынка. Он шпион. Интересно, что скажет Дженни, когда узнает об этом? Надо сказать, Дженни подбросила ему головоломку, которую ему предстояло разрешить. Почему она, с ее поразительным талантом в области клинической психологии, что отмечал даже доктор Селадор, работает… на фабрике по производству сыра?

— Неужели для тебя здесь на нашлось работы… по специальности? — спросил Десейн.

— Я довольна своей работой, — сказала девушка, уселась на край стола и стала болтать ногами. — Заканчивай свой завтрак. Я приготовила кофе, но такой ты не любишь, а другого в гостинице не оказалось. Не пей его, если он слишком крепкий. В металлическом кувшине апельсиновый сок. Я вспомнила, что ты пьешь черный кофе, и не принесла…

— Черт! — воскликнул Десейн.

— Наверное, я слишком много болтаю, — произнесла Дженни, обхватив себя руками. — Просто, Джил, я безумно рада, что ты здесь. Заканчивай завтракать, и мы сходим в кооператив. Попробую устроить тебе экскурсию. Ты сам увидишь, какое это восхитительное место. Между прочим, среди складов так много темных укромных уголков!

Десейн покачал головой.

— Ты неисправима.

— Джил, вот увидишь, ты полюбишь долину. Я знаю это, — уверенно добавила она.

Он вытер губы носовым платком. Нет сомнений: она по-прежнему любит его, он видел это в каждом ее взгляде. И он… он тоже по-прежнему любит ее. И все же та фраза — любишь меня, люби и мою долину… Десейн вздохнул. Он видел, что в будущем между ними встанет глухая стена. Что окажется сильнее: ее любовь к нему или к родной земле? Если первое, то сможет ли она побороть свои чувства и покинуть долину, уехать вместе с ним?

— Джил, ты в порядке? — спросила Дженни.

Он отодвинул стул и встал.

— Вполне. Я…

Зазвонил телефон, и Дженни сняла трубку.

— Комната доктора Десейна, — она улыбнулась Джилу, но улыбка быстро исчезла. — Это вы, мистер Джонсон, верно? Знаете, мистер Джонсон, я хочу вам кое-что сказать. Я думаю, что вы преступник. Из-за вас едва не погиб мистер Десейн! Если бы вы… Нет! Не нужно оправдываться. Пустить газовую струю в комнату! Да я бы на месте доктора Десейна судилась с вами за каждый цент в вашем кармане!

В трубке послышался металлический голос. Десейн расслышал только несколько слов. На лице Дженни снова появилась улыбка.

— Дженни Сорже, вот кто, — ответила она. — Неужели вы… Хорошо, я скажу вам, если вы успокоитесь на минуту! Я принесла сюда то, что прописал ему доктор — хороший завтрак. Я не позволю ему съесть хоть что-нибудь, приготовленное вами, — а вдруг там окажется яд?

Десейн подошел к брошенному у этажерки чемодану и открыл его. Потом бросил через плечо:

— Ради бога, Дженни, что ему нужно?

Девушка отмахнулась.

Десейн рылся в чемодане, пытаясь найти портфель. Он старался восстановить в памяти последовательность событий прошлой ночи и не мог. Он оглядел комнату. Портфеля нигде не было видно. Но кто-то ведь ходил в другую комнату за его вещами. Возможно, этот человек просто не заметил портфель. Что же там лежало? Лоб Десейна покрылся испариной: там находилась подробно расписанная программа исследования по разгадке тайны Барьера Сантароги. Если эта информация попадет в чужие руки, то его ждут новые неприятности.

— Я спрошу его, — сказала Дженни.

— Погоди-ка! — крикнул Десейн. — Я сам поговорю с ним, — он взял у нее телефонную трубку. — Джонсон?

— Что вам надо? — воинственно произнес гнусавый голос. Но после того, что бедняге пришлось выслушать от Дженни, Десейн не винил его.

— Мой портфель, — сказал Десейн. — Он остался в моем старом номере. Будьте добры, пришлите туда кого-нибудь. И…

— Вашего проклятого портфеля не было в той комнате, мистер! Я еще раз проверил ее перед тем, как вынести все ваши вещи.

— Ну и где же он? — спросил Десейн.

— Если имеется в виду тот портфель, за который вы так дрожали вчера вечером, то я видел, как капитан Марден выходил с чем-то похожим после той суматохи, что вы устроили.

— Я устроил? — гнев переполнил Десейна. — Слушайте, Джонсон! Хватит подтасовывать факты!

После короткой паузы Джонсон проговорил более спокойным тоном:

— Признаю, кое в чем я был не прав. Простите!

Неожиданная смена тона — с грубого на извиняющийся — обезоружила Десейна как психолога. В какой-то степени манеры Джонсона напоминали ему поведение Дженни. Некоторая простодушность сантарожцев одновременно и привлекала к себе, и приводила в замешательство. Когда ему наконец удалось собраться с мыслями, он только и смог выговорить:

— А что Марден собирается сделать с моим портфелем?

— Вот сами и спросите у него об этом, — ответил Джонсон с вернувшейся воинственностью. Потом раздался резкий щелчок, и связь прервалась. Десейн покачал головой и повесил трубку.

— Между прочим, Эл Марден приглашает тебя пообедать с ним в «Голубой овце», — сказала Дженни.

— Что? — Десейн растерянно взглянул на нее. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы до него дошел смысл слов. — Марден… обедать?

— Да. Ровно в двенадцать. «Голубая Овца» находится на Гигант-Авеню, которая пересекает весь город… с правой стороны как раз за первым перекрестком.

— Ты имеешь в виду Мардена, капитана дорожной инспекции?

— Его. Джонсон сказал мне об этом по телефону, — она спрыгнула со стола. На секунду подол ее красного платья взвился вверх, обнажая колени. — Пойдем, нам по дороге, заодно проводишь меня на работу.

Десейн взял чемодан и вышел за ней из номера.

«Черт знает что! Проклятый портфель со всеми этими заметками, — подумал он. — Настоящий спектакль!» Но его утешало одно: теперь игра пойдет в открытую. Он все еще оставался шпионом.

Однако он прекрасно понимал, что, узнав о истинной цели его пребывания здесь, сантарожцы поведут себя более настороженно. Но больше всего его волновал вопрос, как отреагирует на это Дженни.

Глава 2

После ознакомительного визита в сыроваренный кооператив Джасперса и разговоров с людьми, работавшими на фабрике и прилегающих территориях, Десейн не мог отвязаться от мысли об улье.

Дженни повела его от гостиницы по направлению к белой стене кооператива, высившегося за оградой. Ему показалось странным, что по соседству с гостиницей, всего лишь через дорогу, возле крутого холма на оголенной местности расположены квадраты и прямоугольники строений кооператива. Здесь кипела деловая активность: гудели автокары, грохочущие по двору и перевозившие какие-то продолговатые тюки, люди целеустремленно куда-то торопились.

«Настоящий улей, — подумал Десейн. — И где-то внутри должны находиться матка, рабочие пчелы, занимающиеся охраной и сбором пищи, и трутни».

Охранник с собакой на поводке записал в журнал фамилию Десейна. Пока он открывал ворота, собака, с недобрым оскалом глядя на Десейна, начала поскуливать. Десейн вспомнил лай, услышанный им при въезде в долину, и вдруг с удивлением отметил, что происходило это всего четырнадцать часов назад. Субъективное восприятие говорило, что он здесь уже несколько дней.

Интересно, почему кооператив охраняют собаки?

Внутренний двор имел безукоризненно ровную бетонную поверхность. Теперь, оказавшись совсем рядом с заводом, Десейн видел, что он состоит из множества цехов с прилегающей к ним территорией, застроенной непонятными сооружениями, подъездами и навесами.

Когда они оказались на территории кооператива, настроение Дженни заметно изменилось — она стала более напористой, уверенной в себе. Она представила Десейна четырем работникам, в том числе Вилле Бурдо — невысокой молодой женщине хрупкого телосложения с хриплым голосом и столь резкими чертами лица, что оно казалось почти уродливым, и таким же, как у отца, цветом кожи.

— Вчера вечером я познакомился с твоим отцом, — сказал Десейн.

— Да, он рассказал об этом, — заметила она. Потом с понимающим видом повернулась к Дженни и добавила: — Я сделаю все, что смогу, ты только скажи мне, милая.

— Спасибо, но возможно, позже, — ответила Дженни. — Нам сейчас нужно бежать.

— Джилберт Десейн, вам понравится это место, — почти официально произнесла Вилла на прощание и, махнув рукой, направилась дальше по двору.

Десейна несколько встревожило то, что скрывалось за этим разговором. Он без возражений позволил отвести себя через боковой пролет к широкой двери, за которой оказался проход. По обеим его сторонам стояли ящики для сыра, из-под груды которых доносились самые разные звуки: шипение, грохот, бульканье воды, лязг металла. Проход заканчивался лестницей с широкими ступеньками, ведущей к загрузочной платформе. Ее край загромождали ручные тележки.

Дженни провела его через дверь с табличкой: «Канцелярия». Они оказались в самой обычной приемной: на стене — тексты приказов, два стола с пишущими машинками, на которых что-то печатали две секретарши, длинная стойка с проходом в одном конце, окно с видом на двор (вдалеке можно было увидеть и гостиницу), дверь с табличкой «Управляющий».

Пока они подходили к стойке, открылась дверь, и в приемную вышел один из вчерашних игроков в карты — лысеющий мужчина с волосами песочного цвета, глубокой ямочкой на подбородке и широким ртом — Джордж Нис. Взгляд голубых глаз из-под тяжелых век устремился к Дженни, минуя Десейна.

— На девятой платформе возникли осложнения, — сказал Нис. — Тебе необходимо немедленно гуда отправиться.

— Проклятье, как не вовремя! — воскликнула Дженни.

— Я позабочусь о твоем друге, — сказал Нис. — Посмотрим, может быть, нам удастся отпустить тебя пораньше, и ты успеешь на званый обед.

Дженни, прощаясь, стиснула руку Десейна и произнесла:

— Извини, дорогой. Дела, сам понимаешь, — она улыбнулась, повернулась и скрылась за дверью.

Машинистки на мгновение оторвались от своей работы, окинули Десейна коротким взглядом и вернулись к печатанию. Нис подошел к стойке и открыл дверцу.

— Входите, доктор Десейн. — Он протянул руку. Рукопожатие было крепким.

Десейн прошел вслед за Нисом в кабинет, обитый дубовыми панелями. В голове стучала одна мысль: Нис знает о приглашении на обед с Дженни. Но откуда? Ведь Паже сделал это приглашение всего несколько минут назад.

Они сели по разные стороны широкого и совершенно чистого стола. Мягкие стулья оказались очень удобными, с покатыми подлокотниками. За спиной Ниса на стене висели заключенная в огромную рамку фотография кооператива, снятая с воздуха, и, кажется, план местности. Десейн узнал разметку двора и фасадов зданий. Задняя граница территории обозначалась толстыми темными линиями, извивающимися вдоль подножия холмов подобно голубым руслам рек на карте. Каждый участок обозначался заглавной буквой «К» с номером: «N-5»… «N-14»…

Нис заметил, куда смотрит Десейн, и заметил:

— Там у нас хранилища, в которых мы поддерживаем постоянную температуру и влажность. — Он осторожно прокашлялся в руку и продолжил: — Вы посетили нас, доктор Десейн, не в самый подходящий момент. У меня сейчас нет никого, кого я мог бы снять с работы, чтобы он показал вам наш завод. Может быть, вы с Дженни когда-нибудь в другой раз придете сюда с этой целью?

— Как вам будет угодно, — ответил Десейн и внимательно посмотрел на Ниса, почему-то вдруг снова ощутив беспокойство.

— Только, пожалуйста, не пользуйтесь одеколоном и не сооружайте на голове какую-нибудь невероятную прическу, если придете сюда еще раз, — заметил Нис. — Обратите внимание, что наши женщины не пользуются косметикой, и мы не пускаем женщин из внешнего мира в хранилища или районы складских помещений. Ненужные привычки очень легко цепляются к людям.

Десейн внезапно почувствовал резкий запах лосьона после бритья, которым пользовался утром.

— Хорошо, я выполню вашу просьбу, — сказал он и посмотрел вправо. Там, за окном, он заметил какое-то движение на улице, разделявшей кооператив и гостиницу. Раскачиваясь в разные стороны, по ней ехал автомобиль необычной конструкции. Десейн насчитал восемь пар колес диаметром по меньшей мере футов в пятнадцать, а формой напоминавших огромные надутые пончики, которые скрежетали по асфальту. Колеса держались на массивных осях, напоминавших лапки насекомых.

В открытой высокой кабине сидел Эл Марден, управлявший машиной при помощи двух вертикальных рычагов, а сзади на сиденье расположились четыре охотничьи собаки.

— Что это за чертовщина? — спросил Десейн. Он вскочил со стула и подошел к окну, чтобы лучше рассмотреть машину. — Клянусь, за рулем капитан Марден!

— Да, это он, в «багги» нашего смотрителя, — ответил Нис. — Когда он болен или занят какими-нибудь другими делами, капитан подменяет его. Скорее всего, он отправился патрулировать южные холмы. Я слышал, сегодня утром туда проникло несколько охотников на оленей.

— Вы не разрешаете чужакам охотиться в своей долине, я правильно понял? — спросил Десейн.

— Никто не охотится в долине, — поправил его Нис. — Слишком велика вероятность, что шальная пуля попадет в кого-нибудь. Большинство людей, проживающих в этом районе, знает этот закон, но время от времени мы хватаем отдельных нарушителей, проникающих с юга. Впрочем, есть несколько мест, куда невозможно добраться на «багги» — мы слишком торопились сконструировать и собрать эти машины.

Десейн представил, как чудовище на гигантских колесах, раскачиваясь из стороны в сторону, движется по зарослям и всей своей массой опускается на несчастного охотника, случайно оказавшегося в долине. Охотникам можно было только посочувствовать.

— Никогда раньше я не виделничего подобного, — заметил Десейн. — Какая-то новинка?

— Сэм Шелер построил этот «багги» для передвижения по пересеченной местности десять, нет, двенадцать лет назад, — ответил Нис. — Тогда же нам удалось изловить несколько браконьеров из Портервилля. Больше они нас не беспокоили.

— Могу себе представить, — заметил Десейн.

— Надеюсь, вы простите меня, — сказал Нис, — но у меня еще много работы, а сегодня у нас к тому же нехватка рабочих рук. Приходите вместе с Дженни через неделю… после… ладно, через неделю.

«После чего?» — спросил себя Десейн. Странно, но он почему-то был настороже. Никогда раньше голова так четко не работала. «Интересно, — подумал он, — может, это последствия отравления газом?»

— Я… э-э… смогу выйти сам? — спросил он и поднялся.

— Охранник у ворот будет ждать вас, — произнес Нис.

Он остался сидеть, пристально и как-то странно глядя на Десейна, пока дверь не захлопнулась за психологом.

Машинистки в приемной бросили на Десейна быстрый взгляд, когда тот проходил мимо, и тут же вернулись к своей работе. Дойдя до платформы, психолог увидел группу людей, загружавших тележки. Он чувствовал на себе их взгляды, идя по антресольному проходу, располагавшемуся сверху над платформой. Неожиданно слева от него открылась дверь. Перед Десейном мелькнуло видение длинного стола с конвейером посередине, вдоль которого стояли мужчины и женщины, занятые сортировкой тюков.

Что-то в этих людях привлекло внимание Десейна. Глаза их имели странный тупой взгляд, а движения были замедлены. Десейн увидел их ноги, которые они прятали под столом, — кажется, они были обтянуты чулками.

Дверь захлопнулась.

Десейн продолжил свой путь, стремясь побыстрее оказаться под лучами солнца. Ему было не по себе от увиденного. Эти рабочие выглядели… умственно отсталыми. Он пересек двор, задумавшись. Что это за проблемы на 9-й площадке? Он не забыл, что Дженни слыла в университете неплохим психологом. Очень даже неплохим. Чем же она занимается здесь? Чем она занимается на самом деле?

Охранник у ворот кивнул ему и сказал:

— Приходите еще, доктор Десейн. — Потом он прошел в свой домик и, подняв телефонную трубку, что-то быстро произнес в нее.

«Охранник у ворот ожидает вас», — вспомнил Десейн.

Он перешел дорогу и, быстро вбежав по ступенькам, вошел в вестибюль гостиницы. За конторкой сидела женщина и возилась с каким-то устройством. Она подняла глаза на Десейна.

— Не могли бы вы соединить меня с Беркли? — спросил он.

— Связь нарушена, — ответила женщина. — Какие-то неполадки после пожара в лесу.

— Спасибо.

Десейн вышел на улицу, остановился на длинном крыльце и осмотрел небо. Пожар в лесу? Но почему же ни дыма не видать, ни запаха гари не чувствуется?

То, что он встретил здесь, в Сантароге, могло бы показаться на первый взгляд совершенно обычным, если бы за всем этим не стояло ощущение какой-то странности и таинственности, от чего временами становилось не по себе.

Глубоко вздохнув, Десейн направился к своему грузовику и завел мотор.

В этот раз он свернул в сторону центра города. Гигант-Авеню расширилась и вскоре стала четырехполосной. По обе стороны дороги встречались редкие жилые дома и здания торговых фирм. Слева показался парк с асфальтовыми дорожками, эстрадой для оркестра и цветочными клумбами. За парком в небо возносился величественный шпиль каменной церкви.

Табличка на газоне гласила: «Церковь всех религий. Проповедь: «Зависимость божественного вмешательства от страстности желания просящего»».

«Зависимость божественного вмешательства? — повторил про себя Десейн. — Какое странное название проповеди!» Ни с чем подобным он раньше не сталкивался. Он сделал в памяти пометку побывать в воскресенье на этой проповеди.

Люди на улицах все больше и больше привлекали внимание Десейна. Их встревоженность, торопливость, с которой они двигались, резко контрастировали с монотонными движениями людей у конвейера в кооперативе.

Кто они, те туполицые существа? И кто тогда эти торопящиеся люди на улицах?

«Они необыкновенно энергичны, — понял вдруг психолог. — Они прямо-таки упиваются своей свободой. Интересно, не может ли это настроение оказаться заразительным». Он сам чувствовал небывалый подъем сил.

Справа, прямо за стоянкой, Десейн заметил вывеску, на которой была изображена овца, а ниже неровно выведена надпись: «Голубая Овца». Безоконный фасад был выложен голубым камнем, и эта безликость здания скрашивалась только широкими двойными дверями, каждая из которых имела стеклянное окошечко.

Итак, Марден хотел пообедать с ним здесь. Похоже, только капитан дорожной инспекции и мог забрать злополучный портфель. Не станет ли он теперь действовать по принципу: «Убирайся прочь и никогда больше не переступай порог моего дома», так успешно примененному на несчастном коммивояжере в столовой гостиницы? Или же капитан придумает что-нибудь еще более изощренное, специально для «университетского друга Дженни»?

На противоположной окраине города улица снова расширялась — здесь находилась станция техобслуживания с двенадцатью въездами и выездами. Десейн притормозил и с восхищением оглядел весь комплекс — самую большую станцию техобслуживания, которую он когда-либо видел. На каждой из двенадцати ее сторон находились навесы, под которыми тремя рядами располагались насосы, причем на каждом ряду можно было обслуживать до четырех автомобилей. Чуть дальше от гигантского комплекса находилось строение с множеством полок для хранения смазочных веществ. За станцией располагалась стоянка размером с футбольное поле, а также огромное здание, помеченное как «Гараж».

Подъехав к станции, Десейн остановился во внешнем насосном ряду. Он вышел из машины, намереваясь поближе рассмотреть оборудование, и насчитал двенадцать полок со смазочными веществами и шесть одновременно обслуживаемых машин. Автомобили подъезжали и уезжали. Интересно, почему ни в одном материале по проекту не было ни одного упоминания об этом комплексе? Обслуживали машины молодые парни в серо-голубых халатах.

Один из них быстрым шагом приблизился к Десейну и спросил:

— Вам какой, сэр?

— Что? — недоуменно спросил Десейн.

— Каким бензином вас заправить?

— А какой у вас есть?

— Восемьдесят, девяносто и сто.

— Тогда девяностым, и не забудьте проверить уровень масла.

Оставив грузовик на попечение механика, Десейн покинул станцию и направился в сторону улицы, желая издали рассмотреть станцию. По его оценке, площадь ее была не меньше четырех акров. Потом он вернулся к грузовику — как раз тогда, когда парень вылезал из-под капота с инструментом в руках.

— Уровень масла — чуть больше одного литра.

— Поставьте тридцатый очиститель.

— Простите, — сказал механик, — но я слышал, как вы подъезжали на этом драндулете. У нас есть сороковой авиационный очиститель. Я бы посоветовал вам использовать его, и тогда у вас не будет сгорать так много масла.

— Сколько это будет стоить? — спросил Десейн.

— Как обычно — тридцать пять центов за литр.

— Хорошо, — Десейн покачал головой. «Авиационный за такую цену? Где же мистер Сэм купил его?»

— Как вам нравится Сантарога? — весело спросил парень, явно рассчитывая услышать добрые слова в адрес долины.

— Красивое место! — ответил Десейн. — Прекрасный город. Знаете, это самая большая станция техобслуживания, которую я когда-либо видел. Просто чудо, что в газетах и журналах не раструбили об этом факте.

— Старина Сэм не очень-то жалует прессу, — заметил механик.

— Тогда зачем, черт побери, понадобилось возводить такую громадину? — спросил Десейн.

— Она единственная на всю долину и должна быть огромной, — ответил парень, продолжая возиться с двигателем — сейчас он проверял количество воды в радиаторе и зарядку аккумуляторов. Потом с улыбкой посмотрел на Десейна. — Да уж, станция действительно удивляет большинство чужаков. Мы же находим это весьма удобным. Правда, у нескольких фермеров есть свои насосы, и еще имеется подобная станция у аэропорта, но они тоже получают поставки через Сэма, — он захлопнул капот.

— Интересно, откуда старина Сэм получает свои поставки?

Механик испытывающе посмотрел на Десейна.

— Я, конечно, нисколько не сомневаюсь, что вы не подвизались в агенты какой-нибудь из огромных нефтяных компаний, сэр, но если вы думаете сторговаться с Сэмом, то выкиньте эту затею из головы.

— Мне просто любопытно, — поторопился сказать Десейн. Выбор слов механиком удивил его — «подвизаться в агенты». Десейн решил не обращать на это внимания, сосредоточившись на более насущных вопросах.

— Сэм заказывает горючее раз в году на отрытом аукционе, — продолжал механик. — В этом году — у небольшой компании из Оклахомы. Оттуда к нам постоянно прибывают грузовики.

— Правда?

— Я бы не стал это рассказывать, если бы это было не так.

— Я не сомневаюсь в ваших словах. Разве нельзя просто высказать свое удивление?

— Нечему здесь удивляться. Деньги необходимо вкладывать туда, где от них будет наибольшая отдача. С вас три доллара и три цента, сэр.

Расплачиваясь, Десейн спросил:

— Есть где-нибудь поблизости телефон?

— Если вы хотите позвонить в Сантарогу, то можете воспользоваться телефоном, который есть у нас на станции, доктор Десейн, — произнес механик. — А платные телефоны чуть дальше, за тем зданием, где хранятся смазочные материалы. Но нет смысла тратить время, если вы собираетесь звонить за пределы долины. Линия оборвана. На горе ночью был пожар.

Десейн, внезапно насторожившись, внимательно посмотрел на механика.

— Откуда вам известно мое имя? — недоверчиво спросил он.

— Ха, мистер, да кто же вас не знает здесь? Вы ведь друг Дженни из университета. Это ведь из-за вас она дает от ворот поворот всем местным парням.

Улыбкой, которая последовала вслед за этим утверждением, он, наверное, намеревался рассеять все сомнения Десейна, но она только еще больше насторожила его.

— Вам же нравится Сантарога, — продолжал механик. — Как и всем, — улыбка его постепенно угасала. — Извините, сэр, но меня ждут другие машины.

Психолог молча смотрел вслед удаляющемуся парнишке. «Он спросил, не агент ли я нефтяной компании, — подумал Десейн, — хотя знает, как меня зовут… и он знает о Дженни. Любопытное несоответствие». Это наводило его на кое-какие размышления, хотя, возможно, ничего странного в этом не было.

С другой стороны к насосу подъехал длинный, зеленого цвета «крайслер». Водитель, толстяк с дымящейся сигаретой во рту, высунулся из окна и спросил:

— Скажите, эта дорога выведет на 395-ю автостраду?

— Да, поезжайте прямо вперед, — ответил Десейн.

— Тут есть заправочная станция?

— В этой долине — нет, — покачал головой Десейн. — Может быть, дальше, — он пожал плечами. — Никогда не бывал в той стороне.

— Чертов туземец! — проворчал водитель, и «крайслер» с ревом выехал на авеню и помчался по дороге.

— Сам ты туземец, — растерянно пробормотал Десейн. — Нашел, кого обзывать туземцем.

Он влез в кабину грузовика и поехал назад той же дорогой. На развилке он свернул в сторону горы — к Портервиллю. Дорога, петляя среди зарослей секвой и дубовых рощ, поднималась вверх. Подъехав к тому месту, откуда он впервые рассматривал долину, он остановил грузовик и вылез из кабины.

Туманная дымка мешала ясно рассмотреть детали ландшафта, но очертания кооператива и огромные горелки лесопильного завода выделялись четко. Город утопал в зелени деревьев, скрывая черепичные крыши под густыми ветвями. Не затрагивая границ города, долину разрезал серпантин реки.

Десейн взглянул на часы: без пяти десять. Он засомневался, так ли уж ему необходимо ехать в Портервилль, чтобы звонить оттуда Селадору, — ведь тогда он опоздает на обед с Марденом. Еще немного подумав, Десейн решил, что отправит Селадору письмо и попросит его проверить историю с оборванной телефонной линией. Надо сказать, что без портфеля и заметок Десейн чувствовал себя неуютно. Порывшись в отделении для перчаток, он нашел небольшой блокнот и обломок карандаша и начал записывать свои наблюдения:

«Сам городок небольшой, но, кажется, обслуживает довольно значительное рыночное пространство. Днем в городе много людей. На станции техобслуживания заметил двенадцать двойных насосов. Отчетливо заметна странная настороженность местных жителей по отношению к приезжим и резкость по отношению к чужакам. Для употребления используется только продукция местной фирмы Джасперса. Местные жители предпочитают сыр, произведенный здесь, любому другому, и, надо сказать, его вкус отличается от всего, что я когда-либо пробовал. Но чем объяснить остающийся после еды привкус?

Личное ли это впечатление? Но почему после пива остается тот же привкус?

Необходимо выяснить, не фигурирует ли еще где-нибудь «Джасперс» в качестве названия».

Вдруг, бросив рассеянный взгляд в долину, Десейн увидел что-то громадное, двигающееся среди деревьев чуть дальше кооператива. В течение нескольких секунд он пытался рассмотреть что это такое, но ему мешало большое количество деревьев. Только достав бинокль, он рассмотрел «багги», передвигавшийся на пончикообразных колесах. Управлял им Марден. Машина шла по прямой, прокладывая себе путь сквозь деревья и кусты. Похоже, Марден преследовал что-то… или кого-то. Десейн направил бинокль чуть вперед, на полянку, и увидел, как появились три человека в охотничьих костюмах с поднятыми над головой руками. Рядом бежали две собаки, не сводившие с них настороженных взглядов. Десейну не показалось странным, что охотники разгневаны и испуганы. Вскоре вся живописная группа свернула в заросли секвой и скрылась из вида, а Десейн забрался в кабину, чтобы сделать следующую запись. «Этот эпизод вполне объясним, — думал он. — Офицер, призванный стоять на страже закона, задержал браконьеров. Разве это не его долг?».

Но это происшествие добавило еще один штрих к общей картине происходящего в долине и подтверждало то, что Десейн почувствовал с самого начала: Сантарога совершенно отличается от остального мира.

Десейн развернул грузовик и поехал обратно, решив при встрече спросить Мардена насчет захваченных им браконьеров.

Глава 3

Зал «Голубой овцы» был оформлен в виде пещеры с окрашенными в пастельно-голубые тона стенами. У стен, слева от общего зала, располагались обычные кабинки со столиками, а длинный бар с зеркалом, инкрустированный танцующей овцой, занимал заднюю стену.

Марден ожидал Десейна в одной из кабинок. На столике перед ним стоял высокий бокал с прохладительным напитком. Капитан дорожной инспекции казался расслабленным, его рыжие волосы были аккуратно причесаны. Лишь две ленты на петлицах его форменной рубашки указывали на офицерский чин капитана — на нем не было кителя. Глаза настороженно следили за приближением Десейна.

— Вам заказать выпивку? — спросил он, когда Десейн сел за столик.

— А что пьете вы? — Десейн кивком головы указал на бокал.

— Особый сорт апельсинового сидра с Джасперсом.

— Мне того же, пожалуйста — ответил Десейн.

Марден поднял руку и махнул бармену:

— Еще один, Джим. — Потом внимательно посмотрел на Десейна. — Как ваша голова?

— Почти нормально, — ответил Десейн. Он чувствовал раздражение. «Когда он начнет разговор о портфеле?» — подумал психолог. Принесли бокал для Десейна. Обрадовавшись тому, что это отвлечет его от невеселых дум, он сделал глоток. Напиток приятно охладил горло необычным вкусом: к резкому апельсиновому привкусу примешивалась острота Джасперса.

— Кстати, насчет вашего портфеля, — начал Марден.

Десейн неторопливо опустил бокал на столик и посмотрел в глаза Мардена. Собеседник ровным, оценивающим взглядом изучал психолога.

— Так что?

— Надеюсь, то, что я прихватил его, не слишком расстроило вас?

— Вы правы, не слишком.

— Признаюсь, мне было интересно его содержимое, — сказал Марден. — Ведь я уже знал, с какой целью вы прибыли сюда.

— Правда? — Десейн внимательно поглядел на собеседника, пытаясь понять его настроение. «Откуда он может знать о проекте?»

Марден сделал долгий глоток оранжевого сидра, потом вытер рот.

— Отличный напиток!

— Необычный, но довольно приятный, — согласился Десейн.

— Вы избрали самый заурядный путь, — заметил Марден и внимательно посмотрел на Десейна. — Знаете, мне забавно видеть, как вы до сих пор не поняли, что вами просто кто-то пользуется в своих целях.

Казалось, эта беседа забавляла Мардена. Внезапно внутри Десейна вспыхнул гнев, но он попытался совладать с ним.

— Можно поконкретнее, что вы имеете в виду? — спросил он.

— Будет ли вам интересно узнать, что ваше имя несколько раз всплывало в ходе обсуждений городского совета? — в свою очередь спросил Марден.

— Вы уверены?

— Да. Мы знали, что рано или поздно вас отправят сюда. Нас даже удивляло, что ваше появление так задержалось, — Марден покачал головой. — Мы показали вашу фотографию обслуживающему персоналу — официантам, официанткам, барменам, служащим…

— …механикам заправочных станций, — перебил его Десейн.

Все становилось на свои места. Он не пытался уже скрыть свой гнев. «Как они посмели!»

— Они непременно должны были воспользоваться тем обстоятельством, что вы стали небезразличны одной из наших девушек, — рассудительно продолжал капитан. — Вы же понимаете, что это благоприятное стечение обстоятельств. Грешно было не воспользоваться.

— И кто же эти «они», о которых вы все время говорите? — спросил Десейн.

— Гм-м! — произнес Марден.

Десейн незаметно сделал три глубоких вдоха, пытаясь успокоиться. Вообще-то он и не надеялся, что ему удастся бесконечно долго скрывать цель своего приезда, но уж никак не ожидал такого быстрого разоблачения. И что за чушь, черт побери, несет этот сумасшедший капитан?

— Вы представляете для нас определенную проблему, — сказал Марден.

— Однако не пытайтесь выдворить меня из долины, как вы это проделали с идиотом-коммивояжером прошлой ночью или с охотниками, которых схватили сегодня! — взорвался Десейн. — Я не преступаю закон!

— Кто говорит о выдворении из долины? Да мне и в голову не могут прийти подобные мысли. Что вы закажете? Ведь мы пришли сюда пообедать.

Гнев Десейна исчез после неожиданного изменения темы разговора — остался лишь горький осадок.

— Я не голоден, — проворчал он.

— Ничего, когда увидите тарелки, сразу почувствуете голод. Если позволите, я закажу на нас обоих, — Марден подозвал официанта и сказал: — Два салата Джасперса для торжественного обеда.

— Я не голоден, — упрямо повторил Десейн.

— Посмотрим, — улыбнулся Марден. — Я слышал, один чужак, водитель «крайслера», назвал вас сегодня туземцем. Вас это задело?

— Быстро же здесь распространяются новости, — заметил Десейн.

— Естественно, док. И то, что этот парень ошибся, подтверждает мое мнение, что вы уже настоящий сантарожец. Дженни не ошиблась в вас.

— Дженни не имеет к этому никакого отношения.

— Имеет, и самое непосредственное. Давайте проясним суть дела, док. Ларри нужен еще один психолог, а, по словам Дженни, вы — один из лучших. Мы создадим здесь отличные условия для вас.

— Какова площадь этого «здесь»? — спросил Десейн, вспомнив о двух погибших исследователях. — Не шести ли футов в длину и на такой же глубине?

— Вам не кажется, что вы пытаетесь бежать от самого себя, Десейн?

— Я уже давным-давно понял, что лучше хорошо идти, чем плохо стоять.

— Да? — Марден озадаченно нахмурил брови.

— Я не бегу от себя, — сказал Десейн. — Вот что я имел в виду. Но я не собираюсь стоять и ждать, пока вы будете устраивать мою личную жизнь, игнорируя мое мнение, подобно тому, как сейчас заказываете этот салат.

— Если вам не нравится эта еда, не ешьте ее, только и всего, — заметил Марден. — Должен ли я понимать ваши слова как отказ от предложения Ларри относительно вашей работы здесь?

Десейн смотрел на стол, пытаясь уловить скрытый смысл, который таился за этим предложением. Он понимал, что лучше всего было бы продолжить эту игру. Тогда у него еще останутся шансы раскрыть этот таинственный Барьер Сантароги, узнать, что же на самом деле происходит в долине. Но в голову лезли лишь мысли о заседаниях на городском совете, о том, как у Дженни выпытывают сведения о нем, после чего, несомненно, обсуждают, какие приготовления нужно сделать к его приезду. Эти мысли вконец вывели Десейна из себя.

— И вы, и Дженни, и все остальные — вы все отлично рассчитали, верно?! — в гневе воскликнул он. — Бросим этому ублюдку кость. Купим его…

— Расслабьтесь, док, — сказал Марден. В его голосе, ровном и спокойном, по-прежнему звучали веселые нотки. — Я взываю к вашему рассудку, а не к низменным инстинктам. Дженни предупреждала, что у вас характер — не сахар. Но вы нам нужны.

Десейн сжал под столом кулаки, пытаясь взять себя в руки. Значит, его считают жалким ничтожеством, которым можно манипулировать при помощи красивой женщины и денег!

— Вы думаете, что меня используют, — сказал он.

— Мы знаем, что вас используют.

— Вы не сказали, кто.

— Кто стоит за этим? Группа финансовых магнатов, док, которым не нравится независимость Сантароги. Они хотят проникнуть на наш рынок, но не в состоянии это сделать.

— Барьер Сантароги, — сказал Десейн.

— Именно так они называют его.

— Кто — «они»?

— Вы хотите знать имена? Возможно, мы сообщим их вам, если это потребуется.

— Но и вы хотите использовать меня, верно?

— Нет, Десейн. В Сантароге применяются другие методы.

Принесли салат. Десейн взглянул на аппетитную зелень, румяного цыпленка и кремово-золотистую приправу. Он почувствовал страшный голод. Психолог откусил кусочек мяса и попробовал соус — тот же самый, уже знакомый острый привкус сыра Джасперса. «Черт побери, этот Джасперс добавляют в каждое блюдо! — подумал он. — Впрочем, нужно признать, он приятен на вкус. Возможно, в чем-то правы те, кто говорит, что стоит приехать сюда хотя бы ради того, чтобы отведать сыр Джасперса».

— Вкусно, не правда ли? — спросил Марден.

— Да, очень. — Десейн внимательно разглядывал капитана несколько секунд. — И каковы же методы управления в Сантароге, капитан?

— Городом управляет городской совет, но на его решения может наложить вето Городское Собрание. Каждый год происходят выборы. Любой сантарожец, достигший восемнадцати лет, имеет избирательный голос.

— Островок демократий, — заметил Десейн. — Прекрасно, если вы создали коммуну в таком масштабе, но…

— На последнем Городском Собрании присутствовало три тысячи депутатов и еще пять тысяч восемьсот сограждан с правом голоса, — перебил его Марден. — Это можно сделать, если люди заинтересованы в самоуправлении. А мы, Десейн, заинтересованы. Вот так мы и управляем делами в Сантароге.

Десейн проглотил немного салата и отложил вилку в сторону. Почти десять тысяч человек старше восемнадцати лет! Это в два раза больше, чем он ожидал. Чем же все они тут занимаются? Не могут же они существовать, занимаясь лишь обслуживанием друг друга!

— Вы хотите, чтобы я женился на Дженни, обустроился… и стал еще одним депутатом, — сказал Десейн. — Правильно?

— Это как раз то, чего, кажется, хочет Дженни. Мы пытались отговорить ее, но… — он пожал плечами.

— Отговорить ее… к примеру, уничтожая мои письма?

— Что? — Десейн увидел искреннее замешательство Мардена и понял, что тот ничего не знает о пропавших письмах. — Чертовы перестраховщики! Похоже, мне придется самому сходить туда и устроить им нагоняй! Но вообще-то это ничего не меняет.

— Не меняет?

— Да. Ведь вы любите Дженни, не так ли?

— Конечно, я люблю ее!

Его признание вырвалось само собой, прежде чем Десейн успел это осознать. Лишь услышав собственный голос, он понял, насколько сильно его чувство. Да, конечно, он любит Дженни. Он страдал, снедаемый тоской по ней. Просто удивительно, как ему удалось так долго пробыть вдали от нее — проклятое уязвленное мужское самолюбие. Дурацкое самолюбие!

— Ну, хорошо! — произнес наконец Марден. — Заканчивайте обедать, осмотрите долину, а вечером мы обговорим все вместе с Дженни.

«А ведь он не верит, что все так просто», — подумал Десейн.

— Вот, возьмите, — сказал Марден, взял с сиденья портфель и поставил его на стол. — Можете заниматься рынком Сантароги. Им и без того уже известно все, что вы хотите узнать. Но они хотят использовать вас совсем по-другому.

— И как же они хотят меня использовать?

— Узнаете сами, док. Может быть, тогда вы поверите моим словам.

Марден вернулся к своему салату и с аппетитом принялся за еду. Десейн, положив вилку, спросил:

— А что случилось с теми охотниками, которых вы схватили сегодня?

— Отрезал им головы и замариновал, — усмехнулся Марден. — А вы что подумали? Их просто оштрафовали и отправили в кооператив, в цех упаковки товара.

— Какая в этом польза?

— Знаете, док, — начал Марден, указывая вилкой на Десейна, — вы воспринимаете это точно так же, как Уин… Уин Бурдо.

«Воспринимаю что?» — подумал Десейн. Вслух же спросил:

— И как же Уин воспринимал это?

— Поначалу не желал смириться. Но этого и следовало ожидать, учитывая его непростой характер. Однако, насколько я помню, потом он довольно быстро успокоился. Да и, наконец, сам Уин устал от бесконечных скитаний, которые и привели его в Сантарогу.

— А вы психологи-любители! — язвительно заметил Десейн.

— Совершенно верно, док. Но нам хотелось бы иметь еще одного профессионала.

Десейн был смущен таким дружеским отношением капитана дорожной инспекции.

— Доедайте свой салат, — сказал Марден, — и вы забудете все свои тревоги.

Десейн проглотил еще один кусок цыпленка, политого соусом Джасперса. Признаться, теперь, поев, он чувствовал себя лучше. Голова прояснилась, мысли работали четко. Он знал, что временами голод притупляет все чувства. Еда снимает психологическое давление, позволяя разуму нормально функционировать.

Марден, закончив с едой, откинулся на спинку стула.

— Прогуляйтесь, — посоветовал он. — Сейчас вы смущены, но если вы действительно столь наблюдательны, как утверждает Дженни, то скоро сами во всем разберетесь. Я думаю, вам здесь понравится, — с этими словами он встал из-за стола.

— Выходит, я должен поверить вам на слово, что меня используют, — произнес Десейн.

— Я же не выгоняю вас из долины, верно? — сказал Марден.

— А телефонной связи по-прежнему нет? — спросил Десейн.

— Откуда мне знать! — ответил Марден и взглянул на часы. — О, мне уже пора уходить. Позвоните мне после того, как переговорите с Дженни.

Сказав это, он ушел. Подошел официант и начал собирать тарелки.

Десейн смотрел на его круглое лицо, седые волосы и согбенные плечи.

— Скажите, почему вы живете здесь? — спросил психолог.

— Что? — послышался в ответ скрипучий голос.

— Почему вы живете в Сантароге? — повторил Десейн.

— А как же иначе? Здесь же мой дом.

— Но почему именно этот город, а не, скажем, Сан-Франциско или Лос-Анджелес?

— Да вы просто сошли с ума! Что я могу найти там такого, чего мне не хватает здесь? — он ушел, унося тарелки.

Психолог задумчиво покосился на свой портфель, стоящий на столе. Изучение рынка. На сиденье стула напротив он увидел край газеты. Протянув руку, он схватил газету и прочитал название: «Сантарога-Пресс». В левой колонке был обзор международных новостей. Краткость и манера изложения поразили Десейна. Каждое сообщение занимало один абзац.

Например: «Эти психи все еще убивают друг друга в Юго-Восточной Азии». До Десейна не сразу дошло, что это было сообщение о войне во Вьетнаме. Следующий абзац: «Курс доллара на международном валютном рынке неуклонно падает, однако американские средства массовой информации продолжают замалчивать этот факт. Финансовый крах, который вполне способен разразиться на текущей неделе, по-видимому, мало кого волнует — все в основном озабочены тем, как провести предстоящие два дня выходных, а не пятницей, грозящей превратиться в Черную».

Новый абзац: «Женевские переговоры по разоружению могут ввести в заблуждение только невежественных и самодовольных людей. Напоминаем: во время предыдущего раунда переговоров бомбы падали во многих местах нашей планеты». Следующий: «Правительство Соединенных Штатов продолжает расходовать деньги налогоплательщиков на огромную пещеру, которая засекречена в горах неподалеку от Денвера. Интересно, сколько высших военных чинов и правительственных официальных лиц вместе с семьями захотят туда переехать, когда широкой общественности станет известно об этом факте?» «Франция еще раз попыталась сунуть нос в дела США, сделав заявление, что ВВС Соединенных Штатов, базирующиеся на французских авиабазах, должны покинуть территорию Франции. Может, они знают что-то, о чем нам не известно?» «Из-за автоматизации производства еще четыре процента трудоспособных граждан оказались выброшенными на рынок рабсилы. Неужели никого не волнуют судьбы лишних людей?»

Десейн опустил газету и поднял невидящие глаза. Черт возьми, эту газету уж точно выпускает какая-то подрывная антиправительственная организация! Кучка коммунистов? Может, в этом и есть разгадка тайны Сантароги?

Он посмотрел вверх и увидел стоящего рядом официанта.

— Это ваша газета? — спросил официант.

— Да.

— А! Наверное, Эл дал вам ее, — он начал поворачиваться, когда Десейн спросил у него:

— А где ресторан приобретает продукты?

— В долине, доктор Десейн. Говядина поступает с ранчо Рэя Аллисона, расположенного у въезда в долину, а цыплята — с фермы миссис Ларсон к западу от нашего города. Овощи мы получаем из теплиц.

— Спасибо, — Десейн вернулся к газете.

— Хотите еще что-нибудь заказать? Эл сказал, чтобы вам подавали все, что вы только пожелаете. Оплачивать будет он.

— Нет, спасибо.

Официант ушел, и Десейн вернулся к чтению газеты. Он решил тщательно изучить ее. В ней было восемь страниц, рекламы почти не было — только на первой, да и половина последней отводилась для рекламных объявлений, которые нагоняли тоску: «В магазине «Бреннер и Сыновья» недорого продается спальная мебель. Пришедший первым первым и обслуживается. Имеется также мебель высокого качества местного производства». «Четыре новых холодильника (16 кубических футов) можно приобрести на рынке Льюиса. Справки о ценах по телефону». В качестве иллюстрации служил улыбающийся толстяк, держащийся за открытую дверцу холодильника. Остальные объявления касались в основном купли-продажи и обмена: «Имею тридцать ярдов домотканой шерсти (ширина 54 дюйма), нуждаюсь в хорошей ленточной пиле. Звонить Эду Джанки на мельницу номер один». «Однотонный грузовик марки «Форд-56» куплен мною два года назад и до сих пор в приличном состоянии. По словам Сэма Шелера, он стоит около пятидесяти долларов или хорошую телку. Уиллиам Маккой, Ривер Джанкшн».

Десейн начал более внимательно просматривать газету. Он наткнулся на колонку для садоводов: «Настало время разводить в вашем саду жаб для борьбы с улитками».

Дальше одна из страниц была полностью посвящена предстоящим собраниям и тому, какие вопросы будут на них рассматриваться. При чтении этой колонки Десейн заметил часто повторяющуюся фразу: «Джасперс закупит».

«Джасперс закупит, — подумал Десейн. — Джасперс… Джасперс… Повсюду Джасперс. Неужели они действительно потребляют так много продукции этого кооператива?» Ему вдруг показалось, что в этом слове скрывается какой-то смысл. Нечто объединяющее, характерное только для сантарожцев.

Он снова вернулся к газете. Внимание привлекло одно объявление в рекламной части: «Обменяю двухлетнее пользование половиной моего холодильника «Джасперс» (20 кубических футов, высокое качество) на предоставленную возможность в течение шести месяцев заниматься столярными работами. Лео Мерриот, Ривер Роуд, 1018».

Что же, черт возьми, представляет из себя холодильник «Джасперс»? Но каким бы он ни был, а пользование его десятью кубическими футами в течение двух лет приравнивается к полугодовой зарплате столяра — это же не меньше четырех тысяч долларов!

Солнечней свет внезапно ярко осветил ресторан. Десейн поднял голову как раз вовремя, чтобы заметить пару молодых людей, входящих в ресторан. У девушки были темные волосы, глубоко посаженные карие глаза и красивые подвижные брови, а у ее спутника — резкие норманнские черты лица и не менее красивые голубые глаза. Они заняли кабинку рядом с Десейном. Десейн наблюдал за ними в отражении зеркала, висевшего над баром. Молодой человек бросил взгляд через плечо на психолога и сказал что-то девушке. Та улыбнулась.

Официант принес им два прохладительных напитка.

Вскоре девушка произнесла:

— После Джасперса мы сидели там и прислушивались к звукам на закате солнца, шуму проводов и голосам птиц.

— Иногда ты должна чувствовать рябь на воде, — сказал ее спутник. — Это из-за того, что в красных лучах заходящего солнца поднимается ветер.

Десейн снова насторожился. Постоянное упоминание о Джасперсе и его высоком качестве — это что, шизофренический бред или какая-то разновидность психоделии? Он напрягся, пытаясь расслышать их разговор, но они склонили головы друг к другу и начали перешептываться и смеяться.

Неожиданно он мысленно вернулся к проводившимся более чем три года назад экспериментам по изучению действия ЛСД, которые проводились на его факультете. Он вспомнил, что у Дженни Сорже, уроженки Сантароги, обнаружился частичный иммунитет к этому наркотику.

Под давлением общественности эти эксперименты пришлось прекратить, и теперь уже никогда не удастся подтвердить полученные данные относительно Дженни, а сама она никогда не обсуждала их при встречах с ним. Это воспоминание еще больше усилило беспокойство Десейна.

«Почему я вспомнил об этих исследованиях именно сейчас?» — подумал он.

Когда бокалы у молодых людей опустели, они встали и покинули ресторан.

Десейн сложил газету и хотел было сунуть ее в портфель, но неожиданно его остановила чья-то рука. Он поднял глаза и увидел Мардена. Тот пристально разглядывал его.

— Кажется, это моя газета, — заметил он и забрал газету у Десейна. — Я уже почти доехал до развилки, когда вспомнил, что забыл ее здесь. До скорой встречи, — Марден торопливо пошел к выходу, держа газету под мышкой.

То, что он с такой бесцеремонностью и быстротой был лишен газеты с интересующими его публикациями, вконец вывело Десейна из себя. Он схватил портфель и побежал к двери, где успел увидеть, как Марден отъезжает от обочины дороги на своей патрульной машине.

«Иди-ка ты к черту! — подумал он. — Я найду другую».

В баре на углу газет не продавалось, и худощавый служащий ледяным голосом сообщил ему, что местная газета распространяется только по подписке. Он не знает, где она печатается. Продавец в хозяйственном магазине, расположенном чуть дальше, дал ему тот же ответ, как и кассир в бакалейной лавке напротив.

Десейн забрался в кабину, открыл портфель и, достав блокнот, начал записывать все, что только смог припомнить из газеты. Когда память его иссякла, он завел грузовик и начал кататься по улицам города в поисках газетного киоска или издательства. Он не обнаружил никаких признаков, указывающих, что «Сантарога-Пресс» печатается в этом городе, но когда он подъехал к стоянке, заполненной подержанными автомобилями, его внимание привлекли объявления, размещенные на их лобовых стеклах. Он принялся внимательно рассматривать их.

На стекле четырехлетнего «бьюика» виднелась надпись: «Пусть он жрет немало бензина, но и стоит он всего сто долларов».

На почти новом «ровере» красовалась надпись: «Треснул шкив, но замени двигатель — и тогда покупка в 500 долларов не покажется тебе слишком дорогой».

На десятилетнем «шевроле»: «Эта машина принадлежала Джерси Хофстеддеру. Его вдова просит за него всего 650 долларов».

Охваченный любопытством, Десейн вылез из кабины, подошел к «шевроле» Джерси Хофстеддера и взглянул на приборный щиток. Спидометр показывал шестьдесят одну тысячу миль. Сиденья внутри были обиты безукоризненно выделанной и хорошо подогнанной кожей. Ни одной царапины на корпусе, а шины казались почти новыми.

— Хотите проверить, как ездит машина эта, доктор Десейн? — раздался женский голос.

Повернувшись, Десейн увидел красивую седовласую матрону, одетую в яркую блузку и голубые джинсы. У нее было открытое лицо и гладкая смуглая кожа.

— Меня зовут Клара Шелер, я мать Сэма, — представилась она. — Полагаю, вы уже слышали о моем Сэме.

— Разумеется, вы уже знаете обо мне, — заметил Десейн, пытаясь скрыть свою ярость. — Я друг Дженни из университета.

— Видела вас сегодня утром вместе с Дженни, — произнесла женщина. — Она — одна из самых замечательных здешних девушек. А теперь, если вас интересует машина Джерси, я могу рассказать вам о ней.

— С удовольствием послушаю, — сказал Десейн.

— Здешним отлично известно, кем был Джерси, — начала она свой рассказ. — Он во всем стремился к совершенству. Эту машину он разобрал по винтику, оттачивая и подгоняя каждую деталь, так что сделал из нее само совершенство. Полюбуйтесь только на эти дисковые колеса. И только посмотрите, какие он сделал чехлы!

— Кем был Джерси Хофстеддер? — спросил Десейн.

— Кем? О, ну конечно, ведь вы приезжий. Джерси работал главным механиком у Сэма до самой смерти примерно месяц назад. У его вдовы есть еще и автомобиль марки «корд», которым так гордился Джерси, но она говорит, что ей достаточно одной машины, и потому попросила меня продать этот «шевроле». Послушайте, как работает двигатель, — она села за руль и включила зажигание.

Десейн склонился над капотом. Он едва слышал шум работы двигателя.

— Двойная система зажигания, — продолжила Клара Шелер. — Джерси как-то хвастался, что одного галлона бензина ему хватило бы на тридцать миль, и я ничуть не удивляюсь этому.

— Как и я, — заметил Десейн.

— Как вы будете расплачиваться, наличными или в кредит? — спросила Клара Шелер.

— Я… я еще не решил, покупать мне эту машину или нет, — пробормотал Десейн.

— Было бы неплохим подспорьем начать вашу с Дженни совместную жизнь с покупки машины Джерси, — произнесла Клара Шелер. — Вам нужно поскорее избавиться от развалюхи, на которой вы ездите. Я слышала, как она урчит. Она недолго прослужит вам, если только вы не решитесь заменить по крайней мере подшипники на колесах.

— Я… если я все-таки решусь купить ее, то вернусь вместе с Дженни, — произнес Десейн. — Благодарю вас за все, — он повернулся и чуть ли не бегом вернулся к своему грузовику. У него возникло сильное желание приобрести машину Джерси Хофстеддера, и это показалось ему удивительным. Эта женщина прекрасно знала свою работу.

Возвращаясь к гостинице, Десейн пытался разобраться с хаосом, царившем в его голове. Ну и удивительные же личности жили в Сантароге! С какой необычной искренностью были написаны таблички на подержанных автомобилях и рекламные объявления в «Сантароге-Пресс»! Словно использовался один и тот же шаблон.

«Такая открытая честность, — подумал Десейн. — В другие времена, более жестокие, это выглядело бы по-иному».

Он прошел в свой номер, лег на кровать и попытался поразмыслить над всем, с чем столкнулся сегодня. Сейчас разговор с Марденом показался ему еще более странным. Работа в клинике Паже? Подслушанные обрывки разговора молодой пары в ресторане не давали ему покоя. Они что, накачались наркотиками? Да плюс еще «подпольная» газета, получать которую могли только ее подписчики. Машина Джерси Хофстеддера. Десейну очень захотелось вскочить с кровати, вернуться на стоянку и купить ее, потом выехать из долины и показать ее какому-нибудь механику из внешнего мира.

Его размышления прервал непрекращающийся гул каких-то бормочущих голосов. Он встал и огляделся, но так и не смог обнаружить, откуда исходят звуки. Полоска неба за окном потемнела. Десейн прошел к нему и выглянул на улицу На северо-западе появились грозовые облака.

Гул бормочущих голосов не стихал.

Десейн обошел всю комнату и остановился под крошечным вентиляционным отверстием, расположенным в углу над туалетным столиком. Он встал на стул, потом сам взобрался на столик и приставил ухо к вентиляционному отверстию. До него донесся слабый, но различимый и такой знакомый звук телерекламы жевательной резинки.

Улыбнувшись, Десейн слез со столика. Кажется, просто кто-то смотрит телевизор. Он помрачнел. Это было бы первым свидетельством того, что у местных жителей есть телевизор. Он вспомнил географическое расположение долины — глубокая чаша среди гор. Для телевизионного приема необходимо было установить на одном из близлежащих холмов антенну, усилители и протянуть длинный провод.

Психолог снова забрался на столик и припал ухом к вентиляционному отверстию. Ему удалось сквозь звуки телевизора, показывавшего какой-то дневной сериал, различить голоса трех или четырех женщин. Одна из них, кажется, обучала другую вязанию. Несколько раз он расслышал слово «Джасперс», а один раз, очень ясно, фразу: «Видение, вот и все — это просто видение».

Десейн спустился на иол и вышел в коридор. Других дверей от его номера до окна в конце коридора с табличкой «Выход» не было. Но на другой стороне вестибюля дверь имелась. Десейн вернулся в свою комнату и осмотрел вентиляционное отверстие. На первый взгляд казалось, что воздуховод проходит сквозь стену, но это впечатление могло быть обманчивым — он мог изгибаться и идти сквозь потолок на следующий этаж. Каково же действительное устройство этого здания? Охваченный любопытством, Десейн решил немедленно выяснить это.

Он торопливо спустился по лестнице в пустой вестибюль, вышел на улицу и обошел здание.

Сзади рос дуб-патриарх, одна ветка которого изгибалась напротив одного из окон второго этажа. Десейн решил, что это, скорее всего, его окно. Оно находилось именно там, где он и предполагал, да и ветка подтверждала это. Десейн перевел взгляд в сторону угла и насчитал в том месте еще три окна, хотя в коридоре он не видел дверей в эти комнаты. На всех трех окнах были задернуты шторы.

«Дверей нет, но зато есть три окна», — подумал Десейн.

Он более спокойным шагом вернулся вномер. Вестибюль оставался таким же пустынным, однако он слышал голоса и треск коммутатора из-за двери за столом дежурного.

Оказавшись у себя в номере, Десейн прошел к окну и посмотрел на крышу. Покатый скат, сухие доски. Он без труда открыл окно и вылез на крышу. Десейн прислонился к стене и понял, что может бочком передвигаться по крыше.

Добравшись до первого окна, он крепко ухватился за выступающий край подоконника и стал искать прореху в занавеске. Щели не было, однако он ясно различил звук работающего телевизора, когда прижался ухом к стеклу. Он расслышал рекламу мыла и женский голос: «Хватит слушать этот канал, переключи на N130».

Десейн отодвинулся от этого окна и прошел к следующему. Под шторой он заметил щелочку в полдюйма шириной. Он едва не потерял равновесие, когда наклонился, чтобы посмотреть в нее. Однако удержался, успев ухватиться за край подоконника, после чего нагнулся и заглянул в щель.

Он различил в полумраке несколько серых катодных трубок. Справа, напротив стены, стояло восемь телевизионных приемников. На достаточном для обозрения расстоянии от экранов в удобных креслах сидело пять женщин. Одна из них, как заметил Десейн, не без удовольствия вязала. Другая, похоже, была стенографисткой, она что-то быстро строчила в своем блокноте. Еще одна работала с магнитофоном.

Все члены этой группы производили впечатление деловых женщин. На вид каждой из них было далеко за тридцать, но двигались они не без изящества — было видно, что они ведут активный образ жизни. Белокурая женщина со стройной фигурой, крайняя справа, встала и, зашторив верхний экран, отключила телевизор. Усевшись потом в свое кресло и подчеркнуто демонстрируя свою усталость, она громко произнесла:

— О Господи! Как подумаешь, какой чепухой приходится забивать себе мозги изо дня в день…

— Оставь это для доклада, Сузи! — произнесла женщина с магнитофоном.

«Для доклада? — повторил про себя Десейн. — Какого еще доклада?»

Он обвел взглядом всю комнату. У дальней стены стояли шкафы. Прямо под окном виднелась часть дивана. В левом углу стояла раздвижная лестница, ведущая на чердак. На столике с колесиками располагались две пишущие машинки.

Десейн решил, что никогда прежде ему не попадалась столь необычно обставленная комната. «Таинственный отпечаток Сантароги незримо присутствует и здесь, — подумал он. — К чему вся эта секретность и восемь работающих телевизоров? Интересно бы также узнать, что содержится в папках. И о каком еще докладе шла речь?»

Время от времени они что-то надиктовывали на магнитофон, делали пометки в блокнотах, переключали каналы. Все это время они беспрерывно перебрасывались словами, но до Десейна доносились лишь обрывки их разговора. Все равно они мало чем могли помочь психологу — обычная женская болтовня: «Я решила не делать складок на платье, с ними столько мороки». «Если Фред не заедет за мной после работы, мне придется искать кого-то, кто отвез бы меня в город».

Десейна тревожило то, что его легко можно было увидеть с улицы. Вряд ли он узнает что-либо важное, если продолжит свое дежурство у окна, рискуя быть замеченным, и как ему тогда объяснять свои действия?

Осторожно проделав обратный путь по крыше в свой номер, он залез в комнату и закрыл окно. Потом снова проверил коридор. Точно — двери, которая, по идее, должна была отмечать вход в ту странную комнату, не было и в помине. Он прошел в конец коридора, к выходу, и открыл узкую дверь, выходящую на заднюю площадку. Там он обнаружил винтовую лестницу с перилами, прикрепленными болтами. Перегнувшись через перила, Десейн посмотрел вниз — там, двумя этажами ниже, темнел подвал. Потом он посмотрел вверх. Сквозь открытый люк в потолке на третьем этаже струился солнечный свет.

Неслышно двигаясь, Десейн поднялся на следующую площадку, открыл имевшуюся там дверь, за которой оказался еще один коридор. Он шагнул в него и бросил взгляд вдоль стены, которая тянулась над таинственной комнатой. Двумя ступеньками выше площадки имелась другая дверь с табличкой «Бельевая». Десейн попытался открыть ее, но дверь оказалась запертой. Он был озадачен.

Вернувшись на площадку, Десейн снова шагнул в коридор и вдруг почувствовал, как его правая нога скользит по ненатянутому краю ковровой дорожки. Какое-то мгновение, охваченный ужасом, Десейн видел летящие навстречу перила и лестницу. С треском он ударился правым плечом о перила, однако это лишь замедлило, но не остановило его падение. Десейн ухватился за сломанные перила левой рукой и почувствовал, как они начинают прогибаться. И тогда он понял, что сейчас рухнет вниз, пролетит три этажа и упадет на бетонный иол подвала. Пронзительно заскрипели перила. Все происходило, как в необычайно замедленном кино. Он видел край лестницы с распадающейся на мелкие желтые линии краской, паутину на одной из ее ступенек с застрявшей в ней бурой корпией.

С последним оглушительным треском сломанные перила развалились, и Десейн рухнул вниз. В это ужасное мгновение, когда ему уже представилась картина его тела, распластанного на бетонном полу в подвале, он вдруг почувствовал, как чьи-то сильные руки вцепились в его лодыжки. Еще не понимая, что происходит, Десейн запрокинул голову вниз и выпустил сломанные перила. Несколько мгновений он наблюдал, как они падают вниз. Потом он ощутил, как его, словно куклу, вытаскивают из обломков перил и кладут на спину на лестничной площадке.

Перед ним вдруг возникло озабоченное черное лицо Уина Бурдо.

— Еще секунда, сэр, и вам можно было бы заказывать похороны, — сказал Бурдо.

Десейн не мог произнести ни слова и с трудом вдыхал воздух. Правое плечо невыносимо болело, а пальцы левой руки застыли в судороге, вызванной отчаянным усилием удержаться за перила.

— Я услышал, как кто-то пытается открыть дверь бельевой, — начал Бурдо. — Я был там, сэр, и решил поинтересоваться, кто это, — а вы уже переваливались через перила. Что случилось?

— Ковер, — выдохнул Десейн. — Это была ловушка.

Бурдо нагнулся и исследовал место возле двери. Потом выпрямился и сказал:

— Будь я проклят, но в этом месте ковер разорван! Вам действительно грозила опасность.

Наконец Десейну удалось выпрямить застывшие пальцы. Он глубоко вздохнул и попытался встать. Бурдо помог ему. Десейн заметил, что его рубашка порвалась. Через живот и грудь протянулась длинная красная царапина — постарались сломанные перила.

— Сэр, вам лучше посидеть спокойно несколько минут, — посоветовал Бурдо. — Хотите, я вызову врача?

— Нет… Нет, спасибо.

— Это займет не больше минуты, сэр.

— Со мной все будет… в порядке.

Десейн посмотрел на выступающий край порванного коричневого ковра. Он вспомнил зрелище падающих перил, и ему вдруг показалось странным, что он не может вспомнить звук их удара о бетонную поверхность подвала. Потом пришла новая, не менее тревожная мысль: он вспомнил о несчастных случаях с двумя предыдущими исследователями. Десейн представил себя лежащим замертво внизу и результаты расследования его гибели: «несчастный случай, простая неосторожность, к сожалению, никто не застрахован от подобных неблагоприятных стечений обстоятельств…» Но не были ли такими же подстроенными и те, предыдущие, якобы случайные смерти?

Его плечо заныло от пульсирующей боли.

— Пожалуй, я спущусь в свою комнату и… переоденусь, — пробормотал он.

Боль в плече усиливалась, пожалуй, без помощи врача обойтись не удастся. Однако, движимый каким-то инстинктом, он отталкивал от себя эту мысль, хотя и понимал, что поступает неразумно.

Бурдо протянул руку, чтобы помочь ему подняться, но Десейн оттолкнул ее в сторону, осознавая при этом, что ведет себя как дурак.

— Сэр, я не желаю вам ничего плохого, — в голосе Бурдо слышался мягкий упрек.

«Неужели я так явно выказываю свой страх перед ним?» — подумал Десейн, вспомнив, как эти сильные руки схватили за его лодыжки и спасли жизнь, когда он уже падал вниз с лестницы. Десейн почувствовал себя виноватым.

— Простите, я еще в шоке, — произнес он. — Вы спасли мне жизнь. Я не могу подобрать слова, чтобы выразить вам мою благодарность. Я… мои мысли заняты сломанными перилами. Может быть, вы посмотрите, можно ли их отремонтировать?

Держась за стену, Десейн поднялся на ноги и постоял несколько секунд, переводя дух.

— Сэр, я закрою эту дверь на замок, — произнес Бурдо тихим, но твердым голосом. — Пожалейте свое плечо, наверное, оно причиняет вам сильную боль. Будет лучше, если врач все же осмотрит вас, сэр.

Десейна обуревали противоречивые чувства, он отвернулся. Да, ему нужно показать плечо врачу, но обязательно ли этим врачом должен быть доктор Паже? Держась за стену, Десейн спускался вниз по лестнице. Паже… Паже… Паже. Кто знает, может, именно доктор Паже осматривал места происшествия в тех двух случаях, закончившихся смертельными исходами? Каждое движение отдавалось жуткой болью в плече. Паже… Паже… Но можно ли расценивать это происшествие на лестнице не как несчастный случай? Разве мог кто-нибудь предвидеть, что он окажется в этом месте и именно в это время?

Сверху послышался звук запираемой на ключ двери, потом по лестнице тяжело загрохотали шаги Бурдо. Лестница завибрировала, и плечо заныло еще сильнее. Десейн в изнеможении остановился на площадке второго этажа.

— Сэр? — послышался заботливый голос.

Психолог обернулся и посмотрел на лицо потомка мавров. Он увидел искреннюю озабоченность.

— Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но мне кажется, сэр, что вам больше не стоит лазить на крышу. Это опасно. Падение с крыши грозит серьезными последствиями, — проговорил Бурдо.

Глава 4

Перед самым наступлением темноты на долину обрушился настоящий потоп — ливень грохотал по крышам и пригибал ветви деревьев. Десейн, развалившись, сидел в старинном массивном кресле в доме Паже. Наложенная на плечо тугая повязка стесняла движения. Напротив, осуждающе поглядывая на него, на мягкой подушке примостилась Дженни.

Не слушая никаких возражений, Бурдо отвез его в клинику, примыкающую к дому Паже, и ушел только после того, как проводил его до дверей в реанимационное отделение.

Холодная профессиональная отчужденность, с которой Паже приступил к делу, явилась для Десейна сюрпризом.

— Порванные связки и легкий вывих, — констатировал врач. — Вы что же… пытались свести счеты с жизнью?

Десейн поморщился, когда на поврежденный участок накладывали тугую повязку.

— Где Дженни?

— Помогает готовить ужин. Мы сообщим ей о вашей идиотской выходке после того, как немного вас подлатаем, — Паже закрепил конец бинта. — Вы так и не ответили мне, что с вами произошло.

— Совал нос в чужие дела, — пробурчал Десейн.

— Может, хватит, а? — доктор перебросил перевязь через голову Десейна и закрепил ее, фиксируя руку неподвижно. — Что ж, это должно хотя бы на некоторое время удержать вас от необдуманных поступков. Не стоит лишний раз двигать рукой — думаю, не мне объяснять вам это. Оставьте свой пиджак здесь. Отсюда есть крытый проход, ведущий прямо в гостиную через вон ту дверь. Идите в дом, а я скажу Дженни, чтобы она составила вам компанию и развлекала вас до ужина.

Крытый проход имел стеклянные стены и был украшен горшочками с геранью. Десейн остановился, чтобы рассмотреть только что подстриженный газон, на котором рядами росли обыкновенные красные розы. И тут порыв ветра согнул ветки берез, росших чуть дальше за розами, и с низко нависшего потемневшего неба на землю обрушился ливень. Застигнутые непогодой люди ускорили свой шаг по березовой аллее. При каждом порыве ветра края намокших одежд хлестали их по ногам.

Несмотря на то что находился под защитой стеклянных стен, Десейн невольно поежился. «Что я здесь делаю?» — подумал он и поспешил к видневшейся недалеко двери дома. Вскоре он оказался в обитой панелями гостиной, сплошь заставленной богатой мебелью. Он почувствовал слабый запах горящих углей. Десейн прошел через всю комнату мимо буфета, переполненного отборным хрусталем, и осторожно опустился в глубокое мягкое кресло с зеленой обивкой. В плече все еще пульсировала тупая боль, но немного погодя она отступила, и он почувствовал временное облегчение.

Дверь хлопнула, раздались чьи-то торопливые шаги. В комнату ворвалась Дженни с покрасневшим лицом. Мокрые волосы слиплись у висков. На ней было простое платье оранжевого цвета — подобная расцветка казалась поразительной среди унылых тонов огромной гостиной. Со странным чувством отчужденности Десейн припомнил, как когда-то сказал ей, что оранжевый — его любимый цвет. Вспомнив это, он почему-то насторожился.

— Джил, боже мой! — воскликнула она, останавливаясь перед ним с опущенными руками.

Десейн проглотил комок в горле.

Она смотрела на его разорванную рубашку, на края бинтов, выглядывавших из-под нее, на перевязь. Неожиданно она опустилась на пол и положила голову на его колени, прижимаясь к нему. Он видел, что она молча плачет — слезы сверкающим ручейком струились по ее щекам.

— Эй! — воскликнул Десейн. — Дженни… — Ее реакция на его ужасный вид ошеломила его. Он чувствовал себя виноватым, словно каким-то образом предал ее. Боль и усталость отступили на задний план.

Дженни взяла его левую руку и приложила ее к своей щеке.

— Джил, — прошептала она. — Давай поженимся, прямо сейчас!

«Почему бы и нет?» — подумал он. Однако оставалось ощущение вины… и вопросы, на которые он еще не получил ответа. Может быть, с помощью Дженни его заманивают в какую-то ловушку? Может быть, она даже сознательно играет свою роль? Осознает ли червь, насаженный на крючок, что он служит приманкой на форель?

Слева донеслось тихое покашливание. Дженни немного отстранилась от него, но руку не отпустила.

Десейн посмотрел налево и увидел Паже. Доктор переоделся — сейчас на нем был голубой смокинг, в котором он еще больше напоминал истукана. Большая голова слегка наклонилась вправо, как бы насмешливо, однако темные глаза внимательно разглядывали его.

За спиной Паже, в столовой, горели свечи в янтарных настенных канделябрах. Десейн видел огромный овальный стол, накрытый ослепительно белой скатертью и сервированный на три персоны серебряными приборами и хрустальной посудой.

— Дженни? — произнес Паже.

Девушка со вздохом выпустила руку Десейна, прошла к зеленой тахте и уселась на нее, поджав ноги.

Психолог почувствовал запах жареного мяса с чесноком и тут же понял, что проголодался. Пребывая в возбужденном состоянии, он без труда различил соблазнительно острый запах Джасперса.

— Мне кажется, нам следует поговорить о вашей предрасположенности к несчастным случаям, — произнес Паже. — Вы не возражаете, Джилберт?

— Тема интересная, — ответил Десейн.

Он сидел, внимательно наблюдая за доктором. В голосе Паже чувствовались нотки настороженности и нерешительности, скрывавшиеся за нежеланием хозяина дома вовлечь гостя в разговор, который может обеспокоить его.

— Часто ли с вами происходили несчастные случаи, которые влекли за собой различные неприятности? — спросил Паже.

Говоря это, он прошел по комнате и подошел к кожаному креслу за спиной Дженни. Усевшись в него, он через плечо Дженни посмотрел на Десейна, и у того внезапно возникло подозрение, что доктор не случайно выбрал именно это кресло.

— Ну так как? — произнес Паже.

— Почему бы нам не обменяться вопросами? — спросил Десейн в ответ. — Сначала вы отвечаете на один мой вопрос, потом я — на ваш.

— Да, в самом деле, почему бы и нет? — на лице Паже появилась задумчивая улыбка, вызванная одному ему известной шуткой.

Дженни казалась встревоженной.

— Ну и каков ваш первый вопрос? — спросил Паже.

— Сделка так сделка, — произнес Десейн. — Сначала я отвечу на ваш вопрос. Вы спрашивали у меня насчет несчастных случаев. Нет, до сих пор они обходили меня стороной. Во всяком случае, до моего появления в Сантароге. Хотя, постойте, один припоминается — падение с яблони, мне тогда было восемь лет.

— Итак, — заметил Паже, — вы ответили. Теперь задавайте свой вопрос.

Дженни нахмурилась и отвела взгляд в сторону. Десейн почувствовал, как внезапно пересохло в горле, и каким-то скрежещущим голосом произнес:

— Скажите мне, доктор, при каких обстоятельствах погибли два моих предшественника-исследователя?

Голова Дженни резко повернулась.

— Джил! — в гневе воскликнула она.

— Подожди, Дженни, — произнес Паже. Его левая щека нервно подергивалась. — Вы на ложном пути, молодой человек, — проворчал он. — Мы не дикари. В этом нет необходимости. Если мы хотим, чтобы кто-то уехал, то он уезжает.

— Вы не хотите, чтобы я уехал отсюда?

— Дженни не хочет этого. Это ваш второй вопрос. Теперь ваша очередь отвечать.

Десейн кивнул. Он пристально смотрел на Паже мимо Дженни, краем глаза замечая и ее. «Да, — подумал он снова, — Паже все рассчитал и устроился так, чтобы я видел их обоих».

— Вы любите Дженни? — спросил Паже.

Десейн сглотнул, потом взгляд его скользнул ниже, и он увидел мольбу в глазах Дженни. Паже знал ответ на этот вопрос! Так почему же он задает его?

— Ведь вам прекрасно известно, что я люблю ее, — ответил Десейн.

Дженни улыбнулась, однако на ее ресницах сверкнули две слезинки.

— Тогда почему вы ждали целый год, прежде чем приехать сюда и сказать ей об этом? — спросил Паже. В его голосе звучали гневные язвительные обвиняющие нотки, которые заставили Десейна сжаться.

Дженни повернулась и внимательно посмотрела на своего дядю. Ее плечи дрожали.

— Потому что я упрямый осел и дурак, — ответил Десейн. — Я не хотел, чтобы любимая женщина указывала мне, где мне следует жить.

— Значит, вам не нравится наша долина, — заметил Паже. — Возможно, вы еще измените это мнение. Может, вы позволите нам попытаться переубедить вас?

«Нет! — мысленно воскликнул Десейн. — Не позволю!» Однако он уже знал возникший внутри него инстинктивный ответ, дерзкий и по-детски наивный.

— Делайте все, что сочтете нужным, — пробормотал он.

Этот ответ удивил его самого. Неужели заговорили инстинкты, до того запрятанные глубоко внутри? Что же такого есть в этой долине, что держит его чуть ли не в постоянном напряжении?

— Ужин готов, — раздался женский голос из прохода под аркой. Повернувшись в ту сторону, Десейн увидел сухопарую бледную женщину в сером платье. Она была потомком первых поселенцев Америки — длинноносая, с настороженным взглядом и лицом, где каждая черточка, казалось, выражала неодобрение.

— Спасибо, Сара, — поблагодарил Паже. — Познакомься, это доктор Десейн, парень Дженни.

Ее глаза оценивающе оглядели Десейна, и, похоже, он ее удовлетворил.

— Еда остынет, — заметила она.

Паже поднялся из кресла.

— Сара — моя кузина, — произнес он. — Она из старинного рода настоящих янки и поэтому категорически отказывается обедать с нами, если мы едим засветло.

— Все у вас не как у людей, обедать в такой час, — проворчала ша. — Мой отец в это время всегда спал в своей постели.

— И вставал на рассвете, — заметил Паже.

— Не стоит смеяться надо мной, Ларри Паже, — произнесла женщина и повернулась. — Идите к столу, а я принесу жареное мясо.

Дженни подошла к Десейну и помогла ему встать. Наклонившись, она поцеловала его в щеку и прошептала:

— Вообще-то ты ей понравился. Она сказала мне это на кухне.

— О чем это вы шепчетесь? — поинтересовался Паже.

— Я сообщила Джилу мнение Сары о нем.

— И каково же оно? — заинтересовался доктор.

— Она сказала: «Ларри не удастся запугать этого молодого человека с глазами, как у дедушки Сафера».

Паже повернулся и внимательно оглядел Десейна.

— Господи, клянусь святым Георгием, а ведь она права! А я и не заметил, — он резко повернулся и направился в столовую. — Идемте, или Сара изменит свое хорошее мнение о вас. О нас самих она не думает столь хорошо.

Этот обед Десейн запомнил на всю жизнь. Раненое плечо ныло, непрекращающаяся пульсация боли заставляла все время быть начеку, каждое слово или движение давались с неимоверным трудом. Рядом была Дженни — никогда раньше она не была такой милой, женственной и желанной. Тут же был и Паже, объявивший о перемирии на время еды и засыпавший Десейна вопросами о его учебе в университете, профессорах, их студентах, его амбициях. Между кухней и столовой постоянно сновала Сара, то и дело подносившая блюда, — бормочущая тень, черты лица которой смягчались только при взгляде на Дженни.

«Когда здесь Сара, Дженни позволено все», — подумал Десейн.

Наконец подали жареное мясо, приготовленное отнюдь не самым лучшим образом, горох с соусом Джасперса, картофельные оладьи, местное пиво с уже знакомым острым привкусом и свежие персики на десерт. Пиво, поданное к ужину, сперва показалось Десейну незнакомым, однако вскоре он распознал букет различных ароматов, неуловимую смесь запахов и вкусовых оттенков, когда даже в сочетании, рождающем совершенно новые ощущения, на языке сохраняются и прежние отдельные составляющие. Все смешалось: запахи приобрели вкус, цвета усиливали ароматы.

Первым попробовав пиво, Паже одобрительно кивнул и сказал:

— Свежее.

— Еще бы, только час назад взяла, как ты и просил, — резко ответила Сара и бросила странный, испытующий взгляд на Десейна.

Где-то после девяти тридцати Десейн начал прощаться с хозяевами.

— Я подогнал к дому ваш грузовик, — сказал Паже. — Вы в состоянии управлять им, или мне сказать Дженни, чтобы она отвезла вас в отель?

— Спасибо, я доберусь сам, — ответил Десейн.

— Не принимайте обезболивающее, которое я дал вам, пока не окажетесь у себя в номере, — заметил Паже. — Вы ведь не хотите съехать с дороги и врезаться во что-нибудь?

А потом они стояли на широкой веранде у фасада дома, и уличные фонари отбрасывали на газон влажные тени берез. Дождь прекратился, но в ночном воздухе осталось ощущение свежести, от которой пробирала дрожь.

Дженни набросила пиджак Десейна ему на плечи. Она стояла рядом с ним, и лицо ее озабоченно нахмурилось.

— Ты уверен, что доберешься сам?

— Ты же должна знать, что я могу управлять машиной и одной рукой, — заметил он и улыбнулся.

— Ты постоянно меня поражаешь, — произнесла девушка. — Не знаю, почему я так привязалась к тебе.

— Химия, — сказал Десейн.

Паже прокашлялся.

— Джилберт, — начал он, — в этой истории меня больше всего интересует, что вы делали на крыше отеля.

Десейн внезапно ощутил укол страха — настолько неожиданно прозвучал этот вопрос.

«Какого черта! — подумал он. — Посмотрим, к чему приведет прямой и откровенный ответ».

— Я пытался узнать, чем вызвана такая засекреченность вашего телевидения, — сказал он.

— Засекреченность? — Паже покачал головой. — Ну, это просто мой любимый проект. Они занимаются анализом идиотской инфантильности телевидения, собирая данные для книги, которую я собираюсь писать.

— Тогда к чему такая секретность? — Десейн почувствовал, как Дженни вцепилась в его руку, не обращая внимания на страх, который он ощущал в ее реакции.

— Это не секретность. Мы просто учитываем особую чувствительность людей, — объяснил Паже. — Многие из них просто звереют от большинства телепередач. Конечно, нам приходится смотреть все новости подряд, хотя в основном это подслащенная ложь, к тому же тщательно перемешанная с крупицами правды.

В объяснениях Паже содержалась часть истины, Десейн понимал это, но что же он упустил при этом? Что еще исследовали женщины в той комнате?

— Понимаю, — произнес Десейн.

— За вами остался должок в один ответ, — заметил Паже.

— Справедливо.

— Как-нибудь в другой раз, — заметил Паже. — Оставляю вас наедине. Спокойной ночи.

Потом он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Вскоре Десейн двигался по улице на своем грузовике, все еще ощущая тепло губ Дженни.

Около десяти часов он подъехал к перекрестку перед гостиницей. После секундного колебания он выбрал правую дорогу, ведущую в Портервилль. Принимая это решение, он руководствовался в первую очередь инстинктом самосохранения, хотя и успокаивал себя, что просто хочет некоторое время покататься в одиночестве… и поразмышлять.

«Что же это происходит со мной?» — подумал он. Мысли в голове уже не были необыкновенно ясными, как днем. Его охватило беспокойство, от которого все внутри сжалось. Странным образом расширились рамки бытия, и это заставило его осознать, что он загнал свое «я» внутрь себя, сосредоточившись на одном лишь психологическом аспекте. Сейчас что-то подталкивало его сломать созданные им самим внутренние барьеры, и он видел, как за этими барьерами уже вырисовывается нечто, к чему он боялся повернуться лицом.

«Почему я здесь?» — подумал он.

Можно было отследить всю цепочку причин и следствий, вплоть до времени учебы в университете, до Дженни… но он еще раз ощутил вмешательство неких сил, которые находились за пределами этой цепочки и которых он боялся.

Ночь стремительно проносилась мимо грузовика, и он осознал, что поднимается в гору, пытаясь выбраться из долины.

Он подумал о Дженни, о той Дженни, которую видел этой ночью: эльфийская дева, одетая в оранжевое платье и оранжевые туфли, милая Дженни, нарядившаяся так, чтобы доставить ему удовольствие. Искренность и любовь открыто читались на ее лице.

Он стал вспоминать обрывки разговора за обедом. Джасперс. «Это старый Джасперс», — сказала Дженни, пробуя соус. «Настало время закрывать новую секцию Джасперса под номером 5», — эту реплику бросила Сара, принося десерт. И Паже продолжил: «Я завтра поговорю об этом с ребятами».

Теперь, вспоминая все это, Десейн вдруг понял, что даже в меде чувствовался едва уловимый, но такой уже знакомый ему привкус. Он тогда еще удивился, почему в их разговорах так часто всплывает слово «Джасперс». Так или иначе, но разговоры возвращались к кооперативу, и, похоже, ничего необычного в этом они не находили. Они говорили о Джасперсе даже в самые неподходящие моменты.

Наконец он достиг перевала, за которым кончалась долина, дрожа от двойственного чувства — бегства… и потери.

На склонах холмов, по которым сбегала дорога, догорал пожар. Через вентилятор в кабину проникал влажный пепел, разносимый ветром, и Десейн вспомнил об обрыве телефонных линий. Здесь, за долиной, небо начало проясняться от облаков. Мертвые деревья стояли на обгоревших склонах, как герои китайских сказок на холмах, залитых лунным светом.

Неожиданно он нашел логическое объяснение своему бегству из долины: «Телефон! Я должен позвонить Селадору и посоветоваться с ним. Связи с долиной нет, но я могу позвонить из Портервилля… а потом вернуться назад».

Приняв это решение, он успокоился и продолжил путь в необычном состоянии — полностью отсутствовали какие-либо эмоции или мысли. Даже боль в плече поутихла.

Вскоре во мраке замаячили огни Портервилля. Шоссе расширилось, пересекая главную улицу городка, слева мелькнула табличка, где синими буквами на белом фоне было написано: «Автобусное депо», чуть дальше находилось ночное кафе. Два больших трейлера с прицепом стояли рядом со спортивным автомобилем с откидным верхом и светло-зеленой машиной шерифа. Оранжевым блеском сияла вывеска: «Салон мамаши Френчи». Машины, припаркованные у обочины, произвели на Десейна унылое впечатление своей потрепанностью и старостью.

Десейн проехал мимо и вскоре увидел одинокую телефонную будку, стоявшую под уличным фонарем на углу рядом с неосвещенной автобусной остановкой. Он свернул в проезд и остановился возле кабинки. Разогревшийся двигатель начал издавать резкие, скрежещущие звуки, стоило ему только выключить зажигание. Несколько секунд он сидел неподвижно, глядя на будку, после чего выбрался из машины. При этом изношенные рессоры грузовика слегка скрипнули.

Мимо проехала машина шерифа, фары высветили на белом заборе за кабинкой огромную тень.

Со вздохом Десейн зашел в будку. Ему вдруг почему-то расхотелось звонить, но он заставил себя набрать номер.

Вскоре он услышал в трубке голос Селадора с его привычным акцентом:

— Джилберт? Это ты, Джилберт? Телефонная связь уже восстановлена?

— Я звоню из Портервилля, из городка, который расположен совсем рядом с долиной.

— Что-то случилось, Джилберт?

Десейн сглотнул. Даже на расстоянии Селадор оставался таким же чувствительным. «Что-то случилось?» Десейн коротко рассказал о едва не случившемся с ним несчастье.

После долгой паузы Селадор произнес:

— Все это очень странно, Джилберт, но я не думаю, что ты можешь делать из этих несчастных случаев какие-то выводы. К примеру, когда ты отравился газом, они приложили огромные усилия, чтобы спасти тебя. И когда ты едва не свалился с лестницы — откуда кто-либо мог знать, что именно ты окажешься там?

— Я просто хотел, чтобы ты знал об этом, — сказал Десейн. — Паже считает, что я предрасположен к несчастным случаям.

— Паже? Ах, да, местный врач. Ладно, Джилберт, не следует обращать внимание на заявления в области, которая выходит за рамки его специальности. Сомневаюсь, что квалификация Паже достаточна для того, чтобы ставить такой диагноз, даже если у тебя действительно наблюдается похожий синдром — во что я лично не верю, — Селадор прокашлялся. — Ты ведь не думаешь всерьез, что эти люди вынашивают против тебя злобные замыслы?

Рассудительный ровный голос Селадора успокаивал Десейна. Конечно, он прав. Здесь, вдали от долины, события последующих двадцати четырех часов приобретали несколько иную окраску.

— Конечно, нет! — ответил Десейн.

— Отлично! Джилберт, ты всегда удивлял меня своей невозмутимостью. Но теперь позволь мне предупредить тебя: ты оказался в ситуации, попав в которую, многие люди начинают вести себя крайне беспечно. При подобных обстоятельствах гостиница может оказаться чрезвычайно опасным местом, и поэтому тебе лучше сменить место проживания.

— И куда же мне переехать? — спросил Десейн.

— Должны же там быть другие гостиницы.

«Беспечность в гостинице? — подумал Десейн. — Тогда почему же никто, кроме меня, не пострадал? Опасное место — да, возможно, но только потому, что она — часть долины». Ему совсем не хотелось соглашаться с Селадором.

Ему подумалось, что это его нежелание основывается на данных, которых нет у Селадора.

Неожиданно он понял, какое отношение к нему имел не натянутый по краям ковер. Ловушка с приманкой. Приманка? Конечно, телевизионная комната — место странное, уж точно, и кто-то решил, что она должна привлечь его внимание. Вокруг приманки можно было установить несколько ловушек, заполнив ими все возможные проходы. Интересно, какой западни он избежал на крыше? Подумав об этом, Десейн вспомнил, что перила лестницы были сломаны.

— Ты все еще слушаешь меня, Джилберт? — голос Селадора казался едва слышным и далеким.

— Да, слушаю.

Десейн кивнул про себя. Это же так просто и понятно! Ответ на все те неясности, которые беспокоили его по поводу несчастных случаев. Так просто, вроде детского рисунка на запотевшем окне — никаких дополнительных штрихов или лишних деталей. Приманка и ловушки.

Но одновременно Десейн понимал, что Селадор не согласится с его выводами и обзовет его параноиком. Если его теория окажется ошибочной, его и в самом деле станут считать параноиком, которому пригрезилось существование большой организации, в которую входит множество людей и официальных лиц.

— Ты еще хочешь что-то узнать, Джилберт? Твое молчание на линии обходится нам не так уж дешево.

Десейн внезапно пришел в себя.

— Да, сэр. Вы помните о статье Паже относительно сантарожцев и аллергенов?

— Да, — Селадор прокашлялся.

— Сделайте запрос в Департамент здравоохранения и на сельскохозяйственный факультет университета. Узнайте, смогут ли они провести химический анализ продуктов, поступающих из фермерских хозяйств. Особенно меня интересует сыр.

— Департамент здравоохранения… сельскохозяйственный факультет… сыр, — повторил Селадор. Десейн почти зримо представлял себе, как он делает записи на листке бумаги. — Что-нибудь еще?

— Да. Не могли бы вы обратиться в адвокатскую контору, занимающуюся куплей-продажей недвижимости? Я уверен, там рассматривали правомерность использования арендованных земель, которые…

— К чему ты ведешь, Джилберт?

— Фирмы, финансирующие наш проект, арендовали землю и начали дорогостоящее строительство установки еще до того, как знали, что сантарожцы отказываются торговать с нами. Нет ли в том какой-то системы? Не может ли быть так, что сантарожские агенты по продаже недвижимости заманивают в долину неосторожных чужаков?

— Заговор с целью обмана, — заметил Селадор. — Понимаю. Но больше склонен считать, что это направление поисков окажется неверным.

Слушая Селадора, Десейн вдруг обратил внимание на несколько замедленный темп его речи. Возможно, сказывалась усталость.

— Вполне вероятно, — согласился Десейн. — Но все равно не навредило бы узнать мнение наших стражей закона. Возможно, это даст мне новые ключи к разгадке Сантароги.

— Очень хорошо. Джилберт, когда ты отправишь мне копии своих заметок?

— Уже сегодня вечером вышлю по почте из Портервилля несколько копий своих записей.

— Лучше завтра. Уже поздно и…

— Нет, сэр. Я не доверяю почте Сантароги.

— Почему?

Десейн рассказал, как Дженни разгневалась на женщин, работавших на почте. Селадор усмехнулся.

— Создается впечатление, что там орудует целая банда настоящих гарпий, — заметил Селадор, — Есть ли в Сантароге законы, предусматривающие ответственность за перлюстрацию корреспонденции? Впрочем, конечно же, они честные люди и все такое. Надеюсь, ты застал мисс Сорже в добром здравии?

— Она прекрасна, как всегда, — ответил Десейн, стараясь говорить беззаботно. Этот вопрос его удивил. Мисс Сорже. Селадор назвал ее «мисс», значит, он знал, что она не замужем.

— Мы занимаемся изучением источников поступления топлива в Сантарогу, — продолжал Селадор. — Пока ничего нового. Береги себя, Джилберт. Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Я тоже, — заметил Десейн.

— Тогда пока! — попрощался Селадор. В его голосе прозвучала нерешительность. Потом раздался щелчок, и связь разъединилась. Десейн повесил трубку и повернулся, услышав какой-то звук за своей спиной. В проезд свернула машина шерифа и остановилась прямо перед будкой. В глаза Десейну ударил ослепительный свет фар. Он услышал, как открылась дверь и раздались звуки шагов.

— Выключите этот чертов свет! — крикнул Десейн.

Фары померкли. Он разглядел крупную фигуру человека в форме с поблескивающим на груди значком, стоявшего перед таксофоном.

— Какие-нибудь проблемы? — раздался неожиданно писклявый для такой громадины голос.

Десейн вышел из кабинки, все еще в гневе от того, что его ослепили светом фар.

— А что, должны быть?

— У, чертовы сантарожцы, — пробормотал шериф. — Наверное, очень уж приспичило кому-то из вас позвонить во внешний мир, раз для этого пришлось пожаловать сюда.

Десейн хотел было возразить, что он не сантарожец, но промолчал, когда его мозг затопил поток новых вопросов. Почему его принимают за сантарожца? Сначала толстяк на «крайслере», а теперь и шериф.

Десейн вспомнил слова Мардена. У него что, имеется отличительный знак на лбу?

— Если разговор закончен, то вам лучше ехать домой, — сказал шериф. — Здесь нельзя стоять всю ночь.

На приборном щитке грузовика Десейн увидел неожиданное изменение уровня бензина — прибор ошибочно показывал, что бак почти пуст, хотя он был полон. Поверит ли он, что ему нужно дождаться утра, когда заработает заправочная станция? Может ли он вызвать дежурного — и тогда будет обнаружено, что израсходовано всего несколько галлонов?

«К чему заниматься самообманом?» — задал себе вопрос Десейн. Он вдруг понял, что ему не хочется возвращаться в Сантарогу. Почему? Может, потому что, живя там, он превращается в настоящего сантарожца?

— Ваши бинты наложены профессионально, — заметил шериф. — Побывали в аварии?

— Так, ничего серьезного, — ответил Десейн. — Слегка потянул связки.

— Ну, спокойной ночи, — сказал шериф. — Будьте осторожны на этой дороге, — он вернулся к своей машине и что-то сказал напарнику тихим голосом. Они оба захихикали. Потом патрульная машина медленно выехала из проезда.

«Они ошибочно приняли меня за сантарожца», — подумал Десейн и принялся размышлять над реакцией полицейских. Им совсем не хотелось, чтобы он находился в городе, но вели они себя с ним как-то неуверенно — словно боялись его. Без всяких колебаний они оставили его одного, даже не поинтересовавшись, с какой целью он приехал в Портервилль. А если он преступник?

Почему они приняли его за сантарожца? Этот вопрос не давал ему покоя.

Ухабистая дорога быстро напомнила о больном плече. Правда, теперь оно лишь отзывалось тупой болью. Голова была ясной, чувства обостренными. Он удивлялся этому новому для себя состоянию. Впереди чернела выступавшая клином вершина горы. Дорога поднималась все выше и выше…

Перед глазами Десейна вдруг стали проноситься неясные образы, как бы являясь продолжением окрестностей, мелькавших за окнами машины. Они оформлялись в слова и фразы, лишенные всякого смысла, так что от всего этого у психолога начала кружиться голова. Ощутив внезапно наступившую необыкновенную ясность в мозгу, он попытался разобраться, что они означают.

«Пещера… хромой… пожар…»

«Какая пещера? — подумал Десейн. — Где я видел хромого? Что за пожар? Не тот ли это пожар, что привел к выходу из строя телефонной линии?» Внезапно у него возникло впечатление, что он то и является этим хромым. Однако обнаружить связь между пожаром и пещерой никак не удавалось.

Десейн понял, что не рассуждает, а воскрешает в памяти прежние мысли. Образы являлись ему в форме увиденных им предметов. Автомобиль. Он видел сверкающую машину Джерси Хофстеддера. Забор. Он видел забор вокруг кооператива. Тени. Он увидел бестелесные тени.

«Что со мной творится?» Десейн почувствовал, что дрожит от голода. На лбу появились крупинки пота, которые начали скатываться вниз на лицо. Он ощущал на губах их соленый вкус. Десейн опустил окно, позволив холодному ветру наброситься на него. На повороте, в том самом месте, где он остановился в первый вечер, Десейн съехал на обочину, заглушил двигатель и потушил фары. Облаков на небе уже не было, расплющенная серебряная луна низко скользила над горизонтом. Он посмотрел на долину — повсюду виднелись огни, далеко слева — сине-зеленые (там были теплицы), а справа, у кооператива, суетились люди. Здесь же, наверху, Десейн чувствовал себя отчужденным от всего этого, изолированным. Его окружала темнота.

«Пещера? — подумал он. — Джасперс?»

Трудно размышлять, когда ломит все тело. Плечо его по-прежнему ныло от боли. Усилилась боль и в левом легком. Давало о себе знать сухожилие на левой лодыжке, но не болью, а слабостью. Он мог мысленно представить любую из царапин, оставленных на его груди сломанными перилами, из которых с таким трудом извлекал его Бурдо. Перед его мысленным взором мелькнула карта, висевшая на стене в кабинете Джорджа Ниса, но тут же исчезла.

Ему казалось, что он потерял контроль над своим телом — словно нечто или некто управляли им. Это была старая, пугающая мысль. Безумная. Он вцепился в руль, но, представив, как тот изгибается в его руках, отдернул их прочь.

Горло пересохло.

Десейн пощупал пульс, одновременно глядя на светящийся циферблат часов, и заметил, что вторая рука почему-то слегка подрагивает. Может быть, из-за учащенно бившегося сердца? Что-то искажало его ощущение времени.

«Неужели меня отравили, когда я ужинал у Паже? — подумал он. — Трупный яд?»

Черная чаша долины казалась длинной ужасной рукой, способной дотянуться до этого места и схватить его.

«Джасперс, — подумал он. — Джасперс».

Что же на самом деле означает это слово?

Он почувствовал некую общность, коллективное единение, связанное с этим кооперативом. Ему представлялось нечто всеобъемлющее, таящееся во мраке, на самом краю его сознания.

Десейн опустил руку на сиденье. Пальцы вцепились в портфель с записями и документами, которые свидетельствовали о том, что он ученый. Он попытался ухватиться за эту мысль.

«Я ученый. Как сказала бы тетя Нора: твое беспокойство вызвано буйной фантазией».

Что должен делать ученый, Десейн сознавал ясно. Он должен внедриться в мир Сантароги, найти для себя место в единении этих людей, пожить с ними некоторое время, постараться даже думать, как они. Только так можно разгадать загадку долины. Существовал присущий сантарожцам образ мышления. Он должен принять его, привыкнуть к нему подобно тому, как привыкают к новому костюму, и тем самым будет достигнуто понимание.

Эта мысль принесла ощущение, что нечто вторгается в его сознание. Он почувствовал, что некое древнее существо просыпается в нем и изучает его. Оно захватило все его подсознание — назойливое, что-то ищущее, беспокойное, но ощущаемое как отражение в зеркале, неразделимое и неясное… но реально существующее. И существо шевелилось в нем, тяжелое и неясное.

А потом это ощущение исчезло.

И едва это случилось, как Десейн ощутил внутри себя пустоту, настолько подавляющую, что он почувствовал себя щепкой, брошенной в волны бескрайнего океана и опасающейся любого течения или водоворота.

Десейн понимал, что это лишь грезы наяву. Но он боялся вернуться в реальный мир, в эту долину.

Джасперс.

Десейн понимал, что ему нужно сделать еще одну вещь. И снова он мысленно воспроизвел карту, висевшую на стене в кабинете Джорджа Ниса, — черные тонкие линии, изображавшие центральную часть долины.

Пещера.

Вздрогнув, он посмотрел вдаль, туда, откуда доносился гул. Что же скрывается там, за проволочной изгородью, которую охраняют сторожа с собаками и патрулирующие полицейские «багги»?

Должен же отыскаться способ узнать все.

Десейн запер кабину. Единственным оружием, которое он обнаружил в грузовике, был ржавый охотничий нож в изъеденных коррозией ножнах. Он сунул ножны за пояс, неуклюже действуя одной рукой. Пусть это выглядело довольно глупо, но руководило его действиями неясное предчувствие какой-то опасности. Потом нашелся и фонарик. Он сунул его в карман.

От всех этих движений снова заныло плечо. Десейн не обращал внимания на боль,убеждая себя, что, конечно, проще всего ничего не делать, сославшись на физическую немощь, даже зная, насколько важны твои действия.

Узкой звериной тропой он спустился вниз с холма и оказался у верхнего конца охраняемой изгороди. Десейн продолжил путь по тропе, постепенно теряющейся в зарослях кустарника.

Ветки цеплялись за одежду. Он продирался сквозь них, ориентируясь на луну и шум кооператива. Наконец с вершины холма перед ним предстал сам кооператив. В чем бы ни заключалась загадка Сантароги, Десейн знал, что ответ скрывается за этой изгородью.

Один раз он споткнулся и соскользнул вниз с холма в высохший ручей. Идя по руслу, он вышел на крошечную ровную насыпь, откуда мог обозревать весь кооператив и долину, простирающуюся за ним и утопающую в лунном сиянии.

Дважды он спугнул оленя, скрывшегося во мраке ночи. Из кустов постоянно доносились шорохи, когда какие-то маленькие существа убегали, напуганные его неуклюжим приближением.

Придерживаясь узкой звериной тропы, он вышел наконец к скалистому уступу, располагавшемуся примерно на расстоянии тысячи ярдов по прямой до ограды кооператива. Десейн присел на камень, чтобы перевести дыхание, и во внезапно наступившей тишине услышал справа от себя урчание какого-то мощного двигателя. После этого он пополз обратно в небольшую рощицу кустарников и припал к земле.

Шум двигателя становился все громче и громче. К звездам взметнулись гигантские колеса, занимая холм над Десейном. Откуда-то сверху ударил луч света, пробежал по кустам, на мгновение замерев, словно что-то выискивая, а в следующий миг продолжил движение то ли вперед, то ли назад. Десейн узнал эту машину — «багги». Чудовище находилось всего в двухстах футах от него. Ему казалось, что он весь на виду перед этим созданием из ночных кошмаров. Разве может служить защитой просвечивающийся кустарник?

Свет ударил по листьям почти над его головой. «Направляется прямо ко мне!» — подумал Десейн.

Когда «багги» притормозил, обшаривая лучом окрестности, урчание двигателя стало тише — Десейн даже смог расслышать вой какой-то собаки и тут же вспомнил о псах, которые сопровождали Мардена. «Собаки уж точно почуют меня», — мелькнула мысль. Он попытался сжаться в комок, насколько это было возможно.

Неожиданно шум двигателя стал громче.

Рискнув посмотреть сквозь кусты, Десейн отодвинул ветку, приготовившись выпрыгнуть из укрытия и бежать. Однако огромная машина, развернувшись, начала подниматься на гребень, с которого появилась. Когда «багги» исчез за холмами над Десейном, шум двигателя и свет прожекторов перестали беспокоить его.

Все смолкло. Несколько секунд Десейн приходил в себя, потом выполз на скалистый выступ. И тогда он понял, почему «багги» не стал спускаться дальше — здесь был тупик, вниз тропы уже не было. Теперь ему придется взбираться обратно на гребень, где исчезла машина, и пытаться найти какую-нибудь другую тропку, которая приведет его вниз.

Он уже начал поворачиваться, когда справа от себя увидел черную трещину в скалистой поверхности уступа. Десейн подошел к этому месту и стал всматриваться в темнеющую щель. В ширину пролом не превышал и метра, сужаясь вправо от него. Десейн опустился на колено и рискнул на несколько секунд включить фонарик. Луч высветил гладкую скалистую стену, проход опускался к еще одному уступу. И, что было более важно, в лунном свете он разглядел какую-то звериную тропу.

Он соскользнул к краю расщелины и, свесив ноги в темную бездну, задумался над дальнейшими действиями. Если бы не его раненое плечо, он бы, не колеблясь, начал спускаться по расщелине, прижавшись спиной к одной стене и упираясь ногами в другую. Да, такой спуск опасен, но в горах ему часто приходилось сталкиваться и не с такими преградами. До второго выступа было не более пятидесяти футов.

Десейн огляделся. «И что теперь? — спрашивал он себя. — Может, рискнуть?» В это мгновение он вдруг вспомнил, что так и не отослал Селадору копии своих записей. Это подействовало, будто холодная вода в лицо. Ему показалось, что его собственное тело предало его, что он подписал себе приговор.

«Как я мог забыть?» — подумал он. В этом мысленном вопросе звучал и гнев на себя, и страх. Пот выступил на ладонях. Он взглянул на светящийся циферблат наручных часов: почти полночь. Его охватило непреодолимое желание вернуться назад, к дороге и своему грузовику. Еще больше его пугало то, как поведет себя тело в случае опасности, которая могла явиться из мрака ночи или во время спуска. Десейн некоторое время сидел, дрожа и вспоминая недавнее ощущение, словно его телом обладает некто.

Это какое-то безумие!

Он яростно затряс головой: пути назад не было. Он должен спуститься, найти путь к кооперативу и выведать его секреты. Пока его не покинула ярость, Десейн опустил ноги в расщелину и нащупал скалистую поверхность противоположной стены, после чего, соскользнув с камня, начал спуск. При каждом передвижении спины вниз по скалистой поверхности плечо взрывалось болью. Он стиснул зубы, но продолжал медленно спускаться во мраке. Камень царапал спину. Один раз его правая нога соскользнула, и ему с огромным трудом удалось удержаться и не рухнуть вниз.

Уступ расщелины, когда он добрался до него, оказался покатым, сплошь покрытым мелкими камнями, сыпавшимися из-под ног на звериную тропу, которую он видел сверху.

Несколько секунд Десейн пролежал, пытаясь отдышаться, позволяя жжению в плече угаснуть и перейти в тупую пульсирующую боль. Вскоре он с трудом поднялся и отметил про себя место, где освещенная лунным светом тропа шла вниз справа от него. Он продрался сквозь кустарник к лугу, исчерченному черными тенями дубов. А еще дальше в свете луны сверкала изгородь. Итак, вот она, граница кооператива. Интересно, удастся ли ему перебраться через забор с помощью одной руки? Будет досадно, если он совершил весь этот путь только для того, чтобы капитулировать перед обычной оградой!

Пока он стоял, изучая луг и забор, его внимание привлек какой-то жужжащий звук. Он доносился откуда-то справа от него. Его взгляд пытливо пробежался по теням в поисках источника звука. Что это там блестит, какой-то металлический круг на лужайке? Он припал к сухой траве. Все вокруг заполнил тяжелый запах грибов. Он внезапно узнал его — да ведь это же запах Джасперса! Такой же запах он почувствовал, когда заглянул в вентиляционное отверстие.

Вентилятор!

Десейн поднялся и быстро пошел по лугу в направлении этого звука. Он уже не сомневался: звук и запах Джасперса исходили из одной точки. Где-то глубоко под землей работал огромный вентилятор.

Он остановился рядом с вентиляционным выходом: диаметр около четырех футов, примерно такая же высота, а сверху противодождевой козырек конической формы. Он уже собирался заняться изучением креплений козырька, когда услышал чье-то сопение и треск веток, доносившиеся со стороны забора. Он нырнул за вентилятор, и в этот момент из-за кустов за изгородью появились два охранника в форме, а впереди них, что-то вынюхивая и натянув поводки, бежали собаки.

«Если они учуют меня, мне конец», — подумал Десейн.

Он припал к земле за вентилятором, еле дыша. Как назло, запершило в горле, ему захотелось кашлянуть, но он сдержался. Собаки и охранники остановились прямо под ним.

Ослепительный луч света скользнул в сторону вентилятора, осветив землю с обеих сторон. Одна из собак яростно зарычала. Раздалось какое-то громыхание, потом один из охранников отдал резкую команду.

Десейн затаил дыхание.

Громыхание повторилось. Судя по звукам, охранники с собаками пошли дальше вдоль забора. Десейн рискнул бросить быстрый взгляд в сторону кооператива. Охранники освещали землю у самой изгороди в поисках следов незваных гостей. Один из охранников вдруг рассмеялся. Десейн почувствовал дуновение легкого ветерка и понял, что тот дует со стороны собак, после чего позволил себе слегка расслабиться. Снова повторился грохот. Десейн увидел, что один из охранников проводит палкой вдоль забора.

Видя, с какой небрежностью охранники относятся к выполнению своих обязанностей, Десейн еще больше расслабился. Он глубоко вздохнул. Охранники уже достигли вершины холма и начали спускаться по противоположному склону.

Мрак ночи поглотил их.

Десейн дождался, когда затихнут последние звуки, и выпрямился. Левое колено все еще дрожало, и понадобилось несколько секунд, чтобы справиться с этой дрожью.

Охранники, собаки, огромные «багги» — все это подчеркивало особую важность обследуемого объекта. Десейн кивнул про себя и начал осматривать вентилятор. Под противодождевым козырьком он обнаружил массивную решетку. Он рискнул посветить фонариком и увидел, что вентилятор и решетка крепятся при помощи массивных металлических винтов.

Десейн достал охотничий нож и попытался открутить один винт. Послышался скрежет металла о металл. Он остановился и прислушался. Однако слышались только звуки ночной жизни: где-то в кустах заухала сова, и ее печальный крик разорвал ночную тишь. Десейн продолжал выкручивать винт. Когда тот упал ему на ладонь, он сунул его в карман и принялся за следующий. Вскоре Десейн свернул все четыре и взялся за решетку. С противным металлическим скрежетом он приподнял ее и козырек. Десейн направил луч фонарика внутрь и увидел гладкие металлические стены, тянувшиеся прямо вниз примерно на пятнадцать метров, затем изгибающиеся обратно в сторону холмов.

Десейн вернул решетку и козырек в прежнее положение и прошел к дубам, где обнаружил упавшую ветку примерно в шесть футов длиной. Ее он использовал в качестве подпорки, подложив под решетку и козырек, после чего снова, подсвечивая фонариком, осмотрел трубы вентилятора.

Чтобы спуститься, понял он, нужны обе руки — по-другому добраться до низа невозможно. Стиснув зубы, он снял перевязь и сунул ее в карман. Но так или иначе он знал, что от больной руки толку будет мало… он будет использовать ее только в случае крайней необходимости. Десейн ощупал край вентилятора — острый грубый металл. «У меня ведь есть перевязь», — вспомнил он. Десейн достал ее, свернул в некое подобие подушечки, чтобы не поцарапать ладони, и, приставив к краю вентилятора, начал протискиваться. Но тут перевязь соскользнула, и он почувствовал, как металл впивается в кожу живота. Он ухватился за край вентилятора и пролез вниз. От рубашки отлетели все пуговицы — Десейн услышал, как они звякнули где-то внизу. Здоровой рукой он обхватил перевязь и начал спускаться вниз, опираясь ногами о противоположную сторону. Боль в раненом плече усилилась.

Он вытащил охотничий нож из ножен, поднял его и выбил ветку, подпиравшую решетку. Решетка и козырек с грохотом упали вниз, и ему показалось, что звук этого падения разнесся на много миль по округе. Десейн подождал некоторое время, прислушиваясь.

Тишина.

Он продолжил свой мучительный спуск. Вскоре Десейн почувствовал под ногами изгиб. Он выпрямился и включил фонарик. Вентилятор уходил под холм под углом примерно в двадцать градусов. Под левой ногой он почувствовал что-то мягкое. Он посветил фонариком и увидел перевязь, потом поднял ее. Рубашка на животе прилипла к коже. Направив на нее свет, Десейн увидел капли крови, проступавшие на теле в том месте, где он порезался о край вентилятора. Но это была совсем незначительная боль по сравнению с тем, как ныло плечо.

«Я болван, — подумал Десейн. — Какого черта я сюда полез?» Ответ четко вырисовывался в его сознании и не давал ему покоя. Он здесь, потому что не по своей воле выбрал эту дорогу с односторонним движением, такую же прямую и замкнутую, как эта вентиляционная труба. С одной стороны — Селадор и его друзья, Дженни и остальные сантарожцы — с другой.

А между ними находился он.

Десейн осмотрел перевязь. Она порвалась, но все же еще могла пригодиться. Уцепившись зубами за один конец, ему удалось вернуть ее в некое подобие прежней формы. И идти можно было только в одну сторону. Он опустился на колени и пополз дальше по воздухопроводу, время от времени освещая путь фонариком.

Запах Джасперса чувствовался повсюду, смешиваясь с резким запахом грибов. Десейн вдруг понял, что этот запах прояснил его голову.

Воздухопровод все тянулся и тянулся… Как показалось Десейну, он сворачивал на юг. Наклон увеличился. Однажды он поскользнулся и проскользил вниз двадцать футов, при этом оцарапав левую руку о заклепку.

Он не был уверен, но ему показалось, что звук двигателя вентилятора стал громче.

И снова труба повернула… потом еще раз. Десейн потерял ориентацию в темноте, окружавшей его. «Почему у этого вентилятора так много поворотов? — подумал он. — Возможно, из-за природных дефектов в скале?» Это казалось вполне вероятным.

Левой ногой Десейн нащупал конец трубы. Он остановился и посветил фонариком. Слабый луч высветил плоскую металлическую стену в шести футах от него и под ним — квадратное пространство, окутанное тенями. Он направил луч вниз и высветил отверстие прямоугольной формы, примерно в пять футов глубиной, с массивной решеткой с одной стороны. Звук работающего вентилятора доносился откуда-то из-за решетки, и он определенно стал громче.

Держась рукой за решетку, Десейн опустился в это отверстие. Несколько секунд он постоял, оглядываясь. Стена напротив решетки сличалась от остальных. В нее было вкручено шесть болтов, которые поддерживались фланцевыми металлическими контргайками, будто должны были все время оставаться в этом положении, пока затягивали гайки с другой стороны. Десейн поддел ножом один из фланцев и начал откручивать болт. Он открутился на удивление легко. Десейн надавил на него и повернул еще раз, приложив больнее усилие. И был вознагражден оказавшимся в руке болтом, тогда как гайка упала с другой стороны, и Десейну показалось, что она стукнулась о деревянную поверхность.

Он замер на мгновение, прислушиваясь.

Ничего не происходило.

Десейн приставил глаз к отверстию, где раньше был болт, и начал всматриваться в жуткий красный сумрак. Когда его глаза привыкли к нему, он различил напротив массивный экран и очертания сваленных в одну кучу упаковок.

Десейн выпрямился. «Что ж, Нис говорил о складских пещерах. Наверное, это одна из них».

Десейн принялся откручивать остальные болты. Оставив один в верхнем правом углу, он выгнул и отвел в сторону металлическую крышку. Сразу же под ней находились подвесные леса из досок, на которых он увидел три крыльчатые гайки. Десейн шагнул на доски и поднял гайки. Остальные, очевидно, провалились в щели настила. Он огляделся, пытаясь понять, для чего же предназначено это помещение.

Оно напоминало пещеру троглодитов, освещенную тусклым красным светом, который лился из круглых стеклянных абажуров, установленных и снизу, и сверху от лесов. Они бросали огромные тени на скалистую стену и на тянувшиеся отсеки, отделенные сеткой. Каждый такой отсек был завален коробками. Все это очень напоминало Десейну общий холодильник. Насыщенный влажный запах Джасперса ощущался повсюду.

Табличка справа, расположенная ниже лесов, обозначала данный отсек, как «Платформа 21 — от D-1 до J-5».

Десейн повернулся к вентилятору, вставил три болта и поставил крышку на прежнее место. В месте сгиба металла осталась вмятина, но он рассудил, что при поверхностном осмотре на это не обратят внимания.

Он осмотрел отсеки и снизу, и сверху от лесов. Какой же из них ему удастся открыть для осмотра содержимого? В поисках двери Десейн подошел к одному из них, расположенному напротив крышки вентилятора. Может, ему удастся найти отсек, оставленный незапертым каким-нибудь беспечным сантарожцем… если, конечно, он найдет дверь. В первом осмотренном им отсеке двери, очевидно, не было. Десейн встревожился. Но где же она?

Он отступил назад и внимательно изучил расположение отсеков. У него прямо-таки отвисла челюсть от удивления, когда он увидел ответ. Сетка спереди и являлась дверью: она просто откатывалась в сторону по деревянным направляющим, и, главное, не было никаких замков — лишь простая щеколда.

Десейн открыл отсек и вытащил небольшую картонную коробку. Этикетка на ней гласила: «Дикие пряные яблоки Аунти Беренай. Подвергнуто обработке в апреле 1955 года». Он вернул коробку на прежнее место и взял упаковку, похожую на ту, где хранились салями. На этикетке было написано: «Лимбургер. Подвергнуто обработке в начале 1929 года». Десейн вернул лимбургер на прежнее место и закрыл отсек.

«Подвергнуто обработке?»

Десейн методично обследовал всю 21-ю платформу, осматривая одну-две упаковки в каждом из отсеков. Большинство было помечено надписью «Подвергнуто обработке» с указанием даты. На самых старых упаковках надпись уже стерлась.

«Подвергнуто обработке». Десейн лихорадочно соображал. Подвергнуто обработке. Но какой именно? И как?

Раздался звук шагов — с расположенных ниже лесов. Десейн повернулся, мышцы его напряглись. Он услышал, как дверь какого-то отсека скользнула в сторону. Зашелестела бумага.

Психолог попытался бесшумно скрыться подальше от источника этого звука, но остановился в нерешительности: один ряд ступенек вел наверх, другой вниз. Он не был уверен, куда же он идет: в глубь комплекса или наоборот, к выходу. Над ним находился еще ряд лесов, поверх которых виднелся скалистый потолок пещеры. А снизу находились по меньшей мере еще три яруса.

Он выбрал ступеньки, ведущие наверх, медленно приподнял голову над досками следующих лесов и огляделся.

Никого.

Этот уровень ничем не отличался от нижнего, если не считать каменного потолка. Камень, похожий на гранит, имел жирные коричневые прожилки.

Двигаясь как можно тише, Десейн поднялся на леса и пошел назад в сторону вентилятора, опасаясь человека, шаги которого слышал на нижнем уровне.

Снизу доносилось насвистывание какой-то идиотской мелодии, казалось, она никогда не закончится. Прижавшись спиной к сетке, Десейн всмотрелся в щель в досках. Раздалось царапанье дерева о дерево, потом свист сместился влево и вскоре затих. Значит, скорее всего, путь влево ведет к выходу.

Он слышал, как внизу ходит человек, но ему так и не удалось рассмотреть его. Осторожно ступая, Десейн направился дальше. Вскоре он оказался у нового перекрестка. Поблизости никого не было видно. Слева от него сумрак, казалось, еще более сгущался.

И тут Десейн понял, что до этого момента его не беспокоило, как же он выберется из пещеры. Он слишком сосредоточился на разрешении тайны Сантароги. Но тайна-то оставалась неразгаданной, а он все еще находится здесь, в этом комплексе.

«Не могу же я взять и просто отправиться к выходу, — подумал он. — Или рискнуть? Что тогда сделают со мной?»

Его ноющее от боли плечо, воспоминание о газовой струе и о том, что два предыдущих исследователя умерли в этой долине, — разве этого мало для ответа, спросил он у самого себя.

Раздался скрип дерева снизу и спереди, потом по деревянным лесам громко застучали башмаки — бежало по крайней мере два человека, а то и больше. Бег прекратился почти прямо под Десейном, кто-то тихо начал давать инструкции, разобрать которые ему не удалось. Десейн расслышал только три слова: «назад», «вдали» и еще одно, которое заставило его обратить внимание на тускло освещенный боковой проход слева:

— …вентилятор…

Это слово прозвучало отрывисто и отчетливо. Стучание подошв возобновилось снова, гулко отдаваясь в проходе.

Десейн начал лихорадочно осматриваться в поисках места, где можно спрятаться. Откуда-то снизу доносился гул машинного отделения. Леса сворачивали влево под углом в пятнадцать градусов, и Десейн увидел, что далее стены пещеры сходятся в одной точке — рядов стало меньше, и сами отсеки уменьшились. Его проход резко сворачивал вправо. Оставалось лишь два прохода — его и еще один, под ним, и на каждой из сторон имелось лишь по одному отсеку.

Десейн понял, что зашел в тупик. И все же впереди раздавался звук работающих машин.

Его проход закончился деревянными ступеньками, которые вели вниз. У него не было выбора — сзади кто-то бежал в этом направлении.

Десейн начал спускаться. Ступеньки сворачивали влево, в каменный проход — никаких отсеков, только голые стены пещеры. Справа располагалась дверь с вытяжным отверстием, из-за которой доносился громкий звук электрического двигателя.

Его преследователь уже достиг лестницы.

Он открыл дверь и, перешагнув порог, закрыл ее за собой. Он оказался в прямоугольной комнате, имевшей в длину примерно пятьдесят футов, двадцать футов в ширину и пятнадцать в высоту. У левой стены расположились выстроенные в ряд огромные электродвигатели, в круглых отверстиях виднелись вентиляционные лопасти, рассекающие воздух. Дальняя стена представляла собой одну гигантскую металлическую сетку, и он чувствовал, как воздух мощным потоком устремляется к вентиляторам.

Вдоль правой стены стояли картонные коробки, тюки и деревянные ящики, сваленные в одну кучу. Между этой кучей и потолком имелось свободное пространство, и Десейну показалось, что там темнее, чем где-либо в этом помещении. Он начал взбираться вверх по этой груде вещей, потом пополз по верху и почти рухнул в пространство, свободное от коробок и тюков, у дальнего края кучи. Он скользнул туда и обнаружил, что под ним — нечто, похожее на одеяла. Его рука наткнулась на какой-то металлический предмет. Ощупав его, Десейн понял, что это электрический фонарик.

И в этот момент распахнулась дверь. По комнате застучали чьи-то шаги. Кто-то начал карабкаться вверх у дальнего края кучи. Женский голос произнес:

— Здесь никого нет.

Он показался Десейну знакомым. Он мог поклясться, что раньше уже слышал его.

Мужчина спросил:

— Почему ты побежала сюда? Ты что, слышала что-нибудь?

— Мне показалось, но я не уверена, — ответила женщина.

— Ты уверена, что там, наверху, никого нет?

— Проверь сам.

— Черт побери, жаль, что здесь нельзя включать свет.

— Не вздумай выкинуть какую-нибудь глупость, — заволновалась женщина.

— Не беспокойся. Черт бы побрал эту Дженни — связалась с каким-то чужаком!

— Не возводи на Дженни напраслину. Она знает, что делает.

— Я тоже так считаю, но из-за этого приходится дополнительно заниматься дурацкой работой, и ты знаешь, какие будут последствия, если мы не схватим его в самое ближайшее время.

— Так поторопимся.

Они вышли из помещения и закрыли дверь.

Десейн лежал неподвижно, пытаясь переварить услышанное. Дженни знает, что она делает, верно? Что же случится, если они не схватят его?

Теперь можно растянуться во весь рост на одеялах. Плечо по-прежнему ныло. Он взял обнаруженный фонарик и включил его. В тусклом красном свете он разглядел маленький уютный уголок: одеяла, подушка, фляга, наполовину наполненная водой. Он с жадностью сделал несколько глотков и почувствовал привкус Джасперса.

Казалось, все вещи в этом помещении пропитались запахом Джасперса.

Его охватила дрожь. Крышка фляги звякнула, когда он закручивал ее в тусклом красном свете.

Все в этой комнате пропиталось запахом Джасперса!

Вот оно что!

«Подвергнуто обработке!»

Нечто, что могло жить вот в такой пещере — плесень или лишайник, что-нибудь, связанное с грибами и затемненными местами, нечто, что растет, не двигаясь… Джасперс, который проникает во все, что подвергается обработке в этой среде.

Но почему так важно держать это в секрете? К чему эти собаки и охранники?

Он услышал, как открылась дверь, и выключил свой фонарик. Кто-то легко бежал по каменному полу в его сторону.

— Джилберт Десейн! — шепнул ему чей-то голос.

Десейн замер.

— Меня зовут Вилла Бурдо, — тихо произнес голос. — Я подруга Дженни. Я знаю, что вы здесь, в этом месте, которое Кэл приготовил для вас. А теперь слушайте. Арнульф скоро спустится сверху, и я должна уйти до его прихода. У вас есть немного времени. Надо бежать. Для тех, кто не привык к Джасперсу, слишком долгое пребывание в этом месте может привести к необратимым последствиям. Вы дышите им, он проникает через ваши поры, и все такое.

«Какого черта!»— подумал Десейн.

Он вылез из своего уютного укромного уголка и посмотрел на смуглое, красивое, с резкими чертами лицо Виллы Бурдо.

— А что случится, если я слишком много наглотаюсь его? — спросил Десейн.

— Разве Дженни не объяснила вам все? — прошептала девушка. — Ладно, сейчас нет времени. Вам необходимо убраться отсюда. У вас есть часы?

— Да, но…

— Нет времени объяснять, просто слушайте. Дайте мне пятнадцать минут, чтобы увести отсюда Арнульфа. Он такой педантичный, такой мелочный! Через пятнадцать минут выходите из этой комнаты. Сверните влево от того прохода, каким вы сюда прибыли, но идите вниз, а не вверх. Затем еще раз влево, во второй проход, а потом все время идите влево. Запоминается легко. Поворачивать только влево. Вы должны пройти к платформе 2–0. Дверь туда я оставлю незапертой. Проникнув внутрь, закройте ее за собой. От этой незапертой двери до входных ворот примерно двадцать шагов. Пройдя через них, тоже заприте их. Гостиница будет прямо через дорогу. Постарайтесь справиться сами.

— По всей видимости, вас оторвали от работы.

— Я находилась в конторе, когда объявили тревогу. А теперь прячьтесь и сделайте все в точности, как я сказала.

Десейн снова нырнул в свой укромный уголок.

Вскоре он услышал, как дверь открылась и закрылась. Он посмотрел на часы: без пяти три. Как летит время!

«Можно ли доверять Вилле Бурдо?» — спросил себя Десейн.

В темном лице феи сквозила какая-то настороженность. Десейн вспомнил о незапертых отсеках, где хранилась ценная пища. Почему же ее готовность помочь вдруг встревожила его? Возможно, она помогала ему не только из-за порядочности. Страх тоже способен управлять поступками людей.

Может ли он доверять Вилле? И есть ли у него вообще выбор?

Итак, это укромное местечко Кэл Нис устроил специально для него и Дженни. Почему бы и нет? Любовники часто хотят остаться наедине.

Дженни знает, что делает.

Что же именно она знает?

Его голова была ясна, как никогда, и работала, как отлично смазанный механизм, с невероятной скоростью. В чем же опасность атмосферы Джасперса? Он вспомнил о людях с тусклыми глазами у конвейера, которых мельком увидел во время посещения кооператива.

Может, именно это и происходит с людьми, надышавшимися Джасперса?

Десейн пытался побороть охватившую его дрожь.

Десять минут четвертого, момент, когда предстояло приступить к действиям, наступил быстрее, чем он того хотел. У него не было выбора, и он знал это. Его плечо онемело, царапины на груди и животе болезненно горели. Оберегая пораненное плечо, Десейн спустился с кучи.

Дверь платформы, как и обещала Вилла, была не заперта. Но, оказавшись в затемненном дворе, Десейн остановился в нерешительности. Звезды над головой казались холодными и близкими. Похолодало. Десейн почувствовал, как руки покрываются гусиной кожей. Нигде не было видно охранников, но вдалеке на склонах холмов он увидел огни и какое-то движение.

«Закройте за собой дверь платформы», — сказала Вилла.

Закрыв дверь, Десейн бросился через двор к узким воротам в заборе. Заскрипели петли, и ему показалось, что цепь звякнула слишком громко. Нащупав засов, он запер ворота на висячий замок.

От забора к дороге вела узкая тропинка, а через дорогу стояла гостиница с затемненными окнами — такая желанная. Через двойные двери струился тусклый желтый свет. Ориентируясь на него, как на маяк, Десейн, прихрамывая, направился по тропинке в сторону гостиницы.

В вестибюле никого не оказалось, большинство огней было потушено, из комнаты с коммутатором доносилось похрапывание. Десейн тихо пересек вестибюль, поднялся по лестнице и прошел в свой номер.

Ключ… неужели он оставил его в грузовике? Нет, вот он, в кармане. Десейн тихо открыл дверь и шагнул в темную комнату. Он провел в ней всего одну ночь, но сейчас его охватило такое чувство, словно он вернулся в родной дом.

Но грузовик все еще там, на дороге в Портервилль… Ну и черт с ним! Завтра он закажет машину, съездит туда и отбуксирует его в город.

Вилла Бурдо! Почему она сделала это?

Теперь — под горячий душ и в постель! Раздеваясь в темноте, пришлось довольно долго провозиться с одеждой, но он знал, что свет включать нельзя ни в коем случае, чтобы никто не мог зафиксировать, когда он вернулся в номер.

«Впрочем, разве это имеет значение?» — пришла мысль. От его порванной, испачканной в грязи одежды по-прежнему пахло пещерой — неопровержимое свидетельство того, где он был и что делал.

Неожиданно он почувствовал, что сыт по горло всеми этими играми в прятки, и в раздражении включил свет.

Прямо перед ним на столике у кровати стояла бутылка пива с прислоненной к ней запиской. Десейн взял бумажку и прочитал: «К сожалению, больше ничего достать не смогла. Подкрепись этим даром. Я позвоню Дженни и скажу ей, что с тобой все в порядке. Вилла».

Десейн взял бутылку в руки и, поднеся к свету, внимательно посмотрел этикетку. На цветной наклейке голубыми буквами было введено: «Обработано в январе 1959 года».

Глава 5

Сквозь сон Десейн услышал громкий стук. Во сне ему показалось, что он в ловушке внутри какого-то огромного барабана. Стук отдавался в мозгу, вызывая в висках боль, которая через плечи устремлялась вниз. Он стал барабаном! Вот в чем дело! Во рту пересохло от мучительной жажды, язык отяжелел. Господи! Неужели этот стук никогда не прекратится?

Десейн чувствовал себя как после тяжелого похмелья. Тело было плотно укутано в одеяла, раненое плечо почти не ныло, чему он обрадовался, хотя голова раскалывалась. Да еще этот сводящий с ума стук!

Во сне он отлежал здоровую руку, и когда попытался шевельнуть ею, в мышцах возникли болезненные покалывания. Сквозь щель в неплотно задернутых шторах в комнату проникал солнечный свет. Тонкий луч, высвечивая пылинки в воздухе, ослепил Десейна, причиняя боль глазам.

Чертов стук!

— Эй! Немедленно открывайте! — раздался снаружи мужской голос.

Десейну показалось, что он узнал голос Мардена. Что он делает здесь в такой ранний час? Десейн поднял часы и посмотрел время: 10:25. Стук возобновился.

— Минутку! — крикнул Десейн.

Каждое слово, словно кувалда, ударяло по голове. Слава богу, хоть стук прекратился. Десейн с облегчением вздохнул и выбрался из одеял. Когда он сел, стены комнаты закружились вокруг в безумном хороводе. «О небеса! — подумал он. — Я знаю, каким бывает похмелье, но чтобы такое…»

— Десейн, открывайте дверь.

Точно, это был Марден.

— Да ну вас! — хрипло бросил Десейн.

«Что же это со мной?» — подумал он. Он помнил, что выпил лишь немного пива на ужин. Но это не объясняет его нынешнего похмелья. Может, запоздалая реакция на отравление газом? Нет. Пиво… В пиве что-то было!

Десейн медленно повернул голову в сторону туалетного столика, стоявшего рядом с кроватью. Там по-прежнему стояла бутылка пива. Открывалка, предусмотрительно оставленная Виллой, лежала рядом.

Десейн снял пробку и жадными глотками начал нить. Волна облегчения пронеслась по телу. Он поставил на столик пустую бутылку и встал.

«Опохмеляешься, — подумал он. — Опохмеляешься Джасперсом». От бутылки шел характерный запах грибов.

— Как вы себя чувствуете, Десейн? — донеслось из-за двери.

«Идите вы все!..» — мысленно выругался Десейн. Он попытался сделать шаг, но в ту же секунду пришли тошнота и головокружение. Он прислонился к стене и начал медленно и глубоко дышать. «Кажется, я болен, — подумал он. — Похоже, чем-то заразился». Ему показалось, что выпитое пиво начало бурлить в животе.

— Открывайте дверь! Немедленно!

«Хорошо… Хорошо», — произнес про себя Десейн. Он проковылял к двери, открыл ее и отступил от порога.

Дверь распахнулась, и перед ним предстал Эл Марден в форме с блестящими капитанскими петлицами. Его фуражка сидела на затылке, открывая слипшиеся от пота рыжие волосы.

— Надеюсь, вы не очень заняты? — спросил капитан.

Он перешагнул порог и закрыл за собой дверь. В левой руке у него был круглый хромированный предмет — термос.

«Какого черта он в столь ранний час приперся сюда с термосом?» — удивился Десейн, держась одной рукой за стенку и направляясь обратно к постели.

Марден подошел к кровати, на которую психолог успел присесть.

— Надеюсь, что все эти хлопоты вокруг вас не зря, — заметил он.

Десейн посмотрел на узкое циничное лицо капитана и вспомнил «багги», которым управлял Марден. Он направил свою машину вниз с дороги, а рядом с ним бежали собаки. Капитан вел себя соответствующим для его должности образом — с подчеркнутой высокомерностью взирая на тупость остального мира. Неужели он и вправду такой? Неужели все сантарожцы видят мир так же, как и он? Но тогда что же такого особенного увидел в нем, Десейне, шериф из Портервилля? И тот водитель крайслера?

«Неужели и я кажусь таким же?» — подумал Десейн.

— Я принес вам кофе, — сказал Марден. — Похоже, вы в состоянии выпить его. — Он открыл термос и налил еще горячий напиток в чашку.

Резкий запах Джасперса шел от чашки вместе с паром. От этого запаха Десейна затрясло, а в голове запульсировала боль. Марден протянул ему чашку. Рябь на поверхности кофе, казалось, распространялась параллельно волнам боли в его мозгу.

Десейн взял чашку обеими руками и, запрокинув голову, начал пить жадными глотками. Кофе действовал так же успокоительно, как поначалу пиво. Марден налил еще.

Десейн задержал чашку у рта и вдохнул пары Джасперса. Головная боль начала проходить. Ему так сильно захотелось еще кофе, что он понял — дело тут не только в похмелье.

— Пейте до дна, — сказал Марден.

Десейн начал потягивать напиток маленькими глотками. Он чувствовал, как кофе разливается по его желудку, а разум и все чувства проясняются. Марден больше не казался высокомерным и чванливым — только забавлявшимся. Но что забавного в похмелье?

— Это все из-за вашего Джасперса, верно? — спросил Десейн, возвращая пустую чашку.

Марден сосредоточенно закручивал крышку термоса.

— Если с непривычки перебрать, то это может оказаться крайне вредным, я прав? — не отставал Десейн от Мардена, вспомнив слова Виллы Бурдо.

— Чрезмерная доза может вызвать похмелье, — признался Марден. — Но когда привыкнешь, ничего подобного не бывает.

— Итак, вы пришли сюда, чтобы сыграть роль доброго самаритянина, — заметил Десейн. Он чувствовал, как внутри него закипает гнев.

— Мы обнаружили ваш грузовик на дороге в Портервилль, и это нас встревожило, — сказал Марден. — Нельзя бросать машину так безрассудно.

— Я не бросал его.

— Да? Что же вы сделали?

— Я пошел прогуляться.

— И причинили нам столько беспокойства, — проговорил Марден. — Если вам так уж захотелось совершить экскурсию по кооперативу и складским пещерам, то вы могли бы просто попросить об этом.

— И во время этой экскурсии меня сопровождала бы надежная охрана, обеспечивающая мою безопасность.

— Мы бы организовали любую экскурсию по вашему усмотрению.

— А сейчас вы пришли арестовать меня?

— Арестовать вас? Не порите чепухи!

— А откуда вы знаете, где я был?

Марден, глядя на потолок, покачал головой.

— Да все вы, молодые, одинаковы, — заметил он. — Вилла, с ее чертовой романтикой, абсолютно не способна врать. Как, думаю, и никто из нас, — он снова посмотрел на Десейна с веселым цинизмом. — Как вам, лучше?

— Да!

— Не слишком ли мы навязчивы? — он сжал губы. — Кстати, мы открыли дверь вашего грузовика, с помощью провода подсоединили аккумулятор к двигателю, завели его и перегнали грузовик сюда. Он стоит перед гостиницей.

— Спасибо.

Десейн посмотрел на свои руки. Он ощущал раздражение и разочарование, но понимал, что Марден — не тот человек, на котором можно сорвать свою злость… как и Дженни… или Паже… Он понимал, что не стоит ни на кого обижаться… и все же это чувство не проходило. Он с трудом сдерживал свои эмоции.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — спросил Марден.

— Да, все нормально.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал Марден. Он отвернулся, однако Десейн успел заметить улыбку на его губах.

И именно эта улыбка, а не сам Марден, стала фокусом гнева Десейна. Улыбка! Она была на лицах всех сантарожцев — самодовольная, высокомерная, таинственная. Десейн вскочил на ноги, прошел к окну и отдернул шторы.

Цветочный сад и небольшой ручей были залиты ослепительными лучами солнца, а дальше простиралась равнина, плавно переходящая в заросли вечнозеленых секвой. В этой невыносимой жаре застыли, словно бездыханные, дубы. Десейн насчитал три струйки дыма, висевшие в безветренном воздухе, а чуть дальше виднелся сине-зеленый серпантин реки.

Эта долина пасторальной красоты, которую занимала Сантарога, как раз и была подходящим объектом, на который он может спустить свою злость, решил Десейн. Сантарога, островок людей среди первозданной природы. Он мысленно представил долину как муравейник, окруженный твердыми, невыразительными, крепкими стенами, подобными граням пирамиды. И здесь, внутри этих стен, с жителями Сантароги что-то происходило. Они потеряли свою индивидуальность и перестали быть самими собой, превратившись в похожие друг на друга маски.

Десейн отметил еще одно обстоятельство: каждый сантарожец как бы дополнял любого другого жителя долины — подобно лучам, пробивающимся сквозь щели в черной занавеске.

Что же скрывается за этой черной занавеской?

Вот на это-то, понял Десейн, и нужно в действительности направлять свою злость. Долина словно попала под чары злого волшебника. Сантарожцы оказались пойманными в ловушку какой-то черной магии, которая трансформировалась в серую пирамиду.

После этой мысли злость Десейна пропала. Он понял, что сам занимает определенное положение в этой пирамиде. Да, можно было бы подумать, что это некая экологическая ниша — пирамида, размещенная среди первозданной природы, если бы не превращение людей в бездушных гномов. Основание этой пирамиды твердо покоилось в земле, глубоко запустив корни во влажную почву.

Десейн ясно осознавал всю сложность проблемы.

Эта долина отличалась от всех остальных одним — Джасперсом. Именно из-за него сантарожцы возвращались в родные места, связанные с долиной крепкими нитями.

Десейн вспомнил о своем непреодолимом желании возвратиться в Сантарогу. Да, все дело было в той субстанции, наполнявшей пещеру, куда ему удалось пробраться. Джасперс проникал через поры кожи, через воду, через легкие с вдыхаемым воздухом.

За спиной Десейна шевельнулся Марден.

Психолог повернулся и посмотрел на капитана.

Итак, сантарожцы стали зависимыми от той пещеры и субстанции, произрастающей там, все люди долины оказались под ее наркотическим воздействием. В некотором смысле это напоминало действие диэтиламида лизергиновой кислоты — ЛСД. «Как же это происходит? — задавал он себе вопрос. — Не нарушается ли при этом баланс серотонина?» Сознание Десейна работало с поразительной ясностью, рассматривая все возможности и стараясь выбрать направление исследования.

— Если сейчас вы чувствуете себя хорошо, то я побежал, — сказал Марден. — Когда вам еще раз стукнет в голову провести подобную ночную экскурсию, дайте мне знать, хорошо?

— Ну разумеется, — согласился Десейн.

Этот ответ по какой-то одному ему понятной причине вызвал смех у Мардена, и так, смеясь, он покинул комнату.

— Умник чертов! — тихо выругался Десейн.

Он снова прошел к окну.

Психолог понимал, что теперь ему трудно будет оставаться объективным. У него не было никакой другой морской свинки, кроме самого себя. Какое же воздействие оказывает Джасперс на него? Впечатление необыкновенной ясности сознания и чувств? Могло ли подобное происходить при применении ЛСД? Над этим следовало тщательно поразмыслить. Чем были вызваны утренние симптомы? Переменой обстановки?

Он начал анализировать личностные качества отдельных сантарожцев, и сразу вспомнилась их постоянная настороженность, резкость поведения, явственно выраженная честность. Даже если острота восприятия действительно повышается, то как объяснить их столь наивные простодушные рекламные объявления? Разве можно оставаться кристально честным в отношениях с каким-нибудь пронырливым ловкачом?

Казалось, он может выбрать для наступления любое направление. Барьеры рухнули, как песочные стены, когда волны новых мыслей накатились мощным валом, принося с собой, однако, и новые загадки.

Дженни.

Десейн снова припомнил, что она отказалась участвовать в продолжении университетских исследований, касающихся последствий воздействия ЛСД на человеческий организм. Без видимой реакции после введения ЛСД. Биологи, проводившие эти исследования, хотели заняться изучением этого феномена, однако Дженни отказалась. Почему? Ее, разумеется, вычеркнули из списков, а изучение любопытной аномалии на этом и было завершено.

Дженни.

Десейн прошел в душ, что-то тихо напевая себе под нос и все так же ожесточенно размышляя. Плечо беспокоило куда меньше — и это несмотря на то, как он обращался с ним прошлой ночью… или, возможно, как раз благодаря этому — какая ни есть, а нагрузка.

«Я должен позвонить Дженни, — подумал он, одеваясь. — Может быть, мы сможем встретиться за ленчем».

Перспектива увидеть Дженни наполнила его удивительным восторгом. Внезапно возникло желание окружить ее заботой, испытывать при этом взаимную эмоциональную привязанность. Любовь… что это, как не любовь? Чувство, не поддающееся анализу. Его можно только ощутить.

И тут Десейн вернулся к действительности.

Его любовь к Дженни требовала от него, чтобы он спас ее от чар Сантароги. И ей придется помочь ему, осознает она это или нет.

Раздались два коротких стука в дверь.

— Войдите! — крикнул он.

В комнату проскользнула Дженни и закрыла за собой дверь.

Она была в белом платьице, перехваченном красным шарфом, красные сумочка и туфли придавали ее коже некую экстравагантную смуглость. Она на секунду остановилась в дверях, держась за ручку. Глаза ее были широко раскрыты и обеспокоенно взирали на Десейна.

— Джен! — воскликнул он.

Спустя мгновение она оказалась в его объятиях, пролетев через всю комнату. Он чувствовал тепло и податливость ее губ, и от тела ее исходил приятный аромат.

Дженни отодвинулась от психолога и посмотрела на него.

— Ах, дорогой, я так перепугалась! Мне все время мерещилось, как твой грузовик срывается в ущелье соскалы и среди обломков обнаруживается твое мертвое тело. Слава богу, позвонила Вилла. Почему же ты не позвонил сам?

Десейн приставил палец к кончику ее носа и мягко надавил.

— Я вполне способен сам позаботиться о себе.

— О, а я и не знала. Как ты чувствуешь себя, все в порядке? Я встретила в вестибюле Эла. Он сказал, что принес тебе кофе Джасперса.

— Я опохмелялся.

— Ты опох… О! Но почему тебе…

— Никаких «но». Прости, что заставил тебя волноваться, но у меня есть работа, которую я должен выполнить.

— А, вот оно в чем дело!

— И я буду делать работу, за которую мне платят.

— Ты что, связал себя с ними какими-то обязательствами?

— Дело не только в этом.

— Значит, они хотят получить от тебя еще что-то.

— Это больше, чем «что-то», Дженни, любовь моя.

Девушка помрачнела.

— Мне нравится, как ты произносишь «любовь моя».

— Не нужно уклоняться от темы разговора.

— Но ведь это такая прекрасная тема.

— Согласен. Но, может быть, как-нибудь в другой раз, ладно?

— Как насчет сегодняшнего вечера?

— А ты девушка целеустремленная.

— Я знаю, чего хочу.

Десейн вдруг поймал себя на том, что внимательно изучает лицо Дженни. Как там сказала Вилла: «Дженни знает, что делает»? Но как бы то ни было, он не сомневался, что она любит его. Это безошибочно читалось в ее глазах, в ее голосе, радостном и оживленном.

И все же нельзя было забывать о том что двое исследователей уже погибли в этом проекте… в результате несчастных случаев! А у него самого? Стихающая боль в плече и во всем остальном — как быть с этим?

— Почему ты так внезапно замолчал? — спросила Дженни, глядя на него. Он глубоко вздохнул.

— Ты можешь дать мне немного Джасперса?

— О, чуть не забыла! — воскликнула девушка. Она отодвинулась от Десейна и порылась в сумочке. — Я принесла тебе сыр и пшеничные хлопья — это будет твоим завтраком. Я забрала их из холодильника дяди Ларри. Я знала, что они тебе понадобятся, потому что… — Она замолчала, доставая сверток из сумочки. — Вот! — Дженни протянула ему коричневый бумажный сверток и внимательно посмотрела на Десейна. — Джил! Ты сказал: «Джасперса», — в ее глазах появилась настороженность.

— А в чем дело? — он взял пакет у нее. Она неохотно рассталась с ним.

— Я не хочу обманывать тебя, дорогой, — сказала Дженни.

— Обманывать меня? Каким образом?

Девушка проглотила комок в горле, ее глаза сверкали невыплаканными слезами.

— Мы дали тебе вчера вечером довольно сильную дозу, а потом ты попал в ту дурацкую пещеру. Тебе как, очень плохо было сегодня утром?

— У меня было ужасное похмелье, если ты имела в виду это.

— Я плохо помню это состояние, такое случалось со мной лишь в детстве, — заметила Дженни. — Когда растешь, в теле происходят изменения, которые затрагивают метаболизм. И еще в университете, когда я принимала участие в том безумном эксперименте с применением ЛСД, у меня на следующее утро было похмелье, — девушка взъерошила ему волосы. — Бедный ты мой. Я пришла бы сюда еще утром, но я была нужна дяде Ларри в клинике. Правда, он сказал мне, что ты вне опасности — Вилла вовремя вытащила тебя оттуда.

— А что случилось бы, не сделай она этого?

На глазах Дженни выступили слезы, словно от боли.

— Так что? — повторил вопрос Десейн.

— Ты не должен думать об этом!

— О чем?

— С тобой в любом случае не может такого произойти. Дядя Ларри говорит, что ты — неподходящего типа.

— Неподходящего типа для чего… для превращения в зомби, вроде тех людей, которых я видел в кооперативе?

— Зомби? О чем ты говоришь?

Он описал то, что мельком видел сквозь широкую дверь.

— А… вот в чем дело, — девушка отвела взгляд в сторону, как бы несколько отстраняясь от него. — Джилберт, ты упомянешь о них в своем сообщении?

— Возможно.

— Ты не должен.

— Почему же? Кто они? Или что они?

— Мы заботимся о себе, — сказала Дженни. — А они — полезные члены нашей общины.

— Но ведь отнюдь не все из них.

— Совершенно верно, — она внимательно посмотрела на него. — Если государство узнает о них и захочет их выслать, то им придется покинуть долину… большинству из них. А это может оказаться плохой услугой для сантарожцев, Джилберт. Уж поверь мне.

— Я тебе верю.

— Я знала, что ты поймешь.

— Они — неудачники, да? Те, кого сгубил Джасперс?

— Джилберт! — воскликнула Дженни, но тут же продолжила более спокойно: — Это совсем не то, что ты думаешь. Джасперс — это… нечто удивительное, чудесное. Мы называем его «Источником сознательности». Он открывает твои глаза и уши, изменяет твой разум, он… — Девушка замолчала и улыбнулась. — Но ты уже и сам это знаешь.

— Приблизительно, — ответил он и посмотрел на сверток в своей руке. Что же там? Райский подарок для всего человечества или дар от дьявола? Что такое Сантарога на самом деле: царство абсолютной свободы или место господства черной магии?

— Он чудесен — и ты уже знаешь это, — продолжила Дженни.

— Тогда почему вы все не раструбили об этом на весь мир? — спросил Десейн.

— Джил! — девушка с упреком посмотрела на него.

Неожиданно Десейн подумал о том, какова была бы реакция Мейера Дэвидсона… Дэвидсона и его когорты — деятельных молодых помощников и более старших, умудренных опытом.

То, что сейчас было у него в руках, являлось тем, с чем они сражались всю свою жизнь.

Для них, одетых в одинаковые темные костюмы, оценивающих все холодным трезвым взглядом, люди, населяющие долину, являлись врагами, которых надлежало поставить на место. Поразмыслив об этом, Десейн вдруг понял, что для Дэвидсона и ему подобных все покупатели представлялись одним обобщенным «врагом». Да, они противостояли друг другу, конкурировали между собой, но в своей среде они признавались, что больше противостоят массам, не входящим в узкий круг финансовых акул. Их сговор проявлялся и в словах, и на деле. С умным видом они разглагольствовали о высоте полки, ее ширине, «вместимости» и «допустимых пределах» на каком-то таинственном, им одним доступном военном языке маневров и сражений. Они знали, какова должна быть оптимальная высота, чтобы покупателю удобнее всего было дотянуться до этой полки и взять облюбованную им вещь. Они знали, что «мгновенное время» — это ширина полки, на которую ставились определенной длины контейнеры. Они знали, до каких пределов следует доводить подтасовку с ценами и упаковками, чтобы у клиента не пропало желание раскошелиться на покупку.

«И мы — их шпионы, — подумал Десейн. — Психиатры и психологи, все ученые-социологи — мы все входим в их шпионскую армию».

Десейн видел широкомасштабные маневры этих армий, призванных поддерживать «врага» в сонном состоянии бездумности и послушания. Кто бы ни возглавлял эти армии, как бы они ни противодействовали друг другу, никто из них не признавался в том, с кем на самом деле он воюет.

Десейн никогда раньше не подходил к изучению сферы рынка под подобным углом зрения. Он вспомнил о грубо выраженной честности в рекламных объявлениях сантарожцев, сжимая в руке бумажный сверток.

Что же эта субстанция вытворяет с ним? Он отвернулся от Дженни, чтобы скрыть внезапно вспыхнувшую в нем ярость. Под воздействием Джасперса ему начинают приходить в голову такие фантазии!.. Надо же, армии!

Избежать воздействия Джасперса в Сантароге было невозможно. Да и само исследование вынуждало его пойти на это.

«Я должен проникнуть в их разумы, — напомнил он себе. — Я должен жить их жизнью, думать, как они».

И в этот момент он увидел ситуацию такой, какой ее видят Дженни и его друзья-сантарожцы: они вовлечены во что-то наподобие партизанской войны. Своим независимым образом жизни Сантарога представляла собой слишком большую угрозу для финансово-промышленной олигархии остального мира, который, естественно, не мог терпеть подобное у себя под боком. Единственное спасение Сантароги — в уединении и сохранении своей тайны.

И в такой ситуации провозглашать свои принципы с высокой трибуны?! Полный идиотизм! Неудивительно, что она с возмущением оборвала его.

Десейн повернулся и посмотрел на Дженни, терпеливо ожидавшую, когда он начнет наконец выбираться из тумана дурацких заблуждений. Она ободряюще улыбнулась ему, и он внезапно увидел в ней всех сантарожцев. Они были индейцами эпохи бизонов, сражающимися с бледнолицыми за право жить и охотиться так, как им хочется, как ведет их природный инстинкт, а не подчиняясь законам белых людей. Но все дело было в том, что они жили в мире, в котором разные культуры не могли сосуществовать. Тот, внешний мир всегда пытается подвести людей под одну гребенку и сделать всех похожими друг на друга.

Сопоставляя оба мира в своем сознании, проясненном наркотиком и имеющем память чужака, он почувствовал глубокую жалость к Дженни. Сантарога будет уничтожена — в этом не было никаких сомнений.

— Я была уверена, что ты поймешь это, — сказала Дженни.

— Джасперс приравняют к сильным наркотическим средствам, как и ЛСД, — заметил Десейн. — Он будет запрещен, а вас уничтожат.

— Я никогда не сомневалась, что ты поймешь это после обработки, — произнесла Дженни. Она бросилась в его объятия, крепко прижалась к нему. — Я верила в тебя, Джил. Я знала, что с тобой все будет в порядке.

Десейн лихорадочно пытался найти нужные слова, но не мог. Он по-прежнему пребывал в глубокой печали. Подвергнут обработке…

— Но тебе, конечно, все-таки придется написать свой отчет, — произнесла Дженни. — Если ты потерпишь неудачу, это все равно ничего не решит. Они найдут другого. Нам это, признаться, порядком поднадоело.

— Да… мне придется написать отчет, — согласился Десейн.

— Мы понимаем.

Эти ее слова заставили Десейна вздрогнуть. «Мы понимаем». Не это ли «мы» рылось в его портфеле и чуть было не отправило его на тот свет… и на самом деле убило двоих других исследователей?

— Почему ты дрожишь? — спросила Дженни.

— Просто меня знобит, — ответил он.

И тогда он вспомнил нечто, которое, как он чувствовал, обволокло его сознание, — беспокойное, пытливое, всматривающееся в него древнее существо, которое пробудилось внутри его подсознания, поднялось, как шея динозавра. Оно все еще находилось там, внимательно наблюдая за ним, выжидая, осматриваясь, чтобы принять решение.

— Сегодня я работаю до полудня, — сказала Дженни. — Несколько моих друзей устроили пикник на озере. Они хотят, чтобы я приехала к ним, — девушка чуть отстранилась и посмотрела на Десейна. — Мне бы хотелось представить тебя в самом наивыгодном свете.

— Но… сейчас я не в состоянии плавать, — ответил он.

— Бедное твое плечо, — произнесла понимающе Дженни. — Понимаю. Но как чудесно будет в это время года побывать на берегу озера! Вечером мы могли бы развести костер.

«А кто эти МЫ?» — спросил у самого себя Десейн.

— Замечательная идея, — признался он и удивился, что, когда произносил эти слова, внутри у него похолодело от страха. Он сказал себе, что боится не Дженни — не эту страстную и прекрасную женщину. Впрочем, может быть, он боялся Дженни-богиню… эта наполненная злостью мысль пришла откуда-то из глубин сознания.

И тогда Десейн усмехнулся про себя, подумав, что различает слишком много нюансов в жизни людей этой долины. Но такова, наверное, судьба психоаналитика — видеть все сквозь призму рассуждений.

— Немного отдохни, а в полдень встречаемся внизу, — сказала Дженни.

Она подошла к двери, повернулась и внимательно посмотрела на Десейна.

— Ты ведешь себя очень странно, Джил, — заметила она. — Тебя что-то беспокоит?

Какие-то нотки в ее голосе, словно она пыталась прощупать его, внезапно заставили Десейна насторожиться. Нет, о нем беспокоилась не та естественная Дженни, которую он любил, это… некий наблюдатель выискивает, нет ли в нем чего-либо опасного.

— Ничто, ни отдых, ни еда, не излечит меня, — ответил он, пытаясь обратить все в шутку, но понял, что это была тщетная попытка.

— Увидимся чуть позже, — сказала девушка, ее голос по-прежнему казался отчужденным.

Десейн смотрел, как захлопывается за ней дверь. У него возникло ощущение, что он разыгрывает некую роль перед особого рода камерой, фиксирующей все моменты, когда он ведет себя не должным образом. Бессвязная мысль мелькнула в его сознании: «…обнажение личности, классифицирование и характеристика».

«Кто же это хочет обнажить мою личность, классифицировать и характеризовать меня?» — подумал Десейн. Он знал, что это опасный вопрос — из него вытекало множество обвинений и контробвинений.

Десейн почувствовал тяжесть свертка с едой. Он посмотрел на него и понял, что проголодался. При этом он понимал всю опасность, которую могла таить в себе эта пища. Неужели изменения, вызываемые Джасперсом, необратимы?

Он швырнул сверток на кровать, прошел к двери и выглянул в коридор. Никого. Потом перешагнул порог и посмотрел вдоль стены, за которой скрывалась телевизионная комната. Несколько секунд понадобилось ему, чтобы понять, что здесь что-то не так — реальность как бы исказилась: на том месте, где раньше в стене не было никакой двери, теперь появилась дверь.

Словно марионетка в руках кукловода, Десейн направился к этой двери и начал разглядывать ее. Обычная, из того же полированного, хотя и обшарпанного дерева, что и остальные двери гостиницы. Не возникало никаких сомнений, что она всегда находилась на этом месте. На табличке с номером была небольшая вмятина, а по краям — небольшой налет тусклости в местах, куда не доставала полирующая тряпка уборщицы. Ручка почернела от частого прикосновения.

Десейн покачал головой. Ему очень хотелось открыть эту дверь, но он сопротивлялся этому искушению, боясь того, что могло находиться за ней. Вдруг это самый обычный номер — кровать, ванная, письменный стол со стульями — это было бы хуже всего! Табличка с номером — 262 — привела его в возбуждение. У него вдруг возникло жуткое чувство, что он уже видел ее раньше… и именно на этом месте. Дверь казалась слишком обычной.

Неожиданно Десейн повернулся и пошел обратно, в свою комнату. Открыл окно. Ему вдруг показалось, что если он будет смотреть на город с козырька подъезда, то обязательно разрешит загадку. Он уже начал вылезать на крышу, но остановился, увидев какого-то мужчину, стоявшего на аллее с розовыми клумбами чуть дальше гигантского дуба. Десейн узнал Уинстона Бурдо, поливающего розы. Заметив Десейна, Бурдо махнул ему рукой.

«Позже, — сказал себе Десейн. — Посмотрю позже». Он кивнул Бурдо и спрыгнул на пол, потом задернул шторы.

Значит, они прорубили дверь в стене, верно? Чего они пытаются этим добиться? Разрушить его ощущение реальности?

Внимание Десейна привлек сверток на кровати. Он манил его к себе через всю комнату. Десейн испытывал непреодолимое искушение. Это было больше, чем просто еда. Он ощущал внутри себя жуткий голод, утолить который мог только Джасперс. Десейн вдруг представил себя Улиссом Теннисоном, целью жизни которого являлся девиз: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». И все же мысль о Джасперсе, находившемся в свертке, преследовала его. Десейн почувствовал, как пальцы непроизвольно разрывают бумагу. Сыр Джасперса. От него исходил дразнящий аромат. Ощущая внутреннюю беспомощность, Десейн откусил кусочек. Проглоченный сыр принес с собой тепло. Он продолжил есть, загипнотизированный собственными действиями.

Психолог медленно опустился на кровать, облокотился на подушки и уставился в потолок. Зернистый свет, отражавшийся от дерева, дрожал, как морская волна, поднимающаяся и опускающаяся, наполняя его благоговейным страхом, неотступным и всеохватывающим. Ему показалось, что его сознание — преграда на пути внешнего мира, и этот внешний мир — просто глупый механизм, не способный чувствовать или сопереживать.

Его собственная личность превратилась в узкий луч света, и он ощущал, как огромный поток бессознательного становится больше и больше, придавливая своим тяжким грузом.

«Это психоделика, — сказал он себе. — Не думай об этом».

Но этот поток было не остановить. Его сознание, расширяясь вверх и устремляясь наружу, ударило вдруг гейзером чувственных откровений, ввергнув его в состояние блуждающей сознательности.

Не осталось никакого внутреннего «я» — только безвременное ощущение бытия, безмятежно существующего. Десейн вдруг понял, что упивается этим ощущением. Его сознание вело поиск.

«Где дети? — спросил он себя. Для него оказалось шокирующим откровением, осознание того, что за все время он не видел в этой долине ни детей, ни школ. — Где же дети? Почему ни один из исследователей не сообщил об этом? Но исследователи же умерли», — напомнил он себе.

Смерть… странно, но это слово нисколько не пугало. Он почувствовал, как через зону сознательно уменьшаемого давления поднимается выше, где его не смогут достать могущественные силы зла. Долина, Джасперс — теперь он не мог без них существовать. Эта комната, освещенная ослепительным солнечным светом, листья на дубе за окном — все было прекрасно, невинно, выстроено в определенном порядке. Внешняя Вселенная стала частью его бытия, мудрого и сострадательного.

Десейн удивился этому ощущению. Вселенная снаружи — ему казалось, словно он только что сам создал эту Вселенную. «Нама-Рупа, — подумал он. — Я Нама-Рупа, воплощение имени и формы, создатель Вселенной, в которой я живу».

И в ту же секунду вновь напомнило о себе болью раненое плечо. Боль, короткий кризис, нечто, противостоящее тому, что проецировало в него воспоминания об удовольствиях. Боль исчезла.

Раздался визг шин. Он услышал пение какой-то птички. Эти звуки проникали в его сознание, танцевали и искрились, принося ощущение праздника.

Он вспомнил пытливый взгляд Дженни.

Именно это неприятное, шокирующее воспоминание привело его в себя. Стало трудно дышать. Возникло ощущение, что он играет какую-то роль в исторической пьесе, но с подобной ролью он никогда раньше не сталкивался — здесь персонажами выступали богини и существа, обладающие невероятным могуществом. Действие пьесы разыгрывалось в удивительно быстром темпе, опровергая устоявшееся предвзятое мнение о неторопливом развитии таких сюжетов, — цепочка событий, которые невозможно было проследить в отдельности или различить. Они стремительно проносились мимо его сознания, не оставляя особых следов.

«Джасперс, — подумал он. — Я не могу вернуться… в… то… кем… я был… прежде».

Слезы покатились по его щекам.

Он думал о том, как обыскивали его портфель. Рыдания сотрясли его тело. Что они хотели найти?

Десейн уже не сомневался, что вокруг него кружатся хитрые и ухмыляющиеся рожи демонов, жаждущие его крови, плоти, души. Они невнятно бормотали что-то вне зачарованного круга его одинокого сознания. Это ощущение, столь же примитивное, как танец ведьм, не хотело покинуть его. В следующий миг он увидел перед собой роботов, автоматы с уродливыми злыми физиономиями и светящимися глазами.

Десейн начал дрожать, чувствуя, как тело покрывается потом, но это чувство было каким-то далеким, словно все это происходило с кем-то другим, а не с ним.

Вертя головой, Десейн спустился с постели, встал на ноги и с трудом побрел через комнату к стене. Там он повернулся и потащился назад — и так взад-вперед… взад-вперед. Не было места, где он мог бы спрятаться.

Лучи солнечного света, струившегося через окно, создавали гротескные фигуры — ящериц с человеческими лицами, серебряных гномов, насекомых с крыльями, похожих на циферблат часов…

Десейн грузно опустился на иол и вцепился в ковер. Вдруг красный плетеный узор вытянул когти, коснувшись его. Кое-как он добрался до кровати и упал на нее. Он смотрел вверх, и ему казалось, будто потолок раскачивается.

Где-то играли на пианино — звучал Шопен.

Десейну внезапно показалось, что он и есть это пианино, и кристально чистые звуки, исходящие от него, избавляют душу от мук и страданий. Ослепительно яркая белизна солнечных лучей начала обволакивать его. Он вдруг понял, что одежда пропиталась потом. Ладони стали влажными. Ему казалось, что он прошел долгий путь через какой-то опасный туннель. Это путешествие вычерпало из него все силы.

Сейчас комната снова казалась безопасной. Лучи, игравшие на потолке, превратились во вполне узнаваемые предметы, их зернистость стала складываться в деревья… семена… рассаду… деревья. Каждый артефакт на пути его видения простирался для него во времени — в прошлое и будущее.

Ничто не оставалось в статическом положении. Все двигалось, и он был частью этого движения.

Волны сна начали медленно подниматься из глубин сознания — все выше… выше… выше.

Его окутывал сон.

В темной части этого сна что-то рассмеялось, и этот смех не смолкал, продолжался и продолжался…

Десейн проснулся с чувством, что он спал очень-очень долго — чуть ли не всю жизнь. Из глубины горла начал подниматься смех. Этот хихикающий звук, казалось, издавал не он, а кто-то чужой, и это испугало его. Он взглянул на часы: он проспал больше двух часов.

И снова из его горла раздалось хихиканье кого-то другого.

Он оттолкнулся от постели, удивляясь своей слабости. Плечо, впрочем, меньше напоминало о себе, боль значительно ослабла.

Стук в дверь.

— Да? — крикнул Десейн.

— Это Уин Бурдо, сэр. Мисс Дженни просила меня напомнить вам, что она будет здесь примерно через полчаса.

— Да… спасибо.

— Это все, сэр. Надеюсь, вы неплохо отдохнули.

Десейн несколько секунд всматривался в дверь. «Как Бурдо узнал, что я спал? Наверное, я храпел».

Из коридора больше не доносилось никаких звуков, но Десейн знал, что Бурдо уже ушел.

Погруженный в раздумья, Десейн снял с себя мятую одежду, помылся в душе и переоделся. Он чувствовал гнев и разочарование. Они следят за ним каждую минуту. Он знал, что гнев легко может перейти в ярость. Однако было еще не время дать выход своей ярости.

И тогда он спросил себя, а есть ли вообще причина для ярости.

Десейн почувствовал в правой руке что-то влажное. Удивительно, но он до сих пор держал в ней мокрое полотенце, отделанное по краям зелено-белой тесьмой. Он швырнул его в ванную, и оно упало со шлепком.

Раздался еще один стук в дверь, и он знал, что это Дженни.

В сознании Десейна выкристаллизовалось решение.

Он прошел по комнате, распахнул дверь. Дженни стояла там в оранжевом джемпере поверх белой блузки и улыбалась, отчего ямочка на левой щеке обозначилась еще четче.

— Я рада, что ты уже готов. Ну а теперь поторапливайся, иначе мы опоздаем.

Когда девушка вела его вниз, Десейн спросил себя, уж не сыграло ли его воображение с ним злую шутку — или действительно на ее лице до появления улыбки было выражение беспокойства?

Пока они спускались по лестнице, а потом через вестибюль выходили на крыльцо, девушка, не переставая, что-то щебетала.

— Тебе понравится озеро в это время года. Мне бы хотелось почаще ездить туда. Тебя уже меньше, как я вижу, беспокоит плечо. Уверена, оно заживает. Дядя Ларри хочет, чтобы позже ты заехал к нему на обследование. Все мои друзья просто жаждут познакомиться с тобой. А вот и они.

Компания молодых людей дожидалась их в грузовике.

Десейн узнал прекрасное, как у феи, лицо Виллы Бурдо, сидевшей в кабине грузовика рядом со светловолосым человеком с обветренным лицом и огромными невинно-голубыми глазами. Когда он посмотрел на Виллу, та несколько раз медленно с пониманием кивнула. В кузове находилось не меньше дюжины любителей природы… плюс еще несколько человек: высокий парень с каштановыми волосами и свирепыми темными глазами — Уолтер (фамилии его Десейн не запомнил), и две близняшки, пухленькие, с длинными песочными волосами и круглыми личиками — Рейчел и Мариэлла.

Дженни так быстро всех представляла, что Десейн не успел запомнить все имена, но все же успел обратить внимание, что рядом с Виллой Бурдо был Кэл Нис, ее жених.

Десейну помогли взобраться в кузов, потом чьи-то руки подняли Дженни и поставили ее рядом с ним. Вдоль бортов сиденья заменяли ящики. Десейн вдруг обнаружил, что вместе со всеми сидит на одном из ящиков, а рядом примостилась Дженни. Он начал проникаться праздничной атмосферой, созданной этими людьми: веселый смех, пересыпаемый шутками.

Взревев, грузовик тронулся с места. В лицо хлестал ветер. Сквозь листву проносившихся мимо деревьев мелькало голубое небо, на ухабистой дороге довольно сильно трясло… Десейн обратил внимание на непрекращающийся смех.

Ему все больше и больше казалось, что лишь они, вдвоем с Дженни, не участвуют в этом веселье.

Знакомо ли этим людям чувство деликатности? Дадут ли они новому человеку время на то, чтобы осмотреться, освоиться?

Он пытался оценить эту ситуацию с точки зрения психолога, но ему мешало то, что он сам был вовлечен в нее. Невозможно аналитически обдумывать все детали, не обращая внимания на собственные действия. Когда к нему прижалась Дженни, плечо снова заныло. Ветер бросил волосы Дженни на его лицо. Каждое подпрыгивание грузовика болью отдавалось в плече.

Вся ситуация начала представляться Десейну каким-то кошмарным сном. Дженни выпрямилась и сказала ему на ухо:

— О, Джил… как же я мечтала об этом дне, когда ты окажешься здесь и станешь одним из нас.

«Одним из нас, — повторил про себя Десейн. — Разве я на самом деле стал одним из них?»

Уолтер-Как-Его-Там, очевидно, неправильно расценил действие Дженни. Он махнул рукой и крикнул через весь грузовик:

— Эй! Никаких оргий до вечера!

Это вызвало взрыв хохота у остальных, но не привлекло к этим словам особого внимания. Парни и девушки продолжали болтать между собой, не пытаясь вовлечь Дженни и Десейна в разговор.

«Оргия!»

Это слово как бы переключило какой-то рычаг в сознании Десейна. Оно уже не употреблялось во внешнем мире, да и сказано было явно ни к селу ни к городу. Однако, похоже, было хорошо знакомо этим людям и часто употреблялось здесь, в долине.

Сантарога начала видеться Десейну в новом свете. Местные жители — консерваторы в истинном смысле этого слова. Они цепляются за прошлое, сопротивляются любым изменениям. Он чуть поправился: они противники некоторых изменений. Эти люди решили, что кое-что из прошлого стоит сохранять в неизмененном виде. И это все более отчуждало их и удаляло от жителей внешнего мира. Долина превращалась в своего рода заповедник, где свято соблюдали старые традиции.

Грузовик свернул на другую дорогу. По сторонам ее росли платаны, и сквозь листья, с виду напоминающие кленовые, сверху просачивался зелено-золотистый свет. Грузовик еще раз тряхнуло, и Десейн поморщился от боли, когда Дженни навалилась на его левое плечо.

Вынырнув из окружения платановых зарослей, грузовик через сосновую аллею выехал на поросшую травой равнину, выходящую на песчаный берег лазурного озера.

Десейн уставился куда-то вдаль, задумавшись и едва ли замечая, как люди спрыгивают вниз на траву и Дженни сообщает ему, что наконец-то они прибыли на место. Что-то в этом озере (почему-то оно казалось ему знакомым) наполняло его ощущением восторга и одновременно беспокойства.

Узкий настил из темного дерева вел к небольшому плоту и платформе для ныряния, сверкая серебристо-серым цветом в лучах солнца. Вдоль одной стороны были привязаны лодки.

Восторг и беспокойство.

Это ощущение проходило, и когда он полностью сосредоточился на своих переживаниях, ему стало казаться, что он видит фантомы.

— Как твое плечо? — участливо спросила Дженни.

— В порядке, — уверил ее Десейн.

Вслед за девушкой он спрыгнул с грузовика, желая дать разрядку своему напряжению, соединиться с этой смеющейся компанией. Они прибыли сюда, чтобы повеселиться — принесли с собой ящики, из которых соорудили столы под деревьями, разожгли костер. Кое-кто отправлялся к ближайшим зарослям и возвращался потом в купальных костюмах.

Дженни присоединилась к группе, расставлявшей на столах привезенную на пикник еду. Вскоре она вместе со всеми отправилась купаться, скинув с себя платье и оставшись в оранжевом купальнике — прекрасная наяда, речная нимфа, сверкающая загорелой кожей и вызывающая восхищение своим гибким станом.

Она махнула рукой Десейну и крикнула:

— Увидимся через минуту, дорогой!

Наблюдая за тем, как она нырнула в озеро, Десейну показалось, что он только что потерял ее навсегда. Его обуревала страшная ревность, ему представлялось, что он — немощный старик в компании играющих детей и не способен разделить их счастье.

Десейн окинул взглядом озеро и близлежащие леса. По глади озера пробежался легкий ветерок, принося дыхание лета, запах травы и сосен. Ему вдруг захотелось, чтобы у него в руке оказался бокал с вином, и тогда он мог бы выйти навстречу этому ветерку и поприветствовать его и этот такой прекрасный день, а потом броситься с разбега в озеро и позабыть обо всем…

Медленно Десейн прошел к деревянному настилу и пошел по доскам. На небе проплывали барашки облаков, и он видел отражение этих облаков на гладкой поверхности озера. Однако волны разбили эту иллюзию. К нему подплыла Дженни и приподнялась над досками. С ее лица стекала вода, она улыбалась и никогда еще не казалась столь привлекательной.

— Дорогой, почему бы тебе не сойти на плот и не позагорать, пока мы будем, плавать? — спросила она.

— Да, действительно, — согласился он. — Я, может быть, даже заберусь в одну из этих лодок.

— Не забывай про свое плечо, или я пожалуюсь дяде Ларри.

Дженни оттолкнулась от досок и медленно поплыла в сторону плота. Десейн пошел дальше, стараясь не касаться мокрых тел людей, забирающихся на платформу и тут же сигающих вниз. Его вдруг поразила мысль: разве это не странно, что в компании знают о его существовании? Но никто, похоже, не замечал его — ему давали проход, но ни разу не взглянули ему в глаза, кричали что-то, но опять же вовсе не ему.

Десейн подошел к ближайшей лодке, отвязал бакштов и уже собрался забраться в нее, но на несколько секунд остановился — в пятидесяти футах от него плыла Дженни, наслаждаясь мерными взмахами рук над поверхностью озера и медленно удаляясь по диагонали от плота.

Когда Десейн вступил уже одной ногой в лодку, кто-то толкнул его в спину. Его нога оттолкнула планшир, и лодка начала удаляться. Он понял, что еще немного — и он окажется в воде. В голове лихорадочно мелькнуло: «Проклятье! Я же промокну до нитки!» Лодка развернулась кормой к берегу, он попытался дотянуться до нее, однако левая нога поскользнулась на мокрой поверхности дерева. Десейн начал падать, разворачиваясь в воздухе, уже не способный контролировать свои движения.

Конец лодки, видимый краем глаза, стремительно приближался. Он попытался дотянуться до него, но дело было в том, что он падал больным боком, и его рука не могла двигаться достаточно быстро.

Затем в глазах потемнело. Десейну показалось, что он погружается в нечто холодное, беззвучное, абсолютно темное и манящее его в свои объятия.

Какая-то часть его «я» закричала: «Восторг и беспокойство!» Он еще успел подумать, какое же это странное сочетание.

А потом откуда-то издали в легкие проникла боль, принеся с собой озноб… ужасающий озноб. Он почувствовал давление… и холод… и все показалось далеким и не представляющим никакой важности.

«Я тону, — подумал он. Эта мысль нисколько не тревожила его — словно это относилось к кому-то другому, а не к нему. — Они не видят меня… и я утону».

Холод усилился — его тело почувствовало, что находится в воде. Его резко развернуло. А ему все это по-прежнему казалось чем-то далеким, нереальным.

Как раскат грома, раздался голос Дженни:

— Помогите! Прошу вас! Кто-нибудь, да помогите же! О Господи! Неужели никто не поможет мне? Я люблю его! Прошу вас, помогите мне!

Он вдруг почувствовал чьи-то руки. Кто-то успокаивающе произнес:

— Все в порядке, Джен. Мы держим его.

— Прошу вас, спасите его! — она почти рыдала.

Десейн почувствовал, как его завернули в нечто твердое, впившееся в живот. Во рту разлилось тепло, а грудь сдавила ужасная боль.

Внезапно его охватил приступ кашля, он задыхался, боль разрывала его горло и бронхи.

— Он наглотался воды, — раздался мужской голос, почти лишенный эмоций.

— Рядом с ухом Десейна прозвучал молящий голос Дженни:

— Он дышит? Прошу вас, не дайте ему умереть, — Десейн чувствовал влагу на шее, а Дженни продолжала умолять кого-то рядом: — Я люблю его. Прошу вас, спасите его.

Тот же бесстрастный голос произнес:

— Мы понимаем, Дженни.

Раздался еще один голос, хриплый, женский:

— Конечно, это единственное, что можно сделать.

— Мы и делаем это! — пронзительно крикнула Дженни. — Неужели ты этого не видишь?

В этот момент, когда его уже подняли и понесли, Десейн тупо спросил себя: «Делаем что?»

Он перестал кашлять, однако боль в груди осталась. Каждый вздох приносил мучение.

Вскоре он почувствовал, что его положили спиной на траву, потом плотно обернули во что-то теплое. Он ощутил себя как бы в утробе матери.

Десейн открыл глаза и увидел над собой Дженни. Ее темные волосы вырисовывались на фоне голубого неба. Девушке удалось выдавить из себя дрожащую улыбку.

— О, слава богу, — прошептала она.

Его подняли за плечи. Лицо Дженни отдалилось. К губам прижали чашку, наполненную горячей коричневой жидкостью. Узнав характерный всеподавляющий запах Джасперса, Десейн почувствовал, как горячий кофе обжигает горло.

И тут же по всему телу начало разливаться тепло, принося облегчение. Чашку убрали, но тут же вернули, когда он потянулся к ней губами.

Кто-то рассмеялся и сказал что-то, но Десейн не разобрал, что именно, кажется: «Давайте по полной». Но эта фраза не имела для него никакого смысла, и он тут же забыл о ней.

Чьи-то руки снова осторожно положили его на траву. Все тот же бесстрастный мужской голос произнес:

— Пусть некоторое время он побудет в тепле и покое. Все страшное уже позади.

Десейн вновь увидел лицо Дженни. Ее руки погладили его по голове.

— О, дорогой! — начала девушка. — Я посмотрела в сторону причала и увидела, что тебя там нет. Я не видела, как ты упал, но догадалась, в чем дело, хотя никто этого не заметил. Мне показалось, что прошла целая вечность, пока я доплыла до тебя. Ох, бедная твоя головушка! Такой ушиб!

В этот момент Десейн почувствовал боль в висках, словно ее вызвали слова девушки.

«Вот это я ударился!.. Может, сделать рентген? — подумал он. — Откуда они знают, что у меня нет трещины в черепе… или сотрясения мозга?»

— Кэл говорит, что, наверное, лодка начала опрокидываться, как только ты вступил на нее, — продолжила Дженни. — Мне кажется, никакого перелома у тебя нет.

Десейн чуть не закричал от боли, когда девушка прикоснулась к ушибленному месту.

— Это просто сильный ушиб.

«Просто сильный ушиб!» — повторил он про себя. Внезапно его охватил гнев. Почему они ведут себя столь безразлично?

И все же по телу продолжало разливаться тепло, и он подумал: «Конечно, со мной все в порядке. Я молод и здоров. Я встану на ноги. И у меня есть Дженни, которая защитит меня. Ведь она любит меня».

Что-то в этой цепочке мыслей вдруг показалось ему неправильным. Он моргнул, и в его мозгу словно произошло короткое замыкание: перед глазами появилась туманная дымка, в которой вспыхивали разноцветные огни: красные, оранжевые, желтые, коричневые, зеленые, фиолетовые, голубые, они напоминали насекомых с ответвленными хрустальными надкрыльями.

Этот свет превратился в некое внутреннее мембранное чувство, способность тончайшего восприятия, которое охватило все его сознание. И тогда он почувствовал, как сильно бьется его сердце, как приподнимается и опадает оболочка нежного мозга в такт с этой пульсацией, ее поврежденный участок — да, действительно, это всего лишь ушиб, кость цела.

И в этот момент Десейн понял, почему сантарожцы выказывали столь малую озабоченность его травмой. Они увидели это благодаря их связи с ним. Да, на их месте он тоже сказал бы, что нужна помощь, если бы она действительно требовалась.

«Тогда почему они не начали спасать меня, пока не заголосила Дженни? — спросил себя Десейн. И тут же с удивлением пришел ответ: — Да потому, что я не кричал мысленно о помощи!»

— Мне кажется, тебе не помешало бы сейчас поспать, — заметила Дженни. Она положила ладонь на его правую руку. — Или есть что-то, ради чего не стоит спать даже после травмы головы?

Десейн внимательно посмотрел на нее, отмечая ее спутанные после его спасения волосы, то, с каким вниманием она глядит на него. На ее ресницах еще осталась влага, и ему показалось, что если он проникнет взглядом дальше, то обнаружит дорогу в некую волшебную страну.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

Девушка приложила палец к его губам.

— Я знаю.

«Теперь я сантарожец», — подумал Десейн.

Он лежал на траве, без конца повторяя эту мысль, и она наполняла его странным ощущением, что у него останется связь с Дженни, даже если она высвободит его руку и оставит его одного лежать на траве. И это нисколько не напоминало телепатию — просто он начал понимать окружающий его мир: настроение людей, озеро, в котором они плавали, деревья вокруг. Когда один из его спутников нырял в воду, остальные знали об этом.

«О Господи! Что же этот Джасперс может сделать для мира!» — подумал пораженный Десейн.

Но отчего-то эта мысль вызвала только новые волны на поверхности озера взаимопонимания. В этой мысли скрывалась буря, опасная буря. Десейна передернуло.

Он вспомнил, зачем он приехал сюда, и увидел конфликт, который был неминуем после этого нового осознания. Люди, пославшие его сюда… чего же они хотят?

«Доказательств», — подумал он.

Он вдруг поймал себя на том, что не может сосредоточиться на том, каких именно доказательств они хотят. Его мысли все время возвращались к машине Джерси Хофстеддера и грубой, типичной для янки замкнутости этих людей.

Теперь уже друзья Дженни замечали его, Десейн видел это. Они обращали на него свои взгляды, нисколько не таясь, разговаривали с ним. А когда ему вдруг захотелось встать и подойти к огромному костру, то устроились перед ним, преграждая путь вечернему холоду, а их сильные руки помогли ему подняться, хотя он не просил об этом.

Наступила ночь.

Десейн вдруг заметил, что сидит на одеяле рядом с Дженни. Кто-то бренчал на гитаре в темноте. Одна сторона озера была освещена бледным лунным светом, другая погружена в величественный мрак ночи. Под порывами ветра в этом мраке плескались воды озера, и ему казалось, что если бы только было возможно удалить эту темноту, то в ослепительном свете перед ними откроется удивительная сказочная земля.

Дженни прижалась к нему и прошептала:

— Ты чувствуешь себя лучше. Я знаю это.

Он молча согласился с ней.

У озера вспыхнули факелы, чтобы осветить путь возвращающимся лодкам. Кто-то передал Десейну сэндвич, от которого резко пахло Джасперсом. Он съел его, не отводя взгляда от факелов и костра. В этом призрачном свете деревья отбрасывали красные, гротескные шатающиеся тени, и к небу устремлялись струйки дыма. Неожиданно Десейн спрятал остаток сэндвича в карман.

Что заставило его сделать это? Вряд ли он сам мог бы дать ответ на этот вопрос. Десейн вспомнил один эпизод, который случился уже тогда, когда они с Дженни расстались после обучения в университете. Тогда он высунул руку из окна, чтобы ощутить дождь, и вдруг увидел под своим окном бусинки воды, сверкающие и переливающиеся подобно рассыпанному ожерелью.

Неожиданно ветер изменил направление и принес с собой дым, от которого заболели глаза. Наглотавшись дыма, Десейн вдруг проникся убежденностью, что настал решающий момент, которого так ждала сидящая, рядом Дженни.

Как только он подумал о ней, девушка протянула руки, притянула его к себе, их губы соединились. Это был долгий поцелуй, сопровождаемый мелодией гитары, ударами капель дождя о подоконник и приносимым сквозь открытое окно запахом дыма.

«Смогу ли я когда-нибудь объяснить это словами? — подумал Десейн. — Селадор решит, что я сошел с ума».

Дженни чуть отстранилась от него при этой мысли и нежно провела рукой по его шее.

— Давай поженимся, — прошептала она.

«Почему бы и нет? — подумал он. — Ведь теперь я сантарожец».

Но одновременно с этой мыслью пришла волна страха, сдавившая грудь и заставившая Дженни вздрогнуть. Девушка отодвинулась и посмотрела на него с беспокойством.

— Все будет хорошо, — прошептала она. — Вот увидишь.

Однако тревога в ее голосе не исчезла, и Десейн по-прежнему ощущал угрозу в ночном мраке.

Гитарист, закончив на печальной ноте, неожиданно отложил инструмент в сторону. Десейн увидел, что свет луны смещается дальше, заполняя черную поверхность озера… и перед ними открывается… Нет, не волшебная страна, а Просто продолжение озера и другие деревья.

Определенно ночью стало прохладнее.

И снова Дженни нежно поцеловала его.

Десейн знал, что все еще любит ее. Это была единственная реальность, за которую он мог зацепиться. Он понимал, что проваливается в безумие, слышал какой-то насмешливый голос внутри себя. В этой ночи больше не осталось ничего волшебного. Когда Дженни отодвинулась от него, он прошептал:

— Я хочу жениться на тебе, Дженни. Я люблю тебя… но… мне нужно время… Мне нужно…

— Я знаю, дорогой, — девушка провела ладонью по его щеке. — У тебя будет столько времени, сколько ты захочешь.

В ее голосе прозвучала нотка отчужденности. Десейн почувствовал, какой холодной стала ночь в этот момент и как затихло все вокруг.

Неожиданно среди окружающих началась суматоха — они начали собираться и потянулись к грузовику.

— Пришло время возвращаться, — сказала Дженни.

«Куда возвращаться?» — подумал Десейн.

Дженни встала и помогла подняться ему. Он споткнулся, ощутив кратковременный спазм и легкое головокружение. Дженни поддержала его.

— Ты не хочешь, чтобы дядя Ларри осмотрел твою голову перед сном? — спросила девушка.

«Паже», — вспомнил Десейн. Вот куда они собирались вернуться. Паже. Там они продолжат игру в вопросы и ответы, к которой его вынуждают изменения, происшедшие в нем под влиянием Джасперса.

— Я навещу его утром, — сказал Десейн.

— Не ночью?

— Не этой ночью, — твердо ответил Десейн.

Похоже, его ответ встревожил Дженни. Всю дорогу до города она просидела молча, едва касаясь его.

Глава 6

Когда грузовик оставил Десейна одного во дворе гостиницы, он началвсматриваться в ночное небо. Он до сих пор ощущал на своих губах прощальный поцелуй Дженни — напряженный и дрожащий.

В воздухе витали запахи выхлопных газов. Где-то внутри здания слышалась музыка — кто-то включил радио. Медленно вынув правую руку из кармана, Десейн разжал пальцы и начал внимательно рассматривать небольшой шарик, смутно различимый при свете гостиничной вывески. Теперь он явственно ощутил сильный запах Джасперса.

Десейн уже успел изучить предмет в своей руке — сдавленный шарик из хлеба, сыра и ветчины, кусок сэндвича с пикника. «Интересно, знают ли они, что я спрятал его?»

Ему следовало зайти внутрь и переодеться. Штаны и рубашка, которую он порвал на пикнике, уже успели высохнуть, но оставшиеся складки причиняли его телу массу неудобств. И все-таки он никак не мог решить: стоит или не стоит переодеваться! А предмет, который он держал в руке, требовал принятия быстрого решения. Селадор. Да, Селадор должен получить этот шарик и исследовать его. Десейн чувствовал, что разрывается между двумя полюсами.

«Что-то случилось с моей головой, и мысли потеряли стройность, — отметил он. — Может, это последствия травмы головы?»

Но он доверял своему внутреннему видению, вызванному воздействием Джасперса, и считал, что травма не такая уж серьезная. И все-таки… решения…

Огромным усилием воли он заставил себя пройти к своему грузовику и забраться внутрь кабины. Опираясь о руль, он положил рядом с собой на сиденье спрессованный шарик, в который превратился сэндвич Джасперса.

«Сейчас, — приказал себе Десейн. — Если ехать, то прямо сейчас!»

Но прошло еще несколько минут, прежде чем ему удалось воплотить это решение в действие. Десейн включил двигатель и выехал со стоянки на дорогу, ведущую к Портервиллю. Он особенно не спешил, ощущая некоторую заторможенность в теле.

Фары высвечивали стоявшие по бокам деревья, желтую разделительную линию на покрытии извилистой дороги, оградительные перила. Десейн открыл окно и высунул голову, чтобы ветер прояснил мозги. Сейчас, когда он уже ехал по петляющей среди холмов дороге, его заторможенность увеличилась еще больше, и это не могло не беспокоить Десейна.

Мимо пронеслась машина с включенными фарами.

Темные очертания скалы рядом с дорогой… желтая разделительная линия… шлак на обочине… звезды над головой… Наконец он подъехал к месту, где чернели скелеты обгоревших деревьев. Он чувствовал, как неизвестная сила тянет его назад, приказывая ему развернуться и возвратиться в Сантарогу. Он пытался побороть это принуждение: Селадор должен получить кусочек еды и провести его анализ. Он должен выбраться из долины и приехать в Портервилль, это его долг. Он обещал.

Перед внутренним взором Десейна предстали смутные очертания неясной, внушающей ужас фигуры, изучавшей его.

Но вместе с этим внезапным неприятным ощущением в сознании наступила поразительная ясность. И произошло это столь неожиданно, что он едва не потерял контроль над машиной, выскочив на встречную полосу. Пронзительно взвизгнули тормоза.

Дорога, мрак ночи, руль, нога на акселераторе — все это навалилось на сознание с беспорядочной последовательностью. Десейн нажал на тормоза, резко сбрасывая скорость. Он ощущал каждый нервный импульс. Закружилась голова. Десейн вцепился в руль, сосредоточившись лишь на управлении грузовиком.

Постепенно его чувства приходили в порядок. Он сделал глубокий дрожащий вздох. «Реакция на наркотик — вот что это такое. Нужно сказать об этом Селадору».

Портервилль встретил его той же унылой улицей: машины, стоящие возле таверны, одинокий фонарь рядом с затемненной заправочной станцией. Десейн остановился рядом с телефонной будкой, вспомнив шерифа, который допрашивал его здесь, ошибочно приняв за сантарожца. «Может, он не так уж и ошибся», — подумал Десейн.

Он продиктовал телефонистке номер Селадора и стал ждать, нетерпеливо постукивая пальцами о стенку. В трубке раздался едва слышный тонкий женский голос:

— Приемная доктора Селадора.

Десейн проговорил в трубку:

— Говорит Джилберт Десейн. Соедините меня с доктором Селадором.

— Мне очень жаль, но доктора Селадора сейчас нет — он обедает вместе с семьей. Может, вы хотите что-нибудь передать ему?

— Проклятье! — Десейн уставился на телефонную трубку, почувствовав раздражение. Ему пришлось напомнить себе, что у Селадора не было никаких причин ожидать его телефонного звонка. Там, в Беркли, жизнь продолжает идти своим чередом.

— Ну так что, сэр? Вы оставите ему сообщение? — повторил звонкий голос.

— Передайте ему, что звонил Джилберт Десейн и что я отправил ему образец для химического анализа.

— Образец для химического анализа. Хорошо, сэр. Это все?

— Да.

Десейн неохотно повесил трубку. Внезапно он почувствовал себя покинутым — он здесь один, и никому во всем мире нет дела до того, жив он или мертв. «Почему бы не послать их всех подальше? — говорил он себе. — Почему бы не жениться на Дженни и не послать весь остальной мир к чертям собачьим?»

Эта мысль показалась ему чрезвычайно привлекательной. Он чувствовал, что, если вернется в долину, ему ничто не будет угрожать. Сантарога манила его безопасностью и чувством защищенности. Там, в долине, его ждет беззаботное существование.

Но где-то все еще таилась опасность. Десейн ощущал нечто, смутно движущееся в темноте… Он потряс головой, раздраженный игрой в кошки-мышки, которую вело с ним его сознание. Снова химеры!

Найдя в багажнике банку, где хранились спички, он высыпал их на дорогу, бросил в банку то, во что превратился сэндвич, закрыл ее, завернул в остатки картонной коробки и оберточной бумаги, перевязал все это леской и надписал адрес Селадора. На странице, вырванной из блокнота, он составил сопроводительное письмо, где подробно описал свою реакцию на наркотик, очередной несчастный случай на озере и собственные впечатления от группы — стену, которую они воздвигли, удерживая его на некотором расстоянии от себя, ужас в глазах и голосе Дженни…

Воспоминания потребовали от него усилий, и у него снова разболелась голова. В портфеле он нашел конверт, написал на нем адрес и запечатал.

С чувством удовлетворения Десейн тронулся с места, свернул на затемненную боковую улочку и остановился у обочины. Он запер кабину, забрался в кузов и развалился там, собираясь проспать до утра, когда начнет работать почта Портервилля.

«Они не могут контролировать работников здешней почты, — внушал он себе. — Селадор должен получить образец Джасперса… и мы вскоре узнаем, что же это такое».

Он закрыл глаза, и его веки тут же превратились в экран, на котором развертывался сюжет фантастического фильма. Съежившаяся от страха Дженни, кричащая, умоляющая его о чем-то. Смеющийся Селадор. Он видел гигантскую фигуру самого себя, неподвижно стоящего, связанного невидимой силой, подобно Прометею. Глаза его горели и дыхание было тяжелым от прилагаемых усилий. Он широко раскрыл глаза. Грезы наяву! Ему грезилось, что он на перевале!

Колеблясь, Десейн закрыл глаза. Темнота… но в этой темноте слышался один звук — смех Селадора.

Десейн прижал ладони к ушам. Смех превратился в звон колоколов, медленный и… печальный звон. Он открыл глаза. Звон исчез.

Он сел и, не закрывая глаз, передвинулся в угол кузова. Похолодало, чувствовался сильный мускусный запах. Он нашел спальный мешок, залез в него и стал чего-то ждать с открытыми глазами. Где-то снаружи стрекотал сверчок.

Веки медленно опустились, он начал погружаться в сон, но потом снова широко раскрыл глаза.

«Сколько же еще будет длиться действие Джасперса? — подумал он. — Разумеется, все это — результат действия наркотика!»

Он вновь закрыл глаза.

До него донесся сопровождаемый эхом шепот Дженни: «Джил… я люблю тебя. Джил, я люблю тебя…»

Под звуки голоса, продолжавшего нашептывать ему любовные признания, он уснул.

Глава 7

Дневной свет разбудил Десейна, и он непонимающе уставился в металлический потолок грузовика. Ему был знаком этот потолок, но некоторое время он не мог связать его с чем-то конкретным. Голова болела, плечо ныло.

Потолок… такой знакомый потолок…

Прозвучал автомобильный сигнал и вернул его к реальности. Он откинул края спального мешка и вылез из грузовика в серый ненастный день. На подбородке появилась щетина. Во рту стоял кислый привкус.

Два школьника, проходившие мимо машины, уставились на него и о чем-то зашептались.

«Ну и видок, наверное, у меня», — подумал Десейн. Он осмотрел свою одежду — жеваную, словно он плавал в ней, а потом уснул, и во время сна она высохла. Десейн улыбнулся про себя, подумав, что все именно так и было на самом деле.

Он развернул грузовик и доехал по главной улице до здания с табличкой «Почтовое отделение».

Служащий сначала обслужил девочку, отправляющую куда-то посылку со сладостями, а потом прошел за решетчатую перегородку, чтобы взвесить пакет и письмо Десейна. Это был высокий мужчина с бледной кожей, черными волосами и бегающими туда-сюда осторожными голубыми глазами. Недовольным тоном он сказал Десейну:

— С вас восемьдесят четыре цента за бандероль и пять центов за письмо.

Десейн протянул долларовую купюру.

Отдав сдачу, служащий еще раз посмотрел на пакет.

— Что в этой бандероли, мистер?

— Образцы анализов для нашей лаборатории, — ответил Десейн.

— Ясно.

Похоже, его не очень интересовали образцы чего-то там.

— Обратный адрес есть? — спросил он.

— Доктор Джилберт Десейн, до востребования, Сантарога, — ответил он.

— Десейн… — повторил служащий с внезапным интересом. — Кажется, у меня есть бандероль для какого-то Десейна. Одну минутку!

Он исчез в задней комнате и через несколько секунд вернулся с квадратной коробкой примерно в фут шириной, аккуратно упакованной и перевязанной двойной толстой бечевкой. Даже издалека Десейн узнал аккуратный почерк Селадора.

«Селадор написал мне на эту почту?» — удивился он.

Это сказало Десейну о многом, в частности, о том, что Селадору было отлично известно его здешнее положение. Его шеф знал, что он может послать сюда посылку и Десейн получит ее. Но он тут же успокоил себя тем, что именно этого следовало ожидать после того, как он описал Селадору положение, создавшееся на почте в Сантароге.

Однако он не мог избавиться от ощущения, что он пешка в чужой игре и каждый его ход известен игрокам, передвигающим фигуры.

— У вас есть удостоверение личности? — спросил служащий.

Десейн показал права.

— Распишитесь здесь, — оказалось, что его обслуживал начальник почтового отделения. Десейн расписался и взял посылку. Она была довольно тяжелой.

— Странно, что вы, сантарожцы, пользуетесь услугами нашего почтового отделения, — заметил служащий. — Что-то не так с вашей почтой?

«Сантарожцы… он сказал во множественном числе», — подумал Десейн и спросил:

— Разве есть и другие сантарожцы, которые приезжают сюда?

— Ну… когда-то приезжали, — ответил начальник почты. — Один негр… Бурдо, так его звали, если мне не изменяет память. Он несколько раз отправлял посылки, а однажды получил бандероль из Луизианы. Но это было уже давно.

— Ясно, — произнес Десейн, не зная, как реагировать на эту информацию.

— Давненько я не виделся с Бурдо, — заметил начальник почты. — Приятный парень. Надеюсь, с ним все в порядке?

— У него все отлично, — ответил Десейн. — Что ж… спасибо, — он взял посылку и направился к своему грузовику.

Из-за какой-то настороженности, объяснить которую он был не в силах, Десейн не стал сразу раскрывать посылку, а поставил ее на сиденье рядом с собой и выехал на восточную дорогу, ведущую в Сантарогу. Он ехал по ней, пока не нашел затемненное место, где и остановился.

В коробке оказался автоматический пистолет 32 калибра с запасной обоймой и коробкой с патронами. На предохранителе висела записка от Селадора: «Джилберт! Эта штука пылилась в ящике моего шкафа в течение многих лет, и я, скорее всего, напоминаю старую деву, которой жалко расставаться с любимой вещью, посылая ее тебе. Отправив тебе пистолет, я одновременно надеюсь, что он так тебе и не пригодится. Однако то положение вещей, которое ты описал мне, наполнило меня странным беспокойством, и я вспомнил об этом оружии. Надеюсь, ты будешь чрезвычайно осторожен».

На обратной стороне записки был нацарапан постскриптум: «Исследования, проводимые по твоей просьбе, пока еще не дали никаких результатов. Обычно это тянется долго. Но ты меня обнадежил, возможно, мы кое-что узнаем об этих людях». Чуть ниже стояла подпись: «С.».

Взяв в руку пистолет, Десейн едва не поддался внезапному побуждению выбросить его в окно. Эта штука наполняла его предчувствием серьезной опасности. Интересно, что из сообщенного Селадору натолкнуло того на мысль отправить ему оружие? Или это часть той непонятной игры, которую ведет Селадор? А может, это напоминание о его долге?

При этой мысли в ушибленной голове заныло от боли. Ему вспомнилась одна фраза в записке Селадора, и он перечитал ее снова: «…кое-что узнаем об этих людях». «Значит, именно это я должен сделать? Неужели я послан собирать улики для обвинения». Он вспомнил причины, перечисленные Марденом, по которым сюда посылали исследователей.

Десейн проглотил комок в горле. Когда он перечитал фразу, то понял, что в ней заключено еще что-то. На что же доктор намекает? Отправка оружия совершенно не в его духе, и если бы Десейна еще вчера спросили, может ли доктор Селадор иметь оружие, он бы с уверенностью ответил отрицательно.

Что же ему делать с этой вещью?

Десейн еще раз осмотрел пистолет — полная обойма, патронник пуст. Он не стал класть его в отделение для перчаток. Если грузовик станут обыскивать…

Будь проклят Селадор!

Ощущая себя последним идиотом, Десейн сунул пистолет в задний карман брюк и прикрыл его пиджаком. С Селадором он разберется позже. А сейчас он отправится к Паже… и тому придется ответить на несколько его вопросов.

Глава 8

В кабинете Паже, кроме доктора, находился какой-то больной. Худощавая седовласая Сара, открывшая Десейну дверь, попросила его подождать в гостиной. С несколько преувеличенным гостеприимством она добавила, что, если он хочет, она может приготовить кофе. После этого предложения в желудке Десейна забурлило, и он понял, как сильно проголодался. Словно читая его мысли, Сара сказала:

— Могу поспорить, вы еще не завтракали, — она оглядела его с ног до головы. — Похоже, вы спали в одежде. Все вы, доктора, похожи один на другого. Никогда не заботитесь о своем внешнем виде.

— Я действительно еще не завтракал, — признался Десейн.

— Не завидую Дженни, если вы не измените свои привычки, — хмуро заметила Сара, но смягчила свои слова улыбкой.

Десейн с удивлением заметил два ряда белых искусственных зубов на усеянном морщинами лице.

— Со вчерашнего дня у меня остался кусок яблочного пирога и немного крема Джасперса. Уверена, вам это подойдет.

Она повернулась и через вращающиеся двери прошла в сверкающую ослепительной белизной кухню.

Десейна удивила эта улыбка, но потом он вспомнил, как Дженни говорила, что он нравится Саре. Тут же, повинуясь мгновенному импульсу, Десейн прошел за Сарой на кухню.

— Мне кажется, вы не любите обслуживать людей в гостиной, — предположил он.

— Всегда лучше есть там, где положено, — сказала Сара, ставя тарелку на овальный столик возле окна, выходящего в цветочный сад. — Садитесь, молодой человек.

Она вылила густой крем из кувшина на золотистую корочку, образовавшуюся на пироге, и Десейн ощутил сильный аромат Джасперса. Его рука задрожала, беря ложку, но дрожь исчезла, едва он проглотил первый кусок пирога.

Сладкий яблочный пирог успокаивающе подействовал на психолога.

С немного пугающей отстраненностью Десейн наблюдал, как его рука направляет ложку к пирогу, спустя секунду новый кусочек оказывается у него во рту, и он не без удовольствия проглатывает его. Успокаивающее действие.

«Я привык к Джасперсу», — подумал он.

— Что-то не так? — спросила Сара.

— Я… — Десейн отложил ложку в сторону. — Вы поймали меня в ловушку, не так ли? — прямо спросил он.

— О чем это вы? — не поняла Сара.

— Что это… — он кивнул в сторону пирога, — делается со мной?

— Странные ощущения, верно? — спросила Сара. — У тебя перед глазами все время что-то мерцает?

— Я… — Десейн потряс головой. Ее слова казались ему бессмысленными.

— Я позову доктора Ларри, — сказал Сара.

Она бросилась ко второй двери на кухне, и он увидел, как она бежит по проходу к клинике.

Вскоре она вернулась вместе с доктором Паже. Лицо того озабоченно морщилось.

— Что она вам сказала? — спросил Десейн. Эти слова прозвучали глупо, он сам это понял, еще произнося их. Он оттолкнул в сторону руку Паже. Хмурое лицо врача, прищуренные глаза — он выглядел как разъяренный Будда.

— Похоже, все в порядке, — сказал Паже. — Любые странные симптомы…

— Вы поймали меня в ловушку, — снова повторил Десейн. — Вот что я сказал ей. Вы поймали меня в ловушку, — он указал на тарелку перед собой. — С помощью вот этого!

— М-да, — пробормотал Паже.

— Он борется с этим? — спросила Сара.

— Вероятно, — ответил Паже.

— Какая глупость! — воскликнула Сара.

— Такое иногда бывает, — заметил Паже.

— Я знаю, но…

— Да перестанете вы болтать обо мне, словно я — капля на предметном стекле микроскопа! — в ярости воскликнул Десейн и выскочил из-за стола.

При этом он зацепил тарелку с пирогом, которая слетела на пол и разбилась.

— Вот видите, что вы натворили! — укоризненно воскликнула Сара.

— Я — человек, — сказал Десейн, — а не нечто вроде…

— Успокойся, парень, успокойся, — попытался утихомирить его Паже.

Десейн повернулся и бросился к выходу мимо Паже. Он должен убежать куда-нибудь подальше от них, иначе может в ярости натворить дел. Десейн вспомнил про оружие в заднем кармане его брюк.

«Проклятый Селадор!»

— Да погодите вы одну минутку! — крикнул ему Паже.

Десейн остановился в дверях и оглянулся через плечо.

— Вам нельзя уходить в таком состоянии, — сказал Паже.

— Не пытайтесь остановить меня, — угрожающе произнес Десейн. Он чувствовал холод огромного пистолета в заднем кармане.

Паже внезапно замолчал, словно превратился в истукана. Десейн окинул взглядом всю фигуру доктора, пристально глядевшего на него. Ему казалось, что Паже уменьшается в размерах, его фигурка становится отдаленной и таинственной, словно он видел его в перевернутый телескоп.

— Очень хорошо, — сказал Паже голосом, доносившимся откуда-то издалека.

Десейн повернулся, переступил порог кухни и прошел через гостиную на улицу. Его ноги ступали по асфальту пешеходной дорожки перед домом, потом по полоске травы, пробивающейся на стоянке. Дверная ручка грузовика показалась ему ледяной. Он завел двигатель, удивляясь своим ощущениям — он словно пребывал в каком-то сне.

Мимо проплывала улица, постепенно сужающаяся, появились указатели, покрытие дороги стало асфальтированным. Вот и гостиница. Он припарковался напротив длинного крыльца, слева от старого зеленого автомобиля… Он смутно представлял себе, что ему теперь делать, все казалось таким несущественным.

Вдруг Десейн словно пробудился от спячки и обнаружил, что правая его рука взялась за ручку парадной двери гостиницы и дергает ее, дергает, но без какого-то результата. Его внимание привлекла табличка на центральной панели: «Закрыто».

Десейн уставился на нее: «Закрыто? Быть того не может!»

— Ваши вещи возле ступенек, доктор Десейн.

Десейн сразу же узнал голос вечно раздраженного Эла Мардена.

«Власть имущие… Секретность… Заговор».

Десейн повернулся, чувствуя, как обострилось его восприятие. Марден стоял на середине крыльца: рыжеволосый, с продолговатым лицом и зелеными глазами, крепко сжавший губы, вытянутые в прямую линию, которые могли выражать любую эмоцию, начиная от гнева и кончая насмешкой.

— Итак, вы изгоняете меня, — сказал Десейн.

— Отель закрыт, — сказал Марден. — Распоряжение департамента здравоохранения.

— И столовая, и ресторан? — спросил Десейн.

— Все закрыто, — резким, не терпящим никаких возражений тоном ответил Марден.

— И я могу просто вернуться туда, откуда приехал, так? — спросил Десейн.

— Выбирайтесь сами.

— У вас ведь есть и другие отели, — произнес Десейн.

— Неужели?

— Должны быть.

— Должны ли?

Десейн внимательно посмотрел на капитана дорожной инспекции, испытывая то же чувство, что и несколько минут назад в доме Паже. Капитан начал уменьшаться.

— Вы можете уехать или вернуться в клинику доктора Паже, — предложил Марден. — Вероятно, они согласятся на это, — как же далеко звучал этот голос!

— Вернуться к Паже, — повторил Десейн. — Откуда вы знаете, что я только что был там?

Марден ничего не ответил, его лицо удалялось все дальше и дальше…

— Быстро же у вас распространяется информация, — заметил Десейн.

— Когда это нам нужно.

«Может, в самом деле вернуться к Паже? — задал себе вопрос Десейн. Он улыбнулся, пытаясь не утратить ясность мышления. — Нет! Они не могли продумать все до конца. Не могли!»

Все так же улыбаясь, Десейн взял свой чемодан, стоявший у ступенек, и прошел к грузовику. Забросив чемодан в кабину, он сел за руль.

— Лучше не отказываться от помощи людей, которые знают, как вам помочь! — крикнул Марден.

Сейчас на его лице возникло нечто похожее на беспокойство. Улыбка Десейна стала еще шире, и это согревало ему душу, когда он направил грузовик в центр города.

В зеркале заднего обзора Десейн увидел патрульную машину, ехавшую за ним. Ему не позволят припарковаться где-нибудь в городе, понял Десейн. И тут он вспомнил карту, висевшую на окне станции техобслуживания Шелера. На ней далее по западной дороге был указан государственный парк «Песчаные холмы».

Он ехал вниз по главной улице, а сзади, сразу за ним, следовала патрульная машина. Прямо впереди себя он увидел гигантскую станцию техобслуживания, а рядом со стоянкой — телефонную будку. Он так неожиданно свернул с главной дороги, что Марден проскочил мимо, а когда полицейская машина, взвизгнув тормозами, подалась назад, Десейн уже успел выскочить из кабины грузовика и оказаться у будки.

Марден остановил патрульную машину на улице и стал ждать, внимательно глядя на Десейна. Казалось, что даже двигатель его «багги» урчит неодобрительно.

Десейн повернулся и посмотрел на станцию техобслуживания — там царила необычная суета: одни автомобили въезжали, другие выезжали… никто не обращал ни малейшего внимания на Мардена и того, за кем он следит.

Десейн пожал плечами, прошел в будку и закрыл дверь.

Он бросил монетку в щель и сказал дежурной телефонистке, чтобы она сообщила ему номер кооператива.

— Если вам нужна Дженни, доктор Десейн, то она уже ушла домой. — Психолог уставился в телефонную трубку, ожидая, когда утихнет этот надменный женский голос. Они не только знали, кто звонит, но и то с кем он хотел связаться!

Десейн внимательно посмотрел на Мардена и встретил взгляд его циничных зеленых глаз.

Гнев закипел внутри Десейна. Он попытался подавить его. Да ну их к черту!

Да, он хотел поговорить с Дженни. И он поговорит с ней, как бы они ни пытались помешать этому.

— Я не знаю номер телефона доктора Паже.

В трубке отчетливо прозвучал вздох.

Десейн заметил телефонный справочник, висевший на цепи, прикрепленной к стенке будки, и почувствовал, как на него накатывает волна вины — бессмысленной, убийственной, давившей на психику. Он услышал, как оператор набирает номер.

Потом раздался голос Дженни.

— Дженни!

— О, привет, Джилберт!

Внутри Десейна все оборвалось — в ее голосе явно сквозила небрежность!

— Дженни, ты знаешь, что они пытаются выдворить меня из долины? — спросил он.

Последовала пауза.

— Дженни?

— Я все слышала, — та же небрежность и такой же отчужденный тон.

— Это все, что ты хочешь мне сказать? — в его голосе слышались и боль, и гнев.

— Джилберт… — После некоторого молчания она добавила: — Возможно, будет лучше, если ты… ненадолго… просто на некоторое время… уедешь далеко отсюда.

Теперь он почувствовал напряженность, таившуюся за выказываемой небрежностью.

— Дженни, я еду в парк «Песчаные холмы» и заночую там в своем грузовике. Они не смогут выдворить меня.

— Джилберт, не делай этого!

— Ты… хочешь, чтобы я уехал?

— Я… Джилберт, пожалуйста, возвращайся и поговори с дядей Ларри.

— Я уже говорил с ним.

— Прошу тебя. Ради меня.

— Если ты хочешь встретиться со мной, то приезжай в парк.

— Я… не осмелюсь.

— Ты не осмелишься? — в ярости повторил он. Чем же они запугали ее?

— Прошу тебя, не проси меня объяснять, в чем дело.

Несколько секунд Десейн был в растерянности, потом сказал:

— Дженни, я отправлюсь в этот парк. Там все обдумаю. А после этого я вернусь.

— Во имя Господа, Джилберт… прошу тебя, будь осторожен.

— Конечно, я должен остерегаться, но чего именно?

— Просто… будь осторожен.

Десейн ощущал тяжелый вес пистолета в кармане, и это наполняло его уверенностью, что он справится с любыми неведомыми опасностями этой долины. Вот в чем все дело — эти опасности были расплывчатыми, не имели какой-либо ясно выраженной формы. Какой смысл в пистолете, когда ему противостоит некая бесформенная угроза?

— Я вернусь, Дженни, — пообещал он. — Я люблю тебя.

Она заплакала. Он отчетливо расслышал ее всхлипывания, прежде чем связь прервалась.

Все еще дрожа от ярости, Десейн вернулся к грузовику, объехал на нем вокруг полицейской машины и направился к восточной дороге. Марден по-прежнему следовал прямо за ним.

«Пусть едет, сукин сын!» — выругался про себя Десейн. Он понимал, что действует безрассудно и беспечно, но что-то говорило ему, что он поступает правильно. Он должен играть в открытую. Вот в чем все дело. В открытую. Возможно, тогда он сможет получить ответы на свои вопросы.

Он пересек реку по бетонному мосту. По левую сторону от него сквозь листву деревьев мелькали теплицы. Дорога вилась вверх среди деревьев, которые вскоре сменились кустарником. Дальше характер местности менялся. Он видел на горизонте холмы, поросшие деревьями, но перед ним протянулись невысокие бугорки с чахлым кустарником и бурьяном. Редко где в низинах виднелись серые пятна грязи и пруды с черной водой, и около них вообще не росло ничего живого. Над местностью витал запах серы, влажный и удушливый.

Десейн с внезапным чувством узнавания понял, где должны находиться песчаные холмы. Справа он увидел сломанную табличку, слетевшую с какого-то столба. Еще один столб наклонился под неестественным углом.

«Государственный парк «Песчаные холмы» — желаем приятно провести время».

Две колеи уводили по песку вправо к территории, огороженной забором, со сторожкой, в которой с одной стороны не имелось дверей, а по углам располагались начавшие осыпаться каменные камины.

Десейн свернул на колею. Накренившись, его грузовик с трудом продвигался по территории парка. Он затормозил перед одним из каменных каминов и огляделся. Это место выглядело унылым и непривлекательным.

Визг колес и тяжелое урчание мотора слева привлекли внимание Десейна. Марден остановил патрульную машину рядом с ним и высунул голову в открытое окно.

— Почему вы остановились здесь, Десейн? — в его голосе звучали нотки раздражения.

— Это ведь государственный парк, не так ли? — спросил в свою очередь Десейн. — Разве есть закон, который запрещает мне расположиться здесь на отдых?

— Не паясничайте, Десейн!

— Если у вас нет ордера на мой арест, то я остановлюсь здесь, — произнес Десейн.

— Здесь? — Марден показал рукой на царившее вокруг запустение.

— Лучше здесь, чем в Сантароге, — заметил Десейн.

— Что вы пытаетесь этим доказать, Десейн?

Тот ответил капитану выразительным молчанием.

Марден в ярости убрал голову в салон автомобиля. Десейн заметил, как побелели костяшки пальцев, сжимавших руль. Вскоре он снова высунул голову и смерил Десейна пронзительным взглядом.

— Ладно, Десейн. Будем считать, что это ваши похороны.

Патрульная машина прыгнула вперед, развернулась вокруг места парковки и с ревом направилась, выбрасывая песок из-под колес, к шоссе в сторону города.

Десейн подождал, пока пыль не осядет, и лишь потом вылез из кабины. Забравшись в кузов, он проверил свои продуктовые запасы: фасоль, порошковое молоко и яйца, баночные сосиски, две бутылки кетчупа, банка сиропа и полупустой ящик с блинной смесью… кофе, сахар… Со вздохом он присел на скамейку.

Из окна напротив были видны песчаные холмы и сторожка без дверей. Десейн потер лоб. Между висками стуком отдавалась боль — ушиб еще давал знать о себе.

Впервые с момента, как он решил направить свой грузовик в эту долину, Десейн задумался над своими действиями. Он понимал, что поступает безрассудно. Все словно кружились в безумном забытом танце павана: Дженни, Марден, Бурдо, Паже, Вилла, Шелер, Нис… Да, безумном, но вместе с тем в нем заключался какой-то особенный смысл. Его ссадины и ушибы стали частью этой бессмыслицы.

И еще тут была машина Джерси Хофстеддера — почему-то это казалось ему самым значительным воспоминанием.

Ему представилось, что он снова погружается в озеро, идет на дно, пытаясь самостоятельно вынырнуть на поверхность жестокой правды перед самим собой. «Мы» — Дженни уже потеряла часть своего ужаса. Тогда «Мы» подразумевало пещеру и кооператив «Джасперс» — «Мы», терпеливо дожидавшееся, когда он примет решение.

Он понимал, что решение принял он сам. Как бы ни влияла та эссенция из тусклой красной пещеры на его психику, решение принял он сам. Так должно было быть — или же этот безумный танец потеряет весь свой смысл.

«Я все еще пытаюсь бороться, — подумал он. — Я все еще боюсь, что превращусь в одного из тех, лишенных осмысленного взгляда, кого я видел на сортировочном конвейере в здании кооператива».

Ему было еще немного не по себе, когда он вылез из кузова и встал на песке, но тут Десейн позабыл обо всем, ощутив тепло полуденного солнца. Какой-то ворон пронесся так близко от его головы, что он ощутил хлопанье крыльев.

Десейн наблюдал за полетом птицы, размышляя над тем, как же странно видеть здесь только одно живое существо — этого ворона. Никаких других птиц, только ворон, такой же одинокий, как и он сам.

«А то, что я сделал… отрезало ли это мне путь назад?» — спросил он себя. И подумал, что если он примет решение, направленное против Сантароги, то станет одиноким вороном — существом без рода и племени.

Вся проблема, как он понимал, была в том, что какая-то сила, скрывающаяся глубоко внутри него, принуждала его составлять правдивые отчеты для тех, кто послал его сюда. Чистота его нового «я», измененного благодаря Джасперсу, настаивала на этом. Как и воспоминание о своем долге. Обман означал проявление бесчестия, падение его «я». Он почувствовал зависть к этому своему «я» — ни у одной его, даже самой маленькой, частички не было никаких темных пятен, все они имели свою значимость, без которой нельзя было обойтись.

Это его «я», прежнее, но увиденное теперь под другим углом зрения, приобретя такую ценность, какой он не мог и вообразить себе, возложило на него ужасное бремя. Десейн понимал это. Он вспомнил безумие, сопровождавшее перемену в его сознании, вызванную Джасперсом, те трудности, которые ему пришлось преодолеть, чтобы взобраться на эту вершину.

В это мгновение пришла снисходительность к собственным поступкам, совершенным в недалеком прошлом, которая опутала его словно туман. Десейна передернуло. «Как же это хорошо — не принимать никаких решений, — подумал он. — Какой соблазн дать возможность беспокойному чувству внутри его сознания поднять свою древнюю змеиную голову, чтобы она проглотила все беспокойные мысли». И взгляд на жителей долины тоже приобрел снисходительный оттенок.

Несколько секунд они стояли рядом с ним, расположившись призрачными рядами — богоподобные властелины примитивных существ. «Может быть, они проверяют меня, — подумал он. — Но тогда зачем Дженни говорит, что она не смеет приехать к нему? И где их дети?»

Рациональной частью разума он попытался ответить, способен ли он думать рассудительно, и пришел к выводу, что не уверен. «Сколько же моих мыслей возникло под действием наркотика?» — спросил он себя. Придется учитывать это в ответственные моменты принятия решения. На что он должен опираться, делая свой выбор?

Он знал, что никто не может помочь ему. Предстояло самому в одиночестве искать решения. Если он правдиво изложит все факты в своем докладе команде Мейера Дэвидсона, то тем самым обречет Сантарогу на гибель. Если же его доклад будет лживым, то он откроет в своей душе путь бурному росту злокачественной опухоли, которая в конце концов приведет его к гибели.

В некоторой степени он уже отрезал себя от Сантароги — осознал Десейн. Бандероль с Джасперсом, которую он послал Селадору для анализа, постоянно всплывала в его мыслях. Именно тогда он начал отдаляться от Сантароги.

Это был символический жест, ничего более, но какая-то его часть уже в момент отправления бандероли знала, что какой бы продукт Джасперса там ни содержался, он прибудет к адресату в разложившемся состоянии. Десейн понял, что он бросил открытый вызов сантарожской части самого себя.

«Поступал ли так Бурдо? — подумал он. — Какими посылками обменивался он с адресатом из Луизианы?»

Бандероль, отправленная Селадору, — глупость. Он вспомнил, как мальчишкой бросал камни в кота, который находился слишком далеко от него, и камни не долетали. Серый кот. Он вспомнил, как внезапно смолкли птицы в тетушкином саду, заметив крадущегося серого кота… недолет камня.

Паже был серым котом.

Кот в саду посмотрел вверх, на мгновение удивленный звуком упавшего неподалеку камня, оценил ситуацию и продолжил охоту, выказывая негодующее презрение к ребенку, находившемуся слишком далеко, чтобы представлять собой угрозу.

Что же сделал Паже?

Внезапно на Десейна снизошло озарение, он почувствовал себя окрыленным. И в эту секунду он понял, почему чувствует себя таким ужасно одиноким. У него не было своего места в этом деловитом улье-общине, не было возможности уйти от мыслей, одолевавших его. Каковы бы ни были его решения, независимо от последствий — это были его решения. Возможно, Селадора ждет позор за провал агента. Возможно, менее щедрыми станут дотации, получаемые университетом от государства и частных лиц. Но все дело было в том — и это было главное, — что Сантарога могла быть уничтожена.

И все из-за решения, которое на самом деле было просто жестом, попыткой одинокого человека, чьи мысли витали в фантазиях, кружась вокруг одинокого ворона и серого кота, доказать что-то самому себе.

Настал момент для позитивных действий, но единственное, что пришло ему в голову, это снова залезть в кузов и поесть.

Когда он занялся приготовлением яичницы в замкнутом пространстве кузова, машина протестующе поскрипывала. Голод мучал Десейна, но эта нища не лезла в горло. Он знал, чего хотел — того, от чего сбежал сюда, того, чего так жаждало его тело, и невыносимая эта боль вскоре стала его сутью…

Джасперс.

Глава 9

Десейн посмотрел через окно на звезды — яркие прорехи в темном балахоне вселенной. Они усиливали его чувство одиночества. Он резко отвел взгляд в сторону. С наступлением темноты он включил лампу, висевшую на стенке кузова, и вернулся к своим записям. Он понимал, что должен чем-то занять свои мысли, но смрадный запах стоянки постоянно вторгался в их течение. Грузовик был крохотным мирком с резко очерченными границами, но влияние внешнего мира прорывалось сюда.

Записи… В них были те же вопросы, мучавшие его все это время: Где дети? В чем Джасперс ошибается, в результате чего появляются зомби? Как может вся коммуна быть подсознательно настроена на желание убить человека? В чем сущность Джасперса? Что это такое? Что он делает с химической структурой человеческого организма?

Десейн сознавал всю опасность ответов. В самих вопросах таился и ответ. Именно при помощи прощупывания сантарожцы и настраиваются против вмешательства извне.

Он должен был сделать это. Как ребенок, который не поймет, что нельзя совать руку в огонь, пока не обожжется, он должен был сделать это. Но, сделав, сможет ли он затем вернуться и рассказать всю правду команде Мейера Дэвидсона?

Если он действительно найдет ответы на свои вопросы и решится сделать полный и честный отчет, позволит ли ему Сантарога поступить так?

Десейн понимал, что тут задействованы силы, против которых он не более чем свеча, мерцающая во время бури.

Услышав шаги по песку, он погасил свет, открыл дверь и выглянул из кузова.

Со стороны шоссе к грузовику приблизилась призрачная фигура — то ли женщина в коротком платье, то ли невысокий мужчина в пиджаке.

— Кто там? — крикнул Десейн.

— Джил!

— Дженни!

Он выпрыгнул из машины и пошел ей навстречу.

— Я думал, ты не придешь. Ты ведь сказала мне…

— Прошу тебя, не подходи ближе, — сказала Дженни, остановившись в десяти шагах от него.

В ее голосе слышался какой-то странный надрыв. Десейн был растерян.

— Джил, если ты не собираешься возвращаться к дяде Ларри, то должен покинуть долину, — сказала она.

— Ты хочешь, чтобы я уехал?

— Ты должен.

— Почему?

— Я… они хотят, чтобы ты уехал.

— Что я сделал?

— Ты опасен для нас. Мы все знаем об этом. Мы можем чувствовать это — ты опасен.

— Дженни… неужели ты думаешь, что я могу причинить тебе вред?

— Не знаю! Я знаю лишь то, что ты опасен.

— Ты хочешь, чтобы я уехал?

— Я приказываю тебе уехать.

— Приказываешь мне? — в его голосе звучали истерические нотки.

— Джил, прошу тебя.

— Я не могу уехать, Джен. Не могу.

— Ты должен.

— Нет. Не могу.

— Тогда возвращайся к дяде Ларри. Мы позаботимся о тебе.

— Даже в том случае, если я превращусь в зомби? Ты будешь заботиться обо мне?

— Не говори так!

— Но ведь это возможно, не так ли?

— Дорогой, мы в любом случае позаботимся о тебе!

— Вы заботитесь только о себе.

— Конечно.

— Дженни, ты ведь знаешь, что я люблю тебя? — тихо спросил Десейн.

— Знаю, — прошептала девушка.

— Тогда почему ты делаешь это со мной?

— Ничего мы с тобой не делаем! — сквозь рыдания выкрикнула девушка. — Это ты делаешь… все это случилось из-за тебя.

— Я делаю единственное, что я должен.

— Ты ничего не должен делать.

— Ты хочешь, чтобы я говорил неправду… лгал?

— Джил, умоляю тебя. Ради меня… ради себя — уезжай!

— Или же вернуться к дяде Ларри?

— Другого выбора нет.

— А что случится, если я не сделаю ни того, ни другого?

— Если ты действительно любишь меня… Джил, я не смогу выдержать… если…

Слезы мешали ей говорить. Десейн направился к девушке.

— Дженни, не надо.

Внезапно она перестала плакать и начала отступать от него, тряся головой.

— Не подходи ко мне!

— Да, что с тобой?

Она прибавила шагу.

— Дженни, прекрати!

Неожиданно она повернулась и бросилась бегом по дороге. Сначала Десейн побежал за ней, но потом остановился. Какой смысл догонять ее?

Он услышал ее истерический вопль:

— Не подходи ко мне! Я люблю тебя! Не подходи!

Он стоял во внезапно наступившей тишине, пораженный происшедшим, и очнулся, только когда хлопнула дверца машины, стоявшей на дороге. Включились фары, а потом в направлении города поехал автомобиль.

Он вспомнил мягкий лунный свет на ее лице, два черных отверстия глаз. Не лицо, а маска. Он побрел обратно к грузовику, в голове мелькали беспорядочные мысли: «Я люблю тебя! Не подходи!»

«Что же мне на самом деле известно о Дженни? Ничего… кроме того, что она любит меня. А как же это ее: «Не подходи»?» Возможно ли, чтобы Дженни говорила с ним таким требовательным тоном, приказывала? Ее слова переходили границу раздражения влюбленного человека. Ему показалось, что он начинает сходить с ума от паранойи.

«Ты опасен. Мы все это знаем».

В этом нет ничего странного — они должны знать. Во время того единения, осуществленного благодаря действию Джасперса, которое он пережил у озера, они должны были узнать, что он представляет для них опасность. Если бы ему удалось держаться подальше от той ерунды, отбросить ее — поняли бы они, что он опасен для них? И что же теперь остается делать, когда им известно, что он опасен? Ведь его действия нельзя расценить иначе, как предательство?

Сантарога представилась ему как некая обманчивая завеса спокойствия над бурлящим потоком насилия. Да, эти снисходительные, самоуверенные, как боги, сантарожцы возвысились над первобытными силами природы. Но этот примитивизм не исчез, он остался, и лишь оттого что стал незаметнее, приобрел еще большую взрывную силу, сжавшись в тугую пружину.

«Дженни должна ощущать это», — подумал Десейн. Ее любовь не позволила бы ей выкрикнуть ему в лицо эти безумные слова: «Не подходи ко мне!»

Крик девушки все еще звенел у него в ушах.

Именно так нашли свою смерть те два предыдущих исследователя — вынудив сработать ту заведенную пружину, которой являлась Сантарога.

В сознание Десейна проникли чужие голоса, шедшие с другой стороны грузовика недалеко от дороги. Один голос определенно был женским. В отношении двух других он не был уверен. Десейн обошел вокруг грузовика и внимательно начал всматриваться в темные пруды и песчаные холмы — ландшафт, залитый бледным лунным светом.

И тут среди холмов появился фонарь. Кто-то принялся водить им из стороны в сторону. Десейн увидел три смутно различимые фигуры и сразу вспомнил о ведьмах из «Макбета». Эти фигуры спустились вниз с холма, обошли пруд и вышли к стоянке.

Десейн не знал, следует ли ему окликнуть их. Возможно, они сбились с пути. Как же еще можно объяснить то, что эти трое находятся здесь посреди ночи?

От компании донесся смех, в котором смутно различались детские нотки. Потом тишину ночи разорвал ясный женский голос:

— О, Пити! Как хорошо, что ты пошел с нами!

Десейн прокашлялся и сказал:

— Привет! — Потом громче повторил: — Привет!

Луч света сместился в его сторону.Звонкий женский голос произнес:

— На стоянке кто-то есть.

В ответ послышался невнятный мужской бас.

— Кто там? — спросила женщина.

— Просто водитель, — ответил Десейн. — Вы сбились с дороги.

— Мы вышли на охоту за лягушками, — этот голос очень напоминал мальчишеский.

Три фигуры направились к нему.

— Не лучшее место для пикника, — заметила женщина.

Десейн внимательно разглядывал приближающиеся фигуры. Слева был мальчик — без сомнения, мальчик. Похоже, он нес лук, а через плечо был перекинут колчан со стрелами. Женщина держала в руках острогу, а на плече висела мешковатая сумка. Мужчина нес фонарь и веревку с нанизанными на нее гигантскими лягушками. Они остановились около грузовика, и женщина, оперевшись о него спиной, сняла одну туфлю и высыпала попавший в нее песок.

— Вот, отправились к пруду.

— М-м-м! — промычал мужчина.

— Мы уже поймали восемь, — похвастался мальчик. — Мама поджарит их на завтрак.

— Пити так хотел этого, — заметила женщина. — Я не могла отказать ему в первый день, когда он дома.

— Я прошел испытание, — сказал мальчик. — Папа не прошел, а я прошел.

— Понимаю, — произнес Десейн. В свете фонаря, отражавшегося от алюминиевого борта грузовика, он оглядел мужчину — высокий, худощавый, довольно неуклюжий, из-под вязаной спортивной шапочки выбивается прядь каштановых волос. У него были безучастные глаза — просто две какие-то голубые стекляшки, где не было никакой мысли.

Женщина опять надела на ногу туфлю, а потом повторила то же действие со второй. Она закуталась в тяжелый плащ, отчего стало казаться, что ее фигура отлита в рифленой бочке. Она была невысокого роста, не доставала и до плеча мужчины, но в ней ощущалась целеустремленность, которая напомнила Десейну Клару Шелер со стоянки подержанных автомобилей.

— Билл — первый из восьми поколений в семье, кто не выдержал испытаний, — сообщила женщина, надевая туфлю и выпрямляясь. — Они думают, что это из-за диеты его матери, которой она придерживалась, пока вынашивала его. Мы обручились раньше, чем… Но почему я рассказываю вам все это? По-моему, мы не знакомы.

— Десейн… Джилберт Десейн, — представился психолог и подумал: «Значит, вот так они заботятся о себе».

— Друг Дженни! — воскликнула женщина. — Теперь ясно.

Десейн посмотрел на мальчика, Пити. Ему, похоже, было не больше двенадцати лет, ростом он был почти с женщину. Когда луч фонаря скользнул по его лицу, Десейн рассмотрел его лицо — копию лица мужчины. Никаких сомнений — тот был отцом мальчика.

— Не свети сюда, Билл, — попросила женщина. Она говорила, тщательно выговаривая слова, словно обращалась к ребенку. — Не свети, милый.

— Свети вон туда, папа, — мальчик направил неуверенную руку мужчины.

Вот так хорошо, любимый, — сказала женщина. — По-моему, конец остроги зацепился за мой плащ, — она засуетилась с мотком веревки, висевшим у нее на боку.

— М-м-м, — промычал мужчина.

Десейн уставился на него с леденящим душу ужасом. Он уже представлял себя на их месте: себя, Дженни, которая «заботится» о нем, своих детей, помогающих направить руку с фонарем.

— Вот и все, — произнесла женщина, высвобождая веревку и привязывая ее к остроге. — Теперь, Билл, посвети вниз. На землю, милый.

— Вот сюда, папа, — подсказал мальчик.

— Хорошо, любимый, — сказала женщина и потрепала мужчину по щеке. Десейну этот жест показался непристойным, ему захотелось отвернуться, но он не мог заставить себя шевельнуться.

— Он настоящий умница, наш Билл, — заметила женщина.

Мальчик начал играть с тетивой лука, натягивал ее, потом отпускал.

— Что вы делаете здесь, доктор Десейн? — неожиданно спросила женщина.

— Я… мне захотелось… некоторое время побыть одному, — Десейн заставил себя прямо посмотреть на женщину.

— Что ж, если вы действительно хотите побыть в одиночестве, то здесь именно то место, — согласилась она. — С вами все в порядке? Ничего… не беспокоит?

— Нет, все в порядке, — ответил Десейн. Его передернуло.

Мальчик вставил стрелу в лук и начал им размахивать.

— Меня зовут Мейбл Йорик, — представилась женщина. — А это Билл, мой муж, наш сын Пити. Пити находился… вы догадываетесь, в клинике дока Паже. Он только что получил карантинное свидетельство.

— Я уже все прошел, — сообщил мальчик.

— Да, милый, — женщина посмотрела на Десейна. — В следующем году он уедет учиться в колледж.

— Не слишком ли он молод? — спросил Десейн.

— Ему уже пятнадцать лет, — сообщила мать.

— М-м-м, — промычал мужчина.

Мальчик оттянул тетиву до упора. Наконечник стрелы сверкал в слабом свете фонаря.

Вверх, вниз… вправо, влево устремлялся наконечник стрелы.

Десейн отпрянул назад в беспокойстве, когда кончик стрелы чиркнул совсем рядом с его грудью. На лбу психолога выступил пот. Он ощутил угрозу со стороны мальчика.

Инстинктивно Десейн переместился так, чтобы мужчина оказался между ним и Пити, однако в это время Йорик-старший отступил назад и перевел взгляд в сторону шоссе.

— По-моему, он слышит приближение машины, — произнесла женщина. — За нами должен приехать мой брат Джим и забрать нас, — она удивленно покачала головой. — У нашего Билла необычайно острый слух.

Предчувствуя опасность, Десейн опустился на четвереньки. В ту же секунду он услышал резкий звук натянутой тетивы и почувствовал, как мимо шеи пролетела стрела, ударившись в металлический борт кузова.

— Пити! — закричала женщина, выхватывая лук из рук мальчика. — Что ты вытворяешь?

— Она выскользнула, мама.

Десейн поднялся, настороженно глядя на этих людей.

— М-м-м, — промычал мужчина.

Мать повернулась к Десейну, держа лук в руке.

— Он пытался убить меня, — прошептал Десейн.

— Это произошло случайно! — оправдывался мальчик.

Мужчина угрожающе поднял фонарь.

Не глядя на мужа, женщина произнесла:

— Посвети вниз, дорогой, — и сама сделав это, пристально посмотрела на Десейна: — Вы ведь не думаете…

— Это вышло совершенно случайно, — повторил мальчик.

Десейн взглянул на стрелу. Она глубоко застряла в алюминиевом борту грузовика на уровне груди. Десейн с трудом проглотил комок в пересохшем горле. Если бы он не нырнул в ту же секунду… Несчастный случай.

«Мы сожалеем, но это был несчастный случай. Мальчик играл с луком, и тут стрела случайно соскользнула…»

Смерть в результате несчастного случая.

«Что же предупредило меня?» — подумал Десейн, уже зная ответ. Он лежал на поверхности его сознания, ясно читаемый. В его мозгу словно что-то переключилось, и он узнал характерную для Сантароги особенность угрозы, возникавшей из ничего. Конечным ее итогом являлась смерть.

— Это был просто несчастный случай, — прошептала женщина. — Пити не обидит даже муху.

Она не верила в то, что говорила, и Десейн видел это благодаря той невидимой нити, что связывала его с объединенным сознанием людей Сантароги. Он не сомневался в том, что услышал предупреждение, отправленное по этому каналу. И она тоже получила это сообщение.

— Неужели? — с сомнением спросил Десейн. Он еще раз взглянул на стрелу, торчавшую в борту кузова грузовика.

Женщина повернулась и, схватив сына за плечо одной рукой, потрясла перед ним луком.

— Ты хочешь вернуться назад? — спросила она. — В этом все дело?

— М-м-м, — промычал мужчина. Он беспокойно переминался с ноги на ногу.

— Это произошло случайно, — повторил мальчик. Он явно уже был на грани истерики.

Женщина бросила на Десейна умоляющий взгляд.

— Вы ведь ничего не скажете доктору Ларри, не так ли?

— А что я мог бы сказать? — с глупым выражением на лице Десейн уставился на женщину.

— Он может… понимаете, он может неправильно понять.

Десейн покачал головой. О чем говорит эта женщина?

— Нам так тяжело, — продолжала та. — После того, что случилось с Биллом, я хочу сказать. Вы ведь знаете, как это бывает, — она слегка кивнула в сторону мужа. — Постоянное пристальное наблюдение, чтобы не упустить ни малейшего симптома. Так тяжело растить здесь детей… видя его лишь во время приемных часов и… и невозможно избавиться от тревожного чувства неуверенности, пока…

— Со мной все в порядке, мама, — перебил ее мальчик.

— Конечно, конечно, милый, — женщина не сводила глаз с Десейна.

— Я никому не причиню зла намеренно, — твердо заявил Пити.

— Конечно, любимый.

Десейн вздохнул.

— Я прошел испытания, — продолжал мальчик. — Я не как папа.

— М-м-м, — промычал в ответ мужчина.

Десейну казалось, что он сам сейчас заплачет.

— Вы ведь ничего не скажете, не так ли? — с мольбой в голосе повторила женщина.

«Вот какой замечательной работой предстоит заниматься здесь в долине, — подумал Десейн. — Работать в клинике Паже… а пациенты — дети и молодежь. И, конечно, она связана с Джасперсом».

— Они отправят меня назад? — спросил Пити. В его голосе звучали нотки страха.

— Доктор Десейн, прошу вас… — умоляюще начала женщина, но Десейн перебил ее:

— Да, это был несчастный случай, — но он знал, что на самом деле было не так. И женщина знала это. Стрела должна была убить его. Десейн продолжал: — Наверное, вам лучше на некоторое время убрать лук и стрелы подальше от мальчика.

— О, не беспокойтесь, — заверила его женщина. Она не скрывала своего облегчения.

На шоссе перед въездом в лагерь остановилась какая-то машина.

— А вот и Джим, — сказала женщина и повернулась. При этом ее сумка качнулась в сторону Десейна, и тот почувствовал сильный аромат Джасперса, шедший от нее.

Мейбл Йорик повернула голову в его сторону.

— Хочу поблагодарить вас за проявленное понимание, — сказала она. — Если сеть что-нибудь… — Она замолчала, увидев, что внимание Десейна привлекла сумка. — Держу пари, вы учуяли запах кофе, — произнесла она. — Хотите?

Десейн вдруг понял, что не может не кивнуть, соглашаясь.

— Сейчас, секундочку, — женщина поставила сумку перед собой. — Термос почти полон. Я отпила лишь одну чашку, когда мы охотились у пруда. Правда, пролила большую часть на землю. Пити, беги вперед и помоги своему папочке залезть в машину.

— Хорошо, мама. Спокойной ночи, доктор Десейн.

Десейн не мог отвести завороженного взгляда от рук женщины, достающей из сумки сверкающий металлический термос.

— Берите термос, — предложила женщина и протянула его Десейну. — Вы вернете его в городе. Мы живем всего за полквартала от клиники на Салмон Вэй.

Пальцы Десейна сами собой обхватили шероховатые бока термоса. Его забила дрожь.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — спросила женщина.

— Наверное, это последствия пережитого шока, — ответил Десейн.

— Возможно. Мне очень жаль. — Она прошла за спину Десейна к грузовику и выдернула стрелу из стенки кузова. — Хочу отдать ее Пити как напоминание о том, что необходимо быть осторожным.

Десейн, оторвав взгляд от термоса, перевел его на песчаную дорогу. Пити и его отец прошли уже полпути до шоссе. Впереди ослепительно сияли фары машины. Один раз прозвучал сигнал.

— Если вы уверены, что с вами все в порядке, — начала женщина, — я пойду. — Она посмотрела на грузовик, потом еще раз на Десейна. — Если сеть что-нибудь, что мы могли бы…

— Я… верну вам термос, как только смогу, — поторопился заверить Десейн.

— Спешка вовсе ни к чему, — женщина плотнее закуталась в свой плащ и зашагала в сторону шоссе. Примерно через двадцать шагов она повернулась. — Вы поступили очень благородно, доктор Десейн. Я никогда этого не забуду.

Десейн подождал, пока машина тронется. Не успела она скрыться из виду, как он уже оказался в кузове грузовика, открутил крышку термоса и налил себе горячего кофе.

Когда он подносил чашку к губам, его руки дрожали. Он забыл обо всем, поглощенный сильным ароматом Джасперса, окутывающим его, и с жадностью выпил чашку. Ему показалось, словно по всему телу из точки в желудке распространяются теплые лучи. Он ощупью добрался до скамейки и закутался в спальный мешок.

Пришло ощущение, что он временно живущее существо, а его сознание заключено в раскаленных сетях. Он погрузился в царство ужаса и страха. Десейн пытался вывернуться из этих сетей, но они крепко держали его. Куда же делось то его «я», каким он однажды уже был? Он пытался зацепиться за это «я», которое мог узнать. Но сама мысль о нем ускользала, превращаясь в пустой звуковой символ, который он интерпретировал как бездействие ума. На один крошечный миг ему показалось, что он встал на твердую почву, ухватился за стержень относительной истины, от которой мог отталкиваться, принимать решение и оправдывать все свои предыдущие действия. Его глаза широко раскрылись. В смутном отраженном свете луны и звезд он увидел нечто, сверкающее на стенке, и узнал наконечник стрелы Пити.

Вот суть этой относительной истины — наконечник стрелы. То она является, то неожиданно исчезает. «Все появляющееся на свет затем исчезает», — сказал он себе.

И тогда он почувствовал, как внутри его сознания зашевелилось древнее существо, пребывающее там и пожирающее его разум. «Это сон», — подумал Десейн. Внутри него, в бесконечной, замкнутой сфере спал «человек» и не желал просыпаться.

Десейн спал.

Глава 10

Его разбудило солнце.

Кофе в термосе остыл и потерял вкус Джасперса, но он выпил его, чтобы избавиться от сухости в горле.

«Скорее всего, в долине есть что-то вроде школы-интерната, где родителям отведены определенные часы для посещения. Но наверняка этот интернат отличается от привычных школ».

Десейн уставился на термос: кофе кончился. Он еще ощущал его горький привкус, напоминавший о слабости, которой он поддался ночью. Джасперс погрузил его в кошмары. Он вспомнил, что ему приснились стеклянные дома, стены которых внезапно треснули и рухнули на него. Он пронзительно закричал…

«Здания из стекла, — подумал он. — Теплицы».

Он услышал звук приближающейся машины и спрыгнул на песок в прохладу утреннего воздуха. К лагерю по ухабистой дороге приближался зеленый «шевроле», показавшийся ему знакомым. Десейн решил, что это либо машина Джерси Хофстеддера, либо ее двойник. А потом он увидел за рулем крупную седовласую женщину, управлявшую автомобилем, и узнал мать Сэма Шелера, Клару, занимавшуюся продажей автомобилей.

Она остановилась рядом с Десейном и, выйдя из машины, подошла к нему.

— Мне сказали, где вы, и не соврали! — заявила она.

Клара Шелер стояла перед Десейном, держа в руках накрытую тарелку.

— Вы приехали, чтобы снова попытаться продать мне эту машину? — спросил он.

— Машину? — она бросила на автомобиль такой взгляд, словно он только что появился здесь после какого-то волшебства. — Ах да, машина Джерси. У нас еще будет время, чтобы поговорить об этом… позже. Я привезла вам немного вот этого — чтобы опохмелиться.

Десейн не знал, что и делать. Почему она решила, что должна привезти ему что-нибудь?

— Пити — мой внук, — пояснила она. — Мейбл, моя дочь, рассказала, как благородно вы повели себя этой ночью, — она взглянула на обломок стрелы, торчавший из кузова, потом снова на Десейна. — И мне пришло в голову, что, возможно, вся ваша проблема в том, что вы еще не осознали, насколько мы заинтересованы в том, чтобы вы стали одним из нас. Поэтому я привезла вам жареного мяса под соусом — в нем много Джасперса.

Она протянула ему тарелку.

— Съешьте это, — сказала она. — Вы насытитесь на целый день.

«Я не должен делать этого», — подумал Десейн. Но все было бессмысленно. Эта женщина была просто доброй заботливой бабушкой Пити. При мысли о мальчике он вспомнил о едва не произошедшем несчастном случае.

«Школа… наблюдение… Джасперс…»

Его внимание привлек собачий нос, высунувшийся из окна зеленого «шевроле». Старый колли с серым намордником, вскарабкавшись на переднее сиденье, спрыгнул на песок. Он приблизился не спеша — давали знать о себе прожитые годы — и принялся обнюхивать туфли Клары.

Хозяйка опустила руку и потрепала его по голове.

— Я привезла Джимбо, — сказала она. — Он уже редко бывает на улице. Ему около тридцати пяти лет, и мне кажется, что он начал слепнуть. — Клара выпрямилась и кивнула в сторону тарелки, которую держал в руках Десейн. — Давайте же, ешьте.

Но Десейн был поражен тем, что только что узнал. Тридцать пять лет? Да по человеческим меркам это равнялось ста годам! Он поставил тарелку на ступеньки грузовика, наклонился и пристально посмотрел на пса Джимбо. Его глаза уже слепнут, сказала она, но в них он видел ту же самую вызванную Джасперсом направленность, которую замечал во всех сантарожцах.

— Вы любите собак? — спросила Клара Шелер.

Десейн кивнул.

— А ему действительно тридцать пять лег?

— Тридцать шесть стукнет весной… если он доживет.

Джимбо захромал к Десейну, поднял к его лицу морду в сером наморднике и повел носом. По всей видимости, удовлетворенный, он свернулся клубком у ступенек грузовика, вздохнул и посмотрел куда-то вдаль в сторону песчаных холмов.

— Так вы будете есть или нет? — спросила Клара.

— Позже, — ответил Десейн. Он вспомнил, каким представлялся в его мыслях автомобиль Джерси Хофстеддера — ключом к разгадке тайны Сантароги. «Действительно ли все дело в этой машине? — спросил он себя. — Или же машина — просто некий символ? Что тогда важнее — машина или символ?»

Заметив его интерес к автомобилю, Клара произнесла:

— Если вы хотите купить эту машину, то цена прежняя — 650 долларов.

— Мне бы хотелось проехаться на ней, — сказал Десейн.

— Прямо сейчас?

— Почему бы и нет?

Клара взглянула на тарелку, стоявшую на ступеньках грузовика, и ответила:

— Мясо остынет… и вкус Джасперса исчезнет, понимаете.

— Я уже выпил ночью кофе, который оставила мне ваша дочь, — сказал Десейн.

— Без… каких-либо последствий?

Вполне уместный вопрос. Десейн вдруг поймал себя на том, что пытается разобраться в своих ощущениях: ушиб головы уже не беспокоил его, боль в плече почти исчезла… где-то внутри еще не утих гнев, вызванный поступком Пити, — но на свете нет ничего, что не могло быть излечено временем.

— Я чувствую себя превосходно.

— Ну вот! Все вы ходите вокруг да около, — заметила Клара. — Дженни предупреждала меня об этом. Ладно, — она указала рукой на зеленый «шевроле». — Давайте совершим круг по шоссе и вернемся обратно. Вы будете за рулем.

Она забралась на правое сиденье и закрыла дверь.

Собака подняла голову.

— А ты, Джимбо, останешься здесь, — сказала Клара. — Мы не задержимся.

Десейн обошел автомобиль и сел за руль. Сиденье, казалось, было специально приспособлено для его спины.

— Удобно, верно? — спросила Клара.

Десейн кивнул. У него возникло странное чувство дежавю, словно он уже водил раньше эту машину. Это ощущение передавалось от его рук, лежавших на руле.

Двигатель мурлыкал, словно живой, когда он его завел. Десейн развернул автомобиль, перебрался через колею и поехал по песчаной дороге к шоссе, потом свернул направо, в направлении от города.

Легкое прикосновение к акселератору, и старый «шевроле» рванул вперед: пятьдесят миль в час… шестьдесят… семьдесят. Десейн снизил скорость до шестидесяти пяти. Ему казалось, что он управляет каким-то спортивным автомобилем.

— У него специальный гидравлический привод, — заметила Клара. — Чертовски хорош на поворотах. Разве это не отличная машина?

Десейн нажал на тормоза. Машина мгновенно и бесшумно остановилась, ее нисколько не занесло в сторону — выглядело все так, словно она ехала по какой-то прямой колее.

— Сейчас этот автомобиль находится в лучшем состоянии, чем в тот день, когда его собрали на заводе, — заметила Клара.

Десейн молча согласился с ней. Управлять «шевроле» было одно удовольствие. Ему понравился запах кожи в салоне машины. Сделанный вручную приборный щиток из дерева отсвечивал матовым блеском. Он не отвлекал внимание — просто группа из нескольких приборов, расположенных на такой высоте, чтобы можно было легко прочесть их показания, не отрывая надолго взгляда от дороги.

— Обратите внимание, как он прикрепил щиток с этой стороны, — сказала Клара. — Всего около четырех сантиметров, а под ним — тонкая металлическая планка. Он укоротил руль примерно на треть и придал ему дугообразную форму. Если случится столкновение с какой-нибудь другой машиной, то руль не проткнет грудную клетку водителя. Джерси начал создавать безопасные автомобили еще до того, как в Детройте услышали это слово.

Увидев у поворота расширяющийся участок дороги, Десейн притормозил, свернул туда, а потом дал обратный ход. И понял, что эта машина должна принадлежать ему. Все было именно так, как говорила эта женщина.

— Вот что я вам скажу, — продолжала Клара. — Я вернусь в город и пригоню эту машину к дому дока. А позднее мы обсудим детали сделки. Больших сложностей я не предвижу, хотя не смогу дать вам много за эту рухлядь — ваш грузовик.

— Я… не знаю, чем я смогу расплатиться, — сказал Десейн. — Но… Ни слова больше. Что-нибудь придумаем.

Показался въезд на стоянку. Десейн притормозил, свернул на колею, переключив скорость на вторую передачу.

— Вообще-то вам следует пристегиваться ремнем безопасности, — заметила Клара. — Я заметила, что вы… — Она умолкла, когда Десейн остановился рядом с грузовиком. — С Джимбо что-то случилось! — воскликнула она, торопливо выбралась из машины и побежала к псу.

Десейн выключил зажигание, выпрыгнул из машины и обежал ее вокруг.

Собака лежала на спине, с уже одеревеневшими лапами, вытянутыми вперед, и запрокинутой шеей, из открытой пасти вывалился язык.

— Он мертв! — воскликнула Клара. — Джимбо мертв!

Внимание Десейна привлекла тарелка, стоявшая на ступеньках.

Ее крышка была отброшена в сторону. Рядом с крышкой валялись остатки пищи — пес пробовал содержимое тарелки. Десейн снова посмотрел на собаку. Вокруг Джимбо на песке когтями была нацарапана линия.

Внезапно Десейн наклонился к тарелке и понюхал ее. Наряду с сильным резким запахом Джасперса он почувствовал и горький аромат другого вещества.

— Цианистый калий? — спросил он. Потом обвиняюще посмотрел на Клару Шелер.

Та уставилась на тарелку.

— Цианистый калий? — повторила она непонимающе.

— Вы пытались убить меня!

Клара подняла тарелку и понюхала ее.

Ее лицо побледнело. Она повернулась и уставилась на Десейна округлившимися глазами.

— О Господи! Хлорная известь! — воскликнула Клара. Выпустив тарелку, она обернулась и бросилась к машине прежде, чем Десейн успел остановить ее. Включился двигатель «шевроле», машина развернулась, подняв столб песка, и рванула по песчаной дороге в сторону шоссе. Сделав широкий поворот, машина понеслась в направлении города.

Десейн смотрел вслед удаляющейся машины.

«Она пыталась убить меня, — подумал он. — Цианистый калий. Хлорная известь».

Однако он не мог выкинуть из памяти ее побледневшее лицо, удивление в округлившихся глазах, столь же подлинное, как и испытанный им шок. Хлорная известь. Он посмотрел на мертвого пса. Оставила бы она тарелку рядом с собакой, если бы знала о том, что мясо отравлено? Вряд ли. Тогда почему она так стремительно уехала?

Хлорная известь.

Десейн вдруг понял, в чем дело: в ее доме оставалась отравленная еда. Она спешила домой, пока беда не случилась еще с кем-нибудь.

«А я не съел это жареное мясо, — подумал Десейн. — Несчастный случай… еще один несчастный смертельный случай».

Он отпихнул в сторону упавшую тарелку, оттащил подальше труп собаки и сел за руль грузовика. После ровного, едва слышного мурлыканья двигателя машины Джерси пыхтение и дребезжание в грузовике производило угнетающее впечатление. Десейн осторожно вывел его на шоссе и направился в сторону города.

«Несчастный случай», — подумал он.

В голову пришла одна мысль, но ему было трудно принять ее — в ней было слишком много от рассказов про Шерлока Холмса: «…после того, как вы исключите невозможное, то оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть правдой».

Дженни пронзительно крикнула ему: «Не подходи! Я люблю тебя».

Вот что было главным — она действительно любила его. Поэтому он должен был держаться подальше от нее.

На некоторое время.

Он достиг развилки и свернул направо, где, согласно указателю, находились теплицы.

Дорога вела к мосту над рекой — старомодному, увенчанному посередине короной. Под колесами скрипели толстые доски. Река пенилась и накатывалась на отшлифованные камни под мостом.

Десейн сбавил скорость у противоположного конца моста, внезапно почувствовав приближение опасности, а он уже научился доверять подобным предупреждениям.

Дальше дорога тянулась вдоль правого берега.

Машина медленно ехала по дороге, и он, бросив взгляд вверх по течению реки, в сторону моста, заметил, что река скрывается там в зарослях ив.

Внезапно Десейн подумал о реке, как о существе, скользящем по земле и тихо подкрадывающемся. У него возник образ жидкой змеи, ядовитой и полной энергии зла. В ней сосредоточилась какая-то злоба. И ее шум — она насмехалась над ним!

Десейн облегченно вздохнул, когда дорога свернула в сторону от реки и, извиваясь меж двух невысоких холмов, спустилась в небольшую долину.

Среди деревьев мелькало стекло, за которым сверкала зелень, занимавшая намного большую площадь, чем он ожидал.

Дорога закончилась асфальтированной стоянкой перед длинным каменным строением. Вверх по склону холма рядом с теплицами расположилось еще несколько каменных зданий — с черепичными крышами, занавешенными окнами.

На стоянке находилось огромное количество машин, и это показалось любопытным Десейну — машин было не меньше сотни.

Он видел множество людей — мужчин, ходивших между теплицами, женщин, быстро сновавших взад-вперед, какие-то фигуры, одетые в белые халаты, за стеклянными стенами.

Десейн подъехал к ряду машин и начал выискивать, где бы припарковаться. У дальнего конца длинного каменного здания он обнаружил свободное пространство, заехал туда и начал осматриваться.

Потом он услышал какое-то монотонное пение.

Он повернулся в сторону этого звука — он шел от рядов строений, находившихся за теплицами. В поле зрения появилась группа детей, марширующая по дорожке между зданиями. В руках они несли корзины. Их сопровождало трое взрослых. Дети в ритм шагов хором повторяли какую-то считалку. Вскоре они исчезли из виду, скрывшись за теплицами.

Что-то оборвалось внутри Десейна.

Слева раздались чьи-то шаги. Повернув голову, Десейн увидел Паже, шедшего вдоль ряда стоящих машин в его направлении. Неуклюжесть его громадной фигуры подчеркивалась белым халатом. Шляпы на нем не было, и ветер растрепал его волосы.

Паже свернул на свободное пространство, где стояла машина Десейна, остановился и заглянул в открытое окно грузовика.

— Ну вот, — произнес он, — все, как говорила Дженни: вы вернулись.

Десейн покачал головой. Сказанное Паже что-то означало, но смысл этих слов не доходил до сознания Десейна. Он провел языком по губам.

— Что?

Паже нахмурился.

— Дженни все предвидела. Она сказала, что вы, скорее всего, приедете сюда, — казалось, что он говорит это, прикладывая большие усилия.

«Прибытие», — подумал Десейн. Так они называют это — воздерживаясь от поспешных суждений, просто для обозначения происходящего. Он внимательно посмотрел на широкое добродушное лицо Паже.

— Я видел детей, — сказал Десейн.

— А чего вы ожидали?

Десейн пожал плечами.

— Вы собираетесь выкинуть меня из долины?

— Эл Марден говорит, что тот, кто покидает Сантарогу, заболевает лихорадкой, — ответил Паже. — А те, кто остаются под наблюдением, извлекают из этого пользу.

— Считайте, что я — в числе последних, — сказал Десейн, улыбнулся и открыл дверцу грузовика.

— Поехали, — сказал Паже.

Десейн, вспомнив о реке, помедлил. Он вспомнил разорванный ковер в коридоре гостиницы, газовую струю, озеро, стрелу… хлорную известь. Он вспомнил Дженни, убегающую от него… «Не подходи! Я люблю тебя!»

— Поехали же, — повторил Паже.

Все еще пребывая в нерешительности, Десейн спросил:

— Почему детей держат здесь?

— Мы должны делать акцент на внешних проявлениях детства, — ответил Паже. — Да, это жестоко, но естественно — здесь выращивается еда, — он обвел рукой теплицы. — Здесь они получают образование. Здесь есть электроэнергия. Ничто не расточается зря. У детей нет неудовлетворенных желаний.

И снова Десейн встряхнул головой. «Я что-то никак не могу понять его».

«Делать акцент на внешних проявлениях детства». Это походило на монолог шизофреника, и он вспомнил случайно подслушанный им разговор пары молодых сантарожцев в «Голубой овце».

«Как можно кому-либо слышать закат?»

— Вы говорите не на английском, — пожаловался Десейн.

— Нет, на английском, — возразил Паже.

— Но ведь…

— Дженни говорит, что вы все поймете. — Паже с задумчивым видом поскреб по щеке. — Тренируйтесь, Десейн, — снова показалось, что он говорит с огромным трудом. — Куда делось ваше Weltanschauung?^[98] У вас же широкий взгляд на вещи? Целое больше, чем сумма частей. Что это такое?

Паже широко обвел рукой, как бы охватывая не только всю эту долину с комплексом теплиц, но также всю планету, всю вселенную, простиравшуюся за ней.

У Десейна пересохло в горле. Этот человек спятил!

— У вас же есть опыт переживания, который дает Джасперс, — продолжал Паже. — Попытайтесь усвоить его. Дженни говорит, что вы легко сможете сделать это, а она редко ошибается.

Чувство, сдавившее Десейну грудь, превратилось в боль. В голове мелькали беспорядочные и лишенные смысла обрывки фраз.

Суровым голосом Паже произнес:

— Лишь примерно для одного из пятисот Джасперс оказывается недейственным… — Он простер руки ладонями вверх. — Вы не относитесь к числу этих некоторых. Могу утверждать это. Вы станете человеком с раскрепощенным сознанием.

Десейн взглянул на какое-то здание, на проходивших мимо людей. Все двигались быстро и целенаправленно, словно в танце пчел — эти движения должны были упорядочить его мысли. Но что-то мешало ему.

— Попытаюсь облечь это в выражения внешнего мира, — продолжал Паже. — Возможно, тогда… — Он пожал плечами, оперся о дверцу, наклоняя широкое лицо поближе к Десейну. — Мы просеиваем семена реальности через фильтры идей. Мыслеформы ограничены речью. Другими словами: язык формирует русло, в котором двигаются наши мысли. Если мы ищем новые формы действительности, то мы должны отказаться от языка.

— Какое отношение это имеет к детям? — Десейн кивнул в сторону теплиц.

— Десейн! Мы с вами имеем обычный инстинктивный опыт. Что происходит в психике несформировавшегося человека? Как индивидуальности, как представители отдельных культур и обществ, мы, люди, повторяем каждый аспект инстинктивной жизни, являвшийся неотъемлемой частью существования человечества как вида в течение бесчисленных поколений. С Джасперсом этот связующий элемент нам уже не нужен. Так что, соединять это с жестокостью детства? Нет! Тогда мы получим насилие, хаос. У нас не будет общества. Как это просто, верно? Мы должны перенести ограничивающий свободу порядок на врожденные свойства нашей нервной системы. У нас должны быть общие интересы.

Десейн почувствовал, как его захватывают эти идеи, и теперь он попытался понять смысл фраз, сказанных Паже раньше: «делать акцент на внешних проявлениях детства», «широкий взгляд на вещи».

— Мы должны удовлетворить потребности отдельных индивидуумов в выживании, — продолжал Паже. — Мы знаем, что внешний мир со всей его цивилизацией, культурой и обществом умирает. Они действительно умирают, вы же видите это. И сейчас, когда это вот-вот случится, от родительского тела отрываются частички. Эти частички обретают свободу, Десейн. Наш скальпель — это и есть Джасперс. Подумайте над этим! Вы ведь жили там. Это Вергилиева осень… сумерки цивилизации.

Паже отодвинулся от Десейна и внимательно посмотрел на того.

Десейна же очаровали слова доктора. В этом человеке сохранилась некая сущность, не поддающаяся действию времени — могущественная, накладывающая свой отпечаток на все окружающее.

Над воротником белого халата вздымалась египетской формы голова, выдающиеся скулы, нос времен Моисея. Белые ровные зубы виднелись меж тонкими губами…

Появившаяся на губах Паже улыбка выражала непоколебимое упрямство человека, которого невозможно в чем-либо переубедить. Его взгляд с восхищением скользил по местности, охватывая теплицы и людей, сновавших вокруг.

И в этот момент Десейн понял, для чего был послан сюда. Не просто для того, чтобы составить отчет о рыночной экономике Сантароги. Марден был прав в своих предположениях. Он здесь для того, чтобы сломать эту систему, уничтожить ее.

Вот здесь происходит обучение детей сантарожцев. Детский труд. Паже, похоже, ничуть не волновало, сколько тайн откроется здесь перед Десейном.

— Поехали, — сказал Паже. — Я покажу вам нашу школу.

Десейн покачал головой. Что может случиться с ним там? Случайный толчок в окно? Неожиданный удар в спину, нанесенный ребенком?

— Я… мне нужно подумать обо всем увиденном, — произнес Десейн.

— Вы уверены? — слова Паже прозвучали как вызов.

Десейн подумал о неприступном аббатстве средневековья, о воинах-монахах, которые разительно напоминали Паже и его долину в своей уверенности, позволявшей им бросить вызов внешнему миру. «Но в самом ли деле они имеют эту уверенность? — спросил он себя. — Или же они актеры, загипнотизированные ходом представления, которое разыгрывают?»

— Вы просто плыли по течению, — заметил Паже. — Вы никогда не боролись ни с чем. У вас даже не развит тот наивный взгляд на вещи, который позволяет видеть вселенную, не замутненную всяким философским хламом прошлого. Вас запрограммировали и послали сюда сломать нашу систему.

Десейн побледнел.

— Запрограммированность означает предубежденность, — продолжал Паже. — Потому что предубежденность подразумевает отбор и отталкивание мыслей, а это и есть запрограммированность. — Он вздохнул. — Мы возимся с вами только из-за нашей Дженни.

— Я прибыл сюда с чистой совестью и открытой душой, — сказал Десейн.

— Без предубеждения? — Паже поднял глаза.

— Значит, вы соперничаете с… группами из внешнего мира, доказывая, чей путь правильней…

— Соперничаете — это слишком мягко сказано, Десейн, — перебил Паже. — Сейчас ведется гигантская битва за право контроля над человеческим сознанием. А мы — здоровая клетка, окруженная больными. На карту поставлены не человеческие умы, а их сознание, способность понимать происходящее. Это не борьба за рынки сбыта. Не заблуждайтесь на этот счет. Это борьба за то, что считается самым ценным в нашей вселенной. Там, во внешнем мире, ценностью считают то, что можно измерить, подсчитать или составить в виде таблиц. Здесь же мы пользуемся другими стандартами.

Десейн почувствовал угрозу в словах Паже. Маска притворства была сброшена. Доктор обозначил стороны в этой войне, и Десейну показалось, что он оказался между этих воюющих сторон. Никогда раньше он не оказывался в более опасном положении. Паже и его друзья контролировали эту долину. Инсценировать несчастный случай не составляло для них никакого труда.

— Нанявшие меня люди, — начал Десейн, — считают…

— Люди! — фыркнул презрительно Паже. — Они там… — Он указал рукой за холмы, которые окружали долину, — уничтожают среду обитания. Они превращаются в нелюдей, уничтожая природу! Вот мы — люди! — он ударил себя в грудь. — Они же — нет. Природа — она общая, для всех. Радикальные изменения в среде обитания означают, что ее обитателям тоже придется измениться, чтобы выжить. Нелюди во внешнем мире изменяются, чтобы выжить.

Десейн удивленно уставился на Паже. Да, конечно, так оно и есть. Сантарожцы — консерваторы… они не изменяют свой образ жизни. Он сам тому свидетель. Но Десейна отталкивала его фанатичность, религиозный пыл. Итак, ведется битва за человеческие умы…

— Вы, наверное, говорите себе, — начал Паже, — что у этих придурков-сантарожцев есть некая воздействующая на психику эссенция, которая превращает их в нелюдей.

Эти слова настолько соответствовали его мыслям, что Десейн замер в страхе. Неужели они способны читать их? Может, это побочный эффект действия эссенции Джасперса?

— Вы сравниваете нас с неумытыми, неотесанными потребителями ЛСД, — продолжал Паже. — Чудаки, говорите вы. Но вы сами подобны им, ибо не способны понимать происходящее. А мы все осознаем. Мы воистину освободили свой мозг от всяких оков. У нас есть сильнодействующие лекарства. Это всего-навсего виски, водка, аспирин и табак… и, ах да, ЛСД — вот они, наши самые сильнодействующие лекарства. Но вы должны заметить разницу. Виски и другие депрессанты делают субъекта послушным. Наши же лекарства освобождают человека от животных инстинктов, подавить которые никогда не удавалось… до последнего времени.

Десейн взглянул на теплицы.

— Да, — произнес Паже. — Посмотрите туда. Именно здесь мы подавляем животное начало в человеке.

Потрясенный тем, что услышал, Десейн вдруг осознал, что теперь ему не позволят покинуть долину. О возвращении теперь не могло быть и речи. В том состоянии, в котором сейчас пребывал его разум, для сантарожцев был только один выход: убить его. Все дело было лишь в том, поняли ли они это? Принимают ли они подобные решения сознательно? Или же они действительно действуют на уровне инстинктов?

Десейн понимал: если он преодолеет душевный кризис, он найдет выход. «Есть ли возможность избежать смерти?» — спросил он себя. Пока он размышлял, не зная, что же ему делать, Паже обошел вокруг грузовика и забрался на сиденье рядом с Десейном.

— Раз вы не хотите ехать со мной, — сказал он, — то я поеду с вами.

— Вы поедете со мной?

— К моему дому, клинике. — Он повернулся лицом к Десейну и внимательно посмотрел на того. — Я люблю свою племянницу, понимаете? И я не хочу, чтобы она страдала, если в моих силах предотвратить это.

— А если я откажусь?

— Ах, Джилберт, да вы заставите рыдать даже ангела. А мы не хотим рыдать, ясно? Мы не хотим, чтобы Дженни плакала. Неужели вам наплевать на нее?

— Меня кое-что тревожит в…

— Когда начинается тревога, заканчиваются расспросы. У вас тяжелая голова, Джилберт. А тяжелая голова вызывает боль в спине. Давайте поедем в клинику.

— И какого же рода смертельную ловушку вы устроили мне там?

Паже в ярости уставился на него.

— Смертельную ловушку?

Стараясь говорить как можно более рассудительным тоном, Десейн произнес:

— Вы пытаетесь убить меня. Не отрицайте это. Я…

— Вы омерзительны, Джилберт. Когда это мы пытались убить вас?

Десейн глубоко вздохнул, поднял правую руку и начал загибать пальцы, перечисляя несчастные случаи, которые едва не произошли с ним, пока его пальцы не сжались в кулак. Он не упомянул только об инциденте с Пити Йориком, и то лишь потому, что обещал это.

— Несчастные случаи! — воскликнул Паже.

— Мы оба знаем, — возразил Десейн, — что в вашей долине очень редко происходят настоящие несчастные случаи. Большинство происшествий, которые мы называем несчастными случаями, на самом деле — бессознательное насилие. Вы вот сказали, что у вас раскрепощенное сознание. Так воспользуйтесь им.

— Тьфу! Ваши мысли подобны замутненной воде!

— Так пусть эта замутненная вода успокоится и вся муть осядет! — заметил Десейн.

— Вы не способны быть серьезным, — Паже бросил пронзительный взгляд на Десейна. — Впрочем, вы всегда такой. — Он закрыл глаза на мгновение, потом снова открыл их. — Ладно, а поверите ли вы Дженни?

«Не подходи ко мне! Я люблю тебя!» — вспомнил Десейн.

— Что ж, едем в вашу клинику, — сказал Десейн. Он завел двигатель, развернулся и направился в сторону города.

— Пытаться убить вас, — пробормотал Паже. Он смотрел в окно на местность, проносившуюся мимо грузовика.

Десейн вел машину молча, погруженный в раздумья. В его голове снова стали возникать былые фантастические картины. Дженни и ее долина. Она опутывала его своей аурой, постепенно сводя его с ума! Но эти картины начали проясняться, в них появлялась логика — логика жителей Сантароги.

— Так, значит, не каждый может воспользоваться вашим… сильнодействующим лекарством? — спросил Десейн. — Что же случается с теми, кто терпит неудачу?

— Нас тревожит собственная судьба, — проворчал Паже. — Вот почему я все еще продолжаю надеяться, что вы останетесь.

— Дженни — опытный психолог. Почему вы не используете ее?

— У нее свои обязанности.

— Я собираюсь попросить Дженни уехать вместе со мной, — сказал Десейн. — Вы ведь знаете это, не так ли?

Паже фыркнул.

— Она сумеет вырваться из зависимости от вашего… Джасперса, — продолжал Десейн. — Мужчины ведь отправляются отсюда на воинскую службу. Они должны…

— Они всегда возвращаются домой, когда отслужат срок службы, — перебил его Паже. — Об этом упоминается среди ваших записей. Неужели вы еще не поняли, насколько несчастными они чувствуют себя во внешнем мире? — Он повернулся к Десейну. — Именно это вы и хотите предложить Дженни?

— Не могут же все, кто покидает долину, быть несчастными, — произнес Десейн недоверчиво. — В ином случае ваши умные головы нашли бы другое решение.

— Гм-м! — фыркнул Паже. — А ведь вы не выполнили даже то задание, которое поставили перед вами те, кто нанял вас, — он вздохнул. — Вот что я вам скажу, Джилберт. Большинство наших призывников не в состоянии нести воинскую службу из-за сильной аллергии к пище, где отсутствуют периодические добавки Джасперса. А получить их они могут только здесь. Приблизительно шесть процентов нашей молодежи отправляются за пределы Сантароги только для выполнения воинского долга перед долиной. Мы не хотим вызвать гнев федеральных властей. У нас заключено политическое соглашение с властями штата, но нас не слишком много, чтобы добиться подобного соглашения и с правительством Соединенных Штатов.

«Они уже приняли решение насчет меня, — подумал Десейн. — Их не беспокоит то, что они мне сообщат».

От этой мысли внутри него снова все оборвалось от страха.

Десейн свернул за угол и поехал параллельно реке. Впередипоказались заросли ив и длинный крутой спуск к мосту. Десейн вспомнил свои мысли о некоем зле, таящемся в реке, нажал на акселератор, чтобы побыстрее оставить позади это место. Грузовик вошел в поворот. По обеим сторонам у дороги были аккуратные насыпи. Стал виден мост. На противоположной стороне дороги стоял желтый грузовик, а рядом какие-то люди пили что-то из металлических стаканчиков.

— Осторожно! — крикнул Паже.

В тот же миг Десейн понял, почему желтый грузовик остановился перед въездом на мост: посередине зиял огромный провал в том месте, где бригада ремонтной службы Сантароги разобрала настил. Провал составлял не меньше десяти футов в диаметре.

Грузовик проехал примерно сорок футов за ту секунду, что потребовалось Десейну, чтобы осознать опасность.

Лишь теперь он разглядел барьеры длиной в четыре фута и высотой в два, стоявшие поперек каждого из концов моста, с желтыми предупреждающими флажками посередине.

Десейн вцепился в руль. Его мозг работал со скоростью компьютера, которую он никогда не подозревал в себе. Ему казалось, что время замедлило свой ход — грузовик будто бы остановился, пока он обдумывал, что же ему делать…

Нажать на тормоза?

Нет. Тормоза и шины были старыми. На такой скорости грузовик проскользит по мосту до провала и свалится в реку.

Свернуть с дороги?

Нет. Он на насыпи, а по обеим сторонам река, они утонут в глубоком русле.

Может, наехать на опоры моста?

Но только не на такой скорости, когда у них даже не застегнуты ремни безопасности.

Нажать на акселератор и увеличить скорость.

Да, это был шанс. Впереди преграждали путь барьеры, но их размер был всего два на четыре фута. Мост нависал над рекой небольшой аркой. Провал зиял посередине. Если он наберет необходимую скорость, то грузовик может перелететь через него.

Десейн нажал на акселератор до упора. Старый грузовик увеличил скорость. Раздался треск, когда они врезались в барьер. Под колесами загрохотали доски. Потом последовало мгновение полета, когда внутри у них все оборвалось, а потом приземление на мост, после чего грузовик несколько раз подпрыгнул и с треском врезался во второй барьер у противоположного конца моста.

Десейн нажал на тормоза, и машина со скрежетом остановилась напротив ремонтников. Время пошло в обычном ритме, Десейн посмотрел на бригаду: пять человек с побледневшими лицами стояли, разинув рты от удивления.

— О Господи! — выдохнул Паже. — Вы всегда рискуете подобным образом?

— А была ли другая возможность выпутаться из этой неприятности? — в свою очередь спросил Десейн. Он поднял правую руку и внимательно посмотрел на нее. Рука дрожала.

Паже несколько секунд что-то обдумывал, потом произнес:

— Вы, наверное, выбрали единственную возможность спастись… но если бы вы не ехали так чертовски быстро, не видя…

— Бьюсь об заклад, — перебил его Десейн, — что не было никакой необходимости проводить здесь ремонтные работы, так что это либо чья-то ошибка, либо же злой умысел.

Десейн протянул руку к дверной ручке, но лишь со второй попытки ему удалось ухватиться за нее, а потом, приложив огромные усилия, открыть дверцу. Он выбрался из кабины и едва не рухнул от слабости. Несколько секунд он стоял, глубоко дыша, после чего обошел вокруг грузовика.

Обе фары были разбиты вдребезги, а на радиаторе и крыльях образовались глубокие вмятины.

Десейн повернулся к рабочим. Один из них, коренастый темноволосый мужчина в клетчатой рубашке и брезентовых брюках, стоял на шаг впереди остальных. Глядя на него, Десейн спросил:

— Почему перед поворотом не поставили знак, предупреждающий о проведении ремонтных работ?

— О Господи! — выдохнул рабочий, покраснев. — Никто не ездит по этой дороге в это время дня.

Десейн прошел по дороге к груде досок, грязных и залитых машинным маслом, свидетельствующим о том, что их сняли с моста. Кажется, они были из красного дерева, толщиной в три дюйма и шириной в двенадцать. Он поднял одну из них за конец — ни трещин, ни щелей. Когда он ее отпустил, раздался звонкий удар крепкой доски.

Когда Десейн повернулся, рабочий, с которым он разговаривал, направлялся к нему. Сзади в нескольких шагах шел Паже.

— Когда вы получили приказ выполнить эти работы? — спросил Десейн.

— Гм-м! — Мужчина остановился и с удивлением уставился на Десейна.

— Когда вы получили приказ выполнить эти работы? — повторил вопрос Десейн.

— Ну… мы решили приехать сюда примерно с час назад. И вообще, какого черта вы спрашиваете? Вы сломали…

— Вы решили? — переспросил Десейн. — Вам что, не давали указаний выполнить эти работы?

— Здесь, в долине, мистер, я — старший в дорожной бригаде. Все решаю я один, и вам нечего совать нос в чужие дела.

Подошедший Паже остановился рядом с ремонтником и сказал:

— Доктор Десейн, познакомьтесь, это Джош Марден, племянник капитана Мардена.

— Как я вижу, кумовство у вас в почете, — заметил Десейн подчеркнуто вежливым тоном. — Я очень любопытен, Джош. Ведь это, кажется, вполне целые доски. Почему же вы решили заменить их?

— Черт побери, какая разни…

— Ответь, Джош, — перебил его Паже. — Признаюсь, это меня самого удивляет.

Марден посмотрел на Паже, потом снова на Десейна.

— Ладно… мы проверили этот мост. Время от времени нужно делать такие проверки. Мы просто решили сделать профилактический ремонт — настелить здесь новые доски, а старые уложить на мост, где не столь интенсивное движение. В этом нет ничего необычного…

— Есть ли в долине какая-нибудь срочная работа, связанная с ремонтом дорог? — спросил Десейн. — То есть нет ли какой-нибудь работы, которую вам пришлось бросить, чтобы заняться этой…

— Да послушайте же, мистер! — Марден шагнул к Десейну. — Это ведь не вы звонили, чтобы…

— А как насчет старой Мельничной дороги? — спросил Паже. — Ведь там еще не заделаны выбоины на повороте?

— Послушайте, док, — Марден повернулся к Паже. — Вас тоже это не касается. Мы решили…

— Спокойнее, Джош, — перебил его Паже. — Я просто любопытствую. Так как насчет старой Мельничной дороги?

— О, док, сегодня такой отличный день, и…

— Значит, эту работу вам еще предстоит сделать, — констатировал Паже.

— Я выиграл спор! — воскликнул Десейн. Он направился к своему грузовику.

Паже пошел за ним следом.

— Эй! — закричал Марден. — Вы нанесли ущерб собственности долины, а когда вы приземлились на доски, то, вероятно…

Десейн оборвал его, не поворачиваясь:

— А вам лучше бы закончить ремонт моста до того, как кто-нибудь другой угодит в беду.

Он сел за руль и закрыл дверцу. Только сейчас он почувствовал, что все его тело напряглось в ярости.

Паже сел в машину рядом с ним и с громким стуком захлопнул дверцу.

— Он все еще на ходу? — спросил он.

— Несчастный случай! — воскликнул Десейн.

Паже промолчал.

Десейн включил двигатель грузовика, довел скорость до тридцати пяти миль в час. Через зеркало заднего обзора он увидел, как бригада возобновила работу на мосту, а один рабочий с сигнальным флагом направился к повороту.

Когда после поворота мост скрылся из виду, Десейн сосредоточился на дороге. Грузовик тарахтел все громче, отчетливо слышалась вибрация передних колес.

— Но ведь происходят же время от времени несчастные случаи, — заметил Паже. — Другого объяснения я не нахожу.

Впереди показался знак «Стоп». Десейн притормозил перед тем, как выехать на пустое шоссе. Он свернул направо, в сторону города. Возражения Паже не заслуживают ответа — решил Десейн, и потому промолчал.

Они выехали на окраину города. Слева находилась станция техобслуживания Шелера. За станцией Десейн остановился и подал назад — к огромному металлическому строению с вывеской «Гараж».

— Что вы собираетесь здесь делать? — спросил Паже. — Эта машина не стоит…

— Я хочу, чтобы ее отремонтировали как следует, чтобы я мог уехать из Сантароги, — ответил Десейн.

Двери гаража были открыты. Десейн направил грузовик внутрь, остановился и вылез из кабины. Вокруг кипела работа: звенел металл, гудели освещенные ярким светом станки. С обеих сторон протянулись вереницы машин, дожидавшихся своей очереди.

Коренастый смуглый мужчина в запачканной белой спецовке вышел из глубины гаража и остановился перед грузовиком.

— Во что это, черт побери, вы врезались? — спросил он.

Десейн узнал одного из четырех картежников, игравших в столовой гостиницы, — это был сам Шелер.

— Доктор Паже вам все расскажет, — ответил Десейн. — Я хочу, чтобы мне заменили фары. И взгляните, пожалуйста, на рулевое управление.

— Почему бы вам не выбросить эту рухлядь на свалку? — спросил Шелер.

Хлопнула дверца грузовика, и справа показался Паже.

— Сэм, вы можете отремонтировать грузовик? — спросил он.

— Конечно, но он не стоит того.

— Как бы то ни было, сделайте это, а потом пришлите мне счет. Я не хочу, чтобы наш друг подумал, что мы пытаемся поймать его в ловушку в этой долине.

— Ну, если вы просите, док… — Шелер повернулся и крикнул: — Билл! Убери с подъемника «линкольн» и поставь этот грузовик. Я тем временем выпишу чек.

Слева, наполовину приподнятый, стоял автомобиль марки «линкольн-континенталь», частично скрывавший станок, и из-за него вышел молодой мужчина в засаленной голубой спецовке. У него была такая же стать и смуглая кожа, как у Шелера, тот же самый овал лица и живые голубые глаза.

— Это мой сын Билл, — представил его Шелер. — Он займется вашим грузовиком.

Десейн почувствовав укол внезапно нахлынувшего страха, отступил к грузовику. Этот гараж наполнил его тем же ощущением сконцентрированной злобы, которое он испытывал у реки.

Шелер, встав между «линкольном» и старым грузовиком марки «студебеккер», крикнул через плечо:

— Если вы, доктор Десейн, распишетесь вот на этом счету, то мы сразу же приступим к работе.

Десейн, сделал два шага в его сторону, потом вдруг остановился в нерешительности. Ему показалось, что гараж смыкается вокруг него со всех сторон.

— Отсюда мы можем пройти пешком в клинику, — сказал Паже. — Сэм позвонит туда, когда будет закончен ремонт.

Десейн сделал еще один шаг, потом остановился и посмотрел назад. Молодой Билл Шелер стоял как раз за его спиной. Внутри Десейна все кричало об опасности. Он увидел, как Билл дружески протянул ему руку, чтобы провести его между автомобилями. Вне всякого сомнения, это было сделано с добрыми намерениями, что подчеркивало улыбающееся лицо, однако Десейн расценил эту руку как угрозу для себя. С диким криком Десейн отпрыгнул в сторону.

Молодой механик потерял равновесие, и поскольку ему было не за что удержаться, то, подавшись вперед, он споткнулся и упал. В ту же секунду подъемник, на котором стоял «линкольн», рухнул. Дважды он подпрыгнул, потом замер. Половина тела Билла Шелера оказалась под ним. Одна из ног дернулась, а затем затихла.

Из-под машины потекла струйка крови.

Паже, бросившись мимо тела Билла, крикнул Шелеру-старшему, чтобы тот поднял подъемник.

Где-то в глубине гаража гулко застучал компрессор. «Линкольн» дернулся и начал подниматься. Под ним лежал Билл с размозженной головой. Узнать его было невозможно.

Десейн отвернулся и выбежал из гаража на улицу, где его стошнило.

«А ведь на его месте мог оказаться я, — подумал он. — Это предназначалось для меня». В гараже засуетились люди, где-то вдалеке раздался вой сирены.

Из гаража с бледными лицами вышли двое механиков, поддерживая шатающегося Сэма Шелера.

«Ведь это же его сын», — подумал Десейн. Ему показалось, что в этом скрыт какой-то глубокий смысл, но его пребывавший в шоке разум не мог найти никакого обоснования для подобного предположения.

Он услышал, как один из механиков заметил:

— Это несчастный случай, Сэм. Ты ничего не мог поделать.

Они направились в сторону станции техобслуживания.

Вой сирены стал громче. Десейн отошел к краю автостоянки и прислонился к невысокому забору.

Его грузовик, стоявший перед входом в гараж, завезли внутрь.

На стоянку въехала карета «скорой помощи», развернулась и задом заехала в гараж. Вскоре она выехала из него и укатила прочь уже с выключенной сиреной.

Паже вышел из гаража.

Теперь он выглядел подавленным, шел нерешительной походкой — короткими шажками, мягко ступая. Увидев Десейна, она приблизился к нему с некоторой неуверенностью. На правой стороне его белого халата расплылось пятно крови, а полы и левый рукав были испачканы в черной смазке.

Кровь и смазка — это странное сочетание поразило Десейна, но они напоминали ему о только что происшедшей трагедии. Он содрогнулся.

— Я… мне необходимо выпить чашку кофе, — сказал Паже. Он на несколько секунд зажмурился, потом открыл глаза и умоляюще уставился на Десейна. — За углом находится кафе. Не могли бы вы… — Он умолк и сделал глубокий вздох. Его била дрожь. — Я вывел этого мальчика в мир, — он покачал головой. — И только ты начинаешь считать себя совершенным доктором, не способным реагировать ни на что, лично касающееся тебя…

Десейна охватило чувство сострадания к Паже, он отошел от забора и взял доктора за руку.

— Где находится кафе? Я обо всем позабочусь.

Кафе располагалось в узком кирпичном здании, втиснувшемся между хозяйственным магазином и темным небольшим магазинчиком с вывеской «Обувь». Когда они вошли, за ними резко захлопнулась занавешенная дверь.

Все заведение пропахло паром и вездесущим Джасперсом. Возле стойки слева сидел один из механиков Шелера в темно-зеленой куртке и белой кепке и пил кофе. У противоположного конца стойки сидел какой-то седовласый, с мозолистыми руками, мужчина в кожаном переднике и ел сэндвич.

Десейн провел Паже в кабинку напротив стойки и сел лицом к нему.

Служащий со станции техобслуживания, стоявший у стойки, повернулся и взглянул на них. Десейн понял, что перед ним еще один из семейства Шелеров — тот же самый разрез голубых глаз, та же коренастая фигура и смуглая кожа.

Мужчина, глядя на Паже, поздоровался:

— Привет, док. Я слышал сирену.

Паже оторвал взгляд от стола и посмотрел на говорившего. Глаза доктора потеряли блеск. Он сделал два вдоха, отвел взгляд в сторону, а потом снова посмотрел на Шелера.

— Гарри, — хриплым голосом простонал он, — я… не мог… — Он умолк.

Мужчина слез с высокого стула. Его лицо превратилось в бледную застывшую маску.

— Я сидел здесь… и вдруг почувствовал… — Он провел рукой по губам.

— Это был… Билл! — Он повернулся и бросился к выходу из кафе. Дверь хлопнула за его спиной.

— Это второй сын Шелера, — сказал Паже.

— Он знал, — произнес Десейн и вспомнил то переживание на озере, когда почувствовал связь с остальными людьми на пикнике.

«Жизнь существует, погруженная в океан бессознательного, — напомнил он себе. — Благодаря этому лекарству местные люди приобретают способность видеть этот океан».

Паже несколько секунд внимательно разглядывал Десейна, потом сказал:

— Конечно, он знал. Вам когда-нибудь удаляли зуб? Разве вы не ощущаете пустоту на том месте, где он когда-то был?

Стройная рыжеволосая женщина в белом переднике подошла к кабинке. Лицо ее выдавало беспокойство.

— Я принесу вам кофе, — сказала она, начала поворачиваться, но потом остановилась. — Я… почувствовала это… И Джим, сосед, пришел сюда с заднего входа и сообщил мне все. Я не знала, как рассказать это Гарри. Он просто продолжал сидеть здесь… плечи его опускались все ниже и ниже… Я… — Она пожала плечами. — Может быть, вы хотите еще чего-нибудь, кроме кофе?

Паже отрицательно покачал головой. Потрясенный Десейн вдруг понял, что доктор на грани истерики.

Официантка ушла и вскоре вернулась с двумя чашками кофе, потом направилась на кухню, не сказав за все время ни слова. Она тоже почувствовала, как переживает Паже.

Десейн вздохнул, поднял свою чашку, поднес ее к губам и остановился. Он почувствовал еще какой-то горький аромат, помимо вездесущего запаха Джасперса. Десейн принюхался. Горький запах чувствовался явственно.

Струйка пара, поднимавшаяся над темной жидкостью, показалась Десейну раздувшейся коброй, поднявшей голову с ядовитыми зубами для нанесения смертельного удара.

Дрожащими руками он поставил чашку на стол и посмотрел в глаза Паже. Тот вопросительно глядел на него.

— В этом кофе яд, — выдавил из себя Десейн.

Паже посмотрел на свой напиток.

Десейн взял у него чашку и понюхал ее. Того горького запаха у нее не было. Он коснулся жидкости языком — она была горячей, он ощутил успокоительное действие Джасперса… кофе…

— Что-то не так?

Десейн поднял глаза и увидел официантку, подошедшую к ним.

— В моем кофе яд, — сказал он.

— Чепуха, — она взяла чашку из рук Десейна и собралась было отпить из нее, но Паже остановил ее, коснувшись руки.

— Нет, Уина, лучше из этой, — он дал ей другую чашку.

Официантка внимательно посмотрела на нее, понюхала, потом поставила на стол и бросилась на кухню. Вскоре она вернулась с небольшим желтым коробком. Лицо ее было бледным, как мел, на щеках и носу высыпали веснушки, словно отметины какой-то болезни.

— Порошок для травли тараканов, — прошептала она. — Я… содержимое коробки рассыпалось на полке над прилавком. Я… — Она удрученно покачала головой.

Десейн посмотрел на Паже, но доктор старался не встречаться с ним взглядом.

— Еще один несчастный случай! — произнес Десейн, стараясь говорить ровным голосом. — Верно, доктор?

Паже облизал губы.

Десейн поднялся из-за столика, отталкивая в сторону официантку. Он взял чашку отравленного кофе и медленно вылил его на пол.

— Несчастные случаи время от времени происходят, не так ли, Уина?

— Прошу вас, — сказала она. — Я… я здесь ни при чем…

— Конечно, вы здесь ни при чем, — перебил ее Десейн.

— Вы не понимаете, — сказал Паже.

— Нет, я понимаю, — возразил Десейн. — Что будет в следующий раз? Случайно выстреливший пистолет? А как насчет того, чтобы мне на голову с крыши упало что-нибудь тяжелое? Случайно, разумеется. — Он повернулся и вышел из кафе, потом остановился на тротуаре, чтобы осмотреться.

Такой обычный город. В парке росли такие обычные деревья. Молодая пара, прогуливающаяся по дорожке неподалеку, — тоже такая обычная. Городские звуки — грузовика, ехавшего справа по улице, автомобилей, соек, о чем-то спорящих между собой на верхушке дерева, двух женщин, болтающих на ступеньках дома, находившегося слева от него вниз по улице, — все это было так обыденно.

Занавешенная дверь хлопнула за его спиной. К нему подошел Паже.

— Я знаю, что вы думаете, — сказал он.

— Неужели?

— Я знаю, как вы все это себе представляете.

— Правда?

— Поверьте мне, — начал Паже, — это просто ужасная цепочка случайных совпадений, которая…

— Совпадений! — Десейн повернулся к нему и окинул его пылающим взглядом. — Доктор, сколько еще вы будете играть роль невинного человека? Как долго вы будете продолжать вдаваться в рациональные объяснения, прежде чем признаете, что…

— Джилберт, я скорее отрублю себе правую руку, чем допущу, чтобы с вами что-нибудь случилось. Это разбило бы сердце Дженни…

— Так вы и вправду не видите этого? — спросил Десейн со страхом. — Да, вы не видите этого. Вы не хотите замечать этого.

— Доктор Десейн?

Голос раздался справа от него. Десейн повернулся и увидел Гарри, второго сына Шелера. В руке он держал кепку. Он казался моложе, чем в кафе — не старше девятнадцати. В его движениях была некоторая замедленность, вызванная тяжкой утратой.

— Я хотел… — Гарри запнулся. — Мой отец просил передать вам… Мы знаем, что вы не виноваты… — Он посмотрел в глаза Десейна, взгляд его молил о помощи.

Десейн почувствовал, как близка ему боль этого молодого человека. Поступок Гарри был вполне уместен и понятен здесь. Даже в минуты горестных переживаний Шелеры нашли время, чтобы попытаться снять камень с души Десейна.

«Они считают, что я чувствую себя виновным во всем этом», — подумал Десейн, и то, что он не испытывал подобного чувства, заставило почему-то почувствовать угрызения совести.

«Если бы я не… — Он оборвал эту мысль. — Если бы я не… Этот несчастный случай должен был произойти со мной».

— Не беспокойся, Гарри, — сказал Паже. — Мы все понимаем.

— Спасибо, док, — он с облегчением посмотрел на Паже. — Папа просил передать вам… машина, грузовик доктора Десейна… Мы уже заменили фары. Это все, что мы смогли сделать. Рулевое управление… Вам придется ездить медленнее, пока вы не замените всю переднюю ходовую часть.

— Так вы уже все сделали? — спросил Десейн.

— Чтобы поставить новые фары, сэр, много времени не требуется.

Десейн перевел взгляд с юноши на Паже. Выражение лица доктора говорило красноречивее всех слов: «Они хотят, чтобы вы убрали оттуда грузовик как можно скорее. Он напоминает…»

Десейн кивнул. Да, грузовик напоминает им о трагедии. Это было ясно. Ни слова не говоря, он направился в гараж.

Паже прибавил шагу и догнал Десейна.

— Джилберт, — сказал он, — я настоятельно прошу, чтобы ты зашел к нам домой. Дженни может…

— Настоятельно?

— Вы ведете себя, как упрямый осел, Джилберт.

Десейн подавил вспышку гнева и сказал:

— Я желаю Дженни не больше зла, чем вы. Вот почему никто не будет управлять моими действиями, кроме меня самого. Я вообще не хочу, чтобы вы знали, каким будет мой следующий шаг. Я не хочу, чтобы на моем пути меня поджидал кто-то, подготавливая ваш очередной несчастный случай.

— Джилберт, вы должны выбросить эту мысль из головы! Никто из нас не желает вам зла.

Сейчас они достигли стоянки, расположенной между станцией техобслуживания и гаражом. Десейн посмотрел на приоткрытую дверь гаража, и его внезапно охватило ощущение, что это — звериная пасть со смертоносными клыками, готовая сомкнуться и проглотить его.

Десейн не знал, что делать. Он сбавил шаг, потом остановился.

— Что в этот раз? — спросил Паже.

— Ваш грузовик внутри, — сказал Гарри Шелер. — Вы можете ехать на нем и…

— А как со счетом? — спросил Десейн, пытаясь оттянуть время.

— Я займусь этим, — ответил Паже. — Забирайтесь в кабину, а я тем временем все улажу. А потом мы поедем…

— Я хочу, чтобы грузовик подогнали сюда из гаража, — сказал Десейн. Он шагнул в сторону, подальше от распахнутой двери-пасти и всего того, что могло появиться оттуда.

— Я понимаю ваше нежелание возвращаться туда, — заметил Паже, — но вообще-то…

— Гарри, выведи, пожалуйста, грузовик на площадку, — попросил Десейн.

Парень уставился на Десейна взглядом затравленного зверя.

— Ладно, но у меня есть…

— Выведи эту чертову машину сюда! — приказал Паже. — Чушь какая-то!

— Сэр? — Гарри посмотрел на Паже.

— Я же сказал: выведи эту чертову машину сюда! — повторил Паже. — Я уже сыт этим по горло!

Парень нерешительно повернулся к двери в гараж. Он еле волочил ноги по асфальту.

— Послушайте, Джилберт, — начал Паже, — не можете же вы в самом деле верить, что мы…

— Я верю в то, что вижу, — оборвал его Десейн.

Паже махнул рукой и отвернулся в раздражении.

Десейн прислушивался к звукам, доносившимся из гаража. Но был слышен только шум механических станков.

Хлопнула какая-то дверь. Кажется, дверца его грузовика. Десейн узнал звук вращения стартера. Двигатель издал характерный звук, который тут же утонул в грохоте взрыва. Через секунду из дверей гаража вырвались языки пламени.

Паже в ужасе прыгнул назад.

Десейн по диагонали побежал мимо него, чтобы заглянуть внутрь гаража. Он увидел, как через дверь в противоположном конце выбегают люди. Его грузовик стоял в среднем проходе, в самом центре полыхавшего пламени. Когда он посмотрел на грузовик, оттуда выбралась фигура, объятая пламенем, споткнулась и упала.

За спиной Десейна кто-то пронзительно закричал:

— Гарри!

Ничего не осознавая, Десейн бросился сквозь дверь гаража, выхватил юношу из огня и оттащил в безопасное место. Он успел почувствовать жар пламени и боль. Треск и рев огня заполнял все пространство. Десейн почувствовал резкий запах бензина и древесного угля. Он увидел, как огненная река поползла к нему по полу. Ослепительный язычок пламени лизнул то место, где лежал юноша. Послышались крики. Вокруг царила полная неразбериха.

На охваченную пламенем фигуру, которую он тащил, накинули что-то белое. Кто-то помогал ему сбоку. И тут он понял, что уже выбрался из гаража и Паже пытается сбить огонь с Гарри своим белым халатом.

Кажется, кто-то хотел сделать то же самое с его объятыми пламенем руками и курткой, набросив на них пиджак и спецовку. Потом, когда все закончилось и одежду убрали, Десейн уставился на свои руки — покрасневшие, местами черные от копоти, со вздувшимися волдырями. Рукава рубашки и куртки обгорели по локоть.

Он почувствовал резкую боль — невыносимо жгло ладони и предплечья. Сквозь пелену тумана перед глазами он увидел, как, взвизгнув тормозами, рядом остановилась карета скорой помощи, как потом носилки, на которых лежал Гарри лицом вниз, накрытый халатом, заносят в машину. Чьи-то руки помогли Десейну усесться на сиденье рядом с водителем.

Послышались голоса: «Здесь осторожно». «Вези их в клинику, Эд, и не теряй зря времени». «Держите здесь». «Здесь! В этом месте!»

Затем раздался вой сирены, а потом все перекрыл тяжелый грохот двигателей грузовиков.

Десейн услышал, как из-за кареты скорой помощи донесся голос Паже:

— Хорошо, Эд. Поезжай.

Машина тронулась с места, выехала на улицу, развернулась и начала набирать скорость. Десейн посмотрел на водителя и узнал одного из служащих станции техобслуживания, потом бросил взгляд назад.

Там, согнувшись, Паже занимался ранами юноши.

— Он очень плох? — спросил Десейн.

— Одежда покрывала почти все тело, — ответил Паже. — Это его и спасло. Похоже, благодаря кепке ему удалось защитить лицо от огня, но вот спина сильно обгорела, а также ноги и руки.

Десейн пристально посмотрел на юношу.

— Он…

— Мне кажется, мы подоспели вовремя, — поторопился ответить Паже. — Я усыпил его. — Он посмотрел на руки Десейна. — Хотите, я и вам сделаю укол?

Десейн отрицательно покачал головой.

— Нет.

«Что заставило меня сломя голову броситься спасать его?» — задал себе вопрос Десейн. Он действовал чисто инстинктивно. Спасая Гарри, он сам оказался в беспомощном положении. И вот теперь он нуждается в медицинской помощи и едет в машине с двумя сантарожцами. Десейн попытался нащупать то зачаточное шестое чувство, возникавшее в нем благодаря Джасперсу, которое давало ему понимание ситуации и предупреждало его об опасности. Он не обнаружил ничего. Кажется, опасность миновала. «Может, именно поэтому я и бросился спасать Гарри? — спросил себя Десейн. — Неужели я надеялся умилостивить сантарожцев, спасая одного из них даже тогда, когда они пытались убить меня?»

— Еще один несчастный случай, — сказал Паже, и вопросительная нотка в его голосе выдавала сомнение.

Десейн встретился с испытующим взглядом доктора и кивнул.

Карета скорой помощи свернула на улицу, обсаженную деревьями, и Десейн узнал широкий фасад клиники Паже цвета коричневой гальки. Они проехали чуть дальше и свернули на гравиевую дорожку, которая протянулась вдоль высокого забора и проходила под галереей, выступавшей из двухэтажного кирпичного здания.

Несмотря на боль, Десейн отметил, что это здание не видно с улицы за забором и зарослями вечнозеленых растений. Наверное, это часть комплекса, в который входит и дом Паже. Во всем этом, казалось, просматривался определенный смысл.

Санитары в белых халатах выкатили тележку из здания и осторожно вынесли обгоревшего юношу из кареты скорой помощи. Паже открыл дверцу со стороны Десейна и сказал:

— Вы сможете добраться сами, Джилберт?

— Думаю… да.

Десейн с трудом выбрался из машины. Все его внимание было поглощено пронзившей тело резкой болью. Лоб и правую сторону лица невыносимо жгло. Кирпичное здание, вертящиеся стеклянные двери, руки, осторожно направлявшие его, — все это внезапно показалось каким-то далеким и нереальным.

«Кажется, я сейчас потеряю сознание», — решил он. Десейн понимал, как опасно сейчас впасть в бессознательное состояние. Вздрогнув, он осознал, что сидит в кресле на колесиках и его везут по зеленому коридору. Потом все внутри снова взорвалось от непереносимой боли. Ему казалось, что он погружается в благословенный покой забвения, физически ощущает невидимые стены темницы, созданной то ли бессознательным состоянием, то ли болью.

Яркий свет!

Яркий свет повсюду. Десейн услышал щелканье ножниц, бросил взгляд вниз и увидел, как кто-то обрезает рукава его куртки и рубашки, удаляя кусочки ткани с обгоревшей плоти.

«Это же моя плоть», — вяло подумал Десейн и оторвал взгляд от ножниц, только когда почувствовал, что к левому плечу прикоснулось что-то холодное и кольнуло его. Потом его кожу начали оттягивать. Он увидел руку, держащую шприц. Самым важным для Десейна в этот момент было — следить за происходящим. Он видел свет, вернее, его туманное мерцание, в котором появлялись и исчезали руки и лица. Десейн почувствовал, что его начинают раздевать. К рукам и лицу приложили что-то холодное, успокаивающее, скользящее.

«Они сделали мне укол, чтобы я потерял сознание», — подумал Десейн. Он пытался думать о грозящей ему опасности оказаться полностью беспомощным. Однако он не мог оставаться в сознании, будучи не в силах ворочать мыслями в мерцающем тумане.

До него долетали какие-то голоса, и Десейн попытался сосредоточить на них внимание. Кто-то сказал:

— Господи! У него же в кармане пистолет!

Другой голос:

— Запиши!

Неизвестно почему, но это развеселило Десейна, однако тело не хотело смеяться.

И тогда он вспомнил о своем грузовике, каким он его запомнил — объятом языками оранжевого пламени. Он вспомнил, что там находились все его записи. Все улики, которые он с трудом собрал здесь, в Сантароге, исчезли в огне. «Улики? — подумал он. — Скорее записи… размышления…» Все это еще оставалось в его памяти и могло быть восстановлено.

«Но все воспоминания погибают вместе со смертью человека!»

С этой мыслью каждую частицу его «я» охватил страх. Он попытался закричать, но не смог выдавить из себя ни звука. Он попытался шевельнуться, но мышцы не желали подчиняться.

Перед тем как наступила темнота, Десейн увидел чью-то руку, поднявшуюся вверх и схватившую его.

Глава 11

Открыв глаза, Десейн начал вспоминать разговор с безликими богами, который вел во сне. Десейну показалось очень важным вспомнить этот сон.

«Вздымается навозная куча, и рушатся замки», — вспомнил он фразу, которую говорило какое-то существо, и голос его эхом разносился в замкнутом пространстве. «Вздымается навозная куча, и рушатся замки». «Я тот человек, который пробудился ото сна», — пытался он втолковать безликим богам.

Во сне он совершал безупречные с точки зрения нравственности поступки, но при этом испытывал жестокие муки. И постоянно он чувствовал себя раздраженным и разочарованным чем-то. Он пытался сделать что-то, что изначально было невозможно. И все-таки — что же он пытался сделать? Ответ ускользал.

Он припомнил руку из темноты, которая предшествовала его сну. У него перехватило дыхание, глаза широко раскрылись. Он лежал на кровати все в той же комнате с зелеными стенами. За окном слева он мог видеть изогнутую красную ветку мадроньи, маслянисто-зеленые листья, голубое небо. И только в этот момент к нему вернулись ощущения собственного тела: перевязанные руки болезненно заныли, лоб и правая щека тоже были в бинтах. Горло пересохло, а во рту ощущался кислый привкус.

Но сон не отпускал. В нем он вел бестелесное существование. Бестелесное. Смерть! Вот он — ключ! Он понял это. Десейн вспомнил, как Паже говорил об «общем инстинктивном опыте». Что общего между инстинктом и сном? Что такое инстинкт? Врожденное качество, проявляющееся на уровне нервной системы. Смерть. Инстинкт.

«Смотри внутрь себя, смотри внутрь себя, о человек», — говорили ему безликие боги в его сне. Сейчас он вспомнил это, и ему захотелось презрительно рассмеяться: это был старый синдром «самокопания», профессиональная болезнь психологов. Внутрь себя, всегда внутрь. Инстинкт смерти присутствовал там наряду со всеми остальными инстинктами. Познать себя? И в этот момент Десейн понял, что не сможет познать себя, не умерев. Именно на фоне смерти жизнь и может познать себя самое.

Справа от Десейна послышалось покашливание. Он напрягся и повернул голову в сторону этого звука. Уинстон Бурдо сидел в кресле рядом с дверью. Карие глаза мавра смотрели с тревогой.

«Зачем здесь Бурдо?» — подумал Десейн.

— Я рад, что вы пришли в себя, сэр, — произнес Бурдо.

В его раскатистом голосе послышались успокоительные нотки человека, любящего поболтать в компании друзей. «Уж не поэтому ли Бурдо и находится здесь? — спросил себя Десейн. — Может быть, его выбрали, чтобы он успокоил и убаюкал жертву? Но ведь я, вопреки всем своим подозрениям, все еще жив».

Если бы они хотели ему зла, то у них была прекрасная возможность, когда он был беспомощным, без сознания…

— Который час? — спросил Десейн, и тут же обожженная щека напомнила о себе болью.

— Почти десять. Утро просто великолепное, — заметил Бурдо. Он улыбнулся, обнажая белые зубы на фоне темного лица. — Вы что-нибудь хотите?

При этом вопросе от внезапно возникшего чувства голода скрутило живот. Но Десейн не решался попросить завтрак. «Что может оказаться в любой еде, подаваемой здесь? Голод — это нечто большее, чем просто пустой желудок, — заметил про себя Десейн. — Я могу обойтись и без пищи».

— Я хочу знать, почему вы здесь, — начал Десейн.

— Доктору я показался самым безопасным, — ответил Бурдо. — Я ведь сам когда-то был чужаком из внешнего мира и могу вспомнить, что это значит.

— Они и вас пытались убить?

— Сэр!

— Ладно… — Десейн задал вопрос по-другому: — С вами происходили несчастные случаи?

— Знаете, я не разделяю мнение доктора относительно… несчастных случаев, — сказал Бурдо. — Когда-то… я считал… Но теперь я понимаю, что ошибался. Люди этой долины никому не желают зла.

— Но вы здесь, поскольку доктор решил, что вы — самый безопасный, — подчеркнул Десейн. — И вы не ответили на мой вопрос: с вами происходили несчастные случаи?

— Вы должны понять, — сказал Бурдо. — Когда вы не знаете, что происходит в долине, вы можете попасть в… ситуации, когда…

— Значит, с вами действительно происходили несчастные случаи. Уж не для этого ли вы в тайне от всех просили прислать вам посылку из Луизианы?

— В тайне от всех?

— А как еще расценить то, что вы ездили за ними в Портервилль?

— Вы узнали об этом, — Бурдо покачал головой и хихикнул. — Неужели вы никогда не испытывали ностальгии по сладостям, которые ели в детстве? Я полагал, что мои новые друзья вряд ли поймут меня.

— Все дело только в этом? — усомнился Десейн. — А может, однажды утром вы проснулись, трясясь от страха, испугавшись того, что делает с вами Джасперс, входящий в состав местной пищи?

Бурдо нахмурил брови, потом произнес:

— Сэр, когда я только прибыл сюда, я был невежественным ниггером. Теперь же я образованный негр… и сантарожец. Я больше не заблуждаюсь, что я…

— Значит, вы все же пытались бороться!

— Да… я боролся. Но вскоре я понял, насколько это глупо.

— Заблуждение.

— Действительно заблуждение.

«Вывести человека из заблуждения, — подумал Десейн, — значит создать вакуум. Но чем же тогда заполнить этот вакуум?»

— Скажем так, — начал Бурдо, — когда-то я разделял ваши заблуждения.

— Это вполне нормально — разделять заблуждения общества, в котором ты живешь, — тихо заметил Десейн, больше самому себе. — Ненормально развивать придуманные тобой заблуждения.

— Хорошо сказано, — похвалил Бурдо.

Десейн снова подумал: «Чем же тогда заполнить вакуум? Какие заблуждения у сантарожцев?»

С одной стороны, он уже понял, что они не способны заметить бессознательное насилие, создающее несчастные случаи для чужаков. Вернее, большинство из них не способно на это, поправил он себя. Существовала вероятность, что Паже уже начал кое-что понимать. В конце концов, он-то и велел Бурдо находиться в этой комнате. И Дженни… — «Не подходи ко мне! Я люблю тебя!»

Десейн начал видеть сантарожцев в новом свете. В них была вычурность древних римлян или спартанцев. Они были замкнуты в себе, недружелюбны, сдержанны, горды, пресекали любые попытки обмена идеями, которые могли бы… Он остановился на этой мысли, вспомнив о телевизионной комнате в гостинице.

— Комната в гостинице, которую вы пытались скрыть от меня, — начал Десейн. — с телевизионными приемниками…

— Все несколько не так. Мы не хотели скрывать ее от вас, — перебил его Бурдо. — В некотором смысле мы скрываем ее от самих себя… и от случайно попадающих в Сантарогу чужаков. Вот почему мы тщательно отбираем наблюдателей. Мы не можем игнорировать телевидение — ведь это ключ к внешнему миру, и оно дает богов.

— Богов? — Десейн внезапно вспомнил свой сон.

— Во внешнем мире очень полезные боги, — заметил Бурдо.

— Что это такое — полезный бог? — спросил Десейн.

— Полезный бог? Это бог, который соглашается со своими почитателями. Это дает возможность не быть завоеванным, побежденным.

Отвернувшись от Бурдо, Десейн уставился в зеленый потолок. Победить богов? Может, именно поэтому, из-за неудачных попыток победить богов, он и испытывал в своем сне постоянное разочарование?

— Я не понимаю, — пробормотал он.

— Вы все еще не избавились от заблуждений внешнего мира, — заметил Бурдо. — Там, во внешнем мире, на самом деле не пытаются понять Вселенную. Они, конечно, утверждают обратное, но в действительности стремятся вовсе не к этому. Обратите внимание на то, что они делают. Они пытаются завоевать Вселенную. Боги — только часть Вселенной… даже боги, созданные людьми.

— Значит, раз вы не можете победить их, — начал Десейн, — для того, чтобы не оказаться в роли побежденного, полезный бог соглашается с теми, кто совершает на него нападки. Правильно?

— Право, Джил, вы действительно хорошо соображаете, — заметил Бурдо.

— Значит, чужаки во внешнем мире совершают нападки на своих богов, — продолжал Десейн.

— В душе все, кроме презренных рабов, должны совершать подобные нападки, — сказал Бурдо. — Ведь вы пытаетесь изменить бога? Как по-другому можно назвать это, как не обвинением бога в том, что он не согласен с вами?

— И все это вы узнаете из телевизионных передач?

— Все это из… — Бурдо захихикал. — О нет, доктор Джил… Вы не будете возражать, если я буду называть вас доктором Джилом?

Десейн повернулся к Бурдо и увидел вопросительное выражение на лице собеседника. Доктор Джил. Если ответишь, что ты против, тебя сочтут за упрямого идиота. Но Десейн чувствовал, что, дав согласие на это, он сделает шаг назад, сдаст позицию в важной битве. Однако видимых причин для возражений не было.

— Как вам будет угодно, — ответил Десейн. — Только объясните мне насчет телевидения.

— Это… наше окно во внешний мир, — начал Бурдо. — Весь внешний мир с его временной целесообразностью находится там, целый мир — это телевидение. И мы наблюдаем за ним благодаря…

— Постоянной целесообразности? — Десейн попытался приподняться на локтях, однако добился лишь того, что его обожженные руки заныли от боли. Он упал обратно на постель, не отрывая взгляда от Бурдо.

— Ну, конечно, сэр. Внешний мир действует по принципу временной целесообразности, доктор Джил. Вы должны знать это. И всегда почему-то выходит так, что временное качество переходит в постоянное. Временный налог, вызванная необходимостью блиц-война, временная жестокость, которой придет конец, как только изменятся определенные условия… правительственные агентства, созданные для постоянного…

— Значит, вы следите за выпусками новостей и черпаете все из…

— Не только из новостей, доктор Джил. Из всего, и наши наблюдатели пишут сжатые отчеты, в которых… Поймите, телевидение показывает всю жизнь внешнего мира. Его жители — зрители. Они ждут, когда все само собой образуется, и не хотят сделать больше, чем нажать на кнопку своего телевизора. Они хотят сидеть, откинувшись на спинки кресел, и ждать у моря погоды: вдруг им как-то повезет в жизни. Они смотрят ночные представления, а потом выключают свои телевизоры. Затем отправляются спать — что аналогично тому, как они выключают телевизор. Вся беда в том, что эти ночные представления часто заканчиваются позже, чем они думают. Это ведет к отчаянию — от неспособности понять это, доктор Джил. А отчаяние в свою очередь ведет к насилию. И вот почти для любого из этих бедолаг из внешнего мира наступает утро, и тогда они осознают, что ничего не приобретают в этой жизни, сколько бы ни просидели у телевизора. Да этого и не может произойти, потому что они не принимают участия в жизни. Они никогда не поднимались на подмостки сцены, никогда не обладали ничем настоящим. Это все была иллюзия… заблуждение.

Десейн впитывал поток этих слов, их значение и подтекст. Он с ужасом ощущал истинность того, что говорил Бурдо.

— Итак, они полностью отключаются, — пробормотал Десейн.

— Это все телевидение, — заметил Бурдо.

Десейн повернул голову и посмотрел в окно.

— Вообще-то вам, доктор Джил, не мешало бы поесть, — произнес Бурдо.

— Нет.

— Доктор Джил, в определенных вещах вы кажетесь мудрым человеком, но вот что касается остальных…

— Не называйте меня мудрым, — прервал его Десейн. — Называйте меня человеком с большим жизненным опытом.

— Здесь самая лучшая еда, — продолжал увещевать его Бурдо. — Я пойду и сам приготовлю завтрак. Вам не нужно бояться.

— Я уже несколько раз обжигался, — заметил Десейн.

— Но в огне обжигаются горшки, доктор Джил.

— Уин, я восхищаюсь вами, и вы внушаете мне доверие. Вы спасли мне жизнь. Не думаю, что от вас этого ждали, но вы сделали это. Вот почему доктор Паже направил вас сюда. Но несчастный случай может произойти… даже с вами.

— Мне больно слышать это, доктор Джил. Я не из тех, кто одной рукой кормит кукурузой, а другой пытается запихнуть вам в глотку кочерыжку.

Десейн вздохнул. Он обидел Бурдо, но, с другой стороны…Внезапно Десейну пришла в голову мысль, что он сидит на какой-то особого рода бомбе. Сантарога прекратила нападения на него, вероятно, частично из-за его нынешней беспомощности. Но эта коммуна способна вернуться к созданию несчастных случаев, если ему вздумается позволить себе нечто, что запрещено здесь.

В этот момент Десейн желал лишь одного: оказаться подальше от этой долины. Он отчаянно хотел этого — даже понимая, что для исполнения этого желания он будет объявлен вне закона.

Дверь рядом с Бурдо открылась. В комнату боком вошла медсестра, толкая перед собой тележку. Она повернулась, и Десейн узнал Дженни.

Забыв о своих ожогах, Десейн приподнялся на локтях.

Дженни посмотрела на него со странной болью в глазах. Ее полные губы были надуты. Длинные черные волосы, аккуратно зачесанные назад, были перехвачены лентой. Она была в белом халате, белых чулках, белых туфлях… без головного убора.

Десейн проглотил комок в горле.

— Мисс Дженни, — начал Бурдо. — Что это у вас там, на тележке?

Она ответила, не отводя взгляда от Десейна:

— Немного еды для этого сумасшедшего. Я своими руками приготовила ее.

— Я пытался заставить его поесть, — вздохнул Бурдо, — но он отказался.

— Вы не могли бы оставить нас наедине, Уин? — попросила девушка. — Я хотела бы…

— Доктор сказал, что мне нельзя…

— Уин, пожалуйста… — она умоляюще взглянула на негра. Бурдо замялся.

— Ну хорошо… поскольку это ты…

— Спасибо, Уин.

— Двадцать минут. Я буду тут, в коридоре, сразу за дверью, если понадобится, позовете меня.

— Спасибо, Уин. — Дженни снова перевела взгляд на Десейна. Бурдо вышел из комнаты и тихо закрыл дверь за собой.

— Джен, я… — начал Десейн, однако девушка перебила его:

— Молчи! Тебе не нужно терять силы. Дядя Ларри сказал…

— Я не собираюсь есть в этом месте, — заявил Десейн. Дженни топнула нотой.

— Джил, да ты просто…

— Да, я идиот, — закончил он за нее. — Но самое главное — то, что я еще жив.

— Ты только посмотри на себя! Посмотри…

— Как там Гарри Шелер? Немного помолчав, девушка ответила:

— Он будет жить. Останется несколько шрамов, как, впрочем, и у тебя, но ты…

— Они выяснили, что произошло?

— Это был несчастный случай.

— Всего-навсего? Просто несчастный случай?

— Сказали, что-то сломалось в топливном насосе… слабый контакт в электропроводке одной из фар и…

— Несчастный случай, — закончил за нее Десейн. — Ясно. — Он опустился на подушку.

— Я принесла тебе яиц, гренок и меда, — сказала Дженни. — Ты должен поесть чего-нибудь, чтобы поддержать свои…

— Нет.

— Джил!

— Я сказал «нет».

— Чего ты боишься?

— Еще одного несчастного случая.

— Но ведь я сама приготовила еду!

Он повернул голову, пристально посмотрел на нее и сказал тихим голосом:

— Не подходи ко мне. Я люблю тебя.

— Джилберт!

— Ты сама говорила эти слова, — напомнил он ей.

Ее лицо побледнело. Она прислонилась к тележке, вся дрожа.

— Я знаю, — прошептала она. — Иногда я могу чувствовать… — Она подняла глаза, по ее щекам потекли слезы. — Но я действительно люблю тебя. И сейчас ты ранен. Я хочу позаботиться о тебе. Мне необходимо позаботиться о тебе. Вот, смотри! — Она подняла крышку над одной из тарелок, стоявших на тележке, зачерпнула ложкой и положила себе в рот.

— Дженни, — прошептал Десейн. Страдальческий взгляд, сила его любви к ней… ему захотелось заключить ее в объятия, и…

Глаза Дженни расширились. Она протянула обе руки к горлу. Дженни пыталась что-то произнести, но не могла выдавить из себя ни звука.

— Дженни!

Она затрясла головой, глаза ее закатились.

Десейн отбросил покрывала с постели, поморщившись от боли, которая пронзила его руки. Но он не обратил внимания на эту боль и, соскользнув на холодный, покрытый кафелем пол, выпрямился. И тут же почувствовал головокружение.

Дженни, все еще держа руки у горла, пятилась к двери.

Десейн направился к ней, чувствуя, как больничная пижама хлещет по ногам. Двигаться было неимоверно трудно, ноги были как ватные.

Неожиданно Дженни рухнула на пол.

Десейн, вспомнив о Бурдо, закричал:

— На помощь! Уин! На помощь! — Он споткнулся и вцепился в край тележки, толкая ее вперед.

Когда дверь распахнулась, Десейн беспомощно сидел на полу. Бурдо остался стоять на пороге, глядя на него, потом посмотрел на Дженни, лежавшую на полу с закрытыми глазами, подняв колени и тяжело дыша.

— Позовите врача, — хриплым голосом произнес Десейн. — Что-то в еде. Она съела немного…

Бурдо сразу понял его, повернулся и выбежал в коридор, оставив дверь открытой.

Десейн пополз к Дженни. Комната под ним качалась и изгибалась. Руки дрожали. В тяжелом дыхании Дженни он услышал свист, отчего ему захотелось броситься к ней, но на это не было сил. Он преодолел всего несколько футов, когда в комнату ворвался Паже, а сразу за ним — Бурдо.

Паже с мертвенно-бледным лицом опустился на одно колено рядом с Дженни, потом указал на Десейна:

— Отнесите его в постель.

— Еда на тележке, — прохрипел Десейн. — Она съела немного.

Светловолосая медсестра в белом чепчике, закатив в комнату тележку, склонилась над Паже. Но дальше Десейн уже не мог видеть их — Бурдо взял его в охапку и понес к кровати.

— Вы останетесь здесь, доктор Джил, — сказал Бурдо. Он повернулся и посмотрел в сторону двери.

— Аллергическая реакция, — констатировал Паже. — Сужение гортани. Дайте мне двойную трубку — придется как следует продуть ее.

Медсестра передала Паже что-то, и он стал колдовать над Дженни, стоя спиной к Десейну, закрывая тем самым обзор.

— Атропин! — приказал Паже и снова что-то взял у медсестры.

Десейну было трудно сосредоточить на них свое внимание. Страх сдавил горло. «Почему я так ослаб? — подумал он. — Господи милостивый, не дай ей умереть! Прошу тебя, спаси ее!»

В дверях появились лица из числа обслуживающего персонала клиники — с округлившимися глазами, молчаливые.

Паже, оторвав взгляд от Дженни, произнес:

— Нужна каталка.

Несколько лиц тут же исчезло. Вскоре из коридора донеслись звуки колес.

Паже выпрямился и сказал:

— Больше я ничего не могу сделать. Положите ее на каталку — голова должна находиться ниже ног. — Он повернулся к Десейну. — Что она съела?

— Она попробовала… — Десейн указал на тележку с едой. — Она сняла с чего-то крышку. Яйца?

Паже шагнул к тележке, поднял тарелку и понюхал ее. Десейн увидел, как за его спиной двое санитаров с медсестрой поднимают Дженни и несут ее к двери. На секунду мелькнуло ее мертвенно-бледное лицо с трубочкой, свисающей из уголка рта.

— Это яд? — спросил Бурдо хриплым голосом.

— Конечно, яд, — резко ответил Паже. — Действует, как аконит. — Он схватил тарелку и выбежал из комнаты.

Десейн слушал, как звуки колес и быстрые шаги затихают в коридоре, пока Бурдо не закрыл дверь, заглушив все звуки.

Все тело Десейна покрылось потом. Он безвольно лежал на постели, наблюдая за тем, как Бурдо закутывает его в одеяла.

— На одно мгновение, — произнес вдруг Бурдо, — мне… мне показалось, что вы причинили Дженни вред.

«Она не может умереть», — подумал Десейн.

— Простите, — извинился Бурдо, — я знаю, вы никогда не причинили бы ей вреда.

— Она не может умереть, — прошептал Десейн.

Он поднял взгляд и увидел, как по щекам негра потекли сверкающие струйки слез. Почему-то это вызвало гнев в Десейне. Он чувствовал, как ярость закипает в нем, но не способен был остановиться. И направлена она была не на Бурдо, а на ту бестелесную сущность Сантароги, на то коллективное существо, которое пыталось использовать женщину, которую он любил, чтобы убить его. Он пронзил взглядом Бурдо.

— Доктор Ларри не допустит, чтобы с Дженни что-нибудь случилось, — сказал Бурдо. — Он…

Увидев блеск в глазах Десейна, Бурдо инстинктивно попятился.

— Убирайтесь отсюда! — прохрипел Десейн.

— Но ведь доктор сказал, чтобы я…

— Доктор Джил приказывает вам убираться отсюда ко всем чертям!

На лице Бурдо застыла упрямая гримаса.

— Я не оставлю вас в одиночестве.

Десейн рухнул на постель. Что он мог поделать?

— Прошлой ночью вы перенесли страшный шок, — продолжал Бурдо. — Пришлось даже сделать вам переливание крови. Вас нельзя оставлять одного.

«Значит, они сделали мне переливание? — подумал Десейн. — Почему, они не убили меня тогда? Наверное, потому, что хотели спасти мне жизнь ради Дженни!»

— Вы все так беспокоитесь о Дженни, — заметил Десейн. — Но сделали так, что она едва не убила меня. Конечно, это нарушило бы ее психику, но разве это имеет какое-либо значение, верно? Пожертвовать Дженни — вот ваш приговор, вы, стая…

— Вы разговариваете, как сумасшедший, доктор Джил, — перебил его Бурдо.

Так же быстро, как возник, гнев покинул Десейна. К чему эти нападки на бедного Уина? Да и вообще какой смысл в нападках на всех сантарожцев? Они не в состоянии видеть дальше собственного носа. Он почувствовал себя опустошенным. Конечно, эти слова кажутся Бурдо безумными. То, что для одного общества имеет смысл, другому кажется ненормальным.

Десейн проклял слабость, которая охватила его тело.

«Перенесли страшный шок».

Десейн подумал, что же он станет делать, если Дженни умрет. Это было удивительное тройственное ощущение: часть его горестно вздыхала от этой мысли, другая часть проклинала судьбу, которая загнала его в этот угол… а еще одна часть все время занималась анализом, анализом, анализом…

«Насколько перенесенный мною шок был усугублен Джасперсом? Может быть, я стал таким же чувствительным, как и сантарожцы? Они тут же убьют меня, если Дженни умрет», — подумал он.

— Я буду просто сидеть здесь, возле двери, — сказал Бурдо. — Если вам что-нибудь понадобится, обязательно скажите мне.

Он сел на стул лицом к Десейну, сложив руки на груди, — вылитый охранник.

Десейн закрыл глаза и подумал: «Дженни, пожалуйста, не умирай». Он вспомнил объяснения Паже, каким образом Гарри Шелеру стало известно о смерти брата.

Пустое пространство.

«Какой клеткой своего организма я ощущаю Дженни?» — задал себе вопрос Десейн.

Его беспокоило то, что он не способен зондировать ощущения внутри себя, и только присутствие Дженни успокаивающе действовало на него. И это было самым важным для него. Она должна быть рядом. Только сантарожец мог принести ему спокойствие.

«Но я не сантарожец».

Десейну казалось, что он ходит по лезвию бритвы, с одной стороны которой — огромный бессознательный океан мира людей, в котором он родился, а с другой — озеро спокойствия, где каждая его капелька знает соседние. Он услышал, как открылась дверь, и сразу же ощутил, как в бессознательном океане начала зарождаться буря, а поверхность озера колебал лишь легкий ветерок. Ощущение того, что он балансирует, ослабло. Десейн открыл глаза. Посреди комнаты стоял Паже. На шее у него висел стетоскоп, в глазах застыла усталость. Он внимательно смотрел на Десейна задумчивым хмурым взглядом.

— Дженни? — прошептал Десейн.

— Она будет жить, — ответил Паже. — Но смерть была рядом.

Десейн закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Сколько же еще подобных несчастных случаев будет у нас? — спросил он, открыл глаза и встретился со взглядом Паже.

Бурдо подошел к Паже и сказал:

— Он говорил как сумасшедший, доктор Ларри.

— Уин, прошу тебя, ты не мог бы на секунду оставить нас вдвоем? — попросил Паже.

— Вы уверены, что так нужно? — Бурдо с хмурым видом посмотрел на Десейна.

— Прошу тебя, — повторил Паже. Он перенес стул к кровати Десейна и сел перед ним.

— Я буду сразу за дверью, — сказал Бурдо.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

— Вы огорчили Уина, а это довольно трудно сделать, — заметил Паже.

— «Огорчили…» — тупо повторил Десейн, глядя на собеседника. Потом спросил: — Что вы думаете по поводу случившегося?

Паже посмотрел на свою правую руку, сжал ее в кулак, потом раскрыл его и покачал головой.

— Мне бы не хотелось показаться вам, Джилберт, легкомысленным человеком. Я… — Он посмотрел на Десейна. — Должно же быть какое-то разумное, рациональное объяснение этого происшествия.

— Значит, вы не думаете, что слово «несчастный случай» объясняет все это.

— Вообще-то несчастные случаи происходят…

— Мы оба знаем, что в данной ситуации об использовании выражения «несчастный случай» в его привычном значении не может быть и речи, — перебил его Десейн.

Паже вскинул руки и откинулся на спинку стула. Он сжал губы, потом произнес:

— Хорошо, с психиатрической точки зрения…

— Давайте без этого! — рявкнул Десейн. — Сейчас вы заведете старую пластинку насчет «невротической предрасположенности к несчастным случаям», о каких-то нарушениях в психике, из-за чего человек не способен контролировать свои действия. Куда же делся этот контроль тогда, на мосту? Или тот случай с мальчиком с луком и стрелой, или же…

— Мальчик с луком и стрелой?

Десейн, плюнув на свое обещание, рассказал об инциденте в парке и добавил:

— И как быть с подъемником в гараже или взрывом? И как вы объясните яд в еде, которую приготовила Дженни… именно Дженни! Еда, которую она…

— Вы правы! У вас есть все основания…

— Основания? Да у меня целая совокупность фактов, подтверждающих то, что Сантарога пытается убить меня. Вы уже убили ни в чем не повинного молодого человека. Едва не убили Дженни. Кто следующий?

— Во имя Господа, почему мы должны…

— Чтобы ликвидировать угрозу. Разве это не очевидно? И эта угроза — я.

— Да, теперь действительно…

— Именно теперь! Не считаете ли вы совершенно нормальным, чтобы бы я увез Дженни из этой сумасшедшей долины и свистнул в свисток?

— Дженни не оставит свою… — Он замолчал. — Свистнул свисток? Что вы имеете в виду?

— Послушайте, кто из нас заставляет рыдать ангелов? — спросил Десейн. — Вы божитесь, что любите Дженни и не хотите ей зла. Но разве есть что-то более ужасное, чем использование ее в качестве орудия моей смерти?

Паже побледнел и два раза прерывисто вздохнул.

— Она… Должно же быть… Что вы имеете в виду под словами «свистнуть в свисток»?

— Инспектор департамента труда когда-нибудь изучал сложившуюся систему эксплуатации детского труда в вашей школе? — спросил Десейн. — А как насчет государственного департамента умственной гигиены? По данным, которые вы предоставляете, в Сантароге нет случаев умственного помешательства.

— Джилберт, вы не понимаете, о чем говорите.

— Неужели? А как насчет антиправительственной пропаганды в вашей газете?

— Мы не выступаем против правительства, Джилберт, мы…

— Что? Да я никогда раньше не видел такой…

— Пожалуйста, позвольте мне все же закончить. Мы не выступаем против правительства — мы против порядков во внешнем мире. Это две совершенно разных вещи.

— Вы считаете, что все люди там… сумасшедшие?

— Мы считаем, что они сожрут сами себя.

«Безумие, безумие», — подумал Десейн. Он уставился в потолок. Все его тело покрылось потом. Та эмоциональность, с которой он спорил с Паже…

— Почему вы поручили Бурдо наблюдать за мной?

Паже пожал плечами.

— Я… на тот случай, если вы окажетесь правы в своих…

— И для этого вы выбрали Бурдо. — Десейн снова посмотрел на Паже. Казалось, тот сражался с самим собой, нервно сжимая и разжимая кулаки.

— Причины вполне очевидные, — произнес он.

— Вы не позволите мне выехать из долины, не так ли? — спросил Десейн.

— Вы не в том физическом состоянии, чтобы…

— Так смогу ли я когда-нибудь уехать?

Паже встретил пристальный взгляд Десейна.

— Как мне доказать вам, что мы на самом деле…

— Есть ли здесь какое-либо место, где я мог бы оградить себя от всяких несчастных случаев? — спросил Десейн.

— Оградить себя от… — Паже покачал головой.

— Вы ведь хотите доказать, что у вас исключительно благие намерения относительно меня, — заметил Десейн.

Паже сжал губы, потом сказал:

— В пентхаузе на крыше есть отдельная комната-изолятор — со своей кухней, удобствами, со всем, что надо для проживания. Если вы…

— Может ли Бурдо провести меня туда и не убить при этом?

Паже вздохнул.

— Я сам доставлю вас туда, как только смогу.

— Нет, это сделает Бурдо.

— Ладно, если вы так хотите. Вас могут перевезти в кресле.

— Я пойду пешком.

— Вы еще слишком слабы, чтобы…

— Я найду силы. Бурдо поможет мне.

— Очень хорошо. Что же касается еды, мы можем…

— Я буду питаться из консервных банок, выбранных наугад на рынке. Бурдо будет покупать их для меня, пока я…

— Послушайте…

— Вот так все и будет, доктор. Он будет предоставлять мне широкий ассортимент, а я буду наугад выбирать что-нибудь.

— Вы принимаете ненужные…

— Давайте попробуем и посмотрим, сколько еще произойдет несчастных случаев.

Паже несколько секунд внимательно смотрел на него, потом проговорил:

— Как скажете.

— А как быть с Дженни? Когда я смогу встретиться с ней?

— Она перенесла очень сильное потрясение, да еще это жестокое отравление. По-моему, никому не следует ее навещать, если только…

— Я не покину комнату до тех пор, пока не пойму, что мне ничего не угрожает, — произнес Десейн. — Когда она сможет прийти ко мне?

— Наверное, через несколько дней. — Паже направил на Десейна указательный палец. — А теперь выслушайте меня, Джилберт. Вы никогда не сможете убедить Дженни выехать из долины. Она никогда не согласится.

— Пусть это решит сама Дженни.

— Хорошо, — кивнул Паже. — Сами убедитесь. — Он направился к двери и открыл ее. — Уин?

Бурдо прошел мимо Паже в комнату.

— Он все еще говорит как сумасшедший, доктор Ларри?

— Мы собираемся провести один эксперимент, Уин, — сказал Паже. — Здоровье доктора Десейна и счастье Дженни требует, чтобы он переселился в отдельную комнату-изолятор, — Паже указал пальцем на потолок. — Он хочет, чтобы ты помог ему перебраться туда.

— Сейчас возьму кресло на колесиках, — произнес Бурдо.

— Доктор Десейн хочет идти пешком, — остановил его Паже.

— А он в состоянии это делать? — озадаченный Бурдо повернул к Десейну нахмурившееся лицо. — Он слишком слаб, чтобы просто постоять на ногах несколько…

— Кажется, доктор Десейн полагается на твою силу, — заметил Паже. — Думаешь, справишься?

— Я могу понести его, — предложил Бурдо, — но это будет выглядеть, как…

— Обращайся с ним с такой же осторожностью, как с беспомощным младенцем, — указал Паже.

— Как скажете, доктор Ларри.

Бурдо прошел к кровати, помог Десейну сесть на край постели. Голова Десейна закружилась. Комната начала вращаться, и он словно в тумане увидел, как Паже прошел к двери, открыл ее и, обернувшись, посмотрел на Бурдо.

— В течение некоторого времени всюду будет ощущаться мое влияние, — произнес Паже. — Вы не против, Джилберт, если я время от времени буду заглядывать к вам — исключительно в медицинских целях?

— Пока вы не расскажете мне о своих намерениях в отношении меня, не возражаю, — ответил Десейн.

— Только должен предупредить вас, что бинты надо изредка менять.

— Может Уин делать перевязку?

— Ваше доверие к Уину очень трогательно, — заметил Паже. — Я уверен, что это и на него произвело впечатление.

— Так может он…

— Да, я уверен, что, получив у меня инструкции, сможет.

— Тогда все в порядке, — вздохнул Десейн.

С помощью Бурдо Десейн поднялся на ноги. Несколько секунд он постоял, тяжело дыша, опершись на плечо Бурдо. Паже вышел из комнаты, оставив дверь открытой.

— Вы уверены, что сможете идти, сэр? — спросил Бурдо.

Десейн попытался сделать шаг. Колени стали будто резиновыми, и он упал бы, если б его не поддерживал Бурдо.

— Мы поедем на лифте? — спросил Десейн.

— Да, сэр. Это прямо по коридору.

— Тогда пошли к нему.

— Да, сэр. Извините, сэр. — Бурдо наклонился и, взяв Десейна на руки, повернулся и направился к двери.

Перед глазами Десейна промелькнуло удивленное лицо какой-то медсестры, шедшей по коридору. Он почувствовал себя дураком, оказавшись в этом беспомощном положении… но что он мог поделать? Медсестра окинула хмурым взглядом Бурдо, который, не обращая на нее никакого внимания, нажал локтем на кнопку вызова лифта. Медсестра, громко стуча каблуками, пошла дальше по коридору.

С легким свистом двери лифта разъехались.

Бурдо занес Десейна в кабину и локтем нажал на кнопку, помеченную буквой «р».

Во рту Десейна пересохло. Двери лифта закрылись. Он уставился в кремовый потолок, на молочные продолговатые лампы и подумал: «Они без всяких колебаний пожертвовали Дженни. Почему же потом они не подумали о Бурдо? Что, если лифт сорвется и разобьется вдребезги?»

Послышалось слабое жужжание. Десейн почувствовал, как лифт начал подниматься. Вскоре дверцы разъехались в стороны, и Бурдо вынес его из кабины.

Десейн увидел холл с кремовыми стенами, дверь из красного дерева, на которой висела табличка «Изолятор», а потом они оказались внутри.

Это была длинная комната с тремя кроватями. За окнами чернела смолянистая крыша. Бурдо положил Десейна на ближайшую кровать и отошел назад.

— Кухня там, — он указал на вертящуюся дверь в конце комнаты. — За этой дверью ванная, — она находилась как раз напротив кровати Десейна, а справа от нее — еще две. — А эти двери — в туалет и лабораторию. Вас это устраивает, доктор?

— Посмотрим! — ответил Десейн, встретив испытующий взгляд Бурдо. Затем он выдавил из себя грустную улыбку и объяснил, как будет питаться.

— Консервированная пища, сэр? — переспросил Бурдо.

— Я полагаюсь на вас, вы знаете это, — ответил Бурдо. — Ведь вы были… в таком же, как и я, положении… когда-то. Мне кажется, вы подсознательно симпатизируете мне. Я рассчитываю, что… — Десейн слегка пожал плечами.

— Именно этого доктор Ларри и хочет от меня?

— Да.

— Я должен буду наугад выбирать консервы на рынке?

— Правильно.

— Это выглядит идиотизмом, сэр, но я сделаю так, как вы просите. — Он вышел из комнаты, что-то бормоча под нос.

Десейн, с трудом забравшись под одеяло, некоторое время лежал, восстанавливая силы. Дальше крыши виднелся ряд верхушек деревьев — высоких, вечнозеленых — на фоне безоблачного голубого неба. В комнате царила абсолютная тишина. Десейн глубоко вздохнул. Действительно ли он будет здесь в безопасности? Ведь ее выбрал сантарожец. Но этот сантарожец был выведен из психического равновесия собственными сомнениями.

Впервые за последнее время Десейн понял, что может расслабиться. Огромная усталость навалилась на него.

«Откуда взялась эта неестественная слабость?» — подумал он.

Ее нельзя было объяснить последствием потрясения или полученными ожогами. Казалось, что она была вызвана ранами в его душе и затронула его тело — все его мышцы получили приказ бездействовать.

Десейн закрыл глаза.

Не видя ничего в красном сумраке, Десейну показалось, что он разбит на мелкие кусочки, его внутреннее «я» съежилось в ужасе. «Нельзя двигаться, — подумал он. — Двигаться — значит привлечь к себе беду, которая, возможно, окажется ужаснее самой смерти».

Непроизвольно задрожали ноги, а зубы застучали. Он попытался успокоиться, открыл глаза и уставился в потолок.

«Это реакция на Джасперс», — решил он.

Комнату наполнял его запах. Аромат резко бил в ноздри. Десейн потянул носом и повернулся к металлической тумбочке, стоявшей возле кровати. Потом потянулся к полуоткрытому ящику, выдвинул его и заглянул внутрь.

Там ничего не было. Но еще совсем недавно в нем находилось что-то, содержащее Джасперс. Что же?

Десейн оглядел всю комнату. Изолятор, сказал Паже. Вот только от чего изолируют здесь? Что? И зачем?

Он проглотил комок в горле и прилег на подушку.

Ужасающая усталость охватила его. Десейн почувствовал, что вот-вот провалится в зеленые воды забытья. Отчаянным усилием воли он заставил себя держать глаза открытыми.

Где-то раздались чьи-то стенания.

Безликий бог захихикал.

Открылась входная дверь.

Десейн заставил себя не двигаться, боясь, что если повернет голову, то провалится в глубины забытья и утонет в…

В поле зрения оказался Паже, внимательно глядящий на него сверху вниз. Доктор приподнял веко и осмотрел глаз.

— Проклятье, вы все еще продолжаете бороться с этим! — воскликнул он.

— Бороться с чем?! — прошептал Десейн.

— Я совершенно не сомневался, что, потратив столько сил, вы уже должны быть без сознания, — ответил Паже. — А ведь вы не собираетесь в ближайшее время подкрепить свои силы.

И в этот момент Десейн почувствовал, как болезненно заныло в пустом желудке. Он цеплялся за эту боль. Она помогала ему не утонуть в захлестывающих его зеленых волнах.

— Вот что я вам скажу, — произнес Паже. Он исчез из поля зрения Десейна. Затем послышалось скрипучее ворчание: — Я просто буду сидеть здесь и наблюдать за вами, пока Уин не вернется сюда с чем-нибудь, что вы запихнете себе в рот. Я не буду нападать на вас и не позволю кому-нибудь другому прикоснуться к вам. Перевязка может подождать. Сейчас для вас важнее отдохнуть. Если сможете, то поспите. Перестаньте бороться.

«Сон! Боги, как же усталость манит забыться сном! Так все же, с чем бороться?»

Десейн попытался еще раз сформулировать этот вопрос, но не было сил. Их хватало лишь на то, чтобы просто цепляться за крошечный ослепительно сияющий островок сознания и продолжать всматриваться в кремовый потолок.

— Ведя эту борьбу, вы пытаетесь выбраться из трясины, все более засасывающей вас, что заставляет меня подозревать в вашей теории какое-то зерно истины. Мы все еще не избавились до конца от подсознательно спрятанного в нас насилия.

Монотонный голос Паже действовал гипнотически. Фразы проносились мимо сознания Десейна.

«…Эксперимент по приручению людей… выведенных из экзальтации, из неизменяющихся условий… должны заново воспитать в людях чувство понимания… ничего нового: человечество всегда сражается с какими-либо проблемами… сродни религиозному переживанию — создание нового слоя теоботаников… не отрекаться от жизни или от понимания жизни… поиск общества, которое меняется постепенно, по мере удовлетворения нужд его членов…»

В голове Десейна раздался громогласный шепот одного из безликих богов:

«Слушай мою заповедь, данную тебе: бедняк не может позволить себе жить по принципам, а богач не нуждается в них».

Десейн лежал неподвижно в полной тишине.

Он боялся шевельнуться. Он ощущал, что ниже него живет и работает мир Сантароги, а он лежит здесь, выше этого мира. Что-то манило его, такое знакомое. Он чувствовал близость этого мира, но старался отогнать от себя мысль о нем. Сантарога пыталась убаюкать его обманчивыми масками, за которыми скрывались булыжники притворства и коварных замыслов. И все равно манила. Она подходила ему. Он почувствовал, как с бурным восторгом протягивает руки к этому миру, но отшатнулся назад, испуганный булыжниками, которые были повсюду, образуя темный покров над жизнью, наполняя его тоской кремового цвета — успокаивающей, сладкой, как патока… и все равно манящей.

Он не мог преодолеть соблазн в виде ослепительно сверкающих фейерверков, палитры цветов, режущих глаза… и все это был обман.

Он чувствовал, что все это обман, множество стереотипов и хорошо усвоенных условных рефлексов… и ненавидел этот мир.

«Который? — спросил он себя. — Сантарогу, или же тот, внешний?»

Что-то ухватилось за плечо Десейна, и он пронзительно закричал.

Вынырнув из сна, Десейн понял, что стонет и что-то бормочет. Несколько секунд потребовалось ему, чтобы прийти в себя. Куда же делись безликие боги?

Паже склонился над ним и положил руку на его плечо.

— Вам снился кошмар, — сказал доктор, убирая руку. — Только что вернулся Уин с едой — вот она.

Желудок Десейна скрутило спазмом.

Бурдо стоял справа от него у соседней кровати, на которой находился ящик, доверху заполненный консервными банками.

— Принесите мне открывалку и ложку, — попросил Десейн.

— Просто скажите мне, какую банку вы выбрали, и я открою ее, — предложил Бурдо.

— Я сам сделаю это, — не согласился Десейн. Он приподнялся на локтях. Руки задрожали, но он чувствовал себя сильнее — словно отчаяние давало ему дополнительные силы.

— Ладно, ублажи его, — сказал Паже, видя нерешительность Бурдо.

Тот пожал плечами и вышел из комнаты в дверь, находившуюся рядом с кроватью.

Десейн отбросил простыни, жестом отверг помощь Паже и коснулся ногами холодного пола. Он глубоко вздохнул и качнулся в сторону соседней кровати. Десейн чувствовал силу в коленях, но понимал, что еще довольно слаб.

Бурдо вернулся и передал Десейну открывалку с вращающейся рукояткой.

Десейн присел рядом с ящиком и вынул оттуда большую зеленую банку, даже не глядя на этикетку. Потом он вскрыл ее, взял предложенную Бурдо ложку и отогнул крышку.

Бобы.

Из открытой банки ударил запах Джасперса. Десейн посмотрел на этикетку: «Упаковано кооперативом Джасперса». Дальше шли даты изготовления и поступления в продажу, а также указание: «Продажа в других штатах запрещена. Подвергнуто обработке в декабре 1964 года».

Десейн внимательно посмотрел на банку. «Джасперс? Этого не может быть. Эта продукция не предназначена для перевозки. Его невозможно сохранить от…»

— Что-то не так? — спросил Паже.

Десейн еще раз осмотрел банку с блестящей этикеткой.

«Бобы в мясном соусе с говядиной», — прочитал он желтые буквы.

Не обращая внимания на соблазнительный аромат, шедший от банки, Десейн посмотрел на ящик. Он попытался вспомнить, слышал ли он, когда открывал банку, характерный свист, свидетельствующий о нарушении герметичности… и не мог вспомнить.

— Что-то не так? — повторил вопрос Паже.

— Все должно быть в порядке, — заметил Бурдо. — Вся продукция поступает от частных ферм.

Десейн оторвал взгляд от ящика. Насколько он мог видеть, на всех банках были наклеены этикетки кооператива Джасперс. «Частные фермы?»

— Вот, смотрите, — сказал Паже. Он взял из рук Десейна банку и ложку, попробовал бобы и улыбнулся. Потом вернул банку и ложку Десейну, который автоматически взял их.

— Здесь нет никакого подвоха, — убеждал Паже.

— Лучше и не может быть, — сказал Бурдо. — Это из частной лавки Пита Маджи, прямо с фермы.

— Это ведь Джасперс, — прохрипел Десейн.

— Конечно, — согласился Паже. — Законсервировано прямо здесь для местного потребления. Долгое время хранится на складе, чтобы сохранить свою силу. Однако аромат Джасперса быстро исчезает, когда банка открыта, так что вам лучше начать есть. У вас в распоряжении пять-десять минут… — он усмехнулся. — Благодарите судьбу, что вы здесь, в долине. Если бы вы были во внешнем мире и открыли эту банку, то аромат исчез бы за несколько секунд.

— Почему?

— Влияние чужеродной окружающей среды, — ответил Паже. — Так что давайте ешьте. Вы ведь видели, как я попробовал бобы. И ничего со мной не случилось.

Десейн слизнул кончиком языка немного соуса. Во рту появилось успокаивающее ощущение которое разлилось по всему телу. Соус показался ему восхитительным. Он запихнул в рот полную ложку, наспех прожевал и проглотил. Бобы с Джасперсом оказались в его желудке. Он почувствовал внутри глухие удары.

С округлившимися глазами Десейн повернулся к Бурдо и увидел удивление в карих глазах негра. Они вместе с высыпавшими на его лице светло-желтыми веснушками очаровывали. Внимание Десейна привлекла банка. Он заглянул в нее.

Там ничего не было.

Десейн испытывал странное ощущение — словно его память быстро прокручивалась назад подобно обратной перемотке магнитофонной записи: вот его рука торопливо запихивает содержимое ложки из банки в рот. Смутное воспоминание о проглатывании пищи.

Сейчас он понял, что же стучало внутри — его сознание. Больше он не чувствовал голода.

«Это сделало мое тело, — подумал Десейн. Его охватило чувство удивления. — Это сделало мое тело».

Паже взял пустую банку и ложку из безвольных пальцев Десейна. Бурдо помог Десейну вернуться в постель, натянул поверх него простыни и поправил их.

«Это сделало мое тело», — снова подумал Десейн.

Внутри него словно бы произошло переключение, и с мыслью, что влияние Джасперса слабеет, его сознание прояснилось.

— Ну вот, — произнес Паже.

— А как же быть с бинтами? — спросил Бурдо.

Паже осмотрел повязку на щеке Десейна, наклонился ближе и понюхал ее, потом выпрямился.

— Возможно, сегодня вечером, — сказал он.

— Вы поймали меня в ловушку, не так ли? — спросил Десейн и пристально посмотрел на Паже.

— Ну вот, он снова бредит, — заметил Бурдо.

— Уин, — начал Паже, — я знаю, что у тебя есть кое-какие личные дела. Почему бы тебе сейчас не заняться ими и не оставить меня одного с Джилбертом? Постарайся вернуться к шести.

— Я могу позвонить Вилле и попросить ее…

— Не стоит беспокоить дочь, — перебил его Паже. — Иди и…

— Но что, если…

— Никакой опасности не существует, — поторопился заверить его Паже.

— Как скажете, — вздохнул Бурдо. Он направился к двери, ведущей в коридор, на секунду остановился в дверях и внимательно посмотрел на Десейна, потом вышел из комнаты.

— Что вы хотите сообщить мне, чего не должен слышать Уин? — спросил Десейн.

— Ну вот, он снова бредит, — повторил Паже фразу Бурдо.

— Наверное, что-то…

— Да нет у меня никаких тайн!

— И тем не менее вы попросили его наблюдать за мной… потому что он особенный, — заметил Десейн. Он глубоко вздохнул, чувствуя необыкновенную ясность в мыслях и встревоженность в сознании. — Уин оказался неопасным для меня.

— Уин живет собственной жизнью, а вы вмешиваетесь в нее, — сказал Паже. — Он…

— Почему же Уин оказался неопасным?

— Это вам так кажется, а не мне, — возразил Паже. — Уин спас вам жизнь, когда вы чуть было не упали с лестницы. Вот вы и прониклись определенной…

— Он приехал в Сантарогу из внешнего мира, — перебил его Десейн. — Когда-то он был таким же, как и я.

— Многие приезжают сюда из внешнего мира, — возразил Паже.

— И вы тоже?

— Нет, но…

— Как же на самом деле действует эта ловушка? — спросил Десейн.

— Да нет никакой ловушки!

— Что Джасперс делает с людьми? — уточнил Десейн.

— Задайте себе этот вопрос.

— Я имел в виду — в техническом смысле, доктор?

— В техническом?

— Да. Что же делает Джасперс?

— А, понятно. Он, помимо всего прочего, ускоряет катализ химических реакций в нервной системе с участием 5-гидрокситриптаина и серотонина.

— Изменения происходят в клеточном комплексе Гольджи?

— Не только. Джасперс вызывает разрушение систем блокировки сознания, в результате чего открывается возможность образного мышления и начинается процесс развития сознания. Вам начинает казаться, что у вас становится лучше память, она… развивается. Но это происходит, конечно, только в момент осуществления реакции — побочный эффект скорости, с которой…

— Образное мышление, — повторил Десейн. — А если человек не в состоянии управлять всеми видами памяти? Ведь бывают и совершенно неприятные люди, скандалисты… а некоторые воспоминания способны вызвать психическую травму…

— Да, случались и неудачи.

— Влекущие за собой опасные последствия?

— Иногда.

Десейн инстинктивно закрыл рот и сделал глубокий вдох через ноздри. По чувствам ударил резкий запах Джасперса. Он посмотрел в сторону ящика с банками, лежавшего на соседней кровати.

Джасперс. Заряд сознания. Опасная субстанция. Наркотик, таящий в себе зловещее предзнаменование. В сознании Десейна проносились самые разные фантазии. Он повернулся и с удивлением встретил блуждающий взгляд Паже.

— Вы не можете обойтись здесь, в долине, без экспериментов, не так ли? — спросил Десейн.

— А кому бы этого хотелось?

— Вы надеетесь, что я останусь, чтобы помочь вам разобраться в ваших неудачах.

— Конечно, это надо сделать.

Десейн вспыхнул гневом.

— И что же мне думать? — вскричал он. — Я не могу избавиться от запаха…

— Успокойтесь, — прошептал Паже. — Сейчас не время волноваться. Все пройдет, а вы даже не заметите этого.

«У каждого общества — свои основы химии, — подумал Десейн. — Свой собственный аромат, нечто, представляющее огромную важность, но видимое лишь его членами».

Сантарога пыталась убить его, Десейн знал это. И тут мелькнула мысль: что, если эти попытки были вызваны тем, что у него был другой запах? Он уставился на ящик, стоявший на постели. Невозможно! Не может быть такого простого объяснения!

Паже подошел к ящику, отодрал небольшой кусочек наклейки от банки и дотронулся до него языком.

— Этот ящик с продуктами находился в хранилище. Эта бумага — органическое вещество. А любое органическое вещество, пройдя определенную обработку, пропитывается Джасперсом. — Он бросил клочок бумаги в ящик.

— Я тоже стану, как этот ящик? — спросил Десейн. Ему казалось, что у его ног примостилось некий призрак, и он не мог избавиться от мыслей об этом создании. Внутри шевельнулось древнее существо, напомнив о своем существовании. — Я тоже стану…

— Выбросьте эти мысли из головы, — перебил его Паже.

— Я тоже стану одной из ваших неудач? — договорил Десейн.

— Я же сказал вам, перестаньте!

— Почему?

Десейн сел на кровати, охваченный страхом и гневом. Он строил различные предположения, и каждое казалось хуже предыдущего. Сейчас он казался себе беззащитнее и уязвимее, чем тогда, когда убегал от ударов кнутом.

Потрясенный этим так неожиданно пришедшим воспоминанием, Десейн рухнул на подушку. «Почему именно сейчас я вспомнил этот случай?» — спросил он себя. Перед его глазами возникла картина из далекого детства, вынырнувшая из глубин памяти на поверхность сознания. Он вспомнил боль от удара хлыстом по спине.

— Вы не относитесь к тому типу людей, на которых Джасперс действует неудачно, — сказал Паже.

Десейн с ненавистью посмотрел на пахучий ящик.

— Джасперс!

— Вы из той породы людей, которые могут пойти очень далеко, — продолжал Паже. — Почему, как вы думаете, вы оказались здесь? Только ли из-за этого дурацкого отчета о состоянии рынка? Или из-за Дженни? Конечно же, нет. Ответ не может быть таким простым. Поймите, Сантарога призывает к себе определенных людей, и они откликаются на ее зов.

Десейн искоса поглядел на него.

— Вот я и прибыл сюда, чтобы предоставить вам, сантарожцам, возможность прикончить меня, — заметил Десейн.

— Мы не хотим убивать вас!

— Помните, вы говорили, что, возможно, я прав? Но уже в следующую минуту утверждаете совершенно обратное.

Паже вздохнул.

— У меня есть одно предложение, — сказал Десейн.

— Говорите.

— Вам оно не понравится, — заметил Десейн.

Паже пристально посмотрел на него.

— Что у вас на уме?

— Вам будет страшно сделать это.

— Я не…

— Это что-то вроде клинического теста, — перебил его Десейн. — Но, как мне кажется, вы будете искать любой предлог, чтобы не допустить проведения этого теста или же остановить его. Вы будете делать вид, что не понимаете меня. Вы попытаетесь ускользнуть от…

— О Господи! Что у вас на уме?

— И, возможно, вы сумеете сделать это.

— Что именно?

— Отказаться от моего предложения.

— Не пытайтесь загнать меня в угол, Джилберт.

— Ну хорошо, слушайте, — произнес Десейн. Он поднял руку, останавливая Паже. — Я хочу, чтобы вы позволили мне загипнотизировать вас.

— Что?

— Вы слышали, что я сказал.

— Зачем?

— Вы родились здесь, — начал Десейн, — вы с самого рождения привыкли к влиянию этого… заряда сознания. Я хочу заглянуть в глубины вашего подсознания и увидеть, какого рода у вас страхи.

— Из всех сумасшедших…

— Я не какой-то там любитель-шарлатан, просящий вас подвергнуться гипнозу, — снова перебил Десейн. — Я — психолог-клиницист, хорошо знакомый с гипнотерапией.

— На что вы надеетесь, когда…

— Что такое человеческий страх? — опять не дал договорить ему Десейн. — Это как свет маяка, указывающий дорогу домой. Проникните в этот страх — и вы познаете его подспудные мотивы. За любым страхом таится насилие огромной…

— Чепуха! У меня нет…

— Вы же врач. Вам известно об этом лучше, чем кому-либо.

Паже молча уставился на него. Вскоре он признал:

— Да, конечно, каждый человек испытывает страх смерти. И…

— Больше, чем это.

— Вы считаете себя каким-то богом, Джилберт? Вы просто ходите вокруг да около.

— Дайте ответ, «взлетит ли орел по твоей команде и совьет ли гнездо среди высоких скал»? — начал Десейн. Он покачал головой. — Чему вы поклоняетесь?

— А… вот оно что — религия, — Паже облегченно вздохнул. — Тебе не нужно бояться ужаса ночи, ни стрелы, днем летящей, ни чумы, крадущейся во мраке, ни разрушения, опустошающего все в округе в полдень. Вы это хотите услышать?

— Нет, не это.

— Джилберт, я не настолько невежествен в этих вопросах, как вы, наверное, себе вообразили. Если я соглашусь на ваше предложение, то можно расшевелить такое…

— И что же именно?

— Мы оба знаем, что это невозможно предсказать заранее.

— Вы проводите эксперимент от имени общины… группы, общества, которое не хочет, чтобы я лез в его дела, — произнес Десейн. — Так чему же на самом деле поклоняется это общество? С одной стороны, вы говорите: можете смотреть и изучать все, что только пожелаете. А с другой — захлопываете двери. В каждом действии…

— Неужели вы в самом деле верите, что кое-кто из нас пытался убить вас ради безопасности общины?

— А разве нет?

— Неужели не найдется других объяснений?

— Каких же?

Десейн пристально смотрел на Паже. Вне всякого сомнения, доктор был встревожен. Он избегал взгляда Десейна, при этом руки его бесцельно двигались, а дыхание участилось.

— Общество никогда не верит, что оно может умереть, — сказал Паже. — Из этого следует: общество, как таковое, никогда никому не поклоняется — если оно не может умереть, то никогда и не предстанет перед Высшим Судом.

— В этом случае, — продолжил Десейн, — оно может вытворять такие мерзости, какие отдельному человеку никогда бы и в голову не пришли — его бы просто стошнило от одной только мысли об этом.

— Возможно, — пробормотал Паже. — Возможно.Ну хорошо. Почему вы решили проверить меня? Ведь я никогда не пытался причинить вам зла.

Десейн, ошарашенный этим вопросом, отвел взгляд в сторону. За окном сквозь зелень деревьев он увидел полоску холмов, которые окружали Сантарогу. Он чувствовал себя пленником этой гряды холмов, запутавшимся в паутине собственных мыслей.

— А что вы скажете о людях, которые пытались убить меня? — резким тоном спросил Десейн. — Они — подходящие объекты для исследований?

— Мальчик — возможно, да, — ответил Паже. — Мне все равно придется обследовать его.

— Пити, сын Йорика, — заметил Десейн. — Один из неудавшихся экспериментов?

— Не думаю.

— Еще один человек с раскрепощенным сознанием… как я?

— Вы запомнили это?

— Тогда вы говорили, что внешний мир умирает, а вы отгородились от него здесь с помощью Джасперса.

— Да, тогда я вам многое рассказал, сейчас я это припоминаю, — заметил Паже. — Действительно ли ваше сознание сейчас полностью раскрепощено? Вы уже можете видеть то же, что и мы? Стали ли вы таким же, как мы?

Десейн внезапно вспомнил голос Дженни в телефонной трубке: «Будь осторожен». И страх в ее словах: «Они хотят, чтобы ты уехал».

В ту же секунду Паже снова превратился в его сознании в серого кота, вспугнувшего птиц в саду, и Десейн понял, что он по-прежнему одинок и не соединился ни с кем, ни с одной группой. Он вспомнил озеро, особенные ощущения, когда он чувствовал и свое тело, и общее настроение всей компании, которое он разделял.

Он начал вспоминать все беседы, которые вел с Паже, по-новому оценивая их. Он чувствовал, что в данные секунды в его сознании началась перестройка мироощущения, которое производила Сантарога.

— Я дам вам еще немного Джасперса, — сказал Паже. — Возможно, тогда…

— Вы подозреваете, что я не замечаю, как дрожу от волнения? — перебил его Десейн.

Паже улыбнулся.

— Сара продолжает использовать фразы, которые имели хождение в прошлом, — сказал он. — Еще до того, как мы урегулировали наши отношения с Джасперсом… и внешним миром. Но не стоит смеяться над ней и ее стилем речи. Она сохранила невинный детский взгляд.

— Который отсутствует у меня.

— У вас все еще остались кое-какие догмы и предрассудки тех нелюдей, — сказал Паже.

— К тому же я услышал и узнал слишком много о вас, сантарожцах, чтобы мне было позволено уехать, — заметил Десейн.

— Неужели вы так и не попытаетесь стать другим? — произнес Паже.

— Кем именно стать? — Этот сумасшедший, почти шизофренический разговор с Паже выводил Десейна из себя. Болтовня! «Раскрепощенное сознание!»

— Только вы знаете это, — ответил Паже.

— Что?

Паже в ответ лишь пристально посмотрел на Десейна.

— Я скажу вам, что я понял, — произнес тот. — Я знаю, что вы в ужасе от моего предложения. Вы не хотите узнать, почему Уина насыпала яд для тараканов в кофе. Вы не хотите знать, почему Клара Шелер отравила свое жареное мясо. Вы не хотите знать, по чьей подсказке меня столкнули с пристани на озере и почему пятнадцатилетний мальчик пытался пронзить меня стрелой. Вы не хотите узнать, почему Дженни отравила яйца. Вы не собираетесь расследовать, почему меня едва не раздавила машина в гараже и почему сгорел мой грузовик. Вы не хотите…

— Ну хватит!

Паже потер подбородок и отвернулся.

— Что я говорил? Вам все же удалось это, — заметил Десейн.

— Iti vucati, — пробормотал Паже. — Существует аксиома: каждая система и каждая интерпретация становятся ложными, когда появляется другая система, более совершенная и, значит, верная. Интересно, может быть, поэтому вы и прибыли сюда — чтобы напомнить нам банальную истину: не существует утверждений, свободных от противоречий.

Он повернулся и пристально посмотрел на Десейна.

— О чем вы говорите? — спросил тот. В тоне и манерах собеседника Десейн увидел неожиданное спокойствие, которое вызвало у него тревогу.

— Внутренняя просвещенность всех живых существ начинается со своего «я», — начал Паже. — И это «я» невозможно свести к некоторой изолированной области в памяти, основанной на восприятии символов. Поскольку мы являемся сознательными существами, наши мысли являются проекциями нашего «я» на чувственное восприятие. Но бывает так, что наше «я» сбивается с пути — то наше «я», которое воплощает в себе отдельную личность или совокупность индивидуумов. Интересно…

— Прекратите попытки отвлечь меня своей дурацкой болтовней, — перебил его Десейн. — Вы пытаетесь сменить тему разговора, избежать…

— …пустоты, — закончил за него Паже. — Да, пустота — очень уместное слово. Невозможно воспринимать Эйнштейна только как математика. Всякое феноменальное существование — преходяще и относительно. На самом деле не существует ничего реального, заслуживающего внимания. Каждую минуту любая вещь превращается в нечто иное.

Десейн приподнял голову над подушкой. Неужели старый доктор сошел с ума?

— Действие само по себе не может дать результата, — продолжал Паже. — Вы мыслите в абсолютных категориях. Однако поиск любой закономерности есть плод ложной фантазии. Вы пытаетесь при помощи пальцев отцедить мыло от воды. Реальность восприятия — признак заблуждения.

Десейн покачал головой. Его собеседник говорил полную чушь.

— Я вижу, что вы смущены, — продолжал Паже. — Вы на самом деле не понимаете, какая в вас скрыта интеллектуальная энергия. Вы ходите по узким тропам. Я же предлагаю вам новые орбиты…

— Да перестаньте вы, — прервал его Десейн.

Он вспомнил озеро, хриплый женский голос, говорящий: «Это единственное, что можно сделать». И ответ Дженни: «Мы и делаем это».

— Вы должны привыкнуть к условному мышлению, — сказал Паже. — Только так вам удастся осознать относительность собственного существования и стать выразителем относительной истины, которую вы пытаетесь постичь. У вас есть способность к этому. Я вижу это. Ваш дар предвидения насильственных действий, направленных на…

— Какой бы эксперимент вы ни проводили надо мной, вы ведь не прекратите его, не так ли? — спросил Десейн. — Вы все будете давить на меня, давить и…

— Кто на вас давит? — удивился Паже. — Разве не вы оказываете самое сильное давление на…

— Черт бы вас побрал! Замолчите!

Паже молча посмотрел на него.

— Эйнштейн, — пробормотал Десейн. — Относительность… абсолютность… интеллектуальная энергия… феноменальный… — Он замолчал, когда его разум вдруг заработал со скоростью компьютера подобно тому, как это уже было с ним, когда он решился перелететь на грузовике через провал в мосту.

«Скоростная работа ума напоминает охоту за подводными лодками в глубинах собственного сознания, — подумал Десейн. — И успех этой охоты зависит от количества задействованных тобою поисковых групп и скорости их передвижения».

Это ощущение исчезло так же быстро, как возникло. Но это было самое сильное потрясение в его жизни. Правда… в этот раз его необычный дар не предупреждал его о непосредственной опасности.

«Узкие тропы», — повторил Десейн про себя. Он с удивлением посмотрел на Паже. В его словах был скрыт какой-то подтекст. Может, именно так думают сантарожцы? Десейн покачал головой. Вряд ли. Ему это казалось невозможным.

— Могу я рассказать поподробнее? — спросил Паже.

Десейн кивнул.

— Вы, должно быть, заметили, что мы провозглашаем свои относительные истины в несколько бесцеремонной манере. Что условное мышление не допускает никакого другого подхода, оно подразумевает взаимное уважение. И это резко отличается от подхода к рыночным отношениям тех людей, что послали вас сюда шпионить за нами. У них есть…

— Как быстро вы можете думать? — спросил Десейн.

— Как быстро? — Паже пожал плечами. — По мере необходимости.

«По мере необходимости», — повторил про себя Десейн.

— Могу я продолжить? — спросил Паже.

Десейн снова кивнул.

— Мы заметили, — начал Паже, — что та нечистоплотность, которой отмечено наше время, проникла и на телевидение, — с этим вы согласитесь, не раздумывая. И теперь остался один короткий шаг к мысли о том, что сейчас размещаются потоки измерительных приборов и создаются подслушивающие группы. Я не сомневаюсь, что это уже сделано, — это так очевидно. А теперь задумайтесь на секунду о том, как воротилы большого бизнеса относятся к людям, выполняющим подобного рода работу, и к тем, кто посчитал, что ему негоже ею заниматься.

Десейн прокашлялся. Вот в чем суть обвинительного акта, выдвинутого сантарожцами против внешнего мира. «Как вы используете людей? В благородных целях? Или же вы используете их способности для достижения собственных?» Внешний мир все больше и больше начал казаться Десейну пустым местом умышленно льстивых речей, вызывающих раздражение.

«Я уже действительно начинаю видеть все, как сантарожцы», — подумал Десейн. В его сознании возникло ощущение победы. Ведь ради этого он и был послан сюда.

— Неудивительно, — продолжал Паже, — что законы военного времени используются и сейчас, в мирной жизни, в рекламе и политике. Ведь вы знаете, что это тоже своего рода война — проблемы остаются теми же. Вне зависимости от поля битвы лучшее оружие — математика дифференциальных уравнений.

«Армии», — подумал Десейн. Он сфокусировал свой взгляд на двигающихся губах Паже, внезапно удивившись перемене темы разговора. Неужели Паже сделал это преднамеренно? Ведь они разговаривали о невидимой стороне жизни Сантароги, о ее страхах…

— Вы дали мне пищу для размышлений, — сказал Паже. — Я на некоторое время оставлю вас одного. Посмотрим, смогу ли я придумать что-нибудь конструктивное. У изголовья вашей кровати находится кнопка вызова. На этом этаже нет дежурной медсестры, но в случае необходимости кто-нибудь быстро поднимется к вам. Время от времени они будут заглядывать сюда. Может, вам хотелось бы что-нибудь почитать? Я могу что-нибудь передать.

«Что-нибудь конструктивное? — подумал Десейн. — Что он имел в виду?»

— Как насчет нескольких номеров нашей газеты? — спросил Паже.

— Принесите мне бумагу и ручку, — попросил Десейн. — И да, газеты.

— Очень хорошо. Постарайтесь отдохнуть. Кажется, силы постепенно возвращаются к вам, но не переусердствуйте.

Повернувшись, Паже вышел из комнаты.

Вскоре появилась рыжеволосая медсестра с кипой газет, блокнотом и темно-зеленой шариковой ручкой. Она положила все это на прикроватную тумбочку и спросила:

— Поправить вам постель?

— Нет, спасибо.

Десейн вдруг поймал себя на том, что ее лицо ему кого-то поразительно напоминает… да, Эла Мардена.

— Ваша фамилия Марден, — сказал он.

— А что еще? — сказала она и, когда он ничего не ответил, вышла из комнаты.

«Так, я ее достал!» — подумал Десейн.

Он взглянул на кипу газет и вспомнил, как безуспешно искал по всему городу газетный киоск. А сейчас они попали к нему с такой легкостью, что потеряли часть своей привлекательности. Десейн соскользнул с кровати и встал. Слабость в коленях почти не ощущалась.

В поле зрения попал ящик с консервами.

Он подошел к нему и, порывшись, обнаружил банку яблочного повидла, после чего тут же, пока не выветрился запах Джасперса, опустошил ее. Во время еды он надеялся, что теперь к нему вновь вернется то необыкновенное ощущение ясности и быстроты мышления, которое он пережил на мосту и в коротком разговоре с Паже.

Яблочное повидло утолило его голод, оставив какое-то смутное беспокойство — но и только.

«Может, со временем его влияние уменьшается? — подумал он. — И с каждым разом требуется все больше и больше этой ерунды? А может, он просто начинает акклиматизироваться?»

Так что же, поймали они его на крючок или нет?

Десейн вспомнил Дженни, смотревшую на него умоляющим взглядом, но это был обманчивый взгляд, «Заряд сознания. Что, во имя Бога, открыли сантарожцы?»

Десейн посмотрел в окно на вереницу холмов, проглядывающих сквозь листву деревьев. Где-то внизу горел невидимый отсюда костер — дым от него спиралью поднимался над горным кряжем. Десейн не отводил от него глаз, ощущая в этом огне какую-то загадочную мистику. Он чувствовал себя первобытным охотником — дым словно явил его душе знак из далекого генетического прошлого. И не было никакого страха. Наоборот, он как бы воссоединялся с какой-то частью своего «я», которую отрезал от себя еще в детстве.

«Меня тянет исследовать свое детство», — подумал он.

И в этот момент он понял, что сантарожцы так и не смогли лишить его первобытного прошлого — оно скрывалось в лабиринте его разума.

«Я становлюсь сантарожцем, — подумал Десейн. — Насколько же далеко зайдет этот процесс, прежде чем я поверну его в обратную сторону? Ведь у меня есть долг перед Селадором и теми, кто направил меня сюда. Когда же я исполню его, решусь на этот шаг?»

Но вместе с этой мыслью пришло глубокое отвращение к возвращению во внешний мир. Однако ему придется вернуться. Он почувствовал приступ тошноты, подкатившей к горлу, в висках застучало. Десейн вспомнил о раздражающей пустоте внешнего мира, составленной из осколков жизней, где эгоизм прикрывался бутафорскими нарядами, где почти не осталось ничего, что могло бы вызвать трепет и душевный подъем.

«У жизни во внешнем мире нет прочного фундамента, — подумал Десейн. — Невозможно связать воедино все отдельные события. Есть лишь пустая сверкающая дорога, на обочинах которой мелькают столбы-указатели, они действуют гипнотически, отвлекая от нее внимание. А за сверкающим полотном — только безликие строения из досок… и полное запустение».

Десейн подошел к кровати и упал на простыни.

«Итак, я не могу вернуться, — думал он. — Но… я должен вернуться. Что же творится со мной? Неужели я пробыл здесь слишком долго и наконец дождался? Неужели Паже наврал ему насчет влияния Джасперса?»

Десейн перевернулся на спину и прикрыл ладонью глаза. В чем же заключается химическая сущность Джасперса? От Селадора здесь помощи ждать нельзя — это вещество невозможно было перевезти во внешний мир.

«Я знал это, — подумал Десейн. — Я все время знал это».

Он убрал руку с лица. Вне всякого сомнения, он пытается избежать ответственности. Десейн посмотрел на двери в стене напротив него: кухня, лаборатория…

Из груди вырвался тяжелый вздох.

Он знал, что лучший объект для исследования — сыр. В нем дольше всего сохраняется присутствие Джасперса. Лаборатория… и немного сыра.

Десейн нажал кнопку у изголовья своей кровати и вздрогнул, когда прямо сзади него раздался женский голос.

— Вам сию секунду требуется медсестра?

Десейн повернулся и увидел громкоговоритель, вмонтированный в стену.

— Мне бы хотелось немного сыра Джасперса, — ответил он.

— О… сейчас, сэр, — в женском голосе прозвучало восхищение, которое не могла скрыть электроника.

Вскоре рыжеволосая медсестра с теми же чертами лица, что и у Мардена, вошла в комнату с подносом. Она поставила его на тумбочку поверх газет.

— Вот, доктор, — сказала она. — Заодно я принесла вам немного сухого печенья.

— Спасибо, — поблагодарил ее Десейн.

В дверях девушка остановилась.

— Дженни обрадуется, узнав, что вы здесь.

— Дженни уже проснулась?

— О да! В основном во всем виновата ее аллергия на аконит. Мы выкачали из нее весь яд, и теперь она быстро идет на поправку. Она уже хочет встать, а это хороший признак.

— А как яд оказался в еде? — спросил Десейн.

— Одна из студенток-практиканток по ошибке приняла его за капсулу с ЛСД. Она…

— Но каким образом яд оказался на кухне?

— Мы еще не выяснили. Несомненно, это какой-то дурацкий несчастный случай.

— Несомненно, — буркнул Десейн.

— Ну а теперь ешьте сыр и отдохните немного, — сказала медсестра. — Звоните в случае чего.

Дверь тут же захлопнулась за ней.

Десейн посмотрел на золотистый кусочек сыра. Резкий запах Джасперса бил в ноздри. Десейн отломил от него уголок и лизнул. Чувства внезапно обострились. Непроизвольно он запихнул весь кусочек в рот и проглотил. Десейн почувствовал приятный успокаивающий аромат. В один миг в голове прояснилось.

«К чему бы это ни привело, — решил Десейн, — но мир должен узнать об этом веществе».

Он опустил ноги и встал с постели. В голове застучало. Он закрыл глаза и, почувствовав, как все поплыло перед глазами, схватился за кровать.

Головокружение прошло.

На подносе Десейн обнаружил нож для резки сыра и, отрезав кусочек от золотистого кирпичика, сумел остановить движение руки, уже направлявшейся ко рту.

«Тело действует автоматически», — он ощущал мощное принуждение выполнить эту команду, приказ, переданный телу, но сумел сдержаться. Попозже, сперва — лаборатория.

Она оказалась оснащенной гораздо лучше, чем он предполагал. Приборов было немного, но здесь имелось все, что нужно для проведения исследовательских работ — хорошая центрифуга, микротом, бинокулярный микроскоп с регулируемым освещением, газовая горелка, ряды чистых пробирок. Десейн обнаружил емкость с дистиллированной водой и еще одну со спиртом. Раскрошив кусочек сыра, он смешал его со спиртовым раствором и, положив все это на предметное стекло, занялся исследованием под окуляром микроскопа.

Он увидел переплетающиеся между собой нити — молекулы сыра. После наведения резкости нити превратились в спирали продолговатой формы, напоминавшие клетки, которым не давали возможности нормально делиться. Озадаченный Десейн откинулся на спинку стула.

Строение нитей очень напоминало губчатую грибницу, и это не противоречило его первоначальному предположению, что он столкнулся с каким-то новым, выведенным типом гриба. Но что же за активный агент присутствует здесь?

Закрыв глаза, Десейн задумался и вдруг заметил, что его трясет от усталости.

«Не нужно перенапрягаться, — сказал он себе. — Ты еще не до конца поправился. Для получения результатов некоторых экспериментов требуется время. С этим можно подождать».

Вернувшись к кровати, он растянулся на простынях. Протянув левую руку к сыру, он отломил кусочек и осознал свои действия, только когда проглотил сыр. Взглянув на крошки, оставшиеся на руках, он начал растирать их и почувствовал, что кожа на пальцах скользкая от растертого жира. По всему телу пробежала волна блаженства.

«Тело действует само по себе, без участия сознания. Неужели оно способно выйти из-под контроля и убить человека? Весьма похоже, что так оно и есть».

Его телу нужен был сон, и если бы он не заставлял себя держаться, оно уже уснуло бы. Однако его сознание пошло на поводу у тела и стало создавать сон: деревья за окном вдруг стали огромными и, переполнившись жизненной энергией, выпрыгнули из земли, сбрасывая ветви с непосильным грузом листьев и фруктов. И все это великолепие грелось под лучами теплого солнца цвета золотистого сыра.

Глава 12

Проснувшись на закате, Десейн повернул голову к окну и увидел ослепительно сверкающее небо. Он застыл под действием чар сродни тем, что охватывали древних греков, когда они поклонялись солнцу. Корабль жизни спускался в свою каждодневную гавань. Вскоре эта земля окажется во власти тьмы.

Позади что-то щелкнуло. Разрушая чары, комнату затопил искусственный свет. Десейн обернулся. В дверях стояла Дженни. На ней был зеленый халат длиной почти до колен, на ногах — зеленые тапочки.

— Пора просыпаться, — сказала она.

Он смотрел на нее, как на незнакомку. Он видел, что это была та же самая Дженни, которую он любил — ее длинные черные волосы, перехваченные красной ленточкой, полуоткрытые полные губы, ямочка на щеке. Но он заметил и едва различимое выражение спокойствия в ее голубых глазах — спокойствия богини.

Она направилась к нему, двигаясь так, как в том далеком прошлом, — ему никогда не забыть ее плавной походки.

Странный страх охватил Десейна — сродни тому, который испытывал аттический крестьянин перед дельфийской жрицей. Она была прекрасна… и смертельно опасна.

— Ты что, не хочешь спросить, как я себя чувствую? — спросила Дженни.

— Я и так вижу, что с тобой все в порядке, — ответил он.

Дженни сделала еще один шаг в его сторону и сказала:

— Клара подогнала к нашему дому машину Джерси Хофстедцера и оставила ее там для тебя. Сейчас автомобиль стоит в гараже.

Десейн вспомнил об этой прекрасной машине — вот еще одна приманка для него.

— Что ты принесла мне на этот раз? — спросил он. — Я не вижу у тебя в руках никакой еды. Тогда, возможно, яд на острие твоей шляпной булавки?

В глазах девушки появились слезы.

— Не подходи ко мне, — напомнил он. — Я люблю тебя.

Дженни согласно кивнула:

— Я действительно люблю тебя. И… И я понимаю, насколько опасной могу быть для тебя. Все время была… — Она зарыдала. — Я понимала, что должна быть от тебя подальше. Но больше не могла выдерживать этого. Как и сейчас.

— Ладно, все прошло, — сказал Десейн. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Ты случайно не захватила с собой пистолет? Это оружие более эффективно, а пуля быстра.

Дженни топнула ногой.

— Джил, ты невыносим!

— Да ну?

— Ты изменился, да? — прошептала девушка. — Неужели ты не чувствуешь ничего…

— Я по-прежнему люблю тебя, — перебил ее Десейн. — Не подходи ко мне. Я люблю тебя.

Дженни прикусила губу.

— Разве не милосерднее было бы сделать это во время сна? — продолжал он изводить девушку. — И тогда я никогда бы не узнал, кто…

— Прекрати!

Внезапно Дженни сорвала с себя зеленый халат, под которым оказалась белая ночная рубашка, отделанная кружевами. Она стянула через голову ночную рубашку и, бросив ее на пол, осталась стоять обнаженная, глядя на Десейна сверкающими глазами.

— Убедился? — спросила она. — Здесь нет ничего, кроме женского тела! Ничего, кроме женщины, которая любит тебя. — Слезы текли по ее щекам. — В моих руках нет яда… О Джил… — Она зарыдала.

Он знал, что не может смотреть на нее — такую милую, изящную, желанную — и сохранять при этом холодную голову, способную рассуждать, поэтому заставил себя отвести взгляд в сторону. Она была прекрасной и смертельно опасной одновременно — последняя приманка, которой Сантарога пыталась завлечь его в свои сети.

От дверей донеслось шуршание одежды. Десейн повернулся.

Она стояла, снова одетая в зеленый халат. Щеки ее рдели, губы дрожали, веки были опущены. Затем Дженни медленно подняла глаза и встретилась с его взглядом.

— Я не стыжусь твоего присутствия, Джил, — начала она. — Я люблю тебя. Я хочу, чтобы между нами не существовало никаких тайн.

Десейн попытался проглотить комок, застрявший в горле. Богиня оказалась уязвимой. Из-за этого открытия его грудь сжалась от боли.

— Я хочу того же, — сказал он. — Джен… лучше тебе сейчас оставить меня одного. Если ты не сделаешь этого… я просто могу схватить тебя и изнасиловать.

Она попыталась улыбнуться, но не смогла, потом повернулась и выбежала из комнаты.

Дверь с шумом захлопнулась. На несколько секунд воцарилась тишина. Потом дверь снова открылась, и Десейн увидел Паже, стоящего в проеме и выглядывающего в коридор. Затем Десейн ясно расслышал звук закрывающихся дверей лифта. Паже зашел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Что произошло между вами? — спросил он.

— По-моему, мы просто поссорились, а затем помирились, — ответил Десейн. — Хотя я не уверен.

Паже прокашлялся. Десейну показалось, что его круглое лицо выражает уверенность, однако было не похоже, чтобы доктор над чем-то усиленно думал. Десейн в этом нисколько не сомневался. Как бы то ни было, но тут же это выражение исчезло, а в широко раскрытых глазах появился интерес к Десейну.

— Вы выглядите гораздо лучше, — заметил Паже. — На щеках уже нет прежней бледности. Чувствуете, как к вам возвращаются силы?

— По правде говоря, да.

Паже взглянул на остатки сыра на тумбочке, подошел к ней и понюхал.

— Не совсем свежий, — произнес он. — Я скажу, чтобы прислали свежего.

— Да, пожалуйста, — сказал Десейн.

— Могу я взглянуть на ваши бинты? — спросил Паже.

— А я думал, что бинтами займется Бурдо.

— Уина задержало дома одно небольшое дельце. Вы знаете, завтра выходит замуж его дочь. Так что он придет позже.

— Я не знал.

— Сейчас как раз достраивается дом для молодых, — сказал Паже. — Небольшая задержка вышла из-за того, что мы решили построить четыре дома вместо одного. Место хорошее — вы с Дженни могли бы облюбовать один из них.

— Очень мило, — заметил Десейн. — Значит, вы собираетесь все вместе и строите дома для молодоженов.

— Мы заботимся о себе, — сказал Паже. — Прошу вас, позвольте мне наконец осмотреть ваши бинты.

— Пожалуйста.

— Я рад, что вы стали вести себя более благоразумно, — заметил Паже. — Я сейчас вернусь. — Он направился в лабораторию и через минуту вернулся с тележкой, поставил ее рядом с кроватью и начал снимать бинты с головы.

— Вижу, что вы впустую потратили время в лаборатории, — произнес Паже.

Десейн поморщился, когда доктор снял бинт с обожженного места на щеке.

— Значит, то, что я делал в лаборатории, оказалось напрасным?

— То, что вы делали? — переспросил Паже. Наклонившись поближе, он внимательно осмотрел щеку Десейна. — Похоже, лечение протекает великолепно. Я считаю, что не останется даже шрама.

— Я занимался поисками активного агента в Джасперсе, — сказал Десейн.

— Уже предпринималось несколько таких попыток, — заметил Паже. — Вся беда в том, что мы слишком заняты более насущными проблемами.

— А вы сами пытались? — поинтересовался Десейн.

— Когда был молодым.

Десейн подождал, пока Паже снимет с его головы бинт, и спросил:

— У вас остались какие-нибудь записи, выводы?

— Никаких записей. У меня никогда не оставалось на это времени. — Паже занялся правой рукой Десейна.

— Что же вы обнаружили?

— Я взял бульон, насыщенный аминокислотами. Очень похоже на дрожжи. А вот на этой руке, похоже, шрам останется, но вам не стоит особо волноваться, вскоре все заживет. И благодарить за это вам следует Джасперс!

— Что? — Десейн озадаченно уставился на Паже.

— Природа дает, природа же и забирает обратно. Да, изменения в химической структуре вашего тела делают вас более подверженным аллергии, но при этом ваше тело будет вылечиваться в пять-десять раз быстрее, чем во внешнем мире.

Десейн окинул взглядом свою обнаженную руку. На месте ожога уже появилась новая розовая кожа. Он видел шрам в том самом месте, о котором говорил Паже.

— И что это за изменения в химической структуре тела? — спросил Десейн.

— Главным образом это улучшение в гормональном балансе, — ответил Паже. — Очень похоже на тот процесс, который наблюдается у эмбрионов.

— Но это не согласуется с аллергической реакцией, — возразил Десейн.

— Я и не говорил, что все так просто, — заметил Паже. — Держите руку на весу. Не двигайте ею.

Десейн подождал, пока закончится перевязка, а потом продолжил:

— А как насчет структуры и…

— Что-то среднее между вирусом и бактерией, — поспешил ответить Паже. — В каких-то отношениях напоминает грибок, однако…

— Я рассматривал клеточную структуру под микроскопом.

— Да, но не ядро. Конечно, какое-то ядерное вещество присутствует, но на него можно воздействовать таким образом, чтобы создавался вирусный кристалл.

— Эти кристаллы и производят эффект Джасперса?

— Нет. Однако их можно поместить в подходящую среду, и после надлежащей обработки они-то и производят желаемый эффект.

— Какую среду?

— Вы знаете это, Джилберт.

— Пещера-хранилище кооператива?

— Да. — Паже закончил снимать бинты с левой руки Десейна. — Не думаю, что на этой руке у вас останется такой же шрам.

— Что же такого уникального во внутренней среде пещеры? — спросил Десейн.

— Мы точно не знаем.

— Неужели никто никогда не пытался…

— Джилберт, у нас и без того хватает насущных проблем, которые требуют немедленного разрешения, — перебил его Паже. — И одна из них — сохранить свое существование.

Десейн перевел глаза вниз и стал наблюдать за тем, как Паже заканчивает перевязку на левой руке. «Сохранить свое существование», — повторил он про себя.

— А никто не будет возражать, если я попрошу разрешения заглянуть в хранилище? — спросил Десейн.

— Если найдется время — конечно же, нет. — Паже положил инструменты и бинты на тележку и откатил ее в сторону. — Вот и все. Мне кажется, завтра мы уже окончательно снимем с вас повязки. Ваш прогресс в лечении просто великолепен.

— В самом деле?

Паже улыбнулся ему.

— Страховая компания позаботится о возмещении убытков, нанесенных пожаром в гараже, — сказал он. — Я полагаю, Дженни уже рассказала вам о новом автомобиле.

— Да.

— Мы также заменили вашу одежду. Хотите еще чего-нибудь?

— Как насчет замены свободы выбора?

— У вас есть свобода выбора, Джилберт, и вам есть из чего выбирать. А теперь у меня есть несколько…

— Оставьте советы при себе, — перебил его Десейн.

— Советы? Я просто хотел сказать, что у меня есть довольно любопытная информация для вас. После вашего предложения повнимательнее присмотреться к тем людям, которых вы обвиняли в попытках убить вас, у меня в голове родилось несколько…

— Моего предложения повнимательнее присмотреться?

— Я взял на себя смелость упредить вас.

— Значит, вы загипнотизировали кое-кого из них, — понял Десейн. — Вы приготовили диаграмму Дэвиса по их восприим…

— Я не гипнотизировал их, — резко оборвал его Паже. — Будете вы молчать и слушать, в конце-то концов?

Десейн вздохнул и посмотрел в потолок.

— Я провел беседы с несколькими из этих людей, — начал Паже. — Самым первым стал мальчик Пити Йорик, потому что это больше всего касается меня — ведь он только что был выпущен из школы. И вскрылся один весьма любопытный факт.

— Да?

— У каждого из этих людей была сильная подсознательная причина ненавидеть внешний мир и бояться его.

— Что? — помрачневший Десейн озадаченно уставился на Паже.

— Они пытались убить вас не как человека по имени Джилберт Десейн, — сказал Паже. — Вы — чужак из внешнего мира. Это порождает сильную, до сих пор не разрешенную…

— Вы хотите сказать, что считаете в порядке вещей…

— Как вы поняли, — перебил его Паже, — причины возникают подсознательно. Однако структура мотивации…

— Значит, Дженни одновременно и любит, и ненавидит меня, поскольку я чужак?

— Вы все правильно поняли, Джилберт. Дженни не пыталась причинить вам зла. Как раз медсестра-практикантка…

— Но Дженни сказала, что она лично приготовила мне еду!

— Это только так называется, — перебил его Паже. — На самом деле она сходила в диетическую кухню, заказала вам еду и наблюдала за ее приготовлением. Однако не могла же она уследить за каждым…

— И вы считаете, — в свою очередь перебил его Десейн, — что эта… эта ненависть к чужакам и есть причина того, что несколько сантарожцев пытались убить меня?

— Это совершенно очевидно, Джилберт.

Десейн пристально посмотрел на Паже. Да, несомненно, доктор верит в это.

— Значит, пока я живу в Сантароге, мне придется внимательно следить за всеми людьми, которые ненавидят чужаков? — спросил Десейн.

— Теперь вам вовсе не нужно чего-то бояться, — ответил Паже. — Вы больше не чужак. Вы уже один из нас. Когда вы и Дженни поженитесь…

— Из всей чепухи, которую мне когда-либо приходилось слышать, эта бьет все остальное! — воскликнул Десейн. — Этот… этот мальчишка Пити хотел попасть в меня стрелой, потому что…

— У него патологический страх, что он уедет из долины учиться во внешнем мире, — перебил его Паже. — Конечно, он преодолеет этот страх, но эмоции детства более…

— А порошок для травли тараканов в кофе? — не дал ему досказать свою мысль Десейн. — Ведь это тоже просто…

— Это следствие очень печальной истории, — перебил его Паже. — Она влюбилась, когда училась в колледже, в одного чужака — как, например, Дженни, добавлю я от себя. Вся разница в том, что друг Уины соблазнил ее, а потом бросил. И у нее есть дочь, которая…

— О Господи! Да вы в самом деле верите в эту чушь! — воскликнул Десейн. Он прижался к стенке кровати и посмотрел на Паже сверкающими глазами.

— Джилберт, мне кажется, гораздо легче поверить в это, чем в вашу сумасшедшую теорию, что Сантарога предприняла массированную атаку на вас. В конце концов, вы должны увидеть сами.

— Конечно, — перебил его Десейн. — А теперь объясните мне тот инцидент на мосту. Посмотрим, как…

— О, это проще всего! — воскликнул Паже. — Подозреваемый молодой человек был влюблен в Дженни до того, как в ее жизни появились вы.

— Поэтому он просто дожидался момента, когда…

— Все это происходило на подсознательном уровне, уверяю вас, Джилберт.

Десейн пристально посмотрел на доктора. Схема рационального объяснения несчастных случаев, выстроенная Паже, напоминала Десейну дерево из его сна. Из темных глубин к ослепительно сверкающему, как солнце, сознанию тянулся мощный ствол. Корни скрывались во мраке. От ствола отходили ветви с уже довольно заметными листьями и фруктами. Оно возникло и не собиралось исчезать, несмотря на свою фальшивость.

И его невозможно срубить, понял вдруг Десейн. Слишком уж эта штука нематериальна. И слишком уж много подобных деревьев в лесу, который называется Сантарога. «Это дерево, видишь? Неужели оно не выглядит так, как остальные?»

— Мне кажется, — начал Паже, — что, когда вам предоставится время поразмышлять над этим, вы осознаете истину…

— О, несомненно, — перебил его Десейн.

— Я… э-э… я скажу, чтобы вам прислали немного свежего сыра, — сказал Паже. — Из особого хранилища.

— Да, конечно.

— Я все прекрасно понимаю, — начал Паже. — Вы думаете, что сейчас ведете себя хотя и цинично, но очень мудро. Но со временем вы исправитесь.

С этими словами он вышел из комнаты.

Десейн продолжал смотреть на запертую дверь в течение нескольких минут после ухода Паже. Доктор не мог понять его и всегда будет не в состоянии понять, как и любой сантарожец. Даже Дженни, несмотря на ее исключительную восприимчивость, усиленную любовью. Слишком уж просты были объяснения Паже, чтобы их принять. В них заключена точка зрения официальных властей.

«Мне обязательно нужно выбраться из этой сумасшедшей долины», — решил Десейн.

Он выскользнул из постели как раз тогда, когда дверь открылась, и в комнату с подносом в руках вошла круглолицая юная студентка-практикантка без чепчика.

— О, вы встали с постели! — воскликнула она удивленно. — Это хорошо.

Она взяла с тумбочки старый поднос и поставила на его место новый.

— Раз вы встали, я поправлю вашу постель, — сказала она.

Десейн стоял, опершись о спинку кровати, пока сестра возилась с постелью. Вскоре она ушла, забрав с собой старый поднос.

Десейн посмотрел на то, что она принесла: золотистый клинышек сыра, сухое печенье, стакан и бутылка пива Джасперса.

В приливе внезапно вспыхнувшего гнева Десейн швырнул сыр в стену. Потом он простоял некоторое время, уставившись на пятно, пока не почувствовал во рту успокаивающий вкус и не осознал, что он слизывает крошки с пальцев.

Десейн пристально посмотрел на свою руку, словно она принадлежала какому-то другому человеку. Он сознательно заставил себя не нагибаться и не поднимать сыр с пола, а повернулся к пиву. За бутылкой находилась открывалка. Десейн налил пива в стакан и выпил его быстрыми глотками. Только когда в стакане не осталось жидкости, он почувствовал в оставшихся каплях резкий аромат Джасперса.

Пытаясь побороть легкую дрожь, Десейн поставил стакан на тумбочку и, словно в поисках убежища, забрался в постель.

Его тело требовало Джасперса. «Это не люди поедают Джасперс, — подумал Десейн, — а Джасперс пожирает их». Он ощутил эффект расширения сознания, услышал громогласный шум толпы, неприятно действовавший на психику. Время потеряло свой обычный ход, сжалось, готовое разорваться в любой миг.

Десейн услышал чьи-то торопливые шаги. Щелкнул выключатель, и его комната погрузилась в темноту. Дверь захлопнулась.

Он открыл глаза и посмотрел в окно, за которым сияли звезды. В их свете он различил на тумбочке свежий клинышек сыра. Остатки сыра со стены и пола убрали. Он вспомнил голос Дженни — тихий, музыкальный, журчащий, словно темная вода над камнями, слегка дрожащий.

Неужели где-то здесь, в темноте, находится Дженни?

Он не знал точного ответа.

Десейн пошарил рукой у изголовья кровати и, найдя кнопку вызова, нажал.

Из громкоговорителя послышался чей-то голос:

— Вам нужна медсестра?

— А который час? — спросил Десейн.

— Двадцать четыре минуты четвертого. Вы хотите снотворного?

— Нет… спасибо.

Десейн сел, опустил ноги на пол и уставился на сыр.

— Вы только хотели узнать время?

— Сколько весит целая головка сыра Джасперса? — спросил Десейн.

— Весит? — ответ последовал после паузы. — Они бывают разные. Самая маленькая весит примерно тридцать фунтов. А что?

— Принесите мне целую, — попросил он.

— Целую? Разве сейчас у вас нет сыра?

— Мне нужно это для лабораторного исследования, — пояснил Десейн и подумал: «Ну вот! Теперь посмотрим, насколько правдив со мной был Паже».

— Сыр вам понадобится утром, когда вы проснетесь?

— Нет, прямо сейчас. И принесите мне халат и тапочки, пожалуйста.

— А не лучше ли подождать доктора? Если…

— Если считаете необходимым, свяжитесь с Паже, — перебил ее Десейн. — Сыр мне нужен немедленно.

— Ну, хорошо, — Десейн услышал неодобрение в женском голосе. Сидя на краю кровати и глядя за окно в темноту, он стал ждать. Непроизвольно он отломил кусочек сыра, лежавшего на тумбочке, прожевал его и проглотил.

Вскоре из открывшейся двери в комнату проник клинышек света, и вошла высокая седовласая медсестра. Она включила свет. В руках у нее была огромная круглая упаковка золотистого сыра, сверкавшая восковой печатью.

— Вот тридцать шесть фунтов первоклассного сыра Джасперса, — произнесла женщина. — Куда мне положить его? — в ее голосе слышались недовольство и протест.

— Поищите место на одной из лабораторных полок, — ответил Десейн. — А где халат и тапочки?

— Если вы будете терпеливы, то я отдам их вам, — ответила женщина. Она протиснулась в дверь лаборатории и через несколько секунд вернулась. Пройдя к двери в противоположном конце комнаты, она открыла ее. Десейн увидел висящую одежду — это оказался платяной шкаф. Медсестра достала из него зеленый халат и пару черных тапочек, которые поставила на пол перед кроватью Десейна.

— Это все, сэр?

— Да… пока.

Медсестра вышла из комнаты и с шумом захлопнула за собой дверь.

Десейн еще раз откусил от сыра, лежащего на тумбочке, надел халат и тапочки и прошел в лабораторию. Медсестра, выходя оттуда, оставила горсть свет. Круглая упаковка сыра лежала на открытой металлической полке справа.

«Алкоголь не взаимодействует с Джасперсом, — подумал Десейн. — Иначе его не добавляли бы в местное пиво. Что же уничтожает его? Может быть, солнечный свет?»

Он вспомнил тусклый красный свет в хранилище кооператива.

«Ладно, есть способы узнать это». Десейн закатил рукава халата и принялся за работу. За полтора часа головка сыра превратилась в молочный раствор, и Десейн начал работу с центрифугой.

Когда были получены результаты из первых колб, оказалось, что их содержимое легло слоями, как это обычно происходит после хроматографии. А сверху осела тонкая серебристо-серая пленка какого-то неизвестного вещества.

Десейн вылил жидкость, выжег отверстие на дне колбы и выдул оттуда неповрежденный кусочек.

Немного серого вещества попало на предметное стекло, и он исследовал его под микроскопом.

Он увидел грибковую структуру, искаженную, но вполне узнаваемую. Он понюхал предметное стекло и почувствовал резкий аромат Джасперса. Потом он начал изменять освещенность предметного столика, вращая ручку регулирования и наблюдая за веществом. Внезапно оно прямо на глазах начало съеживаться и кристаллизоваться.

Десейн посмотрел на индикатор освещенности, сделанный в виде спектрального окошка. В данный момент он показывал интенсивность прохождения светового потока в диапазоне от 4000 до 5800 ангстрем. Десейн заметил, что кристалл образовался в красном участке спектра.

Он снова заглянул в микроскоп и увидел, что вещество полностью превратилось в белую кристаллическую субстанцию.

«Значит, солнечные лучи. Как же уничтожить пещеру? — подумал Десейн. — Может, принести бомбу? Или портативную лампу дневного света?»

В это время Десейн вдруг заметил, как за окном клиники меркнут звезды и возникает темная фигура какого-то чудовища.

Десейн содрогнулся и повернулся к бутылке с молочным раствором. Действуя механически, он поместил оставшуюся часть раствора в центрифугу, потом отделил серебристо-серую пленку и собрал полученное вещество в темно-коричневую склянку. Из раствора получилось почти пол-литра эссенции Джасперса.

Десейн понюхал склянку — резкий запах Джасперса ударил в ноздри. Он вылил содержимое на мелкую тарелку, взял шпателем немного вещества и лизнул его. Ему показалось, что по спине пробежала электрическая искра, что он способен «видеть» кончиком языка или пальца. Десейн почувствовал, как стержень его сознания превращается в стальное зернышко, окруженное пустотой. Он сконцентрировал энергию и заставил себя посмотреть на эссенцию Джасперса.

Но на тарелке ничего не было!

«Что же уничтожило ее? Как могла тарелка стать пустой?»

Десейн посмотрел на правую ладонь. Как же она близко от его лица! На розовой коже начали проступать серебристо-серые пятнышки.

Его сознание заполнили покалывающие ощущения, шедшие от нервных окончаний — сначала от желудка и горла к рукам и ногам. И вот уже вся кожа словно вспыхнула огнем. Возникло неясное чувство, что тело соскальзывает вниз, на пол, и в тех местах, где оно касается пола, кажется, что тот ослепительно сверкает.

«Я съел полную тарелку эссенции, — подумал Десейн. — Что же способен сделать этот активный компонент, выделенный из более чем тридцати фунтов сыра Джасперса? Действительно, что? Что же он делает сейчас?» — Десейн чувствовал, что это самый интересный вопрос. Что же он сейчас делает с ним?.. с зернышком собственного «я»! Где же оно?

На каком фундаменте реальности до сих порпокоилось его «я»? Десейн лихорадочно пытался расширить свое сознание, ясно понимая при этом, что проецирует свою собственную субъективную реальность на внешнюю Вселенную. Однако одновременно происходит и воздействие Вселенной на его мировосприятие. Он шел за линиями этой проекции, чувствуя, что они проносятся сквозь него, как через тень.

В этот миг он сбился с пути и споткнулся.

«Да я — просто какая-то тень!» — мелькнула мысль.

Эта мысль привела его в возбуждение. Он вспомнил игры с тенью из своего детства. «Интересно, какую форму примут тени после того, как будет искажено его «я»?» И от этой мысли перед ним предстала картина темного экрана, созданного его сознанием, очерченного бесформенными контурами. Ему захотелось изменить форму.

И вот на месте экрана возник какой-то мускулистый герой, бьющий себя в грудь.

Десейн сменил акцент.

Тень превратилась в согбенную, близорукую фигуру ученого в длинном халате. Еще одно изменение — и перед ним обнаженный Аполлон, бегущий по живописной равнине, окруженный женскими фигурами.

И снова — труженик, согнувшийся под тяжестью бесформенного груза.

С захватывающим дух чувством божественного откровения Десейн вдруг осознал, что картины не выходят за рамки его собственных знаний и представлений, которые, естественно, довольно ограничены. Именно открытие, сделанное им сейчас без чьей-либо помощи, давало ему надежду. Странного рода, смутную, непонятно на что направленную, которая, несомненно, существовала — не просто надежда, рожденная неуверенностью, а надежда без всяких границ, направлений или привязанностей. Надежда сама по себе.

И это знаменательное мгновение позволило ему осознать мимолетность мига его собственного существования, его способности как живого существа.

Участок, занятый сознанием Десейна, пересекло нечто изгибающееся, выгнутое и искаженное. Он узнал зернышко своего «я», потерявшего свою первоначальную форму. Десейн, хихикая, отбросил его. «Кто же только что отбросил это? — подумал он тут же. — Кто хихикал?»

Раздался громкий стук шагов. Голоса.

Он узнал неприятные интонации голоса седовласой медсестры, но в нем прозвучали и нотки паники.

Паже.

— Надо уложить его на кровать, — сказал доктор.

Слова прозвучали ясно и отчетливо. Но не столь ясно виделась ему форма Вселенной, которая стала приобретать размытые радужные очертания. Он не видел сильных рук, пытавшихся погасить ослепительное пламя, которое исходило от его кожи.

— Трудно возвращаться в обычное состояние сознания, когда ты только что находился за его пределами, — пробормотал Десейн.

— Что он сказал? — спросила медсестра.

— Я не разобрал, — ответил Паже.

— Вы чувствуете запах Джасперса вон там? — снова спросила медсестра.

— Полагаю, он выделил эссенцию и проглотил ее.

— О Господи! Что же нам делать?

— Ждать и молиться. Принесите мне смирительную рубашку и велите доставить каталку.

«Смирительную рубашку? — повторил про себя Десейн. — Какая странная просьба!»

Кто-то побежал. Как же громко они топают! Хлопнула дверь. Еще какие-то голоса. Какая кругом неразбериха!

Десейн кожей почувствовал, что его поместили во что-то темное. Все зрительные ощущение пропали. Внезапно он ощутил, что его тело сжалось, и он превратился в ребенка, брыкающегося, вопящего, машущего руками, пытающегося за что-нибудь ухватиться.

— Помогите мне! — снова голос Паже.

— Что тут за беспорядок?! — раздался еще один громкий мужской голос.

В этот миг Десейну уже казалось, что он превратился в отдельный от лица рот, который дул, дул и дул, подобно ветру. Конечно же, весь мир должен сжаться под напором этого урагана!

Затем он стал доской, качающейся на ветру. А в следующий миг — детскими качелями. Вниз и вверх… вверх и вниз.

«Лучше хорошо бежать, чем плохо стоять», — вспомнил он. И побежал. Он бежал, задыхаясь, хватая ртом воздух.

Из кружащихся над ним облаков вынырнула скамейка. Он рухнул на нее… и Стал еще одной доской. И доска эта все глубже и глубже погружалась в кипящее зеленое море.

«Жизнь в океане бессознательного», — подумал он. Вокруг становилось все темнее и темнее.

«Смерть, — мелькнула мысль. — Именно на фоне смерти я могу познать себя».

Темнота рассеялась. Десейна несло вверх, к ослепительному свету, где в сиянии двигались темные фигуры.

— У него открыты глаза, — голос медсестры.

Промелькнула какая-то тень.

— Джилберт? — произнес Паже. — Джилберт, ты можешь слышать меня? Сколько Джасперса ты принял?

Десейн честно попытался ответить, но губы отказывались подчиняться. Снова вернулось ослепительное сияние.

— Нам придется самим узнать это, — устало заметил Паже. — Сколько весила головка сыра?

— Тридцать шесть фунтов, — ответила медсестра.

— Полное физическое истощение, — это снова произнес Паже. — Приготовьте респиратор.

— Доктор, а если он… — по всей видимости, страх не дал медсестре закончить фразу.

— Я… готов, — сказал Паже.

«Готов к чему?» — подумал Десейн.

Сосредоточив свое внимание, он вдруг понял, что может заставить это сияние поблекнуть. И в тот же миг в конце туннеля он ясно различил лицо Паже. Десейн лежал, не в силах двигаться, и беспомощно наблюдал, как к нему подходил Паже, держащий в руках колбу, из которой поднималась пена и дым.

«Кислота, — подумал Десейн, вспомнив слова медсестры. — Если я умру, они растворят мое тело и выльют в канализационную трубу. Нет тела — нет улик».

Туннель обвалился. Свет, усилившись, начал сходиться к одной точке.

«Возможно, я уже не существую», — подумал Десейн. Стало совершенно темнее.

«Возможно, я уже не могу действовать», — пришла новая мысль. Еще темнее.

«Возможно, меня вообще нет!» И наступило небытие.

Глава 13

— Можно было либо излечиться, либо умереть, — произнес желтый бог.

— Я отрекаюсь от тебя, — сказал белый бог.

— Ты отказался от моего предложения, — укоризненно произнес красный бог.

— Ты заставил меня смеяться, — заметил черный бог.

— Нет ни одного дерева, которое было бы тобою, — подчеркнул зеленый бог.

— Мы уходим, и только один из нас вернется, — хором произнесли боги.

Раздался чей-то кашель.

— А почему у вас нет лиц? — спросил Десейн. — Вы различаетесь по цветам, но вы безлики.

— Что? — прогромыхал резкий голос.

— Вы какие-то странные боги, — констатировал Десейн и открыл глаза.

Он увидел лицо Бурдо и заметил, что тот крайне озабочен и озадачен.

— И никакой я не бог, — растерянно сказал Бурдо. — Что вы говорили, доктор Джил? Вам что, приснился новый кошмар?

Десейн моргнул и попытался шевельнуть руками. Ничего не получилось. Он поднял голову и увидел, что его тело спеленуто в смирительной рубашке.

Комната пропахла запахом дезинфицирующих средств, Джасперсом и еще чем-то прокисшим и вызывающим отвращение. Десейн по-прежнему находился в изоляторе. Его голова опять упала на подушку.

— Зачем меня связали? — прошептал Десейн.

— Вы что-то сказали, сэр?

Десейн повторил вопрос.

— Доктор Джил, мы не хотели, чтобы вы сами себе причинили вред.

— Когда… когда меня освободят?

— Доктор Ларри сказал — как только вы проснетесь.

— Но ведь я уже проснулся, не так ли?

— Да, сэр. Просто… — Негр пожал плечами и принялся расстегивать ремни, стягивающие рукава рубашки.

— Сколько? — прошептал Десейн.

— Сколько вы пробыли в таком положении?

Десейн кивнул.

— Три дня с небольшим. Сейчас почти полдень.

Когда с ремнями наконец было покончено, Бурдо помог Десейну сесть и снять рубашку. Сначала ему показалось, что необычайно чувствительная кожа на спине кровоточит, а мышцы не слушаются. «Ведь это совершенно новое тело», — мелькнула шальная мысль.

Бурдо накинул на плечи Десейна белый халат и завязал сзади тесемки.

— Может быть, вы хотите, чтобы медсестра сделала вам массаж спины? — спросил он. — В двух местах кожа покраснела, а это не очень-то хорошо.

— Спасибо, пока не стоит.

Десейн пошевелил сначала одной, затем другой ногой. Перед глазами возникла знакомая ладонь. Его собственная. «Как это может быть его ладонью, — удивился он, — когда мышцы руки принадлежат какому-то незнакомцу?»

— Доктор Ларри сказал, что никто никогда не принимал столько Джасперса за раз, — сказал Бурдо. — Джасперс — это хорошая штука, сэр, но всем известно, что вы приняли его слишком много.

— А… Дженни…

— С ней все в порядке, доктор Джил. Она так беспокоилась о вас. Как и все мы.

Десейн шевельнул одной ногой этого незнакомца, потом другой, пока не удалось свесить их с кровати. Он посмотрел на свои колени. Они выглядели очень странно.

— Послушайте, — обратился к нему Бурдо. — Вам лучше остаться в постели.

— У меня… Я…

— Вы хотите в ванную? Лучше я принесу вам судно.

— Нет… я… — Десейн покачал головой. Внезапно он понял, что что-то не так — его тело испытывало чувство голода.

— Я голоден, — сказал он.

— Так почему вы сразу не сказали об этом? Вас здесь уже дожидается отличный завтрак!

Бурдо поднял чашку и поставил ее перед Десейном. Резкий аромат Джасперса ударил в ноздри. Десейн протянул руку к чашке, однако Бурдо остановил его:

— Лучше я буду кормить вас с ложечки, доктор Джил. Вы еще слишком слабы.

Десейн остался терпеливо сидеть, позволив накормить себя с ложечки. Он чувствовал, как восстанавливаются силы. «Оно никуда не годится, это тело», — решил он. Психика, его внутреннее «я» совсем не соответствовали его внешней оболочке.

Десейн вдруг спросил себя, а что же его тело ест помимо вездесущего Джасперса. Овсянку, подсказал ему язык. С медом Джасперса и сливками Джасперса.

— Вас тут дожидается один посетитель, — произнес Бурдо, когда чашка опустела.

— Дженни?

— Нет… доктор Селадор.

«Селадор!» Это имя взорвалось в сознании Десейна. Селадор доверял ему, надеялся на него. Селадор-то и выслал ему пистолет по почте.

— Вы примете его? — спросил Бурдо.

— Вы… не будете возражать, если я увижусь с ним? — спросил Десейн в свою очередь.

— Возражать? А почему я должен возражать, сэр?

«Вовсе не твои возражения, Бурдо, я имел в виду», — сказал про себя Десейн.

И в этот миг его охватило сильное желание послать Селадора подальше. Как же легко было это сделать! Сантарога сможет оградить его от селадоров внешнего мира. Ему нужно только сказать об этом Бурдо, и все будет устроено.

— Я… э-э… хочу увидеться с ним, — сказал Десейн. Он огляделся. — Вы не поможете мне надеть халат и… здесь есть стул, на котором я мог бы сидеть?

— А почему бы вам, сэр, не устроиться в кресле на колесиках? Доктор Ларри специально послал за одним для вас. Он не хочет, чтобы вы перенапрягались. Вы не должны уставать, понимаете?

— Да… да, я понимаю. Кресло на колесиках.

Бурдо ушел за Селадором, перекатив кресло в противоположный конец комнаты, к двери, ведущей в коридор. Перед Десейном находились стеклянные двери, выходившие на открытую веранду, освещенную солнечными лучами.

Ему показалось, что его оставили одного, бесцеремонно выставив на всеобщее обозрение, с обнаженной душой, корчившейся в судорогах страха. «А ведь я по-прежнему отягощен тяжким грузом», — мелькнула мысль. Его приводила в замешательство перспектива встречи с Селадором. Исподволь подкрадывался непонятный страх. Селадор умеет различать притворство и обман. Он сразу заметит лживую маску — среди аналитиков никто не мог с ним сравниться.

«Селадор унизит меня, — подумал Десейн. — Почему я согласился принять его? Он насквозь пронзит меня взглядом, и я не смогу сопротивляться ему — мои реакции выдадут ему все, что он захочет узнать обо мне… о моей неудаче».

В этот момент Десейну показалось, что стенки раковины, в которой была заключена его рассудительность, разъедены внешней мишурой и фантазиями. С присущей ему жизнерадостностью Селадор с резким треском раздавит ее.

Дверь в коридор открылась.

Заставляя себя не торопиться, Десейн медленно повернул голову.

В дверях стоял Селадор — высокий мужчина, с резкими чертами лица. Смуглый цвет кожи и диковатые глаза индуса, седые волосы на висках и такого же серебристо-серого цвета твидовый костюм. У Десейна вдруг возникло смутное чувство, что он уже видел это лицо в другой жизни — этот пронизывающий взгляд из-под чалмы, в центре которой красовался кроваво-красный драгоценный камень.

Десейн покачал головой. «Я схожу с ума».

— Джилберт, — сказал Селадор, направляясь к нему. — Во имя Господа, что же ты сотворил с собой? — Десейн отчетливо слышал каждое слово, произносимое с оксфордским акцентом. — Мне сказали, что ты получил сильные ожоги.

«Итак, началось», — сказал себе Десейн.

— Я… мои руки и кисти, — произнес Десейн. — И еще немного лицо.

— Я прибыл только сегодня утром, — сказал Селадор. — Знаешь, мы все так беспокоились о тебе. За все дни — ни слова от тебя.

Он остановился перед Десейном, почти полностью закрыв собой вид на веранду.

— Должен сказать, что ты, Джилберт, выглядишь ужасно. Однако, кажется, на лице у тебя не осталось ни одного шрама.

Десейн поднес руку к щеке и неожиданно почувствовал, что это его щека, а не того незнакомца. Кожа на ощупь казалась гладкой, новой.

Все это место провоняло проклятым мускусным запахом, — пожаловался Селадор. — Ты не будешь возражать, если я открою двери?

— Нет… нет, пожалуйста, открывайте.

Десейн внезапно поймал себя на мысли о том, что Селадор — вовсе не Селадор: его слова уже не поражали глубиной мысли, а сам он приобрел некую манерность, которая, насколько помнил Десейн, была вовсе не характерна для него. Неужели Селадор изменился?

— Чудесный солнечный день, — произнес Селадор. — Почему бы мне не выкатить тебя на эту веранду, чтобы ты подышал свежим воздухом? Тебе это пойдет на пользу.

Паника сжала горло Десейна. Эта веранда… Он почувствовал, что там его ждет какая-то опасность. Он попытался остановить Селадора, возразить. Однако слова застревали в горле.

Селадор принял молчание за знак согласия и выкатил кресло Десейна за дверь. Слегка задрожал подоконник, и вот они уже на веранде.

Лучи солнца согревали Десейна. Его щеки щекотал, проясняя сознание, легкий ветерок, в котором почти не осталось запаха Джасперса. Десейн сказал:

— Разве вы не…

— Разве тебя не пьянит свежий воздух? — перебил его Селадор. Он остановился у невысокого парапета, на самом краю крыши. — Ну вот. Ты можешь восхищаться этим видом, а я присяду на уступ.

Селадор положил одну руку на спинку кресла Десейна.

— Как мне кажется, к этой палате подведены специальные провода, способные улавливать звуки, — сказал он. — Однако не думаю, что они установили подслушивающее устройство и здесь.

Десейн ухватился за колеса, боясь, что кресло внезапно сдвинется вперед и он свалится с крыши.

Он посмотрел вниз на асфальтированную автостоянку, газоны, цветочные клумбы, деревья. До него постепенно доходил смысл слов Селадора.

— Специальные провода… способные… — Он повернулся и увидел удивление в темных глазах собеседника.

— Очевидно, ты еще не до конца пришел в себя, — заметил Селадор. — Да это и понятно. Ты прошел через горнило ужасных испытаний. Впрочем, как только ты поправишься, я увезу тебя из этой долины. Уже в конце этой недели ты окажешься в безопасности в обычном госпитале Беркли, где сможешь отдохнуть и поднабраться сил.

Внутри Десейна клокотали разные чувства, его сознание стало ареной сражения. В безопасности. Какое ободряющее слово! Уехать из долины? Ему нельзя покидать ее! Однако он должен уехать, Но куда — во внешний мир? Отправиться в этот ужасный мир?

— Тебя что, накачали наркотиками, Джилберт? — спросил Селадор. — Ты выглядишь таким… таким…

— У меня… Со мной все в порядке.

— Знаешь, вообще-то ты ведешь себя довольно странно. Ты даже не спросил, что же мы обнаружили по тем наводкам, которые ты нам дал.

— И что?

— Оказывается, свой бензин они получают из отходов. Что вполне нормально, если принять во внимание экономические мотивы: расчет производится наличными с независимым производителем. Сыр и остальные продукты их кооператива, как утверждают в департаменте сельского хозяйства, с медицинской точки зрения совершенно безвредны. Однако коллегию департамента, ведающую вопросами недвижимости, заинтересовало то, что никто, кроме сантарожцев, не может купить собственность в долине. Может быть, они нарушают законодательство, предусматривающее борьбу против дискриминации.

— Нет, — перебил его Десейн. — Они… ничего не нарушают.

— Ха! Ты рассуждаешь, как человек, обнаруживший в шкафу скелет. Ну так что по-твоему, Джилберт, все это значит?

Десейну показалось, что он схвачен вампиром, который собирается выпить из него всю кровь. Его кровь насытит Селадора, даст ему силы. Десейн покачал головой.

— Ты болен, Джилберт? Может быть, я утомляю тебя?

— Нет. Просто я медленно соображаю. Доктор, вы должны понять — у меня…

— У тебя остались записи, Джилберт? Возможно, я смогу прочитать твой отчет и…

— Нет… пожар…

— Ах да! Этот доктор Паже говорил что-то насчет твоего сгоревшего грузовика. Полагаю, все сгорело?

— Да.

— Ладно. Значит, теперь нам, Джилберт, придется обойтись твоим устным рассказом. Есть ли какая-нибудь слабинка, которой мы могли бы воспользоваться для уничтожения этих людей?

Десейн вспомнил о теплицах — детский труд. Он вспомнил статистические данные, по которым у нескольких сантарожцев была разрушена психика после употребления Джасперса. Он подумал о наркотическом влиянии Джасперса. О чем ни думай — всюду он видел, как можно уничтожить Сантарогу.

— Должно быть еще что-нибудь, — сказал Селадор. — Ты продержался здесь намного дольше остальных исследователей. По всей видимости, тебе предоставили возможность свободно перемещаться по долине. Я не сомневаюсь, что кое-что ты обнаружил.

«Продержался здесь намного дольше остальных исследователей», — повторил про себя Десейн. Эта фраза прозвучала как откровение. Он как бы участвовал в обсуждениях, где решался вопрос о его участии в этом проекте.

«У Десейна в долине живет девушка. Может быть, это именно то, что нам нужно. Безусловно, это дает нам основание надеяться, что он продержится дольше остальных».

«Наверное, все так и происходило», — подумал Десейн. Подобная бесцеремонность вызывала у него отвращение.

— А что, в долину приезжало больше двух? — спросил Десейн.

— Двух? О чем ты, Джилберт?

— Так как, здесь было больше двух исследователей… до меня?

— Я не понимаю, откуда ты это…

— Так были?

— Знаешь, а ты очень проницателен, Джилберт. Да, их было больше двух. Кажется, восемь или девять.

— Почему…

— Почему тебе этого не сообщили? Мы хотели предупредить тебя, чтобы ты был поосторожнее, но потом посчитали, что нет необходимости пугать тебя.

— Но вы ведь считали, что они были убиты здесь… сантарожцами?

— Все эти случаи выглядят необычайно загадочными, Джилберт. Мы вовсе не были уверены. — Широко раскрытыми глазами Селадор внимательно и испытующе посмотрел на Десейна. — Это правда убийство? И мы в данный момент подвергаемся опасности? У тебя сохранилось то оружие, которое я…

— Если бы все было так просто, — вздохнул Десейн.

— Во имя Господа, Джилберт, что же это? Ведь ты наверняка что-то обнаружил. Я возлагал на тебя такие надежды.

«Возлагал на тебя такие надежды», — повторил про себя Десейн. И снова эта фраза как бы открыла дверь, за которой втайне велись разговоры, решающие его судьбу. Почему Селадор так разоткровенничался с ним? Десейн вдруг понял, что его поражает собеседник, внезапно утративший присущую ему глубину мысли. Куда же делся всемогущий психоаналитик? Неужели он и в самом деле так сильно изменился?

— Значит, вы… вы просто использовали меня, — сказал Десейн. Он вспомнил обвинения Эла Мардена. Марден все это понял…

— Послушай, Джилберт, давай-ка не будем выяснять отношения. Да, как раз перед тем, как я выехал сюда, Мейер Дэвидсон интересовался тобой. Ты помнишь Дэвидсона, агента инвестиционной корпорации? Ты, Джилберт, произвел на него потрясающее впечатление. Он сказал, что уже подыскивает тебе место в своей фирме.

Десейн уставился на Селадора. Неужели он говорит это всерьез?

— В нашем мире ты окажешься на ступеньку выше, Джилберт.

Десейну очень захотелось рассмеяться, но он справился с этим желанием.

У него возникло странное чувство, что он порвал со своим прошлым и уже в состоянии заняться изучением той псевдоличности, того жалкого существа, которым был он сам. Тот, прежний Десейн, обеими руками ухватился бы за это предложение. Новый же Десейн понимал, что таким образом выражается истинное отношение Селадора и его закадычных дружков к таким, как он: как к полезному, но не очень умному человеку.

— Вы уже составили мнение о Сантароге? — спросил Десейн. «Интересно, видел ли уже Селадор стоянку подержанных автомобилей Клары Шелер или рекламные объявления в витринах магазинов?»

— Сегодня утром, дожидаясь, когда мне будет разрешено встретиться с тобой, я немного проехался по городу, — ответил Селадор.

— И как вам показалось это место?

— Ответить откровенно? Странное местечко. Когда я спрашивал у местных жителей дорогу сюда, они отвечали отрывисто… и странно как-то. Не совсем… ну, словом, это был не вполне английский, хотя, конечно, было множество американизмов, однако…

— У них возник свой язык — он напоминает их сыр, — заметил Десейн. — Такой же острый и с характерным привкусом.

— Острый! Точно сказано!

— А можно их назвать обществом индивидуалистов, как вы считаете? — спросил Десейн.

— Возможно… но в чем-то все они одинаковы. Скажи мне, Джилберт, нет ли тут связи с решением направить тебя сюда?

— Связи?

— Я имею в виду вопросы, которые ты задаешь. Должен признаться, что твоя манера говорить очень напоминает… ладно, черт побери, но ты начал говорить, как местные жители, — смуглокожий индиец попытался выдавить из себя улыбку. — Неужели и ты стал местным?

Вопрос человека с восточными чертами смуглого лица и сильным оксфордским акцентом внезапно показался Десейну удивительно забавным. Чтобы Селадор задавал такие детские вопросы…

Десейн безудержно захохотал. Но Селадор расценил этот смех по-своему.

— Что ж, мне остается надеяться, что это не так.

— Людей должна интересовать прежде всего человечность, — заметил Десейн.

И снова Селадор не понял его.

— Ты изучал сантарожцев как превосходный психолог, каким ты и являешься. Хорошо. Тогда расскажи, что же ты выяснил.

— Скажем иначе, — сказал Десейн. — Иметь свободу — это еще не все, нужно знать, как распорядиться ею. Существует вероятность, что, гоняясь за свободой, люди в каком-то отношении превращаются в ее рабов.

— Звучит очень философски, — заметил Селадор. — Ну, а как быть нашим спонсорам, ищущим справедливости?

— Так они ищут справедливости?

— Конечно, справедливости. Их заманили в эту долину и обманули. Они вложили огромные средства — и никакой отдачи. А они не такие люди, которые способны стерпеть подобное отношение.

— Заманили? — переспросил Десейн. — Что-то не верится. Кто это их заманил? И, кстати, каким образом им удалось приобрести право на аренду? Одно я знаю точно: никто в долине им ничего не отдаст.

— Это не такой важный вопрос, Джилберт.

— Да нет, это очень важно! Каким же образом им удалось приобрести право на аренду сантарожской земли?

Селадор вздохнул.

— Ладно, раз ты настаиваешь. Они выиграли это право на аукционе, где распродавалась государственная собственность, предложив цену…

— Поскольку были уверены, что никто не предложит большую, — перебил его Десейн и хмыкнул. — Неужели они не занимались изучением местного рынка?

— Они отлично знали, сколько людей здесь проживает.

— Но каких людей?

— Что ты хочешь этим сказать, Джилберт?

— Сантарога очень напоминает греческий полис, — ответил Десейн. — Это общество индивидуальностей, а не коллектив. Сантарожцы — не рабы какого-нибудь муравейника, которых можно понукать и услащать пряниками. Это настоящий полис, достаточный по размерам, чтобы удовлетворять потребности людей. Их прежде всего интересуют люди. А что касается справедливости…

— Джилберт, ты говоришь очень странные вещи.

— Выслушайте меня до конца, доктор.

— Хорошо, только я надеюсь уловить смысл во всей этой… этой…

— Справедливости, — закончил за него Десейн. — Спонсоры, о которых вы упомянули, и правительство, которое они контролируют, больше интересует общественный порядок, чем справедливость. Они унаследовали свои представления от заскорузлой, давно изжившей себя системы, с которой незаметно для себя срослись. Вы хотите узнать, как сантарожцы относятся к ним и их махинациям?

— Позволь напомнить тебе, Джилберт, что именно для этого мы и направили тебя в долину.

Психолог улыбнулся. Обвинительный тон Селадора не пробуждал в нем угрызений совести.

— Нечестная власть, — начал Десейн. — Вот что думают сантарожцы о внешнем мире: это место, где господствует нечестная власть. Деньги и нечестная власть подчинили себе все.

— Внешний мир, — повторил Селадор. — Ты ведь специально выделил это словосочетание.

— Нечестная власть — это власть без управляющего, — продолжал Десейн. — Выходя из-под контроля, она уничтожает самое себя и все вокруг. Эта цивилизация представляет собой сплошное поле сражений. Их называют по-разному: рыночное пространство, торговое пространство, суд, выборы, сенат, аукцион, забастовка — но все равно они остаются полями сражений. И это нельзя отрицать — каждый возьмется за оружие, если будет брошен клич войны.

— Я уже начинаю думать, что ты защищаешь этих сантарожских мошенников, — заметил Селадор.

— Конечно! Здесь с моих глаз спала пелена, мешавшая мне ясно видеть! Я продержался намного дольше, чем вы рассчитывали, верно? Вы ведь возлагали на меня такие надежды! Как вы можете быть таким наивным?!

— Джилберт, не забывайтесь! — Селадор встал и посмотрел на Десейна сверкающими глазами.

— Вы знаете, что я на самом деле понял? — спросил Десейн. — Справедливость! Вы все так чертовски хотите спрятать свою ложь за ширмой справедливости и законности! Вы говорите мне…

— Доктор Джил? — до веранды донесся голос Бурдо.

Десейн облокотился о левую сторону кресла и оттолкнулся правым колесом. Кресло завертелось на месте.

В ту же секунду произошли два события: Десейн увидел Бурдо, стоявшего у открытых стеклянных дверей на веранду, и почувствовал, как его кресло обо что-то ударилось. Он повернул голову в сторону Селадора и успел увидеть, как его ноги исчезают за краем крыши. А потом раздался долгий, отчаянный, душераздирающий вопль, и следом — глухой удар о землю, звук которого он никогда раньше не слышал и не хотел бы услышать вновь. Его чуть не стошнило.

Бурдо быстро оказался рядом с ним. Свесившись через парапет, он посмотрел вниз.

— Господи! — пробормотал он. — О Господи, какое ужасное происшествие!

Десейн поднес свои руки к глазам и взглянул на них. «Я еще слишком слаб для того, чтобы это сделать. Я еще не поправился окончательно. Я слишком слаб!»

Глава 14

— Главной причиной несчастного случая, — начал Паже, — было то, что жертва имела глупость встать слишком близко к краю крыши.

Допрос проходил в палате Десейна — «поскольку она находится совсем рядом с местом происшествия и в связи с тем, что доктор Десейн еще не полностью оправился от травм и шока», как было указано в официальном протоколе.

Следователь, специально назначенный в Сантарогу распоряжением главного прокурора штата, прибыл как раз к началу допроса, к десяти часам утра. Следователь, которого звали Уильям Гаррити, очевидно, был знаком с Паже. Они приветствовали друг друга по имени и пожали руки у кровати Десейна. Гаррити оказался человеком невысокого роста, на первый взгляд даже хрупким, с песочного цвета волосами, продолговатым лицом, на котором застыла маска безразличия.

Председательствовал на суде местный следователь, негр, которого звали Лерой Кос. Десейн впервые увидел его этим утром. Его квадратное скуластое лицо было преисполнено чувства собственного достоинства. Пока не пробило десять часов, он держался в стороне от суматохи, царившей перед допросом. Лишь с боем часов он уселся за судейский стол, один раз ударил карандашом и произнес:

— Призываю всех к порядку.

Аудитория, в том числе и свидетели, разместилась на складных стульях, специально принесенных сюда по этому поводу. Гаррити сидел за одним столиком с помощником прокурора округа, которого звали Сварфаут Нис.

С момента трагедии прошло уже два дня, и за это время Десейн понял, какое море отрицательных эмоций вызвало в нем поведение Селадора на крыше: «Дурак, погибнуть подобным образом!»

Заседание началось. Паже, заняв место свидетеля, коротко рассказал о происшествии.

— Во-первых, — начал он, придав своему круглому лицу выражение негодования, — потерпевший не имел никакого права вывозить доктора Десейна из палаты на веранду. Я надеюсь, что вполне ясно изложил физическое состояние доктора Десейна.

Гаррити, государственный следователь, позволил себе задать еще один вопрос:

— Вы видели, как произошел несчастный случай, доктор Паже?

— Да. Мистер Бурдо, заметив, что доктор Селадор выкатывает моего пациента на залитую солнцем веранду, и зная, что это может привести к ухудшению его состояния, позвал меня. Я пришел как раз в тот момент, когда доктор Селадор споткнулся о парапет и упал.

— Вы хорошо видели, как он споткнулся? — спросил Сварфаут Нис.

— Конечно. Кажется, он пытался ухватиться за спинку кресла, в котором находился доктор Десейн. К счастью, ему не удалось дотянуться до кресла, иначе бы он мог увлечь за собой и доктора Десейна.

«Споткнулся? — повторил про себя Десейн с чувством облегчения. — Селадор споткнулся! Не я столкнул его вниз! Я знал, что слишком слаб для этого. Может быть, во всем виновата какая-нибудь слабо закрепленная доска на веранде? — На мгновение он вспомнил, как мертвой хваткой вцепился в колеса кресла и мягко оттолкнулся. — Возможно, какая-то доска спружинила, — убеждал он себя».

После Паже свидетельское место занял Бурдо, который подтвердил показания Паже.

«Значит, так все и было». Десейн почувствовал, как силы вливаются в его тело. Он сравнил опыт, приобретаемый им здесь, в Сантароге, с серией ныряний в бурный поток.

После каждого нырка чувствуешь себя слабее, но, когда совершаешь последний, вдруг словно происходит мистическая реакция расщепления невидимых ядер, и ты оказываешься связан с источником безграничной силы. Именно прилив подобной силы он сейчас ощущал.

В сознании мелькнула мысль, что вся его предыдущая жизнь до Сантароги была сродни какому-то выдуманному мифу — дереву в китайском пейзаже, едва различимому сквозь туманную пелену пастельных тонов. Он чувствовал, что оказался впутан в череду событий, которые изменили его взгляд на прошлое. Но настоящее, окружавшее его повсюду, напоминало ствол твердого красного дерева с мощными корнями, сильные ветви которого поддерживали его рассудительность и благоразумие.

Гаррити, вяло проводя допрос, казался человеком, не слишком разбирающимся в своем деле.

— Вы сразу же побежали к доктору Десейну?

— Да, сэр, ведь он был слаб и болен. Я боялся, что он не удержится в кресле и сорвется вместе с доктором Селадором.

— А доктор Паже?

— Он побежал вниз, сэр, чтобы посмотреть, не может ли чем-нибудь помочь упавшему человеку.

«Только сантарожцы в этой комнате, — вдруг понял Десейн, — сохраняют ясность сознания. Чем восприимчивей я становлюсь, тем ожесточеннее ведется борьба с подсознанием — естественный механизм психической регуляции. И в этом, конечно, и состоит источник взаимной силы Сантароги — прочный фундамент, в котором каждому отводится определенная роль».

— Доктор Десейн! — выкрикнул следователь.

Десейн принес присягу. Все глаза в комнате устремились на него. Но лишь глаза Гаррити внушали беспокойство — скрытный, отсутствующий, коварный взгляд чужака из внешнего мира.

— Вы видели, как падал доктор Селадор?

— Я… В это время меня позвал мистер Бурдо. Я повернулся в его сторону и услышал крик. Когда я обернулся… ноги доктора Селадора как раз перелетали через край.

— Его ноги?

— Это все, что я успел увидеть.

Десейн закрыл глаза, вспоминая те ужасные мгновения. Ему казалось, что он при помощи эффекта «туннельного видения» пытается сосредоточиться на одних только этих ногах. Несчастный случай… такой ужасный несчастный случай! Он открыл глаза, выбрасывая из сознания воспоминания об этом удаляющемся вопле и заключительном глухом стуке.

— Вы давно знакомы с доктором Селадором?

— Он был… Да.

О чем же сейчас думает Гаррити?

Тот достал из портфеля какой-то лист бумаги, положил его на столик перед собой и, глядя в него, сказал:

— У меня здесь страница из дневника доктора Селадора. Ее мне передала его вдова. Несколько строк заинтересовали меня. Я зачитаю их…

— Это не займет много времени? — спросил следователь Кос.

— Наверное, нет, сэр, — ответил Гаррити. — А возможно, да. Мне бы хотелось ознакомить следствие со взглядами доктора Десейна, изложенными здесь. В конце концов, мы просто пытаемся установить истину, исследуя обстоятельства этой ужасной трагедии.

— Можно взглянуть? — вкрадчивым голосом спросил Сварфаут Нис, помощник окружного прокурора.

Гаррити встал, передал листок Косу и подождал, пока следователь прочитает его.

— Очень хорошо, — сказал Кос, возвращая листок Гаррити. — Полагаю, что строчки, помеченные красным карандашом, и привлекли ваше внимание. Если хотите, можете задавать свидетелю вопросы относительно этого отрывка.

Гаррити повернулся лицом к Десейну, твердо держа перед собой листок. Время от времени бросая взгляд на страницу, он прочитал:

— «Десейн — опасный инструмент для этого проекта. Их необходимо предупредить».

Гаррити опустил листок.

— Что это за проект, доктор Десейн?

В комнате воцарилась гробовая тишина.

— Я… когда он сделал эту запись?

— По словам его жены, приблизительно месяц назад. Я повторяю свой вопрос: что это за проект?

Десейн принялся рыться в своей памяти. «Проект… опасный?» Он покачал головой. Этот отрывок не имел никакого смысла.

— Почему вы приехали в Сантарогу, доктор Десейн?

— Почему? Здесь живет моя невеста.

— Ваша невеста?

— Это моя племянница, Дженни Сорже, — вмешался доктор Паже.

Гаррити окинул взглядом Паже, который сейчас сидел в первом ряду, потом снова посмотрел на Десейна.

— Разве вы приехали сюда не для того, чтобы заниматься изучением рынка?

— О да! Но не понимаю, почему я могу представлять опасность для какого-то проекта… — Десейн замолчал, замечая, как медленно тянется время, — если только он не испугался, что у меня на уме может быть и множество других вещей.

В комнате раздался чей-то тихий смешок. Следователь постучал карандашом и сказал:

— Напоминаю всем: мы расследуем серьезный случай — погиб человек.

Воцарилась тишина.

Гаррити еще раз взглянул на страницу, зажатую в руке. Казалось, что листок стал тяжелее и все сильнее и сильнее тянет к земле.

— Что еще есть на этой странице из дневника? — спросил Десейн. — Разве это объясняет, что…

— Кто эти «они», которых необходимо предупредить? — спросил Гаррити.

Десейн покачал головой.

— Я не знаю… хотя, может быть, имеются в виду люди, которые наняли нас для изучения рынка.

— Вы выполнили то, что вам поручили?

— Я закончу свою работу сразу же, как только почувствую себя настолько хорошо, чтобы покинуть клинику.

— Ваши раны, — произнес Гаррити с ноткой гнева в голосе. — Кстати, здесь говорилось об ожогах. Я не совсем понимаю…

— Одну секунду, пожалуйста! — вмешался следователь. — Характер травм доктора Десейна не позволяет отнести их к предмету данного расследования, поэтому они не включены в повестку дня заседания. Суд располагает доказательствами, что доктор Десейн чувствовал себя неважно и что доктор Селадор выкатил доктора Десейна, сидевшего в кресле на колесиках, на освещенную солнцем веранду.

— Насколько неважно он себя чувствовал? — спросил Гаррити. — И насколько это представляло угрозу для его здоровья?

Следователь вздохнул, бросил быстрый взгляд на Паже, потом на Десейна и снова на Гаррити.

— Мистер Гаррити, обстоятельства, при которых доктор Десейн получил ранения, известны многим в Сантароге. Имеется более дюжины свидетелей. Он получил несколько сильных ожогов, спасая человеческую жизнь. Доктор Десейн уже стал героем Сантароги.

— Да? — Гаррити вернулся на свое место и положил страницу из дневника Селадора в портфель. Он был озадачен и не скрывал своей ярости.

— Во время судебных заседаний, подобных этому, я позволяю вести его, не слишком придерживаясь обычных формальностей, — сказал Кос. — Доктор Десейн задал вопрос относительно остальных записей, содержащихся на представленной суду странице. Признаюсь откровенно, мне эти записи кажутся бессмысленными, хотя, возможно… — Следователь замолчал, не досказав вопрос до конца, и обратил все внимание к Гаррити.

— К ставшим известным суду фактам мы можем добавить совсем немного, — начал Гаррити. — Там есть одна запись, состоящая из цифр. Несомненно, в ней приводится численность населения — она так и помечена. Есть еще одна строчка… — Он поднес к лицу страницу. — «Проверена нефтяная компания. Отрицательно». Вот еще одна довольно загадочная надпись: «Нет психических заболеваний». Это если не считать той записи, где упоминается доктор Десейн.

— А как насчет остальной части дневника? — спросил следователь. — Вы просмотрели его?

— К сожалению, нет. Миссис Селадор, исполняя последнюю волю покойного, сожгла его. По ее словам, там находились данные из медицинской практики доктора Селадора, носившие конфиденциальный характер. Она сохранила только эту страницу и передала ее нам… — Гаррити пожал плечами.

— Боюсь, что единственного человека, способного помочь нам разобраться в этих записях, уже нет в живых, — заметил следователь. — Но в таком случае этот дневник представляет собой записи с данными, касающимися психиатрической практики доктора Селадора. Возможно, запись, предъявленная на этом судебном заседании, вполне может иметь и более простое толкование. Слово «опасный» может иметь множество значений в различных контекстах. Возможно даже, что объяснение, которое дал нам доктор Десейн, является правильным.

Гаррити кивнул.

— У вас есть еще вопросы? — спросил следователь.

— Да. Еще один, — Гаррити бросил на Десейна неуверенный, какой-то странный взгляд. — Ваши отношения с доктором Селадором носили дружеский характер?

Десейн проглотил комок в горле.

— Он был… моим учителем… моим другом. Можете спросить это у любого преподавателя в Беркли.

В отсутствующем взгляде Гаррити появилось разочарование.

«Он знает, — решил Десейн. — Интересно, что же известно Гаррити?» Да тут и знать было нечего. Просто несчастный случай. Возможно, он знал о подозрениях, которые Селадор питал к Сантароге. Но ведь это идиотизм… если только Гаррити не был еще одним исследователем, который лез не в свое дело.

Десейн почувствовал, как его взгляд затуманивается и вместо лица Гаррити проступает череп мертвеца. Когда Гаррити встряхнул головой, пряча в портфель страницу из дневника Селадора, мираж исчез. Печальная улыбка появилась на лице Гаррити. Он посмотрел на следователя и пожал плечами.

— Вас что-то развеселило, мистер Гаррити? — поинтересовался Кос.

Улыбка пропала.

— Нет, сэр… Просто иногда в голову приходят забавные мысли. По всей видимости, я позволил несчастной вдове мистера Селадора направить меня по ложному следу.

Следователь Гаррити сел на свое место, сказав:

— Больше у меня нет вопросов.

Вдруг Десейна озарило: Гаррити испугался собственных мыслей! Он подозревает, что здесь, в Сантароге, готовится какой-то невероятный заговор. Но эта мысль показалась ему слишком фантастической — отсюда и эта улыбка.

Судебное заседание близилось к завершению. Местный следователь коротко перечислил выявленные факты, зачитал протокол вскрытия, выводы патологоанатомов и заключение экспертизы: «…обширные травмы головы, внутренние повреждения различных органов тела; смерть наступила мгновенно». Потом сообщил, что о дате проведения формального следствия будет объявлено дополнительно. «Желает ли мистер Гаррити присутствовать?» Мистер Гаррити ответил отрицательно.

И тогда Десейн понял, что все это представление было устроено специально для Гаррити, чтобы успокоить его разум. Десейн вспомнил фразы, которыми обменялись Паже и Гаррити, и сейчас все это сложилось в цельную картину. Ведь они учились в одной школе — во внешнем мире! Конечно же, Ларри и Билл — старые друзья. Никто не будет подозревать старых друзей в заговоре. Вполне понятно.

Итак, суд установил: смерть в результате несчастного случая.

Гаррити пожал руки местному следователю Косу, потом Паже. Может, Паже приедет на встречу старых школьных друзей? Если позволит время… но Гаррити, несомненно, известно, насколько загружен работой врач в подобной местности. Гаррити все понимает.

— Случившееся так ужасно, — сказал Гаррити.

Паже вздохнул.

— Да, это ужасная трагедия.

В дверях, ведущих в фойе, Гаррити остановился — в коридоре и без того уже толпилось несколько человек, дожидаясь прибытия лифта и тихо о чем-то переговариваясь. Он повернулся, и Десейну показалось, что его лицо приняло задумчивое и вместе с тем раздраженное выражение.

В это мгновение Паже нагнулся к Десейну, закрывая ему обзор.

— Наверное, это заседание утомило вас. Вам надо немного отдохнуть, — сказал Паже. — Дженни придет сюда с минуты на минуту, но я не хочу, чтобы она задержалась здесь надолго.

После этого Паже отошел в сторону.

Дверь в опустевшее фойе оставалась приоткрытой.

— Вы меня поняли? — спросил Паже.

— Да… Сейчас придет Дженни.

«Что же было в глазах Гаррити?» — подумал Десейн.Возможно, таким взглядом черный дикарь из Африки взирает на ослепительно сияющий город белых людей. Странный… разгневанный… и разочарованный человек. Если Мейер Дэвидсон и его команда выбрали Гаррити в качестве нового исследователя, то он к тому же еще и опасен. Он может стать тем мостом, через который рано или поздно необходимо перейти. А там, в огромном мире, с любым человеком может произойти все, что угодно. Десейн чувствовал: Сантарога готовится к завоеванию этого мира.

«Вот потому-то меня и выбрали, — подумал он. — И Бурдо… и остальных… кем бы они ни были. Лучшая защита — это нападение».

От этой тревожной мысли его затрясло.

«Почему я дрожу?» — спросил себя Десейн.

Он попытался избавиться от этой беспокойной мысли, но безуспешно. Эта тревога имела короткий, не представляющий особого значения характер — так, секундная рябь на поверхности озера, которое с каждой минутой становится все спокойнее и спокойнее. Десейн позволил этой картине спокойных зеленых вод заполнить все его сознание. И тут он понял, что остался в палате наедине с Дженни.

Теперь он ощущал спокойствие во всем облике любимой: в ее голубых глазах, уголках рта, сложившихся в улыбку, которой она приветствовала его. Дженни была одета в оранжевое платье, темные волосы перехвачены оранжевой лентой.

Она положила на тумбочку у изголовья кровати какой-то пакет, потом наклонилась и поцеловала его теплыми губами, передававшими глубокое ощущение мира и спокойствия. Затем она отстранилась от Десейна и, не выпуская его руку, села рядом.

Десейну показалось, что никогда она не выглядела более красивой.

— Дядя Ларри говорит, что ты должен отдохнуть вторую половину сегодняшнего дня, но я могу забрать тебя из клиники в субботу, — сказала девушка.

Десейн вытянул руку и провел ею по ее волосам — шелковистым и гладким.

— Почему бы нам не пожениться в воскресенье? — спросил он.

— О, дорогой…

Она снова поцеловала его, потом отодвинулась, вдруг показавшись Десейну чопорной.

— Сегодня я больше не буду тебя целовать — мы не хотим, чтобы ты совсем лишился сил. — Десейн заметил ямочку на ее щеке. — Ты ведь хочешь полностью восстановиться к воскресенью, когда тебе понадобится много сил?

Десейн прижал головку Дженни к своей шее и начал гладить ее волосы.

— Мы можем занять один из домов, только что построенных в новом районе города, — прошептала Дженни. — А по соседству будут жить Кэл и Вилла. Дорогой, о, дорогой, я так счастлива!

— И я тоже.

Дженни начала описывать устройство дома, сад, вид вокруг.

— Ты ведь уже выбрала один из этих домов?

— Да, я побывала в том районе — мечтая и надеясь…

Именно о своем доме она страстно мечтала все время — и это было мечтой, свойственной каждой женщине: иметь свой дом, в котором начнется жизнь с любимым человеком. Там даже имелся гараж, одна из комнат была отведена под магазин, а еще одна — под лабораторию.

Десейн представил себе автомобиль Джерси Хофстеддера, стоящий в гараже… Эта картина имела продолжение: в его голове, словно он уже стал хорошим хозяином, мелькали мысли о «приятных вещах» и «богатом урожае винограда».

Внимание Десейна привлек пакет, который Дженни положила на прикроватную тумбочку.

— Что в этом пакете?

— Пакете?

Девушка подняла голову и проследила за взглядом Десейна.

— Это подарок от моих друзей из кооператива. Специально для тебя они собрали эту замечательную посылку.

— Джасперс?

— Конечно, — девушка откинулась на спинку стула и поправила волосы.

Внезапно Десейн представил себя стоящим у конвейера сортировочного цеха кооператива.

— А где я буду работать? — спросил он.

— Дядя Ларри хочет взять тебя в клинику, но сначала мы проведем медовый месяц. Дорогой… скорее бы наступило воскресенье!

«В клинику, — повторил про себя Десейн. — Слава богу, не как пациент в этот раз. Интересно, какого же бога я благодарю?» — Странная мысль, без начала и конца — одна оборванная нить, висящая в зеленом океане его сознания.

Дженни начала распаковывать посылку. В ней оказался клинышек золотистого сыра, две бутылки пива, темное пшеничное печенье и белая емкость, издававшая странный звук, когда ее взбалтывали. «Интересно, когда эти продукты подверглись обработке?» — подумал Десейн.

У него внезапно возникло чувство, что он мотылек, посаженный в стеклянную клетку, который бьется, махая крыльями, бесполезно ударяясь о стенки, озадаченный и потерявший присутствие духа.

— Дорогой, наверное, ты устал, — Дженни приложила руку к его лбу. Рука девушки передавала ему спокойствие и умиротворение. Мотылек в его сознании взобрался на сильную зеленую ветку, которая соединялась с деревом. У Десейна вдруг возникло ощущение, что он сам стал этим деревом — мощным, неисчерпаемым источником силы.

— Когда я вновь увижу тебя? — спросил Десейн.

— Завтра утром.

Она послала ему воздушный поцелуй, помедлила, потом наклонилась… Сладким ароматом Джасперса веяло от ее дыхания и губ.

Десейн не сводил с нее глаз, пока дверь в коридор не закрылась.

Внезапно его пронзила мучительная боль. На целое мгновение ему показалось, что он бредит. Сейчас, когда в палате не было Дженни, комната стала призрачной, нереальной. Десейн быстро отломил кусочек золотистого сыра, взял его в рот и почувствовал успокаивающий запах Джасперса. Его сознание начало расширяться, становясь отчетливее и послушнее. «Что же такое реальность? — спросил он себя. — Может быть, она не столь ограничена, как этот кусок сыра, и не так подвержена заблуждениям, как все, что имеет свои пределы?»

Его мысли переключились на дом, который описывала ему Дженни, и на их будущую жизнь. Он представил, как на руках переносит Дженни, уже ставшую его женой, через порог. Им вручают подарки: продукцию кооператива, мебель… Сантарога заботится о себе.

«Меня ждет чудесная жизнь, — подумал он, — чудесная… чудесная… чудесная…»

СОЗДАТЕЛИ НЕБЕС _(роман)

Каждый человек таков, каким его создали Небеса, а иногда и намного хуже.

Мигель де Сервантес

Странные визитеры вторглись на Землю тысячи лет назад. Они были бессмертными существами, которые создавали сенсорные кинофильмы войн, стихийных бедствий, ужасов человеческих, чтобы разогнать бесконечную скуку…

Столкновение с уроженцами Земли было нарушением инструкций властей. Когда Исследователь времени Келексэль прибыл на место происшествия, неприятности продолжились ещё долгое время, и положение даже ухудшилось.

Глава 1

Терзаемый дурными предчувствиями и сильнейшими внутренними противоречиями, какие когда-либо доводилось испытывать взрослому чему, Келексель-Расследователь — спустился к затаившемуся в глубине океана режиссерскому кораблю. Он протиснул узкий челнок сквозь барьер, возвышавшийся в зеленой мгле, и вышел на длинную серую посадочную платформу.

Вокруг прибывали и отправлялись мерцающие желтые шары и диски рабочих челноков. По корабельному времени было раннее утро, и Режиссер Фраффин занимался очередной историей.

«Быть здесь, — подумал Келексель. — Наяву в мире Фраффина!»

Он чувствовал, что знает этот мир до мельчайших подробностей; бесконечные часы, проведенные перед пантовивом, промелькнули перед тазами. Предварительная подготовка — так это называлось. Но какой чем не поменялся бы с ним местами — и сделал бы это с радостью?

«Быть в мире Фраффина!»

Корабельное утро. О, Келексель видел их великое множество, запечатленных операторской группой Фраффина: рваное небо, вереницы подсвеченных солнечным золотом облаков. А эти создания? Он почти мог расслышать бормотание жрицы, ее голос, традиционно робкий перед чемом, играющим бога. Ах, что за женщины: мягкие, податливые, точно подтаявшее масло, неудержимо щедрые на отравленные поцелуи…

Но те времена прошли, оставшись на пленках Фраффина. Теперь эти создания плели канву новой истории.

Нахлынувшие болезненные воспоминания об историях Фраффина заставили Келекселя ощутить мучительный внутренний разлад.

«Мне нельзя распускаться», — подумал он.

Мысль, положа руку на сердце, несла элемент рисовки, и Келексель позволил себе посмеяться над собой. Фраффин сделал кое-что Для него. Фраффин открыл многим чемам массу нового о себе.

Несмотря на царящую на посадочной платформе суматоху, Диспетчер почти немедленно заметил Келекселя и выслал плавучего робота-опросчика, перед чьим единственным глазом Келексель поклонился и сказал:

— Я посетитель, мое имя Келексель.

Не надо было добавлять, что он богатый посетитель: капсула и одежда достаточно красноречиво сказали об этом за него. Одежда из незагрязняйки цвета темной лесной зелени, удобного покроя — трико, простая туника и универсальная накидка — придавала приземистой, кривоногой фигуре богатое достоинство. Она оттеняла серебристую кожу чема из чемов, привлекая внимание к крупному лицу с угловатыми, точно высеченными из камня чертами, и глубоко посаженным проницательным карим глазам. Челнок, оставленный в парковочной зоне под полосами движения для рабочих групп, был иглолетом, способным преодолеть любую бесконечность вселенной чемов. Лишь самые состоятельные дельцы да еще Служители Главенства могли позволить себе подобный корабль. Даже у Фраффина не было такого (он, как говорили, предпочитал вкладывать капитал в мир, который принес ему столь громкую славу).

Келексель, посетитель. Он был уверен в легенде. Бюро Усмирения Преступников тщательно подготовило его роль и ловушки, которые следовало расставить.

— Добро пожаловать, посетитель Келексель, — сказал Диспетчер. Голос многократно усиливался роботом, чтобы перекрыть шум режиссерского корабля. — Встаньте на гибкий транспортер слева от вас. Пожалуйста, зарегистрируйтесь у нашего Встречателя в начале транспортера. Да развеет ваше пребывание у нас вашу скуку.

— Благодарю, — сказал Келексель.

«Ритуал, все вокруг ритуал, — подумал он. — Даже здесь».

Он вставил кривые ноги в крепления. Транспортер покатил его по платформе, вверх через красный шлюз, но голубому проходу к поблескивающему черному отверстию. Отверстие расширилось, открыв маленькую комнатку со сверкающими огнями Встречателя, кушеткой и свисающими контактами.

Келексель смотрел на автоматические контакты, зная, что они должны быть связаны с Главным Управлением корабля. Встречатель был момент истины в проверке его легенды, сердце Службы Безопасности корабля.

Противоречия, раздиравшие душу, наполнили Келекселя внезапным изумлением. Он не испытывал страха за себя; под его кожей — частью кожи — находилась паутина брони, защищавшая всех чемов от насилия. Никто никогда не смог бы причинить ему вреда. Потребовалось бы что-то вроде целой цивилизации чемов, чтобы причинить вред одному ее представителю. Подобные решения принимались очень редко, и лишь в случаях реальной и несомненной угрозы всем чемам.

Но четыре предыдущих Расследователя побывали здесь и вернулись с заключениями «все законно», тогда как внешние признаки указывали на то, что в частной империи Фраффина творилось что-то неладное. Наиболее тревожным казался факт, что все четверо ушли из Службы и завели собственные режиссерские корабли на окраинах вселенной.

Келексель придержал эту мысль, уверенный в том разделенном единстве, которым паутина Тиггивофа наделила каждого чема вместе с бессмертием.

«Я готов встретиться с тобой, Встречатель», — подумал он.

Он уже знал, что подозрения Главенства должны оправдаться. Чувства, натренированные улавливать мельчайшие признаки измены, фиксировали больше, чем достаточно, чтобы привести Расследователя в состояние полной боевой готовности. Келексель рассчитывал обнаружить следы упадка: режиссерские корабли были аванпостами, с ними такое случается нередко. Но здесь в избытке присутствовали и другие симптомы. Некоторые группы ходили с видом осведомленного превосходства, который для полицейского глаза сиял ярко, словно маяк. Самая низшая обслуга одевалась с небрежной роскошью. Что-то затаенное просвечивало сквозь единство паутины.

Келексель видел салоны нескольких рабочих челноков, заметил серебряный блеск на рукоятках маскировочных контрольных панелей. Создания этого мира давно прошли стадию, когда чемы могли законно показываться на поверхности планеты. Подталкивать и направлять этих разумных созданий в целях развлечения, чтобы «развеять скуку», — одно, а сеять семена осведомленности, которая может обернуться против чемов, — совершенно другое.

Несмотря на славу и высокое положение, Фраффин где-то свернул не на тот путь. Это было очевидно. Глупость подобного поступка заставила Келекселя ощутить кислый привкус во рту. Ни один преступник не сможет убежать от бесконечного розыска Главенства. Никогда.

И все же это был корабль Фраффина — Фраффина, который немного рассеял бессмертную скуку чемов, дал им мир совершенного очарования в своих нескончаемых историях.

Келексель почувствовал, как эти истории запульсировали в мозгу, ощутил звон старых колоколов. Звон становился тише, постепенно замирал и наконец затих — рамки осведомленности, волей-неволей необходимые здесь. Ах, как же создания Фраффина захватывали воображение! Причиной тому отчасти было сходство с чемами, считал Келексель. Они действительно были похожи. Один в один, если не принимать во внимание их гигантизм. Существа заставляли разделять их мечты и побуждения.

Погрузившись в нескончаемые воспоминания, Келексель слышал пение слетающих с тетивы стрел, грохот битв, стоны, тишину кровавых нолей, на которые уже легла зловещая тень крыльев стервятников — все творения Фраффина. Вспомнил прекрасную гутианку, рабыню, которую пригнали в Вавилон во времена Кабисов, — египтянку, захваченную вместе с ребенком.

«Военная добыча», — подумал Келексель, вспоминая ту историю. Одна неизвестная женщина, как она застряла в памяти! Ее принесли в жертву Нин-Гурсу, который покровительствовал торговцам и судьям. Который в действительности был голосом Манипулятора чемов на содержании у Фраффина.

Но все это были имена, создания и события, о которых чемы никогда не узнали бы, если б не Фраффин. Этот мир, империя режиссерского корабля Фраффина, стал притчей во языцех вселенной чемов. Нелегко будет — ибо никто не поддержит этот шаг — свалить такую фигуру, но Келексель отчетливо видел, что сделать это необходимо.

«Я должен разрушить тебя», — подумал Келексель, подсоединяясь к Встречателю. Со спокойным интересом смотрел он на сканеры, сновавшие вокруг, изучая, вынюхивая. Это было обычной процедурой, которой и следовало ожидать от Службы Безопасности Корабля. Быть бессмертным чемом означало покоряться этому как само собой разумеющемуся. Никто не мог представлять угрозы чему, кроме такого же чема, части единого целого. А чемов могли объединять и ложные представления, с тем же успехом, что и истинные. Ложные предпосылки, прихотливые сюжеты — только Главенство являлось защитой от низменных интриг. Фраффин должен убедиться, что посетитель — не агент конкурентов, намеренный тайно навредить.

«Как мало ты знаешь о вреде, — подумал Келексель, ощущая, как Встречатель зондирует его. — Мне нужны лишь мои чувства и воспоминания, чтобы разрушить тебя».

Затем он начал раздумывать, на чем же необычном споткнулся Фраффин. Неужели разводил своих созданий, продавая вместо домашних животных? Или его люди вступили в открытые отношения с привязанными к этой планетенке великанами? А может, они передали этим созданиям какие-нибудь засекреченные сведения? В конце концов, у гигантов ведь есть, пускай и примитивные, ракеты и спутники. Или у них обнаружился никем не учтенный интеллект, готовый вырваться наружу, во вселенную, и вступить в противоборство с чемами?

«Да, несомненно, что-то в этом роде», — подумал Келексель. В мире Фраффина повсюду чувствовалась загадка. На корабле пахло запретным знанием.

«Зачем Фраффину понадобилось совершать такую глупость? — подумал Келексель. — Преступление!»

Глава 2

Отчет Встречателя застал Фраффина перед экраном пантовива, где режиссер редактировал последние неувязки новой истории.

«Война, война, чудесная маленькая война», — думал он.

До чего же зрители-чемы любят освещенные заревом огней ночи, неприкрытый трепет этих созданий, сходящихся в смертельных поединках. Один из их предводителей напоминал режиссеру Катона — те же самые вечно древние черты, циничный взгляд затягивающих внутрь глаз. Катона, который теперь… Да что говорить, это была великолепная история.

Трехмерное изображение пантовива померкло, осветительные огни погасли, уступая место более важному сообщению. С экрана смотрела Инвик. Ее лысая голова поблескивала в свете ламп медицинского блока — ее королевства, тяжелые брови изогнулись в насмешливой гримасе.

— Прибыл посетитель, который называет себя Келекселем, — доложила она.

Фраффин, глядя на блеск ее зубов, на толстые губы, подумал: «Ей уже давно пора пройти омоложение».

— Вероятнее всего, Келексель — тот самый Расследователь, которого мы ожидали, — добавила она.

Фраффин распрямился, пробормотав проклятие, бывшее популярным в его мире во времена Хасдрубаля:

— Баль, испепели их семя!

Затем:

— Насколько ты уверена?

— Посетитель — сама безупречность, — сказала Инвик. Она пожала плечами. — Он слишком безупречен. Только Бюро так может.

Фраффин откинулся обратно в свое редакторское кресло. Возможно, она была права. Время Расследователя почти пришло. Там, во вселенной, чемам не нужно было точное чувство времени, для большинства из них время бежало с бешеной скоростью. Но общение с созданиями этого мира прививало некое псевдочувство времени. Да, вероятно, это Расследователь.

Режиссер обвел взглядом серебристые стены своего офиса-каюты в самом сердце корабля. Длинное узкое помещение, забитое созидательным оборудованием и средствами расслабления, обычно оставалось изолированным от мимолетных беспорядков на планете. Как правило, одна Инвик отваживалась прерывать его, когда он Работал здесь. И она не стала бы делать этого без веских причин. Что-то в посетителе, Келекселе, насторожило ее.

Фраффин вздохнул.

Даже сквозь усовершенствованные барьеры режиссерского корабля, сквозь океанские глубины, в которых он скрывался, Фраффину часто казалось, будто он чувствует прохождение солнца и луны планеты — и приближение неприятностей, которые поджидали наихудшего момента, чтобы навалиться на него.

Перед ним лежал доклад Лутта, Капитана Корабля. Новая операторская группа из трех чемов, многообещающих юнцов, выходила на поверхность со спущенными экранами, позволив туземцам видеть их лица и вызвав массу толков. Дразнить аборигенов было, конечно, старинным развлечением чемов на корабле.

Но сейчас оно выглядело лишним.

«Почему они выбрали именно этот момент?» — подумал Фраффин.

— Мы подкинем этому Келекселю наживку, — сказал он. — Операторскую группу, которая дразнила туземцев. Уволим их и диспетчера, выпустившего операторов без опытного руководителя.

— Они могут начать болтать, — сказала Инвик.

— Они не осмелятся, — ответил он. — В любом случае, объясни, что они наделали, и отошли с рекомендациями на какой-нибудь из новых кораблей. Жаль терять их, но…

Он пожал плечами.

— И это все, что ты собираешься делать? — спросила Инвик.

Фраффин провел ладонью по глазам, почесал левую бровь.

Инвик выразилась совершенно определенно, но он не хотел бросать свою восхитительную маленькую войну. Режиссер вглядывался в сверкающую скорлупку пантовива, и в памяти всплыли еще не померкшие образы насилия. Если он уберет Манипуляторы, туземцы, вероятно, уладят разногласия за столом переговоров. В последнее время они тяготели именно к такому пути разрешения споров.

Режиссер опять подумал о проблемах, ожидающих на столе. Там был и доклад Альбика, Главного постановщика. Вечная жалоба: «Если хотите охватить столько планов одновременно, я должен получить больше гидропланов и платформ, больше операторских групп, больше операторов монтажа… Больше… Больше… Больше…»

Фраффин с тоской вспомнил добрые старые деньки, когда постановщиком работал Бирстала. Тот мог принять самостоятельное решение, когда неоткуда было взять новое оборудование и операторов. Но Бирстала пал жертвой рока бессмертных — скуки. Теперь у него был свой режиссерский корабль с семенем этой планеты и свой мир где-то на задворках вселенной. Ему хватало и собственных проблем.

— Возможно, стоит продать все это, — сказала Инвик.

Он взглянул на нее.

— Это невозможно, и ты знаешь почему!

— Подходящий покупатель…

— Инвик!

Она пожала плечами.

Фраффин выполз из редакторского кресла и направился к столу. Заснувший экран показывал дисковидные галактики и бесчисленные звезды миров чемов. Нажатие клавиши — и картина исчезла, уступив место виду из космоса на их собственную планету — сине-зеленый мир с причудливым узором облаков, закрывающих моря и континенты, — и на режущие глаз пылинки далеких звезд.

Его собственные черты неожиданно отразились в полированной поверхности стола, точно выплыв откуда-то из-за планеты: чувственные губы, сжатые в узкую щель, трепещущие ноздри узкого крючковатого носа, темные глаза, затаившиеся под нависшими бровями, высокий лоб с двумя мысками серебристой чемской плоти, вдающимися в ежик коротких черных волос.

Лицо Инвик проступило сквозь передачи центра сообщений Главного Управления, заколыхавшись над столом и ожидающе глядя на Фраффина.

— Я высказала свое мнение, — сказала она.

Фраффин взглянул на Корабельного врача: лысая круглолицая женщина-чем из рода Цейатрилов, старая даже по меркам чемов, непомерно старая. Тысячи звезд, подобных солнцу, вокруг которого по орбите кружила эта планета, появились и умерли за время жизни Корабельного врача Инвик. Ходили слухи, что однажды она купила какую-то планету и даже была членом команды Ларры, исследовавшей другие измерения. Разумеется, она ни за что не стала бы рассказывать об этом, но слухи упорно не затихали.

— Я никогда не смогу продать это, Инвик, — сказал он. — И ты это знаешь.

— Чему не следует употреблять слово «никогда», — ответила она.

— А что наши источники говорят об этом Келекселе? — спросил он.

— Богатый торговец, недавно получивший разрешение на размножение, к нему благоволит Главенство.

— А ты думаешь, что он новая ищейка?

— Я думаю так.

«Если Инвик так думает, значит, возможно, это действительно так», — подумал Фраффин.

Он сознавал, что выжидает и колеблется. Он не хотел отрываться от чудесной маленькой войны и бросать свой корабль навстречу новой опасности.

«Возможно, Инвик права, — думал он. — Я засиделся здесь, стал похож на наших бедных, невежественных туземцев. Еще одна ищейка из Бюро собралась шпионить за нами!»

А все тайное рано или поздно становится явным. Инвик говорила это каждым словом и жестом.

«Надо бы покинуть планету, — думал Режиссер. — Как я умудрился так сжиться с огромными глупыми дикарями? Нас разделяет даже смерть. Они умирают; мы — нет.

Я был одним из их богов!

А что, если этого агента нельзя подкупить?

Чертово бюро!»

— А он крепкий орешек, этот Расследователь, — прервала его размышления Инвик. — Изображает очень богатого человека. Если он предложит купить корабль, почему бы не сбить его с толку — не продать дело? Что они смогут сделать? Ты разыграешь полное неведение, и весь корабль будет на твоей стороне.

— Опасно… Опасно… — пробормотал Фраффин.

— Но достаточно выгодно, чтобы бросить вызов любой опасности, — отозвалась она.

— Любой опасности?

— Так говорит притча, — сказала Инвик. — Боги благоволят выгоде.

«Боги, торговля и бюрократия, — подумал Фраффин. — Они неистребимы, даже у бедных дикарей. Но я заперт здесь, став слишком похожим на моих примитивных созданий. — Он вытянул правую руку и посмотрел на ладонь. — Я приложил руку ко всему, что они создали. Я — голос прошлого, воскрешающий лица Вавилонян».

— Келексель попросил о встрече с великим Фраффином, — сказала Инвик. — Он…

— Я встречусь с ним, — сказал Фраффин, сжимая кулак, чтобы спрятать ладонь. — Да. Пошли его ко мне.

— Нет! — возразила Инвик. — Откажи ему, пусть твои агенты…

— На каком основании? Я же встречался с другими богатыми торговцами.

— На каком угодно основании. Прихоть, импульс творца, неотложная работа.

— Я думаю, мне следует встретиться с ним. В него имплантированы какие-нибудь устройства?

— Разумеется, нет, они не так-то просты. Но зачем тебе…

— Чтобы выяснить, что у него на уме.

— Для такой работы есть профессионалы.

— Но он хочет увидеть меня.

— Здесь кроется настоящая опасность. Позволь ему только заподозрить, и он не станет предлагать тебе продать корабль. Он вцепится в нас и будет вынюхивать до тех пор, пока не разнюхает все.

— Он так и так может не захотеть покупать корабль. Должен же кто-то выяснить, на что он купится.

— Мы знаем, на что он купится! Но только позволь ему получить хотя бы малейший намек на то, что мы скрещивались с этими дикарями, хотя бы самое слабое подозрение, и он пропал… и мы все тоже.

— Я не ребенок, чтобы читать мне нотации, Инвик. Я встречусь с ним.

— Так ты не передумаешь?

— Нет. Где он?

— На поверхности, вместе с экскурсионной группой.

— Ага! А мы, несомненно, ведем мониторинг. Что он думает о наших созданиях?

— Обычные вещи: они такие здоровые и уродливые, точно карикатура на расу чемов.

— А что говорят его глаза?

— Он интересуется женщинами.

— Ну еще бы он ими не интересовался!

— Так ты собираешься приостановить военную драму и разыграть историю специально для него?

— А что еще мы можем сделать? — Голос выдавал досаду и невольную покорность обстоятельствам.

— Что ты будешь использовать — ту маленькую группку в Дели?

— Нет, ее я приберегаю на случай крайней необходимости. Действительно крайней.

— Женскую школу в Лидсе?

— Она не подойдет. Как думаешь, Инвик, насилие захватит его воображение?

— Определенно. Тогда школу убийц в Берлине?

— Да нет же, нет! Думаю, есть кое-что получше. Мы обсудим это после того, как я увижусь с ним. Как только он вернется, пожалуйста…

— Минутку! — сказала Инвик. — Не надо невосприимчивого. Только не его!

— Почему нет? Скомпрометируем его полностью.

— Это же все, что надо этому Расследователю! Только это, без…

— Невосприимчивого можно убить в любой момент, — сказал Фраффин.

— Этот Келексель не дурак!

— Я буду осторожен.

— Только помни, дружище, — сказала Инвик, — что я увязла в этом так же глубоко, как и ты. Большинство из команды, возможно, отделается приговорами к созидательному труду, но я-то мухлевала с генными пробами, которые мы посылали Главенству.

— Я понимаю; Моим девизом будет слово «осторожность».

Глава 3

Чувствуя себя в достаточной безопасности под прикрытием легенды, Келексель остановился лишь внутри офиса-каюты владельца режиссерского корабля. Окинул комнату изучающим взглядом. Какие интересные признаки ветхости на предметах обстановки, которая должна быть защищена от подобных неприятностей! Управляющие подлокотники редакторского кресла были до блеска отполированы в местах, где обычно покоились руки Фраффина.

«Он действительно здесь уже очень давно, — подумал Келексель. — Мы правы в своих подозрениях. Ничто не может надолго привлечь внимание чемов — разве что запретные развлечения».

— Посетитель Келексель, — сказал Фраффин, приподнимаясь. Он указал на стул на противоположном от него конце стола, простой деревянный артефакт, исконный для этой планеты. Стул придавал офису милый налет экзотичности, заставлял постороннего чувствовать себя пугающе чужим и неприспособленным для жизни вне вселенной чемов. Сам Фраффин занимал обыкновенное плавающее сиденье с подстроенными под его потребности телесными сенсорами.

Келексель склонился над заснувшим экраном, вмонтированным в стол, традиционно поздоровался:

— Режиссер Фраффин, свет миллиардов солнц ни на йоту не усилит светоч вашего сияния.

«Ох, Властители Бытия, — подумал Фраффин. — Один из этих!» Он улыбнулся, регулируя кресло так, чтобы быть на одном уровне с Келекселем.

— Я меркну в присутствии моего гостя, — отозвался Фраффин. — Чем могу служить столь высокопоставленной особе?

И мысленно добавил: «Очевидно, начинкой для бутерброда».

Келексель сглотнул, ощутив внезапную тревогу. Что-то в этом Фраффине обеспокоило его. Режиссер был таким маленьким человечком — просто лилипутом в сравнении со столом и оборудованием. Кожа Фраффина отливала молочным серебром уроженца Сириади, почти сливаясь со стенами. Она была главным в облике этого человека; да, дело было именно в этом. Келексель ожидал кого-то более крупного — не столь крупного, как марионетки с этой планеты, конечно, но все же… более крупного… такого, которому соответствовала бы вся та сила, которая явственно читалась на его лице.

— Вы были так любезны, что уделили мне время, — сказал Келексель.

Фраффин традиционно ответил:

— Что время для чема?

Но Келексель не клюнул на это клише. Сила в лице Фраффина! Это было знаменитое лицо, разумеется — черные волосы, темные провалы глаз под выступающими бровями, точно вырубленные из камня щеки, выступающий нос и челюсть. Огромные изображения этого лица колыхались в воздухе повсюду, где бы ни показывали картины Фраффина. Но этот человек во плоти, несомненно, безо всякой ретуши очень походил на свои изображения, что Келексель счел тревожащим признаком. Он ожидал подвоха, несоответствия, притворства, которое помогло бы ему разгадать этих людей.

— Посетители обычно не просят о встрече с режиссером, — сказал Фраффин, подталкивая его к разговору.

— Да-да, разумеется, — сказал Келексель. — У меня…

Он запнулся, пораженный внезапным осознанием. Все во Фраффине — тембр голоса, насыщенный цвет кожи, общее ощущение исходящей от него жизненной силы — все говорило о недавнем омоложении. Но цикл Фраффина был известен Бюро. Ему сейчас не полагалось омоложения.

— Простите? — сказал Фраффин.

— У меня к вам… довольно личная просьба, — сказал Келексель.

— Надеюсь, вы не по поводу работы, — поморщился Фраффин. — У нас столько…

— Нет, ничего для меня, — успокоил Келексель. — Мои притязания довольно скромны. Меня вполне устраивает жизнь путешественника. Однако в прошлом цикле я получил разрешение произвести на свет потомка мужского пола.

— Вам очень повезло, — сказал Фраффин и затаился, выжидая и раздумывая: «Знает ли он? Неужели это возможно?»

— О да, — согласился Келексель. — Однако моему отпрыску требуется постоянное внимание. Я готов заплатить исключительно высокую цену за привилегию поместить его в вашу организацию до тех пор, пока не истечет срок контракта моей ответственности за него.

Келексель откинулся на спинку, ожидая ответа. «Естественно, он будет подозревать тебя, — говорили эксперты из Бюро. — Он будет думать, что ты ищешь работу в его команде, чтобы шпионить за ними. Наблюдай за его внутренней реакцией, когда будешь делать это предложение».

Приглядываясь к Фраффину, Келексель ощутил беспокойство режиссера.

«Неужели он напуган? — удивился Келексель. — Но ему нечего бояться — пока нечего».

— К моему огорчению, — ответил Фраффин, — я должен отказаться, каково бы ни было ваше предложение.

Келексель закусил губы, затем пошел в атаку:

— Неужели вы откажетесь от… — Он назвал сумму, которая изумила даже Фраффина.

«Да это же половина того, что я мог бы выручить за весь свой планетный холдинг! Возможно ли, что Инвик ошиблась? Это не выглядит попыткой внедрить к нам шпиона. Вся команда повязана цепью общей вины. Ни один новичок не сможет узнать, что мы тут Делаем, до тех пор, пока сам не будет безнадежно скомпрометирован. Да и Бюро не стало бы пытаться купить одного из нас. Они не осмелятся дать мне основания для иска по провоцированию на преступление».

— Этого недостаточно? — спросил Келексель, постукивая по подбородку.

Эксперты из Бюро сказали: «Ты должен разыграть роль ответственного гражданина, озабоченного выполнением родительского контракта, пожалуй, даже немножечко помешанного на нем и чуть смущенного этим».

— Это печалит меня, — сказал Фраффин. — Но я не согласился бы на ваше предложение ни за какую цену. Если бы я снизил планку для отпрыска одного богача, мой корабль вскоре превратился бы в рай для дилетантов. Мы — рабочая команда, избранная только за талант. Однако если ваш отпрыск желает обучиться этой специальности и пойти по обычным каналам…

— Даже если бы я удвоил свое предложение? — спросил Келексель.

«Неужели за этим клоуном действительно стоит Бюро?» Мысль позабавила Фраффина. Или один из Галактических Покупателей?

Режиссер прочистил горло.

— Нет. Извините.

— Возможно, я обидел вас?

— Нет. Мое решение продиктовано чувством самосохранения. Работа — наш ответ року чемов.

— Ах, эта скука, — пробормотал Келексель.

— Точно, — сказал Фраффин. — Открой я двери всем скучающим особам, у которых достаточно денег, чтобы заплатить, все наши проблемы тут же умножатся. Только сегодня я уволил четверых за деяния, которые стали бы обычным делом, нанимай я людей таким способом, который вы предлагаете.

— Уволили четверых? Боги Охраняющие! Что же они натворили?

— Намеренно опустили экраны, позволив туземцам увидеть их. Хватит с нас и того, что такое постоянно происходит по воле случая.

«Каким честным и законопослушным он пытается выглядеть, — подумал Келексель. — Но ядро его команды проработало с ним слишком долго, и те, кто уходит — даже уволенные, — не будут болтать. Здесь творится что-то такое, что не укладывается в рамки закона».

— Да, да, разумеется, — сказал он вслух, приняв слегка напыщенный вид. — Нельзя же брататься с туземцами оттуда, — он указал большим пальцем вверх, по направлению к поверхности. — Естественно, это незаконно. И чертовски опасно.

— Повышает уровень невосприимчивости, — сказал Фраффин.

— Должно быть, ваша исполнительная бригада не скучает.

Фраффин позволил себе нотку гордости, сказав:

— Я посылал их менее чем за миллионом невосприимчивых на моей планете. Я позволяю туземцам самим убивать друг друга.

— Единственный выход, — согласился Келексель. — Держаться подальше от всего этого так долго, как только возможно. Классический метод. Вы по справедливости известны успехом в этом деле. Я хотел, чтобы мой сын поучился у вас.

— Извините, — сказал Фраффин.

— Так вы точно против?

— Точно.

Келексель пожал плечами. Бюро подготовило его к категорическому отказу, но сам он не был вполне готов. Он надеялся разыграть маленькую партию переговоров.

— Надеюсь, я не обидел вас, — сказал он.

— Конечно же, нет, — ответил Фраффин. И подумал: «Но предостерег».

Он целиком и полностью согласился с подозрениями Инвик. Что-то такое было в поведении этого Келекселя — какая-то внутренняя напряженность, не соответствовавшая внешней маске.

— Рад этому, — сказал Келексель.

— Я всегда стараюсь быть в курсе мировых коммерческих цен, — сказал Фраффин. — Удивительно, что вы не предложили мне продать весь холдинг целиком.

«Ты считаешь, что я допустил промах. Болван! Преступники никогда ничему не учатся».

— Мои владения слишком многообразны и требуют от меня чересчур много внимания, — сказал Келексель вслух. — Разумеется, я мог бы решить выкупить у вас дело и передать моему отпрыску, но я совершенно уверен, что он испортил бы его, разрушил безвозвратно. Я не могу навлечь на себя такой позор, понимаете?

— Возможно, есть альтернатива, — сказал Фраффин. — Обучение, затем подача заявления по обычным каналам…

Келекселя готовили и натаскивали на выполнение этого задания очень долго, даже по меркам чемов. В Главенстве и Бюро были люди, которые питали подозрения, и они очень переживали, что никому до сих пор не удалось вывести Фраффина на чистую воду. Теперь Фраффина выдавало его поведение, хитрые увертки и тщательный выбор слов, сложившиеся в твердую уверенность Расследователя. Здесь творилось беззаконие, но это не было ни одно из тех преступлений, в которых они подозревали Фраффина и которые обсуждали. Где-то в его частных владениях таилось опасное нечто — зловонное и крайне неприятное. Что же это могло быть?

— Если будет позволено, я буду счастлив изучить вашу деятельность и дать моему отпрыску дельный совет, — сказал Келексель. — Он будет рад слышать, я уверен, что великий Режиссер Фраффин оказал мне эту маленькую любезность.

Про себя же он подумал: «Каково бы ни было твое преступление, я раскопаю его. А когда мне это удастся, ты заплатишь, Фраффин, ты заплатишь за это точно так же, как любой другой злодей».

— Что ж, хорошо, — сказал Фраффин. Он ожидал, что после этого Келексель оставит его в покое и уйдет, но тот остался, противно шаря глазами по рабочему столу.

— Еще один вопрос, — сказал Келексель. — Я знаю, вы со своими созданиями достигли довольно-таки сложных и уникальных результатов. Предельная осторожность, точное управление мотивами и насилием… Просто интересно знать: это ведь очень медленная работа?

Кажущаяся невежественность вопроса разъярила Фраффина, но он ощущал в нем предупреждение и помнил предостерегающие слова Инвик.

— Медленная? — переспросил он. — Что слово «медленно» означает для людей, привыкших иметь дело с вечностью?

«Ага, Фраффина можно спровоцировать, — подумал Келексель, читая на лице Режиссера признаки обуревающих того чувств. — Это хорошо».

Он сказал:

— Я просто думал… Не решаюсь высказать предположение… но разве медлительность не сравнима со скукой?

Фраффин засопел. Сначала он думал, что этот паршивец из Бюро может заинтересовать его, но он уже начинал надоедать. Фраффин нажал на кнопку под рабочим столом, сигнал запускать новую историю. Чем скорее они избавятся от Расследователя, тем лучше. Подготовка туземцев его займет. Они разыграют роли с неукоснительной точностью.

— Я вас обидел, наконец, — сказал Келексель, в его голосе сквозило раскаяние.

— Неужели мои истории нагнали на вас скуку? — спросил Фраффин. — Если это так, тогда это я вас обидел.

— Ну что вы! — сказал Келексель. — Ни разу. Они такие занятные, смешные. Такое разнообразие!

«Занятные, — подумал Фраффин. — Смешные!»

Он взглянул на воспроизводящий монитор в столе, кусочек разворачивающегося действа, скрытый от посторонних, предназначенный только для его глаз. Его группы уже принимались за работу. Приспело время для смерти. Его люди осознавали крайнюю необходимость.

Его разум проникал все глубже, глубже погружался в настольный экран, забыв о Расследователе, следил за никому не нужными жизнями туземцев.

«Они смертны, а мы бессмертны, — думал Фраффинн. — Парадокс: смертные обеспечивают нескончаемое развлечение бессмертным. При помощи этих бедных созданий мы отгораживаемся от жизни, которая всего лишь бесконечная цепь событий. Ах, скука! Как страшишь ты бессмертных!»

— Какие они послушные, ваши существа, — сказал Келексель, бросая пробный камень.

«Ну и зануда же этот простофиля», — подумал Фраффин. И сказал, не отрываясь от экрана:

— Они способны на сильную страсть. Я позаботился об этом с самого начала. И еще на всеобъемлющий страх — у них множество страхов.

— Вы и об этом тоже позаботились? — поинтересовался Келексель.

— Естественно!

«Как легко заставить его рассердиться», — подумал Келексель.

— А что это такое вы смотрите? — спросил он. — Это что-то связанное с историей? Я не мешаю?

«Он почти попался на крючок», — внутренне возликовал Фраффин. И сказал:

— Я только что начал новую историю. Это что-то потрясающее!

— Новую историю? — озадаченно спросил Келексель. — А что, военная эпопея уже закончилась?

— Я прервал ее, — сказал Фраффин. — Она совсем плохо продвигалась. Кроме того, войны начали мне надоедать. Но личный конфликт, который я устроил сейчас, — вот это вещь!

— Личный конфликт? — Келекселя даже передернуло от омерзения.

— Ага, близость и насилие, — кивнул Фраффин. — Кто угодно может отыскать драму в войнах и переселениях, в подъеме и крушении цивилизаций и религий, но что бы вы подумали о маленькой капсуле истории, которая сосредоточена вокруг существа, которое убивает супруга?

Келексель покачал головой. Разговор принял такой оборот, который выбил почву у него из-под ног. Военная эпопея закончена? Новая история? Почему? Его предчувствия вновь вернулись к нему. Неужели Фраффин каким-то образом мог причинить вред такому же чему, как и он сам?

— Конфликт и страх, — сказал Фраффин. — Ах, какая это широкая дорога к уязвимым местам.

— Да… да, на самом деле, — пробормотал Келексель.

— Я затрагиваю чувствительную струну, — сказал Фраффин. — Скупость здесь, страсть там, каприз еще где-нибудь — и страх. Да, страх. Когда создание уже полностью подготовлено, я вызываю страх.

Тогда весь механизм работает на меня. Они сходят с ума! Они любят! Они ненавидят! Они изменяют! Они убивают! Они умирают.

Фраффин улыбнулся — продемонстрировал широкий оскал. Выражение его лица показалось Келекселю угрожающим.

— И самая занятная вещь, — добавил Фраффин, — самый смешной элемент игры в том, что они считают, будто делают все это по собственной воле.

Келексель выдавил ответную улыбку. Много раз он смеялся над этим моментом в историях Фраффина, но на этот раз эта идея показалась менее занятной. Он сглотнул, затем проговорил:

— Но разве такая история не была бы… — он замялся в поисках подходящего выражения. — Не была бы… чересчур ничтожной?

— Не в том ли величайшая заслуга творца, чтобы при помощи микроскопического события показать необъятное? — спросил Фраффин. — Вот где я держу и вечность, и краткий миг, — он поднял сжатый кулак, протянул Келекселю и раскрыл, показывая ладонь. — Я даю вам то, чего у вас нет — способностьумирать.

Келексель нашел мысль отталкивающей. Фраффин со своим вшивым личным конфликтом, умерщвлением, мелким преступлением. Какая гнетущая идея! Но Режиссер вновь был поглощен прикрытым экраном в столе. Что видел он в нем?

— Боюсь, я злоупотребил вашим гостеприимством, — отважился Келексель.

Фраффин закатил глаза. Простофиля собрался уходить. Отлично. Он не зайдет слишком далеко. Сеть уже расставлена. Из каких изящных, переплетенных между собой нитей она состоит!

— Чувствуйте себя на корабле как дома, — сказал Фраффин.

— Простите, если я занял слишком много вашего времени, — извинился Келексель.

Фраффин, поднявшись, поклонился и традиционно ответил:

— Что время для чемов?

Келексель столь же формально отозвался.

— Время — наша игрушка.

Он вышел из комнаты. В голове вихрем бушевали мысли. В поведении Фраффина таилась угроза. Она была как-то связана с тем, что он видел в своем экране. История? Как могла история угрожать чему?

Фраффин проследил, чтобы за Келекселем захлопнулась дверь, откинулся на спинку кресла и вновь вернулся к экрану. Это происходило сейчас прямо над ними, на поверхности, и как раз начинало закручиваться первое ключевое событие.

Туземка убивала супруга. Он смотрел, стараясь сохранить необходимую творцу дистанцию. Субъект: женщина, имя: Мэрфи, фигура ошеломляюще алая в искусственном освещении. Завеса притворства начисто стерта с ее лица непредсказуемым инопланетянином, который был ее мужем. Теперь она подчинила жизнь зловещим предзнаменованиям, о которых не имела ни малейшего понятия. Знамения и укрывающая сень богов, которым поклонялись ее предки, ничего больше не значили для нее. Роковые лики предрассудков утратили обычные места.

Резким сильным движением Фраффин отключил экран, прижал руки к лицу. Создание настигла смерть. Теперь история будет развиваться сама собой, движимая собственным внутренним импульсом. Какой изысканный способ расставить чему ловушку!

Фраффин опустил руки на гладкую холодную поверхность стола. Вот только кто попался в эту ловушку?

Он неожиданно почувствовал себя вздернутым на дыбу видения, ощутил внутри пугающую множественность — перешептыванье голосов собственного прошлого, которому не было начала.

«Кем же мы были когда-то?» — подумал он.

Таково было проклятие чемов: бессмертные не имели древности. Воспоминания изглаживались из памяти, и приходилось обращаться к искусственным воспоминаниям на бобинах пленок — со всеми неточностями.

«Что же было утрачено? — задумался он. — Были ли у нас проклятые пророки, типун им на язык, чьи слова навлекли на нас злой рок? Какую пикантную фантазию могли бы мы обнаружить в своих потерянных началах? Неужели мы сами создали своих богов? Как мы сотворили их? И не плюем ли мы сейчас на собственный прах, смеясь над глупыми послушными туземцами?»

Режиссер не мог вырваться из плена видений нахлынувшего прошлого — оно окружало его, точно стая голодных тварей в небе, которую он когда-то видел и, спасаясь от которой, забился в какое-то укрытие. Они исчезли столь же внезапно, как и появились, но Режиссер еще долго не мог оправиться от пережитого. Фраффин взглянул на дрожащую руку.

«Мне необходимо развеяться. Боги Охраняющие! Даже скука лучше, чем это!»

Фраффин отодвинулся от стола. Каким холодным был его край! Комната неожиданно стала незнакомой, механизмы — чуждыми и ненавистными. Изгибы массажной кушетки, еще хранившие очертания его тела, привлекли внимание, и он быстро отвел взгляд, почувствовав внезапное отвращение к собственному контуру.

«Нужно сделать что-то рациональное», — подумал он.

Фраффин через силу поднялся и направился через комнату к стальным изгибам репродуктора пантовива. Неуклюже плюхнувшись в мягкое управляющее кресло, направил сенсоры на поверхность планеты. Спутниковые реле замкнулись на датчиках сложного механизма. Фраффин отыскал дневное полушарие и стал наблюдать за деятельностью своих созданий, пытаясь найти что-то такое, что заставило бы забыть внезапное знание.

По экрану проплывала земля, точно желто-зеленая шахматная доска, тронутая там и сям шоколадно-коричневыми пятнами. Скоростные шоссе… дороги… сверкающая амеба большого города — он вгляделся в улицы, и неожиданно экран высветил небольшую толпу маленьких фигурок, сгрудившихся, точно куклы, на перекрестке. Они смотрели на уличного артиста, крошечного остролицего гиганта в мятом сером костюме и засаленной шляпе. Туземцы стояли, скрывая волнение, около шаткого лотка с прозрачным куполом.

— Блохи! — воскликнул артист, и в голосе слышалась непререкаемость врожденной самоуверенности. — Да, вот кто это — блохи. Но благодаря древнему сокровенному методу дрессировки я заставляю их проделывать для вас фантастические кульбиты и поразительные трюки. Посмотрите, как отплясывает эта милашка. А вот эта блоха тащит колесницу. А эта малютка прыгает через барьеры! Они будут бороться, бегать наперегонки и резвиться для вас! Подходите поближе. Всего одна лира, чтобы взглянуть сквозь увеличительные очки и увидеть эти чудеса!

«Интересно, знают ли эти блохи, что принадлежат кому-то?» — подумал Фраффин.

Глава 4

Для доктора Андроклеса Турлоу все началось с оглушительного телефонного звонка в середине ночи.

Неуклюже нащупывая телефон, Турлоу уронил трубку на пол. Минуту он пытался отыскать ее ощупью, не проснувшись до конца. Разум цеплялся за обрывки сна, где он вновь переживал яркие моменты как раз перед взрывом в Лоуренсовской Радиационной лаборатории, который повредил его глаза. Это был знакомый сон, он начал терзать его вскоре после того несчастного случая трехмесячной давности, но Турлоу чувствовал, что теперь сон наполнился новой сущностью, которую надо было бы профессионально исследовать.

«Психолог, исцелися сам», — подумал он.

Трубка издала дребезжащий звук, который помог, наконец, отыскать ее. Доктор прижал трубку к уху.

— Слушаю. — Горло пересохло, и голос был хриплым.

— Энди?

Он прочистил горло.

— Да?

— Это Клинт Моссмэн.

Турлоу сел, свесив ноги с кровати. Коврик захолодил босые ступни. Светящийся циферблат будильника показывал два часа восемнадцать минут пополуночи. Время и тот факт, что Моссмэн был заместителем главного окружного шерифа, означали, что произошло экстраординарное. Доктор Турлоу понадобился Моссмэну в качестве судебного психолога.

— Ты слушаешь, Энди?

— Да, слушаю, Клинт. В чем дело?

— Боюсь, плохие новости, Энди. Папаша твоей старой подружки только что прикончил ее мать.

На миг слова показались бессмысленными. «Старая подружка?» У него здесь имелась всего одна старая подружка, но сейчас она была замужем за другим.

— Это Джо Мэрфи, папаша Рут Хадсон, — пояснил Моссмэн.

— О Господи, — пробормотал Турлоу.

— Мне некогда, — сказал Моссмэн. — Я звоню из автомата напротив офиса Джо. Он закрылся там, и у него пистолет. Он говорит, что сдастся только тебе.

Турлоу покачал головой.

— Он хочет меня видеть?

— Ты нужен нам здесь немедленно, Энди. Я знаю, тебе все это неприятно — ну, Рут и прочее, — но у меня просто нет выбора. Я хочу предотвратить перестрелку.

— Я предупреждал вас, что что-то в таком роде должно было произойти, — сказал Турлоу. Его внезапно охватило горькое негодование на этого Моссмэна и всех жителей Морено.

— У меня нет времени спорить с тобой, — сказал Моссмэн. — Я сказал, что ты уже едешь. Вряд ли это займет больше двадцати минут. Поторопись, ладно?

— Конечно, Клинт. Сейчас.

Турлоу положил трубку. Он приготовился к боли от света и включил ночник. Глаза немедленно заслезились. Доктор быстро замигал, раздумывая, сможет ли когда-нибудь выносить внезапный свет без боли.

На него начало наваливаться осознание того, что сказал Моссмэн. Разум отказался повиноваться. «Рут! Где Рут?»

Но его это больше не касалось. Теперь это проблема Нева Хадсона.

Доктор начал одеваться, двигаясь бесшумно, как привык делать по ночам, когда еще был жив отец. Он взял с тумбочки бумажник, нашел и надел часы, очки, затем — специальные поляризующие очки с регулируемыми линзами. Как только он надел их, глаза тотчас успокоились. Турлоу поднял взгляд, поймав в зеркале собственное отражение: худое лицо, темные очки в тяжелой черной оправе, черный ежик волос, слегка топорщащихся на висках, длинный нос с небольшой горбинкой, скрытой очками, большой рот с чуточку более толстой нижней губой, линкольновский подбородок, выбритый до синевы, с расходящимися в разные стороны царапинами.

Не помешало выпить, но на это не оставалось времени. «Бедный больной Джо Мэрфи, — подумал он. — Боже, какое несчастье!»

Глава 5

Турлоу насчитал пять полицейских машин, выстроившихся под углом к поребрику перед зданием компании Мэрфи. Прожектора чертили причудливые светящиеся узоры на фасаде трехэтажного здания и вывеске над входом «КОМПАНИЯ ДЖ. X. МЭРФИ — ВЫСОКОКАЧЕСТВЕННАЯ КОСМЕТИКА».

Яркие огни отражались от вывески. У Турлоу заболели глаза. Он сошел на тротуар и принялся разыскивать Моссмэна. Две группы мужчин затаились за машинами, стоявшими вдоль улицы.

«Неужели Джо стрелял в них», — подумал Турлоу. Он знал, что его отлично видно из окон в том здании, но не чувствовал того хрупкого одиночества, которое охватывало его во время тушения пожаров на рисовых полях на войне. Турлоу знал, что отец Рут не сможет выстрелить в него. Этот человек мог взорваться в одном направлении — и уже сделал это. Мэрфи сейчас лишь немногим отличался от пустой оболочки.

Один из офицеров на противоположной стороне улицы вытащил из машины мегафон и закричал:

— Джо! Эй, Джо Мэрфи! Здесь доктор Турлоу! Спускайся оттуда и сдавайся! Мы не хотим, чтобы пришлось входить к тебе со стрельбой.

Усиленный мегафоном голос зарокотал и эхом заметался между зданиями. Несмотря на неизбежное искажение усилителя, Турлоу узнал голос Моссмэна.

Окно третьего этажа со страшным скрипом раскрылось. Круги света метнулись по каменной облицовке, выхватывая окно из мрака. Мужской голос прокричал из темноты:

— Ни к чему применять силу, Клинт, я вижу его. Я спущусь через семь минут.

Окно с треском захлопнулось.

Турлоу обошел свою машину и очутился рядом с Моссмэном. Заместитель шерифа был тощим человеком в мешковатом коричневом костюме и бледно-кремовом сомбреро. Он обернулся, показывая узкое лицо, испещренное бликами от света прожекторов.

— Привет, Энди! — сказал он. — Прости, но видишь сам, что происходит.

— Он стрелял? — спросил Турлоу, поражаясь спокойствию собственного голоса. «Профессиональная выучка», — подумал он. Это был психотический срыв, а его учили справляться с такими вещами.

— Нет, но пистолет у него в порядке. — Голос заместителя шерифа звучал устало и с отвращением.

— Вы решили дать ему эти семь минут?

— А стоит?

— Думаю, да. Полагаю, что он сделает в точности то, что сказал. Он спустится и сдастся.

— Тогда семь минут и ни секундой больше.

— Он не сказал, зачем ему понадобилось меня увидеть?

— Что-то насчет Рут, и он боится, что мы застрелим его, если тебя не будет.

— Он так и сказал?

— Да.

— Он живет в довольно-таки запутанной фантазии, это ясно, — сказал Турлоу. — Возможно, мне стоит подняться туда и…

— Боюсь, я не могу позволить себе дать ему заложника.

Турлоу вздохнул.

— Ты здесь, — сказал Моссмэн. — Это все, о чем он просил. Я соглашусь…

Радио в машине, возле которой они стояли, издало дребезжащий звук и заговорило:

— Машина девять!

Моссмэн наклонился к машине, поднес микрофон ко рту, нажал кнопку:

— Здесь машина девять, прием!

Оглядевшись, Турлоу узнал некоторых из офицеров, укрывшихся за машинами. Он кивнул тем, кто встретился с ним взглядом, подумав, как это странно, что они кажутся такими знакомыми и все же незнакомыми, с лицами, едва различимыми в поляризованном свете, который пропускали его линзы. Это были люди, которых он часто встречал в здании суда, которых знал по имени, но теперь они вдруг показали себя со стороны, которую он никогда прежде не видел.

Радио Моссмэна издало металлический треск, затем:

— Джек хочет знать ваш десять-ноль-восемь, машина девять. Прием.

«Рут уже знает? Кто сообщит ей об этом… и как?»

— Мэрфи еще там, в офисе, — сказал Моссмэн. — Здесь доктор Турлоу, а Мэрфи говорит, что сдастся через семь минут. Мы собираемся подождать. Прием.

— Хорошо, машина девять. Джек уже в дороге с четырьмя людьми. Шериф еще на выезде вместе с коронером и велел не рисковать. Используйте газ, если понадобится. Время — два сорок шесть, прием.

— Машина девять — семь — ноль-пять, — сказал Моссмэн. — Конец связи.

Он повесил микрофон на место и повернулся к Турлоу.

— Ну и дельце!

Он сдвинул кремовое сомбреро со лба на затылок.

— Нет никаких сомнений в том, что это Мэрфи убил Адель? — спросил Турлоу.

— Никаких.

— Где?

— В своем доме.

— Как?

— Мечом — этой большущей сувенирной вещью, которой он все время размахивал на барбекю.

Турлоу глубоко вздохнул. Это соответствовало шаблону. Меч выглядел бы здесь до тошноты логично.

Доктор усилием воли вернул себе профессиональное спокойствие и спросил:

— Когда?

— Примерно около полуночи, как мы полагаем. Кто-то вызвал «скорую», но они не сообразили уведомить нас и потеряли почти полчаса. К тому времени как мы приехали, Джо сбежал.

— И вы приехали сюда искать его?

— Что-то в таком роде.

Турлоу покачал головой. Тут один из прожекторов сместился, и Турлоу показалось, что он заметил предмет, висящий в воздухе рядом с окном Мэрфи. Он посмотрел более пристально, и предмет, казалось, поплыл назад, в темное небо. Турлоу снял очки и протер глаза. Странная штука — она походила на длинную трубу. Последствие ранения глаз, подумал доктор и, водрузив очки на место, опять обратился к Моссмэну.

— Что Джо там делает? — спросил он. — Есть какие-нибудь предположения?

— Названивает людям по телефону, хвастаясь тем, что натворил. Его секретаршу, Неллу Хартник, в истерике отправили в больницу.

— А… Рут он позвонил?

— Да кто ж его знает?

Тогда Турлоу подумал о Рут, сосредоточился на ней впервые с того дня, когда она отослала назад его кольцо с вежливой запиской, так не вяжущейся с ней, запиской, в которой она сообщала о решении выйти замуж за Нева Хадсона. Турлоу был тогда в Денвере на получении специальной стипендии и пришел в себя лишь благодаря Национальному Научному Фонду.

«Ну и глупцом же я был, — подумал он. — Эта стипендия не стоила того, чтобы из-за нее потерять Рут».

Турлоу раздумывал, стоит ли позвонить ей, постараться сообщить новость так мягко, как только возможно. Но он знал, что подобные новости невозможно сообщить мягко. Это необходимо делать мгновенно, безжалостно и резко. Чистая рана, которая зарастет, оставив после себя настолько маленький шрам, насколько возможно… при определенных обстоятельствах.

Поскольку Морено был крошечным городишкой, Турлоу не мог не знать, что Рут после замужества продолжала работать — медсестрой в ночную смену в психиатрическом отделении Окружной больницы. Сейчас она должна находиться на работе.

Телефонный звонок был бы чересчур обезличенным, формальным. Сообщение придется сделать лично.

«И я окажусь для нее неразрывно связан с трагедией, — подумал он. — Я не хочу этого».

Турлоу сознавал, что грезит, пытаясь сохранить хоть что-то из того, что он и Рут пережили вместе. Он вздохнул. Пусть кто-нибудь другой сообщит ей об этом. Теперь за нее отвечал не он.

Полицейский справа от Турлоу спросил:

— Думаешь, он пьян?

— А он вообще когда-нибудь бывает трезвым? — вопросом на вопрос ответил Моссмэн.

Первый полицейский спросил:

— А тело ты видел?

— Нет, — сказал Моссмэн. — Но Джек описал его, когда звонил мне.

— У меня руки так и чешутся подстрелить этого сукина сына, — проворчал первый.

«Начинается», — подумал Турлоу.

Он обернулся на визг колес резко затормозившей машины. Из нее выскочил толстый коротышка в брюках, натянутых прямо поверх пижамы. В руках он держал камеру со вспышкой.

Турлоу вихрем умчался от света, как только коротышка согнулся и нацелил камеру на здание. Стробоскопический свет озарил темное ущелье улицы раз… и еще раз…

Турлоу поднял глаза к небу в попытке уклониться от бликов и уберечь от боли поврежденные глаза. Когда вспыхнул строб, доктор опять увидел странный предмет. Он висел в воздухе примерно в десяти футах от окна Мэрфи. Даже после того как вспышка погасла, штуковина осталась видимой — смутное очертание, почти дымка.

Турлоу не мог оторвать от нее глаз, точно загипнотизированный. Это не могло быть ни иллюзией, ни последствием травмы глаз. Ее форма была вполне определенной, реальной. Штуковина походила на цилиндр четырех или пяти футов в диаметре. Из одного ее конца, ближайшего к зданию, выдавался полукруглый уступ, на котором скорчились две фигуры. Казалось, они нацеливали маленькую трубу, стоящую на подставке, на окно Мэрфи. Фигуры выглядели неотчетливо, очертания были туманными, но напоминали людей — две руки, две ноги, — только крошечных, пожалуй, всего трех футов ростом.

Доктором овладело странное чувство бесстрастного возбуждения. Он знал, что видит что-то реальное, но настолько странное, что странность не поддается никакому объяснению.

В этот момент одна из фигур обернулась и посмотрела прямо на него. Сквозь размытую облачную дымку Турлоу видел, как горят глаза похожего на человечка существа. Фигура подтолкнула локтем товарища. Теперь оба уставились на Турлоу — две пары горящих глаз.

«Неужели какая-то форма миража?» — подумал Турлоу.

Он попытался сглотнуть, но горло пересохло. Мираж должны видеть все. Моссмэн, стоящий рядом, вперился взглядом в окно Мэрфи. Помощник шерифа не мог не заметить странный цилиндр, парящий там, — или его призрак, — но ничем не выдавал этого.

Фотограф, рисуясь, подошел к ним. Турлоу знал его — это был Том Ли из «Сентинеля».

— Мэрфи еще там? — поинтересовался он.

— Ага, — ответил Моссмэн.

— Привет, доктор Турлоу, — сказал Ли. — На что вы уставились? Это то окно, за которым прячется Мэрфи?

Турлоу ухватился за плечо Ли. Два существа на цилиндре вернулись к своей трубе и направили ее на толпу полицейских внизу. Турлоу указал на них, чувствуя сильный мускусный запах одеколона фотографа.

— Том, что там за чертовщина? — спросил он. — Сфотографируйте-ка это.

Ли обернулся вместе с камерой, взглянул наверх.

— Что? Что фотографировать?

— Вон ту штуковину рядом с окном Мэрфи.

— Какую штуковину?

— Вы разве не видите, что что-то летает рядом с окном?

— Должно быть, комариный рой. Их в этом году до ужаса. Они всегда собираются на свету.

— На каком свету? — спросил Турлоу.

— Что? М-да…

Турлоу сорвал поляризующие очки — дымчатый цилиндр исчез. На его месте было смутное, едва различимое очертание, чуть заметно шевелившееся. Сквозь него ясно виднелся угол здания. Турлоу вернул очки на место. Снова появился цилиндр с двумя фигурами на выступе. Теперь фигуры направляли трубу на выход из здания.

— Вот он выходит! — раздался крик откуда-то слева.

Ли чуть не сбил Турлоу с ног, рванувшись за Моссмэном, чтобы поймать в объектив выход преступника. Полицейские хлынули вперед.

Турлоу моментально остался в одиночестве.

В свете прожекторов, нацеленных на выход из здания компании Мэрфи, появился низенький коренастый мужчина в синем костюме и с небольшой лысиной. Он прикрылся одной рукой от слепящего света остановившихся на нем прожекторов и сверкания вспышки. Турлоу зажмурился, не в силах вынести этот фейерверк. Его таза заслезились.

Полицейские схватили мужчину прямо у дверей.

Ли метнулся в сторону, поднял камеру над головой, направив ее на бурлящую толпу.

— Позвольте мне снять его лицо! — закричал он. — Расступитесь немножко.

Но полицейские не обратили на слова фотографа никакого внимания.

Вспышка сверкнула вновь.

Турлоу поймал еще один взгляд арестованного — маленькие помаргивающие глазки на круглом покрасневшем лице. Глаза необычно напряжены, но в них нет страха.

— Энди! — закричал Мэрфи. — Позаботься о Рути! Ты слышишь? Позаботься о Рути!

Мэрфи превратился в колеблющееся лысое пятно, затерявшееся в морс шляп. Его затолкали в машину, стоявшую неподалеку на углу справа. Ли еще околачивался вокруг, сверкая вспышкой.

Турлоу, дрожа, перевел дух. Воздух вокруг казался наэлектризованным, запах косметики мешался с выхлопными газами отъезжающих машин. Он запоздало вспомнил о загадочном цилиндре у окна и взглянул наверх, как раз вовремя, чтобы увидеть, как цилиндр поднимается в воздух и растворяется в ночном небе.

В видении было что-то кошмарное, как и в шуме, в выкрикиваемых вокруг приказах.

Позади Турлоу остановился полицейский, сказал:

— Клинт просит передать вам спасибо. Он говорит, что вы сможете потолковать с Джо через пару часов — после того как окружной прокурор закончит с ним, или с утра, если больше захотите.

Турлоу облизал пересохшие губы. Во рту был кислый привкус. Он сказал.

— Я… с утра, я думаю. Я попробую добиться, чтобы его выпустили под залог.

— Вряд ли до начала суда будет много всякой тягомотины, — сказал полицейский. — Я передам Клинту, что вы сказали.

Он сел в машину, стоящую рядом с Турлоу.

Подошел Ли; камера сейчас висела на ремешке вокруг шеи. В левой руке фотограф держал блокнот, в правой — огрызок карандаша.

— Эй, док, — сказал он. — Это правда, что сказал Моссмэн? Мэрфи не хотел выходить, пока не пришли вы?

Турлоу кивнул, отступая назад, чтобы пропустить выезжающую задом машину. Вопрос был абсолютно бессмысленным, порождением того же безумия, которое сейчас оставило его стоять на этой улице, глядя на то, как машины уносятся за поворот, и слушая рев моторов. В нос ударил резкий запах бензина.

Ли нацарапал что-то в блокноте.

— Вы ведь в свое время ухлестывали за дочерью Мэрфи? — спросил Ли.

— Мы были друзьями, — сказал Турлоу. Губы, произносившие эти слова, казались совершенно чужими.

— Вы видели тело? — спросил Ли.

Турлоу покачал головой.

— Какое чудненькое кровавое дельце, — сказал Ли.

Турлоу хотел сказать: «Сам ты чудненький кровавый боров», но язык не повиновался ему. Адель Мэрфи… тело? В насильственных преступлениях все тела объединяло уродливое сходство: неловкая поза, алая влага, темные раны… и профессиональная отчужденность полицейских — записывающих, измеряющих, допрашивающих. Турлоу чувствовал, как собственная профессиональная отчужденность покидает его. Это тело, которое Ли упомянул с таким жадным интересом к громкому происшествию, принадлежало той, кого Турлоу знал, — матери женщины, которую он любил… до сих пор любил.

Турлоу признался себе в этом сейчас, вспоминая Адель Мэрфи, ее спокойные веселые глаза, так похожие на глаза Рут… и оценивающие взгляды, которые говорили о том, что она прикидывала, каким мужем мог бы он стать для ее дочери. Но это все тоже умерло. Умерло еще раньше.

— Док, а что это такое вам показалось, что вы видели у того окна? — спросил Ли.

Турлоу опустил глаза на толстого коротышку с пухлыми губами и проницательными, точно ощупывающими, маленькими глазками и подумал, как бы тот отреагировал на описание штуки, которая парила у окна Мэрфи. Турлоу невольно взглянул вверх, на окно. Сейчас там было пусто. Ночь внезапно стала холодной. Турлоу поежился.

— Мэрфи выглядывал из окна? — спросил Ли.

Гнусавый выговор коротышки, характерный для сельских жителей, неприятно резанул ухо Турлоу.

— Нет, — сказал он. — Думаю… думаю, я просто увидел отблеск.

— Я не понимаю, как вы вообще что-то видите сквозь такие очки, — сказал Ли.

— Вы правы, — согласился Турлоу. — Это были очки… да, отблеск.

— У меня еще много вопросов, док, — не отставал Ли. — Не хотите остановиться у ночного кафе Турка — там нам будет удобнее? Пойдемте в мою машину, и я…

— Нет, — сказал Турлоу. Он покачал головой, чувствуя, что оцепенение понемногу отпускает его. — Нет. Может быть, завтра.

— Черт, док, сейчас и есть завтра.

Но Турлоу развернулся и побежал через улицу к машине. Ум сосредоточился на словах Мэрфи: «Позаботься о Рути».

Турлоу понимал, что должен найти Рут и предложить ей посильную помощь. Она была замужем за другим, но это не уничтожило то, что когда-то было между ними.

Глава 6

Публика зашевелилась — единый многоликий организм в анонимной темноте корабельного эмпатеатра.

Келексель, сидевший почти в центре огромной комнаты, ощущал это странно угрожающее движение. Они находились всюду вокруг него, создатели этой истории и выходные члены команды, интересующиеся новым произведением Фраффина. Они снова и снова просматривали две пленки, десятки раз, до тех пор, пока все неточности не были отшлифованы. Теперь они ожидали еще одного показа сцены на открытом воздухе, но Келексель все же ощущал какую-то угрозу в окружающей атмосфере. Она была личной и непосредственной, касающейся этой истории, но Расследователь не мог понять, в чем конкретно она заключалась.

Келексель чувствовал слабый запах озона, исходивший от чувствительных ячеек сети-паутины, побочного результата открытия Тиггивофа, чьи невидимые силовые поля связывали публику с проецируемой историей. Кресло было каким-то странным: профессиональное оборудование с целиковыми подлокотниками, снабженными кнопками выступами для редакторских правок. Только огромный сводчатый потолок с силовыми нитями нантовивов, сфокусированных вниз, на сцену далеко внизу, да сама сцена были знакомыми, как в любом обыкновенном эмпатеатре.

Но звуки, все эти щелчки редактирующих клавиш, профессиональные комментарии — «сократите сцену вступления и сразу давайте крупный план…», «как только подадут свет, фокусируйтесь на фабрике», «смягчите первоначальный эффект ветерка», «усильте эмоции того, кто нашел жертву, и немедленно повторите предыдущий кадр».

Все это звучало диссонансом.

Келексель провел здесь два дня, получив разрешение наблюдать за повседневной работой творческой группы. И все же звуки и голоса публики резали слух. Весь его предыдущий опыт посещения эмпатеатров ограничивался уже законченными историями и восторженными зрителями.

Где-то слева далекий голос произнес:

— Прокрутите ролик.

Силовые линии пантовива исчезли. В зале воцарилась кромешная тьма.

Кто-то прочистил горло. Покашливание стало выражением всеобщей нервозности, пронизывающей тьму.

В центре сцены появился свет. Келексель заерзал, стараясь найти более удобное положение. «Всегда одно и то же странное начало», — подумал он. Свет был одиноким бесформенным пятном, которое медленно превращалось в уличный фонарь. Фонарь освещал наклонную лужайку, изгиб проезда и призрачно-серую стену туземного дома на заднем плане. Темные окна из примитивного стекла поблескивали, точно фантастические глаза.

Откуда-то доносился свистящий звук, что-то бухало в бешеном ритме.

Трещало какое-то насекомое.

Келексель ощутил реализм этих звуков, воспроизводимых пантовивом с такой точностью, что их нельзя было отличить от оригинала. Ощущения сидевших в зале, объединенных в сеть-паутину, подключенных к эмпатическим проекторам, были столь же реальны, как будто они видели всю сцену сверху. Это в своем роде походило на единение чемов. Запах пыли от колеблемой ветром высохшей травы пронзал сознание Келекселя. Холодный порыв ветра коснулся лица.

Струйка леденящего ужаса заползла в душу Келекселя, потянулась от мрачной сцены через сетевые проекторы, нарастая со стремительностью лавины. Келекселю пришлось напомнить себе, что это всего лишь искусно сделанная история, она не реальна… для него. Он испытывал страх другого существа, пойманный и запечатленный чувствительными камерами.

Туземная женщина, одетая в свободное зеленое платье, вздымающееся на бедрах, вбежала в центр сцены. Она задыхалась и мучительно хватала ртом воздух. Босые ноги застучали сначала по лужайке, затем по мостовой. Следом выбежал коренастый круглолицый мужчина с мечом, лезвие которого, точно серебристый змеиный след, блестело в свете фонаря.

От женщины волнами исходил ужас. Она выдохнула:

— Нет! Пожалуйста, великий Боже, нет!

Келексель затаил дыхание. Вне зависимости от того, сколько раз он видел эту картину, ощущение насилия каждый раз казалось новым, никогда ранее не пережитым. Он начинал понимать, что Фраффин находил в этой истории. Меч взлетел высоко вверх…

— Стоп!

Паутина стала пустой, не отражая ни единой эмоции, ничего. Как будто тебя сбросили с высокой скалы. Сцена потемнела.

Келексель понял, что голос принадлежал Фраффину, он исходил откуда-то издалека, справа. Келекселя мгновенной волной ошпарила ярость на Фраффина. Расследователю потребовался всего миг, чтобы переключиться, но все же он чувствовал себя разочарованным.

Загорелись лампы, освещая поднимающийся вверх клин кресел, сходящийся к диску сцены. Келексель замигал, огляделся, рассматривая творческую группу. Он еще ощущал исходящую от них и от пустой сцены угрозу. «Какая опасность здесь крылась?» — подумал он. В одном он доверял инстинктам — в комнате была опасность. Но какая?

Творческая группа рядами уселась вокруг — ученики и выходные члены команды сзади, стажеры и специальные эксперты в центре, редакторская группа — внизу, около сцены.

Каждый в отдельности казался совершенно обыкновенным чемом, но Келексель помнил, что почувствовал в темноте, — то единение, целый организм, стремящийся причинить ему вред, уверенный в своей способности сделать это. Он мог почувствовать это в эмпатии чемов, в той всеобщей жизни, которую они разделяли.

В зале воцарилась странная тишина. Они чего-то ждали. Далеко внизу несколько голов склонились друг к другу в неслышном разговоре.

«Неужели я что-то придумываю? — подумал Келексель. — Но меня, несомненно, должны подозревать. Почему тогда мне разрешили сидеть здесь и смотреть, как они работают? Делают свою работу — насильственную смерть».

Келексель снова почувствовал досаду на то, что Фраффин резко оборвал сцену. Так прервать это зрелище, даже когда он знал, как все это происходило… Келексель покачал головой. Он чувствовал себя смущенным, напряженным. Еще раз обежал взглядом творческую группу.

Они казались цветной поляной в этой гигантской комнате — оттенок униформы означал род занятий ее владельца. Красные пятна — летчики, пестрые черно-оранжевые — операторы, зеленые — сценаристы, желтые — команда технического обслуживания и ремонта, пурпурные — постановщики и белые — реквизиторы, и там и сям черные знаки препинания — Манипуляторы, помощники режиссера, узкий кружок избранных Фраффина.

Группа у сцены расступилась. Появился Фраффин, забрался на сцену, в самый центр, в обнаженный круг фокуса изображения. Это был хорошо обдуманный шаг, соединивший его с действом, которое разворачивалось на сцене несколько минут назад.

Келексель нагнулся, чтобы лучше видеть Режиссера, худую маленькую фигурку в черной накидке, вихор блестящих темных волос над серебристым лбом, щель четко очерченного рта с закушенной верхней губой. Он внезапно показался кем-то из мрачных далеких и опасных сфер, которых ни один другой чем никогда не видел. В нем была непередаваемо влекущая индивидуальность.

Запавшие глаза взглянули наверх и отыскали Келекселя.

Расследователя пробила дрожь. Он откинулся на спинку кресла, все чувства смешались в тревожный бурлящий вихрь. Как будто Фраффин обратился к нему со словами: «Это глупый Расследователь! Вот он, запутавшийся в моей сети, попавший в ловушку! Благополучно пойманный! Да, несомненно, пойманный!»

Эмпатеатр охватила тишина, точно все разом задержали дыхание. Внимательные лица творческой группы смотрели на сцену.

— Еще раз скажу вам, — произнес Фраффин, точно лаская голосом воздух. — Наша цель — изящество.

Фраффин снова взглянул вверх, на Келекселя.

«Он сейчас ощущает ужас, — думал Фраффин. — Страх усиливает сексуальное возбуждение. А он видел дочь жертвы, женщину как раз того типа, которая может заставить чема потерять голову — экзотическая, не слишком огромная, грациозная, с глазами как два странных зеленых камня. Ах, до чего же чемы любят зеленое! Она так похожа на других существ для удовольствий не-чемского происхождения, что он почувствует к ней новое, никогда не испытанное ранее физическое влечение. Ага, Келексель! Вскоре ты попросишь разрешения изучить туземцев — и мы позволим тебе это».

— Вы не слишком думаете о зрителе, — сказал Фраффин. Его голос неожиданно посуровел.

По эмпатеатру пронесся беспокойный шепот.

— Мы не должны заставлять зрителя испытывать слишком сильный ужас, — сказал Фраффин. — Только намекните о том, что ужас присутствует. Не навязывайте переживание силой. Позвольте ему наслаждаться им — забавным насилием, смешной смертью. Зритель не должен думать, что это им манипулируют. Это нечто большее, чем кусочек интриги для нашего собственного удовольствия.

Келексель чувствовал в словах Фраффина какой-то невысказанный намек. Явно выраженную угрозу, да. Он чувствовал, что вокруг разворачивается некая игра эмоций, и пытался понять, какая именно.

«Я должен заполучить одного из туземцев, чтобы хорошенько изучить на досуге, — подумал Келексель. — Возможно, только туземцы могут дать какую-нибудь улику».

И внезапно, как будто мысль оказалась ключом к запертой двери искушения, Келексель обнаружил, что разум полностью поглощен мыслями о той женщине из истории Фраффина. Ее имя звучит так экзотически — Рут, рыжеволосая Рут. В ней было что-то от Суби. Эти создания славились эротическими наслаждениями, которые дарили чемам. Келексель вспомнил Суби, которая была у него когда-то. Хотя она, казалось Келекселю, так быстро угасла. Так было со всеми смертными, когда их жизни пересекались с бесконечными жизнями чемов.

«Возможно, мне удастся изучить эту Рут, — подумал Келексель. — Для людей Фраффина не составит труда привезти ее мне сюда».

— Изящество, — сказал Фраффин. — Публику необходимо поддерживать в отстраненном осознании. Считайте нашу историю всего лишь формой танца, не реального в том смысле, в каком реальными являются наши жизни, но интересным отражением, сказкой для чемов. Сейчас все вы должны знать назначение нашей истории. Позаботьтесь о том, чтобы вы все следовали этому назначению с должным изяществом.

Фраффин запахнулся в черную накидку, наслаждаясь эффектностью жеста. Повернувшись спиной к публике, он гордо прошествовал со сцены.

«Это отличная команда, — напомнил себе Фраффин. — Они сыграют роли с отработанной тщательностью. Эта занятная маленькая история останется на пленках. Возможно, она даже будет неплохо продаваться — как нечто отличное от его обычных историй, демонстрация творческого мастерства. Но неважно: она послужит целям, для которых создавалась, даже если всего заведет Келекселя в ловушку. Страх здесь, желание там — и каждый его шаг будет записан операторской группой. Каждый шаг».

«Им так же легко манипулировать, как и туземцами», — подумал Фраффин.

Он вышел через служебный проход за сценой, нырнул в голубое отверстие спускного туннеля, змеившегося вниз за складскими отсеками. Фраффин позволил спускному полю окутать его и увлечь по бесшовным проекциям люков в нежную дымку.

«Этого Келекселя почти можно пожалеть», — думал Режиссер.

Он испытывал столь очевидное отвращение при одной мысли о насилии в межличностном конфликте, но как же он увяз в сетях этого туземного конфликта, когда увидел его на экране!

«Мы так легко отождествляем себя с персональными актами насилия, — размышлял Фраффин. — Можно почти заподозрить, что подобные случаи были в нашем собственном прошлом».

Он ощутил рефлексивное сжатие брони своей кожи, внезапно нахлынувший беспорядочный рой размытых воспоминаний. Фраффин сглотнул и остановил спуск у люка, ведущего в его каюту.

Бесконечность его личной истории внезапно ужаснула Фраффина. Он почувствовал, что находится на краю пугающих открытий, и ощутил страх перед чудищами осведомленности, рыскавшими в вечности, предстоявшей ему. Там было такое, чего он не желал видеть.

Тогда Фраффина захлестнула волна спасительной ярости. Он хотел бы кулаками измолотить эту вечность, чтобы усмирить тайные Голоса, что-то невнятно вещавшие ему. Он почувствовал, что страх еще цепко держит его, и подумал: «Быть бессмертным значит нуждаться в постоянном применении душевной анестезии».

Мысль была такой странной, что страх рассеялся сам собой. Фраффин окунулся в серебристую теплоту каюты, раздумывая, откуда же взялась эта мысль.

Глава 7

Турлоу сидел с трубкой в зубах, опершись локтями о руль припаркованной машины. Поляризующие очки лежали на соседнем сиденье, а он смотрел на вечернее небо сквозь капли дождя, поблескивающие на лобовом стекле. Глаза слезились, и дождевые капли расплывались, точно слезы. Его пятилетний двухместный седан давно требовал замены, но Турлоу приобрел привычку копить деньги, чтобы купить дом… когда собирался жениться на Рут. Он никак не мог избавиться от этой привычки, хотя и осознавал, что цеплялся за нее большей частью из упорной надежды, что прошедший год все еще можно стереть из их жизней.

«Зачем ей понадобилось видеть меня? — подумал он. — И почему здесь, где мы встречались когда-то? К чему теперь такая скрытность?»

Прошло два дня после убийства, но он обнаружил, что до сих пор не может собрать разрозненные события этого периода в единую последовательность. Когда в колонках новостей он находил упоминания о собственном участии в этом деле, то читал эти сообщения, словно что-то написанное о ком-то другом: смысл расплывался точно так же, как капли на стекле перед ним. Турлоу чувствовал, что психотический срыв Джо Мэрфи и яростная реакция общества затронули весь его мир.

Турлоу был очень шокирован, когда осознал, что общество жаждет смерти Мэрфи. Реакция горожан оказалась яростной, как гроза, которая только что кончилась.

«Яростная буря, — подумал он. — Буря ярости».

Доктор взглянул на деревья слева, прикидывая, сколько он сидит здесь. Часы остановились, потому что он забыл завести их. Рут опаздывала, хотя она опаздывала всегда, сколько Турлоу ее помнил.

За это время гроза успела начаться и закончиться. Низкие дождевые тучи пробегали по угрюмому серому небу. Некоторое время эвкалиптовая рощица вокруг была наполнена испуганным птичьим гомоном. Ветер свистел в высоких ветвях, затем пошел дождь — крупными разбрызгивающимися каплями.

Вернулось солнце, низко повисшее над западным краем неба, лаская последними оранжевыми лучами верхушки деревьев. Тяжелые дождевые капли клонили листья к земле. Над землей между шершавыми коричневыми стволами проползали клочья тумана. Стрекот насекомых доносился из высокой травы, что росла на открытых местах вдоль глинистой дороги в рощицу.

«Что они думают об этой буре?» — подумал Турлоу.

Как психолог он понимал, почему обыватели хотели узаконенного линчевания, но видеть такое же отношение со стороны судей было очень неприятно. Он вспомнил о том, какие препоны ему строили, как мешали провести психологическое освидетельствование Мэрфи. Шериф, окружной прокурор Джордж Паре — все власти теперь знали, что Турлоу предсказывал психотический срыв, который стоил жизни Адели Мэрфи. Если они официально согласятся с этим фактом, Мэрфи придется признать душевнобольным, и казнь станет невозможной.

Паре уже раскрыл карты, пригласив начальника Турлоу — доктора Лероя Вейли, заведующего психиатрическим отделением городской больницы Марено. Вейли славился на весь штат как психиатр-вешатель, всегда умудрявшийся найти то, что было нужно обвинению. Вейли очень кстати объявил Мэрфи вменяемым и душевно здоровым.

Турлоу взглянул на бесполезные часы. Они остановились на двух четырнадцати. Он знал, что сейчас должно быть около семи. Начинало смеркаться. Что же задержало Рут? Почему она попросила встретиться в их старом условном месте?

Неожиданно стало неприятно, что они должны встречаться таким образом. «Неужели я стыжусь открыто встречаться с ней?» — спросил он себя.

Турлоу приехал сюда прямо из больницы, после многочисленных неловких попыток Вейли заставить его отступиться от дела, на миг забыть, что он тоже был окружным судебным психологом.

Вейли говорил откровенно: «… личная заинтересованность… ваша старая подружка… ее отец…». Смысл был понятен, но за ним стояла уверенность в том, что Вейли тоже знал о том отчете по поводу Мэрфи, который лежал сейчас в досье Отдела по условному осуждению. И этот отчет противоречил публичному заявлению Вейли.

Вейли подошел как раз в тот момент, когда они собирались на совещание попечительской группы, чтобы обсудить возможную выписку одного из пациентов. Сейчас Турлоу вспоминал это совещание, осознав, насколько была ранена гордость заведующего отделением психиатрии.

Они находились в приемной попечительской группы, с ее запахом натертых полов и дезинфекции. Протестантский священник, маленький рыжеволосый человечек, чьи черные костюмы всегда казались ему чересчур велики, отчего он выглядел еще меньше: медсестра, миссис Норман, грузная, седоволосая, с обширной грудью и суровым лицом вышколенного сержанта, в колпаке, натянутом на голову всегда прямо; доктор Вейли, дородное тело в твидовом костюме, отливающая металлом седина на висках и кое-где в черных волосах, безукоризненно вымытые и выбритые розовые щеки, выражение нарочитой сдержанности в выцветших голубых глазах.

И, наконец, почти потерявшийся за выщербленным овальным столом, сидел пациент, с пришитой к одежде меткой: номер и имя — Питер. Ему было семнадцать, умственные способности ограниченные — ограниченные недостатком хороших генов, недостатком благоприятных возможностей, недостатком образования, недостатком приличной пищи. Он был ходячим недостатком — прилизанные бесцветные волосы, прикрытые голубые глаза, узкий нос и острый подбородок, сжатый маленький рот, как будто все в нем было загнано внутрь и тщательно охранялось.

А снаружи были зеленые лужайки, солнечный свет ипациенты, готовящие клумбы к весне. Внутри, Турлоу физически чувствовал это, не было практически ничего, кроме запаха страха пациента, которого Вейли допрашивал совсем как окружной прокурор.

— Какой работой ты собираешься заниматься, когда выйдешь отсюда? — спросил Вейли.

Питер ответил, не отрывая глаз от стола:

— Продавать газеты или чистить обувь, что-то в этом роде.

— Так много не заработаешь, разве что у тебя будет большой лоток на перекрестке, и тогда твое дело в шляпе, — сказал Вейли.

Глядя на это, Турлоу удивился, почему психиатр подавляет мысли пациента, вместо того чтобы разговорить мальчишку. Он спросил себя, как Вейли отреагировал бы, если бы он, Турлоу, прервал их беседу и занял место пациента, чтобы описать «… штуковину, которую я видел пару ночей назад, что-то вроде летающей тарелки. Она следила за убийцей».

Перед миссис Норман на столе лежало досье Питера из социальной службы. Она пролистывала его, по всей видимости, не обращая особого внимания на Вейли. Священник, Хардвик, взял составленную Турлоу психометрическую карточку Питера, но даже не заглянул в нее. Казалось, все, что его интересует, это поливальная машина за окном справа.

— Можешь рассказать нам о своих делах вообще, Питер? — спросил Вейли. — Как ты сегодня себя чувствуешь?

— О, все в порядке.

— Ты все еще работаешь в швейной мастерской? Мне кажется, тебе было бы интереснее заниматься такой работой, когда ты выйдешь отсюда.

— Да, я работаю там. Я работаю там с тех самых пор, как попал сюда.

— Сколько ты здесь?

Почти два года.

— Тебе здесь нравится?

— Ну, все нормально. Но я все думал, когда вы собираетесь выпустить меня… чтобы я мог вернуться домой и помогать матери.

— Ну, это именно то, зачем мы тебя сюда вызвали, — сказал Вейли. — Так что можно обдумать это.

— Так они говорят мне это уже шесть месяцев, — сказал Питер. — Почему я должен оставаться здесь? Капеллан (Питер искоса взглянул на Хардвика) говорил мне, что вы собираетесь написать моей маме, чтобы узнать, хочет ли она забрать меня домой… И если она хочет, то он отвез бы меня домой.

— Но мы еще ничего не получили от твоей матери.

— А у меня есть письмо от моей мамы, и она пишет, что хочет, чтобы я приехал домой. Капеллан сказал, что если вы выпустите меня, он отвезет меня домой. Поэтому я не понимаю, почему мне нельзя уехать.

— Это не так-то просто, Питер. Один капеллан не может это решить.

Хартвик открыл психометрическую карточку и притворился, что изучает ее. Турлоу вздохнул и покачал головой.

«Что же такое я видел? — подумал Турлоу. — Был ли этот предмет у окна Мэрфи явью? Или это был всего лишь обман зрения?» Вопрос мучил его уже два дня.

— Ну, он же сказал, что отвезет меня.

Вейли неодобрительно посмотрел на Хардвика.

— Вы сказали, что отвезете его в Марипозу?

— Если бы его выписали, — сказал Хардвик. — Я сказал, что буду рад подвезти его туда.

Вейли повернулся к Питеру, сказал:

— Понимаешь, мы должны еще немного разобраться с этим делом, чтобы выяснить, хочет ли твоя мать забрать тебя, и позволит ли капеллану его график отвезти тебя домой. Если все это получится, мы выпустим тебя.

Питер теперь сидел очень тихо, на его лице не отражалось никаких эмоций, взгляд был устремлен на руки.

— Спасибо.

— Все, Питер, — сказал Вейли. — Можешь идти.

Миссис Норман махнула санитару, ожидавшему за зарешеченным стеклом в комнате отдыха. Санитар открыл дверь. Питер поднялся и быстро вышел.

Турлоу немного посидел, пока в нем окончательно не окрепла уверенность в том, что Питер унес с собой то, что считал обещанием отпустить его, тогда как доктор Вейли, судя по тому, как он проводил совещание, был вовсе не убежден в таком исходе. Вейли, должно быть, считал, что все эти «если» превращали возможность практически в иллюзию.

— Замечательно, доктор Вейли, — сказал Турлоу, — вы дали этому пациенту четкое обязательство выпустить его — и довольно скоро.

— О нет, я не обещал, что отпущу его.

— Ну а пациент, несомненно, понял, что очень скоро окажется дома — и единственными условиями являются график капеллана Хардвика и подтверждение письма его матери.

— Позовите пациента назад, и мы разберемся с ним прямо сейчас, — сказал Вейли. Выглядел он рассерженным.

Миссис Норман вздохнула, подошла к двери комнаты отдыха и подала знак санитару. Питера привели назад и посадили обратно на стул. Мальчик сидел, не поднимая глаз, опустив плечи, не двигаясь.

— Ты ведь понимаешь, не правда ли, Питер, что мы не давали твердых обещаний выписать тебя? — спросил доктор Вейли. — Мы собираемся понаблюдать за обстановкой у тебя дома и посмотреть, все ли в порядке и удастся ли тебе найти работу. Мы бы также хотели узнать, возможно ли, чтобы ты вернулся в школу на год-два. Возможно, тебе удастся найти более приличную работу. Ты понимаешь, правда ведь, что мы не даем никаких четких обязательств?

— Да, я понимаю, — Питер взглянул на капеллана Хардвика, который отказался посмотреть тому в глаза.

— А что там со школой? — спросил Турлоу.

— Мальчик не закончил среднюю школу, — ответил Вейли.

Он повернулся к Питеру.

— Разве тебе бы не хотелось вернуться в школу и закончить ее?

— Да.

— Разве ты не хотел бы закончить образование, найти такую работу, чтобы ты мог содержать себя сам, копить деньги и жениться?

— Да.

Вейли торжествующе взглянул на Турлоу.

— У кого-нибудь есть еще вопросы?

Турлоу медленно выстраивал в уме аналогию с покером. Питер оказался в позиции игрока, у которого нет ни веры, ни неверия во все происходящее. Он просто ждал, чтобы увидеть оставшиеся карты.

— Не правда ли, Питер, ты предпочтешь голодать, чем быть сытым? — спросил Турлоу.

— Да. — Мальчик снова перевел внимание на Вейли.

— Не правда ли, Питер, ты скорее съешь на обед сухую хлебную корку, чем славный сочный кусок мяса? — задал Турлоу следующий вопрос.

— Да.

— Всё, — сказал Турлоу.

По знаку миссис Норман санитар снова забрал пациента из комнаты.

— Думаю, когда мы примемся за следующего пациента, нам следует привести его к присяге, как в суде.

Несколько секунд Вейли хранил молчание. Затем, уткнувшись в бумаги, сухо произнес:

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Вы напомнили мне одного моего знакомого окружного прокурора, — сказал Турлоу.

— Да? — В глазах Вейли мелькнула злость.

— Кстати, — спросил Турлоу. — Вы верите в летающие тарелки?

Головы миссис Норман и капеллана Хардвика быстро поднялись.

Они уставились на Турлоу. Вейли, однако, откинулся на спинку своего стула, настороженно полуприкрыв глаза.

— Каков смысл этого вопроса? — спросил Вейли.

— Просто хочу узнать ваше мнение, — ответил Турлоу.

— О летающих тарелках? — В тоне Вейли слышалось осторожное недоверие.

— Да.

— Это все бредни. Абсолютная чепуха. Да, здесь может быть несколько случаев, когда за летающую тарелку принимают воздушные шары и тому подобные вещи, но люди, которые настаивают на том, что видели космические корабли, они нуждаются в наших услугах.

— Здравое мнение, — сказал Турлоу. — Рад это слышать.

Вейли кивнул.

— Мне все равно, что вы думаете о моих методах, но вы не сможете сказать, что они основаны на бреднях — любого вида. Понятно?

— Абсолютно понятно, — сказал Турлоу. Он видел, что Вейли убежден в том, что вопрос заключал в себе хитроумную попытку дискредитировать его.

Поднявшись на ноги, Вейли взглянул на часы.

— Не вижу смысла во всем этом, но, несомненно, у вас что-то на уме.

Он вышел из комнаты.

Турлоу встал, улыбаясь.

Хардвик, поймав взгляд Турлоу, сказал:

— Защита отдыхает.

Сцена промелькнула у Турлоу в голове, и он покачал головой. Доктор снова взглянул на часы и улыбнулся про себя, когда бессознательным жестом вновь поднес к глазам часы и увидел остановившиеся стрелки. Воздух, проникающий в открытое окно машины, пах влажной листвой.

«Почему Рут попросила меня встретиться с ней здесь? Она жена другого. Где же она — так чертовски опаздывать! Может быть, с ней что-то случилось?»

Он взглянул на трубку.

«Проклятая трубка потухла. Вечно она тухнет. Я курю спички, а не табак. Я не желаю опять сходить с ума по этой женщине. Бедная Рут — трагедия, трагедия. Они с матерью были очень близки».

Он попытался вспомнить убитую. Адель Мэрфи теперь была фотографиями и описаниями в колонках новостей, отражением слов, свидетельств, и полиции. Та Адель Мэрфи, которую он знал, отказывалась показаться из-за жестоких новых образов. Ее черты начали тускнеть в вихре вещей, которые затмевали это событие. Память сейчас хранила лишь полицейские портреты — цветные фотографии из досье в офисе шерифа: рыжие волосы, так похожие на волосы дочери, разметались по залитому маслом проезду.

Ее бескровная кожа на фото — он помнил это.

И он помнил слова свидетельницы, Сары Френч, жены доктора, живущей по соседству, слова ее показаний. По словам миссис Френч он почти мог восстановить картину насилия. Сара Френч услышала крики и вопль. Она выглянула из окна спальни на втором этаже в лунную ночь, как раз вовремя, чтобы увидеть убийство.

«Адель… Миссис Мэрфи выбежала из задней двери. На ней была зеленая ночная сорочка… очень тонкая. Она была босиком. Я помню, что подумала: как странно, она босиком. Потом прямо за ней появился Джо. У него был тот проклятый малайский кинжал. Это было ужасно, ужасно. Я разглядела ее лицо… лунный свет. Он выглядел, как всегда выглядит, когда сердится. У него такой ужасный характер!»

Слова Сары — слова Сары… Турлоу почти видел зазубренное лезвие, сверкающее в руке Джо Мэрфи, смертоносное, дрожащее, колеблющееся в неверном свете луны. Джо не более чем в десятке шагов поймал жену. Сара считала удары.

«Я просто стояла там, считая каждый удар, который он наносил ей, я не знаю, зачем. Я просто считала. Семь раз. Семь раз».

Адель неловко осела на бетон, волосы разметались неровными прядями, которые позже запечатлели камеры. Колени поджались, принимая позу зародыша, потом распрямились.

И все это время жена доктора стояла там, у окна наверху, прижав левую руку ко рту, сжавшись в неподвижный оцепенелый комок.

«Я не могла двинуться. Я не могла даже говорить. Все, что я могла, — лишь смотреть на него».

Рука Джо Мэрфи со странно тонким запястьем пошла вверх, швырнула на газон кинжал так, что он описал короткую дугу. Не спеша он обошел вокруг тела, стараясь не наступить на рыжие пряди, струившиеся по холодному бетону. Через некоторое время он слился с тенями деревьев у пересечения проезда с улицей. Сара услышала звук заводящегося мотора. Машина с ревом умчалась, раскидывая гравий из-под колес, точно песок.

Тогда, и только тогда, Сара обнаружила, что может двигаться. Она вызвала «скорую».

— Энди?

Голос заставил Турлоу вернуться из далей, куда унесли его воспоминания. «Голос Рут?» — удивился он, оборачиваясь.

Она стояла слева, совсем рядом с машиной, стройная женщина в черном шелковом костюме, сглаживавшем пышные формы. Рыжие волосы, которые обычно шапкой обрамляли овальное личико, сейчас были связаны в тугой пучок у шеи. Волосы, стянутые так плотно, — Турлоу попытался выбросить из головы воспоминания о волосах ее матери, рассыпавшихся по бетону проезда.

Зеленые таза Рут смотрели с выражением раненой надежды. Она была похожа на усталого эльфа.

Турлоу открыл дверцу, вышел наружу, на влажную траву обочины.

— Я не слышал, как ты подъехала.

— Я осталась у Сары, живу у нее. Я отошла от дома. Поэтому и опоздала.

В ее голосе явственно слышались слезы. Турлоу удивился, почему она ведет такой бессодержательный разговор.

— Рут… я… черт бы все это побрал! Я не знаю, что сказать.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, он шагнул к ней, обнял ее. Она напряглась, сопротивляясь.

— Я не знаю, что сказать.

Она вырвалась из его объятий.

— Тогда… не говори ничего, все уже было сказано.

Она подняла голову, взглянула ему в глаза.

— Ты разве уже не носишь свои специальные очки?

— К черту мои очки. Почему ты не захотела поговорить со мной по телефону? Это Сарин номер дали мне в госпитале.

Ее слова отдавались у него в ушах. «Живу у нее». Что все это значило?

— Отец сказал… — она прикусила нижнюю губу, покачала головой. — Энди, ох, Энди, он сошел с ума, а они собираются казнить его… — Она подняла глаза на Турлоу, ее ресницы были мокры от слез. — Энди, я не знаю, как к нему относиться. Я не знаю…

Он снова обнял ее. Теперь она не сопротивлялась. Как знакомо и уютно чувствовала она себя в кольце его рук. Рут начала тихонько всхлипывать у него на плече. Этот плач был точно улегшиеся отголоски горя.

— Ох, как жаль, что ты не можешь забрать меня отсюда, — прошептала она.

«Что такое она говорит?» — спросил он себя. Она не была больше Рут Мэрфи. Она была миссис Невилл Хадсон. Он хотел оттолкнуть ее, забросать вопросами. Но это было бы непрофессионально, неправильно с точки зрения психологии. Он решил, что, в конце концов, это было не то, чего хотел он. И все-таки она была женой другого. Черт! Черт! Черт! Что случилось? Ссора. Он вспомнил их ссору — в ту ночь, когда он сказал ей о членской стипендии. Она не хотела, чтобы он принимал стипендию, не хотела разлучаться на год. Денвер казался ей таким далеким. «Это всего лишь на год». Он слышал свой голос, произносящий эти слова. «Ты больше думаешь о своей проклятой карьере, чем обо мне!» Ее нрав был под стать ее волосам.

На этой мрачной ноте он и уехал. Его письма уходили в пустоту — она не отвечала. Ее «не было дома», когда он звонил. И он понял, что она тоже может рассердиться — и обидеться. Но что же произошло в действительности?

Она снова сказала:

— Я не знаю, как к нему относиться.

— Чем я могу помочь тебе? — Это было все, что он мог сказать, но слова казались неуместными.

Она отстранилась.

— Мы наняли адвоката Энтони Бонделли. Он хочет поговорить с тобой. Я… я сказала ему о твоем отчете об… отце, о том разе, когда он поднял ложную пожарную тревогу.

Ее лицо сморщилось.

— Ох, Энди, почему ты уехал? Ты был нужен мне. Ты был нужен нам.

— Рут… Твой отец не принял бы от меня никакой помощи.

— Я знаю. Он ненавидел тебя… из-за того… из-за того, что ты сказал. Но он все-таки нуждался в тебе.

— Никто не слушал меня, Рут. Он был чересчур важным человеком, чтобы…

— Бонделли считает, что ты можешь помочь с иском о признании отца невменяемым. Он попросил, чтобы я встретилась с тобой, чтобы… — она пожала плечами, вытащила из кармана носовой платок, вытерла глаза.

«Вот как, — подумал Турлоу. — Она подлизывается ко мне, чтобы получить от меня помощь. Она покупает мою помощь!»

Он отвернулся, чтобы скрыть внезапную ярость и боль. На миг глаза не смогли сфокусироваться, и он начал замечать (казалось, довольно медленно) какое-то еле видное броуновское движение на краю рощицы. Это было как рой мошкары, но в то же время и не похоже на мошкару. Очки! Где очки? В машине!

Мошки исчезли в вышине. Их отступление совпало со странным ощущением, будто с его чувств сняли какой-то груз, точно звук или что-то очень похожее на звук действовало ему на нервы, но теперь прекратилось.

— Ты поможешь? — спросила Рут.

«Было ли это что-то подобное штуке, которую я видел у окна Мэрфи? — спросил себя Турлоу. — Что это?»

Рут подошла на шаг ближе, взглянула на его профиль.

— Бонделли подумал — из-за нас — что ты можешь… заколебаться.

Эта чертова мольба в ее голосе! Его разум повторил вопрос. Он сказал.

— Да, я помогу всем, чем только смогу.

— Этот человек… в тюрьме… он просто оболочка, — сказала Рут. Голос был тихим, ровным, почти без выражения. Он взглянул на нее сверху, наблюдая, как ее черты заостряются все больше, пока она говорит.

— Это не мой отец. Он только выглядит, как мой отец. Мой отец мертв. Он мертв… уже очень давно. Мы не осознавали этого… вот и все.

Боже! Какой жалкой она выглядела!

— Я сделаю все, что смогу, — сказал он. — Но…

— Я знаю, что надежды немного, — сказала она. — Я знаю, что они чувствуют — люди. Ведь этот человек убил мою мать.

— Люди чувствуют, что он не в своем уме, — сказал Турлоу, неосознанно впадая в педантичный тон. — Они знают это по тому, как он говорит, по тому, что он сделал. Безумие, к несчастью, передающееся заболевание. Он вызвал ответное безумие. Он раздражитель, который общество хочет убрать. Он задает людям вопросы о них самих, на которые они не могут ответить.

— Не стоит говорить о нем, — сказала Рут. — Не здесь, — она оглядела лесок. — Но я должна поговорить о нем или просто сойду с ума.

— Это вполне естественно, — сказал он, его голос звучал заботливо-успокаивающе. — Беспорядок, который он создал, общественный беспорядок — это…

«Проклятье! Слова иногда звучат так глупо!»

— Я знаю, — сказала она. — Я тоже могу применить клинический подход. Если мой… если этот человек в тюрьме будет признан невменяемым и отправлен в больницу для душевнобольных, людям придется задать себе очень неприятные вопросы.

— Может ли человек выглядеть нормальным, когда на самом Деле он безумен? — сказал Турлоу. — Может ли человек быть душевнобольным, когда он думает, что здоров? Могу ли я быть достаточно безумным, чтобы сделать то же, что сделал этот человек?

— Я сейчас заплачу, — сказала Рут. Подняла глаза на Турлоу, отвернулась. — У дочери был свой заряд… горя. Я… — она глубоко вздохнула. — Я могу ненавидеть его за то, как умерла моя мать. Но я психиатрическая медсестра и знаю все, что в таких случаях твердят профессионалы. Ничто из этого дочери не помогает. Странно — как будто во мне уживается больше, чем одна личность.

Она снова подняла глаза на Турлоу. Лицо ее было таким открытым и беззащитным.

— И я могу побежать к мужчине, которого люблю, и попросить его забрать меня отсюда, потому что я боюсь… смертельно боюсь.

Мужчине, которого люблю! Ее слова обожгли сознание.

Турлоу покачал головой.

— Но… как же…

— Нев?

Как горько прозвучало это имя в ее устах.

— Я уже три месяца с ним не живу. Я жила у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Этот цепкий коротышка!

Турлоу почувствовал, что горло сжалось от подавленных чувств. Он закашлялся, взглянул на темнеющее небо, сказал:

— Через несколько минут стемнеет.

Какими глупо бессмысленными показались его слова!

Она положила ладонь ему на руку.

— Энди, ох, Энди, что же я наделала с нами?

Она очень нежно скользнула в его объятия. Он погладил ее по волосам.

— Мы все еще здесь, — сказал он. — Мы все еще мы.

Рут взглянула на него.

— Проблема с тем человеком в тюрьме в том, что у него вполне разумный тип мании.

По ее щекам катились слезы, но голос оставался ровным.

— Он считает, что мама изменяла ему. Многие мужчины беспокоятся об этом. Я могу вообразить… даже… что Нев мог беспокоиться об этом.

Внезапный порыв ветра стряхнул дождевые капли с листьев, разбрызгивая их.

Рут высвободилась из его рук.

— Давай прогуляемся до вершины.

— В темноте?

— Мы знаем дорогу. Кроме того, теперь клуб верховой езды установил там фонари. Ты видишь их из госпиталя каждую ночь на той стороне долины. Они автоматические.

— Очень возможно, пойдет дождь.

— Тогда я смогу плакать, сколько угодно. Мои щеки все равно будут влажными.

— Рут, милая… я…

— Просто отведи меня на прогулку, как… как мы гуляли раньше.

Он еще колебался. В рощице было что-то пугающее. Какое-то давление, тот почти звук. Турлоу шагнул к машине, потянулся и нашел очки. Он надел их, взглянул вокруг — ничего. Ни мошек, ни следа чего-либо странного — кроме давления.

— Тебе не понадобятся очки, — сказала Рут. Она взяла его под руку.

Турлоу обнаружил, что не может говорить из-за внезапного спазма, сжавшего горло. Он попытался проанализировать страх. Это не было что-то личное. Он решил, что боится за Рут.

— Пойдем, — сказала она.

Он позволил ей повести себя по траве к узенькой тропинке. Темнота упала на них четкой границей, как только они вынырнули из эвкалиптовой рощи на первый подъем между соснами и конскими каштанами, обрамлявшими тренировочную дорожку клуба верховой езды. Ночные фонари, на большом расстоянии друг от друга прикрепленные к деревьям, влажно мерцая, показались в сырой листве. Несмотря на то, что днем был дождь, утоптанная дорога под ногами казалась твердой.

— Сегодня вечером эта дорожка будет только нашей, — сказала Рут. — Никто не выйдет на улицу из-за дождя, — она сжала его руку.

«Но она не только наша», — подумал Турлоу. Он ощущал, что здесь присутствует кто-то еще. Парящее в воздухе нечто. Настороженное, опасное. Турлоу взглянул на Рут. Макушка ее доходила ему как раз до плеча. Рыжие волосы влажно поблескивали в тусклом свете фонарей. Тишина вокруг них казалось влажной, и странное чувство давления все не проходило. Утоптанная земля скрадывала звук шагов, они были почти не слышны.

«Сумасшедшее чувство, — подумал он. — Если бы какой-нибудь пациент описал мне подобное, я немедленно начал бы обследовать его, чтобы выяснить, откуда растут корни этого бреда».

— Я забиралась сюда, когда была еще девчонкой, — сказала Рут. — Это было до того, как здесь провели освещение для ночных вечеринок. Я так злилась, когда они проводили сюда свет.

— Ты приходила сюда в темноте? — спросил он.

— Да. Я ведь никогда не рассказывала тебе об этом, правда?

— Никогда.

— Воздух кажется таким чистым после дождя, — она сделала глубокий вдох.

— А твои родители не возражали? Сколько тебе было?

— Одиннадцать, кажется. Родители не знали. Они всегда были так заняты своими вечеринками и прочим.

На маленькой опушке от дороги отделилась темная тропинка, ведущая налево через проход в скале. Они прошли сквозь отверстие, спустились по короткому лестничному пролету на залитую гудроном вершину цистерны с водой. Под ними в ночи влажными жемчужинами были разбросаны огни города, бросающие оранжевые отблески на нависшие облака.

Теперь Турлоу ощущал, что странное давление усилилось. Он взглянул вверх, вокруг — ничего. Он опустил взгляд на бледное лицо Рут.

— Когда мы забирались сюда, ты спрашивал: «Можно тебя поцеловать?» — сказала она. — А я обычно говорила: «Я надеялась, что ты об этом попросишь».

Рут повернулась, прижалась к нему, запрокинув лицо. Его страхи, непонятное давление — все было забыто, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. На миг показалось, что время двинулось вспять, что Денвер, Нев — ничего этого не было в их жизни. Но пылкость поцелуя, то, как требовательно ее тело прижималось к нему, — это наполняло его возрастающим изумлением. Он отстранился.

— Рут, я…

Она прижала пальчик к его губам.

— Не надо ничего говорить.

Затем:

— Энди, тебе когда-нибудь хотелось отправиться со мной в мотель?

— Дьявол! Тысячу раз, но…

— Ты никогда по-настоящему не добивался меня.

Он почувствовал, что Рут смеется над ним, и в его голосе зазвучали сердитые нотки:

— Я был влюблен в тебя!

— Я знаю, — прошептала она.

— Я не хотел просто переспать с тобой. Я хотел… ну, черт побери, я хотел жениться на тебе, чтобы у нас были дети, и так далее.

— Какой идиоткой я была, — прошептала она.

— Милая, что ты собираешься делать? Ты собираешься получить…

Он замялся.

— Развод? — спросила она. — Разумеется, только потом.

— После… суда?

— Да.

— Это проблема всех маленьких городков, — сказал он. — Каждый знает все о делах всех остальных, даже когда это совсем не его дело.

— Это очень запутанное предложение — для психолога, — сказала Рут.

Она прильнула к нему, и они так и стояли, не говоря ни слова. Турлоу думал о непонятном давлении и постоянно проверял ощущения, как будто они были больным зубом. Да, давление еще чувствовалось. Когда доктор ослабил защиту, его охватило сильное беспокойство.

— Я продолжаю думать о матери, — сказала Рут.

— Да?

— Она тоже любила отца.

У него похолодело в желудке. Он начал что-то говорить, но замолчал, когда заметил движение на фоне оранжевого зарева облаков, прямо перед ним. Какой-то предмет вынырнул из облаков и завис в воздухе примерно в ста ярдах в стороне и немного выше цистерны, на которой стояли люди. Турлоу мог даже определить форму предмета, вырисовывавшегося на фоне зарева, — четыре мерцающие трубчатые ножки под флюоресцирующим зеленым куполом. Радужный световой круг вращался вокруг основания каждой ножки.

— Энди! Ты делаешь мне больно!

Он осознал, что в спазме шока сомкнул вокруг нее руки, и медленно ослабил хватку.

— Повернись, — прошептал он. — Скажи мне, что ты видишь там, на фоне облаков.

Она удивленно нахмурилась, повернулась лицом к городу.

— Где?

— Чуть выше нас — прямо впереди, рядом с облаками.

— Я ничего не вижу.

Предмет начал подбираться ближе. Турлоу мог различить за зеленым куполом фигуры. Они двигались в тусклом фосфоресцентном свете. Радужный блеск под трубчатыми ножками начал меркнуть.

— На что ты смотришь? — спросила Рут. — Что это?

Турлоу чувствовал, как она дрожит под его рукой, лежащей у нее на плече.

— Вот здесь, — сказал он, указывая. — Посмотри, оно здесь.

Рут повернулась.

— Я не вижу ничего — только облака.

Он сорвал и протянул ей очки.

— Вот. Посмотри сквозь это.

Даже без очков Турлоу видел очертания предмета. Оно спускалось по краю холма — ближе… ближе…

Рут надела очки, посмотрела в направлении, куда он указывал.

— Я… это какое-то темное пятно, — сказал она. — Похоже на… на дым или облако… или на мошек. Это рой мошкары?

У Турлоу пересохло во рту. Горло перехватывало. Он забрал очки, взглянул на парящий предмет. Фигуры внутри купола были Довольно отчетливо видны. Он насчитал пять таких фигур, с огромными глазами, прикованными к нему.

— Энди! Что ты видишь?

— Ты подумаешь, что я свихнулся.

— Что там?

Он глубоко вздохнул, потом описал предмет.

— И в нем пять человек?

— Возможно, они и люди, но очень маленькие. Они не больше трех футов ростом.

— Энди, зачем ты меня пугаешь?

— Я сам себя пугаю.

Рут снова прижалась к нему.

— Ты уверен, что видишь этот… этот… Я не могу увидеть никакой предмет.

— Я вижу их так же явно, как и тебя. Если это и галлюцинация, то очень подробная галлюцинация.

Радужное сияние под трубчатыми ножками стало тускло-голубым. Предмет опускался ниже, завис в воздухе примерно вровень с их головами в пятнадцати ярдах от них.

— Возможно, это новый вид вертолета, — сказала Рут. — Или… Энди, я до сих пор не вижу его.

— Опиши, что видишь вон там, — он указал.

— Небольшую туманность. Похоже, опять собирается дождь.

— Они возятся с каким-то квадратным механизмом, — сказал он. — На нем что-то похожее на коротенькие антенны. Антенны сверкают. Они направляют их на нас.

— Энди, я боюсь.

Она дрожала в его объятьях.

— Думаю… думаю, нам лучше убраться отсюда, — сказал Турлоу.

Он хотел уйти, но обнаружил, что не может пошевелиться.

— Я… не могу… двигаться, — прошептала Рут.

Доктор слышал, как стучат ее зубы, но его собственное тело казалось окаменевшим, точно цемент.

— Энди, я не могу двигаться! — В ее голосе зазвучали истерические нотки. — Эта штука все еще здесь?

— Они направляют на нас какой-то прибор, — хрипло прошептал он. Его голос, казалось, доносился издалека, как будто слова произносил кто-то другой. — Это они делают с нами что-то. Ты уверена, что ничего не видишь?

— Ничего! Маленькое туманное облако, и все.

Турлоу внезапно почувствовал, что едва сдерживается. Кто угодно мог видеть предмет, зависший перед ними! Его ошпарила волна гнева на Рут. Почему она не признается, что тоже видит его? Вот здесь! Он ненавидел ее за упрямство.

Доктор вдруг удивился иррациональной внезапности этого чувства и начал сомневаться в собственной реакции.

«Как я могу испытывать ненависть к Рут? Я ведь люблю ее!»

Неожиданно, как будто эта мысль освободила его, Турлоу обнаружил, что может пошевелить ногами. Он начал пятиться, таща Рут за собой. Ее тело было тяжелым, неподвижным грузом; ноги скребли по гравию на поверхности цистерны.

Движение Турлоу вызвало всплеск активности у созданий под зеленым куполом. Они забегали и закопошились над своим квадратным механизмом. Грудь Турлоу болезненно сжалась, точно схваченная огромной когтистой лапой. Каждый вдох давался с мучительным трудом. И все-таки он продолжал пятиться, таща Рут. Она мешком повисла на его руках.

Нога неожиданно споткнулась о ступеньку, и он чуть не упал. Медленно-медленно Турлоу начал спиной вперед подниматься по ступенькам. Рут висела мертвым грузом.

— Энди, — выдавила она. — Не могу… дышать…

— Держись… держись… — просипел он.

Люди находились на вершине лестницы, затем отступили назад через брешь в каменной стене. Двигаться стало немного легче, хотя он все еще видел куполообразный предмет, парящий за цистерной для воды. Сияющие антенны оставались нацеленными на него.

Рут начала передвигать ногами. Она повернулась, и они вместе поковыляли к дорожке. С каждым шагом идти становилось легче. Турлоу слышал, как Рут глубоко вздохнула. Внезапно, как будто стряхнув незримый груз, они обрели полный контроль над мышцами.

Турлоу и Рут обернулись.

— Оно исчезло, — сказал доктор.

Она отреагировала с ошеломившей его яростью.

— Что это ты затеял, Энди Турлоу? Пугать меня до полусмерти!

— Я видел то, что сказал, — отрезал он. — Возможно, ты и не увидела это, но, несомненно, почувствовала.

— Истерический паралич, — сказала Рут.

— Он охватил нас обоих и отпустил в один и тот же миг, — сказал он.

— Почему бы нет?

— Рут, я видел именно то, что описал тебе.

— Летающие тарелки! — фыркнула она.

— Нет… ну ладно, может быть. Но она была там! — теперь рассердился и он, защищаясь. Рациональная его часть понимала, насколько абсурдными были несколько последних минут. Могло ли это быть галлюцинацией? Нет!

Он покачал головой.

— Милая, я видел…

— Я тебе не милая!

Он схватил ее за плечи, затряс.

— Рут! Две минуты назад ты говорила, что любишь меня. Ты что, сможешь все это вот так перечеркнуть?

— Я…

— Кто-то хочет, чтобы ты ненавидела меня?

— Что?

Она взглянула на него, ее лицо смутно вырисовывалось в свете фонарей.

— Там… — он кивнул на цистерну, — я чувствовал, что сержусь на тебя… ненавижу тебя. Я сказал себе, что не могу тебя ненавидеть. Я люблю тебя. Вот тогда я и почувствовал, что могу идти. Но когда я почувствовал… ненависть, тот момент, когда я ощутил это… это было точно тогда, когда они нацелили на нас свой механизм.

— Какой механизм?

— Что-то вроде коробки с сияющими усиками антенн.

— Ты хочешь сказать, что эти дурацкие… кем бы они ни были… могли заставить тебя испытывать ненависть… или…

— Я почувствовал именно это.

— Самая бредовая вещь, которую я слышала в жизни! — она отшатнулась.

— Я знаю, что это бред, но я почувствовал именно это, — он дотронулся до ее руки. — Пойдем назад, к машине.

Рут отдернула руку.

— Я не собираюсь никуда идти с тобой до тех пор, пока не объяснишь, что происходит.

— Я не способен.

— Как ты мог видеть это, когда я ничего не видела?

— Может, та авария… с моими глазами. Поляризационные очки.

— Ты уверен, что та авария в радиационной лаборатории не повредила еще что-нибудь, кроме твоих глаз?

Турлоу подавил волну ярости. Было так легко рассердиться. С некоторым трудом он заставил голос звучать ровно.

— Меня неделю держали на искусственной почке и сделали все мыслимые и немыслимые анализы. Взрыв изменил систему ионного обмена в колбочках моей сетчатки. Вот и все. И это не навсегда. Но я думаю, что бы там ни случилось с глазами, это причина того, что я вижу такие вещи. Я не должен их видеть, но могу.

Турлоу снова подошел к Рут, поймал ее руку и почти волоком потащил ее по тропинке. Она зашагала рядом.

— Но кто это мог быть? — спросила она.

— Не знаю, но они вполне реальны. Поверь мне, Рут. Поверь хотя бы в этом. Они реальны.

Он понимал, что умоляет ее, и рассердился на себя, но Рут придвинулась ближе, просунула руку под его.

— Все хорошо, дорогой, я верю тебе. Ты видел то, что видел. Что собираешься делать?

Они сошли с тропинки и вышли в эвкалиптовую рощицу. В темноте машина казалась черным пятном. У машины Турлоу остановил Рут.

— Насколько тяжело поверить в то, что я говорю? — спросил он.

Помолчав немного, она ответила:

— Это трудно.

— Хорошо, — сказал он. — Поцелуй меня.

— Что?

— Поцелуй меня. Посмотрим, действительно ли ты ненавидишь меня.

— Энди, ты…

— Ты боишься целовать меня?

— Разумеется, нет.

— Отлично.

Он притянул ее; их губы встретились. В какой-то миг Турлоу ощутил сопротивление, но потом ее руки обвили его шею, и она растворилась в его объятиях.

Через некоторое время он отодвинулся.

— Если это ненависть, я хочу, чтобы ты ненавидела меня всю жизнь.

— Я тоже.

Она снова прижалась к нему.

Турлоу чувствовал, как гулко бухает сердце. Он резким движением отодвинулся, точно защищаясь.

— Иногда я просто ненавижу твою викторианскую добропорядочность, — сказала она. — Но, возможно, будь ты другим, я не любила бы тебя так сильно.

Доктор заправил выбившуюся прядь рыжих волос ей за ухо. Лицо Рут призрачно сияло в свете фонарей.

— Думаю, мне лучше отвести тебя домой… к Саре.

— Я не хочу, чтобы ты отводил меня домой.

— А я не хочу вести тебя домой.

— Но мне лучше уйти?

— Да, так будет лучше.

Рут уперлась руками ему в грудь, отодвинулась.

Они сели в машину, ощущая неожиданно овладевшее ими смущение. Турлоу завел двигатель и сосредоточенно дал задний ход, выводя машину к развороту. Свет фар выхватывал линии на жесткой коричневой коре деревьев. Внезапно фары погасли. Двигатель захлебнулся и заглох. Стало трудно дышать, точно на грудь лег тяжелый груз.

— Энди! — воскликнула Рут. — Что происходит?

Турлоу заставил себя обернуться налево, удивляясь, откуда знает, в какую сторону надо смотреть. Почти у самой земли, у края рощицы сияли четыре радужных кольца, и виднелся тот самый зеленый купол на четырех трубчатых ножках. Тарелка зависла там, бесшумно, угрожающе.

— Они опять здесь, — прошептал он. — Там, — он указал рукой.

— Энди… Энди… Мне страшно.

Она испуганно прижалась к нему.

Что бы ни произошло, ты не ненавидишь меня, — сказал он. — Ты любишь меня. Помни это. Ты меня любишь. Помни об этом.

— Я люблю тебя.

Голос был совсем слабым.

Турлоу вдруг начало овладевать чувство слепой ярости. Сначала у него не было никакого объекта, просто ярость. Затем доктор почувствовал, что ярость пытается излиться на Рут.

— Я… я хочу… ненавидеть тебя, — прошептала она.

— Ты любишь меня, — сказал он. — Не забывай это.

— Я люблю тебя. О, Энди, я люблю тебя! Я не хочу тебя ненавидеть… Я люблю тебя.

Турлоу поднял кулак, погрозив зеленому куполу.

— Ненавидь их, — прохрипел он. — Ненавидь ублюдков, которые пытаются манипулировать нами.

Турлоу чувствовал, как ее колотит.

— Я… ненавижу… их, — выдавила Рут.

— Теперь ты веришь мне?

— Да! Да, я тебе верю!

— Может ли у машины быть истерический паралич?

— Нет. О, Энди, я не могу просто так начать тебя ненавидеть. Я не могу.

Рут так сильно сжала руку Турлоу, что ему стало больно.

— Кто они? Боже мой! Что это такое?

— Думаю, что это не люди, — сказал Турлоу.

— Что нам делать?

— Что-нибудь, что сможем.

Радужные кольца под куполом стали голубыми, затем фиолетовыми и, наконец, красными. Тарелка начала подниматься вверх и исчезла во мраке. Вместе с ней ушло и чувство подавленности.

— Она улетела, правда? — прошептала Рут.

— Она улетела.

— Фары включились, — сказала она.

Турлоу взглянул на потоки света, льющиеся из фар в рощицу. Потом вспомнил форму тарелки — точно гигантский паук, готовый броситься на них. Он поежился. Что за создания были в той ужасной машине?

Точно гигантский паук.

В мозгу всплыло воспоминание из детства: во дворце Оберона стены из паучьих ног. Были ли это эльфы, маленький народец?

«Где зародились эти мифы?» — подумал доктор, роясь в памяти, пока наконец не вспомнил стихотворение из тех давних дней:

Видишь дивную дорожку

На холме по-над рекой?

То путь в край волшебный эльфов,

Мы идем туда с тобой.

— Не лучше ли уйти? — спросила Рут.

Турлоу завел двигатель; руки двигались автоматически.

— Они остановили мотор и выключили фары, — сказала Рут. — Зачем им понадобилось делать это?

«Они! — подумал он. — Она больше не сомневается».

Доктор вывел машину из рощицы и повел к Морено-Драйв.

— Что будем делать? — сказала Рут.

— А что мы можем сделать?

— Если мы начнем рассказывать об этом, люди решат, что мы свихнулись. Кроме того… мы вдвоем… там…

«Нас ловко сделали», — подумал он, представляя, что сказал бы Вейли, перескажи Турлоу ему происшествия сегодняшней ночи. «Говорите, вы были с чужой женой? А не могло ли чувство вины вызвать наведенный бред?» И если он попытался бы возразить или развить свои мысли, то услышал бы: «Эльфы, говорите? Мой милый Турлоу, а хорошо ли вы себя чувствуете?»

Рут прислонилась к нему.

— Энди, если они могли заставить нас ненавидеть, не могли ли они заставить нас любить?

Он направил машину к обочине, заглушил мотор, поставил машину на ручной тормоз, погасил фары.

— Сейчас их здесь нег.

— Откуда мы знаем?

Турлоу оглядел ночное небо — чернота, под тяжелыми облаками не видно ни звезды… ни сияния зловещей тарелки… Но за деревьями, окаймляющими дорогу, — что там?

«Могут ли они заставить нас любить? Черт дернул ее задать этот вопрос! Нет! Я не могу так думать про нее! Я должен любить ее… я… должен».

— Энди, что ты делаешь?

— Думаю.

— Энди, мне даже сейчас все это кажется слишком нереальным. А вдруг есть другое объяснение? Я имею в виду остановку мотора… Моторы глохнут, фары гаснут — сами по себе. Ведь правда?

— Чего ты от меня хочешь? — спросил он. — Чтобы я сказал: «Да, я чокнутый, я сумасшедший, я…»

Она закрыла его рот ладонью.

— Все, чего я хочу, это чтобы ты занялся со мной любовью и никогда не прекращал этого.

Доктор попытался обнять Рут, но она оттолкнула его.

— Нет. Когда это случится, я хочу быть уверена, что это мы сами занимаемся любовью, а не кто-то заставляет нас.

«Черт бы побрал ее практичность! — подумал он. — Нет! Я люблю ее… но я ли ее люблю? Сам ли я чувствую это?»

— Энди! Ты не мог бы сделать кое-что для меня?

— Что?

— В доме на Манчестер-Авеню — где мы с Невом жили — остались кое-какие вещи, которые я хотела забрать, но боялась идти одна. Отвезешь меня?

— Сейчас?

— Еще не поздно. Нев может быть на заводе. Отец ведь сделал его помощником менеджера. Никто не говорил тебе, что он из-за этого на мне женился? Чтобы заполучить фирму.

Турлоу положил ладонь на ее руку.

— Ты хочешь, чтобы он знал… о нас?

— О чем тут знать?

Он убрал руку и снова взялся за руль.

— Хорошо, дорогая. Как скажешь.

Турлоу завел мотор, выехал на дорогу. Ехали в молчании. Шины шуршали по мокрому асфальту, мимо проносились другие машины с ярко горящими фарами. Турлоу подрегулировал поляризующие очки. Это было нелегко: очки должны обеспечивать хорошую видимость и в то же время защищать глаза от боли, от внезапной вспышки света.

Через некоторое время Рут сказала:

— Я не хочу ссор и неприятностей. Подожди меня в машине. Если понадобится помощь, я позову.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я зашел внутрь вместе с тобой?

— Он ничего мне не сделает, если будет знать, что ты здесь.

Он пожал плечами. Возможно, что она была права.

Разумеется, она должна была изучить характер Нева Хадсона. Но Турлоу все еще испытывал ноющее чувство отложенного решения. Он подозревал, что события нескольких последних дней, даже угрожающее столкновение этого вечера имели какой-то странный смысл.

— Зачем я вышла за него замуж? — спросила Рут. — Я до сих пор задаю себе этот вопрос. Бог знает. Я — нет… Казалось, просто подошел момент, когда… — она пожала плечами. — После сегодняшнего вечера я раздумываю, знает ли кто-нибудь из нас, зачем мы делаем то, что делаем, — она взглянула на Турлоу. — Почему так получается, милый?

Турлоу вздохнул. Вопрос бил прямо в точку. Не «кто эти существа?», а — «чего они хотят? Почему лезут в нашу жизнь?»

Глава 8

Фраффин пристально смотрел на изображение над рабочим столом. Это был Лутт, Капитан Корабля, широколицый чем с кожей стального цвета, жесткий и резкий в решениях, которому, однако, недоставало проницательности. В нем сочетались все лучшие качества управляющего технической стороной работ, но эти самые качества мешали его теперешнему назначению. Он явно приравнивал хитрость к осторожности.

Миг молчания оповестил Лутта о том, что Режиссер недоволен. Фраффин почувствовал, что кресло сжимает его, взглянул на серебряную сесть пантовива на противоположной стороне каюты. Да, Лутт был в точности как аппарат. Его нужно было правильно приводить в действие.

Фраффин провел пальцем по челюсти, сказал:

— Я не приказывал беречь невосприимчивого. Тебе было велено доставить женщину, и немедленно!

— Если я совершил промах, я покрыл себя несмываемым позором, — сказал Лутт. — Но я действовал на основании последних указаний относительно невосприимчивого. То, как вы отдали эту женщину другому, то, как вы…

— Он был забавным развлечением, не больше, — сказал Фраффин. — Келексель попросил исследовать туземца и упомянул по имени конкретно эту женщину. Она должна быть доставлена немедленно, целая и невредимая. Условие не распространяется на любого другого туземца, который попытается помешать вам в выполнении приказа. Я понятно говорю?

— Режиссер говорит понятно, — сказал Лутт. В его голосе слышался страх. Лутт отлично знал возможные последствия неудовольствия Фраффина: увольнение с должности, дающей доступ к нескончаемым удовольствиям и развлечениям, окончание жизни, которая не могла надоесть. Капитан жил в чемском рае, из которого с легкостью мог переместиться на какую-нибудьтретьеразрядную должность, и ничто его не спасет, ибо они с Фраффином делили одну вину, за которую последует неотвратимое ужасное наказание, если их разоблачат.

— Незамедлительно, — сказал Фраффин.

— Она будет здесь прежде, чем пройдет половина этой вахты, — сказал Лутт. — Я удаляюсь, чтобы исполнить ваш приказ.

Изображение, померкнув, исчезло.

Фраффин откинулся назад. Все шло довольно неплохо, несмотря на задержку. Представить только, Лутт пытался разделить влюбленных, манипулируя их эмоциями! Этот болван должен знать, как опасно проделывать подобное с невосприимчивым. Ладно, женщина скоро будет здесь, и Келексель сможет исследовать ее, как захочет. Все средства и инструменты для подчинения воли туземцев будут к его услугам, разумеется — как знак любезности. Пусть никто не усомнится в радушии Режиссера Фраффина.

Фраффин усмехнулся.

«Пусть глупый Расследователь насладится туземкой. Пусть оплодотворит ее. Его плоть поймет это, когда все будет сделано. Совершённое размножение приблизит время, когда ему понадобится омоложение, и куда он сунется? Пойдет назад к Главенству и скажет: «Омолодите меня, я породил нелицензированное дитя»? Его род не позволит этого, так же, как не позволит Главенство со своими закостенелыми принципами.

О нет! Келексель будет знать, что на режиссерском корабле есть свои Омолодителн, свой врач. Он приползет, умоляя, говоря себе: «Я могу произвести столько детей, сколько захочу, и черт с ним, с Главенством!» Стоит ему однажды получить омоложение, и корабль заполучит его».

Фраффин снова усмехнулся.

Они даже смогут вернуться к чудесной маленькой войне как раз вовремя, чтобы успеть сделать из нее законченное произведение.

Глава 9

Рут была удивлена, обнаружив, что наслаждается яростью, которая сгустилась в комнате. Так долго сдерживаемое чувство, которое возникло этой ночью с Энди, наконец нашло выход. Она смотрела на то, как Нев нервно заламывает розовые руки с младенческими складочками на костяшках. Она знала, что руки выдавали его чувства, вне зависимости от того, что говорили скрытые под маской остатки чувств. Восемь месяцев совместной жизни с этим мужчиной принесли достаточно знаний. Слова слетали с ее полных губ, точно бамбуковые щепки, вонзаясь в наманикюренную душу Нева.

— Можешь сколько угодно вопить о супружеских правах, — сказала она. — Фирма теперь моя, и я не желаю, чтобы ты ошивался вокруг нее. Я знаю, зачем ты на мне женился. Ты недолго меня дурачил, Нев. Недолго.

— Рут, ты…

— Хватит! Энди ждет меня на улице. Я собираюсь забрать кое-что из вещей и ухожу!

Широкий и высокий лоб Нева сморщился. Глазки-пуговки глядели без выражения.

«Опять разошлась, вот и все. И получает от этого удовольствие, черт бы ее подрал! Я вижу это по тому, как она трясет головой, точно кобылица… блудница… кобылица… блудница… кобылка, высококлассная шлюха».

Рут отвела взгляд. Нев пугал ее, когда смотрел так. Она оглядела комнату, раздумывая, было ли там что-то, что она хотела бы сейчас забрать. Ничего. Это была комната Нева Хадсона в сочетающихся приглушенных красно-коричневых тонах, со старинными восточными безделушками, роялем в углу, закрытым футляром для скрипки, в котором скрывались три бутылки ликера и набор стаканов. Неву это нравилось.

Давай напьемся и будем играть прекрасную музыку, дорогая. Незанавешенные окна за роялем смотрели в ночь, на огни в саду, на лужайку, яму для барбекю, кованую железную мебель, с которой после дождя стекали прозрачные капли.

— В Калифорнии супруги вместе владеют имуществом, — сказал Нев.

— Лучше еще раз перечитай закон, — сказала она. — Фирма достанется в наследство мне.

— В наследство? — спросил он. — Но твой отец еще не умер.

Она стояла, глядя в ночь, отказываясь признать его правоту.

«Черт бы ее побрал! — думал он. — Мне следовало прикончить эту бабу, но не с фирмой, вовлеченной в сделку. Она думает об ублюдке Энди Турлоу. Она хочет его, но мои мозги ей нужны, чтобы управлять фирмой. Этот мерзкий сопляк в ее постели! Она не получит его, уж я позабочусь об этом».

— Если уйдешь к этому Турлоу, я разрушу его карьеру и разорю тебя, — сказал Нев.

Рут повернула голову, демонстрируя греческий профиль и строгую линию стянутых узлом на затылке рыжих волос.

Едва заметная улыбка тронула ее губы и тут же исчезла.

— Ревнуешь, Нев?

— Я предупредил тебя.

— Ты женился на мне ради фирмы, — сказала она. — Какая тебе разница, как я провожу время?

Она повернулась к нему лицом.

«Задергался, ты, свинья! О чем я думала? О чем я только думала, когда променяла Энди на тебя? Кто затмил мой разум, заставил сделать это?» Она неожиданно почувствовала себя ослабленной неистовой ненавистью. «Может ли выбор быть правильным, правильным, правильным? Энди выбрал эту дурацкую стипендию вместо меня, с невинными глазами, мерзавец! Где я оставила свою невинность? Не думая о животных телах и силе. Неужели я выбрала в Неве силу? Но он позволил мне забрать ее у него, его собственную силу, и теперь я использую ее, чтобы ненавидеть его».

— Дочь убийцы! — выпалил он.

Она взглянула на него.

«Неужели это то, что я выбрала? Почему, почему, почему! От одиночества, вот почему! Я была совсем одна, когда Энди бросил меня ради дурацкой стипендии, а здесь остался Нев, Нев, Нев, настойчивый, любезный, как лиса. Пьяна, я была пьяна, и полна ненависти. Нев использовал мою ненависть, и это единственная сила, которая у него была. Ненавижу свою ненависть, тогда я не должна ненавидеть, а он бессилен. Я не буду ненавидеть его, даже если он положит мне руку на колено, так мило, так мило, и еще немного выше, а потом мы уже были в постели, женатые, а Энди в Денвере, и я все равно была так одинока».

— Я ухожу, — сказала она. — Энди отвезет меня к Саре. Если ты попытаешься остановить меня, я позову его и уверена, что он сумеет справиться с тобой.

Тонкие, точно ремешки, губы Нева сжались. Глазки-пуговки злобно сверкнули, но маска осталась на месте.

«Я уничтожу обоих. Щебечешь, сучка, об Энди? Что ж, я показал милому честному старине Энди мальчика со встроенной системой чести, и что бы она сказала, если бы узнала, что я был одним из тех, кто помог назначить ему эту стипендию?»

— Ты знаешь, что подумают в городе, — сказал он. — Яблочко от яблоньки недалеко падает. Они встанут на мою сторону. Ты знаешь.

Она топнула ногой.

— Ах ты свинья!

«Разумеется, дорогая Рут. Сердись и топай, сколько вздумается, как прекрасное животное. Господи, как я хотел бы затащить тебя в постель прямо сейчас, разъяренную, ранящую, бросающуюся, извивающуюся и вздрагивающую. Боже мой, ты великолепна, когда злишься. Я больше подхожу тебе, чем твой Энди, и ты должна это знать. Мы с тобой два сапога пара и добьемся того, чего хотим. К черту честь, нет чести, нет чести у нее, у нее, у нее. Какое она животное, когда сердится! Но жизнь именно для этого — брать, брать, брать, пока не насытишься под завязку. А она бредит Энди, уходит обратно к нему, но Энди не отберет ее у меня, нет, голубчик, я отделаюсь от него так же легко, как и в прошлый раз, и Рути ползком приползет к своему вечно любящему Неву, который знает, что создан для нее. Восхитительная, разъяренная, восхитительная. Если бы только у меня хватило пороху сейчас затащить тебя в спальню… ладно, я избавлюсь от Энди точно так же, как в прошлый раз».

— Мы заключим сделку, — сказал он. — Убирайся вместе с любовничком, но не вмешивайся в то, как я веду дела. Ты сама сказала: какое мне дело до того, как ты проводишь время.

«Давай, компрометируй себя, — подумал он. — Я получу тебя с потрохами».

Рут умчалась по коридору, распахнула дверь спальни, включила свет.

Нев поспешил за ней. Он встал в дверном проеме, глядя на то, как она срывает одежду с вешалок и швыряет на постель.

— Так как насчет этого? — спросил он.

Она через силу выдавливала слова, зная, что они говорят больше, чем она хотела открыть.

— Хорошо! Бери фирму… или что ты там еще хочешь. Мы знаем, что для тебя ценно, — она повернулась к нему лицом, почти плача и изо всех сил стараясь скрыть слезы. — Ты самое омерзительное создание, какое я встречала! Ты не достоин быть человеком, — она поднесла ладонь ко рту. — И я думаю, что ты не человек.

— Что это должно… — он запнулся, уставился мимо нее на застекленную створчатую дверь, ведущую во внутренний дворик. — Рут… — Имя прозвучало сдавленным вздохом.

Она оглянулась.

Створчатая дверь открылась, обнаружив три приземистые фигуры, одетые в зеленое. Они направлялись в комнату. Их головы показались Рут странно большими, глаза слабо светящимися и пугающими. Они несли короткие трубки из серебристого металла. Была какая-то высокомерная сила в том, как целенаправленно они зашли внутрь, мимоходом наставив металлические трубки на тех, кто был в спальне.

Рут удивилась, как пришельцам удалось открыть дверь так, что они с Невом не услышали.

Позади Нев, разинув рот, сказал:

— Послушайте! Кто…

Его голос сорвался, превратившись в пугающий свист, как будто Нев был проткнутым воздушным шаром, из которого выпустили воздух. Мелодичный вибрирующий голос полился изо рта создания, которое стояло справа от Рут.

«Этого не может быть, — подумала она. — Это те создания, которые напугали нас в роще. Чего они хотят? Что они делают?»

Внезапно Рут почувствовала, что не может пошевельнуться. Голова была цела, ум ясен, но тело не подчинялось сознанию.

Одно из созданий встало прямо напротив нее — странный маленький человечек в зеленом трико, туловище частично скрыто в Дымчатой разбухшей окружности. Она вспомнила, как Энди описывал то, что видел: «Горящие глаза…».

«Энди!» Рут хотела крикнуть, но голос не слушался. Какими мягкими и ускользающими казались слова!

Что-то прошуршало мимо, и Рут увидела, что Нев идет, точно его тянут за ниточки. Она сконцентрировалась на пятне пудры на его плече и пульсирующей вене на виске. Нев неожиданно покачнулся вперед с тем же странным марионеточным видом, неловко рухнул на открытую створку двери. Раздался грохот, звон разбитого стекла. Пол вокруг мужчины окрасился алым. Нев забился в конвульсиях, затем замер.

Крошечное создание перед ней вдруг отчетливо проговорило:

— Несчастный случай, видите?

Рут не могла ничего ответить, чувствовала лишь отдаленный ужас где-то внутри рассыпающихся волн — все, что осталось от нее. Рут закрыла глаза и подумала:

«Энди! О Энди, помоги мне!»

Рут услышала, как одно из этих существ снова заговорило мелодичным вибрирующим голосом. Она попыталась открыть глаза, но тщетно. Волны тьмы начали омывать то, что осталось от ее сознания. Затем сознание померкло, и разум сконцентрировался на одной странно уместной мысли: «Этого не может быть, потому что никто не поверит в это. Это просто кошмар, вот и все».

Глава 10

Турлоу сидел в черной машине с трубкой в зубах, думая о том, что же могло задержать Рут в доме. «Стоит ли мне все-таки войти? — спрашивал он. — Неправильно, что я остался здесь, а она с ним один на один. Но она сказала, что сможет справиться с ним».

«Думала ли Адель, что сможет справиться с Джо?»

Это безумная мысль.

Снова шел дождь, мелкая противная морось, затуманивавшая фонарь на углу. Он повернулся, взглянул на дом — гостиная была освещена, но за задернутыми шторами не было ни намека на движение.

«Когда она подойдет к двери, я выйду и помогу ей нести… Нет! Черт подери, я должен зайти в дом сейчас. Но она должна знать, справится ли с ним».

Справится с ним!

Что они представляли собой, эти двое? Почему она вышла за него?

Турлоу покачал головой, отвернулся от дома. Ночь казалась слишком темной там, где не было уличных фонарей, и он ослабил настройки линз.

Что задерживало ее?

Доктор внезапно подумал о парящем предмете, который видел в роще. Этому должно быть какое-то логическое объяснение. Возможно, если бы он позвонил в Управление военно-воздушных сил… анонимно… Кто-то должен знать простое, логичное объяснение.

Но что, если они не знают?

Боже мой! А вдруг эти психи высадились из тарелки и все это время находятся здесь?

Турлоу попытался взглянуть на часы, потом вспомнил, что не завел их. Черт, она что-то слишком сильно там задерживается!

Точно поезд, переведенный вдруг на какую-то причудливую стрелку, мысли перекинулись на воспоминание об отце Рут, о требовательном взгляде его глаз. «Позаботься о Рути!»

И та штуковина около окна Джо — что это было такое?

Турлоу снял очки, протер платком, водрузил обратно. Он вспомнил Джо Мэрфи в апреле, сразу после того, как тот устроил ложную пожарную тревогу. Какой шок он испытал, столкнувшись с отцом Рут в маленькой грязной комнатке для допросов над шерифской канцелярией! Но еще большим шоком оказались результаты обследования. Сухой язык отчета в Управление по условному освобождению не мог передать и сотой доли его чувств.

«Я пришел к выводу, что у него отсутствует центральное ядро сбалансированных эмоций. Это, в сочетании с опасным маниакальным симптомом, каким является возбуждение ложной пожарной тревоги, должно расцениваться как признак серьезного отклонения. Перед нами человек, чей психологический облик содержит все необходимые элементы для ужасной трагедии!»

Язык отчета — такой осмотрительный в формулировках, выдержанный в строгом канцелярском стиле… Турлоу знал, как мало он сможет выразить, и поэтому подкрепил отчет устным докладом.

«Этот человек опасен. Он — явно параноидальный тип и может сорваться. Он способен на насилие».

Ему никто не поверил.

«Разумеется, это всего лишь шутка. Джо Мэрфи! Черт, он здесь большая шишка, Энди. Ладно, можешь ты рекомендовать анализ… психоанализ?»

«Он не пойдет на это… и я сомневаюсь, что это ему хоть чем-нибудь поможет».

«Хорошо, чего ты хочешь от нас? Ты можешь что-нибудь рекомендовать?»

«Возможно, нам удастся привлечь его к церкви. Я позвоню отцу Джильсу из Епископальной церкви и узнаю, может ли…»

«К церкви?»

Турлоу вспомнил, как уныло пожал плечами и выдавил слова, которые были чересчур банальными: «Возможно, меня за это исключат из касты, но религия часто помогает там, где психология бессильна».

Турлоу вздохнул. Отец Джильс, разумеется, не достиг никаких успехов.

Черт! Почему Рут застряла в этом доме? Доктор дотянулся до Дверцы, немного поразмыслил. Дам ей еще несколько минут. Внутри все было тихо. Возможно, она упаковывала вещи.

Рут… Рут… Рут…

Турлоу вспомнил, что она восприняла его отчет в Управление по условному осуждению с большим доверием, чем чиновники. Но у нее был опыт в области психиатрии, и она сама некоторое время подозревала, что с отцом что-то не так. Турлоу вспомнил, что пошел в больницу сразу же после заседания в офисе Управления. Рут присоединилась к нему, замкнутая, испуганная, в почти пустом кафетерии. Они унесли свои чашки на угловой столик. Ему запомнился общепитовский запах с еле уловимым привкусом антисептика, стол с пластиковым покрытием «под мрамор» с невыводимыми пятнами от кофе.

Чашка задребезжала, когда Рут поставила ее на стол. Турлоу сидел молча, чувствуя, что ей нужно прийти в себя после того, что он сказал.

Через некоторое время она кивнула, затем сказала:

— Я знала это… догадывалась.

— Рут, я сделаю все, я…

— Нет, — Рут заправила под колпак выбившуюся рыжую прядь. — Ему позволили позвонить мне из тюрьмы… прямо перед тем, как ты пришел. Он в ярости. Он не примет ничего, что ты предложишь.

«Очевидно, ему сказали о моем отчете», — подумал Турлоу.

— Теперь он знает, что ему не удалось прикинуться нормальным, — сказал он. — Естественно, он разъярился.

— Энди… ты уверен?

Рут накрыла его ладонь своей, чуть влажной от пота. Турлоу взял ее за руку, думая о том, что его пот перемешивается с ее. Мысль принесла с собой странное ощущение интимности.

— Ты уверен, — вздохнула она. — Я видела, как это наступало.

Снова глубокий вздох.

— Я еще не рассказывала тебе о Рождестве.

— О Рождестве?

— О Сочельнике. Мой… я пришла домой из больницы. У меня была вечерняя смена, помнишь? Он бродил по дому, разговаривая сам с собой… он говорил ужасные вещи о матери. Я слышала, как она плачет у себя наверху… Я… я полагаю, что накричала на него, назвала его лжецом.

Рут сделала два судорожных вздоха.

— Он… ударил меня, толкнул на елку, перевернул все вверх дном…

Она прижала руку к глазам.

— Он никогда не бил меня прежде — всегда говорил, что не видит смысла в порках. Ему часто доставалось, когда он был маленьким.

— Почему ты не рассказала мне?

— Нам было… мне… мне было стыдно… я думала, что… — она пожала плечами. — Я ходила в клинику к доктору Вейли, но он сказал… ссоры, люди в семейных конфликтах…

— Вполне в его духе. Твоя мать знала, что он ударил тебя?

— Она слышала, как он выскочил из дома и захлопнул дверь. Его не было всю ночь. В Сочельник! Она… она услышала шум. Она спустилась и помогла мне все прибрать.

— Жаль, что я не знал этого, когда говорил с…

— Ну и к чему это бы привело? Все защищают его, даже мама. Знаешь, что она мне сказала, когда помогала убирать? «Твои отец очень болен, Рути». Оправдывая его!

— Но, коль скоро она знает, может быть…

— Она имеет в виду не душевное заболевание. Доктор Френч считает, что у него прогрессирующее склеротическое состояние, но он же не ляжет в больницу на полное обследование. Она знает об этом и именно это имеет в виду. Только это!

— Рут… — Турлоу на миг подумал о своем разоблачении. — Некоторые тяжелые состояния этого типа, например склероз Мёнкеберга, часто сопровождаются расстройствами личности. Разве ты не знала этого?

— Я… он не пошел бы нам навстречу, не лег бы в больницу. Я говорила с доктором Френчем… Вейли. Он совершенно ничем не помог. Я предупредила маму — насилие и…

— Возможно, если бы она…

— Они женаты двадцать семь лет. Я не могу убедить ее в том, что он действительно может причинить ей вред.

— Но он ударил тебя, сбил с ног.

— Она сказала, что я спровоцировала его.

Воспоминания, воспоминания — пахнущий антисептиком маленький уголок в больничном кафетерии, который столь же неизгладимо отпечатался в его мозгу, как эта темная улица рядом с домом, где Рут жила с Невом. Предупреждения насчет Джо Мэрфи были достаточно ясными, но мир был еще не готов понимать и защищаться от собственного безумия.

Турлоу снова взглянул на безмолвный дом, огни, размытые пеленой дождя. В этот момент между домом Рут и соседним слева домом появилась бегущая женщина в блестящем от дождя плаще. На миг показалось, что это Рут, и он наполовину вылез из машины, но тут женщина выбежала на освещенное место, и стало видно, что она старше, а плащ накинут прямо поверх халата. Она была в шлепанцах, которые начали хлюпать, когда она перебегала газон.

— Эй вы! — позвала она, махнув Турлоу рукой.

Он вышел из машины. Дождь захолодил волосы, лицо. Его захлестнула волна дурных предчувствий.

Женщина, задыхаясь, подбежала, остановилась. По растрепанным седым волосам стекали струи воды.

— У нас не работает телефон, — сказала она. — Муж побежал к Иннессам, чтобы позвонить от них, но я подумала, возможно, отключили все телефоны, поэтому я пошла…

— Зачем вам телефон? — Голос внезапно сел.

— Мы живем неподалеку, — она указала на дом. — Из нашей кухни видно, что делается во внутреннем дворике у Хадсонов, и я увидела, что он там лежит, поэтому я сбегала туда… он мертв…

— Рут… миссис Хадсон?

— Нет, мистер Хадсон. Я видела, как она входила в дом, но там нет никаких следов ее присутствия. Надо вызвать полицию.

— Да, да, конечно.

Он направился к дому.

— Ее там нет, я же вам говорю. Я осмотрела весь дом.

— Возможно… возможно, вы ее не заметили.

— Мистер, произошел несчастный случай, возможно, она уже пошла за помощью.

— Несчастный случай? — он развернулся, ошеломленно уставившись на женщину.

— Он упал на одну из этих стеклянных дверей и перерезал артерию, похоже на то. Возможно, она побежала за помощью.

— Но… я был здесь и…

Слева из-за угла выехала полицейская патрульная машина с включенной мигалкой, затормозила рядом с его машиной. Оттуда выпрыгнули два полицейских. Турлоу узнал одного, это был Мэйбек, Карл Мэйбек, худой угловатый мужчина с костлявыми руками и узким лицом. Мэйбек вприпрыжку перебежал газон, направляясь к Турлоу, а его напарник подошел к женщине.

— О, доктор Турлоу, — сказал Мэйбек. — Не узнал, — он остановился, посмотрел на Турлоу. — В чем дело? Нам позвонили, что-то насчет несчастного случая. «Скорая» уже вышла.

— Вот эта женщина, — Турлоу кивнул на соседку Хадсонов. — Говорит, что Нев Хадсон мертв, вроде бы упал на какое-то стекло. Возможно, она ошибается. Может быть, надо войти внутрь и…

— Сейчас, док.

Мэйбек первым подбежал к входной двери. Она была заперта.

— С другой стороны, — крикнула им в спину женщина. — Дверь во внутренний дворик открыта.

Они сбежали с крыльца, забежали за угол, отмахиваясь от хлещущей влажной листвы кустарника. Турлоу обнаружил, что двигается точно в какой-то дымке. «Рут! Боже мой, где ты?» Он поскользнулся на мокрых булыжниках дворика, чуть не упал, но все-таки удержался, и тут его взгляд упал на красное месиво, бывшее когда-то Невом Хадсоном.

Мэйбек оторвался от осмотра тела.

— Готовенький, — он взглянул на Турлоу. — Вы давно здесь, док?

— Он привез миссис Хадсон около получаса назад.

Это сказала подоспевшая соседка, остановившаяся позади Турлоу.

— Он ведь совсем мертв, правда?

В ее голосе звучало удовольствие.

— Я… я ждал в машине, — сказал Турлоу.

— Это правда, — подтвердила женщина. — Мы видели, как они подъехали. Думали, Хадсон с женой опять будут ругаться. Я услышала звон, потом звук падающего тела, но я тогда была в ванной и быстро пошла на кухню.

— Вы видели миссис Хадсон? — спросил Мэйбек.

— Ее не было нигде поблизости, — сказала женщина. — Но из тех дверей шел сильный дым. Возможно, он что-то жег. Мистер Хадсон много пил. Мог попытаться открыть двери, чтобы проветрить, и… — она указала на тело.

Турлоу облизал губы. Он боялся входить в дом и осознавал это. Он сказал:

— Не лучше ли заглянуть внутрь? Возможно…

Мэйбек встретил его взгляд.

— Да, возможно, нам стоит это сделать.

Послышался вой сирены «Скорой помощи». Она еще раз провыла и замолкла перед домом. Второй полицейский появился из-за угла, сказал:

— Приехала «скорая», Карл. А где?..

Он увидел тело.

— Скажи, чтобы не шумели больше, чем необходимо, — сказал Мэйбек. — Мы собираемся поглядеть в доме.

Второй полицейский подозрительно посмотрел на Турлоу.

— Это доктор Турлоу, — сказал Мэйбек.

— А-а.

Полицейский пошел давать указания людям в белом, вышедшим из-за угла.

Мэйбек первым зашел внутрь.

Взгляд Турлоу немедленно упал на одежду Рут, брошенную на кровать. Грудь болезненно сжало. Соседка сказала, что Рут здесь не было, но…

Мэйбек наклонился, заглянул под кровать. Затем выпрямился и втянул носом воздух.

— Чувствуете что-нибудь, док?

Турлоу вдруг осознал, что комнату наполняет странный запах, очень напоминающий запах горелой изоляции.

— Смахивает на огонь и серу, — сказал Мэйбек. — Возможно, здесь действительно что-то жгли, — он огляделся. На тумбочке стояла пустая пепельница. Она выглядела чистой. Полицейский заглянул в шкаф, зашел в примыкающую ванную комнату, вернулся, качая головой.

Турлоу вышел в коридор, посмотрел в направлении гостиной. Мэйбек прошмыгнул мимо, вошел в комнату. Он двигался осторожно, но с привычной уверенностью, заглянул в стенной шкаф, потом за кушетку. Он касался лишь тех вещей, к которым должен был прикоснуться в целях осмотра.

Точно так же они прошли по всему дому. Турлоу неуверенно наблюдал за происходящим, исполненный страха перед тем, что они могли обнаружить за следующим углом.

Вскоре они вернулись в спальню.

Врач из «скорой» курил, стоя в двери. Он взглянул на Мэйбека.

— Мы здесь не слишком нужны, Карл. Коронер уже выехал.

— На что это похоже? — спросил Мэйбек. — Его толкнули?

— Выглядит так, как будто он споткнулся, — ответил врач. — Вон там он зацепил ковер. Сейчас не могу почти ничего сказать о его состоянии, но от него пахнет виски.

Мэйбек кивнул, принимая слова врача к сведению. Снаружи слышались слова второго полицейского, разговаривающего с соседкой.

— Я не знаю, что это было, — сказала она, повысив голос. — Оно было похоже на большой клуб дыма… пара, возможно. Или это могла быть шашка против насекомых — что-то белое и дымящееся.

Турлоу повернулся спиной к двери. Он обнаружил, что не может выносить вид распростертого на плитах дворика тела. Рут внутри дома не было, в этом не было никаких сомнений.

«Шашка от насекомых, — подумал он. — Белая и дымящаяся».

Доктор вспомнил эвкалиптовую рощицу, парящее нечто, которое показалось Рут облаком. Он внезапно понял, что с ней произошло. Она не исчезла бы просто так, не сказав ни слова на прощание. Нечто вторглось сюда и забрало ее. Это объясняло и странный запах, присутствие штуковины в роще, интерес тех зловещих существ с горящими тазами.

«Но зачем? — спросил себя Турлоу. — Чего они хотят?»

Это безумие! Она была здесь, когда Нев напоролся на стекла, и побежала за помощью. Она у соседей и скоро вернется сюда.

Но разум говорил: ее нет уже довольно долго.

«Она увидела толпу и теперь боится», — успокаивал он себя.

У двери за спиной засуетились приехавший коронер и полицейские из отдела убийств. Мэйбек подошел к Турлоу, сказал:

— Док, они хотят, чтобы вы поехали с ними в участок и сделали заявление.

— Да, — сказал он. — Конечно. Так делают в случае убийства. Разумеется, они не думают…

— Таков порядок, док, — сказал Мэйбек. — Вы же знаете. Похоже, он напился и споткнулся, но миссис Хадсон куда-то подевалась. Мы должны убедиться… ну, вы понимаете.

— Понятно.

Он позволил полицейским вывести себя из дома мимо неподвижной фигуры, которая была мужем Рут, мимо людей с рулетками, фотоаппаратами, приспособлениями для снятия отпечатков пальцев и холодными оценивающими глазами.

Муж Рут… муж Рут… слова раскаленным клеймом жгли разум. Где она? Неужели сорвалась и убежала? Но она не из тех, кто поступил бы так. Да, ей пришлось нелегко, но… Что за облако видела соседка? Чем пахло в комнате?

Они очутились на улице. Дождь прекратился, но кусты у дома обдали их брызгами холодной воды. У каждого дома ярко горели фонари, и люди выходили на улицу, чтобы посмотреть. В тупичок за домом пригнали белый лабораторный грузовик.

— Знаете, док, — сказал Мэйбек. — Вам действительно не стоит водить машину по ночам в этих темных очках.

— Они… регулируются, — сказал Турлоу. — Делаются не такими темными, как кажутся.

«Рут! Где ты?»

Неужели она толкнула Нева… в пылу ссоры? Неужели она подумала, что люди скажут: «Яблочко от яблоньки…»? И убежала, не желая втягивать меня в эту историю?

— Можете поехать с нами, — сказал Мэйбек. — Потом мы подбросим вас до вашей машины.

Да.

Турлоу позволил усадить себя на заднее сиденье полицейской машины. Потом спросил:

— Рут… миссис Хадсон… Может, стоит поручить кому-нибудь поискать…

— Мы ищем ее, док, — сказал Мэйбек. — И найдем, уж будьте уверены.

«Найдете ли вы ее? — подумал Турлоу. — Что это была за штука в роще — наблюдающая за нами, пытающаяся манипулировать нашими чувствами? Она была реальной. Я знаю, она была реальной. Если это не так, значит, я сумасшедший. А я знаю, что я не сумасшедший».

Он посмотрел вниз, на ступни, полускрытые в тусклом мраке под сиденьем. Они промокли, когда он шел по влажному газону.

«Джо Мэрфи, — подумал он. — Джо знает, что он не сумасшедший».

Глава 11

Рут очнулась в мягком успокаивающем серо-голубом свете. Женщина чувствовала, что лежит в кровати, укрытая теплым шелковистым одеялом. Она поняла, что на ней нет никакой одежды, но ей было тепло… тепло… Над ней висела овальная штуковина с блестящими хрустальными гранями. Грани меняли цвет — зеленый, серебристый, желтый, голубой… Они успокаивали…

В глубине сознания сидела мысль о том, что нечто требует срочного внимания, но мысль казалась абсурдной. Все существо женщины твердило: срочные вещи подождут.

Рут повернула голову вправо. Откуда-то лился свет, неожиданно полный желтых бликов, точно воспоминание о солнечном луче. Свет озарял странную комнату: стена, уставленная чем-то, похожим на книги, низенький овальный столик, заваленный странными золотистыми фигурками: кубиками, прямоугольными сосудами, предметами, похожими на половинки яиц. В стене было окно, в которое стучалась синяя ночная тьма. Когда Рут посмотрела в окно, голубая тьма сменилась металлическим белым цветом, затем появилось лицо. Оно глядело на нее, большое, со странной серебристой кожей, грубыми, непривычными земному взгляду углами и плоскостями, с запавшими проницательными глазами.

Рут чувствовала, что должна была бы испугаться при виде этого лица, но никаких чувств не возникло.

Лицо исчезло, а в окне возник вид на морское побережье. Изрезанные неумолчным прибоем утесы, влажные скалы, солнечный свет… Затем картину вновь сменила ночная тьма, и Рут поняла, что это не может быть окном.

Перед тем, что не могло быть окном, стояла тумбочка на колесах, которая поддерживала неровно сложенную многоблочную фигуру, похожую на изображенную кистью художника-сюрреалиста пишущую машинку.

Левого бока коснулось дуновение сквозняка. Это было первое ощущение холода, которое пришлось испытать с момента пробуждения. Рут повернулась туда, откуда появился сквозняк, и увидела овальную дверцу. Дверца была открыта, но ее уже затягивала радужная листва. Прямо в дверном проеме стояла приземистая фигура в зеленом трико — то самое лицо, которое смотрело на нее. Где-то глубоко родилась мысль: «Что за омерзительный кривоногий коротышка!» Но мысль почему-то никак не хотела выходить на поверхность.

Большой, с толстыми губами рот существа раскрылся. Он произнес:

— Я Келексель.

Голос был приятным, он напомнил звон крошечных серебристых колокольчиков.

Глаза коротышки обшарили ее тело, и она вдруг осознала, что взгляд был откровенно мужским. Но она не почувствовала отвращения. Комната казалась такой теплой, успокаивающей, хрустальные грани над головой двигались с таким изяществом…

— Я нахожу тебя очень привлекательной, — сказал Келексель. — Я не помню, чтобы кто-то так привлекал меня с таким магнетизмом.

Он обошел кровать.

Рут наблюдала за тем, как он манипулирует клавишами прибора на вершине тумбочки с колесами. Восхитительная дрожь пробежала по телу, и она начала раздумывать, как было бы, если бы странное создание, Келексель, стал ее любовником.

Глубоко внутри кто-то крикнул: «Нет! Нет!» Затем голос начал медленно затихать, пока не умолк совсем.

Келексель подошел и встал над ней.

— Я — чем, — сказал он. — Это что-нибудь значит для тебя?

Рут покачала головой.

— Нет.

Ее голос был едва слышен.

— Ты никогда не видела раньше никого, похожего на меня? — спросил Келексель.

— Я…

Она вспомнила последние несколько минут с Невом, странных существ в дверном проеме. И Энди. Она знала, что было что-то такое, что ей полагалось ощущать к Энди Турлоу, какое-то глубокое и сильное чувство, но сейчас она чувствовала лишь сестринскую привязанность.

Милый Энди… такой хороший, такой славный…

— Ты должна отвечать мне, — сказал Келексель. В его голосе ощущалась сила.

— Я видела троих… в моем доме… троих, которые…

— А, тех троих, что привезли тебя сюда, — сказал Келексель. — А до этого ты видела кого-нибудь из нас?

Тогда она подумала об эвкалиптовой роще, об описании Энди (добрый, чудесный Энди), но своими глазами она не видела там этих существ.

— Нет, — ответила она.

Келексель заколебался, глядя на индикаторы манипулятора, контролировавшие чувства туземки. Она говорила правду. И все же не стоило забывать об осторожности.

— Тогда то, что я чем, ничего для тебя не значит?

— А что такое чем? — спросила она. Часть ее была заинтригована. Любопытство пробилось сквозь мутные волны возбуждения, заставив посмотреть на Келекселя. Ну и лилипут! Какой милый маленький лилипут.

— Это будет иметь для тебя значение, — сказал Келексель. — Ты очень привлекательна. Мы, чемы, добры к тем, кто доставляет нам Удовольствие. Ты, разумеется, больше никогда не сможешь вернуться к друзьям. Однако за это ты будешь вознаграждена. Считается почетным служить чемам.

«Где Энди? — подумала Рут. — Милый, славный Энди».

— Очень привлекательна, — пробормотал Келексель. Удивляясь силе, что двигала им, Келексель протянул узловатый палец, коснулся ее правой груди. Какая упругая и приятная кожа! Палец медленно двинулся вверх, к соску, вдоль шеи, к подбородку, к ее губам и, наконец, к ее волосам.

— У тебя зеленые глаза, — сказал Келексель. — Мы, чемы, очень любим зеленое.

Рут сглотнула. Ласкающее движение пальца Келекселя наполнило ее возбуждением. Его лицо заслонило ей вид. Потянувшись, она коснулась его руки. Какой надежной и сильной казалась его ладонь! Рут встретила взгляд, его проницательных карих глаз.

Индикаторы манипулятора говорили Келекселю, что женщина сейчас полностью покорилась его воле. Эта мысль взволновала его. Он улыбнулся, показывая серебристые квадратные зубы.

— Я задам тебе еще много вопросов, — сказал он. — Потом. Рут чувствовала, что утопает в золотистой дымке. Ее внимание было приковано к хрустальным граням, мерцающим над кроватью. Голова Келекселя мгновенно заслонила калейдоскопическое движение, и она почувствовала, что его лицо прижалось к ее груди. Золотистая дымка захлестнула ее сначала легкой зыбью, затем волнами пугающего экстаза.

— О Боже, — прошептала она. — О Боже. О Боже.

«Как прекрасно, когда тебя обожествляют в такой момент», — подумал Келексель. Это было самое огромное наслаждение, которое когда-либо дарила ему женщина.

Глава 12

Оглядываясь на первые несколько дней, проведенных у чемов, Рут удивлялась самой себе. В ней медленно крепла уверенность в том, что Келексель моделировал ее ответные чувства при помощи своих странных приспособлений, но она уже не могла обходиться без этих манипуляций. Важным было только то, что Келексель снова и снова возвращался, чтобы прикасаться к ней, говорить с ней и лепить из нее то, что ему хотелось.

Он стал казаться ей прекрасным. Она таяла от удовольствия, всего лишь глядя на складчатое трубообразное тело. Не составляло труда прочесть на квадратном лице то, что он преклоняется перед ней.

«Он действительно меня любит, — думала она. — Он велел убить Нева, чтобы заполучить меня».

Она даже испытывала наслаждение, осознавая свою совершенную беспомощность, полную покорность малейшим причудам Келекселя. Она начала понимать, что любая самая могущественная земная сила в сравнении с чемами была не больше, чем простой муравейник. К этому времени она уже прошла образовательный импринтинг и могла разговаривать на языке чемов и корабельном диалекте.

Главное, что нарушало спокойное существование, было воспоминание об Энди Турлоу. Келексель начал понемногу снижать интенсивность воздействия манипулятора, поскольку ее реакции были уже совершенно такими, как требовалось, и она могла вспомнить Энди Турлоу со все возрастающей отчетливостью. Но беспомощность ослабляла чувство вины, и Энди все меньше занимал ее мысли. До тех нор, пока Келексель не принес пантовив.

Келексель усвоил урок, полученный от Суби. «Деятельность замедляет процесс старения смертных», — напоминал он себе, поэтому попросил Инвик подключить Рут к пантовиву и обеспечить ей доступ к системе хранения архивов режиссерского корабля.

Аппарат поставили в углу комнаты-тюрьмы, в которой уже явственно проступали штрихи ее личности, поскольку Келексель обставил комнату по желанию Рут. К комнате пристроили ванную и гардеробную. Одежда? Ей стоило только попросить. Келексель забил шкаф так, что он просто ломился. Драгоценности, духи — она получала все, что хотела.

Келексель исполнял любое ее требование, сознавая, что попал в плен, и наслаждаясь каждым мигом этого восхитительного плена. Когда он перехватывал насмешливые взгляды команды Фраффина, то лишь улыбался про себя. Должно быть, у них у всех наложницы с этой планеты. Он предполагал, что мужчины-туземцы должны точно так же возбуждать женщнн-чемов; интимные отношения с аборигенами являлись одним из преимуществ этого места, одной из причин того, что Фраффин так преуспел на этой планете.

Мысли о цели его приезда сюда, об обязанностях иногда мелькали в отдаленных уголках разума. Он знал, что Главенство поймет, когда он все объяснит и покажет свою наложницу. В конце концов, чем было Время для чемов? Расследование могло просто немного замедлиться… на время.

Сперва пантовив испугал Рут. Она замотала головой, когда Келексель попытался объяснить его предназначение и принцип работы. Как пантовив работал, понять было достаточно просто. Почему он работал, было выше разумения Рут.

Наступило время, когда Келексель пришел к Рут, чтобы объявить о наступлении полдня. Здесь, на корабле, день и ночь значили очень мало. Полдень означал лишь то, что Келексель оторвался от своих загадочных обязанностей и мог провести с ней период расслабления и отдыха. Рут сидела в подогнанном для нее контрольном кресле. Притушенный желтый свет озарял комнату. Внимание Рут полностью захватил пантовив.

Эта штука каким-то образом соответствовала ее представлениям о механизме. Кресло составляло часть механизма; в подлокотники были вделаны контрольные звонки, ряды кнопок и клавиш справа и слева, разделенные на условные цвета: желтые, красные, серые, черные, зеленые, голубые, шеренги оранжевых и белых клавиш, точно в пианино, сделанном безумцем. Прямо перед Рут и немного внизу располагалась овальная платформа с мерцающими линиями, простирающимися к ней из-за рядов клавиш.

Келексель стоял сзади, положив руку Рут на плечо. Он чувствовал довольно отстраненную гордость, показывая чудеса цивилизации чемов своей новой игрушке. Чудесной новой игрушке.

— Используй голос или клавиши, чтобы выбрать период и заголовок, который захочешь, — сказал он. — Точно так же, как я. Этот блок настроен на твой язык или язык чемов и будет принимать и передавать в таком же режиме. Это редактирующий пантовив, он выглядит сложным, но ты можешь не обращать внимания на большинство ручек. Они не подсоединены. Помни, сначала нужно открыть канал доступа к Архивам, нажав эту кнопку, — он продемонстрировал, как именно, нажав оранжевую кнопку справа от нее. — Как только выберешь историю, зафиксируй ее вот так, — он снова показал, что нужно делать. — Теперь можно начинать действие.

Келексель нажал белую кнопку далеко слева.

На овальном экране возникла толпа людей; фигуры были в четверть настоящего размера. Чувство безумного возбуждения исходило от них, передаваясь по ячейкам сенсоцепи. Рут сидела прямо, напряженная, точно стрела, чувствуя, что ее захлестывает волна такого же возбуждения.

— Ты чувствуешь переживания существ на экране, — пояснил Келексель. — Если они чересчур сильны, уменьши их этим регулятором. — Он повернул диск на подлокотнике кресла. Возбуждение спало.

— Это все по-настоящему? — спросила она.

Толпа переливалась всеми цветами. Одежда была такой, как носили в древности, — синяя, красная, грязные лохмотья на руках и ногах, редкие проблески пуговиц и эмблем, треуголки на некоторых из мужчин, красные кокарды. Зрелище было до странного знакомым, и Рут окатила волна страха. Тело ожило, в венах гулко запульсировали призрачные воспоминания прошлого. Внутри она ощутила неистовый барабанный бой.

— Это все по-настоящему? — требовательно спросила Рут, повысив голос.

Толпа пришла в движение, побежала, топая по брусчатой мостовой. Из-под длинных платьев женщин мелькали смуглые ноги.

— По-настоящему? — спросил Келексель. — Какой странный вопрос. Пожалуй, в каком-то смысле да. Это происходило с туземцами, такими же, как ты. По-настоящему — как странно. Такая идея никогда не приходила мне в голову.

Теперь толпа бежала через парк. Келексель нагнулся через плечо Рут, разделяя ауру, созданную ячейками сенсоцепи. На него нахлынул запах влажной травы, едкий смолистый аромат кипарисов, резкая вонь вспотевших от напряжения туземцев. Центр экрана сфокусировался внизу, на бегущих ногах. Они со стремительной настойчивостью уносились прочь, по коричневым дорожкам, по траве, сбивая желтые лепестки цветочного бордюра. Влажный ветер, бегущие ноги, облетевшие лепестки — в этом движении чувствовалась особая притягательность.

Камера отъезжала назад, назад, назад. В центре сцены оказались мощеные улицы, высокие каменные стены. Люди бежали по направлению к серым выщербленным стенам. В толпе кое-где начала поблескивать сталь.

— Кажется, они собираются штурмовать крепость, — сказал Келексель.

— Бастилия, — прошептала Рут. — Это Бастилия.

Открытие загипнотизировало ее. Перед ней разворачивалась настоящая картина взятия Бастилии. Не важно, какое сегодня было число; здесь, в ее чувствах, было четырнадцатое июля тысяча семьсот восемьдесят девятого года, и справа в толпе маршировала организованная колонна солдат. Слышалось цоканье копыт по каменной брусчатке, грохот пушечных лафетов, хриплые крики, брань. Транслятор пантовива исправно переводил все на английский, Рут так попросила.

Она вцепилась в подлокотники кресла.

Внезапно Келексель протянул руку и нажал серую клавишу слева. Картина померкла.

— Я хорошо помню эту историю, — сказал Келексель. — Одна из лучших постановок Фраффина, — он коснулся волос Рут. — Теперь ты понимаешь, как работает пантовив? Здесь фокусировка, — он передвинул руку, показывая. — Здесь напряженность. Он очень прост в управлении и доставит тебе много часов удовольствия.

«Удовольствия?» — подумала Рут.

Очень медленно она обернулась, глядя на Келекселя. В ее глазах был ужас. Взятие Бастилии: постановка Фраффина!

Имя Фраффина было ей знакомо. Келексель объяснил, что делают на режиссерском корабле.

Режиссерский корабль!

До этого момента она не вникала в смыслназвания.

Режиссерский корабль.

— Меня зовут мои обязанности, — сказал Келексель. — Наслаждайся пантовивом.

— Я думала… ты собираешься… остаться, — проговорила Рут. Внезапно ей расхотелось оставаться один на один с пантовивом. Машина показалась манящим ужасом, предметом созидающей действительности, который может открыть массу запретных вещей, которой Рут не сможет противостоять. Рут чувствовала, что явь пантовива может обернуться пламенем, готовым сожрать ее. Пантовив был дикой, могущественной, опасной машиной, и Рут ни за что не смогла бы ни управлять им, ни принудить себя использовать его.

Рут взяла Келекселя за руку, заставила себя улыбнуться.

— Пожалуйста, останься.

Келексель заколебался. Приглашение на лице игрушки было ясным и привлекательным… Но Инвик, подключая Рут к пантовиву, заронила в голову Келекселя ворох новых мыслей, от которых он никак не мог избавиться. Он ощутил пробуждение ответственности, вспомнил о Расследовании. Инвик, врач, странно бесстрастная и немногословная, вполне могла быть слабым звеном в организации Фраффина. Келексель чувствовал настоятельную потребность попробовать этот путь.

— Сожалею, — сказал он. — Я должен идти. Вернусь, как только смогу.

Рут поняла, что не сможет заставить его остаться, и отошла назад, глядя на воплощенное искушение, которым была машина. Она услышала, как Келексель вышел, и осталась наедине с пантовивом.

Через некоторое время она сказала:

— Текущая история. Последняя постановка.

И нажала нужные клавиши.

Овальная сцена стала почти черной, с мерцающими по краям желтыми звездами. В центре появилось пятнышко голубого света, замигало и стало белым, и внезапно на экране возник мужчина, бреющийся перед зеркалом опасной бритвой. Она открыла рот от удивления. Это был Энтони Бонделли, адвокат отца. Она затаила дыхание, пытаясь усмирить ужасное чувство неловкости оттого, что подглядывает.

Бонделли стоял спиной, но она видела отражение его лица в зеркале. Лицо было очень смуглым, с двумя крыльями гладких черных волос, зачесанных назад с высокого узкого лба. Под носом с широкими ноздрями — узенькие, в ниточку, усики и маленький рот. Подбородок был широким, никак не вяжущимся с остальными чертами узкого лица — раньше она никогда этого не замечала. Он прямо-таки лучился ленивым самодовольством.

Раздался неотчетливый крик. Бонделли перестал бриться, наклонил голову набок. Затем повернулся и крикнул в открытую дверь:

— Похоже, пришел разносчик газет. Скажи Джуниору, пусть возьмет одну.

Он возобновил бритье, бормоча:

— Если уж в этом городишке что-то называют «экстраординарным», значит, должно быть нечто серьезное.

Он повысил голос:

— Мардж! Включи радио! Может быть, успеем застать выпуск новостей.

Рут вдруг внезапно почувствовала запах, сопутствующий сцене. Сначала это был влажный аромат мыла, разумеется, теперь его перекрыл запах жарящегося бекона. Реализм происходящего заставил Рут застыть в кресле. Она чувствовала, что должна сидеть тихо-тихо, а не то Бонделли повернется и обнаружит, что она шпионит за ним.

Через некоторое время женщина в халате с китайским рисунком появилась в двери ванной. Она читала газету.

Рут охватило внезапное предчувствие; она хотела выключить пантовив, но не хватило сил сдвинуться с места. Мардж Бонделли выглядела приятно знакомой, со своей белокурой косой, заколотой вокруг круглого лица. Сейчас лицо выражало глубокое потрясение.

— Тони! — воскликнула она.

Бонделли медленно повел лезвие вниз, под подбородок, тщательно выбривая глубокие складки, сбегавшие вдоль шеи вниз по обеим сторонам челюсти.

— Чего там?

Его жена подняла взгляд от газеты. Взгляд ее голубых глаз был остекленевшим, неподвижным. Она сказала:

— Джо Мэрфи прошлой ночью убил Адель!

— Ай!

На шее Бонделли вспухла тоненькая красная полоса. Адвокат не обратил внимания, сполоснул лезвие в раковине и схватил газету.

Рут обнаружила, что неудержимо дрожит. «Это просто как кино, — твердила она. — Это не происходит сейчас в действительности. Убийство моей матери — постановка Фраффина!» Ее грудь когтями разодрала боль, мешая дышать.

— Это ужасное лезвие! — прошептала жена Бонделли.

Рут чувствовала, что ее затягивает в сцену, что она тоже участник, разделяющий шок и ужас, исходящие от Бонделли, точно они были ее собственными усиленными эмоциями. Она могла видеть фотографии в газете — лица матери, отца… схемы с белыми крестами и стрелками. Рут хотела отвернуться, но не смогла пошевелиться.

Бонделли сложил газету, запихнул в карман пальто, висящего за Дверью в ванную.

— Мне не нужен завтрак, — сказал он. — Я иду в офис.

— У тебя идет кровь, — сказала жена. Она взяла из аптечки кровоостанавливающий карандаш, приложила к порезу на шее мужа.

— Стой спокойно, а не то перемажешь весь воротник.

Она приподняла его подбородок.

— Тони… не вмешивайся в это дело. Ты не адвокат по уголовным делам.

— Но я занимался судебными процессами Джо с тех пор, как он… Ай! Черт подери, Мардж, щиплет!

— Не можешь же ты идти в таком виде.

Она закончила, положила карандаш на раковину.

— Тони, у меня какое-то странное чувство… не влезай в это дело.

— Я адвокат Джо. Я уже влез в это.

Внезапно Рут обрела контроль над мышцами.

Она стукнула по клавишам, отключив пантовив, вскочила на ноги и отшатнулась от пантовива.

«Убийство моей матери — развлечение для чемов!»

Рут метнулась прочь, шагнула к кровати. Кровать вызвала приступ отвращения. Она повернулась к ней спиной. Легкомыслие, с которым Келексель оставил ее, чтобы она обнаружила все это, наполнило ее ужасающей яростью. Разумеется, он должен был знать, что она выяснит это. Ему было все равно! Нет, хуже — он даже не думал о таком. Все это его не заботило. Не заслуживало внимания. И это было хуже, чем равнодушие, — то было пренебрежение. Ужасно, омерзительно!

Рут оглядела комнату. Должно же здесь быть какое-нибудь оружие, что-то, с чем можно было бы напасть на этого тошнотворного… Она снова увидела кровать, подумала о золотистом экстазе и внезапно возненавидела собственное тело. Ей хотелось в клочки изорвать свою плоть. Из глаз полились слезы. Рут начала ходить по комнате.

«Я убью его!»

Но Келексель сказал, что чемы невосприимчивы к насилию. Их нельзя убить. Они никогда не умирают.

Вспомнив о бессмертии чемов, Рут ощутила себя бесконечно малой песчинкой, пылинкой, затерянной, одинокой, обреченной. Она бросилась на кровать, перевернулась на спину и уставилась на хрустальное мерцание механизма, при помощи которого — это было ей известно — Келексель контролировал ее. Под его плащом находился контакт для связи с машиной. Она видела, как он это делал.

Мысль о механизме наполнила ее агонией предвидения: она знала, что будет делать, когда вернется Келексель. Она еще раз покорится. Золотистый экстаз затмит все чувства, она закончит тем, что будет ластиться к нему, выпрашивая внимание.

— О Господи, — прошептала Рут.

Она повернулась, взглянула на пантовив. В машине есть полная запись смерти ее матери, как все происходило в действительности. Рут подумала, хватит ли у нее сил удержаться и не попросить, чтобы ей показали эту сцену.

Позади что-то зашипело, и Рут заметалась на кровати, затем взглянула на дверь.

В комнате стояла Инвик, блестя лысой головой в желтом свете неземных ламп. Рут окинула взглядом лилипутскую фигурку, выпуклости грудей, плотные ноги в зеленом трико.

— Ты беспокоишься, — сказала Инвик. Голос был профессионально ровным, успокаивающим. Он звучал так похоже на голоса множества докторов, которых Рут доводилось слышать, что ей захотелось кричать.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Я — корабельный врач, — ответила Инвик. — Моя работа по большей части заключается в том, чтобы быть на месте, когда я нужна. А тебе я нужна.

«Они похожи на карикатуры на людей», — подумала Рут.

— Уходите, — сказала она.

— У тебя проблемы. Я могу помочь, — сказала Инвик.

Рут села.

— Проблемы? Почему у меня должны быть проблемы? — она знала, что ее голос готов истерически сорваться.

— Этот идиот Келексель оставил тебе пантовив с неограниченным доступом, — сказала Инвик.

Рут оглядела женщину-чема. Чувствовали ли они что-нибудь? Можно ли было как-то задеть их, причинить боль? Заставить чемов почувствовать боль, пусть даже не большую, чем комариный укус, казалось Рут сейчас самой желанной вещью во вселенной.

— И как же вы, уродливые создания, размножаетесь? — спросила Рут.

— Ты ненавидишь нас, да? — спросила Инвик.

— Боитесь отвечать? — продолжала Рут.

Инвик пожала плечами.

— В сущности, примерно так же, как и ваш вид… за исключением того, что женщин еще на самых ранних стадиях развития лишают репродуктивных органов. Мы должны идти в центры размножения, получать разрешение — очень утомительная и скучная процедура. Но мы неплохо развлекаемся и без этих органов.

Врач подошла к кровати и остановилась в шаге от нее.

— Но ваши мужчины предпочитают женщин моего вида.

Инвик снова пожала плечами.

— О вкусах не спорят. У меня были любовники с вашей планеты. Некоторые из них были хороши, другие — совсем нет. Беда в том, что вы слишком быстро угасаете.

— Но вы играете с нами! Мы забавляем вас!

— До определенной степени, — сказала Инвик. — Интерес слабеет и угасает.

— Тогда почему вы остаетесь здесь?

— Это прибыльно, — сказала Инвик. И заметила, что туземка уже выходит из эмоционального штопора, в который попала. Сопротивление, объект для ненависти — вот и все, что понадобилось. Этими существами было так просто манипулировать!

— Так значит, чемам мы нравимся, — сказала Рут. — Они любят истории про нас.

— Вы — бездонная бочка самозарождающихся историй, — сказала Инвик. — Вы сами по себе создаете высокохудожественные циклы. Это, конечно, и огромный источник хлопот. Вы требуете очень аккуратного обращения, чтобы запечатлеть вас и воспроизвести для нашей публики. Искусство Фраффина основывается на таких тонких нюансах, которые заставляют нас смеяться, захватывают наше внимание.

— Вы мне омерзительны, — прошипела Рут. — Вы — не люди.

— Мы — не смертные, — сказала Инвик. И подумала: «Интересно, она уже забеременела? Что она будет делать, когда поймет, что носит чема?»

— Но вы прячетесь от нас, — сказала Рут. Она указала на потолок. — Там, наверху.

— Когда нам так нужно, — отпарировала Инвик. — Разумеется, сейчас нам приказано скрываться от вас. Но так было не всегда. Я открыто жила с вашими людьми.

Рут задевало равнодушное спокойствие тона Инвик. Она знала, что обидеть инопланетянку не удастся, но не могла не попробовать.

— Вы лжете, — сказала она.

— Возможно. Но скажу тебе, что некогда я была Богом Эа, наводящим ужас на пленных иудеев. В Шумерии, некоторое время тому назад. Было довольно-таки забавно устанавливать ваши религиозные обычаи.

— Вы выдавали себя за бога? — Рут передернуло. Она понимала, что Инвик сказала правду. Инопланетянка говорила слишком непринужденно. Слова ничего для нее не значили.

— А еще я была цирковой карлицей, — сказала Инвик. — Работала во многих эпопеях. Иногда иллюзия древности доставляет мне удовольствие.

Рут покачала головой, не в состоянии промолвить ни слова.

— Вы не понимаете, — сказала Инвик. — Да разве вы можете это понять? Это наша проблема. Когда будущее бесконечно, древности нет. Навсегда застреваешь в вечном Сейчас. Смиряешься с фактом, что твое прошлое не имеет значения, тогда и будущее перестает иметь значение. Это может быть роковым. Режиссерские корабли спасают нас от этого рока.

— Вы… шпионите за нами, чтобы…

— Бесконечное прошлое, бесконечное будущее, бесконечное настоящее, — сказала Инвик. Она склонила голову, смакуя собственные слова. — Да, такова наша судьба. Ваши жизни — краткие вспышки, все ваше прошлое — немногим больше, и все же мы, чемы, получаем от вас явное ощущение чего-то древнего… прошлое, которое имеет значение. Вы даете нам это, понимаешь?

Рут снова замотала головой. Казалось, слова имели смысл, но женщина чувствовала, что может постичь только часть его.

— Это то, чего мы не можем получить от паутины Тиггивофа, — сказала Инвик. — Возможно, это то, в чем отказывает нам наше бессмертие. Паутина связывает всех чемов в единый организм — я могу чувствовать жизни каждого из остальных, миллионов миллиардов чемов. Это все… старое, но не древнее.

Рут сглотнула. Инопланетянка что-то слишком разговорилась. Но беседа давала время прийти в себя, и Рут чувствовала, что внутри нее крепнет ядро сопротивления, ядро, где она может уединиться, в котором она сможет находиться в безопасности от чемов… вне зависимости от того, что они с ней делали. Она знала, что все еще будет подчиняться Келекселю, что эта ведьма Инвик даже сейчас делала что-то такое, чтобы смягчить эмоциональный отклик пленницы чемов. Но внутри появилось ядро, придающее смысл ее существованию здесь.

— Неважно, — сказала Инвик. — Я пришла осмотреть тебя.

Она приблизилась к краю кровати.

Рут глубоко вздохнула, чувствуя, как перехватывает горло.

— Вы наблюдали за мной, — сказала она. — У этой машины. Келексель знает?

Инвик замерла. Как глупая туземка догадалась задать такой прозорливый вопрос?

Рут почувствовала брешь в броне Инвик, сказала:

— Вы говорите о вечности, об эпопеях, но используете ваш… этот… — она махнула рукой, имея в виду режиссерский корабль, — чтобы снимать… Убийство…

— Это действительно так! — сказала Инвик. — А теперь ты скажешь мне, почему Келексель вызывает меня.

Хрустальные грани над кроватью начали лучиться голубоватым сиянием. Рут почувствовала, как тает ее воля. Она покачала головой:

— Я не…

— Ты скажешь мне! — Лицо женщины-чема было круглой маской гнева, лысая голова отливала влажным серебром.

— Я… не… знаю, — прошептала Рут.

— Он сделал глупость, когда дал тебе пантовив с неограниченным доступом, и мы все тоже сглупили, позволив сделать это, — сказала Инвик. Она провела ладонью по толстым губам. — Что ты поняла из всего этого?

Рут почувствовала, что воздействие ослабевает, сделала глубокий вдох. Ядро ее внутреннего уединения все еще было на месте.

— Это была моя мать, вы убили мою мать, — пробормотала она.

— Мы убили?

— Вы заставляете людей делать то, чего вы хотите, — сказала Рут.

— Людей! — фыркнула Инвик. Ответы Рут свидетельствовали о том, что женщина знала лишь о самом малом из деяний чемов. Однако туземка представляла опасность, так как могла направить интересы Келекселя в неправильное русло.

Инвик наложила руку на живот Рут, взглянула на манипулятор над кроватью. Искрящийся голубой узор изменился, что вызвало улыбку на круглом лице. Бедняжка уже была оплодотворена. Какой странный способ вынашивать отпрысков! Но зато какой восхитительный и изящный способ поймать в ловушку ищейку Главенства.

Факт беременности Рут вселил в душу Инвик странное чувство тревоги. Инопланетянка убрала руку. Ее ноздрей коснулся характерный мускусный запах туземки. Какие огромные молочные железы! И все же щеки туземки запали, точно от недоедания. Рут носила просторное струящееся одеяние, напомнившее Инвик одежды греков. У греков была любопытная культура, только недолгая. Такая недолгая.

«Я должна быть довольна своим открытием, — подумала Инвик. — Почему же оно тревожит меня? Что я упустила?»

В сознании Инвик всплыло четверостишие из застольной песни чемов:

Давным-давно, давным-давно,

Когда мы были молодыми,

Мы слышали музыку плоти

И пение солнца

Инвик тряхнула головой, стараясь прогнать наваждение. Бессмысленная песня, только ритм хорош, игрушечная последовательность шумов, еще одна забава.

Но что она означала… когда-то?

Над кроватью линзы манипулятора начали плавно изменять цвет, сначала засветившись зеленым, затем разлив по комнате пастельный красный цвет.

— Отдохни, маленькая глупышка, — сказала Инвик. Она положила странно нежную ладонь на обнаженную руку Рут. — Отдохни и восстанови свою красоту к приходу Келекселя.

Глава 13

— Просто на нее слишком много навалилось, и она сбежала, — сказал Бонделли. Он взглянул на Энди Турлоу, удивляясь странно изможденному виду доктора.

Они сидели в адвокатской конторе Бонделли, где царили полированное дерево и кожаные переплеты книг, ровной линией стоявших за стеклом книжных полок, где на стенах висели в рамках дипломы и фотографии известных персон с автографами. Было раннее утро солнечного дня.

Турлоу сидел, согнувшись, поставив локти на колени, сцепив побелевшие в костяшках руки.

«Я не осмеливаюсь рассказать о своих подозрениях, не осмеливаюсь… не осмеливаюсь».

— Кому могло понадобиться причинять ей вред или увозить? — спросил Бонделли. — Рут уехала к друзьям, возможно, во Фриско. Ничего сложного. Она даст знать, когда справится со страхом.

— Так думает и полиция, — сказал Турлоу. — Они полностью сняли с нее все подозрения в убийстве Нева… вещественное доказательство…

— Тогда лучшее, что мы можем сделать, это заняться делом Джо. Рут вернется домой, когда будет готова.

Вернется ли? Турлоу не мог отделаться от ощущения, что живет в кошмарном сне. Действительно ли они с Рут гуляли в той роще? Действительно ли Нев погиб в том таинственном несчастном случае? Сбежала ли Рут куда-нибудь? Куда?

— Мы собираемся углубиться в юридическое определение невменяемости, — сказал Бонделли. — Сущность и последствия. Справедливость требует…

— Справедливость? — Турлоу впился взглядом в адвоката. Бонделли повернулся в кресле, демонстрируя профиль, сжатые в тонкую ниточку губы под усами.

— Справедливость, — повторил Бонделли. Крутанулся, на кресле, взглянул на Турлоу. Бонделли гордился умением составлять суждение о людях и теперь изучал Турлоу. Психолог, казалось, начинал выходить из ступора. Разумеется, никаких вопросов, почему парень так потрясен. Все еще влюблен в Рут Мэрфи… Хадсон. Ужасное происшествие, но все уляжется. Так бывает. Единственное, чему учит юриспруденция: все раскрывается в суде.

Турлоу глубоко вздохнул, напомнил себе, что Бонделли никогда не занимался уголовным нравом.

— Нам следовало бы быть более заинтересованными в реализме, — сказал он. В голосе слышался отзвук кислого критицизма. — Справедливость! Юридическое определение невменяемости — полное дерьмо. Общество хочет, чтобы Мэрфи казнили, а наш драгоценный окружной прокурор, мистер Паре, баллотируется на следующий срок.

Бонделли был шокирован.

— Закон выше этого! — Адвокат покачал головой. — И не все общество настроено против Джо. Почему оно должно быть настроено против?

Турлоу, точно разговаривая с непонятливым ребенком, ответил:

— Потому что боятся, естественно.

Бонделли позволил себе взглянуть в окно рядом со столом — знакомые крыши, зелень вдали, небольшие клочья тумана, начавшего затягивать воздух над соседними зданиями. Туман клубился и извивался, образуя причудливый рисунок.

Адвокат вновь переключил внимание на Турлоу.

— Вопрос в том, как невменяемый человек может знать о сущности и последствиях своего деяния? Я хочу от вас, чтобы вы опровергли все это безобразие насчет сущности и последствий.

Турлоу снял очки, поглядел на них, снова надел на нос. В очках все тени казались более четко очерченными.

— Невменяемый человек не думает о последствиях, — сказал он. И подумал, неужели он действительно собирается позволить себе принять участие в безумных планах Бонделли по защите Джо Мэрфи.

— Я придерживаюсь мнения, — сказал Бонделли, — что оригинальные взгляды лорда Коттенхэма поддержат нашу защиту.

Он повернулся, вытащил из книжного шкафа за спиной толстую книгу, положил на стол и открыл в месте, где лежала закладка.

«Не может быть, чтобы он говорил серьезно», — подумал Турлоу.

— Вот что говорит лорд Коттенхэм, — сказал Бонделли. — «Неверно прислушиваться к любой доктрине, которая предполагает наказание лиц, действовавших в состоянии невменяемости. Невероятно, что человек, который был неспособен отличить верное от неверного, понять, было ли его деяние плохим или хорошим, должен нести ответственность, как с моральной, так и с правовой точки зрения. Я полагаю странным, что какое-либо лицо может действовать в состоянии психического расстройства и тем не менее сознавать, что это было расстройство: на самом деле, если бы оно сознавало свое состояние, это было бы уже не расстройством».

Бонделли захлопнул книгу и посмотрел на Турлоу, точно говоря: «Вот! все проблемы решены!»

Турлоу прочистил горло. С каждым мигом становилось яснее, что Бонделли витал в облаках.

— Все верно, конечно, — сказал он. — Но не может ли получиться так, что даже если наш достопочтенный окружной прокурор заподозрит, или даже поверит, что Джо Мэрфи невменяем, он сочтет, что лучше казнить такого человека, чем помещать его в психиатрическую больницу?

— Боже правый! Зачем?

— Двери психиатрических лечебниц иногда открываются, — сказал Турлоу. — Паре избрали, чтобы он защищал город — даже от самого себя.

— Но Мэрфи же совершенно очевидно невменяем!

— Вы меня не слушаете, — сказал Турлоу. — Разумеется, он невменяем. Как раз этого-то люди и боятся.

— Но разве психология…

— Психология! — фыркнул Турлоу.

Бонделли пораженно смотрел на Турлоу, не говоря ни слова.

— Психология — всего лишь современный предрассудок, — сказал Турлоу. — Она ни черта не может сделать для таких, как Джо. Прошу прощения, но такова правда, и будет лучше, если мы закончим с этим прямо сейчас.

— Если именно это вы сказали Рут Мэрфи, неудивительно, что она сбежала, — сказал Бонделли.

— Я сказал Рут, что помогу всем, чем смогу.

— Вы как-то очень странно выполняете обещание.

— Слушайте, — сказал Турлоу. — Весь город ополчился против Джо — они взвинчены и испуганы. Мэрфи — средоточие их скрытого чувства вины. Они хотят, чтобы он умер. Они хотят снять с себя этот психологический груз. Нельзя подвергнуть весь город психоанализу.

Бонделли начал нетерпеливо барабанить пальцами по столу.

— Так вы поможете мне доказать невменяемость Джо или нет?

— Я сделаю все, что смогу, но вы же знаете, что Джо будет сопротивляться такой форме защиты, правда?

— Знаю! — Бонделли наклонился вперед, положив ладони на полированную поверхность стола. — Треклятый идиот взрывается каждый раз при малейшем намеке на невменяемость. Он продолжает талдычить про неписаный закон!

— Эти глупые обвинения против Адели, — сказал Турлоу. — Джо собирается очень затруднить нам доказательство его невменяемости.

— Психически нормальный человек сейчас прикинулся бы невменяемым только для того, чтобы спасти шкуру, — сказал Бонделли.

— Хорошенько помните это, — сказал Турлоу. — Джо не может ни в каком виде принять мысль о том, что он невменяем. Признав это, пусть даже только как возможность или необходимое притворство, он будет вынужден столкнуться с фактом, что акт насилия был совершенно бесполезным и бессмысленным делом. Чудовищность такого допущения была бы гораздо хуже, чем невменяемость. Невменяемость намного более предпочтительна.

— Вы сможете изложить это присяжным? — спросил Бонделли. Он говорил притушенным голосом.

— Что Мэрфи считает более осмотрительным прикидываться вменяемым?

— Да.

Турлоу пожал плечами.

— Кто знает, во что поверят присяжные? Джо может быть пустой скорлупой, но чертовски крепкой при этом. Он не пропустит внутрь ничего, что ему не нравится. Он всеми фибрами души сконцентрирован на необходимости казаться нормальным, поддерживать видимость вменяемости — для себя так же, как и для остальных. Смерть предпочтительней другого допущения… Прямо по Оскару Уайльду.

— «Каждый человек убивает то, что любит», — прошептал Бонделли. Он снова повернулся и посмотрел в окно. Дымка была еще здесь. Адвокат лениво подумал, что, наверное, где-то внизу рабочие смолили крышу.

Турлоу опустил взгляд на барабанящие по столу пальцы Бонделли.

— Ваша беда, Тони, в том, что вы — один из честертоновских ужасных детей, — сказал он. — Вы чисты и любите справедливость. Большинство из нас порочны и, естественно, предпочитают милосердие.

Бонделли, как будто не услышав, сказал:

— Нам нужно что-то простое и изящное, чтобы продемонстрировать присяжным. Они должны быть ошеломлены сознанием того, что… — он внезапно замолчал. — И ваше предсказание болезни Джо отлично подходит к иску.

— Слишком технично, — сказал Турлоу. — Присяжные не будут сидеть тихо, не поймут. Они обычно не слышат того, чего не могут понять. Их умы начинают блуждать. Они думают о фасонах одежды, жуках в розовом саду, о том, что будет на обед, где им провести отпуск.

— Но вы же предсказывали это, правда? Рут правильно передала ваши слова?

— Психотический срыв? Да, предсказывал. — Слова прозвучали почти как вздох. — Тони, неужели вы не сосредоточились на том, что я говорю вам? Это было половое преступление — кинжал, насилие…

— Он невменяем?

— Ну разумеется, невменяем!

— В правовом смысле?

— В любом.

— Отлично, тогда это правовой прецедент для…

— Психологический прецедент куда более важен.

— Что?

— Тони, если я и вынес что-то из своего опыта судебного психолога в этом городе, так это то, что присяжные тратят намного больше сил на попытки отгадать мнение судьи, чем на выслушивание речей адвокатов обвиняемого. Присяжные до омерзения почтительно относятся к мудрости судей. Какой бы судья у нас ни был, он все равно будет членом общества. А общество хочет, чтобы Джо убрали отсюда — мертвым. Мы можем до посинения доказывать его невменяемость. Никто из этих милых людей не встанет на нашу сторону сознательно, даже если бессознательно согласятся с доводами. На самом деле, как только мы докажем, что Джо невменяем, мы вынесем ему приговор.

— Вы пытаетесь сказать мне, что не можете выйти на кафедру для дачи показаний и сказать, что вы предсказывали помешательство Джо, но власти отказались предпринять что-либо, потому что он был слишком важным членом общества?

— Разумеется.

— Вы думаете, вам не поверят?

— Нет никакой разницы, поверят мне или нет.

— Но если поверят…

— Я скажу, во что они поверят. Тони, я удивлен, что вы, адвокат, не осознаете этого. Они поверят в то, что у Паре есть доказательства неверности Адель, но какая-то юридическая формальность, правовая уловка с вашей стороны, запрещает выносить грязные подробности на рассмотрение. Они поверят в это, потому что в это поверить легче всего. И никакая игра на публику с моей стороны не изменит ничего.

— Вы считаете, что у нас нет ни единого шанса?

Турлоу пожал плечами.

— Нет, если дело пойдет в суд прямо сейчас. Если вам удастся отсрочить слушание или перенести его в другой округ…

Бонделли крутанулся на стуле, посмотрел сквозь дымчатый узор в окне.

— Мне трудно поверить в то, что разумные, логически мыслящие люди…

— А что разумного и логичного в присяжных? — спросил Турлоу.

Шея Бонделли над воротничком налилась румянцем злости, который начал медленно растекаться по щекам и лбу до корней волос. Он повернулся, посмотрел на Турлоу.

— Знаете, Энди, что я думаю? Я думаю, тот факт, что Рут сбежала от вас, окрасил ваше отношение к ее отцу. Вы говорите, что поможете, но каждое ваше слово…

— Довольно, — прервал Турлоу, его голос был ровным и тихим. Он сделал два глубоких вдоха. — Скажите-ка мне кое-что, Тони. Почему вы взялись за этот случай? Вы же не занимаетесь уголовными делами?

Бонделли провел ладонью по глазам. Краска медленно отхлынула от его лица. Он взглянул на Турлоу.

— Прошу прощения, Энди.

— Все в порядке. Можете ответить на мой вопрос? Вы знаете, почему занимаетесь этим делом?

Бонделли вздохнул, пожал плечами.

— Когда всплыл факт, что я представляю его, двое из моих самых важных клиентов позвонили и сказали, что передадут свои Дела кому-нибудь другому, если я не откажусь от этого дела.

— Так вот почему вы защищаете Джо?

— Ему понадобится самая лучшая защита, какая только возможна.

— А вы самый лучший адвокат?

— Я хотел поехать в Сан-Франциско, нанять Белли или кого-то подобного масштаба, но Джо отказался. Он считает, что это будет очень просто — проклятый неписаный закон.

— И все ложится на вас?

— В этом городе — да.

Бонделли вытянул руки на столе, сжал кулаки.

— Знаете, я не вижу проблем там, где видите их вы, совершенно не вижу. Думаю, самым трудным будет доказать, что он не притворяется невменяемым.

Турлоу снял очки, потер глаза. Они начинали болеть. Он подумал, что слишком много читал сегодня.

— Вот здесь-то и проблема, — сказал он. — Если человек, страдающий манией, научается скрывать ее, вы ухлопаете уйму времени на то, чтобы заставить его действовать в соответствии с манией, когда люди увидят его и все поймут. Разоблачение притворной невменяемости сравнимо с проблемами распознавания скрытых психозов, но публика обычно не понимает этого.

— Я вижу здесь четыре направления для атаки. У убийств, совершенных в невменяемом состоянии, есть четыре общих признака.

Турлоу начал было говорить, но замолчал, когда Бонделли поднял руку с четырьмя растопыренными пальцами.

— Во-первых, — сказал Бонделли. — Принесла ли убийце смерть жертвы какую-нибудь выгоду. Психопаты обычно убивают незнакомцев или близких. Видите, я залез в вашу область.

— Да, вижу, — сказал Турлоу.

— А у Адели не было страховки, — сказал Бонделли, загибая палец. — Затем, было ли убийство тщательно спланировано? — он загнул еще палец. — Психопаты не планируют преступления. Также они предоставляют бегство воле случая или оставляют такие следы, что полицейские до смешного легко ловят их. Джо практически раструбил о своем присутствии в офисе.

Турлоу кивнул и начал раздумывать, не был ли Бонделли нрав. Неужели он подсознательно мстит Рут через отца? Где она запропастилась?

— В-третьих, — сказал Бонделли, — было ли в преступлении намного больше насилия, чем было необходимо? Душевнобольные люди продолжают нападать, когда это уже совершенно ненужно. Нет никакого сомнения, что первый же удар меча прикончил бы Адель.

Бонделли загнул третий палец.

Турлоу вернул очки на нос, взглянул на Бонделли. Адвокат был полон решимости, уверен в себе. Как такое возможно?

— В четвертых, — сказал Бонделли, — было ли убийство совершено каким-то импровизированным орудием? Люди, которые планируют, запасаются смертоносным оружием заранее. Психопаты хватают первое, что попадет под руку, — топор, дубину, камень, предмет мебели. — Последний палец присоединился к трем предыдущим, и Бонделли опустил кулак на стол. — Проклятый меч висел на стене в кабинете Джо всегда, сколько я его помню.

— Звучит замечательно, — сказал Турлоу. — Но что все это время будет делать обвинение?

— О, у них, естественно, будут свои эксперты.

— И Вейли среди них, — сказал Турлоу.

— Ваш больничный босс?

— Он самый.

— И это ставит вас в затруднительное положение?

— Это не тревожит меня, Тони. Он всего лишь еще одна сторона синдрома общественности. Это… сумасшедшее безобразие. — Турлоу опустил взгляд на руки. — Люди скажут, что Джо лучше умереть, — даже если он невменяем. А эксперты обвинения, от которых вы с такой легкостью отмахнулись, будут говорить то, что общественность хочет слышать. Все, что говорит судья, вероятно, будет истолковано…

— Я уверен, что мы сможем найти беспристрастного судью.

— Да… несомненно. Но судьи неизменно говорят, что вопрос, который необходимо разрешить, заключается в том, использовал или нет обвиняемый в момент совершения преступления ту часть разума, которая позволяла ему осознавать, что он совершает плохой и безнравственный поступок. Ту часть, Тони, как будто можно разделить разум на отсеки, часть которых безумна, а другая часть — нормальна. Невозможно! Разум — цельная вещь. Человек не может быть душевно и психически больным в какой-то выдуманной части, без того, чтобы не была затронута вся личность. Способность понять, что хорошо, а что — плохо, отличить Бога от дьявола совершенно отличается от знания того, что два плюс два равняется четырем. Чтобы судить, что есть добро и зло, необходима целостность личности.

Турлоу поднял глаза, оглядел Бонделли.

Адвокат смотрел в окно, в задумчивости прикусив губу.

Турлоу повернулся к окну. Он чувствовал себя совершенно разбитым от отчаяния и крушения всех надежд. Рут действительно сбежала. Это было единственное логичное, разумное, рациональное объяснение. Ее отец был обречен, вне зависимости от… Мускулы Турлоу сжались в ослепительном леденящем подозрении. Он выглянул из окна.

Примерно в десяти футах за окном в воздухе висел предмет. Куполообразный предмет с аккуратным округлым отверстием, обращенным к окну Бонделли. В отверстии виднелись двигающиеся фигуры.

Турлоу открыл рот, но обнаружил, что голос пропал. Шатаясь, доктор выбрался из кресла и, цепляясь за край стола, попытался отойти от окна.

— Энди, что-то не так? — спросил Бонделли. Адвокат повернулся, не отрывая глаз от Турлоу.

Тот оперся о стол, лицо было повернуто к окну. Он смотрел прямо в круглое отверстие в парящем в воздухе предмете. Внутри были глаза, горящие глаза. Из отверстия высунулась тонкая трубка. Что-то болезненное, удушающее впилось в грудь Турлоу. Ему приходилось бороться за каждый вдох, за каждый глоток воздуха!

«Господи! Они пытаются убить меня!»

Волны беспамятства хлынули в мозг, откатились и снова вернулись. Грудь объял огонь. Тускнеющим взглядом Турлоу увидел, как мимо проплывает край стола. Что-то с глухим стуком ударилось о застеленный ковром пол, и затухающее сознание сказало, что это была его собственная голова. Он попытался подняться, но не смог и затих на полу.

— Энди! Энди! Что случилось? Энди! — донесся издалека голос Бонделли. Звук затихал и возвращался, точно эхом отражаясь от стенок черепа.

Бонделли осмотрел Турлоу, вскочил на ноги и закричал секретарше:

— Миссис Вильсон! Вызовите «скорую»! Кажется, у доктора Турлоу сердечный приступ!

Глава 14

«Я не должен привыкать к такой жизни, — говорил себе Келексель. — У меня новая наложница, да, но у меня есть и долг. Настанет момент, когда придется уехать, взяв мою наложницу, и отказаться от остальных удовольствий этого места».

Он сидел в помещениях Рут, перед ним на низеньком столике стояла чаша с туземным напитком. Рут казалась странно задумчивой, тихой. Манипулятор потребовал сильного воздействия, чтобы привести ее в печальное настроение. Это тревожило Келекселя.

Она так хорошо поддавалась воздействию, проходила обучение с такой легкостью, которая удивляла Келекселя. И вот — рецидив… как раз после того, как он дал ей пантовив, такую забавную игрушку.

На столе рядом с напитком стояли свежие цветы. Они назывались розами. Красные розы. Напиток прислала Инвик. Его аромат, привкус, который он оставлял на нёбе, изумлял Келекселя и доставлял огромное удовольствие. На языке точно танцевали маленькие искорки. Опьяняющее базовое вещество требовало постоянной регулировки его метаболизма. Келексель удивлялся, как Рут могла приспособиться к такому напитку; она пила его в неумеренных количествах.

Несмотря на отвлекающие попытки удержать метаболизм в равновесии, Келексель нашел общее впечатление приятным. Чувства обострились, тоска отступила.

Инвик сказала, что напиток был вином из солнечной долины «сверху на востоке от нас». Туземный продукт, приятная штука.

Келексель поднял глаза к серебристо-серому изгибу потолка, заметил линии гравитационной аномалии, похожие на золотистые струны, над манипулятором. Комната утратила безликий вид, наполненная новыми штрихами, выдававшими ее жительницу, его чудесную новую наложницу.

— Ты заметила, сколько людей на корабле носят местную одежду? — спросил Келексель.

— Откуда? — спросила Рут. — Я что, когда-нибудь выхожу отсюда?

«Как неразборчиво звучат ее слова», — подумал Келексель.

— Да, конечно, — согласился он. — Я думал, что, может быть, сам попробую примерить вашу одежду. Инвик сказала, что одежда старших детей часто подходит чемам, переделка требуется совсем небольшая. Инвик называет это дополнительными льготами.

Рут подлила в бокал вина из чаши, сделала большой глоток.

«Ах ты маленькая гномская свинья! — подумала она. — Грязный тролль!»

Келексель пил из графина. Он погрузил его в чашу, наполнил янтарной жидкостью.

— Хорошие напитки, вкусная еда, удобная одежда — все это и огромное удовольствие, приятное времяпрепровождение. Кто смог бы заскучать здесь!

— В самом деле, — пробормотала Рут. — Кто смог бы заскучать? — Она снова сделала большой глоток.

Келексель еще раз потянул из своего графина, подрегулировал метаболизм. Голос Рут звучал так странно! Он заметил настройки манипулятора, подумал, не стоит ли немного увеличить воздействие. «А не напиток ли тому виной?» — спросил он себя.

— Тебе весело с пантовивом? — спросил Келексель.

«Грязный маленький злобный тролль», — мелькнуло у нее в мозгу.

— Да, очень здорово, — усмехнулась она. — Почему бы тебе самому не повеселиться с ним немного?

— Боги Охраняющие! — пробормотал Келексель. Он лишь сейчас понял, что напиток тормозил высшие нервные центры Рут. Ее голова бешено кружилась. Она пролила часть вина на стол.

Келексель потянулся, забрал у нее стакан, спокойно, аккуратно поставил его на стол. Рут или не могла, или не умела регулировать свой метаболизм, понял он.

— Неужели тебе не нравятся истории? — спросила она.

Келексель начал вспоминать, не приходилось ли ему видеть в постановках Фраффина о проблемах туземцев, связанных с различными напитками. Так это все было правдой! Было по-настоящему, как сказала бы Рут.

— Это грязный мир, — сказала она. — Как думаешь, мы тоже часть истории? Они снимают нас своими проклятыми… камерами?

«Омерзительная идея», — подумал Келексель. Но его не покидало странное ощущение истинности ее слов. В их диалоге было что-то от историй Фраффина.

Келекселю пришлось напомнить себе, что создания, подобные Рут, долго (по их меркам) жили в снах, сплетенных Фраффином. Однако слово «сны» не очень подходило, потому что зрители — чемы — тоже могли проникнуть в мир этих историй. Во внезапном проблеске озарения Келексель понял, что вступил в мир насилия и чувства, который создал Фраффин. Войдя, он испортился, подпал под власть удовольствий. Разделить заблуждения туземцев, пусть на миг, означало быть порабощенным нуждой в новых и новых удовольствиях.

Келексель почувствовал, что хочет вырваться из этой комнаты, отречься от новой наложницы, вернуться к обязанностям. Но знал, что не сможет сделать этого. Тогда Келексель начал раздумывать, где же он провалился в ловушку. Но пытливое сознание Расследователя не находило ответа.

Он впился взглядом в Рут.

«Эти туземцы опасны, как игры с огнем, — подумал он. — Мы не владеем ими! Мы — их рабы».

Расследователя одолели подозрения. Он оглядел комнату. В чем же дело? Что здесь не так?

Казалось, в этом моменте и в этом месте нет ничего, на что могли бы пасть его подозрения, подозрения Расследователя. Это само по себе затронуло в нем глубоко скрытые струны гнева и страха. Он чувствовал, что им играют, водят его за нос. Неужели Фраффин играл им? Его люди уже подкупили четырех предыдущих Расследователей из Бюро. Но как? Какие планы были у Режиссера на самого Келекселя? Уж конечно, они догадались, что он не простой посетитель. Но как они воздействовали на него?

Определенно не насилием.

Рут заплакала, ее плечи сотрясались от рыданий.

— Совсем одна, — бормотала она. — Совеем одна.

«Неужели туземка? — изумился он. — Неужели она была приманкой в ловушке?»

В тайной битве подобного рода не могло быть уверенности. Каждая схватка происходила под обманчиво спокойной наружностью, скрывалась за вежливыми словами, любезностями и церемонным поведением. Но борьба продолжалась на этой арене, где насилие не дозволялось.

«Как они рассчитывали победить?» — спросил себя Келексель.

Даже если люди Фраффина одержат над ним верх, они не могут не знать, что будут другие Келексели. Этому не будет конца.

Никогда.

Никогда.

Осознание бесконечности будущего, точно волна, прокатилось по рифам его разума. На этом пути чемов подстерегало безумие, Келексель знал это. Он немедленно отбросил сводящие с ума мысли.

Рут поднялась и уставилась на него, покачиваясь.

Келексель в ярости перенастроил манипулятор. Рут оцепенела. Щеки и предплечья покрылись гусиной кожей, глаза остекленели. Резко развернувшись, она побежала к раковине в углу, наклонилась над ней. Ее начало рвать.

Через некоторое время Рут вернулась в кресло, двигаясь, точно марионетка. В далеком уголке разума маленькое ядро сознания закричало: «Ты не сама делаешь все эти вещи! Их тебе навязывают!»

Келексель поднял графин, сказал:

— Вот такие вещи в твоем мире восхищают и привлекают нас. Расскажи, а что есть в нем отвратительного?

— Это не мир, — сказала она дрожащим голосом. — Это клетка. Это ваш личный зоопарк.

— Ах вот как, — сказал Келексель. Он глотнул, но напиток утратил вкус. Келексель поставил графин на стол. На гладкой поверхности остались влажные круги в местах, куда он прежде ставил графин. Келексель посмотрел на них. Женщина становилась упрямой, неуправляемой. Как такое могло случиться? Только чемы и редкие мутанты были невосприимчивы к таким воздействиям. Даже чемы не смогли бы быть полностью невосприимчивы без паутины Тиггивофа и специальной обработки, которую проходили при рождении.

Он снова оглядел Рут.

Она ответила дерзким взглядом.

— Ваши жизни так коротки, — сказал Келексель. — Ваше прошлое так быстротечно, и все же оно даст нам твердое чувство чего-то древнего. Как такое возможно?

— Очко в нашу пользу, — сказала Рут. Она чувствовала, как что-то вмешивается в ее чувства, смягчает их. Изменения происходили с жуткой быстротой.

— Пожалуйста, прекрати изменять меня, —прошептала Рут.

Правильно ли было говорить это? Но она чувствовала, что должна выразить несогласие с действиями инопланетянина, прямо сейчас. Даже рискуя рассердить его. Она должна бросить ему вызов, искусно, определенно. Перед ней стоял выбор — сделать это или утратить рассудок в пустыне абсурда. Рут больше не могла оставаться пассивной, ограждаясь в маленьком мирке, куда чемы не могли проникнуть.

«Перестать изменять ее?» — удивился Келексель.

Именно здесь лежало ядро сопротивления, в этом вопле-шепоте, и он понимал это. Так варвары всегда говорили тем, кто пытался цивилизовать их.

Келексель в миг превратился в истинного циника Федерации, верноподданного слугу Главенства. Туземка не должна была найти в себе силы воспротивиться.

— Как я меняю тебя? — спросил он.

— Хотела бы я знать, — сказала она. — Я знаю лишь, что ты считаешь, что я глупая и не понимаю, что ты делаешь!

«Неужели Фраффин подучил это создание? — подумал Келексель. — Неужели ее подготовили специально для меня?» Он вспомнил первый разговор с Фраффином, чувство опасности.

— Что Фраффин велел тебе делать? — спросил он.

— Фраффин? — Ее лицо выражало полнейшее удивление. Какое отношение имел к ней Фраффин?

— Я не выдам тебя, — сказал Келексель.

Рут облизала губы. Ничто из того, что чемы делали или говорили, не имело смысла. Единственное, что она действительно понимала, была их сила.

— Если Фраффин делал с вами, туземцами, что-то незаконное, я должен знать об этом, — сказал Келексель. — Мне никто не помешает. Я узнаю это.

Она покачала головой.

— Я знаю о Фраффине все, что только можно, — сказал Келексель. — Вы были немногим больше примитивнейших животных, когда он пришел. Чемы тогда без малейших усилий играли роль ваших богов.

— Незаконное? — спросила она. — Что ты считаешь незаконным?

— У вас ведь есть примитивные законы, — усмехнулся Келексель. — Вы знаете о законности и незаконности.

— Я никогда даже не видела Фраффина, — сказала она. — Только на экране в комнате.

— Буквоедством занимаешься, да? Ну, тогда его приспешники — что они приказали тебе делать?

Рут снова покачала головой. Здесь было какое-то оружие, которым она могла воспользоваться; она чувствовала это, но не могла сообразить, где оно скрыто.

Келексель метнулся прочь от нее, зашагал к пантовиву, затем назад. Он остановился в десяти шагах от Рут, поднял на нее глаза.

— Он породил вас, слепил и вдохнул в вас жизнь, изменил, превратил в лучший реквизит во вселенной. Некоторые предложения, которые ему делали, и которые он отклонил, были бы… а, ладно, ты не поймешь.

— Отклонил… почему? — спросила она.

—. А-а-а… в том-то и вопрос.

— Почему… почему мы так ценны?

Он взмахнул рукой, обведя ее с макушки до пят.

— Вы здоровые переростки, но довольно-таки похожи на нас. Мы можем отождествлять себя с вами. За вами забавно наблюдать — это прогоняет скуку.

— Но ты сказал — незаконно?

— Когда раса, подобная вашей, достигает определенной ступени развития, появляются… вольности, которых мы не разрешаем. Нам пришлось уничтожить некоторые расы и наказать нескольких чемов.

— Но что это за… вольности?

— Неважно.

Келексель отвернулся. Она явно говорила из действительного незнания. Под таким воздействием манипулятора туземка вряд ли смогла бы лгать или недоговаривать.

Рут посмотрела Келекселю в спину. Уже много дней в ее мозгу зрел вопрос. Теперь ответ на него казался исключительно важным.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

Келексель медленно развернулся на каблуке, внимательно посмотрел на Рут. Ему потребовалось время, чтобы преодолеть отвращение, вызванное бестактным вопросом. Но он все же ответил:

— Какое отношение это имеет к тому, что тебя интересует?

— Я… я хочу знать.

— Действительная продолжительность — это не важно. Но сотня таких миров, как твой, может быть, даже намного больше, могли возникнуть и рассыпаться в пыль с момента моего зачатия. А теперь скажи мне, зачем тебе понадобилось это знать.

— Я… я просто хотела знать, — она попыталась сглотнуть, но горло пересохло, — как… как вы… сохраняете…

— Омоложение! — он тряхнул головой. Какая неприятная тема! Эта туземка — просто невежественная дикарка.

— Женщина, Инвик, — сказала Рут, ощущая его душевное смятение и наслаждаясь им. — Она назвалась корабельным врачом. Она заведует…

— Это обычная работа! Совершенно обычная. Мы выработали защитные средства и механизмы, которые предотвращают все, за исключением незначительных повреждений. Корабельный врач лечит незначительные повреждения. И очень редко занимается омоложениями. Мы сами можем провести собственные регенеративные и омолаживающие процедуры. А теперь ты скажешь мне, зачем ты это спрашиваешь.

— Могла ли я… мы…

— Ха-ха-ха! — Келексель зашелся в приступе смеха. — Для этого вы должны быть чемами и приспособленными с самого рождения, иначе ничего не получится.

— Но… вы так похожи на нас. Вы… размножаетесь…

— Не с вами, моя дорогая наложница. Мы так приятно схожи, я признаю это. Но с вами это развлечение, бегство от скуки, не больше. Мы, чемы, не размножаемся ни с какими другими… — он внезапно запнулся, уставился на нее, вспомнив разговор с Инвик.

Они обсуждали насилие среди туземцев, войны.

— Это встроенная регулирующая система, позволяющая контролировать увеличение числа невосприимчивых, — сказала Инвик.

— Конфликты?

— Разумеется. Человек, невосприимчивый к нашим манипуляциям, склонен к общей неудовлетворенности, недовольству. Такие создания обожают насилие и не придают значения личной безопасности. Коэффициент сокращения численности среди них очень высок.

Вспомнив слова Инвик, Келексель задумался.

«Возможно ли это? Нет! Этого не может быть! Генные образцы этих существ давным-давно зарегистрированы. Я сам их видел. Но что, если… Нет! Это невозможно. Хотя… это было бы так просто. Корабельный врач Инвик! Но если она это сделала…»

Зачем? Келексель замотал головой. Идея выглядела абсурдной. Даже Фраффин не осмелился бы создать планету, полную получемов. Доля невосприимчивых выдала бы его с головой прежде, чем… Но «встроенная регулирующая система» работает постоянно.

— Пойду-ка я поговорю с Фраффином, — пробормотал Келексель.

И вспомнил: Инвик упоминала о туземцах — невосприимчивых.

Но она сказала «человек».

Глава 15

Фраффин поджидал Келекселя за столом, когда тот вошел. Серебристый свет был включен на полную мощность, почти сверкал. Поверхность стола блестела. На Фраффине было местное одеяние: черный костюм с белой сорочкой. Золотые пуговицы на манжетах бросили сноп сияющих искр в глаза Келекселя.

Под маской начальственной задумчивости Фраффин чувствовал, что готов разразиться ликующими криками. Бедный глупый Расследователь! Сейчас он был нацелен, будто стрела. Оставалось найти цель, в которую он мог бы впиться.

«И это я нацелил его! — подумал Фраффин. — Я привел его сюда так же уверенно, как загоняю моих туземцев в затруднительные ситуации».

— Вы просили о встрече со мной? — спросил Фраффин. Он не встал с места, подчеркивая вызванное незваным гостем неудовольствие.

Келексель заметил этот жест, но не придал ему значения. Поза Фраффина была почти невежливой. Возможно, поза выражала самоуверенность Режиссера, означавшую, что за ним, Келекселем, следили. Но Главенство не посылает на расследования полных идиотов, и Режиссеру скоро предстоит это узнать.

— Я хотел бы обсудить с вами мою наложницу, — сказал Келексель, без приглашения усаживаясь напротив. Их разделяло огромное пустое пространство стола. На его поверхности слабо поблескивало отражение Фраффина.

— А что такое с вашей наложницей? — спросил Фраффин. Он улыбнулся про себя, вспомнив последний отчет о шалостях Келекселя с туземкой. Теперь Расследователь заподозрил неладное, никакого сомнения. Но уже поздно — слишком поздно.

— Возможно, с ней все в порядке, — сказал Келексель. — Безусловно, она доставляет мне большое удовольствие. Но мне показалось, что я так мало знаю о туземцах, о ее корнях, так сказать.

— И вы пришли ко мне, чтобы восполнить эти пробелы?

— Я был уверен, что вы поговорите со мной, — сказал Келексель. Он подождал немного, размышляя, будет ли замечена его колкость. Определенно настало время играть в открытую.

Фраффин откинулся на спинку кресла, веки полуопущены, в глазницах залегли серебристо-синие тени. Он кивнул самому себе. Ах, довершить падение этого дурака будет поистине славным делом! Фраффин смаковал момент, оттягивая миг разоблачения.

Келексель положил руки на подлокотники кресла, ощутил четкие грани конструкции, ее спокойную теплоту. В комнате витал слабый мускусный аромат, дразнящий, экзотический, полный инопланетной таинственности… пожалуй, какие-то цветочные духи.

— Но вам нравится ваша наложница? — спросил Фраффин.

— Она прелесть, — сказал Келексель. — Даже лучше, чем Суби. Я удивляюсь, почему вы не экспортируете их. В чем причина?

— Так у вас были Суби, — протянул Фраффин, уклоняясь от ответа.

— Я все еще удивлен, что вы не экспортируете этих женщин, — сказал Келексель. — Я нахожу это очень странным.

«Ах, ты находишь это странным», — подумал Фраффин. Неожиданно Келексель стал ему неприятен. Он был так очевидно без ума от своей туземки, от первого опыта.

— Найдется немало коллекционеров, которые с радостью ухватились бы за возможность заполучить одну из туземок, — сказал Келексель, прощупывая почву. — Да и все удовольствия, которые вы собрали здесь.

— А вы считаете, что мне больше нечем заняться, кроме как собирать туземцев для удовольствия моих сородичей, — сказал Фраффин. Его голос прозвучал раздраженно, и он удивился собственному волнению. «Неужели я завидую Келекселю?» — спросил он себя.

— Тогда в чем же цель вашего пребывания здесь, если не в получении прибыли? — спросил Келексель. Он чувствовал, что начинает сердиться на Фраффина. Разумеется, Режиссер знал, что имеет дело с Расследователем. Но ни один из его поступков не выдавал страха.

— Я собиратель тайн, — сказал Фраффин. — То, что я создал некоторые из них собственноручно, не имеет значения.

«Тайн?» — удивился Келексель.

А Фраффин подумал: «Собиратель древних тайн, да».

Он знал, что ревнует Келекселя, завидует, что тот в первый раз встретился с туземной женщиной. Фраффин вспомнил былые дни, когда чемы более открыто передвигались по этому миру, создавая оборудование долгого развития, которое могли использовать — воспитывая паршивых политиков, ослепленных гордыней, полных невежества, питающих безумное желание урвать кусок пожирнее везде, где только можно. Ах, что это были за деньки!

На миг Фраффин почувствовал себя распятым на дыбе собственных грез, вспоминая дни, когда он жил среди туземцев — манипулируя, интригуя, подслушивая, уча, слушая перемежаемые смешками разговоры римских мальчиков о вещах, о которых родители не осмеливались говорить даже шепотом. Перед ним как наяву встала его собственная вилла, залитые солнечным светом дорожки из кирпича, трава, деревья, плантация капризной форсайтии. Так называла их она — «дикая форсайтия». Как ярко запечатлелась в его мозгу молодое персиковое деревце рядом с дорожкой!

— Они так легко умирают, — прошептал он.

Келексель приложил палец к щеке, сказал:

— Думаю, вы все же чуточку ненормальный. Иначе откуда столько внимания к насилию и смерти?

Хотя это не было запланировано, Фраффин почувствовал, что не может удержаться. Он взглянул на Келекселя, сказал:

— Вы думаете, что ненавидите подобные вещи? Отнюдь! Вы говорите, что вас привлекают такие вещи, как эта ваша хорошенькая туземка. Я слышал, вам нравится местная одежда, — Режиссер дотронулся до рукава своего жакета, жест был странно ласкающим. — Как плохо вы себя знаете, Келексель.

Лицо Келекселя потемнело от гнева. Это уже слишком! Фраффин перешел все границы пристойности!

— Мы, чемы, заперли двери для смерти и насилия, — пробормотал он. — Смотрим на это, как на развлечение, не больше.

— Ненормальный, говорите? — спросил Фраффин. — Мы закрыли двери для смерти? — он расхохотался. — И все же вот оно, наше вечное искушение. Что я здесь делаю, то, что так привлекает вас, — настолько, что вы даже спрашиваете о том, что в этом мире отвратительного. Я скажу вам, что я здесь делаю: играю с искушением, которое мои сородичи чемы могут наблюдать.

Руки Фраффина ни на минуту не оставались в покое, пока он говорил: они делали рубящие и режущие жесты, демонстрируя вечно юную плоть — энергичную, трепещущую, маленькие завивающиеся волоски с тыльной стороны пальцев, матовые ровные ногти.

Келексель загляделся на Режиссера, завороженный его словами. Смерть — искушение? Да нет же, определенно нет! И все же за этой идеей скрывалась какая-то холодная уверенность.

Наблюдая за руками Фраффина, Келексель подумал: «Рука не должна ниспровергать разум».

— Вы смеетесь, — сказал Келексель. — Вы считаете меня забавным.

— Не только вас, — сказал Фраффин. — Меня забавляют все — бедные создания из мира-клетки и все до единого благословенные чемы, которые не могут услышать предупреждения о собственных вечных жизнях. У всех предупреждений есть одно исключение, да? Это ты сам! Вот что я вижу и вот что забавляет меня. В моих картинах вы смеетесь над ними, но не знаете, почему смеетесь. Ах, Келексель, именно здесь мы скрываем убежденность в нашей собственной смертности!

— Мы не смертны, — воскликнул возмущенный и потрясенный Келексель.

— Келексель, Келексель, мы смертны. Любой из нас может отказаться от омоложения, и это будет смерть. Это будет смерть.

Келексель уставился на Режиссера. «Да он не в своем уме!»

В мозгу Фраффина твердая уверенность, которую вызвали собственные слова, вспенилась, затмевая все, и отхлынула, оставив ярость.

«Я полон злости и раскаяния, — подумал он. — Я принял мораль, которую ни один другой чем не сможет вынести ни минуты. Мне жаль Келекселя и всех этих созданий, которыми я управляю, а они не знают этого. Внутри меня они вырастают десятками за каждого, кто погиб по моей воле. Тайны? Собиратель тайн? Я человек с чувствительными ушами, который до сих пор слышит, как нож разрезает хлеб на вилле, которой больше нет».

Потом Фраффин вспомнил женщину — смуглую экзотическую хозяйку его римского дома. Она была не выше его самого, низкорослая по местным меркам, но прекрасная в его глазах — лучшая из всех. Она родила ему восьмерых смертных детей, их смешанная кровь осталась тайной, исчезнув в гонке генетических комбинаций и рекомбинаций. Она состарилась и подурнела — Режиссер помнил и это тоже. Вспоминая ее потупленный взгляд, он видел черную массу — проклятье их смешанных генов. Она дала ему то, чего не смог бы дать никто другой: причастность к смертным, долю в смертности, которую он мог считать своей.

«Чего бы только не отдало Главенство, чтобы узнать об этой маленькой интерлюдии», — подумал Фраффин.

— Вы говорите, как безумец, — прошептал Келексель.

«Теперь мы противостоим друг другу открыто, да? — подумал Фраффин. — Пожалуй, я слишком медленно продвигаюсь с этим болваном. Пожалуй, стоит сказать сейчас, что он попался в нашу ловушку». Фраффин чувствовал, что не может противостоять натиску собственной злости. Он больше не мог сдерживаться.

— Безумец? — спросил он насмешливо. — Вы говорите: мы бессмертны, мы, чемы. Как мы бессмертны? Мы омолаживаемся и омолаживаемся. Мы достигли точки равновесия, застыли в шажке от окончательного разрушения. На какой стадии нашего развития, чем Келексель, мы застыли?

— Стадии? — Келексель изумленно уставился на него. Слова Фраффина жгли, точно горящие головни.

— Да, на какой стадии? Разве мы застыли на этапе зрелости? Думаю, нет. Чтобы достигнуть зрелости, необходимо пройти этап расцвета. Мы не цветем.

— У меня есть отпрыск!

Фраффин не смог сдержать смеха. Успокоившись, он посмотрел в лицо откровенно разгневанному Келекселю и сказал:

— Семя, которому не довелось цвести, вечная незрелость, порождающая вечную незрелость, — и вы похваляетесь этим! Как вы жалки, пусты и перепуганы, Келексель.

— Чего мне бояться? — спросил Келексель. — Смерть не властна надо мной. Вы не властны надо мной.

— Разве что изнутри, — сказал Фраффин. — Смерть не властна над чемами, разве что изнутри. Мы самые совершенные во вселенной особи, бессмертные крепости самих себя, которые не сможет взять ни одна сила… разве что изнутри. В каждом из нас есть то семя из нашего прошлого, семя, которое шепчет: «Помнишь? Помнишь, когда мы могли умирать?»

Келексель распрямился, вскочил на ноги, не в силах оторвать взгляд от Фраффина.

— Вы не в своем уме!

— Сядьте, посетитель, — сказал Фраффин. И удивился себе. «Зачем я принуждаю его? Чтобы оправдать в своих глазах то, что должен сделать? Если так, тогда я должен дать ему что-то, что он может использовать против меня. Я должен уравнять наши силы в этом поединке».

Келексель упал в кресло. Он напомнил себе, что чемы в большинстве невосприимчивы и к более причудливым формам сумасшествия, но кто знает, какие стрессы могли стать результатом жизни на окраине вселенной, постоянного контакта с чужой расой. Психоз скуки наводил ужас на всех — возможно, Фраффин стал жертвой этого синдрома.

— Посмотрим, есть ли у вас совесть, — сказал Фраффин.

Заявление прозвучало столь неожиданно, что Келексель лишь изумленно вытаращился на Фраффина. Хотя появилось чувство затаенного опустошения внутри, и Келекселю почудилась угроза в словах Фраффина.

— Что плохого может быть в этом? — спросил Фраффин. Он повернулся. Кто-то из команды принес вазу с розами и поставил на книжный шкаф за рабочим столом. Фраффин взглянул на розы. Они полностью распустились и роняли кроваво-красные лепестки, точно гирлянды на алтаре Дианы.

«В Шумерии больше не шутят, — подумал он. — Мы больше не острим, перемежая глупостями мудрость Минервы».

— О чем вы говорите? — спросил Келексель.

Вместо ответа Фраффин передвинул управляющий рычаг под рабочим столом. Транслятор пантовива зажужжал, оживляясь, скользнул по комнате, точно гигантская пчела, и разместился справа от Фраффина.

Келексель взглянул на него, ощутив, как пересохло во рту. Машина для легкомысленных развлечений вдруг превратилась в чудище, которое, казалось Келекселю, могло в любой момент напасть на него.

— Как чутко с вашей стороны было выдать такой же вашей наложнице, — сказал Фраффин. — Поглядим, что она смотрит?

— Какое отношение это может иметь к нам? — спросил Келексель. Он явственно слышал гнев и нерешительность в собственном голосе и понимал, что Фраффин знает о его реакции.

— Посмотрим, — сказал Фраффин. Он повернул панель с контрольными рычагами так, чтобы легко было дотягиваться, любовно передвинул их. На экране возникла туземная комната на поверхности планеты — длинное, узкое помещение с бежевыми оштукатуренными стенами и коричневым крашеным потолком. Камера смотрела прямо на дощатый стол с выжженными следами от сигарет, торчавший из-за парового радиатора, который шипел под красно-белыми занавесями, обрамлявшими зарешеченное окно.

За столом лицом друг к другу сидело двое мужчин.

— Ага, — сказал Фраффин. — Слева отец вашей наложницы, справа — мужчина, с которым она спарилась бы, если бы в дело не вмешались мы и не отдали ее вам.

— Глупые, никчемные туземцы, — фыркнул Келексель.

— Но она наблюдает за ними прямо сейчас, — сказал Фраффин. — Это то, что идет по ее пантовиву… который вы столь любезно ей предоставили.

— Она совершенно счастлива здесь, я уверен в этом, — сказал Келексель.

— Тогда почему бы вам не освободить ее от манипулятора?

— Когда она будет полностью готова, — сказал Келексель. — Она будет больше чем довольна служить чемам, когда поймет, что мы можем ей дать.

— Ну разумеется, — сказал Фраффин. Он разглядывал профиль Энди Турлоу. Его губы шевелились, но Фраффин отключил звук. — Именно поэтому она смотрит эту сцену из моей текущей постановки.

— И что такого важного в этой сцене? — спросил Келексель. — Возможно, ее захватило ваше мастерство.

— В самом деле, — сказал Фраффин.

Келексель осмотрел туземца, стоявшего слева. Отец его наложницы? Он увидел, как набрякли веки туземца. Туземец выглядел существом с грубыми чертами лица, так и дышавшими скрытностью. Туземец почти потянул бы на крупного чема. Как могло такое создание произвести на свет его стройную грациозную наложницу?

— Тот, с которым она бы спарилась, туземный знахарь, — сообщил Фраффин.

— Знахарь?

— Они предпочитают называться психологами. Послушаем?

— Ну вы же сказали — что плохого может в этом быть?

Фраффин повернул ручку громкости.

— Да, и вправду.

— Возможно, это будет любопытно, — сказал Келексель, но в его голосе не слышалось любопытства. Почему его наложница наблюдала за созданиями из своего прошлого? Это могло причинить ей боль.

— Чшш, — сказал Фраффин.

— Что?

— Слушайте!

Турлоу нагнулся поправить кипу бумаг на столе. Звук немного шипел. Келекселя и Фраффина окружила сенсоцепь, нахлынул запах пыли, застоявшегося и полного странных ароматов воздуха.

С экрана загремел гортанный голос Джо Мэрфи:

— Не ожидал увидеть тебя, Энди. Слышал, у тебя был какой-то приступ.

— Должно быть, однодневный грипп, — сказал Турлоу. — Он сейчас у всех.

Фраффин расхохотался.

— Есть какие-нибудь вести от Рути? — спросил Мэрфи.

— Нет.

— Ты опять ее упустил, вот что. Хотя я велел тебе позаботиться о ней. Но, возможно, женщины все одинаковые.

Турлоу поправил очки, поднял голову и взглянул прямо в глаза наблюдающих чемов.

Келексель открыл рог от изумления.

— Что вы понимаете из этого?

— Невосприимчивый! — прошипел Келексель. И подумал: «Теперь Фраффин у меня в руках! Позволить невосприимчивому наблюдать за операторской командой!»

Расследователь спросил:

— Неужели он еще жив?

— Недавно мы дали ему попробовать немного нашей власти, — сказал Фраффин, — но я нахожу этого туземца слишком забавным, чтобы уничтожать.

Мэрфи прочистил горло, и Келексель откинулся назад, слушая и наблюдая. «Тогда уничтожь себя, Фраффин», — подумал он.

— Ты не заболел бы, будь ты здесь, — сказал Мэрфи. — Я даже поправился на тюремной диете. Что меня удивляет, так это то, как хорошо я приспособился к здешнему режиму.

Турлоу вернулся к лежащим перед ним бумагам. Келексель поймал себя на том, что действия созданий завораживают, ощутил, что исчезает, превращаясь в чуждых ему существ, становясь одним комком настороженных чувств. Но внутри него раздражающий голосок спрашивал: «Почему она смотрит на этих существ из ее прошлого?»

— Дела идут неплохо, да? — спросил Турлоу. Он разложил перед Мэрфи стопку покрытых чернильными кляксами карточек.

— Ну, это затягивает, — сказал Мэрфи. — Здесь некуда спешить.

Он пытался не смотреть на карты.

— Но вы думаете, тюрьма вам подходит?

Фраффин пощелкал настройками пантовива. Точка наблюдения резко сместилась. Два туземца превратились в увеличенные профили. (У Келекселя появилось странное чувство, что его самого передвинули, затолкали внутрь, и заставили смотреть вниз на двух туземцев.)

— На этот раз мы будем работать с карточками немного по-другому. Вы довольно часто выполняли эти тесты. Я хочу изменить темп.

Мэрфи бросил резкий косой взгляд через плечо, но голос его прозвучал искренне и любезно.

— Все, что вы скажете, док.

— Я буду сидеть лицом к вам, — сказал Турлоу. — Это немного не по правилам, но в вашей ситуации и так полным-полно неправильностей.

— Ты имеешь в виду, что мы с тобой знакомы и тому подобное?

— Да, — Турлоу положил на стол секундомер. — И я поменял обычный порядок карточек.

Секундомер неожиданно приковал внимание Мэрфи. Он уставился на прибор, слабая дрожь прошла по толстым предплечьям. С видимым усилием он собрался и принял вид энергичной веселости, желания сотрудничать.

— В прошлый раз ты сидел за мной, — сказал он. — И доктор Вейли тоже.

— Я знаю, — ответил Турлоу. Он проверял порядок карточек.

Келексель подпрыгнул от неожиданности, когда Фраффин прикоснулся к его руке, и поднял глаза на Режиссера, перегнувшегося через стол.

— Этот Турлоу молодец, — зашептал Фраффин. — Смотрите на него внимательно. Заметьте, как он изменяет тест. Когда один и тот же тест проводят несколько раз за короткий период времени, появляется элемент обучения. Как будто вы надеваете трико много раз, пока не выучиваетесь.

Келекселю почудился двойной смысл в словах Режиссера. Тот с улыбкой опустился на место. Келекселя охватило чувство тревоги. Он вернулся к сцене на экране пантовива. Что такого важного в этом признании вины? Совесть? Келексель разглядывал Турлоу, раздумывая, вернулась бы Рут к этому существу, если бы ее освободили. После того, что она испытала с чемом? Келекселя пронзила мучительная ревность.

Чем откинулся на спинку кресла, нахмурился.

Турлоу проявлял готовность начать тест. Он показал первую карточку, запустил секундомер; его рука так и осталась лежать на нем.

Мэрфи внимательно посмотрел на карточку, закусил губу. Через некоторое время он сказал:

— Автомобильная авария. Двое погибли. Это их тела у дороги. Сейчас много аварий. Люди просто не знают, как обращаться с быстроходными машинами.

— Вы выделяете части рисунка, или вся карточка целиком дает такую картину?

Мэрфи заморгал.

— Только эта маленькая часть вот здесь, — он перевернул карточку рисунком виз, взял следующую. — Это завещание или другой документ о собственности, но кто-то уронил ее в воду, и буквы расплылись. Поэтому его никак не прочесть.

— Завещание? Есть какие-нибудь мысли, чье оно?

Мэрфи махнул карточкой.

— Знаешь, когда мой дед умер, завещание не нашли. А у него оно было. Мы все знали, что оно было, но дядя Эймос смотался с большей частью дедова барахла. Вот как я научился быть осторожным со своими бумагами. Надо быть очень осторожным с важными бумагами.

— А ваш отец был таким предусмотрительным?

— Па? Дьявол, конечно, нет!

Турлоу, казалось, задело что-то в тоне Мэрфи. Он спросил:

— Вы с вашим отцом когда-нибудь ссорились?

— Препирались иногда, вот и все.

— Вы имеете в виду, спорили?

— Да. Он всегда хотел, чтобы я остался с мулами и повозкой.

Турлоу сидел, выжидающий, настороженный, изучающий.

Мэрфи оскалился, точно череп.

— Это старая поговорка, которая была в ходу у нас в семье.

Он резко опустил карточку, которую держал, взял третью, наклонив голову набок.

— Шкура выхухоли, распяленная для сушки. За них давали по одиннадцать центов за штуку, когда я был мальчишкой.

Турлоу сказал:

— Поищите другую ассоциацию. Попробуйте найти в карточке что-то еще.

Мэрфи метнул быстрый взгляд на Турлоу, снова вгляделся в рисунок. Он был похож на сжатую до отказа пружину. В комнате повисла тишина.

Наблюдая за туземцами, Келексель не мог отделаться от ощущения, что Турлоу через Мэрфи убеждает зрителей, сидящих у пантовивов. Он чувствовал, что этот знахарь изучает его самого. Умом Келексель понимал, что сцена осталась в прошлом, что это всего лишь снятая пленка. Однако в ней было что-то такое, что производило впечатление, как будто она происходила как раз сейчас.

Мэрфи снова посмотрел на Турлоу.

— Возможно, это мертвая летучая мышь, — сказал он. — Возможно, кто-то застрелил ее.

— Да? Зачем кому-то могло понадобиться делать это?

— Потому что они омерзительные! — Мэрфи бросил карточку на стол, оттолкнул. Он выглядел загнанным в угол. Медленно-медленно взял следующую карточку, открыл, точно боясь того, что может там обнаружить.

Турлоу проверил секундомер, снова посмотрел на Мэрфи.

Тот разглядывал карточку. Несколько раз, казалось, он хотел что-то сказать, но каждый раз колебался и не произносил ни слова. Наконец он сказал:

— Ракеты четвертого июля, вроде зажигательных, тех, что взрываются в воздухе. Чертовски опасная штука.

— Взрывчатые ракеты?

Мэрфи пристально вгляделся в карточку.

— Да, такие, которые взрываются и пускают звезды. Эти звезды могут устроить пожар.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы от них что-то загоралось?

— Я слышал об этом.

— Где?

— Много где! Людей каждый год предупреждают об этих проклятых штуках. Ты что, газет не читаешь?

Турлоу сделал пометку в блокноте.

Мэрфи бросил на него сердитый взгляд, перешел к следующей карточке.

— На этом рисунке в муравейник бросили отраву и разрезали его пополам, чтобы составить план того, как прорыты ходы.

Турлоу отклонился назад, его внимание было сосредоточено на лице Мэрфи.

— Зачем кому-то мог понадобиться такой план?

— Чтобы увидеть, как муравьи сделали муравейник. Я однажды ребенком упал на муравейник. Они кусаются, точно огнем жгутся. Ма намазала меня содой. Па облил муравейник минеральным маслом и поднес к нему спичку. Ну они и разбегались, скажу я вам! Па скакал вокруг и давил их.

Мэрфи с отвращением положил карточку, взял следующую. Взглянул на руку Турлоу, делающую пометки, затем на карточку. Повисла напряженная тишина.

Глядя на карточку в руке Мэрфи, Келексель вспомнил о флиттерах чемов на фоне закатного неба, о целых флотилиях, плывущих из ниоткуда в никуда. Его посетила внезапная мысль о том, что бы сказал об этом Турлоу. Мысль была пугающей.

Мэрфи отодвинул карточку на длину вытянутой руки, прищурил глаза.

— Вон там, слева, похоже, гора в Швейцарии, откуда люди все время срываются и погибают.

— Маттерхорн?

— Да.

— А оставшаяся часть карточки ничего вам не говорит?

Мэрфи отодвинул карточку в сторону.

— Нет. Ничего.

Турлоу сделал в блокноте запись, поднял взгляд на Мэрфи, который рассматривал следующую карточку.

— Все эти разы, когда я видел эту карточку, я никогда не замечал вот это место наверху, — он показал пальцем. — Вот здесь. Это кораблекрушение, а тут из воды торчат спасательные шлюпки. Вон те маленькие точки — это утопленники.

Турлоу сглотнул. Казалось, он обдумывает комментарий. Резко наклонившись вперед, он спросил:

— Кому-нибудь удалось спастись?

На лице Мэрфи отразилось грустное отвращение.

— Нет, — вздохнул он, — не повезло. Знаете, мой дядя Эл умер в тот год, когда утонул «Титаник».

— Он был на «Титанике»?

— Нет. Просто я так запоминаю даты. Помогает вспомнить. А в тот год, коша моя компания переехала в новое здание, сгорел Цеппелин.

Мэрфи перешел к следующей карте, улыбнулся.

— Это просто. Это ядерный гриб.

Турлоу облизал губы, спросил:

— Вся карточка?

— Нет, вот это место, здесь, сбоку, — он ткнул пальцем. — Это… как фотография взрыва.

Рука Мэрфи медленно потянулась за следующей карточкой. Он поднес ее к глазам, прищурился. В комнате воцарилось молчание.

Келексель взглянул на Фраффина, увидел, что Режиссер рассматривает его.

— Какая цель у всего этого? — прошептал он.

— Вы шепчете, — сказал Фраффин. — Не хотите, чтобы Турлоу услышал вас?

— Что?

— Эти местные знахари обладают странной силой, — сказал Фраффин. — Временами они очень проницательны.

— Это полная чепуха, — сказал Келексель. — Абракадабра. Тест ничего не значит. Ответы туземца совершенно логичны. Я сам мог бы сказать что-то в таком роде.

— Правда? — спросил Фраффин.

Келексель не ответил, вновь поворачиваясь к экрану пантовива.

Мэрфи настороженно смотрел на Турлоу.

— Вот эта часть в середине может быть лесным пожаром, — сказал он, посмотрев на Турлоу.

— Вам приходилось видеть лесной пожар?

— Да, когда он был. За версту воняло дохлыми коровами. Выгорело ранчо на Сьюслоу.

Турлоу вновь сделал запись в блокноте.

Мэрфи взглянул на него, сглотнул, потянулся за последней карточкой. Взглянув на нее, он резко и шумно выдохнул, точно получил сильный удар в живот.

Турлоу быстро поднял на него изучающий взгляд.

Лицо Мэрфи приняло недоуменное выражение. Он заерзал на стуле, затем спросил:

— Это одна из обычных карт?

— Да.

— Я не помню ее.

— О! А вы помните все остальные карты?

— Как будто.

— А что с этой картой?

— Думаю, вы подсунули новую карточку.

— Нет. Это одна из стандартных карт Роршаха.

Мэрфи тяжелым взглядом уставился на психолога, сказал:

— У меня было право убить ее, док. Не будем забывать об этом. У меня было право. Муж должен защищать свой дом.

Турлоу сидел, спокойно ожидая продолжения.

Мэрфи резко переключился обратно на карточку.

— Свалка, — выпалил он. — Это напоминает мне свалку.

Турлоу все еще молчал.

— Помятые машины, старые котлы, всякие такие вещи, — сказал Мэрфи. Он оттолкнул карту в сторону, откинулся, выжидая.

Турлоу глубоко вздохнул, собрал карточки и таблицы, сложил в портфель, который взял с пола рядом со стулом. Он медленно повернулся и посмотрел прямо в пантовив.

Келекселя охватило тревожное ощущение, что Турлоу смотрит прямо ему в глаза.

— Скажите мне, Джо, — нарушил тишину Турлоу, — что вы видите здесь? — он указал на зрителей пантовива.

— А? Где?

— Там, — Турлоу указал в том же направлении.

Теперь из пантовива на зрителей смотрел Мэрфи.

— Какую-то пыль или дым, — сказал он. — Они не слишком-то утруждают себя уборкой.

— Но что вы видите в этой ныли или дыму? — настаивал Турлоу. Он опустил руку.

Мэрфи прищурился, склонил голову набок.

— О, похоже на что-то вроде множества маленьких лиц… детских лиц, как будто херувимов или… нет, как те черти, которых рисуют на картинах ада.

Турлоу обернулся к заключенному.

— Черти ада, — пробормотал он. — Очень подходяще.

Фраффин щелкнул выключателем пантовива. Экран померк.

Келексель заморгал, повернулся и очень удивился, обнаружив, что Фраффин смеется.

— Черти ада, — повторил он. — Да, это восхитительно. Это просто восхитительно.

— Вы сознательно разрешаете невосприимчивому смотреть на нас и быть свидетелем наших действий, — сказал Келексель. — не вижу в этом ничего восхитительного.

— А что вы думаете о Мэрфи? — спросил Фраффин.

— Он кажется таким же нормальным, как и я.

Фраффина обуял приступ смеха. Он покачал головой и протер глаза.

— Мэрфи мое собственное творение, Келексель. Мое собственное творение. Я лепил его в высшей степени аккуратно и определенно, с младенчества. Разве он не прелесть? Черти ада!

— Неужели он тоже невосприимчивый?

— Боги Охраняющие, нет!

Келексель оглядел Режиссера. Разумеется, он уже давно распознал притворство. Зачем ему выдавать себя, выставлять невосприимчивого напоказ перед Расследователем Главенства? Был ли это знахарь? Неужели у туземцев была какая-то загадочная сила, которую Фраффин мог использовать?

— Я не понимаю, что движет вами, Фраффин, — сказал Келексель.

— Это же очевидно, — отозвался Фраффин. — Касательно Турлоу. Вы не испытываете чувства вины при виде создания, у которого украли женщину?

— У знахаря? У невосприимчивого? Как я мог украсть у него что-то? Право чема — брать у низших рас все, чего бы он ни пожелал.

— Но… Турлоу почти человек, вы не находите?

— Чепуха!

— Нет, нет, Келексель. У него огромный врожденный потенциал. Он великолепен. Разве вы не видели, как он выводил Мэрфи на чистую воду, выявляя искры безумия?

— Как вы можете говорить, что туземец безумен?

— Он безумен, Келексель. Это я сделал его таким.

— Я… я не верю вам.

— Терпение и учтивость, — сказал Фраффин. — Что бы вы сказали, если бы я заявил, что могу показать вам больше о Турлоу, не показывая его самого совсем?

Келексель сидел прямо, будто аршин проглотил. Он был насторожен, точно прошлые страхи вернулись стократно усиленными. Отрывки из сцены, которую Фраффин только что показал, крутились в мозгу, цепляясь за него и рассеиваясь на клочки; их смысл причудливо менялся и искажался. «Безумен? А Рут, его наложница? Она смотрела эту сцену; возможно, продолжала смотреть и сейчас. Почему она захотела смотреть такую… такую неприятную вещь? Это должно быть мучительно для нее. Должно быть». В первый раз, сколько он себя помнил, Келексель почувствовал, что пытается разделить чувства другого существа. Он попытался избавиться от этого ощущения. Рут была туземкой, одной из низшей расы.

Келексель поднял взгляд и обнаружил, что Фраффин наблюдает за ним. Как будто они поменялись местами с туземцами, которых только что видели. Фраффин принял на себя роль Турлоу, а он, Келексель, был Мэрфи.

«Какие силы он получил от туземцев? — спросил себя Келексель. — Может ли он заглянуть вглубь меня, отгадать мои мысли? Но я не безумен… и не склонен к насилию».

— Что за парадокс вы предлагаете? — спросил Келексель. И с гордостью отметил про себя, что его голос остался ровным, спокойным и вопрошающим.

«Тихо, тихо, — подумал Фраффин. — Он крепко сидит на крючке, но не должен слишком сильно бороться со мной — пока не должен».

— Забавную вещь, — ответил Фраффин. — Смотрите, — он указал на экран пантовива, подрегулировал настройки.

Келексель неохотно повернулся, взглянул на экран — там была все та же самая тускло-коричневая комната, то же зарешеченное окно с красно-белыми занавесками, шипящий радиатор, Мэрфи, сидящий в той же позе за дощатым столом со следами сигарет. Это была живая картина, идентичная той, которую они только что просмотрели. За исключением того, что другой туземец сидел позади Мэрфи, спиной к наблюдателям, держа на коленях пюпитр и бумаги.

Как и Мэрфи, новая фигура производила впечатление огромной туши. Очертание щеки, видимое, когда он поворачивал голову, выдавало холерика. Шея сзади выглядела вымытой и выскобленный в парикмахерской.

Разбросанная кипа карт Роршаха лежала на столе перед Мэрфи. Он барабанил пальцем по обратной стороне одной из них.

Разглядывая сцену, Келексель заметил небольшое изменение в Мэрфи. Он был более спокойным. Более расслабленным, более уверенным в себе.

Фраффин прочистил горло, сказал:

— Туземец, который пишет в блокноте, другой знахарь, коллега Турлоу. Он только что закончил проведение того же самого теста. Посмотрите на него внимательно.

— Зачем? — спросил Келексель. Повторение туземных обрядов начинало надоедать.

— Просто посмотрите, — сказал Фраффин.

Мэрфи внезапно поднял карточку, по которой барабанил, взглянул на нее и отложил в сторону.

Вейли повернулся, поднял голову, показывая круглое лицо, две голубые пуговки глаз, крутой выступ носа и тонкий рот. Удовлетворение так и брызгало из него, переливая через край. В этом удовлетворении скрывалась затаенная хитрость.

— Эта карточка, — сказал он с нетерпением в голосе. — Почему вы снова посмотрели на нее?

— Я… ну, просто хотел взглянуть еще разок.

— И как, увидели что-то новое?

— Нет, то, что и обычно, — шкуру животного.

Вейли торжествующе уставился на затылок Мэрфи.

— Шкуру животного? Вроде тех, что вы ловили, когда были мальчиком?

— Я неплохо на них заработал. У меня всегда было чутье на деньги.

Вейли закивал головой, отчего жирные складки на шее над воротничком заколыхались, точно студень.

— Не хотели бы вы взглянуть во второй раз на любую другую карточку?

Мэрфи облизал губы.

— Думаю, нет.

— Интересно, — пробормотал Вейли.

Мэрфи слегка повернулся, заговорил, не глядя на психиатра:

— Док, а не скажете мне кое-что?

— Что?

— Я ведь уже делал этот тест с одним из ваших ребят, с Турлоу. Что он показал?

В лице Вейли промелькнуло что-то жестокое и сверлящее.

— А разве Турлоу вам не сказал?

— Нет. Я считаю, что вы более подходящий парень, что вы будете откровенны со мной.

Вейли взглянул на бумаги на коленях, рассеянно поводил карандашом. Потом начал заполнять бланк.

— У Турлоу нет медицинской степени.

— Да, но что тест показал обо мне?

Вейли закончил писать, откинулся на спинку стула и перечитал написанное.

— Потребуется некоторое время, чтобы обработать данные, — сказал он. — Но рискну предположить, что вы так же нормальны, как кто угодно.

— Это означает, что я психически здоров?

— Так же, как я сам.

У Мэрфи вырвался глубокий вздох. Он улыбнулся, искоса взглянул на карточки Роршаха.

— Спасибо, док.

Сцена внезапно оборвалась.

Келексель покачал головой, взглянул на сидевшего через стол Фраффина и увидел, что его рука лежит на кнопке выключения. Режиссер ухмылялся.

— Видите, — сказал Фраффин. — Еще один, который думает, что Мэрфи нормален, еще один, кто согласен с вами.

— Вы говорили, что собираетесь показать мне Турлоу.

— Но я и сделал это!

— Не понимаю.

— Неужели вы не видели, как доктор принуждал Мэрфи давать ответы, заполняя свои бумаги? Разве Турлоу делал что-то подобное?

— Нет, но…

— И разве вы не заметили, как этот знахарь наслаждался страхом Мэрфи?

— Но страх временами может быть забавным.

— И боль, и насилие? — спросил Фраффин.

— Конечно, если их правильно подать.

Фраффин продолжал с улыбкой смотреть на него.

«Я тоже наслаждаюсь их страхом, — подумал Келексель. — Неужели безумный режиссер намекает именно на это? Он что, пытается сравнить меня с этими… созданиями? Да все чемы наслаждаются такими вещами!»

— Эти туземцы вбили себе в головы странную мысль, — сказал Фраффин. — Все, что уничтожает жизнь — любую жизнь, — заболевание.

— Но это полностью зависит от того, какая форма жизни уничтожается, — возразил Келексель. — Уж разумеется, даже ваши туземцы без колебаний убьют… убьют… червя!

Фраффин все так же смотрел на него.

— Ну? — настаивал Келексель.

Фраффин продолжал безмолвно смотреть.

Келексель почувствовал, как в нем разгорается гнев. Он уставился на Фраффина.

— Это же просто мысль, — сказал Режиссер. — То, с чем можно играть. Ведь мы тоже играем с мыслями, не правда ли?

— Безумная мысль, — прорычал Келексель.

Он напомнил себе, что находится здесь, чтобы устранить угрозу, исходящую от сумасшедшего Режиссера этого корабля. А он выставлял свое преступление напоказ! Это вызовет по меньшей мере строгое осуждение и смещение с поста. И если это было общей практикой — о, что будет тогда! Келексельсидел, разглядывая Фраффина, предвкушая приближающийся момент осуждения, праведный гнев, угрозу вечного изгнания. Пусть Фраффин попробует черноту вечной скуки! Пусть этот безумец поймет, что значит вечность на самом деле!

На миг эта мысль застыла в мозгу Келекселя. Он никогда прежде не рассматривал ее с такой точки зрения. «Вечность. Что она значит на самом деле?» — подумал он.

Он попытался вообразить себя покинутым, предоставленным самому себе на нескончаемо долгое время. Разум отверг эту мысль, и Келексель почувствовал укол жалости к Фраффину.

— Сейчас, — сказал Фраффин. — Время подошло.

«Неужели он подстрекает меня обвинить его? — удивился Келексель. — Это невозможно!»

— Имею удовольствие сообщить вам, — сказал Фраффин, — что у вас будет еще один отпрыск.

Келексель сидел с вытаращенными глазами, ошеломленный. Он попытался что-то сказать, но язык не подчинялся. Через некоторое время он вновь обрел дар речи, прохрипел:

— Но откуда вы…

— О, конечно же, это произойдет не законно утвержденным способом, — сказал Фраффин. — Не будет ни маленькой деликатной операции, ни оптимального выбора донора яйцеклетки из банков в яслях Главенства. Ничего столь обыденного.

— Что вы…

— Ваша туземная наложница, — сказал Фраффин. — Вы оплодотворили ее. Она будет вынашивать ваше дитя… старинным способом, как мы делали когда-то давно, еще до того, как Главенство не упорядочило этот процесс.

— Это… это невозможно, — прошептал Келексель.

— Отчего же, — возразил Фраффин. — Видите ли, дело в том, что это планета, полная диких чемов.

Келексель сидел молча, пытаясь постичь зловещую красоту откровения Фраффина, видя жизнь за этими словами, видя все происходящее здесь таким, каким должен был увидеть с самого начала. Преступление было таким простым. Таким простым! Как только Келексель преодолел ментальный барьер, не позволявший думать о подобных вещах, как все стало на места. Это было преступление, соответствовавшее уровню Фраффина, преступление, которое никакому другому чему и в голову бы не пришло. На Келекселя нахлынуло чувство извращенного восхищения Фраффином.

— Вы думаете, что вам стоит лишь обвинить меня, как Главенство все устроит, — сказал Режиссер. — Подумайте о последствиях. Существ с этой планеты стерилизуют, чтобы не портили родословную чемов. Планету забросят до тех пор, пока мы не сможем найти ей достойное применение. Ваш новый отпрыск, полукровка, разделит судьбу остальных.

Келексель неожиданно ощутил, как в нем начали воевать забытые инстинкты. Угроза в словах Фраффина открыла резервы таких чувств, которые казались Келекселю надежно запертыми. Он никогда не подозревал опасного могущества сил, считавшихся скованными — навечно. В мозгу, как птицы в клетках, бились странные мысли. Что-то свободное и дикое взвилось в нем, и он подумал: «Представить только — неограниченное число отпрысков!»

Затем явилась другая мысль: «Так вот что случилось с другими Расследователями!»

Келексель осознал, что проиграл.

— Неужели вы позволите уничтожить вашего отпрыска? — спросил Фраффин.

Вопрос был излишним. Келексель уже задал его себе и ответил на него. Ни один чем не смог бы рискнуть отпрыском — редчайшей Драгоценностью, единственным связующим звеном с утраченным прошлым. Он вздохнул.

В этом вздохе Фраффин увидел свою победу. На его губах расцвела улыбка.

Мысли Келекселя обратились внутрь. Главенство проиграло Фраффину еще один раунд. Точность и простота замысла, заставившего его принять участие в этом поражении, открылась Келекселю во всей красе. Он с закрытыми тазами (а действительно ли с закрытыми?) угодил в расставленную ловушку. Фраффин столь же легко манипулировал им, как и любым из своих невежественных созданий в этом чудесном мирке.

Осознание того, что ему придется признать поражение, что он должен сделать выбор, наполнило Келекселя странным ощущением счастья. Это была не радость, но запоздалое сожаление, такое же глубокое и пронзительное, как горе.

«У меня будет бессчетное количество наложниц, — подумал он. — И они подарят мне отпрысков».

Затем разум Келекселя омрачился одной мыслью, и он заговорщицки спросил у Фраффина:

— А что, если Главенство пришлет женщину-Расследователя?

— Они облегчат нам задачу, — сказал Фраффин. — Женщины-чемы, лишенные способности размножаться, но не лишенные инстинкта, находят здесь огромное удовольствие. Они погружаются в плотские радости. У туземных мужчин на удивление отсутствуют комплексы. Но магнетическая приманка для наших женщин очень проста. Стоит один раз показать им роды, и они больше не могут без этого обходиться! Они получают от этого какое-то извращенное удовольствие, компенсирующее то, чего они сами никогда не могут пережить. Я лично не могу понять, но Инвик уверяет, что ничего лучше и быть не может.

Келексель кивнул. Очевидно, сказанное являлось правдой. Женщины в этом заговоре должны быть связаны крепкой цепью. Но Келексель все же не мог подавить в себе инстинкты Расследователя. Он заметил, как двигались губы Фраффина, как появлялись крошечные морщинки у его глаз — маленькие предатели. Был один момент, который Фраффин отказывался признать. Этот бой все равно когда-то будет проигран. Вечность — слишком долго для Главенства, чтобы проигрывать каждую схватку. Подозрения перетекут в твердую уверенность, и тогда любые средства будут хороши, чтобы раскрыть секрет Фраффина.

Поняв это, Келексель ощутил, что его разрывает боль, как будто неизбежное уже произошло. Это был аванпост смертности чемов, и она тоже придет — в свое время. Здесь была часть всех чемов, восставших против Вечности. Здесь было доказательство того, что где-то в глубине души каждый из чемов не принимал бессмертие. Но улики будут уничтожены.

— Мы найдем вам собственную планету, — сказал Фраффин.

Когда он заговорил, подумал, не слишком ли торопится. Келекселю может понадобиться время свыкнуться с тем, что он узнал. Казалось, он умер, но уже возрождался, и вежливый чем исчез, признав поражение, — несомненно, собираясь получить омоложение. Он, конечно же, быстро поймет необходимость этого.

Глава 16

Келексель лежал на кровати, обхватив голову руками, и смотрел на Рут, которая шагала по комнате. Она ходила вперед и назад, вперед и назад, шелестя подолом зеленого халата. Теперь она ходила так почти каждый раз, когда он приходил — если только он не устанавливал манипулятор на до омерзения сильное воздействие.

Его глаза неотступно следовали за ней. Халат был перевязан на талии поясом из изумрудов, оправленных в серебро и скованных друг с другом серебряной цепью, блестевшей в желтом свете комнатных ламп. Беременность уже заметно изменила ее тело — живот округлился, кожа налилась ярким румянцем. Она, конечно, знала о своем состоянии, но за исключением единственной истерики (с которой манипулятор быстро справился), не упоминала о ней.

С памятного разговора с Фраффином прошло лишь десять периодов отдыха, но Келексель чувствовал, что прошлое, которое закончилось в каюте Режиссера, растаяло во тьме. «Забавная маленькая история», в центре которой оказался родитель Рут, была снята и завершена. (Каждый раз, когда Келексель смотрел ее, он находил ее все менее забавной.) Все, что осталось сделать, — найти подходящую далекую планету для собственных нужд.

Рут шагала взад и вперед. Келексель знал, что через миг она окажется у пантовива. Она пока не смотрела пантовив в присутствии Келекселя, но он видел, какие взгляды туземка бросала на аппарат. Он ощущал, как машина притягивает ее.

Келексель взглянул на манипулятор, контролирующий ее эмоции. Индикаторы показывали пугающе высокую силу воздействия. Вне всяких сомнений, в один прекрасный день Рут окажется невосприимчивой к его действию. Манипулятор казался огромным металлическим насекомым, распростершимся по потолку.

Келексель вздохнул.

Теперь, когда он знал, что Рут была одной из диких чемов и ее происхождение неразрывно связано с родословными режиссерского корабля, он обнаружил, что ее чувства тревожили его. Она превратилась больше чем в существо, почти в человека.

Правильно ли было манипулировать человеком? Или неправильно? Или правильно? По совести? Отношение к экзотике этого мирка поселило в его душе странные сомнения. Рут не была полностью чемом — и никогда не могла бы быть. Ее не отобрали в младенчестве, не подвергли изменению и замораживанию в бессмертии. Ей не полагалось места в паутине Тиггивофа.

Что предпримет Главенство? Неужели Фраффин прав, и они уничтожат этот мир? Они были способны на подобное. Но туземцы были столь привлекательны… Казалось невероятным, что у кого-то поднимется рука уничтожить их. Туземцы были чемами — дикими чемами. Но вне зависимости от приговора Главенства этот мир будет погублен. Никому из тех, кто вкушал его удовольствия сейчас, не найдется места при новом порядке.

Мысли бродили взад и вперед, подобно тому, как Рут ходила по комнате.

Ее хождение раздражало. Она специально злила его, испытывая границы его власти над ней. Келексель сунул руку под плащ, подрегулировал манипулятор.

Рут запнулась, точно ее против воли остановили. Она обернулась, посмотрела инопланетянину в лицо.

— Опять? — спросила она; голос был ровным.

— Сними халат, — сказал он.

Она не шевельнулась.

Келексель увеличил силу воздействия, повторил команду. Настройки манипулятора пошли вверх… вверх… вверх…

Медленно, точно зомби, Рут подчинилась. Халат упал на серебристый ворсистый ковер, оставив женщину обнаженной. Ее кожа показалось Келекселю неожиданно бледной. По животу вверх и вниз прокатилась волна пульсирующих толчков.

— Повернись вокруг, — приказал он.

Все так же, точно неживая, Рут подчинилась. Босая нога задела изумрудный поясок. Цепь звякнула.

— Посмотри на меня, — велел Келексель.

Когда туземка повиновалась, он ослабил силу воздействия манипулятора. Толчки в ее животе прекратились. Она глубоко и мучительно вздохнула.

«До чего же она красива», — подумал Келексель.

Не отрывая от него взгляда, Рут нагнулась, подобрала халат, нырнула в него и подпоясалась.

«Вот! — подумала она. — Я не поддалась. Я наконец отстояла мои права. В следующий раз будет легче». Она вспомнила вялое воздействие манипулятора, принуждение, которое заставило ее раздеться. И даже тогда Рут ощущала уверенность в том, что придет время, когда она сможет сопротивляться манипулятору Келекселя вне зависимости от силы воздействия. У силы прибора должен иметься предел, а у ее растущей воли к сопротивлению пределов не было.

Ей хватало лишь подумать о том, что она видела на экране пантовива, чтобы усилить ядро сопротивления.

— Ты сердишься на меня, — сказал Келексель. — За что? Я потакал каждому твоему капризу.

Вместо ответа она повернулась к металлической паутине пантовива, щелкнула кнопками. Аппарат загудел.

«Как ловко она обращается со своей игрушкой, — подумал Келексель. — Она провела за ним больше времени, чем я подозревал. Такая натренированная уверенность! Но откуда у нее взялось время достичь такой уверенности? Она никогда раньше не включала его при мне. Я встречался с ней каждый период отдыха. Возможно, для смертных время движется с другой скоростью. Как долго по ее времени она была со мной? Четверть оборота их планеты, возможно, чуть больше».

Он задумался, что она чувствовала к растущему в ее теле отпрыску. Первобытные люди очень хорошо чувствуют свои тела, многое знают о них, не прибегая к помощи инструментов. Какие-то первобытные чувства, которые говорят с ними изнутри. Мог ли будущий отпрыск быть причиной ее гнева?

— Смотри, — сказала Рут.

Келексель сел, сконцентрировался на сияющем овале экрана пантовива, где оживали почти-люди Фраффина. Двигались фигуры, огромные дикие чемы. Келексель неожиданно вспомнил услышанный недавно комментарий относительно постановок Фраффина. Кто-то сказал, что они похожи на кукольный домик наоборот. Да, его создания всегда ухитрялись казаться эмоционально, равно как и физически, больше, чем жизнь.

— Это мои родственники, — сказала Рут. — Брат и сестра отца. Они приехали на суд. Это их комната в мотеле.

— В мотеле? — Келексель выскользнул из кровати, подошел и встал рядом.

— Временное жилище, — пояснила она, усаживаясь за управляющие рычаги.

Келексель оглядел экран. Он видел комнату, оклеенную выцветшими малиновыми обоями. Тощая, с соломенными волосами женщина в розовом платье сидела на краю кровати. Рука с набухшими венами прикладывала к глазам промокший платок. Она казалась выцветшей, как вся эта комната: тусклые глаза, обвисшие щеки. Формой головы и тела она напоминала Джо Мэрфи, отца Рут. Келексель подумал, не станет ли и Рут в один прекрасный день точно такой же. Глаза женщины выглядывали из глубоких глазниц под тонкими бровями.

Мужчина стоял к женщине лицом, так что зрители видели только его спину.

— Ну, Клаудия, — сказал мужчина, — нет никакого смысла…

— Я просто не могу не вспоминать, Грант, — сказала она. В ее голосе слышались рыдания.

Келексель сглотнул. Его тело, казалось, сливается в эмоциональном единении с этими созданиями. Ощущение было сверхъестественным — омерзительным и в то же время гипнотизирующим. Сенсоцепь пантовива проецировала бьющие через край эмоции женщины. Они опьяняли.

— Помню, однажды на ферме около Мариона, — сказала она. — Джо тогда было около трех лет, и той ночью мы сидели на крыльце после того, как проповедник зашел к нам на ужин. Па вслух размышлял, как ему удалось заполучить те двенадцать акров земли вниз по ручью.

— Он всегда удивлялся этому.

— А Джо сказал, что ему надо пи-пи.

— В эту чертову будку во дворе, — сказал Грант.

— А помнишь те узенькие дощечки, проложенные через грязь? На Джо еще был беленький костюмчик, который ему сшила ма.

— Клаудия, что толку вспоминать все это…

— Ты помнишь ту ночь?

— Клаудия, это было очень давно.

— А я помню. Джо просил всех вокруг пройти с ним по этим дощечкам, но па сказал, чтобы он убирался прочь. И чего он боялся?

— Черт подери, Клаудия, иногда ты говоришь точь-в-точь, как па.

— Я помню, как Джо пошел туда совсем один — вроде маленького белого пятнышка в темноте. Тогда па гикнул: «Джо! Берегись, а не то тот вонючий ниггер схватит тебя!»

— И Джо побежал! — сказал Грант. — Я помню.

— И свалился в грязь.

— Он вернулся по уши грязный, — сказал Грант. — Я помню, — он усмехнулся.

— А когда па обнаружил, что он еще и обмочился, то пошел за ремнем для заточки бритв. — Ее голос смягчился. — Джо был таким маленьким парнишкой.

— Да, па перегибал палку, согласен.

— Смешно, какие вещи порой вспоминаются, — сказала она.

Грант подошел к окну, принялся теребить малиновую занавеску.

Обернувшись, он наконец показал лицо — тонкокостное, как у Рут, но заплывшее жиром. Резкая полоса пересекала лоб в месте, куда он надвигал шляпу — лицо было загорелым под ней и молочно-белым выше. Глаза казались совсем незаметными в темных глазницах. Руку, теребившую занавеску, бороздили темные вены.

— Какой сухой край, — сказал он. — Кажется, здесь никогда не бывает зелени.

— Я все думаю, почему он сделал это, — сказала Клаудия.

Грант пожал плечами.

— Он был странный, наш Джо.

— Только послушайте, — сказала она. — Был странным. Говоришь, как будто он уже умер.

— Думаю, что так и есть, Клаудия. Все равно что умер, — он покачал головой. — Что умер, что угодил в сумасшедший дом. На деле все едино, когда с тобой делают такое.

— Я слышала, ты много рассказывал о том, что происходило, когда мы были детьми, — сказала она. — Думаешь, это из-за того он… так кончил?

— Из-за чего?

— Из-за того, как па обращался с ним.

Грант обнаружил в занавеске висящую нитку, выдернул ее, начал катать между пальцами. Сенсоцепь проецировала чувство долго сдерживаемого гнева. (Келексель удивился, зачем Рут решила показать эту сцену. Он до некоторой степени понимал, какую боль она ей причиняла, но как она могла обвинять его или злиться на него за это?)

— В тот раз мы поехали на сельскую ярмарку, чтобы послушать черномазых певцов, — сказал Грант. — В повозке с мулами, помнишь? Джо не захотел ехать с нами. Он взбесился на па за что-то, но па сказал, что он еще слишком мал, чтобы оставлять его дома одного.

— Должно быть, ему было тогда все девять, — сказала она.

Грант продолжал, как будто не слышал.

— Когда Джо отказался вылезать из повозки, помнишь? Па говорит: «Пошевеливайся, парень. Ты что, не хочешь послушать ниггеров?» А Джо говорит: «Думаю, я останусь с мулами и повозкой».

Клаудия кивнула.

Еще одна нитка перекочевала из занавески в руку Гранта. Он сказал:

— Я тысячу раз слышал, как ты, когда не хотела куда-то идти, говорила: «Я останусь с мулами и повозкой». У нас половина народу говорила это.

— Да, Джо был такой, — сказала она. — Всегда хотел быть один.

Губы Гранта сложились в неуклюжую улыбку.

— Казалось, с ним вечно что-то происходило.

— Ты был, когда он сбежал?

— Ага. Это было после твоего замужества, верно? Па продал лошадь Джо, ради которой он все лето рубил дрова, чтобы выкупить ее у старого Бедняги Джона Викса, зятя Неда Толливера.

— Ты видел скандал?

— Я как раз был там. Джо назвал па лжецом, мошенником и вором. Па пошел за дубиной, но Джо был быстрее. Ему тогда было семнадцать, и он был сильным. Он дал этой дубиной па по голове так, как будто хотел убить его. Па рухнул, как заколотый теленок.

Джо вытащил деньги, что па получил за лошадь, побежал наверх, собрал саквояж и был таков.

— Ужасное было дело, — сказала она.

Грант кивнул.

— Никогда не забуду того, как тот парнишка стоял на крыльце, с сумкой в руке, придерживая сетку от комаров. Ма рыдала над па и прикладывала к его голове влажное полотенце. Джо заговорил так тихо, что мы ни в жизнь бы не услышали, если бы не были такими перепуганными и притихшими. Мы думали, что па наверняка умер.

— Я надеюсь, что больше никогда никого из вас не увижу, — сказал Джо. И убежал.

— Да уж, он знал, какой у па был норов, — сказала Клаудия.

Рут щелкнула выключателем. Изображение померкло. Она повернулась; ее лицо выглядело спокойным и пустым от воздействия манипулятора, но щеки были мокры от слез.

— Я должна кое-что узнать, — произнесла она. — Это вы, чемы, сделали это с моим отцом? Это вы… заставили его?

Келексель вспомнил, как Фраффин хвалился, что приготовил убийцу… хвалился и объяснял, что у Расследователя Главенства не осталось ни единого шанса не избежать ловушек этого мира. Но что такого важного могло быть в горстке недочеловеков, слепленных и воспитанных специально для нужд чемов? «Они не недочеловеки, — напомнил себе Келексель. — Они — дикие чемы».

— Это вы, я знаю, — сказала Рут. — Я подозревала это из того, что ты говорил мне.

«Неужели я так прозрачен для нее? — спросил себя Келексель. — Как она узнала? Какими странными силами обладают эти туземцы?»

Он попытался скрыть замешательство, пожав плечами.

— Жаль, что вы не можете умереть, — сказала Рут. — Я хочу, чтобы ты умер.

Несмотря на воздействие манипулятора, Рут ощущала глубоко внутри ярость, отдаленную, но отчетливую, разгорающийся и обжигающий гнев; она желала броситься на чема и впиться ногтями в его непроницаемую серебристую кожу.

Голос Рут прозвучал так спокойно и равнодушно, что Келексель не сразу понял, что они означают. Умер! Она пожелала, чтобы он умер! Он отшатнулся. Что за возмутительные грубости!

— Я чем, — сказал он. — Как ты смеешь говорить такие вещи чему?

— Ты действительно не знаешь, да? — спросила она.

— Я снизошел до тебя, ввел тебя в свое общество, — сказал он. — И это твоя благодарность?

Рут обвела взглядом комнату-тюрьму, сосредоточилась на его лице — тусклая, отливающая металлом серебристая кожа, черты искажены гримасой презрения. Сейчас, когда инопланетянин стоял рядом с ее стулом, он был лишь чуть-чуть выше ее головы, и Рут могла видеть темные волоски, шевелившиеся в его носу, когда он дышал.

— Мне почти жаль тебя, — сказала Рут.

Келексель сглотнул. Жаль? Ее слова вывела его из себя. Он бросил взгляд на руки и удивился, обнаружив, что они крепко сцеплены друг с другом. Жаль? Он медленно расцепил пальцы, заметив, что ногти начали приобретать предупреждающий дымчатый вид — реакция на размножение. Воспроизведя себя, его тело завело часы плоти. Ему требовалось омоложение, и чем быстрее, тем лучше. Неужели она жалела его потому, что он просрочил омоложение? Нет, она не могла знать о раболепии чемов перед Омолодителями.

«Просрочил… просрочил… почему я тяну с омоложением?» — подумал Келексель.

Он подивился самому себе — своему бесстрашию и дерзости. Он позволил себе зайти далеко за те пределы, когда другие чемы начинали гоняться за Омолодителями. Келексель сделал это почти добровольно, играя чувством подвластности смерти. Какой еще чем отважился бы на такое! В этом он был почти как Рут. Почти смертным! А она еще ругала его! Да как она посмела, бедняжка?

Келекселя окатила волна острой жалости к себе. Как кто-то может понять это? Кто вообще знает? Его сородичи чемы все до единого будут думать, что он воспользуется услугами Омолодителя, когда почувствует нужду в этом. Никто не понимает…

Келексель поколебался, чуть было не сказав Рут о той дерзости, которую позволил себе, но вспомнил ее слова. Она хотела его смерти.

— Как объяснить тебе? — спросила Рут. Она снова повернулась к пантовиву, покрутила ручки. Отвратительная машина, творение отвратительных чемов, вдруг стала для нее очень важной. Ей показалось жизненно необходимым немедленно показать Келекселю, почему в ней проросло семя столь неистовой ненависти к нему. — Смотри, — сказала Рут.

Экран пантовива вспыхнул, и появилась длинная комната с высокой кафедрой в одном конце, рядами скамеек позади кафедры, отделенными невысокой оградой, столами и еще одной отгороженной секцией справа, где сидели двенадцать туземцев в различных позах, выражающих скуку. Вдоль боковых стен возвышались греческие колонны, перемежаемые темными деревянными панелями и высокими окнами. Из окон лился утренний свет. За высокой кафедрой сидел кругленький мужчина в черном одеянии, лысая голова наклонена вперед, луч света играет на лысине.

Келексель обнаружил, что узнает некоторых из туземцев, сидящих за столами рядом с кафедрой. Там была приземистая фигура Джо Мэрфи, родителя Рут; и Бонделли, эксперт по праву, которого Келексель видел в эпизодах истории Фраффина — узкое лицо, черные волосы, зачесанные назад, точно два крыла жука. На стульях, стоящих рядом с ограждением, сидели те знахари, Вейли и Турлоу.

Турлоу интересовал Келекселя. Почему она выбрала сцену с этим туземцем? Правда ли, что она спарилась бы с этим существом?

— Это судья Гримм, — сказала Рут, указывая на мужчину в черном одеянии. — Я… я ходила в школу с его дочерью. Ты знаешь это? Я была… у него дома.

Келекселю послышалось страдание в ее голосе. Он хотел усилить воздействие манипулятора, но затем передумал. Воздействие могло замедлить рассказ. Он обнаружил, что ему чрезвычайно любопытно знать, что на уме у Рут. Каковы ее мотивы?

— Мужчина с тростью, вон там, слева, за тем столом, — это Паре, окружной прокурор, — сказала Рут. — Моя мать состояла в одном садовом клубе с его женой.

Келексель взглянул на указанного туземца. Весь его облик дышал надежностью и честностью. Квадратную голову покрывали седые, с металлическим отливом волосы. Надо лбом волосы образовывали прямую линию и были коротко подстрижены над торчащими ушами. Подбородок выдавался вперед. Губы казались четким сжатым переходом к крупному носу. Кустистые брови двумя коричневыми овалами нависали над голубыми глазами. Наружные кончики глаз слегка опускались вниз, что подчеркивали глубокие морщины.

Рядом с его креслом к столу прислонялась трость. Время от времени Паре прикасался к ее узловатой ручке.

Казалось, в этой комнате должно было вот-вот произойти что-то важное. Рут увеличила громкость, и до Келекселя донеслось покашливание рассевшихся по рядам зрителей и шелест переворачиваемых страниц.

Келексель наклонился вперед, положив руку на спину стула Рут, глядя, как Турлоу поднимается и идет к креслу рядом с высоким столом. Затем последовал короткий религиозный ритуал, что-то связанное с правдивостью, и Турлоу сел в кресло, а эксперт по праву, Бонделли, встал рядом.

Келексель впился взглядом в Турлоу — широкий лоб, черные волосы. Если бы не манипулятор, предпочла бы Рут это создание ему, Келекселю? Турлоу производил такое впечатление, как будто он спрятался за своими темными очками. От него исходило ощущение беспокойства. Он отводил глаза от какого-то определенного места. Келексель вдруг понял, что Турлоу избегал смотреть на операторскую группу Фраффина. Он знал о присутствии чемов! Ну конечно! Он был невосприимчивым.

К Келекселю мгновенно вернулось чувство долга. Он чувствовал стыд, вину. И он внезапно понял, почему не пошел к одному из корабельных Омолодителей. Как только он сделает это, то окончательно попадет в ловушку, расставленную Фраффином. Он станет одним из них, находящихся во власти Фраффина ничуть не меньше, чем любой из туземцев этого мирка. Оттягивая этот шаг, Келексель знал, что не подвластен Фраффину. Хотя это было лишь делом времени.

Теперь Бонделли что-то говорил Турлоу, и тот отвечал с усталым, безнадежным видом. Келексель удивился его реакции.

— Итак, доктор Турлоу, — сказал Бонделли, — вы перечислили те моменты, которые объединяют обвиняемого с другими невменяемыми убийцами. Что еще приводит вас к заключению, что он действительно невменяем?

— Я обратил внимание на постоянное повторение числа «семь», — сказал Турлоу. — Семь ударов мечом. Потом он сказал полицейским, которые пришли его арестовать, что выйдет к ним через семь минут.

— Это важно?

— Число «семь» имеет религиозное значение: Бог создал мир за семь дней, и так далее. Подобные вещи преобладают в действиях невменяемых людей.

— Доктор Турлоу, вы осматривали обвиняемого несколько месяцев назад?

— Да, сэр.

— При каких обстоятельствах?

Келексель взглянул на Рут и испытал некоторое потрясение, заметив, что по ее щекам текут слезы. Он взглянул на настройки манипулятора и начал сознавать, насколько сильны должны быть ее переживания.

— Мистер Мэрфи поднял ложную пожарную тревогу, — ответил Турлоу. — Его нашли и арестовали. Меня как судебного психолога вызвали к нему.

— Зачем?

— Ложные пожарные тревоги не стоит недооценивать, в особенности когда это делает человек, уже давно достигший взрослого возраста.

— Так вас вызвали поэтому?

— Нет, это было более или менее обычным.

— Но каково же значение ложной пожарной тревоги?

— В основном сексуальное. Это происшествие случилось приблизительно в то же время, когда подзащитный в первый раз пожаловался на импотенцию. Два эти момента, объединенные вместе, дают очень тревожную психологическую картину.

— Как это?

— Ну, он также продемонстрировал почти полное отсутствие в его характере теплоты. Ему недоставало того, что мы обычно называем добротой. В тот раз он выдал такие ответы на тесты Роршаха, в которых почти полностью отсутствовало то, что мы обычно называем жизнью. Иными словами, его мировоззрение было сосредоточено на смерти; плюс к тому сексуальное расстройство.

Келексель взглянул на фигуру на экране пантовива. О ком он говорил? Холодный, сконцентрированный на смерти, страдающий сексуальным расстройством. Келексель взглянул на фигуру Мэрфи. Обвиняемый сидел, сгорбившись над столом, с опущенными тазами.

Бонделли разгладил усы, взглянул на бумажку, которую держал.

— Каково было содержание вашего отчета в Управление по условному осуждению, доктор? — спросил Бонделли. С этими словами он бросил взгляд на судью Гримма.

— Я предупреждал, что этот человек был очень близок к психотическому срыву.

Судья Гримм нацарапал что-то на лежащем перед ним листе бумаги. Женщина-присяжная, сидящая далеко в правом углу, неодобрительно уставилась на Бонделли.

— Вы предсказывали это преступление? — спросил тот.

— В подлинном смысле — да.

Окружной прокурор наблюдал за присяжными. Он медленно покачал головой, повернулся и зашептал что-то своему помощнику.

— Были ли приняты какие-то меры по вашему отчету? — спросил Бонделли.

— Насколько мне известно, никаких.

— А почему?

— Возможно, потому, что многие из тех, кто читал отчет, не осознавали, какая опасность заключалась в использованных в нем терминах.

— А вы попытались произвести на кого-либо впечатление опасности?

— Я объяснил свое беспокойство нескольким членам Управления по условному освобождению.

— И тем не менее никаких мер принято не было?

— Они сказали, что мистер Мэрфи — значительный член общества и не может представлять опасности и что, возможно, я ошибся.

— Понимаю. Предпринимали ли вы какие-либо личные попытки помочь обвиняемому?

— Я попытался заинтересовать его религией.

— Безуспешно?

— Совершенно верно.

— Приходилось ли вам обследовать обвиняемого в последнее время?

— В прошлую среду — во второй раз с тех пор, как его арестовали.

— И что же вы обнаружили?

— Он страдает состоянием, которое я бы определил как параноидальное.

— Мог ли он сознавать характер и последствия собственных действий?

— Нет, сэр. Его психическое состояние не давало ему возможности судить о законе и нравственности.

Бонделли отвернулся, впился долгим взглядом в окружного прокурора, затем произнес:

— Это все, доктор.

Окружной прокурор провел пальцем по лбу, повторяя квадратную линию роста волос, перечитал свои замечания по показаниям свидетеля.

Келексель, поглощенный этой запутанной сценой, кивнул про себя. У туземцев, по всей видимости, было зачаточное законодательство и чувство справедливости, но все это было крайне несовершенным. И все же сцена напомнила ему о собственной вине. Не поэтому ли Рут решила показать ему это? Не говорила ли она тем самым: «И ты тоже можешь понести наказание?» Его скрутила судорога стыда. Он чувствовал, что Рут подвергла его суду здесь, в этой комнате, перенеся в зал суда, который показывал пантовив. Внезапно он отождествил себя с отцом Рут, разделив эмоции туземца через сенсоцепь пантовива.

А Мэрфи сидел, пылая безмолвной яростью, с неистовой силой направленной против Турлоу, который все еще оставался в кресле свидетеля.

«Этого невосприимчивого нужно уничтожить!» — подумал Келексель.

Фокус изображения пантовива слегка сместился, сконцентрировавшись на окружном прокуроре. Паре поднялся, хромая, проковылял к Турлоу, опираясь на трость. Тонкие губы прокурора были чопорно поджаты, но полыхающий в глазах гнев выдавал его чувства.

— Мистер Турлоу, — сказал он, подчеркнуто опуская звание «доктор». — Прав ли я в предположениях, что, по вашему мнению, обвиняемый был не способен отличить хорошее от плохого в ту ночь, когда он убил свою жену?

Турлоу снял очки. Без них его глаза оказались серыми и какими-то беззащитными. Он протер стекла, снова надел очки и опустил руки на колени.

— Да, сэр.

— А те тесты, которые вы провели, — были ли они в целом такими же, как и тесты, проведенные с обвиняемым доктором Вейли и теми, кто согласен с ним?

— В сущности, теми же — чернильные пятна, сортировка шерсти, некоторые другие тесты.

Паре заглянул в записи.

— Вы слышали, как доктор Вейли свидетельствовал о том, что подсудимый в момент совершения преступления был вменяем в правовом и медицинском смысле?

— Я слышал его показания, сэр.

— Вы знаете о том, что доктор Вейли ранее работал полицейским психиатром в городе Лос-Анджелесе, а также служил в Медицинском корпусе армии?

— Я знаю о квалификации доктора Вейли, — точно защищаясь, ответил Турлоу, и в его голосе послышалось одиночество.

Келексель почувствовал непрошеную симпатию к туземцу.

— Видишь, что они с ним делают? — спросила Рут.

— Какое это имеет значение? — спросил Келексель. Но в этот самый миг он осознал, что судьба Турлоу имеет огромное значение. И именно потому, что Турлоу, несмотря на то что рушилась вся его жизнь, и он знал это, все же оставался верным своим принципам, не было никаких сомнений в том, что Мэрфи ненормален. Фраффин сделал его ненормальным — с особой целью.

«Я был этой целью», — подумал Келексель.

— Тогда вы слышали, — сказал Паре, — медицинское свидетельство эксперта, исключающее любой элемент органического повреждения мозга в этом случае? Вы слышали, что эти квалифицированные врачи свидетельствовали, что подсудимый не выказывает никаких маниакальных наклонностей, что он не страдает в настоящий момент и никогда в прошлом не страдал состоянием, которое с юридической точки зрения может быть описано как невменяемость?

— Да, сэр.

— Тогда вы можете объяснить, почему вы пришли к выводу, противоречащему мнению этих квалифицированных врачей?

Турлоу вытянул ноги, твердо поставил их на пол, положил руки на подлокотники кресла, наклонился вперед.

— Это очень просто, сэр. О компетентности врача в психиатрии и психологии обычно судят по результатам. В этом случае я могу подкрепить мою противоположную точку зрения тем фактом, что я предсказал преступление.

Лицо Паре залила краска гнева.

До Келекселя донесся шепот Рут:

— Энди, ох, Энди… ох, Энди…

Ее голос неожиданной болью отозвался в груди Келекселя, и он прошипел:

— Замолчи!

Паре снова сверился с записями, затем сказал:

— Вы психолог, а не психиатр, верно?

— Я клинический психолог.

— Какова разница между психологом и психиатром?

— Психолог — это специалист по человеческому поведению, не имеющий медицинской степени. Он…

— И вы не согласны с людьми, которые имеют медицинские степени?

— Как я сказал ранее…

— Ах да, ваше так называемое предсказание. Я читал этот отчет, мистер Турлоу, и хотел бы сказать вот что: разве не правда то, что ваш отчет был сформулирован таким языком, который мог быть истолкован по-разному, — иными словами, он был неоднозначным?

— Он мог бы показаться неоднозначным лишь тому, кто незнаком с термином психотический срыв.

— И что же такое психотический срыв?

— Крайне опасный отрыв от реальности, который может привести к актам насилия, подобным тому, который рассматривается в данный момент.

— Но если бы преступление не было совершено, если бы обвиняемый излечился от приписываемого ему заболевания, которым, по вашим словам, он страдает, мог ли ваш отчет быть истолкован как предсказание этого?

— Без объяснения, почему он излечился, не мог бы.

— Тогда позвольте мне спросить вот что: разве насилие не может иметь других объяснений, кроме психоза?

— Разумеется, может, но…

— Разве не верно то, что «психоз» — термин спорный?

— Разногласия во мнениях существуют.

— Разногласия, подобные тем, которые были в свидетельских показаниях?

— Да.

— И любой рассматриваемый акт насилия может быть вызван причинами, отличными от психоза?

— Конечно, — покачал головой Турлоу. — Но в бредовом состоянии…

— Бредовом? — уцепился за слово Паре. — А что такое бред, мистер Турлоу?

— Бред? Это род внутренней неспособности восприятия действительности.

— Действительности, — сказал Паре. И вновь обратился к Турлоу. — Скажите мне, мистер Турлоу, вы верите обвинениям подсудимого в отношении его жены?

— Нет, не верю.

— Но если бы обвинения подсудимого имели под собой реальную почву, изменило бы это ваше мнение о его бредовом состоянии, сэр?

— Мое мнение основано на…

— Да или нет, мистер Турлоу! Отвечайте на вопрос!

— Я и отвечаю на него! — Турлоу усилием воли заставил себя откинуться назад в кресле, сделал глубокий вдох. — Вы пытаетесь очернить репутацию беззащитного…

— Мистер Турлоу! Мои вопросы предназначены для того, чтобы выяснить, разумны ли обвинения подсудимого в свете всех свидетельских показаний. Я согласен, что они не могут быть доказаны или опровергнуты деянием обвиняемого, но разумны ли эти обвинения?

Турлоу сглотнул, затем спросил:

— Разумно ли было убивать?

Лицо Паре потемнело. Его голос звучал тихо и неумолимо:

— Пора прекратить играть словами, мистер Турлоу. Будьте так добры сказать суду, не имели ли вы иных отношений с семьей обвиняемого, кроме отношений… психолога?

Турлоу с такой силой вцепился в подлокотники кресла, что костяшки его пальцев побелели.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Разве вы не были некогда помолвлены с дочерью обвиняемого?

Турлоу молча кивнул.

— Выражайтесь отчетливей, — сказал Паре. — Так были?

— Да.

За столом защиты Бонделли встал, взглянул на Паре, перевел взгляд на судью.

— Ваша честь, я возражаю. Вопрос не по существу.

Паре медленно повернулся. Он тяжело оперся на свою палку, сказал:

— Ваша часть, присяжные имеют право знать все факторы, которые руководили этим экспертом при принятии решения.

— Каковы ваши намерения? — спросил судья Гримм. Его взгляд поверх головы Паре был устремлен на присяжных.

— Дочь обвиняемого не может быть вызвана для дачи свидетельских показаний, ваша честь. Она исчезла при загадочных обстоятельствах, сопутствовавших смерти ее мужа. Этот эксперт оказался в непосредственной близости, когда муж…

— Ваша честь, я возражаю, — Бонделли стукнул по столу кулаком.

Судья Гримм поджал губы. Он взглянул сначала на профиль Турлоу, затем на Паре.

— То, что я говорю сейчас, я говорю не как одобрение или неодобрение настоящих показаний доктора Турлоу. Но в качестве признания его компетентности заявляю, что он является психологом этого суда. Будучи таковым, он может высказывать мнение, не совпадающее с мнениями других компетентных свидетелей. Это привилегия показаний эксперта. От присяжных зависит, какого эксперта они сочтут наиболее заслуживающим доверия. Присяжные могут принять такое решение, основываясь исключительно на профессионализме экспертов. Возражение принимается.

Паре пожал плечами. Хромая, он подошел ближе к Турлоу, казалось, хотел что-то сказать, заколебался, затем произнес:

— Отлично. Больше вопросов нет.

— Свидетель свободен, — сказал судья.

Когда экран начал гаснуть, подчиняясь манипуляциям Рут над пантовивом, Келексель обратил внимание на Джо Мэрфи. Обвиняемый хитро улыбался себе под нос.

Келексель кивнул головой, присоединяясь к этой улыбке. Не все ещё было окончательно потеряно, если даже жертвы могли найти забавное в собственном затруднительном положении.

Рут обернулась, увидела улыбку на лице Келекселя. Все тем же ровным спокойным голосом она сказала:

— Будьте вы прокляты каждый миг вашей проклятой вечности!

Келексель недоуменно заморгал.

— Ты такой же сумасшедший, как мой отец, — сказала она. — Энди описывает тебя, когда говорит о моем отце. — Она метнулась назад к пантовиву. — Посмотри на себя!

Келексель глубоко вздохнул, подавляя дрожь. Пантовив заскрипел, когда она резко застучала по клавишам и начала выкручивать ручки настроек. Келексель хотел оттащить ее от механизма, боясь того, что она могла ему показать. «Посмотри на себя?» — удивился он. Это была пугающая мысль. Чемы не видели себя в пантовиве!

Пятно света на экране превратилось в офис Бонделли, большой письменный стол, застекленные книжные полки с красно-коричневыми корешками книг с золотым тиснением. За столом сидел Бонделли с карандашом в правой руке. Он потыкал карандашом между пальцев, затем постучал ластиком о стол. На полированной поверхности остались резиновые катышки.

Турлоу сидел напротив, перед ним громоздились разбросанные в беспорядке бумаги. Его тяжелые очки были зажаты у него в руке, как будто указка, Турлоу помахивал ими в такт словам.

— Бредовое состояние — это как маска, — сказал Турлоу. На его шее разглаживались и вновь появлялись вертикальные рубцы. — Под этой маской Мэрфи хочет, чтобы его признали вменяемым, несмотря на то, что знает, что это обречет его на смерть.

— Нелогично, — пробормотал Бонделли.

— А если нелогично, то это труднее всего доказать, — сказал Турлоу. — Трудно сформулировать это так, чтобы поняли люди, которые не слишком знакомы с подобными вещами. Но если бы мы разрушили бредовое состояние Мэрфи, если бы мы внедрились в него, сломали его, это можно было бы сравнить с тем, как если бы обычный человек проснулся одним прекрасным утром и обнаружил, что его кровать отличается от той, в которой он засыпал, комната другая, другая женщина говорит ему: «Я твоя жена», незнакомые дети называют его отцом. Он был бы ошеломлен, вся жизненная концепция была бы разрушена.

— Полная нереальность, — прошептал Бонделли.

— Реальность с точки зрения объективного наблюдателя здесь не важна, — сказал Турлоу. — До тех пор, пока Мэрфи находится в бредовом состоянии, он защищает себя от психологического эквивалента полного уничтожения. Это, несомненно, страх смерти.

— Страх смерти? — Бонделли выглядел озадаченным. — Но именно это его ожидает, если…

— Здесь два вида смерти. Мэрфи намного меньше боится настоящей смерти в газовой камере, чем той, которая постигнет его с крушением иллюзорного мира.

— Но неужели он не понимает разницы?

— Нет.

— Это безумие!

Турлоу, казалось, изумился.

— А разве не именно об этом мы говорили?

Бонделли резким щелчком отбросил карандаш на стол.

— А что будет, если его признают вменяемым?

— Он будет уверен, что сам контролировал все свои действия. Ненормальность для него означает потерю контроля. Это значит, что он не самый великий, не самый сильный человек, распоряжающийся своей судьбой. Если он распорядится хотя бы своей смертью — это величие — иллюзия величия.

— Это не те рассуждения, которые могут означать что-нибудь в суде.

— В особенности не в этом городке и не сейчас, — сказал Турлоу. — Именно это я и пытался сказать вам с самого начала. Знаете Вонтмана, моего соседа с южной стороны? У меня во дворе растет ореховое дерево, и одна ветка перевешивается через забор в его двор. Я всегда позволял ему собирать орехи с этой ветки. Мы вечно подшучивали над этим. Вчера вечером онспилил ветку и бросил ко мне во двор — потому что я свидетельствовал в защиту Мэрфи.

— Это безумие!

— Сейчас это норма, — сказал Турлоу. Он покачал головой. — В обычных обстоятельствах Вонтман совершенно нормален. Но заваруха с Мэрфи — половое преступление, и оно расшевелило крысиную нору подсознательного — вину, страх, стыд, — все то, с чем люди не в состоянии справиться. Вонтман — всего лишь один отдельно взятый симптом. Сейчас у всего общества в некотором роде психотический срыв.

Турлоу надел свои темные очки, повернулся и посмотрел прямо с экрана пантовива.

— У всего общества, — прошептал он.

Рут протянула руку, точно слепая, выключила пантовив. Экран начал угасать, но Турлоу все еще смотрел на нее оттуда. «Прощай, Энди, — подумала она. — Милый Энди. Уничтоженный Энди. Я больше никогда тебя не увижу».

Келексель внезапно метнулся прочь, зашагал через комнату. Затем обернулся, взглянул в спину Рут, проклиная день, когда он впервые увидел ее. «Во имя Науки! — подумал он. — Почему я поддался ей?»

В ушах еще звучали слова Турлоу — Величие! Иллюзия! Смерть!

Что же такое было в этих туземцах, что захватывало ум и чувства, отказываясь отпустить его? Келекселя вдруг затопила волна яростного гнева, какого ему никогда прежде не доводилось испытывать.

«Как она смеет говорить, что я не лучше ее отца? Как она может думать о своем жалком любовнике-туземце и ненавидеть меня?»

Рут издала хриплый звук. Ее плечи тряслись и мелко подрагивали. Келексель понял, что она рыдает, несмотря на подавляющее воздействие манипулятора. Эта мысль только подстегнула его гнев.

Она медленно повернулась в кресле, взглянула на него. Ее лицо странно перекосилось от горя.

— Живи вечно! — прошипела она. — И надеюсь, что каждый день твоей жизни тебя будет терзать мысль о твоем преступлении.

Ее глаза так и полыхали ненавистью.

Келексель стоял, точно оглушенный. «Откуда она могла узнать о моем преступлении?» — спросил он себя.

Но на выручку пришла спасительная ярость.

«Она осквернена этим невосприимчивым! — подумал он. — Пускай же видит, что чем может сделать с ее любовником!»

Злобным рывком Келексель выкрутил ручки манипулятора под туникой. Воздействие, резко усилившись, швырнуло Рут назад в кресло; ее тело напряглось и тут же обмякло. Она потеряла сознание.

Глава 17

Широкими сердитыми шагами Фраффин вышел на посадочную платформу, задевая кривыми ногами длинные полы плаща. За паучьими лапами защитного ограждающего поля темно-зеленым хрусталем сверкала океанская вода. Колонна из десяти флиттеров стояла вдоль серого пандуса, готовая отчалить, чтобы заняться проверкой состояния их «чудесной маленькой войны». Возможно, не все еще потеряно. В воздухе висел едкий запах влажного озона, заставляя защитные слои кожи Фраффина покрываться мурашками — действовал предохранительный рефлекс.

Режиссер ощущал, как планета цветет для него там, наверху, выдавая историю за историей в таком изобилии, какого не было никогда раньше. Но если доклад о Келекселе был правдой… Он не мог быть правдой. Логика говорила, что такого не могло быть.

Фраффин замедлил шаги, приблизившись к управлению перевозок, желтому глазу-пузырю, у которого сейчас дежурил Лутт, Капитан корабля. Крупное, приземистое тело вселило во Фраффина чувство уверенности. Квадратное лицо Лутта склонилось над желтым глазом.

Однако у Лутта был хитрый вид, и Фраффин внезапно вспомнил, как Катон говорил: «Бойтесь царей, у которых хитрые слуги».^[99] Ах, какого восхищения был достоин этот туземец, Катон! И Фраффин вспомнил врагов Катона, карфагенян, двух царей, глядящих со стен крепости Бурса вниз на внутреннюю бухту Корфона. «Хорошие жертвы, правильные мысли, лучшие боги — это приносит победу». Катон сказал и это тоже.

Но Катон мертв, его жизнь унеслась прочь в бешеном вихре, которым была память чемов. Он мертв, и два царя тоже мертвы.

«Доклад о Келекселе наверняка неправда», — подумал Фраффин.

Ожидающий у флиттера член команды сделал знак Лупу. Тот выпрямился, обернулся к Фраффину. Его настороженный вид мигом развеял иллюзию уверенности, появившуюся было у Фраффина.

«Он немного похож на Катона, — подумал Фраффин, останавливаясь в трех шагах от капитана. — То же строение лица. Да, мы породили на этой планете слишком много напоминаний о нас самих». Фраффин завернулся в плащ, внезапно почувствовав пронизывающий холод.

— Достопочтенный Режиссер, — сказал Лутт. Как осторожно он говорил!

— Я только что услышал обеспокоивший меня доклад о Расследователе, — сказал Фраффин.

— О Расследователе?

— О Келекселе, болван!

Лутт мгновенным движением облизал губы. Взглянул налево, направо, вновь обратил взгляд на Фраффина.

— Он… он сказал, что у него есть ваше разрешение на… с ним была туземка… она… Что случилось?

Фраффину потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки. Все его существо, все микросекунды, скрытые в памяти, потрясла медленная барабанная дробь. Эта планета и ее создания! Все секунды, которые он разделил с ними, вспухали и опадали в его мозгу, падали на сознание обжигающим грузом. Он чувствовал себя точно моллюск на гребне волны вселенной. История умирала внутри него, а он мог вспомнить лишь эпохи его преступлений.

— Так Расследователь уехал? — спросил Фраффин, гордясь тем, насколько ровно прозвучал голос.

— Это всего лишь короткая поездка, — прошептал Лутт. — Он сказал, что это всего лишь короткая поездка. — Лутт кивнул коротким отрывистым движением, выдававшим нервозность. — Я… все говорили, что Расследователь попал в ловушку. С ним была женщина. Она была без сознания! — Лутт ухватился за этот факт, как будто он был самым важным во всем деле. — Туземка была во флиттере без сознания. — Губы Лутта исказила кривая улыбка. — Чтобы было легче контролировать ее, так он сказал.

Фраффин спросил внезапно пересохшими губами:

— Он сказал, куда они поедут?

— На планету, — Лутт ткнул крючковатым пальцем вверх.

Фраффин проследил за движением, бессознательно отметив, какая бородавчатая кожа была у капитана; подумал, сколько пугающих возможностей скрывает такой обыкновенный жест.

— В своем иглолете? — спросил Фраффин.

— Он сказал, что лучше знаком с его управлением, — сказал Лутт.

Теперь глаза Лутта затянула пелена страха. Непроницаемый голос и вид Режиссера не могли скрыть резкой критики его вопросов, — а Лутту уже пришлось перенести одну вспышку его гнева.

— Он заверил меня в том, что получил ваше согласие, — проскрипел Лутт. — Он сказал, что это часть его подготовки к тому моменту, когда он получит свою собственную…

Недобрый огонь в глазах Фраффина заставил Капитана умолкнуть, но он собрался с мужеством и продолжил:

— Он сказал, что женщина будет довольна этим.

— Но она же была без сознания, — сказал Фраффин.

Голова Лутта утвердительно качнулась.

«Почему она была без сознания? — подумал Фраффин. Затеплился огонек надежды. — Что он может сделать? Он наш с потрохами! Как глупо было паниковать».

Глаз селектора управления перевозок позади Лутта сменился с желтого на красный, дважды мигнул, чтобы привлечь внимание. Прибор резко запищал, и в воздухе перед ними появилось круглое лицо Инвик. Лицо корабельного врача свело в маску тревоги. Ее плаза впились во Фраффина.

— Вот ты где! — бросила она. Ее взгляд метнулся на Лутта, с него на платформу за их спинами, затем вновь вернулся к Фраффину.

— Он ушел?

— И взял с собой женщину.

— Он не омолодился, — сказала Инвик.

Фраффину понадобилась целая минута, чтобы снова обрести дар речи.

— Но… все остальные… он… ты…

Он снова ощутил далекий барабанный бой.

— Да, все остальные немедленно отправились к Омолодителю, — согласилась Инвик. — Поэтому я предположила, что он попросил кого-нибудь помочь ему или сам позаботился об этом. Как же! — ее душила ярость. — Кто бы мог подумать, что этого не случится? Но в Капитанских Архивах нет никакого следа его действий! Он не омолодился!

Фраффин сглотнул пересохшим горлом. Немыслимо! Он ощущал внутри смертельное безмолвие, точно слушал прохождение солнц, лун и планет, которые его род чуть не забыл. Не омолодился! Время… Время… Его голос превратился в хриплый шепот:

— По крайней мере…

— Один из моих помощников видел его вместе с женщиной совсем недавно и предупредил меня, — сказала Инвик. — Келексель выказывает явные признаки ухудшения.

Фраффин обнаружил, что ему трудно дышать. В груди жидким огнем разлилась боль. «Не омолодился! Если Келексель уничтожил все следы женщины… Но он же не мог! На режиссерском корабле осталась полная запись его связи с туземкой. Но если Келексель все же уничтожил ее…»

Лутт потянул полу плаща Фраффина.

Тот в гневе набросился на капитана:

— Чего тебе?

Лутт шарахнулся, поднял взгляд на Фраффина.

— Достопочтенный Режиссер, интерком… — Лутт дотронулся до принимающего датчика, вживленного в его шейную кость. — Иглолет Келекселя видели на планете.

— Где?

— В городке, где жила женщина.

— Его еще видно?

Фраффин затаил дыхание в ожидании ответа.

Лутт немного послушал, покачал головой.

— Они увидели корабль без защитного экрана. Тот, кто увидел, осведомился о причине нарушения правил безопасности. Он потерял корабль из вида.

«На планете!» — подумал Фраффин.

— Немедленно брось все остальное! — прохрипел он. — Послать туда все корабли до единого и всех пилотов. Этот корабль должен быть найден! Он должен быть найден!

— Но… что мы будем делать, когда найдем его?

Женщина, — напомнила Инвик.

Фраффин взглянул на лысую голову, еще видневшуюся над селектором управления движением, снова перевел взгляд на Лутта.

— Да, женщина. Вы возьмете ее в плен и вернете сюда. Она — наша собственность. Мы сумеем достичь понимания с этим Келекселем. Без глупостей, слышишь? Привезите ее ко мне.

— Если смогу, достопочтенный Режиссер.

— Уж постарайся, — сказал Фраффин. — Это в твоих интересах.

Глава 18

Турлоу проснулся от первого же щелчка будильника, поспешно выключил его, чтобы не зазвонил. Доктор сел в кровати, борясь с огромным нежеланием начинать новый день. В больнице будет просто ад, он знал это. Вейли устроил настоящую травлю и не прекратит до тех пор, пока… Турлоу глубоко вздохнул. Когда станет совсем плохо, придется уехать.

Весь город подталкивал к этому решению — оскорбительные письма, злобные телефонные звонки… Он стал парией.

Профессионалы представляли собой странный контраст всеобщей истерии — среди них Паре и старый судья Виктор Веннинг Гримм. То, что они делали в суде, и то, что они делали вне его, казалось, происходило в отдельных, тщательно изолированных отсеках.

— Это пройдет, — сказал Гримм. — Надо только подождать.

И Паре:

— Ну что ж, Энди, все мы что-то выигрываем, а что-то проигрываем.

Турлоу спрашивал себя, чувствовали ли они что-нибудь по поводу смерти Мэрфи. Паре пригласили на казнь, и в судебных кулуарах говорили, что он раздумывал, стоит ли идти туда. Однако здравый смысл все же возобладал. Его советники предостерегали от появления там.

«Зачем я пошел туда? — спрашивал себя Турлоу. — Неужели хотел извлечь из происходящего всю боль до последней капли?»

Но он знал, зачем пошел туда, смиренно приняв приглашение приговоренного прийти «посмотреть, как я умру». Это был соблазн его личной галлюцинации: а наблюдатели тоже будут там на своих летающих тарелках?

Они — или их иллюзия — присутствовали на казни.

Существуют ли они на самом деле? Существуют ли они на самом Деле? Вопрос лихорадочно бился в мозгу, тут же сменяясь всегдашним: Рут, где ты? Турлоу был убежден, что стоит ей вернуться с каким-либо разумным объяснением отсутствия, как галлюцинации пройдут.

Мысли вернулись назад, к казни. Пройдет гораздо больше, чем один долгий уик-энд, прежде чем эта картина изгладится из памяти. Его терзали воспоминания о звуках — лязг металла, шарканье ног, — когда конвоиры вошли в камеру смертников вместе с Мэрфи.

Но все заслонило воспоминание об остекленевшем взгляде приговоренного к смерти. Мэрфи заметно похудел, тюремная роба свободно болталась на нем. Он прихрамывал, подволакивая ногу. Перед ним шел священник в черной рясе и пел псалмы гнусавым голосом, больше похожим на жалобный вой.

В воспоминаниях Турлоу видел, как они проходят, чувствовал, как внезапно застыли в судорожном безмолвии зрители. Потом все глаза обратились на палача. Он был похож на клерка из магазина галантереи, высокий, с добрым лицом, умелый — стоящий рядом с обитой резиной дверью в маленькую зеленую комнату с глазками-иллюминаторами.

Палач взял Мэрфи за руку, помог перейти через порог шлюза. Один из конвоиров и священник, за которым шел Турлоу, оказались прямо напротив люка, и доктор мог слышать их разговор.

Конвоир привязал ремешок к левой руке Турлоу, велел сесть глубже на стул.

— Положите руку сюда, Джо. Немного дальше, туда.

Конвоир затянул ремешок.

— Не больно?

Мэрфи покачал головой. Его глаза были такими же остекленевшими, в них застыл взгляд загнанного животного.

Палач взглянул на конвоира, пошутил:

— Эл, почему бы тебе не остаться здесь и не подержать его за руку?

В этот момент Мэрфи точно очнулся от оцепенения и добил Турлоу, заставив его отвернуться.

— Оставайся-ка ты лучше с мулами и повозкой, — сказал он.

Эта была фраза, которую он много раз слышал из уст Рут, одно из тех странных семейных выражений, означавших что-то особенное для узкого круга близких. Сказанная сейчас Мэрфи, поговорка стала связующим звеном между отцом и дочерью, которое ничто не могло разбить.

Все остальное было лишь разрядкой.

Вспоминая то утро, Турлоу вздохнул, спустил ноги с кровати и ступил на холодный пол. Он влез в шлепанцы, накинул халат, подошел к окну. Он стоял там, глядя на тот самый вид, который заставил его отца купить этот дом двадцать пять лет назад.

Утренний свет резанул по глазам, и они начали слезиться. Турлоу взял с тумбочки темные очки, надел и отрегулировал линзы чуть ниже болевого порога.

Над долиной плыли обычные утренние облака, висела мгла цвета красного дерева, которая должна была рассеяться примерно часам к одиннадцати. На ветвях дуба перед домом сидели два ворона, хриплым карканьем созывая невидимых сородичей. Капля росы скатилась с листа акации прямо под окном.

За деревьями что-то шевельнулось. Турлоу повернулся в том направлении и увидел сигарообразный предмет, парящий в воздухе. Предмет проплыл мимо вершины дуба, вспугнув воронов. Птицы тяжело поднялись и улетели; их карканье прозвучало резким диссонансом.

«Они видят эту штуку, — сказал себе Турлоу. — Она существует на самом деле!»

Внезапно летающая тарелка резко повернула влево и вверх и исчезла в облаках, оставив облако шаров и дисков.

Их тоже поглотила густая облачность.

Турлоу стоял, точно громом пораженный, но тут тишину прорезал скрипучий голос:

— Ты — тот туземец, Турлоу.

Резко обернувшись, Турлоу увидел стоящее на пороге спальни привидение — приземистую кривоногую фигурку в зеленой накидке и трико, с квадратным лицом, темными волосами, серебристой кожей и широким провалом рта. Глаза странного гостя лихорадочным блеском горели из-под выступающих бровей.

Его губы зашевелились, и снова раздался резкий, гулкий голос:

— Меня зовут Келексель.

Слова звучали четко, без малейшего акцента.

Турлоу изумленно уставился на пришельца. «Гном? — спросил он себя. — Или лунатик?»

В мозгу разом заклубился целый рой вопросов.

Келексель взглянул в окно за спиной Турлоу. Довольно забавно было видеть, как свора Фраффина ринулась догонять пустой иглолет. Разумеется, запрограммированный автопилот не сможет вечно ускользать от преследователей, но к тому времени, когда они поймут ошибку, здесь уже все будет кончено. Им не воскресить мертвых.

Фраффину придется взглянуть в лицо всему этому… и своему преступлению тоже.

Возродившаяся гордость укрепила волю Келекселя. Он хмуро взглянул на Турлоу, подумал: «Я знаю, что должен с ним сделать». Рут скоро очнется и придет на голоса. Когда она войдет, ее глазам предстанет картина полного торжества Келекселя. «Она еще будет гордиться, что чем обратил на нее внимание!» — подумал он.

— Я наблюдал за тобой, знахарь, — сказал Келексель.

У Турлоу мелькнула мысль: «Может быть, этот странный псих пришел убить меня из-за моих показаний в суде?»

— Как вы попали в мой дом? — сухо спросил Турлоу.

— Для чема это смехотворно простая задача, — ответил Келексель.

Турлоу неожиданно охватило кошмарное чувство, что существо могло быть связано с предметом, который скрылся в облаках, с наблюдателями, которые… «Что такое чем?» — подумал он.

— Каким образом вы наблюдали за мной? — спросил Турлоу.

— Ваше прошлое запечатлено в… — Келексель раздраженно замахал рукой. До чего же трудно общаться с этими созданиями! — в чем-то вроде ваших фильмов, — подобрал он нужное слово. — Конечно же, это намного сложнее — запись ощущений, которые передаются непосредственно зрителям при помощи эмпатической стимуляции.

Турлоу прочистил горло. Слова существа имели практически неуловимый смысл, но беспокойство доктора обострилось. Он сам удивился тому, как хрипло прозвучал его голос:

— Какая-то новинка, вне всякого сомнения.

— Новинка? — расхохотался Келексель. — Да эта технология старее вашей галактики.

«Он, очевидно, чокнутый, — попытался уверить себя Турлоу. — И почему они вечно докучают психологам?»

Но он помнил воронов. Никакие уговоры логики не могли уничтожить факта, что вороны видели эти… штуки. Он снова спросил себя: «Что такое чем?»

— Ты мне не веришь, — сказал Келексель. — Ты не хочешь мне верить.

Он чувствовал, что по телу, подобно теплому напитку, разливается приятная расслабленность. Ах, до чего забавно! Он понял, как, должно быть, забавлялись люди Фраффина с тех пор, когда впервые попробовали запугать эти создания. Гнев и ревность, которые он испытывал к Турлоу, начали рассеиваться.

Турлоу сглотнул. Его разум толкал мысли в немыслимое русло.

— Если бы я поверил вам, — сказал он, — мне пришлось бы сделать вывод, что вы… ну… что-то вроде…

— Кого-то из другого мира?

— Да.

Келексель засмеялся.

— Посмотри, что я могу! Я могу напугать тебя до остолбенения!

Он щелкнул пальцами.

Странно было видеть такой чисто человеческий жест от нечеловеческого существа. Турлоу глубоко вздохнул и пригляделся к одежде незваного посетителя: накидка, трико. Он взглянул на высоко посаженные уши. «Накидка вполне могла быть позаимствована у театрального реквизитора, — подумал он. — Он похож на карликового Бэлу Льюгоси. Никак не больше четырех футов ростом».

Тогда Турлоу охватил почти панический страх перед гостем.

— Зачем вы здесь? — спросил он.

«Зачем я здесь?» Минуту Келексель не мог найти логичного объяснения. Он подумал о Рут, лежащей без сознания в соседней комнате. Этот Турлоу мог стать ее мужем. Ревность когтистой лапой сжала сердце Келекселя.

— Возможно, я пришел, чтобы поставить тебя на место, — ответил он. — Возможно, я увезу тебя на моем корабле подальше от вашей глупой планетенки и покажу тебе, что это за никчемная песчинка!

«Я не должен ему перечить», — подумал Турлоу. Он сказал:

— Давайте предположим, что все это не дурная шутка и вы…

— Не смей говорить чему, что у него плохой вкус! — сказал Келексель.

Турлоу слышал в голосе пришельца жестокие нотки. Усилием воли он постарался заставить себя ровно дышать, взглянул на посетителя. «А не это ли причина исчезновения Рут? — подумал он. — Неужели он — один из тех созданий, который забрали ее, которые шпионили за мной, которые наблюдали за казнью Джо Мэрфи, которые…»

— Появившись здесь, я нарушил самый важный закон своего общества, — сказал Келексель. — То, что я сделал, изумляет меня самого.

Турлоу снял очки, отыскал на комоде носовой платок, протер линзы и вернул себе на нос. «Я должен заставить его разглагольствовать как можно дольше, — подумал он. — Пока он говорит, он дает выход своей жестокости».

— Что такое чем? — спросил Турлоу.

— Неплохо, — сказал Келексель. — У тебя нормальное любопытство.

Он начал в общих чертах объяснять, кто такие чемы, их могущество, их бессмертие, их режиссерские корабли.

Но он ни разу не упомянул о Рут. Турлоу спросил себя, отважится ли он спросить о ней.

— Возможно, ты не сможешь никому рассказать о нас, — сказал Келексель. — Да и кто бы поверил тебе, даже если бы ты и рассказал?

Турлоу сосредоточился на угрозе. Если предположить, что этот Келексель тот, за кого себя выдает, то это серьезная опасность.

Да и кто сможет противостоять такому существу? Турлоу внезапно ощутил себя аборигеном с Сандвичевых Островов, столкнувшегося с железной пушкой.

— Зачем вы здесь? — повторил он.

«Что за дурацкий вопрос», — досадливо подумал Келексель. Внезапно его охватило замешательство. Почему знахарь так настойчив? Но он же знахарь, первобытный, и возможно, владеющий мистическим знанием.

— Ты можешь знать вещи, полезные для меня, — ответил он.

— Полезные? Если вы происходите из такой высокоразвитой цивилизации, что…

— Я собираюсь кое-что спросить у тебя и кое в чем разобраться. Возможно, что-нибудь выяснится.

«Зачем он здесь? — спросил себя Турлоу. — Если он тот, за кого себя выдает, зачем?» В мозгу, точно в калейдоскопе, мелькали обрывки фраз Келекселя, выстраиваясь в какую-то картину. Бессмертные. Режиссерские корабли. Поиски развлечений. Возмездие скуки. Бессмертные. Бессмертные. Бессмертные.

Взгляд Турлоу начал изучать Келекселя.

— Вы сомневаетесь в своей нормальности? — спросил он. — Вот почему вы здесь? Потому что сомневаетесь в своей нормальности?

Такого говорить не стоило, и Турлоу осознал это в тот же миг, когда неосторожные слова сорвались с языка.

— Как ты смеешь! — загремел Келексель. — Моя цивилизация отслеживает нормальность всех своих членов. Упорядоченность нашей нервной системы обеспечивается первичными установками паутины Тиггивофа, когда младенец получает дар бессмертия.

— Тигги… паутина Тиггивофа? — переспросил Турлоу. — Механическое устройство?

— Механическое? Ну… да.

«Великий Боже! — подумал Турлоу. — Неужели он здесь затем, чтобы рекламировать какую-то фантастическую машину для психоанализа? Это что, рекламный проект?»

— Паутина связывает всех чемов, — сказал Келексель. — Мы — даоинезиты, понимаешь? Нас много, но мы — единое целое. Это дает нам такое понимание, какого ты даже вообразить не можешь, невежественный бедняга. Это делает возможными режиссерские корабли. У вас нет ничего подобного, и вы просто слепцы.

Турлоу подавил вскипевшую ярость. Механическое устройство! Неужели этот несчастный глупец не понимает, что разговаривает с психологом? Турлоу постарался не замечать своей ярости, зная, что все равно не может позволить себе дать волю чувствам.

— Я слепец? — сказал он. — Возможно. Но я не настолько слеп, чтобы не видеть, что любое механическое устройство для психоанализа будет лишь бесполезным костылем.

— Да? — Келекселю это заявление показалось удивительным. «Бесполезным костылем? Паутина?» — Ты понимаешь людей и без таких вещей, да? — спросил он.

Турлоу посмотрел на его лицо, будто приготовившееся к защите. В его вопросе перемешались пафос и мольба. Ответ должен быть спокойным.

— Пожалуй, — сказал он, — вы так долго играли роль, что почти превратились в своего персонажа.

«Играл роль?» — удивился Келексель, пытаясь отыскать другое значение слов туземца. На ум ничего не пришло. Он сказал:

— Мое механическое устройство еще ни разу не давало сбоев ни с одним человеком.

— Каким безопасным это должно было сделать ваше будущее, — усмехнулся Турлоу. — Насколько определенным! Зачем же тогда вы здесь?

«Зачем я здесь?» — в который раз подумал Келексель. Теперь он отчетливо осознал, что причины, которые казались ему столь убедительными, всего лишь оправдания. Он начал сожалеть об этом противостоянии, ощутил себя обнаженным перед этим Турлоу.

— Бессмертный чем ни перед кем не отчитывается! — сказал он.

— Вы действительно бессмертны?

— Да!

Вдруг Турлоу безоговорочно поверил ему. В незваном госте было что-то, какое-то говорящее само за себя качество, которое противоречило притворству и лжи. Столь же внезапно Турлоу осознал, зачем Келексель пришел к нему. Догадавшись об этом, он задумался о том, как же ему сказать об этом.

— Бессмертный, — сказал Турлоу. — Я знаю, зачем вы здесь. Вы — точно человек, взбирающийся на отвесный утес. Чем выше вы взбираетесь, тем ниже придется падать — но до чего же привлекательной кажется глубина! Вы пришли сюда потому, что боитесь случайности.

Келексель сосредоточился на этом слове: Случайность!

— Для чема не существует такой вещи, как случайность, — усмехнулся он. — Чемы гуманны и разумны. Возможно, наша первоначальная разумность действительно случайность, но после этого не случайно ничто. Все, что происходит с чемом с момента, как его вынимают из кюветы, — это то, что он намеревается совершить.

— До чего же упорядоченно, — сказал Турлоу.

— Разумеется!

— Какая непревзойденная четкость, — сказал Турлоу. — Когда эта идея становится реальностью, из нее уходит жизнь. Попробуйте сделать такое с человеком, и он станет живой эпиграммой… а после смерти выяснится, что эпиграмма была неверна.

— Но мы не умираем.

Келексель начал смеяться. До чего же прозрачен этот Турлоу, как просто положить его в споре на обе лопатки! Он прервал смех, сказал:

— Мы зрелые существа, которые…

— Вы — не зрелые, — сказал Турлоу.

Келексель уставился на него, вспомнив, как Фраффин как-то сказал то же самое.

— Мы используем ваш род для развлечений, — сказал он. — Мы можем жить вашими жизнями без…

— Вы пришли сюда спросить о смерти, поиграть со смертью, — сорвалось с языка у Турлоу. — Вы хотите умереть, и в то же время вы боитесь умереть.

Келексель сглотнул, ошарашенно глядя на Турлоу. «Да, — подумал он. — Вот почему я здесь. А этот знахарь разглядел меня насквозь». Его голова почти сама по себе предательски кивнула.

— Ваше механическое устройство — это замкнутый круг, змея, которая кусает собственный хвост, — продолжал Турлоу.

Келексель нашел силы возразить:

— Мы живем вечно посредством ее психологической правдивости!

— Психологическая правдивость! — фыркнул Турлоу. — Так можно назвать что угодно.

— Мы так далеко опередили вас, примитивных…

— Так почему же вы просите помощи у одного из примитивных?

Келексель покачал головой. Его охватило гнетущее ощущение опасности.

— Ты никогда не видел, как работает наша паутина, — сказал он. — Как ты можешь…

— Я видел вас, — ответил Турлоу. — И я знаю, что любое учение, основанное на механизме, — замкнутый круг ограниченной логики. Правду нельзя заключить в круг. Правда как бесчисленные лучи, расходящиеся во все стороны, и им нет конца.

Келексель почувствовал, что завороженно следит за тем, как движутся губы Турлоу. С губ срывались больно ранящие слова. Келексель вдруг с неистовой силой пожалел о том, что появился здесь. Он почувствовал, как что-то внутри сжалось в комок, как будто он стоял перед закрытой дверью, которая в любой миг могла распахнуться в мир ужаса.

— Со временем с такими учениями происходит одна любопытная вещь, — продолжал Турлоу. — Ваша базовая философия начинает замыкаться, утрачивая первозданную прямоту. Сначала отклонение невелико, и ошибку не распознать. Вы думаете, что еще на правильном пути. А на самом деле вы все больше и больше отклоняетесь в сторону, до тех пор, пока попытки разработать новые теоремы, которые могли бы объяснить предыдущие, не становятся все более неистовыми.

— Мы достигли полного успеха, — возразил Келексель. — Твои доводы к нам не применимы.

— Прошлые успехи, основанные на прошлой правде, не обязательно означают успех в настоящем. На самом деле мы никогда ничего не достигаем. Мы лишь приближаемся к различным состояниям. Каждое слово, сказанное вами об общественном устройстве чемов, с головой выдаст вас. Вы думаете, что у вас есть все ответы, но вы пришли сюда. Вы в ловушке. Подсознательно вы понимаете, что находитесь в неизменной системе, не имея возможности бежать оттуда и будучи вынужденными бесполезно кружить в ней, до тех пор, пока не умрете.

— Мы никогда не умрем.

— Тогда зачем же вы пришли ко мне?

— Я… я…

— Люди, которые движутся внутри неизменной системы — точно вереница гусениц, — сказал Турлоу. — Они следуют за лидером, вечно следуют за лидером, один за одним по липкому следу того, кто ползет первым. Но лидер попадает в след последнего в этой веренице, и вы оказываетесь в ловушке. След становится все более и более вязким от вашего разрастания по мере того, как вы все ходите и ходите кругами по одному и тому же пути. А вы считаете ваше разрастание подтверждением того, что вы на верном пути! Вы живете вечно! Вы бессмертны!

— Да, мы бессмертны!

Турлоу понизил голос, заметив, с какой жадностью Келексель ловит каждое его слово.

— А путь всегда кажется прямым, — сказал он. — Вы охватываете взглядом такой малый отрезок пути, что не замечаете, как он искривляется. Вы еще считаете, что он прямой.

— Какая мудрость! — усмехнулся Келексель. — Что же она не спасла твоего драгоценного психа, твоего бесценного Джо Мэрфи?

Турлоу сглотнул. «Почему я спорю с этим существом, — подумал он. — На какие кнопки он нажал, чтобы заставить меня делать это?»

— Ну? — настаивал Келексель, поняв, что надавил на больное место.

Турлоу вздохнул.

— Еще один порочный круг, — сказал он. — Образно говоря, мы До сих пор сжигаем евреев, потому что они разносят заразу. В каждом из нас живут Каин и Авель. Мы закидываем Мэрфи камнями, потому что он — та часть нас, которую мы отрицаем. В нем было больше от Каина, чем от Авеля.

— У вас совершенно не развито чувство того, что правильно, а что нет, — сказал Келексель. — Разве было неправильно… ликвидировать этого Мэрфи?

«О Боже! — подумал Турлоу. — Правильно и неправильно! Сущность и последствия!»

— Это не вопрос правильности и неправильности, — начал он. — Это была глубинная реакция. Это было как… как волна… или ураган. Это… когда это происходит, это происходит!

Келексель оглядел примитивную комнатенку, обратив внимание на кровать и предметы, стоящие на комоде. Фотография Рут! Как он смеет хранить напоминание о ней? Но у кого было большее право на это? Комната внезапно сделалась отвратительно чужой Келекселю. Он пожелал оказаться за тысячу миль от этого места. Но куда он мог пойти?

— Вы пришли сюда в поисках лучшей психологической философии, не сознавая, что любая подобная философия суть тупик, маленькая червоточина в древнем строении, — сказал Турлоу.

— Но вы же… вы…

— Кому больше знать о червоточинах, чем одному из червей? — спросил Турлоу.

Келексель облизал губы.

— Где-то должно быть совершенство, — прошептал он.

— Должно ли? И каким оно было бы? Допустим, есть совершенная психология и личность, доведенная до совершенства в такой системе. Вы будете кружить в вашем нескончаемом совершенном круге до тех пор, пока в один прекрасный день, к своему ужасу, не обнаружите, что этот круг несовершенен. Это можно закончить!

Келекселю вдруг показалось, что тиканье часов барабанным боем отдается у него в ушах.

— Угасание, — сказал Турлоу. — В нем лежит конец вашего совершенства, ошибка Эдема. Когда ваша совершенная психология исцеляет вашего совершенного человека, она тем не менее оставляет его внутри совершенного круга… в одиночестве, — он кивнул своим мыслям. — И в страхе, — он внимательно посмотрел на Келекселя, заметив, как тот дрожит. — Вы пришли сюда, потому что боитесь того, что вас так привлекает. Вы надеялись, что у меня есть панацея, какое-то первобытное утешение.

— Да, — сказал Келексель. — Но разве у тебя могло что-то быть? — Он сморгнул. — Ты… — он указал на комнату, не в состоянии отыскать нужные слова, чтобы описать убожество существования туземца.

— Вы помогли мне принять решение, и это огромная услуга, за которую я очень вам благодарен, — сказал Турлоу. — Если я оказался здесь, на Земле, чтобы получать удовольствие от жизни — именно этим я и намерен заниматься. Если же я оказался здесь по прихоти какого-то высшего существа, которое желает наблюдать за тем, как я дергаюсь, точно кукла на веревочке, — я не доставлю ему этого удовольствия.

— А есть ли это высшее существо? — прошептал Келексель. — Что бывает после… после…

— По правде говоря, мне не терпится узнать это… самому, — сказал Турлоу. — Это мой выбор, мое решение. Я думаю, что такое решение оставит мне больше времени для жизни. Мне кажется, что время так или иначе не дает покоя до тех пор, пока решение не принято.

Келексель взглянул на свои руки, на предательски дымчатые ногти, сморщившуюся кожу.

— Я живу, — сказал он. — Я еще живу.

— Но вы не приняли факт, что вся жизнь — это промежуточная стадия, — с мягким укором сказал Турлоу.

— Промежуточная?

Турлоу кивнул. Он сейчас действовал по наитию, пытаясь противостоять опасности, очертания которой улавливал очень смутно.

— Жизнь — в движении, — сказал он, — и риск лишь в одном — чтобы жить. Только глупец не в состоянии понять, что приговоренный умирает, но лишь единожды.

— Но мы не умираем, — сказал Келексель, и в голосе слышалась мольба. — Мы никогда…

Он замотал головой, как больное животное.

— И все же вы взбираетесь на тот утес, — сказал Турлоу. — И не можете забыть о привлекающей вас бездне.

Келексель закрыл глаза руками. В своей непостижимой первобытной мудрости знахарь оказался прав — ужасно, неумолимо прав.

Спотыкающиеся шаги за спиной Келекселя заставили Турлоу резко вскинуть взгляд, и он испытал настоящее потрясение, увидев Рут, вцепившуюся в дверной косяк, чтобы не упасть.

Едва глянув на Турлоу, она перевела взгляд на Келекселя.

— Рут, — прошептал Турлоу.

Ее рыжие волосы были собраны в высокий хвост, перехваченный сверкающей лентой из зеленых камней. Она была в длинном зеленом одеянии, подпоясанном цепью из скрепленных золотыми звеньями квадратных кремовых камней. Весь ее облик был исполнен такого экзотического своеобразия, что это испугало Турлоу. Потом он увидел под украшенным драгоценными камнями поясом ее выпуклый живот и понял, что она беременна.

— Рут, — сказал он, на этот раз громче.

Она не обращала на него внимания, сосредоточив свою ярость на спине Келекселя.

— Жаль, что вы не умираете, — прошептала она. — О, как я хотела бы, чтобы ты умер! Пожалуйста, умри, Келексель. Ради меня. Умри.

Келексель отнял руки от лица, с неторопливым, полным достоинства движением обернулся. Вот, наконец, и она, совершенно свободная, видящая его без всякого воздействия манипулятора. И такова ее реакция? Такова правда? Он чувствовал, как Время проносится с бешеной скоростью; вся жизнь уместилась в единственный миг, единственный удар его сердца. Она хочет, чтобы он умер. Во рту у Келекселя разлилась полынная горечь. Он, чем, снизошел до нее, простой туземки, а она хочет, чтобы он умер.

Все планы на этот миг, миг воображаемого торжества, ледяной глыбой застыли в мозгу. Это еще можно было осуществить, но это не было бы торжеством. Только не в глазах Рут. Он протянул к ней дрожащую руку, бессильно уронил. Что толку? В ее глазах ясно читалось отвращение. И это была правда.

— Пожалуйста, умри! — прошипела она.

Турлоу, потемнев лицом, сделал шаг по направлению к Келекселю.

— Что вы сделали с ней? — угрожающе спросил он.

— Оставайся, где стоишь, — предупредил Келексель, поднимая ладонь в направлении Турлоу.

— Энди! Стой! — воскликнула Рут.

Он подчинился. В ее голосе был еле сдерживаемый ужас.

Рут дотронулась до живота.

— Вот что он сделал, — хрипло проговорила она. — А еще он убил мою мать и моего отца, и разрушил твою жизнь, и…

— Без насилия, пожалуйста, — сказал Келексель. — Со мной это бесполезно. Я все еще могу уничтожить вас обоих.

— Он может, Энди, — прошептала Рут.

Келексель сосредоточился на выступающем животе Рут. Какой странный способ воспроизведения потомства.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я уничтожил твоего туземного друга, правда? — спросил он.

Она молча покачала головой. Боже! Что задумал этот сумасшедший маленький монстр? В его глазах светилась чудовищная сила.

Турлоу оглядел Рут. Какой фантастически неземной она выглядела в зеленом одеянии и драгоценных камнях! И к тому же беременная! От этого… этого…

— До чего же странно, — сказал Келексель. — Фраффин считает, что вы можете быть фактором, регулирующим наше развитие, что с вашей помощью мы можем подняться на новый уровень существования — возможно, даже достигнем зрелости. Возможно, в этом он гораздо более прав, чем осознает сам.

Келексель увидел, что Турлоу обошел его, встал рядом с Рут.

Он попытался обнять ее за плечи, но она оттолкнула его руку.

— Что ты собираешься делать, Келексель? — спросила она. Ее голос звучал странно монотонно, как будто она изо всех сил старалась не выдать себя.

— То, чего еще никогда не совершал ни один бессмертный чем, — ответил Келексель. Он повернулся к ней спиной, направился к кровати Турлоу, брезгливо разгладил покрывало.

Когда Рут увидела его у кровати, у нее промелькнула пугающая мысль, что он собирается снова подвергнуть ее действию манипулятора и заставить Энди смотреть на них. «О Боже! Пожалуйста, не надо!» — взмолилась она.

Келексель снова повернулся к ним, уселся на краю постели, слегка касаясь ладонями покрывала. Постель была мягкой, покрывало теплым и пушистым. От него пахло потом туземца, и Келексель нашел запах странно эротичным.

— Что ты собираешься делать? — прошептала Рут.

— Вы оба будете стоять, где стоите, — сказал Келексель.

Затем он обратил взгляд внутрь себя самого, устремившись к самому средоточию бешено колотящегося сердца. «Это должно быть возможным, — подумал он. — Омоложение учит нас чувствовать каждый нерв и мускул в наших телах. Это должно быть возможным». Он сконцентрировался на своем сердце.

Сначала ничего не произошло. Но через некоторое время он почувствовал, что сердце забилось медленней, сперва почти неощутимо, потом, когда он обрел контроль над ним, темп начал падать все быстрее и быстрее. Он старался попадать в ритм дыхания Рут: вдох — удар, выдох — удар.

Оно пропустило один удар!

На Келекселя удушающей волной нахлынула неконтролируемая паника. Он ослабил тиски, в которые зажал сердце, пытаясь вернуть все назад. «Нет, — безмолвно закричал он. — Это не то, чего я хотел!» Но он уже находился во власти другой силы. Страх громоздился на страх, ужас на ужас. Грудь сжала незримая рука, гигантская и неумолимая. Он видел темную бездну, воображаемый утес, о котором говорил Турлоу, и себя на его поверхности, цепляющегося за каждый уступ, пытающегося удержаться и не сорваться вниз.

Где-то вдали, в туманной дымке, в которую превратилось все, что окружало его, пророкотал голос Рут:

— С ним что-то случилось!

Келексель понял, что упал навзничь на постель Турлоу. Боль, жгучая, как расплавленное железо, разлилась по груди. Он чувствовал, как сердце борется с этой болью, пытается победить агонию: удар — агония, удар — агония, удар — агония…

Медленно-медленно он ощутил, как разжимаются пальцы, удерживающие его на поверхности утеса. Бездна разверзлась. Он почувствовал настоящий ветер, ветер свистел в ушах, проносясь мимо него, а он погружался во тьму, кувыркался, вращался. Вслед несся полный ужаса голос Рут, теряясь в пустоте:

— Господи! Он умирает!

Небытие эхом отражалось от небытия, и ему показалось, что он слышит слова Турлоу: «Иллюзия величия».

Турлоу бросился к кровати, стал нащупывать пульс на виске Келекселя. Пуле не прощупывался. Кожа была на ощупь сухой, гладкой, точно металл. «Возможно, они не совсем такие, как мы, — подумал он. — Может быть, пульс надо искать в другом месте». Он проверил правое запястье. Какой безвольной и пустой казалась рука инопланетянина! Пульса не было.

— Он действительно умер? — шепотом спросила Рут.

— Думаю, да, — Турлоу отпустил безжизненную руку, взглянул на Рут. — Ты приказала ему умереть, и он умер.

Странное чувство, напоминающее раскаяние, охватило ее. Она подумала о чеме — бессмертном, закончившим кажущуюся бесконечной жизнь таким образом. «Неужели я убила его?» — подумала она. И озвучила свою мысль:

— Неужели мы убили его?

Турлоу взглянул на неподвижную фигуру. Он вспомнил разговор с Келекселем, чемом, молящим первобытного «знахаря» о каком-то непостижимом ободрении.

«Я ничего не дал ему», — подумал он.

— Он был сумасшедшим, — прошептала Рут. — Они все сумасшедшие.

«Да, у этого существа особый вид безумия, и опасный, — сказал себе Турлоу. — Я был прав, уничтожив его. Он способен убить нас».

«Все сумасшедшие? — удивился Турлоу последней фразе Рут. Он вспомнил короткий рассказ Келекселя об обществе чемов. — Так были еще такие же существа! Что они станут делать, если обнаружат двух туземцев с мертвым чемом?»

— Нам надо что-то сделать? — спросила Рут.

Турлоу прочистил горло. Что она имела в виду? Возможно, искусственное дыхание? Но он чувствовал, что усилия будут тщетными. Этот чем хотел умереть. Он взглянул на Рут как раз вовремя, чтобы увидеть, как за ее спиной появились еще два чема.

Они не обратили на людей внимания, сразу подошли к лежащему на постели Келекселю.

Турлоу поразило непроницаемое ледяное выражение их таз. Одна, в таком же зеленом, как и у Келекселя, плаще, была лысая круглолицая женщина, с приземистым, похожим на бочонок телом. Со спокойной уверенностью она наклонилась над Келекселем, ощупывая и осматривая его. От нее веяло профессиональной уверенностью. Второй пришелец был в черном плаще, с угловатыми чертами лица и крючковатым носом. Кожа обоих отливала тем же странным металлическим серебром.

Они не обменялись ни словом до тех пор, пока женщина не закончилаосмотр.

Рут смотрела на них, не шелохнувшись, точно примерзшая к полу. Женщина была Инвик, и Рут вспомнила давнишнюю резкую стычку с корабельным врачом. Мужчину — чема, однако, она видела на экране комнатного переговорника, когда Келексель говорил с ним — это был Режиссер Фраффин. Даже самый тон Келекселя менялся, когда тот говорил о Фраффине. Рут знала, что никогда не сможет забыть это высокомерное лицо.

Через некоторое время Инвик выпрямилась, заговорила на корабельном языке:

— Он сделал это. Он, несомненно, сделал это.

В ее голосе была потрясенная пустота.

Турлоу не понял ни слова, но почувствовал ее ужас.

Для Рут, подвергшейся воздействию корабельных импринтеров, слова были столь же ясными, как и слова ее родного языка, но все же ей не удалось уловить скрытый подтекст в словах корабельного врача.

Инвик обернулась к Фраффину. Они обменялись взглядами, в которых сквозило мучительное признание собственного поражения. Они оба знали, что здесь произошло на самом деле.

Фраффин вздохнул, поежился. Туманный момент смерти Келекселя коснулся его по паутине Тиггивофа, мгновенно расколов извечное единство чемов, прочертив невозможную, неосуществимую линию раздела. Почувствовав эту смерть, уловив ее направление, он уже с ужасающей уверенностью знал личность ушедшего в небытие. Каждый чем во вселенной почувствовал это, вне всякого сомнения, и повернулся в этом направлении, но Фраффин знал, что лишь очень немногие могли бы разделить с ним это четкое знание личности.

Своей смертью Келексель нанес ему поражение. Фраффин знал это еще в момент, когда вместе с Инвик бросился во флиттер и направился сюда. Небо над домом кишело челноками с режиссерского корабля, но никто из команды не отваживался приблизиться к дому. Большинство из них догадывалось о том, кто умер в доме, Фраффин сознавал это. Они знали, что Главенство не успокоится до тех пор, пока не установит личность умершего. Ни один чем во всей вселенной не успокоится, пока загадка не будет разрешена.

Это был первый бессмертный чем, который смог умереть, первый за все сумасшедшее бесконечное Время. Планета вскоре будет наводнена ищейками Главенства, и все тайны режиссерского корабля раскроются.

Дикие чемы! Новость станет эмоциональным взрывом, который потрясет вселенную чемов. Неизвестно, что сделают с низшими созданиями.

— Что… убило его? — отважилась спросить Рут. Она говорила на корабельном языке.

Инвик устремила на нее остекленевший взгляд. Бедная глупая самка! Что знала она о чемах?

— Он сам убил себя, — сказала она мягко. — Это единственный способ, которым может умереть чем.

— Что они говорят? — спросил Турлоу, почувствовав, что его голос чересчур громкий для этой комнаты.

— Он убил себя, — сказала Рут.

«Он убил себя», — подумал Фраффин. Он взглянул на Рут, прекрасное, несломленное экзотическое создание, и внезапно почувствовал родство с ней, со всеми остальными ее сородичами. «У них нет другого прошлого, кроме того, что я дал им», — поду мал он.

Его ноздри неожиданно наполнил горько-соленый запах, который ему довелось однажды чувствовать на морском ветру в Карфагене. Фраффин чувствовал, что всю его жизнь можно сравнить с Карфагеном.

Главенство приговорит его к одиночеству, вечности без единого чема. Это было единственное наказание, которое они могли наложить на своего сородича чема, вне зависимости от тяжести преступления.

«Как долго я смогу выдерживать это, прежде чем последую по пути Келекселя?» — подумал он.

Он снова вдохнул пыльный соленый запах — Карфаген, безжизненный, оскверненный, обнаженный в слепящем свете злорадства Катона, и те, кому удалось выжить, — сломленные, перепуганные.

— Я говорила тебе, что так будет, — сказала Инвик.

Фраффин закрыл глаза, чтобы не видеть ее. В темноте он видел собственную фигуру, стервятников, слетевшихся, чтобы стать свидетелями его позора, затаившихся во дворе. Ему подсказывала это темная кровь, питавшая ненасытного оракула внутри него. Они снабдят его всеми приспособлениями и устройствами, необходимыми для вечного комфорта — веем, кроме товарища — чема или любого другого живого существа.

Он вообразил, как автоматический тостер выплевывает приготовленный тост, и себя, пытающегося наделить бездушный механизм жизнью. Его мысли были подобны запущенному умелой рукой камешку, подпрыгивающему по гладкой поверхности озера. Воспоминания об этой планете никогда не оставят его в покос. Он был тем подпрыгивающим камешком, хранилищем всех нескончаемых эпох: дерево, лицо… мимолетно промелькнувшее лицо, и осколки его воспоминаний сложились в образ дочери Каллимы-Сина, выданной замуж (благодаря осмотрительности чемов) за Аменхотепа III три тысячи пятьсот жалких лет — ударов сердца назад.

И факты: он вспомнил, что царь Кир предпочел археологию трону. Глупец!

И места: стена в грязной деревушке на обочине пустынной дороги, место, называемое Муквайяр. Одна стена, но она вызвала в памяти могущественного Ура таким, каким Фраффин видел его в последний раз. В его памяти Тиглаф-Пилезер не умер, а все еще маршировал перед камерами чемов, через ворота Иштар, вдоль улицы Процессий. Это был вечный парад с Сеннахерибом, Шалманезером, Изем-Даганом, Синсарра-Искуном, всеми, кто танцевал под дудку чемов.

Мозг Фраффина сотрясал пульс этого мира, синусоида времени: диастола — систола, — точно змеиный хвост хлещущая поколения. Его мысли быстро переместились к вавилонской лингва-франка, которая две тысячи лет верно служила торговому миру до того, как он смешал все карты, дав им Иисуса.

Фраффин знал, что его разум был единственным хранилищем всех его созданий, что он — их единственная надежда на сохранение — источник страданий, полный голосов и лиц, и целых рас, не оставивших следов, кроме дальних гневных перешептываний… и слез.

У него закружилась голова, и он подумал: «Я смотрю на это с их точки зрения!»

Со времен Шебы память услужливо подсовывала образ ее метрополии, противостоявшей легионам Элия Галла, но теперь, точно так же, как Карфаген и он сам, превратившейся в крошево пыли, мусорные кучи, песчаные барханы, безмолвные камни — место, ожидающее нового царя Кира с лопатами, который раскопал бы его пустые черепа.

«Aurum et ferrum, — подумал он. — Золото и железо».

И спросил себя, будет ли еще хотя бы слабый проблеск разума перед погружением в обжигающую тьму.

«Мне будет нечем заняться, чтобы заставить молчать намять, — подумал он, — и ничто не защитит меня от скуки».

Эпилог

ПО ПОВЕЛЕНИЮ ГЛАВЕНСТВА:

В этом цикле дальнейшие заявления от лиц, желающих вести наблюдения за дикими чемами в их естественной среде обитания, приниматься не будут. Заявления на следующий цикл будут приниматься только от экспертов, специализирующихся в области генетики, социологии, философии и истории чемов, а также в связанных с ними областях.

Заявления на интервью с туземным знахарем, Андроклестурлоу, и его супругой, Рут, подлежат следующим ограничениям:

Интервьюеру запрещается обсуждать смертность и бессмертие.

Интервьюеру запрещается обсуждать наказания, постигшие Режиссера Фраффина, Корабельного врача Инвик или кого-либо из членов команды режиссерского корабля.

Интервьюеру не разрешается спрашивать туземную женщину о ее отношениях с Расследователем Келекселем.

Все интервью должны проводиться в хижине знахаря на туземной планете-заповеднике в условиях обычных мер безопасности.

Следует обратить внимание, что просьбы об усыновлении младенцев диких чемов с туземной планеты-заповедника не могут быть удовлетворены до завершения исследований отпрыска Келекселя и туземной женщины. Исследования и проверки избранных младенцев диких чемов проводятся в настоящее время; о результатах будет объявлено по завершении исследований.

По соображениям безопасности все несанкционированные попытки посетить туземную планету-заповедник будут строго караться.

(ПОДПИСАНО СЕГОДНЯ ИМЕНЕМ ГЛАВЕНСТВА)

ЛОВЕЦ ДУШ _(роман)

Очень атмосферное, неспешное и мрачное произведение. Трудно назвать его фантастикой, скорее психологическая драма с мистическими элементами.

Сюжетная нить романа строится вокруг похищения Дэвида — мальчика из богатой белой американской семьи молодым индейцем по имени Чарлз Хобухет. Пережив мистический опыт и личную трагедию, Чарлз осознает себя Ловцом Душ, шаманом и воплощением индейского духа на Земле. Он считает, что обязан принести мальчика в жертву, чтобы тем самым передать белой цивилизации, которую Катсук считает умирающей и порочной, своё «духовное послание»…

Глава 1

«Не могу поверить в случившееся. Чарлз Хобухет не может быть сумасшедшим убийцей, каким вы его представили. Это невозможно. Не мог он похитить этого парня. И не надо думать о нем как о преступнике или индейце из дешевого комикса. У Чарлза уникальный интеллект, это один из лучших студентов, которые были у меня когда-либо. Он исключительно честен, у него глубокое и тонкое чувство юмора. А относительно этой ситуации… Может это какая-то дурацкая шутка. Давайте, лучше я покажу некоторые его работы. Я сохранил копии всех работ Чарлза, которые он писал для меня. Мир еще узнает о нем когда-нибудь…»

Из заявления доктора Тиммана Бартона, отделение антропологии Университета штата Вашингтон

«Самая интенсивная охота на человека в истории штата Вашингтон сегодня ведется в дремучем лесу и, возможно, затронет безлюдные пространства Олимпийского Национального Парка. Официальные представители закона считают, что Чарлз Хобухет, активист движения индейцев за свои права, находится где-то в этом районе со своей похищенной жертвой, тринадцатилетним Дэвидом Маршаллом, сыном только что назначенного заместителя Госсекретаря США. Правда, поисковики делают поправку и на то, что этих двоих видели в других местах. Часть поисков сосредоточена на индейской резервации в северо-западной части штата. В розыске примут участие индейские следопыты, а так же вызванные из Валла Валла поисковые собаки. Поиски начались вчера после установления факта отсутствия Маршалла-младшего в престижном детском Лагере Шести Рек и нахождения так называемого письма похитителя. Оно было подписано псевдонимом Хобухета — «Катсук», и в нем сообщается, что мальчик будет принесен в жертву по древнему индейскому обряду.»

Из статьи в газете «Пост-Интеллиндженсер», Сиэтл

Когда отец мальчика прибыл в Лагерь Шести Рек, ему показали ряд вещей, которые персоне менее важной могли бы и не предъявить. Только отцом был сам Говард Маршалл, а это означало Госдепартамент и связи с другими шишками из столицы: поэтому были показаны так называемая записка похитителя и газетные вырезки, которые человек из ФБР доставил в лагерь утром.

Объясниться с Маршаллом следовало. Это был человек, для которого кризисные состояния и необходимость принятия решений были частью жизни. В ответ на вопрос он сказал:

— Видите ли, я очень хорошо знаю все это Северо-Западное Побережье. Мой отец валил здесь лес. В детстве и юности я провел здесь много счастливых дней. Мой отец брал индейцев к себе на работу, если только находил желающего трудиться. Платил он им столько же, сколько и всякому другому. Относились к индейцам у нас хорошо. Так что я не могу понять, почему это похищение коснулось моей семьи и меня лично. Должно быть, человек, похитивший Дэвида — сумасшедший.

Глава 2

«Я взял невинного из вашего народа, чтобы принести его в жертву за всех невинных, убитых вами. Этот Невинный уйдет вместе с иными невинными в обитель духов. Тем самым сохранится земное и небесное равновесие. И это я — Катсук — сделал это. Думайте обо мне только лишь как о Катсуке, а не как о Чарлзе Хобухете. Я есть нечто большее, чем сенсорная система со своими склонностями. Я эволюционировал гораздо дальше вас, называемых хокватами. Чтобы увидеть вас, я гляжу назад. Я вижу, что вся ваша жизнь основана на трусости. Ваше правосудие выросло из иллюзий. Вы говорите мне, что хороши лишь не имеющие предела производство и потребление. И тут же ваши биологи говорят мне, что это рак, что это грозит гибелью. Так кого же из хокватов мне слушать? Сами вы не слушаете никого. Вы считаете, что вольны делать все приходящее вам на ум. Но, думая так, вы все так же боитесь освободить свой дух от связующих его пут. Катсук скажет вам, почему это так. Вы боитесь творить, потому что творения ваши отражают вашу истинную суть. Вы верите в то, что могущество ваше заключено в раз и навсегда данном знании, которое вы сами вечно ищете, как дети ищут мудрости у родителей. Я изучил это, наблюдая за вами в ваших же хокватских школах. Но сейчас я стал Катсуком — величайшей силой. Я принесу вашу плоть в жертву. И тем самым я уничтожу ваш дух. Корень древа вашего в моей власти.»

Письмо, оставленное в Кедровом Доме, Лагерь Шести Рек, Чарлзом Хобухетом — Катсуком.

В день отъезда в лагерь Дэвид Маршалл проснулся очень рано. Прошло всего две недели, как ему исполнилось тринадцать лет, и сейчас он размышлял о том, каково это — когда тебе тринадцать, не желая вылезать из теплой постели. Все было не так, как в двенадцать, только вот различия он уловить не мог.

Какое-то время он играл сам с собой в игру, будто потолок над кроватью взлетает, в то время как веки не хотят открываться. На дворе ярко светило солнце, лучи пробивали себе дорогу сквозь развесистые листья клена, затенявшего окно спальни.

Не открывая глаз, он пытался ощутить мир, окружавший его дом — обширные луга на склонах, тщательно ухоженные цветы и кустарники. Это был мир, пропитанный тягучим спокойствием. Временами, размышляя о этом мире, Дэвид ощущал вздымающееся в нем будто отдаленный барабанный бой волнение.

Мальчик открыл глаза. Теперь он представил, что размытые тени на потолке — это горизонт: гряда за грядой горы спускаются к песчаному берегу.

Горы… песчаные пляжи… Все это он увидит завтра, когда приедет в лагерь.

Дэвид повернулся в постели и поглядел на лагерное снаряжение, громоздящееся на стуле и полу, брошенное там, где вчера вечером они с отцом собирали вещи: спальный мешок, рюкзак, одежда, обувь…

И там же лежал нож.

Нож волновал мальчика. Это был самый настоящий поясной нож марки «Рассел», сделанный в Канаде — подарок отца ко дню рождения две недели назад.

В воображении Дэвида от ножа исходил низкий гул дикой природы. Это был инструмент для мужчины, настоящее мужское оружие. Для Дэвида нож был связан с кровью, темнотой и независимостью.

Слова отца добавили ножу волшебства:

«Это не игрушка, Дэйв. Научись безопасно пользоваться им. Обращайся с ним уважительно.»

В голосе отца чувствовалось какое-то сдержанное напряжение. Глаза взрослого следили за сыном с рассчитанным вниманием. После каждой фразы следовало молчание.

По двери спальной комнаты, нарушая мечтательное настроение, заскреблись ногти. Дверь открылась, и в комнату скользнула миссис Парма. Она была одета в длинное, черное с синим сари, покрытое тоненькими красными полосками. Женщина двигалась с беззвучной грацией, но в появлении ее была грубая настойчивость сигнала гонга.

Дэвид проследил за ней взглядом. Он вечно чувствовал себя неловко при ее появлении.

Миссис Парма проскользнула к затененному кленом окну и плотно закрыла створку.

Натянув простыню до подбородка, Дэвид следил за ней, а когда женщина повернулась, дал знать кивком, что заметил ее появление.

— Доброе утро, молодой человек.

Слова с отрывистым британским акцентом, исходящие из ее пурпурных губ, никогда не предназначались ему напрямую. Ее глаза тоже беспокоили его. Они были слишком большими, скошенными, как будто оттягивались собранными в пучок лоснящимися волосами. Вообще-то, звали ее не Парма. Имя только начиналось с «Парма», но было гораздо длиннее и заканчивалось странным прищелкивающим звуком, которого Дэвиду никак не удавалось воспроизвести.

Он еще сильнее натянул простыню и спросил:

— Папа уже уехал?

— Еще до рассвета, молодой человек. До столицы вашего народа путь неблизкий.

Дэвид нахмурился и стал ждать, когда она уйдет. Странная женщина. Его родители привезли ее из Нью-Дели, где его отец был советником посольства.

В те времена Дэвид жил с бабушкой в Сан-Франциско. Он слушался людей со снежно-белыми, седыми волосами, в распоряжении которых были скромные слуги и тихие, холодные голоса. И вообще, это было какое-то тягучее время с очень редкими просветами живой жизни. «Твоя бабушка дремлет. Ты же не хочешь беспокоить ее?» Для мальчика это время тянулось долго-предолго. Гораздо сильнее от этого времени в памяти отпечатались воспоминания о бурных визитах родителей. Они нарушали замкнутое спокойствие дома: смех, пляж, романтика и полные руки экзотических подарков.

Только головокружительное веселье от контакта с людьми другого покроя всегда когда-нибудь заканчивалось, оставляя в душе мальчика чувство разочарования посреди запахов чая и пыльных духов — страшное чувство, будто тебя покинули и забыли.

Миссис Парма осматривала одежду, лежащую у кровати. Прекрасно понимая, что мальчик хочет, чтобы она ушла, женщина сознательно тянула время. Тело ее составляло единое целое со складками сари. Ногти были слишком ярко-розовыми. Когда-то она показывала ему на карте, где расположен ее родной город. А еще у нее была выцветшая фотография: дома со стенками из необожженной глины, деревья без листьев, мужчина, весь в белом, стоящий с велосипедом, под мышкой скрипичный футляр. Ее отец.

Миссис Парма повернулась и поглядела на Дэвида своими перепуганными глазами. Она сказала:

— Ваш отец попросил меня напомнить, когда вы проснетесь, что машина придет точно вовремя. У вас есть один час.

Она потупила глаза и направилась к двери. Сари лишь намекало на движения ног. Красные полоски на ткани плясали будто искорки в костре.

Дэвиду всегда было интересно знать, о чем она думает. Ее спокойное, тихое поведение всегда оставалось для него загадкой. Вдруг она смеялась над ним? Или считала, будто поездка в лагерь — это какая-то глупость? Да она хоть понимает, куда он отправляется, где находятся Олимпийские горы?

Мальчик заметил последний отблеск ярко-накрашенных ногтей, когда женщина вышла, закрыв за собой дверь.

Дэвид соскочил с кровати и начал одеваться. Когда дело дошло до ремня, он закрепил на нем нож в ножнах. Клинок оттягивал пояс на бедре, когда мальчик чистил зубы и пытался зачесать назад свои русые волосы. Подойдя поближе к зеркалу, он мог видеть темную рукоять ножа с выжженными на ней буквами: ДММ. Дэвид Моргенштерн Маршалл.

И лишь только тогда он спустился к завтраку.

Глава 3

«Слово «катсук» имеет множество толкований в родном языке Хобухета. Оно означает «центр» или сердцевину, откуда исходят все восприятия. Это центр мира или даже всей Вселенной. Это место, где происходит осознание индивидуальности. Лично у меня никогда не было сомнений, что Чарлз отдает себе полный отчет в своих поступках, и могу понять, почему он принял такой псевдоним. Вы видели написанные им работы. Одна из них, где он проводит сравнение мифа своего народа о Вороне с мифом Творения западных цивилизаций, весьма показательна и волнующа. Он ищет в ней связь между реальностью и сновидениями — сами мы пытаемся преодолеть судьбу путем бунта, мы накапливаем силы зла для разрушения. Долгое время мы остаемся верными Великим Деяниям даже после того, как те покажут нам свой пустой блеск. А здесь… Отметьте хотя бы его сравнение наших утраченных восприятий: «…рыбьи глаза, похожие на скисшее снятое молоко, глядят на тебя будто нечто, пока еще живое, хотя они и не могут обладать жизнью.» Это наблюдения человека, способного на многое, великое, сравнимое с некоторыми подвигами в нашей западной мифологии.»

Из заключения доктора Тиммана Барта, отделение антропологии Университета штата Вашингтон

Все это началось, когда его все еще звали Чарлзом Хобухетом — хорошим ИНДЕЙСКИМ именем для ХОРОШЕГО ИНДЕЙЦА.

Итак, пчела опустилась на тыльную сторону левой руки Чарлза Хобухета. Тогда еще не было никого с именем Катсук.

Его внимание привлекла темно-красная кленовая ветвь, поднимающаяся от самого дна ручья в недвижности полудня.

Пчела была черной с золотом, лесная пчела, даже, скорее, шмель семейства Apidae. Это имя с жужжанием промелькнуло в его сознании как память о днях, проведенных в школе бледнолицых.

Где-то высоко над ним горная гряда опускалась вниз, к Тихому Океану — часть Гор Олимпик, похожая на кривой корень стародавней ели, хватающейся за землю для того, чтобы устоять.

Солнце здесь, наверху, было еще теплым, но по течению ручья с гор спускался холод зимы, чтобы ледником попасть на эти покрытые весенней зеленью склоны.

Вот и с пчелой тоже пришел холод. Однако, это был особенный холод, сковавший душу льдом.

Но тогда эта душа принадлежала еще Чарлзу Хобухету.

Правда, он уже провел древний обряд с палочками, тетивой и обломками кости. Исходящий от пчелы лед подсказал, что ему следует взять себе имя. Если он сейчас же не возьмет себе имени, то существует опасность потерять обе свои души: душу собственного тела и ту душу, что ходит в нижнем или верхнем мире вместе с его истинным естеством.

Неподвижность пчелы на руке делала это очевидным. Он чувствовал самых разных духов: людей, зверей, птиц — все в одной пчеле.

И он прошептал: «Алкунтам, помоги мне.»

Но верховный бог его народа не дал ответа.

Блестящая зелень листьев на винно-красной кленовой ветви прямо перед ним заполнила все поле зрения. По коре расползлись лишайники. Конденсирующиеся капли влаги падали дождем на сырую землю. Он через силу заставил себя отвернуться и поглядел на другой берег ручья, где стояло несколько ольховых деревьев, белизна стволов которых выделялась на темной зелени кедров и елей, растущих на дальнем склоне.

Трепещущие осины, чьи листья смешались с ольховыми, отвлекали его сознание, забивали разум. Внезапно он почувствовал, что нашел свое второе «я», связанное с окружающим, влияющее на него и все понимающее. Он утратил ясность логического мышления и воспринимал сразу обе части своего бытия, что внезапно стали чрезвычайно концентрированными, лишенными всего наносного. Все лишнее как бы стекло с него и переместилось в осину.

И он подумал: «Я центр мироздания, его сердцевина!»

После этого пчела заговорила с ним:

— Это я, Таманавис, говорю с тобой…

Слова громыхали в его сознании, называя его истинное имя. Он громко повторил его:

— Катсук! Меня зовут Катсук.

«Катсук.»

Это было многообещающее имя, в нем была сила.

Теперь, став Катсуком, он познал все значения этого слова. Он был «Ка», приставка, означающая любого человека. И он был «тсук» — мифической птицей. Человек-птица! В нем теперь были корни множества значений: кость, синий цвет, блюдо для еды, дым, брат… и душа.

И еще раз он повторил:

— Меня зовут Катсук. Я — Катсук!

Обе души слились в одном теле.

Он глядел на чудесную пчелу на своей руке. Пчела стала самым дальним его воплощением. А пока он подымался, только подымался.

Если он о чем и думал, то лишь о предстоящем суровом испытании. Это испытание он установил сам себе после горечи, после умственных озарений в ходе познания древних идей, по ходу размышлений о боязни утратить свой собственный путь в мире белого человека. Его индейская душа прогнила, когда он жил в мире бледнолицых. И все же дух заговорил с ним.

«Дух истинный и древний.»

Глубоко внутри своего сокровенного бытия он знал, что интеллект и образование, пусть даже образование белых, стали его первыми проводниками в ходе сурового испытания.

Он размышлял о том, как начинал свой подвиг, еще будучи Чарлзом Хобухетом. Тогда он дождался полнолуния и прочистил кишечник, напившись морской воды. Еще он поймал выдру и вырезал у нее язык.

«Кушталюте — символ языка!»

Давным-давно его дед объяснил ему все подготовительные действия, обучая древнему знанию. Дед говорил тогда: «Шаман превращается в человеко-зверя, одаренного духом. Великий Дух не желает, чтобы звери делали человеческие ошибки.»

И вот теперь Чарлз вступил на путь деда.

Он носил Кушталюте в мешочке из мошонки оленя, висящем на шее. Теперь он пришел в эти горы. Он следовал по древней лосиной тропе между ольхами, елями и диким хлопчатником. Заходящее солнце было у него за спиной, когда он захоронил Кушталюте под полусгнившей колодой. Он захоронил его там, где никогда не обнаружит его, но именно здесь придет к нему язык духов.

И все это во имя страданий своего духа.

Он думал: «Все началось после изнасилования и бессмысленной смерти моей сестры. После смерти Яниктахт… маленькой Ян…»

Хобухет тряхнул головой, чтобы избавиться от насевших на него воспоминаний. Банда пьяных лесорубов увидала Яниктахт, идущую в одиночку и захватила ее юное, наполненное весенней радостью тело. Ее изнасиловали, девушка забеременела и с горя покончила с собой.

А ее брат стал «бродящим в горах».

Вторая часть его души — та, что должна была все понимать и сочувствовать — ухмыльнулась презрительно и сказала: «Изнасилованиям и самоубийствам столько же лет, сколько всему человечеству. А с другой стороны — ведь это же была сестра Чарлза Хобухета. Тебя же зовут Катсук.»

И тогда он стал размышлять как Катсук: «Лукреций лгал! Знания вовсе не освобождают человека от страха перед богами!»

Все окружающее лишь подтверждало эту истину: солнце плыло над горными грядами, по небу скользили облака, повсюду буйная зелень.

Наука бледнолицых началась с магии, но никогда не продвинулась дальше. Эта наука постоянно давала сбои из-за недостатка результатов, древние же пути познания все еще сохраняли свою потенцию. Несмотря на насмешки и оскорбления, обладатели древних знаний достигали того, о чем рассказывалось в легендах.

Его бабка входила в Братство Орла, а тут еще пчела заговорила с ним. Он очистил свое тело жесткими листьями тсуги, так что кожа стала кровоточить. Волосы на голове он стянул лентой из красной кедровой коры. Питался он лишь одними горькими кореньями, пока под кожей не выступили ребра.

Как долго бродил он в этих горах?

Вновь подумал он о пройденном пути: земля настолько сырая, что с каждым шагом брызжет вода, могучие ветви над головой закрывают солнце, все вокруг заросло настолько, что видно всего лишь на пару метров в любом направлении. В каком-то месте он прорвался через кусты к ручейку, втекавшему в глубокий, тихий каньон. Человек шел с течением ручья, направляясь к парящим впереди вершинам… вперед… вперед. Тоненькая струя воды превратилась в полноценный ручей, несущий свои воды внизу, под тем местом, где стоял он сейчас.

Вот это место!

Внутри Чарлза Хобухета пробудилось нечто живое.

Внезапно он почувствовал в себе всех уже неживущих прародителей, страстно желающих этого его превращения. Его разум пронзило понимание нескончаемого движения, перетекания между местами обычного проявления жизни, постоянной готовности, настороженности, не знающей ни дня, ни ночи. Теперь он узнал, что это за пчела!

И он сказал:

— Ты Куоти, Изменяющий.

— А кто ты такой?

— Я — Катсук.

— КТО ТЫ? — Этот вопрос прогремел в его сознании.

Он превозмог страх и подумал: «Гром не страшен. То, что пугает зверя, не пугает человека. Так что же есть я?»

Ответ пришел к нему, поскольку один из его предков знал его. И он ответил:

— Я один из тех, кто со всем тщанием следует обряду. Я один из тех, кто не смог по-настоящему надеяться открыть силу духа.

— Теперь ты знаешь.

Все мысли человека всколыхнулись, обеспокоились, как будто в садке забилась громадная рыба.

«Что я знаю?»

Окружающий мир все так же был напоен солнечным светом, запахами и шумом ручья. В ноздри бил все тот же грибной запах сгнившего дерева. Густая тень листьев нанесла пурпур на пчелу, устроившуюся у него на руке.

Человек очистил свои мысли от всего лишнего, кроме одного: того, что необходимо было узнать от духа, балансирующего на его руке. Пчела заморозила его собственное время — милая, толстая и смешная пчела. Но это она же подняла рой беспокойных воспоминаний, ненормально обострила все его чувства. Эта пчела…

Вновь к нему вернулся образ Яниктахт. При этом страдание пронзило его до мозга костей. Яниктахт — которая не живет уже шестьдесят ночей. Шесть десятков ночей с того момента, когда она утопила свой стыд и безнадежность в море.

Он вспомнил себя, склонившегося над незарытой могилой Яниктахт, пьяного от мучений, пронизываемого лесным ветром.

Сознание вернулось к нему. Он вспомнил себя веселым, счастливым мальчишкой на берегу, скачущим по мокрому песку, убегающим от волн. И ему вспомнился выброшенный морем кусок дерева в форме мертвой, иссохшей руки, валявшийся на песке.

Только вот был ли это кусок деревяшки?

Он почувствовал опасность, исходящую от этих мыслей. Кто знает, куда они могли завести его? Образ Яниктахт померк, исчез, будто мысли эти были каким-то образом связаны. Он попытался вызвать в памяти ее лицо. Оно вернулось вместе с нечетким видением молоденьких тсуг… поросшего мхом места в лесу, где пьяные лесорубы насиловали девушку… один за другим…

Его разум отказывался воспринимать что-либо, за исключением куска дерева, принесенного океаном на излучину берега, где он когда-то игрался.

Он чувствовал себя старым глиняным горшком, из которого за ненадобностью были выброшены все эмоции. Окружающее ускользало от него, все, за исключением духа на тыльной стороне руки. Чарлз думал: «Все мы будто пчелы, весь мой народ. Мы разбиты на множество осколков, но каждый из нас остается таким же опасным как пчела.»

И, в свою очередь, до него дошло, что создание на его руке должно быть чем-то намного большим, чем Изменяющий — гораздо более сильным, чем Куоти.

«Это Похититель Душ!»

Сейчас в человеке боролись страх и радостное волнение. Это был величайший из духов. Достаточно ему было ужалить человека, и тот мог превратиться в ужасное чудовище. Он, Чарлз, станет пчелой для своего народа. Он станет творить ужасные, страшные вещи, он будет нести смерть.

Он ждал, с громадным трудом пытаясь вздохнуть.

Но вдруг Пчела не пошевелится? Вдруг они так и застынут на вечные времена? Все его сознание напряглось, натянулось будто готовый вот-вот лопнуть лук. Все его эмоции отнесло куда-то во мрак, где не было ни малейшего просвета. Его окружало только пустое небо.

Он размышлял: «Как странно, что такое маленькое создание обладает громаднейшей духовной силой, более того — оно само является духовной силой, Похитителем Душ!»

И вдруг пчелы на его теле не стало. Вот только что она сидела здесь — и ее уже нет, осталось только пятнышко солнечного света, тонированное лиственной тенью, выделяющее рисунок вен под смуглой кожей.

Тень его собственного существования!

Теперь Пчела виделась ему во всех мельчайших подробностях: раздутое брюшко, вытянутая паутинка крыльев, цветочная пыльца на лапках, остроконечная стрелка жала.

Послание, заключенное в этом застывшем мгновении, чистым голосом флейты проникло в сознание человека. Если Дух мирно улетит, для человека это будет сигналом отмены приговора. Он мог бы вернуться в Университет. На следующий год, через неделю после своего двадцатишестилетия, он защитил бы диссертацию по антропологии. Он стряхнул бы с себя весь первобытный ужас, охвативший его после смерти Яниктахт. Он стал бы имитацией белого человека, потерянного для этих гор и для нужд его собственного народа. Эта мысль опечалила его. Если Дух оставит его, он может забрать с собой обе души человека. А без душ тот может умереть. Он не смог бы пережить стыда.

Очень медленно, после какого-то многовекового размышления, Пчела направилась к суставам пальцев. Это был момент, сравнимый с тем, когда оратор овладевает вниманием аудитории. Фасеточные глаза включили человеческое существо в фокус своего зрения. Брюшко Пчелы согнулось, торакс сократился… Человек почувствовал наплыв страха, поняв, что стал избранным.

Жало вонзилось точно в нервный узел, удаляя все мысли и погружаясь все глубже, глубже…

Человек услыхал послание Таманавис, главнейшего из Духов, как барабанный бой, заглушивший удары сердца: «Ты должен найти белого человека с абсолютно невинной душой. И ты обязан убить эту Невинность бледнолицых. Пусть твой поступок станет известен в твоем мире. Пусть твое деяние станет тяжкой рукой, сжимающей сердца белых. Они обязаны почувствовать это. Они должны услыхать об этом. Одна невинная душа за все иные невинные души!»

Рассказав о том, что следует ему сделать, Пчела взлетела.

Человек следил взглядом за ее полетом и потерял ее из виду в гуще кленовых листьев на другом берегу ручья. Теперь же он чувствовал шествие древних родовых теней, ненасытных в своих требованиях. Все ушедшие из этого мира до него, предстали пред ним будто неизменное поле, которое замкнуло его прошлое существование. И, сравнивая себя с этим полем, он увидел, как изменился сам.

«Убей Невинного!»

Стыд и смущение иссушили его горло и рот. Человек чувствовал, что вся его внутренняя суть выжжена и лишена силы.

Его внимание привлекло солнце, перекатывающееся над высокой горной грядой. Листья касались его рук, глаз. Он знал, что прошел период искушения и через запертую ранее дверь вступил в область чудовищного могущества. Чтобы удержать эту силу в себе, ему придется вступить в соглашение со второй частью своего внутреннего «я». Теперь он мог быть лишь одним — Катсуком.

Он сказал:

— Меня зовут Катсуком. Я есть Катсук.

Слова принесли успокоение. Духи воздуха и земли были с ним, ибо были его предками.

Он решил подняться по склону. Его шаги вспугнули с места белку-летягу. Она скользнула с одной ветви на другую. Коричневое тельце скрылось в зелени. Всякая жизнь в его присутствии пыталась спрятаться, застыть на месте. Вот каким было теперь его влияние на жизнь.

Человек думал: «Помните меня, лесные создания. Помните Катсука, как будет его помнить весь мир. Я — Катсук! Через десять тысяч ночей, через десять тысяч времен года этот мир все еще будет помнить Катсука и его значение!»

Глава 4

Мать похищенной жертвы прибыла в Лагерь Шести Рек вчера, приблизительно в пол-четвертого вечера. Она прилетела на одном из четырех вертолетов, выделенных для поисков лесопильными и сплавными компаниями Северо-Запада. Когда она выходила, чтобы встретиться с мужем, на ее щеках были видны следы слез. Она сказала: «Любая мать понимает то, что чувствую я сейчас. Пожалуйста, оставьте нас с мужем одних».

Фрагмент радиопередачи «Новости Сиэтла»

Солнце заливало столовую, за окнами которой были видны ухоженные газоны и их частный ручей. Когда Дэвид сел напротив матери, чтобы позавтракать, в голосе женщины чувствовались нотки раздражения. Хмурый взгляд проложил резкие вертикальные морщины на ее лбу. Вены на левой руке приняли оттенок ржавчины. На матери было нечто розовое и кружевное, желтые волосы встрепаны. Вся столовая была наполнена ароматом ее лавандовых духов.

— Дэви, — сказала она, — надеюсь, что ты не возьмешь в лагерь этот свой дурацкий нож. Ради Бога, ну что ты будешь с ним там делать? Мне кажется, твой отец был не в своем уме, когда дарил тебе такую опасную вещь.

Мать позвонила в маленький колокольчик, позвав кухарку с завтраком для Дэвида.

Мальчик не отрывал взгляда от крышки стола, в то время как розовая рука кухарки ставила перед ним тарелки. Хлопья с молоком были такими же желтыми как и скатерть на столе. От тарелки исходил запах земляники, которую смешали с хлопьями. Теперь Дэвид уставился на свои ногти.

— Ну? — спросила мать.

Иногда ее вопросы ответа не требовали, но это «Ну» давило. Мальчик поглядел на женщину.

— Мама, в лагере у каждого есть нож.

— Зачем?

— Ну, чтобы отрезать что-нибудь, вырезать по дереву и тому подобные вещи.

Он принялся за еду. И ел целый час — надо было тянуть время.

— Ты отрежешь себе пальцы, — сказала мать. — Я просто запрещаю тебе брать с собой такую опасную штуку.

Дэвид пережевывал хлопья, глядя на мать таким же образом, как делал это отец, продумывая возможные контрдействия. За окном ветер шевелил деревья, окружающие газон.

— Ну? — настаивала мать.

— Ладно, что ж поделать, — сказал ее сын. — Всякий раз, когда мне понадобится нож, придется просить у кого-нибудь из ребят.

Он снова набил рот хлопьями, отдававшими кислотой земляники, ожидая ее ответа и расценивая возможность поездки в лагерь без ножа. Дэвид знал ход материнских рассуждений. Ее отцом был Проспер Моргенштерн. А Моргенштерны всегда имели все только лучшее. Если он собирается каким угодно путем взять нож в лагерь…

Мать закурила сигарету, рука с зажигалкой отдернулась. Потом она выпустила изо рта струю дыма.

Дэвид снова принялся за еду. Мать отложила сигарету и сказала:

— Ну, ладно. Только будь поосторожнее.

— Я буду делать только так, как показывал папа.

Мать глядела на него, барабаня по столу пальцами левой руки, при этом на безымянном пальце вспыхивал бриллиант.

— Даже и не знаю, что делать, когда оба мои мужчины уедут.

— Сегодня папа будет уже в Вашингтоне.

— А ты в своем дурацком лагере.

— Ведь это же самый лучший лагерь!

— Будем надеяться, что это так. Знаешь, Дэви, нам всем придется переехать на Восток.

Сын кивнул. После последних выборов его отец приехал сюда, в Кермел Волли, и вернулся к частной практике. На три дня в неделю он ездил в другой город, Пенинсулу. Иногда к нему на уик-энды приезжал и Проспер Моргенштерн. В городе у семьи были апартаменты и женщина, присматривающая за квартирой.

А вчера отцу позвонил кто-то важный из правительственных кругов. Потом были и другие звонки, в доме рос переполох. Говарда Маршалла назначили на очень важную должность в Госдепартаменте.

— Мам, ведь как смешно получилось, а?

— Что, дорогой?

— Папа едет в Вашингтон, и я тоже.

— Но ведь это же другой Вашингтон, — улыбнулась мать.

— Все равно, в честь одного и того же человека.

— И в самом деле.

В столовую скользнула миссис Парма.

— Простите, мадам. Я сказала Питеру, чтобы он уложил вещи молодого мастера в машину. Может нужно что-то еще?

— Благодарю, миссис Парма. Это все.

Дэвид подождал, пока миссис Парма выйдет, потом сказал:

— В буклете про лагерь говорилось, что у них там есть воспитатели — индейцы. Они будут похожими на миссис Парму?

— Дэви! Ну хоть чему-нибудь учат тебя в твоей школе?

— Я знаю, что индейцы бывают разные. Так мне интересно, если их называют индейцами только потому, что они похожи на нее…

— Какая странная мысль. — Она покачала головой, поднялась из-за стола. — Иногда ты напоминаешь мне своего дедушку Моргенштерна. Он привык считать, будто индейцы — это одно из пропавших колен Израилевых. — Она пожала плечами, провела рукой по столу, потом поглядела на нож, висящий на поясе сына. — Так ты будешь осторожен с этим идиотским ножом?

— Я буду делать все так, как говорил папа. Не бойся.

Глава 5

«Я уже отвечал на этот вопрос. Надеюсь, что могу сказать, у нас имеются кое-какие догадки о том, что индеец может быть психически ненормальным. Хочу заострить на этом внимание. Это всего лишь возможность, которую мы не исключаем при оценке данной проблемы. Существует такая же вероятность, что он лишь притворяется ненормальным.»

Специальный агент Норман Хосбиг, ФБР, отделение в Сиэтле

Положив руки под голову, Катсук растянулся на своей кровати в темноте Кедрового Дома. В туалете на другой стороне коридора в унитазе громко капала вода. Этот звук помогал расслабиться. Мужчина плотно закрыл глаза и увидал пурпурное свечение под веками. Это было пламя духа, знамение предопределенности. Комната, весь дом со спящими мальчиками, весь лагерь — все отметалось от центра, каким стало пламя духа Катсука. Духи послали ему знамение: нашлась подходящая жертва, Невинный.

Здесь, в этом доме, спал сын важной шишки, к которой будет привлечено широчайшее внимание. Теперь никто не может помешать Катсуку.

Уже давно подготовившись для такого случая, он одел набедренную повязку, сделанную из шерсти белой собаки и горного козла. Талию обтягивал пояс из красной кедровой коры, на нем висела сумка из мягкой оленьей кожи с необходимыми ему вещами: связанные полоской кедровой коры священные палочки и кость, старинный каменный наконечник стрелы с берега Одетты, перья ворона, чтобы оперить обрядовую стрелу, тетива из скрученных моржовых кишок; ремешки из лосиной кожи, чтобы вязать жертву; жевательная еловая смола, завернутая в листья… пух морской утки… свирель…

Много лет тому назад двоюродная бабка сделала ткань для его набедренной повязки, горбясь над ткацким станком в дымном полумраке своего домишки в речной дельте. Сумка и клочки пуха были освящены племенным шаманом еще до того, как пришли бледнолицые.

На ногах у Катсука были мокасины из лосиной кожи, расшитые бисером и крашеными иглами дикобраза. Яниктахт сделала эти мокасины два лета назад.

Время ее жизни прошло.

Катсук испытывал какое-то странное чувство, исходящее от мокасин. Яниктахт была с ним, здесь, в этой комнате. Ее руки касались той кожи, которую она сшивала когда-то. Это ее голос заполнял темноту, в нем был и самый последний ее вскрик.

Чтобы успокоиться, Катсук сделал глубокий вдох. Еще не время!

Вечером упал туман, но с приходом ночи его унес сильный юго-западный ветер. Этот ветер пел Катсуку голосом дедовой свирели, той самой, что лежала в сумке. Катсук подумал о своем деде: крепком, с узким лицом мужчине, который в иное время мог бы стать шаманом. Но у него не было посвящения, и он был скрытым, теневым шаманом, поскольку знал и помнил все древние обряды.

— Я сделал это для тебя, дедушка, — прошептал Катсук.

Всему свое время. Оборот судьбы свершился ещераз, чтобы восстановилось древнее равновесие.

Однажды его дед развел колдовской костер. Когда пламя разгорелось, старик заиграл тихую, простую мелодию на своей свирели. И вот теперь в сознании Катсука звучал дедовский напев. Потом он подумал о мальчике, спящем здесь, в доме — Дэвиде Маршалле.

«Ты попадешь в силки этой свирели, бледнолицый Невинный. Корни твоего дерева в моих руках. Твое племя узнает, что такое смерть и уничтожение!»

Мужчина открыл глаза. Бледный свет Луны стекал в комнату через единственное окно, отбрасывая на стену слева от кровати искривленную тень дерева. Катсук наблюдал за колышущейся тенью, видимым отражением ветра.

Вода все так же продолжала капать. В воздухе комнаты был растворен неприятный запах. Очень антисептическое место! Ядовитое место! Уборщики вышкурили весь дом вонючим мылом.

«Я есмь Катсук!»

Его «я» вышло из рамок личности, ощущая теперь лагерь и все окружающее. Вдоль южной границы лагеря через поросль елок вилась тропинка. Пять сотен и двадцать восемь шагов вела она по заболоченной почве, покрытой выступающими корнями, к древней лосиной тропе, поднимающейся в заповедник Национального Парка.

Катсук думал:

«Это моя земля! Моя земля! Эти бледнолицые воры похитили мою землю! Эти ХОКВАТ! Их так называемый заповедник — это моя земля!»

«Хокват! Хокват!»

Катсук беззвучно повторял это слово. Так его предки назвали первых бледнолицых, прибывших к этим берегам на своих длинных и высоких кораблях. Хокват — это нечто, приплывшее из-за дальних вод, что-то незнакомое и таинственное.

«Хокват были как зеленые волны зимнего океана, что нарастали, нарастали, нарастали… пока не обрушились на его землю.»

В этот день Брюс Кларк, управляющий Лагеря Шести Рек, пригласил фотографа — снимки для рекламной кампании, которую он проводил ежегодно, помогали привлекать богатых детей. Катсуку смешно было видеть, как подчиняется Чарлз Хобухет в его теле.

Глаза вытаращены, тело преждевременно покрыто потом — Катсук слушает указания Кларка.

— Вождь, подвинься чуть левее.

«Вождь!»

— Вот так хорошо. А теперь приставь руку к глазам, будто всматриваешься в лес. Нет, правую руку.

Катсук подчиняется.

Фотографирование не повредит ему. Никто не сможет похитить его душу, так как Похититель Душ уже овладел ею. Наоборот, фотографирование помогло знамению духов. Мальчишки из Кедрового Дома скучились возле него, лица уставились на камеру. Газеты и журналы напечатают эти снимки. Стрелка укажет на одного из мальчиков — Дэвида Маршалла — сына вновь избранного помощника Госсекретаря.

Сообщение о его назначении будет показано в шестичасовых новостях по единственному в лагере телевизору, стоящему в комнате отдыха. Там же будут снимки Маршалла-младшего и его матери в аэропорту Сан Франциско, отца на пресс-конференции в Вашингтоне.

Множество хокват будут глядеть на снимки, сделанные Кларком. Пусть глядят на человека, которого считают Чарлзом Хобухетом. Похититель Душ пока еще прячет Катсука в его теле.

По лунной тени на стене он узнает, что уже почти полночь.

Пора! Одним движением вскочил он с кровати, поглядел на записку, оставленную на столике в комнате.

«Я взял невинную душу из вашего племени, чтобы принести в жертву за всех невинных, которых убили вы; Невинного, что вместе с теми всеми невинными уйдет в мир духов».

Ах, никакие слова не были способны передать сути послания, чтобы сокрушить всю ярость, всю логику и анализ хокватов…

Свет полной луны, пришедший из окна, ощупывал его тело. Катсук мог чувствовать его тяжкое безмолвие в своем позвоночнике. Руку закололо в том месте, где Пчела оставила послание своего жала. Но запах смолы от свежих стен успокоил его. Не было никакого чувства вины.

Дыхание его страсти будто дым изверглось из губ:

— Я есмь Катсук — средоточие Вселенной.

Он повернулся и, бесшумно скользя по полу, перенес центр Вселенной за дверь, через короткий холл, в спальню.

Маршалл-младший спал на ближайшей к двери кровати. Пятно лунного света лежало в ногах мальчика — в долинах и возвышенностях покрывала, легонько перемещающихся в такт дыхания. Одежда лежала на тумбочке возле кровати: джинсы, футболка, легкий свитерок, куртка, носки и теннисные туфли. Мальчик спал в трусах.

Катсук свернул одежду, сунув туфли внутрь свертка. Чуждая ткань послала сигнал нервам, рассказывая о механическом великане, которого хокват называли цивилизацией. Этот сигнал сделал язык Катсука сухим. В один миг мужчина почувствовал множество возможностей, которыми располагают хокват, чтобы охотиться на тех, кто нанес им рану: ружья чужаков, самолеты, электронные устройства. И ему придется драться против подобных вещей. Теперь любой хокват признает его чужим и станет с ним драться.

За стеной раздался крик совы.

Катсук посильнее прижал сверток с одеждой к груди. Сова заговорила с ним. На этой земле у Катсука будут иные силы: древнее, сильнее и намного прочнее, чем все, что было у хокватов. Он прислушался к звукам комнаты: все восемь мальчишек спали. В воздухе стоял запах их пота. Засыпали они медленно, зато теперь из-за этого спали даже крепче.

Катсук подошел к изголовью кровати, где спал мальчик, легонько положил ему руку на губы, готовясь прижать посильнее, чтобы предупредить крик. Губы под его рукой искривились. Он увидал, что глаза лежащего раскрылись, поглядели на него. Мужчина почувствовал, как ускорился пульс, изменился ритм дыхания.

Очень осторожно Катсук наклонился поближе к мальчику и тихонько прошептал:

— Не разбуди остальных. Вставай и иди за мной. У меня для тебя есть кое-что особенное. Только спокойно.

Катсук почувствовал рукой, что через сознание мальчика промелькнули разные беспокойные мысли. Катсук наклонился еще раз, заставляя слова наполниться силой духа:

— Я должен сделать тебя своим духовным братом, потому что мы вместе сфотографировались. — А потом еще: — Твоя одежда со мной. Я буду ждать в холле.

Он почувствовал, что его слова принесли результат, и убрал руку. Напряжение спало.

Катсук перешел в холл. Мальчик присоединился к нему — худенькая фигурка в отсвечивающих в темноте трусиках. Катсук отдал ему одежду и вышел наружу, а затем, подождав пока мальчик выйдет следом, осторожно закрыл за собою двери.

«Дед, я делаю это ради тебя!»

Глава 6

Хокват, я даю тебе то, о чем ты молил — в моих руках эта стрела сильна и чиста. Когда я дам тебе эту стрелу, с молитвой держи ее в своем теле. Пусть стрела эта перенесет тебя в страну Алкунтам. Наши братья поприветствуют тебя там, говоря: «Какой чудесный юноша пришел к нам! Какой прекрасный хокват!» И они будут говорить один другому: «Какой он сильный, этот хокват, несущий стрелу Катсука в своем теле.» И ты будешь горд, слыша, как говорят они о твоей красоте и твоем величии. Не убегай, хокват. Приди навстречу моей стреле. Восприми ее. Наши братья будут петь об этом. Я покрою тело твое белым пухом с утиных грудок. Наши девушки споют о твоей красоте. Об этом молил ты каждый день своей жизни в любом месте в мире. Это я, Катсук, удовлетворяю желания твои, потому что я стал Похитителем Душ.

Фрагмент письма Чарлза Хобухета, оставленного им в Кедровом Доме

Выйдя за дверь, в прохладу ночи, Дэвид, все еще одурманенный сном, постепенно приходил в себя. Дрожа от холода, он поглядел на человека, поднявшего его с постели — Вождя.

— Что случилось, Вождь?

— Ш-ш-ш, — Катсук показал на сверток. — Одевайся.

Дэвид послушался, скорее от холода, чем по какой-то другой причине. Громадные ветви дерева скрипели на ветру, наполняя ночь страшными тенями.

— Это посвящение, Вождь?

— Ш-ш-ш, веди себя спокойно.

— Зачем?

— Нас сфотографировали вместе. Теперь мы должны стать братьями по духу. Есть такой обряд.

— А как с остальными ребятами?

— Избран был ты.

Неожиданно Катсук почувствовал жалость к мальчику, к Невинному. «Но зачем жалеть кого-либо?» Он почувствовал, что при этом лунный свет пронзил его прямо в сердце. Непонятно почему, но это заставило его вспомнить о секте квакеров-трясунов, куда водили его родные — церковь хокватов! В памяти он слышал голоса, заводящие гимн: «Молим! Молим! Молим!»

— Не понимаю, — прошептал Дэвид. — Что мы сейчас делаем?

Деревья возле крыльца расступились, чтобы открыть россыпь ночных звезд. Сверху вниз глядели они на мальчика. Они, а еще ветер, шумящий в деревьях, заставляли его чувствовать страх. Дэвид оглянулся на крыльцо. Почему Вождь не отвечает?

Дэвид подтянул ремень и почувствовал вес ножа, висящего в своих ножнах на поясе. Если Вождь и задумал что-нибудь нехорошее, у него имеется нож — настоящее оружие. Ножом не больше этого Дэниэл Бун убил медведя.

— Что мы будем делать? — настаивал мальчик.

— Мы проведем обряд духовного братания, — сказал Катсук и сам почувствовал истину в своих словах. Это и вправду будет обряд единения. Он родится в темноте, пометит землю и станет заклинающим для истинных духов.

Дэвид продолжал колебаться, думая об индейце. Странные они были люди. Потом он вспомнил миссис Парму. Другая разновидность индейцев, но такая же таинственная.

Мальчик поплотнее запахнул курточку. От холодного воздуха он весь покрылся гусиной кожей. Он чувствовал и страх, и волнение. «Индеец!»

— Ты не одет, — сказал он.

— Я одет для обряда.

Катсук молился про себя: «О, Дающий Жизнь, сейчас ты видишь некоторых из своих всемогущих созданий, что собираются…»

Дэвид чувствовал напряженность спутника, ауру тайны. Но не было рядом места безопасней этого лагеря в глуши, с игрушечным фуникулером — единственной возможностью попасть сюда.

— Разве тебе не холодно? — спросил он.

— Мне достаточно этого. Ты должен поспешить, идя за мной. У нас мало времени.

Катсук спустился с крыльца. Мальчик за ним.

— Куда мы идем?

— На самую вершину гряды.

Дэвид пытался не отставать.

— Зачем?

— Там я приготовил место, чтобы ты прошел древний обряд моего племени.

— И все это из-за фотографии?

— Да.

— Не думал, что индейцы до сих пор верят в подобные вещи.

— Ты тоже поверишь.

Дэвид заправил футболку под ремень и опять почувствовал тяжесть ножа на бедре. Нож придавал ему уверенности. Мальчик спотыкался на ходу, но старался не отставать.

Даже не оглядываясь, Катсук почувствовал, что напряженность мальчика слабеет. Когда они стояли на крыльце, был такой момент, когда от Невинного исходило непослушание, глаза его были на мокром месте, в них был кисло-горький страх. Но теперь мальчик шел за ним. Он уже был порабощен. Средоточие Вселенной притянуло Невинного своей силой.

Дэвид чувствовал, как от напряжения быстро бьется сердце. Еще он чувствовал исходящий от Вождя запах прогорклого жира. Кожа мужчины, когда ее касался лунный свет, блестела, будто тот намазался маслом.

— Это далеко? — спросил Дэвид.

— Три тысячи и восемьдесят один шаг.

— Но сколько нам идти?

— Чуть больше мили.

— Ты специально так оделся?

— Да.

— А вдруг пойдет дождь?

— Я его даже не замечу.

— А почему мы так торопимся?

— Для обряда нужен лунный свет. А теперь ничего больше не говори и держись поближе.

Катсук радовался в душе. В воздухе разносился запах свежесрубленного кедрового дерева. Этот богатый запах содержал в себе судьбоносное послание еще тех дней, когда дерево это служило укрытием для его племени.

Споткнувшись о выступающий корень, Дэвид едва удержал равновесие.

Тропа вела через плотный мрак, прерываемый яркими пятнами лунного света. Вид плотной белой ткани набедренной повязки впереди вызывал у Дэвида странные мысли. Как только лунный свет касался тела идущего впереди мужчины, его кожа начинала светиться, отблескивать, но темные волосы поглощали блеск и совершенно терялись в тенях.

— А другие мальчики тоже будут посвящены? — спросил Дэвид.

— Я уже говорил, что ты единственный.

— Почему?

— Скоро поймешь. Не разговаривай.

Катсук надеялся, что этого замечания будет достаточно. Как и все хокваты, мальчишка болтал слишком много. Но это не могло быть поводом для отсрочки или отмены решения.

— Я все время спотыкаюсь, — пробормотал Дэвид.

— Иди так, как иду я.

Катсук промеривал тропу, чувствуя ее ногами: мягкая почва, пружинящая там, где скапливалось много влаги; еловые иглы, путаница твердых корней, отшлифованных множеством ног.

Он стал думать о сестре, о своей собственной жизни до того, как стал Катсуком. Он чувствовал, что духи земли и воздуха, управляемые лунным светом, теснятся поближе к нему, неся с собою память обо всех погибших племенах.

А Дэвид в это время думал: «Идти так, как идет он?»

Мужчина впереди двигался со скользящей грацией пантеры, почти бесшумно. Тропинка круто завернула вверх, на ней корячились корни, под ногами хлюпало, но мужчина все время шел так, будто видел каждую помеху, каждый камушек или корешок.

Только теперь Дэвид начал воспринимать запахи: гниющего дерева, мускуса, едкую горечь папоротников. Мокрые листья хлестали его по лицу, ветки и шипы кололись и царапались. Он слышал шум падающей воды — все громче и громче — речной каскад в теснине, с правой стороны тропы. Он надеялся, что этот шум замаскирует его неопытное, неуклюжее передвижение, так как боялся, что Вождь услышит и станет над ним смеяться.

«Иди так, как иду я.»

Как Вождь вообще видит что-либо в этой темноте?

Тропа вывела их на поляну. Прямо перед собой Дэвид увидал горные пики, снег на них блестел в свете Луны, а над головой рассыпались яркие-яркие звезды.

Катсук, не останавливаясь, поглядел вверх. Могло показаться, что горные вершины вышиты звездами на фоне неба. Он позволил этому ощущению пропитать его, возвращая память о послании — духа: «Это я, Таманавис, говорю тебе…»

Катсук стал напевать имена своих покойных предков, высылая их прямо в Верхний Мир. Ясное небо прочертила падающая звезда, еще одна, потом другая, следующая — пока все небо не загорелось от них.

Катсук молчал в изумлении. Это никак не могло быть астрономическим явлением, объяснимым волшебной наукой хокватов — это было послание из прошлого.

Мальчик остановился рядом.

— Ух ты! Падающие звезды! Ты загадал желание?

— Загадал.

— А что это ты пел?

— Песню своего племени.

Катсук, на которого сильно подействовало предзнаменование звезд, внутренним взором видел угольно-черную прорезь тропы, а поляна была для него ареной, где он может начать создание носителя памяти, песни смерти всему тому, что связывало его с прошлым, священной ненависти к миру хокватов.

— Скагайек! — закричал он. — Я — дух шамана, пришедший изгнать болезни этого мира!

Слыша эти странные слова, Дэвид потерял ту горстку самообладания, что была у него, и ему снова стало страшно.

Глава 7

Я все сделал правильно. У меня была тетива, священные палочки и кость, чтобы провести предсказание. Я обвязал голову лентой из красной коры кедра. Я молился Квахоутце, богу воды, и Алкунтаму. Я повесил на отмеченного пух морской утки, чтобы отметить священную жертву. Я все сделал как следует.

Из послания Катсука своему племени

Необъятность дикой природы, окружившей Дэвида, таинственность полуночного похищения ради странного обряда стали доходить до мальчика. Его тело покрылось потом, малейший порыв ветра пронизывал холодом. Ноги были мокры от росы. Сейчас уже Вождь начал пугать его. Он шел вперед с такой уверенностью, что Дэвид чувствовал, будто аккумулированное лесом знание конденсировалось в этом человеке в любой момент. Этот человек был Следопытом. Он был Непревзойденным Следопытом. Он был из тех, кто может выжить в этой глуши.

Теперь Дэвид отставал все сильнее и сильнее. Вождь уже терялся впереди, в сером тумане.

Не оборачиваясь, Катсук позвал:

— Держись ближе.

Дэвид ускорил шаг.

Справа, в деревьях, что-то проурчало «Уап-уап». Внезапно над ним скользнули дымно-серые крылья, чуть не задев голову. Дэвид попятился, потом подбежал поближе к человеку в белой набедренной повязке.

Неожиданно Катсук остановился. Дэвид чуть не налетел на него.

Катсук поглядел на Луну. Она двигалась над деревьями, ярко освещая острые камни и трещины на дальних склонах. Ноги мужчины отмерили расстояние. Это было то место.

— Почему мы остановились? — спросил Дэвид.

— Мы на месте.

— Здесь? Почему тут?

Катсук подумал: «Ну как это вечно получается у хокватов. Всегда они предпочитают языку тела язык губ».

Он проигнорировал вопрос мальчика. А что еще отвечать? Все равно этот невежественный хокват не сумеет прочесть знаки.

Катсук присел на корточки лицом к тропе, спускавшейся вниз. В течение многих веков это была лосиная тропа, связывающая соленые воды и высокогорные луга. Копыта глубоко выбили землю. Обе стороны тропы поросли папоротниками и мхом. Катсук лег на землю. Его пальцы перебирали все вокруг в поисках знака, осторожно отодвигая ветви. Есть! Это было отмеченное им место!

И он тихо запел песню на древнем языке:

— О, Хокват! Да воспримет тело твое священную стрелу. Пусть душа твоя преисполнится гордости, когда я коснусь ее острым, смертоносным наконечником. Душа твоя да обратится к небу…

Дэвид слушал непонятные слова. Ему не было видно рук мужчины из-за затенявших их папоротников, но их движения беспокоили его, он не мог понять, почему. Ему хотелось спросить, что происходит, но он чувствовал робость. Слова песни были переполнены щелкающими и рычащими звуками.

Потом мужчина замолчал, но продолжал лежать.

Катсук открыл мешочек на поясе и вынул щепоть священного белого пуха. Пальцы его тряслись. Все надо сделать правильно. Любая ошибка могла бы накликать беду.

Дэвид, у которого глаза уже привыкли к темноте, различал движения рук в папоротнике. Лунный свет отразился на чем-то белом. Мальчик присел на корточки рядом с мужчиной и кашлянул.

— Что ты делаешь?

— Я написал на земле свое имя. Я должен так сделать до того, как ты узнаешь его.

— Разве тебя зовут не Чарлз?

— Это не мое имя.

— То есть как? — Дэвид стал размышлять над услышанным. Разве его зовут не Чарлз? Потом спросил: — Ты сейчас поешь?

— Да.

— О чем ты поешь?

— Это песня для тебя — чтобы дать тебе имя.

— Но у меня уже есть имя.

— У тебя нет тайного имени, известного только нам двоим, самого сильного имени, которое только может быть у человека.

Катсук стряхнул грязь с клочка пуха. Он чувствовал Кушталюте, захороненный им язык сухопутной выдры, даже через землю. Тот в каждое мгновение управлял движениями его рук. И еще он чувствовал, как нарастает в нем сила.

Дэвид поежился от холода и сказал:

— Это уже не интересно. И все уже приготовлено…

— Очень важно, чтобы мы обменялись именами.

— А я тоже буду что-то делать?

— Да.

— Что именно?

Катсук поднялся на ноги. Он чувствовал напряженность в пальцах, которыми управлял Кушталюте. Кожу покалывала прилипшая грязь. Духовная сила мгновения пронизала его тело. «Это Кушталюте, говорю тебе…»

— Встань и обрати лицо к Луне, — сказал Катсук.

— Зачем?

— Делай, как я говорю.

— А если я не захочу?

— Ты рассердишь духов.

Что-то в словах взрослого заставило горло мальчика пересохнуть. Дэвид сказал:

— Я хочу вернуться.

— Сначала ты должен встать и повернуться лицом к Луне.

— А потом мы сможем пойти назад?

— Потом мы сможем идти.

— Ладно. Только мне кажется, что все это глупости.

Дэвид встал. Он чувствовал ветер, несший в себе предчувствие дождя. Внезапно в голову ему пришли воспоминания о детских играх, в которые он играл со своими дружками в зарослях возле дома: «Ковбои и индейцы». Интересно, а что значат эти игры для мужчины рядом?

Сознание Дэвида заполнили сценки и слова этих игр: «Бах! Бах! Ты умер! Мертвый краснокожий… Ковбой… Индеец убит!..»

А еще ему вспомнилась миссис Парма, зовущая его к ленчу. Он с друзьями убегал, и все прятались в пещере на берегу ручья, чтобы хихикать там, сидя в пыли. Потом все эти смешки, голос зовущей его миссис Пармы и все остальное смешались у него в голове — воспоминания и поход через дикий лес. Все превратилось в одно — луна, колеблемые ветром мрачные деревья, подсвеченные луной облака над дальними вершинами, бьющий от земли болотный запах…

Стоящий рядом мужчина сказал ему:

— Ты можешь слышать реку там, внизу. Рядом с нами вода. Духи всегда собираются поближе к воде. Когда-то, очень давно, мы выискивали силу духов, как ребенок ищет игрушку. Но пришли вы, хокваты, и теперь ты изменишь это. Я был взрослым человеком, пока не почувствовал в себе Таманавис.

Дэвид дрожал. Он никак не мог понять этих слов, несмотря на их необъяснимую красоту. Они были похожи на молитву. Он чувствовал тепло мужского тела за собой, его дыхание, шевелящее волосы на голове.

Теперь в голосе мужчины появилась непонятная резкость:

— Тебе известно, что мы сами все разрушили. Мы перестали верить и возненавидели один другого, вместо того, чтобы подняться против общего нашего врага. Чуждые нам идеи и слова переполнили наши головы иллюзиями, похитили у нас нашу плоть. Белый человек пришел к нам с лицом, будто золотая маска с дырами для глаз. И мы застыли перед ним. Из темноты вышли призраки. Они были частью тьмы и ее противоположности — плоть и антиплоть — а у нас не было подходящих для них обрядов. Мы ошиблись, приняв недвижность за мирные намерения, а потом испугались.

У Дэвида перехватило дыхание. Это уже не было похоже на обряд. В голосе мужчины были слышны наставления и поучения. Даже нет, в его голосе звучали обвинения.

— Ты слышишь меня? — спросил Катсук.

В какой-то миг Дэвиду показалось, будто спрашивают не его. Как будто индеец разговаривал с духами.

Катсук повысил голос:

— Ты слышишь меня?

Дэвид даже подскочил.

— Да.

— А сейчас повторяй за мной, слово в слово, все, что я скажу.

Дэвид кивнул.

Катсук начал:

— Я, Хокват…

— Что?

— Я, Хокват!..

— Я Хокват? — Дэвид не смог сдержать вопросительной интонации.

— Я — посланник от Ловца Душ… — продолжил Катсук.

Тихим голосом Дэвид повторил:

— Я — посланник от Ловца Душ.

— Сделано, — сказал Катсук. — Ты правильно повторил слова обряда. С этого мгновения тебя зовут Хокват.

— А что означает это имя? — спросил Дэвид. Он хотел было повернуться, но руки мужчины, лежащие на плечи мальчика, удержали его.

— Этим именем мой народ называл приплывшее далеко из-за моря, нечто странное, чего нельзя ни с чем сравнить. Этим именем мы называем твой народ, потому что вы пришли к нам из-за большой воды.

Дэвиду не нравились руки на его плечах, но он боялся сказать что-либо по этому поводу. Он чувствовал, что его личности, его телу нанесено оскорбление. Но его уже захватили враждебные силы. Ведь мальчик готовился лишь к тому, чтобы смотреть, наблюдать, а теперь обряд все больше начинал ему не нравиться. Он спросил:

— Это уже все?

— Нет. Теперь самое время, чтобы ты узнал и выучил мое имя.

— Но ведь ты же сказал, что мы уже пойдем.

— Скоро пойдем.

— Ладно… Так как тебя зовут?

— Катсук.

Дэвиду удалось сдержать дрожь.

— И что значит это имя?

— О, очень многое. Средоточие всего мира, Вселенной.

— Это индейское слово?

— Индейское!.. Мне не по себе, из-за того, что сам индеец, что живу с ошибкой пятисотлетней давности!

Руки на плечах Дэвида крепко схватили его и трясли с каждым сказанным словом. Мальчик не сопротивлялся. Только теперь до него дошло, какая опасность угрожает ему. «Катсук». Идиотское слово! Непонятно почему, но это имя вызвало то, что весь он покрылся холодным потом. Он прошептал:

— Ну а теперь мы уже можем уйти?

— Мемук мемалуст! Кечгитсук акат камукс…

На древнем языке Катсук обещал всем: «Я принесу этого Невинного в жертву. Я отдам его духу, который защищает меня. Я вышлю его в Нижний мир, и глаза его станут парой глаз червяка. Сердце его не застучит вновь. Губы его…»

— Что ты говоришь? — допытывался Дэвид.

Но Катсук не обращал на него внимания, доводя речь свою до конца:

— Катсук дает это обещание от имени Похитителя Душ!

Дэвид спросил:

— Что все это значит? Я не понимаю тебя.

— Ты — Невинный, — отвечал индеец. — Но я — Катсук. Я — средоточие всего сущего. Я живу везде. Я вижу тебя насквозь, Хокват. Вы живете как собаки. Вы ужасные лжецы. Вы видите Луну и называете ее Луной. И вы считаете, что именно это и делает ее Луной. Я же вижу все это своим глазом и без слова узнаю, когда вещь существует.

— Я хочу вернуться в лагерь.

Катсук отрицательно покачал головой.

— Мы все хотим вернуться, Невинный хокват. Нам хотелось бы устроиться там, где можно было бы общаться со своими откровениями, плакать и карать чувства свои бездействием. Твои слова и твой мир вызывают у меня злость. У вас есть только лишь слова, которые говорят мне о мире, что был бы у вас, если бы я пообещал вам его дать. Но я привел тебя в это место. Я дам тебе твое личное знание о Вселенной. Я сделаю так, что ты сможешь узнать и почувствовать. И тогда ты поймешь по-настоящему. И ты будешь удивлен. То, чему ты обучишься, будет тем, о чем ты только думал, что знаешь.

— Пожалуйста, может мы уже пойдем?

— Ты желаешь сбежать. Ты считаешь, что здесь не место для восприятия того, что я дам тебе. Но знание это само направится в твое сердце. Какую чушь ты уже выучил! Ты думал, что можно не обращать внимания на те вещи, которым я стану обучать. Ты думал, твои органы чувств не могут воспринимать Вселенную без компромиссов. Я обещаю тебе, Хокват: ты станешь видеть вещи прозрачными, ты узнаешь их с самого начала. Ты услышишь дикую жизнь, не имеющую названия. Ты почувствуешь цвета, формы и настроения этого мира. Ты увидишь насилие и тиранию, которые наполнят тебя трепетом и страхом.

Очень осторожно Дэвид пытался высвободиться из цепких рук, отдалиться от этих ужасных и непонятных слов. Индейцы никогда так не говорят!

Но рука больно сжала его левое плечо.

Дэвид уже не мог выдерживать весь этот ужас:

— Мне страшно!

Давление на плечо ослабело, но недостаточно, чтобы можно было освободиться.

— Мы обменялись именами, — сказал Катсук, — и ты останешься здесь.

Дэвид не мог даже пошевелиться. Он был в растерянности — как будто его побили, и теперь мышцы отказывались повиноваться. Катсук отпустил его плечо, но мальчик оставался в прежней позиции.

Преодолевая сухость в горле, Дэвид сказал:

— Ты хочешь попугать меня. Разве не так? В этом была вся суть посвящения. А другие ребята ждут, чтобы посмеяться.

Катсук не слушал его, он чувствовал, как нарастает в нем сила духов. «Это я, Таманавис, говорю тебе…» Медленным, расчетливым движением он вынул из своей сумки ремешок из лосиной кожи и охватил им Дэвида, туго прижав руки мальчика к его телу.

Теперь Дэвид начал крутиться, пытаясь вырваться.

— Эй, перестань! Ты пугаешь меня!

Катсук схватил его за руки и крепко связал их в запястьях.

Мальчик продолжал сопротивляться, но связанные руки не давали. Ремешок больно врезался в тело.

— Ну, пожалуйста, перестань, — взмолился Дэвид. — Что ты делаешь?

— Заткнись, Хокват!

Это был уже новый, дикий голос, такой же сильный, как и держащие мальчика руки.

Грудь перехватило ужасом. Дэвид затих. Он весь покрылся потом, и в тот миг, когда перестал дергаться, ветер пронизал его холодом до костей. Мальчик чувствовал, что похититель снимает с его пояса нож, резко дергая за ремень.

Катсук наклонился к мальчику — демоническое лицо в лунном свете. Голос его звенел от эмоций:

— Делай то, что я скажу, Хокват, или я тут же убью тебя.

Он замахнулся ножом.

Мальчик только кивнул, даже не осознавая, что делает, так как от страха проглотил язык. Горло обожгло поднявшейся желчью. Голова его тряслась, когда Катсук схватил его за плечи.

— Хокват, ты понимаешь меня?

С громадным трудом Дэвид протолкнул сквозь губы:

— Да.

Он подумал: «Меня похитили. Все это было только лишь хитростью.»

Все слышанные ранее ужасные истории об убитых жертвах похищений пронеслись в его памяти, тело затряслось от страха. Мальчик почувствовал, что его предали, ему было стыдно за свою глупость, с которой сам же полез в ловушку.

Катсук достал еще один ремешок, перевязал его вокруг груди мальчика, завязал на узел и взял свободный конец.

— До восхода солнца нам надо будет много пройти. Иди за мной быстро, иначе я похороню твое тело возле тропы, а дальше пойду сам.

Повернувшись, Катсук дернул за конец ремня и направился к проходу в темной стене деревьев на другой стороне поляны.

Чувствуя вонь своего страха в ноздрях, качаясь из стороны в сторону, Дэвид поплелся за ним.

Глава 8

В первый же вечер мы заставили ребят написать письма домой. Мы не давали им обеда, пока они не напишут. Им выдали ручки и бумагу в комнате отдыха и сообщили, что пока они не напишут писем, кушать им не дадут. Мальчик Маршаллов?.. Я его хорошо помню. Он смотрел шестичасовые новости и бурно радовался, когда показали его отца и объявили, что тот стал заместителем Госсекретаря. Этот Маршалл написал хорошее, такое длинное письмо, на обеих сторонах листа. Мы им выдали только по одному листу бумаги. Я, помню, подумал: «Наверное, это очень хорошее письмо. Его старики будут рады, получив его.»

Из отчета Брюса Кларка, управляющего Лагеря Шести Рек

Приблизительно через час после рассвета Катсук провел Хоквата через просеку к основанию сланцевого склона, который еще раньше был определен им им целью ночного перехода. Как только они остановились, мальчик упал на землю. Катсук не обратил на это внимания, изучая склон и отмечая следы свежих оползней.

На вершине обрыва несколько елок и ивовых деревьев скрывали выемку в скале. Деревья маскировали эту пещеру и ручей, дающий им влагу. За деревьями серым занавесом высилась скала. Из-за оползней могло показаться, что до выемки никто не может добраться.

Катсук чувствовал, как сильно бьется у него сердце. Из губ подымался парок дыхания. Утро было прохладным, солнечные лучи заглянут сюда позднее. Он отметил сильный запах мяты. Ею поросли берега ручья, стекающего с вершины обрыва к основанию. Мятный запах пробудил в Катсуке голод и жажду.

Но он знал, что это место для них самое подходящее.

Катсук не верил, что искатели пройдут так далеко, даже если с ними будут собаки. Он попытался сделать все, чтобы запах не выдал их. За ночь он четыре раза сходил с тропы, заходил в ручьи, возвращался по течению и всячески запутывал след.

Тусклый утренний свет обозначил окружающее. Справа, на самом краю обрыва из стороны в сторону качались огненно-красные султаны травы. По склону к деревьям спускалась белка-летяга. Катсук чувствовал кипение окружавшей его жизни. Он поглядел на Хоквата, свалившегося на землю, потому что его не держали ноги — сейчас он представлял собою образец совершенной усталости.

Ах, какой вой подымется из-за него. Какую награду объявят! Какими будут газетные заголовки! Нет, такое послание проигнорировать не смогут.

Катсук глянул на бледное небо. Естественно, искатели могут воспользоваться вертолетами или самолетами. И поиск начнется весьма скоро. Но поначалу, согласно правилам, будут переворачивать лагерь. Серьезные, но тщетные в жизни своей хокваты со своей неоригинальностью, ненастоящими оправданиями своего существования — сегодня они придут к чему-то совершенно новому и пугающему их: они узнают послание Катсука. Из него они узнают, что их собственное безопасное место, место, где спрятан их дух — разрушено.

Он потянул за ремешок, которым был связан Хокват, но добился лишь того, что мальчик поднял только голову. В глазах его были только страх и усталость. На лице остались следы слез.

Катсук подавил в себе всякое чувство милосердия и симпатии. Он подумал обо всех невинных соплеменниках, что умерли под саблями и пулями, погибли от голода, от зараженных тифом одеял, которые продавали индейцам намеренно, чтобы покончить с ними.

— Вставай, — приказал Катсук.

Хокват с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь из стороны в сторону и дрожа. Вся его одежда была мокрой от росы.

— Сейчас мы будем подыматься по этому склону, — сказал Катсук. — Это очень опасное восхождение. Смотри, куда я буду ставить свои ноги. Ставь свои ноги точно туда, куда буду ставить их я. Если ошибешься, покатишься вниз. Себя-то я спасти сумею, а ты погибнешь под лавиной. Это тебе понятно?

Хокват кивнул.

Катсук колебался. Хватит ли у мальчишки сил для подъема? Кивок, выражающий согласие мог быть только знаком подчинения, вызванным лишь страхом, но не пониманием.

Только что оставалось делать? Либо духи сохранят этого Невинного ради священной стрелы, либо заберут себе. В любом случае, послание будет услышано. Так что никаких сомнений!

Мальчик стоял, ожидая продолжения кошмарного ночного броска. Опасный подъем? Ладно! Какая разница, что делать? Самое главное — выжить сейчас, чтобы сбежать потом. Сумасшедший, называющий его Хокватом, заставлял его отзываться на это имя. И это вызывало ярость более всего остального. Он думал:

«Меня зовут Дэвид, а не Хокват. Дэвид, а не Хокват!»

Его ноги разламывались от боли и усталости, ступни натертые и мокрые. Было ясно, что если он только лишь закроет глаза, то заснет даже стоя. Даже моргать было больно. На левой руке была длинная, болезненная царапина, там где недавно острый сук счесал кожу. Куртка и футболка порвались. Его же вел безумец: дикий голос из темноты.

Ночь была ледяным кошмаром, затаившимся среди черных деревьев. Дэвид мог уже видеть розовую дымку утренней зари на горных вершинах, но кошмар продолжался.

Катсук дал команду, потянув за ремешок, тем самым выявляя способности мальчика. Слишком медленно! Этот придурок может убить их обоих на этом склоне.

— Как тебя зовут? — спросил индеец.

Голос мальчика был тихим, но звучал дерзко:

— Дэвид Маршалл.

Не меняя выражения лица, Катсук ударил пленника по скуле тыльной стороной ладони: не больно, но обидно.

— Как тебя зовут?

— Ведь ты же знаешь, как меня зовут.

— Назови свое имя.

— Дэв…

Катсук снова ударил его.

Но мальчик, стараясь не заплакать, глядел так же дерзко.

Катсук размышлял: «Никаких передышек… Никаких послаблений…»

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — пробормотал мальчик. Его подбородок дрожал от с трудом сдерживаемых слез.

«Никаких поблажек…»

— Назови свое имя, — настаивал Катсук, коснувшись ножа у себя на поясе. Мальчик проследил глазами за этим его движением.

— Хокват. — Некое бормотание, почти неразличимое.

— Громче!

Мальчик открыл рот и прокричал:

— Хокват!

— А сейчас мы начнем подниматься, — сказал Катсук.

Он повернулся и вступил на склон. Каждый раз он ставил ногу очень осторожно: вот сейчас на плоский камень, выступающий из кучи, теперь на кажущийся устойчивым кусок сланца… Вдруг из под ищущей опоры стопы сорвался камушек. Обломки летели вниз, к деревьям, а индеец ждал, готовый прыгнуть в сторону, если начнется оползень. Схода не случилось, но человек чувствовал, как дрожит вся неустойчивая структура склона. Очень осторожно Катсук продолжил подъем.

В самом начале восхождения он внимательно следил, чтобы Хокват каждый шаг делал правильно, но увидал, что мальчик был предельно собран и, наклонив голову, шаг за шагом точно повторял его движения.

ХОРОШО.

Теперь Катсук мог сконцентрироваться на подъеме и сам.

Добравшись до вершины обрыва, он схватился за ивовые ветви. Они оба спрятались под деревьями.

В тенистой, желтой тишине Катсук позволил себе расслабиться. Он сделал это! Он захватил Невинного и теперь на какое-то время был в безопасности. До этого он уже прошел все периоды выживания: сезон комаров, цветения сережек у деревьев, Сезон спелости, время морошки, Сезон муравьев и личинок — периоды самой разной пищи. Теперь же у него может быть период видений, когда ему можно во сне узнать — каким образом ему оставить плоть Невинного, прежде чем ее заберут духи Подземного мира.

Хокват еще раз, свернувшись в клубок, упал на землю, совершенно не понимая, что его ожидает.

Вдруг громкое хлопание крыльев заставило Катсука резко крутнуться влево. Мальчик, весь дрожа, сел на земле. Индеец сквозь ивовые ветви внимательно следил за полетом воронов. Птицы окружили весь склон, а потом поднялись вверх, к солнцу. Взгляд Катсука провожал их, следя за из плаванием в небесном море. Довольная усмешка искривила его губы.

«Знамение! Явный знак!»

В полумраке за ним пела мошка и звенел ручей.

Катсук повернулся.

В то время, как сам он следил за полетом птиц, мальчик, насколько это позволила ему длина ремешка, отполз в тень деревьев. Теперь он сидел там, глядя на Катсука, его волосы и лоб отражали солнечные лучи будто форель, отблескивающая в речке.

Невинного надо спрятать, пока искатели не придут с неба, подумал Катсук. Он подошел к мальчику и возле него обнаружил тропу, которую его племя знало уже несколько веков.

— Пошли, — сказал он, потянув за ремешок.

Катсук, даже не оглядываясь, знал, что мальчик поднялся и идет за ним.

Дойдя до каменной впадины, которую заполнил водой бьющий ключом ручей, Катсук бросил ремешок, присел и погрузил лицо в прохладную влагу. Потом с жадностью стал пить.

Мальчик присел рядом на корточки, вытягивая голову к воде.

— Хочу пить, — прошептал Хокват.

— Так пей.

Катсук придерживал мальчика за плечи, пока тот пил. Хокват с трудом хватал воздух и брызгался, так что лицо и русые волосы быстро стали мокрыми.

— Сейчас пойдем в пещеру, — объявил Катсук.

Пещера — черная дыра неправильной формы над заполненной водою впадиной. Со стороны неба вход замаскирован влажными космами мха и лишайников. Какое-то время Катсук изучал вход, пытаясь заметить какие-нибудь признаки, что внутри скрывается какой-то зверь, но ничего не обнаружил. Он потянул за ремешок, направляя Хоквата вверх, на каменную площадку между водоемом и входом в пещеру.

— Я чувствую какой-то запах, — сказал мальчик.

Катсук принюхался: здесь было много старых запахов — звериного помета, грибов, шкуры. Но все они были старые. Когда-то эту пещеру занимал медведь, потому что здесь было сухо, но вот уже год, самое малое, тут никого не было.

— Год назад здесь было медвежье логово, — сказал индеец.

Он подождал, чтобы глаза привыкли к темноте, и нашел расщелину, по которой мальчик мог подняться в пещеру даже со связанными руками.

Дэвид стоял, прижавшись спиной к каменной стене. Он следил за каждым движением Катсука. Тому было интересно, о чем думает мальчишка — глаза Хоквата лихорадочно блестели.

— Сегодня будем отдыхать здесь, — сказал Катсук. — Здесь никто ничего не услышит, даже если ты будешь кричать. Но если ты закричишь, я тебя убью. Придушу при первой же попытке. Ты должен научиться подчиняться мне во всем. Ты должен научиться тому, что вся твоя жизнь зависит от меня. Это тебе понятно?

Мальчик смотрел на него, не двигаясь и ничего не говоря.

Катсук схватил его за подбородок и глянул прямо в глаза. Его встретил взгляд, переполненный ненавистью и непокорностью.

— Тебя зовут Хокват, — сказал Катсук.

Мальчик рывком освободил подбородок.

Очень мягко Катсук приложил палец к багровой отметине на скуле мальчика, оставшейся после двух ударов перед восхождением на склон. Очень тихо он сказал:

— Не заставляй меня ударить тебя еще раз. Этого между нами быть не должно.

Мальчик моргнул. В уголках глаз набежали две слезинки, но он резко стряхнул их.

Все тем же тихим, спокойным голосом Катсук продолжил:

— Когда я спрашиваю, следует называть имя. Так как тебя сейчас зовут?

— Хокват. — Со злостью, но разборчиво.

— Хорошо.

Катсук зашел в пещеру, чуть переждав, пока его чувства не обследуют все окружающее. По мере того, как солнце поднималось выше, тени у самого входа в пещеру становились все короче. Ярко-желтая скунсова капустка лезла из темной воды в дальнем конце водоема.

Катсуку не нравилось, что он бил Хоквата, хотя это ему приказывало само тело.

«Или это я жалею Хоквата? — удивлялся он. — Почему я вообще должен кого-то жалеть?»

Правда, мальчишка проявил удивительную силу и стойкость. В нем был дух. Хокват не был плаксой. И трусом он не был. Внутри его личности невинность сосуществовала с незнанием мира, но в нем была и сила. Такого Невинного можно и жалеть.

«Но должен ли я восхищаться жертвой?» — удивлялся Катсук.

Теперь все предстоящее могло оказаться значительно трудней. А может это случилось как особое испытание возможностей Катсука? Чтобы он не убил Невинного из-за случайной прихоти? Одевший мантию Ловца Душ не имеет права на ошибку. Но если такое произойдет, он оскорбит и рассердит обитателей мира духов.

Это будет тяжким испытанием — убить кого-то, кем восхищаешься. Слишком тяжелое бремя? Пока не было необходимости в немедленном ответе. Но это был не тот вопрос, над которым ему хотелось думать.

И снова он удивился: «Почему был избран именно я?»

Возможно, это произошло точно так же, как и сам он выбрал Хоквата? Участвовал ли мир духов во всех этих таинственных выборах? А может на это повлиял сам мир хокватов, ставший, в конце концов, просто невыносимым? Да, ответ должен был находиться именно в этом!

Он чувствовал, будто к нему взывают из глубины пещеры, крича голосом, который он все время слышал:

— Ты здесь! Смотри, что ты уже сделал для нас!

Не зная, что и подумать, Катсук растерянно стоял у входа, предполагая, что, может быть, кричит он сам. Но ничто вокруг не выдавало признаков испуга.

«Даже если я полюблю Хоквата, — думал он, — все равно мне нужно будет совершить это, чтобы мое решение только усилилось.»

Глава 9

— Медведь, волк, ворон, орел — вот мои предки. В давние дни они были людьми. Вот как это было, и так было на самом деле. Они праздновали, когда чувствовали себя счастливыми в этой жизни. Они кричали от отчаяния, когда печалились. Иногда они пели. До того, как хокваты убили нас, наши песни рассказывали обо всем этом. Я слыхал те песни и видел вырезанные из дерева фигуры,рассказывающие древние истории. Но сами затеси не могут петь или разговаривать. Они только сидят и смотрят своими мертвыми глазами. И, как всех мертвых, их поглотит земля.

Из речи Катсука к своему племени

Дэвид с отвращением вздрогнул, оглядев окружающее. Серо-зеленый полумрак пещеры, сырость на каменных стенах, залитый солнцем вход, куда не давал подойти связывающий его ремень, звериные запахи, пляшущие капли воды снаружи — все доставляло ему мучения.

Все его эмоции взбунтовались: нечто вроде истерии, состоящей из голода, страха, неопределенности и ярости.

В пещеру вошел Катсук — черный силуэт в солнечных лучах. На его поясе висел нож марки «Рассел», рука на рукояти.

«Мой нож», — подумал Дэвид и задрожал.

— Ты не спишь? — спросил Катсук.

Ответа не было.

— Ты хочешь что-то спросить?

— Зачем? — прошептал Дэвид.

Катсук кивнул, но отвечать не стал.

— Ты захватил меня ради выкупа, так? — спросил мальчик.

Катсук отрицательно покачал головой.

— Выкуп, обмен? Неужели ты считаешь, что мне удастся обменять тебя на весь остальной мир?

Мальчик затряс головой, ничего не понимая.

— Но, может быть, я смогу, наконец-то, обменять тебя за все совершенные хокватами ошибки…

— Ты что…

— А-а, ты считаешь, что я сошел с ума. Или я пьян. Прибацанный, пьяный индеец. Видишь ли, мне знакомы все клише.

— Я только спросил, зачем. — Тихий, робкий голос.

— Затем, что я невежественный, необразованный дикарь, вот почему. И если перед моим именем куча ученых степеней, то это просто случайность. Или, возможно, во мне имеется кровь бледнолицых, а? Кровь хокватов? Но я слишком много пью. Я не люблю трудиться и становиться современным. Я ничего не пропустил? Может какие другие клише? Ах, да — я еще и кровожадный!

— Но я ведь только…

— Ты интересовался насчет выкупа. Мне кажется, ты совершил уже все хокватские ошибки, которые могли они себе позволить.

— Ты… ты сошел с ума?

Катсук довольно рассмеялся.

— Возможно, но не сильно.

— Ты хочешь убить меня? — Едва слышимый шепот.

— Иди спать и не задавай глупых вопросов. — Катсук указал место на полу, кучу сухого мха, которая должна была служить постелью.

Мальчик судорожно вздохнул.

— Я не хочу спать.

— Ты будешь слушать меня.

Катсук указал на пол пещеры и подсунул кучу мха к ногам пленника.

Каждым своим движением демонстрируя дерзкую самостоятельность, Хокват лег, перекатился на бок, прижав связанные руки к стенке пещеры. Глаза его оставались открытыми и глядели на Катсука.

— Закрывай глаза.

— Не могу.

Катсук видел, что мальчик изможден — его дрожь, тусклый взгляд.

— Почему не можешь?

— Вот не могу…

— Почему?

— Ты собираешься убить меня? — На этот раз громче.

Катсук покачал головой.

— Зачем ты сделал это со мной? — настаивал мальчик.

— Что именно?

— Зачем похитил, грубо обращаешься?

— Грубо обращаюсь?

— Ты сам знаешь!

— Но ведь и вы сами грубо обращаетесь с индейцами. Разве наши руки не связаны? Разве не гонят нас силой туда, куда мы не хотим идти? Разве нас не оскорбляют и не заставляют принимать имена, которые мы не хотим носить?

— Но почему именно я?

— «Ах, почему я!» Крик невинного любого возраста.

Катсук плотно закрыл глаза. Все в нем вскипало от злых предчувствий. Он открыл глаза, зная теперь, что стал СОВЕРШЕННО ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ, который еще пользовался опытом и образованием Чарлза Хобухета, но мозги которого работают уже совершенно другим образом. Сейчас в его теле пульсировали древние инстинкты.

— Что я сделал тебе? — спросил мальчик.

— Вот именно, — сказал Катсук. — Лично мне ты ничего не сделал. Поэтому я тебя и выбрал.

— Ты говоришь как сумасшедший.

— Так ты считаешь, что я заразился болезнью хокватов? Ты думаешь, у меня есть только слова, что мне надо выискивать их, чтобы связать словесно то, что не может быть облечено в них? Ваши рты кусают Вселенную. Ваш язык издает только шум. Я же подобным не занимаюсь. Я несу совсем другое послание. Мой план начертан под воздействием чувств и эмоций. И мой замысел осуществится среди людей, которые не смогут защититься. Им не удастся заткнуть уши, так что им придется выслушать меня. Говорю тебе, они будут слушать Катсука.

— Ты сошел с ума!

— И вот что странно, — Катсук не обращал внимания на слова Дэвида. — Ты можешь быть одним из немногих во всем мире, кто меня не услышит.

— Ты сумасшедший! Сумасшедший!

— Наверное так оно и есть. Да. А теперь спи.

— Ты так и не сказал мне, зачем сделал это.

— Я хочу, чтобы твой мир кое-что понял: Невинный из вашего племени может умереть, тогда как другие невинные уже умерли.

Мальчик побледнел, губы искривились в плаксивую гримасу. Он прошептал:

— Ты собираешься убить меня.

— Возможно и нет, — солгал Катсук. — Ты должен помнить, что дар слов — это дар иллюзий.

— Но ведь ты говорил…

— Я говорю тебе сейчас, Хокват: Твой мир почувствует мое послание в своих яйцах! Но если ты сделаешь все, как я тебе говорю, с тобой ничего не случится.

— Ты врешь!

Стыд и гнев вскипели в Катсуке.

— Заткнись! — рявкнул он.

— Да, это так! Ты все врешь, врешь! — Мальчик уже плакал.

— Заткнись, или я убью тебя прямо сейчас! — прорычал он.

Всхлипы постепенно утихли, но мальчик продолжал глядеть на мучителя широко открытыми глазами.

Катсук почувствовал, что гнев его угас. Остался лишь стыд.

«Я солгал!»

До него дошло, как недостойно он поступил, поддавшись эмоциям. Катсук почувствовал себя разбитым вдребезги. Его совратили словесные выкрутасы! Так поступают лишь хокваты. Эти слова как бы отделили его от самого себя, и он был теперь отверженным и одиноким.

«Откуда во мне подобная нищета?» — дивился он.

Им овладела печаль. Катсук тяжело вздохнул. Это Ловец Душ не дал ему выбора. Решение принято, об отмене не могло быть и речи. Вот только мальчишка научился уже чувствовать ложь.

Сдерживая чувства, насколько это было возможно, Катсук сказал:

— Тебе надо спать.

— Но как же мне спать, если ты собираешься меня убить?

«Разумный вопрос», — подумал Катсук.

— Я не буду убивать тебя, пока ты будешь спать.

— Я не верю тебе.

— Клянусь своими духами; именем, которое я дал тебе, и своим собственным именем.

— Почему я должен верить в этих дурацких духов?

Катсук дернул за рукоять ножа, вырывая его из ножен.

— Закрывай глаза и будешь жить!

Мальчик закрыл было глаза, но тут же широко распахнул их.

Катсуку все это показалось смешным, но в то же время он лихорадочно думал, как убедить Хоквата. Никакие слова не подходили.

— А если я уйду, ты будешь спать?

— Попробую.

— Тогда я уйду.

— У меня затекли руки.

Катсук лишь тихо вздохнул и наклонился, чтобы проверить ремни. Они туго охватывали руки, но кровообращение нарушено не было. Индеец развязал узлы, растер мальчику запястья. Потом он снова связал их, добавив скользящую петлю для каждой руки и пропустив ее через плечи Хоквата.

— Теперь, если ты попробуешь освободиться, — сказал он, — новые узлы затянутся еще туже, и кровь не сможет поступать в руки. Если это случится, я тебе помочь не смогу. Останется только отрезать их.

— Значит сейчас ты уйдешь?

— Да.

— Ты пойдешь кушать?

— Нет.

— А я хочу есть.

— Кушать будем, когда ты проснешься.

— А что мы будем есть?

— Здесь найдется много съедобного: корешки, личинки…

— Ты останешься снаружи?

— Да. Засыпай. Впереди долгая ночь. Ты будешь идти со мной. Если не сможешь — мне придется убить тебя.

— Зачем ты это сделал?

— Я уже говорил тебе.

— Нет, не говорил.

— Заткнись и ложись спать.

— Как только ты вернешься, я сразу же проснусь.

Катсук не смог удержать улыбки.

— Хорошо, теперь я знаю, что делать, если захочу тебя разбудить.

Он поднялся, вышел из пещеры и погрузил лицо в воду ручья. Она быстро охладила и освежила кожу. Потом он встал на колени и заставил все свои чувства обследовать царившую здесь тишину. Убедившись, что все кругом спокойно, он направился к деревьям на самом краю обрыва. Там он посидел какое-то время, неподвижный будто глухарь, припавший к собственной тени. Отсюда ему была видна тропа, которую его племя проложило много столетий назад. Она огибала деревья у основания склона. С этой высоты ее было прекрасно видно, хотя с земли ее скрывали деревья и скальные расщелины.

Он сказал сам себе: «Сейчас я обязан быть сильным. Я нужен своему племени. Наши тропы съедает лес. Наших детей проклинают и уничтожают. Наши старики не могут говорить с нами, потому что мы ничего не можем понять в их словах. Мы сопротивляемся злу, сами прибегая к нему, но мы вымираем. Мы безземельны на своей собственной земле».

Очень тихо, только самому себе, Катсук стал петь имена своих мертвых: «Яниктахт… Кипскилч…» Пока звучала песня, он подумал о том, как само прошлое вплелось в дух песен его народа, но теперь умирают и сами песни.

Далеко внизу из-за деревьев вышел медведь, обошел склон и направился в другую сторону, чтобы наесться травы к инникинник. Похож, где-то рядом было его логово.

«Здесь нам ничего не грозит», — подумал Катсук.

Теперь и он сам улегся на мягкий покров мха в тени низких ветвей. Он лежал на животе, готовясь заснуть.

«Впоследствии, — думал он, — надо будет поменять нож хокватов на подходящий, чтобы вырезать лук и стрелу, которые мне еще предстоит сделать…»

Глава 10

Дорогие мамочка и папочка, у меня все чудесно. Самолет приземлился в Сиэтле. Тут меня встретил человек из лагеря. Мы сели в маленький автобус. На нем ехали долго. Шел дождь. Нас довезли до штуки, которую здесь называют фуникулером. Маленький поезд повез нас вверх, в горы, до самого лагеря. Недавно здесь нашли следы медведя. Мой воспитатель — индеец, но не такой как миссис Парма. Он родился, как сам рассказывал, где-то возле океана. Зовут его Чарлз Как-то-там. Мы его называем Вождем. У нас здесь нет спальных палаток. Наоборот, мы живем в домиках. У всех них есть названия. Я живу в Кедровом Доме. Так что если будете мне писать, на конверте укажите: Кедровый Дом. Тут есть один мальчик, который уже был тут в прошлом году. Он говорил, что Вождь — самый лучший здесь воспитатель. А мистер Кларк — управляющий в лагере. Он пригласил человека, чтобы мы сфотографировались с Вождем. Когда мы получим снимки, я пришлю. В нашем Доме живет восемь мальчиков. У Вождя есть своя комната на задах, возле туалета. Пришлите мне, пожалуйста, шесть катушек пленки и какую-нибудь жидкость против насекомых. И еще мне нужна новая вспышка. Моя разбилась. В вагоне один мальчик порезал руку. Здесь много деревьев. И у них тут красивые закаты. В воскресенье мы пойдем в двухдневный поход. Спасибо, что положили всякой вкуснятины. Я нашел сверток уже в вагончике. Я поделился со всеми ребятами, и осталась только половина. Арахис я еще не открывал. А сейчас мы ожидаем обеда. Нас заставили написать письма до того, как мы будем кушать.

Из письма Дэвида Маршалла родителям

Дэвид проснулся.

В какой-то миг его единственными мыслями были голод и жажда, горло было совершенно сухим. Только потом он почувствовал ремешки на руках и запястьях. Было странно, как он вообще смог заснуть. Глаза болели, веки все время закрывались. Мальчик вспомнил предупреждение Катсука о том, что не следует и пробовать освободиться. Вся пещера была погружена в зеленоватом полумраке. Во сне мальчик разбросал мох, на котором лежал, и теперь холод камня пронизывал его до костей. Он задрожал. Потом дрожь прошла, и его взгляд метнулся вверх, к петле, завязанной на каменном выступе. Она была слишком высоко.

Но где же этот сумасшедший Катсук?

Дэвид с трудом переместился в сидячую позицию. И в этот миг он услыхал вертолет, летящий над горным склоном, прямо напротив входа в пещеру.

Мальчик сразу же узнал этот звук, и в нем вспыхнула надежда. ВЕРТОЛЕТ!

Дэвид затаил дыхание. Он вспомнил, как бросил свой платок у подножия обрыва. Во время всего кошмарного ночного марша он держал его в руке, думая, где бы его бросить на землю. На платке была его монограмма — отчетливые буквы ДММ.

Он вынул платок из кармана сразу же после того, как вспомнил о нем, смял в плотный комок и держал в руке, ожидая… ожидая… Не было смысла бросать его слишком рано. Катсук заводил его в воду ручьев, вел то вверх, то вниз по течению, тщательно запутывая следы. Дэвид подумывал о том, чтобы отрывать кусочки ткани от платка и бросать их, но монограмма была только в одном уголке, к тому же он был уверен, что Катсук обязательно услышит, если он начнет рвать ткань.

На склоне оврага Дэвид двигался медленно не только от усталости и отчаяния, но и по другой причине. Катсук был уверен, что укроется здесь до вечера. Земля под склоном прекрасно просматривалась с неба. Здесь не было никаких троп. Носовой платок в таком необычном месте мог бы привлечь внимание. Сам же Катсук был настолько поглощен подъемом, был настолько уверен в себе, что не оглядывался назад.

И, конечно же, пилот вертолета там, снаружи, сейчас увидал его платок.

И опять рокочущий шум винтов пронесся мимо расщелины, заполнив всю пещеру. Что они делают? Собираются приземляться?

В душе Дэвид молил, чтобы пилот и люди в вертолете смогли рассмотреть склон.

Но где же безумный Катсук? Или его уже заметили?

От жажды горло горело огнем.

Вертолет снова пронесся мимо расщелины. Дэвид надеялся услыхать какие-нибудь изменения в звуке винтов. Неужели он уже спасен?

Он вспоминал долгий ночной переход; ужас, из-за которого все его мысли помутились; о темной тропе с выступающими корнями. Вернулись чувства голода и страха, даже более сильные. Мальчик глянул на каменный пол пещеры. Ноздри опять уловили слабый медвежий запах.

Машинный звук вновь заполнил всю пещеру.

Дэвид попытался представить окрестности обрыва. Есть ли тут где-нибудь место, чтобы вертолет мог приземлиться? Когда они пробирались сквозь лес, он так устал, так проголодался и хотел пить, так отчаянно размышлял над тем, где бросить платок, что даже не обратил внимание на окружающее. Мрак ночи с ее холодными и безразлично глядящими на него звездами затуманивал его память. Мальчику удалось вспомнить лишь накаты птичьих криков на рассвете, подавившие все его чувства, которые и до того были ослаблены голодом и жаждой.

Нет, ну что они там делают, в этом вертолете? И где Катсук?

Дэвид попытался представить полет на вертолете. Он уже летал на вертолете, когда добирался с родителями из одного аэропорта в другой. Так что этот звук, конечно же, вертолетный. Вот только никогда он не поинтересовался, сколько места требуется винтокрылой машине для посадки; знал лишь, что не очень много. Так сможет он сесть возле обрыва? Этого мальчик не знал.

Но может это сам обрыв с возможностью осыпи удерживает пилота от приземления? Катсук предупреждал о подобной опасности. А может, Катсук достал где-нибудь ружье, которое он мог спрятать где-нибудь здесь раньше, а вот теперь достать. Он мог ожидать в засаде, чтобы сбить вертолет.

Дэвид в отчаянии замотал головой из стороны в сторону.

Он подумывал о том, чтобы закричать. Но за шумом в вертолете его никто не сможет услыхать. К тому же Катсук предупредил, что убьет его при первой же попытке закричать.

Дэвид представил свой собственный нож на поясе у Катсука — нож марки «Рассел», сделанный в Канаде. Он представил, как смуглая рука Катсука вытягивает нож из ножен, сильный удар…

«Если я закричу, он обязательно убьет меня.»

Шум машины кружил возле просеки у подножия осыпи, и это путало слух. Вся пещера и маскирующие ее деревья тряслись от грохота. Трудно было сказать, когда вертолет летел низко над склоном, а когда он поднимался над скалой. Сказать можно было только одно: он был здесь.

Но куда девался Катсук?

Дэвид стучал зубами от холода и страха. Голод и жажда разбили время на неодинаковые кусочки. Пыльный желтый свет, приходящий снаружи, ничего не мог сказать мальчику. Но и звуки по их значению он тоже не мог разобрать, как бы тщательно он не прислушивался.

Ясно было лишь одно — вертолет здесь. Его шум еще раз наполнил пещеру. Но на этот раз к нему примешался посторонний звук — медленно нараставший грохот. Даже гром был бы тише. Вся пещера задрожала.

Может у них какая-то авария?

Мальчик затаил дыхание, когда пугающий звук повторился, становясь все громче и громче. Наконец он достиг кульминации и начал убывать. А вместо него стал хорошо различимым гомон вороньей стаи. Звук вертолета стих до далекого, еле различимого урчания.

И все же мальчик слышал его. «Так-так-так» винтов проникало в пещеру вместе с холодным зеленым светом и занимало все внимание Дэвида. Вдоль позвоночника, расслабляя мышцы, покатилась волна страха. Звук винтов вертолета стихал… стихал… пока не затих совершенно. Теперь слышно было только воронье карканье и гулкое хлопание крыльев.

Вдруг арка входа в пещеру заполнилась черным силуэтом Катсука. Контуры фигуры подсвечивались по краю мутным светом. Не говоря ни слова, Катсук снял петлю с каменного выступа и развязал руки и запястья мальчика.

«Почему он ничего не говорит? Что там произошло?» — удивлялся Дэвид.

Катсук ощупал карман на джинсах Дэвида.

«Носовой платок!» — догадался тот.

Он попытался сглотнуть, глядя на своего стража, взглядом умоляя его хоть немножечко рассказать о том, что произошло снаружи.

— Придумано было очень умно, — сказал Катсук без всякой злости. Он продолжал массировать запястья мальчика. — Весьма и весьма.

Тихие, спокойные слова Катсука перепугали Дэвида гораздо сильнее, чем если бы его похититель гневно орал.

«Если он назовет меня Хокватом, — думал мальчик, — надо не забыть ответить, чтобы не рассердить его.»

Катсук оставил запястья пленника и сел, глядя ему прямо в лицо.

— Ты хочешь узнать, что там произошло. Я расскажу.

«Я Хокват, — напоминал Дэвид сам себе. — Нельзя его сердить.»

Мальчик следил за губами и глазами Катсука, вслушивался в каждый оттенок голоса, искал мельчайшее проявление эмоций. Но слова Катсука текли мерной каденцией:

— Ворон… громадная птица… дьявольская машина…

У всех этих слов было и дополнительное, переносное значение. Дэвиду казалось, будто ему рассказывают увлекательнейшую историю, и не о вертолете, а о громадной птице по имени Ворон, о победе Ворона над злыми силами.

— Знай, что когда Ворон был молодым, он был отцом моего племени. Это он принес нам солнце, луну и звезды. Он принес нам огонь. Тогда он был белокожим, таким как ты. Но дым огня прокоптил его. И вот сегодня Ворон пришел, чтобы укрыть меня от дьявольской машины — черный Ворон. Это он спас меня. Ты понял?

Дэвид лишь дрожал, неспособный не спросить что-нибудь, ни понять что-либо.

В полумраке пещеры глаза Катсука блеснули кобальтовой синевой. Солнечные лучи, попадающие в пещеру снаружи, медово позолотили кожу мужчины, сделали его фигуру больше, объемней.

— Ты почему дрожишь? — спросил Катсук.

— Я… я замерз.

— Есть хочешь?

— Д-да.

— Тогда я стану учить тебя, как жить на моей земле. На ней есть множество вещей, чтобы поддерживать нас: коренья, сладкие муравьи, жирные личинки, цветы, клубни, листья. Ты научишься всему этому и станешь человеком леса.

— Лесником?

Катсук покачал головой из стороны в сторону.

— Человеком леса. Это совсем другое. Ты хитер, в тебе есть дьявол. Именно такие становятся людьми леса.

Дэвид не понимал смысла этих слов, но на всякий случай кивнул.

— Ворон сказал мне, что мы можем идти и днем. Мы выйдем сейчас же, потому что хокваты вышлют на поиски людей. Они придут сюда из-за твоего хитро брошенного платка.

Дэвид провел языком по губам.

— Куда мы пойдем?

— В горы. Возможно, мы найдем там долину мира, где мои предки однажды набрали воду жизни.

«Он совершенно сошел с ума», — подумал Дэвид и сказал:

— Я хочу пить.

— Напейся из ручья. А теперь поднимайся.

Дэвид послушался, ожидая, что ему снова свяжут руки. У него болел бок, на котором он лежал на каменном полу пещеры. Он поглядел на дневной свет снаружи. «Идти днем, когда где-то рядом летает вертолет?»

«А может, погоня уже рядом, и только потому сумасшедший Катсук собирается бежать при дневном свете?»

— Ты думаешь, твои друзья прилетят в своей дьявольской машине, чтобы спасти тебя? — спросил индеец.

Дэвид потупился и уставился на камни, покрывавшие пол пещеры.

Катсук довольно рассмеялся.

— Как тебя зовут?

— Хокват. — Не подымая взгляда.

— Очень хорошо. Только твои друзья нас не увидят, Хокват.

Дэвид поднял глаза, чтобы встретить взгляд в упор.

— Почему не увидят?

Катсук указал головой на выход из пещеры.

— Там со мной говорил Ворон. И он сказал, что укроет нас от всех искателей с неба. Я даже не буду тебя связывать. Ворон удержит тебя от побега. Если ты попытаешься сбежать, Ворон укажет как тебя достать и убить. Ты меня понял, Хокват?

— Д-да. Я не буду убегать.

Катсук довольно усмехнулся.

— Именно это и сказал мне Ворон.

Глава 11

И оставит человек отца своего и мать свою, и будет держаться с духом, что свяжется с плотью его. Но, до того как получит плоть эту, будет он нагим, каким мог он быть ни перед кем. И не будет он стыдиться наготы своей, понимая, что есть такая и такая кость среди костей его, и тогда плоть его закроется и сотворится все. И овладеет тогда человеком этим тяжелый сон, хотя бог создал человека. И не найдется никого, способного помочь; все имена человеческие будут Боговы. И Бог человеческий станет причиной того, что падут небеса, что каждый зверь полевой сможет зваться человеческим именем и познает душу. Зовут ее живой душой. Каждая скотина, каждый дикий зверь, любое создание заберется в человека, чтобы увидать — что сотворилось из первичной материи в живой душе. И человек, отделенный от того, что его сформировало, создало, назовет только лишь имя его, считая это за помощника или помощников. Но Алкунтам сказал: «Если не будешь добрым — умрешь. И все живое станет плотью от плоти твоей, и отделен станет человек от неба.»

Сотворение мира по Чарлзу Хобухету. Из статьи для журнала «Антропология 200»

Шум вертолета разбудил Катсука вскоре после полудня. Он неподвижно лежал под елью, определив направление звука еще до того, как поднять голову. Но даже и потом он стал двигаться очень медленно, будто встревоженный зверь, хотя знал, что нижние ветви скрывают его, но стараясь не сделать ничего такого, что привлекло бы внимание искателей.

Вертолет возник над деревьями, растущими на склоне, описал круг над их укрытием, потом улетел и возвратился снова. «Так-так-так» винтов заглушило все остальные звуки, когда рокот кружил над скалой, отражаясь от поверхности осыпи.

Катсук глядел в небо через скрывающие его ветви. Солнце отражалось от округлого корпуса воздушной машины. Вертолет был серебристо-зеленым, с эмблемами Службы Национального Парка. Винты производили еще и какой-то дополнительный: противный, шипящий звук, от которого ладони Катсука вспотели.

Почему он кружит здесь? Что привлекло его внимание?

Индеец знал, что тень ели скроет его, но присутствие поисковиков действовало ему на нервы, из-за чего хотелось куда-то бежать.

Снова и снова возвращался вертолет, облетая оползневую стену и граничащие с ней деревья и скалы.

Катсук думал о мальчишке в пещере. Люди из вертолета могли посадить машину и выскочить сразу же после того, как услышат крик. Только на вершине склона сесть они не могли — этому мешали деревья, а сам склон был очень крутым.

Но что они вообще тут делают?

Катсук отвел взгляд от вертолета и взглядом обследовал поверхность склона. Внезапно его глаза сфокусировались на каком-то предмете. У самого основания стены обрыва, на узенькой полоске отблескивало что-то неестественно белое.

Там, где все должно быть серым и зеленым, лежало нечто белое. И острые глаза лесников из вертолета заметили это.

Катсук изучал эту белую штуку, в то время, как вертолет делал следующий заход. Что же это было? Поднятый винтами воздушный поток заставил это нечто взлететь.

И тут понимание происходящего бомбой взорвалось в голове индейца: НОСОВОЙ ПЛАТОК!

Хокват вытащил из кармана носовой платок и бросил его здесь. И снова воздушный поток подхватил квадратик ткани, показывая его чужеродную этому месту натуру.

Эта вещь буквально кричала наблюдателю, что нечто, изготовленное человеческими руками, валяется здесь, в глуши, вдалеке от обычных дорог. И такая вещь обязательно разбудит его любопытство.

Снова вертолет пронесся над деревьями, покрывающими вершину обрыва. Он летел опасно низко, чтобы дать возможность человеку, сидящему рядом с пилотом, осмотреть эту вещь в бинокль. Катсук видел отражение солнечных лучей на линзах.

Если искатель направит свой бинокль на тень под елкой, он сможет даже увидеть очертания человеческой фигуры. Только опытность сработала против людей, сидящих в летающей машине. Они исследовали возможности подняться на склон, но видели только поднятую винтом пыль. Склон был для них лишь сложным барьером для пеших искателей. Они посчитали, что человек на эту осыпь вскарабкаться не может.

Пилот пытался парить над склоном, чтобы у наблюдателя появилась возможность все хорошенько рассмотреть, но воздушные потоки породили сильнейшую турбулентность. Вертолет заваливался и скользил в опасной близости от вершин деревьев. Двигатель ревел, когда винтокрылая машина вздымалась над скалами. Деревья согнулись под ударом воздушного бича.

Катсук спрятался подальше в гущу деревьев.

Пилот храбро искал места для посадки рядом с заинтриговавшим его белым пятном, но это ему не удавалось. Пришлось воспользоваться радиосвязью. Ведь можно было хотя бы сообщить о замеченной им странной вещи, а потом сюда могут прийти пешие искатели.

И снова вертолет очень низко промчался над деревьями, пересекая осыпь. Воздух звенел от шума мотора и винтов.

Внезапно, чуть ниже того места, где прятался Катсук, раздался тихий, скрежещущий шорох. Когда вибрация, вызванная шумом и ударной волной воздуха, сдвинула якорящие осыпь камни из неустойчивого равновесия, склон начал двигаться. Поначалу медленно, камни покатились вниз с неодолимой силой. В воздух поднялось облако серой пыли. Камни и обломки неслись со все большей скоростью, порождая грохот, заглушивший стрекотание механической птицы. Убегая от пыльной тучи, вертолет взмыл над просекой. Ноздрей Катсука достигла вонь горящего от трения кремня.

И вдруг стая воронов, до сих пор тихо сидевшая на деревьях позади Катсука, тоже взмыла в небо. Их крылья перелопачивали воздух. Их клювы были открыты. Но за грохотом лавины их карканья не было слышно.

Теперь уже в движение пришел весь склон. Настоящий каменный мальстрем с ревом несся вниз, к деревьям, заваливая обломанные ветви, с силой выбрасывая в воздух целые бревна. Деревья поменьше и кусты согнулись, но выдержали бешеную атаку.

Обвал заканчивался так же медленно, как и начался. Несколько последних камней прокатились по склону сквозь тучу пыли и разбились о стену деревьев. Сейчас можно было слышать воронье карканье. Они кружили в небе и грозили нарушителю своих владений.

Вертолета, высоко кружащего над поляной за вороньей стаей почти не было видно.

Катсук наблюдал за всем этим сквозь ветви деревьев.

Вертолет завалился вправо и еще раз пролетел над тучей пыли, опадающей на склоне. Платок исчез, захороненный тоннами камней. Катсук прекрасно видел, как человек в кабине делает какие-то жесты в сторону вороньей стаи.

Птичий строй развернул фланги и пошел в атаку на пришельца.

Машина исчезла из поля зрения Катсука. Вертолет поднялся над деревьями, оставляя воронам только вонь выхлопных газов.

Часть птиц расселась на деревьях над Катсуком, в то время как их товарищи продолжали атаковать вертолет.

Машина полетела на запад и направилась в сторону океана. Звук двигателя затих.

Катсук вытер вспотевшие руки о набедренную повязку. Рука нащупала рукоять ножа, и он вспомнил о лежащем в пещере мальчишке.

«Носовой платок!»

Вороны защитили Катсука, даже осыпь встала на его защиту. Духи, если надо, могут вызвать даже обвал.

Совершенно четко, будто слыша голос, Катсук знал, что искатель, показывающий на воронью стаю, объяснял, что эти птицы — верный знак того, что людей поблизости нет. Теперь воздушный искатель полетел в какое-то другое место. Сидящие внутри люди были уверены в послании воронов.

Склонив голову, Катсук беззвучно благодарил Ворона.

«Это я — Катсук — посылаю тебе благодарность, Дух Ворона. Я прославляю тебя там, где знают о твоем присутствии…»

Во время молитвы Катсук благодарил бледнолицых за их полнейшее неведение. Белые не знали, что Племя, люди пошли родом от Ворона. И Ворон всегда опекает своих детей.

Катсук подумал о носовом платке. У Хоквата в кармане один был. И явно он же был и у подножия склона.

Вместо того, чтобы рассердиться, Катсук вдруг почувствовал, что в нем появилось чувство одобрения. «Милый… умный… маленький хокватский дьяволенок!» Даже самый невинный оставался хитрым и предприимчивым. Даже с завязанными руками, с ужасом, терзающим сердце, он все равно подумал о том, чтобы оставить знак того, что прошел здесь.

Катсук пробовал на вкус маленькое семечко уважения, которое проросло в нем. Вот только куда заведет его это чувство? Сможет ли оно предотвратить смерть Хоквата? Как долго еще духи станут испытывать Катсука?

Мальчишка чуть ли не достиг своего с этим платком.

Почти.

Так что это не было настоящим испытанием. Это только цветочки, подготовка к чему-то большему.

Катсук отдавал себе отчет, почему уловка мальчика не удалась. Что-то в этом месте хотело примирить их — их обоих. Катсук чувствовал, как меняются его мысли, теперь он подумал, что подобное развитие событий и ожидалось. Кляксы черных крыльев, истинный вороновый водопад промчался в его мыслях. За ним следят и охраняют!

Страх искал его повсюду, но теперь оставил.

А что он сделал с мальчиком?

Пыхтение осыпи; туча вздымающейся словно пар пыли, все движения в этой глуши, во всей природе — все это были новые голоса, которые теперь Катсук мог понимать.

ТАМАНАВИС, суть его духовной силы, возродилась.

Катсук потер то место на руке, куда он был отмечен Пчелой. Его плоть восприняла ее послание. И более того, она впитала в себя и силу, которую невозможно было остановить. Пускай искатели посылают против них самые сложные машины. Он был Пчелой своего племени, им управляли силы, которые не могли сломить никакие хокватские машины, пусть даже самые мудреные. Вся окружающая его природа помогала ему и защищала его. Дикая природа говорила с ним новым голосом через каждое создание, каждый листок и каждый камушек.

Теперь он вспомнил Яниктахт с абсолютной ясностью.

До этого мгновения Яниктахт была призраком: растрепанной утопленницей; тайной, пропитанной слезами, пахнущей гнилыми водорослями. Ее душа бродила в одиночестве, сливаясь с колдовскими чарами ночи.

Но сейчас все страхи были погребены под осыпью. Катсук знал, что это глаза Чарлза Хобухета видели реальность: мертвая Яниктахт, лежащая на берегу мокрая и распухшая; в волосах запутались водоросли, плавающие обломки оставили на коже царапины.

Как бы доводя его откровение до логического конца, из погони за вертолетом вернулись последние группы воронов. Все они расселись на ветвях над Катсуком. Даже когда он вышел на солнце из под укрытия еловых ветвей, чтобы подняться к пещере, где лежал плененный Хокват, вороны оставались сидеть на месте, болтая друг с другом.

Глава 12

Ваши слова навсегда сохраняют иллюзии. Вы забили мою голову чужими мнениями, чужой верой. В моем племени учили, что человек зависит от доброжелательности всех других животных. Вы запретили обряды, которые учили этому. Вы говорили, что мы сможем испугаться некоторых мыслей. Я спрашиваю: кого бояться теперь?

Отрывок из письма, оставленного в туристическом убежище Сэм Ривер

Когда они спустились по осыпи и открыто шли по лесу, Дэвид говорил себе, что вертолет обязательно вернется. Сидящие в нем люди увидали его носовой платок. Катсуку не останется ничего как смириться с этим. И вообще, какое отношение к реальной жизни имеют его прибацанные разговоры про воронов. Люди увидали платок и обязательно вернутся.

Из-под руки Дэвид глянул на скалу и увидал над ней маленькое пятнышко, темной тучкой поднимающееся в ясно-голубое небо.

Вертолет мог вернуться. Могли прийти пешие искатели.

Дэвид настроился услыхать шум винтов.

Катсук завел мальчика в густую тень деревьев, и Дэвид молился, чтобы вертолет прилетел, когда они будут на открытом месте, не затененном деревьями.

СУМАСШЕДШИЙ ИНДЕЕЦ!

Катсуку передалась напряженность мыслей мальчика, но он знал, что две фигуры, стоящие сейчас в полумраке леса — это не люди. Никто из людей не шел сейчас по этой древней тропе. Они сами были только первичными элементами, очищающими суть свою от атомов времени, как животные очищают свою шерсть от колючек. Мысли его летели сейчас как ветерок над травой, производя шевеление мира лишь после того, как пронеслись в нем. И когда мысли его пролетали через мир, все позади застывало в молчании, незаметно изменившись по сравнению с предыдущим моментом.

И еще кое-что изменялось.

Эти мысли изменяли что-то первичное, то, что можно было чувствовать в самых дальних звездах.

Катсук остановился, осмотрел мальчика и сказал:

— Летящий погибнет от скорости, и сильный не укрепит мощь свою, пока не поверит он в себя. Вот что говорится в ваших хокватских книгах. Еще там говорится, что бахвалясь среди сильных можно уйти голым средь бела дня. Когда-то у вас, хокватов, были умные люди, но вы никогда их не слушали.

В другой раз они отдыхали и пили из ручья, стекающего со скального уступа. Под ними в глубоком ущелье грохотала зеленая река. Высоко-высоко облака пятнали небо, бросая тени на серые скалы на другом берегу.

Катсук указал вниз, на реку: «Гляди!»

Дэвид повернулся, посмотрел вниз и в изменчивом ритме солнечных отблесков увидал плывущего бурого оленя. Свет, звуки и движения зверя — все вместе ослепили его сознание.

В воздухе присутствовал какой-то мрачный холод, и когда они уходили от ручья, Дэвид услыхал как внезапно умолкли лесные птицы. Небо все сильнее затягивалось тучами. На плечо уселся овод, немного посидел и полетел по своим делам.

Мальчик уже давно потерял надежду, что Катсук накормит его в этой глухомани. Были только слова, одни разговоры о том, что здесь имеется еда. Но ведь и сам Катсук говорил: «Слова дурачат тебя».

Дэвид следил за мельканием беличьих лапок на высокой ветке, но думал он только об одном — как бы изловит зверька и съесть.

День тянулся медленно-медленно. Иногда Катсук рассказывал о себе или своем племени — истории очень увлекательные, но не всегда похожие на правду. Мальчик с индейцем проходили через густые заросли и шли по залитым солнцем полянам, над ними были тучи и трепещущие листья. И везде единственным звуком был только звук их собственных шагов.

Из-за сильной усталости Дэвид позабыл даже про голод. Куда они идут? Почему не прилетает вертолет?

Катсук и сам старался не думать о цели их путешествия, говоря себе: «Сейчас мы здесь, а пойдем туда-то». Он чувствовал, как изменяется сам, как охватывают его древние инстинкты. В своей памяти он находил совершеннейшие провалы, и знал, что про кое-какие вещи и явления уже не сможет думать так, как принято у хокватов.

Вот только к чему вели происходящие в нем перемены?

Ответ на этот вопрос сам возник в его сознании, духи открыли ему свою мудрость, свое решение: его мысли, его мозг будет преображаться до тех пор, пока сознание не отключится полностью; тогда он окончательно станет Похитителем Душ.

Под громадным тополем протекал ручей. Повсюду было множество оленьих следов. Катсук остановился и они напились. Мальчик смочил водой лицо и воротник.

Катсук наблюдал за ним и думал: «Сколько силы в этом маленьком человеке… Как странно пьет он воду сложенными ладонями… Что подумали бы его соплеменники о парне, стоящем в такой позе…»

В том, что делал мальчик, было своеобразное изящество. Он уже начинал вписываться в эту жизнь. Когда нужно было молчать — он молчал. Когда можно было утолить жажду — он пил. Вот только голод был для него тяжелым испытанием. Духи дикой природы проникли в него и говорили, что он сделал правильный выбор. Правда, правота эта еще не была окончательной. Он все еще оставался хокватским мальчиком. Клетки его тела нашептывали ему мысль о бунте, заставляя отказаться от окружающей его земли. И в какой-то миг он мог отделиться от нее, еще раз стать совершенно чужим ей. Пока все находилось в неустойчивом равновесии.

Катсуку казалось, что именно он и регулирует это равновесие. Мальчик не имеет права требовать еды, пока не наступит время. Жажду следует утолять лишь тогда, когда хочется пить. Разрушающее воздействие голоса может быть предотвращено желанием не разговаривать.

Нагруженные пыльцой пчелы деловито гудели в огненных метелках цветов возле падающего с обрыва ручья. «Это глаза духов, от которых нам никогда не укрыться.»

Катсук присмотрелся к насекомым, трудящимся в зеленоватом от листвы свете. Пчелы были частью здешнего мироустройства и порядка. Причем, не как множество отдельных существ, но как единый организм. Они были Пчелой, посланницей духов, что когда-то отметила его самого.

Мальчик напился из ручья и сел на корточки, внимательно оглядываясь по сторонам, ожидая, что будет дальше. В какой-то миг в посадке головы мальчика Катсуку открылся намек на человека, что был отцом этого человеческого создания: из мальчишеских глаз выглядывал взрослый, взвешивая, оценивая, планируя.

Мысль о присутствующем здесь мужчине-отце заставила Катсука на какой-то миг нервничать. Ведь отец уже не был Невинным. Он обладал всякими премудростями хокватов. У него могли быть какие-то особенные силы: добрые и злые, которые позволяли хокватам главенствовать над более примитивным миром. Следует заставить этого типа держаться в тени, подавить его активность.

Только как это сделать? Плоть мальчика нельзя было отделить от того, кто дал ему жизнь. Следовало призвать силу духов. Но каких духов? Каким образом? Удастся ли исключить мужчину-отца с его собственными провинностями и недостатками?

Катсук подумал: «Мой отец пришел бы, чтобы помочь мне в подобной ситуации.»

Он попытался вызвать образ отца, но пришел не облик, а голос.

Внезапно Катсук почувствовал, как в нем проклевываются семена паники.

Его отец был здесь. Человек, который существовал. Он пришел от своих берегов, рыбалки, воспитания двух детей. Но он избрал путь пьянства, обращенной вовнутрь ярости и смерти в воде. Разве хокваты отвечали за это?

Где было его лицо, его голос? Он был Хобухетом, Речным человеком, чье племя жило на этой земле два раза по тысяче лет. И он был отцом своего сына.

Катсук продолжил свои размышления: «Но ведь я уже не Чарлз Хобухет. Я — Катсук. И отец мой — Пчела. Я призван, чтобы сотворить ужасное. Пока я Ловец Душ, мне следует призывать на помощь только духов.»

Теперь он беззвучно молился, увидав, как блеснули глаза мальчика отражением своего мужчины-отца. Нет, в этом месте никакая сила не может сравниться с Ловцом Душ. Это успокоило Катсука. Не может сомневаться величайший из духов! Нет в этой плоти хокватского отца, он изгнан. Остался один Невинный!

Катсук поднялся и прошел вдоль края обрывистого склона, слыша, что мальчик идет за ним. Не нужно было никаких слов, никаких команд. Похититель Душ создал в воздухе невидимую нить, по которой следовал мальчик, будто привязанный крепким ремнем.

Катсук сошел с тропы и углубился в поросшие мхом заросли тсуги. Где-то здесь был гранитный уступ, опоясывающий всю речную долину. Ноги сами несли его. К первому выходу камня он вышел где-то через час, продираясь через заросли черники. Мальчик следовал за ним, протискиваясь через кусты, как делал это Катсук. Они вышли на голую каменную поверхность, к югу от них развернулась вся долина с сочными травами и пасущимися на полянах лосями.

Внимание индейца привлек выводок жирных перепелок, поднявшихся в воздух ниже того места, куда они вышли с Хокватом. Птицы напомнили ему о голоде, который чувствовало его тело, когда он позволял ему это. Но сейчас он голода не чувствовал, зная, что тело его уже успело приспособиться к суровой жизни.

Мальчик растянулся на нагретом солнцем камне. Катсуку было интересно, хочет Хокват есть или станет это отрицать. Мальчишка тоже успел приспособиться к суровой жизни. Вот только, каким образом? Или в каждый момент бытия он погружался настолько глубоко, что потребности воздействовали на его органы чувств только лишь в каждом отдельном случае. Подъем наверх утомил мальчика, и он сейчас отдыхал. Это был самый правильный выход. Но что еще изменится в теле Хоквата?

Очень тщательно Катсук стал изучать своего пленника. Пот сделал темными волосы на шее мальчика. На штанинах бурая грязь. На полотняных туфлях сохли комья глины.

Катсук унюхал запах пота мальчика: молодой, мускусный запах напомнил ему закрытые школьные помещения. Он продолжал размышлять:

«Земля, отмечающая нас внешне, оставляет свои следы внутри нас.»

Может прийти такое время, когда мальчик будет настолько крепко связан с этой природой, что уже не сможет расстаться с нею. Если связь эта будет налажена как следует, невинность останется и ней будет столько силы, чтобы бросить вызов любому духу.

НА МНЕ МЕТКА ЕГО МИРА. А ТЕПЕРЬ МОЙ МИР МЕТИТ ЕГО.

Сейчас борьба шла в двух плоскостях — желание не упустить жертву и желание жертвы сбежать, только борьба эта происходила в сфере духов. И знаком этого была происходящая в природе борьба.

Катсук поглядел на другую сторону долины. На дальнем склоне рос старый лес, с окутанными серебристой паутиной мертвыми деревьями.

Мальчик перевернулся на спину, прикрыв глаза рукой.

— Сейчас мы пойдем дальше, — сообщил Катсук.

— Разве нельзя хоть чуточку переждать, — не отнимая руки от глаз спросил Хокват.

— Ты что, представляешь, будто я не знаю, что нам делать дальше?

Мальчик убрал руку, поглядел на индейца.

— Что ты?..

— Ты тянул время, когда мы пересекали поляну, специально застрял в камнях, когда переходили реку вброд, потом ты просил, чтобы я развел костер. Ты думаешь, я не знаю, почему ты жаловался, когда мы сошли с лосиной тропы?

У мальчика покраснели щеки.

— А теперь погляди, где мы сейчас. — Катсук указал в небо. — Мы совершенно открыты для разыскивающих нас дьявольских машин. Или же для людей, которые могут увидеть нас из долины. В бинокль нас можно узнать очень легко.

Мальчик поглядел на него.

— Почему ты называешь вертолеты «дьявольскими машинами»? Ведь ты же знаешь, что это такое.

— Правильно, мне известно, что думаете о них вы. Но различные люди видят различные вещи по-разному.

Дэвид отвернулся. Он чувствовал упрямую решительность продолжить этот момент откровенности. Голод и усталость помогали ему. Да, они истощали его жизненные силы, но подпитывали его ярость и ненависть.

Внезапно Катсук рассмеялся и сел рядом с мальчиком.

— Ладно, Хокват! Я покажу тебе силу Ворона. Пока тепло, будем отдыхать здесь. Если хочешь, можешь следить за небом. Ворон спрячет нас, даже если дьявольские машины будут лететь прямо в нашу сторону.

Дэвид подумал: «Он и вправду верит в это».

Катсук перекатился на бок, изучая своего пленника. Как странно, что Хокват до сих пор ничего не понял про Таманавис. Мальчишка будет ждать, надеяться, молиться. Но Ворон дал свое обещание.

Камень под ним был теплым и гладким. Катсук перекатился на спину, осмотрел окружающее. На освещенной солнцем стороне склона росла осина с дрожащими листьями. Отблески солнечных лучей в листве навели его на мысль о жизни Хоквата:

«Действительно, Хокват очень похож на осиновый лист: трепещет от каждого дуновения, то отблескивая ярко на солнце, то прячась в тени. Он и Невинный, он и злой. Самый подходящий для меня Хокват.»

— Но ведь ты взаправду не веришь во всю эту чушь про воронов, — сказал мальчик.

— Увидишь сам, — мягко отвечал Катсук.

— Один парень из лагеря говорил, что ты ходил в университет. А там тебя должны были учить, что это глупости.

— Да я посещал хокватский университет. Там учили плевать на все это. Но я не выучился плевать, хотя каждый там этому и учился. Возможно, я глуп.

Катсук усмехнулся в небо, его взгляд бесцельно следил за хищной скопой, кружащей высоко над ними.

Дэвид, прикрыв глаза, наблюдал за своим похитителем, думая — как этот человек похож на большого кота, которого он видел в зоопарке Сан Франциско: растянулся на камне, притворно расслабившись, смуглая кожа стала матовой от покрывающей ее пыли, глаза моргнут, вспыхнут, снова закроются…

— Катсук?

— Да, Хокват.

— Ведь тебя собираются схватить и наказать.

— Только если позволит Ворон.

— Наверное, ты был таким глупым, что тебя не оставили в университете!

— Как я могу знать, что им взбредет в голову?

— Что ты вообще знаешь?

В голосе мальчика Катсук ощущал одновременно и злость и страх, и думал, каким сыном был этот парень. Здесь, на этом месте, легко было рассуждать о его прошлой жизни — ведь все уже сделано. Этот мальчик уже никогда не станет взрослым, не превратится в морщинистого старика. Он и так впитал в себя немало лжи. Но даже и без Катсука он никогда бы не дошел до спокойного, обеспеченного будущего.

— Ни о чем ты не знаешь! — настаивал мальчишка.

Катсук отвернулся от него, выбрал травянистый стебель, росший из расщелины в камне, очистил от грубой оболочки и стал высасывать сладкий сок.

Дэвид почувствовал, как сосет в желудке.

— Ты глупый, глупый!

Катсук очень медленно повернул к нему голову, оценивающе поглядел на мальчика.

— Здесь, Хокват, я профессор, а ты — глупец.

Мальчик обиженно отвернулся и стал глядеть в небо.

— Можешь выглядывать сколько угодно, — сказал Катсук. — Ворон укроет нас от искателей.

Он очистил еще один стебель и принялся его жевать.

— Как же, профессор! — рассмеялся Дэвид.

— Зато ты учишься слишком медленно. Ты голоден, хотя вокруг полно еды.

Глаза мальчика уставились на траву в зубах у Катсука.

— Да, взять хотя бы эту траву. В ней много сахара. Когда мы переходили реку, ты видел, как я вырывал корни тростника, мыл их и жевал. Ты видел, как я ел жирных личинок, а ты только спрашивал, как нам наловить рыбы.

Дэвид чувствовал, как горят в его сознании эти слова. Трава росла рядом с камнем, рядом с его головой. Он потянул стебель и вырвал его вместе с корнем.

Катсук поднялся, подошел к нему, выбрал молодой побег и показал, как надо очистить его от кожицы — осторожно, но уверенно — не трогая корней.

Дэвид положил кусочек на пробу в рот. Почувствовав сладость, он перемолол стебель в зубах. Желудок от голода буквально скрутило. Он схватил следующий стебель, еще один…

— Один урок ты выучил, — заметил Катсук. — А теперь идем.

— Ты боишься, что твой Ворон не укроет нас?

— Хочешь провести окончательный научный эксперимент, так? Ладно, остаемся на месте.

Катсук отвернулся от мальчика, пригнул голову, вслушался.

Его поза обострила и чувства Дэвида. Он услыхал шум воздушной машины и решил, что Катсук слышал его уже давно. Так вот почему он хотел идти отсюда!

— Услышал? — спросил Катсук.

Дэвид затаил дыхание. Звук становился все громче. Сердце мальчика забилось сильнее.

Катсук лег на камень и не двигался.

Дэвид подумал: «Если я стану подпрыгивать и размахивать руками, он меня прибьет.»

Катсук закрыл глаза. Мысленно он ощущал в себе другое, внутреннее небо, все багровое от пламени. Это испытание было решающим. «Это я, Катсук…» Шум вертолета забил все его чувства.

Дэвид глядел на юго-запад, на верхушку осины, затенявшей их камень. Звук исходил оттуда, становился громче… громче…

Катсук лежал с закрытыми глазами, даже не шевелясь.

Дэвиду хотелось крикнуть ему: «Беги!», хотя это было и глупо. Но ведь Катсука схватят, если он останется здесь. Почему же он не вскакивает и не бежит, чтобы спрятаться среди деревьев?

Мальчика била дрожь.

Что-то согнуло верхушку осины…

Дэвид глядел, замерев на месте.

Вертолет был высоко, но летел в планирующем полете. Взгляд мальчика следовал за машиной — огромной, летящей в ярко-синем небе среди облаков. Она летела справа налево на расстоянии в милю от того места, где стоял Дэвид. Ее пассажирам было достаточно одного взгляда, чтобы увидать две человеческие фигуры на высокой каменной гряде.

Громадная машина пересекла дальний склон речной долины. Высокие деревья скрыли вертолет. Потом стих и шум винтов…

Как только это произошло, над скалой, где стоял Дэвид, взлетел одинокий ворон, потом еще один, еще…

Птицы летели беззвучно, ведомые собственным назначением.

Катсук открыл глаза, чтобы увидеть последних. Звук вертолета уже совершенно затих. Индеец поглядел на мальчика.

— Ты даже не пробовал привлечь их внимание. Почему? Я не собирался мешать тебе.

Дэвид глянул мельком на нож, висящий на поясе у Катсука.

— Ты мог бы мне помешать.

— Я и не собирался.

Дэвид чувствовал ударение на этих словах, заключенную в них правду. Реакцией мальчика стало горькое разочарование. Хотелось куда-то бежать и плакать.

— Это Ворон укрыл нас, — заявил Катсук.

Дэвид подумал о летающих над головой птицах. Они появились, когда вертолет уже улетел. Хотя в этом и не было никакого смысла, мальчик чувствовал — полет птиц был сигналом. У него появилось жуткое впечатление, будто птицы каким-то таинственным образом разговаривали с Катсуком.

— Пока Ворон защищает нас, я тебя не убью. Но вот без его покровительства…

Дэвид отвернулся. Глаза горели от слез. «Ведь я мог прыгать и размахивать руками, а я даже и не пытался!»

Одним гибким движением Катсук поднялся с камня и сказал:

— А теперь мы идем.

Даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, идет ли мальчик за ним, Катсук пересек открытое пространство и скрылся под сводами деревьев. В юго-западном ветре он чувствовал влагу. Вечером может быть дождь.

Глава 13

В границах своей плоти вы, белые, действуете так, будто вера ваша фрагментарна. Вы впадаете в себялюбие и насилие. Вы не поддерживаете своих детей, хотя не любите, когда не поддерживают вас самих. Вы плачете о свободе, в то время, как рациональная жизнь ограничивает пределы вашего самообмана. Вы существуете в постоянном напряжении, боясь тирании, и, одновременно, желая стать жертвой. Вы постоянно хитрите и притворяетесь, говоря, будто готовы рискнуть всем, чтобы у каждого была равная доля счастья. Но рискуете вы ничем, кроме слов.

Из статьи Чарлза Хобухета в газете Университета штата Вашингтон

Дэвид ощупывал лежащие в кармане два камушка — по одному на каждый день. Уже вторые сутки с этим сумасшедшим. Всю ночь они дремали и спали под скальным выступом, укрывшим их от дождя. Катсук раздумал разводить костер, зато он пошел в лес и вернулся с едой: какой-то серой и мягкой массой в коробе из древесной коры. Дэвид с жадностью набросился на еду, чувствуя кисло-сладкий привкус. Катсук объяснил, что это были корни лилий, смешанные с личинками и сладкими красными муравьями.

Заметив на лице мальчика отвращение, Катсук расхохотался и сказал:

— Не будешь есть — сдохнешь. Это хорошая еда. В ней есть все, что тебе нужно.

Этот смех заглушил все возможные замечания Дэвида гораздо эффективней, чем все его контраргументы. Мальчик еще раз поел, когда над деревьями занимался рассвет.

В то утро он два часа шел за Катсуком, пока одежда не просохла полностью.

Сейчас вокруг них росли только тсуги. На стволах некоторых деревьев были вырезаны древние знаки в виде смолисто-черных колец. Катсук сразу же узнал их и объяснил, что они отмечают путь, которым шли его предки. Мхи и папоротники разрослись под деревьями в своем царстве и совершенно закрыли тропу, но Катсук сказал, что это и был главный путь.

Небо потемнело. Дэвид размышлял, пойдет ли снова дождь.

Подняв голову вверх, Катсук изучал окружение, потом повернулся, следя за мальчиком, пробиравшимся далеко сзади через валявшиеся на земле замшелые стволы деревьев и заросли папоротников.

Катсук внимательно изучал лежащий перед ними спуск. Древняя лосиная тропа, когда-то давно ведущая и его племя, спускалась куда-то вниз. Он мог пойти туда же, как в прошлом пошли его дикие собратья.

Мальчик подошел к индейцу и остановился, тяжело дыша.

— Держись поближе ко мне, — сказал ему Катсук.

Он еще раз огляделся, обойдя поросший мхом ствол дерева, отметив, что под ним висит тонкая паутинка. С нижних сучьев свисали бороды мха — будто вывешенная для просушки зеленая шерсть. Свет, и яркий и приглушенный одновременно, так как солнце было закрыто тучами, размыл окружающие их цвета, и они наполнили весь мир изумрудным сиянием. В какой-то миг солнце пробилось сквозь облака и послало ярчайший луч, пронзивший весь лес от от вершин деревьев до самой земли.

Катсук прошел через столб света и пригнулся под мрачными нижними ветвями дерева. Ему было слышно, как позади него ветки цепляют, бьют и царапают мальчика.

В темном проходе Катсук остановился, протянул руку и остановил Дэвида. Сейчас тропа шла прямо перед ними, в паре футов, отделенная крутой насыпью. Она сворачивала влево. На влажной почве отпечатались следы ботинок…

Дэвиду была видна напряженность Катсука, который прислушивался к звукам, которые издавали путешественники впереди. Следы выглядели совершенно свежими. По тропе скатывалась влага, но следов совершенно еще не сгладила.

Катсук повернулся, поглядел на мальчика и указал рукой в направлении, откуда они шли.

Дэвид непонимающе покачал головой.

— Что такое?

Катсук поглядел на холм, с которого они спустились, и сказал:

— Мы проходили мимо большого дерева. Возвращайся туда и спрячься под ним. Если я увижу или услышу хоть малейший знак твоего присутствия, убью.

Дэвид повернулся и начал подыматься к дереву.

Это был кедр, нижние сучья которого поросли мхом, зато живые ветви рвались в небо по всей длине ствола. Катсук показывал на другое — поваленное дерево, называя его деревом-кормилицей. Его ветви скоро станут самостоятельными деревьями. Дэвид полез через этот наклонившийся ствол.

Добравшись до места, он опустился на колени, пытаясь пробить взглядом полумрак. Его глаза выискивали цветные пятна, движение. Сидя тихо-тихо, он слышал лишь как повсюду капает вода. Ему передалось царящее здесь уныние. К тому же мальчик натер ноги, джинсы промокли чуть ли не до пояса. А еще было очень холодно.

Катсук спустился к тропе и свернул налево, куда вели следы. Он скользил, пригнувшись к земле — коричневая кожа и белая набедренная повязка приковывали взгляд мальчика.

Тропа повернула направо, Катсук вместе с нею. Теперь Дэвид мог видеть только его плечи и голову.

Внезапно, далеко внизу, у подножия холма Дэвид увидал цветные движущиеся пятна — группу путешественников. Казалось, что даже звуки стали лучше проходить в воздухе, но не артикулированные слова, которые можно было узнать, а только смех и гомон.

Дэвид присел пониже за стволом дерева, выглядывая между боковых, отсохших ветвей. И в то же время его беспокоила такая мысль: «Зачем я прячусь? Почему бы мне не проскочить мимо Катсука и не побежать к этим людям? Они бы защитили меня от него.»

И в то же время он чувствовал, что не сможет двинуться отсюда. Какая-то часть Катсука продолжала следить за пленником, Дэвид нутром чувствовал это. Наверное, где-то могли быть вороны.

Дэвид, весь напряженный, затаился.

Катсук, чьи плечи и голова виднелись над краем тропы, остановился. Он обернулся, поглядел в сторону Дэвида, потом посмотрел вдоль тропы.

Мальчик услыхал какой-то шум, гортань его вмиг пересохла, и он напрасно пытался сглотнуть. Еще какие-то люди?

Он подумал: «Ведь я же могу закричать!»

И в то же время он знал, что любой возглас, и сюда прибежит Катсук с ножом.

Послышались тяжелые, медленные шаги.

К тропе спускался молодой, заросший бородой человек. На его плечах высокий зеленый рюкзак. Длинные волосы перевязаны на лбу красной лентой, что делало его похожим на какого-то необычного аборигена. Путник не оглядывался по сторонам, его внимание было приковано только к тропе. В руке у него был посох.

От страха у Дэвида даже голова закружилась. Он не мог видеть Катсука, но знал, что тот притаился в засаде где-то рядом и следит за путешественником.

Дэвид думал: «Единственное, что я могу сделать, это подняться и закричать!»

Другие люди, внизу, могли бы его и не услыхать, но этот-то мог бы. Он как раз прошел мимо того места, где спрятался мальчик. Другим пришлось бы добираться до этого места несколько минут. К тому же, внизу в каньоне протекал ручей. Его плеск заглушит любые звуки, идущие сверху.

Дэвид думал: «Катсук может убить этого парня, а потом и меня… Он уже говорил, что ему доводилось… и он имел в виду как раз это…»

Бородатый путник подошел к развилке тропы. Он мог случайно заметить Катсука, но мог и пройти мимо, как ни в чем ни бывало.

Что же делает Катсук?

За последние несколько минут все чувства Катсука обострились до крайности. В том мрачном проходе под деревьями, до того как сойти с тропы, ему почудилось, что он может найти свое тайное имя, вырезанное где-нибудь на дереве, поваленном стволе или на пне, и ему стало страшно.

На нескольких более-менее открытых местах он глядел в небо — то серое, то яркое, будто сине-зеленое стекло. Оно было похоже на бесформенный кристалл, но готовый тут же облечься в любую форму. И вдруг его имя будет написано на нем? Потом он подумал о Хоквате, идущем за ним будто собачка на поводке. Потом пришла другая, странная мысль: «Похититель Душ дал мне власть над Вороном, только этого еще недостаточно.»

Ему было интересно: есть ли здесь, в горах, какая-нибудь вещь, способная еще раз упорядочить его мир. Все его мысли сейчас занимало видение Яниктахт: ее голова с песком на щеках, с запутавшимися в волосах водорослями, с совершенно изуродованным лицом. Нет, призрак Яниктахт не мог установить мир правильно!

Теперь ему были слышны голоса и смех путешественников внизу, и он представил, будто они насмехаются над ним. Он слышал, как подходят отставшие.

Внезапно окружавший его лес превратился в серо-зеленый пустой мир, накрытый свинцовым небом. Ветер исчез из-под деревьев, и в этой внезапно наступившей тишине надвигающейся непогоды Катсук понял, что слышит только удары своего сердца, но только когда движется сам; как только он останавливается — оно сразу же замолкает.

В индейце вскипела ненависть. По какому праву хокваты веселятся в его лесу? Он чувствовал всю ублюдочность этих людей, а в их голосах слышались всхлипы и плач неотмщенных душ.

Бородатый путешественник уже подошел к развилке тропы: голова опущена, походка выдавала страшную усталость. К тому же и рюкзак был слишком тяжелым. Он был набит вещами, совершенно ненужными здесь.

С каким-то отчаянием Катсук понял, что видел этого бородатого раньше — в университетском кампусе. Он не мог назвать это лицо; было только неясное предчувствие, что этого студента он видел раньше. Но его беспокоило, что не может вспомнить имя.

И вот тут, в свою очередь, путник увидал Катсука, скатившегося на тропу и чуть не упавшего.

— Чего… — Молодой человек тряхнул головой. — Хей! Да это же Чарли Вождь! Парень, чего это ты делаешь тут в таком прикиде? Играешь в переселенцев и индейцев?

Катсук застыл, лихорадочно обдумывая ситуацию: «Этот дурак ничего не знает. Ну конечно же, он ничего не знает! Он ходит по моему лесу без радиоприемника.»

— А я Винс Дебай, помнишь? Мы вместе были в группе «Антро 300».

— Привет, Винс, — сказал Катсук.

Винс стал так, чтобы опереть рюкзак о насыпь, идущую вдоль тропы, и облегченно вздохнул. По его лицу было видно, что ему не терпится забросать Катсука вопросами. До него сразу же дошло, что эта встреча была какой-то странной. Лицо он узнал, только это был уже не тот Чарли Вождь из группы «Антро 300». И он почувствовал это. Сам же Катсук понял, что ненависть закрыла его лицо мертвой маской, высохшей и морщинистой будто сброшенная змеиная кожа. Нет, Винс должен был заметить это.

— Парень, ну я и напахался, — сказал Винс. — С самого утра мы пилим от Кимты. Хотели до вечера добраться до Убежища Финли, но, похоже, облажаемся. — Он взмахнул рукой. — Слышь, я это так, пошутил, ну, насчет индейцев и переселенцев. Ты уж не обижайся, лады?

Катсук кивнул.

— Ты остальных ребят видел? — спросил Винс.

Катсук отрицательно покачал головой.

— Парень, а что это ты в одной только набедренной повязке? Тебе не холодно?

— Нет.

— Я там остановился, чтобы чуть-чуть пыхнуть травки. Остальные ребята должны быть уже внизу. — Он осмотрелся. — Мне кажется, я даже слышу их. Эй, ребята! — Последнее слово прозвучало будто вскрик.

— Они не могут услыхать тебя, — сказал Катсук. — Река слишком близко.

— Наверное ты прав.

Катсук думал:

«И я должен его убить без какой-либо злости. Что за ирония! Просто я должен убрать из своего леса ядовитое и сумасшедшее существо. И это будет то событие, в котором мир сможет увидеть себя.»

— Вождь, не нравится мне твое спокойствие. Ты, случаем, не тронулся?

— Я на тебя не сержусь.

— Ага… ну, ладно. Немного травки не хочешь? У меня осталось пол-косячка.

— Нет.

— Парень, товар первый класс! На той неделе в Беллинхеме брал.

— Я не курю вашу марихуану.

— Ого! Так что ты тут делаешь?

— Я здесь живу. Тут мой дом.

— Ну, заливаешь! И в этом прикиде?

— Я всегда надеваю это, когда ищу в себе деформацию духа.

— Чего?

— То, что люди называют здравомыслием.

— Заливаешь!

«Пора кончать с этим, — думал Катсук. — Нельзя, чтобы он ушел и растрепал всем, что видел меня.»

Винс растирал плечи под лямками рюкзака.

— Слушай, ну и тяжелый, зараза!

— Просто до тебя еще не дошло, что лучше иметь достаточный минимум, чем столько.

Из горла Винса вырвался нервный смешок.

— Ладно, побегу догонять остальных. Пока, Вождь!

Он вдел руки в лямки рюкзака, снимая тот с насыпи, и сделал шаг от Катсука. По его движениям было видно, что он трусит.

«Мне нельзя его жалеть. Из-за него у меня могут рухнуть все планы. Мой нож чисто войдет в это молодое тело. — Катсук вынул нож и, крадучись, пошел за Винсом. — Мой нож откроет его кровь и выскажет почтение его смерти. Рождение обязано заканчиваться смертью, чтобы потускнели глаза, исчезла память, замолчало сердце, вытекла кровь, ушло все тело — чтобы чудо жизни закончилось.»

Во время всех этих размышлений он действовал: левая рука вцепилась в волосы Винса, оттягивая голову назад; правая рука взмахнула ножом вокруг и поперек открывшейся шеи.

Не было даже вскрика, только тело отдернулось назад, направляемое рукой в длинных волосах. Катсук присел на одно колено, принимая на него тяжесть рюкзака и сдвигая тело вправо. Алая струя вырвалась из перерезанного поперек горла, ясный цвет молодой жизни фонтаном хлынул на тропу — сначала бурно, потом все медленнее. Тело дернулось и застыло.

Свершилось!

Катсук почувствовал, что это мгновение будет преследовать его до конца жизни. Это только сейчас дошло до него.

Конец и начало!

Он все еще поддерживал тело, размышляя — а сколько же лет было этому молодому человеку. Двадцать? Возможно. Сколько бы ему не было — здесь его жизнь кончилась, превратившись в сон. Катсук чувствовал, что мысли его от свершенного совсем перепутались. Странные видения захватили его разум: Все превратилось в мираж — мрачное и затаенное; чей-то злой профиль; плывущие под водой тучи; воздушные круги, движущиеся в нефритовых путах зеленого кристалла; флюиды, оставляющие след в его памяти.

У этой земли зеленая кровь.

Он чувствовал тяжесть скрючившегося тела. Эта плоть была малым отражением громадной вселенной. Теперь же это тело увяло. Он позволил, чтобы труп упал на левый бок, поднялся на ноги и глянул вверх по склону, туда, где за упавшим стволом спрятался Хокват. И внезапно, когда тучи открыли Солнце, весь склон залился зеленым светом.

Глубоко-глубоко уйдя в себя, Катсук молился:

«Ворон, Ворон, сдержи мою ненависть. О, Ворон, дай мне ярости для мести. Это я, Катсук, три ночи проведший в лесу, не обращавший внимания на тернии, но пришедший к тебе с предложением. Это я, Катсук, твой факел, что подожжет весь этот мир.»

Глава 14

Хотя мы и подозреваем, что он мог сбежать в какой-нибудь город, это не означает, будто мы прекратим поиски в лесах. На сегодня мы располагаем только пятью сотнями людей, работающих по всем направлениям этого случая. У нас есть шестнадцать воздушных машин, в том числе — девять вертолетов. В утренних газетах я читал о некоем противостоянии: современности и дикарства. Мне так не кажется. Я вообще не понимаю, как смог бы он пройти по всем этим тропам, и его никто не заметил.

Специальный агент Норман Хосбиг, ФБР, отделение в Сиэтле

Поднявшись из-за своего укрытия, Дэвид видел всю сцену убийства. Его сознание заволокло ужасом. Этот молодой путешественник, который только что был жив — теперь только труп. В глазах Катсука была только ярость, взгляд его рыскал вдоль по склону. Может он выискивал следующую жертву?

Дэвид почувствовал, что истинные глаза индейца были спрятаны где-то глубоко-глубоко и только теперь показались на свет божий — коричневые и ужасные, такие же бездонные, как и то место, где таились раньше.

Мальчик вышел из-за своего укрытия. Ноги его подкашивались. Он знал, что на его лице рисуется охвативший его ужас, он не мог набрать в грудь воздуха. Но мышцы ему подчинялись, хоть и не совсем.

Ему хотелось только одного — избавиться от этого кошмара.

Он шел параллельно тропе, медленно переставляя ноги. «Надо отыскать других туристов!» В конце концов он повернул вниз по склону, спотыкаясь о корни и валяющиеся сгнившие стволы. Движение каким-то образом вернуло ему контроль над собственным телом, он даже побежал, продираясь сквозь заросли к реке.

Но здесь не было ни слуху, ни духу от путешественников. Катсука тоже не было.

И тогда он побежал снова. Не оставалось ничего, только бежать.

Из-за какого-то каприза окружавшего его мира, Катсук увидал бегущего мальчика: волосы развеваются, голова откинута — медленно-медленно движущееся создание из сгустившегося света: темное, с каким-то внутренним золотистым свечением, плывущее по зеленому фону воздуха и леса.

И только тогда до Катсука дошло, что он тоже бежит, громадными скачками спускаясь по склону. У поворота тропы он притормозил, и когда Хокват срезал угол, схватил бегущего мальчика и упал вместе с ним на землю.

Когда уже Катсук смог говорить, слова, не имеющие особого смысла, вырвались из груди диким барабанным боем.

— Гад! Я же говорил тебе!.. Лежи!..

Но Хокват и так лежал без сознания, ударившись головой о ствол дерева.

Катсук присел рядом, усмехнулся, вся его злость разом испарилась. Как глупо поступил Хокват — неумелый полет птенца, только-только вышедшего из гнезда. Ворон все предусмотрел!

На голове Хоквата была кровавая ссадина. Катсук положил руку на грудь мальчика, послушал, как бьется сердце, поглядел, как облачком подымается пар дыхания. Сердце и дыхание были едины…

Им овладела печаль. Чертовы лесорубы на Ле Пуш Роад! Посмотрите только, что они наделали! Они убили Яниктахт. Его руками они убили лежащего здесь парнишку. Пока еще этого не случилось, но… возможно. Они убили Винса, стынущего теперь на тропе. У Винса уже не будет сыновей. И дочерей. Уже никогда он не засмеется. Все они убиты этими пьяными хокватами. И кто знает, скольких людей они еще убьют?

Ну как это хокваты не понимают того, что они натворили своим насилием? Они остаются слепыми даже к самым очевидным фактам, не желая видеть последствий своего поведения. Вот если бы ангел-хранитель спустился с небес и показал им, как следует поступать, тогда они бы послушали.

Что сказали бы девять пьяных хокватов, если бы увидали тело Винса, лежащее на тропе? Они бы сказали: «Мы этого не делали!» Они бы сказали: «Это была всего лишь невинная шуточка.» Они сказали бы: «Зачем столько шума из-за какой-то девки?»

Катсук вспоминал Винса, расхаживающего по кампусу — недостаточно невинного, чтобы удовлетворить Похитителя Душ, но весьма наивного в правоте своих суждений. Всего лишь предварительная жертва, отметка на пути.

Винс судил своих соплеменников строго, участвовал в детском бунте своих времен, но он никогда не задумывался о своем пути в этом мире. И, по-видимому, весь путь его сводился к безвременной смерти.

Катсук поднялся на ноги, схватил лежащего без чувств мальчика и потащился вверх по склону.

«Я должен быть безжалостным, — думал он. — Надо спрятать тело Винса и сразу же уходить.»

Лежащий у него на руках Хокват пробормотал: «Моя голова…»

Катсук поставил мальчика на ноги, ощупал его.

— Идти можешь? Хорошо. Мы уходим.

Глава 15

Вы принесли своего чужого Бога, что отделил вас от всей остальной жизни. Он представляется вам в смертный час как самый большой дар. Ваши чувства затуманены его иллюзиями. Его смерть вы бы отдали за все, имеющееся в жизни. Но вы неотступно преследуете своего Бога смертью, мучаете его, моля очутиться на месте смерти его. Повсюду на земле вы шлепаете распятия. И там, где оно появляется, земля умирает. Прах и меланхолия станут вашим уделом до конца дней. Вы слепо не замечаете ни зла, ни великолепия. Вы мучаете себя своей же ложью. Вы попираете саму смерть. А каким богохульством наполнена ваша притворно-убийственная любовь! Вы долго вырабатываете в себе честный взгляд. Но это всего лишь маска, прикрытие, за которой скалится череп. Ваши золотые идолы созданы из жестокости и насилия. Вы забрали у меня мою же собственную землю. Да, опасаясь за судьбу своего народа, я погублю вас древними методами. Вы издохнете в пещере, созданной вами же, и никогда не услышите песню птиц или шелест деревьев на ветру — эолову арфу леса!

Псалом Катсука, написанный им на обороте регистрационного бланка и оставленный в Кедровом Доме

Дэвид проснулся, когда только-только начинался рассвет. Мальчик весь дрожал от холода и сырости. Катсук тряс его за плечи. Индеец был одет в вещи, взятые из рюкзака убитого путешественника: джинсы, которые еле сошлись на набедренной повязке, рубашка из шотландки. Но на нем были те же мокасины, голова обвязана той же полоской красной кедровой коры.

— Пора вставать, — сказал Катсук.

Дэвид уселся. Холодный и сырой мир давил на него угнетающе. Мальчик чувствовал пронзительный холод окружающей его реальности. Одетые на Катсуке вещи напомнили Дэвиду о смерти бородатого путника. Катсук убил его! И очень быстро!

Вместе с памятью пришел еще более пронизывающий холод, чем мог вызвать весь серый туман в этой глуши.

— Скоро мы выйдем, — сообщил Катсук. — Ты меня слышишь, Хокват?

Индеец изучающе глядел на мальчика, как будто тусклый серый свет сконцентрировался в пучок, освещающий малейшее движение на юном лице.

Хокват пребывал в ужасе. Какая-то часть сознания мальчика правильно оценила смерть бородатого туриста. Одной смерти будет недостаточно. Обряда жертвоприношения следует придерживаться до конца. Нельзя допустить, чтобы подозрения Хоквата внедрились в его сознание. Слишком большой страх способен убить невинность.

Мальчик затрясся в резких, неконтролируемых спазмах.

Катсук снова присел на корточки, чувствуя нарождающийся внутри неприятный холодок, и положил руку на плечо Хоквата. Под пальцами индейца мальчишеское тело пульсировало жизнью. В нем было тепло, чувство отдаленности конца.

— Ты уже проснулся, Хокват? — настаивал Катсук.

Дэвид отбросил руку индейца, бросив молниеносный взгляд на нож, висящий на поясе Катсука.

«Мой нож, — думал мальчик. — Им убили человека.»

Как бы живущая собственной жизнью память подсунула ему образ матери, предупреждающей, чтобы он был поосторожнее с этим «дурацким ножом». Истеричный смех рвался на волю, Дэвиду силой пришлось заталкивать его вовнутрь.

— Хокват, я вернусь через несколько минут, — сказал Катсук и вышел.

Дэвид никак не мог сдержать стука зубов. Он думал: «Хокват?! Я — Дэвид Маршалл. Меня зовут Дэвид Моргенштерн Маршалл. Сколько бы раз этот сумасшедший не называл меня Хокватом, сути это не изменит.»

В рюкзаке убитого был спальный мешок. Катсук устроил постель из мха, кедровых веток и разложил на них спальник. За ночь тот выбился из под мальчика и теперь валялся комом. Дэвид окутал им плечи, пытаясь успокоить дрожь. Голова все еще болела в том месте, где он ударился, когда Катсук сбил его на землю.

К мальчику снова вернулась мысль об убитом туристе. После того, как Дэвид пришел в себя, и перед тем как они пересекли реку, Катсук заставил своего пленника вернуться по тропе мимо окровавленного тела, говоря: «Хокват, возвращайся туда, где я приказывал тебе прятаться, и там жди.»

Дэвид был даже рад подчиниться. Как бы не хотелось глядеть на мертвеца, взгляд все равно тянулся к ужасной ране на шее. Мальчик опять поднялся к замшелому поваленному дереву и, пряча за ним голову, глотал беззвучные рыдания.

Катсук позвал его, когда прошло много-много времени. Индеец захватил с собой рюкзак. На тропе не было ни малейшего знака от мертвого тела, ни капельки крови.

Они сошли с тропы и вернулись на нее, двигаясь в стороне, уже только на другой стороне седловины.

На закате в деревьях над рекой Катсук построил из кедровой коры домик-укрытие. Еще он выловил пяток маленьких рыбешек и испек их на маленьком костерке, разведенном прямо в укрытии.

Дэвид подумал о рыбе, вспомнил ее вкус. Может Катсук снова отправился за едой?

Перед тем как выстроить убежище на ночь, они перебрались через реку. Там была обозначенная туристская тропа и мост из ошкуренных бревен. Перила моста были скользкими от плесени, так как от реки поднималась вечная сырость.

А может Катсук спустился к реке, чтобы наловить рыбы?

Перед мостом было объявление: «Проходить только пешком или на лошадях».

Возле реки кипела своя собственная жизнь. Они увидали нескольких буро-пятнистых кроликов, спешивших куда-то и нырнувших во влажную зелень.

Дэвид подумал: «А вдруг Катсук поставил силки на кролика?»

От голода кишки прямо скрутило.

Перейдя мост, они поднялись вверх по склону под моросящим дождем. Но это был не настоящий дождь, а с громадных листьев папоротника капала сырость.

Так куда же подался Катсук?

Дэвид выглянул из укрытия. Везде было холодно и пусто, только где-то в стороне крякали утки. Это был мир призрачный, мир мрачного, только-только нарождавшегося рассвета. Никаких ярких лучей — одна лишь кружащаяся, неопределенная серость.

К мальчику пришла мысль: «Нельзя думать про то, как был убит тот молодой турист.»

Но от воспоминаний невозможно было избавиться. Катсук сделал все это прямо на глазах пленника. Отблеск солнца на стальном лезвии, и сразу же после этого фонтан крови…

От воспоминаний захотелось плакать.

Зачем Катсук сделал это? Потому что молодой турист назвал его Вождем? Наверняка, нет. Почему тогда? Неужели, это дух заставил Катсука? Духи заставили его убить человека?

Нет, он просто сошел с ума. Если он слушается духов, то те могут приказать ему делать все что угодно.

Все что угодно!

Дэвид размышлял, смог бы он сам сбежать этим туманным утром. Вот только, кто знает, где сейчас Катсук? Тот путник хотел уйти. А Катсук может и ожидать, что его пленник хочет сбежать.

Весь день после убийства голова Дэвида гудела от незаданных вопросов. Но что-то подсказало ему не задавать их Катсуку. Смерть туриста обязана уйти в прошлое. Вспоминая о ней, можно было накликать следующую смерть.

Тогда они далеко обошли страшное место, где произошло убийство. У Дэвида ноги гудели от усталости, и он только дивился, как это Катсук держит шаг. Каждый раз, когда Катсук взмахивал рукой, Дэвиду казалось, будто в ней зажат нож.

Дэвид вспомнил наступление ночи. Они остановились приблизительно за полчаса до темноты. Шел теперь уже настоящий дождь. Катсук приказал мальчику ожидать под кедром, пока сам он будет строить укрытие. Долина реки заполнилась текучим мраком, сползшим с окрестных холмов. Нахмурившиеся деревья стояли в совершенной тишине. Когда стало совсем темно, дождь перестал, и небо очистилось. В темноте нарастали какие-то звуки. Дэвид слыхал, как перекатываются в речке камни, все шумы окружающего мира, превращающегося в хаос.

Всякий раз, когда он закрывал глаза, в памяти возникали пятна крови, разрезанная шея, отблеск ножа.

Очень долго Дэвид просто лежал с открытыми глазами, выглядывая из их укрытия в окружающий мрак. На противоположном берегу реки стала различимой округлая скала, высвеченная из темноты луной. Дэвид стал всматриваться в нее и сам не заметил, как его потянуло ко сну.

Так, но что же делает Катсук?

Поплотнее закутавшись в спальник, Дэвид подполз к выходу и высунул голову: холод, повсюду плывут клочья тумана, мокрая серость, заполненная бесформенными очертаниями — и больше ничего. Казалось, что это туман вцепился в ночь и не собирается ее отпускать.

Куда пошел Катсук?

Мужчина возник совершенно неожиданно. Он вышел из тумана, как будто прорвал завесу. Индеец подал Дэвиду ковшик, сделанный из древесной коры: «Выпей это».

Мальчик послушался, но у него так сильно тряслись руки, что часть молочной жидкости выплеснулась на подбородок. Напиток пах травами, вкус горький. Мальчик отпил. Сначала во рту было холодно, затем как огнем обожгло. Дэвид конвульсивно сделал глоток, и его чуть не вырвало. Дрожа всем телом, он прижал к себе ковшик.

— Что это было?

Катсук снял с плеч мальчика спальник, стал его сворачивать.

— Это питье Ворона. Я приготовил его вчера вечером.

Получившийся сверток он сунул в рюкзак.

— Это виски? — спросил Дэвид.

— Ха! Где бы я взял хокватское питье?

— Но что…

— Это сделано из кореньев. Там есть «чертова дубинка», она даст тебе сил.

Катсук сунул руки в лямки рюкзака, встал.

— Пошли.

Дэвид выполз из их временного убежища, поднялся на ноги. Как только он выбрался, Катсук вышиб подпорную ветку. Домик из коры упал, подняв тучу золы из кострища. Катсук взял ветку, подошел к звериной норе, что была неподалеку от их убежища и смел весь мусор так, будто весь беспорядок наделал тут зверь.

От питья в желудке у Дэвида родился излучающий тепло комок. Мальчик почувствовал себя совершенно свежим, в нем бурлила энергия. Он даже зубами стучать перестал.

Катсук отбросил палку, которой взрыхливал землю и сказал:

— Держись поближе ко мне.

И он погрузился в туман, обойдя нору.

Дэвид задержался, чтобы поднять камушек — уже третий, чтобы отметить третий день — а еще, чтобы оставить на мягкой земле след. Но Катсук тоже остановился, следя за ним.

Обойдя нору, мальчик поднялся к своему захватчику. Индеец повернулся и продолжил подъем.

«Почему это я иду за ним? — удивлялся Дэвид про себя. — Я мог бы убежать и спрятаться в тумане. Но если он найдет меня, то убьет. Нож все еще у него.»

Мысли его вернулись к окровавленному бородачу.

«Он обязательно убьет меня. Он сумасшедший.»

Катсук начал что-то декламировать на неизвестном Дэвиду языке. Скорее всего, это была какая-то песня, в которой некоторые слоги повторялись снова и снова.

— Прибацанный индеец, — пробормотал мальчик.

Но сказал он это тихо-тихо, чтобы Катсук не услыхал.

Глава 16

Вы уже поняли, насколько огромна и безлюдна площадь, занимаемая Парком, в особенности Дикие Земли. К слову, нам известно, что здесь разбилось, самое малое, шесть маленьких самолетов. Мы их до сих пор не нашли, хотя поиски ведутся до сих пор. Мы до сих пор ищем! А ведь это вам не иголка в стоге сена. И эти самолеты сознательно не пытаются спрятаться от нас.

Вильям Редек, главный лесничий Национального Парка

— Ты зачем поднял этот камень? — спросил Катсук.

В левой руке Дэвида было четыре камушка.

— Чтобы считать дни. Мы идем уже четыре дня.

— А мы считаем ночи, — сказал индеец.

Катсук внутренне дивился, пытаясь постичь эту важную для хокватов вещь. Четыре камня за дни или за ночи, какая для хоквата разница? Ночь и день были для племени этого мальчишки всего лишь разделом между уровнями страха.

Теперь они сидели уже в другом укрытии из коры, которое построил все тот же Катсук, заканчивая поедать последние куски куропатки, изловленную опять же Катсуком. Свет им давал небольшой костерок в центре их домика. Огонь отбрасывал багровые тени на шершавые стенки, отблескивал на узлах свитых ивовых прутьев, что поддерживали каркас.

Снаружи было уже совсем темно, но рядом был маленький пруд, в котором только что отражалась расплавленная медь заката. Теперь же он заполнился пойманными звездами.

Катсук поймал куропатку на громадной тсуге, что росла возле пруда. Сам он назвал это дерево насестом. Вся земля под ним была белой от перьев. Куропатки садились спать на ветках, и Катсуку удалось схватить одну из них длинной палкой с петлей на конце.

Дэвид сыто отрыгнул, вздохнул довольно и бросил последнюю косточку в кострище, как требовал того Катсук. Утром и кострище, и кости надо будет закопать.

Индеец настелил на землю кедровых веток и накрыл их спальным мешком. Он сунул ноги под спальник, направив их к угасающему огню, и сказал:

— Все. Давай спать.

Дэвид переполз вокруг костра, залез под спальник. Тот был сырой, потому что не было солнца, чтобы хорошенько его высушить. От ткани исходил кисловатый, прелый запах, смешивающийся с дымом, горелым жиром, вонью пота и ароматом кедра.

Костер догорал, в нем оставалось только несколько угольков. Дэвид чувствовал, как вокруг него смыкается ночь. Звуки облеклись в странные, страшные формы. Ему было слышно, как скрипят кедровые иглы. Это место, с его запахами, звуками и формами было настолько непохожим на привычную для него жизнь, что он даже пытался перенести на него знакомые ему впечатления прошлого времени. Только из памяти извлечь удавалось немного: скрежет машин, проезжавших по металлическому мосту, городской смог, духи своей матери… а больше и ничего. Теперь одни воспоминания заменялись другими.

Совершенно незаметно он пересек границу, отделяющую бодрствование от сна. Над ним нависло гигантское лицо. Оно было очень похоже на лицо Катсука — широкое, с выдающимися скулами, с широким ртом и гривой тонких черных волос.

Губы на лице зашевелились и сказали: «Ты еще не готов. Когда это случится, я приду за тобой. Молись, и твое желание будет исполнено». Губы сомкнулись, но голос все еще продолжал: «Я приду за тобой… за тобой… тобой!..» Слова отражались эхом в голове мальчика и наполняли ее страхом. Он проснулся, дрожа, весь в поту, с чувством, будто голос все еще разговаривает с ним.

— Катсук?

— Спи уже.

— Но мне приснился сон.

— Какой сон?

В голосе индейца прозвучала настороженность.

— Трудно сказать какой, но мне стало страшно.

— Что было в твоем сне?

Дэвид рассказал. Когда голос его затих, Катсук объяснил:

— Это у тебя был сон духа, пророческий.

— Это был твой бог, во сне?

— Возможно.

— И что обозначает этот сон?

— Только ты можешь сказать это.

При этом Катсук вздрогнул, в его груди появилось до сих пор неведомое ему чувство. «Пророческий сон у Хоквата?» Неужели Ловец Душ ведет нечестную игру? Кое-что о подобных случаях он слыхал. Какой странный сон! Хоквату пообещали право на исполнение желания — любого желания. И если он попросит уйти от дикой природы, ему это удастся сделать.

— Катсук, а что такое сон духа?

— Это такой, когда во сне ты видишь духа — проводника твоей второй души.

— Ты сказал, что это мог быть бог.

— Им может стать и бог, и дух. Он говорит тебе, что следует сделать или куда надо идти.

— В моем сне не говорилось, что мне надо куда-то идти.

— Твой сон сообщил, что ты еще не готов.

— К чему?

— Идти куда-нибудь.

— Вот как. — Молчание, затем: — Этот сон напугал меня.

— А-а, видишь, хокватская наука не смогла освободить вас перед страхом божьим.

— Катсук, ты и вправду в это веришь? — Голос тихий, но напряженный.

— Послушай! У каждого есть две души. Одна остается в теле. Другая ходит в нижнем или верхнем мире. Это зависит от того, какую жизнь ты ведешь. Вторая душа должна иметь проводника: духа или же бога.

— В церкви учат не этому.

— Ты сомневаешься? — фыркнул Катсук. — Было время, и я тоже сомневался. И это чуть не погубило меня. Больше я уже не сомневаюсь.

— Ты нашел себе проводника?

— Да.

— Тебя ведет Ворон?

Катсук почувствовал, как Ловец Душ внутри зашевелился.

— Ты ничего не понял про проводника, — сказал индеец.

Дэвид напряженно заглянул в темноту его глаз.

— Это что, только индейцы могут?..

— Не называй меня индейцем!

— Но ведь ты же…

— Дурацкое название — индеец. Это вы назвали нас так. Вы не захотели согласиться с тем, что не нашли Индии. Так почему я обязан жить с этой ошибкой?

Дэвид вспомнил о миссис Парма.

— А я знаю настоящую индианку, из Индии. Она работает на нас. Мои родители забрали ее из Индии.

— Куда бы вы, хокваты, не пришли, повсюду местные жители работают на вас.

— Если бы она осталась в Индии, то умерла бы с голоду. Я слышал, как мама говорила про это. Там люди голодали.

— Люди повсюду голодают.

— А у настоящих индийцев проводники есть?

— Каждый может взять себе проводника.

— А ты сделал это по наитию?

— Пойдешь в лес, там будешь молиться…

— Но ведь мы уже в лесу. Могу я помолиться сейчас?

— Конечно. Попроси Алкунтама дать тебе проводника.

— Вашего бога зовут Алкунтам?

— Можно сказать и так.

— Это он дал тебе проводника?

— Ты ничего не понял, Хокват. Спи.

— А как тебя ведет твой дух?

— Я уже объяснял. Он разговаривает.

Дэвид вызвал в памяти свой сон.

— Что, прямо в голове?

— Да.

— И это дух сказал, чтобы ты похитил меня?

Катсук почувствовал, что вопрос мальчика его задел, разбудив дремлющие внутри злые силы. Ловец Душ зашевелился, заворочался.

— Так это дух тебе сказал? — настаивал Дэвид.

— Замолчи! — вздыбился Катсук. — Замолчи, иначе я свяжу тебя и заткну рот. — Он отвернулся, протянул ноги к остаткам тепла в камнях возле костра.

«Это я, Таманавис, говорю тебе…»

Катсук слышал слова духа так громко, что даже странно было, как не различает их мальчик.

«У тебя уже есть Совершенно Невинный.»

— А когда этот твой дух разговаривает с тобой?

— Тогда, когда есть нечто, что ты должен знать, — прошептал Катсук.

— А что я должен знать?

— Как принять в себя мое смертельное острие, — опять прошептал индеец.

— Что?

— Тебе надо знать, как жить, чтобы правильно умереть. Но первое, тебе надо жить. Большинство из твоих хокватов вообще не живет.

— Неужели твой дух говорит тебе такие глупости?

Чувствуя в груди нарождающуюся истерику, Катсук сказал:

— Спи. Или я убью тебя еще до того, как ты заживешь по-настоящему.

Дэвид услыхал в этих словах что-то такое, что заставило его задрожать. Этот человек сошел с ума. Он уже кое-что сделал. Он убил человека.

Катсук почувствовал эту дрожь, подвинулся к мальчику, положил руку на плечо.

— Не бойся, Хокват. Ты еще поживешь. Я тебе обещаю.

Но мальчик все еще дрожал.

Катсук сел, вынул из сумки на поясе древнюю флейту, мягко подул в нее. Он почувствовал, как песня вырвалась наружу, как бьется она в задымленном пространстве их маленького укрытия.

На какой-то миг он представил, что находится в каком-то древнем, безопасном, уютном месте с другом, братом. Музыка сроднила их. Они думают о завтрашней охоте. Они охраняют святость места, заботятся один о другом.

Дэвид слушал музыку, и она его убаюкала.

Потом Катсук перестал играть и положил флейту назад в сумку. Хокват мерно дышал во сне. Внезапно Катсук почувствовал как нечто видимое и осязаемое связь между собой и этим мальчиком. Могло ли так случиться, что они и вправду были братьями в том другом мире, что невидимо и беззвучно движется рядом с миром чувств.

«Брат мой, Хокват», — думал Катсук.

Глава 17

Ваш язык переполнен жестким чувством времени, что заранее отвергает пластичность Вселенной. Мое племя представляет Вселенную как единый организм, как сырой, первоначальный материал для творения. Ваш язык отрицает это каждым произнесенным вами словом. Вы дробите Вселенную на маленькие кусочки. Мои соплеменники сразу же распознают, что «бифуркация природы» Уайтхеда — это иллюзия. Это производное вашего языка! Программисты ваших компьютеров знают об этом. Они говорят: «Завелся мусор, убрать мусор». Убирая мусор, они обращаются к программе, к языку. Основа же моего языка, в том, что я, во всех своих поступках, являюсь частью окружающего меня мира. Ваш же язык изолирует вас от Вселенной. Вы позабыли о происхождении букв, которыми записываете свой язык. А ведь предками их были идеограммы, которые запечатлевали движения окружающей Вселенной.

Из статьи Чарлза Хобухета для журнала «Философия 200»

В неярком утреннем свете Дэвид стоял под высоким кедром, перебирая пять камушков в кармане. На траве выпала роса, как будто каждая ночная звездочка оставила на земле свой след. Катсук стоял рядом с мальчиком, подтягивая лямки рюкзака. За его спиной на горных вершинах горел алый отсвет зари.

— Куда мы пойдем сегодня? — спросил Дэвид.

— Ты слишком много говоришь, Хокват.

— Всегда ты затыкаешь мне рот.

— Потому что ты слишком много разговариваешь.

— А как же я буду учиться, если мне нельзя говорить?

— Раскрой свои чувства и пойми то, что они тебе говорят.

Катсук вырвал из земли несколько веток папоротника. На ходу он бил ими себя по бедру, вслушиваясь в окружающий мир — звуки, что издает следующий за ним мальчик, находящиеся рядом звери… Слева пролетела перепелка. Индеец видел желто-коричневое пятно на заду у лося, что мелькнул далеко-далеко в мшисто-зеленом рассветном лесу.

Они снова поднимались в гору. Дыхание вырывалось из губ белыми облачками. Потом очутились на склоне, поросшем старыми тсугами, и спускались в заполненную туманом долину, где стволы деревьев поросли струпьями лишайников.

По дорожке стекала влага, заполняя водой лосиные следы, вымывая мелкие камни и вырывая на спуске целый канал. Единственное, что они слышали — это звук своих шагов.

Они нашли выброшенную охотником голову белки. Ее обсели птицы с черными клювами и белыми грудками. Они продолжали пировать, даже когда два человеческих создания прошли в шаге от них.

Спустившись в долину и выйдя из чащи, они попали на поросший тростником берег небольшого озера. На воде лежал серо-голубой туман; на дальнем берегу стояли восково-зеленые деревья. Справа была отмель. На мокром песке четко отпечатались следы птиц, что прилетали сюда в поисках еды. Утки-крохали предусмотрительно направились к дальнему берегу. Когда Катсук с мальчиком вышли на открытое место, утки взлетели, взбивая воду крыльями, и закружились над чужаками.

— Вот это да! — воскликнул Дэвид. — Здесь кто-нибудь был до нас?

— Мое племя… и много раз.

Катсук осматривал озеро. Что-то заставило уток всполошиться. Плохой знак.

Рядом с зарослями тростника лежали поваленные ветром тсуговые деревья. Кора на них была сбита бесчисленными копытами. Катсук снял рюкзак и ступил на ствол дерева, чья вершина погрузилась в озеро. Тонкий ствол дрожал под его ногами. Индеец хватался за торчащие ветки, пробираясь к воде, и вдруг застыл на месте. Рядом с деревом по воде плыло черное перо. Катсук нагнулся, вынул его из воды, отряхнул.

— Ворон, — прошептал он.

Вот это был знак! Катсук сунул перо за головную повязку, присел, придерживаясь одной рукой за ветку, и погрузил лицо в воду, чтобы напиться. Вода в озере была холодная.

Ствол дерева задрожал, и Катсук почувствовал, как приближается мальчик.

Катсук встал и еще раз внимательно изучил окружающую местность. Мальчик пил, громко плеская водой. Сейчас им предстоял путь до дальнего конца озера, а потом вдоль ручья, впадающего в него. Индеец почувствовал, что мальчик сошел со ствола и повернулся сам.

Рюкзак был чужим зеленым пятном среди тростника. Катсук вспомнил о лежащей там еде: пакетике арахиса, двух шоколадных батончиках, нескольких пакетиках чая, понемногу бекона и сыра.

Катсук подумал о еде. «Я еще не настолько голоден, чтобы есть пищу хокватов.»

Мальчик стоял рядом, глядя на рюкзак. «А вот ему кушать хочется», — подумал индеец. Кузнечик в тростниках завел свою вечную песенку: «Чрррк! Чрррк!» Катсук повернулся к Дэвиду, поднял рюкзак.

— А я думал, ты собрался ловить рыбу, — сказал мальчик.

— Ты не выживешь здесь один.

— Почему?

— С этим местом что-то не так, а ты даже не почувствовал этого. Пошли.

Катсук сунул руки в лямки рюкзака и вернулся назад, в лес, на звериную тропу, идущую параллельно берегу.

Дэвид шел за ним и думал: «С этим местом что-то не так?» Сам он чувствовал только пронизывающий все тело холод, каждый листок выливал на него скопленную влагу.

Катсук свернул налево и перешел на охотничий шаг — небыстрый, настороженный, каждое движение согласуется с окружающим. Сейчас он чувствовал себя в сверхъестественном мире Похитителя Душ, в нем нарастала волна экстаза, каждый шаг напоминал о древних религиозных ритуалах.

Сама природа тоже насторожилась… Какая-то особенная тишина. Все окружающее концентрировалось на поляне в головах озера.

Дэвид старался не отставать от Катсука и думал про себя: «Что он там увидел?» Мрачная настороженность движений наполняла окружавший их лес скрытой опасностью.

Они прошли мимо зарослей морошки, но ягоды были еще незрелыми. Дэвид увидал, как Катсук остановился, внимательно изучая заросли, как зашевелились листья, будто это были язычки, рассказывающие индейцу об этом месте. Ягоды, деревья, озеро — все вокруг разговаривало, но только один Катсук понимал их речи.

«А вдруг здесь есть какие-то другие туристы?»

Дэвид споткнулся на выступающем из земли корне. В нем одновременно появились и страх, и надежда.

Тропа вилась наверх по склону, за кустиками морошки. Катсук слышал, как мальчик споткнулся, но удержался на ногах; он вслушивался в тягостное молчание леса, в журчание ручья, бегущего слева от тропы. Из-за росы штанины джинсов убитого бородача совершенно вымокли. Катсук кожей впитывал холод и думал, что неплохо бы сейчас иметь дубленку.

Осмысление пронизало его будто молния, будто сам лес послал предупреждение. Катсук даже на месте застыл. «Хокватская дубленка!» Он знал, что уже никогда не сможет даже увидеть дубленку, почувствовать ее тепло. И вообще, все это хокватская чушь! До него дошел смысл предупреждения: это хокватская одежда делала его слабым. Нужно как можно быстрее избавиться от нее, иначе ему не гарантировалась безопасность.

Медленно-медленно индеец поднялся на склон, слыша, как следом идет мальчик. Деревья стояли слишком густо, чтобы увидать, что творится на поляне, но Катсук знал, что опасность находится именно там. Он опустился на землю, чтобы ветки не закрывали обзор.

Тропа раздваивалась, одна ее часть вела прямо на поляну. Деревья росли вроде бы и не густо, но все же поляну увидать не удавалось. Катсук спустился со склона, обошел елку и очутился на поляне. После лесного полумрака яркий свет подействовал на него будто взрыв. Ручей черной лентой пересекал всю поляну, поросшую высокой травой, болотными лаврами и синими незабудками. Лоси протоптали тропу через всю поляну, потом она сворачивала на глинистую насыпь, почти перегораживающую поток.

Катсук почувствовал, что мальчик встал позади него, но продолжал изучать поляну. Внезапно он схватил мальчика за руку, оба застыли на месте. На поляне, у ручья лежал мертвый лосенок. Его голова была вывернута под неестественным углом к телу. На шкуре были видны следы громадных клыков: алые на коричневом.

Сейчас двигались только глаза индейца, разыскивая громадную кошку, что натворила это. Непохоже, чтобы она ушла просто так, оставив добычу. Что ее встревожило? Катсук просмотрел всю поляну по длине, внезапно осознав диссонирующее напряжение присевшего рядом мальчика. Хокват не мог долго обходиться без звука. И он мог привлечь внимание того, что встревожило кошку. Катсук почувствовал, как желудок его натянулся будто кожа на барабане.

В дальнем конце поляны по траве пошла волна движения, причем невозможно было заметить, как она возникла. Катсук заметил очертания хищника через стебли высокой травы. Движущаяся волна перемещалась по диагонали к тому месту, где ручей исчезал в стене деревьев. Сердце в груди индейца билось гулко и тяжело.

Но что напугало хищную тварь?

Катсук чувствовал, как просыпается в нем страх. Почему он не заметил здесь никакого знака, говорящего об опасности? Индеец покрепче схватил Хоквата за руку и стал отползать назад, к тропе, таща мальчика за собой и не обращая внимания на острые сучья и ветки.

Где-то далеко за ними, на холме затоковал тетерев. Катсук сконцентрировался на этом звуке и направился в ту сторону. Сейчас деревья частично скрывали их от поляны. Теперь Катсук уже не мог видеть волну в траве. Его мысли были теперь одной цепью неуверенности и боли: на поляне что-то не в порядке и что-то неладное в нем самом. Он все время облизывал губы, чувствуя, как те холодеют и лопаются.

Дэвид, перепуганный молчаливым исследованием и внезапным отступлением, двигался как можно тише, позволяя тянуть себя к вершине холма, где токовал тетерев. Острый шип расцарапал руку. Мальчик зашипел от боли, но Катсук лишь тянул его за собой, заставляя поспешить.

Они обежали вздыбленные корни дерева-кормилицы — длиннющей тсуги, из ствола которой уже росли молодые деревца.

Катсук толкнул мальчика в яму за деревом. Оба одновременно высунули головы наружу.

— Что это? — прошептал Дэвид.

Катсук приложил палец к губам мальчика, приказывая молчать.

Дэвид отпихнул руку, и в этот миг резкий треск выстрела из охотничьего ружья прокатился по долине и отразился эхом от стены деревьев.

Катсук пригнул голову мальчика за ствол и лег рядом, напряженно вслушиваясь. Дыхание его стало неглубоким и прерывистым. «Браконьер? Ну конечно же! Здесь нельзя охотиться.»

Укрытие за деревом-кормилицей было затенено ореховым кустом. Его листья отфильтровывали солнечный свет, что отразился от паука, растянувшего свою ловчую сеть между двумя ветками рядом с головой Катсука. Проворный охотник в своей шелковистой паутине разговаривал со своего места с индейцем. «Браконьер». Здесь, в этой долине, браконьерствовать мог только кто-то из его соплеменников. А кто еще мог рискнуть охотиться здесь? Кто еще мог знать о припасах в закопанных железных бочках, о замаскированных сторожках, о пещере, что раньше была шахтой?

Но почему это его соплеменники находятся здесь?

Сам он был уже освящен всеми основными духами. О его деяниях уже можно было петь песни. Образцы для этих песен уже находились в его мыслях, отпечатанные там Ловцом Душ. Задание его было той татуировальной иглой, что запечатлеет его деяние на коже всего мира!

Так будут его соплеменники пробовать остановить его?

О подобной попытке не может быть и речи. Путешественник Винс был убит. Кровь его была обещанием Катсука лесу. Возможно, тело никогда не обнаружат, но как умер юноша, как текла его кровь, видел Хокват. Так что Хоквата теперь нельзя было оставлять в живых.

Катсук потряс головой, направив глаза сквозь пятна света, видя-и-не-видя серебряное колесо паутины.

«Нет!»

Он не мог думать о мальчике как о свидетеле убийства. Свидетеле? Так могли бы рассуждать хокваты. Что такое свидетель? Смерть Винса вовсе не была убийством. Он умер, потому что это было частью большого замысла. Его смерть была отпечатана на Совершенном Невинном, подготавливая почву для жертвоприношения.

Этот взгляд вовнутрь себя потряс Катсука. Он чувствовал, как позади него ежится Хокват — маленькое лесное создание, вцепившееся в свою паутинку, уже решило вопрос о его жребии.

Глава 18

Понимаете, несколько месяцев назад этот индеец потерял свою младшую сестру. Он очень любил эту девочку. Он один был ее семьей, понимаете? После смерти родителей он поставил ее на ноги практически сам. Банда пьяных подонков изнасиловала ее, и она покончила с собой. Это была хорошая девочка. Я не удивлюсь, если крыша у Чарли поехала из-за этого. Вот что случается, когда индейца посылают в колледж. Там он учил, как мы посадили бы этих типов на кол. Вот так случится что-нибудь… и человек превращается в дикаря.

Шериф Майк Пэллатт

Дэвид открыл глаза в совершенную темноту. Он дрожал и от холода, и от страха. Мальчик силой заставлял себя не трястись, выискивая хоть что-нибудь, что помогло бы ему найти свое место в мире, какой-нибудь ощутимый ориентир в ускользающей реальности. Где он находился?

Он понял, что его разбудило. Это был сон, отрезавший его от действительности. Этот сон подвел его к черному камню, затем к зеленой воде и растрескавшемуся стеклу. Его насторожил запах протухшего жира. Что-то выискивало его, охотилось за ним. Нечто до сих пор гналось за ним и было уже совсем близко, тихо напевая о вещах ему известных, но о которых ему не хотелось слышать. Даже осознание заключенного в песне смысла пугало его.

Дэвид со всхлипом втянул в себя воздух. Страх, пахнувший потом, страх догоняемого с басовитым гулом кружил над ним, напоминая о сне. Он чувствовал бело-золотой пульс бога, а может это было пламя костра. Ужасное нечто придвинулось еще ближе. Оно было за самой его спиной. Мальчик почувствовал, как напряглись его мышцы, чтобы сбежать отсюда. Во рту был привкус ржавчины. Горло спазматично пыталось издать какие-то звуки, но извлечь их никак не удавалось. Это создание за спиной пыталось схватить его! Слова его песни царапались о мысли мальчика, наполняя их молочно-серым шепотом, гладеньким будто стекло, обещая спокойствие и счастье, в то время как сам Дэвид представлял это нечто воплощением ужаса.

Песня из сна звучала все настойчивей.

Дэвид слушал ее и ощущал в горле кислую горечь. Ужас из сонных видений кружил над ним вместе со звуками песни. Мальчик задрожал, дивясь — возможно, все это лишь сон, а его пробуждение было только иллюзией.

В темноте вспыхнула искра оранжевого огня. Мальчик услыхал, что возле огня что-то движется. Очень осторожно он вытянул вверх левую руку. Пальцы нащупали шершавую поверхность дерева.

К Дэвиду вернулась память — это подземелье со стенками из неошкуренных бревен. Катсук привел его сюда на закате, идя напрямик, в то время как сам мальчик запутался в тенях. Это было тайное место, которым пользовались соплеменники индейца, когда им случалось нарушать законы хокватов и охотиться в этих горах.

Оранжевые искры были остатками костерка, который Катсук разводил у самого входа. Мелькнул силуэт темной руки — Катсук!

Только пение никак не кончалось. Может это Катсук? Нет… песня звучала где-то далеко-далеко, ее слова были непонятны мальчику — визгливая флейта и медленный, в ритм шагов, такт ударных. Катсук играл на флейте только раз, вечером, а эти звуки были всего лишь отдаленной пародией на его игру.

Страх понемногу уходил от Дэвида. Это было настоящее пение, настоящий барабан и флейта, похожая на ту, что была у Катсука. И еще там было несколько голосов.

«Браконьеры!»

С наступлением темноты Катсук ушел на разведку, а когда довольно-таки поздно вернулся, сказал, что узнал людей, разбивших стоянку в деревьях на дальнем конце поляны.

Возле огня раздался тяжелый вздох. Это Катсук? Дэвид напряг слух, чтобы выяснить, что тот делает. «Стоит ли давать ему понять, что я уже проснулся? Почему он вздыхает?»

Дэвид прочистил горло.

— Ты уже проснулся? — громко спросил Катсук от самого выхода.

Дэвид почуял безумие в его словах. У него не было отваги ответить.

— Ведь я знаю, что ты уже проснулся, — произнес Катсук уже спокойней и ближе. — Скоро взойдет солнце, и мы будем выходить.

Дэвид почувствовал, что индеец стоит рядом, черное в черном. Он попытался сглотнуть пересохшим горлом.

— И куда мы пойдем?

— К людям моего племени.

— Так это они… поют?

— Никто здесь не поет.

Дэвид прислушался. Лес рядом с пещерой был наполнен только лишь ветром, гуляющим в листве деревьев, скрипом ветвей, какими-то шевелениями. Катсук подсунул под бок Дэвиду что-то горячее: нагретый в костре камень.

— А я слышал песню, — сказал мальчик.

— Тебе приснилось.

— Я слышал!

— Сейчас это прекратится.

— Но что это было?

— Это те мои соплеменники, кого съели духи.

— Что?

— Попробуй еще немного поспать.

Дэвид вспомнил про свой сон. — Нет. — Он прижался к бревнам. — А где эти твои соплеменники?

— Они везде вокруг нас.

— В лесу?

— Повсюду! Если ты будешь спать, съеденные духами могут прийти к тебе и растолковать свою песню.

После внезапного озарения Дэвид спросил:

— Ты хочешь сказать, что это пели духи?

— Духи.

— Я не хочу больше спать.

— Ты молился своему духу?

— Нет! Так что это была за песня?

— Это была песня-просьба о силе, перед которой не может защититься никакое из людских созданий.

Дэвид стал искать в темноте сброшенный во сне спальный мешок. Он склонился над тем местом, куда Катсук положил разогретый камень.

«Прибацанный Катсук! В его словах нет никакого смысла.»

— А скоро наступит день? — перебил его Дэвид.

— Меньше, чем через час.

Рука Катсука возникла из темноты и прижала мальчика к теплому камню. Уже более спокойным тоном Катсук сказал:

— Поспи. Тебе снился очень важный сон, а ты убежал от него.

Дэвида буквально передернуло.

— Откуда ты знаешь?

— Спи.

Дэвид свернулся клубочком возле камня. Его тело поглощало тепло. Казалось, что это тепло погружает его в сон. Мальчик даже не почувствовал, когда Катсук убрал руку.

Теперь Дэвид был окружен чем-то, не имеющим определенных очертаний. Магия, духи и сны: все они неслись в потоке оранжевого ветра. Ничего определенного, осязаемого. Все приглушенное, одно пятно в другом; тепло в кедровых бревнах, окружавших его; Катсук, повернувшийся к нему от выхода из пещеры; сон в ужасно холодном месте, где камни потеряли свое тепло после того, как он коснулся их. И неопределенность, повсюду неопределенность.

Повсюду только пятна и умирающие звуки.

Мальчик чувствовал, как постепенно уходит его детство, и думал: опустошены, там не было ничего, кроме серых, затертых впечатлений: книжка, в которой он пересматривает картинки; лестничные перила, откуда он наблюдает за приезжающими гостями; кровать, куда его укладывает безликое создание с ореолом седых волос.

Дэвид почувствовал оранжевое тепло костра. Катсук развел его у самого входа в пещеру. Спина мальчика совершенно замерзла. Дважды вскрикнула какая-то ночная птица. Тяжело вздохнул Катсук.

Этот тяжкий вздох потряс Дэвида до глубины души.

Неопределенность куда-то исчезла, забирая с собой и сон, и детские воспоминания. Мальчик думал: «Катсук заболел. Эту болезнь никто не может излечить. Катсука схватил дух и овладел им. Теперь у него есть сила, перед которой никто не может устоять. Вот что он имел в виду, говоря про песню! Его слушаются птицы. Они прячут нас. Он ушел в такое место, куда не сможет последовать ни один человек. Он ушел туда, где живет песня… куда я боюсь идти.»

Дэвид сел на месте, удивляясь, что все эти мысли пришли к нему в голову непрошенными. Это были совершенно недетские мысли. Сейчас он думал о реальных событиях, о жизни и смерти.

И случилось так, будто эти мысли призвали каких-то существ: снова зазвучала песня. Она началась из ничего, слова такие же непонятные; непонятно было даже само ее направление… куда-то наружу.

— Катсук? — спросил Дэвид.

— Ты слышишь пение? — заметил тот, не отходя от костра.

— Но что это такое?

— Некоторые мои соплеменники. Это они владеют песней.

— Зачем они это делают?

— Они пробуют выманить меня из гор.

— Может они хотят, чтобы ты дал мне хоть немного свободы?

— Ими овладел малый дух. Но он, Хокват, не настолько могуч как мой.

— Что ты собираешься делать?

— Когда рассветет, мы отправимся к ним. Я возьму тебя с собой и покажу им силу своего духа.

Глава 19

Вот что случилось со мной. Мой разум был болен. Мои мысли заразились хокватскими болезнями. Я потерял свой путь, потому что у меня не было духа, который бы направлял меня. Тогда я стал искать, кто бы дал мне нужные лекарства. И я нашел их у вас, люди моего племени. Я нашел их у своих дедов, братьев отца, у всех тех, от кого мы произошли, у всех наших предков, дедов и бабок моей матери, у всех моих соплеменников. Их колдовские слова подействовали на меня. Я почувствовал их в себе. Я и теперь чувствую их. В моей груди пылает огонь. Меня ведет Ворон. А Ловец Душ нашел меня.

Из речи Катсука, произнесенной им перед соплеменниками (со слов его тетки Кэлли)

Перед самым рассветом Катсук вышел из пещеры, где был ход в древнюю шахту, глубоко врезавшуюся в склон нависавшего над озером холма. Внизу, среди деревьев, он видел огни — костры в тумане, заполнившем всю долину. Огни сверкали и плыли, как будто это были фосфорные цветы, пущенные по воде, но туман сейчас скрадывал их формы.

Катсук думал: «Мое племя».

Он узнавал их в ночи, но не по хокватским их именам, но данным в племени. В тайну этих имен были посвящены лишь те, кому можно было доверять. Это были: Женщина-Утка, Глаза На Дереве; Ненавижу Рыбу, Прыжок Лося, Дед С Одним Яйцом, Лунная Вода… Сейчас он перечислял все эти имена на родном своем языке:

— Чукави, Кипскилч, Ишкауч, Кланицка, Найклетак, Тсканай…

Тсканай была здесь, явно считая себя Мэри Клетник. Катсук попытался вызвать то, что помнил о ней Чарлз Хобухет. Но в голову ничего не приходило. Она была здесь, но как бы за покрывалом, за пеленой. Зачем она прячется? Он снова ощущал обнаженное, гибкое тело в свете костра, бормочущий голос; касающиеся тела пальцы; ее мягкость, изгоняющую из него все недобрые мысли.

Но сейчас она представляла для него угрозу.

И он сам понимал это. Тсканай была очень важна для Чарлза Хобухета. Она может нанести удар в тот центр, которым являлся Катсук. У женщин есть силы. Ловец Душ должен считаться с этим.

Над краем долины взошло солнце. Катсук перенес взгляд с заполненной туманом долины на порозовевшие зарей горы. Черные пятна скал выделялись на фоне снегов — белых-белых, будто сделанное из козьей шерсти одеяло. Горы были древними исполинами, одновременно и поддерживающими небо, и толкающими его.

Катсук молился:

«О, Ловец Душ, защити меня от этой женщины. Стереги мою силу. Пусть ненависть моя останется чистой.»

После этого он вернулся в пещеру, разбудил мальчика и покормил его взятыми из рюкзака шоколадными батончиками и арахисом. Хокват ел жадно, не замечая того, что сам Катсук не ест. Мальчик ничего не рассказывал про свой сон, но Катсук сам вспомнил про него, чувствуя, что против него собираются опасные силы.

Хоквату снился дух, пообещавший выполнить любое желание. Дух сказал, что он еще не готов. К чему не готов? К жертвоприношению? Он сам сказал, что Хоквату приснился дух. Это не с каждым случается. В этом был знак истинной силы. А чем же еще могло это быть? Жертвоприношение должно иметь большое значение. Невинный должен идти в мир духов с громогласным голосом, который невозможно заглушить. Оба мира должны слышать его, иначе эта смерть будет бессмысленной.

Катсук тряхнул головой. Он был обеспокоен, но это утро не будет посвящено снам. Этот день будет отдан испытанию реальности в материальном мире.

Он вышел из пещеры и увидал, что солнце уже разогнало большую часть тумана. Озеро теперь было зеркалом, отражавшим солнечное сияние. Оно залило всю долину палевой ясностью. На опушку леса вышел черный медведь, будто собака вывесив язык, чтобы вволю напиться утренним воздухом. Потом он учуял человека, неспешно повернулся и исчез в деревьях.

Катсук сорвал с себя хокватскую одежду, оставив только набедренную повязку и сшитые Яниктахт мокасины и повесив на пояс шаманскую сумку.

Дэвид вышел из пещеры. Катсук передал ему хокватскую одежду и сказал:

— Положи это в рюкзак. Спальный мешок уложишь сверху. Спрячь там, где мы спали.

— Зачем?

— Мы еще вернемся за ним.

Дэвид пожал плечами, но послушался. Вернувшись, он сказал:

— Мне кажется, тебе холодно.

— Мне не холодно. Сейчас мы пойдем к людям моего племени.

Он шел очень быстро. Мальчику не оставалось ничего, как последовать за ним.

Они спустились по склону, покрытому яркой зеленью, с проглядывавшими через нее алыми листьями дикого винограда. Кое-где на склоне выглядывали серые бока валунов. Они обошли большую скалу и вступили под темные кроны деревьев.

После спуска по каменистому склону Дэвид тяжело дышал. Катсук, похоже, совершенно не растратил сил, продвигаясь уверенным, широким шагом. На берегу ручья росли тополя, их стволы поросли бледным, желто-зеленым мхом. Тропа провела их через болотце и вывела на узкий уступ, поросший елками, кедрами и высокими тсугами. Футах в пятидесяти, на лесной вырубке стояли четыре наспех сделанные хижины, одна из них величиной с три остальные. Хижины были построены из расщепленных кедровых жердей, воткнутых в землю и связанных у вершины. Дэвид заметил даже то, что связки были из ивовых прутьев. У самой большой постройки была низенькая дверь, занавешенная лосиной шкурой.

Как только стало возможным увидеть Катсука и мальчика от дверей хижины, шкура поднялась, и вышла молодая женщина. Катсук остановился, придерживая своего пленника за плечо.

Девушка заметила их только тогда, когда совсем уже вышла. Она застыла на месте, приложив руку к щеке. Ее взгляд выдал, что она узнала пришельца.

Дэвид стоял, скованный зажимом руки индейца. Ему было интересно, о чем тот сейчас думает. И Катсук, и девушка стояли, глядя друг на друга, но не говоря ни слова. Дэвид осматривал девушку и видел, что все ее чувства неестественно насторожены.

Ее волосы были разделены пробором посреди головы и свисали до плеч. Их концы были заплетены в косички и перевязаны белой лентой. Левая щека была вся покрыта оспинами, их не могла скрыть даже ладонь, которую она подняла. Лицо у нее было широкоскулое, круглое, с глубока посаженными глазами. У нее было налитое, но стройное тело под красным, спускающимся ниже колен платьем.

Всю дорогу от пещеры Дэвид настраивал сам себя, что соплеменники Катсука покончат со всем этим кошмаром. Старые дни индейцев и их бледнолицых пленников навсегда ушли в прошлое. Эти люди пришли сюда как часть поисковой группы, чтобы схватить Катсука. Но сейчас Дэвид увидал в глазах девушки страх и стал сомневаться в своих надеждах.

Молодая женщина опустила руку.

— Чарли.

Катсук ничего не ответил.

Она поглядела на Дэвида, потом снова на Катсука.

— Не думала, что это сработает.

Катсук пошевелился. Голос его звучал странно.

— Песня.

— Ты считаешь, я пришел сюда из-за песни?

— Почему бы и нет.

Катсук ослабил зажим на плече Дэвида.

— Хокват, это Тсканай… старая знакомая.

Направляясь к ним, девушка возразила:

— Меня зовут Мэри Клетник.

— Ее зовут Тсканай, — повторил Катсук. — Лунная Вода.

— Ой, Чарли, брось ты эти глупости, — сказала девушка. — Ты…

— Не называй меня Чарли.

Хотя говорил он и мягко, что-то в его тоне остановило ее. Она опять поднесла руку к щеке.

— Но ведь…

— Сейчас у меня другое имя: Катсук.

— Катсук?

— Тебе известно, что оно обозначает.

Девушка замялась.

— Центр… что-то вроде того.

— Что-то вроде того, — осклабился индеец. Он указал на мальчика. — А это Хокват, Невинный, который ответит за всех наших невинных.

— Но ведь ты же не думаешь взаправду…

— Я покажу тебе правду, и только она будет правдой.

Ее взгляд остановился на ноже, висящем у Катсука на поясе.

— Так что ничего сложного, — продолжил индеец. — А где остальные?

— Большая часть ушла еще до зари… искать.

— Меня?

Девушка кивнула.

При этих словах сердце Дэвида забилось сильнее. Племя Катсука находилось здесь, чтобы помочь. Они были частью поисковой группы. Он сказал:

— Меня зовут Дэвид маршалл. Я…

Резкий удар сбоку чуть не сбил его с ног.

Тсканай поднесла руку ко рту, сдерживая вскрик.

Своим обычным тоном Катсук заметил:

— Тебя зовут Хокват. Не забывай об этом. — Он повернулся к девушке. — Мы провели ночь на старой шахте, даже развели там костер. Как же ваши следопыты не заметили этого?

Она опустила руку от губ, но не ответила.

— Неужели ты считаешь, что меня привела сюда твоя несчастная песня?

Тсканай конвульсивно сглотнула.

Дэвид, у которого щека горела от удара, злобно поглядел на Катсука, но страх удержал его на месте.

— Кто остался в лагере? — спросил Катсук.

— Насколько мне известно, — отвечала Тсканай, — твоя тетка Кэлли и старый Иш. Ну, может еще пара ребят. Им ее захотелось выходить на утренний холод, так рано.

— Вот вся история ваших существований, — вздохнул Катсук. — Радио у вас есть?

— Нет.

Лосиная шкура позади девушки поднялась снова. Из хижины вышел старик — с длинным носом, седыми волосами до плеч и птичьей фигурой. На нем был нагрудник и зеленая шерстяная рубаха, свободно болтающаяся на его тощем теле. На ногах были заплатанные ботинки. В правой руке он держал ружье стволом вверх.

При виде ружья надежды Дэвида вспыхнули снова. Он внимательно изучал старика: бледное, все в морщинах лицо, глаза утонули за высокими скулами. Во взгляде чувствовалось присутствие какого-то мрачного, первобытного духа. Волосы его растрепались и напоминали комок иссохших на берегу старых, гнилых водорослей.

— Услышал, услышал, — сказал старик. Голос у него был высокий и чистый.

— Здравствуй, Иш, — сказал Катсук.

Старик вышел из дома, отбросив шкуру. Передвигался он боком, волоча левую ногу.

— Так значит, Катсук?

— Да, это мое имя. — В голосе Катсука чувствовался оттенок уважительности.

— А зачем? — спросил Иш. Сейчас он занял место рядом с Тсканай. Между ними и Катсуком с мальчиком было футов десять.

Дэвид почувствовал, что эти двое — соперники. Он поглядел на Катсука.

— Мы оба знаем, что открывает разум, — ответил тот.

— Ага, отшельничество и размышления, — сказал Иш. — Так ты считаешь себя шаманом?

— Ты воспользовался правильным словом, Иш. Я удивлен, мальчик.

— Я следовал древним путям, — объяснил Катсук. — После размышлений в горах, в холоде и посте, я нашел себе духа.

— И теперь ты стал лесным индейцем, а?

Жестким, холодным голосом Катсук заметил:

— Не называй меня индейцем.

— Хорошо, — согласился Иш и перехватил ружье.

Дэвид перевел взгляд с ружья на Катсука, боясь вздохнуть, опасаясь, что тем самым привлечет к себе внимание.

— Ты и вправду считаешь, что у тебя есть дух? — спросил Иш.

— О, Господи! Какие глупости! — вздохнула Тсканай.

— Я не смог разминуться со своими соплеменниками на своей родной земле. И я знаю, почему вы здесь. Мой дух рассказал мне.

— И почему же мы здесь? — спросил его старик.

— Вы воспользовались охотой на меня, чтобы нарушить хокватские законы, чтобы настрелять дичи, необходимой вашим семьям для того, чтобы выжить, но которая по праву ваша.

Старик усмехнулся.

— Для того, чтобы сказать это, дух не нужен. Ты считаешь, что на самом деле мы за тобой не охотимся?

— Я слышал песню, — сказал Катсук.

— И это она привела тебя сюда, — заметила Тсканай.

— Вот именно, — согласился с ней Иш.

Катсук отрицательно покачал головой.

— Нет, дядя моего отца, ваша песня не приводила меня сюда. Я пришел к вам, чтобы показать нынешнее свое положение.

— Но ведь ты даже не знал, что я здесь, — запротестовал Иш. — Я же слышал, как ты спрашивал у Мэри.

— У Тсканай, — поправил его Катсук.

— Мэри, Тсканай — какая разница?

— Ведь ты же знаешь эту разницу, Иш.

Вдруг до Дэвида дошло, что старик, судя по бойкости его речей, перепуган, но пытается это скрыть. Почему он боится? У него есть ружье, а у Катсука только нож. Во всем был виден страх — в бледности старика, в его заискивающей улыбке, в напряженности старческих мышц. И Катсук знал об этом!

— Ну ладно, знаю я разницу, — пробормотал Иш.

— Я покажу тебе, — пообещал Катсук. Он поднял руки, обратил лицо к небу. — О Ворон! — сказал он низким голосом, — покажи им, что дух мой силен во всем.

— Черт подери, — заметил старик. — Мы посылали тебя в университет вовсе не за тем.

— Ворон! — произнес Катсук, теперь еще громче.

— Перестань звать свою проклятую птицу, — вмешалась Тсканай. — Ворон мертв уже, самое малое, сотню лет.

— Ворон!!! — вскрикнул Катсук.

В левой хижине открылась деревянная дверь. Из дома вышли два мальчика, приблизительно в возрасте Дэвида, и остановились, наблюдая за происходящим на поляне.

Катсук опустил голову, сложил руки.

— Я видал, как однажды он призвал птиц, — сказал Дэвид и тут же почувствовал, что сморозил глупость. Все присутствующие не обратили ни малейшего внимания на его слова. Неужели ему не верят? — Я видел, — повторил мальчик.

Тсканай снова поглядела на него и резко дернула головой. Дэвид видел, что она тоже не хочет поддаваться страху. А еще в ней была злость. Из-за этого у нее даже глаза заблестели.

— Я воспринял то, что дает Ворон, — сказал Катсук, а потом начал петь, очень тихо — странный мотив с резкими и щелкающими звуками.

— Прекрати, — сказал ему Иш.

Зато Тсканай была заинтригована.

— Ведь это всего лишь имена.

— Это имена его мертвых, — объяснил ей старик. Глаза его блеснули, когда он обвел взором всю вырубку.

Катсук прервал свою песню и сказал:

— Ты ощущал их присутствие, когда пел вчера вечером.

— Не говори глупостей, — вспыхнул было старик, но страх чувствовался в его голосе, потом Иш задрожал и смолк на полуслове.

— Что ощущал? — настаивала на своем Тсканай.

Холод сковал грудь Дэвиду. Он знал, что имеет в виду Катсук: Здесь, в этом месте, были духи. Мальчик ощущал погребальный гул деревьев. Он затрясся от ужаса.

— Когда вы пели призывную песнь, я слышал, что они здесь, — сказал Катсук и коснулся своей груди. — Они говорили вот что: «Мы — люди каноэ. Мы — китовые люди. А где ваш океан? Что вы делаете здесь? Это озеро совсем не океан. Вы сбежали. Киты насмехаются над нами. Они подплывают к самому берегу, чтобы пускать свои фонтаны. А ведь когда-то они не посмели бы так сделать.» Вот что сказали мне духи.

Иш прочистил горло.

— Ворон защищает меня, — добавил Катсук.

Старик покачал головой и начал подымать свое ружье. В этот миг из деревьев, окружавших озеро, вылетел один-единственный ворон. Его глазки-бусинки осматривали всю поляну. Он уселся на верху самой большой хижины и вытянул голову, как бы желая получше видеть людей.

Иш и Тсканай повернули головы, чтобы проследить за полетом птицы. Девушка обернулась сразу же, Иш гораздо дольше изучал ворона, прежде чем повернуться к Катсуку.

Дэвид тоже обратил внимание на индейца. Так вот чем были заняты его мысли — он вызывал ворона!

Глядя прямо в глаза старику, Катсук сказал:

— Ты будешь называть меня Катсуком.

Иш, глубоко и судорожно вздохнув, опустил ружье.

Тсканай, прижав обе руки к щекам, виновато опустила голову, когда Дэвид посмотрел на нее. Ее глаза говорили: «Я не верю в это, и ты тоже не верь».

Дэвиду было за нее стыдно.

— Ты, Иш, как и все соплеменники, должен знать, кто я такой, — сказал Катсук. — Вы уже видели раньше, что духи делают с людьми. Я знаю про это. Мой дед рассказывал мне. Ты можешь стать шикта, великим вождем нашего племени.

Иш откашлялся, потом сказал:

— Все это глупая чушь. И птица эта прилетела сюда совершенно случайно. Уже много лет я не верю в это.

— И сколько же это лет? — мягко, вкрадчиво спросил Катсук.

— Ты и вправду веришь, что позвал этого ворона? — вмешалась Тсканай.

— Да, он это сделал, — прошептал Дэвид.

— Так сколько все-таки лет? — настаивал Катсук.

— С тех пор, как я увидал свет разума, — ответил Иш.

— Хокватского разума, — заметил Катсук. — А точнее, когда ты принял веру хокватов.

— О, Господи, мальчик…

— Вот оно, разве не так?! — торжествовал Катсук. — Ты проглотил хокватскую веру, как палтус захватывает наживку. И они потянули тебя. А ты попался на крючок, хотя и знал, что тебя оттащат от твоего прошлого.

— Ты богохульствуешь, мальчик!

— Я не мальчик. Я — Катсук! Я — сосредоточие! И я говорю, что это ты богохульствуешь. Ты отказываешься от тех сил, что принадлежат нам по праву наследия.

— Это все глупости!

— Тогда почему же ты не застрелишь меня? — Он прокричал это, подавшись к старику.

Дэвид затаил дыхание.

Тсканай отступила на несколько шагов.

Иш приподнял ружье. В этот миг ворон на верху хижины закаркал. Иш тут же опустил ствол ружья. В его глазах отражался ужас. Он глядел на своего более молодого противника так, будто пытался проглядеть его насквозь.

— Вот теперь ты знаешь это. — Катсук взмахнул правой рукой.

Подчиняясь этому жесту, ворон взлетел и направился в сторону озера.

— Так как меня зовут? — требовательно спросил Катсук.

— Катсук, — прошептал старик, опустив плечи. Ружье свисало у него из рук, как будто он вот-вот собирался бросить его на землю.

Катсук указал на Дэвида.

— А это Хокват.

— Хокват, — согласился Иш.

Индеец прошел между стариком и Тсканай к завесе из лосиной шкуры. Он приподнял ее, затем повернулся к девушке.

— Тсканай, ты будешь присматривать за Хокватом. Проследи, чтобы он не попытался убежать. Скоро, очень скоро ему предстоит умереть.

И он вошел в дом, опустив за собой шкуру.

— Он сошел с ума, — прошептал Дэвид. — Совершенно.

Тсканай повернулась к старику.

— Почему ты уступил ему? Мальчик прав. Чарли…

— Заткнись, — прошипел Иш. — Он потерян для тебя, Мэри. Ты понимаешь меня? Он уже не твой.Я знал, давно уже видел это. Он потерян для всех нас. И я видел это.

— Ты видел… ты знал… — передразнила она его. — Почему ты, старый дурак, только стоял здесь со своей пукалкой, когда он…

— Ты же сама видела птицу.

— Всего лишь птицу.

— Она могла поразить нас молнией, насмерть!

— Ты такой же сумасшедший.

— Ты что, ослепла? Я разговаривал с ним только лишь затем, чтобы не дать понести своим нервам. Я даже не заметил, как он позвал свою птицу. Но ты могла почувствовать его силу. Он пришел сюда не потому, что мы пели. Он пришел показывать свою силу.

Она тряхнула головой.

— И что ты собираешься делать?

— Хочу подождать остальных и рассказать им.

— Что ты собираешься им сказать?

— То, что для них лучше подумать сначала, прежде чем выступать против него. Где Кэлли?

— Она ушла куда-то… минут десять назад.

— Когда она вернется, скажи, чтобы она приготовила дом для большого собрания. И проследи, чтобы этот ребенок не убежал. Если это случится, Катсук тебя убьет.

— А ты только будешь стоять и позволишь ему сделать это?

— Не выводи меня из себя! Я не хочу противостоять истинному духу. А его захватил Повелитель Душ.

Глава 20

Я уже говорил парням из средств массовой информации, как сильно мы нуждаемся в сотрудничестве. Мы даем вам все, что только можно. Черт подери, я знаю, какая это сенсационная новость. Мы загружены по самую макушку, а шериф говорит, что все надо сворачивать. Мы рассчитывали на то, что оставленные Хобухетом записки — это требования о выкупе. Как только выяснилось похищение, мы тут же автоматически предприняли юридические действия. Мы разработали версию, что мальчика перевезли в другой штат или даже за рубеж. Я знаю, что говорит шериф, но и он всего не знает. Мы ожидаем, что вскоре появится следующее требование о выкупе. Хобухет учился в университете, и мы склонны считать, что он стал индейским боевиком. Он думает, что мы отдадим Форт Лоутон, Алькатрас или что-нибудь еще под Независимые Индейские Территории. Только, ради Бога, не печатайте этого.

Специальный агент Норман Хосбиг, ФБР

Дэвид не знал, что и делать. Он понимал, что был причиной всего, случившегося на вырубке. У него были личные отношения с Катсуком — проблемы, касавшиеся жизни и смерти, но противостояние молодого индейца и старика Иша совершенно не касалось его судьбы. Теперь все перешло в иной план, в измерение духов и снов. Дэвид знал об этом. Теперь у него не было сомнений, в каком мире живет он в своем теле.

И он удивлялся: «Откуда мне все это известно?»

Сознание это пришло вопреки всему тому, во что он сам привык верить до тех пор, как в его жизнь вошел Катсук. Здесь были две проблемы, или даже одна проблема, но с двумя представлениями. Одно касалось необходимости сбежать от сумасшедшего индейца, возвращения к людям разумным, которые могли его понимать. Но была и другая сторона — а точнее, сила, связующая двух людей по имени Хокват и Катсук.

Мальчик подумал: «Но ведь я же Дэвид, а не Хокват.»

Только, вспомнив о Хоквате, он осознал, что сам создал некую связь. Если он сбежит, то разорвет оба этих соединенных звена. Иш понимал это, Тсканай — нет.

Девушка стояла там, где оставил ее Катсук. В ее глазах проглядывала озабоченность, когда она глядела на мальчика, которого ей приказали опекать. Ветер с озера взъерошил ее волосы, и она убрала прядку со лба. В этом движении был и гнев, и разочарованность.

Иш направился в лес. Он шел широким, уверенным шагом. Она же оставалась со своими заботами.

Тсканай была крепко связана с этим миром, понял Дэвид. У нее была лишь какая-то частица предвидения. Это было так, как будто она была слепой. Иш — совершенно другой случай. Он мог видеть оба мира, но боялся этого. Возможно, он и боялся-то потому что мог видеть оба мира.

Дэвид подавил в себе внутреннюю дрожь.

Долгое молчание Тсканай обеспокоило мальчика. Он оглянулся в сторону озера, потому что не мог вынести взгляда ее темных глаз. О чем она думала? Сейчас солнце висело высоко над холмами, посылая свой свет и тепло сюда, где стояли они оба. Почему она смотрит так? Почему ничего не говорит? Ему хотелось накричать на нее, сказать что-нибудь обидное или просто уйти.

Она думала о Катсуке.

Мальчик был уверен в этом, как будто она сама сказала об этом. Ей страшно хотелось поговорить о Катсуке.

Но говорить с ней про Катсука было опасно. Сейчас Дэвид знал об этом. Но так уж произошло. С Катсуком были проблемы. Опасность эта каким-то образом была связана с пережитым Катсуком духовным сном, о котором он не хотел рассказывать подробно. По-видимому, этот сон имел очень большое значение и силу воздействия. Очевидно так. Дэвид вдруг подумал, а не попал ли в этот сон Катсука сам Хокват. Могло такое случиться? Могло произойти такое, что, увидав какого-то человека во сне, на земле ты держишь его в плену?

Мальчика обожгло осознание того, что во время спора с Ишем сам он принял сторону Катсука. Как могло такое случиться? Мысль об этом наполнила его сознанием вины. Он предал самого себя! Он сам ослабил в себе то, что являлось Дэвидом. Каким-то образом он совершил ужаснейшую ошибку.

От перепуга у него даже рот раскрылся. Какие же силы управляли им, если он сам крепил связь между Хокватом и Катсуком?

Тсканай пришла в себя, спросила:

— Ты голоден?

Дэвид не понимал, о чем она говорит. Какое отношение имеет голод ко всему остальному? Голоден? Он задумался.

— Ты кушал? — настаивала Тсканай.

Дэвид пожал плечами.

— Кажется да. Немного арахиса, шоколадка…

— Пошли со мной.

Она повела его через всю вырубку к кучкам золы у дальних хижин.

Дэвид шел за ней, отмечая про себя, что кучки эти были разные. Одни из них дымились. Тсканай подвела его к одной такой. Здесь лежало обгорелое бревно и охапка коры.

Идя позади Тсканай, Дэвид заметил, что подол ее платья был мокрым от росы. Утром она ходила по высокой траве. По краю все ее платье было покрыто грязными пятнами, испачкано золой.

Дэвид спросил у девушки:

— Как мне тебя называть?

— Мэ… — Она бросила взгляд на хижину, в которую вошел Катсук. — Тсканай.

— Это означает — Лунная Вода, — сказал Дэвид. — Я уже слышал это имя.

Девушка кивнула и начала маленькой палочкой раскапывать угли в золе. Дэвид обошел бревно.

— Ты давно знаешь Катсука?

— С самого детства.

Он нагнулась над кострищем и стала раздувать угли. Вспыхнул язычок пламени. Девушка подбросила в огонь кусочки коры.

— Ты хорошо его знаешь?

— Я собиралась выйти за него замуж.

— О!

Тсканай прошла в дом и вернулась с двумя старыми эмалированными мисками. В одной плескалась вода, в которой плавали черничные листья. Во второй была серо-голубая масса.

— Здесь голубика, клубни тигровой лилии и камышовые корни, — ответила девушка, когда Дэвид спросил, что это такое.

Мальчик присел у костра, наслаждаясь его теплом.

Тсканай поставила обе миски на угли, вернулась в хижину, принесла эмалированную тарелку, кружку и дешевую ложку. Она вытерла их подолом платья, а затем пересыпала в тарелку разогретую кашу, налила в кружку настой из черничных листьев.

Дэвид сел на бревно и стал есть. Тсканай присела на другой конец бревна и, не говоря ни слова, смотрела, пока он не закончил. Каша показалась мальчику сытной и сладкой. Чай был горьковатым, но после него во рту оставалось чувство свежести и чистоты.

— Понравилось? — спросила Тсканай, забирая посуду.

— Угу.

— Это индейская еда.

— Катсуку не нравится, когда его называют индейцем.

— Пошел он к черту! Он сильно тебя ударил?

— Да нет. Ты еще собираешься выйти за него замуж?

— Никто за него не собирается.

Дэвид кивнул. Катсук ушел в мир, в котором люди не женятся и не выходят замуж.

— Раньше он не был таким жестоким, — сказала Тсканай.

— Знаю.

— Он назвал тебя Невинным. Ты и вправду такой?

— Какой?

— Невинный?

Дэвид не знал, что и ответить. Эта тема ему не нравилась.

— Вот я — нет, — сказала она. — Я была его женщиной.

— Понятно. — Дэвид отвернулся в сторону озера.

— Ты знаешь, почему он назвал тебя Хокватом?

— Потому что я белый.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать. — Дэвид поглядел на большой дом. — Так что случилось с Катсуком, что он изменился?

— Он ненавидит.

— Это я понял. Но почему?

— Скорее всего, из-за сестры.

— Сестры?

— Да. Она покончила с собой.

Дэвид уставился на Тсканай.

— Почему она сделала это?

— На Форкс Роад ее схватила банда белых и изнасиловала.

В словах Тсканай Дэвид уловил скрытую радость, и это его удивило. Он спросил:

— И потому Катсук ненавидит белых?

— Думаю, поэтому. Ты еще никого не насиловал, а?

Дэвид покраснел. Его злило, что она могла такое подумать. Он отвернулся.

— Ты хоть знаешь, что это означает?

— А как же! — Голос его прозвучал грубо.

— А ты и вправду невинный!

— Да! — Уже дерзко.

— И никогда не лазил девчонкам под юбку?

Дэвид почувствовал, что снова краснеет.

Тсканай рассмеялась. Дэвид повернулся, поглядел на нее.

— Он собирается убить меня! Ты знаешь про это? Если твои родичи не остановят его, то…

Она кивнула, лицо стало серьезным.

— Почему ты не убежишь?

— Куда мне бежать?

Девушка указала на озеро.

— Из другого конца озера вытекает речушка, даже ручей. Иди по его течению, там много звериных троп. Потом там будет речка, свернешь налево, вниз по ее течению. Ты выйдешь к парковым дорогам и мосту. Перейдешь мост. Там есть указатель. Дорога ведет к палаточному городку. Там мы оставляем свои машины.

«Машины!» — подумал Дэвид. Сейчас автомобиль означал для него безопасность, освобождение от страшных пут.

— Насколько это далеко?

Девушка задумалась.

— Миль двадцать. Мы идем два дня.

— Где я смогу отдохнуть? Что буду есть?

— Если будешь держаться северного берега реки, то найдешь заброшенный парковый приют. Иш с кое с кем из своих приятелей закопал там стальную бочку. Там есть одеяла, бобы, спички и растопка. Это в самом северном углу убежища. Я сама слышала, как он рассказывал об этом.

Дэвид уставился на озеро. «Приют… одеяла… мост… машины…» Он бросил взгляд на хижину, в которой скрылся Катсук.

— Если я убегу, он тебя убьет.

— Не посмеет.

— Он может.

— Да ведь он же кричал, молил своего чертова Ворона!

Дэвид подумал: «Он вышлет за мной своих птиц!»

— Меня он не запугает, — сказала Тсканай. — Или ты сам не хочешь убегать?

— Конечно хочу.

— Так чего ты ждешь?

Дэвид вскочил на ноги.

— Ты уверена?

— Уверена.

Мальчик еще раз глянул на озеро. Он чувствовал, как нарастает в нем восторг. «По ручью до речки. По ее течению спуститься до парковой дороги. Перейти мост.»

Даже не оглянувшись, не подумав о Тсканай, он побежал к озеру, делая так на тот случай, если бы Катсук следил за ним. На самом берегу он поднял плоский камешек и забросил его в тростники. Если бы за ним следили, он притворился бы, что просто побежал к озеру играть. И еще один камень полетел в заросли. Этот вспугнул сидящего в укрытии селезня. Птица с криком вылетела из тростников, взбивая воду крыльями, и уселась на дальнем берегу, стала оглаживать перья, при этом недовольно крякая.

Дэвид сглотнул слюну, заставляя себя не оглядываться в сторону индейской стоянки. Селезень наделал шума, и это могло привлечь внимание других птиц. Высматривая воронов, мальчик обошел открытую сверху порубку и обнаружил звериную тропу, по которой стекала вода. Все поросло мокрой высокой травой. Ноги тут же промокли до самых колен. У самой стены деревьев Дэвид остановился. Как только он войдет в лес, о нем сообщат Катсуку.

Рядом раздалось воронье карканье.

Дэвид повернулся влево, поглядел на озеро. Вся воронья стая сидела на высоком сухом дереве на другом берегу. Тропа вела по берегу прямо к нему.

Мальчик подумал: «Если я подойду поближе, они взлетят, наделают шума и позовут Катсука.»

Сквозь маскирующие его деревья он мог видеть склон холма, нависшего над озером: никаких видимых дорог, все густо поросло елями и тсугами, повсюду торчат корни, покрывшиеся мохом упавшие деревья.

Уж лучше это, чем вороны.

Дэвид направился вверх по склону, прямо в лес.

Это был трудный подъем — спотыкаясь на корнях и палых ветках, скользя по влажному мху, мальчик падал; сучья царапали и хватали его за одежду. Через пару сотен шагов он уже потерял озеро из виду, зато на вершине покрытого клочьями мха дерева он увидал глухаря.

Птица не испугалась, а только повернула голову, когда мальчик проходил мимо.

За исключением постоянной капели стекающей с деревьев влаги, лес молчал. Дэвид думал: «Когда доберусь до вершины холма, сразу же сверну влево. Потом дойду до озера или выйду прямо к ручью.»

Мокрые носки быстро натерли ноги.

Склон стал уже не таким крутым, как вначале. Деревья здесь были и ниже, и не такие толстые. Усы лиан хватали мальчика за одежду и за ноги. Он вышел на небольшую полянку с громадным вывороченным черным деревом. Его корни змеились прямо из гранитного основания холма. Перебраться через него не было никакой возможности.

Дэвид присел, чтобы немного перевести дух. Камни и корни спутались в неустойчивую массу, которая не позволяла ему повернуть влево. На полянке была только узенькая оленья тропка, поворачивающая в правую сторону. «Ладно, дойду до самой вершины, а там сверну влево.»

Немного отдохнув, мальчик встал и начал подниматься по тропке. Не пройдя и сотни шагов, он уперся в сплошную стену кустарника. Заросли шли сплошной полосой до самой вершины и заворачивали вправо, к подножию. Дэвид попытался было протиснуться через кустарник, но понял, что это невозможно. Клочья оленьей шерсти на колючках верхних веток подсказали, что олени просто перепрыгивали этот барьер.

Разочарованный, мальчик осматривал окрестности. Спускаться вправо, к подножию, означало возвращаться к Катсуку… раз уж не удалось обойти долину поверху. А перейти озеро по левому берегу — означало встретиться с воронами. Правда, здесь была еще одна тропа, по которой он пришел сюда вместе с Катсуком.

Решение принесло надежду. Он повернул назад, к подножию, стараясь двигаться осторожно, чему учился, глядя на Катсука. Но, так как у индейца, не получалось: Дэвид наступал на сухие ветки, которые ломались с оглушительным хрустом, он все так же спотыкался на корнях и ветках.

Деревья становились выше и толще, но много было и поломанных ветром. Мальчику хотелось пить, он начал ощущать первые признаки голода.

Здесь он обнаружил еще одну оленью тропу. Через несколько шагов она разделилась: левая тропка вела чуть ли не отвесно вверх, на склон холма, правая плавно спускалась вниз, теряясь в зеленом полумраке.

Дэвид осмотрелся и понял, что заблудился. Если он подымется наверх, то обязательно упрется в другую часть непреодолимой каменной гряды. Так что оставалось идти только вниз. Возможно, там ему удастся найти воду, чтобы, наконец-то, утолить жажду. Он погрузился в зеленый полумрак. Тропинка прихотливо вилась, пока не привела к вывернутому стихией дереву, чьи корни торчали прямо в небо.

Мальчик обошел вздыбленный комель и нос к носу столкнулся с черным медведем. Зверь заворчал и попятился назад. А Дэвид понесся вниз, по тропе, не обращая внимания на ветки и кусты, страх заставлял его мчаться сломя голову. Низкая ветка расцарапала ему лоб, на покрытом мхом стволе он поскользнулся и со всего размаху влетел носом в порожденное родником, пробивавшимся из черной скалы, болотце. Мальчик с трудом поднялся на ноги, разгляделся. Он весь был в грязи. От медведя ни слуху, ни духу. Ужасно болели грудь и бок, на который он упал.

Дэвид постоял, прислушиваясь, но слышен был только ветер в деревьях, булькание воды из родника и его собственное хриплое дыхание. Песня воды напомнила, что ему давно хочется пить. Мальчик нашел углубление в камнях, присел и погрузил лицо в родниковую воду. Когда он поднялся, все лицо было мокрым, но Дэвиду не удалось найти ни единого сухого клочка одежды, чтобы утереться. Пришлось отряхнуться по-собачьи.

Подул ветер, и Дэвиду стало холодно. Он ощутил, как дрожат все его мышцы, но поднялся и пошел вниз по течению ручья. Тот пробегал под сваленными деревьями, по песку, заполняя мелкие провальчики, становясь все шире и шире. В конце концов ручей добрался еще до одного болотца и скрылся в плотных зарослях чертовой ягоды.

Дэвид остановился, глядя на длинные белые шипы. Здесь не пройти. Он посмотрел направо. Эта дорога должна была привести его к стоянке индейцев. Тогда он свернул налево, идя по совершенно размокшей земле, и она чавкала на каждом шагу. Тропа привела его к зарослям кустарника выше его роста. Но здесь почва была уже тверже.

Оленья тропка вела прямо через заросли. Дэвид остановился и огляделся. Он посчитал, что бродит уже часа три. Он даже не был уверен, находится ли сейчас в озерной долине. Какая-то тропа здесь имелась. Мальчик поглядел в черную дыру прохода в кустарнике. Почва была грязно-серой, всю ее покрывали оленьи следы.

Мальчика охватил страх. От холода застучали зубы.

Куда ведет эта тропа? Назад к Катсуку?

Звук постоянно капающей влаги действовал ему на нервы. Ноги гудели. Окружающую тишину мальчик ощущал как проявление враждебности к нему и растений, и животных. Теперь уже он весь трясся от холода.

До него донеслось отдаленное карканье воронов. Дэвид поворачивал голову, пытаясь определить направление, откуда исходил этот звук. А каркание становилось все громче и громче, теперь крылья хлопали уже над самой головой, но за кронами деревьев самих птиц он видеть не мог.

«А вот они смогут увидать его даже сквозь листву.»

В приступе ужаса, большего, чем даже когда он встретился с медведем, Дэвид скользнул в дыру оленьего прохода, поскользнулся, упал, снова поднялся. Он бежал, ревя во весь голос, с трудом ориентируясь в плотной тени. Внезапно тропа резко завернула. Дэвид не удержался и грохнулся в кусты.

Подняв голову, он густо покраснел, все тело дрожало.

Прямо перед ним стоял Иш. Он подал руку, чтобы помочь Дэвиду подняться.

— Ты заблудился, мальчик?

Дэвид от изумления даже рот раскрыл. Единственное, что он мог, это глядеть птичьи глаза на морщинистом лице. За стариком была поляна, окруженная широким кольцом деревьев. Вся она была залита солнцем. От яркого света Дэвид зажмурился.

— Кое-кто посчитал, что ты заблудился, но тут я услыхал, как ты полетел на склоне холма, — сказал Иш. Он положил руку на плечо Дэвида и отступил на шаг, чтобы осмотреть мальчика всего. — Лодырь ты, только шатался все время.

— Я медведя встретил, — оправдывался Дэвид. Только сказав это, он понял, насколько глупо прозвучали его слова.

— Сейчас ты тоже увидал медведя? — в голосе Иша чувствовался смех.

Дэвид смутился.

— Пошли, глянем, как там Тсканай, — сказал Иш.

— Он рассердился на нее?

— Он наслал на нее духа. А тот сделал так, что девушку схватила судорогу, и она упала, плача от боли.

— Это он ударил ее.

— Может и так.

— Я же говорил ей, что он может так сделать.

— Тебе не надо было убегать, мальчик. Это же чистое самоубийство.

— А какая разница?

— Ладно, — примирительно сказал Иш. — Ты неплохо погулял. Я покажу тебе короткий путь в лагерь. Катсук ждет тебя.

Он повернулся и пошел через поляну — хромой старик, на чьих волосах горело солнце.

Дэвид, слишком усталый, для того, чтобы плакать, потащился за ним как марионетка на шнурке.

Глава 21

И вы еще называете себя индейцами! Каждый раз, когда вы так говорите, вы отрицаете — что вы Люди! Неру был индийцем. Ганди был индийцем. Они знали, что это такое — быть Людьми. Если вы не можете слушать меня, послушайте Ганди. Он говорил: «Как только человек перестает бояться сил деспотии, их мощь уходит». Услыхали, трусы? Выберите для себя собственное имя!

Из письма «Власть — краснокожим», которое Катсук направил в Индейский Союз

Старуха стояла у занавешенного шкурой входа в самую большую хижину. Когда Иш с мальчиком вышли на вырубку, где был лагерь, она разговаривала с Катсуком. Иш поднял руку, чтобы остановить Дэвида.

— Это Кэлли, его тетка со стороны матери, — объяснил старик мальчику.

Она была на голову ниже Катсука, плотная и крепкая, в черном платье до середины икр. На ногах у нее были черные носки и теннисные туфли. Волосы у нее были иссиня-черные, пронизанные сединой, крепко стянутые и связанные сзади голубой лентой. Ниже ленты волосы рассыпались по плечам. У нее был высокий лоб, щеки круглые, кожа жирная и смуглая. Когда она глядела через всю прогалину на Дэвида, он мог видеть непроницаемые карие глаза, которые ничего не говорили ему.

Мотнув головой, Кэлли приказала Ишу подвести мальчика поближе. Катсук повторил ее жест, улыбка переместилась с его губ в глаза.

— Иди, мальчик, сказал Иш и подвел Дэвида к паре, стоящей у входа в дом.

— Ну что, Хокват, хорошо прогулялся? — спросил Катсук. В то же время он размышлял: «Значит, это действительно правда — Хокват не может уйти от меня. Даже убежав, он возвращается назад.»

Дэвид уставился в землю. Он чувствовал себя несчастным и отверженным.

Здесь собрались и другие люди — идущие от берега озера, стоящие кучками у дверей других хижин. Дэвид чувствовал исходящее от них прохладное любопытство, и больше ничего.

Он подумал: «Такого не может быть. Это вовсе не дикие индейцы из исторических книжек. Эти люди ходят в школу и церковь. У них есть автомобили. Они смотрят телевизор.»

Он чувствовал, что разум его пытается установить точки совпадения между ним и окружающими его сейчас людьми. Эти мысли помогали забыть об отчаянной ситуации. Он сконцентрировался на теннисных туфлях, что были на ногах у Кэлли. Эти туфли явно были куплены. Значит, она бывала в городе и в магазинах. У Иша есть ружье. На нем была покупная одежда… как и тенниски Кэлли. Здесь они были людьми, а не дикарями-индейцами.

И все они боялись Катсука.

Тот же бросил быстрый взгляд на старуху и сказал:

— Хокват связан со мной, поняла? Он не может сбежать.

— Не говори глупостей, — ответила Кэлли, но без особой уверенности.

Катсук объяснил Дэвиду:

— Это Кэлли, сестра моей матери. Мне не хотелось бы много объяснять тебе, Хокват, но именно от родичей матери я получил свою первоначальную силу.

«Он говорит это, чтобы убедить ее, а не меня», — подумал мальчик.

Дэвид глянул на лицо женщины, чтобы уловить ее реакцию, но нашел там лишь буравящие его карие глаза. Чувствуя, как все внутри него проваливается куда-то вниз, Дэвид понял, что Кэлли гордится Катсуком. Она гордится тем, что сделал Катсук, но ее душа не принимает этого. И никогда не примет.

— С тобой все в порядке, мальчик? — спросила Кэлли.

Дэвид вздрогнул, но промолчал, все еще думая о той власти, которой обладал Катсук над этой женщиной. И она еще гордилась им.

«Ну что я могу сделать?» — подумал Дэвид. С большим трудом он заставлял себя не плакать. Плечи повисли от неуверенности. Только через какое-то время до него дошло, как страстно надеялся он на то, что эта женщина ему поможет. Ему казалось, что пожилая женщина всегда благосклонно отнесется к попавшему в беду мальчику.

Но она гордилась племянником… и в то же время боялась.

Кэлли положила руку на плечо Дэвиду и сказала:

— Ты весь грязный, тебе надо помыться. Снимай одежду, я возьму ее и постираю.

Дэвид удивленно уставился на нее. Было ли это проявлением мягкосердечия? Нет. Просто ей нужно было занять руки, что позволяло ей не думать, но сохранять чувство гордости.

Старуха поглядела на Катсука сбоку и спросила:

— Так что же ты, сынок, решил сделать с ним на самом деле? Ты собираешься взять за него потлач, выкуп?

Катсук нахмурился.

— Что? — Что-то не понравилось ему в голосе тетки. Была в нем какая-то хитрость.

— Ты говорил, — продолжила Кэлли, — что он связан с тобой, что только ты можешь его освободить. Ты собираешься отпустить его к своим?

Катсук отрицательно покачал головой и впервые увидел, что тетка сердится. Что это она задумала? Она разговаривала не с Катсуком. Она пробует воскресить Чарлза Хобухета! Он подавил в себе вскипающую ярость и сказал:

— Успокойся. Это не твое дело.

Но даже сказав так, он знал, что это не конец, не выход. Эти слова он адресовал самому себе, чтобы предупредить случайную грубость. «Это была его тетка», — сказал он про себя. «У Катсука нет родных. Эта женщина была теткой Чарлза Хобухета.»

— Ведь это будет самый большой подарок, который когда-либо делали, — сказала Кэлли. — Они будут обязаны тебе.

Катсук размышлял:

«Вот ведь какая хитрая. Теперь она говорит о предках. Потлач! Но ведь это же не мои предки. Я из рода Похитителя Душ.»

— Так как насчет этого? — настаивала Кэлли.

Дэвид пытался смочить пересохшее горло. Он чувствовал, что между этой женщиной и Катсуком идет сражение. Но она не пробовала спасти пленника. Тогда, к чему она ведет?

— Ты хочешь, чтобы я обменял свою жизнь за его? — спросил Катсук.

Это прозвучало как обвинение.

Дэвид видел, что Катсук прав. Женщина попросту пыталась спасти своего племянника. Ее совершенно не волновал какой-то чертов хокват. Дэвид почувствовал это, как будто бы старуха лягнула его и возненавидел ее.

— А ничто другое не имеет смысла, — сказала Кэлли.

Дэвид услыхал достаточно. Он закричал, сжав кулаки:

— Тебе не удастся его спасти! Он сумасшедший!

Даже не повернувшись к мальчику, Катсук расхохотался.

Кэлли же наорала на Дэвида:

— А ты не лезь не в свое дело!

— Нет, пусть говорит, — сказал Катсук. — Послушай моего Невинного. Он знает. Тебе не удастся спасти меня. — Теперь он обратился к Ишу: — Слыхал его, Иш? Он знает меня. Он знает и то, что я уже сделал. Ему известно и то, что я еще должен сделать.

Старик кивнул.

Дэвид перепугался того, что он сказал. Ведь он чуть не проболтался о смерти путешественника, и Катсук понял это. «Он знает то, что я уже сделал.» Но может все эти люди уже знают про убийство? Может потому они и напуганы? Нет. Они страшились могущества Катсука в мире духов. Пускай даже не все они принимали это, верили в это, но боялись все.

Катсук глянул на Кэлли, спросил:

— Как мы можем сделать, чтобы хокваты были нам обязаны больше, чем было ранее?

Дэвид видел, что старуха рассердилась, борясь против своей же гордости.

— Нет смысла плакать по прошлому! — сказала она.

— Если мы не будем плакать по нему, то кто? — спросил Катсук. Ему нравилось бить ее в слабое место.

— Прошлое умерло! — ответила она. — И пусть так и остается.

— Пока я жив, оно не умерло, — возразил ей Катсук. — А я живу вечно.

— Парнишка прав, — просопела Кэлли. — Ты сошел с ума.

Катсук ухмыльнулся.

— Я этого и не отрицаю.

— Ты не сможешь сделать, что задумал, — попробовала она спорить.

Спокойным, рассудительным тоном Катсук спросил у нее:

— Что я задумал?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

«Она знает, но не может сказать, — думал Катсук. — Ох, бедная Кэлли. Когда-то наши женщины были сильными. Теперь они слабы.»

— Никто из людей не сможет остановить меня.

— Посмотрим, — сказала она. С гневом и разочарованием, проглядывающими в каждом движении, она схватила Дэвида за руку и потащила в сторону хижины на дальнем конце вырубки. — Пошли, — приказала старуха. — Снимешь одежду и отдашь мне.

Катсук позвал ее:

— Думаю, мы еще увидимся, Кэлли.

— Зачем тебе моя одежда? — спросил Дэвид.

— Я собираюсь ее постирать. Проходи сюда. Тут есть одеяла. Можешь закутаться, пока одежда не высохнет.

Дверь из потрескавшихся досок заскрипела, когда Дэвид открыл ее. Он думал, что, возможно, успокоившись, Кэлли еще пытается спасти его. В хижине не было окон. Свет проникал только из двери. Мальчик ступил на грязный пол. Здесь воняло рыбьим жиром и еще чем-то кислым, заплесневелым от свежеснятой шкуры горной пумы, растянутой на стене напротив двери. Со стропил свисали какие-то темные тряпки. На полу повсюду валялись сети, полусгнившие, заскорузлые мешки, ржавые банки и ящики. В углу лежала целая стопка зеленых с коричневым одеял.

— Раздевайся побыстрей, — сказала Кэлли из-за двери. — Или ты сдохнешь в этих мокрых тряпках.

Дэвид неуверенно разглядывался. Хижина была ему противна. Ему хотелось бежать отсюда, чтобы найти людей, способных его освободить. Но вместо этого он разделся до трусов и просунул одежду в дверь.

— Трусы тоже, — сказала старуха.

Мальчик закутался в одеяло, стянул с себя трусы и выбросил их в дверной проем.

Стирка займет несколько часов, — сказала Кэлли. — Закутайся получше и отдыхай.

Она закрыла дверь.

Дэвид стоял в абсолютной темноте. По щекам побежали слезы. Все — и природа, и люди — повернулось против него. Девушка хотела, чтобы он убежал. Старая Кэлли тоже вроде бы хотела помочь ему. Но только никто из них не мог по-настоящему противостоять Катсуку. Дух Катсука был слишком могущественным. Дэвид вытер лицо уголком одеяла и тут же споткнулся о стоящую на полу раскладушку. Укутавшись в одеяло поплотнее, он сел на нее, и раскладушка тут же закряхтела.

Когда глаза немного попривыкли к темноте, он заметил, что дверь закрыта неплотно. В ней были трещины и дыры, через которые проходил свет. Мальчик неясно слышал голоса проходивших мимо индейцев. Откуда-то доходили отзвуки детской игры: удары палкой по жестянке.

Слезы продолжали катиться по щекам Дэвида. Он едва сдерживался, чтобы не разреветься во весь голос. Потом он разозлился на свою же слабость. «Я даже не смог убежать.»

Катсук повелевал птицами, людьми и всеми лесными духами. Здесь не было ни единого места, где можно было бы спрятаться. Все в лесу шпионило для безумного индейца. Его соплеменники знали это и потому боялись.

Сейчас же они держали у себя пленника, которого привел Катсук, отобрав у него одежду.

Дэвид учуял дым, запах варящегося мяса. Снаружи раздался взрыв смеха, но быстро и затих. Мальчик слышал, как шумит в деревьях ветер, как мимо ходят люди и обмениваются непонятными словами. Одеяло, в которое он закутался, пахло застарелым потом и было очень грубым. Слезы отчаяния продолжали течь из глаз мальчика. Звуки внешней активности постепенно замолкали, все чаще и чаще наступали периоды полной тишины. Что они там делают? Куда подевался Катсук? Дэвид услыхал направляющиеся к хижине шаги. Застонала открытая дверь. На пороге была Тсканай, неся в руках миску. В ее движениях была какая-то злобная решимость.

Когда дверь раскрылась пошире, и девушка зашла вовнутрь, дневной свет помог заметить на ее челюсти большой синяк. Тсканай закрыла дверь, села рядом с Дэвидом на раскладушку и протянула ему миску.

— Что это?

— Копченая форель. Очень вкусно. Попробуй.

Дэвид взял миску. Она была холодной и гладкой. Но мальчик продолжал глядеть на синяк. Свет из щели лег полосой на челюсти девушки. Было видно, что Тсканай чувствует себя неуютно и беспокойно.

— Все-таки он бил тебя? — спросил мальчик.

— Просто я упала. Ешь рыбу. — В ее голосе прозвучала злость.

Дэвид занялся форелью. Она была жесткая, с легким привкусом жира. Взяв в рот первый же кусочек, мальчик почувствовал, как от голода скрутило желудок. Дэвид не остановился, пока не съел всю рыбину, потом спросил:

— Где моя одежда?

— Кэлли стирает ее в большом доме. Закончит где-то через час. Чарли, Иш и другие мужчины ушли на охоту.

Дэвид слушал, что она говорит и дивился про себя: девушка говорила одно, пытаясь сказать что-то еще. Он перебил ее:

— Ему не нравилось, что ты называла его Чарли. Это потому он бил тебя?

— Катсук, — пробормотала она. — Тоже мне, шишка. — При этом она поглядела в сторону двери.

Дэвид съел вторую рыбу, облизал пальцы. Все это время девушка проявляла беспокойство, ерзая на раскладушке.

— Почему вы все так боитесь его? — спросил мальчик.

— Я ему покажу, — прошептала она.

— Что покажешь?

Не отвечая, Тсканай забрала миску и отшвырнула в сторону. Дэвид услыхал лишь, как та загрохотала по полу.

— Зачем ты так?

— Я хочу показать Катсуку! — Это имя прозвучало как ругательство.

Дэвид почувствовал, как вспыхнула, но тут же погасла в нем надежда. Что могла сделать Тсканай? Он сказал:

— Никто из вас не собирается мне помочь. Он сошел с ума, а вы все его боитесь.

— Он бешеный зверь, — сказала она. — Он хочет быть один. Он хочет смерти. Это безумие! А я хочу быть с кем-нибудь. Я хочу жизни! Вот это не сумасшествие. Никогда я не думала, что он станет твердолобым индейцем.

— Катсук не любит, когда его называют индейцем.

Она так замотала головой, что косички разлетелись в стороны.

— Он трахнутый, твой Катсук. — Тихим, горьким голосом.

Дэвид был шокирован. Он никогда не слышал, чтобы взрослые говорили настолько откровенно. Кое-кто из его приятелей пробовал ругаться, но все же не так, как эта девушка. А ей было, самое малое, лет двадцать.

— Что, я тебя шокировала, так? — спросила она. — Ты и вправду невинный. Хотя, ты знаешь, что это означает, иначе на тебя так бы не подействовало.

Дэвид сглотнул.

— Большое дело, — сказала Тсканай. — Придурошный индеец думает, будто у него есть невинный. Ну ладно, мы ему еще покажем!

Она поднялась, подошла к двери и закрыла ее.

Дэвид услыхал, как она возвращается к нему, шелест ее одежды.

— Что ты делаешь? — прошептал он.

Она ответила тем, что села рядом, нашла его левую руку и прижала к своей обнаженной груди.

От изумления Дэвид даже свистнул. Она была голая! Как только его глаза привыкли к темноте, он мог видеть ее всю, сидящую рядом.

— Мы поиграемся, — сказала она. — Мужчины и женщины часто играются в эту игру. Она очень веселая. — Она влезла рукой под его одеяло, пошарила там и нащупала его пенис. — О, у тебя уже есть волосы. Ты уже достаточно взрослый, чтобы играть в эту игру.

Дэвид попытался оттолкнуть ее руку.

— Не надо.

— Почему не надо?

Она поцеловала его в ухо.

— Потому что.

— Разве тебе не хочется избавиться от Чарли-Катсука?

— Хочется.

У нее была мягкая, возбуждающая кожа. В низу живота мальчик почувствовал странное ощущение: что-то поднялось и затвердело. Ему хотелось остановить девушку, но и прекращать этого не хотелось.

— Он хочет тебя невинного, — прошептала девушка. Дыхание ее участилось.

— А он меня отпустит? — тоже прошептал Дэвид. От девушки исходил какой-то странный, молочный запах, из-за чего кровь начала быстрее биться в жилах.

— Ты же слыхал, как он говорил. — Она взяла его руку и прижала к треугольнику волос между своими ногами. — Разве тебе не хорошо?

— Хорошо. Но откуда ты знаешь, что он меня…

— Он сам говорил, что ему нужна твоя невинность.

Немного перепуганный, но и возбужденный, Дэвид позволил ей уложить себя на раскладушку. Та затрещала и зашаталась. Теперь он делал все то, что она подсказывала, с желанием. Они покажут этому Катсуку! Придурошному, траханному Катсуку!

— Так, сюда… — шептала она. — Сюда! Аааах!.. — Потом: — А у тебя хорошая штучка. Ты и сам молодчина. Не так быстро… Сюда… правильно… вот так… ааааах!..

Осознание случившегося пришло к Дэвиду уже позднее. Тсканай вытирала его, потного, возбужденного, дрожащего, но в то же время успокоенного и довольного. Он думал: «Я сделал это!» Он чувствовал пульсирующую в себе жизнь. «Милая Тсканай!» Он даже расхрабрился и коснулся ее левой груди.

— Тебе понравилось, — сказала она. — Я же говорила, что это весело. — Она потрепала его за щеку. — Теперь ты уже мужчина, а не маленький Невинный, которого таскает за собой Катсук.

При воспоминании о Катсуке Дэвид почувствовал, как сжался желудок. Он прошептал:

— А как Катсук узнает?

— Узнает, — захихикала она.

— У него есть нож, — сказал Дэвид.

Она повернулась к нему лицом, положив ему руку на грудь.

— Ну и что?

Дэвид подумал об убитом туристе. Он оттолкнул руку Тсканай и сел на раскладушке.

— Ты же знаешь, что он сумасшедший.

Потом он подумал, а не рассказать ли девушке про убийство.

— Я с трудом могу дождаться, чтобы увидеть его лицо… — как-то апатично, даже со скукой сказала она.

Перебив ее, дверь заскрипела и распахнулась от удара.

В хижину вошел Катсук, его лицо против света оставалось в тени. Он нес охапку одежды Дэвида и его кроссовки. Когда солнечные лучи из дверного проема высветили две обнаженные фигуры на раскладушке, Катсук остановился.

Тсканай начала смеяться.

— Хей, Чарли-бэби. А у него уже нет невинности! Что ты на это?!

Катсук уставился на них, от шока у него перехватило у него перехватило дыхание. Его рука потянулась к рукояти ножа на поясе, он уже почти вытащил его из ножен. Почти. А потом в нем заговорила мудрость Ловца Душ, он прозрел ее женскую хитрость. Ей хотелось этого ножа! Ей хотелось смерти и того, чтобы смерть эта прикончила его. Ей хотелось отменить древний обряд. Ах, это женское хитроумие! Он бросил Дэвиду его одежду и сделал шаг вперед. Его лицо все так же оставалось в тени, и на нем ничего нельзя было прочесть.

— Ты собираешься прирезать нас, Чарли-бэби? — спросила Тсканай.

Дэвид сидел и не мог пошевелиться от страха. Он и сам предполагал, что дело закончится ножом. Это было бы логичным решением — правильным. У него заболела грудь. Его тело ожидало ножа, и сейчас даже собственная нагота не смущала его. Теперь уже не было никакой возможности уйти от удара.

— Неужели ты, Тсканай, считала, что таким образом овладеешь моим духом? — спросил Катсук.

— Зато теперь он уже не твой невинный хокватик.

Но голос ее звучал озадаченно. Катсук не отреагировал так, как она рассчитывала. Она и сама точно не знала, на что рассчитывать, но уж явно не на его спокойствие. Он должен был тут все разнести вдребезги.

Катсук мельком глянул на перепуганного мальчишку. Невинный? Да разве мог секс повлиять на это? Нет! Понятие невинности заключалось в чем-то ином. Оно было связано с чувственностью и намерениями. Связано с тем, был ли в этом хоквате эгоизм. Был ли он нечувствителен к страданиям других. Способен ли он был на самопожертвование.

— Так ты уверена, что он потерял невинность? — спросил Катсук.

Тсканай села на раскладушке, потом поднялась на ноги, злобно дерзкая в своей наготе, насмехаясь ею над своим противником.

— Черт подери, конечно же уверена!

— А я — нет! — ответил индеец.

— Тебе нужны какие-то другие доказательства? — напирала она.

Медленно, очень медленно Дэвид спустил ноги с раскладушки. Он ощущал, что Катсук в этой хижине находится не весь, что мужчина прислушивается к голосам из другого мира. А вот Тсканай никак не могла увидеть этого. Или же Катсук послушается духов, или же вытащит нож полностью. Он мог ударить Тсканай, если та будет продолжать свои насмешки, но для этого вовсе не обязательно было пользоваться ножом.

— Катсук, не надо ее бить. Тсканай только пыталась мне помочь, — сказал Дэвид.

— Вот видишь, Тсканай, — заявил Катсук, — ты пыталась воспользоваться им против меня, а он просит, чтобы я тебе ничего не сделал. Да разве это не невинность?

— Да нет же! — заорала она. — Он уже потерял ее, будь ты проклят!

— Она не понимает, Катсук, — сказал Дэвид.

Удивительно мягким голосом Катсук ответил:

— Я знаю, Хокват. Одевайся. Кэлли все выстирала и высушила.

— Да нет у него невинности, говорю тебе! Нету! — шептала Тсканай.

— Он такой же Невинный, — перебил ее Катсук.

Дэвид взял одежду, которую Катсук бросил на раскладушку. Ну почему Тсканай не замолчит? Ведь это же были глупые слова. Он чувствовал, что его связь с Катсуком стала даже крепче. Тсканай не следовало помогать ему. Она попыталась вернуться к Катсуку, но не смогла встретить ту его часть, что жила в мире духов.

Девушка стояла, вся дрожа, сжав кулаки, ее лицо застыло. Все ее тело говорило о постигшей ее неудаче. Она была связана с чем-то, утраченным в этой хижине, и теперь ей нужно было нести знак этого всю оставшуюся жизнь, и она знала об этом.

— Вот теперь, Хокват, мы по-настоящему вместе. Возможно, мы даже братья. Только вот кто из нас Каин, а кто Авель?

Катсук повернулся и вышел, оставив дверь открытой.

Уже на поляне он остановился, задумавшись:

«Невинность не дается, чтобы ею пользовались.»

Он поглядел на свою правую руку, руку, которой он еще раньше ударил Тсканай.

«Не надо было бить ее. Это было ошибкой. Это во мне все еще оставалась частичка Чарлза Хобухета. Вот кто ее ударил! Это было так по-хокватски, ударить ее. А она тоже хотела поступить по-хокватски, но только лишь укрепила невинность избранной мною жертвы. Я — Катсук — могу смеяться над сделанным ею и лишь оценивать важность этого поступка для меня.»

А в хижине Тсканай все повторяла:

— Будь он проклят! Будь он проклят! Будь он проклят!

Она уже плакала.

Дэвид положил руку на ее ногу.

— Не надо плакать!

Она же закрыла лицо руками, рыдая еще громче.

Дэвид умолял:

— Пожалуйста, Тсканай, не плачь!

Она отшатнулась, убрала руки от лица.

— Меня зовут Мэри.

Продолжая плакать, она нашла свое платье и натянула на себя, не заботясь о том, чтобы поправить его и застегнуться. Она направилась к двери и, не обернувшись, сказала:

— Ты же слышал его. Одевайся!

Глава 22

Да, Дэвид один из моих учеников. Я потрясен всем случившимся. Он очень хороший ученик, один из лучших в классе. Знаете, у нас здесь британская система. Дэвид весьма тщательно подходит к каждому предмету. Его ответы и письменные работы часто говорят об этом. Но иногда он говорит и странные вещи. Как-то он заметил, что Роберт Кеннеди слишком уж старается быть героем. Когда я спросил, что он имеет в виду, Дэвид смог сказать лишь: «Поглядите, он еще не сделал ни единой ошибки». Вы не считаете, что для мальчишки это все же странные разговоры?

Харлоу Б.Уоттс, преподаватель в Пэсифик Дэй Скул, Кармел, Калифорния

После полудня небо затянуло плотными тучами. С юго-запада подул холодный, пронзительный ветер. Дэвид стоял на берегу озера, под самыми хижинами, и ему стало зябко. В кармане он перебирал шесть камушков. Шесть дней!

Большая часть пребывающих в лагере индейцев, человек двадцать, а то и больше, собрались в Большом Доме иразвели там огонь, над которым поджаривались два лосиных окорока.

Дэвид чувствовал, что каждый здесь знает, что они делали вместе с Тсканай. Каждый раз, когда он думал об этом, щеки его покрывались краской.

У самой опушки леса сидели два мальчика и наблюдали за ним. Тсканай уже не была его охранником. Дэвид не видел ее с тех пор, как она вышла из маленькой хижины. Теперь за ним следили эти два подростка. Дэвид пробовал заговорить с ними, но они уклонялись и даже отвернулись спиной, когда он попытался заговорить еще раз. Он слышал, как они тихо переговаривались друг с другом.

Мальчика охватило чувство полнейшей растерянности. И снова он подумал о Тсканай. Она ничего не изменила. Хуже того, его связь с Катсуком стала еще крепче.

«Возможно, сейчас мы братья.»

Катсук так и сказал.

Своим прощением, отказом сердиться, Катсук накинул новое бремя на своего пленника. Связующие их цепи стали толще.

Дэвид попытался представить Катсука и Тсканай, занимающихся любовью. А ведь такое было! Тсканай сама признавалась в этом. Но Дэвид не мог представить, чтобы такое было. Ведь тогда они были совсем другими людьми — Мэри и Чарли.

Темнело. Закат наколдовал целое озеро крови на краю темной зелени леса. Ветер еще сильнее зашелестел в тростниках, отгоняя тучи. Вышел месяц, и Дэвид внезапно увидал его глазами Катсука: откушенный диск, небольшой кусочек, оставленный Бобром. И в озере был месяц-Луна. Мальчик следил за ним, пока тот не проплыл в тростниковые заросли и не исчез. Остался только тростник.

Один из подростков за спиной у Дэвида закашлялся. Почему бы им не поговорить с ним? Дэвид никак не мог этого понять. Или это Катсук так распорядился?

Мальчик услыхал далекий гул пролетающего самолета. Зеленые огни на крыльях машины плыли на север. Вместе с огнями передвигался и шум моторов, спокойный, отстраненный звук с небес. Поначалу, огни и шум разбудили надежды мальчика, потом они исчезли. Дэвид стал жевать свою нижнюю губу. Сейчас он чувствовал, как сам падает в пустоту, небо раскрылось, чтобы поглотить его. А этот самолет, тепло, свет, люди — все исчезло в каком-то ином измерении.

В Большом Доме Катсук держал речь, голос его то подымался, то становился еле слышимым. Завеса из лосиной шкуры была поднята. Свет костра в доме падал на прогалину. Дэвид повернулся спиной к озеру и пошел на свет. В темноте он прошел мимо двух караулящих его парнишек, но те не дали никакого знака, что заметили его уход. Дэвид остановился на самой границе света и тьмы, прислушался.

На мускулистом теле Катсука была только набедренная повязка, на ногах — мокасины, голова опоясана полоской красной кедровой коры, в волосах торчало вороново перо. Индеец стоял спиной к входу. Пламя отсвечивало каждое его движение, кожа становилась то янтарной, то кроваво-красной.

— Разве я нашел Невинного как женщина, в своем лоне? — напирал Катсук. — Посмотрите! Я — Катсук. Я есть сосредоточие. Я живу повсюду. Я мог бы надеть знаки вождя. Чего вы боитесь? Хокватов? Это не они покорили нас. Нас покорили их ружья, ножи, топоры, иглы, колеса. Но поглядите! Я одет в набедренную повязку из шерсти и мокасины, сделанные женщинами нашего племени.

Он медленно повернулся, всматриваясь в каждое лицо.

— По вашим лицам я могу видеть, что вы мне верите. Ваша вера делает меня сильнее, но этого еще недостаточно. Мы были племенем Хох. А что мы теперь? Может кто-нибудь из вас назвать себя христианином и посмеяться надо мной?

Его голос окреп.

— Мы жили на этих побережьях более пятнадцати тысяч лет. Потом пришли хокваты. И теперь на этой земле почти не осталось наших домов. Мы прячемся в лесах, в этих несчастных хижинах. Наши реки, в которых мы ловили лососей, умирают. И я должен говорить об этом на английском языке, потому что никто из вас на родном языке не говорит.

Он отвернулся от огня, поглядел в темноту, затем повернулся обратно.

— А ведь у нас чудесный язык. По сравнению с ним, английский прост и беден. В нашем языке все вещи реальны! Говоря на родном языке, я перехожу от одного состояния к другому и чувствую каждое из них. Говоря на английском, я мало чего чувствую.

Он замолчал, уставившись в огонь.

Сидящая справа от него женщина подвинулась поближе к костру, и Дэвиду сразу почудилось, будто это Тсканай, столько грации и молодости было в ее движении. Но потом она повернулась, огонь ярче осветил ее, и мальчик увидал, что это старая Кэлли. Вместо лица была мрачная, отталкивающая маска. Вид ее потряс мальчика.

— Поглядите на все те приготовления, которые вы сделали для меня. Вы нанесли на тела раскраску и принесли погремушки Ловца Душ. Зачем вы сделали так, если не ради того, чтобы оказать мне честь?

Он положил руку на рукояти висящего на поясе ножа.

— Я — Друквара, несущий войну по всему миру. У меня есть всего два танца. И один из них — Пчелы.

Кто-то, сидящий в круге у костра, закашлялся.

— Иш, ответь ему. Ему должен ответить мужчина, — сказала Кэлли.

Иш встал напротив Катсука, их разделял костер. Долговязое тело старика в отсветах пламени казалось еще выше, в глазах отражались языки огня.

— Ты говоришь о прошлом, но ведь сейчас не давние времена, — неуверенно сказал он, в его голосе чувствовался страх.

— Ты хочешь сказать, что мы больше не барабаним в сухие деревья при восходе луны, — ответил Катсук. Он указал на место, где перед тем сидел Иш. — Но ты принес свирель и эту деревянную погремушку, украшенную орлиными перьями. Зачем?

— Кое-какие древние способы действуют, — ответил ему Иш. — Но те племена, те люди были дикарями.

— Дикарями? — Катсук покачал головой. — У них была своя верность. Их мир имел определенность. Они его так понимали.

— И все же, они были дикарями.

— Это хокватское слово! Наши деревья, наши звери, наши родичи имели свою верность и свою действительность.

— Действительность? — Иш тоже покачал головой.

— Вы прибыли сюда по Хох Роад. Черт подери, на автомобилях! Вы поставили свои машины рядом с хокватскими, а потом пришли сюда. Вы видели по дороге знаки новой действительности: ОСТОРОЖНО! МАШИНЫ! ВНИМАНИЕ! ДИКИЕ ЖИВОТНЫЕ! Чьи это машины? Чьи животные? Мы садимся за руль их машин, чтобы помогать уничтожить нашу землю! Эта пилорама внизу на реке, где они дают вам работу… иногда! Вот какая теперь действительность!

— Так вот чему ты выучился в университете?

— Ты даже представить не можешь, насколько ты прав, дядя. Я — последний избранный из материнского клана. Когда-то мы были сильными и могли противостоять любой беде. Мы помогали нашим соплеменникам. Сейчас же…

— А сейчас ты навлек беду на всех нас, — сказал Иш.

— Разве я? А может это мы сами навлекли на себя хокватские неприятности? — Катсук указал на запад. — Следы килей наших каноэ, на которых мы выходили охотиться на китов, за тысячи лет изменили очертания берегов. А теперь мы должны посылать прошения в конгресс хокватов, чтобы нам ответили, можно ли нам пользоваться маленьким клочком этой земли? Нашей земли!

— Если ты говоришь о старом поселении на побережье, — сказал Иш, — то мы можем туда вернуться. Бледнолицые уже начинают понимать наши проблемы. У них есть…

— Жалость! — крикнул Катсук. — Из жалости они кидают вам кость — несчастный клочок того, что когда-то было вашим. А вы не нуждаетесь в их подачках. Они нас оскорбляют своей, так называемой, гуманностью!

— Кого беспокоит то, что белые делают для нас…

— Меня! — Катсук прикоснулся к груди. — Они пришли на нашу землю — нашу землю! Они срезали все цветы, чтобы сделать себе букеты. Они срубили деревья, которые могли бы расти и расти. Ради спортивного интереса они вылавливают нашу рыбу, которая могла бы кормить наши семьи. При всем том, что бы ни делали хокваты, мы не должны забывать одно: В своем благодушии они все равно остаются злыми. Они так довольны, что делают все как следует. Будь они прокляты, эти демоны!

— Но кое-кто из них родился здесь, — запротестовал Иш. — Они любят эту землю.

— Ах-ах! — вздохнул Катсук иронически. — Они любят эту землю и тогда, когда убивают ее, а вместе с нею и нас.

Дэвида охватило чувство вины. Он подумал: «Я — хокват!»

Это его соплеменники похитили эту землю. Он знал, что Катсук говорит правду.

«Мы украли эту землю.»

Так вот почему два подростка, которым было приказано присматривать за ним, не хотели разговаривать. Вот почему люди, заполнившие дом, проявляли солидарность с Катсуком, хотя в их голосах были осторожность и страх.

Дэвид чувствовал себя заложником за все грехи своего народа. Он был ответственным даже за то, что его предки творили с индейскими женщинами. Он чувствовал себя совершенно разбитым, брошенным на развалинах прошлой жизни, которая была когда-то приятной и вечной. Он поглядел в дверь Большого дома: красноватые тени на опорных столбах, отсветы костра на поперечинах… все эти люди — с медово-красной кожей, с блестящими черными волосами, седоволосые, с волосами гладко лежащими и всклокоченными. Вдруг он увидал Тсканай, неподалеку от Иша, в третьем ряду: круглое лицо, фиолетовая блузка, красно-оливковый оттенок кожи в свете костра. Дэвид судорожно сглотнул слюну, вспомнив шелест ее одежды в темной хижине, танец теней…

— Вы не остановите меня, — сказал Катсук. — Никто меня не остановит.

Кэлли поднялась на ноги. Ее движения были медленными, вкрадчивыми. Она поглядела Катсуку прямо в лицо.

— Мы не собираемся останавливать тебя. Это правда. Но если ты убьешь этого мальчишку, для всех нас это будет совсем плохо. Мне бы не хотелось, чтобы мой родственник сделал это.

Она повернулась и ушла в тень.

— Прошлое есть прошлое, его не вернешь, — сказал Иш и сел.

Катсук напрягся, поглядел по сторонам, но не для того, чтобы взглянуть в лица, но чтобы показать свое.

— Все прошлое заключено в моих словах, — сказал он. — Если эти слова умрут, вы позабудете о тех стонах и слезах, что были в ваших семьях. Вы позабудете о всем том плохом, что хокваты сделали нам. Но я не позабуду! Вот и все, что я хотел вам сказать.

Он повернулся и вышел из хижины.

Не успел Дэвид пошевелиться, Катсук был уже рядом. Он схватил мальчика за плечо.

— Пошли, Хокват. Мы уходим немедленно.

Глава 23

Я уверен, что старая Кэлли видала своего племянника. А зачем же еще ей приходить к нам со всеми этими предупреждениями? Вместе со своей бандой она была на Диких Землях. Именно там я и сконцентрировал своих людей. Я очень внимательно выслушал ее. У этой старухи голова на плечах имеется! Она говорит, чтобы мы называли его Катсуком — черт с ним, назовем его Катсуком. Если кто назовет его в неподходящий момент Чарли — тот может испортить нам все представление.

Шериф Майк Паллатт

Сразу же после того, как Дэвид с Катсуком ушли с прогалины, где стояли хижины индейцев, погода испортилась: дождик, потом взошла луна, снова дождь. А когда они добрались до входа в старую шахту, дождь разошелся не на шутку. Вдали били молнии и гремел гром. Дэвид позволял тащить себя сквозь мрак, представляя, что это сам Катсук создает каждый последующий шаг их пути. В этой мокрой темноте даже глаз Катсука не мог различать дорогу.

Во время подъема на склон Катсук все еще кипел от ярости и негодования.

Дэвид, у которого сердце трепыхалось в груди, слышал лишь каркающие звуки и мог различить в них один только гнев. Мокрые ветки хлестали его по лицу, корни хватали за ноги, он скользил по грязи. Когда они наконец дошли, мальчик совершенно выбился из сил.

Мысли Катсука находились в полнейшем беспорядке. Он думал: «Ведь все правда! Они же знают, что я говорил им правду. Но они все еще боятся. Они не доверяют мне. Теперь мои соплеменники для меня утрачены. Они не хотят той силы, которую я мог им дать. И это люди моей крови!»

Он затащил Хоквата под своды старой шахты и отпустил мальчика. С них обоих текла вода. Катсук отжал руками свою набедренную повязку. По ногам потекли струйки. Он продолжал размышлять: «Нам надо передохнуть, а потом уходить отсюда. Среди моих соплеменников есть глупые люди. Они могут сказать хокватам, где я нахожусь. За это им могут дать награду. Кое-кто из моих людей болен хокватскими болезнями и может сделать это ради денег. Мои же сородичи выгнали меня из своего дома. Здесь больше нет для меня дома. Никто из них не придет, чтобы встретиться со мной. Теперь я по-настоящему бездомный.»

Вот только как им удастся отдохнуть здесь? Катсук мог чувствовать своих сородичей там, у озера — их беспокойство, возмущение, их разделенность, их споры. Они-то слушали его слова, но не чувствовали заключенного в них смысла. К тому же, разговор велся на языке, который кощунственно искажал все то, о чем он говорил.

«Темнота больше не сможет дать мне передышки. Я буду духом-привидением. Даже Тсканай не поддержала меня…»

Он вспомнил про то, как Тсканай глядела на него. Ее глаза смотрели на него и видели в нем чужака. Она отдала свое тело мальчишке, пытаясь уничтожить в нем невинность. Она думала о том, как сделать Хоквата негодным для замысла Катсука. Только ей это не удалось. Стыд Хоквата еще больше усилил его невинность. Сейчас он был еще невиннее, чем раньше.

Катсук всматривался в черную пустоту штрека старой шахты. Он ощущал его размеры своей памятью, осязанием, слухом и нюхом. Духи были и здесь.

Хокват стучал зубами. По-видимому, это духи вызвали его страх.

— Катсук? — прошептал мальчик.

— Да.

— Где это мы?

— В пещере.

— В старой шахте?

— Да.

— А т-ты н-не хочешь р-разжечь ог-гонь?

Разряд молнии на мгновение осветил все вокруг: вход в старую шахту, качающиеся деревья, отвесные струи дождя. Потом раздался такой удар грома, что мальчик даже съежился от страха.

— По-моему, здесь и так много огня, — сказал Катсук.

Внезапно весь окружающий мир озарился таким близким разрядом молнии, что в воздухе запахло преисподней; последующий удар грома чуть не повалил их на землю.

Свернувшись клубком, мальчик прижался к руке Катсука.

И снова сверкнула молния, но на этот раз возле озера. Гром прозвучал как слабое эхо предыдущего.

Дэвид хватался за Катсука и трясся всем телом.

— Это был Квахоутце, бог воды и дух всех тех мест, где есть вода, — объяснил Катсук.

— Он был так близко.

— Это он сказал нам, что эта земля до сих пор его.

Снова ударила молния — теперь уже на берегу озера. Потом зарокотал гром.

— Я не хочу забирать эту землю, — сказал вдруг мальчик.

Катсук положил руку ему на плечо.

— Эта земля не знает, кто ее хозяин.

— Мне стыдно за то, что мы украли у вас эту землю.

— Я знаю, Хокват. Ты и вправду невинен. Ты — один из немногих, кто почувствовал, что эта земля для меня священна. Сам ты пришел из чужих краев. Ты не научишься почитать ее как следует. И это моя земля, потому что я благоговею перед ней. Духи знают об этом, а вот сама земля — нет.

Они замолчали. Катсук освободился от рук мальчика, думая при этом: «Хокват со всей его силой зависит от меня, но сила эта может быть для меня опасной. Если же заберет мою силу, мне придется взять силу у него. И тогда мы, возможно, станем одной личностью, оба станем Ловцами Душ. Кого тогда я принесу в жертву?»

Дэвид вслушивался в шум дождя, в дальние раскаты грома. Потом он спросил:

— Катсук?

— Да.

— Ты собираешься убить меня… как говорила твоя тетка?

— Я воспользуюсь тобой, чтобы передать послание.

Дэвид задумчиво жевал свою нижнюю губу.

— Но твоя тетка говорила…

— Пока ты сам не попросишь меня, я тебя не убью.

Дэвид облегченно вздохнул, потом собрался с духом и сказал:

— Но я никогда не попрошу.

— Хокват, почему ты снова предпочитаешь язык губ языку тела?

Катсук направился в сторону штольни.

Дэвид, которого этот упрек больно стегнул, снова задрожал. В слова Катсука опять вернулось старое безумие.

Индеец выкопал откуда-то сверток, пахнущий машинной смазкой. Он развернул ткань, вынул спички и растопку. После этого он развел небольшой костерок. По пещере серой струей пополз дым. Пламя бросало тени на старые бревна креплений и камни.

Дэвид подсел к огню и протянул к нему руки, чтобы согреть их.

Катсук перебрал кедровые ветви на бывшей их постели, сверху набросил спальный мешок. Потом он лег, прижавшись спиной к гнилым доскам.

Мальчик продолжал сидеть у костра, наклонив голову. Серая волна дыма над ним была как дух, что ищет выход в темный мир.

Катсук достал из-за пояса свою ивовую свирель, поднес ее к губам и мягко подул. Чистый, прозрачный звук закружил в пещере вместе с дымом, забирая с собой все мысли. Индеец играл Песню Кедра, Песню, которой умиротворяли Кедр, просили у него прощения, когда брали кору для постройки домов, подстилки и одежды, ветки для связок. Он тихо выдувал эту мелодию — как будто птица щебетала под сенью кедровых ветвей.

Вместе с музыкой пришло и видение: Яниктахт, несущая корзину с кедровой корой и шишками. И он подумал: «Для Яниктахт так даже лучше. Я не смог бы вечно искать ее лицо среди чужих лиц.»

Слова песни эхом отражались в его сознании: «Дающий жизнь Кедр… дающий огонь Кедр…»

Образ Яниктахт стал меняться. Она сама становилась больше, больше, взрослее, все некрасивее, отвратительнее. Корзина из кедровой коры ссохлась.

По лбу индейца покатились капли пота. Мысли спутались. Он опустил свирель.

— Почему ты перестал играть? — спросил Дэвид.

Катсук сел, глядя на лежащую рядом злую свирель. Он потряс головой. Движение это было будто ветер, ломающий кедровые ветви. Полоска кедровой коры стиснула его голову, и он не мог ее стянуть.

— Сними с меня эту немочь, — пробормотал он.

— Что?

— Я не хочу, чтобы эта болезнь убила меня.

— Что случилось?

Катсук уставился на мальчика через пламя костра.

— Что делает меня таким несчастным?

— Ты несчастен?

Дэвид никак не мог уловить сути этих слов, но чувствовал, что должен принять участие в разговоре.

— Это сильнее меня, — сказал Катсук. — Меня обнаружил Укорачивающий Жизнь.

— Катсук, ты говоришь какие-то непонятные мне вещи.

— На меня наслали злые слова, наговор.

— Какие слова?

— У меня есть враги. Они выследили меня. Они хотят, чтобы я как можно скорее умер. Люди моего же племени! В них нет ни капли сострадания.

Дэвид обошел костер, присел рядом с лежащим Катсуком. Он прикоснулся к свирели.

— Мне понравилась эта музыка. Ты не поиграешь еще?

— Нет!

— Почему?

— Потому что я обнаружил дерево, что принесет мне беду.

Мальчик огорошенно уставился на него.

Катсук закрыл глаза. Он представил кедр — величественный, с узловатыми, могучими корнями, глянцевыми иглами, растущий в лесной чаще, высасывающий соки из земных недр и высоко вздымающий свои ветки; представил могучую поросль молодых деревьев у подножия великана.

— Дерево, предвещающее мне беду, — прошептал он.

— Что это за дерево такое, почему оно принесет беду?

— Я был первым ребенком у своей матери, — сказал Катсук. Он открыл глаза и уставился на клубящийся дым. — Ее брат вырезал для меня маленькое каноэ. Он же сделал игрушечную острогу, погремушку. Все это он сделал из кедра.

— И это сделало его деревом, предвещающим для тебя беду?

Каким-то отстраненным, далеким голосом Катсук продолжил:

— Когда мои родители погибли, они были в кедровом каноэ. Яниктахт украла кедровое каноэ, когда она… А еще заноза! Как-то я занозил колено и очень долго болел. Говорили, что я даже мог потерять ногу. Так вот, это была кедровая заноза! Все ясно, Хокват. Кто-то из моей семьи обидел кедр. И теперь мне конец.

— Ты и вправду веришь в это?

— Только не надо говорить, во что мне верить! — свирепо глянул на мальчика Катсук.

Дэвид отпрянул от него.

— Но…

— Мы сжигали кедр, мы ранили его ножами. Из кедра мы делали основы для своих домов, шесты, трещотки, чтобы отгонять дождь. Но никогда мы не проявляли ему свою благодарность. И у кедра заболело сердце. Мы наступали на его корни, шрамами отмечали его кору, и никогда не думали об этом. Вот прямо сейчас я развалился на кедре. Какая глупость!

Он скатился со спальника, отшвырнул его в сторону и начал собирать ветки. Потом он вынес их на дождь. Когда он вернулся, его кожа блестела от влаги. Катсук присел в углу, собрал опавшие кедровые иголки, выискивая по одной, и сгреб в кучку. Сделав это, он и их вынес на дождь.

— О, Кедр! — крикнул он. — Я возвращаю тебе все, что брал у тебя! И я прошу прощения! Я прошу у своего духа, чтобы он передал тебе мои слова. Я вовсе не хотел вредить тебе. Прости меня, Кедр!

Дэвид съежился у костра, следя за всем широко раскрытыми глазами. Нет, Катсук точно сошел с ума.

Индеец вернулся к костру и подкинул в огонь разлапистую еловую ветку.

— Погляди, — сказал он. — Я не жгу кедр.

Дэвид поднялся, прижался спиной к каменной стене.

Катсук склонил голову над костром. Из его горла полились пискливые звуки, какой-то монотонный вой.

— Это ты молишься? — спросил Дэвид.

— Мне нужен иной язык, чтобы объяснить свои чувства. Мне нужен язык, который до сих пор никто не слыхал. Но Кедр должен услышать меня и узнать мою мольбу.

Дэвид пытался разобрать слова, но так ничего и не добился. Издаваемые Катсуком звуки действовали гипнотически. Мальчик почувствовал, что у него смыкаются веки. Теперь уже он сам пошел к спальному мешку, лег на него и свернулся клубочком на жесткой земле.

А Катсук продолжал свое странное пение, урчание и вой. Даже когда костер почти уже догорел, и в нем оранжево мерцали только отдельные угольки, звуки все продолжались и продолжались. Какое-то время мальчик еще слышал их, а потом заснул окончательно.

Глава 24

Только без отца и матери Хокват остается невинным. Он говорит, что его отец заплатит мне. Но как могут заплатить люди, которые уже не существуют? С другой стороны, я и не требую выкупа. У меня есть одно преимущество над вами. Я понимаю вашу экономику. Вы не понимаете моей. Моя система сводится к суете, престижу и насмешке над врагом. Так же и у хокватов. Но ведь я вижу эту суету. Я вижу этот престиж. Я вижу эту насмешку. Вот как мои соплеменники делают потлач. У хокватов потлача нет. Мне известны имена и формы всего того, что я делаю. Я понимаю все силы, всю мощь духов и то, как они действуют. Вот каково положение вещей.

Из записки, оставленной Катсуком в заброшенном приюте на Сэм Ривер

Первое, что увидал Дэвид, проснувшись, это струи дождя, завешивающие вход в пещеру. Внешний мир был наполнен предрассветным молочно-серым туманом. Катсука нигде не было видно, но где-то снаружи каркали вороны.

Услышав их, Дэвид задрожал.

Он поднялся со спальника. Было холодно. Воздух напоен сыростью. Мальчик подошел к выходу из заброшенной шахты, огляделся по сторонам, поежился.

Дождь уже заканчивался.

Дэвид повернулся, поглядел в глубину выработки. Не похоже, чтобы Катсук пошел туда. Но где же он был?

В деревьях над озером заорали вороны, но туман скрывал их. Дэвид чувствовал, как от голода играют кишки. Он закашлялся.

Ветер был таким же сильным. Он дул с запада, гоня тучи к вершинам гор за озером. Здесь же ветви на деревьях прямо стонали под напором стихии.

«Смогу ли я спуститься вниз, к хижинам?»

Он видел узкую тропку, по которой они карабкались вчера ночью. Дождь уже закончился, но с каждого листика текла вода.

Дэвид подумал о несчастных хижинах, о людях, которые в них жили. Они заставили Катсука уйти вместе с пленником. Нет, они бы не помогли Дэвиду. Кэлли сказала об этом прямо.

Он услыхал хлюпание грязи на тропинке.

Показался Катсук. На нем была все та же набедренная повязка и мокасины. На каждом шагу ножны били его по ноге. Тело его блестело от влаги, но, похоже, он не ощущал ни сырости, ни холода. Индеец уже поднялся к самому входу в пещеру, и Дэвид увидал, что он несет какой-то сверток, завернутый в грязную тряпку.

Катсук протянул сверток мальчику.

— Копченая рыба, — сказал он. — Это Кэлли прислала.

Дэвид взял у него сверток, развернул своими промерзшими пальцами. Рыба была ярко-красной, жирной и твердой. Он оторвал кусочек, пожевал. На вкус рыба была соленой, но очень вкусной. Дэвид проглотил кусочек и сразу же почувствовал себя лучше.

Теперь уже он набрал полный рот и, пережевывая рыбу, спросил:

— Ты спускался, чтобы повстречаться с приятелями?

— С приятелями, — ровным голосом ответил Катсук. В это время он думал, а может ли шаман иметь друзей. Скорее всего, нет. Когда ты впускаешь в себя силу духов, ты начинаешь сторониться людского общества. Потом он глянул на мальчика и сказал:

— Ну что, больше ты не будешь пробовать убегать?

— Я еще подумаю об этом, — дерзко ответил мальчик.

— Почему же ты не попытался сделать это сейчас?

— Я услыхал воронов.

Катсук кивнул головой — логично. Он сказал:

— Эти молнии вчера ночью — одна из них ударила в елку возле дома, где толковали мои приятели. Они как раз спорили, что может стоило бы схватить меня и сдать хокватским полицейским, и в этот миг обломки дерева пробили крышу.

Он усмехнулся, но веселья в улыбке не было.

Дэвид проглотил еще один кусок рыбы.

— Кого-нибудь ранило?

— Стойка для сушения рыбы упала на Тсканай и поцарапала ей руку. А Иш загорелся, когда пробовал перепрыгнуть через огонь. Особой беды ни с кем не случилось, но они уже не обсуждали, что делать со мной.

Дэвид молча жевал, внимательно глядя на своего похитителя, пытаясь не выдать того ужаса, который вызвали в нем эти известия. Еще одно доказательство, что Катсук управляет страшными силами. Он умел даже молнии насылать.

— Они не хотят, чтобы я снова посылал на них молнию, — сказал Катсук.

Дэвид уловил в его тоне нотку цинизма, но и сомнения, и спросил:

— Так разве это ты устроил грозу?

— Может быть. Не знаю, но они так думают.

— И что ты сказал им?

— Я сказал им, что язык совы насылает дождь. Я сказал, что Ворон может насылать огонь. Они и сами это знают, но по-хокватски сомневаются в собственном прошлом. Может уже хватит рыбы?

— Да. — Ошеломленный Дэвид кивнул. Ударить молнией в того, кто мог навредить тебе! Знать, что вызывает дождь, а что огонь! Какие же это были силы!

Катсук забрал сверток с рыбой из рук Дэвида, тщательно завернул его и сунул к себе в сумку. Потом сказал:

— Ты будешь идти со мной или попробуешь убежать?

Дэвид сглотнул слюну. Бежать? Куда ему бежать, если от могущества Катсука не скрыться? Но ведь должен же быть какой-то выход из этого кошмара! Должен иметься способ избавиться от Катсука!

— Отвечай, — настаивал тот.

Дэвид подумал: «Он узнает, если я попробую ему наврать». И сказал:

— Если я найду какую-нибудь возможность сбежать, я ею воспользуюсь.

«Честность Невинного», — подумал Катсук. Он снова почувствовал, как растет в нем уважение к этому юному хоквату. Какой же великолепной жертвой будет он! И вправду, он был Великим Невинным, тем, что один сможет ответить за все убийства, вину за которые несли все хокваты.

— Ну а сейчас ты пойдешь со мной? — спросил индеец.

— Пойду. — Угрюмо. — А куда мы направимся?

— Сегодня мы будем подыматься в гору. Перейдя через перевал, мы выйдем в другую долину, где люди уже не ходят.

— Почему туда?

— Меня направляют.

— Мне собирать рюкзак и спальный мешок?

— Оставь их здесь.

— Но разве мы…

— Я же сказал: оставь их здесь! — В голосе Катсука появилась какая-то дикость.

Дэвид попятился вглубь пещеры.

— Я должен отказаться от любых хокватских вещей, — объяснил Катсук. — Пошли.

Выйдя из пещеры, он повернул по оленьей тропе направо. Дэвид пошел за ним.

— Держись поближе. О том, что промокнешь, не беспокойся. На подъеме тебе станет жарко.

Они шли по тропе, пока солнце не пробилось сквозь тучи. Вся тропка была покрыта мелкими углублениями, похожими на оленьи следы. С обеих сторон тропа поросла папоротниками. С деревьев свисали клочья мха. Потом тропа начала подыматься вверх. В мелких ямках стояла вода.

Когда солнце взошло, Катсук, хватаясь за ветки, перебрался на другую сторону горного уступа, а там нашел другую тропу. Здесь он свернул направо, и уже довольно скоро им стал попадаться лежащий на земле снег. Он собирался в длинных углублениях по краю дороги, но на склонах таял. Дэвид с индейцем продвигались по узкой полоске обнаженной почвы. На снегу пятнами рос лишайник цвета мочи.

Один раз они услыхали шум самолета, летящего под самыми облаками, но низко нависающая листва не давала его увидеть.

По мере подъема, деревья становились все меньше и тоньше. Оленья тропа пересекла парковую, где стояла табличка, указывающая влево: «ПИК КИМТА».

Катсук повернул направо.

Все чаще и чаще стали им попадаться ложбинки полностью засыпанные снегом. На нем было множество старых следов. Они уже не были похожи на следы, оставленные человеком, наполнялись дождевой или талой водой. В некоторых были пятна грязи.

Катсук указал на эти следы:

— Они шли на пик Кимта. Это было на прошлой неделе.

Дэвид тоже изучал следы. Он не мог сказать, куда те ведут.

— Откуда ты знаешь?

— Ты заметил, когда мы оставляем в следах грязь? Только, когда перед тем мы шли по голой земле. Они оставили грязь еще на склоне. И следы подтаяли, как минимум, неделю назад.

— И кто это был, как ты считаешь?

— Наверное, те хокваты, что разыскивали нас.

Дэвид поежился, потому что ветер стал сильнее. В воздухе чувствовался холод льда и снега. Даже необходимость спешить за Катсуком не согревала мальчика. Он удивлялся про себя, как терпит холод индеец, на котором только мокасины и набедренная повязка. Мокасины, тем более, давно потемнели от влаги. Набедренная повязка тоже промокла насквозь. Теннисные туфли Дэвида хлюпали на каждом шагу. От холода и сырости у мальчика онемели ноги.

Они дошли до следующей таблички: «УБЕЖИЩЕ ТРЕХ ДИКИХ СЛИВ». Стрелка показывала направо, вниз по склону.

В этом месте Катсук сошел с парковой тропы. Он обнаружил оленьи следы, ведущие прямо вверх по склону. Дэвид держался из последних сил.

В просветах листвы можно было заметить, что небо очищается от туч. Дэвид молился про себя, чтобы они как можно скорее вышли на теплое солнце. Руки его замерзли и почти потеряли чувствительность. Он пробовал сунуть их поглубже в карманы курточки, но она тоже промокла.

Они подошли к каменному гребню. Катсук пошел вдоль него, направляясь прямо к вершине, вздымающейся выше облаков. Деревья по обеим сторонам дороги были низкорослые, корявые, согнутые ветром. На камнях повсюду пятна лишайников.

— Мы вышли к самой верхней границе распространения леса, — сказал Катсук. — Вскоре мы уже начнем спускаться.

Ему приходилось перекрикивать шум речки, грохочущей в глубоком ущелье справа. Потом они вышли на лосиную тропу, идущую параллельно реке. Дэвид спускался за Катсуком, скользя, и стараясь, где только можно, не идти по снегу. Катсук же мерял тропу длинными, пружинистыми шагами. Дэвиду приходилось чуть ли не бежать, и тогда он перегонял индейца. Но тот придержал его.

— Очень опасно так сбегать по склону. Ты можешь свалиться прямо на камни.

Дэвид кивнул, а внутри похолодел от ужаса.

Они продолжали спускаться. Теперь их путь лежал вдоль берега реки, по гранитному уступу. Внизу грохочущая вода смешивалась с ледяным воздухом и молочным туманом. Катсук повернул налево, идя теперь вверх по течению. Довольно скоро деревья почти закончились. На камнях опять появились пятна лишайников. Их зеленая паутина покрывала и наносы снега. Река становилась уже, со дна торчали серые валуны. Река уже и шумела меньше. От тающего снега вода была серо-зеленой. Ширина речки была здесь не больше чем футов шесть. На поверхности подымались облачка пара.

Катсук подошел к давно разыскиваемому им месту — броду из камней. Вверх по течению можно было видеть стену ледника, откуда и брала начало речка. Катсук глядел на холодный, грязно-белый ледник. Лед… лед…

Мальчик стоял у него за спиной, нахохлившись, дрожа от холода. Катсук быстро глянул на Хоквата, затем поглядел вниз и направо, где река вонзалась в стену леса — далеко-далеко внизу. Солнце пробило завесу туч. Индеец увидал глубокую расщелину, заполненную речной водой: течение здесь устраивало завихрения и водовороты, прежде чем вернуться в основное русло. Он ощущал, как беспокойно бурлит в своих берегах река. Кто может отвернуть эту воду, изменить ее бег? Вода соединялась сама с собой; один конец соединялся с другим.

— Чего мы ждем? — спросил Дэвид.

Катсук не слушал его, размышляя: «Все здесь стекает от этого места вниз. Здесь находится первоначало.»

Духи реки пребывали здесь. Они не давали отдохнуть потоку воды, они же не давали передохнуть и ему, Катсуку. Каждый обязан спешить, пока не превратит свою энергию в какую-то иную форму. Все вокруг было движением, энергией и потоком — на целую вечность!

В этих своих мыслях Катсук обнаружил какое-то глубинное спокойствие и радость. Его разум уже готов был к скачку-превращению, он уже не спрашивал «зачем», а только «как».

«Как?»

И духи сказали ему:

— Не останавливайся, один вид энергии переходит в другой!

— Пошли, — сказал Катсук. И он начал переправу, прыгая с одного валуна на другой.

Мальчик последовал за ним.

Глава 25

Проклятье, мне известно, что ФБР считает, будто он скрылся в подполье, в каком-то городе. Все это чепуха! Этот долбаный, крученый индеец где-то здесь, на своих родных землях. Я уверен, что они перешли Хох. Я сам видел следы. Это могли быть взрослый мужчина и мальчик. Да, у самой средней развилки. Как им удалось перейти реку, когда река так вздулась, не имею понятия. Может он и вправду лесной дьявол. Считаю, что если вы достаточно сумасшедший, то можете совершать невозможное.

Шериф Паллатт

Тень от темно-красных кленовых листьев падала в реку у самых ног Катсука. Листья блестели будто отполированные. Индеец присел на размытом водой краю старой лосиной тропы и предался размышлениям.

Мальчик лежал неподалеку, животом вниз, на узенькой полоске травы у самой воды. Поросший травой клочок земли одним своим краем касался покрытой мхом скалы, вокруг которой заворачивала тропа. Мальчик жевал сочный стебель и снимал с травы красных муравьев, чтобы, оторвав им головы, тоже отправить в рот. Катсук сказал, чтобы он попробовал ни о чем не думать.

Но, тем не менее, мысли были: «Как странно! А как он увидит, что я ни о чем не думаю?»

Только Катсук сразу же заметил его хитрую попытку подумать. Он уже обвинил мальчика в том, что тот думает в основном словами, и сказал, что в этом заключается ошибка всех хокватов.

Дэвид глянул на индейца. Тот, конечно же, сейчас задумался, сидя на корточках. Интересно, а сам Катсук пользуется словами?

Большую часть дня они спускались в низины, перевалив горный гребень и перейдя реку. В кармане у Дэвида было семь камешков — семь дней, целая неделя. Ночь они провели в запущенном парковом приюте. Катсук откопал спрятанные браконьерами одеяла и смазанные жиром жестянки с консервами. Он развел небольшой костер, они поели бобов и легли спать на еловых ветках, уложенных на золу.

Они уже прилично отошли от приюта. Дэвид глянул на солнце: от полудня прошло немного. Совсем немного. Мальчик и вправду уже не задумывался о времени.

Ведущая вниз тропа проходила вдоль речки. Она пересекала заросли колючих кустарников, саму речку, потом шла по сухим отмелям. На пути Катсук с индейцем напугали лосиху, мирно глодавшую кору на осине. Шкура лосихи вся блестела.

Дэвид сконцентрировал все внимание на том, чтобы не думать. Он начал повторять про себя: «Дэвид». Ему хотелось сказать это громко, но знал, что это лишь распалит сумасшествие Катсука.

Он подумал: «Я Дэвид, а не Хокват. Вообще-то я хокват, но меня зовут Дэвид, а не Хокват.»

Так эти мысли и катились в его сознании: «Дэвид-а-не-Хокват. Дэвид-а-не-Хокват…»

Та лосиная тропа, по которой они спускались с горной гряды, дважды пересекала парковую дорогу. В одном месте на ней, в грязи хорошо сохранились отпечатки сапог. Катсук обошел грязное место и перешел на звериную тропку, идущую через старую гарь. Пройдя пожарище, они пересекли еще одну речку, а потом Катсук сказал, что больше человеческих троп им не встретится.

Катсук все шел и шел, без каких-либо признаков усталости. Даже теперь, когда он сидел у реки на корточках, в нем чувствовалась нервная, свежая энергия. Из тайника браконьеров он забрал несколько одеял, одно из них свернул и привязал к поясу, другое свободно свисало у него с плеч. Только когда они расположились возле реки, он снял их. Его темное, плоское лицо было совершенно неподвижно. Одни только глаза блестели.

Дэвид думал: «Я Дэвид, а не Хокват.»

Было ли это его второе имя, или то была лишь частичная идентификация: Дэвид, а не Хокват? Он напомнил себе, что мать называла его Дэви. Отец иногда называл его Сын. Бабушка Моргенштерн всегда называла его Дэвидом. Все эти имена были лишними. Но как мог он быть Хокватом в собственном представлении?

«О чем размышляет Катсук?»

Возможно ли было, что Катсук знает, как это — не думать?

Дэвид приподнялся на локтях, вытолкнул языком травяную жвачку и спросил:

— Катсук, о чем ты задумался?

Не отрывая глаз от реки, тот ответил:

— Я размышляю, каким образом сделать лук и стрелу, как делали это древние. Не нарушай моих мыслей.

— Как делали древние? Это как же?

— Лежи спокойно.

Дэвид почувствовал в голове Катсука нотку безумия и вернулся к угрюмому молчанию.

Катсук глядел на речку, на ее молочно-зеленые волны. В спутанных ветках он увидал какую-то тень.

По течению, крутясь в потоке, плыл пень с обрубленными корнями. Пень был очень старый, возле корней проглядывала темная красно-коричневая древесина. Он крутился медленно, короткие обрубки корней походили на торчащие руки. Когда они опадали, в воде, освещенной полуденным солнцем, появлялся обрубленный комель. Течение закручивало пень опять, и все повторялось с самого начала.

Вращаясь, пень издавал особый звук — «кланг-шламк-хаб-лаб».

Катсук прислушивался, дивясь про себя языку пня. Он чувствовал, что пень разговаривает с ним, но на языке, которого он сам не понимал. О чем мог он говорить? Срезанный край пня был серым от старости. Это был шрам, оставленный хокватами. Но, похоже, пень не собирался говорить о своих трудностях. Он поплыл дальше по реке, ворочаясь и разговаривая…

Индеец чувствовал присутствие мальчика с беспокоящей его силой. Позади находилось тело, готовое принять добро или зло, или же и то, и другое вместе. Доброзло. Вот только было ли такое слово?

Катсук ощущал, что между ним и мальчиком устанавливаются новые отношения. Почти дружеские. Может, причиной этого была Тсканай? Он не чувствовал ревности. Это Чарлз Хобухет мог испытывать ревность, но не Катсук. Тсканай отдала мальчику мгновение жизни. Он жил — теперь он должен умереть.

Испытывать чувство дружбы к жертве было правильно. Это подчиняет душу врага. Но эти новые связи были все же чем-то большим, чем дружба.

«Каким образом у нас сложились эти новые отношения?»

Понятно, что это ничего не могло изменить. Невинный должен попросить смерти и быть убитым.

Катсук чувствовал саднящую печаль в груди. Ничего уже нельзя было остановить. Начало было положено. Все исходило ото льда. Послание пчелы тоже было ледяным. И Вороново. Все должно закончиться со смертью Невинного.

Мальчик поднялся на ноги, прошелся вверх по берегу, потом присел возле громадного, величиной с колонну собора, сгнившего дерева. Там он начал выискивать личинок.

Катсук перестал следить за ним.

Пусть Хокват убегает… если, конечно же, Ворон позволит ему.

Тень от листвы черными пятнами лежала на воде. Поверхность реки была спокойной, но Катсук чувствовал дикую силу, дремлющую под ней. Он чувствовал, что и сам он направляется находящимся внутри него Похитителем Душ. Дух тоже был диким и могущественным, хотя и таился в теле человека.

Катсук взял одеяло, вытер глаза.

Дэвид бросил взгляд на своего стража. Почему Катсук такой изменчивый? Мечется меж дружбой и злобой. Вот только что рассказывал легенды своего народа, а в следующую секунду кричит, требуя тишины. И совсем другим Катсук был, когда играл на свирели в заброшенной шахте.

Какой-то миг мальчик испытывал странное счастье. Он глядел на реку, солнце согревало его. Он не думал о том, что нужно идти куда-то. Катсук наловит рыбы и они поедят. Или же Катсук найдет еще один браконьерский тайник, или сделает лук и стрелы и подстрелит дичь. Катсук уже говорил, что думает, как сделать лук и стрелу.

Глаза Дэвида резко открылись. Он не почувствовал, сколько времени прошло, но знал, что ненадолго уснул. Солнце передвинулось к горизонту.

На реке была длинная песчаная отмель. Здесь река делала излучину у небольшой рощицы тсуг. Издали тонкие, как спички, серебристо-серые стволы торчали из песка. Низко висящее над деревьями солнце окрасило их вершины желто-оранжевым цветом.

Этот солнечный свет и краски напомнили Дэвиду Кармел Волли и родной дом. Он удивлялся, что могло принести подобные воспоминания? И решил, что это волны теплого воздуха, танцующие над деревьями. Весь день был до омерзения холодным, когда они шли в лесной тени, а теперь нагретая солнцем земля дарила чувство расслабленности и уюта.

Когда они уже прошли высокогорье, природа стала не такой суровой. Вместо крутых горных склонов и узких каньонов перед ними открылась поросшая деревьями разлогая долина. Но, прежде чем вступить в нее, им пришлось пройти по длинному карнизу, поросшему елками, соснами и пиниями. Давние ураганы сплели деревья вместе, некоторые из них сломались и погибли, другие же согнулись и остались жить.

Катсук продолжал глядеть на реку.

Дэвид вздохнул, чувствуя, что есть все равно хочется. Он снова стал выискивать личинок — сочных и вкусных.

Ложа их в рот, он вдруг вспомнил мать, изящно берущую с тарелочки какой-нибудь шедевр кулинарии, принесенный служанкой. Мальчик представил, что сказала бы мать, если бы смогла увидеть его сейчас. Нет, она закатила бы истерику, если бы он только рассказал, что ел. Глаза бы у нее выкатились, она бы зарыдала, а потом хлопнулась в обморок. Дэвид не сомневался, что такое может случиться. Ведь Катсук сам пообещал: «Я не убью тебя, если ты сам не попросишь обэтом».

Дэвид не слишком беспокоился. Еще будет время распорядиться воспоминаниями. Гораздо сильнее волновало другое. Всему придет конец, и тогда он сможет рассказать о своем славном приключении. Он станет героем для всех своих приятелей — а как же, его похитил дикий индеец! Ну конечно же, Катсук был диким… и ненормальным. Но даже и у его ненормальностей были пределы.

Свет на вершинах деревьев стал похожим на цвет осенней травы, слегка тронутой рассветом. Дэвид лениво наблюдал за Катсуком, за гипнотичным течением реки. Ему пришло в голову, что, возможно, это счастливейшие дни в его жизни. Никто не стоял над душой. Ему было холодно, так, но потом он согревался; он голодал, потом ел… Скоро они снова будут кушать.

Крупный оранжево-коричневый слепень сел на запястье левой руки. Мальчик инстинктивно шлепнул его и стряхнул мертвое насекомое в траву.

Тихим голосом Катсук начал песню. Если сравнить ее с голосами реки и золотистыми лучами солнца — песня была необычная. Голос индейца становился то громче, то тише, в песне было много прищелкивающих и гортанных звуков.

Мысли Катсука были заняты тем, что отчаянно выискивали знак. Он нуждался в знамении, которое провело бы его через это место. Покачиваясь взад и вперед он вел свою молитвенную песнь, направляя ее к Пчеле и Ворону, Квахоутце и Алкунтам. Внутри него заворочался Похититель Душ. Над водой подул ветер, резкие порывы которого всегда предвещают скорое наступление темноты. Катсук ощущал преграду, какое-то ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ своей молитве. Возможно, это Хокват каким-то образом мешал ему. Катсуку вспомнился сон Хоквата. В этом сне присутствовала огромная духовная сила. Мальчик мог иметь желание — любое желание. Но только когда он будет готов. В этом мальчишке ждал своего часа очень могущественный дух.

Ветер остудил левую щеку Катсука.

Ледник питал эту речку, начиная от самого истока, охлажденный им же ветер мчался по речной долине к морю.

Каким-то внутренним знанием Катсук понимал, что погоня за ними осталась далеко позади, за горными грядами Дикой Территории. Здесь никогда не летали никакие вертолеты, только высоко-высоко и бесшумно, над самыми вершинами мчались на восток большие реактивные лайнеры.

Подумав об этом, Катсук продолжил свою песнь-молитву.

Память о сне Хоквата снова стало беспокоить его, будто заноза в сознании. Ведь эта сила могла победить Похитителя Душ. Каким образом мальчишка смог привлечь в свой сон такого могущественного духа? Ведь он же хокват! Но его сон был сном-предупреждением, способным встревожить все окружающее. Да, и Хоквату пообещали исполнить его желание. А вдруг он пожелает такое, что после этого с ним невозможно будет справиться?

Какое-то движение в реке отвлекло Катсука от его мыслей. Вниз по течению плыла длинная, гладкая, жемчужно-серая блестящая ветка. Могло показаться, что она плывет совершенно независимо от течения. И она явно направлялась к тому месту, где в тени красных кленовых деревьев на корточках сидел человек. Ветка пересекла тень на воде, как стрела, пробивающая цель. И тень тут же потянулась за веткой. Катсук почувствовал, как мрак тени ощупывает этот кусок дерева.

Он прервал свою молитву и вздохнул глубоко-глубоко:

— Аахххххх!

Ветка поплыла через пятно тени, теперь уже совсем поперек течения. Она направлялась к нему! Один конец воткнулся в илистый берег прямо у ног Катсука. Он нагнулся и с чувством благоговения поднял ветку из воды. В этом куске дерева он чувствовал скрытую силу.

Очень тщательно и осторожно осматривал он то, что принесла ему река. Дерево было гладеньким-гладеньким и слегка вибрировало под пальцами. Живое! С ветки капала вода. Один конец был обожжен, другой сломан. Дерево не находилось в воде долго и не замокло. Никаких деформаций, никакого скручивания по всей длине — почти с его собственный рост. В самом толстом месте ветка была с его сжатый кулак. Изгиб почти незаметный, может на ширину пальца.

Ах, какая она удобная и живая!

Катсук вонзил один конец ветви в землю, рука в центре, и попытался распрямить находку. Он чувствовал, как сопротивляется дерево, как трепещет от скрытой в нем силы. Это был материал для чудесного лука!

Чувство благоговения в нем стало еще сильнее. Катсук вынул нож Хоквата из ножен, чтобы испытать дерево на твердость. Но тут поле его зрения пересекла огромная пчела, за ней еще одна, еще… еще…

Индеец стоял растерянно, крепко сжав рукоять ножа. На лбу выступил холодный пот.

Аххх, он чуть было не испортил все!

И достаточно было всего одного прикосновения хокватской стали. Одно касание, и сила духа могла покинуть дерево. Его молитва принесла ему древко для божественного лука, а он сам чуть не совершил святотатство!

У индейца даже во рту пересохло, когда он понял, насколько был близок к кощунству. Он вложил нож в ножны, сорвал их с пояса и выбросил ненавистное орудие в реку. Лишь только, когда лезвие блеснуло в волнах, он почувствовал, как сошел с него холодный пот.

Как близок он был к тому, чтобы все напортить!

Он глянул туда, где сидел мальчик — глаза закрыты, дремлет. В Хоквате пребывал могучий дух, но недостаточно сильный. Этот злой дух своей вкрадчивой льстивостью чуть было не ввел в искушение Катсука совершить кощунственную вещь. И кто знает, к чему это могло привести? Могло случиться, что Хокват вышел бы победителем. Когда два существа: страж и его поднадзорный, связаны некоторым образом, еще неизвестно, кто мог бы перетянуть.

Катсук крепко сжал древко двумя руками и высоко поднял его над головой. Ах, какое оно чудесное! Он запел песню посвящения: этот лук он посвящает Пчеле, ведь это именно она послала ему его.

Во время пения молитвенного гимна в мыслях его прошло все то, что ему предстояло сделать. Надо найти обсидиан и сделать из него нож, с помощью которого он уже будет мастерить лук. Делать он его будет древним способом. Потом он сделает себе стрелу и привяжет к ней каменный наконечник, изготовленный его предками на океанском побережье в Одетте. И вот тогда соединятся времена давние и времена нынешние.

Катсук опустил ветку, расслабился.

Он чувствовал, как в нем поют его предки.

«Вот как должен умереть Невинный!»

Благоговейно держа в левой руке посланную божеством ветку, Катсук пошел туда, где, прислонившись к прогнившему стволу, дремал Хокват. Почувствовав над собой тень индейца, мальчик тут же пришел в себя, поглядел на своего пленителя, улыбнулся.

Эта улыбка растрогала Катсука. Он тоже улыбнулся в ответ. Ха, дух из хокватового сна был уже не страшен.

Мальчик зевнул, потом спросил:

— Что ты собираешься делать с этой палкой? Рыбу ловить?

— С этой? — Катсук поднял ветку. Его рука пульсировала в такт скрытой в находке силе. — Это послали мне мои духи. Из нее выйдет великая вещь.

Глава 26

Шериф Паллатт сообщил нам, что сконцентрировал поисковые группы в относительно малоизученных частях Национального Парка, на так называемой Дикой Территории (см. карту справа) и дал им указания действовать самостоятельно. Он сказал: «Это вам не банальное похищение. Это преступление — месть всей белой расе озлобленного юноши в состоянии психического расстройства. Лично я убежден, что Хобухет отдает себе отчет в своих поступках и действует согласно своим планам. Он до сих пор сидит с этим мальчишкой в горах».

Из статьи в газете «Пост-Интеллиндженсер», Сиэтл

Катсук лежал животом вниз на берегу реки, глядя на ладонь опущенной в прозрачную, холодную воду руки. Посланное провидением древко будущего лука лежало рядом. Его ладонь осторожно продвигалась в воде к покрытому водорослями и мхом камню. Он чувствовал пульсацию крови в руке. Все сознание он переключил на окружающий мир.

Прямо напротив, на другом берегу реки он видел два серых ствола мертвых деревьев. Их тени пересекали реку — две длинные тени в низком, пополуденном солнце.

Шаркающие звуки за спиной подсказали, что идет мальчик. Катсук оглянулся. Хокват присел под высоким широколиственным кленом, перебирая свои камушки, по которым он считал дни. Камушков было восемь: восемь дней. С ветки над головой мальчика свисала борода грязно-зеленого, всклокоченного мха. Она болталась над русыми волосами мальчишки как шерсть на животе овцы. Мальчик жевал травянистый стебель.

Катсук отвернулся и еще раз сконцентрировался на руке в воде.

Река здесь была чистая и глубокая. На дне он мог видеть мелких рачков и моллюсков: неправильные черные пятнышки среди разноцветных камней. Уже несколько минут его внимание было приковано к большой рыбе, идущей против течения к заросшему водорослями топляку. Это был местный сиг — куллт'копэ.

Тихо-тихо, едва дыша, Катсук выговорил его имя, обращаясь с мольбой к духам воды и рыбы.

Хвост куллт'копэ шевелился, когда он объедал с водорослей мошек.

Катсук ощущал себя рекой и находился сейчас рядом с рыбиной. На его родном языке эту реку называли Гнилая Вода. Странное имя, думал он. На вкус вода была хорошей, чистой, с привкусом тающего снега.

От холодной воды рука от самого плеча занемела, но Катсук не шевелился, выжидая. Все свои мысли он направил на то, чтобы показать, что он друг этой рыбе. Так ловили в старину — еще в Первые Времена, даже память об этом мало в ком сохранилась. Он же научился так ловить рыбу еще мальчишкой у своего Дяди Окхутсэ.

Рыба осознала присутствие преграды из руки Катсука, осторожно обошла ее и ткнулась губами в водоросли. Очень медленно и осторожно Катсук стал подымать руку, пока не подхватил рыбину под брюхо. Это движение доставило ему боль, но, чувствуя прохладную гладкость тела куллт'копэ, он сжимал медленно, мягко и осторожно…

Потом он растопырил пальцы и провел их к ритмично вздымающимся жаберным крышкам.

«Есть!»

Сжимая пальцы и одновременно подымая руку, Катсук откинулся назад, перебросил рыбину через себя и повернулся, чтобы увидеть, куда та упала.

Это был крупный сиг, длиной с руку Катсука. Она ударила мальчика прямо в грудь, и тот свалился на землю. Мальчик и рыбина слились в один перекатывающийся по берегу клубок — руки, ноги, дергающийся в воздухе хвост.

Одним прыжком Катсук оказался возле них. Он схватил сига, просунув большой палец одной руки под жабры, а второй перехватил рыбу возле головы.

Мальчик уселся на землю и восторженно закричал:

— Мы поймали ее?! Мы поймали ее?!

Катсук приподнял все еще сопротивляющуюся рыбину и одним ударом перебил ей хребет.

От восхищения у мальчика перехватило дыхание, потом он сказал:

— Ух ты, какая большая!

Катсук поднял одной рукой рыбу, второй помог Дэвиду подняться на ноги. Рыбья кровь брызнула мальчику на куртку.

Тот уставился на уже мертвого сига широко раскрытыми глазами. Его руки, ладони и весь перед куртки были испачканы рыбьей слизью, чешуей, песком, грязью и листьями, собранными чуть ли не со всего берега.

— Ну ты и недотепа! — сказал Катсук. — Иди, отмойся, пока я буду чистить рыбу.

— И мы сразу же будем кушать?

Катсук подумал, что хокваты сразу же думают о своем желудке, а не о духе, которого они только что убили.

— В свое время будем и кушать. А сейчас иди мыться.

— Хорошо.

Катсук отложил свое посланное духами древко. Поискав на берегу, он нашел большой сук с острым концом. Пройдя через заросли камышей, он вырвал у рыбы жабры, проколол брюхо, выбросил внутренности и про мыл рыбу в проточной воде. Продев через рыбину сук, он приготовил куллт'копэ, чтобы зажарить на углях.

Работая, Катсук шептал молитву Рыбе, прося прощения за то, что сделал. Он слышал, как ниже по течению плещется мальчик.

— Хэй, а вода холоднющая! — крикнул мальчик.

— Так мойся быстрее.

Катсук поднял рыбину и посланное ему древко и пошел к нависшему над рекой карнизу. Мальчик перескакивал по камушкам, спеша за ним. Он дрожал от холода, на лице было странное выражение.

— О чем ты задумался? — спросил Катсук.

— Так ты хочешь сказать, что эта рыба ударила меня?

— Нет. Просто я постарался сделать так, чтобы она не ушла.

Мальчик улыбнулся.

— Неужели я выгляжу так смешно?

Катсук весело засмеялся, неприятные чувства куда-то ушли.

— Ты выглядел смешно! Я даже не мог сказать, кто из вас рыба, а кто мальчик!

Они вместе поднялись на уступ, где начиналась трава. Катсук положил рыбину на мох и рядом осторожно положил древко. Он подумал о том, как Хокват воспринял все происшедшее: серебристая молния взлетела в воздух и ударила его.

Какой шок для мальчишки!

Катсук захихикал.

Дэвид закрыл глаза, припоминая все. Катсук сказал, что ловит рыбу, но это выглядело так по-дурацки: он только ждал там… ждал… ждал… Ну кто мог при таком бездействии надеяться на улов?! Никакой удочки, лески, крючка, наживки — только рука в воде. А потом — хвать!

Теперь Катсук уже смеялся.

Дэвид открыл глаза. Теперь и его живот стал подрагивать от смеха. Он никак не мог справиться с ним. На тебе! Внезапно откуда-то прилетела холодная трепыхающаяся рыбища!

Через мгновение мальчик и его похититель, стоя друг против друга, хохотали, как сумасшедшие. Шум вспугнул стайку серых соек, лагерных воришек с черными коронами перьев. Они кружили над головами людей, а потом уселись на осинах, выше по берегу. Их скрежещущие крики были безумным фоном для сумасшедшего хохота.

Катсук даже удвоил свое веселье. В его мыслях опять и опять прокручивалась вся сцена: мальчишка, ноги, рыба, коричнево-зеленый берег реки, бешеное сплетение ног и рыбы. Это была самая смешная штука, которую Катсук мог вспомнить за всю свою жизнь.

Он слышал, как смеется мальчик, пытаясь остановиться, но потом смеясь еще сильнее.

Дэвид задыхался: «Ну… пожалуйста! Я… не могу… перестать… смеяться».

Катсук попробовал вспомнить о чем-нибудь, что остановило бы смех. Искатели! Он подумал о людях, идущих сейчас по их следу. Подумал об удивлении, которое могла бы вызвать у них вся эта сцена. Какой она была нелепой! Он смеялся все громче и громче. От смеха уже болела грудь. Он скорчился на берегу, потом свалился на спину, посылая взрывы хохота прямо в небо.

Мальчик, схватившись за живот, ползал рядом.

Мужчина и мальчишка лежали, заражая смехом друг друга, пока усталость не овладела ими. Они не осмеливались слова сказать, потому что это вызывало новый взрыв веселья.

Катсук вспомнил об игре в смех, в которую играл еще мальчиком, мальчиком по имени Чарлз Хобухет. Игра состояла в том, чтобы смешить друг друга. Тот, кому удавалось не засмеяться, выигрывал.

Смех спазмами вырывался из его горла.

Но мальчик уже лежал спокойно. Хокват выиграл в этой игре. Отсмеявшись, они еще долго лежали на теплой земле, пытаясь отдышаться.

Катсук заметил, что небо потемнело. Холодный ветер гнал тучи через реку. Индеец сел, глядя на тучи. Они висели над деревьями безо всякой опоры, таинственные серые башни с блистающей отсветом уходящего дня окантовкой.

Он хлопнул мальчика по плечу.

— Пошли. Нам надо развести костер и высохнуть.

Дэвид с трудом поднялся на ноги.

— И приготовить рыбу?

— Да, и приготовить рыбу.

Глава 27

Когда я сбит с толку, я прислушиваюсь к своему естеству, насколько это возможно. Так всегда поступают мои соплеменники. Когда мы встречаемся с чем-то неизвестным, мы молчим и ждем возможности понять его. Когда же белые узнают нечто загадочное для себя, они делают странные вещи. Они бегают без толку, стараясь создать как можно больше шума. Они еще больше сбивают себя с толку и даже не слышат себя.

Из записки, оставленной в приюте на Сэм Ривер

Всю ночь, проведенную ими в укрытии, Катсук не спал, погрузившись в раздумья. Хокват, лежащий рядом, и ровно дышащий во сне, оставался волнующей загадкой. Хотя мальчик и спал, живущий в нем дух бодрствовал. Это было похоже на давние времена, когда хокваты впервые прибыли на земли его племени, и кое-кто говорил, что они, должно быть, потомки Морской Чайки, хозяйки дня и дневного света. Дед Хобухет часто рассказывал об этом. Хокваты бегали и кричали, как чайки, так что удивление индейцев можно было понять. Этот мальчишка тоже совсем еще недавно бегал и кричал. Но сейчас он уже мог хранить молчание довольно долгое время. В какие-то моменты можно было даже почувствовать, как крепнет в нем дух.

Этот дух рос и креп даже сейчас.

Катсук чувствовал, что дух разговаривает с мальчиком. Этот дух был здесь, в темноте, показывая того мужчину, которым никогда не станет мальчишка. Эта мысль взволновала индейца, ему даже стало страшно.

И вдруг находящийся в Хоквате дух заговорил с Катсуком:

— Вот видишь, Катсук, в этом теле есть хорошие глаза и хороший разум. Он видит кое-что такое, чего ты не замечаешь.

Катсук понимал, что следовало бы избить, наказать каким-то образом свои чувства за то, что они подчинились духу Хоквата. Но откровенность привела к тому, что он включился в этот безмолвный торг.

— Что-то случится из-за этого тела, — сказал дух.

Катсук держался изо всех сил, чтобы оставаться спокойным. Он колебался, даже нет, боялся. Если только он ответит духу, его собственная сила испарится. А тогда чужая сила могла бы его поднять и трясти сколько угодно. И тогда Катсук в теле Чарлза Хобухета дергался бы как камушек в погремушке.

— Это глупо, считать, будто ты можешь не замечать моего присутствия, — сказал дух.

Катсук крепко-накрепко стиснул зубы. Вот это соблазнитель! Он напомнил индейцу весь мир хокватов.

— Я возвращу тебе твои собственные знания о мире, — предложил дух.

Катсук нахмурился.

— К тому же я дам тебе реальные знания того, что ты только думаешь, будто знаешь. Или ты считаешь, что в тебе уже нет местечка, чтобы вместить их? Что бы ты не сказал, «да» или «нет», есть ведь что-то, управляющее твоим сердцем. Рука этого мальчика и твой глаз встретились. Он что-то сказал, а какая-то часть внутри тебя услышала… и без всяких компромиссов. Если твои глаза так же хороши, как и его, можешь сам прямо просмотреть его тело и увидать в нем того человека, которым он стал бы. Он поделился с тобой этим знанием, но понял ли ты это?

Катсук отрицательно покачал головой в темноте, отчаянно держась своей связи с Похитителем Душ.

— Как все это началось? — спросил дух. — Что заставляет тебя верить, что ты можешь быть хозяином положения? Неужели ты не видишь в этом юноше чуда? Отвлекись от его внешнего вида и загляни вовнутрь. Сможешь ли ты быть достойнее его?

Катсук чувствовал, что обливается потом. Изнутри и снаружи его обжигал холод. Перед напором этого духа невозможно было устоять. Он заглядывал в самые глубины его сознания. Это одновременно и подавляло, и унижало. Этот дух буквально пробивал духовное естество индейца, его глубинную суть. Катсук ощущал вибрации ночи, чувствовал всю необычность и ужас этого мгновения разговора с духом. Тот захватил сетью громадную часть его вселенной, его мира, и содрогал ее своими замечаниями. Причем, духу даже было все равно, хочет ли Катсук внимать ему. Он только говорил и говорил. Дух не предлагал ему что-либо делать, только слушать. Его послание было словно выбитым в камне.

И после всех своих безумных слов дух сказал одну простую вещь:

— Если ты не отказался от своего решения, сделай все так, как мужчина поступает с мужчиной.

Трясясь от страха, Катсук не мог сомкнуть глаз в темноте.

Хокват повернулся, что-то пробормотал, потом сказал ясным голосом:

— Катсук?

— Я здесь, — ответил тот.

Но мальчик говорил это во сне.

Глава 28

Меня привлекает ошибочность западной философии. В английском языке нет никакого «языка тела». Одни слова, слова, слова, и никаких чувств. Нет плоти. Нет тела. Вы пытаетесь разделить жизнь и смерть. Вы пробуете оправдаться тем, что цивилизация, использующая обман, ложную веру, хитрость, делает так, что фальшивые ценности превалируют над плотью. Серьезность ваших нападок на счастье и страсть оскорбляют во мне человека. Они оскорбляют мою плоть. Вы всегда бежите своего тела. Вы прячетесь в словах отчаянного самооправдания. Вы пользуетесь самой изощренной риторикой, чтобы оправдать образ жизни, несвойственный человеку вообще. Это образ жизни, так, но не сама жизнь! Вы говорите, что верить глупо, и сами же верите в это. Вы говорите, что любовь бесполезна, но сами же ищете ее. А находя любовь, вы ей не доверяете. Высшую вербальную ценность вы видите в чем-то, что сами называете безопасностью. Это выгораживает уголок, в котором вы ползаете, совершенно не понимая того, что держаться за мертвечину — это совсем не то, что «жить».

Из статьи Чарлза Хобухета для журнала «Философия 200»

— Приблизительно тридцать тысяч лет назад, — сказал Катсук, — лава была вытолкнута сюда, в дыру, расположенную где-то в середине склона.

Он указал большим пальцем через плечо.

— Лава застыла громадными глыбами, которые вы, глупые Хокваты, называете индейскими слезами. Дэвид глянул вверх, в сторону гор, которые сияли в утреннем солнце, стоящем над рощей тсуг. Горы стояли, будто каменная колоннада. Над ними плыли тучи. На южной стороне горного склона был след морены. Река текла у самого подножия горы, но ее шум заглушался ветром, безумствующим и деревьях.

— А сколько сейчас времени? — спросил Дэвид.

— Хокватского времени?

— Да.

Катсук оглянулся на солнце.

— Около десяти утра, а что?

— Ты знаешь, чем я занимался дома в это время?

Катсук глянул на Хоквата, чувствуя, что мальчишке хочется выговориться. А почему бы и нет? Если Хокват сейчас станет говорить, его дух будет хранить молчание. Катсук кивнул и спросил:

— Так чем бы ты занимался?

— Я бы учился играть в теннис.

— Теннис? — Катсук покачал головой.

Индеец сидел сейчас на корточках у склона. В левой руке он держал длинный обломок коричнево-черного обсидиана. Упираясь этой рукой в бедро, он ударил по обсидиану кремнем. Звук удара зазвенел в чистом, свежем воздухе. При этом возник запах паленого, который Дэвид сразу же унюхал.

— Значит, теннис, — повторил Катсук. Он попробовал представить мальчика взрослым мужчиной — избалованным и богатым пустоголовым типом из армии плейбоев. Потерявший невинность. В черно-белой униформе для вечерних приемов. С черным галстуком-бабочкой. Модно подстриженный завсегдатай ночных клубов.

Но была возможность не дать ему возмужать.

— А потом я шел плавать в нашем бассейне, — сказал Дэвид.

— А ты не хочешь поплавать тут, в реке?

— Слишком холодно. У нас вода в бассейне подогревается.

Катсук вздохнул и вернулся к своему делу. Обсидиан уже начал принимать нужную форму. Скоро он станет ножом.

Еще через какое-то время Дэвид попробовал проникнуть в тайну настроения своего похитителя. Они и так долго молчали, когда пробирались сюда, к горному склону. Это заняло целый день. В кармане у Дэвида было десять камешков — десять дней. Те несколько предложений, которые сказал Катсук за все время, становились все более мрачными, короткими и отрывистыми. Катсук был поглощен новыми мыслями. Неужели его дух потерял силу?

Дэвид уже и не думал о побеге. Но если сила Катсука уменьшилась…

От обсидианового обломка откололся большой кусок. Катсук поднял его, повертел в руках, осмотрел.

— Что ты делаешь? — спросил Дэвид.

— Нож.

— Но ведь ты забрал… мой нож.

Дэвид поглядел на пояс Катсука. Расселовского ножа там не было во время всего перехода через горы, но мальчик подумал, что нож может лежать у индейца в сумке.

— Мне нужен особенный нож, — ответил Катсук.

— Зачем?

— Чтобы сделать для себя лук.

Дэвид кивнул, потом снова спросил:

— Ты уже бывал здесь раньше?

— Много раз.

— Ты делал здесь ножи?

— Нет. Я приводил сюда хокватов, чтобы те искали красивые камешки.

— Они делали здесь каменные ножи?

— Может и так.

— А откуда ты знаешь, из какого камня можно делать нож?

— Мой народ тысячелетиями делал ножи из здешних камней. Обычно они приходили сюда раз в год. Так бывало до того, как хокваты принесли с собой сталь. Вы называете эти камни обсидианом. Мы называем их «Черным огнем» — КЛАЛЕПИАХ.

Дэвид молчал. Но где же был его нож марки «Рассел»? Катсук отдаст его или нет?

За ночь в силки, поставленные Катсуком, попался кролик и две небольшие куропатки. Индеец снял с кролика шкуру с помощью остроконечного коричнево-черного камня, а потом приготовил в земляной яме, на костре, куда он бросал куски горной смолы. Смола давала жаркое, почти без дыма, пламя.

Дэвид обглодал кроличью лапку и стал жевать мясо, наблюдая за тем, что делает Катсук. У серого кремневого рубила в правой руке Катсука был узкий край. Им индеец резко и уверенно ударил по куску обсидианового стекла. Полетели искры. В воздухе сильно запахло серой.

Призвав на помощь всю свою храбрость, Дэвид спросил:

— А где мой нож?

Катсук подумал: «Умный, хитрый хокват!» А вслух сказал:

— Лук я должен делать так, как делали его в старину. Сталь не должна касаться его древка.

— Так где же мой нож?

— Я выкинул его в реку.

Дэвид отбросил в сторону кроличью лапку, вскочил на ноги.

— Но ведь это же мой нож!

— Успокойся, — сказал Катсук.

— Это папа дал мне этот нож! — сказал Дэвид сдавленным от ярости голосом. По щекам побежали слезы злости.

Катсук глядел на мальчика, оценивая меру его страсти.

— Разве отец не купит тебе другой нож?

— Этот он подарил мне на день рождения! — Дэвид вытер слезы. — Зачем ты выбросил его?

Катсук глядел на кремень и кусок обсидиана в руках.

«Подарок на день рождения. Сыну от отца: подарок от мужчины мужчине.»

Катсук чувствовал внутреннюю пустоту от того, что он никогда не сможет сделать своему сыну мужской подарок. Обсидиановый осколок оттягивал руку. Он знал, что сейчас жалеет самого себя, и это бесило больше всего.

Зачем кого-либо жалеть? Никакой отсрочки!

— Чтоб ты сдох! — взбесился Дэвид. — Чтоб ты сдох от кедровой немочи!

Катсук встрепенулся. Так вот где была зарыта собака! Невинный нашел себе духа, который выполняет его требования. Только вот где Хокват нашел себе такого духа? Тсканай передала? Если так, где она сама нашла его?

— Пчела предупредила меня, чтобы я выкинул нож.

— Дурная пчела!

У Катсука даже челюсть отвисла от таких слов.

— Ты поосторожней говори о Пчеле. Она может сделать так, что ты и до вечера не доживешь!

Просматривающееся в словах Катсука безумие несколько остудило гнев мальчика. Теперь им овладело чувство потери. Нож пропал. Этот сумасшедший выбросил его в реку. Дэвид попытался вздохнуть поглубже, но в груди отдавало болью. Ножа уже не найти. Внезапно он вспомнил про убитого туриста. Этот нож убил человека. Может, потому его Катсук и выбросил?

Катсук снова принялся бить кремнем по обсидиану.

— А ты уверен, что не спрятал нож в свою сумку?

Индеец отложил кремень и обсидиан, открыл сумку и показал ее содержимое мальчику.

Дэвид указал пальцем:

— А в этом сверточке что?

— Там твоего ножа нет. И вообще, можешь сам посмотреть.

— Вижу, — все еще злым тоном. — А что в свертке?

Катсук закрыл сумку и снова принялся за обсидиан.

— Там пух морской утки.

— Пух?

— Ну, такие мягкие перышки.

— Это я понял. Зачем ты таскаешь с собой этот дурацкий пух?

Катсук отметил, сколько злости было во взгляде мальчика, и подумал: «Пух я приколю к твоему телу, когда убью тебя.» А вслух сказал:

— Это для моих колдовских снадобий.

— А зачем это твой дух приказал тебе выкинуть мой нож?

«Он уже научился задавать вопросы правильно», — подумал Катсук.

— Так зачем? — настаивал мальчик.

— Чтобы спасти меня, — прошептал индеец.

— Что?

— Чтобы спасти меня!

— Ты же говорил Кэлли, будто тебя уже ничто не спасет.

— Кэлли не знает меня.

— Она твоя тетка.

— Нет. Ее племянника зовут Чарлз Хобухет, а я — Катсук.

Мужчина думал про себя: «Почему это я оправдываюсь перед своей жертвой? Что такого он делает, что мне приходится защищаться? Может, это из-за выброшенного мною ножа? Для него это была связь с отцом; отцом, который был у него до того, как он стал Хокватом. Да, это так. Я выкинул прочь его прошлое. То же самое пьяные лесорубы сделали с Яниктахт… и со мной.»

— Могу поспорить, ты никогда еще не был в бассейне с подогреваемой водой, — заявил Дэвид.

Катсук улыбнулся. Гнев Хоквата молниями бил в разные стороны. Сейчас мальчишка метался, будто зверь в капкане. «Занятия теннисом, плавательный бассейн.» Хокват вел спокойную жизнь, жизнь предохраняемой невинности, как жил его народ. Несмотря на попытку Тсканай, он оставался в хрупкой переходной позиции: наполовину мужчина — наполовину ребенок. Невинный!

Сейчас Дэвида охватила печаль. Горло пересохло. Грудь болела. Он чувствовал себя усталым и ужасно одиноким. Ну зачем этот придурошный Катсук делает каменный нож? Зачем он ему по-правде? Или он снова врет?

Дэвид вспомнил то, что читал об ацтеках, о том, как они убивали свои освященные жертвы каменными ножами. Ацтеки ведь тоже были индейцами. И тут же он отрицательно покачал головой. Ведь Катсук сам обещал: «Пока ты не попросишь меня сам, я тебя не убью». По-видимому, каменный нож был нужен ему для других целей. Наверное, чтобы делать этот свой дурацкий лук.

— Ты уже не сердишься на меня? — спросил Катсук.

— Нет. — Все равно, физиономия надутая.

— Это хорошо. В гневе ничему не научишься, потому что гнев блокирует твое сознание. А тебе есть чему научиться.

«В гневе ничему не научишься!» — думал Дэвид. Он взобрался на склон рядом с Катсуком, прошел немного по краю обрыва и уселся спиной к стволу тсуги. На земле вокруг него валялись куски обсидиана. Мальчик набрал целую пригоршню и стал бросать их в деревья, растущие у подножия склона.

Попадая в ствол дерева, обломки издавали щелкающий звук. Падая в подлесок, в колючий кустарник, они шелестели. Это было интересное дополнение к звукам, издаваемым при работе Катсука. Дэвид чувствовал, как с камнями улетает и злость. Все глубже и глубже мальчик погружался в свои мысли.

— Если ты хочешь бросить в меня камень, — сказал Катсук, — брось. Не надо насиловать свои чувства.

Дэвид вскочил на ноги, злость снова вспыхнула в нем. Он поднял кусок обсидиана размером с перепелиное яйцо, с острыми краями, потом стиснул зубы и изо всех сил бросил камень в Катсука. Камень, описав дугу, попал индейцу в скулу, оставив красную полосу, откуда сразу же потекла кровь.

Перепуганный тем, что он наделал, Дэвид отступил назад. Каждый его мускул был готов к немедленному бегству.

Катсук приложил к ране палец, поглядел на кровь. Любопытно, рана совсем не болела. Что это могло значить? Да, было неприятное ощущение удара, но не боли. Ах, да, Пчела блокировала его болевую чувствительность. Пчела защитила его своим колдовством, чтобы удары не действовали на него. Это было посланием Пчелы, ее даром. Дух, сидящий в Невинном, не мог победить!

«Это я, Таманавис, говорю тебе…»

— Катсук! Катсук, прости меня!

Мужчина поглядел на мальчика. Хокват уже был готов бежать, сломя голову, глаза его расширились и горели от страха. Катсук кивнул и сказал:

— Теперь ты, хоть и в неполной мере, знаешь, что я чувствовал, когда забирал тебя из хокватского лагеря. Это какая же ненависть должна быть, чтобы убить невинного ради нее. Ты хотя бы думал об этом?

«Убить невинного!» — думал Дэвид. А сам сказал:

— Но ведь ты же обещал…

— И я сдержу свое обещание. Так поступает мой народ. Мы не говорим о хокватской лжи. Ты хоть знаешь, как это бывает?

— Что?

— Когда мы добывали китов, кит сам требовал гарпуна. Кит сам просил, чтобы его убили.

— Но я никогда…

— Тогда ты в безопасности.

И Катсук вернулся к своим камням.

Дэвид подошел к нему на пару шагов поближе.

— Тебе не больно?

— Пчела сделала так, что мне не больно. А теперь успокойся. Мне нужно сосредоточиться на деле.

— Но ведь идет кровь.

— Она остановится.

— Почему ты не приложишь что-нибудь?

— Это маленькая ранка. Твой рот — это большая рана. Успокойся, или я заткну ее чем-нибудь.

Дэвид принял его слова за чистую монету и испуганно вытер рот тыльной стороной ладони. Ему трудно было не глядеть на темный шрам на скуле Катсука. Кровь перестала идти, но теперь рану покрыла корка, края вспухли.

Почему ему не больно?

Дэвида напугало именно то, что рана не болит. А ему хотелось, чтобы она болела. Ведь порезы, ушибы всегда болят. Только у Катсука оказались покровительствующие ему духи. Может, они и вправду сделали так, что он не чувствует боли?

Теперь Дэвид обратил свое внимание на обсидиановый нож, уже обретший свою форму в руках Катсука. Лезвие, длинною дюйма четыре, с острым краем, было направлено к груди индейца. Быстрыми, почти незаметными ударами Катсук отбивал тонкие пластинки обсидиана. Нож не был настолько длинным и тонким, чтобы проколоть что-нибудь. Режущий край был весь в зазубринах. Но им можно было перерезать артерию. Мальчик опять вспомнил о путешественнике, которого убил Катсук. Ведь он-то не просил, чтобы его убили, но, тем не менее, Катсук его зарезал.

У Дэвида вдруг пересохло во рту. Он сказал:

— А этот парень… ну, ты знаешь, на тропе… парень, которого ты… ну, он же не просил тебя…

— Вы, хокваты, считаете, что говорить можно только ртом, — ответил Катсук, даже не отрываясь от своей работы. — Почему бы тебе не научиться языку тела? Когда Ворон сделал тебя, неужели он забрал у тебя эту возможность?

— Какой еще язык тела?

Это именно то, что ты делаешь. Подумай о том сможешь ли ты верно описать словами то, что действительно хочешь.

— А зачем эти глупости про Ворона?

— Бог создал нас, так?

— Да!

— Все зависит от того, о каком боге ты думаешь.

— И все равно я не верю в язык тела.

— Ты не веришь, что это Ворон привязал тебя ко мне?

Дэвид не мог ответить. Ворон делал то, что хотел Катсук. Птицы направлялись туда, куда им указывал Катсук. Ведь даже только знать о том, куда направляются птицы — это же какая сила!

— Сейчас ты спокоен, — продолжил индеец. — Разве Ворон забрал у тебя язык? Но он может так сделать. Весь ваш глупый хокватский мир еще не готов бороться с Вороном.

— Ты всегда говоришь «глупый, глупые», когда упоминаешь о моем народе. Разве в нашем мире нет ничего хорошего?

— У нас? В нашем мире? — спросил Катсук. — Это твой мир.

— Но разве в нем нет ничего хорошего?

— Я вижу в нем одну только смерть. В нем все умирает.

— Ну, а как насчет наших врачей? Наши врачи лучше ваших.

— Ваши врачи накрепко повязаны с болезнями и смертью. Они не столько лечат, сколько умножают болезни и смерть. Приводят все в точное равновесие. Это называется трансакциональные отношения. Но они настолько слепы, что не видят, как они связаны с тем, что делают.

— Трансакциональные… отношения. Что это такое?

— Трансакция — это когда ты торгуешь, обмениваешь одну вещь на другую. Когда ты покупаешь что-нибудь, это и есть трансакт.

— Это только умное слово, которое ничего не значит.

— Это слова твоего мира, Хокват.

— Но ведь они ничего не значат.

— Они означают, что твои доктора не знают, что они делают, но продолжают этим заниматься. Они повышают уровень заболеваемости, чтобы оправдать свое существование. Полиция делает то же самое с преступностью. Юристы держатся за всеобщее незнание законов. Все это язык тела Хокват. Не важно, что они говорят о своих намерениях, неважно, как тяжко они работают, чтобы преодолеть недостатки — все они думают лишь о том, чтобы их считали занятыми и нужными и оправдывали их существование.

— Это безумие!

— Да, это безумие, но это реальность. Вот что ты видишь, когда понимаешь язык тела.

— Но в моем мире есть много и хорошего. Люди уже не голодают.

— Голодают, Хокват. В Азии…

— Я имею в виду, в этой стране.

— А разве в других странах не люди?

— Правильно, только…

— И даже в этой стране — в горах на Востоке, на Юге, в больших городах люди голодают. Каждый год люди умирают от голода. Пожилые и молодые. И мои соплеменники тоже умирают, потому что пытаются жить, как хокваты. И в мире становится все голоднее и голоднее…

— А что ты скажешь про наши дома. Мы строим дома даже лучше тех, что ты видел.

— И одновременно вы убиваете землю, тыкая в нее свои дома. Вы строите там, где домов не должно быть. Вы живете не вместе с землей, а против нее.

— У нас есть автомобили.

— И ваши автомобили вас же и душат.

Дэвид выискивал в своих мыслях хоть что-нибудь, против чего бы Катсук не мог возразить. Музыка? Он только презрительно усмехнулся, как это делают взрослые. Образование? Катсук сказал, что оно не готовит к жизни среди природы. Наука? Индеец сказал, что та убивает весь мир своими большими машинами и бомбами.

— Катсук, а что ты сам понимаешь под языком тела?

— То, что говорят твои действия. Вот ты говоришь своим ртом: «Слишком паршиво». Потом ты смеешься. Это значит, что по-настоящему ты радуешься, в то время как говоришь, что грустишь. Ты говоришь: «Я люблю тебя», а потом делаешь так, что причиняешь этому человеку много боли и страданий. Язык тела — это то, что ты делаешь. Если ты говоришь: «Я не хочу, чтобы это случилось», а сам делаешь все, чтобы это произошло — чему мы должны верить? Словам или телу?

Дэвид задумался о словах. Он думал о церквях и проповедях, обо всех словах про «вечную жизнь». Были ли эти слова истинными, или же тела проповедников говорили о чем-то другом?

— Катсук, а твои соплеменники понимают язык тела?

— Некоторые. Старики понимают. Об этом мне говорит наш язык.

— Как это?

— Мы говорим «есть», когда едим, «срать», когда срем, «трахаться», когда трахаемся. И слова, и тело согласны.

— Это нехорошие слова.

— Это невинные слова, Хокват. Невинные!

Глава 29

Мое тело — это наиполнейшее выражение меня самого.

Из записки, оставленной Катсуком в заброшенном приюте на Сэм Ривер

Катсук отложил кремневое зубило и осмотрел свой обсидиановый нож. Он был готов. Ему нравилось, как сглаженный конец лежит в ладони. Это заставляло его чувствовать себя ближе к земле, как бы частью окружающего.

Солнце висело прямо над головой, его лучи падали индейцу на плечи. Он слышал, как Хокват ломает ветки где-то у него за спиной.

Катсук положил посланное пчелой древко на камни, еще раз тщательно осмотрел его. В нем не было ни малейшего изъяна. Каждый слой лежал ровно и ясно. Он взял гладкую рукоятку своего ножа в правую руку и начал строгать дерево. Отлетела длинная закрученная стружка. Сначала он работал медленно, потом все быстрее, шепча про себя:

— Немножко здесь. А здесь побольше снимем. Тут еще… Ах, какой чудесный…

Подошел Дэвид и присел рядом. Потом спросил:

— А можно, я помогу?

Катсук поколебался, думая о назначении этого лука — послать священную стрелу в сердце мальчика, сидящего рядом. Или Хокват сейчас просит, чтобы его убили? Нет. Но это был знак того, что Ловец Душ тоже работает, готовя мальчика к последнему мгновению.

— Можешь помочь, — ответил индеец. Он передал нож и посланное духами древко мальчику, показал утолщение, которое следовало сравнять.

— Снимешь вот здесь. Работай не спеша, снимай понемножку за раз.

Дэвид положил ветку на колени, как делал это Катсук.

— Вот тут?

— Да.

Дэвид уперся ногами в дерево, нажал на нож. Из-под лезвия вышла стружка. Другая. Он работал энергично, сравнивая утолщение. По лбу лился пот, заливая глаза. Длинные стружки летели во все стороны, покрывая мальчику коленки.

— Больше не надо, — сказал Катсук. — Это место сделано.

Он забрал древко и нож назад, еще раз внимательно осмотрел древко.

— Вот здесь снять… и еще… тут все в порядке… теперь здесь…

Дэвид даже устал, следя за тем, как летят стружки от будущего лука. Очень скоро то место, где сидел Катсук было все усыпано щепками и стружкой. Свет, отражающийся от свежевыструганного дерева, отражался пятнышком на коже индейца.

Над ними высилась огромная скала, казалось, переходящая в клубящиеся, далекие облака. Дэвид стоял, осматривая склон, вкрапления вулканического стекла в гранитные глыбы. Потом он обернулся, поглядел на лес — отсюда темный и мрачный: в основном старые ели, тсуги и, когда-никогда, кедр. Среди деревьев виляла звериная тропа, исчезая в буйных зарослях колючего кустарника и дикой черники.

Голос Катсука, когда он разговаривал сам с собой, действовал почти гипнотически.

— Прелестное дерево… лук, совсем как древний, как из давних времен…

«Давние времена! — думал Дэвид. — Катсук явно живет в каком-то странном сне.»

Дэвид поднял обсидиановый скол, бросил в сторону деревьев.

«Если пойти вниз по течению реки, — думал он, — можно добраться до людей.»

Камень произвел приличный грохот, на который Катсук совершенно не обратил внимания.

Дэвид бросил еще один камень, потом еще и еще. Он спускался вниз по склону, к тропе, поднимая и бросая камни — мальчик играется.

«Он выкинул мой нож! И он убил человека.»

Дэвид остановился, чтобы куском обсидиана вырезать на коре дерева полосу, и глянул мельком на Катсука. Бормочущий голос совершенно не менял тона. Индеец все так же не обращал внимания на шатающегося туда-сюда пленника.

«Он считает, что его чертов Ворон следит за мной.»

Дэвид внимательно осмотрел все небо, от птиц ни слуху, ни духу. Он осмелился пройти по тропе футов пятьдесят, отталкивая ветки и выискивая созревшие ягоды. Сквозь просветы в деревьях мальчик еще мог видеть Катсука. Звук обсидианового ножа, обтесывающего древко лука, оставался таким же ясным и чистым. Деревья очень мало затушевывали его. Можно было даже понять, что Катсук бубнит себе под нос:

— Ах, прелестный лук… Лук — красавец для моего послания…

— Сумасшедший индеец, — прошептал Дэвид.

А Катсук все так же продолжал напевать и бубнить себе под нос, поглощенный делом.

Дэвид сломал по пути ветку и стал обдумывать свое положение. Воронов нет. Катсук поглощен своим луком. Вот тропа, она идет куда надо. Но вот если Катсук снова схватит его, пытающегося сбежать еще раз… Дрожа всем телом, Дэвид решил, что не станет еще сбегать взаправду. Он только обследует эту тропку, интересно же, а куда это онаведет.

И вот так, осматриваясь и оглядываясь, он углубился в лес. Его внимание привлекла перелетающая с места на место стайка дятлов. Он слышал звон слепней. Пыльные солнечные лучи падали на бурую лесную подстилку, приобретая в листве зеленоватый оттенок. Дэвиду это казалось добрым знамением. Он до сих пор еще злился на Катсука. Злость и гнев могли пересилить заклятия духов.

Дэвид уходил по тропе все дальше и дальше. Он перебрался через пару поваленных деревьев, пробрался по низкому тоннелю ветвей, с которых свисали бороды мха. У подножия пологого холма тропа разделялась. Одна дорожка вела прямо вниз, вторая отклонялась влево. Мальчик выбрал путь вниз, по долгому склону, по которому когда-то прошел камнепад или лавина. Дэвид внимательно осматривал открытую местность. На склоне уцелел один-единственный кедр, защищенный гранитным выступом. Часть дерева была полностью счесана. Ниже по склону валялись ветки и куски дерева.

Оленьи следы вели прямо через место недавней катастрофы.

Дэвид стоял на мшистой, кое-где заросшей папоротниками лесной подстилке, просматривая открытое пространство. Несколько раз он бросал взгляды на приведшую его сюда тропу, высматривая какие-нибудь признаки погони.

Но Катсука нигде не было видно.

Мальчик вслушивался в окружающее, но никак не мог услыхать скрипа каменного ножа по дереву. Здесь только ветер шумел в листве деревьев.

Вся каменная лавина пошла в небольшую, слегка закругленную долину, оставив после себя поломанные деревья и перепаханную землю, засыпавшую и небольшой ручей. Правда, поток уже пробил себе узенькую дорожку по склону, вода бежала по вздыбленной земле.

Дэвид совсем уж было решил идти к ручейку, как вдруг из зарослей выскочил молоденький олень.

Какое-то время Дэвид не мог сойти с места, трясясь от страха. Олень же перемахнул через кустарники. Даже дойдя до ручья и погрузив лицо в прохладную воду, мальчик еще дрожал.

Он подумал: «Ну вот я и сбежал.»

Глава 30

Вся эта куча дерьма вокруг, что мы, что ФБР, собирается заработать что-нибудь на этом деле. Я же сам только хочу спасти того пацана, а если смогу — то индейца тоже. Мне уже осточертело играться в шерифа! Мой шеф — депутат Дэн Гомпер, предложил мне собрать свою команду, чтобы искать этих двоих. Если этим могут заниматься другие, то куча опытных мужиков, знающих эти леса, смогут заниматься этим лучше. В своем лагере мы не станем разводить костры, так что индеец не увидит дыма и не сможет узнать, что мы идем по следу. Похоже, что работка будет та еще, но мы ее сделаем!

Шериф Паллатт

Катсук глядел на законченный лук. Это был чудный лук, на который оставалось натянуть тетиву из моржовых кишок, лежащую у него в сумке. Пропилы на древке он уже сделал.

У него болела грудь и ломило спину оттого, что он долго сидел согнувшись, не меняя позы. Он закашлялся? Почему это стало холодно? Он поглядел на небо. Солнце стояло низко над верхушками деревьев.

Катсук поднялся на ноги и только сейчас подумал о пленнике.

— Хокват! — позвал он.

Ему ответила тишина леса.

Катсук кивнул головой.

«Хокват думает о побеге.»

Индеец опять поглядел в небо. Ворона нигде не видно.

Он думал: «Ворон каждого приглашает идти с ним и стать его гостем, но на следующий день Ворон выступает против своего же гостя и хочет его убить. Так что гости разлетелись по лесу. Сейчас я сам Ворон. У меня есть лук. Теперь мне нужна стрела.»

И вновь Катсук закашлялся. Спазмы вызвали острую боль в груди.

Уже было ясно, куда ушел Хокват. Даже отсюда, со склона, Катсук видел полосу, вырезанную мальчишкой на дереве у звериной тропы.

Новое испытание? — удивлялся Катсук. — Зачем мои духи испытывают меня теперь, когда лук изготовлен? Почему бы им не подождать стрелы?

Он вынул из своей сумки тетиву из моржовых кишок, надел на лук, попытался согнуть его. Его дед подумал о том, чтобы научить внука делать такой лук и пользоваться им. Сейчас Катсук чувствовал, будто дед стоит рядом, когда сам он натягивает лук.

>Это был исключительный лук, воистину божий.

Катсук опустил свое оружие, вгляделся в лес. По шее и груди катился пот. Внезапно он почувствовал себя слабым-слабым. Неужели Хокват наслал на него заклятие?

Он оглянулся на заснеженные вершины. Всю долгую ночь он размышлял: где-то здесь таится Смерть и зовет его с помощью трещотки Ловца Душ. Да, точно, это было заклятие.

Еще раз Катсук осмотрел лес, в котором скрылся Хокват. Тропа манила его. Он мысленно измерил ее длину: по теням деревьев, по пятнам мха. Он ощущал то, как он будет чувствовать ее под ногами: лесная подстилка, корни, камни, болотная грязь.

Мокасины Яниктахт уже сильно протерлись. Сквозь них он мог чувствовать даже сырую землю.

Деревья — Хокват ушел этим путем, пытаясь сбежать.

Катсук громко-громко заявил тропе:

— Это я, Катсук! Тот, кто захоронил Кушталюте, язык сухопутной выдры. Мое тело нельзя расчленить. Ветви величественных деревьев не склонятся над моей могилой. Я снова буду возрожден в доме моего народа. И там будет много прекрасной еды…

Внезапно вырвавшийся из сознания чудовищный водоворот мыслей заставил его замолчать. Он знал, что следует идти за Хокватом. Ему надо спешить по этой тропе, но его охватило оцепенение. Это было заклятье.

Теперь его мысли заполнил образ Тсканай.

Так это не Хокват наслал на него это заклятье, а Тсканай! Теперь Катсук понимал это. Он чувствовал, как она следит за ним. Она уже глядела на него так, как на чужого. А в этот миг она стояла среди благоухания сжигаемых кедровых иголок и читала нараспев древнее проклятье. Вокруг нее торчали вечно-зеленые растения — иллюзия бессмертия.

— Ворон, помоги мне, — прошептал индеец. — Сними с меня эту немочь. — Потом он поглядел на ноги, на коричного цвета кожу мокасин, которые сделала для него Яниктахт. — Яниктахт, сестра, помоги мне.

Образ Тсканай удалился.

Он подумал: «Так может, и заклятье тоже снято?»

Где-то уже в другом месте, своим внутренним ухом и глазом, он видел и слышал, как пенящаяся речка говорит на своем примитивном языке. Он видел сломанные ветром, мертвые деревья, сражавшиеся с вечностью. И вот среди мертвых он увидел одно живое деревце, раненое, с ободранной корой, но гордо стоящее — кедр, стройный и высокий, ровный, как древко стрелы.

— Кедр простил меня, — прошептал Катсук.

И он ступил на тропу, по которой перед тем прошел Хокват, и остановился лишь тогда, когда увидел дерево, одиноко стоящее посреди перепаханной лавиной земли — все как в его видении!

«Кедр для моей стрелы, — думал индеец. — Дерево само священное, и уже освященное.»

Над лесом раздался балаган вороньих криков. Птицы пролетели над пустой искалеченной землей и расселись на кедре. Катсук усмехнулся:

«Ну, какое еще нужно мне знамение?!»

И дух заклятия, вызвавший его немочь, вышел из него тот же час как был назван по имени. Индеец направился к кедру, чтобы сделать себе стрелу.

Глава 31

Когда я был маленький, мне снился Ворон. Это был белый Ворон. Мне снилось, что Ворон помог мне украсть всю пресную воду, и я спрятал ее так, чтобы только мои соплеменники могли ее найти. Это была такая пещера, и я заполнил ее водой. Мне снилось, что в пещере был дух, который рассказал мне о Творении. И это дух создал мою пещеру. Там было два хода: вход и выход. В пещере был пляж и волны на воде. А еще я там слышал барабаны. Этот дух из моего сна сказал, что такое место существует и на самом деле. Мне там было чисто и хорошо. Я хочу найти это место.

Сон Чарлза Хобухета, в пересказе его тетки

Катсук сидел, прислонясь спиной к дереву, моля, чтобы земля простила его. Лук со стрелой лежали у него на коленях, а все вокруг тонуло во мраке. Холодный ветер нес сырость.

Лук Катсука был сделан не совсем точно по древнему образцу. Индеец знал об этом, но знал он и то, что дух этого дерева простит его за те неприятности, которые он ему доставил. К стреле, лежащей тут же, он прикрепил каменный наконечник из прибрежной деревни, где его соплеменники жили еще совсем недавно. Теперь прежние времена и нынешние были связаны вместе.

Тучи скрыли звезды. Индеец чувствовал приближение дождя. Холодный ветер вызывал дрожь в его теле. Катсук знал, что должен был чувствовать пронизывающий холод, но тело его не ощущало ничего, кроме утери Хоквата.

Хокват сбежал. Куда?

Разум Катсука погрузился в состояние духовного поиска, о котором рассказывали древние. Он мог искать дух Хоквата, а тот уже приведет его к мальчику.

Катсук вглядывался в темноту. Где-то горел маленький-маленький костерок. Индеец даже не мог сказать, видит он его обычным или внутренним зрением. Языки пламени отбрасывали рыжие отсветы на сырую землю и сплетение торчащих корней. И на самом краю освещенного круга была маленькая фигурка. Вот теперь Катсук знал, что у него включилось внутреннее видение.

Где же был этот костер?

Катсук молил своего духа, чтобы тот вел его, но из мира Похитителя Душ ему никто не отвечал. Ага, так значит, это следующее испытание!

Какой-то зверек проскочил чуть ли не между ногами Катсука и скрылся в темноте. Индеец чувствовал даже то, как растет дерево у него за спиной, как подымается вверх кора. Сырая земля и холодный ветер проникали сквозь его тело, и он понимал, что ему придется сражаться в мире духов, прежде чем сможет забрать Хоквата себе.

— Помоги мне, Алкунтам, — молил он. — Это я, Катсук. Помоги мне отправить мое послание! Приведи меня к Невинному!

В ночи закричала сова, а Катсук знал, что язык ее предвещает дождь. Скоро, очень скоро с небес польется вода. А ведь его звали на испытание, которое, прежде всего, было испытанием духовным, внутренним.

Очень медленно Катсук поднялся на ноги. Свое тело он чувствовал как нечто отвлеченное. Но он сказал сам себе:

Глава 32

Мой внук — очень храбрый парень. Он никогда не боялся темноты и подобных глупостей, даже когда был еще маленьким. Он всегда уважал взрослых. Мы учили его уважать и проявлять внимание ко всем окружающим, неважно, кем бы они не были. Я уверена, что эти его качества с честью проведут его через все нелегкие испытания.

Из интервью с Харриэт Гледдинг Моргенштерн

Перед самым приходом ночи Дэвид нашел укрытие в поваленных ураганом деревьях. Они лежали почти параллельно узкому ручейку, а вывернутые корни образовали нечто вроде шалаша, ход в который зарос мхом и травой.

Дэвид заполз туда и стал раздумывать, можно ли развести тут костер. Катсук добывал огонь с помощью небольшого зажигательного лука и показал своему пленнику, как им пользоваться в случае необходимости. Но мальчик опасался, что огонь и дым смогут привести Катсука прямо к нему.

Хотя, было уже поздно. К тому же дул холодный ветер. И он решил рискнуть.

Возле поваленных деревьев валялось множество коры. Дэвид нашел длинный, толстый кусок и обложил им вырытую руками ямку, чтобы сделать укрытие от ветра и лучшего отражения тепла. Он набрал трута с прогнившего дерева, как показывал ему Катсук. Рядом, на склоне лежал сломанный кедр. Дэвид протиснулся сквозь колючие заросли подлеска и даже поцарапал себе лоб, пока не пробрался к нему, но, как и надеялся, нашел сухие щепки и набрал их полную охапку. Эту находку он положил в своем укрытии под корнями, добавив сюда же кучу сухих веток и коры. Потом он отправился на поиски небольшой гибкой ветки для зажигательного лука. Она должна быть достаточно короткой, чтобы связать концы шнурками от туфель.

«Подготовка, терпение, настойчивость», — говорил ему Катсук, когда рассказывал о том, как разводить огонь.

Дэвид хотел было сразу добиться успеха с зажигательным луком индейца, но тот смеялся над «хокватской нетерпеливостью». Вспоминая этот смех, подгоняемый им, Дэвид упорно продолжал двигать взад-вперед зажигательный лук, вращая палочку, пока трение не родило искорку в сухой траве. Теперь-то он уже знал, как все делать вернее.

Приготовив кусок кедрового дерева, в котором он пробил острым камнем ямку; лук, в котором петля на тетиве из шнурка проворачивала остроконечную палочку; имея под рукой трут и сухие кедровые щепочки, мальчик упорно трудился, пока у него в ямке не получился уголек. Потом он осторожно раздул его и стал подкладывать в огонь трут и щепки. Когда у него все получилось, он подумал:

Эта мысль перепугала его, и мальчик выглянул из своего укрытия наружу. Очень скоро станет совсем темно. Мальчик думал, сможет ли ночь спрятать его от Катсука? Этот человек обладал удивительными и странными силами. Тут голод напомнил Дэвиду о себе. Мальчик поглядел в сторону речки. Здесь могла водиться форель. Он видел, как Катсук делал вершу. Только ночь обещала быть холодной, а он знал, что может промокнуть, если пойдет ловить рыбу. Тогда он решил отложить это дело. Завтра… Завтра ему могли встретиться туристы или поисковики. А у них будет с собой еда.

Ночь была очень долгой.

Дважды Дэвиду приходилось подбрасывать в костер сухие ветки и кору. Во второй раз пошел небольшой дождик, и дерево шипело, когда он кидал его в огонь. Его укрытие довольно неплохо защищало его от ветра и дождя, к тому же здесь было тепло по сравнению с окружающим миром.

Несколько раз он впадал в дремоту, прижавшись спиной к корням. А один раз приснился сон.

В этом сне он убегал, но за ним тянулся длинный-длинный коричневый ремешок. Он охватывал его голову, как полоска кедровой коры на голове Катсука. Дэвид чувствовал, что ремешок тянется за ним, куда бы он не побежал. Он тянулся через горы и долы к Катсуку, а индеец передавал через него свое послание. Катсук просил помощи. «Помоги мне, Хокват. Помоги. Ты мне нужен, Хокват. Помоги мне!»

Дэвид проснулся и обнаружил, что уже занимается рассвет, а его костер почти угас. Он забросал золу мокрой землей, чтобы огонь не смог разгореться снова, и чтобы дым не мог выдать его. Когда он выполз в утренний туман, тело тут же покрылось гусиной кожей, и мальчик задрожал.

«Я буду идти вниз по течению ручья, — решил он. — А там должны быть люди.»

Подумав об этом, он тут же глянул в направлении, откуда текла вода, выискивая какой-нибудь признак погони. Где теперь был Катсук? Про ремешок — это был совершенно дурацкий сон. А вдруг у Катсука и вправду неприятности? Он мог упасть ночью, сломать себе ногу или что-то еще. Сумасшедший индеец!

Все еще дрожа, Дэвид отправился вниз по течению.

Глава 33

И правда, кое-кто из этих индейцев может делать удивительные штуки. К примеру, заставить ваши волосы стать на голове дыбом. Для себя я объясняю это тем, что если живешь рядом с дикой природой, то начинаешь чувствовать ее как никто другой. Мне кажется, что суть в этом. Возможно.

Шериф Паллатт

Ближе к вечеру Дэвид проходил через рощу широколиственных кленов, растущих вдоль ручья. Здесь поток достигал в ширину футов десяти. Земля под деревьями была покрыта толстым моховым ковром. Дэвид представил, какую мягкую постель можно было бы из него устроить. Он нашел немного съедобных ягод и напился воды, но голод постоянно напоминал о себе волной боли, тянущей желудок и тесной удавкой, сжимающей голову. Дэвид даже и не знал, была ли эта боль настоящей. Или это был тот самый ремешок из сна? И вправду ли где-то рядом находился Катсук, держащий второй конец ремешка? Мальчик устал, а подстилка из мха так и манила прилечь, но когда он прижал к ней руку, между пальцами выступила вода.

Потом он заметил, что и ноги совершенно промокли.

Ветер подул на юго-восток. А это означало дождь. На небе проглядывали участки голубизны, но темно-серые тучи уже покрыли вершины гор.

Дэвид остановился возле надгрызенного бобрами тополя, изучил окружающую его местность: деревья, деревья, деревья… речка, черные валуны в серой воде… белка, убегающая вверх по стволу… Возможно, где-то среди этих деревьев очень близко притаился Катсук и молча следит за ним? Такое могло случиться. Он мог быть здесь.

Дэвид попытался изгнать страх из мыслей, потому что тот никак не мог помочь ему. Мальчик присел, замаскировался, как учил его индеец, еще раз хорошенько огляделся, потом пошел по камням, по валявшимся стволам деревьев, обходя болотистые места, чтобы оставлять как можно меньше следов.

Какое-то время его волновало, достаточно ли хорошо он замаскировал следы своего костра. Если Катсук обнаружит кострище… Догадается ли он, что его пленник направился вниз по течению? Дэвид решил уж было оставить берег и перейти холмы, но те подымались довольно высоко, и Катсук мог заметить его.

Малый ручей влился в поток побольше, и мальчик пошел вдоль его берега. Тот привел его к оврагу, где заросли колючек не давали пройти дальше. Дэвид перебрался на другой берег и нашел проход в кустарниках, ведущий к звериному водопою, истоптанный множеством копыт. Он поглядел через него на речушку и увидал рыбу, выпрыгивающую из воды. Это напомнило ему про голод, но мальчик знал, что не отважится терять время на то, чтобы попытаться поймать хотя бы одну рыбешку.

Он прошел по этой прогалине и вышел к развилке. Одна тропка вела вверх по течению, другая — вниз. Дэвид выбрал вторую, обходя подозрительные места и поваленные деревья с их торчащими вверх корнями. На коричневой влажной земле оставались его следы.

Дэвид уже и сам стал удивляться, что ему удалось сбежать. Это было невозможным делом, но он не терял надежды. Он знал, что сейчас находится в местности, которую называют Дикими Землями. Катсук рассказывал о ней в самых общих словах. На самой ее границе были парковые дороги, где должны быть установлены указатели, которые подскажут ему, куда идти.

Там же могли быть и туристы.

Там же могла быть и еда.

Прежде чем отправиться дальше, Дэвид напился из реки.

Берега заросли мятой и крапивой. Левая рука мальчика немилосердно чесалась после встречи с ее листьями. Тропа, по которой он шел, то убегала от ручья, то возвращалась к нему, то подымалась по склону холма, обходя какую-нибудь рощу на берегу, то возвращалась к осклизлым камням в самой воде. Мальчик не мог видеть дальше, чем на пятьдесят футов по направлению течения. Возле воды ярким пятном желтела скунсова капустка. Речка здесь текла медленнее.

Дэвид обнаружил, что на него внезапно навалилось слишком много впечатлений окружающего его мира, но он уже был знаком с ними после общения с Катсуком — он мог сказать, где вода будет течь быстрее, а где медленнее, где отыскать проход, каким образом не оставлять следов.

Обойдя поросль скунсовой капустки он вернулся к более широкой речке, по берегу которой он шел раньше. Болотистая лосиная тропа шла вдоль берега, и на ней были свежие следы, Некоторые из них даже не наполнились еще водой. На дорожке лежали еще теплый помет.

Мальчик поглядел вдоль тропы, вверх по склону холма, высматривая желтоватые пятна огузков животных, но ничего не было видно — одна только тропа и кучки помета.

Дэвид сошел с тропы и направился вдоль берега. Деревья и подлесок здесь стали реже. Время от времени он поглядывал на противоположный берег, на полосу серой воды. Ноги уже давно промокли и гудели от усталости.

«Как сильно оторвался я от Катсука?» — думал он.

Дэвид знал, что все это время Катсук должен разыскивать его. Вопрос лишь в том, как? Шел он по следу или воспользовался какой-то другой хитростью?

Он остановился передохнуть возле тополя, нижняя часть ствола которого была основательно надгрызена бобрами. Вся земля была покрыта желтоватыми щепками. По их цвету можно было сказать, что бобры трудились здесь около недели назад. На другой стороне тропы стояла стройная ель. Мальчик поглядел вниз: лужи на тропе отражали коричневый ствол ели, барашки облаков на небе и его собственные мокрые ноги. Этот вид наполнил его осознанием своей малости в этом огромном мире.

Но где же Катсук?

Дэвид раздумывал, стоит ли разводить костер, чтобы высушить ноги. От холода они совершенно занемели. Повсюду валялось много сушняка, поваленных деревьев. Тополевые щепки загорятся быстро. Но Катсук мог заметить дым. Правда, и другие тоже могли его увидеть, но вот кто придет первым?

Он решил отказаться от костра. Слишком большой риск, даже если учесть возможность просушиться.

Постоянная ходьба пока не давала ему замерзнуть. Правда, ноги гудели, а на левой коленке побаливал ушиб, но мальчик пока не обращал на него внимания.

Однажды он услыхал каркание ворона. Целых пять минут Дэвид прятался под низкими кедровыми ветками, пока не решился выйти. Но и после того, время от времени, он бросал осторожные взгляды в небо, размышляя, были ли это вороны Катсука.

Тропа свернула к пологому холму.

Дэвид решил продолжить свой путь по берегу. Он перепрыгнул через тропу, стараясь не оставить следов, и пробивал себе путь через подлесок, пока не вышел к водопаду выше его собственного роста. Стволы деревьев, принесенные сюда весенним паводком, красно-коричневой баррикадой лежали перед уступом, не давая прохода.

Зато чуть ниже водопада реку пересекала каменистая отмель. Мальчик промок до пояса и чуть не потерял туфли. А потом он вообще упал в воду, пытаясь выловить крупную форель. Рыба стрелой умчалась вниз по течению, наполовину высовываясь из воды, когда пересекала каменистую отмель, а потом ушла на глубину.

Дэвид бежал за форелью по отмели, река ревела в его ушах, потом он поднялся в лес на другом берегу и нашел звериную тропу.

По его расчетам до наступления темноты оставалось часа три. В этом месте поток, вниз по течению которого он спускался, превратился в шумливую, широкую речку. Вверху по берегам росли кедры и тсуги. Иногда над водой склонялись краснолистные клены.

В это время Дэвид обнаружил относительно легкий проход к реке через высохшее болото. Здесь стояли осинки, их бледно-серая кора отражалась на фоне густой зелени леса. На одном конце этого бывшего болота был завал из серых, мертвых деревьев.

Усталость и голод заставили мальчика остановиться и передохнуть, прежде чем форсировать завал. Он уселся на ствол поваленного дерева. В груди давило. Несмотря на усталость, на долгий путь, Дэвид был в приподнятом настроении. Всю ночь он подпитывал свои надежды, как подбрасывал дрова в костер. Весь день провел он под воздействием ожидания и предзнаменований. Но Катсук никак не проявлял себя, за исключением отдаленного каркания воронов, а потом даже и птицы его исчезли. Все звуки сейчас перекрывал шум реки, пробивавшей себе путь совсем рядом с завалом.

Как-то Катсук рассказывал, что шум реки — это голос Водяного Ребенка, монстра, который мог принимать человеческое обличье. Людские слова делали его материальным, но тут уже Дэвид не совсем понял. Водяной Ребенок забирал человеческую душу, когда мог назвать твое имя. Дэвид поежился, вспомнив про это, прислушался к шуму воды. Но в нем не было никаких слов, только обычные голоса реки.

Дэвид поглядел на небо. Уже начинало смеркаться. Ветер принес с собой холод. Пошел дождь — с крупными, пронизывающими каплями. Дэвид опомнился, стал искать укрытие. Мальчишка промок до нитки и дрожал от холода.

Так же быстро как и начался, дождь кончился.

В разрывах туч появилось голубое небо.

Еще раз Дэвид прошел вниз по течению. Ему надо было найти убежище на ночь, и он уже отчаивался обнаружить его. Река текла рядом, громко разговаривая в своем русле. Туч на небе становилось все меньше, но солнце не появлялось.

С серой коряги перед ним взлетел орел. Он поднялся в воздух над речной долиной, закружился над ней. Дэвид уставился на птицу, желая, чтобы его мысли взлетели так же высоко, но ноги его все так же оставались на камнях речного берега.

«Орел — скопа.»

Дэвид вспомнил, как Катсук описывал племенных вождей древних времен: накидка из собачьей шерсти, прическа в виде воронова клюва и корона из орлиных перьев на голове.

Река сворачивала налево широкой дугой, нарушенной сваленной ветром елкой, лежащей на полянке, поросшей голубыми цветами.

Дэвид остановился под сенью деревьев.

Здесь река становилась шире и замедляла свой бег, петляя через поляну, прежде чем вонзиться в зелень леса на дальнем краю поляны. На ближнем берегу был вал песка, принесенный паводком. На нем волны реки оставляли свой меняющийся узор.

Дэвид окинул взглядом всю поляну, справа налево, опасаясь увидеть какой-нибудь знак. Поляну пересекал ручеек, впадающий в реку. Через него был переброшен сделанный человеческими руками мостик. Большие буквы на табличке рядом с мостиком извещали: «УБЕЖИЩЕ КИЛКЕЛЛИ — 2 мили».

«Убежище!»

Дэвид почувствовал, как сильнее забилось сердце. Вместе с Катсуком он уже останавливался в убежищах и приютах. Одно из них было в кедровой роще, вода бежала по тропе за ним. Там был сырой запах золы, кострище под навесом. Нижние венцы приюта сгнили и были ободраны туристами в поисках сухого трута.

Стрелка на табличке указывала направо, вниз по течению. Дэвид подумал: «Там могут быть туристы!»

Он вышел из тени деревьев и тут же обескураженно остановился, когда над ним захлопали крылья, и раздалось воронье карканье.

Увидав его, целая туча воронов поднялась в небо, наполнив воздух своим гомоном. Дэвид в ужасе застыл на месте.

«Вороны! Несколько сотен!»

Небо потемнело от кружащихся птиц.

И, как будто бы птицы позвали его, из-за деревьев на дальнем краю поляны через реку вышел Катсук. На какой-то миг он остановился рядом с огромной елью. На голове та же темно-красная полоска кедровой коры, черное перо в волосах. Он направился прямо к реке, оцарапав руку осокой на берегу. Остановился он лишь когда зашел глубоко в реку. Так он и стоял в мутной от талого снега воде.

Дэвид глядел на Катсука и не мог пошевелиться.

Вороны продолжали кружиться в небе и орать.

Катсук все так же оставался в воде. Он высоко поднял свой лук и стрелу и, задрав голову, глядел на птиц.

«Чего он ждет?» — удивлялся Дэвид.

Индеец стоял в реке будто затаившийся зверь, не знающий, на что решиться, куда прыгнуть, куда свернуть.

«Почему он не идет?»

Вдруг, с оглушительным шумом, все вороны свернули к деревьям, окружающим поляну и затихли, рассевшись на ветвях.

Как только затих птичий гвалт, Катсук пошевелился и перешел реку. Он направлялся прямо к тому месту, где стоял Дэвид, идя как-то неуверенно и медленно. В левой руке он держал натянутый лук, двумя пальцами придерживая стрелу. В веревочной петле на поясе висел обсидиановый нож. Набедренная повязка вся была в коричневых грязных пятнах. С нее по ногам стекала вода.

Катсук остановился в шаге от Дэвида, не отводя глаз от его лица.

Мальчик дрожал, не зная, что ему делать, что говорить. Он знал только, что не сможет убежать от Катсука. К тому же у того были приготовлены лук и стрела.

— Ворон сказал мне, где ты можешь находиться, — сказал Катсук. — Я шел прямо за тобой, когда сделал стрелу. Ты шел по течению реки, так рассказывал мне Ворон. Ты проделал долгий путь.

От холода и страха Дэвид начал стучать зубами. Это придавало словам Катсука дополнительный, леденящий душу подтекст.

Катсук поднял лук и стрелу.

— Видишь, я их закончил. Но я не чувствовал этого, когда ты навел меня на дерево для стрелы. Я почувствовал, что это дар и взял его. Я благодарил Кедр. Но ты меня обманул.

Катсук зашелся в лающем кашле. Когда приступ прошел, он весь дрожал. Кожа на лице была смертельно-бледной.

«Что это с ним?» — удивлялся Дэвид.

— Это ты наслал на меня немочь Кедра, — сказал Катсук. — Ты и Тсканай.

«Он и вправду болен», — понял Дэвид.

— Я замерз. Нам надо найти место, где будет тепло. Кедр уберет горячку из моего тела и отправит ее на небо.

Дэвид покачал головой, пытаясь сдержать дрожь зубов. Катсук со своими птицами ожидал его на поляне. Но он говорил так… странно. Болезнь так сильно изменила его.

— Сними с меня эту немочь, — попросил Катсук.

Дэвид прикусил губу, чтобы хотя бы болью унять дрожь. Он показал рукой на табличку.

— Там есть убежище. Мы могли бы…

— Нет, мы не можем туда идти. Люди придут. — Катсук уставился на елку, под которой стоял мальчик. — Тут тоже есть… одно место.

— Я только что пришел оттуда, — ответил Дэвид. — Там нет…

— Есть одно место, — настаивал Катсук. — Пошли.

Идя странно, будто он тянул обе ноги, Катсук обошел мальчика и углубился в лес. Дэвид пошел за ним, чувствуя, будто и сам впадает в горячку индейца.

И вновь Катсук зашелся в кашле.

Возле лесного завала, у которого Дэвид отдыхал, Катсук остановился. Он глядел на серо-голубую реку, перекатывающуюся через поваленные стволы. Да, это было здесь!

Он стал переходить реку, перепрыгивая с дерева на дерево. Дэвид следовал за ним.

На другом берегу мальчик увидал то, что ранее не заметил: заброшенный парковый приют, с частично завалившейся крышей. Деревянные стенки и подпорные столбы покрылись мхом и лишайником. Катсук зашел вовнутрь. Дэвид слышал, как он там что-то копает.

Мальчик ожидал индейца на берегу.

«Придут люди?» Катсук так и сказал.

Воздух был прохладным, а безумие индейца и так добавляло леденящего страха. Катсук болен. Я мог бы убежать на поляну. Но он может схватить меня или подстрелить из лука.

Небо потемнело. Снизу черной полосой шел дождь. Его подгонял сильный ветер, взъерошивший листву на деревьях.

Катсук позвал из приюта.

— Быстрее сюда. Начинается дождь.

Индеец снова закашлялся.

Дэвид вошел под крышу, в нос сразу же ударили запах свежеразрытой земли и вонь гниющего дерева.

В углу Катсук выкопал большую яму. Оттуда он вытащил небольшой металлический бочонок. Крышка почти полностью заржавела. Из бочонка Катсук извлек два одеяла и небольшой, тщательно завернутый пакет.

— Это растопка, — сказал Катсук, передавая сверток мальчику.

Индеец повернулся к выходу из укрытия. Дэвид видел, что он шатается на каждом шагу.

— Ты думал убить меня Кедровой немочью, — сказал Катсук. — Но я еще хочу сделать то, что я должен. Ворон даст мне силу.

Глава 34

Для этого времени года пришли необычные холода. Снег и дождь выпадают больше обыкновенного. Линия снегов опустилась гораздо ниже многолетнего уровня. Я слышал, что индийские факиры делают такой фокус, сохраняя внутреннее тепло без всякой одежды или огня, но ведь этот ваш Хобухет индеец, а не индиец! Сомневаюсь, чтобы он умел делать такой фокус. Если он с мальчиком находится здесь, они будут искать какое-нибудь укрытие, постоянно поддерживая в нем огонь. Только так, иначе они умрут. Если вы постоянно теряете тепло, здешняя природа убьет вас.

Главный лесничий Национального Парка, Уильям Ридек

Катсук лежал между двумя бревнами на постели из мха, сознание погружено в горячечный бред. И в этом бреду был деревянный путь, стрела. Она балансировала, но летела прямо. Катсук сам нашел материал для этой стрелы: высокий кедр на перепаханной каменной лавиной земле. Все было обманом, и это тоже было обманом. Он владел этой стрелой, но и стрела владела им. В этом бреду Катсук вел процессию по деревянному мосту, соединяющему самые древние времена с настоящими. Все его сознание было буквально затоплено всеми теми людьми, которые жили до него, и которых он сейчас вел за собой.

В его мыслях дух кричал: «Земля не знает, кто владеет ею!»

Катсук нахмурился.

Горячка направляла его стопы по деревянному мосту. Он пел имена своих мертвых, но каждое новое имя вносило изменения в кошмар. Когда он пропел имя Яниктахт, то вдруг увидал бегущего Хоквата, чьи волосы развевались будто взлохмаченные ветром листья.

Следующее имя: «Окхутсэ».

Он был на поле, засаженном желтыми цветами, рядом весело журчал ручей. Он напился из него, но вода исчезла, оставив его горло пересохшим будто пустыня.

Другое имя: «Дед Хобухет».

Он очутился прямо в штормовой волне с белыми барашками, вспенившими зеленую воду. Из воды поднялся мертвый кит и сказал: «Ты осмелился побеспокоить меня!»

Еще одно имя: «Тскулдик».

«Отец… отец… отец…»

Он назвал неназываемое имя и тут же очутился на кошмарной тропе своего испытания. Он слышал погребальную песнь деревьев, чувствовал, что вся его грудь мокра. Он шел домой, в родные стороны, из хокватских мест. Рядом с дорогой стояла грязно-желтая вышка, за которой стояла могучая ель. Боковые тропки исчезали в стене деревьев. В живой зелени торчали мертвые, сухие пни.

И тут же стоял знак: «ОСТОРОЖНО! ПОДЗЕМНЫЕ СИЛОВЫЕ И ТЕЛЕФОННЫЕ КАБЕЛЯ.»

Катсук прочел эту табличку и почувствовал, что все его сознание погружается в холодную реку. Он увидал, как вибрируют в воде покрытые мхом ветви. Он превратился в одну из таких веток.

Индеец подумал: «Я превратился в водного духа».

В горячечном бреду он возопил к Ворону, чтобы тот спас его. И Ворон пришел к нему из воды, превратившись в рыбу, в куллт'копэ…

Катсук пришел в сознание, весь дрожа от ужаса. Судорога свела все его тело. Он чувствовал себя слабым и истощенным. Серый рассвет заглядывал к ним в укрытие. Индеец буквально плавал в собственном поту и теперь трясся еще и от пронизывающего холода. Одеяла были разбросаны по сторонам, потому что он сам скинул их с себя.

Его колени болели от Кедровой немочи, но он все же попробовал встать, силой заставив себя дойти до выхода из приюта. Он вцепился в подпорный столб, еле-еле ощущая необходимость, которую даже затруднялся назвать.

Ах, да… Куда подевался Хокват?

Справа от него затрещала поломанная ветка. Из-за деревьев вышел мальчик с полной охапкой хвороста. Он сбросил его рядом с серой золой кострища.

Катсук уставился на мальчика, на костер, пытаясь связать в голове эти два явления вместе.

Дэвиду была заметна слабость Катсука. Он сказал:

— В этом бочонке я нашел банку с консервированными бобами и подогрел их. Большую часть я оставил тебе.

Воспользовавшись длинной палкой, он вытащил банку из золы и поставил ее к ногам Катсука. Вместо ложки из жестянки торчала плоская дощечка.

Катсук присел на корточки и стал жадно есть, поскольку тело требовало скорее горячего, чем питательного. Бобы отдавали золой. Они обожгли его язык, но он проглотил первую порцию и почувствовал в желудке желанное тепло.

Мальчик, занимаясь разведением огня, сказал:

— Ночью ты бредил, ворочался и стонал. Я поддерживал огонь почти до утра.

По сушняку, принесенному мальчиком, побежали язычки пламени.

Катсук осоловело кивнул. Он слыхал, как буквально в нескольких шагах от убежища по камням плещет вода, но он не мог найти в себе силы, чтобы пройти туда. Сухость жгла глотку.

— Во-ды! — прохрипел он.

Мальчик бросил костер и побежал с консервной банкой к реке.

Преломившиеся в листве солнечные лучи, осветившие голову мальчика и его волосы, напомнили Катсуку льва, которого он видел в зоопарке: лев, окутанный тенями и солнечным светом. Он подумал: «Неужели Хокват нашел другого духа? Духа Льва? Такой дух мне неизвестен.»

Дэвид вернулся с речки, неся банку с ледяной водой. Он видел мольбу в глазах Катсука. Индеец схватил банку обеими руками, осушил ее и сказал:

— Еще!

Мальчик снова наполнил банку водой и принес Катсуку. Тот выпил и ее.

По долине разнесся далекий звук авиадвигателя, заглушая даже близкую песню речки. Звук становился все громче и громче: самолет летел низко, над самой горной грядой. Потом звук ушел совершенно в другое место.

Задрав голову, Дэвид надеялся увидать самолет. Но ему это не удалось.

Катсук совершенно не обратил внимания на шум мотора. Было похоже, что он снова собирается заснуть, причем, прямо у входа в приют.

Дэвид принес сушняка для костра и обложил горящие ветки камнями, чтобы нагреть их.

— Похоже, что снова пойдет дождь, — сказал он.

Полузакрытыми глазами Катсук поглядел на мальчика. Он подумал: «Жертва находится здесь, но она обязана пожелать мою стрелу. Невинный должен просить смерти.»

Низким, хриплым голосом Катсук начал петь на древнем языке: «Тело твое воспримет в себя освященную стрелу. Гордость наполняет душу твою при встрече с ее смертоносным, разящим наповал острием. Твоя душа обратится к солнцу, и люди скажут, один другому: «С какой гордостью он умер!» Вороны будут летать над твоим телом, но не осмелятся никогда коснуться плоти твоей. Гордость твоя извлечет тебя из твоего тела. Ты превратишься в громадную птицу и сможешь летать с одного конца света в другой. Вот что произойдет, когда ты примешь в себя стрелу.»

Дэвид слушал, пока песня не закончилась, и сказал:

— В этом бочонке я нашел еще несколько банок с бобами. Ты не хочешь?

— Почему ты не убегаешь? — спросил его Катсук. — Ты послал на меня Кедровую немочь. Я не могу остановить тебя.

Мальчик пожал плечами.

— Ты же заболел, — только и ответил он.

Катсук ощупывал пояс в поисках своего обсидианового ножа. Тот исчез! Он стал повсюду выискивать его взглядом. Его сумка с освященным пухом, который следует оставить на теле жертвы — она тоже исчезла. Индеец с трудом поднялся на ноги и, еле переставляя их, обошел вокруг костра.

Дэвид подскочил, подставил плечо.

— Нож, — прошептал Катсук.

— Твой нож? Я боялся, что ты порежешься, когда ворочался и метался в бреду. Я подвесил нож и твою сумку в углу, на столбе — там же, где ты оставил лук и стрелу.

Катсук попытался было повернуть голову, но шея болела.

— Тебе надо лечь, — сказал Дэвид. — Я уже нагрел камни. Пошли.

Он помог Катсуку вернуться на его постель из мха между двумя бревнами, набросил одеяла. Катсук позволил, чтобы мальчик подоткнул одеяла ему под тело, и спросил:

— Почему ты помогаешь мне, раз сам и наслал на меня болезнь?

— Ты бредишь.

— Э, нет. Я же знаю, что это ты наслал на меня немочь. Я видел это в своем сне. Ты подложил ее в эти одеяла!

— Но ведь это же твои одеяла! Ты их сам вынул из бочонка.

— Ты мог подменить одеяла. Вы, хокваты, и раньше давали нам зараженные болезнями одеяла. Через одеяла вы заражали нас оспой. Вы убивали нас своими хокватскими болезнями. Почему и ты поступил со мной так же?

— Ты будешь кушать или нет?

— Хокват, я видел сон о своей смерти. Мне снилось, как это произойдет.

— Все это только глупые слова!

— Нет! Все это мне приснилось. Я уйду в море, я стану рыбой. И вы, хокваты, изловите меня.

Мальчик только покачал головой и ушел к костру. Он подбросил в него побольше дров, опять обложив кострище камнями, чтобы нагреть их.

Под деревьями стало совсем темно, и совершено неожиданно опять пошел дождь. Холодный ветер мчал по речной долине, гоня перед собою крупные капли, с силой барабаня ими по деревьям и покрытой мхом крыше убежища. Вода стекала с досок и попадала в костер. Раскаленные камни сердито зашипели.

Катсук почувствовал, как к нему снова возвращается кошмар. Он попробовал закричать, но понял, что не может издать ни звука. «Водяной Ребенок схватил меня! — подумал он. — Только вот откуда он узнал мое имя?»

После этого приступа, продолжавшегося несколько мгновений, Катсук почувствовал, что к его ногам приложили горячие камни. В сыром воздухе разнесся запах жженой шерсти. С темного неба продолжал лить дождь.

Мальчик вернулся и приложил к ногам индейца новые камни. Для того, чтобы переносить их, он воспользовался согнутой зеленой веткой. Катсук опять почувствовал желанное тепло.

— Ты проспал почти весь день, — сказал мальчик. — Хочешь есть? Я подогрел бобы.

Голова Катсука была совершенно пустая, глотку будто бы кто песком натер. Он мог только хрипеть и кивать.

Мальчик принес ему воды в банке. Катсук жадно выпил и тут же позволил накормить себя. Для каждого глотка он разевал рот будто громадный птенец.

— Еще водички?

— Да.

Мальчик принес. Катсук выпил, снова улегся.

— Еще?

— Не надо.

Катсук опять погружался в себя, только все было не так, как следовало. Он снова вернулся в первобытный мир, только теперь все его куски поменялись местами, линии искривились. Если бы он смог сейчас заглянуть в зеркало, то увидал бы совершенно незнакомое лицо, и он сам знал об этом. Он мог отказаться от этого лица, сбросить его. Но и все рано, его глаза были бы глазами чужого. Ему хотелось спокойного сна, но он знал, что где-то рядом таятся кошмары. Со своими требованиями его ожидали духи, и их, хочешь — не хочешь, надо было выполнять. В его голове как будто гудел огромный колокол.

«Духи извратили меня!» — думал он.

Дэвид принес воды. Катсук поднял голову, чтобы напиться. Вода полилась по подбородку. Катсук откинулся. Вода тяготила его, тело сделалось неподъемным.

«Он отравил меня!» — перепугался индеец.

По крыше барабанил дождь, сначала еле тихо, потом все громче. Катсуку показалось, что он слышит барабан и свирель — музыка жалостливая и чудесная. Его жизнь танцевала под мелодию свирели, готовая умереть бабочка-однодневка.

«Я становлюсь душою этого места, — думал он. — Зачем Ловец Душ привел меня сюда?»

Он проснулся в полной темноте. Тишина резонировала в нем, та тишина, что наступает после гулкого барабанного боя. Дождь закончился, только отдельные, нерегулярные капли падали с веток. Костер едва теплился. Тень у костра подсказала индейцу, что это спит мальчик, спит, свернувшись клубочком возле теплых камней. Едва Катсук зашевелился, мальчик тут же сел и поглядел в темноту приюта.

— Это ты, Катсук?

— Я здесь.

— Как ты себя чувствуешь?

Катсук ощущал, что голова у него ясная. Кедровая немочь оставила его. Правда, он чувствовал слабость, но сухие клочья страха унеслись в забвение.

— Болезнь ушла от меня, — сказал Катсук.

— Ты хочешь пить?

— Да.

Мальчик принес целую банку воды. Катсук взял ее, руки его не тряслись.

— Еще?

— Не надо.

Катсук все еще ощущал сложность и многогранность своей вселенной, но он знал, что духи его не оставили. Он спросил:

— Хокват, ты снял хворь с моего тела. Зачем?

— Катсук, просто я не мог оставить тебя. Ты был болен.

— Да, я был болен.

— Мне можно сейчас прийти к тебе под одеяло?

— Ты замерз?

— Да.

— Здесь тепло. — Катсук раскрыл одеяла.

Мальчик перелез через бревна, между которыми был набросан мох, и прополз под одеяла. Катсук ощущал, как дрожит все его тельце.

Помолчав, Катсук заявил:

— Ничего не изменилось, Хокват.

— Что именно?

— Все равно, я долженпровести священное злое дело.

— Спи, Катсук, — устало сказал мальчик.

— Мы идем уже тринадцать ночей, — сказал Катсук.

Но мальчик уже не ответил. Дрожь его понемногу стихала. Мягкое, ровное дыхание говорило о том, что он спит.

«Ничего не изменилось, — думал Катсук. — Я должен выпустить в этот мир кошмар, о котором будут думать и когда проснутся.»

Глава 35

Мне дали всего тридцать пять человек и один самолет, чтобы обследовать все эти проклятые Дикие Земли! А ведь там сам черт ногу сломит! У меня гудят ноги. Вы только посмотрите, как я их сбил! Но я все равно найду этих двоих. Они здесь, и я найду-таки их!

Шериф Паллатт

Дэвид открыл глаза в белую пустоту, столкнулся с ней взглядом. Только через какое-то мгновение, после нескольких ударов сердца, он понял, что смотрит на луну, полумесяц, объеденный Бобром уже с другой стороны. Было холодно. Лунный свет падал на деревья, окружившие убежище. Река что-то нашептывала мальчику, напоминая про дождь и тишину. Над верхушками деревьев молчаливо вздымалась гора. Она всегда была здесь, но сейчас демонстрировала себя во всей красе, залитая лунным светом будто снегом. Ее вершину покрывала накидка из звезд.

С неожиданным страхом Дэвид осознал, что Катсука рядом нет.

— Катсук? — тихим голосом решился спросить он.

Ответа не было.

Катсук подбросил сушняка в костер. Угли ярко светились в золе.

Мальчик поплотнее закутался в одеяло. Дым костра нарушал бледное колдовство луны. Все небо было усыпано звездами! Дэвид вспомнил, что Катсук называл звезды дырками в черной оленьей шкуре. Что с него взять? Сумасшедший! Но где он мог быть?

Катсук в это время молился:

«О, звездная сеть, небесные Олень и Медведь — я боюсь за вас!

И за луну — глаз Квахоутце!»

Дэвид позвал снова:

— Катсук?

И снова не было ответа на его зов — только ветер в деревьях, только шум реки.

Дэвид уставился в темноту, высматривая в ней. Где же Катсук?

И тут в зеленоватом мраке переместилась тень. Катсук встал у костра, будто прилетел сюда по воздуху.

— Я здесь, Хокват.

Катсук глядел в темноту приюта, видя и не видя там мальчика. Так уже было, когда он заглядывал в сон пленника, а дух говорил:

«Ты еще не готов. Когда будешь, я приду за тобой. Проси тогда, и твое желание будет исполнено.»

Такими были слова духа.

— Где ты был? — спросил Дэвид. Он сказал это так, будто обвинял в чем-то. Он видел перемену, произошедшую в Катсуке, но не имел возможности уловить суть этих изменений.

Катсук услыхал этот вопрос, как будто голос раздался у него прямо в голове, и удивился: «Смогу ли я сказать ему, где я был? Или этого требует его дух?»

Этот вопрос обеспокоил Катсука, снова напомнив о сумятице в собственных мыслях. Он вспомнил о том, как Ворон разбудил его ночью, напомнив про сон, где соединялись два мира. Ворон приказал ему пройтись вниз по течению реки к большой поляне, предупреждая, что там таится опасность для него. Сейчас там стояла лагерем большая группа поисковиков — с палатками, ружьями, рациями.

Катсук вспомнил о своем тайном походе в лагерь. Он полз в высокой траве и приблизился к поисковикам совсем близко, достаточно близко, чтобы услыхать, как просыпались они и готовились к охоте на человеческую добычу. Но пока они выглядели сонными. Их слова многое объяснили. Вчера, поздно вечером, поисковый самолет заметил дым у заброшенного паркового убежища на Сэм Ривер. Можно ли было ругать Хоквата за то, что он развел этот костер? Было ли в этом нарушение его Невинности? Катсук подумал, что нет. Просто мальчика беспокоила болезнь его тюремщика, он знал, как тому нужно тепло.

Раз их цель — добраться до костра, значит они прибудут скоро. Даже сейчас они могли быть в окружающих холмах, ожидая рассвета.

— Так где ты был? — настаивал мальчик.

— Я ходил по своему лесу.

Дэвид почувствовал в ответе увертку и спросил:

— Рассвет скоро?

— Да.

— А зачем ты ходил в лес?

— Меня позвал туда Ворон.

Дэвид чувствовал отстраненность в голосе Катсука и понял, что тот наполовину в мире духов, в месте своих снов и видений.

— Мы будем оставаться здесь на день? — спросил он.

— Да, мы остаемся.

— Хорошо. Тебе надо отдохнуть после болезни.

И Дэвид подумал: «А может, если говорить с ним спокойно, все обойдется?»

Катсук почувствовал, что в мальчике открылось нечто новое, с которым он уже сжился, то, что влияет на него, понимает его. Неизменность внешнего вида мальчика нельзя было принимать за его мирные намерения. Больше уже дух Хоквата не прятался. И Катсук спросил сам себя: «Как это с Хокватом не произошло то, что случилось со мной?»

Почему, скажем, Хокват ухаживал за своим похитителем, когда тот страдал Кедровой немочью? По логике мальчишка должен был сбежать, но он остался.

Дэвид чувствовал напряженность в молчании Катсука и спросил:

— Тебе ничего не надо? Я могу и встать.

Катсук поколебался, потом сказал:

— Нет необходимости. Хотя и мало, но время у нас есть.

Катсук снова подумал про лук и единственную стрелу, спрятанные на дереве позади него. Прошлое и настоящее уже были связаны вместе, но великий круг еще не был доделан. Он чувствовал сумку на поясе, сверток с пухом морской утки, которым следовало осыпать жертву или приколоть к убитому, как делалось это во все времена. Он знал, что его сознание уже свободно от старых шор. Он ощущал Похитителя Душ, который говорил с ним и через него. Страстная простота Пчелы вовлекла его в полнейшее осознание смерти и мира-тишины. Смерть он чувствовал теперь не как отрицание, но как дополнение ко всей своей жизни. Вот почему он стоял здесь, на этом месте. Вот почему он изготовил лук, касаясь дерева только каменным ножом. Вот зачем он привязал древний каменный наконечник с океанского побережья к новому древку, изготавливая стрелу, которая понесет смерть.

Духи питали его энергией. Это были духи без формы, голоса, запаха — но они двигали этот мир. Именно они! Они привели искателей в лагерь на поляне. Они перемещали все эти машины и самолеты, противодействующие Катсуку. Они двигали Невинным, который должен умереть. И они же двигали Катсуком, который уже стал более духом, чем человеком.

Индеец думал: «Я должен совершить это со всем совершенством, которое наказали мне древние боги. Я должен создать тот безупречный духовный образ, что будет понятен всем — добро и зло, объединенные в единую, нерушимую форму, завершенный круг. Я должен быть верен своему прошлому. ДОБРОЗЛО! Единое! Вот что я делаю.»

Каким-то внутренним зрением он видел вокруг себя копья с наконечниками из рогов. Древка были опушены медвежьим мехом. Эти копья держали люди из прошлого. Они прибыли из тех времен, когда люди жили в согласии со своей землей, а не боролся с ней. Катсук поглядел на свои руки. Общая форма еще различалась, но детали терялись в темноте. Память подсказала ему, где белый знак укуса на коже.

«Каждого человека может укусить пчела. А человек может вонзить жало во всю вселенную, если сделает это должным образом. Ему всего лишь надо найти подходящий нервный узел, чтобы вонзить туда свой шип. То, что я делаю выглядит, вроде бы, как зло, но если вывернуть этот поступок, в нем увидится добро. А внешне в нем будет видна одна только ненависть, месть и сумасшествие. И только через много времени увидят в нем любовь…»

Дэвид ощущал противотоки, противостояние в этом молчании. Он обнаружил, что боится и самого Катсука, и боится за него. Этот человек еще раз стал тем диким созданием, что связал своему пленнику руки и всю ночь тащил его на ремешке из Лагеря Шести Рек до самой пещеры.

«О чем он сейчас думает?» — размышлял Дэвид, потом спросил:

— Катсук, может ты ляжешь?

Индеец услыхал два вопроса, заключенные в этих словах мальчика: один на поверхности, другой под ней. Второй вопрос был таким: «Чем я могу тебе помочь?»

— Не беспокойся обо мне, Хокват. Со мной все хорошо.

Дэвид почувствовал в голосе Катсука нежность. В сознании мальчика до сих пор серым облаком лежал сон. А индеец опять сконцентрировался на своем юном пленнике. А тот закутался в одеяло и сел поближе к горячим углям костра. Ночь была холодной.

Катсук понимал жизнь как движение. Он снова со страхом подумал о том, что должен сделать с этой сидящей рядом юной вселенной, с ее плотью и временем. Воспримут ли его деяние правильно?

Духи требовали поставить это как спектакль. Но это могло быть и утонченной кровавой местью, высоко оцененной всем миром. Люди его племени могли понять его лучше всего. Ведь традиция кровной мести уже была заложена в истории его народа. Она постоянно шевелилась в их внутреннем мире. И его раса поймет, почему все было проведено по древнему обряду: отметка на сырой земле, песня; лук, которого не касалась сталь; смертельная стрела с каменным наконечником; пух морской утки на жертве. Они увидали бы круг, а тот, в свою очередь, привел бы их к иному пониманию его поступков и поведения.

А что хокваты? Их примитивные времена не тянулись в прошлое так далеко, хотя были гораздо более жестокими. Свою жестокость сейчас они скрыли под покровом осведомленности и потому могли и не понять значения обряда, проведенного Катсуком. Его понимание могло прийти только с духовной стороны. Так что большая часть сути смерти Невинного белыми могла быть упущена и совершенно не понята.

— Я и вправду стал Похитителем Душ! — сказал Катсук. И только сейчас до него дошло, что слова эти были произнесены громко гораздо позднее того, как вообще были сказаны.

— Что ты сказал? — сонным голосом спросил мальчик.

— Духи создали меня.

— Ты снова заболел, Катсук? — Мальчик тут же вскочил, в голосе неподдельная забота.

— Нет, Хокват. На мне больше нет Кедровой немочи.

Но тело его корчилось в муках.

Он думал: «Осталось только одно. Невинный сам должен попросить меня послать стрелу. Он должен показать свою готовность. Он должен высказать мне свое духовное желание.»

И беззвучно Катсук молил:

«О, Дающий Жизнь! Покажи себя сейчас всемогущим. Дополни круг. Направь все по пути своего всеведения.»

Где-то далеко, вниз по течению реки, за спиной Катсука зашумели люди. Слова были непонятны, но в них чувствовалась угроза.

Дэвид встрепенулся:

— Что это было?

Катсук даже не обернулся на шум. Он подумал: «Все должно решиться именно сейчас.»

— Искатели обнаружили нас, — сказал он.

— Идут люди?

— Твои люди, Хокват.

— Ты уверен?

— Уверен. Я ходил по лесу и вышел на поляну. Там были разбиты палатки. Люди из того лагеря на рассвете будут здесь.

Дэвид слушал его слова с нарастающим чувством паники.

— Так что мы будем делать?

— Мы?

— Тебе надо бежать, Катсук!

Говоря это, Дэвид чувствовал в своих словах смесь правоты и бессмысленности. Но желание сбежать было еще сильнее.

— Зачем нам надо бежать? — спросил Катсук. Он прямо ощущал, как дух ведет мысли мальчика через лабиринт паники.

— Нельзя, чтобы тебя схватили!

Катсук ответил с полнейшим спокойствием, данным ему его духом:

— Куда мне бежать? Я все еще болен Кедровой немочью. Я не смогу уйти далеко.

Дэвид сорвал с себя одеяло, вскочил на ноги. Но спокойствие индейца обескуражило его.

— Я… Я помогу тебе!

— Зачем тебе помогать мне?

— Потому что… потому что они…

— Потому что они убьют меня?

«Как этот человек может быть таким спокойным?» — спросил Дэвид сам себя. И он выпалил:

— Катсук! Но ведь тебе надо бежать!

— Я не могу.

— Но ты должен! — Мальчик скатал одеяло и перебросил его Катсуку через костер. — Вот! Забирай одеяло и спрячься в холмах. Там должно найтись место, где можно спрятаться. А я им скажу, что ты ушел еще вчера.

— Зачем тебе делать это?

Эта терпеливость Катсука опять наполнила Дэвида паникой. Он быстро сказал:

— Потому что я не хочу, чтобы тебя схватили и… и посадили в тюрьму.

— Хокват, Хокват, — Катсук укоризненно покачал головой. — Кроме последних нескольких недель я всю жизнь провел в клетке.

Теперь мальчик уже безумствовал:

— Но ведь они же посадят тебя в тюрьму!

— Нет, меня убьют.

Дэвид тут же почувствовал его правоту. Катсук убил человека. Мальчик сказал:

— А я им не расскажу про того парня.

— Какого… парня?..

— Ну ты же знаешь. Путешественник, тот парень, которого ты… Ты сам знаешь! — Почему Катсук строит из себя дурака?

— Они меня убьют не за то, а потому что я тебя похитил.

— Я скажу им… Я скажу им, что пошел добровольно.

— Ты сделаешь так?

— Да!

Катсук думал: «Так! Сейчас духи ведут нас обоих!» Невинный пока еще не попросил для себя освященной стрелы. Он еще не готов. Но круг уже замыкается.

— А как насчет моего послания? — спросил он.

— Какого послания? — Ну вот, опять он сходит с ума!

— Мое духовное послание, которое я должен передать всему миру, — напомнил индеец.

— Плевать я хотел на твое послание! Передавай его! Только не дай им схватить себя!

Катсук кивнул. Свершилось!

— Так значит ты желаешь этого? Это твое желание, духовное желание, чтобы я передал свою весть?

— Да! Да! Только поторопись! Я слышу, как они уже идут!

Катсук почувствовал, как спокойствие охватило все его тело с ног до головы. Теперь он проговаривал необходимые священные формулы, как тот, кто заботливо подготавливает священное жертвоприношение.

— Хорошо, Хокват! Я восхищен твоим мужеством, твоими красотой и Невинностью. Ты великолепен. Никто из людей не сомневается в этом. Пусть же все люди и все духи…

— Поторопись, Катсук, — шептал мальчик. — Побыстрее.

— Пусть же все люди и все духи, — повторил Катсук, — увидят твои достоинства, Хокват. Сядь, пожалуйста, и обожди. А я пойду.

Со вздохом облегчения мальчик уселся на бревно у самого входа в убежище.

— Побыстрей, — шептал он. — Они близко. Я уже слышу их.

Катсук склонил голову, прислушался. Да, в темноте звучали голоса, но еще никого не было видно, можно было только определить направление звуков. Тем же самым формальным, сухим тоном он сказал:

— Хокват, твой друг Катсук прощается с тобой.

— До свидания, Катсук, — прошептал мальчик.

Теперь уже быстро, потому что в воздухе уже установилась предрассветная тишина, и можно было видеть вспышки фонариков искателей, передвигающихся между деревьями, Катсук отпрыгнул в тень молоденькой елки, на которой он укрыл лук и стрелу. Бормоча под нос молитвы, он надел на лук тетиву из моржовых кишок. Лук дрожал в его руках, потом успокоился, почувствовав духовную силу. Нет, и вправду это был божественный лук! Индеец положил стрелу на тетиву. Его зрение сфокусировалось на бесконечности этого мгновения.

Над головой вскрикнула какая-то птица.

Катсук даже радостно ахнул. Даже звери в этом лесу знают, что момент настал. Он чувствовал, как сила духа прошлась по всем его мышцам. Он повернулся в сторону укрытия, ощущая, как рассветный мир выходит из платиново-серого мрака. Он видел, как мальчик сидит возле костра, закутавшись в одеяло, с опущенной головой — тело, готовое уйти из этого мира.

Хотя ему и не было этого слышно, Катсук знал, что мальчик плачет. Хокват проливал духовные слезы по этому миру.

Катсук натянул лук, так как учил его дед. Большой палец ощущал выемку на стреле, неполированную гладкость кедра. Все его чувства вобрали в себя это мгновение — река, ветер, мальчик, лес, Катсук… все вместе. И в этот колдовской миг, чувствуя лук частью своего тела, Катсук отпустил стрелу. Тетива из моржовых кишок сказала «щелк!». Теперь же он слышал свист летящей к убежищу стрелы, направленной точно Хоквату в грудь.

Мальчик дернулся всего лишь раз и повалился назад.

Для самого же Дэвида это мгновение заключало в себя только неожиданный взрыв в сознании: «Он сделал это!» Боль была значительно меньше, чем чувство того, что его предали. Летя за именем, которое бы звучало как не Хокват, мальчик погрузился в вечный мрак.

Катсук почувствовал в груди острую тоску. И он сказал:

— Вот все и сделано, Похититель Душ.

Выверяя каждый свой шаг, Катсук подошел к приюту. Он глядел на стрелу в груди Хоквата. Сейчас круг замкнулся. Выстрел был точным, прямо в сердце. Смерть быстро пришла к Невинному.

Катсук ощутил, как уходят древние наблюдатели из мира духов. Он же остался один, неподвижный, поглощенный лишь тем, что сотворил сам — смертью.

В усиливающемся рассветном сиянии стало заметно, как легли складки одежды на теле Хоквата. Рука его протянулась к кострищу, из которого подымался дымок. И создавалась иллюзия, будто мальчик улетел с этим дымком. Мальчик ушел. Невинный оставил этот мир в сопровождении древних воинов. Все произошло так, как требовал обряд.

Только теперь Катсук услыхал искателей. Они переходили речку по затопленным стволам. Через минуту-другую они будут здесь. Только зачем?

По щекам Катсука покатились слезы. Он отбросил лук, перескочил костер, опустился на колени и поднял маленькое тело.

Когда шериф Паллатт с поисковиками вышел к заброшенному лесному приюту, Катсук сидел, держа тело Хоквата на руках. Он баюкал мертвого мальчика будто маленького ребенка. Раскачиваясь взад и вперед, он пел Песню Смерти для своего друга. В сыром воздухе вокруг них летали хлопья белого пуха.

СОЗДАТЕЛИ БОГОВ _(роман)

«Попытайся понять: мир — это состояние твоей души. Самодисциплина одного человека и всей цивилизации. Оно должно родиться внутри тебя. Сотворяя внешнюю силу с целью сохранения мира, ты тем самым отдаешь ей безграничную власть. И неизбежное приходит в виде взрыва, разрушения, хаоса. Таков путь нашей Вселенной. Лишь создавая парные противоположности, ты восстанавливаешь хрупкое равновесие».

Писания Дианы Буллон

«Лишь преступив телесные границы, живое существо способно превратиться в Бога. Известны три ступени этого пути: осознание тайной агрессии; понимание сути вещей; познание смерти. Прошедший все три ступени рождающийся Бог должен найти цель своего рождения в неповторимом, тяжком испытании, посредством которого он узнает того, кто призвал его».

«Сотворение Бога» Священная книга Амеля.

Боги создают людей, но откуда ведут свое происхождение сами боги? Вселенная склонна к странной иронии — в свою очередь люди способны создавать богов. Однако это непростое занятие, и создателям богов не избежать ошибок, а их детищам — тяжелых испытаний. Мало кто может ожидать что неожиданно для себя самого может оказаться сырьем для будущего бога…

Как же он поступит с теми, кто помимо его воли сделал его всемогущим?

Глава 1

Льюис Орн не помнил ночи, прошедшей без странного, изводящего своей монотонностью сна. Еще ни разу, засыпая, он не мог с уверенностью сказать, что пугающее ощущение реальности происходящего не навалится на него, сдавливая душу.

Сон начинался с музыки, пения невидимого хора, вязких, обволакивающих, словно густой сироп, тягучих звуков. Рождаясь с музыкой, возникали из ниоткуда призрачные, нереальные танцующие фигуры. Внезапно волной накатывал гулкий голос, бередящий душу своими восклицаниями: «Богов сотворяют — они не рождаются!».

Или: «Заявление о своей непричастности равносильно признанию необходимости войн!»

Глядя на Орна, верилось с трудом, что его мучают кошмары. Мощная, сверхразвитая мускулатура выдавала в нем уроженца Каргона, созвездия Геммы, — планеты с огромной силой тяжести. А его твердый взгляд довольно часто заставлял людей чувствовать себя неуютно. Впрочем, несмотря на этот странный сон, а может быть, благодаря ему, Орн регулярно совершал поклонения Амелю — обители Богов.

В день своего девятнадцатилетия он подал заявление в Службу Исследования и Обучения, предпринимающую попытки собрать раздробленную долгими Римскими Войнами Галактическую империю.

После учебы в школе Мира на Мараке, в одно туманное утро Служба И-О отправила Орна на вновь открытую планету Гамаль.

Спустя десять гамальских недель, остановившись на краю маленькой пыльной деревушки, одной из сотен, разбросанных на Северо-Центральной возвышенности планеты, Льюис Орн нажал кнопку сигнала опасности небольшого приборчика зеленого цвета, спрятанного в правом нарукавном кармане.

Только теперь он по-настоящему осознал себя единственным представителем Службы на Гамале — службы, часто терявшей своих агентов при «невыясненных обстоятельствах».

Лицезрение тридцати гамалитян, разглядывавших в мрачноватой задумчивости поскользнувшегося на кучке рассыпанных ягод товарища, и заставило Орна прибегнуть к сигнальной кнопке.

Ни смеха, ни малейшего намека на проявления каких-либо чувств.

Приплюсовав увиденное к уже сложившемуся ранее впечатлению, Орн вынес свой приговор Гамалю.

Он вздохнул. Сделано. В Космос ушел сигнал, вызывая к жизни невидимые силы, в результате действий которых произойдет уничтожение Гамаля или его самого.

Позже он с удивлением обнаружил, что избавился от ночного кошмара, который, впрочем, в скором времени заменили события, заставившие его вновь почувствовать себя погруженным в тот загадочный полуночный мир.

Глава 2

«Религия немыслима без многочисленных дихотомических связей. Ей требуются верующие и атеисты, познавшие тайны и устрашенные ими. Ей нужен и Бог, и Дьявол. Совершенство и Относительность. Нечто, не имеющее формы (но находящееся в процессе формирования), и то, что окончательно сформировалось».

«Создание Религии» Тайные писания Амеля.

— Мы на пути к сотворению Бога, — низким грудным голосом произнес Аббат Гальмирах.

Бледно-оранжевое одеяние, мягкими складками ниспадающее до пола, подчеркивало его смуглую кожу. Длинный нос, выступающий над узким гладким лицом, нависал над широким ртом. Коричневая лысая голова блестела, словно отполированная.

— Мы не вправе знать, от какого существа или предмета будет рожден Бог, — продолжал Аббат. — Им может оказаться один из вас.

Он обвел глазами учеников, сидящих на голом полу аскетично пустой комнаты, залитой косыми лучами утреннего амельского солнца. Это оснащенное приборами и укрепленное заклинаниями помещение представляло собой Пси-крепость. Через одиннадцать окон — пять на одной стороне, шесть — на другой, — открывался вид на крыши центрального исследовательского комплекса Амеля. Стена за спиной и точно такая же напротив Аббата являли собой часть скрытой пси-машины. Испещренные тонкими коричневыми линиями, словно следами насекомых, стены светились мягким молочно-белым светом. Ощущая всей кожей энергию, исходящую от стен, он испытывал смешанное чувство страха и вины, сознавая, что тем же преисполнены его ученики.

Официально эта группа называлась «Создатели Религии», но молодые служители настаивали на разрешении именоваться «Творцами Богов».

— Все, что я скажу и сделаю здесь, отмерено с величайшей тщательностью, — продолжал Аббат. — Случайное вмешательство — гибельно. Именно поэтому так скромно убранство нашей комнаты. Малейшая неточность повлечет за собой не ведомые никому изменения того, что мы сотворим. Поэтому я обращаюсь к вам. Еще не поздно отказаться от участия в сотворении Бога и покинуть эту комнату…

Сидящие ученики съежились под своими белыми одеяниями, но ни один не сдвинулся с места. Аббат удовлетворенно кивнул. До сих пор все шло по плану.

— Известно, что опасность подстерегает нас именно сейчас, когда мы уже добились определенного успеха. В учении о Пси-энергии сказано: успех в порядке возрастающих величин несет, соответственно, немалую возвратную опасность. По сути дела, мы занимаемся созданием сверхсущества. И если нам удастся создать Нечто, то, как это ни парадоксально, данное Нечто уже не будет являться нашим творением. Мы сами становимся созданиями того, что сотворили.

Аббат вновь кивнул самому себе, словно подтверждая сказанное.

— Боги возникают из хаоса. И мы бессильны управлять этим; мы лишь знаем, как вызвать их.

Внезапно он ощутил, как пересохло горло от захватившего все его существо ужаса, чувствуя нарастание напряжения в воздухе. Бог должен явиться из этого страха, но не только из него.

— Поднимитесь, испытайте чувство благоговейного страха перед нашим созданием! — выкрикнул он. — Приготовьтесь к поклонению и повиновению.

— Поклонению и повиновению, — забормотали ученики.

Ужас, исходящий от них, стал почти осязаем.

«О, да! Неведомы возможности, неведом риск, неизведан путь, на который мы ступили, — мелькнула мысль у Аббата. — Ткань всей нашей Вселенной сплетается в эти мгновения…»

— Мы вызываем прообраз формы, предвестника бога, которого мы сотворяем. — Гальмирах вскинул руки, разбивая потоки энергии, струящиеся из стен, закручивая их в вихрь.

Связь времени и пространства оборвалась, и он увидел собственного брата Ага Эмолирдо, длинноносого, похожего на птицу, горько, без видимой причины, рыдающего на далеком Мараке. Видение растаяло, превратившись в руку человека, нажимающую на кнопку прибора зеленого цвета. Словно со стороны, увидел он себя с воздетыми руками.

Внезапно ученики ахнули, похолодев от ужаса. Бесконечно медленно Аббат опускал руки и так же медленно обернулся. За его спиной, в стене пси-машины возникло чудовище Шриггар — гигантская ящерица — убийца с планеты Каргон. Припадая брюхом к полу, царапая его страшными скрюченными когтями, она вползла вовнутрь. Ее дыхание наполнило комнату зловонием болота. Клювообразная пасть открылась, и раздался низкий, не принадлежащий ей, не совпадающий с движениями ее языка, голос:

— Бог, которого вы сотворяете, умрет не родившись. Всему свое время и место. Я жду. Наступит время игры в войну и стеклянного города. Придет час политиков и священников, когда убоятся они результатов своей дерзости. Все это случится во имя неведомой цели…

Шриггар медленно начала распадаться — сначала голова, затем желтое чешуйчатое туловище. Теплая коричневатая лужа растекалась по полу, заливая липкой грязью ноги Аббата и сидящих вокруг него учеников.

Все замерли, не смея пошевельнуться, ожидая пока исчезнет неведомая сила, пока угаснут мерцающие потоки Пси-энергии.

Глава 3

«Впервые ощутив дрожь от электризованного осознания присутствия неведомого, человек навсегда запомнит знакомство с Энергией Пси».

Гальмирах, Аббат Амеля «Энергия Пси и Религия» Предисловие

Стиснув зубы, Льюис Орн пристально смотрел на выкатывающееся из-за гор огромное желтое солнце. День обещал быть жарким.

Звук пера, царапающего за спиной, действовал на нервы, напоминая о спец-агенте службы Расследования и Урегулирования, который заканчивал переписывать донесение на ожидающий его корабль.

«Даже если я действительно ошибся, нажав на сигнальную кнопку, — думал Орн, — все равно это не дает никакого права этому умнику издеваться надо мной! В конце концов, это — мое первое задание. Они и не могли ждать безупречно выполненной работы».

Морщинки избороздили квадратный лоб Орна. Он оперся левой рукой о грубо сработанную деревянную раму, проведя правой по коротко остриженным рыжим волосам. Свободный покрой белой формы агента Службы Исследования и Обучения лишь подчеркивал его массивную фигуру. Кровь прилила к лицу. Желание дать выход гневу сменилось необычайной жалостью к себе.

«Если я ошибся, они вышибут меня со службы, — думал он. — И так достаточно трений между И-О и Р-У. Этот шутник из Расследования запрыгает от счастья, если сумеет выставить нас дураками. Боже мой! Запрыгали бы они, если бы я оказался прав в отношении Гамаля! — Орн покачал головой. — Если бы!»

Чем больше он рассуждал, тем больше чувствовал себя дураком, вызвавшим агента Службы Расследований. Гамаль не агрессивен. И вряд ли сохраняется опасность в том, что Служба Исследования и Обучения передает техническую информацию гамалитянам. Хотя…

Орн вздохнул. Смутная, словно сон, тревога не давала покоя. Кто-то, тяжело топая, сбежал вниз по деревянной лестнице на противоположном крыле здания. Пол старой правительственной гостиницы задрожал под ногами. В комнате витал кислый неуничтожимый запах многочисленных предшественников-постояльцев и редкой — от случая к случаю — уборки.

Окна выходили на выложенную булыжником торговую площадь Питцибена. Широкая лента дороги, начинаясь у площади, тянулась вверх в горы и дальше на равнины Рогга. По дороге, поднимая золотисто-янтарную пыль, спешили поспеть к торговому дню в Питцибен крестьяне и охотники.

Тяжело ступая, раскачиваясь в такт движению, толкали свои низкие двухколесные повозки, груженные с верхом желто-зелеными овощами, крестьяне, одетые в длинные зеленые плащи и желтые штаны с отворотами, потемневшие от дорожной пыли. Сдвинутые одинаково на левое ухо желтые береты дополняли картину, выполненную в пастельных тонах.

Словно воины, обеспечивающие прикрытие с флангов, высоко держа головы, ступали одетые в коричневые одежды охотники. Каждый из них нес охотничье ружье, оканчивающееся широким раструбом, лихо переломленное пополам на локте, и спрятанную в кожаный чехол подзорную трубу на левом плече. За ними бежали их ученики-оруженосцы, толкая перед собой трехколесные охотничьи тележки, доверху груженные крошечными болотными оленями, утками и порхосами — длиннохвостыми грызунами — местным деликатесом.

Далеко в долине смутно угадывались очертания темно-красной иглы корабля Службы Расследования и Урегулирования, приземлившегося на заре по сигналу тревоги Орна. Окутанный голубоватым дымком, тянущимся из крестьянских очагов, он возвышался над домами, явно выпадая из общей картины.

Один из охотников остановился, отошел в сторону и, расчехлив подзорную трубу, принялся разглядывать корабль Службы Расследования и Урегулирования, проявляя при этом вполне естественное любопытство.

Дымок, жаркое желтое солнце создавали мягкую летнюю картину деревенской жизни. Эта мирная сцена вызывала у Орна чувство сильной досады.

«Проклятье! Мне наплевать на то, что скажет агент службы Р-У. Я оказался прав, вызвав их. Эти гамалитяне явно что-то затевают. Ошибка допущена здесь гораздо раньше — тем дурнем разведчиком во время Первого Контакта, когда он разглагольствовал о важности своей миссии!»

Внезапно Орн осознал, что давно не слышит царапания пера по бумаге. Человек из службы Р-У кашлянул. Орн отвернулся от окна и взглянул на агента, восседавшего за грубым столом рядом с его, Льюиса, незастеленной кроватью.

Разбросанные по столу папки и бумаги явно не создавали ощущения порядка. На стеллаже громоздилось записывающее устройство. На деревянном стуле, ссутулившись, сидел агент Службы Р-У.

— Умбо Стетсон, — представился он при знакомстве. — Начальник отдела Службы Р-У.

«Начальник отдела… — думал Орн. — Почему они прислали старшего спецагента?»

Стетсон заметил взгляд Орна и нарушил молчание.

— Мне кажется, в целом мы закончили, но давай-ка пройдемся еще разок. Итак, ты приземлился здесь десять недель назад, верно?

— Да, я спустился в посадочной шлюпке транспортного корабля Службы И-О, идущего на Арнеб.

— Это твое первое задание?

— Я уже говорил. Я окончил университет Уни-Галакты с дипломом класса 07, стажировку проходил на Тимурлане.

Стетсон нахмурился.

— И оттуда они направили тебя прямо в это болото?

— Так точно.

— Понятно. А ты, полный сил и энергии, решил поразить человечество?

Орн вспыхнул. Стетсон кивнул.

— Я вижу, они по-прежнему читают «культурный ренессанс» и подобную чушь в старой доброй Уни-Галакте.

Он приложил руку к груди и, подражая манере преподавателей университета, вдохновенным голосом произнес:

— Наша цель — объединить разрозненные планеты, центры культуры и промышленности, и продолжить блестящее, победоносное шествие человечества вперед, приостановленное жестокими Римскими Войнами.

Он сплюнул на пол.

— Я думаю, мы могли бы это оставить, — пробормотал Орн.

— Вы совершенно правы, — продолжал кривляться Стетсон. — Итак, что же ты взял с собой, направляясь в это прекрасное местечко?

— У меня справочник-словарь, составленный Первым Контактером, но он довольно…

— Кто этот человек, установивший первый контакт?

— Словарь составлен Андре Буллоном.

— О! Не родственником ли Верховного Комиссара Буллона?

— Я не знаю.

Стетсон что-то нацарапал у себя в бумагах.

— Значит, в отчете Первого Контактера сказано, что это мирная планета с примитивной сельскохозяйственно-охотничьей экономикой?

— Совершенно верно.

— Г-м. Что еще ты прихватил в этот райский уголок?

— Обычный набор инструментов и, конечно же, передатчик.

— И два дня назад ты нажал кнопку сигнала тревоги, да? Ну и как, мы достаточно быстро прилетели?

Орн опустил взгляд.

— Я надеюсь, время от времени ты освежаешь в памяти культурно-медицинско-промышленно-технологические знания, полученные в университете, — продолжал Стетсон.

— Я квалифицированный агент И-О.

— Помолчим минуту в знак глубокого уважения… — сказал Стетсон.

Внезапно он хлопнул по столу ладонью.

— Черт возьми, как все просто! Просто до идиотизма! Ничего, кроме политических игр.

— Что? — поперхнулся Орн.

— Это уловка Службы И-О, сынок. Демагогия. Попытка горстки политиков увековечить свои имена и вовлечь в эти игры всех нас. Запомни мои слова: мы заново откроем эту планету; мы передадим ее жителям новейшие технологии — промышленную основу, которую они заслуживают. Мы пытаемся разглядеть признаки войны, чтобы покончить со всеми войнами…

Орн шагнул вперед, нахмурив брови.

— Так какого дьявола, вы думаете, я нажал на сигнальную кнопку?

Стетсон внезапно успокоился.

— Мой дорогой друг. Это мы и пытаемся сейчас выяснить. — Он прикусил кончик ручки. — Итак, зачем ты вызвал нас?

— Я ведь говорил вам. Это… — он махнул рукой в направлении окна.

— Ты почувствовал себя одиноко и захотел, чтобы пришел агент Службы Р-У и пожал тебе руку?

— О! Убирайтесь к черту! — рявкнул Орн.

— Всему свое время. — Надменные глаза Стетсона приобрели ледяной оттенок. — Итак… Чему же тебя научили умники из И-О? На что следует обратить внимание?

Орн проглотил резкий ответ.

— Признаки военных приготовлений.

— Что еще? Не заостряй внимания на частных моментах.

— Мы ищем фортификационные укрепления, детские игры в войну, признаки военной подготовки населения, любого рода другие приготовления.

— Например, униформа?

— Совершенно верно! А также шрамы войны: раны, на людях и зданиях, уровень знаний в области военной хирургии, остатки всеобщего разрушения и тому подобное…

— Явные улики. — Стетсон покачал головой. — Ты считаешь этого достаточно?

— Нет, черт возьми, нет!

— Ты абсолютно прав. Гм-м. Попробуем копнуть немного глубже. Я как-то не очень понял, что же тебя насторожило в этих прекрасных людях?

Орн вздохнул, пожав плечами.

— У них нет энергии, нет решительности, задора! Они слишком серьезны, мрачны…

— О?

— Да. Я, я… мм-м. — Орн облизал губы. — Я… мм-м, обратился к Совету Старейшин с предложением, подчеркнув, что наш народ заинтересован в надежном поставщике костей фрулапов для изготовления блюдец из фарфора для левшей.

— Что?! — Стетсон даже подскочил от удивления.

— Ну, они были такие серьезные все время… Я и решил, ну, что…

— И что же произошло?

— Они попросили подробное описание фрулапов и существующий метод переработки костей.

— И что же ты им ответил?

— Ну я… Ну, в соответствии с моим описанием они пришли к выводу, что на Гамале нет фрулапов.

— Понятно, — хмыкнул Стетсон. — Так вот почему ты обеспокоился, — оказывается, здесь нет фрулапов.

«Какого черта! — подумал Орн. — И почему я не могу держать свою пасть закрытой? Кажется, я сейчас убедил его, что у меня не все дома».

— Не встречались ли тебе большие кладбища, национальные памятники или что-либо еще в этом роде? — продолжал спокойно Стетсон.

— Ни одного. Но у них есть обычай хоронить умерших в вертикальном положении, а на месте захоронения сажать фруктовые деревья. У них огромные фруктовые сады.

— Ты считаешь, это существенно?

— Это беспокоит меня.

Стетсон тяжело вздохнул. Откинулся на спинку стула. Постучал ручкой по столу, не мигая глядя в пространство. Наконец сказал:

— Как они восприняли переобучение?

— Заинтересовались промышленной сферой. Поэтому я и оказался в деревне Питцибен. Здесь мы обнаружили огромные залежи вольфрама…

— А врачи? — перебил Стетсон. — Практика лечения ран, работа в полевых условиях…

— Трудно сказать, — пожал плечами Орн. — Вы же знаете, как с врачами. Они все считают, будто умеют все, и трудно определить их действительные знания. Впрочем, кое-что я выяснил.

— Какой у них общий уровень медицинской подготовки?

— Неплохое знание анатомии, хирургии, но лечение ран… я не знаю.

— Есть ли у тебя какие-нибудь соображения, почему их планета так отстала в развитии? — Стетсон искоса взглянул на Орна.

— Известно, что Гамаль оказался случайно заселен шестнадцатью уцелевшими астронавтами — одиннадцать женщин и пятеро мужчин из экипажа крейсера планеты Трицехин. Крейсер потерял управление во время боевых действий на начальном этапе Римских Войн. Им удалось приземлиться в спасательной шлюпке практически без элементарных средств к существованию.

— А военные учения?

— Не наблюдал.

— Что значит «не наблюдал»? — повысил голос Стетсон. — Ты считаешь, они что-то скрывают?

— Да.

— Почему?

— Потому что из всего виденного на этой планете не складывается цельная картина, а, когда не состыковываются куски, значит, остаются пропущенные места…

Стетсон оторвал взгляд от дороги, искоса поглядев на Орна.

— Ты так подозрителен?

— Это то, о чем я еще говорил в самом начале. — Орн ухватился за дверную ручку; вездеход, резко повернув, выскочил на широкую дорогу.

— Мы всегда приветствуем подозрительность агентов И-О.

— Лучше допустить ошибку мне, чем вам. — Орн нахмурился.

— Ты не отметил в докладе, что все постройки на Гамале из дерева, — сказал Стетсон. — При их уровне развития деревянные дома склоняют чашу весов в пользу Мира.

— Допустим, это так, — кивнул Орн на домики, — с точки зрения технического специалиста…

— Ага, вспомним курс из старой доброй Уни-Галакты.

— Нет, это моя собственная идея. Если они располагают артиллерией и мобильной кавалерией, каменные крепости бесполезны.

— Но, согласно твоим записям, на Гамале нет животных, пригодных для верховой езды.

— По крайней мере, я таких еще не встречал!

— Хорошо. — Стетсон вздохнул. — Будем терпеливы. Ты говоришь об оружии. О каком оружии? Я не увидел ничего мощнее охотничьих ружей, которые они носят на себе.

— Будь у них пушки, мы сразу бы получили ответы на массу вопросов. — Орн пожал плечами.

— Например, на вопрос об отсутствии каменных крепостей?

— Вы чертовски сообразительны!

— Интересная теория. Кстати, как они изготавливают свои ружья?

— Вручную; они — умелые ремесленники. Своего рода гильдия оружейников.

— Особая гильдия. Вот это да! — Стетсон резко затормозил на пустынной дороге, выключив двигатель.

Орн вопросительно посмотрел на него.

Было жарко и умиротворяюще тихо. Какие-то насекомые беззаботно мельтешили на пыльной колее. Смутное чувство беспокойства охватило Орна. Странное ощущение повторения прожитой жизни, словно он уже был здесь когда-то.

— Первому Контактеру удалось увидеть хоть малейшие признаки орудий? — нарушил молчание Стетсон.

— Вы же знаете, что нет. Стетсон кивнул.

— Мм-м. Гм-м.

— Возможно, не представился случай или не было желания, — сказал Орн. — Глупец, в первый же день он наболтал этим людям, как важно для нас мирное развитие вновь открытой планеты.

— Ты уверен в этом?

— Я слушал запись.

— Что ж, тогда ты прав. — Стетсон выскользнул из вездехода. — Возможно. Вылезай-ка и дай мне руку.

Орн выбрался из машины.

— Почему мы остановились?

Стетсон протянул ему конец измерительной ленты.

— Ну-ка, будь пай-мальчиком, подержи этот дурацкий конец на краю дороги.

Орн послушно взял кончик пластиковой ленты.

Пахло теплой землей и плесенью. Они замерили ширину дороги. Стетсон записал цифры в блокнот, пробормотав что-то о «линии регрессии».

— Причем здесь ширина дороги? — поинтересовался Орн.

— Служба Р-У разрабатывает дополнительную статью доходов, продавая транспортные средства. Хотел посмотреть, подходят ли наши последние модели к этим дорогам.

— Очень остроумно! — Орн нахмурился. — Я полагаю, Службе Р-У все труднее оправдывать правительственные ассигнования.

Стетсон расхохотался.

— Ты совершенно прав! Мы собираемся заняться производством тоника для успокоения нервов агентов И-О. Это позволит нам выбраться из долгов…

Орн откинулся на спинку сиденья и вновь погрузился в мрачную задумчивость. «Вот я и получил. Этот проныра и не собирается искать доказательств».

Стетсон съехал на обочину, едва дорога нырнула вниз меж чахлых деревьев.

— Вот здесь мы и свернем, — сказал он.

— И заедем прямо в болото, — хмыкнул Орн.

— О? — Стетсон прибавил газу.

Из-за деревьев, уходя в безоблачное небо, вился дымок.

— Что это за дым? — спросил Стетсон.

— Крестьянские дома.

— Ты уверен?

— Да, я уверен.

— Мы так обидчивы?

Дорога вывела их к реке. Проехав по деревянному мосту с каменными опорами, Стетсон резко затормозил на противоположном берегу, заметив двойной узкий след от тележки, петляющий по речному берегу. Затем, не сказав ни слова, он развернул машину к другому кряжистому гребню. По обеим сторонам дороги появились рвы, огороженные столбиками забора.

— Зачем им заборы? — вновь нарушил молчание Стетсон.

— Обозначать свои границы.

— Почему столбиками?

— От болотного оленя, — ответил Орн. — Вполне естественно.

— Заборы для обозначения границ и преграда дляболотных оленей… — задумчиво повторил Стетсон. — И большие эти олени?

— Рисунки, чучела и прочие свидетельства показывают, что крупные особи достигают полуметровой высоты.

— И дикий?

— Очень дикий.

— Не слишком подходит для кавалерии. — Стетсон вновь взглянул на заборы.

— Абсолютно исключено.

— Значит, ты прорабатывал этот вариант?

— Тщательно.

Агент Службы Р-У в раздумье покусывал губы.

— Хорошо, обратимся снова к их правительству.

— Что вы имеете в виду?

Вой турбины карабкающегося на горную гряду вездехода заглушил голос Орна.

— Их наследственные дела.

— Кажется, членство в Совете переходит по наследству старшим сыновьям.

— Кажется? — Стетсон не отрывал глаз от дороги, сбегавшей теперь с гребня холма.

Орн пожал плечами.

— Ну, они дали мне довольно сомнительную схему выборной процедуры на случай смерти старшего наследника и отсутствия наследников мужского пола…

— Абсолютно патриархальна? — перебил Стетсон.

— Абсолютно.

— В какие игры здесь играют люди?

— У детей есть мячи, коляски, но военных игрушек я не видел.

— А взрослые?

— Их игры?

— Да.

— Видел одну. Шестнадцать человек, разделившись на две команды, ползали друг за другом вдоль лунок, идущих по диагонали квадратного поля, площадью, примерно, пятьдесят на пятьдесят метров. Очень смешно. Они использовали два тяжелых мяча с углублением для пальцев. Один из мячей зеленого, другой — желтого цвета. Желтый мяч идет первым. Его катят вдоль диагональных лунок, зеленый…

— Позвольте мне угадать, — перебил Стетсон. — Зеленый должен быть брошен так, чтобы они столкнулись на перекрестке…

— Верно, но сталкиваются они довольно редко. Скорость неравномерна.

— И огромное ликование охватывает игроков и болельщиков всякий раз, когда мячи сталкиваются, — докончил Стетсон.

— Зрителей нет, — угрюмо произнес Орн.

— Ни одного?

— Ни одного, который бы…

— …мне попался. Что ж, в любом случае это не выглядит агрессивной игрой, — сказал Стетсон. — Они ловки?

— Большинство довольно неуклюжи. Но, похоже, игра эта им нравится. Это то из немногого, вызывающего у них настоящие эмоции.

— Ты несостоявшийся миссионер. — Стетсон скривился. — У людей нет радости, и ты хочешь вылезти из кожи, организовывая им игры.

— Военные Игры, — сказал Орн. — Вы не подумали об этом?

— А?

Стетсон резко перевел взгляд с дороги на Орна. Вездеход, вильнув в сторону, ударился колесом о бордюр. Стетсон сосредоточил все внимание на дороге.

— А вдруг какой-нибудь ловкий агент И-О объявит себя императором этой планеты? — продолжал Орн. — Положит начало собственной династии? Об этом вы узнаете, лишь когда бомбы начнут сыпаться на головы ни в чем не повинных жителей или люди начнут умирать по «неизвестным причинам».

— Это непреходящий кошмар Р-У, — сказал Стетсон и снова замолчал.

Отсюда, сверху, открывался вид на крестьянские поля, ряды редкого кустарника и луковицеобразных деревьев. Наконец Стетсон спросил:

— А какую религию исповедуют на Гамале?

— Я пытался это выяснить. Они поклоняются богу Амеля. В трицехинской спасательной шлюпке оказалась книга — сборник основных молитв. У них есть несколько бродячих проповедников. Но, насколько я смог выяснить, эти отшельники — шпионы Совета. Около трехсот лет назад так называемые «святые люди» начали проповедовать учение о Сверхбоге. Свидетельств каких-либо столкновений на религиозной почве нет. Культ учения — о видении Сверхбога — распространен здесь повсюду.

— Свет и сладость. — Стетсон потер лоб. — А священнослужители?

— «Хранители молитв» — как их здесь называют — назначаются Советом. Религиозные праздники, длящиеся девять дней, представляют собой довольно сложную церемонию, включающую несколько святых дней, названных как-то вроде «Великого поста», и празднование годовщины события, когда прорицатель Арун вознесся на небеса. Священнослужители Амеля прислали Временные заповеди, — стало быть, вполне вероятно, вскоре посыпятся утверждения о Сверхбоге, наблюдающем за каждым своим творением.

— Должен ли я уловить нотку сарказма в твоем заявлении? — спросил Стетсон.

— Нотку предупреждения. Я родился на Каргоне, где поклоняются пророку Махмуду, должным образом почитаемому амельскими священнослужителями. А там, где присутствует Амель, я веду себя благочинно.

— Мудрый человек молится раз в неделю, а пси-явления изучает каждый день, — пробормотал Стетсон.

— Что?

— Ничего.

Дорога повернула в лощину меж скалами, пересекая горный ручей. В отдалении, на склоне горы, прилепилась еще одна деревушка. На мачте у здания местной власти трепетало желто-зеленое полотнище. Стетсон резко затормозил, выключил двигатель и открыл окно. Наступила тишина. Через открытое окно в кабину проникла одуряющая жара. На лице Орна, втиснутого в узкое кресло вездехода, проступили капельки пота.

— Летательных аппаратов на Гамале нет? — спросил Стетсон.

— Даже намека на них.

— Странно.

— Не совсем. Они испытывают суеверный ужас при одной мысли о возможности оторваться от земли, начинают болтать об опасностях, подстерегающих всякого, кто рискнет это сделать. Результат вынужденной посадки их предков, без сомнения. Они скорее антитехнократы; только в Совете понимают важность успехов в области приборостроения.

— Синдром Черной Банды, — пробормотал Стетсон.

— Что?

— Технология чревата опасностями для разумных существ, — внятно произнес Стетсон. — Множество миров убеждено в этом. Бывают минуты, когда я сам в это верю.

— Зачем мы здесь остановились? — спросил Орн.

— Ждем.

— Чего?

— Чего-нибудь, что может произойти. Как гамалитяне относятся к идее мира?

— Прекрасно. Совет заявил о своем восхищении мирными намерениями Службы И-О. Население послушно согласилось. Они уверяют, что люди нашли мир в Сверхбоге. Все довольно последовательно.

— Орн, объясни, зачем ты нажал кнопку тревоги? Некоторое время рот Орна беззвучно открывался, пока, наконец, ему не удалось вымолвить:

— Я уже говорил Вам…

— Но что толкнуло тебя на это? Какая мелочь взбесила тебя?

— Ряд мелочей. Например, они дали обед…

— Кто они?

— Совет. Дал обед в мою честь. И, э-э…

— Приготовили фрулапов, — вставил Стетсон.

— Вы хотите, чтобы я продолжал, или нет?

— Мой мальчик, я слушаю во все уши. Орн взглянул на уши Стетсона.

— Не заметил, — хмыкнул он и продолжил: — Ну, на банкете подавали много мясных блюд из хвостов порхо…

— Порхо?

— Да, местного грызуна. Его хвосты считаются деликатесом. Потерпевшие крушение трицехинцы выжили благодаря порхо.

— Значит, они приготовили блюдо из порхо…

— Да. Ну, в общем, перед тем, как принести мне блюдо, они сунули живого порхо, связанного какой-то веревкой, растворяющейся в горячей жидкости, в горшок. И это животное вынырнуло прямо передо мной.

— Да?

— Они хохотали минут пять. Единственный раз, когда я видел гамалитян смеющимися.

— Ты хочешь сказать, они жестоко подшутили над тобой, ты пришел в бешенство и нажал кнопку тревоги? Но, мне кажется, ты говорил об отсутствии у них чувства юмора?

— Послушай, ты, умник! Остановись на минутку и подумай, что это за люди, которые кладут живое существо в кипяток лишь для того, чтобы просто пошутить!

— Немного тяжеловесный юмор, — согласился Стетсон. — И поэтому ты вызвал Р-У?

— Это лишь часть того, что толкнуло меня.

— Ну, а остальная часть?

Орн рассказал о случае с поскользнувшимся на кучке ягод.

— Итак, они стояли и без смеха смотрели, и это вызвало у тебя глубочайшие подозрения, — резюмировал

Стетсон,

Лицо Орна потемнело от гнева.

— Наверно, я спятил после шутки с порхо! Ну, давай, придумай еще что-нибудь! Я уверен, что не ошибаюсь в отношении этой планеты! Попробуй-ка сам проведи расследование!

— А я и намереваюсь сделать это, — невозмутимо ответил Стетсон. Он наклонился над приборной доской вездехода, вытаскивая микрофон. — Прием, это Стетсон.

«Все кончено», — подумал Орн.

Противно засосало под ложечкой, во рту появился необычный горький привкус.

Приглушенное гудение космического трансивера, шедшее из-под приборной доски, сменилось скрипучим голосом.

— Борт на связи, что там у вас?

— Дело — дрянь, Хол, — сказал Стетсон. — Передавай сигнал тревоги Оккупационному корпусу.

Орн резко выпрямился, в упор поглядев на агента Р-У.

Трансивер издал клацающий звук, и голос зазвучал громче.

— Стет, что у вас происходит?

— Такого я давно не видел. Собери информацию о контактере из Первой экспедиции. Некто Буллон. Изолируй его. Мне наплевать, кем бы он сейчас ни был! Только слепой или глупец мог назвать Гамаль мирным.

— Проблемы с возвращением на корабль не возникнет? — спросил голос в динамике.

— Вряд ли. Агент И-О вел себя осторожно; вероятно, они не догадываются.

— На всякий случай, дай мне ваши координаты. Стетсон взглянул на цифровой индикатор приборной доски.

— А-восемь.

— Принято.

— Передай сигнал немедленно, Хол, — сказал Стетсон. — Я хочу увидеть здесь бойцов О-корпуса к завтрашнему утру.

— Сигнал пошел.

Гудение космического трансивера стихло. Стетсон убрал микрофон на место и повернулся к Орну.

— Итак, ты поддался предчувствию? Орн покачал головой.

— Я…

— Погляди назад, — сказал Стетсон.

Орн обернулся, уставившись на дорогу, по которой они сюда приехали.

— Видишь что-нибудь интересное? — спросил Стетсон.

Орн прикрыл глаза, борясь с внезапно накатившей слабостью.

— Крестьянина, спешащего домой, и еще охотника…

— Я имею в виду дорогу, — перебил Стетсон. — Считай это первым уроком Службы Р-У! Итак, широкая дорога, проходящая по гребню горы, — военная дорога. Всегда. Сельские дороги — узкие и тянутся вдоль водоемов. Военные же дороги строятся шире, подальше от болотистых мест, а переправы через реки наводятся под прямым углом. Данная дорога может служить отличным образцом.

— Но… — Орн запнулся, увидев охотника, поравнявшегося с их вездеходом, бросившего, как всегда, рассеянный взгляд на машину.

— Что это за кожаный чехол у него на спине? — спросил Стетсон.

— Подзорная труба.

— Урок номер два, — невозмутимо продолжал Стетсон. — Телескопы относятся к астрономическим приборам. Подзорные трубы служат вспомогательным средством к оружию дальнего радиуса действия. Вряд ли их ружья обладают дальностью боя более ста метров. Следовательно, принимаем без доказательств вывод о наличии артиллерии.

Орн кивнул. Он все еще находился под впечатлением быстро развивающихся событий, не чувствуя в полной мере облегчения.

— Теперь рассмотрим находящееся перед нами поселение, — вел дальше Стетсон. — Обрати внимание на флаг. Довольно часто флаги превращаются в знамена, с которыми идут в бой. Но не всегда. Тем не менее данный случай надо взять на заметку, особенно на фоне всего остального.

— Я понимаю…

— А эта покорность гражданского населения? Совет правителей на Гамале — не что иное, как аристократия, тонко использующая религию для управления государством, имеющая богатый опыт в шпионаже. Еще один неизбежный аспект развития армий.

— Да, все верно: они аристократы, — согласился Орн.

— Правило первое, — Стетсон повысил голос, — гласит: там, где ты обнаружил имущих и неимущих, ищи средства для сохранения существующего положения дел. А это всегда означает наличие армии, хочешь — называй их войсками, полицией или охранниками. Бьюсь об заклад, эти игровые площадки с желто-зелеными мячами — не что иное, как замаскированные учебные полигоны.

Орн проглотил слюну.

— Я так и думал.

— Конечно. Неосознанно. Подсознательно ты чувствовал здесь фальшь. Это мучило тебя. Поэтому ты и нажал на кнопку тревоги. Пожалуй, ты прав. Еще один урок, — продолжал Стетсон. — Наиболее важный момент определения агрессивности: мирное население, истинно мирные люди даже не обсуждают проблему мира. Они же разработали механизм отказа от применения насильственных методов, при котором традиционная концепция мира просто не возникает. Они даже не думают о ней. И единственное объяснение повышенного интереса к миру, как мы можем допустить, лежит в периодически проявляющемся хаосе разрушения.

— Конечно. — Орн глубоко вздохнул, глядя на прилепившиеся к склону гор хижины. — Но как же в таком случае расценивать отсутствие укреплений? Я имею в виду то, что нет ни крепостей, ни…

— Мы можем объяснить это наличием у них артиллерии, — сказал Стетсон. — Гм-м. — Он потер подбородок. — Хотя, вероятно, и этого будет достаточно, но, несомненно, мы еще обнаружим нечто наподобие кавалерии, объясняющее отсутствие каменных крепостей.

— Сомнительно…

— Происшедшее здесь выглядело примерно так, — продолжал Стетсон. — Первый Контактер, этот шлеммлер, который, вероятнее всего, будет гнить в военной тюрьме, сделал слишком поспешные выводы относительно Гамаля. Гамалитяне объявили перемирие, скрыли или замаскировали все возможные признаки войны, обратились с воззванием к населению, а потом принялись доить нас, вытягивая все, что только можно. Они уже направили делегацию на Марак?

— Да.

— Мы должны найти их.

— Представляю себе. — Орн откинулся назад, чувствуя огромное облегчение, смешанное с непонятной тревогой, поднимающееся откуда-то из глубин сознания. Его собственной карьере ничто не угрожает, но что теперь случится с Гамалем? Весь О-корпус! Военная оккупация несет в себе угрозу обеим сторонам.

Голос Стетсона прервал его мысли:

— Я хочу рекомендовать тебя оперативником в Р-У.

Орн уставился на него:

— Ты можешь это сделать?

— В нашем правительстве еще осталось несколько умных голов. А иначе мы не имели бы такого веса. — Он нахмурился. — И потом. Слишком много агентов мы нашли таким же образом в шаге от катастрофы.

Орн с трудом проглотил слюну.

— Это… — Он замолчал, увидев рядом с вездеходом крестьянина, толкавшего поскрипывающую на ходу тележку.

Мужчины в вездеходе уставились в спину крестьянина, тяжело ступавшего по пыльному полотну дороги. Повозка, доверху груженная овощами, плавно катилась впереди него.

— Я леворукий фрулап! — пробормотал Орн, указывая на удаляющуюся фигуру. — Вот ваша кавалерия. Эта чертова повозка — не что иное, как колесница!

Стетсон хлопнул кулаком по открытой ладони.

— Черт возьми! Все время перед нашими глазами! — Он криво усмехнулся. — Посмотрим, как удивятся местные жители, когда О-корпус высадится здесь.

Орн молча кивнул.

«Почему нет других методов предотвращения войн? — думал он. — Гамалю нужна новая религия, способная научить людей жить счастливо в собственном доме, в мире со всей Вселенной. Но с Амелем, зорко следящим за малейшими отклонениями, вряд ли это возможно. Нет такой веры, способной уравновесить системы, — ни на Каргоне, ни даже на Мараке. И, уж конечно, нет ее и на Гамале».

Глава 4

«Любое разумное существо нуждается в религии».

Ноа Аркрайт. Священная книга Амеля.

Умбо Стетсон не находил себе места в рубке управления своего разведывательного крейсера. Звук шагов по полу, служащему глухой стеной рубки во время полета, раздражающе действовал на нервы. Корабль покоился на хвостовых стабилизаторах, возвышаясь красно-черной четырехсотметровой громадой над буйной зеленью планеты Гиена III. Сквозь раскрытые люки рубки виднелось маслянисто-желтое солнце, поднимающееся над горизонтом.

Ситуация становилась опасной, а ему совсем не хотелось использовать неопытного агента. Угнетающе действовал еще и тот факт, что этого агента рекомендовал в Службу Р-У руководитель сектора Умбо Стетсон.

«Я притащил его сюда и теперь посылаю на верную смерть, — думал он, взглянув на сидящего напротив Льюиса Орна — новоиспеченного младшего полевого агента Службы Р-У. — Обучен, умен, но неопытен».

— Мы должны очистить эту планету от всего живого, — пробормотал Стетсон. — Очистить, словно яйцо от скорлупы!

Замедлив шаг у правого борта, он выглянул через открытый люк вниз, на выжженную поверхность земли вокруг крейсера. Руководитель сектора стоял, ссутулившись больше, чем обычно, и голубая заношенная форма, мешковато сидевшая на нем, лишь подчеркивала это. На форме отсутствовали знаки отличия, хотя он руководил операцией, обладая полномочиями дивизионного адмирала. Его запущенный, неопрятный вид мог ввести в заблуждение кого угодно.

Орн, застыв у противоположного люка, вглядывался в линию горизонта. Время от времени он посматривал то на хронометр, находящийся над пультом управления, то на большую карту с высвеченным их месторасположением, свисающую с верхней переборки. Он ощущал смутную тревогу, чувствуя, как перенапряжены его мышцы от тяготения Гиены III, составлявшего семь восьмых по стандартной шкале. Шрамы на шее, где хирурги вживили микрокоммуникационную систему, адски зудели. Он почесался.

— Ха! — рявкнул Стетсон. — Политиканы! Черное насекомое с узким телом и перламутровыми крылышками, влетев через люк Орна, спикировало на его рыжие, коротко остриженные волосы. Он осторожно достал его из волос и выпустил на волю. Жучок, пролетев через всю рубку, исчез в открытом люке рядом со Стетсоном.

Накрахмаленная новенькая голубая форма агента Службы Р-У могла бы придать Орну вид молодцеватого, бравого бойца, если бы не массивное телосложение и неправильные черты лица, в которых было что-то комическое.

— Я уже устал от ожидания, — посетовал Орн.

— Ты устал! Ха!

— Никаких новостей с Гамаля? — спросил Орн.

— Забудь о Гамале и сосредоточься на Гиене!

— Просто любопытно. Пытаюсь скоротать время.

Легкий ветерок пробежался по поверхности раскинувшегося под ними зеленого моря. То здесь, то там проглядывали, качая головками, словно внимательная публика, красные и фиолетовые цветы. Густой аромат цветущей зелени врывался в открытые люки.

— Ты только посмотри на эти проклятые заросли, — сказал Стетсон. — Черт бы их побрал вместе с приказами!

Орн молча выслушал гневную тираду шефа. Вне всякого сомнения, Гиена — особенная и необыкновенно сложная задача. Но мысли Орна вновь вернулись к Гамалю. О-корпус, державший под своим контролем всю планету, явно пользовался правом победителя: солдаты, не стыдясь, забирали самых красивых женщин у аборигенов. Когда последний боец корпуса покинет Гамаль, планета останется мирной, но еще долгие пять сотен лет люди будут нести на себе печать оккупации.

Над Орном, на пульте управления, зазвенел сигнал вызова, и Стетсон, бросив сердитый взгляд на нарушивший тишину прибор, сказал:

— Да, Хол?

— Все в порядке, Стет. Приказ подтвержден. Вступает в силу план С. Командующий приказал провести краткий инструктаж полевого агента.

— Ты спросил у них насчет возможности использования другого агента?

Орн внимательно посмотрел на Стетсона. Завеса секретности покрывала все здание.

— Запрещено. Готовность номер один. Затем планета будет уничтожена.

Стетсон бросил испепеляющий взгляд на координатную сетку.

— Свиньи с заплывшими жиром мозгами, пустобрехи, чертовы политиканы! — Он два раза глубоко вдохнул. — Хорошо! Передай им, будет сделано.

— Хочешь, я помогу тебе провести инструктаж?

— Нет. Я… черт! Спроси их еще раз, могу ли я заменить агента.

— Стет, они сказали, мы должны использовать Орна, поскольку на «Дельфинусе» остались записи.

Стетсон вздохнул.

— Они могут дать нам немного больше времени для инструктажа?

— Готовность номер один, Стет. Мы теряем время.

— Если это не…

— Стет!

— Ну что еще?

— Я Только что получил подтверждение контакта. Стетсон резко выпрямился.

— Где?

Орн бросил взгляд на люк и сосредоточил все внимание на Стетсоне. Напряженная атмосфера в рубке пронзила его, словно удар тока, сжав спазмом внутренности.

— Есть контакт. Примерно в десяти кликах отсюда, — проскрипел динамик.

— Сколько их?

— Толпа. Ты хочешь, чтобы я сосчитал?

— Нет. Что они делают?

— Направляются прямиком к вам. Начинайте действовать.

— Хорошо. Держи нас в курсе.

— Понял. Выполняю.

Стетсон перевел взгляд на своего неопытного младшего полевого агента.

— Орн, если чувствуешь неуверенность и не хочешь участвовать в этом, — скажи. Я отправлю тебя назад.

— Почему я должен отказываться от своего первого задания?

— Выслушай — тогда поймешь. — Стетсон подошел к вращающемуся шкафчику, встроенному в переборку, и, вытащив из него белую униформу с золотыми знаками различия, бросил Орну.

— Переодевайся, пока я буду говорить.

— Но ведь это форма агента Службы И-О.

— Заткнись и напяливай на себя эту одежду!

— Слушаюсь, сэр Адмирал Стетсон. Сейчас, сэр. Мне показалось, я уже прошел этап агента И-О, когда вы порекомендовали меня в Службу Р-У.

Он начал переодеваться.

Крупные черты лица Стетсона растянулись в ухмылке.

— Ты ведь знаешь, Орн, одно из твоих основных достоинств — отсутствие подобострастия?

Орн затянул длинную молнию на комбинезоне.

— О да, сэр…

— Ладно, заканчивай и слушай внимательно.

Стетсон повернулся к карте с нанесенной на нее зеленой координатной сеткой.

— Мы находимся здесь. — Он ткнул пальцем в квадрат на карте. — Вот тут — город, над которым мы пролетели. — Палец сместился в сторону. — Ты направишься в город после того, как мы тебя высадим. Город достаточно большой, поэтому, если будешь придерживаться курса на северо-восток, то не промахнешься. Мы…

Снова послышался зуммер, и замигал сигнал вызова.

— Ну, что у тебя на этот раз, Хол? — рявкнул Стетсон.

— Они изменили план С на план Н, Стет. Новых приказов не ожидается.

— Пять дней?

— Это все, что они могут нам дать.

— Боже…

— Командующий приказал передать: дольше они просто не смогут скрывать информацию от Верховного Комиссара Буллона.

— Значит, всего лишь пять дней, — вздохнул Стетсон. Орн подошел ближе к карте.

— Разве это не обычная суматоха? Стетсон скривился.

— Нет, все гораздо хуже. Спасибо Буллону и его компании. Не успели мы избежать одной беды, как наваливается новая.

— Но все же лучше самим устанавливать контакты с потерянными цивилизациями, чем сидеть сложа руки и ждать, когда они найдут нас.

— Да, когда-нибудь мы соберем всех снова, но Гиена — это нечто иное. Это — не восстановление утерянной связи, повторяю — не восстановление.

Орн почувствовал, как напряглись его мышцы.

— Чужие?!

— Чужие… — медленно повторил Стетсон. — Существа и культура, с которыми мы никогда не состояли в контакте. Тот язык, ему обучили тебя во время полета, — чужой язык. Мы не дали тебе даже исходных данных — того немногого, чем располагаем, ибо все еще надеемся уничтожить эту планету.

— Боже мой! Но почему?

— Двадцать шесть дней назад разведывательный катер совершал обычный облет планеты. Разбирая полученные данные, агент наткнулся на маленького незнакомца.

— Одного из НИХ?

— Нет, одного из наших. Здесь оказалась посадочная шлюпка «Дельфинуса» — корабля, потерявшегося восемнадцать стандартных месяцев назад. Причины исчезновения неизвестны.

— Ты думаешь, он разбился здесь?

— Мы не знаем. Если он действительно разбился на Гиене… Во всяком случае, нам не удалось обнаружить следов. А ведь мы искали, сынок. Поверь мне, искали. И теперь у нас появилась еще одна мысль. Одна маленькая деталь, которая подталкивает меня уничтожить Гиену и, поджав хвост, побежать домой. Мы…

Снова раздался зуммер вызова.

— Теперь что?! — проревел Стетсон.

— Я прошелся над толпой, Стет. Она скорее напоминает вооруженный поисковый отряд.

— Какое у них вооружение?

— Довольно темно, чтобы сказать с уверенностью. Приборы инфракрасного видения на этом уровне не работают, хотя похоже на винтовки. Может быть, даже снятые с «Дельфинуса».

— Ты можешь подойти к ним поближе?

— Нет смысла рисковать без инфракрасных лучей. Свет внизу очень слабый, хотя заметно — передвигаются они довольно быстро.

— Не спускай с них глаз, но не забывай и про другие секторы, — сказал Стетсон.

— Ты думаешь, я вчера на свет появился? — голос в динамике обиженно умолк.

— Одно мне нравится в Р-У, — сказал Стетсон. — Там собирают таких вот нервных типов.

Он хмуро взглянул на белую форму Орна, тыльной стороной ладони вытирая рот, словно хлебнул чего-то через край.

— Зачем я одел это?

— Маскировка.

— Может быть, еще усы приклеить? Стетсон ухмыльнулся.

— Служба Р-У готовит собственный ответ этим безмозглым политикам. Мы организовали свою систему слежения и стараемся обнаружить планеты до того, как это сделают они. Нам удалось расставить своих людей на ключевых постах в Службе И-О. И, как только мы получаем рапорт от своих агентов о взрывоопасных планетах, мы изменяем информацию.

— О!

— Затем отправляем на указанные планеты таких умных мальчиков, как ты… переодетых работниками И-О.

— Прекрасно. И что же произойдет, если Служба И-О случайно найдет меня играющим в ладушки с чужими?

— Мы откажемся от тебя.

— Психи! Они никогда… Эй! Ты говоришь, корабль Р-У нашел это место?

— Да. Затем один из наших людей в И-О перехватил шифровку с просьбой направить сюда агента-инструктора с полным комплектом оборудования. Шифровка, подписанная Первым Контактером, офицером Ризо с «Дельфинуса»!

— Но «Дель…»

— Да, исчез. Тот запрос оказался фальшивкой. Теперь ты понимаешь, почему я хочу уничтожить это место. Кто посмел сочинить такой запрос, если мы знаем точно, что настоящий офицер исчез или погиб?

— Стет, какого черта мы здесь делаем? — резко спросил Орн. — Контакт с чужой цивилизацией требует команду экспертов со всем…

— Здесь нужна бомба, одна большая бомба. Через пять дней. Если только ты не предъявишь им счет раньше. Тогда Верховный Комиссар Буллон заявит об этой планете. Если Гиена просуществует дольше, можешь себе представить, какой шум поднимут политики. О Боже! Орн, мы хотим сделать эту планету пригодной для контакта, в противном случае мы уничтожим ее.

— По-моему, мы паникуем, — сказал Орн. — Мне это не нравится. Посмотри, что произошло…

— Тебе не нравится!

— Должен же существовать другой путь, Стет. Вспомни, объединившись с алериноидами, мы только в области физики сократили сроки разработок на пятьсот лет, не говоря уже о…

— Алериноиды не сбивали наши разведывательные корабли.

— Но если «Дельфинус» потерпел здесь аварию? В этих непролазных джунглях? Если местные жители случайно наткнулись на…

— Вот это ты и должен узнать, Орн. Я надеюсь… Ты и станешь ответом на их запрос, агент-инструктор Службы И-О. Но, ответь мне, Мистер И-О, когда эти разумные существа превратятся в угрозу для Галактики?

— Ты же видел тот город, его масштабы… Они могли бы окопаться в нем в течение шести месяцев и ни…

— Да.

Орн покачал головой.

— Но подумай: две цивилизации, идущие разными путями. Подумай о всех различиях в подходах к одинаковым проблемам; рычаг, который позволит нам…

— Звучит, как лекция в университете Уни-Галакты. И рука об руку зашагаем в туманное будущее?

Орн глубоко вздохнул. Он чувствовал: события разворачиваются слишком быстро, чтобы принимать обдуманные решения.

— Но почему я? Ты втянул меня во все это, зачем?

— Корабельный журнал «Дельфинуса». В нем ты остаешься агентом Службы И-О. Полное описание. Цвет глаз, все остальное. Это очень важно, особенно когда ты так вырядился…

— А что, я один такой? Я — последний агент, перешедший в Службу Р-У, но…

— Ты хочешь выйти из игры?

— Я не сказал этого. Я только хочу знать, почему я…

— Потому что умники из штаба составили задачку своим механическим монстрам по отбору кандидатов. Твоя фамилия и всплыла. Они искали способного, надежного и… агента одноразового использования.

— Как?!

— Вот почему я провожу здесь с тобой инструктаж вместо того, чтобы находиться на флагманском корабле. Я перетащил тебя в Службу Р-У. А теперь слушай внимательно! Если ты нажмешь на кнопку тревоги без причины — я лично спущу с тебя шкуру. Мы оба понимаем выгоду контакта с чужой цивилизацией. Но, если тебе на самом деле придется жарко и ты попросишь помощи, я посажу этот крейсер на город, но вытащу тебя оттуда, уяснил?

Орн с трудом проглотил слюну.

— Да, заранее благодарен, Стет, но если…

— Мы будем находиться на внутренней орбите, за нами в пространстве — пять транспортных кораблей с десантом плюс управляемая станция класса IX с зарядом, способным разнести эту планету в клочья. Подай только сигнал. Да поможет тебе Бог! Прежде всего мы должны знать, забрали ли они «Дельфинус»; если да, то где он? Далее, мы хотим знать, насколько воинственны эти головорезы. Сможем ли мы с ними поладить? Или они слишком кровожадны? Короче, их возможности.

— В течение пяти дней?

— Ни секундой позже.

— Что мы знаем о них?

— Немногое. Они похожи на шимпанзе с древней Земли, только шерсть у них голубая. Лицо безволосое, кожа розовая.

Стетсон придавил кнопку на поясе. Карта растаяла, превратившись в экран с застывшей на нем фигурой.

— Это в натуральную величину, и именно ты должен найти точку соприкосновения с этими созданиями.

— Вертикальный разрез зрачка, — отметил Орн. Он напряженно всматривался в фигуру. Разведчику

удалось сфотографировать гиенянина спереди. Примерно полутораметрового роста, слегка сутуловатая фигура с длинными, свободно свисающими руками. Приплюснутый нос с двумя вертикальными щелками, безгубый рот — словно впадина над срезанным подбородком. Четыре пальца на руке.

Талию существа закрывал широкий пояс с небольшими сумками и какими-то приборами, назначение которых угадывалось весьма смутно. За короткими кривыми ногами виднелся кончик хвоста. Гиенянин стоял на полянке, позади него взмывали вверх фантастические шпили города, который они видели с воздуха.

— Хвостатые? — спросил Орн.

— Да. Они обитают на деревьях. На всей планете мы не нашли ни одной дороги. Зато в джунглях полно обезьяньих тропок. — Лицо Стетсона стало твердым. — Сопоставь это с городом.

— Использование подневольного труда?

— Вероятно.

— Сколько у них городов?

— Мы нашли два. Этот и еще один на другом полушарии. Тот, другой, полностью разрушен.

— Война?

— Ты сам нам скажешь. Здесь слишком много загадок.

— Сокрытых в джунглях?

— Да, они покрывают практически всю поверхность планеты. На полюсах — океаны, несколько озер и рек.

Невысокая горная цепь, проходящая по линии экватора, занимает примерно две его трети. Сейсмическая активность не наблюдалась. Формирование земной коры закончилось давно.

— И только два города… Ты уверен в этом?

— Вопрос правомерен. Но очень трудно не заметить объект такого размера. — Он указал на город на экране. — Он никак не меньше двухсот километров в длину и по меньшей мере пятидесяти в ширину. И кишит этими созданиями. Мы провели примерную оценку, исходя из плотности на стандартный квадрат. Население этого города — более тридцати миллионов. По численности жителей это самый крупный город из всех, о которых мы когда-либо слышали.

— Вот так-так, — присвистнул Орн. — Взгляни на высоту этих зданий. Что эти гиеняне могут нам рассказать о жизни на таком уровне?

— Мы можем никогда не услышать, о чем они собираются рассказывать, Орн. Если ты не наставишь их на путь истинный, нашим ученым останутся только обгоревшие черепки.

— Но должен же быть другой способ!

— Согласен, но… Зазвенел сигнал вызова.

— Да, Хол? — Голос Стетсона звучал устало.

— Толпа — примерно в пяти кликах отсюда, Стет. Вездеход Орна готов.

— Мы спускаемся.

— Почему вездеход? — спросил Орн.

— Идея Хола. Пусть гиеняне считают, будто у тебя обычный наземный вездеход, — в ответственный момент это даст тебе преимущество. А с воздуха мы всегда сможем забрать тебя.

— Стет, у меня есть шансы?

— Незначительные. А может, и того меньше. Они наверняка захватили «Дельфинус». Поэтому (будем надеяться на лучшее) ты понадобишься им ровно на столько времени, сколько необходимо, чтобы вытянуть из тебя все знания.

— Только пять дней?

— Если ты не вернешься через пять дней, мы уничтожим планету.

— …вместе с агентом одноразового применения.

— Ты хочешь отказаться от задания?

— Нет.

— Я тоже так думаю. Не забывай, сынок, правило запасного выхода. Всегда оставляй себе пути к отступлению.

— Так, как это делаешь ты?

Некоторое время Стетсон пристально смотрел на него, потом произнес:

— Да. Давай-ка проверим машинку у тебя на шее.

— Мне самому интересно.

Стетсон положил руку на свое горло. Губы оставались неподвижными, но накативший волной шипящий голос вдруг стал слышен Орну благодаря имплантированному передатчику.

— Как меня слышишь, Орн?

— Я слышу тебя. Это…

— Нет, — прошипел голос. — Включи микрофон. Рот держи закрытым. Напрягай голосовые связки, но ничего не произноси вслух.

Орн приложил руку к горлу.

— Так лучше?

— Гораздо. Слышу тебя хорошо.

— Какой у него радиус действия?

— Не беспокойся, в воздухе над тобой всегда будет висеть катер-ретранслятор. Пока не включен микрофон, это устройство передает нам все твои разговоры, и что происходит вокруг тебя. Мы будем все держать на контроле. Ты понял?

— Я надеюсь. Стетсон протянул руку.

— Удачи тебе, Орн. Скажи только два слова — и мы окажемся рядом с тобой.

— Я знаю эти слова. «На помощь».

Глава 5

«Преклонись перед Уллуа, межзвездным скитальцем Аирбов. Не дай богохульству пролиться. Удержи богохульника. Да иссушит богохульство рот ему! Да будут прокляты богохульники Богом и благословенными. Пусть поразит его проклятье с головы до ног, спящего или бодрствующего…»

Взывание в День Байрама

Хлюпающая серая грязь, гнетущий сумрак, чудовищные голубые стволы деревьев — вот что такое джунгли Гиены. Лишь тусклый свет достигал земли. Вездеход Орна бросало из стороны в сторону на гигантских выступающих из грунта корнях. Свет фар выписывал немыслимые зигзаги, выхватывая из темноты то стволы деревьев, то свисающие с высоты кольца лиан. Дворники на ветровом стекле безостановочно растирали водяную пыль.

Сидя в ковшеобразном кресле вездехода, Орн напряженно всматривался в полумрак, стараясь не пропустить следов разведывательного отряда гиенян. Несколько замедленные движения, нечто, похожее на невесомость, — подобное всегда испытывает житель планеты с большей силой тяжести, попадая на планету с меньшей, — выворачивало его наизнанку. В воздухе вокруг вездехода стремительно носились, порхали красные, голубые, зеленые, фиолетовые, радужные букашки. Насекомые с мохнатыми крылышками налетали тучами, привлеченные светом фар. Бесконечное чириканье, зловещее уханье, свист, пощелкивание раздавалось в полумраке, — там, куда не доставал свет фар.

Неожиданно с шипением прозвучал голос Стетсона:

— Как это выглядит?

— Чужим.

— Следов толпы не наблюдается?

— Нет.

— Ладно. Мы взлетаем. Удачи.

Издалека накатил глубокий, раскатистый рев поднимающегося крейсера и постепенно стих. Поглощенные им звуки леса замерли на мгновенье, не решаясь потревожить наступившую тишину. Но вот зазвучали снова, сначала самый мощный, за ним — все остальные.

Крупная темная фигура мелькнула в свете фар, цепляясь за лиану, и исчезла за деревом. Затем появилась еще одна и еще. Призрачные тени раскачивались, словно маятники, на свисающих петлях лиан по обе стороны вездехода. Что-то с грохотом обрушилось на капот. Орн резко нажал на тормоз.

Сквозь ветровое стекло на него смотрел житель Гиены. Присев на капоте, он сжимал винтовку системы Марк XX и целился в голову Орна. Несмотря на шокирующую внезапность встречи, Орн узнал ее — табельное оружие десантников на всех поисковых кораблях И-О.

Существо показалось Орну близнецом гиенянина, того, на экране, даже пояс с висячими сумками тот же.

Четырехпалая рука, похоже, уверенно сжимала приклад Марка XX.

Медленно Орн прижал руку к гортани, пробуждая к жизни спрятанный микрофон, и напряг голосовые связки.

— Контакт состоялся. Сейчас одно из них устроилось у меня на капоте — и метит из Марка XX прямехонько мне в лоб.

Шипящий голос Стетсона донесся из имплантированного приемника.

— Хочешь, чтобы мы возвратились?

— Нет. Ждите. Он выглядит скорее любопытным, нежели враждебным.

— Будь осторожен. Ты не знаешь реакций чужого существа.

Орн медленно отнял руку от горла и, не опуская, повернул к стеклу раскрытую ладонь. Подумав немного, он поднял и вторую: универсальный символ мирных намерений — пустые ладони.

Ствол винтовки чуть опустился.

Орн напряг память, вспоминая гиенянский язык. Очееро? Нет, это означает «люди». А! Из глубины сознания появился труднопроизносимый фрикативный звук.

— Фройраграззи, — произнес Орн.

Существо наклонилось влево и спросило на чистом, без акцента, галактическом языке.

— Кто ты?

Внезапный страх наполнил каждую клеточку мозга Орна. Казалось непостижимым, что безгубый рот складывает знакомые слова.

Голос Стетсона прошипел:

— Это существо говорит на галактическом языке? Орн коснулся горла.

— Ты слышал.

— Кто ты? — требовательно повторил гиенянин. Орн уронил руку.

— Я Льюис Орн — агент Службы И-О. Прислан сюда по запросу офицера «Дельфинуса».

— Где твой корабль? — так же требовательно продолжал гиенянин.

— Он высадил меня и улетел.

— Почему?

— Он опаздывал, у командира было другое задание. Краем глаза Ори увидел, как еще несколько теней спрыгнуло одновременно в грязь рядом с вездеходом. Борт немного накренился, словно кто-то забирался в кузов, где был уложен груз. Существо опустилось на подножку и одним резким движением распахнуло дверцу, не опуская оружия. Вновь безгубый рот на чистом галактическом произнес:

— Что ты везешь в своем вездеходе?

— Оборудование И-О и все необходимое для реабилитационного периода цивилизации планеты. Вы не могли бы направить оружие в другую сторону? — Орн кивнул на винтовку. — Это действует на нервы.

Дуло не дрогнуло. Рот гиенянина открылся, обнажая длинные клыки и голубой язык.

— Мы не кажемся тебе чужими?

— Вероятно, здесь произошли сильные мутационные изменения гуманоидной формы жизни, — сказал Орн. — Под воздействием чего: жесткого радиационного облучения?

Гиенянин молчал.

— Впрочем, это не имеет значения. Я здесь, чтобы помочь вам, как мы это делали уже не раз на других планетах.

— Я — Тануб — Верховный вождь Священного Похода Граззи, — сказало существо. — Я решаю, кто должен помогать.

Орн смолчал.

— Куда ты идешь? — резко спросил Тануб.

— Я направляюсь к вам в город. Это разрешено? Некоторое время Тануб молчал, лишь его кошачьи зрачки сужались и расширялись, словно он решал, когда наброситься на жертву. Наконец Тануб ответил:

— Это разрешено.

Через спрятанное устройство голос Стетсона прошептал:

— Пора кончать представление, Орн. Мы опускаемся. Галактический язык плюс Марк XX — это уже новые игры. Я уверен, «Дельфинус» у них.

Орн коснулся горла.

— Нет, дай мне еще немного времени.

— Зачем?

— Кажется, я догадался…

— Что?

— Обожди, нет времени. Положись на меня.

Наступила долгая пауза, во время которой Орн и Тануб изучали друг друга. Наконец Стетсон сказал:

— Хорошо. Действуй, как запланировано. Но попытайся узнать, где они прячут «Дельфинус». Вернув наш корабль, тем самым мы вырвем у них жало.

— Зачем ты так часто прикасаешься к своей шее? — спросил Тануб.

Орн опустил руку.

— Я нервничаю. Оружие всегда заставляет меня так реагировать.

Тануб слегка опустил ствол.

— Можем двигаться к городу?

Орн облизал пересохшие губы. Зеленый свет приборов вездехода придавал лицу гиенянина зловещий вид.

— Скоро двинемся.

— Сядешь рядом со мной? Вот здесь есть место для пассажира.

Взгляд Тануба вновь приобрел сходство с кошачьим.

— Да.

Он повернулся и что-то громко крикнул в лесные сумерки. Затем забрался внутрь, усевшись сзади Орна. Едкий запах влажной шерсти заполнил кабину.

— Когда мы поедем? — спросил Орн.

— Великое Солнце скоро сядет. Мы отправимся, едва взойдет Чираначуруза.

— Чираначуруза?

— Наш спутник. Луна.

— Красивое слово, — сказал Орн. — Чираначуруза.

— На нашем языке это означает «Крылья Победы», — сказал Тануб. — Едва она взойдет — мы отправимся.

— Ты хочешь сказать, что видишь в этих сумерках?

— А ты разве нет?

— Без света фар — нет.

— Наши глаза устроены иначе. — Тануб наклонился к Орну, заглядывая в глаза. Вертикально разрезанные зрачки гиенянина сужались и расширялись. — Ты такой же, как и другие.

— А, с «Дельфинуса»?

— Да.

Орн с трудом заставил себя замолчать. Он хотел спросить про «Дельфинус», но слишком хрупкой казалась еще грань доверия. Ведь они так мало знали о гиенянах. Очевидно, ни Стетсон, ни те, кто стоял за ним, не надеялись на успех его миссии. Безрассудный ход, жертвующий пешку. Внезапное чувство жалости к гиенянам наполнило Орна. Тануб и его народ даже не предполагают, что уготовила им судьба. Отчаявшиеся люди способны на все. Напуганные до безумия смертями, они выросли в сумерках догорающих костров галактических войн. Но откуда у людей право решать, кто должен жить, а кто — нет? Эти гиеняне — разумные существа. Никогда не считая себя религиозным, Орн все же мысленно произнес слова молитвы: «Махмуд, помоги мне спасти этих… людей».

Какое-то внутреннее успокоение омыло душу, придав силу и уверенность. Орна осенило: «Я знаю выход!»

Холодный мрак опустился на джунгли, внезапно оборвав все звуки. Сверху с деревьев донеслись резкие крики гиенян, переговаривающихся между собой. Тануб заворочался. Гиенянин, стоящий на кузове, спрыгнул на левую сторону.

— Можем ехать, — сказал Тануб. — Держись моих разведчиков.

— Хорошо.

Вездеход медленно двинулся вперед. Фары высветили перебегающий впереди эскорт.Молчание вновь повисло в кабине.

— Поверни немного вправо.

Тануб указал на проход между деревьями. Орн повиновался. Рядом, перелетая с лианы на лиану, двигались темные тени.

— Я любовался твоим городом с воздуха, — сказал Орн. — Он прекрасен.

— Да. Твои друзья тоже так считают. Почему корабль опустился так далеко от нашего города?

— Мы не хотели ничего разрушить.

— В джунглях ничего нельзя разрушить, Орн.

— Почему у вас только один большой город? — спросил Орн.

Молчание.

— Я говорю, почему у вас…

— Орн, ты не знаешь наших обычаев, поэтому я прощаю тебя. Это город нашей расы. Это — Вечный город. Наши дети должны рождаться при свете солнца.

Когда-то, очень давно, мы делали небольшие площадки на верхушках деревьев. Теперь только дикие делают это.

Голос Стетсона прошептал в ухо Орна:

— Не углубляйся. Вопросы продолжения рода могут оказаться болезненными. Эти существа — яйцекладущие.

— Тот, кто управляет точками рождения, управляет нашим миром, — пояснил Тануб. — Давным-давно существовал еще один город. Мы разрушили его, разбили вдребезги его башни, смешали их с грязью. Джунгли поглотили его.

— И много осталось диких? — поинтересовался Орн.

— С каждым годом их становится все меньше. — Голос Тануба прозвучал хвастливо.

— Так вот откуда у них рабы, — вставил Стетсон.

— Скоро диких не останется совсем, — произнес Тануб.

— Ты хорошо говоришь на галактическом языке, — заметил Орн.

— В распоряжении Верховного Вождя — лучшие учителя. Ты тоже знаешь многое, Орн?

— Поэтому я и прислан сюда.

— И многим планетам нужны такие учителя?

— Многим, — коротко ответил Орн. — В твоем городе я видел высокие здания. Из чего они построены?

— На твоем языке материал называется «стекло». Инженеры «Дельфинуса» сказали, что такое невозможно. Как видишь, они ошиблись.

Голос Стетсона прошептал:

— Стеклодувы. Это многое объясняет.

Орн молчал, пытаясь систематизировать полученные сведения. Стеклодувы. Верховный Вождь Священного Похода Граззи. Вертикальный разрез зрачка. Обитающие на деревьях существа. Охотники. Рабовладельческая культура. Дети должны рождаться при солнечном свете. Традиция? Или физиологическая потребность? Они быстро учатся. «Дельфинус» и экипаж находятся у них всего лишь 18 стандартных месяцев.

Один из разведчиков внезапно спрыгнул вниз, подавая какие-то знаки. Орн затормозил. Некоторое время они молча всматривались в темноту, затем двинулись дальше.

— Дикие? — спросил Орн.

— Возможно, но для них мы слишком сильны. У них нет хорошего оружия. Они не нападут. Не бойся, Орн.

Заросли становились реже, и из-за стволов деревьев начали пробиваться огни, светившие все ярче по мере того, как вездеход выбирался из леса. Наконец он вынырнул на открытое пространство. Орн замер, испытывая почти благоговейный трепет.

Километрах в двух от них спиральными колоннами устремлялись в лунное небо, выше самых высоких деревьев, башни гиенянского города. Хрупкие, почти воздушные, мостики протянулись от одной мерцающей колонны к другой, образуя огромное сверкающее кружево.

— И все это из стекла, — пробормотал Орн.

— Что там происходит? — спросил Стетсон. Орн прикоснулся к горлу.

— Мы только что выехали из джунглей и направляемся к ближайшим зданиям города. Они величественны!

— Жаль, если нам придется разрушить это место. Орн вспомнил каргонское проклятие: «Да будь ты диким корнем, никогда не видящим солнца!»

— Достаточно, Орн, останови вездеход, — прервал молчание Тануб.

Вездеход дернулся и замер. Лунный свет освещал гиенян, стоящих полукольцом у машины и сжимающих ручные бластеры и винтовки. Прямо перед ними взмыло вверх цилиндрическое здание, стоящее на стеклянной платформе. Похоже, оно было еще выше их разведывательного крейсера. Тануб наклонился к плечу Орна.

— Ведь нам не удалось обмануть тебя, Орн, а? Орн почувствовал, как сжалось все его нутро.

— Что ты имеешь в виду? Запах шерсти гиенянина стал невыносим.

— Ты ведь понял, мы не принадлежим к твоей расе? Мы — не люди, претерпевшие мутационные изменения.

Орн попытался сглотнуть слюну. Голос Стетсона прошептал в ухо:

— Лучше согласись.

— Да, это правда.

— Ты мне нравишься, Орн, — сказал Тануб. — Я сделаю тебя одним из своих рабов. Я дам тебе лучших самок с «Дельфинуса», и ты многому научишь меня.

— Как вам удалось захватить «Дельфинус»?

— Откуда ты это знаешь? — Тануб отпрянул назад, и на Орна уставилось дуло Марка XX.

— У тебя наше оружие, а мы стараемся не выпускать его из своих рук. Наша цель — сокращать количество вооружений, а не…

— Жалкие ползающие ничтожества! Вы не сможете противостоять нам, Орн! Мы избрали Великий Путь. Наша сила огромна. Мы превзойдем всех. Мы подчиним вашу расу.

— Как вы захватили «Дельфинус»?

— Ха! Они сами отдали его нам. Мы пообещали им усовершенствовать дюзы на их корабле. У вас очень плохая керамика.

Орн впился глазами в лицо гиенянина.

— Тануб, ты когда-нибудь слышал о Службе Р-У?

— Р-У! Расследуют и исправляют сделанные ошибки. Их существование — признание вашей ущербности. Вы совершаете ошибки!

— Многие люди совершают ошибки.

Гиенянин настороженно сжался. Рот его ощерился, обнажая длинные клыки.

— Вы захватили «Дельфинус» хитростью? До Орна донеслось шипение Стетсона:

— Не заводи его!

— На «Дельфинусе» собрались глупцы. Мы меньше вас, и поэтому они решили, что мы слабее.

Ствол Марка XX уперся в живот Орна.

— А теперь ты ответишь на вопрос. Почему ты спросил о Р-У?

— Потому что я — офицер этой службы. Я пришел сюда узнать, где вы прячете «Дельфинус».

— Ты пришел умереть. Мы спрятали корабль в самом укромном месте. За всю нашу историю это лучший момент приготовиться к прыжку.

— Ты не видишь иного способа? Только нападение? — спросил Орн.

— В джунглях сильный убивает слабого.

— А потом сильные охотятся друг за другом.

— Это сказки для слабых!

— Или для тех, кто уже видел, что может произойти со всем миром, с любой формой жизни. Когда не остается ничего — ни для слабого, ни для сильного.

— Через год по твоему времени, Орн, мы будем готовы. А потом посмотрим, кто из нас прав.

— Жаль, что ты рассуждаешь так. Когда встречаются две цивилизации, подобно нашим, все остаются в выигрыше. Что вы сделали с командой «Дельфинуса»?

— Они — наши рабы. Разумеется, те, кто остался жить. Некоторые отказались учить нас тому, что мы должны знать. — Тануб поднял винтовку к голове Орна. — Ты ведь не так глуп, Орн, чтобы отказаться? А?

— Нет. Мы, из Службы Р-У, тоже учителя. Мы даем уроки людям, которые совершают ошибки. Ты совершил такую ошибку, Тануб. Ты только что сказал мне, где вы прячете «Дельфинус».

— Давай, мальчик! — крикнул Стетсон. — Где?

— Это невозможно! — зарычал Тануб. Дуло Марка XX зловеще смотрело на Орна.

— На вашей луне. Обратная сторона. Разве не так? На вершине горы, что находится на обратной стороне луны.

Зрачки Тануба расширились и сузились вновь.

— Ты читаешь мысли?

— Для офицера Р-У нет необходимости читать чужие мысли. Мы только видим ошибки других.

— Два перехватчика направляются к тебе, — прошептал голос Стетсона. — Мы идем забирать тебя. Я хочу знать, как ты вычислил это.

— Ты беспомощный глупец, такой же, как остальные! — воскликнул Тануб.

— Напрасно ты делаешь выводы, глядя на худших работников И-О, — парировал Орн.

— Полегче, полегче, — предупредил Стетсон. — Помни, он древесный житель. Вероятно, силен как обезьяна.

— Ты жалкий раб! — проскрежетал Тануб. — Я могу убить тебя на месте.

— Ты убьешь целую планету, если сделаешь это. Я не один, Тануб. Над нами корабль, способный расщепить твою планету одним ударом. Они слышат каждое наше слово. Твоя планета расколется, как стекло. Весь твой мир разлетится на тысячи осколков.

— Ты лжешь!

— Я предлагаю тебе сделку. Мы не хотим уничтожать вас. И не станем этого делать первыми; И даже предоставим вам ограниченное членство в Галактической Федерации, а в последующем, когда убедимся, что вы не представляете угрозы для других, сделаем вас ее полноправными членами.

— Ты смеешь бросать мне вызов?

— Лучше доверься мне. Мы… Голос Стетсона перебил его:

— Мы нашли его, Ори. Они спрятали его примерно там, где ты сказал, — в маленькой долине между горами.

— Вот и все, Тануб. «Дельфинус» уже наш. Тануб поднял голову к небу.

— Это невозможно. У нас есть ваша система связи. — Он вновь посмотрел на Орна. — Огни нашего города по-прежнему ярко горят, значит, мы не получили никакого сигнала.

— У вас устаревшее оборудование И-О. А твои люди молчат, так как уже поздно поднимать тревогу. И потом, у вас нет никакого оружия, кроме этого. Иначе ты не целился бы в меня из винтовки «Дельфинуса».

— Если это правда, мы мужественно примем смерть.

— В этом нет необходимости.

— Я не могу ждать, пока подтвердится твоя ложь. Поэтому ты умрешь сейчас.

Нога Орна скользнула на стартовую педаль ракетных двигателей. Капсула рванулась вперед с шасси вездехода, уходя в лунное небо; ускорение вдавило пассажиров в кресло. Винтовка упала на пол капсулы. С перекошенным от напряжения лицом Тануб попытался дотянуться до нее.

Ускорение, увеличившее массу тела Орна лишь вдвое по сравнению с весом на родном Картоне, легко позволило поднять Марк XX. Перегнувшись, Орн нащупал ремни безопасности, стянул ими Тануба и только после этого уменьшил ускорение. Тануб в страхе смотрел на Орна.

— Нам не нужны рабы. Большую часть работы за нас делают машины. Мы пришлем учителей, которые многому научат вас, научат жить в согласии с вашей планетой, строить корабли, добывать полезные ископаемые…

— А что вы хотите взамен? — прошептал Тануб. Он не скрывал страха, пораженный силой Орна.

— Вы могли бы научить нас делать хорошее стекло. Надеюсь, вы сумеете воспринимать окружающее так же, как мы.

Глава 6

«Ассоциации, возникшие у человечества с доисторических времен, благодаря осязанию энергии Пси, пришедшей из области неизведанного, и породили страх и иллюзию проекции реальностей в виде демонов и ведьм, колдунов и оборотней. Подобные эмоциональные ассоциации настолько вошли в наше сознание, что мы неизбежно повторяем старые ошибки».

Гальмирах, Аббат Амеля. «Энергия Пси и Религия».

Мягкий, приглушенный свет в кают-компании крейсера, удобные кресла, стол, покрытый зеленым сукном, хрустальные бокалы и графин с темным хокарским бренди — все создавало иллюзию тишины и покоя.

Орн поднял бокал, пригубил темную густую жидкость.

— Порой казалось, что никогда больше не доведется мне попробовать такого прекрасного напитка.

Стетсон подлил себе:

— КомГо был подключен к коммуникационной сети. Ты знаешь, за операцию тебе присвоено внеочередное звание старшего полевого агента?

— Наконец-то вы поняли цену своему агенту. Подсмеиваясь над собой, Орн вдруг ощутил смутное беспокойство. Он попытался вернуть ускользающую ассоциацию: о чем он подумал, что-то…

Волчья усмешка исказила крупные черты лица Стетсона.

— Старший полевой агент живет еще меньше, чем младший. Слишком высок процент смертности.

— Я так и знал.

Орн сделал еще один глоток. Мысли вернулись к судьбе гиенян и гамалитян. Военная оккупация. Пусть Р-У называет это необходимостью, одной из мер предосторожности. Это не что иное, как насильственный контроль.

Стетсон щелкнул переключателем главной записывающей системы крейсера.

— Вернемся к записи.

— Откуда ты хочешь начать?

— Кто уполномочил тебя предложить гиеняиам ограниченное членство в Галактической Федерации?

— Тогда это показалось мне неплохой мыслью.

— Но даже старшие полевые агенты не имеют права делать подобные предложения.

— Командующий был против?

— КомГо согласился с твоей болтовней, когда ты уже хватался за Марк XX. Но ведь ты не слышал его!

— Нет.

— Скажи мне, Орн, как ты догадался, где они прячут «Дельфинус»? Мы ведь уже проводили поверхностное сканирование луны. Никто и представить себе не мог, что они попытаются спрятать его там.

— Он должен был находиться там. Тануб назвал людей «граззи». Но на его языке народ — «очееро». Слова «граззи» в нашем словаре не было. И я задумался. Должна же существовать какая-то понятийная надстройка. Я чувствовал: если захочу, смогу получить эти понятийные модели. Я размышлял. Думал, когда решался вопрос жизни и смерти. И, как ни странно, эти условия помогли мне.

— Да-да, продолжай.

— Не подгоняй, — усмехнулся Орн. — Итак, мне уже стало известно кое-что из жизни гиенян. У них есть враги — дикие существа, обитающие в джунглях. «Граззи, граззи». Возможно, это слово обозначает «враг», «противник».

— Я не пойму, куда ты клонишь?

— К «Дельфинусу».

— Это… это слово подсказало тебе, где спрятан «Дельфинус»?

— Нет, но оно послужило ступенькой к разгадке. У гиенян сходная культура с индейцами на древней Земле.

— Ты имеешь в виду касты…

— Нет, не индийцы, а индейцы — америнды — коренные жители Америки.

— Почему ты так решил?

— Они напали на меня, устроив примитивную засаду. Их главарь, или вождь, спрыгнул прямо на капот вездехода. Бравада. Желание бросить мне вызов.

— Я не понимаю, о чем ты?

— Терпение, сейчас поймешь.

— Пойму, как ты догадался, где спрятан «Дельфинус»?

— Конечно. Тануб называл себя Верховным Вождем Священного Похода Граззи, или против Граззи, — мы не знаем. У нас не было этих слов в словаре. Имелись полегче. Например: участник налета, облавы, охоты.

— Одним словом, разбойник. Но я никак не пойму, куда ты кло…

— Стет, мы почти у цели. Итак, мы узнали: их раса выживает только при наличии высоких башен города.

— Да, мы поняли это. И теперь получили возможность контролировать их.

— Контролировать — плохое слово, Стет. Но опустим это. Ты хочешь знать ключ к разгадке. Пожалуйста. Тануб сказал, их луна называется «Чираначуруза» — «Крылья Победы». Когда я узнал это, все стало на свои места.

— Не понимаю.

— Вертикальный разрез зрачков.

— Что это означает?

— Ночной хищник. В древности они нападали на жертву сверху. Только у туземцев вертикальный разрез зрачков на этой планете. Тануб сказал, «Дельфинус» спрятан в самом надежном месте. Логично предположить, что это место находится очень высоко. К тому же оно должно быть темным. А теперь сложим все вместе; обратная сторона Чираначурузы — Крылья Победы.

— Я слепец… — прошептал Стетсон.

Глава 7

«Именно благодаря смерти мы осознаем, что такое жизнь, — повторил Аббат. — Без ее постоянного присутствия во всем и везде невозможны господство над сознанием, отступление от привычных нам величин и измерений, погружение в ничто!»

Официальная Религия для каждого. Диалоги с Аббатом.

«Так называемый Шелебский инцидент. Служба Р-У понесла незначительные потери. Только один пораженный», — повторял Стетсон про себя, пока разведывательный крейсер держал курс на Марак, неся на своем борту пострадавшего на Щелебе. В голове у Стетсона навязчиво вертелась фраза, сказанная им когда-то: «Старший полевой агент живет еще меньше, чем младший. Слишком высок процент смертности». Стетсон прошептал витиеватое прджадосское проклятие.

Врачи заключили: надежды на спасение полевого агента, найденного на Шелебе, практически нет. Человек еще жив исключительно благодаря защитному кокону, в который заключено его тело, взявшему на себя жизненно важные функции организма.

Нацелившись в небо, освещенный утренним солнцем корабль застыл на посадочном поле Центрального медицинского приемного пункта Марака, ожидая, пока специальная служба снимет раненого с борта.

Табличка на коконе удостоверяла: разорванное тело внутри него принадлежит некоему Льюису Орну. С фотографии, прикрепленной рядом, глядел рыжеволосый молодой человек с крупными чертами лица и развитой мускулатурой, выдающей в нем уроженца планеты с повышенной гравитацией. Тело в коконе имело весьма отдаленное сходство с фотографией. Но даже, несмотря на это, полуживая плоть, некогда бывшая Орном, казалось, излучала странное сияние.

Всякий раз, приближаясь к кокону, Стетсон ощущал исходившую изнутри энергию, досадуя на охватывающие его чувства. Не в силах объяснить их, он отбрасывал ощущения прочь, отмечая при этом необходимость проконсультироваться в отделе Пси-эффектов. Так, на всякий случай. В медицинском центре должен быть офицер, ведающий подобными вопросами.

Скорая помощь прибыла, едва экипаж получил разрешение на разгрузку. Стетсон, двигаясь словно во сне от горя и потрясения, с негодованием наблюдал за холодной невозмутимостью врачей. Они, очевидно, рассматривали своего пациента не более, чем просто любопытный случай.

Старший бригады, подписывая заключение, отметил, что Орн потерял глаз, волосяной покров головы, с левой стороны, как записано в заключении, была нарушена работа печени, легких, повреждено правое бедро, рана пять дюймов, утрачено три пальца левой руки, около сотни квадратных сантиметров кожи на спине и бедрах, раздроблены левая коленная чашечка и часть нижней челюсти.

Приборы, поддерживающие жизнедеятельность организма, показывали, что Орн находился в шоковом состоянии уже более ста девяноста часов.

— Почему вы так беспокоитесь об этом коконе? — спросил врач.

— Потому что он жив!

Врач кивнул на индикатор на коконе.

— Био-тона этого пациента настолько слабы, можно ли позволить операционную перегрузку поврежденных органов… Он жив только благодаря этой оболочке, но… — Врач пожал плечами.

— Но он жив, — настаивал Стетсон.

— Мы всегда надеемся на чудо.

Стетсон сверкнул глазами, гадая, что он хотел сказать этой фразой, но врач молча смотрел в крошечное окошко кокона.

— Конечно, мы сделаем все возможное, — наконец произнес он, выпрямившись.

Они перенесли кокон в госпитальный флиттер и, едва касаясь поверхности, понеслись к одному из серых монолитов, окружавших посадочное поле.

Стетсон вернулся в рубку крейсера. Горе согнуло его еще сильнее, проложив новые глубокие борозды на лице. Он в изнеможении упал в кресло, глядя в открытый люк.

Лязг и шум снующих где-то внизу механизмов, сливаясь в нестройный хор, доносился сюда, на четырехсотметровую высоту.

Сияя словно красно-черные иглы, застыли размещенные в два ряда на посадочном поле медицинского центра разведывательные крейсеры.

Шумная активность внизу означала подготовку наземной службы к буксировке его крейсера в один из этих рядов замерших кораблей.

«Сколько их здесь, на этом поле, принесших изуродованные тела?» — горестно думал Стетсон.

Он смотрел на корабли, видя перед собой лишь безвольное тело Орна с кровоточащими разрывами, найденное на потрескавшейся почве Шелеба.

«Так всегда и случается, — думал он. — Обычное задание, случайный интерес к странной практике предпочтительного назначения женщин на ключевые посты — и я теряю одного из своих лучших агентов».

Он тяжело вздохнул, вновь возвращаясь к лежащему на столе неоконченному рапорту.

«Военный заговор на планете Шелеб ликвидирован (какой ценой!). Оккупационный корпус высажен. (Прав был Орн, рассуждая об оккупационных силах: пытаясь творить добро — они порождают зло!) В будущем опасности для Галактического содружества, исходящей из этого источника, не ожидается. (А что прикажете делать с деморализованным населением планеты?)

Причины проведения операции (какая глупость!): Агенту Службы И-О после двухмесячной инспекции не удалось установить признаков военных приготовлений.

Основные настораживающие признаки (весь чертов спектр!):

1. Правящая клика состоит преимущественно из особ женского пола.

2. Несоответствие в количественном составе и круге обязанностей выходит далеко за пределы нормы Лютига!

3. Полная секретность (иерархия, контроль), отсюда — синдром недоверия.

Старший полевой агент Льюис Орн в процессе расследования обнаружил факты регулирования рождаемости полов (подробную информацию смотри в приложении) правящей группой, а также попытки сохранить установившийся порядок.

Агента службы И-О, изолированного от источников информации, сначала заменили двойником, а затем ликвидировали.

Конфликт, возникший в результате подобного вероломства, привел к гибели старшего полевого агента Л. Орна.

Принимая во внимание вышесказанное, прошу представить Л. Орна к Ордену Галактики и занести его имя в список Славы.

Умбо Стетсон».

Он отложил рапорт в сторону. Достаточно для Командующего. КомГо никогда не вникал в детали. Подробности понадобятся его адъютантам, резюмирующим доклад Стетсона.

Он пощелкал кнопками, доставая из сейфа личное дело Орна. Теперь предстояла самая страшная задача, которую он так ненавидел, — извещение близких родственников. Поджав губы, он принялся изучать досье.

Место рождения: планета Каргон. Извещение в случае смерти: г-жа Виктория Орн, мать.

Он полистал страницы, оттягивая время отправки ненавистного сообщения. Орн поступил на службу в десантные войска в семнадцать лет (убежал из дому), и матери пришлось дать несколько запоздалое формальное согласие. Два года спустя — учеба в Уни-Галакте, затем — школа Исследования и Обучения здесь, на Мараке. Пять лет зубрежки, первое полевое задание и перевод в Службу Расследования и Урегулирования за блестяще проведенную операцию на Гамале. Спустя еще два года — кокон!

Стетсон швырнул папку в серую металлическую переборку, затем встал, поднял ее и положил на стол. Глаза защипало.

Он щелкнул переключателем коммуникационной системы и продиктовал извещение в Центральный Секретариат Службы. Затем спустился вниз и налил себе любимое хокарское бренди Орна.

На следующее утро с Каргона пришел ответ: «Мать Льюиса Орна тяжело больна. Уведомление о смертельном ранении сына не представляется возможным. Сестры извещены. Пожалуйста, обратитесь на Мараке к госпоже Ипскотт Буллон, жене Верховного Комиссара».

Подпись: Мадрена Орн Стэндиш, сестра.

С каким-то нехорошим предчувствием Стетсон набрал номер резиденции Ипскотта Буллона, лидера крупнейшей партии в Федеративной Ассамблее.

В трубке щелкнуло, послышался шум льющейся воды, но экран оставался темным. Проклиная себя за этот звонок, Стетсон уставился в сероватую поверхность экрана видеофона. По всей видимости, это ошибка. Голова трещала от выпитого. Внезапно низкий голос произнес:

— Полли Буллон слушает.

Стетсон представился, передал полученное сообщение.

— Сын Виктории умирает? Здесь, на Мараке? Бедный мальчик! А Мадрена — на Каргоне, да-да — выборы. О, конечно же, я еду в госпиталь.

Наскоро попрощавшись, Стетсон отключился. «Жена Верховного Комиссара!» Он откинулся на спинку кресла, ошеломленный новостью.

Что-то явно не состыковывалось. Он поворошил память. Первый Контактер! Гамаль! Слепец Андре Буллон.

Воспользовавшись шифром, он затребовал оперативную информацию о Гамале.

Да! Так и есть, Андре Буллон, племянник Верховного Комиссара. Непотизм на самом высоком уровне. Но видимой связи с Орном не прослеживалось. Беглец, умен, самостоятелен. Он отрицал свою осведомленность о связи Андре Буллона и Верховного Комиссара.

«Он говорил правду, — думал Стетсон. — Орн действительно не знал об их родственных отношениях. Ну и дела! Племянник переведен на штабную работу, — зеленая отметка напротив имени означала давление сверху…»

А теперь — семейные связи Орнов и Буллонов. Озадаченный, не видя способов разрешения этой проблемы, Стетсон нацарапал личную шифрограмму КомГо.

Глава 8

«Ступень за ступенью наше примитивное понимание феномена Пси претерпевает трансформацию. Неприятие переходит в любопытство. Страх — в желание экспериментировать. Люди осмеливаются переступить пугающую грань с помощью аналитических способностей человеческого сознания. Двигаясь на ощупь, они складывают из бесконечного множества попыток первые целостные картины, благодаря которым и пишется Религия Пси».

Гальмирах, Аббат Амеля. Энергия Пси и Религия.

В скрытой от посторонних глаз комнате медицинского центра овальный кокон, подвешенный к потолку на крючьях, хранил еле теплившуюся в теле Льюиса Орна жизнь.

Приглушенное гудение, наполнявшее водянисто-зеленый сумрак помещения, иногда сменялось ритмическим позвякиванием. Временами бесшумно открывалась дверь и кто-то в белом входил в комнату, проверяя показания графописцев на коконе, и затем так же бесшумно исчезал. Орн — на медицинском сленге — «затягивал время».

Он превратился в главный предмет разговоров во время перерыва молодых врачей.

— Тот агент, раненный на Шелебе, — все еще с нами.

— Приятель! Они делают этих ребят из железа…

— Да-а. Я слышал… у него осталась одна восьмая всех внутренностей… печень, почки, желудок — все разорвано… Держу пари, он не дотянет до конца месяца.

— Смотри, старина, Тавиш готов поспорить…

На восемьдесят восьмой день пребывания в коконе в комнату Орна вошла медсестра, совершавшая первый утренний обход. Приподняв задвижку смотрового окошка, она поглядела на пациента.

Высокая, худая, она привыкла с профессиональной сдержанностью сталкиваться в равной степени с чудом и неудачей, и научилась не проявлять при этом эмоций. Ведь она здесь для того, чтобы наблюдать. Ежедневная рутинная работа с умирающим (или уже умершим?) агентом Службы Р-У притупила остроту переживаний.

«Со дня на день бедный парень умрет», — подумала она.

Орн открыл единственный глаз, и она судорожно глотнула воздух, услышав его шепот:

— Они обезвредили заговор на Шелебе?

— Да! — выпалила медсестра. — Да, сэр, они сделали это!

— Очередная оккупация, — прошептал Орн.

Он закрыл глаз. Аппарат, поддерживающий дыхание, заработал мощнее, насыщая кровь кислородом. Медсестра со всех ног бросилась к врачам.

Глава 9

«Часть наших проблем происходит из-за попыток установить внешний контроль над системой систем, не разрушающейся лишь благодаря внутренним балансирующим силам. Мы не пытаемся постичь необходимость сохранения саморегулирующихся систем, от которых зависит выживание видов. Мы игнорируем собственные функции обратной связи».

Льюис Орн. «Доклад о положении дел на Гамале».

Рассеявшийся туман сменила невыносимая боль. Затем, ступень за ступенью, пришло осознание реальности.

Орн сознавал, что находится в коконе. Лишь в нем его место. Он помнил внезапную вспышку на Шелебе… беззвучный порыв, разрывающий тело на части… и пустоту.

Старый, добрый кокон. Внушающий ощущение покоя и безопасности, оберегающий от любого зла. Он помнил… сны? Хотя, возможно, это вовсе и не сны. Орн попытался ухватить ускользающую мысль. Он ощущал связь с коконом, чувствовал за его пределами бездушную, манипулирующую им, Орном, машину.

«Возможно ли это? Человек, изобретший орудие убийства, оказался в ловушке собственного изобретения, — размышлял Орн. — Кто мы в Службе Р-У, посмевшие, словно боги, взять на себя право влиять на окружающий нас мир? Готовы ли мы понять, что наша Вселенная управляет нами?»

Сознание растворялось, смешиваясь с причудливым узором ускользающих ассоциаций. Внезапно где-то в глубине души зародилось ощущение уверенности, растущее, заполняющее все существо Орна. Уверенности в обладании истиной.

«Ужасное заблуждение в попытке исправить прошлое, избавиться, как от сорной травы, навязав власть любой ценой. Удержать зло или принудить жить в мире, вызывая тем самым прямо противоположный эффект».

Орн проваливался в сон, не в силах освободиться от бьющейся в мозгу мысли.

Глава 10

«Человечество оперирует целым комплексом жизненно важных потребностей, обретая самоутверждение в ритуальных обрядах, разумно принимая необходимость обучения ради достижения поставленных целей, манипулируя окружающей средой, одновременно отрицая умение приспосабливаться, ни о чем не находя удовлетворения».

Из Лекции Гальмираха для частного пользования.

Наконец появилась слабая надежда на выздоровление.

Через месяц врачи отважились на кишечную трансплантацию, резко ускорившую процесс восстановления организма. Спустя еще два — они ввели «Атлотл», форсировавший передачу энергии. Постепенно регенерировались утраченные пальцы, глаз, волосы. Затягивались и бесследно исчезали раны.

Время шло, и Орн с удивлением обнаружил, что начинает бороться с самим собой, задыхаясь в тех границах, которые когда-то принял в своей прошлой жизни.

Воспоминания о прошлом приобрели характер бесстрастных мыслей, противоположных новым, не изведанным ранее переживаниям, растущим внутри.

Он ощущал потрясение, столкнувшись со смертью, покорно принимал полное отрицание жизни, неизбежное превращение в пыль. Но, возрождаясь, Орн своенравно выдумал собственное, однобокое определение существования.

«Я — живое существо. Я живу. И довольно этого. Я дал жизнь самому себе».

Колесо жизни не остановилось, и он чувствовал, как завершит оно свой полный оборот. Он понимал, что обрел способность постичь суть вещей изнутри, увидеть, «что из чего сделано». «Достаточно старых запретов, — думал он. — Я познал жизнь и я познал смерть».

Спустя четырнадцать месяцев одиннадцать дней пять часов и две минуты после того, как его нашли на Шелебе «готовеньким», Орн в сопровождении неожиданно притихшего Умбо Стетсона вышел из госпиталя.

Темно-синий форменный комбинезон болтался на нем как на вешалке. Способность видеть вернулась, привнеся какое-то особое осознание действительности. Если не считать потери веса, он достаточно близко походил на прежнего Льюиса Орна, и старые знакомые узнали бы его после минутного замешательства. Внутренние изменения остались невидимы для постороннего наблюдателя.

Тучи заволакивали небо, закрывая зеленое маракианское солнце. Холодный весенний ветер пробежал по траве лужайки, пригибая к земле головки экзотических цветов на клумбе вокруг госпитальной посадочной площадки.

Орн замер на ступеньках, полной грудью вдохнул свежий воздух.

— Прекрасный денек!

Чувствуя свою новую коленную чашечку, он с некоторой долей иронии думал, что она подходит ему лучше, чем старая. Он ясно ощущал все новые части своего тела, захваченный «восстановительным синдромом», характерным для всех выходящих из кокона.

Стетсон протянул руку Орну, желая помочь сойти со ступенек, но заколебался и сунул ее назад в карман.

За маской невозмутимости пряталось беспокойство. Полуприкрытые глаза с трудом скрывали пристальный, испытующий взгляд.

Орн поднял глаза, вглядываясь вдаль.

— Флиттер скоро прилетит, — сказал Стетсон. Порыв ветра сбил с Орна фуражку. Он покачнулся, но устоял.

— Я чувствую себя неплохо, — словно оправдываясь, сказал он.

— Но выглядишь, словно только что с похорон, — нахмурился Стетсон.

— Моих похорон, — усмехнулся Орн. — Как бы там ни было, но мне уже приелись прогулки вокруг морга, который почему-то называется госпиталем. Все мои медсестры повыходили замуж, пока я лежал, или, по крайней мере, собираются…

— Я поставил бы на тебя свою жизнь, если бы мог доверять, — проговорил Стетсон.

Орн недоуменно взглянул на него, озадаченный его словами.

— Что?

— Поставил бы свою жизнь, — повторил Стетсон.

— Нет, Стет, мою жизнь.

Стетсон по-медвежьи покачал головой.

— Смешно. Я верю тебе. Но сейчас тебе необходим покой…

— Не темни, — попросил Орн, — очисть свою душу.

— Мы не имеем права взваливать сейчас на тебя наши тревоги.

— Стет? — Голос Орна прозвучал тихо и удивленно.

— М-м? — Стетсон взглянул на него.

— Прибереги эту патетику для тех, кто тебя не знает. У тебя появилась работа? Хорошо. Будем считать, ты уже очистил свою совесть.

Стетсон слабо усмехнулся:

— Проблема в том, что мы в отчаянии и у нас нет времени.

— Знакомая песня. Только я не уверен, готов ли играть в старые игры. Что вы замышляете?

Стетсон пожал плечами.

— Ну… ты в любом случае собирался погостить у Буллонов. Мы думали… Э-э… у нас есть подозрение, что Ипскотт Буллон возглавляет заговор против правительства, и если ты…

— Что ты подразумеваешь под «заговором против правительства»? — Орн нахмурился. — Галактический Верховный Комиссар и есть правительство, согласно Конституции.

— Это не совсем то, что я имел в виду.

— А что ты имел в виду?

— Орн, возможно, мы стоим на пороге еще одной войны. И Буллон, по всей видимости, подталкивает нас к ней. Мы обнаружили восемьдесят одну планету из тех, что веками находились в Галактической Лиге, и на каждой чертовой планете нашлось достаточно улик, позволяющих убедиться: банда заговорщиков собирается уничтожить мир. Даже на твоем родном Каргоне.

— Каргоне? — Весь вид Орна выражал недоверие.

— Я не оговорился. Орн покачал головой:

— Ну и что же ты хочешь от меня? Ты жаждешь, чтобы я отправился домой… Стет, мне было семнадцать, когда я последний раз видел дом, и я не уверен…

— Нет, черт возьми, нет! Мы хотим, чтобы ты отправился к Буллонам, и, раз уж мы заговорили на эту тему, не объяснишь ли ты мне, с какой стати они решили подружиться с тобой?

— Да. это странно. — Орн вздохнул. — Все эти засаленные шуточки в Службе Р-У о старике Апшуке Ипскотте… а когда я еще узнал, что его жена училась в школе с моей матерью… Это просто непостижимо!

— И твоя мать никогда не вспоминала об этом?

— Насколько я помню, нет.

— Ты уже познакомился с ним?

— Он приводил пару раз свою жену в госпиталь. Выглядит милым стариканом. Хотя немного суховат.

Стетсон, поджав губы, задумался и перевел взгляд на горизонт.

— Каждый школьник знает историю падения древней цивилизации. Знает причины войны натианцев и Маракианской Лиги. Правда, теперь Римские Войны кажутся далеким прошлым».

— Пять столетий — действительно большой срок, — перебил его Орн. — Извини, но это очевидно.

— Как сказать.

Стетсон кашлянул, пристально поглядев на Орна. Тому стало не по себе.

«Почему Стет так осторожничает? К чему он клонит, вспоминая натианцев? Верно, что-то очень серьезное тревожит его о И зачем стоило упоминать о доверии?..»

Стетсон вздохнул и отвернулся.

— Почему ты заговорил о доверии? — Голос Орна прозвучал резко. — Нити заговора ведут в Р-У?

— Похоже, что так…

— Почему вы так думаете?

— Примерно год назад исследовательская группа Службы И-О, копавшись в руинах на Даби, наткнулась на оплавленную в период Римских Войн станцию. Внутри они обнаружили целый банк данных с натианского командного пункта. — Стетсон замолчал, искоса поглядев на Орна.

— Ну, и? — нарушил явно затянувшееся молчание Орн.

Стетсон кивнул, словно соглашался с самим собой:

— Мальчики из И-О не поняли своего открытия. Впрочем, и не удивительно. Они вызвали криптоаналитика из Р-У. Он и расшифровал весь материал. Когда все записи приобрели смысл и были прочитаны, он нажал кнопку тревоги, не раскрывая информации Службе И-О.

— Ну и что же такого написали пятьсот лет назад натианцы?

Стетсон поднял глаза, пронзив Орна холодным, испытующим взглядом:

— Даби оказалась Пересадочной станцией для избранных членов наиболее влиятельных натианских семей.

— Пересадочная станция? — Орн выглядел несколько озадаченным.

— Для беглецов. Старая уловка. Использовалась столько раз, что…

— Но ведь это произошло пятьсот лет назад, Стет!

— Мне наплевать на это. Хоть и пять тысяч! — рявкнул Стетсон. — В прошлом месяце мы перехватили несколько шифровок. Шифр тот же самый, что и пятьсот лет назад. Вот такая самонадеянность. Ну, как, еще не заинтересовался? — Он покачал головой. — Все это шифровки о предстоящих выборах.

Орну передалось нервное, взвинченное состояние Стетсона, — предотвратить войну любой ценой.

— Эти выборы — решающие! — продолжал Стетсон.

— Но ведь осталось два дня!

Стетсон поднес к глазам хронометр — сорок два часа и пятьдесят минут, если точнее, до критической точки.

— В тех записях на спутнике… содержались хоть какие-нибудь имена?

— Да, названия планет, — кивнул Стетсон, — и фамилии. Но их нам не удалось расшифровать. Слишком… просто.

— Что значит «слишком просто»?

— Очевидно, зашифрованные имена связаны с какими-то внутренними понятиями натианцев. Расшифровав записи с Даби, мы оказались бессильны узнать, что прячется за их именами. Например, кодовое название Каргона — Победитель — что-нибудь говорит?

Орн покачал головой:

— Нет.

— Мне тоже.

— А Марак? Какой у него код?

— Голова. Может быть, связь с Буллонами?

— Я понял, что ты имеешь в виду. Но как ты…

— Вполне естественно, ведь они могли поменять все названия, — пожал плечами Стетсон.

— А может быть, и нет. Они ведь не изменили свой шифр.

Орн поморщился, пытаясь ухватить мысль, прячущуюся за пределами понимания. Ничего не приходило в голову. Внезапно он почувствовал, как накатила усталость, опустошенность.

— Ты прав, — пробормотал Стетсон. — Посмотрим еще раз. Возможно, что-нибудь да всплывет.

— Куда привело расследование? — глядя в упор, спросил Орн, зная манеру Стетсона всегда приберегать самое важное напоследок.

— Привело? К нашим книгам по истории. Известно, натианцы — лучшие политические интриганы. Шифровки с Даби раскрыли нам несколько фактов, повергших нас в отчаяние.

— Например?

— Натианцы выбирали укрытия своим беглецам с дьявольской осторожностью. Каждое такое убежище оказалось планетой, истерзанной войнами так, что местные жители жаждали лишь возрождения и избавления от насилия. Инструкции натианским семьям отличались предельной простотой: окопаться, врасти в местную среду, изучить слабые места, создать тайную оппозицию, научить своих потомков, как захватить власть.

— Похоже, терпения натианцам не занимать.

— Они поставили на карту все: или победа, или поражение.

— Просвети-ка меня в их истории.

— Свое начало их род берет с Натии II. По мифологии, их предки назывались Арабами, или Аирбами. Своеобразные обычаи — звездные скитальцы, но с удивительно сильной привязанностью к семье и преданностью своему народу… Теперь ты знаешь столько же, сколько и я.

— На Каргоне, — заметил Орн, — в наших учебниках истории записано: натианцы оказались втянутыми в Римские Войны. Поэтому у меня сложилось мнение, что они должны разделить ответственность за развязанную войну с Маракианской Лигой.

— В некоторых местах подобные мысли могут показаться бунтарскими.

— А как тебе кажется?

Стетсон усмехнулся:

— Победители всегда переписывают историю.

— Но не на Каргоне, — нахмурился Орн. — Что у тебя есть против Верховного Комиссара Апшука? И, раз уж мы обсуждаем эту проблему, почему ты выдаешь мне информацию, словно скупой дядя — деньги своему племяннику-моту?

Стетсон облизал губы.

— Одна из семи дочерей Апшука сейчас находится дома. Ее зовут Диана. Она возглавляет отдел в Службе Р-У.

— Кажется, я слышал о ней. Госпожа Буллон говорила, что она дома.

— Хорошо… Одна из перехваченных нами шифровок адресована ей.

— Вот это да! — Орн удивленно присвистнул. — И кто же послал ее? Что там было?

Стетсон кашлянул:

— Ты же знаешь, Лью, мы все перепроверяем.

— И вам удалось узнать новое?

— Шифровка подписана от руки инициалами М. О. С. — Стетсон замолчал.

— Не темни, ты ведь знаешь, кто скрывается за этими М. О. С?

— Проверка вывела нас на ближайших родственников этого М. О. С; мы копнули глубже, сверив почерк. М. О. С. — это Мадрена Орн Стэндиш.

Орн окаменел.

— Мадди? — Он медленно повернулся к Стетсону. — Вот, оказывается, что так гложет тебя.

— Мы знаем, ты не был дома с семнадцати лет. Проверили все этапы твоей жизни. Ты чист. Вопрос лишь в том…

— Позволь мне, — перебил его Льюис. — Вопрос в том, сумею ли я выстоять, если мои пути пересекутся с сестрой?

Стетсон молчал. Орн заметил, как человеческое отступило в нем назад, скрывшись за маской старшего офицера Службы Р-У. Одна рука в кармане. Что там: передатчик или оружие?

— Я понимаю тебя, — нарушил наконец молчание Орн. — Я не забыл клятву, которую дал, и помню свой долг. «Не допустить еще одной войны». Но неужели Мадди замешана в этом?

— Без сомнения, — хрипло сказал Стетсон.

— Мадди?

Орн вспомнил детские игры. Рыжеволосую девчонку-сорванца, легкую на подъем искательницу приключений.

— Ну?

— Моя семья не связана с заговорщиками. Как могла Мадди впутаться в это?

— Мне кажется, ее муж…

— А, член Совета на Каргоне. Я не встречался с ним, хотя слышал о его карьере, да и Мадди писала мне.

— Ты любишь свою сестру, — утвердительно сказал Стетсон.

— У меня остались теплые воспоминания, — с расстановкой произнес Орн. — Она помогла мне бежать из дому.

— Почему ты убежал?

Льюис помолчал, словно взвешивая ответ, стараясь, чтобы голос прозвучал бесстрастно.

— Это семейное дело. Я знал, что делаю, а семья возражала.

— Ты хотел поступить в десантные войска?

— Нет, они служили ступенькой к И-О. Ненавижу насилие и еще женщин, привыкших командовать.

Стетсон прищурился, глядя, как с запада приближается флиттер. Зеленый солнечный свет отражался от его блестящей поверхности.

— Ты готов… внедриться в семью Буллонов для того, чтобы…

— «Внедриться»!

— Выяснить все возможное о заговоре против предстоящих выборов.

— За сорок два часа!

— Может, и того меньше.

— Как мы будем поддерживать связь? В резиденции я окажусь как взаперти.

— Ты помнишь тот мини-трансивер, вшитый тебе перед операцией на Гиене? По моей просьбе врачи снова вживили его, когда склеивали твое тело.

— Очень мило с их стороны.

— Все происходящее рядом с тобой мы услышим.

— Что ж, это заставит меня хранить верность. — Орн покачал головой,пораженный странным ощущением. «Стоит лишь пожелать, и трансивер выскочит из тела, словно выжатое из перезревшего фрукта семя». Какая-то глупая, совершенно безумная мысль.

— Не говори ерунды, — слабо запротестовал Стетсон.

Смущенный странными мыслями, Орн коснулся спрятанного микрофона, напрягая голосовые связки, уверенный, что шипящий, накатывающий, словно прибой, голос слышит кто-то невидимый.

— Привет! Подслушиваешь? Не пропусти моей игры с Дианой Буллон. Узнаешь много полезного о работе эксперта.

К его удивлению, ответил Стетсон:

— Смотри, не забудь, зачем ты там находишься… Орн замолчал, погруженный в свои мысли. «Значит, у Стетсона одно из этих чертовых устройств. Доверяет ли Р-У кому-нибудь еще?»

Глава 11

«Рассматривая обратную связь с точки зрения человеческих организмов, мы сталкиваемся с феноменом, подразумевающим наличие сложных подсознательных процессов в индивидуальном и коллективном или общественном значении. Подсознательное влияние на отдельные индивидуумы изучено достаточно хорошо. Однако крупномасштабные процессы практически неизвестны. Мы намереваемся исследовать их латентно, в некоем статистическом измерении, наблюдая эволюции, происходящие веками. Часто мы соотносим подобные процессы с действиями сверхъестественных сил и склонны избегать аналитического исследования».

Из Лекции Аббата для частного пользования.

Госпожа Буллон, напоминающая толстенькую мышку в своем серебристо-сером длинном платье, остановилась посреди комнаты для гостей, сложив руки на животе.

«Я не должен забывать звать ее Полли, как она просила», — напомнил себе Орн.

У нее были дымчато-серые глаза, седые волосы, зачесанные назад и скрытые под усеянной бриллиантами сеточкой, и… шокирующе низкий, хрипловатый голос, звучащий из крохотного рта. Линии лица, минуя несколько подбородков, плавно переходили на подобающую ее комплекции грудь, а затем резко обрывались вниз, вызывая в памяти ассоциации с небольшим бочонком. Ее головка едва доставала плеча Орна.

— Мы хотим, чтобы ты чувствовал себя здесь как дома, Льюис. Считай себя членом нашей семьи.

Орн огляделся. Простая обстановка, со старомодным селектоколом для изменения сочетания цветов. Поляризованное окно смотрело на овальный плавательный бассейн. Стекло (а он был уверен, что это стекло, а не более современный материал), затемненное до синего цвета, создавало за окном иллюзию пейзажа, залитого лунным светом. Кровать у стены, несколько встроенных шкафов. Через приоткрытую дверь виден кафель в ванной комнате. Все кажется таким уютным…

Орн действительно почувствовал себя дома.

— А мне и кажется, что я дома, — улыбнулся Орн. — Знаете, ваш дом так напоминает мой родной — на Каргоне. Насколько я его помню. Я поразился, увидев его с воздуха. Если бы не месторасположение — практически идентичен.

— Мы с твоей мамой одинаково смотрели на жизнь, когда учились в школе, — ответила Полли. — Мы были очень близкими подругами. Мы и сейчас близки.

— Вы, наверное, сделали все это для меня, — сказал Орн. Собственный голос вызвал странное, враждебное по отношению к себе чувство. «Какая пошлость! Какое лицемерие!» — Я даже не знаю, как смогу отблагодарить вас, — тем не менее продолжал он.

Со стороны двери, за спиной Орна, раздался низкий мужской голос.

— А, вот вы где!

Обернувшись, он увидел Ипскотта Буллона, Верховного Комиссара Лиги, предполагаемого заговорщика.

Высокого роста, с угловатыми чертами лица, черными пронзительными глазами под густыми бровями и мягкими редеющими волосами, он производил впечатление человека довольно неловкого.

«Буллон явно не похож на диктатора или заговорщика», — подумал Орн.

Верховный Комиссар прошелся по комнате. Низкий голос, казалось, заполнил собой все пространство.

— Рад, что ты уже поправился, сынок. Надеюсь, тебе здесь понравится. Если что-то не так — скажи…

— Все… — Орн запнулся, — прекрасно.

— Льюис сейчас сказал, наше жилище напоминает ему родной дом на Каргоне, — вставила Полли.

— Старомоден, но этим он нам и нравится. — Буллон усмехнулся. — Не люблю я современное направление в архитектуре. Уж больно механистическое. Мне подавайте четырехугольный дом с центральной точкой вращения.

— Вы говорите точь-в-точь, как мои родители.

— Хорошо! Отлично! Обычно наша гостиная развернута окнами на северо-восток, к столице. Но, если тебе хочется свежего ветерка, солнца или, наоборот, спрятаться от него, — пожалуйста, не стесняйся — крути дом как хочешь.

— Спасибо большое. На Каргоне мы обычно разворачивали дом к морю. Нам нравится морской воздух.

— Нам тоже. Ты обязательно расскажешь мне о Каргоне. Мне хочется знать твое мнение по многим вопросам.

— Я думаю, Льюису надо побыть одному, — сказала Полли. — Сегодня — его первый день после госпиталя. Мы не должны переутомлять его.

«Она выпроваживает его, — подумал Орн. — Она даже не сказала ему, что я с семнадцати лет не был дома».

Полли подошла к окну, и отрегулировала его на нейтрально-серый, подкрутив настройку селектокола. Освещение в комнате приобрело зеленоватый оттенок.

— Так больше располагает к отдыху, — пояснила она. — Если тебе что-нибудь понадобится — позвони в колокольчик над кроватью. Робот-дворецкий выполнит твою просьбу или, в крайнем случае, вызовет нас.

— Увидимся за обедом, — кивнул Буллон. Они вышли.

Орн не спеша приблизился к окну. Остановился, задумчиво глядя на бассейн. Молодая женщина еще не вернулась. Она вбежала в дом, едва шикарный флиттер начал снижаться на лужайку. Орн заметил, как яркий летний зонтик и шляпка наклонились на мгновение друг к другу, встретившись на выложенной голубыми плитами дорожке, ведущей к бассейну. Зонтик скрывал Полли Буллон, шляпка принадлежала стройной молодой женщине в купальном костюме. Орн прищурил глаза, вспоминая. Примерно одного роста с Полли, не тоненькая, с перехваченными узлом рыжеватыми волосами под шляпкой. Назвать красивой трудно — слишком узкое и угловатое, как у отца, лицо. Огромные глаза. Полные губы, твердый подбородок. Удивительное ощущение уверенности, исходящее от нее, и над всем этим — поразительная женственность.

«Вот, значит, какова его цель — Диана Буллон. Куда это она так заспешила?»

Орн перевел взгляд вдаль — за бассейн — на покрытые лесом холмы и дальше на горизонт, на неясную, рваную линию гор. Буллоны живут изолированно, несмотря на всю их любовь к традиционной простоте, или, возможно, из-за нее. Урбанистические центры вряд ли позволили бы создать такое деревенское обаяние. А здесь, за многие километры от города, они могут оставаться самими собой. И, кроме того, тут они скрыты от любопытных глаз.

«Время связи», — вспомнил вдруг Орн.

Он придавил кнопку на шее, вызывая Стетсона.

— Хорошо, — прошипел Стетсон, выслушав его. — Найди дочь. Она подходит под описание женщины у бассейна.

— Я знаю.

Орн отключился, испытывая странное ощущение. Он словно раздвоился или, вернее, растроился. Один Орн играет по правилам Стетсона, другой — занят собственными мыслями, третий — с неодобрением относится ко всему происходящему. В то же время все его существо наслаждается возвращением в жизнь — теплую, изобилующую красотой и движением. Странное ощущение разобщенности. Орн встряхнул головой, избавляясь от него. Переоделся в голубую форму и направился к выходу.

Благодаря недолгой прогулке по дому и детским воспоминаниям, он знал примерное расположение комнат. Мужские спальни и кабинет — во внешнем кольце, женские — занимали внутреннее. Длинный изогнутый коридор вел в гостиную — вытянутую комнату, занимающую две секции четырехугольного здания. Вдоль окон, развернутые к ним, стояли низкие диваны. На полу, занимая всю площадь комнаты, лежал толстый грубый ковер с немыслимым красно-коричневым лоскутным узором. В противоположном конце комнаты кто-то, одетый примерно в такую же голубую, как и у Орна, одежду, склонился над металлическим столиком.

Внезапно звонкие, серебристые звуки наполнили гостиную.

Орн застыл, завороженный знакомой с детства мелодией.

«Музыкальный инструмент кайтра». Сестры умели играть на нем. Он узнал силуэт — те же рыжие волосы, та же фигура. Молодая женщина, которую он увидел у бассейна. Сжимая по два молоточка в каждой руке, она склонилась над инструментом, уложенном на изогнутом деревянном блюде, помещенном на металлической подставке.

Захваченный врасплох воспоминаниями, помрачневший Орн медленно двинулся в глубь комнаты. Звук шагов тонул в густом ворсе ковра. У мелодии был странный ритм, рисующий древние танцы у костра; подпрыгивающие и притоптывающие фигуры, отдающиеся без остатка дикой пляске.

— Мучительно знакомая мелодия, — произнес он, едва отзвучали последние аккорды.

— О! — вздрогнув, девушка резко повернулась. — Вы напугали меня. Я думала, здесь никого нет.

— Извините. Я наслаждался музыкой. Она улыбнулась.

— Я — Диана Буллон. А вы — Льюис Орн.

— Лью — для всей вашей семьи, я надеюсь. Орну понравилась ее теплая улыбка.

— Конечно… Лью. — Она положила молоточки на струны кайтры. — Это очень старинный инструмент. Многим такая музыка кажется… довольно странной. Умение играть на нем передавалось из поколения в поколение по линии матери.

— Кайтра, — сказал Орн. — Мои сестры тоже играют на ней. Но уже прошло много лет с тех пор, как я последний раз слушал их игру…

— Да, конечно, твоя мама… — Диана запнулась, смутившись. — Я должна привыкнуть к тому, что ты… я хочу сказать, в нашем доме — незнакомый человек, но не совсем чужой…

Орн вдруг с удивлением обнаружил, что улыбается ей. Несмотря на грубый покрой формы, зачесанные назад и собранные в пучок волосы, Диана показалась ему необыкновенно красивой.

Он внутренне подобрался, напомнив себе: Стетсон считает ее одной из главных заговорщиц.

«Диану и Мадди?»

Слишком необычная ситуация для спокойных размышлений. Он не должен позволять чувствам брать верх… и все же…

Эта девушка — дочь людей, которые пригласили его в свой дом, словно почетного гостя, заботятся о нем. А чем же он собирается отплатить за гостеприимство? Высматривая, вынюхивая все вокруг?

Орн снова напомнил себе: прежде всего он принадлежит Р-У и тому миру, который, возможно, находится в опасности. Кто-то внутри насмешливо хмыкнул: «Миру, как на Гамале и Шелебе?»

— Надеюсь, ты преодолеешь это чувство, — запинаясь, сказал Орн.

— Оно уже прошло. — Она шагнула навстречу, взяла его под руку. — Если ты не против, я устрою тебе первоклассную экскурсию. Это старинный дом, но тем он и нравится мне.

Глава 12

«Музыка представляет собой немаловажный элемент многочисленных ощущений энергии Пси, — именуемой «Религия». Экстаз, вызванный ритмическими звуками, помогает осознать зов, идущий к силам вне времени и пространства, рассматриваемого нами в единицах нашего измерения».

Ноа Аркрайт. Формы Пси.

К вечеру Орн окончательно пришел в полное замешательство. Диана была восхитительна. Никогда раньше судьба не сводила его с таким близким ему по духу человеком. Она так же, как и он, любила плавать, любила бескровную охоту на палойку, ей нравился вкус дитарских яблок. Она обнаружила довольно пренебрежительное отношение к старшему поколению и официозу Службы Р-У, которое, как она заметила, не раскрывала ни перед кем. Словно дети, они хохотали над каждой чепухой.

Орн, вернувшись в комнату переодеться к обеду, остановился возле окна. Быстро сгущающиеся в этих широтах сумерки укутали холмы черным покрывалом. Далекие огни города окрасили линию горизонта в узкую желтую полоску. Там, откуда должны взойти три Маракианские луны, слабо сияли оранжевым светом вершины гор.

«Неужели я влюбился в эту женщину?» — спросил себя Орн.

Он снова ощутил разделение своего существа. На этот раз какое-то странное чувство, пришедшее из далекого детства, прибавилось к раздирающим его силам. В памяти с необыкновенной четкостью возник каргонский обряд.

«Я существую, я есть сознание самого себя, почувствовавшее Совершенство, познавшее Высшую Мудрость. Я — существо, принявшее в себя все мысли Вселенной, Я — Бог!» — Слова древнего заклинания всплыли в памяти, наполняясь совершенно новым смыслом.

— Я — Бог, — прошептал он, ощущая нарастающий вихрь энергии внутри себя.

Слова явно не относились к его сознанию. Это Я находилось где-то за пределами человеческого восприятия. Не осознавая в полной мере всей глубины заклинания, Орн тем не менее понял: только что он испытал религиозный экстаз.

В школе Р-У их знакомили с первоначальными ощущениями Пси-эффектов. И все же чувство это потрясло его. Он хотел вызвать Стетсона, чтобы поделиться рассуждениями о своей сомнительной роли в этом доме, но тут же отбросил эту мысль. Стетсон или кто-то из его помощников наверняка прослушали все его разговоры с Дианой. Появившийся в дверях робот-дворецкий прервал его размышления, пригласив к столу. Торопливо сменив униформу на новый костюм, Орн поспешил в небольшой обеденный зал на противоположной стороне дома. Буллоны уже сидели за старомодным круглым столом, украшенным настоящими свечами. Курился фимиам. В окна вливался свет двух маракианских лун, взошедших над горными вершинами.

— Добро пожаловать, Орн. Дай Бог обрести тебе здоровье в нашем доме. — Буллон встал, ожидая пока Орн займет место за столом.

— Вы развернули дом, — заметил Орн.

— Нам нравится лунный свет, — улыбнулась Полли. — Не правда ли, очень романтично? — Она многозначительно поглядела на Диану.

Девушка опустила глаза. Огненно-красное платье с глубоким вырезом удивительно гармонировало с ее рыжими волосами. На шее переливалась нитка рейнахских жемчужин.

«Господи, до чего же прекрасна эта женщина», — подумал Орн, разглядывая ее.

Сидящая справа от Орна Полли, одетая в длинную зеленую столу, скрывающую ее бочкообразные формы, выглядела несколько мягче. Буллон в черных брюках и длинном до колен кубинском сюртуке, расшитом золотом, занимал стул слева. Все дышало богатством и властью.

В этот момент Орн и увидел доказательство подозрений Стетсона. Буллоны не остановятся ни перед чем, лишь бы сохранить окружающую их роскошь. Вновь разгоревшийся спор Полли с мужем вывел Орна из оцепенения. Диана, поймав взгляд Орна, посмотрела на родителей и усмехнулась. Простота отношений позволяла Орну чувствовать себя членом семьи.

— Я не собираюсь устраивать официальный прием, — говорил Буллон, которому спокойствие давалось с трудом. — Почему мы должны проводить вечер с людьми, которые…

— Это традиция: устраивать торжества во время выборов, — не сдавалась Полли.

— Я хочу хотя бы один вечер отдохнуть дома. Побыть со своей семьей, а не устраивать…

— Никто не предлагает тебе шумную церемонию, — продолжала настаивать Полли. — Я сократила список до пятидесяти…

Буллон застонал.

— Папа, это важные выборы, — вставила Диана. — Как ты можешь так расслабляться? По оценкам наблюдателей, шансы примерно равны, и, если фракция Айка проиграет — ты потеряешь свое место, я имею в виду, кто-то другой займет…

— Добро пожаловать, на это чертово место, — буркнул Буллон. — Одна головная боль. — Он улыбнулся Орну. — Извини, мой мальчик, что тебе приходится выслушивать этот глупый спор, но женщины в нашей семье, дай им волю, разорвали бы меня на части. У тебя, насколько я слышал, тоже выдался нелегкий денек? Надеюсь, мы не утомили тебя? — Он отечески улыбнулся Диане. — Все же первый день после госпиталя.

— Диана устроила мне экскурсию…

— Завтра мы возьмем флиттер и слетаем к горам, — сообщила Диана. — Управлять буду я, а Лью сможет отдохнуть.

— Смотрите, вернитесь до приема, — строго напомнила Полли.

Буллон кивнул Орну — видишь?

— Скотти, ты не можешь… — начала Полли, но глубокий колокольный звон заглушил ее слова.

— Извините, это меня; пожалуйста, не вставайте. Она вышла.

Диана наклонилась к Орну:

— Если хочешь, мы приготовим тебе специальное блюдо. В госпитале сказали, диеты можно не придерживаться. — Она кивнула на нетронутую пищу, стоящую перед ним.

— О, нет, все отлично.

Он принялся за еду: мясо в экзотическом соусе, сирийское шампанское, аталока, семиль… Роскошь на роскоши.

Полли вернулась к столу.

— Что-нибудь важное? — спросил Буллон.

— Профессор Виндард не сможет приехать. Он болен.

— Может быть, они все не смогут приехать и оставят нас в покое? — сказал Буллон. — Я хочу, чтобы у меня оставалось время поговорить с Льюисом.

«Если только это не умный ход, то он не похож на человека, мечтающего захватить власть», — подумал Орн. Он усомнился в искренности Стетсона. «А не Стетсон ли со своей командой ведет двойную игру? Не вынашивает ли командование Р-У заговор? Нет! Глупо искать призраков… Делай так, как тебя учили — проверяй и анализируй факт за фактом».

Полли поглядела на мужа:

— Скотти, прошу тебя, ты большой политик, но иногда…

— Без тебя, моя дорогая, я остался бы никто и был бы счастлив, — ласково улыбнулся жене Буллон.

— О Господи, Скотти, — вздохнула она. Буллон посмотрел на Орна.

— В сравнении с женой, Льюис, я — политический идиот. Мне еще не встречался человек, который смог бы с ней соперничать. Эта черта — семейная. Ее мать и бабушка были не менее талантливы. Она — настоящий гений в политике!

Орн уставился на Верховного Комиссара — вилка замерла над тарелкой. Невероятная мысль буквально взорвалась в мозге. «Нет, этого не может быть! Не может быть», — подумал он.

— Ты ведь знаком с политикой, Лью? — повернулась к нему Диана. — Твой отец был членом Совета на Каргоне.

— Да, — пробормотал Орн. — Он умер на работе.

— Прости, я не хотела тревожить старые раны.

— Все нормально. — Он покачал головой, не в силах избавиться от поразившей его мысли.

«Не может быть, хотя… схема практически идентична».

— Ты хорошо себя чувствуешь, Льюис? — встревожилась Полли. — Ты побледнел.

— Наверно, устал, — попытался улыбнуться Орн. — Отвык долго находиться на ногах.

Диана отложила вилку.

— О, Лью! Прости меня, я просто бесчувственное животное.

— Льюис! В этом доме ты можешь не церемониться. Буллон испытующе посмотрел на Орна.

Полли нахмурилась:

— Если ты устал, Льюис, иди и ложись. Позже тебе не помешает выпить горячего бульона.

Орн читал искреннюю тревогу в их лицах. Душа разрывалась на части между долгом и простыми человеческими отношениями. По-своему они отзывчивые, честные люди…

Смущенный Орн отодвинул стул, поднялся из-за стола.

— Госпожа Буллон… — вспомнив, что она просила звать ее Полли, поправился: — Полли, если вы не возражаете…

— «Возражаете!» — рявкнула она. — Марш в постель.

— Тебе ничего не надо? — спросил Буллон.

— Нет, спасибо.

Орн выпрямился, ощущая необыкновенную тяжесть в ногах.

— Увидимся утром, Лью.

За обычными словами Дианы слышалось что-то теплое, нечто большее, чем просто прощание.

Хотя он не был уверен, хотелось ли ему услышать это тепло.

— До утра, — согласился он.

«Господи, до чего желанна мне эта девушка». — Он направился к выходу.

Уже в коридоре до него донесся гулкий голос Буллона:

— Ди, возможно, тебе не стоит утомлять мальчика завтрашней прогулкой. В конце концов, ему надо набраться сил.

Ответа Орн не расслышал.

В тишине своей комнаты Орн коснулся кнопки трансивера.

— Стет?

Шипящий голос произнес:

— Помощник господина Стетсона слушает. Это Орн?

— Да, Орн. Мне срочно нужны натианские шифровки, те, которые обнаружены на Даби. Выясните, относился ли Шелеб к одной из тех планет, которую они заселили?

— Хорошо. Ожидайте.

Наступила долгая пауза. Наконец трансивер ожил вновь.

— Лью, это Стет. Откуда возник вопрос о Шелебе?

— Он есть в списках натианцев?

— Нет, но почему ты спрашиваешь об этом?

— Ты уверен? Это многое может объяснить.

— Шелеба в тех списках нет… хотя, подожди минуту.

Молчание, затем Стетсон продолжил:

— Шелеб лежит на курсе Ауриги. Аурига находилась в их списке. Если их корабль потерпел аварию…

— Точно! — выпалил Орн.

— Прекрати кричать! — приказал Стетсон. — Говори только беззвучно. У них нет такой системы, но им известно о ее существовании. Мы не имеем права вызывать у них подозрение.

— Прости. Просто я знал, Шелеб должен быть…

— Как? Что ты узнал?

— Меня тревожит одна мысль. Помнишь, те женщины на Шелебе регулировали процесс рождаемости полов? На самом деле это несоответствие…

— Не напоминай мне давно похороненное и забытое, — перебил его Стетсон. — Почему это важно теперь?

— Стет, а вдруг натианское подполье состоит из одних женщин? Если их мужчины даже не предполагают о его существовании? Если на Шелебе женщины утратили связь со своим координационным центром?

— Святая Матерь Марака! — прошипел Стетсон. — У тебя есть доказательства?

— Нет, только подозрение… — ответил Орн. — Ты можешь дать мне список гостей, приглашенных на прием к Буллонам?

— Да, мы сможем. Зачем?

— Уточнить, кто из женщин помогал своим мужьям делать карьеру в политике. Дай мне знать, кто и сколько.

— Лью, этого недостаточно.

— Пока это все, что мы можем сделать. — Орн замолчал, испуганный озарившей его новой мыслью. — Не забывай: натианцы пришли из кочевого прошлого. Их следы могут объявиться и в других местах.

Глава 13

«Существует довольно древняя пословица:

Могущественнее бог — сильнее дьявол, больше плоти — больше червей, больше собственности — сильнее беспокойство, жестче контроль — больше тех, кто нуждается в нем».

Аббат Амеля. Комментарии к Пси.

День у Буллонов начинался рано. Еще на заре, несмотря на выборы, Верховный Комиссар улетел в секретариат. Проходя мимо заспанного Орна, вышедшего в коридор поздороваться, Буллон улыбнулся, радостно его приветствуя:

— Доброе утро, сынок. Хорошо спалось?

Орн молча кивнул в знак согласия. В дверях гостиной стояли Полли с Дианой.

— Я должен отлучиться, — сказал Буллон. — Эта чертова работа доконает меня.

Диана, вышедшая в сопровождении Полли наружу, наблюдала, как Буллон садится во флиттер. Небо было безоблачным. В воздухе стоял необыкновенный аромат зеленых трав и цветов.

— Сегодня у нас день отдыха, Лью, — сказала Диана, поинтересовавшись его самочувствием. — Выполняю приказ.

Поднимаясь по ступенькам, она взяла его за руку. Орн обнаружил, что ему нравится чувствовать ее ладонь в своей руке, ощущать ее прикосновение. На пороге он высвободил руку и отступил в сторону.

— Веди — я готов.

— Сначала завтрак — подкрепим твои силы. «Надо следить за собой, — подумал Орн. — Эта семья

слишком открыта и доброжелательна». Внезапно вспомнились доброжелательные женщины на Шелебе — до того, как они напали на него…

— Мне кажется, пикник — это как раз то, что рекомендовал тебе врач, — продолжала Диана. — Здесь недалеко есть озеро. Возьми пару хороших книг, видео. Сегодня день отдыха, день — ничего-не-делания.

Орн заколебался:

— А как же прием?

— Мама справится.

Он оглянулся. Полли исчезла, бросив напоследок:

— Эй вы, поспешите, — завтрак через пару минут. «Сегодня в этом доме случится непоправимое», — мелькнуло у Орна, хотя, нет, если он правильно проанализировал ситуацию — Диана представляет собой слабое звено.

Время работало против него. К завтрашнему дню натианцы будут держать правительство под контролем. Он должен сделать выбор.

Орн тяжело вздохнул:

— Моя жизнь в твоих руках, — попытался улыбнуться он.

«Надеюсь, я не пророк», — промелькнула мысль.

Глава 14

«Ищущий знаний во имя вознаграждения, даже познания Пси, неизбежно повторяет ошибки первобытных религий. Знание, пришедшее из области страха или надежды на вознаграждение, не выпустит из бездны невежества. Так древние учились фальсифицировать собственные жизни».

Афоризмы Аббатов. Подход к Пси.

Теплый воздух неподвижно стоял над озером. Лиловые и оранжевые цветы ковром спускались к самому берегу. В голубой воде озерца отражались склонившиеся с противоположного берега кусты. Маленькие птички перепрыгивали с ветки на ветку, пронзительно пересвистываясь. Время от времени в камышах, словно старик прочищал горло, хрюкал грумис.

Диана медленно вытянулась на ковре, который они прихватили из дому; заложила руки за голову. Рыжие волосы веером легли на лицо.

— Раньше мы с девчонками приходили сюда каждый Восьмидневник, — сказала Диана. — Если, конечно, позволяла погода. Они устраивают здесь дожди довольно часто, — к моему огромному удовольствию.

Орн опустился возле нее, повернувшись лицом к озеру. На душе тревожно. Схема совпадала, напоминая Шелеб, дом, Марак.

— Мы делали плот, чтобы переправиться на тот берег, — продолжала Диана. Она приподнялась, глядя на воду. — Знаешь, а его остатки до сих пор здесь. Видишь?

Она показала на валяющиеся на берегу бревна. Рука ее коснулась Орна. Не совсем понимая, что делает, он обнял Диану, губы соединились в долгом поцелуе. Волна паники захлестнула Орна. Он резко отстранился.

— Я этого не планировала, — прошептала Диана.

— Я тоже, — пробормотал Орн, встряхнув головой. — О боже! Как все перепутано!

Диана заморгала:

— Лью… я не нравлюсь тебе?

В ушах раздалось шипение включившегося трансивера.

«Они считают это продолжением игры», — горько подумал Орн, игнорируя вызов.

— Не нравишься!? Да я люблю тебя! — воскликнул он.

Она вздохнула, прислоняясь к его плечу.

— Тогда почему ты так переживаешь? Ты не женат. Мама проверила твое личное дело. — Она лукаво улыбнулась, заглядывая Орну в глаза. — Она не против.

Орн ощутил горечь во рту. Теперь он видел схему, как никогда отчетливо.

— Ди, я убежал из дому в семнадцать лет.

— Я знаю, дорогой. Мама рассказывала о тебе.

— Ты не понимаешь, — пробормотал он. — Отец умер незадолго до того, как я появился на свет. Он…

— Представляю, как тяжело было твоей матери, — остаться одной с новорожденным.

— Они знали давно. Отец страдал болезнью Броаха. Они спохватились, когда пораженной уже оказалась центральная нервная система.

— Как это ужасно, — прошептала Диана. — И они запланировали тебя, я хотела сказать, — сына?

Внезапно Орн почувствовал себя, словно вытащенная из воды на берег рыба. Мысль, вертевшаяся где-то рядом, наконец обрела четкость.

— Отец входил в состав Совета на Каргоне, — прошептал он. Потрясенный, он тихо, словно боялся спугнуть ее, продолжал: — Едва я заговорил, мама принялась подталкивать меня к участию в общественной жизни.

— А ты сопротивлялся тому, что делалось для твоего же блага…

— Я ненавидел это! При первой же возможности я убежал. Одна из сестер вышла замуж за члена Совета на Каргоне.

— Мадди… — вставила Диана.

Орн вспомнил, что говорил Стетсон о шифровке от Мадди Диане.

— Ты хорошо знакома с Мадреной?

— Да, Лью, но что с того?

— Политика. Ты ждешь от меня участия в той же самой игре.

— Завтра это уже не понадобится.

Орн снова услышал шипение включившегося трансивера, но голос ничего не произнес.

— Что же случится завтра? — спросил он.

— Выборы, глупенький. Лью, ты очень странно ведешь себя. Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо? — Она приложила руку ко лбу. — Может быть, нам лучше…

— Подожди минутку. — Орн отнял ее руку ото лба, продолжая держать ее. — Я должен сказать о нас…

Она сжала его ладонь. Он кашлянул.

Диана мягко высвободила руку, коснулась его щеки.

— Я думаю, мои родители уже знают. У нас репутация влюбляющихся-с-первого-взгляда. — Она с нежностью посмотрела ему в глаза. — У тебя лоб холодный, но, может быть, нам лучше…

— Господи, какая же я дубина! — пробормотал Орн. — До меня только сейчас дошло: я ведь тоже натианец!

Диана широко раскрыла глаза.

— Догадался, что…?

— Я знал это… Чувствовал и не хотел признаться в этом. Когда ты осознаешь… когда ты должен принять это…

— Лью, я не понимаю тебя.

— Идентичные модели наших семей. Даже дома, о боже! Вот ключ. Какой же я болван! Голова! Полли! Твоя мать и есть руководитель…

— Но, дорогой… конечно. Она… я думала, ты…

— Скорее! Мне срочно надо встретиться с ней.

Он коснулся кнопки трансивера, но голос Стетсона опередил его.

— Отличная работа, Лью! Спецподразделение готово к высадке. У них не осталось никаких шансов.

Забывшись, Орн закричал:

— Стет! Не надо солдат! Не трогай Буллонов! Я жду тебя одного!

Диана отшатнулась от него, вскочила на ноги.

— Что ты говоришь? — резко спросил Стетсон.

— Я спасаю наши глупые головы! — рявкнул Орн. — Ты слышишь меня? Одного! Иначе у нас вспыхнет нечто похуже любой из Римских Войн.

— Лью, с кем ты разговариваешь? — Диана с тревогой смотрела на Орна.

Не обращая на нее внимания, он продолжал:

— Ты слышишь меня, Стет?

— Девушка знает, что ты говоришь со мной?

— Конечно, она знает. Я жду тебя одного, без десанта!

— Хорошо, Лью. Я не знаю причины, но верю тебе, даже после того, как ты признал… ты ведь знаешь — я слышал. О-корпус будет находиться в состоянии готовности. Через десять минут я буду в резиденции Буллонов, но не один. КомГо прилетит вместе со мной. — Стетсон помолчал. — Он говорит, ты, вероятно, отдаешь себе отчет в том, что делаешь…

Глава 15

«Дьявол подстерегает нас там, где лежит незнание. Задний план Вселенной представляется черным невидящим оком. Именно из этой области постоянной неведомой угрозы видится нам ад.

Желание уничтожить дьявола заставляет нас стремиться к иллюзорному всезнанию. Но в бесконечной Вселенной надвигающаяся опасность может быть скрыта за сатанинской чернотой. Нескончаемое Все должно остаться иллюзией — иллюзией и только. Осознай это, и исчезнет неведомая угроза».

Аббат Гальмирах. Религия в Пси.

Засунув руки в карманы мятых брюк, прислонившись к стене у дивана, стоял Стетсон. Глубокие морщины избороздили его лоб. Рядом с ним мерял шагами пол адмирал Собат Спенсер, командующий галактическими операциями Службы Р-У — лысый, голубоглазый человек, с обманчиво мягким голосом.

Словно посаженный в клетку зверь, он не мог найти себе места — три шага вперед, три — обратно.

Полли Буллон, сидящая на краю дивана, прижала руки к коленям так, что побелели пальцы. Губы, растянутые в узкую полоску, выражали неодобрение. Прижавшись к матери, обхватив себя руками, сидела Диана. Ее трясло. Не отрываясь, она смотрела на Орна.

— Итак, я имел глупость созвать всех вас на небольшую конференцию, — сказал Орн.

Он стоял в пяти шагах от Полли, сложив на груди руки. Ходьба адмирала начинала действовать ему на нервы. — Прошу вас всех выслушать меня, — он посмотрел на КомГо.

— Всех.

Адмирал Спенсер остановился, хмуро глянув на Орна.

— Я еще не услышал веской причины отказа в уничтожении этого места.

— Ты… ты предатель, Льюис, — проскрипела Полли.

— Хочу с вами согласиться, мадам, только с противоположной точки зрения, — сказал Спенсер.

Он посмотрел на Стетсона.

— Нашли Скотти Буллона?

— Как только они найдут его — мне сообщат. — В голосе Стетсона слышалась тревога.

— Вы ведь приглашены на сегодняшний вечер, адмирал? — спросил Орн.

— Что же это должно означать? — раздраженно, вопросом на вопрос, ответил Спенсер.

— Готовы ли вы заключить в тюрьму ваших жену и дочерей за участие в заговоре? — продолжал Орн.

Легкая улыбка появилась на губах Полли. Спенсер открыл рот, но, не сказав ни слова, закрыл его.

— Большинство натианцев — женщины, — пояснил Орн. — Ваши женщины среди них.

Адмирал вдруг сделался похожим на человека, получившего удар ниже пояса.

— А доказательства? — прошептал он.

— У меня они есть, — кивнул Орн. — Сейчас я дойду до них.

— Чепуха! — взорвался Спенсер. — Ты не можешь, вероятно, выполнить…

— Лучше выслушайте его, адмирал, — вставил Стетсон. — Я хочу сказать лишь одно: Орна стоит выслушать.

— Тогда пусть пояснит! — проревел Спенсер.

— Пожалуйста. Большинство натианцев — женщины, — повторил Орн. — Лишь несколько случайных и несколько запланированных, подобно мне, мужчин. Вот почему абсолютно невозможно проследить фамильную линию. Тесно связанное семейными узами женское общество, стремящееся к власти, использует при этом своих мужей.

Спенсер закашлялся. Казалось, он не в силах оторвать взгляда ото рта Орна.

— Я проанализировал, — продолжал тот, — и могу сказать следующее: примерно тридцать или сорок лет назад заговорщики или, вернее, заговорщицы, начали вскармливать нескольких лиц мужского пола, готовя их на ключевые правительственные посты. Остальные мужчины-натианцы даже не подозревали о заговоре. Те же, на которых делалась ставка, со временем становились полнокровными членами тайного общества. Похоже, подобная карьера была уготована и мне.

Полли метнула на него свирепый взгляд и снова опустила глаза на свои руки.

Диана отвернулась, едва Орн попытался встретиться с ней взглядом.

— Согласно их плану, — продолжил он, — предполагалось прийти к победе на этих выборах. В случае удачи они могли бы начать действовать свободнее.

— Выше головы не прыгнешь, мальчик! — прорычала Полли. — Ты уже опоздал. Поздно пытаться что-либо изменить.

— Ну, это мы еще посмотрим! — огрызнулся Спенсер.

Похоже, он начал понемногу отходить от удара.

— Несколько превентивных арестов, открытый процесс над…

— Нет, — сказал Орн. — Вы не все еще поняли, адмирал. Она права. Так действовать уже действительно поздно. Эти женщины слишком тесно завязаны во всем этом.

Спенсер фыркнул, сверкнул глазами.

— Молодой человек, стоит сказать мне слово — и от этого места ничего не останется.

— Я знаю, — кивнул Орн. — Еще один Гамаль, еще один Шелеб.

— Мы не можем пренебрегать этим! — рявкнул Спенсер.

— Можно не пренебрегать, — согласился Орн. — Но мы сделаем следующее. У нас нет выбора. Настало время узнать о топоре и топорище.

— Что? — вспыхнул Спенсер.

— Правило Службы Р-У, — пояснил Орн. — Общества с примитивным уровнем развития нашли способ избавиться от постоянного соблазна решать спорные вопросы насильственным путем. Одна деревня делает топор, другая — только топорище. Ни один не помышляет о захвате соседней сферы деятельности.

Полли пристально посмотрела на Орна. Диана смутилась.

— Знаешь, о чем я подумал? — спросил Спенсер. — Пытаясь решить эту проблему, ты только подтверждаешь — натианец всегда остается натианцем.

— Не совсем, — ответил Орн. — Пятьсот лет смешения с другими народами доказывают обратное. Хотя тайное общество исключительно проницательных политиков сохранилось. — Он криво улыбнулся Полли и опять взглянул на Спенсера. — Подумайте о вашей жене, сэр. Положа руку на сердце, скажите: были бы вы сегодня КомГо, если бы она не направляла вас?

Лицо Спенсера потемнело. Он выпятил подбородок, словно намереваясь испепелить Орна взглядом, но, смущенный, опустил глаза. Наконец нервно рассмеялся.

— Похоже, Соби начинает прозревать, — заметила Полли. — Ты закончил, Льюис? Мы будем иметь дело с теми, с кем должны его иметь. Ты, Льюис, не входишь в это число.

— Не советую недооценивать вашего будущего зятя, — сказал Орн.

— Ты! — крикнула Диана. — Я ненавижу тебя, Льюис Орн!

— Ничего, со временем ты преодолеешь это. — Голос Орна стал сладок.

— О-о-о! — Диана побелела от гнева.

— Я думаю, у меня на руках козырей все же больше, — обратился Спенсер к Полли.

— У вас их практически нет, если вы еще не поняли ситуации, — сказал Орн.

— Объясни. — Спенсер оценивающе посмотрел на Орна.

— Сомнительная популярность Правительства. Ваша плата за власть и достаток — балансирование на лезвии ножа. Громадная аморфная масса — люди — способна поглотить (и уже поглотила) немало правительств. Они способны сделать это на волне гнева. И вы предотвращаете его, назначая хорошее правительство. Не прекрасное, мудрое, а просто хорошее. Иначе, рано или поздно, придет ваш черед. Это и есть политический гений, как часто повторяла моя мать. Я впитал это. — Он нахмурился. — Я не принимаю политику… и, кроме того, я никогда не любил женщин, вмешивающихся в мою жизнь.

Стетсон отделился от стены.

— Все ясно, — сказал он.

Все головы повернулись к нему.

— Оставаясь у власти, натианцы должны дать нам хорошее правительство. Примем это. Факт очевидный. С другой стороны, если мы арестовываем их, то тем самым открываем путь любителям, непрофессионалам, фанатичным демагогам, политика которых в конце концов приводит нас к хаосу.

— Без сомнения, — сказал Орн. — Поэтому надо позволить натианцам продолжать, но с небольшими изменениями.

— Мы не будем ничего изменять! — отрезала Полли.

— Вы еще не выучили урока о топоре и топорище, — невозмутимо сказал Орн.

— А ты еще не понял, что такое настоящая политическая власть, — парировала Полли. — Сдается мне, Льюис, ты не знаешь, куда идти дальше. Ты нашел меня, но в затруднении, что предпринять дальше. Организация обойдется и без меня. А вы не посмеете арестовать нас. В противном случае вы дискредитируете множество влиятельных людей. Власть — в наших руках.

— Служба Р-У в состоянии арестовать девяносто процентов членов вашей организации за каких-нибудь десять дней.

— Попробуйте найти их! — фыркнула Полли.

— Как, Лью? — спросил Стетсон.

— Кочевники, — пожал плечами Орн. — Этот дом напоминает шатер. Мужчины — снаружи, женщины — внутри. Взгляните на план внутреннего двора. Инстинктивное стремление. Натианская кровь.

— Этого достаточно? — спросил Спенсер.

— Добавьте склонность к игре на странных музыкальных инструментах. Кайтра, барабан, гобой — инструменты кочевых племен. Плюс господство женщин в семье; странная смесь традиций кочевников и современности. Копните глубже — политическая карьера мужей, прислушивавшихся к советам своих женщин. Если мы и упустим кого-либо, то немногих.

Полли смотрела на него, раскрыв рот.

— Голова идет крутом, — сказал Спенсер. — Я точно знаю одно. Я обязан предотвратить возникновение еще одной Римской Войны. Я дал клятву. И если по долгу службы я обязан посадить каждого, кто…

— Через час после того, как станет известно о заговоре, — перебил его Орн, — по долгу службы вам не придется сажать каждого, муж натианки! Скорее, вам придется взять под стражу самого себя, или, что более вероятно, быть уничтоженным толпой.

Спенсер побледнел.

Стетсон кивнул в знак согласия.

— Расскажи нам о топоре и топорище, — попросила Полли. — Твое предложение?

— Номер один: право налагать вето на любого кандидата, — сказал Орн. — Номер два: у вас никогда не будет больше половины ключевых постов в правительстве.

— И кого же наделят правом отвода кандидатур? — спросила Полли.

— Адмирала Спенсера, Стета, меня… кого-нибудь еще, кому мы сможем доверять.

— Ты, что же, считаешь себя Богом? — Полли пристально посмотрела на Орна.

— Не больше, чем вы думаете. Я хорошо запомнил уроки матери. Это — система компромиссов. Вы разрезаете пирог, мы — выбираем куски, которые можно взять. Одна группа делает топор, другая — топорище. Вместе мы соединяем их.

В комнате воцарилась тишина. Наконец Спенсер сказал:

— Это выглядит не совсем справедливо…

— Политические компромиссы никогда не бывают справедливы, — заметил Орн.

— Есть вещи, которые никогда не соединятся, не оставив изъянов, — сказала Полли. — Это и есть правительство. — Она усмехнулась, взглянула на Орна.

— Хорошо, Льюис, мы принимаем твою схему. — Она посмотрела на Спенсера.

Тот пожал плечами.

Полли снова повернулась к Орну.

— Ответь мне только на один вопрос, Льюис. Как ты догадался, что я — руководитель?

— Это очень просто. — Орн улыбнулся. — Те записи, которые мы нашли… там была фраза: «Семья на Мараке, обозначенная кодом «Голова»». Ваше имя, Полли — производное от древнего слова «Полл», означающего «голова».

Полли вопросительно посмотрела на Стетсона:

— Он всегда так умен?

— Всегда, — кивнул Стетсон.

— Если хочешь попробовать свои силы в политике, Льюис, — сказала Полли, — я очень рада была бы…

— Я уже и так по уши в политике, — проворчал Орн. — Все, чего я хочу сейчас, так это сесть с Ди и уточнить кое-что, мной упущенное.

Диана фыркнула и, обращаясь к стене, сказала:

— Никогда впредь я не хочу слышать или видеть этого Льюиса Орна! Достаточно!

Плечи Орна поникли. Он повернулся, но, сделав шаг, споткнулся и рухнул на толстый ковер гостиной. Все замерли.

— Доктора, быстро! — опомнился Стетсон. — Меня предупреждали в госпитале, — он еще очень слаб.

Звук тяжелых шагов Полли к коммуникационной системе.

— Лью! — голос Дианы.

Она упала на колени рядом с Орном, коснулась мягкими пальцами его головы, шеи.

— Переверните его, расстегните ему воротник, — посоветовал Спенсер.

Осторожно они перевернули Орна на спину. Он был бледен.

Диана ослабила ему воротник, уткнулась лицом ему в грудь.

— Прости, Лью, прости! — зарыдала она. — Я не хотела. Пожалуйста, Лью, пожалуйста, не умирай!

Орн открыл глаза, поглядел сквозь рыжевато-красную пелену волос Лианы на Спенсера и Стетсона. До него донесся голос Полли, отдающий торопливые указания по видеофону. Он ощутил тепло щеки Дианы на своей шее и капельки ее слез. Медленно, осторожно он моргнул. Внезапно до него донеслось шипение включившегося передатчика. Безудержная ярость охватила его. «Будь она проклята, это чертова вещь! Пусть исчезнет она на дне глубочайшего моря Марака!»

Внезапно он почувствовал, как образовалась пустота на том месте, где недавно находился трансивер. Шипение резко оборвалось. Пораженный, Орн осознал: передатчик исчез. Необыкновенное ощущение единения со Вселенной наполняло каждую клетку мозга. «Пси! Во имя всех святых, Боже!Я — энергия Пси!»

Мягко он отстранился от Дианы, позволив ей помочь ему сесть.

— Лью… — прошептала она, прижимаясь к его щеке.

— Доктор в пути, — возникла сзади Полли. — Он посоветовал избегать резких движений. Почему он сидит?

Орн почти не слышал их.

«Я должен лететь на Амель. Ничто не остановит меня». Он еще не знал, как сделает это, но чувствовал, очень скоро.

На Амель.

Глава 16

«Смерть многогранна: нирвана, бесконечное повторение жизни, равновесие живого и духовного как элемент чистой активности, напряжение/релаксация, боль и наслаждение, поиск истины и всеотрицание. Список неисчерпаем».

Ноа Аркрайт. Аспекты Религии.

Едва ступив из прохладного чрева транспортного корабля на раму, освещенную амельским солнцем, Орн почувствовал бурлящие в воздухе потоки пси-энергии. Ощущение было такое, словно он оказался в зоне действия магнитного поля. Орн замер, ухватившись за поручень, борясь с внезапно подступившей дурнотой. Постепенно головокружение прошло, и он поглядел вниз, с почти двухсотметровой высоты на зеркально-гладкую поверхность космопорта. В знойном воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Лишь временами внезапные порывы пси-энергии обжигали его недавно разбуженные чувства.

Орн даже не заметил, как изменилась его жизнь, набирая бешеный темп и устремляясь в направлении неизведанного, едва он заговорил об Амеле.

Срочно вызванный инженер из отдела изучения Пси-эффектов Службы Р-У обучил Орна пользованию вживленным в тело сложным устройством для определения и усиления пси-энергии.

Никто не обратил внимания или не заметил исчезновения трансивера из тела, а Орн не попросил заменить его. Он старательно изучал новое приспособление для первичного обнаружения пси-энергии. Новых приказов, подписанных Стетсоном или Спенсером, больше не поступало, хотя Орн отлично понимал: все эти приказы теперь превратились в чистую формальность.

То было напряженное время: новые обязанности в Совете по отбору кандидатов, приготовления к предстоящей свадьбе с Дианой, изучение служебных материалов Р-У. И, наконец, осознание необычного, странного состояния страха, вызванного ощущением пси-энергии.

И сейчас, застыв на рампе корабля, над амельским космопортом, он ясно почувствовал волну этого страха. Он вздрогнул. Амель кишел вызывающими мурашки ощущениями. Странные мысли вспыхивали в мозгу словно ослепительные молнии. Какое-то мгновение он ощущал безудержное желание завизжать, захрюкать, подобно вывалявшейся в грязи «кириффе», засмеяться, безумно захохотать и тут же зарыдать, терзая свое горло.

«Меня предупреждали, поначалу будет совсем плохо», — подумал он, успокаивая себя.

Знакомство с пси-эффектами не стерло страха, но подготовило его к встрече с ним. Неподготовленный человек мог потерять рассудок от переполнявших его обрывочных ощущений, смешанных с каким-то благоговейным ужасом, — превосходная тренировка для учеников, высаживающихся на обетованной планете.

Под ним простиралась святая земля, святилище всех религий в изведанной части Вселенной (и, надо отметить, в неизведанной тоже).

Орн сконцентрировал внимание на внутренних ощущениях, как учили его в Р-У. Ошеломившее вначале чувство страха медленно отступило, сменилось легким беспокойством. Он втянул в себя сухой, горячий воздух, ощущая смутную неудовлетворенность, словно в воздухе не хватало важного элемента, к которому привыкли его легкие.

Держась по-прежнему за поручень, он ждал, пока исчезнут призрачные желания. Кто знает, какое из них может прорваться наружу?

Сверкающая внутренняя поверхность открытого люка отразила, слегка искажая, его фигуру. С блестящей поверхности на него глянул полубог древнейшего прошлого Амеля — массивный, с напряженными шейными мышцами. Тонкий шрам проходил по надбровной дуге и исчезал в коротко остриженных рыжих волосах.

В Службе Р-У шутили, что старшего полевого агента можно узнать по количеству шрамов. Но никто не задумывался о количестве миров, получивших шрамы после вмешательства Р-У.

Орн горько усмехнулся: а что, если Амелю понадобится «лечение» или Р-У попытается «урегулировать» положение здесь. Впрочем, тут вряд ли можно дать однозначный ответ.

Орн огляделся, ожидая полного освобождения от пси-контроля. Отсюда, с рампы открывался захватывающий дух вид сграффито из башен, колоколен, шпилей, монолитов, зиггурат, пагод, куполов, минаретов… простиравшихся до самого горизонта, словно на гладком полотне, танцующих в волнах зноя. Золотистый солнечный свет отражался от окрашенных в яркие и приглушенно-нежные тона зданий, сложенных из камня, триклона, стали, синтетических материалов тысячи тысяч цивилизаций.

Желтое солнце — Дабе — застыло в зените, в голубом безоблачном небе, пронзая тогу Орна неласковым жаром. С огорчением он подумал: здесь ему придется носить лишь это бледно-голубое одеяние. Цвет тоги обозначал степень «ученика», хотя вряд ли он прибыл сюда учиться в обычном понимании этого слова. Но таково было требование допуска на Амель. Спускаемая площадка мягко загудела, едва Орн шагнул с рампы, готовая опустить его в суету космопорта. Священнослужители приступали к процедуре посвящения вновь прибывших учеников. Орн не знал, стоит ли ему тоже проходить подобный ритуал. В Службе его инструктировали в плане того, что он должен сам выбрать время высадки. Что они там делают внизу? До него слабо доносились пение и барабанная дробь, временами заглушаемая лязгом вспомогательных механизмов порта.

Внезапное ощущение страха перед неизвестностью сдавило сердце; неизвестностью, подстерегающей его в узких, извилистых улочках, лабиринтах религии. Он знал, когда впервые пришел этот страх. Все началось с Марака.

…Он сидел за столом в своем холостяцком жилище, невидяще глядя в окно на раскинувшийся парк — собственность университета Р-У. Клонящееся к закату зеленое солнце Марака казалось далеким и холодным. Амель тоже казался далеким — местом, куда ему предстояло отправиться после свадьбы и медового месяца.

Он только что получил назначение в антивоенный колледж. Внезапно нахмурившись, он окинул взглядом комнату. Что-то было не так, но он не мог понять, что именно. Все, казалось, находилось на своих местах, ничто не изменилось: серые стены, острые углы койки, застланной белым покрывалом с вышитой монограммой Р-У — скрещенными шпагой и стилом, — стул, приставленный к спинке кровати в трех сантиметрах от двери стенного шкафа. Все казалось обычным и находилось на своих местах.

Но он не мог избавиться от ощущения, будто что-то изменилось и… стало опасным.

Внезапно дверь резко распахнулась, и в комнату вошел Стетсон, в своей неизменной выцветшей форме. Знаки отличия — золотые эмблемы в петлицах и на фуражке, похоже, уже начала разъедать ржавчина. Орн улыбнулся. Эти эмблемы вряд ли знавали хотя бы одну чистку. Мысль показалась глупой. Стетсон экономит время для чистки своего ума. За Стетсоном, словно собачонка на невидимом поводке, катилась механическая тележка, груженная с верхом микропленками, кассетами и даже примитивными книгами в твердых обложках. Тележка вкатилась в комнату и замерла. Орн посмотрел на нее, мгновенно почувствовав: это и есть объект его страха.

— Что это, Стет? — Он вскочил на ноги, пристально глядя на приятеля.

Стетсон отставил стул от койки, бросил фуражку на покрывало. Темные волосы торчали в разные стороны. Он моргнул.

— У тебя было достаточно заданий и возможностей ознакомиться с подобной амуницией.

— Тебе нечего больше мне сказать? — спросил Орн.

— Ну, бывает так, что все в жизни меняется, хотя бывает и наоборот. Кроме того, нынешнее задание ты, кажется, выпросил сам.

— У меня свадьба через три недели.

— Свадьба твоя откладывается. — Стетсон предупреждающе поднял руку, увидев, как потемнело лицо Орна. — Подожди минутку. Просто откладывается.

— По чьему распоряжению?

— Ну, Диана согласилась выполнить задание Верховного Комиссара.

— На сегодня у нас был назначен обед. — Орн начал выходить из себя.

— Он тоже откладывается; она просит прощения. Все это в тележке, в визокубе — извинения, любовь и тому подобное. Она надеется, ты поймешь цель ее внезапного отъезда.

Голос Орна напоминал рычание:

— Что еще за цель?

— Цель ее отсутствия. Через шесть дней, а не через шесть месяцев ты отправляешься на Амель, и у нас куча работы по подготовке твоего задания.

— Объясни лучше, причем здесь Диана?

— Она понимает, что будет мешать тебе, отвлекать тебя, распылять твое внимание, так необходимое тебе именно сейчас. Она отправилась к Франчи Старшему передать важное личное послание, объясняющее суть натианской проблемы и почему отозваны некоторые, прошедшие выборы кандидаты. Она в полной безопасности, и вы поженитесь, когда ты возвратишься с Амеля.

— При условии, если не появится очередное, не терпящее отлагательств дело! — прорычал Орн.

— Ты один из тех, кто дал клятву Р-У, — сказах Стетсон. — Она предусматривает выполнение приказов.

— О да! — прохрипел Орн.

— Амель ты помнишь?

— Но почему так внезапно?

— Амель… хорошо, Лью. Амель — неподходящее место для пикника, как тебе, возможно, могло показаться.

— Нет, конечно… но это место для продолжения обучения управлением пси-энергией. Разве не ты подписал мое заявление?

— Лью, ты не совсем владеешь ситуацией.

— О?..

— Не ты обратился с просьбой отправки на Амель — тебя призвали.

— Что это должно означать?

— Существует лишь один путь попасть туда, — если ты не священнослужитель, — тебя призывают учеником.

— Значит, меня призвали?

— Да.

— А если я откажусь отправиться туда учеником? Глубокие складки обозначились у рта Стетсона.

— Ты дал клятву Р-У. Ты помнишь ее?

— Я собираюсь переписать эту клятву. — Орн нахмурился. — Со слов: «Клянусь жизнью и честью искать и уничтожать любые признаки войны, где бы их не обнаружили». Так вот, я хочу добавить: «И я пожертвую всем и вся ради этой цели».

— Неплохо звучит, — кивнул Стетсон. — Почему бы тебе не предложить это дополнение, когда вернешься?

— Если вернусь!

— Я признаю такую возможность. Но тебя призвали, и Служба Р-У очень хотела бы видеть тебя там.

— Так вот почему никто не удивился моей просьбе!

— Отчасти наш отдел по изучению пси-эффектов подтвердил твои необыкновенные способности… и наши надежды возросли. Мы хотим кого-нибудь вроде тебя отправить на Амель.

— Почему? Какой интерес у Службы на Амеле? Там никогда не случалось войны. Политики боятся прогневить богов.

— Или их служителей религии.

— Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь попадал в беду на Амеле, — сказал Орн.

— Зато у нас всегда неприятности.

— У Службы Р-У?

— Да.

— Но наши ученые из отдела Пси-эффектов обучаются там.

— Их присылает к нам Амель независимо от нашего желания. Нам никогда не удавалось отправить высококлассного, преданного агента на Амель.

— Значит, вы полагаете, священнослужители что-то подозревают?

— Если да, то мы в опасности. Как мы справимся с пси-энергией? Как нам схватить человека, прыгающего, подобно тому парню с Вессела, с планеты на планету без корабля? Как справиться нам с человеком, удаляющим приборы из тела без хирургического вмешательства?

— А, так вы уже знаете?

— Когда наш передатчик начинает посылать нам бульканье рыб, естественно, мы узнаём. Как удалось тебе это? — спросил Стетсон.

— Я не знаю.

— Возможно, ты говоришь правду.

— Я только пожелал, чтобы это случилось. — Орн нахмурил брови.

— Только пожелал? Может быть, поэтому ты собрался на Амель?

Орн кивнул, встревоженный этой мыслью, по-прежнему не в силах освободиться от дурного предчувствия.

— Ты уверен, они призвали именно меня.

— Мы уверены и встревожены.

— Ты не объясняешь всего, Стет. Стетсон вздохнул.

— Лью, сегодня утром мы получили подтверждение. На следующей сессии Ассамблеи будет поднят вопрос о переходе Р-У в подчинение Службе Исследования и Обучения, а возможно, и о передаче последней всех функций Службы.

— Ты шутишь.

— Нет.

— В подчинение Тайлера Джемини и его мальчиков?

— И никого другого.

— Господи… но это же безумие! Половина наших проблем — от глупости И-О. Они втянут нас в еще одну Римскую Войну. Я считал, Джемини станет первым из тех, кого мы уберем.

— Угу, — согласился Стетсон. — На следующей сессии, меньше чем через пять месяцев, будет поднят вопрос о нашем отстранении от дел при полной поддержке священнослужителей Амеля.

— Всех?

— Да.

— Безумие! Послушай…

— У тебя еще остаются сомнения относительно Амеля?

Орн покачал головой.

— Но существуют тысячи религиозных сект, а может быть, и миллионы. Всемирный Совет не позволит…

— Совет и слова не скажет в защиту Р-У.

— Стет, что-то не сходится. Если эти монахи против нас, почему они приглашают меня?

— Теперь ты понимаешь, почему мы так обеспокоены, — сказал Стетсон. — Никому, я повторяю, — никому! — не удавалось заслать своего агента на Амель. Ни Р-У, ни старой Маракианской Секретной службе. Даже натианцам. Все попытки встречали вежливое противодействие. Ни один агент не продвинулся далее двадцати метров от места высадки.

— Что это ты привез? — Орн повернулся к тележке.

— Весь материал, который ты должен был просмотреть в течение шести месяцев. У тебя же только шесть дней.

— Как вы собираетесь вытаскивать меня с Амеля в случае неудачи?

— Никак.

— Никак? — Орн с недоверием поглядел на Стетсона.

— Согласно нашим источникам, твое обучение на Амеле или, как они называют его, «тяжкое испытание», продлится шесть месяцев. Если по истечении этого срока ты не вернешься, мы назначим расследование.

— Типа «Где вы спрятали его тело?»! — рявкнул Орн. — Проклятье! Даже Р-У не может провести расследование.

— Там у тебя будет несколько посвященных жителей планеты. Твоих друзей.

— Тех друзей, которые направили меня туда!

— Я уверен, ты понимаешь необходимость этого задания. Диана поняла.

— Она знает все это?

— Да. Сначала она плакала, но все же отправилась к Франчи Старшему, как приказано.

— Я твоя последняя надежда? Стетсон кивнул.

— Мы должны знать, почему Центр религий против нас. Мы никогда не вынашивали намерений оккупировать их. Мы, конечно, могли бы попытаться, но это вызовет религиозные бунты во всей Федерации.

Зажечь пламя еще одной войны — проще игры в мяч.

— Но ты не исключаешь такой возможности?

— Нет. Хотя не уверен, что наберется достаточно добровольцев для этой работы. Мы никогда не готовим личный состав к войне с религиозными группами. Но, черт возьми! Я уверен: Амель готов к встрече с нами. Лью, ты ступаешь на зыбкую почву. Но мы должны выяснить, почему! Может быть, они просто не понимают нас. Это — единственная наша надежда.

— А если они собираются воевать, Стет? Что тогда? Какая новая фракция может прийти к власти на Амеле?

Стетсон выглядел опечаленным.

— Если ты сможешь доказать… — Он пожал плечами.

— С чего начнем? — вздохнул Орн. Стетсон ткнул пальцем в тележку.

— Начинай читать. Вечером в клинике тебе вошьют новый, улучшенного типа, усилитель пси-энергии.

— Когда я должен быть там?

— За тобой придут.

— За мной всегда кто-нибудь приходит, — пробормотал Орн.

Глава 17

«Вселенная без войны невольно предполагает понятие критической массы в приложении к человеческой природе. Любое случайное столкновение, способное привести к войне, всегда затрагивает аспекты личностных ценностей, осложнения, связанные с технологическим синергизмом, вопросы этико-религиозного характера, природа которых подвержена противодействию. Неизбежно остаются и неизвестные величины, вездесущие и непостижимые.

Человечество по отношению к войне заключено в какую-то многолинейную замкнутую цепь обратной связи, где не существует понятие значительного».

«Война Не-возможна». Глава IV. Руководство к действию. Служба Р-У.

Длинные тени протянулись в госпитальную палату Медицинского Центра Р-У. Наступило время послеобеденного отдыха. Включенная псевдоперспектива создавала в комнате иллюзию полной защищенности. Мягкий, приглушенный зеленый свет селектокола дополнял ощущение покоя. Вес индукционного бандажа под подбородком давал о себе знать, хотя характерного зуда ускоренного заживления Орн не ощущал.

Пребывание на больничной койке причиняло смутное беспокойство. Он знал, почему. Звуки и запахи напоминали ему месяцы, проведенные в госпитале после Шелеба. Теперь Шелеб превратится в другую планету, на которой никогда не возникнет Война.

Подобно Амелю.

Дверь в комнату скользнула в сторону, пропуская вовнутрь высокого, неимоверно худого офицера отдела по изучению Пси-эффектов.

Орн изучал вошедшего — незнакомое лицо, длинный птичий нос, твердый подбородок, узкий рот. Пронзительный, цепкий взгляд. Офицер приподнял руку в знак приветствия, облокотился на спинку больничной койки в ногах Орна.

— Я — Аг Эмолирдо, — сказал он. — Начальник отдела Пси-эффектов. Аг — сокращенно от «Агония».

Не в силах кивнуть головой из-за индукционного бандажа, Орн молча продолжал изучать Эмолирдо. Так вот он, оказывается, какой — осторожный и таинственный начальник отдела Пси-эффектов. Человек излучал ауру поразительной самоуверенности. Он напомнил Орну служителя на Каргоне, — еще одного выпускника Амеля.

Память вызывала смутную тревогу.

— Я слышал о тебе, — сказал Орн. — Как поживаешь?

— Скоро узнаем, — спокойно произнес Эмолирдо. — Я просмотрел твои записи. Поразительно. Знаешь ли ты, что можешь быть центром Пси-энергии!

— Что? — Орн попытался сесть, но бандаж держал его крепко.

— Центром Пси-энергии, — повторил Эмолирдо. — Сейчас я объясню.

— Будь добр, — кивнул Орн. Он чувствовал, как его начинает раздражать всезнающая манера Эмолирдо изъясняться.

— Можешь рассматривать это, как начало твоего обучения. Я решил проводить его сам. Если ты — то, что мы подозреваем… это редкий случай.

— Насколько редкий?

— Остальные потерялись за мистической завесой древности.

— Понятно. Центр Пси-энергии… что это?

— Мы так называем этот феномен. Если ты центр Пси-энергии — это означает, что ты… Бог.

Орн замигал, не в состоянии до конца осмыслить услышанное.

«Жизнь — многогранная, непостижимая загадка», — подумал он.

— Ты не задаешь вопросов? — поинтересовался Эмолирдо.

— Вопросов слишком много.

— Задавай.

— Почему ты решил, что я этот… центр Пси? Эмолирдо кивнул.

— Ты — словно островок порядка во вселенной хаоса. Четыре раза ты привлекал внимание Службы, совершая невозможное. Любая задача, за которую ты брался, могла бы привести к возникновению военного конфликта. Но появлялся ты и составлял разрозненные куски…

— Я делал то, чему меня учили, и ничего больше.

— Учили? Кто?

— Глупый вопрос. Р-У, конечно.

— Разве?

Эмолирдо придвинул стул, сел рядом с кроватью. Его голова оказалась на одном уровне с Орном.

— Давайте начнем с самого начала, с нашего понимания жизни.

— Я понимаю жизнь, проживая ее, — отрезал Орн.

— Вероятно, мне следует кое-что уточнить для определения понятий. Итак, жизнь, в нашем понимании, представляет собой мост, грань между Порядком и Хаосом. Мы трактуем Хаос, как сырую энергию, дикую, необузданную, предназначенную для усмирения, придания Жизни упорядоченной формы. В этом смысле Жизнь становится накопителем энергии Хаоса. Ты следишь?

— Я слышу слова.

— А-а. — Эмолирдо откашлялся. — Сформулируем иначе: Жизнь черпает энергию из Хаоса, но при этом существует внутри упорядоченной формы. Хаос представляет собой фон, или основу, на которой зарождается Жизнь. Здесь мы сталкиваемся с другим понятием — так называемым Стасисом. Для наглядности сравним его с магнитом. Стасис притягивает энергию, пока напряжение статичности, неизменности не достигает критической величины и не происходит взрыв. Взрыв внутри Стасиса разрушает формы, возвращая Хаос или беспорядок. Что, соответственно, оставляет нас с неоспоримым выводом: Стасис всегда ведет к Хаосу.

— Забавно. Эмолирдо нахмурился.

— Данное правило верно как для одушевленной, так и неодушевленной материи. Лед — состояние воды — разрушается при внезапном контакте с теплом. Застывшие общества разрушаются, подвергаясь действию пламени войн или сталкиваясь с неизвестным новым обществом. Природе ненавистен Стасис.

Орн возразил, надеясь, что Эмолирдо замолчит:

— Так же, как и пустота.

А сам подумал: «К чему он клонит? Эти разговоры о Хаосе, Порядке, Стасисе?»

— Мы рассуждаем в категориях энергетических систем, — продолжал Эмолирдо. — Это и есть Пси-подход. Есть еще вопросы?

— Ты ничего не объяснил, — сказал Орн. — Слова, одни слова. Как это увязать с Амелем и с твоим подозрением, что я — центр Пси-энергии?

— Что касается Амеля — этот Стасис, неподверженный разрушению.

— Может быть, он не статичен.

— Разумное возражение. Центр Пси-энергии приводит нас к проблеме чудес. Ты призван Амелем, раз мы считаем тебя создателем чудес.

Боль пронзила перевязанную шею Орна, едва он попытался повернуть голову:

— Чудес? — треснувшим голосом переспросил он.

— Понимание пси-эффектов означает понимание чудес, — нравоучительным тоном произнес Эмолирдо. — Дьявол сидит в том, что мы не понимаем. Таким образом, чудеса пугают нас и наполняют ощущением небезопасности.

— Например, как тот парень, который прыгал с планеты на планету без помощи летательных средств.

— Да. Или другая форма чуда — желание удалить прибор из тела, причем абсолютно не причиняя себе вреда.

— Что произойдет, если я пожелаю избавить себя от твоего присутствия? — спросил Орн.

Странная полуулыбка скользнула по губам Эмолирдо. Словно он решал внутреннюю проблему, как поступить: заплакать или засмеяться, но так и не нашел ответа.

— Это могло бы быть интересным, особенно, если я борюсь с моим собственным желанием.

— Я не настаиваю, — смутился Орн. Эмолирдо пожал плечами.

— Я только хочу отметить, изучение пси означает изучение чуда. Мы занимаемся явлениями, выпадающими из общепринятых рамок. Религия называет подобные эффекты чудесами. Нам приходится сталкиваться с пси-явлениями, или генераторами пси-энергии.

— Смена ярлыка не обязательно означает смену сути предмета, — сказал Орн. — Я по-прежнему не настаиваю.

— Ты слышал когда-нибудь о чудесных пустотах на древних планетах? — спросил Эмолирдо.

— Мне знакомы эти истории.

— Это более чем просто истории. Позволь мне объяснить: такие места являются застывшими формами энергии, спиралями, ведущими из нашей вселенной в соседнюю. За исключением таких центров, сырая и хаотическая энергия сопротивляется нашему стремлению к Порядку. Но в данных точках энергия космического Хаоса становится доступна и поддается укрощению. Именно во время процесса желания мы отливаем сырую энергию в уникальные формы, не поддающиеся общепринятым понятиям. — Глаза Эмолирдо засверкали. Казалось, он с трудом справляется с огромным внутренним возбуждением.

Орн облизал губы:

— Формы?

— Легенды довольно незатейливы, — продолжал Эмолирдо. — Человек гнул проволоку, скручивая ее в спираль, вырезал куски пластика, делал странную смесь из совершенно несопоставимых веществ, и… рождалось чудо. Гладкая металлическая поверхность становилась липкой, словно намазанная клеем. Человек рисовал пентаграмму на полу, и внутри нее начинали плясать языки пламени. Дым возникал из сосуда странной формы и начинал исполнять желания. Все это формы. Ты понимаешь?

— Ну и?..

— Или, например, живые существа, включая и человека, концентрирующие пси-энергию в себе. Они шагали в… ничто и появлялись в сотне световых лет от исходной точки. Они могли посмотреть на неизлечимого больного, и тот поправлялся. Они поднимали мертвых. Читали мысли.

Орн сглотнул слюну. Эмолирдо продолжал говорить со страстной убежденностью, не имеющей, однако, ничего общего со слепой верой.

— Как можно вызвать эти пси-эффекты?

— Эти явления возникают из области страха, — ответил Эмолирдо.

Он наклонился к свету, протягивая руку между лампой и стеной.

— Посмотри на стену.

— Я не могу повернуть голову, — сказал Орн.

— Прости. — Эмолирдо убрал руку. — Я сделал тень. Ты можешь представить себе это. Скажем, вот — разумные существа, ограниченные рамками гладкой поверхности этой стены, и вдруг они видят тень от моей руки. Сможет ли кто-либо единственный из них вообразить форму, от которой падает тень, — форму, проецирующуюся из пространства, находящегося вне его измерения?

— Старый, но интересный вопрос.

— Представь себе: это существо, живущее в одном измерении гладкой поверхности, изобретает прибор, позволяющий ему проникнуть в наш мир. Это похоже на историю слепцов, ощупывающих слона. Его прибор начнет выдавать величины, не существующие в его мире…

Кожа под бандажом начала безумно чесаться. Чтобы уменьшить зуд, Орн сунул под повязку палец. Обрывочные картины каргонского фольклора промелькнули в голове: лесные колдуны, человечки, исполняющие желания, а потом заставляющие пожалеть их, пещеры, излечивающие больных.

Палец под повязкой зачесался невыносимо. Орн нащупал таблетки на прикроватной тумбе и выпил, ожидая облегчения.

— Ты думаешь… — начал Эмолирдо.

— Мне вшили новый усилитель пси-энергии, зачем?

— Это усовершенствованный прибор для определения активности пси-энергии, — пояснил Эмолирдо. — Он обнаруживает поля пси-энергии, ее центры. Он усилит твои способности. Позволит лучше противостоять пси-чувствам, определять побуждения, помогая прочесть чувства других людей. Он позволит тебе определять опасность, предвидеть ее, если хочешь. Я хочу провести несколько парагипнотических сеансов, тогда эти эффекты станут тебе более понятны.

Кожу на шее начало покалывать, а в желудке возникло странное ощущение пустоты, не похожее на голод. Опасность?

— Ты узнаешь ощущение предвидения, — продолжал говорить Эмолирдо. — Оно придет, напоминая страх, возможно, чувство голода. Ты ощутишь отсутствие чего-то внутри себя или в воздухе, которым ты дышишь. Это и будет убедительным сигналом опасности.

Ощущение пустоты в желудке усилилось. Кожа Орна покрылась холодным потом. Он хотел избавиться от этих ощущений, от назидательного рассказа Эмолирдо.

— Ты побледнел, — заметил Эмолирдо. Орн попытался улыбнуться.

— Мне кажется, я испытываю ощущение предчувствия уже сейчас.

— Ага. Опиши свои ощущения. Орн повиновался.

— Странно, что это случилось так скоро. И ты можешь определить источник опасности?

— Ты, — сказал Орн. — И Амель. Эмолирдо поджал губы.

— Возможно, сама по себе пси-тренировка несет опасность для тебя. Странно. Особенно, если ты окажешься центром пси-энергии.

Глава 18

«Мудрец признает ограниченность. Глупец и невежа устыдятся ее. Они промолчат, даже когда вопрос может помочь им постичь истину».

Афоризмы Аббатов

«Ждать дальше — не имеет смысла», — напомнил себе Орн.

Он уже оправился от первого потрясения, вызванного пси-энергией Амеля. Хотя чувство предвидения опасности не проходило, напоминая ноющую зубную боль. Зной и тяжесть грубой одежды становились невыносимыми. Он взмок от пота.

Но что-то внутри продолжало удерживать его. Неприятно засосало в желудке, едва он шагнул на спускаемую площадку.

Внезапно пряный аромат фимиама, настолько сильный, что заглушил даже масляно-озоновую смесь запахов космопорта, наполнил воздух.

Несмотря на все обучение и впитанный с молоком матери агностицизм он испытывал чувство благоговейного страха. Амель выделял ауру магии, растворяющую неверие и скептицизм.

«Это пси-эффекты», — сказал себе Орн.

Звуки заунывного пения и причитания поднимались от земли, сливаясь в однообразный гул. Он почувствовал, как зашевелились воспоминания его детства, проведенного на Каргоне. Религиозные шествия в святые дни… Статуя Махмуда, сверкающая в кибле… Азан, звенящий над огромной площадью в день Байрама…

«Не дай родиться богохульству…» Орн покачал головой: «Самое время удариться в религию, пасть ниц перед Уллуа, звездным скитальцем Аирбов».

Он подтянул пояс, выпрямившись на спускаемой площадке. Чувство опасности не проходило, но и не усиливалось.

Площадка мягко скользнула вниз, возвращая его на переполненную людьми землю. Внизу оказалось еще жарче, чем на рампе. Орн вытер со лба пот. Группа священнослужителей в белоснежных тогах и одетых в голубое учеников теснилась на узкой полоске тени крытого прохода. Постепенно толпа распалась, разделяясь на пары — священнослужитель со своим учеником. Лишь один — огромный, с гладко выбритой головой и глубокими обрядовыми шрамами на лице служитель оставался неподвижен. Темные глаза сверкали из-под седых кустистых бровей. «Уроженец Каргона», — подумал Орн. Казалось, земля задрожит под ногами этого человека, едва он зашагает.

— Ты Орн? — прогрохотал он. Орн шагнул под навес.

— Да.

В тени кожа монаха казалась маслянисто-желтой.

— Я Бакриш. — Он уперся своими лапами в бока, хмуро оглядывая Орна. — Ты пропустил церемонию посвящения.

— Мне сказали, я сам должен выбрать время высадки, — ответил Орн.

— Один из тех? — полуутвердительно произнес Бакриш.

Эта массивная фигура, недовольное лицо напомнили Орну сержанта из Маракианского учебного центра службы Р-У.

Это воспоминание вернуло Орну чувство душевного равновесия. Он улыбнулся.

— Ты находишь что-то смешным? — требовательно спросил Бакриш.

— Моя смиренная физиономия выражает счастье от пребывания в вашем присутствии на Амеле, — сказал Орн.

— Да?

— Что обозначает «один из тех»? — поинтересовался Орн.

— Один из тех уникумов, способных вернуть равновесие Амелю, — сказал Бакриш. — Всё. Идем.

Он повернулся, направляясь в глубь крытой галереи, не оглядываясь на Орна.

— Равновесие Амеля? — удивился Орн.

Он поспешил за Бакришем, обнаружив, что временами ему приходится переходить на бег, стараясь не отстать от священника. «Ни движущихся тротуаров, ни станций перемещения, — подумал Орн. — Эта планета девственна».

Крытая галерея напоминала длинный клюв, выступающий из низкого серого здания, сложенного из пластрона. Двойные двери впустили их в сумрачный зал, омывший Орна прохладным воздухом. Про себя он отметил: двери здесь открывались вручную, причем одна из них скрипела. Звук шагов отражался от стен.

Бакриш шел вдоль ряда узких ниш без дверей, одни из которых были заполнены оборудованием непонятного назначения, другие — бормочущими фигурами. В противоположном конце зала еще одна дверь открыла им вход в комнату, достаточно просторную, чтобы в ней разместились небольшой стол и два стула.

Розовый свет освещал помещение из скрытых светильников.

Пахло плесенью. Бакриш опустился на стоящий у стола стул, скрипнувший под тяжестью его тела, жестом указав Орну на другой.

Орн повиновался и почувствовал, как спазм сжал его желудок при новом сигнале опасности.

— Насколько тебе известно, мы на Амеле подчиняемся Всемирному Перемирию. Разведотдел службы Р — у должен был проинформировать тебя об этом.

Орн молчал, не выражая своего удивления неожиданным поворотом беседы.

— Ты должен уяснить одну вещь: ничего необычного в моем назначении к тебе гуру — нет, — продолжал Бакриш.

— Почему это должно быть необычным?

— Ты последователь Махмуда, а я — Инда, но такова воля божья. По Закону Перемирия все мы служим одному Богу, у которого есть много имен. Понимаешь?

— Нет. Я не понимаю.

— У Инда и Аирба — древняя вражда, — сказал Бакриш. — Ты это знал?

— Кажется, я где-то читал об этом, — согласился Ори. — Лично я считаю: вражда ведет к насилию, а насилие — к войне. Я же дал клятву предотвращать подобное.

— Похвально, очень похвально, — закивал Бакриш. — Когда Эмолирдо рассказал нам о тебе, мы, конечно, в первую очередь подумали об Амеле. Вот почему ты здесь.

«Значит, Стет прав, — мелькнула у Орна мысль. — Отдел пси-эффектов шпионит в пользу Амеля».

— Ты поставил перед нами удивительную задачу… — продолжал Бакриш.

Орн надел маску холодной невозмутимости.

— Я думал, все довольно просто.

— В мире нет простых вещей. — Бакриш перевел взгляд на дверь за спиной Орна.

Орн вдруг почувствовал, что ощущение опасности исчезло. Он резко повернулся, успев заметить фигуру в белой одежде, мелькнувшую в проеме, толкавшую впереди себя странный предмет на колесах.

— Так-то лучше, — усмехнулся наставник. — Теперь мы знаем тензорную фазу твоего усилителя. При желании мы сможем вывести его из строя или уничтожить вместе с тобой.

«Какое устройство Эмолирдо заставил врачей вшить в меня?» Орн напрягся, справляясь с неожиданным ударом. Сможет ли он здесь, на Амеле, пожелав, удалить эти приборы из тела? Мысль о неудаче казалась более опасной, чем возможность оставить усилитель в теле.

— Ну что ж, я рад дать вам возможность не сидеть без дела.

— Не надо насмехаться. У нас нет желания уничтожить тебя. Наоборот, мы хотели бы, чтоб ты пользовался этими устройствами. Именно поэтому тебе вживили их в тело и научили пользоваться ими.

Орн два раза глубоко вздохнул. Обучение управлению пси-энергией помогало действовать бессознательно. Он сконцентрировался на внутреннем спокойствии, и оно пришло, словно пролилось потоком холодной воды. С ледяным спокойствием, готовый к любым вторжениям пси-энергии, Орн взглянул на Бакриша. Мысль бешено заработала. Они заперли его, интересно: события разворачиваются совсем не так, как он ожидал.

— Есть вопросы? — спросил Бакриш. Орн откашлялся.

— Да. Вы поможете встретиться мне с Аббатом Гальмирахом. Я должен знать, почему Амель пытается уничтожить…

— Всему свое время.

— Где я могу найти Аббата?

— Пройдет время, и ты встретишься с ним. Он рядом и ждет, уверяю тебя, с огромным нетерпением дальнейших результатов.

— Каких результатов?

— Твоего тяжелого испытания, конечно.

— Конечно. Когда вы попытаетесь уничтожить меня.

Бакриш выглядел удивленным.

— Поверь мне, мой юный друг, у нас нет желания причинить тебе боль. Мы лишь принимаем необходимые меры предосторожности. Есть ряд сложных проблем, которые привлекают наше внимание.

— Вы сказали, что можете уничтожить меня.

— Только в случае крайней необходимости. Ты должен понять две основные вещи: ты хочешь узнать побольше о нас, а мы желаем узнать тебя. Лучший выход из этого положения — согласиться на тяжкое испытание. У тебя действительно нет выбора.

— Вы так говорите!

— Уверяю тебя.

— Значит, предполагается, что я позволю вам отвести меня словно грифку на скотобойню. В противном случае вы меня уничтожите.

— Не стоит предаваться таким черным мыслям. Взгляни на эту задачу с другой стороны, как я, это ведь интересный эксперимент.

— Но один из нас подвергается опасности.

— Я бы так не говорил.

Орн начал медленно закипать от гнева. И ради этого он отложил свадьбу, позволил врачам, наверняка действующим по указке предателя из Р-У, провести изнурительный курс пси-тренировок? Ради этого?!

— Я узнаю, чем ты дышишь! — рявкнул Орн. — А когда сделаю это, я размажу тебя.

Бакриш побледнел. Желтая кожа приобрела какой-то болезненный оттенок. Он судорожно глотнул, качая головой.

— Ты столкнешься с тайнами, — пробормотал он. Орн смутился, ибо не ожидал от себя подобной бравады. «Что так напугало этого умника? Он здесь заправляет, но моя угроза испугала его… Почему?»

— Ты согласен на тяжкое испытание? — рискнул еще раз Бакриш.

Орн откинулся на спинку стула.

— Ведь вы говорите — у меня нет выбора.

— Это действительно так.

— Что ж, я согласен. Но цена за это — встреча с Аббатом!

— Конечно… если выживешь.

Глава 19

«Приходя из Все-единого Начала, мы возвращаемся назад. Сумеем ли мы сохранить самую малость от Того, что есть Начало и Конец?»

Афоризмы Аббатов.

— Он прибыл, Ваше Преподобие, — нарушил тишину священник. — Бакриш с ним.

Аббат Гальмирах стоял у пюпитра. Его длинное блеклое одеяние контрастировало с лежащим на полу толстым оранжевым ковром. Комната выглядела старой и сумрачной из-за закрытых, не пропускавших палящих лучей амельского солнца окон. Тусклый свет лился из старинных светильников, развешанных по углам, освещая комнату.

Узкое лицо с длинным носом и тонкогубым ртом казалось безмятежным. Хотя, без сомнения, он ясно сознавал присутствие священника, размытые тени на деревянных стенах, слабое потрескивание затухающего огня в камине за его спиной.

Вошедший священнослужитель, Макрити, был одним из его наиболее доверенных помощников, но внешность этого человека — длинные черные волосы, густые бакенбарды, очерчивающие гладкое круглое лицо, темный засаленный костюм и белоснежный воротничок, — внушала Аббату смутную тревогу. Слишком уж Макрити напоминал иллюстрации Всемирной Истории о временах Второй Инквизиции.

— Я почувствовал его прибытие. — Аббат на мгновение оторвал взгляд от пюпитра с лежащими на нем листком бумаги и ручкой. Ему нравилось сохранять древние традиции. — Рассеялись последние сомнения. Это он.

— Он преодолел все три ступени, — проговорил Макрити. — Но пока нет уверенности в том, что он выживет во время тяжкого испытания и узнает вас — того, кто призвал его.

— «Узнать» — имеет слишком много значений. Ты прочитал послание моего брата?

— Я прочел его, Ваше Преподобие.

— Ты помнишь то видение, возникшее на мгновение раньше появления Шриггар? — Аббат отложил ручку в сторону. — Мой брат и зеленый прибор. Поразительное повторение слов Шриггар. Точно по проложенному следу. — Он повернулся к своим записям.

— Ваше Преподобие, игра в войну, стеклянный город и время политиков прошли. Я изучал ваш отчет о создании Бога. Пришло время устрашиться плодами своей дерзости.

— Что я и делаю, — произнес Аббат не поднимая головы.

— Мы все боимся этого.

— Но подумай, — росчерком пера Аббат закончил свою работу. — Это наш первый человек! Что нам удавалось сделать — Гору на Тэли, Говорящий Камень Кринта или Бога Мышей на Старой Земле? И вот теперь первый человек — Бог!

— Но ведь были другие, — возразил Макрити.

— Но не мы создали их…

— Мы пожалеем об этом, — пробормотал Макрити.

— О да, я уже жалею, — вздохнул Аббат. — Но теперь поздно что-либо менять. Разве не так?

Глава 20

«Не близок путь, короток день, но ленивы путники. И велит Учитель нам поспешить, ибо велика награда».

Писания Аббата Гальмираха.

— Это так называемая «камера познания веры», — сказал Бакриш, жестом приглашая Орна к открытой двери кельи. — Ты должен лечь на пол спиной и не вставать, пока я не скажу. Ослушание может привести к опасным последствиям.

— Почему?

Орн наклонился вперед, изучая келью. Помещение оказалось неожиданно высоким и довольно узким. Стены, пол и потолок, облицованные белым камнем, испещренные тонкими коричневатыми линиями, словно следы насекомых. Мягкий молочно-белый свет освещал комнату из невидимого источника. В воздухе стоял запах сырого камня и плесени.

— Это пси-машина огромной мощности, — пояснил Бакриш. — Ляг на спину, так ты будешь в относительной безопасности. Пожалуйста, верь мне. Мне случалось видеть результаты неверия. — Его передернуло.

Орн кашлянул. Из кельи повеяло холодом. Пустота в желудке предупреждала о страшной опасности.

— А если я откажусь от испытания? — спросил он.

— Прошу тебя. Я здесь и должен помочь тебе. Повернуть сейчас назад — еще опаснее, чем идти вперед. Гораздо опаснее.

Орн, почувствовав искренность в словах, обернулся, пристально поглядев в темные умоляющие глаза наставника.

— Пожалуйста, — повторил Бакриш.

Глубоко вздохнув, Орн шагнул в келью. Чувство опасности уменьшилось, но не исчезло.

— Ляг на спину, — приказал Бакриш.

Орн вытянулся на полу. Камень холодил спину даже через толстую ткань тоги.

— Начав тяжкое испытание, ты должен пройти его до конца. Помни это.

— Ты прошел подобное испытание? — Орн чувствовал, что выглядит довольно глупо со стороны, растянувшись на полу.

Фигура Бакриша в дверном проеме отсюда казалась огромной.

— Конечно же.

«Если доверять пси-ощущениям, — мелькнула у Орна мысль, — я чувствую искреннее расположение Бакриша».

— Что ожидает меня в конце этого испытания?

— Каждый находит что-то свое.

— Мне действительно будет угрожать опасность, если я откажусь? — Орн приподнялся на локте. — Мне кажется, ты используешь меня в каком-то эксперименте.

— У тебя нет выбора. — От Бакриша исходила волна огорчения. — Ляг на спину. Так безопаснее.

Орн подчинился:

— Что ж, давай начнем.

— Как скажешь. — Наставник отступил в сторону. Дверь захлопнулась, слившись со стеной, не оставив даже намека на свое существование.

Орн осмотрелся, стараясь не обращать внимания на внезапно пересохшее горло. «Четыре метра в длину, два в ширину, десять в высоту. Впрочем, возможно, и выше». Крапчатый потолок затуманивался, теряя свои формы. Бледное освещение приводило в замешательство. Предчувствие опасности не покидало его. Внезапно келью наполнил голос наставника, — гулкий, он звучал отовсюду. Он присутствовал везде — вокруг Орна, внутри его.

— Ты находишься внутри пси-машины. Тяжкое испытание, которому ты подвергаешься, — древнее и жестокое. Это испытание твоей веры. Неудача означает гибель. Потерю жизни, утрату души. Или того и другого.

Орн сжал кулаки. Пот обильно проступил на ладонях. Внезапно он ощутил, как резко возросла пси-активность. Вера? Он поймал себя на том, что вспоминает свое долгое, мучительное пребывание в коконе и сон, изводивший его.

«Богов сотворяют — они не рождаются». Он вернул себе жизнь в коконе, отвергнув правила.

«Испытание веры?»

«Во что он может верить? В себя?» — Мысли путались. «Я живу. Я существую. Я дал жизнь самому себе». Это ли должно быть принято за веру?

Снова голос Бакриша гулко разнесся по келье.

— Погрузи свое Я в тайну познания, Орн. Что может устрашить тебя?

Орн ощутил, как нарастает давление пси-энергии. Свидетельство глубокого и скрытого напряжения.

— Я хочу знать, куда я иду, Бакриш, — хрипло произнес Орн.

— Порой мы движемся ради самого движения.

— Чепуха!

— Зажигая свет, ты пробуждаешь веру. Ты веришь: когда вспыхнет свет — мрак рассеется.

— Я верю в это благодаря накопленному опыту, — ответил Орн.

— Но если нет такого опыта?

— Тогда, возможно, я удивлюсь.

— Ты считаешь, что обладаешь всем опытом, накопленным человечеством.

— Я так не думаю.

— Что ж, приготовься к удивлению. Должен сказать тебе, в твоей келье нет осветительных приборов. Свет, который ты видишь, существует благодаря твоему желанию; ты веришь в то, что он должен гореть, и ни по какой другой причине.

— Что…

Темнота поглотила келью; густой адский мрак. Предчувствие смертельной опасности захлестнуло сознание Орна.

Хриплый шепот прорезал тишину:

— Обрети веру, мой ученик.

С трудом удерживаясь от безумного желания броситься назад к стене, где недавно была дверь, заколотить в нее, разбивая в кровь руки, Орн почувствовал, как его обожгло дыханием опасности. Смерть притаилась в движении. Назад пути нет.

Высоко под потолком возникло, закручиваясь спиралью, туманное свечение. Свет? Нет, оно не совсем подходило под определение света.

Он вытянул вперед руку, прикрывая глаза. На фоне туманного свечения виднелись только ее контуры. Облако не испускало света во внутрь кельи. Давление нарастало с каждым ударом сердца.

«Темнеет, когда я начинаю сомневаться, — углубился в размышления Орн. — Может быть, молочно-белый свет означает нечто противоположное мраку?»

Не отбрасывающее тени свечение, но более тусклое, чем прежде, разлилось по келье. Под потолком, где только что извивалась туманная спираль, заклубилось черное облако. Облако — чернее глубины самого Космоса.

Орн замер, встревоженный. Мрак вернулся. Вновь, извиваясь спиралью, возникло туманное свечение. Предчувствие беды забилось внутри, стремясь с криком прорваться наружу. Он закрыл глаза, преодолевая страх и сосредоточиваясь. Ощущение опасности уменьшилось. Орн приоткрыл глаза.

Страх!

Призрачное свечение, извиваясь, опустилось ниже. Закрыть глаза! Страх отступил.

«Темнота равна страху, — продолжал размышлять Орн. — Она возникает всякий раз, когда я начинаю сомневаться и бояться».

Он вздохнул несколько раз, успокаиваясь, вновь сосредоточился на внутренних ощущениях.

«Вера? Что это должно означать? Страх притягивает мрак. Что они хотят от меня? Я существую. Довольно этого». Он заставил себя открыть глаза и уставился в черноту кельи.

Пугающее свечение опустилось еще ниже, заворачиваясь кольцами.

«Даже в кромешной тьме видно свечение. Что это — свет? Нет, он не освещает, не позволяет увидеть. Это антисвет!»

Орн вспомнил детство. Темноту в своей спальне. Лунные тени, превращающиеся в чудовищ. Он зажмурил глаза, испуганный, что увидит такое, чего не вынесет его рассудок.

Лжесвет.

Орн вновь поглядел на извивающееся свечение.

«Лжесвет и обманутая вера? Не это ли они хотят сказать?» Свечение начало заворачиваться вовнутрь. «Означает ли мрак отсутствие веры?» Замигав, облако растаяло. «Достаточно ли веры в свое существование?»

Келья оставалась темной, пугающей. Он ощущал холодную сырость камня.

Внезапно в кромешном мраке послышались вызывающие дрожь звуки. Шипение и шорох ползущей твари, царапанье когтей и стоны. Облекая звуки в животные формы, воображение рисовало ядовитых ящериц и сплетенных в клубок змей, невообразимых чудищ и клыкастых тварей, пришедших из кошмаров.

Мир растворился, превратившись во вселенское зло. Орн тонул, захлебывался в океане пришедшей ненависти.

Хриплый шепот змеей проскользнул в черноте кельи.

— У тебя открыты глаза, Орн?

Его губы задрожали от усилия выдавить ответ.

— Да.

— Что ты видишь?

В зловещем красном свете он вдруг разглядел скрюченное тело Бакриша с перекошенным от боли лицом.

— Что ты видишь? — требовательно повторил Бакриш.

— Тебя. Я вижу тебя в огне ада.

— Преисподня Махмуда?

— Да… Но почему я вижу это?

— Ты не хочешь света, Орн?! — В голосе Бакриша звучал неподдельный ужас.

— Почему я вижу тебя в аду, Бакриш?

— Умоляю тебя, Орн! Выбери свет. Обрети веру!

— Но почему я увидел тебя…

Орн замолчал, пораженный новыми ощущениями. Что-то вторглось в сознание, оценивая его мысли, изучая каждое не произнесенное тайное желание, взвешивая, словно на ладони, его душу.

Появилась странная уверенность: стоит пожелать — и Бакриш окажется в бездне преисподни Махмуда. Стоит только пожелать…

«А почему бы и нет? — спросил он себя, и тут же — зачем? Кто он, принявший такое решение? Чем Бакриш вызвал страшный гнев Махмуда? Разве один Бакриш повинен в заговоре против Р-У? Бакриш — ничто, священник. А Аббат Гальмирах…»

Стоны и причитания наполнили келью. Язык пламени лизнул темноту над Орном, отбрасывая кровавые отблески на стены. Предчувствие непоправимого сдавило внутренности.

На кого направлена фанатичная ненависть Махмуда?

Если желание высказано, оно поразит одну жертву? А что станется с тем, кто пожелал его? Возможен ли ответный удар?

«Присоединюсь ли я к Аббату в Преисподне?»

Осознание способности сотворить страшную, дьявольскую вещь переполняло душу. Он может ввергнуть живое существо, человека в вечный ад. Кого и зачем?

Обладание страшной силой дает ли право пользоваться ею? Существо его напряглось, восставая против минутного желания сделать это.

«Человек не заслуживает такой страшной участи».

«Я существую. Довольно этого. Должен ли я страшиться самого себя?»

Языки пламени исчезли. Огонь покинул келью, наполненную страшными шорохами и шипением.

Орн почувствовал, как напряжены его пальцы, впившиеся ногтями в пол. Мысль пронзила его. Когти! Он оторвал руки от пола, засмеявшись, когда прекратился царапающий звук. Он расслабил напряженные, судорожно подрагивающие ноги — шорох исчез.

Осталось шипение.

Он громко захохотал. Только сейчас он осознал: это воздух с трудом прорывается сквозь стиснутые зубы. Свет!

Ослепительный, бриллиантовый свет разлился по келье.

Каприз — и темнота вернулась. Теплая, уютная тишина.

Орн улыбнулся. Пси-машина реагировала на его тайные, сокровенные желания, те желания, которые заглушались сомневающимся сознанием, те желания, в которые он верил.

«Я существую».

Сначала он выбрал свет, потом — темноту. Игнорируя предупреждение Бакриша, Орн поднялся на ноги. Лежа на спине легче понять образы, нарисованные воображением. Он снова улыбнулся.

— Бакриш, открой, — позвал он.

Пси-зонд вошел в сознание, медленно, тяжеловесно. Он узнал Бакриша.

— Видишь, я обрел веру. Открой.

— Сделай это сам.

— Покажи мне, Бакриш, — пожелал Орн.

В щель ворвался свет, веером раскрываясь в темноте. Шуршанье песка заполнило келью. Вся стена отошла в сторону.

Орн посмотрел на темную фигуру Бакриша, очерченную светом.

Инд сделал шаг вперед и, вздрогнув, остановился, увидев стоящего в темноте Орна.

— Ты не выбрал Свет, Орн?

— Нет.

— Но ты встал, не испугавшись моего предупреждения. Ты понял суть эксперимента.

— Да, — согласился Орн. — Пси-машина выполняет мои неосознанные желания. Вера — это и есть неосознанное желание.

— Ты это понял и все равно выбрал темноту?

— Это тревожит тебя, Бакриш?

— Да.

— В какое-то мгновение я нашел это более полезным.

— Понятно. — Бакриш покачал бритой головой. — Благодарю тебя за то, что пощадил меня.

— Ты знаешь? — удивился Орн.

— Я чувствовал языки пламени. Жар. Я ощутил запах горения. Я слышал свои крики от боли. Жизнь гуру на Амеле не так проста, как может показаться. Слишком много вероятностей.

— Ты оставался в безопасности. Я сознавал свои желания.

— В этом и заключается высшая степень веры, — пробормотал Бакриш.

Он поднял руки, сложил ладони и поклонился еще раз Орну.

Орн шагнул из темноты кельи.

— В этом и заключается мое испытание?

— О нет, это лишь первый шаг. Ты должен пройти семь ступеней познания: веры, двуликого чуда, догмы и ритуала, нравственности, религиозных идеалов, жизни и таинства. Не обязательно они будут расположены в таком порядке. Иногда они незаметно переходят друг в друга.

Орна охватило чувство опьянения.

— Что ж, давай продолжим. Бакриш вздохнул:

— Да хранит тебя святой Рама. Два лика чуда станут для тебя следующим испытанием.

Ощущение тревоги ожило вновь. Игнорируя его, Орн подумал: «Я поверил в себя. Я смогу победить свой страх».

— Чем раньше пройдем испытание, тем скорее я встречусь с Аббатом. Именно поэтому я здесь, — вслух сказал Орн.

— И лишь по этой причине? Орн заколебался:

— Нет, конечно. Но он сгущает тучи над Р-У. Когда я решу все задачи, я хочу разрешить и последнюю, связанную с ним.

— Он действительно один из тех, кто призвал тебя, — сказал Бакриш.

— Я мог ввергнуть его в преисподню.

Бакриш побледнел:

— Аббата?

— Да.

— Рама, храни нас!

— Льюис Орн охранит тебя, — сказал Орн. — Продолжим.

Глава 21

«Форма массового насилия, или так называемый феномен войны, основывается на синдроме вины, страха и ненависти, характерном для нездорового общества. Впрочем, отсутствие иммунитета к подобной болезни свойственно человеческой природе, ибо болезнь не является необходимостью и нормальным состоянием человеческого организма. Среди симптомов вируса войны вы обнаружите и оправдание совершенных ошибок, и ощущение личной добродетели, и желание сохранить эти ощущения».

Умбо Стетсон. Лекции в Антивоенном колледже.

Остановившись перед тяжелой бронзовой дверью в конце длинного коридора, Бакриш нажал на резную ручку, отлитую в виде восходящего солнца с длинными лучами, и, помогая себе плечом, распахнул ее.

Натужно заскрипев, дверь открылась.

— Обычно мы не пользуемся этим проходом, — пояснил он. — Два испытания редко идут друг за другом в этом «суде божием».

Орн, шагнув за Бакришем, оказался в огромнейшем зале. Образуя сводчатый потолок, уходили вверх каменно-пластроновые стены. Через узкие окна вовнутрь врывались полосы света, заставляя золотом сверкать висящую в воздухе пыль.

В середине этого величественного зала, казавшаяся карликовой в этом пространстве, окружающем ее, стояла наполовину срезанная, словно незавершенная, каменная стена около двадцати метров в высоту и пятидесяти в длину.

Бакриш обошел Орна, прикрыл тяжелую дверь.

— Идем туда, — кивнул он в направлении огромного барьера.

Их шлепающие сандалии рождали странное, замедленное эхо. Запах сырого камня щекотал обоняние. Орн оглянулся. Дверь, через которую они только что вошли, потерялась в кольце расположенных по всему периметру зала таких же бронзовых дверей.

Не доходя десяти метров до середины этой странной стены, Бакриш остановился. Орн замер рядом с ним. Гладкая, безликая серость пластроновой стены порождала ощущение угрозы. Орн почувствовал, как вновь зашевелилось предчувствие беды, едва он посмотрел на этот барьер. Страх. Накатывающий и отступающий словно волны. Эмолирдо сформулировал бы это ощущение, как «Бесконечный ряд вероятностей в столкновении с опасностью». Какую опасность таила стена, если вновь появилось это предчувствие?

Бакриш искоса поглядел на Орна.

— Не правда ли, мой ученик, надо выполнять приказы своих командиров? — Голос священника родил гулкое эхо в пустоте зала.

Орн закашлялся, не в силах справиться с режущей сухостью в горле.

— Если только приказы не бессмысленны и тот, кто отдает их, действительно командир. Почему ты спросил об этом?

— Орн, ты заслан сюда шпионить. Ты агент службы Р-У. По закону, за все, что может с тобой случиться, ответственность понесут твои начальники. Не мы.

— К чему ты клонишь? — Орн напрягся.

На лбу Бакриша выступил пот. Он посмотрел сверху вниз на Орна. Его темные глаза заблестели.

— Эти машины порой нас пугают, Орн. Они непредсказуемы. Любой человек, попадающий в поле машин, подвергается воздействию их энергии.

— Как в тот раз, когда ты стоял на краю преисподни?

— Да. — Бакриша передернуло.

— И все же ты хочешь ввергнуть меня в новое испытание?

— Ты должен. Это единственный способ выполнить то задание, ради которого ты явился. Ты не можешь и не хочешь останавливаться. Вращается колесо Великой Мандалы.

— Я не заслан сюда, — перебил Орн. — Аббат призвал меня. И ты, Бакриш, несешь ответственность. Иначе ты не был бы сейчас со мной. Где твоя вера?

— Ученик учит своего гуру. — Бакриш сложил ладони и, подняв их к лицу, поклонился. — Зачем ты заговорил об этих страхах? — Наставник опустил руки. — Ты не доверяешь и боишься нас. Я отражаю твои собственные страхи. Подобные чувства ведут к ненависти. Ты понял это во время первого испытания. Но теперь, в том испытании, которому ты подвергнешься, ненависть несет высшую опасность.

— Кому, Бакриш?

— Тебе, всем, на кого ты можешь повлиять! Из этого эксперимента вытекает редкое понимание того…

Он замолчал, услышав за спиной царапающий звук.

Орн обернулся и увидел двух прислужников, устанавливающих перед стеной массивное, с прямыми подлокотниками кресло. Испуганно глянув на Орна, они поспешно скрылись за одной из бронзовых дверей.

— Они боятся меня, — заметил Орн, кивая на дверь, за которой исчезли прислужники. — Означает ли это их ненависть ко мне?

— Они испытывают благоговейный страх перед тобой, — ответил Бакриш. — Они готовы почитать тебя. Мне трудно сказать, насколько благоговейный страх и почтение представляют собой затаенную ненависть.

— Понятно.

— Я выполняю приказы, Орн. Прошу тебя, вырви ненависть ко мне из своего сердца. Не держи ее в себе во время этого тяжкого испытания.

— Но почему эти двое испытывали благоговейный страх передо мной? — вновь спросил Орн, продолжая смотреть на бронзовую дверь.

— О тебе уже прошел слух. Им знакомо это испытание. Ткань всей нашей Вселенной вплетена в него. Многое приходит здесь в равновесие, когда рядом находится потенциальный центр пси-энергии. Число вероятностей бесконечно.

Орн рискнул ощутить эмоции Бакриша. Но тот, очевидно, почувствовал его попытку.

— Я боюсь, — неожиданно сказал он. — Ты это хотел знать?

— Почему?

— В моем тяжком испытании этот тест почти привел к смертельному исходу. Я изолировал суть ненависти. Это место давит на меня даже сейчас. — Он вздрогнул.

Орн почувствовал, как изменяется страх его гуру.

— Я хотел бы, чтобы ты оказал мне услугу, помолившись со мной, — неожиданно произнес Бакриш.

— Кому?

— Любой силе, в которую ты веришь. Самому себе, Единому Богу — это не имеет значения. Надо лишь помолиться.

Бакриш сложил руки, склонил голову.

Мгновение поколебавшись, Орн скопировал его жест.

Глава 22

«Что может быть лучше: преданный друг, доброе сердце, зоркий глаз, хороший сосед, верная жена или предвидение последствий? Нет, ничто из перечисленного. Страстная, чуткая душа, знающая цену дружбе и собственному достоинству, — вот что самое лучшее».

Бакриш. Ученик — Наставнику.

— Почему вы избрали Бакриша сопровождать его в тяжком испытании? — спросил у Аббата Макрити, закончив докладывать о результатах первого испытания Орна.

Они стояли в кабинете Аббата. В воздухе, казавшемся Макрити невыносимо жарким, несмотря на давно погасший в камине огонь, чувствовался сильный запах серы.

Аббат, склонив голову над пюпитром, не оборачивался, не замечая Макрити, страстно желавшего добиться для себя этой чести.

— Я выбрал Бакриша из-за фразы, которую он сказал когда-то, будучи моим учеником, — пробормотал Аббат. — Бывают времена, когда даже Богу нужен друг.

— Чем это пахнет? — Макрити поморщился. — Должно быть, что-то попало в камин, Ваше Преподобие?

— Я жег свою душу в огне ада, — произнес Аббат, понимая: тон выдал его неудовольствие. — Такой выбор сделан мною. — И, стараясь смягчить его, добавил: — Помолись за меня, мой дорогой друг. Помолись за меня.

Глава 23

«Учитель, не растущий вместе с учениками, не способен научить.

Ученик, насмехающийся над глубокими познаниями своего учителя, похож на глупца, выбравшего неспелый виноград и презирающего созревшее вино из сладких плодов.

Афоризмы Аббатов.

— Ты должен сесть сюда, — сказал Бакриш, когда они помолились.

Он кивнул на уродливое массивное кресло, развернутое сиденьем к стене.

Орн перевел взгляд на предмет, на который указывал Бакриш, только сейчас заметив откинутую за его спинку металлическую полусферу. От кресла исходило какое-то зловещее напряжение. Он почувствовал, как сердце гонит кровь по жилам.

«Порой мы движемся ради самого движения», — всплыли из памяти слова.

Орн медленно приблизился к креслу. Усаживаясь, вновь почувствовал, как сжались внутренности от ощущения смертельной опасности.

Металлические зажимы выскользнули из потайных отверстий, крепко обхватывая грудь, руки и ноги. Он дернулся, пытаясь высвободиться.

— Не сопротивляйся, — предостерег его Бакриш. — Тебе не вырваться.

— Почему ты не предупредил, что меня пришпилят, как мотылька?

— Я не знал. Правда. Кресло — это часть пси-машины. Благодаря тебе оно живет своей собственной жизнью. Пожалуйста, Орн, прошу тебя как друг: не сопротивляйся, не пытайся ненавидеть нас. Ненависть лишь приблизит опасность, угрожающую тебе. Она может стать причиной твоего поражения.

— Касающегося и тебя?

— Вполне вероятно, — согласился Бакриш. — Никто не в силах избежать последствий своей злобы.

Он огляделся.

— Когда-то я пролил здесь свою ненависть. — Он вздохнул, медленно опуская полусферу на голову Орна.

— Не пытайся вырваться, не сопротивляйся, — снова повторил он. — Микроволоконные зонды внутри сферы могут причинить острую боль. — Он опустил колпак.

Орн почувствовал, как что-то коснулось черепа в тысяче точках, вызывая царапающие и одновременно щекочущие ощущения.

— Что это? — спросил он.

Голос его странно прозвучал под полусферой. «Зачем мне все это? — внезапно подумал он. — Почему я принимаю на веру их слова?»

— Это одна из мощных пси-машин. — Бакриш что-то подкрутил на спинке. Звякнул металл.

— Тебе видна находящаяся перед тобой стена? Орн выглянул из-под нижнего края колпака.

— Да.

— Наблюдай за ней. Она проявит твои скрытые желания. С помощью этой машины ты сотворишь чудо. Сможешь воскресить мертвых. Ты можешь оказаться на грани постижения глубочайшего мистического опыта.

Орн кашлянул, борясь с сухостью в горле.

— Если я захочу, чтобы появился мой отец, он появится?

— Он умер?

— Да.

— Это может произойти.

— И действительно мой отец будет… живой?

— Да. Но позволь предупредить тебя. Все увиденное тобой — не галлюцинации. Если тебе удастся воскресить мертвых, то появившееся окажется не просто воскресшим человеком, а… чем-то большим.

Тыльная сторона правой руки Орна невыносимо зачесалась. Он напрягся, не в силах унять зуд.

— Что должно означать это «нечто большее»?

— Существующий парадокс, — пояснил Бакриш. — Любое существо, возникшее здесь по твоему желанию, обладает частью твоего сознания, также, впрочем, как и своим собственным. Сущность данного существа, столкнувшись с твоей сущностью, неминуемо придет к противоречию, результат которого не предсказуем. Твои воспоминания способны воскресить любую живую плоть…

— Мои воспоминания? Но…

— Выслушай меня, Орн. Это важно. Отдельные твои творения смогут сознавать свою двойственность. Но некоторые отвергнут раздвоенность. Они не смогут воспринимать эту зависимость.

«Он верит в это», — думал Орн, слушая Бакриша. Страх, звучащий в словах наставника, казался искренним, придавал весомость тому, о чем тот говорил.

— Зачем я посажен в эту ловушку? — спросил Орн.

— Не знаю. Возможно, важно не позволить тебе убежать от самого себя… — Бакриш положил руку на плечо Орна, слегка сжав его. — Сейчас я должен покинуть тебя, но я буду молиться! Да храни тебя милость Господня.

До Орна донеслось шуршание одежд уходящего священника. Где-то хлопнула дверь. Эхо гулко разнеслось по залу, теряясь в огромной пустоте. Безграничное чувство одиночества охватило Орна. Внезапно родился звук — слабое жужжание, напоминающее пчелу. Пси-усилитель на шее больно задергался, и Орн почувствовал, как обожгли его потоки пси-энергии. Стена мигнула, ожила, наливаясь ярко-зеленым цветом, и приобрела прозрачность. Вспыхнули внутри флуоресцентные багровые полосы, извиваясь, корчась, словно черви, попавшие в вязкую зеленую жидкость аквариума.

Он судорожно вздохнул. Страх сковывал тело. Сплетающиеся полосы завораживали. Они поднимались над поверхностью стены, тянулись к Орну, с беззвучным всплеском опадали обратно. В глубине из переплетенных полос возникло лицо Дианы. Орн замер, пытаясь удержать ее образ, видя, как он начинает таять. «Я не хочу, чтобы она была в этом опасном месте», — мелькнула мысль.

Непонятные формы, странные фигуры возникали и снова растворялись внутри огромной стены. Внезапно флуоресцирующие полосы оформились в фигуру Шриггар — страшной ящерицы, которой пугали каргонские матери непослушных детей. Образ разбухал, все более становясь реальным. Проявились желтая чешуя, немигающие выпученные глаза.

Время замедлило свой ход, останавливаясь. Орн вспомнил детство на Каргоне, страшные истории.

«Нет, Шриггар давно вымерли. Мой прапрадед видел последнюю особь», — сказал он себе. Воспоминания не уходили, затягивая его в глубокий колодец, похожий на безумие. Глубже… Глубже… Глубже. Он вспомнил детский смех, кухню, мать, совсем еще молодую. Смеющихся над ним сестер. Ему было три года, когда он прибежал домой, захлебываясь слезами от страха, что увидел настоящую Шриггар в тени глубокого оврага.

«Насмешницы! Злые девчонки! Он думает, видел Шриггар! Тише, вы. — Удивление даже в голосе матери. — Теперь он понял».

Поверхность зеленой стены вздулась. Страшная, костистая лапа коснулась пола. Ящерица отделилась от стены.

Орн дернулся, освобождаясь от воспоминаний, морщась от острой боли, вызванной вонзившимися в кожу микроволоконными зондами.

Царапая когтями по полу, Шриггар порывисто шагнула от стены и замерла, свыкаясь с обстановкой.

«Мои предки становились добычей этого страшилища, — подумал он. — Страх перед ней заложен в моих генах». Во рту появился кисловатый привкус ужаса.

Желтые чешуйки издавали мерзкий дребезжащий звук при каждом вдохе создания. Узкая птичья голова склонилась набок, клювообразная пасть раскрылась, обнажая страшные челюсти и раздвоенный язык.

Первобытный инстинкт вдавил Орна в кресло. Невыносимая вонь от чудовища — тошнотворно-сладковатый и одновременно кислый запах болота — не давала дышать.

Шриггар щелкнула клювом: «Чанк!» Выпученные глаза провернулись и уставились на Орна. Шриггар повернула голову на другой бок, поводя выпученными глазами в метре от лица Орна.

Что-то еще отделилось от стены. Орн перевел глаза, пытаясь узнать, что лежит в основе этого движения. Двое детей, одетые в коротенькие платьица, прыгнули на каменный пол. Звонкие голоса эхом отозвались в зале. На вид ребенку — пять, другой немного постарше — лет восемь. Некоторая тяжеловесность выдавала в них жителей Каргона. Старшая девочка держала ведерко и совок. Они замерли, оглядываясь, смущенные незнакомой обстановкой.

— Мадди, где мы? — нарушила внезапную тишину младшая девочка.

Шриггар, привлеченная голосами, наклонила голову, выпучивая глаз, пытаясь рассмотреть детей.

Старшая пронзительно закричала. Резко развернувшись, скрипнув когтями по полу, ящерица бросилась на детей.

Внезапно Орн узнал их — его сестры, те, которые когда-то посмеялись над его страхом. Словно он оживил тот случай, давая выход своей ненависти, натравливая на них то чудовище, которое они высмеивали.

— Бегите! — закричал он. — Бегите!

Девочки не пошевелились, застыв от ужаса. Шриггар налетела на детей, заслонив их от Орна. Детский крик оборвался. Проскользив по инерции, ящерица ударилась в зеленую стену, провалилась вовнутрь, распадаясь на извивающиеся полосы…

Старшая сестра лежала на полу, по-прежнему сжимая ведерко и совок. Рядом с ней растекалось на камнях кровавое пятно. Она оглянулась на Орна, медленно поднялась на ноги.

«Этого не может быть, — не в силах воспринять случившееся, думал Орн. — Не важно, о чем говорил Бакриш».

Он посмотрел на стену, ожидая нового появления Шриггар, одновременно сознавая: чудовище, выполнив свою страшную миссию, уже не вернется. Оно все сказало ему. Оно — часть его самого. То, о чем говорил Бакриш. «Это создание — мой зверь».

Ребенок, приближаясь к Орну, размахивал ведерком. Правая рука сжимала совок.

«Это Мадди, — продолжал размышлять он. — Мадди, девочка. Но ведь она взрослая женщина, замужем, имеющая собственных детей. Что я создал?»

Песчинки, присохшие к щекам, расплетенная рыжая косичка. Ее трясло от безудержной ярости.

— Ты виноват! — закричала она, остановившись в двух метрах от кресла.

Орн вздрогнул от звучащего в детском голоске безумия.

— Ты убил Лорри! Ты!

— Нет, Мадди, — прошептал Орн.

Она размахнулась ведерком, вышвыривая содержимое ему в лицо.

Он закрыл глаза, чувствуя, как песок ссыпается со щек, вниз на грудь, колени. Он качнул головой, пытаясь отряхнуть песок с лица, но острая боль снова пронзила голову там, где микроволокна соединялись с черепом.

Полосы на зеленой стене взбесились, извиваясь и скручиваясь в бешеном темпе. Красная пелена боли заслоняла неистовство зелено-багровых линий. Он вспомнил предупреждение своего наставника: «Любая воскресшая жизнь обладает частью твоей души».

— Мадди, — тихо позвал Орн. — Попытайся понять, что…

— Ты пытаешься залезть ко мне в голову! — завизжала она. — Я выбросила тебя прочь! Ты не смеешь!

«Некоторые отвергнут раздвоенность, — снова вспомнил он слова Бакриша. — Ребенок отвергает мое сознание, просто восьмилетний мозг не может воспринять его».

Размышляя над этим, Орн вдруг понял: он принимает происходящее за реальность.

«Как я могу говорить с ней?» — мелькнуло у него.

— Я убью тебя! — визжала Мадди.

Она бросилась к Орну. Сверкнув в луче света, маленькое острие совка упало на правую руку Орна, рассекая кожу, пробуждая боль. Кровь проступила на рукаве тоги. Орн чувствовал себя в каком-то страшном кошмарном сне.

— Мадди! Остановись, или Бог покарает тебя! Она отступила назад, готовясь вновь броситься на

него.

Какое-то движение у стены снова привлекло внимание Орна. В белоснежном одеянии и красном тюрбане из стены шагнул высокий мужчина со сверкающими глазами и длинной седой бородой.

— Махмуд! — прошептал Орн.

Ожившая статуя из мечети, которую посещал Орн на Каргоне.

«Бог покарает тебя!»

Орн внезапно с удивительной отчетливостью вспомнил день, когда дядя подвел его к статуе в мечети.

Махмуд выпрямился за спиной девочки, схватил за руку, останавливая ее, готовую снова броситься на Орна. Она завизжала, извиваясь, пытаясь освободиться, но он держал ее крепко, медленно выворачивая ей руку. Кость затрещала…

— Нет! — закричал Орн.

— Никто не смеет приказывать предвестнику Бога остановить его кару! — низким, рокочущим голосом произнес Махмуд.

Он приподнял ребенка за волосы, и, подхватив выпавший совок, полоснул им по горлу. Крик оборвался. Кровь брызнула на платье. Он отпустил волосы, позволяя безвольному телу упасть на пол, уронил совок и обернулся к сидящему человеку.

«Кошмар! — пронеслось в голове у Орна. — Это кошмарный сон».

— Ты думаешь, это кошмар? — пророкотал Махмуд.

«Если твое сознание существовало, оно заживет своими воспоминаниями», — пронеслась в сознании Орна мысль, высказанная Бакришем, но он отбросил ее и прокричал:

— Ты мое воображение!..

— Твое творение выполнило свою работу, — произнес Махмуд. — Ты знал — оно должно исчезнуть, порожденное ненавистью, а не любовью. Тебя предупреждали от этом.

Чувство горечи, раздражения и слабости переполнило Орна. Он вспомнил: это испытание включает в себя и понимание чуда.

— Так, значит, вот оно — чудо! И это есть глубокий мистический опыт?

— Тебе следовало поговорить об этом со Шриггар. Обсудить стеклянные города и признаки военных приготовлений. Я буду более конкретен. Я хочу знать: что, по-твоему, составляет чудо.

Орн молчал, ощущая растущее чувство надвигающейся опасности.

— Что такое чудо? — повторил Махмуд. Запинаясь, не в силах сосредоточиться на вопросе,

Орн спросил:

— Ты действительно предвестник Бога?

— Софистика! — внезапно рявкнул Махмуд. — К чему это копанье в названиях? Что знаешь ты о Вселенной? Как можем мы постичь ее с нашими ничтожными страстями?

Звенящее чувство надвигающегося безумия пронзило Орна. Он балансировал на грани хаоса. «Что такое чудо?» — думал Орн. Он вспомнил Эмолирдо: «Хаос… порядок… энергия. Пси равно чуду».

Слова, только слова.

Где его вера?

«Я существую, — подумал он. — И этого довольно».

— Я чудо, — сказал Орн.

— О, хорошо, — ответил Махмуд. — Центр пси-энергии. Энергия Хаоса, получившая форму. Но что означает чудо — добро или зло?

Орн судорожно вздохнул.

— Я слышал, чудо всегда означает добро, хотя в действительности оно не может быть добрым или злым. Понятие добра и зла зависит от стремлений. Чудо есть чудо.

— У людей есть стремления.

— Люди добрые или злые в зависимости от их собственных определений. Все относительно. Где ты видишь чудо?

Махмуд пристально посмотрел на Орна.

— Что ты — добро или зло?

Орн выдержал его взгляд. Победа в тяжком испытании начинала приобретать вполне осязаемый смысл. Он уже не сомневался — Махмуд реален. Что хочет от него этот пророк?

— Как я могу определить себя: добрый я или злой?

— Это твой ответ?

Уловив в вопросе угрозу, Орн добавил:

— Ты пытаешься заставить меня согласиться с тем, что люди создают богов, чтобы те научили их понятию добра и зла!

— О? Затронули тему набожности? Смелей, мой друг. Я знаю твой ответ, — он у тебя в голове.

«Добро я или зло?» — размышлял Орн. Он заставлял себя сосредоточиться на вопросе, но мысль ускользала. Это напоминало переправу через бурную реку.

— Я… если я — часть Вселенной — значит, я Бог. Я творение. Значит, я чудо. Может ли чудо быть добрым или злым?

— Творение? Перестань увиливать! Отвечай!

Орн глотнул. «Творение? Бакриш сказал, я могу вызвать к жизни мертвых. Предполагается, только религия способна на это. Но как отделить мне пси-энергию от религии, от творения. Махмуд умер сотни лет назад, но, если я сотворил его, как вопросы, которые он задает, могут относиться ко мне?» Он вздохнул, в тайне надеясь, что все же это особая форма галлюцинаций.

— Ты знаешь ответ, — настаивал Махмуд. Загнанный в угол, Орн торопливо сказал:

— Творение, свободное от своего творца. Ты независим от меня, хотя ты — часть меня самого. Я отпустил тебя, дал тебе свободу. Могу ли я осуждать тебя? А ты можешь сказать, что ты: добро или зло? Нет. Не могу ответить и я. — Внезапно он воскликнул: — Что я, Махмуд, — добро или зло?

— Ты сам ответил на вопрос, а значит, возродился невинным. Ты понял урок, и я благословляю тебя.

Махмуд наклонился и подхватил мертвого ребенка. Странная нежность чувствовалась в его движениях. Он повернулся и зашагал к подернутой рябью зеленой стене. Тишина окутала зал. Багровые полосы замедлили свой танец, застывая в густой жидкости.

Орн чувствовал, что насквозь промок от пота. Голова болела невыносимо. Рука в том месте, где Мадди полоснула совком, ныла. Дыхание напоминало какое-то сдавленное рыдание.

Сзади донесся лязг открываемой бронзовой двери. Зеленая стена застыла, превратившись в серую. По полу зашлепали сандалии. Чьи-то руки подняли колпак; захваты, державшие его, соскользнули.

Бакриш, обойдя кресло, остановился перед Орном.

— Ты сказал, что это испытание! — простонал Орн.

— И предупредил тебя о ненависти. Но главное — ты жив и у тебя сохранилась душа.

— Откуда ты знаешь, сохранилась ли у меня душа?

— Ее отсутствие легко определить, — пробормотал Бакриш. Он взглянул на раненую руку Орна. — Надо перевязать. Уже ночь — время следующего испытания.

— Ночь?

Орн глянул в узкие окна купола, огляделся вокруг и только сейчас заметил: не дающий тени свет круглых светильников заменил солнечный.

— Время движется так быстро.

— Иногда, — вздохнул Бакриш. — И не для всех. — Он сделал знак Орну. — Поднимайся. Идем.

— Позволь отдохнуть минуту. Я выжат.

— Мы дадим тебе подкрепляющую таблетку, когда перевяжем рану. Пойдем!

— Но почему такая спешка? Что я должен делать теперь?

— Очевидно, ты понимаешь два лика чуда. Я вижу, что у тебя появилось свое таинство, понимание жизни, но так много еще надо успеть, а времени так мало…

— Что следующее? — перебил его Орн.

— Ты должен пройти сквозь тень догмы и ритуала. Общеизвестно: мотивы — основа нравственности, а осторожность — дочь страха… — Бакриш помолчал. — А страх есть порождение боли.

Глава 24

«Молчание — хранитель мудрости. Шутки и легкомыслие — путь человека к невежеству. А там, где невежество, нет и понимания Бога».

Афоризмы Аббатов.

— А у него завидное самообладание, — сказал Аббат. — Я наблюдаю за ним. Да, завидное самообладание. Он не играет силой.

Аббат сидел на низкой скамеечке у камина, обращаясь к стоящему за спиной Макрити, вернувшемуся с последним рапортом об Орне. Несмотря на бодрый тон, в голосе Аббата звучала печаль.

Уловив ее, Макрити наклонил голову:

— Я тоже слежу за ним. Он не вызвал свою невесту и даже не пытался экспериментировать с Великой Машиной. Скажите мне, Ваше Преподобие, почему тогда вы не рады этому?

— Придет время — он осознает: для сотворения чуда ему не нужны машины. И что тогда, мой дорогой друг?

— Вы не сомневаетесь, именно он и есть тот Бог, которого вы вызвали?

— Без сомнения. И когда он обнаружит свою страшную силу…

— Он придет за вами, Ваше Преподобие.

— И его ничто не остановит. Я даже не стану пытаться.

— Но мы ведь остановили Говорящий Камень, — осмелился возразить Макрити.

— Разве? А может, он отвернулся, увидев другую цель существования?

Макрити закрыл руками лицо.

— Ваше Преподобие, когда мы прекратим эти ужасные вторжения в область, куда не имеем права ступать?

— Не имеем права?

— Когда мы остановимся? — Макрити опустил руки, открывая покрасневшие от слез глаза.

— Нас теперь остановит лишь полное исчезновение.

— Но почему? Почему?

— Потому что мы ступили на этот путь, мой дорогой друг. Он только начинается. Это еще одно значение открытия. Взгляд на то, что существовало всегда, без начала, и не имея конца. Мы обманываем себя, понимаешь? Берем отрезок вечности и начинаем рассматривать, приговаривая: «Взгляните, вот он начинается и вот заканчивается». Но ведь это говорит наша ограниченность.

Глава 25

«Порядок предполагает наличие закона. Данным постулатом мы обозначим границы попыток постижения понятия порядка, предоставляющего нам возможность предсказывать или, иначе говоря, взаимодействовать с ним. Не менее важно отметить, что закон предусматривает намерение. Но это несколько другой аспект проблемы. Он абсолютно не вытекает из утверждения о существовании закона. Итак, осознание вечности открывает противоречащее утверждение. Намерение предполагает начало, т. е. намерение, затем — закон. Но сущность вечности заключается в отсутствии начала и отсутствии конца. Без начала не может быть намерения, не может быть мотива. Без конца нет высшей цели, нет смысла. Рассуждая подобным образом, мы теоретически обосновываем идею о грехе и вине, как результате намерения, не являющимися, тем не менее, производными вечности. Понятия грех — вина — наказание потребуют начала, что повлечет появление понятий — сегментов вечности.

Рассуждая далее, мы постепенно приходим к осознанию нашей ограниченности в представлении Божественного».

Аббат Гальмирах. Вызов Вечности.

Ночная прохлада заставила Орна с благодарностью подумать о своей тоге. Огромный парк, разбитый на территории заповедника, не был освещен, но Бакриш уверенно шел по неровной тропинке. В густой тени деревьев перекликались птицы, пахло свежескошенной травой. Орн старался не упустить из виду неясный силуэт наставника.

Впереди, очерченный светом звезд, возвышался огромный холм. По его склону змеей тянулись мерцающие огни.

Раненая рука продолжала ныть, но подкрепляющая таблетка почти сняла усталость.

— Это ученики со своими наставниками, — бросил через плечо Бакриш, имея в виду колеблющиеся огни. — У каждого ученика двухметровый шест с квадратным фонарем наверху. Видишь, его четыре полупрозрачные стороны окрашены в разные цвета: красный, голубой, желтый и зеленый.

Орн присмотрелся к мерцающим, словно фосфоресцирующие насекомые, огням на темном склоне холма и спросил:

— Зачем?

— Они выражают благочестие.

— Зачем принято четыре цвета?

— А-а, красный — цвет крови, голубой означает истину, желтый — богатство религиозного опыта, зеленый — жизнь.

— Почему восхождение на гору должно означать благочестие?

— Потому что они делают это.

Бакриш ускорил шаг и, свернув с тропинки, двинулся напрямик через прогалину. Орн остановился, на мгновение потеряв из виду наставника, но тут же бросился его догонять.

Почему он позволил подвергнуть себя тяжкому испытанию? Потому что оно может привести его к Аббату? Потому что ему приказал Стетсон или потому что он дал клятву Р-У? Нет. Ни одно из этих объяснений не устраивало его полностью. Он чувствовал себя на какой-то узкой дорожке, с которой мог легко сойти, как сошел с тропинки Бакриш.

Перед открытыми воротами, проделанными в каменной стене, Бакриш остановился. Молчаливая цепочка людей, проходя через ворота, медленно поднималась по склону холма. Тишину нарушало лишь шарканье подошв и шуршание одежд. Пахло потом.

Бакриш протянул руку, вытягивая из стойки у стены длинный шест. Повернув рукоятку, он зажег квадратный фонарь на верхушке и развернул его красной стороной к воротам.

Кровавый отблеск упал на лица людей. Ученик и учитель, ученик и учитель. Опущенные глаза, сосредоточенные, напряженные лица.

— Вот. — Бакриш передал шест Орну.

Древко оказалось на удивление маслянисто-гладким. Тот хотел спросить, что он должен делать помимо восхождения, если… Но молчание процессии обескураживало. Орн чувствовал себя глупо, сжимая эту деревяшку. Чем они занимаются здесь? И чего они ждут сейчас?

Взяв его за руку, Бакриш прошептал на ухо:

— Становись в конец процессии, я за тобой. Выше подними фонарь.

«Ш-ш-ш», — донеслось из толпы.

Орн шагнул вперед, присоединяясь к процессии. В то же мгновение пугающее чувство опасности отняло все его силы. Он остановился, зашатавшись.

Бакриш зашипел:

— Выпрямись, выпрямись.

Орн собрался, стараясь не отставать, но ноющее чувство страха не проходило. Свет его фонаря отбрасывал зловещий зеленый отблеск на идущего впереди священника.

Издали послышалось ритмическое бормотание, нарастающее по мере приближения к концу процессии и заглушающее шуршание одежд и стрекотание насекомых в высокой траве. Какой-то непрерывный, монотонный звук:

— А-а-а! А-а-а-а!

Тропа становилась все круче и извилистее.

— Ты не поешь! — прошептал Бакриш Орну.

— Что-то сегодня я не в голосе! — Чувство опасности, его собственные мысли заставляли Орна сопротивляться. У него появилось ощущение, будто он погружается в кромешную тьму.

— А-а-а! А-а-а-а! — Какая чушь.

Шествие и пение оборвались так внезапно, что Орн чуть не налетел на остановившегося священника. Он замер и выпрямлял свой шест, стараясь случайно не задеть стоящих рядом учеников. Люди сгрудились и, нарушая строй, двинулись напрямик через низкий кустарник к темнеющему амфитеатру. Орн не отставал. В центре возвышалась каменная трибуна, раза в два превышающая человеческий рост. Наставники начали отходить от своих учеников, стоявших полукругом напротив трибуны, отражавшей многоцветными бликами мерцающий свет фонарей.

«Где Бакриш?» — Орн оглянулся, ища наставника, сообразив, что оторвался от него. Что он теперь должен делать? Как он, скажите на милость, должен выражать благочестие?

Бородатый священнослужитель, одетый в черную мантию и треугольную красную шляпу, появился из-за трибуны и остановился рядом с ней. Ученики замерли.

Орн, стоящий во внешнем кольце, продолжал недоумевать: как это собрание может служить частью тяжкого испытания.

Что они собираются делать?

Священник в красном головном уборе протянул вперед руки и неожиданно низким голосом произнес:

— Вы стоите перед обителью Закона и Чистоты, неразлучных спутников истинной веры! Закон и Чистота! Вот ключ к Великой Тайне, ведущей в рай.

Орн снова ощутил нарастающее чувство тревоги и чудовищную волну пси-энергии, отличающуюся от испытанных ранее. Сейчас эта мощная волна накатывала, вторя словам бородатого, увеличиваясь всякий раз по мере усиления пафоса слов священника.

Орн прислушался.

— …безграничная Благодать и Чистота всех великих пророков! Дух бессмертия, отданный во имя нашего вечного блаженства! Постигшие Чистоту, рожденные в Чистоте, их мысли, омытые Чистотой!Незапятнанные низменными страстями, они указали нам путь!

Орн вдруг осознал: сейчас пси-энергия исходит не из машин, а от смешения чувств собравшихся здесь слушателей. Бородатый священник управлял аудиторией, словно хороший дирижер — симфоническим оркестром.

— Обретите веру в вечной истине божественной догмы! — кричал он.

Порыв свежего ветра принес запах фимиама. Послышались низкие, бархатные звуки органа, не заглушившие, однако, голоса священника. Среди внезапно наступившей паузы раздался звон колокола, пробившего семь раз.

Словно загипнотизированный, Орн каждой клеточкой тела впитывал эту сцену, продолжая размышлять: «Смешение чувств, действующее подобно пси-энергии! Что же это за сила?»

Священник у трибуны вскинул руки со сжатыми кулаками, выкрикивая:

— Вечный рай всем истинным верующим! Вечные муки тем, кто не верит! — Он чуть понизил голос. — Вы, ищущие божественную истину, падите ниц, испросите просвещения. Молитесь, дабы спала пелена с ваших глаз и явилась истина, дарующая понимание! Помолитесь Всевышнему, ниспославшему свою милость вам.

Послышалось шуршание одежд — ученики, стоящие рядом с Орном, благоговейно опускались на колени. Орн продолжал стоять, потрясенный внезапным открытием: «Средоточение чувств рождает пси-энергию!» Возбуждение и какое-то необъяснимое чувство очищения охватило его. Он — на пороге величайшего откровения! Ему захотелось позвать Бакриша, поделиться с ним своим открытием.

Сердитое бормотание стоящих на коленях учеников отвлекло его от этих мыслей. Протестующие выкрики адресовались ему.

Снова предчувствие смертельной опасности зашевелилось внутри Орна.

Кто-то из толпы поднял руку, указывая на Орна.

— Он тоже Ученик! Почему он не встал на колени? Орн оглянулся вокруг. Где Бакриш? Кто-то потянул

Орна за тогу, призывая опуститься на колени. Он вырвался, пятясь к кустарнику.

Раздался истошный вопль: «Неверующий!»

Неведомая сила, словно сеть, накрыла Орна, затуманила сознание, парализуя рассудок. Подхватив крик, толпа в исступлении заскандировала:

— Неверующий! Неверующий! Неверующий!

Страх сдавил сердце. Орн продолжал пятиться к кустарнику — прочь от толпы, излучающей страшную разрушительную силу.

Бородач, освещенный многоцветием светильников, бросил на него гневный взгляд. Орн, сжимая свой посох, как утопающий — соломинку, чувствовал: амфитеатр превращается в какое-то кошмарное, дьявольское место. Внезапно священник на кафедре завопил что есть мочи: «Принесите мне голову этого богохульника!»

Швырнув фонарь в набегающих с ревом учеников, Орн перепрыгнул через живую изгородь и помчался вниз по тропе, слыша за спиной крики погони. Тропинка свернула влево, и за поворотом, привыкнув к тусклому свету звезд, глаза разглядели чернеющее вытянутое пятно. Лес? Ветки хлестали его по разгоряченному лицу. Тропа круто пошла вниз, на этот раз забирая вправо. Орн споткнулся о выступающий из земли корень, с трудом удержал равновесие, теряя драгоценные секунды, отдирая зацепившийся край тоги от колючего кустарника. Толпа уже ревела где-то совсем рядом. Орн прыгнул в сторону с тропинки, устремляясь вниз, к деревьям. Сухие ветки рванули одежду, снова тормозя его бег…

Кто-то над ним закричал: «Он внизу, я слышу его!»

Преследователи остановились, сдерживая дыхание, прислушались.

Отстегнув ремень, Орн сбросил тогу и рванулся вперед сквозь густые заросли.

— Он там! За ним!

— Одежда! Я нашел его одежду!

— Голову! — заверещал кто-то. — Найдите и оторвите ему голову!

Спотыкаясь, задыхаясь от бега, Орн снова выскочил на тропинку. Болело в боку, сердце готово было выскочить наружу. Он скользнул вниз. Сзади несся растерянный гул потерявшей его след толпы.

Орн остановился, прислонившись к дереву, переводя дыхание, прислушался. Его била дрожь.

— Эй вы, половина туда! — надрывался кто-то. — Остальные — за мной!

Как загнанный зверь, отбросивший всякую осторожность, Орн вспомнил слова Бакриша: «Осторожность — сестра страха».

Где-то над ним раздался крик: «Ты слышишь его?»

Оттолкнувшись от дерева, остро чувствуя каждое свое движение, Орн сползал по склону. Несколько человек пробежало над ним, удаляясь вправо. Растерянные вопли, тишина. Снова выкрики, на этот раз слева, сменившиеся удаляющимся шумом погони.

Пригнувшись к земле, Орн скользнул в темноте среди деревьев вниз, распластался в траве, пропуская преследователей внизу. Повязка сползла, обнажая рану. Боль напомнила о странном ощущении — зуде, донимавшем его перед испытанием. «Зуд, похожий на заживление несуществующей раны». Орн чувствовал: сейчас он столкнулся с еще одной загадкой Амеля, но не в силах постичь ее.

Он снова перешел на бег, отдаваясь его бешеному темпу, ныряя в черноту леса, где густая крона деревьев не пропускала даже бледного света звезд.

Но постепенно деревья начали редеть, расступаясь, и, наконец, выпустили его на лужайку у склона холма. Невдалеке неярко светились окна. Стена. Орн опустился на корточки, обхватив себя руками, пытаясь унять бившую его дрожь. Оставшись в одних сандалиях и легких шортах, он вновь почувствовал ночной холод. Бакриш говорил, Аббат Гальмирах где-то рядом.

При мысли об Аббате Орн ощутил, как ноющее предчувствие опасности мгновенно ослабло, но тут же усилилось снова. Что это означает? Орн задумался. Безопасность, но не полную? Он испытывал непреодолимое желание найти Аббата и выжать из него всю правду.

«К чему утруждать себя заботами о нижестоящих? Где был Бакриш, когда он понадобился мне? Так ли должен действовать агент Р-У? — Орн словно пробудился ото сна. — Догма, Ритуал! Полнейшая чепуха! — Он хищно усмехнулся. — Я должен поздравить себя с успешным завершением тяжкого испытания. Довольно! Я выдержал экзамен».

Слева послышались шаги. Орн скользнул за дерево, выглядывая из-за ствола. Слабый свет звезд, пробивавшийся сквозь листву, упал на светлое одеяние священника, показавшегося на тропинке, ведущей прямо к дереву, за которым спрятался Орн. Он прижался к шершавой коре, сдерживая дыхание. Над головой, в листве, защебетали, перекликаясь, птицы. Благоуханием ночных цветов наполнялся воздух.

Шаги приближались.

Орн выскользнул из-за дерева. Четыре стремительных шага по мягкой траве — и его рука сдавила сонную артерию на шее идущего. Священник судорожно глотнул воздух и обмяк в руках Орна, сползая на землю.

Глава 26

«Зависть, честолюбие и страсть ввергли человека в Мир Обольщения. Но что это — Обольщение? Проекция его зависти, страсти и честолюбия».

Ноа Аркрайт. «Мудрость Амеля».

— Какое безрассудство! — Аббат покачал головой. — Ты намеренно подтолкнул своего друга натравить на него толпу. И это после того, как я запретил тебе! Ох, Макрити…

Опустив плечи, Макрити неподвижно стоял перед сидящим на низком столе в позе лотоса Аббатом. Сложив два пальца в положение «щупальца», склонившись на выступающие вперед шишковатые колени, он пристально смотрел на Макрити.

— Я думал о вас! — защищался тот.

— Ты ни о чем не думал! — В голосе Аббата звучала неподдельная боль. — Ты не подумал о тех несчастных, превратившихся в толпу. Орн мог ввергнуть их в ад, обречь на вечные муки. Он может это сделать сейчас, почувствовав свою силу.

— Я пришел предупредить вас, едва узнал о его исчезновении, — пробормотал Макрити.

— Какая польза от этого предупреждения? О, мой дорогой друг, как мог ты совершить эту ошибку? То, что происходит сейчас, — легко предсказуемые последствия твоих действий. Я подозреваю, именно этого ты и хотел.

— О, нет! — Макрити побледнел.

— Когда слова расходятся с делом — верь делу. Зачем ты хочешь погубить нас, Макрити?

— Нет, нет! — Макрити попятился прочь от Аббата, выставив вперед, словно защищаясь, руки. Он остановился, упершись спиной в стену.

— И все же ты делаешь это, — печально сказал Аббат. — Возможно, потому, что я назначил Бакриша, а не тебя. Я знаю, ты хотел этой чести. Но, мой дорогой друг, ты мог уничтожить Орна и… себя вместе с ним. Я не хотел допустить этого.

Макрити спрятал лицо в ладони.

— Он уничтожит всех нас! — зарыдал он.

— Молись, чтобы он не сделал этого… — Голос Аббата смягчился. — Отдай ему свою любовь и свою преданность. Быть может, тогда его пробуждение окажется счастливым.

— Какая польза теперь от любви? — Макрити поднял голову. — Он придет за вами!

— Да, конечно, — пробормотал Аббат. — Ведь я призвал его. Отбрось в сторону насилие, Макрити. Молись за себя. Молись за очищение своего духа. И я помолюсь вместе с тобой.

Макрити покачал своей круглой головой:

— Слишком поздно.

— Что ж… — опечалился Аббат.

— Простите меня, простите!

— Прими мое благословение и ступай. Проси прощения у Бога Орна. Ты нанес Ему тяжкое оскорбление.

Глава 27

«Мирское использование силы способно убить добро. В этом заключено предостережение миру. Стремления к миру, любви к нему — недостаточно. Должна существовать еще и любовь к ближнему. Только так можно постичь извечное противоречие, названное Жизнью».

Ноа Аркрайт. «Мудрость Амеля».

Орн быстро шагал по узкой улочке Центра исследований, не прячась, но и стараясь, по возможности, держаться неосвещенной стороны. Подол болтавшейся на нем одежды он заткнул за пояс, надеясь, что пока никто не обнаружил в кустах связанного лентами из разорванного нижнего белья священника.

«А теперь найдем Аббата», — повторил про себя Орн.

Не останавливаясь и не оглядываясь, он перешел на другую сторону. В воздухе стоял кисловатый запах протухшей пищи. Звук шагов рождал странное двойное эхо, метавшееся меж каменных стен.

С соседней улицы в лицо брызнул яркий свет. Послышались голоса. Орн остановился, поджидая, пока тени идущих не лягут на перекресток.

— Пусть Бог дарует мир вам! — сказал он.

Два священника, стройные, с виду неопасные, остановились, повернувшись к Орну.

— Я молюсь за тебя, идущего путем, начертанным самим Богом! — произнес один из них. Он закашлялся и затем добавил:

— Чем мы можем служить тебе?

— Меня призвал Аббат, но, кажется, я заблудился. — Он замолчал, настороженно ожидая ответной реакции.

— В этом лабиринте легко заблудиться, — согласился другой. — Но ты рядом.

Он повернулся, свет обрисовал темный профиль длинного крючковатого носа:

— Первый поворот направо и третий слева переулок — твой. Улочка приведет тебя прямо во двор Аббата. Ты не ошибешься.

— Благодарю вас, — пробормотал Орн. Священник, объяснявший дорогу, повернулся к

Орну:

— Мы чувствуем твою силу, благословенный. Даруй нам свою милость.

— Благословляю вас!

Священники внезапно выпрямились и низко поклонились. Не поднимаясь, один из них спросил:

— Ты будешь новым Аббатом? Преодолев первое потрясение, Орн сказал:

— Мудро ли думать о таком?

Его собеседники выпрямились, пятясь назад.

— Мы не хотели оскорбить тебя. Прости нас!

— Конечно. Спасибо, что объяснили мне дорогу.

— Служить ближнему означает служить Богу! Да обретешь ты мудрость, — эхом отозвались они. Затем снова поклонились, суетливо обошли Орна и исчезли в темной улочке.

Орн посмотрел им вслед.

«Странно, — подумал он. — Что бы это значило?» Но теперь он знал, как найти Аббата.

Глава 28

«Незачем во имя добра возводить забор вокруг господина своего. Как сможет он наблюдать за слугами своими и видеть, что служат они ему, не думая о вознаграждении? Нет, сын мой, забор — это часто лишь страх и вместилище пыли».

Афоризмы Аббатов.

Улица, ведущая к покоям Аббата, оказалась еще уже, чем остальные. Орн шел вперед, прикидывая на глаз ее ширину. Расставив руки, он легко мог коснуться противоположных стен. Сложенные из необработанного камня, они освещались древними шарообразными светильниками, покрытыми причудливыми завитушками из черной пластали. Пахло свежевскопанной землей и грибами. Пластроновый тротуар казался вогнутым, стертый подошвами множества приходящих священников.

Дверь в обитель Аббата оказалась закрытой.

«Запертая дверь? — удивился Орн. — А как же «сладость» и «чистота» на Амеле?»

Он отступил назад, всматриваясь в стену. Темная неровная поверхность подтверждала наличие острых зубцов.

Орн цинично усмехнулся: «Цивилизованные меры предосторожности на такой мирной планете».

Насилие здесь — нечто совсем иное, чем просто буйство разъяренной толпы. Узкие улочки, в которых легко обороняться. Люди, способные принимать быстрые решения и наверняка знающие, как отдавать боевые команды. Ловушки пси-энергии и бесконечная песня о мире явно не свидетельствовали о мирных намерениях, а, скорее, об интересе к войне.

Орн огляделся. Улица по-прежнему оставалась пустынной, но страх вновь зашевелился внутри, выбираясь из укромного уголка души. Тупик мог легко подтвердить свое иное назначение. Орну хотелось покинуть его как можно скорее. Улица таила опасность, впрочем, как и любое другое место на этой планете.

Орн глубоко вздохнул, берясь за свою одежду священника. Перебросив край тоги через забор, он осторожно потянул ткань. Тога заскользила вниз и дернулась, зацепившись за острый выступ ограды. Он потянул сильнее, испытывая, повис на ней — ткань затрещала, но выдержала.

Не мешкая, он вскарабкался наверх, присел на стене, изучая обстановку двора. Из окна на верхнем этаже двухэтажного дома, сквозь занавески пробивался приглушенный розовый свет.

Орн посмотрел вниз, во двор, заставленный кадками с кустами распустившихся цветов, и снова взглянул на окно, инстинктивно почувствовав: опасность — там!

В воздухе звенело нарастающее напряжение, словно там, в темноте двора, укрылась целая армия телохранителей. Но что-то внутри подсказывало: ему угрожает опасность иного рода, и она — за тем окном!

Орн отцепил одежду, спрыгнул вниз и, прячась в тени, быстро оделся. Застегивая на ходу ремень, он по-кошачьи скользнул к увитому виноградом балкону.

Потянул лозу, испытывая ее на прочность, — нет, слишком хрупкая. Осторожно двинулся вдоль стены дома. Легкий ветерок касался левой щеки. Орн остановился, напряженно всматриваясь в темноту.

Открытая дверь…

Предупреждающее чувство опасности до предела натянуло его нервы. Не поддаваясь ему, Орн скользнул за дверь, и…

В холле вспыхнул свет!

Орн окаменел, но тут же чуть не прыснул со смеху — лучевой выключатель. Он отступил назад — темнота, шаг вперед — свет.

Беззвучно поднялся по изогнутой лестнице наверх, нашел дверь с единственной золотой буквой «А» — «Аббат»?

Обычная ручка, никакого сложного запирающего устройства. Любой может войти. В горле мгновенно пересохло. Орн надавил на ручку, раздался легкий щелчок. Он толкнул дверь и шагнул в комнату.

— А-а, я ждал тебя, — послышался тихий старческий голос.

Орн резко повернулся.

Откинувшись на гору подушек, в кровати лежал смуглый, худой, словно мумия, одетый в белую ночную рубашку человек. Лицо его казалось знакомым. Узкое, с крючковатым, нависающим над тонкими губами носом. Отполированная смуглая лысая голова блестела, отражая свет единственного светильника у кровати. Широкий рот дрогнул, и тихий голос произнес: «Я — Аббат Гальмирах. Приветствую тебя и благословляю».

В комнате чувствовался почти неуловимый запах старости и пыли.

Где-то в тени раздавалось тиканье древних часов.

Орн шагнул к кровати. Предупреждающее чувство опасности резко усилилось. Немного смущенный, он замер.

— Ты похож на человека, которого я знаю. Его зовут Эмолирдо.

— Это мой младший брат. Он по-прежнему убеждает всех, что его имя означает «агония»?

Орн кивнул.

— Это слабые попытки пошутить. — Аббат усмехнулся. — Его настоящее имя — Аггадах, упоминавшееся еще в Талмуде. Это очень древняя религиозная книга.

— Ты сказал, что ждал меня, — перебил его Орн.

— Я всегда жду тех, кого призываю.

Глаза Аббата пытливо изучали Орна. Худая, почти высохшая рука приподнялась, приглашая Орна сесть на стул у кровати.

— Пожалуйста, садись. Прости, что принимаю тебя в таком виде… Ты нашел моего брата в добром здравии?

— Да, он выглядел вполне здоровым.

Орн подошел к стулу, настороженно наблюдая за Аббатом. В этом хрупком, высохшем старике что-то выдавало ту силу, с которой Орн недавно столкнулся. Неведомая, пугающая, она притаилась в этой комнате. Орн огляделся. Темные обои на стенах с причудливыми рисунками: ломаные линии, квадраты, пирамиды, свастики, странный, повторяющийся символ, напоминающий якорную лапу. Холодный твердый пол. Орн посмотрел вниз. Черно-белая плитка, уложенная большими метровыми пятиугольниками. В полумраке угадывались очертания деревянной полированной мебели. Письменный стол, кресло, визорекорд на стеллаже.

— Ты уже вызвал телохранителей? — Орн снова повернулся к Аббату.

— Разве мне они нужны? — изобразил удивление тот. — Потребность в охранниках возникает лишь тогда, когда вещь охраняется. — Высохшая рука снова указала на стул. — Пожалуйста, присядь. Мне хочется, чтобы ты чувствовал себя уютно.

Орн посмотрел на стул. Легкая вещь, без подлокотников, скрывающих потайные захваты.

— Это просто стул, — мягко произнес Аббат.

Орн напрягся, опускаясь на стул, словно человек, входящий в холодную воду, — но ничего не произошло.

— Вот видишь… — улыбнулся Аббат.

Орн облизал губы. Чего-то недоставало в воздухе этой комнаты. И легкие чувствовали это. Все складывалось совсем не так, как он представлял себе. Что-то неуловимо изменяло весь смысл этой встречи.

— У тебя был трудный день, — тихо продолжил Аббат. — К сожалению, это необходимо, но, пожалуйста, поверь: я испытываю к тебе дружеские чувства. Я припоминаю, как тяжело пришлось мне.

— Да? Ты тоже пришел сюда узнать нечто?

— В некотором роде, — пробормотал Аббат. — В некотором роде…

— Зачем тебе понадобилось уничтожать Р-У? — внезапно вскипел Орн. — Зачем, ответь мне!

— Не всегда желание бросить вызов означает насилие. Ты догадался, почему на твою долю выпало столь тяжкое испытание? Почему ты помогал нам в этом страшном эксперименте?

— Разве я мог отказаться? Что мне оставалось делать?

— Еще многое, кроме того, что ты уже продемонстрировал, — хитро улыбнулся Аббат.

— Ну, хорошо… Ты меня заинтриговал.

— Чем именно?

Орн опустил глаза. Ощущение чего-то странного, необычного, промелькнуло где-то внутри и исчезло. «Что прячется во мне?»

— Ты всегда честен с самим собой?

Орн кашлянул, прочищая горло. Ему казалось, он стоит перед строгим учителем.

— Пытаюсь. Я… мне кажется, Вы можете помочь мне познать себя…

— Превосходно! — выдохнул Аббат. — Но, видишь ли, ты — плод маракианской цивилизации, которая…

— И натианской, — вставил Орн.

— Конечно, конечно, — закивал Аббат. — Цивилизации, кичащейся знанием самой себя, искушенной в микрохирургии, регенерации органов и тому подобных «чудесах». Что же может заинтересовать тебя здесь?

— Я чувствую: есть что-то еще…

— И что же подтолкнуло тебя к этому?

— Мы всегда хотим знать больше, чем знаем. На этом зиждется весь наш мир.

— Да, довольно редкая точка зрения. Ты когда-нибудь испытывал беспричинное чувство страха?

— Как и все.

— Действительно. Но, боюсь, ты не всегда придерживаешься такой точки зрения.

— О, если бы у нас было время посвятить себя изучению томатургической психиатрии и учению древних христиан.

— Посвятить чему?

— Ментальные учения существовали задолго до того, как твоя цивилизация начала разрабатывать систему познания себя, — сказал Аббат. — Каноны Христианской религии наследовали многие элементы подобных учений. Пожалуй, ты нашел бы это занятие бесценным.

Орн покачал головой. Все складывалось совсем не так, как он предполагал. Он чувствовал себя обманутым, вынужденным обороняться, а не нападать. А ведь он столкнулся с немощным стариком в нелепой ночной рубашке. Хотя нет… Орн поправил себя. Это было нечто большее. Присутствия неведомой силы трудно не почувствовать.

— Ты искренне веришь, что пришел сюда защищать свою бесценную Р-У и выведать, не подстрекаем ли мы народ к очередной войне?

— Это явилось одной из причин…

— Ну, и что бы ты предпринял, обнаружив, что мы действительно готовимся к войне? Что тогда? Ты — хирург, способный удалить опухоль и излечить общество?

— Излечить? — Слово смутило Орна. — Что значит «излечить»?

— Мир, в котором мы существуем, окружен темной энергией. Временами она прорывается в наше измерение, образуя достаточно осязаемые формы. Ты, например, ощущаешь действие этой энергии прямо сейчас. Взглянув на это явление с точки зрения живых организмов, мы обнаружим, что некоторые стороны ее воздействия могут оказаться безопасными, или «здоровыми», а некоторые — «больными». В природе существуют различные способы взаимодействия с этой силой, но, к сожалению, наши средства не всегда приносят результаты, которые мы ожидаем.

Орн молча взглянул на Аббата, ощущая звенящую пустоту и осознавая: ими взят опасный курс. Внутри нарастала, готовая вырваться наружу, дикая, необузданная энергия.

— Ты не видишь связи между сказанным мною теперь и обсуждаемым нами ранее?

— Я… — Орн запнулся. — Может быть…

— Умные люди в высокоразвитом обществе оценили тебя, Орн, и нашли тебе место в своей схеме! Но подходит ли это место для тебя?

— Вы же знаете — нет!

— Что-то осталось в тебе, — кивнул Аббат, — чего не коснулась твоя цивилизация, так же, как, впрочем, всегда остается что-то, чего не коснулась Р-У.

— Но иногда мы касаемся слишком многого, — внезапно треснувшим голосом хмуро произнес Орн, подумав о Гиене, Гамале, Шелебе.

— Конечно. И все же большая часть айсберга остается под водой. Так и Амель. Ты, Р-У, любое другое явление, с которым мы можем столкнуться.

— Все это слова, — неожиданно раздраженно пробормотал Орн. — Ничего, кроме слов!

Аббат прикрыл глаза, вздохнул и мягко сказал:

— Гуру Пашаван, приведший рамакришнаитов к Великому Объединению, известному теперь, как Всемирный Союз, говорил о божественности души, едином Боге, гармонии всех религий и неумолимом течении времени…

— Я сыт по горло этими религиозными бреднями! — рявкнул Орн. — Ты забываешь, мне достаточно и твоих машин. Я отлично понял, как ты манипулируешь…

— Подумай об этом в плане исторического опыта, — пробормотал старик, пристально поглядев на Орна внезапно заблестевшими глазами.

Орн молчал, пораженный своей неожиданной вспышкой гнева. Что скрывается в нем? Почему он сделал это?

— Открытие и понимание явления пси лишь подтверждают идеи гуру Пашавана.

— Да? — Орн вдруг подумал: уж не собирается Аббат читать ему научные основы религии?

— Все человечество в целом представляет собой огромнейший источник пси-энергии. Доказательства не столь уж важны, ведь существуют общеизвестные факты, — продолжал Аббат. — Иногда всплеск такой энергии мы называем религиозным экстазом. Иногда мы соотносим действие пси-энергии с независимым центром, или, проще говоря, Богом!

— Центр пси-энергии! — выпалил Орн. — Эмолирдо уверял: я, как он сказал, и есть…

— Бог?

Орн увидел, как дрожат руки старика, словно листья на ветру. Предчувствие страха исчезло, но неприятное ощущение поднявшейся изнутри волны энергии не проходило.

— Да, именно так он и сказал, — с некоторым удивлением произнес Орн.

— Нам стало известно, — продолжал Аббат, — что у Бога без знания — та же судьба, что и у простого смертного. К несчастью, человечество всегда хотело видеть своих богов совершенными.

Орн вспомнил ощущение на холме, пси-энергию, исходящую из единого организма одновременно переживающих экстаз сотен людей.

— Ты думаешь о вечности, совершенстве… — Аббат помолчал. — Давай-ка вместо этого представим конечную ступень существования. Представим время, когда живое существо, даже Бог, исчерпает все формы познания, познав все.

Орн, представив себе образ, нарисованный Аббатом, содрогнулся.

— Но это же страшнее смерти!

— Да, — согласился Аббат. — Невыразимая, смертельная скука охватит все живое. Будущее окажется бесконечным повторением уже известного, пережевыванием старого. Скука будет страшнее смерти.

— Но скука — это своего рода Стасис. А это означает, что где-то произойдет прорыв и все вернется назад, к Хаосу.

— И где же окажутся бедные создания?

— В окружении Хаоса.

— Погруженными в него, — печально вымолвил Аббат. Темные веки дрогнули. — Мы живем в бесконечной системе, в мире постоянных изменений. Единственное наше достижение — истина: «Все изменяется».

— Если подобное может произойти, то наше гипотетическое существо будет уничтожено. И даже Бог?

— Цена бегства от скуки, а?

— Мне кажется, не все так просто…

— Возможно, — согласился Аббат. — Параллельное сознание, существующее в нас, отрицает уничтожение, гибель. Иногда это явление называют «коллективное подсознание», или параматман, Ургрунд, Санатана Дарма, сверхразум, обер-паллиат. У него много названий.

— Слова, слова, — возразил Орн. — Наличие названия не подтверждает существования самого явления.

— Хорошо. Ты не согласен принимать голословные рассуждения за реальные факты. Ты — эмпирик. Знакома ли тебе легенда о вечно сомневающемся Томасе?

— Нет.

— Ага, оказывается, смертный может поучать Бога. Томас — один из моих любимых персонажей. Он отказался принять на веру неоспоримые истины.

— Похоже, он мудрый человек…

— Я всегда считал его таковым. Он спрашивал, но так и не смог зайти достаточно далеко. Томас никогда так и не поинтересовался, кому поклоняются Боги.

Орн почувствовал, как его внутреннее существо медленно перевернулось. Рвущаяся наружу энергия улеглась, все возвратилось на круги своя: понятия, порядок, хаос, новые отношения. Чувство напоминало внезапное осознание истины — ослепительный свет, озаривший бесконечность.

Когда это чувство прошло, он спросил:

— Ты не учил Махмуда?

— Нет. — Голос Аббата прозвучал тихо и печально. — Махмуд ускользнул от нас. Мы можем творить Богов, пророков, но не всегда мы оказываемся в нормальных отношениях с ними. Когда они указывают нам путь, ведущий к вырождению и упадку, мы не прислушиваемся. Но, когда они выводят нас из тьмы, — пелена спадает с наших глаз.

Орн заговорил, слыша собственный голос, прозвучавший ужасным резонансом в комнате Аббата.

— И, даже последовав их путем, ты лишь достигнешь временного порядка. Карабкаясь вверх, ты можешь упасть, разрушив все созданное.

Блестящие глаза Аббата вспыхнули.

— Я преклоняюсь пред тобой, Орн. Подсчитывал ли ты когда-нибудь невинных, замученных и искалеченных во имя религии в течение всей нашей кровавой истории?

— Число это огромно.

— Почему столь дика религиозная страсть?

— Ты знаешь, что со мной сегодня случилось?

— Я узнал об этом через несколько минут после твоего бегства. Взываю к тебе: не поддавайся гневу! Помни: я один из тех, кто призвал тебя.

Орн уставился на Аббата. Он видел не дряхлую оболочку, тело, а потоки энергии, сочащиеся сквозь дыру в черном покрывале.

— Ты хочешь, чтобы я ощутил и научился управлять разрушительной силой религии? Действительно, смертный может научить Бога… — Он помолчал. — …или Пророка. Ты нравишься мне, Аббат Гальмирах.

В глазах Аббата блеснули слезы.

— Кто ты, Орн — Бог или Пророк?

Орн не отвечал, прислушиваясь к своим новым внутренним ощущениям. Наконец нарушил молчание: — Может быть, и то, и другое, может быть… Остается выбрать. Я принимаю твой вызов. Я не создам новой религии.

— Что же ты тогда собираешься делать? — прошептал Аббат.

Орн повернулся, взмахнул рукой. Двухметровый язык пламени возник из вытянутой руки, нацелившись в голову Аббата. В старческих глазах мелькнул страх.

— Что сталось с первым человеком, получившим эту форму энергии? — спросил Орн.

— Был сожжен заживо за колдовство, — хрипло произнес Аббат. — Он не знал, как управлять теми силами, которые вызвал к жизни.

— Значит, все же опасно вызывать силу, не имея понятия, как обращаться с нею! Ты знаешь, как называется эта сила?

— Саламандра… — прошептал Аббат.

— Люди думали, это дьявол. Но ты ведь знаешь больше, не так ли, преподобный Аббат?

— Это сырая энергия, — вымолвил старик. Он судорожно глотнул воздух и откинулся на подушки.

Орн поспешил наполнить уставшее тело энергией.

— Спасибо, — еле слышно произнес Аббат. — Иногда я забываю свои годы, и они не прощают мне этого.

— Ты заставил меня поверить в то, что я уже мог делать. Ты заставил меня пройти испытание верой и поверить в себя.

— Так сотворяются Боги.

Орн вспомнил свой давний сон: «Богов сотворяют — они не рождаются!»

— Прислушайся к Томасу, — сказал он старику. — Даже Боги поклоняются… Я призвал Махмуда, а ведь он не был твоим творением. Я вызвал боль и страдания. В бесконечной Вселенной даже Бог способен ненавидеть.

— Что же мы натворили? — Старик в отчаянии закрыл лицо руками.

— Пси-энергия должна встретиться с пси. Сказав это, Орн перенесся в пространстве в другое измерение, найдя место, где не существовало пси. Он ощущал присутствие не-звука, но не обращал на него внимания. Время ползло, отмеряя колокольным звоном секунды. Время!

Он обнажил энергию, манипулируя ею, словно математическими символами. Время и напряжение: напряжение равно источнику энергии. Энергия плюс противодействие равно нарастанию энергии. Чтобы усилить явление — противодействуй ему. Нарастание энергии плюс противодействие (время/время) ведет к появлению новых тождеств.

Орн беззвучно шепнул Времени: «Ты могущественнее всего, что противопоставлено тебе».

И Время ответило: «Великое вырождается в малое, свет превращается во тьму…»

Где-то далеко Орн ощутил хаотическое движение энергии. Бесконечная пустота наполнялась непрекращающимся течением. Он ощущал себя на вершине огромной горы, видя под собой скалистые вершины таких же гор. Он сжал землю в ладонях.

«Так я создаю форму», — мелькнула мысль.

Откуда-то из глубины донесся голос, торжественный и пугающе низкий: «Благословенный Орн, Благословенный Орн…» Распев, звучащий в голосе Аббата и других — Дианы, Стетсона… великого множества людей.

«Благословенный Орн!»

Орн видел, чувствовал Вселенную в своем собственном измерении. Ощущал мятущийся хаос, сознавая: он уже не сдерживает его. Надо сделать лишь правильный выбор, и пелена спадет с глаз.

— Благословенный Орн, — молился Аббат.

Орн испытывал жалость к старику, чувствуя в его голосе благоговейный страх. Это напоминало наглядный опыт Эмолирдо — трехмерная тень в двухмерном пространстве. Аббат существовал в тонком, хрупком слое Времени. Жизнь спроецировала материю в этот тонкий слой.

Аббат продолжал молиться Богу Орну, и тот ответил ему, опустившись вниз, игнорируя поклонение толпы и вновь обретя прежнюю форму. Он уселся у постели старика.

— Ты снова призвал меня?

— Ты не ответил, что выбираешь, — тихо сказал Аббат. — Кто ты: Бог или Пророк?

— Интересно, — прищурил Орн глаза. — Ты существуешь в трехмерном пространстве и вне его. Я видел твои мысли вне времени. Все мое путешествие длилось одно мгновение. Когда ты испугался — твое сознание растворилось в Не-времени, ты заставил остановиться время…

Обложенный подушками Аббат сидел не шелохнувшись, сложив в молитве руки.

— Я умоляю тебя ответить на мой вопрос.

— Ты знаешь ответ!

— Я? — Аббат в удивлении широко раскрыл глаза.

— Ты знал его тысячи лет. Я видел это. Еще до того, как люди вышли в пространство, они всматривались в окружающий мир и учились искать ответы на подобные вопросы. Они называли это «Майя» — на санскрите это означало «обольщение», «иллюзия».

— Майя, — повторил Аббат. — Я пронес свое сознание над Вселенной.

— У жизни свои собственные мотивы. Мы объясняем бытие каждый по-своему. А впереди нас всегда — великий катаклизм и великое пробуждение. Впереди нас испепеляющее время, из которого восстает феникс: вера, что у нас есть, — это вера, которую мы сами создали.

— Мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос.

— Я выбираю то, что выбрал бы любой Бог, — сказал Орн и исчез из комнаты Аббата.

Глава 29

«Как отметил Орн, пророк, воскрешающий мертвых, лишь перемещает материю умершего во времени к моменту его жизни. Для человека, свободно шагающего с планеты на планету, время представляется неким частным образованием; без времени не существует пространства. Орн сотворил Вселенную в виде расширяющегося шара. Таким образом он принял мой вызов и ответил на мою молитву. Мы продолжаем рассматривать мир сквозь призму известных нам символов, читаем Вселенную, словно полуослепший старик книгу, — водя носом по странице».

Из Дневника Аббата Гальмираха.

Развалившись в кресле, директор службы И-О, Тайлер Джемини, хмуро глядел на посетителя из-за своего огромного письменного стола. Где-то на краю черной полированной столешницы прилепились небольшое голографическое изображение семьи Джемини и переговорное устройство.

За его спиной через псевдоокно открывался вид на пирамидальное здание Правительственного Центра Марака и каскад сбегающих вниз парков и угловатых строений, сверкавших в зеленых лучах полуденного солнца. Глубокие морщины избороздили лоб директора.

— Позвольте мне кое-что уточнить, Адмирал Стетсон, — произнес он. — Бы утверждаете, что Орн возник в вашем кабинете из ниоткуда?

Стетсон, ссутулившись, замер в принявшем форму его тела кресле напротив Джемини. Его глаза находились примерно на уровне стола. Полированная поверхность создавала иллюзию поднимающихся плещущих волн зноя.

— Именно это я и хотел вам сказать, сэр.

— Как тот парень с Вессена? Энергия пси?

— Называйте это как вам больше нравится, сэр. Орн высунулся из ниоткуда, усмехнулся и передал письмо.

— Но я абсолютно не вижу в этом ничего смешного, — пробормотал Джемини. Холодные глаза сверлили Стетсона.

Стетсон надел маску озабоченности.

— Но, сэр, многим сотрудникам моей службы необходима работа, которую вы отобрали у нас.

— Я понимаю это, — кивнул Джемини, оценивающе поглядев на Стетсона. — Но я возмущен. Я глубоко возмущен утверждениями, будто бы Служба И-О допустила и допускает опасные просчеты.

— Как это чуть было не произошло на Гамале, сэр, не говоря уж о Гиене и…

— Я не утверждаю, что мы все делали безупречно, Адмирал. Но данное положение, тем не менее, предельно ясно. Ассамблея проголосовала «за». Службы Р-У больше не существует. Окончательно и бесповоротно.

— Ничто не бывает окончательным, сэр, — вздохнул Стетсон. — Вы бы… э-э, посмотрели еще раз письмо Орна.

— Оно достаточно ясно. Кроме того, я должен сказать, мне показалось довольно странным предложение, чтобы я поверил, и… Что-то становится жарковато. — Джемини пальцем оттянул воротник.

Не изменяя положения тела, Стетсон кивнул, указывая на что-то за левым плечом Джемини. Директор Службы обернулся, и глаза его широко раскрылись при виде висящего сзади в воздухе столба пламени. Его передернуло. Внезапно столб задрожал, сворачиваясь в шар, диаметром примерно в метр. Джемини вскочил на ноги, опрокидывая кресло, пятясь назад. Жар опалил лицо.

— Ну, а как теперь? — поинтересовался Стетсон. Джемини метнулся в сторону, но шар опередил его, отрезая путь к бегству, загоняя его в угол.

— Хорошо! — взвизгнул Джемини. — Я согласен! Согласен!

Шар, рассыпавшись искрами, исчез.

— Это наглядный метод объяснения, — сказал Стетсон. — Во Вселенной нет такого места, где бы в то или иное время не возник огонь. А это — так называемое смещение пространства и времени. Пространство соприкасается с моментом существования огня… Садитесь, сэр. Вряд ли Орн еще раз побеспокоит вас, если вы…

Джемини боком приблизился к креслу, тяжело опустился. Пот градом катился по его разгоряченному лицу. Он уставился на Стетсона.

— Но ведь вы сказали, что я по-прежнему должен оставаться во главе Службы! — хрипло произнес он.

Теперь наступила очередь хмуриться Стетсону:

— Все это чертова болтовня о топоре и топорище!

— Что?

— Орн утверждает, мы живем во Вселенной, где все закономерно, и даже война имеет возможность… Вы ведь читали письмо! — проскрежетал Стетсон. — Мы не имеем права отступать от его указаний.

Джемини бросил встревоженный взгляд через левое плечо:

— Безусловно.

Он кашлянул. Откинулся назад, вытягивая вперед руки.

— Я должен быть назначен в вашу Службу на должность специального заместителя по координации вхождения службы Р-У в… — Он помолчал. — … в… И-О.

— Да-да, конечно. — Джемини подался вперед и доверительным тоном произнес:

— А вы не знаете, где сейчас может находиться Орн?

— Он говорил о своем медовом месяце, — нахмурился Стетсон.

— Но… — Джемини пожал плечами. — Я хочу сказать, с его способностями, я имею в виду пси и все…

— Он сообщил, что отправляется в свадебное путешествие, считая это вполне естественным для человека, в жилах которого течет обычная красная кровь…

Глава 30

«Пси было и остается пси. Хочу выразить глубокое почтение вам, Ваше Преподобие, за доброту и знание, которые вы дали мне. Люди пытаются рассмотреть мироздание с точки зрения известных им истин. Но форма постижения Вселенной должна оставаться прямым ее продолжением. Исказив форму, мы не изменим Вселенную, но лишь изменим способ видения. Я говорил Стету — это сродни привычки к наркотику. Тебе требуется все больше и больше того, что способно удовлетворить тебя. И с миром происходит тот же ужасный парадокс. Усиливая что-нибудь, включая и мир, требуется все больше и больше насилия. Мир придет к тем, кто развил способность осознать его. В благодарность за это я сдержу обещание, данное вам, — у человечества открыт счет в Банке Времени. Все по-прежнему имеет свое место».

Льюис Орн — Аббату Гальмираху.

Р.S. На своем надгробии мне хотелось бы иметь такую надпись: «Он выбрал Бесконечность — конечный шаг во Времени».

Нашего первенца мы назовем Гал, — пусть сам придумает, что это означает. Уверен: Аг поможет ему.

С любовью — Л. О.

МУРАВЕЙНИК ХЕЛЛСТРОМА _(роман)

Слова праматери, Тровы Хеллстром: «Я жду с радостью день, когда мне предстоит войти в Котел и стать единым целым со своим народом».

(Октябрь, 26, 1896.)

Рядом с провинциальным американским городком выстроен огромный подземный город, настоящий муравейник, где живут странные люди. Несколько сотен лет назад они взяли за образец общества колонии насекомых.

Обитатели улья разделены на бесполых и безмозглых рабочих, самок-производительниц и «службистов», которые прикрывают Улей в «диком» внешнем мире…

Глава 1

Мужчина с биноклем полз на животе сквозь нагретую солнцем коричневую траву. В траве было много насекомых, досаждавших ему, но он не замечал их. Он стремился добраться до тени, отбрасываемой кроной дуба, и при этом старался как можно меньше тревожить скрывавшую его растительность. Он не делал лишних движений, даже когда на его голую кожу падали веточки или что-то живое и ползающее.

Узкое лицо, загорелое и в глубоких морщинах, выдавало его возраст — сорок один год, но волосы, черные и блестящие, выбившиеся из-под шляпы цвета хаки, могли и оспорить этот вывод. Так же, как и его движения, быстрые и уверенные.

На гребне холма мужчина, несколько раз глубоко вздохнув, протер линзы бинокля чистым льняным носовым платком. Затем, раздвинув сухую траву и сфокусировав бинокль, стал внимательно рассматривать ферму внизу в долине, у подножия холма. Дымка жаркого осеннего дня затрудняла наблюдение даже с помощью бинокля специальной конструкции. Мужчина пользовался техникой, которая применяется при стрельбе из ружья: задерживал дыхание, быстро двигал глазами, сохраняя неподвижным дорогостоящий инструмент, позволяющий различать во всех деталях удаленные объекты.

Перед его внимательным взором лежала ферма, расположенная в странном уединении. Долина была длиной примерно в пять миль и шириной по большей части ярдов пятьсот, сужаясь к горловине, где тонкий ручеек пробивал себе дорогу среди черных скал. Строения фермы стояли на свободном от растительности дальнем берегу узкого потока. Его извивающееся, обрамленное ивами русло служило слабым напоминанием весеннего разлива. Заплатки зеленого мха покрывали торчащие из воды валуны, а в нескольких мелких заводях вода, казалось, была неподвижной.

Строения располагались в некотором удалении от потока. Потрепанные непогодой, с глухими окнами, они контрастировали с аккуратно убранными грядками, тянувшимися параллельными рядами внутри ограды, которая четким прямоугольником охватывала остальную часть долины. Здесь же стоял главный дом старой постройки с двумя крыльями, в одном из них ниша с окном выходила на ручей. Справа от дома находился сарай с большими дверями на верхнем уровне и выступающими куполами по всему коньку крыши: не было ни единого окна, но по всей длине и на торце виднелись вентиляционные башенки. За этим сараем вверх по склону холма стояли обветшавшие навесы, потом строение поменьше, за ним еще одно — выше на холме, позади жилого дома, — возможно старая насосная станция. В северной части долины рядом с высокой основной оградой находился приземистый бетонный блок длиной в двадцать футов с плоской крышей — можно было предположить, что это новая насосная станция, хотя он больше напоминал оборонительное сооружение в виде старинного форта.

Наблюдатель, которого звали Карлос Дюпо, отметил, что долина соответствует описаниям. Но описания касались того, чего здесь нет: не видно следов хозяйственнойдеятельности людей (хотя из сарая доносился отчетливо слышимый гул машин), нет дороги, ведущей от северных ворот к хозяйственным постройкам (ближайшая проселочная дорога в одну колею подходила к долине с севера, но обрывалась у ворот за жилым домом). Узкая тропинка, по всей видимости след от тачки, вела от ворот к жилому дому и сараю.

Вверх по долине ее склоны становились круче и делались почти отвесными в местах, где проступали коричневые скалы. Такой же скалистый выброс находился в сотне футов справа от Дюпо. Редкие следы животных змеились пыльными лентами среди дубов и земляничных деревьев, растущих на склонах долины. Черная скала с миниатюрным водопадом перекрывала южный край долины, где тонкий светло-коричневый прочерк воды вливался в речушку. К северу земля становилась более плоской, расширяясь в поляны-пастбища и группы сосен, смешанных с земляничными деревьями и дубами. В отдалении паслись коровы. Рядом с фермой ограждений не было. Тем не менее высокие травы свидетельствовали о том, что дикие животные не рискуют приближаться к долине. Это тоже соответствовало имеющимся сообщениям.

Удовлетворившись осмотром, Дюпо повернулся и пополз назад за гребень, в тень дуба. Здесь он лег на спину и расположил небольшой рюкзачок так, чтобы можно было заглянуть в него. Дюпо знал, что его одежда сливается с травой, но сесть не рисковал, предпочитая ждать и слушать. В рюкзаке были бинокль в футляре, замусоленный журнал «Узнать птицу с первого взгляда», хорошая тридцатипятимиллиметровая камера с длинными линзами, пара сэндвичей, апельсин и пластиковая бутылка с теплой водой.

Вынув сэндвич, он полежал немного, глядя вверх сквозь ветви дуба, не останавливая светло-серых глаз на чем-либо в особенности. Задумчиво выдернул черный волосок, вылезший из ноздри. Все кругом выглядело весьма странно. Вот уже середина октября, а за время сбора урожая Агентство не засекло ни единого фермера в этой долине. Урожай, однако, был снят. В этом сомнений не было. Дюпо не сельский житель, но разбросанные кукурузные охвостья узнать мог, хотя все стебли отсутствовали.

Зачем понадобилось убирать стебли, удивился он. Поля других ферм, которые он проезжал по пути сюда, никто так не подчищал. Дюпо не знал наверное, но, похоже, этот факт, касающийся так сильно интересующей Агентство долины, был из серии ее загадок. Эта неясность обеспокоила его, и он решил все уточнить. Сожгли они стебли, что ли?

Вскоре, не обнаружив ничего подозрительного, Дюпо сел, прислонившись спиной к стволу дуба, съел сэндвич и запил его теплой водой. С рассвета это была первая его трапеза. Апельсин и второй сэндвич он решил пока оставить. От того места под соснами, где он спрятал свой велосипед, до этой выгодной для наблюдения точки ему пришлось добираться долго. Еще полчаса надо ехать на велосипеде до вагончика и вехи, у которой осталась Тимена. Дюпо решил не возвращаться до темноты и понимал, что проголодается еще до того, как доберется до вагончика. Не впервые на такой работе. Необычный характер этого предприятия становился для него все более отчетливым по мере приближения к ферме. Впрочем, его предупреждали. Местность оказалась гораздо более плоской и лишенной естественных укрытий, чем он ожидал, судя по фотографиям, полученным с помощью аэрофотосъемки, хотя в докладах Портера об этом упоминалось особо. Дюпо решил подойти к долине с другой стороны и поискать укрытие здесь. Только высокая коричневая трава прикрывала его движение через широкое пастбище и подъем на холм.

Покончив с сэндвичем и утолив жажду, Дюпо закрыл наполовину опустевшую бутылку и спрятал ее и остатки еды обратно в рюкзак, после чего внимательно посмотрел назад вдоль проторенной им тропы. Никто не крался вслед за ним, но странное ощущение, что за ним наблюдают, не покидало его. Заходящее солнце подчеркнуло тенью его след. Но с этим уж ничего не поделаешь: смятая трава отметила его путь.

Он проехал Фостервилль в три часа ночи, думая о спящих людях этого городка, — как ему сказали, они обычно отказывались отвечать на вопросы, касающиеся фермы. На окраине имелся новый мотель, и Тимена должна переночевать там, прежде чем знакомиться с фермой. Но Дюпо это не нравилось. Что, если кто-то сообщит о них на ферму.

Да, Ферма.

Ее писали с прописной буквы во всех отчетах Агентства последнего времени, начав незадолго до исчезновения Портера. Перед рассветом Дюпо оставил Тимену за несколько миль до долины. Сейчас он играл роль орнитолога, хотя птиц нигде не было.

Дюпо вернулся на место и вновь посмотрел на долину. Она прославилась в конце 60-х годов прошлого столетия массовым избиением индейцев — фермеры уничтожали остатки «дикого» племени, чтобы обезопасить свои стада. О тех забытых днях говорило сейчас только название долины — «Неприступная». Как выяснил Дюпо, индейцы называли долину «Бегущая вода». Поколения белых фермеров истощили водные запасы, и теперь вода тут уже не бежала.

Разглядывая долину, Дюпо подумал о человеческой натуре, отраженной в подобных названиях. Случайный путник, ненароком попавший в эти места, мог бы подумать, что все дело в ее расположении и рельефе. Неприступная долина представляла собой закрытое место с одной проезжей дорогой. Крутые склоны, нависающие скалы, и только с севера возможен доступ. «Внешность может быть обманчива», — напомнил себе Дюпо.

Он легко достиг намеченной точки. Его бинокль — сильное оружие, в некотором смысле даже грозное, нацеленное на разрушение Неприступной долины. А процесс разрушения начался, когда Джозеф Мерривейл, ответственный в Агентстве за планирование операций, вызвал Дюпо к себе. Мерривейл, родом из Чикаго, начал с того, что, ухмыльнувшись, сказал с резким английским акцентом:

— Ну, никто не рассердится на тебя, если даже кем-то придется пожертвовать в этом дельце.

Все знали, конечно, как сильно Дюпо ненавидел насилие.

Глава 2

Из руководства Хеллстромского Муравейника:

«Важным эволюционным достижением насекомых более ста миллионов лет назад явилось бесполое, но репродуктивное насекомое. В результате колония стала элементом естественной селекции, свободным от всех предыдущих ограничений на число специализаций (выражаемых в кастовых различиях), допускаемых колонией. Ясно, что если мы, позвоночные, сможем встать на этот путь, то наши отдельные члены при гораздо более высоком уровне мозгового развития станут специалистами несравнимо более высокого уровня. Никто никогда не сможет противостоять нам, — даже СТАРЫЕ люди, с помощью которых мы создадим наших новых людей».

Коротышка с обманчиво юным лицом внимательно слушал краткие инструкции, даваемые Мерривейлом Дюпо. Было раннее утро, около девяти часов, и коротышку, Эдварда Джанверта, немало удивила столь ранняя встреча при столь кратком инструктаже. Что-то не ладилось в самом Агентстве, подумалось ему.

Джанверт, которого большинство его коллег так и звали Коротышкой, умевший прятать свою ненависть к этому прозвищу, был ростом всего четыре фута девять дюймов и играл за тинэйджера на многих заданиях Агентства. Мебель в офисе Мерривейла была ему не по росту, и он неуютно чувствовал себя в большом, обитом кожей кресле все полчаса наставлений.

Дело деликатное, вскоре понял Джанверт, а такие дела он не любил. Целью был энтомолог, доктор Нильс Хеллстром, и не вызывало сомнений, судя по тщательному подбору Мерривейлом слов, что у Хеллстрома имелись могущественные друзья в правительственных сферах. Слишком много углов, которые надо обойти. Здесь трудно отделить политику от концепции Агентства касательно традиционного расследования в интересах национальной безопасности, и подобное расследование неизбежно приобретает экономическое звучание.

Приглашая Джанверта, Мерривейл сказал только о необходимости резервной вспомогательной команды в этом деле. Кто-то должен быть готов вступить в игру по первому сигналу.

Ожидаются потери, подумал Джанверт.

Скрытно он посмотрел на Кловис Карр, чья почти мальчишечья фигура утопала в другом большом кресле. Джанверт подозревал, что Мерривейл декорировал свой офис специально в духе респектабельного английского клуба, под стать его поддельному английскому акценту.

Известно ли им о нас с Кловис, думал Джанверт. Для Агентства любовь являлась оружием, используемым при первой необходимости. Джанверт старался не смотреть на Кловис, но это ему плохо удавалось. Она была тоже невысокого роста, всего на полдюйма выше него, гибкая брюнетка с овальным лицом и бледной северной кожей, вспыхивающей от капли солнечного света. Иногда Джанверт ощущал свою любовь к ней как физическую боль. Мерривейл описывал то, что он называл «Прикрытием Хеллстрома» — снятие документальных фильмов о насекомых.

— Чертовски любопытно, не правда ли? — спросил Мерривейл.

Уже не в первый раз за четыре года своей работы в Агентстве Джанверт желал не иметь с ним ничего общего. Он попал сюда студентом третьего курса юридического факультета, работая летом клерком в департаменте Юстиции. Тогда же он нашел папку, случайно оставленную на столе в библиотеке. Из любопытства он проглядел документы и обнаружил один весьма деликатный, касающийся переводчика некоего иностранного посольства.

Его первой реакцией на содержимое документа был гнев, смешанный с печалью, на правительства, до сих пор не брезгующие подобными формами шпионажа. Что-то в этом документе говорило ему, что речь идет о какой-то сложной операции, проводимой его собственным правительством.

Джанверт уже прошел период «студенческих волнений» и всерьез занялся изучением закона. Закон поначалу представлялся ему способом решения многих мировых дилемм, но все оказалось обманом. Закон сумел привести его только в библиотеку с проклятой забытой папкой. Одна вещь цеплялась за другую без четко определенной причинно-следственной связи. Немедленный результат состоял в том, что владелец папки застиг его за ее чтением.

Все последовавшее оказалось банально и безвкусно. Временами на него давили, иногда мягко, иногда жестко, с целью заставить его работать на Агентство, произведшее документ. Джанверт происходит из хорошей семьи, объясняли они. Его отец был известным бизнесменом. Поначалу ему это казалось забавным.

Затем предлагаемая оплата (плюс расходы) неожиданно возросла, что слегка озадачило его. Оценка его способностей удивила Джанверта, подозревавшего, что Агентство действовало наобум, поскольку он не узнавал себя в его представлениях.

Наконец маски были сброшены. Джанверту объяснили, что у него возникнут проблемы с поступлением на государственную службу. Это его подкосило, так как все знали, что он связывал свои планы с департаментом Юстиции. В конце концов он сказал, что попробует, если сможет продолжить свое юридическое образование. В настоящее время он работал с правой рукой Шефа Дзулой Перуджи, и Перуджи выказывал свое удовольствие этим обстоятельством.

— Агентство нуждается в людях, знающих право, — сказал Перуджи. — Мы временами просто не можем без них обойтись.

Следующая фраза Перуджи заставила Джанверта вздрогнуть.

— Говорили вам когда-нибудь, что вы легко можете сойти за тинэйджера? Это может оказаться крайне полезным, особенно учитывая ваше юридическое образование. — Эти слова не выходили у него из головы.

Дело заключалось в том, что Джанверт всегда был слишком занят, чтобы закончить свое юридическое образование.

— Может быть, в следующем году, Коротышка. Сам видишь обстановку. Сейчас я хочу, чтобы ты и Кловис…

Так он впервые встретился с Кловис, у которой тоже был подходящий юный вид. Иногда она была его сестрой, иногда они играли роль беглецов-любовников, чьи родители их «не понимали».

Понимание того, что найденный и прочитанный им документ не мог привести к иному результату, кроме как к вступлению его в Агентство, и что вероятной альтернативой могла быть только безымянная могила в южном болоте, пришло в голову Джанверту не скоро. Он никогда не участвовал в «поселении на болоте», как называли это ветераны Агентства, но знал о нем точно.

Так делались дела в Агентстве.

Агентство.

Никто не называл его иначе. Экономические операции Агентства, разные формы шпионажа только укрепили ранний цинизм Джанверта. Он увидел мир без прикрас, сказав себе, что большинство его знакомых не понимают, что живут в государстве, которое, несмотря на декларируемые цели и намерения, по сути своей является полицейским. Это было неизбежным после формирования первого полицейского государства, достигшего определенного положения в мире. Единственный очевидный способ противостоять этому заключается в создании другого такого государства. Это условие мимикрировало во всех социальных сферах (Кловис и Джанверт согласились в этом). Все в обществе приобретало полицейский характер. Джанверт как-то заметил:

— Время полицейских государств.

Они сделали это основой своего решения покинуть Агентство при первой возможности. У них не было сомнений, что их взаимные чувства и принятое соглашение крайне опасны. Чтобы покинуть Агентство, необходимо изменить свою личность и вести жизнь, характер которой они себе хорошо представляли. Покидали Агентство только через смерть на задании, или выходя в тщательно подготовленную отставку, или иногда агенты просто исчезали, а всех их товарищей просили не задавать вопросов. В связи с отставкой в Агентстве ходил смутный слух о ферме, но определенно не о ферме Хеллстрома. Фермой в данном случае являлся тщательно охраняемый дом отдыха, никак не связанный с конкретным географическим названием. Упоминалась, правда, северная Миннесота. Что-то говорилось о высокой ограде, охранниках, собаках, гольфе, теннисе, плавании, рыбной ловле на закрытом озере, шикарных коттеджах для «гостей», даже кварталах для семейных пар, но без детей. Иметь детей в их деле означало смертный приговор.

Карр и Джанверт очень хотели иметь детей. Побег необходимо совершить на совместном задании по другую сторону океана, решили они. Подделка документов, изменение внешности — все находилось в пределах доступного, за исключением одного — удобного случая. Но когда-нибудь он представится, и они убегут.

Дюпо что-то возражал Мерривейлу, и Джанверт попытался уловить суть их разговора: что-то о молодой девушке, пытавшейся убежать с фермы.

— Портер положительно уверен, что они ее не убили, — сказал Мерривейл. — Они просто затащили ее обратно в сарай, называемый ими главной студией.

Глава 3

Из доклада Агентства по поводу «Проекта 40»:

«Бумаги выпали из папки человека, называвшего себя помощником Хеллстрома. Инцидент имел место в главной библиотеке МТИ в начале марта текущего года. Пометка «Проект 40» стоит вверху на каждой странице документа. Изучив записи и диаграммы (см. дополнение А), наши эксперты пришли к выводу, что документ касается планов развития, как они выражаются, тороидального поля — дезинтегратора (ТПД), под которым они понимают электронную помпу, способную влиять на материю на расстоянии. Бумаги, однако, неполны. Нельзя извлечь целостной картины перспективных исследований, хотя в наших лабораториях изучаются некоторые рабочие гипотезы. Очевидно, все же, что кто-то из Хеллстромовской организации работает над действующим прототипом. Мы не можем знать: 1) будет ли он работать; 2) если будет, то какая практическая польза может быть из этого извлечена. Тем не менее, согласно мнению доктора Зинстрома (см. дополнение Г), нам следует исходить из худшего. Зинстром уверил нас частным образом, что теория вполне здравая и ТПД, достаточно большой, достаточно мощный и корректно настроенный, способен потрясти земную кору с катастрофическими последствиями для жизни на Земле».

— Лакомый кусок, а не дело мы отдали Карлосу, — сказал Мерривейл. Он коснулся верхней губы, ущипнув воображаемые усы.

Карр, сидевшая немного позади Дюпо лицом к Мерривейлу, отметила, как внезапно налилась кровью шея Дюпо. Он не любил подобных заявлений. Лучи утреннего солнца отражались от поверхности стола желто-коричневым отблеском, придававшим лицу директора мрачное выражение.

— Фасад их кинокомпании, по-моему, так напугал Перуджи, что он сдрейфил и дал деру, — сказал Мерривейл. (Дюпо передернуло по-настоящему.)

Карр кашлянула, чтобы скрыть внезапное истерическое желание громко засмеяться.

— При данных обстоятельствах мы не можем просто прийти к ним и вытащить их за ушко. Полагаю, всем это понятно, — сказал Мерривейл. — Нет достаточных оснований. Дело за вами. Эта киноширма — лучший для нас повод проведать их.

— О чем они снимают фильмы? — спросил Джанверт. Все повернулись в его сторону, и Карр подумала, с чего бы это Эдди вздумалось встревать. Он редко делал подобные вещи необдуманно. Хотел выудить информацию, скрытую за разъяснениями Мерривейла?

— Мне казалось, что я уже сказал об этом, — ответил Мерривейл. — Насекомые! Они снимают фильмы об этих чертовых насекомых. Поначалу я думал, что они снимают порнуху и… шантажируют тех, кого удалось заснять.

Дюпо, вспотевший от глубокого отвращения, которое у него вызывали акцент и манеры Мерривейла, заерзал в кресле, недовольный вмешательством. «Скорее бы кончить со всем этим!» — подумал он.

— Я не уверен, что понял деликатную ситуацию, сложившуюся в этом деле, — сказал Джанверт, — и полагаю, что ключом к ней может стать снимаемый фильм.

Мерривейл вздохнул. «Блохолов чертов!» Затем он сказал:

— Хеллстром помешан на экологии. Тебе ведь известно, насколько политически деликатен этот предмет. Также следует принять во внимание, что он является консультантом нескольких, повторяю, нескольких крайне влиятельных лиц. Могу назвать одного сенатора и, по крайней мере, трех конгрессменов. При фронтальной атаке на Хеллстрома нас ожидают серьезные неприятности.

— Значит, экология, — сказал Дюпо, пытаясь вернуть Мерривейла к основной теме.

— Да, экология! — Мерривейл постарался с таким нажимом произнести слово, чтобы оно попало в такт со словом содомия. — Человек имеет доступ к значительным суммам денег, и нам следует об этом помнить.

Дюпо кивнул и предложил:

— Вернемся к долине.

— Да, да, — согласился Мерривейл. — Вы все видели карту. Эта маленькая долина принадлежала семье Хеллстрома, начиная с бабки. Трова Хеллстром — пионер, вдова и тому подобное. — Джанверт потер рукой глаза. По описанию Мерривейла, Трову Хеллстром следовало представить маленькой вдовушкой, отбивающей атаку краснокожих на горящий дом, пока его тушит ведрами бригада ее отпрысков.

— Вот карта, — сказал Мерривейл, извлекая ее из бумаг на столе. — Юго-восток, Орегон, вот здесь… — Он коснулся карты пальцем. — Неприступная долина. Ближайший очаг цивилизации — этот городок с глупым названием Фостервилль.

«Почему с глупым?» — подумала Карр и незаметно посмотрела на Джанверта, но тот был занят изучением ладони своей правой руки, словно обнаружил на ней что-то интригующее.

— И они снимают свои фильмы в этой долине? — спросил Дюпо.

— О, нет! — ответил Мерривейл. — Бог мой, Карлос. Вы не читали дополнения W?

— У меня нет таких дополнений, — сказал Дюпо.

— Дьявольщина! — воскликнул Мерривейл. — Иногда меня удивляет, как вообще что-то делается в нашей организации. Ладно. Я дам вам свои. Коротко, Хеллстром и его съемочные группы и кто там еще были везде: Кения, Бразилия, Юго-Восточная Азия, Индия — здесь все это есть, — он постучал по бумагам на столе. — Вы сможете ознакомиться с материалами позже.

— И этот «Проект 40»? — спросил Дюпо.

— Именно он привлек наше внимание, — объяснил Мерривейл. — Бумаги были скопированы, и оригиналы возвращены на старое место. Помощник Хеллстрома вернулся за бумагами, нашел их там, где и ожидал, взял их и ушел. Значение бумаг в то время осознано не было. Рутинная операция. Наш человек в библиотеке проявил любопытство, не более, но любопытство стало горячим, когда бумаги попали наверх. К несчастью, в поле нашего зрения этот помощник с тех пор более не попадал. Он, очевидно, находится на ферме. Мы, однако, полагаем, что Хеллстром не знает о том, что документы скопированы нами.

— Предположение о цели проекта звучит, скорее, как научная фантастика, а не просто фантастика, — сказал Дюпо.

Джанверт кивнул, соглашаясь. Были ли эти подозрения реальной причиной любопытства, проявленного Агентством к делам Хеллстрома? Или, возможно, Хеллстром просто разрабатывал нечто, таящее в себе угрозу для тех, кто оплачивает значительную часть расходов Агентства? Никогда ничего нельзя знать наверняка в подобного рода делах.

— Вы раньше слышали об этом Хеллстроме? — спросила Карр. — Это не тот энтомолог, что выступил против ДДТ, когда…

— Тот самый! — ответил Мерривейл. — Фанатик. Да, вот план его фермы.

«И все с моим вопросом», — подумала Карр. Она скрестила ноги под стулом и посмотрела в открытую на Джанверта, ответившего ей улыбкой. Он просто играет с Мерривейлом, догадалась она, и считает, что я ему подыгрываю.

Мерривейл разворачивал на столе карту, показывая детали длинными чувствительными пальцами.

— Сарай, здесь — строения — главный дом. Мы считаем, и это подтверждается наблюдениями, что сарай является студией. Любопытное бетонное сооружение рядом с воротами. Неясно, для каких целей оно служит. Ваша задача это выяснить.

— Но вы не хотите, чтобы мы действовали напролом? — спросил Дюпо, нахмурившись. Такой подход его смутил. — Молодая девушка, пытавшаяся бежать…

— Да, второго марта, — сказал Мерривейл. — Портер видел, как она выбежала из сарая. Она добежала до северных ворот, где была перехвачена двумя мужчинами, появившимися из-за ограды. Кто они, установить не удалось, но они вернули ее в сарай-студию.

— В отчете Портера говорится, что эти люди не носят никакой одежды, — сказал Дюпо. — Мне кажется, что отчет, предназначенный для официальных лиц, в котором описываются…

— И надо будет объяснять, почему мы туда попали, послали одного нашего человека против многочисленной Хеллстромовской братии, и все это перед лицом новой морали, пропитавшей наше общество.

«Проклятый лицемер! — подумала Карр. — Знаешь ведь, как Агентство использует секс в собственных интересах».

Джанверт наклонился вперед и сказал:

— Мерривейл, вы недоговариваете. Я хочу знать что. У нас есть отчет Портера, но нет его самого, чтобы дать пояснения. Можно поговорить с Портером? — Он откинулся назад. — Простого «да» или «нет» будет достаточно.

«Опасный ход, Эдди», — подумала Карр. Она внимательно посмотрела на Мерривейла, пытаясь оценить его реакцию.

— Не могу сказать, что мне нравится твой тон, Коротышка, — сказал Мерривейл.

Дюпо прикрыл глаза ладонью.

— Я тоже не скажу, что мне нравится ваша секретность, — вздохнул Джанверт. — Хотелось бы знать то, чего нет в этих отчетах.

Дюпо уронил руку и кивнул:

— Да, в этом деле не все чисто…

— Нетерпение не есть достоинство хороших агентов, — сказал Мерривейл. — Однако я понимаю ваше любопытство, и правило, надо полагать, неприменимо для этого случая. Перуджи особо это подчеркнул. Нас интересует не только «Проект 40», а весь комплекс фактов. Есть подозрения, что кинодеятельность Хеллстрома в действительности имеет серьезную и опасную политическую подоплеку.

«Дерьмо!» — подумал Джанверт.

— Насколько серьезную? — спросила Карр.

— Ну, Хеллстром сует свой нос в дела атомного полигона штата Невада. Он также ведет энтомологические исследования. Его фильмы считаются документальными. У него есть радиоактивные материалы для так называемых исследований и…

— Почему так называемых? — спросил Джанверт. — Разве не возможно, что он просто…

— Невозможно! — отрезал Мерривейл. — Все это заключено в этих отчетах. Обратите особое внимание на место, где говорится о том, что Хеллстром и его люди заинтересованы в создании общества нового типа. Весьма любопытно. Он и его команда живут именно такой жизнью у себя. А их нездоровый интерес к возникающим африканским нациям, бессчетные посещения зоны полигона, экология, к которой столь чувствительно общество…

— Коммунист? — прервала его речь Карр.

— Это… э-э… не исключено.

— Где Портер? — снова спросил Джанверт.

— Это… э-э… — Мерривейл потянул себя за подбородок. — Это скользкий вопрос. Уверен, вы понимаете деликатность нашего положения в…

— Не понимаю, — настаивал Джанверт. — Что случилось с Портером?

— Это один из вопросов, ответить на который должен Карлос, — сказал Мерривейл.

Дюпо задумчиво поглядел на Джанверта, снова обратил внимание на Мерривейла, погрузившегося в глубокое раздумье над картой.

— Портер исчез? — спросил Дюпо.

— Где-то в районе фермы, — неохотно выдавил Мерривейл. Он взглянул вверх, словно только что увидев Дюпо. — Предположительно.

Глава 4

Из записанных комментариев матери семьи Тровы:

«Наличие слабой угрозы — добро для особей. Она стимулирует особь размножаться, тренирует чувство опасности. Слишком сильная угроза, однако, может иметь парализующий эффект. Одна из задач руководителей Муравейника заключается в поддержании оптимального уровня стимулирующей угрозы».

По мере того как солнце позади него опускалось ниже, Дюпо внимательно следил за тем, чтобы образуемая тень не выдала его. Такое освещение одновременно имело как недостатки, так и преимущества. Оно делало некоторые детали на ферме более рельефными: ограду, тропинки на склоне противоположного холма, старые доски на западной стороне сарая.

По-прежнему не было видно никаких признаков жизни вне строений и никаких явных проявлений жизнедеятельности людей внутри. Раздражающий гул исходил из сарая, и Дюпо напрягал свое воображение в попытках определить его источник. Решив наконец, что это гудит установка кондиционирования воздуха, он еще острее ощутил жаркий полдень в пыльной траве.

«Хороший глоток холодной воды, вот что мне нужно», — сказал он себе.

Дюпо вновь осмотрел долину в бинокль. В ее пустынности присутствовало какое-то ожидание, словно готовились силы, которые вскоре наполнят долину жизнью.

«Интересно, — подумал Дюпо, — что Хеллстром делал с готовыми изделиями? Почему не заметно никакой человеческой активности? Не видно ни туристов, ни отдыхающих на пыльной дороге, ведущей в долину, хотя местность кажется привлекательной. Почему жители Фостервилля словно воды в рот набирают, когда речь заходит о ферме? Портера, должно быть, это тоже заинтриговало. Здесь можно охотиться, но не видно ни одного оленьего следа и ни одного охотника. Речка, вероятно, не представляет интереса для рыбаков, но все же…»

Сойка села на дерево сзади Дюпо, затем вспорхнула и полетела через долину к деревьям на дальнем склоне.

Дюпо наблюдал за полетом птицы с особым интересом, понимая, что видит первого представителя высших форм жизни в долине. Одна сойка! Можно внести в отчет. Но ведь он и камуфлировался под любителя птиц. Обычный старый отпускник, торговец из балтиморской корпорации «Все для фейерверков». Вздохнув, он отполз назад в тень дуба. Он изучил карты, фотографии, отчеты Портера и других. Каждая деталь отложилась в памяти. С помощью бинокля он осмотрел оставленный им след. Ничто не двигалось ни в высокой траве, ни дальше под деревьями. Ничего. Эта странность все сильнее его беспокоила.

Одна чертова сойка?

Эта мысль медленно проникала в его сознание и теперь полностью завладела им. Одна птица. Словно всю живность вымело из окрестностей Неприступной долины. Почему Портер не упомянул об этом? И коровы, пасущиеся там, к северу, ближе к Фостервиллю… Никакая ограда не мешала им приблизиться к ферме.

Почему?

В этот момент Дюпо понял, почему поля фермы выглядели так странно.

Они были чистыми.

С них не убирали урожай. Их вымели, очистив от каждого листочка, каждого стебля. Верхнюю часть долины занимал сад. Дюпо слегка отполз назад, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Ни одного гнилого фрукта на земле, никаких листьев или сучьев — ничего.

Чисто.

Лишь высокая трава покрывала холмы по всему периметру долины.

Глава 5

Собственное дополнение Хеллстрома к заметкам о диете:

«Ключевые рабочие должны, конечно, получать дополнительное питание по норме руководителей, но равно важным является получение ими питания из Котлов. Именно здесь закладывается фундамент нашего осознания взаимной тождественности. Без химического ТОЖДЕСТВА, обеспечиваемого Котлами, мы станем похожими на тех, из Внешнего мира: изолированными, одинокими, бесцельно плывущими по течению».

Ближе к вечеру Дюпо обуяла навязчивая идея найти хоть что-нибудь живое в проклятой долине. Но ничто не шевелилось, и солнце уже зацепило край горизонта.

Может быть, еще один удобный момент.

Чем дольше он оставался на холме, тем все меньше нравилась ему его легенда. «Любитель птиц, ха! Почему Портер не упомянул об отсутствии всякой живности? Насекомые — да, трава кишела ими, ползающими, жужжащими, прыгающими».

Дюпо пополз назад, вниз с гребня, затем встал на колени. Спина ныла от неестественных движений. Травяные охвостья попали за воротник, под ремень, в носки, рукава. Он усмехнулся собственному положению, почти услышав комментарий Мерривейла: «Часть цены, которую приходится платить в нашем деле, старина».

Сукин сын!

В подробных отчетах Портера отмечалось отсутствие наружной охраны, но все это отчет только одного человека. Дюпо спросил себя, как ему нравится его позиция на открытом месте. Живым на этой работе можно остаться, доверяя только себе. Ведь Портер исчез. Это тоже важная информация — невинная или зловещая, но лучше думать о плохом. В худшем случае Портер мертв, и ответственны за это люди с фермы. Так считал Мерривейл, так, во всяком случае, он дал понять. Но эта скрытная свинья могла бы и поделиться информацией, которая наверняка имелась у него.

— Действуйте с предельной осторожностью. Необходимо точно узнать, что же случилось с Портером.

Сукин сын, наверное, и так знает.

Что-то в пустынности района говорило о таящихся опасностях. Дюпо напомнил себе, что агенты, слишком сильно полагавшиеся на отчеты других, часто погибали, иногда в страшных муках. В чем же тайна этой местности?

Он вновь посмотрел на оставленный им след, вновь не увидел никакого движения или чьих-то бдительных глаз. Взглянув на часы, он понял, что до захода солнца осталось чуть больше часа. Время подойти с другой стороны к долине и понаблюдать.

Дюпо поднялся и, низко пригнувшись и часто перебирая ногами, быстро побежал в южном направлении. Дыхание легко углубилось, и он успел подумать, что находится не в такой уж плохой форме для мужчины сорока с небольшим лет. Плавание и длительные прогулки — не худшее в мире лекарство, но сейчас он предпочел бы плыть. Было сухо и жарко, трава полна щекочущей нос пыли. Желание плавать не слишком ему мешало. Такие желания часто посещали его после того, как он перешел работать в Агентство. Обычно он понимал быстро преходящее желание находиться в другом месте как подсознательное признание опасности, но иногда за этим ничего не было, кроме как остро испытываемого физически чувства дискомфорта.

Когда Дюпо был простым клерком, он часто представлял себя агентом. Заполняя отчет об агентах, «погибших при исполнении», он уверял себя, что если ему доведется стать в их ряды, то он будет чрезвычайно осторожен. Выполнять это обещание для него было не слишком сложно из-за свойственной ему природной внимательности и усердия — кто-то из коллег назвал его «идеальный клерк». Но именно эти черты помогали ему запомнить ферму во всех подробностях, мысленно пометить возможные (немногочисленные!) укрытия и звериные тропы в высокой траве, заметные на полученных с самолета фотографиях.

«Следы есть, но нет самих диких животных, — напомнил он себе. — Кто протоптал эти тропинки?» Еще одна зарубка на его чувстве осторожности.

Дюпо однажды подслушал, что о нем сказал другому агенту Мерривейл:

— Беда Карлоса в том, что он играет в выживание.

«Будто сам, старый прохвост, не занят тем же! — подумал Дюпо. — Достиг бы он своего нынешнего положения, не угадывая желания руководства».

Дюпо услышал слабое журчание воды. Группа земляничных деревьев расположилась в линию на мысленной карте Дюпо, отмечая северную оконечность долины. Задержавшись в тени, Дюпо вновь огляделся, обращая особое внимание на свой след. Ничто не двигалось, но Дюпо решил подождать темноты, прежде чем идти дальше.

До сих пор все шло не так уж плохо. Только слабое беспокойное ощущение неизвестной опасности. Повторный осмотр долины с другой точки не займет много времени. Может быть, ему следует изменить решение и вернуться днем за велосипедом, оставив Тимену у вагончика. Может быть… Его решение подождать до темноты окрепло.

«Осторожно, — напомнил он себе. — Играй в выживание».

Повернув налево, он снял бинокль и скользнул взглядом через группу деревьев к зарослям кустов за скалистым фасадом верхнего предела долины. Перед кустами Дюпо опустился на четвереньки, засунув бинокль под рубашку и плотно прижав футляр к правому боку. Затем, забирая немного влево, он пробрался через уже знакомую поросль так, чтобы не повредить бинокль. Кусты скоро кончились коротким выступом скалы, с которого открывался вид на Неприступную долину.

Вынув бинокль, Дюпо подумал о месте, где были убиты «дикие» индейцы. Шум водопада явственно слышался футах в пятидесяти справа. Опершись на локти, он приставил к глазам бинокль.

На этот раз строения фермы были дальше от него и сарай-студия скрывал за собой все, кроме западного крыла дома. Отсюда ясно виделась подкова речушки. Ее поверхность была зеркально-гладкой, словно течение ее остановилось, и в ней отражались деревья и кустарник, растущие на берегу. Открылся вид на дальний конец долины с разрозненными группами деревьев и заплатами пасущихся стад.

Дюпо увидел машину, поднявшую столб пыли за пасущимся скотом. Машина следовала по дороге, которой приехал он с Тименой. Кто бы это мог быть? Заметят ли они вагончик на колесах? Тимена сейчас должна рисовать здешний глупый пейзаж. Конечно, но все же… Дюпо навел свой бинокль на пыльный столб и вскоре разглядел большой крытый грузовик. Он ехал по извилистой дороге, и ехал быстро. Дюпо попытался увидеть Тимену, но холм слева закрывал ему обзор, а они поставили вагончик в тени деревьев. Приближающийся грузовик не должен проезжать близко от нее. Впрочем, какая разница. Странное возбуждение охватило его.

Он вновь перенес свое внимание на ферму. Кто-то, конечно, должен выйти навстречу. Он наконец-то увидит обитателей этого странного места. Дюпо внимательно наблюдал за развитием событий.

Но ничего не происходило.

Они должны были слышать шум мотора. Он его слышал с гораздо большего расстояния даже сквозь шум водопада.

Где обитатели фермы?

Стекла бинокля снова покрыла пыль. Протирая линзы льняным платком, Дюпо обдумывал ситуацию. Как это ни могло показаться нелепым со стороны, но отсутствие зримой активности при столь многих свидетельствах того, что люди здесь жили и работали, наполняло его беспокойством. Неестественно! Все было так неподвижно в этой долине. Он кожей чувствовал, что за ним наблюдают тысячи глаз. Повернувшись назад и посмотрев сквозь кусты, он не увидел никакого движения. Откуда же беспокойство? Неспособность объяснить его возникновение вызывала раздражение. Что здесь прятали?

Несмотря на попытки Мерривейла представить это дело подарком судьбы для избранного агента, Дюпо с самого начала ощутил неприятный кислый привкус. Коротышка Джанверт, очевидно, разделял его чувство. Не кислота незрелого фрукта или слабого маринада, а ощущение, идущее от сознания чего-то перезрелого и гнилого, чего-то слишком долго тушившегося в кислом соусе.

Грузовик как раз подъехал к долине, делая последний легкий подъем у северной ограды. Снова направив на него бинокль, Дюпо увидел две фигуры в белом, сидящие в кабине. Их было плохо видно сквозь отражавшие солнце ветровые стекла.

И никто так и не вышел их встретить.

Грузовик повернул и поехал близко к северной ограде, открыв большие буквы на белом плоском боку: Н. X. Инк. Машина, сделав широкий разворот, остановилась и подала назад к воротам. Два молодых блондина выскочили из кабины и, обежав машину, опустили задний борт, образовавший скат. Затем, ловко забравшись внутрь, они вытолкнули серо-желтый ящик. Судя по усилиям, которые они прилагали, ящик был очень тяжелым. Они опрокинули его на наклоненную поверхность борта, и он быстро заскользил вниз.

Что может быть в этом ящике? Он достаточно велик для гроба.

Мужчины спрыгнули и поставили ящик в вертикальное положение. Немного отодвинув его, они подняли и закрыли борт, вернулись в кабину и уехали.

Ящик остался футах в десяти от северных ворот.

Дюпо осмотрел ящик в бинокль. Он был выше, чем люди из грузовика, и очень тяжел. Сделан как будто из дерева и стянут плоскими металлическими полосами.

«Посылка, — подумал Дюпо. — Что, черт возьми, могут прислать на ферму в ящике такой формы?»

У Хеллстрома имелся свой грузовик, но он не беспокоился по поводу груза, ждущего под солнцем за внешней оградой. Хотя в этом может и не быть ничего необычного. В собранном Агентством досье имелась основная информация о кинокомпании Хеллстрома, который был одновременно ее владельцем и менеджером. Он делал документальные фильмы о насекомых. Иногда компания участвовала в крупных проектах совместно с Голливудом. Все было понятно до тех пор, пока не увидишь ферму своими глазами, как Дюпо сейчас, а Портер раньше. Что сталось с Портером? И почему Мерривейл не предпримет открытое расследование?

Какая-то загадочность была в действиях Хеллстрома.

Его бездействие.

Глава 6

Из руководства Муравейника:

«Связь между экологией и эволюцией исключительно тесная, неотделима от органических изменений в популяции животных и крайне чувствительна к плотности заселения региона особями данной популяции. Наша цель состоит в повышении порога терпимости, увеличения плотности проживания людей в десять — двенадцать раз в сравнении с величиной, которая сегодня считается предельной».

Дзула Перуджи вошел в конференц-зал и занял место председателя во главе длинного стола. Он посмотрел на наручные часы, кладя на стол дипломат: было 5.14 вечера. Несмотря на воскресный день, все присутствовали, все из несущих ответственность за Агентство мужчин и даже одна женщина.

Без обычных предваряющих слов Перуджи сел и сразу приступил к делу.

— У меня был крайне напряженный день. Два часа назад меня вызвал к себе Шеф и просил передать вам его сообщение. Кое-какие вещи ему пришлось согласовывать с правительством.

Перуджи открыл дипломат и извлек его содержимое — три тонкие папки. Затем он сказал:

— Вы все ознакомились с документами, касающимися Хеллстрома. Шеф сказал мне, что он отдал их для прочтения три недели назад. Вам будет приятно узнать, что нам удалось расшифровать запись на странице семнадцать исходного документа. Код, использованный при шифровке, довольно интересен и основан на четырехмерной конфигурации, извлеченной, по утверждению наших специалистов, из кода ДНК. Весьма изобретательно.

Прочистив горло, он взял один лист бумаги из верхней папки и пробежал его глазами.

— Опять-таки эта запись относится к «Проекту 40», но в этот раз использована военная терминология. Точные слова следующие: «…жало, которое поставит наших рабочих над остальным миром». Довольно красноречиво.

Мужчина по левую руку от Перуджи произнес:

— Чепуха! Хеллстром снимает фильмы. Этот кусок скорее всего из сценария какого-то фильма.

— Здесь есть кое-что еще, — сказал Перуджи. — Речь идет об инструкциях, касающихся схемы обмена информацией, которую наш человек в Вашингтоне назвал весьма близкой к жизни. Он был крайне взволнован сообщением. Он назвал ее «другим ключом к загадке», хотя и признался, что ключ этот неполный. Неясно, какое место эта схема занимает в общем плане. Однако в документе есть еще одно зашифрованное место. — Перуджи выдержал эффектную паузу и оглядел собравшихся. — Сообщение не допускает двойного толкования. В нем предлагается обладателю документов в дальнейшем передавать информацию через человека в Вашингтоне. И названо его имя. Это сенатор, чью деятельность нам необходимо проверить.

Перуджи хотелось смеяться. Реакция аудитории была в точности такой, какую предсказывал Шеф. Он полностью овладел их вниманием, что редко случалось в этом зале.

Человек, первый слева от него, спросил:

— Здесь не может быть ошибки?

— Исключено.

Глава 7

Из докладной записки Дзулы Перуджи, характеризующей Джозефа Мерривейла:

«Субъект не проявляет заветных теплых чувств в отношении своих сотрудников, но симулирует их достоверно. Его административные способности адекватны решаемым задачам, но ему недостает решительности и инициативы. Он делает точно то, что думает, и способен поддерживать работу своего подразделения на должном уровне и, в случае приказа сверху, пошлет своих людей на смерть не задумываясь. Повышение по службе может быть рекомендовано».

Покинув конференцию, Перуджи позволил себе испытать некоторое чувство триумфа. Было несколько острых моментов из-за этой суки, но он справился. Все-таки он не мог уразуметь, почему введена в руководство эта женщина.

Шел дождь, освежая вечерний уличный воздух, но и неся с собой запах сырости, который Перуджи не любил. Он остановил такси.

Шофером — вот уж не везет — была женщина. Перуджи устроился на сиденье с чувством покорности судьбе и сказал:

— Статлер.

«Невозможно предвидеть, где на твоем пути может встрять женщина, — подумал он. — Из-за хрупкости не следует позволять им заниматься такими делами». Он вынес это суждение, наблюдая за своей матерью, разрываемой всю жизнь противоречиями между своим происхождением и требованиями пола. Насколько она знала, в крови у нее текла негритянская, ирокезская и португальская кровь. Иногда она гордилась своимипредками:

— Никогда не забывай, мальчик, что твои предки жили здесь раньше, чем первый белый вор ступил на эту землю.

В другой раз напоминала:

— Мы были моряками Генри Навигатора, когда большинство моряков не возвращалось из плавания.

Но эти вспышки горькой гордости она смягчала осторожными предупреждениями:

— Дзула, ты достаточно похож на белого, так что никто не заметит в тебе негритянскую кровь. Играй белую игру, мальчик. Это единственный способ выиграть в этом мире.

И он выиграл, в этом не приходилось сомневаться. Сегодня эта сука пыталась устроить ему перекрестный допрос по поводу деятельности корпорации Хеллстрома и поймать его на противоречиях. Шеф предупреждал его об этом.

— Они попытаются перехватить инициативу и нападут на Агентство. Я вам доверяю, и потому отвечайте ударом на удар. — Таким был Шеф: отец для тех, кому доверял.

Перуджи не знал своего отца, который был первым в длинной череде мужчин, заслуживших благосклонность Хуаниты Перуджи. Ее девичья фамилия была Браун, банальность, которую не жалко было сдать в утиль в обмен на более таинственную — Перуджи. Отец оставался с Хуанитой достаточно долго, чтобы назвать ребенка Дзулой в честь полузабытого дяди. Однажды он отправился на коммерческую рыбную ловлю в плавание, которое могло оправдать худшие страхи Навигатора. Его суденышко погибло в шторме где-то у берегов Чили.

Трагедия только закалила характер Хуаниты. Она дала ей шанс искать романтическую и недостижимую любовь на протяжении всего отпущенного ей жизненного срока. А для Дзулы она сочинила миф о могучем Джоне (вообще-то Хуане) Перуджи: высоком, бронзовокожем, способном на великие поступки. Ревнивый Бог забрал его к себе, и это не слишком хорошо его характеризовало.

Именно эта трагедия, увиденная в фантазиях Хуаниты, заставила его простить все ее споры с нравственностью. Его ранние и самые сильные впечатления о женщинах говорили об их неспособности противостоять жестоким жизненным коллизиям иначе, как через постельные утехи. Такими они были, и оставалось с этим смириться. Можно не соглашаться, но несогласные, очевидно, просто не хотели замечать такого поведения в собственных женщинах.

Естественный ход вещей привел Перуджи в Агентство. Здесь находили свое место только сильные. Сюда неумолимо влекло осмелившихся снять шоры со своих глаз. И, что более важно, здесь для них было последнее прибежище. В Агентстве могла исполниться любая мечта при условии, если вы признавали хрупкость большинства людей, и в первую очередь женщин.

Сука с конференции не являлась исключением. В ней была слабость, должна быть. Она была умной, несомненно, и по-своему безжалостной.

Перуджи смотрел сквозь стекло окна на вымытые дождем улицы, вспоминая стычку в конференц-зале. Она начала атаку, имея на руках свою копию документов Хеллстрома. Найдя нужный абзац, она цитировала его и бросалась в атаку:

— Вы объясняете нам, что компания Хеллстрома частная, зарегистрированная в 1958 году. Один главный держатель акций — он сам, и три офицера — Хеллстром, мисс Фэнси Калотерми и мисс Мимека Тиченам. — Положив папку, она пристально посмотрела на Перуджи. — Странным кажется многим из нас, что две женщины поставили свои подписи под документами о регистрации перед свидетелями, нотариально заверенные, а вы никаких данных о них более не представляете.

Ответ Перуджи, похоже, отразил атаку. Пожав плечами, он сказал:

— Это верно. Мы не знаем, откуда они, где получили образование, ничего. Судя по всему, они иностранцы, но нотариус в Фостервилле был удовлетворен документами, удостоверяющими их личность, и стряпчий не возражал против того, что они офицеры в корпорации, делающей бизнес в этой стране. Мимека, похоже, восточное имя, как некоторые из вас указали, а другое — скорее греческое. Мы просто не знаем. Этот пробел предполагаем восполнить в ближайшем будущем. Мы работаем в этом направлении.

— Они живут на ферме? — спросила она.

— Вероятно.

— Есть их описания?

— Нечеткие: темные волосы и общие черты, характерные для женщин.

— Общие, — задумчиво произнесла она. — Интересно, как бы вы описали меня. Впрочем, не важно. Как они связаны с Хеллстромом?

Перуджи вложил в ответ все, зная, какое впечатление производит на женщин. Он был высокого роста, шесть футов и четыре дюйма, внушительных размеров и весом в двести двадцать один фунт^[100]. В его песочного цвета волосах был заметен рыжий оттенок, гораздо более темный — в бровях. Темно-карие, почти черные глаза, глубоко посаженные над несколько коротковатым носом, широкий рот и квадратный подбородок. В целом доминировало мужское начало. Неожиданно он улыбнулся.

— Мадам, я не буду вас описывать ни для кого-либо, ни даже для себя. Такова моя обязанность перед Агентством. Вы останетесь безымянной и безличной. Что же касается этих женщин, Хеллстром верил им достаточно, чтобы назначить офицерами в своей корпорации. Это крайне нас интригует. Мы предполагали удовлетворить свое любопытство. Обратите внимание, что по документам Калотерми является вице-президентом, а другая женщина секретарем-казначеем, и в то же время каждая из них владеет лишь одним процентом акций.

— Каков их возраст? — спросила она.

— Совершеннолетние.

— Они путешествуют вместе с Хеллстромом?

— Не имеем сведений.

— И вы даже не знаете, есть ли у этих женщин мужья или привязанности? — добавила она.

Сдерживая голос, чтобы не выдать своего разочарования этим обстоятельством, он ответил:

— Мы не знаем этого, пока.

Однако она догадалась о его состоянии, потому что задала тот же вопрос о Хеллстроме:

— А Хеллстром, он женат или в связи с кем-нибудь?

— У нас нет сведений. В папках, переданных вам, имеется все, известное нам на текущий день.

— Все? — фыркнула она. — Сколько лет Хеллстрому?

— Предположительно тридцать четыре. Он жил на ферме и первые семь лет получал образование дома. Его бабка, Трова Хеллстром, была дипломированной учительницей.

— Я закончила с обязательной программой, — сказала она, постукивая пальцами по папке. — Только тридцать четыре. Я задала этот вопрос, чтобы подчеркнуть молодость человека, сумевшего доставить такие хлопоты.

— Не так уж и молод.

— Вы сказали, что он читает лекции и время от времени проводит семинары и коллоквиумы и что он учился на нескольких факультетах разных университетов. Как сумел он получить столь ответственные назначения?

— Репутация.

— Хм-м. Что мы еще знаем о его помощниках?

— Его технический персонал, связи в деловом мире — вы читали обо всем в переданных вам документах.

— И его банк в Швейцарии. Любопытно. Какие данные о его состоянии?

— Только те, что в документах.

— Рассматривали вы возможность осторожного наведения справок через его адвокатов?

— Вы принимаете нас за кретинов? — спросил Перуджи.

Посмотрев на него, она тихо произнесла:

— Я сказала осторожного.

— Его законный адвокат, как вы могли убедиться, уроженец Фостервилля — маленького городка, — объяснял терпеливо Перуджи. — Связь между двумя собаками не может быть осторожной, как вы изволили выразиться здесь.

— Хм-м…

Перуджи посмотрел на лежащие перед ним папки. Она знала, конечно, как и остальные, что он не говорил всего. Это естественно, но у нее не было четких данных, а только случайные подозрения.

— Встречался ли кто-нибудь из наших людей с этим Хеллстромом? — спросила она.

Перуджи посмотрел на нее, внутренне удивляясь: «Почему остальные позволяют ей быть их представителем? Более чем удивительно».

— Как вы возможно знаете, у Шефа имеются связи с вице-президентом банка, ведущим финансовые дела кинокомпании, обычно занимающейся продажей фильмов Хеллстрома. Этот вице-президент встречался с Хеллстромом, и у нас есть его отчет, который вскоре вам будет представлен.

— Этот напрямую не связан с компанией Хеллстрома?

— Нет.

— Может быть, прощупать наши связи в Швейцарии?

— Здесь нет мошенничества, и мы не можем получить доступ к банковским счетам. Но мы не упускаем из виду этот путь.

— Какое впечатление произвел Хеллстром на вице-президента?

— Способный человек, спокойный, со спорадическими выбросами концентрированной энергии, если затронуты его интересы — особенно, когда дело касается экологических вопросов.

— Сколько платит Хеллстром своим сотрудникам?

— По шкале профсоюза гильдии, но конкретных данных о налогах мы не имеем.

— А две женщины?

— Похоже, они работают на него за что-то еще, а не за деньги. Мы полагаем, что они живут на ферме, но не отсылают деклараций о доходах. Высказывается предположение, что Хеллстром не так уж щедр, или — мошенничество. К сожалению, мы пока не можем сказать. Из виденных нами записей следует, что кинокомпания не приносит дохода. Весь доход поглощается деятельностью, очевидно легальной, носящей образовательный характер.

— Может ли ферма быть подпольной школой?

— Некоторая часть молодых людей, как утверждается, находится там с целью обучения производству фильмов и изучения экологических проблем. Детали — в имеющихся у вас документах.

— Детали, — повторила она. — Можем ли мы считать, что его ферма была подвергнута инспекции, скажем, строительной или что-то в этом роде? В Орегоне должны быть приняты соответствующие законы.

— Инспектировалась ферма местными жителями, и аккуратность информации, полученной таким образом, остается под вопросом. Мы обновим наши данные при первой возможности.

— Технический персонал, операторы и так далее, являются ли они профессионалами?

— Они делают работу, заслуживающую высокой оценки.

— Но сами люди, как относятся к ним?

— Можно сказать, хорошо.

— А что скажете вы?

— Вопрос не имеет особого смысла, кроме как указателя направления дальнейших вопросов. Наше мнение заключается в том, что достигшие успеха в этой сфере люди стремятся добиться внешнего признания от своих коллег, но часто за восхищением кроется глубокая ненависть. О восхищении в обычном смысле здесь вряд ли уместно говорить, оно может лишь указывать на компетентность и доход.

— Как много путешествовал Хеллстром со времени получения нами документов?

— Один полет в Кению и два дня в Станфорде.

— Он сейчас тоже может находиться в другом месте?

— Да. Надо просмотреть последние отчеты, чтобы дать точный ответ. Мы только что ввели в дело новую команду. Вас будут держать в курсе, разумеется.

— Из ваших предыдущих отчетов следует, что вне фермы в среднем он проводит две недели каждый месяц. Кто его замещает?

— Нет информации.

— Насколько тщательно велось наблюдение за ним во время его более доступных поездок?

— Мы просмотрели его багаж и нашли только камеру, фильм, бумаги и прочее. Наиболее частым описываемым субъектом в его бумагах являлись насекомые. Он очень педантичен во всем, что касается его специальности. Мы не нашли ничего подозрительного.

— Провокация?

— Противопоказано из-за его авторитета в научных кругах. Слишком многие поверят его протестам.

Она откинулась назад и секунду молчала. Затем сказала:

— Сообщите Шефу, что здесь можно извлечь выгоду. Мы не удовлетворены.

«Не удовлетворены! — думал Перуджи, барабаня в нетерпении пальцами по пластиковому сиденью такси. — Но они испугались, и для начала этого довольно. Если выгорит все дело, связанное с «Проектом 40», если оно пойдет в направлении, о котором они с Шефом решили не упоминать, выгоду можно извлечь колоссальную. Всем хватит, включая Дзулу Перуджи. Конечно, не оружие. Вещь выделяла слишком много тепла. Но при низких температурах это тепло можно использовать в производстве. В самом скромном варианте следует ожидать коренной модернизации металлургии, ведущей к фантастическому падению стоимости. Да, выгода здесь — не то слово!»

Глава 8

Семейные инструкции для избранных рабочих:

«Мы используем язык Внешнего мира, имея в виду при этом собственные цели. Этого требует необходимость маскировки. Поскольку мы практически беззащитны против лучших сил Внешнего мира, нашей основной защитой остается их незнание того, что мы живем среди них».

День уходил, и Дюпо начал обдумывать краткие инструкции Мерривейла. Может быть он слегка зациклился, но вопрос о том, сколько же агентов погибло при разработке этого проекта, снова и снова приходил ему на ум. Мерривейл был тем еще типом — чертов акцент и все такое. Иногда казалось, что он восхищается Хеллстромом. В духе Мерривейла восхищаться только успехом, но это восхищение всегда имело привкус страха. Чем ближе к Мерривейлу подступал успех, тем сильнее был его страх.

В замкнутой долине жара не спадала. Дюпо начал чувствовать сонливость, и были моменты, когда его веки смыкались.

Он заставил себя сконцентрировать внимание на строениях фермы. Если верить последним донесениям, то сам Хеллстром должен быть где-то в одном из этих строений. Ничто, однако, не служило этому подтверждением.

Почему Мерривейл восхищался Хеллстромом?

Резкий хлопок сбил с Дюпо остатки сонливости. Он увидел движение в дальнем левом углу сарая-студии. В поле зрения появилась тележка на колесах. Довольно странное средство передвижения, напоминающее о стародавних вокзальных тележках для перевозки багажа, на больших колесах со спицами и с высокими бортами. Пронзительный голос отдал команду, но Дюпо не мог разобрать слов. Что-то вроде «погрузить». Смысла в этом он не видел.

Молодая женщина вышла из-за сарая и встала перед тележкой. Поначалу она показалась голой. В бинокль Дюпо заметил шорты телесного цвета, но не было ни лифчика, ни блузки. На ногах у нее были сандалии.

Сильное увеличение позволило Дюпо увидеть ее совсем близко, когда она опускала рулевую перекладину, поднятую вертикально впереди тележки. У нее были твердые груди с темными сосками. Он так увлекся ее разглядыванием, что чуть не упустил из виду приближение другой девушки, одетой по той же моде, заметив ее только тогда, когда странная третья рука попала в поле его зрения. Молодые женщины могли сойти за сестер, но они не соответствовали описанию женщин-офицеров в корпорации Хеллстрома. Их волосы были светло-желтые.

Молодые женщины взялись за перекладину и потащили тележку в направлении северных ворот. Они двигались быстро и решительно, что Дюпо нашел несоответствующим долгому ожиданию, которому подвергся ящик за воротами. Он не видел иной причины появления тележки. Они собирались забрать ящик. Что было в этой чертовой штуковине? И почему они почти голые? Он вспомнил, как напрягались посыльные, двигая ящик, и удивился, как же эти две девушки поднимут такую тяжесть на тележку. Ясно, им должны будут помочь другие.

С возрастающим удивлением он наблюдал за тем, как женщины открывают ворота, выкатывают тележку, открывают задний борт и наклоняют ящик. Они подняли тяжелый ящик с поразительной легкостью, проделав все быстрее и четче, чем двое посыльных. Закрыв борт, они рысцой направились к сараю с той же целеустремленностью, с какой торопились к ящику. Гораздо быстрее, чем он ожидал, они добежали до сарая и скрылись за ним. Снова раздался хлопок. Дверь закрылась?

Дюпо прикинул, что вся операция заняла не более пяти минут. Поразительно! Амазонки! Но на первый взгляд они казались всего лишь хорошо развитыми девушками, достигшими брачного возраста. Не является ли ферма Хеллстрома убежищем помешанных на здоровье? Отсутствие одежды говорило в пользу такого предположения. Однако Дюпо отбросил его. Все было слишком по-деловому. Девушки не были фанатками-культуристками. Они больше походили на двух работниц, знающих свою работу настолько, что им не требовалось произносить лишних слов. Но почему женщины выполняют такую работу?

Снова нет ответа!

Дюпо посмотрел на часы: менее часа до захода солнца. Долина и ферма снова погрузились в зловещее спокойствие. Место теперь казалось еще более пустынным после всплеска энергии двух женщин.

Что, черт возьми, могло быть в ящике?

Лучи низкого солнца над гребнем образовали тени в глубине долины, но свет, отражаемый золотой травой и листьями на противоположных склонах, осветлял их. Дюпо знал, что темный кустарник служит хорошим укрытием, но долина и вся местность вновь обрели оттенок зловещего спокойствия. Глубоко вздохнув, он твердо решил дождаться темноты, прежде чем уходить из долины. Это место пропитано атмосферой западни. Дюпо отполз назад, глубже в тень, и посмотрел влево на открытое пространство, которое ему предстоит пересечь. Низкие лучи солнца окрасили поле в золотисто-оранжевый цвет. И на нем четкой тенью обозначилась нитка помятой им на пути сюда травы.

«Я сделал ошибку, выбрав этот путь, — подумал он. — В чем, интересно, была ошибка Портера?»

Чувство полного изнеможения охватило его. Неожиданная сила, проявленная полуголыми женщинами, настойчивое раздражающее гудение из сарая-студии, невысказанные предупреждения в отчетах и на инструктажах Мерривейла, пустынная долина на фоне дальнего движения рогатого скота (почему так далеко?) — все говорило за то, что надо дождаться ночи. Он лежал почти час, наблюдая и переживая свои предчувствия.

День угасал. Низко на западе небо лиловело на оранжевом фоне. Склоны долины темнели, и трудно было понять, действительно он видел детали ландшафта или просто помнил их. Ни в сарае, ни в доме свет не зажигался. Видимость упала почти до нуля, но когда он выполз из кустов, то различил звезды и слабый свет на северном горизонте. «Там Фостервилль, — подумал он. — И ни единого пятна света на ферме».

Дюпо провел руками вокруг себя, убедился в отсутствии кустов и встал на ноги. Болела спина. Сунув руку в рюкзак, он нащупал сэндвич в шуршащей бумаге, развернул ее и стал есть, восстанавливая ориентировку. Отсвет Фостервилля помог ему в этом. Сэндвич подкрепил его. Запив сэндвич водой, Дюпо приготовился в обратный путь.

Чувство опасности не проходило.

Умом он понимал его нелогичность, но Дюпо привык ему доверять. Опасностью пахло все, что он узнал, услышал, увидел — точнее, не узнал, не услышал, не увидел. Все в нем кричало — опасность.

Надо убираться отсюда. Повернув часы, чтобы видеть светящийся циферблат компаса, он выверил направление и двинулся в путь. Видимость немного улучшилась. Когда он вышел из-под деревьев, то ощутил впереди длинный склон, покрытый сухой травой, который ему пришлось преодолеть утром.

Земля под травой была неровной. Он часто спотыкался, неизбежно взбивал пыль, и несколько раз ему пришлось остановиться, чтобы подавить желание чихнуть. Его движение в траве казалось ему неестественно громким в ночной тишине, нарушаемой лишь слабым ночным бризом, вздохи которого в деревьях впереди себя он слышал при остановках. Замедлив шаг, Дюпо попытался использовать сходство между двумя звуками. Он набрал достаточно травяной шелухи, царапающей кожу. Вдобавок его раздражало медленное движение. Он поймал себя на том, что неосознанно ускоряет шаг. Что-то внутри него говорило: «торопись».

Светящийся циферблат компаса и слабый небесный свет позволяли ему ориентироваться. Он уже различал отдельные деревья в поле и спокойно их обходил. Впереди вырисовывалась темная линия крупных деревьев, которые он однажды уже проходил. Там будут тропы животных, и они помогут ему. Дюпо ожидал напасть на тропу задолго до того, как его ноги ступили на жесткую, без травы землю. Нагнувшись, он ощупал поверхность руками. Следы копыт почти стерлись, уже давно ни один олень не проходил тут. Эти старые следы он заметил еще утром, и сейчас они дополнили картину тотального «нет» этого места.

Выпрямившись и собираясь двигаться дальше, он услышал слабый шелест в поле позади себя. Дюпо замер, прислушиваясь. Источником шелеста не был ни ветер, ни человек, идущий в траве. И определенного места источник не имел — просто где-то сзади. Звездный свет не позволял различить ничего, кроме теней, которые могли быть деревьями или неровностями ландшафта. Звук становился громче, и в нем нарастала угроза. Звук даже более походил на шепот, чем на шелест. Дюпо повернул прочь от него и почти побежал по тропе. Он заметил, что видит тропу, если смотрит вниз под острым углом.

Вскоре он достиг линии земляничных деревьев и широких сосен. Деревья закрыли слабый свет звезд, и Дюпо был вынужден перейти на шаг. Несколько раз теряя след, он находил его ногами на ощупь. Ему хотелось вынуть фонарик из рюкзака, но странный звук все усиливался за его спиной. Сейчас это был уже почти свист. Шум, издаваемый тысячами фижм^[101], если их протащить сквозь траву, не был бы столь металлическим. Сравнение позабавило его на секунду, пока он не вспомнил полуголых амазонок с фермы. Как-то они не выглядели забавными, даже одетые в воображаемые фижмы.

Он оставил велосипед в кустах, где тропа пересекала узкую грязную дорогу. Эта дорога огибала низкий холм и спускалась затем по длинному склону к проселочной дороге, где Дюпо припарковал вагончик. На руле у велосипеда имелся фонарь, и он решил включить его и гнать что есть мочи.

Стал ли звук позади громче? Что, черт возьми, может быть источником этого звука? Что-то неестественное? Шепот уже слышался в траве по обе стороны от него, как будто его охватывали фаланги наступающей армии. Дюпо попытался увеличить скорость, но мешала темнота, и он натыкался на деревья.

Что это был за звук?

Тело его покрылось испариной, страх сдавил грудь.

Снова он попытался ускорить шаг, но споткнулся и упал. Шепот погони смолк. Дюпо лежал тихо, вслушиваясь. Ничего. Что за черт! Тишина пугала не меньше, чем звук. Медленно он поднялся на ноги, и тотчас звук появился снова — с боков и сзади. Испытывая ужас, Дюпо кинулся вперед, спотыкаясь, проламываясь сквозь заросли, иногда теряя тропу, иногда снова попадая на нее.

Где же эта проклятая дорога, на которой он спрятал велосипед?

Область охватывающего его шума переместилась уже вперед. Шум был кругом и становился все ближе. Тяжело дыша и спотыкаясь, Дюпо пытался нащупать фонарь в рюкзаке. Почему он не взял с собой оружие? Хотя бы автоматическое? Небольшой пистолет, как у Тимены? Черт! Что это за шум? Хватит ли у него смелости включить фонарик, который он наконец нашел, и описать лучом круг. Он не мог взять с собой пистолет! Нет! Его легенда любителя птиц не позволяла этого! Ноги налились свинцом, он хватал ртом воздух.

Дорога была уже у него под ногами, когда он наконец понял это. Дюпо резко остановился, пытаясь сориентироваться в темноте. Сошел ли он с тропы только что? Он не думал, что находится далеко от места, где спрятан велосипед. Оно где-то поблизости. Может, все-таки включить фонарик? Шелест-свист окружил его. Велосипед должен быть справа. Должен быть. Он на ощупь двинулся в более густую среди других тень, споткнулся и упал на раму велосипеда.

Ругаясь, Дюпо вскочил на ноги, поднял велосипед и оперся на него. Сейчас он видел дорогу лучше: светлая полоса в темноте. Неожиданно он подумал, как приятно будет оседлать велосипед и отправиться назад, к вагончику и Тимене. Но свист становился громче и все теснее охватывал его. Черт с ним! Схватив фонарик, он нажал на кнопку. Луч света выхватил из темноты трех молодых женщин, одетых так же, как амазонки на ферме, но их носы и глаза были скрыты за темными блестящими масками, похожими на маски для подводного плавания. У каждой из них в руках был продолговатый предмет с раздвоенным, как у бича, концом. Сначала это навело на мысль о странной антенной системе, но раздвоенные концы были угрожающе направлены прямо на него.

Глава 9

Из дневника Нильса Хеллстрома:

«Иногда я осознаю, что имя мое неважно. Сочетание звуков могло быть иным, но это все равно был бы я. Имена не важны. Хорошая мысль. Именно так говорили мать семьи и мои первые учителя. Имя, используемое мной, — случайность. Мне могли дать другое имя, если бы я был рожден в семье Внешних со всем их индивидуализмом. Их сознание — не мое сознание; их временная линия — не моя. Мы, дети Муравейника, когда-нибудь распрощаемся с именами. Слова Праматери передают глубокий смысл этого. Наше совершенное общество не может себе позволить индивидуальные имена. Одни метки, в лучшем случае, — не имена. Они полезны только в преходящем смысле. Возможно, в различные периоды жизни у нас будут разные метки. Или номера. Номера ближе по смыслу намерению, выраженному Праматерью столь удачно».

Было 2.40 ночи, и вот уже почти десять минут Кловис наблюдала, как Эдди ходит взад-вперед по маленькой гостиной ее квартиры. Телефон пробудил их ото сна, и Эдди поднял трубку. Он открыто пришел к ней в квартиру. Агентство, в общем-то, не имело ничего против. Определенные сексуальные шалости от своих людей даже ожидались и ценились, если эти отношения оставались в определенных рамках. Ничего глубокого, просто здоровые, энергичные телесные наслаждения.

Повесив трубку, Эдди сказал только:

— Звонил ДТ. Мерривейл просил его позвонить. Они потеряли контакт с Карлосом и Тименой.

— О Боже!

Она встала с постели и запахнулась в халат. Эдди пошел прямо в гостиную.

— Мне следовало ответить на звонок, — сказала она, надеясь вывести его из задумчивости.

— Почему? ДТ искал меня.

— Здесь?

— Да.

— Откуда он узнал, что ты здесь?

— Он позвонил ко мне, там никто не ответил.

— Эдди, мне это не нравится.

— Чушь!

— Эдди, что ещё сказал ДТ?

Он остановился перед ней и посмотрел вниз на ее ноги, которые она поджала, плюхнувшись в кресло.

— Он сказал, что нам предстоит сыграть брата и сестру еще раз. Ник Мэрли будет нашим дедом, и мы проведем прекрасно отпуск в Орегоне!

Глава 10

Из дневника Нильса Хеллстрома:

«Фэнси обнаруживает явные признаки неудовольствия своей жизнью в Муравейнике. Может быть, она привыкла к жизни Снаружи. Иногда это случается. Боюсь, она вновь попытается бежать. В этом случае, как мне кажется, лучше просто уничтожить ее, чем отправлять в Чан. Ее первенец, Салдо, оправдал все наши ожидания. Я не хочу, чтобы Муравейник терял бридинг-потенциал^[102]. Плохо, что у нее так ладится с насекомыми. Следует наблюдать за ней вплоть до завершения этого фильма. Что бы ни случилось, мы не можем больше посылать ее во Внешний мир с поручениями, пока не убедимся в ее надежности. Возможно, следует возлагать на нее большую ответственность во внутренних делах при съемках фильмов. Может быть, она разделит мое видение фильма, и это излечит ее от нестабильности. Этот фильм так нужен нам. Начало нового этапа. С ним и с теми, которые преследуют, мы подготовили мир к нашему ответу на проблему выживания человека. Я знаю, что Фэнси разделяет схизматическую веру. Она верит, что насекомые нас переживут. Даже Праматерь этого боялась, но ее ответ в моей обработке следует развивать. Мы должны походить на тех, кому собираемся подражать».

— Это вас шокирует? — спросил Хеллстром.

Блондин среднего сложения, по внешнему виду не более тридцати четырех лет, таким было его описание, имеющееся в Агентстве. В нем ощущалось чувство внутреннего достоинства, целеустремленность, проявлявшаяся в цепкости его взгляда, если что-то или кто-то был ему интересен. Чувствовался в нем заряд внутренней энергии.

Хеллстром стоял в лаборатории напротив пленника, привязанного к пластиковому стулу. Лаборатория представляла собой смесь полированного металла, блестящих белых поверхностей, стекла и инструментов, освещенных молочным светом, идущим по всему периметру потолка.

Дюпо здесь пришел в сознание. Он не знал, сколько прошло времени, но в голове все еще был туман. Хеллстром стоял перед ним с двумя обнаженными женщинами по бокам. Дюпо понимал, что слишком много внимания обращает на женщин, другую пару амазонок, но ничего не мог с собой поделать.

— Вижу, шокирует, — сказал Хеллстром.

— Положим, так, — согласился Дюпо. — Я не привык видеть так много обнаженной женской плоти.

— Женской плоти, — сказал Хеллстром и щелкнул языком.

— Их не обижает то, как мы о них говорим? — спросил Дюпо.

— Они не понимают нас, — ответил Хеллстром. — Даже если бы и понимали, то не поняли бы ваш вопрос. Это типично для Внешних, но мне всегда такой подход казался странным.

Дюпо осторожно попытался проверить крепость веревок, привязывающих его к стулу. Он очнулся с головной болью, и она не проходила. За глазами пульсировала боль, и он не имел ни малейшего понятия, сколько прошло времени. Дюпо вспомнил, как начал говорить с тремя женщинами, освещенными его фонариком, затем умолк, увидев, что многие фигуры заполняли темноту вокруг него. Затем неразбериха и туман. Господи, голова у него до сих пор кружилась. Он вспомнил свой глупый и жалкий выкрик, вызванный страхом и внезапностью:

— Я оставил здесь свой велосипед.

Боже праведный! Дюпо стоял там, держась за проклятый велосипед, и эти непроницаемые маски для ныряния окружали его. Подрагивающие двойные усики, нацеленные на него, могли означать только угрозу. У Дюпо не было ни малейшего представления, что это за оружие, но оружие — всегда оружие. Усики отходили от коротких ручек, которые женщины держали уверенно. Концы усиков издавали низкий гул, который Дюпо мог слышать, если задерживал дыхание, прикидывая шансы прорваться через круг. Пока он размышлял, ночная птица устремилась вниз к рою насекомых, привлеченных светом. Когда она миновала его, темная фигура подняла свой прибор. Раздался сухой свист, тот самый, что Дюпо слышал вокруг себя, пересекая поле. Птица в воздухе сложила крылья и камнем рухнула на землю. Женщина сделала несколько шагов вперед и запихнула птицу в мешок у себя на плече. Тут он заметил, что многие женщины имели такие мешки и эти мешки были полны.

— Я… я надеюсь, я не нарушаю частных владений, — рискнул Дюпо. — Мне сказали, что здесь неплохое местечко для моего хобби. Я люблю… наблюдать за птицами.

Сказав это, Дюпо сам понял, как глупо прозвучали его слова.

Что это за чертовы приборы? Эта птица даже не трепыхнулась. Свист-бэнг! Мерривейл ничего такого не упоминал. Может быть, это и есть «Проект 40»? Почему эти спятившие девки ничего не говорят? Словно они его не слышали или не понимали? Говорят они вообще на каком-либо языке?

— Эй, — попытался еще раз Дюпо, — меня зовут…

И это все, что он помнил, не считая нового резкого свиста слева и болезненного ощущения расколотой головы. Дюпо вспомнил: взрывная боль под черепом. Его голова все еще болела, когда он смотрел на Хеллстрома. Это чертовы усики, без сомнения. Две женщины, стоявшие за Хеллстромом, имели то же оружие, хотя и не носили масок женщин из группы, окружившей его ночью.

«Плохо дело, — подумал Дюпо. — Сыграть под дурачка?»

— Зачем это вы меня привязали?

— Не тратьте даром времени, — сказал Хеллстром. — Мы вынуждены, пока не решим, как будем от вас избавляться.

С внезапно пересохшей глоткой и ушедшим куда-то сердцем Дюпо проговорил:

— Плохое слово — избавиться. Мне оно не нравится.

Хеллстром вздохнул. Да, выбор слов в данной ситуации был небогатым. Он устал от бесконечной ночи, и она еще не закончилась. Проклятые соглядатаи! Что им надо? Он сказал:

— Прошу прощения. Я не хотел причинять вам ненужных беспокойств или неудобств. Но вы не первый, пойманный нами при подобных обстоятельствах.

Дюпо испытал резкое ощущение уже однажды происходившего. Ему показалось, что он заново переживает опыт кого-то знакомого, близкого ему. Портер? Он не был близок с Портером, но все же…

— И вы избавились от них тоже? — спросил Дюпо.

Хеллстром проигнорировал вопрос. Такая безвкусица. Он сказал:

— Согласно вашим документам, вы являетесь торговым агентом компании по фейерверкам. Один из тех, других, тоже работал на эту компанию. Это не кажется вам странным?

Дюпо с трудом выталкивал из сухого горла слова:

— Если его звали Портер, то нет. Он мне рассказал об этом месте.

— Без сомнения, тоже любитель птиц, — сказал Хеллстром и повернулся спиной к Дюпо.

Дюпо вспомнил птицу, сбитую женщиной в ночном небе. Что это за оружие? Было ли оно ответом на тайну «Проекта 40»? Он решил подойти с другой стороны:

— Я видел, как одна из ваших женщин убила птицу прошлой ночью. Не следует этого делать. Птицы являются важной частью…

— О, помолчите! — произнес Хеллстром, не оборачиваясь. — Конечно, они убили птицу, и насекомых, кроликов, мышей, и всех других тварей тоже. Мы не можем тратить ночную чистку лишь на вашу поимку.

Дюпо встряхнул головой. Ночная чистка?

— Зачем они это делают? — спросил он.

— Чтобы есть, разумеется.

Хеллстром посмотрел на пленника.

— Мне необходимо время на обдумывание проблемы, возникшей в связи с вашим присутствием. Не рассчитываю на вашу откровенность.

— Не представляю, о чем вы хотите узнать, — упрямствовал Дюпо, но обильный пот — и Дюпо это понимал — выдавал его с головой.

— Понятно, — сказал Хеллстром. В голосе его звучала печаль. — Не пытайтесь убежать. Два работника получили задание убить вас в случае чего. Говорить с ними нет смысла. Они не говорят. Кроме того, они легко выходят из себя, и они носом чуют в вас Чужого. Вы Чужой среди нас, и их обучили избавляться от вам подобных.

Хеллстром вышел из комнаты, оттолкнув в сторону скользящую дверь. Прежде чем она закрылась, Дюпо успел увидеть широкий коридор, залитый молочным светом и полный людей — мужчин и женщин, абсолютно обнаженных. Двое из них проходили мимо двери, заставив Хеллстрома задержаться на секунду. Эти двое, обе женщины, несли обнаженное тело мужчины с обвисшими головой и руками.

Глава 11

Из дневника Нильса Хеллстрома:

«Тщеславие побуждает меня писать эти строки в надежде, что они будут прочитаны специалистами. Действительно вы есть в этом будущем мире или вы плод моего воображения? Я уверен, что Муравейнику понадобятся способности к чтению еще долгое время, может быть всегда. Мысли мои потеряют значение. Ты, читающий эти строки, если разделяешь мои сомнения, должен понять, что твой талант читателя вскоре может быть отброшен и забыт. Это актуальный вопрос, служит ли он бесконечной цели. Может наступить время, когда эти слова останутся, но никто не сможет их прочесть. Практически это маловероятно, поскольку материал, на котором записаны мои слова, будет признан полезным для использования в других целях. Поэтому тщеславию, может быть, следует приписать мое обращение к будущим читателям. Причина, скорее всего, объясняется инстинктом близких целей. Я поддерживаю подход Праматери к решению проблемы Внешних. Мы не должны им противостоять, но должны искать компромисс и постоянно вводить их в наше сообщество. Это мы делаем сейчас, и, если вы переменили точку зрения, полагаю, это поможет вам понять, что мы можем оказаться полезными в планировании вами будущего».

Хеллстрома разбудила от дневного сна молодая девушка-наблюдатель. На ее мониторе появился Чужак, вторгшийся на территорию Муравейника. Комната Хеллстрома была закрыта, обеспечивая ему уединение, на которое мог рассчитывать ключевой рабочий, и девушка вошла к нему лично и потрясла его за плечо, чтобы разбудить. Она сообщила ему об увиденном быстрым и тихим языком жестов, принятым в Муравейнике.

Чужак находился на холме над основными строениями и изучал местность в бинокль. Его приближение задолго до этого было зафиксировано сенсорами окружного тоннеля. Он оставил компаньона около дороги на Фостервилль.

Передача сообщения заняла три секунды.

Тяжело вздохнув, Хеллстром выскользнул из тепла постели и жестом показал, что сообщение принято. Девушка вышла из комнаты. Хеллстром пересек ровный кафельный пол, прохлада которого способствовала окончательному пробуждению, и вошел в контакт с сенсорами системы безопасности Муравейника. Он сфокусировался на квадрате, указанном девушкой-наблюдателем.

Поначалу Хеллстром никак не мог обнаружить Чужака в высокой траве. В этот час обзору в этом направлении всегда мешали солнечные лучи. Он подумал, уж не ошиблась ли наблюдатель при указании квадрата. Наблюдатели временами нервничали, но никто из них еще ни разу не вызывал ложную тревогу и не допускал серьезной ошибки.

Хеллстром изучил высокую траву более внимательно. Панорама ее в жарком полуденном свете казалась ненарушенной. Внезапно он уловил какое-то движение в траве на гребне. И, словно движение это создало новую сцену, он увидел непрошеного гостя: Чужак — мужчина, в одежде под цвет травы, что явно не было случайным.

Более чем семьдесят лет жизни в Муравейнике развили у Хеллстрома маскировочный рефлекс. Чувство осторожности появилось у него задолго до того, как он, подделав возраст, вышел за границы Муравейника для строительства Внешнего образа. Сейчас, глядя на прячущегося Чужака, он сунул ноги в сандалии и накинул на тело белый лабораторный халат. Одеваясь, он бросил взгляд на часы, висящие на стене: 2 часа 49 минут. Часы с точностью хода четыре секунды в год сконструировала команда, чьи воспитание и предназначение обрекли ее всю жизнь провести в лабораториях.

Хеллстром подумал о Чужаке. Если он так же будет выжидать, как и другие, то его лучше взять в темноте. Хеллстром решил начать ночную чистку пораньше, учитывая новое обстоятельство. Необходимо узнать, почему Внешние стали совать нос в дела долины.

Прежде чем выйти из комнаты, Хеллстром изучил внешний периметр Муравейника и увидел далеко в долине домик на колесах и женщину, сидящую рядом и что-то рисующую на табличке у себя на коленях. При большом увеличении он увидел нервное напряжение в плечах женщины, непроизвольное движение головы и взгляд вверх по склону в сторону Улья. Ее следует взять тоже. Почему они подозревают ферму?

Кто за этим стоит? Явный профессионализм в поведении Чужаков заставил быстрее биться сердце Хеллстрома.

Он задумчиво пожевал губами, внутренне прощупывая свои инстинкты, реагирующие на эту угрозу. Муравейник хорошо спрятан, чтобы не привлекать внимания, но он понимал всю его теперешнюю уязвимость, понимал, насколько мало значит его сила против разбуженной подозрительности Внешних.

Отсутствующим взглядом он оглядел комнату. Это было одно из самых больших помещений в сложном комплексе, расположенном под фермой и окружающими холмами. Его одним из первых построили колонисты, завершившие здесь свою многовековую миграцию под руководством Праматери.

Глава 12

Слова Праматери:

«Время остановиться, мои возлюбленные рабочие. Мы, кто жил скрытной двойной жизнью среди Внешних свыше трехсот лет, всегда готовые бежать при малейшем подозрении, пришли на место, которое приютит нас и даст нам силу».

Она сказала, что провидение направило ее, явление во сне благословенного Менделя, «чьи слова говорят о том, что избранный нами путь — правильный путь».

Первое образование Хеллстрома, полученное до его выхода во Внешний мир поддельным тинэйджером с целью «обучения по книгам», дало ему понимание многих мыслей Праматери.

Глава 13

Мысли Праматери:

«Лучшие должны спариваться с лучшими. Так мы произвели лучших работников для решения тех задач, с которыми может столкнуться Муравейник».

Холодным апрельским днем 1876 года, когда начали копать дальше естественные полости под фермой, приступая к строительству первого Муравейника, она сказала им:

— Мы устремимся к совершенству и через это станем «смиренными», коих земля однажды примет в свое лоно.

Комната, занимаемая им сейчас, была выкопана именно тогда, хотя тех копателей и Праматерь давно приняли в себя Чаны. В шестнадцать футов шириной, двадцать два длиной и восемь футов от потолка до пола. Она была не квадратной в заднем конце, следуя форме исходной естественной полости. Поначалу предполагалось устроить здесь дверь, но затем решили смонтировать служебный водопровод. По естественному известняковому лабиринту Муравейник уходил вниз более чем на милю и вширь по кругу почти двух миль в диаметре на трехтысячефутовом уровне. В этом садке жили почти пятьдесят тысяч рабочих (куда больше, чем смела надеяться Праматерь), в плотном сплетении со своими фабриками, садами на гидропонике, лабораториями, воспитательными центрами и даже подземной рекой, помогавшей вырабатывать требующуюся им энергию. Все стены исходной пещеры были покрыты серым, предварительно напряженным бетоном.

В комнате Хеллстрома серые стены за многие годы покрылись различными планами и набросками, связанными с развитием Муравейника. Он никогда их не снимал — особенность характера, которую Муравейник прощал очень малому числу рабочих.

Хотя у него была более просторная комната, чем у других, обстановка соответствовала стандартам, принятым в Муравейнике: кровать из бетонных плит с необработанной обшивкой, стулья той же конструкции, стол с керамической подставкой, двенадцать ящичков Внешнего изготовления (ящички Муравейника были более крепкими, но он предпочел эти, служившие ему напоминанием о прошлой жизни), консоль с экранами и линией прямой связи с центральным компьютером. Шкаф с Внешней одеждой в одном из углов говорил о том, что он является одним из ключевых работников, представляющих Муравейник вне его границ перед лицом угрожающего мира. Кроме двух переносных ламп, одна над столом и другая над консолью, комнату освещали трубчатые лампы, располагающиеся по периметру потолка на стыке со стенами, — стандартная практика для всех галерей, тоннелей и комнат Муравейника.

Он мог занять одну из более новых и усовершенствованных комнат на нижних уровнях, но Хеллстром предпочитал эту, занимаемую им с того дня, как Чан принял Праматерь — «ставшую частью каждого из нас».

Хеллстром шагал взад-вперед по кафельному полу, думая о Чужаке. Кого он представляет? Ясно, он здесь не из случайного любопытства. Хеллстром чувствовал, как мощь Внешней силы медленно обращает свое внимание на Муравейник.

Он понимал, что не может более оттягивать свой ответ. Наблюдатели потеряют покой. Им необходима твердая рука и чувство, что предпринимаются конкретные действия. Хеллстром наклонился над консолью, закодировал инструкции ипослал их в систему. Эти инструкции будут переданы по всему подземелью. Ключевые работники предпримут предписанные действия. Каждый работник, выбранный системой через центральный компьютер, увидит жесты-команды на экране. Молчаливый язык Муравейника включит их в общую систему защиты.

Как и многие из ключевых работников, Хеллстром знал, как тонка в реальности защита Муравейника. Это знание наполнило его страхом, и ему захотелось знать столько, сколько знают обычные рабочие, мало интересующиеся тем, что выходит за рамки их прямых обязанностей.

Преследуемый страхом, Хеллстром открыл ящик стола и извлек папку с пометкой «Джулиус Портер». Обычная метка, проставляемая при поступлении в Чан, наклеивалась на папке с информацией о том, что случилось с плотью Портера, словно он являлся отбракованным бридинг-материалом, данные на который сохранялись для оценки потомства, хотя у Портера в Муравейнике такового и не имелось. Он просто принес с собой чувство неосознанной угрозы и оставил ее неразгаданной. Что-то в новом Чужаке заставило Хеллстрома вспомнить о Портере. А он верил таким инстинктам. Он просмотрел убористый текст, записанный в коде Муравейника. У Портера имелись документы, удостоверяющие его работу в Балтиморской компании. Под конец он что-то такое промямлил об «агентстве». Это агентство представлялось в его мозгу чем-то, что жестоко отомстит за него.

Агентство.

Хеллстром пожалел сейчас, что они так скоро отправили Портера в Чан. Неосмотрительно с его стороны.

Идея использовать боль против живого создания шла, однако, вразрез с идеологией Муравейника. Боль была знакома. Когда боль поражала работника и его не удавалось вылечить, он отправлялся в Куб. Внешние так не поступали. Но так была устроена жизнь Муравейника. Убивают, чтобы есть, чтобы выжить. Убийство может причинить боль, но быстро проходящую. Да, выживание может заставить действовать по-иному, но Муравейник этого избегал.

Вскоре Хеллстром отложил папку в сторону и нажал на кнопку консоли. Он попросил одного из наблюдателей, находившихся в караульной комнате сарая-студии. Устройство передачи голоса было изобретено в Муравейнике, и Хеллстром восхитился его функциональной лаконичностью, пока ждал ответа. Вскоре на экране над устройством появилось изображение старины Харви. Его голос слегка дрожал. Время идти в Бак для Харви давно настало, подумал Хеллстром, но с этим следовало подождать, поскольку его таланты требовались Муравейнику, особенно сейчас. Харви был одним из первых бридеров. Его семя разнесено по всему Муравейнику. Он также знал обычаи Внешних, и его помощь в организации защиты Муравейника трудно было переоценить.

Они открыто говорили по внутренней сети. Не было ни малейшего шанса, что Внешние могли вскрыть электронную защиту Муравейника. В этой области специалисты Муравейника намного опередили Внешних.

— Вы знаете о Чужаке, конечно? — спросил Хеллстром.

— Да.

— Вы наблюдали за ним лично?

— Да. Я послал женщину предупредить тебя.

— Что он делает?

— Просто наблюдает. В основном в бинокль.

— Кто-нибудь из наших снаружи?

— Нет.

— Запланированы внешние работы?

— Только посылка — алмазы для буров пятьдесят первого уровня.

— Не принимайте без меня.

— Хорошо.

— Есть вероятность того, что у него имеются датчики, позволяющие следить за его местонахождением?

— У Портера не было.

Хеллстром подавил раздражение, но заметил, что Харви тоже обдумывал эти различия.

— Я хотел узнать, мы это проверили? — спросил Хеллстром.

— Нет еще, проверка пока не завершена.

— Вы ничего не упускаете из виду?

— Разумеется.

— Скажите, когда закончите.

— Хорошо.

— Как насчет воздушных средств? — спросил Хеллстром.

— Два реактивных самолета прошли на большой высоте более часа назад.

— Какие-либо признаки зондирования?

— Никаких. Коммерческие полеты, без сомнения.

— Похоже, что Чужак устроился основательно?

— У него в рюкзаке завтрак. Мы полагаем, что он дождется темноты. Мы регулярно облучаем его на низкой частоте, чтобы он испытывал беспокойство.

— Отлично, — Хеллстром кивнул сам себе. — Продолжайте. Если он нервничает, значит, делает ошибки. Но не переборщите, не то спугнете до темноты.

— Понятно, — ответил Харви.

— А что насчет женщины на внешнем периметре?

— Глаз с нее не спускаем. Чужак пришел оттуда. Мы думаем, они связаны. — Он прочистил горло с громким хриплым звуком, выдающим его преклонные годы. Хеллстром вдруг осознал, что старине Харви должно быть более двухсот лет и это очень пожилой возраст для первых колонистов, не испытавших преимущества всю жизнь прожить под управлением Муравейника.

— Разумеется, они связаны, — сказал Хеллстром.

— Могут они случайно забрести в эти места? — спросил Харви.

— Вы допускаете это?

Последовала долгая пауза:

— Вряд ли, но совсем я бы не исключал такой возможности.

— Я думаю, они пришли оттуда же, откуда и Портер, — сказал Хеллстром.

— Следует нашим людям на Востоке прощупать, что собой представляет корпорация Голубых поджигателей? — спросил Харви.

— Нет. Это может выдать сферу нашего влияния. Полагаю, нам требуется соблюдать предельную осторожность, особенно если эта парочка пришла сюда, чтобы прояснить судьбу Портера.

— Возможно, с ним мы поторопились.

— У меня свои дурные предчувствия на этот счет, — признал Хеллстром.

— Что за агентство представлял Портер?

Хеллстром задумался над вопросом. Он касался его собственных переживаний. Портер разговорился под конец. Это выглядело отвратительно и ускорило его отправку под нож и далее в Котел. Все же необходимость этого акта могла затуманить суть. Никто из Муравейника не позволил бы себе вести себя так, даже обычный работник, хотя они и умеют говорить на понятном Внешним языке. Портер сказал: «Агентство до них доберется. Агентство всемогуще. Мы знаем о вас! Мы до вас доберемся!» Портер был первым взрослым Внешним, видевшим внутреннее устройство Муравейника, и его истерическое отвращение при виде самых обычных для жизни Муравейника вещей поразило Хеллстрома.

«На его истерику я ответил своей, — подумал Хеллстром. — Я никогда не должен этого допускать».

— Мы допросим эту парочку более тщательно, — сказал Хеллстром. — Может быть, они нам расскажут про агентство?

— Вы думаете, правильно будет захватить их? — спросил Харви.

— Думаю, это необходимо.

— Возможно, вначале следует рассмотреть другие решения?

— Что вы предлагаете? — спросил Хеллстром.

— Осторожное зондирование нашими людьми на Востоке, пока мы пытаемся ввести в заблуждение этих Чужаков. Почему бы нам не пригласить их к нам сюда и не дать им понаблюдать за внешней стороной нашей деятельности.

Они не смогут доказать нашей ответственности за исчезновение их приятеля.

— Мы не можем быть в этом уверены, — сказал Хеллстром.

— Почему? Их реакция была бы иной, если бы они знали об этом.

— Они знают, — сказал Хеллстром. — Они не знают только как или почему. Никакой маскарад их не убедит. Они набросятся на нас, как мухи на сладкое. Мы должны делать вид, да, но мы должны вывести их из равновесия в то же время. Я проинформирую наших людей Снаружи, но инструкции прежние — максимальная сдержанность и осторожность. Лучше пожертвовать Муравейником, чем потерять все.

— При принятии решений помните о моих возражениях, — сказал Харви.

— Ваше замечание я запомнил и буду его учитывать.

— Они пришлют других, — сказал Харви.

— Согласен.

— И каждая новая команда будет квалифицированнее предыдущей, Нильс.

— Не сомневаюсь. Но квалификация, как мы видим на примере собственных специалистов, сужает обзор. Сомневаюсь, что в этих первых попытках участвовали представители ядра их агентства, желающие знать о нас. Скорее всего, они пошлют кого-то, кто знает все о тех, кто рыщет в окрестностях и сует нос в наши дела.

Колебание Харви выдавало то, что он не рассматривал этой возможности. Он сказал:

— Вы попытаетесь захватить одного из них и заставить его работать на нас?

— Мы должны попытаться.

— Опасная игра, Нильс.

— Обстоятельства диктуют правила игры.

— Не согласен еще в большей степени, Нильс. Я жил во Внешнем мире, Нильс, я знаю их. Вы выбираете крайне опасный путь.

— Вы можете предложить альтернативу с меньшим потенциальным риском? — спросил Хеллстром. — Но прежде чем отвечать, глубже продумайте последствия. По всей цепочке событий, вытекающих из нашей реакции. Мы ошиблись с Портером. Мы полагали, что он один из Внешних, которых мы захватывали раньше и отправляли в Котел. Мудрость лидера чистки обратила на него мое внимание. Ошибку здесь допустил я, но последствия касаются всех нас. Мои собственные сожаления ни на йоту не меняют ситуацию. Наша проблема осложняется тем, что мы не можем стереть все следы, оставленные Портером на пути к нам. Мы могли это делать раньше без исключений. Наши предыдущие успехи притупили мою бдительность. Череда успехов не гарантирует корректность принимаемых решений. Я знал об этом и все же ошибся. Я не буду возражать против моего смещения, но не меняю прежнего решения о дальнейших действиях, действиях в условиях признания прошлой ошибки.

— Нильс, я не говорил о смещении…

— Тогда выполняйте мои инструкции, — сказал Хеллстром. — Хотя я мужского пола, я возглавляю Муравейник по желанию Праматери. Она признавала важность своего выбора, и до сих пор реальные события не слишком расходятся с ее предсказанием. При сонарном зондаже этой женщины и машины проверьте, не беременна ли она.

Харви ответил по-военному лаконично:

— Я помню о необходимости притока новой крови, Нильс. Ваше замечание будет учтено.

Хеллстром отключил связь, и лицо Харви исчезло с экрана. Старина Харви мог быть очень старым, с несколько притупленным жизнью во Внешнем мире сознанием Муравейника, но он умел слушаться, несмотря на внутренние страхи. В этом отношении он заслуживал полного доверия, большего, чем большинство людей Внешнего мира, воспитанных в условиях жестких ограничений, свойственных «диким», как называли их в Муравейнике. Старина Харви был хорошим работником.

Хеллстром вздохнул от сознания ноши, взваленной ему на плечи, — почти пятьдесят тысяч работников, делающих свое дело в Муравейнике. Он вслушался в себя, пытаясь настроиться на внутреннюю волну Муравейника, которая бы сказала ему, что в Муравейнике все в порядке. Волна ощущалась ровным гудением пчел, собирающих нектар в жаркий полдень. Ему нужно было ощущать ее покой иногда, чтобы восстановить свои силы. Но сегодня Муравейник не дал ему успокоения. Хеллстром ощутил, как тревога передавалась в Муравейник вместе с его командами и возвращалась назад к нему. Не все было в порядке.

Муравейник нес на себе печать осторожности, как и каждый его обитатель. Он имел свою долю врожденной осторожности, заботливо отрегулированной Праматерью и теми, кого она выбрала ему в воспитатели. Вначале Хеллстром возражал против производства документальных фильмов — слишком близко к дому. Но афоризм: «Кто может больше знать о насекомых, чем рожденные в Муравейнике?» — оказался сильнее его возражений, и, в конечном счете, он сам проникся духом фильмопроизводства без всяких оговорок. Муравейник всегда нуждался в символе энергии — деньгах. Фильмы изрядно пополняли их счета в швейцарских банках. Эти деньги расходовались на Внешние ресурсы, в которых Муравейник испытывал нужду — алмазы для буров, например. В отличие от диких обществ, однако, Муравейник искал гармонии с окружающей средой, кооперации с ней, покупая таким путем услуги среды для Муравейника. Эта глубокая внутренняя связь всегда поддерживала Муравейник в прошлом и поддерживает их сейчас. «Фильмы — не ошибка!» — говорил себе Хеллстром. В этом было что-то даже слегка поэтически-забавное — испугать Внешних в таком обличье, показать им реальность через фильмы о различных популяциях насекомых, в то время как гораздо более глубокая реальность из этой изложницы взойдет на дрожжах страха, который она же и взрастила.

Хеллстром напомнил себе строки, на внесении которых в сценарий их последнего фильма он настоял: «В совершенном обществе нет места ни эмоциям, ни жалости; жизненное пространство не может быть истрачено на переживших свою полезность».

Новое вторжение Внешних заставило Хеллстрома вспомнить о пчелином муравьином волке, чьи хищнические рейды в Муравейник должно отражать со всей возможной энергией.

В кооперативном обществе судьба каждого будет судьбой всех.

«Я должен подняться наверх немедленно, — решил он. — Я должен принять личное командование над всеми защитными ресурсами».

Быстрым шагом Хеллстром подошел к ближайшей общей ванной комнате, принял душ вместе с несколькими химически нейтральными женщинами-работницами, убрал щетину изготовленным в Муравейнике средством удаления волос и вернулся в свою комнату. Здесь он переоделся в тяжелую одежду Внешних: коричневые брюки, белая хлопчатая рубашка, темно-серый свитер и поверх светло-коричневый пиджак. Носки и пара кожаных ботинок дополнили костюм. Затем Хеллстром вынул маленький пистолет из ящика стола и сунул его в карман. Оружие Внешних имело больший радиус поражения, чем их приборы, и будет знакомо Чужакам, признаваемо в качестве угрозы.

Хеллстром вышел, прошел знакомыми галереями и коридорами, полными гула привычной активности. Комнаты с гидропоникой были на его пути, их двери открыты для свободного доступа собирающих урожай. Он посмотрел внутрь, проходя мимо, отметив, как быстро выполнялись все операции. Корзины наполнялись соевыми бобами, по два работника на корзину. Внешнему могло бы показаться, что в этих комнатах царит полный беспорядок, но не было слышно ни споров, ни разговоров, не видно ни столкновений, ни рассыпанных корзин. Полные корзины подавались в лифтные отверстия для подачи их вверх на обработку. Все необходимые сигналы подавались молча, с помощью жестов. Огромные помещения давали массу свидетельств предельно эффективной организации Муравейника: химически кондиционированные работники, эффективно нейтрализованные, никто из них не голодный (пищевые конвейеры располагались всего в нескольких шагах в главной галерее), и они работали с сознанием важности выполняемой ими работы для всего Муравейника.

Движение Хеллстрома в этом месте напоминало элегантный танец между входящими и выходящими работниками. Точный график здесь не требовался. Одни работники выходили, проголодавшись или почувствовав усталость. Другие заступали на их место. Все знали, что от них требуется.

У лифта — одной из самых старых моделей, заметно дергающихся при прохождении открытых дверей, — он задержался на секунду, пережидая, пока пройдет мимо группа работников в сторону комнат с гидропоникой для замены старых посадок новыми. Не должно быть задержки в продовольственном цикле, лежащем в основе самого их выживания.

Хеллстром стал в открытый проем на пол идущего вверх лифта. Тяжелый животный запах Муравейника, который очистные системы удаляли из поступающего снаружи воздуха, сильно чувствовался в лифте, свидетельствуя об утечке где-то далеко внизу в шахте, требующей ремонта. Текущий ремонт нельзя забывать даже сейчас. Хеллстром сделал пометку в своей памяти о текущем ремонте шахты. Через две минуты он был в подвале сарая-студии, вновь концентрируя свое внимание на непосредственной угрозе.

«Мы не должны слишком быстро отправлять этих Чужаков в Котел», — сказал он себе.

Глава 14

Из дневника Нильса Хеллстрома:

«В устных преданиях, на сто лет более древних, чем первые записи, сделанные нашими предками, говорится, что отказ от любой потери протеина, вырабатываемого колонией, восходит к ее зарождению. Я сомневаюсь в этом. Реакция Внешних указывает на то, что это не более чем приятный миф. Праматерь сравнивала его с открытостью, существующей между нами, живущими в Муравейнике. Котел для нее был красивой метафорой свободного внутреннего единения, и, как она часто говорила: «Таким образом, когда кто-то умирает, его секреты не умирают вместе с ним: знания каждого будут вложены в успех целого». Ничто в более чем двухсотлетней нашей письменной истории не ставит под сомнение исходный миф, и я этого не делаю на наших открытых совещаниях. Итак, я скрываю нечто во имя укрепляющего нас мифа. Возможно, так начинаются религии».

В нижнем подвале осторожность становилась осязаемой вещью. Стальная лестница была вмонтирована в пол в одном углу открытой площадки под поглощающими звуки перегородками и амортизаторами опорных стоек. Лестница вела вверх, через перегородки в замаскированный люк, ведший в помещение коммунального туалета в подвале сарая. Спрятанный экран наверху лестницы выходил из стены, когда работник поднимался до этой точки, показывая, занято или нет помещение. Систему удаленной блокировки запирала дверь помещения, когда в нем появлялся работник снизу.

У основания лестницы располагались вспомогательные экраны, за которыми постоянно следили дежурные. Работник махнул Хеллстрому рукой, говоря, что в студии не было никого из Внешних. Лестница соединялась со стеной одной из гигантских вентиляционных труб, выходящих на крышу сарая. Поднимаясь, он ощущал легкую вибрацию. Через пустую комнату для умывания он прошел в настоящий подвал студии со шкафами, складами фильмов, оборудованием для редактирования фильмов, раздевалками и гримерными. По стандартам Внешних, все было как положено. Работники занимались своими делами и не обращали на него никакого внимания. Обычная лестница в конце длинного зала вела через систему поглощения звуков, через проход с двойными дверями в главную студию, занимавшую большую часть сарая.

Глава 15

С постоянного заседания Совета Муравейника:

«Последние расчеты показывают, что Муравейник будет испытывать давление перенаселенности тогда, когда его численность перейдет рубеж шестидесяти тысяч. Без защиты, которую сможет дать «Проект 40», мы не можем этого допустить. Несмотря на все достижения наших специалистов, мы беспомощны против объединенного могущества Внешнего мира, чье оружие уничтожит нас. Патриотизм наших работников заставит их гибнуть тысячами в самоубийственной попытке обеспечить будущность вида. Но нас мало, а Внешних много. На нынешнем этапе следует отложить реализацию плана ввиду его непродуманной жестокости. В будущем, когда мы будем обладать мощным оружием, таким, какое может дать «Проект 40», мы выйдем наружу, и если наши работники в этот день погибнут, то они погибнут из самоотвержения, но не от жадности».

— Они, как всегда, тверды и вежливы, но уклончивы, — сказал Джанверт, поворачиваясь от телефона.

Был день за окнами квартиры Кловис. Она одевалась в ожидании особого приглашения, которое, как они оба знали, скоро последует.

— Они велели тебе проявлять терпение. — Кловис вновь приняла свою излюбленную позу на длинной кушетке и поджала под себя ноги.

— И еще одно, — сказал Джанверт. — Перуджи определенно собирается возглавить команду. Старому Джолио это совсем не нравится.

— Думаешь, он сам метил на это место?

— О, нет конечно! Но он директор по планированию операций. Когда в игре Перуджи, он не может отдавать приказы. Он, по сути, больше не планирует операции. Это ему не нравится.

— Это точно, насчет Перуджи?

— Без сомнения.

— Это объясняет, почему он неохотно делился информацией.

— Да, похоже. — Джанверт подошел к кушетке и сел рядом с Кловис, взяв ее за руку и поглаживая мягкую кожу. — Мне страшно, — сказал он. — Мне по-настоящему страшно за все время в этом грязном бизнесе. Я всегда знал, что им абсолютно на нас наплевать, но Перуджи… — Джанверт конвульсивно сглотнул. — Я думаю, он горд тем, скольких людей он может израсходовать, и ему все равно, чьи это люди, наши или их.

— Не дай ему догадаться о своих чувствах, ради Бога! — сказала Кловис.

— Ну конечно! Я буду счастливым Коротышкой — всегда готов!

— Думаешь, отправляться придется сегодня?

— В крайнем случае, ночью.

— Я часто думала о Перуджи, — сказала она. — Я думала, кто он в действительности. Странное имя и все такое.

— По крайней мере у него есть имя, — сказал Джанверт. — Шеф…

— Даже не думай об этом, — предупредила она.

— Ты никогда не сомневалась, а действительно ли мы работаем на правительство? — спросил он. — Или… наши боссы представляют теневое правительство?

— Если ты хочешь узнать, что я думаю о том, что тебя интересует, знай: я вообще не хочу об этом что-нибудь слышать, — ответила она.

— Хорошая, безопасная позиция.

Джанверт отпустил ее руку, встал и вновь зашагал по комнате. Кловис, конечно, права. Это место прослушивается. Они знали точно, куда ему звонить. Тут ничего не поделаешь: если работаешь над тем, как превратить мир в аквариум, то и сам живешь в аквариуме. Хитрость в том, как стать рыбаком.

Глава 16

Из руководства Муравейника:

«Через отбор работников, производителей и различных специалистов, через развитие общего сознания Муравейника и с помощью всех имеющихся у нас химических и механических средств план нашего кооперативного общества вырисовывается с той степенью неуклонности, которую необходимо контролировать с величайшей ответственностью. Каждое поколение вступает в мир продолжателем предыдущих, где каждый индивидуум — протяжение других. Именно в силу этого обстоятельства мы должны строить наше конечное место во Вселенной».

Как только Хеллстром появился в студии, занимавшей большую часть северной половины сарая, молодая женщина — помощник по производству, работавшая неподалеку с пчелиным ульем в стеклянном ящике, увидела его и помахала рукой, стараясь привлечь его внимание. Хеллстром заколебался, разрываясь между желанием немедленно подняться на командный пост и признанием необходимости поддерживать вид ничем не нарушаемого рабочего ритма. Он, конечно, узнал женщину: одна из низшего управленческого персонала, имеющего право на ограниченный контакт с Внешними. Пришла проконтролировать работу над фильмом на законном основании. Она принадлежала генетической ветви Найлс-8, явно неудачной и требующей корректировки в бридинг-процессе. Они также проявляли вкусы Внешних, как и Фэнси-линия.

Он отметил для себя, что члены второй съемочной группы стояли вокруг, сложив руки. Вся сцена говорила о сбое в рабочем процессе. Это может дорого стоить. Хеллстром взвесил проблемы. На Харви безусловно можно положиться, он выполнит все его указания. Деньги за прокат фильма представляли собой значительную сумму. Хеллстром изменил направление и зашагал в сторону ассистентки и ее скучающей съемочной группы. У нее было некрасивое лицо, которое не исправляли большие очки и светлые волосы, стянутые на затылке в пучок. Но у нее было полное и, очевидно, плодовитое тело. Хеллстром лениво подумал, проходила ли она тест на бридинг-потенциал.

Он обратился к ней по Внешнему имени:

— Что случилось, Стелла?

— У нас возникли неожиданные затруднения, и я хотела позвать Фэнси на помощь, но мне сказали, что вы дали ей другое задание, с которого ее нельзя отозвать.

— Да, это так, — сказал Хеллстром, понимая, что кто-то понял буквально его инструкции о жестком надзоре за Фэнси. — Что случилось с пчелами?

— Они набрасываются на матку всякий раз, когда мы пытаемся подготовить ее к фотографированию. В последний раз, когда это случилось, Фэнси велела нам позвать ее. Она думает, что сможет помочь.

— Предложила она вам альтернативу ее вызову?

— Она предложила добавить транквилизатор в питатель и воздух.

— Вы пробовали это?

— Нам бы хотелось, чтобы они проявляли большую активность.

— Понятно. Упоминала Фэнси возможную причину?

— Она полагает, дело в воздухе — может быть, атмосферное электричество или запахи наших тел.

— Можем мы пока снимать пчел?

— Эд думает, что да. Он хотел обратиться к вам раньше, чтобы узнать, сможете ли вы участвовать в одной из съемок в лаборатории.

— Когда он хотел снимать?

— Сегодня вечером, часов в восемь.

Хеллстром задумался, прикидывая первоочередные проблемы.

— Полагаю, что к восьми часам я смогу освободиться. Скажи Эду быть готовым. Я посплю и смогу работать всю ночь, если понадобится.

Он повернулся и пошел прочь, спокойный за этот участок. Но пчел он увидел сразу метафорой собственного Муравейника. Если Муравейник взбудоражится, то сможет выйти из-под контроля. Работники станут действовать по своему усмотрению. Он сделал знак оператору крана в центре студии, показав на себя и на хоры, ведущие в рубку управления.

Клеть, подвешенная на стреле, опустилась на пол студии со всем изяществом богомола, настигающего свою добычу. Хеллстром вступил в нее, и она подняла его вверх и в сторону по широкой дуге, приземлив на краю пола хоров. Выходя из клети, Хеллстром подумал, как удачно это устройство отвечает требованиям как безопасности, так и прикрытия. Никто сюда не мог подняться без помощи надежного оператора, и в то же время казалось естественным думать о кране как о лифте и использовать его в качестве отговорки об отсутствии иного доступа в секцию службы безопасности.

Хоры обходили по периметру центральный колодец в половину длины сарая. Другая половина скрывала отдушины вентиляторов с проходами для визуального наблюдения за верхними подступами к долине. Канаты были аккуратно сложены витками и лежали на полу через равные промежутки, каждый канат прикреплялся к одной из перекладин перил. Канаты предназначались для аварийного спуска на пол студии, и работники Муравейника регулярно тренировались на них, хотя этого еще ни разу не потребовалось. Ни канаты, ни внутренняя стена за дорожкой, ни двери, ведущие в различные службы безопасности, не были видны с пола студии.

Хеллстром пошел вдоль перил, и сразу почувствовал слабый запах пыли, что встревожило его — напомнить бригаде уборщиков о недопустимости пыли в студии.

Он зашагал вдоль звуконепроницаемой стены, глядя вниз на работающих организованно и без суеты людей, пока не дошел до последней двери со звуко- и светонепроницаемой перегородкой.

Хеллстром вошел в станцию Харви через проем в перегородке. Внутри было темно и пахло Внешними запахами, доносящимися через открытые вентиляционные башенки в дальнем конце. Арка экранов густо-зеленого цвета была смонтирована вдоль внутренней стены напротив системы теплового разрушения, способной выжечь весь сарай до несгораемых бетонных пробок, которыми можно быстро запечатать вход в Муравейник сверху. В складывающейся критической ситуации Хеллстром кожей стал ощущать защитные приготовления, входившие в координаты общего сознания популяции Муравейника.

Старина Харви оторвался от консоли и взглянул вверх на входящего Хеллстрома. Старик был сед, с большим, выдвинутым вперед лицом. Карие глаза широко расставлены и обманчиво приветливы. Хеллстром однажды видел, как Харви обезглавил впавшего в истерику работника одним ударом тесака для рубки мяса, но это было давно, в его детстве, и эту ветвь истеричек уже вытравили из бридинг-процесса.

— Где наш Внешний? — спросил Хеллстром.

— Он немного поел, затем сполз с гребня вниз, — сказал Харви. — Сейчас он в верхней части долины. Если он остановится там, где я думаю, мы сможем посмотреть через башенки с другого края и разглядеть его напрямую в бинокль. Внутри весь свет выключен, конечно, чтобы уменьшить вероятность того, что он здесь что-то увидит.

Правильная, осторожная мысль.

— Просмотрели вы материал по Портеру вновь? Я заметил раньше, что…

— Я просмотрел его.

— Каково ваше мнение? — спросил Хеллстром.

— Тот же подход, покрой и цвет одежды, маскирующий его в траве. Держу пари, выдает себя за любителя птиц.

— Думаю, вы выиграете.

— Слишком много профессионализма. — Он посмотрел на один из экранов над плечом наблюдателя, кивнул и сказал: — А вот и он, там где и ожидалось.

На экране виднелся Чужак, ползущий под кустарником, чтобы взглянуть на долину в другом ракурсе.

— У него есть оружие? — спросил Хеллстром.

— Судя по показаниям наших датчиков, нет. Полагаю, у него есть карманный фонарик и нож в дополнение к его биноклю. Взгляните: там букашки, и они ему досаждают. Видите, как он стряхивает их со своей руки.

— Букашки? Как давно мы чистили эту зону?

— Около месяца назад. Уточнить?

— Не надо. Просто пометьте, что эта зона, может быть, требует очередной чистки небольшой бригадой.

— Хорошо. — Харви кивнул и повернулся передать инструкции жестами одному из своих помощников. Затем вновь повернулся к Хеллстрому и задумчиво сказал:

— Портер вел себя все-таки странно. Я просмотрел все, что он сказал. А сказал он немного.

— Он совал нос не в свое дело, — согласился Хеллстром сухо.

— Что, по-вашему, ему было нужно?

— Мы чем-то привлекли внимание официального Агентства, — сказал Хеллстром. — Они не ищут ничего, кроме как удовлетворения своей паранойи.

Харви пожал плечами:

— Мне не нравится это, Нильс.

— Мне тоже.

— Вы уверены в правильности вашего решения?

— Лучшего я не вижу. Сначала надо взять эту парочку. Один из них должен знать больше, чем покойный Портер.

— Надеюсь, вы правы, Нильс.

Глава 17

Из дневника Нильса Хеллстрома:

«Трое из наших молодых генетиков были сегодня снова среди маток, что вызвало возражения со стороны нескольких более старых генетиков. Я должен был объяснить им еще раз, что это не важно. Бридинг-импульс нельзя подавлять в активных ключевых работниках, которым требуется в работе включение всех умственных способностей. Я испытываю эту потребность сам время от времени, и старые генетики отлично об этом знали. Они, конечно, жаловались на меня. Когда они наконец поймут, что генетика существует в жестких рамках, обусловливаемых уровнем ее развития? К счастью, старые умирают. Здесь применим наш трюизм. «В Котел старый, из Котла новый». Каждый результат последнего набега будет взят под наблюдение, разумеется. Рождение таланта непредсказуемо. А все мы знаем, как отчаянно Муравейник нуждается в талантах».

Мерривейлу не понравился тон Перуджи по телефону, но он не показал виду, давая аргументированные ответы. Перуджи был недоволен и не пытался этого скрыть. Для Мерривейла Перуджи представлял собой главное препятствие, мешающее повышению. Мерривейлу казалось, что он хорошо понимал Перуджи, но его оскорбляла реакция последнего, говорившая о его более высоком положении в Агентстве.

Мерривейла отозвали с дневного брифинга, где определялись новые команды для отправки в Орегон. Он покинул совещание неохотно, но без промедления. Нельзя заставлять ждать Перуджи. Перуджи был одним из немногих, кто ежедневно лицом к лицу встречался с Шефом. Он, может быть, даже знает настоящее имя Шефа.

На ровной серой поверхности стола Мерривейла лежал нож для разрезания писем в форме кавалерийской сабли. Он взял его и уколол им стопку промокательной бумаги; слушая, втыкал глубже, когда беседа принимала крутой оборот.

— Это было в начале месяца, Дзула, — сказал Мерривейл, зная, что объяснение недостаточно, — и мы не знали тогда столько, сколько знаем сейчас.

— Что мы знаем сейчас? — вопрос звучал резко и осуждающе.

— Мы знаем, что где-то там есть некто, кто не колеблясь заставляет наших людей просто исчезнуть.

— Мы уже об этом знали!

— Но мы не измерили глубину решимости, готовой бросить нам вызов.

— У нас так много людей, что мы можем терять их для выяснения столь важных фактов?

«Лицемер! — подумал Мерривейл. — Никто не потерял больше агентов, чем Перуджи. Сам отдавал мне недвусмысленные приказы, стоившие нам целых команд!»

Мерривейл еще глубже воткнул нож.

— Дзула, никто из наших агентов не считает, что дело безопасное. Они знают, на что идут.

— Но знают они, на что вы идете вместе с ними?

— Это нечестно, — вырвалось у Мерривейла, и он подумал о подоплеке слов Перуджи. Чем вызвана такая резкая атака? Что случилось там, наверху?

— Вы дурак, Мерривейл, — сказал Перуджи. — Вы потеряли трех опытных агентов.

— Полученные мною инструкции были точными, вы это знаете.

— И, получив их, вы сделали то, что считали правильным.

— Естественно. — Мерривейл ощутил пот под воротничком и потер пальцем в том месте. — Мы не знали точно, что случилось с Портером. Вы велели мне послать его одного. Это ваши слова.

— И тогда Портер… просто исчез?

— Вы сказали, что у него имелись личные причины, чтобы исчезнуть!

— Какие личные причины? Послужной список Портера — один из лучших.

— Но вы сказали, что он поссорился с женой.

— Я это сказал? Не помню.

«Вот так», — подумал Мерривейл. Живот у него стянулся в тугой узел боли.

— Вы предложили это в качестве возможной причины послать команду из двух человек, но с теми же инструкциями.

— Я ничего такого не помню, Мерривейл. Это вы послали Джанверта и Гринелли в эту орегонскую крысиную нору и теперь сидите здесь с извинениями. Когда Портер пропал, вы сделали официальный запрос об отпускнике, пропавшем предположительно в этом районе.

«Новый поворот, — подумал Мерривейл. — Если он пройдет, Перуджи получит выгоду. Если нет, вся вина падет на меня. Ловко придумано!»

А вслух сказал:

— Я полагаю, именно этот шаг вы предпримете, когда прибудете в Орегон.

— Вы чертовски догадливы!

«Сам Шеф, вероятно, слушает, — подумал Мерривейл. — О Боже! Зачем я влип в это дело?»

— Сообщили вы новым командам, что я лично буду руководить? — спросил Перуджи.

— Я говорил им об этом, когда вы меня вызвали.

— Очень хорошо. Я вылетаю самое позднее через час и встречу новые команды в Портленде.

— Я сообщу им об этом, — выговорил Мерривейл с миной покорности судьбе.

— И скажите им следующее: скажите им, и я хочу чтобы это было подчеркнуто, что операцию необходимо вести с предельной осторожностью. Ничего показного, понятно? У Хеллстрома влиятельные друзья, и хочу напомнить, что экология — взрывоопасная штука. Хеллстром сказал правильные слова правильным людям, и они считают его экологическим мессией. К счастью, есть и другие, кто понимает, что он просто сумасшедший фанатик, и я уверен в успехе. Все понятно?

— Да. — Мерривейл не пытался скрыть горечи. Шеф прислушался к Перуджи, в этом не было сомнений. Представление, подготовка козла отпущения. Имя козла, разумеется, Мерривейл.

— Сомневаюсь, и весьма сильно, что вы меня правильно поняли, — сказал Перуджи, — но, вероятно, вы поняли достаточно, чтобы следовать моим инструкциям, не допуская более постыдных ошибок.

На линии раздался щелчок.

Мерривейл вздохнул и положил трубку. Признаки очевидны. В случае неудачи пальцы будут показывать только в одном направлении. Ладно, ему случалось попадать и не в такие переделки, как, впрочем, и других подставлять таким же образом. Есть только один выход. Необходимо переложить ответственность, но сделать это надо мягко, чтобы казалось, будто все по-прежнему в его руках. Естественным кандидатом казался Джанверт. Сначала следует назвать Коротышку номером два в том проекте, сразу после самого Перуджи. Перуджи не сказал, кого он хочет видеть номером два. Здесь он допустил ошибку. Если Перуджи изменит это назначение, что весьма вероятно, тогда он станет ответственным за действия нового второго. Коротышка представлялся удобным выбором. Перуджи несколько раз давал понять, что не полностью доверяет Джанверту. Но этот маленький человек отличался изобретательностью и находчивостью. Выбор следует отстаивать.

Глава 18

Из руководства Муравейника:

«Стерилизованный работник является источником свободы в любом обществе. Даже дикое общество имеет своих стерилизованных работников, причем стерилизация проводится под прикрытием действительной плодовитости, дающей новые побеги. Но эти побеги не имеют своей доли в свободной творческой жизни общества и, таким образом, действительно стерилизуются. Такие работники легко распознаются. Они не обременены интеллектом, эмоциями или индивидуальностью. Они затеряны в массе подобных себе созданий. В этом отношении ни наш Муравейник, ни насекомые не привносят во Вселенную ничего нового. Что есть у насекомых и что мы копируем, так это общество, где работники упорно работают вместе над созданием Утопии — совершенного общества».

Второй съемочной группе Хеллстрома потребовалось напряженных шесть часов для того, чтобы снять в лаборатории эпизод с мышами и осами. Но Хеллстром все же не был удовлетворен результатом. Он стал весьма чувствителен к художественным достоинствам снимаемых ими фильмов. Требования к качеству, которые он теперь предъявлял, проистекали далеко не только от большей прибыльности хорошо отснятого фильма. Ему хотелось качества ради качества, так же, как он хотел видеть его в каждом элементе Муравейника.

Качество специалистов, качество жизни, качество созданий — все было взаимосвязано.

Когда закончилась съемка, Хеллстром вновь поднялся в клети наверх, пытаясь на время спрятать свою обеспокоенность, вызванную последними сообщениями о ночной чистке. Поскольку он был занят в эпизоде, ему пришлось находиться на площадке в наиболее важные моменты чистки. До рассвета оставалось еще много часов, и проблема пока не была решена: женщина, сопровождавшая Чужака, все еще находилась на свободе.

Одна из главных и постоянных забот Муравейника состояла в производстве работников, способных «представлять» его во Внешнем мире, неподкупных работников, неспособных даже случайно выдать то, что находится под Неприступной долиной и окружающими холмами. Хеллстром подумал, не могли ли они пропустить скрытый бридинг-дефект персонала, занятого чисткой. Чужака-мужчину захватили быстро за гранатными деревьями западной поляны. Чистка охватила домик на колесах почти сразу после этого, но женщина как-то смогла уйти. Спастись, казалось, невозможно, но никто из чистящих не напал на ее след.

На командном пункте находилось много ключевых работников службы безопасности, когда туда вошел Хеллстром. Они заметили его приход, но продолжали заниматься каждый своим делом. Хеллстром осмотрел тускло освещенную комнату с аркой экранов-усилителей, группками работников, обсуждающих свои проблемы. Салдо был здесь, темный, как и его родительница Фэнси, но с резкими, ястребиными чертами своего Внешнего отца (это Фэнси умела делать, напомнил себе Хеллстром. Она спаривалась во Внешнем мире при первой же возможности, и Муравейник по достоинству оценивал новые гены). Место Харви за консолью занял молодой парень из ветви Фэнси. Его звали Тимоти Ханнсен во Внешнем мире. Ханнсена избрали представлять Муравейник во Внешнем мире из-за его пронзительной внешности, неотразимо действовавшей на Внешних девушек. Он обладал также острым умом, что делало его особенно ценным в кризисных ситуациях. То же относилось ко многим из ветви Фэнси, но особенно сильно выразилось в Салдо. Хеллстром возлагал на Салдо большие надежды, и его взял под свою опеку Харви.

Хеллстром подождал в дверях, пытаясь ощутить царящую здесь атмосферу. Следует взять на себя руководство? Они подчинятся ему при малейшем проявлении им такого желания. Решение Тровы никогда не оспаривалось. Они всегда чувствовали, насколько сильнее его связь с Муравейником, насколько эффективнее его решения. Они могут иногда не соглашаться, иногда даже оказываться правыми, но всегда неуловимо присутствовало уважение, даже когда в Совете голосовали против него. И когда, как это часто случалось, его точка зрения позднее оказывалась верной, его влияние на остальных усиливалось еще больше. Этой тенденции Хеллстром не доверял.

Нет совершенных работников, говорил он себе. Муравейник сам должен быть совершенством во всех аспектах.

Харви стоял у стены слева от Хеллстрома, сложив руки, с подсвеченным экраном лицом, что делало его похожим на изваяние из зеленого камня. Хотя глаза его двигались. Хеллстром подошел к нему, посмотрел еще раз на его старое лицо с двойным подбородком, затем на консоль.

— Какие-нибудь следы ее?

— Нет.

— Держим мы ее под постоянным инфранаблюдением?

— Радарным и сонарным тоже, — пробурчал Харви.

— Есть у нее инструменты для обнаружения нас?

— Она попыталась воспользоваться радио, но мы его заглушили.

— Это встревожило ее?

— Вероятно. — Харви выглядел уставшим и недовольным.

— Другие приборы?

— В машине имелось небольшое устройство предупреждения радарного типа. Думаю, она обнаружила, что за ней наблюдают, с его помощью.

— Но как она смогла просочиться сквозь группу чистки?

— Сейчас просматриваются все пленки. Подозревают, что она пошла искать своего напарника и затерялась в результате помех, создаваемых при чистке.

— Чистка от этого не должна зависеть.

Харви развернулся и посмотрел ему в лицо:

— Именно так я им и сказал.

— Но они отвергли ваши слова?

Харви кивнул.

— Что, по их мнению, произошло?

— Она пошла на неоправданный риск и вошла прямо в гущу наших искателей.

— Но ее бы выдал запах!

— Я им это сказал, и они согласились. Тогда они предположили, что она ушла на север, используя защитное поле. Они думают, что она действовала мягко, скрываясь в фоновом поле. Была временная брешь между наступлением темноты и временем, когда чистка достигла места ее нахождения. Она могла ею воспользоваться. У нее была альтернатива: уйти назад или пойти на нас по другому направлению. Они думают, что она прячется где-то поблизости.

— И вы согласны с этим? — спросил Хеллстром.

— Не со вторым предположением, — ответил Харви.

— Она не могла пробраться сюда?

— Мы воздействовали на нее низкой частотой в жестком режиме. Она дергалась и нервничала весь день, слишком нервничала, чтобы идти сюда.

— Как вы можете быть уверены относительно резервов ее смелости?

— Нет, только не это. Я наблюдал за ней.

— Она не в твоем вкусе, Харви.

— Шутите, шутите, Хеллстром. Я наблюдал за ней почти весьдень.

— То есть это просто твое мнение, основанное на личном наблюдении.

— Да.

— Почему вы не отстаивали его?

— Я отстаивал.

— Если бы дело вели вы, что бы вы предприняли?

— Вы действительно хотите знать?

— Да, иначе я бы не спрашивал.

— Во-первых, я полагаю, что она ушла на север, стараясь смешаться с пасущимися там коровами. Думаю, она умеет с ними обращаться. Что-то в ней было такое… — Он облизнул губы языком. — Если она знает повадки скота, у нее не возникнет проблем двигаться вместе с ним. Животные перебьют ее запах. Они обеспечат любую маскировку.

— Никто с вами не согласился?

— Они говорят, что она отпугнула бы их своим запахом. И мы бы это заметили.

— Что вы ответили?

— Отпугнет или нет, зависит от того, почувствуют ли животные ее страх. Мы это знаем. Если она не боится их и двигается быстро… ну, мы не можем закрывать глаза на эту возможность.

— Они не хотят…

— Они обеспокоены возможными осложнениями. Если мы пошлем туда работников, они могут потерять над собой контроль и убить нескольких коров. Тогда возникнут проблемы с местными властями, что происходит всякий раз в таких случаях.

— Вы так и не сказали, что бы вы предприняли.

— Я бы послал кого-нибудь из нас. Мы знакомы с Внешним миром. Некоторые из нас жили там. Мы бы лучше справились с ситуацией.

Хеллстром кивнул, высказывая свои мысли вслух:

— Если она здесь так близко от нас, у нее нет ни малейшего шанса уйти. Но если она там, среди коров…

— Вы поняли, что я имею в виду, — сказал Харви.

— Я удивлен, что другие не думают так, — ответил Хеллстром. — Вы поведете группу поиска, Харви?

— Да. Вы не использовали слова «чистка».

— Вы должны вернуться с одной вещью.

— Живой?

— Если возможно. Мы пока мало узнали от первого.

— Я об этом знаю. Я был там, когда они начали допрос, но… такие вещи на меня плохо действуют. Думаю, я слишком долго прожил во Внешнем мире.

— У меня та же реакция, — сказал Хеллстром. — Это лучше оставить более молодым работникам, не знающим понятия жалости.

— Хотелось бы, чтобы цели можно было добиться другим путем, — сказал Харви и глубоко вздохнул. — Я лучше займусь поиском.

— Подберите людей и отправляйтесь.

Хеллстром смотрел, как старик выходил из комнаты, и подумал об испорченности молодых. Старик имел для Муравейника особую ценность, которую нельзя было отрицать. И этот эпизод служил явной демонстрацией его незаменимости. Старик Харви знал, что делать. Молодые работники сами не захотели уходить в ночь, как все рядовые работники, и поэтому решили, что в этом нет необходимости.

Несколько молодых учеников и работников службы безопасности средних лет слышали беседу Хеллстрома и Харви. Пристыженные, они вызвались добровольцами.

Харви отобрал некоторых из них и кратко проинструктировал, особо выделив при этом, что своим помощником он назначает Салдо. Это было хорошее решение. Салдо выказывал Харви подчеркнутое уважение, и было удивительно, что он не принял сторону своего учителя. Причина выяснилась на брифинге, когда Салдо сказал:

— Я знал, что он прав, но вы бы все равно мне не поверили.

Очевидно, Салдо принял сторону своего учителя, но другие отвернулись от них. Всегда помня о своей роли, Харви упрекнул Салдо за его замечание:

— Если ты так думал, тебе следовало приводить собственные аргументы, а не мои.

Отряд вышел гуськом из комнаты вполне готовым.

Хеллстром улыбнулся. Это хорошая порода, легко усваивающая преподанный урок. Надо только дать им пример. «Возраст дает уравновешенность», — любила говорить Праматерь. Молодость для нее служила смягчающим обстоятельством, которое необходимо принимать во внимание.

Глава 19

Слова Нильса Хеллстрома:

«Из миллиардов живых существ на Земле только человек ищет ответа на вопрос о смысле жизни. Его вопросы ведут к мучениям, поскольку он не может, подобно насекомым, принять факт, что смысл жизни состоит в самой жизни».

Тимене Гринелли это задание не понравилось с самого начала. Работать с Карлосом вместо того, чтобы проводить с ним часы отдыха, она была согласна (им неоднократно доводилось выступать в паре). Карлос был привлекателен в молодости и так и не смог смириться с тем, что с возрастом уже не производил неотразимого впечатления на женщин.

Она знала, что их связь в свободное от работы время превратится в бесконечную череду ссор и примирений. Гринелли не считала себя роковой женщиной, но знала из опыта о своем своего рода магнетизме. У нее было продолговатое лицо, которое можно было бы назвать некрасивым, если бы не яркая индивидуальность, сверкающая в огромных и пугающе-зеленых глазах. Она обладала изящной фигурой, белой кожей, и в ее облике ощущалась глубокая чувственность, очаровавшая многих мужчин, и среди них Карлоса. Свои волосы темно-рыжего цвета она обычно прятала под шляпку или берет.

Тимена — было фамильным именем и означало «секрет». Имя ей вполне подходило. Ее характеризовала прежде всего осторожность во всем. Мерривейл встревожил ее чувство опасности уже тем, что назначил только их двоих. Ей не понравилось содержание отчетов Портера и сообщений, собранных в папке с меткой «Хеллстром». Слишком многие из этих сообщений исходили из вторых и третьих рук. Слишком многие из них были полуофициальными. От них за версту пахло любительством. А любительство очень дорого стоило в этом деле.

— Только мы вдвоем? — спросила она. — Как насчет местной полиции? Мы можем…

— Шеф этого не хочет, — прервал ее Мерривейл.

— Он отметил это особо?

Лицо Мерривейла темнело при каждом намеке на его хорошо известное пристрастие к персонализированной интерпретации приказов.

— Он выразился предельно ясно! Это дело ведется со всей возможной осторожностью.

— Осторожный местный запрос вполне удовлетворяет указанному требованию. Портер находился в этом районе. Затем исчез. Сообщения в папке говорят о других исчезновениях в этом районе. Семья с детьми-двойняшками, например, отправилась на пикник и…

— В каждом подобном случае нашлось вполне логичное объяснение, Тимена, — прервал ее Мерривейл. — К несчастью, логика и действительность не всегда совпадают. Нас занимает действительность, и в погоне за ней мы должны использовать наши проверенные ресурсы.

— Мне не нравятся их логические объяснения, — сказала Тимена. — И ломаного гроша не стоит то, во что поверили местные тупицы.

— Только наши ресурсы.

— Это значит, что мы снова ставим на кон наши жизни, — сказала она. — Что говорит Карлос по этому делу?

— Спроси сама. Я назначил брифинг на одиннадцать ноль-ноль. Будут еще Джанверт и Карр.

— Они тоже в этом деле?

— Они в резерве.

— Все равно мне это не нравится. Где Карлос?

— Думаю, он в Архиве. У тебя есть еще час, чтобы ознакомиться с делом вместе с ним.

— Дерьмо! — сказала Тимена и вышла из комнаты.

Карлос оказался не более полезным, чем Мерривейл. Задание показалось ему «рутиной». Но задания всегда казались ему отлитыми в знакомые формы. И приступал он к ним со всеобъемлющей педантичностью подготовки: читал все имеющиеся материалы, изучал все планы. Ее не удивило, что Карлос был в Архиве. У него был архивный разум.

Перелет в Орегон и уютное путешествие по долине в фургоне оправдали ее ожидания. Липкие руки и липкие мысли. В конце концов Тимена сообщила Карлосу, что подхватила серьезную венерическую болезнь во время последнего заседания. Он ей не поверил. Тогда Тимена совершенно спокойно предупредила, что, если он будет настаивать, она всадит в него пулю. При этом она продемонстрировала маленький бельгийский пистолет, который всегда носила с собой. Что-то в ее спокойствии подсказало Карлосу, что она не шутит. Он отступился, выругавшись напоследок.

Работа — другое дело, и Тимена пожелала Карлосу удачи, когда тот уходил в нелепой одежде любителя птиц. В течение всего дня играя роль увлеченной художницы, Тимена испытывала постоянное чувство усиливающейся нервозности. Эта нервозность как будто ни на чем не основывалась, ничто конкретно ее не объясняло. Само место беспокоило ее. Оно источало опасность. Карлос был предсказуемо неточен в оценке времени своего возвращения. Все зависело от того, что он увидит во время наблюдения за фермой.

— В худшем случае, вскоре после темноты, — сказал он. — Будь умницей и рисуй свои картинки, пока я пригляжу за птичками. Когда я вернусь, я расскажу тебе все о птицах и пчелах.

— Карлос!

— О-о-х, любовь моя, когда-нибудь я научу тебя произносить это чудное имя с подлинной страстью. — И эта свинья взял ее за подбородок.

Тимена наблюдала, как он зигзагами поднимался по заросшему коричневой травой склону по направлению к деревьям. Воздух уже был теплым и напоенным тем особым спокойствием, которое предвещало наступление еще большей жары. Вздохнув, она извлекла акварельные краски. Она действительно неплохо рисовала и изредка в течение долгого дня испытывала действительное увлечение, когда удавалось схватить суть осенних полей.

Вскоре после полудня Тимена временно отложила рисование и принялась за легкий ленч, состоящий из ломтиков сваренных вкрутую яиц и йогурта из ящика со льдом. Хотя внутри домика было жарко как в печке, она провела весь перерыв там, проверяя показания приборов. К ее удивлению, стрелка пеленгатора отнюдь не покоилась на нулевой отметке, а показывала сигнал радара со стороны фермы, четкий сигнал, нацеленный на домик.

Радарное слежение за ней с фермы?

Она восприняла это как сигнал опасности и подумала о том, чтобы отозвать Карлоса. Правда, можно было включить радио и сообщить о ситуации в центр. Тимена была инстинктивно уверена, что центр обязательно выяснит, в чем дело. Да и Карлос велел ей оставаться здесь, рядом с домиком. В итоге Тимена не предприняла никаких действий. Собственная нерешительность усилила нервозность, появившуюся у нее с самого утра. Чувство опасности стянулось в тугой узел. Что-то убеждало Тимену покинуть это место. «Выйди из домика и уходи! Домик — большая, крупная цель».

В слабом свете сумерек Тимена сложила мольберт, бросила его и краски на сиденье и села сама. Включив радио, она проверила сигнальный монитор.

По-прежнему Карлос не подавал признаков жизни.

Темнота наступит через несколько минут. Тимена нервно ощупала в кобуре на запястье свой пистолет.

Почему, черт возьми, задерживается Карлос?

Тимена выключила свет в домике и сидела в сгущающейся темноте. Радар со стороны фермы. Они заглушили ее радио. Дело принимало скверный оборот. Тимена встала, мягко ступая подошла к задней двери и вышла на сторону, противоположную ферме. Домик послужит ей щитом от поискового луча. Она опустилась на четвереньки и быстро поползла в сторону высокой травы. Она видела коров ниже на пастбище и направилась к ним, подчиняясь инстинкту. Тимена выросла в Вайоминге на ранчо и, хотя предпочитала приближаться к стаду на лошади, не чувствовала с его стороны угрозы. Угроза была позади нее и исходила от фермы. Коровы помогут ей спрятаться, спрятаться от радара. Если Карлос вернется, он включит свет. Она увидит это с безопасного расстояния, находясь на этом пастбище. Но почему-то Тимене не верилось в возвращение Карлоса. Вся ситуация казалась абсурдной, казалась такой с самого начала, и она верила своему чувству самосохранения.

Глава 20

Слова Нильса Хеллстрома:

«Эта первобытная планета Земля является ареной постоянной конкуренции, где выживают самые гибкие и находчивые. На этом испытательном полигоне, где погибли могущественные динозавры, есть один постоянный свидетель. Этот свидетель остается нашим гидом при изучении выживания человека. Этот свидетель, насекомое, появился за триста миллионов лет до возникновения человечества, но мы сумеем наверстать упущенное. Он доминирует на Земле сегодня и хорошо этим пользуется. В каждом новом поколении испытываются новые формы и функции, преобразуя его в спектр столь безграничный, сколь безгранично воображение сумасшедшего. То, что может делать этот свидетель, можем делать и мы, поскольку мы свидетели его жизни».

Харви вывел группу через замаскированный выход в северной части Муравейника. Дерн отъехал в сторону, пень с бетонной пробкой выдвинулся на поверхность, и группа вышла в ночь. Они были легко одеты, хотя ночь была холодной. Каждый имел при себе станворд и маску ночного видения с мощным инфракрасным излучением вокруг ее края (производство Муравейника).

Пробка вернулась на место, прежде чем они успели отправиться в путь.

Они перешли поле и направились на север.

Харви отобрал двадцать три ключевых работника, главным образом агрессивных мужчин, и проследил за тем, чтобы женщины приняли гормональные препараты.

Эта Внешняя женщина нужна была им живой. Нильсу требовалась имевшаяся у нее информация. Она, вероятно, скрывается среди коров. Коров можно спугнуть с помощью низкой частоты, но ни одна из них не должна быть убита. Это не чистка, это — поиск. Внешняя женщина пойдет в конце концов в Котел, но только после того, как выдаст всю информацию.

Давно Харви не принимал участия в охоте, и сейчас он чувствовал, как возбуждение все сильнее охватывало его. Кровь вновь заиграла в его жилах!

Он дал знак Салдо перейти на левый фланг, а сам направился вправо. Ночной воздух был полон запахов: скота, пыли в высокой траве, сырой земли и слабых эфиров насекомых. Но среди этих запахов не было того, который бы указывал на Внешнюю женщину. Если она впереди них, то маска ночного видения не даст ей укрыться.

Салдо немедленно занял указанную позицию, и Харви успокоился на этот счет. Хоть и зелен, но с огромным потенциалом. Регулярные отчеты, представляемые им Хеллстрому, радовали их обоих. Салдо входил в двадцатку, или около того, кандидатов, способных занять в будущем место Хеллстрома. Он принадлежал к низкорослой энергосберегающей породе, выведенной недавно, темноволосый и гибкий, полный энергии и желания отличиться, но обладающий и своим умом, с каждым днем все более уверенно заявляющим о себе. Его роль в Муравейнике будет возрастать, и, может быть, он даже отпочкуется и станет Праотцом нового Муравейника.

Группа шла широким веером, открыто спускаясь в направлении пастбища. Харви удовлетворенно отметил, что ночь им благоприятствовала. Тучи начинали закрывать небо, затемняя запоздало поднимающуюся убывающую луну. Стада будут отчетливо видны с помощью масок ночного видения. Он, однако, не сводил глаз с разбросанных групп деревьев, не обращая пока внимания на животных. Они миновали одно небольшое стадо, почти его не потревожив, хотя теплый запах от коров разбудил охотничий инстинкт всей группы. Салдо с двумя помощниками просмотрел стадо, убеждаясь, что животные не прикрыли Внешнюю.

Охотничий азарт, впрочем, нельзя сбрасывать со счетов. Он проявлялся в повышенной нервозности группы и избытке внешних гормонов, начавших беспокоить животных. Отдельные коровы, а затем и целые группы фыркали и отбегали в панике, стуча копытами.

Харви пожалел, что не включил в гормональный спектр компонент подавления селективности. Слабые химические сигналы, посылаемые отдельными животными, иногда могут оказаться полезными, но сейчас они создавали сложности. Он переключил все свое внимание на деревья, оставив контроль за животными Салдо и остальным. Сквозь маску все предметы приобретали серебристое свечение, словно внутри каждого из них горела лампочка.

«При нашем приближении она попытается спрятаться на дереве, — решил он. — Это в ее стиле».

Он не мог сказать, почему у него появилась такая уверенность после всего только одного дня наблюдения, но почему-то был уверен. Она спрячется на дереве.

Харви услышал крик ночной птицы где-то далеко справа и почувствовал, как забилось его сердце. Он еще не стар для чисток. Наверно, ему будет полезно выходить вот так время от времени вместе с работниками.

Глава 21

Слова Нильса Хеллстрома:

«В отличие от других живых существ, боровшихся против среды, насекомые, напротив, сумели найти в ней защиту. В искусстве маскировки им нет равных. Они слились со средой в одно целое. Столь артистичными стали их методы обмана, что хищник может ползти по его телу в поисках добычи. Они избирают не одно средство спасения, а великое множество. Не для них выбор между скоростью и верхушкой дерева; они выбирают и то, и другое, и даже больше».

Тимена увидела фланг веера чистки одновременно с тем, как ее увидели первые из поисковой группы. В самом начале своего побега она попала ногой в кроличью нору и подвернула левую лодыжку. Боль вынудила ее взобраться на низкий дуб, где она устроилась как могла удобней, сняв ботинок с поврежденной ноги. Она сидела в развилке на высоте двадцати футов, крепко сжимая пистолет в правой руке. Сильный, размером с авторучку, фонарик был в левой руке, и большой палец лежал на его кнопке.

Лодыжка наливалась болью, мешавшей думать. Тимена сомневалась, не сломана ли кость. Возбуждение животных послужило для нее первым признаком надвигающейся опасности. Она услышала их фырканье, стук копыт. Затем послышался таинственный свист. Этот звук становился все громче, пока не окружил ее дерево и не прекратился. Тимена различала только более темные тени одетых в черное охотников. Они образовали круг вокруг нее.

В панике она включила фонарь и очертила лучом часть опоясавшего ее круга. При виде ночных масок и станвордов в руках окружавших у нее перехватило дыхание от сознания смертельной угрозы. Без раздумий она начала стрелять.

Глава 22

Слова Нильса Хеллстрома:

«Возможно, со временем, нам удастся достигнуть функционального уровня тех, кого мы копируем. У нас будут лица без выражения, только глаза и рот; достаточность для поддержания тела в живом состоянии. Не будет мускулов, чтобы улыбаться, хмуриться, выдавать скрытые внутри чувства».

Маленький пистолет явился убийственным сюрпризом для охотников. Пятеро из них были мертвы, прежде чем Тимена свалилась на землю, оглушенная пучком ультразвука. Старина Харви оказался среди убитых, с разбитой маской и пулей в голове. Салдо тоже пострадал, пуля обожгла ему челюсть, но он дал команду, наведшую порядок среди испуганных работников. Они были полны «охотничьего зуда», как говорили ветераны, и атака Внешней женщины привела их в исступление. Они бросились к ней с желанием прикончить ее, но крик Салдо остановил их. В конечном счете их удержала дисциплина.

Салдо подошел к лежащей без сознания женщине, отдавая короткие приказы. Кто-то должен проинформировать Хеллстрома. Мертвых необходимо отправить в Котел. Хорошие работники этого заслужили. Таким путем они становились одними из всех. «В Котел старый, из Котла новый».

Когда его приказы стали исполняться, он встал на колени, чтобы осмотреть женщину. Ее фонарь все еще горел в траве. Он поднял маску на лоб и продолжил обследование уже с помощью фонарика. Да, она все еще жила. С трудом он сохранял спокойствие, обследуя ее тело. Ненависть переполняла его. Она принесла вред Муравейнику. Но Нильсу она требовалась живой. Салдо смог подавить свои чувства и продолжить обследование. Похоже, обошлось без переломов. Очевидно, повреждена лодыжка, она опухла и посинела. Он приказал найти оружие женщины и доставить его в Муравейник.

Смерть Харви ни опечалила, ни обрадовала его. Такие вещи случаются. Лучше, конечно, чтобы он был жив, но что случилось, то случилось. Так случилось, что он возглавил поисковый отряд, и сейчас от него требовались правильные действия. Этому его учил сам старый Харви.

Теперь необходимо позаботиться о Внешней женщине. Он рассудил, что ее можно привести в чувство и допросить. Это нужно Хеллстрому. И потому сейчас это нужно Салдо. Он ощутил возрастание интереса к этой женщине. От нее приятно пахло. Чувствовались чужие, принадлежащие Внешнему миру шампунь и духи поверх слабого, но знакомого запаха мускуса. Склонившись ближе, он обнюхивал ее, первую Внешнюю женщину, с которой столкнулся на воле. Под доминантой страха угадывались странно волнующие его запахи. Он скользнул рукой ей под блузку, нащупал грудь, ощутил ее полноту и твердость под туго охватывающей одеждой. Его знакомили с такой одеждой при подготовке на роль ключевого работника. Она называлась бюстгальтером и скреплялась на спине металлическими застежками. Это была подлинная женщина, внешне не отличающаяся от женщин Муравейника и, согласно имеющейся информации, готовая к оплодотворению. Как странны эти дикие Внешние. Он сунул руку под пояс, провел по лобку и половым органам, затем вынул руку и понюхал ее. Да, готова. Значит правда, что Внешние женщины, готовые к оплодотворению, разгуливают на свободе. Может быть, они выходят на особую брачную охоту, что, как считалось, любила делать Праматерь. Книги, фильмы и лекции не подготовили его к реальной жизни, хотя все факты он знал назубок. Она возбуждала его, и он подумал, как отнесется Хеллстром к предложению сохранить ее для целей размножения. Спариться с ней будет интересно.

Женщина из его отряда глухо заворчала, и в голосе ее слышалась угроза. Другая воскликнула:

— Внешняя женщина для размножения! На бридинг! Что ты с ней делаешь?

— Изучаю, — ответил Салдо. — Она готова к оплодотворению.

Первая женщина обрела голос:

— Многие из этих диких готовы к оплодотворению.

Другая уверенно заявила:

— Она убила пятерых наших. У нее только одна дорога — в Котел.

— Туда она, вероятно, попадет после того, как мы кончим ее допрашивать, — сказал Салдо. Он говорил медленно, не пытаясь спрятать внезапное чувство печали. Допрос погубит эту Внешнюю женщину, сомневаться не приходится.

Это случалось с пленными мужчинами, и то же произойдет с женщиной. Такая жалость. Ее плоть будет пригодна только на то, чтобы пойти в Котел.

Он поднялся, опустил маску и сказал:

— Свяжите ее и отнесите в Муравейник. Не дайте ей сбежать. Двое отправляйтесь к ее домику и откатите его в Муравейник. Уничтожьте все следы. Не должно остаться ни одного следа пребывания этой женщины и ее напарника в окрестностях Муравейника. Проверю лично.

Приказания слетали с его губ так, как учил его Харви, но он испытывал какое-то отчаяние от необходимости отдавать такие приказы. Ответственность свалилась на него слишком неожиданно. Частично Салдо понимал, что Харви выбрал своим заместителем молодого работника исключительно в учебных целях. Обещающему молодому работнику необходим такой опыт. Но другая часть его сознания уверенно покоилась на фундаменте его компетентности. Салдо был специалистом по обеспечению безопасности Муравейника. Он верил в правильность выбираемых действий. Несмотря на свою молодость, он ощущал соответствие уровня своей подготовки сложности возникшей перед ним задачи, словно весь Муравейник действовал его руками. Харви пережил свое время и заплатил жизнью за совершенную ошибку. Это серьезная потеря для Муравейника. Нильс скоро узнает о его гибели и воспримет новость с сожалением, но сейчас — и Салдо хорошо это понимал — он должен рассчитывать только на себя. Он встал во главе операции.

— Те, кто свободен, — сказал Салдо, — проследите, чтобы были уничтожены все следы. Я не знаю, кто и на что из вас способен, как знал Харви, но вы это знаете. Разделитесь в соответствии с вашими способностями. Никто из вас не должен возвратиться в Муравейник, пока не будут уничтожены все следы. Я останусь и проверю, все ли сделано.

Салдо нагнулся, поднял фонарь, оставленный рядом с телом женщины, и, погасив, положил его в свой карман. Работники уже связали ее и были готовы к обратному пути. Салдо опечалило, что он никогда ее больше не увидит. Ему не хотелось присутствовать при допросе. Внезапная ярость, вызванная глупостью Внешних, поразила его. Такие дураки! Что бы с ней ни случилось, она это заслужила.

Салдо посмотрел на своих людей. Они деловито исполняли его приказания и казались довольными, но он ощущал скрытое чувство неопределенности. Они знали, как он молод и неопытен. Они слушались его по привычке. В действительности, они слушались Харви. Но Харви допустил фатальную ошибку. Салдо пообещал себе, что никогда он такой ошибки не допустит.

— Встаньте на корточки и прочешите все вокруг, — сказал он. — Две маски разбились, и осколки необходимо собрать. Все.

Сквозь высокую траву Салдо отправился туда, где двое из его группы готовили машину и домик на колесах к транспортировке в Муравейник. Она приехала этим путем. Как странно, что они, готовые к оплодотворению, свободно разгуливают по лесу вместо того, чтобы заняться поисками лучшего партнера для спаривания. По правде говоря, они совсем не были похожи на Праматерь. Они просто дикие, готовые к оплодотворению женщины. Когда-нибудь, возможно, когда появится много ульев, таких диких женщин будут захватывать и спаривать оптимально-принудительно или их будут стерилизовать и направлять на полезные работы.

Некоторые из потревоженных животных вернулись, привлеченные, без сомнения, любопытством. Они сбились в кучу на поляне ниже того места, где работала группа, и наблюдали за ее действиями. Запах крови и шум держали их на расстоянии, и угрозы они не представляли. Животные не видели работников, но те видели их. Салдо, держа станворд наготове, занял позицию между животными и группой. Хорошее воображение способно оградить от неожиданного. Если животные попробуют напасть, один залп его станворда отбросит их назад.

Передвигаясь, Салдо смотрел через маску в сторону далекого зарева над городом, его слабого отражения в тучах. Маловероятно, что кто-нибудь на таком расстоянии мог услышать выстрелы, но даже если они и слышали, то, будучи благоразумными, горожане научились сдержанности и осторожности, когда дело касалось Неприступной долины. Кроме того, Муравейник имел там буфер в лице шерифа Линкольна Крафта. Рожденный в Муравейнике, Крафт был одним из лучших и успешных его представителей во Внешнем мире. Другие наблюдатели в городе маскировались под обычных Внешних. Во Внешнем мире их представляли даже еще более важные лица. Салдо видел двух во время их посещения Муравейника: сенатор и судья. Они занимали высокие посты, которые, придет время, не будут более нужны.

Звуки, порождаемые деятельным исполнением его приказов, успокаивающе действовали на Салдо. Он втянул носом воздух и ощутил запах пороха. Только обитатели Муравейника смогут сейчас распознать этот запах — слабый след среди множества других запахов.

Животные начали успокаиваться, и некоторые из них принялись щипать травку. Это обеспокоило Салдо. Сбитые в кучу, они не вызывали искушения, но он понимал, что его работники были выведены из равновесия. Кто-нибудь мог не выдержать и убить одинокое животное. Этому необходимо воспрепятствовать. Это пастбище когда-нибудь станет собственностью Муравейника, и у них будет собственный скот. Но сейчас нельзя допускать действий, способных привлечь нежелательное внимание.

Салдо вернулся к своим работникам, предупреждая низким голосом, что они не должны убивать животных. Нужно дать время земле спрятать следы, не замеченные ими. Так долго, как возможно, здесь не должны появляться что-то подозревающие Внешние.

В будущем, говорил себе Салдо, возникнут новые Муравейники, многие из них отпочкуются от того, которому он сегодня служит и ради которого он должен скрыть все следы своего пребывания здесь от Внешних. Сейчас они должны проявлять осторожность, чтобы защитить свое будущее. Они обязаны перед лицом поколений еще не родившихся работников.

Глава 23

Слова Нильса Хеллстрома:

«Наши основные бридинг-ветви следует проектировать с учетом нужд Муравейника. Здесь мы идем по лезвию бритвы в отличие от насекомых, давших нам модель выживания. Их жизнь начинается, как и наша, с оплодотворения единственной клетки, но далее чудо рождения у нас и у них отличается. Если у нас развивается один человеческий эмбрион, то насекомые способны к воспроизводству до четырех миллиардов себе подобных. Мы можем увеличить рождаемость во много раз, но нам никогда не достигнуть их плодовитости».

По пробитой тропе со стороны Муравейника спускался работник, знаками пытаясь привлечь к себе внимание Салдо. Признаков рассвета пока не наблюдалось, но становилось, как это часто бывает перед рассветом, холоднее. Работник остановился перед Салдо и заговорил низким голосом:

— Кто-то приближается со стороны Муравейника.

— Кто?

— Думаю, сам Хеллстром.

Салдо обратил свое внимание в направлении, указанном работником, и узнал идущего по походке. Да, это был Нильс. На лице у него была надета маска, но в руках не было оружия. Салдо испытал облегчение и одновременно приступ неудовольствия. Его решения были правильными, но Хеллстром решил прийти сам. Но тут же он упрекнул себя. Он почти услышал упрек в стареющем голосе Харви:

— Разве не так следует поступать?

Руководитель Муравейника не мог поступить иначе. Эта мысль восстановила у Салдо уверенность в себе, и он спокойно приветствовал Хеллстрома.

Хеллстром остановился, не доходя нескольких шагов до Салдо, и осмотрелся, прежде чем задавать вопросы. Он заметил Салдо в ту секунду, когда тот узнал его. Это выразилось в движениях Салдо. Потеря старого Харви глубоко огорчила Хеллстрома, но он отметил с одобрением, что Салдо сделал все необходимое. У Салдо были хорошие защитные инстинкты.

— Расскажи мне, что случилось и какие шаги тобой предприняты, — сказал Хеллстром.

— Вы не получили отчет, переданный мною с одним из работников?

— Мне доложили, но я хочу, чтобы глава поискового отряда дал мне свои оценки. Иногда работники упускают важные вещи.

Салдо кивнул. Да, это так. Он рассказал Хеллстрому об обнаружении Внешней женщины, стрельбе, не упустил ни одной детали, даже о своей раненой челюсти.

— Рана серьезная? — спросил Хеллстром, разглядывая ее. Чертовски неприятно было бы потерять еще и Салдо!

— Нет, — ответил Салдо. — Скорее ожог.

— Позаботься о ней сразу по возвращении.

Салдо ощутил участие в голосе Хеллстрома и был этим тронут.

— Я слышал, Харви выбрал тебя своим заместителем, — сказал Хеллстром.

— Да, — ответил Салдо со спокойным достоинством.

— Кто-нибудь выразил неудовольствие по этому поводу?

— Ничего серьезного.

Хеллстрому понравился ответ. Он свидетельствовал о том, что Салдо отдавал себе отчет о скрытом противодействии, но чувствовал в себе силы с ним справиться. Да, в этом, пожалуй, не приходится сомневаться. Салдо держался хорошо. Он обладал сознанием правоты. В нем ощущалось внутреннее превосходство. Хотя его необходимо регулировать.

— Тебе польстило, когда Харви выбрал тебя? — спросил Хеллстром, не меняя голоса.

Салдо сглотнул. Он что-то сделал неправильно? В этом вопросе сквозил холод. Он подверг Улей опасности? Но Хеллстром слегка улыбался движением губ под линией маски.

— Да, мне это польстило, — признал Салдо, но его голос звучал неуверенно.

Хеллстром услышал полувопросительную интонацию в голосе молодого человека и кивнул. Неуверенность — мать осторожности. Упоение властью может привести в итоге к чрезмерной самоуверенности. Хеллстром объяснил это тихим голосом, слышным только им двоим. Закончив говорить, Хеллстром сказал:

— Перечисли мне все свои инструкции.

Салдо секунду подумал, затем продолжил с того места, где остановился. Он говорил с заметным колебанием, пытаясь найти по ходу свои ошибки, возможные исправления.

Хеллстром прервал его:

— Кто первый увидел ее?

— Харви, — сказал Салдо, вспоминая взмах руки старика, вскинутой в направлении своей находки. Струйка пота прочертила след по щеке Салдо. Он вытер ее раздраженно, задев рану.

— Какие он отдал приказания? — спросил Хеллстром.

— Он еще раньше сказал нам, что нам следует окружить ее, когда мы ее найдем. Мы исполнили это, не дожидаясь приказа.

— Что тогда сделал Харви?

— У него не было ни единого шанса что-нибудь сделать. Женщина включила фонарик и начала стрелять как сумасшедшая.

Хеллстром посмотрел вниз, на землю между ними, затем вокруг себя. Несколько работников, находившихся поблизости, бросили работать и подошли, чтобы послушать.

— Почему вы не делаете то, что приказал ваш руководитель? — спросил Хеллстром. — Ваш руководитель четко вас проинструктировал. Выполняйте.

Он вновь повернулся к Салдо.

— Они устали, — сказал Салдо, защищая своих работников. — Я лично проверю качество их работы перед уходом.

«Этот парень — настоящая находка, — подумал Хеллстром. — Он защищает своих людей, но не чрезмерно. И принимает персональную ответственность без колебаний».

— Где ты был точно, когда она начала стрелять? — спросил Хеллстром.

— Я был с другой стороны веера. Когда мы замкнули кольцо, я оказался рядом с ним.

— Кто сбил ее с дерева?

— Работники напротив нас, куда не попал луч фонаря. Остальные пытались укрыться от выстрелов.

— От Харви больше не было команд?

— Мне кажется, первая пуля попала в него. Я слышал выстрел и… — он заколебался, затем пожал плечами, — на секунду я оцепенел. Затем меня задело, и мы все бросились врассыпную. Я увидел, как валится на землю Харви, и кинулся к нему. Послышались еще выстрелы, а потом вдруг все кончилось. Она полетела с дерева вниз.

— Твоя растерянность понятна, поскольку тебя ранило, — сказал Хеллстром. — Хорошо, однако, что ты сохранил самообладание в достаточной мере, чтобы не убить пленницу. Ты оправдал мои ожидания. Но никогда не забывай того, что здесь случилось. Ты получил наглядный урок. Охота на Внешнего совсем не то, что охота на любого другого зверя. Теперь ты это понял?

Салдо понял, что его и хвалили, и порицали. Его внимание переместилось на дерево, на котором пряталась женщина, затем, неохотно, вернулось на Хеллстрома. Вскоре Салдо заметил легкое искривление рта Хеллстрома, означавшее довольство. Хеллстром сказал:

— Ты захватил женщину живьем, и это самое важное. У нее было оружие, и Харви должен был это предвидеть. Ему следовало сбить ее с дерева сразу, как только он ее увидел. Она была в радиусе поражения. Ты умеешь обращаться с оружием Внешних?

— Да, умею. Меня обучил сам Харви.

— Научись им пользоваться как можно лучше. Нам может это понадобиться. Да, кстати, тебе тридцать два года?

— Да.

— Ты еще сойдешь за молодого среди Внешних. Возможно, мы вскоре пошлем тебя в одну из их школ. Мы можем это сделать. Ты знаешь об этом.

— Я провел мало времени во Внешнем мире, — сказал Салдо.

— Я знаю. Какой характер носило твое пребывание там?

— Только вместе с другими, никогда самостоятельно. В сумме около месяца. Один раз я провел неделю в городе.

— Работа или приобретение навыков?

— Приобретение навыков мною и остальными.

— Хотелось бы тебе еще раз побывать во Внешнем мире?

— Не знаю, готов ли я?

Хеллстром кивнул, удовлетворенный искренностью его ответа. Салдо станет превосходным специалистом службы безопасности. Он уже на голову превосходил наиболее интуитивно аккуратных из нового поколения. Приобретет немного опыта, и ему не будет равных. Он обладал искренностью, свойственной Муравейнику. Он не лжет, даже себе. Это лидер, которого необходимо бережно воспитывать. Традиции Муравейника требовали этого, и обстоятельства вынуждали Хеллстрома этим заняться.

— Ты проявил себя отлично, — сказал громко Хеллстром, чтобы слышали другие. — Когда настоящий кризис разрешится, мы пошлем тебя во Внешний мир для дальнейшего обучения. Когда закончишь здесь, доложишь мне лично.

Хеллстром медленно повернулся и пошел обратно в сторону Муравейника, останавливаясь время от времени, чтобы осмотреться. Каждое его движение говорило, что он вполне доволен тем, что дело находится в руках Салдо.

Секунду Салдо смотрел вслед Хеллстрому. Первый советник Муравейника, лидер при каждой критической ситуации, мужчина в расцвете сил, тот, к кому в трудных ситуациях обращались за советом даже те, кто руководил бридингом, производством кормов и изготовлением средств производства — главный работник среди них всех, — совершил вылазку для ознакомления с ситуацией на месте и одобрил увиденное. Салдо вернулся к надзору за работой с новым чувством подъема, уравновешенным пониманием небезграничности своих возможностей. В этом, как он понял, состояла главная цель визита Хеллстрома.

Глава 24

Протокол Совета Муравейника. Интервью специалиста-философа (перевод с языка жестов):

«Вновь, философ Харл, мы должны разочаровать вас, сказав, что пришли не для того, чтобы отправить вас в благословенный Котел. Ваш возраст, более древний, чем возраст любого работника Муравейника, искусственные средства, используемые нами для поддержания в вас горения жизни, и прочие аргументы, используемые вашей мудростью с целью доказать целесообразность отправки вас в Котел, — все это трудно отрицать. Мы с уважением просим вас прекратить спор и вспомнить великую потребность Муравейника в вашей мудрости. Мы вновь пришли просить совета в том, как Муравейнику следует использовать результаты, полученные по «Проекту 40». Мы предвидим ваш первый вопрос и отвечаем, что «Проект 40» пока не завершен. Специалисты, осуществляющие проект, убеждены, однако, в его конечном успехе. Они говорят, что его завершение лишь вопрос времени».

Слова специалиста-философа Харла:

«Обладание абсолютным оружием, абсолютной угрозой всему живому, разделяющему эту планету, не гарантирует абсолютной власти. Самый акт угрозы использовать такое оружие при определенных условиях передает управление этим оружием в руки тех, кто управляет условиями. Вы сталкиваетесь с проблемой что делать, когда они говорят вам: «Используйте оружие!» В этом смысле оружием владеют многие. Более того, каждый, способный угрожать обладателю такого оружия, сам обладает им. Таким образом, абсолютное оружие бесполезно, если те, кто контролирует его, не могут дозировать его применение. Оружие должно иметь степени применения меньше абсолютного уровня. Возьмите пример с оборонительных механизмов насекомых, дающих нам образец выживания. Шипы и иглы, жала и колючки, бридинговые химикалии и отравленные усики, угрожающе выставленные в воздух, — все они, в первую очередь, приспособления для защиты. Они говорят: «Не угрожай мне»».

Тимена постепенно осознала, что ее руки связаны за спиной, а сама она надежно привязана к чему-то, похожему на стул. Поверхность стула была жесткой, и она чувствовала руками холод гладкой поверхности спинки. Мозг Тимены сфокусировался на лодыжке, где в поврежденном месте пульсировала боль. Преодолевая собственное нежелание, она открыла глаза, но не увидела ничего, кроме непроницаемой темноты, густой и зловещей. На секунду Тимена испугалась, не ослепла ли она, но тут глаза ее различили слабый свет где-то впереди прямо перед ней. И он двигался.

— А, я вижу, проснулась.

Глубокий мужской голос, произнесший эти слова, исходил откуда-то поверх перемещающегося света. Слабое эхо, скорее даже намек на эхо, сказало ей, что она находится в комнате, и довольно большой.

С трудом ей удалось подавить ужас и сказать с ложной беззаботностью:

— Как вы узнали? Здесь же абсолютно темно.

Хеллстрому, сидящему в углу лаборатории, откуда он хорошо видел светящиеся приборы, сообщающие ему данные о состоянии женщины, оставалось только восхититься ее мужеством. Они часто были такими смелыми, эти дикие люди.

— Я могу видеть, — сказал он.

— Моя лодыжка ужасно болит, — пожаловалась Тимена.

— Я вам сочувствую. Мы скоро дадим вам какое-нибудь лекарство. Потерпите пока.

В его голосе слышалась странная успокаивающая искренность. Это был мужской голос в диапазоне от минора до мажора. Прекрасное владение им.

— Надеюсь, это не продлится долго, — сказала она.

«Ее необходимо привести хотя бы в некоторое подобие спокойствия», — подумал он. Ночная маска его раздражала в тех местах, где касалась носа и лба. И ему не нравилось серебряное свечение, в котором он видел женщину сквозь маску. Раздражение вызвано утомлением, в этом Хеллстром не сомневался. Иногда Муравейник требовал от него слишком многого. Но эту женщину необходимо допросить, и ему не хотелось передавать ее в безжалостные руки молодых, с нетерпением ожидавших возможности проявить себя. Он убеждал себя, что мешкал с этой женщиной оттого, что не доверял информации, вырванной из Дюпо. Как Внешние могли узнать о «Проекте 40»? Один из тех, кто допрашивал, должно быть, упомянул о нем! Именно так, конечно. Допрос женщины это подтвердит.

— Итак, я должен задать вам несколько вопросов, — сказал он.

— Почему вы не включите свет? — спросила Тимена.

— Так вы не можете меня видеть.

Внезапно дикая радость охватила ее. Раз они не хотят, чтобы она видела кого-нибудь из них, значит, освободят ее!

Хеллстром прочитал ее реакцию по показаниям приборов и сказал:

— Вы вели себя в лесу истерично. Вы думали, мы собираемся нанести вам вред?

Она попыталась понять, что означает этот вопрос. Если связать его со всем, подобно рождественской индейке, — это не говорит о добрых намерениях.

— Я была испугана, — ответила Тимена. — Я в кого-нибудь попала?

— Вы убили пятерых и ранили двоих, — сказал Хеллстром.

Она не ожидала такого хладнокровно искреннего ответа, и он потряс ее. Пятеро убитых? Смогут ли они освободить ее после этого?

— Мне показалось, я попала в западню, — сказала она. — Мой… мой муж не вернулся, и я осталась… одна. Я ужасно испугалась. Что вы сделали с Карлосом?

— Мы не причинили ему боли, — сказал Хеллстром. «И это правда», — сказал он себе. Трудно лгать в глаза, даже Внешним. Сказанное им соответствовало действительности. Дюпо был без сознания, когда его тело скользнуло под ножи, а оттуда в разлагающие флюиды Котла. Он не страдал от боли, и смерть накрыла его до появления проблесков сознания. Ножи работали быстро.

— Почему вы меня связали? — спросила она.

— Чтобы вы были в одном месте, пока я буду задавать вопросы. Ваше имя?

Они найдут ее фальшивые документы,подумала она.

— Меня зовут Тимена — Тимена Дюпо.

— Расскажите мне о правительственном агентстве, на которое вы работаете.

Ее сердце пропустило удар, но она сумела сохранить видимость самообладания:

— Прав… я не работаю ни на какое правительственное агентство! Мы были в отпуске. Мой муж продает фейерверки.

Хеллстром печально улыбнулся, глядя на показания приборов. Значит, верно. Они оба работают на агентство, и это агентство очень любопытно. Из слов Портера можно было это понять. Но Портер ничего не сказал о «Проекте 40». Может быть, эта женщина что-нибудь скажет? Он ощутил убыстрение пульса. Подобного рода опасность всегда страшила Муравейник, но здесь было нечто, возбуждавшее его охотничьи инстинкты.

— Ваше агентство — это ЦРУ? — спросил Хеллстром.

— Я просто домашняя хозяйка! — возразила она. — Где Карлос? Что вы сделали с моим мужем?

Хеллстром вздохнул. Не ЦРУ — если верить показаниям приборов и при условии, что она знала подлинную цель исполняемой работы. Но, может быть, она не знала. Подобного рода агентства имеют склонность на одну маску надевать другую, и так без конца.

— Не беспокойтесь о своем муже, — сказал он. — Вы скоро соединитесь с ним. Нам, однако, известно, что вы не просто домашняя хозяйка. Просто домашние хозяйки не носят с собой такое оружие. И они не демонстрируют такую профессиональную подготовку.

— Я не верю, что кого-нибудь убила, — заявила она.

— Но это так.

— Карлос настоял, чтобы я носила оружие. Он научил меня стрелять.

Снова ложь, заметил Хеллстром. Он чувствовал себя обманутым. Почему она продолжала увертываться? Могла бы уже понять, что соучастник ее выдал. Его вопросы не могли этого скрыть. Хеллстром заставил себя прочитать протокол допроса Дюпо, не пропуская ничего. Что сделала эта безжалостная молодежь, она сделала это во имя всего Муравейника. Он подумал, сумеет ли он подвергнуть ее химической редукции личности? Молодые выступали против этой процедуры: хотя и безболезненная, но получаемые результаты ненадежны. Применение метода к Портеру дало рабскую идиотию. Героическая тотальность такой попытки вела к стиранию воспоминаний по мере их извлечения. Он не хотел повторения той попытки с Портером и решил не прислушиваться к чувству внутреннего неприятия. Раз надо, значит надо. Он продолжит допрос, пока она не подозревает, что ее эмоции контролируются, и пока ему удается получать от нее новую информацию. Магнитные ленты крутились и записывали все происходящее. Позднее их подвергнут всестороннему анализу. Даже центральный компьютер может быть привлечен к анализу, хотя Хеллстром и не верил в такую помощь. У него не было эмоций. Не имея эмоций, компьютер мало чем мог помочь, сталкиваясь с человеческими проблемами.

— Почему вы лжете? — спросил он.

— Я не лгу!

— Является ли агентство, на которое вы работаете, отделением Государственного департамента США?

— Если вы мне не верите, отвечать не имеет смысла. Я просто не понимаю, что происходит. Вы преследуете меня, сбиваете, связываете, и все это…

— И вы убили пятерых моих друзей, — напомнил он ей. — Почему?

— Я не верю вам. Вы меня лучше отпустите. Карлос очень важный человек в компании. Нас будут искать, если я не позвоню.

— Если вы не доложите? — Хеллстром смотрел на приборы. Здесь она говорила правду, впервые.

— Нет, не так!

Значит, она должна давать отчет, может быть, регулярно, подумал Хеллстром. Молодые не извлекли этой информации из Дюпо. Следовательно, они не спрашивали.

— С какой целью вас послали сюда?

— Меня не посылали!

Она ухватилась за возможность развить в деталях свою легенду: о долгих часах работы Карлоса, редких отпусках, его интересе к птицам, ее собственном интересе к рисованию. В ее рассказе ощущалась некоторая практичность, нотка реальной семейной жизни. Ей даже почти захотелось, чтобы так было в действительности. Карлос не был таким уж плохим, несмотря на… Она прервала свой рассказ от внезапно пришедшей мысли. Она смутила ее. В ней имелся внутренний смысл. Почему она думала о Карлосе в прошедшем времени? Карлос мертв! Она ощутила уверенность в этом. Что такого сказал этот тип в темноте, что дало ей эту уверенность? Она верила своим инстинктам, и страх охватил ее.

Хеллстром заметил ее состояние по приборам и попытался отвлечь ее.

— Вы голодны? — спросил он.

Ей было трудно говорить, но все же, несмотря на сухой рот, Тимена ответила:

— Нет, у меня ужасно болит лодыжка.

— Мы позаботимся скоро о ней, — успокоил ее Хеллстром. — Скажите мне, миссис Дюпо, если вы были так напуганы, то почему не попытались вернуться на машине в Фостервилль?

«Да, именно это мне и надо было сделать!» — сказала она себе. Но тут же подумала, что этот и его друзья были готовы к такой попытке и ей бы не удалось добраться до города.

— Наверно, я что-то напутала. Она не заводилась.

— Довольно странно, — сказал Хеллстром. — У нас она завелась моментально.

Значит, они увезли и домик на колесах! Они уничтожили все следы пребывания Дюпо и Гринелли — оба мертвы. Слеза покатилась по ее левой щеке.

— Вы коммунистический агент? — хрипло спросила она.

Неожиданно для себя Хеллстром засмеялся.

— Странный вопрос из уст простой домашней хозяйки!

Его веселье наполнило ее гневом.

— Вы тот, кто болтает об агентах и Государственном департаменте! — выпалила она. — Что, в конце концов, здесь происходит?

— Вы не та, за кого себя выдаете, миссис Дюпо, — сказал Хеллстром. — Я даже сомневаюсь, действительно ли вы миссис Дюпо.

«Попал! — заметил он. — Значит, они просто работают вместе и не женаты».

— Подозреваю, вам не было… нет особого дела до Карлоса.

«Не было! — подумала она. — Это он хотел сказать! Он проговорился. Ложь вышла наружу».

Она стала припоминать все замечания, касающиеся Карлоса, сделанные этим невидимкой. Мертвый не испытывает боли. Здесь было чувство «покончено» в каждом упоминании о Карлосе. Она заново оценила свое положение. Темнота могла иметь более важное назначение, отличное от сокрытия личности допрашивающего. Например, поставить ее в непривычные условия, ослабить защитные рефлексы. Она попыталась проверить, насколько надежно ее привязали. Дьявольски крепко!

— Вы не ответили мне, — сказал Хеллстром.

— Не чувствую себя обязанной. Полагаю, вы чудовище!

— Ваше агентство является ответвлением исполнительной власти правительства?

— Нет!

Хеллстром иначе прочитал показания приборов. Вероятно, она сама в это верила, но в глубине души сомневалась. Хеллстром заметил, что она отчаянно извивается, пытаясь освободиться. Неужели она думает, что он ее не видит?

— Почему правительство проявляет к нам интерес? — спросил он.

Женщина отказалась отвечать. Ремни, которыми она была связана, создавали обманчивое впечатление. На ощупь кожаные, они поддавались ее усилиям, но стоило их ослабить даже на мгновение, как они тут же вновь плотно стягивали ее, и не меньше, чем раньше.

— Вы работаете на агентство, связанное с исполнительной властью правительства, — сказал Хеллстром. — Такого рода агентство просто так не будет совать нос в наши дела. Какой интерес мы представляем для правительства?

— Вы ведь меня убьете, не так ли? — спросила она.

Выбившись из сил, женщина прекратила борьбу. Разум ее балансировал на грани истерии. Они собираются ее убить. Они убили Карлоса и собираются убить ее. Предчувствие ее не обмануло. «Проклятый дурак Мерривейл! Все у него идет не так как надо! И Карлос — идиот из идиотов! Он, вероятно, попался в ловушку. Они поймали его и выбили из него всю его смелость. Это очевидно. Этот, в темноте, знал слишком много. Карлос все им выболтал, и они его убили».

Хеллстром видел, что женщина близка к истерике. Страх охватил его. Он знал, что частично причиной страха была его чувствительность к тонким выделениям ее тела. Она излучала ужас, и каждый в Муравейнике мог его принимать. Все работники обладают такой восприимчивостью. Ему даже не нужно смотреть на приборы. Комнату надо будет продуть, как им пришлось сделать после допроса Дюпо. Любой работник под воздействием таких эманаций может выйти из равновесия. Ему, однако, надо исполнять свой долг. Возможно, под влиянием страха она выдаст то, что он больше всего хочет знать.

— Вы работаете на правительство, — сказал он. — Нам это известно. Вас послали узнать, чем мы тут занимаемся. Что вы ожидали здесь найти?

— Нет! — закричала она. — Нет! Нет! Нет! Карлос просто сказал мне, что мы едем отдохнуть. Что вы сделали с Карлосом?

— Вы лжете, — сказал он. — Я знаю, что вы лжете, и вы должны понять, что вам не удастся меня обмануть. Будет лучше, если вы начнете говорить правду.

— Вы меня убьете в любом случае, — прошептала она.

«Черт!» — подумал Хеллстром.

Праматерь предупреждала его, что в жизни может случиться кризис внутри кризиса. Его работники пытали Внешнего человека, что далеко выходило за рамки концепции милосердия. Такая концепция даже не приходила в голову работникам, занятым извлечением информации, необходимой для выживания Муравейника. Но такие действия оставляли отметины на теле всего Муравейника. Более не было невинных нигде в Муравейнике. Мы делаем еще один шаг в сторону насекомых, которым подражаем, подумал он. Его удивило, что эта мысль опечалила его. Хеллстром подозревал, что любая жизненная форма, приносящая не необходимую боль, разрушает тем самым свое сознание. Без сознания, отражающегося во Внешней жизни, жизнь может потерять свой смысл и свою цель.

С внезапным раздражением он рявкнул:

— Расскажите мне о «Проекте 40»!

В изумлении женщина открыла рот. Они знали все! Что они сделали с Карлосом, чтобы заставить его рассказать все? Ледяной ужас охватил ее.

— Говорите! — пролаял Хеллстром.

— Я… я не понимаю, о чем вы говорите.

Приборы сказали ему все, что он хотел знать.

— Вам будет очень плохо, если вы будете упорствовать, — пояснил он. — Мне бы не хотелось доводить до этого. Расскажите о «Проекте 40».

— Но я не знаю ничего об этом, — простонала женщина.

Приборы показали, что сказанное близко к правде.

— Вы знаете об этом кое-что, — жестко сказал Хеллстром. — Расскажите, что вам известно.

— Почему бы вам просто не убить меня? — спросила она.

Хеллстром действовал в тумане глубокой печали, почти отчаяния. Могущественные дикие люди Внешнего мира знали о «Проекте 40»! Как это могло случиться? Что им известно? Эта женщина всего лишь пешка в большой игре, но она может дать важный ключ.

— Вы должны мне сказать все, что вам известно. Если вы послушаетесь, обещаю не применять крайних мер.

— Я не верю вам, — сказала она.

— Здесь нет больше никого, кому бы вы могли поверить.

— Меня будут искать!

— Но не найдут. Итак, расскажите мне, что вам известно о «Проекте 40».

— Только название, — сказала она, сникая. Какой смысл? Они знали остальное.

— Где вы узнали это название?

— Бумаги. Их забыли на столе в МТИ, и один из наших людей снял с них копию.

Оглушенный, Хеллстром закрыл глаза.

— Что было в этих бумагах? — спросил он.

— Рисунки и формулы, и еще что-то, в чем было не слишком много смысла. Но один из наших людей предположил, что это часть проектной документации нового оружия.

— Поняли они, какого рода оружия?

— Говорилось что-то в том роде, будто это оружие способно входить в резонанс с материей на расстоянии, разрушать стекло и тому подобное. — Она глубоко вздохнула, удивляясь собственной разговорчивости. Все равно они ее убьют. Какое значение имело остальное?

— Э… ваши люди пытаются изготовить такое оружие по этим бумагам?

— Да, пытаются, но я слышала, найденные бумаги неполны. Возникает много вопросов, и вообще идет спор, действительно ли это оружие?

— Нет единого мнения?

— Полагаю, да, — она снова вздохнула. — Это оружие?

— Да, это оружие, — ответил он.

— Вы меня убьете? — спросила она.

Жалостная, умоляющая нота в ее голосе взорвалась в нем яростью. Идиоты! Полные идиоты! Он нащупал свой станворд, который уронил на пол рядом с приборами, и поднял его, устанавливая на полную мощность. Этих Внешних идиотов надо остановить. Он выбросил шокер в сторону женщины, словно желал пронзить ее. Резонирующая в замкнутом пространстве лаборатории энергия оглушила его на мгновение, и когда он пришел в себя, то увидел, что стрелки всех приборов показывали на ноль. Он включил освещение, медленно встал и подошел к женщине, повисшей на ремнях. Она была абсолютно неподвижной. Он понял, что она мертва, еще до того, как склонился к ней. Она получила заряд, достаточный, чтобы убить лося. Допрос Тимены закончен, как бы ее ни звали.

«Почему я сделал это?» — подумал он. Вспомнил истерзанную плоть Дюпо, идущую в Котел? Или это позыв более высокого порядка, исходящий из сознания Муравейника? А может быть, дело в изломе его психики? Он действовал рефлекторно, не думая. Но дело сделано, возврата нет. Однако его собственное поведение его обеспокоило.

В раздражении он вышел из лаборатории. Когда молодые работники в соседней комнате столпились вокруг него, он сказал им, что захваченная женщина мертва. На их протесты он кратко ответил, что узнал все, что было нужно. Когда один из них спросил, отправлять ли тело в Котел или взять сексуальный штамм, он колебался лишь одно мгновение, прежде чем согласиться на последнее. Возможно, часть женской плоти можно будет оживить и отправить на сохранение. Если удастся оживить матку, она еще послужит Муравейнику. Любопытно будет взглянуть на ребенка.

Другие проблемы, впрочем, занимали его мысли. Он вышел из лабораторного комплекса, все еще сердясь на себя. Внешние знали о «Проекте 40»! Работник Муравейника проявил преступную неосторожность. Как можно было допустить вынос подобных бумаг за стены Муравейника? Кто это сделал? Как? Бумаги в МТИ? Кто проводил исследования? Необходимо понять масштабы катастрофы и предпринять эффективные шаги, которые воспрепятствуют повторению чего-либо подобного впредь.

Хеллстром надеялся, что бридер-лаборатория сумеет сделать сексуальный штамм Тимены. Она послужила уже Муравейнику и заслужила сохранность своих генов.

Глава 25

Меморандум, подготовленный Джозефом Мерривейлом:

«Погибли или нет Портер, Дюпо и Гринелли, не является существенным в последующих рассуждениях. Хотя мы полагаем, что они мертвы, ничто не изменится, если окажется, что они живы. Мы узнали, что Хеллстром не раздумывая действует против нас. Ввиду его частых путешествий за океан под предлогом работы над фильмами о насекомых необходима повторная проверка его зарубежных контактов. Внутри страны проблема более сложна. Поскольку мы не можем признать цели нашего расследования, мы не можем действовать по обычным каналам. Любые предложения об альтернативных путях будут внимательно рассмотрены. Это послание должно быть уничтожено по прочтении. Это приказ. Выполните его сейчас».

Комментарий Дзула Перуджи с припиской: Только для Шефа!

«Чушь! Я начинаю несколько прямых расследований. Я хочу, чтобы кинокомпания была изучена вдоль и поперек. В Орегоне я начну поиск пропавших людей с помощью всех доступных агентств. Будет запрошена помощь со стороны ФБР. Ваша помощь будет воспринята с благодарностью. Дзула».

Джанверт не касался роли компаньонов в этом проекте, пока они не сели в самолет, направляющийся на запад. Он выбрал места для себя и для Кловис впереди остальных по левому борту. Из иллюминатора открывался прекрасный вид закатного неба над левым крылом, но он не обращал на него внимания.

Как он и ожидал, ему с Кловис дали задание играть роль тинэйджеров, и Ника Мэрли, которого оба они считали бесплодной задницей, назначили быть их отцом. Но чего никто из них не ожидал, так это того, что Джанверта изберут номером два.

Он и Кловис сблизили головы, говоря едва слышным шепотом.

— Не нравится мне это, — сказал Джанверт. — И потолок головой прошибет, и на месте назначит кого-нибудь другого.

— Какая ему выгода?

— Не знаю. Поживем — увидим. Завтра, самое позднее.

— Может быть, это признание твоих достоинств?

— Ерунда!

— Тебе не хочется быть вторым?

— Только не в этом деле, — его губы сложились в упрямую линию. — Это паршивое дело.

— Думаешь, ищут козла отпущения?

— А ты?

— Возможно. Какие у тебя отношения с Перуджи?

— Неплохие, если не считать…

— Чего?

— Что он не доверяет мне.

— Эдди!

Один из группы как раз проходил мимо в сторону туалета. Это был ветеран Вьетнама (он называл его «Нам») по имени Даниэль Томас Олден, и все звали его ДТ. Джанверт замолчал, ожидая, пока пройдет ДТ, отметив его жесткое молодое лицо, квадратную загорелую челюсть. На переносице заметен был белый шрам в форме V, и он носил легкую кепку с прозрачным зеленым козырьком, отбрасывавшим на его лицо зеленый отсвет. Джанверт подозревал, что он стучал по начальству. Ходили слухи, что он сожительствовал с Тименой, и Джанверт вдруг подумал, что он сейчас может думать.

Проходя мимо, ДТ бросил взгляд на них, но не подал вида, что знает или хотя бы заметил их.

Когда он прошел, Джанверт зашептал:

— Думаешь, ДТ нравится его работа?

— Почему нет?

— Меньше свободы, чем на настоящей войне. Не так много шансов убивать людей.

— Иногда ты довольно жесток.

— Тебе не надо было заниматься такой работой, — сказал Джанверт. — Почему бы тебе не уйти по болезни или еще как?

— Но тебе же нужен кто-то, кто будет тебя защищать.

— Как прошлой ночью?

Она пропустила замечание мимо ушей и сказала:

— Ты слышал разговоры о ДТ и Тимене?

— Да. Я ему почти сочувствую.

— Ты думаешь, она…

— Не хочется верить, но, похоже, да.

— Но почему? Не могут они все…

— В подобных делах всегда так. Разведка боем.

— Кто тогда мы?

— С Перуджи — не знаю. Скажу, когда выясню, как он нас расставит.

— На переднем крае или в тылу?

— Да.

— Нам подадут здесь когда-нибудь обед? — спросила она.

— Стюардессы заняты спаиванием взрослых.

— Это одна из причин, по которой я ненавижу играть детей, — прошептала она. — Не могу заказать себе выпить.

— Ненавижу косметику, — сказал он. — Держу пари, они не накормят нас до Небраски.

— Это специальный фасолево-рыбный рейс. Нам на обед подадут фасоль с икрой трески. У тебя что, плохое настроение?

— Забудь то, что я наговорил тебе ночью. Я себя чувствовал хуже некуда.

— Сказать по правде, у нас обоих было такое настроение. Наверно, Луна не в той фазе.

— Я все еще не могу понять, почему меня назначили номером два?

— Я тоже. — И почти сразу добавила: — Остальные уже в возрасте.

— Тоже непонятно — почему более молодой агент должен стать руководителем?

— Молодости надо дать себя проявить, — прошептала она и прикусила его ухо. — Помолчи, дорогой. Старый козел позади меня пытается нас подслушать.

Джанверт не стал оглядываться, но вскоре выпрямился и осмотрелся вокруг. Свет уже включили, снаружи было темно, и от этого каждый иллюминатор казался черной заплатой с редкими звездами. Седой старик сидел позади Кловис и читал «Таймс», прихлебывая виски со льдом.

Он посмотрел на Джанверта, но тут же снова уткнулся в журнал. Джанверт не помнил, чтобы ему приходилось видеть его раньше, но кто знает. Его могли послать в качестве наблюдателя.

Раздраженно Джанверт снова погрузился в кресло и нагнулся к Кловис.

— Нам надо сматываться. Найдем безопасную страну. Должно же быть место, где Агентству нас не достать.

— За океаном?

— Ты знаешь, что будет то же самое, только язык другой. Нет, нам нужна небольшая аккуратная страна, где мы можем незаметно смешаться с населением. Она должна существовать где-то на этой грязной планете.

— Ты думаешь о ДТ и Тимене?

— Я думаю о тебе и обо мне.

— Он снова подслушивает, — прошептала она.

Джанверт сложил руки и погрузился в угрюмое молчание. Полет обещал быть паршивым до самого Портленда, и он с этим смирился.

Позднее подошел Ник Мэрли и спросил, нагнувшись над ними:

— Все о’кей, ребятки?

Джанверт только что-то угрюмо пробурчал в ответ.

Глава 26

Муравейник. Внутренний меморандум по «Проекту 40»:

«Проблема тепловыделения остается критической. Наша последняя модель расплавилась, не выйдя на расчетный режим. Вторичный резонанс, однако, оценить удалось. Наблюдался подъем к ожидаемым предельным величинам. Если предлагаемая новая система охлаждения окажется жизнеспособной, мы сможем провести первые испытания в полном объеме в пределах месяца. Испытания, безусловно, дадут результаты, которые будут замечены во Внешнем мире. Как минимум в Тихом океане вблизи Японии возникнет новый остров».

Перуджи вылетел последним рейсом из Далласа, испытывая острое неудовольствие от предстоящего совещания с участием Мерривейла. Шеф настаивал на встрече, и Перуджи не видел способа на ней не присутствовать. Они встретились с Мерривейлом в его офисе. Маски были сброшены с самого начала.

Мерривейл посмотрел на Перуджи, входящего в его офис, не меняя выражения лица. В его глазах прятался испуг, и Перуджи подумал: «Знает, что выбран мальчиком для битья».

Перуджи сел напротив Мерривейла в одно из кожаных кресел и показал на папку, лежащую на столе:

— Просматриваете отчеты, как я погляжу. Какие-то дыры?

Очевидно, Мерривейл посчитал, что эти слова ставят его в невыгодное положение, поскольку он немедленно попытался взять инициативу в свои руки.

— Мои отчеты точно соответствуют обстоятельствам, которым они посвящены.

«Напыщенный осел!»

Перуджи понимал, что своим присутствием раздражает Мерривейла. Так всегда было. Перуджи был таким крупным мужчиной. По общему мнению, он станет толстым, если наберет вес. Но он обладал мягкой, зловещей грацией, всегда раздражавшей Мерривейла.

— Шеф просил меня узнать, почему вторым номером вы назначили эту вашу козявку Джанверта? — спросил Перуджи.

— Потому что он давно готов к ответственности такого уровня.

— Он не заслуживает доверия.

— Чушь!

— Почему вам было не подождать и не позволить мне назначить моего собственного заместителя?

— Не видел смысла. Брифинг должен был идти своим чередом.

— Итак, вы допустили еще одну ошибку, — сказал Перуджи. Его голос выражал спокойное высшее знание. Упоминание Шефа говорило об этом.

Мерривейл почувствовал, что его шансы занять более высокое положение в Агентстве уменьшились до нуля. Его лицо потемнело.

— Почему вы сами отправляетесь в Орегон?

— Вынуждают обстоятельства, — ответил Перуджи.

— Какие обстоятельства?

— Потеря троих наших лучших людей.

Мерривейл кивнул.

— Вы хотели обсудить со мной кое-что важное. Что конкретно?

— Несколько вопросов. Во-первых, меморандум, пущенный вами в обращение, говорит о неуверенности в нашем следующем шаге. Шеф разочарован.

Мерривейл побледнел.

— Мы… обстоятельства…

Перуджи перебил его, как будто даже не слыша его слов:

— Во-вторых, мы озабочены инструкциями, данными вами этим трем агентам. Нам кажется странным, что…

— Я следовал приказам до последней буквы! — взорвался Мерривейл и ударил рукой по столу.

«История его жизни», — подумал Перуджи и сказал:

— Ходят слухи, что Тимене не нравилось это задание.

Мерривейл втянул носом воздух, стараясь выглядеть уверенным.

— Они всегда возражают и говорят об этом у меня за спиной. Слухи — это несерьезно.

— Я получил информацию, что у нее имелось существенное возражение против того, как спланирована операция. Высказывала она вам свои возражения?

— Мы разговаривали, да. Она полагала, что нам следует действовать открыто, более официально.

— Почему?

— У нее просто было такое чувство, больше ничего. — Мерривейл произнес слово «чувство» так, чтобы показать, что считает это просто одной из женских слабостей.

— Просто чувство, ничего существенного?

— Да.

— Это чувство как будто ее не обмануло. Вам следовало к ней прислушаться.

— У нее всегда были эти сумасшедшие чувства, — возразил Мерривейл. — Она не любила работать с Карлосом, например.

— Значит, у нее имелись конкретные возражения. Почему она возражала против Карлоса?

— Это только предположение, но, похоже, он когда-то грубо домогался ее благосклонности. Во всяком случае, это не был пустяк из тех, на которые закрывают глаза. Они знают работу, которая им поручена, и что из этого следует.

Лицо Мерривейла напоминало открытую страницу, все его мысли были на нем написаны: «Меня обвиняют в этих потерях. Почему меня? Я только делал то, что мне приказывали».

Прежде чем Мерривейл мог высказать эти мысли, Перуджи сказал:

— Давление исходит сверху, от нас требуют объяснений. Ваша роль в этом деле особая, и разговор с вами будет особый.

Мерривейл мог себе представить всю картину: давление сверху, и кто-то готовится на роль козла отпущения. И козла этого зовут Джозеф Мерривейл. Тот факт, что он сам многократно защищался таким способом, не смягчал отчаяния видеть теперь себя в подобном положении.

— Это нечестно, — просипел Мерривейл. — Это просто нечестно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили как можно больше из вашей беседы с Тименой, — сказал Перуджи. — Все.

Мерривейл воспользовался моментом, чтобы взять себя в руки.

— Все?

— Все.

— Хорошо.

У Мерривейла был тренированный мозг, и он мог по памяти воспроизвести большую часть беседы. Задача осложнялась, однако, необходимостью процедить каждое слово сквозь аналитическое сито самосохранения. Бессознательно он утерял при пересказе ложный британский акцент. Перуджи это позабавило.

Вскоре Перуджи его прервал.

— Итак, она пошла искать Карлоса.

— Да, Карлос был в Архиве, я полагаю. — Мерривейл вытер пот, выступивший на лбу.

— Плохо, что мы не можем спросить ее лично, — сказал Перуджи.

— Я рассказал вам все! — запротестовал Мерривейл.

— О, я вам верю, — сказал Перуджи, затем покачал головой. — Но… все же. Она прочитала отчеты… — он пожал плечами.

— Агентам случается погибать при исполнении, — сказал Мерривейл.

— Конечно, конечно, — согласился Перуджи. — Обычная вещь.

Мерривейл нахмурился, очевидно считая, что факты подгонялись с одной целью — потопить его.

— У Карлоса имелись похожие возражения? — спросил Перуджи.

— Нет.

Перуджи сложил губы в задумчивости. Проклятое дело!

Малыш клерк наконец попался. Легендарная осторожность его не спасла. Может быть, Карлос еще жив. Но почему-то Перуджи в это не слишком верил. Первая пешка была побита, затем вторая и третья. Сейчас настал черед более сильной фигуры. Он сказал:

— Карлос и Тимена ругались по поводу этой работы.

— Возможно.

— Что это значит?

— Они часто цапались. Постепенно привыкаешь и уже не обращаешь особого внимания.

— И мы не можем их спросить, — сказал Перуджи.

— Мне не нужно напоминать об этом.

— Вы помните, что сказал Карлос, когда вы видели его в последний раз?

— Помню. Он сказал, что передаст сообщение в течение первых сорока восьми часов по прибытии на место.

— Так долго? У них было радио?

— Да, в долине, в фургоне на колесах, взятом ими в Портленде.

— И от них так и не поступило никаких сообщений?

— Они позвонили, чтобы проверить оборудование. Из Кламат Фаллз. Через Портленд.

— Сорок восемь часов, — пробормотал Перуджи. — Почему?

— Ему требовалось время, чтобы освоиться и выбрать место, откуда он будет вести наблюдение.

— Да, но…

— Это была вполне разумная задержка.

— Но Карлос всегда был так осторожен.

— Это и говорит об осторожности, — возразил Мерривейл.

— Почему вы не приказали ему чаще передавать сообщения?

— Это не казалось нужным.

Перуджи покачал головой. Наваждение какое-то. Любители не оставили бы за собой такой хвост ошибок. Хотя Мерривейл, конечно, ни одну из них не признает. И он действительно получал все те приказы, на которые он постоянно ссылается. Деликатная ситуация. Но отстранить его от дела все равно придется. Отстранить и держать под рукой, готового в любой момент пойти под топор. Мерривейл показал свою полную некомпетентность. Ему нет прощения. Он был как раз тем человеком, который требовался сейчас, на кого можно указать пальцем, когда будут заданы по-настоящему неприятные вопросы.

С внезапным раздражением Перуджи встал со стула и посмотрел вниз на Мерривейла, казавшегося совсем запуганным.

— Ты осел, Мерривейл, — произнес Перуджи холодным, жестким голосом. — Ты всегда был ослом и таким останешься. У нас есть полный отчет от ДТ с возражениями Тимены. Она хотела команду поддержки. Она хотела частый радиоконтакт. Ты специально сказал ей лишний раз не беспокоить станцию в Портленде. Ты сказал ей беспрекословно исполнять приказы Карлоса. Ты приказал ей не делать никаких официальных запросов по поводу исчезновения Портера. Ни при каких обстоятельствах не должна она была выходить за рамки своей легенды. Это твои инструкции… — Перуджи указал на папку на столе Мерривейла. — И ты читал это!

Потрясенный Мерривейл сидел молча при этом взрыве. На секунду показалось, что он сейчас заплачет. Его глаза блестели от непролитых слез. Сознание такой возможности охладило его, и он сумел ответить с некоторым подобием обычного акцента.

— Послушайте! Вы и мысли не допускаете, что в чем-то можете ошибаться!

Позднее, звоня по телефону из аэропорта, Перуджи сказал:

— Полагаю, мы должны ему быть благодарны. Во всяком случае, ясно положение, в котором мы очутились.

— Что вы имеете в виду? — спросил Шеф хрипло-раздраженным голосом.

— Я имею в виду, что мы начинали, не зная решимости Хеллстрома. Сейчас мы это знаем. Он готов платить по самым высоким ставкам.

— Как будто мы — нет.

— Ну, во всяком случае, я определился с Мерривейлом. Я отстранил его до нового назначения.

— Он не совершит никаких глупостей?

— Разве он не наделал их уже достаточно?

— Вы знаете, что я хотел сказать, черт возьми!

— Думаю, он подчинится моему приказу до последней буквы, — сказал Перуджи.

— Но вы говорили с ним оскорбительно. — Это было утверждение, не вопрос.

— Нет сомнений.

Непонятный ход, и Перуджи заколебался, задумчиво глядя на телефонный аппарат.

— Он звонил мне, — сказал Шеф. — Он жаловался на вас. Затем он сказал, что спрятал наши письменные приказы в надежном месте. Он также сообщил мне, что передал Джанверту специальный номер и шифрованные письма, касающиеся наших инструкций для агентов. Он даже прочитал мне выдержки из приказов, отданных ему годы назад.

После долгой паузы Перуджи произнес:

— К нему следует применить более жесткие меры.

— Да, — сказал Шеф, — делать нечего.

Глава 27

Слова Нильса Хеллстрома:

«В отличие от людей, физическая ограниченность которых закладывается в них с момента рождения, насекомые рождаются со способностью действительно усовершенствовать свое тело. Когда насекомые достигают пределов своих возможностей, они чудесным образом преобразуются в новое существо. В этой метаморфозе я вижу фундамент моего понимания концепции Муравейника. Для меня Муравейник представляется коконом, из которого возникнет новый человек».

Хеллстром сидел в задумчивости в своей комнате. Его отсутствующий взгляд скользил по схемам и диаграммам, развешанным по стенам, но он их не видел. Они пошлют сейчас первую команду, подумал он. Они пока только осторожно присматривались к ним. Сейчас в дело вступят настоящие специалисты, и от них они смогут узнать информацию, необходимую для спасения.

Ночь была длинна, а день будет еще дольше. Он сумел поспать часа два, но Муравейник пронизало напряжение и сознание нарастающего кризиса. Химические реакции организма говорили работникам, что что-то происходит.

Когда он вернулся в свою комнату немногим более двух часов назад, то был настолько измотан, что, сбросив Внешний пиджак, кинулся в остальной одежде на постель. Что-то тяжелое в кармане пиджака стащило его вниз, на пол, рядом со стулом. Хеллстром видел выпирающий из кармана тяжелый предмет и лениво подумал, что бы это могло быть. Внезапно он вспомнил Внешний пистолет, взятый им перед выходом из комнаты — как давно это было. Казалось, целую жизнь назад, в другом мире. Все изменилось с тех пор. Мощные силы Внешних учуяли что-то, и это что-то ведет их к Муравейнику.

«Проект 40».

Источник утечки оказался столь банальным, что Хеллстром вздрагивал при мысли об этом. Джерри, одному из операторов, было дано задание сделать несколько кадров в МТИ и параллельно изучить некоторые статьи в библиотеке. Он вспомнил, что оставил бумаги на столе «не более чем на полчаса». Когда Джерри вернулся, они лежали на том же месте, и он взял их, не испытывая никакого беспокойства. Как просто! Но Внешним этого оказалось достаточно. Словно они обладали злым гением, только и поджидающим таких оплошностей.

С Джерри случился сердечный приступ. Он выдал любимый Муравейник. И это было так. Но это должно было случиться рано или поздно. Настоящее чудо, что это случилось так поздно. Разве можно было надеяться, что их так никто и не обнаружит? Мирная анонимность имеет свой жизненный цикл, вероятно. Мир любой ценой никогда не срабатывал так, как ожидалось. Цена, которую приходилось платить, постоянно повышалась.

Нервный и раздраженный — эмоции его организма, как он знал, исходят сейчас во все стороны, — но почему-то не заботясь об этом, Хеллстром с внезапной решимостью поднялся. «Проект 40» — он должен ускорить работу над ним! Должен!

Глава 28

Шифрованное сообщение, полученное от Перуджи:

«В настоящее время я не отменяю назначение Джозефа. Мы должны решить деликатную проблему для Мерривейла. Определенные аспекты, связанные с приемом Джозефа на работу в Агентство, заинтересовали меня в этой связи. Мы можем взять его под более надежный контроль. Нет сомнений в сильной привязанности между Джанвертом и Кловис Карр. Это может быть с выгодой использовано. С целью скрытного наблюдения за ними мною направлен Д. Т. Олден. Его отчет будет вам представлен».

Перуджи бросил свой саквояж на постель в комнате мотеля, расположенного в пригороде Фостервилля. Он взял с собой только небольшой портфель и сумку от камеры с оборудованием для поддержания связи. Сумку он повесил на ручку стула. Так он любил путешествовать: сумки под сиденьем, никакой суеты в аэропорту, вошел — вышел с привлечением к себе минимального внимания. Несмотря на свои шесть футов и четыре дюйма, он знал, что не слишком бросался в глаза. Давно он овладел умением растворяться в толпе и всегда им пользовался при необходимости.

Все утро он потратил на расположение резервных команд в горах к северу от города, организуя скрытую линию связи от фермы до его комнаты в мотеле. Он проголодался, но дело прежде всего. Он осмотрел комнату. Темное дерево, изношенная драпировка. Все свидетельствовало о минимуме расходов. Он вздохнул и опустился в кресло, застонавшее под тяжестью его двухсот двадцати фунтов. Нащупав рукой телефон на журнальном столике, он набрал номер дежурного.

Да, они знали номер телефона местного шерифа. Какие-нибудь проблемы?

Перуджи объяснил, что компания просила его расследовать несколько случаев исчезновений ее сотрудников. Обычная процедура. Он был вынужден выслушать объяснение, что у них был только один шериф, местный уроженец, но достаточно опытный. Офис шерифа находился в совете округа. Вскоре, отделываясь от вопросов односложным бурчанием, Перуджи получил нужный номер, и дежурный связался с ним. Двумя минутами позднее он уже обсуждал проблему с шерифом Линкольном Крафтом, мужчиной с невыразительным, каким-то бесцветным голосом.

— Мы уверены в их исчезновении, — настаивал Перуджи. — Карлос должен был вернуться и приступить к работе в понедельник, а сегодня пятница. Это на него не похоже. Он очень пунктуален, наш Карлос.

— Его жена тоже? — Крафт произнес это обвиняюще.

— Мужья часто берут с собой в отпуск своих жен, — сказал Перуджи. Он прислушался, не прозвучало ли это несколько оскорбительно.

Крафт пропустил сарказм мимо ушей. Он сказал:

— Да, возможно. Но все-таки несколько странно, что компания послала именно вас по этому делу.

— Карлос играет ключевую роль в компании, — пояснил Перуджи. — Мы не можем пускать это дело на самотек. Конкуренты поджимают.

— Вероятно. Так каким бизнесом вы заняты?

— Я являюсь вице-президентом… одна из крупнейших в стране. Карлос являлся одним из лучших комиссионеров.

— Являлся? — спросил Крафт. — У вас есть причины, о которых вы умолчали, подозревать худшее?

— Ничего конкретного, — солгал Перуджи. — Просто на него не похоже пропадать, когда он требуется на работе.

— Понятно. Вероятно, причина окажется банальной, но я посмотрю, что можно сделать. Почему вы думаете, что они пропали в этом районе?

— Я получил письмо от Карлоса. В нем упоминается долина неподалеку от Фостервилля, где он намеревался понаблюдать за скальным перепелом.

— За кем?

— За скальным перепелом. Птица, обитающая в сухих местах.

— Он охотник? Несчастный случай на охоте и…

— Он не охотится за птицами, чтобы убивать их. Он наблюдает за ними, изучает повадки, нечто вроде любителя-орнитолога.

— А, один из этих, — Крафт сказал об этом, как о чем-то не очень приличном, вроде сексуальных привычек. — Как называется долина?

— Неприступная. Вы знаете, где она?

Последовала такая долгая пауза, что Перуджи проявил нетерпение.

— Вы слушаете, мистер Крафт? — спросил он.

— Да, да.

— Вы знаете эту долину?

— Да. Это место Хеллстрома.

— Чье место? — Перуджи понравилось, как интонацией ему удалось передать, будто он в первый раз слышит это имя.

— Это место дока Хеллстрома. Его частные владения. Принадлежит его семье и переходит по наследству.

— Ясно. Ну, может быть, этот джентльмен-медик не будет возражать, если мы поищем в окрестностях.

— Он не врач, — сказал Крафт. — Он доктор по жукам. Он их изучает. Снимает о них фильмы.

— Какая разница, — сказал Перуджи. — Вы окажете содействие, мистер Крафт?

— Вам следует прийти ко мне для оформления формального запроса, — сказал Крафт. — Запрос по поводу исчезновения людей. Один из бланков я где-то у себя видел. У нас здесь никто не пропадал после того, как один из сыновей Анилуса заблудился в горах. Хотя, конечно, это не тот случай, что у вас.

Перуджи слушал и удивлялся. В архиве Агентства хранились данные о довольно большом числе пропавших в этом районе за последние пятьдесят лет. Все они имели, казалось бы, разумное объяснение, но все же… Ему показалось, что Крафт нервничал. Он решил, что можно его немного попытать, и сказал:

— Надеюсь, это местечко не опасно? У дока нет там ядовитых насекомых, а?

— Разве что парочка скорпионов, — сказал Крафт с явным облегчением. — По временам они лютуют. У вас есть фотографии пропавших?

— Да, фотография Карлоса и его жены, которую он держал на столе, — сказал Перуджи.

— Отлично. Захватите ее с собой. Вы сказали, они приехали в фургоне?

— Да, у них был небольшой додж. Карлос им очень гордился.

— Ну, ему не так-то просто исчезнуть без следа, — сказал Крафт.

Перуджи согласился с ним и спросил, как найти его офис.

— Вы на машине? — спросил Крафт.

— Да, я ее взял напрокат в Кламат Фаллз.

— Этот Карлос, похоже, очень нужен вашей компании?

— Я уже сказал вам об этом, — Перуджи добавил чуть-чуть горечи в свой голос.

— Вас отправили сюда из Балтимора только для того, чтобы найти его?

Перуджи отстранил трубку от уха и посмотрел на нее. Что случилось с этим полицейским? Затем он вновь приложил трубку к уху и сказал:

— Он объехал для нас все Западное побережье. Нам важно найти его как можно быстрее. Если с ним что-то случилось, ему необходимо срочно подыскать замену. Вскоре начнется сезон. Я уже говорил с Государственным патрулем в Салеме. Они посоветовали мне связаться здесь с местными властями.

— Но вы что-то говорили о Кламат Фаллз? — спросил Крафт.

— Я летал туда чартерным рейсом, — ответил Перуджи и с нарастающим интересом стал ждать реакции Крафта.

— Чартерный рейс? Хе-хе. Но вы могли лететь прямо сюда и садиться на нашей полосе, если бы хотели. Почему вы так не поступили?

Стало быть, оба пытаются выудить информацию, подумал Перуджи. Интересно. Он попытался представить себе реакцию Крафта, если бы в объяснении он добавил, как не сумел встретиться со своими людьми в Портленде и был вынужден встречаться с ними в Кламат Фаллз.

— Мне не нравятся небольшие деревенские аэродромы, — сказал Перуджи.

— Не скажу, что осуждаю вас за это, но у нас не такая плохая полоса. Вы зашифровали запрос в полиции Салема? — голос Крафта звучал настороженно.

Неплохая техника, подумал Перуджи. Этот полицейский не так прост.

— Да. Карлос отправил свой багаж в Портленд морем и взял его уже оттуда. Полиция ведет расследование. Уже есть их фотографии.

— Понятно. Должно быть, крутой бизнес, — недоверчиво сказал Крафт. — Ваши люди тратят много денег — чартерные рейсы и все такое.

Перуджи подумал и решил, что ему следует ответить. Он сказал:

— Мы не бросаем своих людей и готовы нести расходы, мистер Крафт. Надеюсь, вы дадите делу ход так быстро, как это возможно. Как мне до вас добраться?

— Вы сейчас в мотеле?

— Да.

Крафт объяснил, что ему надо выехать с площадки для парковки машин, завернуть направо и ехать в сторону дороги № 14.

— Держитесь левой стороны, пока не поравняетесь с новым торговым центром. Вы его увидите с хайвея. У меня небольшой офис на третьем этаже. Вам там всякий скажет.

— Еду немедленно, — сказал Перуджи.

— Одну минуту, мистер Перуджи, — сказал Крафт. — У вас есть с собой сигнальные ракеты, шутихи и прочее?

— Разумеется, нет! — Перуджи имитировал возмущение, отметив про себя, что Крафт правильно записал его имя и действовал вполне официально. Может, подумал, что он не знает федеральные законы? — Мы действуем только по официальным каналам, шериф Крафт. У насесть фотографии, каталоги. Если бы мы не соблюдали законы, то давно бы вылетели из бизнеса. Хотя я нахожу ваш вопрос довольно интересным.

— Хотел быть уверенным, что вы знаете наши законы, — пояснил Крафт. — Нам не понравится, если кто-нибудь скажет, будто мы причинили вред нашему гостю. Вам следует…

— Я не хотел сказать ничего плохого, — прервал его Перуджи. — Мне показалось интересным, что вы упомянули об этом, шериф Крафт. Я буду у вас через несколько минут.

— О’кей. Не забудьте фотографию.

— Разумеется.

Перуджи несколько секунд смотрел на телефон, повесив трубку. Затем он позвонил в Салем, сообщил в патруль, что разговаривал по телефону с шерифом Линкольном Крафтом, и спросил, нет ли для него информации. Оказалось, что нет. Он позвонил по коммутатору в Балтимор и попросил соединить его с ФБР. Это служило кодовым сигналом, что он не доверял местным властям, и его офис должен был подтвердить запрос на помощь со стороны ФБР.

Затем он нажал на головку наружных часов и почувствовал слабую пульсацию на коже, означавшую, что группы в горах приступили к работе и контролировали поступающие от него сигналы. Все было в порядке. Время начинать шевелить Хеллстрома в его берлоге.

Глава 29

Слова Нильса Хеллстрома:

«Живой прототип компьютера был сконструирован природой задолго до появления на Земле человека. Им является не что иное, как термитник, один из первых экспериментов социальной организации. Это живое напоминание о том, что все может быть не так, как того желает человек, среди жизненных форм, разделяющих с ним эту планету. Мы все знаем, конечно, что в сравнении с человеком насекомые отнюдь не демонстрируют того, что мы называем интеллектом. Но почему мы должны им гордиться? Где нет интеллекта, не обязательно должна быть глупость. И термиты являют собой живое обвинение, указующее пальцем на нашу гордость. Компьютер есть механизм, запрограммированный тысячами крошечных бит информации. Он манипулирует информацией, констатируя логическую форму. Вдумайтесь в это. Не является ли прекрасно функционирующее общество логической формой? Я хочу сказать, что обитатели термитника, каждый бит целого, двигаются по собственным неявным траекториям, тысячи крошечных частиц информации, самоорганизующихся в бесспорную логическую форму. Источник их силы — Праматерь-королева. Она представляет огромную пульсирующую энергетическую массу, наполняя все вокруг себя ненасытным желанием. В пульсации ее тела — будущее всей семьи. Внутри наших камер воспроизводства — наше будущее и, без сомнения, будущее всего человеческого рода».

Крафт позвонил на ферму сразу, как только Перуджи повесил трубку. Через минуту на связи с ним был Хеллстром.

— Нильс, тут в мотеле парень по имени Перуджи. Говорит, что он из Голубых Поджигателей… и что он ищет пропавшего комиссионера и его жену. Пропавшего в твоей зоне. Говорит, у него есть письмо от этого комиссионера, где упоминается Неприступная долина. Как нам следует себя вести?

— Я предупреждал тебя, что этого надо ожидать, — сказал Хеллстром.

— Да, я помню, но этот парень не прост. Он уже говорил с патрулем, и меня не удивит, если он свяжется с ФБР.

— Полагаешь, он тебе не по зубам?

— Возможно, я вызвал у него кое-какие подозрения.

— Каким образом?

— Я пытался прощупать на предмет признания того, что это не просто обычный случай исчезновения. Его прибытие сюда, фотографии пропавшей пары. Говорит, что копия имеется и у патруля. ФБР, очевидно, получит свою. Кто-то наверняка их видел, и, скорее всего, они выйдут на ферму.

— На ней они ничего не найдут, — сказал Хеллстром. В его голосе слышалась печаль и усталость, и Крафт ощутил и первые признаки более глубокого беспокойства.

— Надеюсь, что ты прав. Что мне делать?

— Делать? Помогать ему во всем. Возьми фотографию. Приезжай сюда с официальным запросом.

— Нильс, мне это не нравится. Надеюсь…

— Я стараюсь по возможности уменьшить конфликт, Линк. Он доставляет мне наибольшее беспокойство.

— Ну а если парень захочет приехать со мной?

— Я надеюсь на это.

— Но…

— Возьми его с собой!

— Нильс, если он приедет со мной, надеюсь, он и вернется назад со мной.

— Это в наших интересах, Линк.

— Нильс, я действительно сильно обеспокоен. Если он…

— Я беру это на себя, Линк. У нас все будет как надо, только приезжайте.

— Надеюсь, что так.

— Каким способом он добирался до Фостервилля, Линк?

— Взял напрокат машину.

— Он один?

— Не думаю. В горах видели несколько новых людей.

— Мы заметили. Машина напрокат, хм…

— Послушай, Нильс, этому парню лучше не попадать в аварию. У меня странное предчувствие. Он нам доставит большие неприятности.

— Нет сомнений, — согласился Хеллстром. — Это первая команда.

Глава 30

Из бридинг-записей:

«Эту новую группу следует наблюдать с особым тщанием. Она включает весь бридинг-пакет, названный серией ФЭНСИ (Фракционированный…). Хотя в ней заложен огромный потенциал по нескольким специализациям, предельно необходимым Муравейнику, в них есть элемент нестабильности. Эта нестабильность может проявляться в возросшем бридинг-стремлении и в этом случае способствовать процветанию Муравейника. Однако возможны и другие симптомы, о которых следует докладывать Бридинг-Централу».

Хеллстром сидел в задумчивости после чрезвычайного совещания Совета. Он чувствовал, что весь Муравейник становился похожим на атакуемую субмарину: все подчинено одному — бесшумному ходу. Все силовые системы, включая вентиляцию, сбрасывали до минимума обороты; система водоснабжения, включая подземную реку, вращающую турбины и являющуюся главным источником воды, переводились в специальный режим контроля с целью предотвращения выноса наружу чего-либо, что может возбудить подозрения Внешних, когда вода достигнет земной речки.

Хеллстром думал, сколько же Перуджи и его команде известно о «Проекте 40»? Этот вопрос остался без ответа и после окончания Совета. Внешние не могли знать всего о «Проекте 40» и вообще ничего о Муравейнике. Хеллстром был в этом уверен. При малейшем подозрении о существовании чего-либо подобного сюда прибыла бы целая армия. Некоторый компромисс требовался с Внешними, прежде чем они узнают слишком много. Смерти достойны сожаления, но они явились неизбежным следствием смерти Портера. В этом заключалась ошибка.

«Мы жили слишком долго в безопасности, — подумал он. — Мы стали слишком смелыми. Фильмы нас сделали такими, необходимое и тесное сотрудничество с Внешними в процессе подготовки фильмов. Мы недооценили Внешних».

Хеллстром подавил усталый вздох. Ему не хватало Харви. Нынешняя группа, обеспечивающая безопасность, была хорошей, но Харви обладал особой, взвешенной мудростью. Муравейник нуждался сейчас в нем более, чем когда-либо, но все, что осталось от него в наследство, был его протеже Салдо. Был ли Салдо тем, кто вышел новым из Котла? Салдо заметно повзрослел после той ночной охоты. Трансформация в некоторых отношениях казалась Хеллстрому настоящей метаморфозой, словно в ту фатальную ночь Салдо действительно унаследовал опыт и мудрость старого Харви. Хеллстром понимал, что ищет в Салдо той же опоры, какую он находил в Харви. Оправдает ли Салдо его ожидания, покажет время. Пока он проявил себя с лучшей стороны, но… Хеллстром встряхнул головой. Трудно полагаться на молодого и неопытного члена из новой ветви во время кризиса, подобного этому. Но на кого еще мог он рассчитывать?

Совет собрался в полдень в экранированной комнате, занимавшей целиком один угол сарая-студии. Внешне вид у этой комнаты был вполне обычный: овальный стол, окруженный массивными стульями, отделка пластиком, имитирующим тик. Экран во всю стену закрывал один конец комнаты, громкоговоритель с каждого края под потолком и маленькое двойное окно с другого конца, ведущее в проекционную комнату. Стены были драпированы толстой и тяжелой тканью, заглушающей посторонние звуки.

Салдо остался по просьбе Хеллстрома, когда остальные ушли. Шрам от пули на его челюсти еще не совсем зажил, белея на темной коже. Ястребиные черты расслабились, но решимость горела в его глазах. Хеллстром вспомнил, что Салдо был из той же серии S2a-1 по женской линии. Значит они с Хеллстромом кузены. Молодой человек был выбран из основной ветви и подвергся соответствующей химической обработке. Сейчас Салдо представлял собой превосходное сочетание функциональных характеристик, в которых так сильно нуждался Улей.

— Мы должны быть готовы реагировать быстро, если что-нибудь пойдет не так, как мы планировали, — начал беседу Хеллстром, словно Салдо разделял с ним все его предыдущие раздумья. — Я известил всех наших представителей во Внешнем мире, что они должны быть готовы действовать самостоятельно в случае нашей гибели. Все записи, касающиеся таких представителей, подготовлены к уничтожению.

— Но все ли случайности предусмотрены? — неуверенно спросил Салдо.

— Этот же вопрос я задаю себе.

— Понятно.

И Салдо подумал: «Наш лидер устал. Ему нужен отдых, но мы не можем его ему позволить». На секунду Салдо почувствовал желание защитить Хеллстрома.

— Возможно, ты прав, что Перуджи имеет с собой специальное электронное оборудование, — сказал Хеллстром. — Наверняка он будет передавать данные о своем местонахождении на Внешние мониторы. Я уверен в этом.

— Тем людям на горе.

— Им, да. Мы должны узнать характер этого оборудования как можно быстрее.

— Я сделал соответствующие приготовления, — сказал Салдо. — Нильс, тебе следует отдохнуть.

— Нет времени. Перуджи едет сюда, а он только верхушка айсберга.

— Чего?

Хеллстром объяснил аллюзию, а затем спросил:

— Сколько людей, по-твоему, сейчас располагается на горе?

— По крайней мере, десять.

— Так много? — Хеллстром покачал головой.

Салдо кивнул, разделяя с Хеллстромом его беспокойство. Мысль о том, что не меньше десяти человек шпионили за Муравейником, тревожила его врожденную осторожность.

— Линк посылал кого-нибудь в горы сыграть туриста? — спросил Салдо.

— Он думает сейчас об этом.

— Линк приведет Перуджи с собой?

— Да. Но мы не должны полагать, что Перуджи ему доверяет.

— Линк в разговоре с Перуджи был не на уровне, это очевидно, — сказал Салдо. — Я слышал его отчет.

— Делай выводы, — сказал Хеллстром. — Неплохо иметь Снаружи своих представителей, включая шерифа, но каждый из них порождает свои проблемы. Чем больше мы открываемся, даже в кажущейся секретности, тем в большей мы опасности.

Салдо отложил в памяти этот урок. За использование агентов приходится платить. Само существование агента говорило о многом в случае его разоблачения. Если Перуджи подозревает в чем-то Линкольна Крафта, это дает ему какую-то информацию о Муравейнике. Салдо решил вспомнить об этом, когда завершится нынешний кризис. У него не было сомнений, что они пересилят возникшие перед ними проблемы. Его вера в Хеллстрома была глубокой.

— У Перуджи может иметься устройство слежения за тем, не находится ли он под контролем, — сказал Хеллстром.

— Я дал указания проследить, — ответил Салдо.

Хеллстром кивнул, удовлетворенный. До сих пор Салдо предусмотрел все, чего опасался сам Хеллстром, и даже кое-что еще. Элитная бридинг-ветвь всегда показывала, чего она стоит в сложных обстоятельствах. Салдо обладал проницательным умом. Молодой человек приобретет для Муравейника неоценимое значение, когда наберется опыта и уравновесит характер.

— Какое объяснение ты подготовил на случай, если он обнаружит зондаж? — спросил Хеллстром.

— Я хотел бы обсудить это с вами. Положим, в процессе съемок фильма мы делаем звуковую дорожку со сложным микшированием. Это будет прекрасным объяснением электронной активности. Из-за визита Перуджи мы не можем прекращать съемку. У нас график. Любые помехи на оборудовании Перуджи легко можно будет объяснить.

Хеллстром задумчиво кивнул:

— Отлично.

— И я спрошу его, когда он прибудет, есть ли у него радио, потому что оно помешает работе нашего оборудования, — докончил Салдо.

— Можешь приступать к работе, — сказал Хеллстром.

Салдо встал, касаясь кончиками пальцев поверхности стола, и замешкался.

— Да? — спросил Хеллстром.

— Нильс, а у тех, других, не было такого оборудования? Я еще раз изучил магнитные ленты, записи и… — Он пожал плечами, очевидно, не желая критиковать.

— Мы все проверили. Там все чисто.

— Странно, странно то, что у них не было такого оборудования.

— Их не считали важными фигурами, — сказал Хеллстром. — Их послали для того, чтобы посмотреть, будут ли они убиты.

— А-а-а… — Лицо Салдо выражало одновременно понимание и изумление.

— Нам следует лучше узнать Внешних, — сказал Хеллстром, — не очень-то они человечны, эти дикари. Они часто так расходуют своих работников. Те, кто вторгся сюда, были расходуемым материалом. Сейчас я понимаю, что было бы лучше запутать их и отослать прочь с правдоподобной историей.

— Убить их было ошибкой?

— Ошибка — создать ситуацию, когда убить их стало необходимо.

Салдо кивнул, понимая отличие.

— Мы сделали ошибку, — сказал он.

— Я сделал ошибку, — исправил его Хеллстром. — Успехи притупили мою осторожность. Мы всегда должны помнить, что каждый из нас может ошибиться.

Глава 31

Слова Праматери Тровы Хеллстром:

«Позвольте мне сказать несколько слов о качестве, называемом нами «осторожность». Там, где мы, по нашему мнению, есть, и там, куда устремлен Муравейник — где-то в таинственном будущем, — существует нечто, отдаленное от того, что мы считаем фактами. Всегда вплетается наша собственная интерпретация. То, что мы, по нашему мнению, делаем, с неизбежностью модифицируется нашим собственным пониманием и его границами. Во-первых, мы фанатики. Мы видим все в терминах Муравейника. Во-вторых, Вселенная имеет тенденцию представляться не тем, что она есть на самом деле. В свете вышесказанного осторожность — это опора на нашу коллективную энергию. Мы должны верить, что Муравейник сам обладает мудростью и проявляет эту мудрость через нас, свои клетки».

Когда они достигли той точки на дороге, откуда Перуджи впервые мог увидеть ферму Хеллстрома, он попросил Крафта остановиться. Шериф затормозил свой зелено-белый пикап, подняв за собой столб пыли, и посмотрел вопросительно на пассажира.

— Что-нибудь не так, мистер Перуджи?

Перуджи просто сжал губы. Крафт интересовал его. Шериф был похож на актера, назначенного на роль. Словно кто-то увидел его и сказал: «Вот этот, мы его сделаем шерифом». Крафт был загорелым, с толстым носом и нависающими бровями, бледно-желтыми волосами, скрытыми под широкополой шляпой. Грубо слепленное лицо венчало столь же грубо сколоченное тело, перемещавшееся дерганой лошадиной походкой. Перуджи видел нескольких людей на главной улице Фостервилля, смутно напоминавших Линкольна Крафта.

Крафт воспринял молчаливую оценку спокойно, зная, что, хотя и является гибридом, выведенным в Муравейнике, его внешний вид не должен вызывать подозрений о его чужеродном происхождении. Отцом Крафта был местный хозяин ранчо, соблазненный в генном рейде женщиной Муравейника. Многие местные жители отмечали его сходство с отцом.

Крафт прочистил горло:

— Мистер Перуджи, я сказал…

— Я помню, что вы сказали.

Перуджи посмотрел на наручные часы: без четверти три. Каждый предлог был использован, чтобы задержать его отъезд — телефонные звонки, внимательное изучение отчета об исчезнувших людях, долгое рассматривание фотографий, вопрос за вопросом и тщательный перенос ответов на бумагу, и все это медленно и скрупулезно. Но всему приходит конец, и вот они здесь, и перед ними открывается вид на ферму. Перуджи почувствовал, как убыстряется его пульс. Воздух был сух и как-то по-особому тих. Даже насекомых не было слышно. Что-то незнакомое чудилось Перуджи в этой тишине. Медленно до его сознания дошло, что здесь нет насекомых, и он спросил Крафта об этом.

Крафт сдвинул шляпу на затылок и вытер рукавом лоб:

— Думаю здесь распылили какую-нибудь гадость.

— Вот как? Неужели это мог сделать Хеллстром? Я слышал, все защитники окружающей среды выступают против этого.

— С чего вы взяли, что док интересуется экологией?

«Внимательней! Внимательней!» — напомнил себе Перуджи и вслух сказал:

— Я и не знал. Думал, что все энтомологи этим интересуются.

— Да? Ну, может быть, и не док. Это еще не его владения.

— Мог кто-то еще?

— Может быть. Или док чем-то еще занимался. Вы меня остановили просто для того, чтобы послушать?

— Нет. Я хочу выйти и побродить здесь. Может быть, мне удастся найти следы машины Карлоса.

— Не вижу в этом смысла, — резко и быстро проговорил Крафт.

— Да? Но почему?

— Если мы решим, что они действительно были здесь, мы прочешем весь район.

— Мне казалось, что я вам сообщил, — сказал Перуджи, — что, по моему мнению, они здесь были. Мне хотелось бы выйти и немного прогуляться.

— Док не любит, когда здесь разгуливают посторонние.

— Но вы же сами сказали, что это не его владения. Разве не так?

— В общем-то…

— Тогда давайте выйдем. — Перуджи положил руку на ручку двери.

— Одну минуту! — приказал Крафт.

Перуджи молча кивнул. Он выяснил, что хотел: Крафт здесь для того, чтобы блокировать любое расследование.

— Хорошо, — сказал Перуджи. — Хеллстром знает о нашем приезде?

Крафт включил зажигание, собираясь продолжить путь, но помедлил. Требование Перуджи смутило его. Первой его мыслью было, что Внешний увидел что-то подозрительное, пропущенное командой чистки. Попытки Перуджи выйти и осмотреть район не сняли возникшее беспокойство. Сейчас Крафту пришла в голову мысль, а не прослушивается ли Перуджи или его людьми телефонная линия, идущая к ферме. Но, впрочем, служба безопасности Муравейника следит за этим особенно строго.

— Знает, если это важно, — сказал Крафт. — Я звонил и попросил его быть на месте. Иногда он находит странные места для своих прогулок. Я хотел подтвердить наше прибытие. Сами знаете, как иметь дело с учеными.

— Нет, не знаю. Как?

— Иногда они заняты своими экспериментами, а посторонние приходят и путают им все.

— Поэтому вы не хотели, чтобы я выходил из машины?

Крафт ответил с видимым облегчением:

— Конечно. Кроме того, док снимает фильмы. Он сильно раздражается, если ему в этом мешают. Зачем портить добрые отношения с соседями?

— Вы полагаете, он может выставить охрану или что-нибудь в этом роде?

— Не-е-ет. Все местные жители знают о его работе. Мы стараемся держаться подальше от этого места.

— В чем проявляется его раздражение, если кто-то помешает эксперименту или съемкам фильма? — спросил Перуджи. — Он что, стреляет?

— Ничего похожего. Док членовредительством не занимается. Но он может быть груб. И у него есть могущественные друзья. Так что с ним лучше не ссориться.

«Это верно, — подумал Перуджи. — И этим может объясняться странное поведение местных властей. Работа Крафта, наверно, чистая синекура. Ему, похоже, совсем не хочется ее терять».

Вслух Перуджи сказал:

— О’кей. Давайте посмотрим, сумеем ли мы с ним не поссориться.

— Да, сэр!

Машина тронулась, и Крафт постарался вести себя по возможности так, словно ничего не происходит. Инструкции Хеллстрома были четкими: это рутинное расследование каких-то пропавших людей. Необходимо оказывать всемерную помощь.

Перуджи восхитили строения фермы, когда они подъехали к северным воротам. Ферму строили в то время, когда материалы тратили, не ведая проблем со снабжением. Ни одного сучка не было заметно в бревнах наружной части жилого дома или сарая, хотя дерево давно потемнело от времени и его следовало бы покрасить. «Кстати, почему это не сделано?» — подумал Перуджи.

Крафт остановился у ограды прямо перед воротами.

— Дальше пешком. Док не любит, когда машины подъезжают к постройкам.

— Почему?

— Что-то связанное с его работой, полагаю.

— Им бы следовало покрасить здесь все, — сказал Перуджи, выходя из машины.

Крафт вышел, закрыл дверцу и ответил поверх машины:

— Я слышал, док пропитал здесь все бревна специальной жидкостью. Дерево стало выглядеть старым. Не так плохо.

— Вот как? — Перуджи подошел к воротам. — Что это за бетонные строения вон там?

Он показал на приземистую конструкцию по левую сторону от ворот.

— Может быть, водокачка, судя по размерам. Или что-то, связанное с работой дока. Я никогда его не спрашивал.

Крафт внимательно посмотрел на Перуджи. Бетонная конструкция вмещала в себя аварийную вентиляционную систему, которую можно было открыть взрывами и которая была рядом с помпой. В этом районе расположено еще несколько подобных конструкций, но они были закамуфлированы.

— Хеллстром женат? — спросил Перуджи.

Крафт открыл ворота, после чего ответил:

— Сказать по правде, я не знаю. — Он посторонился, пропуская Перуджи, и закрыл за ним ворота. — Здесь иногда бывают хорошенькие девочки. Для фильмов, надо полагать. Может быть, он считает, что нет необходимости покупать корову, если молока хоть залейся. — Крафт ухмыльнулся и добавил: — Пойдемте к ферме.

Перуджи передернуло, когда он зашагал вслед за шерифом. Шутка ему показалась грубоватой. Этот шериф не был ни чистым ковбоем, ни просто деревенщиной и никем в частности. Крафт переигрывал, стараясь казаться деревенским парнем. Временами столь явно, что остальное отходило на второй план. Перуджи раньше хотел понаблюдать за шерифом повнимательнее, но сейчас он решил усилить свою осторожность.

— Место выглядит слегка запущенным, — сказал Перуджи, пытаясь подладиться под широкий шаг Крафта. Несмотря на дерганость походки, шериф двигался с решимостью, под которой скрывалось его нежелание позволить Перуджи осмотреться по сторонам.

— Мне так не кажется, — сказал Крафт. — Они держат ферму в чистоте.

— Они много занимаются хозяйством?

— Нет, не очень. Кое-кто из тех, кто живет там, сеет кукурузу и что-то сажает по весне, но в общем баловство одно. Большинство из них городские жители. Они приезжают сюда из Голливуда или из Нью-Йорка, таращат на нас глаза и играют в фермеров.

— У Хеллстрома много посетителей? — Перуджи поддел ногой пучок травы. Сухой, горячий воздух смутно беспокоил его. До его слуха доносился еле слышный гул, чувствовался слабый запах животных, какой бывает в зоопарке. Этот запах так не ощущался за оградой, но становился все сильнее по мере того, как они углублялись в небольшую долину. От ручья справа виднелась только узкая полоска воды. Ручей по большей части состоял из луж и лужиц, соединяемых узкими протоками, полными водорослей, еле колеблемых тихим течением. Где-то выше в долине, однако, находился небольшой водопад.

— Посетителей? — переспросил Крафт после долгой паузы. — Иногда место кишит ими. Куда ни плюнь. А иногда не более десяти-двенадцати человек.

— Что это за запах? — спросил Перуджи.

— Какой запах? — сказал Крафт, затем понял, что Перуджи имеет в виду запах Муравейника, который, несмотря на вентиляцию, все же всегда чувствовался в долине. Крафту этот запах скорее нравился. Он напоминал ему о детстве.

— Запах животных! — повторил Перуджи.

— А, этот. Возможно, связан с занятиями дока. Он держит мышей и всякую живность в клетках. Я видел их однажды. Настоящий зверинец.

— А этот водопад круглогодичный?

— Да. Довольно мило, а?

— Если вам такие вещи нравятся. Куда девается вода? Ручеек довольно слабый внизу.

Крафт посмотрел на него, и Перуджи остановился.

— Наверно, почва впитывает ее, — сказал Крафт. Ему не терпелось двигаться дальше, но не находилось убедительного аргумента. — Часть ее, может быть, использует док для ирригации, охлаждения и тому подобного. Я не знаю. Мы идем, а?

— Одну минуту, — сказал Перуджи. — Вы сказали, мне помнится, что Хеллстром не увлечен сельским хозяйством.

— Да! Но для других его нужд требуется вода. Почему этот ручей вас так интересует?

— Меня здесь все интересует, — сказал Перуджи. — Что-то здесь не так, в этом месте. Нет насекомых. Я не видел ни одной птицы.

Крафт нервно сглотнул. Наверно, недавно была проведена ночная чистка. Заметил-таки отсутствие местной фауны!

— В жару птицы часто прячутся в прохладных местах, — рискнул сказать он.

— Неужели это так?

— Разве ваш друг-орнитолог не говорил вам об этом?

— Нет, — Перуджи посмотрел вокруг себя, стараясь не упустить ни единой детали. Быстрое и резкое движение его головы и глаз встревожило Крафта. — Но что он сказал, так это то, что есть животные или птицы на каждое время дня или ночи. Я не верю, что птицы прячутся, их не слышно. Здесь нет ни птиц, ни насекомых.

— Тогда что ваш друг здесь делал? — спросил Крафт. — Если здесь нет птиц, за кем он наблюдал?

«Хм, дружище, не так быстро, — подумал Перуджи. — Мы не готовы еще снимать перчатки». Сейчас он убедился окончательно, что Крафт — в команде Хеллстрома.

— Карлос, вероятно, заметил отсутствие птиц и решил выяснить причину. Если он ее выяснил, то кому-то это могло не понравиться, что и объясняет его исчезновение.

— Вы подозрительны, — сказал Крафт.

— А вы нет? — спросил Перуджи. Он пошел в сторону ив у излучины ручья, вынуждая Крафта следовать за собой. — Кто он такой, этот Хеллстром, шериф?

Крафту не понравилось обращение шериф в таком тоне, но он постарался этого не показать.

— О, обычный, ничем не примечательный тип ученого.

Перуджи отметил, что голос Крафта звучал так же спокойно и рассудительно, но что-то в его фигуре, особенно в настороженном повороте головы, глазах, говорило о лживости этой надетой маски. Перуджи кивнул, словно обдумывая его слова, молчанием подталкивая его продолжать.

— Они все немного сумасшедшие, конечно, — сказал Крафт, — но не опасные.

— Я никогда не соглашался с таким портретом безвредного ученого не от мира сего, — сказал Перуджи. — Не думаю, что они все невинные и безвредные. Для меня, ни один физик-атомщик не заслуживает полного доверия.

— О, здесь не тот случай, мистер Перуджи. — Крафт пытался выглядеть веселым и сердечным. — Док делает фильмы о букашках. Образовательные. Думаю, худшие его преступления — это привозить сюда хорошеньких девочек в лунные ночи.

— Даже наркотики не употребляет? — давил Перуджи.

— Вы верите всей этой чепухе о Голливуде? — спросил Крафт.

— Не всему, но…

— Готов поставить последний доллар, что док чист, — сказал Крафт.

— Вот как? — сказал Перуджи. — Сколько случаев пропажи людей в этом районе зарегистрировано за последние, скажем, двадцать пять лет?

Крафта словно током ударило: он видел все старые записи! Нильс был прав насчет него, даже ни разу его не увидев. Внешние на этот раз прислали умного и проницательного человека. Перуджи знал все ошибки, сделанные Муравейником раньше. Плохо, плохо, плохо… Чтобы спрятать волнение, Крафт повернулся и вновь зашагал в сторону построек, теперь уже совсем близких.

— Зависит от того, кого называть пропавшим, — сказал он и добавил, увидев, что Перуджи продолжает стоять в тени, отбрасываемой ивами: — Идемте! Мы не можем заставлять дока ждать.

Перуджи последовал за ним, подавляя улыбку. Шерифа было видно насквозь. Крафта потрясло упоминание о пропавших людях. Да, это совсем не тот, ничем не примечательный тип шерифа. В голове Перуджи вещи стали укладываться на свои места. Здесь были потеряны три агента, пытавшиеся разъяснить подозрение. Выявление шерифа, не бывшего шерифом, придало этому подозрению новую размерность. Все-таки достигнуто какое-то продвижение. Перуджи подумал: Хеллстром понял, что мы готовы дорого заплатить за доступ к «Проекту 40». Сейчас время узнать, сколько готов заплатить он.

— Мне всегда казалось, что пропавший человек — это пропавший человек, — сказал Перуджи в квадратную спину Крафта.

Крафт ответил, не оборачиваясь:

— Не совсем так. Некоторые хотят пропасть. Сбежать от жены, от работы — то есть, они практически пропадают. Я не говорю о вашем приятеле. Когда я говорю «пропавший человек», то имею в виду человека, действительно попавшего в опасное положение.

— И вы не думаете, что в такое опасное положение можно попасть здесь?

— Это же не Дикий Запад, — сказал Крафт. — Здесь спокойней, чем во многих ваших городах. Здесь мало кто двери запирает. С ключами хлопот не оберешься. — Он ухмыльнулся через плечо. — Кроме того, мы любим обтягивающую одежду и для карманов просто мало места.

Они проходили мимо дома. Футах в шестидесяти впереди них за голым пустырем, покрытым грязью, угрожающе нависала громада сарая. Старая ограда, от которой остались одни столбы, разделяла этот пустырь. В эркере выступающего в сторону ручья крыла дома висели пожелтевшие занавески, но само здание, казалось, было давно заброшено. Перуджи оно заинтриговало. Пустое? Почему? Дома принято использовать. Жил ли здесь Хеллстром со своей съемочной группой? Может быть, они здесь обедают? Почему не слышен звон посуды, кастрюль и прочего? Он вспомнил замечание Портера о странностях. Очень точное замечание. На ферме бросалось в глаза не наличие чего-то, а, скорее, его отсутствие.

Впрочем, сейчас имелся и один определенный сигнал — кислый запах. Сначала он подумал о фотохимикалиях, но тут же отбросил это предположение. Запах был слишком резкий и прилипчивый. Может быть, что-то связанное с насекомыми?

Дверь на шарнирах была врезана в старую задвижную дверь. Когда Перуджи и Крафт приблизились, меньшая дверь открылась и навстречу им вышел сам Хеллстром. Перуджи узнал его по фотографиям, имевшимся в Агентстве. На нем была белая рубашка с высоким воротом и серые брюки. Ноги были обуты в открытые сандалии. Его светлые и не слишком густые волосы казались взъерошенными ветром и затем второпях приглаженными рукой.

— Привет, Линк, — сказал Хеллстром.

— Привет, док.

Крафт подошел к Хеллстрому и пожал ему руку. У Перуджи, следовавшего за ним, сложилось странное впечатление отрепетированного действа.

Перуджи стал в сторону, заняв позицию, с которой ему была видна дверь сарая, оставленная слегка приоткрытой. Сквозь щель ничего не было видно, кроме темноты.

Хеллстрома это, казалось, позабавило. Он улыбнулся, когда Крафт представлял его Перуджи. Рука Хеллстрома показалась холодной и сухой. Чувствовалась расслабленная сила. «Он хорошо себя держит», — отметил Перуджи.

— Вас заинтересовала наша студия? — сказал Хеллстром, кивая в сторону двери в направлении взгляда Перуджи.

Перуджи подумал: «Не такой уж ты хладнокровный!» А вслух сказал:

— Я никогда не видел студий, где снимают фильмы.

— Линк передал мне по телефону, что вы ищете одного из своих служащих, который мог затеряться в этом районе, — сказал Хеллстром.

— Да. — Перуджи удивляло, почему он не видит ничего за дверью. Ему доводилось посещать студии в Голливуде, и он помнил впечатление организованного беспорядка: яркий свет, девушки, камеры, суетящиеся люди, затем моменты тишины, когда начинались съемки.

— Вы не видели в округе кого-нибудь подозрительного, док? — спросил Крафт.

— Никого, кроме моих людей, — сказал Хеллстром. — Никаких посторонних, во всяком случае, в последнее время. Когда эти люди предположительно пропали?

— С неделю, — сказал Перуджи, вновь обращая свое внимание на Хеллстрома.

— Совсем недавно! — сказал Хеллстром. — Ха. А вы уверены, что они не продолжают свой отпуск где-нибудь еще?

— Абсолютно уверен, — ответил Перуджи.

— Ну что же, можете походить здесь в окрестностях, — сказал Хеллстром. — Мы были сильно заняты в последнее время, но посторонних мы бы заметили. Мы следим, чтобы никто не мог помешать случайно нашей работе. Не думаю, что вам удастся найти следы ваших людей в этом районе.

Крафт заметно расслабился, соображая: если Нильс считает, что чистка была качественной, значит, так оно и есть.

— Вот как? — Перуджи сжал губы. Ему неожиданно пришла в голову мысль, что их беседа имела несколько уровней. Он и Хеллстром об этом знали. По всей видимости, шериф тоже. Различные вплетения в текст предложений были очевидны. Ему предложено побродить по окрестностям, но найти чего-то инкриминирующего ему не удастся. Никто посторонний не может незаметно проникнуть на ферму. Хеллстром был уверен, что его связи не позволяли выйти конфликту на поверхность. Перуджи, со своей стороны, дал понять, что ему известны случаи исчезновения людей в непосредственной близости от фермы. Между прочим, Хеллстром этого не отрицал, он просто указал на бесполезность поиска. Какие, однако, будут сделаны ставки в этой игре?

— Шериф Крафт сообщил мне, что вы работаете в компании, занятой изготовлением всякой пиротехники, — сказал Хеллстром.

— У нас разные интересы, мистер Хеллстром. Мы также заинтересованы в металлургии, особенно в новых производственных процессах. Также ищем потенциально ценные изобретения.

Хеллстром пристально посмотрел на него:

— Не хотите ли осмотреть студию? Мы сейчас очень заняты, выбились из графика. — Он повернулся, но в последнюю секунду удержался, словно какая-то мысль только что пришла ему в голову:

— Да, я надеюсь, у вас нет с собой радио или чего-нибудь в этом роде. При получении смешанных звуков мы используем коротковолновые передатчики. Другие устройства могут помешать нашей работе.

«Сукин сын! — подумал Перуджи. Он небрежно сложил руки перед собой, левое запястье в правой ладони, и выключил миниатюрный наручный передатчик, подумав при этом: — Если ты думаешь, что сможешь играть со мной в свои детские игры, то ошибаешься. Я здесь, и увижу больше, чем ты ожидаешь».

Хеллстром, заметив движение рук Перуджи и догадываясь о причине, пытался понять смысл странных слов Чужака о разнообразных интересах, металлургии и новых изобретениях. Что общего в этом может быть с «Проектом 40»?

Глава 32

Слова Тровы Хеллстром:

«Что бы мы ни делали в выращивании требуемых нам бридинг-специалистов, мы всегда должны включать в этот процесс людей, предпочитая это хирургическому вмешательству. Сексуальный штамм допускается постольку, поскольку мы включаем в практику природный генетический материал. Ко всему, связанному с генной хирургией и генной инженерией, следует подходить с удвоенной осторожностью. Мы, во-первых и прежде всего, люди, и мы никогда не должны забывать нашего животного происхождения. Кем бы мы ни были, мы не боги. И что бы ни представляла собой Вселенная, очевидно, что основана она на случайности».

— Он не передает, — сказал Джанверт, манипулируя дисками своих инструментов. Он сидел в зашторенном вагончике перед приемником, стоящим на полке бывшей кухни. Потное тело Ника Мэрли склонилось над ним. Грубые черты лица здоровяка пересекла глубокая морщина.

— Что, по-твоему, могло с ним случиться? — с тревогой спросил Мэрли.

— Думаю, он сам его отключил.

— Черт возьми! Почему?

— Последнее, что я слышал, — Джанверт постучал по магнитофону, находящемуся над радио, — были слова Хеллстрома о нежелательности постороннего радиооборудования в студии.

— Чертовски рискованно отключать передатчик, — сказал Мэрли.

— Я бы сделал то же самое, — сказал Джанверт. — Ему надо попасть внутрь студии.

— Но…

— Заткнись! Кловис все еще снаружи со своим перископом?

— Да, — ответил Мэрли обиженно. Он знал, что Джанверт был заместителем Перуджи в этом деле, но его раздражало такое обращение со стороны карлика.

— Узнай, что она там видит.

— У этой штуковины только двадцатикратное увеличение, да и дымка мешает.

— Неважно. Скажи ей, что случилось.

— Ладно.

Домик заскрипел и слегка подпрыгнул, когда грузное тело Мэрли исчезло за дверью.

Джанверт, приподнявший наушник с правого уха, чтобы слышать Мэрли, опустил его на место и уставился неподвижным взглядом в приемник. Что хотел сказать Перуджи своей последней фразой? Металлургия? Новые изобретения?

Глава 33

Слова Тровы Хеллстром:

«Наше будущее состоит в полном приручении людей. Следовательно, все Внешние человеческие формы следует рассматривать дикими. В процессе приручения мы с неизбежностью введем многообразие человеческих типов в нашу социальную схему. Вне зависимости от объема внесенного многообразия никогда не должно быть утеряно осознание важности нашего единства. Праматерь и высшие отличаются лишь внешне от работников самого низкого уровня. Если кто-либо из наиболее высокопоставленных среди нас захочет вознести молитву, то в ней он должен вознести благодарность за то, что среди нас есть работники. Похвально, увидев простого работника, подумать, что он, если не считать еду и квалификацию, это я».

Войдя в студию через двойные двери, что объясняло причину, почему он ничего не мог разглядеть со двора, Перуджи ощутил какую-то странность в звуках и движениях. Зловонный животный запах здесь чувствовался очень сильно. Он приписал его странной структуре за стеклом по левую руку, за которой можно было различить животных в клетках. Он узнал мышей, гвинейских свиней и обезьян.

Во всех кинокомпаниях, в которых Перуджи доводилось бывать раньше, он отмечал особую тишину, наступавшую, когда энергия всей группы таинственным каналом направлялась в линзы камеры. Здесь, однако, все было по-иному. Никто не ходил на цыпочках. Все, кто двигался, двигались в непринужденном молчании, говорившем о том, что они считали это нормальным. Дверь глушила непрекращающееся гудение, столь раздражающе заметное снаружи, но здесь ему заменой служил еле слышимый слабый шорох.

Работала как будто только одна съемочная группа. Они сгрудились в углу справа от Перуджи и занимались со стеклянным контейнером со стороной в три фута. Стекло отражало горячие куски света.

Хеллстром просил Перуджи не говорить без предупреждения, но Перуджи указал на группу в углу и поднял брови в немом вопросе.

Нагнувшись, Хеллстром прошептал:

— Мы снимаем артикуляцию частей насекомых в новом ракурсе. Увеличенное изображение. Линзы внутри этого ящика, нужного для установления особого климата для насекомых.

Перуджи кивнул, хотя и не понял, почему надо сохранять при этом тишину. Неужели сейчас они озвучивали фильм? Это казалось сомнительным, но его знания в этом вопросе были минимальными, в лучшем случае только те, что ему удалось получить при поспешной подготовке к заданию, и он не стал задавать громких вопросов. Хеллстром будет только рад поводу попросить его из студии. Нервозность его стала заметной, когда они вошли в студию.

С Хеллстромом во главе и Крафтом позади они пересекли по диагонали центр студии. Как всегда, когда Внешний находился столь близко к сердцу Муравейника, Хеллстром не мог полностью избавиться от нервозности. Территориальное сознание сидело в нем слишком глубоко. И Перуджи источал запахи Внешнего. Он не принадлежал этому месту. Крафту, идущему сзади, было, наверное, еще хуже. Он никогда не сопровождал Внешнего в эти пределы. Работающие группы вроде бы вели себя нормально. Они не могли не чувствовать присутствие Внешнего как постоянный раздражитель их сознания, но тренинг позволял им скрывать свои реакции. Все шло в ровном темпе.

Перуджи заметил движение людей вокруг них: пересекая их путь по диагонали, рядом с ними, в углах похожей на пещеру студии, каждый как будто занимался своим делом и бросил не более одного спокойного взгляда на трио, но Перуджи не мог отделаться от ощущения, что его буквально просвечивают. Он посмотрел вверх. Яркие лампы располагались в нижней части студии и погружали верх в глубокую тень, где невозможно было ничего разглядеть. Было это сделано умышленно? Прятали ли они что-нибудь наверху?

В этот момент клеть, по крутой спирали пошедшая вниз, отвлекла его внимание, и он споткнулся о сложенный витками в круг кабель. Он бы наверно упал, если бы Крафт не прыгнул вперед и не схватил его за руку. Шериф помог ему обрести равновесие и приложил пальцы к губам. Крафт отпустил руку Перуджи неохотно. Ему казалось более надежным контролировать руку Чужака. Крафта терзали мучительные сомнения. Нильс играл с огнем. Здесь, на студийном полу, были безголосые работники. Разумеется, они настроены на черную работу, но их присутствие могло кончиться взрывом. Что если один из них отреагирует на Внешнего? Запах этого человека провоцировал.

Перуджи, видя, что впереди больше нет препятствий, вновь посмотрел на клеть. Она опускалась из таинственного мрака, и опускалась при полной тишине, в сторону декорации в углу. В клети находилась женщина в белом халате. У нее была поразительно бледная кожа, и белизна эта еще подчеркивалась смолянисто-черными волосами, собранными у шеи в простой пучок. Колыхающиеся от быстрого движения клети складки ее халата говорили о том, что под ним ничего не было.

Крафт подтолкнул Перуджи, заставляя его идти быстрее. Неохотно Перуджи прибавил шаг. Было что-то магнетически-привлекательное в этой бледнокожей женщине, и ее образ не выходил у него из головы. Ее овальное лицо мадонны под копной черных волос. Руки, выходящие из коротких рукавов халата, были слегка полноватыми, но предполагали чувственную мягкость, а не тучность.

Хеллстром стоял сейчас у двери в конструкции, воздвигнутой отдельным блоком с плоской крышей внутри студии. За плоской крышей стена уходила вверх. Перуджи подумал, что эта стена разделяла сарай наполовину по его длине. Хотелось бы ему знать, что там, за этой стеной. Он проследовал за Хеллстромом в тускло освещенную комнату, где толстое стекло с высоты талии уходило вверх под потолок, открывая вид внутрь двух помещений. За одной стеклянной перегородкой располагалась небольшая студия, где насекомые свободно летали и прыгали вперед-назад в голубом свете — белые, большекрылые мотыльки, судя по внешнему виду. За другим окном в полутемной комнате несколько мужчин и женщин работали у длинного изогнутого стола, на котором перед каждым из них располагались небольшие экраны, показывающие мельчайшие движения. Комната напомнила Перуджи телевизионную студию.

Крафтзакрыл за ним дверь и сделал три шага вперед, после чего застыл на месте, скрестив руки на груди, словно стоя на страже. В дальнем правом углу находилась другая комната, отметил Перуджи, но она вела в комнату с экранами. Вновь Перуджи ощутил, что обстановка не полностью соответствовала его представлению о том, какой должна быть киностудия.

Здесь тоже был небольшой продолговатый стол с четырьмя стульями вокруг него, и Хеллстром взял дальний стул и заговорил спокойным голосом.

— Люди, которых вы видите в темной комнате, микшируют несколько источников звука для комбинированной фонограммы. Довольно сложная работа.

Перуджи изучал людей в темной комнате, пытаясь понять причину странного впечатления, которое они на него производили. Внезапно он понял, что шесть мужчин у дуги экранов и три женщины, стоявшие в дальнем конце, настолько походили друг на друга, что казались членами одной семьи. Он снова перебрал взглядом лица, освещенные слабым светом. Пять мужчин и три женщины походили не только белой униформой, но и короткими светлыми волосами, и узкими лицами, на которых выделялись большие глаза. Женщины отличались от них только хорошо развитым бюстом и более мягкими чертами лица. Единственный мужчина, не похожий на остальных, также был блондином и кого-то напомнил Перуджи. А напоминал он, как почти сразу понял Перуджи, самого Хеллстрома.

Пока все это проносилось в голове Перуджи, открылась дверь позади Крафта, и вошла молодая женщина, которую он видел спускающейся в клети. «Во всяком случае, — предостерег себя Перуджи, — она кажется той самой женщиной».

— Фэнси, — сказал Хеллстром быстро и тревожно. «Почему она здесь?» — спросил он затем себя. Он не посылал за ней, и ему не понравилось вкрадчивое выражение ее лица.

Крафт отступил в сторону, неохотно давая ей пройти. Перуджи смотрел на нее, отмечая овал лица, почти как у куклы, сексуальное тело, которым она управляла с полным осознанием его линий, под тонкой тканью. Ее внимание было обращено на Хеллстрома, с которым она разговаривала, но не было сомнений, что играла она для Перуджи.

— Эд послал меня, — сказала она. — Он просил передать, что кадры с москитами необходимо переснять. Москиты были возбуждены, но вы меня не послушались.

Здесь, как будто впервые обнаружив присутствие Перуджи, она подошла к нему и спросила:

— Кто это?

— Это мистер Перуджи, — сказал Хеллстром с явной нотой предостережения в голосе. «Что задумала Фэнси?»

— Привет, мистер Перуджи, — сказала она игривым тоном. — Меня зовут Фэнси.

Хеллстром внимательно следил за ней. Что она сделала? Он втянул в себя носом воздух, показывая недовольство, и ощутил приятный запах снадобий, которыми себя напичкала Фэнси. Она пыталась возбудить Перуджи. Но зачем? Впрочем, ее усилия даром не пропали. Перуджи взволновала близость этой женщины, и он не мог объяснить неожиданный и странный магнетизм этого влечения. Ни один дикий Внешний не мог распознать простую химическую подоплеку ситуации. Крафт тоже моментально подпал под влияние ее мощной сексуальности, но жест Хеллстрома насторожил его. Крафту, давно исключенному из ежедневных контактов, потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Перуджи, однако, в себя не приходил.

Хеллстром прикидывал, позволить ли этому продолжаться. Она играла в опасную игру и действовала не по инструкции. Хотелось бы, конечно, иметь гены Перуджи, но…

Перуджи находился в полушоковом состоянии. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь сексуальное возбуждение охватывало его так быстро и так пронзительно. Женщина чувствовала это тоже. Она хотела его. Перуджи слабо удивился, а не сделали ли с ним чего-нибудь эти люди, но тут же отбросил эту мысль. До его сознания с трудом дошел ее вопрос, собирается ли он остаться на ночь здесь?

— Я ночую в городе, — с трудом ответил Перуджи.

Фэнси посмотрела на Хеллстрома:

— Нильс, почему бы не пригласить мистера Перуджи заночевать у нас?

— Мистер Перуджи здесь по делу, — сказал Хеллстром. — Думаю, он предпочтет провести ночь у себя.

Перуджи ничего не хотел больше, чем провести ночь с этой соблазнительной женщиной, но начал чувствовать внутреннюю тревогу.

— Вы просто старомодны, — сказала Фэнси Хеллстрому. Она снова посмотрела в глаза Перуджи. — Вы заняты в фильмах, мистер Перуджи?

Он попытался освободиться от окутавшей его ауры сексуальности, попытался думать трезво.

— Нет. Я… я, хм, ищу кое-каких друзей, одного своего служащего и его жену, которые пропали где-то в этом районе.

— О, надеюсь, с ними ничего не случилось, — сказала она.

Хеллстром встал из-за стола и подошел к Перуджи:

— Фэнси, мы должны заняться делом, — обратился он к женщине.

Перуджи попытался облизать губы, в горле у него пересохло, во всем теле чувствовалась слабость. Прелестная маленькая ведьма! Уж не по заказу ли она все это сыграла?

Хеллстром посмотрел на Крафта, не зная, как ему избавиться от Фэнси. Она действительно накачалась, сумасшедшая! Что она делает? Он заговорил с ней ровным, но командным голосом:

— Фэнси, тебе лучше вернуться к своим обязанностям. Скажи, что я хочу, чтобы особое внимание было уделено первоочередным задачам, и скажи Эду, что я буду готов к повторной съемке ближе к ночи.

Фэнси расслабилась и отступила на шаг. Она возбуждала Перуджи и знала об этом. Перуджи едва не последовал за ней, когда она отходила от него. Он не сорвется. Фэнси сказала:

— Ты думаешь только о работе. Постороннему может показаться, что ты старый и скучный рабочий, тянущий свою лямку изо дня в день.

Хеллстром понял, что она насмехается над ним.

Но все-таки Фэнси послушалась, возобладало воспитание Муравейника. Она медленно повернулась, пошла к двери, бросив один быстрый взгляд на Крафта, открыла ее и задержалась на секунду, чтобы еще раз посмотреть на Перуджи. Затем Фэнси ему улыбнулась, робко и приглашающе, и вышла, мягко закрыв за собой дверь.

Перуджи прокашлялся.

Хеллстром изучающе смотрел на Перуджи. Он явно с трудом приходил в себя, что не было удивительно: так вооружила себя Фэнси для этой атаки. Это была атака, понял Хеллстром. Чистая атака. Фэнси хотела заполучить Перуджи, спариться с ним.

— Она… очень привлекательная женщина, — сказал Перуджи хриплым голосом.

— Не зайти ли нам в дом и не выпить ли чашечку кофе? — Хеллстром испытал внезапную симпатию к Перуджи. Бедняге неоткуда было знать, что с ним случилось.

— Хорошее предложение, — сказал Перуджи, — но мы собирались взглянуть на студию.

— Разве вы ее уже не видели?

— Это вся студия?

— Ну, конечно, у нас есть обычное технологическое оборудование, — сказал Хеллстром. — Кое-что из него слишком специального характера, чтобы показывать обычным посетителям, но у нас есть костюмерная и одна из лучших лабораторий. Наша коллекция редких насекомых не имеет себе равных в мире. Мы могли бы вам показать что-нибудь из нашей продукции, если хотите, просто, чтобы вы имели представление о характере нашей деятельности, но только не сегодня. Очень плотный график. Надеюсь, вы нас поймете.

Крафт подхватил намек:

— Мы вас задерживаем, док? Я знаю, насколько важна ваша работа. Мы приехали просто узнать, не видел ли кто-нибудь из ваших людей друзей мистера Перуджи.

— Я обязательно расспрошу их, — заверил Хеллстром. — Почему бы вам не заглянуть к нам завтра, мистер Перуджи, на ленч? Может быть, у меня будут для вас новости к этому времени.

— Благодарю за предложение, — сказал Перуджи. — Когда?

— Часов в одиннадцать вас устроит?

— Да. Может быть, кто-то из ваших людей захочет узнать о моей компании? У нас исключительный интерес к металлургии и новым изобретениям.

«Опять!» — подумал Хеллстром и сказал:

— Если вы будете здесь в одиннадцать, то у вас в запасе будет целый час до ленча. Я попрошу кого-нибудь показать вам, что у нас есть интересного — костюмерную, насекомых.

Он любезно улыбнулся.

«Может быть, моим гидом будет Фэнси?» — подумал Перуджи, чувствуя, как забилось его сердце.

— Жду с нетерпением этого момента. Ну а пока, надеюсь, вы не будете возражать, если я позову кого-нибудь на помощь и осмотрю сам?

Хеллстром отметил, как напрягся Крафт, и быстро проговорил:

— Надеюсь, все-таки, не на ферме, мистер Перуджи. Мы готовимся снимать на открытом воздухе, пока позволяет погода. Не очень-то приятно, когда кто-нибудь спотыкается о декорации и задерживает съемки. Думаю, вы понимаете, сколь дорогостоящи подобные задержки.

— О, да, конечно, — сказал Перуджи. — Я хотел только осмотреть некоторые районы вокруг вашей фермы. В письме Карлоса было указано именно это место. Может быть, нам что-нибудь удастся найти.

Чувствуя нарастающую у Хеллстрома тревогу, Крафт произнес начальственным тоном:

— Мы не хотим, чтобы вы мешали официальному расследованию, мистер Перуджи. Любители могут уничтожить все следы…

— О, у меня будут лучшие профессионалы, каких только можно себе пожелать, — сказал Перуджи. — Можете на меня положиться. Они никак не помешают официальному расследованию. И я вас уверяю, они не помешают съемкам. Вам не останется ничего, кроме как восхититься их профессионализмом, мистер Крафт.

— Похоже, вы не считаетесь с расходами, — пробормотал Крафт.

— Расходы не служат в данном случае препятствием, — легко согласился Перуджи. Ему неожиданно стало весело. Эта парочка попалась на крючок. Они это знали тоже. — Мы собираемся узнать, что же все-таки случилось с нашими людьми.

«Довольно откровенный вызов», — подумал Хеллстром, а вслух сказал:

— Конечно, мы сочувствуем вам. Но наши непосредственные проблемы отодвигают остальное на второй план. Мы отключаемся от всего второстепенного, когда под угрозой план съемок.

Перуджи ощутил, что начинает освобождаться от впечатления, произведенного на него Фэнси, и теперь им начали овладевать тревога и гнев. Хотели купить его на этой шлюхе! Он сказал:

— Я понимаю ситуацию, Хеллстром. И я собираюсь просить руководство задействовать все наличные людские ресурсы на нахождение наших людей.

Крафт посмотрел на Хеллстрома, ища подсказки.

Хеллстром заговорил, однако, ровным голосом:

— Мы понимаем друг друга, не так ли, мистер Перуджи? — Он бросил взгляд на Крафта. — Проследите, чтобы нарушители границ частных владений нас не беспокоили.

Крафт кивнул. Что хотел сказать Хеллстром? Как он мог остановить армию ищеек? Перуджи собирался обращаться в ФБР. Эта сволочь ясно сказал об этом, только не называя имена.

— Тогда до завтра, — сказал Перуджи.

— Линк знает дорогу, — сказал Хеллстром. — Надеюсь, вы простите меня, если я вас не провожу. У меня действительно очень много работы.

— Конечно, — согласился Перуджи. — Я уже заметил, как хорошо шериф Крафт ориентируется на ферме.

Глаза Хеллстрома сверкнули, когда он посылал предупреждающий сигнал Крафту.

— Мы всегда приветствовали посещение фермы представителями местных властей, — сказал Хеллстром. — Увидимся завтра, мистер Перуджи.

— Я уверен в этом.

Перуджи в сопровождении Крафта направился к двери, открыл ее и буквально столкнулся с Фэнси. Он обхватил ее рукой, удерживая от падения. Не было сомнений, что халат был надет на голое тело. Она прижалась к нему, когда он отбросил руку от неожиданности.

Крафт оттащил ее в сторону.

— С тобой все в порядке, Фэнси?

— Со мной, да, — ответила она, улыбаясь Перуджи.

— Прошу прощения за мою неловкость, — сказал Перуджи.

— Вам не за что извиняться, — не растерялась Фэнси.

— У нас уже достаточно суматохи, Линк. Проводите мистера Перуджи, — тихо проговорил Хеллстром.

Они выходили торопливо, Перуджи в явном замешательстве. У него сложилось безошибочное впечатление, что Фэнси была готова опрокинуть его на спину и оседлать прямо на месте!

Хеллстром подождал, пока закроется дверь за Крафтом и Перуджи, затем повернулся и вопрошающе посмотрел на Фэнси.

— Он готов, — сказала она.

— Фэнси, что ты делаешь?

— Домашнюю работу.

Хеллстром неожиданно отметил, как пополнели ее щеки, как растянули ее плечи ткань халата. Он сказал:

— Фэнси, ты собираешься стать Праматерью?

— После Тровы у нас не было ни одной, — ответила она.

— И ты знаешь почему!

— Вся эта чепуха о том, что Праматерь возбуждает!

— Это не чепуха, и тебе это известно!

— Некоторые из нас думают иначе. Мы полагаем, что Муравейник способен роиться и без Праматери, и это может привести к катастрофе.

— Фэнси, ты полагаешь, мы плохо знаем свое дело? Муравейник должен воспроизвести еще по меньшей мере десять тысяч работников, прежде чем результаты станут заметными.

— Они заметны уже сейчас, — сказала она и потерла рукой об руку. — Кое-кто из нас уже чувствует их.

Глава 34

Комментарий к фильму:

«В фильме показана клетка насекомого, развитие яйца и, наконец, появление гусеницы. Какая поразительная метафора. Мы появляемся из тела родителя, дикие создания, называемые людьми. Смысл метафоры, однако, гораздо глубже. Она говорит о том, что мы должны готовиться к нашему появлению. Мы незрелые на этой стадии, наши нужды подавляются подготовкой к зрелости. И мы появляемся, чтобы занять свое место на поверхности Земли. Когда мы достигаем зрелого возраста, то мы едим, чтобы жить, а не для того, чтобы расти».

Телефон звонил долго, прежде чем Шеф взял трубку.

Перуджи сидел на краю постели, возвратившись в мотель после совместного с Хеллстромом ленча. Ленч был крайне разочаровывающим: никаких признаков Фэнси, все предельно формально и скучно, в гостиной старого здания, и никакого проявления интереса к его наживке, касающейся изобретений. Шефу не понравился отчет.

Голос Шефа звучал тревожно и четко, несмотря на долгую задержку. Старик не спал, но, будучи занят, не хотел прерываться даже для того, чтобы ответить тому, что он часто называл как «этот инструмент из преисподней».

— Я говорил вам, что позвоню, как только вернусь, — сказал Перуджи.

— Откуда вы звоните? — спросил Шеф.

— Из мотеля, а что?

— Вы уверены, что линия не прослушивается?

— Да, я проверял.

— Все-таки шифровать надежнее.

Перуджи вздохнул и включил устройство. Вскоре он услышал голос Шефа, измененный шифровальным устройством.

— Так что вам удалось выяснить? — спросил Шеф.

— Они не реагируют на мой намек о металлургии и новых изобретениях.

— Вы высказали предложение?

— Я сказал, что знаю кое-кого, кто заплатит миллион за обещающее новое изобретение в этой области.

— Они не клюнули?

— Нет.

— Совет начинает на меня давить, — сказал Шеф. — Мы скоро должны начать действовать.

— У Хеллстрома должна быть цена! — сказал Перуджи.

— Вы полагаете, что, если поднять ставку, он клюнет?

— Полностью не уверен. Но что бы мне хотелось, так это послать Джанверта и, может быть, Мэрли в южную часть долины Хеллстрома и поискать там следы Карлоса и Тимены. У меня предчувствие, что они могли пойти с юга. Там много деревьев, а вы знаете, каким осторожным был Карлос.

— Вы никого туда не пошлете.

— Шеф, если мы…

— Нет.

— Но если мы надавим на Хеллстрома с этой стороны, то сможем заполучить его за меньшую цену. Мы можем все это проделать быстро и быть готовы к действию, как того желает Совет — ну, вы же знаете, какими они бывают, если что-либо кажется им подозрительным.

— Я сказал нет!

— Тогда что вы хотите от меня?

— Что вы видели на ферме Хеллстрома?

— Не многим больше, чем вчера.

— Уточните.

— В определенном смысле все обычно. Слишком обычно. Ни смеха, ни улыбок; все очень серьезные и, скажем, преданные. Да, это слово самое точное — преданные. Это необычно. Они напомнили мне коммуну на ферме Чикома, трудящуюся в предвкушении сбора хорошего урожая.

— Не думаю, что мы найдем коммунистов на этом дровяном складе, — сказал Шеф, — но об этом следует помнить, если нам потребуется покрыть себя славой. Однако дело гораздо более серьезно, чем вы себе представляете.

— Да? — Перуджи испытал внезапную тревогу и сосредоточился на голосе, доходящем до него по телефону.

— Мне звонили сегодня из самых верхов, — сказал Шеф. — Специальный помощник Самого. Они хотят знать, не мы ли суем свой нос в дела Хеллстрома.

— О-го! — Перуджи кивнул. Это объясняло, почему Хеллстром чувствовал себя хозяином ситуации. Как мог этот блошиный доктор пролезть так высоко?

— Что вы ответили? — спросил Перуджи.

— Я солгал, — произнес Шеф спокойно. — Я сказал, что, наверно, кто-нибудь еще, поскольку мне об этом ничего не известно. Но я обещал навести справки, так как иногда мои люди проявляют чрезмерное усердие.

Перуджи несколько секунд смотрел в молчании на стену. Кто за всем этим стоит? Затем он сказал:

— Мы можем подставить Ма, если понадобится.

— Это был один из вопросов, которые я обдумывал.

«Один из нескольких!» — подумал Перуджи.

Шеф прервал нарастание его беспокойства, спросив:

— Теперь расскажите мне, чем они занимаются на своей ферме?

— Они снимают фильмы о насекомых.

— Вы мне уже говорили вчера. Это все?

— Не уверен, чем они еще могут заниматься, но у меня есть некоторые предположения относительно того, где они могут этим заниматься. В этой студии есть подвал: костюмерная и прочая ерунда, выглядящая вполне достоверно. Но между студией и домом есть туннель. Они провели меня по нему, и мы имели совместный ленч. Обслуживали нас, надо сказать, довольно странные дамы. Красивые куколки, все четыре, но они не произнесли ни слова, даже когда я обращался к ним.

— Что?

— Они не говорят. Они просто накрыли стол и ушли. Хеллстром сказал, что они совершенствуют особое произношение и по приказу своего учителя не говорят ничего, если его нет поблизости и он не может скорректировать произношение.

— Звучит убедительно.

— Вот как? Мне показалось это странным.

— Велась передача на Джанверта и других?

— Нет. По той, что и вчера, причине. Они не забыли упомянуть об этом и были ве-е-сьма убедительны. Радио создает помехи и все такое.

— Мне все-таки не нравится, что вы идете туда без радио. Если что-нибудь — может быть, стоит сделать вашим заместителем Мэрли или ДТ вместо Джанверта?

— Не волнуйтесь. Они просто дали понять, что со мной будет все в порядке, если я буду придерживаться правил.

— Как это?

— Хеллстром детально объяснил, как его выводит из себя, если кто-то мешает съемкам. Мне было сказано следовать за гидом и не отклоняться в сторону.

— Кто был гидом?

— Некий невысокий парень по имени Салдо, не выше коротышки Джанверта. Крайне молчалив. Дама, которую они натравили на меня вчера, не появлялась.

— Дзула, вы уверены…

— Уверен. Шеф, нас загнали в угол. Мне нужна помощь. Мне нужен дорожный патруль, ФБР и вообще любой, кто может спрятаться в холмах вокруг фермы Хеллстрома.

— Дзула! Ты что, не слышал, что я сказал о недавнем звонке?

У Перуджи застрял комок в горле. Шеф умел быть решительным и беспрекословным, и голос его тогда звучал спокойно. Стало быть, дело не в одном звонке. Осиное гнездо зашевелилось.

— Нельзя просить помощи в проекте, который не существует, — сказал Шеф.

— Вы знаете, что я передал запрос по каналам на получение помощи со стороны ФБР?

— Я перехватил его и аннулировал. Этот запрос больше не существует.

— Можем мы попросить инспекционный полет самолета над фермой?

— Зачем?

— Я это как раз хотел объяснить. Этот туннель от сарая к дому. Мне бы хотелось знать, нет ли еще туннелей под фермой. Есть методы, позволяющие обнаружить подобные вещи.

— Не думаю, что смогу попросить об этом, не засветившись. Здесь должен быть другой путь. Ты сказал, что в туннелях под сараем у них могут размещаться лаборатории?

— Да.

— Это идея. У меня есть несколько друзей, занятых разведкой нефти, которые могут оказать нам услугу.

— Совет…

— Дзула! — в голосе слышалось явное предостережение.

— Прошу прощения, Шеф, — сказал Перуджи. — Просто, просто я обеспокоен. Весь день я хотел убраться из этого места. Зловонный запах животных, и… это очень неприятное место. Трудность в том, что я не могу назвать ни одной причины моего беспокойства, кроме простых фактов исчезновения Портера и компании.

Голос Шефа зазвучал покровительственно, по-отечески:

— Дзула, мой мальчик, не изобретай трудности сам. Если мы не сможем прибрать к рукам изобретение Хеллстрома, касающееся управления металлургическими процессами, то дело обретет иной, вполне ясный оборот. Я неожиданно узнаю, что некоторые из моих излишне усердных людей напали на осиное гнездо предателей. Но чтобы так поступить, того, что мы знаем, пока мало.

— Портер и…

— Они не существуют. Забудь о моей подписи на приказах.

— Э-э… да, конечно.

— Я могу пойти наверх и сказать, что у нас имеется документ, немногим больше меморандума, который один из наших людей недавно нашел в библиотеке МТИ. Я могу так поступить, но только если я буду готов защищать утверждение, что здесь дело касается частной разработки мощной системы оружия.

— Если мы не добудем больше информации, они придут к тем же выводам, к которым пришли мы.

— Именно так! — сказал Шеф.

— Понятно. Поэтому вы хотите, чтобы я дал это ясно понять Хеллстрому на открытых переговорах?

— Точно. Есть причина, по которой ты думаешь, что это невозможно?

— Я могу попытаться. У меня договоренность встретиться с ним завтра. Я заставлю их поверить, что за мной мощная поддержка профессионалов, которые не сегодня завтра прочешут весь район, и они…

— Какие подготовительные шаги?

— Джанверт и его команда будут наблюдать за мной визуально, когда я буду находиться снаружи. Внутри студии или дома связи со мной, по всей видимости, не будет. Мы, конечно, опробуем и косвенный путь — через окно, которое может послужить микрофоном для лазера. Однако я не думаю, что мне следует дожидаться такого рода контакта, прежде чем…

— С чего ты предполагаешь начать переговоры?

— Во-первых, скажу о тех силах, которые я могу призвать на помощь. Я признаюсь, что представляю мощное правительственное агентство, не уточняя какое. После этого…

— Нет.

— Но…

— У нас погибли уже три агента, и они…

— Они не существуют. Вы сказали это сами.

— Но не для нас, Дзула. Нет. Вы просто скажете им, что представляете людей, заинтересованных в «Проекте 40». Пусть они помучаются, пытаясь понять, какие силы за тобой стоят. Они, вероятно, убили троих людей; или они их держат пленниками и…

— Должен я проверить возможность этого?

— Упаси Боже! Конечно нет! Но шансы велики, что они больше будут бояться своих подозрений, а не знаний. Насколько они могут судить, за тобой может стоять армия, морской флот и морской корпус, поддерживаемый ФБР. Если почувствуешь необходимость нажать, упомяни о наших исчезнувших друзьях, но не проявляй излишней заинтересованности в их возврате. Отказывайся вести переговоры на этой основе: нас интересует «Проект 40», ничего больше. Нам не нужны ни убийцы, ни похитители, ни пропавшие люди. Это ясно?

— Яснее не бывает.

С нарастающим ощущением пустоты внутри Перуджи подумал: «Что, если исчезну я?»

Ему казалось, что он знает ответ на этот вопрос, и он ему не нравился.

— Я свяжусь с нефтяным бизнесом и посмотрю, чем они могут нам помочь, — сказал Шеф. — Но только при условии, что это не бросит на нас подозрения. Знание того, где работают люди Хеллстрома, не кажется мне важным на этом этапе.

— Что, если он откажется вести переговоры? — спросил Перуджи.

— Не следует выкладывать все карты на стол. В конце концов, за нами Совет и его силы.

— Но они…

— Они загребут все под себя, а нам бросят кость, да. Но кость лучше, чем ничего.

— «Проект 40», может быть, не стоит выеденного яйца.

— Ты сам этому не веришь, — сказал Шеф. — И это твоя работа — доказать то, что мы знаем. — Шеф откашлялся. — Пока у нас нет доказательств, у нас нет ничего. Они могут иметь здесь секрет конца света, в чем мы уверили Совет, но мы и шагу ступить не можем без доказательств. Сколько раз я должен это повторять?

Перуджи потер свое колено, ушибленное им об осветительный прибор в студии Хеллстрома. Не похоже на Шефа повторять что-либо по нескольку раз. Что происходит у него в офисе? Может быть, он давал понять, что не может говорить открыто?

— Вы хотите, чтобы я нашел удобный предлог для нас выйти из этого дела? — спросил Перуджи.

В голосе Шефа звучало облегчение:

— Только если тебе это покажется правильным шагом, мой мальчик.

Кто-то находится рядом с ним, понял Перуджи. И этот кто-то очень важная шишка, пользующийся несомненным доверием, но кому нельзя рассказывать все. Как он ни старался, он не мог припомнить никого, соответствующего этому описанию. Шефу должно быть совершенно очевидно, у его агента нет намерения выйти из игры. Но он пытался выудить это предложение из него. А это значит, что тот, кто находился в офисе Шефа, слышал их разговор полностью. Скрытый смысл сообщения выдавал предельную степень осторожности, с какой стали действовать в штабе. Звонок из верхов? Насколько влиятельным человеком был этот Хеллстром?

— Вы можете мне что-нибудь сказать о тех мозолях, на которые мы, может быть, наступаем?

— Нет.

— И даже невозможно выяснить, имеет ли влияние Хеллстрома чисто политическую подоплеку — крупные взносы в партийную кассу, что-то в этом роде, или, может быть, мы суем свой нос в дела другого агентства?

— Вы начинаете понимать проблему так же, какой она мне сейчас представляется, — сказал Шеф.

«Значит, сейчас рядом с ним кто-то из другого агентства», — подумал Перуджи. Это могло значить только то, что это был один из людей самого Шефа, внедренный в другое агентство. Отсюда следует, что либо Хеллстромом интересуются два агентства, либо «Проект 40» является продуктом другого агентства. И заинтересованные стороны будут мешать друг другу, если расшевелят это осиное гнездо.

— Я вас понял, — сказал Перуджи.

— При встрече с Хеллстромом, — сказал Шеф, — не касайтесь сами этой другой возможности. Оставьте это на его усмотрение.

— Понятно.

— Я надеюсь на вас — это в ваших и моих интересах.

— Мне вам позвонить сегодня вечером?

— Нет, если только не обнаружите что-нибудь новенькое. Свяжитесь со мной немедленно после встречи с Хеллстромом. Я буду ждать.

Перуджи услышал, как на том конце связь отключилась. Он отключил шифровальное устройство и положил трубку на место. В первый раз в своей жизни Перуджи ощутил то, что чувствуют старые агенты. Очень хорошо сидеть в безопасности в своем кабинете, но каково выйти наружу и рисковать своей головой, зная, что, если ее отрубят, никто и пальцем не пошевельнет.

Глава 35

Слова Тровы Хеллстром:

«Любой ценой мы должны избегнуть попадания в то, что мы называем «термитной ловушкой». Мы не должны слишком походить на термитов. Насекомые, служащие нам образцом выживания, идут своим путем, а мы своим. Мы учимся у них, но не рабски копируем. Термиты, неспособные покинуть защитные стены своего термитника, создают свой самодостаточный мир. В этом мы должны им следовать. Все общество термитов обороняется воинами. Когда термитник подвергается атаке, воины знают, что их могут бросить за его стенами, оставив погибать, ценой их жизни выигрывая время для создания другими неприступной обороны. Так должны поступать и мы. Но термитник умирает, если умирает королева (матка). Мы не можем позволить себе быть настолько уязвимыми. Если термитник умирает, то умирают все. Мы не можем быть столь уязвимы. Семена нашего продолжения посажены Снаружи. Они должны быть готовы к самостоятельной жизни, если наш Муравейник умрет».

Возвращаясь в Муравейник по длинной, идущей под уклон первой галерее, Хеллстром пытался уловить знакомые звуки, наполняющие Муравейник в дни его нормальной жизнедеятельности. Но он их не услышал. Муравейник оставался единым организмом, он функционировал, но чувство глубокой тревоги пропитало его насквозь. Это было в природе Муравейника: коснись одной его части, и отреагируют все его клетки. Химический характер внутренних коммуникаций не может быть отброшен. Тела ключевых работников в экстремальной ситуации выделяли феромоны, внешние гормоны. Фильтры Муравейника работали в минимальном режиме для экономии энергии. Феромоны разносились по воздуху и вдыхались всеми, разделявшими, таким образом, общее беспокойство. Уже появились признаки того, что развитие процесса оставит глубокие и, возможно, нестираемые следы на сознании всей общности.

Праматерь однажды его предупреждала: «Нильс, Муравейник учится точно так же, как учишься ты. Общность может учиться. Если ты не сможешь понять, чему научился Муравейник, это может привести к гибели всех нас».

«Чему Муравейник учился сейчас?» — думал Хеллстром.

Поведение Фэнси выдавало что-то, исходящее из самых глубинных нужд Муравейника. Она говорила о роении. Что это такое? Они потратили более сорока лет на то, чтобы задержать роение. Было ли это ошибкой? Фэнси его беспокоила, и он попытался, но безуспешно, найти ее. Ей полагалось участвовать в съемках вместе со своей группой, но ее там не было, и Эд не имел понятия, где ее искать. Салдо уверил его, что Фэнси находится сейчас под постоянным наблюдением, но Хеллстром все-таки не был спокоен. Мог Муравейник произвести естественную Праматерь? Фэнси могла бы подойти на эту роль. Что может сделать Совет, если это случится? Следует ее отправить в Котел во избежание риска преждевременного роения? Ему была ненавистна мысль потерять Фэнси — превосходная линия крови, давшая столь много полезных специалистов. Если бы только удалось подавить нестабильность!

При условии, что это было нестабильностью.

Хеллстром подошел к бетонной арке, ведущей на питательный пункт второго уровня, и увидел Салдо, ожидающего его в условленном месте. На Салдо можно положиться. Это немного успокоило Хеллстрома. Он понял, как сильно стал зависеть от этого молодого человека. Не произнеся ни слова, он подошел к Салдо. Они вошли в помещение и поели у конвейера, выпив общий для всех бульон из Котла. Хеллстрому всегда доставляло удовольствие есть пищу простых работников. Дополнительная пища лидера удовлетворения ему никогда не доставляла. Она была способна увеличить вдвое продолжительность жизни, но в ней недоставало одного ингредиента, называемого Хеллстромом «объединяющей силой».

«Иногда нам нужен общий знаменатель», — подумал он. Никогда эта мысль не была столь очевидной, как во время кризиса.

Салдо жестом дал понять, что ему не терпится перейти к сути дела, но Хеллстром, и тоже жестом, попросил его подождать, сам понимая при этом, что ему хочется оттянуть неприятное для него сообщение. Хеллстром внезапно ощутил всю хрупкость организма Муравейника. Одомашненный мир, который они искали для человечества, казался сейчас всего лишь готовой расколоться хрупкой скорлупой. Это было так ясно и твердо в руководстве Муравейника и так туманно и неубедительно на практике. Как он ни старался, он не мог найти подсказки в руководстве…

Глава 36

Из руководства Муравейника:

«Муравейник движется в сторону развития невербальной базы существования человечества. Главная цель Муравейника — найти эту базу, затем создать новый язык, соответствующий нашим нуждам. Прежде всего, в свете ясного сообщения из мира насекомых, мы избавляемся от ошибок прошлого».

Они не избавились от ошибок прошлого. Они, возможно, никогда от них не избавятся. Дорога впереди вырисовывалась длинная, точная в своих деталях. Никто не может знать, сколько времени может понадобиться, чтобы по ней пройти, и сколько волчьих ям ждет их на этом пути. Триста или более лет назад, во времена устных традиций, они говорили о «сотне лет или около того». Как быстро эта ошибка обнаружилась! Появилась тогда новая истина: Муравейнику может понадобиться тысяча лет и более, если только Внешние не погибнут случайной смертью. Тысяча лет до того момента, когда одомашненная планета станет их владением.

Хеллстром однажды подумал о том, как знакомые стены Муравейника могут сотни раз искрошиться и быть восстановлены, прежде чем Муравейник исполнит свое предназначение и его работники возьмут контроль над всей поверхностью планеты.

Что за фантазия! Эти стены, может быть, простоят еще не более нескольких часов и никогда не будут восстановлены. Задача вдохнуть в Муравейник уверенность никогда не казалась ему такой трудной. С неохотой Хеллстром жестом показал Салдо начинать, отмечая с отвращением уверенность молодого человека в том, что несколько слов с руководителем позволят решить все проблемы.

— Фэнси выкрала из запасников Муравейника бридинг-ампулы, — сказал Салдо. — Нет официальной записи…

— Но почему она их взяла? — перебил его Хеллстром.

— Бросить вызов вам, Совету, Муравейнику, — сказал Салдо. Он, очевидно, думал, что она спятила.

— Мы не должны торопиться с выводами, — сказал Хеллстром.

— Но она опасна! Она может…

— Пусть пока ей никто не мешает, — сказал Хеллстром.

— Возможно, сейчас она выражает желания всего Муравейника.

— Пытаясь спариться с Перуджи?

— Почему нет? Мы пользовались этим методом получения Внешней крови много раз. Перуджи был выбран для нас диким Внешним миром. Он живое воплощение успеха.

— Успеха какой ценой?

— В любом случае нам нужны сильные люди, мы должны их получать. Возможно, Фэнси знает лучше остальных, как бороться с этой угрозой.

— Я в это не верю! Я думаю, она использует эту болтовню о перенаселенности как предлог, чтобы покинуть Муравейник. Вы знаете, как она любит Внешнюю еду и удобства.

— Это возможно, — сказал Хеллстром, — но почему она хочет уйти? Полагаю, твое объяснение поверхностно.

Салдо, казалось, был оскорблен упреком. Несколько мгновений он молчал.

— Нильс, я не понимаю тебя.

— Я сам этого до конца не понимаю, но поведение Фэнси не так просто, как тебе кажется.

Салдо вопросительно смотрел на лицо Хеллстрома, словно что-то в нем могло дать ему ключ к пониманию. Что знал такого Хеллстром, чего не знали другие? Хеллстром являлся потомком первых колонистов того, настоящего Муравейника. Может быть, он получил специальные инструкции из таинственного источника мудрости — как поступать в такого рода кризисах? Внимание Салдо было отвлечено тем, что происходило слева от него: чашки с бульоном двигались по конвейеру, как только кто-нибудь брал последнюю в ряду. Работники ели рядом с ними, не обращая на старших специалистов особого внимания. И это воспринималось естественно. Химические выделения говорили работникам, принадлежат ли посторонние Муравейнику. Но, попади сюда Внешний, и если работники не увидят его сопровождающих или же если выделяемые Чужаком запахи не будут скрыты, он немедленно будет отправлен в Котел безголосыми работниками, озабоченными только удалением опасной массы протеина. Поведение работников как будто было нормальным, но Салдо в этот момент впервые ощутил то же чувство, что и Хеллстром чуть раньше, — Муравейник ранен, и рана глубокая. В движениях появилась скованность, в походке стала заметна воинственность.

— Есть какие-нибудь осложнения, о которых мне ничего не известно? — спросил Салдо.

«Да, какой ум у этого парня!» — подумал Хеллстром, переполняясь гордостью.

— Вполне возможно, — сказал Хеллстром.

Он повернулся, сделал жест Салдо следовать за ним и вышел в галерею. Они завернули в первый же боковой проход и быстрым шагом направились в комнату самого Хеллстрома. Войдя в нее, Хеллстром показал Салдо на стул, но сам растянулся на кровати. О-хо-хо! Как он устал!

Салдо послушно уселся и посмотрел вокруг. Он был здесь и раньше, но в данных обстоятельствах место выглядело несколько странно. Смущающее отличие искало его внимания, но он не мог понять, в чем оно состоит. Наконец он понял, что отличием был приглушенный шум, доносящийся из служебного туннеля за дальней стеной комнаты. От него нельзя было совсем избавиться. Возможно поэтому Хеллстром не хотел перейти жить в лучшую комнату. Также ощущались слабые запахи тревоги. Все кризисные потоки фокусировались здесь.

— Да, обнаружились осложнения, о которых никто из них ничего не знает, — сказал Хеллстром, начиная разговор с ответа на заданный в пункте питания Салдо вопрос. — В этом наша проблема, Салдо. Вызывающие тревогу события будут происходить, и мы должны быть готовы справляться с ними на их условиях. Как говорят Внешние, мы должны быть настороже. Тебе понятно?

— Нет, — покачал головой Салдо. — О каких событиях идет речь?

— Если бы я мог описать их, к ним бы не подходило определение неизвестных, — сказал Хеллстром печальным голосом.

Заложив руки за голову, Хеллстром искоса посмотрел на Салдо. Молодой человек показался ему таким же хрупким, как и Муравейник. Чем может изобретательность Салдо помочь в предотвращении надвигающейся катастрофы? Ему только тридцать четыре года. Образование, полученное в Муравейнике, дает показную искушенность в житейских делах, светскость, невиданную во Внешнем мире. Наивность Салдо была наивностью Муравейника. Он не знал свободы, которую мог испытать Снаружи. Он не знал, как это быть по-настоящему диким. Только опосредствованно, через книги и другие атрибуты системы образования, Салдо познавал неуправляемый характер дикой жизни за стенами Муравейника. Было бы время, и Салдо мог получить необходимый опыт, как получил его Хеллстром. Молодой человек принадлежал как раз к тому типу, который Муравейник должен посылать в кипящий котел дикого человечества. Но многое из того, что он там узнает, будет возвращаться к нему ночными кошмарами. Он, как и любой другой специалист, будет прятать это в особой капсуле сознания в глубинах своего «я».

«Точно так же, как и я окружил стенами мои худшие воспоминания», — подумал Хеллстром.

Не стоит отрицать такие воспоминания, стоя на пороге Котла. Они крадучись выползают из неожиданных прорех в созданной защите.

Полагая, что долгое молчание Хеллстрома вызвано неодобрением, Салдо потупил взор.

— Мы не можем знать, что с нами может случиться, но мы должны быть, во всяком случае, готовы к любым неожиданностям. Теперь мне это понятно.

Хеллстрому хотелось выкрикнуть: «Я не совершенен! Я не безошибочен!»

Вместо этого он спросил:

— Как продвигается «Проект 40»?

— Как вы узнали, что я только что этим интересовался? — спросил Салдо с благоговейным страхом. — Я не упоминал об этом.

— Все мы, несущие дополнительное бремя ответственности, регулярно интересуемся ходом работ по «Проекту 40», — проворчал Хеллстром. — Так как, каково состояние дел?

— Ничего нового. Впрочем, они быстрыми темпами строят новую модель, которая…

— Они изменили свое мнение относительно ее перспектив?

— У них появились новые аргументы, касающиеся генерации сверхвысокой температуры.

— Еще что-нибудь?

Салдо поднял глаза и посмотрел на Хеллстрома. Несмотря на явную усталость Хеллстрома, оставался еще один вопрос, который нельзя было не обсудить.

— Несколько работников из группы гидропоники были замечены на верхнем уровне около часа назад, — сказал Салдо. — Насколько мы смогли понять, они выражали настоятельное желание выйти на поверхность.

Хеллстром сел на постели, забыв об усталости.

— Почему мне не сказали немедленно?

— Мы справились с ситуацией, — сказал Салдо. — Вина в общей тревоге. Всех их отрегулировали химически, и они вновь приступили к работе. Я организовал патрулирование на всех галереях с целью предотвращения возможных волнений. Я поступил неправильно?

— Нет, все верно. — Хеллстром вновь опустился на постель.

Патрулирование! Конечно, это было в их силах на данный момент. Но это говорило о том, насколько глубоко был потревожен Муравейник. Фэнси была права: предсказания о пороге переполненности не принимали в расчет кризисы, подобные этому.

— Были среди них главари? — спросил Хеллстром.

— Несколько потенциальных, но…

— Они разлагают остальных, — сказал Хеллстром.

— Нильс! Всего несколько работников из…

— Тем не менее они роятся. Это есть в расчетах наших самых ранних записей. Ты знаешь об этом. Мы ожидали этого и пытались предвидеть начало. И мы достигли предела.

— Нильс…

— Ты говоришь о цифрах. Но дело не в цифрах. Общая численность населения в данном объеме присутствует в наших расчетах, но здесь что-то другое. Молодые работники и потенциальные матки, во всяком случае, чувствуют позыв покинуть Муравейник. На свой страх и риск. Это роение.

— Как мы можем предотвратить…

— Возможно, мы не можем.

— Но мы не можем позволить этого сейчас!

— Не можем. Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы отсрочить роение. Допустить это сейчас означает конец. Необходимо включить фильтры на максимальную мощность на несколько часов, а затем перевести в оптимальный режим.

— Нильс, подозрительный Внешний среди нас может…

— У нас нет другого выхода. Необходимы чрезвычайные меры. Тихая прополка населения может потребоваться, если…

— Котел?

— Да, если давление станет слишком высоким.

— Работники из группы гидропоники, которые…

— Держи их в поле зрения, — сказал Хеллстром. — И даже Фэнси и ее сестер.

Глава 37

Частные инструкции Перуджи, данные им Даниэлю Томасу Олдену:

«Джанверт получил в свое распоряжение специальный номер и код, необходимые для того, чтобы позвонить президенту. При любой попытке Джанверта позвонить президенту, любой секретной попытке воспользоваться телефоном вы должны остановить его, используя силу в случае необходимости».

Перуджи настроил приемник отеля на симфоническую музыку, руководствуясь, как оказалось, ложной идеей, что она его отвлечет. Снова и снова он возвращался мыслями к той женщине на ферме Хеллстрома.

Фэнси.

Какое странное имя.

Этот мотель был выбран потому, что в занимаемой им комнате через заднее окно можно было организовать визуальную связь с лагерями, расположенными на горе Стинс, которые разбили егогруппы поддержки, выдающие себя за отпускников. Перуджи знал, что ему достаточно махнуть рукой в заднем окне, чтобы войти в контакт с любой из трех групп. Лазерный приемопередатчик даст им возможность побеседовать так, словно они находились в одной комнате.

Перуджи беспокоило, что он оставил Коротышку Джанверта руководителем этих групп.

Ситуация ему не нравилась, и, пока сгущались сумерки над бурым ландшафтом за окном, Перуджи заново обдумал полученные инструкции и сделанные приготовления.

Насколько умно было ограничивать Джанверта прямым приказом: «Вы должны предупреждать центр о намерении предпринять неоговоренные заранее шаги в течение тех периодов, когда вы вне досягаемости на ферме»?

Оговоренные шаги можно было пересчитать по пальцам, и касались они узкого круга вопросов: поездки в Фостервилль за провизией и визуальное наблюдение за Линкольном Крафтом; смена расположения лагеря при необходимости; сообщение между лагерями для передачи объектов наблюдения и обеспечения его непрерывности…

До сих пор Джанверт не давал поводов себе не доверять. Его контакты удовлетворяли всем требованиям надежности.

— Шеф знает, что вы идете без связи?

— Да.

— Мне это не нравится.

— Это моя забота, не твоя, — отрезал Перуджи. «Кем этот выскочка себя возомнил?»

— Я хотел бы сам побывать на ферме, — сказал Джанверт.

— Ты не должен пытаться это сделать без соответствующего указания из центра и только в случае, если я не вышел на связь в предусмотренное время.

— Я не сомневаюсь в ваших способностях, — сказал Джанверт участливым тоном. — Меня просто беспокоят многие темные пятна в этом деле. Хеллстром бравирует отсутствием уважения к нам.

Перуджи подозревал Джанверта в имитации участия. Это ему казалось излишним.

— Ферма — моя проблема, — сказал Перуджи. — Твоя проблема — наблюдать и докладывать.

— Должна быть возможность наблюдать за вами, когда вы внутри и без передатчика.

— Вы все еще не можете нащупать слабое место в их защите?

— Если бы это удалось, я сразу сообщил бы!

— Успокойся. Я знаю, вы стараетесь.

— За этими стенами — ни звука. У них за этими стенами, наверно, хитрая система глушения. Масса странных звуков в долине, но ни один мы не можем идентифицировать. Механизмы, и, судя по звукам, серьезные механизмы. Подозреваю, у них имеется оборудование, способное обнаружить наш зондаж. Сампсон и Рио ночью выдвинутся на позицию Y-6 со своими приборами. Они в основном занимаются зондированием.

Джанверт делал все правильно. Перуджи подумал: «Почему я не доверяю ему? Так и будет жить этот коротышка с подозрением, вызванным из-за своего насильного рекрутирования? — и рассердился на себя: Нехорошо отдаваться потоку мыслей. Что в действительности затеял Шеф?»

Магнетическая женщина на ферме Хеллстрома — могло ли так быть, что она просто дразнила его? Многие женщины находили его привлекательным, и его крупное тело сочилось животной силой, что и могло объяснить случившееся.

Вздор! Ее подослал Хеллстром!

«А что если Шеф смотрит на него тоже как на расходуемый материал?»

— Вы еще на связи? — спросил Джанверт.

— Да, — сердито и резко прозвучал ответ.

— Откуда у вас ощущение, что может быть больше людей, чем видно нам? Туннель?

— Да, в общем, но еще больше — неосязаемые причины. Передай в центр, Коротышка. Я хочу, чтобы снабжение фермы было взято под контроль. Какое количество продуктов и прочее. Осторожно, но досконально.

— Я займусь этим. Вы хотите, чтобы я поручил это дело ДТ?

— Нет. Пошли Ника. Я хочу оценить, на сколько людей рассчитаны продукты.

— О’кей. Шеф сказал вам об алмазах для бурения?

— Да. Они были привезены приблизительно в то время, когда здесь были Карлос и Тимена.

— Странно, не так ли?

— Складывается причудливая картина, — сказал Перуджи. — Но природу ее еще предстоит разгадать. — Он попытался понять, для каких бурильных работ могут понадобиться алмазы кинокомпании. Объяснения этому просто не было, и бесполезно было гадать, не имея информации. Более вероятно получить неправильный ответ, чем правильный, и, в любом случае, уверен в нем он быть не может.

— Я согласен, — сказал Джанверт. — Что-нибудь еще?

— Нет. — Перуджи выключил связь, уложил устройство в пакет и спрятал его в футляр бритвенного прибора.

Джанверт сегодня был более разговорчив, чем обычно; откровенная покладистость этой маленькой свиньи не могла быть ничем иным, кроме притворства.

Перуджи думал об этом, лежа на постели в темной комнате. Он знал, что был отрезан, что лишен даже защиты со стороны Шефа, и удивлялся, что заставляло его продолжать.

«Потому что я хочу разбогатеть, — подумал он. — Стать богаче, чем эта сволочь из Совета. И буду, если смогу наложить руки на этот чертов «Проект 40»».

Глава 38

Консультация по сценарию, говорит Нильс Хеллстром:

«На экране аудитория увидит бабочку, вылупляющуюся из кокона. Мы увидим много больше, и, в более глубоком смысле, мы хотим, чтобы и аудитория увидела то, что мы видим, подсознательно. Бабочка персонифицирует нашу собственную долгую борьбу. Это долгая темнота человечества, когда дикие воображали, что они говорили друг с другом. Это метаморфоза, трансформация нашего Муравейника в спасении вида людей. Это предзнаменование дня, когда появимся мы и покажем нашу красоту восхищенной Вселенной».

— Передатчик у него в наручных часах, — сказал Салдо. — Мы успели засечь его прежде, чем он его отключил.

— Хорошая работа, — сказал Хеллстром.

Они стояли в электронном мраке сарая, на командном пункте службы безопасности. Работники вокруг них бесшумно выполняли свою работу с чувством решимости в каждом движении. Ничто не должно пройти незамеченным через их защиту.

— Зондаж, который мы зафиксировали, идет со стороны горы Стинс, — сказал Салдо. — Мы определили их нахождение на карте.

— Отлично. Неуспех их подстегивает, или они успокаиваются?

— Успокаиваются. Я подготовил опытную группу, которая завтра отправится в ту зону на пикник. Они там развлекутся, а завтра вечером сообщат об увиденном.

— Не рассчитывай на то, что они много узнают.

Салдо кивнул.

Хеллстром закрыл глаза от утомления. Похоже, ему не удастся хорошо отдохнуть, а то малое для отдыха, что удавалось урвать, не позволяло восстановить силы. В чем они нуждались и чего им никогда не достичь, это отправить Перуджи паковать чемоданы, ответив на все его вопросы, в действительности не ответив ни на один из них. Эти таинственные, прощупывающие вопросы о металлургии и изобретениях раздражали Хеллстрома. Что это могло иметь общего с «Проектом 40»? Изобретения — да, возможно. Но металлургия? Он решил сообщить об этом вопросе в лабораторию при первой возможности.

Глава 39

Говорят специалисты Муравейника:

«Как примитивны и как далеко отстали от нас специалисты по поведению из дикого Внешнего мира!»

Перуджи воспринял скребущий звук у двери как часть своего сна. Это была собака из его детства, зовущая его вставать и идти завтракать. Добрая старая Данни. Перуджи зримо представил ее широкую уродливую морду, челюсти с капающей слюной. Внезапно что-то щелкнуло в его памяти. Эта собака давно умерла. Он моментально проснулся, пытаясь понять, откуда исходит опасность.

Звук повторился.

Он вынул тяжелый пистолет из-под подушки, встал и подошел к двери, босыми ногами ступая по холодному полу. Стоя с оружием наизготовку, он толкнул дверь, не снимая цепочки.

За дверью был ночной свет. Он отбрасывал желтый отблеск на Фэнси, которая стояла, укутанная во что-то пушистое, темное и объемное. Левой рукой она придерживала велосипед.

Перуджи закрыл дверь, снял цепочку и широко распахнул дверь.

Он понимал, что выглядит странно в пижаме и с большим пистолетом в руке, но он ощущал острую необходимость завести ее в комнату.

Его охватило радостное возбуждение. Они прислали эту кошечку, чтобы скомпрометировать его, да? Но он вытащил-таки одну из них наружу с этой проклятой фермы.

Фэнси вошла молча, ведя с собой велосипед. Она прислонила его к стене, пока Перуджи закрывал дверь. Когда он повернулся к ней, она стояла к нему лицом и снимала верхнюю одежду, свою меховую накидку. Она отбросила ее на руль велосипеда, оставшись в тонком белом халате, который был на ней, когда он в последний раз ее видел. Она пристально и слегка насмешливо смотрела на него.

«Сначала удовольствие? — подумал Перуджи. — Или дело прежде всего?» Его рука, державшая пистолет, стала липкой от пота. Сексуальная стерва!

Он подошел к окну, отодвинул занавеску и поглядел наружу. Топтунов нигде не было видно. Перуджи повернулся к заднему окну, выходящему на площадку для парковки машин, и посмотрел в направлении горы. Никого посторонних. Никого. Сколько сейчас времени? И почему она молчит? Он подошел к ночному столику и посмотрел на часы: 1.28.

Фэнси смотрела на его действия, слегка улыбаясь. Внешние такие странные создания. Этот казался еще страннее, чем обычно. Их тела говорили им, что надо делать, а они не слушались. Ладно, она пришла сюда подготовленной.

Перуджи взглянул на нее. Ее руки были сжаты в кулаки, но, похоже, она была безоружной. Он сунул пистолет в ящик стола. Объяснялось ее спокойствие тем, что комната прослушивалась? Это исключено! Перуджи тщательно проверил комнату. Он передвигался осторожно, следя за тем, чтобы не поворачиваться к ней спиной. Почему она приехала на велосипеде? И меховая накидка! Перуджи подумал, не мог ли он растревожить ночных наблюдателей на горе. Пока нет. Сначала удовольствие.

Фэнси подняла левую руку, словно прочитав его мысли, расстегнула пуговицы и стряхнула халат с плеч. Она стояла обнаженная, с чувственным телом, ускорившим ток его крови. На ногах ее были сандалии, и она сбросила их, взбив небольшое облачко пыли, собранной ею по дороге в город.

У Перуджи загорелись глаза. Он облизнул губы и сказал:

— Ну ты и штучка.

Так же молча Фэнси приблизилась к нему, схватила его за голые руки. Его левую руку что-то укололо, когда она коснулась ее, и он почувствовал резкий и тяжелый запах мускуса. Перуджи отпрянул в испуге и, посмотрев на место укола, увидел крошечную, телесного цвета ампулу под ее указательным пальцем, острие которой упиралось в его кожу. На месте укола выступила капелька крови. Перуджи понял, что должен оттолкнуть ее и позвать на помощь, но мускулы его ему не повиновались, и все тело словно зазвенело, подчиняясь невидимому камертону. Взгляд его оторвался от ампулы и переместился на твердые груди Фэнси, темные соски, напрягшиеся от возбуждения.

Будто туман поднимался по телу от его чресел, растворял волю, пока он не забыл обо всем, кроме женщины, приникшей к нему, давящей на него с неожиданной силой, увлекающей его к постели.

Наконец Фэнси заговорила:

— Ты хочешь совокупиться со мной. Это хорошо.

Глава 40

Из руководства Муравейника:

«Главная цель процесса социализации должна состоять в создании широчайшей терпимости к разнообразию общественных компонентов».

— Фэнси пропала! — сказал Салдо.

Он примчался в комнату Хеллстрома по коридорам и галереям, где и так был высокий уровень активности, не обращая внимания на переполох среди работников, вызванный его почти паническим бегом.

Хеллстром сел на постели, протирая глаза, и встряхнул головой, окончательно просыпаясь. Он спал крепко, в первый раз за несколько последних дней, стараясь хорошенько отдохнуть перед завтрашней конфронтацией с Перуджи и теми, кто будет помогать ему в оказании давления на Муравейник.

Фэнси пропала!

Он посмотрел вверх на испуганное лицо Салдо.

— Одна?

— Да.

Хеллстром глубоко вздохнул с облегчением.

— Как ей удалось выйти? Где она сейчас?

— Она воспользовалась ложным аварийным вентилятором в скале северного периметра. Она уехала на велосипеде.

— Там не было охраны?

— Она оглушила их.

— Но посты службы безопасности!

— Они не заметили ее, — признался Салдо. — Она, очевидно, не в первый раз уходит этим путем. Она вошла под деревья и обошла все наши детекторы.

«Конечно, — подумал Хеллстром. — Велосипед. Почему велосипед? Куда она поехала?»

— Где она взяла велосипед?

— Это тот, что мы отобрали у Внешнего.

— Как так? Почему его не отправили на утилизацию?

— Инженерам он зачем-то понадобился. Они думали о производстве собственной модели для ускорения доставки нужных материалов на нижних галереях.

— В каком направлении она уехала? — Хеллстром встал с постели. Который час? Он посмотрел на настенные часы: 3.51 ночи.

— Она, очевидно, поехала через Палмерский мост. Там есть следы.

— В город? Зачем?

— Охрана, которую она оглушила, утверждает, что она была в одежде Внешних, — сказал Салдо. — Из костюмерной сообщили, что исчезло меховое пальто. Она опять побывала на складе. Мы пока еще не выяснили, что ей там понадобилось.

— Как давно она ушла? — спросил Хеллстром. Он сунул ноги в сандалии. Было холодно, но он подумал, что это по причине замедленного кровообращения.

— Почти четыре часа, — сказал Салдо. — Охрана находилась без сознания довольно долго. — Он потер заживающую рану на щеке. — Я уверен, что она направилась в город. Двое прошли по ее следу так долго, как позволяла осторожность.

— Перуджи, — сказал Хеллстром.

— Что?

— Она поехала соединиться с Перуджи.

— Ну конечно! Позвать Линка и…

— Нет, — Хеллстром покачал головой.

Салдо дрожал от нетерпения.

— Но этот велосипед принадлежал одному из агентов Перуджи!

— Кто может узнать велосипед? Вряд ли они его свяжут с пропавшим агентом. Фэнси же не скажет ему, откуда взялась эта машина.

— Вы уверены?

— Уверен. У Фэнси голова работает только в одном направлении — бридинга. Мне бы следовало понять это, когда я смотрел на ее атаку на Перуджи.

— Этот человек далеко не глуп. Она может ему сказать что-нибудь важное, даже не подозревая того.

— Об этом мы не должны забывать. Но сейчас надо связаться с Линком. Сообщи ему, где она сейчас находится, и пусть он проследит, чтобы они не взяли ее к себе для допроса. Перуджи, безусловно, находится под постоянным наблюдением своих людей. В районе мотеля следует действовать с максимальной осторожностью, по возможности избегая привлекать к себе чье-либо внимание.

Салдо ошеломленно смотрел на Хеллстрома, не в силах произнести ни слова. Он ожидал, что тот поднимет по тревоге все наличные силы. Его реакция непонятна!

— Были еще проявления возмущений? — спросил Хеллстром.

— Нет. Усиленная вентиляция, похоже, помогла.

— Фэнси готова к оплодотворению. К нашей выгоде, если она забеременеет от Внешнего. В такие периоды ее поведение предсказуемо.

Салдо стоял, восхищаясь мудростью Хеллстрома.

— Я знаю, что она взяла со склада ампулу, — сказал Хеллстром. — Вероятнее всего, она взяла мужскую секс-фракцию в ампуле, чтобы возбудить Перуджи. Она хочет с ним спариться, вот и все. Пусть. Внешние крайне странно реагируют на эту естественную форму человеческого поведения.

— Да, так говорят, — пробормотал Салдо. — Я изучал поведенческие особенности, необходимые для работы во Внешнем мире.

Хеллстром улыбнулся.

— Я видел это уже много раз. Завтра он здесь появится, полный раскаяния. Он прибудет с Фэнси и займет круговую оборону. Он будет чувствовать себя виноватым. В этом будет его уязвимость. Да, полагаю, я знаю, как овладеть ситуацией, спасибо Фэнси.

— О чем вы говорите?

— Дикие Внешние не во всем так сильно отличаются от нас, я имею в виду — химически. Фэнси напомнила мне об этом. Ту же технику, какую мы используем, делая наших работников предсказуемыми, ручными и податливыми Муравейнику, мы применим и к Внешним.

— Еда?

— Или их питьевая вода, или даже воздух.

— Вы уверены, что Фэнси вернется? — Салдо не мог избавиться от гложущего его сомнения.

— Уверен.

— Но велосипед…

— Ты действительно думаешь, что они смогут его узнать?

— Мы не можем рисковать!

— Если это тебя успокоит, предупреди Линка. Думаю, чувства Перуджи будут притуплены после ночного бридинга с Фэнси, так что утром он вряд ли опознает велосипед, если его увидит.

Салдо нахмурился:

— Все же мне это не нравится, Нильс.

— Понравится, — уверил его Хеллстром. — Поверь мне. Скажи Линку, что тебя направляют в специальную группу службы безопасности. Я хочу, чтобы данные им инструкции были ясными, исключающими неверное толкование. Отправляйся вместе с ними, соблюдая максимальную осторожность. Они не должны вмешиваться этой ночью. Их главная задача состоит в обеспечении того, чтобы Фэнси не увели из этого мотеля. Она должна провести ночь с Перуджи. Утром они должны забрать ее при первой же возможности и привести ко мне. Я хочу поблагодарить ее лично. Муравейник учится, он реагирует на опасность как единый организм. Именно так, как я всегда и предполагал.

— Я согласен, что мы должны обеспечить ее возвращение, — сказал Салдо, — но благодарность?

— Естественно.

— За что?

— За напоминание, что Внешние химически нам идентичны.

Глава 41

Мудрость Муравейника:

«Специалисты высшего уровня, выращенные нами с учетом базовых целей, в конечном счете принесут нам победу».

Перуджи проснулся в серой рассветной мгле, вплыв в сознание откуда-то издалека, из лишенного энергии места. Он повернул голову, чтобы посмотреть на смятую в беспорядке постель, медленно осознал, что находится в постели один и что это — важная информация. Велосипед, через руль которого было перекинуто меховое пальто, стоял у стены рядом с дверью. Между постелью и дверью валялся белый халат. Он посмотрел на велосипед, силясь понять, что важного, казалось ему, было с ним связано?

Велосипед?

В ванной слышался плеск воды. Кто-то напевал.

Фэнси!

Он сел на постели со спутанными, как и постель, мыслями. Фэнси! Боже милостивый! Что она ему вколола? У него осталось смутное воспоминание о, как ему казалось, восемнадцати оргазмах. Возбуждающее средство? Если так, то это самое сильное возбуждающее, какое только можно себе представить.

Плеск воды не прекращался. Она принимала душ. Господи! Как она может двигаться?

Перуджи попытался восстановить в памяти события ночи, но из этого почти ничего не вышло, помнилось только, как корчилась плоть. Он подумал: «Это был я! Боже праведный! Это был я! Так что это за наркотик она ему вколола? Может быть, это и есть «Проект 40», проект небесной любви?» Ему захотелось смеяться, но не было сил. Шум воды прекратился. Он переключил внимание на дверь ванной комнаты. Движение за дверью, напевающий голос. Где она берет силы?

Дверь открылась, и появилась Фэнси с одним полотенцем на бедрах и другим в руках, которым она сушила волосы.

— Доброе утро, милый, — сказала она, и подумала: «Выглядит как выжатый лимон».

Он смотрел на нее молча, роясь в памяти.

— Разве тебе не понравился бридинг со мной? — спросила она.

Вот оно! Это слово он как раз пытался вспомнить и не мог, пока она его не произнесла. Спариваться с ней? Может быть, она одна из этой сдвинутой части нового поколения: секс только для продолжения рода?

— Что ты со мной сделала? — спросил он хриплым, каркающим голосом, напугавшим его самого.

— Сделала? Я просто…

Он поднял свою руку, показывая место, куда она вколола таинственную мускусную субстанцию. Слабая бледность прикрывала подкожный синяк.

— А, это, — сказала она. — А тебе не нравится?

Он опустился на спину, подложив поудобнее подушку.

Господи, как он устал.

— Значит ты ввела мне какой-то наркотик? — уточнил он.

— Я только добавила тебе то, что есть в крови у каждого мужчины, когда он готов к совокуплению, — сказала она, зная, что ее тон выдавал испытываемое ею смущение. Внешние такие странные, когда дело касается бридинга.

Голова у Перуджи раскалывалась, и ее слова усиливали боль. Он медленно повернулся и посмотрел на нее в упор. Боже! Какое чувственное тело! Он говорил с трудом, но отчетливо.

— Ты все время говоришь про бридинг.

— Я знаю, вы используете для этого другие слова, — начала объяснять она, — но мы называем это так — бридинг.

— Мы?

— Мои… друзья и я.

— Ты соединялась с ними?

— Иногда.

Сумасшедшие групповые наркоманы! Может быть их-то Хеллстром и прячет: секс-оргии и возбуждающие наркотики? Перуджи внезапно глубоко ощутил похотливую зависть. Положим, эти чокнутые так развлекаются. Положим, они регулярно устраивают такие вечера, подобные тому, что он провел с Фэнси. Не может, конечно, быть. Но какой бы это был опыт для мужчины! И для женщины, конечно.

Разумеется, это вне рамок закона, но…

Фэнси сбросила полотенца и стала надевать халат, как и ночью, совсем не смущаясь своей наготы. Несмотря на головную боль и апатию, Перуджи не мог не восхищаться ее чувственной грацией. Она была женщиной с ног до головы!

Одевшись, Фэнси вспомнила о том, что ничего не ела, и подумала, хватит ли у Перуджи денег, чтобы накормить ее. Ей нравилась мысль об экзотической еде Внешних, но она забыла захватить с собой деньги. Теплое пальто, ампула, велосипед, но не деньги.

«Я торопилась», — подумала она и хихикнула. Дикие Внешние такие смешные, если их возбудить, словно подавляемая энергия специально приберегается в них для таких случаев.

Наблюдая за процессом одевания Фэнси, Перуджи вновь начал испытывать тревогу. Что привело ее в его постель? Бридинг? Чепуха! Впрочем, где-то она все-таки достала это возбуждающее средство. Этого нельзя отрицать. Его собственное поведение этой ночью служило тому лучшим подтверждением.

Восемнадцать раз!

Что-то глубоко порочное связано с этой фермой.

Бридинг!

— У тебя есть дети? — спросил он.

— О, несколько, — сказала она, но тут же решила, что не следовало признаваться в этом. Инструкции насчет сексуальных запретов Внешних были четкими. Ее собственный опыт говорил о том же. Это признание несло в себе потенциальную опасность. Перуджи не мог знать, сколько ей лет. Достаточно, чтобы быть матерью, разумеется. Свойственное Муравейнику различие между внешним видом и возрастом нельзя раскрывать Внешним. Она ощутила внезапный приступ осторожности.

Ее ответ удивил Перуджи:

— Несколько? И где же они?

— С друзьями.

Она пыталась казаться спокойной, но внутри у нее все напряглось. Следует сменить тему разговора.

— Ты хочешь спариться еще? — спросила она.

Но так просто сбить Перуджи не удалось.

— У тебя есть муж?

— О, нет.

— Кто же отец твоих нескольких детей? — спросил он, а затем подумал, что лучше ему было употребить множественное число — отцы.

Его вопросы усилили ее нервозность:

— Я не хочу говорить об этом.

Признав, что у нее есть дети, она сделала ошибку. Воспитанное Муравейником сознание постепенно восстанавливало события проведенной с Перуджи ночи. Внешний сделал несколько интересных признаний в муках экстаза. Был момент, когда глубины его сознания были полностью открыты для нее. Двигаясь с показной беззаботностью, она подошла к велосипеду и сняла длинное меховое пальто, держа его в руках.

— Куда ты собралась ехать? — требовательно спросил Перуджи. С трудом подвинув ноги к краю постели, он позволил им упасть на холодный пол, придавший ему некоторые силы. Голова кружилась от утомления, в груди появилась боль. Что, черт возьми, она ему вколола? Фэнси попросту им попользовалась.

— Я хочу есть, — сказала она. — Могу я оставить здесь велосипед на время, пока я схожу на улицу и чего-нибудь перекушу? Может быть, несколько позднее, мы позанимаемся бридингом еще.

— Поесть? — Его чуть не стошнило от одной мысли.

— Здесь кафе неподалеку, — сказала Фэнси. — Мне очень хочется есть… — она хихикнула, — после ночи.

«По крайней мере, ей придется вернуться за своим чертовым велосипедом», — подумал Перуджи, поняв, что сейчас, в его состоянии, он ей не пара. Перуджи подготовит к ее возвращению комиссию по встрече. Они должны наконец распутать тайну Нильса Хеллстрома, и ниточку, за которую они потянут, зовут Фэнси.

— Только до кафе, — сказал он, словно объясняя это себе. Перуджи вспомнил виденный им неоновый знак.

— Я хочу… позавтракать, — сказала она и нервно сглотнула. Она чуть было не сказала «Внешний» завтрак. «Внешний» — слово, неупоминаемое в присутствии Внешних. Девушка скрыла смущение за вопросом:

— У тебя есть деньги? Я торопилась, чтобы уйти незамеченной прошлой ночью, и не захватила с собой ни цента.

Перуджи почти не расслышал ее неуклюжую фразу и только махнул рукой в сторону брюк.

— В кармане. Бумажник.

Он откинул голову на подушку. Просто сидеть требовало пугающих усилий, да еще боль в груди и раскалывающаяся голова. Перуджи понял, что потребуется вся его воля, чтобы подняться на ноги. Может быть, принять холодный душ? Он слышал, как копошится Фэнси, но не мог заставить себя поднять голову. «Возьми все! Проклятая ведьма!»

— Я возьму пять долларов, — сказала Фэнси. — Ничего?

«Я часто плачу больше», — подумал Перуджи. Но проституция, очевидно, не была ее профессией, иначе она взяла бы больше.

— Конечно, бери сколько нужно.

— Принести тебе кофе или еще что-нибудь? — спросила Фэнси. Перуджи действительно выглядел больным. Ей следует о нем позаботиться.

Перуджи проглотил ком в горле и сделал слабый жест:

— Нет, я поем позже.

— Ты уверен?

— Да.

— Хорошо.

Его внешний вид беспокоил Фэнси, но она все же решила идти. Может быть, ему просто нужно немного отдохнуть. Уже выходя, она обернулась и с бодрой уверенностью пообещала:

— Я скоро вернусь.

— Подожди, — сказал он, приподнимая голову с явным усилием.

— Хочешь, чтобы я все-таки принесла тебе что-нибудь поесть?

— Нет. Я просто… подумал. Значит, мы спарились. Ты думаешь забеременеть от меня?

— Я надеюсь на это. Я сейчас в верхней точке цикла. — Она обезоруживающе улыбнулась и добавила: — А сейчас я иду есть. Я мигом вернусь. Все говорят, что я быстрый едок.

Она вышла, закрыв за собой дверь.

«И быстрый бридер тоже», — подумал он. В какую историю он, собственно, попал? Ребенок? Именно это узнал Карлос? Ему внезапно представился Карлос Д., упрятанный в подземном узилище Фэнси и ее друзьями, постоянные оргии с применением таинственного возбуждающего средства. Пока хватает Карлоса. Постоянная бридинг-оргия, дети на конвейерной линии. Но почему-то ему трудно было представить Карлоса в этой роли. Не мог он также представить в этой роли Тимену и даже Портера. Тимена никогда не казалась ему прирожденной матерью. И сухарь Портер избегал женщин как огня.

Хеллстром, впрочем, как-то вовлечен в дела, связанные с сексом, и эти дела пахнут дурно.

Перуджи провел ладонью по лбу. Мотель предоставлял комнатный кофейный автомат с бумажными пакетами растворимого кофе. Перуджи встал на ноги и неуверенной походкой подошел к аппарату, установленному в нише рядом с дверью ванной комнаты, вскипятил воду и приготовил две порции. Он выпил кофе слишком горячим. Ему обожгло рот, но самочувствие улучшилось и боль в голове поутихла. Перуджи закрыл дверь на защелку и достал передатчик.

На втором сигнале на связь вышел Джанверт. Руки у Перуджи дрожали, но он сумел подвинуть стул к окну, установить прибор на подоконник и настроить себя на доклад. Они обменялись кодовыми сигналами, и Перуджи начал подробный пересказ событий последней ночи, не упуская ни единой детали.

— Восемнадцать раз? — спросил недоверчиво Джанверт.

— Насколько я могу помнить.

— Славно время провели, — передатчик не мог скрыть ноты циничного удивления в тоне Джанверта.

— Заткнись, — прорычал Перуджи, — она мне что-то вколола, возбуждающее, или что-то в этом роде, и я превратился просто в большой кусок плоти. Мы должны выяснить, что это за наркотик. — Он посмотрел на свой синяк.

— Как ты намереваешься сделать это?

— Я собираюсь сегодня к Хеллстрому в гости. Нажму на него.

— Это не самый лучший способ. Вы связывались с центром?

— Шеф хочет… я связывался.

Черт! Слишком трудно объяснить, что Шеф дал указание вести прямые переговоры. То, что случилось, ничего не меняло, а только добавляло лишний вопрос в повестку переговоров.

— Проявляйте осторожность, — сказал Джанверт. — Помните, что мы уже потеряли троих наших людей.

Джанверт что, принимает его за идиота?

Перуджи потер правый висок. Господи, голова пуста, пуста так, как и его тело. Она вытянула из него все соки.

— Как она попала к вам с фермы? — спросил Джанверт. — Ночной дозор ничего не сообщал об автомобилях на дороге.

— Она приехала на велосипеде, Боже праведный. Разве я об этом не говорил раньше?

— Нет. Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Я только немного устал.

— Это я могу понять. Значит, она приехала на велосипеде. Любопытно.

— Что любопытно?

— Карлос был помешан на велосипедах. В Портлендском офисе нам сказали, что он взял с собой велосипед. Помните?

Перуджи посмотрел на велосипед, прислоненный к стене. Он вспомнил сейчас, что Коротышка упоминал о нем. Велосипед. Возможно ли это?

— Есть у нас серийный номер или еще что-нибудь, позволяющее идентифицировать велосипед Карлоса? — спросил он.

— Может быть. На нем могут даже сохраниться отпечатки пальцев. Где этот велосипед сейчас?

— Здесь, в моей комнате. Я пока один, она пошла в кафе перекусить. — Он вспомнил свое решение. Боже Всемогущий! Совсем голову потерял! — Коротышка, — пролаял он, испытывая даже слабый прилив сил, — бери группу и дуй сюда как можно быстрее. Надо взять не только велосипед, но и Фэнси — для допроса с пристрастием.

— Ясно, — сказал Джанверт. — Со мной рядом ДТ, он все слышал и рвется ехать.

— Нет! ДТ должен оставаться там и следить за Хеллстромом. Шеф дал четкие указания. Пошли команду Сэмпсона.

— ДТ проследит за этим. Они отправятся через минуту.

— Вели ему поторопиться. Я знаю только один способ задержать эту мадам, но после этой ночи я не в состоянии им воспользоваться.

Глава 42

Слова Нильса Хеллстрома:

«Я помню свое детство в Муравейнике, которое представляется мне счастливым периодом жизни, счастливейшим опытом человека во всей его жизни. Ни в чем я не знал отказа. Я знал, что меня окружают люди, готовые отдать за меня жизнь. Только со временем до меня дошло, что я должен этим людям той же полной мерой, если бы это от меня потребовалось. Каким глубоким вещам научили нас насекомые! Насколько ошибочны в этом отношении взгляды Внешних! Голливуд, например, долго считал, что простой угрозы попадания насекомого на лицо достаточно, чтобы взрослый человек запросил пощады и раскрыл все известные ему тайны. Философ Харл, мудрейший среди нас в своей области, рассказал мне, что от детских кошмаров до психозов взрослых насекомые проходят как возбудители ужаса в разуме Внешних. Как странно, что Внешние за силой и рационализмом насекомых не видят уроков, воплощаемых ими для всех нас. Урок первый, конечно, состоит в том, что насекомые никогда не боятся умереть за свой род».

— Как они могли позволить этим — этим Внешним забрать велосипед? — бушевал Хеллстром.

Он стоял почти в центре упрятанной глубоко в недрах Муравейника комнаты, где располагался пост службы безопасности, из которой можно было подключиться к любому внутреннему или внешнему сенсору и прочесть накопленные им данные. Не хватало только визуального контроля данных, чтобы этот пост стал самым важным во всей системе службы безопасности. Хеллстром часто предпочитал этот пост всем остальным. Деятельная обстановка, создаваемая работниками, давала ему чувство защищенности, которое, по его мнению, способствовало мыслительным процессам.

Салдо, доложившему о результатах экспедиции, стало не по себе от сочетания гнева Хеллстрома и собственного понимания не только прямой угрозы благополучию Муравейника, но и ошибки, допущенной самим Хеллстромом. Салдо был потрясен до глубины души. Если бы только Хеллстром прислушался к словам предупреждения. Если бы только… Но сейчас не время напоминать Хеллстрому об этом.

— Наши работники не понимали, что происходит, до тех пор, пока не стало слишком поздно, — объяснял Салдо. — Фэнси вышла раньше, и они успокоились. Затем подъехал закрытый грузовик. Из него вышли четыре человека. Они зашли в комнату Перуджи, и двое из них вышли с велосипедом. Они уехали прежде, чем наши люди могли выйти на дорогу и попытаться их остановить. Мы их преследовали, но они были к этому готовы, а мы нет. Другой грузовик заблокировал дорогу, и погоню пришлось прекратить. Они отправились прямиком в аэропорт и улетели сразу, прежде чем мы могли предпринять что-либо.

Хеллстром прикрыл дверь, полный дурных предчувствий. Затем удивленно спросил:

— И все это время Фэнси была в ресторане, поглощая пищу Внешних?

— Мы всегда знали эту ее слабость, — сказал Салдо. — Дефект, — поправился он и сделал знак Котла, подняв вопросительно брови.

— Нет, — Хеллстром покачал головой. — Не следует торопиться сбрасывать ее со счетов. Для Фэнси еще не наступило время отправляться в Котел. Где она сейчас?

— Все еще в ресторане.

— Мне казалось, я отдал приказ привезти ее в Муравейник.

Салдо пожал плечами.

«Конечно, — подумал Хеллстром. — Работники любят Фэнси, и многие из них знают о ее дефекте. Никакого вреда нет в том, чтобы позволить ей докончить экзотическую еду Внешних. Любовь тоже может быть дефектом».

— Верните ее немедленно, — строго велел он.

— Мне следовало сразу отдать такой приказ, — признал Салдо. — Мне нет извинений. Я находился у себя и контролировал связь с городом, когда… нет извинений. У меня была одна мысль — быстрее добежать сюда.

— Ты поступил правильно, — сказал Хеллстром и показал рукой на коммуникационную консоль впереди него.

Салдо быстро подошел к ней и передал указание Хеллстрома. Выполнение понятных приказов действовало успокаивающе, но полностью тревога не рассеялась. Что имел в виду Хеллстром, говоря о ценности Фэнси? Как она могла помочь спасти Муравейник с таким поведением? Но ветераны часто знали нечто, недоступное пониманию молодых. Большинство работников Муравейника понимали это. Помощь со стороны Фэнси казалась невозможной, но вероятность этого нельзя отрицать, если принять во внимание уверенность в этом Хеллстрома.

Глава 43

Слова Нильса Хеллстрома:

«Существует еще одна причина, по которой нам не следует чрезмерно копировать методы выживания насекомых. Насекомых прозвали передвижным кишечным трактом. И не без оснований. Для поддержания жизни насекомые должны ежедневно потреблять пищу, по весу превышающую в сотни раз их собственный вес, что для нас означает съедание в день целой коровы и целого стада из тридцати голов каждый месяц. Для тех, кто видел аппетит насекомых на практике, результат ясен. Если им позволить беспрепятственно размножаться, они вскоре уничтожат всю растительность на Земле. Таким образом, урок, преподанный нам насекомыми, сопрягается с недвусмысленным предупреждением. Если продовольственная проблема становится решающим фактором, то пусть жалующиеся помнят, что их предупреждали. С момента своего появления на свет человечество в беспомощности наблюдает за тем, как сама обрабатываемая им почва порождает соперника, способного его объесть. Мы не только должны не позволить нашим учителям-насекомым потребить то, что необходимо нам для выживания, но и сами не должны безрассудно впасть в эту ошибку. Нельзя игнорировать темпы воспроизводства и регенерации этой планеты. Для насекомых и людей возможно погубить в одну неделю то, что могло бы кормить миллионы в течение целого года».

— Мы сняли все отпечатки пальцев, какие смогли, и отправили чартерным рейсом в Портленд, — сказал в лазерный передатчик Джанверт. — Согласно предварительным данным, некоторые из отпечатков совпадают с отпечатками пальцев женщины, которые мы сняли у вас в комнате. Ваши ребята уже взяли ее?

— Она исчезла, — пробурчал Перуджи.

Одетый в легкий халат, он сидел у окна, глядя на освещенную утренним светом гору и пытаясь сосредоточиться на отчете. Это становилось все труднее. Боль в груди не утихала, и каждое движение требовало таких усилий, что он всякий раз сомневался, сможет ли он его довести до конца.

— Что произошло? — спросил Джанверт. — Ошибка команды?

— Нет. Мне следовало послать их в кафе. Мы увидели, как она выходит, но тут к ней подскочили трое мужчин и перехватили ее.

— Они схватили ее?

— Борьбы не было. Она просто прыгнула к ним в машину, и они уехали. Наших людей просто там не было. Ван, который отвозил велосипед, еще не вернулся. Сэмпсон выбежал, увидев, что произошло, но было поздно.

— Назад на ферму?

— Уверен в этом, — сказал Перуджи.

— Запомнили номер?

— Слишком далеко, но вряд ли это важно.

— Значит, она просто уехала с ними?

— Так это выглядело. Сэмпсону показалось, что лицо ее радости не выражало, но она не спорила.

— Вероятно, огорчилась, что не может вернуться и еще немного поразвлечься с вами, — сказал Джанверт.

— Заткнись! — рявкнул Перуджи и приложил руку ко лбу. Его мозг, казалось, отключился и больше ему не подчинялся. Так много деталей, но все они ускользали от него. Ему и правда нужен холодный душ, чтобы разогнать туман и приготовиться к визиту на ферму.

— Я справился в архиве, — сказал Джанверт. — Эта Фэнси подходит под описание Фэнси Калотерми, являющейся офицером корпорации Хеллстрома.

— Я знаю, знаю, — вздохнул Перуджи.

— С вами все в порядке? — спросил Джанверт. — Судя по голосу, вы не совсем в своей тарелке. Может быть, тот укол…

— Со мной все в порядке!

— По голосу я бы этого не сказал. Мы не знаем, что за препарат она впрыснула вам прошлой ночью. Может быть, вы обратитесь к врачу, а мы пришлем запасную команду?

— Идите к черту, — выругался Перуджи.

— Почему вы не отказались от предложенного удовольствия? — спросил Джанверт.

— Я же сказал тебе! Со мной все в порядке! Сейчас приму душ и буду готов. Нам надо выяснить, как ей удалось это проделать.

— С нетерпением жду новостей, — ляпнул Джанверт.

Идиот! С трудом сдержавшись, Перуджи осторожно потер виски. Боже, как болит голова и грудь. Он должен в таком состоянии продолжать работать, и только этот осел у него за спиной. Но что-либо менять уже слишком поздно. Перуджи почувствовал, как дрожат его руки.

— Вы слышите меня? — спросил Джанверт.

Перуджи вздрогнул при звуке его голоса.

— Да.

— Вот будет весело, если «Проект 40» состоит всего-навсего в получении этого возбуждающего!

Нет, все-таки Коротышка невыносим! Он делал прямо противоположное тому, в чем Перуджи сейчас нуждался. В голосе Джанверта звучало злорадство, его ненадежность теперь уже не вызывала никаких сомнений. Но как сейчас можно что-нибудь изменить? Группы рассредоточились по всему району. А надо быть на этой проклятой ферме через пару часов. Он не представлял себе, как это сделать, но не пойти было просто невозможно. На секунду он попытался представить себе, что в циничной болтовне Джанверта есть доля истины. Что это мог быть за препарат? Черт! Если бы он мог выяснить, то денег бы это принесло ему больше, чем тайны десяти металлургических процессов.

— Вы слишком замедленно реагируете на вопросы, — сказал Джанверт. — Я пришлю Кловис, чтобы она присмотрела за вами. У нее есть некоторый опыт в ухаживании…

— Она останется с тобой! Это приказ.

— Эта дамочка могла не только зарядить вас как сексуального партнера, но и…

— Не было никаких «и», черт возьми! — Однако слова Джанверта привели его в состояние, близкое к панике. Ночь с Фэнси изменила многое из его представлений, включая идею женщины.

— Мне не нравится ваш голос, — сказал Джанверт. — Сэмпсон недалеко от вас?

— Я отослал его к тебе. Фургон еще не прибыл. Делай, как я сказал. Ты слышишь меня, Коротышка?

— Но тогда вы останетесь в городе один. У них будет там своя группа, а у вас нет.

— Они не посмеют напасть на меня!

— По-моему, вы ошибаетесь. Может быть, они уже напали на вас. Этот город, может быть, полностью в их руках. Шериф уж точно!

— Я приказываю тебе оставаться там, где ты есть, со всеми приданными тебе группами, — сказал Перуджи.

— Мы могли бы доставить вас в клинику Портленда меньше чем за два часа, — предложил Джанверт. — Я собираюсь звонить…

— Я приказываю тебе не звонить в центр, — прервал его Перуджи.

— Думаю, у вас поврежден рассудок. В клинике вас исследуют и скажут, что вам впрыснули.

— Вряд ли. Господи! Она сказала, что это гормоны или что-то в этом роде.

— Вы верите этому?

— Возможно, она сказала правду. На этом все. Делай, как я сказал. — Он уронил руку на кнопку отключения связи.

Проклятье! Каждое движение требовало столько усилий. Перуджи отложил передатчик и направился в ванную. Холодный душ. Это как раз то, что ему нужно. Если бы ему только удалось полностью прийти в себя. В ванной все еще поблескивали капельки, оставшиеся от купания Фэнси. Перуджи встал под душ, держась одной рукой за трубу, а другой нащупывая кран. Холодная вода. Он повернул кран до упора. При первых же каплях холодной воды боль в голове и груди стала нестерпимой. Шатаясь, Перуджи вышел из-под душа, хватая ртом воздух, не выключив воду. Он вывалился из ванной, оставляя мокрые следы на полу, опрокинул остатки кофе со столика, но даже не заметил этого. Постель! Ему нужна постель. Перуджи бросил свое мокрое тело на постель и перевернулся на спину. В груди полыхал пожар, кожа покрылась мурашками от озноба. Было холодно! Он выгнул спину, попытался обернуть вокруг себя простыню, но пальцы вдруг разжались и рука бессильно упала на край постели. Перуджи умер еще до того, как его безжизненные пальцы коснулись пола.

Глава 44

Слова Нильса Хеллстрома:

«По широко распространенному во Внешнем мире мнению, невозможно сопротивляться проявлениям природы. Необходимо понять,что мы осваиваем уже существующие формы, приспосабливаясь к неизбежным изменениям, вызванным нашим влиянием на природные процессы. Способ борьбы диких Внешних с насекомыми на многое проливает свет. Противопоставляя себя мощному проявлению жизни, дикие невольно побуждают своих противников усиливать свою защиту. Яды Внешних приносят мгновенную смерть большинству насекомых. Но у тех, кто выжил, развивается иммунитет — способность потреблять яды, не принося организму вреда. Возвращаясь в чрево земли, выжившие передают иммунитет новым поколениям».

Спокойная и деловая атмосфера, царившая в Муравейнике, всегда действовала на нее успокаивающе после возвращения из Внешнего мира. Она восхищалась той ловкостью, с которой работники занимались каждый своим делом, без суеты, со спокойствием, присущим людям, точно знающим, что им нужно делать. Сопровождающий ее по знакомым галереям эскорт был проникнут тем же духом. Поэтому она не думала о нем, как о захватчиках. Это были ее знакомые. Приятно, конечно, иногда покинуть пределы Муравейника, но еще лучше возвращаться назад. Особенно сознавая, что ночная вылазка позволила пополнить генные запасы Муравейника. Муравейник успокаивал душу и тело просто тем, что окружал ее со всех сторон.

Внешние могут быть молодцами, особенно дикие мужчины. В свои пятьдесят восемь лет Фэнси дала Муравейнику девять детей, рожденных от Внешних отцов. Это большой вклад в генный пул. Она понимала генные пулы так же, как она понимала насекомых. Фэнси была специалисткой. Внешних мужчин и муравьев она любила больше других.

Иногда, наблюдая в лаборатории за муравьиной колонией, Фэнси чувствовала, что и для нее предназначено создать со своими подопечными новую колонию, может быть, даже стать их Праматерью. Возможно, Фэнси понадобится время на химическую акклиматизацию, чтобы они приняли ее к себе. В своих факториях она могла создать эскорт, сопровождавший бы ее в глубь Муравейника, как свою королевскую стражу. Фэнси будет муравьиной королевой. Муравьи, москиты, другие насекомые не выказывали никаких признаков недовольства при вмешательстве Фэнси в их дела. Когда она это поняла, для нее было легко представить себе Муравейник как свою собственную колонию.

Так сильно ею овладело воображение, что, когда ее ввели к Хеллстрому, она посмотрела на него поначалу с королевским снисхождением, не обратив внимания на состояние, в котором он находился. Хеллстром отметил, что Фэнси все еще одета в меховое пальто, взятое ею со склада, и что она была чертовски довольна собой. Кивком он отпустил охрану. Они отступили в тень, но настороженности не утратили. Приказания Салдо на этот счет были точными. Многие работники службы безопасности признали тот факт, что Салдо обладал качествами, требующими послушания. В этой комнате внутренней службы по крайней мере половина работников чувствовала необходимость подчинения.

— Ну, Фэнси, — сказал Хеллстром, но умышленно нейтральным голосом.

Рядом с Хеллстромом стоял стол, и Фэнси, опершись на него, улыбнулась ему.

Хеллстром отодвинул стул и тяжело опустился на него. Он посмотрел на нее:

— Фэнси, не объяснишь ли ты мне, чем, по твоему мнению, ты занималась прошлой ночью?

— Я провела ночь, спариваясь с грозным мистером Перуджи, — сказала Фэнси. — Он оказался столь же грозным, как и любой другой Внешний мужчина, с которым мне довелось встретиться раньше.

— Ты кое-что взяла со склада, — сказал Хеллстром. — Расскажи нам об этом.

— Только это пальто и ампулу наших мужских бридинг-гормонов, — сказала Фэнси. — Я его накачала.

— На него они подействовали?

— Как обычно.

— Ты проделывала подобное раньше?

— Много раз, — сказала она. Хеллстром вел себя как-то странно.

Хеллстром задумчиво кивнул, пытаясь выискать тайный смысл в поведении Фэнси, который мог бы подтвердить его подозрения в том, что бессознательно ее действия выражали самые насущные требования Муравейника. Пополнение генного пула, конечно, положительный фактор, и поступление генов Перуджи можно только приветствовать. Но она вынесла во Внешний мир ценнейший секрет Муравейника, рисковала открыть Внешним их глубокие познания в механизме действия человеческих гормонов. По ее собственному же признанию, делает она это не в первый раз. Если только Внешние узнают о некоторых вещах, которые способен делать Муравейник с химией человеческого организма…

— Ты с кем-нибудь об этом говорила? — спросил Хеллстром. Очевидно, должно обнаружиться некое обстоятельство, способное объяснить подобное поведение.

— Я говорила об этом со многими женщинами-бридерами, — сказала она, недоумевая про себя: «О чем это так беспокоится старина Нильс?» Только сейчас она заметила его напряженное состояние.

— С женщинами-матками, — повторил он.

— Ну да. Многие из нас используют гормоны, когда выходят во Внешний мир.

Потрясенный, Хеллстром смог только покачать головой. Благословенная Праматерь! И никто из ведущих специалистов Муравейника об этом не подозревал! Что еще неожиданного могут таить в себе недра Муравейника?

— У друзей Перуджи твой велосипед, — сказал Хеллстром.

Она посмотрела на него недоуменно.

— Велосипед, который ты взяла, чтобы доехать до города, — пояснил Хеллстром.

— Оо-о!.. Работники, взявшие меня, были так настойчивы, что я и позабыла о нем.

— Взяв этот велосипед, ты создала кризис, — сказал Хеллстром.

— Как это может быть?

— Ты не помнишь, откуда у нас этот велосипед?

Она прикрыла рот от испуга. Когда она брала велосипед, она думала только о том, как быстрее добраться до города. Она даже немножко гордилась своим поступком. Она была одной из немногих, умеющих на нем ездить. Она демонстрировала свою способность перед инженерами за неделю до этого и даже одного из них научила им управлять. Но сейчас в ней сработал рефлекс защиты Муравейника. Если велосипед свяжут с парой, отправленной ими в Котел…

— Что я могу сделать, чтобы его вернуть?

«Это Фэнси, с которой я могу работать и восхищаться», — подумал Хеллстром, реагируя на ее внезапно пробужденную тревогу.

— Не знаю пока, — сказал он.

— Перуджи должен сегодня быть здесь, — сказала Фэнси. — Могу я попросить, чтобы он вернул его мне?

— Слишком поздно. Они уже отправили его к себе на самолете. Значит, они догадались.

Она кивнула. Отпечатки пальцев, серийные номера. Ей доводилось об этом читать.

— Тогда лучшее в нашем положении — отрицать, что велосипед был у нас, — сказала Фэнси.

«Лучшее в нашем положении отрицать, что Фэнси существует, — печально подумал Хеллстром. — У нас есть другие, похожие на нее лицом и фигурой. Остались ли отпечатки ее пальцев на документах, подписанных ею под именем Фэнси Калотерми? Маловероятно, столько времени прошло».

— Я совершила ошибку, да? — спросила Фэнси, начиная понимать сложность проблемы, возникшей из-за ее действий.

— Ошибка твоя и других женщин в том, что вы выносили гормоны со склада во Внешний мир. И еще ошибка — велосипед.

— Велосипед! Теперь мне понятно, — признала Фэнси. — Но гормоны только гарантировали оплодотворение.

Даже когда она говорила, честность, воспитанная Муравейником, заставила ее признаться самой себе в том, что это не могло оправдать использование ею и другими запасов Муравейника таким способом. Началось все с эксперимента, кончившегося открытием чрезвычайной восприимчивости Внешних мужчин. Она поделилась своим открытием с несколькими сестрами. Внешним мужчинам, проявлявшим любопытство, они придумывали разные истории. Что это очень дорогой новый наркотик, который они украли. Больше достать они не могут. Лучше попользоваться им, пока он есть.

— Ты должна назвать всех, кто знает этот фокус, — сказал Хеллстром.

— О, Нильс!

— Ты должна и знаешь об этом. Все вы дадите нам детальный отчет, касающийся реакции Внешних мужчин, насколько любопытны они были, кто эти мужчины и сколько раз вы навещали с подобной целью склад. Словом, обо всем.

Она удрученно кивнула. Конечно, придется обо всем рассказать. Веселье кончилось.

— На основе полученной информации мы можем осуществить во Внешнем мире некоторые эксперименты под нашим наблюдением, — сказал Хеллстром. — В связи с этим отчет должен быть предельно подробным. Все, что ты вспомнишь, имеет для нас ценность.

— Да, Нильс.

Фэнси чувствовала раскаяние, но внутри возликовала. Возможно, веселье еще не кончилось. Проведение экспериментов означало применение и в дальнейшем принятых в Муравейнике методов по отношению к Внешним. Кто больше подходил к участию в проекте, чем те, кто уже опробовал подходящую тактику.

— Фэнси, Фэнси, — сказал Хеллстром, качая головой.

— Муравейник еще никогда не был в таком опасном положении, а ты продолжаешь играть в свои игры.

Фэнси обхватила себя руками.

— Почему? — спросила она. — Почему?

— Может быть, нам придется отправить тебя в Котел.

Ее глаза широко раскрылись в тревоге. Фэнси выпрямилась, глядя прямо в лицо Хеллстрому. Котел! Но она еще так молода. Впереди у нее еще столько лет работы в службе бридинга. Они нуждались в ее таланте работы с насекомыми. Никто лучше нее не умел с ними работать! Фэнси начала было перечислять эти аргументы, но Хеллстром прервал ее:

— Фэнси! Муравейник прежде всего!

Его слова потрясли ее, и она внезапно вспомнила об одной вещи, о которой хотела сказать Хеллстрому. Разумеется, Муравейник прежде всего! Уж не считает ли он ее моральной отступницей?

— Мне надо тебе кое-что сказать, — начала Фэнси. — Это может оказаться очень серьезным.

— Да?

— Гормоны очень сильно подействовали на Перуджи. Ему показалось, что я задала ему вопрос в один из моментов. На самом деле нет, но, когда он начал говорить, я кое-что у него выспросила. Он не полностью сознавал, что делает, просто реагировал. Думаю, он сказал правду.

— Что он сказал? Быстро.

— Он сказал, что приехал предложить тебе сделку. Он сказал, что они изучили найденные ими документы по «Проекту 40», ты знаешь, и пришли к выводу, что мы разрабатываем новые способы литья металлов. Сталь и тому подобное. Он сказал, что крупное открытие в металлургии может принести миллиарды. Он говорил не всегда понятно, но суть я поняла верно.

Хеллстром испытал такой подъем при этих ее словах, что готов был вскочить и обнять ее. Муравейник исполнил свою волю через нее!

Салдо вошел как раз в тот момент, когда эти чувства охватили его, и Хеллстром почти в крик объяснил ему, что случилось. Фэнси показала им выход: это коммерческое вторжение! Подтвердилась его внутренняя убежденность — Муравейник учится. Надо немедленно сообщить в лабораторию. Это может даже помочь им в собственных исследованиях. Дикие Внешние иногда представляли проблему в неожиданном свете.

— Я помогла Муравейнику? — спросила Фэнси.

— Да, и очень!

Салдо, остановившийся, чтобы сказать несколько слов одному из хранителей инструментов, посмотрел на Хеллстрома и встряхнул головой. Значит, Перуджи еще не прибыл. Салдо должен был сообщить о его прибытии сразу же.

Хеллстром теперь хотел, чтобы Перуджи приехал.

Металлургия! Изобретения! Все эти таинственные намеки прояснились.

Фэнси все еще стояла рядом со столом и смотрела на Хеллстрома.

— Перуджи сказал что-нибудь еще? — спросил Хеллстром.

— Нет. — Она покачала головой.

— Ничего насчет пославшего его агентства, правительственного агентства?

— Ну, он говорил что-то о ком-то, называемом им Шефом. Он ненавидит Шефа. Он ужасно ругался.

— Твоя помощь неоценима, — сказал Хеллстром, — но теперь тебе надо спрятаться.

— Спрятаться?

— Да. Ты помогла во многих отношениях. Я даже не ставлю тебе в вину кражу гормонов. Ты напомнила нам, что химически мы идентичны Внешним. Мы изменились несколько за последние триста лет, конечно, поскольку мы работали с генами, но… — Он широко улыбнулся ей. — Фэнси, ты всегда, прежде чем что-нибудь делать, должна поговорить с нами.

— Хорошо. Я все поняла.

— Очень хорошо. Мимека была одной из тех, с кем ты поделилась своим маленьким секретом?

— Да.

— Отлично. Я хочу, чтобы ты… — Он заколебался, глядя на ее бледное лицо с выражением ожидания. — Есть шанс, что из этой ночной прогулки ты вернулась беременной?

— Очень даже большой шанс. — Она засветилась от радости. — У меня как раз пик. В этом вопросе я не ошибаюсь.

— Посмотрим, подтвердят ли твое мнение лабораторные тесты, — сказал он. — В случае положительного результата скучать в укрытии тебе не придется. Если ты окажешься беременной, отправляйся в Центр на сохранение. Скажи им, что выполняешь мои инструкции. Однако не впадай в спячку, пока мы не пришлем кого-нибудь, кто запишет твои показания, касающиеся воздействия гормонов на Внешних.

— Хорошо, Нильс. Я отправлюсь в лабораторию немедленно.

Фэнси повернулась и торопливо пошла к двери, провожаемая взглядами нескольких работников. Вероятно, запах возбуждающего препарата шлейфом тянулся за ней. Но Хеллстрому некогда было заниматься предположениями, все-таки любопытная женщина. Что же они получили в ФЭНСИ-линии?

Салдо приблизился к столу Хеллстрома, бросив через плечо взгляд на уходящую Фэнси.

Хеллстром потер подбородок. Последние дни он пользовался саппресантами — средствами, подавляющими рост волос, но все же борода кое-где проглядывала. Надо побриться, и обязательно до прихода Перуджи, своим видом при общении с Внешними нельзя пренебрегать.

Так значит, металлургия и изобретение?

Заметив стоящего рядом Салдо, он спросил рассеянно:

— Что тебе?

— Я слушал, пока вы говорили с Фэнси, — сказал он.

— Ты слышал, что она рассказала о Перуджи?

— Да.

— Ты продолжаешь считать, что она тайно покинула Муравейник?

— Я… — Он пожал плечами.

— Ее поступками управлял Муравейник — через наши головы, — сказал Хеллстром. — Муравейник может реагировать как единый организм или же через любого из нас. Запомни это.

— Если вы так считаете, — сказал Салдо. В голосе его не слышалось убежденности.

— Да, я так считаю. И когда ты будешь допрашивать Фэнси, я тебя прошу быть с ней помягче.

— Помягче? Она подвергла опасности…

— Наоборот! Она показала нам путь к спасению. Так что будь с ней помягче. И с другими женщинами тоже, с теми, кого она назовет.

— Да, Нильс. — Салдо чувствовал неразумность этих приказов, но принудить себя пойти на открытое неповиновение не мог.

Хеллстром встал, обогнул стол и направился к выходу.

— Если вы мне понадобитесь, где мне вас искать? — спросил Салдо.

— В моей комнате. Сообщи сразу, как появится Перуджи.

Глава 45

Мудрость Харла:

«Становясь в ОППОЗИЦИЮ Вселенной, ты рискуешь своей жизнью».

Вместо того чтобы прямо отправиться к себе, Хеллстром свернул налево в главную галерею, затем еще раз налево, и когда подошла кабина, он вошел в открытый проем экспресс-лифта. Он выпрыгнул из движущейся кабины на уровне пятьдесят один в другую широкую галерею, более спокойную по сравнению с галереями верхних уровней. Работники здесь все делали с кошачьей мягкостью и с молчаливым сознанием важности выполняемых, даже если и второстепенных, поручений.

Хеллстром прошел относительно активную зону, стараясь не мешать работникам, и только когда вошел в арку, ведущую в лабораторию, занятую разработкой «Проекта 40», он стал обдумывать, что ему следует сказать специалистам.

Глава 46

Мысли Хеллстрома:

«Внешние полагают, что речь идет об изобретении, касающемся работы с такими металлами, как сталь. Это мнение у них сложилось в результате прочтения страниц 17–41 Отчета. Вероятно, они подумали о наличии проблемы перегрева, ознакомившись исключительно с указанными страницами».

Да, именно так. Достаточно кратко, чтобы удовлетворить характерную для исследователей нетерпимость ко всем помехам в работе, но и достаточно информативно.

Хеллстром остановился в дверном проеме, ожидая перерыва в работе. Вторгаться сюда можно только по делу чрезвычайной важности. Работающие здесь специалисты были известны своей вспыльчивостью.

Хотя он имел достаточный опыт общения с исследователями-физиками, чтобы не реагировать на особенности их поведения, ему было трудно представить, какой фурор устроит это семейство, если познакомить с ним диких Внешних.

Сейчас двадцать из них работали над массивным цилиндрическим объектом в ярко освещенном центре лаборатории, каждый в сопровождении мускулистого симбионта. Эти исследователи-физики имели особую ценность для Муравейника, их было очень сложно получить и не менее сложно поддерживать потом. Их гигантские головы (пятнадцать дюймов от линии белоснежных волос до основания безволосого подбородка, лоб одиннадцати дюймов шириной, нависающий над выпученными голубыми глазами) требовали королевских родов для каждого из них. Ни одна из женщин не смогла родить более трех, со многими абортами на ранней стадии беременности. Смерть матери при родах этих специалистов была обычным делом, но Муравейник с готовностью платил эту цену. Они бесчисленное количество раз доказали, что стоят того, и послужили главной причиной, почему первые колонисты положили конец векам секретной миграции. Этих специалистов необходимо спрятать от глаз Внешних любой ценой. Их работу надо скрывать тоже. Наряду со многими изобретениями они придали электронным инструментам Муравейника необходимую надежность, миниатюрность и мощность. Они изобрели новейшие пищевые добавки, сбалансировавшие поведение работников.

Исследователей-физиков не узнать было невозможно. Помимо огромной черепной коробки, генная ветвь, к которой они принадлежали, отличалась особенностями, неразделимыми с искомой специализацией и еще больше отличавшими их от исходной дикой формы. Вместо ног у них были отставшие в росте обрубки, и каждого специалиста сопровождал бледный мускулистый, химически нейтрализованный и сговорчивый работник. Из-за бесполезных ног специалистов перемещали с места на место на тележках или переносили на руках. Хотя руки исследователей не задерживались в росте, были они тонкие и слабые, с длинными и изящными пальцами. Генетически эти специалисты были стерильны, и род свой они не могли продолжить. Обратной стороной полного подчинения организма нуждам интеллекта явилась неспособность регулирования на химическом уровне своего эмоционального состояния, почему специалисты отличались болезненной несдержанностью в своих отношениях с другими работниками. Даже симбионты-помощники служили объектами их ярости. Однако со своими коллегами-специалистами они выказывали мягкость и взаимоуважение — черта характера, выработавшаяся в них после нескольких конфликтов, уменьшавших эффективность первого поколения.

Один из специалистов наконец остановился и посмотрел на Хеллстрома. Работник, точнее работница, жестом, направленным на цилиндрическую конструкцию, показала ему: «Торопимся». Затем движением руки и пальцев, которыми она коснулась темного лба, показала: «Твое присутствие мешает мне думать».

Хеллстром быстрым шагом направился к ней. Он узнал ее, одну из самых старших в своем семействе, эту женщину, со многими шрамами на теле от непланово прошедших экспериментов. Ее сопровождал бледный, с покатыми плечами нейтрализованный работник с выпирающими на руках и торсе мускулами. С трусливой робостью он наблюдал за тем, как в несколько мгновений Хеллстром на языке жестов изложил суть дела.

— Какое нам дело до того, что думают Внешние? — сказала она.

— Они смогли по этим нескольким страницам понять, что мы столкнулись с проблемой перегрева, — жестом показал Хеллстром.

Она заговорила тогда, зная, что голос лучше передаст ее раздражение:

— Ты думаешь, Внешние могут нас чему-нибудь научить?

— Мы часто учимся на их ошибках, — ответил Хеллстром, не реагируя на ее выпад.

— Помолчи немного, — приказала она и закрыла глаза.

Хеллстром знал, что сейчас она быстро пролистывает в уме злополучные страницы, соотнося последние данные с ошибочным мнением Перуджи.

Вскоре она открыла глаза и сказала:

— Уходи.

— Это помогло тебе? — спросил Хеллстром.

— Да, — сказала она и добавила с удвоенным раздражением: — Очевидно, этот тип способен иногда что-то соображать.

Хеллстром удержался от улыбки, повернулся и направился к выходу. Рабочий ритм, казалось, остался неизменным, но, посмотрев назад, он увидел нескольких специалистов, сбившихся в кучу и активно жестикулирующих. Он уловил несколько раз жест «теплота», но смысл других жестов был ему непонятен. Исследователи, как ему было известно, разработали свой язык жестов, понятный им одним. Они препарируют новые данные и очень быстро введут их в свой проект.

Глава 47

Неофициальный меморандум в адрес Совета Агентства:

«УНИЧТОЖИТЬ ПРИ ПРОЧТЕНИИ. Часть документов, касающихся дела Хеллстрома, не была нам представлена. Они ведут двойную игру. Другой источник сообщает о бумагах, скопированных в МТИ, что имелись, по крайней мере, еще три страницы. Все говорит о том, что речь идет о новом и гораздо более дешевом процессе получения стали, а не об оружии. Как я уже неоднократно отмечал, эта парочка однажды обязательно попробует что-нибудь в этом роде. Так и случилось!»

Отчет Мимеки Тиченам о Внешнем использовании гормонов:

«Через несколько секунд после инъекции кожа Внешнего мужчины становится теплой на ощупь и даже слегка алеет. Похоже на реакцию мужчин Муравейника, но все процессы более ярко выражены, более быстро протекают. Реакция занимает от пяти до десяти секунд. Затем различия становятся более заметными. Мускулы Внешних мужчин иногда в первый момент твердеют до полного паралича тела, который проходит после первых бридинг-трансформаций. Однако так реагируют не все Внешние. Почти немедленно, а иногда и одновременно с реакцией кожи, у мужчины наступает сильная эрекция, не пропадающая после единичного оргазма. Шестикратный непрерывный оргазм не является чем-то исключительным. Однажды я насчитала тридцать один. Все это время мужчина выделяет обильный пот, что происходит во всех случаях и что меня крайне возбуждает. Словно он убыстряет или усиливает весь спектр женских переживаний. Этот резкий запах, вероятно, вызывается гормоном, который можно отнести к тому классу, к которому принадлежит наш ХВ5, вызывает схожую реакцию, хотя и не столь ярко выраженную. Запах особенно силен вблизи мужских сосков, всегда, по моим наблюдениям, набухающих и твердеющих. Иногда я замечала сильную дрожь мужских бедер, шеи и плечевых мускулов. Дрожь часто совпадает по времени с искажениями лица, перемежаемыми движениями головы и стонами. В общем, все реакции, обычные при спаривании у наших мужчин, отдающих себе в них отчет, характерны и для Внешних мужчин, но носят непроизвольный характер и проявляются после инъекции наших гормонов. По моему мнению (его разделяют и мои сестры), реакции Внешних возбуждают гораздо сильнее, чем в случае обычного бридинга в стенах Муравейника».

Было без двадцати двенадцать, и вот уже полчаса Хеллстром мерил шагами столовую, проверяя в последний раз, все ли сделано как надо. Изначально столовую обставили как место, где можно принимать деловых людей из Внешнего мира. Столовую и гостиную можно было увидеть через обшитую деревом арку. Длинный стол занимал центральную часть столовой, окружаемый десятью стульями. Над столом сверкала люстра полированного стекла. Китайский шкафчик, забитый тяжелой посудой голубого цвета, занимал почти всю стену, противоположную арке, ведущей в гостиную. Высокие эркеры с поднятыми кружевными занавесками выходили на укрытый ивами берег ручья.

Четыре прибора было подготовлено на ближнем к кухне конце стола — тяжелый голубой фарфор и посуда с костяными ручками.

Адекватно! Хеллстром усмехнулся. Не тщательно и досконально, но адекватно. Энтузиазм, захлестнувший Хеллстрома после сообщения Фэнси, убывал по мере приближения часа, на который был назначен визит Перуджи. Но этот час прошел — Перуджи запаздывал.

Мимека помогала на кухне. Время от времени Хеллстром видел ее сквозь стеклянную вставку в двери. Она была достаточно похожа на Фэнси, чтобы предполагать их генными сестрами, но в действительности Мимека принадлежала параллельной бридинг-ветви — не ФЭНСИ-ветви. В этих темных волосах и бледной, слегка розовой коже было что-то генетически близкое к другим характеристикам, к получению которых стремился Муравейник: плодовитость, независимое воображение, желание преуспеть, лояльность к Муравейнику, ум…

Хеллстром посмотрел на старомодные маятниковые часы рядом с кухонной дверью. Без пятнадцати двенадцать, и никаких признаков Перуджи. Почему он опаздывает? Он никогда раньше не опаздывал. Что если он решил не приходить, сменить тактику? Могли они узнать что-нибудь компрометирующее об этом чертовом велосипеде? Перуджи вполне мог связаться с ФБР. Но с Мимекой, играющей роль Фэнси, они могли сбить с толку охотников. Отпечатки пальцев не подойдут. Она не спаривалась в последние дни, и это покажет медицинское обследование. И он настоит на его проведении. Это послужит также подходящим поводом избавиться от всех этих любителей совать нос в чужие дела.

Он услышал, как открылась входная дверь.

Перуджи, наконец?

Хеллстром развернулся, прошел под аркой в гостиную со всей обстановкой начала двадцатого века и старательно поддерживаемыми затхлыми запахами. Несмотря на торопливость, он успел дойти только до середины гостиной, когда вошел незнакомец на два шага впереди Салдо. Незнакомец был мал ростом, на дюйм ниже Салдо, с растрепанными темными волосами и затаенной осторожностью в глазах. Лоб его изрезали глубокие морщины. Если бы не эти морщины, ему можно было дать двадцать с небольшим, но Хеллстром затруднялся определить возраст низкорослых Внешних. Незнакомец был в желтовато-коричневых рабочих брюках, тяжелых ботинках, в белой рубашке с открытым воротом из легкой ткани, сквозь которую торчали рыжеватые волосы, росшие на груди. Поверх надет был коричневый жакет с разрезными карманами. Правый карман выпирал, словно в нем находилось оружие. Бледно-желтые семена травы прилипли к краям брюк.

Он остановился, увидев Хеллстрома, и пролаял:

— Вы Хеллстром?

Салдо, на шаг позади него, подал жестом предупреждающий сигнал.

Хеллстром почувствовал, как забилось сердце от требовательного, официального тона, но прежде чем он мог ответить, вмешался Салдо:

— Доктор Хеллстром, это мистер Джанверт, помощник мистера Перуджи. Мистер Джанверт оставил машину у старой лесопилки и прошел поляной.

Джанверт сохранял мрачное выражение на лице. Все закрутилось слишком быстро после смерти Перуджи. Был необходимый звонок в центр, и сам Шеф вышел на связь после условного сигнала. Шеф сам! Джанверт не мог подавить самодовольного чувства. «Мистер Джанверт, все зависит от вас. Это последняя капля!» Мистер Джанверт, не Коротышка. Инструкции Шефа были краткими, четкими, властными.

— Пешком? — удивился Хеллстром. Намек на дорогу через поляну обеспокоил его. Той же тропой пришел и прежний.

Салдо сделал шаг, встав вровень справа от Джанверта, снова жестом предупредил об осторожности и сказал:

— Мистер Джанверт принес ужасное известие. Он говорит, что мистер Перуджи мертв.

Информация оглушила Хеллстрома. Он попытался оценить ее. Фэнси? Она ничего не сказала об этом… Он увидел, что от него ждут ответа, и постарался, чтобы его изумление выглядело естественным.

— Мертв? Но… я… — Хеллстром махнул рукой в сторону гостиной, — жду его, я хотел сказать, мы условились… Что случилось? Как он умер?

— Мы это выясняем, — сказал Джанверт. — Ваш шериф пытался не дать нам забрать тело, но мы предъявили ордер, выданный федеральным судьей Салема. Тело Перуджи сейчас на пути в медицинскую школу Университета Орегона в Портленде.

Джанверт анализировал реакцию Хеллстрома. Похоже, что удивление искреннее, если, конечно, он не актер. Он снимал фильмы.

— Результаты вскрытия будут получены очень скоро, — сказал Джанверт, словно сомневаясь в способности Хеллстрома увязать эти два события.

Хеллстром задумался. Ему не понравилось, что Джанверт сказал «ваш шериф». Что сделал Линк? Совершил ошибку, которую надо будет исправлять?

— Если шериф Крафт вмешался, это достойно сожаления, — сказал Хеллстром, — но к нам это отношения не имеет. Он не наш шериф.

— Ладно, хватит об этом, — сказал Джанверт. — Одна из ваших женщин провела прошлую ночь с Перуджи и вколола ему какой-то наркотик. На его руке остался синяк размером с доллар. Мы хотим выяснить, что это за наркотик. Мы свяжемся с ФБР, со службой налогообложения спиртных напитков — преступления, связанные с наркотиками, в их компетенции, — и мы вскроем вашу ферму, как консервную банку!

— Одну минуту! — сказал Хеллстром, пытаясь справиться с охватившей его паникой. Вскроют ферму! — Что это за чушь про ночь с мистером Перуджи? Наркотики? О чем вы говорите?

— Куколка с вашей фермы по имени Фэнси, — сказал Джанверт. — Фэнси Калотерми, думаю, таково ее полное имя. Она провела последнюю ночь с Перуджи и…

— Чепуха! — прервал его Хеллстром. — Вы говорите о Фэнси? Что у нее любовная связь с мистером Перуджи?

— Именно! Перуджи мне все рассказал. Она вколола ему наркотик, и, держу пари, это его убило. Мы собираемся допросить мисс Калотерми и других людей из вашего окружения. Мы докопаемся до правды.

Салдо прокашлялся, пытаясь отвлечь Джанверта, дать Хеллстрому время подумать. Его слова били по чувствительным местам. Салдо ощущал, как обострились оборонительные реакции, воспитанные в нем Муравейником. Он уже должен был удерживать себя от прямой физической атаки на Джанверта.

Джанверт бросил только один косой взгляд на Салдо.

— У вас есть что добавить?

Прежде чем Салдо успел ответить, заговорил Хеллстром:

— Кто это мы, мистер Джанверт, которых вы все время вспоминаете? Признаюсь, мне это непонятно. Я испытывал расположение к мистеру Перуджи и…

— Только не испытывайте ваше расположение ко мне, — сказал Джанверт. — Мне такое расположение не нравится. Что касается вашего вопроса, то ответ на него прост. Вскоре здесь будет ФБР и группа офицеров из Алкол Такс. Если потребуется еще кто-то в этом расследовании, мы его пригласим.

— Но у вас нет официального статуса, мистер Джанверт, не правда ли? — спросил Хеллстром.

Джанверт на секунду задумался. Звучало что-то в этом вопросе, что ему не понравилось, и он даже бессознательно сделал шаг вперед от стоящего рядом Салдо.

— Это так? — настаивал Хеллстром.

Джанверт воинственно выпятил челюсть:

— Полегче с моим официальным статусом, мистер Хеллстром. Ваша мисс Калотерми приехала в мотель, где остановился Перуджи, на велосипеде. Этот велосипед был собственностью Карлоса, одного из наших людей, к которому вы, как мы подозреваем, также испытывали расположение.

Выгадывая время, Хеллстром сказал:

— Я не успеваю следить за вами. Кто этот… Э, да, служащий, которого искал мистер Перуджи. Непонятно, при чем здесь велосипед, но… вы хотите сказать, что тоже работаете в этой компании, мистер Джанверт?

— Вы скоро увидите здесь нечто интересное, — сказал Джанверт. — Где мисс Калотерми?

В голове Хеллстрома быстро прокручивались возможные ответы. Прежде всего он похвалил себя за предусмотрительность — за то, что спрятал Фэнси, заменив ее на Мимеку. Случилось самое худшее. Они выследили проклятый велосипед! Продолжая тянуть время, он сказал:

— Боюсь, что я не знаю точно, где сейчас искать мисс…

Мимека выбрала этот момент, чтобы выйти из арки в столовую. Было слышно, как за ней закрылась кухонная дверь. Она не видела раньше мистера Перуджи и предположила, что Джанверт и есть ожидаемый гость.

— А, вот вы где, — сказала она. — Ленч остывает.

— Да вот и она, — сказал Хеллстром, знаком показав Мимеке молчать. — Фэнси, это мистер Джанверт. Он принес печальные новости. Мистер Перуджи скончался при таинственных обстоятельствах.

— Не может быть, — сказала она, подчиняясь знаку Хеллстрома. Хеллстром посмотрел на Джанверта, пытаясь понять, прошла ли подмена. Мимека подходила под описание Фэнси. Даже их голоса были похожи.

Джанверт тяжело посмотрел на нее и потребовал:

— Где, черт возьми, вы взяли этот велосипед? Каким наркотиком вы убили мистера Перуджи?

Мимека закрыла ладонью рот в испуге. Раздражение, смешанное со страхом, вызванным запахом Джанверта, резкий голос и неожиданные вопросы — все это сбило ее с толку.

— Одну минуту! — Хеллстром знаком приказал ей молчать и следовать за ходом его мыслей. Он посмотрел на нее строго и заговорил тоном требовательного родителя: — Фэнси, я хочу, чтобы ты сказала мне правду. Ты провела прошлую ночь с мистером Перуджи у него в мотеле?

— С… — она покачала головой из стороны в сторону. Тревога Хеллстрома была явной, а Салдо, она это видела, просто била дрожь. Нильс приказал ей сказать правду и подчеркнул приказание жестом.

В комнате стояла тишина, пока она обдумывала ответ.

— Я… конечно нет! — сказала она. — Вам обоим это прекрасно известно. Я была здесь в… — она осеклась, и в горле у нее моментально пересохло. Она чуть не сказала «в Муравейнике». Ей надо лучше следить за своими словами.

— Будем играть в прятки? — насмешливо сказал Джанверт. Он пристально смотрел на женщину, ощущая под маской замешательства скрытую тревогу, подтверждающую сказанное Перуджи перед смертью. Она была в мотеле. Она убила его, и возможно, по приказу Хеллстрома. Хотя доказать это будет трудно. У них есть только отчет Перуджи и описание женщины. Скользкая ситуация.

— Здесь будет больше закона через пару часов, чем вы когда-либо видели, — пробурчал Джанверт. — Они возьмут ее с собой, чтобы допросить. — Он показал на Мимеку. — Не пытайтесь спрятать ее. Отпечатки ее пальцев найдены на велосипеде и в комнате Перуджи, ей придется ответить на несколько интересных вопросов.

— Возможно, возможно, — сказал Хеллстром. Голос его становился уверенней по мере того, как он видел, что меры предосторожности, предпринятые им, открывали перед ними путь к спасению. — Но вы, мистер Джанверт, не закон. Пока закон…

— Я же сказал вам, забудьте об этом дерьме, — сказал Джанверт.

— Могу понять вашу нервозность, — сказал Хеллстром, — но мне не нравится ваш тон и выражения в присутствии этой молодой женщины. Я хочу вас попросить…

— Что? — перебил Джанверт. — Выбирать выражения в присутствии этой молодой женщины! Она переспала с Перуджи прошлой ночью и знала о траханье больше, чем он. Выбирать выражения!

— Довольно! — сказал Хеллстром. Он посылал отчаянные знаки Мимеке быстро уходить, но она слушала Джанверта и не обращала на него внимания. И тогда он велел ей ответить на слова Джанверта.

— Переспала? — переспросила она. — Да я даже не знакома с мистером Перуджи.

— Это в пользу бедных, сестрица, — сказал Джанверт. — В пользу бедных.

— Можешь больше не отвечать на его вопросы, Фэнси, — сказал Хеллстром.

Она посмотрела на него, оценивая ситуацию для себя. Перуджи мертв! Что натворила Фэнси?

— Правильно, — сказал Джанверт. — Заткните ей рот, пока не придумаете правдоподобную ложь. Но я обещаю, на ней нас не купить. Медицинское обследование…

— Действительно, — прервал его Хеллстром. — Медицинское обследование. — Он вздохнул с неподдельной печалью. Прошло отлично. Он посмотрел на Мимеку. — Фэнси, дорогая, можешь не отвечать на вопросы, пока сюда не прибудут официальные лица, если они действительно придут сюда по столь нелепому…

— О, они придут, — сказал Джанверт. — И когда они придут, я ожидаю узнать об очень интересных результатах, полученных после медицинского освидетельствования.

Салдо, все еще борясь с защитными рефлексами, жестом привлек внимание Хеллстрома и спросил:

— Нильс, вышвырнуть его отсюда?

— В этом нет необходимости, — сказал Хеллстром, знаками призывая Салдо сдерживать себя.

Очевидно, Салдо лучше было не контактировать физически с Джанвертом. Будет одним убийством больше.

— Вы правы, не стоит, — сказал Джанверт. Он сунул руку в карман жакета и сделал еще два шага от Салдо. — Даже не пытайся, детка, или я тебя продырявлю.

— Эй! — крикнул Хеллстром. — Без глупостей! — Он посмотрел на Салдо в упор. — Что ты должен сделать, Салдо, так это позвонить шерифу Крафту. Если то, что сказал мистер Джанверт, правда, я не понимаю, почему Крафт еще не здесь. Узнай, могу ли я связаться с ним и попросить его…

— Крафт очень занят телефонным звонком из его офиса в Лейквью, — сказал Джанверт. — Ваш ручной шериф занят, понятно? Никто не приедет сюда, чтобы спасти вас или вмешаться, прежде чем сюда прибудет ФБР.

Хеллстром увидел жесткую улыбку на лице Джанверта и внезапно понял, что Внешний играет в какую-то рассчитанную игру. Хеллстром нахмурился, соображая, есть ли у Джанверта какие-либо полицейские права. Возможно ли, что он провоцирует их на необдуманное действие, которое даст ему возможность распоряжаться здесь до прибытия остальных? Многое необходимо сделать по защите Муравейника до прибытия полиции Внешних. Попытается Джанверт помешать Салдо покинуть комнату?

— Салдо, — сказал Хеллстром, — как ни прискорбно положение, в котором мы очутились, дела надо делать. Задержки стоят нам дорого. — Хеллстром знаком приказал Салдо уйти и заняться подготовкой Муравейника к возможному обыску. — Полагаю, тебе следует вернуться к работе. Мы подождем здесь с…

— Все остаются здесь! — рявкнул Джанверт. Он еще на шаг отступил от Салдо, держа руку в кармане. Что эта деревенщина о себе думает? — Ведется расследование об убийстве! Если вы полагаете, что…

— Думаю, что если здесь вообще окажется о чем говорить, то это будет во всяком случае не убийство, — сказал Хеллстром. — Он повторил сигнал Салдо. — Считаю фактом, что Фэнси не покидала ферму прошлой ночью. В то же время, роль мистера Салдо существенна в подготовке снимаемого нами фильма. В этот фильм уже вложено несколько сот тысяч долларов, и он должен быть представлен в Голливуде через месяц с небольшим. Он отвлекся от работы, чтобы встретить вас и проводить…

— Я прогуливался после обеда, — сказал Салдо, подхватывая брошенный мяч. Он посмотрел на наручные часы. — Бог ты мой! Я опоздал! Эд, наверное, лезет на стену! — Он развернулся и зашагал к двери.

— Одну минуту, вы! — крикнул Джанверт.

Салдо проигнорировал его. Хеллстром дал ясную команду, не допускающую неповиновения. У Джанверта, очевидно, имелось оружие, и положение сложилось отчаянное. Воспользуется ли он им? Салдо почувствовал мурашки на спине, но не остановился. Муравейник требовал этого от него.

— Я же сказал стоять, иначе!.. — крикнул Джанверт. Он прошел под аркой в холл, стараясь не упустить из виду удаляющуюся спину Салдо, одновременно держа под контролем оставшуюся в комнате парочку. Салдо открыл дверь! Рука Джанверта на рукоятке пистолета стала липкой от пота. Посметь выстрелить? Салдо выходил!

Дверь закрылась.

— Мистер Джанверт, — позвал Хеллстром.

Джанверт повернулся, посмотрел на Хеллстрома.

— Мистер Джанверт, — повторил Хеллстром, — мы находимся в прискорбных обстоятельствах, и мне бы не хотелось их еще усложнять. Мы ожидали мистера Перуджи на ленч, и будет глупо дать ему пропасть. Уверен, что настроение у всех повысится, если мы…

— Думаете, я съем здесь хоть один кусок? — спросил Джанверт. Хеллстром действительно так наивен?

Хеллстром пожал плечами.

— Очевидно, нам придется подождать прибытия властей, и вы не желаете лишать нас с Фэнси своего общества. Я предлагаю разумный выход. Я уверен, что все вскоре разъяснится, и я только пытаюсь…

— Конечно! — ухмыльнулся Джанверт. — И вы ко мне расположены!

— Нет, мистер Джанверт, я к вам не расположен. Уверен, Фэнси разделяет мою антипатию. Я забочусь только…

— Да бросьте вы!

Джанверт чувствовал нарастающее раздражение и беспокойство. Он не должен был дать уйти этому типу. Надо было стрелять в ноги, свалить его на пол.

— Если вы беспокоитесь, не подсыпали мы вам чего-нибудь в пищу, — сказала Мимека, — я могу пробовать все блюда, прежде чем давать их вам. — Она беспокойно взглянула на Хеллстрома. Нильс сказал, что он надеется, что посетитель обязательно что-нибудь съест. Это был другой посетитель, относилось ли сказанное к нему?

— Попробуешь… — Джанверт покачал головой. Эти люди совершенно невозможны! Как они могут продолжать играть в невинность, зная, что он взял их тепленькими?

Мимека посмотрела на Хеллстрома, ища подтверждения правильности избранного ею поведения.

— Она только хочет помочь вам чувствовать себя спокойнее, — пояснил Хеллстром и, используя жест, передал Мимеке: «Заставь его пообедать с нами!»

Он наблюдал за Джанвертом внимательно. С Салдо все висело на волоске. Джанверт едва не применил оружие. Все они в своем агентстве такие отчаянные?

— Мы уже имели возможность убедиться в этих способностях, мисс Фэнси, — сказал Джанверт. — Спасибо, но вынужден отказаться.

— Ну а я пообедаю, — сказал Хеллстром. — Вы можете присоединиться к нам, но, впрочем, как угодно. — Он подошел к Мимеке и взял ее под руку. — Идем, дорогая. Мы сделали все, что было в наших силах.

У Джанверта не было выбора, кроме как последовать за ними в столовую. Он обратил внимание на четыре прибора и подумал, кто мог быть четвертым? Крафт? Салдо?

Хеллстром усадил Мимеку спиной к китайскому шкафчику, а сам сел на стул во главе стола спиной к кухонной двери. Он указал на стул напротив Мимеки:

— По крайней мере, посидеть с нами вы можете.

Джанверт игнорировал приглашение, демонстративно обошел вокруг стола и сел на стул рядом с Мимекой.

— Как угодно, — сказал Хеллстром.

Джанверт взглянул искоса на женщину. Она сидела, сложив руки на коленях, глядя на тарелку в молитвенной позе. «Святая невинность, прости Господи! — подумал Джанверт. — Ничего, мы тобой займемся. И если попытаешься улизнуть, как твой друг, я тебя пристрелю. О последствиях позаботимся потом. Я даже в ногицелиться не буду».

— У нас сегодня свиные отбивные, — сказал Хеллстром. — Вы уверены, что не будете есть?

— Да, ради вашей и своей жизни, — сказал Джанверт. — Особенно моей.

Он посмотрел настороженно на заскрипевшую кухонную дверь, крепче сжав рукоятку пистолета. Пожилая седовласая женщина с темно-оливковой кожей и поразительно живыми голубыми глазами вошла в дверь. Ее морщинистое лицо искривилось в улыбке, когда она посмотрела вопросительно на Хеллстрома. Джанверт переключил свое внимание на Хеллстрома, заметил странный молниеносный знак, очевидно предназначенный этой старухе. В то же время Хеллстром обменялся многозначительным взглядом с женщиной, сидящей рядом с ним.

— Что это вы там делаете? — спросил Джанверт.

Хеллстром заметил, что Джанверт смотрит на его руку, и устало перевел взгляд на потолок. С Джанвертом трудно будет иметь дело, если они не уговорят его поесть. Так много вещей надо было сделать, а Салдо слишком молод, чтобы можно было на него во всем положиться. Конечно, старшие ему могут посоветовать, но у Салдо развивалось упрямство, с которым ему еще придется бороться. Салдо может и отказаться от советов лучших умов Муравейника.

— Я задал вопрос, — настаивал Джанверт, наклоняясь в сторону Хеллстрома.

— Я прошу моих помощников помочь мне вас успокоить и уговорить присоединиться к трапезе, — сказал Хеллстром усталым голосом. Купится ли на это Джанверт?

— Черта лысого! — отрезал Джанверт. Он взглянул на пожилую женщину. Она все еще стояла позади Хеллстрома, одной рукой придерживая открытую дверь в кухню. Почему эта старая ведьма не скажет ни слова? Собирается стоять здесь, пока кто-нибудь не скажет, что ей делать? Очевидно, так оно и было.

Молчаливая сцена затянулась.

«Правильно ли я рассудил? — спрашивал себя Хеллстром. — Дать ли знак продолжать, как было условлено?»

«Какого черта они ждут?» — думал Джанверт. Он вспомнил упоминание Перуджи о «молчаливых женщинах», изучающих трудный диалект. Старая ведьма что-то не слишком смахивает на актрису. Ее глаза сохраняли яркость и настороженность, но в постановке плеч, в том, как она придерживала дверь, угадывалось терпение.

«Надо рисковать», — решил Хеллстром.

Он нарушил тишину:

— Мисс Найлс, принесите, пожалуйста, две порции, мне и Фэнси. Мистер Джанверт не обедает.

В то же время, маскируя жест почесыванием головы, он дал знак продолжать. Слова для мисс, являвшейся бесплодной женщиной, умеющей исполнять только эту работу, были бессмысленным набором звуков. Она прочитала сигнал и, кивнув, ушла в кухню.

Джанверт все сильнее чувствовал аппетитные запахи, доносящиеся из кухни, и начал сомневаться, не поступает ли глупо. Разве могут они осмелиться отравить его? Конечно, верить им нельзя, но… Да, они могли отравить его. Хотя тщательные приготовления к обеду несколько его озадачили.

Хеллстром должен был знать о смерти Перуджи. Кто, кроме него, мог отдать приказ? Тогда кого они ждали к обеду? Если они знали о смерти Перуджи, значит, лишний прибор поставлен для отвода глаз. А это могло значить, что они приготовили нормальные, неотравленные блюда. Черт! Как вкусно пахнет. Он так любит свинину.

Хеллстром, казалось, безучастно смотрел в окно за другим концом стола.

— Знаешь, Фэнси, мне всегда нравилось здесь обедать. Нет, куда как лучше обедать здесь, чем второпях на съемочной площадке.

— Или совсем забыть про обед, — сказала она. — Я, кстати, это не раз замечала.

Он похлопал себя по животу.

— Не вредно иногда и пропустить обед-другой. Я все толстею.

— Я буду напоминать тебе об этом, — сказала она. — Ты испортишь себе желудок, если не изменишь привычек.

— Слишком много дел, — сказал Хеллстром.

«Крепкие ребята! — подумал Джанверт. — Болтают о пустяках в такой-то момент!»

Мисс Найлс вернулась, держа в каждой руке по тарелке. Она задержалась на секунду рядом с Хеллстромом, но затем первой подала женщине. Когда обе тарелки оказались на столе, Хеллстром показал ей знаком принести пиво. Они изготовляли его в небольшом количестве для поощрения хорошо выполненной работы или для маскировки химических добавок, изредка требующихся признанным негодными специалистам, отсылаемым в Котел.

Джанверт посмотрел на тарелку, стоящую перед сидящей рядом с ним женщиной. От нее поднимался пар. Свинина была полита соусом, в котором можно было разглядеть грибы. Гарниром служил шпинат и жареный картофель. Женщина пока сидела, сложив руки и опустив глаза. Неужели она действительно молилась, черт ее побери?

Он вздрогнул от неожиданности, когда Хеллстром сложил руки над тарелкой и заговорил нараспев:

— Великий Боже, за пищу, которую мы сейчас съедим, возносим мы тебе благодарение. Да осенит твое божественное провидение нас, разделяющих эту жизнь. Аминь.

Молодая женщина эхом повторила за ним:

— Аминь.

Полнота чувства в голосе Хеллстрома смутила Джанверта. И эта женщина, как она присоединилась к нему в конце. Не в первый раз звучит эта молитва. Ритуал потряс Джанверта больше, чем ему хотелось признаться даже себе, и раздражение его усилилось. Проклятые лицедеи!

Запах от тарелки довел раздражение до предела. Женщина потянулась за вилкой. Они, черт возьми, сейчас приступят!

— Вы уверены, что не будете ничего есть? — спросил Хеллстром.

С неожиданным злорадством Джанверт наклонился над столом и взял тарелку Хеллстрома, сказав при этом:

— Разумеется. Рад, что вы спросили. — Он с триумфом поставил тарелку перед собой. И подумал: «С блюдом, которое собирался съесть сам Хеллстром, должно быть все в порядке!»

Хеллстром закинул голову и рассмеялся, не в силах сдерживать себя. Джанверт вел себя именно так, как он надеялся.

Улыбаясь, Мимека сквозь ресницы смотрела на Хеллстрома. Джанверт был предсказуем, как и большинство Внешних. Он вел себя именно так, как предсказывал Хеллстром. Она должна была признать, что сомневалась, когда Хеллстром знаками объяснил ей свой план. Но перед Джанвертом стоял прибор, и он брал нож и вилку. Скоро он станет послушным.

Хеллстром вытер слезы из глаз уголком салфетки и крикнул:

— Мисс Найлс! Принесите еще один прибор.

Дверь приоткрылась, и показалась седая голова.

Хеллстром показал на пустое место перед собой и сделал знак. Женщина кивнула, голова исчезла, и вскоре появилась сама мисс Найлс с новой полной тарелкой. «Вероятно, своей собственной», — подумал Хеллстром. Он понимал, что она отдала ему не последнее. Нейтрализованные работники радовались как дети редким возможностям съесть что-то отличное от ежедневной кашицы, поступающей из Котла. Он успел подумать об источнике отбивных — наверно, молодой работник, погибший прошлой ночью в генераторной. На вид мясо казалось нежным. И он подумал, беря в руки нож и вилку: «Благослови его, вошедшего в вечный поток жизни, ставшего частью нас всех».

Мясо оказалось не только нежным, но и сочным, и Джанверт не скрывал получаемого удовольствия.

— Ешьте, не бойтесь, — сказал Хеллстром, взмахивая вилкой, — мы употребляем продукты высшего качества, и мисс Найлс превосходная стряпуха.

Он был рад, что одну порцию она оставила для себя. Она заслужила эту награду.

Глава 48

Слова Тровы Хеллстром:

«Моделью вхождения Муравейника в формы другой жизни, окружающей нас, может служить тессерант-куб в четырех измерениях. Наш тессерант представляет собой мозаичную конструкцию, ни одна часть которой не может быть изъята и чьи грани нерасторжимо сцеплены между собой. Таким образом, модель дает нам самодостаточные временную линию и место обитания при одновременном вхождении в планетарную систему и во Вселенную. Следует всегда помнить, что наш тессерант неразрывно связан с другими системами и переплетение связей столь сложно, что мы не можем маскировать себя бесконечно. Мы рассматриваем физические размеры Муравейника, как место нашего обитания только на определенной стадии развития. Мы перерастем эту стадию. Главной заботой наших специалистов-руководителей должно стать расширение генетического спектра в части приспособляемости».

— Разговор довольно интересный, насколько я могу судить по тому, что слышала, — сказала Кловис Карр.

Линкольн Крафт посмотрел на нее через большой плоский стол. За ее головой в окне он видел край горы Стинс. Из расположенного этажом ниже торгового комплекса доносился шум дневного оживления. Слева от него висел плакат, дающий детальные рекомендации о предупреждении воровства скота. Третьим пунктом шел «нерегулярный обход оград», и его взгляд все возвращался к этому пункту, словно ища в нем какую-то магию. Было почти три часа дня. Трижды ему звонили из офиса в Лейквью, и каждый раз он получал приказ «оставаться на месте».

Кловис Карр устроилась поудобнее на жестком деревянном стуле, насколько ей это позволяло миниатюрное, гибкое тело. На ее обманчиво молодом лице, когда она расслаблялась, сразу появлялись морщины. Она присоединилась к Крафту где-то около одиннадцати часов — в мотеле, где им сообщил о смерти Перуджи нахальный коротышка, назвавшийся просто «Джанвертом». Крафт понял почти сразу, что Джанверт и эта Кловис были сообщниками, и после этого картина начала проясняться. Эта парочка входила в команду Перуджи. С этого момента Крафт удвоил осторожность, поскольку подозрения Хеллстрома, касающиеся недавних чужаков, были хорошо известны всем связанным со службой безопасности Муравейника. Эти двое подозревали его, вскоре понял Крафт. И женщина прилипла к нему как банный лист.

Третий звонок — шерифа Лафама — испугал Крафта сильнее, чем летнее происшествие, когда во время чистки был подобран заблудившийся ребенок и вся семья кинулась на его поиски. Тогда удалось выкрутиться благодаря быстро подготовленной версии со свидетелями о том, что ребенок, подходящий под описание, был подобран и увезен неизвестной парой на старом автомобиле в километре от того места, где ребенка видели в последний раз.

Приказания Лафама были недвусмысленными:

— Ждите в офисе, пока не прибудут люди из ФБР, понятно, Линк? Это дело требует профессионалов. Поверь мне.

Крафт не нашелся, что ответить. Он мог сыграть оскорбленного профессионала (и нанести рану, которую шериф никогда не забудет); он мог подчиниться, как послушный слуга общества; он мог сыграть ковбоя-провинциала для этой дамочки; или разыграть умудренного опытом. Он не знал, какая маска дает ему лучший шанс реально помочь Муравейнику. В одном случае его могли ошибочно недооценить, хотя в вероятности этого сейчас он уже сомневался. В другом — мог многое понять по тому, что они не делали.

Например, они не оставляли его одного.

Воспитанная в Крафте потребность защищать Муравейник любой ценой, не находя себе выхода, заставляла его нервничать все сильнее. Накопившиеся за последние дни страхи обострились под влиянием непосредственной опасности, но необходимость оставаться в роли доминировала надо всем остальным. В конечном счете он так ни на что, кроме исполнения приказа Лафама, и не решился — он камнем сидел на своем месте в ожидании ФБР.

Карр раздражала его. Пока она оставалась здесь, наблюдая, слушая, он не мог позвонить Хеллстрому. Она знала, что он нервничает, и это как будто ее забавляло. Словно он не знал, какая липа ее легенда! Отпускница? Она?

Кожа ее лишь слегка была покрыта загаром, холодные серые глаза смотрели прямо и жестко, твердо поставленная челюсть, тонкий и неулыбчивый рот. Он догадывался, что в большой черной сумочке у нее на коленях был пистолет. Что-то в ней слегка напоминало показываемых по ТВ моделей — та же целенаправленность в движениях, отчужденность, которую не могла скрыть поверхностная бойкость. Она была из тех миниатюрных женщин, которые не теряли своей живости до самой смерти. Все снаряжение для отпуска на западе у нее имелось: широкие брюки из грубой ткани, подобранная под них блуза, жакет с медными пуговицами. Вся одежда неношенная, словно подобранная гардеробщицей в соответствии со сценарным листом. Но она не соответствовала ее стилю. Голубой платок на ее темных длинных волосах довершал картину несоответствий. В левой руке она держала черный кошелек в небрежно-готовом положении женщины-полицейского. Крафт не сомневался, что в нем было оружие. Хотя она не показала ему свои документы, шериф Лафам знал ее имя и обращался с ней с уважением, свидетельствующим о ее высоком официальном статусе.

— Опять шериф? — спросила она, кивком показывая на телефон. В голосе Кловис звучало нескрываемое презрение, но ее это не заботило. Ей не нравился толстоносый, бровастый шериф, и это чувство вызывалось не только ее подозрениями о его причастности к гибели агентов. Он был с запада и выказывал явную любовь к жизни на вольном воздухе. Одного этого было бы достаточно. Она предпочитала атмосферу ночных клубов, и это задание ей совсем не нравилось. Кожа на щеках и носе натянулась и болела от загара, еще больше усиливая раздражение Кловис.

— Да, шериф, — признал Крафт. Зачем лгать? По его ответам легко догадаться о вопросах, задать которые мог только шериф. — Нет, сэр, люди из ФБР еще не прибыли… Да, сэр. Я не выходил из офиса.

Что они там узнали о смерти Перуджи? Что показало вскрытие?

Крафт посмотрел на нее, раздумывая. Был один момент в словах шерифа, который следовало взвесить. Когда прибудет команда из ФБР, шериф просил Крафта передать сообщение ее руководителю. Сообщение на первый взгляд простое. Прокурор все еще не пришел к твердому заключению о «легальной основе вмешательства». Крафт, однако, должен был сказать ФБР, что агенты могут действовать, исходя из презумпции корректности, что коммерческая деятельность Хеллстрома, затрагивающая различные штаты, обеспечит требуемые основания. По словам шерифа, команда ФБР должна прибыть с минуты на минуту, и шериф хотел знать об их появлении. Машины прислали в аэропорт, и «люди Джанверта» готовы были на месте ввести их в курс дела.

Крафт записал слова шерифа в блокноте, лежащем рядом с телефоном. Сейчас он думал, снимет ли это подозрения, если он поделится этим сообщением с Кловис. Он знал, что должен передать сообщение ФБР, но то другое дело. Может он что-то выгадать сейчас?

— Нет, насчет вскрытия пока нет информации, — сказал Крафт.

— Вы написали «презумпция корректности» в блокноте, — сказала она. — Это мнение прокурора?

Крафт ответил уклончиво:

— Это мы обсудим с ФБР, без вас. Кстати, вы мне ничего не сказали, какое ко всему этому отношение имеете вы.

— Да, не сказала, — ответила она. — Вы осмотрительный человек, да?

Он кивнул:

— Да. Что все это значило?

Злая улыбка искривила уголки ее рта.

— И вам не нравится сидеть здесь словно на привязи?

— Да, мне это не нравится, — согласился он. Его удивила почти открытая ненависть к нему. Рассчитанная провокация или проявление чего-то более серьезного — недоверия местному шерифу? Он решил, что это выражение недоверия ему, и стал обдумывать свое дальнейшее поведение. Хеллстром и служба безопасности проигрывали с ним разные гипотетические ситуации, но ни один предложенный тогда план не предполагал такую сложную ситуацию.

Кловис через плечо посмотрела в окно за ее стулом. В офисе было жарко, и жесткий, неудобный стул раздражал ее. Хотелось холодной воды и прохладного бара, с его мягкими стульями, тепла и восхищения Джанверта. Уже неделю она играла роль его сестры на глупых каникулах. Маска стала ненужной после смерти Перуджи. Отношения иногда натягивались до предела. Приходилось общаться с Ником Мэрли, их отцом по легенде, ДТ совал свой нос во все дела. Шпионил за ними, разумеется. Удивительно, насколько ДТ не скрывал полученного им задания. Темнота проклятого фургона и расследование, не нравящееся никому, вымотали их всех. Случались моменты, когда они предпочитали не разговаривать друг с другом, чтобы не доводить дела до драки. Все, что у нее накопилось, находило выход сейчас, и Крафт оказался в фокусе. Она понимала это, но сдерживаться не собиралась.

Машины домохозяек, делающих свои дневные покупки, начали заполнять стоянку под окном. Кловис напряженно смотрела на них, надеясь увидеть команду ФБР, выходящую из одной из машин. Нет, их не было. Она вновь обратила внимание на Крафта.

«Можно сказать этому тупице-шерифу, что теплое местечко на кладбище мы ему уже приготовили», — подумала Кловис. Это была игра, которую в мыслях она любила играть с неприятными людьми. Конечно, Крафт будет потрясен и напуган. Он уже выказывал признаки нервозности.

Никто не собирался убивать этого сучьего сына. Маловероятно. Но у Крафта будут неприятности. Шеф потянул за ниточки в Вашингтоне, и Крафт почувствует их натяжение через столицу штата и шерифа в Лейквью. Как в театре марионеток. Федеральная власть дышит у Крафта за плечами, и он чувствует это. Он все еще хочет проверить ее документы, но вот уже час не может решиться спросить их у нее прямо. К счастью, ведь у нее не было иных документов, кроме прикрывающих легенду. В них говорилось, что ее звали Кловис Мэрли, а ее уже представили как Кловис Карр.

— Довольно необычный способ расследования дела об исчезновении, — сказала она, поворачиваясь, чтобы посмотреть на плакат, приклеенный к стене. Кража скота, и как с этим бороться!

— И еще более необычный способ расследования причин смерти в мотеле, — сказал Крафт.

— Убийства, — поправила его она.

— Свидетельств этому я пока не видел, — заметил он.

— Увидите.

Он смотрел на покрытое свежим загаром лицо Карр. Они оба знали, что в этом деле все необычно. Слова шерифа все еще звучали в ушах Крафта: «Линк, мы в этом деле бедные родственники. Губернатор держит дело под контролем. Дело необычное, понятно? Необычное. Потом между собой мы все уладим, но сейчас я хочу, чтобы ты вел себя тихо, и пусть ФБР делает что хочет. Они там сами разберутся с ребятами из Алкол Такс, в чьей компетенции это дело, но наша компетенция кончается на столе у губернатора, ясно? И не говори мне ничего о наших правах и обязанностях. Я знаю их так же хорошо, как и ты. Мы о них вспоминать не будем. Все понятно?»

Все было очень даже понятно.

— Где это вы так загорели? — спросил Крафт, глядя в лицо Карр.

«Сидя под вашим чертовым западным солнцем с биноклем в руках, сучий ты сын! — подумала она. — Тебе известно, где я проводила время».

Но она пожала плечами и беззаботно ответила:

— О, гуляя по здешним живописным местам.

«Шляясь вокруг Муравейника», — подумал Крафт, чувствуя укол тревоги, и сказал:

— Ничего бы не случилось, если бы ваш мистер Перуджи действовал официальными каналами. Ему бы следовало связаться с шерифом в Лейквью прежде всего, вместо того чтобы приходить ко мне. Шериф Лафам хороший…

— Политик, — прервала его Кловис. — Нам казалось, что лучше связаться напрямую с кем-нибудь, кто ближе знаком с доктором Хеллстромом.

Крафт облизнул губы. Ему не понравилось, как Карр наклонила вбок голову, выдерживая его взгляд.

— Я что-то не понимаю, — сказал он. — Что я должен…

— Вы все прекрасно понимаете, — сказала она.

— Черта с два я понимаю!

— Черта с два не понимаете, — сказала она.

Крафт чувствовал себя в тисках некой силы, таящейся за ее злобой. Она умышленно его провоцировала.

Ей действительно было наплевать на то, что он думал.

— Я знаю, кто вы на самом деле, — сказал Крафт. — Вы из одного из секретных правительственных агентств. ЦРУ, надо полагать. Думаете, у вас есть право…

— Благодарю за повышение, — сказала она, еще пристальнее глядя на него. Беседа приняла неприятный оборот. Эдди сказал о желании Шефа, чтобы мы надавили на шерифа, а не запугали его до смерти.

Крафт заерзал на стуле. Недобрая тишина установилась в комнате, глубокая и зловещая. Он пытался отыскать предлог, который позволил бы ему отлучиться к телефону. Сходить в туалет? Но эта женщина проводит его до самых дверей, а в туалете телефона нет. Впрочем, желание позвонить Хеллстрому постепенно ослабевало. Опасно звонить. Все линии сейчас, безусловно, прослушиваются. Почему они упорно связывают его с Хеллстромом? Прошли те времена, когда он заболевал от еды Внешних и его выхаживали в Муравейнике. Объяснением служила дружба, связывающая его с Тровой, но она давно умерла, и ее поглотил Котел. Почему эти люди так подозрительны?

Так он размышлял некоторое время, следуя собственным страхам, вспоминая забытые факты и изучая их под новым углом. Было ли это подозрительным, как в том случае, или время, когда… Бесполезное занятие, от которого только вспотели ладони.

Резкий звонок телефона вывел его из задумчивости. Он схватил трубку, сбил ее и подхватил, когда она висела, качаясь рядом со столом. Голос в трубке был озабоченным и громким: «Алло? Алло?»

— У телефона шериф Крафт.

— Кловис Карр близко? Мне сказали, она у вас.

— Она здесь. Кто говорит?

— Дайте ей трубку.

— Это официальный телефон и…

— Черт, а это официальный звонок! Дайте ей трубку!

— Да, но…

— Делайте что говорят! — Тон не давал повода усомниться, что обладатель голоса привык, что его слушают с первого раза.

Крафт через стол передал трубку Карр:

— Это вас.

Она взяла трубку с некоторым недоумением:

— Да?

— Кловис?

Она узнала голос — Шеф!

— Кловис на проводе, — ответила она.

— Ты знаешь, с кем говоришь?

— Да.

— Я узнал тебя по только что прослушанному образцу твоего голоса. Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала и сделала в точности то, что я тебе скажу.

— Да, сэр. Я слушаю.

Что-то в тоне его голоса подсказало ей, что дело осложнилось.

— Может шериф слышать наш разговор? — сказал Шеф.

— Нет, не думаю.

— Ладно, рискнем. Итак: самолет с людьми из ФБР и Алкол Такс разбился где-то в Систерсе. Это гора к северу от вас. Все погибли. Может быть, несчастный случай, но предполагаю, что нет. Я только что был у директора, и он придерживается того же мнения, особенно после того, как я рассказал ему все. Новая команда из ФБР уже отправлена из Сиэтла, но ей нужно время.

Она нервно сглотнула и беспокойно посмотрела на Крафта. Шериф сидел, откинувшись назад, заложив руки за голову и уставившись в потолок.

— Что требуется от меня? — спросила она.

— Я связался по радио с другими членами твоей команды, со всеми, кроме Джанверта. Он все еще на ферме?

— Насколько мне известно, сэр.

— Хорошо, делать нечего. Может быть, это даже к лучшему. Скоро с гор придут люди, они тебя захватят, ты должна взять с собой шерифа. Силой, если необходимо, понятно?

— Да.

Пальцами она провела по линии ствола своего револьвера в кошельке. Она сунула руку в сумку и твердой хваткой взялась за рукоятку. Непроизвольно ее взгляд обратился на большой пистолет в кобуре на поясе Крафта. Сучий сын, наверное, называет его свиной ногой.

— ДТ я уже проинструктировал, — сказал Шеф. — Ты отправляйся на ферму, возьми все под свой контроль. Любое сопротивление подавляй, директор согласен. Ответственность мы берем на себя. ФБР обещало самое широкое сотрудничество. Все понятно?

— Да.

— Я надеюсь на тебя. Никакого риска. Если шериф станет вмешиваться — убить. Любого другого тоже. Формальности утрясем потом. Ферма должна быть в наших руках самое позднее через час.

— Да, сэр. Командует ДТ?

— Нет. До прибытия на ферму — ты.

— Я?

— Да. Когда свяжешься с Джанвертом, эта роль перейдет ему.

Во рту у нее пересохло. Господи! Ей нужно выпить и успокоиться, но она понимала, почему Шеф назначил ее — он знал об их с Эдди отношениях. Шефу хитрости не занимать. Он, вероятно, сказал себе: «У нее лучшая мотивация. Она хочет спасти своего дружка. Лучше дать ей поводья».

Она чувствовала, что у Шефа еще что-то на уме, но не знала, как спросить. Это связано с Крафтом? Она плотно прижала трубку к уху и отодвинула стул к окну.

— Это все? — спросила она.

— Нет, и тебе надо знать худшее. Мы кое-что узнали, разговаривая с шерифом Лафамом. Он сам нам об этом сказал, как о чем-то несущественном. Так вот, шериф, когда заболевает, обычно отправляется лечиться на ферму. Изучая связи Хеллстрома в Вашингтоне, мы выявили конгрессмена с той же милой привычкой, и у нас есть основания подозревать в том же по крайней мере одного сенатора.

Она кивнула:

— Понятно.

— Надеюсь. В этом деле стоит только копнуть, как вскрываются все новые пласты. Не спускай глаз с шерифа.

— Хорошо, — ответила она. — Насколько серьезно… Ну, там, у Систерса.

— Самолет сгорел. Его зафрахтовали и только что проверили эксперты из FAA. Гробиться ему было совсем не из-за чего. Мы еще не осмотрели обломки по причине пожара — лесного пожара, начавшегося на восточном склоне, как нам заявили. Парни из Лесной службы уже там, на месте, а также местная полиция и FAA. Отчет мы получим так быстро, как возможно.

— Да, дела, — сказала она и заметила, что Крафт изучающе смотрит на нее, явно пытаясь понять их разговор. — Возможно — случайность?

— Возможно, но маловероятно. Пилот прошел Вьетнам, налетал шесть тысяч часов. Сама делай выводы. Да, передай Коротышке, что ему передаются полномочия уровня Г. Ты понимаешь, что это значит?

— Да… да, сэр. Боже! Право убивать и жечь, если необходимо!

— Я свяжусь с тобой по радио после того, как вы возьмете контроль над фермой, — сказал Шеф, — в течение ближайшего часа. До свидания, и желаю удачи.

Она услышала щелчок на том конце провода, придвинула свой стул ближе к столу и положила трубку на место. Под прикрытием стола она вынула из сумочки пистолет.

Крафт наблюдал за ней, пытаясь сложить вместе отрывки беседы. То, что дела плохи, он понял, когда увидел глушитель пистолета Кловис, появляющийся словно стальная змея из-за дальнего края стола.

Специальностью Кловис владела полностью, она отбросила в сторону воспоминания о руках Джанверта, обнимающих ее, и другие приятные мысли.

— Держи руки там, где я их видела в последний раз, — потребовала она. — Убью при малейшем движении. Не делай никаких рывков. А теперь медленно встань, не убирая руки со стола. Советую быть предельно осторожным во всем, что ты делаешь, мистер Крафт. Я не хочу убивать тебя в этом офисе. Будет много шума, да и объясняться потом, но придется это сделать, если ты меня вынудишь.

Глава 49

Из предварительного устного отчета о результатах вскрытия Дзулы Перуджи:

«Синяк на руке свидетельствует о внутренней инъекции. На данный момент мы не можем сказать, что именно было введено в организм Перуджи, экспертиза еще не закончена. Другие следы, видимые на трупе, свидетельствуют о том, что мы на своем жаргоне называем «смертью в мотеле». Речь идет о часто встречаемом синдроме среди мужчин старше 35 лет в случаях, когда смерть наступает при подобных обстоятельствах. Непосредственной причиной смерти явилась острая сердечная недостаточность. Технические детали будут представлены позже. Так это или нет, станет ясно по завершении вскрытия. Другие признаки говорят о том, что Перуджи вступал в половой контакт незадолго перед смертью — можно предположить, что не более как за четыре часа. Да, не более. Ситуация понятна: пожилой мужчина, молодая девушка (судя по вашим описаниям), и слишком много секса. Все согласуется с этим диагнозом. Иными словами, он затрахался до смерти».

— Мистер Джанверт, нам с вами надо кое-что обсудить, — сказал Хеллстром. Он нагнулся над столом в сторону Джанверта.

Джанверт, покончив с ленчем, поставил правый локоть на стол и оперся подбородком о ладонь. Он впал в задумчивое настроение, навеянное ситуацией: соседями, Агентством, звонком Шефа, своими старыми страхами… Как-то туманно у него сохранялось желание быть настороже, и, возможно, это касалось Хеллстрома и женщины, но само дело представлялось не стоящим требуемых для этого усилий.

— Пришло время обсудить наши общие проблемы, — сказал Хеллстром.

Джанверт кивнул, не убирая подбородка с ладони, хмыкнул, когда подбородок чуть не соскользнул. Обсудить проблемы. А как же.

Что-нибудь насчет простой деревенской жизни, прекрасного обеда, об этих людях, сидящих вместе с ним за столом, — где-то здесь лежала настоящая причина изменения его настроения. Он слишком много сил отдал противоборству обаянию Хеллстрома. Возможно, не стоило пока ему еще полностью доверять, но не испытывать к нему симпатию вовсе нельзя. Между доверием и симпатией очевидная разница. Хеллстрома нельзя винить за загубленную жизнь человека по имени Эдди Джанверт.

Наблюдая за переменой в своем госте, Хеллстром думал: «Все идет, как и должно. Доза была относительно велика. Организм Джанверта сейчас усваивал различные химические препараты. Вскоре он будет принят за своего каждым работником Муравейника. И наоборот — Джанверт признает своими работников Муравейника — всех. Его интеллект подавлен, так же, как и мыслительные способности. Если химическая метаморфоза сработает, то вскоре он станет совсем ручным».

Хеллстром дал знак Мимеке проследить за процессом. Она улыбнулась. Запахи для Джанверта становились приемлемыми. Это ферма, подумал он. Скосив глаза, он поглядел в окно, расположенное за столом. Золотой полдень казался теплым и манящим.

Он и Кловис часто мечтали о таком месте. «Наше собственное место, лучше всего старая ферма. Будем копать грядки, держать скот. Наши дети нам будут помогать, когда мы состаримся». Эту мечту они обговаривали, прежде чем заняться любовью. Горечь недостижимости делала настоящее еще более приятным.

— Вы готовы побеседовать? — спросил Хеллстром.

— Побеседовать? Да, конечно, — ответил Джанверт.

Он выглядел несколько встревоженным, но Хеллстром заметил изменение тона.

Химические препараты свою работу знали. Но здесь таилась опасность, поскольку Джанверт теперь мог разгуливать по Муравейнику без опаски. Ни один работник не обратит на него внимания, никто не отведет его на ближайший приемный пункт — Котел. В то же время Джанверт теперь будет отвечать на вопросы Хеллстрома или представителя службы безопасности.

Оставалось проверить, насколько успешно сработали препараты на Внешнем.

— Что-то запаздывают обещанные представители власти, — сказал Хеллстром. — Может быть, стоит им позвонить и выяснить почему?

Запаздывают? Джанверт бросил взгляд на часы, висящие на стене позади Хеллстрома. Почти два часа. Как быстро пролетело время. Он как будто помнил, как они болтали с Хеллстромом и этой женщиной — Фэнси ее звали. Ничего себе штучка. Но кто-то опаздывал.

— Вы уверены, что не ошиблись по поводу ФБР и остальных? — спросил Хеллстром. — Они действительно едут сюда?

— Не думаю, что я ошибся, — сказал Джанверт. В голосе его звучала печаль. Печаль вызвала небольшой гнев и выброс адреналина. В этом деле нельзя допускать ошибок! Господи, что за мерзкое дело. Все только потому, что он наткнулся на те проклятые документы Агентства. Нет — это был только первый шаг. Ловушка будет куда более хитрой. Эдди Джанверт был обречен принять все, что представляло собой Агентство. И обреченность эта своими корнями уходила далеко в прошлое. Впрочем, иначе он не встретил бы Кловис. Милая Кловис. Куда привлекательней Фэнси, сидящей позади него. Ему показалось, что их сравнить можно еще и как-то иначе, но мысль ускользала. Агентство — Агентство — Агентство — Агентство. Дело дрянь. Он кожей чувствовал скрытое присутствие ухмыляющихся олигархов, чье влияние пронизывало Агентство. Да! Агентство — дерьмо.

— Мне пришло в голову, что при других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями.

Друзьями. Джанверт кивнул, и голова его почти съехала с ладони. Они были друзьями. Этот Хеллстром неплохой парень. Угостил отличным обедом. И сколько уважения выказал ему до того, как они сели за стол.

Идея дружить слегка охладила огонек беспокойства, все еще не погасший в душе Джанверта. Он начал анализировать свои чувства. Да — Перуджи! Именно так: Перуджи. Старый Перуджи говорил ему что-то важное — да-а. Он сказал, что Хеллстром с друзьями сделали, сделали — укол! Да, да, именно так, укол. И этот укол обращает мужчину в сексуально-озабоченного жеребца. Перуджи говорил об этом, точно. Восемнадцать раз за ночь. Джанверт весело ухмыльнулся. Если подумать, весьма дружеское участие. Такого участия не дождешься в этом чертовом Агентстве, где за тобой следят, словно кошки, вынюхивают, кто с кем сошелся — как они с Кловис, — а затем используют это в своих целях. Так поступает Агентство. Если подумать, дружбу с Хеллстромом легко объяснить. Сыт Эдди Джанверт чертовым Агентством. Подождите, вот он скажет Кловис об этом. Восемнадцать раз за одну ночь — весьма дружеское участие.

Мимека по знаку Хеллстрома коснулась руки Джанверта. У нее была маленькая, дружеская рука.

— Я тоже так думаю. Мы обязательно подружимся.

Джанверт как-то судорожно выпрямился и похлопал ее руку, лежащую на его руке. То же дружеское участие. Опять. Ему показалось, что этой паре он готов поверить. Было участие искренним? Почему нет? Они не могли ничего подложить ему в тарелку. Он вспомнил, как перехватил тарелку Хеллстрома. Да, Хеллстрому пришлось удовольствоваться другой порцией. Это тоже дружеский поступок. Нельзя скрыть в простых поступках недружеские намерения. Не так ли? Джанверт пристально посмотрел на сидящую рядом с ним женщину, вяло удивляясь черепашьей скорости своих мыслей. Перуджи! Подсыпать ему что-нибудь в пищу — исключено. Укол — также. Он не отрывал глаз от женщины. Секс. Он не желал эту легкую, миниатюрную женщину с теплыми руками и словно тающими глазами. Может быть, Перуджи ошибался? Или лгал? От этой скотины всего можно было ожидать.

Возможно, все объясняется очень просто, сказал себе Джанверт. Что у него есть против Хеллстрома, кроме того, что ему продиктовано Агентством, против этого бедняги? Он даже не знал, в чем состоит этот «Проект 40». Да, было что-то с документами. «Проект 40». Но это был проект Хеллстрома. При чем здесь чертово Агентство? Тебе просто приказали исполнять.

Джанверт внезапно испытал желание двигаться. Он оттолкнул стул назад и упал бы, если бы женщина не помогла ему удержать равновесие. Он похлопал ее по руке. Окна. Ему захотелось выглянуть из окна. Слегка пошатываясь, Джанверт прошел вдоль стола к окну. Небольшой отрезок ручья с незаметным глазу течением. Слабый полуденный бриз качнул тени деревьев на воде, создав иллюзию движения. Тишина в столовой давала то же ощущение иллюзии. Лениво он подумал о том, как его чувства воспринимали реальность. Дружественный пейзаж, дружественное место. Здесь было движение.

Откуда это маленькое, глубоко затаившееся беспокойство? Оно одно вносило раздражение в этой ситуации.

Ситуация? Какая ситуация?

Джанверт покачал головой из стороны в сторону, словно раненое животное. Все так чертовски запутано.

Откинувшись на стуле, Хеллстром нахмурился. Препараты работали не так, как на членах Муравейника. Люди Муравейника были генетически достаточно близки к Внешним для спаривания с ними, разделение произошло всего триста лет назад. Химическая родственность не удивляла. В действительности, она ожидалась. Но Джанверт не бросился на них с объятиями. Казалось, он вел внутреннюю борьбу. Препараты не одержали полной победы. Впрочем, это тоже можно было предвидеть. Человек — это не только его плоть. Некоторая часть интеллекта Джанверта все еще рассматривала Хеллстрома как угрозу.

Мимека проводила Джанверта к окну и сейчас стояла за его спиной.

— Мы вам плохого не желаем, — прошептала она.

Он кивнул. Конечно, они не хотят причинить ему вред. Что за вздорная мысль. Джанверт сунул руку в карман и нащупал там пистолет. Он признал его. Пистолет был недружеской вещью.

— Почему нам не стать друзьями? — спросила Мимека.

Слезы наполнили глаза Джанверта и медленно потекли по его щекам. Было так печально. Пистолет, это место, Кловис, Агентство, Перуджи — все. Так печально. Он вынул пистолет, повернулся заплаканным лицом и подал пистолет Мимеке. Она приняла его, держа неумело в руке: одна из этих ужасных, рвущих плоть пушек, используемых Внешними.

— Выбрось это, — прошептал Джанверт. — Пожалуйста, выбрось эту проклятую штуковину подальше.

Глава 50

Из новостей, Вашингтонская линия, Д. С.:

«…и было отмечено, что смерть Альтмана не была первым самоубийством правительственного чиновника высокого ранга. Наблюдатели в Вашингтоне сразу вспомнили о смерти 22 мая 1949 года министра обороны Джеймса Форрестола, выпрыгнувшего из окна больницы, что привело в шок его семью и медицинский персонал.

Смерть Альтмана оживила постоянно муссировавшийся слух о том, что он в действительности являлся шефом секретного и высокоорганизованного агентства, действовавшего под прикрытием правительства. Один из близких помощников Альтмана, Джозеф Мерривейл, опроверг с негодованием это утверждение, спросив: «Неужели эта грязная сплетня все еще кого-то интересует?»»

«Как бы там ни было, но этот день, несмотря на все утренние тревоги, следует признать успешным», — сказал себе Хеллстром. Он находился в доме, глядя через прикрытые жалюзи окна на север. Машины взбивали пыль в удалении, но в этот момент Хеллстром почувствовал угрозу со стороны Внешних. Сообщения, полученные из Вашингтона, и информация из Фостервилля говорили о смягчении давления.

Джанверт ответил на все вопросы с минимальной уклончивостью. Сравнивая это с предыдущими допросами, Хеллстром опечалился. Столько лишней боли, испытанной пленниками. Когда думаешь об этом, то новый подход кажется таким очевидным. Фэнси действительно оказала Муравейнику большую услугу.

Салдо подошел с кошачьей грацией, встал рядом и сказал:

— С шестого поста сообщают, что пыль поднята тремя тяжелыми грузовиками, двигающимися в нашу сторону по нижней дороге.

— Полагаю, это «власти» Джанверта, — сказал Хеллстром. — Мы готовы их принять?

— Да, насколько это возможно. Мимека внизу и готова сыграть роль Фэнси. Поруганная невинность. Она ничего не слышала ни о Внешнем, ни об этом Агентстве, ни о велосипеде — ничего.

— Хорошо. Куда ты поместил Джанверта?

— В пустую камеру на уровне сорок два. Все приведено в состояние аварийной готовности.

С вновь пробудившимися дурными предчувствиями Хеллстром представил себе, что это означает. Состояние аварийной готовности: потерянное время; работники, получившие инструкции по работе с системой блокирования длинных отсеков входных галерей жидким бетоном; массы работников, собранных у тайных выходов, вооруженных станвордами, а также несколькими единицами оружия Внешних, которыми смог овладеть Муравейник.

— Они едут очень быстро, — сказал Салдо, кивая в сторону облака пыли, поднятого машинами.

— Что-то они припозднились, — сказал Хеллстром. — Что-то их задержало, и сейчас они пытаются наверстать упущенное время. Мы готовы к приему?

— Мне лучше самому проследить, — сказал Салдо.

— Чуть позже, — сказал Хеллстром. — Мы можем задержать их у ворот. Ты связался с Линком?

— Никто не отвечает. Знаете, когда все будет кончено, нам следует подумать о лучшем прикрытии для него — о жене — и поставить еще телефон домой, связанный с офисом.

— Неплохая идея, — сказал Хеллстром и показал в окно. — Вон те большие машины. Не они ли недавно находились на горе?

— Не исключено. Нильс, они несутся во весь опор. Они уже у ограды. Может быть, нам следует…

Он умолк ошеломленно, когда первый из грузовиков снес на полном ходу ворота и резко свернул в сторону, блокируя будку замаскированного вентиляционного выхода. Две фигуры выскочили из идущей юзом машины. Один из них нес предмет, похожий на черный ранец. Остальные фургоны с ревом пронеслись мимо первого — прямо к дому и сараю.

— Они атакуют! — закричал Салдо.

Словно в подтверждение его слов раздался взрыв, и сразу за ним — еще один и более сильный. Первый грузовик опрокинулся на бок и загорелся.

«Наши заряды для сброса кожуха, защищающего вентилятор!» — подумал Хеллстром.

Раздались новые взрывы, послышались выстрелы, вопли, всюду бежали люди. Двое нападавших, выпрыгнувшие на ходу, сейчас ломились в дверь дома.

— Нильс! Нильс! — Салдо яростно дергал его за руку. — Тебе надо уходить отсюда!

Глава 51

Мудрость Харла:

«Общество, отвергающее полностью поведение, принятое во Внешнем мире, может существовать только в состоянии постоянной осады».

Мимека сидела в гостиной и ожидала прибытия «властей», обещанных Джанвертом, когда первый взрыв качнул здание. Кусок металла от фургона пробил северную стену всего на фут выше ее головы. Он вонзился в противоположную стену и так и застрял в ней, дымясь. Выстрелы, крики, взрывы слышались во дворе.

Низко пригнувшись, Мимека кинулась на кухню. Мисс Найлс хранила там станворд. Она проскочила двери, удивив своим появлением мисс Найлс, станвордом очищающей двор между домом и сараем. Мимека здесь не задержалась, задача сыграть роль Фэнси была более важной для выживания Муравейника. Ей надо думать о своем спасении. Дверь за мисс Найлс выходила на древнюю каменную лестницу, ведущую в подвал. Мимека толчком открыла дверь и бросилась вниз по ступеням. Над головой послышался треск, выстрелы, звон разбитого стекла. Она метнулась к поддельным полкам, за которыми скрывался туннель, ведущий в сарай, и нырнула в него. С другого конца туннеля вливались вооруженные станвордами работники. Тяжело дыша, Мимека бежала мимо них, дальше в дверь и в подвал сарая. Туннель позади нее уже опустел, и она услышала шипение жидкого бетона, пломбирующего проход.

Перед Мимекой был короткий зал, в дальнем конце открывалась картина, в которой только родившийся в Муравейнике мог понять смысл. Она рысцой направилась в ту сторону. Работники сновали по всем направлениям, неся коробки в начало галереи. По левую сторону у стены был установлен временный усилитель, охраняемый стражниками.

Когда Мимека вошла в эту зону, над ее головой распахнулся скрытый люк на верхней площадке лестницы и оттуда выбежали и стремительно бросились вниз Салдо и Хеллстром, за которыми следовали несколько вооруженных работников. Из открытого люка донесся грохот боя над головой, который внезапно смолк. Затем раздался взрыв, еще выстрел. Она услышала отдающийся в голове гул многих станвордов.

Тишина.

Хеллстром увидел Мимеку, жестом показал присоединиться к нему, продолжая движение в сторону временного усилителя. При его приближении старший наблюдатель повернулся, узнал Хеллстрома и сказал:

— Мы разобрались с теми, кто проник внутрь, но остались еще двое у ограды. Они вне пределов досягаемости станвордов. Может быть, зайти с тыла?

— Подождите, — сказал Хеллстром. — Можем мы вернуться в дом?

— Те двое у ограды вооружены по крайней мере одним пулеметом.

— Я поднимусь по лестнице, — предложил Салдо. — Вы подождите здесь. Вам нельзя рисковать, Нильс.

— Пойдем вместе, — сказал Хеллстром. Он махнул Салдо идти впереди и обратился к Мимеке: — Я рад, что ты спаслась, Фэнси.

Она кивнула, почти восстановив дыхание.

— Жди здесь, — сказал ей Хеллстром. — Ты нам можешь вскоре понадобиться.

Он повернулся и пошел вслед за Салдо, который ждал его с вооруженными работниками у лестницы. Внезапность атаки и ее ярость потрясли Хеллстрома. Они действительно попали в огонь, в самое пекло. В студии оказалось на удивление мало повреждений — только пробоина в стене у северной двери. Какое-то оборудование разбилось и лежало в беспорядке на полу, в том числе небольшой улей с пчелами. Те, которые выжили, жужжали сейчас сердито, но на работников не нападали — прекрасный тест эффективности процесса выведения. Хеллстром сделал в уме пометку о необходимости похвалить директоров этого проекта и предоставлении дополнительных ресурсов.

Главный кран студии не был поврежден, и Салдо уже направлялся к клети, когда Хеллстром появился из колодца. Его глазам предстало не очень приятное зрелище: тела работников быстро убирались командой уборщиков, но еще повсюду лежали трупы! Трупы! Трупы! Проклятые убийцы! Хеллстром ощутил в себе нарастание чисто родовой ярости. Он хотел взмахнуть рукой, позвать за собой и кинуться на двух оставшихся из нападавших на них, разорвать их на части голыми руками, не важно, какую цену за это придется заплатить. Он чувствовал то же подпитанное адреналином настроение и других работников. Они последуют за ним при малейшем намеке с его стороны. Они больше не являлись съемочными группами, актерами, техниками, специалистами по решению сложных проблем, связанных с добыванием энергии и денег Внешних. Это были взбешенные работники, каждый из них.

Хеллстром заставил себя подойти спокойно к клети и присоединиться к Салдо. Он сделал глубокий нервный вздох, впрыгивая в клеть. Муравейник никогда еще не был в такой опасности и никогда прежде не нуждался в спокойствии и выдержке своих главных специалистов.

— Возьми баллон, — сказал Хеллстром Салдо, когда клеть поднялась в воздух. — Скажи двум последним из нападавших, что если они не сдадутся, то будут убиты. Надо попробовать взять их живыми.

— Если они откажутся? — голос Салдо был далек от нормального. Это был полный эмоций голос мужчины, готового к атаке.

— Тебе не следует надеяться на их сопротивление, — сказал Хеллстром. — Их следует оглушить и взять живыми во что бы то ни стало. Проверь, нельзя ли подобраться под них по какой-нибудь галерее со станвордом.

Клеть мягко опустилась на краю. Хеллстром вышел, и Салдо последовал за ним. Дверь была открыта, и изнутри слышались возбужденные голоса.

— Скажи работникам полагаться больше на язык жестов в такие ответственные минуты, — приказал Хеллстром, явно рассерженный. — Меньше шума и бестолковщины.

— Да, да, конечно, Нильс.

Салдо ощутил благоговейный испуг от холодной команды Хеллстрома. Чувствовался стиль ведущего специалиста: трезвый расчет доминирует над гневом, клокочущим внутри. Без сомнения, нападение вывело Хеллстрома из привычного состояния, но он сохранил над собой полный контроль.

Хеллстром шагнул в дверь и рявкнул:

— Немедленно восстановить здесь порядок! Поставить экранирующий глушитель на место. Наш телефон все еще связан с Внешним миром?

Тишина установилась мгновенно. Работники послушно начали исполнять приказание. Специалист по безопасности, стоящий в конце изогнутой стойки, на которой крепились глушители, передал телефон Хеллстрому.

— Поставьте оборудование там, — приказал Хеллстром, принимая аппарат, — и пошлите наблюдателя вниз на «Проект сорок». Наблюдатель не должен вмешиваться, просто наблюдать. При любых признаках продвижения он должен доложить об этом лично мне, напрямую. Ясно?

— Да, — сказал Салдо и бросился исполнять поручение.

Хеллстром приложил телефонную трубку к уху и ничего не услышал. Он вернул аппарат работнику.

— Линия не работает. Попробуйте восстановить ее.

Работник взял телефон и удивился:

— Все было в порядке еще минуту назад.

— А сейчас нет.

— Куда вы хотели позвонить, Нильс?

— В Вашингтон. Хотел узнать, не пришло ли время блефовать.

Глава 52

Из дневника Тровы Хеллстром:

«Полноценная жизнь, должные действия в должное время, знание конструктивного служения сотоварищам, и в Котел после смерти; вот значение истинной дружбы. Вместе в жизни, вместе в смерти».

Кловис выбрала для себя первый фургон, пренебрегая возражениями Мэрли, что, мол, «это не место для женщины». Она сказала ему, куда он может с этим отправиться, и он с пониманием улыбнулся.

— Ясно, милочка. На ферме, быть может, довольно весело, и ты хочешь, чтобы твой дружок наслаждался этим временем не слишком долго. Если так, я вернусь и расскажу тебе сам.

«Значит, ему все известно!» — подумала Кловис.

И она плюнула Мэрли в лицо и подняла левую руку, чтобы смазать ему по морде — в ответ на его замах кулаком. Вмешались другие, и ДТ закричал:

— Мой Бог! Нашли время драться! Что вы оба придумали? Все, пора отправляться!

При первой возможности за городом они остановили фургон, надежно связали Крафта, сунули в рот кляп и бросили на заднее сиденье. Он кричал: «Вы заплатите за это», — но дуло пистолета, нацеленное на него, заставило его замолкнуть. Он позволил себя связать и лежал потом на сиденье с широко открытыми глазами, стараясь запомнить все, что видел.

Кловис уселась рядом с ДТ, севшим за руль. Она смотрела на пейзаж за окном, ничего не замечая. Значит, вот так все и кончается. Люди на ферме убьют Эдди при первых признаках нападения. У нее было время подумать об этом, и она пришла к однозначному выводу. Иначе агент поступить не может: он должен идти навстречу опасности. Глаза ей застлал алый гнев, гнев внешний, зовущий ее вперед. Ей также стали мерещиться другие мотивы выбора именно ее Шефом как руководителя операции. Он хотел, чтобы руководитель испытывал слепую, смертельную ярость.

Они выехали после четырех. Легкий бриз рябью покрывал гладь желтой травы по обеим сторонам дороги. Она увидела траву, сфокусировала зрение, посмотрела вперед и поняла, что они входят в последний поворот перед оградой. ДТ разгонял фургон до предельной скорости, отмеряя последнюю милю дороги.

— Нервничаешь? — спросил ДТ.

Она косо взглянула на жесткое молодое лицо, с которого все еще не сошел загар, полученный им во Вьетнаме. Его зеленая кепка отбрасывала темные тени на глаза, высветляя маленький белый шрам на переносице.

— Вопрос на засыпку, — ответила она, повышая голос, чтобы перекрыть рев мотора.

— Ничего зазорного в том, чтобы испытывать нервозность перед полетом, — сказал он. — Я помню, как однажды в Нам…

— Не хочу ничего слышать из твоего паскудного хвастовства, — оборвала она его.

Он пожал плечами, отметив ее посеревшее лицо. Она воспринимала все слишком сильно. Это дело не для женщины. Мэрли был прав. Впрочем, не стоит об этом думать. Если ей так хочется быть яростной мисс, черт с ней. Лишь бы умела обращаться с оружием. Насколько ему было известно, она умела.

— Что ты делаешь в свободное время? — спросил он.

— Тебе что за дело, подчиненный?

— Ба, да ты кусачая! Я так, разговор поддержать.

— Сам с собой!

Лучше с тобой, детка, подумал он. У тебя красивое тело. И он подумал о Коротышке. Все, конечно, о них знали. Настоящее чувство не поощряется в Агентстве, то ли дело у них с Тименой — добрый старый секс. Потому Кловис и переживает так. Коротышка свое получит в ту секунду, когда откроются ворота. И когда Коротышка умрет, она им устроит!

Он еще раз посмотрел на нее. Действительно Агентство так верит в нее, чтобы доверять проводить подобные операции?

— Они нас не ждут, — сказал он. — Картина может получиться веселая. Мы можем вычистить местечко. Сколько у них там может быть людей? Двадцать? Тридцать?

— Там будет заваруха, — огрызнулась она. — А сейчас заткнись.

Крафт, слушая разговор с заднего сиденья фургона, испытал к ним нечто вроде жалости. Они нарвутся на стену станвордов, каждый включен на максимальную мощность. Будет бойня. Он смирился с тем, что погибнет с этими двумя. Что бы они сделали, если бы знали действительное число работников на ферме? Что бы они сказали, если бы сейчас повернулись и спросили его, а он бы им ответил… пятьдесят тысяч, или около того, сотню-другую в ту или иную сторону?

Кловис неожиданно поймала себя на мысли, что ее горько забавляет болтовня ДТ. Конечно, он нервничал. Она испытывала смертельную ненависть, столь желанную Шефу. Они были так близко от ограды, что могли видеть мелкие детали бетонного сооружения за воротами. Полуденное солнце начало удлинять тени в расположенной дальше долине. Не было видно ни единого признака жизни в доме или видимой части сарая. Она взяла микрофон, чтобы сообщить об увиденном следующим за ними фургонам, но в ту секунду, когда она нажала на кнопку передачи, синтезатор монитора пронзительно загудел. Глушение! Кто-то глушил их частоту!

Она посмотрела на ДТ, чей напряженный взгляд в сторону передатчика сказал ей, что он все понял.

Она вернула микрофон на место и сказала:

— Останови фургон между домом и будкой. Возьмешь сумку. Мы оба выпрыгнем с твоей стороны. Бросишь сумку у стены с восточной стороны и прикроешь меня. Я установлю заряд. Когда все будет готово, рвем когти к краю вон того холма.

— Взрывом разнесет фургон, — возразил он.

— Лучше его, чем нас. Прибавь газу. Нам нужна скорость.

— Как насчет нашего пассажира?

— Это уж как ему повезет. Надеюсь, с ним все будет в порядке! — Она подняла с пола небольшой пистолет и приготовилась отстегнуть ремень безопасности. ДТ локтем нащупал заряд в сумке, зажатой между сиденьем и аварийной дверью. — Бей в середину, — крикнула Кловис, — он собирается…

Что бы она ни хотела сказать, слова ее потонули в грохоте и скрежете прорываемых ворот. После этого сказать что-нибудь у них просто не было времени.

Глава 53

Из дневника Тровы Хеллстром:

«Природа зависимости нашего Муравейника от всей планеты требует постоянного контроля. Это особенно относится к циклу продуктообеспечения, но многие наши работники не отдают себе в этом ясного отчета. Они полагают, мы можем вечно находиться на самообеспечении. Как неразумно! Каждая подобная цепочка основана в конечном счете на растениях. Наша независимость опирается на качество и количество наших растений. Они всегда должны оставаться нашими растениями, выращенными нами, их производство в равновесии с той диетой, которая обеспечивает нам такое укрепление здоровья и увеличение продолжительности жизни в сравнении с дикими Внешними».

— Они отказываются отвечать на наши призывы, — сказал Салдо. В его голосе слышалось угрюмое недовольство. Салдо стоял рядом с Хеллстромом в сумрачном торце дома, пока работники за их спиной завершали восстановление помещения. Только башенка разделяла Хеллстрома и разбитый фургон, застрявший в воротах. Пламя еще потрескивало в его останках и на разбросанных обломках, горящий газ взметнулся факелом, разбежавшись по траве…

Если работникам не удастся справиться с огнем, то внизу скоро наступит ад.

— Я слышал, — сказал Хеллстром.

— Как мы должны реагировать? — спросил Салдо со странным спокойствием.

«Он слишком старательно играет невозмутимость», — подумал Хеллстром.

— Используйте оружие. Сделайте несколько прицельных выстрелов, но никого не убивать. Проверь, нельзя ли отогнать их в северном направлении? Это даст нам возможность потушить огонь. Ты послал патруль для наблюдения за нижней дорогой, ведущей в город?

— Да. Может быть, мне стоит попытаться подойти с тыла и взять эту парочку?

— Нет. Что с подземным вариантом?

— Не та позиция. Мы можем поразить также и наших людей. Ты сам знаешь, как луч отражается от скал и грязи.

— Кто возглавил внешний патруль?

— Эд.

Хеллстром кивнул. Эд — сильная личность. Если кто и способен управиться с работниками, так это он. Они не должны ни при каких обстоятельствах убивать эту пару. Он чувствовал это с возрастающей убежденностью. Муравейник должен их допросить. Он должен узнать, чем вызвано нападение. Хеллстром спросил, объяснено ли это Эду.

— Да, мною, — Салдо выглядел смущенным. Хеллстром говорил со странной сдержанностью.

— Начинайте отгонять эту пару, — сказал Хеллстром.

Салдо ушел для исполнения и вернулся через минуту.

— Всегда помни, — сказал Хеллстром, — что Муравейник не более чем пылинка в сравнении с силами Внешнего мира. Нам нужна эта пара — информация для возможного использования в переговорах. Восстановлена телефонная связь?

— Нет. Разрыв где-то вблизи города. Они сами, может быть, перерезали провод.

— Похоже.

— Зачем им переговоры с нами? — спросил Салдо. — Если они могу стереть нас… — он замолчал, потрясенный огромностью самой мысли. Он испытал паническое желание распустить Муравейник, рассредоточить работников в надежде, что немногие выжившие смогут начать все сначала. Ясно, все они погибнут, оставаясь здесь. Одна атомная бомба — ну десять или двенадцать атомных бомб… Если достаточное число работников сможет уйти прямо сейчас…

Салдо попытался выразить эти полные страха идеи Хеллстрому.

— Мы еще для этого не готовы, — сказал Хеллстром. — Я предприму необходимые шаги, если случится худшее. Наши записи приготовлены к быстрому уничтожению, если нам…

— Наши записи?

— Ты знаешь, что это необходимо. Я послал сигнал тревоги тем, кто является нашими ушами и глазами во Внешнем мире. А сейчас они от нас отрезаны. Они должны жить собственной жизнью, питаться пищей Внешних, подчиняться их законам, смириться с непродолжительной жизнью, пустыми удовольствиями как ценой за свою службу нам. Они знали, что это могло случиться. Но некоторые из них выживут. И любой из них может начать новый Муравейник. Не важно, чем все кончится здесь, Салдо, мы не погибнем совсем. — Салдо закрыл глаза, его передернуло от такой перспективы.

— Джанверт пришел в себя полностью? — спросил Хеллстром. — Нам может понадобиться эмиссар.

Глаза Салдо широко открылись.

— Эмиссар? Джанверт?

— Да, и узнай, почему эту пару еще не захватили. Их, очевидно, выгнали в поле. Я вижу, работники начали бороться с огнем. — Он посмотрел в окно. — Им нужно поторопиться. Если будет много дыма, сюда, чего доброго, приедут пожарные машины из города. — Он посмотрел на станции наблюдения. — Наладили наконец связь?

— Нет, — ответил один из наблюдателей.

— Тогда воспользуйтесь радио, — сказал Хеллстром. — Позвоните в офис в Лейквью. Скажите им, что у нас здесь горит трава, но наши люди справятся сами. Мы не нуждаемся в помощи Внешних.

Салдо повернулся и отправился исполнять поручение, восхищаясь тем, как все варианты безопасности в мозгу Хеллстрома выстраивались в единую картину. Никто, кроме Хеллстрома, не вспомнил бы об опасности прибытия сюда пожарных команд. Другой наблюдатель вызвал Хеллстрома, когда Салдо выходил из дома.

Хеллстром ответил на вызов и узнал на экране специалиста-физика, начавшего говорить сразу, как только Хеллстром мог его слышать.

— Убери своего наблюдателя отсюда, Нильс!

— Наблюдатель причиняет вам в лаборатории неудобства? — спросил Хеллстром.

— Мы больше не в лаборатории.

— Не в… а где же вы?

— Мы перебрались в главную галерею на уровне пятьдесят, полностью заняли ее. Нам потребовалось все убрать из нее для нашей установки. Твой наблюдатель утверждает, что ты ему приказал находиться тут.

Хеллстром припомнил эту галерею — длиной более мили.

— Зачем вам вся галерея? — спросил он. — Мы можем…

— Твои безмозглые работники могут использовать боковые туннели! — прорычал специалист. — Убери отсюда этого кретина! Он нам мешает.

— Вся галерея, — сказал Хеллстром, — довольно…

— Информация, поступившая от тебя самого, вынуждает нас к этому, — пояснил специалист устало. — Замечания Внешних, которые ты столь любезно нам предоставил. Все дело в размерах. Нам нужна вся галерея. Если твой наблюдатель будет вмешиваться, ты найдешь его в Котле.

Связь прервалась сердитым «блап!»

Глава 54

Из руководства Муравейника:

«Наиболее сильной коллективизирующей силой во Вселенной является взаимная зависимость. Тот факт, что наши ключевые работники получают дополнительное питание, не должен скрывать от них их взаимозависимость с теми, кто не пользуется этой привилегией».

Кловис лежала в глубокой тени ниже рощи земляничных деревьев, в пятистах ярдах к югу от ворот фермы Хеллстрома. Она видела группы людей, борющихся с очагами огня у ограды, и некоторые из них были вооружены, но не теми таинственными гудящими орудиями, которыми был на ее глазах уложен на месте один из ее команды. Боже! Их там сотни! Голубовато-серые дымки закручивались спиралями вверх, и она могла чувствовать горьковатый запах дыма, относимого в ее сторону. Она держала пистолет в правой руке, положив его на левую руку для упора. Они придут, очевидно, отсюда. ДТ лежал где-то сзади и правее ее с пулеметом. Кловис оглянулась, пытаясь отыскать его глазами. Он просил дать ему десять минут, затем он вернется и прикроет ее.

Кловис вспомнила краткий бой во дворе фермы. Святой Боже! Она не ожидала ничего даже отдаленно похожего. Что угодно, но не это. Обнаженные мужчины и женщины со странным, раздваивающимся на конце оружием. Кловис слышала гудение этих штуковин даже сейчас. По тому, как падали члены ее команды, она поняла, что оружие убивало.

Новый вид оружия: вот и разгадка «Проекта 40». Что ж, найти его и предполагалось, но не такое же.

Почему люди были обнаженными?

Кловис до сих пор не решалась представить, что случилось с Эдди Джанвертом. Оставалось исходное предположение. Убит, и, вероятно, из этого странного оружия. Хотя его радиус действия ограничен: что-нибудь около сотни ярдов, решила она. Пулями она могла их достать. Задача состояла в том, чтобы удерживать нападающих на расстоянии и выискивать среди них вооруженных обычными пистолетами.

Кловис посмотрела на часы: три минуты до условленного времени.

Черт, жарко, как в печке. Пыль от травы щекотала ноздри. Она едва не чихнула. Что-то двигалось на ближнем склоне холма над оградой слева от ворот. Кловис дважды выстрелила, перезарядила пистолет, услышала еще один выстрел сзади и крик ДТ. Он на месте. Хорошо. Плевать на условленные десять минут. Кловис встала на колени, повернулась, выскочила из тени деревьев и помчалась, согнувшись и не оглядываясь назад. Это забота ДТ, прикрыть ее сзади. Странное гудение послышалось со стороны склона у нее за спиной, но Кловис ощутила только легкое покалывание позвоночника, успев подумать, не кажется ли ей это. Но тут страх придал ей новые силы, и она прибавила скорости.

Выстрел прозвучал впереди нее слева, затем еще один. ДТ использовал пулемет в режиме одиночных выстрелов, сдерживая преследователей. Кловис слегка изменила направление, огибая место, откуда исходили выстрелы. Она все еще не видела ДТ, но впереди виднелся дуб и несколько коров, неуклюже отбегающих прочь. Кловис выбрала целью дуб слева от коров, кинулась к нему и, схватившись на полном ходу за ствол левой рукой, забросила свое тело за него. Пот катился с нее градом, в груди отдавалось болью при каждом жадном вздохе. Еще несколько выстрелов раздалось в том месте, где находился ДТ, но Кловис все еще не могла его видеть. Шесть обнаженных фигур мчались по открытому полю со стороны долины, каждый с этим странным оружием. Кловис сделала три глубоких вздоха, чтобы выровнять дыхание, оперлась рукой с пистолетом о ствол дерева и сделала четыре прицельных выстрела. Двое из бегущих упали с той внезапностью, которая говорила о том, что пули попали в цель. Другие двое проворно нырнули в траву.

ДТ появился внезапно, спрыгнув с дерева, и она поняла, где он прятался. Неплохо придумано. Он приземлился по-кошачьи и сразу побежал, забирая влево, не оборачиваясь назад, не глядя на Кловис. Хороший напарник прикроет его, и он сейчас признал ее в этом качестве.

Кловис перезарядила пистолет, не отрывая взгляда от травы, где залегли четверо уцелевших. Они ползли в ее сторону, очевидно, пытаясь войти в радиус поражения своего оружия. Трава зловеще шевелилась, все ближе и ближе. Она прикидывала оставшееся расстояние. Когда до них было футов четыреста, она подняла пистолет и начала стрелять. Она не спешила, стараясь стрелять прицельно. На третьем выстреле из травы поднялась фигура и завалилась на спину. Трое других встали в открытую и нацелили на нее свое оружие. С предельной концентрацией — каждый из трех оставшихся выстрелов на счету — она прицелилась в первую фигуру — лысой женщины, лицо которой было искажено гримасой ярости. Первая же пуля остановила ее, словно невидимая стена. Ее оружие взлетело при падении высоко в воздух. Остальные снова нырнули в траву. Кловис использовала два других выстрела, не давая им подняться, и, не глядя назад, развернулась и помчалась со всех ног, на ходу перезаряжая пистолет.

— Сюда! Сюда!

ДТ звал ее с другого дуба слева от нее. Она изменила курс, поняв, что он звал ее потому, что дальше деревьев уже не было. Поле было открыто с чисто подъеденной скотом травой, по крайней мере на полмили. ДТ схватил ее за руку, помогая остановиться.

— Знаешь, это странно, — сказал ДТ. — Смотри, как чисто коровы выщипали всю траву дальше, но не тронули ту, что ближе к ферме. Как будто они боятся сюда заходить. Те, которых я спугнул со своей первой позиции, казались не от мира сего, словно их пригнал туда кто-то, кто находится ниже. Но я там что-то ничего не вижу.

Она перевела дыхание.

— Есть у тебя здравые идеи, как нам отсюда выбраться?

— Продолжать в том же духе, — ответил ДТ.

— Мы должны выбраться отсюда и сообщить, что видели, — сказала Кловис и посмотрела на него. Но он внимательно изучал путь, проделанный ими только что.

— Похоже, ты попала еще в одного из тех, кто нырнул в траву, — сказал ДТ. — Лишь один из них двигается. Готова совершить еще один бросок?

— Да, как всегда. А как насчет того, в которого я не попала?

— Он продолжает ползти, но из травы ему скоро не выбраться. Нам надо разделиться. Ты забирай немного влево, пока не выйдешь на дорогу, а затем постарайся идти вдоль нее. Я возьму вправо. Ручей где-то там, за деревьями, в миле отсюда. У них теперь будут две мишени. Если я смогу добраться до реки…

ДТ смотрел в сторону фермы, когда начинал говорить, и, продолжая говорить, повернулся, чтобы взглянуть в направлении, куда они собирались бежать. Кловис резко развернулась, когда он внезапно смолк, и непроизвольно вскрикнула. Плотная цепочка лысых обнаженных человеческих фигур перекрыла им путь к отступлению. Цепочка находилась ниже их, ярдах в пятидесяти, и брала свое начало далеко слева, в дубовой поросли, и уходила вправо за деревья, помечавшие речной берег, туда, где ДТ намеревался найти убежище.

— Господи Ииссу…ссе!.. — выдавил ДТ.

«Их там не меньше десяти тысяч!» — подумала Кловис.

— Я не видел столько с тех пор, как вернулся из Намибии, — сипло сказал ДТ. — Бож-же! Как будто мы разворошили целый муравейник.

Кловис кивнула, думая: именно это они и сделали. Все встало на свои места: Хеллстром служил прикрытием некоего культа. Она обратила внимание на белую кожу. Они, вероятно, жили под землей. Ферма служила просто ширмой. Кловис подавила нервный смех, подняла пистолет, намереваясь взять стольких из этой зловещей приближающейся цепочки, сколько получится, но хрустящее гудение за спиной поразило немотой ее тело и разум. Она услышала выстрел, уже падая на землю, так и не поняв, кто из них двоих его сделал.

Глава 55

Из дневника Нильса Хеллстрома:

«Концепция колонии, имплантированной в толщу существующего человеческого общества, не уникальна. Человеческая история насчитывает многие секретные группировки и движения. Цыгане могут считаться грубым аналогом нашего пути даже сегодня. Нет, в этом мы не уникальны. Но наш Муравейник так же далеко отстоит от них, как они отстоят от примитивных пещерных людей. Мы подобны колониальному протозоану, все мы в Муравейнике крепимся к единому, ветвящемуся стволу, и этот ствол упрятан в толще земли под другим обществом, верящим в то, что он тот кроткий, что наследует землю. Кроткий! Это слово первоначально означало «немой и тихий»».

Бестолковый, какой-то сумасшедший был этот полет: часовая остановка в О’Хара, быстрая пересадка на чартерный рейс в Портленде и шумный дискомфорт одномоторного самолета до Колумбия Джордж, а затем, в сумеречном небе, перелет через весь Орегон в его юго-восточную часть. Мерривейл был не в себе, когда самолет пошел на посадку в аэропорту Лейквью, и это его настроение подогревалось бурной радостью, закипавшей в нем.

Когда он меньше всего этого ожидал, если говорить честно, когда он смирился с унизительным поражением, они его позвали. Они — это Совет, о существовании которого он знал, но знал абстрактно — они избрали Джозефа Мерривейла как «нашу надежду спасти хоть что-нибудь из этой неразберихи».

После смерти Перуджи и Шефа, на кого еще они могли рассчитывать? Они дали ему чувство личного могущества, которое, в свою очередь, подпитывало его ярость. Ему причинять такие неудобства.

Отчет, переданный Мерривейлу в Портленде, не смягчил его настроения. Перуджи проявил, согласно отчету, преступную халатность — провести ночь с подобной женщиной! При исполнении!

Небольшой самолет приземлился в темноте. Встречал его серый аэродромный автобус с единственным шофером. Тот факт, что шофер представился как Ваверли Гаммел, Специальный агент ФБР, оживил подозрения, которые Мерривейл пытался отогнать от себя во время полета, и это также подлило масла в огонь.

«Им ничего не стоит бросить меня на съедение волкам», — подумал он, садясь в машину рядом с шофером, предоставив пилоту уложить его чемодан в багажник. Эта мысль жгла его на всем долгом пути из Портленда. Он смотрел вниз на редкие неверные огни и с горечью думал о том, что люди там заняты своими повседневными делами: едят, ходят в кино, смотрят телевизор, навещают друзей. В мечтах удобная, обыденная жизнь часто представлялась Мерривейлу его уделом. Обратной стороной мечтаний являлось понимание того, что спокойствие в жизни определялось усилиями, затрачиваемыми на его поддержание. Кто из них там, внизу, знал о его работе на их благо, о приносимых им жертвах… Даже буквальное исполнение всех инструкций не может ничего гарантировать. Внезапное повышение не отрицало этого факта. В основе лежал универсальный закон: большой поедал маленького, и всегда находился еще больший.

У Гаммела были волосы стального цвета и молодое лицо, черты которого предполагали индейских предков. Глаза глубоко посажены и слегка зеленые от света приборной доски. Голос глубокий и с некоторым акцентом. Техасским?

— Введите меня в курс дела, — сказал Мерривейл, пока Гаммел выводил машину с автостоянки аэропорта. Фэбээровец вел машину с уверенной небрежностью, не думая о том, чтобы ее поберечь.

— Вы знаете, конечно, что от посланной вами на ферму команды нет известий, — сказал Гаммел.

— Да, мне сообщили об этом в Портленде, — сказал Мерривейл, моментально забывая о своем шикарном британском акценте. И добавил быстро: — Проклятье!

Гаммел притормозил, свернул налево на более широкую дорогу и подождал немного, пропуская шумный автобус.

— На данный момент мы согласны с вами в том, что шериф не заслуживает доверия, и в том, что он, возможно, не единственный. Поэтому местным властям мы не доверяем.

— Как поступили с шерифом?

— Его взяли с собой ваши люди, о нем тоже никаких сведений.

— Ваше мнение о местных властях?

— Шпионят.

— Хотят остаться в стороне?

— Может быть, и не хотят, но осторожность явно возобладала над доблестью. Политические шаги, предпринятые нами на самом высоком уровне, дали свои результаты.

— Ясно. Вы, я думаю, уже блокировали районы, прилегающие к ферме?

Гаммел оторвал глаза от дороги и сказал:

— Мы подключили только одиннадцать человек. Пока вынуждены ограничиться этим. Орегонский дорожный патруль прислал три машины и шестерых человек, но мы их пока придержали в резерве. Мы проводим ограниченную операцию на презумпции корректности оценки ситуации, данной вашим Агентством. Однако при малейшем сомнении в вашей оценке мы будем вынуждены вернуться к нашему своду законов. Это понятно?

«Презумпция корректности», — подумал Мерривейл. Формулировка ему понравилась, и он постарался ее запомнить на случай использования в другой компании. Но то, что стояло за ней, ему не понравилось, и он сказал об этом.

— Ну что же, — ответил Гаммел, — вы прекрасно понимаете, что наши действия выходят за рамки закона. Что посланная вами команда не имеет никаких юридических прав. Это чистые штурмовики. Вы сами себе устанавливаете законы. Мы же так поступать можем далеко не всегда. Мне даны четкие инструкции. Я должен сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам в организации крыши и обеспечении защиты ваших людей, но — и это очень серьезное но — эти инструкции действуют до тех пор, пока нет сомнений в правильности ваших гипотез.

Мерривейл слушал, храня ледяное молчание. Положение все более и более выглядело так, словно Совет не повысил его, а бросил в волчью стаю. Он был помощником двух людей, теперь мертвых, чью политику уже нельзя было защитить. Совет послал его сюда одного с напутствием: «Вы можете рассчитывать на полное взаимопонимание со стороны ФБР. Если при этом не нарушается закон, вы сможете получить любую требуемую помощь».

Сволочи!

Мерривейл станет козлом отпущения, если дела пойдут не так, как ожидается. Как будто они уже так не идут. Он слышал, как со скрипом власти дают обратный ход в Балтиморе и Вашингтоне. «Что ж, вы знали, во что ввязываетесь, Мерривейл!» Они посмотрят на него с сожалением, произнося стандартную фразу, всегда используемую в подобных случаях: «В нашем деле каждый сам несет свой крест, если того требуют интересы дела».

Ситуация именно такова, сомнений нет. Если ее еще можно переломить, Мерривейл сумеет это сделать, но прежде ему нужно позаботиться о себе.

— Дьявольщина! — выругался он. — Ладно, на чем мы остановились? Что вы узнали о моих людях?

— Ничего.

— Ничего? — возмутился Мерривейл, повернулся и в свете встречного автомобиля внимательно посмотрел на Гаммела. Лицо фэбээровца сохраняло неподвижность.

— Я хотел бы получить разъяснение этого «ничего», если, конечно, этому вообще есть объяснение, — язвительно уточнил Мерривейл.

— В соответствии с полученными инструкциями, — сказал Гаммел, — мы дожидались вашего прибытия.

«Просто подчиняются приказам», — подумал Мерривейл.

А что за этим? Только то, что козел отпущения в этой ситуации может быть лишь один. Да, это очевидно стояло за инструкциями, полученными Гаммелом. Никаких сомнений. Ни единого сомнения.

— Я нахожу это невероятным, — сказал Мерривейл, повернулся и посмотрел из окна в темноту, смутно проносящуюся мимо них. Дорога шла по равнине, слегка поднимаясь, и где-то вдали неясно под звездами вырисовывались очертания пологих холмов. Редко попадались навстречу другие машины, темный ландшафт нес отпечаток одиночества, усиливающего испытываемое Мерривейлом чувство покинутости.

— Давайте определимся, — сказал Гаммел, — я специально встретил вас один, чтобы поговорить откровенно.

Он посмотрел на Мерривейла.

— Так почему вы не говорите откровенно? — спросил тот.

«Он более агрессивен, чем того требует ситуация, — подумал Гаммел. — Значит ли это, что он обладает информацией, могущей ослабить позиции его Агентства? Непонятно…»

— Я делаю все, что в моих силах, в рамках полученных инструкций, — сказал Гаммел. — Я не пробыл и часа во Фле, когда меня предупредили о вашем прибытии. Я гнал машину со всей скоростью, чтобы успеть. Мне сообщили, что посадка в Лейквью вызвана тем, что здесь расположена ближайшая полоса с посадочными огнями. Это так, или дело в чем-то другом?

— Что вы имеете в виду?

— Думаю о нашей катастрофе в Систерс.

— Ах да, конечно. Это есть в отчете, полученном мною в Портленде. Рано делать выводы. Пожар уничтожил все следы. Могла быть и молния, и взрыв топлива. Сообщается, что пилот должен был лететь через Колумбия Джордж, но он решил выгадать время и полетел напрямик.

— Диверсия не исключается?

— Нет. Даже весьма вероятна, по моему мнению. Странное совпадение, не так ли?

— Мы исходим из этой предпосылки, — сказал Гаммел.

— Как вы распорядились одиннадцатью людьми и патрулем? — спросил Мерривейл.

— Я отправил три машины — по два человека в каждой. Одна из машин, принадлежащая Орегонской патрульной службе, отправлена с тремя офицерами на юг. Это займет немного времени. Во время этого путешествия они будут вне пределов радиосвязи.

— Но какие задачи поставлены?

— Мы создали коммуникационную базу в мотеле Фля. Машины предназначены для поддержания регулярной связи с этой базой. Машины располагаются между Фле и фермой, и они…

— Две машины между городом и фермой?

— Нет, три машины. ОНР-машина — четвертая. Мои три машины размещены специальным образом: одна на Форест Сервис, на востоке, и две на дороге, ведущей к ферме. Им дано указание не приближаться к ферме ближе, чем на две мили.

— Две мили?

— Да, и людям приказано не покидать машин.

— Но две мили…

— Когда мы уверены в том, что делаем, и знаем, кто нам противостоит, мы не боимся рисковать, — сказал Гаммел. — Но в этом деле одни неясности.

Он говорил ровным голосом, сдерживая раздражение. Придирчивость спутника выводила его из себя. Не понимает разве, что в ближайшие сутки Гаммелу, возможно, самому придется надеть ему наручники? Быть может, им придется арестовать Мерривейла для спасения шеи ФБР. Что эта скотина ждет от него?

— Но две…

— Сколько людей вы потеряли? — резко перебил его Гаммел, уже не скрывая раздражения. — Двенадцать? Четырнадцать? Мне сообщили, что в посланной вами команде было девять человек, и по меньшей мере еще одну команду вы потеряли раньше. Не принимайте нас за слабоумных.

— Четырнадцать, считая Перуджи, — сказал Мерривейл. — Вы отлично считаете.

В тускло-зеленом свете он отметил, как заходили желваки на скулах и посветлели костяшки пальцев, цепко державших руль.

— Итак, мы имеем одного мертвого, тринадцать пропавших и разбившийся самолет — итого двадцать. Вы можете спросить, почему я не послал своих людей вслед за вашими. Объективно сюда следовало прислать полк морских пехотинцев, который занялся бы именно этим; мы так не поступаем. Почему? Потому что, если дело лопнет, мы не хотим погибнуть под обломками. Я понятно объяснил? Откровенно?

— Шайка трусов, — пробурчал Мерривейл.

Гаммел резко вывернул руль и затормозил на обочине. Установив с хрустом ручной тормоз, выключил фары и мотор. Повернувшись лицом к Мерривейлу, он медленно, с расстановкой произнес:

— Послушайте, вы! Я понимаю, на каком горячем стуле вы сидите; по крайней мере, я понимаю, в какую историю вы влипли. Но мое Агентство участвует в деле не с его начала, хотя и должно было! Теперь, если там найдется коммунячий выводок, то мы с ним разделаемся и получим любую нужную помощь. Если же дело в защите промышленностью нового изобретения от стервятников, которых вы представляете, то игра буде сыграна по иным правилам.

— Что вы имеете в виду: промышленность, изобретение?

— Вы прекрасно понимаете! Мы не просиживаем свои задницы, получая информацию только от подобных вам людей.

«Если им все известно, то почему они нам помогают?» — подумал Мерривейл.

Словно услышав его вопрос, Гаммел сказал:

— Наша задача состоит в том, чтобы дерьмо не попало на лопасти. Грязь заляпает не только вас, но и правительство. Если вас просто подставили, то можете на меня рассчитывать. Но делить нам с вами нечего. Если дело готово развалиться и всю вину возложат на вас, то лучше вам со мной не портить отношения.

Внезапная остановка и резкость Гаммела застали Мерривейла врасплох, и секунду он только невнятно ругался, затем спросил:

— Послушайте, вы! Если…

— Так отыграются на вас?

— Конечно нет!

— Дерьмо собачье! — Гаммел покачал головой. — Думаете, у нас нет своих подозрений, почему столь короткой оказалась дорога в ад для вашего босса?

— Какая дорога?

— Выпрыгнул из окна! Так вас избрали на роль козла отпущения?

— Меня послали сюда, дав понять, что с вашей стороны я найду полное взаимопонимание, — слегка задыхаясь, проговорил Мерривейл. — Пока такого взаимопонимания я не нахожу и в малейшей степени.

Гаммел никак не мог успокоиться:

— Скажите мне, да или нет, у вас имеется информация, кардинально меняющая начальную оценку?

— Конечно нет!

— Ничего нового вы не можете мне сообщить?

— Что за допрос вы мне устроили! — протестующе воскликнул Мерривейл. — Вы знаете не меньше моего. Даже больше! Вы ведь были на месте.

— Надеюсь, что вы говорите правду, — сказал Гаммел. — В противном случае я лично прослежу за тем, чтобы вы получили по заслугам.

Он отвернулся, завел мотор и подал назад. Включив фары, он вспугнул черно-белую корову, шествовавшую по краю дороги. Несколько сот футов она трусила перед капотом, прежде чем нырнуть в траву в сторону от шоссе.

Подавленный и испуганный той ямой, в которой он мог очутиться, если ФБР откажет ему в помощи, Мерривейл сказал:

— Прошу меня извинить, если я чем-то вас обидел. Сказалось напряжение. Сначала смерть Шефа, затем приказ взять руководство в свои руки. Не спал по-настоящему с тех пор, как это все началось.

— Вы обедали?

— В самолете, после вылета из Чикаго.

— Мы можем перекусить в нашем штабе в мотеле. — Гаммел протянул руку к микрофону за приборным щитком. — Я попрошу их приготовить кофе с сэндвичем.

— Не стоит беспокоиться, — остановил его Мерривейл, чувствуя себя несколько лучше. Гаммел, очевидно, хотел вернуться к дружеским отношениям. В этом был резон.

— Какой план действий вы разработали?

— По возможности минимальная активность ночью. Подождем до утра и оценим обстановку при постоянном контакте с базой. Это обязательное условие. До тех пор пока не выясним, что же там случилось. Местным властям доверять нельзя. Мне было сказано держаться с ОНР на расстоянии. Наша первоочередная цель — очистить взбаламученную воду.

«Взбаламученную людьми, конечно», — подумал Мерривейл. ФБР все еще скопище проклятых снобов. Он спросил:

— Ничего более не намечено на сегодняшнюю ночь?

— Неразумно подвергаться риску большему, чем это абсолютно необходимо. Мы нарастим мускулы к утру.

Мерривейл просиял:

— Подкрепление?

— Два морских корпуса прибудут из Сан-Франциско.

— Вы их вызвали?

— Мы вас прикрываем, — сказал Гаммел. Он повернулся к нему, ухмыляясь. — Они предназначены только для наблюдения или транспортировки. Мы зашли так далеко в нашей доброй воле, что ограничились только этими объяснениями.

— Хорошо, — сказал Мерривейл. — В Портленде мне сообщили, что у вас нет телефонной связи с фермой. Положение не изменилось?

— Линия выведена из строя, — ответил Гаммел. — Может быть, перерезана вашими людьми при атаке. Утром здесь будет ремонтная бригада. Наша, разумеется.

— Понятно. Я согласен с вашими решениями, которые мы еще раз обсудим по прибытии в штаб. Там может быть новая информация.

— Мне бы сообщили об этом по радио, — сказал Гаммел и подумал: «Мальчик для битья, а своими куриными мозгами понять этого не может».

Глава 56

Из руководства Муравейника:

«Как биологический механизм система воспроизводства человека не является чересчур эффективной. Сравнения с насекомыми люди просто не выдерживают. Насекомые и вообще все низшие формы жизни подвержены выживанию своего вида. Выживание достигается через воспроизводство, через спаривание. «Мужчины» и «женщины» во всех формах жизни, кроме человеческой, привлекаются друг к другу в простом и единственном интересе воспроизводства. Для диких человеческих форм, если нет соответствующей обстановки, запахов, приятной музыки и если, по крайней мере, один из партнеров не чувствует себя любимым (крайне нестабильная категория) другим — акт воспроизводства может не случиться. Мы, в Муравейнике, освобождаем наших работников от концепции любви. Акт воспроизводства должен происходить так же просто, естественно и беззаботно, как и прием пищи. Ни красота, ни романтика, ни любовь не входят в нашу систему воспроизводства — только требования выживания».

Под пологом ночи местность, прилегающая к ферме, казалась Хеллстрому, осматривавшему округу из дома, уснувшей. Темнота размыла знакомый ландшафт, и только на горизонте слабо мерцали огни города. Муравейник под ним никогда еще не был таким молчаливо-тихим, таким насыщенным напряженным ожиданием. Хотя предания и говорили о давних его противостояниях, грозивших уничтожением всему Движению Колоний (как это называлось раньше), никогда Муравейник не испытывал столь серьезного кризиса. Все события так естественно цеплялись одно за другое, что Хеллстром, глядя назад, испытывал чувство неизбежности. Все почти пятьдесят тысяч работников Муравейника зависели теперь от решений, которые будут приняты Хеллстромом и его помощниками в ближайшие несколько часов.

Хеллстром посмотрел через плечо на свечение катодов,экраны, высматривавшие Внешних, которые должны прийти, когда рассеется мгла. Три машины без номеров были припаркованы не далее чем в двух милях. Четвертая — патрульная — была сначала вместе с ними, но сейчас отправилась в южную часть долины. Единственной там была старая дорога, но она нигде не подходила ближе чем на десять миль к южной границе долины, и оставался только путь полем. Хеллстром подумал, что у машины наверно передний привод, но местность была такова, что машина не могла подъехать ближе, чем на три мили.

Работники, чувствуя всю тяжесть ответственности, возложенной на Хеллстрома, переговаривались тихо и двигались бесшумно.

«Следует ли использовать Джанверта в качестве посредника?» — подумал он.

Но переговоры надо вести с позиции силы, а Муравейник не имел за душой ничего реального. Может быть, предложить секрет станворда? Джанверт видел это оружие в действии. Он будет знать и о достижениях в области фармакологии. По собственному опыту. Но Джанверт станет врагом Муравейника, стоит ему только выбраться отсюда даже и в качестве посланника. Он видел слишком много, чтобы оставаться нейтральным.

Хеллстром посмотрел на часы: уже 2.29 — почти завтра, а завтра грядет катастрофа. Он предощущал ее по многим признакам, включая притаившиеся между городом и фермой три машины. При мысли о пассажирах этих машин Хеллстрому захотелось узнать, чем они сейчас заняты. Он повернулся к посту наблюдения и подозвал специалиста-координатора, чье лицо казалось смертельно-бледным в тускло-зеленом свете.

— Они не сидят в машинах, — сказал специалист. — Они выходят в эфир с интервалом в десять минут. Мы уверены, что в каждой машине находится не более двух человек.

Ждут рассвета, понял Хеллстром и сказал об этом специалисту.

— Да, таково наше общее мнение, — признал тот. — Средний автомобиль всего в двадцати пяти ярдах от одного из наших секретов — того, что в конце галереи уровня два.

— Предлагаешь захватить Внешних?

— Мы смогли бы получить ответы на многие вопросы.

— Но можем вызвать и общее нападение. — Хеллстром потер шею. Он чувствовал нервную усталость. — Что с машиной, отправившейся к югу?

— Она застряла неподалеку от старой дороги по меньшей мере в двенадцати милях отсюда.

— Спасибо, — сказал Хеллстром и отвернулся.

В доме было сейчас тише, чем два часа назад, когда он сюда прибыл. Тогда как раз несколько групп, состоявших из специалистов службы безопасности, проходили инструктаж перед ночной чисткой. Сейчас все они исчезли в ночной мгле, лишь сигнальные точки на панелях говорили об их местонахождении, и размытые фигуры отображались на экранах.

Наверное, в десятый раз с того времени, как он вошел в дом, Хеллстром подумал: «Мне надо отдохнуть. Мне потребуется свежесть восприятия утром. Они начнут утром, я это знаю. И я должен быть готов как никогда. Многие из нас, вероятно, умрут. Если я отдохну, возможно, часть мне удастся спасти».

Он с горечью подумал о Линкольне Крафте, чье обугленное тело (остатки которого вряд ли пригодны для отправки в Котел) было извлечено из сгоревшего фургона нападавших. Со смертью Крафта потери составили тридцать одну единицу.

И это только начало.

В приглушенном шепоте, слышном здесь повсюду, часто и в разных вариантах повторялись слова «нападение» и «пленные».

Вновь мысли Хеллстрома вернулись к трем пленникам Муравейника. Странное чувство — держать кого-то в плену. Взрослым Внешним прямая дорога в Котел. Только совсем дети считались пригодными для переформирования и дальнейшего использования в нуждах Муравейника. Теперь появились новые возможности.

Представлявший наибольший интерес Джанверт имел юридические познания, что узнал Хеллстром путем осторожных вопросов. Его сознанию на удивление легко можно было придать новые формы, при условии хорошей восприимчивости к препаратам Муравейника. Женщина Кловис Карр была носителем агрессивности, которую можно было выгодно использовать. Третий, по документам Даниэль Томас Олден, вел себя как солдат. Все они несли в себе ценные качества, но Джанверт был самым интересным из них. Его невысокий рост также устраивал Муравейник.

Хеллстром повернулся к пунктам наблюдения и низко нагнулся над вторым справа.

— Какие новости от нашего патруля в высохшем русле ручья? — спросил он. — Есть у них новая информация о переговорах, ведущихся из автомобиля, что находится под наблюдением?

— Внешние все еще в тупике, Нильс. Они называют все это «очень странным случаем» и время от времени обращаются к некоему Гаммелу.

— Путаница, — перевел Хеллстром. — Военный сленг: нормальное положение запуталось.

— Что-то не так, как ожидалось?

— Да. Если услышите что-либо новенькое, сообщите мне.

Хеллстром выпрямился и подумал о том, чтобы позвать Салдо, посланного для осторожного наблюдения за ходом работ по «Проекту 40». Выбранное для наблюдения место — конец длинной галереи на уровне 50 — казалось не слишком удобным, поскольку основные работы велись ближе к середине, по крайней мере, на расстоянии полумили, но исследователи проявляли повышенную раздражительность после инцидента с «вмешивающимся наблюдателем». Хеллстром рассчитывал на умение Салдо справляться с положением. Для них в доме было предельно важно знать даже о незначительных успехах в работе.

«Блеф не сработает с Внешними, — думал Хеллстром. — Муравейник может рассчитывать только на небольшой выигрыш во времени, может продемонстрировать станворды для создания иллюзии еще более мощного оружия, основанного на том же принципе. Но Внешние потребуют демонстрации. И придется вспомнить предупреждение Харла. Угроза использования абсолютного оружия кладет на спусковой крючок палец противника, способного сказать: так используйте его! Оружие должно быть применимо с энергией, меньшей чем абсолютная, и результат должен быть наглядным. Блеф недолговечен. Рано или поздно раскрыть карты придется — и что тогда?»

Дикие Внешние были очень странными. Они были склонны не верить в насилие, пока оно не применялось в отношении них.

Возможно, это неизбежно в мире, в котором общества основаны на угрозе, насилии и иллюзиях абсолютной власти. Разве можно ожидать, чтобы люди, подобные Джанверту, думали менее определенными категориями, думали об ответственности перед жизнью и взаимопереплетенных связях живых систем, о включении людей в великий круговорот жизни? Такие концепции покажутся вздорными Внешним, даже приверженцам нового течения — экологии.

Глава 57

Из частных записей Джозефа Мерривейла:

«Что касается инструкций, переданных мне в аэропорту, то я прибыл в Лейквью поздно вечером в воскресенье для установления предварительной связи с ФБР — Ваверли Гаммелом, подготовившим в Фостервилле базу. Он довез меня в город, куда мы прибыли в 23.18. Гаммел сообщил, что он не предпринимает пока никаких мер, за исключением организации наблюдения за зоной с расстояния приблизительно в две мили силами четырех автомобилей и девяти человек. Согласно Гаммелу, его действия вытекали из полученных им инструкций, что не согласуется с тем, что мне было сообщено на брифинге, посвященном возлагаемой на меня операции. Гаммел высказал сомнение в том, что в подоплеке всего дела — наркотики. Он читал предварительный отчет о результатах вскрытия трупа Перуджи. Я вынужден опротестовать свою зависимость от другого агентства в деле, где ответственность возложена на меня. Разделение полномочий ставит меня в ложное положение, прямо ведущее к возникновению недоразумений. Рабочее соглашение, не скрепленное формально, по условиям которого я веду дело, может только обострить существующие противоречия. Поскольку многие шаги по этому делу уже были предприняты в рабочем порядке без моего согласия, я вынужден заявить формальный протест на самом раннем этапе. Сложившаяся ситуация грозит нам серьезными неприятностями. Должен подчеркнуть, что ведение всей операции решительно расходится с моим пониманием решений, вытекающих из преследуемых нами целей».

Салдо побил рекорды скорости, поднимаясь на поверхность с уровня 5000 футов, где исследователи готовили эксперимент. Скоростные лифты имелись только в так называемых новых галереях, расположенных ниже 3100 футов, но и они двигались все с меньшей скоростью по мере подъема. Работы, проводимые в новых галереях на глубине 3800 футов, слегка его задержали, и он решил спросить Хеллстрома, нельзя ли эти работы свести к минимуму на все время кризиса.

Он оставил молодого помощника в лаборатории в юго-восточном торце галереи с секретным оружием, реквизированным Салдо, — биноклем, недавно бывшим собственностью Внешнего Дюпо. Бинокль раскрывал картину повышенной активности исследователей, которую Салдо интерпретировал как готовность к тестированию системы. Но приближаться к эпицентру событий он не осмелился. Указания Хеллстрома на этот счет были четкими. Только сам Хеллстром мог вмешаться, и Салдо, понимая важность происходящего, отправился на встречу с Хеллстромом с целью добиться разрешения на небольшое вмешательство.

Близилась полночь, когда клеть мягко остановилась рядом с домом. Внутри было темно и странно тихо, и он увидел, что большая часть элитных руководителей Муравейника вышла на ночное дежурство вместе с Хеллстромом, стоявшим в северном углу комнаты — массивная фигура на темном фоне закрытого жалюзи окна. Салдо сознавал, что не оценивает слишком высоко состояние едва ли не большинства из присутствующих здесь, за исключением, пожалуй, Хеллстрома, да и того с отдельными оговорками. Некоторым из них стоило бы поберечь силы на завтра.

Салдо знал, что найдет Хеллстрома здесь, и не видел ничего странного в этом; будь он на месте Хеллстрома, он тоже бы стоял сейчас именно у северного окна.

Хеллстром повернулся и увидел направляющегося к нему Салдо.

— Салдо! — сказал он. — Есть важные новости?

Салдо подошел ближе и, понизив голос, объяснил, почему он покинул лабораторию.

— Ты уверен, что они готовятся к тестированию?

— Очень похоже. Уже несколько часов они протягивают кабели. На других моделях это всегда означало подготовку к тестовым испытаниям.

— Как скоро?

— Трудно сказать.

Хеллстром сделал несколько шагов назад, затем вернулся. Утомление проглядывалось в контроле им своих движений. Он остановился перед Салдо.

— Мне непонятно, как они собираются проводить испытания. — Хеллстром потер подбородок. — Они потребовали всю галерею.

— Да, они ее всю используют, и вентиляцию, и странные конструкции из труб, проложенных ими по всей длине галереи. Подставили под них все, что нашли — стулья, скамьи, — весьма странное сооружение. Они даже забрали насос с уровня сорок два гидропоники. Просто пришли, отсоединили его и унесли. Реакцию менеджера можешь вообразить, но они ему сказали, что все делается с твоего ведома. Это так?

— В общем, да, — сказал Хеллстром.

— Нильс, ты полагаешь, что такое их поведение говорит о близости испытаний при больших надеждах на успех?

Хеллстром в глубине души был согласен с Салдо, но у него имелись некоторые сомнения, и он не смел надеяться. Поведение специалистов могло выражать смятение, охватившее Муравейник. Хеллстрому это не казалось вероятным, но было возможным.

— Не следует ли тебе спуститься вниз и ознакомиться с обстановкой на месте? — спросил Салдо.

Хеллстром понимал нетерпение, которое привело Салдо сюда из лаборатории. Это нетерпение разделялось большинством в Муравейнике. Но был ли смысл ему самому туда спускаться? Специалисты могли ему просто ничего не сказать из естественной осторожности предугадывать результат. Они предпочитали говорить о вероятности или о возможных последствиях. И это легко понять. Эксперименты часто плохо кончались для экспериментаторов. В одном из испытаний образовался плазменный пузырь, убивший пятьдесят трех рабочих, включая четырех исследователей.

— Сколько энергии они потребовали у энергетиков? — поинтересовался Хеллстром.

— Энергетики спросили у них, но им ответили, что расчеты еще не окончены. Я, тем не менее, отправил в генераторную еще одного наблюдателя. Нет сомнений, они запросят дополнительную энергию.

— Каковы оценки генераторной, исходя из общей длины кабелей?

— Около пятисот тысяч киловатт. Но, может быть, немного меньше.

— Так много? — Хеллстром сделал глубокий вдох. — Да, исследователи слишком не похожи на нас, Салдо. В них воспитывали узкий взгляд на вещи, концентрацию интеллекта. Нам следует быть готовыми к возможности катастрофической неудачи.

— Ката… — Салдо подавленно замолчал.

— Подготовь к эвакуации по меньшей мере три уровня, примыкающих к зоне испытаний, — приказал Хеллстром. — Сам отправляйся в генераторную. Скажи главному специалисту, чтобы он не соединял силовые кабели без моего разрешения. Когда от исследователей поступит запрос, свяжись со мной. Спроси их, если получится, об их оценке фактора ошибки для настоящего проекта. Возьми данные о требуемой энергии и, одновременно, отдай приказ об эвакуации. Мы не можем рисковать большим числом работников, чем это необходимо.

Салдо испытывал чувство благоговения. Он был уничтожен, от недавней гордости не осталось и следа. Ни одна из этих предосторожностей не пришла ему на ум. Он хотел убедить Хеллстрома только в одном. Отправка в генераторную наблюдателя, наделенного правом вето на подачу энергии, не входила в его планы.

— Возможно, тебе следует послать туда кого-нибудь более способного и с большим воображением, — сказал Салдо. — Может быть, Эда…

— Ты именно тот, кого я хочу там видеть, — сказал Хеллстром. — Эд специалист с большим опытом жизни во Внешнем мире. Он может думать, как думают Внешние, а ты нет. У него ровный темперамент, и он редко переоценивает или недооценивает свои возможности. Одним словом, он уравновешен. Если мы переживем ближайшие несколько часов, нам потребуется в первую очередь именно это его качество. Я поручаю тебе выполнить мои приказания со всем возможным тщанием. Я знаю, ты сможешь. Теперь возвращайся на свой пост.

Салдо распрямился и взглянул на лицо Хеллстрома с явными следами утомления.

— Нильс, я не думаю…

Хеллстром мягко прервал его:

— Отчасти утомлением объясняется жесткий тон, которым я с тобой разговариваю. Ты это должен принять во внимание. Ты мог связаться со мной по внутренней связи, не оставляя свой пост. Истинный лидер, прежде чем действовать, рассматривает все возможности. Будь ты уже готовым лидером, ты бы поберег как мои силы, так и свои. Ты им станешь, и время между рассмотрением многих возможностей и принятием решения будет становиться все короче.

— Я возвращаюсь на свой пост немедленно, — сказал Салдо. Он стремительно направился к выходу. Уже на ходу Салдо услышал возбужденные голоса наблюдателей. В их суматохе невозможно было разобрать что-либо связное. Прорвался один голос:

— Кто еще может быть подключен?

Снова гвалт голосов.

— Не все сразу! — выкрикнул наблюдатель. — Пусть все они остаются на своих постах. Если мы бросимся на поиск без координатора, то будем мешать друг другу. Руководство мы будем осуществлять отсюда.

Наблюдатель — молодая девушка из младшего командного состава, чье лицо возникло овальной маской на экране, привстала со стула, чтобы лучше видеть Хеллстрома.

— Один из пленных сбежал из Муравейника!

Хеллстром очутился рядом с ней так быстро, как позволила усталость. Салдо замешкался в дверях.

— Кто? — потребовал Хеллстром, склоняясь над ней.

— Джанверт. Следует нам снять работников и…

— Нет.

— Нильс, может быть, я?.. — предложил Салдо.

— Отправляйся на пост! — крикнул Хеллстром, не отрываясь от экрана, расположенного перед девушкой. Испуганный охранник возник на экране, молодой мужчина с отметиной на плече, говорящей о его ранге.

— Уровень? — спросил Хеллстром.

— Сорок два, — ответил работник на экране. — И у него есть станворд. Не могу понять, как он смог… убил двоих работников, тех, которые были посланы по… по… по вашему приказанию…

— Понятно, — прервал его Хеллстром. Это были специалисты, которых он послал вниз за Джанвертом с целью его использования в качестве посланника. Что-то не сработало, и Джанверт бежал. Хеллстром выпрямился, оглядывая работников вокруг себя.

— Разбуди смену. Джанверт получил метку Муравейника. Ни один обычный работник не распознает в нем Внешнего. Он может перемещаться, не привлекая внимания. Перед нами сразу две проблемы. Мы должны его схватить, не будоража Муравейник. Разъясни это каждому участнику группы захвата. Дай всем описание Джанверта. Снабди каждую группу хотя бы одним пистолетом Внешних. Я не хочу, чтобы в данных обстоятельствах использовались станворды.

— Вы хотите получить его мертвым и отправить в Котел? — спросил работник, стоявший за спиной Хеллстрома.

— Нет!

— Но вы сказали…

— Один пистолет на группу, — сказал Хеллстром. — Цельтесь в ноги, если нет иного выхода. Он нужен мне живым. Все это поняли? Нам нужен этот Внешний живым.

Глава 58

Из руководства Муравейника:

«Жизнь должна забирать жизнь ради жизни, но ни один работник не должен входить в это колесо регенерации с иным мотивом, чем продолжение нашего рода. Только через наш род мы связаны с бесконечностью, и это имеет иное значение для живых существ, чем для смертной клетки».

Джанверту потребовалось много времени, чтобы понять странность своего положения. Некоторое время он чувствовал отчетливое раздвоение личности, словно в нем уживались сразу два человека, каждого из которых он ясно помнил. Один изучал право, работал на Агентство, любил Кловис Карр и чувствовал себя в тисках обстоятельств, выхолащивавших в нем человечность. Другой словно сразу проснулся как сформировавшаяся личность во время обеда с Нильсом Хеллстромом и женщиной, похожей на куклу, по имени Фэнси. Этот второй вел себя с непонятной отрешенностью. Он помнил себя безвольно входящим вместе с Хеллстромом в комнату с людьми, которые начали задавать ему вопросы. И этот нелепый другой, как помнил Джанверт, отвечал на вопросы с полной откровенностью. Отвечал охотно, раскрывал детали, проясняющие общую картину. Он старался, чтобы его ответы были правильно поняты.

Были и другие странные воспоминания: большие открытые баки в громадной комнате, наполненной учившимися ходить малышами, детьми, прыгавшими и игравшими в странной тишине на полу. Он вспомнил кислый запах в этой комнате, чисто убранной. Он вспомнил воду, брызгавшую неожиданно на малышей с потолка, когда он проходил мимо, и другой запах, знакомый ему по другому опыту. Запах зловонный, тухлый и теплый.

Та личность, о которой он думал как об исходной, казалось, спала во все время его другого опыта, но она проснулась сейчас. Он понял, где находится, сразу своими обоими «я». Это была комната с грубыми серыми стенами, со впадиной и отверстием в центре в одном углу для отправления нужды, полка один на три фута на уровне талии ближе к единственной двери комнаты, сделанная, очевидно, из того же материала, что и стены. Черный графин из пластика и стакан стояли на полке. В них была теплая вода. Раньше на полке стояла тарелка с едой. Он вспомнил о тарелке и голом мужчине с пустым лицом, принесшем ее, не сказавшем ни единого слова. Окон не было, только дверь и нечто вроде туалета. Время от времени Джанверт слышал шум воды под дырой. Не было стульев, сидеть можно было только на полу, его раздели до нитки. Ничто в комнате нельзя было использовать как оружие. Графин и стакан нельзя разбить, он пробовал.

В памяти прокручивались образы других посетителей — двух на вид пожилых женщин, цепко державших его в руках с удивительной легкостью все то время, пока его внимательно осматривали, а затем сделали укол в левую ягодицу. Область укола все еще побаливала. Возвращаться сознание к нему начало вскоре после этого укола. По расчетам Джанверта, выходило часа три назад. У него забрали часы, и теперь он не был уверен во времени, но предположение давало ему чувство необходимости действия.

«Я должен спастись», — сказал себе Джанверт.

Из его странного другого «я», дремавшего сейчас, выносило на поверхность воспоминания о толпах голых людей, которыми кишели туннели. Человеческий муравейник. Как он мог спастись?

Дверь открылась и вошла сравнительно молодая женщина. Сквозь проем Джанверт увидел снаружи пожилую женщину с таинственным оружием, похожим на плеть с раздвоенным концом. У вошедшей были густые черные волосы внизу живота и копна волос на голове, но в лице и движениях не было лунатизма. В левой руке она несла нечто похожее на обыкновенный стетоскоп.

Джанверт вскочил на ноги при виде ее и отступил к полке спиной к стене.

Она казалась несколько озадаченной.

— Расслабься. Я здесь только для того, чтобы посмотреть, как твое состояние.

Она защелкнула стетоскоп у него вокруг шеи, держа другой конец в левой руке.

Джанверт нащупал за спиной графин и столкнул его с полки.

— Ну что ты натворил, — сказала она, наклоняясь за графином, лежащим в луже воды.

Как только она нагнулась, Джанверт нанес ей со всей силы рубящий удар по шее. Она рухнула и лежала не двигаясь.

«Так, остался один наружный охранник. Остынь и подумай», — сказал себе Джанверт. Холодный зеленый свет омывал комнату, придавая смертельную бледность коже женщины на полу. Он нагнулся над ней, пощупал пульс, но не нашел его. Снял стетоскоп и попытался уловить биение ее сердца. Ничего. Понимание того, что один яростный удар убил ее, пропитало его холодным осознанием своего опасного положения. Он оттащил тело женщины к стене справа от двери и оглянулся, не оставил ли следов борьбы. Графин лежал там же, но Джанверт замешкался. Нерешительность его и спасла.

Снова открылась дверь, и внутрь просунула голову пожилая женщина с очевидным любопытством, написанным на ее лице.

Джанверт выпрыгнул из-за двери, схватил ее за голову, рванул на себя в камеру и ударил коленом в живот. Она захрипела, выронила оружие. Джанверт вырубил ее так же, как и первую, повернулся и захлопнул дверь.

Уже два тела и оружие. Он осмотрел причудливый, похожий на кнут предмет, сделанный из черного пластика, напоминающий по цвету и текстуре графин или стакан. Длиной около ярда, с короткой ручкой с вмятинками для пальцев. В основании ручки имелись диск с делениями и желтая кнопка.

Джанверт направил раздвоенный конец на охранницу, сбитую им на пол, и нажал на кнопку. Усики загудели, и он отпустил палец. Гудение смолкло. Пожилая женщина дернулась при включении оружия. Цвет кожи открытого бока изменился на темно-красно-лиловый. Он нагнулся и пощупал ее пульс. Ни следа. Обе мертвы. Джанверт отступил и взглянул на дверь. Она открывалась внутрь, он знал, и в ней имелось чашеобразное углубление на уровне талии, которое он исследовал ранее. Дверь тогда не открылась. В панике Джанверт подумал, уж не запер ли он себя сам. Движимый отчаянием, он попытался вновь. Дверь открылась сразу со слабым щелчком, и Джанверт успел увидеть поток людей, торопливо идущих мимо, прежде чем он закрыл дверь снова.

— Мне надо подумать, — сказал Джанверт себе громким голосом. От него будут ждать, конечно, стремления подняться на поверхность. Есть ли здесь иные пути выхода? Что находится внизу? Джанверт знал, что по крайней мере еще один уровень ниже есть. Его захватчики провели его мимо лифтной шахты с открытыми кабинами, поднимающимися с одной стороны и опускающимися с другой. У него имелось оружие, и он знал, как им пользоваться. Люди Хеллстрома будут его искать. Они будут обследовать комнату за комнатой, и у них хватит сил ничего не пропустить.

«Я пойду вниз».

Джанверт не имел представления, на какой глубине находился. Его доставили сюда на лифтах мимо многих этажей, но его другое «я» не удосужилось их сосчитать.

Его кормили чем-то, чтобы он оставался невменяемым. Другое «я» — произведение Хеллстрома. Возможно, это и есть суть «Проекта 40». Бумаги, найденные в МТИ, могли содержать описание необходимых компонентов для создания препаратов, позволяющих манипулировать сознанием человека.

От него вряд ли ожидают ухода вниз. Если и есть другой выход, Джанверт найдет его путем нестандартных решений.

Непредсказуемость во всем — вот что может его спасти.

Джанверт не до конца еще пришел в себя, но медлить больше нельзя. Держа оружие наготове в правой руке, он приоткрыл дверь и выглянул. В туннеле активность заметно спала, но молчаливая группа обнаженных мужчин и женщин проходила мимо двери без единого любопытного взгляда в его сторону. Джанверт насчитал девять человек в группе. Другая группа шла в обратном направлении в глубине туннеля. Они тоже не обращали внимания на него.

Джанверт выскользнул из камеры и пристроился сзади группы, идущей влево. Он отстал от нее у первого лифта, подождал идущую вниз кабину, ступил в нее быстро, так, как сделал это худой, с пустым лицом мужчина. Они оба смотрели перед собой, в молчании опускаясь вниз.

Запахи казались Джанверту более отвратительными по мере того, как обострялись его чувства. Его сосед, казалось, их не замечал. Дышалось легко, но Джанверт испытывал приступ тошноты всякий раз, когда фокусировал внимание на них. Лучше не думать, предупредил он себя. Его сосед зловещей угрозой стоял неподвижно сбоку, но что-то мешало ему обратить на Джанверта особое внимание.

Мужчина выпрыгнул из лифта, и Джанверт остался в кабине один. Он считал серые стены и потолки и досчитал уже до десяти, удивляясь, как долго он опускается. Джанверт посмотрел на потолок. Такой же, как и пол. Что-то серое поблескивало на потолке ближе к левой от него стене. Он поднял руку и коснулся его. Что-то прилипло к его пальцу, и он поднял его к носу. Запах напоминал запах кашицы у него в тарелке, и Джанверт обтер палец о бедро. Вывод мог быть только одним. Потолок служил полом в фазе подъема. Кабины не останавливались. Люди прыгали в него и соскакивали. Все говорило о бесконечной цепочке кабин, циркулирующих между уровнями Муравейника.

Внезапно лифт стал наклоняться влево. Джанверт уперся коленом в левую стенку, а затем встал на корточки, когда стенка стала полом. Ничего, кроме серой стены, не было у него перед глазами, пока потолок становился полом, подтверждая его предположение. Кабина пошла вверх. Джанверт выпрыгнул из нее при первой же возможности, попав в туннель, освещенный тусклым красным светом, но вдалеке по правую руку туннель имел более яркое желтое освещение. Джанверт посмотрел налево, увидел плавный изгиб туннеля, уводящий его из поля зрения, и, выбрав правое направление, пошел своим нормальным шагом. Он хотел выглядеть обычным обитателем этого садка, занятым своим делом. Оружие оттягивало ему руку, грозя выскользнуть из потной ладони.

Джанверт услышал шум воды прежде, чем достиг зоны желтого свечения, которое, как он уже видел, исходило из длинных щелей, параллельных полу и сводчатому потолку. Щели располагались на высоте глаз, и Джанверту оставалось только повернуть голову, когда он до них дошел, чтобы увидеть широкую низкую камеру с длинными баками, заполненными водой, вокруг которых деловито суетились люди. Джанверт посмотрел в ближайший бак, различил в нем рыбу, по размеру длиной дюймов в шесть. Он заметил, что люди в глубине помещения вычерпывали рыбу из бака в небольшую цистерну.

«Ферма по разведению рыбы!» — чертыхнулся он.

Джанверт шел мимо светящихся щелей, и вскоре свечение впереди него изменилось на розовое. Свет исходил от дверей высотой до потолка, за которыми находилась камера даже большая, чем виденная им раньше. Камера была забита полками, над которыми низко были расположены лампы. Полки утопали в сочных растениях с зелеными листьями. Слышался шум проточной воды, но более слабый. Работники в темных очках двигались между полок с сумками, перекинутыми через плечо, и срывали красные плоды, которые Джанверт принял за томаты. По мере наполнения сумки относились к окну в дальней стене и опорожнялись.

Ему попадалось все больше людей, впереди стало слышно гудение, усиливавшееся по мере того, как он шел. Он понял, что уже давно слышал этот звук, но пропускал мимо сознания.

До сих пор никто из тех, кто встретился ему на пути, не обратил на него никакого внимания.

В туннеле становилось все теплее, чем ближе он подходил к источнику раздражающего гула. Звук был уже почти болезненным по своей интенсивности. Джанверт вскоре подошел к еще большим щелям в левой стене туннеля и заглянул сквозь одну из них в помещение гигантских размеров. Оно уходило вниз на два этажа и настолько же вверх и было заполнено трубчатыми объектами, на фоне которых работники, перемещавшиеся под ними, казались карликами. По его оценке объекты были футов в пятьдесят высотой и футов сто в диаметре. Именно они и являлись, очевидно, источником гула, и в воздухе ощущался отчетливый озоновый привкус.

«Генераторы электричества», — подумал Джанверт.

Это были самые крупные генераторы из всех, которые ему доводилось видеть. Станция простиралась по меньшей мере на полмили влево и еще более вправо, уходя вглубь на полмили.

«Но если это генераторы, — подумал он, — то что приводит их в движение?»

Ответ на свой вопрос Джанверт получил, дойдя до конца туннеля, где он сворачивал влево, завершаясь двумя сходнями. Одни вели в освещенную комнату, а другие, параллельные первым и отделенные от них тонкой стеной, вели вниз в темное пространство, где он мог различить в тусклом свете масляные отблески текущей воды.

Вода — может быть, это путь к спасению?

Джанверт решительно свернул к воде, миновал еще одну группу людей, не обративших на него внимания, и оказался на бортике рядом с водой. Это была река! Она уходила во мрак, и он различал подвижные светлячки на другой ее стороне в четверти мили.

Чем дальше шел Джанверт по реборде, тем уже она становилась. Он слышал шум воды под собой, приглушенное гудение слева.

Возможные размеры этого подземного сооружения исподволь овладевали воображением Джанверта. Оно было столь большим, что он начал подозревать, что здесь не обошлось без участия правительства, Какой еще может быть ответ? Сооружение слишком велико, чтобы его можно было не заметить. Или?

Если не обошлось без участия правительства, то почему Агентству об этом ничего не известно? Это казалось невозможным. Шеф имел доступ к некоторым из самых деликатных правительственных секретов. Даже Мерривейл знал бы о столь большом объекте.

Пытаясь разрешить эту загадку, Джанверт едва не столкнулся с седовласым мужчиной, стоявшим на его пути в самом туннеле; открытая лестница вела вверх. Седовласый поднял правую руку и странно пошевелил пальцами у Джанверта перед лицом, явно сделав какой-то знак.

Джанверт пожал плечами.

Человек сделал тот же знак еще раз и покачал головой. Он был очевидно сбит с толку.

Джанверт поднял оружие и нацелил его в незнакомца.

Тот в явном замешательстве отступил назад. Его рот открылся, мускулы вздулись. Еще раз он поднял руку и пошевелил пальцами.

— Что тебе надо? — спросил Джанверт.

Удар, наверно, имел бы меньший эффект. Человек сделал еще один шаг назад и остановился у ступеней лестницы. Он все еще не произнес ни слова.

Джанверт осмотрелся. Как будто никого поблизости нет. Напряжение явно возрастало. Знак рукой, видимо, имел какой-то смысл. Тот факт, что он его не понимал, становился все более очевидным. С внезапной решимостью Джанверт нажал на кнопку своего оружия, услышал легкий звук — и седовласый мужчина рухнул.

Джанверт торопливо оттащил его в темный угол и задумался. Сбросить его в воду? Люди ниже по течению могут увидеть тело и отправиться сюда, чтобы выяснить причину. Решив не делать этого, он стал подниматься по лестнице.

Лестница кончалась платформой перед узким мостиком через реку. Джанверт не раздумывая вошел на этот мостик. Он не чувствовал особых угрызений совести, убив еще одного обитателя этого садка. Но маслянистый вид воды и тошнотворный запах вызвали легкое головокружение, и Джанверт левой рукой оперся на поручень.

Мостик вошел в короткий узкий туннель на другой стороне реки, освещаемый длинной цилиндрической лампой на потолке. В конце туннеля была закрытая дверь, в центре которой помещалось ручное колесо, над ним горела зеленая буква «А» со стилизованным символом сбоку, напоминавшим часть тела насекомого, сегментированного и закругленного, но без головы.

Держа оружие наготове, Джанверт попытался повернуть колесо левой рукой. Оно сопротивлялось только секунду, а затем повернулось свободно до резкой остановки. Он нажал на колесо, дверь поддалась со слабым вздохом, и в спину ему подул легкий ветер. Чуть тлеющий розовый свет за дверью освещал другой туннель едва ли шире самой двери. Свет исходил из небольших плоских дисков на потолке. Туннель слегка поднимался. Джанверт вошел в него, закрыл за собой дверь таким же, как и снаружи, колесом. Он начал подъем.

Глава 59

Отчет службы безопасности Муравейника:

«Джанверт. Работник, подходящий под описание Джанверта, замечен на уровне 48 недалеко от турбинной станции с номером шесть. Хотя в этом случае беглец уходит вниз, а не, как ожидалось, вверх, сообщение проверяется. Работники, видевшие его, говорят, что из-за длинных волос и запаха они принимали его за ведущего специалиста. Это соответствует нашим данным, хотя и кажется необычным отказ от немедленной попытки прорваться на поверхность».

Когда, по оценке Джанверта, он поднялся уже футов на триста, продвигаясь по туннелю, он сделал остановку для небольшого отдыха. Туннель делал резкий поворот каждые тысячу шагов, а он оценивал уклон в три процента. Джанверт предположил, что этот туннель входит в систему вентиляции, но не видел до сих пор ни одного отвода, и, кроме того, было что-то в неподвижности, царящей здесь, попадавшихся изредка кучах пыли, что говорило о том, что туннель уже давно не использовался. Может быть, аварийный выход? Он не смел на это надеяться. Туннель просто вел его вверх.

Джанверт возобновил подъем и еще через пять поворотов подошел к боковой двери с такой же колесной ручкой. Он остановился, задумчиво глядя на дверь. Что могло его ждать за ней? Следует ему ее открывать? Оружие оказалось решительным аргументом. Джанверт повернул ручку, толкнул плечом дверь, распахивая ее. Волна теплого воздуха пахнула ему в лицо.

Из туннеля Джанверт вышел на узкую, огороженную перилами платформу, расположенную на половине высоты огромной кубической комнаты с куполообразным потолком. Она простиралась от него в ярком бело-голубом свете, по крайней мере, на двести ярдов. Пол гигантской комнаты, слегка изогнутый к центру, казался живым, так много мужчин и женщин здесь совокуплялись одновременно.

Джанверт смотрел на них в немом удивлении.

Комната полнилась стонами и сочными звуками соударений тел друг о друга. Пары разъединялись, брели спотыкаясь в другое место, находили себе новых партнеров и просто продолжали свое однажды начатое дело.

Бридинг!

Он вспомнил удивительный отчет Перуджи о ночи, проведенной с Фэнси. Она называла это бридингом. Это единственное слово, действительно подходившее для описания удивительной сцены. Она не вызвала в нем ни малейшего возбуждения. Его даже немного подташнивало. Здесь был свой особый запах — дикая смесь пота и чего-то липкого, что напоминало ему о слюне, и все это накладывалось на исходную вонь отстойника. Джанверт заметил, что пол был сырым и как будто упругим. Голубовато-серого цвета, он поблескивал в нескольких местах, не занятых корчащимися парами. Сквозь движение плоти в центре комнаты он заметил широкий круг из более темного материала, оказавшийся дренажным стоком. Джанверт разглядел решетку. Боже! Отметины ее были заметны на спинах некоторых особей.

Что может быть более эффектным?

Все еще в состоянии потрясения Джанверт вернулся в туннель, закрыл дверь и возобновил подъем. В памяти его запечатлелась увиденная им картина. Он не думал, что сможет когда-нибудь ее забыть. Впрочем, ему никто не поверит. Чтобы поверить, это надо видеть.

Джанверт чувствовал, что находится на грани срыва. Так вот что они называли «сексуальным прогрессом»!

Джанверт подозревал, что, если бы он спустился с платформы и присоединился к оргии, никто бы не заметил. Еще один мужчина-бридер.

Джанверт прошел еще две двери, прежде чем восстановил душевное равновесие. Он смотрел на каждую дверь с отвращением, пытаясь вообразить, что может ждать его с другой ее стороны. Проклятый человеческий муравейник! Внезапно его словно током ударило, и он застыл на месте, пораженный полным значением своей мысли.

Муравейник!

Джанверт посмотрел на тускло освещенные стены туннеля, ощутил слабое гудение машин, запахи, все признаки жизни, кишащей вокруг него.

Муравейник!

Джанверт сделал три глубоких, нервных вдоха, прежде чем смог возобновить подъем. Его мысли смешались. Человеческий муравейник. Они жили здесь по образу и подобию насекомых. Как живут насекомые? Они делают то, что ни один человек делать не хочет и ни один человек сделать не сможет. У них есть трутни, рабочие и матка, они едят, чтобы жить. Они едят то, что отторгнет желудок человека, если прежде не отторгнет его сознание. Для насекомых бридинг — это просто бридинг. Чем больше он думал об этом, тем больше находил сходств. Это не секретный проект правительства! Это ужас, отвращение, нечто, что необходимо сжечь!

Глава 60

Отчет службы безопасности:

«Джанверт. Тело специалиста по турбинам, убитого станвордом, было найдено неподалеку от первичного водного потока. Безусловно, работа Джанверта. У всех входов и заграждений всех турбин удвоена охрана, хотя ни один человек не может пройти живым силовую систему. Более вероятно, что он проник в старые входные тоннели, переоборудованные под нужды вентиляции. Поиск концентрируется в этом районе».

Джанверт остановился у следующей двери, прижал к ней ухо — похоже на машинный зал, подумал он. Слышался свист и глухой стук. Он повернул колесо, приоткрыл дверь и заглянул внутрь, как оказалось, в комнату меньше остальных, но все-таки достаточно просторную. По его прикидкам, футов в сто длиной. Потолок был низким, и дверь находилась на уровне пола. В тусклом красном освещении Джанверт увидел ряды невысоких столов, каждый был оснащен переплетением прозрачных стеклянных трубочек (они пульсировали жидкостями ярких цветов, и это на секунду отвлекло Джанверта от того, что лежало на столах посреди стеклянных лабиринтов).

Он смотрел не мигая, не желая верить своим глазам. На каждом размещался обрубок человеческого тела от колен до талии. Одни обрубки принадлежали мужчинам, другие женщинам. Среди последних было несколько с выпирающими животами, словно они были беременными. Выше талии и ниже колен не было ничего, отдаленно напоминающего плоть — только пульсирующие трубки. Это казалось нереальным.

Джанверт вошел в комнату и коснулся ближнего мужского обрубка. Плоть была теплой! Джанверт отдернул руку, чувствуя, как рвота подступает к горлу. Он отступил к двери туннеля, не отрывая взгляда от содержимого этой комнаты, от живых человеческих обрубков. Глаза его не обманывали!

Какое-то движение в дальнем конце комнаты привлекло его внимание. Он увидел группу людей, шествующих между столами, иногда нагибаясь и осматривая тела, изучая трубки. Пародия на врачей, обходящих больных. Джанверт скользнул обратно в туннель незамеченным, закрыл дверь и встал, прижавшись лбом к гладкой холодной поверхности.

Это были воспроизводящие человеческие части. Он представил себе муравейник, хранящий в живом состоянии эти жуткие объекты для целей бридинга. Мысль о своем теле, подвергнутом подобному унижению, дрожью отдалась в нем. Его спину, шею, плечи била мелкая дрожь, ноги в коленях подгибались. Воспроизводящие обрубки!

Где-то далеко внизу послышался глухой стук, и Джанверт ощутил изменение давления воздуха в туннеле. Он слышал шлепанье босых ног по полу туннеля.

«Они преследуют меня!»

Гонимый ужасом, Джанверт толчком открыл дверь, прошел внутрь и закрыл ее за собой. Медицинская процессия в этот раз его заметила, но едва успела выразить свое удивление, как, сраженная станвордом, рухнула на пол. Он побежал сквозь кошмарную комнату, стараясь не смотреть на обрубки. Арочный проход вел из комнаты в большую галерею, полную людей. Подгоняемый ужасом, Джанверт бросился влево, плечом пробивая себе дорогу, отбрасывая в сторону людей, не обращая внимания на смятение и любопытство, которые он, несомненно, возбуждал. Взбаламученный след оставлял Джанверт у себя за спиной. Взмахи рук, немые выкрики, и один странный женский голос, зовущий его:

— Эй, послушай! Эй, послушай!

У первого же лифта Джанверт оттолкнул кого-то плечом, прыгнул в кабину и глядел вниз на обращенные к нему недоумевающие лица, пока они не скрылись из его поля зрения.

В одной с ним кабине находились еще мужчина и две женщины. Одна женщина могла бы сойти за Фэнси в более пожилом возрасте, но более молодая, блондинка, относилась к типу, который почти не встречался в глубинах этого муравейника. Мужчина, полностью лишенный волос, с узким лисьим лицом и настороженным взглядом ярких глаз, напомнил Джанверту Мерривейла. Все трое проявляли очевидное любопытство, и мужчина пригнулся к нему и втянул носом воздух. То, что он учуял, очевидно смутило его, поскольку он повторил процедуру.

В панике Джанверт направил захваченное оружие на него, провел лучом по женщинам. Они повалились на пол как раз напротив следующего этажа. Женщина с круглым лицом хотела войти, но Джанверт ударил ее в живот, и она повалилась на стоящих за ней людей. Следующий этаж лифт прошел спокойно — еще один, и еще. Джанверт выскочил из лифта на четвертом по счету этаже, нырнул в толпу людей, проскочил ее и юркнул в небольшой боковой проход, привлекший его своей пустотой. Двое из сбитых им мужчин вскочили и пустились было в погоню, но Джанверт срезал их лучом и побежал — поворот влево, еще один. Он выскочил в главную галерею по меньшей мере ярдах в ста от того места, где вышел из лифта и где теперь царило настоящее столпотворение.

Джанвертповернул вправо, держа оружие прямо перед собой, чтобы его не было видно сзади, и заставил себя перейти на спокойный шаг, пытаясь выровнять дыхание. Он вслушивался в звуки погони. Суматоха сзади постепенно стихала, шума погони не было слышно, и вскоре он позволил себе перейти на левую сторону туннеля. При первой же возможности Джанверт свернул в боковой отвод, круто уходящий вверх. Через сотню шагов он вышел прямо на лифт в пересечении с другим боковым туннелем. Пройдя без происшествий мимо потока идущих людей, он вошел в первую поднимающуюся кабину. Скорость подъема почти сразу резко возросла. Джанверт оглянулся в поисках того, кто мог бы снизить скорость подъема, но никого рядом не увидел. Проемы проносились перед ним один за другим. Он насчитал девять, и начал бояться, нет ли у Хеллстрома специального управления этим лифтом, которым они сейчас воспользовались, чтобы захватить его. На этой скорости было крайне рискованно пытаться выскочить.

В панике Джанверт подошел к выходу в поисках кнопок управления, но их не было. В этот момент движение замедлилось как раз у проема. Он выскочил из лифта, едва не столкнувшись с двумя работниками, толкавшими перед собой тележку, нагруженную желтым материалом, похожим на ткань. Они улыбнулись Джанверту и сделали знак рукой, пошевелив пальцами так же, как это сделал седой мужчина у реки. Джанверт уныло улыбнулся в ответ, пожал плечами, и пара приняла это, продолжая толкать свою тележку по туннелю.

Джанверт свернул направо подальше от них и увидел, что туннель кончается широкой и ярко освещенной аркой, за которой находилось просторное помещение, где у машин деловито сновали люди. Он понял, что у него не хватит сейчас духа повернуть назад, и продолжал идти, пока не вошел в широкую, с низкими потолками комнату, заполненную механизмами. Он узнал токарный станок, штамповочный пресс (потолок над ним был разобран для размещения его верхней части), а также несколько дрилл-прессов, которыми с усердием занималась часть работников, не обращая на него внимания. Чувствовался запах машинного масла и едкость горячего металла. Если бы не нагота работающих, комната могла бы сойти за обычный машинный зал. Несколько тележек с ящиками, полными непонятных металлических заготовок, двигалось в проходах между станками.

Джанверт, пытаясь придать себе деловитый вид, шагал прямо через комнату, надеясь найти выход в другом ее конце. Он заметил, что люди по-иному реагируют на него, не понимая причины. Одна женщина отошла от токарного станка и подошла к нему, принюхиваясь. Джанверт прибег к испробованному пожатию плечами и тут же ощутил пот, покрывший его тело. Неужели в нем причина ее внимания?

В дальней стене пересекаемой им комнаты открытой двери не было видно, и Джанверт начал чувствовать себя в ловушке, как вдруг увидел колесо в стене, такое же, каким он открывал двери в туннеле. Дверь обозначалась едва видимой линией, но легко открылась наружу. Джанверт деловито прошел в образовавшийся проем и закрыл за собой дверь. Туннель уходил вниз по правую руку от него. Он вслушался, пытаясь понять, есть ли еще кто в туннеле, ничего не услышал и тронулся в путь.

Спина и ноги у него болели от усталости, и Джанверт прикинул, насколько еще его может хватить. В животе была болезненная пустота, рот и горло пересохли. Отчаяние двигало Джанвертом, и он знал, что будет продолжать, пока останется хоть капля сил. Он должен спастись из этого кошмарного места.

Глава 61

Из руководства Муравейника:

«Химические препараты, способные вызывать предсказуемые реакции отдельных особей животного происхождения, должны быть разнообразными и в определенном диапазоне оттенков — бесконечными. Так называемое рациональное сознание человеческих особей не является неодолимым препятствием подобному процессу высвобождения, но должно рассматриваться в качестве порога, который следует перешагнуть. Как только сознание подавлено в достаточной мере, препарат может приступать к делу. Здесь, в этой зоне, как считалось, зоне владения инстинктов, мы развиваем нашу величайшую силу единения».

Хеллстром находился в доме под знаком Муравейника, расшифровывавшимся как «Все использовать — ничего не терять». Было три часа ночи, и сейчас он молил о любом отдыхе.

— Взгляните на изменение давления воздуха, — сказал наблюдатель у него за спиной. — Он снова в системе аварийной вентиляции. Как он это смог? Быстро! Сигнал тревоги. Где находится ближайшая группа захвата?

— Почему бы не заблокировать эту систему, уровень за уровнем, или, по крайней мере, все остальные уровни? — спросил Хеллстром.

— У нас еле достает сил для охраны десяти уровней системы, — произнес голос слева.

Хеллстром всмотрелся в зеленый полумрак дома, пытаясь разглядеть говорившего. Может быть, Эд? Уже закончил инспекцию Внешних патрулей?

Пропади он пропадом, этот Джанверт! Со всей своей дьявольской изобретательностью. Мертвых и покалеченных работников, сгустки возбуждения и нарастание беспорядков оставлял он за собой — все это вело к дестабилизации Муравейника. Им потребуются годы для нахождения и очистки следов только одной этой ноги. Джанверт был напуган, конечно, и аура его ужаса просачивалась во все поры Муравейника. Все большее число работников принимало слабые сигналы от человека, являвшегося, судя по его химическим маркерам, одним из них, и, пропуская их через себя, они формировали мощную, всепроникающую волну. Кризис не за горами, если не удастся локализовать источник.

Ошибкой было не усилить охрану во время приведения Джанверта в нормальное состояние.

«Моей ошибкой», — подумал Хеллстром с горечью.

Химическая основа единокровия, конечно, палка о двух концах. Ударить можно любым. Охрана самоуспокоилась, не отдавая себе в том отчета. Никогда еще работник не нападал на своих единокровцев.

Хеллстром прислушался к голосам наблюдателей на постах, координирующих новый поворот в погоне. Он ощутил охотничий азарт в их голосах. Словно им даже не хотелось поймать Джанверта слишком быстро.

Хеллстром вздохнул и сказал:

— Приведите сюда захваченную женщину.

Кто-то из темноты ответил:

— Она все еще без сознания.

«Точно, Эд», — подумал Хеллстром и вслух произнес:

— Хорошо, приведите ее в чувство и быстро сюда.

Глава 62

Знак Муравейника над входом в главный Котел:

«Высшая справедливость в том, что в смерти мы отдаем свои тела, что плоть наших бренных тел служит высшей силе, воплощенной в Муравейнике».

На восьмом по счету повороте в его непрерывном подъеме валившийся с ног от усталости Джанверт тяжело прислонился лбом к металлической двери, решив дать себе небольшой отдых. Он чувствовал холод двери сквозь волосы, тупо глядя на свои голые ноги. Черт, как жарко в туннеле! А вонь стала еще нестерпимее. Джанверт почувствовал, что, не отдохнув хоть немного, не сможет сделать больше и шагу. Сердце выскакивало из груди, пот ручьями стекал по телу. Сможет ли он найти в себе смелость вернуться в основные туннели и поискать там лифты? Джанверт прижался ухом к двери и прислушался — ни единого звука не доносилось с другой стороны. Это обеспокоило его. Уж не ждут ли там за дверью его появления.

Только слабые звуки работающих механизмов и чувство человеческой активности доходило до него. Странное все-таки ощущение почти полной тишины. Вновь Джанверт прижался ухом к двери и вновь не услышал ничего, таящего в себе прямую угрозу.

Там он опять найдет людей, этих странных граждан Хеллстромского муравейника. Сколько их здесь? Десять тысяч? Никто из них не учтен в переписи. Джанверт знал это. Все место несло на себе отпечаток секретных целей, идущих вразрез в наиболее резкой форме со всем строем жизни вне муравейника. Здесь люди жили по правилам, отрицающим все, во что верило внешнее общество. Есть ли у них бог? Джанверт вспомнил Хеллстрома, возносящего молитву. Притворство! Чистое притворство!

Омерзительный муравейник!

Глава 63

Последние слова Тровы Хеллстром:

«Поражение Внешних предопределено их высокомерием. Они представить себе не могут, что есть силы, с которыми им не справиться. Мы, населяющие Муравейник, есть творение разума. Мы будем терпеливо ждать, как это умеют делать насекомые, согласно логике, непонятной диким Внешним. Насекомые научили нас, что истинным победителем в гонке на выживание является тот, кто последним приходит к финишу».

Прошло минут пять, прежде чем страх взял верх над усталостью. Джанверт не отдохнул по-настоящему, но мог идти дальше. Он дышал легче, но боль в ногах оставалась, резкая боль отдавалась в боку при глубоком вдохе, в ступни как будто вонзили ножи. Джанверт понимал, что тело еще не долго сможет терпеть эту пытку. Он должен выйти отсюда и найти лифт. Джанверт выпрямился, намереваясь открыть дверь, как вдруг краем глаза уловил движение ниже по туннелю. Преследователи появились из-за угла туннеля, но их оружие не было поднято, и это спасло Джанверта. Его оружие лежало в левой руке, и ему оставалось только нажать на кнопку, что его рука и сделала рефлекторно. Фигуры ниже него попадали наземь, а туннель наполнился знакомым гудением.

Падая, один из преследователей поднял пистолет и сделал один выстрел, попавший в легкую арматуру, осколок которой задел щеку Джанверта. Левой рукой он коснулся раны и вынул блестящий осколок с пятном крови на нем.

Джанверт не знал, действует ли его оружие сквозь стены, но паника, охватившая его, руководила его дальнейшими действиями. Он поднял станворд, нажал на кнопку и веером провел по двери, прежде чем ее открыть.

Шесть тел грудой лежали за дверью, когда он ее открыл, один сжимал в руке автоматический пистолет 45-го калибра с инкрустированной ручкой. Джанверт взял его из вялых пальцев, проходя в комнату. Он осмотрелся. Комната была длинным и узким бараком с тремя ярусами коек вдоль стен. Единственными ее обитателями были сейчас шесть тел на полу — все мужчины, все голые, лысые и все дышали. Значит оружие только оглушало людей, если препятствие ослабляло его силу. Теперь оружие у него было в обеих руках, и одно из них убедительно знакомое.

Глава 64

Перевод «Мудрости Диких», сделанный в Муравейнике:

«Вымирание вида начинается с гордой веры в то, что каждая особь обладает уникальным менталитетом — эго, или индивидуальностью, духом, характером, душой или разумом, — и в то, что эти субстанции свободны».

— Теперь у него есть пистолет, — сказал Хеллстром. — Прекрасно! Просто прекрасно! Он что, супермен? Менее часа назад он был в центральной бридер-секции. Я считал, что он у нас в руках, и на тебе — мне сообщают, что он вырубил две группы захвата восемью уровнями выше!

Хеллстром сидел почти в центре арки, сразу за спиной наблюдателя. Он не спал уже более суток, и часы в доме показывали четыре часа ночи.

— Какие будут указания? — спросил сидящий перед ним наблюдатель.

Хеллстром вперил невидящий взгляд в наблюдателя.

— С чего вы взяли, что они могут измениться? — спросил он. — Его надо схватить!

— Живым?

— Да, я хочу его живым больше чем когда-либо! Если он действительно так живуч, его кровь должна смешаться с нашей.

— Он, похоже, находится сейчас в главном туннеле, — сказал наблюдатель.

— Конечно! Передай группам захвата обратить внимание на лифты. Он совершил крутой подъем. И должен устать.

Пусть все группы подтянутся к лифтам верхних уровней и просматривают каждую кабину, вырубая всех подозрительных. Я… — Хеллстром поднял успокаивающе руку, увидев тревогу на искаженном лице наблюдателя. — Ничего не поделаешь.

— Но наши собственные…

— Лучше мы, чем он. Посмотри на то, что он уже натворил. Он, похоже, переключил станворд на полную мощность, не подозревая об этом. Он убивает всех, кто приближается к нему. Меня переполняет та же ярость, что и всех вас, здесь присутствующих, но мы должны помнить, что в панике он не отдает себе отчета в своих действиях.

— Он отдает себе отчет в том, как ускользать от нас, — пробормотал кто-то у Хеллстрома за спиной.

Хеллстром пропустил замечание мимо ушей и спросил:

— Где захваченная женщина? Она должна была быть здесь еще час назад.

— Ее приводят в чувство, Нильс.

— Скажи им, пусть поторопятся.

Глава 65

Из руководства Муравейника:

«Одна из составляющих нашей силы лежит в признании многообразия, достигаемого нами путем перенятия социального поведения насекомых в его противостоянии социальному поведению диких Внешних людей, развитого ими в процессе эволюции. Имея такой пример перед глазами, мы, впервые в долгой истории жизни на этой планете, сами строим свое будущее».

Джанверт стоял за спинами двух мужчин и двух женщин в поднимающемся вверх лифте. Квартет выказал явные признаки нервозности при его входе, и он отнес это на счет своей пораненной щеки. Властный взмах рукой с пистолетом успокоил их, оставив его со странным ощущением, что жест, а не пистолет подействовал на них. Чтобы проверить это, Джанверт убрал пистолет под правую руку, и, когда один из мужчин повернулся, он махнул ладонью в его сторону. Эффект был тот же, как если бы он сказал отвернись и оставь меня в покое. Мужчина отвернулся, сделал пальцами знак остальным, и больше его не беспокоили.

Джанверт понял теперь принцип действия лифтов. Стоять надо у задней стенки идущего вверх лифта. Шаг вперед замедляет его у выхода на очередной уровень. Около выхода находится критическая зона, управляющая невидимым сенсором.

Одна из женщин оглянулась и кивнула в сторону выхода из кабины, проходящей глухую серую стену. Последняя остановка? Остальные группой двинулись к выходу. Джанверт собрался к ним присоединиться, поднимая левой рукой трофейное оружие. Вверху показался выход. Лифт замедлил ход, и он увидел голые ноги и два станворда, нацеленные внутрь кабины.

Джанверт нажал на кнопку своего станворда и провел дугой по увеличивающемуся проему, задев при этом и тех, кто был с ним в лифте. Он перепрыгнул через трупы, водя смертоносным оружием по дуге, и побежал вправо по туннелю, наступая на еще теплые тела.

На бегу Джанверт услышал хруст позади себя и обернулся, не снижая скорости. Один из пассажиров того лифта упал головой наружу. Идущая вверх кабина срезала его голову, которая прыгала по полу туннеля, брызгая кровью.

Джанверт отвернулся, понимая с удивлением, что эта картина оставила его равнодушным. Житель Муравейника уже умер, убитый изобретенным здесь оружием. Не важно, что случится с его телом потом. Совсем не важно.

Нажимая на кнопку периодически, Джанверт бежал по туннелю, расчищая себе дорогу. Он завернул за угол и увидел еще одну группу стерегущих лифты. Они упали, словно подкошенные, но к нему уже спешила новая группа, и Джанверт слышал гул, издаваемый их оружием. Он, очевидно, пока был вне зоны поражения. Джанверт поднял пистолет, разрядил в группу всю обойму, прыгнул в первый идущий вверх лифт и, пропустив два уровня, выскочил из него в неохраняемый туннель.

Джанверт ушел в сторону от еще одной перекрывшей ему путь группы и вошел в круто идущий вверх туннель, уйдя из него в первую же попавшуюся ему дверь. Он очутился в еще одном саду гидропоники, полном сборщиков урожая. Джанверт узнал помидоры и швырнул бесполезный пистолет в работника, бросившегося к нему, протестуя против его вторжения. Он побежал, стреляя из трофейного оружия вверх и по сторонам. Помидоры падали со шлепками на пол из сумок работников, и их красный сок забрызгивал ему ноги. В груди у Джанверта полыхало пламя, сухое горло нестерпимо болело, тело отказывалось подчиняться.

В дальней стене он заметил несколько проемов на высоте груди. Джанверт увидел поток всасываемой продукции, затем корзины, ящики. Он узнал помидоры, огурцы сочно-зеленого цвета, стручковый горох…

Система подачи продукции!

Джанверт резко остановился и, сгорбившись, тупо смотрел на стену. По всей длине ее не было ни одной двери, только эти несущиеся вверх конвейеры с овощами. На конвейере крепились плоские полки, некоторые из них проходили мимо пустыми, на других стояли контейнеры. Проемы были квадратными со стороной фута в три, и полки не казались очень большими. Сможет ли Джанверт сесть на одну из них? Они поднимались с пугающей скоростью. Джанверт слышал шум в туннеле у себя за спиной. Какой у него выбор? Путь назад ему заказан.

Джанверт собрал остаток сил, поднялся на несколько ступеней и стал ждать пустую полку. Когда она появилась, он нырнул в проем, делая кувырок, чтобы не упасть на оружие, крепко сжатое в руках. В тот момент, когда голова Джанверта вошла в проем, полка замедлила свой ход, и падение оказалось жестким. Полка прогнулась под ним, но он сгруппировался и сумел удержаться. Его левое плечо терлось о заднюю стенку, и он содрал часть кожи, прежде чем отдернул его. Джанверт посмотрел вверх и вокруг. Система подачи была встроена в длинную шахту между серыми стенами, свет сюда проникал только из приемников продукции. Джанверт мог различить множество полок, поднимающихся так же быстро. Здесь терпкий запах овощей перебивал всю остальную вонь. Он миновал множество приемных окон, однажды выхватил испуганное лицо — женщина с корзиной, полной желтыми фруктами, похожими на небольшие тыквы. Джанверт посмотрел вверх, пытаясь найти конец системы. Может все это сбрасывается под ножи? Может быть наверху овощерезка, система сортировки или что-то в этом роде?

Вверху появилась полоса света, и он расслышал рев машин, в котором тонули слабый свист и клацанье оседланного им конвейера. Полоса становилась все ближе и ближе — Джанверт напрягся, но был захвачен врасплох, когда система опрокинула полку в конце подъема и вывалила его в ларь, полный желтой моркови.

Схватившись за край ларя, Джанверт поднялся, перелез через борт и оказался в комнате с длинными лотками на уровне бедер, по которым текла, пузырясь, разноцветная пульпа. Вдоль этих лотков ходили работники и опрокидывали в них содержимое ларей.

До пола было футов шесть, Джанверт поскользнулся, опускаясь на пол, и врезался в женщину, подошедшую к конвейеру с пустым баком на колесиках. Сбив ее с ног, Джанверт провел по ней лучом и бросился вперед, с трудом удерживая равновесие на скользком полу.

Джанверт миновал еще одну группу людей, прежде чем достиг двери, но их вид мало чем отличался от его, и они не обратили на него внимания. Джанверт проскочил дверь и попал под струи холодной воды, льющейся из форсунок на потолке. Ловя воздух открытым ртом, он проскочил полосу воды и практически чистым вышел через другую дверь в широкий, слабо освещенный туннель. Вода стекала с него, с трофейного оружия, не выпускаемого им из рук, и собиралась под ним лужицей.

Джанверт посмотрел налево — длинный туннель с несколькими людьми, ни один из которых не проявлял к нему интереса. Посмотрел направо и увидел лестницу, похожую на ту, что он видел у подземной реки. Лестница уходила вверх, во мрак, и это было то, что нужно. Тяжело ступая, Джанверт добрел до лестницы и начал подниматься, левой рукой перехватывая скользкий поручень и подтягивая вверх налитое свинцом тело. Нижняя челюсть его отвисла от усталости и холодного душа.

На пятой ступеньке лестницы Джанверт увидел над головой чьи-то ноги. Он не раздумывая нажал на кнопку и не отпускал ее до конца подъема. Пять тел распластались на венчающей лестницу платформе. Джанверт обошел их, неотрывно глядя на дверь позади трупов. Дверь была закрыта на задвижку, которую он легко снял. Джанверт толкнул дверь, и она поддалась со скрипом, открывая пахнущий грязный проход и корни какого-то пня, двигавшегося вместе с дверью. Джанверт протащил свое тело мимо пня в залитую звездным светом темень, услышал скрип закрывшейся за ним двери. Пень вернулся на место с легким толчком.

Джанверт стоял, дрожа, в холодном ночном воздухе. Ему понадобилась секунда, чтобы понять, что он спасся из сумасшедшего дома Муравейника Хеллстрома. Джанверт посмотрел вверх — звезды. Их свет давал ему возможность ориентироваться. Джанверт видел впереди темные контуры деревьев. Рукой он нащупал пень, маскирующий выход. Пальцы коснулись твердой поверхности дерева. Глаза Джанверта привыкали к темноте, а побег из туннелей вскрыл такие резервы организма, о которых он и не подозревал. Немного влево было заметно слабое свечение неба, и Джанверт решил, что это огни Фостервилля. Он попытался прикинуть расстояние. Десять миль? Пешком ему их не одолеть. Перед ним лежал покрытый травой склон с темными пятнами.

Тело Джанверта почти высохло, но он все еще дрожал от холода. Он понимал, что ему надо торопиться. Тела убитых будут найдены, и люди Хеллстрома скоро окажутся здесь. Джанверт должен оторваться от погони, уйти дальше от этого секретного выхода. Не важно как, но он должен вернуться к цивилизации и рассказать обо всем.

Ориентируясь по свечению неба, Джанверт начал спускаться по склону, крепко сжимая оружие в правой руке. Эта вещь подтвердит его историю. Демонстрация его действия на любом животном снимет все вопросы.

Сбитые ноги болели, пальцы задевали невидимые камни и корни. Он споткнулся, сделал два резких шага, наскочил на низкую деревянную ограду и перелетел через нее, упав в пыль узкой дороги.

Джанверт поднялся и осмотрел дорогу, насколько ему позволял слабый свет звезд. Она уходила вниз и влево, в целом идя в направлении, как ему казалось, Фостервилля. Тяжело и шумно дыша, он побрел по дороге в город.

Дорога нырнула в расщелину, и он потерял ненадолго свечение, но на подъеме снова его увидел.

Пыль, выбиваемая ногами, щекотала ноздри. Легкий бриз гладил Джанверта по правой щеке. Дорога вновь ушла вниз и слегка повернула вправо. Темнота впереди могла означать только полосу деревьев. Он опять споткнулся, ударившись пальцем левой ноги о край канавы. Выругавшись, Джанверт присел и помассировал ушибленный палец. Сидя на корточках, он увидел вспыхнувший в темноте огонек. Рефлекторно Джанверт схватил оружие, прицелился и выстрелил.

Огонек погас.

Джанверт выпрямился и, вытянув руку, пошел вперед, прижимая оружие к правому боку. Его вытянутая рука оказалась слишком высоко, чтобы встретить препятствие, и он упал на холодную металлическую поверхность. Джанверт застыл от ужаса, но потом понял, что лежит на капоте.

Машина!

Джанверт осторожно поднялся и обошел машину слева, касаясь ее свободной рукой. У окна пальцами нащупал щель вверху и ощутил запах табачного дыма. Он посмотрел в окно, но в темноте ничего не увидел. Слышалось только равномерное сиплое дыхание. Джанверт нащупал ручку и открыл дверь. В салоне вспыхнуло автоматическое освещение. Двое мужчин в рабочих костюмах, в белых рубашках и при галстуках, лежали без сознания на передних сиденьях. Шофер держал еще тлеющую сигарету, прожегшую круг на его левой штанине. Джанверт взял сигарету и уронил в пыль у своих ног.

Когда он прикуривал, Джанверт заметил огонек и выстрелил. Значит, на расстоянии это оружие не убивает. Стены и расстояние ослабляют его, очевидно, радиус действия ограничен.

Джанверт встряхнул водителя за плечо, но у того лишь мотнулась из стороны в сторону голова. При этом плащ его распахнулся, обнаружив наплечную кобуру и короткоствольный пистолет. Джанверт взял его и тут под приборным щитком увидел радио.

Они не люди Хеллстрома! Они полицейские!

Глава 66

Что сказал трутень (аксиома Муравейника):

«Вы, Внешние! Нам нужны ваши дети, а не вы! Мы их получим через ваши трупы».

— Как может он быть снаружи? — негодовал Хеллстром. Гнев только усиливал волну страха, захлестнувшего его. Он пересек комнату и подошел к наблюдателю-женщине, обратившейся к нему.

— Вот он, — сказала наблюдатель. — Смотрите! Там! — Она указала на горящий перед ней зеленым светом экран. На экране виднелась переливающаяся в приборах ночного видения фигура Джанверта. Беглец брел по пыльной дороге.

— Северный периметр, — прошептал Хеллстром, узнавая ландшафт позади Джанверта. — Как он смог туда добраться?

Восхищение Джанвертом боролось в нем со вскипающим бешенством. Джанверт был Внешним!

— Мы получаем сообщения о волнениях на третьем уровне, — доложил наблюдатель слева от Хеллстрома.

— Он нашел одну из замаскированных дверей на уровне три, — сказал Хеллстром. — Как он смог забраться так далеко? Еще немного, и он увидит машину со своими наблюдателями! Машина в тех деревьях, — он показал на экран. — Засекли его наши наблюдатели?

— Мы послали группу преследования, — отозвался наблюдатель слева. — Им нужно еще несколько минут. Они были на пятом уровне, и мы провели их через верхний выход.

Наблюдатель рядом с Хеллстромом сказал:

— Я увидел интерференционную вспышку, перед тем как его заметил. Похоже, он использовал свое оружие. Мог он поразить наблюдателей в машине?

— Или убить их, — усмехнулся Хеллстром. — Поэтическое возмездие, если это так. Кто следит за этой машиной?

— Группу сняли час назад, чтобы помочь в поисках беглого пленного, — произнес кто-то у него за спиной.

Хеллстром кивнул. Конечно! Он сам отдал приказ.

— В машине уже некоторое время никто не разговаривает, — сказал наблюдатель слева. — Звукосниматель находится на дереве над машиной. — Наблюдатель постучал пальцем по блестящему наушнику на своем правом ухе. — Я слышу, как подходит Джанверт. Наблюдатели в машине, похоже, без сознания. Они дышат хрипло, так, как бывает, когда их тяжело оглушают.

— Может быть, это долгожданная передышка, — вздохнул Хеллстром. — Как далеко группа преследования?

— Пять минут, не более, — опять произнес кто-то у него за спиной.

— Перекройте дорогу между ним и городом, — сказал Хеллстром. — На случай…

— Что делать с другими наблюдателями? — спросил наблюдатель, сидящий перед ним.

— Скажите работникам, чтобы они не привлекали к себе внимания! Дьявол побери этого Джанверта! Муравейник нуждается в таких бридерах.

Как он сумел уйти из Муравейника?

— Он у машины, — информировал наблюдатель слева.

Наблюдатель в глубине арки сказала:

— Получен отчет о том, каким образом ему удалось бежать.

Она повернулась и коротко изложила то, что обнаружила группа очистки на уровне три.

«Он оседлал продуктовый конвейер!» — подумал Хеллстром.

Внешний рисковал так, как никогда бы не рискнул обычный работник. Итоги этого будут всесторонне рассмотрены позднее.

— Захваченная женщина? — спросил Хеллстром. — Ей показали, что ее ждет в случае отказа?

Кто-то позади него произнес с явным неодобрением:

— Да, ей показали, Нильс.

Хеллстром кивнул. Им, конечно, это не понравилось. Ему самому это не нравилось. Но в этом была необходимость, и все сейчас это понимали.

— Приведите ее сюда, — сказал Хеллстром.

Им пришлось втащить ее в круг тусклого освещения от экранов наблюдателей и поддерживать ее на ногах.

Хеллстром подавил в себе отвращение и заговорил медленно и отчетливо, словно с ребенком, он все время чувствовал, что приносит жертву Муравейнику.

— Кловис Карр, — сказал он. — Это имя ты нам сообщила. Ты не отказываешься от него?

Сквозь полумрак она пристально смотрела на зеленоватую трупную бледность кожи Хеллстрома. «Это кошмар, — говорила она себе. — Я проснусь, и кошмар рассеется».

Хеллстром увидел понимание, пробуждающееся в ее глазах, когда произнесли ее имя.

— Через минуту, мисс Карр, ваш друг Джанверт войдет в зону слышимости нашего громкоговорителя. — Хеллстром показал на экран. — Я обращусь к нему, и тогда вы постараетесь убедить его вернуться. Глубоко сожалею, что причиняю вам душевную боль, но вы должны понять, что у нас нет выбора. Вы готовы?

Она кивнула. Ее лицо казалось маской ужаса в зеленом свете. Готова? Конечно! Кошмару надо подыгрывать.

— Отлично, — сказал Хеллстром. — Старайтесь думать позитивно, мисс Карр. Думайте об успехе. Я верю, что у вас получится.

Снова она кивнула, но уже так, словно потеряла контроль над своими мускулами.

Глава 67

Из руководства Муравейника:

«Общество само следует рассматривать как живую материю. Та же этика и мораль, которыми мы руководствуемся, вмешиваясь в священную плоть отдельной клетки, должна руководить нами при вмешательстве в общественные процессы».

Джанверт дотянулся до микрофона, не смея поверить, что держит в руках этот знак цивилизации, как где-то высоко над его плечом раздался голос.

— Джанверт!

Он резко выпрямился, захлопнул дверь, чтобы погасить свет, обогнул машину и затаился, нацелив оружие вверх в темноту.

— Джанверт, я знаю, что ты меня слышишь.

Голос доносился сверху, но в темноте Джанверт не мог разглядеть детали. Он застыл в нерешительности. Каким ослом он был, что не выключил свет сразу!

— Я говорю по удаленной системе, Джанверт, — продолжал голос. — На дереве рядом с тобой установлено электронное устройство. Ты можешь мне ответить. Ты должен мне ответить.

Громкоговоритель!

Джанверт не двигался. Это ловушка. Они хотят, чтобы он выдал себя, чтобы они могли его засечь.

— У нас тут есть кое-кто, кто хочет с тобой поговорить, — сказал голос. — Слушай внимательно, Джанверт.

Сначала Джанверт не узнал новый голос. В словах была какая-то горловая сдавленность, словно говорящему требовалось прикладывать нечеловеческие усилия. Это была женщина, и она сказала:

— Эдди! Это Кловис. Пожалуйста, ответь мне!

Только Кловис звала его Эдди. Другие предпочитали Коротышка. Он посмотрел в темноту. Кловис?

— Эдди, — сказала она, — если ты не вернешься, они отправят меня вниз… в место, где… где они… отрезают ноги и остальное… — Она всхлипнула. — Ноги и остальное у пояса и… о Боже! Эдди, я так боюсь. Эдди, пожалуйста, ответь! Вернись, Эдди!

Джанверт вспомнил комнату с обрубками тел, многоцветные трубки, омерзительно подчеркнутая сексуальность. Внезапно в памяти у него пронеслась череда картин: отрезанная голова на полу туннеля, лужа крови, его ноги, ступающие по красному соку томатов, его тело, забрызганное…

Он согнулся пополам, его стошнило.

А голос Кловис все звучал и звучал, умоляя его.

— Эдди, пожалуйста, ты меня слышишь? Пожалуйста! Не дай им сделать это со мной. О Бог мой! Почему ты не отвечаешь?

«Я не могу ей ответить», — думал Джанверт.

Но он должен ответить. Он должен сделать что-нибудь. Воздух был полон тошнотворного запаха его собственной блевотины, его грудь ломило, но голова прояснилась. Джанверт выпрямился, опираясь рукой о капот.

— Хеллстром! — позвал он.

— Я здесь, слышу тебя. — Это был тот первый голос.

— Почему я должен тебе верить? — спросил Джанверт и двинулся к дверце машины. Он должен добраться до радио.

— Мы не причиним вреда ни тебе, ни мисс Карр, если ты вернешься, — сказал Хеллстром. — Мы не лжем в таких вопросах, мистер Джанверт. Вы будете помещены под стражу, но вреда вам не причинят. Мы позволим вам быть вместе, иметь те отношения, которые вы пожелаете, но если вы не вернетесь немедленно, мы выполним угрозу. Мы сделаем это с величайшим сожалением, но мы сделаем это. Наше отношение к штаммам воспроизводства сильно отличается от вашего, мистер Джанверт. Поверьте мне!

— Я вам верю, — сказал Джанверт. Он в нерешительности стоял у дверцы. Если он откроет ее и возьмет микрофон, как они поступят там, наверху? Они наверняка послали за ним поисковую группу. У них есть громкоговоритель на дереве. Они как-то знают, что он делает. Он должен соблюдать осторожность. Джанверт поднял трофейное оружие, чтобы провести наугад дугу смерти вокруг себя, прежде чем открыть дверцу. Он не должен думать о Кловис. Но эта комната… Его палец на кнопке отказывался повиноваться. Эта комната с обрубками тел! Снова тошнота подкатила к горлу.

Голос Кловис доносился из громкоговорителя. Она плакала где-то на заднем плане и звала его:

— Эдди, Эдди, Эдди, пожалуйста, помоги мне! Пусть это кончится…

Джанверт закрыл глаза: «Что я могу сделать?»

Мысль еще пульсировала в мозгу, когда он почувствовал покалывание в правом боку и спине, услышал отдаленное гудение, что преследовало его все то время, пока он продвигался в пыли вдоль машины, — но больше Джанверт его уже не слышал — он без сознания лежал в пыли.

Глава 68

Из руководства Муравейника:

«Защищающее нас сходство всегда служило ключом к нашему выживанию. Об этом свидетельствуют устные рассказы так же, как и древнейшие записи, дошедшие до нас. Мимикрия, заимствованная нашими предками у насекомых, защищает нас от нападений со стороны Внешних. Наблюдения за насекомыми показывают, однако, что ценность этого фактора выживания остается невысокой, если не совершенствовать его и не комбинировать с другими техниками, особенно с новыми, поиск которых должен вестись постоянно. Подстегивать нас должна трактовка Внешних как хищников. Они нападут на нас, если обнаружат. А когда-нибудь они непременно нас обнаружат, и мы должны быть к этому готовы. Подготовка должна сочетать в себе как оборонительные, так и атакующие мероприятия. Во втором аспекте мы должны брать за образец насекомых — оружие должно отбивать охоту у напавшего повторить свою попытку еще раз».

Вибрации зародились где-то в недрах Муравейника, и оттуда начали распространяться вверх и в стороны волны, которые смогли зарегистрировать все земные сейсмические станции. Когда толчки прекратились, Хеллстром подумал: «Землетрясение!» Это была его опасливая молитва, не узнавание. Пусть будет землетрясение, а не провал «Проекта 40»!

Он только начал успокаиваться после захвата Джанверта, как начались эти толчки.

Смолкли поскрипывания, последовал момент неестественной тишины, словно все работники Муравейника одновременно задержали дыхание. Хеллстром прошел через мрак дома, замечая продолжающие ровно гореть лампочки, мерцающие в обычном режиме экраны. Он приказал:

— Доложите о повреждениях. Кто-нибудь, найдите мне Салдо.

Спокойный голос, которым Хеллстром отдал приказ, удивил его самого.

Через несколько секунд он увидел Салдо на экране в правой стороне арки. Хеллстром видел секцию широкой галереи за спиной Салдо, где оседала пыль.

— Они задержали меня! — приветствовал его Салдо, выглядевший растерянным и немного испуганным. Один из здоровяков-симбионтов, приданный исследователям, вырос за спиной Салдо и отодвинул его в сторону. Поднялась розовая ладонь перед лицом, и пальцы составили знак на языке Муравейника. Хеллстром перевел этот знак громко для тех, кто не видел экрана.

— Мы не одобряем недоверия, высказанного здесь вашим наблюдателем по отсрочке подключения силовых кабелей к нашему проекту. Пусть испытанное вами беспокойство станет слабым проявлением нашего неудовольствия. Мы бы могли вас заранее предупредить, но ваше поведение того не заслуживает. Резонанс, испытанный нами здесь, в Муравейнике, подтверждает эффект во много тысяч раз больший в фокусе направленного импульса. «Проект сорок», если не считать мелких побочных эффектов, окончился полным успехом.

— Где находится фокус? — спросил Хеллстром.

— В Тихом океане недалеко от островов, называемых Внешними Японскими. Они вскоре смогут увидеть новый остров.

Крупное лицо исчезло с экрана, и вместо него появился Салдо.

— Они изолировали меня, — запротестовал он. — Они держат меня силой и игнорируют мои указания. Они подключили кабель, не позволив мне связаться с тобой. Они не подчиняются тебе, Нильс!

Хеллстром показал «успокойся» и, когда Салдо замолчал, произнес:

— Доведи до конца порученное тебе дело, Салдо. Подготовь отчет, включая временные издержки, необходимые на исправление побочных эффектов, и представь мне его лично.

Он знаком дал понять о конце связи.

У Муравейника имелось свое оборонительно-наступательное вооружение, но его использование было сопряжено со многими проблемами. Беспокойство, охватившее Муравейник, затронуло и исследователей. Их обычная раздражительность переросла в открытое неповиновение. В Муравейнике была повреждена система взаимозависимости. Быть может, это даст им необходимую передышку. Муравейнику более всего требовалось время ненарушаемого спокойствия. Перемены поглощали резервы времени. Он видел это, сравнивая себя с молодым поколением. Хеллстром заблуждался на свой счет. Он действительно предпочитал речь, и язык жестов был противен его натуре, но не для нового поколения. Хеллстром испытывал нездоровое удовольствие в обладании настоящим именем, как всякий Внешний, но большинство работников были к этому равнодушны.

«Я — переходная форма, — говорил он себе, — и в один прекрасный день окажусь ненужной старой вещью».

Мерривейл стоял на балконе комнаты в трехэтажном мотеле и ждал рассвета. Было прохладно, но он надел на себя только серый шерстяной свитер с высоким воротником. Свитер был достаточно плотным, чтобы защитить его от холода даже тогда, когда он перегибался через металлическую балюстраду. Мерривейл задумчиво курил, вслушиваясь в ночные звуки: шаги на стоянке для парковки, шепот голосов этажом ниже, где минутой раньше зажегся свет.

Дверь этажом ниже открылась, выпустив веером по всему дворику до бассейна сноп желтого света. Человек вошел в свет и посмотрел вверх.

Мерривейл, глядя вниз, узнал Гаммела и подумал, что, вероятно, у фэбээровца есть сведения, касающиеся недавнего землетрясения, чей далекий рокот наполнил его комнату первобытными страхами. Разбуженный рокотом три четверти часа назад Мерривейл позвонил в номер на первом этаже, который они использовали в качестве командного поста. Гаммел не спал и на звонок ответил сразу.

— Похоже на землетрясение. Мы выясняем, есть ли разрушения. С вами все в порядке?

Мерривейл включил свет ночника. Электричество, во всяком случае, есть. Он оглядел комнату.

— Да, со мной все в порядке.

Некоторые другие постояльцы вначале тоже вышли на балкон или вниз во двор, но сейчас большинство из них уже разошлись по своим комнатам.

Гаммел, узнав на балконе Мерривейла, кивком пригласил его сойти вниз.

— Поторопитесь.

Мерривейл загасил сигарету, растер ее ногой и быстро начал спускаться по лестнице. Было что-то тревожное в поведении Гаммела.

Мерривейл спустился на второй этаж за десять секунд, перепрыгивая через ступеньки, не заботясь о шуме. Он почти вбежал в комнату, открытую ему изнутри Гаммелом, и услышал, как дверь захлопнулась за ним.

Только в комнате, увидев трех мужчин, сидящих за столом, на котором стоял радиопередатчик и телефон со снятой трубкой, Мерривейл начал понимать во всей полноте серьезность положения.

У стены за столом стояла кровать, покрывало было сорвано и валялось на полу. На упавшую со стола пепельницу со всем выпавшим из нее содержимым никто не обращал внимания. Один из сидящих за столом был в пижаме, хотя Гаммел и остальные были вполне одеты. Свет давали торшеры, стоящие у стола. Внимание всех четверых было приковано к телефону и снятой трубке. Двое буквально впились взглядом в трубку. Мужчина в пижаме переводил взгляд с трубки на Мерривейла, с Мерривейла на трубку и снова на Мерривейла. Гаммел показал на аппарат.

— Черт возьми! Они знают номер телефона, — выругался Гаммел.

— Что? — Мерривейла покоробил обвинительный тон.

— Нам поставили его вчера поздно вечером, — пояснил Гаммел. — Это частная линия.

— Не понимаю, — сказал Мерривейл. Он изучающе смотрел на грубо вылепленное лицо Гаммела, ища в нем ключ к этой странной беседе.

— Нам звонил Хеллстром, — сказал Гаммел. — Он сказал, что один из ваших людей находится у него и… у вас есть человек по имени Эдди Джанверт?

— Коротышка? Коротышка руководил группой, кото…

Гаммел приложил палец к губам.

Мерривейл кивнул понимающе.

Гаммел сказал:

— Хеллстром сообщил мне, что нам лучше послушать, что скажет ваш человек, иначе они взорвут город и сотрут половину штата Орегон с лица Земли.

— Что?

— Он сказал, что это было вовсе не землетрясение, а оружие, с помощью которого, по его словам, он может разорвать планету на части. Насколько можно доверять вашему сотруднику?

Мерривейл ответил автоматически:

— Всецело!

И тотчас пожалел о своих словах. Он без раздумий ответил на вопрос, содержащий сомнение в возможностях Агентства. Джанверт не заслуживает полного доверия, следовало показать наличие сомнений в его надежности. Но сейчас уже слишком поздно. Своим ответом он сам устроил себе ловушку, сузил диапазон ответов в дальнейшем.

— Джанверт на проводе и хочет поговорить с вами, — сказал Гаммел. — Он сообщил мне, что подтверждает угрозу Хеллстрома и что он может объяснить, почему одна из наших машин больше не выходит на связь.

Мерривейл замер на секунду, пытаясь оценить ситуацию.

— Помнится, вы мне говорили об отсутствии связи с фермой. Они звонят с фермы?

— Насколько я знаю, один из моих людей прослушивает линию. Хеллстром, похоже, починил линию своими силами, или…

— Джанверт говорит, что наши люди просто без сознания, но отказывается объяснять как и почему. Он настаивает на переговорах с вами. Я сказал ему, что вы спите, но…

Гаммел кивнул на телефон.

Мерривейл нервно сглотнул. Взорвать половину штата? Чушь! Он решительно подошел к аппарату, взял трубку и заговорил со своим лучшим английским акцентом.

— Мерривейл на проводе.

Гаммел подошел к магнитофону с бесшумно вращающейся кассетой, вставил в него наушники и кивнул Мерривейлу продолжать.

«Старина Мерривейл, точно, — подумал Джанверт, услышав его голос. — Интересно, почему прислали его?»

Кловис стояла напротив, все еще испуганная, но рыдания ее прекратились. Ему показалось странным, что ее нагота не возбуждала его.

Джанверт кивнул Хеллстрому, стоявшему в шаге от него в полутемной комнате над сараем-студией. В зеленом свете телевизионных экранов лицо Хеллстрома казалось смертельно бледным.

— Расскажи ему, — сказал Хеллстром.

Голос Мерривейла разносился по всей комнате из микрофона, установленного на панели управления.

— Привет, Джо, —сказал Джанверт, умышленно используя первое имя Мерривейла при обращении. — Эдди Джанверт на проводе. Думаю, ты узнал мой голос, но я могу представить дополнительные доказательства. Я тот, кому ты присвоил номер и код президента, припоминаешь?

«Проклятье! — подумал Мерривейл, протестуя внутренне против фамильярного тона и обращения по имени. — Это Джанверт, нет сомнений».

— Что происходит? — сказал Мерривейл.

— Если ты не хочешь, чтобы вся эта планета стала одним большим моргом, то прислушайся к моим словам и постарайся воспринять их серьезно, — сказал Джанверт.

— Послушай, Коротышка, — сказал Мерривейл. — Что за чепуху вы все несете об уничтожении планеты…

— Ты заткнись и слушай! — рявкнул Джанверт. — Ты понял?! У Хеллстрома имеется оружие, рядом с которым атомная бомба выглядит как игрушечный пистолет. Те ребята в машине, агенты ФБР, о которых беспокоился твой приятель, — они выведены из строя миниатюрной версией этого оружия. Это переносное оружие позволяет убивать людей на расстоянии или переводить их в бессознательное состояние. Можешь мне поверить, я видел его в действии. А теперь…

— Коротышка, — прервал его Мерривейл, — думаю, мне лучше приехать на ферму и…

— Да, приезжай, конечно, — сказал Джанверт, — но у тебя есть сомнения, советую от них избавиться. И если ты попробуешь еще раз напасть на ферму, а я подозреваю, что тебе может прийти в голову эта мысль, я воспользуюсь номером и кодом президента, данным мне тобою, и позвоню ему, чтобы ввести его…

— Слушай, Коротышка! Твое правительство не…

— Плевать на правительство! Оружие Хеллстрома нацелено как раз на Капитолий. Они уже продемонстрировали его эффективность. Почему ты не проверил его действие?

— Проверил что? Небольшое землетрясение, которое мы…

— Новый остров недалеко от побережья Японии, — сказал Джанверт. — Люди Хеллстрома перехватывают сообщения со спутника Пентагона. Они знают о нем и о предупреждении об опасной сейсмической волне в бассейне Тихого океана.

— Что за чушь ты порешь, Коротышка? — грубо спросил Мерривейл. Произнося эти слова, Мерривейл нагнулся над столом, взял ручку и написал на листе бумаги: «Гаммел, проверь!» Гаммел прочитал написанное, кивнул и передал записку одному из агентов, шепотом дав указания.

Джанверт заговорил снова, его голос раздавался четко, словно он пытался объяснить что-то непослушному ребенку.

— Я предупреждал тебя, что надо слушать внимательно, — сказал Джанверт. — Муравейник Хеллстрома — только один небольшой выход из гигантского комплекса туннелей. Эти туннели раскинуты под огромной площадью и уходят в глубину до пяти тысяч футов. Эти туннели укреплены специальным бетоном, способным противостоять, по словам Хеллстрома, взрыву атомной бомбы. Я ему верю. Здесь, в этих туннелях, живет около пятидесяти тысяч человек. Поверь мне, прошу, поверь.

Мерривейл вдруг понял, что внимание его приковано к вращающимся кассетам магнитофона Гаммела, он поднял взгляд и увидел потрясение в глазах присутствующих.

Мерривейл подумал: «Дерьмо собачье! Если Коротышка говорит правду, то это уже не наше дело, а дело военных». Но в глубине души он верил словам Коротышки. Просто не могло столь дикое утверждение быть ложным. Мерривейл нагнулся над столом и написал: «Надо связаться с военными».

Прочитав написанное, Гаммел задумался, затем кивком показал другому помощнику прочитать и исполнить. Помощник прочел, поглядел вопросительно на Гаммела, который решительным жестом подтвердил команду, и опять же кивком показал ему подойти поближе. Гаммел что-то шепнул ему, лицо того побледнело, и он пулей выскочил из комнаты.

— Хотя твой рассказ совершенно невероятен, — сказал Мерривейл, — я, на время, ему поверю. Однако ты должен понимать, что я не совсем свободен в своих действиях. Проблема носит столь глобальный характер, что я не…

— Ты, сукин сын! Если ты нападешь на Хеллстрома, с планетой будет покончено.

Мерривейл замер в шоке, прижав крепко трубку к уху. Так не обращаются подчиненные к начальнику.

В доме Муравейника Хеллстром нагнулся к Джанверту и прошептал:

— Скажи ему, что Муравейник готов к переговорам. Старайся выиграть время. Спроси его, почему он не связался с Пентагоном по случаю возникновения нового острова. Скажи ему, что мы готовы обратить в прах площадь в несколько сот квадратных миль вокруг Вашингтона, если ему нужны дополнительные доказательства.

Джанверт передал это Мерривейлу.

— Ты сам видел это оружие? — спросил Мерривейл.

— Да!

— Опиши его.

— Ты что, спятил? Они не дадут мне этого сделать. Но я видел его и видел его уменьшенный вариант.

Первый из помощников Гаммела вернулся и хрипло прошептал в ухо:

— САЛС!

Гаммел взял ручку и написал: «Пентагон подтверждает. Они высылают отряд коммандос».

— Коротышка, ты действительно веришь, что они смогут? — спросил Мерривейл.

— А я о чем толкую все это время, черт возьми?! Ты еще не связался с Пентагоном?

— Коротышка, мне неприятно об этом говорить, но мне кажется, что несколько атомных бомб одна за другой…

— Ты безмозглый идиот! Перестанешь ты делать из себя идиота?

Мерривейл в ярости смотрел на телефон.

— Коротышка, я настоятельно тебя прошу изменить тон и выбирать выражения. Этот, э… как ты его называешь, смахивает на некое извращение, которое необходимо…

— Я звоню президенту! — сказал Джанверт. — Ты знаешь, что это в моих силах. Ты сам мне дал номер и код. Он ответит. Ты со своим Агентством можешь катиться…

— Коротышка!

Мерривейл испытывал бешенство с примесью внезапного страха. Слова Джанверта могли иметь под собой основу. Военные выяснят это быстро, но звонок к президенту может иметь широкий резонанс. Полетят головы.

— Успокойся, Коротышка, — сказал Мерривейл. — И послушай меня. Как я могу быть уверен, что ты говоришь правду? Ты рисуешь отчаянную ситуацию, в которую мне невероятно трудно поверить. Даже если здесь есть что-то, отдаленно похожее на правду, ясно, что решать должны военные, и у меня нет никакой альтернативы, кроме как…

— Ты, задница! — рявкнул Джанверт. — Ты что, не понял ничего из сказанного? Один неверный шаг — и здесь не будет Мира, где бы военные могли что-то решать! Ничего не будет! Эти люди могут взорвать планету, распылить любой приглянувшийся им ее кусочек. И вы не сможете им в этом помешать. Планета на кону — вся, целиком, ты поймешь это наконец?

Гаммел протянул руку и взял Мерривейла за руку, в которой тот держал трубку, привлекая к себе внимание. Мерривейл посмотрел на него.

Гаммел показал ему лист бумаги, на котором было написано: «Продолжайте разговор. Спросите о личной инспекции на месте. Пока у нас нет уверенности, мы не можем рисковать».

Мерривейл сложил в задумчивости губы. Продолжать? Сумасшествие. Взорвут мир, надо же! Он сказал:

— Коротышка, я уверен, что глубокие сомнения…

Неожиданно Гаммел опустил наушники, выхватил трубку у Мерривейла и, оттолкнув его в сторону, кивком показал своим двум помощникам попридержать его.

— Джанверт, — сказал Гаммел, — это Ваверли Гаммел. Я говорил с тобой несколько минут при твоем первом звонке. Я старший агент ФБР. Я слышал весь разговор и, во-первых, готов вести переговоры…

— Они блефуют! — крикнул Мерривейл, пытаясь вырваться из цепких рук агентов. — Они блефуют, ты, идиот! Они не могут…

Гаммел зажал рукой трубку и сказал своим людям:

— Уберите его отсюда и закройте дверь.

Он снова вернулся к разговору с Джанвертом, пояснив:

— Это был Мерривейл. Я приказал удалить его из комнаты. В сложившейся ситуации у него отказали нервы. Я сам собираюсь заняться этим… этим муравейником и поэтому хочу взглянуть на него, или что ты под ним понимаешь. Но мне нужно сначала обеспечить временную приостановку активных воздействий с нашей стороны до тех пор, пока я не дам о себе знать. Разумеется, мною будет установлен временной лимит моего выхода на связь. Нет вопросов, Джанверт?

— Наконец нашелся один умный, — сказал Джанверт. — Благодарение Богу. Одну минуту.

Хеллстром склонился к Джанверту и что-то тихо ему сказал.

— Хеллстром говорит, что он тебя примет на этих условиях, — сказал Джанверт, — и тебе будет разрешено переговорить отсюда со своим руководством лично. Ты можешь ему доверять, это мое мнение.

— Хорошо, — согласился Гаммел. — Скажи мне точно, куда я должен прибыть.

— Остановись у сарая, — велел Джанверт. — Здесь все начинается.

Больше всего Хеллстрома удивляло, что он совсем не чувствовал усталости. «Ну, вот и все, — думал он. — Впереди у Муравейника много времени». Это казалось очевидным. Среди диких Внешних попадались разумные люди — такие как Джанверт или этот агент, с которыми можно договориться. Эти люди поймут опасность жала Муравейника. Многое изменится в этом мире. Хеллстром знал, в каком направлении им надо двигаться дальше. Он придет к соглашению с правительством Внешних касательно условий, в которых Муравейник сможет продолжить свое существование, незаметное для диких масс. Секретность, конечно, не удастся хранить бесконечно. Муравейник сам об этом позаботится. Они размножатся довольно скоро, и Внешние никакими силами не смогут это предотвратить. Роды будут следовать за родами, и дикие будут ассимилированы, для них будет оставаться все меньше и меньше места на этой планете, разделяемой ими сейчас с людьми будущего.

Глава 69

Из отчета Джозефа Мерривейла Совету Агентства:

«Как вам уже известно, наше участие в этом деле блокировано — близорукое решение. С нами консультируются по этой проблеме время от времени, и я могу в общих чертах охарактеризовать мнение, сложившееся об этом деле в Вашингтоне.

Моя личная точка зрения состоит в том, что политика попустительства омерзительному культу Хеллстрома не прекращается, и ему, вероятно, позволят продолжать съемки своих порочных фильмов.

Дебаты в правительстве ведутся вокруг следующих противоположных подходов к решению проблемы:

1. Взорвать их, не думая о последствиях. Эту точку зрения я разделяю, но число ее приверженцев постоянно уменьшается.

2. Выиграть время, заключив секретное соглашение с Хеллстромом, и, временно храня все дело в тайне от общества, одновременно начать широкомасштабную программу, нацеленную на уничтожение того, что в официальных кругах все чаще называют «Хеллстромский ужас»».

БЕЛАЯ ЧУМА _(роман)

Семья Джона О'Нейла, специалиста молекулярной биологии, погибла при взрыве бомбы в машине. Сам ученый физически не пострадал, но в мозгу его зародилась ярость. Ярость не только по отношению к террористам, но и к самому миру, который позволил подобное. И ученый, стремясь отомстить, создает и выпускает вирус чумы, которая несет миру смерть и анархию…

Пролог

В ирландце та же жажда власти, что и в каждом человеке. Стремление попасть во Власть, откуда можно диктовать другим, как себя вести. Однако для ирландца это необычное состояние. Это происходит из-за утраты наших древних путей — простые законы, клан и семья в основе общества. Латинизированные формы правления нас ужасают. Они предполагают глубокое разделение общества на Правителей и Подданных. При этом последних намного больше. Временами это происходит с садистской утонченностью, как это было в Америке. Медленное аккумулирование власти, закон наслаивается на закон. Всем этим манипулирует элита, чьей монополией является понимание тайного языка несправедливости. Но не упрекайте власть предержащих. Подобное расслоение предполагает наличие покорных подданных. Можно вспомнить еще множество правительств, включая русских марксистов. Если посмотреть на Советы, то понимаешь, как велика сила социальной инерции. Они строят почти точную копию царского режима: та же паранойя, та же секретная полиция, та же неприкосновенная военщина и отряды убийц, сибирские лагеря смерти, подавление свободы творчества, депортация тех, кого нельзя убить или кто не может откупиться. Словно в глубинах нашего сознания сидит ужасная пластичная матрица, готовая мгновенно воссоздать себя по примитивным образцам, как только ее коснется жар. Я страшусь того, что может произойти от жара чумы О'Нейла. Я в самом деле страшусь, ибо жар этот велик.

Финтан Крейг Доэни

Да будет тебе плита адской печи вечной постелью!

Старинное ирландское проклятие

Это был обычный для Ирландии заурядный серый английский «форд». Спартанская экономичная модель с правым рулем. Джон Рой О'Нейл мог бы припомнить обтянутую коричневым свитером правую руку водителя, покоящуюся в окне машины в сочащемся сквозь облака свете дублинского дня. Кошмарная избирательность памяти. Она исключила из воспоминании все, что было вокруг, оставив лишь машину и эту руку.

Несколько выживших очевидцев заметили мятую прореху на левом переднем крыле «форда». Побитое место уже начало ржаветь.

Лежа на больничной койке, один из свидетелей рассказывал:

— У дыры были рваные края, и я боялся, что кто-нибудь может о них порезаться.

Двое припомнили, что видели, как машина выезжала с Даун-Лизон-стрит. Они немного знали водителя, но лишь по тем временам, когда тот носил форму почтальона. Это был Френсис Блей, вышедший в отставку и работавший сейчас на полставки сторожем на стройке в Дун Логайре. Каждую среду Блей пораньше уходил с работы, чтобы выполнить кое-какие поручения, а потом подбирал свою жену Тесси. В этот день Тесси проводила набег на магазины Кинг-стрит. Она имела обыкновение проводить остаток дня со своей вдовой-сестрой. Та жила в переделанной сторожке в стороне от объезда в Дун Логайр, «всего лишь в нескольких минутах от его обычного маршрута».

Была среда. Двадцатое мая. Блей ехал за женой.

Левую переднюю дверь «форда», хоть она и не выглядела пострадавшей в аварии, приходилось приматывать проволокой, чтобы она не открывалась. Дверь дребезжала на каждом ухабе.

— Я слышал ее дребезжание, когда она сворачивала на Сент-Стефенс Грин Саут, — говорил один очевидец. — Божьей милостью, меня не было на углу Графтон, когда это произошло. Блей повернул направо с Сент-Стефенс Грин Саут, что привело его на Сент-Стефенс Грин Вест. Он придерживался левой полосы, поскольку направлялся на Графтон-стрит. Были и лучшие маршруты, чтобы добраться до Тесси, но это был «его путь».

— Он любил быть вместе с людьми, — говорила Тесси. — Упокой его, Господи. Уволившись со службы, он больше всего скучал именно по людям.

Хрупкий и морщинистый Блей имел обычную среди многих престарелых кельтов с юга Ирландии внешность обтянутого кожей мертвеца. Он носил грязную коричневую шляпу и залатанный свитер того же цвета. Машину водил с терпеливой отрешенностью человека, часто ездящего своей дорогой. И если бы он знал правду, то предпочел бы застрять в дорожной пробке.

Большую часть весны было холодно и сыро. Хотя небо все еще было затянуто тучами, но облачный покров истончился. Было ощущение, что погода может радикально измениться. Лишь немногие пешеходы несли зонтики. На деревьях на Сент-Стефенс Грин справа от Блея было полно листвы.

Когда «форд» полз по запруженной машинами улице, наблюдавший за ним из окна на четвертом этаже здания «Ириш Филм Сошети» человек удовлетворенно кивнул. ТОЧНО В СРОК.

«Форд» Блея был выбран по причине пунктуальности его поездок по средам. Свою роль сыграл и тот факт, что Блей не ставил машину в гараж на Девитт Роуд, где жил с Тесси. «Форд» оставляли снаружи, рядом с густой живой изгородью из тиса. К нему можно было подойти с улицы по тропинке, под прикрытием запаркованного фургона. Предыдущей ночью там был фургон, припаркованный именно таким образом. Соседи его видели, но им и в голову не пришло над этим задуматься.

— Там часто оставляли машины, — сказал один из них. — Откуда нам было знать?

У наблюдателя в здании «Филм Сошети» было много имен, но данное ему при рождении было Джозеф Лео Херити. Это был маленький толстый мужчина с длинным тонким лицом и бледной, почти прозрачной кожей. Херити зачесывал свои светлые волосы назад, и они свисали почти до воротника. У него были глубоко посаженные светло-коричневые глаза и приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, из которых торчали волосы.

С этой удобной позиции на четвертом этаже перед Херити открывалась панорама всех декораций к той драме, что должна была разразиться. Прямо через дорогу от него высокие зеленеющие деревья образовали зеленую стену, отгораживая поток машин от пешеходов. Напротив окна стояла статуя Роберта Эммета, а слева от нее была черно-белая вывеска общественного туалета. «Форд» Блея остановился в пробке сразу слева от окна Херити. Над маленьким автомобилем навис белый туристический автобус с красно-синими полосами на боку. Даже на высоте четвертого этажа стоял густой запах выхлопных газов.

Херити для гарантии проверил регистрационный номер Блея. «Да — GIQ 5028. И вмятина на левом крыле».

Транспорт начал было ползти вперед, потом снова остановился. Херити взглянул налево, на угол Графтон-стрит. Он мог видеть вывески магазина «Мир игрушек» и «Ириш Пеманент Сошети» на первом этаже красного кирпичного здания, что скоро будет отдано Ольстерскому банку. Насчет этого были кое-какие протесты, один шумный марш с несколькими транспарантами, но все это быстро заглохло. У Ольстерского банка были влиятельные друзья в правительстве.

«Барни и его шайка, — подумал Херити. — Они думают, что мы не подозреваем об их заигрывании с ольстерскими мальчиками!»

«Форд» Блея снова пополз по направлению к углу и опять застрял в пробке.

Лысый мужчина в темно-синем костюме остановился прямо под окном Херити и рассматривал киноафишу. Двое парней, толкая велосипеды, пробирались мимо него.

Транспорт все еще стоял.

Херити посмотрел вниз на крышу машины Блея. Как он невинно выглядит, этот автомобиль.

Херити был одним из тех двоих, что вылезли из окутанного тисом фургона возле парковочного пятачка Блея прошлой ночью. В руках его был пластиковый брусок, который прикрепили в виде неправильной формы блюдца под днищем машины Блея. В середине бруска находился крохотный радиоприемник. Передатчик стоял на подоконнике перед Херити. Маленький черный металлический прямоугольник имел крохотную проволочную антенну и два утопленных в корпус двухпозиционных переключателя: один выкрашен в желтый, а другой в красный цвет. Желтый включал питание, красный — передачу.

Херити взглянул на часы и понял, что прошло уже пять минут после Часа Ноль. Блей не виноват. Проклятая пробка!

— Прибереги свои чертовы часы для Блея, — сказал руководитель их группы. — Старый ублюдок мог бы ехать и трамваем.

— Какие у него политические убеждения? — спросил Гривз.

— Кому какое дело до его убеждений? — возразил Херити. — Он нам идеально подходит и умрет ради великого дела.

— На улице будет много народу, — сказал Гривз. — И туристы там будут. Это так же верно, как и то, что в аду полно британцев.

— Мы предупреждали, чтобы они остановили ольстерских мальчиков, — рявкнул Херити. «Временами Гривз похож на болтливую бабу!» — Они знали, чего ожидать, когда не стали нас слушать.

Все уладилось. И теперь автомобиль Блея снова полз к углу Графтон-стрит в направлении массы пешеходов, среди которых наверняка было множество туристов.

Джона Роя О'Нейла, его жену Мери и их пятилетних двойняшек, Кевина и Мейрид, можно было бы классифицировать как туристов. Джон рассчитывал пробыть в Ирландии шесть месяцев до завершения исследования, результаты которого открывали новые горизонты.

«Обзор ирландских генетических исследований».

Он подумал, что-заголовок напыщенный, но это только прикрытие. Настоящее исследование состояло в восприятии новой генетики римско-католическим обществом; Нужно было выяснить, сможет ли справиться это общество со взрывоопасными возможностями молекулярной биологии.

В это утро проект занимал большую часть мыслей Джона. Оставшаяся малая часть была занята необходимыми приготовлениями. Нужно было перевести деньги из Америки в Союзный Ирландский банк. Мери хотела отправиться по магазинам за свитерами, «чтобы нашим дорогушам было тепло по вечерам».

— Пойтемм, — поддразнивал ее Джон, когда они вышли из отеля «Шелбурн», ступив в сутолоку туристов и бизнесменов. — Всего четыре дня в Ирландии, а говоришь уже как местная.

— А почему бы и нет? — возразила она. — К тому же обе мои бабушки из Лаймерика.

Мери засмеялась, обратив на себя несколько любопытных взглядов. Дети дергали ее, озабоченные тем, чтобы за покупками не ушли без них.

«Ирландия подходит Мери», — подумал Джон. У нее бледная чистая кожа и темно-голубые глаза. Черные как смоль волосы, «испанские волосы», как их называла ее семья — обрамляли довольно-таки круглое лицо. Привлекательное лицо. Ирландская кожа и ирландские черты. Он нагнулся и поцеловал ее перед уходом. Это вызвало на лице Мери румянец, но она была довольна таким проявлением привязанности и послала ему теплую улыбку при расставании. Джон быстро шагал, мурлыча себе под нос. Ему стало забавно, когда он узнал мотив: «Ах, что за прекрасное утро!»

В эту среду у Джона была назначена встреча для «перевода средств из-за рубежа». На два часа пополудни в Союзном Ирландском банке на углу Графтон и Чатэм. Прямо при входе в банк висело объявление, белыми буквами на черном: «Посетителям, не являющимся постоянными клиентами, — наверх». Охранник в форме проводил его вверх по лестнице в офис управляющего банком Чарльза Малрейна, маленького нервного человека с волосами цвета пакли и бледно-голубыми глазами за стеклами очков в золотой оправе. У Малрейна была привычка трогать уголки своего рта указательным пальцем, сначала слева, потом справа. Затем следовало быстрое прикосновение к галстуку. Он пошутил насчет того, что у него офис на первом этаже «то, что вы, американцы, называете вторым».

— Это сбивает с толку, пока не сообразишь, что к чему, — согласился Джон.

— Что ж! — Быстрое прикосновение к губам и галстуку. — Вы понимаете, что мы могли бы спокойно все проделать в главном офисе, но…

— Когда я позвонил, меня заверили, что это…

— По желанию клиента, — сказал Малрейн. Он взял со своего стола папку, заглянул в нее и кивнул. — Да, эта сумма… если вам будет здесь удобно, я только возьму соответствующие бланки и тотчас же вернусь.

Малрейн вышел, скупо улыбнувшись Джону в дверях.

Джон подошел к окну и отодвинул тяжелую кружевную портьеру, чтобы посмотреть вниз на Графтон-стрит. Тротуары были заполнены людьми. Транспорт в два ряда загромождал улицу и медленно продвигался в его сторону. Рабочий чистил ограждение на крыше торгового центра наискосок через улицу — одетая в белое фигура со щеткой на длинной ручке. Он стоял, вырисовываясь на фоне ряда из пяти колпаков на дымоходах.

Взглянув на закрытую дверь офиса управляющего, Джон удивился, почему его так долго нет. Проклятые здешние формальности. Джон посмотрел на свои часы. Мери придет с детьми через несколько минут. Они собирались выпить чаю, а потом Джон пошел бы по Графтон до Тринити Колледж и приступил бы к работе в библиотеке. Это было бы, собственно, началом его исследовательского проекта.

Лишь много позднее Джон сможет оглядываться назад, на эти несколько минут перед окном управляющего банком на «первом этаже» и размышлять о том, как без его ведома была приведена в движение иная последовательность событий. Нечто неизбежное, вроде кинофильма, где один кадр следует за другим, и нет никаких шансов на отклонение от этого пути. Все сконцентрировалось вокруг старого автомобиля Френсиса Блея и маленького передатчика в руках непреклонного человека, наблюдающего из открытого окна, выходящего в тот угол, где Графтон встречалась со Сент-Стефенс Грин.

Блей, терпеливый, как всегда, неспешно продвигался вперед в потоке транспорта. Херити, на своем удобном наблюдательном пункте в окне, дернул переключатель питания своего передатчика, удостоверившись, что провод антенны свисает через подоконник.

Когда Блей приблизился к углу Графтон, толпа пешеходов вынудила его остановиться, и он пропустил переключение светофора. Он услышал, как туристический автобус выбрался на свободное место справа от него и покатил, грохоча мощным дизелем. Слева от него на здании были сооружены заграждения, и над грубой конструкцией была поднята большая белая на красном вывеска: «Реконструкция здания будет производиться «Дж. Тоттенхем Сонс, Лтд». Блей посмотрел направо и, заметив высокую бело-голубую вывеску кафетерия «Престиж», ощутил легкий приступ голода. Пешеходный переход рядом с ним был запружен людьми, дожидающимися возможности пересечь Сент-Стефенс Грин. Другие прокладывали себе путь между остановившимися на Графтон машинами, блокируя дорогу Блею. Толпа пешеходов вокруг машины Блея была чрезвычайно плотной. Люди сновали и перед автомобилем и позади него. Женщина в коричневом твидовом пальто, зажав под правым локтем белый сверток и держа за руки двоих маленьких детей, стояла в нерешительности около правого переднего крыла автомобиля Блея, высматривая возможность протиснуться сквозь давку.

Джон Рой О'Нейл, стоя у окна управляющего банком, узнал Мери. Он увидел знакомое пальто и узнал ее манеру держать голову с шапкой блестящих смоляных волос. Джон улыбнулся. Спешащие взрослые загораживали от него двойняшек. Но он понял, по позе Мери, что она держит их за руки. Маленький просвет в толпе позволил Джону увидеть мельком макушку Кевина и старый «форд» с высунувшимся локтем водителя в коричневом свитере. «Где же этот проклятый управляющий? — Джон недоумевал. — Она с минуты на минуту будет здесь».

Он опустил плотную кружевную портьеру и еще раз взглянул на часы.

В открытом окне, выше и позади Блея, Херити еще раз кивнул сам себе. Он отступил от окна и дернул второй переключатель на своем передатчике.

Автомобиль Блея расцвел огненным шаром, разбрасывая вокруг мелкие куски. Бомба, взорвавшись почти под ногами Блея, выбросила вверх вместе со здоровым куском крыши автомобиля его смятое, разбитое тело. Изрядный кусок крыши машины понесся вверх по плавной дуге, чтобы обрушиться на здание «Ириш Пеманент Сошети», снося колпаки дымоходов и шифер.

Бомба не была достаточно мощной, чтобы натворить подобное, но была размещена со знанием дела. Старый автомобиль превратился в рваные клочки металла и стекла — оранжевый шар огня, сеющий смертельную шрапнель. Кусок капота машины обезглавил Мери О'Нейл. Двойняшки стали частью кровавого месива, брошенного взрывом на железное ограждение по другую сторону Сент-Стефенс Грин. Впоследствии их тела было проще опознать, потому что они были единственными детьми в этой толпе.

Херити не задержался, чтобы взглянуть на плоды своих трудов. Ему все рассказал звук взрыва. Он спрятал передатчик в маленький потертый зеленый военный ранец, запихнул поверх него старый желтый свитер, затянул ремешки чехла и перекинул ранец через плечо. Херити покинул здание через черный ход, окрыленный успехом и удовлетворенный. Барни и его группа получат это послание!

Джон О'Нейл поднял взгляд от своих часов как раз тогда, когда оранжевая вспышка взрыва поглотила Мери. От кусков разбитого оконного стекла его спасла плотная портьера, отклонившая все осколки, кроме одного. Один маленький осколок зацепил кожу на его черепе. Ударная волна сбила с ног, бросив назад на стол.

Джон упал на бок, потеряв на мгновение сознание. Но он поднялся на колени, когда в комнату ворвался управляющий банком, крича:

— Боже милостивый! Что это было?

Джон, шатаясь, поднялся на ноги, отвергая и вопрос, и ответ, грохотавший в его мозгу, словно отголосок взрыва. Он пробрался мимо управляющего и вышел из офиса. Джон все еще был в шоке, но те то само нашло дорогу вниз по лестнице. Внизу он оттолкнул плечом в сторону какую-то женщину и, пошатываясь, выбрался на улицу, где вклинился в толпу, спешащую к месту взрыва. В воздухе стоял запах горелого железа, звуки плача и воплей.

Лишь несколько секунд Джон был частью людской толчеи, теснимой назад полицией и непострадавшими гражданскими, привлеченными для оцепления. Джон локтями проложил себе путь вперед.

— Моя жена! — кричал он. — Я ее видел! Она была там! Моя жена и мои дети!

Полицейский схватил Джона за руки и развернул кругом, закрыв от него зрелище перемешанных тряпок и окровавленной плоти, разбросанных по другую сторону улицы.

Стоны раненых, мольбы о помощи и крики ужаса привели Джона в состояние бессмысленной ярости. «Мери нуждается во мне!» Он бешено сопротивлялся.

— Мери! Она была прямо перед…

— Сюда едет «Скорая помощь», сэр! Помощь близко. Вы должны успокоиться. Сейчас вам туда нельзя.

Женщина слева от Джона сказала:

— Пропустите меня. Я медсестра.

Джон перестал сопротивляться полицейскому.

Людям помогают. Там медсестра.

— Во всем разберутся до мельчайших подробностей, сэр, — сказал полицейский. Голос его был раздражающе спокоен. — Что за скверный порез у вас на голове. Давайте-ка я помогу вам перейти через улицу туда, куда приедет «Скорая помощь».

Джон позволил провести себя по проходу сквозь толпу, видя любопытные взгляды, слыша всхлипы и призывы к Богу «взглянуть туда» — внушающие страх голоса, рассказывающие ему о том, чего он не хотел видеть. Хотя он знал, что там. И позади помогавшего ему полицейского кое-что было видно мельком на свободном от людей пространстве у здания через улицу от газона.

— Ну вот, сэр, — сказал полицейский. — Здесь о вас позаботятся. — Потом еще кому-то: — Думаю, его зацепило случайным осколком. Кровотечение, кажется, остановилось.

Джон стоял, прислонившись спиной к посеченной кирпичной стене, с которой все еще осыпалась пыль от взрыва. Под ногами хрустело битое стекло. Сквозь просвет в толпе справа от себя он мог видеть часть кровавого месива на углу. Людей, передвигающихся и склоняющихся над разбитыми телами. Ему показалось, что он узнает пальто Мери позади коленопреклоненного священника. Где-то внутри его возникло ощущение понимания этой сцены. Однако сознание оставалось замороженным, бесстрастно запертое в окаменевших мыслях. Если Джон позволит себе думать свободно, тогда события потекут, время продолжится… время без Мери и детей. Это было так, словно крохотный драгоценный камешек сознания оставался незатронутым внутри его, понимая, ЗНАЯ… но больше ничему нельзя было позволить шевелиться.

Кто-то дотронулся до его руки.

Джона словно ударило током. У него вырвался вопль — агонизирующий, разносящийся эхом по улице, заставляющий людей оборачиваться, чтобы взглянуть на него. Вспышка фотографа ослепила его на время, оборвав вопль, но Джон все еще слышал его у себя в голове. Это было нечто большее, чем просто крик. Это зарождалось глубже, исходя из какого-то места в душе, о котором Джон не подозревал, и у него не было от этого защиты. Его ухватили двое одетых в белое санитаров «Скорой помощи». Он чувствовал, как с него стянули пальто, разорвали рубашку. Потом укол шприца в руку. Джона затолкали в машину, когда охватившая его дремота затопила сознание, отключив начисто память.

Долгое время он не сможет вспомнить эти так потрясшие его минуты. Джон сможет припомнить маленький автомобиль, локоть в коричневом свитере в его окне и больше ничего. Он знал, что видел то, что видел: взрыв, смерть. Рациональное мышление принимало факты. «Раз я стоял у окна, то должен был видеть взрыв». Но подробности были скрыты за завесой, сквозь которую он не мог проникнуть. Они лежали замороженные в глубине его, требуя действия, ибо, оттаяв, они бы его уничтожили.

Глава 1

Отчаяние и печаль больше подходят кельтскому уму, чем радость и победа. У кельта в каждой радости есть примесь печали. Каждая победа ведет к отчаянию.

Финтан Крейг Доэни

Стивен Броудер прочитал о взрыве на Графтон-стрит, сидя на газоне во дворе медицинского факультета колледжа в Корке. Студент третьего курса Броудер уже достаточно был знаком с учебной рутиной, чтобы предоставить себе долгий перерыв на ленч и возможность захлопнуть книжки и перевести дух между занятиями. Однако для ленча он выбрал именно это место, поскольку здесь ему частенько составляли компанию студентки-медсестры, среди которых он особенно выделял Кетлин О'Хара.

Был теплый день, и это многих привело во двор. Все они предпочли газон каменному готическому уродству здания факультета, напоминавшему скорее старую тюрьму, захватившую это место, чем современное медицинское учреждение. Выходящий в Корке «Экзаминер» в его руках предназначался всего лишь для подстилки, но его внимание привлекла фотография вопящего человека — «Американский турист лишается семьи», — и Стивен прочел историю, потрясшую его.

Увлечение Броудера Кетлин О'Хара не прошло незамеченным среди студенток-медсестер. Они теперь поддразнивали ее на этот счет.

— Вот он, Кети. Я одолжу тебе носовой платок, чтобы уронить перед ним.

Кети краснела, но не могла удержаться, чтобы не поглядывать через газон на Броудера. Он был тощим, глуповатым на вид юношей с песочного цвета волосами и широко расставленными голубыми глазами. Судя по его манерам, Стивен обещал стать одним из тех сутулых врачей общей практики, чья доброта пробуждает в пациентах великую веру. Ей нравилась его задумчивость. Робость непременно станет скромностью ученого и мрачной строгостью, что хорошо бы подошло к окончательно определившимся чертам его лица.

Броудер оторвался от своей газеты и встретился глазами с Кети. Он быстро отвел взгляд. Стивен уже две недели пытался набраться смелости и изыскать способ попросить ее прогуляться с ним куда-нибудь. Он теперь ругал себя за то, что не улыбнулся ей в ответ. Броудер не мог бы толком определить, чем привлекает его Кетлин. У нее была юная фигура, слегка крепковатая, но миловидная. Тонкие сосуды кожи придавали цвету лица розовый оттенок. Волосы у нее были ярко-рыжими, часть наследия викингов. Темно-коричневые глаза были довольно глубоко посажены под широкими бровями. Стивен знал, что Кетлин имеет репутацию хорошего работника, что она смышленая и веселая. Он слышал, как другая студентка говорила про нее:

— Она не красавица, но достаточно хороша, чтобы заполучить себе мужа.

«По-своему она прекрасна», — подумал он.

Броудер снова взглянул на нее, и их глаза встретились. Кетлин улыбнулась, и он заставил себя улыбнуться в ответ, прежде чем контакт оборвался. Сердце его сильно колотилось, и Стивен склонился над газетой, чтобы отвлечься. Вопящий мужчина на фотографии, казалось, уставился прямо на него, заставив Стивена похолодеть. Вся семья бедняги погибла в том взрыве — жена и двое детей. На мгновение у Броудера возникла фантастическая мысль о себе самом, женатом на Кети О'Хара, — ну, и дети, конечно. И они погибли бы. Все. Без всякого предупреждения. Все, что обусловило выбор профессии для Стивена Броудера, чувствовало себя оскорбленным этим взрывом.

Неужели что-то стоило того?

Даже воссоединение Ирландии, о котором он молился по праздникам, — могло ли оно оправдать этот акт?

Согласно статье в «Экзаминере», ответственность на себя взяла отколовшаяся группировка ИРА, так называемые «Непримиримые». У Броудера были друзья в Ирландской Республиканской Армии. Один из его товарищей по учебе делал для них взрывчатку. Понять симпатии студентов колледжа было нетрудно. Они хотели, чтобы британцы убирались.

ПРОКЛЯТЫЕ БРИТАНЦЫ!

Броудер чувствовал, что разрывается между своими симпатиями к республиканцам и потрясением от того, что эти люди натворили в Дублине. Тридцать одна смерть. Семьдесят шесть покалеченных и раненых. И все потому, что кое-кто в нижней палате парламента, по сообщениям, колебался, поговаривая о «компромиссе». С британцами не может быть никакого компромисса. Никогда!

Но решат ли бомбы хоть что-нибудь?

На его газету упала тень. Броудер поднял глаза и увидел Кети О'Хара, стоящую тут и смотрящую на него сверху вниз. Он поспешно вскочил, уронив с колен учебник по анатомии и упустив часть своей газеты. Стивен смотрел на Кети сверху, неожиданно сообразив, что намного выше ее, больше, чем на голову.

— Вы Стивен Броудер, не так ли? — спросила она.

— Да. Да, это я.

У нее восхитительно мягкий голос, подумал Стивен. И внезапно он понял, насколько это ценно для медсестры. Это был успокаивающий голос. Он придал ему храбрости.

— А вы Кети О'Хара, — умудрился выговорить Стивен.

Она кивнула.

— Я видела, вы читаете про этот взрыв. Тот, что в Дублине. Как это ужасно!

— Это так, — согласился Стивен. А потом, пока не растерял мужества: — Вы должны сейчас возвращаться на занятия?

— У меня только несколько минут.

— А когда вы заканчиваете? — он знал, что покраснел, задавая вопрос.

Кетлин потупила глаза. «Какие у нее длинные ресницы», — подумал Стивен. Они лежали на ее щеках, как перышки.

— Мне бы хотелось вас увидеть, — сказал он. И это была истинная правда. Стивен не мог оторвать от нее глаз.

— Меня ждут домой к половине пятого, — ответила Кетлин, глядя на него.

— Возможно, мы могли бы выпить чаю по дороге.

— Тогда встретимся здесь после занятий? — предложил, Стивен.

— Да. — Она улыбнулась и присоединилась к своим подружкам.

Одна из студенток-медсестер, наблюдавшая за этими двумя, шепнула приятельнице:

— Господи! Я так рада, что это наконец-то произошло.

Глава 2

Священная Ирландия была всего лишь именем, мифом, мечтой, не имевшей связи с какой бы то ни было реальностью. Это была наша традиция, часть нашей репутации, заодно с мифом о том, что у нас есть только честь, добытая в славной битве.

Отец Майкл Фланнери

Джон Рой О'Нейл, проснувшись, увидел находящегося рядом с ним священника и врача, стоявшего в изножье кровати. Он мог ощущать кровать под собой и запах антисептика. Значит, это больница. Доктор был высокий пожилой человек с сединой на висках. Он был одет в зеленый уличный жакет, в кармане его был стетоскоп.

— Почему я тут? — удивился Джон.

Он видел, что это была больничная палата. Здесь стояли другие кровати с лежащими на них фигурами. Это была совершенно безличная комната, место, умышленно оформленное так, чтобы сводить на нет личность обитателя. Словно некто постарался, сознательно и с огромной долей ненависти, сотворить место, не отражающее человеческого тепла. Если бы эту комнату охарактеризовать одним предложением, то получилось бы что-то наподобие «вы здесь надолго не задержитесь».

Джон попытался глотнуть. Горло его болело. Ему снилась Мери. Во сне она уплывала прочь от него в огромное синее водное пространство. Движения ее не сопровождались звуком, даже когда он видел, как плещется вода.

— Я иду за детьми, — сказала Мери. Джон слышал сказанное, но плавание ее было по-прежнему беззвучным.

Во сне сама собою пришла мысль: «Ну конечно. Она должна идти за детьми. Она будет им нужна».

Во сне он мог чувствовать сознание Мери, словно это было его собственное. Ее сознание казалось необычно прозрачным, словно вследствие лихорадки.

— Я не могу ощутить своего тела, — сказала она. — Бедный Джон. Я люблю тебя.

Потом он проснулся, глаза его горели от слез. А тут еще священник с врачом. Это было зеленое помещение с запахом карболки, сильно отличающееся от его воспоминаний об американских больницах. Вокруг суетились сестры в чепцах. Когда одна из них увидела, что Джон проснулся, то заторопилась прочь. Штора над единственным высоким окном слева от врача была поднята. Снаружи было темно. Значит, была ночь. Свет исходил от неприкрытых электрических ламп, свисавших с высокого потолка на длинных проводах. Доктор изучал термограмму, прикрепленную на шнурке в ногах кровати.

— Он проснулся, — сказал священник.

Врач позволил термограмме упасть и повиснуть на своем шнуре. Он посмотрел вдоль кровати на Джона.

— Мистер О'Нейл, с вами все будет в порядке. К утру станете как огурчик. — Врач повернулся и вышел.

Священник наклонился к Джону.

— Вы католик, сэр?

— Католик? — Вопрос показался безумным. — Я… я… приход святой Розы… — А зачем, собственно, ему рассказывать священнику, как называется его приход?

Тот положил мягкую руку на плечо Джона.

— Ну-ну. Я все прекрасно понимаю.

Джон закрыл глаза. Он услышал звук передвигаемого по полу стула. Когда открыл глаза, увидел, что священник сел, приблизив к нему свое лицо.

— Я отец Девин, — сказал священник. — Мы знаем, кто вы, мистер О'Нейл, из ваших вещей. Вы случайно не имеете отношения к О'Нейлам из Кулани?

— Что? — Джон попытался приподняться, но у него начала кружиться голова. — Я… нет. Я не знаю.

— Было бы хорошо, если бы вы были в кругу семьи в такое время. Тело вашей жены опознали — по ее кошельку. Я не буду вдаваться в подробности.

«Какие подробности?» — удивился Джон. Он припомнил окровавленную кучку твида, но не смог привязать ее ко времени и пространству.

— Скверные новости я вам принес, мистер О'Нейл, — сказал отец Девин.

— Наши дети, — Джон задыхался, цепляясь за надежду. — С ней были двойняшки.

— Ох, — сказал отец Девин, — ну что до этого, я не знаю. Прошло довольно много времени, и вся грязная работа была закончена, но… детишки были с ней, когда…

— Она держала их за руки.

— Тогда я бы не надеялся. Что за ужасное происшествие! Мы помолимся за души тех, кого вы так любили?

— Помолимся? — Джон отвернулся, задохнувшись. — Он слышал скрип стула и приближающиеся шаги. Женский голос сказал: «Отец…», потом еще что-то, чего Джон не смог разобрать.

Священник что-то тихо и невнятно пробормотал в ответ. Потом отчетливый женский голос: «Матерь милосердная! Сразу и жена, и двое малышей! Ох, бедняга».

Джон повернулся обратно как раз вовремя, чтобы увидеть уходящую медицинскую сестру с напряженно выпрямленной спиной. Священник стоял рядом с ним.

— Ваши жена и дети также были католиками? — спросил отец Девин.

Джон покачал головой. Он чувствовал головокружение и лихорадку. К чему эти вопросы?

— Смешанный брак, а? — голос отца Девлина, пришедшего к неверному заключению, звучал обличающе. — Ну что ж, тем не менее я не отвращаю вас от своего сердца. Останки забрали в морг. Вы можете утром принять решение, как поступить с ними.

«Останки? — подумал Джон. — Он говорит о Мери и двойняшках».

Вернулся врач и прошел с противоположной от священника стороны кровати. Джон повернулся к врачу и увидел, как рядом с ним, как по волшебству, возникла медсестра. На ней был белый передник поверх зеленого платья, а ее волосы были убраны под тугой чепец. Лицо ее было узким и властным. В правой руке она держала шприц.

— Кое-что, что поможет вам заснуть, — сказал врач.

Отец Девин произнес:

— Утром прибудут гвардейцы, чтобы поговорить с вами. Пошлите за мной, когда они уйдут.

— Мы сейчас погасим свет, — сказал врач.

— И самое время, — у медсестры был требовательный голос с изрядной долей резкости, покровительственный голос. Он цеплялся за эту мысль, когда его окутал сон.

Утро началось со звуков грохота суден на тележке. Проснувшись, Джон увидел на том месте, где сидел священник, полицейского офицера в форме.

— Мне сказали, что вы скоро проснетесь, — сказал офицер. У него был сочный тенор и квадратное лицо с набухшими венами. Свою фуражку он неловко зажал под левой рукой. Офицер вытянул из бокового кармана маленькую записную книжку и приготовился писать. — Я не буду вас слишком беспокоить, мистер О'Нейл, но я уверен, вы понимаете, что есть вещи, которые мы обязаны делать.

— Чего вы хотите? — голос Джона напоминал карканье. В голове у него все еще был туман.

— Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимались в Ирландской Республике, сэр?

Джон уставился на офицера. «Занимался?» Какое-то время вопрос бесцельно блуждал в его сознании. В голове у него было смутно, и соображал он с трудом. Джон выдавил из себя ответ.

— Я… грант от фонда… веду исследования.

— А какова природа этих исследований?

— Ген… генетика.

Офицер сделал запись в своем блокноте, затем:

— И это ваша профессия, исследователь?

— Я преподаю молекулярную биологию, биохимию… и… — он сделал глубокий дрожащий вдох. — Еще факультет фармакологии.

— И все в этом Хайленд Парк в штате Миннесота? Мы просмотрели ваши бумаги, вы понимаете?

— Рядом… неподалеку.

— Ваша семья была с вами здесь, в Ирландской Республике?

— Мы… собирались посмотреть…

— Понимаю. — Офицер занес это в свой блокнот.

Джон пытался преодолеть стеснение в груди. Немного погодя он услышал свой голос:

— Кто это сделал?

— Сэр?

— Бомба?

Лицо офицера окаменело.

— Говорят, это «Провос». Непримиримые.

Джона пронзило холодом. Твердая подушка у него под шеей показалась влажной и холодной. Патриоты? Убийцы — патриоты?

Позднее, оглядываясь назад, Джон сочтет этот момент началом той ярости, что завладела всей его жизнью. Это был момент, когда он пообещал:

— Вы заплатите. О, как вы заплатите! — И в мозгу его не было ни малейшего сомнения в том, каким образом он заставит их заплатить.

Глава 3

Вы понимаете, что один этот человек меняет политическую карту мира?

Генерал Люциус Горман, советник президента США по иностранным делам, в разговоре с министром обороны

В течение недели, предшествовавшей первой годовщине взрыва бомбы на Графтон-стрит, начали прибывать письма с предупреждениями. Первое было приурочено так, чтобы достичь Ирландии слишком поздно для того, чтобы предпринять встречные действия. Другие попали к мировым лидерам, где были расценены как бредовые или были переадресованы специалистам. На первых порах письма были многочисленны — на радио, и в отделы новостей телевидения, в газеты, премьерам и президентам, церковным лидерам. Впоследствии установили, что одно из первых писем было доставлено редактору газеты на О'Коннел-стрит Дублина.

Редактор, Алекс Колеман, был смуглым, энергичным мужчиной, скрывающим свою напористость под, как правило, мягкими манерами, даже будучи в бешенстве. Среди своего окружения он считался чудаком из-за убеждений трезвенника, но никто не сомневался в его проницательности и хватке на хорошую историю.

Колеман несколько раз перечитал письмо, время от времени поднимая от него глаза, чтобы взглянуть из своего окна на третьем этаже на улицу, где утреннее дублинское движение уже начало смерзаться в свой обычный, тщетно пытающийся ползти сгусток.

«Бредовое письмо?»

Оно отнюдь не вызывало такого ощущения. От предостережений и угроз у него поползли мурашки по коже. Возможно ли это? Слова несли на себя печать образованности и изощренности. Письмо было отпечатано на мелованной бумаге. Он потер бумагу между пальцами. Дорогой сорт. Оуни О'Мор, личный секретарь Колемана прицепил к письму записку: «Надеюсь, это бред. Не позвонить ли нам в полицию?»

Значит, оно встревожило Оуни.

Колеман еще раз перечитал письмо, выискивая какую-нибудь причину, чтобы проигнорировать его. Чуть позже он положил перед собой развернутое письмо и включил интерком, вызывая Оуни.

— Сэр? — в голосе Оуни всегда была военная резкость.

— Проверь-ка обстановку на острове Эчилл, Оуни, осиных гнезд не вороши, просто поищи, нет ли там какого-нибудь необычного шевеления.

— Сейчас.

Колеман снова обратил свое внимание на письмо. Оно было такое чертовски прямое, такое ясное и откровенное. Чувствовался могучий интеллект и… да, ужасающее намерение. Сначала была обычная угроза насчет публикации, «а не то», но потом… «Я собираюсь надлежащим образом отомстить всей Ирландии, Великобритании и Ливии».

Тревожное воспоминание зазвенело колокольчиком в памяти Колемана.

«Вы причинили мне зло, убив тех, кого я так любил. Я сам, лично, призываю вас к ответу. Вы убили мою Мери и наших детей, Кевина и Мейрид. Я поклялся тройной клятвой на их могиле. Я буду отомщен таким же способом».

Колеман снова включил интерком и попросил Оуни проверить эти имена.

— И пока ты тут, позвони в университетскую больницу. Узнай, можно ли мне связаться с Фином Доэни.

— Это, должно быть, Финтан Крейг Доэни, сэр?

— Верно.

Колеман еще раз перечитал письмо. Его прервали одновременно телефон и интерком. Голос Оуни произнес:

— Доктор Доэни на линии, сэр.

Колеман снял трубку.

— Фин?

— Что у тебя там стряслось, Алекс? Оуни О'Мор мечется словно ошпаренный.

— Я получил письмо с угрозами, Фин. И в нем кое-какая техническая чепуха. Можешь уделить мне минутку?

— Продолжай, — голос Доэни эхом отдавался в трубке, словно он находился где-то в глубокой пещере.

— С тобой кто-то есть? — спросил Колеман.

— Нет. Что тебя так испугало?

Колеман вздохнул и обратился к письму, выделяя технические подробности для Доэни.

— По этому трудно что-то определить, — сказал Доэни. — Но я не могу придраться к его ссылкам на процесс рекомбинации ДНК. Понимаешь, Алекс, таким путем можно получить новый вирус… но этот…

— Реальна ли эта угроза?

— Я бы сказал, что, несмотря на некоторые сомнительные места, да.

— Тогда я могу проигнорировать это дело?

— Я бы позвонил в полицию.

— Могу ли я сделать что-то еще?

— Мне нужно подумать.

— И еще одно, Фин! Ни слова об этом, пока я все не раскрутил.

— Ах ты, пронырливый газетчик!

Но Колеман почувствовал успокоившую его нотку смеха в голосе Доэни.«…некоторые сомнительные места, да». Значит, Доэни не слишком обеспокоен. Хотя это по-прежнему хороший сюжет, подумалось Колеману, когда он положил трубку на рычаг. Мщение жертвы взрыва бомбы. Медицинский эксперт говорит — это возможно.

В интеркоме раздался голос Оуни:

— Сэр, та бомба на Графтон и Сент-Стефенс Грин. Помните это?

— То кровавое событие?

— Трое жертв носят те имена, что в письме, сэр. Там погибли Мери О'Нейл со своими детьми, Кевином и Мейрид.

— Да, американцы. Я помню.

— Муж стоял у окна в банке на этой улице и видел, как все произошло. Его звали… — Оуни помолчал и выдохнул: — Доктор Джон Рой О'Нейл.

— Медик?

— Нет, какой-то профессор. Он был здесь с работой по одному из тех дел с грантами, которые они так любят, — изучение состояния дел в генетике или чего-то… да, то, о чем говорится в нашей истории. Генетические исследования.

— Генетика, — Колеман задумался.

— Хорошо согласуется с нашей историей, сэр. Этот О'Нейл был как-то связан с физической химией. Биофизик. И преподавал на каком-то фармацевтическом факультете в Штатах. Говорят, он еще владел там аптекой.

Колеман внезапно содрогнулся. Он чувствовал, что некое зло пробралось под поверхность его земли, нечто более ядовитое, нежели любая из проклятых святым Патриком змей. Та взорванная Ирландской Республиканской Армией бомба могла получить известность как наиболее ужасная ошибка за всю историю человечества.

— Есть ли какая-нибудь возможность попасть на Эчилл? — спросил Колеман.

— Линии забиты, сэр. Не послать ли нам самолет?

— Пока не надо. Свяжитесь с полицией. Если телефоны на Эчилле не работают, то им, должно быть, что-то об этом известно. Вы сняли копию с этого письма?

— Две копии, сэр.

— Им понадобится оригинал…

— Если они не получили такое же послание.

— Я думал об этом. Мне просто не хочется раскрывать карты. Мы можем быть здесь первыми. Во всяком случае, у нас есть шанс. — Колеман взглянул на письмо у себя на столе. — Как бы то ни было, не думаю, что мы сможем снять с него отпечатки пальцев.

— Мы продолжаем работать с этим сюжетом, сэр?

— Оуни, я почти боюсь не публиковать его. Есть в нем что-то. И такой выбор Эчилла… «демонстрация», как он говорит.

— Сэр, вы подумали о панике, что может…

— Просто свяжи меня с полицией.

— Сейчас, сэр!

Колеман поднял трубку и позвонил жене домой; говорил он повелительным тоном и сделал так, что разговор быстро закончился.

— Ожидаются неприятности из-за того сюжета, что мы собираемся публиковать, — объяснил он. — Я хочу, чтобы ты взяла мальчиков и уехала к своему брату в Мадрид.

Когда она начала протестовать, Колеман прервал ее:

— Будет скверно… я так думаю. Если вы будете здесь, я буду уязвим. Не теряй времени — просто уезжай. Позвони мне из Мадрида, и я тебе все объясню.

Он повесил трубку, чувствуя себя несколько глуповато, но ощущая облегчение. Паника? Если его опасения подтвердятся, тут будет кое-что похуже паники. Колеман уставился на письмо, сосредоточившись на подписи: «Безумец».

Колеман медленно покачал головой. Он припомнил историю ирландского гробовщика, который, делая надгробие над могилой своей жены на кладбище в Квебеке, дал обет: «На кресте, Мери, я клянусь отомстить за твою смерть».

Жену О'Нейла звали Мери. И теперь, если это был О'Нейл, он называл себя просто — Безумец.

Глава 4

Мои воспоминания, это пытка — прекрасная пытка.

Джозеф Херити

В Джоне Рое О'Нейле медленно накапливались изменения. Иногда его неожиданно бросало в дрожь, сердце колотилось, пот выступал по всему телу. В таких случаях он задумывался о старой вере в одержимость. Это было похоже на то, будто иная личность овладевала его телом и нервами.

Много позднее Джон достиг личной согласованности с этим Другим, ощущая даже близость и тождественность с ним. Он думал тогда об этом, как о частичном результате своих собственных усилий, частично как о чем-то, восставшем из первобытной тьмы, создании, специально предназначенном для мести. Конечно, его Старая Личность и не помышляла о подобном поступке. Доброжелательный учитель ни на мгновение не мог бы задуматься над подобным планом. Другой должен был стать первым.

По мере прогрессирования изменений он начал думать о себе как о воплощенной Немезиде. Эта Немезида была порождена кровавым прошлым Ирландии, предательствами и убийствами, и даже несла с собой воздаяние за уничтожение кельтами первых людей, обитавших в Ирландии до того, как туда хлынули волны захватчиков из Британии и с континента. Джон тогда рассматривал себя в качестве воплощения всех накопленных обид, пережитых кем бы то ни было в Ирландии. Это был глас Немезиды:

— Довольно! Хватит!

Но Другой спрашивал:

— А почему Ирландия одна должна отвечать за все?

Террористов, убивших Мери и двойняшек, обучили и вооружили в Ливии. И в общей грязи была и грязная рука Англии — восемь сотен лет циничного угнетения — «Ирландия, нечистая совесть английского правящего класса».

По мере того как эти изменения укреплялись в избранном им направлении, Джон замечал удивительные перемены своего внешнего облика. Прежний пухлый человек подтянулся, став стройным нервным мужчиной, избегавшим старых друзей, отказывающимся отвечать на телефонные звонки и пренебрегавшим встречами. Поначалу люди делали скидки: «Ужасный шок от такой трагедии…» Фонд, пославший его в Ирландию, предоставил ему непрошеную отсрочку проекта, спросив в вежливом письме, не желает ли он передать его другому исследователю. Факультет продлил его отпуск. Макс Дани, управлявший семейной аптекой, принял на себя побольше деловых обязанностей и сказал Джону, чтобы тот не беспокоился ни о чем, кроме приведения своей жизни в норму.

Джон едва отметил мимоходом все эти вещи. Внутреннее изменение превратилось для него в навязчивую идею. Потом одним субботним утром он посмотрел на себя в зеркало ванной комнаты и понял, что ему следует действовать. Мери с двойняшками уже четыре месяца как умерли и похоронены. Другой был теперь в нем силен — новое лицо, новая личность. Джон стоял в верхней ванной дома, купленного им и Мери, когда они впервые узнали про ее беременность. Через открытое окно до него доносились звуки старого университетского городка. В воздухе пахло дождем, но прогноз на следующие две недели предсказывал «более теплую, чем обычно» погоду. Джону было слышно, как на улице мистер Нери заводит свою мощную косилку. Мимо протренькал звонок велосипеда. Дети кричали по дороге в парк. Был уже сентябрь — Джон это знал. И он помнил, как Кевин и Мейрид кричали, играя во дворе.

Нери выключил свою косилку. Он был одним из самых настойчивых посетителей. «Бедняга, скоро от вас только кожа да кости останутся!» Но у мистера Нери была младшая сестра, незамужняя и жаждущая иметь семью. На круглом лице мистера Нери проступал облик свахи.

Джон наклонился ближе к зеркалу и внимательно посмотрел на себя. Изменения… не то чтобы совсем чужак, но чужой. «У них не будет ни одной фотографии этого лица», — подумал он. Но они сделают рисунки и распространят их повсюду. В этот момент, все еще держа эту мысль в голове, Джон знал, что собирается сделать это, знал, что способен на это и непременно сделает. Тот вопль на Сент-Стефенс Грин что-то привел в движение, словно медленное начало лавины. «Значит, пускай это произойдет», — подумал он.

Этим утром Джон выставил свой дом на продажу, и, поскольку собственность рядом с колледжем была нарасхват, он через две недели продал его «милому молодому ассистенту профессора», как назвала его женщина — агент по продаже недвижимости. Все эти люди для Джона словно персонажи из сна. Его мысли были заняты тем, что нужно было делать. «Милый молодой ассистент профессора» захотел узнать, когда доктор О'Нейл вернется на свой пост на факультете.

«Мы слышали о вашей трагедии, конечно, и мы понимаем, почему вы продаете дом — все это воспоминания».

«Ничего он не понимает», — подумал Джон.

Но сделка эта принесла ему сто восемьдесят восемь тысяч долларов чистой прибыли.

Женщина, агент по продаже недвижимости, постаралась рассказать Джону о его выгодном помещении капитала и потрудилась продать ему «намного лучшее капиталовложение чуть дальше отсюда, но на участке, что непременно разительно поднимется в цене в течение последующих десяти лет».

Он соврал ей, сказав, что его поверенные уже занимаются этой проблемой.

Содержимое дома, на удивление, принесло шестьдесят две тысячи долларов, но, кроме того, отец Мери оставил ей кое-какие ценные старые книги и две прекрасные картины. Ее фамильная мебель включала в себя несколько антикварных предметов, обстоятельство, о котором Джон ранее никогда не задумывался. Мебель всегда была лишь чем-то, заполняющим пространство в доме.

Фонд колледжа, куда они откладывали деньги для двойняшек, принес еще тридцать три тысячи долларов. От матери Джона была рента Мак-Карти, под которую банк ссудил ему пятьдесят шесть долларов. Их небольшой портфель акций принес двадцать восемь тысяч девятьсот долларов. Банковские счета, ради которых Мери так упорно трудилась, принесли тридцать одну тысячу четыреста пятьдесят два доллара. Почти тридцать тысяч осталось в гранте на ирландский проект, деньги, так и не переведенные им в Союзный Ирландский банк, хранящиеся в виде отдельного счета, одобренного фондом. Его жалованье, уменьшенное свободным от лекций годом, составило еще около шестнадцати тысяч.

Друзья и коллеги видели только поверхность этой деятельности, воспринимая ее как «добрый знак окончательного возвращения Джона в норму».

Наиболее деликатные моменты перемещений касались отношений с Внутренней таможенной службой и продажей аптеки, принадлежавшей семье его матери уже два поколения. Макс Данн сказал, что понимает возможное нежелание Джона афишировать продажу. «А кроме того, я бы хотел сохранить фамилию Мак-Карти над дверью». Данн выплатил из средств семьи семьдесят восемь тысяч и согласился на годичную отсрочку начала выплат на баланс — ни одну из них Джон и не намеревался собирать. Семьдесят восемь тысяч долларов — это было то, что он хотел. Наличными!

От ВТС он отделался символической выплатой в пять тысяч долларов и письмом от его поверенных, объясняющим, что в связи с трагедией и сопутствующими ей проблемами для улаживания дел налогоплательщика требуется время. Внутренняя таможенная служба, преисполненная сочувствия к Джону и опасаясь неблагоприятного впечатления, предоставила шестимесячную отсрочку.

На тот день, когда Джон покинул дом в своем многоместном автомобиле, у него было почти полмиллиона долларов, спрятанных в багажнике в несгораемом ящике, также содержавшем его завещание и документы на собственность. Остальное пространство автомобиля было полностью забито тщательно запакованными деталями его личной лаборатории, включая компьютер. Два чемодана с одеждой пришлось пристегнуть ремнями безопасности на переднем сиденье.

Друзьям была скормлена история о том, что он собирается поискать «какое-нибудь место подальше отсюда. Место без этих воспоминаний».

Поздно вечером Джон обедал в четырех сотнях миль от того места, которое он больше не называл домом, сидя в придорожном кафе, пропахшем прогорклым жиром. Он выбрал кабинку, откуда было видно припаркованную снаружи машину, отметив тонкий слой пыли, придававший ей запущенный вид. Это было хорошо. На решетке все еще виднелась неглубокая вмятина, оставленная Мери, когда она пыталась вырулить со стоянки у супермаркета. Джон ушел, не закончив есть, он даже не смог бы вспомнить, что заказывал.

Позднее он отыскал мотель с парковочной нишей рядом с его комнатой. Джон перенес несгораемый ящик под кровать, положил под подушку старый кольт тридцать восьмого калибра своего отца и улегся полностью одетый, не собираясь спать. Он мог чувствовать присутствие этого ящика под кроватью. Деньги являлись залогом того, что, Джон знал, он должен сделать. Каждый посторонний звук заставлял его вздрагивать. Свет фар, стегнувший по оконным занавескам, заставил его сердце заколотиться. По мере того как сгущались сумерки, активность снаружи затухала, и Джон сказал себе, что не мешало бы чуток вздремнуть. Чья-то выехавшая машина разбудила его. Он открыл глаза навстречу серому утреннему свету, просачивающемуся по краям занавесок.

И он был голоден.

Глава 5

Смерть тех двоих ребятишек не прибавила нам друзей.

Неужели нельзя было хоть немного подождать?

Кевин О'Доннелл

Мне, стоящему позади окна, они не были видны там внизу.

Джозеф Херити

За те месяцы, что прошли после их первой встречи во дворе, Стивен Броудер и Кети О'Хара медленно продвинулись от пробного знакомства к тому, что ее мать называла «пониманием».

— Она гуляет с этим молодым человеком, будущим врачом, — рассказывала мать Кети своей соседке по площадке.

— Ах, что за прекрасный улов, — сказала соседка.

— Ну что ж, моя Кети не слоняется где попало. К тому же она без пяти минут медсестра.

— Это будет прекрасно. Два медика в одной семье, — согласилась соседка.

В конце октября Стивен одолжил на пятницу машину у однокурсника, договорившись подобрать Кети на Блэкуотер Хиллтон к югу от Корка, чтобы пообедать, а после потанцевать. Он экономил целый месяц, чтобы позволить себе этот пикник, и это был отчаянный шаг. «БХ», как его звали в Корке, имел репутацию «быстрой закусочной», но их «Гиннесс» был самым лучшим, а их шеф-повар привлекал постоянных клиентов даже из самого Дублина.

Машина была «ситроеном» шести лет от роду. На ее наружном покрытии виднелись следы царапин от соприкосновения с опорой моста. Некогда она была серебристо-серой, но студент-владелец перекрасил ее в кричащий флюоресцентно-зеленый цвет.

Кети, испытывая серьезное чувство вины, сказала своей матери, что собирается с другими студентами на ярмарку в Маллоу. И что они предполагают остаться там, чтобы посмотреть на фейерверки, а потом пообедать и послушать музыку.

Ее мать, вспомнив подобные пикники своей юности, предостерегла ее:

— И вот еще что, Кети, не позволяй своему молодому человеку никаких вольностей.

— Стивен серьезный, мама.

— Что ж, я тоже.

— Мы вернемся к полуночи или чуть позже, мама.

— Это очень поздно, Кети. Что подумают соседи?

— Я не дам им никакого повода подумать что-либо, мама.

— Вы все время будете вместе с другими?

— Все время, — соврала Кети.

Стоило ей оказаться в машине со Стивеном, как чувство вины заставило ее рассердиться. Мишень была только одна. Небо было не затянуто тучами. Низко над горизонтом стояла огромная луна, почти полная, густо-оранжевая, обещавшая светлую ночь. Кети уставилась на луну, явственно осознавая присутствие Стивена рядом и уединение автомобиля с мурлыкающим двигателем и легким запахом разогретого масла. Стивен не был опытным водителем и поэтому ехал медленно и осторожно. Несколько машин с ревом пронеслись мимо, оттесняя его к обочине.

— Почему мы так медленно едем? — спросила Кети.

— У нас много времени, — ответил Стивен.

Его спокойный рассудительный тон взбесил ее.

— Нам не следовало этого делать, Стивен. И ты прекрасно это понимаешь!

Он отвел глаза от дороги, чтобы посмотреть на нее. Автомобиль, следуя за его взглядом, скатился с левого края мостовой на гравий. Стивен рванул руль, и они повернули обратно на дорогу.

— Но ты сказала мне, что хочешь… — начал он.

— Мало ли что я могла сказать! Все равно это неправильно!

— Кети, что случилось с…

— Я наврала маме. — По ее щекам скатились две слезинки. — Она будет там ждать, беспокоиться. Это для нее непросто, Стивен, с тех пор, как умер мой отец.

Стивен въехал на придорожную стоянку и остановил машину. Он повернулся и посмотрел ей в лицо.

— Кети, ты знаешь мои чувства к тебе. — Стивен потянулся к ее руке, но Кети ее резко отдернула. — Я не причиню тебе огорчений, — сказал он.

— Тогда давай на самом деле поедем на ярмарку. — Она посмотрела на Стивена. Ее глаза блестели. — Тогда это на самом деле не будет ложью.

— Если ты действительно этого хочешь, Кети.

— О да, да.

— Тогда мы так и сделаем.

— И это сбережет твои деньги, Стивен, — сказала она, взяв его за руку.

— Ты сможешь купить себе тот новый стетоскоп, который тебе так понравился.

Стивен поцеловал ее пальцы, сознавая, что им манипулировали. И это, похоже, был яркий образчик того, что будет много раз повторяться в их совместной жизни. Это его весьма позабавило. Стивен не сомневался, что они поженятся сразу после его окончания колледжа. И как это похоже на Кети: думать об экономии денег и выгоде для него самого. Стивен лишь однажды упомянул, что ему нужен новый стетоскоп. Кети снова убрала свою руку.

Фары приближающейся машины осветили ее короткой вспышкой, оставив ему впечатление от нее, сидящей прямо, стиснутые кулаки на коленях, глаза плотно закрыты.

— Я люблю тебя, Кети, — сказал он.

— Ох, Стивен, — вздохнула она. — Иногда мне больно от твоей любви. Это просто…

— Это ожидание.

— Мы едем в Меллоу? — спросила Кети.

Джон завел машину и вернулся обратно тем же путем, каким они приехали. Он размышлял, ведя автомобиль, о том, как удачно, что он нашел Кети.

— Поедем вокруг Корка, — сказала она. — Если кто-нибудь увидит нас… Ну, нам не следует появляться с этой стороны.

— Я знаю короткую дорогу на Меллоу Роуд.

Кети улыбнулась в темноте.

— Это там, куда ты возишь всех своих девушек?

— Кети!

— Не стоило мне тебя дразнить.

Они ехали в молчании, пока Стивен не свернул на узкий проезд с высокими рядами живой изгороди по обеим сторонам. Вскоре проезд привел их к Меллоу Роуд на восемнадцатом километре.

— Мы остановимся у Бридж Хаус на заправку, — сказал Стивен. — У них есть ресторан.

— На ярмарке будет еда, — заметила Кети.

— Ты не голодна?

— Вот теперь, когда я об этом подумала, сандвич бы не помешал.

«И дешевле», — подумал Стивен. Кети редко переставала быть практичной. Это была черта, восхищавшая его, Она будет хорошо вести домашние дела.

В Бридж Хаус он купил два сандвича с говядиной и две бутылки «Гиннесса», передав все это Кети, прежде чем заплатить за бензин.

— Этот мужчина говорит, что левая передняя шина износилась, — сказала она.

— Я взглянул на вашу запаску, — вмешался служащий, — не лучше ли вам ее заменить?

— Нет, — покачал головой Стивен. — Нам не далеко.

— Я бы ехал на ней помедленнее, — сказал служащий. Он взял у Стивена деньги и отсчитал сдачу. — Так, будто это тележка зеленщика или лошадь, годная только на живодерню.

Стивен заколебался, потом кивнул.

— Значит, медленно.

Он мягко вывел машину с подъездной дороги Бридж Хауса позади длинного грузовика. Тот быстро скрылся вдали, поскольку Стивен ехал со скоростью сорок километров в час. Вот теперь у них была причина двигаться медленно, и они направились в Меллоу. Кети обнаружила, что весьма довольна. Она пристроила голову на спинке сиденья и посмотрела на Стивена. Хорошо быть здесь рядом с ним. Она всю жизнь представляла как бесконечное повторение подобных эпизодов. Они начнут копить на машину, подумала Кети. Это будет очень долго, ведь машины такие дорогие. Она собиралась сказать Стивену об этом, когда левая передняя шина лопнула. Машина свернула на обочину, стукнулась о бордюр и развернулась боком на траве. Когда она, наконец, остановилась, то осветила фарами заросший травой уединенный проезд между двумя поваленными столбами ворот. Сами ворота лежали на боку у правого столба, оставляя проезд скрытым.

Стивен сделал несколько глубоких вдохов, потом выдавил:

— Кети, ты в порядке? — Руки, впившись в руль, болели от напряжения.

— Тряхнуло чуток, — отозвалась Кети. — Следовало ли нам съезжать с дороги?

Стивен сглотнул и осторожно направил машину вперед, в заросший травой проезд. Почти сразу же дорога повернула налево, и фары высветили выгоревшие руины коттеджа, сплошь обугленные балки которого обрушились в середину. Он выключил мотор, и они сидели так минуту, слушая насекомых и тихое бормотание ручья. Холмы позади разрушенного коттеджа были залиты лунным светом. Вокруг этого места витало ощущение покинутости.

— Что ж, пожалуй, мне надо сменить шину, — заметил Стивен.

— А я бы подкрепилась сандвичем, — отозвалась Кети.

Стивен согласился и отыскал в багажнике старое одеяло, расстелил его рядом с машиной, потом потушил фары. Луна светила ярко.

— Почти как днем, — сказала Кети, раскладывая еду на одеяле.

Они сидели лицом друг к другу, жевали в унисон, чокались своими бутылками, произнося тосты за лопнувшую шину, за луну, за семью, жившую здесь в те времена, когда это был счастливый дом.

Вскоре Стивен прикончил свой сандвич и допил пиво. Кети улыбнулась ему. Она не знала, пиво ли тому причиной или просто пребывание здесь вместе со Стивеном, но она испытывала необычайное чувство довольства. Это не помешало ей сказать, когда он встал:

— Ты перепачкаешь всю куртку. Сними ее и рубашку вместе с нею.

Она встала и помогла ему, аккуратно сложив одежду и пристроив ее на краю одеяла. Под рубашкой у него не было ничего надето. Вид его голой груди в лунном свете показался ей одним из самых прекрасных зрелищ во вселенной. Ее правая рука протянулась почти по собственной воле, и ласкающая ладонь ощутила тепло его тела.

Впоследствии Кети никак не могла полностью объяснить, как все это случилось, даже своей подруге и соученице Мегги Мак-Линн.

— Ох, Мегги, он был таким сильным. Я ничего не могла поделать. Да и не хотела. Это бесстыдство с моей стороны, я знаю, но это…

— Ну что ж, со вступлением в клуб, Кети, дорогая. Я полагаю, вы теперь поженитесь?

Они сидели вместе во дворе в следующий понедельник, устроив ранний ленч. Мегги вытянула из нее всю эту историю, заметив полную отстраненность Кети. Удалось это ей только при помощи напоминания об их детском обете «никогда не лгать друг другу о важных вещах».

Высокая, стройная, с волосами цвета старого золота, Мегги считалась одной из красавиц кампуса. Некоторые из будущих медсестер шептались, что Мегги выбрала себе Кети в подружки «чтобы подчеркнуть собственную внешность». Но истина состояла в том, что они были близкими подругами с детства, с их самых первых дней в начальной школе.

Мегги повторила свой вопрос, потом поинтересовалась:

— Неужели он даже не сделал предложения?

— Я не знаю, что мне говорить на исповеди, Мегги, — сказала Кети. — Боже, что же мне делать?

— Все, что тебе следует сказать, это «прости меня, святой отец, я приобрела сексуальный опыт». Расскажи ему, что это была просто выпивка и большая сила мужчины. Потом скажешь, что этого больше никогда не повторится.

— Но что, если это повторится? — стенала Кети.

— Я стараюсь ходить к разным священникам, — прозаически ответила Мегги.

— Это упрощает объяснения. — Она с минуту внимательно изучала Кети. — Я ведь хорошо тебя знаю. Вы теперь поженитесь?

— Не будь дурой! — разъярилась Кети, потом добавила: — Извини, Мегги. Но он твердил мне насчет этого всю обратную дорогу. И ты же знаешь, что мы не можем пожениться, пока он не закончит учебу. А может быть, и до тех пор, пока Стивен не обзаведется собственной практикой. Мы не богаты, ты знаешь.

— Тогда будь осторожна, девочка. Вы оба из тех, что женятся. И ничто так не ускоряет дело, как маленькая беременность.

— Ты думаешь, я этого не знаю?

Глава 6

Там был этот ирландский нейрохирург…

(Пауза для смеха.)

Избитая шутка британского мюзик-холла

К тому времени, как он приблизился к Сент-Луису, Миссури, на третий день пребывания в дороге, Джон выбрал себе имя, под которым он сначала замаскируется. Он понимал, что позднее потребуются другие перемены имени, но новое имя требовалось немедленно.

Это было вскоре после полудня. Лиственные деревья вдоль дороги уже окрасились в осенние цвета. Холмы были бурыми. В воздухе чувствовалось похолодание. Кукурузные поля щетинились срезанными и сломанными стеблями. Рекламные щиты прославляли «приспособления для зимы».

«Вскоре начнется всемирная охота на Джона Роя О'Нейла. От этого имени следует избавиться», — подумал он. Мак-Карти — это была фамилия его матери. Она казалась вполне удобной. Кто-нибудь мог бы обнаружить связь, но Джон избавится от этого имени впоследствии. Он чувствовал, что первое имя стоило бы сохранить. Слишком поздно откликаться на что-нибудь другое, кроме Джона. Джон Мак-Карти, значит, а чтобы придать имени соответствующий американо-ирландский привкус, Джон Лео Патрик Мак-Карти.

Он въехал в город и окунулся в его жизненный ритм, не слишком его замечая. Его мысли были нацелены на определенную задачу — жилье. Джон снял комнату в мотеле центрального района, и у него еще оставалось время, чтобы арендовать большой личный сейф в ближайшем банке. Деньги перекочевали в этот сейф, и он вздохнул с облегчением, выйдя на запруженную вечерним движением улицу.

Выезжая со стоянки, Джон взглянул на часы — 4:55 пополудни. Еще оставалась куча времени, чтобы сделать первые шаги по изменению личности. Частное объявление в газете привело его к сдающейся комнате в пригородном доме. Владелица комнаты, миссис Прадовски, напомнила ему миссис Нери. Та же тяжеловесность и оценивающая бдительность в манерах и глубине глаз. Джону Мак-Карти было еще рано появляться на свет. Следовало оставить несколько «отпечатков пальцев», чтобы у ищеек был след. Он показал миссис Прадовски свои водительские права на имя О'Нейла и сказал, что подыскивает место преподавателя.

Миссис Прадовски сказала, что он может получить комнату завтра утром. Она ничем не показала, что узнала его имя из репортажей в новостях, теперь уже многомесячной давности. Взрыв на Графтон-стрит, в конце концов, был до многих других трагедий и далеко от Сент-Луиса. Беседа с ней выявила лишь примитивную заинтересованность в получении платы за комнату вперед и невмешательстве в ее «вечера бинго».

Теперь выяснить, был ли выбор Сент-Луиса верным. Клиент аптеки предупредил его прошлой зимой:

— Они завели очередную фабрику по производству фальшивых документов. Нужно осматривать их, когда обналичиваешь чеки.

Установить контакт с «фабрикой» стоило ему шести дней и без счету бокалов пива в задрипанных барах. Через восемь дней Джон заплатил пять тысяч долларов и получил водительские права штата Мичиган и соответствующие членские и идентификационные карточки на имя Джона Лео Патрика Мак-Карти. Еще за тридцать пять сотен долларов он прошел интенсивное обучение подделке паспортов плюс получил инструменты для этого.

— У вас настоящий талант, — сказал его инструктор. — Только не открывайте дела на моей территории.

Следующей проблемой была машина. В «Подержанных автомобилях честного Эндрю» на Авто Роуд ему дали двадцать две сотни долларов наличными. Дилер вздохнул:

— Парень, эти здоровые машины не слишком-то быстро спихиваются за сколько-нибудь больше.

На следующее утро Джон поехал автобусом в Марион и купил подержанный «додж»-фургон. У миссис Прадовски был один из «вечеров бинго», и она отсутствовала, когда он вернулся. Джон остановился на подъездной дорожке, заляпав номерные знаки фургона грязью, и загрузил свое имущество. На кухонном столе осталась записка с пятьюдесятью долларами «за беспокойство», придавленная его ключом от дома. В записке говорилось, что его неожиданно вызвали в связи с семейными неприятностями.

Ночь Джон провел в удаленном мотеле. Утром забрал свои деньги из сейфа, и Джон Лео Патрик Мак-Карти отправился на запад.

Переход прошел гораздо проще, чем он ожидал. Оставалась незавершенной еще одна существенная деталь. В течение трех последующих дней Джон удалил волосы с головы. Был выбор — сбрить или воспользоваться каким-нибудь более радикальным способом. Он выбрал последнее, задача простая для биохимика, хотя это оказалось болезненным процессом и оставило после себя тонкую сетку розовых штрихов, крохотных вен, которые, он знал, со временем поблекнут.

Родинка на его левой щеке исчезла, сведенная жидким азотом. Она оставила после себя подсохшую ранку, которая со временем станет сморщенной ямкой.

Перемена заворожила Джона. Он тщательно исследовал ее при помощи зеркала в ванной мотеля в Спокане. Сверкающий неон соседней гамбургерной отбрасывал зловещие стробоскопические вспышки на его лицо. Он ухмыльнулся. Джон Рой О'Нейл, пухлый, с густой копной коричневых волос и характерной родинкой на щеке, превратился в лысого стройного мужчину с горящими энергией глазами.

— Привет, Джон Лео Патрик Мак-Карти, — прошептал он.

Четыре дня спустя, в первую пятницу октября, Джон въехал в меблированный дом в Балларде, пригороде Сиэтла, штат Вашингтон. У него был годичный договор о найме, переговоры он вел только с банком. Владельцы жили во Флориде.

Дом в Балларде полностью подходил его целям. Легкость, с какой Джон его нашел, показалась ему знамением. Владельцы выкрасили его в тускло-коричневый цвет. Отделка была белой. Это делало его неприметным в путаном ряду прочих, равно неприметных домов. Дома были построены на длинной низкой набережной. Несколько спортивных площадок, несколько зеленых лужаек. У большинства были глубокие подвалы и встроенные гаражи. Гараж Джона открывался в подвал с просторным помещением, чтобы можно было разгрузить фургон.

Мебель была скуплена на дешевых распродажах, кровать провисала. Застарелые кухонные запахи пропитали дом и сохранялись в портьерах. В ванной стоял запах древнего табака. Джон спустил воду в туалете и посмотрел на свое отражение в зеркале над раковиной.

Ничего из его прежней мягкости не уцелело. Из глубин сознания был извлечен ДРУГОЙ. Джон наклонился ближе к зеркалу и посмотрел на сморщенный шрам на месте удаленной родинки. При виде этого пустого углубления он ощутил окончательный разрыв со своим прошлым. Прошлым, связанным с Мери, называвшей его родинку «мушкой». Джон попытался воспроизвести в памяти ощущение от поцелуя в этом месте. Это воспоминание тоже исчезло. Изменения его воспоминаний, не поддающиеся проверке перемещения, заставили его содрогнуться. Он быстро отвернулся от зеркала. У него были еще дела.

В следующие несколько дней Джон произвел в доме существенные изменения: полупрозрачная пленка на окнах подвала и гаража для защиты от нескромных глаз, охранная сигнализация, значительный запас продуктов. Несгораемый ящик отправился в заложенный кирпичом тайник, устроенный им за печью. Только после этого Джон почувствовал себя свободным для того, чтобы начать составлять распорядок закупки специального оборудования, необходимого для его проекта.

Что больше всего удивило его в последующие недели, так это легкость, с какой он приобрел предметы весьма ограниченного употребления. Выяснилось, что для этого требуются только телефонные звонки и денежные чеки от кого-то, кто ставит перед своим именем приставку «доктор». Джон все послал на склад и производил закупки по мере необходимости, используя разные имена и всегда расплачиваясь наличными.

Пока он был занят, воспоминания оставались покорными и управляемыми. Хотя по ночам в постели калейдоскоп, вертящийся у него в голове, не давал спокойно уснуть. Это странно, думал он, и труднообъяснимо. Джон О'Нейл обнаружил, что невозможно вспомнить взрыв роковой бомбы. Джон Мак-Карти помнил его в деталях. Он помнил вырезки из газет. Искаженные звериным воплем черты лица О'Нейла на фотографии. Но та личность, что была изображена на фото, исчезла. Хотя Джон Мак-Карти мог бы ее вспомнить. Он мог бы припомнить допросы полиции, рассказы очевидцев, похожего на мертвеца отца Девина, который, наверное, до сих пор был уверен, что Джон попал под категорию «смешанного брака».

Джон Мак-Карти обнаружил, что мог бы свести все это воедино: сестер в больнице, врачей. Он смог вспомнить, как его прежнее «я» стояло у окна банка, оранжевую вспышку взрыва. Его память проиграла сцену в мельчайших подробностях — маленький автомобиль, тот коричневый локоть в окошке. Там была тянущая за собой двойняшек Мери, улыбающаяся. Она готовилась перейти улицу. Пакет, зажатый у нее под локтем. Готов держать пари, подумал Джон, что пакет так и не нашли. Очевидно, в нем были свитера для детей. Их стоимость была обозначена на кредитной карточке, которую украшала небрежная подпись Мери.

В целом инцидент на углу Графтон-стрит приобрел со временем характер кинофильма. Он был зафиксирован в последовательности, которую Джон мог вызывать в памяти по желанию — людская суета вокруг Мери и двойняшек, ее остановка рядом с тем старым «фордом»… и всегда оранжевый взрыв, сыплющий черными осколками.

Джон обнаружил, что в состоянии контролировать течение событий, сосредоточив внимание на отдельных лицах, поведении, жестах и проблесках индивидуальности в той мрачной толпе. И всегда оранжевый взрыв. Звук, ударивший его по черепу.

Он знал, что это были воспоминания Джона О'Нейла, почему-то далекие для Джона Мак-Карти. Изолированные. Это было так, словно в его мозгу разместился телевизионный экран с яркими картинками и громкими голосами.

— Господи! Что это было? — кричал управляющий банком.

Это были исторические хроники, точные, но не способные затронуть что-либо внутри Джона Мак-Карти. У того оставалась только яростная решимость ужасно покарать виновников агонии Джона О'Нейла.

Когда он свыкся с этой игрой памяти, он обнаружил, что может ею управлять. Бомба была взорвана во время их первого дня в Дублине после обязательного трехдневного периода адаптации в гостинице при аэропорте Шеннон. Эти три дня позволили освоиться их телам и головам с временным поясом Ирландии после полета из Соединенных Штатов Америки.

— Скоро мы станем настоящими ирландцами, — произнесла Мери, когда они зарегистрировались в отеле «Шелбурн» в Дублине.

Джон рано проснулся в то первое утро. У него не было и намека на дурные предчувствия. И даже напротив. Он начал день с неудержимым ощущением здоровья и счастья — все это лишь усилило последующую муку. «Трагедии такого масштаба должны предваряться знамениями, — говорил Джон себе позднее. — Должны быть предупреждения, чтобы успеть подготовиться».

Ничего этого не было.

Он проснулся рядом с Мери в одной из двух спален их люкса. Повернувшись к ней, Джон всем своим существом осознал ее очарование — рассыпавшиеся волосы, касающиеся щек ресницы, мягко колышущаяся грудь.

Мысль О'Нейла была ясной и простой: «Ах, что за удача этот брак!»

Краем сознания он чувствовал спящих в соседней спальне двойняшек, звуки утреннего движения снаружи на улице, запах свежевыпеченногохлеба в воздухе.

Жизнь, ты прекрасна!

Дедушка Мак-Карти мог бы гордиться.

— Мы однажды вернемся, парень, — частенько повторял старик. — Мы вернемся с шиком.

«Мы здесь с шиком, Грампа Джек. Ты не дожил до того, чтобы увидеть это, но я надеюсь, ты об этом знаешь».

Было грустно, что Грампа Джек так никогда и не возвратился на «старую землю». Хотя, наверное, «возвратился» было неверным словом, потому что он родился на корабле, идущем в Галифакс.

«И все это ради семи сотен винтовок!»

Это были сетования семьи Мак-Карти на протяжении «плохих времен». Джон никак не мог забыть голос Грампа Джека, сокрушающегося о бегстве из Ирландии. Эта история рассказывалась и пересказывалась до тех пор, пока Джон О'Нейл не выучил ее наизусть. Серебро Мак-Карти, спрятанное от пиратствующих английских сборщиков налогов, было вырыто, чтобы финансировать приобретение семи сотен винтовок для восстания. После поражения отец Грампа Джека, за голову которого была назначена награда, тайно вывез свою семью в Галифакс под вымышленным именем. Они вернули себе имя Мак-Карти, как только оказались в безопасности в Соединенных Штатах, «как можно дальше от ворюг-британцев».

В своем номере дублинского отеля Джон О'Нейл тихо сел в постели. Он почувствовал, как дыхание Мери изменилось, когда она начала просыпаться. Она прочистила горло, но глаза ее оставались закрытыми.

«Мери О'Хара из лаймерикских О'Хара».

Она любила Грампа Джека. «Что за милый старик. Более ирландец, чем коренные ирландцы».

Никто не смог бы спеть «The Wearing of Green» более взволнованным голосом.

— По линии отца, Джон Рой О'Нейл, ты происходишь от Уи Нейлов. Ард Ри, Верховные короли, они жили на Холме Тара.

Подобным образом дедушка каждый раз начинал генеалогическую литанию.

— А со стороны Мак-Карти, ну, тут, парень, мы тоже некогда были королями. Никогда об этом не забывай. Замок Мак-Карти был могущественным местом, строили его сильные люди.

Дедушка О'Нейл умер, когда Джону было два года. Отец Джона, Кевин Патрик О'Нейл, отвернувшийся от «ирландщины», насмехался над «мак-картиевскими историями» Грампа Джека. Но юная голова Джона была заполнена волнениями, восстаниями и стойкой ненавистью к британцам. Он особенно наслаждался историями мятежа Хью О'Нейла и бунта Оуэна Роя О'Нейла.

— Рой О'Нейл, это ведь часть моего имени, Грампа.

— Ну конечно! И ты достаточно осведомлен, чтобы прожить свою жизнь так, дабы не посрамить чести таких прославленных предков.

— Сжечь все британское, кроме их угля!

Как Грампа Джек смеялся над этим!

В постели в номере дублинского отеля Мери проговорила рядом с Джоном:

— Мы на самом деле здесь. — Потом: — Я все еще скучаю по Грампа Джеку.

Глава 7

Уверен, что это был Тацит, сказавший, что существует закон человеческой натуры, заставляющий нас больше всего ненавидеть тех, кого мы сами обидели.

Уильям Бекетт, доктор медицины

Почти сотня копий первого «Письма Безумца» была отправлена, а последующие послания были более многочисленными. Первые письма, отосланные из агентства в Лос-Анджелесе, пришли к правительственным чиновникам, газетчикам, редакторам и ведущим ученым. Послание их было предельно ясным: карантин зараженных зон. С этой целью некоторые из писем несли дополнительную страницу с призывом к получателям-ученым разъяснить серьезность ситуации своим политическим лидерам.

Доктор Уильям Рокерман, экс-президент Американской Ассоциации за Развитие Науки, получил одно из этих посланий с дополнительной страницей. Оно прибыло в его дом в Сан-Франциско с утренней почтой в понедельник, и он вскрыл его за завтраком. Доктор сразу сообразил, почему его выбрали в качестве одного из получателей — его собственные исследования по ДНК были широко известны в научных кругах. Это письмо было написано кем-то из тех, кто хорошо разбирался в нюансах проекта Рокермана.

Рокерман перечитал ссылки на «обратное считывание с белка», чтобы определить РНК, «отсюда к транскрипции ДНК». Это было довольно просто, но давалось понять, что использовался компьютер, «чтобы пересортировать вырезанные фрагменты».

В этом виделся глубокий профессионализм.

Что заставило Рокермана похолодеть, так это ссылка на использование стереоизомеров в трансляции последовательности РНК в белковые молекулы.

«Наложение для определения структур».

Это были слова Безумца.

Рокерман немедленно заподозрил, что этот человек использовал алкеновую полимеризацию для части своих серий разделений… да. Именно это он и подразумевал.

— Письмо демонстрирует полное понимание методов очистки и молекулярной композиции, — сказал доктор своей жене, читавшей через его плечо. — Он ЗНАЕТ.

Информации было достаточно, чтобы убедить образованного читателя, понял Рокерман. Это, само по себе, о многом поведало об авторе.

Рокерман знал, что это далеко не все. Безумец удержался от раскрытия ключевых данных. Но он наводил на них с леденящей точностью. Это, вместе с угрозами, принуждало Рокермана к действиям.

Он тщательно все продумал. Потом отправил свою жену собирать чемоданы. Рокерман последовал за нею в спальню, где заказал разговор с советником президента по науке доктором Джеймсом Райаном Сэддлером. Тут он вынужден был с огромным трудом пробиваться сквозь стальной заслон неумолимых секретарей.

— Скажите ему, что это Уилл Рокерман и что это очень важно.

— Не могли бы вы рассказать мне о содержании столь важного дела? — спросила секретарша со сладкой настойчивостью в голосе.

Рокерман сделал два глубоких вдоха, чтобы успокоиться, глядя на свое отражение в зеркале спальни. На его угловатом лице появились новые морщины, а волосы определенно начали седеть. Луиза посмотрела на него, но ничего не сказала.

— Слушайте, как вас там, — рявкнул Уилл. — Это ДОКТОР Рокерман, экс-президент Американской Ассоциации за Развитие Науки, близкий друг Джима Сэддлера. У меня есть важная информация, о которой следует знать Президенту Соединенных Штатов. Если появится необходимость в том, чтобы вы ее знали, вам о ней кто-нибудь непременно расскажет. А пока что соедините меня с Джимом.

— Могу я узнать ваш номер телефона, сэр?

Теперь она была сама деловитость. Рокерман дал ей номер и повесил трубку.

Луиза, прочитавшая письмо Безумца через плечо мужа, спросила:

— Ты думаешь, это реальная угроза?

— Думаю. — Он встал и пошел в ванную. Вернувшись, Уилл встал рядом с телефоном, барабаня пальцами по крышке туалетного столика. Дело возмутительно затягивалось. Хотя он знал, что они уже добрались до Сэддлера. Джим однажды со смехом объяснил это.

— Президентство в Соединенных Штатах держится на информации. Не на фактах, а на той штуке, которую мы называем сплетнями, являющейся разновидностью денежного эквивалента для обмена в высших кругах. Носители такой информации всегда знают ей цену. Ты бы удивился, узнав, сколько официальных докладов начинаются или включают в себя слова «У нас появилась информация, что…» Это не королевское, но бюрократическое «нас». Это означает, что кто-то другой может быть обвинен или разделит вину, если информация окажется недостоверной.

Рокерман знал, что он оказал достаточное давление, чтобы система связи Белого Дома, управляемая военными, отыскала Джима Сэддлера.

Телефон зазвонил. Мужчина-оператор проинформировал его, что Сэддлер в Кэмп-Дэвиде.

Голос советника по науке звучал слегка сонно.

— Уилл? Что там у тебя такого чертовски важного, чтобы…

— Я не стал бы тебя напрасно беспокоить, Джим. Я получил письмо…

— От некоего типа, который называет себя Безумцем?

— Верно. И я…

— Этим занимается ФБР, Уилл. Просто еще один псих.

— Джим… Не думаю, что мне следовало бы советовать тебе воспринимать это как письмо психа. Его приложение убедило меня, что…

— Что за приложение?

— Дополнительная страница, где он приводит некоторые детали насчет…

— В нашем письме не было приложения. Я пошлю агента походить вокруг и поискать его.

— Проклятье, Джим! Ты будешь меня слушать? Я уже частично продвинулся по тому пути, что описывает этот парень. Он не любитель. Так что воспринимай его угрозы как реальные. На твоем месте я посоветовал бы президенту предпринять по меньшей мере первые шаги к выполнению…

— А, ладно, Уилл! Ты хоть представляешь себе все политические последствия подобного шага? Ему нужен карантин! К тому же он хочет, чтобы мы выслали всех ливийцев из США в Ливию, всех ирландцев обратно в Ирландию, всех англичан обратно в Англию — всех, включая дипломатов. Мы не можем просто…

— Если мы не сделаем этого, он угрожает ввергнуть США в… — Рокерман сделал паузу, потом процитировал из письма: — «…сеть своей мести».

— Я читал все это и не верю ни на цент в…

— Ты не слушаешь, Джим! Я утверждаю, что то, чем угрожает этот парень, можно сделать.

— Ты серьезно?

— Я смертельно серьезен.

На линии воцарилось молчание, и Рокерман мог слышать тихие переговоры. Голоса были слишком приглушены, чтобы разобрать слова. Сэддлер снова вышел на связь:

— Уилл, если бы мне это рассказал кто-нибудь другой… я имею в виду про новые смертельные заболевания, против которых нет естественной сопротивляемости и… Как, во имя ада, он может их распространить?

— Даже не напрягаясь, я могу тебе перечислить дюжину весьма простых способов.

— Проклятье! Ты начинаешь меня пугать.

— Хорошо. Это письмо меня самого перепугало до полусмерти.

— Уилл, я должен увидеть это приложение, прежде чем…

— Ты не будешь действовать по моим рекомендациям?

— Как можно ожидать, что я полезу в…

— Джим… важно время. Президент должен быть извещен немедленно. Перечисленные в письме дипломаты должны быть наготове. Военные, полиция в крупных городах, санитарные врачи, гражданская оборона…

— Это может вызвать панику!

— У вас есть главная часть его письма. Он говорит, что уже выпустил эту штуку. Это означает карантин. Черт побери, он же достаточно прямо говорит: «Предоставьте делам идти своим чередом там, где я это выпустил. Помните, что я могу распространить это везде, где сочту нужным. Если вы попытаетесь стерилизовать зараженные зоны атомными бомбами, я предоставлю своей мести зеленую улицу во всех странах на этом шарике». Прочитай эту часть снова, Джим, и, в свете моего предостережения, ты мне скажешь, что тебе следует сделать прямо сейчас.

— Уилл, если ты ошибаешься, представляешь, какие последствия…

— А если не прав ТЫ?

— Ты требуешь от меня многое принять на веру.

— Проклятье, Джим, ты же ученый! Тебе следовало бы знать, что…

— Тогда скажи мне, Уилл, как можно сделать заболевание избирательным по половому признаку?

— Хорошо. На нынешней стадии моего собственного проекта, немного отстающей от этого Безумца, как я убедился… Ну, я уверен, что заболевания могут быть сцеплены со многими генетическими вариациями — с белой кожей, например, с предрасположенностью к серповидно-клеточной анемии…

— Но как мог бы один человек… Я имею в виду стоимость!

— Мелочь. Я составил калькуляцию на требуемое оборудование — меньше чем триста тысяч долларов, включая компьютер. Подвальная лаборатория где-нибудь… — Рокерман замолчал.

Немного погодя Сэддлер сказал:

— Мне понадобится этот список оборудования. Поставщики сумеют…

— Я тебе зачитаю его за минуту. Но думаю, что, даже если вы сумеете определить местонахождение его лаборатории, будет уже слишком поздно.

— Ты на самом деле думаешь…

— Я думаю, что он это сделал. Это письмо… он выкладывает суть. Здесь нет ошибок. Думаю, для Ирландии, Великобритании и Ливии… да и для всех остальных, наверное, наступят ужасные времена. Я не вижу, как мы вообще сможем сдержать подобную штуку. Но ради предосторожности нам следовало бы установить карантин в указанных зонах… Для нашей собственной безопасности, если уж не по другим причинам.

— По каким другим причинам?

— Этот Безумец все еще бродит где ему захочется. Мы же не хотим, чтобы он на нас разгневался.

— Уилл, он говорит, что ни одна человеческая самка не выживет в тех трех нациях. Я имею в виду на самом деле! Как можно…

— Я позднее представлю тебе полный анализ. А прямо сейчас я умоляю вас предпринять первые необходимые шаги. Президент мог бы связаться по красной линии с Москвой и другими крупными столицами. Ему следовало бы…

— Уилл, я уверен, что мне бы лучше послать за тобой самолет. Я не хочу сам преподносить это президенту. Если нам нужно убедить его, что ж, ему известна твоя репутация, и если ты…

— Луиза уже собрала мой чемодан. И еще, Джим, одно из того, что нужно сделать в первую очередь. Поместите как можно больше молодых женщин в то убежище в Денвере, которым так гордятся военные. Женщин, уловил? А мужчин не больше того, чтобы обеспечить техническое обслуживание плана выживания.

Рокерман позволил себе проникнуться этой идеей — много женщин, несколько мужчин. Полная противоположность тому, что может произойти снаружи подобного святилища. Он продолжил:

— Нужно посоветовать русским и другим проделать то же самое. Их очень долго придется убеждать в нашей искренности. Не нужно, чтобы русские считали, что это какой-то новый дьявольский план империалистов. Видит Бог, они и так в достаточной степени параноики.

— Думаю, следует оставить решение вопросов высокой дипломатии для специалистов, Уилл. Ты только притащи сюда свою задницу с вескими доказательствами, чтобы убедить меня в своей правоте.

Рокерман положил трубку и посмотрел через спальню на свою жену.

— Он будет тебя ждать, — сказала она.

Рокерман стукнул кулаком по крышке туалетного столика так, что подскочил телефон.

— Луиза, возьми машину. Упакуй только самое необходимое. Купи столько еды, сколько можно долго сохранить, и отправляйся в Глен Эллен. Прихвати ружья. Я с тобой свяжусь.

Глава 8

Я подчиняюсь Владыке Смерти…

Часть присяги ольстерского секретного общества

Остров Эчилл, к югу от Блэксод Бей в графстве Майо, вырисовывался на фоне штормового утра Атлантики. В это время ирландские селяне уже суетились, готовясь к первому наплыву туристов, разравнивая сено, срезая дерн и укладывая его на просушку. В общем, занимались своими повседневными насущными делами.

Остров был окрашен переливами многих оттенков зелени, среди которой прорезались пятна черных скал и белые крапинки в тех местах, где аборигены возвели свои здания. На Эчилле, отколотом от основного тела Ирландии последним отступавшим ледником, сохранилось мало деревьев. Крутые склоны его холмов были расчерчены дроком, растущим вдоль полос вырезанного дерна. Появились первые фиалки, состязаясь с ежевикой, камнеломкой и вездесущим вереском. Там и сям в скалах начал пробиваться щитолистник.

На вершине холма, там, где дорога из Малрени огибает его перед тем, как спуститься на мост через пролив на остров, лежат заросшие сорняками гранитные руины. Их стрельчатые арки и зубчатые стены, рухнув, сложились в невысокие курганы, покрытые немногими чахлыми побегами плюща и лишайником. На покрытой наростами поверхности камня не осталось и намека на окна, где защитники потерпели неудачу, отражая атаки Кромвеля.

Двое вежливых молодых солдат с эмблемой Ирландской Арфы на погонах стояли у заграждения, перекрывавшего мост на остров. Они уже развернули обратно два туристских авто, заехавших на остров до возведения барьера. Солдаты извинялись за причиняемое неудобство и предлагали туристам поехать в Балмулет — «прекрасное место, где еще можно увидеть старые обычаи». На все расспросы они отвечали:

— Мы не можем вам сказать, но это, без сомнения, только временно.

Утихомирить колонну из трех грузовиков с припасами для магазинов на острове было сложнее.

— Нам очень жаль, парни, но мы тут ни при чем. Я согласен, что вас должны были предупредить, но жаловаться бесполезно. Приказ есть приказ. Эта дорога закрыта.

Пока солдаты спорили с водителями грузовиков, около них остановились четыре бронированных машины под командой майора. Из них выскочили майор и сержант, причем сержант с автоматической винтовкой наготове. Майор, худой, с непроницаемыми глазами и густыми седыми волосами под фуражкой, ответил на приветствия двоих солдат, а затем повернулся к водителям грузовиков.

— Возвращайтесь, откуда приехали, парни. Никаких больше споров.

Один из водителей начал что-то говорить, но майор коротко оборвал его:

— Разворачивайте свои грузовики и убирайтесь отсюда, иначе один из моих людей заведет их в воду, а вас мы возьмем под стражу.

Водители, ворча, забрались в свои кабины, вывели грузовики задним ходом на стоянку рядом с мостом и направились вверх по дороге на Малрени. Майор подошел к своему радисту в одной из бронемашин и сказал:

— Предупреди Малрени, чтобы они заставили этих ребят двигаться дальше.

Вернувшись к солдатам у заграждения на мосту, он медленно повернулся, изучая окрестности, отметив высокий холм над Пуллрени и более высокую корону Коррауна за ним; рядом со стоянкой была «Элис Харбор Инн», заграждения на мосту, белые здания за мостом на острове. Группа мужчин, поглощенных разговором, стояла там, приблизив головы друг к другу.

Немного погодя майор вернулся к своему радисту и поинтересовался:

— Заняли ли патрульные катера позицию у Буллз Мауф и Эчилл-бег?

Радист, прыщавый юнец с нервными манерами, склонился над своим микрофоном и через минуту сказал:

— Они на месте, сэр, а один пришел от Буллз Мауф, чтобы собрать маленькие лодки островитян.

— Хорошо, — сказал майор. — Мы не хотим оставлять здесь какие-либо лодки, чтобы не вводить их в искушение удрать. — Он вздохнул. — Проклятая идиотская неразбериха. — Потом он побрел обратно к бронемашинам и сказал сержанту: — Разверни-ка ты лучше людей. Никто не въезжает и не выезжает, кроме медиков, конечно, и они будут прибывать вертолетом. — Затем майор пошел в «Элис» и мог услышать расспросы насчет того, есть ли кофе.

Где-то в двух километрах назад по дороге в Малрени три отделения солдат под командой лейтенанта заканчивали устанавливать ряд палаток с подветренной стороны холма, возвышающегося над узким проливом, отделяющим Эчилл от собственно Ирландии. На склоне выше палаток уже была устроена укрепленная мешками с песком огневая позиция с двумя пулеметами.

Когда палатки были натянуты, лейтенант проинструктировал капрала:

— Возьми свое отделение и извести местных, что им следует оставаться вблизи своих домов; не шляться по округе и не перебираться на остров. Скажи им, что это карантин, и ничего более.

На пятисотдвадцатишестиметровом пике Корраун Хиллз, примерно в четырех километрах к югу от этой позиции, другие солдаты укладывали мешки с песком на фрагментах развалин старого замка, образуя укрытие для двух двадцатимиллиметровых орудий и четырех минометов. Они развернули брезент над оружием, а потом съежились в своих плащах, пока полковник, стоявший чуть ниже их, рассматривал Эчилл в бинокль.

— Там повсюду много движения, — сказал полковник. — Я буду гораздо счастливее, когда у нас будут их лодки и вода нас разделит.

Один из солдат над ним отважился спросить:

— Полковник, а это скверная болезнь, что у них там?

— Так мне сказали, — ответил полковник. Он опустил свой бинокль, оглядел огневую позицию и остановил свой взгляд на высоком сержанте, стоявшем несколько в стороне. — Подготовьте какие-нибудь укрытия для людей, сержант. И смотрите в оба. Входить туда могут только медики, и никто не должен оттуда выходить.

— У нас и лисица не проскочит, сэр.

Отвернувшись, полковник размашисто зашагал вниз по склону к джипу, дожидающемуся на узкой тропе ниже огневой позиции.

Оставленные им за спиной солдаты, как один, смотрели на Эчилл, остров орлов, которых там больше не было. Это был пустынный дождливый пейзаж, крапинки белых скал и зданий на фоне зелени. Несколько дорог прорезались серыми уступами вокруг холмов. Ниже лежал океан еще более темного оттенка. Сливемор и Кроаган вонзались почти в облака по направлению к наружным утесам Эчилл Хед. Это было место, обращенное само на себя, и люди, смотрящие с берега на остров, могли бы почувствовать закипающее состояние духа этой земли. Там поколения мужчин и женщин страстно размышляли над обидами, нанесенными Ирландии. Ни один ирландец не мог бы утратить ощущение того, что тлело там, угрюмых надежд всех, погибших ради «Ирландской Мечты».

— Для священников это будет хлопотное время, — сказал сержант, добавив потом: — А теперь, мужики, вы слышали полковника. Почему бы нам не возвести какие-нибудь укрытия?

Много ниже этой позиции, на Эчиллском конце моста, там, где городская улица превращалась в ведущее в глубь острова шоссе, в пабе Малвени начала собираться толпа местных жителей и немногих туристов. Они сутулились под дождем, торопясь от машин и велосипедов в парную внутренность паба с его густым запахом мокрой шерсти и пива. Паб Малвени, двухэтажное побеленное здание с шиферной крышей и тремя массивными дымовыми трубами, был одним из пунктов, где происходили собрания жителей острова. Вскоре он был набит слишком громко разговаривающими людьми с сердитыми лицами. Жесты их были резкими и полными скрытого неистовства.

Снаружи остановилась маленькая машина гвардейского патруля, утихомирив разговоры, когда весть о ней разошлась по бару. Из машины появился Денис Флинн, местный гвардеец. Флинн, невысокий блондин со светло-голубыми глазами и мальчишеским лицом, выглядел бледным и дрожащим. Ему дали слово, когда он вошел в паб, протолкался сквозь толпу к западному концу и взобрался на стул.

В выжидательном молчании голос Флинна прозвучал тонким тенором, срывавшимся в неожиданных местах.

— Мы в карантине, — сказал он. — Сюда посланы команды врачей на вертолетах. Никто не может приезжать или покидать остров, кроме медицинских работников и чиновников.

Во внезапной невнятице выкрикиваемых вопросов Флинн повысил голос, требуя тишины, и продолжил:

— Нам просто нужно набраться терпения. Делается все, что можно.

Малвени, кроткий гигант с лысой головой, сияющей, как его полированная стойка, пробился сквозь толпу и остановился у ног Флинна. Ткнув большим пальцем себе через плечо, Малвени сказал:

— Там мою Молли выворачивает наизнанку, а доктор только один. Я хочу знать, что это такое.

— Я всего лишь гвардеец, — сказал Флинн. — Чтобы ответить тебе, нужен медик.

Малвени выглянул из окна позади Флинна, посмотрев в сторону Нокмора и деревни Дрега, которая лежала, спрятавшись за холмами в ложбине, защищавшей ее от самых страшных атлантических штормов. Еще и десяти минут не прошло с тех пор, как его брат Френсис позвонил оттуда, чтобы сообщить еще об одной смерти. Голос его, когда он говорил, был полон слез.

Обратив взгляд вверх на Флинна, Малвени сказал:

— Женщины твоей семьи живут в безопасности за Малрени. Ты можешь придерживаться официальной точки зрения. Но это моя невестка, Шейнин, умерла этим утром.

Сзади в людской давке закричал мужчина:

— И у моей Кети тошнота! Нам нужны ответы, Флинн, и они нужны нам сейчас!

— Я вам рассказал все, что знаю, — сказал Флинн. — Это все, что я могу сделать.

— А что это там насчет приезда чиновников? — вопросил Малвени.

— Из Санитарно-эпидемиологической службы в Дублине.

— А зачем солдаты перекрыли нашу дорогу? — спросил кто-то еще. — У них даже оружие наверху на Коррауне!

— Тут нет необходимости создавать панику, — сказал Флинн. — Но это дело серьезное.

— Тогда почему мы об этом не слышали по радио? — спросил Малвени.

— Разве я не сказал, что нам не нужна паника?

— Это чума, ведь так? — спросил Малвени.

В комнате воцарилась тишина. Невысокий смуглый мужчина с мелкими чертами лица, стоявший справа от Флинна, прочистил горло.

— Есть наши собственные лодки, — сказал он.

— Не будет ничего этого, Мартин! — отрезал Флинн, взглянув сверху вниз на говорившего. — Через несколько минут здесь будет флот, чтобы собрать ваши лодки. Мне приказано предотвратить ваш уход с Эчилла… используя то, к чему меня вынудит необходимость.

Охрипшим голосом Малвени спросил:

— Значит, все наши женщины умрут? Уже девятнадцать смертей со вчерашнего дня, и только женщины и девочки. Что это, Денис?

— Врачи найдут ответ, — сказал Флинн. Он спрыгнул со стула, опершись на Малвени, но не смотря мужчине в глаза. В голосе собственного начальника Флинна, суперинтенданта, звучал тот же самый страх, когда он меньше часа назад с вежливой настойчивостью разговаривал с ним по телефону.

— Было бы очень плохо, Денис, если бы все женщины там умерли. И поговаривают, что это сделано умышленно. Ты сейчас не должен говорить об этом!

— Умышленно? Ольстерцами или британцами?

— Я не буду обсуждать это, Денис. Я говорю только для того, чтобы внушить тебе, что у нас серьезная ситуация. Там, внутри карантина, ты какое-то время будешь в одиночку представлять власть. Мы от тебя зависим.

— Значит, помощи я не получу?

— Несколько солдат вызвались добровольцами, но они не выступят до второй половины дня.

— Я не вызывался, сэр.

— Но ты присягал выполнять свой долг, и это то, что я прошу от тебя сейчас!

Проталкиваясь наружу из бара Малвени и игнорируя вопросы, все еще выкрикиваемые ему, он припомнил этот телефонный разговор. Были и другие приказы и дела, подлежащие выполнению сейчас.

К тому времени, когда Флинн выбрался из паба, дождь превратился в легкую морось. Он забрался в свою машину, не глядя на сердитые лица, всматривающиеся в него от Малвени. Заведя двигатель, Флинн развернулся и медленно поехал к бетонной площадке, выходящей на пролив Эчилл и стоящие там на якоре рыболовецкие суда. Ему был виден быстрый патрульный катер, разгонявший широкую волну, несясь от Буллз Мауф. Похоже, он был не более, чем в пяти минутах отсюда, за что Флинн был ему благодарен. Он остановился на бетоне и вытащил свой дробовик из креплений, чувствуя себя странно с оружием в руках.

Суперинтендант в своих инструкциях был тверд.

— Я хочу, Денис, чтобы ты стоял с оружием на страже, пока они не соберут эти маленькие лодки. Я хочу, чтобы было понятно, что ты в случае необходимости применишь оружие.

Флинн уныло смотрел на приближающийся патрульный катер через разделяющую их воду. Над прибрежной полосой кружились и кричали морские птицы. Он вдохнул хорошо знакомый аромат соли, запах водорослей и резкий запах рыбы. Сколько раз смотрел он на эту сцену, никогда не считая ее странной? Флинн задумался. Хотя теперь… Различия заставили содрогнуться его худое тело. То, что ему хотелось сказать в ответ у Малвени, то, что наполнило кислым его горло, преобладало в его сознании.

Но его суперинтендант настоял на необходимости держать все в секрете.

— Огромное количество женщин несомненно умрет, возможно, все на острове. Мы рассчитываем, что ты будешь поддерживать мир, пока не прибудет помощь. Не должно быть никакой паники, никаких сборищ. Ты должен быть тверд в поддержании порядка.

— Мне следовало рассказать им, — пробормотал Флинн про себя. — Им следовало бы обратиться к священникам. Я уверен, что теперь им ничего больше не поможет.

Он уставился на пришвартованные рыбачьи суда, чувствуя глубокое одиночество и испытывая ощущение несоответствия.

— Господи, помоги нам теперь, в час нашей нужды, — прошептал Флинн.

Глава 9

С тех пор, как Черная Смерть поразила Ирландию зимой 1348 года, не было такой ужасной эпидемии.

Финтан Крейг Доэни

За день до введения карантина на острове Эчилл Стивен Броудер и Кети О'Хара отправились вместе в Лоуг Дрейг, собираясь позавтракать возле Киллалу, а потом отправиться в коттедж на озере Клунуна. Это были бы три украденных дня перед экзаменами и лихорадочным летним расписанием для Стивена, собиравшегося специализироваться по гипербарической медицине. Коттедж, перестроенный фермерский дом, принадлежал Адриану Пирду, выпустившегося за шесть лет до Стивена и уже известному солидному исследователю в области медицины и недомоганий ныряльщиков. Пирд, отпрыск зажиточной и знатной семьи из графства Корк, устроил в коттедже на озере базу для отпусков и уик-эндов, установив огромный стальной резервуар для работы при повышении и понижении давления в сарае позади дома.

Стивен несколько раз бывал в коттедже, зарабатывая деньги в качестве подопытной свинки в экспериментах Пирда.

Со времени их первого сексуального опыта, рядом с Меллоу Роуд, Кети ограничила их одной или двумя повторными попытками в месяц, и то только в наименее опасные для нее периоды. Она сопротивлялась поездке на этот пикник в первую очередь из-за того, что он совпадал с ее периодом наиболее вероятной беременности, но Стивен пообещал «быть осторожным». Кети, не будучи уверена, что это значит, предупредила: «Мы не должны заводить в нашей семье ублюдков, Стивен Броудер!»

Они заботливо подготовили этот пикник. Кети якобы была со своей подругой Мегги на каникулах в Дублине. Стивен, предположительно, катался с друзьями на лодке возле Кинсейла.

Пирд, догадавшийся о природе Стивеновых затруднений, сам предложил пользоваться его коттеджем в Лоуг Дрейг, когда это не будет мешать его расписанию. Он вручил им ключи, рассмеявшись и сопроводив это замечанием: «Оставьте там все в порядке и постарайтесь выкроить немного времени для занятий. Мне бы хотелось, чтобы ты однажды присоединился ко мне. У тебя талант к решению необычных проблем… вроде этой».

Как и ожидал Пирд, Стивен покраснел как от похвалы, так и из-за конспирации.

Одолженная ими машина была крохотным зеленым «фиатом». Право пользоваться им Стивен заработал натаскиванием его владельца в тонкостях функционирования почек — предмет, ставивший обладателя «фиата» в тупик, пока Стивен не придумал уловку с огромным чертежом с указателями на булавках, между которыми студенту требовалось маневрировать крошечным картонным автомобильчиком с этикеткой «инородное тело». Двигаясь на север, Стивен и Кети, развлекаясь, называли «фиат» «инородным телом».

За несколько минут до полудня, они пересекли старый, узкий каменный мост, ведущий в Киллалу. Напоминающая замок башня собора святого Фланнери выделялась на фоне одетого облаками горизонта, словно норманнский часовой. Однако небо над головой было синим, а озеро лежало, словно изумрудное зеркало в окружении холмов. Его поверхность рябила под легким ветерком от проплывающего мимо квартета лебедей.

Сразу к северу от Киллалу Стивен остановился у придорожной закусочной ради сандвичей, чипсов и пива, съеденных ими на лугу, где Брайан Бору воздвиг свой замок. Место их пикника выходило вниз на Болливол Фор, где Патрик Сарсфилд и шесть сотен его кавалеристов переправились через Шеннон в ночь на 10 августа 1690 года, во время осады Лаймерика.

Кети, увлекающаяся историей своей нации и испытывающая некоторое благоговение от пребывания «на этом самом месте» принялась потчевать Стивена рассказами о походе Сарсфилда, обнаружив, что ему неизвестны подробности. Стивен же, наблюдая, как она раскраснелась, рассказывая ему об этом «удивительном, тщетном походе» против осадного обоза Вильямитов, горящим взором смотрел на потаенную тень деревьев, скрывающих круглый фундамент замка Брайана Бору, размышляя, может ли Кети согласиться пойти с ним на время в ту укромную беседку. Но тут до него донеслись крики детей с озера, лежащего ниже луга. К тому же к месту их пикника слетелись мухи, привлеченные запахом обильной пищи. Они быстро проглотили свои продукты и бросились к машине, преследуемые мухами.

Сидя в укрытии, Кети оглянулась на луг и удивила Стивена, явив мистическую сторону своей натуры, о которой он никогда не подозревал.

— В этом месте творились ужасные вещи, Стивен. Я могу чувствовать это. Разве не могут быть эти мухи душами злодеев, творивших страшные преступления?

— Да ладно тебе, Кети, что за чепуху ты говоришь?

Они так по-настоящему и не ободрились, пока не свернули на посыпанную гравием дорожку к коттеджу, и Кети не увидела старые двойные колпаки дымоходов над деревьями. Когда они вошли в дом, она, в своем восторге, стала похожа на ребенка.

Стивен, научившийся понимать и наслаждаться большинством ее настроений, положительно получил удовольствие, показывая ей все вокруг. Кухня была переделана по сравнению с прежними сельскими временами. Со стороны озера было добавлено окно. Каждая часть кухонного оборудования была не только современной, но и удобной в использовании.

Глядя на все это, Кети приложила ладони к щекам.

— Ох, Стивен, если бы у нас был такой же уютный дом.

— Однажды он у нас будет, Кети.

Она повернулась и обняла его.

Снаружи был небольшой фруктовый сад и размеченный камнями участок под огород. Сарай расположился в дальнем конце сада. Это было каменное сооружение с новой кровлей из гофрированного металла. Оно было чуть ли не в полтора раза больше дома. Каменные стены сарая окружали высокие разросшиеся сорняки, но дорожка от дома через сад к маленькой боковой двери была чиста и аккуратно приведена в порядок по краям.

Стивен отомкнул навесной замок и открыл дверь для Кети. Когда она шагнула внутрь, он щелкнул выключателем рядом с дверью. Сверкающие лучи затопили огромную комнату, изливаясь из мощных ламп, подвешенных на трубах к стропилам. В центре возвышался большой резервуар. В нем было шесть метров длины, а диаметр составлял два с четвертью метра. В резервуаре было два маленьких, установленных на уровне глаз кварцевых иллюминатора, по одному с каждой стороны. Еще одно окошко находилось в уплотнительном люке воздушного шлюза в самом конце этого сооружения.

Кети, наслышанная от Стивена по поводу его пребывания в резервуаре, промурлыкала:

— Он такой маленький. Ты что, в самом деле однажды был вынужден здесь сидеть целых четыре дня?

— Он достаточно комфортабелен, — сказал Стивен. — Там есть санузел с двойным уплотнением, телефон. Единственным неудобством были датчики, которые Пирд заставлял меня носить.

Стивен провел Кети к дальнему концу, продемонстрировав длинный верстак с инструментами, кабели, идущие в резервуар, и, под конец, стеллажи и полки с принадлежностями аппарата для дыхания под водой. Этим приспособлением они пользовались, когда купались в озере. Затем Стивен продемонстрировал два французских компрессора с усовершенствованными воздушными фильтрами.

Кети посмотрела сквозь одно из окошек в резервуар.

— Мне было бы очень скучно сидеть там столько времени, — сказала она.

— Я брал с собой кое-какие книги. На самом деле, Кети, там очень спокойно. Большую часть времени я занимался и спал.

Кети отпрянула от холодного металла и отряхнула руками свою юбку.

— Я хочу приготовить в этой кухне прекрасный обед для нас, — сказала она. — Я еще никогда в жизни не видела такой великолепной кухни. Ты все захватил по моему списку?

— Все лежит в багажнике.

Пока Кети хлопотала на кухне, Стивен занес чемоданы, отдельный пакет со своими учебниками и таблицами насыщения крови для Пирда. Он оставил чемоданы на кровати, удостоверился, что Кети больше ничего не нужно, и устроился заниматься в крохотной гостиной. Ему было слышно, как Кети что-то мурлычет себе под нос и звенят кастрюли. Можно было представить себе их обоих, благополучно поженившихся и не торопясь устраивавших свой семейный уют.

Это состояние духа Стивен сохранил на протяжении всего обеда вплоть до того мгновения, когда в постели стал объяснять Кети, каким именно образом он собирается соблюдать осторожность. Стивен показал ей презерватив, купленный одним из его сокурсников в Англии.

Кети, с зардевшимся лицом, выхватила его из руки Стивена и швырнула через всю комнату.

— Стивен! То, что мы делаем, это уже достаточный грех, но такого я на свою душу не возьму!

Ему потребовалось около часа, чтобы ее успокоить. После этого Кети была особенна нежна, рыдая и смеясь на его плече. Когда они наконец заснули, ее голова покоилась на его груди. Стивен проснулся поздно и сразу услышал звуки, производимые хозяйничающей на кухне Кети.

Он раньше не подозревал о наличии такой домовитости в ее характере, и это наполнило его теплом удовлетворения. Она включила радио и напевала под музыку. Стивен взглянул на свои часы, лежащие на тумбочке возле кровати, и обнаружил, потрясенный, что уже почти одиннадцать часов утра. Тут он смутно осознал, что музыка по радио прекратилась и звучит мужской голос, рассказывая о чем-то со сдерживаемым волнением.

Приняв ванну, одевшись и выйдя на кухню, Стивен спросил:

— Что там за новости передавали по радио? Я ничего не смог разобрать.

— А, просто какие-то неприятности на Эчилле, — ответила Кети. — Тебе одно яйцо или два?

— Три, — сказал он, целуя ее в шею.

— Может, пойдем искупаемся в озере? — предложила Кети.

— Будет холодно, но мы можем вернуться и согреться.

Она покраснела. Стивен начал поворачивать ее к себе, но его прервал зазвеневший телефон.

Он не сразу нашел аппарат за грудой журналов на этажерке в гостиной. Это был Пирд.

— Ох, слава Богу, ты на месте, Стивен. Твоя подружка с тобой?

Стивен ответил после некоторого колебания:

— Да, но я не…

— Для щепетильности нет времени! Финтан Доэни вызвал меня на большое медицинское совещание. Предмет обсуждения касается и тебя.

— Доэни? САМ Доэни? Что могло…

— У меня не так много времени, Стивен. Безумец, разбирающийся в рекомбинантной ДНК, заразил новой чумой Эчилл. Там установили карантин, но никто не рассчитывает, что это так и останется. Теперь слушай внимательно. Кажется, эта чума убивает только женщин. На данный момент она стопроцентно смертельна. Так вот, мне пришло в голову, что ты и твоя подружка в коттедже, и у нас есть тот славный резервуар в сарае. Женщина в этом резервуаре с положительным давлением была бы в весьма эффективной изоляции. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Разумеется, я понимаю, но не вижу как…

— У меня нет времени на споры. Просто выполни мою просьбу.

Стивен бросил взгляд на Кети, стоявшую, глядя не него.

— Я не знаю, будет ли она… Я хочу сказать, ты просишь меня…

— Мне надо идти, Стивен. Сделай все возможное, чтобы посадить ее в этот резервуар. Если будет нужно, заберись туда вместе с ней. Подключи телефон. Я перезвоню позднее. Ты сделаешь это?

Стивен сделал глубокий вдох.

— Эта чума…

— Она уже убила многих женщин. Мы не знаем, где этот безумец мог еще распространить ее. Посади свою подружку в этот резервуар!

Пирд прервал связь.

Глава 10

Насилие, терпимое слишком долго, приводит к моральной анестезии. Оно разлагает даже религиозных лидеров. Общество разделено на жертвенных агнцев и тех, у кого в руках ножи. Кровавую действительность маскируют высокопарные ярлыки: фразы с такими словами, как «свобода» и «политическая автономия» и вроде того. Подобные слова мало значат в обществе, лишенном морали.

Отец Майкл Фланнери

Все письма О'Нейла, кроме двадцати, были сданы на почту прежде, чем агенты ФБР вошли в лос-анджелесский офис с ордером на обыск. Офис представлял собой крохотное служебное помещение в кирпичном здании на Фигуэра вблизи делового центра ЛА. Обслуживался он мисс Сильвией Тропер, костлявой женщиной, выглядевшей на все свои пятьдесят, с дико оранжевыми от хны волосами и густо нарумяненными щеками. Два молодых агента, похожих, словно близнецы, в своих аккуратных синих костюмах, резко раскрыли свои бумажники, чтобы дать ей возможность взглянуть на удостоверения. Потом, словно синхронизированные танцоры, вернули бумажники в свое карманы и потребовали рассказать им о письмах О'Нейла.

Что за переговоры были у нее с автором этих писем? Видела ли она содержимое каких-либо из этих писем? Ни единого письма? Какой адрес дал ей автор этих писем?

Они изучили ее записи и сняли копию с ее гроссбуха, оставив мисс Троттер в унынии и истерическом смятении.

Агенты, обученные и как бухгалтеры, и как юристы, были возмущены безалаберностью мисс Троттер. Она даже не сделала фотокопии чека от Генри О'Мелли, заключившего с ней это соглашение! О'Мелли, с фальшивым адресом в Топеке, штат Канзас, расплатился чеками на предъявителя банка Топеки. Еще до того, как навели справки, агенты догадались, что вытянули пустышку. В банке не нашлось никого, кто мог бы припомнить внешность этого О'Мелли. Те двадцать писем, что они забрали вместе с гроссбухом мисс Троттер, включали пять, предполагавших, что автор предвидел официальный визит следователей. Они были адресованы видным религиозным деятелям и начинались словами: «Предупреждение властям!»

В них объяснялось, что Безумец держит палец на «кнопке мертвеца», которая автоматически затопит мир другими, отличными от первой, разновидностями чумы, если «кто-нибудь покусится на меня».

Фотокопии всех писем Безумца были в числе первых данных, изученных в Денверском Инфекционном Центре группой, приобретшей известность как Команда. Первое собрание Команды состоялось через двадцать девять дней после эчиллской демонстрации. Задержка была вызвана политическими колебаниями в высших сферах. Нерешительность исчезла только после леденящего душу развития событий по всему миру.

Заболевание О'Нейла, именуемое теперь БЕЛОЙ ЧУМОЙ из-за бледности ее жертв и белых пятен, выступавших на конечностях, само собой разумеется, не было удержано в пределах Ирландии, Британии и Ливии. Первый, явно недостаточный карантин, сплошь и рядом обходился или игнорировался высшими чиновниками, богатыми, пытающимися вывезти своих любимых в безопасное место, финансовыми курьерами, преступниками, следователями и прочими. По всему миру сообщали о вспышках Белой Чумы. Очаг ее был в Бретани. В Соединенных Штатах она заразила коридор от Бостона почти до Веймута. Западные склоны Скалистых гор от точки далеко в глубь Британской Колумбии на юг, в глубь Калифорнии и до Тихого океана пришлось оградить жестким карантином. Список «горячих точек» Всемирной Организации Здравоохранения включал Сингапур, Австралию, Нью-Дели, Санта-Барбару,Сент-Луис, Хьюстон, Майами, Константинополь, Найроби, Вену… а это были только самые значительные города.

У Команды был текущий список «горячих точек» и письма О'Нейла, когда они собрались на свою первую встречу в ДИЦ. Они встретились в подземной комнате со стенами, отделанными панелями темного дерева. У них был выбор между холодным рассеянным освещением или теплым интимным светом, сфокусированным только над длинным столом, вокруг которого они собрались. Психоаналитик получил бы пищу для размышлений из того факта, что для своей первой встречи они выбрали проникающий в самые потаенные уголки рассеянный свет. Все шестеро членов Команды знали, что они здесь для того, чтобы изучить друг друга так же, как и проблему.

Отбор членов Команды стоил долгих часов испытующих вопросов в звукоизолированных комнатах, задаваемых людьми, повышающими голос только для выразительности. Шестеро были разделены по национальностям — по двое от Советского Союза, Франции и Соединенных Штатов. Позднее планировали потесниться и для других национальностей, но вмешались обстоятельства.

Уильям Бекетт из пары Соединенных Штатов, ставший номинальным председателем Команды, прибыл на первую встречу в чрезвычайном беспокойстве, вызванном опустошительной вспышкой чумы на западном побережье его страны. Был ли этот район заражен штаммами, вырвавшимися из ненадежной лаборатории? (Уже были подозрения, что Безумец оборудовал свою лабораторию в районе Сиэтла.) Прочие были слишком заняты оценкой друг друга, и он отложил свое дело на потом.

Для Рокермана, бывшего профессором Бекетта в Гарварде, не составило особого труда ввести своего лучшего ученика в Команду. Отборочный совет преисполнился благоговения перед талантами и образованностью Бекетта — консультант народного здравоохранения по бубонной чуме, шкипер мирового класса на гоночных яхтах, лицензия пилота коммерческого самолета, обучен летать и на реактивных (майор запаса ВВС), хобби — создание и решение «головоломных» шарад, консультант по военной кодовой системе «Дискремблер», пловец и всеми почитаемый игрок в гандбол.

— Как специалист в молекулярной биологии, он не уступит никому, — сказал Рокерман. — Человек Ренессанса.

Бекетт был песочноголовым потомком англо-шотландских религиозных беженцев.

Соответственно происхождению у него была розовая кожа и бледные глаза, но черты лица в будущем обещали стать еще более грубыми. В университете Бекетт был голкипером, пока не обнаружил, что постоянно раздражающие коллизии футбола могут одолеть предмет его особой гордости — ум, разрешающий большинство загадок, после схватки, куда более волнующей, чем любая из происходящих на футбольном поле.

За те минуты, что он провел с Франсуа Данзасом из французского контингента, Бекетт понял, что работать с французами будет нелегко. Данзас был высоким, стройным и смуглым уроженцем Перонна со следами кельтов, римлян, греков и викингов в своих генах. Его явно крашенные волосы были зачесаны назад двумя вороновыми крылами над лицом, зачастую выглядевшим слепым и пустым, за исключением больших карих глаз. Эти глаза пристально смотрели с постоянным скептицизмом на мир непостоянства, то вспыхивая, то скрываясь под густыми черными бровями. Когда же Данзас закрывал глаза, его лицо сразу пустело, оставался только длинный нос и узкий, почти безгубый, рот. Даже темные брови, казалось, выцветали. По британскому выражению, Данзас был словно старое седло. Закаленный долгим пользованием, потрепанный непогодой и принявший удобную форму, он теперь был очевидным вместилищем ценного опыта. Данзас был уверен в Данзасе. Он боялся опасности только когда путешествовал или употреблял иностранную пищу. Иностранцам, особенно англичанам и связанным с ними языком американцам, нельзя было доверять, так как они были в корне ненадежны, способны на отвратительные поступки и сотрудничали только под принуждением. Для Данзаса белая чума была только нынешним фактором принуждения. Несмотря на тот факт, что Данзас с презрением задирал свой длинный галльский нос перед американцами, у себя на родине он был известен как специалист по всем штучкам янки. Разве Данзас не вытерпел четыре бесконечных года в Чикаго по программе обмена исследованиями? Где же можно найти лучшее место для изучения янки, чем поросячья столица мира?

Данзас мог понять непостоянство жизни, когда это касалось его жизненного уклада, но не его лаборатории. В лаборатории Данзас всегда рассчитывал быть очевидцем девственного рождения, если уж не пришлось наблюдать сам процесс непорочного зачатия. На подобного очевидца всегда налагалась определенная ответственность. Двое свидетелей не могут предстать перед судом с разными версиями случившегося. А тридцать очевидцев обязательно породят такое же количество рассказов. Это было незыблемым правилом. На лучшее не мог рассчитывать и Римский Папа.

Во Франции шутили, что Данзас был включен в Команду для контраста со своим соотечественником Джостом Хаппом. Очки Джоста в роговой оправе, слегка увеличивающие глаза, юношеская безмятежность черт, все это в сумме, словно сговорившись, вызывало доверие у окружающих. Те, кто называл Хаппа романтиком, не могли сосредоточиться на скрытой силе мира его фантазии. Он пользовался романтикой, как Бекетт пользовался сокрытым гневом. Там, где муза Бекетта вела к яростным интеллектуальным усилиям, муза Хаппа вызывала любовь и способствовала всеобщему стремлению поделиться всем — успехами, неудачами, радостями, горем… всем. Одной из основных черт этой натуры была эльзасская стойкость, сформированная французскими и германскими предками. Частично это было наследием раннего влияния римско-католической церкви. Мефистофель был реален. Бог был реален. Белый Рыцарь был реален. Грааль оставался вечной целью.

В этой глубокой убежденности для Хаппа был образец. Без этого он был бы просто исследователем, человеком в белой одежде, а не в белых доспехах.

Бекетт решил, что с Хаппом все нормально. Слегка со странностями, но в порядке. Данзас, однако, был педантом от науки самого худшего сорта. Какая к черту может быть разница, где собирается Команда, до тех пор, пока условия приемлемы? Бекетта ужасно раздражало, что придется работать с этим педантом одному Богу известно сколько времени. Он достаточно умело скрывал свой праведный гнев, так что только Хапп что-то заподозрил.

Многие люди годами работали с Бекеттом, не сознавая, что тот подпитывается регулярными порциями злости. Он мог найти себе повод для раздражения где угодно и, зарядившись таким образом, очертя голову ринуться в стоящую перед ним проблему. Белая чума была словно подарком судьбы для него. Этот сукин-сын! Этот траханый Безумец! Какое право он имел разрушать мир, пусть и недостаточно совершенный, но все же постоянно меняющийся в соответствии со своими собственными законами?

Лишь малая часть этой злости прорывалась сквозь маску добродушия. Он редко разговаривал в резком тоне. Если уж на то пошло, Бекетт был даже более дружелюбен с Данзасом, выказывающим самую корректную и чопорно-пристойную французскую учтивость. Это был случай взаимного бешенства, что весьма забавляло Хаппа.

Другой член контингента США, как отметил Хапп, был настоящей шкатулкой с сюрпризами, особенно для двоих из Советского Союза, Сергея Александровича Лепикова и Дорены Годелинской. Они с трудом сдерживались, искоса поглядывая на коллегу Бекетта, Ариену Фосс.

При своих шести футах и шести дюймах роста и двухсот двадцати восьми фунтах веса Фосс без особого труда стала самой большой из присутствующих. Французское досье на Фосс полагало ее одной из пяти или шести лучших медицинских умов в Соединенных Штатах в области того, что ее дед, сельский врач, называл «женскими жалобами». И французы и советские подозревали ее в связях с ЦРУ. Было замечено, что она бегло говорит на пяти языках, включая французский и русский.

У Фосс были довольно мелкие, но правильные черты лица, обрамленные золотыми волосами, уложенными тугими естественными завитками. Несмотря на свою величину, она была прекрасно сложена.

В этот момент Лепиков и Данзас вели словесную войну за лидерство, воспользовавшись поводом для предъявления верительных грамот. Они вели себя, словно картежники, раскрывающие свои карты и осознающие, что противник приберег сильных козырей.

Лепиков, невысокий и коренастый, с густыми седыми волосами на плоском лице со слегка монголоидными глазами, на фоне аристократа Данзаса выглядел крестьянином. Факт, отмеченный каждым и сочтенный личным преимуществом.

Дорена Годелинская, второй представитель Советов, проявляла усиливающиеся признаки возбуждения в мужском окружении. Хрупкая седеющая женщина, постоянно прихрамывающая, она была награждена проклятьем, как она зачастую жаловалась близким друзьям, аристократического лица, «барьером для продвижения в советской иерархии, где более предпочтительны тяжелые крестьянские черты».

Внезапно Дорена прервала мужчин непристойным русским ругательством, добавив на английском:

— Мы здесь не для того, чтобы играть в детские игры!

Фосс хихикнула и перевела ругательство:

— Она просто назвала Сергея деревенским жеребцом-производителем. Что у нас тут — плохие парни и хорошие парни?

Лепиков сердито посмотрел на Фосс, потом выдавил из себя улыбку. Он прошел обязательный курс в советском посольстве в Вашингтоне, округ Колумбия, и понял намек Фосс.

— Хороший парень — это я, — заявил он. — Разве я не ведущий специалист-эпидемиолог в своей стране?

Фосс усмехнулась ему. В досье, собранном в Соединенных Штатах, говорилось, что Лепиков ненормально озабочен работой своей печени, что было парадоксально, учитывая количество водки, которое он, как известно, поглощал. Однако за этими алкогольными поблажками всегда следовали приступы отвращения к себе. Во время этих, приближающихся к патологическим мук он пользовал себя не только специальными препаратами, но и патентованными средствами и массированными дозами витаминов, тщательно упрятанными в бутылочки, маркированные более обычным содержимым.

Годелинская, заслышав хвастливые слова, пробормотала:

— Крестьянин!

Она произнесла это на английском, чем и привлекла внимание других.

Бекетт прочистил горло и подтянулся поближе к столу. Годелинская, гласило досье, была в Советском Союзе прославленным взломщиком кодов, равно как и медицинским исследователем в космической программе своей страны. Она считалась диагностом высокого класса, а методики ее лаборатории оценивались как «великолепные».

— Мы все представлены, — сказал Бекетт. — Мы все прочитали секретные служебные досье друг на друга. Вероятно, они содержат точную информацию. Кто знает? Я предполагаю, что в последующие дни мы узнаем друг о друге много нового.

— Хотел бы я посмотреть, какие материалы имеются в вашем досье на меня, — проворчал Лепиков.

— К сожалению, мне не позволили его сохранить, — ответил Бекетт.

Годелинская кивнула. Бекетт принял совершенно правильную линию поведения с Сергеем.

Шпионы были повсюду. Примите это к сведению и двигайтесь дальше. Значит, у Бекетта есть интуиция. Годелинская знала, что в этом была ее собственная сила. Она знала, что советские коллеги считали ее непредсказуемой, но этого не понимала. Для нее самой причины решений всегда были предельно ясными. Это были промежуточные шаги, не поддающиеся пониманию «грязных мозгов» вокруг, потому что их мозги не могли работать прыжками, плетясь вместо этого, словно престарелые рабочие клячи.

Лепиков перевел свой взор на огромные, хорошей формы, груди Фосс. Что за тело! Он питал тайное пристрастие к крупным женщинам и прикидывал, а что, если… возможно…

— Я бы оценила, если бы вы прекратили пялиться на мою грудь, — кротко произнесла Фосс.

Лепиков резко обратил свое внимание на добродушную улыбку Хаппа.

Однако Фосс еще не покончила с ним. Она тряхнула своими вьющимися локонами.

— Я сознаю, доктор Лепиков, что я самый большой пупсик во всем мироздании.

Лепиков вовсе отказался смотреть на нее.

Она сказала, не запуганная столь вопиющим невниманием:

— Не стоит позволять этому факту внушать вам какие-нибудь идеи, пожалуйста. Мой муж еще больше, чем я. Но это неважно, потому что я могу в любой момент его вывести.

Лепиков не понял идиому.

— Вывести его?

Фосс перешла на разговорный русский, отругав его за недостаточное понимание английского. Лепиков может знать про хороших и плохих парней, но этого мало. Потом она оказала ему любезность, красочно расписав, что сделает с его половыми органами, если он еще хоть раз посмотрит на нее в грубой манере.

Это вызвало взрыв смеха у. Годелинской.

Лепиков по-русски предостерег:

— Ведите себя соответственно вашему положению!

Годелинская покачала головой в беспомощном веселье, потом по-русски обратилась к Фосс:

— Это новая порода в Советском Союзе. Их вывели ради тупой и непоколебимой преданности власти и сексуальных достоинств.

— Тут кое-кто не знает русского, а работа не ждет, — вмешался Бекетт.

Все еще по-русски Годелинская добавила:

— Он прав. Вы двое, ведите себя прилично. Вы, Сергей! Я думаю, вам бы не хотелось, чтобы здесь обсуждали кое-какие факты из вашей биографии. Будьте осторожней. А вы, миссис Фосс! Такой красивой женщине и знать подобные выражения!

Фосс усмехнулась и пожала плечами.

Лепиков попытался сделать вид, что все это его забавляет.

— Это была всего лишь шутка.

Бекетт начал вытаскивать бумаги из своего портфеля, раскладывая их перед собой на столе. Все еще кипя от возмущения, Лепиков сообразил, что его здесь передвинули на вторую позицию. Он задумался, а не проделали ли это Фосс и Годелинская умышленно? Или, возможно, к этому приложил руку Данзас? А Хапп, он выглядел таким самодовольным!

Советское досье на Хаппа гласило, что тот не претендует на лидерство. Правда ли это? Хапп учился в университете Лос-Анджелеса, где его часто принимали за латиноамериканца. Он даже состоял в Латинском политическом клубе. Хапп был тонким, как жердь — тип, вызывавший у Лепикова инстинктивное отвращение. Эта смуглая кожа, эти мягкие карие глаза. Коровьи глаза!

«Он социалист, но поведение его аморально», — говорилось в советском досье.

Отчет гласил, что Хапп был практически неотразим для юных белокурых сокурсниц по ЛА, преисполненных фанатического побуждения трахаться во имя мира. Лепиков посмотрел на стареющую Годелинскую, потом на монументальную Фосс. Что за всем этим скрывалось? Бекетт взглянул на страницу перед собой и в этот момент завладел лидерством в Команде.

— Мне приказано сообщить вам, — сказал он, — что мы не основная исследовательская Команда.

— Но нам рассказывали… — нерешительно вмешалась Годелинская.

— Это почему? — яростно вопросила Фосс.

— По всему миру над этой проблемой работают сейчас пятьдесят восемь команд, — продолжил Бекетт. — Мы связаны телефаксом и закрытой сетью телесвязи через спутник. Ко второй половине завтрашнего дня у нас будет команда церковников и связистов из двадцати человек, плюс по меньшей мере тридцать лаборантов. Однако для связи будут два центральных терминала — один в Восточном Берлине, для всей Европы, другой в Вашингтоне, округ Колумбия.

— Политики! — рявкнула Фосс.

Бекетт проигнорировал эту вспышку.

— Вашей первой задачей будет взяться за психофизический профиль для нашего Безумца. Существуют убедительные доказательства того, что это Джон Рой О'Нейл.

— Какие доказательства? — вмешалась Годелинская.

Хапп поднял руку.

— Все подходит — имена его детей и жены, специфическая компетенция в молекулярной биологии.

— Мы не засекли его лабораторию, — сказал Бекетт, — но становится все более очевидным, что она располагалась вблизи Сиэтла.

— Не в Канзасе? — спросил Данзас.

— Таков был первоначальный доклад. Но он сейчас опровергнут.

— У вас есть новые биографические данные? — спросил Хапп.

Бекетт раздал остальным листы копий из стопки, лежащей перед ним.

— Заметьте, что его родители погибли в автомобильной катастрофе в тот год, когда он закончил среднюю школу. Его вырастили родители матери. Дед умер, пока О'Нейл учился в колледже. Бабушка дожила до того момента, когда он стал первым в выпуске. Она оставила ему небольшое наследство и семейный бизнес Мак-Карти.

— Сколько смертей, — пробормотал Лепиков, глядя на лежащую перед ним страницу.

— Невезучий клан, — согласился Бекетт. — Взять хотя бы тетку в аризонском приюте. Она до сих пор разговаривает со своим давно умершим мужем.

— Нас просят определить, насколько далеко мы можем зайти в противодействии этому Безумцу, не обратив его гнева на весь остальной мир.

Замечание было встречено молчанием.

— Вы знакомы с его угрозами, — прервал паузу Бекетт.

— «Кнопка мертвеца», — сказал Лепиков, — прибор или устройство, которое выпустит новую чуму на каждого, если Безумец будет схвачен или убит.

— Значит, руки у нас связаны? — спросила Годелинская.

— Разумеется, О'Нейл должен понимать, что мы не можем вовсе игнорировать того, что он натворил, — вмешался Хапп.

— Определенная степень свободы у нас есть, — ответил Бекетт. — Эта база — секретная и прекрасно оборудованная.

— Но он предупреждает, чтобы мы не делали именно того, чем мы здесь сейчас занимаемся, — сказал Лепиков. — Мы испытаем на себе его гнев, если не подчинимся.

— Вот поэтому мы и остаемся спрятанными здесь, — вкрадчивым тоном произнес Данзас.

— Мои коллеги в Советском Союзе уверены, что этот… этот ДИЦ был выбран из-за того, что он не в Европе, где наиболее вероятно распространение чумы.

Данзас развел своими большими руками и обратился к Бекетту:

— Я прибыл сюда в уверенности, что это идеальное место для тайной и скоординированной атаки на чуму. Мне сказали, что это будет центральный координационный пункт.

— Планы изменились, — сказал Бекетт. — Ничего не могу с этим поделать.

— Чертовы бюрократы! — воскликнула Фосс.

Выражение лица Бекетта оставалось вежливым и дружелюбным.

— ДИЦ очень просто может стать центром объединенных усилий медиков всего мира.

— Но сначала мы должны себя проявить, а? — усмехнулся Хапп.

— В первую очередь мы должны понять, что наш враг — человек, а не чума.

— Где было принято такое решение? — спросила Годелинская.

— На высшем уровне. Как мне сказали, большинство групп работают как в этом направлении, так и в изучении путей заражения чумой, придуманных О'Нейлом. Это имеет высший приоритет. Сможем ли мы его остановить? Если да, то получим возможность атаковать Безумца по всему фронту.

— Начнем ли мы завтра работать, шеф? — требовательно спросил Данзас. — Когда прибывают лаборанты?

— Вполне возможно.

— Вполне! — фыркнула Фосс.

— Я не получал подобных приказов, — заявил Лепиков.

— В вашей комнате есть телефон. Вы можете им воспользоваться.

— И который можно прослушать? — возопил Лепиков.

— И вашей, и нашей секретной полицией, — невозмутимо сказал Бекетт. — Кого это должно беспокоить? Звоните своему боссу и получайте свой паршивый приказ.

— Секретность — это наша единственная надежда, — заметила Годелинская.

— Если он сумасшедший, то мы не сможем предугадать его поступки.

— А кто сомневается в том, что он ненормальный? — воскликнула Фосс. — До этого состояния его довели психи всего мира! Включая политиков!

Глава 11

Разумеется, должно быть куда опаснее жить в неведении, чем жить, обладая знанием.

Филипп Хендлер

Без малейшего тщеславия, Джон считал свою лабораторию в подвале дома Баллардов чудом изобретательности. Центрифуга, сооруженная из приспособления для балансировки шин, обошлась ему меньше чем в тысячу долларов. Морозильная камера была банальным оборудованием для домашнего бара, перевернутым вверх ногами с добавленным калиброванным термостатом. Он был отрегулирован с точностью до одного градуса по стоградусной шкале. Из снаряжения для подводного плавания Джон смастерил перистальтический насос. Депиллятор был сделан из подержанного катерного сонара. Двухфазный электронный микроскоп с разрешением тридцать ангстрем, модели Ай-си-ай, стоил ему самых больших затрат времени и значительной суммы денег. Его украли уголовники Сан-Франциско и предоставили Джону, умеренно оценив свои труды в двадцать пять тысяч долларов.

И так обстояли дела со всей лабораторией. Комнаты для исследований при отрицательном давлении Джон обшил фанерой и пластиковой пленкой. Шлюз запирался двумя люками от мини-подлодки, что вынуждало его входить и выходить из этих комнат ползком. Это было самое большое неудобство.

Пока лаборатория не была завершена, Джон работал со своим компьютером, строя полноцветные графики моделей молекул, на которых ему следовало сосредоточить свое внимание. В параллельные схемы компьютерной памяти он закладывал все, что мог разыскать по механизмам воздействия наркотиков. Особое внимание Джон обратил на известные данные по ферментам и специфическим рецепторам ДНК.

Он с удовлетворением обнаружил, что многие из наиболее важных сведений, потребных для его молекулярных карт, были доступны в «законсервированной форме» — на компьютерных дисках, которые можно было купить или украсть. Ко времени завершения лаборатории его компьютер уже был загружен основными строительными блоками проекта.

В кресле перед дисплеем Джон наблюдал, как двойные завитки основной спирали изгибаются и закручиваются согласно командам. В этом было гипнотическое очарование. Красные, зеленые, лиловые, желтые линии жили своей собственной жизнью. Его сознание и дисплей образовывали что-то вроде объединенного пространства, где трудно было различить, что происходит в его мозгу, а что на экране. Временами казалось, что руки на панели управления создают образы в его мозгу, а временами, что образ, родившийся в его голове, чудесным образом возникает на экране. Были моменты, когда Джон думал, что действительно говорит на языке генетического кода, РАЗГОВАРИВАЯ с отдельными участками молекул ДНК.

На протяжении этого периода истинное течение времени ускользало от его сознания. Однажды Джон выполз из люка шлюза, пошатываясь, поднялся на ноги и обнаружил, что снаружи уже совсем рассвело. Расследование показало, что он непрерывно работал в течение тридцати семи часов, подкрепляясь лишь глотком, воды от случая к случаю. Джон был зверски голоден, а его трясущиеся руки не в состоянии были справиться с твердой пищей, пока он не выпил почти целую кварту молока.

Однако необходимые ему структуры медленно проявлялись и на экране, и на получаемых под присмотром компьютера продуктах его лаборатории. Джон знал, что подбор соответствующего молекулярного ключа к биологическому замку — лишь вопрос времени. Ответы были здесь, в лаборатории и его голове. Ему просто надо было претворить их в реальность. Генетическая информация по каждой биологической функции была закодирована последовательностью нуклеотидов в ДНК. Это была проблема расшифровки кода.

Без компьютера ему бы это не удалось. На каждый момент тот мог обрабатывать от четырех до двадцати тысяч генов. Закартированное их расположение и ДНК-коды могли отобразиться в миллионах комбинаций. Впрочем, столько не было нужно — только ключевые, закодированные в особых последовательностях нуклеотидов.

Депиляцией, ферментативным разделением и температурно-контролируемым синтезом с применением коллиматоров и центрифуг Джон выискивал те обрывки, наличие которых подсказали ему умственно-компьютерные образы.

Вскоре он формировал рибосомные и информационные РНК по своим собственным ДНК-шаблонам, отбирая и отбрасывая, разыскивая управляющие участки геномов. Они и регулярные белки были его первыми целями.

Где-то через два месяца со времени начала проекта Джон понял, что ему понадобится специальный источник природной ДНК для полимеризационного цикла. ДНК должна быть биологически активной и содержать необходимые шаблоны. К тому же материал ДНК переносится в парах, где каждый компонент есть зеркальное отражение соответствующего номера.

У Джона уже болела голова от обдумывания этой проблемы, но другого пути не было. Хотя он грозил разоблачением. Это было опасно… но Джон не видел альтернативы. Некоторое время, проведенное с набором для подделки документов, дало ему сносное удостоверение на имя Джона Висенти, доктора медицины, служба Народного Здравоохранения. Ранее, заготавливая оборудование для своего проекта, Джон приобрел небольшой ручной печатный станок. Теперь тот произвел ему кое-какие вполне отвечающие требованиям бланки. На них Джон отпечатал рекомендательные письма, нацарапав под ними небрежные подписи чиновников. Он купил темный парик, выкрасил кожу в оливковый цвет и начал просматривать газеты, чтобы узнать сроки школьных прививок. Оно появилось на неделе, объявление о программе прививок в Неполной Средней Школе Западного Сиэтла в следующий понедельник. Облачившись в белую куртку, со стетоскопом, торчащим из бокового кармана, и именной биркой на лацкане, удостоверяющей его как Джона Висенти, он пораньше объявился в школе. Было холодное зимнее утро. Коридоры были забиты студентами, упакованными в теплые куртки. Джон двигался сквозь кричащую, тараторящую сутолоку, вызывая не более, чем случайные замечания. В левой руке он нес заботливо снаряженную деревянную коробку с инструментами, в которой расположились штативы с предметными и покровными стеклами и аккуратно подобранный комплект приспособлений для взятия крови. В правой руке у него был портфель с документами.

Джон решительно поспешил в кабинет школьной медсестры, отметив ее имя на двери: «Дженетт Бланк».

— Привет, — сказал он, сама невинность. — Я доктор Висенти. Где мне пристроиться?

— Пристроиться? — Сестра Бланк была стройной молодой блондинкой с выражением перманентной спешки на лице. Она стояла позади длинного стола с разложенными на нем четкими рядами инструментов для прививок. На дальнем конце стола громоздились две кипы анкет. На стене висел календарь и две совершенно пристойные анатомические таблицы, одна подписанная «мужчина», другая — «женщина».

— Для взятия крови, — сказал Джон. Он поставил свою деревянную коробку и портфель на стол и предъявил ей свое удостоверение и рекомендации. Сестра Бланк просто взглянула на них.

Выражение спешки на ее лице стало еще сильнее.

— Взятие крови, — пробормотала она.

— Нам предложили взять образцы крови прямо во время вашей программы прививок, чтобы свести к минимуму нарушение школьного распорядка, — объяснил Джон.

— Мне предложили на сегодня в помощь двух лаборантов из клиники, — поморщилась сестра. — Один из них только что позвонил и сказал, что болен, второй срочно понадобился в «Добрых Самаритянах». Теперь еще вы взялись на мою голову. Только этого мне и недоставало! Зачем вам эти образцы?

— Мы проводим генетическую перепись в масштабе всей страны, чтобы посмотреть, нельзя ли установить корреляцию с некоторыми определенными заболеваниями и иммунитетами. Мне предложено воспользоваться вашими идентификационными номерами, а не именами. Все, что мне нужно знать, так это только у мужчины или женщины взяты образцы.

— Доктор Висенти, меня никто ни о чем не предупреждал. — Ее голос звучал устало. Сестра кивнула в сторону стола. — Мне предложили обработать сегодня двести шестнадцать студентов и еще большее количество завтра.

Джон скрипнул зубами.

— Проклятье! Это у них уже второй прокол за неделю! Кое-кого в этой конторе следовало бы повесить!

Сестра Бланк сочувственно покачала головой.

— Ну, что ж, чем я могу вам помочь? Нельзя ли поручить всю работу с бумагами студенту? — предложил Джон.

— Я уже попросила одного, — ответила сестра. Затем посмотрела на стол перед собой. — Не могли бы вы расположиться здесь рядом со мной? Что за образцы вы будете брать?

Джон открыл свою коробку, продемонстрировав стоящие ровными рядами предметные стекла, тампоны, банки со спиртом, ланцеты — все очень аккуратное.

— А, — протянула сестра. — Ну это у нас много времени не займет. Думаю, что мы сможем договориться, как это побыстрее устроить.

Когда «доктор Висенти» вернулся в дом Баллардов в этот вечер, у него было двести восемь образцов крови, каждый с ловко включенным фрагментом клеток кожи.

«Там будут специфические различия, — думал он, удаляя свою маскировку в ванной комнате, по-прежнему благоухающей застарелым табачным дымом. — Генетическая информация для каждой биологической функции — включая тот факт, мужчина это или женщина. Здесь есть матрица, куда я могу заключить вирулентного разрушителя».

Положительный эффект взаимоформирования двойных спиральных цепочек, где каждая сторона способна воспроизводить противоположную, — вот ключ к успеху. Можно попробовать также и пептидные связи.

Джон забрал образцы в свою лабораторию. Он уверил себя, что в них заключены ответы. Они были в структуре ДНК. Должны быть. Когда вирус инфицирует бактерию, то именно вирусная ДНК, а не белок, проникает в клетку. Здесь был носитель информации, который разнесет месть О'Нейла по всему миру.

Методика проверки результатов была уже разработана. Она выглядела в высшей степени элегантной. Ему потребуются короткоживущие вирусоподобные бактериальные формы, способные произвести определенный эффект в нужной популяции. Эффекты должны быть распознаваемы и видимы. Не смертельными, но достаточно серьезными, чтобы вызвать комментарии. Проверочная бацилла должна быть короткоживущей. И ни в коем случае не распространяться самостоятельно.

Эти требования, способные обескуражить крупный исследовательский центр, не вызвали никакой задержки в его работе. Джон чувствовал свою непобедимость. Это был только маленький шаг в развитии его проекта. Когда он подберет ключ к этому замку и удостоверится в его истинности, тогда начнется формирование более вирулентной формы.

И ТОГДА послание будет отправлено!

Глава 12

Это не мой стол. ЭТО НАСТОЯЩАЯ, ВСЕ В СЕБЯ ВКЛЮЧАЮЩАЯ ЗАПАДНАЯ МАНТРА. И ПОХОЖЕ, ЧТО ОНА ЗАПОЛУЧИЛА НАС.

Финтан Крейг Доэни

Вновь собравшись после ленча в тот первый день, Команда уже имела точно выраженную структуру — Бекетт за старшего, кипящий от возмущения Лепиков, Годелинская, интуитивно плетущая лабиринт своих вопросов, Данзас, берегущий силы и настороженный, Хапп, мечущийся, как терьер, вокруг каждой новой идеи, Фосс, восседающая, словно надменная богиня.

Хаппа позабавило то, собравшись вновь, они выбрали для комнаты более интимное освещение. Оно сфокусировалось только на длинном столе, оставляя остальное пространство комнаты в укромной тени.

Команда свободно столпилась у одного конца стола, разложив вокруг свои заметки и портфели.

Перепалка между Данзасом и Лепиковым стала более утонченной — поднятая бровь, вежливое покашливание в определенный момент. Данзас взял за правило рыться в своих бумагах, когда говорил Лепиков. Лепиковская злость к Фосс превратилась в детские обиженные взгляды, избегавшие ее обширных грудей. Годелинская явно приняла продиктованное «женской солидарностью» решение взять сторону Фосс, что уязвляло гордость Сергея, но он вернулся на собрание, сказав, что получил приказ подчиняться руководству Бекетта.

Приготовившись рассказать об этом со всеми подробностями, Лепиков откинулся назад в своем кресле справа от Бекетта и пристально посмотрел через стол на Данзаса, с громким шорохом перелистывающего свои заметки. Быстрый взгляд на Годелинскую показал, что та смотрит на сидящую в стороне Фосс, отделенную от Хаппа пустым креслом. Однако прежде чем Сергей смог заговорить, Годелинская спросила Бекетта:

— Зачем запирать конюшню, если лошадь уже увели? — Она протянула руку и постучала по листу желтой бумаги, который лежал перед Бекеттом.

Хапп был очень возбужден этим вопросом.

— Да, — сказал он.

— Зачем теперь вводить жесткий карантин?

— Мы должны делать то, что говорит Безумец, — вмешался Лепиков.

— Действительно, это неразбериха, — кивнул Бекетт.

— Безумец упрочняет свое положение! — воскликнул Данзас.

— Перед тем, как сюда прийти, я немного посовещался с нашими людьми из Службы Безопасности, — сказал Бекетт. — Мы уже ничего не можем сделать с Северной Африкой от Атлантики до Суэца. Южная Африка под вопросом. Они сказали, что есть сообщение, будто курьер мафии заразил Йоханнесбург. Во Франции есть земли, вызывающие беспокойство. Южнее Рима вспышка эпидемии.

— А как насчет Англии и Ирландии? — спросил Данзас.

Бекетт покачал головой.

— Англия все еще пытается создать районы безопасности для своих женщин. Ирландия, очевидно, от этого отказалась. Сейчас там идет сражение между армией и ИРА. Белфаст… они пытались установить перемирие, но его уже прозвали «кровавой амнистией». Я просто не понимаю этих ирландцев.

— Расскажите им про Швейцарию, — предложила Фосс.

— Швейцарцы отрезали себя от мира, взорвали мосты и тоннели, закрыли свои аэропорты. Они установили военный кордон вокруг страны и, по сообщениям, убивают и сжигают из огнеметов всякого, кто попытается пройти.

— Столько убийств, — пробормотала Годелинская.

— Я слышал насчет Бретани, — сказал Лепиков. — Это и есть те неприятности, о которых вы упомянули в связи с Францией?

— Даже более того, — вмешался Данзас. — Отдельные префектуры изолировали себя на манер Швейцарии. Войска не подчиняются центральному командованию и удерживают… уффф…

— Полный распад, — прокомментировал Хапп.

— Вашингтон, округ Колумбия, сделал то же самое, его примеру последовал Нью-Йорк, — продолжил Бекетт. — Это жестоко, но, кажется, эффективно. — Он посмотрел на Лепикова. — А что произошло в Советском Союзе?

— Нас не информируют, — ответил Сергей. — Они просят, чтобы мы ускорили поиски Безумца.

— А что мы будем делать, когда его найдем? — спросила Годелинская.

— Я уверен, Сергей имеет в виду установление личности Безумца, — вмешался Хапп, стараясь придать своим словам новый тон близкого знакомства.

— Мы должны узнать его, как самих себя, — заявил Лепиков.

— Надеюсь, что даже получше, — добавила Фосс. Ее грудь заколыхалась, словно она захихикала.

Лепиков, забывшись, зачарованно уставился на ее груди. «Великолепная великанша!»

— Сергей Александрович, — обратилась по-русски Фосс, — вы пробуждаете во мне материнские инстинкты.

Годелинская чихнула, чтобы скрыть смех.

Бекетт, ощутивший возвращение враждебности между Фосс и Лепиковым, сказал:

— Сбавь обороты, Ари. У нас есть работа. Я хочу, чтоб мы изучили упоминания о террористах в письмах Безумца. Если это О'Нейл, то там должны быть наиболее резкие высказывания.

— Мы с коллегой выделили эти упоминания, — заявил Хапп. — Билл прав. Эти пассажи примечательны.

— Давай заслушаем их, Джо, — сказал Бекетт.

Хапп улыбнулся. Это был именно тот тон, который был ему нужен. Билл и Джо. За ними последуют Ари, Сергей и Дорена. Он взглянул на Годелинскую. «Возможно Дори?» Нет, Годелинская не была Дори, кроме, разве что, в постели. — Данзас вытянул из груды бумаг синюю папку.

— Вот самое существенное.

Лепиков поднял бровь при виде толщины папки и пробормотал:

— Самое существенное?

Данзас его проигнорировал.

— Мы берем оригинальные слова из контекста в целях нашего анализа.

Он прочистил горло, водрузил очки на нос и, наклонившись вперед, стал читать ясным голосом со следами британского акцента, выдававшего страну, где он изучал английский.

— «Их трусость скрывается ложью и вероломством», — Данзас поднял голову. — Это из второго письма. Для сопоставления пассаж из его третьего письма, где он говорит, — Данзас снова перенес свое внимание на страницу.

— «Они соблазняют людей верой в насилие, а потом предоставляют их всем репрессиям, которые могут повлечь за собой подобные слепые и совершенные наобум поступки».

— Акцент делается на трусости, — сказал Хапп. — Интересно. Думает ли Безумец, что его собственная месть труслива? Может, он просто вероломно нам лжет? А не рассматривает ли он даже себя самого как террориста?

— Я припоминаю ряд мест, где он упоминает о трусости, — добавила Фосс.

— Не может ли быть так, что с нами разговаривает его совесть?

— Вот еще одна цитата, — продолжил Данзас. — «Они совершают только такие преступления, которые не требуют истинной храбрости. Террористы подобны пилотам бомбардировщиков, которым не приходилось непосредственно смотреть в лица людей, своих жертв, расплачивающихся в муках. Террористы сродни помещикам, взимающим чрезмерно высокую ренту, которые…»

— Это еще что? — прервала его Годелинская. — Что такое помещики, взимающие чрезмерно высокую ренту?

— Интересный кусочек ирландской истории, — пояснил Хапп. — Это из времен английского господства. Самые плодородные земли были переданы английским помещикам, назначенным надзирать за выжиманием как можно большей арендной платы из крестьян. Взимание чрезмерно высокой ренты.

— Понятно, — кивнула Годелинская. — Простите, что перебила.

— А этот Безумец хорошо знает ирландскую историю, — хмыкнул Бекетт.

Данзас снова склонился над страницами.

«…помещикам, которые не хотели даже посмотреть в глаза голодающим крестьянам».

— Он демонстрирует безоговорочное сочувствие жертвам насилия, — заявила Фосс. — Мы можем использовать эту его слабость в своих интересах.

— Точно! — согласился Хапп.

Данзас добавил:

— Там в одном месте Безумец еще характеризует террористов, как обладающих «вероломством Пилата».

— Это не там, где он называет террористов «адреналиновыми наркоманами»?

— спросил Бекетт.

— Вы правильно помните, — согласился Данзас. — Это его слова: «Они творят агонию, а потом умывают свои руки фальшивым патриотизмом. Истинным их стремлением является личная власть и вечный балдеж от адреналина в крови. Они адреналиновые наркоманы».

— А ОН ощущает этот балдеж?

— Диатриба, обличительная речь, — заявила Фосс. — Это ярость О'Нейла против убийц его семьи.

— Узаконенное использование насилия, — пробормотала Годелинская.

Лепиков бросил на нее пораженный взгляд.

— Что?

— Я цитирую товарища Ленина, — гордо заявила Годелинская. — Он одобрял «узаконенное использование насилия».

— Мы здесь не для того, чтобы разводить дебаты по идеологии, — отрезал Лепиков.

— Именно для этого, — вмешался Хапп. — Идеология Безумца будет занимать каждую секунду нашего бодрствования.

— Вы полагаете, что Ленин был сумасшедшим? — окрысился Лепиков.

— Это не предмет обсуждения, — сказал Хапп. — Но понимание одного безумца помогает понять всех остальных. В этой лаборатории нет священных коров.

— Я не буду следовать за капиталистической селедкой, — прорычал Лепиков.

— В оригинале это выражение, Сергей, звучало как «красная селедка», — усмехнулся Хапп.

— Цвет рыбы не делает ее менее рыбной, — заявил Лепиков. — Надеюсь, вы правильно поняли мою мысль. — В тоне Лепикова не было и следа фамильярности.

Хапп предпочел наслаждаться остротой, рассмеявшись, потом сказал:

— Вы правы, Сергей. Абсолютно правы.

— Вопрос в том, что этот Безумец думает о себе; — пробормотал Бекетт.

Фосс согласилась:

— Действует ли он честно и мужественно? Кажется, он помешан на этих понятиях.

— Там есть стоящий внимания пассаж, — сказал Данзас. Он пролистал бумаги, кивнул, найдя что-то, потом зачитал: — «Террористы всегда нападают на честь, достоинство и самоуважение. Их собственная честь должна умереть первой. Вам следует знать, что «Провос» из ИРА отбросили в сторону честь ирландца. По старому закону вы могли убить своего врага только в открытом сражении. Вы должны были драться с ним равным оружием. Такой мужчина заслуживал всеобщего уважения. Воин был благороден и справедлив. Какое благородство и справедливость были в бомбе, убившей невинных на Графтон-стрит?»

— Графтон-стрит — это там, где погибли жена и дети О'Нейла, — вздохнула Годелинская. — Это либо О'Нейл, либо очень умная маска.

— Возможно, — согласился Данзас. Он снова склонился над своими заметками и зачитал: — «Эти убийцы из временной ИРА напоминают мне лакеев-лизоблюдов, лизавших задницу Дублинскому замку в худшие времена деградации Ирландии. Методы их не различаются. Англия правила пытками и смертоносным насилием. Псевдопатриотичные трусы из «Провос» хорошо выучили этот урок. Выучив его, они отказались изучать что-либо еще. Поэтому я преподам им урок, какого никогда никто не забудет!»

— Эти из временной ИРА или «Провос». Это они взорвали бомбу на Графтон-стрит? — спросила Фосс.

— Наш Безумец их выделяет, но не делает большого различия между террористами, — ответил Хапп. — Обратите внимание, что он считает в равной степени виновными Великобританию и Ливию и предупреждает Советский Союз, приписывая ему сотрудничество с Ливией.

— Ложь! — заявил Лепиков.

— Франсуа, — промурлыкала Фосс, наклонившись вперед, чтобы посмотреть прямо на Данзаса. А сама подумала: «Он называет меня по имени. А как он воспримет подобную фамильярность по отношению к самому себе?»

Данзас не выглядел оскорбленным.

— Да?

— Видите ли вы в этом нечто большее, чем просто шизоидную диатрибу?

— Это слова оскорбления, вырвавшиеся из агонизирующего существа. Уверен, это О'Нейл. Перед нами вопрос — как он видит себя? — вмешался Хапп.

— Здесь есть его собственные слова, — сказал Данзас, возвращаясь к своим заметкам. — «Каждый тиран в истории отмечен равнодушием к страданию. Это четкое определение тирании. Так вот, я тиран. Вы должны иметь дело со мной. Вы должны ответить мне. И мне безразличны ваши страдания. По причине этого безразличия я прошу вас учитывать последствия ваших собственных насильственных действий и насильственного бездействия».

— Но действительно ли он безразличен? — спросил Бекетт.

— Думаю, что да, — ответил Хапп. — В противном случае он просто не смог бы этого сделать. Видите систему?Настоящее надругательство, происходящее из агонизирующей чувствительности, а потом безразличие.

— Но он называет себя Безумцем, — пробормотала Годелинская.

— Точно подметили, Дорена. Это его защита. Он говорит: «Я безумен». Это лежит в двойственном ощущении гнева и сумасшествия; Оправдание и объяснение.

— Билл, — спросила Годелинская. — Какие еще агентства выслеживают этого О'Нейла?

Бекетт покачал головой. Вопрос встревожил его. Для ошибок не было места. Вопрос Годелинской ударил по больному месту.

— Я не знаю.

— Но вы сказали, что другие разыскивают его, — настаивала она.

— Да. Рассчитываю на это.

— Надеюсь, что они работают с предельной деликатностью.

— Вы начинаете видеть его моими глазами, — сказал Хапп.

— И как же вы его видите? — спросила Фосс.

Хапп откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Это придало ему детский облик, испорченный только очками с толстыми стеклами.

— О'Нейл. Потомок ирландцев. Получил в Штатах хорошее образование. Наверное, нужно уточнить — великолепное образование. Хорошее знание ирландской истории. Вероятно, приобретенное в семье. Он завершил огромный проект по молекулярной биологии, а обстоятельства ему, несомненно, не благоприятствовали. Небольшая лаборатория, можете быть уверены.

— Почему мы можем быть в этом уверены? — спросила Фосс.

— Если это О'Нейл, — сказал Бекетт, — то, по оценкам ФБР, он скрылся, имея около полумиллиона долларов.

Лепиков даже подпрыгнул.

— Так много? Как может обычный гражданин приобрести такое богатство?

— Не обычный гражданин, — уточнил Бекетт.

— Это точно, — отстраненно сказал Данзас. — Доктор Хапп и я сошлись в оценке экстраординарности ситуации этого Безумца.

При упоминании своей фамилии Хапп открыл глаза, но к формальности Данзаса отнесся равнодушно. Он заявил:

— Франсуа сформулировал это в двух словах. Наш Безумец — это незаурядное человеческое существо, претерпевшее великие муки, потерявшее душу. С тех пор он фанатично пытается заставить других разделить с собой эту муку. Согласитесь, он добился успеха. Ни одна женщина не выжила на острове Эчилл и… вы все видели доклады из Ирландии и Великобритании. Последние донесения из Северной Африки… — Хапп смолк.

Бекетт подвел итог.

— С некоторыми оговорками все согласились, что О'Нейл и Безумец — это одно и то же лицо. Он шизоид особенного толка.

— Не расщепленный в общепринятом смысле, — вставил Хапп. — Расколотый, но осознающий раскол. Осознающий. Вот так.

— Никто не ответил на мой вопрос об этом человеке, — вмешался Лепиков.

— Что значит незауряден? Кто это может принести ему пятьсот тысяч долларов?

— Он унаследовал часть с семейным бизнесом, — пояснил Бекетт. — У него была хорошая работа, он сделал удачные вложения.

— Не считая наследства его жены, — добавила Фосс.

Лепиков хрюкнул, потом сказал:

— Он был капиталистом, теперь я это понимаю. Видите, к чему это привело. Если мы сделаем хотя бы одно неверное движение, то он обрушит на наши головы новые болезни, а может, и похуже.

— Сергей прав, — вздохнул Хапп. — Учитывая способности О'Нейла, можно предсказать, что он в состоянии вывести новый вирус, убивающий, скажем, только людей азиатского происхождения. — Хапп посмотрел на слегка раскосые глаза Лепикова.

— Он должен быть остановлен! — воскликнул Лепиков.

— Теперь ясно, почему понять его было нашей первоочередной задачей, — заметила Фосс. — Мы не можем позволить себе ни единой ошибки. Он слишком опасный противник.

— Дорогая леди, — произнес Лепиков, глядя на Фосс. — Сознание этого Безумца может оказаться слишком изощренным для нашего понимания.

— В любом случае мы должны это сделать, — сказал Бекетт, с трудом скрывая раздражение от подобного пораженческого разговора.

— В Советском Союзе такого просто не могло случиться, — заявил Лепиков.

У Годелинской вырвался короткий неприятный смешок.

— Разумеется нет, Сергей. В Советском Союзе нет несправедливости.

Лепиков погрозил ей пальцем.

— Это опасные речи, Дорена. — И добавил по-русски:

— Ты прекрасно знаешь, что у нас контролируются все эксперименты.

— Он говорит, что в России не разрешают ставить опасные эксперименты, — перевела Фосс.

Годелинская покачала головой.

— Сергей прав в том, что у нас хорошо работает КГБ, но, тем не менее, он не прав. Он забывает, что эту штуку сделал один человек, в уединении собственного дома. Даже в Советском Союзе мы не можем проконтролировать поведение человека дома.

В тот первый вечер Бекетт обедал с Фосс и Хаппом. Прочие увильнули, сказав, что предпочитают обедать в собственных апартаментах. Данзас, прочитав меню, пожал плечами.

— Цветная капуста с сыром «чеддер»? Это что, новая американская отрава? Даже вина нет.

Фосс на протяжении всего обеда была мрачной. Она пристально рассматривала антисептическую столовую. Это было огороженное белыми стенами пространство снаружи более просторного кухонного блока ДИЦ, где обедал технический персонал, преимущественно женщины. Бекетт представил свою компанию персоналу, когда они проходили через меньшую комнату. Техники ответили взглядами, где смешались благоговение и что-то похожее на циничное опасение.

«Наверное, вот что заставило ее помрачнеть, — подумал Бекетт. — Это и проклятый Лепиков!»

Фосс подтвердила это, уже сидя за столом:

— Сергей прав. Мы должны в совершенстве понять этого человека. Как мы можем это сделать?

— Я не знаю, как устроен электрон, — сказал Хапп. — Но прекрасно пользуюсь электричеством.

— Ну разве наука не удивительна! — воскликнула Фосс.

После обеда Бекетт вернулся в свою берлогу, небольшую стерильную комнату с примыкающей ванной. К бетонной стене на кронштейнах была прикреплена кровать. В комнате был единственный стул с прямой спинкой и письменный стол, но рядом в стене был сейф, комбинация которого была известна только Службе Безопасности и самому Бекетту. Его задачей было каждый вечер исследовать сейф и проверять все новые материалы, оставленные для него.

Бекетт вздохнул, увидев толстую пачку бумаг, аккуратно покоящуюся в открытом сейфе. Он сел к столу и стал их перелистывать, размышляя над тем, какую же все-таки систему отбора использует Служба Безопасности. Были ли ее приоритеты определены на высшем уровне? Вполне возможно. На верхнем документе стояла печать президента. На сопроводительной странице стояли два красных штемпеля, один помеченный «Связь Пентагона» и неподписанный. На другом вырисовывался гриф НСБ — Национальной Службы Безопасности. Он был подписан неразборчивой закорючкой, но Бекетт решил, что это может быть ЧЕМ-ТО вроде «Турквуд».

Он внимательно прочитал приложение, все более озадачиваясь. Здесь было стенографическое изложение радиопередачи, перехваченной военным постом, предположительно из Ирландии. Оно было подписано «Брайан Маккрей». Бекетт воспринял его как худшую разновидность религиозной чепухи, явную болтовню психа. Маккрей призывал мир вернуться к культу деревьев, называя рябину «наиболее священным свидетелем святости». Его передача содержала призыв к племяннику, Гренмору Маккрею, в Соединенных Штатах: «Возьми самолет и лети ко мне. Я сделаю тебя верховным жрецом рябины».

Передача Маккрея утверждала: «Рябина защищает моих женщин».

В конце последней страницы отчета были неподписанные каракули. Бекетт решил, что это может быть написано самим президентом. Он-прочел: «Определите местонахождение этого Гренмора Маккрея. Неужели Брайан Маккрей сохранил часть женской популяции в Ирландии?»

Следующим в пачке был еще один стенографический отчет, на этот раз официального сеанса связи с Белым Домом из «Убежища Киллалу» в Ирландии. Отправитель представлялся как «доктор Адриан Пирд». В отчете был список «оборудования, заявленного для отправки с высшим приоритетом».

Бекетт внимательно просмотрел список. Там было все необходимое для хорошего центра по исследованию ДНК. Внизу списка теми же безымянными каракулями был написан лаконичный комментарий: «Отправьте это». Затем — «Бекетт, что-нибудь может им еще понадобиться?»

Бекетт написал прямо под вопросом: «Хороший источник стереоизомеров».

Сообщение от доктора Пирда завершалось информацией о том, что доктор Финтан Крейг Доэни назначен главой секции исследования чумы.

Автор каракулей спрашивал: «Кто такой этот Доэни?»

Бекетт написал под каракулями: «Мне не известен». Он подписал это своим полным именем и званием.

Под этой страницей была еще одна, с президентской печатью. Она была адресована Бекетту, и на ней стоял только штамп НСБ в конце текста, без имени. Она гласила: «Попытайтесь выяснить у Годелинской или Лепикова, почему Советский Союз закрыл отдельные районы за Уралом. Этому есть спутниковое подтверждение. Москва на наши вопросы отвечать отказывается».

Под этой была еще одна подобная страница с кратким вопросом: «Где может скрываться О'Нейл?»

«Значит, они убедились, что это О'Нейл», — подумал Бекетт.

Последняя страница, тоже проштампованная неподписанной рамкой НСБ, спрашивала просто: «Как насчет искусственного оплодотворения?»

«И как, черт возьми, прикажете это понимать?» — недоумевал Бекетт.

У него не было сомнений, что власти спрятали другие женские популяции. Он знал по меньшей мере еще об одной, в Карлсбаде. Рассматривает ли правительство возможности восстановления популяции? Сколько женщин умерло там снаружи, в Соединенных Штатах?

Чем больше Бекетт об этом размышлял, тем злее становился. Он нацарапал поперек последней страницы: «Что означает этот вопрос? Что делается там, снаружи?»

Лишь после этого Бекетт попытался заснуть, зная, что сон будет краток и что через час придется вставать.

На самом деле поспал он всего лишь двадцать пять минут, вскочив с кровати, чтобы записать серию памяток к таинственным вопросам НСБ. Первая памятка предлагала им попросить этого Пирда выследить религиозного чудака Маккрея, напомнив ирландцу, что им понадобятся женщины, чтобы проверить все, что произведет их лаборатория.

По вопросу Доэни Бекетт написал: «Ради Бога, спросите ирландцев». В ответе на этот вопрос он мог выместить свою злость.

По советскому вопросу Бекетт ответил просто: «Сделаю».

На вопрос о том, где может прятаться О'Нейл, он написал: «Запросите Ирландию или Англию. Он захочет увидеть эффект своей мести. Сомнительно, чтобы он говорил по-арабски. Ливия маловероятна. Или же он может влиться в какую-нибудь городскую популяцию здесь, изображая отщепенца. Обсужу это с полной Командой».

На вопрос об искусственном оплодотворении Бекетт спросил: «Что имеется в виду? Что мы должны рассмотреть?»

Под конец Бекетт написал: «Есть ли что-нибудь новое о том, как О'Нейл распространяет свое заболевание? Если нет, то в ближайшее время я обсужу это со своей Командой».

Заканчивая, Бекетт перечитал свои памятки, раздумывая над вопросами. В них чувствовалась паника, беспорядочный поиск.

«Нам нужна организация, — подумал он. — И очень быстро».

Как это зачастую происходило в мозгу Бекетта, когда его мысли сфокусировались на подобной настоятельной необходимости, его посетила внезапная вспышка интуиции относительно Данзаса: «Организованный человек».

Данзас был человеком, рожденным не то чтобы не в свое время, но не в том месте. По всем правилам ему нужно было родиться в северном Нью-Хемпшире или в штате Мэн. Под маской француза скрывался толстолобый американец — сварливый, подозрительный, держащий язык за зубами, использующий свой акцент скорее как щит, чем как подмогу в общении. Или, можно было возразить, Данзас родился как раз там, где положено, а сходство с твердолобым американцем было продуктом социального совпадения. Бекетт слыхал, что Бретань была отмечена теми же характеристиками — изолированное место с натуральным хозяйством, не доверяющее чужакам, где местные держатся дружной кучкой. Акцент, манеры, склад ума проявляются в присущих только этому региону колкостях и шутках, зачастую вращающихся вокруг запутывания и смущения туристов.

Интуиция подсказала Бекетту, как наилучшим образом работать с Данзасом. Как следует искать сильные стороны этого человека и как их использовать.

Меньше пустопорожней болтовни. Разделять его предрассудки. Поставить его ответственным за организацию ключевых элементов нашего проекта.

«Придется выяснять его кулинарные привязанности», — подумал Бекетт.

Не сосредоточиваясь на этом сознательно, Бекетт привел себя в порядок. Ему было нужно превратить команду в работающую структуру, чтобы выжать максимум возможного из отдельных ее членов. Тот случай, когда целое больше, чем арифметическая сумма его составляющих.

Глава 13

Слава! Слава дерзким фениям!

Баллада Педара Керни

За две недели до демонстрации на Эчилле Джон был готов покинуть свое убежище в Балларде. Он знал, что ему следует тщательно замести следы. Розыски его будут массовыми и международными. Широкий размах поисков предполагал, что его местоположение будет установлено достаточно быстро. Оказание давления на любого, кто был с ним в контакте, даже на его инструктора до фальшивкам в Сент-Луисе, гарантировало, что ни один секрет не продержится достаточно долго. У него не было иллюзий насчет повиновения правительств его приказам.

Новый паспорт был изготовлен с особой тщательностью. Джон сделал его из паспорта Мери, взяв документ из футляра, где были также документы Джона О'Нейла и отдельные паспорта для двойняшек. Он не смог бы объяснить, почему выбрал именно паспорт Мери, но тщательно спрятал неиспользованные документы за подкладку чемодана.

Работая над фальшивкой, Джон вспомнил слова Мери о том, что обладание собственными паспортами заставит двойняшек почувствовать себя более значительными.

Воспоминания были странно перемешаны. Он чувствовал себя соглядатаем, всматривающимся в тайные радости ближнего и без разрешения сующим нос в чужие личные дела. Но Джон мог вспомнить радость двойняшек, сравнивающих свои фотографии, демонстрирующих свое умение читать и писать, важно выводящих свои подписи на соответствующих линиях.

Завершив химическую подчистку паспорта Мери, Джон почувствовал, что теперь окончательно вычеркнул ее из этого мира. Он полез в секретное отделение чемодана и посмотрел на три книжечки в синих обложках с золотым тиснением на них. Паспорта были реальны. Но сколько содержится в них от реальной личности? Если он очистит их, сделает ли это их бывших обладателей еще более нереальными? Джон пристально всмотрелся в кодированную перфорацию на паспорте Мери. Смех и счастье от получения этих документов были частью той кинопленки, что прокручивалась в его черепе. Он мог видеть Мери, вручающую паспорта каждому из-детей, сначала Кевину, потом Мейрид.

«Они личности, теперь у них есть документы, чтобы это подтвердить», — сказала она.

КАК ОНА МУДРА.

Джон спрятал три неиспользованных паспорта в тайник и вернулся к подделке. Его так лихорадило, что он испугался — не подхватил ли что-нибудь во время работы в лаборатории. Нет. Относительно своего собственного здоровья Джон был очень осторожен. Это было частью его общей цели.

Похоже было, что только эта цель заставляет его жить. Все прочее потеряло свое значение в метаниях планов и странной кинопамяти. Была лишь вызвавшая лихорадку безотлагательность. Джон мог почувствовать давление времени. Роковые письма уже готовились к отправке. Он включил свет на узкой лестнице рядом с кухней и забрал подчищенный паспорт Мери вниз в лабораторию. Лестница скрипела, пока Джон спускался, и он задумался, а сколько сейчас времени. Снаружи темно. Не имеет значения. На перилах лестницы повисла паутина.

«Сколько раз я проходил этим путем?»

Ему казалось, что он всегда жил здесь, всегда ходил по этой скрипящей лестнице. Это было вообще единственное место, где жил Джон Мак-Карти, а подвальная лаборатория возвращала ему ощущение жизни. Это стало основной частью его существования — выкрашенный белым лабораторный стол с тремя газовыми горелками, самодельная центрифуга в углу, автоклав, сооруженный из кастрюли скороварки, термошкаф с точным термостатом для создания контролируемой среды, электронный микроскоп, чашки Петри, хранящиеся в стерилизаторах… Был слышен звук окрасочного насоса, встроенного в основную вакуумную систему, связанного с насосом от аппарата для дыхания под водой.

Джон осторожно склонился над подделкой, работая деликатно, соблюдая точность в каждом мельчайшем движении. Мастер подделки был прав. В этом он действительно хорош. И вот оно — новое удостоверение личности. Лишь боль в спине подсказала Джону, что прошло довольно много времени. Он посмотрел на свое запястье и вспомнил, что оставил часы рядом с кухонной раковиной. Это уже не имело никакого значения. Лихорадочное ощущение срочности прошло. Только что родился Джон Гаррет О'Дей. Вот он на фальшивом паспорте — лысый мужчина со щеточкой усов и темными глазами, пристально глядящими наружу из квадратика фотографии. Джон взглянул на свое новое я. Джон Гаррет О'Дей. Он уже вжился в роль. Со стороны О'Нейлов в роду были О'Дей. И вот он на фотографии. Джону казалось, что он пятится все дальше назад по родословной, все дальше от Джона Роя О'Нейла, безжалостно уничтожая этого человека.

О'Нейла будут разыскивать, и, возможно, количество сыщиков увеличится после того, что сделал Джон Мак-Карти. Но О'Нейл и Мак-Карти исчезли. Остался только О'Дей, и скоро он будет далеко отсюда.

Его желудок сотрясло голодным спазмом. Джон повернулся к шлюзу, выполз наружу и запер лабораторию. Снаружи было светло. Его часы, лежащие на мойке, показывали девять тридцать шесть, и он понял, что это, должно быть, утро. Когда Джон входил в лабораторию, было уже темно. Да, субботнее утро. Всего через две недели Эчилл встретит свой судный день. Потом начнут прибывать письма с объяснениями и предупреждениями. Его воинство двигалось к месту битвы. Вот как он думал о том, что послал в Ирландию, Британию и Ливию.

Воинство.

Непоправимое свершилось. Возврата назад быть не может.

Джон услышал крики детей на аллее и внезапно подумал о соседях. Придут ли его войска и сюда? Вопрос этот возник в его сознании в силу безразличного любопытства и исчез так же быстро, как и появился.

«Пора уходить».

Тут Джон почувствовал что-то странное при мысли о доме. Не забыл ли он что-нибудь сделать внизу? Джон застегнул ремешок часов и заторопился обратно вниз в лабораторию, прополз в люк шлюза, оставив его открытым. Больше нет никакой необходимости в таких предосторожностях. Можно отбросить в сторону дотошные привычки Джона Мак-Карти. Когда он встал во весь рост, то посмотрел на боковой стол с привинченной к нему кухонной машинкой для горячего запечатывания. Джон подумал, что это простое приспособление для консервации пищи олицетворяет стиль всей его лаборатории. Следователи могут изумляться здесь его вдохновенным переделкам, машинам и приспособлениям, переделанным для целей, для каких они никогда не предназначались.

Тут Джон вспомнил, что забыл сделать, и это заставило его поспешить обратно в лабораторию. Термитные бомбы! Разумеется. Он осторожно двинулся вокруг лаборатории, устанавливая таймеры, потом наружу в подвал, где было еще больше мин.

Потом обратно наверх в кухню: съесть чашку сухой каши. От еды его потянуло в сон, и Джон начал было готовить кофе, но решил сначала прикорнуть у кухонного стола, положив голову на руки. Уехать ему было нужно до ночи.

Когда Джон проснулся, было двенадцать одиннадцать и все еще светло. Он чувствовал себя отдохнувшим, но спина ныла от того, что он спал, навалившись на стол. Все еще были слышны голоса детей, играющих на аллее.

«Все правильно. Это суббота».

Джон сполоснул лицо холодной водой у кухонной раковины, вытерся посудным полотенцем, потом пошел в спальню и закончил упаковывать вещи. Он снес свои чемоданы в фургон и начал подниматься по лестнице обратно на кухню, намереваясь приготовить кофе. На площадке Джон остановился, заледенев в шоке от громкого звука чего-то, разбившегося на кухне.

«Вор!»

Это был постоянный страх Джона Мак-Карти на протяжении всего проекта.

Его охватила ярость. Как они посмели? Джон преодолел последний лестничный пролет, ведущий на кухню, и чуть не споткнулся о футбольный мяч. В раковине была мешанина из битого стекла. В раме над раковиной осталось только несколько осколков.

До него донесся голос женщины, кричавшей в аллее позади его дома:

— Джимми-и-и! Джимми-и-и! Немедленно иди сюда!

Джон облегченно вытер пот.

— Джимми-и-и! Я знаю, что ты там!

На него накатило непонятное веселье. Джон подобрал футбольный мяч и вышел на заднюю веранду. Молодая женщина в синем домашнем платье вошла через его калитку и остановилась на заднем дворе. Она держала за ухо мальчишку лет десяти. Мальчишка с перекошенным от боли и страха ртом, вывернув шею, чтобы как-то компенсировать мертвую хватку своей матери, канючил:

— Ма, пожалуйста! Пожалуйста, ма!

Женщина посмотрела на Джона и отпустила ухо мальчишки. Она взглянула на разбитое окно и снова перевела взгляд на Джона, потом на мяч в его руке. Мальчик спрятался за ее спину.

— Мне очень жаль, — сказала женщина. — Мы вставим вам новое стекло, разумеется. Я его несколько раз предупреждала, но он все забывает. Мой муж купит стекло по дороге домой. Он хорошо управляется с такими работами.

Джон вымученно улыбнулся.

— Нет необходимости, мэм. Полагаю, что с моих детских лет за мной осталось еще много разбитых стекол. — Он бросил мяч во двор. — Иди, Джимми. Почему бы вам, ребята, не играть на том пустом участке в конце квартала? Это безопаснее, чем на улице или на аллее.

Джимми метнулся из-за матери и схватил мяч. Он держал его, прижав к груди и глядя снизу вверх на Джона, словно не мог поверить в свою удачу.

Женщина облегченно улыбнулась.

— Как это мило с вашей стороны, — сказала она. — Меня зовут Пачен, Гледис Пачен. Мы живем прямо через аллею от вас в шестьдесят пятом. Мы будем рады заплатить за окно. Это не было бы…

— Нет необходимости, — повторил Джон, с трудом сохраняя добрососедский вид. Вторжение соседей — это последнее, в чем он нуждался. Он спокойно произнес: — Будем надеяться, что Джимми заплатит за разбитое другим юнцом окно, когда доживет до моих лет. Мы, мужчины, всегда должны оплачивать стоимость разбитых стекол.

Гледис Пачен рассмеялась.

— Должна сказать, что это мило, очень мило с вашей стороны. Я никогда… Я имею в виду… мы не… — Она смущенно смолкла.

— Полагаю, что за эти месяцы я показал себя очень таинственным типом. — Джон с трудом сдерживал улыбка — Я изобретатель, миссис Пачен; Я весьма упорно работал над… ну, полагаю, пока не стоит об этом слишком распространяться. Меня зовут… — Он заколебался, сообразив, что чуть не заговорил о себе, как о Джоне Гаррете О'Дее. Потом застенчиво пожал плечами и сказал: — Джон Мак-Карти. Думаю, вы еще услышите это имя. Мои друзья зовут меня Джек.

«Хорошо проделано», — подумал Джон. Правдоподобное объяснение. Улыбка. Нет никакого вреда в том, чтобы выдать это имя.

— Джордж будет очень рад, — заявила Гледис. — Он тоже пропадает в гараже. У него там маленькая барахолка. Я… знаете, вы должны прийти к нам на обед. Не принимаю никаких отговорок.

— Замечательно звучит. А то мне уже надоело самому готовить. — Джон посмотрел на мальчика. — Осмотри тот участок, Джимми. Он выглядит как хорошая площадка для бейсбола.

Джимми дважды быстро кивнул, но ничего не сказал.

— Что ж, Гледис, ничего страшного не произошло, — хмыкнул Джон. — Во всяком случае, ничего по-настоящему страшного. Для меня это хорошая возможность лишний раз не мыть окно над раковиной. А теперь нужно возвращаться к работе. Я тут придумал кое-что.

Он небрежно махнул рукой и попятился в кухню. Спектакль, подумал Джон, забивая оконный проем куском пластика. Нет необходимости менять стекло. Все равно все это сгорит сегодня вечером.

Гледис Пачен вернулась на собственную кухню, куда пригласила соседку Хелен Эвери на кофе.

— Я видела, как ты с ним разговаривала, — сказала Хелен, пока Гледис наливала кофе. — Ну и как он? Я думала, что умру, когда увидела, как мяч Джимми врезался в это окно.

— Он довольно милый, — ответила Гледис. — Думаю, он очень стеснительный и… одинокий. — Она налила кофе себе. — Он изобретатель.

— Так вот чем он занимается в своем подвале! Билл и я удивлялись, что там круглосуточно горит свет.

— Он был так добр с Джимми, — вздохнула Гледис, присаживаясь к столу. — Он не позволил мне заплатить за окно, сказав, что задолжал с детства несколько разбитых стекол.

— Что он изобретает? Ничего не рассказывал?

— Нет. Но держу пари — это что-то важное.

Глава 14

Никогда не было большего антиирландского фанатика, чем Шекспир. Он был законченным елизаветинским фатом, совершенным отражением британского фанатизма. Они искали оправдания в религии. Реформация! Вот где истоки их политики геноцида. Задним умом мы усвоили горькую истину: любые враги Англии — наши друзья.

Джозеф Херитц

— Нам надо узнать, как он распространяет свои вирусы, — объявил Бекетт.

— Эта проблема все еще не решена.

Это был третий день Команды. Они перенесли свои заседания в небольшую столовую неподалеку от главного кафетерия ДИЦ. Она была ближе к лабораториям, здесь были более яркие стены и освещение, более маленький стол. Из кухни через переход со скользящей панелью можно было получить кофе или чай. Несмотря на возражения Службы Безопасности и звякающую посуду, обстановка столовой всех вполне устраивала.

— Кто-то спрашивал, действует ли Безумец в одиночку? — заявил Хапп. Он слегка отодвинулся в сторону, пока официантки в белом убирали со стола.

— Конспирация? — спросил Лепиков. Он смотрел на удаляющуюся официантку.

— Эти дамы служат в вашей армии, Билл?

Ответила Фосс:

— Это наша самая страшная тайна, Сергей. Два года такой службы, и они гарантировано становятся маньяками-убийцами.

Даже Лепиков присоединился к кислому хихиканью над остроумием Фосс.

— Инфицированные птицы, — задумчиво протянул Данзас. — У нас есть прецедент попугайной лихорадки. Может быть, это модифицированный пситтакоз?

— Мне кажется, что это на него не похоже, — заметил Хапп. — Он не пойдет таким простым путем, нет. — Он посмотрел на синюю папку перед собой, медленно открыл ее, перелистывая сколотые страницы. — Это из его второго письма: «Я знаю, что существуют связи между ИРА и федаинами, японскими террористами, тупамару и Бог знает с кем еще. У меня было искушение распространить свою месть на эти страны, давшие приют подобным трусам. Я предупредил их: не искушайте меня снова, ибо я высвободил лишь малую часть своего арсенала». — Хапп закрыл папку и взглянул на Лепикова, сидевшего напротив. — Мы должны допустить, что это не простая угроза. Не думаю, что он блефует. В свете всего этого мы должны предположить, что у него есть еще несколько путей распространения своих вирусов. Потому что если мы поймем, как он это проделывает сейчас, то сможем перекрыть каналы.

— А сможем ли? — спросил Бекетт.

Лепиков кивнул в знак согласия, разделяя это сомнение.

Годелинская наклонилась вперед, отхлебнула свой чай, потом сказала:

— Он заражает отдельные районы. Факт распространения чумы означает только то, что здесь задействованы носители-люди.

— Это почему? — спросил Данзас.

— Насекомые не дали бы такого эффекта, — ответила Дорена. Она потерла лоб и нахмурилась. Лепиков сказал ей что-то, понизив голос, по-русски. Фосс уловила лишь часть сказанного, но повернулась, чтобы внимательно посмотреть на Годелинскую.

— Что-то не так? — спросил Хапп.

— Всего лишь головная боль, — ответила Дорена. — Думаю, что от перемены воды. Можно мне еще чаю?

Бекетт повернулся к панели, открыл ее и оказался лицом к лицу с низко наклонившимся с другой стороны вежливо улыбающимся блондином с белыми зубами.

— Кому-нибудь нужно еще что-то из кухни? — спросил мужчина.

— Мужланы! — проворчал Лепиков.

— У них просто не было времени установить в этой комнате микрофоны, — хмыкнула Фосс. — Завтра это будет менее навязчиво. Я возьму черный кофе.

Бекетт оглядел стол. Остальные колебались. Он снова обратил свое внимание на вежливое лицо в окошке.

— Вы слышали?

— Ладно, док.

Панель скользнула на место.

Бекетт повернулся к столу.

Хапп поднял с пола портфель, смахнул с него листок салата и извлек маленький блокнот и карандаши.

— Это будет самое простое.

Панель позади Бекетта скользнула в сторону, открыв окошко.

— Один чай, один черный кофе. — Это было Вежливое Лицо. Он вытолкнул две дымящиеся чашки на внутренний край окна и закрыл панель.

Не поднимаясь, Бекетт взял обе чашки и послал их по столу. Когда Годелинская брала свою, он заметил белое пятнышко на тыльной стороне ее левой кисти. Оно было небольшим, но вполне заметным для его тренированного глаза. Прежде, чем Бекетт это прокомментировал, Лепиков заявил:

— Думаю, что чума была распространена с помощью какого-то дьявольского американского приспособления. Баллончик с лаком для волос, например.

Хапп что-то писал в своем блокноте.

— Это есть в моем списке, но у меня большие сомнения. Это, опять-таки, слишком очевидная вещь для нашего Безумца.

Годелинская шумно отхлебнула из своей чашки, потом сказала:

— Согласна с Джо. Это не в стиле О'Нейла.

— А в чем ЕЕ стиль? — спросила Фосс.

Хапп улыбнулся.

— Как я уже говорил, думаю, что это будет что-то удивительно простое. Нечто, о чем мы скажем: «Ох, Боже мой! Разумеется!»

— Что именно? — подсказал Бекетт.

Хапп высоко вздернул плечи и развел руками.

— Я затрагиваю лишь вопрос стиля, а не отдельных методов.

— Нам не известен инкубационный период, — заметила Годелинская. — Оно не может сидеть в организме месяцами.

— Зараженные подарки? — спросила Фосс.

— Что-то вроде, — сказал Хапп. — Игрушка, которую мать подержит в руках, прежде чем передать ребенку. Мы не должны забывать, что жена и дети О'Нейла были убиты. Он говорит о соответствующей мести.

— Дьявольщина, — проворчал Данзас.

— Ненормальный, — добавил Лепиков.

— Конечно, — согласился Хапп. — В его методе есть то безумие, которое откроет к нему двери.

Годелинская осушила свою чашку, поставила ее и посмотрела вдоль стола на Фосс.

— Скажите мне, Ари, если вы — эта БЕЗУМИЦА, как вы это проделаете?

— Наверное, использую какой-нибудь пищевой продукт, — ответила Фосс.

— Картошка? — хмыкнул Лепиков. — Это смешно!

Хапп увещевающе поднял палец.

— Она коснулась сути. Это должна быть ОБЫЧНАЯ вещь, нечто, что используют в Ирландии, Британии и Ливии. И это должно быть что-то, что подвергает заражению максимальное количество женщин.

— Почему женщин? — спросил Бекетт. — Почему мужчина не может быть носителем?

Данзас, следуя своей обычной схеме не вносить вклада в обмен мнениями в Команде, пока дело как следует не продвинется, сказал:

— Есть еще одно качество, обусловленное ограничениями, наложенными на нашего Безумца.

Все внимание обратилось к нему.

— Как он получает доступ к распределительной системе? — спросил Данзас.

— Я согласен, что это должно быть что-то простое и доступное для всех трех регионов, но это должно быть доступно и для Безумца и, по возможности, без трудоемких приготовлений или сложного заговора.

— Он одиночка, — заявил Бекетт.

— Изощренный ум, — сказал Лепиков. — Научные способности, продемонстрированные им в лаборатории, будут, я уверен, приложены к его методу распространения.

— Изощренный, да, — вздохнул Хапп. — Но не обязательно научно сложный. Его стиль… более вероятно, что он заражает что-то обычное, что-то такое, что есть у каждого из нас на данный момент.

Предположение Хаппа было встречено молчанием.

Бекетт кивнул, скорее себе, чем Хаппу. Это было похоже на истину. Стиль О'Нейла. Простота, лежащая в основе всего.

— Почему это не может быть заговором? — спросил Лепиков.

Годелинская покачала головой.

— Насекомые? — спросила Фосс.

— Насекомые как разносчик чумы, — протянул Лепиков. — Это не подходит под ваше описание, Джо?

— Но как он их распространяет? — спросил Хапп.

— Яйца или личинки? — спросила Фосс.

— И снова вопрос распространения, — добавил Хапп.

— Воздушные путешествия делают подобную концепцию Немезидой для всего мира, — заявил Лепиков.

— А как насчет заражения водных систем в районах цели? — спросил Данзас.

— Насекомые в воде? — предположил Лепиков.

— Или сам вирус, — мрачно сказал Данзас.

Хапп мягко стукнул кулаком по столу.

— Распространение. Как?

— Минутку, — вмешалась Фосс. — Насекомые в воде — это неплохая идея. Китобойцы распространили личинок москита по всему южному Тихому океану в отместку тем, кто их обидел.

— Возможно, служащий авиалинии или пилот, — заявил Лепиков. — Этот О'Нейл случайно не пилот?

— Отрицательно, — покачал головой Бекетт.

— Но привлечение в качестве идеи авиарейсов, это так привлекательно, — вздохнул Лепиков.

— Гавайи благодаря воздушному сообщению приобретают пятьдесят новых видов насекомых в год, — прокомментировал Бекетт.

— Что повсеместно перевозится подобными самолетами? — спросил Лепиков.

— Багаж, грузы, — ответил Бекетт. — Сами туристы, но… — Он покачал головой. — Это не учитывает того факта, что он конкретно указал свои цели — Ирландия, Британия и Ливия.

— И никаких гарантий, что прочие этого избегнут, — добавила Фосс.

— Мы не можем быть уверены в том, что он использует только один метод. Инкубационный период — вот что самое существенное для наших обсуждений. — Годелинская потерла лоб.

— Почта, — предположил Хапп.

— Что вы предполагаете? — спросил Бекетт.

— Я в самом деле не знаю, — смутился Хапп. — Я только пытаюсь играть роль О'Нейла в этом спектакле. Что мы знаем о нем?

— Он был в Ирландии, — вспомнил Бекетт.

— Точно! — воскликнул Хапп. — И в Ирландии он претерпел великую агонию, подвигнувшую его на такое ужасное дело. Но у него остались об Ирландии и другие впечатления. Что он мог там узнать?

— Не улавливаю, что вы имеете в виду, — сказал Лепиков.

— Он узнал, как люди в Ирландии проводят свой досуг.

— А также и в Британии, и в Ливии? — иронично спросил Лепиков.

Хапп покачал головой.

— Наверное, но давайте сначала сосредоточимся на Ирландии. Если мы сможем получить ответы, представив его действия там, то получим ответы и на все остальное.

— Вперед, — сказал Бекетт, испытывая странное чувство от того, что Хапп на верном пути. «Продолжай!» — подумал он.

— О'Нейл — не житель Ирландии. Таким образом, он должен был где-то остановиться. Отель? Этот факт нам известен. Что он делает в этом отеле? Спит. Он пользуется различными возможностями отеля и населенного пункта.

— Я не вижу никаких ответов, — заявил Лепиков. — Только еще больше вопросов. А что, если он вызывает обслуживание в номер?

— Для этого он пользуется телефоном. У него есть доступ к телефонной книге.

— И у него есть туристические путеводители, — сказал Лепиков. — Ну и что?

— Пусть продолжает, — вмешался Бекетт.

Лепиков пожал плечами и отвернулся.

— Поездки и туристические путеводители, да! Это может быть важным. Цветные брошюры, лавочки и рестораны, бары, общественные и частные средства передвижения. Он арендует машину или берет такси?

— Он первым делом купил машину, — сказал Бекетт. — Дешевый подержанный «фиат». Мы как раз получили подтверждение. Оно там, в том листе, что я раздал вам сегодня утром.

— Я еще не прочитал его, — извинился Хапп. — Но теперь мы знаем, что он был мобилен.

— А что стало с машиной? — спросил Лепиков.

— Она была продана от его имени тем человеком, что продал ее ему, — ответил Бекетт.

— Но он мобилен, — повторил Хапп. — Куда он ездит? Он посещает спортивные мероприятия? Лекции? Театр? Я обращаю ваше внимание на обыденные, каждодневные поступки. Он покупает книги. Он отравляет письмо. Консьерж принимает у него заказ на места в ресторане.

Данзас содрогнулся и пробормотал:

— Ирландские рестораны…

— Но О'Нейл начинал становиться активной частицей ирландского общества до того, как на него обрушилась эта трагедия. Он там, и он думает… по-ТАМОШНЕМУ.

— И каким образом это приближает нас к его методам распространения? — спросил Лепиков.

— Прежде, чем применить подобные средства, он должен был знать, как это сработает в районах его целей.

Лепиков пожал плечами.

— Ну и?

— Что он видит вокруг себя такого, что дает ему эти знания? Каким образом он уверен, что его метод или методы сработают?

— А что, если он мог заразить бумагу? — предположила Фосс.

Бекетт беззвучно зашевелил губами, проговаривая невысказанное слово. Он повторил его вслух:

— Деньги! — Бекетт поднял голову и обнаружил себя в фокусе внимания пяти пар пристально глядящих глаз.

Хапп издал долгое «аххх».

— По почте? — спросил Данзас.

— Но разве это не заразит всякого, кто возьмет в руки подобную почту? — поинтересовался Лепиков.

— Нет, если он запечатал ее в стерильную упаковку внутри конверта, — пояснил Бекетт.

— В пластик, — уточнил Хапп.

— У меня на кухне есть приспособление, — сказал Фосс. — Оно называется «машинка для горячего запечатывания». Для нее продают пластиковые пакеты. Вы кладете остатки пищи в пакеты, термически запечатываете их и можете отправлять в морозильную камеру. Позднее вы вынимаете их оттуда, оттаиваете и разогреваете — быстрый обед.

— Разве это не слишком просто? — возразил Лепиков, но его тон указывал, что он испытывает благоговение перед нарисованной здесь картиной.

— Это именно тот уровень простоты, какой нам нужен, — заявил Хапп. — Это соответствует его стилю.

— Он отправил их в благотворительные учреждения, — возбужденно произнесла Фосс.

— Или кому-то, собирающему пожертвования для ИРА, — добавил Хапп. — Лунное безумие, привлекательное для нашего Безумца.

— Ирлано-американец, — сказала Годелинская. — Кому лучше известно, где принимают пожертвования для ИРА?

— Он мог послать деньги по почте кому угодно в Ирландии, — уточнил Бекетт.

Все посмотрели на него.

— Сами посмотрите, — продолжил Бекетт. — Вы владелец магазина. Вы получаете заказ (деньги прилагаются) отправить товар в США. Или вы просто обычный гражданин, имя взято наугад из телефонного справочника. Вы получаете письмо из Штатов. В нем деньги и простое письмо с объяснениями. Вы отошлете деньги назад? А что, если там нет обратного адреса?

— Но… — Лепиков покачал головой. — Деньги в пластике внутри конверта, разве это не вызовет подозрений у получателя?

— Это еще почему? — спросил Хапп.

— Не понимаю, как это можно объяснить случайному получателю, — ответил Лепиков.

— К чему беспокоиться об объяснениях? — вмешалась Фосс. — Просто послать деньги, в местной валюте. Получатель решит, что ему наконец улыбнулось счастье.

Лепиков ошарашенно уставился на нее.

— В пластиковых пакетах даже нет особой необходимости, — сказала Годелинская. — Если у чумы латентный период, то для посредников не будет опасности. Мы ведь не знаем ее инкубационного периода.

— Если вскрытие внешнего конверта нарушит целостность внутренней упаковки, то это должно сработать, — уточнил Бекетт.

Лепиков, все еще глядя на Фосс, прокашлялся.

— Значит, кто угодно может зайти в американский магазин и купить это приспособление для термического запечатывания пластиковых пакетов?

— Единственное, что при этом нужно, — деньги, — объяснила Фосс.

— Оно дорогое?

— То, что у меня на кухне; стоит меньше тридцати долларов. На сезонной распродаже можно купить его еще дешевле.

— Думаю, это именно то, что мы ищем, — заявил Бекетт.

— И это удовлетворяет всем требованиям, — добавил Хапп. — Все, что ему нужно, это валюта выбранной страны.

— Он идет в любую контору по обмену и говорит, что ему нужно пятьсот долларов в британских фунтах, — сказала Фосс.

— Но разве они не требуют, чтобы он показал паспорт или другой документ, удостоверяющий личность? — спросил Лепиков.

Фосс просто пожала плечами.

— Мне это нравится, но я не могу быть пока уверен, — подвел итоги Бекетт.

— Мы должно отправить сообщение, чтобы начали необходимое расследование по этому поводу, — заявил Данзас.

— Я не удовлетворен, — сказал Лепиков. — Итак, он посылает деньги благотворительным организациям. Это я понимаю. Но с прочими…

— Я слыхала, что католические благотворительные учреждения в Ирландии никогда не слыли особенно богатыми, — прервала его Фосс. — Наличность быстро пойдет в оборот.

— Он мог послать деньги в спортивный клуб, — задумчиво произнес Бекетт.

— Театральной труппе. По всей Ирландии есть небольшие театральные труппы и спортивные команды.

— Деньги — так дьявольски просто, — вздохнула Фосс.

— А как он применяет эту схему к Ливии? — спросил Лепиков. — Мы предполагаем, что он не знает арабского языка.

Хапп поднял руку, напоминая студента, который тщетно пытается привлечь внимание преподавателей. Лепиков насмешливо посмотрел на него.

— Визит в ливийское консульство, посольство, — сказал Хапп. — В ООН. Что ему нужно знать? Адреса благотворительных организаций в Триполи и Бенгази, наверное? Всю эту информацию не трудно приобрести. Есть люди, просто жаждущие ею поделиться. Это их работа.

— Некоторые подобные организации торгуют списками своих адресов, — вспомнил Бекетт. — Или меняют — свой список на ваш.

— Когда я был в ЮКЛА, — сказал Хапп, — политический активист мог получить практически любой список, какой хотел. Я знаю одного специалиста по компьютерам, прошедшего школу воровства подобных списков из банков памяти и затем продававшего их.

Данзас повернулся и посмотрел поверх своего длинного носа на Хаппа.

— Ты был связан с политическими активистами?

— Здесь это называлось житейскимопытом, — буркнул Хапп.

— Мы описываем мир анархии и безумия, — ворчливо заявил Лепиков.

— В который Советский Союз внес значительный вклад, — добавила Годелинская.

Лепиков обратился к ней по-русски:

— Подобные ремарки не пройдут незамеченными.

Годелинская ответила по-английски:

— Это меня совершенно не волнует. — Она отодвинула свой стул от стола и перегнулась, свесив голову до пола.

— Вам дурно? — спросил Бекетт.

Он поднялся и обошел вокруг стола, чтобы стать рядом с ней.

Ему было видно белое пятно на пыльной стороне ее кисти. Оно было весьма отчетливым. Ранее Бекетт предпочитал считать его пятнышком лабораторной краски, размазанной косметики или комком зубной пасты. Теперь… он почувствовал холод в животе.

Голос Годелинской звучал слабо и словно издалека:

— Да, я чувствую дурноту. — Она кашлянула. — Странное ощущение. Одновременно и дурнота, и возбуждение.

— Думаю, нам обеим лучше вернуться в госпиталь, — сказала Фосс.

Бекетт повернулся, чтобы посмотреть на нее.

— И вы тоже?

— Великий папа всех головных болей, — слабо усмехнулась Фосс.

Годелинская выпрямилась, вид у нее был бледный.

— Удивлюсь…

— Это просто невозможно! — воскликнул Лепиков.

— Как Безумец мог узнать об этом месте и о том, чем мы занимаемся? — спросил Данзас.

Хапп встал и обошел вокруг стола, чтобы стать рядом с Бекеттом. Они оба смотрели на Годелинскую. Бекетт поднял ее левое запястье и пощупал пульс.

— Сто десять, — сказал он.

— Значит, все наши умозаключения были бесполезны? — спросил Данзас. — Не является ли один из нас Безумцем?

Хапп выглядел испуганным.

— Один из нас?

— Нет-нет; — сказал Данзас. — Но кто-то из тех, с Кем мы общаемся.

— Давайте отправим этих женщин в госпиталь, — приказал Бекетт и ощутил приступ страха за свою собственную семью.

Он подумал, что они надежно изолированы в семейном рыбацком лагере в северном Мичигане.

Глава 15

Старик: «Что ты знаешь о моем горе? Ты, юнец, никогда не имевший женщины?»

Юноша: «Ты, хнычущий старый ублюдок. Ты и тебе подобные убили все надежды моей жизни. Ты думаешь, мне не ведомо горе от потери того, чего я никогда не имел?»

Отрывок из ирландской пьесы «Время чумы»

Летя в Париж, Джон усиление размышлял о том, что уже сделал (и делает), чтобы скрыть свои следы. Самолет «Боинг-767», где авиалиния ввела «усовершенствования» — гладкую кожаную обивку в первом классе, служащих в салоне, прекрасный выбор вин и еды, — быстро двигался вперед. Соседом Джона был толстый израильский бизнесмен, похвалявшийся, что заказал кошерное. Джон не отвечал, просто глядел в иллюминатор на облачный покров над Атлантикой. Израильтянин пожал плечами и достал портфель, из которого извлек пачку бумаг, чтобы поработать над ними.

Джон взглянул на часы, подсчитывая разницу во времени с Сиэтлом. Вот сейчас следователи просеивают пепел дома в Балларде. Разумеется, они сразу же заподозрят поджог.

Всепоглощающая вспышка — множество термитных зарядов, фосфор, рассыпающийся из влагозащитной оболочки, взрывающиеся бутылки со смесью эфира и гидроксида аммония. Следователи, естественно, будут искать человеческие останки, но в жаре этого огня не смогут уцелеть даже кости. Будет не удивительно, если они решат, что «Джон Мак-Карти, изобретатель» погиб во время случайного пожара в своей лаборатории.

Сильного жара может быть достаточно.

Следователи будут с трудом добывать улики, которые им понадобятся. Слишком поздно — пепел будет безнадежно перемешан.

У Джона зудело запястье под часами. Он снял часы и почесался, взглянув на обратную сторону корпуса. Там вилась профессионально сделанная гравировка «Дж. Г. О'Д.». Джон Гаррет О'Дей или Джон Гарреч О'Доннел. Паспорт О'Дея уютно устроился в кармане его пальто, рядом с сердцем. Паспорт О'Доннела лежал вместе с запасными в секретном отделении сумки под сиденьем впереди него. Джон застегнул ремешок часов. Гравировка была маленьким, но вполне удачным штрихом.

В его бумажнике содержались соответствующие подтверждения личности О'Дея. Самой простой подделкой из всех была карточка социального страхования. Прежде чем стать куском сплавленного металла в подвале в Балларде, маленький печатный станок произвел набор соответствующих карточек и бланков. Чековая книжка у него была настоящая из Первого Национального Банка Сиэтла, домашним адресом был указан адрес одного из его офисов. Денег на ней немного, но достаточно для доказательства действительности счета. В сумке, стоящей у его ног, лежали письма от выдуманных друзей и деловых партнеров, все адресованные на соответствующий офис, с погашенными марками. Все согласовано с его паспортом. Джон Гаррет О'Дей устоит перед любым случайным расследованием. Не то, чтобы он ожидал подобного случая, но все же.

В сумке вместе с запасными паспортами был его набор для подделки документов и двести тридцать восемь тысяч долларов в валюте Соединенных Штатов. В кожаном кошельке у него на талии было двадцать тысяч долларов в дорожных чеках, приобретенных блоками по пять тысяч долларов. В бумажнике — две тысячи долларов США и две тысячи сто французских франков, аккуратными хрустящими купюрами из меняльной конторы в аэропорту Ситак. Джон думал об этих деньгах как о «резервном топливе» для завершения мести О'Нейла.

В аэропорту Шарля де Голля он поднялся по изрядно устаревшим пластиковым трубам в багажное отделение. Джон получил еще одну свою сумку и вышел под вывеской «для не имеющих к предъявлению» в туманный день. Под бетонным навесом, укрывавшим такси и маршрутные автобусы, стоял густой запах дизельного топлива. Грохот работающих двигателей был громким и нестройным. Мрачная женщина романского типа с тяжелыми чертами лица и толстыми губами стояла прямо впереди него, в очереди на такси, окруженная сумками с покупками и потрепанным багажом, крича по-итальянски на двух девочек-подростков, явно не желавших томиться в ожидании. Ее голос раздражал Джона. Он чувствовал тяжесть в голове. Мысли его еле ворочались. Джон приписал это резкой смене часовых поясов. Его биологические ритмы были нарушены.

Джон почувствовал огромное облегчение, когда итальянка со своими детьми забралась в такси и уехала. Это было даже лучше, войти в свое собственное такси и откинуться назад на прохладную обивку. Машина была ярко-голубым дизельным «мерседесом». За рулем сидел худой мужчина с острыми чертами лица, одетый в черную нейлоновую куртку с прорехой на правом плече, из которой выглядывала белая подкладка.

— Отель «Нормандия», — сказал Джон и закрыл глаза.

Болел желудок, и он подумал: «Я голоден». В отеле должно быть обслуживание в номерах. И кровать. Поспать, вот что сейчас ему нужно.

В такси подремать не удалось, хотя Джон и держал свои глаза закрытыми большую часть пути. У него осталось общее впечатление быстрого движения вдоль автострады. Случайный звук тяжелого грузовика потревожил Джона. Водитель изрыгнул несколько изощренных проклятий. Один раз раздался пронзительный визг сирены. По смене ритма Джон понял, что они съехали с кольцевой на улицы Парижа. Они стали чаще останавливаться и дергаться с места. Было уже темно, когда они добрались до отеля. Слегка моросило — начинался дождь. Джон расплатился с водителем, подкинув тому щедрые чаевые, удостоенные ворчливого «мерси, месье». Привратника не было видно. Джон подобрал свои сумки и протиснулся между двух качающихся стеклянных дверей навстречу спешащему пожилому мужчине в бежевой форме.

Тот взял сумки Джона и приветствовал его на английском.

— Добро пожаловать, сэр. Добро пожаловать.

Вестибюль благоухал едким инсектицидом.

Оказавшись в своей комнате, Джон выложил смену одежды на утро и пощупал свой живот. Больно. И ощущается некоторая припухлость.

«У меня нет времени болеть».

Воздух в комнате был угнетающим, слишком теплым и с затхлым запахом. Джон задернул шторы на двух высоких окнах, выходивших на авеню Сент-Оноре, и повернулся, чтобы обозреть свое жилище. Скучные зеленые с серым цветочные узоры на обоях. Ему было слышно, как неподалеку скрипит и лязгает устаревший лифт. Комната не была точно квадратной, она имела форму трапеции — с кроватью, стоящей у широкого конца. Дверь в крохотную ванную комнату открывалась в одном из углов узкого конца. Ко входу можно было добраться, обогнув тяжелый комод. Что до шкафа, то это было гигантское мебельное чудовище из темного дерева — с выдвижными ящиками в центре и отделениями для вешалок по обе стороны за скрипучими дверьми. Нижний ящик, выдвинувшись, открыл под собой узкое пространство. Джон положил туда свой бумажник, паспорт и дорожные чеки. Потом задвинул ящик на место.

«Я закажу в номер какой-нибудь суп».

При этой мысли Джон почувствовал, что съеденное ранее поднимается из желудка. Он едва успел добраться до ванной, где его вырвало в туалет. Он вцепился одной рукой в умывальник, желудок его содрогался и содрогался.

«Проклятье! Проклятье! Проклятье!»

Джон подсознательно испытывал страх, что подхватил в своей лаборатории «Бродягу», случайное ответвление его безупречно сработанной чумы. Нечто, не замеченное в погоне за успехом.

Немного погодя он с трудом поднялся на ноги, ополоснул лицо над умывальником и спустил воду. Ноги его дрожали от слабости. Джон пошатываясь вышел из ванной комнаты и бросился вниз лицом на постель. Она пахла каустическим мылом, в нос ударило рвотной вонью.

«Не вызвать ли мне врача? В Американском госпитале должны быть весьма компетентные врачи».

Но, вероятно, врач сможет его запомнить. И пропишет антибиотики. Джон задумался над тем фактом, что сам придал своей чуме способность питаться антибиотиками.

«Что если это «Бродяга» из лаборатории?»

Джон с трудом, чисто волевым усилием, поднялся на ноги, положил свою драгоценную сумку на дно платяного шкафа и закрыл скрипучую дверь. Он на мгновение прислонился к прохладному дереву, пытаясь восстановить силы. Оттолкнувшись от шкафа, Джон упал спиной на кровать и расслабленно натянул на себя одеяло. Рядом с изголовьем был выключатель. С третьей попытки Джон смог до него дотянуться. Темнота поглотила комнату.

«Не сейчас, — подумал он. — Пока нет».

Джон не заметил, когда заснул, но когда открыл глаза, по краям оконных занавесей пробивался дневной свет. Он попытался сесть, но мышцы отказались подчиняться. Его охватила паника. Тело было холодным и насквозь промокшим от пота.

Медленно, сконцентрировав силу воли, Джон выпростал одну руку и ощупью отыскал телефон.

Оператор, думая, что ему требуется прибрать в комнате, послал горничную-испанку. Это была крепкая пожилая женщина с крашеными волосами и толстыми руками, мускулы которых были обтянуты тугими рукавами.

Воспользовавшись своим собственным ключом, она влетела в комнату, поморщила нос от густого запаха рвоты, углядела обессиленное лицо Джона под смятым покрывалом и сказала на английском с изрядным акцентом:

— Вы желать доктор, сеньор?

Задыхаясь после каждого слова, Джон ухитрился произнести:

— Они… слишком… дорого… стоящие…

— Все есть дорогостоящий, — согласилась горничная, подойдя и встав рядом с кроватью. Она положила прохладную ладонь ему на лоб. — У вас лихьорадка, сеньор. Это есть ужьасные французские соусы. Они плохие для жьелудок. Вам следует держаться подальше от жьирных пищ. Я прьинису вам чего-нибудь. Мы смотреть, как поживаете вы скоро, а? — Женщина похлопала его по плечу. — А я не так дорогостоящий, как доктора.

Джон не заметил ее ухода, но вскоре она снова оказалась рядом с ним с дымящейся чашкой чего-то горячего в руке. Он унюхал куриный суп.

— Немного бульона для жьелудок, — сказала женщина, помогая ему сесть.

Бульон обжег Джону язык, но вызвал чувство успокоения в желудке. Он выпил большую его часть, прежде чем снова опустился спиной на подушки, взбитые для него горничной-испанкой.

— Я Консуэла, — сказала она. — Я приду обрьатно, когда закончу другие комнаты. Вам есть лучше теперь, а?

Консуэла вернулась еще с одной порцией бульона, разбудила Джона и помогла ему спустить ноги с кровати Ей пришлось поддержать его.

— Вы пить. — Горничная придерживала его руку с чашкой, принуждая выпить весь бульон.

— Вы лучше, — сказала она, но Джон не чувствовал себя лучше.

— Сколько времени? — спросил он.

— Время сделать постель и одьеть вас в ночную одежду.

Горничная принесла снаружи кресло и втиснула его рядом с изголовьем кровати. Она подняла Джона и усадила в это кресло, где он сидел, пока она расправляла постель и сворачивала покрывало.

«Господи, какая она сильная», — подумал Джон.

— Вы скрьомный мужчина, — заявила женщина, стоя перед ним подбоченясь.

— Мы раздеваем только до нижнего белья, а? — Она хихикнула. — Не надо крьасного лица, сеньор. Я похьронила двоих мужей. — Горничная перекрестилась.

Не способный к сопротивлению, едва отдающий себе отчет в происходящем, Джон был пассивен, пока Консуэла раздевала его и водворяла в постель. Простыни холодили его тело.

Она оставила занавески закрытыми, но Джон все же ясно различал дневной свет.

— Сколько времени? — выдавил он.

— Время Консуэле делать множество дрьугой работы. Я приду назад и принесу еще бульон. Вы прогольодались?

— Нет. — Джон слабо покачал головой.

Широкая усмешка осветила ее лицо.

— Вы счьастливчик для Консуэлы, а? Я говьорю на хорьошем англьийском, нет?

Он ухитрился кивнуть.

— Это счастливая вещь. В Мадриде я есть горничная для американцев. Мой первый муж есть мексиканец из Чикаго в США. Он учить меня.

— Спасибо, — это было все, что Джон был способен сказать.

— Трасиос э Диас, — прожурчала горничная и соизволила удалиться из комнаты.

Джон уснул. Во сне ему досаждали кошмары о Мери и двойняшках.

— Пожалуйста, не надо больше снов О'Нейла, — бормотал он. Джон ворочался в постели, неспособный избежать воспоминаний О'Нейла — двойняшки, играющие на заднем дворе их дома. Мери, радостно смеющаяся над рождественским подарком.

— Она была так счастлива, — прошептал Джон.

— Кто счастльивый? — Это была стоящая рядом с ним Консуэла. Из-под занавесок на окнах просачивалась темнота.

Джон учуял куриный бульон.

Под его спину просунулась мускулистая рука и поставила его в вертикальное положение.

Другая рука держала бульон, чтобы Джон мог пить. Бульон был только слегка теплым и на вкус получше, чем в первый раз. Джон услышал, как чашка звякнула, когда Консуэла поставила ее на тумбочку рядом с телефоном.

— Эскузадо, — сказала она и щелкнула пальцами. — Ванная! Вы желать идти в ванная?

Джон кивнул.

Консуэла втащила его в ванную комнату и оставила, прислонив к умывальнику.

— Я жду сньаружи, — сообщила она. — Вы зовете, а?

Когда она уложила его обратно в свежезастеленную кровать, Джон спросил:

— Какой… день?

— Этот день? Этот день после, как вы прибыть, сеньор О'Дей. Это день, когда О'Дей лучше, а? — Горничная усмехнулась своей шутке.

Он не смог ей ответить, беспомощно подергав губами.

— Вы не жьелаете дорьогой доктор, сеньор?

Джон качнул головой из стороны в сторону.

— Мы смотрим завьтра, — заявила горничная. Она вышла, задержавшись, чтобы выдать ему веселое «Аста маньяна!», прежде чем закрыть дверь.

Утро можно было определить по возвращению Консуэлы. На этот раз она принесла маленькую чашку с вареным яйцом в дополнение к бульону. Горничная подперла его подушками и накормила яйцом с ложечки, вытерев подбородок словно младенцу, прежде чем дать бульон.

Джону показалось, что сил прибавилось, но в мозгах все еще была путаница и сводящая с ума неспособность определить, какой сейчас день или час. Консуэла расстраивала Джона, увертываясь от его вопросов.

— Это день, когда О'Дей есть двьа яйца утром.

— Это день, когда О'Дей имеет мьясо и хлеб для обеда.

— Это день, когда О'Дей имеет морьоженое с его комида.

— …день, когда О'Дей… день, когда О'Дей… — Веселое лицо Консуэлы стало приметой неисчислимых дней, но Джон чувствовал, как к нему возвращаются силы. В одно прекрасное утро Джон принял ванну. Он больше не нуждался в помощи, чтобы добраться до ванной комнаты.

Когда Консуэла унесла тарелки из-под его завтрака, Джон поднял трубку телефона и попросил управляющего. Оператор ответила, что НЕМЕДЛЕННО соединит его с месье Депла. И меньше, чем через две минуты, Депла был на линии, разговаривая с ярко выраженным британским акцентом.

— А, мистер О'Дей. Я как раз собирался вам позвонить по поводу вашего счета. Обычно мы требуем еженедельной оплаты, а уже девять дней… но в таких обстоятельствах… — Он откашлялся.

— Если вы пришлете кого-нибудь, я подпишу необходимые дорожные чеки, — сказал Джон.

— Сейчас, сэр. Я сам принесу счет.

Джон извлек пакет дорожных чеков из-под ящика шкафа и теперь ждал в постели, пока придет Депла.

— Жерар Депла к вашим услугам, сэр. — Управляющий был высоким седовласым мужчиной с приятными правильными чертами лица и широким ртом с крупными зубами. Он предъявил счет на маленьком черном подносе, сбоку аккуратно помещался карандаш.

Джон подписал десять чеков и попросил, чтобы ему принесли сдачу.

— Для Консуэлы, — пояснил он.

— Драгоценность из драгоценностей, — улыбнулся Депла. — Я на вашем месте посоветовался бы с врачом, но все хорошо, что хорошо кончается. Должен сказать, что вы выглядите значительно лучше, сэр.

— Значит вы заглядывали ко мне? — спросил Джон.

— В данных обстоятельствах, сэр. — Депла поднял поднос и подписанные чеки. — Но Консуэла зачастую оказывается права насчет болезней гостей. Она уже давно у нас работает.

— Если я обзаведусь собственным хозяйством во Франции, то непременно у вас ее украду, — хмыкнул Джон.

Депла хихикнул.

— Постоянный риск в нашем деле, сэр. Можно ли мне поинтересоваться, какие дела привели вас в Париж?

— Я консультант по инвестициям, — солгал Джон. Он изобразил перед Депла озабоченного бизнесмена. — И я опаздываю на важную встречу по поводу одного проекта. Я вот думаю, не может ли отель предоставить мне напрокат машину с шофером, разговаривающим по-английски?

— С какого дня, сэр?

Джон проверил свои внутренние резервы — маловато. Но всего через четыре дня… Остров Эчилл… письма. Необходимо было еще кое-что сделать, прежде чем предпринять последующие шаги. Он чувствовал, что времени осталось мало. Придется изменить планы.

Джон глубоко вздохнул.

— Завтра?

— Разумно ли это, сэр? Вы выглядите намного лучше, благодаря отличной заботе Консуэлы, но даже так…

— Это необходимо, — сказал Джон.

Депла выразительно пожал плечами.

— Могу ли я спросить, куда вы направляетесь, сэр?

— В Люксембург. А потом, наверное, обратно в Орли. Я не уверен. Машина будет мне нужна на несколько дней.

— Машиной? — Депла явно был поражен. — Орли? Вы куда-то летите?

— Я собирался, когда было чуть сильнее…

— Поговаривают об еще одной забастовке авиадиспетчеров, — сказал Депла.

— Тогда я могу воспользоваться машиной, чтобы добраться до Англии.

— Так далеко! — По тону Депла было понятно, что он считает своего постояльца расточительным.

Как и весь остальной штат отеля, особенно Консуэла.

— Эти амьериканцы! Он не будет платить доктору. Сльишком дорого. Но он наньимает машину и водьителя, говорящего по-англьийски для подьобного путешествия. Мои амьериканцы в Мадриде проявльяли такьие же признаки безьумия. Они вопят на песетес, и потом они покьупают тельевизор, такой большой, что его нельзя двьигать, кромье как с брьигадой грьузчиков.

Глава 16

Я думаю, мужчины всегда были по большей части тупой и бесчувственной массой. Их эмоции покрыты рубиновой тканью.

Они противятся чувствительности и завершенности, исходящим от женщин — цементу, скрепляющему все воедино. Когда наши сторожа оставляют переговорник открытым, я слышу, как снаружи Падрейк бормочет о том, какого мужчину он возьмет в свой Круг Дружбы, мучаясь над именами, то это имя, то другое. Круг Дружбы! Все они ищут что-нибудь, что снова соберет нас вместе, что-нибудь, что поддержит их и пронесет сквозь эти ужасные времена.

Дневник Кети О'Хара

Не раздеваясь, Бекетт вытянувшись лежал на своей спартанской раскладушке в крохотной комнате ДИЦ. Он заложил руки за голову, чувствуя костяшками пальцев комковатую подушку. Единственным источником света в комнате были часы с подсветкой на столе возле его головы. Полтретьего ночи. Глаза Бекетта были открыты. В горле у него застрял комок, который он никак не мог проглотить.

«Слава Богу, моя семья пока в безопасности», — думал Бекетт.

Вся эта зона северного Мичигана была оцеплена войсками.

«Мы идем по пути Франции и Швейцарии».

«Распались».

Он знал, что стоит только закрыть глаза, как сознание заполонят воспоминания об умирающей Ариене Фосс.

— Я замерзаю! — не переставала она жаловаться.

Впрочем, между жалобами Фосс снабжала их клинической картиной своих симптомов, как они виделись изнутри сознанию, окончательно настроившемуся на медицинские детали.

В палате госпиталя были светло-зеленые стены и твердый пластиковый пол, покрытый пятнами засохшего антисептика. Окон не было. Лишь картина с горным пейзажем висела на стене, создавая иллюзию пространства за стенами стерильной комнаты. Линии проводов в сером изоляционном покрытии выходили из-под ложа Фосс, прячась в коробке электронной системы, наблюдавшей за ее жизненными показателями. Лишь одна прозрачная трубочка сбегала из капельницы в ее правую руку: раствор Рингера.

Со своего кресла возле ее кровати Бекетт мог держать в поле своего зрения и монитор, и пациентку. Губы Фосс шевелились. Звука не было, глаза закрыты. Губы шевельнулись снова, потом послышалось:

— Был наплыв той странной разновидности дезориентации, — прошептала она. — Вы уловили это?

— Да, Ари.

— И с Дореной тоже? Что она говорит?

Бекетт подвинул лампу ближе к тетради на своих коленях и сделал пометку.

— У нас скоро будет доклад от Джо, — сказал он.

— Скоро, — прошептала Фосс. — Что это означает?

— Через час или около того.

— Через час или около того меня уже здесь может не быть. Эта штука быстрая, Билл. Я это чувствую.

— Я хочу, чтобы вы мысленно вернулись назад, — сказал Бекетт. — Какой первый симптом заставил вас заподозрить, что это чума?

— На моей правой стопе этим утром появилось белое пятно.

«Белые пятна на конечностях», — записал Бекетт.

— А раньше ничего? — спросил он.

Фосс открыла глаза. Зрачки были остекленевшими, веки — опухшими. Ее кожа была бледной и бескровной, как у мертвеца. Почти такого же цвета, как и подушка под головой. Кукольные черты обрюзгли, вьющиеся волосы спутались и были влажными от пота.

— Вспоминайте, — приказал Бекетт.

Фосс закрыла глаза, потом прошептала:

— Ах, нет.

— Что? — Он склонился к ее голове.

— Это не могло быть симптомом, — прошептала она.

— Что?

— Позавчера я проснулась с мозолями, как у черта.

Бекетт быстро начал записывать.

— Вы это тоже протоколируете? — шепотом спросила Фосс.

— Вообще все, что может оказаться важным. Что еще?

— Я приняла ванну и… Иисусе! У меня болит кишечник.

Бекетт сделал пометку, потом сказал:

— Вы приняли ванну.

— Это было странно. Казалось, что вода никак не нагреется как следует. Я думала, что это проклятые сантехники, но была туча пара, и кожа у меня покраснела. Хотя мне было холодно.

«Сенсорное искажение», — записал Бекетт, потом:

— Вы не обливались холодной водой?

— Нет. — Фосс медленно качнула головой из стороны в сторону. — И я была голодна. Я съела два завтрака. Я думала, это просто весь этот беспорядок и… вы знаете.

— Вы не щупали себе пульс?

— Не думаю. Я не помню. Господи, меня это обеспокоило, так много есть. Меня всегда тревожит набираемый вес. Куда вы поместили Дорену?

— Чуть дальше по коридору. Мы поставили ультрафиолетовые излучатели и антисептические распылители в проходе между комнатами. Мы решили, что это хорошая идея… просто на всякий случай.

— На случай, если одна из нас получила порцию чумы, а вторая нет. Хорошая мысль. Что это за дрянь в капельнице?

— Просто раствор Рингера. Мы собираемся попробовать немного новой крови. Вам нужна лейкоцитарная стимуляция.

— Значит, она уже добралась до костного мозга.

— Мы в этом не уверены.

— Как только я увидела то белое пятно у себя на лодыжке, Билл, думаю, что уже тогда все поняла. У меня кишки стали, словно комок льда. Но мне не хотелось об этом думать. Вы заметили пятно у Дорены на руке?

— Да.

— Сделайте основательное вскрытие, — сказала Фосс. — Отыщите все, что сможете. — Она закрыла глаза, потом снова открыла.

— Я долго была без сознания?

— Секунду.

— Нет! Когда вы принесли меня сюда?

— Около часа.

— Это обрушилось, словно тонна кирпича, — сказала Фосс. — Я помню, как вы сажаете меня на край кровати, чтобы помочь надеть халат, а потом — ап!

— У вас упало давление.

— Я так и думала. А что с другими женщинами в ДИЦ? Это распространяется?

— Боюсь, что так.

— Дерьмо! — Она помолчала мгновение, потом: — Билл, не думаю, что от вашей антисептической обработки будет много толку. Я думаю, что носителями являются мужчины.

— Боюсь, что вы правы, — Бекетт откашлялся.

— Какая температура?

— Сначала был жар, а сейчас снижается — девяносто девять и семь десятых. — Бекетт посмотрел на монитор. — Сердцебиение сто сорок.

— Собираетесь попробовать наперстянку?

— Я заказал немного ланоксина, но мы еще обсуждаем это. На Дорену он не слишком подействовал.

— Вскрытие, — прошептала Фосс. — Ищите фибробласты.

Он кивнул.

— Боже, — сказала она. — В печени ощущения, как в использованном футбольном мяче.

Бекетт сделал пометку.

— Вы пробовали интерферон… Дорене? — прошептала Фосс.

— Да.

— И что?

— С тем же успехом можно было применять дистиллированную воду.

— Я заметила, что моя сиделка — мужчина. Насколько плохо обстоят дела с другими женщинами?

— Плохо.

— Что вы делаете?

— Мы перекрыли все помещения. Нам повезло, что этот комплекс строился так, чтобы противостоять радиоактивному заражению.

— Думаете, любая из них может подхватить чуму?

— Слишком рано что-то говорить.

— Есть ли какие-то идеи насчет того, как это сюда попало?

— Любой из нас мог занести это. Лепиков думает, что это он. Он говорит, что никак не может связаться со своей семьей в Советском Союзе.

— Данзас из Бретани, — прошептала Фосс.

— Но он уже давно там не был.

— Лепиков, — сказала она. — Он получил все виды инструктажа, прежде чем был послан сюда. Годелинская на это жаловалась. Специалисты, эмиссары… Лепиков уверен, что у него ослабленная форма.

— У вас есть какие-нибудь симптомы? — спросила она.

— Небольшой насморк и легкая лихорадка, но это было еще пять дней назад.

— Пять дней, — прошептала Фосс. — А я уже умираю.

— Мы предполагаем, что инкубационный период не больше трех или четырех дней, — пояснил Бекетт. — Может быть, даже меньше. Мужчине может потребоваться пара дней, чтобы стать активным носителем.

— Легкая форма для мужчин, смертельная — для женщин, — прошептала Фосс, потом громче: — Этот Безумец — грязный сукин сын! Они все еще думают на О'Нейла?

— Никто в этом больше не сомневается.

— Думаете, он тоже носитель?

Бекетт пожал плечами. Не было смысла рассказывать ей про Сиэтл и Такому. С нее и так достаточно.

— Я бы хотел свести воедино ваши симптомы.

— Может быть, на это времени у нас больше не будет, так что давайте сейчас.

— Не сдавайтесь, Ари!

— Вам легко говорить, — она молчала почти целую минуту, потом сказала:

— Расстройство желудка в то утро, когда я чувствовала себя возбужденной. Потом жажда. У Дорены было то же самое?

— Идентично.

— Головная боль. Боже, временами это просто невозможно терпеть. Сейчас еще сносно. Вы даете мне какое-то обезболивающее через капельницу?

— Пока нет.

— У меня болят соски, — сказала Фосс. — Я вас уже просила, чтобы вы сделали лучшее чертово вскрытие в своей жизни?

— Я помню.

Тихонько зашел Данзас и шепнул Бекетту:

— Дорена Только что умерла.

— Я слышала, — сказала Фосс. — Вот еще одно, Билл. Обостренный слух. Все так чертовски громко! Вы можете привести мне рабби?

— Мы пытаемся, — начал Данзас.

— Прекрасное время для меня вернуться к… Проклятье! Мой трахнутый желудок в огне! — Она посмотрела мимо Бекетта на Данзаса. — Этот Безумец просто грязный садист. Он должен знать, в какой муке умирают его жертвы.

Бекетт раздумывал, не стоит ли ей рассказать о том, что большинство женщин впадали в кому и умирали, не просыпаясь. В конце концов он решил об этом умолчать. Не было смысла демонстрировать, что попытка сохранить Ариене жизнь лишь продлевала ее боль.

— О'Нейл, — прошептала она. — Интересно, чувствовала ли его жена какую-нибудь… — Фосс закрыла глаза и замолчала.

Бекетт приложил ладонь к артерии на ее шее. Он наклонился к монитору: кровяное давление шестьдесят на тридцать. Пульс падает.

— Каждый антибиотик, опробованный нами на Дорене, только ухудшал ее состояние, — пояснил Данзас. Но, возможно, мы могли бы попробовать какие-нибудь хемо-препараты…

— Нет! — Это была Фосс, голос ее был неожиданно громким и резким. Она повернулась и пристально посмотрела на Бекетта. — Ничего не рассказывайте моему мужу про боль.

Бекетт проглотил комок в горле.

— Я не буду.

— Скажите ему, что это было очень легко… очень спокойно.

— Может быть, немного морфина? — предложил Бекетт.

— С морфином я не смогу думать. А если я не смогу думать, то не смогу и рассказывать вам, что со мной происходит.

В комнату вошел санитар в белой куртке поверх армейской формы. Это был молодой мужчина с мелкими невыразительными чертами лица. Его именная бирка гласила: «Диггинс». Он перепугано уставился на неподвижную фигуру Фосс.

Бекетт мрачно посмотрел на него.

— Вы ищете подходящий тип крови с ослабленной инфекцией?

— Да, сэр. У донора подтвержденная инфекция мочевого пузыря. Он уже на кушетке.

— Количество лейкоцитов? — спросил Бекетт.

— Доктор Хапп сказал, что достаточно высокое. Точных цифр у меня нет.

— Тогда давай его сюда. Он просто вызвался сдавать кровь.

Диггинс остался стоять на том же месте.

— Это правда, сэр, что мы все переносчики этой штуки? Все мужчины здесь?

— Вероятно, — буркнул Бекетт. — Тот донор, Диггинс.

— Простите, сэр, но снаружи задается масса вопросов… закрытые двери и все такое.

— Нам придется это просто выдержать, Диггинс! Вы собираетесь доставить сюда донора?

Диггинс немного поколебался, потом сказал:

— Я посмотрю, что я могу сделать, сэр.

Он повернулся и поспешил прочь из комнаты.

— Дисциплина катится к черту, — улыбнулась Фосс.

Бекетт посмотрел на монитор — пульс восемьдесят три, кровяное давление пятьдесят на двадцать пять.

— Какое у меня давление? — спросила Фосс.

Бекетт сказал ей.

— Так я и думала. Я испытываю некоторые затруднения с дыханием. Мне холодно. Дрожат ли у меня ноги?

Бекетт приложил руку к ее правой ступне.

— Нет.

— А ощущение именно такое. Знаете, Билл, я кое-что поняла. Я не боюсь смерти. Умирание освободило меня от всего дерьма. — Фосс замолчала, потом добавила слабым голосом: — Не забудьте, дружок — лучшее чертово вскрытие…

Не услышав продолжения, Бекетт взглянул на монитор. Он мог почувствовать, как ее пульс угасает под его рукой. Монитор показывал десять ударов в минуту, и частота продолжала снижаться. Кровяное давление резко упало. Как раз пока Бекетт смотрел на приборы, он почувствовал, как пульс замер под его пальцами. Монитор издал резкий и продолжительный электронный визг.

Данзас обошел вокруг кровати и отключил приборы.

В наступившей внезапно тишине Бекетт снял свою руку с шеи Фосс. По его щекам катились слезы.

— Будь он проклят! Будь он проклят! — бормотал он.

— Мы договорились, что будем проводить вскрытие в операционной, — сказал Данзас.

— Отвяжись, ты, кровожадный французский зануда! — заорал Бекетт.

Глава 17

Я всегда испытывал определенный ужас перед политическими экономистами. Это началось с тех пор, как я однажды услышал заявление одного из них о том, что он боится, если голод 1848 года в Ирландии убьет не больше миллиона человек. А этого, мол, едва ли хватит для улучшения дел.

Бенджамин Джоуэтт, хозяин Баллиойля, Оксфорд

— Конечно, мистер президент, — заявил генеральный секретарь, — можно найти какой-нибудь способ, чтобы спасти то, что осталось от вашей Команды в ДИЦ. Кажется, они там прекрасно сработались.

Генеральный секретарь. Халс Андерс Берген, был норвежцем, получившим образование в Англии. С мужчиной на том конце телефонной линии он сыграл множество партий в гольф, во время которых они были друг для друга Хабом и Адамом. Но сегодня Адам Прескотт твердо уселся в своем кабинете президента Соединенных Штатов. В его голосе уже не осталось и следа дружеской теплоты.

«Что его так тревожит, помимо очевидного?» — размышлял Берген. Было что-то, о чем Прескотт не желал говорить без сложных предварительных переговоров. Президент выглядел весьма рассеянным. Зачем ему беседовать о процедурах стерилизации зараженных районов в то время, когда обсуждается трагедия в Денвере? Эти процедуры были выработаны и приняты всеми участниками. Не может ли быть чего-нибудь нового в издержках?

— Я согласен, сэр, что экономические реалии имеют первостепенную важность, — сказал Берген. Потом он просто слушал, пока Прескотт разыгрывал свой гамбит. Расходы, которые в тысячи раз превышали затраты на ликвидацию любого другого бедствия в истории человечества, явно были лишь частью непосредственных забот президента.

«Уж не думает ли он о стерилизации Денверского комплекса?» — размышлял Берген.

От этой мысли его рука с телефонной трубкой дрогнула.

Берген, мужчина, способный разговаривать прямо, когда это от него требовалось, задал вопрос без обиняков.

— Помещения, не людей, — ответил Прескотт.

Берген облегченно вздохнул. Слишком уж много смертей произошло. Это означало, однако, что колорадская чумная резервация была не просто слухами, а жестокой реальностью. Там должны были изолировать зараженных мужчин. Почему тогда нельзя отправить туда Команду ДИЦ?

— Может ли Команда эффективно работать без лабораторий ДИЦ? — спросил Берген.

Прескотт так не думал.

Берген обдумал этот факт. Очевидно, Прескотт и его советники испытывают нужду в военном аспекте использования ДИЦ. Комплекс ДИЦ можно стерилизовать и разместить там военных.

Но что с Командой?

— Они сэкономили нам массу времени с той поры, как разразилась чума, — сказал Берген. — А теперь, когда выяснилось, что Безумец — это О'Нейл, четверо мужчин…

Президент прервал его. Он не хотел изолировать столь блестящие умы. Но что с ними делать, когда ДИЦ будет ввергнут в огонь стерилизации? В колорадской резервации просто нет подходящих помещений.

По внезапному наитию Берген спросил:

— А нельзя ли их отправить в тот новый центр в Англии?

Президент немедленно и неискренне рассыпался в похвалах такому блестящему предложению. Мол, только гений мог до такого додуматься.

Берген отвел красную телефонную трубку от своего уха и уставился на нее, потом вернул на место. Из нее все еще изливался елей. Берген посмотрел через кабинет на обшитую панелями стену, дверь темного дерева. Его рабочее кресло было лучшим из того, что могла поставить Дания, и он откинулся на его спинку, по-прежнему держа трубку около уха. Выдвинуть предложение отправить этих людей в Англию мог бы и ребенок, но Берген начинал понимать политические проблемы президента.

Если бы четверо зараженных мужчин из команды ДИЦ были на самолете, то они могли бы потерпеть аварию в незараженном районе. Место катастрофы будет нуждаться в «Паническом Огне».

Берген поставил этот вопрос перед Прескоттом, вслушиваясь в неуловимые намеки ответа президента.

Да, это очень плохо, что пресса и публика не восприняли официального названия «Новый Огонь». Слова ПАНИКА и ОГОНЬ имеют особенно вредный подтекст, когда используются в подобном сочетании. Впрочем, когда появляется одно, то моментально возникает и другое. Даже если этот опломбированный самолет не разобьется, любые новые вспышки чумы по маршруту полета могли бы возбудить сильные подозрения, что инфекцию распространили вновь прибывшие. Что она каким-то образом вышла из-под контроля и поразила новые невинные жертвы. У демагогов будет знаменательный день, и лучшего не придумаешь, чтобы снабдить оголтелое движение крайних фанатиков дополнительными аргументами.

— Думаю, у Франции возникнет желание предоставить эскорт истребителей, — хмыкнул Берген.

Он смотрел на дверь в приемную, пока Прескотт изливал на его голову очередную порцию елея. Французский посол был в числе терпеливо дожидающихся и хотел с ним позавтракать.

«Возможно, словечко-другое на ушко?»

— Вы можете набрать добровольцев для экипажа самолета?

Генеральный секретарь снова слушал. Как удачно, что доктор Бекетт из Команды был пилотом — офицером запаса ВВС и тому подобное! И Прескотту прекрасно об этом известно. Как хорошо его информировали! И можно подготовить самолет дальнего радиуса действия. Четверо мужчин приедут в аэропорт сами. Они взлетят, встретятся с эскортом — а их машина и все, с чем они соприкасались, искупается в «Паническом Огне».

Ах, да, еще одно. Не может ли генеральный секретарь договориться, чтобы этим четверым присвоили статус «особо важные агенты» в Англии?

«Особо важные агенты», — размышлял Берген.

Он решился закинуть небольшую наживку.

— Самый ли это мудрый выбор, отправить их в Англию? Та лаборатория в Киллалу в Ирландии оборудована впечатляюще, особенно учитывая, какое оборудование мы туда поставили.

— Но вы же сами предложили Англию, — возразил Прескотт. — Я, естественно, предположил, что Британия — наиболее оптимальный вариант.

— По-видимому, да, — согласился Берген.

Теперь все было совершенно ясно. Если что-нибудь пойдет не так, то это была идея генерального секретаря ООН. В конце концов, это Берген внес необходимые предложения, чтобы протолкнуть этот проект.

Однако красный телефон выдал еще не все пикантные новости. У Прескотта было кое-что новенькое относительно О'Нейла. Слушая его, Берген посматривал на часы. Голодные спазмы тревожили его желудок. Внезапно он изумленно вскинулся.

— Они думают, что О'Нейл в Англии? — спросил генеральный секретарь. — Почему они так думают?

В объяснении Прескотта была ужасающая логика. Жертвы, если они разоблачат его, могут побояться предъявить Безумцу обвинения из опасения новой, более страшной болезни, которую он может на них наслать. В конце концов, О'Нейл грозил этим в одном из своих писем. Не имея точной информации, никто не позволит себе допустить, что он блефует.

— Почему не Ирландия? — спросил Берген.

Ах, да, некоторым людям в Ирландии знакомо лицо О'Нейла, и даже если он замаскировался… ну, ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПУБЛИКА считает ирландцев более склонными к необдуманной мести. Безусловно, О'Нейл должен это учесть. Было бы логичным, если бы он захотел укрыться в англоязычной стране, где О'Нейл мало известен и может уйти в подполье. И вот Англия — «определенное количество хаоса и разрушений». И Англия была одной из его целей, место, где Безумец запретил тем, с другой стороны, применять атомную стерилизацию.

Это звучит ужасно, но более того: если быть точным, это изобличает работу ума, способного разрубить проблему подобно удару меча. Берген в определенном смысле признавал это качество и за собой. Сложности должны быть упрощены до поддающихся управлению формы и размера, даже если это подразумевает выбор лишь тех сложностей, которыми можно управлять. О'Нейл, может быть, и безумен, но он еще и гений — истинный гений.

— И насколько они в этом уверены? — спросил Берген.

Ах, да — ПРОФИЛЬ. Это еще один результат деятельности Команды. Прескотт и прочие уверены, что Команда «проникла в сознание Безумца, научившись думать, как он».

Берген молча согласился. Возможно, они так и делали. Разумеется, кто-то должен это делать.

— Я займусь предварительной подготовкой к полету в Англию, — сказал Берген. — Кто-нибудь из моего офиса позвонит вашим людям, чтобы проработать детали.

Добившись своего, но не проявив этого никоим образом, президент охотно позволил генеральному секретарю отправиться на ленч. Он даже высказал предположение, что вскоре они сразятся в гольф, а потом, под конец, последовало более интимное замечание.

— Да, ужасные времена, — согласился Берген. — Это, несомненно, ужасные времена, сэр.

Глава 18

Вы заметите, что ольстерцы больше не поют «О Господи, наша помощь в тяжкую годину».

Джозеф Херити

Положив трубку телефона на место, президент Прескотт задумался над содержанием беседы с Бергеном. Вполне удовлетворительно. Да, отлично проделано с обеих сторон. Разумеется, Берген будет ему еще звонить. Когда-нибудь будет услуга за услугу. Что ж, это тоже, Берген был слишком хорошим политиком, чтобы просить то, чего не сможет получить.

Чарльз Турквуд, личный помощник и доверенное лицо президента, стоял по другую сторону стола как раз напротив места президента. В Овальном кабинете было очень тихо, не доносилось даже, звука печатной машинки из какой-нибудь приемной. Не так уж много осталось машинисток. К тому же большинство дел решалось прямыми телефонными переговорами, как только что с Бергеном.

Турквуд был невысоким мрачным мужчиной с коротко подстриженными черными волосами. Над коротеньким носом выделялись широко посаженные, холодные черные глаза. Губы были толстыми, подбородок широким и притупленным. Сам себя он считал уродливым, но думал, что этокомпенсируется физической силой. Турквуд зачастую думал о себе, как о полной противоположности высокому седовласому достоинству Прескотта. У того была внешность добренького и благодушного дедушки из мыльной оперы. Общался он при помощи мягкого баритона.

— Он на это пошел, а? — спросил Турквуд, расшифровав слышанную им половину телефонного разговора.

Прескотт не ответил. Он склонился над столом, читая копию одного из писем Безумца.

Турквуд, в совершенстве владевший чтением кверху ногами, взглянул на то, что привлекло внимание президента. Ах, да — атомные предостережения О'Нейла:

«Вы подумаете об атомной стерилизации мишеней моей мести. Не делайте этого. Иначе я повернусь против вас. Чума должна идти своим путем в Ирландию, Великобританию и Ливию. Я хочу, чтобы мужчины выжили и знали, что это сделал я. Вам будет разрешено подвергнуть их карантину, не более того. Отошлите их соплеменников домой — всех из них. Пусть они варятся там. Если вы не сумеете изгнать их всех, вплоть до младенцев, принадлежащих этим странам по крови и месту рождения, вы ощутите на себе мой гнев».

«О'Нейл высказался достаточно прямо», — подумал Турквуд.

Президент закончил читать, но по-прежнему молчал, глядя в окно на Мемориал Вашингтона. Это была одна из наиболее обескураживающих привычек президента — хранить длительное молчание в ответ на высказывания или вопрос подчиненного. Предполагалось, что в этот момент президент думает, что он зачастую и делал. Но чрезмерно затянувшееся молчание давало нижестоящему значительное время, чтобы строить предположения, о ЧЕМ может думать президент. В подобных обстоятельствах даже людям, лишенным воображения, могут прийти в голову самые черные мысли.

Из всех его близких сотрудников лишь Чарли Турквуд догадывался, что это было нарочитой манерностью, предназначенной для достижения именно такого эффекта.

— Он на это пошел, — прервал молчание Прескотт, повернувшись к Чарли. — Вам теперь надо внимательно наблюдать. Это целиком дело ООН, а мы просто прокатимся заодно.

— А что ему надо будет взамен? — спросил Турквуд.

— В свое время, — сказал Прескотт. — Все в свое время, Чарли.

— Сэр, генеральный секретарь не пытался поднять вопрос о том, кому будет принадлежать контроль над карантинщиками?

— Ни слова. Берген прекрасно понимает, что если у нас есть возможность, мы стараемся держать в руках не больше одной горячей картошки.

— Карантинщики — это опасная основа власти, сэр. Я даже не могу в достаточной степени подчеркнуть, как…

— Успокойся, Чарли. В данный момент у них одна и только одна задача — поддерживать карантин в зараженных районах Ирландии, Великобритании и Ливии. Если они попытаются выйти за рамки своих полномочий, у нас останется время, чтобы с ними разобраться. Нам надо поддерживать порядок, Чарли. Это наша главная задача — поддерживать порядок.

Глава 19

Пока он развевает дикую гриву моря, Во мне нет страха, что воины викингов Придут ко мне по воде.

«Шторм-хранитель», гэльская поэма восемнадцатого века

Легкий крейсер карантинной службы запросил маленькую шлюпку из Крмакшерри Бей, пока она была в пределах досягаемости от Олд Хед в Кинсейле. Парусная шлюпка, идущая в крутой бейдевинд в тусклом сером свете раннего утра, обнаружила, что неистовствовавший ветер отрезан воздвигшимся перед ней металлическим бортом легкого крейсера. Военный корабль, построенный на верфях Клайда для южноафриканцев в дни, предшествовавшие изоляции апартеида, нес на своем гюйс-штоке флаг ООН. Он держал маленькое суденышко на экране радара, пока оно приближалось и обменивалось сигналами со штабом адмирала Френсиса Делакура, канадца, возглавлявшего карантинщиков со своей базы в Исландии.

— Предупреди его, — приказала карантинная служба. — Послана каблограмма, чтобы помогли его выдворить.

— Наверное, пресса, — произнес один из помощников Делакура. — Тупые ублюдки.

Крейсер зашел с наветренной стороны и развернулся. Он тяжеловесно покачивался над парусником, пока рейтин с громкоговорителем не показался над бортом. Усилитель донес его голос с механическими интонациями до Джона, сидящего у руля шлюпки.

— Вы в запретных водах! Уходите и держите курс на юг!

Джон смотрел на исполосованные ржавчиной борта корабля. Он обратил внимание на развевающийся флаг ООН. Лишенная ветра, шлюпка опасно раскачивалась. Джону было слышно, как вода плещет в днище под его ногами.

Эта восьмиметровая посудина обошлась ему в шестьдесят тысяч долларов — сорок тысяч за судно и еще двадцать тысяч на взятки. Поместив сто сорок тысяч долларов на номерной счет в Люксембурге, Джон считал, что этого хватит для воплощения в жизнь заключительного плана его мести. Но судно забрало изрядную толику этих резервов, к тому же у него были и другие расходы и трудности. Главной среди них был пятнадцатидневный рецидив, перенесенный в брестском госпитале. Как ему тогда не хватало мускулистой помощи Консуэлы! К тому времени, когда Джон почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы ходить, мир вступил в первую стадию агонии Белой Чумы, и цены на все возросли до астрономических величин. Это не способствовало переговорам насчет шлюпки, и французы заломили цену, заметив его нетерпение. Чем больше Джон суетился, тем медленнее передвигались французы и быстрее возрастали цены.

Был уже сорок девятый день Белой Чумы, прежде чем Джон достиг отметки пятьдесят градусов северной широты, чтобы повернуть на север, в Ирландское море. Ни погода, ни упрямый радиопеленгатор не благоприятствовали этому путешествию. Шлюпка была изготовлена из расчета на плавание в прибрежных водах, а не для открытого океана или Ирландского моря. Пеленгатор выработал какое-то свое собственное расписание работ, по которому периодически уменьшал время своей безупречной работы. После того, как он стал работать не больше минуты, Джону пришлось его вскрыть и проверить батареи и контакты.

Он не был уверен в своем местонахождении, пока в ранние утренние часы не поймал свет маяка Фастнет Рок. Рассвет показал холмы Ирландии, поднимающиеся из прибрежной дымки. В пределах видимости не было видно никаких других судов, и Джон решил, что сможет спокойно высадиться на берег.

Но здесь оказался проклятый сторожевик карантинной службы, загородивший ему дорогу. Ярость переполняла Джона, пока он слушал приказы рейтина.

— Убирайтесь, или мы вынуждены будем вас потопить!

Джон поднял небольшой громкоговоритель, приготовленный в тот момент, когда он увидел легкий крейсер. Он нажал большим пальцем переключатель и направил раструб на рейтина, который игрушечной фигуркой маячил в проеме люка. Со своим лучшим ирландским акцентом Джон спросил:

— Вы отправите меня обратно к ТОЛПАМ?

Это даст ему небольшую передышку. Истории о ТОЛПАХ, нападающих на ирландцев и британцев, в Европе были широко известны, благодаря программам радионовостей. Ливийцам, более многочисленным, было ничуть не лучше.

Рейтин повернулся и спросил что-то у позади стоящего. Потом он снова обратился к Джону через громкоговоритель.

— Назовите себя!

Поднять свой собственный громкоговоритель стоило Джону некоторого усилия. Он все еще не оправился после поразившей его болезни, чем бы она ни была. Долгое, почти бессонное плавание из Бреста привело к тому, что Джон ослаб и легко терял самообладание. Он позволил гневу прорваться в своем голосе.

— Я Джон Гарреч О'Доннел из графства Корк, ты, кровожадный дурак! Я плыву домой!

Очевидно, отвечая кому-то позади себя, рейтин проорал:

— Эти воды закрыты!

— И то же самое во всем остальном мире, ты, английская задница! — крикнул Джон. — Куда еще податься ирландцу, как не в родную Ирландию!

Он опустил свой громкоговоритель и уставился в открытый люк. Беспорядочные наклоны и подскоки его судна вызывали тошноту, но Джон старался не обращать на это внимания. Нет времени на болезни. Есть что-то нелепое в этой стычке — новый Лилипут. Ему был слышен рокот двигателей крейсера, удерживающегося против ветра. Волны, расходящиеся вокруг носа и кормы корабля, раскачивали шлюпку на тошнотворной поперечной зыби.

Рейтин снова повернулся спиной к Джону. Там, наверху, явно происходило какое-то совещание. Вскоре из громкоговорителя рейтина, торчащего словно странный механический цветок изо рта мужчины, прозвучало:

— Я уполномочен сказать тебе, что мы — южноафриканцы, ты, ирландский болотный рысак! Тебе приказывается спустить паруса!

Джон поднял свой громкоговоритель.

— Мой двигатель не совсем в порядке, ты, подержанный англичанин!

Он оперся ногами в противоположную сторону кокпита, сосредоточив все свое внимание на рейтине. Ветер гнал рябь мимо носа корабля, подхватывая и раздувая паруса судна. Джон уперся животом в румпель и снова заплыл под защиту легкого крейсера. Когда он снова смог уделить внимание сторожевику, рейтина в пределах видимости уже не было.

Джон чувствовал, что у них там, наверху, выбор не особенно велик. Акцент его был достаточно приемлем, чтобы при таких обстоятельствах убедить даже коренного ирландца. Кто еще, кроме гонимого чумой ирландца, будет так глуп, чтобы отправиться в путешествие на такой утлой скорлупке? Отправить его обратно в Европу значило передать его в руки толп для расправы. Лишь ярко выраженный американский акцент сохранил ему достаточную свободу действий в Бресте. Это достаточно хорошо срабатывало, пока у Джона были доллары, чтобы свободно их тратить, но он ощутил, что оказываемое ему гостеприимство скоро будет равняться нулю, поглощенное потоком плохих новостей и растущими подозрениями.

У него было ирландское имя.

«Честная игра никогда не была сильной стороной французов, — подумал Джон. — Но, может быть, понятия чести еще остались у англоязычных мореплавателей. Должно же хоть что-то сохраниться от древнего морского братства! Особенно при таких обстоятельствах — романтическое восхищение моряка со стального корабля моряком парусного судна. Вырвавшиеся у Джона ругательства можно было списать на скверный ирландский характер и пережитую им, в этом они наверняка были убеждены, личную трагедию.

Что же касается этих людей из карантинной службы, то положение Джона формулировалось просто — «в ад или в Ирландию». И они не могли полностью игнорировать этот факт.

Неписаный морской закон должен был сохраниться у них, хотя бы подсознательно.

«В шторм любой порт хорош».

А когда еще был подобный ШТОРМ, как эта чума, сотрясающая их мир в эту самую минуту?

Снова появился рейтин, направив громкоговоритель на Джона.

— Какой ваш порт отбытия?

Вопрос уверил Джона в его победе.

— Джерси, — солгал он.

— У вас были контакты с чумой?

— Откуда я, черт побери, могу об этом знать?

Джон опустил свой громкоговоритель и подождал. Ему был виден рейтин, который склонил голову, прислушиваясь к сзади стоящему, потом:

— Приготовьтесь! Мы отбуксируем вас в Кинсейл.

Джон облегченно вздохнул и расслабился. Он чувствовал себя выжатым словно лимон. Джон положил громкоговоритель в его гнездо под своим сиденьем.

Вскоре из люка выползла стрела подъемника. Она несла моторный баркас того же тускло-серого цвета, что и не покрытые ржавчиной участки борта корабля. Баркас сильно раскачивался, потом его уравновесили баграми. Стрела вытянулась до предела. Джон слышал едва доносящийся рокот и стон лебедки, когда стрела пошла вниз и остановилась прямо над гребнями волн. На палубе баркаса появились люди. Они целенаправленно двинулись к крючьям тросов. Внезапно баркас погрузился в толчею волн. Вокруг него заплескалась вода, а спусковые тали освободились. Суденышко заскользило по волнам от борта легкого крейсера в широкой дуге кильватерного следа. Джон наблюдал за рулевым на румпеле. Мужчина прикрыл глаза от брызг, когда развернул баркас в положение примерно тридцать метров с наветренной стороны и сбросил обороты.

Баркас был низким судном с вместительным трюмом. Его борта поблескивали окантованными латунью портами. Из трюма появился лейтенант и направил свой громкоговоритель на Джона. Мужчины на носу приготовили небольшую реактивную установку с линем.

— Мы выстрелим линь к вам на борт, — окликнул Джона лейтенант. — Сохраняйте дистанцию. Ваш двигатель вообще-то работает?

Джон поднял свой собственный громкоговоритель.

— Временами.

— В заливе мы вас освободим, — прокричал лейтенант. — Если ваш двигатель заведется, следуйте к пирсу у южной оконечности. Причаливайте к пирсу и немедленно покидайте вашу лодку. Мы затопим ее, когда будем возвращаться. Если ваш двигатель не будет работать, то вам придется поплавать.

Джон снова взял громкоговоритель и направил его на лейтенанта.

— Да, да!

— Когда будете идти на буксире, спустите паруса, — прокричал лейтенант.

— Если вы перевернетесь, то мы вас вытаскивать не будем. Важно, чтобы вы это поняли.

— Утвердительно.

Моряк, скорчившийся под защитой кабины баркаса, закрепился, поднял пусковую установку, прицелился и выстрелил линь точно Джону под опорный брус. Джон обвязал свой румпель и унес линь вперед, где закрепил его за кнехт. Он дождался, пока буксирный канат развернет его лодку, спустил паруса и подвязал их, прежде чем вернуться к кокпиту.

В лицо ему ударил холодный ветер, когда они вывернули из-под прикрытия легкого крейсера. Несмотря на холод, Джон вспотел. Ветер вызвал у него дрожь. Они не прошли и мили, как качка и рывки буксирного троса привели его желудок в полнейшее расстройство. Джон кашлял от вони выхлопов баркаса. Там был виден лишь рулевой, который стоял на корме и держал руль левой рукой.

Начинало темнеть, когда они миновали Олд Хед в Кинсейле. Джон отметил, что в поселке и вдоль побережья не было света. Впрочем, легкий крейсер, идущий наравне с ними дальше от берега, сверкал огнями, и Джону была видна решетка радара, вращающаяся круг за кругом. Джон втиснулся в угол кокпита, размышляя, как его встретят на берегу. У него был документ только на имя О'Доннела. Он лежал в небольшой заплечной сумке здесь, внутри каюты, приютившись там вместе с купленными в Бресте бельгийским автоматом, спартанским запасом обезвоженной пищи, сменой белья и аварийным медицинским комплектом, приобретенным на черном рынке.

К северу Джон видел сияние других кораблей. Их огни ярко выделялись на фоне спускающейся серой темноты. Когда они обогнули Олд Хед, в поле зрения попал шестисекундный блинкер в Балмане. На кабине баркаса включили прожектор, и Джону были видны вспышки его сигналов в зареве, заливавшем нос лодки. С Хэнгмен Пойнт замигал ответный сигнал. Баркас принял влево, прямо в горловину Кинсейлской гавани, и увеличил скорость, поскольку шел с наступающим приливом.

По правому борту Джон увидел маркерный огонь ниже развалин Форта Чарльза, один из тех причальных огней, что он хорошо запомнил. Сейчас было уже совсем темно, но серебряная луна давала достаточно света, чтобы выявить скользящую мимо береговую линию. Он ощутил поворот, когда они свернули к южной оконечности залива. На городском причале был свет.

Джон встал, держась за опорный брус. Буксирный канат резко ослаб, чуть не выбросив Джона за борт. Огни баркаса проплыли мимо него налево, и судно заняло позицию позади Джона. Внезапно вдоль пирса вспыхнул длинный ряд ослепительных огней.

Громкоговоритель баркаса проревел:

— Выберите буксирный конец, прежде чем запускать двигатель.

Джон пробрался вперед, свернул влажный трос и оставил этот спутанный клубок на фордеке. Промокший и замерзший, он прополз обратно к кокпиту и расчехлил двигатель, работая в тусклом свете единственной шестивольтовой лампочки в отсеке. Ему была видна приливная волна, несущая его к причалу. Прежний владелец шлюпки однажды продемонстрировал ему двигатель в работе. Джон заправил бак, установил регулятор и дроссельную заслонку, потом потянул за пусковой шнур.

Ничего.

Он потянул снова. Двигатель несколько раз чихнул и наконец завелся. По кокпиту поплыли клубы выхлопных газов.

Громкоговоритель позади него заорал:

— Причаливайте к парому ниже пирса. Побыстрее!

Джон осторожно выжал сцепление, и маленький двигатель начал работать, разворачивая нос шлюпки. По сравнению с баркасом это было очень медленно, но паром был совсем рядом. Он сообразил, что вдоль причала стоят вооруженные люди, другие солдаты столпились на пароме. Они выловили шлюпку, когда она стукнулась о причал.

— Оставьте двигатель включенным, — приказал один из людей с оружием.

— Слушаюсь.

Джон прихватил из кабины свой рюкзак и спрыгнул на паром. Один из стоящих там мужчин ухватил его за руку, чтобы поддержать, но дружелюбия в этом жесте Джон не почувствовал. Потом, словно они это уже проделывали много раз, мужчины закрепили трос на корме шлюпки и стали поворачивать ее нос до тех пор, пока она не развернулась в сторону открытого моря. Один из них прыгнул на борт и привязал румпель. Белая вода заволновалась, перехлестывая через паром мелкой волной, когда мужчина прыгнул обратно. Причальный канат перерубили топором, и шлюпка поплыла навстречу поджидавшему ее флотскому баркасу.

Внезапно от баркаса к шлюпке протянулась огненная дуга. Нос парусника исчез в ревущем пламени. Мачта упала, корма приподнялась. В свете с пирса был хорошо виден бешено вращающийся винт. Потом двигатель резко умолк, и парусник скользнул под черную воду. Баркас заложил крутой вираж вокруг места, где шлюпка нашла последнее успокоение, нацелив туда прожектора. Потом баркас затормозил и развернулся кормой к парому. Снова заревел громкоговоритель:

— Это один из ваших вернулся домой, мальчики. Увидимся на следующей неделе.

— Значит, это один из наших, так? — спросил пронзительный тенор с такими интонациями, что у Джона похолодело внутри.

Джон повернулся к причалу, чтобы взглянуть на говорившего, и обнаружил упершийся ему в грудь пистолет-пулемет. Оружие держал высокий тощий мужчина в джинсовых брюках, объемистой зеленой куртке и широкополой шляпе с завернутой наверх в австралийском стиле левой стороной полей. Он стоял у подножия трапа, ведущего вверх на причал, его фигура четко выделялась на фоне ярких фонарей. Тень, отбрасываемая широкополой шляпой, скрывала от Джона его лицо.

— Меня зовут Джон Гарреч О'Доннел, — сказал Джон, не прибегая в этой компании к ирландскому акценту.

— Он говорит, как янки, Кевин, — хмыкнул мужчина позади. — Даже если его и зовут О'Доннел, не следует ли нам скормить его рыбам?

— Решения здесь принимаю я, — заявил Австралийская Шляпа. Он старался на упускать янки из поля зрения. — И что же такого привело вас в прекрасную Ирландию, Джон Гарреч О'Доннел?

— Мой талант нужен сейчас здесь, — ответил Джон и задумался об угрозе, которой было пропитано все окружающее.

— Значит, вы вернулись на землю своих предков, — сказал Австралийская Шляпа. — Из какого же города в земле янки вы сейчас явились?

— Бостон, — солгал Джон.

Австралийская Шляпа кивнул.

— Ах, да. По радио говорили, что в Бостоне очень плохо с чумой. Как вы оттуда выбрались?

— Я был в Европе, — ответил Джон. — В Бостон теперь я не могу вернуться. Они его полностью сожгли.

— Так говорят, — согласился Австралийская Шляпа. — У вас в Бостоне осталась семья?

Джон пожал плечами.

— Значит, в Ирландии? — продолжал уточнять Австралийская Шляпа.

— Я не знаю, — сказал Джон.

— Значит, Ирландия — единственное место, куда вы можете податься?

— Вы же слышали про толпы во Франции и Испании, — буркнул Джон.

— В ад или в Ирландию, — усмехнулся Австралийская Шляпа. — Вы об этом подумали?

Джон проглотил комок в горле. Этот мужчина в австралийской шляпе — Кевин — голос у него режет как нож. Смерть или жизнь здесь зависят от его прихотей.

— Именно сейчас Ирландии нужен мой талант, — повторил Джон.

— И что же это может быть? — спросил Кевин. Манеры его не смягчились. Дуло пистолета-пулемета оставалось направленным в грудь Джона.

— Я молекулярный биолог. — Он пристально смотрел на затененное лицо, отыскивая признаки того, что его заявление произвело впечатление.

Ничего.

— Вы молекулярный бихихолог? — спросил кто-то сзади.

— Для того, чтобы найти средство от чумы, нужны люди моей специальности, — сказал Джон.

— Ну, конечно, Кевин, — хмыкнул мужчина сзади. — Он прибыл спасти нас от чумы! Ну разве это не замечательно?

Кое-кто из мужчин рассмеялся. В звуках этого смеха не было ни капли юмора.

Внезапно жестокий толчок сзади заставил Джона сделать несколько спотыкающихся шагов навстречу пистолету-пулемету. С обеих сторон его сгребли чьи-то руки, держа мертвой хваткой.

— Посмотрите, что у него в сумке, — приказал Австралийская Шляпа.

Сумку вырвали из руки Джона и передали куда-то за его спину.

— Кто вы такие? — спросил Джон.

— Мы Финн Садал, — ответил Австралийская Шляпа. — Нас называют Пляжными Мальчиками.

— Ты только взгляни на это, Кевин! — Один из мужчин вышел из-за спины Джона, неся небольшой контейнер, в котором были деньги и бельгийский автомат.

Австралийская Шляпа взял контейнер и заглянул в него, твердо держа пистолет-пулемет одной рукой.

— Как много денег, — усмехнулся он. — Вы БЫЛИ богатым человеком, Джон Гарреч О'Доннел. Что вы собирались делать с таким богатством?

— Помогать Ирландии, — солгал Джон.

Во рту у него пересохло. Повсюду вокруг ощущалась ярость, нечто, едва удерживаемое под контролем, что могло обрушиться на него в любой момент.

— И маленький пистолет? — спросил Австралийская Шляпа. — Что вы на это скажете?

— Если бы за мной пришла толпа, я заставил бы ее дорого заплатить, — ответил Джон.

Австралийская Шляпа сунул контейнер с автоматом и деньгами в боковой карман своей куртки.

— У него есть какие-нибудь документы?

Цепкие руки обшарили карманы Джона. Он почувствовал, как вытащили его перочинный нож.

Наручные часы сняли. Его бумажник и поддельное удостоверение личности передали Австралийской Шляпе, который баюкал в одной руке пистолет, просматривая их. Он извлек из бумажника деньги, сунул их в карман куртки и швырнул бумажник в залив.

Следующим ему был вручен поддельный паспорт.

Он изучил его и небрежно отправил вслед за бумажником, сказав:

— О'Доннел, вполне достаточно.

Австралийская Шляпа наклонился к Джону, загородив сияние фонарей над ним. Тот мог теперь разобрать затененные черты — узкое лицо, две впадины глаз, острый подбородок. Ярость грозила заставить Джона сопротивляться державшим его мужчинам.

Австралийская Шляпа, казалось, увидел это, и между ними проскочила вспышка безумия, ярость против ярости, сумасшествие против сумасшествия. Это пришло и ушло так быстро, что Джон даже не понял, было ли это на самом деле. Он почувствовал, как что-то коснулось его, и видимого, и скрытого. И Джон отразился в другом человеке, словно в темном зеркале, в другой половине себя.

Оба мужчины отпрянули от этого.

Джон снова стоял в сверкании фонарей на причале. Лицо Австралийской Шляпы снова пряталось в тени.

Немного погодя Австралийская Шляпа сказал:

— Я склонен слегка изменить правила игры, мальчики.

Кто-то позади Джона спросил:

— Потому что он О'Доннел, как и ты сам?

— А у тебя, может быть, есть какая-то другая причина, Муирис? — Пистолет-пулемет поднялся и нацелился мимо Джона на мужчину, задавшего вопрос.

Тут Джон сообразил, что этот человек способен убить своего товарища, что Австралийская Шляпа правит убийственной яростью. Что он, возможно, убивал неоднократно, чтобы завоевать и удержать свое положение властителя.

«Не это ли они увидели друг в друге?»

— Ну что ты, Кевин, — жалобно простонал Муирис.

— Следующего, кто усомнится в моей власти, я убью, или я не Кевин О'Доннел, — рявкнул Австралийская Шляпа.

— Разумеется, Кевин, — сказал Муирис, в голосе его слышалось облегчение.

— Его раздеть догола и вывезти на грузовике в обычное место, — приказал Кевин О'Доннел. — Может быть, он выберется, а может быть, и нет. Таково мое решение. Кто-нибудь что-то имеет против?

Мужчины вокруг не осмелились даже пискнуть.

Кевин О'Доннел снова обратил свое внимание на Джона.

— Побережье принадлежит Финн Садал. Не выходи обратно к берегу, иначе будешь убит, как только попадешься на глаза. Ты теперь в Ирландии, и здесь ты и останешься, живой или мертвый.

Глава 20

Поскольку О'Нейлом для распространения его чумы были использованы зараженные деньги, то спасение шведов примечательно. Это показывает, что шведы, в сущности, черепахи. При первых же признаках опасности они прячут свои мягкие части, оставляя для обозрения лишь твердый панцирь. Я готов поставить на все, что у меня есть, что они выжгли очаги заразы в своих границах. Это надо учесть на будущее. Если люди поверят, что Швеция осталась по сути незатронутой, вокруг разойдется изрядная доля полезной зависти.

Адам Прескотт

Енос Ладлоу, председатель Тактического Консультативного Комитета, осторожно положил тонкую папку на стол президента Прескотта и отступил на шаг. Он перевел свое внимание на окна позади президента, где была видна команда садовников, которая перекладывала извлеченные из грунта растения в поддоны, чтобы перевезти их в арендованные Белым Домом сады в Бетесде. Это была регулярная послеполуденная процедура, этакая безумная попытка сохранить свое окружение живым и прекрасным в сердцевине смерти.

Президент с отвращением уставился на папку, плоскую желтую штуковину, проштампованную Карантинной Службой. Он посмотрел на Ладлоу, толстого, с цветущим лицом мужчину с холодными голубыми глазами и редеющими светлыми волосами.

— Русские согласны? — спросил Прескотт.

— Да, сэр. — У Ладлоу был мягкий, почти приторный голос, который жутко не нравился президенту. — Русские — прагматики, если не больше. Спутники подтвердили, что они потеряли Кострому и…

— Кострому? — Прескотт выглядел испуганным, хотя его проинформировали об этом ранее, как о «возможности». — Разве это не рядом с Москвой?

— Да, сэр. И они потеряли весь коридор от Магнитогорска до Тюмени. Возможно, что и Свердловск.

— Какие-нибудь признаки огня?

— Все еще дымится.

— Проклятые средства массовой информации по-прежнему называют это Паническим Огнем, — хмыкнул Прескотт.

— Подходяще, но прискорбно, — вздохнул Ладлоу.

Президент взглянул на нераскрытую папку, потом снова на своего председателя ТКК.

— Ваша семья была в Бостоне, не так ли?

— Брат, его жена и трое детей, сэр. — Голос Ладлоу утратил свою приторность и звучал натянуто.

— У нас не было выбора. Мы делали то же, что и Швеция… — Прескотт взглянул на папку, — …и Россия.

— Я знаю.

Президент развернул свое кресло и посмотрел в окно на удаляющихся садовников. Он кивнул в их сторону.

— Обычно я слышу, как они работают. Сегодня они вели себя очень тихо.

— Каждый чувствует себя виноватым, сэр.

— Джим говорит, что телевидение до сих пор показывает пожары лишь на расстоянии, — сказал Прескотт.

— Это может быть ошибкой, сэр. Это оставляет свободу воображению создать свои собственные картины того, что случилось в Бостоне и других городах.

Президент уставился в окно:

— Ничего не может быть хуже действительности, Енос. Ничего. — Он снова развернул свое кресло к столу. — Мы стерилизовали деньги и перевезли их туда, где начинаем снимать карантин с банков.

— Вы уверены, что он заразил только деньги, сэр?

— До поры до времени. Он сущий дьявол. Послал зараженные деньги благотворительным учреждениям, частным лицам, комитетам, на склады и магазины. «Хэрродс» в Лондоне подтверждает, что они выполнили почти все семьдесят заказов от него на «подарочные упаковки» людям в Ирландии. А ведь зараженные деньги быстро вернулись в оборот.

— Будет сопротивление использованию бумажных денег, сэр.

— Я знаю. Я планирую сделать радиопередачу по этому вопросу. У нас нет достаточного количества монет для обеспечения торговли.

— Каждый ждет, когда свалится и вторая туфля, сэр.

— И будут продолжать ждать, пока О'Нейл остается на свободе. Вы правы в том, что надо быть осторожным, Енос. Мы знаем лишь ОДИН способ, примененный им. Наши команды представили список почти двухсот способов, какими может быть распространена чума.

Губы Ладлоу искривились.

— Две сотни?

— Зараженные птицы, например, — пояснил Прескотт. — А птицы не регистрируются на границе для обеззараживания. Потом есть метеозонды, патентованные средства… Боже, этот О'Нейл был еще и аптекарем!

Президент раскрыл лежащую на его столе папку и посмотрел на первую страницу. Немного погодя он вздернул подбородок и сказал:

— Какое хрупкое вместилище человеческой жизни, эта планета. Все наши яйца в одной корзине.

— Сэр?

Президент расправил плечи и вонзил в председателя ТКК непреклонный взгляд.

— Енос, удостоверься, что это всеобщая миссия. Я хочу, чтобы в каждом из планов участвовали китайские, японские, французские, советские и германские команды, взамен тех подразделений, что посылаем мы. Когда бомбы начнут падать на Рим, спасти положение сможет только чудо!

— Ответственность будет разделена полностью и поровну, сэр. Они на это не соглашаются. Петр почти в истерике. Он постоянно кричит: «Мы теряем время! Эта штука распространяется, даже когда мы разговариваем! Не теряйте времени!»

— Был спор?

— Франция хотела остаться в стороне. Католицизм там еще имеет сильное влияние. К Испании мы даже не рискнули и подступиться.

— Папа проинформирован?

— Да, сэр. Радио Ватикана транслирует общее отпущение грехов голосом самого Папы. И они просят слушателей не выключать приемников, чтобы не пропустить важное сообщение.

— Достаточно ли у нас добровольцев для операции очистки?

— Да, сэр. После они будут изолированы на Кипре. Там вообще не осталось ни одной живой женщины.

— Огонь — это самое надежное, — сказал Прескотт. — Огнеметы… — Приступ дрожи сотряс его тело.

— Объединенное командование говорит, что атомные бомбы оставят кольцо СОМНИТЕЛЬНЫХ районов, особенно русские бомбы. — Президент внезапно стукнул кулаком по столу. — Боже! Будь проклят тот день, когда я вошел в этот кабинет!

— Кто-то должен принимать эти решения, сэр. В этом никто не сомневается.

Прескотт оскалился на эту банальность и спросил:

— Как насчет Индии?

— Пока ни слова, сэр. Но мы послали совместное коммюнике. Если они не ответят через тысячу девятьсот часов, они знают, чего ожидать.

— Больше нет такой вещи, как исключительный суверенитет, Енос. Если у них есть горячие точки и они не могут доложить о них, мы стерилизуем весь траханый субконтинент!

— После Рима, сэр. Я уверен, что они поймут.

— Лучше бы им понять! Есть какие-нибудь хорошие новости?

— Шри-Ланка чистая, сэр. Ряд островов Полинезии избежал чумы. Даже Кауаи из Гавайского архипелага это сейчас подтвердили. И Аляска — лишь Анкоридж подхватил ее, и там завершено обеззараживание.

— Обеззараживание, — вздохнул Прескотт. — Для каждого преступления свой собственный эвфемизм, Енос.

— Да, сэр.

Прескотт закрыл лежащую на столе папку.

Ладлоу указал на нее.

— Сэр, есть кое-что, о чем вы должны узнать, прежде чем войдет Объединенное Командование. Китайцы грозятся достать Индию по-своему. Очевидно, был обмен нотами — отнюдь не дружескими.

— Русские знают?

— Они нас и проинформировали. Они посоветовали не соваться, но говорят, что поймут, если мы вмешаемся.

— Поймут? Какого черта это означает?

— Они бы предпочли, чтобы руки марали мы, сэр.

— А как, черт возьми, мы могли бы вмешаться?

— Можно послать дипломатическую миссию в…

— Миссию, вот дерьмо!

— Я подумал, что вам следует знать, сэр.

— А это не может подождать?

— Боюсь, что нет, сэр. Саудовцы закрыли свои границы.

— Нефть?

— Нефтепроводы остаются открытыми, но паломники в Мекку…

— О, Христос!

— Они заражены, сэр. Это точно. Большие контингента из Северной Африки и…

— Я считал, что мы установили карантин…

— Не вовремя, сэр. Саудовцам нужна помощь.

— А что делает Израиль?

— Их границы по-прежнему закрыты и усиленно патрулируются. Они говорят, что у них все прекрасно.

— Вы им верите?

— Нет.

— Они знают насчет положения дел в Саудовской Аравии?

— Мы допускаем, что да.

— Окажите саудовцам любую помощь, какая им только нужна.

— Сэр, это не совсем то…

— Я понимаю все сложности! Но мы потеряем Японию, если они не получат нефть, и наши собственные нужды… — Прескотт покачал головой.

— Еще одна вещь, сэр.

— Разве уже не достаточно?

— Сэр, вам лучше знать об этом. Кардиналы проголосовали на телефонном конклаве. Джеймс, кардинал Макинтайр, будет новым Папой, когда… Я хочу сказать, когда Рим…

— Макинтайр? Эта задница? Вот все-все, что мне требовалось!

— Это был компромисс, сэр. Мои информаторы…

— Вы знаете, как Макинтайра называют в Филадельфии? Баптист!

— Я слыхал, сэр.

— Он — это бедствие! Церковь его не переживет. — Прескотт вздохнул. — Убирайся, Енос. По дороге скажи Сэму, чтобы подождал две минуты, прежде чем впускать сюда Объединенное Командование.

— Сэр, но кто-то должен приносить вам плохие новости.

— На сегодня вы мне их принесли более чем достаточно, Енос. Убирайтесь! И две минуты, имейте в виду!

— Да, сэр.

Когда председатель ТКК соизволил удалиться, Прескотт снова раскрыл папку и посмотрел на первую страницу.

— Такое хрупкое, — пробормотал президент.

Глава 21

Если ты и привел обратно сынов Морны и Семь Армий Фианны, ты не развеешь этой печали.

Отец Майкл Фланнери

Отлет Команды ДИЦ был назначен на десять часов утра по времени Денвера, но случилась получасовая задержка, пока танки с огнеметами передислоцировались из-за смены направления ветра. Бекетт и трое его товарищей сидели в самолете, слыша гул танков, двигавшихся вдоль периметра аэропорта. Самолет пропах реактивным топливом.

Принадлежности для полета обеспечил полковник ВВС, проинструктировав Бекетта по радиотелефону.

— Предполагаю кое-какие изменения и неясности, — предупредил он. Полковник подчеркнуто обращается к Бекетту «майор». Лепиков, услышав ненароком одну из таких бесед, спросил:

— Скажите мне, Билл, как это врач оказался еще и пилотом ВВС?

— Мне нужна была вторая специальность на тот случай, если у меня скальпель соскользнет, — ответил Бекетт.

Это не вызвало у Лепикова ни малейшей улыбки.

— Думаю, что вы нечто большее, чем кажетесь на первый взгляд.

— А разве все мы не такие?

Самолет был модифицированным «Лир» с топливными баками на конце крыла и дополнительными емкостями внутри, что превращало кабину в тесную нору, ограниченную новыми фиберглассовыми стенами. Во время движения самолета было слышно, как плещется горючее в дополнительных баках.

«Лир» был выбором Бекетта. У него было за плечами двадцать часов полетов на этом типе самолета. Кроме того, он мог управлять еще тремя видами реактивных истребителей, включая старые «Фантомы», которыми Бекетт восторгался, словно подросток гоночными автомобилями. Однажды он пилотировал даже «Мираж» египетских ВВС и говорил, что может показать класс сопровождающему их эскорту французских ВВС.

Лишние полчаса дали Бекетту время на тщательный осмотр кабины пилота. Он методично обошел ее всю в той манере, которую бы узнала каждая медсестра, видевшая его поведение в операционной.

Все карты полета на месте.

Информация о погоде поступает.

Он заметил, что начальная высота полета будет тридцать пять с половиной тысяч футов, и выругался вполголоса. Бекетт просил для страховки хотя бы пятьдесят.

Маршрут полета был проложен, по возможности, над слабо заселенными районами, но поворачивал мимо Кливленда и южнее Буффало, потом над Бостоном. Оттуда путь проходил южнее Гренландии и Исландии в Соединенное Королевство. Сопровождающие карантинной службы встретят их у границы Исландии.

Бекетта предупредили, что эскорт проинструктирован расстрелять «Лир», если тот выйдет за пределы пятимильного коридора.

Полетное время было оценено примерно в тринадцать часов, что позволит им прибыть в Манчестер около полседьмого утра по местному времени. Намечалось выпустить по «Лиру» ракеты карантинной службы через шесть минут после того, как Бекетт поставит его в конце взлетной полосы в Манчестере. Перед приземлением он, согласно инструкциям, должен слить излишек горючего, используя аварийный клапан, автоматически передающий подтверждающий сигнал карантинщикам.

— В противном случае вас разнесут в клочья, даже если внутри или рядом с самолетом останутся люди, — предупредил полковник-инструктор.

Они хотели, чтобы не оставалось ни одного шанса на то, что кто-то захватит самолет и попытается покинуть Англию.

Когда Бекетт заканчивал осмотр кабины, вперед пролез Хапп и скользнул в правое сиденье.

— Вы не возражаете, Билл?

— Только ничего не трогайте.

Бекетт осмотрел приборы. Он с радостью увидел на панели экран спутниковой навигационной системы. Там была записка от монтажников, содержащая перечень критических отклонений. На более тонкую настройку прибора не было времени.

Пока тягач с водителем, одетым в скафандр и дышащим воздухом из закрепленных на машине баллонов, занимал исходную позицию, Бекетт автоматически выполнял предполетные процедуры, прокручивая в уме стадии полета: четыре часа тридцать три минуты от Колорадо-Спрингс до Бостона, тринадцать часов пятьдесят семь минут полетного времени до Манчестера — двадцать девять минут сверх первоначального графика. Встречный ветер над Атлантикой. Они будут над Бостоном в полшестого вечера. И им следовало иметь двух пилотов в кабине! Бекетт оценивающе взглянул на сидящего рядом Хаппа и отказался от мысли препоручить ему часть взлетных процедур. Тот откровенно нервничал.

Бекетт вернулся обратно к своим приборам, заверяя себя, что этот самолет ДОЛЖЕН быть летающей моделью «Лир». Это была машина, сложная в управлении и чувствительная к возникающим по вине пилота боковым колебаниям. Ему придется быть начеку каждую минуту взлета и посадки, чтобы избежать «голландского шага», небольшой неприятности, способной заставить их врезаться в землю. Ну что ж, в конце концов, Бекетту уже приходилось пилотировать такие самолеты.

В наушниках раздалось:

— Выруливайте на полосу тридцать пять, мистер Бекетт. Ваш взлетный вес двенадцать с половиной тысяч футов.

Бекетт взял это на заметку и ответил:

— До свидания, аэродром Петерсон Филд.

— Счастливого полета, майор.

Бекетт узнал прозвучавший сверху из башни голос инструктировавшего его полковника.

Странно, что у этого человека так и не было имени. Масса чудных вещей в этом новом мире.

— Подключите ваш специальный передатчик, — приказал полковник.

Бекетт щелкнул красным переключателем на своей панели.

— Что это? — спросил Хапп.

— Наш колокольчик прокаженного, — Бекетт взглянул налево, потом направо. — А теперь заткнись, пока я не выведу нас на нужный курс и высоту.

Когда «Лир» покатился по полосе, набирая скорость, Бекетт увидел огнеметные танки, уже спешившие на место стоянки. Их машине, оставленной на рулежной дорожке, достанется первой, потом вся зона будет омыта пламенем. Бекетт подумал, что огонь несет ощущение очистительной окончательности. Сожженные вещи не имеют привычки воспроизводиться.

Перед тем, как он достиг Пересечения Турмана на окраине Денвера, к нему присоединился эскорт «Миражей-111». Бекетт покачал крыльями, приветствуя летящих по бокам пилотов. Те показали ему большие пальцы, прежде чем отвалить назад. Один занял позицию прямо позади. Бекетт кивнул сам себе. Он увидел ракеты под распростертыми крыльями. Эти ракеты были основной реальностью в полете. Они настоятельно требовали от Билла Бекетта точной навигации. Его мысли прервало радио с метеосводкой. Встречный ветер над Атлантикой утих, но радоваться этому не стоило.

Бекетт прослушал сводку и включил микрофон интеркома, сказав:

— Держите свои пристежные ремни застегнутыми, если только вы не в туалете. Никаких передвижений без особой необходимости. За побережьем нас ожидает весьма подозрительная погода, и мне всю дорогу придется нянчиться с этой птичкой. Нам понадобится каждая унция горючего.

На высоте тридцать пять тысяч футов он выровнял самолет и сбалансировал его. Затем сообщил свое положение и повернулся к Хаппу.

— Когда мы туда доберемся, у нас не останется горючего даже для того, чтобы заполнить ночной горшок.

— Я верю в вас, Билл. Расскажите мне, что это за колокольчик прокаженного?

— Мы непрерывно передаем особый опознавательный сигнал. Если он смолкнет — буммм! — Бекетт взглянул наружу на «Мираж-111», занимавший позицию справа. — Ваши приятели там, снаружи, настроены очень серьезно.

— Я вижу ракеты. Они готовы к применению.

— Вам лучше поверить в это, Джо.

— Ничего, если я посижу тут, рядом с вами?

— Я рад компании, если не занят. Просто держите ноги подальше от этих педалей и не трогайте штурвал.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой капитан.

— Очень хорошо, — усмехнулся Бекетт и расслабился впервые с тех пор, как забрался в самолет.

— Если вы имеете в виду иностранный Легион, то вспомните, как КАПИТАН наказывает за неповиновение.

— Укладывает под жарким солнцем, как подарок для варваров, — улыбнулся Хапп. — А вокруг дожидаются стервятники. Все это я видел в кино.

Бекетт переключил свой микрофон для сверки местоположения с наземными станциями.

— Вы задумывались, сколько стоит это маленькое путешествие? Думаю, что этот самолет со всеми модификациями и прочим обошелся миллионов в десять. Один рейс — и бам! Это может стать самым дорогостоящим трансатлантическим перелетом в истории.

— Но зато первого класса. Если, конечно, не считать того, что сзади. Вам слышно, как переливается горючее в тех резервуарах?

— Это вас беспокоит?

— Не люблю пожары.

— А вы ничего непочувствуете. Кто-то когда-то сказал, что аэроплан — один из самых лучших способов уйти. Он вас убьет, но не причинит боли.

Хапп содрогнулся.

— Я однажды управлял самолетом друга, возле Лиона. Мне это ужасно не понравилось.

— Кому-то нравится, кому-то нет. О чем это вы с Сергеем и Франсуа жужжали там, сзади, прежде чем мы взлетели?

Вместо ответа Хапп спросил:

— У вас есть дети, Билл?

— А? Да. У нас с Марджи две дочери. — Бекетт скрестил пальцы. — И слава Богу, они пока в безопасности. Что это должно сделать с…

— У меня два мальчика. Они с моей семьей возле Бержерака в Дордони.

— Уходите от темы, Джо?

— Не совсем. Мне нравится район Бержерака.

— Родной город Сирано, — вспомнил Бекетт, решив следовать этому странному повороту беседы. — Как это вы не обзавелись большим носом?

— Когда я был ребенком, меня никогда не заставляли вынюхивать трюфели.

Бекетт издал лающий смех, чувствуя, как он снимает его напряжение. Не было ли это желанием Хаппа разрядить обстановку?

— Мы хорошая команда, — заявил Хапп.

— Одна адская команда! Даже этот старина Сергей там, сзади.

— Ах, бедный Сергей! Он убедил себя в том, что они с Ариеной пережили бы величайшую страсть. Смерть оборвала величайшую историю любви нашей эпохи.

— Об этом вы и разговаривали?

— Лишь между прочим. Странное дело с нашей группой. Мы подходим друг другу самым примечательным образом — словно судьба свела нас, чтобы мы работали вместе над этой задачей.

— Мы с ней справимся, Джо.

— Согласен. Те две трагические смерти подстегнули нас весьма действенно. А информация от вскрытий — у меня от нее голова кругом. Если печень…

— На что похожа Дордонь? — перебил его Бекетт.

Хапп взглянул на него, припомнив другого Бекетта, под жарким светом рефлектора, искусные и точные движения его скальпеля. Да, этот человек, здесь, в самолете, был тем же, кто проклинал Франсуа.

— Каждую осень в Дордони мы собираем грибы, — вздохнул Хапп. Он прикоснулся кончиками пальцев к губам и послал воздушный поцелуй. — Билл, когда мы одержим победу над чумой, вы должны привезти свою семью. Мы устроим вечеринку — грибы и земляника — маленькие fraises des bois.

— По рукам.

Бекетт отвлекся, чтобы провести коррекцию курса. Земля под ним была лоскутным одеялом из прямоугольничков ферм, проглядывающих сквозь неплотный облачный покров. «Лир» шел ровно и устойчиво.

— Мы в Дордони очень старомодны, — продолжал Хапп. — Во Франции нас все считают деревенщиной. Мой брак с Ивон был сговорен. Мы знали друг друга с самого детства, разумеется.

— Никаких шуры-муры до того как?

— Вопреки россказням, мы, французы, не спешим обсуждать каждый поцелуй. На моих устах печать.

— Сговоренный брак? Я думал, это ушло вместе с жестяными панталонами и турнирными жакетами.

Хапп выглядел озадаченным.

— Жестяные панталоны и… А, вы имеете в виду латы. — Он пожал плечами.

— Сколько лет вашим дочерям, Билл?

— Восемь и одиннадцать. А что? Вы думаете и им устроить браки?

— Моим сыновьям четырнадцать и двенадцать. Неплохая разница в возрасте.

Бекетт уставился на него.

— Вы это серьезно?

— Билл, вы никогда не задумывались, в какой мир мы вступим, когда побьем чуму?

— Немножко, да.

— Нехорошо, что нашей команде приходится общаться с другими исследователями через политических лидеров наших стран.

— Они все ищут преимущества.

— То же самое говорит и Сергей. Но положение дел меняется. Я серьезно говорил насчет наших детей, Билл. Почему бы интеллигенту не выдать своих дочерей за сыновей интеллигента?

— Вы же знаете, что это не сработает должным образом, Джо. Потомство не обязательно будет…

— Я хорошо изучил законы генетики, Билл. Отклонение к среднему. Наши внуки, скорее всего, не будут обладать столь же острым умом, как их родители… возможно.

— Что у вас на уме, Джо?

— Наши дети унаследуют весьма отличный от нашего мир. Структура его уже проявляется.

Маленькие государства-крепости с надежными границами. Швейцария повсюду. Подозрительность к чужакам.

— И вполне обоснованная!

— Допустим, но примите во внимание последствия исчезновения крупных держав.

— Вы действительно думаете, что они уже на пути в забвение?

— Это очевидно. Какой прок от крупного государства, когда разрушить его может один-единственный человек? Странам придется стать достаточно малыми, чтобы вы знали каждого своего соседа.

— Господи Боже! — Бекетт сделал глубокий дрожащий вдох.

— Мы можем добиться единой всемирной валюты, — продолжал Хапп. — Может быть, электронной. Я думаю, что какая-то торговля должна остаться. Но кто отважиться нападать на соседа, если один выживший сможет уничтожить агрессора?

— Да, но если мы сможем исцелить…

— Разновидностей чумы нескончаемое множество, Билл. Это же очевидно.

— Но армия пока еще есть, — цинично буркнул Бекетт.

— Кто же осмелится сохранять военные силы, если такое обладание непременно накличет беду, подвергая все население постоянной опасности?

— Что вы хотите этим сказать?

— Ваши вооруженные силы не смогут направить оружие против своих соседей. Прежнее оружие устарело.

Бекетт оторвался от прокладки курса «Лир» и уставился на Хаппа.

— Иисусе Христе! — прошептал он.

— Мы открыли ящик Пандоры, — сказал Хапп. — Боюсь, эта чума — лишь начало. Задумайтесь над этим хоть раз, Билл, разновидности этой чумы…

— И натворил это один человек, в одиночку, — кивнул Бекетт. Он взглянул наружу на «Мираж-111», потом снова на Хаппа. — Полицейское государство могло бы…

— Сергей считает, что нет. Он очень много думал об этой проблеме. Он даже подозревает, что у его хозяев есть план поубивать кое-каких ученых…

— А что, если они кого-нибудь пропустят?

— Да. Что, если еще одна чума, мутация? И у них не будет ресурсов, чтобы встретить эту угрозу? Или что ваши соседи сделают со СВОИМИ учеными? О нет! У этого тигра длинный хвост.

Бекетт включил автопилот и сообщил об этом эскорту. Он откинулся назад и сцепил руки за головой.

— Самолет летит сам? — спросил Хапп с ноткой страха в голосе.

— Да.

— В моем родном языке нет точных слов. По-английски можно выразиться лучше — мы сами сотворили этого Безумца. Мы все это сделали сами. Мы и действующее лицо, и объект воздействия.

— Вы, видать, думали об этом немало времени, — сказал Бекетт.

— Думаю, что я знаю, какой именно мир унаследуют наши дети.

— Я лишь надеюсь, что они унаследуют хоть какой-нибудь мир.

— Да, это в первую очередь.

Бекетт искоса взглянул на Хаппа.

— Вы всерьез говорили насчет брака ваших сыновей и моих дочерей?

— Всерьез. Мы еще обнаружим потребность в устройстве браков через новые границы. Идея экзогамии не нова, Билл.

— Да, мы должны поддерживать разнообразие генетического фонда.

— Или пережить генетическую деградацию.

Бекетт опустил руки и осмотрел приборы. Он провел коррекцию курса. Немного погодя Бекетт заявил:

— Нам нужно не только средство от чумы. Нам нужна медицинская техника, чтобы справляться с общими проблемами.

— Медицинская? — спросил Хапп. — Только ли медицинская?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, Джо. У медицины всегда были свои политические барьеры, но это…

— Мы думаем, по всему миру следует стратегически разместить центры. Компактные линии связи, полный компьютерный взаимообмен, невзирая на политические границы, голосом и видео, никакой цензуры. Ученым следует объединить усилия, не обращая внимания на национальность друг друга.

— Мечтаете, Джо.

— Наверное.

— Наши семьи — залог нашего хорошего поведения, черт побери!

— А весь остальной наш мир — залог своего хорошего поведения.

— А что, если какое-нибудь исследовательское учреждение в Советском Союзе решит эту задачу раньше, чем мы?

— Разница невелика, пока многие из нас знают решение.

— Христос! Вы говорите о конспиративном союзе ученых!

— Точно. И любой исследователь, продумавший этот вопрос до конца, придет к такому же выводу.

— Вы действительно так думаете, почему?

— Потому что в этом огромная власть… а все остальное есть хаос.

— Сергей с этим согласен?

— У Сергея тонкое понимание личной власти. И у него друзья в стратегических пунктах Советского Союза.

— Он согласен плести заговор против своих боссов?

— Он предположил это называть промеж себя «Заговор Фосс — Годелинской».

— Хапп откашлялся. — Ваш друг Рокерман…

— Он в Вашингтоне, а я здесь.

— Но если представится возможность?

— Я подумаю об этом.

— Думайте долго и тщательно, Билл. Думайте обо всех тех полезных делах, что мы могли бы совершить с этим знанием. Подумайте о цене этого знания.

Бекетт пристально посмотрел на него.

— Вы меня удивляете, Джо.

— Я сам себя удивляю, но я думаю, что это логический ответ, чтобы дать нашим детям такой мир, который они захотят получить в наследство.

— А Франсуа, что он об этом говорит?

— Вас интересует его мнение?

— В таком деле — да.

— Между прочим, вы похожи. Вы и Франсуа. Оба консерваторы. Это то, что убедило Франсуа. Он желал бы сохранить определенные ценности нашего мира.

— Ну, политики провалили это дело, уверен на все сто.

— Франсуа сказал что-то подобное, но он не в восторге от политиков со времен де Голля.

— Еще один генерал, — буркнул Бекетт.

— Как Эйзенхауэр?

— Туше.

— Значит, вы об этом подумаете?

— Да.

— Хорошо. Где результаты вскрытия? Я видел их у вас, прежде чем мы покинули ДИЦ.

— Они в планшете прямо за моей спиной, — Бекетт указал локтем. Проделывая это, он взглянул назад, в самолет.

— Сергей и Франсуа спят, — сказал Бекетт.

Хапп выпрямился и расправил бумаги у себя на коленях.

— Лучшее из того, что они могли сделать, — продолжил Бекетт. Он вытащил карту и определил положение самолета по радиопеленгу.

— Где мы? — спросил Хапп. Он смотрел вниз, разглядывая сверкающий в солнечном свете облачный покров.

— Мы совсем скоро минуем Мэнсфилд в Огайо. Здесь мы должны направиться на север, чтобы оставить в стороне Питтсбург.

Хапп посмотрел на рапорт о результатах вскрытия, который лежал у него на коленях.

— Это правда, Билл, — спросил он, — что ты плакал, когда умерла Ариена?

— Это сказал Франсуа?

— Он сказал, что ты обругал его, и ты плакал, и он сказал, что у тебя это выглядело достойным восхищения. Уход друга не должен проходить незамеченным.

— Эта дама обладала железным характером, — пробормотал Бекетт.

Глава 22

Если я не постою за себя, то кто? А если я стою за себя один, то кто же я?

Гиллель

Халс Андерс Берген выключил все лампы в своем кабинете и подошел к окну, легко ориентируясь даже в темноте. Уличные огни Нью-Йорка, где-то далеко внизу, на площади перед зданием ООН, наполняли ночной туман слабым сиянием, светящимся серебристым движением, клубящимся и таинственным. И хотя он знал, что температура в кабинете не изменилась, он неожиданно почувствовал холод.

Уже больше часа он раз за разом прокручивал в памяти сегодняшнюю пресс-конференцию. У него не выходило из головы известное изречение Киссинджера: «Ошибочно полагать, что все, что говорится на пресс-конференциях, тщательно обдумано».

Но все его сотрудники соглашались с тем, что хоть что-нибудь должно быть сказано репортерам. Халс выбрал для этого общий брифинг, нечто, на что они впоследствии смогут ссылаться как на «высокое должностное лицо в Организации Объединенных Наций».

Слишком много неясного, покрытого мраком, было на мировой сцене. Слишком много секретности. Он решил слегка приподнять завесу.

У них был предварительный рапорт археологов, вызванных для просеивания пепла сгоревшего дома в Сиэтле. «Это решение было мастерским ходом», — подумал Халс. Археологи! Смелые люди. Они знали, что не смогут вернуться к своим семьям.

Туманная завеса за окном слегка поредела, и далеко внизу он заметил караул, движущийся к оконечности острова. Это, наверное, их военная охрана сменяет посты. Сейчас, когда заблокированы туннели и опущены мосты, Манхэттен считается довольно безопасной крепостью. В городе до сих пор были выгоревшие участки, и ночью на улицах двигались только служебные машины, но уже образовался какой-то новый порядок, который некоторые называли «безопасным». «Это кажущаяся безопасность», — думал Берген. Военный кордон образовал вокруг города ломаную линию, врезающуюся в штат Нью-Джерси от окрестности Ред Бенк и далее к западу до Браунд Брук, поворачивающую на север вдоль гор Вотчин Маунтинс к Паттерсону; затем, становясь все более изломанной, она извивалась вдоль границы штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси по низменности Байт Плейнс к Лонг-Айленд-Саунду, севернее Порт-Честера.

«Огненная стена» — называли ее люди, черпая чувство безопасности из образа широкой обугленной полосы за этой границей, места, где пепел носился над холмами руин и непогребенными телами тех, кто погиб на этой земле.

Берген не любил думать о человеческих смертях, которые были связаны с огненной стеной, о тех, кто был убит при ее создании, и тех, кто погиб, пытаясь пересечь ее, чтобы попасть в безопасную зону Нью-Йорка. «Барьеры», — думал он. Все что угодно было барьером в этом новом мире. Идентификационные карточки и барьеры. Вас могут расстрелять на месте, если у вас нет действующей идентификационной карточки.

Такой порядок установили Заградительные Силы.

В уверенности этого названия было нечто, что резало Бергену уши. Он представлял себе морскую блокаду вокруг Ирландии и Великобритании, комбинированную морскую и сухопутную блокаду вокруг Северной Африки. «Массированная» — только так ее и можно назвать.

Светящийся циферблат наручных часов Бергена сообщил ему, что еще только 8:53 вечера, прошло менее трех часов с тех пор, как он проверял реакцию на свою пресс-конференцию по вечерним новостям телевидения. Диктор, как попугай, повторял слова «высокого должностного лица».

— В сущности, мы игнорировали критический момент в технологии и научных исследованиях. Мы не смогли заметить, что этот фактор оказывает основное воздействие на все международные дела. Насколько мне известно, ни одно из высокопоставленных лиц ни в одном правительстве не уделяло серьезного внимания тому, что один индивидуум может в одиночку создать такой хаос, какой создал этот человек, О'Нейл.

Следующий вопрос был предугадан, а ответ — тщательно подготовлен.

— Все улики указывают на то, что это был Джон Рой О'Нейл и что он действовал в одиночку.

Они не ожидали, что он честно и открыто заговорит о находках в Сиэтле.

— Существуют достаточные косвенные улики, что именно в подвале здания в Болларде он состряпал свою дьявольскую похлебку.

— Сэр! Похлебку? В одиночку?

Это был лысеющий репортер из газеты «Пост».

— Мы не можем быть абсолютно уверены, — сказал Берген.

Затем конференция перешла в область, которой не хотел касаться Берген вопреки мнению президента Соединенных Штатов и полдюжины премьер-министров.

Северная Африка и, наконец, Саудовская Аравия.

— По наущению советской делегации, — сказал он репортерам, — оказывается давление в сторону коренных изменений тактики в Северной Африке и прилегающих регионах.

После всех этих лет тщательной цензуры собственных высказываний, Берген почувствовал удовлетворение, когда произносил эти слова, выражаясь правдиво и без дипломатических прикрас.

«Пусть попробуют меня забаллотировать», — думал он.

Кампания Роммеля ясно продемонстрировала, что патрули в пустыне можно обойти. Англичанам удавалось перемещаться внутрь и наружу роммелевских линий. А теперь саудовская проблема по-новому встала в свете этих знаний.

Насколько сильно заражение местности?

Израиль угрожал атомной стерилизацией своих «границ», отчетливый талмудистский кулак махал в сторону Саудовской Аравии.

Единственное, что их сдерживало, — это угроза Безумца. Будет ли эта атомная стерилизация считаться актом, направленным против мишеней мести О'Нейла? Среди пилигримов Мекки было бессчетное количество ливанцев.

И что же с источником заражения — Северной Африкой?

Русские требовали установить «огненное кольцо», еще один Огненный Барьер. Так они называли свой план создания внешних постов по периметру суши: огнеметы, радары, дневные и ночные патрули, колючая проволока… «К черту расходы! — кричали они. — Мы говорим о выживании!» Суть же вопроса была в том, как они проведут свой периметр. Аудовская проблема придавала этому вопросу новые очертания. У Израиля были свои подозрения о том, где Советский Союз захочет установить свое «огненное кольцо».

«Истерия как заразная болезнь», — думал Берген.

Соединенные Штаты хотели создать вокруг зоны «резиновую дорогу» из кобальтовой пыли, радиоактивного покрытия, после пересечения которой ни одна форма жизни не может выжить. Отсюда Берген, между прочим, сделал вывод, что Соединенные Штаты припрятали огромный запас такой пыли. Он возражал, что радиоактивное заражение всего средиземноморского бассейна будет иметь неизгладимые последствия. Израиль был в ярости.

— Какой выбор у них остается? — спрашивали Соединенные Штаты. Какие еще решения имеют смысл теперь, когда Турция, Ливан, Сирия и Северная Италия практически списаны за борт? Только Израиль оставался хрупким островком незараженной земли внутри загрязненного региона.

И насколько они чисты? Для расследования не допускались никакие внешние наблюдатели.

Как сказал французский посол во время их утренней встречи: «Потери неизбежны. Чем раньше мы смиримся с ними, тем лучше».

Он ссылался на Бретань, Кипр и Грецию как поддерживающие его точку зрения аргументы.

Все это Берген сообщил прессе, выражаясь просто и без обычных иносказаний. Он не упомянул только жаркий спор между французами и Израилем. Ругань не была чем-то новым в стенах ООН, но этот спор превзошел все предыдущие представления об этом.

— Вы — антисемитские твари! — кричали представители Израиля.

Странно, что французы ответили на это лишь следующее: «Франция также является средиземноморской нацией. Все, что мы делаем в этом регионе, отразится и на нас».

Израильские делегаты не могли этого принять: «Не думайте, что обманете нас! У Франции давняя традиция антисемитизма!»

«Понятно, что нервы не выдерживают», — думал Берген. Дипломатия должна каким-то образом пережить эту атмосферу. Они не смеют пойти раздельными путями.

Можно ли перенести Израиль в центральную часть Бразилии, как предлагалось?

А новая диаспора? «До этого может дойти», — думал Берген, хотя Бразилия сказала, что она может принять не более половины населения Израиля, и множество трудностей было связано с этим предложением. Бразилия, конечно, засматривалась на «атомные возможности» Израиля. Берген подумал об израильтянах, сидящих в сердце своего пустынного оазиса, с атомными бомбами, завернутыми в свитки Талмуда. «Легковозбудимые люди», — думал он. Трудно сказать, какова будет их реакция на такое внутреннее решение проблемы. А Бразилия, задумывалась ли она действительно над тем, кого может пустить в свои границы? Мнение Бергена было таково, что Бразилия станет новым Израилем, что не будет возможности как-то сдержать таких изобретательных людей.

К тому же столько было неизвестного, тщательно скрываемого. Что в действительности происходит в израильских границах? Им придется пустить к себе внешних наблюдателей, и причем скоро.

Он отложил бразильское предложение, хотя оно вызвало возбуждение среди средств массовой информации. Оно, может быть, интересно и привлекает внимание, однако масштаб такого шага вызывал у Бергена дрожь.

Как он и ожидал, загорелась красная лампочка телефона и раздался звонок. Берген вернулся в свое кресло и поднял телефонную трубку.

Прескотт сразу же удивил его.

— Это был чертовски хитрый ход, так вот появиться на публике, Хаб!

Фамильярность! Что-то заварилось, как любят говорить американцы.

— Я рад, что ты так думаешь, Адам. Должен признаться, я был слегка не уверен в твоей реакции.

Президент издал мягкий смешок.

— Моя матушка любила говаривать, что когда варево начинает прилипать ко дну горшка, нужно быстро помешать в горшке.

Заварилось, в самом деле, подумал Берген.

— Нечто подобное я и имел в виду, — сказал он.

— Я сразу догадался. Я сказал Чарли, что именно это ты и делаешь. Слушай, Хаб, а что ты думаешь по поводу адмирала Френсиса Делакура?

По тону вопроса Берген понял, что Прескотт перешел к главному. Командир Заградительных Сил был очевидным знаком вопроса. Такая сила, и сидит без присмотра в Исландии. Генеральный секретарь не завидовал Делакуру, особенно теперь, когда Прескотт, по-видимому, копает под него.

— Мне кажется, он достаточно хорошо справляется с работой, Адам.

— Достаточно хорошо?

— Тебя что-то беспокоит, Адам?

«Все-таки есть свои преимущества в фамильярности отношений, — подумал Берген. Можно задать больной вопрос без всяких дипломатических тонкостей».

— Он француз по происхождению, не так ли? — спросил Прескотт.

— Да, его семья происходит из Квебека.

— Я слышал, что он историк. — Берген вспомнил фразу Делакура, произнесенную при вступлении в должность командира Заградительных Сил. В ней слышалась педантическая нотка: «Это та же проблема, что и у римлян, но с современными орудиями».

— По моим сведениям, он достаточно уважаемый историк, Адам, — согласился Берген.

— Паттон тоже был историком, — сказал Прескотт.

Паттон? Ах да, командир танковых войск во время Второй мировой войны. В то время ходил слух о том, что Паттон восхищался древними римлянами.

— У многих военачальников было такое же увлечение, — сказал Берген.

— Меня беспокоит, — сказал Прескотт, — не появится ли и у него тоже мания величия?

Тоже? Берген удивился. Такого мнения Прескотт был о Паттоне?

— Я не заметил никаких следов этого, — сказал Берген.

— Я думаю, мы должны присматривать за ним, — сказал Прескотт, а затем перешел к главному: — Русские только что разговаривали с нами о нем. Он их тоже беспокоит. Кстати, Хаб, мне было чертовски тяжело их утихомирить. Они страшно расстроены твоим сегодняшним неформальным брифингом.

— Хорошо, что ты на моей стороне, Адам.

— Можешь на меня рассчитывать, Хаб. И хватит об этом. Почему бы тебе не взять приказы адмирала и не взглянуть на них еще разок?

— Я займусь этим, Адам. Ты хочешь, чтобы я на что-нибудь обратил особое внимание?

— Проклятье! Иногда ты выражаешься совсем как американец, — сказал Прескотт.

— Ничего особенного я сейчас не имею в виду. Я просто хочу быть уверен, что мы будем видеть его на ход вперед, а не он нас.

— Я буду считать своим долгом обращать особое внимание на выполнение им своих обязанностей, — сказал Берген.

— Постарайся, Хаб. И, кстати, ты можешь проверить слух, что ребята Делакура потопили несколько плавучих гробов со всеми, кто был на борту.

— Да? Я не слышал этого, Адам. Это что-то новое?

— Это только что выплыло наружу. Ну что ж, приятно было поговорить с тобой, Хаб. Если все будет чисто, мы еще вернемся к той партии в гольф.

Они прервали соединение.

Берген достал свою собственную копию приказов Делакура, дважды перечитал их. Они были достаточно прямолинейными.

«Если вы войдете в физический контакт с лицом из Запретной зоны, ваши собственные люди убьют вас или высадят на побережье, где местное население сделает эту же работу за нас».

Вот этот параграф, например. Смысл его трудно понять неправильно.

Берген сидел и думал о Делакуре. Совершенно ясно, что адмирал рассматривает свою проблему, как охоту на оленей среди бухт и фьордов этого скалистого побережья.

Игра?

Если это так, то смерть — расплата за проигрыш.

«…та же проблема, что и у римлян, но с современными орудиями».

Орудия? Делакур считает крейсеры и все остальное орудиями? Всю эту огневую мощь? Что ж, может быть, он и прав. Наверное, Цезарь рассуждал так же.

А что общего имеют плавучие гробы с обеспокоенностью Прескотта?

Бергену не хотелось думать о плавучих гробах, но избежать этого сейчас было нельзя. Имеет ли какое-либо значение в глобальном смысле, если люди Делакура потопили несколько таких судов с их пассажирами? В моральном плане, да, имеет значение, но… сами эти суда были необходимостью. Один Бог знает, что еще придумает Безумец. Ему требуется подчинение. Ирландцы должны все вернуться в Ирландию, ливанцы — в Ливию, а англичане — на свой маленький остров.

Это было полным безумием.

От поступающих докладов Бергену делалось плохо. Толпы, преследующее бедных изгнанников, — французские толпы, мексиканские толпы, японские толпы… Даже в Китае и Австралии и, наверное, повсюду в других местах. Боль и страх были такими ужасными, что трудно обвинить в этом кого-либо.

Телевизионные передачи о принудительных погрузках на корабли вызывали слезы у Бергена. Он знал, что по всему миру были распространены случаи героического неповиновения: младенцев, женщин и детей прятали… но истерия и дикость — самоубийства, убийства, линчевание — были доминирующими.

А мы-то считали себя цивилизованными.

Плавучие гробы — каждую женщину на борту посылали домой на верную смерть. И потом были истории — изнасилования, пытки… Плавающие тюрьмы пришлось поставить на якорь вдали от берега, куда они направлялись; пассажиров перевозили на берег в маленьких лодках под огнем орудий.

Генеральный секретарь содрогнулся.

Такое большое число самоубийств понятно.

Может быть, потопить эти суда было бы милосердием.

Вздохнув, Берген включил низенькую настольную лампу, стоящую на краю стола, и отрегулировал ее свет так, чтобы он падал на рабочий блокнот. Действуя методично, он придвинул блокнот и написал краткие указания своему помощнику. Необходимо тщательно рассмотреть поведение Делакура.

Закончив писать указания, он положил ладони на блокнот и заставил себя думать о приоритетах. Саудовская Аравия и Израиль — номер первый. Огненное кольцо или кобальтовая пыль? Он боялся, что в этом случае вытаскивания кроликов из шляп не будет. Что бы они ни сделали, результатом будет монументальная неразбериха. Другое изречение Киссинджера само пришло на ум Бергену:

«Трудности на Ближнем Востоке возникли не потому, что стороны не понимали друг друга, а потому, что, в некоторых отношениях, они понимали друг друга слишком хорошо».

Кобальтовая радиоактивность наверняка распространится дальше. Американские эксперты допускали это. Если при этом станет невозможным использование саудовской нефти, то заполнят ли Советы образовавшийся вакуум, как они намекнули?

У Бергена возникло желание истерически засмеяться и сказать: «Настройтесь на нашу волну завтра в это же время».

Ни одна самая пресная американская мыльная опера не могла придумать такой глобальной катастрофы.

Его охватила дрожь ярости. Почему Генеральный секретарь должен нести ответственность за такие ужасные решения? Это слишком много! И здесь ему пришлось допустить, положа руку на сердце, что не он один несет ответственность. Система принятия решений работала в нынешние времена иначе.

Внезапно он повернулся к красному телефонному аппарату, достал его из открытого ящика и поставил на стол, одновременно включив сложное шифровальное оборудование.

При первом же звонке отозвался офицер связи Военно-Морских сил США. Он представился как лейтенант Эвери.

— Могу я поговорить с президентом? — спросил Берген.

— Один момент, сэр. Он в Кемп-Девиде.

Голос президента звучал настороженно и заинтересованно.

— Что-нибудь новое, Хаб?

Все еще фамильярный тон. Хорошо.

— Адам, я забыл спросить, обсуждали ли вы с русскими ваше кобальтовое предложение, когда они звонили.

— О, я рад, что ты поднял этот вопрос. — Голос Прескотта вовсе не звучал радостно. — По этому вопросу у них возникли большие разногласия с Китаем. Китайцы поддерживают наше предложение.

— Адам, если мы решимся на кобальт, можем ли мы объявить, что весь воздушный транспорт мира готов к организованной перевозке израильского населения в Бразилию?

— Это огромный кусок работы, Хаб.

— Но мы сможем его выполнить?

— Мы можем объявить, но это может оказаться неправдой.

— Мы должны сделать все возможное. Евреи слишком пострадали. Мы не можем их бросить.

— Так, как мы поступили с греками, киприотами и некоторыми другими народами.

— У этих других народов не было атомного оружия.

— Это звучит слишком расчетливо, — сказал Прескотт.

— Я не это имел в виду. Мы должны заниматься неотложными делами по приоритетной системе, которую мы оба понимаем очень хорошо. Ты выполнишь свою часть этой работы, Адам?

— Коллективная ответственность, — сказал Прескотт.

— Именно это я и имею в виду, Адам.

— Я сделаю все, что смогу, Хаб.

Когда президент отложил телефонную трубку в комнате своего домика в Кемп-Девиде, то взглянул на Чарли Турквуда, который стоял у камина, спиной к огню.

— Этот сукин сын Берген только что нанес ответный удар, — сказал Прескотт. — И чертовски болезненный.

Глава 23

Прошлое мертво.

Арабская пословица

Металлический кузов грузовика холодил кожу Джона. Он съежился, охватил руками грудь, но движение грузовика бросало его из стороны в сторону, а холодный ветер продувал брезентовое покрытие кузова. Они раздели его догола на пароме в Кинсейле, поделив между собой одежду и содержимое его рюкзака, ругаясь из-за шести плиток французского шоколада.

Кевин О'Доннел остался равнодушным ко всему этому, однако он оставил себе деньги и бельгийский пистолет.

— Почему вы так поступаете? — спросил Джон.

— Потому что мы добрые люди, — сказал Кевин О'Доннел. — Мы убиваем всех, кого схватим в пределах пятисот метров от берега.

— Даже если они подошли со стороны моря?

— Ну, ты ведь разочаровал меня и ребят, американец. Мы ожидали, что будут люди с другого плавучего гроба, может быть, пара хороших бабенок.

Один из тех, кто раздевал Джона, сказал:

— Теперь немногие женщины могут пережить путешествие.

Они закончили с ним, забрав даже ботинки и носки. Он стоял, обхватив себя руками и дрожа на холодном пароме.

— Будь доволен, что мы оставляем тебе жизнь, американец, — сказал Кевин О'Доннел. — Ну, запрыгивай, янки. Давайте его в грузовик, ребята. И на этот раз принеси с собой что-нибудь получше.

Трое охранников сели в грузовик сзади вместе с Джоном. Он запомнил имя только одного из них, Мюриса Кона, маленького человечка с лицом, которое казалось сплюснутым сверху и снизу; близко посаженные глаза его находились слишком близко к носу, нос — слишком близко ко рту, а подбородок почти касался нижней губы.

Хотя трое охранников заняли скамью только с одной стороны, они заставили Джона улечься на холодное дно кузова. Когда он пожаловался на холод. Кон грубо ткнул его тяжелым ботинком и сказал:

— Эй, ты слышал, что сказал Кевин! Ты жив, и это больше, чем ты заслуживаешь.

Для Джона само путешествие стало бесконечной холодной пыткой, которую он переносил, обещая себе, что он будет жить и, если в его историю поверят, постарается проникнуть туда, где ирландцы работают над разрешением проблемы чумы. И здесь он будет саботировать их усилия.

Сначала грузовик поднялся на пологий холм, при этом Джон скатился к заднему борту. Охранники опять подтащили его вперед, втиснув его у своих ног.

— Какой дорогой мы едем? — спросил один из них.

— Я слышал, как они говорили, что дорога через Белгули самая безопасная, — сказал Кон.

— Значит, они восстановили мост у пятой мили, — сказал спрашивавший. Некоторое время он молчал, затем снова спросил: — Надолго мы остановимся в Корке?

— Слушай, Гилли, — сказал Кон, — ты столько раз ездил по этой дороге и все еще задаешь такой вопрос!

— У меня такая жажда, что ее не сможет залить даже Ривер-Ли во время весеннего разлива, — сказал спрашивавший.

— Тебе придется подождать, пока мы не избавимся от этого дерьма, — сказал Кон и пнул Джона в плечо. — Мы зальемся в дымину на обратном пути. Или будет так, или сам объясняйся с Кевином, а я этого делать не собираюсь. Сам видишь, в каком он бешеном настроении.

Джон, чувствуя слабое тепло от ног своих охранников, подвинулся ближе, однако Кон, почувствовав это движение в темноте, насмехаясь, отпихнул его ногой:

— Держи свою вонючую… подальше от нас, американец. Мне придется теперь неделю отмываться, только чтобы смыть с ног твой запах.

Джон оказался прижатым к металлической подпорке от скамейки на своей стороне кузова. Острый край подпорки впивался ему в спину, но эта боль отличалась от холода. Он сосредоточился на этой новой боли, стараясь найти в ней облегчение. Темнота, холод, боль начали действовать на него. Он думал, что О'Нейл глубоко похоронен внутри него, смазан и спрятан навсегда. Однако нагота, тьма и холодное дно кузова — разве мог он когда-либо представить себе такое. Он чувствовал, что в нем вот-вот начнется внутренняя борьба. И он услышал первый сумасшедший звук этого внутреннего голоса, голоса Джона Роя О'Нейла, требующего своей мести.

— Ты получишь ее, — пробормотал он.

Звук его голоса был почти заглушен скрежещущим ревом грузовика, поднимающегося на холм. Но Кон его услышал и спросил:

— Ты что-то сказал, американец?

Так как Джон не ответил, Кон пнул его.

— Не слышу твоего ответа, прокляни твою грязную душу!

— Холодно, — сказал Джон.

— То-то, — сказал Кон. — Мы не хотим, чтобы ты вошел в наш мир со всеми удобствами.

Компаньоны Кона засмеялись.

— Так мы все появляемся в Ирландии, дружище, — сказал Кон. — Голые, как ощипанные цыплята, и готовые угодить в горшок. Посмотрим, как тебе понравится горшок, в который ты угодил сейчас, американский ублюдок.

Они замолчали, и Джон вернулся на арену своей внутренней борьбы. Он чувствовал присутствие О'Нейла. Это было, как луч света, исходящий из его головы. Никакого тепла в нем. Холодный… холодный… холодный, как металл, на котором лежало его тело.

Грузовик грохотал по деревянному мосту, и стук покрышек по брусьям барабанным боем отзывался в голове Джона. Он чувствовал, что О'Нейл пытается выйти наружу, и это привело его в ужас. О'Нейл не должен здесь появиться. О'Нейл будет кричать, и это доставит радость трем охранникам.

Свет!

Он почувствовал свет, проникающий через открытую заднюю стенку грузовика, и это помогло ему немного прийти в себя. Он осознал, что его глаза плотно закрыты, и медленно приоткрыл их. О'Нейл снова погрузился во тьму.

Огни находились по обеим сторонам грузовика — это была хорошо освещенная улица города. Он слышал крики людей, это были пьяные голоса. Раздался звук выстрела, затем — пронзительный смех. Он попытался сесть, но Кон столкнул его ногой назад на дно.

— Размалеваны, как шлюхи, — сказал один из охранников.

Джон был поражен. Неужели некоторые женщины выжили? Этот высокий пронзительный смех. Неужели чума проиграла?

— Если бы они были шлюхами, — сказал Кон. — Я был бы рад даже старухе Белле Коэн и Монто, если бы эти дорогуши поманили нас поднятыми юбками.

— Это все равно было бы лучше, — сказал другой охранник. — Мужчины с мужчинами! Это против Божьих заповедей, Мюрис!

— Это все, что они имеют, Гилли, — сказал Кон. — У них нет такой возможности заполучить в постель тепленькую женщину, как у нас.

— Что мне не нравится, так это хоронить их потом, — сказал другой охранник. — Почему убежища не могут защитить их, Мюрис?

— О, эта ужасная, заразная штука, эта чума. Жизнь коротка. Будем лучше веселы, как сказал один поэт.

— Я никогда не лягу с мужчиной! — сказал Гилли.

— Скажешь это, когда не будут больше приходить плавучие гробы, Гилли. — Кон протиснулся к заднему борту вдоль скамьи мимо Джона и выглянул из грузовика. — Какой стыд, что прекрасный город Корк дошел до такого. — Он вернулся к остальным.

— Ты слышал, что умерла английская королева? — спросил Гилли.

— Туда ей и дорога! Пусть сдохнет хоть вся виндзорская семейка!

Грузовик сделал медленный, крутой поворот налево, и водитель переключил передачу перед подъемом на холм. Охранники замолкли.

Джон лежал с открытыми глазами, наблюдая за тенями на брезентовой крыше. Грузовик набрал скорость на гладком участке дороги.

— Эн-двадцать пять сейчас в основном чистая, — сказал Кон. — Скоро мы будем в Югале. А потом — снова к ярким огням, да, Гилли?

— Я думаю, что дьявол поцеловал твою мать, — ответил Гилли.

Кон засмеялся.

— А может, он и еще кое-что сделал, да?

— У тебя есть раздвоенное копыто, Мюрис?

— Я знаю, как можно выжить в эти времена, Гилли. Ты лучше этого не забывай. Кевин и я, мы знаем способы, которые сейчас требуются.

Гилли не ответил.

Несмотря на боль и холод, Джон почувствовал дремоту. Сначала долгие, утомительные часы за рулем парусной шлюпки, затем жестокий прием, который он встретил. Его глаза закрылись. Он быстро открыл их, желая держать открытыми, несмотря на усталость. Он не хотел, чтобы вернулся О'Нейл.

Время от времени им попадалась встречная машина, и в свете фар, проникающем сквозь брезентовый верх, он заметил, что глаза охранников закрыты. Один раз на большой скорости их обогнала машина, свет ее фар мелькнул сзади грузовика, затем — снова тьма.

— Из Дублина, — сказал Кон. — Я видел флажок на капоте.

— Он выжимал почти двести, — сказал Гилли.

— Всегда так, — сказал Кон. — Они ездят очень быстро, наши начальнички.

Три раза грузовик замедлял движение и медленно переползал через ухабы, потом снова возвращался на ровную дорогу. Когда он притормозил в четвертый раз, Кон произнес одно слово: «Югал».

— Как я буду рад, когда мы погрузимся и повернем назад, — сообщил Гилли.

— И избавимся от этого багажа, — сказал Кон, толкая Джона ногой.

Джон почувствовал, что они повернули налево, а потом ехали около пяти минут на низкой передаче. Затем резкая остановка, и кто-то впереди крикнул:

— Давайте его наружу!

Кон выпрыгнул через борт, послышался звук его ног на гравии. Наконец Кон сказал:

— Хорошо. Давайте взглянем на него.

Двум охранникам, которые остались с Джоном, пришлось помочь ему подняться на ноги. Голосом, в котором слышалось сочувствие, Гилли сказал:

— Прыгай наружу, американец. И осторожно, там внизу гравий.

Джон скользнул через борт, с трудом двигая закоченевшими конечностями, мышцы его свело от холода и неподвижности. Кон сжал его левую руку выше локтя и быстро повел вокруг грузовика в свет фар. Хромая и спотыкаясь на гравии и обломках асфальтового покрытия, Джон был рад, когда они, наконец, остановились. Лучи света от фар грузовика вырезали два туннеля, наполненных поблескивающими тучами мошкары; по обе стороны дороги виднелась поросшая кустами насыпь. Где-то в отдалении, справа, слышался звук реки.

Кон показал рукой в направлении света фар.

— В эту сторону ты пойдешь, янки. Не возвращайся по этой дороге. Здесь, внизу, река Блекуотер. Держи ее справа, пока не перейдешь мост. Примерно за километр к верховью реки есть каменная хижина. Священники держат там запас одежды для тех, кто доберется так далеко. Может быть, найдешь там что-нибудь, что окажется подходящим для твоей безобразной плоти. И еще одно, американец. Если кто-нибудь спросит, то это был Кевин О'Доннел из О'Доннелов Клогена, кто сохранил твою глупую жизнь. Насколько я знаю Кевина, он просто не хотел тратить хорошую пулю и отягощать по этому поводу свою совесть. Лично я надеюсь, что еще увижу твое мертвое тело, плывущее вниз по Блекуотеру.

Дрожа от холода, Джон пробормотал:

— К… куда м… мне идти?

— Хоть к черту на кулички! А теперь пошевеливайся.

Болезненно спотыкаясь на разбитой поверхности, Джон побрел по дороге. Он слышал, как сзади него развернулся грузовик, свет фар быстро исчез, звук мотора слышался лишь немногим дольше. Он был один в темноте на дороге, скудно освещенной изломанным серпом луны, время от времени проглядывающим среди облаков. Высокие деревья с тяжелой листвой склонялись над дорогой в течение большей части пути. Дорога медленно повернула влево, затем вправо. Джон чувствовал себя нелепым, злым и бессильным.

— Чего я ожидал? — задавал он себе вопрос. — Во всяком случае, не этого.

Дорога начала подниматься вверх, облака рассеялись, он вышел из-под склоненных деревьев и обнаружил прямо впереди мост через реку, а за ним — развилку. Левый поворот был завален поваленными деревьями, и чувствовался запах чего-то гниющего.

Джон осторожно перебрался через мост и, приблизившись к завалу на дороге, увидел голый труп, висящий в гуще ветвей. Труп был вздувшийся, с отваливающимися кусками плоти. Он торопливо прошел мимо, попав на пологий подъем с расположенными справа и слева от дороги холмами. Холодный свет луны открывал обнаженные деревья, опутанные плющом, с «ведьминым помелом» наверху.

Обе ступни уже кровоточили, но он заставил себя не обращать внимания на боль, стараясь двигаться как можно тише.

— Что убило этого человека позади? — Джон чувствовал, что труп был оставлен в качестве предостережения.

— Они не думают, что я проживу очень долго. — На вершине холма он вышел на открытое пространство; во впадине справа стояла каменная хижина, трава вокруг которой была выжжена. Свет луны показывал сложенное из камней строение с плоской крышей, к которому сзади примыкал сарай. Напротив, прямо через дорогу, виднелись обгорелые развалины дома.

— Куда мне идти?

Он подумал, что если войдет в хижину, то может встретить обитателя, который убьет его в тот же момент. Однако Кон сказал что-то о священниках.

— Эй, в доме, — сказал Джон.

Ответа не было.

Узкая тропинка, ведущая к хижине между обгорелыми кустами, была вымощена камнями.

— Мне нужна одежда и обувь.

Он осторожно похромал по мощеной тропке к темной двери, положил руку на засов, но не успел поднять его, как дверь со скрипом отворилась. В свете свечи он увидел темнолицего мужчину в черной рясе. Держа свечу высоко, мужчина молча смотрел на Джона.

Джон с трудом выдавил из себя.

— Мне сказали…я… какая-нибудь одежда?

Человек в рясе отошел в сторону, кивком головы пригласив Джона внутрь. Темная фигура закрыла скрипучую дверь, поставила свечу на полку у стены и прошла через низкий проем в сарай в задней части хижины. Вскоре он вернулся с узлом одежды в руках. Джон принял одежду, отметив отсутствие выражения в глазах своего благодетеля.

«Слепой?»

Нет, человек в рясе двигался слишком целенаправленно, и он знал, как подать одежду Джону в руки. Джон осмотрелся и обнаружил низкий стул слева под свечой. Он положил на стул одежду и начал одеваться. Нижнее белье было представлено кальсонами, белыми и мягкими. Натянув их на свое продрогшее тело, он сразу же почувствовал себя лучше. Кроме того, здесь была пара черно-серых твидовых штанов, грубая темно-зеленая шерстяная рубашка и желтый шерстяной пуловер.

Одеваясь, Джон присматривался к своему компаньону.

— Вы монах? — спросил Джон.

Не говоря ни слова, мужчина утвердительно склонил голову.

— Вы приняли обет молчания? — спросил Джон.

Голова вновь склонилась.

Джон взглянул вниз на свои исцарапанные и кровоточащие ступни. Монах тоже посмотрел вниз.

— У вас есть обувь? — спросил Джон.

Мужчина в рясе снова вышел в заднюю пристройку, скрывшись в тени. «Он движется, как призрак», — подумал Джон. Из пристройки раздался стук, затем скрип. Наконец монах вынырнул, держа грубые башмаки и пару толстых носков из зеленой шерсти. Джон принял их с благодарностью. Он присел на низкий стульчик и осторожно натянул носки на израненные ноги. Башмаки оказались подходящими по размеру, но слишком широкими. Немного помогло то, что он потуже затянул шнурки.

Все это время монах молча ждал, склонившись над ним.

Джон встал.

— Я прибыл из Соединенных Штатов, чтобы помочь, чем смогу, — сказал он.

— Я занимаюсь молекулярной биологией. Есть здесь где-нибудь что-нибудь вроде исследовательского центра…

Монах поднял руку, требуя тишины. Одна рука исчезла под рясой и вынырнула с небольшим блокнотом и карандашом, привязанным к нему короткой веревочкой. Монах нацарапал что-то в блокноте и передал его Джону.

Приблизив блокнот к свечке, Джон прочитал: «Идите по дороге на Каппокин. Там есть указатели. Поверните на Кагир. Спросите там».

Монах взял блокнот из рук Джона, вырвал использованную страницу, поджег ее на пламени свечи и положил на подсвечник. Когда бумага догорела, он подошел к двери и открыл ее. Выведя Джона наружу, он указал на дорогу, ведущую за вершину холма. Джон заметил, что там дорога входит в полосу высоких изгородей, пересекающих заросли, темнеющие в свете луны.

— Каппокин, — сказал Джон.

Монах кивнул, и рука его снова исчезла под рясой.

Ожидая, что снова появится блокнот, Джон чуть не пропустил длинный нож, выпрыгнувший на него из-под рясы. Джон отшатнулся, нож едва не зацепил его горло. Атаковавший его монах замер, держа нож неподвижно после взмаха.

Ни на секунду не выпуская монаха из виду, Джон неуклюже попятился по мощеной тропинке к дороге.

Все это время фигура в рясе стояла неподвижно, подобно статуе смерти.

Очутившись на дороге, Джон повернулся и побежал к огороженному участку. Дорога нырнула вниз, затем снова поднялась вверх. Джон бежал, задыхаясь и непрерывно оглядываясь, и остановился, только выйдя за ограду на вершину соседнего холма, где дорога поворачивала влево вдоль склона. Он сел на каменную стену, чтобы отдышаться и держать под наблюдением дорогу, по которой он только что прошел. Звука преследования не было слышно.

Был ли это действительно монах? Может быть, сумасшедший монах?

И вдруг он понял:

— Кон знал! Он ожидал, что меня убьют.

На вершине холма было тихо, слышался только легкий шорох ветра в зарослях можжевельника. Он чувствовал благодарность за теплую одежду. Неожиданное нападение около хижины вывело его из себя. Вещи здесь не были тем, чем казались.

Отдышавшись, Джон пошел медленнее.

— Но я добрался сюда, — думал он.

Одежда на его теле издавала запах недавней стирки и сушки на солнце. Она вызывала теплое, но незнакомое чувство. Неожиданно ему пришло в голову, что у него нет ни клочка документов. В этом Кон был прав. Джон только что родился в Ирландии.

Лучшее укрытие в мире. Джон Рой О'Нейл может наблюдать, как работает здесь его месть, и никто не догадается об этом.

О'Нейл в его голове не отозвался, и за это Джон был благодарен.

Свет нового дня обнаружил его в долине другой реки. Он остановился у ржавых ворот, когда-то выкрашенных белой краской. По обе стороны стояли кирпичные пьедесталы, с которых неправильными кусками облетала цементная облицовка. По ту сторону ворот заросшая травой тропинка исчезала в густой посадке среди кленов и сосен. Крапива и мальвы отмечали края тропинки. Джон заметил каменные формы, проглядывающие из зарослей слева, и понял, что он видит перед собой кладбище. Он чувствовал себя слабым от голода, горло его пересохло.

«Каппокин?» — подумал он. Не опасно ли идти туда, куда направил его человек в рясе?

Кого я смогу спросить?

Любой встреченный здесь человек может представлять опасность. Этот урок преподал ему человек в рясе. Может быть, это он и хотел сделать.

Его манила река, текущая внизу. Холодная вода сможет утолить его жажду.

«Выпью глоток воды, — думал он. — Потом решу, что же делать дальше».

Глава 24

Нет ничего более пристрастного, чем скрытый интерес под маской интеллектуальной убежденности.

Шон О'Кейси

Джозеф Херити стоял перед длинным столом, свободно опустив руки вдоль тела и глядя вдаль сквозь троих важных людей, которые сидели лицом к нему по другую сторону. Было слишком раннее утро, почти рассвет, а Кевин О'Доннел, человек, сидевший в центре, прямо напротив Херити, пользовался уже подтвердившейся здесь репутацией страшного болтуна.

Внимательно слушая, Херити пытался понять, отчего же у него пошли мурашки по коже, когда он вошел в эту комнату. В воздухе здесь витал страх. Для Херити это было как запах свежей крови для хищника. Кто же здесь вызывает страх, и кого же он боится? Может быть, все трое? Казалось, они слегка нервничают.

Кроме стола и трех стульев, другой мебели в комнате не было. Комната была небольшой, около четырех метров в длину и трех в ширину. По правую руку от Херити находилось высокое, узкое окно без штор, в котором, как в раме картины, были видны облака, окрашенные в светло-розовый цвет встающим из-за горизонта где-то сзади солнцем. Источником света служили две двухрожковые лампы за спиной сидящих. Лампы придавали желтоватый оттенок кремово-коричневым стенам.

— Мы берегли тебя именно для такого момента, как сейчас, — сказал О'Доннел. — Ты должен ценить это, Джозеф. Тонкое дело для человека с твоими талантами, о которых, кстати, мы все хорошо осведомлены.

О'Доннел взглянул влево и вправо на своих компаньонов, и Херити еще раз почувствовал ту же самую вспышку паники. Что это? Что это? Он испытующе посмотрел на компаньонов О'Доннела за столом.

Алекс Колеман, сидевший слева от О'Доннела, не был слишком известен среди своих старых коллег-газетчиков в дочумном Дублине. С тех пор как его жена и дети погибли от рук разъяренной испанской толпы, Колеман превратился в кипящий котел ярости. Его руки часто дрожали от ярости, а также от пьянства, в которое он впал подобно тому, как человек возвращается в лоно церкви, подгоняемый кнутом собственных грехов. Тонкие черты Колемана, все еще хранившие смуглость потерпевшего кораблекрушение матроса Великой Армады, приобрели испытующее, едкое выражение, он приобрел вид человека, что-то высматривающего украдкой, как у хищника, выслеживающего добычу. Наиболее резким изменением в его внешности было исчезновение волос с его головы. Густые и черные когда-то, лежавшие плавной волной на макушке, теперь они были сбриты до тонкой щетины.

«В Колемане есть ярость и, может быть, что-то еще», — думал Херити, перенеся взгляд на человека, находящегося по другую сторону О'Доннела. Теперь он сосредоточился, потому что это был самый важный член тройки — Финтан Крейг Доэни. Никто из них троих не сознался бы в этой важности, Колеман, — так как ему было все равно, О'Доннел — из гордости, а Доэни потому, что не в его привычках было высовываться.

Херити специально постарался узнать что-нибудь о Доэни, когда этот человек был назначен секретарем по исследованию чумы в новом Всеирландском правительстве. Доэни родился в атлонской семье, которая произвела на свет много священников и медицинских сестер, но совсем не дала врачей, «пока не появился Фин». В данный момент он выглядел, как безбородый, но тем не менее веселый Дед Мороз в штатском. Его лицо, круглое и добродушное, было обрамлено веющимся пухом светлых волос. Широко посаженные голубые глаза смотрели на мир, как бы находя его забавным.

«Это маска», — решил Херити. У Доэни были плоские губы с морщинками от улыбки в уголках и короткий узкий нос с раздувающимися ноздрями, выражение которого два поколения студентов-медиков и медсестер в Дублинском колледже научились безошибочно угадывать для собственного выживания. Несмотря на вид добряка, Фин Доэни пользовался репутацией человека, беспощадного к лентяям, и раздувание его ноздрей было безошибочным сигналом бешенства, близкого к взрыву.

«Страх исходит от него», — понял Херити. А также от О'Доннела. Что же это?

Эти трое составляли Региональный комитет Юго-Восточного побережья, созданный ad hoc^[103] из временной рабочей группы, которая впоследствии была формально признана, так как обладала силой и знала, как ее применить. Кевин О'Доннел занял пост председателя на ранней стадии их работы, с учетом того, что он имел «вооруженную силу» — и это соответствовало действительности, так как силу нового правительства составляли «Пляжные Мальчики» и регулярная армия. Херити знал, что это положение устраивало Доэни. Оно позволяло ему держаться в тени и «переставлять фигуры».

Алексу Колеману было все равно, кто возглавляет комитет, пока предпринимаются акции, которые в перспективе могут уничтожить убийц его семьи. Находились такие, кто утверждал, что Колеман может попытаться выбраться из Ирландии и «уничтожить всех без исключения проклятых выродков, все еще живущих в Испании».

«Все трое чего-то боятся», — почувствовал Херити, но было ли это тем же, чего и он боялся?

Кевин О'Доннел, оглядев своих компаньонов в поисках согласия со своими словами и считая их молчание знаком согласия, созерцал Херити с покровительственной улыбкой хищника, держащего в когтях жертву и получающего от этого садистское удовольствие.

Херити узнал этот взгляд, так как уже страдал от него в предыдущих случаях. С тех пор как он взорвал бомбу на углу Графтон-стрит, Херити вел кроличье существование, обвиняемый теми, кто знал об его участии в этом деле, за то, что он «вызывал Божий гнев на головы всех нас». С начала эпидемии он жил в постоянном страхе из-за того, что его роль может стать общеизвестной.

С теми, кому он доверял, Херити протестовал: «Откуда я мог знать?» О'Доннел, который был территориальным командиром группы Херити, отказался принять его оправдания. Избрав Херити специальной мишенью, О'Доннел использовал любую возможность для терзания своей жертвы. Херити подозревал, что сейчас наступит нечто похуже, чем предыдущие наказания. Он попытался замкнуться в себе, сохраняя энергию для удобного для бегства случая. Это придавало ему более твердый, более собранный вид. Херити был одним из тех, кого называли «ладно скроенным», хотя Бог, сшивая субстанцию Херити, явно пользовался парой длинных игл наподобие ремесленника.

Неправильно поняв позу Херити, Кевин О'Доннел думал: «Этот Херити! Он держится так, как будто ему принадлежит любое место, где бы он ни находился».

— Мы собрались здесь не для того, чтобы отмечать канун пасхальной недели! — сказал Кевин О'Доннел. Взглядом, полным презрения, он смерил Херити с головы до ног и снова взглянул ему в лицо.

— Некоторые из нас пройдут через это, — сказал Алекс Колеман, как будто он вел внутри себя какую-то частную беседу и только теперь почувствовал, что эта часть ее должна быть объявлена во всеуслышание.

Кевин О'Доннел взглянул на Колемана.

— Что ты говоришь, Алекс?

— Если хотя бы один из нас проберется, — сказал Колеман, — он сможет распространить чуму среди них, даст им почувствовать вкус этой Белой Смерти! — Он плюнул на пол рядом и осмотрелся, надеясь найти поблизости бутылку, чтобы утолить свою неожиданную жажду.

— Ах да, — сказал Кевин О'Доннел, думая, что иногда Колеман разговаривает как слегка чокнутый. Снова обращаясь к Херити, О'Доннел сказал: — Я все еще озабочен твоими прошлыми ошибками, Джозеф. — И тихим и печальным голосом О'Доннел добавил: — Они должны быть смыты, полностью забыты, как будто их и не было.

— У нас нет прошлого, ни у кого из нас, — сказал Колеман.

— Алекс говорит правду, — сказал Кевин О'Доннел. — Нас здесь только четверо, и мы пока еще ирландцы.

Фин Доэни прочистил горло.

— Бог знает, куда этот человек уже мог добраться, Кевин.

Херити весь обратился во внимание. Да, здесь-таки есть страх. Он как-то связан со всем этим материалом о Джоне Рое О'Нейле, который они заставили его заучить перед этой встречей — эта биография из Америки, история, а потом рапорт Финна Садала о ком-то по имени Джон Гарреч О'Доннел.

— Джозеф, ты изучил все те материалы, которые мы дали тебе? — спросил Кевин О'Доннел.

«Вот здесь страх, именно теперь!» — подумал Херити. Что-то в этом деле вызывает у них ужас.

Херити кивнул.

— Этот американец, который называет себя О'Доннелом, уже провел на нашей земле много дней, с тех пор как мы пропустили его через Кинсейл, — сказал Кевин О'Доннел. — Пока мы уверены в нем, с ним ничего не может случиться.

Раздувая ноздри, но сохраняя спокойный голос, Доэни наклонился вперед.

— Ты видел его описание. Оно наводит на определенные мысли в свете американских данных об О'Нейле.

— Досадно, что ты не поделился этим описанием с Финном Садалом, — сказал Кевин О'Доннел, и в его тоне была горькая злоба.

— Мы просили тебя особо следить за любым человеком, который назовется молекулярным биологом, — сказал Доэни. В его голосе послышались резкие нотки, которые узнал бы любой из его студентов.

— Мы думали, что этот янки только хвастается, — сказал Кевин О'Доннел.

— Он прибыл в Ирландию из добрых побуждений!

— И где он сейчас? — задал вопрос Колеман.

— Бродит по холмам над Югалом, — сказал Кевин О'Доннел. — Я думал, что если он О'Доннел, как и я, то должен иметь свой шанс. Его нетрудно найти.

— Но он жив? — спросил Колеман.

— Что касается этого, то может быть Джозеф сможет выяснить.

— Но ты утверждаешь, что его видели, — сказал Доэни.

Херити, поняв причину страха членов комитета, сказал:

— Вы действительно думаете, что этот Джон О'Доннел…

— Не твое дело спрашивать, что мы думаем! — отрезал Кевин О'Доннел. — Ты здесь для того, чтобы выполнять приказы!

— Так же, как я выполнял твои приказы в прошлом, — сказал Херити.

— А также переходя их границы при случае! — в тоне голоса Кевина О'Доннела слышалось, что он не собирается разделять ответственность за бомбовое фиаско на Графтон-стрит.

— Однако ты полагаешь, что этот янки может оказаться Безумцем, — настаивал Херити.

— И при этом он бродит где-то, где его могут убить, — сказал Доэни.

— Это не из-за меня, — возразил Херити. Теперь он ясно увидел: страх… да, паника. Безумец здесь, в Ирландии. И что он здесь делает? Принес ли он с собой еще более ужасную чуму, чтобы истребить оставшихся в живых? Джозефу Херити им это не надо растолковывать! Если этот блуждающий американец — Безумец, он мог замыслить что-нибудь еще более опустошительное, чем его чума.

— Я не пропустил его, как праздного туриста, — сказал Херити.

— Придержи свой штатский язык! — вспыхнул Кевин О'Доннел. — Ты всего лишь солдат! — Волчья улыбка появилась на его лице.

Херити хмуро поглядел на улыбающегося О'Донелла, потом перевел взгляд в окно на покрытое облаками небо: уже совсем рассвело. Собирался дождь. Эта грязная сволочь, Кевин О'Доннел! Все О'Доннелы сволочи!

Доэни нарушил напряженное молчание тихим, успокаивающим голосом.

— Джозеф, мы хотим, чтобы ты отправился туда и нашел его. Проследи, чтобы с этим человеком ничего не случилось. Ты должен не дать ему догадаться о наших подозрениях. Только следи за ним и докладывай. Является ли он О'Нейлом?

— И как я узнаю это? — Херити смотрел на полный страха огонек в глазах Доэни.

— Заставь его раскрыться.

— Очень жаль, что его нельзя допросить, — сказал Колеман. Он дрожал и глядел в сторону, раздумывая, будут ли они возражать, если он покинет их на минутку, чтобы найти выпивку.

— Бог знает, какие еще неприятности он может иметь в рюкзаке, — сказал Доэни.

— У него нет никакого рюкзака, — сказал Кевин О'Доннел. — Мы раздели его догола.

— И выбросили его бумаги! — сказал Доэни, раздувая ноздри.

— Мы что, должны хранить каждый клочок бумаги, который приносят с собой эти люди с плавучих гробов? — спросил Кевин О'Доннел.

— Ты разделил его еду и оставил себе его деньги, я в этом уверен, — сказал Доэни. — Нам дьявольски повезло, что ты не разнес среди нас еще одну чуму.

— Держу пари, что это просто еще один бродяга-американец, — сказал О'Доннел, однако теперь в его голосе слышались нотки страха и оправдывающийся тон.

— Фуу! — Доэни взмахнул рукой, как будто разгоняя дым в воздухе. — Если это О'Нейл, то в его духе будет установить предохранитель на всякий случай. У такого всегда есть штучка на случай смерти. Как только мы разозлим его, штучка замкнется, и готово, мы в кипящем масле.

— Имей это в виду, Джозеф, — сказал Кевин О'Доннел. — Это самый опасный человек. Мы посылаем тебя пасти кобру.

Доэни помотал головой.

— Однако если это О'Нейл, то он — самый ценный человек в нашем мире, просто из-за того, что у него в голове.

— А что, если он не Безумец? — спросил Херити.

Кевин О'Доннел пожал плечами.

— Тогда ты просто совершишь прогулку по холмам и долинам нашей прекрасной земли. И вдруг случатся вечера с откровенной беседой у костра. Ты должен подружиться с ним, понимаешь?

— И как долго я должен продолжать это маленькое путешествие?

— Всю зиму, если это будет нужно, — сказал Кевин О'Доннел. — На самых высших уровнях приняли решение не переворачивать эту тележку с яблоками.

— Может быть, американцы могут достать нам зубоврачебную карточку О'Нейла или его отпечатки пальцев, — сказал Доэни. — Но ты должен держать его там, и живым, пока мы не установим его личность наверняка.

— То есть мы не смеем выпустить его из рук и не смеем пустить его сюда, пока не будем уверены, — сказал Херити. — Но будет ли разумно давать знать американцам, что О'Нейл может быть здесь, у нас? Что они могут сделать, если это узнают?

— Мы думаем, что они боятся О'Нейла больше, чем мы, — сказал Доэни.

— Тем более, что он, может быть, поставил ловушку у себя в стране, — сказал Кевин О'Доннел. — Еще одну чуму, которая будет косить всех: и мужчин, и женщин.

Алекс Колеман мрачно смотрел на Херити.

— И не делай больше ошибок, понятно?

— Ты должен присосаться к нему, как пиявка, — сказал Кевин О'Доннел. — Ни одно слово, которое он скажет, ни одно дерьмо, которое он наложит, не должно пройти незамеченным тобой. И все это должно вернуться к нам.

— Мы устроили так, что тебя будут встречать по дороге, — сказал Доэни.

— Курьеры и письменные рапорты.

Херити скривился. В этой компании не было секретов. Все они знали, что он установил бомбу на Графтон-стрит.

— Вы повесили на меня этот грязный мешок из-за той бомбы, — сказал он.

— Ты тот, кто взорвал жену и wains О'Нейла, — сказал Кевин О'Доннел. — В этом есть определенная поэзия, в том, что именно ты идешь выяснять, он ли это. У тебя есть особый интерес.

— Мне сообщили, что ты знаешь эти края над Югалом, — сказал Доэни.

— Там опасно, — сказал Херити. — В вашем рапорте написано, что сумасшедший монах чуть не пырнул его ножом.

Кевин О'Доннел улыбнулся.

— Двое из моих ребят ночевали в развалинах через дорогу. Они видели, как американец выскочил оттуда. Им это показалось забавным.

— От одной только мысли об этом меня бросает в дрожь, — сказал Доэни.

— Может быть, это и не Безумец, — сказал Кевин О'Доннел. — Бродят и другие подозрительные типы. Англичане очень внимательно следят за двумя такими. Язычники в Ливии ничего не сообщают, но это вряд ли подходящее место, чтобы прятаться. Этот Джон Гарреч О'Доннел может оказаться находкой.

Алекс Колеман взглянул на Херити с тревогой.

— Будь осторожен с ним, Херити! Если О'Нейл окажется мертвым, и эти, по ту сторону, узнают об этом, то они могут нам устроить просто быструю дозу атомной стерилизации. — Колеман состроил гримасу, скривив губы.

У Херити во рту неожиданно пересохло.

— Возможные варианты обсуждались уже некоторое время, Джозеф, — сказал Кевин О'Доннел. — Полагают, что определенные силы вне нашей страны, найдя лекарство от этой чертовой чумы, могут сохранить это в секрете. Потом, узнав местонахождение Безумца, они дадут нам понюхать атомную бомбу, убивая всех птичек одним ударом, как Алекс нам любезно напомнил.

Херити мог только моргать при мысли о проблеме, которую они взвалили на него.

— Кого там мы подозреваем? — спросил Херити. — Будут это янки или русские, если смогут?

Доэни помотал головой. «Не все ли равно муравью, чья нога его раздавит?»

Глава 25

Когда все туристы днем уходили, мы, бывало, мочились на Бларнейский камень. У нас появлялось странное чувство превосходства, когда мы видели, как туристы целуют то самое место, в которое стекала наша собственная моча, такая прекрасная и желтая.

Стивен Броудер

Это была картина из доисторических времен: озеро, совершенно нетронутое ветром, черное и плоское под покровом утреннего тумана, который парил примерно в метре над его поверхностью. Зеленеющая гора, самая вершина которой была позолочена лучами солнца, была связующим фоном для озера и пелены тумана.

Джон съежился, прислушиваясь, среди кучки шотландских сосен у западного берега. Он слышал доносящийся откуда-то из тумана слабый плеск, ритмичный и зловещий. Дрожа от холода, он потер рукава грубого желтого свитера. Шесть недель он не видел ни одного человека, хотя ему казалось, что он ощущает, как люди наблюдают за ним из каждой тени, издали, а ночью подбираются ближе, чтобы убить его.

Что означал этот ритмичный всплеск?

Он провел три недели в небольшой хижине, сложенной из хорошо пригнанных камней, раздумывая в нерешительности, пока не вышел весь хранившийся здесь запас еды. Хижина гнездилась в долине к западу от озера, никакого другого жилья поблизости не было видно. На двери была приколочена доска с обращением:

«Это помещение, которое когда-то видело жизнь и любовь, покинуто. В кладовой есть еда, постельное белье на постели, скатерть в шкафу, а посуда в кухне. Я оставил все чистым и аккуратным. Пожалуйста, сделайте точно так же. Может быть, когда-нибудь здесь снова будет любовь».

Подписи не было.

Джон нашел хижину в конце узкой, заросшей травой тропинки. Ее крытая тростником крыша была загорожена густой стеной хвойных деревьев. Он был поражен, видя хижину нетронутой, после всего этого пути, усеянного пепелищами и руинами. Тростник на крыше недавно подправляли, и хижина, аккуратно стоящая на поляне, покрытой папоротником и травой и расцвеченной розовыми цветочками, являла собой картину спокойствия. Рядом с тропинкой встречалась спелая куманика на стелющихся ростках. Измученный голодом и жаждой, он собирал и ел ягоды, пока его пальцы и губы не окрасились соком.

Приблизившись ко входу в хижину, он остановился перед посланием — потускневшей доской с аккуратно выжженными буквами. Он перечитал слова несколько раз, почувствовав какую-то необъяснимую тревогу. Шевеление дремлющего внутри О'Нейла вывело его из равновесия, и его чуть не поглотила злоба. Его захватило желание сорвать доску с двери. Он даже протянул руку, однако его пальцы остановились, не дойдя до нее, схватив вместо этого задвижку. Задвижка щелкнула под его рукой, и дверь со скрипом отворилась.

Внутри пахнуло плесенью, запахами потухшего очага и табака, смешанных с запахом давней стряпни. Эти запахи пропитали небольшую гостиную с овальном, вязаным крючком ковриком на кафельном полу между двумя креслами-качалками, стоящими лицом к небольшому камину. По одну сторону очага находились сложенные стопкой брикеты торфа и миска со спичками. Он заметил шерстяные покрывала на спинках кресел: связано крючком. Рядом с одним из кресел стояла корзинка с вязаньем, из которой выглядывала зеленая грудка вязаной ткани, по-видимому, незаконченной, а две длинные красные спицы торчали из работы, как маркеры места, к которому кто-то вернется и продолжит позвякивающее продвижение нити.

Джон закрыл дверь. Есть ли здесь кто-нибудь? Наверняка они появятся, чтобы посмотреть, почему скрипнула дверь.

Он обогнул кресла-качалки и сквозь узкий дверной проем прошел в маленькую кухоньку с побелевшей сушильной доской вокруг миниатюрной раковины. Кухонька напоминала кукольный домик: чистые тарелки были аккуратно сложены стопкой рядом с раковиной. Где-то жужжали мухи. За одной из дверец шкафа аккуратными рядами лежали консервы. В открытой банке муки он обнаружил плесень.

В хижине тянуло сыростью. Может ли он развести огонь? А вдруг кто-нибудь появится, увидев дым?

В спальне, по другую сторону гостиной, стояла кровать с отогнутым покрывалом, приглашающим незнакомца погрузиться в нее и уснуть. Простыни оказались на ощупь холодными и влажными. Он стащил шерстяные одеяла с постели и развесил их на креслах в гостиной, а затем нагнулся, чтобы развести огонь.

«Рискну», — решил Джон. Это место было предназначено для того, чтобы смущенный путник привел себя в порядок. Ирландия оказалась совсем не тем, что он ожидал.

Чего же он ожидал?

Он знал, что к этому вопросу будет возвращаться много раз, и сомневался, что сможет найти ответ на него. Этот вопрос не был обдуман в подробностях.

Покидая хижину три недели спустя, он взял с собой последние четыре банки рыбных консервов и закрыл за собой дверь, оставив за собой порядок, а послание — все еще на двери.

Ритмичный плеск на озере становился все громче.

Он смотрел в направлении, откуда доносился звук. Здесь, в тумане, виднелось что-то темное.

Из туманного покрова вынырнула лодка, длинная двухвесельная посудина с одним лишь гребцом, откидывающимся назад при каждом взмахе весел. Судно скользило сквозь странно неподвижный туман, весла слабо поскрипывали, легкий ритмичный всплеск сопровождал каждый удар весел. Под носом образовывалась концентрическая рябь, расходящаяся под острым углом, пока лодка приближалась к берегу ниже кучки шотландских сосен.

Джон замер, ошеломленный ощущением вечности, присутствующим в этой сцене. Лодка выглядела неким разрезающим гладь вод черным предметом, который, казалось, всегда здесь присутствовал.

Он разглядел в судне три фигуры — одна сидела, согнувшись на носу, и еще одна — на корме. Гребец был одет в черное, даже шляпа его была черной.

Джон раздумывал, может, ему выскочить из своего укрытия и убежать. Какую опасность сулила ему черная лодка? Он осмотрел человека, сидевшего на веслах. Руки, лежавшие на веслах, выглядели бледными на фоне всего черного. Некоторое время его внимание приковывало движение плеч: мускулистые колебания лопаток при каждом взмахе человека перед новым гребком.

Когда лодка приблизилась к берегу озера вблизи Джона, он увидел, что голубой объект на корме и крупное темно-зеленое пятно на носу также принимают человеческие формы. Из-под голубого пятна выглядывали одетые в серое ноги, рука придерживала капюшон куртки над головой для защиты от холодного тумана. Из-под голубого капюшона неожиданно появилась белокурая голова мальчика. Светло-золотистые глаза фавна взглянули прямо на Джона, стоящего среди сосен.

Убежать? Джон колебался. Он не понимал, что удерживает его.

Мальчик, сидящий на корме лодки, несомненно, видел его, однако ничего не сказал.

Лодка скользнула глубоко в полосу камыша у берега. Зеленое возвышение на носу поднялось, превратившись в мужчину без шляпы, с длинными космами светлых волос, узким, почти женственным лицом с курносым носом и острым подбородком, лицом, на котором резко выделялись светло-карие глаза. Взгляд карих глаз, когда он остановился на Джоне, ощущался как физический толчок. Джон замер на своем месте среди сосен. Не отрывая взгляда от Джона, человек извлек наверх зеленую шляпу и натянул ее поверх волос. Затем поднял потертый зеленый рюкзак, который он закинул на левое плечо одной лямкой.

Гребец встал и, достав весло из уключины, начал, отталкиваясь им как шестом от дна, прогонять лодку сквозь заросли камыша. Лодка выползла дном почти на полкорпуса на болотистый торф, который образовывал полосу между тростником и соснами, затем со скрежетом остановилась. Но знаку мужчины на носу, юноша с кормы встал, перешагнул через борт и стал рывками подтаскивать лодку к полосе гальки.

Теперь гребец повернулся, и перед Джоном очутилось мертвенно-бледное лицо под черной фетровой шляпой. Из-под шляпы выглядывали пряди тронутых сединой черных волос. Электрически-голубые глаза над носом, похожим на нос корабля, тонкий, почти безгубый рот и тонкий стилет подбородка с едва заметным углублением над сплошным ошейником воротника.

«Священник!» — подумал Джон и вспомнил человека с ножом в хижине, где он получил одежду. Священник восстановил равновесие, упершись в скамейку, взглянул на Джона и спросил:

— И кто же это вы будете?

— Голос священника звучал разумно, но разумным казалось и поведение обезьяноподобной фигуры в рясе в той хижине с одеждой.

— Меня зовут Джон О'Доннел, — сказал Джон.

Человек на носу кивнул, как будто в этих словах содержалась важная информация. Священник просто поджал губы. Он сказал:

— Ты говоришь, как янки.

Джон оставил это замечание без комментариев.

Юноша вперевалку прошел к носу лодки и безуспешно дернул за него.

— Хватит, парень, — сказал священник.

— Кто вы? — спросил Джон.

Священник взглянул на своих спутников в лодке.

— Это — Джозеф Херити, бродяга, как и я сам. Этот парень… я не знаю его имени. Он не разговаривает. Те, кто дали его мне, сказали, что он дал обет молчания, пока не воссоединится со своей матерью.

Священник снова перевел взгляд на Джона.

— Что касается меня, то я отец Майкл Фланнери из Мейнута.

— Снимите вашу шляпу, отец Майкл, и покажите ему доказательство, — сказал Херити.

— Тихо, — произнес отец Фланнери. В голосе его послышался страх.

— Сделайте это! — приказал Херити.

Священник медленно снял свою шляпу, обнажив частично заживший шрам в виде обведенного кругом креста на своем лбу.

— Некоторые винят Церковь в наших несчастьях, — сказал Херити. — Они клеймят слуг Господа, тех, кого оставляют жить — крест в круге для католиков и простой крест для протестантов. Чтобы их различать, вы понимаете?

— Жестокие времена настали, — сказал отец Фланнери. — Но наш Спаситель страдал больше. — Он надел шляпу, поднял со дна лодки объемистый голубой рюкзак и шагнул в тростники. Взяв мальчика за руку, он добрел до берега через чавкающую болотистую почву и остановился всего в нескольких шагах от Джона.

Не оборачиваясь, священник спросил:

— Вы пойдете с нами, мистер Херити?

— Почему бы мне не пойти с вами? — спросил Херити. — Такая прекрасная компания. — Он вышел из лодки, прошлепал через болотистую почву и прошагал мимо священника с мальчиком. Остановившись прямо перед Джоном в тени сосен, Херити смерил Джона взглядом с головы до ног. Наконец, глядя прямо в глаза Джона, он спросил:

— Что же янки может поделывать здесь?

— Я пришел, чтобы помочь, — сказал Джон.

— Значит, у вас есть лекарство от чумы? — спросил Херити.

— Нет, но я молекулярный биолог. Должно же быть где-то в Ирландии место, где я смогу применить свои знания для помощи.

— Это Лаборатория в Киллале, — сказал Херити.

— Далеко отсюда? — спросил Джон.

— Долгий путь вам нужно пройти, чтобы попасть в Лабораторию, — сказал Херити.

Отец Фланнери встал рядом с Херити.

— Разговор окончен, мистер Херити! Этот человек уединился здесь из добрых побуждений. Неужели вы не можете оценить это?

— Оценить это, он просит меня оценить это! — хихикнул Херити.

Джон подумал, что это был неприятный звук. У этого Херити был вид и манеры хитрого, опасного человека.

Священник почти отвернулся от Джона. Указывая рукой в черном рукаве на север вдоль озера, сложив пальцы вместе по старой ирландской привычке, он сказал:

— Лаборатория довольно далеко в ту сторону, мистер О'Доннел.

— Почему бы нам не пойти с ним, чтобы показать доброту наших сердец и то, как мы ценим его добрые побуждения? — спросил Херити. — Наверняка ему нужна наша помощь, иначе он заблудится. — Херити скорбно потряс головой. — Мы должны быть уверены, что он не заколдован.

Отец Фланнери взглянул на сосны, затем на дорогу, бегущую по краю озера за деревьями, затем снова на озеро.

— Сейчас миром правят силы повыше наших, — сказал Херити с насмешливой серьезностью в голосе. — Вы сами сказали это, отец Майкл, прошлой ночью, когда мы нашли святилище. — Он взглянул на лодку. — Может быть, это волшебное святилище привело нас сюда, чтобы мы помогли американцу.

Джон слышал в голосе Херити интонации дедушки Мак-Карти, но в нем слышался и скрытый злорадный тон.

— Не беспокойтесь, — сказал Джон. — Я найду дорогу сам.

— Ага, но это опасно, быть здесь одному, — сказал Херити. — Вчетвером безопасней. Что вы скажете, отец Майкл? Разве не должны мы поступить как джентльмены-христиане и проводить этого янки безопасной дорогой до Лаборатории?

— Он сам должен знать, что это нелегкое путешествие, — сказал отец Майкл. — Скорей всего, займет месяцы. И все пешком, если я не ошибаюсь.

— Конечно-конечно, отец, на это уйдет время, и множество времени. Мы будем идти пешком через всю страну, наблюдая жалкие картины нашей бедной Ирландии. Да и американцу сейчас нужны дружелюбные местные проводники.

Джон чувствовал дух противоречия между этими двумя мужчинами, легкий оттенок мстительности в голосе Херити. Мальчик все это время стоял, опустив голову, равнодушный ко всему.

Когда отец Майкл не ответил, Херити сказал:

— Хорошо, тогда я сам проведу американца, если добрый пастырь неспособен выполнить свой христианский долг. — Херити повернулся слегка влево в направлении тропки, которая вела между деревьев на узкую дорогу, идущую вдоль озера. — Ну, идем, янки.

— Мое имя О'Доннел, Джон Гарреч О'Доннел, — сказал Джон.

С деланной учтивостью Херити сказал:

— Ах, ну вот, я не хотел вас обидеть, мистер О'Доннел. Конечно, и О'Доннел — великолепное имя. Я знал многих О'Доннелов, и, дай-то Бог, чтобы некоторые из них никогда не перерезали мне горло темной ночью. А янки — это просто такое выражение.

— Может, хватит уже, мистер Херити? — спросил отец Майкл.

— Да я просто объясняю мистеру О'Доннелу, — сказал Херити. — Мы не хотим обидеть его, правда ведь? — Он снова повернулся к Джону. — Мне говорили, что у нас есть и другие янки; есть французы и канадцы, пара-другая англичан и даже мексиканский контингент, они застряли, когда появились военные корабли. Но никто, я думаю, не был настолько глупым, чтобы приехать сюда после этого. Как вы пробрались мимо военных кораблей, мистер О'Доннел?

— Что они могут сделать, кроме как убить меня? — спросил Джон.

— Вот именно, — сказал Херити. — Вы подверглись большому риску.

— В Америке есть такие, которые хотят помочь, — сказал Джон. Этот Херити его удивлял. Чем этот человек занимается? Слишком многое оставалось здесь недосказанным.

— Помочь, — буркнул Херити. — Вернуть всех этих прекрасных дамочек к жизни. Ага, ну-ну.

— Если бы мы только могли, — сказал Джон. — И всех женщин и детей, убитых бомбами террористов тоже.

Выражение черной ярости появилось на лице Херити и исчезло. Он весело сказал:

— Что же вы можете знать об этих бомбах, мистер О'Доннел?

— То, что я читал в газетах, — солгал Джон.

— Газеты! — сказал Херити. — Это не то же самое, что побывать рядом с настоящей бомбой.

— Разговоры не помогут мистеру О'Доннелу попасть в Лабораторию, — сказал отец Майкл. — Может быть, мы уже тронемся в путь?

— Мы! — сказал Херити. — Добрый святой отец идет с нами! Как это будет благородно, мистер О'Доннел, идти пешком под охраной Божьего милосердия!

Не отвечая, отец Майкл обошел вокруг Джона и зашагал по узкой тропинке по направлению к дороге. Мальчик, придерживая спереди полы своей голубой куртки, бегом догнал священника и зашагал следом за ним в ногу.

— Идемте, мистер О'Доннел, — позвал отец Майкл, не оборачиваясь.

Джон повернулся спиной к Херити и последовал за священником. Он слышал, как Херити шагает следом сзади, настолько близко, что ему было не по себе. Однако священник пойдет к Лаборатории. В этом Джон был уверен. Его приведут прямо в сердце ирландской битвы с чумой!

Со своей стороны Херити чувствовал огромную неудовлетворенность обменом репликами между собой и этим О'Доннелом. Этот человек может быть тем, кем он представился. И что тогда? Лысый простофиля, к которому совершенно не подходило описание О'Нейла.

Отдуваясь, Херити шепотом выругался.

Это задание раздражало его, и самое худшее в нем было сознание того, что Кевин именно и намеревался уязвить его гордость. А то, что он взвалил ему на плечи в последнюю минуту отца Майкла! А потом священник отказался бросить этого слабоумного мальчишку! Бесполезный маленький дохляк! В этой миссии все было гнусным. Ну что ж, раньше начали, раньше кончим.

Херити, следуя за О'Доннелом, приблизился к тому вплотную, наблюдая за его движениями, перекатыванием плеч под толстым шерстяным свитером.

«Я расправлюсь с ним, как с луковицей», — думал Херити. Если он действительно О'Нейл… Херити начал созерцать план в несколько улучшившемся настроении — устно снимая защитные слои с О'Доннела, сдирая с луковицы сухую шкурку, чтобы найти под ней сладкую дрожащую плоть.

Отец Майкл дошел до дороги и помог мальчику перебраться через каменную изгородь. Они остановились и наблюдали, как О'Доннел и Херити поднимаются к ним.

«Этот Херити — плохой человек, — думал отец Майкл. — Каждую секунду на грани богохульства. Всегда выискивает слабые места в каждом, находящемся рядом. Что-то злобное в Херити радуется чужой боли. Янки не будет в безопасности наедине с Херити. Власти в Дублине поступили мудро, составив их команду таким вот образом».

О'Доннел достиг дороги, задыхаясь после подъема. Херити, прямо следом за ним, замешкался по другую сторону каменной изгороди, глядя назад на путь, который они прошли.

«Он всегда смотрит на свой след, этот Херити! — думал отец Майкл. — Дурные вещи оставляет он позади».

Отец Майкл слегка повернулся и встретился взглядом с О'Доннелом, в затуманившихся глазах которого застыло оценивающее выражение. Может ли этот человек действительно быть Безумцем? В нем есть что-то странное, несомненно. Ну что ж, начальство в Дублине ясно дало понять, что на этот вопрос должен ответить Херити. Они сказали, что отец Майкл должен только смотреть за тем, чтобы Херити не причинил вреда О'Доннелу. Отец Майкл не спросил: «Почему я?» Он знал ответ.

Потому что Херити спас мне жить. Мы связаны друг с другом, Херити и я, узами стыда. Начальство в Дублине знало, что произошло в Мейнуте.

Забросив свой рюкзак за спину, отец Майкл пустился по дороге на север. Ему было слышно, как Херити и О'Доннел следуют сзади. Рядом с отцом Майклом мальчик прибавил шаг и пошел вплотную со священником, как будто ища у того защиты.

«Это твоя жизнь, парень, — думал отец Майкл. — И желаю, чтобы она была у тебя радостной. И еще я желаю, чтобы ты заговорил».

Некоторое время спустя Херити начал петь «Зеленые одежды». Слова эхом отдавались в долине озера.

«У Херити красивый голос, — думал отец Майкл, — но песня, которую он выбрал для такого случая…»

Отец Майкл в унынии потряс головой.

Глава 26

Я боюсь, на земле нет такой истины, которая была бы известна.

Томас Джефферсон

Финтан Крейг Доэни уже более пяти минут вел частную беседу с Кевином О'Доннелом, когда обнаружил, что его собственная жизнь висит на волоске. Доэни всегда знал, что Кевин — убийца, однако он думал, что необходимость в его профессиональных услугах является достаточной защитой.

По-видимому, нет.

По требованию Кевина они вместе зашли в одну из новых камер-кабинетов в тюрьме Килмейнхем. Доэни не любил Килмейнхем. Финн Садал выбрал ее в качестве центрального пункта управления для дублинской команды из «исторических соображений». Это место вызывало у Доэни отвращение. Каждый раз, проходя через внутренний двор с его отгороженной проволокой окружной дорожкой и огромным застекленным куполом над головой, он думал о тех людях, которые жили — или умерли — в миниатюрных камерах, кольцом окружавших эту площадку: Роберт Эммет, Патрик Маканн, Чарльз Парнелл…

Однако Килмейнхемский замок и Королевская больница находились менее чем в квартале отсюда, и Доэни был вынужден признать, что условия в больнице были великолепными.

Совещание началось в довольно холодном тоне, когда они вошли в камеру-кабинет вскоре после завтрака. Кевин получил открытый циркуляр о лаборатории в Киллалу. Когда они оба уселись за небольшой стол с лампой между ними, Кевин сказал:

— Они сами утверждают, что наша единственная надежда — это лаборатория.

— Если мы самостоятельно первыми найдем вакцину, то весь мир должен будет прийти к нам, — сказал Доэни.

— Лаборатория — это все-таки не слишком большая надежда после того, как прошло столько времени, — сказал Кевин.

— У нас такие же шансы, как и у всех остальных.

Казалось, Кевин не слышал.

— Однако мы в Ирландии привыкли кразочарованиям. Мы уже даже ожидаем их. — Он откинулся назад и пристально смотрел на Доэни. — Все, кроме этого, является по-настоящему неожиданным.

— Это пораженческие разговоры, Кевин. Уверяю тебя, Адриан Пирд — это самая светлая голова из всех, которые я когда-либо встречал.

Кевин выдвинул ящик своего стола, достал маленький бельгийский пистолет и положил его на стол рядом со своей правой рукой.

— Я часто думаю об этом молодом студенте-медике и его женщине в той барокамере, — сказал Кевин. — Как они держат друг друга в объятиях ночью, пока остальные ложатся спать в одиночестве.

Доэни посмотрел на пистолет, ощущая чувство холода в желудке. Что здесь происходит? И что означает эта двуличная фраза о молодом Броудере и Кети? Все знают, что Пляжные Мальчики делают с каждой из выживших женщин с плавучих гробов. И то, что люди Кевина часто убивают пришельцев, которых пригоняют к берегу из-за опасности заражения чумой. Охота на таких «прибрежных пташек» считалась у Финна Садала спортом. Потом они сжигали бедолаг старым кельтским способом — в плетеных корзинах над огнем! Этот Кевин О'Доннел — жестокий человек, и пистолет на столе мог быть и не пустым жестом.

— Что ты затеял, Кевин? — спросил Доэни.

— Я думаю, кто же будет последним человеком в Ирландии? — спросил Кевин. — Некоторые думают, что это будет тот крошечный младенец в Атлоне, которого нашли живым около мертвой матери. На кого мне поставить, Фин?

— Не имею ни малейшего понятия. На твоем месте я вообще не бился бы об заклад. Несколько женщин в окрестностях еще имеется.

— А некоторые считают, что это будет тот мальчишка, которого воспитывают монахи в Бантри, — сказал Кевин. — И еще «цыганенок из Моерна»

— хотя ему уже восемь лет, но он из семьи, в которой многие прожили больше ста лет. Может, ты его предпочтешь, Фин?

— Меня не волнует ничего, кроме чумы, — сказал Доэни. — Впереди у нас нет ничего, кроме отчаянного поиска лекарства. И люди Адриана Пирда…

— Значит, ты не считаешь, что там с Херити и священником находится О'Нейл собственной персоной?

— У меня есть сомнения. И даже если это он, как мы заставим его помочь нам найти решение?

— Ну, есть способы, Фин. Есть способы.

— О'Нейл был в районе Сиэтл-Такома, — сказал Доэни. — И после того как поисковая бригада покинула его дом, они разожгли Панический Огонь во всем районе. Нет даже числа жертв, и никакой возможности идентифицировать тела.

— Фин, я говорю тебе, что весь этот прекрасный остров — это большой плавучий гроб. И я видел доказательство этого.

Доэни наполнила такая злость, какой он никогда не ощущал прежде. Он едва смог спросить:

— Какое доказательство?

— Всему свое время, Фин, всему свое время.

Доэни сделал движение, будто пытаясь встать, но Кевин положил руку на пистолет.

— Все эти смерти, — сказал Доэни. — Ни один настоящий ирландец не захочет, чтобы они были впустую!

— Какие смерти? — спросил Кевин, не снимая руки с пистолета. — Те, кого убили англичане и ольстерцы?

— Да, они тоже. — Доэни, глядя на руку, застывшую на пистолете, неожиданно понял: он собирается убить меня. Почему?

— Значит, они тоже? — спросил Кевин тоном недоверчивости. С безумным огоньком в глазах он глядел через стол на Доэни.

«Он сумасшедший, — думал Доэни. — Он действительно сумасшедший».

— Ни одна смерть во имя Ирландии не может быть забыта нами, — сказал Доэни. — Именно поэтому Пирд, и я, и все наши люди работаем так упорно, чтобы…

— Эта болтовня ничего не объясняет, Фин! Я знаю, почему это проклятье пало на нас. Это потому, что мы не простили Дайрмат ту женщину, которую он украл у Тернана О'Рорка.

— Боже мой, опомнись! — Доэни потряс головой. — Это было больше восьмисот лет назад!

— А они все еще бродят по Ирландии, Фин. Проклятие Брефни. Они не найдут себе места и не соединятся, пока хоть один ирландец не простит их. Это те двое в камере в Киллале, ожившие Дайрмат и Деводжилла! Мы должны просить их, Фин.

Доэни сделал два глубоких вдоха.

— Конечно, если ты так говоришь, Кевин.

— Разве я не говорил это только что? — Кевин положил пистолет на колени, поглаживая его одной рукой. — Каждый наш брат, убитый англичанами, должен быть отомщен, но Дайрмат и его женщина должны наконец обрести покой.

— Без той работы, которую делаем мы с Пирдом, у Ирландии нет будущего, — сказал Доэни.

— Ты слышал, Фин, о толпе безголовых женщин в Вейл-оф-Авоке? Некоторые говорят, что они слышат их плач по ночам.

— Ты веришь этому? — спросил Доэни.

— Чепуха! Как они могут плакать, если у них нет голов?

«Я должен развеселить его, — думал Доэни. С сумасшедшим нельзя разговаривать разумно».

Когда Доэни не ответил, Кевин сказал:

— Сейчас есть новый вид американских поминок для тех, кого посылают умирать назад в Ирландию. Ты слышал, Фин?

Пистолет снова на столе, но рука Кевина остается на нем.

— Я не слышал.

— Они раздают яд тем, кто не хочет садиться на корабли.

Доэни просто помотал головой.

— Мы прослушивали твои телефонные разговоры с Англией, Фин, — сказал Кевин. Он поднял пистолет и навел его на грудь Доэни.

У Доэни пересохло во рту и в горле.

Кевин сказал:

— Ты забыл, Фин, что мы не можем доверять галлам. Никогда.

— Хаддерсфилдский центр помогает нам, — сказал Доэни с ноткой отчаяния в голосе.

— Теперь уже помогает? И этот отличный парень, доктор Дадли Викомб-Финч, он уже и не англичанин?

— Ты знаешь, что он англичанин, но у него одно из лучших исследовательских учреждений в мире. И они только что получили новые материалы из Америки.

— О, как это благородно, — сказал Кевин. — У нас есть магнитофонные записи твоих разговоров. Фин. Ты будешь отрицать, что совершил измену?

Палец Кевина начал сжиматься на пусковом крючке.

В отчаянии Доэни сказал:

— Ты простил Дайрмата и его женщину, а не хочешь выслушать мои объяснения?

— Я слушаю, — сказал Кевин.

— Все, что сообщил нам Викомб-Финч, было проверено в нашей лаборатории. Каждый кусок информации оказался правдивым. Он не лгал нам.

— Я провел много часов, слушая эти ленты, — сказал Кевин. — Этот акцент из британской публичной школы, я много раз слышал его раньше у таких же, как этот твой британский друг.

— Но никогда в таких условиях, — сказал Доэни. — Они сейчас попали в тот же навоз, что и мы!

— Тщательно культивированный звук сладкого благоразумия в их голосах, — сказал Кевин, — даже когда они выставляют самые неблагоразумные требования.

— Ты можешь не верить мне на слово о том, что он дал нам, — сказал Доэни. — Спроси Пирда.

— О, я спросил. Проблема с этим акцентом, Фин, в том, что они склонны верить самому акценту и не слишком задумываться над словами, которые при этом говорятся.

— Что сказал Пирд?

— То же самое, что и ты, Фин. И он очень сожалел, если разочаровал нас. Он не хотел никого обидеть.

— Ты… ты не нанес ему вреда?

— О нет! Он все еще здесь, в Киллалу, работает в поте лица над своими маленькими пробирками. Все это достаточно безвредно. — Кевин с сожалением покивал головой. — Но ты, ты. Фин. Ты ведь общался с галлом. Ты, а не Пирд. — Кевин поднимал пистолет до тех пор, пока Доэни не стал глядеть прямо в ствол.

— Когда ты убьешь меня, что ты собираешься делать с Пирдом и остальными людьми в лаборатории? — спросил Доэни.

— Я оставлю их живыми и здоровыми до того дня, когда я захочу эту женщину в барокамере, — сказал Кевин.

Доэни кивнул, решившись на отчаянную ложь.

— Мы так и думали, — сказал он. — Поэтому мы приготовились к тому, чтоб распространить известие об этом по всей Ирландии.

— Известие о чем? — задал вопрос Кевин.

— Известие об этой женщине и твоих видах на нее, — сказал Доэни. — Ты увидишь, как толпы бросятся, чтобы вырвать у тебя сердце голыми руками. У тебя не хватит пуль, чтобы остановить их всех.

— Ты этого не сделал! — Однако пистолет слегка опустился.

— Мы это сделали, Кевин. И никаким способом в этом мире ты не можешь остановить это.

Кевин вернул пистолет на колени. Некоторое время он пристально изучал Доэни.

— Что ж, хорошая штучка!

— Давай, застрели меня, если хочешь, — сказал Доэни. — И потом можешь всадить следующую пулю себе в голову.

— Тебе бы это понравилось, Фин?

— Ты умрешь медленно или быстро, так или иначе.

— Больше не будет телефонных разговоров с англичанами, Фин.

Разозленный выше всякой способности оценить последствия Доэни сказал:

— Будут, черт тебя побери! И я позвоню американцам, или русским, или китайцам! Пусть найдется кто угодно, кто может помочь нам, и я позвоню ему! — Доэни вытер губы рукой. — А ты можешь слушать каждое слово, которое я скажу!

Кевин поднял пистолет, потом опустил его.

— Держись подальше от того, что ты не понимаешь, Кевин О'Доннел! — сказал Доэни. — Если ты хочешь, чтобы мы нашли средство от чумы!

— Какие высокие слова, Фин! — голос Кевина звучал обиженно. — Тогда найди это средство, если можешь. Это твоя работа, и я желаю тебе успеха. Но когда ты найдешь лекарство, это будет уже моя работа, так же как и твоя. Ты понимаешь? — Кевин положил пистолет назад в боковой карман.

Доэни смотрел на него, неожиданно понимая, что Кевин рассматривает чуму просто как еще одно оружие. Имея лекарство, он захочет использовать ее против всех вне Ирландии. Он будет играть в Безумца, и весь мир будет его мишенью!

— Ты будешь распространять это безумие? — прошептал Доэни.

— В Ирландии снова появятся короли, — сказал Кевин. — А теперь отправляйся в свою лабораторию и благодари Кевина О'Доннела за то, что он сохранил тебе жизнь.

Доэни, пошатываясь, поднялся на ноги и покинул камеру, покачнувшись на пороге и с каждым шагом ожидая пулю в спину. Он не верил, что остался в живых, пока не попал во внутренний двор и охранник не открыл ему ворота. Улица Инчикор-роуд выглядела до безумия повседневно, даже поток машин на ней. Доэни повернул направо и, выйдя из поля зрения ворот, прислонился к старой килмейнхемской стене. В ногах его было такое ощущение, будто с них содрали все мускулы, оставив только кости и слабую плоть.

Что можно поделать с Кевином О'Доннелом? Этот человек такой же сумасшедший, как и бедный О'Нейл. Доэни чувствовал, главным образом, жалость к Кевину, однако что-то же должно быть сделано. Избежать этого было нельзя. Доэни взглянул сквозь покрытое листвой дерево на небо с рваными пятнами голубизны.

— Ирландия, Ирландия, — прошептал он. — До чего дошли твои сыны!

Он хорошо понимал Кевина — вся эта борьба и смерть с тобой рядом. Это зажигало огонь в каждом ирландце. Это длится так долго, столько поколений это пережило, что тягостное, неугасимое пламя стало непременным спутником ирландской души. Оно укрепилось там связью притеснений и голода и поддерживается в каждом новом поколении при помощи историй, рассказываемых ночью у очага — о жестокости тиранов и агонии предков. Вызывающая содрогание действительность о тяжелом труде в Ирландии никогда не была дальше от ирландца, чем рассказы о его собственной семье.

Доэни взглянул налево, где из Килмейнхема появилась группа вооруженных боевиков Финна Садала. Они не обращали внимания на человека, прислонившегося к стене.

«Вот идет огонь грядущий», — думал Доэни.

Ирландское прошлое — это угрюмые тлеющие угли, всегда готовые разгореться. Уныние приходит сразу, как только исчезает ярость. Эта ненависть к английскому; именно она являлась осью их жизни. Каждый новый ирландец требовал, чтобы тысячи лет жестокости были отомщены. Это было то, чего так жаждала ирландская душа.

«Это источник нашей страсти, мрачный подтекст каждой шутки. А объект нашей ненависти никогда не был дальше от нас, чем шестьдесят миль через Ирландское море».

«О, Кевина легко понять, но труднее остановить».

Доэни оттолкнулся от холодной стены Килмейнхемской тюрьмы. Пот холодил его кожу. Он повернулся и пошел в направлении Королевской больницы.

Я должен немедленно позвонить Адриану».

Глава 27

Первородный грех? Ах, отец Майкл, какой это прекрасный вопрос для меня, человека, который так хорошо знаком с ним! Первородный грех — это означает родиться ирландцем. И это достаточный грех для любого Бога!

Джозеф Херити

Кети О'Хара сидела за маленьким, вделанным в стену столиком в своем новом помещении, записывая в дневник слова, которые она не могла сказать Стивену. Она знала, что уже больше 10:30 вечера, так как только что слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс заступили на пост во дворе замка, который, думала она, уже должен быть полностью заложен кирпичом и накрыт крышей. Дневной свет померк и стал значительно тусклее, чем тогда, когда они переместились сюда.

Она записывала в дневнике:

«Мне не нравится Адриан Пирд. Он слишком любит чувствовать себя в роли начальника».

По справедливости сказать, она знала, почему Стивен так восхищался этим человеком. Нельзя отрицать, что Пирд великолепно владеет делом, однако он требует, чтобы это признавали на каждом шагу. «В нем чего-то не хватает, — думала она. — От Пирда не исходит солидная надежность, как от Стивена. Я веду себя неблагодарно».

Все сделанное здесь было частью проекта по удержанию чумы за порогом всего лишь для одной женщины — ее самой. Все было предусмотрено до мелочей, так они уверяли ее, чтобы она была довольна в этом затянувшемся заключении. Всего лишь через одиннадцать дней после того, как Стивен почти силой затолкал ее в герметичную цистерну, явилась огромная толпа людей с грузовиком, и кранами, и большими механизмами. К ночи они уже были готовы перевезти цистерну с ней и Стивеном внутри, как с двумя бобами в горшке. Все вокруг было оцеплено солдатами — бронированные машины, мотоциклы и винтовки. Воздушные насосы и большой дизельный генератор перевозились на грузовике вместе с цистерной. Их шум, раздававшийся так близко, встревожил ее, и она прижалась к Стивену.

— А что, если цистерна сломается?

— Она стальная и очень прочная, дорогая. — Прижав ухо к его груди, она слышала, как гулко отдается здесь его голос и равномерно и сильно стучит сердце. И этот звук больше самих слов успокоил ее.

В какой-то момент она поглядела через иллюминаторы и увидела огни города, сияющие в ночи вдалеке за полями. Когда они спустились в долину, на отдаленном холме появились огни, а однажды стрельба остановила конвой у моста, где поблизости в текущей воде отражались звезды. Она свернулась в клубок, прижавшись к Стивену, пока грузовик снова не начал двигаться.

Наконец они прибыли на этот двор, освещенный яркими прожекторами, установленными на высоких наружных стенах. Через иллюминаторы Кети увидела вокруг лежащие грудами камни и кирпичи, штабеля цемента в мешках. Во дворе потрескивали голубоватые огни сварки, люди работали над большими стальными листами.

— Они строят нам жилье побольше, дорогая, — объяснил Стивен. — Шлюз камеры будет подогнан ко входу в другое помещение.

— Это безопасно?

Источник ее страха был понятен. Рассказы об умирающих женщинах (по радио и от других людей) наполняли ее ужасом.

— Адриан стерилизует это место и все внутри него, — успокоил ее Стивен.

Все равно ей не хотелось выползать через шлюз в соседние комнаты, когда рабочие закончили их. Стивен сообщил, что в этой новой камере есть телевизор, отдельный туалет и даже ванная.

Для Кети туалет был самой неприятной частью жизни в маленькой цистерне. И это несмотря на ее опыт работы медсестрой и понимание физических отправлений тела. Маленькая барокамера имела вместо туалета герметичную емкость, которая к тому же находилась на открытом месте напротив окна. Фекалии поступали по трубе в стерильный контейнер, специально сконструированный таким образом, чтобы можно было получать образцы для медицинского исследования. Она заставляла Стивена отворачиваться, когда пользовалась этими «удобствами», однако любой, кто пожелает, мог заглянуть снаружи… хотя она должна была признать, что никогда не видела ничьего лица в окошке, пока сидела на этом проклятом унитазе.

И еще запах. За один день это замкнутое помещение насквозь пропиталось вонью отхожего места.

Другой ее жалобой были консервы.

«Холодные консервы!»

Эти два слова, произносимые с отвращением, раздражающе действовали на Стивена. Она знала это, но не могла заставить себя не произносить их.

А вода в стерильных бутылках! Она была совершенно безвкусной.

Новое помещение имело вертикальные стены и плоский стальной потолок. На полу даже был линолеум с бело-коричневым узором, а на скамье рядом с небольшой герметичной раковиной стояла двойная электроплитка. Ничего такого грандиозного, как кухня в коттедже у Пирда, но еду можно разогревать. Еда продолжала поступать в виде консервов, тем не менее. И вода, безвкусная вода в стерильных бутылках! Хотя теперь им иногда перепадала бутылка гиннессовского пива, если оно было произведено до чумы.

Они все еще спали в старой барокамере, однако уже на стерильном матрасе, который им оставили в новом помещении. Несмотря на то, что он покоился на большом листе фанеры, подпертом посредине деревянными брусьями, матрас немного прогибался к середине из-за того, что цистерна имела круглую форму. У этих брусьев была тенденция подпрыгивать и барабанить по стенке, когда они со Стивеном занимались любовью.

— Мы, как животные, в зоопарке! — жаловалась она, думая о том, как мужчины снаружи слышат этот шум.

— Зато ты жива, Кети!

Она не могла объяснить, почему это приводило ее в ужас, вместо того чтобы успокаивать.

«Я жива».

Однако страшные новости, поступающие снаружи, а некоторые из них теперь можно было даже увидеть по телевизору, делали ее продолжающееся существование более тревожным. Она чувствовала себя хрупкой вещью, подверженной ужасным ударам зловредной судьбы.

В своем дневнике она нарисовала грубую карту и отмечала на ней неумолимое распространение чумы — Бретань, Северная Африка, Сицилия, «носок сапога» Италии, затем и сам Рим, цитадель ее веры. Она закрашивала чернилами на своей карте каждое новое зачумленное место и чувствовала, что будто вычеркивает эти регионы из своего мира. Эти чумные пятна были похожи на места, отмеченные на античных картах, — терра инкогнита. Их надо будет заново открывать… если кто-нибудь выживет.

Она знала, что она не единственная женщина, оставшаяся в живых в Ирландии. Ей были слышны разговоры снаружи, и они отвечали на ее вопросы, когда она спрашивала. Были изолированные женщины в старых шахтах около Маунтмелика и около Кестлблейни. Говорили, что другая группа женщин живет в большом доме на своей собственной земле около Клонмеля с сумасшедшим по имени Маккрей. Слухи и толки говорили о маленьких группах там и тут по всей стране, каждая из них под защитой отчаянных мужчин.

Ее собственное положение, тем не менее, было уникальным.

В своей хладнокровной манере Пирд позволил ей подслушать, когда он обсуждал ситуацию со Стивеном.

— Большинство других женщин наверняка пропадет, когда их мужчины заразятся при поисках пищи.

Она стояла у окна, глядя на Пирда, пока он говорил со Стивеном по телефону. Пирд был маленьким человечком с унылым лицом, не более полутора метров в высоту, с холодными голубыми глазами и тонкогубым ртом, на котором Кети никогда не видела улыбки. У него были соломенного цвета волосы, которые он стриг очень коротко или полностью сбривал, как и многие мужчины, которых она видела в иллюминаторы. Кожа Пирда была покрыта загаром, а брови изогнуты хмурыми морщинами.

— Мы можем сделать что-нибудь для этих женщин? — спросил Стивен.

— Мы доставляем стерилизованные продукты, но все мужчины относятся к нам с подозрением и не принимают ни наши медицинские советы, ни что-то другое. Мы думали о том, чтобы захватить некоторых из них силой, но это было бы смертельно для женщин. Пусть все идет само собой, и будем надеяться на лучшее.

— А что с женщинами, которых выслали из-за границы? — спросил Стивен.

— Немногие из них добираются сюда живыми. А те, кому это удается… — лицо Пирда приобрело сердитый и задумчивый взгляд. — …что ж, мы пытались изолировать некоторых из них, но безуспешно. И еще Пляжные Мальчики контролируют все побережье. Они не хотят сотрудничать с нами. Нам приходится мириться с этим, или пойти на риск гражданской войны… что нам может еще и придется сделать, хотя Фин говорит… — Пирд молча помотал головой, не сообщая, что же сказал Фин.

Она знала, что Фин — это Финтан Доэни, могущественный человек в верхних эшелонах власти.

— Что слышно в Англии? — голос Стивена звучал сломленно, безнадежно.

— Хуже чем здесь, как нам сообщили. По каким-то причинам она распространяется там быстрей. Валлийцы говорят, что у них есть несколько женщин в угольных копях, однако проблемы с едой чудовищные. И вода… Какие-то шотландцы держат в изоляции тридцать две женщины в замке Стирлинг, но в Эдинбурге разгул насилия и на улицах толпы. Последнее, что мы слышали, — это что люди в замке голодают, а какой-то религиозный безумец стоит с толпой фанатиков у ворот.

— Но мы, конечно, решим проблему с чумой до того, как все женщины умрут, — запротестовал Стивен.

— Мы работаем над этим. Можешь быть спокоен.

Слова Пирда, произнесенные в его холодной и бесстрастной манере, вовсе не придали ей уверенности.

Она начала плакать, глубоко и мучительно всхлипывая. Ее бедная мать умерла! И не было даже похорон и священника, чтобы помолиться за нее. Все женщины Корка умерли, кроме нее. И что же она такое в этой стальной комнате? Морская свинка! Она слышала это в голосе Пирда, видела это в его манерах. Он думал о ней, как о находящемся под рукой объекте для опытов!

Она скучала по Мэгги, подруге, которая могла бы понять ее и поговорить с ней простым языком об их заботах. Но Мэгги ушла вместе с остальными.

Слыша ее всхлипывания, Стивен прервал разговор с Пирдом. Его объятия помогли немного, однако рыдания затихли только тогда, когда она настолько устала и погрузилась в отчаяние, что не могла уже продолжать их.

— Я хочу, чтобы мы поженились, — наконец прошептала она.

— Я знаю, любовь моя. Я попросил их найти священника. Они стараются.

Сидя за столиком у холодной стальной стены, Кети писала в своем дневнике: «Когда же они приведут священника? Уже прошло пятнадцать дней с тех пор, как Стивен попросил об этом».

Она слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс спорят за стеной. Причуда акустики сделала стол фокусом для подслушивания слов, которые произносят эти двое снаружи. Она часто сидела здесь, слушая их. Ей нравился старый Мун, несмотря на его богохульное отношение к церкви. Однако он и Хью продолжали спор о религии, который начал утомлять ее. «Опять они взялись за свое», — заметила она.

— Система рождения и смерти уже разрушена, так-то, — сказал Мун.

Она услышала сзади шелест переворачиваемой страницы и шепот Стивена:

— Мун снова завелся.

Значит, ему их тоже слышно. Она скрестила руки на столе и положила голову на руки, желая, чтобы эти двое убрались со своим спором куда-нибудь в другое место.

Однако Мун проповедовал своим характерным дребезжащим хныкающим тоном, который Кети научилась определять, как сердитый:

— Это завершает процесс, начатый католической церковью!

— Да ты рехнулся, — сказал Хью. — Рождение, смерть — как такая вещь может быть разрушена?

— Ты согласен со мной, Хью, что работа по вынашиванию детей была когда-то частью круга, частью бесконечного возвращения?

— Ты говоришь, как какой-то из этих, индейцев-язычников, — запротестовал Хью. — Ты еще потом скажешь, что ты — это дух самого Моисея, который вернулся на…

— Я просто говорю о круге рождения и смерти, ты, старый идиот!

Стивен подошел к Кети сзади и положил руку на ее плечо.

— Они знают там, что ты беременна.

Не поднимая головы, она сказала:

— Заставь их привести священника.

— Я спрошу еще раз. — Он погладил ее волосы. — Не подстригай свои волосы, Кети. Так красиво, когда они такие длинные.

Услышав снаружи суматоху и движение, Кети подняла голову, сбросив его руку. Она услышала голос Пирда, который велел кому-то подготовить малый шлюз.

Стивен подошел к коммутатору и включил его.

— Что случилось, Адриан?

— Я собираюсь передать внутрь пистолет, Стивен. Как раз сейчас мы его стерилизуем.

— Пистолет? Ради Бога, почему?

— Фин велел мне сделать это на случай, если кто-нибудь попытается вломиться сюда.

— Кто это может быть?

— Мы им не позволим! — Это был голос Муна Колама.

— Это просто предосторожность, Стивен, — сказал Пирд. — Но все равно, держи его под рукой.

«Он лжет», — подумал Стивен. Но он знал, что если он продолжит расспросы, то это расстроит Кети. Теперь она смотрела на него, и в ее глазах был страх.

— Ну хорошо, если Фин так сказал, я согласен, — сказал Стивен, — но я думаю, что это чертовски глупо, когда такие люди, как Мун и Хью, охраняют нас снаружи.

На губах Кети появился немой вопрос.

Стивен кивнул.

— Когда ты собираешься привести нам священника? — спросил он.

— Мы делаем все возможное. Их так много было убито в Мейнуте, и теперь… ну, нам надо найти такого, который бы согласился прийти сюда, и к тому же такого, которому мы можем доверять.

— Что ты имеешь в виду — доверять? — задала вопрос Кети.

— В нашем мире происходят какие-то странные вещи, Кети, — сказал Пирд.

— Но не забивай этим свою прекрасную головку. Мы найдем тебе священника.

Она ненавидела, когда Пирд называл ее Кети. Так чертовски снисходительно! Однако она чувствовала себя здесь такой беспомощной, такой зависимой от доброжелательности каждого, кто находится снаружи. И происходят такие ужасные вещи.

— Спасибо, — сказала она.

Потом Стивен и Пирд начали разговаривать о ней, как о пациенте. Пирд сказал, что он приведет акушера, чтобы проинструктировать Стивена. Кети отключила сознание от их разговора. Она не любила, когда ее обсуждали, будто она была просто куском мяса. Хотя она знала, что Стивен хотел этой консультации. В этом выражалась его любящая забота о ней, и она была благодарна за это, по меньшей мере.

Когда они закончили, Пирд ушел, но оставил выключенным селектор, и она могла слышать через динамик Хью и Муна. Они говорили об усилиях, которые предпринимались для поддержания видимости нормального существования в стране.

— Говорят о восстановлении каналов, — сказал Хью. — Зачем? Что по ним будет плавать? Откуда и куда?

Мун согласился с ним.

— У них нет будущего, Хью.

Кети заткнула уши руками.

«Нет будущего!»

Ни дня не проходило без того, чтоб кто-нибудь не сказал этих ужасных слов так вот просто. Нет будущего.

Она опустила руки на живот, ощущая, что он начал раздуваться новой жизнью, пытаясь почувствовать там присутствие живого существа.

— У нас должно быть будущее, — прошептала она.

А Стивен снова погрузился в свои медицинские книги и не слышал ее.

Глава 28

Страны несчастней нашей

Еще не видел свет —

Здесь могут вас повесить

За зеленый цвет.

Английский цвет кровавый

Носить принуждены,

Кровь пролитую помнят

Ирландии сыны.

Дион Бочикол, «Зеленые одежды»

Через час после встречи на озере дорога, по которой шагал Джон со своими новыми спутниками, начала подниматься к перевалу в конце ущелья. Воздух на дороге был горячим и неподвижным, солнечный свет отражался от листвы у дороги, бросал блики от минералов на скалистых стенах по обе стороны.

Херити смотрел на три спины идущих впереди него людей, думая о том, как легко было бы избавиться от них — одна короткая очередь из автомата, который лежит в его рюкзаке. Хотя, наверное, кто-нибудь услышит. И кроме того, останутся тела, которые могут найти люди Кевина. Грязный сукин сын, этот Кевин. Из всех типов ирландцев Кевин был теперь, наверное, самым опасным: ползучий гад. Никогда не известно, что такой сделает в следующий раз. А эти трое впереди: прирожденные бродяги — даже этот янки. Нигде надолго не задерживаются. Они не похожи на этих сонных мух, которые ждут смерти с минуты на минуту. Янки к тому же умеет и ненавидеть. В его глазах есть сталь. И священник тоже легко может почувствовать вкус к смерти, слюнтяй. К счастью, мальчик не разговаривает. Наверняка он будет маленьким победителем. Спаси нас Бог от жалобщиков, и псалмопевцев, и профессиональных патриотов!

Джон, оглядываясь на Херити, думал о том, какую странную молчащую группу они составляют: мальчик, который не может говорить, священник, принимающий решения, не обсуждая их, и этот Херити сзади — опасный человек, погруженный в угрюмое одиночество, из которого только его мрачные глаза испытующе выглядывают на окружающий ландшафт. Что-то в Херити беспокоило О'Нейла-Который-Внутри, досаждая Джону нежелательными вспышками чуждых воспоминаний, картинами, которые лучше не вспоминать, чтобы они не вызвали воплей. Чтобы отвлечься, он взглянул на священника и обнаружил у того дикий взгляд в неподвижных глазах. Джон первым отводил глаза, заглушая в себе всплеск ярости на этого священника, этого Фланнери. Узнать этот тип священника было легко — человек, который рано в своей жизни открыл неистовство и власть в абсолютно надменной вере. Да, это был Фланнери. Он завернулся в свою веру, как в плащ, надел ее, как броню… и теперь… теперь его броня пробита.

Джон снова взглянул на священника и обнаружил, что тот смотрит назад на Херити.

Здесь помощи не получить, священник!

Легко было догадаться, что делал Фланнери: он был занят отчаянным ремонтом своей брони. Жизнь его вытекала через пробоины, и он цеплялся за старую самоуверенность, пытаясь приставить обломки на старое место, стараясь восстановить броню, за которой он может стоять, не соприкасаясь с внешним миром, пока остальные приплясывают под его стоны. Он был, как девственница, идущая на компромисс, и в нем было нечто тайное и грязное.

Джон взглянул вниз на мальчика. Где его мать? Наверное, мертва. Мертва так же, как Мери и близнецы.

Отец Майкл, видя, как Джон смотрит на мальчика, спросил: «Как вы попали в Ирландию, мистер О'Доннел?»

Имя как будто привело его в чувство, установив в нем сердечный тон, который, как он знал, сработает в данной ситуации лучше всего. «Называйте меня Джоном».

— Это хорошее имя, Джон, — сказал отец Майкл.

Джон услышал, как Херити ускоряет шаги, догоняя их.

— Я попал в Ирландию… — сказал Джон, — ну что ж, это долгая история.

— У нас уйма времени, — сказал Херити справа от Джона. Они шли теперь все четверо шеренгой по поднимающейся дороге.

Джон подумал, потом начал свою историю с того момента, когда катер с военного корабля высадил его в заливе вблизи Кинсейла.

— Они раздели вас догола и бросили умирать на дороге? — спросил отец Майкл. — Да, эти Пляжные Мальчики — жестокие люди и полны гнева. Никакого понятия о человеческой доброте.

— Они оставили его в живых, — сказал Херити.

— Они извлекают выгоду из наших печалей, — сказал отец Майкл.

Этот отвлеченный елейный тон вызвал у Джона раздражение.

Он спросил:

— Люди с военных кораблей появляются в Кинсейле регулярно?

— Они присылают продукты и боеприпасы на управляемых лодках, которые они потом топят. Пляжные Мальчики за это охраняют наше побережье, не позволяя никому покинуть страну.

— А что еще они могут сделать? — спросил Херити. — Вы хотите отправить это безумие в другие страны? Вы, человек, принявший духовный сан!

— Я не это имел в виду, Джозеф Херити, и ты знаешь это!

— Значит, вы думаете, что наше побережье не надо патрулировать?

— Они это делают, но я не нахожу в этом ничего приятного. И я бы предоставил таким, как мистер О'Доннел, более сердечный прием, чем тот, который он описывает. — Отец Майкл с сожалением покивал головой. — Это все из-за ИРА.

— О чем вы говорите? — спросил Джон. Он чувствовал, что у него сильнее забилось сердце. Ему казалось, что к его лицу прилила кровь и бросило в жар.

Отец Майкл сказал:

— Финн Садал, наши Пляжные Мальчики, все они в основном из ИРА. Они так легко приспособились к ситуации, что я думаю, не всегда ли они пользовались нашим горем?

— Некоторые бы убили вас и за менее обидные слова, — сказал Херити.

— И вы тоже, мистер Херити? — спросил отец Майкл. Он испытующе взглянул на Херити.

— Ну вот, святой отец, — сказал Херити ровным успокаивающим тоном. — Я просто предупредил вас. Следите за своим языком, приятель.

Мальчик, который смотрел с одного говорящего на другого во время этого обмена репликами с бесстрастным лицом, вдруг отскочил к обочине дороги. Здесь он поднял камень и швырнул его вниз в деревья у конца озера. Когда камень исчез в листве, с деревьев поднялась туча грачей. Воздух наполнился резкими криками птиц, которые взвились черной спиралью и вытянулись в линию, направляясь на юг через озеро.

— Вот вам Ирландия, — сказал отец Майкл. — Крики и вопли, когда нас побеспокоят, потом мы снимаемся и идем в другое место ждать новых неприятностей.

— Значит, у вас нет правительства? — спросил Джон.

— О, все это есть, — сказал отец Майкл. — Но реальная сила у армии, а это означает власть штыков.

Мальчик вернулся к отцу Майклу, где он снова занял свою позицию, шагая сбоку, как будто никуда и не уходил. Его лицо было безмятежно. Джон подумал, что, может быть, мальчик глухой… но нет. Он выполнял устные приказы.

— Боюсь, что здесь всегда была власть штыков, — сказал отец Майкл. — Ничего не изменилось.

— А Пляжные Мальчики являются частью правительства? — спросил Джон. Он чувствовал, как О'Нейл-Внутри ждет ответа.

— У них есть винтовки, — сказал отец Майкл. — И у них есть свои люди в высших эшелонах власти.

Херити сказал:

— Нет, некоторые вещи изменились, священник. Некоторые вещи изменились очень сильно.

— Да, это факт, я согласен, — сказал отец Майкл. — Мы вернулись к феодальным временам. А также к тщетности существования, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Ага, священник оказывается еще и поэт! — сказал Херити.

Джон взглянул на небо, так как свет вокруг них неожиданно померк. Он увидел, что с запада нагнало туч, их темная линия несла в себе предвестие дождя.

— Демократии нет, — сказал отец Майкл. — Может быть, ее никогда и не было, это слишком драгоценное сокровище, которое люди крадут, если его оставить без охраны.

— Но ведь у нас есть в Дублине единое для всей Ирландии правительство, — сказал Херити. — Скажите, отец Майкл, разве это не то, к чему мы всегда стремились? — с лукавой улыбкой он повернулся к священнику.

— Свары и подозрения остались прежними, — сказал отец Майкл. — Мы все так же разобщены.

— Не слушайте его, мистер О'Доннел, — сказал Херити. — Он всего лишь старый, выживший из ума священник.

Мальчик бросил на Херити мрачный взгляд, но заметил это только Джон.

— Это наш очень древний обычай, — сказал отец Майкл, — часть подлинного гэльского безумия. Мы разделяемся, чтобы другие могли завоевать нас. Для викингов мы были легкой добычей, потому что были слишком заняты борьбой друг с другом. Если бы мы когда-нибудь объединились против норвежцев, будь они белыми или черными, мы бы скинули их в море. — Он взглянул на Херити.

— И белокурые ирландцы вообще бы не существовали!

Херити смотрел на него, понимая намек на свое происхождение.

— Норвежцы смешали свою кровь с нашей, — сказал отец Майкл, глядя на пучки светлых волос, выглядывающих из-под зеленой шапки Херити. — Это одно из величайших бедствий истории, смешение берсеркеров с ирландцами! Мы стали великими самоубийцами — готовыми броситься на смерть во имя любой цели.

Джон посмотрел на Херити и был поражен дикой яростью, отражавшейся у того на лице. Руки Херити сжимались и разжимались, как будто он страстно желал задушить священника.

Отец Майкл, казалось, не замечал этого.

— Это была дурная смесь во всех отношениях, — сказал он. — Она сгноила общинные корни ирландцев и выродила то, что было лучшими чертами в норвежцах — их чувство товарищества.

— Замолчи, ты, безумный поп! — проскрежетал Херити.

Отец Майкл только улыбнулся.

— Обратите внимание, мистер О'Доннел, что у этой смешанной породы осталась только жадная преданность себе и развязность в использовании любых преимуществ для собственной славы.

— Вы закончили, святой отец? — задал вопрос Херити, едва владея своим голосом.

— Нет, я не закончил. Я собирался высказать мысль о том, что существовали древние связи между нами и жителями Нортамбрии, которые жили прямо в сердце этих проклятых бриттов на другом берегу. Викинги разорвали и эту связь. И если взглянуть на вещи глубже, мистер Херити, мы сделали это с собой сами, отказавшись объединиться и позволив викингам завоевать нас!

Херити больше не мог сдерживаться. Он выпрыгнул вперед, развернулся и нанес сокрушительный удар в висок отца Майкла. Священник упал на мальчика, и оба они рухнули на дорогу.

Мальчик со сжатыми кулаками попытался вскочить на ноги и, очевидно, атаковал бы Херити, но отец Майкл удержал его.

— Спокойно, парень, спокойно. Насилие не даст нам ничего хорошего.

Злость мальчика медленно унялась.

Отец Майкл тяжело поднялся на ноги, отряхнул дорожную пыль со своей черной одежды и улыбнулся Джону, не обращая внимания на Херити, который стоял со сжатыми кулаками, с пустым и вопросительным выражением на лице, как будто ожидая нападения с любой стороны.

— А это наглядный урок того, о чем я говорил, мистер О'Доннел, — сказал отец Майкл. Он обернулся и помог встать мальчику, затем посмотрел на Херити. — Теперь, когда вы показали нам всю свою силу, мистер Херити, может быть, мы пойдем дальше?

Ведя мальчика за руку, отец Майкл обошел Херити и направился дальше по дороге, которая теперь поворачивала влево через хвойные заросли и становилась более пологой.

Джон и Херити пошли следом за ним, при этом Херити свирепо глядел на спину священника. У Джона было ощущение, что Херити чувствовал себя побежденным.

— Теперь, что касается англичан, — сказал отец Майкл, как будто не было никакого перерыва, — по радио нам говорят, мистер О'Доннел, что у них там два парламента — один в Данди для шотландцев, а другой в Лидсе для галлов с юга.

— Сознание того, что у бриттов тоже чума, — пробормотал Херити, — и что они разделились на север и юг, — одна из немногих радостей, которые у нас остались.

— А что слышно из Лондона? — спросил Джон.

— Боже мой! — сказал Херити повеселевшим голосом. — В Лондоне до сих пор правит толпа, как говорят. Точно так же было бы и в Белфасте, и Дублине, если бы армия позволила этому произойти.

— Значит, в Англии нет армии?

— Что касается этого, — сказал Херити, — говорят, что они допустили анархию в Лондоне, потому что никто не хочет идти и расчищать его. Это совсем в духе бриттов, да?

— А из Ливии ничего не слышно? — спросил Джон. Он обнаружил, что ему доставляет удовольствие чувствовать, как священник и Херити соперничают за первенство.

— Кому есть дело до язычников? — спросил Херити.

— Богу есть дело, — сказал отец Майкл.

— Богу есть дело! — фыркнул Херити. — Вы знаете, мистер О'Доннел, первое, что произошло в Ирландии — это ввод ограничивающих законов. Лицензионные участки, согласие взрослых, ограничение скорости, кодекс об одежде, воскресные запреты и все такое прочее. А новый закон прост: если тебе нравится что-то, делай это.

Отец Майкл обернулся к Херити и раздраженно заметил:

— Люди все также должны заботиться о своих бессмертных душах, и не забывай это, Джозеф Херити!

— Для тебя, священник, мистер Джозеф Херити! И, может быть, ты покажешь мне теперь свою бессмертную душу? Ну-ка, покажи ее мне, папистская свинья! Покажи ее!

— Я не буду слушать такие богохульства, — сказал отец Майкл, но голос его был тихим и упавшим.

— Отец Майкл выполнял свои пастырские обязанности в Мейнуте в графстве Килдар, — сказал Херити веселым голосом. — Расскажи мистеру О'Доннелу, что случилось в Мейнуте, священник.

Джон взглянул на отца Майкла, однако священник отвернулся и шел, опустив голову, читая тихим, бормочущим голосом молитву, из которой можно было разобрать только отдельные слова: «Отче… молитва… даждь…» Потом, громче: «Господи, помоги нам обрести наше братство!»

— Братство отчаявшихся, — сказал Херити. — Это единственное братство, которое у нас сейчас есть. Некоторые ищут утешения в пьянстве, некоторые — в чем-то другом. Это все одно и то же.

Они уже почти добрались до перевала у конца долины, каменные стены изгороди были покрыты куманикой, листья которой были испещрены жучками. С левой стороны, за стенами, виднелись низкие постройки, обгорелые руины фермерского дома, инвентарь во дворе был ржавый и разбитый, столб электропередач наклонился под неестественным углом над помятой металлической крышей пристройки. Все указывало на безумство разрушения, которое Джон видел с самого первого дня своего появления здесь.

Он остановился и оглянулся в направлении, откуда они пришли. Сквозь низкие хвойные заросли он увидел кусочек озера и врезающуюся в склон линию другой дороги на противоположном берегу. Когда он посмотрел на Херити, который тоже изучал оставшуюся сзади дорогу, у Джона возникло чувство, что Херити и священник соперничают из-за него, что он, Джон Гарреч О'Доннел — это добыча, за которой охотится каждый из этих двоих.

Священник с мальчиком не остановились. Херити тронул руку Джона.

— Поспешим дальше. — В его голосе слышался испуг.

Джон пошел быстрым шагом за Херити, взглянув мимоходом на гонимые ветром облака. В воздухе чувствовался запах мокрого пепла. Дорога повернула направо, и стало холоднее, деревья по эту сторону перевала были значительно выше. Херити не замедлял шаг, пока они не поравнялись с отцом Майклом и мальчиком, вновь шагая рядом.

Дорога повернула налево вдоль выхода скальной породы, затем последовал небольшой подъем и снова спуск. Здесь находились ворота, двое с каждой стороны дороги, их побелка давно смыта дождями, сами проходы забаррикадированы высокими штабелями поваленных деревьев. За второй баррикадой справа Джону была видназаросшая колея от повозок, бегущая через поле ржи, из которого выглядывали высокие сорняки. На стойке ворот болталась побитая вывеска, некоторые буквы которой еще были видны. Проходя мимо, Джон попытался прочесть их:

— «ДЖ… ПА… официально благословленный… Преп. …М… ПО…ЕР».

— Что это за место? — спросил Джон, кивнув головой.

— Кого это интересует? — спросил Херити. — Оно умерло и исчезло.

Над дорогой здесь нависали деревья с опадающей листвой, и четверо путников, вынырнув из их тени, обнаружили дома вблизи дороги с каждой стороны. Тот, что справа, представлял из себя разбитые и обгорелые руины, однако левый выглядел нетронутым, только немного моха было на шиферной крыше, и дым не выходил из его двух труб. Даже дверь была распахнута, и внутри висел плащ, как будто хозяин только что вернулся с поля.

Джон, чувствуя приближение дождя, спросил:

— Может быть, мы укроемся здесь? — Он остановился, и остальные остановились вместе с ним.

— Вы сошли с ума? — спросил отец Майкл тихим голосом. — Разве вы не чувствуете? Это дом смерти.

Джон принюхался и почувствовал легкий запах гниения. Он посмотрел на Херити.

— Но ведь это крыша над головой, святой отец, а приближается дождь, — сказал Херити. Он вел себя так, как будто не войдет внутрь без одобрения отца Майкла.

— Здесь вокруг непогребенные тела, — сказал отец Майкл. — Возможно… самоубийцы. — Он взглянул на дорогу впереди него, затем вниз, на желтое пятно травы под стеной дома. — Впереди город, и там будет кров.

— Города стали не такими уж безопасными в наши дни, — сказал Херити. — Я собирался пойти по верхней дороге и обойти город стороной.

Джон услышал короткие резкие крики грачей за деревьями, теперь, когда они остановились, воздух казался неприятно холодным.

— Лучше идем дальше, — сказал отец Майкл. — Мне не нравится это место.

— Здесь наверняка побывали злые духи, — сказал Херити. Он обошел священника, поправляя лямки своего рюкзака. Отец Майкл и мальчик поспешили догнать его. Джон присоединился к ним, размышляя о странном характере этого обмена репликами. Еще один скрытый разговор между этими двумя. В один момент они дерутся, в следующий — приходят к какому-то секретному соглашению.

На вершине следующего холма, справа, на расчищенном месте стояли еще одни обгорелые развалины с нетронутой вывеской у въезда.

«Гостиница Шемрок».

Херити быстрым шагом подошел к въезду и заглянул за развалины.

— Задние строения все еще целы, — крикнул он. Он достал из-под куртки пистолет, зашел за руины и, вернувшись через мгновение, объявил: — Никого нет дома. Хотя воняет мочой, если вы не имеете ничего против, отец Майкл.

Когда Джон, священник и мальчик подошли к Херити, как раз начался дождь. Херити пошел вперед по грязной дорожке, гордо показывая на низкое строение без окон, появившееся перед ними с другой стороны.

— Баня и туалеты остаются! — сказал Херити. — Символы нашей цивилизации выживают. Понюхайте, отец Майкл. Пахнет мочой, но и еще кое-чем.

Отец Майкл вошел в открытую дверь обветренного строения, остальные последовали за ним. Дождь уже усилился и громко барабанил по металлической крыше над ними. Отец Майкл принюхался.

— Он чувствует это! — сказал Херити, насмешливо поглядывая на отца Майкла. — Он, как и его драгоценные викинги, мой святой отец, по запаху сена находит поселение, которое можно разграбить. Он учуял запах пивоварни и теперь думает, как было бы прекрасно ощутить этот вкус на своем языке.

Отец Майкл бросил обиженный и умоляющий взгляд на Херити, который только хихикнул.

Джон понюхал воздух. Он чувствовал запах мочи из расположенных рядом туалетов, но Херити был прав: в этой комнате чувствовался аромат пива, как будто его годами разливали на пол, оставляя впитываться. Джон огляделся. По-видимому, здесь была баня и прачечная, но теперь остались только раковины, и те кто-то почти полностью оторвал от стены. Беспорядочная куча разбитого зеленого стекла и бумаги была отодвинута в угол. В остальном пол выглядел подметенным, и только несколько занесенных ветром листьев валялись здесь и там.

Херити скинул свой рюкзак на цементный пол у двери и куда-то нырнул. Вскоре он вернулся, держа в руках, вымазанных черной влажной глиной, пять бутылок гиннессовского пива.

— Были закопаны, слава Богу! — сказал он. — Но я знаю все их штучки, когда они что-то прячут. И в этой яме еще много, достаточно, чтобы утопить все наши печали. Держите, отец Майкл! — Херити бросил темно-зеленую бутылку священнику, который поймал ее трясущейся рукой. — А вот и для мистера О'Доннела!

Джон взял бутылку, чувствуя ее холод. Он стряхнул грязь с горлышка.

— А теперь вот это! — сказал Херити, доставая из рюкзака консервный нож. — Не смущайте драгоценный напиток.

Когда Херити открыл бутылку Джона и вернул ее, Джон услышал, как О'Нейл-Внутри вопит: «Не надо! Не надо!»

«Один глоток», — подумал он. Только чтобы прочистить горло. Над перевернутой бутылкой он встретился взглядом с Херити. В глазах этого человека было оценивающее, выжидающее выражение, и он не пил, хотя отец Майкл уже успел опорожнить свою бутылку.

Джон опустил бутылку и снова встретился взглядом с Херити, улыбаясь.

— Вы не пьете, мистер Херити.

Джон вытер свои губы рукавом желтого свитера.

— Я наслаждался вашим видом и тем удовольствием, которое вам доставила гордость Ирландии, — сказал Херити. Он передал открытую бутылку отцу Майклу. — Я принесу еще. — Он совершил три ходки, выставив ряд бутылок вдоль стены — всего двадцать, со стеклом, проблескивающим между пятнами коричневой глины. — И там есть еще, — сказал Херити, вытирая бутыль и открывая ее для себя.

Джон цедил свое пиво. Оно было горьковатым и хорошо утоляло жажду. Он почувствовал поднимающееся тепло и вспомнил о рыбных консервах у себя в кармане. Он достал их наружу.

— Мы будем здесь готовить?

— То-то я удивлялся, что там выпирает, — сказал Херити. Он сделал из своей бутылки большой глоток. — Мы можем поесть позже. Сейчас наступил редкий момент для серьезной выпивки.

«Он хочет напоить меня», — подумал Джон. Отставив полупустую бутылку, он выглянул за дверь, ощущая раздраженное бормотанье О'Нейла-Внутри, его вопли, висящие где-то на краю сознания. «Почему я действую по команде О'Нейла-Внутри?» — удивленно подумал он. О'Нейл всегда был рядом, всегда наблюдал, всегда знал, что говорилось и делалось вокруг, всегда особенно внимательно следил за муками тех, кого видел. Джон при этом чувствовал, что этот О'Нейл-Внутри двигает О'Доннелом, как будто О'Нейл был кукловодом, играющим другой личностью на какой-то особой сцене. «И уж Херити-то обрадуется, когда обнаружит этого кукловода!»

— Вы пьете, как воробей, — сказал Херити, открывая другую бутылку. — В той яме на улице, наверное, целая сотня бутылок. — Он передал открытую бутылку отцу Майклу, который взял ее твердой рукой и выпил, не отрываясь от горлышка. Мальчик отполз в угол рядом с разбитой раковиной и сидел там, глядя на мужчин с угрюмым выражением ни лице.

— Я засыпаю, если выпью на пустой желудок, — сказал Джон. Он взглянул на мальчика. — И парень тоже проголодался. Вы согласны, отец Майкл?

— Оставьте священника в покое! — выкрикнул Херити. — Разве вы не видите, что он пьяница, наш отец Майкл!

Отец Майкл принял еще одну откупоренную бутылку от Херити. Взгляд священника был остекленевшим. Нетвердо держа бутылку, он содрогнулся, как будто от холода. Он посмотрел на бутылку, затем на мальчика, очевидно, пытаясь сделать выбор. Неожиданно рука его разжалась, и бутылка разбилась об пол.

— Ну и посмотрите, что вы наделали, — упрекнул его Херити.

— Хватит, — пробормотал отец Майкл.

— Это говорит не тот отец Майкл, которого я знал!

— Принеси-ка консервный нож, мальчик, — сказал отец Майкл.

Мальчик встал и извлек из кармана небольшой консервный нож с острым, как бритва, лезвием. Он передал его отцу Майклу, который взял у Джона банку консервов, открыл ее с деланной твердостью, а затем передал мальчику вместе с ножом.

Хриплым голосом отец Майкл спросил:

— У вас много таких? — он ткнул пальцем в банку в руках мальчика.

— По одной на брата.

— Мне не надо, — сказал Херити. — По крайней мере, в этой компании будет хоть один настоящий пьяница. — Он уселся рядом с неоткупоренными бутылками и положил руку на свой зеленый рюкзак. — Я — единственный человек среди вас, который может оценить исключительность такого случая. — И он начал глушить одну бутылку за другой.

Джон сел, прислонившись к стене, выбрав место так, чтобы он мог наблюдать за своими компаньонами. Мальчик взял у него еще две банки и открыл их, передав одну отцу Майклу, а вторую Джону, прежде чем вернуться в свой угол. Дождь продолжал барабанить по металлической крыше. Становилось все темнее и прохладнее.

«Мальчика что-то сильно волнует, — думал Джон. — В нем есть какой-то глубинный заряд, давление, которое вот-вот дойдет до такого предела, что взорвет его». В первый раз с тех пор, как он увидел мальчика в лодке, Джон ощутил в нем личность, туманное нечто, сотканное из обид и страхов.

Мальчик снова посмотрел на священника. Джон, последовав за его взглядом, увидел, что отец Майкл свернулся клубком в углу и заснул. С его стороны слышалось ровное сопение.

— Вы видите этого маленького сорванца? — спросил Херити тихим голосом. Джон вздрогнул и обернулся, обнаружив, что Херити наблюдал за ним и заметил его интерес к мальчику.

— Так вот, как же его могут звать? — спросил Херити. — Есть у него имя?

— Херити прикончил бутылку и откупорил новую. — Может быть, у этого грязнули и не было родителей? Может быть, его создали феи?

Мальчик смотрел на Херити неподвижным взглядом, уткнув подбородок в колени.

Казалось, что выпитое не подействовало на Херити. Он осушил новую бутылку и открыл еще одну, не спуская глаз с мальчика.

— А может, нам надо носить куртки вывернутыми наизнанку? — спросил Херити. — Если так сделать, то никакая фея не сможет идти за нами. У меня есть мысль вытряхнуть из него его имя. Какое он имеет право скрывать его от нас вот так вот?

«Голос Херити немного охрип», — заметил Джон. Тем не менее, он сидел устойчиво, голова его держалась прямо, в руках не было заметно дрожи.

— Я могу вернуть ему речь очень быстро, — сказал Херити. Он осушил очередную бутылку и аккуратно поставил ее в ряд пустых бутылок слева от себя. Оперев руку о свой рюкзак и положив на нее голову, он продолжал пристально смотреть на мальчика.

«К чему все эти разговоры о феях?» — молча удивлялся Джон. Херити, казалось, обладал своим собственным чувством реальности, своими собственными святыми и дьяволами. Трезвый Херити был человеком, суждения которого сформировались очень давно и никогда не менялись. Однако пьяный Херити, а в этот момент выпитое должно уже было подействовать на него, — это совсем другое дело. Он выглядел злым любителем поспорить, но теперь молчал… и Джон чувствовал в нем глубокую внутреннюю боль. Были ли это воспоминания? Херити, наверное, был одним из тех, кто не может утопить свои чувства в спиртном. Пиво, по-видимому, вызвало в нем жгучие воспоминания и даже сознание вины. За что же Херити чувствовал себя виновным? За то, что ударил священника?

Херити закрыл глаза. Вскоре только глубокое дыхание колыхало его тело.

Мальчик встал и, перейдя комнату на цыпочках, остановился над Херити. В правой руке он что-то держал, но в наступающих сумерках Джон не мог различить что именно.

Неожиданно, без всякого предупреждения, мальчик прыгнул на Херити, размахивая предметом, зажатым в руке, и теперь Джон увидел, что это консервный нож. Он попытался перерезать Херити горло, но ему помешал воротник куртки.

Херити, проснувшись от толчка, поймал руку с ножом и зажал ее. Они боролись молча, дикая сила юного тела, обнажившаяся в мечущейся, неудержимой ярости, ужасала своим напором.

— Ну, хватит! Я тебя отпускаю! — в голосе Херити слышались истерические нотки. Он поймал другую руку и держал обе руки мальчика, который пытался вырваться.

— Хватит, парень! Я тебе ничего не сделаю.

Отец Майкл уселся и спросил:

— В чем дело?

Голос священника, казалось, подействовал на мальчика. Он медленно затих, и хотя глаза его продолжали с ненавистью глядеть на Херити, оружие выпало из его руки, а Херити оттолкнул его в сторону, отпустив руки. Мальчик встал и попятился.

Странным образом протрезвевший Херити поднял оружие. Он осмотрел его так, как будто никогда не видел подобную вещь прежде, и потрогал свой воротник в том месте, куда пришелся удар. Затем он взглянул на мальчика и тоном искреннего раскаяния сказал:

— Прости, парень. У меня не было права вторгаться в твое горе.

— Что произошло? — спросил отец Майкл.

Херити бросил ему консервный нож, а отец Майкл поднял его к самым глазам, чтобы разглядеть.

— Держите это у себя, священник, — сказал Херити. — Ваш маленький сорванец пытался испробовать его на моем горле. — Херити начал смеяться. — Он больше мужчина, чем вы, святой отец, хотя он едва достает вам до пояса подбородком. Но если он попытается сделать это еще раз, я сломаю его, как лучину для растопки.

Мальчик подошел к отцу Майклу и сел рядом с ним, продолжая опасливо наблюдать за Херити.

— Разве я не говорил тебе, что насилием ничего не добьешься? — спросил отец Майкл. — Посмотри на Джозефа, он человек насилия, и спроси себя, хочешь ли ты стать похожим на него?

Мальчик подтянул колени и уткнулся в них лицом. Его плечи вздрагивали, хотя никакого звука не было слышно.

Наблюдая за всеми остальными, Джон почувствовал прилив необъяснимой злобы. Что за неудачники эти люди! Мальчик не смог даже убить как надо. У него были все возможности для этого, и он упустил их.

Отец Майкл положил руку на плечо мальчика.

— Страшно холодно, — сказал он. — Мы будем разводить огонь?

— Не пытайтесь быть большим глупцом, чем вы есть на самом деле, — сказал Херити. — Прижмитесь друг к другу со своим сорванцом и держите его подальше от неприятностей. Мы остаемся здесь на ночь.

Глава 29

Ирландцы — это безобидный народ, который всегда был так дружелюбен к англичанам.

Преподобный Беде

Адриан Пирд стоял у окна кабинета Доэни в Королевской больнице. Был ранний вечер холодного и пасмурного дня, и серое небо сливалось с бастионами Килмейнхема, видневшимися справа. Окно выходило на Инчикор-роуд, за которой виднелся ручей Камек-крик и обгорелые развалины заправочной станции. Он слышал, как Доэни пошевелился в кресле у стола, но не обернулся.

— Почему они послали тебя? — спросил Доэни. В его голосе слышалось напряжение.

— Потому что они знали, что ты меня выслушаешь.

— Он собирался убить меня, говорю тебе! У него на столе лежал пистолет, и он поигрывал им, как он это обычно делает. Ты это видел.

— Никто из нас не сомневается в твоих словах. Фин. Дело не в этом.

— Так в чем же?

— Никто не может так хорошо держать под контролем Пляжных Мальчиков, как Кевин.

— Значит, мы будем просто тупо сидеть и смотреть, как он угрожает нашим ученым и убивает любого, кого ему только…

— Нет, Фин! Это вовсе не так.

Пирд повернулся спиной к окну. Картина там вызывала уныние, развалины заправочной станции напоминали о массовых волнениях, которые прокатились здесь, пока армия и Финн Садал не установили снова подобие порядка.

Доэни сидел, положив локти на стол, сжав кулаки и уперев в них подбородок. Он выглядел близким к взрыву.

— Ты должен перестать угрожать Кевину О'Доннелу, — сказал Пирд. — Это указание, которое мне велели передать. Армия не хочет, чтобы у нас были внутренние распри. Что касается Кевина, то они убрали его и предупредили, чтобы он оставил лабораторию в покое. Она вне его компетенции.

— Если в его безумную голову не придет мысль убить нас всех, пока мы спим!

— Ему сказали, что армия расстреляет его, если он не подчинится.

— То же самое касается и меня?

— Мне очень жаль, Фин.

— Он не будет пытаться помешать нашим контактам с хаддерсфилдскими людьми?

— Его предупредили не делать этого.

— Но они, конечно, будут продолжать подслушивать.

— Конечно.

— И передавать все это Кевину?

— У него есть друзья в армии.

— Похоже на то.

— Ну что ж, это все, Фин. Ты подчинишься?

— Конечно, я же не молодой идиот!

— Хорошо.

Доэни опустил руки и разжал кулаки.

— Как дела у Кети и Броудера?

— Все идет как ожидалось. Она все плачет и требует священника, чтобы он обвенчал их.

— Ну так достань ей священника.

— Это не так просто, как кажется. Фин.

— Да… да, я знаю, — Доэни покивал головой. — Это было нехорошее дело, этот Мейнут.

— Один человек, про которого я знал наверняка, что он священник, отрицал это, глядя мне в глаза, — сказал Пирд. — Двое, которые все еще носят воротнички, отказались, когда я сказал им, что мы хотим от них. Они не доверяют никому из правительства, Фин.

— Нам суждено пекло, как они говорят.

— Я пытался найти отца Майкла Фланнери, — сказал Пирд. — Мне сказали, что он может…

— Фланнери занят, и с ним нет контакта.

— Ты знаешь, где он?

— В некотором смысле, знаю.

— Ты не можешь передать ему сообщение и спросить…

— Я сделаю, что смогу, однако ты продолжай искать.

Пирд вздохнул.

— Я лучше спущусь на перекресток. Полагают, что конвой в Киллалу отбудет вовремя.

— Это никогда не случается.

— Именно теперь я не могу винить их за задержки. Чем темнее, тем лучше, я бы сказал.

— Мне сообщили, что дорога Н-семь безопасна, — сказал Доэни.

Пирд пожал плечами.

— Я все равно считаю, что мы должны перевезти барокамеру и этих двоих в Дублин.

— Никогда, если Кевин О'Доннел будет за углом.

— Ну что ж, в том, что ты говоришь, что-то есть. Фин.

— Ты передал пистолет Броудеру, как я тебе сказал?

— Да, но ему это не понравилось, и, я думаю, Кети устроит из-за этого сцену.

— Он довольно маленький.

— Военные предостерегли его, Фин. Можешь положиться на это.

— Там, где сумасшедший, нельзя положиться ни на что, кроме неожиданностей. — Доэни отодвинул кресло и встал. — Лично я собираюсь ходить только вооруженным и с охраной. Советую тебе сделать то же самое, Адриан.

— Он не приедет в Киллалу. Они обещали.

— Конечно, они обещали также, что найдут всех незараженных женщин и защитят их! Ты ведь слышал это, не так ли? В шахте Маунтмеллик мертвы все до единой!

— Что случилось?

— Один заразный мужчина. Они его, конечно, убили, но было уже слишком поздно.

— Я возвращаюсь в Лабораторию, — сказал Пирд. — Как там дела?

— Пока еще просвета нет, но этого можно ожидать. Ты получишь данные наших последних результатов, когда вернешься в Киллалу. Дай мне знать свое мнение о них.

— Обязательно. Проклятье! Как бы я хотел, чтобы можно было ездить в Хаддерсфилд и обратно!

— Заградительный Отряд не позволит этого. Я спрашивал.

— Я знаю, но это выглядит преступно. Кого мы можем заразить? У них полно чумы, как и у нас.

— Даже больше.

— Открытое исследование — это единственная надежда, которая есть у мира, — сказал Пирд.

— Единственная надежда, которая осталась у Ирландии, — сказал Доэни. — Не забывай это. Но если янки или русские найдут решение первыми, то они все равно могут стереть нас с лица земли. Все во имя стерилизации, ты понимаешь?

— В Хаддерсфилде мирятся с этим?

— А почему же мы так откровенны друг с другом, Адриан? Они ведь все еще остаются англичанами.

— А мы остаемся ирландцами, — сказал Пирд.

Его хрупкая фигура стала сотрясаться от визгливого смеха. Доэни подумал, что это особенно неприятный смех.

Глава 30

Право на свободу слова и печати включает в себя не только право выражать мнение устно или письменно, но и право распространять, право получать, право читать… и свободу исследования, свободу мысли, и свободу учить…

Верховный Суд Соединенных Штатов (дело «Гризволд против штата Коннектикут»)

Доктор Дадли Викомб-Финч знал, что думали его сотрудники о кабинете, который он себе выбрал, слишком маленький для директора самого важного Английского Исследовательского Центра, слишком тесный и находится слишком далеко от центра событий, происходящих здесь, в Хаддерсфилде.

В те дни, когда Хаддерсфилд был занят физическими науками, это был кабинет ассистента, находящийся на первом этаже. Здание располагалось у периметра окруженной оградой территории. Оно представляло собой трехэтажное бетонное строение, не обвитое плющом и мало чем примечательное. У Викомб-Финча был и другой кабинет для «официальных случаев» в административном здании. Это было просторное, облицованное дубом помещение с толстыми коврами и барьером из секретарей в расположенных рядом приемных, однако эта маленькая комнатушка с примыкающей к ней лабораторией была тем местом, где его можно было застать большую часть времени — именно здесь, в замкнутом помещении без окон, со стенами, покрытыми книжными полками, и единственной дверью, ведущей в лабораторию. Стол был таким маленьким, что он легко мог достать до дальнего угла любой рукой. Единственное кресло было вращающимся и удобным, с высокой спинкой. Здесь же он держал свой радиоприемник, а также аппаратуру и электронное оборудование.

Он откинулся на спинку кресла и, попыхивая трубкой с длинным, тонким черенком, ожидал утреннего звонка от Доэни. Они встречались с Доэни несколько раз на международных конференциях, и Викомб-Финч мог хорошо представить себе своего ирландского коллегу, когда они разговаривали по телефону, — невысокий, скорее тучный мужчина с шумными манерами. Викомб-Финч, напротив, обладал высокой, худощавой, одетой в серое фигурой. Как-то один американский коллега, увидев его рядом с Доэни, назвал их «Матт и Джефф», что Викомб-Финч находил оскорбительным.

Капля горького никотина вспузырилась из черенка трубки, обжигая его язык. Викомб-Финч вытер нарушившую порядок частицу белым льняным платочком, который, как он запоздало заметил, был со дна ящика, то есть одним из тех, которые его жена Хелен постирала перед тем, как… Он переключил свои мысли на другую волну.

Он знал, что за стенами маленького кабинета утро было наполнено холодной туманной серостью, и все удаленные предметы терялись в текучей размытости. «Утро Озерной Страны», как называли его местные жители.

Телефон перед ним стоял, как пресс-папье, на разбросанных бумагах — рапортах, докладах. Он смотрел на бумаги, покуривая, и ждал. Телефонная связь между Ирландией и Англией была не слишком удовлетворительной даже при самых хороших условиях, и он научился быть терпеливым, регулярно обмениваясь информацией с Доэни.

Телефон зазвонил.

Он приложил трубку к уху, отложив курительную трубку в пепельницу.

— Викомб-Финч слушает.

Отчетливый тенор Доэни был узнаваем, даже несмотря на плохую связь, дающую сильный шум и отчетливые щелчки. «Много слушателей», — подумал Викомб-Финч.

— А, это ты, Уай. Проклятая телефонная связь сегодня утром даже хуже, чем обычно.

Викомб-Финч улыбнулся. Последний раз он встречался с Доэни на лондонской конференции по межотраслевому сотрудничеству. Веселый парень с широко поставленными голубыми глазами обладал первоклассным научным умом. Но только во время этих регулярных телефонных разговоров им удалось сформировать то, что Викомб-Финч мог назвать деловой дружбой.

— Дое и Уай.

Они перешли на эти фамильярные обращения после третьего сеанса связи.

— Я убежден, что телефон был создан для того, чтобы научить нас терпению, Дое, — сказал Викомб-Финч.

— Сожми губы, и все такое прочее, да? — сказал Доэни. — Ну ладно, что нового, Уай?

— У нас тут сегодня утром прибывает новый правительственный консультант для проверки наших успехов, — сказал Викомб-Финч. — Я знаю этого парня — это Руперт Стоунер. В науке не слишком хорошо разбирается, но зато прекрасно знает, когда ему хотят втереть очки.

— Стоунер, — сказал Доэни. — Я слышал о нем. Политик.

— Да, до мозга костей.

— Что ты можешь сказать ему?

— Чертовски мало. Подчищаем хвосты, вот что мы делаем. Упорное корпение, которое со временем принесет плоды, но пока никаких больших прорывов, которые нужны Стоунеру и его людям.

— А что эти четверо новичков, которых у тебя прибавилось? Этот американец, Бекетт, — я слышал, это он додумался, как Безумец распространил свою заразу.

— Блестящий парень, несомненно. Я оставил их всех четырех в одной команде. В том, как они работают вместе, что-то есть. Я бы, может, и не назвал этот способ революционным, однако это одна из тех счастливых групп, которые зачастую делают большие открытия.

— Расскажи это Стоунеру.

— Он уже знает. Я надеялся, что, может быть, ты дашь мне какой-нибудь лакомый кусочек, которым мы сможем поделиться с ним, Дое.

Помолчав мгновение, Доэни сказал:

— Мы ведь не скрываем от тебя слишком многого, правда, Уай?

Викомб-Финч распознал это начало, часть тонкого кода, который он с Доэни выработал между строк. Он означал, что у Доэни что-то есть, нечто «горячее», но его начальству может не понравиться, если он расскажет это, но это не имело бы значения, если Викомб-Финч даст понять, что уже знает это.

— Я надеюсь, ты даже и пытаться не будешь, — сказал Викомб-Финч, подхватывая свою роль. — Видит Бог, я не люблю пользоваться шпионами, и уверяю тебя, Дое, что мы с тобой совершенно откровенны.

Смех Доэни затрещал в телефонной трубке. Викомб-Финч мягко улыбнулся. Что же там, черт возьми, есть у Доэни?

— Ну что ж, — сказал Доэни, — это правда. У нас, может быть, появится сам О'Нейл.

Викомб-Финч воспользовался длинным всплеском шумов на линии и резко переспросил:

— Что? Я не слышал этого.

— Безумец. Он может оказаться у нас, здесь.

— Вы задержали этого парня, проводите допросы и всякое прочее?

— Ради Бога, конечно, нет! Я отправил его длинной дорогой в наш центр в Киллалу. Он пользуется именем Джон Гарреч О'Доннел. Называет себя молекулярным биологом.

— Насколько вы уверены? — Викомб-Финч почувствовал, как у него забилось сердце. Неизвестно, кто может подслушивать этот разговор. Очень опасно. Доэни должен ответить на этот вопрос очень правильно.

— Мы не уверены полностью, Уай. Но должен сказать тебе, у меня от него волосы встают дыбом. Мы повесили на него одного из наших лучших людей и, кроме того, священника на случай, если он захочет исповедоваться, а также бедного, потерявшего всех близких мальчика, чтобы он постоянно имел перед глазами результат того, что он совершил.

Викомб-Финч медленно покачал головой.

— Дое, ты ужасный человек. Ты все это подстроил.

— Я воспользовался ситуацией, в которой мы оказались.

— Все равно, это было с твоей стороны чертовски умно, Дое. Совесть — это подходящий ключ к этому парню, если мы можем верить описанию, которое передали американцы. Боже мой! Это все надо обдумать. Признаюсь, я сомневался, когда наши мальчики от «плаща и кинжала» сказали мне об этом.

— Мы не слишком надеемся, но это кое-что для твоего Стоунера.

— Он, наверное, уже знает. Я советую тебе быть очень осторожным, Дое. У О'Нейла могут быть в запасе какие-нибудь новые неприятности… то есть, если это Безумец.

— Белые перчатки, мы так и подходим к этому.

— Чертовски мутная вода, Дое.

Это было напоминание о шутке, которой они обменялись на конференции: мутная вода — самая плодородная для нового урожая.

Доэни немедленно подхватил шутку.

— В самом деле, прямо кипит. Я дам тебе знать, если она станет еще более мутной.

— Американцы, безусловно, оказывают помощь?

— Мы не сообщили им ничего из очевидных соображений, Уай. Перед этим они переслали нам кое-какие материалы… на всякий случай, но они сильно урезаны. Нет отпечатков пальцев, зубной карты. Они сваливают все на Панический Огонь, и, может быть, это правда.

— А если этот… О'Доннел, ты говоришь? Если он действительно тот, за кого себя выдает?

— Мы собираемся устроить ему моральную пытку: третья степень, и все будет сводиться к одному — он должен дать нам новый блестящий подход для исследований.

— Тройной подход? А, ты имеешь в виду случай, если он действительно О'Нейл, и ты не сможешь доказать это.

— Вот именно. Он может дать нам настоящий ключ, попытаться искусственно увести в сторону или совершить диверсию.

— Или прямой саботаж.

— Все верно, как на духу. — В разговор вторгся взрыв шумов, болезненно громкий. Когда он утих, было слышно, что Доэни говорит: — …делает группа Бекетта.

Викомб-Финч посчитал это вопросом.

— Я думаю, парень, на которого стоило бы посмотреть — это тот лягушонок, Хапп. Совершенно запутанная голова. Он скармливает идеи Бекетту, как будто даже играет Бекеттом, использует его вместо персонального компьютера.

— Чтоб мне провалиться! Как говорите вы, бритты.

— Ничего мы такого не говорим, ты, ирландский картофелеед.

Они усмехнулись. Это слабоватые оскорбления, подумал Викомб-Финч, недостаточные, чтобы обмануть слушателей, но это стало у них теперь почти ритуалом, который означал, что они подошли к концу разговора.

— Если мы когда-нибудь снова встретимся лицом к лицу, я расплющу тебе уши своей тростью — если смогу найти подходящую, — сказал Доэни.

По левой щеке Викомб-Финча скатилась слеза. Стереотипы появляются, чтобы над ними смеяться, но можно ли их игнорировать? Может, они играли в эту игру, чтобы не забывать ошибки прошлого — зонтик против трости, нелепость против нелепости. Викомб-Финч вздохнул, и ему показалось, что он услышал эхо этого вздоха от Доэни.

— Я нарисую перед Стоунером картины сахарных фей из Ирландии, — сказал Викомб-Финч, — но этот твой О'Доннел, по-видимому, просто тот, кем он себя называет.

— Молекулярный биолог — это молекулярный биолог, — сказал Доэни. — Мы бы воспользовались услугами даже самого Иисуса, Марии и святого Иосифа, если бы они у нас появились.

— У О'Доннела есть какие-нибудь документы? — спросил Викомб-Финч, как только эта мысль пришла ему в голову.

— Тот дубиноголовый, который командовал отрядом, встретившим его, выбросил его паспорт.

— Выбросил?

— Через плечо в море. Теперь исследовать нечего, чтобы определить, подделка ли это.

— Дое, я думаю, иногда мы становимся жертвами зловредной судьбы.

— Будем надеяться, что для равновесия существует и доброжелательная судьба. Может быть, это группа Бекетта.

— Кстати, Дое, Бекетт и его люди думают, что теория замка-молнии, наверное, путает нас, заводит на боковую тропинку в саду, так сказать.

— Интересно. Я передам это.

— Жаль, что у нас нет ничего более существенного для тебя.

— Уай, мне только что пришла в голову мысль. Почему бы тебе не свести Стоунера с Бекеттом? Блестящий американец, объясняющий тонкости удивительного научного исследования неинформированному политику.

— Это может быть интересным, — согласился Викомб-Финч.

— Это может даже зажечь какие-нибудь новые идеи у Бекетта, — сказал Доэни. — Это иногда происходит, когда объясняешь что-нибудь несведущим людям.

— Я подумаю над этим. Бекетт, если разойдется, бывает довольно красноречивым.

— Я бы хотел сам поговорить с Бекеттом. Не мог бы он присоединиться к нам во время одного из таких разговоров?

— Я устрою это. Хаппа тоже?

— Нет… только Бекетта. Может быть, Хаппа позднее. И пожалуйста, подготовь его к тому, что это будет глубокий допрос, Уай.

— Как я сказал, он вполне красноречив, Дое.

Некоторое время между ними была тишина, заполненная шумами, потом Викомб-Финч сказал:

— Я составлю рапорт об их идеях, связанных с теорией замка-молнии. Мы сразу же пошлем его тебе по факсу. В этом может что-то быть, хотя я особенно не надеюсь.

— Бекетту нужно, чтоб ему возражали, да?

— Это хорошо настраивает его. Не забудь это, когда будешь разговаривать.

— Его можно разозлить?

— Никогда не подает виду, но немного есть.

— Отлично! Отлично! Я покажу ему, на что я способен в травле американцев. А что касается этого вероятного Безумца, я дам тебе знать, если вода станет еще мутнее.

Викомб-Финч кивнул. Совершенно мутная вода будет, конечно, означать, что они убедились в том, что этот человек — О'Нейл. Он сказал:

— Еще один момент, Дое. Может оказаться, что Стоунер прибывает с тем, чтобы уволить меня.

— Если он это сделает, то передай ему, что он может обрезать телефонные провода.

— Ну вот, Дое. Ты не должен сжигать мосты.

— Я говорю серьезно! Мы, ирландцы, не относимся к вам, бриттам, как к обычным людям. Я не собираюсь тратить время, чтобы наладить еще один контакт в Хаддерсфилде. Так и скажи им.

— У нас ушла всего неделя на то, чтобы перейти к делу.

— В наши дни неделя — это целая вечность. Политики это еще просто не поняли. Это они нуждаются в нас, нам они не нужны.

— О, я думаю, что нужны, Дое.

— Мы останемся вместе, Уай, или все это проклятое сооружение рухнет. Передай Стоунеру, что я так сказал. Ну, до следующего раза?

— Как скажешь, Дое.

Викомб-Финч услышал щелчок прерванного соединения. Шум прекратился. Он положил трубку на место и глядел на свою холодную трубку рядом с телефоном. Что ж, слушатели получили сообщение.

«Доэни, конечно, на свой лад прав. Ученые заварили эту ужасную кашу. Во всяком случае, сделали свой вклад, этого нельзя отрицать. Плохая связь, плохое взаимопонимание с правительствами, невозможность воспользоваться той силой, которая у нас была, и даже разглядеть действительный характер силы. Когда мы делали ход, мы играли в те же самые старые политические игры».

Он взглянул на стену, заполненную книгами, не видя их. Что, если там в Ирландии действительно Безумец О'Нейл? Если можно будет придумать способ использовать его, то Доэни достаточно хитер, чтобы найти этот способ. Но спаси нас Бог, если не те, кому надо, узнают об этом «по ту сторону».

Викомб-Финч помотал головой. Хорошо, что этот человек в руках у Доэни. Он поднял трубку и снова зажег ее, думая об этом. До этого момента он не замечал, насколько сильно он стал верить в хитрые методы Доэни.

Глава 31

Если существует принцип, который был бы понятней прочих, то он заключается в следующем: в любом занятии, правительственном, или просто торговле, кому-то надо доверять.

Вудро Вильсон

«Все это время с проклятым янки, и никакой зацепки!» — думал Херити.

Был полдень, и они тяжелым шагом поднимались из следующей неглубокой долины, мальчик и священник шли несколько впереди. После драки в бане мальчик стал еще более замкнутым, его молчание еще углубилось. Отец Майкл смотрел неодобрительно. Все это было виной Херити.

— Все это вина этого проклятого янки!

— А священник ничуть не помогает.

— Янки устроил это нам — сделал из Ирландии гетто.

Херити никогда не считал себя сверхпатриотом — только типичным ирландцем, переживающим за столетия английской тирании. Он чувствовал племенную лояльность к своим людям и своей земле, родство душ. «В ирландской земле есть какая-то притягательная сила», — думал он. Это была память, которая жила в самой почве. Она помнила, и так было всегда. Даже если здесь не останется больше людей, все равно здесь что-то будет, сущность, которая расскажет, как когда-то по этой дороге прошли гэлы.

Отец Майкл беседовал с янки, не пытаясь его прощупать и не делая всего возможного, чтобы выяснить, не маска ли это, которую носит этот человек, скрывающая самого Безумца. Затаив черные мысли, Херити слушал.

— Теперь встречается больше развалин, — сказал отец Майкл. — Вы заметили?

— Разрушение, как видно, — сказал Джон. — Однако много еды.

— Больше таких, которые сами разваливаются. Мы утратили живописность, которую иногда действительно имеют крупные руины. Теперь… это просто гора мусора.

Они замолчали, проходя мимо еще одного сгоревшего дома, стены которого одиноко стояли напротив дороги. Пустые окна выставляли напоказ обгорелые лохмотья занавесок, похожие на израненные веки.

«Кто-нибудь ответит за это», — думал Херити.

Он ощущал древнюю память Ирландии, острую, как стрела. Оскорби ее, и однажды ты почувствуешь удар и увидишь, как из раны брызнет твоя жизнь.

Потом они поднялись на вершину холма и остановились отдышаться, глядя вперед на длинный изгиб следующей долины, уходящий в туман у подъема, где с черных скал каскадом изливался поток, который оставлял в воздухе след в виде влажной занавеси, скрывавшей дальние холмы. Где-то поблизости прокудахтала курица.

Херити повернул голову, заслышав шум воды; здесь был ручей или родник.

— Я слышу звук воды, — сказал Джон.

— Мы могли бы немного отдохнуть и перекусить, — сказал отец Майкл.

Он подошел к обочине, где высокая трава покрывала длинный склон, спускающийся к деревьям. Найдя в каменной стене удобное место, он перебрался на другую сторону и сделал несколько шагов по траве. Мальчик перепрыгнул через стену и присоединился к священнику.

Джон бросил взгляд на небо. Облака прибывали, заполняя западную сторону горизонта. Он посмотрел на Херити, который махнул ему рукой, приглашая присоединиться к священнику с мальчиком. Джон взобрался на стену, перед тем, как спрыгнуть вниз, остановился и посмотрел в открывшееся перед ним поле. В ландшафте бросались в глаза серые каменные изгороди среди зеленых прямоугольников с редкими домиками, черными и без крыш. Он услышал, как Херити перебрался через стену и встал рядом с ним.

— В этом еще осталась какая-то красота, — сказал Херити.

Джон посмотрел на него, затем снова обратил взгляд на раскинувшийся вид. Редкий туман превращал предметы, находящиеся на недалеком расстоянии, в приглушенные пастельные картины: чередующиеся луга, среди которых извивалась река, на дальнем берегу которой стояли высокие деревья и более темная растительность.

— Вас не мучит жажда, мистер О'Доннел? — спросил Херити. При этом, однако, он глядел на отца Майкла.

— Я бы не отказался глотнуть холодной родниковой воды, — согласился Джон.

— Я думаю, что вы не знаете, что такое жажда, — сказал Херити. — Стаканчик холодного «Гиннесса» со стекающей через край пеной, белой, как трусики девственницы. Вот вид, способный вызвать жажду у мужчины!

Отец Майкл и мальчик зашагали к деревьям, виднеющимся за лугом.

— Я слышал, как вы со священником рассуждали о развалинах, — сказал Херити. — Это даже не развалины. Полный упадок! Вот вам подходящее слово. Надежда, наконец, умерла.

Священник с мальчиком остановились, не дойдя до деревьев, у выхода гранитных пород. Глядя им вслед, Херити сказал:

— Прекрасный человек, священник. Вы согласны, мистер О'Доннел?

На этот неожиданный вопрос Джон почувствовал, как в нем начал подыматься внутренний О'Нейл. Его охватила паника, затем она перешла в приступ гнева.

— Остальные страдали так же, как и вы, Херити! Не вы один!

От прилива крови лицо Херити потемнело. Губы его сжались в тонкую линию, а его правая рука двинулась к пистолету под курткой, но, поколебавшись, он вместо этого поднял ее и поскреб щетину на подбородке.

— Теперь ты нас выслушаешь? — спросил он. — Мы как двое близнецов в…

Он оборвал фразу, остановленный громким звуком выстрела, раздавшимся внизу. Одним движением Херити сбил Джона с ног и повалил в траву, потом откатился в сторону, засунув руку в рюкзак, и, еще не перестав катиться, уже держал в руках небольшой автомат и заползал под укрытие гранитных валунов. Здесь он остановился, наблюдая за деревьями внизу. У него за спиной Джон прислонился к холодному камню.

Джон выглянул со своей стороны валуна, ища глазами священника и мальчика. Ранены ли они? Кто стрелял и в кого? Внизу под ними хрустнула ветвь, и из-под кустов показалось голова отца Майкла с бледным лицом и без шляпы. Лицо его выглядело белой кляксой с выпученными глазами на коричнево-зеленом фоне, и на бледной коже его лба ясно виднелся шрам-метка. Священник в упор глядел на Джона.

— Спрячь голову! — сказал Херити. Он втащил Джона назад под защиту камня.

— Я видел отца Майкла. Кажется, у него все в порядке.

— А мальчишка?

— Его я не видел.

— Запасемся терпением, — сказал Херити. — Это был выстрел винтовки. — Он прижал автомат к груди и откинулся назад, осматривая каменную стену над ними, отделяющую их от дороги.

Джон посмотрел на оружие в руках Херити.

Заметив интерес Джона, Херити сказал:

— Отличные автоматы делают евреи, не так ли? — Внизу, под ними, раздалось шуршание травы, и он резко обернулся.

Джон поднял глаза и увидел отца Майкла, который смотрел на них сверху вниз. Черная фетровая шляпа снова прикрывала его меченый лоб.

Херити поднялся на ноги и посмотрел на деревья за спиной священника.

— Где мальчишка?

— В безопасности за камнями, там, среди деревьев.

— Только один винтовочный выстрел, — сказал Херити.

— Наверное, кто-то застрелил корову или свинью.

— Или застрелился сам, что более распространено в наши дни.

— Вы человек, полный зла, — сказал отец Майкл. Он указал на автомат. — Где вы взяли это ужасное оружие?

— Это отличный автомат «узи», который сделан умными евреями. Я снял его с мертвого человека, отец Майкл. Разве не так мы достаем большую часть вещей в наше время?

— И что вы собираетесь с ним делать? — спросил отец Майкл.

— Воспользоваться, если возникнет необходимость. Где именно вы оставили мальчика?

Отец Майкл повернулся и указал на серое пятно, проглядывающее между деревьями и гранитными валунами, частично закрытыми наступающими кустами можжевельника.

— Мы спустимся туда по одному, — сказал Херити. — Я пойду первым, затем мистер О'Доннел, затем вы, святой отец. Оставайтесь здесь, пока я не крикну.

Низко пригнувшись, Херити выскочил из-за камней и, петляя, побежал вниз по склону к зарослям. Они видели, как он нырнул в следующую группу валунов, а затем он крикнул:

— Делайте точно, как я!

Джон выскочил из-за валуна и помчался вниз по склону, чувствуя себя открытым и незащищенным, — налево, направо, налево и в просвет между камнями, где он заметил пригнувшегося мальчика, съежившегося в голубой куртке. Херити не было и следа. Мальчишка смотрел на Джона безучастнымвзглядом.

Снова раздался звук шагов, и к ним присоединился отец Майкл, который обнял мальчика рукой, как бы защищая его.

Потом снова появился Херити, вышедший быстрым шагом из глубины деревьев. Тяжело дыша, он присоединился к ним в укрытии, держа наготове автомат, прижатый к груди.

— Вы трое останетесь здесь, пока я осмотрю территорию ниже нас, — сказал Херити. — Это было глупо, святой отец, то, что вы сделали — прогуливаться по открытому месту после такого выстрела.

— Если Бог хочет, чтобы я ушел сейчас, он заберет меня тотчас же, — сказал отец Майкл.

— Или вы на это надеялись, — сказал Херити. — Это грех, отец. Помните это. Если вы заигрываете со смертью, то чем же это отличается от намеренного самоубийства?

Отец Майкл съежился.

Херити двинулся, собираясь идти, но Джон придержал его за руку.

— Джозеф.

Херити бросил удивленный взгляд на Джона.

— Я благодарю вас за заботу, — сказал Джон. — Я хочу, чтобы вы называли меня Джоном, но я не откажусь ни от одного слова из того, что я сказал там, наверху. — Он указал подбородком наверх, на холм, где Херити сбил его с ног, чтобы защитить. — Я готов повторить каждое слово.

Херити улыбнулся.

— Конечно, янки!

Сказав это, он вынырнул из-за скального укрытия и побежал, пригнувшись, вниз, в заросли. Они услышали треск ветки, потом настала тишина.

— Странный человек, — сказал отец Майкл.

Мальчик отделился от священника и выглянул из-за валунов.

— Эй! Сиди внизу! — сказал отец Майкл. Он втащил мальчика назад.

— Херити действует, как солдат, — сказал Джон.

— Да.

— Где вы с ним встретились?

Отец Майкл отвернулся, стараясь спрятать лицо от Джона, но сделал это недостаточно быстро, и Джон увидел на его лице почти паническое выражение. Что связывало этих двоих — священника и жесткого человека действия?

Отец Майкл сказал прерывающимся голосом:

— Можно сказать, что Бог соединил нас с Джозефом. Причину этого я сказать не могу. — Он опять повернулся к Джону, и выражение лица его опять было собранным.

— А что с мальчиком? — спросил Джон. — Почему он с вами?

— Его дала мне банда бродяг, — сказал отец Майкл. — Их называют цыганами, но они вообще-то не цыгане. Они обращались с ним хорошо. Это они сказали мне о его обете молчания.

— Значит, он может говорить?

— Я слышал, как он кричал во сне.

Мальчик закрыл глаза и уткнул лицо в голубую куртку.

— У него есть имя? — спросил Джон.

— Только он сам может сказать его, а он не говорит.

— Вы не пытались найти его…

— Тихо! — Отец Майкл пристально смотрел на Джона. — Некоторые раны лучше не трогать.

Джон резко отвернулся в сторону, пытаясь справиться с судорожной улыбкой. В его груди возникла боль. Он чувствовал, как О'Нейл подбирается все ближе и ближе к поверхности. Джон закрыл лицо руками, стараясь утихомирить опасное второе «я». Хруст гальки заставил его оторвать руки от лица.

В укрытие нырнул Херити. По лицу его стекал пот, колючки и репейники покрывали нижнюю часть его зеленых штанов. Израильский автомат он прижимал к груди. Он отдышался и сказал:

— За следующей грядой находятся два домика, из обоих идет дым. У них радио, они слушают новости и обсуждают их.

Отец Майкл прокашлялся.

— А какие-нибудь следы… следы…

— Никаких следов женщин, — сказал Херити. — На веревке сушится только мужская одежда. Но аккуратная, оба домика тоже чистые и ухоженные. Я думаю, там только мужчины, которые были хорошо выдрессированы своими женщинами.

— Могилы? — спросил отец Майкл.

— Четыре могилы на лужайке за домиками.

— Тогда, может быть, эти люди приютят нас, — сказал отец Майкл.

— Не так быстро! — сказал Херити. Он бросил взгляд на Джона. — Как думаешь, Джон, ты сможешь пользоваться этим оружием?

Джон посмотрел на автомат, ощущая исходящую от него силу. Он согнул пальцы.

— Пользоваться для чего?

— Я собираюсь пойти к этим домикам в открытую и дружелюбно, — сказал Херити. — А ты будешь прикрывать меня сверху. Там, на гребне, камни и отличная позиция.

Джон посмотрел на священника.

— Я не благословляю это, — сказал отец Майкл. — Церковь достаточно нагрешила, взывая к Господу, чтобы благословлять убийство.

— Я не собираюсь там никого убивать, — сказал Херити.

— Вы хотите провести военную операцию, — сказал отец Майкл.

— А, вот оно что, — сказал Херити. — Я просто еще не готов совершить самоубийство, святой отец. — Он посмотрел на Джона. — Ну так как, Джон?

Джон протянул руки к автомату.

— Покажи мне, как он работает.

— Очень просто, — сказал Херити. Он встал рядом с Джоном, держа автомат. — Это предохранитель. Когда он вот так… — он щелкнул предохранителем, — …все, что тебе нужно сделать — это прицелиться и потянуть за спуск. Он устойчивый, как Кашельская скала. — Херити вернул предохранитель на место и передал автомат Джону.

Джон взвесил оружие на руке. Оно было теплым на ощупь от прикосновения Херити. Вещь, значительно более прямая, чем чума. Может быть, сейчас поднимется О'Нейл-Внутри и начнет убивать с шумной стремительностью? Джон поднял голову и увидел, что Херити испытующе смотрит на него.

— Ты можешь это сделать? — спросил Херити.

Джон кивнул.

— Тогда иди за мной, тихо, как мышь в перине. Священник, вы с мальчишкой оставайтесь здесь, пока мы не позовем.

— Храни вас Господь, — сказал отец Майкл.

— Ну вот! — насмешливо сказал Херити, ухмыляясь. — Он благословил нас в конце концов!

Затем он, нагнувшись, быстро пошел, показывая дорогу. Они спустились в полосу деревьев и последовали по протоптанной в опавшей хвое тропинке, перейдя через тонкий ручеек, бегущий среди черных обломков скалы.

Джон остановился, чувствуя жажду, посмотрел сначала на воду, а затем на Херити.

— Я бы не стал ее пить, — прошептал Херити. — Там, выше, лежит труп. — Он показал вверх против течения ручья. — Он мертв уже, по меньшей мере, неделю и портит воду. — Херити улыбнулся. — У него побывали кабаны.

Джон содрогнулся.

Херити отвернулся. Джон следовал за ним по противоположному склону, медленно продвигаясь сквозь колючий можжевельник. Хвоя под ногами приглушала их шаги. Добравшись до гребня, Херити знаком приказал Джону пригнуться, потом указал вдоль гребня налево, где среди бурых стволов виднелась опора, сложенная из серого камня.

— Оттуда, — прошептал Херити, — у тебя будет отличный вид вниз на их двор. Я подожду, пока не увижу, что ты на месте, потом пойду посвистывая, дружелюбный и открытый, без оружия на виду. Ты понял?

Джон кивнул. Он нагнулся и начал продираться вперед между деревьями, приближаясь к камням снизу. Когда он переполз через вершину, то обнаружил, что может поскользнуться на камнях. Они пахли скальной породой и были еще теплыми от солнца. Он глянул вверх. Скоро стемнеет, а тучи несли дождь. Он медленно выполз на мелкую впадину в камнях, пока его глазам не открылся вид внизу.

Он обнаружил, что смотрит вниз вдоль пологого склона длиной не более ста ярдов на огороженный двор за аккуратным домиком — побеленные стены, две трубы, и из обоих идет дым… во дворе копаются цыплята. Крыша второго домика, несмотря на склон, выглядывала из-за первого, дым шел только из одной из его труб. В отдалении слева виднелся врытый прямо в склон холма коровий хлев. От него исходил запах навоза. Дальше в долине виднелись разбросанные здесь и там обгорелые домики и разрушенные хозяйственные постройки, без всяких признаков жизни. Он снова сконцентрировал внимание на ближайшем домике. От угла здания и до столба на огороженном каменным забором дворе была натянута бельевая веревка. На ней на ветру колыхалась одежда — штаны, рубашки, кальсоны… Доносился слабый звук радио и кудахтанье цыплят.

Вдруг Джон замер, услышав голоса почти прямо под ним, за выходом породы, где трудно было что-то рассмотреть.

— Они нас здесь не увидят, — это был голос мальчика.

— Сколько там в бутылке? — Еще один юный голос.

— Почти целая чашка. — Это снова был первый.

— Ты действительно думаешь, что все из-за этого? — Раздался скребущий звук, потом бульканье, за которым последовал припадок кашля.

— Уфф! Ну и дрянь!

— Она сказала, что это выпивка, Берг, и теперь она умерла.

— Это все глупые штуки взрослых!

Что-то потерлось о камни ниже Джона. Он затаил дыхание.

— Взрослые никогда не знают, чего хотят!

Тут внизу наступила долгая тишина, во время которой Джону казалось, что его сердце бьется слишком громко. Он не смел двинуться. Он мог зацепиться за камень и напугать ребят, а они предупредят взрослых в домиках. Он двигал только глазами, стараясь обнаружить Херити и удивляясь, где тот может быть.

— Я рад, что ты со своим папой пришли и поселились во втором доме, Берг. — Это был первый ребенок.

— В городе было плохо.

— Много стреляли?

— Да.

— Здесь тоже. Мы прятались в пещере.

Они снова замолчали.

«Почему Херити задерживается?» — удивлялся Джон. Его грудь болела при дыхании.

— Ты помнишь, что случилось с твоей мамой?

Это был первый ребенок.

— Да.

— Я скучаю по своей. Иногда я думаю, что лучше бы я пошел на небо и был с ней. Мой папа теперь невеселый.

— Мой пьет эту дрянь.

— Я знаю.

— Ну, как тебе эта выпивка?

— Я думаю, мне от нее станет плохо.

— Нет, ты не выпил ее слишком много.

— Тес!

Под укрытием Джона наступила тишина.

Тогда он услышал: Херити пел о своей Черной Розалин, красивый тенор приближался к домикам внизу.

— Кто-то идет! — Это был первый ребенок, произнесший фразу хриплым шепотом.

— Чужой. Я его вижу.

Мужской голос позвал из ближайшего домика:

— Берг-Терри!

— Мы будем откликаться? — Это был второй ребенок.

— Нет! Стой здесь. Если это неприятности, то здесь нам будет безопаснее.

— Чужой один.

Херити громко крикнул снизу:

— Эй, в домиках! Есть кто нибудь дома?

Мужской голос ответил:

— А кто спрашивает?

— Я Джозеф Херити из Дублина. Со мной священник и мальчишка, а также американец, который считает себя спасителем Ирландии. У вас найдется еда и кров для усталых путников?

Мужчина в доме закричал:

— Подойди поближе и дай взглянуть на тебя.

Херити шагом приблизился на расстояние нескольких метров к задней двери ближайшего домика. Он поднял руки и повернулся кругом, показывая, что он не вооружен. Джон заметил движение ствола в открытом окне дома, но выстрел не последовал.

— Ты сказал, что с тобой священник? — спросил мужчина в доме.

— Да. Это отец Майкл Фланнери из Мейнута, лучший священник из всех, кто когда-либо носил сутану. А я вижу над вашей дверью крест, который говорит мне, что здесь нет тех, кто ненавидит священников.

— У нас есть могилы, которые нуждаются в благословении, — сказал мужчина в доме, понизив голос.

— Конечно, и отец Майкл будет счастлив сделать это, — сказал Херити. — Могу я крикнуть, чтобы он присоединился к нам?

— Да… и добро пожаловать.

Херити обернулся и крикнул, сложив руки рупором:

— Отец Майкл! Вы все можете выходить. Передайте американцу.

Джон начал подниматься, но, услышав последние слова, замешкался. Что-то не в порядке, там, внизу? Ведь Херити знает, что Джон его и так слышит.

С широкой улыбкой на лице Херити подошел к двери домика, которую открыли изнутри. Он протянул руку.

— Джозеф Херити хотел бы узнать ваше имя, сэр.

— Терренс Гэннон, — сказал мужчина в доме. Он протянул Херити толстую руку.

Херити ухватил эту руку и выдернул Гэннона из дома, отбив ствол ружья в сторону, бросил мужчину на землю и отнял у него оружие. Гэннон растянулся во весь рост на дворе, пистолет Херити был нацелен на его голову.

— Все в порядке! — крикнул Херити в открытую дверь. — Одно ваше движение, и я отстрелю бедному Терри Гэннону голову. А на случай, если вы захотите пожертвовать им, мой друг американец сидит на гребне холма с пулеметом.

Из домика, подняв руки, вышел худой пожилой мужчина с седыми волосами, одетый в нижнюю рубаху и коричневые шерстяные штаны на зеленых подтяжках.

— Хорошо, — сказал Херити. — Вы двое будете лежать здесь вниз лицом. — Он поднял ружье и перебросил его через ограду.

Когда мужчины растянулись на земле перед дверью, Херити поднял голову к наблюдательному пункту Джона.

— Ты слышал, как он кричал, янки! Здесь есть еще люди.

— Только два маленьких мальчика, — сказал Гэннон приглушенным голосом.

— Они на камне прямо подо мной, — крикнул Джон, — и здесь они останутся.

— Великолепно! — крикнул Херити. Повернув пистолет наизготовку, Херити вошел в дом. Вскоре он вышел и, обойдя кругом, прошагал к другому дому. Раздался звук пинком открываемой двери, и через мгновение Херити появился снова, толкая перед собой подростка, лицо которого было бледной маской ужаса, обрамленной неряшливо висящими черными волосами.

— Это все! — крикнул Херити. — Этот сидел внутри и играл со своими руками! Какой стыд! — Херити громко засмеялся.

Джон встал, видя, что отец Майкл с мальчиком выходят из-за деревьев справа в отдалении и идут по узкой дороге. Отец Майкл радостно помахал рукой, потом остановился, увидев Херити, поднимающего винтовку с земли, и двух мужчин, все еще лежащих у двери.

— Эй, что ты наделал, Джозеф Херити? — задал вопрос отец Майкл.

— Я просто убедился, что мы не войдем прямо в осиное гнездо, отец. — Он посмотрел на мужчин, лежащих на земле. — Вы и ваш друг можете теперь встать, мистер Гэннон. И я умоляю вас простить мою подозрительность.

Гэннон поднялся на ноги и отряхнулся, затем помог встать второму мужчине. Гэннон был плотным мужчиной с длинными черными волосами. У него был широкий подбородок и большой рот с толстыми губами. В его глазах, когда он смотрел на Джона, казалось, отражалось безнадежное крушение надежд.

Джон перегнулся через край скалы и заглянул во впадину под ней.

— Вы, ребята, выходите. Никто не сделает вам ничего плохого.

«Это правда», — думал Джон. О'Нейл-Внутри ушел в какое-то тихое место, довольствуясь наблюдением и наслаждаясь плодами своей мести.

Два светловолосых мальчика — один лет десяти, а другой немного моложе — вышли из-под скалы и глазели на Джона.

— Кто из вас Берг? — спросил Джон.

Младший поднял руку.

— Ну что ж, Берг, — сказал Джон, — если в этой бутылке что-нибудь осталось, то я буду благодарен, если ты отнесешь ее в дом.

Глава 32

Человеческие общества редко бывают приспособлены к планированию на длительный срок вперед и не хотят думать в масштабе целых поколений. Нерожденные, незачатые не имеют права голоса в текущих делах. Мы приспосабливаем наши исследования к ближайшим убеждениям, наши проекты — к безотлагательным желаниям. Где же голос тех, кто еще только будет? Без этого голоса их не будет никогда.

Финтан Крейг Доэни

После ленча прошло полчаса, до ужина было еще слишком долго. Стивен Броудер шагал взад и вперед по комнате со стальными стенами, в которой они с Кети были заключены, видя, как она сидит в углу и читает, и понимая, что она знает о его беспокойстве.

Ее живот заметно увеличился — свидетельство формирующегося там ребенка. А Пирд все еще не нашел священника!

Броудер знал, что произошло в Мейнуте, но ведь должен же во всей Ирландии быть хоть один достойный доверия священник. Настоящий священник. Он знал, что в округе было достаточно фальшивых и что Пирду и его людям приходится быть осторожными, но где-то просто должен найтись священник, который поженит двух узников чумы.

Он остановился у маленького стола, где разложил некоторые свои книги и стопку рапортов о продвижении исследований чумы. Может, ему начать расчищать этот беспорядок и готовить стол к ужину? Нет. Слишком рано.

Пирд и его коллеги переслали внутрь небольшой факс-аппарат, полагая, что это ослабит напряжение в камере. Он регулярно выдавал копии рапортов, которые поступали из различных исследовательских центров. Из этих рапортов Броудер составил картину работы во всем мире. Он представлял себе бесчисленные фигуры в белых халатах, тщательно разделяющие поколения культуры, инкубационные камеры, строго отрегулированные на температуру тридцать семь градусов по Цельсию, нетерпеливое ожидание в течение обязательных двух дней инкубации каждой пробы.

— А я заперт здесь. Приборов нет. Только эти проклятые книги и эти глупые, раздражающие доклады. Что я могу сделать для того, чтобы помочь?

Неужели Пирд намеренно придерживает священника, как обвиняет его Кети?

Броудер лениво поднял верхний рапорт со стола — сложенный вдвое лист факс-принтера. Это была копия последних материалов из Хаддерсфилда. Какая в этом польза? Какие-то люди в Англии думают, что теория «замка-молнии» неправильна!

Он позволил себе проиграть в уме эту теорию, зная, что японцы считают ее правильной — две нити спирали, соединенные друг с другом химическими связями, воспроизводят друг друга подобно закрыванию «молнии». Что же здесь неверно? Русским это нравилось. Сам Доэни сказал, что это «полезная концепция». Почему какие-то люди в Хаддерсфилде начали сомневаться в ней?

Он бросил листок обратно на стол.

Чума вторгается в систему ферментации тела. Этот факт ясно прослеживался по всему миру. Очень мало аммиака в бактериальных культурах. Аминокислоты используются как для постройки структуры, так и для получения энергии… однако энергия связана в структурах, которые населяют ферментативные системы. Без ферментов наступает смерть. Которые же системы? Где-то, по-видимому, останавливается функция построения структуры. Ингибируется. Агглютинины не формируются в присутствии антибиотиков.

Структура! Они должны знать структуру!

Чума ингибирует кислородно-углекислый цикл.

Методом простой дедукции они поняли, что строение ДНК у женщин должно где-то явно отличаться от строения у мужчин. Смертельные случаи и тяжелые болезни у гермафродитов только подтверждали этот факт.

Может быть, ключ к этому находится в гормональном аппарате, как утверждают канадцы? Чуме необходима связанная линия передачи «вирус — бактерия». Должна быть необходима. Какова же форма бактериофагоцитного вектора? Существует патоген, способный сопротивляться антибиотикам. Американцы убеждены, что О'Нейл создал разновидность свободной ДНК, которая находит какое-то место в спирали и встраивается в нее.

— Быстро распространяется в среде культуры, — утверждали американцы.

Если они в самом деле ищут патоген чумы, то такой быстрый рост сам по себе вызывает тревогу. Другие, созданные искусственно рекомбинанты, так себя не ведут.

Форма… структура… что же это такое?

Он думал о двойной молекуле, одна цепочка которой обвивается вокруг другой в виде спирали, каждое звено элегантно стыкуется с противоположным, аденин, гуанин, цитозин и тимин, каждый из них задает звено на противоположной цепочке.

«Это похоже на изящный майский шест, — думал Броудер. — Майский шест без центральной стойки, а ленточки удерживаются их перекрестной связью в…»

Броудер замер, представив себе эту картину.

— Что-то не так, дорогой? — спросила Кети.

Он посмотрел на нее безумным взглядом.

— Они правы, — сказал он. — Это не «молния».

Он представил, как спираль взбирается сама по себе, ленточка на ленточку — цепочка из цепочек, замыкающаяся в форму по мере того, как она скручивается.

Броудер начал копаться в бумагах на столе, разыскивая определенную страницу. Он нашел ее и разгладил, изучая.

«Эта вещь похожа на винтовую лестницу, состоящую всего лишь из четырех структурных единиц».

Это были слова кого-то по имени Хапп в Хаддерсфилде, он явно пытался упростить вид ДНК, пытаясь получить исходный пункт для понимания того, что сделал О'Нейл.

«Переносчик РНК и результирующая ДНК могут иметь и другие взаимосвязи. Может быть, это то, что имеет в виду Безумец, когда упоминает о совмещении? Один напротив другого — так тоже можно представить эту взаимосвязь».

Броудер поднял глаза, задумавшись, чувствуя, как Кети наблюдает за ним с беспокойством на лице.

«Майский шест, — думал он. — Скрученный, свернутый спиралью майский шест!»

Точно закодированные команды всего с четырьмя буквами в коде, но группа из четырех букв в любой комбинации дает субструктурную кодовую серию… затем еще одну… еще одну…

«Майский шест! Комбинации!»

Кети отложила книгу в сторону и встала.

— Стивен! Что случилось?

— Я должен поговорить с людьми из Хаддерсфилда, — сказал он. — Где Адриан?

— Он снова уехал в Дублин. Ты разве не помнишь?

— А… да. Ну что ж, могут они подключить меня к линии с нашим телефоном? Кто там, снаружи?

— Только Мун, я думаю. Там у них грипп, и им не хватает людей.

— Мун может это сделать! Он разбирается в электронике. Ты слышала, как он установил подслушивающие устройства в штабе Параса?

Броудер подошел к телефону, стоящему на полке рядом со столом.

— Мун! Эй, там, снаружи! У меня для тебя работа, Мун, и ты единственный во всей Ирландии человек, который может ее сделать!

Глава 33

История английского правления, особенно в Ирландии — это история стравливания одного предрассудка с другим.

Разделяй и властвуй! Британский правящий класс сделал это своим жизненным кредо. А вы, янки, научились этому, когда они нянчили вас на своих коленях!

Джозеф Херити

— Прохвессор философий! — сказал Херити с преувеличенным деревенским акцентом.

Терренс Гэннон только что, после чая из диких трав, вновь подтвердил, что прежде он был преподавателем в Дублинском Тринити-колледже.

Они сидели на жесткой мебели в официальной передней гостиной комнаты верхнего домика. На улице совсем стемнело, погода была облачной, казалось, что вот-вот пойдет дождь, комната освещалась тремя свечами, стоящими на блюдцах. Они придавали традиционной гостиной, с ее фотографиями в рамках и тяжелой деревянной мебелью, призрачный вид.

Разведенный на торфяных брикетах огонь шипел в узком камине, давая мало тепла, но извергая при каждом порыве ветра в трубе клубы едкого дыма. От гэнноновского самогона Херити проявлял некоторые признаки опьянения, тем не менее, когда они вышли наружу, чтобы собрать спрятанное оружие, то оставили кувшин на кухонном столе, а не перенесли спиртное в гостиную. Оружие, ружье и пистолет лежали разряженными на полу у ног Херити.

Голос Херити с той минуты, когда он вошел в гостиную, приобрел напряженность, как у человека, разговаривающего в доме с привидениями. Тем не менее, проверяя, хорошо ли устроились гости, он двигался по-прежнему сохраняя точность движений.

— Когда в Дублине стало невозможно оставаться дальше, мы сбежали сюда, в старое поместье моей семьи, — объяснял он. — Мой шурин приехал из Корка, так как сейчас не то время, когда дети могут оставаться в городе.

Шурин, Вик Мерфи, привез с собой двух уцелевших сыновей, Терри и Кеннета. Две его дочери и домработница умерли перед отъездом. Его жена, старшая сестра Гэннона, умерла при рождении Терри. Семейная история изливалась из узкого рта Мерфи с облегчением, когда он обнаружил, что отряд Херити всего лишь проявил осторожность и не является «одной из этих ужасных банд, которые рыщут в округе».

Джон выбрал низкий стульчик и разместился, прислонившись спиной к одной из стенок камина. Запах торфа был здесь сильнее, но зато кафельные плитки за его спиной излучали тепло.

Отец Майкл с детьми взял фонарь и ушел навестить могилы, расположенные на небольшой, огороженной камнем площадке, ниже по склону.

Мерфи, несколько более пьяный, чем Херити, сидел на кресле-качалке, которое поскрипывало при каждом его движении. У него был довольный вид человека, хорошо поевшего и выпившего, жизнь которого оказалась сегодня не хуже, чем в предыдущий день.

Херити сидел в одиночестве на кушетке в гостиной с автоматом на груди, свисающим с шеи на тонком кожаном ремешке. Он, казалось, был доволен этим мужским хозяйством и полон похвал кулинарному мастерству Гэннона.

У Гэннона не было видно обиды на жесткое вторжение Херити, но в глазах его застыло выражение человека, который никогда не станет больше играть в игру, зная, что наверняка проиграет. Когда Херити забрал у него ружье, оно стояло на предохранителе.

«Этот человек, только и ждет смерти», — думал Джон.

На ужин была свежая свинина и мозги с овощами из кухонного огородика, сваренные с яйцами. Пока Гэннон готовил ужин, Херити с Джоном обошли окрестности домиков и осмотрели хлев.

— Этот взгляд Гэннона, мы называем его «взгляд самоубийцы», — сказал Херити.

— Как случилось, что эти домики уцелели? — спросил Джон, посмотрев на желтый свет в окне кухни Гэннона. Пожар и разрушение, казалось, остановились не меньше чем за милю отсюда. В сумраке пасмурного вечера во всей долине не было видно ни огонька.

— В суматохе наших дней это просто чудо, — сказал Херити тихим голосом.

— Но я не думаю, что это чудо религиозного характера. Может быть, это из-за того, что в доме Гэннона никогда ничего не было сломано. Феи это любят. В этой стране есть странные вещи, что бы об этом ни говорили.

— Мне не нравится этот шурин, — сказал Джон, наблюдая за реакцией Херити на эти слова.

— Мерфи, да! Он хочет выжить любой ценой. Я много раз видел людей такого сорта. Они продадут душу, чтобы подышать воздухом лишние десять минут. Они продадут друзей и украдут корку хлеба у голодного. Да, ты прав, Джон. За этим Мерфи нужен глаз да глаз.

Джон кивнул.

Херити похлопал по израильскому автомату, висящему на ремешке у него на груди.

— Ему понравится мой автомат, этому Мерфи. — Херити снова взглянул на хлев, где в соломе под крышей он спрятал ружье без патронов.

— Они сказали, кто здесь похоронен? — спросил Джон, глядя на площадку с могилами.

— Мать этого маленького Берга, две соседки, укрывавшиеся у Гэннона, и еще здесь была дочь одной из них. Гэннон здесь уже давно. Ты обратил внимание на сад? Он посажен уже давно.

Джон посмотрел на гребень холма, думая о ручье, за которым Херити нашел труп.

— Они знают, кто этот мертвец, там?

— Чужак, они говорят. Но он был убит винтовочным выстрелом.

— И они не могут объяснить тот выстрел, что мы слышали, — сказал Джон.

— Ну не чудеса ли это! — воскликнул Херити. — Их свинья была застрелена из винтовки, а винтовки нет.

— Ты уверен, что свинья была убита именно из винтовки?

— Я внимательно осмотрел ее, когда был в хлеву. Да, ты знаешь, Джон, что мы, ирландцы, научились многим хитрым способам прятать оружие во время английского господства. Я прямо предвкушаю, когда обнаружу и это.

— А оно не может быть в одном из домов?

— Уверяю тебя, что нет, а я — самый лучший специалист по обыскам, которого когда-либо воспитал мой отец. Нет, Джон, оно под хлевом, завернутое в промасленную тряпку и надежно покрытое смазкой. Ты видел, как Мерфи наблюдал за нами из окна, когда мы направились сюда! А с винтовкой будет и пистолет. Мерфи — это человек, которому понравился бы пистолет. Гэннон? Ну что ж, он когда-то был охотником, если я не ошибаюсь.

Херити покачался на каблуках, принюхиваясь, — из открытой двери домика доносились запахи доброй стряпни.

Джон взглянул на автомат на груди Херити, вспоминая ощущение его тяжести в руке и исходящую от него силу.

— Любопытно, как тебе достался этот автомат, — заметил Джон.

— Любопытство! Это то, что сгубило кошку.

— С мертвого человека, ты сказал.

— Это прекрасное оружие было собственностью одного политика из команды Параса в Ольстере, — сообщил Херити. — Каким изысканным джентльменом он был, с маленькими усиками и голубыми шелковыми глазками! Мы знали о нем все, это правда. Он был одним из этих деятелей английских публичных школ, эвакуация которых причинила их прекрасному правительству так много чудесных неприятностей. Этого они бросили, когда пришла чума. Я нашел его, когда он прятался в одном старом амбаре вблизи Россли. Он сделал ошибку, оставив свое оружие, когда вышел накачать воды из колонки. И тогда я проскользнул в амбар, прежде чем он меня заметил.

— Ты сказал отцу Майклу, что он был мертвым?

— Да, сказал. Он же кинулся на меня с садовым резаком! Что мне оставалось делать? — Херити ухмыльнулся Джону и похлопал по автомату. — У него еще был и целый рюкзак патронов к нему.

За ужином Джон наблюдал за Мерфи и Гэнноном, отмечая точность характеристик Херити.

«Как Херити оценивает меня?» — спрашивал себя Джон.

Эта мысль беспокоила его. Он взглянул на Херити, который сидел напротив и деловито уписывал тушеные мозги.

«Он доверил мне автомат».

Джон решил, что это была проверка. По реакции Херити Джон догадался, что проверку он выдержал. Однако все равно с этим человеком нельзя терять бдительность.

Они сидели за длинным столом в кухне — клетчатая красная скатерть, массивные тарелки, вода в высоких стаканах с толстой кромкой. Свинина была сварена с листьями какой-то дикорастущей зелени, что придавало ей терпкий, пожалуй, приятный привкус и заглушало вкус жира. У Гэннона были кулинарные способности человека, который когда-то готовил для удовольствия и не потерял навык.

— Когда-нибудь из вас выйдет отличная жена, — шутил Херити.

Гэннон не реагировал на остроты. Мерфи хмуро глядел на Гэннона, его лицо было стянуто в строгую гримасу, которая становилась улыбкой, когда на него смотрел Херити.

— Ты заметил, Джон, — спросил Херити, жестикулируя своим столовым ножом, — как сгорел пыл ирландца? Я думаю, что сам Безумец мог бы войти прямо в нашу компанию без всякой опасности, покрытый кровью всех этих миллионов людей. Мы только потеснимся за столом и спросим, что он пожелает выпить?

— Это не апатия, — возразил Гэннон. Это было его первое замечание с тех пор, как он подал еду на стол.

Отец Майкл поднял глаза на Гэннона, удивленный резкостью в его голосе.

— Мистер Гэннон собирается почтить нас своим грандиозным мнением, — сказал Херити.

— Слушайте, когда говорит профессор! — отрезал Мерфи.

Именно тогда Гэннон впервые и открыл свою связь с Тринити-колледжем.

— Я знал, что где-то вас видел, — сказал отец Майкл.

— Мы уже перешли за грань апатии, — продолжил Гэннон.

Херити, улыбаясь, откинулся на спинку стула.

— Тогда, может быть, вы объясните нам, прохвессор, что же там, за гранью апатии?

— Женщины ушли навсегда, — сказал Гэннон утомленным голосом. — Женщины ушли, и ничто… ничто (!) не вернет их назад. Ирландская диаспора кончилась. Мы все вернулись домой умирать.

— Должны же где-то быть женщины. — Это сказал старший мальчик, который сидел рядом с отцом.

— И умные люди, такие вот, как мистер О'Доннел, найдут лекарство от чумы, — добавил Мерфи. — Все образуется, профессор. Будьте в этом уверены.

— Когда мы все еще жили в Корке, — сказал Кеннет, — я слышал, что в старом замке Лакен есть женщины — в безопасности и под защитой пушек.

Во время всего этого разговора Гэннон молча смотрел в свою тарелку.

— Много таких рассказов ходит, — согласился Херити. — Я верю в то, что вижу.

— Вы умный человек, мистер Херити, — сказал Гэннон, подняв на него глаза. — Вы видите правду и принимаете ее такой как есть.

— И в чем же заключается правда? — спросил Херити.

— В том, что мы неумолимо движемся к краю, за которым уйдем в небытие. Что за гранью апатии? Та вещь, о которой некоторые из вас думают, что это жизнь, — на самом деле уже смерть.

— Добро пожаловать в Ирландию, янки! — воскликнул Херити. — Есть Ирландия, которую прохвессор только что описал нам. И есть еще Ирландия литературных фантазий. Вы думали, что найдете именно ее, мистер О'Доннел?

Джон почувствовал в груди смятение. Он снова вернулся к легенде, которая до сих пор помогала ему защищаться:

— Я приехал, чтобы помочь.

— Я все время забываю, — сказал Херити. — Что ж, это Ирландия, мистер О'Доннел, то, что вы видите сейчас вокруг вас. Может быть, это единственная Ирландия, которая всегда только и существовала, и она страдает в тысячелетней агонии. Я приглашаю вас посетить ее.

И Херити снова склонился и начал есть.

Гэннон встал, подошел к буфету и вернулся с полным кувшином чистого самогона. Когда он снял крышку, над столом поплыл острый запах алкоголя. Джон уже успел попробовать это пойло из бутылки, которую ребята принесли вниз со склона холма. Он отрицательно помахал рукой, показывая, чтобы Гэннон не наливал в его стакан.

— Ну вот, Джон, — сказал Херити. — Ты откажешься от самогона так же, как и от «Гиннесса»? Не хочешь же ты, чтобы мы пили одни!

— Здесь достаточно людей, чтобы выпить с вами, — сказал отец Майкл.

— И вы среди них? — спросил Херити.

Отец Майкл взглянул на другой конец стола, где неразговаривающий мальчик смотрел на него с тревогой. — Нет… мне не надо, благодарю вас, мистер Херити.

— Вы стали аскетом, святой отец? — спросил Херити. — Вера! Какие ужасные вещи происходят. — Он принял стакан самогона от Гэннона и отхлебнул из него, причмокнув губами в притворном восхищении. — Ах, это, действительно, молочко маленького народца!

Гэннон подвинул сосуд вдоль стола по направлению к Мерфи, который жадно схватил его и налил себе большой стакан.

Снова усевшись за стол, Гэннон посмотрел на отца Майкла.

— У вас есть родственники в этих местах, отец?

Отец Майкл отрицательно помотал головой.

Херити сделал большой глоток самогона, поставил стакан и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Семья? У нашего отца Майкла? Разве вы не знаете, что все священники происходят из выдающихся и больших семей?

Отец Майкл бросил на Гэннона затравленный взгляд.

— У меня есть два живых брата.

— Живых! — воскликнул Херити. — Вы слышали, что сказал прохвессор? Это не жизнь. — Он поднял стакан. — Тост. Дайте мистеру О'Доннелу стакан. Он выпьет с нами.

Гэннон плеснул немного самогона в стакан и подвинул его Джону.

— За проклятую Ирландию! — сказал Херити, высоко поднимая стакан. — Пусть она восстанет из мертвых и поразит дьявола, который причинил нам это зло. И пусть он переживет тысячу смертей за каждую, которую вызвал.

Херити опорожнил стакан и выставил его на стол, чтобы наполнить снова.

— Я пью за это! — сказал Мерфи и выпил свой стакан, затем поднял кувшин со стола и снова наполнил стаканы себе и Херити.

Кеннет, возраст которого Джон оценивал в четырнадцать лет, мрачно посмотрел на отца, с шумом отодвинул стул и встал.

— Я выйду на улицу.

— Сиди здесь, — сказал Херити. Он указал стаканом на стул.

Кеннет посмотрел на отца, который кивнул головой.

Помрачнев, Кеннет снова сел на стул, но не придвинул его к столу.

— Куда ты собирался, Кеннет? — спросил Херити.

— На улицу.

— В хлев, полный мягкой соломы? Мечтать о том, как хорошо было бы поваляться на этой соломе с молодой женщиной, которую сам выберешь?

— Оставьте его в покое, — примирительно сказал Мерфи.

Херити перевел на него взгляд.

— Конечно, мистер Мерфи. Но на улице почти ночь, и мы не нашли ни винтовку прохвессора, ни ваш пистолет, поэтому я хочу держать всех перед глазами. — Херити сделал большой глоток самогона, переводя глаза над краем стакана с Мерфи на Гэннона.

Отец Майкл вмешался:

— Джозеф! Вы плохой гость. Эти люди не желают нам зла.

— Я тоже не желаю им зла, — сказал Херити. — Ни в коем случае, это просто предосторожность против того зла, которого можно избежать, если быть осмотрительным с оружием.

И он снова сделал большой глоток самогона.

Мерфи попытался улыбнуться ему, но смог только скривить губы. Его взгляд был прикован к автомату на груди Херити. Гэннон просто уставился в свою тарелку.

— Мистер Гэннон? — спросил Херити.

Не поднимая глаз, Гэннон сказал:

— Мы достанем остальное оружие после новостей.

— После новостей?

— Сейчас время новостей, — пояснил Гэннон. — У меня есть приемник. Он сзади, в буфете возле раковины. — Он поднялся.

Херити повернулся на стуле, наблюдая, как Гэннон подходит к буфету и возвращается с переносным приемником, который он поставил посреди стола.

— У нас есть запас батареек, — сообщил Мерфи. — Терренс все хорошо продумал, когда приехал сюда.

Гэннон повернул ручку, и в неожиданно затихшей кухне раздался громкий щелчок. Все смотрели на приемник.

Он издавал шум помех, который сменился мягким гудением, затем раздался мужской голос:

— Добрый вечер. Вы слушаете континентальную станцию Би-би-си с нашим специальным выпуском для Великобритании, Ирландии и Ливии. — В голосе диктора слышался итонский акцент. — По нашему обычаю, мы начинаем передачу с молчаливой молитвы, — сказал диктор. — Мы молимся за быстрое окончание этого несчастья, чтобы мир получил новые силы и долгий покой.

Шум радио казался Джону громким, он наполнял пространство вокруг них напоминанием о других людях и иных местах, о многих мыслях, сосредоточенных в молитве. Он почувствовал горечь в горле и окинул взглядом сидящих за столом. Все склонили головы, кроме него и Херити. Последний, встретившись глазами с Джоном, подмигнул.

— Ты заметил последовательность? — спросил Херити. — Великобритания, Ирландия и Ливия. Они могут называть ее первой, но Британия больше не великая.

— Это Би-би-си, — сказал Гэннон.

— А передачу ведут из Франции, — продолжил Херити. — Ни одного англичанина в редакции, хотя я уверен: все они говорят, как преподаватели из Оксфорда. Американцы, французы и пакистанцы, как мне сказали.

— Какое это имеет значение? — спросил Гэннон.

— Это имеет значение, потому что это факт, который не может отрицать ни один разумный человек! Этим янки, и «пакки», и лягушатникам сделали промывание мозгов. В первую очередь Англия, потом уже Ирландия, а потом язычники.

— Да получат наши молитвы скорый ответ, — сказал диктор. — Аминь. — Бодрым голосом он продолжил: — А теперь новости.

Джон слушал с увлечением. Стамбул был охвачен Паническим Огнем. Обнаружены новые «горячие» места. В Африке был назван тридцать один город, Найроби и Киншаса среди них. Йоханнесбург оставался радиоактивными руинами. Во Франции подтверждалась потеря Нима. Толпа в Дижоне линчевала двух священников по подозрению в ирландском происхождении. В Соединенных Штатах все еще пытались спасти «большую часть Нью-Орлеана». Швейцария скрылась за чем-то, что они называли «Лозаннским Барьером», объявив, что оставшаяся часть их страны не заражена.

— Что за великая и славная картина! — воскликнул Херити. — Весь мир становится Швейцарией! Антисептический мир с перинами, мягкими, как юная грудь, да, Кеннет? — Херити смотрел на мальчика, лицо которого густо покраснело.

Джон чувствовал только удивление от размеров пространства, которое было приведено в движение. Последствия были гораздо более внушительными, чем он ожидал, хотя Джон и не мог сказать, каковы были ожидания. Когда он думал об этом, то чувствовал шевеление О'Нейла-Внутри. Он все равно испытывал не раскаяние, а только благоговейный страх перед тем, что Немезида может принять вид национальных катастроф.

Перечень мест, в которые ударила чума, казался бесконечным. Джон понял, что это наиболее важная часть новостей — места, которых надо избегать. «Как близко она подобралась?» Он знал об ограничениях на путешествия — чтобы пересечь большинство границ, требовались специальные паспорта, утвержденные Барьерной командой Объединенных Наций… и границы эти больше не были всего лишь границами стран.

Советский Союз не объявил о новых «горячих» точках, однако данные спутниковых наблюдений, предоставленные Соединенными Штатами, говорили о новых вспышках Панического Огня в юго-восточном регионе, от Омска и почти до Семипалатинска — «во многих городах и деревнях явно видны пожары, однако Омск выглядит нетронутым».

— Так много новых эвфемизмов насилия, — пробормотал Гэннон. Он обвел взглядом стол, будто ища что-то или кого-то, кто здесь не присутствовал. — Неужели Безумец думает, что принесет мир и конец насилия?

Джон опустил взгляд на свои руки. «Стремление к миру никогда не было частью этого», — думал он. Было только страстное желание О'Нейла отомстить. Кто может отказать в этом человеку, потерявшему близких? Джон чувствовал себя как психиатр О'Нейла, понимая его, а не обвиняя и не оправдывая.

В маленькой записной книжке, где делались краткие заметки для рапорта в Дублин, Херити написал этой ночью: «Если О'Доннел — Безумец, то он, по-видимому, ошеломлен размахом несчастья. Знает ли он, как далеко распространится чума? Волнует ли его это? Никаких признаков раскаяния. Никаких указаний на нечистую совесть. Как может он не реагировать, если он О'Нейл?»

В середине передачи было телефонное интервью с доктором Дадли Викомб-Финчем, директором Хаддерсфилдского исследовательского центра в Англии. Викомб-Финч сообщал, что «нет никаких заметных продвижений в поисках вакцины», хотя имеются «многообещающие направления, о которых я надеюсь сообщить позже».

Когда диктор попросил его сравнить эту чуму с «аналогичными историческими катастрофами», Викомб-Финч сказал, что, по его мнению, подобные сравнения бесцельны, добавив:

— Такого массового уничтожения людей не было очень долгое время. Это уничтожение в совершенно новых масштабах, и влияние его на наших потомков — если нам достаточно повезет, и мы будем их иметь — не поддается полной оценке. В простых финансовых терминах — прецедента нет, нет ничего, с чем можно было бы сделать обоснованное сравнение. Что касается людей…

Здесь он просто разрыдался.

Би-би-си позволило этому некоторое время продолжаться, используя ситуацию для эффекта, затем диктор сказал:

— Спасибо, доктор. Мы полностью понимаем вашу реакцию и молим Бога, чтобы ваша глубокая и очевидная эмоциональная позиция лишь усилила вашу решимость в Хаддерсфилдском центре.

— Усилила вашу решимость! — фыркнул Херити голосом, хриплым от самогона. — Английские слезы помогут покончить с засухой.

— Как они только могут думать о финансовых расходах? — задал вопрос Гэннон.

Это была первая искра, близкая к гневу, которую Джон видел у этого человека.

— Игра между Богом и Маммоной была прекращена из-за того, что половина игроков покинула поле, — сказал Херити.

Джон взглянул на отца Майкла и заметил слезы, бегущие по его щекам.В свете лампы его клейменый лоб казался размытой красной полосой.

Диктор Би-би-си закончил передачу еще одной молитвой:

— Простим в сердцах наших все прошлые несправедливости и создадим мир, в котором человечество обретет подлинное братство и милосердие, к которому призывает нас каждая религия.

Эта молитва была передана благодаря любезности Буддийской Заморской миссии из Сан-Рафаэля, штат Калифорния.

Гэннон повернул ручку. Раздался щелчок, и радио замолчало.

— Мы должны экономить батарейки, — сказал он.

— Для чего? — спросил шурин, который говорил невнятно после выпитого. — Слушать эти дрянные новости? Зачем? В этом нет будущего!

Глава 34

Пришли чужие и стали учить нас своим манерам.

Они презирали нас за то, что мы такие, какие есть.

«Залив Галвэй», ирландская баллада

Меньше часа оставалось до делового обеда в малом зале при столовой Белого Дома, и президент Адам Прескотт знал, что у него нет ни малейшего намека на новый подход к их проблемам. Тем не менее, он должен был выглядеть уверенным и целеустремленным. Лидер должен вести за собой.

Он в одиночестве сидел в Овальном кабинете, и история этого места пронизывала все пространство вокруг него. Здесь принимались исторические решения, и что-то от этого, казалось, пропитало эти стены. Стол, находившийся перед ним, был подарен Резерфорду Б. Хейзу королевой Викторией. Картина над камином напротив, кисти Доминика Сера, изображала битву между «Благородным Ричардом» и «Сераписом». Джон Ф. Кеннеди любовался ею с того же самого места. Столик в простенке за ним был заказан и использовался Джеймсом Монро. Кресло под Прескоттом было частью того же заказа.

Прескотт чувствовал себя в кресле, как в тюрьме, его спина болела, несмотря на изысканную форму спинки, найденную Пьером-Антуаном Беланже.

На оправленной в зеленую кожу папке перед ним лежала стопка докладов, их ярлычки были раздвинуты так, чтобы он мог их прочесть и достать нужный документ. Он прочел их все, и они только увеличили его смятение.

«Информация, — думал он. — Какая от нее польза?»

Прескотт считал, что все это несло на себе оттенок напыщенности, автоматически считаясь важным. Если что-то предназначено для глаз Президента, то это должно быть не просто важным, а очень важным. Президентов нельзя беспокоить тривиальными делами.

Информация. Не факты, не данные, не правда. Она была собрана из человеческих наблюдений. Люди что-то видели, или слышали, или почувствовали, и переваренная версия всего этого находила дорогу на этот стол, которым восхищался Резерфорд Б. Хейз.

Прескотт взглянул на ярлычки, выглядывающие из папок с докладами. «Прорывы». Новые районы чумы в средствах массовой информации назывались «горячими точками». Вопрос об эвакуации людей больше не возникал. Куда они пойдут? Чужаки были опасны. Люди, которые долго отсутствовали дома, были опасны. Хорошие друзья, вернувшиеся издалека, больше не были хорошими друзьями. Железнодорожные пути сорваны. Аэропорты засыпаны обломками, чтобы заблокировать взлетно-посадочные полосы. Дороги перекрыты и охраняются вооруженными людьми. Мосты взорваны.

В докладе, лежавшем перед Прескоттом, было сказано, что каждый поворот путепровода и переезды на А-11 из Парижа были обрушены на шоссе мастерски установленными зарядами взрывчатки, а отсутствие транспорта создавало зоны голода. «Маки» вспомнили, чему они научились в прошлую войну, но они забыли, что продукты тоже путешествуют по шоссе.

Во многих местах Соединенных Штатов было не лучше. Люди не смели выбираться на поиски продовольствия, и еда была серьезной проблемой в городах и даже в сельских районах. Нью-Йорк довольствовался тем, что выращивалось вдоль Огненного Барьера, благодаря снижению численности населения и складам, забитым консервами. У Вашингтона, округ Колумбия, по оценкам, было еще два года до затягивания пояса. Они обходились стратегическими запасами, хранившимися на случай атомной атаки, плюс огороды, посаженные на его лужайках и открытых пространствах.

Вашингтон и его кольцо «спальных общин» оставались незараженными благодаря главным образом тому, что генерал Уильям Д. Кеффрон, действуя по своему разумению, установил вокруг города огнеметный кордон, поддерживаемый танками и пехотой с приказом стрелять и жечь нарушителей. После этого он послал отряды смертников против всех зараженных районов, которые он только мог разыскать своим безжалостным методом. Во всех точках въезда были установлены карантинные посты, все они обслуживались женщинами-добровольцами, привезенными по воздуху из региональных тюрем и находившимися под постоянным наблюдением телекамер.

Прескотт вытащил из стопки на столе доклад с ярлычком «Дань» и открыл его.

Странно, что было только одно слово для этого.

Несомненно, это было следствием политики «пустых лодок» Барьерной Команды, которые посылали припасы ирландскому Финну Садалу и английским Пограничным Загонщикам. В то время «пустые лодки» казались хорошей идеей — небольшие самоходные радиоуправляемые катера направлялись Барьерной Командой в Кинсейл, Ноут, Ливерпуль и другие портовые пункты с грузом газет, продовольствия, спиртного, небольшого оружия, боеприпасов, одежды… Простой радиосигнал уничтожал катер, когда он завершал свою миссию.

Финн Садал.

Пограничные Загонщики.

Прескотт содрогнулся, вспомнив некоторые вещи, которые он слышал о методах Финна Садала. Но все же… дань?

Дублин угрожал отозвать Финна Садала с его охранных постов вдоль побережья и предпринять активную попытку заразить другие регионы вне своих границ, если не будут выполнены их требования.

Прескотт просмотрел лежащую перед ним страницу. Ирландия требовала вернуть добычу викингов. Все эти бесценные сокровища из музеев Дании, Норвегии и Швеции должны были быть возвращены и пересланы на управляемых катерах.

«Все богатства, украденные у нас варварами, будут погребены в Армаге», — сказали ирландцы.

Погребены?

Они говорили о планируемой большой церемонии, полной языческих оттенков.

Норвегия и Швеция немедленно дали согласие, однако датчане проявляли нежелание.

«Сейчас они просят это, а что потребуют потом?»

Проклятые жадные датчане!

Прескотт нацарапал пометку на полях страницы: «Сказать датчанам, что они проиграли голосование. Либо они подчинятся, либо мы добьемся этого жестким способом». Он расписался.

Указание должно бы, конечно, быть выражено более дипломатично, но датчане все равно хорошо понимали железные намерения за дипломатическими иносказаниями. Маленькие народы научились распознавать это очень рано.

Требования Англии, на первый взгляд, были даже еще более странными. Хотя поступили они после выступления Ирландии, и в более цивилизованной форме, они были подкреплены аналогичной угрозой.

Библиотеки.

«Когда это время станет всего лишь горьким воспоминанием, мы хотим быть нацией опубликованных сокровищ — книг, манускриптов, карт и религиозных документов, набросков и картин художников. Мы хотим оригиналы, где бы они ни находились. Вам будет позволено сделать подходящие копии».

Его аналитики назвали это «практичным подходом». Цивилизованные нации сначала хорошо подумают, прежде чем жечь такие сокровища… если до этого дойдет. Неприятность была в том, что этот мир не был больше цивилизованным.

Прескотт вернулся к разделу доклада, касающемуся требований Англии, и написал наверху одно слово: «Согласиться». И поставил свои инициалы.

Ливия не присоединилась к этой новой игре, хотя оставался вопрос, есть ли в Ливии вообще централизованное правительство. Спутниковые наблюдения говорили, что страна лежит в развалинах, численность населения резко сократилась… а каким оно было? Три миллиона? Вся Северная Африка представляла собой бойню. Стерилизационные отряды, их называли «новыми СС», подожгли каждый населенный пункт вблизи ливийской границы и по всей земле от Суэца до Касабланки, двигаясь впереди кобальтового барьера, который теперь охватывал обреченную землю.

А что с Израилем?

Прескотт отложил папку с пометкой «Бразилия» в сторону, решив взять ее с собой на обеденное совещание. Северная Африка оставалась главной заботой. Уцелевшие люди скапливались в Чаде и Судане, намерения их были очевидны. Вот-вот начнется новый «джихад».

«Нейтронные бомбы! — думал Прескотт. — Это единственное решение».

Этот регион не входил в область, объявленную О'Нейлом вне закона. И какая в этом разница теперь, запретил ли О'Нейл атомное оружие в Ливии? Эта нация больше не существовала.

Диктор в последних новостях предыдущей ночью не обладал спутниковой информацией, но, конечно, слышал о ней.

«Из этой страны мы получаем только ужасающую тишину».

Прескотт отложил папку о дани в сторону и хмуро смотрел на раздвинутые ярлычки — слова на бумаге. Может ли что-нибудь из всего этого действительно показать размах катастрофы?

У Китая, по-видимому, назрела проблема с Индией, но оставался еще и резкий раскол между Китаем и Советами. Это должно быть ключевым вопросом во время сегодняшнего рабочего совещания. Он посмотрел на часы: еще полчаса. Война на Дальнем Востоке была бы окончательной катастрофой — беженцы, потеря централизованного руководства, никакой возможности установить строгую систему наблюдения и карантина при перемещении больших групп населения.

Президента охватило чувство хрупкости человеческих условий. В груди его что-то сжалось, дыхание стало коротким и быстрым. Ярлыки на докладах зажили собственной жизнью, буквы стали большими и пылающими. Каждый ярлычок вызывал к жизни новый потенциал истребления.

«Денвер… Улан-Батор… Перон… Омск… Тсемпо… Уганда…»

Тугой комок в груди постепенно исчез. Он подумал, не вызвать ли ему врача, но очередной взгляд на часы сказал ему, что времени до начала обеденного совещания не осталось. По-видимому, проблема с сахаром в крови.

Его глаза уперлись в папку: «Вопрос успеха».

Да, это одна из самых серьезных забот. Какую гарантию они имеют, что Ирландия или Англия поделятся каким-либо открытием? Что, если они найдут вакцину и будут шантажировать остальной мир? А если этот Безумец О'Нейл действительно скрывается в Англии или Ирландии…

Этот вопрос необходимо поднять за обедом. И агентов, которых они смогли внедрить в эти страны, явно недостаточно. Должны быть найдены другие средства наблюдения.

Прозвучал сигнал под столом: два настойчивых звонка. Они, наверное, уже стоят снаружи и ждут.

Опершись обеими руками о стол, он тяжело поднялся на ноги. Уже стоя, он почувствовал, как лента мучительной боли опоясывает его грудь. Комната заколыхалась, как подводная сцена, вихрем кружась вокруг него все быстрее и быстрее. Он услышал отдаленный шипящий звонок, который заполнил его сознание. Ощущения падения не было, только прилив благословенного забвения, который унес с собой страх и боль, и еще вид маленького столика рядом с его столом, рифленая, оправленная в бронзу деревянная ножка с глубокой царапиной в том месте, где одна из шпор Эндрью Джексона зацепилась за красное дерево.

Глава 35

Насилие и благочестие несовместимы. Они из разного теста. Ничто их не связывает: ни радость, ни страдание, ни даже живая смерть, которую некоторые ошибочно принимают за покой. Одно исходит из преисподней, а другое — с небес. В благочестии есть изящество; в насилии вы всегда будете непривлекательны.

Проповедь отца Майкла

В эту ночь Джон засыпал в верхней спальне домика Гэннона со странным чувством, что он находится в каком-то другом месте. Чистые простыни и взбитый матрас. У него был огарок свечи, чтобы посветить в комнате, которая пахла мылом и какими-то цветочными духами. Здесь стоял простой деревянный стул, низкий комод и шкаф для одежды, которые напомнили ему одну гостиницу в Нормандии.

О'Нейл-Внутри ушел вглубь, стал молчаливым, более отдаленным и… Джон это чувствовал: удовлетворенным.

Он видел то, что видел.

Подготавливая постель, Джон думал о попойке за ужином. Она продолжилась в кухне, после того, как в гостиной был выпит цветочный чай — Херити и Мерфи сидели друг напротив друга, пили стакан за стаканом и смотрели друг на друга со странным упорством.

Отец Майкл отправил неразговаривающего мальчика в постель и занял позицию в конце длинного стола, как можно дальше от пьющих, однако глаза его смотрели не на мужчин, а на стаканы с самогоном. Гэннон послал остальных детей спать и занялся мытьем посуды у раковины.

Джон принес свою чашку из гостиной, подал ее Гэннону и уселся рядом со священником. Глядя на меченый лоб, он задумался о семье священника.

— Где ваши братья, отец Майкл?

Отец Майкл поднял на Джона затравленный взгляд.

— Вы сказали, что у вас два брата.

— Я не слышал о Мэттью со времени начала чумы, но он жил в Клуне, а это довольно далеко. Тимоти… Маленький Тим построил хижину рядом с могилой своей жены в Глезневине и спит теперь там.

Мерфи прокашлялся, упершись взглядом в пустой кувшин, который Гэннон доставал из раковины.

— Мы найдем решение, ей-Богу, найдем! Я знаю это! — он окинул стол мутным, взглядом. — Где мой Кеннет?

— Ушел спать, — сказал Гэннон.

— Я еще буду качать своего внука на колене, — сказал Мерфи.

— Каждый привязывается к какой-нибудь мечте, такой как эта, — сказал Гэннон, склоняясь над сушилкой для посуды. — Пока что-нибудь не погубит ее. Это мечта о личном выживании — победе над Временем. Некоторые уходят в религию, или совершают смелые наскоки на «тайны вселенной», или живут в надежде на счастливый случай. Это все одно и то же.

Джон представил себе Гэннона, стоящего перед классом и изрекающего эти зловещие фразы, причем таким же сухим тоном. Гэннон говорил то же самое много раз и теми же словами.

Мерфи с восхищением посмотрел на своего шурина.

— Какая мудрость в этом человеке!

Херити усмехнулся.

— Вы знаете, как янки называют счастливый случай вашего прохвессора? Они называют его… они называют его «блондинкой в кадиллаке»! — Его рука затряслась при смехе, расплескав немного самогона из стакана.

— Бывают и другие варианты, — сказал Гэннон. — Магическое число, счастливый билет на скачках, клад, на который натыкаешься на своем собственном заднем дворе.

— Такие вещи случаются, — сказал Мерфи.

Гэннон грустно улыбнулся.

— Я, наверное, спущусь к могилам. Где ты оставил фонарь, Вик?

— На заднем крыльце.

— Вы не хотите составить мне компанию, отец Майкл? — спросил Гэннон.

— Я подожду утра и тогда освящу их, — ответил отец Майкл.

— Он не любит навещать могилы ночью, наш отец Майкл, — сказал Херити. — Привидения! Они летают над всей страной в эти страшные времена.

— Нет никаких привидений, — сказал отец Майкл. — Существуют духи…

— Ну и, конечно, мы все знаем, что существуют ведьмы, не так ли, отец Майкл? — Херити глядел на священника веселым совиным взглядом. — А феи? Что же с феями?

— Мечтайте, о чем вам заблагорассудится, — ответил отец Майкл. — Я иду спать.

— Первая комната направо, вверх по лестнице, отец, — сказал Гэннон. — Спокойной ночи, и благослови вас Бог.

Гэннон повернулся и вышел через кухонную дверь.

Повинуясь какому-то импульсу, Джон последовал за ним, догнав его на улице, когда тот-зажигал фонарь кухонными спичками. Небо было покрыто облаками, и в воздухе ощущался туман.

— Скажите мне, мистер О'Доннел, вы сопровождаете меня, потому что боитесь, что у меня здесь спрятано еще оружие?

— Я не боюсь, — сказал Джон. — И не обращайте внимания на Херити. Он живет своими подозрениями.

— Он солдат, этот человек, — сказал Гэннон. — «Прово», если я не ошибаюсь. (Прово — название боевиков Ирландской Республиканской Армии). Я знаю этот тип людей.

Джон внезапно почувствовал пустоту в желудке. Херити… один из членов ИРА. В словах Гэннона был отзвук правды. Херити был одним из тех террористов, которые делали бомбы и убивали невинных людей, таких как Кевин, и Мейрид, и Мэри О'Нейл.

— Я открою сердце мое и буду молиться так, как никогда раньше, чтобы вы добрались благополучно до Киллалы и нашли там лекарство от чумы, — сказал Гэннон.

Проснувшись утром наверху, в холодной комнате, Джон подошел к окну и посмотрел вниз на каменную изгородь вокруг могил, которые выглядывали из-за угла дома.

Предыдущей ночью каменная ограда казалась призрачным фортом в желтом свете фонаря Гэннона, тишина над ней давила тяжелым грузом. Мимо пролетела сова, но Гэннон даже не взглянул наверх, молча читая молитву.

Когда они вернулись в дом, за столом оставался один Херити. Он сидел, потягивая самогон из полупустого стакана. Джону пришло тогда в голову, что Херити является одним из тех ирландских феноменов, которые могут поглотить губительное количество алкоголя с минимальными последствиями. Знать это было полезно. Джон понял, что после того, что о нем сказал Гэннон, он видит Херити в новом свете — «прово», в этом нет сомнения.

— Вот уж рад я, что вы вернулись благополучно из призрачной ночи, — сказал Херити. — Там рыщут дикие звери, знаете ли.

— Несколько одичавших свиней, — сказал Гэннон.

— Я говорил о двуногой разновидности, — сказал Херити. Он опустошил свой стакан. Поднимаясь на ноги деланно медленно, Херити сказал: — В кровать, в кровать, сном мертвых вам спать. А завтра рассвет, за вечерний привет и свинцовую пульку встречать. — Он похлопал по автомату на груди.

Стоя на рассвете у окна, Джон услышал, как кто-то идет через нижнюю лужайку и останавливается у могил. Прошло некоторое время, прежде чем Джон узнал Херити по автомату, который стало видно, когда он обошел каменные стены и взглянул на дом. На Херити было надето зеленое пончо.

«Еще одна вещь из его рюкзака», — подумал Джон.

Он торопливо оделся, слыша, как внизу двигаются люди, и чувствуя запах топленого жира на сковородке. Аромат цветочного чая мешался с дымком жареной свинины.

Завтрак прошел в молчании — вареные яйца и хлеб на соде. Мерфи появился с ясными глазами, не показывая никаких последствий ночного пьянства. При виде еды, которую Гэннон поставил перед ним, он восторженно прикрыл глаза.

После завтрака они последовали за отцом Майклом вниз, к могилам, для обещанного благословения. Воздух все еще был холодным и туманным, серый свет пробивался сквозь тяжелую пелену облаков. Джон замыкал шествие, шагая сразу за неразговаривающим мальчиком, сжимающим голубой капюшон на подбородке.

Джон обнаружил, что ему интересна реакция мальчика на этот ритуал. Здесь похоронены женщины. Присутствовал ли мальчик на похоронах своей матери? Мысль об этом не вызывала у Джона никаких эмоций. Когда прошлой ночью он почувствовал, что О'Нейл сдает позиции, в нем появилась холодность. О'Нейл нанес удар тем, кто сделал ему зло, он нанес его через своих преемников.

«Через меня», — думал Джон.

Представлял ли себе О'Нейл сцену, подобную этой?

Память не сохранила ничего, никакой внутренней записи, которую бы можно было просмотреть заново. «Холоден был я, когда совершал это. Холоден и кровожаден — меня не интересовало, кому я принесу вред».

Ничто не имело значения, кроме ответного удара.

Отец Майкл закончил погребальную службу. Глядя на Гэннона, он сказал:

— Я буду молиться за вас и ваших дорогих усопших.

Гэннон вяло поднял руку и опустил, как плеть.

Он повернулся и побрел к домикам, двигаясь так, как будто каждый шаг причинял ему боль.

— Идемте, отец Майкл, — сказал Херити. — Мистер Гэннон обещал нам дать провизию на дорогу. Мы должны доставить мистера О'Доннела в Киллалу, а это долгая прогулка через холмы.

Отец Майкл положил руку на плечо мальчика и последовал за Гэнноном. Мерфи и остальные трое ребят пошли следом за ними.

— Мистер Мерфи, как насчет того, чтобы мы взяли с собой в дорогу кусочек той свиньи? — спросил Херити.

Когда Мерфи остановился и повернулся, Херити быстрым шагом пошел вверх по склону. Они свернули к хлеву вдвоем.

Джон последовал за остальными в дом. Что делает Херити? Не могло же его неожиданно охватить желание поесть свинины. За этим крылось что-то другое.

Когда Джон вошел, Гэннон уже хлопотал в кухне, а отец Майкл помогал ему. После уличного холода в доме чувствовалось тепло. На кухонном столе лежал длинный военный бинокль.

— Я отдал отцу Майклу свой бинокль, — сказал Гэннон. — Вик привез с собой из Керка еще один, а два бинокля нам ни к чему.

Отец Майкл вздохнул.

— Это грустная правда, Джон, но чем дальше вперед мы видим, тем безопасней наш путь.

Гэннон нашел маленький желто-голубой рюкзачок с одной латаной лямкой. Вложив несколько кусков содового хлеба по краям, он упаковал в полученное гнездо свежие яйца.

— Здесь горшочек со сладким желе и кусок топленого жира, — сказал он. — Сверху я оставил место, куда войдет свинина, когда Вик принесет ее.

— Вы добрый человек, мистер Гэннон, — сказал отец Майкл.

Гэннон кивнул и обернулся к Джону.

— Мистер О'Доннел, я снова и снова буду молиться, чтобы вы благополучно добрались до Киллалы и чтобы ваши руки помогли нам там. В это тяжелое время, когда нам необходима помощь, вы пересекли океан. Я хочу, чтобы вы знали, как мы благодарны вам за то, что вы прибыли сюда.

Отец Майкл начал укладывать в рюкзак провизию, не глядя на Гэннона и Джона.

— Я разговаривал утром с мистером Херити, — сказал Гэннон, — и я теперь лучше понимаю цель вашей группы. Он рассказал мне о достойном сожаления приеме, который оказали вам Пляжные Мальчики. Я думаю, что солдаты сожалеют о том, как вас встретили, Ирландии в эти дни нужна такая мудрость, как у вас. Я думаю, поэтому Херити и пошел с вами, чтобы проводить в Киллалу. Он жесткий человек, но бывают времена, когда нужны именно такие люди.

Джон потер щетину на подбородке, не зная, как и ответить на эту внезапную педантичную реплику.

В этот момент вошли Херити и Мерфи. Херити уже закинул на левое плечо свой рюкзак, держа автомат правой рукой на сгибе локтя.

— Свинья уже портится, — сообщил Мерфи.

— В это время года нужен лед, — добавил Херити.

Джон посмотрел на эту пару, ощущая какое-то чуть заметное изменение в их поведении по отношению друг к другу. Между ними возникло нечто вроде взаимопонимания.

— Это дальняя дорога, — сказал Херити. — Нам пора отправляться. — Он взглянул на отца Майкла, который заталкивал желто-голубой рюкзачок в свой большой рюкзак, готовясь закинуть его на плечи. — Позовите мальчика, отец, и отправляемся.

— Он может остаться здесь, — сказал Гэннон. — Если вы…

Отец Майкл отрицательно покачал головой.

— Нет, лучше он пойдет с нами.

— Святой отец очень привязался к мальчику, — сказал Херити. Произнеся слова с ухмылкой, он заставил их звучать, как грязный намек.

Нахмурившись, отец Майкл взял рюкзак и протиснулся мимо Херити в дверь. Они услышали, как он зовет мальчика. Джон последовал за ним, чувствуя себя странно выведенным из равновесия манерами Херити.

«Какое мне дело до того, как он ведет себя со священником?» — думал Джон.

Он размышлял таким образом, когда они попрощались и пошли вверх по склону холма к тропинке, выходящей на сельскую дорогу.

Когда они зашли за деревья и больше не видели домиков, Херити объявил остановку. Небо уже посветлело, над головой виднелись даже просветы голубизны. Джон посмотрел назад, откуда они пришли, потом на Херити, который рылся в своем зеленом рюкзаке. Наконец, Херити извлек небольшой револьвер с коротким стволом и коробку патронов. Револьвер блестел от смазки.

— Это подарок от мистера Мерфи, — сказал Херити. — Это всего лишь пятизарядный «смит-вессон», но он как раз поместится в твоем кармане, Джон. В наши дни лучше быть вооруженным.

Джон принял револьвер, чувствуя его промасленный холодок.

— В задний карман, и натяни сверху свитер, — сказал Херити. — Сейчас, вот так.

— Тебе это дал Мерфи? — спросил Джон.

Херити подал ему коробочку с патронами.

— Да. Положи это в свой боковой карман. Там было два, и Гэннон о них не знал. Второй был огромный, как монстр, кольт, ты не захотел бы носить его. Он тяжелый, как ванна со свинцом, и не такой удобный. — Херити вернул свой рюкзак на плечо и начал поворачиваться, но остановился, так как сзади прозвучал выстрел.

Отец Майкл резко развернулся и хотел бежать назад к домам, но Херити остановил его, твердо ухватив за руку. Священник попытался разжать пальцы Херити.

— Им может быть нужна наша помощь, Джозеф!

— Сначала хорошенько подумайте, отец. Каковы возможные варианты?

— Что вы…

— Еще одна свинья? — спросил Херити. — Я вернул им все их оружие и патроны. Если это свиная, отлично! Вечером у них будет прекрасный ужин, и мистер Гэннон приготовит его. Если это чужаки, то наши друзья хорошо вооружены. И напоминаю вам, что это был пистолетный выстрел.

Отец Майкл опасливо осмотрелся, прислушиваясь. В окружающем лесу было тихо, не слышно даже птиц, а долина внизу, все еще покрытая утренним туманом, была погружена в первозданное молчание.

— Если это Гэннон покончил со своими несчастьями, вы все равно не будете молиться за него, — сказал Херити.

— Вы жестокий человек, Джозеф.

— Это было замечено и лучшими, чем вы, людьми. — Херити отвернулся и пошел к дороге. — А теперь идем.

Неразговаривающий мальчик придвинулся к отцу Майклу, потянул его за руку и посмотрел вслед Херити.

Точно зачарованный, Джон наблюдал, как нерешительность в отце Майкле становится покорностью. Священник позволил мальчику вести себя по тропинке вслед за Херити.

Джон пристроился сзади, ощущая в заднем кармане тяжесть пистолета. Почему Херити дал ему оружие? Было ли это доверием? Правильно ли Гэннон оценил ситуацию? Действительно ли Херити был назначен, чтобы эскортировать Джона до лаборатории в Киллале? Тогда почему он не сказал этого? И зачем с ними шли священник и мальчик?

Херити остановился на дороге, ожидая их. Он посмотрел налево, где дорога шла вровень с дном долины, поворачивая к следующему, поросшему деревьями перевалу у верхнего конца.

Джон остановился рядом с Херити и почувствовал, что захвачен этой размытой перспективой, форма ландшафта сама управляла движениями его глаз — заплаты обработанной земли и рощи на средней дистанции, ручей с поросшими ивняком берегами, потом более отдаленные поля, и так до тонкой ленты дороги, ведущей на следующий перевал. Облака на востоке окаймляли сцену розоватым цветом.

Херити сказал:

— Эта земля держит нашу историю на своей ладони. — Он указал рукой. — Этот перевал — через него прошло жалкое отступление армии О'Салливэна.

Нечто в тоне Херити захватило Джона, заставляя его видеть эту землю глазами Херити — место, где армии маршировали взад и вперед и где, не так давно, люди, за которыми охотились «черно-рыжие», бежали во тьме, чтоб найти укрытие в домиках бедняков. Дедушка Джек Мак-Карти рассказывал эту историю много раз, всегда заканчивая ее так: «Это судьба ирландца, быть гонимым от одного несчастья к другому».

Отец Майкл обошел Херити и резво направился по дороге. Мальчик время от времени делал пробежку, иногда подпрыгивая, чтобы сорвать лист с нависающей ветви.

Херити ждал до тех пор, пока они не ушли вперед почти на сто метров, затем кивнул Джону и последовал за ними.

— Безопасней будет сохранять некоторую дистанцию между нами, — сказал он. Он махнул автоматом в направлении вырвавшейся вперед пары. — Посмотри на этого сумасшедшего священника. Ты знаешь, что он хочет сделать из парня еще одного черносутанника? А парень, он хочет только, чтобы его покойная мать вернулась к нему, как Лазарь из могилы.

Наблюдая краем глаза за Джоном, Херити ожидал, какой будет эффект от этих слов. Ничего не было. Ну что ж, когда-нибудь совсем скоро, перчатки должны быть сняты. Он подумал о сообщении, которое он оставил у Вика Мерфи, чтобы тот передал его конной почтой Финна Садала для пересылки в Дублин.

«Я убедил его, что ему полностью доверяют. Теперь мы проведем его мимо дома Маккрея и посмотрим, как это на него подействует. Попытается ли он распространить чуму? Передайте весточку Лиаму и предупредите его быть начеку, когда он будет проходить мимо нас».

Пусть Кевин О'Доннел думает о хитрости этого плана!

— Почему ты все время называешь отца Майкла сумасшедшим? — спросил Джон, вспоминая покрытую рясой фигуру в хижине, где он получил одежду. Неужели сейчас все священники сошли с ума?

— Потому что он безумен, как шляпник! — сказал Херити. — У меня есть друг, Лиам Каллен, так он называет их всех «Лакенами Литургии», а он человек, который любит щегольнуть любопытной фразой.

— Лакены Литургии? — спросил Джон. — И что это… — он запнулся, споткнувшись о камень, затем снова поймал равновесие.

— Ты не слышал о «монстре Лакене»? Том, который приказал начать атаку Кавалерийской Бригаде? Его не надо путать с Патриком Сарсфилдом, графом Лакена, который защищал Лимерик после Бойна. Когда он увел свою Ирландскую Бригаду к королю Луи во Францию, они разгромили Колдстримскую Гвардию в битве у Фонтене.

— «Дикие Гуси», — сказал Джон.

— А-а, так ты знаешь о Бригаде. Но Лиам имеет в виду другого Лакена, того, который согнал сорок тысяч ирландских фермеров с их земли — большинство из них на верную смерть. И что же увековечила английская история? Шестьсот английских мерзавцев, причем глупых настолько, чтобы выполнять приказы такого ужасного человека!

— Ну и что же здесь общего со священниками?

— Разве ты не слышал, как они цитируют священное писание в ответ на наше отчаяние и разрушения? Покорность! «В долину смерти», — он говорит. Туда мы и идем! «Оставьте землю свою», — говорит тот зверь. И мы убираемся! Они все ведут нас к самоубийству и не станут даже молиться за нас. Как тупые овцы, мы говорим им: «Дайте нам место, чтобы выкопать себе могилы». Лиам прав: Лакены Литургии.

Джон посмотрел на низкую поросль слева, каменная стена здесь была покрыта лишайником. Как внимательно Херити следит за ним. Что Херити ищет?

— Только те, кто дают отпор, заслужили наши слезы, — сказал Херити. — У тебя есть воля, чтобы давать отпор, Джон?

Джон с трудом проглотил ком в горле, затем ответил:

— Ты видишь, я здесь. Я не обязан был ехать.

«А все-таки был обязан», — думал он.

Удивительно, но Херити, казалось, был тронут ответом Джона. Он похлопал Джона по плечу.

— Это правда. Ты здесь, с нами.

«А почему ты здесь?»

Херити потряс головой, зная, что он должен исходить из предположения, что это О'Нейл, сам Безумец. И если бы он сам был О'Нейлом… Херити заставил себя взглянуть правде в глаза.

«Бомба, которую мы сделали, убила его жену и близнецов. Он дал сдачи, прокляни Господи его душу!»

Некоторое время спустя Херити начал мурлыкать мелодию, потом запел:

Моя чернушка Розалин, Не плачь и не грусти!

Ушли монахи в океан, Теперь они в пути!

Он прервал песню и бросил испытующий взгляд на Джона, эту лысую голову, обрисованную на фоне тумана, худое, заросшее лицо, выражение которого совершенно не изменилось.

Вздохнув, Херити некоторое время шел молча, потом прибавил шагу, вынуждая Джона ускорить шаг, чтобы держаться рядом.

— Монахи ходят везде, — сказал Херити, кивнув в направлении одетой в черное фигуры впереди. — И в их мешках совсем не вино папы римского. Хотя сейчас я не отказался бы и от испанского пива, чтобы оно дало мне надежду и развеселило сердце.

Глава 36

Теперь вы знаете, что вызвало мой гнев.

И не сомневайтесь! Вспоминайте чаще о непроходимом невежестве ирландцев и англичан, их массовом стремлении причинять друг другу страдания. Вспоминайте кровавую руку Ливии с ее тренировочными лагерями для террористов и доступным оружием. Как могу я терпеть существование таких глупцов?

Джон Рой О'Нейл, письмо второе

Большая часть хаддерсфилдской администрации и исследователей собиралась в зал заседаний административного корпуса на утреннюю встречу с Рупертом Стоунером. Люди двигались по тротуарам с опасно наклоненными вперед зонтиками, стараясь, где это возможно, держаться в укрытии, чтобы скрыться от легкого дождя, начавшегося где-то на рассвете.

Стоунер появился на сорок минут раньше и заставил Викомб-Финча предварительно позвонить своим заместителям и Бекетту, а потом мчаться бегом из своего рабочего кабинета. Он явился, запыхавшись, его твидовый пиджак темнел от дождя, попавшего под зонт. К счастью, его секретари приготовили кофе со сладкими булочками, и у них со Стоунером наступил короткий антракт, во время которого они вспоминали старые школьные времена: Уай и Стоуни.

Викомб-Финч думал, что Стоунер не изменился к лучшему со времени их учебы в старших классах, когда они готовились стать привилегированными носителями бремени цивилизации. Стоунер тогда был коренастым румяным юношей с всклокоченными волосами цвета, приближавшегося к темно-песочному. У него было, скорее, каменное лицо с бледно-голубыми, холодными наблюдательными глазами. Стоунер сохранил румянец, волосы его все еще были всклокочены, хотя теперь это было больше похоже на рассчитанный эффект. Глаза его были еще более холодными. Детское прозвище Стоунера подходило к нему теперь еще больше: камень затвердел.

— Мы собираем людей в зале, Стоуни, — сказал Викомб-Финч. — Они уже, наверное, там. Я поговорил с Биллом Бекеттом, он тоже должен там быть.

— Этот американский парень? — Стоунер разговаривал глубоким баритоном, в котором слышались признаки специальной тренировки.

— Действительно, примечательный тип, — сказал Викомб-Финч. — Он хорош, когда надо сделать нашу работу понятной другим.

— Он может сообщить что-нибудь конкретное?

«Вот оно!» — подумал Викомб-Финч.

Он почувствовал неожиданную тишину заместителей у стола с кофе и булочками, затем сказал:

— Я оставлю это ему.

— Когда я приехал, то ожидал, что найду тебя здесь, в кабинете, — сказал Стоунер.

— У меня есть рабочий кабинет в одном из лабораторных корпусов, — пояснил Викомб-Финч. — Утро — прекрасное время, чтобы внести и мой личный вклад.

— И каков же этот твой личный вклад? — спросил Стоунер.

— Я боюсь, сегодняшнее утро было занято телефонной конференцией с моим партнером в Ирландии.

— Доэни? Не доверяй этому сукину сыну!

— Ну что ж, он дал кое-какую интересную информацию сегодня утром. — Викомб-Финч продолжил, повторяя сообщение Доэни о подозреваемом Джоне Рое О'Нейле.

— И ты считаешь эту историю достойной доверия? — задал вопрос Стоунер.

— Ученый всегда ждет доказательств, — сказал Викомб-Финч. — Кстати, я думаю, мои люди уже все собрались. Может быть, пройдем в зал?

Викомб-Финч кивнул заместителю, который возглавил шествие, открывая двойные двери перед администраторами.

Зал представлял собой мягкое скромное помещение, выдержанное в стиле курительной комнаты лондонского клуба, только обширнее. Темная деревянная обшивка, стены над которой были покрыты тканью с каштановым рисунком, шла по периметру, нарушаясь только в местах четырех окон, закрытых теперь подходящими по цвету шторами, и большого мраморного камина, в котором мерцал настоящий огонь. С одной стороны камина стояли глубокие кожаные кресла красно-коричневого оттенка, длинный, как в трапезной монастыря, стол из блестящего красного дерева и напольные пепельницы на тяжелых бронзовых подставках. Свет исходил из четырех канделябров, которые, как шутил персонал, были сделаны по подобию космического корабля в «Близких встречах», и из установленных по периметру направленных стенных светильников, сфокусированных на стол, за которым уселся Бекетт с тремя папками бумаг. Большая часть остального персонала уже расселась на стульях подальше от стола, явно стараясь не попасть в центр внимания.

«Вести распространяются», — подумал Викомб-Финч.

Когда процессия из официального кабинета вошла, Бекетт живо поднялся со стула. В комнате раздался приглушенный шум. Несколько человек прокашлялись.

«Этим утром Бекетт был похож на розоволицего школьника», — думал Викомб-Финч. Очень обманчивая внешность. Было мало времени, чтобы ввести его в курс дела, но Викомб-Финч считал, что Бекетт понял всю деликатность ситуации.

Викомб-Финч представил присутствующих. Стоунер и Бекетт коротко пожали руки через стол. Кресла для Стоунера и директора были ненавязчиво принесены заместителями, которые потом ушли в отдаленную часть помещения.

Тридцать один человек собрался здесь, отметил Викомб-Финч, молча пересчитав присутствующих. Он не собирался делать вступлений. Может быть, позже. Этим утром здесь собрались не просто любопытные, чтоб встретиться с начальством. Усаживаясь в кресло рядом со Стоунером, он занялся прикуриванием трубки с длинным черенком. Как по волшебству, появилась пепельница, выдвинутая рукой кого-то сзади. Викомб-Финч взмахом руки отослал заместителя, с намеренной серьезностью прислонил свою золотую зажигалку к пепельнице, затем сказал:

— Ну что ж, Стоуни, я не знаю, насколько хорошо ты разбираешься в нашей…

— Уай, давай оставим этот научно-таинственный подход, а? — прервал Стоунер.

Бекетт наклонил голову, голос его прозвучал обманчиво холодно.

— Слова директора были данью вежливости и вполне уместны.

«Ага, — подумал Викомб-Финч. — У Бекетта появился объект для раздражения. Это должно быть интересным, по меньшей мере».

— В самом деле? — слова Стоунера падали, как куски льда.

— Я бы не сказал этого, если бы так не было в самом деле, — сказал Бекетт. — Не зная, насколько хорошо вы понимаете суть нашей работы, мы не можем ввести вас в курс дела. В самом начале я бы хотел сказать, что нет ничего зазорного в том, чтобы быть неосведомленным в нашей работе. Виноваты только те, кто остается неосведомленным, когда у него есть возможность поучиться.

«Отлично сказано, старик!» — подумал Викомб-Финч.

Стоунер откинулся в своем кресле с непроницаемым лицом, только легкое подрагивание какого-то мускула на шее выдавало его эмоции.

— Я всегда слышал, что янки — бесцеремонные и импульсивные люди, — сказал он. — Продолжайте же исправлять мою неосведомленность.

Бекетт выпрямился.

«Догматический подход — это то, что нужно этому сукиному сыну, — подумал он. — Выведи его из равновесия и держи в этом состоянии. Викомб-Финч сказал, что он слаб в естественных науках, силен только в математике. У Стоунера будет чувство неполноценности». Бекетт намеренно медленно открыл папки и разложил бумаги перед собой.

— В настоящее время мы сконцентрировали внимание на энзимо-ингибиторных характеристиках болезни, — сказал Бекетт. — Вы, несомненно, слышали о работе канадской группы. Мы особенно ей заинтересованы, потому что отсутствие какого-либо энзима может привести к отсутствию соответствующей кислоты, а изменение в одной аминокислоте из трехсот существующих может вызвать фатальные последствия. Мы уверены, что О'Нейл заблокировал определенные аминокислоты, связав структуры, которые их вырабатывают.

— Я читал канадский отчет, — сказал Стоунер.

«Понял ли ты его?» — задал себе вопрос Бекетт. Вслух он сказал:

— Хорошо. Значит, как вы понимаете, мы исходили из того, что эта болезнь вызывает нечто вроде преждевременного старения, настолько быстрого, что не остается даже времени для многих обычных побочных проявлений. Обращаю ваше внимание на белые пятна на конечностях. Весьма примечательно.

— Гены, управляющие старением? — спросил Стоунер голосом, в котором неожиданно появилось напряженное любопытство.

— Действие гена связано с формированием особенного энзима, протеина, — сказал Бекетт. — Гены управляют составлением определенных протеинов из аминокислот. Возникновение ситуации, когда какие-то комбинации ДНК не могут производить соответствующие аминокислоты, будет смертельной болезнью.

— Я слышал также упоминание о РНК, — сказал Стоунер.

— РНК и ДНК относятся друг к другу как шаблон и конечный продукт, — пояснил Бекетт. — Как литейная форма и выходящая из нее отливка. Зараженный хозяин производит протеин под диктовку РНК. Когда бактериальные вирусы заражают бактерию, формируется РНК, похожая на ДНК вируса, а не ДНК хозяина. Последовательность нуклеотидов в новой молекуле РНК дополняет РНК вируса.

— Он передал эту вещь при помощи вируса? — спросил Стоунер.

— Он сформировал новую бактерию с новым вирусом. Очень тонкие перестановки в очень тонких структурах. Это было великолепное достижение.

— У меня не вызывают радости похвалы этому человеку, — сказал Стоунер бесцветным голосом.

Бекетт пожал плечами. Если человек не понимает, то он не понимает. Он продолжил:

— О'Нейл создал субклеточные организмы, плазмоиды с заданными характеристиками связывания, подвязав их к ключевым местам рекомбинационного процесса. Если бы дела не приняли такой оборот, его работа принесла бы ему Нобелевскую премию. Чистый гений, но движимый темной стороной человеческой мотивации.

Стоунер пропустил эти слова без комментариев. Он сказал:

— Вы упомянули нуклеотиды.

— Нуклеиновые кислоты — это молекулы, в которых записан код. Они управляют производством протеинов и содержат ключ к наследственности. Как и протеины, нуклеиновые кислоты являются сложными полимерами.

— До меня дошел слух, что вы нашли ошибку в чем-то, что называют «теорией молнии», — сказал Стоунер.

Викомб-Финч бросил на Стоунера жесткий взгляд. Так значит, у него все-таки есть шпионы в Хаддерсфилдском центре! Или на телефонной станции.

— ДНК — это двойная молекула, у которой одна цепочка свернута вокруг другой в форме спирали, — пояснил Бекетт. — Это искривленная структура, которая изгибается сама вокруг себя специальным образом. Мы думаем, что эта кривизна крайне важна.

— Каким образом?

— Сцепленные участки соединяются в соответствии с их внутренним строением. Кривизна — это ключ к этому строению.

— Разумно, — согласился Стоунер.

— Мы полагаем, что связи в этой структуре похожи скорее на непромокаемый плащ, — сказал Бекетт. — Сначала одна группа связей, а затем вторая, перекрывающая группа.

— Что убивает эту чуму? — спросил Стоунер. — Кроме огня, разумеется.

— Сильная концентрация озона, по-видимому, ингибирует ее. Однако рост ее имеет взрывной характер, как у мужчин, так и у женщин. Сказать, что она биологически активна — это недооценить положение дел.

Стоунер потянул себя за нижнюю губу.

— Какие необходимые вещества она блокирует?

— Мы думаем, что, среди прочих, вазопрессин.

— Это существенно для жизни, да?

Бекетт кивнул.

— Это правда, что чума убивает гермафродитов? — Стоунер произнес слово «гермафродит» так, как будто это была особенно грязная вещь.

— Да, настоящих гермафродитов, — подтвердил Бекетт. — Это наводит на определенные мысли, не так ли?

— Я думал, что получающееся в результате общество может состоять из ярко выраженных мужских и женских особей, а гермафродиты большей частью вымрут. — Он прокашлялся. — Все это очень интересно, но я не услышал ничего действительно нового, ничего, указывающего на яркий прорыв.

— Мы все еще собираем данные, — сказал Бекетт. — Например, мы проводим параллельную линию исследований некоторых симптомов чумы, аналогичных симптомам при нейропении.

— Нейро… что? — переспросил Стоунер.

Викомб-Финч пристально посмотрел на Бекетта. Это было что-то новое!

— Нейропения, — сказал Бекетт, замечая, что веки Стоунера опустились в раздумье. — Нейрофилы — это гранулярные лейкоциты с ядром, имеющим от трех до пяти углублений, связанных с хроматином. Цитоплазма нейрофилов содержит очень мелкие гранулы. Они являются частью первой линии защиты тела от бактериального вторжения. Эта болезнь может иметь генетическое происхождение.

«Для Стоуни он слишком вдается в технические детали», — подумал Викомб-Финч, однако эта новость была захватывающей. Он сказал:

— Ты получил эти данные из вскрытия Фосс?

Бекетт некоторое время молчал, глядя вниз на лежащие перед ним бумаги, но не видя их. Затем он продолжил:

— Ариена дала нам перед смертью огромный объем сведений.

— Это была доктор Ариена Фосс, которая работала с Биллом и остальными, пока ее не убила чума, — объяснил Стоунеру Викомб-Финч.

Стоунер кивнул, отметив болезненное выражение лица Бекетта.

— Перед тем, как умереть, она дала нам собственную внутреннюю картину симптомов, — сказал Бекетт. — Эта чума убивает поражением нервной системы и блокадой энзимов. Происходит общая деградация функций и конечный провал в бессознательное состояние, после чего быстро следует смерть.

— Я видел, как умирают жертвы чумы, — сказал Стоунер. Его голос стал хрипловатым.

— Процесс болезни не длится достаточно долго, — сказал Бекетт, — для того, чтобы проявилось много симптомов. Мы вынуждены были догадываться только по начальной стадии, а Ариена дала нам отлично составленную их картину.

Стоунер нервно сказал:

— Очень интересно.

Викомб-Финч глубоко затянулся трубкой и указал черенком на Стоунера.

— Не забывай, Стоуни, что чума была настроена на специфический эффект — убивать только женщин, причем быстро, чтобы сделать невозможным оказание медицинской помощи.

Тон голоса Стоунера был сух:

— Я имею представление об избирательности болезни.

— Замечательное достижение, — сказал Викомб-Финч.

— Если мы можем на минуту прервать этот митинг Общества Поклонников Безумца, — сказал Стоунер, — то я должен сообщить вам, что моя неосведомленность пока не была нарушена.

— Мы имеем дело с замечательным кодом, — сказал Бекетт. — Он эквивалентен очень сложной комбинации крайне искусно задуманного сейфа. О'Нейл нашел ее, поэтому мы знаем, что это можно сделать.

— Оказывается, вы потратили все это время для того, чтобы рассказать мне: вы стоите перед крайне трудной проблемой, — сказал Стоунер. — Никто этого не оспаривает. Наш вопрос звучит следующим образом: насколько близко вы подошли к решению?

— Может быть, ближе, чем многие подозревают, — сказал Бекетт.

Викомб-Финч резко выпрямился.

Бекетт посмотрел в зал, где сидел Хапп, мирно поблескивая толстыми стеклами очков и слегка выдвинув свое кресло вперед соседних, в которых сидели Данзас и Лепиков. Все трое внимательно наблюдали за Бекеттом, а при последней реплике на нем сконцентрировалось и внимание всего персонала.

«Этот совершенно дикий телефонный звонок Хаппу от Броудера», — думал Бекетт. Он представлял себе молодого человека в изоляционной камере с его беременной дамой — и неожиданно эта идея! Как она пришла ему в голову? И точная, и неточная — но какое озарение она вызвала!

Викомб-Финч одарил Бекетта сдержанным взглядом.

Стоунер нагнулся вперед:

— Ближе, чем мы подозреваем?

— О'Нейл продемонстрировал несколько вещей, — сказал Бекетт. — Клетка не является неизменной. Он показал, что химические фрагменты клетки можно перенастроить, переделать с тем, чтобы они выполняли совершенно необычные действия. Живая организация клетки, эта система, задающая ее операции, была разрешена! Мы больше не можем сомневаться в том, что это возможно. Важно и то, что мы теперь знаем, что генетически направляемые изменения функций клетки не останавливаются с наступлением зрелости. Случай с нейропенией убеждает нас в том, что можно приобрести новую генетическую болезнь и во взрослом возрасте.

Стоунер моргнул.

Викомб-Финч продолжал молча пристально глядеть на Бекетта. Неужели это то, что американцы называют «подсыпать снежку»?

— Когда некоторые из тысячи тысяч химических процессов, происходящих одновременно в каждой из наших живых клеток, блокируются, замедляются или как-либо прекращаются, развитие организма определенным образом изменяется, — сказал Бекетт. — О'Нейл продемонстрировал, что это правильно как для процесса развития сложных, высших организмов, так и для простейших форм. Могут быть получены огромные изменения. И он показал, что система допускает тонкую настройку.

— Правильно! — сказал кто-то в зале.

Викомб-Финч вынул трубку изо рта, поняв неожиданно, куда клонит Бекетт. Это обратимый процесс! Когда это было сказано, оно стало очевидным. Имеет ли Стоунер хоть малейшее понятие о том, что он только что слышал?

— Меня ввели в курс дела доктора медицины из Министерства Внутренних дел, — сказал Стоунер. Его голос звучал раздраженно, а в глазах снова появилось ледяное выражение. — Это как погоня за бумажками на ветру, где нельзя пропустить ни одного клочка.

«Стоунер не понял последствий», — подумал Викомб-Финч. Все это проскочило у него мимо ушей.

— Вы дали нам понять, что близки к концу этой погони, — сказал Стоунер.

— Так мне и передать премьер-министру? Он спросит меня: насколько близки?

— Мы пока не можем сказать, — ответил Бекетт. — Но мы теперь видим дорожку намного яснее. То, что разработал О'Нейл, — это вирусный штамм, который переносит информацию донорской ДНК в живую человеческую клетку посредством зараженного бактериального агента.

— Та спирохета, о которой объявили канадцы, — сказал Стоунер. — Это та самая болезнь?

— Я полагаю, что нет. Мы думаем, что они видели какой-то остаточный продукт распада О'Нейловской чумы. Может быть, мутацию.

— Запертую в клетке, — пробормотал Стоунер.

— Как перекрещивающиеся ленты на майском шесте, — сказал Бекетт.

— Майский шест! — сказал Стоунер. Он кивнул явно понравившейся концепции. Это произведет впечатление на Министерство Внутренних дел.

— Несомненно, есть генетическая серия, которая определяет, что зародыш будет женского пола, — сказал Бекетт. — Чума встраивается в эти, ориентированные на пол структуры и остается в них достаточно долго для создания общего хаоса.

— Забирает старый мяч и уносит его с поля, — сказал Стоунер.

«Я забыл, что он старый футбольный болельщик», — подумал Викомб-Финч.

— Хорошо сказано, — сказал он вслух.

В голосе Бекетта слышалось удивление.

— Блок, однажды сформированный, остается заметно сильным. Он должен быть связан с более мощными химическими связями. О'Нейл идентифицировал повторяющиеся вторичные ДНК-процессы в таких подробных деталях, что имел возможность найти и выбрать из них.

— Вы действительно думаете, что наступаете ему на пятки? — спросил Стоунер.

— Я говорю то, во что верю, — сказал Бекетт и увидел, как Хапп в другом конце комнаты согласно кивнул.

Твердо сжав зубы на черенке трубки, которая уже потухла, Викомб-Финч старался выглядеть глубокомысленно и страстно желал чувствовать себя так же уверенно, как и Бекетт.

Стоунер взглянул на директора, и в его взгляде появилось подозрение.

— Что ты на это все скажешь, Уай?

Викомб-Финч вынул трубку изо рта. Он положил ее в пепельницу чашечкой вниз и глядел на нее, произнося свои слова.

— Мы убеждены, что О'Нейл состыковал две половины определенных участков внутри спирали ДНК-РНК человеческой генной системы. Группа Билла считает, что могут существовать независимые воспроизводящиеся системы внутри спиральной цепочки, которые формируют эту связь.

— А ты как считаешь? — спросил Стоунер.

Викомб-Финч посмотрел на Стоунера.

— Они могут сделать наиболее обещающий прорыв из всех, достигнутых до сих пор.

— Могут, — сказал Стоунер. — Ты не убежден в этом.

— Я ученый! — запротестовал Викомб-Финч. — Я должен видеть доказательства.

— Тогда почему ты считаешь их подход многообещающим?

— Он делает упор на вирусные ДНК, во-первых. Все мы знаем, что они должны иметь какое-то значение. Кроме того, такой подход делает явные шаги в клеточную систему.

— Мне не видны эти шаги, — сказал Стоунер.

— Главной бумажкой в этом бумажном вихре является блокирование энзимов, — сказал Бекетт.

Стоунер бросил молниеносный взгляд на него, затем на Викомб-Финча. Он отметил этот комментарий, и было ясно, что он повторит его премьер-министру.

— Вирусные ДНК могут быть связаны с бактериальными ДНК прямым процессом, — сказал Викомб-Финч. — Все потомство бактерии будет содержать вирусную ДНК и все сообщения, записанные в этой вирусной ДНК.

— Сообщение, — сказал Стоунер бесцветным голосом.

— Она встречается с участком человеческой цепочки ДНК, который определяет, кто хозяин женского пола, — сказал Викомб-Финч. — Вирусная ДНК, как мы думаем, встраивается в эту клеточную основу и отсоединяется от своего бактериального носителя.

— Сообщение передано, — сказал Бекетт.

— И вы знаете, как это происходит? — спросил Стоунер.

— Теперь мы можем пойти по ее следу, — сказал Бекетт. — Мы начнем предвидеть форму процесса очень быстро.

— Как быстро, черт возьми? — Стоунер пристально смотрел на Бекетта.

Бекетт только пожал плечами.

— Мы работаем над этим так быстро, как только можем.

— Мы твердо уверены в условиях, при которых она воспроизводится, — сказал Викомб-Финч. — Не забывайте, что чума пролиферирует в присутствии антибиотиков.

— Мы впадаем в нетерпение, — сказал Стоунер.

— Как раз сейчас ваше нетерпение удерживает нас от нашей работы, — сказал Бекетт.

Стоунер оттолкнул кресло и поднялся на ноги.

— Может кто-нибудь скажет моему водителю, что я готов ехать?

Викомб-Финч поднял руку и увидел, как заместитель торопливо встал и покинул комнату.

Стоунер повернулся и посмотрел на Викомб-Финча.

— Ты действуешь на меня, как удав на кролика, Уай. Моя бы воля, мы бы взяли и сожгли всех вас. Потом стерилизовали бы территорию и попытались начать все сначала.

— Совершая еще раз все те же ошибки, — сказал Бекетт, обходя стол.

Стоунер перевел свой холодный внимательный взгляд на Бекетта.

— Может быть и нет. Мы можем сделать научное исследование преступлением, которое карается смертной казнью.

Развернувшись, он вышел из комнаты, даже не поглядев на заместителя, который распахнул перед ним дверь.

Бекетт стоял рядом с Викомб-Финчем, глядя, как за Стоунером закрывается дверь.

— Как ты думаешь, что он скажет премьер-министру? — спросил Викомб-Финч.

— Он скажет, что у нас есть новая теория, которая может быть и удачной, но правительство должно подождать, что получится.

— Ты действительно так думаешь? — Директор посмотрел на Бекетта, затем нагнулся над столом и поднял трубку.

— Очень научный подход — подождать, пока не появятся доказательства.

Викомб-Финч сказал, глядя на свою трубку:

— Скажи мне, Билл, это было то, что вы, ребята, называете «подсыпать снежку»?

— Никоим образом.

Директор поднял глаза и встретился взглядом с Бекеттом.

— Тогда я хотел бы, чтобы ты ставил меня в известность перед тем, как вывалишь такую кучу, как сейчас. Особенно двухсторонние намеки.

— Ты, конечно, не ставишь под сомнение…

— Конечно, нет! Я просто не уверен, поделился бы я этим со Стоуни.

— Оно прошло прямо мимо его ушей.

— Да, я уверен, что в этом ты прав. — Викомб-Финч взглянул на сотрудников, которые медленно покидали комнату, ни один из них не встречался взглядом с директором.

— Но у него есть здесь свои шпионы, и один из них наверняка объяснит ему это.

— Тогда он узнает как о кнуте, так и о прянике.

— Политики не любят кнутов в руках у других людей. Пряников тоже, кстати.

— Мы слишком возбуждены скрытым смыслом идеи, — сказал Бекетт.

Викомб-Финч взглянул на Хаппа, все еще сидевшего в большом кресле. Комната уже была почти пуста.

— Я думаю, что доктор Хапп не возбужден так, как ты, Билл. Доктор Хапп, кажется, задремал.

— Ну так что ж, черт побери! — воскликнул Бекетт. — Мы работали всю ночь.

Глава 37

Из Ирландии мы вышли, Ненависть и теснота Нас вначале искалечили.

Я ношу из лона матери своей Фанатичное сердце.

Уильям Батлер Йитс

Когда перед самым полуднем они спустились на центральный ярус долины, Джон обнаружил, что он не такой ровный, каким выглядел с высоты. Дорога поднималась и опускалась по низким холмам, на которых кое-где притулились домики. Некоторые из них не были сожжены, но большинство стекол в их окнах отсутствовало. Двери были открытыми. Никаких признаков человеческого присутствия не было. Позади, среди деревьев, иногда слышалось тявканье лисы, а однажды, когда они вышли из-за опоясанного гранитом скального выступа, раздалось испуганное кудахтанье и мелькнули коричневые перья курицы, бросившейся в придорожные кусты. На многих каминных трубах гнездились галки. Гигантский клен, одиноко стоявший в поле, был украшен стаей диких голубей, мелькавших мягкими сероватыми пятнами среди зелени.

На многих полях зеленела трава.

Херити, шагая рядом с Джоном, понюхал воздух и сказал:

— Есть какой-то специфический запах человеческого присутствия, который из этой долины исчез.

Джон смотрел на спины мальчика и священника, шагавших впереди в двадцати шагах. Они разошлись по сторонам дороги, священник шел слева, склонив голову и закинув рюкзак высоко на плечи. Мальчик иногда выскакивал на середину дороги, осматривался, время от времени наклонял голову набок и прислушивался. Звук их шагов на дорожном покрытии отдавался эхом между каменными оградами по сторонам дороги. Он начал внимательно присматриваться к пустой долине, через которую вилась серая лента дороги, иногда поднимающаяся на возвышения, иногда обходящая их стороной. В этой части долины ощущалось пронзительное одиночество, здесь это чувство ощущалось сильнее, чем даже в дикой местности. Он чувствовал, что это происходит от того, что здесь когда-то жили люди. Люди были, а теперь их нет. Это было такое вот одиночество.

— Что случилось с этой долиной? — спросил Джон.

— Кто знает? Деревню может опустошить простой слух. Может быть, здесь прошли беспорядки. Может быть, ее просто сожгли и ушли. Сейчас иногда рассказывают: в следующей долине есть лекарство и женщины. Может быть, люди пришли сюда и обнаружили, что слух ложный.

— Мы идем в Лабораторию самой короткой дорогой?

— Самой безопасной.

«Ага! — подумал Джон. — Самой безопасной! Значит, Херити разбирается в таких вещах. Где он этому научился?»

Дорога повернула вокруг следующего холма, и перед ними открылся вид на деревья, растущие по берегам реки примерно в полумиле впереди. Солнечный свет пробивался сквозь рваный облачный покров. Слева, весь в золотом сиянии, блестел луг. За ним, вдоль берега, высокой изгородью стояли старые вязы, питающиеся течением реки. Они качались на легком ветерке и манили к себе.

— В этой долине охотился Парнелл, — сказал Херити. — У него были английские манеры, это да. Его второе имя было Стюарт, с французским произношением. Чарлз Стюарт Парнелл… как и у Джима Данга. Джим Данг Стюарт!

Джон поразился тому, как сохранилась здесь история. Это был не просто широкий размах исторических событий и дат сражений, а интимные подробности. Парнелл охотился в этой долине! А когда Джеймс Стюарт покинул ирландцев перед лицом противника, ирландцы прозвали его «Джим Данг», Джим-навоз. Это произошло четыреста лет назад, но в голосе Херити до сих пор был яд, когда он произнес это имя. А что с Парнеллом, мечта которого о реформе была убита, когда англичане открыли, что любовница родила ему детей? О Парнелле теперь пренебрежительно говорят, как о ком-то с «английскими манерами»!

— О тех холмах впереди Джойс написал поэму, — сказал Херити.

Джон бросил на Херити хитрый взгляд.

— Он написал и о Парнелле.

— А, так ты любитель литературы! — вскрикнул Херити. — У тебя был дедушка, которому снились ирландские сны, если я не ошибаюсь.

Джон почувствовал пустоту в груди. Он услышал голос Мэри, произносящий: «Я все так же скучаю по дедушке Джеку». Мысли его смешались. «Что бы я ни сказал, Херити все слышит и истолковывает по-своему».

— Куда бы не уехал ирландец, он берет Ирландию с собой, — сказал Херити.

Некоторое время они шли молча. Реку теперь стало слышно, и через просвет в вязах они заметили каменный мост. Далеко впереди, на склоне, была видна крыша мансарды и пятна каменных стен.

Херити, заметив окруженный зеленью особняк, думал: «А вот и голубятня Бранна Маккрея! Скоро мы увидим, из чего сделан этот Джон О'Доннел!»

Священник с мальчиком остановились перед входом на мост и обернулись, наблюдая за приближением спутников.

Джон вышел на мост и поглядел вниз, на течение, где вода перекатывалась через зеленые камни. Луг, который было видно сквозь деревья, спускался к узкой полоске болотистой почвы у реки. Среди болота там и здесь виднелись цветы валерианы и желтых ирисов. Над лугом деловито сновали пчелы, однако из-за шума реки их жужжания не было слышно. Солнце, тепло, река — Джона охватило чувство расслабленности. Он принял от мальчика кусок содового хлеба, на котором лежал тонкий ломтик белого сыра. Мальчик положил локти на каменные перила моста и ел, глядя на воду. Джон почувствовал сладковатый запах его пота. Юные щеки равномерно двигались, пережевывая хлеб с сыром.

«Что за странный ребенок», — думал Джон. Личность, пытающаяся быть прозрачной. Именно здесь! Тем не менее, он здесь. Он ест пищу, которую ему дает отец Майкл. Он привлекает внимание к вещам, пристально глядя на них. Иногда он льнет к священнику, как обиженный зверек, который ищет утешение, как может. А какое внимание он привлекал к себе своим молчанием — просто невообразимо! Протест громче, чем любой крик.

«Я не разговариваю!»

Эти слова повторялись каждый раз, когда Джон смотрел на него. Как протест, это заметно раздражало — особенно Херити.

Джон взглянул на Херити и отца Майкла, стоящих здесь же, рядом со своими рюкзаками, у начала моста, молча поедая пищу и не глядя друг на друга. Херити время от времени поглядывал на Джона и на мальчика. Он медленно ел свой хлеб с сыром, наблюдал за дорогой, которую они прошли, изучая территорию вокруг и высматривая все, что двигалось, что могло бы нести опасность. Осторожный, это слово как раз подходило к Херити. Он так же замкнут, как и молчащий мальчик, но осторожность его была другой. Вот сейчас! Он снова достал свой складной нож! Он всегда чистит себе ногти этим ножом — тщательно и целеустремленно, действуя как заведенный. Прямо врожденная чистоплотность. При этом у него красивые пальцы, длинные и худые, но полные силы. Джон видел, как они сгибаются подобно когтям, и на костяшках выступают сухожилия.

Священник рядом с ним: высокий и худощавый. Очень высокий. Гамлет в темном костюме, черная шляпа надвинута на самые глаза. Его черты напоминали Джону выражение «лошадиное лицо» — выдвинутая челюсть, выдающийся на шее кадык, крупный нос и темные глаза под густыми бровями, широкие и мощные зубы, слегка выступающие вперед. Его нельзя назвать красивым, но лицо это нелегко забыть.

Мальчик, стоявший рядом с Джоном, кашлянул и плюнул в воду. Джон попытался представить мальчика счастливым, радостно забавляющимся, немного пополневшим. Когда-то он был малышом, едва начавшим ходить и, полный радости жизни, спешил на зов своей матери. Все это осталось где-то позади. Крепкий парень. У него здоровый вид, несмотря на пустоту внутри. Умерший, но не мертвый.

Почему мальчик вызывал такое раздражение у Херити? Джон видел, как раз за разом Херити пытался заставить мальчика нарушить обет молчания. «Какая польза в этой клятве? Она не вернет назад умерших!»

Ответа никогда не было. Мальчик только прятался глубже в свою броню молчания. Манера его втягивать голову в куртку наводила на мысль о черепахе, в то же время это сравнение не годилось к нему. Черепаха может спрятать свои уязвимые части тела и наблюдать испуганно, когда пройдет опасность. Мальчик же прятался где-то намного дальше, чем просто в капюшон куртки. Это место было так глубоко, что его глаза даже теряли иногда блеск жизни. Все, что в это время делал мальчик, трансформировалось в мрачное терпение, более тихое, чем просто молчание. Это была бесчувственность, как будто жизненные процессы в нем останавливались, хотя тело и продолжало двигаться. Плоть становилась всего лишь носителем бездейственного духа, массой без внутреннего управления.

За исключением случаев, когда он бросал камни в ручей.

Почему этот мальчик так ненавидел черных птиц? Может быть, он видел, как они садятся на любимое тело? Наверное, это и было объяснением. Где-то лежат побелевшие кости, очищенные птицами, кости, которые когда-то принадлежали тому, кого любил этот мальчик.

Джон доел свой хлеб с сыром, стряхнул крошки и прошел по мосту туда, где стершиеся неровные ступени вели вниз к воде. Остановившись рядом с течением, он присел, зачерпнул холодную воду ладонями и шумно напился, радуясь ощущению прохлады на щеках. Вода имела сладковатый привкус и слегка отдавала гранитом. Услышав рядом шум, Джон обернулся. Мальчик присоединился к нему на ступеньке у воды и пил, встав на четвереньки.

Повернув к Джону лицо, с которого капала вода, мальчик посмотрел на него с серьезным, изучающим выражением. «Кто ты? Неужели я стану таким же?»

Внезапно почувствовав смущение, Джон встал, стряхнул капли воды с ладоней и поднялся назад на мост. Как может мальчик так легко разговаривать без слов?

Джон стоял у перил моста над мальчиком, не глядя на него. Под вязами, вдоль прибрежной болотистой полосы, росли низкие ивы. Облако закрыло солнце, погружая мир под деревьями в неожиданные холодные сумерки. Джон говорил себе, что шум реки — это всего лишь шум реки. Это не человеческая речь. Может быть, когда-то эта земля была околдована, но теперь души ушли. Осталась только эта пустота, абсолютная испорченность, эти кривые ивы и промозглое болото у реки. Река говорила ему, как богохульное эхо: «Мои духи ушли. Я иссякла».

Из-за облака выглянуло солнце, пробиваясь сквозь деревья и бросая блики на воду, но теперь оно было другим.

Мальчик поднялся на мост к Джону, и к ним подошел священник, неся рюкзак одной рукой. Херити стоял один у входа на мост, глядя куда-то далеко в сторону.

— Это осквернение, — сказал отец Майкл.

Мальчик поднял глаза на отца Майкла, на его молчаливом юном лице явно виднелся вопрос: «Что это означает?»

Священник посмотрел в глаза мальчику:

— Это ужасное место.

Мальчик повернулся и осмотрел все вокруг. Его выражение лица было озадаченным, оно как бы говорило, что это прекрасное место — деревья, река, полный желудок.

«Он поправляется», — подумал Джон. Начнет ли он говорить, когда полностью поправится?

Херити, подойдя к ним, сказал:

— Ага, у священника одно из его черных настроений. Его вера болтается во рту, а рот похож на водопроводный кран, из которого все уже вытекло.

Отец Майкл резко обернулся.

— Вы могли бы убить веру, Херити?

— Эх! Не я убиваю веру, святой отец. — Херити улыбнулся Джону. — Великая трагедия, вот что убивает веру.

— В кои веки, вы правы, — сказал отец Майкл.

Херити сделал вид, что удивлен.

— В самом деле, неужели я прав?

Отец Майкл глубоко набрал воздух в легкие.

— Все сомнения, которые когда-либо существовали, растут подобно сорной траве в заброшенном саду, что был Ирландией.

— Как это поэтично, святой отец! — Херити обернулся и встретился глазами с неразговаривающим мальчиком. — То, что досталось тебе в наследство, бедный парень, — это каменистая земля Шоу, а у тебя нет ни ума, ни чувств, чтоб ты мог заметить это.

Глубокий вздох вырвался из уст отца Майкла.

— Я иногда думаю, что это ужасный кошмар, король всех ужасов. Мы скоро проснемся и, смеясь над ночными страхами, продолжим как прежде идти своими дорогами. Пожалуйста, сделай так, Боже!

Мальчик сжал воротник куртки, отвернулся и побрел с моста. Отец Майкл снова закинул рюкзак на плечи и последовал за ним.

Херити взглянул на Джона.

— Может быть, двинемся дальше?

Дорога начала подниматься из долины, вначале совсем незаметно. Херити и Джон держались ближе к священнику, не более, чем в пяти шагах сзади.

«Здесь уже безопасно?» — спрашивал себя Джон. Херити не давал им растягиваться. Или это связано с крутыми поворотами, за которыми ничего не видно? Может, Херити хотел быть ближе к священнику и видеть одновременно с ним то, что появится за следующим поворотом?

— Ты знаешь, что случилось с нашим отцом Майклом? — спросил Херити. — Я вижу, он не собирается рассказывать тебе, а он — самый лучший очевидец всего этого.

Священник не обернулся, но плечи его сжались.

Херити громким голосом обратился к напряженной спине.

— В первые дни ужасного наступления чумы огромная безумная толпа мужчин сожгла Мейнут в графстве Килдар — полностью, даже колледж святого Патрика, где когда-то останавливался Фитцджеральд Кест, и который является храмом старинных традиций. Новые стены горели, как факел, так-то вот. А старые обрушились на большие машины, которые их пытались свалить, и на взрывчатку. Это надо было видеть!

— Почему они это сделали?

— Они ужасно разозлились. Бог покинул их. Они не могли добраться до Бога, поэтому выместили все на церкви. — Херити поднял подбородок и крикнул: — Так ведь вы мне рассказывали, отец Майкл?

Священник молчал, мальчик шагал рядом с ним.

— Дым поднимался до небес три дня, — сказал Херити, — и еще дольше, если считать тлеющие угли. Да, пламя бушует, а толпа все это время мечется и ищет священников, собираясь их сжечь.

— Они жгли священников?

— Бросали их прямо в огонь!

— И отец Майкл был там?

— О да. Наш отец Майкл был там и видел всю эту суматоху. У монахов был отличный запас спиртного в их кельях.

Джон вспомнил о клейме на лбу отца Майкла.

— Это тогда они поставили ему знак?

— О нет! Это было позже. Его собственные люди сделали это, потому что они знали, что он был в Мейнуте и остался в живых. Нет, если священника видели там во время пожара — это была для него верная смерть.

Херити замолчал. Между каменными оградами по сторонам дороги эхом отдавался только звук их шагов, да со стороны отца Майкла слышалось слабое бормотание молитвы.

— Послушай, как он молится! — сказал Херити. — Вы помните, как это все было, святой отец? Эх, Джон, пожар в Мейнуте был виден на много миль кругом. Дым его поднимался прямо вверх. Я знаю одного священника, который был там, так вот он сказал, что это был сигнал Господу Богу.

От отца Майкла доносилось только слабое бормотание молитвы.

— Мы видели это послание Богу, не так ли, отец Майкл? — крикнул Херити.

— И что мы сказали? Что Бог может лгать! Вот что мы сказали. Бог может солгать нам.

Джон представил себе эту сцену, так живо описанную Херити. Он чувствовал О'Нейла-Внутри где-то рядом, чувствовал, что тот прислушивается, хотя и не пытается выйти наружу. Огонь, крики… он почти слышал их.

— Ты был там вместе с отцом Майклом, — сказал Джон.

— К счастью для него! Спас его паршивую шкуру, так-то вот. — Херити засмеялся булькающим смехом. — О, ему это не нравится, то, что он обязан жизнью такому, как я. Так много священников погибло, а он жив. Это было зрелище, скажу тебе! Они там не считали, но монахов сгорело больше двухсот, я в этом уверен. В огонь, и прямо в пекло!

Отец Майкл поднял кулаки к небу, но не обернулся. Его голос продолжал бормотать молитву.

Херити продолжил:

— Это было огненное мученичество, подобно которому не видели в этой стране много столетий. А наш отец Майкл не приобрел ореол мученика.

Священник затих. Его движения выглядели вялыми. Рюкзак на его спине оттягивал плечи.

— Некоторые говорят, что спаслось только двенадцать священников, — сказал Херити. — Их переодели в гражданское платье и спрятали те немногие из нас, кто тогда еще сохранил рассудок. Я иногда удивляюсь, почему я помог, но тогда была ужасная вонь, и выпивка кончилась. Не было смысла оставаться!

Херити таинственно улыбнулся своим мыслям, потом повернул голову и подмигнул Джону.

— Но Безумцу понравился бы этот вид! Я уверен в этом.

Джон запнулся. Он чувствовал истерический смешок О'Нейла-Внутри.

«Почему Херити сказал это? Почему он сказал это МНЕ?»

Херити уже переключил внимание на дорогу под ногами, и его выражение лица стало непроницаемым. Подъем становился все круче. Дорога поднималась, обходя холмы, и когда перед ними открылся следующий вид, они заметили впереди поросшую деревьями теснину у выхода из долины.

В послеполуденном воздухе ощущалась влажная, почти тропическая жара. Джону хотелось видеть джунгли и пальмы, а не эти зеленые холмы с узкой, черной дорогой, врезающейся в землю подобно овечьей террасе. Кучка деревьев впереди оказалась состоящей в основном из тополей, хилых от постоянной борьбы с зимними вьюгами, дующими через это узкое место на леса и болота к востоку.

Слова Херити все еще звучали в Джоне. Он был поражен отношением ирландцев к своей родной природе. Почему Херити спас священника? Потому что отец Майкл был рожден на этой же почве. Что-то произошло в этом тесном союзе людей и земли. Кельты проникли в самую глубинную сущность Ирландии. Они не просто перемещались по поверхности, как кочевники. Даже это путешествие проходило скорее сквозь Ирландию, а не просто по ее территории. Соотечественники Херити стали частью самой почвы. И никогда не возникал вопрос о том, принадлежит ли им Ирландия. Наоборот. Они сами принадлежали Ирландии.

Джон поднял взгляд на дорогу впереди. За тополями виднелась более темная зелень хвойных насаждений, ровными рядами цепляющихся за склоны холма. Там, в гуще деревьев, стоял большой дом с мансардой: французский замок, выглядевший нетронутым над руинами в долине. Из его каминных труб поднимался дым. Этот дом как бы укрывался в деревьях и казался усыновленным Ирландией. Он больше не был французским. Это был ирландский дом. С дымом доносился запах торфа.

Глава 38

И, наконец, я говорю ирландцам: не забывайте Банши из Далкаса Айбелла, Банши, который предупредил Брайена Бора, что тот умрет в Клонтарфе. Слушай своего Банши, Ирландия, потому что я отомщу всем вам. Больше вы не сможете избежать личной ответственности за то, что вы сделали со мной и моими близкими. Я, последний ростовщик, пришел брать с вас последний долг — и не на несколько трудных месяцев, а навсегда.

Джон Рой О'Нейл, письмо третье

Сэмюэл Бенджамин Вэлкорт прошел все ступени служебной лестницы в Консульской Службе Соединенных Штатов и Агентстве США по Международному развитию — ЮСАЙД. Тенденция не связываться ни с какой политической партией ограничила его продвижение, однако во время службы в ЮСАЙД он ухитрился приобрести множество друзей среди военных.

Нельзя забывать и доклады, которые часто хвалили за глубину.

В возрасте шестидесяти одного года, видя, что путь наверх окончательно перекрыт, он покинул ЮСАЙД, где все равно работал только временно по направлению Консульской службы, и выставил свою кандидатуру в Сенат от штата Огайо.

Его преимущества были значительными:

Способность быть понятым почти в любой компании и на четырех языках.

Богатая семья, желающая поддержать его предвыборную кампанию.

Жена Мэй, которая нравилась как молодым, так и старым феминисткам своим блестящим остроумием. (Пожилым женщинам она нравилась, потому что выглядела тем, чем и была — бойкой на язык, независимой бабушкой.) Закулисная поддержка Демократической Машины штата Огайо плюс этот индивидуалистический подход к политике в прошлом вызывали немедленный отклик у «независимых» и либеральных республиканцев.

И наконец, венчающие картину факты: богатый, приковывающий внимание баритон в паре с солидной внешностью.

Сэмюэл Бенджамин Вэлкорт просто «смотрелся» на трибуне, и он знал, как подать себя на телевидении.

Эффект был сокрушительным — обвальная победа в тот год, когда республиканцы добились новых успехов везде, кроме поста президента.

Выражаясь словами обозревателя из «Экрона»: «Избиратели сказали, что им нравится стиль этого парня, и они хотят, чтобы он присматривал за теми сукиными сынами в Сенате».

Британский обозреватель выборов прокомментировал ситуацию так: «Удивительно, что он сидел так долго в заднем ряду».

Через два месяца после ввода в Сенат Сэм Вэлкорт выдвинулся, доказав, что за все эти годы во втором эшелоне он действительно многому научился и знает, как работает система.

Он работал как импресарио, выжимающий максимум из имеющегося у него артиста.

Очень немногие были удивлены, когда он был выдвинут вице-президентом во время второй кампании Прескотта. Им нужен был Огайо и кто-нибудь нравящийся республиканцам, энергичный предвыборный боец с привлекательной женой, которая тоже была бы не против участвовать в кампании, человек со своей собственной силовой базой — все те вещи, которые многое решают при выборе кандидата. И только «индивидуалистские» тенденции Вэлкорта беспокоили национальную организацию.

Чашу весов в пользу Вэлкорта склонил Адам Прескотт.

— Давайте возьмем его в команду и посмотрим, как она работает. В любом случае: еще один срок в Сенате, и его невозможно будет остановить. Мы можем поставить его поближе и присматривать за ним.

— Он до смерти испугает Государственный Департамент, — сказал советник президента.

Это развеселило Прескотта.

— Это на пользу Госдепу, когда он испуган. Он не кажется мне человеком, который возьмется за топор. Немного хирургии там-сям, может быть, но рек крови не будет.

Оценка Прескотта оправдалась во всех отношениях, и, когда в конце этого второго срока президентства ударила чума, они работали, как две половинки одной машины. Военные друзья Вэлкорта оказались тогда бесценными, что было существенной частью и собственного авторитета Прескотта.

Вэлкорт думал обо всем этом, стоя у окна Голубой комнаты и глядя наружу на редкое уличное движение на Экзекьютив-авеню-Соут. Был ранний вечер, и его привели к присяге в качестве президента менее трех часов назад на тихой церемонии, происходившей на краю Роуз-Гарден с минимальной шумихой и освещаемой только официальными средствами массовой информации — два репортера, одна телекамера, два фотографа и еще один от самого Белого Дома.

Вэлкорт знал, что ему будет недоставать прагматичной решительности своего предшественника. Адам был жестким и опытным политическим бойцом, человеком, который хорошо скрывал свою личную неуверенность.

«Я, случается, показываю свою неуверенность, — думал Вэлкорт. — Придется проследить за этим».

Гарвардский профессор однажды сказал юному тогда Вэлкорту: «Пользование властью требует некоторой доли бесчеловечности. Воображение — это часть багажа, которую вы часто не можете позволить держать у себя. Если вы начнете думать о людях вообще как о конкретных личностях, это будет мешать вам. Люди — это глина, которой надо придать форму. В этом и заключается правда демократического процесса».

Вопреки этим мыслям или, может быть, по контрасту с ними, Вэлкорт находил открывавшийся перед ним вид приятным. Мэй была в безопасности наверху. Одна из их дочерей выжила в Мичиганской резервации, и у них были только внуки.

«Этот вечер прямо создан для любовных песен», — решил он. Один из тех мягких вечеров после полосы холода и обещающий еще больше тепла в будущем. «Пасторальный», назвал его про себя Вэлкорт — тихий и пасторальный: жующий скот вдали на высоком пастбище, которое когда-то было лужайкой Белого Дома. Гитарная музыка, вот что необходимо. Все приглушено, нет ни намека на насилие. Ничего не напоминает о рядовых телах, горящих у восточной границы города. Когда он глядел в этом направлении, ему видно было оранжевое сияние.

Едкое очищающее пламя скоро погаснет, и наступившая тьма сотрет эту сцену из вида — но не из памяти.

«Клэй», — напомнил себе Вэлкорт.

Вовсе не чудо сохраняло Вашингтон незараженным. Просто этот район был занят людьми, способными принимать жестокие решения. В Манхэттене было точно так же, кроме того, у него было преимущество новой границы, через которую больше не было мостов, а туннели были заблокированы, и еще эта внешняя буферная зона с улицами черного огня.

Все «безопасные» места, пережидающие чуму, имели, по меньшей мере, одну общую черту: внутри них не было неуправляемой толпы.

Толпа, которая атаковала границу Вашингтона менее часа после смерти Адама, думала, что несколько кусков брони и немного автоматического оружия помогут им пробиться через Вашингтонский Барьер. Атакующие неспособны были вообразить себе инфернальный эффект огненных выбросов установок «Ньюфейр», адские температуры и неуязвимость к обычному оружию. Хотя он и не давал чувства абсолютной безопасности, «Ньюфейр» создавал большие изменения в ландшафте. Расплавленный бетон, как правило, отрезвлял тех, кто его видел. Вэлкорт не пытался обмануть себя: одиночки все равно будут пытаться проникнуть через барьеры. Все, что требуется, — это один зараженный человек, и чума найдет себе новую пищу. «Очень ненадежный способ выживания», — думал Вэлкорт.

Он повернулся к потемневшей комнате и открыл дверь в освещенный коридор. Снаружи слышался тихий разговор телохранителей. Этот звук напомнил Вэлкорту, что есть вещи, которые надо сделать, и решения, которые надо принять.

В освещенном коридоре послышалось движение, торопливые шаги. Телохранитель заглянул внутрь комнаты и сказал:

— Мистер президент?

— Я скоро выйду, — ответил Вэлкорт. — Восточная комната.

Кабинет и главы специальных комитетов прибыли с докладами для нового президента. Они встретятся в самом низу, в холле, где уже разложены все аксессуары для аудио — и видеопрезентации. Это будет долгое заседание. Особое внимание будет уделяться одной проблеме — новой еврейской диаспоре. Только несколько упрямцев остались еще в Израиле. Тем, кто уже в Бразилии, требуется пища и крыша над головой. «В Бразилии сейчас, наверное, сумасшедший дом», — думал Вэлкорт. Боже правый! Когда только эти евреи найдут себе дом? Те, что остались, обещали прорваться с боем через пустыню и восстановить подачу саудовской нефти. Глупость! Чума снизила потребности в энергоресурсах до малой части предыдущего уровня. Кто теперь путешествует? Выжившие ведут существование замкнутыми коммунами. Только Барьерной команде нужны большие количества нефти, и Советский Союз несет большую часть этой ноши.

Вэлкорт теперь слышал в коридоре другой голос, голос, из-за которого он задерживался, голос Шилоха Бродерика. Стареющий Бродерик прибыл из своего вашингтонского дома с требованием, чтобы его допустили «ввести президента в курс дел». К протокольной заявке была подколота записка «Дорогой Сэм», напоминающая об их прошлых связях. Даже не объявляя этого открытым текстом, записка ясно давала понять, кто послал Шилоха «вводить президента в курс дел».

Поддавшись прихоти («все-таки я президент!»), Вэлкорт сказал:

— Пришлите Бродерика сюда. Скажите остальным, чтобы они начинали без нас. Они могут до моего прихода сгладить кое-какие шероховатости друг с другом.

Вэлкорт нагнулся, включил единственный торшер над удобным креслом, а сам уселся напротив него, в тени. Бродерик, войдя в кабинет, увидел эту расстановку и все понял.

— Не вставайте, сэр.

«Шилох сильно постарел с тех пор, как мы виделись последний раз», — отметил Вэлкорт. Он ходил прихрамывающей походкой старого человека, оберегая левую ногу. На его худом лице появились новые глубокие морщины, а волнистые волосы стали совершенно седыми. Уголки глаз его выглядели влажными, узкий рот стал еще более суровым.

Они пожали руки, причем Бродерик стоял, а Вэлкорт остался сидеть. Бродерик уселся в кресло под лампой, направленный отражатель которой бросал на него безжалостный свет.

— Благодарю вас, мистер президент, что вы согласились принять меня перед остальными.

— Я не ставил вас впереди остальных, Шилох. Я отодвинул остальных назад.

Это вызвало признательный смешок оценившего тонкий юмор человека.

Вэлкорт мог себе представить, как Шилох обсуждает вопрос о том, использовать ли обращение «президент» или «Сэм». Его дипломатическая выучка все-таки победила.

— Мистер президент, я не знаю, можете ли вы по достоинству оценить представившуюся нам возможность раз и навсегда разрешить коммунистический вопрос.

«Вот, дерьмо! — подумал Вэлкорт. — А я-то думал, что его люди могут предложить нам что-нибудь новенькое».

— Выкладывайте, Шилох.

— Вы, конечно, понимаете, что у них все еще есть агенты, даже здесь, в Вашингтоне.

— В наши дни иммунитет — это слово без его старых значений, — сказал Вэлкорт.

Бродерик хмыкнул и продолжил:

— Вы имеете в виду, что у нас тоже есть тамлюди, я же обращаюсь к другому аспекту ситуации. Советы и Соединенные Штаты представляют собой «шкуру леопарда», пятна которой — это незатронутые чумой общины. Сравнение относительной уязвимости этих населенных центров ясно показывает, что преимущество на нашей стороне.

— Это действительно так?

— Несомненно, сэр. У нас более разбросанные общины с меньшей численностью населения. Вы уловили мою мысль?

«Боже правый! Неужели он собирается вытащить на свет старую доктрину «первого удара»?»

— Мы обсуждали это с моим предшественником в течение некоторого времени. — Тон голоса Вэлкорта был сух. — Но вы, конечно, не…

— Не атомное оружие, сэр! Бактериологическое!

— И мы, конечно, свалим все на О'Нейла. — Голос Вэлкорта стал еще суше.

— Совершенно верно!

— А что общего имеют с этим советские агенты?

— Мы дадим им ложный след, и этот след докажет, что мы здесь ни при чем.

— И как же вы собираетесь заразить Советы?

— Птицы.

Вэлкорт подавил улыбку, покачав головой.

— Перелетные птицы, мистер президент, — сказал Бродерик. — Это именно то, что этот Безумец…

Вэлкорт больше не мог сдерживаться. Его всего затрясло от смеха.

— В чем дело, мистер президент?

— Сразу после того, как меня привели к присяге, Шилох, я позвонил премьеру, и у нас была получасовая беседа — уже принятые обязательства остаются в силе, какие новые варианты могут быть — и все такое прочее.

— Хороший ход, — сказал Бродерик. — Успокоит их подозрения. Кто был вашим переводчиком? — Он кашлянул, уяснив свою бестактность. — Простите, сэр.

— Да, мы говорили по-русски. Премьер считает, что у меня грузинский акцент. Он находит весьма полезным, что я могу говорить на его языке. Это сводит непонимание к минимуму.

— Тогда почему же вы только что смеялись?

— Премьеру было весьма неловко рассказывать мне о недавнем предложении его военных. Предоставляю вам самим угадать содержание этого предложения.

— Зараженные птицы?

Вэлкорт усмехнулся.

Бродерик наклонился вперед, его выражение лица стало напряженным.

— Сэр, вы знаете, что их слову нельзя верить никогда! Если они уже…

— Шилох! Советский Союз действует в своих собственных интересах. Так же будем поступать и мы. Их премьер — прагматист.

— Он лживый сукин сын, который…

— Хватит! Он, конечно, знает, что я не всегда был с ним полностью откровенен. Разве вы, Шилох, не сказали как-то, что в этом и заключается суть дипломатии — создание приемлемых решений из лжи?

— У вас хорошая память, сэр, однако коммунисты наверняка собираются устроить нам это. Мы не можем позволить себе расслабиться ни на…

— Шилох, ну пожалуйста! Я не нуждаюсь в лекциях об опасности коммунизма. Перед нами более непосредственная опасность, и до сих пор мы хорошо сотрудничали в поисках какого-либо пути предотвращения вымирания человечества.

— А что, если они найдут лекарство первыми?

— Некоторые из наших людей работают в их лабораториях, Шилох, а некоторые из их людей — у нас. Мы даже отправили Лепикова и Бекетта вместе в Англию. Связь открыта. Я сам разговаривал с Бекеттом на прошлой неделе, перед тем, как… В общем, мы поддерживаем связь. Конечно, каждый из нас слушает эти разговоры. Я не думаю, что это приведет нас к золотому веку, однако это обнадеживающий знак в мире, стоящем перед угрозой вымирания. И если существует преимущество от этого сотрудничества, преимущество, которое можно получить без компромисса в наших взаимных усилиях, я буду держаться за это преимущество.

— При всем моем уважении к вам, сэр, позвольте спросить: неужели вы полагаете, что у них нет исследовательских центров, которые они держат в секрете?

— При всем моем уважении к вам, Шилох, но неужели вы думаете, что у нас нет таких же центров?

Бродерик откинулся назад, сложил ладони и приставил их к губам.

Вэлкорт знал, кого представляет Бродерик — очень сильных и очень богатых людей, большая часть из которых — государственные чиновники и удалившиеся на пенсию с государственной службы люди, чья карьера основывалась на правиле «быть правым, когда ты не прав». В бюрократических кругах, как давно понял Вэлкорт, простой факт правоты вовсе не делал человека популярным, особенно если при этом кто-то из вышестоящих начальников оказывался неправым. Люди, добившиеся власти в этой среде, как заметил Вэлкорт, стремились работать «на прессу». Им хотелось больших заголовков, и чем драматичней они звучат, тем лучше. И простые ответы, не важно, что они впоследствии могут оказаться неправильными. Драма, в этом была вся суть, была для них самым мощным преимуществом в зале заседаний, особенно драма, представленная в самых сухих и аналитических терминах. На этом единственном принципе Бродерик сделал свою карьеру.

Вэлкорт сказал:

— Вы давно уже далеки от правительства, Шилох. Я знаю, что у вас есть важные контакты, но они могут не говорить вам всего, что знают.

— А вы говорите? — В голосе старого дипломата слышалось раздражение.

— Я придерживаюсь политики наращивания искренности — не совсем, но стремлюсь идти в этом направлений.

Шилох Бродерик погрузился в молчание.

Вэлкорт заметил, что чума выработала в самых влиятельных людях новый вид сознания. Это было уже не просто приспособление к последовательности новых политических ситуаций, а иной уровень осведомленности, более глубокий. Он ставил выживание на первое место, а политические игры на второе. Вся политика снизилась до ее самого личного уровня: «Кому я доверяю?» И когда этот вопрос задавался в ситуации жизни и смерти, ответ на него мог быть только один: «Я доверяю людям, которых знаю».

«Я знаю тебя, Шилох Бродерик, и я не доверяю тебе».

— Мистер президент, — сказал Бродерик, — почему вы меня сюда пригласили?

— У меня есть некоторый опыт попыток пробиться сквозь политические баррикады, Шилох, попыток достигнуть ушей кого-нибудь, кто «что-то сделает». Я, в некотором смысле, понимаю вашу теперешнюю ситуацию.

Бродерик снова наклонился вперед.

— Сэр, там… — и он указал на окна, — там есть люди, которые знают то, что надо знать вам. Я представляю самых тонких…

— Шилох, вы точно указали на мою проблему. Как мне найти этих людей? И найдя их, как смогу я процедить и прополоть то, что они принесут?

— Доверьтесь своим друзьям!

Вэлкорт вздохнул.

— Но, Шилох, вещи, предоставленные мне… в общем то, что умалчивается, что важнее того, о чем говорится. Теперь я президент. Моим первым решением будет: избавиться от советников, которые производят только драматические эффекты. Я выслушаю их, если они придут с чем-нибудь новым, но у меня нет времени на старые глупости.

Бродерик понял по тону и словам президента, что он свободен, но не сдвинулся с места.

— Мистер президент, я рассчитываю на старое знакомство. Мы прошли вместе долгий путь… где…

— Где часто я был прав, а вы не правы.

Рот Бродерика стянулся в тонкую линию.

Вэлкорт первым нарушил молчание:

— Не думайте, что я злопамятен. У нас нет времени для такой чепухи. Я просто говорю вам, что собираюсь полагаться на свои собственные суждения. В этом суть моей должности. И факты показывают, что мои суждения были более правильными, чем ваши. Для меня вы имеете только одну ценность, Шилох, — информацию.

Произнося это, Вэлкорт думал: «Подозревает ли Шилох о подлинной сути информации, которую он мне сегодня предоставил?» Бродерик представлял людей, которые могут начать действовать самостоятельно и подвергнуть опасности тонкое равновесие. А в эти времена любое недоразумение может привести к тому, что планета останется без населения. Люди Бродерика явно действовали в контексте, времена которого прошли. Операцию «Ответный огонь» необходимо предупредить.

Бродерик шевельнул губами, но не раскрыл рта. После некоторого молчания он сказал напряженным контролируемым голосом:

— Мы всегда говорили, что вы не очень хороший игрок для командной игры.

— Я рад, что у вас такое высокое мнение обо мне. Вы сделаете мне одолжение, Шилох, если вернетесь к вашим людям и скажете им, что мое мнение о бюрократах не слишком изменилось.

— Я никогда не слышал это мнение.

— Они совершили фатальную ошибку, Шилох. Они попытались скопировать советскую модель. — Он поднял руку, призывая Шилоха, который начал возражать, к молчанию. — Да, я знаю причины. Но посмотрите на пример Советов внимательнее, Шилох. Они создали бюрократическую аристократию, воссоздали ее, я сказал бы, по образу царской модели. Вы всегда хотели быть аристократом, Шилох. Вы просто неправильно выбрали сторону для своей попытки.

Бродерик сжал подлокотники кресла так, что костяшки его пальцев побелели. В его голосе слышалась едва контролируемая ярость:

— Сэр, управлять должны интеллигентные люди!

— Кто же будет судить о том, что является интеллигентным, Шилох? Было ли интеллигентным то, что ввергло нас в эти неприятности? Видите ли, аристократы могут скрывать свои ошибки только до тех пор, пока эти ошибки достаточно невелики.

Вэлкорт поднялся с кресла и обратился к Бродерику из глубокой тени над лампой.

— Извините меня, Шилох, мне надо пройти в другой кабинет и посмотреть, смогу ли я обнаружить, какие еще ошибки мы можем совершить.

— И вы больше меня не примете?

— Я выслушал ваши аргументы, Шилох.

— Значит, вы не собираетесь воспользоваться преимуществом…

— Я воспользуюсь любым и каждым преимуществом, которое сочту действительно преимуществом! И тем, которое я сочту не угрожающим главной заботе — найти лекарство от этой чумы. Поэтому моя дверь всегда остается для вас открытой, Шилох, когда позволит время. Может быть, вы принесете мне что-нибудь полезное.

Вэлкорт повернулся и вышел из комнаты, подсознательно копируя целенаправленную походку, которую он так много раз видел у Адама Прескотта. В главном холле Вэлкорт захватил с собой одного из своих секретарей и, пока они спешили к Восточной комнате, продиктовал меморандум.

«Альтернатива таким вот Бродерикам — это не позволить завалить себя информацией», — думал он. Нет, альтернатива заключается в том, чтобы окружить себя людьми, которые использовали свою наблюдательность так же, как и он сам. Он знает нескольких таких людей, они могут знать кого-то еще. Этот меморандум был только первым шагом. Осведомленные люди должны найтись… те умные, кто не боится докладывать о неприятных вещах.

Глубокий анализ — это то, что должно происходить без участия Президента. Может быть, необходимость в этом назрела уже давно. И нужно было возникнуть ситуации с чумой, требующей быстрого принятия решений, чтобы победить всех любителей «драм» и выбрать правильный подход.

Хотя в одном Бродерик был прав: найти подходящих людей. Но когда он найдет их, когда он переварит их информацию и примет в соответствии с ней решение, он должен быть уверен, что его распоряжения будут выполнены. Ясно, что власть людей, которых представлял Бродерик, часто превосходила власть временных обитателей Овального кабинета. Она превосходила даже власть людей в других кабинетах, в угловых кабинетах или в больших помещениях в конце длинных холлов, увешанных портретами прошлых президентов. Бюрократы рано научились простой политической истине: «Мы будем здесь и после того, как временные обитатели Овального кабинета будут заменены избирателями».

Время было на их стороне.

Вэлкорт задержался у двери в Восточную комнату. Что ж, чума изменила и это. Времени, которое было в их распоряжении, можно было найти только одно применение — найти путь к выживанию.

Глава 39

Я та, которая оскорбила Иисуса старого времени:

Я та, которая лишила детей своих рая!

По праву я должна была быть на кресте.

Не было бы ада, не было бы печали, Не было бы страха, если бы не я.

«Плач Евы», старинная ирландская поэма

Дорога достигла гребня холма у выхода из долины намного правее крытого шифером особняка, чем ожидал Джон. Справа виднелась неглубокая низина рядом с молодыми сосенками, которые постепенно сливались с высокими соснами у дальней вершины. Слева от Джона тянулось метров пятьдесят пологого склона, который плавно сходил в глубокую «чашу» около тысячи метров в поперечнике.

Вилла, высотой в три этажа и с четырьмя площадками, прилепилась к черному скальному изгибу у дальней части «чаши». На лужайке перед зданием пощипывали траву овцы. Двойной ряд тополей с заросшей дорожкой между ними вел к зданию издалека, с правой стороны. Тополя и высокие хвойные деревья частично скрывали находившуюся за ними лужайку.

Западный ветер качал тополя и пригибал высокую траву, пробивающуюся сквозь каменную изгородь у дороги рядом с Джоном. Он повернулся и посмотрел на спутников. Херити поставил одну ногу на изгородь, склонился вперед, упершись в поднятое колено, прислушиваясь. Отец Майкл и мальчик стояли рядом с ним, глядя на пасторальную сцену внизу.

— Посмотрите-ка на это, — сказал Херити приглушенным голосом.

Отец Майкл приложил ладонь к уху.

— Слушайте!

Тогда Джон тоже услышал: звуки играющих детей — высокие голоса, возбужденные крики. «Игра», — подумал он. Он вскарабкался на высокую стену рядом с Херити и посмотрел вдаль через низменность в направлении здания. Звуки доносились из-за тополей и стены хвойных деревьев.

Херити снял ногу со стены и трусцой пробежал по дороге, выбрав место, где деревья не закрывали вид. Джон и остальные торопливо последовали за ним.

Отец Майкл на бегу вытащил из рюкзака подаренный Гэнноном бинокль. Остановившись, он направил его на плоскую лужайку, открывшуюся перед ними. Остальные остановились рядом с ним.

Теперь Джон видел их — на лужайке играли дети, пиная мяч. На них были белые блузки и такие же чулки, черные туфли и… юбки! Темные юбки!

Херити протянул руку к отцу Майклу.

— Дайте мне бинокль.

Отец Майкл передал его Херити, который навел бинокль на игроков. Его губы двигались беззвучно, пока он смотрел, затем он сказал:

— Ах, маленькие красотки. Эти маленькие красотки. — Херити медленно опустил бинокль и бросил его Джону. — Видите, что упустил Безумец?

Дрожащими руками Джон настроил бинокль и навел его на лужайку. Игроки были девочками от двенадцати до шестнадцати лет. Их волосы были заплетены в две косички, которые мотались из стороны в сторону, когда они, уворачиваясь, бегали за мячом и кричали, вызывая игроков. У некоторых девочек, как отметил Джон, были на руках желтые повязки, у других — зеленые. Две команды.

— Женская школа? — спросил Джон хриплым голосом. Он чувствовал слабое и отдаленное шевеление О'Нейла-Внутри, недовольное движение, которое, как он знал, должно быть заглушено.

— Это маленькая голубятня Бранна Маккрея, — сказал Херити. — Он создал это маленькое место вне пределов досягаемости Финн Садала и других, и еще все знают, что у Маккрея есть, по меньшей мере, пять ракетных установок и еще разные другие орудия насилия, поэтому Военный совет не подвергает сомнению его решение.

Неразговаривающий мальчик придвинулся к отцу Майклу, не отрываясь глядя на лужайку.

Джон опустил бинокль и вернул его священнику, который предложил его мальчику, но тот только помотал головой.

— Это в самом деле девочки или это мальчики, одетые как девочки? — спросил Джон.

— Девочки и молодые женщины, — сказал Херити, — все сохранены в пересаженной французской вилле мистера Маккрея. Ты бы сказал, что это французская вилла, Джон?

— Может быть. — Джон осознал свой ответ только после того, как произнес его. Он смотрел в направлении крыши здания, видимой между деревьями. Из четырех каминных труб дома шел дым. Он чувствовал запах горящего торфа.

— Джозеф, почему мы пошли этой дорогой? — спросил отец Майкл дрожащим голосом. — Мы не должны приближаться к этому месту. Наверняка мы заражены чумой.

— Как и солдаты, которые их охраняют, — сказал Херити. — Такая уж у них изоляция, и мы видим их сквозь этот просвет и живы. Не все женщины Ирландии мертвы.

— Кто такой Бранн Маккрей? — спросил Джон.

— Крез импорта сельскохозяйственных машин, — сказал Херити. — Богатый человек, потому что у него есть большие дома, как этот вот, и пушки, и, как мне сказали, жестокие женщины, которые ими пользуются. — Он повернулся прочь, и когда он отошел, со стороны здания прозвучал винтовочный выстрел. Пуля ударила в каменную стену рядом с ним и рикошетом отскочила в сторону. Отец Майкл повалил мальчика на дорогу за стеной. Джон пригнулся и обнаружил, что его рука схвачена Херити, который поволок его через дорогу. Они перекатились через противоположную стену, в то время как вторая пуля ударила сзади них. Отец Майкл с мальчиком, согнувшись, перебежали дорогу и присоединились к Джону и Херити. Они легли в высокую траву над неглубокой, поросшей соснами низиной, которую Джон отметил раньше.

Он прислушался. Звуки игры девочек стихли. Вдали мужской голос рявкнул короткую команду через мегафон:

— Внутрь!

— Они только предупреждают, чтобы мы не совались, — сказал отец Майкл.

— Это не в стиле Бранна Маккрея, — сказал Херити. Он взглянул в сторону низины и на склон за ней. — Следуйте за мной. — Наклонив голову, Херити сбежал по низкому холму в заросли сосен, продираясь сквозь ветви и выставляя плечо вперед у самых трудных препятствий.

Джон и остальные следовали за ним. Гибкие ветви били и хлестали Джона по рукам и плечам.

— Сюда! — крикнул Херити.

Они ворвались сквозь заслон ветвей на небольшую поляну с беспорядочной группой гранитных обломков в центре. Херити нырнул за камни, остальные последовали за ним. Тяжело дыша, они лежали на траве, которая пахла пылью и кремнем. Отец Майкл перекрестился, мальчик укрылся за священником.

— Почему мы бежим? — спросил Джон.

— Потому что я знаю мистера Маккрея, — сказал Херити.

Над поляной наступила тишина, затем со стороны долины и дома раздался шипящий рев. Оглушающий взрыв взвился на дороге, которую они только что покинули. Черные обломки асфальта и камней засыпали окрестности.

Херити взглянул на отца Майкла.

— Он ни с кем не сотрудничает, этот Бранн Маккрей.

От взрыва у Джона звенело в ушах. Он прижал к ним ладони и помотал головой. О'Нейл-Внутри зашевелился и почти проснулся. Взрывы он воспринимал только как бомбы, а не ракеты. Бомбы, которые убили твоих близких.

— У тебя не осталось близких, — пробормотал Джон.

— Что ты сказал? — спросил Херити.

Джон опустил руки.

— Ничего. — Он чувствовал, как О'Нейл-Внутри возвращается в состояние неподвижности, но облегчения от этой передышки у него не было. Что, если О'Нейл-Внутри полностью выйдет наружу в присутствии Херити? Это было бы катастрофой.

— Мы должны убираться отсюда, — сказал отец Майкл.

Херити поднял руку, требуя тишины. Он смотрел на сосновые заросли на севере, где хрустнул сучок, и было слышно, как что-то большое продирается сквозь ветви. Херити показал на карман Джона и одними губами произнес слово: «Пистолет». Приставив палец к губам и держа автомат на груди, Херити, крадучись и подныривая под ветви, двинулся в ту сторону, откуда доносился звук. Через несколько мгновений он исчез из виду.

Джон достал пистолет из кармана и посмотрел вслед Херити. Он чувствовал себя в глупом положении. Какая польза от этого пугача против ракетной установки? Звук чего-то крупного, продирающегося через сосновые заросли, смолк.

Отец Майкл нашел четки и перебирал их, шевеля губами. Мальчик почти полностью втянул голову в куртку.

Тишина продолжалась — гнетущая и тяжелая. Джон прополз мимо священника, повернулся и сел, прислонившись спиной к теплой скале. Низкие сосенки были в нескольких шагах, перед ними — высокая бурая трава, сзади — толстые зеленые ветви.

Сверху, с находящегося справа склона, донесся мужской голос. Слова были неразборчивы, но Джон почувствовал себя незащищенным, поставленным как мишень для любого, кто прячется в деревьях. Он поднял пистолет и взвел курок. Среди сосен послышалось движение — Херити?

— Эй, янки! — Это был голос Херити. — Это друзья. Мы выходим.

Джон опустил пистолет, отпустил курок и вернул пистолет в карман.

Херити вынырнул из-за деревьев в сопровождении двух высоких мужчин в зеленых униформах и темно-зеленых беретах со значком Эйра в виде арфы на погонах и беретах. Оба несли с собой автоматические винтовки. Херити небрежно держал свой автомат на груди.

Джон внимательно осмотрел двоих, пришедших с Херити. Они были довольно похожи друг на друга и могли бы быть близнецами, хотя тот, что шел впереди, выглядел старше, вокруг глаз его было больше морщин, а кожа была более обветренной. Из-под их беретов выглядывали пряди рыжеватых волос. Бледно-голубые глаза пришельцев глядели настороженно над впалыми щеками и короткими носами. У них были мягко очерченные подбородки и полные губы.

Трое мужчин подошли к скальному укрытию, Джон и отец Майкл встали навстречу. Мальчик остался сидеть, выглядывая из-под капюшона своей куртки.

Мужчины остановились перед Джоном.

Херити сказал:

— Это Джон Геррич О'Доннел, Лиам. Отца Майкла вы должны знать. А здесь, внизу… — он посмотрел на мальчика, сидящего на земле, — …мальчик.

Старший из новоприбывших кивнул.

Представляя их Джону, Херити продолжил:

— Это Лиам, — он указал на старшего из мужчин, — и его двоюродный брат Джок. Они Каллены, оба. У Лиама и Джока здесь восемь полных отделений регулярных войск. Они охраняют прекрасное поместье мистера Маккрея, которое является лакомым кусочком для разных сомнительных типов.

— Хвала Богу, — сказал отец Майкл. — Ничто не должно принести вред этим молодым женщинам.

Лиам враждебно взглянул на отца Майкла из-под тяжелых век. Заметив это, Джон поразился этой демонстративной злобе. В этом чувствовалось что-то подспудное, что-то, что обеспокоило Джека. Херити знает этих двоих. Они знают отца Майкла. Недавний вопрос священника был очень уместен — зачем они пошли этой дорогой?

— Хвала армии, — сказал Джок, в голосе которого послышалась сильная картавость.

«Он говорит совсем не как ирландец», — подумал Джон.

Как будто прочитав его мысли, Херити сказал:

— Забавный у нашего Джока акцент, не правда ли? Он из шотландцев-католиков, Джон.

— Оставь это, — сказал Лиам. — Ты знал, что дорога закрыта, Джозеф. Зачем тебе надо было дразнить Маккрея с его ракетной установкой?

— Чтобы он расходовал боеприпасы, — сказал Херити со смешком.

— Ну и веселый ты человек! — сказал Лиам.

— Не такой веселый, как ты, и не такой острый на язык, — сказал Херити.

— У нас нечто вроде соглашения с Маккреем, и ты знаешь это, — сказал Лиам. — Этих девочек, там внизу, надо сохранить, несмотря на то, что они побывали в грязных лапах Маккрея.

Отец Майкл неожиданно подскочил и встал рядом с Джоном.

— О чем ты говоришь, Лиам Каллен?

— Не лезь в это, священник, — сказал Лиам. Он взглянул на своего брата.

— Возвращайся и скажи остальным, что здесь все спокойно. Они могут передать мистеру Маккрею, что это только безобидные прохожие.

Джок развернулся и зашагал прочь. Казалось, что его зеленая форма растворилась среди сосен. Вскоре затих даже звук его шагов.

Но от отца Майкла нелегко было отвязаться.

— Ты сказал, Лиам Каллен, грязные лапы. Что ты видел?

— Ну, там две девочки, которые постарше, беременны, и это наверняка, — сказал Лиам.

— Там, у Маккрея, есть священник? — задал вопрос отец Майкл.

— Что касается этого, — ответил Лиам, — то мистер Маккрей больше не признает вашу церковь.

Отец Майкл покачал головой.

Херити прислушивался к этому разговору с нескрываемой насмешкой. Он спросил у Лиама:

— Вы знаете, сколько их там?

— Не наверняка, но мы опознали девять старших женщин и еще около тридцати девочек.

— Откуда они все взялись? — спросил Джон.

— О, это мы знаем, — сказал Херити. — Наш мистер Бранн Маккрей сгреб тех, молоденьких, при первых признаках неприятностей. Ему еще чертовски повезло. Не было ни одной больной во всей группе. А что касается тех, что постарше… — Херити посмотрел на Лиама. — Они были с ним уже давно.

— Как это «сгреб», что вы имеете в виду? — спросил Джон.

— Он сказал родителям, что их надо спрятать в безопасном месте от чумы, — сказал Лиам. — И это, в общем-то, правда.

— Там только один мужчина? — спросил Джон.

Лиам кивнул.

— Я должен поговорить с ним, — сказал отец Майкл.

— Вы не можете сказать ему ничего, что бы он захотел услышать, — сказал Лиам. — Маккрей и его женщины стали последователями религии друидов, как они говорят.

— Еще одно богохульство! — Отец Майкл пристально глядел на Лиама. — Вы сказали, что у вас с ним соглашение. Значит, вы разговариваете с ним. Вы сказали Джоку…

— Вы что, собираетесь сочетать их групповым браком? — спросил Херити. — Мистер Маккрей и все его женщины соединены священными узами! Как это великолепно!

Отец Майкл не обратил внимания на эту насмешку и не сводил глаз с Лиама.

— Если вы не устроите так, чтобы я мог поговорить с ним, я предоставлю вам возможность выстрелить мне в спину, когда пойду туда сам. Я не могу допустить, чтобы их души попали в ад!

— Ну, почему бы и нет? — спросил Лиам. — Священник разговаривает с мистером Маккреем, это развлечет немного моих ребят. Вы будете разговаривать с ним по полевому телефону, он установлен метрах в пятистах от его ограды. Ближе подойти нельзя. Если вы хотите только поговорить, мы дадим вам такую возможность. Но если вы собираетесь встретиться с ним лично, то получите пулю… в спину, или в какое-нибудь другое место, куда мы захотим попасть.

— Когда вы это устроите? — спросил отец Майкл. Голос его стал спокойнее.

— Ночью.

Лиам повернулся и зашагал к деревьям.

— Нагните головы, когда поравняетесь с дорогой. У нас за гребнем укрытие, вы сможете там подождать.

Когда все последовали за Лиамом, Джон пошел последним, уклоняясь от хлеставших ветвей и подныривая под более крупные. Сосновые иглы приставали к его желтому свитеру, он чувствовал их и в волосах. Некоторые проходы в лесу были опутаны паутиной. Он сметал ее, ощущая тяжесть небольшого пистолета у себя в кармане.

Когда они сосредоточат все внимание на священнике, кто-то другой может ускользнуть и приблизиться к вилле Маккрея. Эта мысль ввела его в замешательство. И тогда Херити будет знать наверняка, кто такой Джон О'Доннел.

«Но кто же я?»

Он слышал звон в ушах и подумал, что может потерять сознание. Джон О'Нейл хотел, чтобы в Ирландии не уцелела ни одна женщина. А на вилле были женщины.

Он слышал, как впереди спорят Херити и Лиам Каллен. Лиам неожиданно повысил голос:

— Ты глупец, Джозеф Херити! И всегда был глупцом. Ты опять нарушил свой приказ, как и в тот раз. Я предупреждал тебя раньше и предупреждаю снова: не лезь к моим подопечным!

Ответ Херити Джону было не слышно, но он и не старался услышать.

«Приказ? Какой приказ?»

Он был крайне насторожен. Что здесь происходит? О'Нейл-Внутри был где-то рядом, готовый к прыжку, спрашивающий и прислушивающийся. Этот поход через ирландские деревни не был тем, чем казался. Сколько они уже идут? Больше месяца. Неужели надо столько времени, чтобы перейти из одного места в другое? Зачем эти окольные пути и шатание по проселочным дорогам? И Херити утверждает, что они идут только самым безопасным маршрутом!

Гэннон чувствовал, что здесь что-то не так. Неужели он был прав?

Глава 40

Если мы рассчитываем только на меры защиты, то все больше и больше ведем себя как преследуемая дичь, перебрасываясь с одного защитного устройства на другое, причем каждое следующее — более сложное и дорогостоящее, чем предыдущее.

Рене Дюбуа

— В этом замке есть привидения, — прошептала Кейт.

Она вздрогнула, лежа в постели рядом со Стивеном, на этот раз радуясь, что небольшая кривизна матраса заставляет их жаться друг к другу всю ночь.

— Тес, — прошептал Стивен. — Привидений не бывает.

В барокамере исследовательской лаборатории Адриана Пирда было темно, и только иногда слышалось шарканье ног или кашель ночного охранника снаружи.

— Бывает, я тебе говорю! — прошептала Кейт. — Моя бабушка чувствовала, когда призраки рядом, и я это унаследовала. Это недоброе место.

— Оно охраняет тебя от чумы, — сказал Стивен, повышая голос. На время он отказался от попытки заснуть. В таком настроении Кейт нельзя было успокоить.

— Эти призраки хотят забрать меня, — сказала Кейт. — Я не покину это место живой. — Она взяла одну из ладоней Стивена и прижала ее к своему животу. — И это бедное дитя не появится на свет живым.

— Кейт, прекрати это! — сказал он.

Она продолжила, как будто не слышала его слов.

— Среди солдат здесь драки, Стивен. Их вызывают злые духи, и мы оба знаем это!

— Ничего такого мы не знаем!

— Ты слышал о Дермотте Хоулиене и Майкле Лински. Они взбесились из-за магнитофонной записи!

— Мы же попросили их перестать использовать женщин-дикторов на радио, — сказал Стивен.

— Дермотт сказал, что у женщины на радио точно такой же голос, как у его покойной Лилиен, а Майкл сказал, нет, это голос его Пег. Я слышала, как Мун описывал это, Стивен, и от этого никуда не деться! Они дрались и катались по полу, разбивая друг друга в кровь, и все это время по их щекам бежали слезы.

— Но потом, Кейт, дорогая, они пошли в бар рука об руку. Помни это. «О, это была отличная драка», — так они сказали.

— Это безумие, — сказала Кейт.

— Это может быть, Кэт.

— Не называй меня Кэт! Я не ребенок!

— Дорогая, прости меня. — Он протянул руку, чтобы погладить ее, но она отбросила ее прочь.

— Это призраки, — сказала она приглушенным голосом. — Теперь нет женщин, чтобы класть покойников на стол. И злые духи вызывают призраков. О, злым духам теперь достается много душ.

— Кейт, ты должна прекратить это. Это нехорошо для ребенка.

— Весь мир не хорош для моего ребенка!

— Просто уже поздно, Кейт. Уже, наверное, три или четыре часа утра.

— Большие расходы, вот что будет причиной, — сказала она. — Им надо платить за наше содержание здесь, и они нас выбросят на съедение чуме.

— Я разорву того, кто попытается это сделать, на куски! — сказал Стивен.

— И как же ты остановишь их? Этим маленьким пистолетом?

— Я найду способ!

— Стивен, а что, если лекарства не существует?

— Кейт, ты сошла с ума, — сказал он. — Не существует? Почему… почему… — Стивен замолчал, неспособный представить себе такую ужасную ситуацию.

— Они даже не устроят мне хороших похорон, — сказала Кейт. — Потому что нет священников.

— Священники есть.

— Тогда почему они не могут найти хоть одного, чтобы он поженил нас?

— Они найдут. Ты же слышала, что сказал Адриан. Они ищут этого отца Майкла Фланнери прямо в данный момент.

— Посреди ночи они ищут священника? Это делают только для последнего причастия. И именно это мне потребуется совсем скоро.

Стивен молчал. В этом настроении Кейт угнетала его. А ее разговоры о злых духах! Она была почти медсестрой. Злые духи! Что за чушь.

— Где же летающая колонна, которая освободит нас от этой беды? — прошептала Кейт.

«Она думает о своем отце», — понял Стивен. Летающие колонны! Это было постоянной жалобой ее отца, как она рассказывала ему.

— Мы иногда ходили на лошадиную ярмарку, когда какая-нибудь была поблизости, — сказала Кейт. — А однажды мы пошли на Дублинское конное представление. Я была такой маленькой, что ему пришлось держать меня на руках, чтобы мне было видно. Это было так здорово!

«Ей не следует вспоминать о Дублинском представлении», — подумал Стивен. Она знает, что случилось там после чумы и карантина. Она тут же вспомнит и об этом.

— Они найдут лекарство, Кейт, — сказал он. — И мы будем еще волноваться о школах для наших детей, куда лучше послать их.

— Во мне только один ребенок, Стивен, и еще слишком рано говорить о школах.

— Они заново основывают школу святой Эдны, — сказал он. — Ну разве это не прекрасно, наш ребенок…

— Они идиоты! — сказала она яростным тоном. — Как будто они могут вызвать дух Патрика Пирса, чтобы он благословил нас. Остерегайся, когда вызываешь духов! Это всегда говорила моя бабушка.

— Это всего лишь школа, Кейт.

— Что за ужасная фантазия!

— Я поговорю еще с Адрианом о священнике, — сказал он.

— Ну, и много ли пользы от этого. Мы у него там, где он хочет. Его не беспокоит, будет ли моя душа гореть в аду.

— Кейт!

— Все, что от меня здесь останется, это одна из таких маленьких бронзовых табличек на Гласневинском кладбище — «героиням Ирландии, память о них будет жить вечно». Одни слова, Стивен. А теперь отворачивайся и давай спать.

«Как это похоже на нее! — думал он. — Наполнит меня своими страхами, разбудит окончательно, а потом мы должны спать!»

Глава 41

Жизнь Ирландии была исковеркана Уложениями о наказаниях. Англичане запрещали нам образование в любой форме — а потом смели называть нас необразованными! Мы не могли ни получить профессию, ни занимать государственную должность, ни заниматься торговлей или коммерцией. Мы не имели права жить в пределах пяти миль от любого города с самоуправлением! Мы не могли иметь лошадь стоимостью больше пяти фунтов, не могли владеть или арендовать землю, голосовать, иметь оружие и наследовать что-нибудь от протестанта! Мы не имели права собрать со снятой за грабительскую плату земли урожай больше, чем треть платы за нее. Закон принуждал нас посещать протестантские собрания, запрещал посещать мессы. Мы платили двойную плату за милицию, которая угнетала нас. И если католическая власть наносила ущерб государству, мы платили за него! И вы еще удивляетесь, что мы ненавидим англичан?

Джозеф Херити

Херити и Лиам Каллен стояли на поляне, расположенной ниже по склону за пастбищем перед большим домом Бранна Маккрея. Они знали, что Джон, который стоял в ста метрах выше, наблюдает за ними. Казалось, что двое мужчин наслаждаются полумраком, который полз вниз по холмам по направлению к долине и вилле. Ласточки в оранжевом свете над ними ныряли вниз в погоне за насекомыми. Где-то далеко, среди деревьев, слышно было, как кто-то из солдат играет на флейте — тонкий и навязчивый звук в сумерках. Воздух пах соснами и мятой травой.

— Он там, наверху, как раз наблюдает за нами, — сказал Лиам низким голосом.

— Я видел его. Ты расставил вдоль дороги хороших стрелков?

— Ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы искушать судьбу так же, как ты?

— Они должны свалить его, но не убивать, слышишь?

— Я тот, кто подчиняется его приказам, Джозеф. — Лиам посмотрел наверх, на Джона, потом перевел взгляд на долину. — Он тот самый?

— Иногда я думаю, что да, а иногда уверен, что нет. Там, Снаружи, они не помогают нам, Панический Огонь и все такое прочее. Он может быть тем самым, а может и не быть. Там, где он жил, ничего не осталось, этот маленький городок-бородавка на свиной заднице, и не осталось никого, кто мог бы что-нибудь сказать нам.

— А что вызывает у тебя сомнения? — спросил Лиам.

— Он спит сном невинного младенца, даже не вздрогнет, а я внимательно наблюдал за ним.

— Тогда почему же ты думаешь, что он может быть Безумцем?

— Разные мелочи. В его глазах что-то появляется, когда он смотрит на все эти разрушения.

— И ты все равно притащил его сюда!

— Должен сказать, меня самого мучило любопытство в связи с этим местом, — Херити кивнул головой. — Как вы можете жить с этим каждый день?

— У нас свои обязанности, и в армии подчиняются приказам. Мы не можем допустить, чтобы люди бродили и разносили разные истории о наших подопечных.

— Ни одного слова из наших уст, Лиам.

— Ты так только говоришь, и сейчас ты трезвый. А что будет, когда в тебе будет спиртное?

— Не распускай язык, Лиам. ИРА хранила честь Ирландии, когда еще даже твоя армия не могла протянуть руку помощи.

Слабая улыбка тронула губы Лиама.

— Да, а ведь ходит история, что это именно ты взорвал семью О'Нейла.

— Лживые вещи говорят о многих из нас, Лиам. — Херити посмотрел на автоматическую винтовку в руках Лиама, и его голос стал вкрадчивым. — Дружище, когда мы детьми резвились на сене, кто из нас мог предвидеть такой вот день?

— У тебя всегда был хорошо подвешен язык, Джозеф, но все, что я слышу из твоих уст — это что ты думаешь, будто янки действительно наш Безумец. Почему это… дружище?

Херити посмотрел во тьму, собирающуюся над долиной. В окнах виллы были видны мерцающие огни свечей. Где-то внизу, в темноте, замычала корова. Задумчивым голосом он сказал:

— В тот первый день, когда мы вместе шли по дороге, я повернул разговор на терроризм, как они это называют. Янки сказал, что ИРА предала ирландскую честь.

— Точные слова из писем Безумца, но эти слова знают теперь все. Я не удовлетворен, Джозеф. Что я скажу Дублину?

— Скажи им, что я не уверен… это означает, что он остается заряженной бомбой, которую мы не можем трогать.

— Ты позволил ему носить пистолет, — сказал Лиам. — Почему?

— Чтобы он думал, что я ему доверяю.

— А ты не доверяешь.

— Не больше, чем я доверяю тебе. Может быть, вернемся в ту хижину с твоим полевым телефоном?

— Я не позволю никому из вас уйти отсюда живыми! У меня есть приказ защищать тайну Маккрея.

Херити резко повернулся к нему вплотную лицом.

— Янки мой! Ты понимаешь? Не твое дело решать вопрос жизни и смерти! Он мой!

— Это то, что говорят в Дублине, — мягко сказал Лиам. Он развернулся и пошел впереди по тропинке наверх туда, где стоял Джон.

Джон наблюдал, как к нему приближаются двое мужчин, и был поражен, когда Лиам без всякой паузы сказал:

— Ты идешь с нами, янки.

Не имея возможности слышать, о чем эти люди разговаривали внизу, Джон занялся предположениями. «Херити — это его охрана, а не конвоир, — решил Джон. — Он что-то подозревает. Но что именно он подозревает?»

Настороженный, он догнал мужчин и пристроился сзади них, чувствуя страх. В караульной хижине они захватили с собой отца Майкла, оставив мальчика спать на подстилке в углу. Когда они вошли в маленькую деревянную хижину, далеко внизу под игровой площадкой виллы, наступила полная темнота.

Войдя в хижину, Лиам чиркнул спичкой и зажег свечу, осветившую внутреннюю обстановку. Вся она была из необструганной древесины, с грубой крышей над головой. Единственный стул и стол составляли всю мебель, на столе стоял черный полевой телефон с трубкой в корпусе защитного цвета. Провод от телефона выходил наружу под стропилами крыши. Снаружи раздался звук шагов, и до них донесся голос Джока:

— Все на месте, Лиам.

Лиам явно расслабился. Он указал отцу Майклу на стул.

— Я устроил так, что ответит лично Маккрей. Ему не терпится провести теологическую дискуссию, как он сказал.

Отец Майкл, который молчал все время по дороге вниз, к хижине, взял трубку и приставил ее к уху.

— Благодарю вас, Лиам.

— Он ответит или выпустит прямо сюда в нас ракету, — пробормотал Херити. — Что мы можем сделать?

— Мы можем заставить его поголодать, когда у него выйдет вся еда, — сказал Лиам. — А теперь тихо! Ты и так доставил нам достаточно неприятностей!

— Жестокие слова, жестокие слова, — сказал Херити.

Лиам снова покрутил рычажок телефона.

— Почему мы дожидались ночи? — спросил отец Майкл.

— Так всегда делает мистер Маккрей, — сказал Лиам. — Ему нравится, когда мы спотыкаемся в темноте.

— И держу пари, что у него есть инфракрасный прицел, — сказал Херити.

В комнате воцарилась тишина, странная неподвижность, как будто вошел призрак и заглушил здесь все живое.

Лиам щелкнул выключателем на боку зеленого корпуса телефона. В аппарате послышалось мягкое гудение.

— Мы будем слушать, — сказал он, — но говорить будет только священник.

Вскоре в телефоне раздался щелчок, и мужской, хорошо модулированный голос произнес:

— Это священник?

Отец Майкл прочистил горло.

— Здесь отец Майкл Фланнери.

«Он нервничает», — подумал Джон.

— И что вы хотите, священник? — Голос Маккрея звучал насмешливо. Это был голос культурного, воспитанного человека, вежливо разговаривающего с мелким чиновником.

Отец Майкл выпрямился, прижав телефонную трубку к уху.

— Я хочу знать, каким образом эти молодые женщины забеременели!

— Ох, уж это невежество католического духовенства, — сказал Маккрей. — Неужели никто не объяснил вам функционирование…

— Не умничайте со мной! — резко перебил его отец Майкл. — Я хочу знать, обвенчаны ли эти девушки с отцами их…

— Придержите свой язык, священник, или я сотру вашу хижину вместе с вами с лица земли.

Отец Майкл сделал конвульсивный глоток, затем продолжил:

— Вы ответите на мой вопрос, мистер Маккрей?

— Ну что ж, эти молодые женщины беременны, потому что это является обязанностью жрицы. Они лежали под рябиной во время полнолуния, и я оплодотворил их. Пусть будет благословение священной рябины со всеми нами.

Отец Майкл сделал несколько глубоких вдохов, лицо его побледнело.

Джон использовал эту передышку для того, чтобы приблизиться боком к единственной двери хижины. Здесь он замешкался. Есть ли еще снаружи Джок? Что он имел в виду, говоря, что все на месте? Лиам и Херити ухмылялись, внимание их было приковано к отцу Майклу.

— Рябина, — пробормотал отец Майкл.

— Наши предки почитали рябину, а они были счастливее тех, кто сейчас платит грош святому Петру, — сказал Маккрей.

— Так вы скоро начнете поклоняться Митре или какой-нибудь другой языческой статуе! — обвиняющим тоном сказал отец Майкл.

— Полегче, священник, — ответил Маккрей. — Митра был иранским богом, которого принесли с собой римские легионеры. Как хороший гэл, я ненавижу все римское, с вашей римской церковью включительно!

Херити ухмыльнулся:

— Ну и ну, они спорят, как парочка иезуитов! Да, ты был прав, Лиам. Редкое развлечение.

Джон положил руку на ручку двери и приоткрыл дверь так, что образовалась узкая щелочка. Маккрей должен быть где-то прямо перед отцом Майклом. Телефонная линия уходила именно в ту сторону.

— Кто это там с вамиразговаривает? — задал вопрос Маккрей.

— Это Джозеф Херити, — сказал отец Майкл.

— Собственной персоной? Да, редкая добыча вводит старого охотника в искушение. Там с вами в хижине Лиам Каллен и кто-то еще. Кто это?

— Его зовут Джон О'Доннел.

Херити вдруг резко вытянул руку и прикрыл ладонью рот отца Майкла, отрицательно помотав головой. Священник взглянул на него удивленно.

— Вы что-то хотели сказать еще, священник? — спросил Маккрей.

Херити снял ладонь со рта отца Майкла и предостерегающе погрозил пальцем.

— Мы направляемся на север, чтобы найти какое-нибудь место, которое примет нас, — сказал отец Майкл слабым голосом. Его внимание оставалось прикованным к Херити.

— А в гостинице нет места! — засмеялся Маккрей. — Кто из вас беременный?

— Мистер Маккрей, — сказал отец Майкл, — я пытаюсь спасти вашу душу от вечного проклятия. Неужели вы не можете…

— Это не в ваших силах, — сказал Маккрей. — Мы здесь все друиды, поклонники деревьев, невинные, как младенцы, появившиеся на свет. Вы можете взять своего виноватого бога, католический мошенник, и затолкать его туда, куда не попадает лунный свет.

Херити взорвался хриплым хохотом, Лиам фыркнул.

Джон открыл дверь еще на несколько миллиметров и выскользнул в темноту. Он помнил, что тропинка, по которой они пришли, была справа. Он не видел Джока и никого другого, но подозревал, что в округе были и другие охранники. Из хижины доносился голос отца Майкла.

— Мистер Маккрей, вы должны отречься от своих дурных привычек, покаяться в грехах, пока не поздно! Бог простит…

— Я не нуждаюсь в прощении!

«В этом голосе слышно безумие», — решил Джон. Он прокрался за угол хижины и посмотрел на виллу, серой кляксой выделяющуюся в темноте. Теперь видны были только два освещенных свечами окна. Кусты бились о его колени. Он свернул налево, выискивая проход, где бы его не выдавал шум. Голоса в хижине стихли до уровня едва слышного бормотания. Когда его глаза привыкли к темноте, он различил между тем местом, где он стоял, и виллой склон, поросший низкими кустами, серыми пятнами выделяющимися на темном фоне. Есть ли здесь проход? Он двинулся вперед, споткнулся и упал бы, если бы не чья-то рука, схватившая его за плечо и втащившая назад. Джон неожиданно обнаружил, что он брошен на землю. Холодная мушка винтовки была прижата к его шее за правым ухом.

Из тьмы за винтовкой голос Джока спросил:

— И куда же он направлялся?

В голове Джона закружились отчаянные мысли. Ствол больно упирался в его шею. Его левая щека лежала на острых колючках.

— Этот сумасшедший Маккрей пустит сюда ракету и убьет всех нас, — прохрипел Джон. — Можете оставаться здесь и ждать, но я…

— Маккрей всегда говорит это, — сказал Джок, — но он не сделает этого, если не пытаться подойти к нему. — Давление мушки ослабло.

Херити вполголоса выругался.

В хижине слышался голос Лиама:

— Вечеринка закончена, святой отец. Вы не убедили этого человека.

Отец Майкл вынырнул из хижины в сопровождении Лиама.

— Сохрани его Господь, — молился отец Майкл, — и этих бедных детей вместе с ним.

— А он говорил о рождении и перерождении, — дразнил его Лиам. — В этой его рябине есть какая-то правда. — Он вытолкнул отца Майкла из хижины и позвал Джока. — Закрой здесь, Джок. Я потушу свечи.

Их охватила темнота.

Чья-то рука подняла Джона на ноги. Он почувствовал, что его руку отпустили, но все равно остальные окружали его.

— А теперь тихо! — Это сказал Херити где-то рядом с Джоном. — Нас ткнули носом в действительность, да?

— То, что ты сказал, это ужасная истина. — Это был Лиам, по другую сторону от Джона, туманная фигура, едва видимая при свете звезд. — Кроме Маккрея, — сказал Лиам, — ни один из нас не может сказать, что будет жить в своих детях. Наши потомки отрезаны.

— Эх, не говори так, Лиам. — Это был голос Джока, раздавшийся сзади Джона. — Эти милые девочки там, совсем рядом, а мы здесь и не можем даже прикоснуться к ним.

— Это все за то, что мы живем в ненависти, — пробормотал отец Майкл. — Мы должны остановить ненависть, Джозеф! Мы должны спасти этого грешника!

— Он хороший человек, — сказал Херити.

— Злой!

— Лиам, — сказал Херити, — вы с Джеком такие отличные компаньоны. Так много помогаете.

— Наша обязанность — охранять эту виллу, — сказал Лиам. — Мы выполняем приказы.

Пока остальные разговаривали, Джон чувствовал, как его дрожь и замешательство проходят. О'Нейл-Внутри оставался спокойным. «Я пытался», — думал Джон. Вокруг него двигались люди. Джон почувствовал, как чья-то ладонь сжала его руку. Херити сказал, приблизив губы к его уху:

— Ты действительно просто пытался удрать, Джон?

— Это было глупо, собрать нас всех в этой хижине, — ответил Джон. — Там сумасшедший. Он способен на что угодно.

— Безумцы все такие, — сказал Херити.

Лиам сказал из темноты впереди них.

— Идите вперед. Нам надо вернуться к дому.

— Твои обязанности, — согласился Херити.

— Вот именно. — В голосе Лиама слышался облегченный смех. — У всех нас свои приказы.

Джон повернулся к Херити, который шел рядом.

— Кто дал тебе приказ охранять меня?

— Рябина кудрявая, — ответил Херити.

Глава 42

…рассудок вводит меня в заблуждение, и в этом мука, в этом ад.

Бен Джонсон

— Но почему они называют это Литературой Отчаяния? — спросил Папа.

Папа Лука, который был кардиналом Джеймсом Макинтайром, сидел в кресле-качалке в конце столовой у окна, из которого открывался вид на крыши Филадельфии и Старую Гавань. Силуэт города отчетливо выделялся в утреннем солнце холодного зимнего дня.

На Папе был темно-синий халат, который он получил в подарок, будучи еще простым священником. Халат не мог полностью скрыть его зрелую тушу. Ноги его были обуты в старые коричневые домашние шлепанцы, а открытые голени выглядели мясистыми и слегка посиневшими.

Папа, как отмечали некоторые наблюдатели, заметно напоминал опоссума — скошенный лоб, подчеркнутый лысиной, и глаза, которые ухитрялись одновременно казаться тупыми и внимательными. «Сосредоточенные» — так один из комментаторов назвал глаза Папы. Это были глаза тупого животного, выискивающего, чем бы поживиться.

Вопрос Папы Луки был адресован отцу Лоуренсу Дементу, его секретарю, который стоял у буфета, где был накрыт завтрак. Папа ел экономно, а отец Демент, который никогда не прибавил в весе ни унции, наложил горой в свою тарелку бекон, четыре яйца, тост с мармеладом, жареный картофель и небольшой бифштекс.

— Литература Отчаяния, — сказал отец Демент. — Это просто ирландская манера.

Он пересек комнату и подошел к столу, на который поставил свою тарелку, затем выдвинул стул, выбрав такой, чтобы сидеть к Папе лицом.

— А кофе есть?

— Он опять кончился. В том серебряном чайнике есть чай.

Отец Демент и в тридцать пять лет еще выглядел, как студент-выпускник с острыми и внимательными голубыми глазами, небольшой прядью черных волос на лбу и широким ртом, всегда готовым улыбнуться. Отец Демент вернулся к буфету, как будто в этом мире его ничто не волновало, и налил себе чашку горячего чая.

— Литература Отчаяния, — пробормотал Папа.

Отец Демент поставил чашку на стол рядом со своей тарелкой и уселся завтракать. Секретарь Папы, одним из первых заметивший его сходство с опоссумом, удивлялся: «С чего бы это он обратил внимание на новую ирландскую литературу?»

«Бекон недоварен, как обычно», — отметил отец Демент. Он нахмурился и все равно начал есть. Может случиться так» что не будет возможности для ленча. Несмотря на тушу и голодное выражение в глазах. Папа, казалось, существовал потребляя минимальное количество пищи. Некоторые подозревали, что Папа ест тайком в своей комнате.

Внимание Папы Луки в это утро было занято докладом о восстановлении двух старых ирландских аббатств, занятых теперь светскими братьями, которые посвящали себя изготовлению иллюстрированных манускриптов в древней манере на коже и великолепной льняной бумаге ручной выделки. До сих пор за пределами Ирландии никто не видел образцов этой работы, а содержание их было известно только в общих чертах. Доклады обращали особое внимание на «художественную ценность» и общее название, которое употреблялось по отношению к этим работам: «Литература Отчаяния».

— Ренессанс языка, — так назвал один из докладчиков эти работы, цитируя одну короткую выдержку:

«У нас есть все три вида мученичества в щедрых пропорциях: Зеленое, Белое и Красное. Зеленое — это отшельническая жизнь и уединенное созерцание Бога. Белое — это разлучение с семьей, друзьями и домом, потому что не может быть семьи и дома без жены. И что есть дружба, если она не произрастает из самой интимной из всех близостей? И наконец. Красное мученичество, самое старое из всех них: принесение своей жизни в жертву за Веру».

Лично отец Демент думал, что Ирландия всегда прибегала к словам, если все остальные средства потерпели неудачу.

Мысли Папы больше касались политики, так как это была его родина, которую он понимал лучше всего и которая, как он знал, оказала самое сильное влияние при выборе его на теперешнюю высокую должность.

«Это, конечно, было Милосердие Божие».

Это было подарком. Он чувствовал, что поставлен самым ярым защитником Церкви от ереси. Слишком много было в этом мире людей, готовых погрузиться в себя в поиске мистических решений, которые церковь не приветствовала. Святая Мать Церковь, Единственная и Неповторимая, в этом вся суть. Папа Лука знал проблему, которую это имя вызывало в пораженном чумой мире. Если женщин нет, то название «Отец» может приобрести циничный оттенок. А как может существовать Мать Церковь без отцов? Это вызывало темную злость в утративших все людях. Папа Лука знал о таких вопросах.

«Скажите мне, священник, как может быть мать у вас, если у меня ее нет? Почему вас называют отцом, а у меня никогда не будет этой святой привилегии?»

И еще всегда были такие, которые требовали: «Где были вы, священник, когда пал удар? Где был ваш Бог, когда случилась эта вещь? Ответьте мне, если можете!»

Были ли эти новые аббатства в Ирландии частью нового мистицизма, выросшего на таких вопросах?

Папа Лука был особенно озабочен другой выдержкой из новой литературы, приведенной комментатором:

«Наши юные идеалисты слишком долго жили в крысиных норах конспирации. Они начали думать о них, как о своей натуральной среде обитания, и сопротивлялись всему, что могло бы вытащить их из этой среды. Но Бог указал нам путь. Почему мы не изберем его?»

«Какой путь?» — удивлялся Папа. Комментатор не сказал это, а папские запросы в Ирландию остались без ответа.

Вскоре Папа поднялся и прошел вниз через холл в свою спальню, где были разложены его облачения. За стеной его личных апартаментов была слышна возня, все беспокойства папской жизни были готовы вновь обрушиться на него в этот день. Он тосковал по простым временам и часто чувствовал нежелание нарушать одиночество. Отца Демента он терпел, так как сообщения должны быть посланы, слова записаны и переданы.

Отец Демент, в свою очередь, расправлялся с четвертым тостом, щедро намазанным мармеладом. «Папские печи Филадельфии производят вполне удовлетворительный хлеб», — думал он. И нет смысла торопиться с завтраком, потому что не надо спешить за Папой и помогать ему. Этот Папа сам все для себя делает, предпочитая вести себя именно так. Его исповедник жаловался, что Папа слишком быстро проскакивает через все необходимые святые ритуалы.

Почему Папа спросил об имени, которым ирландцы называют свои иллюстрированные манускрипты? После всех этих месяцев, проведенных с Папой Лукой, отец Демент обнаружил, что его до сих пор поражают причуды Папы. Может быть, это связано с церемониями, которые планировались на сегодняшнее утро здесь, в Филадельфии.

«Мы должны найти наше счастье в Боге».

Это были слова Папы. Литература Отчаяния набрасывала на вещи погребальный покров. Но это не должно мешать планам, намеченным на этот день.

Вопреки всем усилиям остановить его. Папа двигался с несгибаемой решимостью вперед, к цели Филадельфийского Паломничества. Некоторые из новых кардиналов, особенно кардинал Шоу, возражали, опасно склоняясь на сторону Президента Вэлкорта и других лидеров, которые указывали на проблемы, возникшие в связи с чумой. И не только правительства без радости смотрели на перемещения больших масс людей, многие из которых, возможно, заражены. Изолированные поселения склонялись к насилию против чужаков, пытавшихся войти к ним или пройти через запрещенные регионы.

Папа Лука оставался непреклонным. Отец Демент потряс головой и поправил себя. Нет, это была скорее тихая настойчивость, чем что-либо другое. Казалось, что Бог обратился прямо к нему, и Папа двигался, уверенный в этой божественной поддержке. Это, конечно, была вещь, внутренне присущая папству. Отец Демент знал, что старые верования нельзя отрицать. Он разделял эти верования и сам. Посвященного Папу охватывала после посвящения особая аура Божеской заботы. Непрерывная линия святого наследования — от Христа к Петру и к Папе Луке — несла в себе обещание чудесной силы и любви. Сами эти комнаты здесь, в Филадельфии, которые когда-то были частью регионального правления церкви, внушали теперь чувство чудесной силы, которую обеспечивало присутствие Папы.

Отец Демент промакнул последнее из яиц последним куском тоста, допил чай и, вздохнув, откинулся назад. Прислужник, выражение лица которого было смягчено благоговейным трепетом, выступил из тени дверного проема, тихо скользнул вперед и убрал тарелки. Отец Демент нахмурился. Молодой человек действовал умело, но все равно, это не то, что старые времена, совсем не то.

Тем не менее, Папа отказывался от служанки-женщины у Папского Престола. Если бы это пожелание высказал не сам Папа, отец Демент счет бы его патологическим. Отец Демент содрогнулся при мысли о неприятности, которая, как он знал, должна произойти. Папа еще должен будет произнести публично то, что он уже сказал в частной беседе, но это только вопрос времени, может это случится в кульминационный момент первого Паломничества… если этому паломничеству позволят свершиться.

«Бог по воле своей покарал женщин с чудесной целью. Грех женщин выставлен на наше обозрение. Нам ясно приказано избавиться от этого греха».

Отец Демент встал и расправил плечи. Красное Мученичество, как его назвали ирландцы, всегда было крайним требованием, которое Церковь могла потребовать от своих людей. Хотя отец Демент чувствовал, что Папа Лука ожидает его с радостью. Он был глубоко враждебен половому союзу, и от этого никуда не деться. Он был антифеминистом. Отец Демент осмеливался думать так. Папа слишком прислушивался к отцу Малькольму Эндрюсу, протестантскому министру, который вошел в лоно Церкви и поднялся до Высшего Совета.

Подойдя к окну, у которого недавно сидел Папа Лука, отец Демент посмотрел на город. Он чувствовал, как что-то приобретает очертания «Литература Отчаяния… ирландцы, пытающиеся возродить старые обычаи… отец Эндрюс и антифеминистское движение, набирающее силу возле Папы…»

Вот только вчера отец Эндрюс сказал: «Поэты когда-то сказали, что мы живем, любим и сходим в могилу с уверенностью в будущих поколениях. У нас отобрали это. Один смертельный удар, и мы осиротели, наше потомство отрезано от нас. Человечество живет теперь в непосредственной близости могилы. Никто не может отрицать смысла этого события».

И Папа согласно кивнул.

Отец Демент слышал, как собирается свита, советники, кардиналы, служители. Официальный день должен был вот-вот начаться. Где-то в течение дня Папа пойдет в свою личную часовню и помолится здесь об указаниях свыше. Только немногие из непосредственного окружения знали суть кризиса, для которого Папа будет искать указания свыше. Спор между Папой Лукой и президентом Вэлкортом длится уже некоторое время, но последний ночной звонок Халса Андерса Бергена, Генерального Секретаря Организации Объединенных Наций, придал этому вопросу новую остроту. Отец Демент, как обычно, слушал этот разговор по параллельному телефону, делая заметки для Папы.

— Я не верю, что Ваше Святейшество понимает, что готов сделать президент, если вы бросите ему вызов, — сказал Берген.

Папа Лука ответил мягким голосом:

— Нельзя противиться Господу.

— Ваше Святейшество, президент Вэлкорт видит этот вопрос несколько в ином свете. Президент, пользуясь поддержкой остальных мировых лидеров, различает папство в политике и папство в религии.

— Такого различия нет, сэр!

— Я боюсь. Ваше Святейшество, что в нашем новом политическом климате, может быть, и имеет место такое различие. К несчастью, точка зрения президента является популярной. У него есть политическая поддержка силовой акции, если он надумает предпринять таковую.

— Какая силовая акция?

— Я затрудняюсь…

— Не стесняйтесь, сэр! Он объявил о том, что может предпринять?

— Не прямо, Ваше Святейшество.

— Но вы что-то подозреваете.

— Боюсь, что да.

— Тогда выкладывайте, сэр!

Делая заметки, отец Демент подумал, что он никогда не слышал такой твердости и целеустремленности в голосе Папы. Отец Демент никогда не гордился Папой больше, чем в этот момент.

— Ваше Святейшество, — сказал Берген, — вполне возможно, что президент даст приказ направить на вас ракету.

Отец Демент ахнул. Его рука соскользнула с карандаша, оставив в блокноте каракули. Он быстро пришел в себя и удостоверился, что записал эти слова правильно. К ним надо будет потом присмотреться поближе.

— Он так и сказал? — спросил Папа.

— Не такими словами, но…

— Но вы не сомневаетесь, что он может отреагировать именно таким способом?

— Это один из вариантов. Ваше Святейшество.

— Почему?

— Поднимается протест против вашего Паломничества, Ваше Святейшество. Люди боятся его. Президент будет действовать политическими средствами, если вы его вынудите к этому.

— Ракеты — это политическая реакция?

Отец Демент подумал, что этот вопрос Папы отдает, пожалуй, необразованностью, но, может быть, это была всего лишь знаменитая «Святая Простота».

— Президент Вэлкорт получил петицию, требующую остановить вас, Ваше Святейшество, — сказал Берген. — Было предложено, чтобы Филадельфийская Военная команда вмешалась и взяла вас под стражу.

— Моя охрана не допустит этого, сэр.

— Ваше Святейшество, давайте посмотрим на вещи реально. Ваша охрана не выстоит и пяти минут.

— Церковь никогда не была сильнее чем сейчас! Люди будут протестовать.

— Настроение Филадельфии, Ваше Святейшество, не всеми разделяется. Именно это и делает возможным ракетное решение проблемы, по-моему мнению. В нем есть окончательность, против которой не может уже быть аргументов.

— Вас попросил позвонить мне Президент, сэр?

— Он попросил меня убедить вас, Ваше Святейшество.

— Вы очень обеспокоены?

— Признаюсь, что да. Хотя я и не разделяю ваших религиозных убеждений, но вы являетесь моим ближним и, как и каждый из них, дороги мне.

Отец Демент подумал, что слышал в голосе Генерального Секретаря нотки подлинной искренности. Папа слышал их тоже, по-видимому, так как в его ответе прозвучало неподдельное чувство.

— Я буду молиться за вас, мистер Берген.

— Благодарю вас. Ваше Святейшество. А что мне сказать Президенту Вэлкорту… и остальным заинтересованным лицам?

— Вы можете передать им, что я буду молиться об указании свыше.

Глава 43

Бог милости! Бог мира!

Заставь эту смуту исчезнуть!

Доктор Уильям Дреннан, «Пробуждение Уильяма Орра»

За стенами Белого Дома были сумерки, эти странные вашингтонские сумерки, которые медлили и медлили, сливаясь наконец с яркими огнями капитолийской ночи.

Президент Вэлкорт, глядя на сумерки и на зажигающиеся огни, думал, что никогда раньше он не уставал так. Он задавал себе вопрос, хватит ли у него сил встать с кресла и дойти до койки, которую он перенес сюда, в Овальный кабинет. Но он знал, что как только положит голову на подушку, его мысли заполнятся неотложными делами. Сон не наступит — придет только беспокойство и иссушающая сердце необходимость действовать.

Что за день был сегодня!

Он начался с того, что Турквуд ворвался в его кабинет с траурным выражением на лице и положил утренний доклад на стол Президента. Иногда Вэлкорт подумывал, было ли разумно оставлять Турквуда после Прескотта. Конечно, иногда были случаи, когда необходим кто-нибудь, кто сделает грязную работу, но Турквуд казался испорченным, может даже ненадежным.

Когда Турквуд собрался уходить, Вэлкорт спросил:

— Что у вас случилось?

— Мне только что пришлось уволить кое-кого в отделе связи. — Турквуд снова собрался уходить.

— Подождите минутку. Почему вы уволили этого человека?

— Это не ваша проблема, сэр.

— Здесь все моя проблема. Почему вы уволили этого человека?

— Он пользовался каналами Белого Дома, чтобы поговорить с друзьями в резервации в Мендочино.

— Как, черт возьми, он это смог?

— Он как-то докопался до спутникового кода и как раз… ну, перенаправил вызов своим друзьям.

— Я думал, что это невозможно.

— По-видимому, нет. Мы его как раз допрашиваем, чтобы узнать, как ему это удалось. Он сказал, что просто придумал это сам.

— Как его зовут, Чарли?

Вэлкорт почувствовал, как у него учащается пульс. Изобретательный и независимый ум прямо здесь, в Белом Доме!

— Его имя? Это… ага, Дэвид Арчер.

— Приведи его сюда, Чарли! Я хочу, чтобы он был здесь, и чем скорее, тем лучше.

Турквуд знал этот тон. Он бегом выскочил из кабинета.

Дэвид Арчер оказался бледным молодым человеком со следами оспы и затравленным выражением на лице. Его перемещение по кабинету Вэлкорта можно было описать только как крадущееся. Турквуд с мрачной гримасой стоял сзади.

Вэлкорт выбрал свое самое дружелюбное выражение и самый теплый тон голоса.

— Садитесь, Дэвид. Так ведь вас зовут? Дэвид?

— Меня… меня называют… ДА, сэр. — Он сел лицом к Вэлкорту.

— ДА, в самом деле? — Вэлкорт поднял глаза на Турквуда. — Вы можете оставить нас, Чарли. ДА кажется мне безобидным.

Турквуд ушел, но в каждом его движении сквозило нежелание. Прежде чем закрыть за собой дверь, он сказал:

— У вас в девять пятнадцать совещание, сэр. Телефонная конференция.

— Я там буду, Чарли.

Он подождал, пока дверь закроется.

— Они взялись за тебя очень жестко сегодня утром, ДА?

— Ну, это было глупо с моей стороны, сэр. — Лицо Дэвида Арчера прояснилось, как только Турквуд ушел.

— Ты не желаешь рассказать мне, как ты добрался до спутникового кода, ДА?

Арчер опустил глаза на пол и молчал.

— Перед тем, как ты расскажешь мне, ДА, — сказал Вэлкорт, — я хочу, чтобы ты знал, что ты снова принят в мой штат, и у меня есть для тебя повышение.

Арчер поднял подбородок и посмотрел на Вэлкорта с выражением недоверчивой надежды.

Вэлкорт спросил с теплотой в голосе:

— Как тебе удалось это?

— Это очень просто, сэр. — Арчер начал живо объяснять. — По передачам я видел, что это девяносто цифр и код основан на случайных числах. Я просто запрограммировал поиск по случайным комбинациям с подтверждением обратной связи. В нерабочее время я запускал случайный поиск с передачей на спутниковые каналы. Это заняло около месяца.

Вэлкорт смотрел на молодого человека.

— Ты сломал код за месяц?

— Моя программа была самокорректирующейся, сэр.

— Что это означает?

— Она сама выбирала пути, чтобы облегчить работу. Я задал импульсный сигнал, который подтверждал каждый правильный бит в серии, и программа просто записывала их, девяносто цифр сразу. У нашей системы хорошая скорость, сэр. Я проверял около миллиона различных серий каждую минуту.

У Вэлкорта было такое чувство, что он только что услышал что-то очень важное, но точно сказать, что это, он не мог.

— Мне сказали, что этот код абсолютно надежный.

— Абсолютно надежных кодов нет, сэр. — Он сглотнул. — И вы знаете, есть и другие люди, которые посылают свои личные сообщения. Я думал, что с этим все будет в порядке. Я не использовал каналы, когда они были заняты официальными сообщениями.

— Какие другие люди?

— Ну, доктор Рокерман, например. Он разговаривает с кем-то по имени Бекетт в Хаддерсфилде.

— А, это официально. Рокерман в группе Седдлера — научные советники.

— Но он не регистрирует их, сэр.

— Может быть, он слишком занят. Кто еще пользуется системой для личных связей?

— Я не хочу быть доносчиком, сэр.

— Я понимаю. Но ты ведь не считаешь, что только что донес на Рокермана, да?

— Ну, он связывался с Хаддерсфилдом.

— Правильно! Остальные звонки, наверное, были такими же безобидными. Но я просто хочу знать, кто это был.

— Мистер Турквуд, сэр. И еще Рокерман звонил семье в Сономскую резервацию. Люди всегда звонят своим близким.

— Я уверен, что ты прав. Но я бы хотел, чтобы ты составил для меня список имен и оставил у моего секретаря. Подпиши его своей новой должностью: директор Группы связи Белого Дома.

У Арчера был хороший такт, который подсказал ему, что он свободен. Когда он встал, на лице его была широкая улыбка.

— Директор Группы связи Белого Дома, сэр?

— Правильно. И твоя работа будет тяжелой. Ты должен обеспечить, что, когда я посылаю полевой приказ, он попал к нужному лицу, и это было подтверждено, и чтобы действия были предприняты согласно этому приказу.

Глядя на сгущающиеся сумерки, Вэлкорт с удовольствием вспомнил этот разговор. Это была одна из немногих приятных вещей в течение неприятного в остальном дня. Даже сидя здесь и глядя покрасневшими от утомления глазами в окно, он знал, что советские бомбардировщики снова заходят на Стамбул. Со спутника было замечено перемещение транспортных средств у стамбульской оконечности разрушенного моста Галата — то ли сдвинувшегося от естественных причин, то ли человеческой деятельностью, спутники определить не могли. Так что рубль снова подскочит, Золотой Рог раскачается от тактического ядерного оружия, а Бейоглу и Оскудар получат для верности дополнительный пожар.

«Сколько же прошло с тех пор, когда я спал, спал по-настоящему?» — задавал себе вопрос Вэлкорт. Теперь он понимал, как этот кабинет убил Президента так быстро.

После Арчера была телефонная конференция с русскими, французами и китайцами, потом брифинг Рокермана и Седдлера. Рокерман отмел незарегистрированные разговоры взмахом руки. Слишком много бюрократии! Вэлкорту понравилось это, но в его сознании все еще крутился брифинг.

Что, черт возьми, имел в виду Рокерман, когда сказал, что О'Нейл нашел способ производить Поли Джи в большом количестве? Что это такое, Поли Джи? Их объяснение только затуманило его мозг.

И Седдлер, сидящий здесь же, покивал головой и сказал, что при других обстоятельствах О'Нейл наверняка бы получил Нобелевскую премию!

Боже правый! Молекулярный биолог сходит с ума и в секрете ставит весь мир на колени.

Седдлер и Рокерман сидели прямо здесь, в его кабинете, и спорили. Седдлер спрашивал:

— И где же он найдет природную ДНК для того, чтобы вызвать полимеризацию?

— Очевидно, он нашел способ!

Что это, к черту, означает?

— Тогда как он сделал свою ДНК биологически активной? — спросил Седдлер.

У Вэлкорта была такая память, что он мог воспроизвести такие разговоры слово в слово, но воспроизведение не разъясняло того, что он слышал.

— Помните, что он был еще и фармаколог, — сказал Рокерман.

Фармаколог. Вэлкорт знал, что это такое. Он проклял тот факт, что не счел нужным в университете прослушать больше научных курсов. Тарабарщина!

— Это фантастика! — сказал Седдлер. — Этот человек способен работать с полимерами на самом тонком уровне.

— И не забывайте, — напомнил Рокерман, — что он нашел места в цепочке, управляющие последовательностью, в которой составляются мономеры. А ведь речь идет о гигантских молекулах.

— Послушайте, — сказал Седдлер, — мы должны найти этого человека и оставить его в живых. Боже! Какая информация содержится в его голове!

Учитывая свое раздражение, Вэлкорт прервал их очень деликатно.

— Джентльмены, вы не возражаете, если я включусь в вашу дискуссию? Предполагается, что вы вводите в курс дела Президента.

— Простите, сэр, — сказал Седдлер. — Но оба мы ошеломлены тем, как О'Нейл легко манипулировал соединениями с пептидной связью в…

— Что такое пептидная связь, черт возьми?

Седдлер взглянул на Рокермана, который пояснил:

— Это основной тип связи в спирали ДНК, мистер Президент. Она работает подобно замку-молнии, начинаясь с аминокислоты валин на одном конце цепочки и закрывая звено за звеном до тех пор, пока молекула не будет закончена.

— Я понимаю примерно четверть того, что вы только что сказали, — произнес Вэлкорт. — А это означает, что я не понимаю ничего!

Они услышали в его голосе раздражение и злость.

Рокерман нахмурился.

— Сэр, О'Нейл создал специальный вирус, а может быть, и более чем один.

— Наверняка, больше, чем один! — сказал Седдлер.

— Вполне возможно, — согласился Рокерман. — Он создал его, чтобы заразить им определенную бактерию. Когда бактериальный вирус заражает бактерию, формируется РНК, которая похожа на ДНК вируса, а не на ДНК хозяина-носителя. Последовательность нуклеотидов в этой новой молекуле ДНК является комплиментарной по отношению к ДНК вируса.

Седдлер, видя сердитый блеск в глазах Вэлкорта, поднял руку.

— Сэр, О'Нейл нашел генетическую запись у человека, которая задает, что зародыш будет женского пола. Он создал болезнь, которая связывается с этой записью.

Это Вэлкорт понял. Он кивнул.

— Хаддерсфилд подтверждает, что существуют бессимптомные носители этой чумы, — добавил Рокерман.

— Она заражает мужчин, но не убивает их, вы это имеете в виду?

— Да, сэр.

— Тогда почему же вы так и не скажете? — Вэлкорт сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Черт возьми этих ученых с их тарабарщиной! — А каковы симптомы у мужчин? — спросил он.

— Мы еще не уверены, сэр, — сказал Седдлер. — Может быть, что-то вроде сильной простуды. — Он издал нервный смешок.

— Не думаю, что это подходящая тема для юмора, — сказал Вэлкорт.

— Да, сэр! Вы правы, сэр, конечно нет!

Рокерман продолжил:

— Эта болезнь блокирует или изменяет запись ДНК, задающую разницу пола, и последствия этого оказываются летальными.

— Как он мог знать, что сделает именно это? — спросил Вэлкорт.

— Мы не знаем, как он испытывал это. Мы не знаем очень многого, но нам уже видны основные черты, — сказал Рокерман.

— Какие основные черты, и как они работают?

— Я говорю об основных чертах исследования О'Нейла, сэр, — сказал Рокерман. — Мы знаем кое-что о его лаборатории… до того, как он уехал в Сиэтл. Были друзья, которые навещали его. Мы знаем, что у него был компьютер.

— Его химические методы были, по-видимому, безошибочными, — сказал Седдлер. — Например, он должен был пользоваться бактериальными энзимами, полученными неизвестно как, но мы вынуждены все время помнить, что он занимался исследованием ДНК в течение пяти лет до трагедии в Ирландии.

Вэлкорт переводил взгляд с одного мужчины на другого.

— Какое чертовское невезение, что такой уникальный человек действовал под влиянием таких побуждений!

— Люди Бехтеля сделали анализ, — сказал Седдлер. — Они говорят, что это должно было когда-нибудь случиться. О'Нейл не был настолько уникален.

Вэлкорт ужаснулся.

— Вы считаете, что эту ужасную вещь мог сделать любой человек?

— Не просто один человек, — сказал Рокерман, — а все возрастающее число людей. Распространение знания о том, как это было сделано, и еще упрощение методов, да плюс доступность сложного оборудования для любого человека, имеющего деньги… — Он пожал плечами. — Неизбежно в том мире, в котором мы живем.

— Неизбежно?

Рокерман сказал:

— Посмотрите на его лабораторию, особенно на компьютер. Он должен был сохранять химические фракции для дальнейшего использования. Любая хорошая лаборатория так поступает. И он использовал свой компьютер для ведения каталога и для анализа. В этом нет сомнения.

— У него, естественно, не было трудностей с антибиотиками, — сказал Седдлер, — он взял их со своих собственных полок, когда продал аптеку.

— Антибиотики, которые не действуют на чуму. — Эту часть он помнил с предыдущих брифингов, когда еще был жив Прескотт.

— Анализ оборудования, про которое известно, что он его использовал, — сказал Рокерман, — говорит нам, что для получения результатов он задействовал тонкую игру законами химической кинетики.

— Вы опять за свое! — резко перебил его Вэлкорт.

— Сэр, — сказал Рокерман, — он использовал температурный контроль и методы подачи энзимов на разных стадиях процесса. Теплота служила двигателем процесса, а отсутствие ее — тормозом.

— Он пользовался рентгеновскими лучами, температурой и химическими процессами, — сказал Седдлер.

— У нас есть перечень публикаций, на которые он подписывался, — сказал Рокерман. — Ясно, что он был знаком с работой Кендрью и Перутца. Он написал заметки на полях одной публикации о методах рассечения энзимов Бергмана и Фрутона.

Вэлкорт не знал ни одного из этих имен, но слышал благоговейные нотки в голосе Рокермана. Здесь также было нечто, на что может обратить внимание политик.

— У вас есть публикации, которыми он пользовался?

— Только одна. Он дал ее на время одному студенту, а студент забыл вернуть ее.

— Похоже, что этот О'Нейл — целая исследовательская группа в одном человеке, — сказал Вэлкорт.

— Он был всесторонне одаренным, в этом нет сомнения, — согласился Седдлер. — Должен был быть, чтобы сломать этот код в одиночку.

Рокерман сказал:

— Психологический портрет подсказывает нам, что некоторые из его талантов, по-видимому, оставались нераскрытыми, пока не всплыли под влиянием сильного душевного волнения после убийства его семьи.

Седдлер сказал:

— Мильтон Дресслер настаивает, что О'Нейл был, по меньшей мере, латентным шизоидным типом и перешел в режим гения, получив доступ к другой личности, которая была в скрытом состоянии до того взрыва в Ирландии.

Вэлкорт слышал о Дресслере — это был психоаналитик, возглавляющий биографическую группу. Президент сказал:

— Он чокнулся, потому что только псих способен сделать такую вещь.

— В психлечебнице, — сказал Седдлер.

Все трое дружно засмеялись нервным смехом. Седдлер и Президент смущенно посмотрели после этого друг на друга.

У Вэлкорта было мало времени на обдумывание брифинга после того, как они ушли. Что-то из того, что они сказали, раздражало его. Нечто о взламывании кода.

Когда беспокойства рабочего дня грозили захлестнуть его, он пытался поймать это ускользающее нечто. Снаружи стало совсем темно, и огни Капитолия ярко светили на фоне облачного неба.

«Я обдумаю это завтра», — подумал он.

Глава 44

И не кричите, что я был несправедлив, ирландцы, англичане и ливийцы. Вы выбрали своих лидеров или терпели их. Последствия этого были предсказуемы. Вы расплачиваетесь сейчас за отсутствие здравого смысла. Уж вы то, ирландцы, должны были хорошо подумать. Как однолетнее растение, вы сделали ставку на насилие. Неужели пример картофельного грибка плохо виден? Что вы посеяли, то и пожнете.

Джон Рой О'Нейл, письмо третье

Джона больше не беспокоило то, что ему придется покинуть окрестности виллы Маккрея, не распространив там чуму. Он теперь знал, что сохранил себя для более важных дел в лаборатории в Киллалу. Немезида не ошибалась. Джок спас его от ужасной ошибки. Херити был в замешательстве. Действительно ли Джон просто заблудился в темноте около телефонной хижины?

Вмешавшись, Джок открыл также цель Херити. Херити разыскивал О'Нейла.

Это забавляло Джона: О'Нейл-Внутри никогда не выдаст себя в присутствии Херити. Джон Рой О'Нейл покорно молчал, заблокированный анестезией страха. Ночные вопли временно прекращены. Джон О'Доннел мог шагать со своими тремя компаньонами, свободно размахивая руками. Он чувствовал себя свободным.

Джок Каллен и четверо вооруженных солдат проводили их две мили вниз по склону холма и только потом вернули им оружие. Херити внимательно проверил свой автомат, затем продел его ремень на шею. Джон просто засунул пистолет и патроны в задний карман брюк и натянул поверх желтый свитер.

Они расстались на развилке, где дорожный указатель все еще показывал дорогу на Дублин. Джок ткнул винтовкой в указатель:

— Дорогу вы знаете. Не возвращайтесь сюда.

О последствиях невыполнения этого приказа говорить было не надо. Конвой развернулся и промаршировал назад, вверх по склону, оставив Джона и его спутников на огороженной камнем дороге. Повсюду вокруг стояли высокие сосны, однако впереди, там, где дорога сбегала с гребня вниз, виднелись зеленые луга.

Джон посмотрел на Херити. Этот человек был похож на японскую игрушку-неваляшку с противовесом, приклеенным к круглому днищу: шесть раз упал, семь раз поднялся. Он всегда возвращался в стоячее положение. Джону стало смешно при мысли о Херити, возвращающемся в стоячее положение даже мертвым. Что-то цепкое есть в нем… Он опасен, его можно сбить со следа, но он все равно не перестанет охотиться.

— Идем! — сказал Херити. Он махнул рукой вперед и сделал вид, что хочет пнуть мальчика, который при этом увернулся.

В этот момент Джон понял, почему мальчик раздражал Херити. У него было тело подростка, очертания и форма, которую Херити узнавал, но без живости, за исключением этой дремлющей ярости. Тело было неуклюжим, как механическая игрушка, у которой кончился завод, и пружина почти полностью раскрутилась.

«Делай что-нибудь определенное!» — как бы говорил Херити.

Поэтому злость Херити так быстро прошла после нападения мальчика в бане. Эта атака была чем-то определенным.

Пройдя милю, они добрались до развилки, на которой не было указателя. Херити выбрал правую дорогу, однако отец Майкл остановился, а с ним и мальчик.

— Подождите минутку, Джозеф. Эта дорога длинней на много миль.

Херити даже не приостановился.

— Мне приказано сделать круг через Дублин.

— Почему? — задал вопрос отец Майкл. — Кто это сказал?

— Джок сказал. Приказ из Дублина.

Отец Майкл взглянул назад, на Джона, потом снова перевел взгляд на Херити.

— Но…

— Замолчи, безумный священник! — В голосе Херити слышалось раздражение. Он ускорил шаг, заставив отца Майкла почти бежать. Их шаги гулко отдавались на асфальте, окаймленном густой растительностью и каменными стенами. Джон почувствовал в поведении Херити новую напряженность — быстрые взгляды налево и направо, автомат наготове в руках.

Отец Майкл рывком поправил рюкзак и шел слегка сзади. Херити замедлил свой быстрый шаг, всматриваясь вперед и вокруг.

Джон глянул наверх сквозь листву деревьев: на утреннем небе было какое-то особенное свечение, все виделось как будто сквозь серый фильтр. Расстояния казались туманно размытыми, все было окутано туманом, пришедшим с востока, со стороны моря. Прямо над головой, на небе разлился темно-серебристый цвет, плавно переходящий в светло-детальной к востоку.

Завтрак камнем лежал в желудке Джона — мясо и вареная картошка с крапивой. Охранники виллы заняли под столовую маленький каменный домик, оставшийся от того, что когда-то очевидно, было крупным хозяйством, отгороженным от поместья Маккрея длинным косым гребнем. Внутренние перегородки домика были грубо выбиты, освободив пространство для длинного стола и скамеек из неструганых досок. Завтрак, приготовленный на торфяном огне, был накрыт сразу после рассвета. За столом были только спутники Джона и конвой.

Херити появился последним вместе с Джеком. Младший Каллен выглядел озабоченным и старался избежать разговора. Однако вопросы из Херити так и сыпались.

Джон ел молча, прислушиваясь к разговору. Здесь можно было что-то узнать. Лиам исчез по своим делам, остальные охранники уже заняли свои посты вокруг виллы для дневной смены.

Солдаты, сидевшие за столом, почувствовав что-то необычное в поведении Джока, наблюдали за ними молча. Постепенно в каменных стенах домика воцарилась напряженная атмосфера.

Тишину нарушил отец Майкл:

— Бог подвергает нас трудному испытанию.

Эти слова прозвучали принужденно, оставив после себя даже еще более напряженную тишину.

— Конечно, святой отец, и которую же чуму вы имеете в виду? — спросил Херити. — Чуму папства? — Он говорил с самоуверенной заносчивостью.

— Какой смысл во взаимных обвинениях? — спросил отец Майкл.

— И это он задает мне такой вопрос! — засмеялся Херити.

— Нам еще на многое надо найти ответ, — сказал отец Майкл. — Британцы заронили дурное семя среди нас, но, спрошу вас, где же это семя взросло? Разве не мы сами вырастили плод и сорвали его с ветвей?

— Это было яблоко Евы! — сказал Херити.

— Только мы называли его группой «Прово» из ИРА, — сказал Джок. — Великолепное красное яблочко с бомбой внутри.

Челюсти Херити сжались, внезапная краска разлилась по его лицу. Он положил обе руки на стол. В воздухе ощутимо чувствовался дух насилия.

— Дело сделано! — сказал отец Майкл. — Разве все мы не расплачиваемся за эту музыку?

— Что ж, расплатимся и попляшем еще, — сказал Джок. — Ты спляшешь со мной, Джозеф?

— Хватит! — прогремел голос отца Майкла. — Я прокляну первого из вас, который прибегнет к насилию!

Джок судорожно сглотнул слюну, затем тихо сказал:

— Может быть, вы правы, отец. Лучше бы все это закончилось, и мир обошелся без такого несчастья.

Херити пристально смотрел на священника.

— Я не боюсь ваших проклятий, Майкл Фланнери. Но я уважаю искренние слова, которые произнес молодой Джок. Он видит вещи так, какими они есть на самом деле.

Отец Майкл вздохнул.

— Джозеф, когда-то вы были богобоязненном человеком. Вы никогда не вернетесь в лоно церкви?

Херити опустил глаза на свое блюдо с тушеным мясом, странно подавленный вспышкой Джока.

— Я потерялверу, это правда, и это гложет меня.

— Тогда почему же…

— Заткни свой глупый рот, священник! Во мне нет больше уважения к духовенству, оно пропало после Мейнута. Я скорее переплавлю их колокола на пивные кружки, чем проведу еще хоть минуту в какой-нибудь из ваших церквей! — Он криво усмехнулся отцу Майклу. — И если вы назовете это богохульством, я брошу вас в первый же колодец, который мы встретим по дороге.

Джок вел их через поля прочь от виллы, и роса намочила их штанины. Они видели впереди мощенную камнем дорогу, к которой вел проселочный тракт. Когда они поворачивали за разделяющий долины гребень, перед ними в последний раз появилась вилла. Это был всего лишь кусок серой крепостной стены, гнездящийся среди деревьев. До них донеслись слабые крики детей.

Джок оглянулся через плечо при этом далеком звуке, замешкавшись у ступеней, пока остальные перебирались через стену на проселочную дорогу. Когда мимо проходил Джон, Джок взглянул на него.

— Там в основном девочки, которые изучали ирландские танцы, — сказал он. — Они танцуют по утрам вон там. — Он подбородком указал в направлении замка. — Если мы потеряем этих девочек, мы потеряем все это — все эти прекрасные танцы. Мне кажется, я смогу простить Маккрею все что угодно, если мы не потеряем это.

После того, как Джок оставил их, Джон продолжал мысленно возвращаться к этим словам. В этих словах звучала печать почти потерявшего надежду человека.

Херити продолжал идти впереди, разведчик с автоматом наготове. Отец Майкл тащился за ним, а Джон с мальчиком старались не отставать сзади.

Дорога вышла из-под деревьев и круто повернула налево. Прямо впереди них, за поворотом, виднелась куча обломков светлого гранита, среди которых пучками пробивалась трава. Херити замер, жестом приказав остальным остановиться. Джон взглянул вперед, удивляясь, что же насторожило Херити. Все, что он видел, — это двух овец на травянистой площадке за скалами. Овцы настороженно смотрели на них.

— Это всего лишь овцы, — сказал отец Майкл.

Херити махнул рукой, требуя тишины. Он осмотрел окружающую местность, возвышающиеся за выходом скальной породы холмики, пустую долину за ними — узкое место с заболоченным ручьем посредине.

— Это чудо, что вы не умерли давным-давно, Майкл Фланнери, — сказал Херити. — То, что беспокоит этих овец, должно беспокоить и нас.

— И что же может их беспокоить? — спросил священник.

— Интересно, куда ушел Лиам сегодня утром? — спросил Херити.

Он попятился по дороге, продолжая внимательно наблюдать за камнями и овцами. Джон развернулся и пошел рядом с ним, оглядываясь время от времени.

Отец Майкл и мальчик пошли вперед, не глядя назад на Херити.

— В чем дело? — спросил Джон. Он потрогал пистолет в заднем кармане, но передумал и не стал доставать его.

— Всего лишь в том, что в наши дни некоторые охотятся на овец из-за мяса, — сказал Херити. — Что-то напугало этих животных перед тем, как подошли мы.

— Может быть, просто солдаты Лиама прошли здесь в поисках продовольствия, — сказал Джон.

— Какого продовольствия? — спросил Херити.

Отец Майкл остановился и повернулся к ним лицом.

— Что-то произошло между тобой и Лиамом Калленом, — сказал он. — Что это было?

— Дублин приказал ему отпустить нас, — сказал Херити, скосив глаза на Джона. — Это не в обычае Лиама — нарушить такой приказ при свидетелях, когда кто-то может увидеть и доложить.

— Вы шутите! — запротестовал отец Майкл.

— Мы с Лиамом выросли вместе, — сказал Херити. — Я знал его ребенком, и я знаю его взрослым. Кто будет спрашивать, если он побродит немного по этой долине? Ответьте-ка мне, священник!

Они остановились в месте, где из верхушки стены, отделяющей дорогу от долины, выпало несколько камней. Херити подошел к пролому и посмотрел через стену на заросли деревьев.

— Что-то, похожее на тропинку, — сказал он. — Я думаю, мы спустимся здесь.

Отец Майкл присоединился к нему.

— Вы называете это тропинкой?

— Она обладает для нас огромным преимуществом, — сказал Херити. — По следам на ней видно, что сегодня здесь никто не проходил.

Священник покачал головой.

— Я не могу поверить, что Лиам Каллен может перестрелять всех…

— Перестаньте сейчас же! Лиам — это солдат! Почему же, вы думаете, в той долине никого нет? Сбежали или были убиты Лиамом и его ребятами. В этой долине то же самое. Я знаю, что в голове у Лиама. Никто ничего не расскажет, если рассказывать будет некому.

— Но мы же знали о…

— Знали? Слухи и их отголоски, которые обсуждаются в Совете. Мы ничего не знали!

Херити закинул ногу на стену и перепрыгнул на другую сторону. Отец Майкл присоединился к нему, Джон с мальчиком последовали за ними. Тропа представляла собой темную дыру в хвойных зарослях, земля была утоптана овечьими копытами, но следов человеческих ног видно не было. Клочья шерсти висели на низких ветвях, как знаки в детской игре. Тропинка была крутой, и кое-где из земли выступали корни деревьев.

Следуя за Херити, они скользили вниз, хватаясь за ветви, чтобы замедлить спуск. В самых крутых местах им приходилось держаться за корни.

Тропинка вынырнула из гущи деревьев на поросшую травой полку с каменными ступенями, ведущими вниз к пологому лугу. Метрах в пятидесяти от края луга из высокой травы выглядывал каменный домик, у которого уцелела только половина крыши. За ним виднелся ряд огороженных камнем террас, поворачивающих вправо и уходящих за деревья, растущие по краю луга. Вдоль террас и под ними шла разбитая и заросшая травой проселочная дорога. Она поворачивала под углом к террасам, слева направо, и проходила через двое стоявших нараспашку ворот.

Рассматривая эту сцену, Джон отряхивал с одежды иголки и грязь. Все это было похоже на живую картину под названием «Мечты оставлены».

— Здесь есть кое-что, чего никогда не увидишь в сельской местности в Ирландии, — сказал отец Майкл тихим голосом. — Ворота брошены открытыми.

— Тихо! — прошептал Херити. Он двинулся вниз, через луг к дому, скользя сквозь высокую траву, как охотник, выслеживающий оленя.

Джон последовал за ним, слыша, как священник с мальчиком шелестят травой сзади.

Херити направился по дороге к первым отворенным воротам. Они прошли мимо пепелища с возвышающейся рядом кучей навоза, которое когда-то, по-видимому, было небольшим хлевом. Навоз уже порос густой травой, а на обгоревшей площадке пробивались травянистые кустики. Проселочная дорога поднималась направо вдоль каменной стены террасы, которая в начале имела высоту в два человеческих роста и снижалась до пояса метрах в двухстах впереди. Когда они прошли вторую ступеньку террасы, перед ними открылся вид на огороженные каменными стенами луга и на дорогу, которую они недавно покинули. Вдали, на противоположном склоне, меньше чем в миле от них, виднелись развалины замка.

Херити остановился.

— Ага, — сказал он.

Джон остановился рядом с ним. Со стороны священника и шедшего с ним мальчика не доносилось ни звука. Все смотрели на замок. Он возвышался в ореоле деревьев и кустов, из которых полностью выглядывали только зубчатые стены. На стенах, за завесой растительности, виднелись какие-то неровные цветные пятна. Разрушенные башни выделялись на фоне утреннего неба, как иллюстрации из туристической брошюры. Джон поймал себя на мысли, что замки, даже разрушенные, придают горизонту что-то жестокое — как обнаженные клыки.

— Дайте мне бинокль, — сказал Херити приглушенным голосом. Он протянул руку назад, к отцу Майклу, не спуская одновременно глаз с замка.

Отец Майкл вложил бинокль в раскрытую ладонь Херити.

— Что там?

Херити не ответил. Он навел бинокль на замок и начал осматривать его, затем замер.

— Ну, а теперь, — прошептал он. — Медленно все назад, под стену.

— Что там? — настойчиво добивался отец Майкл.

— Делайте, как я сказал!

Не спуская глаз с замка, Херити оттеснил их назад по дороге, пока их не заслонила стена террасы. Здесь он опустил бинокль и улыбнулся отцу Майклу.

— Там Лиам с дружком моей красотки, — он похлопал по автомату, висящему на ремне у него на груди. — А теперь я спрашиваю вас, зачем это Лиаму наблюдать за той дорогой с таким оружием в руках? Ах, этот подлый человек.

— Что вы собираетесь сделать? — спросил отец Майкл.

— Ну что же, раз он нас не видел, слишком внимательно наблюдая за дорогой, где как он думает, мы появимся, то я зайду ему за спину и спрошу, что это он делает так далеко от своего поста у прекрасного дома мистера Маккрея, — Херити прочистил горло и сплюнул на землю. — Это обескураживает. Я ждал от Лиама чего-то большего.

— Я пойду с вами, — сказал отец Майкл.

— Вы подождете здесь, — возразил Херити. — Вы подождете, как труп или как живой человек, способный довести мистера О'Доннела до Дублина, если что-нибудь случится со мной.

Отец Майкл начал протестовать, но остановился, когда Херити достал из ботинка длинный нож.

— И если мне придется утихомирить тебя, Майкл Фланнери, я сделаю то же самое и с мальчишкой, который останется без защитника.

Отец Майкл посмотрел на Херити широко раскрытыми глазами.

— Я верю, что вы сделаете это!

— Ага, наконец-то мудрость приходит и к вам. А теперь ждите здесь, где вас не видно. — Он взглянул на Джона. — Проследи за этим, если тебе не трудно, Джон.

Херити пригнулся и, повернувшись, спешно двинулся вдоль низкого углубления террасы, выпрямившись только тогда, когда дорога нырнула достаточно далеко, чтобы из замка его не могли заметить.

— Ужасный человек, — прошептал отец Майкл. — Иногда я думаю, что это сам дьявол во плоти. — Он посмотрел на Джона. — Неужели он действительно… — Священник запнулся и покачал головой. — Я думаю, что да.

— Он способен на это, — согласился Джон и задал себе вопрос, почему эта мысль доставила ему удовольствие.

— Способен, да. Отличное слово. А я все забываю, что это вы самый важный среди нас, Джон О'Доннел. Вас надо невредимым доставить в Киллалу. Мы всегда должны думать о Лаборатории и о жизнях, которые надо спасти. Но что же с их душами? Я спрашиваю вас: что же с их душами?

При этом вопросе Джон почувствовал себя неловко. Голос священника — такой мягкий, но за ним насилие. Снова в этом голосе слышалась надменная самоуверенность, то, что цементировало веру и не могло подвергаться сомнению. Хотя… как неуверенно звучал его голос, будто он играл всего лишь заученную роль.

— Тогда почему мы идем в Дублин? — спросил Джон.

— У них там был передатчик. — Он кивнул в направлении виллы Маккрея. — Я думаю, что они получили приказ. Они перевезут вас в Киллалу машиной, это несомненно.

Джон потрогал свой пистолет в заднем кармане, но не стал доставать его. Что, если там действительно Лиам, собирающийся убить их? Что, если Херити будет убит? Джон осмотрелся: вокруг открытые пастбища и только несколько каменных стен, за которыми можно спрятаться.

— Тяжелые времена, — вздохнул отец Майкл. — Трудно принимать решения.

Джон взглянул направо, вдоль проселочной дороги. Херити уже не было видно. «Может быть, рискнуть я посмотреть из-за террасы на замок?» Но ведь Херити забрал бинокль.

Мальчик присел рядом с Джоном, прислонившись спиной к стене.

Отец Майкл сказал приглушенным голосом, как будто он вел сам с собою долгую беседу и только сейчас решил поделиться ею с остальными.

— Я виню англичан. Как можем мы обвинять Безумца? Бедняга плакал от ярости, а ведь он был здесь в отпуске и не хотел обидеть даже мухи. — Священник помотал головой. — Зачем сюда пришли англичане? Что хорошего они сделали?

Джон ответил отсутствующим тоном, думая совсем о другом.

— Говорят, что они дали вам законы и конституционное правительство. — Где же Херити? Неужели им надо ждать здесь, на открытом месте? Действительно ли там ждет Лиам, собираясь убить их всех!

— Английские законы! — сказал отец Майкл. — Они говорят о терпимости? Посмотрите на их вспышки насилия против пакистанцев! Они всегда были двуличны. Именно их я виню во всем этом.

Джон ответил сухо, стараясь скрыть насмешку.

— Во время завтрака вы выступали за прощение.

— Это недостаток всей семьи Фланнери, — сказал отец Майкл. — Мы начинаем болтать, прежде чем подумаем головой. — Он посмотрел на дорогу, по которой ушел Херити. — Что его задерживает? Уже прошло достаточно времени.

— Он действует тихо и медленно, — сказал Джон, чувствуя, как при этом вопросе у него сжалось сердце.

— Еще одно убийство, — пробормотал отец Майкл. — Интересно, взял ли Джозеф на дорогу самогон у Гэннона?

Джон молча взглянул на него.

Священник вздохнул.

— Никто и никогда не имел лучшего повода начать пить, чем ирландцы. — Слезы брызнули у него из глаз и побежали по щекам. — Мой младший брат, маленький Тимми, сказал мне: «Бутылка — это мое спасение». Он повторил слова Джимми Джойса: «Трезвая Ирландия — это мертвая Ирландия». Ах, благословляю тебя все равно, маленький Тимми.

Отец Майкл глубоко вздохнул. Он смахнул слезы с щек и посмотрел назад, на дорогу, по которой они пришли сюда. Его внимание приковал угол разрушенного дома, часть которого виднелась с их места.

— Никто не строит, — прошептал он. — Ни один человек. До чумы мы не понимали, почему мы строим. Это было для детей. Без детей от нас ничего не осталось. — Он помолчал, потом продолжил: — Ох! Где же этот…

Над долиной прозвучал трескучий звук автоматной очереди, заставивший священника замолчать. Джон оцепенел. Чей это автомат? Херити или Лиама? Мальчик вздрогнул и поднял на них глаза. Джон подумал, что он наконец-то нарушит молчание, но тот только смочил языком губы.

Отец Майкл посмотрел на Джона.

— Это был…

— Да.

— Кто из них? — прошептал отец Майкл.

Джон перешагнул через сидящего мальчика, отметив проводивший его затравленный взгляд. Край стены террасы был прямо перед Джоном. Между камнями пробивалось какое-то вьющееся растение. Будет ли еще стрельба? Он высунул голову из-за каменного укрытия так, чтобы одним глазом видеть замок.

— Что там? — прошептал отец Майкл.

Джон высунулся дальше, глядя на развалины наверху. Никакого движения там заметно не было, за исключением легкого покачивания деревьев на слабом ветерке. Ни птиц… ничего. Он слушал тишину, ожидая, что что-нибудь живое проявит себя. Ему казалось верхом глупости выглядывать вот так вот из каменного убежища.

Отец Майкл потянул Джона за свитер.

— Что там?

— Ничего, — прошептал Джон.

— Но это был автомат.

— Да, но который из них… Подождите-ка!

Что-то вынырнуло на восточном парапете развалин замка — смутное движение, скрытое растительностью. Проклятый Херити забрал бинокль!

— Что вы видите? — настойчиво спрашивал отец Майкл. Он начал обходить Джона, но Джон оттолкнул его назад.

На парапете что-то колыхалось. Джон неожиданно узнал это что-то — это была зеленая куртка, которой кто-то размахивал из стороны в сторону, как сигнальным флагом и… да, под руками, которые держали куртку триумфальным знаменем, виднелись соломенные волосы Херити.

— Это Херити, — сказал Джон. — Он машет, чтобы мы поднялись туда.

Джон вышел из укрытия и помахал руками. Куртка на стене замка описала еще одну дугу и опустилась. Отец Майкл подошел и встал рядом с Джоном.

— Что это за странные пятна на стенах замка?

— Давайте поднимемся и посмотрим, — сказал Джон.

Отец Майкл медлил, по-видимому, не желая двигаться с места.

— Это кровь, — сказал он.

— Тогда нужна будет ваша помощь, — ответил Джон.

Он двинулся по дороге мимо вторых распахнутых ворот, слыша, как священник с мальчиком следуют за ним. Грунтовая дорога поворачивала за стену к другим открытым воротам и упиралась в мощеную дорогу. Мощеная дорога поднималась к низкой стене под замком, поворачивая здесь направо, на ровную площадку паркинга, на которой виднелся обгоревший остов автобуса с одним колесом, торчащим над стеной. Сам автобус, выгоревшего черно-красного цвета, замер под немыслимым углом. Почему он не падает? Джон увидел: передняя часть автобуса вклинилась между стеной и деревом на террасе паркинга. Макушки деревьев возвышались над второй террасой, покрытии дикой растительностью.

Отец Майкл, тяжело дыша, догнал Джона, волоча мальчика за руку.

— Я не вижу его. Где Джозеф?

— Он там, наверху, — сказал Джон.

Он молчал до тех пор, пока они не дошли до дороги, где он остановился, посмотрев налево и направо. Потом засмеялся над своей привычкой — как будто здесь его могла сбить машина!

Подъездной путь к замку был вымощен такими же черными камнями, как и те, из которых были сложены стены, огораживающие дорогу. Камни были покрыты мхом и лишайником. Трава с трудом пробивала себе дорогу среди камней и на верхушке стен.

Голос Херити позвал их сверху из укрытия.

— Сюда, наверх!

Джон прошел наверх через террасу паркинга и попал в крытый каменный проход, ведущий во двор замка. Они прошли во двор и увидели замок без его завесы кустов и деревьев. Кто-то выкрасил своды оконных арок в красно-оранжевый, искусственный цвет пластика, цвет дешевой краски для волос.

— Вот ваша кровь, — сказал Джон.

Он поднял взгляд на стену над окнами. Той же самой краской через все видимое пространство стены корявыми печатными буквами была написана фраза:

«К ЧЕРТУ ПРОШЛОЕ!»

Херити вынырнул из боковой двери у основания Стены. Теперь он нес два автомата и зеленый военный рюкзак. Увидев, что Джон, священник и мальчик смотрят на стену замка над ним, Херити остановился. Повернувшись, он вслух прочел надпись и засмеялся.

— Вот новая ирландская поэзия! — Он повернулся на каблуках и прошагал к Джону, сунув второй автомат ему в руки. — Вот! Теперь мы оба вооружены как надо и можем даже пробиться в Дублин. — Он снял с плеча новый зеленый рюкзак и отдал его Джону. — Лиам был достаточно предусмотрителен и принес с собой запасные магазины и кучу патронов.

— Это был… Лиам? — спросил отец Майкл.

— Такой прекрасный вид оттуда, — сказал Херити, подняв подбородок в направлении парапета замка. — Вся дорога как на ладони. Хотя, он принес с собой слишком много патронов. Ему достаточно было бы одной короткой очереди, и мы бы достались на обед диким свиньям.

Отец Майкл помотал головой из стороны в сторону, как раненое животное. Он открыл рот, но не произнес ни слова, а потом вдруг его прорвало:

— Черт их возьми!

— Правильно, священник, хорошее ругательство помогает время от времени.

— Херити заговорщицки подмигнул Джону.

— Это… был… Лиам? — настойчиво спросил отец Майкл, по щекам его бежали слезы.

— Вы правильно используете прошедшее время, — сказал Херити. — Был! Лиам — это прошедшее несовершенное время. — Херити усмехнулся своей шутке.

— Он мертв? — настаивал отец Майкл.

— Разве я не сказал этого? Я прокрался задним ходом и сам так старательно следил за дорогой вместе с ним и его маленьким автоматом, что он не услышал меня, пока уже не стало поздно.

— Где тело? — настойчиво продолжал отец Майкл. Его голос звучал бесконечно устало.

— Приберегите свои пустые молитвы до того момента, когда у нас будет больше времени, — сказал Херити. — Если у вас нет желания благословить туалет замка.

Отец Майкл смотрел на Херити.

— Что?

— Я кинул его туда к остальному дерьму, — сказал Херити. — Им понадобится некоторое время, чтобы найти его, если они вдруг вздумают начать поиски. — Херити взял священника за руку и развернул его кругом, направив так, что тот вынужден был смотреть вниз, на обгорелый автобус.

— Он был полон людей, когда горел, — сказал Херити. — Эти маленькие дырочки под окнами проделаны тяжелым военным пулеметом армейского образца. Можете сказать несколько слов, когда мы будем проходить мимо него… отец. А теперь мы должны спешить, и надо посматривать назад, не появится ли Джок.

Херити отпустил руку отца Майкла и прошагал мимо него к ступеням на террасу паркинга. Когда он отошел от них на некоторое расстояние, они увидели у него на спине темное пятно — пятно, которое может появиться, если несешь на спине тело, из которого все еще течет кровь.

Глава 45

Пока аристократы продолжают управлять жизнью и смертью, они правильно понимают, что их власть зависит, главным образом, от их семей, и в значительно меньшей степени от простых людей, которые должны оставаться в подчиненном положении. Поэтому брак и остается таким важным для аристократической клановой структуры. Власть женится на власти. По этим особенностям аристократы распознают друг друга мгновенно. Их объединяет общий стиль поведения.

Настоящие сделки совершаются в клановой экономике — на все еще важной бирже наследства.

Джост Хапп, доктор медицинских наук

Билл Бекетт стоял у окна парадного кабинета Викомб-Финча: глядя на британский флаг, развевающийся на флагштоке перед Хаддерсфилдским административным зданием. Было видно, как караул в парадной форме, поднимавший флаг каждое утро, марширует в направлении казарм у ограды центра, рядом с главным входом. Стайка трясогузок пролетела перед марширующими солдатами, мигнув белыми пятнами животиков на фоне серого утреннего неба.

Он видел свое отражение в оконном стекле: размытый силуэт, сильно похудевший по сравнению с тем, каким он был раньше.

«Собирается дождь», — думал Бекетт. Он слышал, как сзади него открылась дверь и ворвался скрипучий голос Викомб-Финча, потом ответ Джо Хаппа, прозвучавший с мягким акцентом. Джо поднимал вопрос о компьютерном времени. Это был для них жизненно важный вопрос.

Во рту Бекетта все еще чувствовался вкус завтрака — овсяных лепешек с тонкими ломтиками ветчины. Одну вещь можно было утверждать о Хаддерсфилде с полной определенностью: здесь кормили солидно. Хотя, казалось, что это не прибавляет ему веса. Данзас явно питал отвращение к местной пище, но ему тоже приходилось довольствоваться ею. Бекетт услышал, как Данзас и Лепиков входят в кабинет.

Повернувшись, Бекетт убедился, что все в сборе. Директор остановился у двери. Он закрыл ее, повернул свое бледное, покрытое голубоватыми прожилками лицо к Бекетту и кивнул. Остальные были заняты тем, что передвигали стулья к узкому, стоявшему на краю кабинета столу, за которым проводились небольшие совещания.

Бекетт медленно прошел через комнату, думая о прорыве, который он собирался сделать. Он знал, что некоторые вещи заново подтверждать не надо. Нуклеиновые кислоты представляют собой молекулы, в которых записан генетический код. Именно они управляют производством протеинов. Именно они содержат ключ к наследственности. Тяжелые полимеры, такие как протеины. ДНК действительно является двойной молекулой, у которой одна цепочка свернута вокруг другой в виде спирали, но теперь им известно, что это не просто двойная структура, записанная в четырехбуквенном коде. Прав ли Хапп? Действительно ли эти две главные части требуют присутствия «детонатора», который ведет себя примерно как змея, заползающая в нору? Это совпадает с концепцией «майского шеста» Броудера. Требуются частичные совпадения в каждой точке связи, которые распадутся во вновь созданной среде и переместятся вперед к следующему шагу, и так далее, до момента завершения: полное воспламенение. Есть контакт!

Но для понимания такой сложной картины требовался тонкий компьютерный подход. И если Викомб-Финч не выделит им компьютерное время, то, может быть, Рокерману удастся выбить его у нового Президента. Им никогда не сломать этот код без такой помощи.

Бекетт уселся рядом с Данзасом, глядя через стол на Лепикова и Хаппа. Директор подвинул стул к концу стола и сел, положив на стол локти.

— Сегодня мы должны принять решение, — сказал Лепиков. Его полные губы едва шевелились при разговоре, но это компенсировалось густыми бровями, которые поднимались и опускались при каждом слове.

Директор повернул голову и посмотрел на стопку сложенных вдвое компьютерных распечаток, которую Бекетт перед этим положил ему на стол.

— Это примерно треть результатов прошлой недели, — сказал Хапп. — Но это важная треть.

Бекетт сказал:

— Вай, вы должны дать нам значительно больше компьютерного времени. Оно тормозит нас, это стояние в очереди и…

— Ты действительно думаешь, что вы воссоздаете структуру? — спросил Викомб-Финч. Он достал свою трубку из бокового кармана твидового пиджака: верный сигнал того, что он будет стоять твердо на своем и сделает это совещание продолжительным.

— Мы уже «вставили ногу в дверь», — сказал Бекетт.

Директор знал это выражение, но сомневался в его точности. Он набил трубку и зажег ее, наблюдая, как вспыхивает уголек под огнем его зажигалки.

— Вы уверены, что во всей Англии нет женщин для проверки результатов? — спросил Данзас.

— Вы не думаете, что еще слишком рано заниматься этой проблемой? — сказал директор. Он поглядел на Бекетта, чувствуя, как при этом повороте разговора у него учащается пульс. Насколько близко к решению подошла эта группа?

— В конечном итоге, нам нужны объекты для опытов, — сказал Бекетт.

— Женщин, которых мы можем безопасно получить, нет, я в этом убежден, — сказал Викомб-Финч. — Придет время, и я думаю, что мы несколько человек достанем. Может быть, американцы? Мне сказали, что у них есть карантинные станции, набитые…

— Мы не смеем просить, — сказал Лепиков.

Данзас потер указательным пальцем свой длинный нос и согласно кивнул.

— Мы обсуждали этот вопрос в течение какого-то времени, — сказал Хапп.

— Соединенные Штаты, Советский Союз, Китай… мы никуда не смеем обратиться. Они сразу же поймут, что мы сделали прорыв.

— Я знаком с этой теорией, — сказал Викомб-Финч, произнося эти слова из-за черенка трубки и длинного облачка голубого дыма. — Насколько мы близки к решению?

Хапп пожал плечами.

— Нога в двери еще не означает, что мы уже добились успеха, — сказал Бекетт.

Директор вытащил трубку изо рта.

— Предположим, что я сделаю то, что вы предлагаете, увеличу вам доступ к компьютерному времени на… на сколько, мы пока не будем говорить при этом гипотетическом рассуждении. Но предположим, что я сделаю это. И что тогда?

— Если вы дадите нам достаточно компьютерного времени, то лучше начать немедленно поиск объектов для опытов, — сказал Бекетт.

— А что с той женщиной в камере в Киллалу? — спросил Хапп. — Вы знаете, мне недавно звонил ее муж. Я не обсуждал с ним этот вопрос, но это пришло мне в голову.

— Чего же конкретно вы опасаетесь со стороны мировых лидеров? — спросил Викомб-Финч.

Бекетт посмотрел на Хаппа долгим и страдальческим взглядом. Они уже прошли через это с директором несколько раз. Он всегда старался уйти от прямого ответа, взвешивая доступные ему варианты. «Гипотетические рассуждения»! Это было одной из наиболее раздражающих черт Викомб-Финча: он отказывался действовать быстро и решительно. «Еще один проклятый бюрократ!»

— Если мы объявим, что решили проблему чумы, — сказал Хапп, — то у мировых лидеров появится несколько привлекательных вариантов, глядя на это с их личной и эгоистической позиции. Во-первых, каждый сразу же проверит, насколько хорошо его женское население защищено от обычного нападения. Как только женщины будут иммунизированы, они станут считаться национальным достоянием, которое необходимо содержать под охраной.

— При тех же обстоятельствах это считалось в дочумные времена наиболее неприемлемым, — сказал Данзас.

— Мы можем ожидать атаку диверсионного характера прямо здесь, — добавил Бекетт. — Они захотят контролировать нас.

— Даже если они узнают, что мы чего-то добились, — сказал Лепиков, — мы не можем распространять наше решение проблемы среди всех желающих. Оно должно остаться в стенах этого центра.

— Неужели вы это серьезно, — сказал Викомб-Финч, в голосе которого прозвучало сильное неудовольствие.

— Советский Союз найдет статистические преимущества в том, чтобы исключить из игры существующих и потенциальных противников, — продолжил Лепиков. — Если вы можете лечить чуму, и особенно, если вы понимаете прочие последствия этого факта, превентивный удар становится исключительно привлекательным вариантом. Естественно, наш центр немедленно становится первоочередной целью.

Викомб-Финч посмотрел на Бекетта.

— Вы разделяете это мнение?

— При данных обстоятельствах любое атомное оружие становится для нас особенно опасным, — сказал Бекетт. — Это зависит от фактора, который мы не можем оценить: насколько хорошо они защитили свою женскую часть населения.

— Любая другая группа населения может быть свободно принесена в жертву, — сказал Лепиков.

Хапп наклонился вперед.

— Они уже понесли такие потери, что все воюют на запасных позициях. Люди, которых приперли к стене, склонны принимать опасные решения.

Викомб-Финч почесал подбородок черенком трубки.

— Милитаристский подход, — пробормотал Лепиков; — он везде одинаков.

Как уже было заведено, Данзас прокашлялся и посмотрел на сидящих за столом, показывая тем самым, что собирается объявить официальное решение.

— Вы должны также принять во внимание то, что может быть сделано такими странами, как Аргентина или Индия, странами, потенциал которых для катастрофических решений не имеет, как сказал бы Билл, «достаточных прошлых данных», по которым можно предсказать их поведение. Эти страны могут разжечь конфликт между супердержавами, надеясь отсидеться в стороне и пожинать плоды.

Викомб-Финч поднял крупинку табака, выпавшую из трубки.

— Интересная теория, безумная.

— Безумие заразно, — сказал Хапп, — так же заразно, как и сама чума. О'Нейл выпустил на наш мир и вторую чуму — безумие.

— Правительства наверняка будут стремиться восстановить мировой генофонд из своих собственных запасов, — сказал Бекетт. — И как только они научатся манипулировать ДНК так же, как это сделал О'Нейл… — он покачал головой.

— Другие виды чумы? — спросил Викомб-Финч.

— Почему бы и нет? — задал встречный вопрос Хапп.

Данзас кивнул, сделав забавное угловатое движение, похожее на кувырок детской игрушки.

Викомб-Финч протянул руку назад, к маленькому столу, и поставил перед собой большую пепельницу. Он выколотил в нее свою трубку и вновь набил ее табаком.

— А что, если О'Нейл в Ирландии? — спросил он.

— И ирландцы заставят его сотрудничать? — добавил Бекетт унылым голосом.

— В самом деле, — сказал директор. Он зажег трубку и сделал несколько затяжек.

— Вы слышали мой разговор с Доэни, — сказал Бекетт. — Я бы сказал, что шансы того, что они с О'Нейлом сотрудничают, невелики… если это действительно О'Нейл. Боже мой! Сколько он уже у них? Четыре месяца?

— А что, если это О'Нейл, и он приготовил для нас другие виды чумы? — спросил Викомб-Финч.

— Миру сейчас, более чем когда-либо, нужны исследовательские центры, такие как наш, — сказал Лепиков. — Почему мы не считаемся с нашей ценностью, нашим огромным значением?

Викомб-Финч сказал:

— Это кажется мне решающим аргументом против любого нападения на нас. Я боюсь другого: что кто-нибудь другой может получить вакцину раньше нас.

— Это другая игра, — сказал Бекетт. Он надеялся, что именно директор первым упомянет эту возможность. — Что с нашим компьютерным временем?

Викомб-Финч выдохнул облачко голубого дыма и скосил глаза вниз, на свою трубку. Он не достиг бы своего нынешнего положения, если бы не понимал игры политических сил, но пользование этой силой всегда наполняло его беспокойством. Он знал, что такие вещи, как те, что они только что здесь обсуждали, могут произойти… и происходят. Однако его собственная система управления заключалась в том, чтобы никогда не угрожать непосредственному начальству и, одновременно, работать в атмосфере постоянного, последовательного получения результатов. Он думал об этом, как о сути своего научного метода. Интуиция, полеты воображения — все это он рассматривал как угрозу упорядоченному движению науки вперед. Викомб-Финч не любил видеть перед собой неорганизованный мир, но это, как он понимал, и было, к несчастью, основным свойством мира. О'Нейл вставил палку в колесо всех работ. Настоящие мужи науки могут только надеяться на то, что когда-нибудь восстановится порядок. «И необходимо что-то сделать, чтобы ограничить разрушительные последствия научных открытий, что-то, над чем никто из сидящих за этим столом даже не задумывается», — подумал он.

Члены группы выжидательно смотрели на него.

— Я объявлю новый график компьютерного времени утром, — сказал Викомб-Финч. Он взглянул на Бекетта. — Мы должны действовать по установленному распорядку, старик. Дайте мне ночь, чтобы изучить ситуацию.

— И он указал трубкой на компьютерные распечатки у себя на столе. — Смею надеяться, что в этой пачке есть пища для размышлений.

Бекетт вздохнул. Это было не то, на что он рассчитывал. Но все-таки. Директор кинет им кость — больше компьютерного времени в какой-нибудь форме. Похоже, что мяч отбили-таки на сторону Рокермана. Сможет ли Рокерман принять его, не подав им руки?

Глава 46

Паук-носитель завесы во дворце Хосроев.

Крик совы звучит облегчением в замке Афразияба.

Саади

Спустя три недели после посещения виллы Маккрея Херити остановил их вечером у небольшого однокомнатного домика, скрывшегося от дороги за небольшой возвышенностью. Они добрались до него по заросшей тропинке, бегущей через неизбежные гранитные изгороди. Джон обнаружил, что с удовольствием предвкушает ночлег со стенами и крышей над головой. Они провели предыдущую ночь без огня, переночевав в покинутом сенном сарае, а за стенами шумел ветер и лил дождь.

Изнутри домик пах плесенью, но окна были целы, и дверь закрывалась плотно. Херити ушел обследовать окрестности и вернулся с известием, что свежей еды нет, даже цыплят, которые могли бы привести их к гнезду, полному свежих яиц.

Перед камином стоял стол со сломанной ножкой, подпертый обломком зеленой ветви. Отец Майкл нашел в соседнем сарае сухой торф, разжег его на каминной полке, и скоро у них в домике полыхал огонь.

— Я не видел никаких признаков погони, — сказал Херити печальным тоном.

— Но уверенным быть нельзя. Сегодня ночью мы снова будем дежурить по очереди.

Отец Майкл подошел к рюкзаку, лежавшему в углу у камина, и извлек пакет, завернутый в полиэтилен.

— Здесь кусок свинины, — сказал он.

Мальчик сел на пол у огня и протянул руки к теплу. Херити поставил свой рюкзак рядом с рюкзаком Джона у двери, посмотрел на прислоненный к нему автомат и улыбнулся. Он оглядел комнату: чердака нет, только небольшое замкнутое пространство.

Джон подошел к одному из двух окон напротив двери и посмотрел на запад, на темнеющее небо. Заходящее солнце, пробивающееся сквозь облака, наполнило воздух тусклым желтым светом, который исчезал на глазах. Отдаленные вспышки голубых молний плясали под облаками, похожие на детские каракули. Молнии казались нереальными, пока не слышался раскатистый удар грома. Джон подсчитал секунды между вспышкой и громом — десять с небольшим. Следующее число было меньше, гроза быстро приближалась.

Отец Майкл развязал пакет на столе.

— Хорошо, когда есть огонь, — сказал он.

Херити взял автомат и, оставив рюкзак, нырнул в дверь.

— И куда же он собрался? — спросил отец Майкл.

— В этом домике только одна дверь, — сказал Джон. — Его это не беспокоит.

— Окна с трех сторон, — возразил отец Майкл. — Я думаю, что это все равно ловушка. Как вы полагаете, Джон, он действительно убил Лиама?

Джон просто посмотрел на него.

Отец Майкл вздохнул. Он еще покопался в своем рюкзаке и достал немного гэнновского сыра.

— Я не хочу иметь грехи Джозефа на своей душе, — пробормотал он.

«От свинины доносится тухлый запах», — заметил Джон. Испорчена, без сомнения. Неужели священник не чувствует?

— Я желаю благополучия мистеру Гэннону и его семье, — сказал отец Майкл. — Я помолюсь за них ночью.

Джон подумал о Гэнноне. Этот единственный пистолетный выстрел, он наводит на мысли. Гэннон был человеком, готовым к смерти, даже желающим ее. Слишком чувствительный и глубокий для нынешних времен. Как воспринял Гэннон четверых чужаков, которые так неожиданно захватили его хозяйство, а потом так же быстро покинули его? «Видел ли он в нас групповую личность?»

Отец Майкл подошел к мальчику, и оба они стали смотреть на оранжевые языки торфяного пламени.

«Что удерживает нас вместе?»

Джон попытался увидеть Херити, священника, мальчика и самого себя глазами Гэннона. Предполагается, что группы обладают социальной личностью. Философ может попытаться определить эту личность.

Молния ударила рядом, звук грома был близким и громким. Казалось, что тьма снаружи сгустилась, стала более плотной.

«Мы — четверо разных людей, соединенных вместе по разным причинам», — решил Джон. Его беспокоило отсутствие симметрии в группе. В ней была опасная несоразмерность. Был ли Херити-охотник лишним?

Но его исключение из группы особой роли не играло.

Дождь начал барабанить по крыше домика. Течь у стены напротив камина издавала частый капающий звук, и вода брызгала на рюкзаки у двери. Джон передвинул их под одно из окон, прислонив автомат к рюкзаку, который Херити взял у Лиама.

Джону пришло в голову, что каждым из них движет какая-то скрытая цель. «Я должен выполнить задание О'Нейла». У мальчика есть его обет молчания. Херити по натуре охотник. А отец Майкл… священник ищет свою религию.

«То, что удерживает группу вместе, содержит в себе что-то неестественное», — решил Джон. Было ли это что-то сверхъестественное? Он чувствовал: важно определить, что же их объединяет.

Шум дождя по крыше стал очень громким, но гром и молнии уходили к северо-востоку. Джон отметил это только частью своего сознания. «Эти размышления — не пустая фантазия», — думал он. Древние сверхъестественные силы этой земли, волшебный маленький народец и феи, о которых без конца вспоминал Херити, ушли. Их заменило что-то неизбежно реальное, естественно их превосходящее.

«Это сделал я. Я сделал это для О'Нейла».

— Ну куда делся этот Джозеф Херити? — спросил отец Майкл хныкающим голосом.

— Наверное, пережидает где-то дождь, — сказал Джон.

— Дождь, кажется, немного поутих, — сказал отец Майкл. — Нынешняя зима совсем мягкая. Мы подождем его или начнем есть сразу?

— Как хотите.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только слабым шипением торфа в камине, а шум дождя по крыше стих до легкого постукивания. Джон увидел рядом с первой вторую течь, из которой тоже капала вода. Мальчик громко шмыгнул носом.

Вдруг дверь распахнулась, и в нее быстро вошел Херити, закрыв дверь за собой. На нем был легкий плащ-пончо, с которого на пол набежала большая лужа. В его глазах было дикое выражение. Он стряхнул воду со своей зеленой шапки.

— Нас не преследуют, — сказал он и снял пончо через голову, бросив на пол шапку, которая издала мокрый шлепок. Под пончо у него на шее висел автомат, однако внимание всех было привлечено мешком, который свисал на шнурке с левого плеча Херити. В нем были три белые пластиковые бутылки и кучка консервов с яркими наклейками, явно дочумного производства.

— Где вы нашли все это? — спросил отец Майкл.

Херити улыбнулся.

— Пища для тех, кто в бегах. Мы закопали множество этого добра по всей Ирландии.

— Значит, вы были здесь раньше, — сказал отец Майкл.

— Значит, был. — Херити повесил свое пончо на колышек у двери и швырнул мешок на стол так, что он опасно зашатался на своей ноге-подпорке. — Сыр Гэннона, — сказал он, посмотрев на стол. — Из него получится хороший ужин, но мясо уже с душком. Вы что, хотите чтобы мы все заболели, святой отец?

— Я не люблю выбрасывать пищу.

— Ага, мы все еще помним голодные времена, не так ли? — сказал Херити. Он взял пакет с мясом и бросил его в огонь. Жир коротко вспыхнул, наполнив комнату едкой вонью тухлой свинины и горелой пластмассы. Херити поглядел через комнату на Джона, стоящего у окна. — Ты знаешь, на что похоже, когда горит свинина, Джон? На нас самих.

Джон продолжал молчать.

Херити взял толстый ломоть хлеба и положил сверху сыр.

Священник с мальчиком подошли к столу и последовали примеру Херити. Отец Майкл передал кусок хлеба с сыром Джону, сказав при этом:

— Благослови Господи эту еду для поддержания нашей плоти.

Джон ел у окна, глядя наружу. Гроза ушла за холмы, забрав с собой дождь. С карнизов все еще падали блестящие капельки воды, заметные при свете, исходящем из окна. У сыра был легкий запах табака и кислый вкус. Джон скорее почувствовал, чем услышал, как Херити приблизился и встал рядом. Дыхание Херити пахло кислым сыром и чем-то еще. Виски! Джон в упор посмотрел на Херити в оранжевом свете пламени. Глаза Херити смотрели прямо, в его движениях не было нетвердости.

— Я заметил, Джон, что ты никогда не вспоминаешь о прошлом, — сказал Херити ровным голосом.

— Ты тоже.

— Ты заметил это, да?

— Это из-за того, что ты что-то скрываешь? — спросил Джон. Он чувствовал себя спокойно и безопасно, задавая этот вопрос, так как знал, что О'Нейл-Внутри никогда не покажется в присутствии этого человека.

Кривая улыбка исказила губы Херити.

— Тот же самый вопрос пришел в голову и мне!

Отец Майкл повернулся спиной к огню и глядел на комнату. Глаза его оставались в тени. Мальчик снова сел у камина.

— Я все спрашивал себя, — сказал Херити, — откуда ты столько знаешь об Ирландии?

— Дедушка.

— Родился здесь?

— Его отец.

— Где?

— В Корке.

Джон остановился, когда уже хотел повторить историю дедушки Джека о семистах винтовках. Это могло уже всплыть, как часть биографии О'Нейла. Когда он подумал об этом, все его тело оцепенело. Он знал, что в его поведении была некоторая безумная осторожность, хотя причина ее ускользала от него. Между О'Доннелом и О'Нейлом все-таки была связь.

«Я знаю то, что знал О'Нейл».

«Они были как родственники», — решил он. Это было беспокойное родство, связь, которой надо избегать.

— Значит, твои предки наполовину ирландцы, — сказал Херити.

— Чистокровные ирландцы.

— С обеих сторон. Ну не чудо ли это!

— К чему все эти вопросы, Джозеф?

— Считай это естественным любопытством, Джон. Я просто задумывался, где же ты занимался всеми этими штучками с микроскопами, и пробирками, и разными чудесными инструментами науки?

Джон взглянул на свет камина, виднеющийся вокруг темной фигуры отца Майкла, и на мальчика, сидящего неподвижно у его ног. Они выглядели, как силуэты позирующих фигур.

— Ну вот, он не отвечает, — сказал Херити.

— Это было в Вашингтонском университете, — сказал Джон. Это было достаточно безопасно. Весь этот регион был поражен паническим огнем даже еще до того, как он покинул Францию.

— И держу пари, ты был важной фигурой, — сказал Херити.

— Очень второстепенной.

— И как же ты избежал опасности?

— Я был в отпуске.

Херити посмотрел на него долгим, оценивающим взглядом.

— Значит, ты один из счастливчиков.

— Как и ты, — сказал Джон.

— У тебя были какие-то личные причины, чтобы приезжать сюда на помощь?

— Мои причины тебя не касаются!

Херити перевел взгляд в окно. Его слова имели особый подтекст.

— Вы правы, мистер О'Доннел. — Он улыбнулся священнику кривой улыбкой, которая в отблесках огня имела сатанинский вид. — Разве это не звучит, как одиннадцатая заповедь, святой отец? Не быть любопытным!

Отец Майкл продолжал молчать.

— Вы простите ирландцам их бедные сельские манеры? — спросил Херити.

Джон глядел на Херити. Джок практически сказал, что Херити был боевиком-«прово».

— В нашем мире есть всякие манеры, — сказал Джон. — Как сказал бы отец Майкл, можно простить что угодно, если это не отбирает у тебя жизнь.

— Мудрый человек, — сказал Херити, но голос его стал печальнее.

Отец Майкл сменил положение, потерев руки. Он взглянул сначала на Херити, потом на Джона.

— Вы не все знаете о нашем Джозефе Херити, Джон.

— Замолчите, священник, — сказал Херити.

— Я не буду молчать, Джозеф. — Отец Майкл отрицательно помотал головой.

— Наш Джозеф собирался стать важным человеком в этой стране. Он изучал законы, наш Джозеф Херити. Были такие, кто говорил, что когда-нибудь он будет первым из нас.

— Это было давно, и из этого ничего не вышло, — сказал Херити.

— Что изменило вас, Джозеф? — спросил отец Майкл.

— Вся эта ложь и обман! И вы были заодно с ними, Майкл Фланнери. — Херити компанейски положил руку на плечо Джона. — Здесь холодный пол, но сухой. Я буду дежурить до полуночи, а потом ты будешь бодрствовать до рассвета. Лучше мы проснемся пораньше и пойдем напрямик через поля, чем по дороге. Там есть тропы.

— Люди, за которыми охотятся, всегда узнают, где есть тропы, — сказал отец Майкл.

— И они узнают, что надо избегать людей, которые говорят слишком много, — сказал Херити. Он взял свой автомат, продел голову в пончо и с отвращением посмотрел на мокрую шапку на полу. Дождь больше не барабанил по крыше. Херити положил шапку поближе к огню и, выпрямившись, потянулся. Херити двигался, автомат вырисовывался под пончо острыми углами. — Поддерживайте огонь, — сказал он. — Я буду караулить на улице. — Он открыл дверь и вышел наружу.

— Когда-то он подавал большие надежды, — сказал отец Майкл. Используя свой рюкзак вместо подушки, он лег, протянув ноги к оранжевому свечению торфяного огня. Мальчик лежал, свернувшись клубком, как еж, спрятав голову в куртку, похожий на темную груду в углу у камина.

Джон последовал примеру священника. Мысли его были заняты настойчивыми вопросами Херити. «Ты не вспоминаешь о прошлом». Этот человек внимательно следил за ним. Джон начал вспоминать их разговоры, которые они вели в пути. Ничего случайного не исходило от Херити. Джон запоздало понял, что этот человек был тренированным специалистом по допросам, получающим ответы из реакции, которую он видел, так же, как и из слов, которые он слышал. «Он изучал законы». Грубые манеры, деревенский акцент — все это часть искусной позы. Херити копал глубоко. Джон заснул, думая о том, что же он мог выдать этому наблюдательному человеку.

Много позже Джон проснулся, думая, что слышал странный звук. Он схватил автомат, лежавший на полу рядом с рюкзаком, почувствовав холод металла. Джон сделал глубокий вдох, почувствовав близкий запах человека в замкнутом пространстве — аромат человеческого пота из-за долгих переходов и усталости, сваливавшей в сон, как только предоставлялась возможность. Он сел в темноте и положил автомат на колени.

Дыхание рядом. Сопение.

Огонь в камине уже погас.

Комната казалась темной камерой, в которой вдруг резко выделился скребущий звук. Вспыхнула спичка, и Джон увидел лицо Херити менее чем в метре от себя.

— Ты проснулся, — сказал Херити. Спичка потухла. — Ты можешь караулить внутри, Джон, если хочешь. На расстоянии мили нет никаких признаков погони.

Джон встал. За окном светили звезды.

— Прохладно, — прошептал Херити.

Джон услышал, как он растянулся на полу, мелкие движения человека, пытающегося найти удобное положение. Дыхание Херити стало глубоким, медленным и ровным.

Джон чувствовал холодную тяжесть автомата в руках. Почему Херити дал ему это опасное оружие?

Оно могло бы убить три спящие фигуры в считанные секунды.

Джон подошел к окну и пристально всмотрелся в звездную ночь — бледное серебро зимнего луга на темном фоне деревьев. Он стоял, изредка переступая с ноги на ногу, и думал об этом странном человеке, Джозефе Херити.

«Ложь и мошенничество».

Херити был идеалистом, но уже перестал им быть. Вопрос отца Майкла продолжал звучать в сознании Джона: «Что изменило тебя, Джозеф?» Изменило… Изменило…

Джон Рой О'Нейл изменился. Что привело к этому, понятно и так.

Обстоятельства.

Со временем небо на востоке просветлело и красно-оранжевое солнце показалось над вершинами деревьев. На мгновение это напомнило японские мотивы восходящего солнца, с просвечивающими сквозь туман бледными лучами. Из рощицы деревьев по ту сторону луга доносилось птичье пение. Солнечные лучи осветили местность, и появилась незаметная прежде дорожка смятой травы, бегущая через заросший луг.

Сзади послышался голос Херити.

— Колокола церкви больше никогда не разбудят нас.

Отец Майкл кашлянул и проговорил с волнением:

— Колокола снова зазвонят, Джозеф.

— Только для того, чтобы посылать сигналы тревоги над городами и деревнями. Ваша церковь мертва, отец. Мертва, как и все женщины.

Глава 47

В тысяча пятьдесят четвертом году патриарх Константинополя и Папа Римский прокляли друг друга. После этого в обеих церквах не осталось ничего святого. И ими завладел сатана. Я убежден в этом.

Джозеф Херити

По узким тропинкам и заброшенным дорогам, через болота и сырые, поросшие деревьями склоны, покоряя и огибая вершины, с ночевками на открытой местности или в полуразрушенных домах Херити вел свой отряд к Дублину. Восемнадцать дней шли они до подножия Уиклоу, еще девять дней кружили в поисках дороги с северо-востока, где их не ждали. За время пути им не встретилась ни одна живая душа.

Для Джона путешествие превратилось в непрестанный, тщательно продуманный поединок с Херити. Любой, самый безобидный разговор мог оказаться опасным. Однажды в полдень они проходили мимо покосившейся таблички с единственной надписью: «Гарретстаун». Было холодно. Влажный ветер хлестал по склонам гор, и Джону ужасно захотелось надеть что-нибудь более теплое, чем свитер.

— Некоторые вещи на этой земле происходят без всякой причины, — внезапно сказал Херити, искоса поглядывая на Джона. Лысая голова Джона выглядела странно на фоне сильно отросших усов и бород спорщиков.

— Какие вещи? — спросил Джон.

— Например, резня собак в Килдэр Хант. Это подло — обрекать бессловесных тварей на страдания, вызванные безответственными людьми.

Сзади послышался голос отца Майкла:

— Килдэр Хант — это чисто английское явление.

— Я был там, — сказал Херити. — Возможно, вы и правы, отец. Но это была провокация — толпа Ханта не понимала, как легко дьявол может завладеть душами окружающих.

Джон кивнул, воспользовавшись возможностью послать укол Херити.

— Так же, как кто-то спровоцировал О'Нейла?

Херити не попался на эту удочку и некоторое время шел молча. Отец Майкл приблизился, когда они вышли на узкую дорогу с открытым грунтом. Было слышно, как мальчик позади идет-по их следам.

— Я подумал о том же! — сказал отец Майкл. Он с удивлением посмотрел на Джона. — Глупость людей находится за пределами моего понимания.

— Что-то вроде желания возобновить конное шоу в Дублине? — спросил Херити, и голос его «был полон лукавства. Он посмотрел на Джона, и тот оказался меж двух огней: идущие рядом мужчины буквально сверлили его взглядом.

— Это была попытка вернуть добрые начинания, — подал реплику отец Майкл, но внимание его все еще было приковано к Джону.

— Обычное дело! — сказал Херити, глядя поверх голов. — Будто ничего позорного там и не было. Расскажи об этом, отец. Ты был там.

Они прошли в полном молчании примерно пятьдесят шагов, пока отец Майкл ответил. В этот момент он больше не смотрел на Джона, а уставился На землю под ногами.

— Шел мелкий дождь, — сказал отец Майкл. — Мы пришли туда, когда толпа уже разошлась. Только некоторые остались, и я видел, как они уходили. Кто-то нес обувь, кто-то — одежду. Я запомнил мужчину, у которого на одной руке висело прекрасное пальто, а на другой — окровавленные брюки для верховой езды. При этом он странно усмехался.

Голос отца Майкла был низким и каким-то далеким, будто он пытался пересказать что-то, виденное им в далекой стране, диковину из жизни языческих народов, а не событие, произошедшее в цивилизованной Ирландии.

Дорога теперь шла под уклон, и четверка путников увидала внизу мост. Мутный поток воды прокладывал себе путь через камыш, растущий под ним.

— Повсюду на земле были тела, — продолжал отец Майкл. — Люди… мертвые лошади… засохшая кровь. Негде даже помолиться, они все кресты переплавили в металл. Не осталось ни одного кольца. Чтобы снять украшения, отрезали пальцы. Я стоял на коленях в грязи и плакал.

— Но кто сделал все это? — спросил Джон.

— Толпа, — ответил Херити.

Джон завороженно смотрел на отца Майкла. Он представил себе священника, созерцающего мертвые тела участников и зрителей конного шоу. Простые слова отца Майкла рисовали страшные картины в его мозгу.

— Они даже сняли почти всю обувь и чулки, — говорил священник. — Обувь и чулки… Зачем они это сделали?

Видение голых ног, вытянувшихся в грязном месиве, как последний жест утерянной человечности, странно взволновало Джона. Он почувствовал, что очень растроган, и не только монотонным рассказом отца Майкла о дикой жестокости. «Что-то еще, кроме жизни, ушло из Ирландии вместе с этими мертвыми», — подумалось Джону. Он даже почувствовал, что О'Нейл-Внутри уже не ликует. Да, интерес — завораживающий интерес, но нет особенной радости. Пожалуй, это было удовлетворение, то, что чувствовал О'Нейл-Внутри, нечто вроде довольства.

Джон понял, что существует огромная и весьма существенная разница между счастьем и удовлетворением. О'Нейл-Внутри мог быть удовлетворен тем, что было сделано, даже если это не принесло ему счастья.

— Что ты чувствуешь теперь, Джон? — спросил Херити.

— Это не приносит мне радости, — ответил Джон.

— Черный день, — добавил отец Майкл.

— Сейчас ты выслушаешь его? — поинтересовался Херити. — Единственными католиками там были машинисты и конюхи, люди тяжелого физического труда. Кучка помещиков-протестантов ответила за свои злодеяния, а священник расстроен.

Голос отца Майкла зазвучал громче.

— Они были убиты! Зарезаны, как скот — ножами, вилками, забиты до смерти или задушены голыми руками. Не было ни единого выстрела.

Херити посмотрел на Джона.

— У тебя нет мыслей по поводу того, что могло бы Произойти, появись среди нас сумасшедший О'Нейл?

Джон почувствовал, как молча напрягся О'Нейл-Внутри.

— Все эти смерти и без всякой причины, — продолжал Херити. — Ах да, причина была, но я соглашусь со священником: лучше было этого не делать. — Херити посмотрел на отца Майкла. — Но ведь вас весьма заворожила эта картина смерти, не правда ли, святой отец? Хороший повод помолиться, стоя на коленях в грязи.

Отец Майкл шел, с трудом переставляя ноги и не отрывая глаз от земли. Внезапно он вздрогнул.

Джон посмотрел на священника и понял, что слова Херити попали в цель. Да, отец Майкл, так же, как и его церковь, относился к смерти с любовью и ненавистью. Она была для него источником могущества как для священника, но-внутреннее человеческое «я» тоже нельзя сбрасывать со счетов. Не больше, чем мог О'Нейл-Внутри. Смерть была окончательным разрушением, той степенью человеческой слабости, которая поднималась от одной иллюзии к другой, но абсолютной власти этого вмешательства нельзя избежать.

Херити смог увидеть самые сокровенные мысли!

— Это полезно, — сказал Херити, — слушать голос человека, не видя его лица. — Он снова наклонился вперед, чтобы посмотреть на священника. — Я слушал вас, Майкл Фланнери. Вы говорили об этой кровавой резне и ни слова о том, что вы понимаете наконец, почему я плюю на вашу Церковь?

Отец Майкл не ответил.

Херити ухмыльнулся и опять переключился на созерцание дороги. Было слышно, как идущий позади мальчик отбрасывает ногами камни в кустарник. Они теперь поднялись на возвышенность над потоком и увидели длинный склон там, где дорога терялась в непроходимых зарослях вечнозеленых деревьев.

— Вы сами видите, отец, — сказал Херити, — что труднее всего быть покинутым Богом. Он отказался от меня, но я от него не отказывался. Они забрали у меня религию!

В глазах отца Майкла заблестели слезы. Он подумал: «Да, Джозеф Херити, я понимаю, о чем ты. Я знаю всю эту физиологию, ко горой меня обучили в семинарии. Ты скажешь, что Церковь заменяет мне секс. Это та любовь, которую я никогда не смог бы найти у женщины. О, я понимаю тебя. Это новая Церковь, которую, по твоему мнению, мы имеем, а не женщина для любого из нас».

Сам не зная почему, отец Майкл почувствовал, что слова Херити прибавили ему сил.

— Спасибо тебе, Джозеф, — сказал он.

— Спасибо мне? Что вы такое говорите? — голос Херити был полон оскорбленного достоинства.

— Я думал, что одинок, — сказал отец Майкл. — Но теперь вижу, что нет. За это я и благодарю тебя.

— Что за ерунда, — проворчал Херити.

Некоторое время он шел, сердито насупившись, но затем хитро усмехнулся.

— Вы просто растеряны, отец, — сказал он. — Мы никогда не будем вместе.

Джон увидел по лицу Херити, что тот забавляется. Но отец Майкл… растерян? Херити явно злорадствовал из-за чьей-либо растерянности. Может, ему нравилось и замешательство Ирландии? Нет… это противоречило Мотиву Херити. Чума разбередила неприкосновенное. Сознавая это, Джон понял с внезапной ясностью, что нашел ключ к Херити. Нашел то, что могло погубить человека.

«Нужно разрушить его веру в свой Мотив!»

Но это было именно то, что Херити попытался сделать с отцом Майклом. Как это могло быть слабостью Херити и… да, все-таки силой отца Майкла?

— Каковы твои политические убеждения, Джозеф? — спросил Джон.

— Мои убеждения? — Он усмехнулся. — Я либерал, да. Всегда им был.

— Он безбожный марксист, — вмешался отец Майкл.

— Это лучше, чем безбожный священник, — парировал Джозеф.

— Джон, ты знаешь что-нибудь о войне, которая длится вечно? — спросил отец Майкл.

— Закрой свою варежку, Майкл Фланнери, — проговорил Херити ровным и злым голосом.

— Никогда не слышал о ней, — ответил Джон священнику. Он почувствовал в Херити опасное спокойствие.

— Это «Провос», — сказал отец Майкл. Он посмотрел на Херити с мрачной усмешкой. — Препятствуйте любым соглашениям, убивайте тех, кто идет на компромисс. Терроризируйте миротворцев, бойкотируйте любые соглашения. Давайте людям только войну и насилие, смерть и террор, пока они не устанут от всего этого и не примут что угодно, даже безбожных марксистов.

— Вы вспомните, — буркнул Херити, — этот священник оплакивал заколотых помещиков на конном шоу в Дублине. Ненасытные капиталисты!

— Они были ненасытными, в самом деле, — ответил отец Майкл. — Я тебе это гарантирую. Именно жадность правит консерваторами. Но либералами движет зависть. А эти марксисты… — он пренебрежительно махнул рукой в сторону Херити. — …Все, что они хотят, — это сесть в кресла вельмож и строить из себя лордов перед другими. Интеллектуальные аристократы!

Джон почувствовал новую силу в голосе отца Майкла. Этот человек явно имел глубокие мощные корни и теперь вернулся к ним. Его могли преследовать сомнения, но сила, которую он получил в борьбе с ними, продолжала накапливаться. Она росла день ото дня.

— Теперь я знаю, как молиться за тебя. И я буду молиться за тебя, Джозеф Херити, — сказал отец Майкл.

Джон переводил взгляд с одного на другого и чувствовал огромное напряжение, нарастающее между соперниками.

Злобная ухмылка исказила рот Херити, но глаза оставались прежними. Он похлопал по ружью, висящему на ремне через плечо.

— Вот моя душа, отец. Молись за нее.

— На нашу землю выпустили дьявола, Джозеф, — прошептал отец Майкл.

Херити сохранял спокойствие, но в глазах его появилось диковатое выражение.

— Разве это дьявол?

— Дьявол, — повторил отец Майкл.

Все с тем же хладнокровным выражением Херити произнес:

— Смилуйся, сохрани, защити тебя от гоблина, пока ты спишь, — на лице его опять прорезался волчий оскал. — Это слова Роберта Херрика, отец. Теперь ты видишь, в чем преимущества классического образования?

— В богобоязни тоже есть преимущества, — голос отца Майкла был спокойным и уверенным.

— Некоторых явлений мы боимся именно потому, что они реальны, отец, — сказал Херити. — Некоторые явления — это просто иллюзия. Например, твоя замечательная Церковь, ее добренькие слова и маскарадные обряды. Жалкое подобие свободной жизни.

— А ты свободный человек, Джозеф? — спросил отец Майкл.

Херити побледнел и отвел глаза. Потом заговорил, глядя куда-то в сторону.

— Я более свободен, чем любой из вас. — Он осмотрел окрестности и уставился на Джона. — Я более свободен, чем Джон Гарреч О'Доннел вместе с тем ужасным, что он скрывает внутри себя.

Джон плотно сжал губы. Он почувствовал, как они судорожно подергиваются. БУДЬ ПРОКЛЯТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК!

— Есть одни иллюзии и другие, — продолжил Херити. — Уверен, мы все знаем это.

Джон продолжал смотреть прямо перед собой. Он чувствовал напряженное внимание с обеих сторон. Была ли это иллюзия, в конце концов?

— Жалкое подобие жизни, — повторил Херити, и голос его зазвенел.

Джон посмотрел направо, ища поддержки у отца Майкла, но священник продолжал смотреть себе под ноги.

— Ты находишь свои иллюзии удобными, Джон? — спросил Херити. — Такими же, как иллюзии этого священника?

Джон почувствовал, как забеспокоился О'Нейл-Внутри. «Как я с этим справлюсь?» — спрашивал он. Было ли где-то место, где можно было это узнать? Он почувствовал, что постижение будет медленным… подобно, пожалуй, росту новой кожи. Неизменно постоянным, иногда требовательным, но никогда — назойливым. Оно присуще самому себе, и воспоминания были реальны.

Отец Майкл боролся со своим собственным дьяволом, разбуженным словами Херити. Хотя он знал, что эти слова были адресованы не ему, а бедной душе, идущей вместе с ними. Неужели в этом спокойном американце действительно спрятан безумец?

КАК МЫ ДОКАТИЛИСЬ ДО ТАКОГО? Этот вопрос мучал отца Майкла. Он вспомнил подвальную комнату в деревенской церквушке и фамилию Беллинспиттл, над которой смеялись янки. Это была его фамилия. Вспомнил чистую штукатурку на стенах — работу местного мастерового в угоду Господу.

Эти мысли давали отцу Майклу надежду на спасение в прошлом.

Белая, тщательно нанесенная штукатурка… Развешанные на стенах портреты в рамах — Иисус, Святая Мария, Матерь Божия, целая галерея служителей церкви, священный медальон на цепочке, задрапированный в красный бархат, в тяжелой раме под стеклом и с латунной табличкой внизу, с гордостью рассказывающей, что ее освящал сам Папа Пий.

В этом подвале стояли скамьи. Отец Майкл помнил, как его ноги не доставали до пола, когда он на них садился. Глаза его всегда натыкались на прибитую к впереди стоящей скамье дощечку: «Священной памяти Эйлина Метьюса (1896–1931). Любящие дети».

Каким далеким все это казалось теперь.

Джон был измучен молчанием своих спутников и даже их присутствием. Он хотел убежать, ринуться в поле, зарыться лицом в высокую траву и никогда больше не вставать.

Но Херити был слишком опасен!

«Все, что я делаю, он может увидеть. И увидеть от начала до конца».

— Ну что ж, пожалуй, мне не следует быть таким любопытным, — сказал Херити бесстрастным голосом, — буду следовать одной из заповедей.

У Джона пересохло в горле. Ему захотелось воды… или чего-нибудь более крепкого. Что у Херити в этом маленьком пластиковом кувшине? Он него часто несет виски, но он никогда не делится своими запасами. Джон отвернулся и увидел унылый силуэт мертвой сосны на горе. Дерево лежало на земле, и его обвивал плющ, похожий на одежду застывшей колдовской формы.

— Мы остановимся здесь, — сказал Херити.

Все послушно остановились.

Херити смотрел налево: его внимание привлек уютный домик всего в нескольких метрах от грязной дороги. На закрытой двери виднелась табличка: «Донки Хауз». Небольшой ручей шириной не более метра бежал мимо двери, тихо струясь по черным камням.

— Донки Хауз, — сказал Херити. Он снял ружье с предохранителя. — По-моему, прекрасно для таких, как мы, чтобы передохнуть. Разумеется, здесь никого нет. — Он перепрыгнул через ручей и заглянул в одно из окон.

— Грязный, но пустой, — заключил Джозеф. — Не звучит ли это как точная характеристика того, кто нам известен?

Глава 48

Матери уходят, слава Богу! Как говорит мужчина: «Старой семьи здесь больше нет. Хранители веры уходят». Это конец Римской Церкви в Ирландии и адская участь для других мест.

Я говорю: дайте им спокойно умереть.

Чарльз Турквуд

Кети придумала свою собственную мысленную игру на те случаи, если чувствовала, что Стивен в ней не нуждается. Это бывало, когда его внимание было приковано к книгам и он отказывался отвечать даже на простейшие вопросы.

Этим спокойным утром, сидя в своем заточении, Кети опять играла в игру, закрыв глаза и подогнув ноги на кресле. Она слышала, что Стивен расположился наискосок от нее и переворачивает страницы книги с раздражающим монотонным ритмом.

Всего несколько минут назад Кети сказала:

— У меня затекла спина, Стивен. Пожалуйста, разотри ее.

Тот в ответ лишь что-то промычал.

Она ненавидела это мычание. Оно говорило: «Оставь меня в покое. Уйди от меня».

А идти ей было некуда, разве что в свой собственный воображаемый мир.

Это была захватывающая игра.

«Что я буду делать, когда все это кончится?»

Находясь в безопасности в собственном воображении, Кети могла существовать без всяких сомнений относительно своего выживания. Остальной мир мог рушиться и превращаться в какой-нибудь булыжник, но из него всегда протянется рука и вытащит из руин оставшегося в живых. Этим уцелевшим человеком будет она.

Они меняли охрану и обслуживали один из компрессоров снаружи барокамеры. Иногда металл скрежетал по металлу, голоса обменивались пустячными новостями. Кети отбрасывала все это из своего сознания, погружаясь все глубже и глубже в придуманный мир.

«Я буду носить прекрасные бриллианты», — думала она.

Но этот путь ее уже не привлекал. Кети слишком часто играла в игру владения чем-то — драгоценностями, модной одеждой, уютным домом… Раньше или позже уединение приводило к яркому видению сказочного дома, но потом наступало разочарование. Кети не могла по-настоящему почувствовать себя своей в этом доме, обустроить его по своему желанию. Ее представления о совершенстве сводились к коттеджу Пирда на озере. Она знала, что есть дома и получше, и фильмы оставили ей мимолетные напоминания о таких особняках. Однажды Кети посетила прекрасную резиденцию бывшего врача вблизи Корка, куда ездила к старинной подруге матери, экономке. Та водила их по тихим просторным комнатам — библиотека, музыкальная комната, солярий… большая пещера кухни с массивной торфяной печью.

Такой печи определенно не нужно. Только газовая… как в коттедже Пирда.

Уф! Настоящая фабрика грез. У нее не было достаточно опыта, чтобы знать, на чем основывать свою фантазию.

Как бы то ни было, это будет дом ее и Стивена, конечно. Ведь теперь они были связаны друг с другом настолько прочно, как вообще могут быть связаны мужчина и женщина.

«Наши дети будут с нами. А Стивен…»

Нет! Кети не хотела мечтать об этом. Стивен был всегда где-то поблизости, а сейчас она злилась на него. Хотя… он мог умереть. Эта мысль ее шокировала, но Кети продолжала держаться за нее, внезапно почувствовав себя виноватой и брошенной. Стивен мог погибнуть, защищая ее. Кети не сомневалась, что он бы отдал за нее жизнь. Как печально жить с сознанием такой жертвы.

«Я бы стала одинокой вдовой».

Но придирчивый голос прервал ее размышления: «Одинокой вдовой? В мире, где на каждую женщину приходятся тысячи мужчин?»

Это была волнующая мысль. У нее даже перехватило дыхание. Это будет печально… но какая в этом власть! Кто мог бы быть ее вторым мужем? Без всякого сомнения, кто-то значительный. Конечно, не такая уж она красавица, но все же…

Внезапно, какой-то частью своего сознания, Кети поняла, что это не было простым безосновательным размышлением. Этот вымысел затронул нечто живое и реальное, вполне ощутимое, показавшееся ей притягательным и в то же время ужасающим. Она догадалась, что обнаружила нечто большее, чем мечту. Это был путь, на котором ее воображение могло бы совершенствоваться… или по крайней мере подготовить ее к новым неожиданностям.

Кети с трудом могла сосредоточиться на окружающем мире — том мире, что находится снаружи барокамеры, где развивались новые отношения. Там были суровые испытания, агония и боль потерь. Любая фантазия, которую она придумывала, с этого времени должна была учитывать странную действительность, увиденную ею на экране телевизора и знакомую по разговорам между охранниками.

«Когда они найдут лекарство, я выйду в этот мир», — подумала Кети.

Осознание этого глубоко взволновало ее. Кети разозлилась на собственные мысли за то, что они ввели ее в такое затруднение. Она все еще не сомневалась в том, что выживет — выдумка защищала ее. Но где-то в уголке сознания затаилась жуткая реальность, злобно насмехающаяся над ней. Как безумная, Кети хваталась за спасительную мечту.

Остров! Конечно же! Она со Стивеном найдет свой собственный остров и тогда…

— О чем ты думаешь, Кети? У тебя такое лицо, словно ты проглотила лимон.

Голос Стивена прозвучал в тот момент, когда она обнаружила свои грезы разбитыми о стену невозможности — какой остров? Как они туда доберутся? Кети даже поблагодарила мысленно Стивена за вмешательство. Открыв глаза она увидела, что тот отложил книгу и принялся за выпечку хлеба. Странно было видеть его за таким занятием, которое ему явно нравилось. А ведь Кети раньше не подозревала о любви Стивена к домашним хлопотам. Все полуфабрикаты поступали в стерилизованных контейнерах, и он хватался за любую работу, чтобы как-то разнообразить свою жизнь.

— Интересно, что с нами будет, когда мы отсюда выберемся? — сказала Кети.

Повернувшись к ней, Стивен широко улыбнулся:

— Девочка моя! Ни на минуту не сомневаюсь, что все будет в порядке, дорогая.

— Правда, Стивен?

Оставив свои мечтания, Кети почувствовала, как опять погрузилась в мир, обуреваемый сомнениями.

«Пожалуйста, Стивен, скажи мне что-нибудь обнадеживающее».

— Мы здесь в полной безопасности, — сказал он. Но была в его голосе нотка неискренности, которую Кети тут же уловила.

— О Стивен!

Кети зарыдала, и на мгновение все мысли о приготовлении хлеба улетучились. С руками, выпачканными мукой, Стивен пересек комнату, встал на колени, обнял за талию и крепко прижался щекой к ее телу.

— Я смогу защитить тебя, Кети, — прошептал Стивен.

Она еще крепче прижалась к нему и обхватила его голову руками. «О Господи! Он может погибнуть, защищая меня!»

Глава 49

Рука бумагу подписала, уничтожив город, Пять суверенных пальцев кровь попили.

Был уничтожен шар земной, погиб народ, Пять королей, они же смерти короли.

Дилан Томас

Когда они приблизились к Дублину, Херити выбрал еще более осторожный маршрут, ведя свой отряд через пастбища к северо-западной окраине. Он избегал людных дорог, идущих к внутренней части города, где, по слухам, орудовали банды разбойников.

Джон оставался загадкой для него, но у Херити не оставалось сомнений, что в этом человеке скрывается что-то мрачное. Он мог быть сумасшедшим. В конце концов, Джон мог быть и другим таким же потерянным, со своими грехами, горестями и причинами для того, чтобы прийти сюда. Он мог даже искренне желать помочь Ирландии в час ее испытаний.

Когда они шли по полям к Дублину, Херити провоцировал Джона на высказывания и тщательно их анализировал. Это доводило его до бешенства. Разве это был безумец? В нем была какая-то эмоциональная надломленность, но из-за чего?

Отец Майкл заметил, что на лугах не видно скота, когда они приблизились к городу.

— Людям нужно как-то питаться, — сказал Херити.

— Но они оставляют кое-что и для птиц, — добавил отец Майкл.

Мальчик с беспокойством посмотрел на священника, упомянувшего птиц. Над развалинами у дороги высоко в небе кружили грачи. За руинами путники могли видеть холмы к югу от города. Угрюмые деревья без всяких признаков зелени торчали, как клыки, на вершинах. Херити знал, что где-то здесь находится Тара. Когда-то здесь жили короли, а теперь не пасется даже скот.

— Не кажется ли вам странным, — размышлял отец Майкл, — что во многих древних стихах упоминаются черные дрозды. — Он уставился на птиц, кружащихся над руинами.

Джон тоже смотрел на стаю, думая о том, что птицы оказались здесь, скорее всего, случайно. Но промолчал, заметив, как внимательно мальчик следит за теми, кто упоминает птиц.

Херити продолжал обозревать окрестности с растущим напряжением. Зеленые рощицы вдали и сгоревшие дома. Луга, похожие на рвы с водой, с заросшими травой тропинками… Слева, на лугу, темнело выжженное пятно с какими-то уродливыми холмиками — как будто картина, нарисованная углем и смытая дождями. Неужели это трупы?

Через поля и рощи простиралась темная полоса дождя, очень похожая по цвету на крылья парящих птиц.

Заметив впереди неповрежденные здания, путники поспешили укрыться от бури. Тропинка вывела их на узкую мощеную дорогу с нетронутым навесом вдоль нее. Боковые стены навеса были стеклянными, а у задней стены стояла скамейка с пустым деревянным кармашком для расписания уже не существующей автобусной линии. Шквал обрушился на головы путников, когда они достигли этого укрытия и прижались к стене. Так что они почти не намокли. Дождь барабанил по крыше и отскакивал от щебеночного покрытия. Яркие шарики воды разбивались о землю. Температура резко упала.

Буря прошла так же быстро, как и началась. Она оставила длинные полосы голубого цвета на небе. Холмы к югу стояли ясные в промытом дождем воздухе, и заходящее солнце освещало их гребни. Деревья — преимущественно зеленые, с пятнами желтого дрока — стояли группами вдоль вершин, подобные копьям, брошенным здесь древними королями, правившими в этих местах.

Джон вышел из укрытия и осмотрелся. Земля переливалась всеми оттенками изумруда, и он подумал, что эта красота очень близка к вечности… она так же возбуждает в человеческом сердце любовь к земле, по которой ты ходишь. Джон почувствовал, что это не просто патриотизм, ведь ему были подвержены и гэльские потомки, никогда не видевшие этих мест. Люди испытывают особую любовь. Они настолько связаны с этой землей, что будут даже счастливы сойти в могилу, над которой такая красота.

Возможно ли это, размышлял Джон, любить страну, не слишком заботясь о людях, оставляющих на ней свои следы? В конце концов, право собственности может не вписываться в девять пунктов закона. При более тщательном рассмотрении, собственность — это нечто преходящее, не более чем право нацарапать свои инициалы на отвесной скале… или построить стену, которая потом все равно станет землей.

Херити подошел сзади, застегивая ширинку.

— Надо двигаться дальше. Мы не доберемся до города до наступления сумерек. Лучше укроемся впереди — там есть более или менее цивилизованное убежище. Дублина мы достигнем примерно в это же время.

Он двинулся вперед, и Джон пошел по его следам. Отец Майкл вместе с мальчиком замыкали шествие.

— Не обращайте внимания на слова Джозефа и не ищите здесь цивилизации, — сказал отец Майкл. — Это ужасное место, Джон. Может быть, средоточие власти всегда было таким, а теперь мы просто срываем маску, выставляя правду напоказ.

— «Ужасное», вы говорите? — спросил Джон.

— Много рассказывают о пытках и помешательстве. Этому достаточно доказательств.

— Тогда почему мы все сюда пришли? Почему мы не идем прямо в лабораторию Киллалу?

Отец Майкл кивнул в сторону Херити.

— Это приказ.

Джон почувствовал, как увлажнились его ладони на стволе пулемета, висевшего на шейном ремне. Стоило только нажать на курок, чтобы взорвать эту безопасность, как показал ему Херити. Он мог бы просто сбежать и найти свою собственную дорогу в Киллалу. Мог ли Джон это сделать? Нужно избавиться от трех мертвых тел… и ничего не рассказывать тому, кто будет расспрашивать про стрельбу. Джон пристально посмотрел на мальчика.

НЕУЖЕЛИ ОН МОГ БЫ ЭТО СДЕЛАТЬ?

Джон почувствовал, как ослабли пальцы на тяжелом металле пулемета, и ответ был понятен без слов. Что-то изменилось между четырьмя путниками на этой дороге. Джону не хотелось мстить этим людям. Джон знал, что не допустит агонии своих компаньонов.

— Что вы имеете в виду… говоря о пытках? — спросил он отца Майкла.

— Я больше ничего об этом не скажу, — ответил тот. — На этой бедной земле слишком много плохого. — Он покачал головой.

Дорога начала теряться в высоком ряду вечной зелени, и путники шли теперь среди деревьев. Джон с трудом разглядел строение между двумя стволами — каменное, с черной крышей. Это было большое здание с несколькими печными трубами. Из двух труб поднимались вертикально струйки дыма.

Херити шел, насвистывая, но внезапно прекратил свистеть и подал знак остановиться. Он насторожился, прислушиваясь.

Джон услышал пение, похожее на хоровое, где-то вблизи здания. Это было приятное гармоничное звучание, напомнившее ему о праздниках. Мелькнули воспоминания — Грампа Джек, огонек в камине и сказки, музыка по радио. Пение становилось громче, а воспоминания отчетливей. Но иллюзия пропала, когда Джон расслышал слова песенки.

— Слышите этих маленьких ублюдков? — торжествовал Херити. — Слушайте, Майкл Фланнери!

Приятные молодые голоса пели с неотвратимой ясностью:

Трахнутую Мери мы обожаем, Трахнутая Мери, шлюха Исуса, Если у нас эякуляция, Значит, сейчас у нас мастурбация!

Отец Майкл зажал уши ладонями и не заметил, что пение прекратилось. Теперь из-за деревьев слышалось какое-то монотонное скандирование, что-то вроде григорианской пародии:

— Хат, хат, хат…

Откинув голову, Херити разразился хохотом.

— Это богохульство я запомню! С этим надо считаться, отец. — Он рванул священника за правую руку, чтобы тот мог слышать. — Вот теперь, Майкл, я хочу, чтобы вы подумали об этой очаровательной песенке.

— Где-то у тебя все-таки есть совесть, Джозеф, — сказал отец Майкл. — Я буду искать ее и найду, даже если она спрятана на дне бездонной пропасти.

— Вы говорите о совести! — Херити взревел. — Это опять старая греховная игра вашей Церкви? И когда вы, наконец, поймете? — отвернулся и зашагал по дороге. Остальные потянулись следом.

Отец Майкл вновь заговорил, пытаясь продолжить тему.

— Почему ты заговорил о грехе, Джозеф? Что-то гнетет твою совесть, а ты притворяешься, что все в порядке?

Джону было ясно, что священник контролирует себя, а гнев Херити нарастал с каждым шагом. Его пальцы побелели на стволе ружья. Джон мысленно спрашивал, сможет ли Херити направить свое оружие против священника.

— Почему ты не отвечаешь мне, Джозеф? — спросил отец Майкл.

— Это ты грешен! — свирепо проговорил Херити. — Ты и твоя Церковь!

— Опять ты за свое, — сказал отец Майкл рассудительным тоном. — Если человек говорит о ком-то, что тот грешен, то он говорит о себе. Это твое больное место, Джозеф. Но общий грех всех людей — это другое дело.

— Ты грязный мошенник!

— Слушая твою речь, я пришел к неутешительным выводам, Джозеф. — Отец Майкл ускорил шаг и поравнялся с Херити. — Мне кажется, что для множества людей трудно пережить пробуждение собственной совести.

Херити стал посреди дороги, принуждая остановиться и отца Майкла. Джон с мальчиком наблюдали за противниками с расстояния в несколько шагов. Херити рассматривал отца Майкла с молчаливым и хмурым видом, задумчиво наморщив лоб.

— Церковь могла управлять личностью, — сказал отец Майкл, — а не народом. Это было нашим поражением. Где искать совесть у народа?

Выражение вкрадчивого превосходства сменило грубую злобу на лице Херити. Он уставился на священника.

— Неужели помешанный служитель церкви пришел, наконец, к здравомыслию? Увидел, каким стал мир из-за вас?

— Все, что я хотел сказать, — это то, что людям трудно чувствовать себя грешными всем вместе, — сказал отец Майкл.

— И это все? — в голосе Херити было ликование.

Отец Майкл повернулся и оглядел дорогу, по которой они шли, пристально всматриваясь мимо Джона и мальчика в тропинку, сбегающую от деревьев к лугу.

— Нет, Джозеф, это еще не все. Перед тем как люди признают себя грешными, они совершат множество ужасных вещей. Переполнят чашу крови, будут убивать невиновных, развяжут войну, будут линчевать и убивать дальше…

Джон воспринял слова священника как пощечину. Что это было? Что такого сказал отец Майкл, что появилось подобное чувство? Джон знал, что его лицо должно оставаться непроницаемым. Он не ощущал О'Нейла-Внутри. Джон остался один наедине со своими проблемами. Он почувствовал себя разбитым, у него словно вырвали землю из-под ног.

— Итак, ты жалеешь о том, что причинил столько боли? — спросил Херити. Джона больно ранил этот вопрос. Ему показалось, что он был адресован только ему, хотя эти слова явно относились к священнику.

— Жалею? — отец Майкл твердо посмотрел в глаза Херити, не давя ему отвести взгляд. Казалось, что священник видит этого человека отчетливо в первый раз. — Почему я должен жалеть?

— Вздор! — Херити презрительно улыбнулся, но голос его звучал слабее. — Отец Майкл говорит одно, отец Майкл говорит другое. Но отец Майкл отъявленный лгун, обучившийся этому нелегкому ремеслу у иезуитов!

— Ах, Джозеф, Джозеф, — произнес священник с горечью в голосе. — Колокол Джона Донна может звонить только по одному человеку, а не по многим. Я буду молиться только за твою душу Джозеф. Именно твоей душе это так необходимо. Что же касается остального, то мне нужно подумать об этом.

— Подумать над этим! Это все, на что ты способен, старый дурак! — Херити обратил свое внимание к Джону. — А ты куда уставился, янки?

Мальчик подошел прямо к Джону, остановившись на расстоянии шага.

У Джона комок стоял в горле. Он знал, что не может скрыть своего внутреннего беспокойства.

Херити, казалось, ничего не замечал.

— Ну, янки?

— Я… я слушал.

— Да что ты можешь слышать своими оттопыренными ушами?

— Этот… — Джон прокашлялся. — Это интеллектуальная дискуссия.

— Еще один лжец! — сказал Херити.

— Нет, Джозеф, — мягко проговорил отец Майкл. — Я думаю, что Джон просто ошибается.

— Не вмешивайся, священник! Это касается только меня и янки!

— Нет, Джозеф, это я вызвал твой гнев, и ты не возьмешь верх надо мной. И незачем атаковать нашего гостя.

Херити бросил презрительный взгляд на отца Майкла.

— Я не могу взять верх над тобой?

— Это был не интеллектуальный аргумент, — кратко произнес священник. — То, с чем я согласился. — Он ласково посмотрел на Джона. — Мы, ирландцы, в самом деле не любим интеллектуальных дискуссий.

Херити открыл и закрыл рот ничего не сказав.

— Я знаю, мы часто говорим, что интеллектуальный спор — это предел наших мечтаний, — продолжил отец Майкл. — Но это неправда. Мы больше предпочитаем взрывы чувств. Мы любим разжигать страсти внутри и выставлять напоказ нашу агонию.

— Неужели это говоришь ты, Майкл Фланнери? — с удивлением спросил Херити.

— Именно я. Я говорю, есть только один короткий шажок через преисподнюю. Один шажок, данный нам для обдуманной разработки показа агонии.

— Я не верю своим ушам, — сказал сам себе Херити. Он наклонился к священнику, заглядывая под края шляпы, словно желая убедиться, что это в самом деле отец Майкл. — Неужели вы сами додумались до таких прекрасных мыслей?

Кривая улыбка появилась на лице священника.

— У нас было время, чтобы высказать свои мысли за время путешествия, не правда ли, Джозеф?

Херити не ответил.

Отец Майкл переключился на Джона, и тот поразился, какую боль причиняет его взгляд, кажущийся таким мягким и обнадеживающим. Его грудь словно полоснуло ножом.

— Самая любимая игра в интеллектуальную травлю для ирландцев, — продолжал отец Майкл, — это сарказм. — Он мельком взглянул на Херити, и тот отскочил, фыркая и потирая свой нос. — Жаль, что Мы так мало смеемся над собой. А это необходимо, когда сталкиваешься с горькой правдой.

— Ты бы не узнал правды, даже если бы она пнула тебя в яйца и оставила без наследства, — обвинительно произнес Херити.

— Тогда повсюду на земле воцарились бы мир и спокойствие, не так ли? — спросил отец Майкл. — Всюду согласие и радость — как и было раньше.

— Все вредное, что мы имеем, — сказал Херити, — исходит от нашей терпеливойпреданности религиозным церковным предрассудкам. Это истощает наши силы на протяжении уже нескольких столетий.

Отец Майкл вздохнул.

— Джозеф, я думаю, что твой худший порок заключается, может быть, в том, что ты не имеешь в себе сил, чтобы быть великодушным.

— Вы споткнулись о правду самого Бога, — продолжил Херити. — Как сказал некий идиот: «Великодушие — это не самая знаменитая ирландская добродетель». Я согласен с этим, Майкл Фланнери, потому что знаю, что мы должны держаться за свою ненависть. Иначе, в чем нам черпать силы для движения дальше?

— Спасибо тебе, Джозеф. У тебя все-таки осталась надежда, и я буду продолжать свои молитвы. — Священник повернулся на каблуках и зашагал вниз по дороге.

В этот момент Джон понял, что этот спор полностью восстановил веру отца Майкла. Что же дал этот разговор Херити? Джон посмотрел на удаляющегося священника, который шагал твердо и уверенно.

Херити тоже наблюдал за отцом Майклом.

— Куда ты идешь, отец, — позвал Херити. — Убегаешь? — Он посмотрел на Джона. — Видишь, как он бежит? — Но неуверенность в голосе Херити была свидетельством его поражения. Он сделал все возможное, чтобы уничтожить веру священника, но потерпел поражение.

Мальчик побежал за отцом Майклом. Поравнявшись со священником, он взял его за руку.

Херити догнал Джона, когда они начали идти к лесу. Он снял с него пулемет, висевший на ремне.

— Они могут не правильно понять. Может, ты отдашь мне и свой пистолет?

Джон двигался как лунатик, послушно повинуясь Херити. Он не отдавал себе отчета в том, что сейчас его лишили оружия.

Одним из мужчин, идущих к ним, был Кевин О'Доннел. В той же австралийской шляпе, что была на нем в тот вечер на пристани в Кинсейле.

Глава 50

Римляне развратили галлов, и это породило англичан. Они бегут к римлянам, как свиньи к кормушке. Тактика римлян проста — сделать наши семьи заложниками. Они вербуют нас в свою армию, потому что это для нас единственная возможность не умереть от голода. Они насытили нашу религию алчностью. Они заменили наши простые, понятные законы дорогостоящими и недоступными для простых людей.

Неприкрытый грабеж — вот чем я говорю.

Джозеф Херити

— Они отказались подтвердить или отрицать, держат ли они действительно О'Нейла в заключении? — спросил Вэлкорт.

Чарли Турквуд поднял обе руки ладонями верх. В его темных глазах была свинцовая тяжесть. Полные губы, казалось, вот-вот готовы расплыться в улыбке.

Они расположились в кабинете Линкольна в Белом Доме, комнате, которую Вэлкорт сделал своим личным офисом. Он посмотрел на часы.

— Сколько сейчас времени, в конце концов?

— Около девяти утра, — сказал Турквуд.

— Странно, — промолвил Вэлкорт. — Как, черт возьми, они обнаружили, что у нас есть зубные карты и отпечатки пальцев?

И снова Турквуд развел руками в отрицательном жесте.

Вэлкорт был голоден и знал, что это делает его вспыльчивым, но старался себя контролировать.

— Знаешь, Чарли, о чем я сейчас думаю?

Турквуд кивнул. Предмет разговора был очевиден.

— Если они взломали код чумы… — сказал Вэлкорт.

— То они могут всех нас взять за яйца, — продолжил Турквуд.

Странное выражение отрешенности появилось в глазах Вэлкорта. Он задумчиво произнес:

— Код.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Турквуд.

Вэлкорт наклонился к переговорному устройству на столе и нажал кнопку.

— Дайте мне Рокермана. Он мне необходим как можно скорее. И Ди-Эй тоже.

Динамик вопросительно загудел.

— Да, я имею в виду Эшера!

Еще один вопрос.

— Меня не интересует, куда вышел Рокерман! Пошлите за ним машину!

Турквуд уставился на президента, озадаченно сдвинув брови.

— Какова вероятность того, что у ирландцев действительно есть ракеты? — спросил Вэлкорт, откинувшись в своем кресле.

— Пентагон считает, что весьма велика, сэр. Во всяком случае континент очень уязвим.

— Новая чума «Сделано в Ирландии», — проговорил президент.

— Это именно то, на что они намекают, сэр.

Джеймс Райан Сэддлер, советник по науке, проскользнул в кабинет и увидел Турквуда, стоявшего у небольшого стола, и Вэлкорта, расположившегося в комфортабельном кресле-качалке позади него.

— Вы пытаетесь найти Рокермана, господин президент? — спросил Сэддлер и прокашлялся. — Могу ли я чем-то помочь?

— Почему вы не стучите, прежде чем войти? — с нажимом спросил Вэлкорт.

Сэддлер побледнел.

— Амос был как раз поблизости, сэр. Он сказал…

— Ладно-ладно. — Вэлкорт сделал примирительный жест рукой и снова наклонился к переговорному устройству. — Амос, подготовьте сообщение за моей подписью. Оно пойдет прямо в ирландское правительство в Дублине, но адресат не будет указан. В нем будет говориться о количестве людей, которых мы потеряли при получении отпечатков пальцев и зубных карт в зараженных зонах. Повторите наш запрос относительно того, действительно ли человек, заключенный в тюрьме, это О'Нейл. Заодно потребуйте объяснений, почему они так считают. Скажите им, что нам нужен немедленный ответ, и мы еще подумаем, выслать им копии отпечатков пальцев и зубных карт или нет. Немедленный ответ, слышите? Если его не будет, то за последствия мы не отвечаем.

— Да, сэр, — послышалось в микрофоне.

Вэлкорт опять облокотился на спинку кресла, сцепив руки над головой.

— Будет ли это правильным, сэр? — поинтересовался Турквуд.

Вэлкорт не ответил.

— Что происходит? — осторожно вмешался Сэддлер.

— Кажется, в ирландском правительстве происходят какие-то перестановки, — сказал Турквуд. — Вояки все еще на коне, но вынуждены поделиться властью. Сейчас равные полномочия у министра по изучению чумы Финтана Доэни и у главы Финн Садал Кевина О'Доннела.

— Что передают об этом наши агенты? — спросил Сэддлер.

— Мы ни на кого не можем там положиться, — ответил Вэлкорт. Потом добавил: — И это именно тогда, когда мы больше всего в этом нуждаемся.

— Мы должны оказывать давление, сэр? — спросил Турквуд. — Карантинщики, разумеется, сразу забросают нас вопросами. Им отвечать НЕМЕДЛЕННО? Я должен буду им все объяснить?

— Пошли их подальше. Я говорю с ирландцами. Они собираются использовать нас для грязных делишек, ища оправдания для использования ядерного оружия. Это их встревожит или заставит раскрыть карты. Если они представляют реальную угрозу, то вынуждены будут открыто об этом заявить.

Сэддлер сказал:

— Сэр, я уверен, что вы знаете сценарий, по которому мы будем забрасывать атомными бомбами каждого, кто согласится, что у них есть О'Нейл.

— Пусть посуетятся. Они не смогут нам ни черта сделать, только ответить, а их ответ даст нам многое.

— Что вы скажете о возможности создания О'Нейлом нового безумного плана распространения другой чумы? — спросил Турквуд.

— Русские и китайцы говорят, что готовы рискнуть, — ответил Вэлкорт. — Это то, что мы обсуждали прошлым вечером с Объединенным Комитетом. Мы склонны согласиться.

— Но сэр, — возразил Сэддлер, — это может означать, что у русских и китайцев есть лекарство.

Президент покачал головой.

— Они не могут изготовить даже аспирин так, чтобы мы об этом не узнали.

Турквуд посмотрел на Сэддлера.

— Что там с нашим запросом в биохимическое общество?

— Их данные были введены в компьютер и утеряны, — сказал советник. — Лишь немногие из тех, кто остался в живых, помнят О'Нейла, однако… — Он пожал плечами.

— У нас на руках мало карт, и мы должны правильно сыграть, — заметил Вэлкорт. — Основные козыри — это отпечатки пальцев и зубные карты. Мы не можем рисковать и просто так их отдать.

— Я все еще думаю, что должен что-то рассказать карантинщикам, — вздохнул Турквуд. — Если я откажусь ответить.

— Что это за дурацкая забота о карантинщиках? — поинтересовался президент. — Кого интересует, что думает этот адмирал?

Турквуд сглотнул слюну и нахмурился.

— Да, сэр.

Вэлкорт тяжело посмотрел на него и проговорил:

— А как насчет той небольшой работенки, которая тебе предстоит, Чарли?

Турквуд бросил беспокойный взгляд на Сэддлера, потом на президента.

— Я занимаюсь этим, сэр.

— Ты мне ответишь, если работа будет плохо сделана!

— Сейчас мне лучше вернуться к своим обязанностям. Что-нибудь еще, сэр?

— Нет. Держи меня в курсе. А ты останься, Джимми.

Когда Турквуд ушел, Вэлкорт спросил у Сэддлера:

— Насколько ты доверяешь Рокерману?

— Это порядочный человек, сэр.

— Дело в том, что он вел переговоры с Бекеттом в Хаддерсфилде и мы не смогли их прослушать.

— Я уверен, что решались чисто технические вопросы, сэр. Связанные с чумой.

— Это так он говорит.

— Рокерман не лжет, сэр.

— Все лгут, Джимми. Все до единого.

Сэддлер нахмурился, но промолчал.

Вэлкорт мельком взглянул на разбросанную стопку донесений на небольшом столе.

— С каждым часом ситуация ухудшается. Гонконг можно сбросить со счетов. Хаос в Южной Африке. Война на полное уничтожение против черных соседей. Советы голосуют за ядерную бомбардировку всего региона. — Он вытащил один из документов и просмотрел его, прежде чем бросить обратно в стопку. — А теперь еще бразильские евреи объявили о своей независимости. Не то, чтобы я их упрекаю. ЦРУ докладывало, что бразильские власти составляли идентификационные списки всех еврейских женщин «для последующего использования». Неужели они планируют продавать избыток женщин в опустошенные районы? Боже мой!

Сэддлер сглотнул и проговорил:

— Сэр, нам нужно обсудить то последнее сообщение из китайского исследовательского центра в Кангше. Они просят свежие данные по компьютерным исследованиям чумы. Мне кажется…

— Нужно их запутать. Каковы последние донесения по спутниковой связи из районов к северу от Кангша?

— Кое-где из-за паники начались пожары, сэр, но там большое количество пожарозащищенных зданий. Даже при компьютерном изучении фотографий с места событий мы не можем быть уверены в том, что там происходит. Мы считаем, что там происходили испытания нового средства от чумы, по всей видимости, неудачные.

Вэлкорт наклонился к переговорному устройству.

— Амос, мне нужен полный отчет агентства по Кангше в течение часа. — Он снова сел, откинувшись в кресле. — Я собираюсь кое-что рассказать тебе, Джимми, но это не должно выйти за пределы этого кабинета. Причину я объясню позже.

Лицо Сэддлера было торжественным и в то же время испуганным.

— Из-за тех городов, которые они сожгли, — сказал Вэлкорт. — Советы теперь слабее, чем понос. Количество самоубийств достигло астрономических цифр. А мы вынуждены притворяться, что ничего об этом не знаем, и будем придерживаться этой позиции, пока у них сохранилось множество ТУ-29, «бэкфайров» и других средств массового уничтожения. Понимаешь, в чем дело?

Сэддлер молча кивнул.

— Австралийские резервисты еще не бывали в деле, но мы их хорошо вооружили, — сказал Вэлкорт. — Допустим, мы сумели загнать шар в лузу, но этот удар сразу же отразится на нас. Австралийцы иногда пытаются показать свое «я».

— Но они знают, что в будущем так или иначе должны будут с нами сотрудничать, сэр.

— Неужели? — президент посмотрел на дверь, через которую только что вышел Турквуд. — А теперь вернемся к Чарли. Он был на дружеской ноге с Шилохом Бродериком.

— Не понимаю, сэр.

— Ты ничего не знаешь о Шилохе?

— Ну, я…

— Я думал, что каждый слышал о Шилохе и его шайке.

— Махровые реакционеры, сэр, насколько я понимаю.

— Реакционеры? Знаешь, что их волнует? Мировая торговля сейчас практически парализована. Они проявляют нетерпение.

— Вокруг множество подобных фактов, сэр. — Это была неуместная шутка, и Сэддлер сразу же о ней пожалел.

Но Вэлкорт только усмехнулся и сказал:

— Спасибо, Джимми. Это одна из причин, по которым я тебе доверяю. Мы должны любой ценой сохранять здравый смысл.

— Сэр, нашей основной задачей должен быть поиск лекарства.

— По крайней мере, одной из наших основных задач. Знаешь, почему я решил свалить все это на тебя? Рокерман.

— Что я должен предпринять по отношению к нему, сэр?

— Ты пошлешь его в Хаддерсфилд.

— Сэр! Они подверглись заражению в…

— Что будет для него достаточно серьезным мотивом для доказательства своей благонадежности. Если он не сможет этого сделать, то никогда больше не увидит свою семью.

— Почему мы должны это делать, сэр?

Вэлкорт посмотрел на бумаги на своем столе и внезапно сбросил их на пол.

— Эта проклятая работа! Каждый раз, когда меняешь политику, испытываешь очередное разочарование!

— Сэр, что…

— Все это было в моей голове еще много недель назад! До мельчайших деталей! Но у меня нет и минуты, чтобы спокойно все это обдумать.

— Но что делать с Рокерманом, сэр?

— Ты пошлешь его в Хаддерсфилд, Джимми. Именно ты, а не я. Я ничего не могу с этим поделать, разве что дать соответствующие полномочия на твой запрос.

— Если вы так говорите, сэр, но я…

— Ты знаешь Дэвида Эшера.

— Ди-Эй? Расторопный малый, сэр, но что…

— Мне не хочется посылать его, потому что об этом может прознать Шилох. А он достаточно умен, чтобы сделать выводы. Каждый знает, что Ди-Эй использовал спутниковый код для разговора со своими друзьями вне Мендосино.

— Интересно, как он это проделал, сэр. Неужели у него есть копия…

— Он сделал это с помощью компьютерной программы поиска, как он сам это называет. Я знаю об этом ровно столько, чтобы поверить в возможность при помощи этого взломать код чумы.

— Китайцы! — сказал Сэддлер. — Они могли…

— Да они могли найти свой собственный путь решения проблемы.

— Но почему нужно посылать это в Хаддерсфилд, сэр?

— После того как доставим это к Бекетту, то проинформируем и наши собственные службы, хотя я им и не доверяю. Это стадо тупых работяг. Они бы не смогли найти воду даже выползая из подводной лодки. А Бетесда!

— Но они очень стараются, сэр.

— Старания и напряженной работы еще мало. Нужно и вдохновение. Бекетт — это наш человек. Я могу предчувствовать решение, Джимми, у меня это всегда получалось. Вот почему так уверен в том, что это попадет к Бекетту в Хаддерсфилд. Но там есть те, кто собирается этому помешать, Джимми. Рокерман — это именно тот посыльный, который нам нужен. Он хорошо разбирается в компьютерах.

— Я знаю, сэр. Он пытался связаться со службой Скалистых гор для переключения на…

— Я видел отчет. Черт побери! Я видел этот отчет и даже не догадался… Ладно, мы сделаем это сейчас!

— Так что мне сказать Рокерману?

— Скажешь ему, чтобы помалкивал! Он будет говорить только с Бекеттом. Официальный предлог его поездки — выполнение инспекции на месте и отчета для меня. Мы посылаем Рокермана потому, что он совершенно случайно подхватил эти вирусы.

— Да, сэр. Но…

— Итак, Рокерман ДОЛЖЕН быть случайно заражен! И это будет как можно скорее, сразу после того, как Ди-Эй его проинструктирует. А инструктаж будет произведен прямо здесь, у меня в кабинете. Детали проработаешь сам, но у меня есть предложение. Молодой пилот по имени Гренмор Маккрей, живущий в Вудбридже, сразу за нашими границами, заражен. Он несколько раз обращался с прошениями, чтобы мы разрешили ему полететь в Ирландию, где проживает его дядя. Этот дядя — чудаковатый малый, но дьявольски богат и, конечно, все еще имеет влияние. У меня есть полный отчет по молодому Маккрею. Он очень смышленый парень. Летал со спецподразделениями ЦРУ во Вьетнам и выполнял еще некоторые наши поручения. Находчивый и достаточно надежен.

— Почему бы этому Маккрею не полететь прямо в Ирландию, если он находится вне…

— Мы прикажем адмиралу его убить, если он не полетит прямо в Англию. После того как пилот доставит Рокермана, то может потом добираться до Ирландии, где карантинщики проделают обычную процедуру с его самолетом.

— Но что, если англичане не захотят…

— Они будут сотрудничать, если мы их предупредим, что в противном случае очень рассердимся. Если он попадет в лапы к ирландцам, то те просто перережут ему глотку. Англичане более предусмотрительны!

— Как скажете, сэр.

— Что они при этом теряют? Я не теряю надежды. Боже мой, он один из моих научных советников!

Сэддлеру показалось, что его рот набит опилками. Какая тщательно замаскированная злобная интрига! Он чувствовал свою неполноценность в Белом Доме. Президент доверял ему, но не потому, что Сэддлер считался своим в правительственной службе. Потом мысли его переключились на то, что придется оказывать давление на Рокермана, и от этого похолодело внутри.

Будто прочитав мысли Сэддлера, Вэлкорт проговорил:

— Ты здесь ближайший друг Рокермана, Джимми. Я думаю, ты единственный, кто может заставить его это сделать.

— Кажется, у него здесь нет семьи, — сказал Сэддлер. — Как вам известно, его жена была вывезена в Сонома-Резерв.

— Да, я об этом знаю.

— Я буду вынужден кое о чем ему не рассказывать, сэр.

— Мне все равно, какими байками ты его будешь кормить. Просто Турквуд об этом не должен знать. Иначе это дойдет до Шилоха. Я не доверяю всем этим подонкам. Люди Шилоха — это просто кучка психов. Знаешь, последнее, что они намечали, — это убить Папу!

Глава 51

На всем протяжении истории месть — это такое скучное занятие. Однако психопаты и молодые идеалисты этим увлекаются. Молодые считают виноватыми во всем своих предков. Это облегчает процесс свержения с престола.

Молодые идеалисты опасны в любом возрасте, потому что они действуют, не утруждаясь самоанализом и проблемами, которые их должны беспокоить. Они движимы только своей горячей кровью. В какой-то степени это сексуальное явление. Они хотят контролировать размножение животного стада. Трагедия заключается в том, что они навсегда сохраняют новые мечты о мести для последующих поколений молодых идеалистов… или же создают суперсумасшедших вроде Гитлера или О'Нейла.

Финтан Доэни

— Вы понимаете, — сказал Доэни, — что мы обязательно должны сосредоточить усилия на половых хромосомах.

— Это меня не удивляет, — ответил Джон. — Я думаю, вы располагаете аппаратурой для флюоресцентной Микроскопии?

— О, разумеется.

Они сидели в офисе Доэни на одном из высоких этажей административного крыла клиники «Килмайнхам Ройял». Это была комната с белыми стенами примерно шести метров в длину и ширину. Множество фотографий в рамках, изображающих деревенские пейзажи и городские сценки, служило украшением для стен. Джон посмотрел на них мельком и больше не обращал внимания. Доэни сидел в комфортабельном кресле за большим столом. Это был человек с тонкими волосами, очень похожий на тролля, глаза которого могли пригвоздить к месту.

Джон сидел на деревянном стуле наискосок от Доэни. Напротив одной из стен комнаты находился небольшой диванчик с кофейным столиком, а стену позади Доэни заслонял книжный шкаф. Два окна справа от Джона выходили на тюрьму Килмайнхама, куда, как ему сказали, ушел Кевин О'Доннел. Там размещалась его штаб-квартира.

Они подъехали к городу в бронированных машинах — отец Майкл, мальчик, Херити и Кевин О'Доннел за рулем, а в другой — Джон и Доэни вместе с водителем и охранником. Машины разделились на Айнчикор Роуд. Та, в которой ехал Джон, после поворота пронеслась под аркой к парку клиники. Доэни провел Джона по небольшому ряду ступеней, двигаясь слишком быстро для своего веса. Они прошли через длинный холл к лифту, поднялись на три этажа и прошли еще через один холл в яркую белую комнату. Маленький человечек в зеленом халате проследовал за ними внутрь и взял у Джона отпечатки пальцев.

— Надеюсь, вы не возражаете? — спросил Доэни.

Все это произошло почти час назад.

Джон украдкой посмотрел на темные следы чернил, которые не смог отмыть со своих рук даже при помощи растворителя. Зачем им его отпечатки пальцев? Джон опять почувствовал волнение О'Нейла-Внутри. Опасность!

Джону казалось, что он погружен в страх с момента встречи на дороге около Дублина. Доэни — так звали человека, который был с Кевином О'Доннелом: вьющиеся волосы, похожие на детский пушок, покрывали его круглую голову. Лицо было с виду доброжелательным — большие голубые глаза, короткий и тонкий нос, губы скорее плоские, с улыбчивыми складками. Весельчак — вот как можно было бы охарактеризовать Доэни, если бы не постоянно исходившее от него чувство угрозы.

Первым заговорил Кевин О'Доннел.

— Я вижу, у тебя, янки, удобная одежда. Мне хотелось бы представить тебе Финтана Доэни. Доктор Доэни будет решать вопросы твоей жизни или смерти.

Доэни не произнес ни слова.

Не глядя на Кевина, Джон плотно сжал губы, чтобы скрыть дрожь. Херити и остальные расположились сзади, предпочитая оставаться молчаливыми наблюдателями.

— Мы знаем, кто ты такой, — сказал Кевин.

На мгновение сердце Джона замерло. Он попытался сконцентрироваться на Доэни. Последний изучал Джона с безразличным вниманием, и тот понял: Доэни был рыбаком, сидящим у проруби, с недрогнувшим пристальным взглядом и всеми чувствами, сконцентрированными на добыче. Какую наживку он использовал на этот раз?

— Тебе нечего сказать? — поинтересовался Кевин.

Джон словно со стороны услышал свой голос — удивительно ровная интонация, в которой сквозило ледяное спокойствие.

— Что я должен говорить? — Он позволил себе посмотреть на Кевина и встретил взгляд, полный заинтересованного ожидания. — Конечно, вы знаете, кто я. Вы же видели мой паспорт?

— Ты Джон Рой О'Нейл! — обвинительным тоном произнес Кевин.

Джон изобразил улыбку, проделав это с изысканной медлительностью. Губы его изогнулись, а рот слегка раздвинулся.

— Может, ты и нам расскажешь, что в этом такого смешного? — с нажимом спросил Кевин.

Джон глубоко вздохнул. Он слышал в голосе Кевина блеф и больше ничего. У рыбака не было наживки, чтобы забросить ее в прорубь.

— Мне много стало понятно, — сказал Джон.

— Ты многое должен будешь объяснить, — продолжил Кевин.

Джон мельком взглянул на Херити, у которого на лице застыло загадочное и насмешливое выражение, на отца Майкла, стоявшего с болезненно-отсутствующим видом, мальчика, прижавшегося к священнику, а потом снова обратился к Доэни.

— Давайте прекратим эти глупые игры. Все это время Херити задавал мне дурацкие вопросы, а вы…

— У него тяжелая рука, у нашего Джозефа, — хмыкнул Кевин. — Именно это тебя так развеселило?

— Я почувствовал свободу, когда наконец понял, что происходит, — проговорил Джон.

— Итак, ты отрицаешь…

— Все вы действительно глупцы! — прервал его Джон. — Ирландия — это последнее место в мире, куда бы пришел Безумец.

Кевин пристально посмотрел на него.

— Мы думали над этим. Если бы я был Безумцем, то захотел бы поиграть во всемогущество. Было бы интересно посмотреть, что же такого я натворил. Наступил седьмой день безумия, и почему бы ему не прийти сюда и не восхититься своей работой?

— Это сумасшествие, — пробормотал Джон.

— А разве мы говорим не о Безумце? — спросил Кевин.

Только Джон открыл рот, чтобы ответить, как Доэни поднял руку, призывая к молчанию. В этот момент Джон понял: Доэни был Великим Инквизитором. Кто-либо другой мог задавать вопросы и причинять боль, а он лишь наблюдал и делал выводы.

Джон изучающе посмотрел на Доэни. Каково было его суждение сейчас?

Впервые за время их встречи Финтан заговорил глубоким, проникновенным голосом. Джон удивился, насколько мягким он оказался — по-настоящему бархатный.

— Давайте возьмем его с собой, — сказал Доэни. — Мне нужны его отпечатки пальцев. А еще мне нужен дантист, чтобы заглянуть в его рот.

Джон почувствовал, как в горле у него пересохло. Отпечатки пальцев и зубные карты! О'Нейл-Внутри корчился от страха. Какими свидетельствами располагает этот ирландский инквизитор? Ничего не было оставлено в коттедже. И дома, разумеется, тоже. А если нет? Там были пожары. Он слышал это в новостях, еще находясь во Франции.

С этого момента Джон позволил себе стать марионеткой, сконцентрировавшись на создании пустого выражения на лице — как будто бы скука. Или долгое страдание.

Первые полчаса в офисе Доэни прошли неважно. Ожидание… ожидание. Что покажут отпечатки пальцев? Как они произведут обследование его зубов? Внезапно зазвонил телефон. Финтан снял трубку с рычага, проговорив в нее лишь одно слово.

— Доэни.

Он выслушал говорящего и ответил:

— Спасибо. Нет… ничего больше.

«Настоящая шарада, — подумал Доэни, когда снова положил трубку на рычаг. — Этот Джон Гарреч О'Доннел не сломался». Он понимал теперь растерянность Херити. Что же было с этим Джоном О'Доннелом?

Доэни развернул свое кресло и выглянул в окно, выходящее на тюрьму Килмайнхам. Может быть, передать подозреваемого Кевину? Тюрьма была неспокойным местом, где люди погибали без видимых причин — в основном по чьей-либо прихоти. Нынешний режим только подтверждал такую репутацию. «Почему мы выбрали именно это место для правительственной резиденции, — спросил себя Доэни. — Жуткое место, памятник бесчисленным страданиям». Но он точно знал ответ: «Потому что оно достаточно мало и достаточно велико. Потому что расположено в Дублине. Потому что мы должны были снова собраться все вместе. Потому что нам нужен символ. И есть только одно обозначение для Килмайнхама — это символ».

— Ты говоришь, что работаешь в области молекулярной биологии? — спросил Доэни.

— Верно.

В течение примерно двадцати последующих минут Джон подвергся опросу относительно своих знаний, с особым упором на рекомбинацию ДНК. Доэни обнаружил значительные познания в данном предмете, но Джон вовремя чувствовал пределы, когда вопросы попадали в область умных догадок. Он легко определял те сферы, где его собственная эрудиция гораздо превосходила знания Доэни, особенно когда они подошли к промежуточному синтезу. Уловка заключалась в том, чтобы ограничивать полезные сведения, которые можно было бы почерпнуть из ответов.

Доэни откинулся в кресле, заложив руки за голову.

— Как ты думаешь, где ты добился наиболее значительных успехов?

— Моя микрометодика считается вполне неплохой.

— Это то, на чем ты специализировался в университете Вашингтона?

— Да, и некоторые другие вещи.

Приподняв голову, Доэни уставился на пустой стол перед собой.

— Ты имел дело с митотически активными малыми лимфоцитами?

— Разумеется.

Доэни придвинулся вперед, опершись локтями о стол и сложив руки перед собой.

— Я подозреваю, что ты более сведущ в данном вопросе, чем я. Однако у нас тоже есть несколько маленьких открытий.

Пульс у Джона участился. О'Нейл-Внутри встревожился.

— Мне было бы интересно узнать о ваших успехах, — заметил Джон.

— Я хочу предостеречь тебя относительно твоего подхода к чуме, — проговорил Доэни. — Как медицинский исследователь ты будешь иметь тенденцию к необъективности в области данной болезни. Чума обнаруживает особую подверженность этой ошибке.

Джон помедлил с ответом. «О чем говорит Доэни? Не старается ли он меня запутать? Неужели за все это время ирландцы не обнаружили ничего значительного?»

Не увидя реакции Джона, Доэни продолжал:

— Ты немедленно должен столкнуться лицом к лицу с абсолютным уничтожением. Для традиционного исследователя болезни это — вещи, идущие своим чередом. Жизнь продолжается, даже если для какого-то конкретного случая лекарство не было найдено.

Джон кивнул, но ничего не сказал.

— Мы ожидаем, что иммунитет будет развиваться, — объяснял Доэни. — Или же, как мы предполагаем, могут вмешаться другие естественные процессы. Но чума уничтожит человечество, пока мы будем искать решение.

В мозгу Джона послышался шепот О'Нейла-Внутри: «Они узнали о длительном периоде латентности».

Джону пришло на ум, что Доэни все еще прощупывает, хитро и тщательно, пытаясь найти О'Нейла. Когда он подумал об этом, то ощутил О'Нейла отстраненно, глубоко внутри. Доэни был более опасен, чем Херити. Что же случилось с Джозефом, мальчиком и священником?

— Карантин не будет длиться вечно, — изрек Доэни.

Джон почувствовал, что дыхание его стало прерывистым и частым. Он постарался дышать глубже, но испытал сильную боль в груди.

— Неужели ты упустил из виду тот факт, что мы можем столкнуться с проблемой, которую не сможем разрешить? — спросил Доэни.

Джон покачал головой.

— Решение… оно должно быть. — Он подумал о своих собственных словах. Ему никогда не казалось, что месть О'Нейла может привести к полному истреблению человечества. Каждая проблема должна быть разрешима! Он знал, как создавалась чума. Формула ее была в мозгу Джона, своего рода кинопленка, которую он по желанию мог прокручивать. Нет лекарства? Это безумие!

— Ты заметил, что мы в Ирландии уже не создаем каких-либо новых многообещающих мифов? — поинтересовался Доэни.

— Что? — слова Финтана отскакивали, как шарики для игры в пинг-понг, от сознания Джона. «О чем он говорит?»

— Остались только старые мифы о смерти и разрушении, — продолжил Доэни.

— Нам уже надлежит создать Литературу Отчаяния.

— Что вы хотите сказать…

— Что может быть большим доказательством полного поражения?

— Неужели вы сдались?

— Это не самое главное, Джон. Могу ли я называть тебя Джоном?

— Да, но… что…

— Признание полного поражения приводит к ужасным психическим расстройствам, Джон. Горькие, горькие последствия…

— Но вы сами только что сказали…

— Что мы должны будем проглотить горькую пилюлю.

Джон пристально посмотрел на Доэни. Может, он сумасшедший? Или вариант безумного священника на паперти?

— Что ты скажешь на это, Джон? — спросил Доэни.

— Сейчас Херити, отец Майкл и мальчик?

Доэни выглядел крайне удивленным.

— Какое тебе до них дело?

— Я… я просто интересуюсь.

— Они — это не Ирландия, Джон.

«Да, это они! — подумал Джон. — Именно они — моя Ирландия».

Месть создала их, слепила, подобно глине на гончарном круге. В его мозгу неясно вырисовался силуэт молчаливого мальчика. Каким бы тот был, если бы с ним не было связано ничего хрупкого или патетического? Но где-то в нем все-таки должна скрываться сила. Джон попытался представить себе мальчика взрослеющим — с этими глазами фавна. Должно быть, будет разбивать сердца всем особям женского пола на своем жизненном пути. Но этого никогда не случится, если подозрения Доэни оправдаются!

«Для этого мальчика, возможно, хватит агонии, — подумал Джон. — Хватит. О'Нейл-Внутри удовлетворен».

— Мы еще не побеждены, — проговорил Джон.

— Это то, о чем я тебя предупреждал. Посмотри вокруг. Поверженные люди всегда пытаются спастись мифами и легендами.

— Мы не говорим о мифах и легендах.

— Нет, говорим. Мы имеем в виду ретроспективную ширму, скрывающую неприемлемые факты. Нет бедствий, а есть героические сказания! Ни один народ не достиг такого совершенства в создании мифов, как ирландцы.

— Больше нет надежды, — произнес Джон низким голосом, вспоминая Грампа Джека и волшебные истории, рассказанные у камина.

— Это дьявольская правда, — сказал Доэни. — Только представь себе, Джон. Все в нашей истории будто сговорились, чтобы упрочить ирландскую способность создания героических мифов, чтобы смягчить позор.

— Скажите это отцу Майклу!

— Майклу Фланнери? О да, даже Церковь неустанно стоит на страже своих принципов. Поражение сведено к божественному правосудию, гневу Господа за наши прошлые грехи. Англичане, кстати, приложили к этому руку. С каким-то странным упрямством они объявляют нашу религию вне закона. Запреты всегда усиливают то, на что они налагаются.

Мысли Джона перепутались в смятении. Что стояло за словами Доэни?

Тот вдруг похлопал себя по выпирающему животу.

— Голод был особым потрясением для ирландцев, уроком, которого мы никогда не забудем. Принудительное кормление — наша наиболее распространенная реакция на всевозможные бедствия.

Джону слова Доэни показались бессвязным лепетом сумасшедшего. Никакого здравого смысла, никакой реальной аргументации.

— Сейчас я один из немногих толстяков в Ирландии, — усмехнулся Доэни.

— Значит, вы еще не сдались.

— Я, может быть, последний мифотворец. Вдохновенное исследование — вот то, что нам сейчас нужно.

Джон покачал головой, не понимая сказанного.

— Я сидел здесь, пытаясь создать миф о Джоне Гаррече О'Доннеле, — пояснил Финтан. — Гарреч. — Он бархатным голосом посмаковал это слово. — Джон Гарреч О'Доннел, прекрасное старое ирландское имя. Да, оно требует особого мифа.

— Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

— Я говорю о Джоне Гаррече О'Доннеле, янки, потомке сильного гэльского племени. Вот о чем я говорю. Ты вернулся к нам, Джон Гарреч О'Доннел. Ты принес нам новый взгляд на проблему борьбы с чумой! Ты — наша надежда, Джон Гарреч О'Доннел! Я немедленно всем об этом расскажу.

— Вы что, все психи?

— Люди будут восхищаться тобой, Джон.

— За что?

— За твою проницательность. Ирландцы всегда высоко ценили проницательность.

— Я не собираюсь участвовать…

— Тогда я должен буду передать тебя Кевину для немедленного устранения. У нас полно лабораторных техников. То, что нам действительно сейчас необходимо, — это вдохновение и надежда.

— А что случится, если я…

— Если ты потерпишь неудачу? О, тогда тебе наступит конец, прямо на месте. Мы не очень терпимы к поражениям, да.

— Вы хотите сказать, что просто уничтожите…

— О нет! Ничего слишком кровавого или простого. Но у Кевина вспыльчивый нрав и быстрый пистолет.

— Тогда я буду вынужден скрывать свои ошибки.

— Только не от меня! — Доэни убрал руки со стола. — Мы пошлем тебя к Пирду в Киллалу. Я предлагаю тебе разработать новый сенсационный подход к проблеме лечения чумы до того, как ты туда прибудешь.

Пристальный взгляд Джона следовал за Доэни, когда тот поднимался из-за стола.

— Сделать работу или умереть?

— Не в этом ли суть проблемы? — в свою очередь спросил Финтан.

Джон заставил себя отвести глаза в сторону. Каким тоном этот человек выносит приговор!

— Видишь ли, Джон, — сказал Доэни. — Чума оказывает новое давление. Это явление называется мутацией. Оно наблюдается сейчас у морских млекопитающих — китов, дельфинов, тюленей и у других видов. Невозможно сейчас остановить распространение этого явления.

Джон почувствовал, что его лицо превратилось в застывшую маску. Мутация! Это было то, чего он не мог предположить. Ситуация вышла из-под контроля, и теперь зло будет распространяться со сверхъестественной быстротой.

— Если ты подождешь здесь, — сказал Доэни, — я пойду и дам распоряжения относительно твоего путешествия.

Он вышел в холл. Кевин уже был там, как призрак, беззвучно появившись из примыкающего офиса.

— Ты идиот, Доэни! — грозно прошептал Кевин. — Что если он попытается разрушить нашу работу в Киллалу?

— Тогда вы его убьете, — невозмутимо ответил Финтан. — Они уже выслали отпечатки пальцев и зубные карты?

— Они действуют чрезвычайно осторожно. Для чего они нам нужны? У нас что, есть подозреваемый?

— Было опасно спрашивать, Кевин.

— Просто жить тоже опасно!

— Кевин… если он действительно О'Нейл, то достаточно дать ему правильную мотивацию, и он решит для нас эту проблему.

— Ты ведь твердил ему все время, что лекарство нельзя создать!

— Это его весьма удивило, я знаю. Он был шокирован, потому что никогда не думал об этом раньше. Типичный ученый — стремится к цели, не пытаясь даже представить себе все возможные последствия.

— А что, если ты прав? — спросил Кевин. — Что, если это О'Нейл, и ОН потерпит неудачу.

— Тогда у нас просто уже не будет никакой надежды.

Глава 52

Доктор говорит: «Сир, лучше было бы умереть согласно правилам, чем жить в противоречии с медицинскими предписаниями».

Мольер — пациенту, который выздоровел при помощи нетрадиционного лечения

Первая встреча Уильяма Рокермана с пилотом произошла на аэродроме Хагерстауна в Мериленде. На востоке рассвет проложил тонкую трещинку света на горизонте. Было холодно, и в туманной сырости Рокерман чувствовал внутри какую-то нервную пустоту. Он остановился в военном отеле вблизи аэродрома два дня назад, а потом синоптики сообщили, что наступили благоприятные условия для трансатлантического перелета. Эти два дня Рокерман страдал от насморка и головной боли. В нем нарастала уверенность, что это первые симптомы чумы. С чувством безразличия он понял, что стал переносчиком болезни.

Кто-то из вашингтонской правительственной элиты должен был это сделать, и на карту поставлено было очень многое. Небольшая группа политиков Бекетта действительно укрепила позиции. Но они были сумасшедшими, если думали, что смогут контролировать ситуацию сами.

Гренмор Маккрей, пилот, оказался приземистым и довольно плотным парнем с чрезмерно большой головой — настолько несоразмерной, что Рокерман подумал об этом явлении, как о результате гормонального дисбаланса. Маккрей, стоявший внутри самолета, казался деформированным — маленькие голубые глазки, далеко отстоявшие от плоского носа, длинный рот с толстыми губами и массивная челюсть, которая двигалась будто на шарнирах и, казалось, существовала сама по себе.

Машина Маккрея представляла собой небольшой двухместный реактивный самолет неизвестной Рокерману модели. Было похоже, что он сделан по специальному заказу — быстрый, с полированной поверхностью и выступающим носом. Дверца была раскладная и образовывала ступеньки.

Сержант, доставивший Рокермана на аэродром, стоял внизу в развевающемся на влажном ветру пальто, пока Маккрей не закрыл дверцу и не загерметизировался. После того, как сумка Рокермана была прикреплена к пустому сиденью, Маккрей подошел ближе, и начался самый странный допрос из всех, какие только были в жизни Уильяма.

— Скажите мне, доктор Рокерман, — начал Маккрей, — есть ли причина, по которой Чарли Турквуд может хотеть вашей смерти?

Рокерман, сидевший в кабине справа и начинавший пристегивать ремень безопасности, замер от неожиданности и пристально посмотрел на пилота. Что за странный вопрос. Уильям даже засомневался, правильно ли его расслышал.

— Закрепите ремень получше, — посоветовал Маккрей. — Отсюда мы можем попасть прямо в ад.

— Вы полагаете, что Чарли Турквуд может хотеть моей смерти? — спросил Рокерман, защелкивая замок ремня безопасности.

— Это общая идея. — Маккрей надел наушники и отрегулировал положение микрофона у своих губ, а затем нажал большим пальцем переключатель на руле управления. — Это Ровер Бой, — сказал он. — К вылету готов.

— Вылет разрешаем, Ровер Бой. — Металлический голос раздался из верхнего динамика как из глубокого колодца. Рокерман посмотрел на решетку.

— Я не имею ни малейшего представления о том, о чем вы говорите, — ответил он и подумал: во что мог втянуть его Джим Сэддлер, чтобы кто-то был заинтересован в его смерти! Рокерман продолжал размышлять об этом, когда Маккрей миновал взлетно-посадочную полосу, вырулил на стартовую позицию и направил самолет по длинному летному полю.

После этого пилот взглянул на Рокермана.

— Надеюсь, что вы говорите правду.

Он защелкал тумблерами. Самолет набрал скорость, сначала медленно, затем вдавливая Рокермана в мягкое кресло. Подъем был плавным, с последующим быстрым взлетом над низкой пеленой облаков. Рокерман щурился от яркого солнца, отражавшегося от кудрявого облачного слоя.

— Примерное время полета — около шести с половиной часов, — сказал Маккрей.

— Почему, черт возьми, вы задали этот вопрос относительно Турквуда? — поинтересовался Рокерман.

— Я работал на ЦРУ, и у меня до сих пор осталось там несколько приятелей, сообщающих мне кое-какие новости. Я кое-что разнюхал, понимаешь? Могу я называть вас просто Билл? Я слышал, что вас так зовут ваши друзья.

Рокерман жестко произнес:

— Называйте меня, как хотите, только объясните это… это…

— Что ж, Билл, мои друзья говорят, что Турки всегда приносит плохие новости. Я тут кое-что разузнал. Мне хотелось узнать, есть ли несколько джокеров в этой колоде карт… или другая причина для нашего маленького путешествия.

— Какая еще может быть причина? — Рокерман посмотрел на пелену облаков, меняющийся ландшафт и воздержался от комментариев. Он даже подумал, что ему просто подсунули сумасшедшего пилота.

— Ты действительно думаешь, что у ирландцев есть Безумец О'Нейл? — спросил Маккрей. — Меня попросили разузнать об этом сразу после того, как я тебя сброшу.

— Не могу этого сказать с уверенностью, — сказал Рокерман.

— Я знаю того сержанта, который привез тебя на аэродром, — продолжил Маккрей. — Странная у этого парня работа. О чем вы разговаривали, когда ехали сюда?

— Он спрашивал, кто рекомендовал меня для выполнения этого задания. Я… я сказал ему, что думаю, это идея самого президента.

— Боже мой! — воскликнул Маккрей.

— Может, объяснишь мне, что все это значит?

— Понимаешь, Билл, — начал пилот, — мы сейчас находимся на высоте тридцать две тысячи, и здесь все выглядит просто, препятствий никаких быть не должно. Я хочу поставить эту птичку на автопилот, а сам вернусь и осмотрю машину. Ты сиди смирно и ничего не трогай. Дашь мне знать, если увидишь другой самолет, — пропоешь что-нибудь. Хорошо?

— Осмотреть машину? Зачем?

— У меня такое чувство, что я об этом полете знаю побольше. Я был уверен, что мы не упаковали ничего, способного наделать шуму.

— Бомба? — Рокерман почувствовал, как у него засосало под ложечкой.

Маккрей расстегнул свои «доспехи» и выскользнул из них. Он стоял пригнувшись, глядя через плечо на Рокермана.

— Это, может быть, моя врожденная осторожность. — Пилот повернулся и вышел из кабины, но его голос все еще был слышен Рокерману. — Черт побери! Нужно было самому проинспектировать эту птичку еще на земле!

Рокерман повернулся и выглянул в лобовое стекло. Траектория их полета проходила по диагонали через глубокий разрыв в облаках. Сквозь туманную пелену далеко внизу виднелись блики на волнах океана.

Это былобезумие. Все путешествие внезапно показалось Рокерману ненастоящим, неправдоподобным. У него возник соблазн броситься из кабины и уговорить Маккрея срочно вернуться. Но послушал бы его пилот? А даже если бы и согласился, разрешили бы им вернуться назад?

«Это дорога в один конец, во всяком случае, если мы не найдем лекарство». Так сказал Сэддлер.

Рокерман подумал о мощном комплексе ПВО вокруг Вашингтона. Один только MUSAM с его самонаводящимися ракетами…

Маккрей вернулся на место и вновь облачился в «доспехи».

— Я ничего не смог найти. — Он проверил приборы, а затем посмотрел на Рокермана. — Как тебя угораздило вляпаться в это дело?

— Я был, наверное, самым очевидным кандидатом.

— Надо же. И для чего?

— Я пользуюсь доверием президента, советников, имею солидный опыт для… чтобы понимать некоторые вещи.

— Мои друзья говорили, что из тебя могут сделать козла отпущения.

— Что это значит?

— То, что кто-то ненавидит науку и людей от науки. Кстати, как ты ухитрился заразиться?

Рокерман сглотнул. Это было сложно объяснить.

— Я… впрочем, все это глупо. Просто открыл не ту дверь на карантинной станции. Они должны были ее хорошо запереть на замок!

— А может, это тебе следовало бы быть более осторожным.

Рокерман начал лихорадочно придумывать повод, чтобы изменить тему разговора.

— Почему именно вы стали моим пилотом?

— Я вызвался на это дело добровольно.

— Почему?

— У меня дядя в Ирландии, настоящий чудак. Никогда не был женат и богат настолько, что может заплатить национальный долг. — Маккрей усмехнулся. — А я — единственный еще живой его родственник.

— И он все еще… я имею в виду, все еще жив?

— У него самодельный передатчик, и радиолюбители передают сообщения от него. Дядюшка приобрел там имение в частное пользование. И что интересно, он возрождает религию друидизма — поклонение деревьям.

— Он, случайно, не сумасшедший?

— Это не сумасшествие, это — судьба.

— А вы единственный наследник? Как вы можете быть уверены в этом или в том, что наследство будет… Как известно, все течет, все изменяется.

Маккрей пожал плечами.

— Дядюшка Мак и я очень похожи. К тому же он всегда меня любил. Все идет своим чередом, и, по-моему, каждый на моем месте попробовал бы разобраться в деталях и позаботиться о собственных интересах, верно?

— Что ж, желаю удачи.

— Тебе тоже, Билл. Тем более, что ты действительно в ней нуждаешься.

— Я все-таки не понимаю, что заставило вас думать о том, что на борту находится… бомба?

— Я знаю о Турквуде такие вещи, о которых большинство людей боятся даже шептаться.

— Вы его хорошо знали?

— Еще задолго до чумы и потом… но только по телефону. Вот что меня беспокоит, Билл. Мне известно кое-что из того, от чего Турквуд хотел бы избавиться. Но не знаю, почему он хочет уничтожить тебя, кроме варианта сбрасывания со счетов.

Рокерман почувствовал, как пересохло у него в горле, вспомнив чрезмерную осторожность Сэддлера. Ни слова о том, что он несет в своем кейсе, об особой поисковой программе от Ди-Эй, и о том, что до Турквуда ничего не должно дойти. Может быть, это послужило причиной смехотворного оправдания на карантинной станции. Случайное заражение!

— С тобой все в порядке? — поинтересовался Маккрей. — Что-то на тебе лица нет.

— Это безумие, — бормотал Рокерман. — Кому-то важно, чтобы я попал в Англию! А вы должны добраться до Ирландии, узнать, действительно ли у них есть О'Нейл. Боже мой! Если это О'Нейл и его заставят говорить!

— Если… если у них действительно есть О'Нейл и этот сукин сын еще жив. Я, может быть, надоедлив, Билл. Если бы я был в Ирландии и этот парень попал бы мне в руки…

— Они знают, насколько важно сохранить ему жизнь!

— Разве? Какая им разница? Что они могут при этом потерять? — Маккрей снял свою амуницию. — Я еще раз все осмотрю. Может, придется кое-что просверлить. Ничего не трогай, Билл.

— Мистер Маккрей?

— Зови меня просто Мак.

— Хорошо, Мак… — Рокерман покачал головой. — Нет, это слишком дико.

— Ничего дикого и быть не может. Что тебя так нервирует?

— И доктор Сэддлер, и президент были очень озабочены тем, чтобы… ну, чтобы это путешествие держалось в секрете от Турквуда, то есть до тех пор, пока…

— В секрете? Почему?

— Уф! Я не знаю.

— Ты знаешь, но не говоришь. О Боже! Я сам принял на борт еще один опасный груз!

— Мне жаль. Мак, но все это, вероятно, просто наше разыгравшееся воображение. Настало время…

— Настало время для разыгравшегося воображения. — Пилот уставился на приборную панель, потом дотронулся до белой кнопки над штурвалом. Над кнопкой загорелся красный огонек. — Это, наверное, из-за того, что мы движемся слишком быстро, — пробормотал Маккрей. Он отключил автопилот и взялся за штурвал.

Рокерман наблюдал за медленно движущейся зеленой полоской индикатора скорости, которая остановилась на ста двадцати.

И снова Маккрей нажал на белую кнопку. Красный огонек опять загорелся.

— Должно быть, какие-то неполадки в схеме, — буркнул пилот.

— Что ты делаешь? — поинтересовался Рокерман.

Маккрей взялся за штурвал, проверил курс и опять включил автопилот. Они теперь летели над открытым океаном, над тонким изорванным облачным одеялом. Яркое солнце бросало на волны белые искры.

— Тут есть маленькая барометрическая безделушка, которая уже несколько раз использовалась, — сказал Маккрей. — Мои друзья говорят, что она очень нравится Турквуду. Эта штука прикрепляется к куску пластиковой взрывчатки и располагается в камере шасси. Она на взводе, когда вы снижаете скорость, и если вы опускаетесь ниже установленной высоты — БАБАХ!

— Какой… какой высоты?

— Может быть, пару сотен метров. Как раз тогда, когда вы у цели, поле перед вами, и вы ни черта не можете сделать. У вас нет времени на то, чтобы выпрыгнуть с парашютом, даже если он у вас есть, а у нас его нет. Зато у вас будет уверенность в том, что вас размажет по всем окрестностям. То, что от вас останется, поместится в шлеме и будет в нем похоронено.

— Похороны в шлеме?

— Если соберут достаточно ваших останков, чтобы его наполнить.

— Как ты можешь подтвердить, что…

— Этот маленький красный огонек. Авария. Зеленый огонек говорит о том, что шасси убрано или выпущено, в зависимости от того, что показывает индикатор вверху. — Маккрей ткнул пальцем в индикатор, который мигал зеленым светом. — Когда я проверяю, эта лампочка говорит, что шасси не убрано, но мы летим, будто все в порядке.

— Может ли этому быть другое объяснение?

— Разве что схема не в порядке. Но, черт побери! Целая бригада механиков проверяла все детали на этой птичке!

Рокерман на мгновение задумался, потом глубоко вздохнул и покачал головой.

— Это паранойя!

— С Турквудом? Просто инстинкт самосохранения!

Рокерман чувствовал гнев в словах пилота, передававшийся ему. Это были эмоции, так им нелюбимые. Мозг при сильных эмоциях не может нормально работать. А в нем заключено рациональное мышление — будущее всего мира. Наука терпит крах, когда людям не хватает рационального мышления. Гнев Рокермана продолжал нарастать.

— Что мы, черт возьми, можем с этим поделать? — спросил он. — Как мы можем быть уверены в том, что ваши подозрения справедливы…

— Дайте мне подумать, Билл. — Маккрей проверил приборы и автопилот, подтвердил свое местоположение и откинулся в кресле, закрыв глаза.

Рокерман наблюдал за ним, стесненный непонятным приступом гнева. КОЗЕЛ ОТПУЩЕНИЯ! Подозрения Маккрея — сплошная фантазия. Компьютерная программа, подведения итогов других проектов, все материалы, лежащие в портфеле… и то, что О'Нейл, вероятно, находится сейчас в Ирландии! Боже мой! Он имеет шанс лично взять у него интервью. Что могло быть важнее этого? Президент многое сделал, чтобы удержаться у власти и держать весь мир в подчинении, но он, конечно же, не упустит возможности найти лекарство от чумы.

Медленно до сознания Рокермана дошел странный звук. Он посмотрел на Маккрея. Парень храпел! Этот ублюдок просто уснул! Как он мог спать после… после…

Маккрей фыркнул и сел прямо, открыв глаза.

— У них в Англии такие озера… — произнес он. — Высокогорное озеро… или, может быть, даже высокогорный аэродром. — Пилот потянулся влево, порылся в куче карт и извлек одну из них. Раскрыл ее перед собой. Маккрей просматривал карту, и его губы шевелились. — Вот… Вот оно, прекрасное местечко сразу над Эберфелди. — Он положил карту на место. — Мы сымитируем поломку двигателя… и устремимся вниз.

— Как далеко это от Хаддерсфилда? — поинтересовался Рокерман.

— Не волнуйся, Билл, — сказал Маккрей. — Ты ОВП — очень важная персона. Они будут возить тебя в лимузине. Что касается меня, то я — мелкая сошка, и, безусловно, в меньшинстве. Я найду способ вернуться в Ирландию и добраться до жилища дядюшки Майкла. — Маккрей повернулся и улыбнулся Рокерману. Широкая улыбка буквально осветила его лицо со впалыми щеками. — Кроме того, я здесь — капитан. Я говорю этой птичке, куда лететь.

Рокерман хмуро посмотрел на пилота и отвернулся. Безрассудные подозрения! Но… еще несколько часов задержки… В самом деле, какое это имеет значение? Пусть, в конце концов, Маккрей будет удовлетворен. Эгоистичный и легкомысленный идиот! Вдруг еще одна мысль промелькнула в мозгу Рокермана. Он повернулся к Маккрею.

— А если в этом самолете есть еще одно взрывное устройство, и оно установлено на срабатывание через определенное время?

— Тогда пойдем на корм рыбам, — невозмутимо ответил Маккрей.

Глава 53

Вверх по длинной лестнице И вниз по короткому канату — В ад с королем Билли, В ад вместе с Папой!

Песни новой Ирландии

Джон сидел в глубине бронированной машины с единственной прорезью в стали около его головы, через которую можно было рассмотреть пробегающие сельские пейзажи, насыщенные зеленью в лучах утреннего солнца. Снаружи было прохладно, и сталь приятно холодила кожу, когда он к ней прикасался. Сиденье было довольно жестким. Отец Майкл вместе с мальчиком занимали места впереди Джона. Мальчик свернулся калачиком и спал, положив голову на колени священнику. Водитель с вооруженным охранником, сидящие впереди, представляли собой молчаливую пару — пышущие здоровьем молодцы в военной форме цвета хаки, оба темноволосые, со странным цинично-настороженным выражением на лицах. Они будто прислушивались к кому-то невидимому, предупреждающему об ужасных событиях, которые вот-вот произойдут.

Еще одна бронированная машина ехала впереди на расстоянии примерно сотни метров, а две другие следовали сзади. Все они были полностью укомплектованы людьми. Впереди группы машин двигалась ракетная установка.

Давно не было видно Херити — с тех пор, как он стоял у ворот тюрьмы Килмайнхам. Ни отец Майкл, ни кто-либо другой не мог сказать, куда тот пошел.

Отец Майкл наклонился вперед, подвинув мальчика рядом с собой, и тот спросонья застонал. Священник заговорил с водителем. Его слова Джон расслышать не мог, но зато ответ водителя был ясно слышен.

— Мы едем по самой безопасной дороге, отец. Длинный путь является часто самым коротким в наши дни.

Отец Майкл кивнул и облокотился на сиденье.

Бронированная машина двигалась резкими толчками и подпрыгивала на шероховатых местах дороги, которая петляла по склонам, временами открывая виды на поляны с хвойными деревьями по направлению к Ирландскому морю, с домами и дымящимися трубами. Это была картина такой необычной красоты, что шокировала Джона, подобно удару током, вызывая глухое хныканье О'Нейла-Внутри. Потом это перерастало в плач и ужасный вопль, ждущий возможности выплеснуться в глубинах его мозга. Однако вид на море не должен был казаться неизменным. Могли быть заметны признаки того, что старая Ирландия исчезла с лица земли. Иначе… к чему все это?

Водитель повернулся к своему спутнику и что-то сказал. Джон услышал только два последних слова, произнесенных чуть громче, когда громыхание бронированной машины усилилось на крутой дороге.

— …но теперь…

Эти два слова в конце разговора, повторение тех же двух слов и молчание после них показались Джону словесным символом новой Ирландии. Эта мысль успокоила О'Нейла-Внутри и оставила Джона одного и в раздумье.

«…но теперь…»

Более описательного выражения для этих времен трудно было найти. НИЧЕГО не будет после «теперь». Люди думают, что могут решить любую проблему, научную или иную, если приступят к этому со скрупулезной настойчивостью и твердым желанием, с терпением, для которого время ничего не значит. По крайней мере, это был научный подход к решению. Но теперь…

Что он может сделать в лабораториях Киллалу? Окажутся ли правдой самые страшные опасения Доэни? Этого просто не может быть! Джон вспомнил, как уходил от Финтана этим утром. Наступал рассвет — в офисе было сумрачно и холодно. Свет над столом Доэни был желтым островком во мраке. Сам Финтан был занят, подписывая кипу бумаг и передавая их старику, ожидавшему сзади. Этот сутулый человек бережно брал документы узловатыми пальцами и расправлял их на столе перед тем, как отправить их с Джоном. За все время эти два человека не проронили ни слова.

Джон, чтобы как-то занять себя, начал бродить по офису, рассматривая фотографии на стенах, всматриваясь в них пристально при тусклом освещении. Около одной он остановился, увлеченный тайной частично стертой надписи на кирпичной стене. Джону захотелось разобрать слова.

«ЕСЛИ В ИМ ИНФОРМ О УБИЙС ВЗР ЗАПУГИВ ИЛИ ТЕР ОРИЗ ПОЗВ БЕЛ АСТ ПОЛ КОНФ 65 155».

Заметив внимание Джона к этой фотографии, Доэни сказал:

— Я оставил ее как напоминание. Это, разумеется, практически бесполезно — слова вместо действия. Ничего, кроме слов, и очень мало действий. Однако сообщение есть, и правители в Ольстере придают ему большое значение. Это сравнить интересно с нашей нынешней проблемой. Если восстановить пропущенные части, надпись гласит: «Если вы имеете информацию об убийствах, взрывах, запугивании или терроризме, позвоните в Белфаст, полностью конфиденциально, по телефону 65-155».

Джон повернулся и посмотрел на Доэни, чувствуя накатывающуюся волну беспокойства от его слов. Терроризм!

— Безумец послал нам сообщение с вырезанными частями, — сказал Доэни. Он кивнул в сторону фотографии. — Эта надпись была в Дерри. Белфаст являлся центральным пунктом для сбора информации.

Терроризм… Джон медленно заговорил, глядя на фотографию:

— Информацию о людях, подобных Джозефу Херити?

— И о «Провос» тоже. Если на вас обрушился град пуль и бомб, значит кто-то из них обязательно должен был находиться где-нибудь поблизости.

Джон медленно и неохотно повернулся, Доэни безразлично уставился на него, но в его темных глазах мелькнула вспышка циничного юмора. В желтом свете лампы Финтан казался очень похожим на куклу с кудрявыми волосами, лишь на окне позади него был серый оттенок пробуждающегося утра.

— У нас было что-то около шестидесяти тысяч душ здесь, — проговорил Доэни. — А теперь… где-то около пяти-шести тысяч мужчин, включая местных. Город умирает без своих женщин.

Джон проглотил комок в горле, но ничего не ответил.

— Торговля — вот что поддерживает в городе жизнь, — продолжал Доэни. — Но успехи в торговле зависят от домашнего очага. Город… — Он бросил взгляд на фотографию позади Джона. — Город — это место для ремесленников, лавочников, коммивояжеров и тому подобных. Но женщины являются катализатором городской торговли. Мужчины без женщин вынуждены возвращаться к земле, выкапывать себе еду из грязи и повторно открывать для себя понятие «муж». Странное слово, однако.

Джон посмотрел на верхнюю часть оконной рамы, не в силах стерпеть пронзительный взгляд Финтана.

— Цветная фотография справа — это изображение такой же надписи, только на другом берегу реки, — сказал Доэни. — Вон там, маленькое белое пятнышко, которое невозможно прочесть из-за большого расстояния, даже если надпись полная.

Джон обернулся и посмотрел на фотографию — типичный старый город Дерри, с каменными стенами, ободранными и покрытыми рубцами многовековых конфликтов… грязные коричневые скалы, возвышающиеся над Ривер Фойл… и внизу, с одной стороны — маленький белый прямоугольник с крошечными черными буквами.

— Уцелевшие мужчины пока отсюда не уходят, — сказал Доэни. — Но уже забыто само понятие зарплаты. Они скоро будут вынуждены покинуть это место. Ты понимаешь, о чем я говорю. Зарплата — это основа семьи, средство выживания, домашний очаг, питание, одежда, развлечения, наконец. А теперь я прямо тебя спрашиваю, Джон. Сколько источников зарплаты есть на сегодня в Дерри?

Джон повернулся к Доэни. Снова этот убийственный взгляд.

— Не очень… много.

— Что хорошего приносят неоконченные сообщения? — спросил Финтан. — Но наша литературная фантазия безгранична.

Джон отошел от стены и направился мимо стола к жесткому деревянному стулу. Что-то в этих фотографиях производило на него ужасное впечатление! Стул под ним был холодным и тяжелым. Доэни пристально следил за Джоном, и взгляд его не дрогнул.

Глядя на улицу через щель в бронированной машине, Джон вспомнил об этом разговоре. Группа машин пересекала длинную полосу болотистой местности со штабелями недавно срезанного торфа, тщательно укрытыми соломой. Их вершины венчали клочки черного пластика, придавленные камнями. Это была обычная сцена, но Джон почувствовал, что она может пробудить О'Нейла-Внутри.

Отец Майкл внезапно обернулся и посмотрел на Джона.

— Они все еще заготавливают торф, — сказал тот.

Священник тихо заговорил, чтобы не тревожить мальчика. — Дамба в Арднакруше была взорвана. Теперь у нас есть только торфяные электростанции и мало мужчин, чтобы заготавливать для них топливо.

Джон заметил, что на священнике свитер с вырезом и белыми пуговицами под черным костюмом. Свою шляпу он сменил на кепку с козырьком. Свитер по цвету очень походил на тот, что носил старый беззубый охранник в больничном дворе. Доэни оставил тогда Джона наедине с этим человеком, когда отправился посмотреть «что там с машинами».

Свитер старика был связан вручную из толстой пряжи с небольшими погрешностями, которые могли сделать только чьи-то руки. Джон стоял на каменных ступенях, ощущая влажный холод утра. Поднимался туман, но небо над головой было покрыто заплатами голубого цвета. Внимание Джона вновь и вновь обращалось к этому старику, стоявшему в позе молчаливого наблюдателя, с руками, спрятанными под свитер.

«Этот свитер связали руки его жены», — подумал Джон. Как только эта мысль появилась у пего, старик еще плотнее натянул на себя свитер, чтобы защититься от холода. Внизу на нем сразу же обнаружилась дыра от недостающей пуговицы. Эта вязаная вещь вообще имела такой вид, как будто никогда не стиралась. Джон опять подумал: «Старик хочет, чтобы к этому подержанному свитеру снова прикоснулись те пальцы, что связали его».

Джону послышался шепот О'Нейла-Внутри: «Неужели из того, к чему прикасались пальцы Мери, уже ничего не осталось?»

Слезы навернулись ему на глаза.

Внимание старика было отвлечено каким-то шумом снаружи внутреннего дворика. Он наклонил голову, прислушиваясь, а когда повернулся, то уже не было того пристального, внимательного взгляда, как раньше. Это было иссохшее лицо, подслеповатые глаза и рот, где уже не было зубов, — вот и все. Надтреснутым голосом старик произнес:

— Ты один из тех, кто пришел сюда со священником?

— Совершенно верно.

— Предупреди этого малого, чтобы не вздумал возрождать здесь церковь и мессу, — сказал старик. — Я его задушу его же собственной рясой, если он только попытается.

Джон был поражен горечью и силой в голосе старика — силой, которая не отражалась ни в глазах, ни в движениях губ, как будто беззубая дыра была просто механическим диктофоном внутренних мыслей.

— Вы не хотите, чтобы отец Майкл справлял мессу?

— Справлял мессу! — Старик плюнул на камни внутреннего дворика, затем заговорил слабым голосом, как будто каждое слово истощало его. — Я старый человек. Дни, когда я был ловким, проворным и сильным, давно ушли в прошлое. Больше во мне нет быстроты, и я никогда не пойду к мессе, потому что считаю — это Фиона стоит на коленях и молится вместо меня. — Тут надтреснутый голос словно запылал огнем: — Что могут принести ее молитвы, кроме одиночества?

Джон почувствовал О'Нейла-Внутри, молчаливого наблюдателя, завороженного беззубым ртом и его горькими словами.

— Я был рожден в полночь и поэтому могу видеть тени мертвых, — продолжал старик. — Если я правильно прищуриваю глаза и пристально смотрю в одно и то же место достаточно долго, то вижу мою старуху у огня так же реально, как в жизни. Она готовит мне на завтрак кашу.

Старик прищурился и сосредоточенно вгляделся в глубину дворика. Его голос упал почти до шепота.

— Это не похоже на память о старой боли. Ее можно заставить уйти, ты знаешь. Это та боль, которая не уходит, боль, которую чувствуешь, не зная ее причины. Она глубоко засела в черепе и не прекращается. Она появилась вскоре после того, как могила была засыпана землей. — Старик слабо покачал головой. — Может быть, она не кончится вовсе.

Через несколько минут Доэни вернулся, выбежав из аркообразного входа. Такая неожиданно энергичная походка была нетипичной для полных людей типа Финтана. Старик слабым движением отдал ему честь, когда тот остановился.

— Они сейчас заедут за отцом Майклом и мальчиком, — отрывисто сказал Доэни. — Будут здесь через минуту. Старина Барри, наверное, развлекал тебя какой-нибудь историей?

Джон кивнул.

Доэни потрепал старика по плечу.

— Пойдем к выходу, Барри. Помашешь рукой, когда они приедут, а мы подойдем потом.

Доэни заговорил с Джоном, не сводя глаз со старика, тяжелой походкой удаляющегося от них.

— Некоторые из них живут надеждой на месть. — Он бросил быстрый взгляд на Джона. — Некоторые пребывают в отчаянии, а кто-то пытается забыться в сомнительных удовольствиях, которые можно найти, — алкоголь, наркотики, отвратительные пародии на секс без всякой надежды на потомство. — Доэни кивнул в сторону старика, занявшего свой пост посередине арки и сосредоточившего внимание на правой стороне. — Барри хочет только одного — встретить Безумца и задать один-единственный вопрос: «Ты удовлетворен тем, что сделал?» — И снова Доэни пристально посмотрел на Джона. — Большинство из нас здесь не знает усталости. — Он прокашлялся и вместо того, чтобы сплюнуть, сглотнул слюну. — Мы находим много путей, чтобы сбежать от реальности. Если кто-нибудь заставит нас сталкиваться с ней лицом к лицу каждый день, то мы просто сойдем с ума.

На небольшом расстоянии, со стороны улицы, послышалось громыхание нескольких велосипедов. Старик наклонился вперед, отвлеченный этим звуком.

— Месть О'Нейла, я полагаю, была своего рода попыткой убежать от реальности, — сказал Доэни. — А террористы с бомбой, надругавшиеся над ним, решали те же проблемы. — И опять он посмотрел на Джона странным тяжелым взглядом. — Ты можешь найти даже некоторую симпатию у людей к этому бедному Безумцу, О'Нейлу.

У Джона першило в горле, и он не мог отвести взгляда от глаз Доэни.

— Если у вас нет альтернативы отчаянию, то мир может взорваться, — задумчиво продолжал тот. — Мы имеем только ролевые модели наших отцов, примеры церкви, государства и семьи — яростные, разгневанные, болезненные.

— Доэни повернулся к выходу. — О, вот и они, наконец.

Джон посмотрел вперед и увидел, как старик машет им рукой. Оливково-зеленая бронированная машина уже была ясно различима в арочном проходе позади него.

— Когда доберешься в Киллалу, — сказал Доэни, — попросишь их, чтобы дали тебе какую-нибудь новую одежду, вещи, которые тебе подойдут. Тебе, по крайней мере, нужно чувствовать себя комфортно.

Направляясь в бронированной машине в Киллалу, Джон вновь и вновь возвращался к этой странной сцене во дворе клиники… старик, Доэни… Это было похоже на театральное представление, подготовленное только для него. С какой целью? Была ли это еще одна облава на О'Нейла?

О'Нейл-Внутри оставался неподвижным. Ни вздоха, ни шепота, ни даже отзвука рыданий. Не было воя, подобного вою покинутой собаки. Этот вой был самым ужасным из всех звуков.

Старик во дворике продолжал пребывать в беспокойном состоянии. Джон почувствовал, что этот человек ему симпатичен. Подобную симпатию он испытывал и к О'Нейлу. Оба эти человека испытали страшное чувство утраты. Интересно, что здесь делает этот бедный старик? Охраняет дверь? Наверное, выполняет мелкие поручения Доэни. Старается украсить чем-нибудь свои дни до тех пор, пока не умрет… в одиночестве. Джон не мог представить себе в Ирландии ни стариков, подобных этому, ни молчаливых мальчиков, могущих выполнять такую работу.

Слезы скатились по его щекам. Он закрыл глаза, пытаясь их смахнуть, а когда открыл, то увидел пристальный взгляд отца Майкла, брошенный поверх спинки сиденья.

Джон похлопал по сиденью рядом с ним.

— Садитесь ко мне, отец.

Осторожно, пытаясь не разбудить безмятежно спящего мальчика, отец Майкл встал, неловко ударившись о Джона, и, потеряв равновесие, упал на место рядом с ним, когда машина делала крутой поворот.

— Что с тобой, Джон? — спросил священник.

— Выслушаешь ли ты мою исповедь, отец? — прошептал Джон.

«Это, наконец, случилось», — подумал отец Майкл. Предчувствие этого момента не оставляло священника с того времени, как он впервые увидел Джона возле озера — эта странная совершенно лысая голова, измученное лицо, покрытое теперь бородой… но глаза все еще горят ужасным огнем.

— Да, конечно, — произнес отец Майкл.

Джон подождал, пока священник найдет свой чемодан под сиденьем и подготовится к старинному ритуалу. Джон чувствовал себя спокойным, более спокойным, чем помнил себя с тех пор… с тех пор… Впрочем, у него никогда не было такого спокойствия.

Отец Майкл наклонился к нему.

— Сколько времени прошло с момента твоей последней исповеди, сын мой?

Этот вопрос очень смутил Джона. Он вообще никогда не исповедовался. Джон Гарреч О'Доннел никогда не произносил тех слов, что сейчас были готовы сорваться с его языка. И вот он говорит их:

— Прости меня, отец, за то, что я согрешил.

— Да, сын мой. В чем заключается твое прегрешение?

— Отец… у меня внутри Джон Рой О'Нейл.

На лице священника появилось озадаченное выражение. Он хрипло прошептал:

— Ты… ты О'Нейл?

Джон пристально посмотрел на отца Майкла. Почему он не понимает?

— Нет, отец. Я Джон О'Доннел. Но О'Нейл находится внутри меня.

Глаза священника расширились, в них появилось изумление и растерянность. Его обучал психологии квалифицированный иезуит, отец Амброз Дрейфус, доктор и эксперт по Фрейду и Юнгу, Эдлеру и Райху, а также по многим другим. Концепция шизофрении также была знакома отцу Майклу. Но это! Это ненормально… опасно…

Однако привычки священника взяли верх над эмоциями.

— Да, сын мой. Продолжай, пожалуйста.

Продолжать? Джон был в замешательстве. Как он может продолжить? Он уже все сказал. Джон чувствовал себя подобно изнасилованной женщине, забеременевшей от насильника и слышащей вопрос мужчины-гинеколога: «Какие у вас еще симптомы?»

Пока он молчал, отец Майкл задал вопрос:

— Может быть, О'Нейл хочет исповедаться через тебя?

Джон почувствовал сильное волнение и чуть не застонал. Нет! Он прикрыл уши руками, пытаясь подавить внутри себя эти звуки ужасной тоски.

Отец Майкл ощутил этот страх и произнес как можно более спокойным голосом:

— Ты хочешь исповедаться только за себя?

Джон подождал некоторое время, пока удары сердца станут более тихими, и опустил руки, почувствовав приход относительного спокойствия.

— За себя, — тихо вымолвил он.

Отец Майкл вплотную наклонился к Джону, когда машина преодолевала крутой поворот, громко фыркая на низкой скорости. Священник посмотрел вперед: водитель и охранник, казалось, не ощущают драмы, разыгрывающейся на задних сиденьях. Мальчик все еще спал.

Близко придвинувшись к уху священника, Джон прошептал:

— Это страшно тяжелая ноша, отец.

Отец Майкл решил, что согласен с этим. Сильное чувство сострадания охватило его. Бедный парень! Сошедший с ума… и вселившийся в застенчивую, робкую, но устойчивую личность Джона О'Доннела. Человек, молящий о помощи. Безумное существо внутри его пыталось уничтожить сделанное им ужасное зло.

— Помоги мне, отец, — умолял Джон.

Отец Майкл положил руку на его голову, чувствуя, как от этого прикосновения мускулы шеи напряглись, а затем расслабились, когда Джон наклонил голову.

«Как можно облегчить такую муку? — спрашивал себя священник. — Какое наказание ждет этого человека?» Он чувствовал, как другая личность, О'Нейл, ждет от него ответа.

— Пожалуйста, отец, — прошептал Джон.

Священник автоматически шептал знакомые ему слова отпущения грехов и благословения. Осталось наказание, и это самое трудное — покарать. Может ли кто-нибудь помочь бедному созданию?

«Боже, помоги мне!» — молился отец Майкл.

Но решение вдруг пришло в его сознание, и он ощутил священное спокойствие, когда начал говорить.

— Джон, ты должен сделать все, что в твоих силах, для создания лекарства против чумы. Это будет твоей карой. — Отец Майкл осенил крестным знамением лоб Джона, ощущая при этом, что принял на себя его тяжкое бремя. Разве кого-либо из священников прежде просили хранить такой страшный секрет за семью печатями исповеди? Пожалуй, только сам Христос имел подобную тяжесть на сердце. Отец Майкл не мог вымолвить ни слова.

Джон сидел отстранение, зажмурив глаза, сжав руки в кулаки. Отец Майкл чувствовал глубокое волнение этого человека, но не слышал жалоб и стонов.

Глава 54

Одна из основных характеристик элитного корпуса — его подверженность влиянию структур, более могущественных, чем он сам. Элитную власть, естественно, привлекает властная иерархия, и она осторожно и послушно подыскивает себе место, обещающее наибольшие личные привилегии. Это ахиллесова пята армии, полиции и бюрократии.

Джост Хапп

Руперт Стонар, политический наблюдатель по исследованию чумы в Хаддерсфилде, стоял прямо под прожектором в рабочей лаборатории Хаппа. Свет отражался от стеклянных предметов на столе около него. Он выхватывал линии красного цвета и оттенял ими его непокорные светлые волосы. Лицо казалось высеченным из камня.

Было уже за полночь, но Хапп не знал точного времени. Он оставил свои часы на прикроватной тумбочке, когда отвечал на вызовы, и у него не осталось даже секунды, чтобы снова взглянуть на них. Крепыш Ройял Марин, некто, кого Хапп никогда раньше не видел, сопроводил его в лабораторию и оставил примерно на расстоянии шага от Стонара. В комнате больше никого не было. Хапп чувствовал себя очень неудобно в купальном халате.

Когда Ройял Марин уходил, Стонар приказал:

— Поставьте охрану и не разрешайте никому сюда входить.

— Да, сэр.

Хапп решил, что ему не нравится пренебрежительное выражение бледно-голубых глаз Стонара. Здесь было полно подобных типов в военной форме как в офисах, так и на земле — и Хаппу это тоже не нравилось, но он держал свои мысли при себе.

— Что-то случилось? — поинтересовался он.

— Вы находитесь на решающем этапе в своих исследованиях, — заявил Стонар. — Насколько решающем?

«Откуда Стонар это узнал?» — спросил себя Хапп и ответил вопросом на вопрос:

— Может быть, вам лучше поговорить с Викомб-Финчем или доктором Бекеттом?

— Почему вы не предположили, что я беседовал с доктором Рокерманом? В конце концов, разве он не сделал полное исследование работы вашей службы?

Итак, Стонар также знал, что Рокерман приехал, понял Хапп. Разговор становился весьма неприятным. Он сказал:

— Рокерман — это верный выбор. Кстати, где он сейчас?

— Его привезут ко мне, как только я буду к этому готов.

— Тогда при чем здесь я?

— Я должен быть уверен в том, что услышу правду. Ваша семья ближе и более нам доступна. Последствия обмана были бы чрезвычайно болезненны для вас.

Все это было произнесено бесцветным монотонным голосом, и внутри у Хаппа зашевелился страх. «Жанин! Мальчики!» Он слишком хорошо знал, насколько сомнительна их безопасность в Дордон-Резерве.

— Чего вы уже достигли? — спросил Стонар.

— Мы приближаемся к точному биохимическому описанию чумы, — угрюмо ответил Хапп.

— Вы можете в этом поклясться?

— Да. — Хапп внимательно посмотрел на Стонара, размышляя, как точно его прозвали: «Стоуни», то есть «каменный». Глаза его были, словно осколки сапфира.

— Означает ли это, что в настоящее время вы имеете возможность репродуцировать чуму?

— Или… противоядие.

— Вы должны убедить меня в этом.

Хапп осмотрел свою большую захламленную лабораторию. Поблизости нет ни одного стула. Это было место, где он не стал бы давать интервью: слишком много свидетельств его собственного непостоянства.

— Это очень сложно, — промямлил Хапп.

— Тогда упростите.

Хапп нащупал в своем халате футляр для очков, ища себе хоть какую-то поддержку. Ройял Марин не дал ему даже одеться, и теперь он вспомнил, что очки остались там же, где и часы, — на прикроватной тумбочке. Ноги у Хаппа замерзли, от холодного пола они были защищены только тапочками.

— Двойная спираль изгибается сама по себе, — объяснял Хапп. — Вы можете увидеть это, например, в генах для ботулического или холерного токсина, и даже для обычных энтерических или кишечных организмов.

— Кишечных? — переспросил Стонар.

— Микробов, которые могут жить в прямой кишке.

— Вы имеете в виду, что О'Нейл мог изменить обычный организм в нечто подобное холере?

— Мог изменить… да. Но не сделал этого. Чума — это неординарный вирусный геном. Суть ее такова, что природа не может этого проделать без вмешательства человека. Вы понимаете в целом процедуру рекомбинации ДНК?

— Считайте, что я ничего не знаю.

Хапп был озадачен. Стонар к этому времени должен был быть уже достаточно наслышан о рекомбинантном процессе. Он пожал плечами, затем произнес:

— Это своего рода процедура резки и склейки с использованием преимущественно энзимов. Вы отрезаете плазмид ДНК и вводите инородную ДНК перед повторной вставкой плазмид к «хозяину». Плазмид — это миниатюрная хромосома, присутствующая в бактериях в дополнение к основной. Плазмид копируется каждый раз при делении клетки.

— Продолжайте.

Хапп начал говорить, но был прерван каким-то шумом в холле. Он узнал голос Викомб-Финча и еще кого-то, угрожавшего:

— Пустите, а не то я применю силу.

Стонар, казалось, ничего не заметил. Он спросил:

— Как относится новый генетический материал к «хозяину»?

— Он несет новую информацию, заставляя клетку выполнять новые задания, но это несущественно для жизни клетки, если нет каких-то чрезвычайных обстоятельств.

— Как в случае с чумой.

— Точно. О'Нейл создал прекрасно сбалансированный комплект генов, входящих в экологическую нишу, никогда не занимаемую ранее болезнетворным организмом.

— Вы не закончили ваше биохимическое описание, а уже знаете это?

— Мы получили это решение обратным методом. Чума не только связывает защитные механизмы тела, могущие бороться с нежелательным вторжением, но также блокирует жизненно важные ферменты, создавая очень быстрый процесс псевдостарения. И что самое ужасное, она сама закрепляет себя на одном месте.

— Это идея застежки-молнии.

— Да, нечто подобное.

Стонар оглядел лабораторию. «Чертова дыра!» — подумал он. Именно из такого же беспорядка, как ему казалось, произошла и чума. Затем внимание Стонара снова вернулось к Хаппу, который виделся ему хитрой маленькой лягушкой. «Все они лжецы!»

— Можно ли растормозить чуму, если она заблокирована? — спросил Стонар.

— Мы сможем ответить на этот вопрос только тогда, когда узнаем ее точную форму. А мы еще не совсем уверены в том, какая она на самом деле.

— В действительности, вы ничуть не уверены, — жестко произнес Стонар.

— Господин Стонар, подобные вещи представляют собой обычно нити аминокислот. Каждая нить заканчивается одинарной цепочкой — явление, обычно не наблюдаемое в природе, потому что процесс воспроизводства имел бы тенденцию к их удалению.

— Почему же чума не устраняется?

Дыхание Хаппа участилось. Ему внезапно захотелось, чтобы пришел Бекетт. Билл бы смог выпутаться из подобной ситуации.

— О'Нейл создал фабрику жизнедеятельности, — сказал Хапп. — Она воспроизводит свой патогенный микроорганизм и зависит от такого воспроизводства для своего длительного существования.

— Вы хотите сказать, что не можете ответить на вопрос до того момента, когда сумеете воспроизвести чуму?

— Я предупреждал вас, что это сложный процесс!

— А я предупреждал, чтобы вы его упростили. — В голосе Стонара смертельная ненависть.

У Хаппа пересохло в горле. Он сказал:

— Генетическая информация для протеинов, могущих производиться в одном типе клеток, должна передаваться другому типу клеток. До О'Нейла мы считали, что можем менять только несколько характеристик рекомбинантных процедур, никогда не приближаясь вплотную к получению новой страшной болезни в ином обличье. Патогенный организм О'Нейла — это не обычный процесс расщепления простой цепочки аминокислот. Ферментативные и другие процессы расщепления экстраординарны. Мы много замечательного узнали от этого ученого. Замечательного.

Хапп помолчал несколько секунд, размышляя. Потом сказал, будто самому себе:

— Я не думаю, что он понял.

— Что он мог не понять?

— Наши открытия могут быть гораздо более весомыми, чем… они могут значительно превзойти эффект чумы.

Стонар посмотрел на Хаппа недобрым взглядом, потом сказал:

— Конечно, ваша семья все еще жива.

Хапп будто проснулся, поняв, как много, должно быть, потерял Стонар из-за чумы. Он заговорил быстро и сбивчиво.

— Я не пытаюсь преуменьшить опасность этой болезни. Просто хочу заглянуть в будущее. Человечество сейчас агонизирует. Я имею в виду, что гигантского значения этого открытия мы пока не в состоянии осознать.

— Быть может, вы считаете, что Безумец войдет в историю как герой?

— Нет! Но он привел нас к новому пониманию генетики.

— Уф! — вздохнул Стонар.

Хапп, углубившись в размышления, ничего не услышал.

— Мы видим новые горизонты. Я благоговею перед тем, что нам открылось.

— Когда я говорю с подобными вам типами от науки, то перед моими глазами предстает только кромешный ад! — гневно рявкнул Стонар.

Хапп, услышав эту фразу, внезапно вспомнил о той власти, что находится в руках Стонара. Он сказал:

— Я должен уточнить, сэр, что совсем не ученые свели О'Нейла с ума. Насильственное распространение политики, к несчастью, поразило человека КОМПЕТЕНТНОГО… Матерь Божья! Какое неадекватное английское слово! Не компетентного, а необычайно одаренного в своей области.

— Вы дадите мне знать, когда соберетесь принять О'Нейла в свои августейшие ряды?

Хапп, теперь уже внимательно прислушивающийся к голосу Стонара, почувствовал насмешку.

— Ящик Пандоры был открыт в течение длительного времени, — сказал Хапп.

— Нет путей для предотвращения таких явлений, как эта чума, пока мы не найдем способов устранения политического безумия — включая сумасшедший терроризм и несправедливость полиции.

— У вас нет даже смутного представления о том, до какой степени правительство может дойти в карательных акциях, — хмыкнул Стонар. — Но я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать по вопросам политической философии. Я считаю, что это вне вашей компетенции.

— Вы верите, что могли бы предотвратить появление О'Нейла чем-то… чем-то вроде… наблюдения или слежки?

— Вернемся к нашему разговору, — прервал его Стонар. — Каково ваше описание чумы? Чего вы уже достигли?

— Она базируется на ряде доказательств, полученных и предоставленных как ирландцами, так и другими…

— Привезенных сюда доктором Рокерманом.

— Он отлично помог в этом, разумеется, — отметил Хапп. — Как я говорил раньше, симметричная спираль ДНК изгибается сама по себе. Этот процесс довольно интересен. Мы открыли теперь, что форма субмолекулярных элементов в ДНК может быть выведена из этих изгибов. Нам пришло на ум, что О'Нейл развил новую масс-спектрометрическую технологию десорбции поля, очень гибкую в отношении анализа продуктов пиролиза ДНК.

— Что?

— Он использовал стереоизомеры — правые и левые. Он… он сжигал их, накладывая друг на друга спектрометрические изображения, и выводил субмолекулярную форму из… из… Это подобно тому, как видишь тень на шторе и представляешь себе форму, ее образовавшую.

— Видите? — торжествующе произнес Стонар. — Можете ведь упрощать, если на карту поставлена ваша жизнь.

Хапп ничего не ответил.

— Доктор Рокерман рассказывал президенту, что вы почти готовы проделать удивительные вещи, — сказал Стонар. — Викомб согласится с этим?

— Доктор Викомб-Финч? — Хапп почесал затылок, выигрывая время для обдумывания ответа. — Я думаю, он бы хотел дать нам карт-бланш для эксплуатации производимого нами макета болезни.

— Но у него есть и другие люди со своими проектами, которые ему тоже нужно рассмотреть?

— Об этом я и говорю. Мы уже упоминали в разговоре с ним о половине имеющегося компьютерного времени.

— Вы уверены, что не можете еще сказать, ведет ли ваша чума… вернее, ее модель, к получению лекарства?

Хапп пожал плечами; и Стонару этот жест показался оскорбительным.

— Так вы не знаете?

— Мы сможем ответить только после того, как получим наше биохимическое описание чумы.

— Поможет ли вам то, что вы будете иметь в своем распоряжении больше лабораторных ресурсов и оборудования?

— Пожалуй, но только после того, как…

— Получите ваше описание чумы! Да! Поймите меня, Хапп. Вы не нравитесь мне. Вы один из творцов этого бедствия. Вы…

— Сэр!

— Это не я предположил, что вы сошли с ума, пойдя по стопам О'Нейла. В любом случае, за вами теперь будут пристально следить. Я считаю, что вам вообще не принесет удачито, что мы нуждаемся в вас. Я предупреждаю: не переоценивайте степень вашей нужности.

«Без сомнения, ты сын шлюхи с Монмартра!» — подумал Хапп, но вслух ничего не сказал.

Слабая улыбка коснулась губ Стонара и исчезла. Он развернулся и подошел к двери, а открыв ее, произнес:

— Приведите Рокермана.

Билл Рокерман был разбужен примерно таким же способом, как и Хапп, но ему разрешили одеться, а затем препроводили под охраной в комнату для хранения оборудования, наискосок от лаборатории Хаппа.

Рокерман чувствовал, что что-то не так, но ничего не понимал. Усиленная охрана, множество военных на территории Хаддерсфилда — все это, однако, было неизбежно. Несмотря на холод в маленькой комнате-складе, Рокерман был весь в испарине, и это не ушло от внимания молчаливого охранника.

Все шло так хорошо! План Вэлкорта по доставке его в Хаддерсфилд сработал, и даже Сэддлер не подозревал истинной причины этого. Только Турквуд чуял нечто неправдоподобное и предпринял типично турквудовский ход. Рокерман вспомнил их прибытие в Англию.

Маккрей улыбался ему в кабине маленького реактивного самолета, ведя его по плотному кольцу над озером выше Эберфелди, в Шотландии.

— Вы видите художника за работой, — хвастался он.

— Почему мы не можем найти аэропорт выше…

— Посмотри-ка сюда, — Маккрей поднял большой палец на самолеты карантинщиков, кружившие у них над головами. — Это опасно. Если мы внезапно бросимся искать себе другое место для посадки, они сядут нам на хвост. Даю голову на отсечение, что им приказано стрелять в случае, если запахнет жареным.

— Это озеро выглядит таким маленьким.

Рокерман уставился поверх головы пилота на приближающуюся воду. Над озером клубился низкий туман.

— Уловка состоит в том, чтобы точно направить самолет, — заявил Маккрей. — Мы слегка чиркнем по воде и только.

Осторожно, становясь чуть-чуть на дыбы, самолет начал резко терять высоту и падать по направлению к долине в конце озера. Затем резко выровнялся.

Рокерман мертвой хваткой вцепился в подлокотники. Маккрей явно собирался отправить их к праотцам! Эти утесы на краю озера были слишком близко!

Маккрей, казалось, говорил сам с собою, а не с Рокерманом:

— Нос чуть-чуть вверх. — Он потянул штурвал на себя. — Еще выше…

Рокерман с ужасом уставился на скалы, неясно вырисовывающиеся впереди и с каждой секундой увеличивающиеся в размерах. Здесь не было места для посадки! Он протестующе закричал, когда хвостовая часть коснулась воды. Резкий шлепок, и нос самолета пошел вниз со скрипом, от которого встал на дыбы и содрогнулся металл фюзеляжа, выбрасывая Рокермана из его безопасной амуниции. Плотная стена воды покрыла ветровое стекло впереди него, закрывая вид на берег. Что-то скрежетало и дребезжало под носовой частью. Потоки воды стекали с ветрового стекла. Нос приподнялся, и самолет, наконец, остановился. Рокерман увидел тонкую линию лишенных листвы деревьев впереди. На некотором расстоянии от него находилось поле, где паслись овцы.

— Йеху-у-у! — Маккрей издал громкий вопль радости. Он что-то сказал, но слова заглушили реактивные двигатели самолетов-карантинщиков, пролетевших прямо над ними…

Рокерман был оглушен этим грохотом. Несколько секунд он «отходил», а потом что-то забулькало и скрипнуло позади.

— Посмотри-ка туда, слышишь? — крикнул Маккрей. — Нос самолета уже на земле!

Пилот хлопнул по аварийному люку и вывернул треугольник ветрового стекла около него. Он снял с себя все снаряжение и стоял на сиденье, высунув голову наружу, чтобы оглядеть окрестности.

— Сначала дадим убраться нашим асам, — проговорил он.

Маккрей ступил на край кабины и выскользнул из самолета на покрытый галькой берег с торчащими на нем острыми копьями камыша. Только теперь Рокерман смог наклониться и задать ему вопрос.

— Что с нашими сумками? — с тревогой поинтересовался он.

— Если там бомба… — Маккрей покачал головой. — Лучше выйди из самолета и подожди немного.

Рокерман нахмурился. А если бомбы нет и в помине? Что, если все это просто великолепное представление, устроенное этим ничтожным сопляком? Быстро присев, он забрался обратно в самолет и прошел в конец, шлепая ногами по воде. Рокерман нашел свою сумку и чемодан Маккрея, привязанные ремнем к сиденью, вытащил их и вернулся к аварийному выходу, швырнув все это пилоту.

— Выходи! — крикнул Маккрей. — Быстро выбирайся оттуда!

Шагая нарочито медленно, чтобы подчеркнуть свое презрение, Рокерман последовал за Маккреем на берег. Там он взял свою сумку и пошел за пилотом вверх по галечному покрытию, к деревьям.

— Ты легкомысленный идиот! Вовсе не нужно было так рисковать! — возмущался Рокерман. — Здесь не было…

Его прервал звук сильного взрыва, раздавшегося из самолета позади него. Оба путешественника застыли в смятении. Левое крыло самолета было оторвано от фюзеляжа. Изуродованный кусок крыла был выброшен примерно на шесть метров в сторону и упал вертикально на камыши.

— Только одно могу сказать про Турквуда, — заявил Маккрей. — Он всегда верен себе.

Рокерман, с отвисшей челюстью, неотрывно смотрел на эту сцену. О Боже! Что, если бы это произошло высоко в воздухе? Он все еще разглядывал части самолета, когда появился «лендровер», урча на спуске со скалы и набирая скорость по направлению к озеру.

— У нас гости, — задумчиво произнес Маккрей.

Рокерман вспомнил все это, когда сидел в маленькой комнате напротив лаборатории Хаппа и разглядывал охранника. Он подумал о бедном Маккрее. Англичане явно были не склонны пустить его в Ирландию.

— У нас нет средств для увеселительных прогулок, — сказал региональный командир, когда организовал перевозку Рокермана в Хаддерсфилд. Беднягу Маккрея доставили в какой-то «Центр размещения иностранцев».

Кто-то тихо постучал в дверь комнаты, и охранник открыл ее. Этот таинственный кто-то произнес:

— Приведите его.

Рокермана поставили рядом с Хаппом. Стонар рассматривал их так, будто они обросли мхом с подножия влажных скал. Рокерман, встречавшийся со Стонаром только мельком во время последней из регулярно проводимых инспекций, знал, что находится лицом к лицу с представителем властей и мог теперь пожаловаться.

— Что все это значит? — требовательно спросил он. — Вы знаете, кто я?

— Ты шпион, — сказал Стонар, — а мы, как известно, уничтожаем шпионов.

— Он посмотрел на Хаппа. — Эта лягушка рассказала мне интересную историю. А теперь он будет держать язык за зубами, пока я задам тебе несколько вопросов.

«Быть беде!» — подумал Рокерман. Что ж, президент предупреждал его, что в Хаддерсфилде он может рассчитывать только на себя самого. Правительство Соединенных Штатов не будет предпринимать официальных действий для его защиты.

— Мы считаем, что твой недавний отчет президенту Вэлкорту довольно интересен, — продолжил Стонар. — Бекетт и его команда собираются предпринять какие-то удивительные шаги. Что это за шаги?

— Мы очень близки к получению полного описания чумы, — ответил Рокерман и прокашлялся. — Меня тут только что назвали шпионом. Все, что я сделал…

— Было нам известно, — закончил его мысль Стонар. — Под словом «удивительный» имеется в виду создание лекарства?

— Как можно говорить об этом, если у нас нет полной картины? — в свою очередь спросил Рокерман.

Хапп кивнул.

— А ты стой спокойно, лягушка, — угрожающе произнес Стонар.

Но Рокерман имел теперь в рукаве козырного туза. Хапп не выболтал никаких секретов этому гнусному типу!

— Вы не оказываете помощь нашим исследованиям в этом плане, — сказал он. — Есть большая вероятность, что мы сможем изготовить… лекарство, если хотите.

— Но ты использовал слово «удивительный».

— Президент проявляет озабоченность, — продолжал Рокерман. — И я просто высказал догадку, что нас ждет успех. Как ученый, однако, я не могу сказать прямо сейчас, что нам удастся победить чуму. Я могу только с уверенностью утверждать, что вскоре мы будем иметь ее полное описание.

— Как скоро?

Рокерман украдкой посмотрел на Хаппа, словно говоря: «Это уже чересчур!» Тот пожал плечами.

— Несколько недель, я думаю, — нехотя произнес Рокерман. — Или несколько дней. Мы исследуем чрезвычайно сложный, не имеющий прецедентов организм. Это абсолютно новое явление, созданное руками человека.

— Ты рассказывал президенту, что предоставил Хаппу и его сотрудникам «полную картину». Картину чего?

— Я привез часть нового программного обеспечения, программу компьютерного поиска, которая значительно ускорит нашу работу. Президент знал, что я это сделал.

— Почему ты не информировал нас об этом сразу же?

— Я не думал, что вы это поймете, — пояснил Рокерман. — Мне дали понять, что только команда Бекетта значительно продвинулась и имеет опыт эффективного использования этих программ.

— Дали понять? Но кто?

— Сам Бекетт в числе прочих!

— И отчеты твоих шпионов! — жестко сказал Стонар.

— Господин Стонар, — заявил Рокерман. — Программа поиска введена в компьютерную систему Хаддерсфилда, куда любой может получить доступ. Если вы хотите это проверить, пожалуйста.

Стонар свирепо посмотрел на него. Этот чертов ублюдок Рокерман! «Он знал, что программное обеспечение компьютеров находится вне компетенции инспектора!» Нахмурившись, Стонар шагнул к двери и открыл ее.

— Пришлите генерала Шайлза, — сказал он.

Наконец бригадный генерал в превосходно сшитой полевой форме широкими шагами вошел в комнату. Он кивнул только Стонару в знак приветствия. У Шайлза была высокая тощая фигура, монокль в правом глазу, офицерская тросточка под мышкой. Кожа генерала обветрилась на солнце: ястребиный нос торчал над плотно сжатым ртом и квадратным подбородком. Бледно-голубые глаза, один из которых был прикрыт моноклем, излучали стеклянный блеск.

— Вы слышали весь разговор, генерал? — спросил Стонар.

— Да, сэр, — голос генерала был отрывистым. Он говорил, глотая слова.

— Мне срочно нужно вернуться на базу, — сказал Стонар. — Я оставляю вас, чтобы вы изложили здесь присутствующим наши условия. Можете начинать с лягушки и этого шпиона, его друга.

— Очень хорошо, сэр.

Стонар злобно посмотрел на Хаппа и Рокермана, но ничего не сказал и, повернувшись, вышел из комнаты. Рука в униформе просунулась снаружи и закрыла дверь.

— Я имею полностью укомплектованную бригаду и охрану на всех постах вокруг этого учреждения, — заявил Шайлз, обращаясь как будто к пустому пространству между Хаппом и Рокерманом. — Никому отсюда не будет разрешено выйти. Больше никаких походов в деревенскую пивную по вечерам. Без моего личного разрешения не будет никакой связи с внешним миром. Все понятно?

— Сэр, — сделал попытку Хапп, — я думаю, что могу…

Рокерман прикрыл ему рот рукой и покачал головой. Шайлз с удивлением рассматривал американца. Взяв записную книжку и карандаш со стола Хаппа, Рокерман записал несколько слов и передал ее генералу.

«Настало время предложить пряник, — подумал Рокерман. — Политика кнута в этом случае не сработает».

Шайлз бросил мимолетный оценивающий взгляд перед тем, как взял блокнот и прочитал написанное. Монокль выпал из глаза генерала. Он установил его на место, взял карандаш и написал чуть ниже сообщения Рокермана: «Как это может быть?»

Рокерман перевернул следующую страницу в книжке и написал: «То, что мы обнаружили, не оставляет других выводов».

Шайлз посмотрел на дверь, куда вышел Стонар, потом опять на Рокермана.

Тот покачал головой, взял блокнот и написал: «Он будет распространять смерть, а мы будем распространять жизнь».

Генерал Шайлз вырвал использованные страницы блокнота и засунул их в боковой карман, опираясь на свою тросточку. Рокерман видел, что этот человек явно созрел для решения. На вырванных страницах была лакомая приманка — долгая, долгая жизнь и прекрасное безупречное здоровье. А Шайлз был из тех, кто привык доверять ученым. Разве не они подарили ему атомные бомбы и ракеты? Генерал должен был знать, что этот приз стоит того, чтобы рискнуть. А теперь он бы хотел проконтролировать сам процесс.

— Черт побери! — воскликнул Шайлз. — Кажется, у меня в руках курица, несущая золотые яйца.

— Помните, что может случиться, если фермер зарежет эту птицу, — угрюмо буркнул Хапп.

— Вы очень умны для лягушки, — отметил генерал Шайлз. — Но не надо забывать: фермер — это я.

— Надеюсь, что вы проявите благоразумие, — сказал Рокерман.

— Конечно, — ответил Шайлз. — Я оставлю вас обоих наедине с вашими научными разработками и верю, что вы сможете объяснить новые правила вашим сотрудникам. Предоставьте Викомб-Финча мне.

Рокерман погрозил пальцем.

— Ладно-ладно, — сказал Шайлз. — Чем меньше людей знает об этом, тем лучше.

Повернувшись, он широко зашагал к двери, распахнул ее и вышел.

Хапп слышал, как удаляется звук каблуков, и представлял себе, как щеголевато генерал отдает честь. Англичане вообще славятся военной выправкой.

— Могло быть и хуже, — пробормотал Рокерман.

Хапп согласно кивнул. Рокерман был прав, когда заткнул ему рот. И у стен есть уши. Рокерман верно решил, что Шайлза нужно ввести в курс дела. Здесь сам воздух пропитан жаждой власти. Генерал выглядит как человек, обожающий власть — чем больше власти, тем лучше.

— Викомб-Финч сорвался с крючка, зато мы подцепились на него, — сказал Рокерман.

Глава 55

Пожалуй, наше самое большое преступление — это приверженность жестокому фанатизму. Оно привело нас к истреблению или иному способу заглушения умеренности. Мы сломали людей с либеральными взглядами, вот что мы сделали. И посмотрите, куда нас это привело!

Финтан Крейг Доэни

Джон почувствовал мгновенную антипатию к Адриану Пирду в лабораториях Киллалу. Этот человек нарядился в причудливый костюм из зеленого твида, в котором вышел ко входу приветствовать вновь прибывших. Он представлял собой карикатуру на важного сеньора, с лицом, загоревшим под интенсивным освещением внутреннего дворика.

Саму лабораторию Джон мог смутно видеть, когда бронированная машина спускалась со склона. Она находилась не прямо в Киллалу, как объяснил водитель, а немного севернее. В названии была тщательно продуманная доля путаницы, которую они никогда не раскрывали. Лаборатория располагалась в большом каменном здании, бывшей крепости. Грязно-серый камень лежал в согнутой руке гор, подобно злокачественной опухоли, простирающей свои метастазы к побережью близлежащего озера.

— Это чужеродный организм здесь, вот о чем вы думаете, — сказал водитель, словно прочитав его мысли. — Всем так кажется. Но внутри гораздо лучше, и оттуда вид совсем другой.

— Добро пожаловать к нам в Киллалу, — представившись, произнес Пирд. Рукопожатие его было сухим и формальным. — Наслышаны о вашей славе, доктор О'Доннел. Мы все очень взволнованы.

Джон почувствовал гнев. Доэни осуществил свою угрозу и создал миф о О'Доннеле! Отцу Майклу и мальчику был предоставлен гид, и они отправились в «другое крыло». Священник, когда уходил, старался не смотреть Джону в глаза. Он был все время молчаливым и задумчивым после исповеди. Стоны О'Нейла-Внутри, однако, прекратились, и Джон почувствовал себя несколько спокойнее. То, что он облегчил душу, здорово ему помогло. Душевное смятение, последовавшее после исповеди, лежало в преддверии ада. Все, чего сейчас хотелось Джону, просто еды и отдыха. И немного времени на раздумье.

— Мы организовали небольшое собрание руководящего персонала, — протараторил Пирд. — Надеюсь, что вы готовы к этой встрече. Время не ждет.

Джон посмотрел на него сквозь полуприкрытые веки, но гнев уже сменился усталостью.

Пирд подумал, что этот человек почему-то выглядит усталым и смущенным, но Доэни предупредил, чтобы ему не давали времени на размышления. «Пусть он потеряет душевное равновесие». Неужели… ЭТО, по предположениям, и есть О'Нейл?

Воздух во внутреннем дворике был наполнен запахами влаги и плесени, с добавлением выхлопных газов от отъехавших бронированных машин. Джон был рад, что покидает это место. Пирд сопроводил его через несколько больших двойных дверей, некоторые из которых оставались открытыми. Здесь можно было увидеть людей за различными занятиями — у компьютеров, вращающихся центрифуг, стерилизаторов, откуда с шипением вырывался пар. В одной из комнат Джон увидел голубой луч лазера. Создавалось впечатление хорошо организованной, но в большей степени бесполезной индустрии. Вокруг было много суеты, внимательного исследования тарелочек с культурами и тест-пробирок. И даже электронный микроскоп. За одной из закрытых дверей был слышен грохот электродвигателя.

В дальнем конце холла была изогнутая винтовая лестница. Она привела Джона и его спутника вверх, на площадку, где Пирд распахнул тяжелую дубовую дверь и пригласил в библиотеку. Стены украшали старые портреты с одной стороны, остальное место занимали книжные шкафы, стеллажи со стопками книг и выдвижная лестница. Небольшой камин итальянской работы, с высеченными из мрамора херувимчиками, располагался в конце открытого пространства, где помещались еще несколько массивных кресел и стол. В комнате пахло старыми книгами и сигаретным дымом. Джона представили по крайней мере десяти мужчинам. После третьего он уже не считал. Перед его глазами мелькали твидовые костюмы, свитера с высоким воротом, кардиганы… Кого-то из них звали Джим, доктор Бэлфор, «о котором вы, конечно, уже слышали». Когда Джон пожал последнюю, предложенную ему руку, со стороны стеллажей вывезли стоявшую там школьную доску и поставили рядом с камином.

Пирд подал знак, призывая своих людей к более благопристойному поведению. Они в самом деле были хорошо проинструктированы, и их лица выражали только глубокую заинтересованность.

Джон смотрел мимо сидящих людей, которые теперь внимательно и изучающе вглядывались в него, на пустую поверхность доски. Она была очень тщательно вычищена, и не было даже намека на то, что ее когда-либо использовали по прямому назначению. Пустая, черно-зеленая поверхность. Интересно, что ему с ней нужно делать? Внезапно он вспомнил о каре, наложенной на него отцом Майклом. Это должно пробудить О'Нейла-Внутри?

— Доэни говорил, что у вас есть новый интересный подход к чуме, — подсказал Пирд Джону.

Джон нашел мел внизу на выступе доски. О'Нейл-Внутри не возражал. За рукой было интересно наблюдать со стороны: она как бы двигалась сама по себе. Его тело жило другой жизнью. Повернувшись к Пирду и остальным со спокойной улыбкой, Джон заговорил твердым и уверенным голосом.

— Каждый из вас, конечно, согласится с тем, что вирус должен использоваться как специализированная структура, которая вводит нуклеиновую кислоту в клетки этой новой бактерии. Я думаю, что не стоит этого разъяснять данной аудитории.

Несколько коротких смешков приветствовали это замечание.

Джон на мгновение отвернулся и посмотрел куда-то мимо доски, собираясь с мыслями. Он посмотрел на камин и портрет над ним, где был изображен щеголь эпохи королевы Елизаветы: плотно пригнанное темное пальто и кружева на шее и манжетах, жестокие глаза на лице хищной птицы.

— Синтетическая наследственная информация была заключена в привитой к вирусу ДНК, — говорил Джон, перебрасывая мел из руки в руку.

— Должна быть и другая характеристика фага, — продолжал Джон. — То, что вирус в своем паразитировании на новой бактерии должен обладать только одинарной ДНК. Это дополнительное сообщение, которое вводится в «хозяина». Я допускаю, что синтетическая ДНК должна прилипнуть к вирусной ДНК таким образом, что это приводит к образованию вирусом все больше и больше нужной ему формы.

«Все-таки какая замечательная вещь — голос», — подумал Джон. Он лился свободно, практически самостоятельно, сильный и полный информативной значимости. Головы вокруг Джона согласно кивали в такт его словам.

— Но что, если фаги создавались не с одинарной? — спросил Джон. — Некоторые клетки человека, например, имеют рецепторы для тестостерона. У женщин имеются эстрогенные рецепторы. Есть множество подобных положений. Также должен быть образец информации, определяющий пол плода в утробе. Для разных полов есть свой образец. Копия нуклеиновых кислот, управляющая созданием белков, должна обладать формирующей способностью, которая может направлять субстанции в определенные положения.

Джон повернулся к доске и стал наблюдать за удивительным движением своей руки, которая нарисовала скетч из серии трехбуквенных комбинаций:

УЦУ — УЦЦ — УЦА — УЦГ ГГУ — ГГЦ — ГГА — ГГГ ГЦУ — ГЦЦ — ГЦА — ГЦГ Он наблюдал за работой своей руки, пока она не остановилась, завершив пять рядов триплетных серий. Потом она вернулась назад и добавила опознавательные метки напротив каждой серии — Сер, Гли, Ала, Тир, Про.

Курильщик в голубом свитере ручной вязки слева от Джона указал на доску концом своей трубки.

— Он неполный, — заявил он. — Неполный ряд.

— Я сейчас представлю вам все остальное, — произнес Джон. — Я хочу, чтобы вы подумали о группе из пяти единиц. Порядок очень важен, как вы можете отметить. Но выбор пяти, я полагаю, наиболее существенный. Код передачи разбит на группы по пять, а распределение соответствует имеющимся химическим связям в местах рецепторов.

— Тех местах, определяющих пол, что вы постулируете? — опять спросил курильщик.

— Да. Я хочу, чтобы вы представили себе флагеллу, с волокнами в одной цепочке и неполную, которая достигает закрепления в живых рецепторах — пента-пробка, можно сказать, предназначенная для конкретного гнезда. Она может вставляться только на свое место, четко определенное. И если уже вставлена, то выпасть не может.

Переставляя стулья, люди Пирда придвинулись ближе, внимательно слушая Джона.

— Почему именно пять? — спросил кто-то.

— Каждая из этих квадратных групп… — Джон указал на ряды, написанные на доске, — имеет открытый конец, пятый сегмент, который можно разместить как угодно. Формировать его можно до соответствующего вида.

— Боже мой! — воскликнул курильщик. Он посмотрел на Джона с благоговением. — Процесс жизнедеятельности отключается. Как вы до этого дошли?

— Это самая простейшая из требуемых форм, — ответил Джон.

— Имея данные о симптомах чумы… — начал Пирд.

— Как вы определяете боковые группы? — перебил его кто-то.

— Между ДНК и РНК единственное химическое различие — это четвертое основание, тимин для одной и урацил для другой, — пояснил Джон. — Можно определить различные последовательности путем сравнения масс-спектров ФД, с применением стереоизомеров, конечно. Различные виды спиралей ДНК расскажут нам о субмолекулярных формах в их пределах.

— Вы утверждаете, что основная теория Крика — это не истина? — вопросительно сказал Пирд.

Джон кивнул. Как бы там ни было, а этот малый довольно сообразительный. Без сомнения, он сразу схватывает то, что еще только подразумевается.

Вопросы бомбардировали Джона со всех сторон. «…больше, чем одна аминокислотная замена?.. пептидной связи? Да! Карбоксильная группа и аминогруппа… но разве оно не должно быть высшим полимером? Не будет ли фаг дезинтегрироваться?»

Пирд встал и помахал рукой, требуя тишины.

— Должна быть обратная связь от цитоплазмы, — сказал Джон, — как предполагает доктор Пирд.

Он положил мел на место и потер переносицу, не удержавшись от желания закрыть глаза. Начиналась головная боль, и плечи Джона подрагивали от усталости.

Пирд тронул Джона за руку.

— Была тяжелая дорога, не правда ли? Я бы сказал, что то что вам сейчас нужно, — это хороший обед и спокойный сон.

Джон кивнул.

— Подходит, будь я проклят! — сказал кто-то. — Годится во всех отношениях.

— Мы завтра снова встретимся. Пусть доктор О'Доннел отдохнет, — произнес Пирд.

Джон безропотно позволил себя увести. Он все еще слышал доносящиеся из библиотеки взволнованные голоса, споры, какие-то обрывки разговоров… Значит, Доэни был прав? В самом деле необходимо только вдохновение? Но он дал им точные инструкции, как того требовала кара.

Пирд привел Джона в ярко освещенную кухню, куда пожилой человек в белом переднике принес сандвичи и молоко. Потом Джона проводили в маленькую спальню с ванной. Единственное окно выходило на залив, где купалась луна. Джон слышал, как закрылась дверь и щелкнула задвижка. Он подергал дверь и убедился, что она заперта. Тогда Джон погасил свет в комнате и вернулся к окну. Около озера находился огражденный камнями выгон для скота, а за оградой была болотистая земля с высокими камышами.

«Я пленник. Это работа Доэни?»

Джон не сопротивлялся усталости, нараставшей в нем, когда он наблюдал за лунным светом, разливающимся по заливу и трясине. Какое все это имеет значение, если ты в плену? «Луна, освещающая вечерний пейзаж, — это навязчивая идея», — подумалось Джону. Свет из прошлого влюбленных пар, льющийся прочь, туда, где уже не может быть любви. Эпизоды и мелочные подробности долгой поездки продолжали терзать сознание Джона. Они неслись бесконечной чередой в долгих сумерках, в бесконечной монотонной вечности.

Когда прекратились рыдания О'Нейла, Джон почувствовал, что ноша уже не столь тяжела. Прорезь в стали бронированной машины обрамляла вид на вершину холма, погруженную в оранжевый закат, отрезки черных теней вверху, где стоял древний форт. Джон подумал, что раньше здесь, наверное, кипела жизнь. Теперь это была лишь молчаливая реликвия, пережиток прошлого. Он чувствовал, что сидящие в бронированной машине люди могли бы тоже легко исчезнуть — превратиться в бренные останки, кости и ржавый металл. Поездка сюда очень отличалась от простого путешествия по сельским окрестностям.

Поединок с Херити велся почти инстинктивно в течение долгих месяцев их медленного пути. Стирая свои вещи в холодной воде, добывая пищу из зарытых тайников, охотясь на одичавших свиней и коров… Что это была за земля! Джон помнил небольшой ручеек у своих ног, воду бежавшую через камыши, торчавшие в вязкой жиже. Течение безразличными движениями наклоняло тростинки — вверх-вниз, вверх-вниз… Это было похоже на шагающие ноги четырех путников, и в этом была свобода. Да, свобода: все их пожитки были за плечами. Странное чувство: Джон был свободным здесь, вместе с Херити, священником и мальчиком, чувствуя отвлеченность от всех явлений окружающего мира, присущую, пожалуй, только мигрирующим толпам кочевников — тем людям, что проводили все время на ногах или на лошадях. Только дом мог уменьшить такое ощущение свободы. Это была мысль, которую Джону очень хотелось обсудить с Гэнноном.

«Мы берем только то, что пригодилось бы в жизни кочевникам…»

Когда Джон стоял в темноте своей комнаты, глядя на лунное отражение в воде, ему почудилось внизу какое-то движение. Черная фигура вышла из тени с другой стороны бывшего крепостного вала. Джон узнал отца Майкла по походке — священник бесцельно бродил по краю мощеных плит, а потом перешел на лужайку выше озера. Его появление напомнило Джону о каре: надо помочь им найти лекарство. Он отвернулся от окна, включил свет в комнате и расстелил кровать. Помочь им найти лекарство… Да, ему придется сделать это.

Священник стоял лицом к зданию, когда свет в окне Джона опять зажегся. Ему был виден профиль Джона, смутные движения. Потом свет погас.

Исповедь Джона вызвала противоречивые чувства у отца Майкла: ужасную тяжесть на сердце и вместе с тем ощущение пустоты. Священник вдруг вспомнил о другом периоде своей жизни, — о тех годах, когда он занимал угловой дом в нижней части Дублина и служил духовным советником в католической школе. Этот дом отец Майкл снова увидел этим утром, из окошка бронированной машины, когда водитель объезжал город, в ряду строений, погруженных в печаль, не примечательных ничем, кроме сорняков и пустых окон. Церковная школа превратилась в гранитные руины, а ее внутреннее убранство было опустошено огнем.

Отец Майкл решил, что больше всего он скучает по тому моменту, когда мальчики и девочки толпой выбегают из школы. Они начинают шумную возню, радуясь краткому мигу свободы между школой и домом. Стоило священнику закрыть глаза и подумать об этом, как он вновь представлял себе их радостные крики, громкие возгласы насмешек и ребячьего хвастовства, множество лиц, обмен детскими планами и секретами, жалобы на придирки домашних.

Отец Майкл снова взглянул на темные окна комнаты Джона, вспоминая, какое странное влияние оказал молчаливый мальчик на это бедное создание там, наверху. Доэни придумал этот метод воздействия с изощренной злобой. Мальчик оказался правильным выбором. Он представлял собой квинтэссенцию того, что можно было увидеть лишь у некоторых, мельком встречающихся в этом ирландском мире. От прежней энергии почти ничего не осталось. Могут ли эти мальчишки вызывать такую же суматоху во дворе в отсутствие девочек? Был особенный вид счастья во всем этом шуме и беспорядке, которого лишен теперь мир, и отец Майкл опасался, что его больше не будет никогда. Это были не просто мальчики, погруженные во что-то, напоминавшее им те дома с каменными фасадами в долине, — каждый из них в конечном итоге прикрывает лишь пустоту, стараясь не выдавать даже намека на печали, спрятанные внутри.

«Исповедь Джона ничего не изменила, — подумал отец Майкл, — разве что привела человека к пониманию того, что сделанное им ужасное зло необходимо исправить. А что, если лекарства вообще нет?»

Отец Майкл почувствовал, что его собственные мысли выдают его. Это был беспринципный вопрос, недостойный священника. Бог не может этого допустить! Вот еще один пример того, что старые принципы ушли, стерлись, из-за действий одного человека. Недавно восстановленная вера отца Майкла вновь покачнулась.

«Принципы!»

Это было одно из тех слов, которые можно сравнить со словом «ответственность». Такие слова раскрывали внутренние человеческие страсти, но оставляли некий покров тайны, подобно торчащему из сложенной пачки товара уголку материи: он ничего не мог рассказать об остальных тканях. Эти слова были синонимами для очень разных вещей. Вера часто маскируется под словом «принцип».

ВЕРА!

Как это слово измельчало! Оно похоже на красно-белый плакат, купленный в дешевом магазине, с надписью: «По газонам не ходить». Или: «Границу не пересекать». Или: «Закрыто, вход только по пропускам».

Отец Майкл закрыл лицо руками.

«Боже, что мы наделали!»

«На все времена было разрушено понятие невинности», — подумал священник. Вот что они сотворили. Он внезапно понял, что это качество было присуще Джону Рою О'Нейлу, пока на него не обрушилась трагедия. Нельзя это назвать совершенной невинностью, потому что даже тогда О'Нейл играл с огнем. Этакий ученик чародея, пытающийся колдовать в отсутствие учителя. Разве Бог не приходил к нему тогда? Разве потеря невинности произошла по желанию Бога? От такой потери некуда скрыться, ее нельзя исправить. Это самая ужасная вещь из всех. Девственность и чистота ушли без возврата.

Отец Майкл упал на колени на влажную траву под окном Джона и начал молиться:

— Боже, возроди нас… Боже, возроди нас.

Пирд, возвращаясь после разговора с Доэни, услышал голос со стороны озера и задержался в тени зданий, заинтересованный склоненной фигурой. Лунный свет был настолько ярок, что он смог рассмотреть отца Майкла. Священник еще не знал о небольшом дельце с бракосочетанием, которое его ожидало. Пирд колебался: пойти и сразу обо всем ему рассказать или дать возможность закончить свои молитвы. Воспитание дало Пирду представление о молитве как о явлении очень личном, чем не делятся с другими. Наблюдение за молящимся смущало его. Во время посещения церкви Пирд всегда молился одними губами, сознавая, что все вокруг могут услышать его слова.

«С этим делом можно повременить до утра», — подумал он.

Пирд поспешил в свои апартаменты, занятый размышлениями о том, что произошло между ним и Доэни. Разговор был довольно занятным. Доэни был уже в своем офисе, примчавшись в Киллалу по короткой дороге, сопровождаемый мотоциклистами. Он как раз говорил по телефону с Викомб-Финчем. Разговор казался странным, как будто односторонним — явно с англичанином, не привыкшим много разговаривать. Доэни что-то написал в маленьком блокноте, и Пирд прочел следующее: «Что-то там случилось. Кто-то нас подслушивает, и Ви этим очень расстроен».

— Я тебе говорю, Ви, личность человека меняется у нас на глазах. — Доэни жестом поманил Пирда и указал на телемонитор в углу стола, с камерной, сфокусированной на библиотеке в том месте, где Джон стоял у доски. Доэни сказал одними губами: — Я наблюдаю за ним.

Пирд кивнул.

Викомб-Финч сказал что-то, по всей видимости, уклончиво или выразил несогласие с Доэни. Тот нахмурился.

— Водитель наблюдал в зеркало, — продолжал Доэни. — Священник услышал исповедь, да. Не знаю, что это было, но отец Майкл был сражен наповал.

Доэни дал знак Пирду занять место наискосок от него за столом. Пирд повиновался, спрашивая себя, почему тот дает информацию англичанам, ведь это очень опасно. Любой мог подслушать.

— Да, пять, — сказал Доэни. — Он говорит, базовый ряд продолжается, чтобы делиться на четыре.

Еще минуту Доэни слушал собеседника, потом перебил его:

— Что в этом неестественного? Мы узнали это из сплетен.

Викомб-Финч сказал что-то, показавшееся Доэни забавным.

— Зачем ему обманывать нас? В любом случае, это до смешного просто: пять одинаковых протяжек к двойной спирали — и весь комплект блокируется в местах рецепторов. Довольно элегантно. Я вам говорю, Ви, что человек, стоящий здесь, объясняет нам все со знанием дела, черт побери.

«Доэни, когда говорит с Викомб-Финчем, становится настоящим британцем, — подумал Пирд. — Он, черт побери, слишком откровенен для такого сотрудничества. Все это попахивает предательством».

Доэни продолжал слушать, округлив глаза, потом заявил:

— Да, то, что он подразумевает, поражает ум. Поговорим об этом позже, Ви. — Он положил трубку на рычаг и взглянул на Пирда. — Адриан, ты действительно считаешь, что мы держим тигра за хвост?

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели ты не представляешь, во что может ввернуть мир знание этого?

— Мы можем вновь привести мир в порядок, — сказал Пирд.

Доэни направил острый взгляд прищуренных глаз на тени позади Пирда.

— Привести в порядок? О нет, Адриан, Шалтай-Болтай ремонту не подлежит. То, что мы приведем в порядок, не будет похоже на наш старый мир. Он уже ушел навсегда, забудь о нем.

— Два поколения, максимум три, — пытался развить тему Пирд.

— Не говори глупостей, Адриан. — В голосе Доэни послышалось раздражение. — Знание всегда было могуществом, властью, но не до такой же степени. Если мы не будем соблюдать осторожности, то создадим мир, по сравнению с которым времена чумы покажутся детской забавой.

Пирд заморгал. Что Доэни имеет в виду? Конечно, в мире в течение определенного времени будет мало женщин. Но если они найдут средство от чумы, многие болезни можно будет стереть с лица земли вообще. Черная полоса исчезнет из будущего человечества.

— Я, пожалуй, пойду посплю, — сказал Доэни. — Наш гость надежно спрятан на ночь?

— Дверь закрыта, и поставлен охранник.

— Если он спросит, почему на двери замок, скажешь, что так приказал я, — произнес Доэни. — Охранник не слишком заметен?

— Все в порядке. Он в штатском и находится там будто бы случайно.

— Будут и определенные ограничения в его перемещениях в течение дня, — продолжал Доэни, — ему нельзя никуда ходить и особенно близко подбираться к барокамере, где находятся Кети и Стивен. С ним все время должен быть сопровождающий. Тщательное наблюдение и внимательность — не отходить ни на шаг. Вне наших границ становится небезопасно. Он это поймет.

— Какие будут инструкции в отношении мальчика и священника?

— Никаких ограничений. Я хочу, чтобы он встречался с ними почаще. Старый Мун все еще здесь?

Пирд посмотрел на свои часы.

— Он, наверное, сейчас у себя.

— Попроси его завтра поработать в комнате О'Нейла.

— Ты уверен, что это и в самом деле О'Нейл?

— Уверен, как в золотом запасе Форт Нокса.

— Если он обнаружит в своей комнате подслушивающее устройство, не станет ли он от этого излишне подозрительным?

— Мун свое дело знает. Скажи ему, чтобы поставил магнитофон на запись и ежедневно предоставлял мне кассеты для прослушивания.

— Ты остаешься здесь?

— Конечно, остаюсь. Ты же не можешь меня отсюда так просто прогнать.

Пирд поджал губы. Ему не нравилось такое развитие событий. Пирд любил свою собственную маленькую империю, свое собственное могущество. Присутствие Доэни нарушало его власть.

— Мне не нужны ошибки, — сказал Финтан. — Не нужно повторять глупостей Кевина О'Доннела. Если все провалится, вина ляжет на мои плечи. Вот такие дела, поэтому мои приказы должны выполняться в точности, а я буду наблюдать за этим.

Пирд кивнул, ожидая такого поворота событий. Если план не удастся, Доэни нужно будет винить только самого себя.

— Жить я буду в той же самой комнате? — поинтересовался Доэни.

— Да.

— А теперь пойдем, — сказал Финтан. — Настало время нам отдохнуть. Завтра предстоит тяжелый день.

— Перечни поставок все пуще у меня для изучения, — заметил Пирд.

Доэни улыбнулся, но ученый заметил, что улыбка коснулась только его губ.

— Что ж, очень хорошо, — сказал Финтан и вышел из комнаты.

Пирд подождал несколько минут, а затем снял телефонную трубку и набрал номер в Дублине. Когда на звонок ответили, он назвался и тихо сказал:

— Я думаю, мы сумели одурачить Доэни.

Глава 56

Пока не было чумы, мы мало уделяли внимания тому, как технология, научное исследование и развитие в целом могут ускорять и успехи, и бедствия.

Сэмюэл Б.Вэлкорт

Халс Андерс Берген, вовсе не чувствуя себя влиятельным Генеральным секретарем ООН, закрыл дверь своего офиса, прошел через кабинет и остановился, а затем оперся кулаками о стол.

«Это не может больше продолжаться», — подумал он.

Снаружи уже почти стемнело. Был вечер туманного весеннего дня в Нью-Йорке. Этот пейзаж до странности схож с тем, что возникал здесь более пятидесяти лет назад: те же люди, спешащие покинуть улицы до момента, пока спустятся сумерки. Многоголосые улицы в этот час были отличительной чертой города, сколько Берген себя помнил. Даже находясь на такой высоте, он мог слышать гул городского транспорта и снова подумал о том, что Нью-Йорк всегда был шумным перед приходом ночи.

Работа все еще бурлила и за стенами офиса Бергена — в холлах и кабинетах. Доклады и просто слухи вызывали брожение в ООН. Китайцы не отрицали, что стоят на пороге очень важного медицинского заявления. Блестящая новая команда исследователей из Израиля только этим утром сделала осторожное сообщение о технологии криогенных суспензий, сохраняющих на неопределенное время жизнь инфицированных женщин. Швейцария доложила о «смешанном успехе» с использованием химиотерапевтического подхода к чуме.

Берген подумал, доверять ли Израилю и Швейцарии в производстве блестящих неортодоксальных технологий. Они были очень похожи, замыкая ряды и глядя внутрь на свою суперсилу.

А что же случилось в Хаддерсфилде?

Берген выпрямился и напряг мускулы рук. «Что за дурацкая привычка, — подумал он, — сжимать кулаки, когда чем-то расстроен».

Вдобавок к тому, что случилось этим утром в Филадельфии, британская акция перекрыла все существенные каналы связи с внешним миром, что наполнило Бергена беспокойством. Он обошел вокруг стола и уселся в свое прекрасное датское кресло. В этом положении не было слышно городского гуда.

Ему доложили, что свои разногласия с карантинщиками Нью-Йорк уладил — через каждые несколько этажей — проверочные пункты, идентификационные сканеры, надзиратели в апартаментах, знающие каждого постояльца в лицо. Как быстро неистовство становится рутиной!

«Что-то совсем мало сейчас торжественных приемов», — подумал Берген. А жаль — расслабляющий в старом стиле вечерок был бы как раз кстати, именно то, что было ему теперь нужно. Чтобы мозги не были заняты никакими проблемами, особенно этой новой задачей, требующей от него решения.

Слишком много неизвестных пряталось в уголках сознания Бергена. Почему Рокермана послали в Англию? Берген ни на минуту не поверил в то, что советник президента мог случайно заразиться. Вэлкорт что-то затевал. Этот парень себе на уме. Посмотрите-ка, как быстро он запрыгнул на папский фургон с оркестром, выступая против «разнузданной науки». Разумеется, эту позицию нужно пересмотреть в свете того, что только что произошло в Филадельфии.

Взрыв газопровода с последующим пожаром, не поддающимся контролю, — Папа и девять кардиналов были мертвы. Несчастный случай? Берген так не считал. Все это попахивало тщательно спланированным убийством. Слишком много людей на улице все как один говорили, что это бог осудил Папу за его нападки на науку. Все это было спланировано и осуществлено мастерской рукой профессионального убийцы с почти неограниченными возможностями. Неужели Вэлкорт?

Что ж, улицы были небезопасным местом для таких игр, как уже убедились Советы. Дайте людям возможность создать толпу, и это животное с большим количеством щупалец набросится на вас. Позвольте людям распространять слухи, и эта система откроет беспорядочный артиллерийский огонь. Лживые доклады и шарлатанские лекарства были неукротимым явлением во всем мире, и Бергену было об этом прекрасно известно. Нужны были специальные бригады, чтобы изгнать их прочь или искоренить навсегда… Боже, помоги нам! Дай нам покой и удовлетворение.

«Холодный душ вместо райских утех!»

Не было сомнений в том, что чума мутировала и распространялась в популяции животных как диких, так и прирученных. Вэлкорт в частной беседе упомянул, что уже предпринял действия по сохранению нескольких особей крупного рогатого скота, свиней, собак, кошек. Другие государства, конечно, предприняли подобные шаги или вскоре их предпримут. Система «частного наблюдения» ООН распространяла новости осторожно, но они, без сомнения, становились общественным достоянием в течение нескольких часов.

«Что же намделать? Неужели все дикие виды животных обречены на исчезновение?»

Африка была уже потеряна. Никакой надежды не оставалось. Несколько индийских слонов могло выжить, особенно в местах типа Берлинского зоологического сада, остававшегося нетронутым благодаря буферной зоне Железного Кольца — достижения Советского Союза. Железное Кольцо было знаком величественной, самоотверженной советской интервенции. Берген покачал головой. Всего лишь несколько лет назад все проклинали Железный Занавес, а теперь Железное Кольцо стало благодеянием для всего человечества.

Берген положил голову на руки. Какая сумятица царила сейчас у него в мозгу! Он ожидал любой диверсии, способной отложить момент принятия решения. Вопрос заключался в следующем: нужно ли спасать животный мир Земли? Как можно сказать о том, что эти усилия бесплодны? Морские животные не выживут. Конец дельфинам. Конец нежным морским свинкам. Конец забавным морским львам. Конец счастливым морским выдрам. Конец, конец, конец!..

Волки, койоты, бинго, барсуки, панды, куланы, антилопы, ежи, виверры, олени…

«Боже мой! — подумал Берген. — Олени…»

Он представил себе охотников, негодующих в ответ на запрещение ежегодной лесной «оргии», когда они услышат, что оленям пришел конец. А еще лосям… бизонам…

«Больше никогда не будет Дня сурка!»

Концепция «Исчезающие виды» стала смехотворной. Как можно думать сейчас о тиграх, ягуарах, леопардах и морских коровах, если под угрозой существование всего человечества?!

«Только люди могут быть связаны…»

Берген выпрямился, погруженный в свои мысли, чувствуя в них нечто значительное. Проект добровольцев? Инвестиции? Люди будут смеяться над попытками спасти мир животных. Заботиться о зверях, когда человечество в опасности! Наверняка возникнет общественный протест. Но они, эти дикие животные, всегда были очень ценными для науки, особенно генетики, для исследований. Ученые будут вынуждены использовать людей вместо морских свинок. Это самым отвратительным образом отразится на морали.

«Да, мораль».

Берген подумал о докладе, переданном всего полчаса назад и сильно рассердившем его. Прошло уже несколько недель, как ему стало известно, что лица, приближенные к конгрессу США, подстрекали американских мусульман к беспорядкам. Упорно ходили слухи о секретной базе в Судане. Распространялась история о том, что суданские мусульмане готовились к введению инфицированного джихада, нарушив свое затворничество для того, чтобы убивать неверных с помощью мечей и ножей… и истреблять женщин, просто дыша на них.

Что произошло с прежними человеческими ценностями?

Берген чувствовал, что ведет одинокую борьбу за сохранение чего-то из прежней морали — заботы о своем ближнем. Золотого Правила.

Доклад, который ему передали еще до того, как он ворвался в свой офис, обозначил источник местных волнений мусульман. Шилох Бродерик! Берген начинал смотреть на Бродерика как на сатанинскую фигуру, сосредоточие всего, что должно подавляться, чтобы мир мог быть восстановлен до какого-то подобия прежнего порядка. Агенты Бродерика действовали в Нью-Йорке и пяти других основных центрах, включая Филадельфию. Доклад только подтверждал это. Может быть, Бродерик принимал участие в убийстве Папы? Берген уже был готов поверить и в это.

Как спасти все то лучшее, что есть в человеческой морали, перед лицом таких людей?

Берген предчувствовал приближение новой волны в исследовании чумы. Они стояли на грани очень важных открытий. Тотчас же на ум ему пришел лозунг. Все то, что было хорошего в прошлом, необходимо сохранить!

«Спасите животных!»

Он уже видел перед собой яркие плакаты, способ отвлечения замкнутых людей от тяжелых проблем, пока исследователи не найдут средства от чумы. Эта идея вдохновила Бергена и подсказала решение другой проблемы.

Нужно ли обсуждать доклад о Бродерике с Вэлкортом? Берген все еще подозревал, что президент мог быть каким-то образом вовлечен в кампанию Шилоха Бродерика. Говорили, что они ненавидят друг друга, но это была старая уловка. Бродерик очень удобный инструмент для таких людей, как Вэлкорт. Впрочем, все равно. Знание того, что Генеральный секретарь ООН наслышан о последнем налете Шилоха Бродерика, может заглушить продолжение насилия из этого источника. И Берген знал, что у него есть радостная нота, на которой можно закончить.

«Спасите животных!»

Он подошел к красному телефону на своем столе и уже дотронулся до него, как вдруг изменившиеся снаружи звуки заставили его прислушаться. Что-то вдруг разбилось… Звуки голосов стали какими-то странными: сдавленные крики, горестное рыдание, некоторые голоса внезапно обрывались. Берген убрал руку с красного телефона и встал в нерешительности, как вдруг дверь в его кабинет с грохотом распахнулась.

Человек в черной лыжной маске появился в дверном проеме. В руках у него был пулемет, снабженный глушителем. Очередь пуль прошила Бергена и оставила нить отверстий на стекле позади него.

Стрелявший издал дикий крик, и это был последний звук человеческого голоса, услышанный Бергеном:

— Аллах акбар!

Глава 57

О король, рожденный для того, Чтобы крепостных освободить, В предстоящей битве Помоги гэллам.

Старая ирландская молитва

Вдоль залива с юга ехали три всадника — их черные тени были видны в мутном освещении. Джон наблюдал их на расстоянии, слыша в то же время гудение нескольких тяжело груженных машин на склонах выше лаборатории. Лошади были взмылены, но все еще слушались седоков. Джон смотрел на них со своего места на лужайке над заливом, где пребывал в одиночестве после беспокойного дня. Джон чувствовал, что здесь он не один: за ним наблюдали чьи-то обеспокоенные глаза со стороны входа. У Джона не оставалось сил для того, чтобы даже просто возмутиться этим. Он чувствовал себя истощенным, неспособным даже нормально передвигаться.

Вопросы… вопросы… вопросы…

В этот день практически не было ни минуты, чтобы кто-то не окликал Джона. Ответы изливались из его рта совершенно бессознательно — другой голос, другая личность, действующая изнутри, вырастая из странного тревожного источника самостоятельности.

О'Нейл-Внутри ли это?

Он даже не точно в этом уверен.

Всадники были еще на некотором расстоянии, но не снижали темпа. Джон заметил, что они не оглядываются назад. Это он расценил как тот факт, что их никто не преследует, и быстрота движений этих фигур почему-то испугала Джона. Что-то в этих всадниках не так… Он ощутил холодок надвигающегося несчастья.

Звук приближающихся машин становился все ближе и ближе, но Джон слышал теперь только стук копыт. Его сердце сжалось. Затем он разглядел двух всадников — о, Боже! Это были Кевин О'Доннел и Джозеф Херити с незнакомцем посредине. Лошади погружались в тень от каменистых склонов по мере того, как солнце опускалось за западные горы.

Почему сюда едут Кевин О'Доннел и Джозеф Херити… и на лошадях? Он наблюдал, как три всадника проехали мимо, вверх по лужайке. Херити послал Джону дьявольскую усмешку, но остальные даже не обернулись. Все въехали во внутренний дворик, опустили поводья и спрыгнули вниз рядом с надзирателем Джона, не сказав при этом ни единого слова.

«Поездка на лошадях: почему это таит в себе угрозу?» — спрашивал себя Джон. Когда солнце окончательно спряталось за горы, оставив мир в полумраке, похолодало. Джон задрожал. Он находился здесь уже девять недель, наблюдая переход от механических исследований к живому творчеству. Здесь было самое лучшее оборудование в мире, доставленное на судах через Финн Садал, и лишь теперь оно использовалось по назначению. Джон целый день испытывал сильное волнение, и это было одной из причин его усталости.

Его держали в южном крыле большую часть дня, где он знакомил лабораторных служащих с усовершенствованными компьютерными технологиями, показывал им, как применять автоматику в лабораторных исследованиях. Еще одна неделя, максимум две, и у них в руках окажется патогенный микроорганизм чумы.

А после этого… что?

Однажды на протяжении этого дня Джону почудилось, что он мельком видел Доэни. В старой крепости сегодня кипела деятельность, и «множество людей суетилось в здании комплекса. Большой грузовик с плоским днищем въехал с торца в недавно проделанную дыру в кирпичной стене. Затем он появился опять через некоторое время с большим черным предметом, похожим на трубу, уложенным в кузов. Джону эта труба показалась большим стальным резервуаром. Грузовик присоединился к бронированным машинам и остальному конвою, свернувшему на северо-восточную дорогу. Джону говорили, что в том направлении находится Келлс, а на Ирландском море — Дандэлк. Эти места он, наверное, никогда не увидит.

Старый Мун вошел и попросил Джона пройти с ним в лабораторию, чтобы проверить правильность настройки автоматического комплекса.

Джон понял, что Мун является постоянной принадлежностью лаборатории. Старик все время ходил, шаркая своими дряхлыми ногами, словно преследуя какую-то цель, но стремительности ему явно не хватало. Многие исследователи здесь также обнаруживали явную нехватку независимости в рассуждениях, но открытия Джона их вдохновили. Пожалуй, Мун не знал, что происходит в облицованных кафелем комнатах и эзотерических лабораториях, мимо которых он так часто проходил. Этот человек не проявлял никакого благоговения перед учеными. Если что-то и проскальзывало на его лице, то только презрение ко всему окружающему.

«Это образец отношения старого служаки», — подумал Джон. Ученые это заслужили. Он вспомнил нескольких корифеев, которых встречал, и понял теперь, какими они кажутся странными по сравнению с остальными смертными. «Мозг ученого отличается, от мозга простого человека», — считал Джон. Научная элита находится на более высокой ступени эволюции. Он задумчиво взглянул на пейзаж. Народ ждет от таких людей поведения кавалера, романтического героя.

Джон посмотрел на лужайку, где все приобрело седой оттенок. «Я был ученым», — подумал он.

Это была странная мысль, незнакомая, заставившая его еще раз пересмотреть все свои чувства, какие он испытывал. «Отличия могли гораздо больше рассказать, чем старинные романсы» — так считал Джон. Ему приходилось работать, имея при этом плохое зрение, вот в чем дело. Даже ближайшее в науке им отрицалось. Это был взгляд, скользящий по лицам и не меняющий фокуса.

Полная и абсолютная преданность проекту.

Не разрешалась даже простая надежда, только немедленный результат.

Джон начинал видеть новый смысл в том, что Доэни сказал тогда, в Килмайнхам. Больше не нужно мифов? Люди здесь были погружены в свои собственные печали до прибытия Джона. Они не имели привычки к новым открытиям. Обучение дало им установленные образцы, которым можно было следовать и которые не отличались от известных задач.

«Понимают ли они, что я им дал?» — спрашивал себя Джон. Это была отчаянная мысль, пришедшая откуда-то из затерянного места внутри него. Джон мог воспроизвести чуму? Но лекарство?..

Он повернул обратно по направлению к зданиям и, пробуждая от спячки своих надзирателей, направился в комнату. Ужин тяжелым камнем лежал в его желудке, и Джон знал, что уснуть ему будет трудно, но был рад услышать шуршание за дверью — все-таки он здесь в безопасности. Выключив свет, Джон наблюдал, как лужайка погрузилась в темноту.

Вдруг раздались какие-то удары — бум! бум! Очнувшись от своих мыслей, Джон понял, что это звук тяжелых шагов в холле. Его дверь была почему-то распахнута, и в комнату влетел Доэни, щурясь в сумерках после яркого освещения холла. Он включил свет, закрыл дверь и уставился на Джона.

— Ты должен выслушать очень внимательно все, что я тебе скажу, — заявил Доэни. — Времени у нас мало.

Раздались какие-то крики снаружи здания и опять гудение тяжелых машин. Джон непонимающе посмотрел на Финтана.

— Это проклятие Ирландии, — сказал тот. — Мы обречены повторять собственные ошибки бесконечно.

— Что случилось?

— Кевин О'Доннел захватил власть и теперь контролирует весь этот регион, — пояснил Доэни. — Меня предупредили об этом еще два дня назад. Алекс говорил мне… — Он покачал головой. — Кевин и Джозеф заключили между собой какое-то дьявольское соглашение и теперь хотят воплотить его в жизнь.

— Но почему они приехали таким странным образом? Что они собираются сделать со мной?

— Они хотят допросить мальчика и священника, — сказал Доэни.

Джон почувствовал стеснение в груди.

— Если они будут угрожать мальчику, — продолжал Доэни, — отец Майкл вынужден будет нарушить тайну исповеди. Я его хорошо знаю. Что он сможет ему рассказать, Джон?

Джон открыл рот, но не мог вымолвить ни слова. Голос отказывал слушаться его.

— Кевин и Джозеф очень похожи между собой, — произнес Доэни. — Экстремисты и фанатики! Все в них одинаково, и они могут далеко зайти на собственном адреналине. Их можно назвать наркоманами, и они сделают все, чтобы зафиксировать это состояние. Они будут держать священника, пока не опустошат его и не наполнят себя.

Джон закрыл рот, все еще не в состоянии что-либо ответить.

— Кто ты на самом деле, Джон Гарреч О'Доннел? — спросил Доэни.

— Я уже говорил вам, — задыхаясь, ответил Джон. Слова давались ему с трудом.

— Но ты говорил это и священнику, не так ли?

Джон опустил плечи, слегка наклонившись вперед. Боль в груди и горле усилилась.

— Они нашли его отпечатки пальцев и зубные карты в Штатах, — сказал Доэни.

— Чьи… — только и смог вымолвить Джон.

— Конечно же, О'Нейла. Они, ублюдки, пытаются свалять дурака, но мы со временем прижмем их к ногтю, будь уверен. Интересно, что покажут те отпечатки пальцев и зубные карты, а, Джон?

Джон молча помотал головой. Он не ощущал внутри себя О'Нейла. Сейчас в нем осталось только огромное чувство опустошенности.

— Ты подозрительная личность, и я думаю, что мы не ошибаемся, — заявил Доэни. — Может, ты имеешь по этому поводу другое мнение?

Джон посмотрел на него, застигнутый врасплох этим вопросом.

— Мы приблизились к победе, — продолжал Финтан. — Да, мы уже близки. — Он изобразил букву V указательным и средним пальцами правой руки. — И вот теперь…

— Что… случилось? — слабо прошептал Джон.

— Явление, всегда разрушающее нас, — ответил Доэни. — Победа. Мы не можем ее принять. Она восстанавливает нас друг против друга, эта победа. Как стаю собак вокруг сладкой косточки. Вот во что превращается каждая ирландская победа — в кость, до блеска отполированную нашими зубами! На ней совсем не остается мяса. В итоге мы отбрасываем ее в сторону как нечто уже использованное, а значит, бесполезное.

Губы Джона шевелились, и с трудом можно было расслышать все тот же вопрос: «Что случилось?» Голос напоминал дуновение ветра.

Доэни приложил ухо к двери. На некотором расстоянии он различил звук хлопнувшей двери и сказал:

— Правда в том, что мы, ирландцы, придаем эпический характер всем несчастьям и бедствиям и не допускаем, чтобы победа выполняла такую же функцию. Иными словами, мы предпочитаем несчастья, и все наши поступки только подтверждают эти слова.

Джон отшатнулся от Доэни, отступив в сторону кровати. Колени его дрожали.

— Ты предстанешь перед судом, Джон, — пояснил Доэни. — Впоследствии они и меня посадят на скамью подсудимых. — Он кисло улыбнулся. — За то, что я отказался отдать Кевину его приказ, который он так долго искал, — маленькую Кети Броудер!

Из холла донесся топот бегущих ног.

— Слушай меня, Джон! — умолял Доэни. — Ты должен потребовать от отца Майкла, чтобы созвали совет защиты.

Джон мог говорить только хриплым шепотом.

— От чего меня нужно защищать?

— Обещай мне, идиот несчастный!

Джон безвольно кивнул в знак согласия.

Дверь позади Доэни распахнулась с такой силой, что стукнулась о стену.

Джон уставился на толпу вооруженных людей, выросшую в дверном проеме. Джозеф Херити стоял в первых рядах и гаденько усмехался ему.

Глава 58

Рэчел, Рэчел, я все мечтаю, Каким бы мир прекрасным стал, Если бы девушек привозили Из-за глубокого синего моря.

Песни новой Ирландии

Для Кети О'Хара Броудер полет из исследовательского центра превратился в ночной кошмар, с начала и до конца. Доэни оставил им очень ограниченное время для обдумывания и решения.

— Это для вашей же собственной безопасности.

— Но куда мы полетим? — спрашивал Стивен.

Он вглядывался в Доэни через то самое маленькое отверстие, где утром стоял отец Майкл для выполнения брачной церемонии.

— В данный момент — в Дандэлк, — ответил Доэни.

Когда он это сказал, возврата назад уже не было. Все началось с остановки воздушных насосов. Сразу прекратился этот монотонный успокаивающий гул, говорящий о том, что давление в камере выше давления снаружи и что чума не проникнет в их убежище. Они настолько свыклись с этим гулом, что просто его не замечали. И вдруг — тишина!

— Стивен! Компрессоры остановились!

Он вскочил и бросился к основному иллюминатору, открывающему вид на замкнутую область снаружи и часть оборудования.

— Что ты там видишь? — спрашивала Кети, тесно прижимаясь к нему. Ее охватило чувство всепоглощающего ужаса. Господи! Только не сейчас!

— Там, снаружи, никого нет, — ответил Стивен. Он подошел к пульту связи и нажал переключатель микрофона. — Эй, вы, там! Что происходит!

Ответа не последовало.

А потом они услышали звук приближающихся грузных шагов, странные звуки возникали благодаря усилению динамиком выше иллюминатора. Здесь было что-то непонятное. Создавалось впечатление, что что-то волокли по земле… Что-то несомненно тяжелое и металлическое, жутко скрежетавшее по камням.

— Это Доэни, — сказал Стивен.

Она приникла к иллюминатору рядом с ним, чтобы посмотреть самой. Доэни выглядел испуганным и каким-то пришибленным. Его кудрявые волосы были еще в большем беспорядке, чем обычно. Доэни начал говорить через внешний коммутатор.

— Все в порядке, мы вскоре запустим компрессоры, — сказал он.

— Но что случилось? — требовал ответа Стивен.

Именно тогда Доэни сказал, что их перевезут для их же собственной безопасности в Дандэлк. Почему Дандэлк? Кети ничего не понимала.

— Не забудьте прихватить с собой запас антисептиков, — говорил Доэни. — И тот канат, что использовался для безопасности, когда мы извлекали тебя из сарая, — включите его в остальное снаряжение. Вы должны побеспокоиться обо всем этом сейчас же.

Инструкции Финтан произносил странным монотонным голосом, обычно для него не свойственным. Они должны были взять с собой все, что понадобится, тщательно сложить в ту первоначальную камеру из сарая Пирда. Стивен должен был смазать антисептиком каждую щелку в барокамере. И спешить! Мужчины с факелами уже ждали, чтобы поджечь шлюз между старой барокамерой и той, что была построена.

— Мы не можем забрать их обе, — пояснил Доэни.

— Но почему мы все это делаем? — настаивал Стивен.

— Потому что я уверен сам и убедил некоторых друзей в армии, что Кети здесь угрожает опасность!

— Где Адриан? — спросил Стивен.

— Он под охраной в своих апартаментах. Адриан теперь в стане врагов. Держи свой пистолет при себе, Стивен. Приехал Кевин О'Доннел, и его нельзя остановить. Он сошел с ума и хочет схватить Кети.

— Но почему именно Дандэлк? — добивалась Кети.

— Потому что мы надеемся, что сможем вас вывезти из Ирландии. У нас есть поддержка в армии и кое-где еще, так что мы доставим вас в Дандэлк в целости и сохранности. Отсюда… — Доэни осекся.

— Куда? — спросил Стивен.

— Я думаю, в Англию. Все зависит от карантинщиков. — Финтан опять вернулся к своим первоначальным инструкциям. — Не помешало бы смочить лист в антисептике и закрыть им внутреннюю часть отверстия входа после того, как вы закроете и уплотните его.

— Но давление воздуха, — вмешался Стивен.

— Мы включим компрессор снова, как только погрузим вас на машину. У вас опять будет избыточное давление. Лучше для вас сейчас забраться в маленькую камеру.

Нилан Ганн, начальник охраны Киллалу, пришел, чтобы также выслушать инструкции Доэни, сказав ему, что он был нужен для связи. Ганн был стройным темноволосым гэлльцем с немного искривленными ногами и мелкими чертами лица. Он был начальником в полицейском управлении еще до чумы.

— Не волнуйся, малышка, — подмигнул он Кети. — Мы не дадим этому придурку О'Доннелу тебя поиметь.

Мун подошел к ним «всего лишь попрощаться».

— Доверься Фину Доэни и Нилану, — сказал он. — Они спасут тебя. И больше никаких дел с этим чертовым Адрианом Пирдом!

— Что же такого сделал Адриан? — спросил Стивен. Он чувствовал, что почва ускользает из-под его ног. Адриан предал? Как? Почему он это сделал?

— Я поставил маленький микрофончик в кабинете этого подонка несколько месяцев назад, — объяснил Мун. — Он был слишком скользким типом! Я уверен, что это он открыл двери Кевину О'Доннелу, когда тот пришел и начал здесь распоряжаться.

Стивен был уже наслышан о Кевине О'Доннеле и Мальчиках с Побережья. Он пристально посмотрел на Кети.

— Делайте то, что вам говорит Нилан, — продолжал Мун. — До свиданья, Кети. Я желаю тебе славного ребеночка, если ты, конечно, замужем. — Хитро усмехаясь он пошел восвояси.

Потом начались лихорадочные перемещения, громкие разговоры и звуки транспортировки тяжелого оборудования снаружи. Во внешней стене была пробита брешь. Кети вместе со Стивеном вошли, наконец, в маленькую камеру. Они уплотнили внутренний выход, пропитав лист антисептиком и закрепив его сверху люка. Небольшое пространство пропиталось неприятным запахом.

Кети села рядом со Стивеном на кровати, прижавшись к нему, когда факельщики начали отрезать наружную камеру, и еще теснее прижавшись, когда услышала, что кабели опутали их контейнер и он висит в воздухе. Потом он опустился с глухим звуком на неустойчивую опору на грузовике. Крепежные тросы звенели о сталь камеры, когда ее укладывали на предназначенное место и закрепляли. Торцевой иллюминатор предоставил им обзор новой дыры в стене, возведенной для того, чтобы скрыть их убежище от посторонних глаз.

Звук работы компрессора немного утешил пленников. Они могли ясно слышать, как пыхтит двигатель генератора позади них, около кабины грузовика.

Машина сдвинулась с места настолько медленно, что они этого не почувствовали. Затем они увидели пролом в удаляющейся крепости и почувствовали, как колесо подпрыгнуло на выбоине. Раздавались звуки и других машин — непрерывный гул. Стивен выглянул наружу. — Полно бронированных машин, — сказал он. — Пожалуй, десять — двенадцать штук.

Потом они услышали голос Нилана Ганна, раздавшийся сверху из маленького аварийного громкоговорителя у изголовья кровати.

— У вас там все в порядке?

Стивен нашел микрофон и включил его.

— Кажется, все нормально. Как долго мы будем находиться в таком положении?

— Не могу сказать, парень. Но я все время наверху, здесь, с водителем. Если что-нибудь понадобится, свистни.

Стивен посмотрел на Кети. Она казалась очень бледной, и ее лоб прорезали глубокие морщины.

— Почему ты не хочешь прилечь и попытаться уснуть, дорогая?

— Я не могу спать!

— Но для тебя это будет безопаснее.

— Нет, не будет, здесь все опасно. — Она закрыла глаза. Ребенку внутри Кети было плохо. К тому же ей нужно было облегчиться. А здесь из всех приспособлений был только маленький туалет, каким они поначалу пользовались. Кети заставила Стивена отвернуться, пока ей удалось доползти до «удобств» и воспользоваться ими.

Она была очень голодна, но все, что Стивен мой ей предложить, — только консервы из рыбы и бобы, причем холодные. Он настаивал, чтобы Кети приняла витамины до приема пищи. «Стивен такой жестокий», — подумала она. Все время изучает свои книги по медицине! Никогда не поднимет от них своих глаз, даже когда Кети пристально смотрит на него, нуждаясь в поддержке. Стивен даже не представляет себе, как сильно она хочет сорвать хрустящий стебелек сельдерея прямо с грядки… свежий зеленый салат-латук. О, как Кети скучала по всему этому!.. Или сырая морковь… Разумеется, до сегодняшнего дня все продукты, попадавшие в камеру, были тщательно стерилизованы!

Кети прилегла после еды и продолжала наблюдать за Стивеном, который припал к иллюминатору и неотрывно смотрел на пробегающие мимо пейзажи. У нее не было желания смотреть на них вместе с ним. Это только напоминало Кети, что она в заточении и не может выбраться наружу, погулять по полям, вдыхая пьянящий воздух, где нет запаха химического туалета.

Интересно, что Стивен предпримет, если она закатит ему истерику? Кети находилась в состоянии, когда можно в любую секунду взорваться от ярости. Какое уныние навевал этот человек. Больше шести месяцев взаперти! И все, что Стивен мог сказать, слыша жалобы Кети, это то, что камера спасает ее жизнь.

Кети уже слышала о том, что чума делает с женщинами. Ужасно. Однако иногда у нее начинали появляться очень привлекательные фантазии. Где-то, может быть, есть остров, недоступный чуме. Стивен и она бродили бы по нему совершенно свободно, ни от кого не прячась. Пожалуй, это могло случиться даже сейчас. Самое ужасное в этом заточении то, что нет ни одной двери, которую можно было бы просто открыть. Кети уставилась на лист, прикрывающий люк. Вот теперь у нее есть дверца.

Что-то под левым локтем Кети упало от толчка движущейся машины. Она посмотрела вниз и увидела маленький телевизор, предоставленный им в Киллалу. Кети чуть было не разбила эту маленькую штуковину. Она была очень похожа на иллюминатор. Если не показывала нечто прекрасное и недостижимое, то выдавала только плохие новости.

Ах, если бы здесь не было скучно и тесно! Стивен всегда напоминал ей, что их снабдили множеством книг для чтения. Их стража могла стерилизовать книги, но ничего не могла сделать со свежими овощами и фруктами! Это все потому, что они используют для книг каустические антисептики и вредные ультрафиолетовые лучи, пояснил умненький Стивен, когда она спросила его об этом.

«Чертов Стивен! Он добился того, чтобы я забеременела, а теперь не хочет даже со мной поговорить, когда я этого хочу!»

— Мне нужно выбраться отсюда, — прошептала Кети.

Стивен не услышал ее слов, заглушенных шумом грузовика, отражающимся в их камере.

Кети попыталась представить, что бы случилось, если выйти из камеры наружу. Недолгое время она, наверное, могла бы оставаться живой. Но мир снаружи — это не тот мир, что знала Кети, не тот, что существовал до появления О'Нейла. Безумец изменил его. Все из-за женщины. Они убили его жену. Кети знала, что его дети тоже погибли. Двое детей. Но более романтичной была мысль о том, что все это он проделал из-за любви к женщине.

Смог бы Стивен совершить что-то подобное ради нее?

Безумец О'Нейл полностью изменил их мир, потому что они убили его жену. Изменил… Кети слышала программу новостей континентального Би-би-си прошлым вечером: во всем мире приходится пять тысяч мужчин на каждую живую женщину. Это завораживало ее, но Стивен казался взволнованным, когда почувствовал ее реакцию на это сообщение.

Доклад диктора об этой страшной диспропорции предшествовал рассказу о новом явлении.

— Синдром Лисистраты, — произнес он название. Кети точно помнила его слова. — Женщины требуют себе посты во властных структурах. Кто сможет этому противиться? Будет ли церковь при таком положении дел отказывать им в назначении священниками?

«Женщины-священники», — подумала Кети.

— В то время, как католическая церковь стремится к выборам нового папы из-за произошедшей в Филадельфии трагедии, — одолжал диктор, — она также вплотную сталкивается с проблемой изменения роли женщин. Этот мир отрывается от своего прошлого со всевозрастающей скоростью. Новый Папа, кем бы он ни был, должен будет принимать молниеносные решения. Каждый день, в течение которого нам отказывают в лекарстве от чумы, только делает еще более очевидным то, что мы, простые смертные, неправильно жили раньше.

— Диктор прокашлялся и закончил: — Это был Джордж Бейли, континентальное Би-би-си, Париж.

Комментарий Стивена был краток:

— Имущие и неимущие — это фраза обретает новое значение.

Кети знала: случилось то, чего боялся Стивен, — каждая женщина с дюжиной и более мужей. «Движимое имущество». Женщины, становящиеся собственностью своих мужей.

Движение грузовика убаюкало Кети, и она уснула через некоторое время. Стивен мельком взглянул на нее, и на его лице отразилась тревога. Бедная Кети. В камере похолодало. Стивен нашел одеяло и заботливо укрыл жену. Она беспокойно пошевельнулась от его прикосновения, но не проснулась. Кети продолжала спать даже тогда, когда Нилан Ганн заговорил опять из кабины грузовика:

— Мы получили сигнал от карантинщиков, от самого адмирала Френсиса Делакруа. Он рассматривает нашу просьбу, но говорит, что его приказы должны способствовать и помогать любому законному предприятию, связанному с исследованиями чумы. Он выражается, как помпезный осел.

Кети через некоторое время проснулась только для того, чтобы воспользоваться «удобствами» и узнать, слышала ли она речь Ганна или это был просто сон?

— Карантинная служба получила просьбу обеспечить нас переправой в Англию, — сказал Стивен, расшифровывая сказанное Ганном.

Голос Кети был сонным, когда она вернулась в кровать и натянула одеяло до подбородка.

— Почему они хотят послать нас в Англию?

— Я думаю, что в Ирландии будет еще одна гражданская война, — сказал Стивен. — Доэни хочет переправить нас в безопасное место.

— Мужчины… — пробормотала Кети.

Грузовики остановились ниже гребня холма, когда начало смеркаться. Стивен, выглянув в иллюминатор, заметил восемь танков, которые припарковались у дороги. У люка переднего танка виднелась фигура в шлеме. Она крикнула в сторону грузовика:

— Мы держим ситуацию под контролем! Поезжайте прямо к докам. Там будет джип, который перевезет вас к следующему перекрестку.

Грузовик медленно двинулся вперед, взобрался на склон и затем набрал скорость. Из камеры были видны горящие здания. Машины проехали мимо нескольких неподвижных черных фигур, лежавших около разрушенной стены. К тому моменту, как они подъехали к пирсу, уже окончательно стемнело. Грузовик остановился. Оранжевые пятна огня все еще были видны на окружающих холмах.

На пирсе было прохладно и становилось все холоднее. Стивен взял ручной фонарик и направил на Кети. В ее глазах застыло стеклянное выражение ужаса.

— Выключи его! Пожалуйста, Стивен!

Он погасил фонарь и забрался под одеяло рядом с Кети. Им было слышно, как скрипят тросы при передвижении камеры. Захлебываясь работал двигатель лебедки. Слышались громкие команды.

Голос Нилана Ганна прервал их, раздавшись из динамика:

— Карантинщики переправят вас в Англию. Они предоставят баржу и буксир. Для беспокойства нет оснований. Все будет хорошо. Теперь мы хотим временно отсоединить компрессор, чтобы вас поднять. Мы подключим его на барже за пять минут. Счастливого пути!

Они услышали, как смолк компрессор. И снова движение тросов, и снова этот звук двигателя лебедки.

Раздался стук металла о боковую стенку камеры и возглас:

— Эй, вы, там, держитесь! Мы собираемся вас поднять!

Камера накренилась, и они почувствовали, как она повисла в воздухе. Стивен обнял Кети за плечи, чтобы хоть как-то ее успокоить. Торцевой иллюминатор открывал смутный вид на яркие пятна света, темную воду, оранжевые сгустки огня и качающиеся очертания зданий доков.

— Выравнивайте ее, идиоты! — закричал кто-то.

Дрожание прекратилось. Раздался отвратительный лязгающий звук падения. Кети отрывисто вскрикнула. Спуск прекратился, потом возобновился более плавно и завершился внезапно тяжелым глухим ударом.

— Протяните веревку через оба конца! — раздался голос. — Вот так. И здесь, вокруг. Прочнее, прочнее закрепляйте. А теперь — сетью. Сегодня будет сильная качка.

Кети размышляла об этих репликах, которыми между делом обменивались их спасители. Она чувствовала грохот мощных двигателей, затем — плавное движение, которое можно было определить только при наблюдении за пятнами света от удаляющихся доков. Стивен был занят тем, что закреплял предметы, упавшие со своих мест. Он засовывал их под матрас, закладывал книгами под фанерным основанием кровати, натягивал крепежные веревки.

Плавное движение вдруг сменилось резким наклоном вперед. Стивен наклонился к Кети, чтобы выглянуть в окошко с ее стороны. Он смог видеть только темный бок буксира и луч красного света. Через несколько минут это движение превратилось в сплошные подъемы и падения. Вода начала подбираться к камере. Брызги растекались по окошкам иллюминаторов. Кети почувствовала кислый привкус во рту. Эти новые толчки стали еще тяжелее, заканчиваясь безумным кручением в конце каждого падения. Стивен попытался поустойчивее устроиться на кровати и крепко прижался к Кети.

Еще вчера, подумала она, ей хотелось жаловаться на судьбу, потому что ничего не менялось в их жилище. Температура всегда поддерживалась на постоянном раздражающем уровне. Большую часть утра Кети потратила на то, что сортировала и укладывала свои немногочисленные пожитки. Счастливое времяпрепровождение. Оно намного облегчило процесс перехода в маленькую камеру.

Кети схватила Стивена за руку в тот момент, когда баржа особенно сильно провалилась между волнами. Когда они выбрались из этой ямы, она почувствовала, как что-то теплое потекло у нее по ногам, затем хлынул поток жидкости.

— Стивен!

— Все хорошо, дорогая. Мы уже плывем.

— Стивен, малыш хочет выйти! — застонала Кети и попыталась сесть, опираясь рукой о деревянный выступ, закрепленный Стивеном на их кровати. Однако баржа под ними Снова начала падать в другую впадину, опрокинув Кети на спину.

«Все плохо», — подумала она. Но ведь вначале должна быть боль, схватки? И почему это случилось так рано? Срок должен был наступить только через месяц или больше.

Стивен нащупал фонарик, включил его. Кети отбросила одеяло и лежала теперь в луже околоплодной жидкости. Стивен оставил ее на минуту, чтобы взять одну из стерильных простыней. Кети помогла ему ее застелить. Ткань была еще влажной и ужасно пахла антисептиком.

— Неужели не было схваток? — поинтересовался Стивен.

— Ничего, кроме воды. Что-то не так, Стивен. — Ее голос перешел в истерический стон. — Я боюсь…

Он закрепил фонарик около матраса, направив его вверх для того, чтобы свет отражался от металла над ними. Его лицо казалось спокойным, но Кети знала, что все, что он знает о родах, почерпнуто им только из книг. Но она чувствовала, что Стивен возьмет все на себя. Он попытался удержать равновесие, зафиксировав свои плечи канатом, а другой канат использовал для того, чтобы привязать Кети. Кровать ужасно качалась и вертелась, повинуясь движениям волн. Кети слышала завывание ветра, тяжелые шлепки воды о камеру. Фонарик выпал из своего крепления, и Стивен поставил его опять на место, фиксируя более надежно.

— Кажется, у меня начинаются схватки, — выдохнула Кети. — О-о-о-о! Только не сейчас!

— Успокойся, дорогая.

— Ну почему он не может подождать?

Еще одна схватка вызвала крик из горла Кети.

— Я не знаю, что делать, — стонала она. Все ее тело покрылось испариной.

— Я тебе объясню, что надо делать, дорогая. Пусть схватки пройдут.

Что он там делает? Кети попыталась приподнять голову и посмотреть на Стивена, склонившегося над ее ногами. Он осторожно положил ее голову на место.

— Лежи ровно! Держись за канат.

— Все так скоро… так скоро… — шептала Кети.

Она могла чувствовать качку баржи, придвигавшую Стивена ближе к ее телу. Еще одна схватка сотрясла ее. И еще одна…

— Я отмечаю их очередность, — сказал Стивен, положив руку на живот Кети.

— Первый ребенок, — шептала она. — Это будет медленно. — Кети попыталась вспомнить хотя бы одно из предостережений из специального руководства по беременности.

Еще одна схватка, вторая, третья… Она чувствовала, что мир погружается в безумное движение и периодические сокращения ее тела.

— Я уже вижу головку ребенка, — сказал Стивен. — Слева от тебя лежит сверток одеял. Мне понадобится одно из них. Посмотри, сможешь ли ты дотянуться.

Кети была благодарна ему за то, что он заставил ее как-то отвлечься. В перерыве между схватками она смогла нащупать одеяло, зажала его рукой и вынула из связки. Еще один рывок баржи ударил ее головой о твердую стенку камеры. Кети закричала, но не выпустила одеяла из рук. Стивен этого не видел. Она чувствовала на себе его руки с внутренней стороны бедер. Очередная схватка заставила ее застонать, но Кети твердо помнила правила поведения. Нужно терпеть! Наконец она почувствовала, как ребенок выскользнул из ее тела.

— Одеяло! — крикнул Стивен. Он выхватил его из рук Кети и завернул ребенка. — Я обрезал пуповину.

— Он… жив? — со страхом спросила Кети.

— Это девочка, и она жива! — В голосе Стивена была неподдельная радость.

— Что… все в порядке?

— Ногти у нее на пальцах еще не совсем развиты, но есть волосики на голове, и она дышит. Теперь нам нужно держать ее все время в тепле.

— А как с детским местом?

— Все уже вышло.

— Это случилось так быстро!

— Она совсем крошечная, дорогая. — Стивен ослабил канат, удерживающий его, и положил завернутого в одеяло младенца рядом с Кети. — Держи ее одной рукой, пока я буду передвигать эти канаты. Качка становится все сильнее. Можешь ты достать еще одеял?

— Да.

Кети пристально вгляделась в крошечное личико, выглядывающее из одеяла. Оно было таким старым… таким морщинистым. Около носа была небольшая лужица слизи. Когда девочка дышала, то под носом образовывался пузырек.

— Здесь слишком холодно! — встревожился Стивен. Он протянул канат вокруг Кети, придвинул фонарь ближе к ее голове и сдвинул одеяла вокруг. Наконец, Стивен плотно натянул канат внизу и лег около Кети, держась за опору. Получилось нечто вроде тента у них над головами. — Мы будем пытаться согревать воздух своим дыханием и нашими телами.

— Девочка родилась почти на два месяца раньше срока, Стивен. Ей нужны не просто эти одеяла и тепло.

— Я знаю. — Стивен выключил фонарик. — Но это все, что у нас есть.

Кети начала тихо всхлипывать.

— Каким ужасным путем пришла она в этот мир. И какой ужасный мир…

— У нее будет только этот мир, дорогая.

Ребенок издал тихий икающий звук.

Стивен посветил фонариком в лицо девочке. Губы ее шевелились с чмокающим звуком, и ему почудилась в этом движении страсть к жизни.

— Дай мне посмотреть на нее, — попросила Кети. Она приподнялась на локте и пристально взглянула в лицо дочке. — У нее еще нет имени, — проговорила она. — Мы даже не подумали об имени для нее.

— Не нужно торопиться.

— Стивен, если тросы оборвутся, этот железный сосуд камнем уйдет под воду.

— Тросы не собираются рваться. К тому же резервуар опутан сетью.

— Я не хочу, чтобы моя дочь умерла, не получив имени!

Стивен посмотрел на Кети в тусклом свете фонаря, чувствуя дикое движение моря, мощные порывы ветра, волны, сотрясающие корпус баржи. Здесь могли прийти на ум нездоровые, упаднические мысли, только они не помогли бы в данной ситуации.

— Они приняли все меры предосторожности, — сказал он.

— Это же девочка, Стивен. Неужели ты не понимаешь? Это девочка. Чума… произойдет что-то ужасное. Я знаю это!

У Кети началась истерика.

— Кети! Ты собираешься быть кормящей матерью. Ты моя жена, и я только что принял нашего первого ребенка.

— Здесь грязно, — не могла успокоиться Кети. — Сепсис.

— Мы не дадим ей умереть от лихорадки, я это обещаю! Ладно, хватит. — Стивен выключил свет.

— Деводжилла, — произнесла Кети.

— Что?

— Мы назовем ее Деводжилла, — объяснила она. — Сокращенно Джилла. Джилла Броудер. Звучит довольно неплохо.

— Кети! Ты хоть представляешь, каким именем хочешь наградить свое бедное дитя?

— Ты подумал о проклятии, легшем на ту самую Деводжиллу.

— И на Дайрмада, человека, с которым она сбежала.

— Мы тоже сбежали.

— Это разные вещи.

— Деводжилла и Дайрмад, — произнесла Кети. — Двое бродившие по Ирландии и нигде не находившие покоя. Они никогда не были вместе, пока один ирландец не простил их.

— Я не из тех, кто слишком полагается на удачу, — завил Стивен, — но, дав это имя, мы испытываем судьбу.

Голос Кети был необычайно твердым.

— Это проклятие всей бедной Ирландии, а не только двух человек. Не возражай против этого, Стивен. Я знаю, почему чума тяжким бременем легла на нас. Потому что мы не простили бедных Дайрмада и Деводжиллу.

— Ты просто это где-то услышала. Старики небось наболтали тебе в крепости.

— Все это говорят.

— Глупенькая ты, вот и все.

— Ты должен простить их, Стивен, и сказать, что одобряешь это имя для нашей дочери.

— Кети!

— Скажи это!

Стивен прокашлялся. Он почувствовал, что должен обороняться от этой новой Кети, похожей на разъяренную мегеру. Внезапно Стивен понял, что она просто обычная мать, защищающая свое дитя так, как считает это нужным. Он ощутил прилив нежности к ней и к их дочери.

— Я прощаю их, Кети. Замечательное имя.

— Спасибо тебе, Стивен. Теперь наша дочка будет жить.

Он почувствовал ее движение в сторону ребенка и посветил фонариком. Кети пыталась поднести девочку к своей груди.

— Кети, я не уверен, что она уже может сосать.

— Но она двигает губами.

— Это она просто дышит.

— Джилла, — с любовью произнесла Кети. — Какое прекрасное имя.

Стивен опять погасил фонарик. Стало темно. Они нуждались в отдыхе.

Кети закрыла глаза. Если бы только эта ужасная качка прекратилась! Но темнота только усугубляла неприятные ощущения. И какие-то дикие звуки снаружи… Опять кислый привкус появился у нее в горле. Кети едва успела отвернуться от ребенка и Стивена в сторону, ее стошнило. Неприятный запах наполнил камеру.

— Все в порядке, — прошептала Кети, нащупав руку Стивена и останавливая его, чтобы он не зажигал свет. Она не хотела, чтобы кто-то видел ее в таком состоянии. — Возьми ребенка.

Кети легла щекой на твердый деревянный выступ около матраса, не всилах подавить рвоту. Книги, лежавшие под кроватью, могут пострадать, поняла она. Запах был ужасен. Кети слышала, как глубоко пытается дышать Стивен, чтобы с ним не случилось то же самое. Она тоже хотела бы совладать с собой, но желудок отказывался повиноваться.

Ночной кошмар длился очень долго, поглотив всю энергию Кети. Лишь постепенно она начала осознавать, что движение баржи изменилось. Теперь качка стала не такой резкой. Кети вытерла рот кончиком одеяла и подумала, что может все-таки выжить. Был слышен рев двигателей буксира, и они почувствовали, что начали двигаться назад. А потом раздался стук баржи о какое-то препятствие. Издали раздались голоса британских докеров с характерным акцентом.

— Осторожно, ржавая посудина! Там на тебе ценный подарочек. Подгони грузовик поближе.

И снова компрессор остановился. Камера была поднята, затем уравновешена. Раздался знакомый удар, как будто их поместили на грузовик.

Стивен нашел микрофон и нажал кнопку переключателя.

— Эй, там, снаружи.

Ответа не было.

— Чувствуешь запах? — спросил кто-то за стеной.

— Чертова рвота! — ответил другой голос. — Посмотри вниз!

Компрессор опять включили. Кто-то снаружи ударил по боковой стене камеры.

— Слышите, вы, там, внутри! Я думаю, где-то у вас трещина! Где-то внизу, в торце…

Удары продолжались, по-видимому, искали трещину.

Стивен схватил фонарик и пополз, освободившись от ограничивающего каната, на звук. Свет был тусклым, но он увидел то, что предполагал: черную трещину ниже изголовья кровати. Как безумный, Стивен стал оглядываться вокруг в поисках того, чем можно было бы закрыть это место. Давление нагнеталось в камере, и он услышал легкое шипение: рвотные остатки выходили из трещины. Его книги! Он упаковал некоторые из них в коробку, закрепленную позади импровизированного туалета. Схватив сверху первую попавшуюся книгу, Стивен начал лихорадочно вырывать страницы и запихивать их в трещину.

— Немедленно разыщите сварочный аппарат! — приказал кто-то снаружи.

Другой голос ответил что-то, но Стивен не смог ничего понять. Бумага и рвотная масса образовали нечто вроде грубой заплаты, но при нарастающем давлении в камере она бы не выдержала. Стивен это прекрасно понимал.

— Мне наплевать, если вам придется взломать его дверь! — продолжал кричать кто-то снаружи. — Достаньте сварочный аппарат!

«Мы потеряли защиту, — подумал Стивен. — Чума». Это произошло, когда выключили компрессор. Он поднял глаза и встретился взглядом с Кети. В ее глазах отражались тени и огоньки, проникавшие внутрь через иллюминатор. В руках она держала Джиллу.

— Ты все исправил, да, Стивен? — прошептала Кети.

— Да, любовь моя.

— Я знала, что ты все можешь.

«Вера, — подумал он. — Во что бы то ни стало, она остается».

Глава 59

Молекулярный биолог, мечтавший прославиться благодаря своему впечатляющему вкладу в точную химию ДНК, — это было явление, не учтенное брокерами от власти в этом мире.

Д. Хапп

Сразу после полудня на пятый день после того, как Кевин О'Доннел захватил лабораторию Киллалу, Джон был переведен из подвальной комнаты, где содержался под стражей. Эта тюремная камера была одной из трех комнат с каменными стенами, ниже старой крепостной башни — зловонное место, с плесенью на стенах и влажным полом. Окна с решетками на трех одинаковых дверях навевали мысль о том, что когда-то здесь размещалась темница. Доэни некоторое время располагался во второй камере, но его увели раньше. Священник и мальчик были помещены в третью. Верхние стропила внешней камеры были покрыты паутиной. Стена напротив была загромождена доверху кучей старого хлама — сломанные кровати, покоробленные столы, ржавые керосиновые лампы, газовая печка на трех ножках, странные куски железных труб, автомобильное колесо с клочьями резины, свисающими с обода. Груда прогнивших досок лежала в углу.

За Джоном пришли два охранника в униформе. Он не знал их имен, но они постоянно приносили еду заключенным. Про себя Джон называл их Тощим и Плешивым. Охранники приказали Джону раздеться, и когда он повиновался, сложили его одежду в угол и передали ему халат, одежду уборщиков. Он был скорее серым, чем белым. Джону было разрешено оставить только свои туфли.

Был холодный серый день, и дул пронизывающий ветер, когда Джона препроводили во дворик крепости. Он дрожал, поскольку легкий халатик не спасал его от холода. Толстая пелена облаков сделала дворик довольно-таки непривлекательным местом. Через арочный выход по направлению к озеру Джон видел, как ветер гонит рябь по воде. Этот же неуемный ветер закручивал халат, явно великоватый для Джона, вокруг его ног.

— Куда вы меня ведете? — поинтересовался он.

— Заткни пасть, арестованный, — процедил Тощий.

Сама крепость поднималась мощной монолитной громадой в сером освещении. Только несколько пятен желтого цвета мелькало в узких окнах, обозначая жилые комнаты на фоне общего безлюдья. Однако на подоконниках и карнизах кое-где виднелись белые цветы, и воздух казался свежим после затхлой атмосферы тюрьмы.

Тощий и Плешивый крепко держали Джона за руки выше локтя, когда вели его через дворик к административному крылу, а потом по желтому коридору и вверх по ступенькам в библиотеку крепости.

Все светильники в библиотеке были зажжены. Хрустальные канделябры сверкали, как бриллианты. Лампы для подсветки были сфокусированы на поднятую платформу, построенную вблизи камина из листов фанеры, прикрепленных к тяжелой дубовой опоре. На подмостках стоял стол, вокруг него и позади — кожаные кресла. Кевин О'Доннел и Джозеф Херити занимали два из них. Отец Майкл сидел в конце стола, а мальчик пристроился около него. Финтан Доэни стоял перед столом, спиной к Джону. Шесть стульев были выставлены с одной стороны и выглядели как места для присяжных. Стойка, вроде скамьи подсудимых, сконструированная из труб, была прикреплена болтами к полу недалеко от того места, где стоял Доэни. Охранники пристегнули наручники Джона на стойке и отошли на два шага.

Джон внимательно осмотрел комнату. В библиотеке находились люди, стоявшие группами у книжных стеллажей и пристально глядевшие на него. В передних рядах стоял Адриан Пирд в своем дурацком зеленом твиде. Пирд упорно не хотел встречаться взглядом с Джоном.

Доэни и Кевин О'Доннел вели очень тихий разговор, когда Джон вошел. Они не обратили внимания на прибытие арестованного и продолжили свою беседу. Херити потягивал виски прямо из бутылки. Несколько папок с бумагами лежали в беспорядке на столе между Кевином и Херити. Справа от О'Доннела на стуле стояла большая картонная коробка.

Джон почувствовал, что в нем начались какие-то странные перемены настроения, когда он стоял в ожидании ритуала, придуманного специально для него. Сцена была одновременно смехотворной и сохраняющей внешние атрибуты, взятые напрокат у беспощадных судебных процессов.

Отец Майкл уставился неподвижным взглядом на стол перед собой, не отреагировав на легкий толчок мальчика, известившего о появлении Джона. Мальчик смотрел на Джона с откровенной скукой.

Джон направил свою мысль О'Нейлу-Внутри: «Они хотят убить меня, потому что думают, что я — это ты».

О'Нейл-Внутри ничего не ответил.

Кевин внезапно повысил голос:

— Мальчик является свидетелем и скажет то, что должен, когда я прикажу!

Мальчик повернул голову и посмотрел на Кевина. Он истерично завопил:

— Ты дерьмо! Твоя мать думала, что родила ребенка, а вместо этого родила дерьмо!

Собравшиеся нервно рассмеялись. Кевин просто гадко ухмыльнулся.

— Ничего, пусть пока живет, — сказал он. — Мы знаем, что его слова взяты на помойке, как у всякой уличной шпаны.

Херити опрокинул бутылку виски и сделал большой глоток. Потом он осторожно поставил бутылку на стол и уставился на нее. Та была опустошена почти наполовину.

Отец Майкл посмотрел на Херити и Кевина.

— Вы не люди, а исчадья ада. Клятва ничего не значит для вас — будь она ваша собственная или чья-либо. Я хочу спросить тебя, Джозеф. Почему ты, зная, что в Америке есть отпечатки пальцев и зубные карты, угрожаешь этому мальчику и требуешь от меня нарушить тайну исповеди? Почему?

— Я делаю это потому, что хочу, чтобы этот мальчик заговорил, а не ты, — ответил Херити. — Никто не должен идти по жизни подобно молчаливому привидению!

— Я предаю тебя анафеме, — произнес отец Майкл глухим голосом. — Ты будешь проклят вечно, Джозеф Херити, и ты, Кевин О'Доннел. Я налагаю на вас проклятие из-за ваших грехов, и оно будет непрерывно расти с каждым вашим вздохом.

— Твое проклятие для нас ничего не значит, — ухмыльнулся Херити. Он сделал еще один глоток из своей бутылки.

В голосе Кевина проскользнула нотка нервозности.

— Жизнь и смерть находятся в наших руках, а не в ваших!

Отец Майкл повернулся к Джону.

— Прости меня, сынок, прошу тебя. Они бы стали пытать этого бедного мальчика. Я не мог этого допустить. Я нарушил тайну исповеди, прости меня за это.

Грудь Джона словно перетянуло стальным обручем. Тайну исповеди? Как это могло относиться к нему? Пот начал заливать ему глаза.

Кевин О'Доннел ухмыльнулся и открыл коробку на стуле возле него. Он вынул оттуда большой кувшин с толстыми стенками и поставил его на стол. Джон уставился на этот странный сосуд. Он был наполнен янтарной жидкостью, в которой что-то плавало. О'Доннел слегка повернул сосуд в сторону Джона, чтобы тот смог внимательно рассмотреть его содержимое. На Джона уставилось чье-то лицо.

Это была голова!

Глаза были закрыты, но губы слегка раздвинуты. Джон узнал третьего всадника, ехавшего вместе с Херити и Кевином.

— Познакомься с Алексом Колеманом, — сказал Кевин. — Наконец он замаринован в виски. Я уверен, что сбылась его мечта о райском блаженстве.

— Кевин сфокусировал взгляд прищуренных глаз на Джоне, дав знак Доэни не двигаться. — Он был предателем, чье предупреждение позволило Фину похитить у нас гордость Ирландии.

— Кевин, ты… — начал говорить Доэни.

— Не прерывай меня! Ты находишься здесь только потому, что мы тебя пока еще терпим, но скоро наше терпение кончится!

По сигналу Кевина из толпы вышли шестеро мужчин и заняли места в ряду стульев, усаживаясь со скрипом деревянных ножек по полу, покашливанием и приглушенными комментариями.

Кевин резко ударил по столу кусочком дерева, потом поднял его над головой.

— У меня в руках кусок корня лесного дерева из Кешелла. Это знак того, что здесь правит Ирландский Закон. — Он осторожно положил кусок дерева на стол. — Согласно старому обычаю, мы прибыли сюда на лошадях, как древние короли, подлинные завоеватели. Древние законы будут восстановлены. — Кевин еще раз оглядел комнату. — Присутствует ли здесь О'Нейл?

Никто не откликнулся.

— Семья арестованного покинула его, — продолжил Кевин. — Узник остался в одиночестве. — Он поставил сосуд около себя. — Но триумвират присутствует, и судебный процесс начинается. — Глаза Кевина оглядели комнату еще раз, остановившись наконец на Херити. — Настало время, Джозеф.

Херити осторожно отодвинул сосуд в сторону и вынул листок бумаги из стопки, лежавшей на столе. Он начал читать, изредка поглядывая на Джона.

— Прежде всего мы хотим сказать, что ты, узник, и есть Джон Рой О'Нейл. Мы утверждаем, что ты и есть создатель чумы, надругавшейся над нашей бедной землей и большей частью мира. Она сделала исключение только для британцев и язычников, для которых она стала легким наказанием. Мы говорим, что ты не имел права вредить нам таким трусливым манером. Что ты можешь сказать в свою защиту, Джон Рой О'Нейл?

Джон уставился на голову в кувшине. Она говорила с ним голосом О'Нейла!

«В чем моя вина? — спрашивала она. — Я сделал ошибку. Священник знает об этом! Я сделал ужасную, мучительную ошибку».

«Кто может это отрицать?» — подумал Джон.

«Что же мне еще было делать, — спрашивала голова, — если эти террористы-убийцы, которых ирландцы терпят и даже подстрекают, — что же мне еще было делать, чтобы отомстить за зверское убийство моей семьи?»

— Это была ужасная провокация, — прошептал Джон.

— Неужели узник решил заговорить? — вкрадчиво спросил Кевин.

Джон не слышал его. Голова продолжала говорить:

«Это ирландцы должны предстать перед судом! Это они позволили развиться терроризму!»

Джон молча кивнул.

Отец Майкл искоса глянул на Джона, спрашивая себя, что за странное спокойствие у этого человека, как будто он спрятался в каком-то тайном укрытии, куда не могут проникать звуки.

Доэни повернулся и посмотрел на Джона. «Черт бы побрал Ирландскую честь, — подумал он. — Что подумает этот бедный безумец, когда узнает, что прокурор — это я?»

КАКОЙ ЦЕНОЙ НУЖНО ПЛАТИТЬ!

Но Кевин О'Доннел без сомнений разрушил бы его лабораторию, если бы он не выполнял его приказов. Даже Адриан Пирд пострадал бы, черт его побери! Но они должны продолжать работу с тем, что дал им Безумец. Лекарство от чумы — вот основная задача. Ирландия все-таки может сделать это сама!

Кевин посмотрел на отца Майкла.

— Сделаете ли вы первое заявление, отец?

Отец Майкл кашлянул и внимательно взглянул на Джона.

— Все, что сотворил Безумец, было из-за того, что он испытал насилие. До этого в нем не было злобы.

— Мы будем называть арестованного О'Нейлом! — выкрикнул Кевин.

Херити коварно усмехнулся и отпил еще один глоток из своей бутылки.

— Злоба — это даже не то слово, чтобы описать его намерения, — продолжал отец Майкл. — О'Нейл, кажется, был охвачен слепой яростью, и у него не было других эмоций. Он безумно хотел уничтожить тех, кто разрушил его мир. Мы должны признать, что цель его была точной — не в целом, но вполне удовлетворительной для такой ярости.

Джон стукнул наручниками о железную трубу, уставившись на голову в сосуде. Она продолжала молчать. Почему О'Нейл не пришел к нему на защиту?

— Я не имею в виду, что О'Нейл руководствовался какими-то принципами, — говорил отец Майкл. — Я допускаю, что он полностью сознавал, кто отвечал за его действия и за то насилие, совершенное против него. Если у него и была какая-то вера, то только вера в то, что он сможет убить всех нас.

Отец Майкл встал и оглянулся, чтобы посмотреть на присяжных. Мальчик отступил на шаг.

— Вне всяких сомнений, это была просто вспышка гнева! — голос священника напоминал раскаты грома. — Гнева против виновников его агонии! Против всех нас! — Он понизил свой голос до монотонного шепота. — Он и нам передал свою страстную ненависть. Что нам с ней делать?

Внимание отца Майкла переключилось на Кевина.

— Мы пострадали от мести, так будем же называть вещи своими именами. Если мы должны игнорировать священный судебный запрет на вынесение решения, то будем хотя бы судить, учитывая фактор мести и, таким образом, осознавая последствия.

— Судите, да не судимы будете, — насмешливо усмехнулся Херити.

— Дай ему сказать, — вмешался Кевин. — Я обещал, что не буду препятствовать защите.

— Да! — сказал отец Майкл. — Мы поклялись нашей священной Ирландией! Правда и справедливость — вот в чем мы поклялись перед Всемогущим Господом!

— Всемогущим Господом, — повторил Херити, отхлебнув из бутылки.

— Джозеф Херити напомнил нам, — продолжал священник, — о священном предупреждении. Христос сделал это бельмом на нашем глазу. Оно вызывает страшный вопрос: а судьи кто? Осмелимся ли мы осуждать самих судей? Если мы говорим, что только мужчины могут быть судьями, мы отрицаем Бога. Неужели мы отрицаем Бога?

— Да, я отказываюсь от него! — крикнул Херити.

— Замолчи, Джозеф, — сказал Кевин. — Пусть себе проповедует.

Отец Майкл обвел комнату горящими глазами.

— Мы были цивилизованными в Ирландии, в то время как весь остальной мир был грязной языческой помойкой. Так давайте же поступать как цивилизованные люди. — Он уставился на Доэни, явно выражавшего неудовольствие.

— Если мы намереваемся устроить здесь законный ирландский суд, как говорит «судья» Кевин О'Доннел, тогда в нашем суде не должно быть лицемерия. Давайте не будем тешить себя иллюзиями. Давайте не будем считать себя ангелами, а бедного Безумца… господина О'Нейла исчадием ада. Это именно тот вопрос, который требует решения согласно нашей клятве.

— Неужели требует? — иронично спросил Херити.

— Требует! — свирепо ответил отец Майкл. — В чем обвиняется этот человек?

— В чем обвиняется? — повторил Херити с насмешливой торжественностью. — Он обвиняется только в том, что сломал цветок ирландской прелести.

— Он был безумен в этот момент! — воскликнул священник.

— Момент? — опять с нажимом повторил Херити. — Конечно же, этот момент длился довольно долго! — Он мельком взглянул на Пирда, стоявшего отдельно от толпы. — Не хотите ли вы что-нибудь сказать нам, доктор Адриан Пирд?

— Он выглядел нормально всегда, когда я встречался с ним, — заявил Пирд. — Я внимательно наблюдал за ним с тех пор, как мы заподозрили в нем О'Нейла.

— А что, он сделал здесь? — спросил отец Майкл.

— Хотел показать нам, что знает, как была создана чума, — ответил Пирд.

— Ради Бога, люди! — взмолился отец Майкл. — Он раскрыл перед вами все, что нужно для того, чтобы найти лекарство.

— Я не вижу никакого лекарства, — буркнул Пирд. — Я думаю, что мы найдем его, но только не благодаря ему.

— О Боже! — вздохнул отец Майкл. — Создание лекарства будет заслугой Адриана Пирда. Ну, теперь я все понял. — Он посмотрел на Доэни, который тут же отвел взгляд. Священник еще раз взглянул на присяжных, подумав о том, что там собрался всякий сброд, изображающий скуку. Неужели они консультировались с Кевином и Херити и уже вынесли приговор? Не был ли этот процесс обыкновенным обманом?

— Окончательный конфликт происходит между хорошим и хорошим, а не между хорошим и плохим. Не в этом ли предмет нашего спора? — спросил священник.

— Я говорю вам, сидящим в этой комнате, что мы столкнулись с конфликтом между плохим и плохим. Может ли черт судить дьявола? Вы можете спросить: «Кто же знает его лучше всех?» Но я предупреждаю вас и умоляю подойти к решению с ясной головой и полным пониманием того, какая власть дана вам, чтобы судить.

Священник подошел к своему месту и сел. Мальчик приблизился и встал рядом.

Джон посмотрел на голову в сосуде. Что она скажет теперь? Лишь только голова вправе выносить правильные решения в этой комнате. Джон с внезапной ясностью понял это и ощутил тепло от такой мысли.

Кевин посмотрел на Доэни и кивнул, находя забавным воспоминание о том, как Доэни заставили взять на себя роль прокурора. Как это, должно быть, уязвляет его гордость!

Финтан заметил, что лица присяжных несколько оживились. Решение было уже известно заранее. О нем Кевин дал понять в частных беседах с теми людьми, что были выбраны из его банды. «Но привкус трагического спектакля был присущ самой Ирландии, — подумал Доэни. — Привлекательность настоящего суда нельзя было отрицать. Мы толпой бежим на спектакли агонии и наблюдаем, как на сцене умирают. Мы массово спешим на Голгофу». Он усмехнулся своим мыслям, когда готовился к решающей речи.

«Моя задача очень проста, — подумал Доэни. — Я просто должен предоставить им слово для оправдания уже принятого решения».

Самым рассудительным тоном, на какой только был способен, Доэни обратился к присяжным.

— У меня нет желания унижать О'Нейла. Я согласен с тем, что он только тогда был безумен, когда совершил это ужасное открытие. Но это не оправдание. При условии, что сумасшествие будет служить оправданием за другие отвратительные преступления, мы вынуждены будем пересмотреть всю историю нашего мира. Это можно поставить в один ряд только с распятием на кресте самих себя.

Доэни быстро взглянул на отца Майкла. Затронута его религия, как он отреагирует?

— Священник говорит, что это вспышка гнева, страстная ненависть, — продолжил Финтан. — Теперь это предельная вспышка гнева всего человечества. Может ли оно сейчас проявить милосердие к О'Нейлу? Можем ли мы рассматривать явный факт его безумия как просто смягчающее обстоятельство? Я думаю, что не можем! Есть такие преступления, для которых сумасшествие не является оправданием! Есть такие преступления, само рассмотрение которых требует, чтобы Безумца признали виновным!

Доэни повернулся, чтобы увидеть О'Нейла. Почему этот человек так пристально смотрит на голову бедного Алекса? Безумец, казалось, никак не реагирует на ход процесса, только его плечи низко опущены, но взгляд прикован к голове, находящейся в сосуде.

— Священник говорит: не судите и не судимы будете. Известное выражение, слышанное каждым. Но чье суждение мы выносим здесь? Неужели мы допускаем, что Бог одобряет преступление О'Нейла?

Доэни посмотрел на отца Майкла и подумал: «Пусть он теперь вернется к своему оправданию безумия!»

Все еще глядя на священника, Финтан продолжал:

— Только сам дьявол радовался бы совершенному О'Нейлом злодеянию. И пожалуй, это седьмой день дьявола, когда он отдыхает и восхищается его работой. Я не могу сказать: «Пусть Бог судит этого человека, потому что мы, люди, не можем его судить».

Доэни вновь обратил свое внимание на присяжных, заметив, как они заскучали. Достаточно ли веских доводов он привел?

— Бог лучше знает. Это ли наше-суждение? — спросил Доэни. — Допустим ли мы, простые смертные, что не сможем оценить сделанное О'Нейлом? Неужели у нас нет наблюдательности и логического мышления?

Один из присяжных, человек с красным шрамом через всю щеку, подмигнул Доэни.

Тот отвернулся, внезапно почувствовав себя как-то причастным к преступлению. Когда он вновь заговорил, голос его стал тише и не таким уверенным. Кевин вынужден был приказать:

— Говори громче!

— Я говорю вам, — опять начал Доэни, — что решение должны вынести мы. Мы, выжившие после насилия. На нас лежит задача восстановления нашего доброго имени. В этой комнате не дьявол выступает против дьявола, а мы боремся со злом! Это война! Это принципы, которые мы должны признавать и применять!

Жестом, полным наигранного драматизма, Доэни указал на Джона.

— Что он может опровергнуть? Единственное и не очень убедительное объяснение, которое он себе позволил, то, что это не он, а другой человек, живущий внутри него. Но мы знаем правду, которой мы, находящиеся в комнате, должны придерживаться.

И снова Джон загремел наручниками, пытаясь освободиться. Голова в кувшине снова заговорила с ним! Голос, без сомнения, принадлежал О'Нейлу: «О чем говорят здесь эти идиоты? Я сделал то, что должен был сделать. Меня вынудили к этому. А почему они здесь держат тебя, Джон Гарреч О'Доннел? Наверное, потому что нет никого, кто был мне настолько близок… Потому что ты знаешь меня лучше всех!»

— Не хочет ли священник что-нибудь добавить к сказанному? — поинтересовался Кевин. — Я не вижу никого, кто бы вам в этом препятствовал.

Отец Майкл медленно поднялся, вперив злобный взгляд в Доэни, и сказал:

— Закон в целом и ирландский суд, в частности, претендуют на сохранение этических принципов в науке. Это правда! Мы должны следовать правде вне зависимости от обстоятельств. Правда, во что бы то ни стало, даже если небо упадет на землю.

Священник осмотрел суд присяжных.

— Все, что я хочу сказать, это то, что если вы следуете этому принципу, то должны будете отказаться от этого на свой страх и риск. Я был счастлив услышать слова «судьи» О'Доннела, что он не будет мешать защите. Когда бы мы не замалчивали линию расследования, которая могла бы привести к нежелательным открытиям, мы не оказывали бы плохую услугу правде. Мы избрали принцип открытого расследования и никакого законного оправдания не можем использовать против этого.

Отец Майкл спокойно оглядел всех присутствующих. Присяжные все еще казались равнодушными. Что ж, сейчас они должны, наконец, выйти из спячки! Никто не знал, что могло прийти в одурманенную голову Кевина О'Доннела. Доэни слушал внимательно, как будто пытаясь угадать, к чему он ведет. А Безумец смотрел с уважением, но лицо его было какое-то растерянное.

— Война? — задал себе вопрос отец Майкл. — Это принцип, который я умудрился проглядеть? Неужели есть действительно такое явление, как принцип войны? Если это так, то осмелимся ли мы ограничить этот принцип только нациями? Или политическими организациями типа «Провос» или «Финн Садал»? Если существует такой принцип, как предполагает господин Доэни, то он должен постоять сам за себя, или же его попросту нет. И это называется принципом? Человек сам по себе может выбрать принцип. Любой способен на это. Можем ли мы ругать его за этот выбор или отрицать его выбор, каким оружием сражаться?

Кевин поднял длинный корень кешеллского дерева, но сразу же осторожно опустил.

— Была ли чума оружием в войне? — снова спросил отец Майкл. — Осмелимся ли мы ругать ее в этом случае? А если бы он сражался с бомбой в руках? — Священник повернулся и пристально посмотрела на Херити, только что, наконец, осушившего свою бутылку виски. — Бомбой Джозефа Херити! — голос отца Майкла возвысился. — Можем ли мы здесь сидеть спокойно и судить, ведь именно его бомба убила жену и детей О'Нейла!

Присяжные оживились, переводя взгляд со священника на Херити. Лицо Кевина сохраняло выражение тайного ликования. Херити, казалось, ничего не слышал. Он уставился на свою пустую бутылку, стоявшую на столе перед ним.

Джон дико оглядывался по сторонам. Теперь ему были слышны слова, произнесенные священником, но с ужасающей громкостью повторенные и болезненно бьющие, как живые существа. Потом стал слышен голос головы в кувшине, скомандовавшей:

— А ну-ка, говори громко и отчетливо! Это Херити убил Мери и близнецов!

Джон не сводил глаз с Херити. Слова вылетали из него, произнесенные высоким фальцетом и в сильном возбуждении:

— Как ты находишь теперь свою войну, Джозеф Херити? — Он нервно засмеялся, загрохотал своими наручниками, и голова его закачалась безвольно, как будто бы она совсем не соединялась с шеей.

Отец Майкл посмотрел сначала на Джона, затем наискосок на одиноко стоящего Пирда.

— Это вменяемость, Андриан?

Пирд в смущении отвел глаза.

Кевин сильно ударил куском дерева по столу, чуть не разбив его.

— Довольно! Мы здесь не на суде! Вопрос вменяемости отложим на потом.

— Можно мне не говорить о вопросе войны, затронутом господином Доэни? — вкрадчивым тоном произнес отец Майкл. Он увидел, что некоторые из присяжных ухмыляются. Эти ухмылки исчезли, когда Кевин грозно посмотрел на сидящих.

Не услышав ответа Кевина, отец Майкл продолжал:

— Этот человек, О'Нейл, верный супруг перед Богом, потерял всю свою семью из-за тех людей, что хвастались своей войной, тем, что они действуют во имя людей. Война — так это называется в «Провос».

И снова Кевин с силой ударил куском дерева по столу.

— Я же сказал, хватит!

— О да, — священник улыбнулся Доэни, уставившемуся в пол. — Наконец, мы дошли до линии расследования, которую допустить нельзя. Вот та самая правда, лицом к лицу с которой вы запрещаете встречаться!

Кевин посмотрел на Херити, выразившего смутное беспокойство.

— Ты слышишь, что он говорит, Джозеф? Не хочешь ли ему ответить?

— Это гложет тебя, как червь, Джозеф, — произнес отец Майкл. — Ты не можешь сбросить с себя эту ношу.

Херити привстал и наклонился над столом.

— Мы будем еле… следовать любому без-з-зумию, пока в нем есть… в нем есть проклятие! Проклятие — это то… то, что мы любим. — Херити торжествующе посмотрел на отца Майкла. — Мы не говорим: смелость… Мы говорим… мы говорим: наглость! В этом… в этом есть дрянь, дерьмо, проклятие! — Он тихо засмеялся, потом, как будто протрезвев, повернулся к Кевину. — Ты что-то подмешал в мою бутылку, Кевин. Что ты положил туда, признавайся!

— Джозеф, ты пьян, — сказал, улыбаясь, Кевин.

— Не настолько пьян, чтобы потерять рассудок. — Херити тяжело опустился на стул. — М-мои ноги! Они н-не слушаются меня!

Внезапно его голова дернулась вправо. Рот открылся. Херити попытался вздохнуть, но потом затих.

Пирд молнией взлетел на платформу. Он приложил ладонь к шее Джозефа и округлил глаза.

— Он мертв!

— Я знал, что ему нельзя много пить, — хмыкнул Кевин. — Что ж, пусть себе лежит. Триумвират все еще в наличии.

Отец Майкл сделал попытку приблизиться к Херити.

— Стойте на месте! — закричал Кевин. Он вытащил револьвер из-под стола и поднял его над головой.

— Так вот в чем твоя справедливость! — воскликнул священник.

— Отправляйтесь-ка на место, отец, — негромко произнес Кевин, помахивая револьвером.

Отец Майкл колебался.

— Не спорьте с ним, — взмолился Доэни.

Священник повиновался, бессильно падая на свой стул. Мальчик прижался к нему в испуге.

Кевин положил револьвер на стол перед собой и посмотрел на Доэни.

— Спасибо, господин Доэни. Мы должны соблюдать порядок. Не поговорить ли нам теперь о преступном знании О'Нейла?

Доэни с трудом отвел взгляд от мертвой фигуры Херити и сделал жест Пирду, чтобы тот покинул платформу. Тот вернулся обратно к стеллажам.

— О'Нейл использовал преступное знание тонкостей медицины, — сказал Доэни, как будто повторяя заученную аксиому. — Преступное знание — это нечто, требующее подавления в самом зародыше. Когда это внедряется в нашу мирную жизнь, преступление налицо.

Отец Майкл открыл рот, намереваясь что-то сказать, но передумал, понимая, что сказанное Доэни всего лишь отзвук того, что приказал ему Кевин. Какой дьявольский договор заключили они между собой?

Кевин уставился на священника.

Отец Майкл встал, отодвинув от себя мальчика.

— Что это за преступное знание? Связанное с медициной, не так ли? Исключительная компетенция специалистов-медиков? Тогда почему они публикуют свои труды? Может быть, они думают, что только они сами понимают язык своих открытий?

— Каждый, кто использует преступное знание, — преступник! — прогремел Кевин.

— А О'Нейл, узнавший о новых явлениях, подтвердил свою вину? — вкрадчиво спросил отец Майкл.

Кевин, усмехаясь, кивнул.

«Этому человеку следовало бы знать больше, чтобы спорить с тем, кого обучали иезуиты», — подумал священник.

Он повернулся к присяжным и спросил:

— Что происходит, когда мы подавляем такие открытия? Подумайте о различных средствах подавления и о том, кому может быть разрешено их использовать. Вы тут же столкнетесь с интересным явлением. Те, кто подавляет или пересекает что-либо, должны знать этот предмет досконально. Цензоры должны это знать! Вы же фактически ничего не пресекли! Вы просто ограничили знание особой элитой. Я спрашиваю: по какому принципу подбирается эта элита?

Отец Майкл повернулся и хитро улыбнулся Кевину.

— Этот вопрос не имеет ответа, — продолжил он. — Неужели мы можем предположить, что О'Нейл сговорился с преступным знанием разрушить наш мир?

— Вот именно! — подхватил Кевин. — Он сговорился!

Отец Майкл посмотрел на Доэни, который отвернулся в сторону, наблюдая за Джоном. Тот полностью сосредоточил свое внимание на голове, плавающей в сосуде, настороженно вслушиваясь и кивая, как будто разговаривая с ней.

— Позвольте мне напомнить латынь, забытую вами, — продолжал священник.

— Слово «сговор» иначе звучит как «конспирация». Ах, эта замечательная латынь, по ее законам «конспирироваться» означает «дышать вместе, вместе существовать». А здесь никакого сосуществования не было! Он сделал это сам, в одиночестве!

Отец Майкл резко повернулся на каблуках и встал лицом к присяжным, давая им время переварить сказанное.

Почти неслышно священник повторил свои последние слова еще раз:

— В одиночестве. — И громче: — Можете ли вы упустить благоговейную значимость этого исключительного факта?

Присяжные теперь неотрывно смотрели на отца Майкла, и на их лицах не осталось и тени скуки.

Следующую фразу священник почти пропел:

— Он сделал это в одиночестве! Как мы будем вести свои дела в свете такого знания? Как мы будем теперь судить о своем собственном поведении? Где тот безвинный, готовый бросить первый камень?

— Это бесполезно! — крикнул Кевин и стукнул по столу револьвером. — Господин Доэни, может быть, вы уладите эти вопросы?

Джон посмотрел на револьвер, сознавая, что ошибаться сейчас нельзя.

Придав печаль своему голосу, Финтан произнес:

— Мы идентифицировали виновника наших несчастий. Мы не нуждаемся ни в его признании, ни в отрицании вины. Это О'Нейл. — Доэни указал на него пальцем, потом опустил руку. — Он сделал всех предыдущих убийц просто дилетантами-любителями. Войны кажутся лишь небольшим огорчением в свете такого деяния. Вам, отец, не кажется интересным, что я, ссылаясь на чуму, употребляю слово «война»? Вы же не говорите, что каждый ирландский солдат, делающий выстрел в припадке гнева, виновен?

С шокирующим видом Джон захихикал и предостерегающе погрозил пальцем голове в кувшине.

Доэни пересек комнату и встал перед присяжными, всем своим существом ощущая, что отец Майкл находится выше его. Почему Кевин сделал именно так, поместив священника на более высокий уровень?

— О'Нейл смеется, — сказал Финтан. — Он не подавлен. Он не раскаивается. Он ведет себя просто вызывающе. — Доэни повернулся и пристально посмотрел на Джона. — Полюбуйтесь-ка на него.

Взгляд Джона был прикован к голове в кувшине. Она говорила ему: «Как тебе нравится защита господина Доэни?» После этого голова издала зловещий стон, отозвавшийся эхом в голове Джона. Не в силах терпеть, он закрыл уши ладонями.

— Видите, он не хочет даже слушать, — продолжал Доэни. Он опять повернулся в сторону присяжных, как ему показалось, с выражением искренности. Это была роль не очень приятная, но необходимая. — Священник говорит, что О'Нейла спровоцировали. Я с этим согласен. Вы этому не удивляетесь? Закон утверждает, что его спровоцировали. Но как он выбирал мишени для своей чумы? Священник говорит, что мы объявили О'Нейлу войну. Я что-то не припомню такого заявления, но все равно. Пожалуй, войну не нужно провозглашать. Хотя священник просит у нас ясности ума. Что он имеет в виду? Может быть, мы должны быть отстраненными, равнодушными или даже отчужденными от нашего несчастья? И мы должны заранее обеспечить защиту по вопросу сентиментальной причины?

Присяжные довольно захихикали.

Доэни после этих слов задумался о пунктах, которые он вместе с Херити и О'Доннелом обсуждал перед тем, как собраться здесь. Все ли он упомянул? Безумие… причина… оправданная провокация. Доэни решил, что сказал достаточно. Оставался только разговор с мальчиком. Нужно было дойти до конца. Он подошел опять к своему месту около Джона, бегло взглянув на тело Херити. Почему никто не задает вопросов о смерти Джозефа? Каждого, наверное, приводят в ужас О'Доннел и его убийцы. Должно быть, это был яд. Херити был не из тех, кто плохо переносит выпивку.

Взгляд Доэни задержался на Джоне. Безумец неподвижно смотрел на голову в кувшине. Что он нашел интересного в голове бедного Алекса? Это была еще одна смерть в комнате, наполненной смертью.

Голова продолжала говорить с Джоном: «Почему они задают вопросы? Все ответы уже известны».

— Но я только пытался приглушить стоны О'Нейла, — прошептал Джон.

— Вы слышали это? — Отец Майкл поднялся со стула. — Он пытался уменьшить агонию О'Нейла!

В комнате наступила гробовая тишина.

Отец Майкл вздохнул, повернулся и посмотрел на присяжных. Разве был какой-то смысл разговаривать с этими мертвецами? Он подумал, что с таким же успехом мог обращаться к голове Алекса в этом ужасном кувшине. Впрочем, нужно попытаться.

— Перед нами образец, — начал священник, — ясный образец, тесно переплетающийся с другими образцами — с битвой при Бойне, уголовным кодексом, тяжелой пятой Цезаря на Британии, и даже с тем фактом, что ветер не дул в тот момент, когда римские галеры встретились с кельтским флотом.

«Это ирландцы, — подумал отец Майкл. — Они должны хорошо знать историю кельтов».

— Вы уже закончили свое выступление? — спросил Кевин.

— Если вам так угодно это назвать, — ответил священник. Он задумчиво потер нос, оглядывая шестерых присяжных. — Я говорю об образцах, имевших место от Сталинграда до Антиоха и гораздо дальше, потому что их не всегда можно найти в больших битвах, но они зачастую присутствуют в конфликтах мелких. Если мы будем это игнорировать, то в конечном итоге погубим этот мир своим невежеством. Признаем это — и наши ценности изменятся. Мы будем тогда знать, что необходимо сохранить.

Отец Майкл на мгновение умолк и посмотрел на мальчика, уставившегося на него с удивлением. Понял ли этот паренек хоть что-нибудь? Был ли это единственный ум в комнате, кому стояли адресовать свою речь?

Доэни почувствовал, что глубоко тронут словами священника. О Боже! Этот человек был настоящим оратором со старыми ирландскими традициями. Присяжные явно были потрясены его словами. А ведь все было так тщательно спланировано… Подойти к мальчику в конце и прямо спросить: сможешь своими руками убить О'Нейла? В этом была справедливость. Что этот мальчик когда-то сделал О'Нейлу? Кевин говорил, что он согласился, так сказать, частным образом. Он бы поставил ловушку, не переставая изрыгать проклятия. Он бы зажег спичку, спустил курок… все, что угодно.

Дверь позади Доэни с внезапным грохотом распахнулась. Человек в униформе из охраны Кевина вбежал в комнату и подскочил к столу.

— Сэр! Прошел слух, что мы скрываем О'Нейла! Мы должны закрыть ворота! Тысячи людей, десятки тысяч, собрались вокруг! Они требуют О'Нейла! Вы только послушайте…

Всем стали слышны зловещие звуки, раздающиеся снаружи крепости, похожие на монотонное песнопение:

— О'Нейл! О'Нейл! О'Нейл!

Вдруг, неожиданно для всех, Безумец разразился хохотом и произнес:

— Почему вы не хотите отдать им О'Нейла?

Глава 60

Отчаяние рождает насилие, а бритты были мастерами в создании отчаяния среди ирландцев. В Англии существует широко распространенное убеждение, что ирландцы, подобно женщинам и неграм, по сути являются детьми, неспособными управлять собой. Но ни один народ не может быть истинно свободным, пока не избавится от присущих ему предрассудков. Англичане и их сателлит Ольстер были рабами своих ирландских предрассудков.

Финтан Доэни

— Они были заражены? — поинтересовался Викомб-Финч.

— Слишком рано говорить об этом, — ответил Бекетт.

Была уже почти полночь, и оба мужчины разговаривали довольно громко, чтобы перекричать шум большого строительства в складе, куда была привезена барокамера с Броудерами. Назойливое «тум-тум-тум» воздушного компрессора создавало фоновый шум, раздражающе внедряющийся в другие звуки.

Камеру опустили на деревянную опору вблизи центра склада, и все пространство вокруг нее было очищено. Штабеля консервированных продуктов и стеллажи с другими товарами были сложены у стен. Толпа плотников и прочих добровольцев трудилась около камеры, создавая нечто вроде комнаты из фанеры и пластика — нечто вроде ангара.

Викомб-Финч и Бекетт с расстояния примерно шести метров наблюдали за этой кипучей деятельностью, но все еще могли чувствовать в воздухе запах рвотной массы, выходящей из камеры. Он был невыносим еще и потому, что смешивался с «ароматом» аварийной сварки, сделанной несколько часов назад на месте высадки на побережье.

— Вы уверены, что кислоты способны стерилизовать большую камеру? — спросил Викомб-Финч.

— Проблема в сильных испарениях, — ответил Бекетт. — Мы должны как-то очистить воздух, прежде чем пустить их туда.

Викомб-Финч наклонился, чтобы посмотреть на новый сварной шов под камерой, затем выпрямился.

— Там внутри, должно быть, адское удушье, — сказал он. — Ты им говорил, как мы близко подошли к тому, чтобы создать лекарство?

— Я сказал, что мы работаем, прилагая все усилия, чтобы приготовить его для матери и малышки. — Бекетт покачал головой. — Но ты понимаешь, Ви, если они заражены… нам хотя бы спасти девочку, а мать…

— Насколько ты уверен, что сыворотка будет эффективна?

— На все сто процентов!

— А вдруг она не сработает?

— Работает же в тест-пробирке. — Бекетт пожал плечами.

— Ну-ну. Если стекольные работы не будут выполнены снаружи, то это заставит Стоуни взбеситься.

— Чертов Стоуни!

— Эх, вы, американцы! Вы становитесь таким грубыми, стоит только на вас оказать давление. Я думаю, что именно поэтому среди вас так мало хороших администраторов.

Бекетт прикусил язык, чтобы не начать скандала. Вдруг он быстро отошел от директора, увертываясь от двух рабочих с листом фанеры, и приблизился к торцевому иллюминатору камеры. Внутри было темно, все лампы выключены. «Может, они просто спят?» — подумал Бекетт. Он не мог себе представить, как можно было спать при таком шуме.

Из наспех сделанного динамика над иллюминатором раздался треск, и послышался требовательный голос Стивена Броудера:

— Сколько еще мы должны будем это терпеть? Ребенку срочно нужен кислород!

— Мы сейчас наполняем небольшой резервуар, — сказал Бекетт. — Мы должны найти что-нибудь, способное пройти через загрузочный шлюз.

— Сколько времени это займет?

— Еще максимум час, — ответил Бекетт. Наконец он увидел лицо Стивена вблизи от иллюминатора — его бледные очертания терялись в сумраке камеры.

— Они строят его из дерева? — спросил Броудер. — Как вы сможете стерилизовать…

— У нас есть специально приготовленные кислоты.

— Они помогут?

— Послушайте, Броудер! Мы идентифицировали патогенный микроорганизм, и нам удалось убить его вне человеческого тела.

— А сколько понадобится времени для создания сыворотки?

— По крайней мере тридцать шесть часов.

Бекетт услышал голос Кети, настойчиво требовавший ответа:

— Стивен! Что они говорят?

— Они делают сыворотку, любовь моя, — ответил Броудер.

— Успеют ли они вовремя? — спросила Кети.

— Но нет уверенности в том, что мы заразились, дорогая. Они очень быстро все завалили, и к нам не успели проникнуть никакие микробы.

«Но они распространяются в воздухе, которым мы дышим», — подумал Бекетт, а вслух сказал:

— Мы работаем настолько быстро, насколько это вообще возможно.

— Я и моя женаочень благодарны вам, — отозвался Стивен.

Викомб-Финч тронул Бекетта за плечо, чем немало его напугал, так как шум строительства заглушал легкие шаги.

— Извини, — сказал Викомб-Финч. — Мне только что сказали, что Стонар на телефоне. Он настаивает на разговоре с тобой.

Бекетт посмотрел на открытую дверь склада, где почти все пространство было заполнено служащими Хаддерсфилда, глазеющими на них.

— Они надеются хоть краем глаза увидеть женщину, — пояснил Викомб-Финч, проследив за взглядом Бекетта. — Шайлз специально выставил охрану, чтобы поддерживать порядок.

— Да-да. — Бекетт направился к двери, но был остановлен директором, который негромко произнес:

— Билл, ты поосторожнее со Стонаром. Это опасный человек.

— Хорошо, я это учту. — Бекетт кивнул в сторону собравшихся людей. — Мы должны им разрешить посмотреть на нее когда-нибудь. Сделать график или что-то в этом роде.

— Шайлз все держит под контролем.

— Лучше бы всех этих зевак проверить. Вдруг кто-то из них припас молоток, чтобы разбить иллюминатор.

— Неужели ты думаешь… — Викомб-Финч презрительно фыркнул. — Это же Англия! Мы оповестили о том, чтобы весь персонал, не имеющий отношения к делу, оставался в стороне. В конце концов, они могут видеть только большое деревянное помещение и металлический цилиндр.

— По какому телефону я могу поговорить со Стонаром? — спросил Бекетт.

— Контора безопасности в административном здании прямо через дорогу, наверное, ближе всего. Когда войдешь, повернешь направо.

Бекетт быстрым шагом пошел к двери, где был встречен гулом встревоженных голосов, спрашивающих:

— У них там в самом деле есть женщина?

— Она там вместе со своим мужем и дочерью, — сказал Бекетт. — Но вы все должны пока держаться от них подальше.

— О Боже, да человек ты или нет? — воскликнул кто-то из толпы. — Ты знаешь, как мы долго не видели женщин?

— Но вы никак не сможете увидеть ее прямо сейчас, — твердо произнес Бекетт, протискиваясь прочь. Он быстро прошел через дворик, оставив толпу позади, но все же успел услышать негромкое проклятие:

— Чертов янки!

Путь Бекетта был освещен сильной иллюминацией, делавшей заведение Хаддерсфилда похожим на фабричный комплекс, особенно ночью. Огромное количество людей сновало взад и вперед, а самые любопытные норовили пролезть на склад и поглазеть на камеру.

Контора службы безопасности тоже была ярко освещена. За единственным в комнате небольшим столом сидел охранник, внимание которого было сосредоточено на мониторах над головой. По просьбе Бекетта он пододвинул ему телефон через стол, но взгляд его при этом не отрывался от мониторов. Оператор немедленно соединил Бекетта со Стонаром.

— Где это тебя носит? — сердито поинтересовался Стонар. — Что там у вас, конец света?

Стонар по телефону был ничуть не привлекательнее, чем живьем, подумал Бекетт, а в трубку сказал:

— Я был на складе, куда привезли барокамеру с этой ирландской парой.

— Это правда, что женщина родила ребенка во время переезда?

— Да, девочку. Преждевременные роды, весьма критическое положение.

— Два подопытных кролика для твоей сыворотки.

— Это большая истина, чем вы предполагаете. Они могли быть заражены.

— Что ж… я думаю, что очень мало женщин найдется, когда мы объявим о нашей сыворотке.

— Вы ничего не будете объявлять, пока сыворотка не будет испытана!

— Конечно, старик! Конечно. — Голос Стонара стал почти слащавым. — Ты совершенно уверен в успехе, не правда ли?

— У нас все сошлось. Та последняя информация от ирландцев как раз и завершила картину. Это пятизначные ряды в коде «курьера», черт побери!

— Должно быть, они получили это прямо от О'Нейла. Сами ирландцы до этого никогда бы не додумались.

— Это правда, что они схватили О'Нейла?

— Не сомневайся, старина. Это дерьмо все-таки попало в наши сети. Наши информаторы говорят, что Ирландия стоит на пороге гражданской войны. Несколько десятков людей спрятались у себя в исследовательских лабораториях и надеются, что это защитит их от прямой атаки. Другая группа захватила северо-восточное побережье и несколько городов в центре страны. Типичная ирландская неразбериха!

Бекетт посмотрел сзади на мощную шею охранника, удивляясь стонаровской манере разговора. Голос его звучал, как журчание ручейка, и его даже можно было назвать дружелюбным.

— Где они держат О'Нейла? — спросил Бекетт.

— В исследовательских лабораториях Киллалу, как нам доложили. Скажи-ка Билл, можешь ли ты обрисовать мне картину в деталях? У меня завтра будет встреча с премьер-министром и королем. Немножко технического жаргона или чего-то подобного. — Стонар смущенно захихикал. — Все очень взволнованы. Что же там вы все-таки сделали, а?

Бекетт кивнул своим мыслям. Картина прояснилась. В самом деле, это очень опасный человек. Он хочет получить нечто, чтобы произвести впечатление на свое начальство!

— Наш подход заключается в том, чтобы предоставить болезнь для болезни, — начал Бекетт. — Вы знаете, что двадцать различных аминокислот составляют последовательность генетического кода. Чума эту последовательность нарушает. Она вставляет в цепочку новое послание для контроля биохимической активности клеток. Кодирование клеток для выполнения новых функций осуществляется чумой — конкретные сообщения конкретным типам клеток. Улавливаете смысл?

— Все это записывается, старина, и будет для меня отпечатано. Продолжай, пожалуйста.

— Используем аналогию с винтовой лестницей, — продолжил Бекетт. — Это генетическая болезнь, атакующая спираль лестницы ДНК в самых слабых местах.

— Совершенно верно. — Стонар старался говорить бодрым, но суховатым тоном.

— Когда новое сообщение вводится в вирус-передатчик, вместо квадратичной формы оно переносится в рядах по пять…

— Именно такая информация поступила от О'Нейла.

— Совершенно верно. — Бекетт ради шутки попытался подделаться под голос Стонара, но тот явно ничего не заметил. — Мы знали, что О'Нейл должен был использовать вирус как «курьер» в область, выбранную для поражения, — сказал он. — Вот почему мы сначала пошли по ложному пути. Слишком велико было сходство с гранулоцитарной лейкемией.

— А как мне все это объяснить, старина, если они спросят?

— Это означает изменение нормального генетического кодирования. Структура ДНК определенно меняется.

— Хорошо. А почему эта болезнь не поражает мужчин?

— У них нет такой биохимической ниши, где патогенный микроорганизм чумы мог бы заблокироваться и сделать свою грязную работу. Он разрушается защитным механизмом, регулирующим скорость роста клеток.

Бекетт улыбнулся сам себе, понимая, что упомянул сейчас много важной информации, наталкивающей знающего человека на определенные мысли: конец митотическим болезням, не будет больше раковых заболеваний. Теперь можно контролировать даже накопление энергии в РНК. И еще много чего можно достичь.

— Великолепно! — восхитился Стонар. — Вы проделали массу работы, используя старый компьютер, не правда ли?

«О да, — подумал Бекетт. — Пришлось привнести в науку совершенно новое великое открытие!» Вслух он сказал:

— У нас было две вещи, которые очень пригодились — превосходная новая поисковая программа, созданная молодым американцем, плюс технология усиления изображений, предоставленная нам НАСА для улучшения качества картинок, получаемых из космоса. Мы получили возможность видеть явления в пределах генетической структуры, никогда не виданные раньше.

— О'Нейл, должно быть, видел их, — заметил Стонар.

— Пожалуй, — согласился Бекетт.

— Эта программа поиска, ее привез случайно не Рокерман?

— Именно он.

— Это я привез его с собой, слышал об этом? Король требует его к себе. Немного поболтаем, обсудим новое мировое устройство.

— Что ж, конечно. — Бекетт до боли сжал пальцы в кулак.

— Рокерман представляет вашего президента, и король будет там, и премьер-министр — очень высокий уровень!

«А ты думаешь, что сможешь оказаться прямо в центре!» — подумал Бекетт.

— Кстати, между прочим, — произнес Стонар, — тебе, должно быть, интересно узнать, что Кангша сделала осторожное заявление о лекарстве.

— Китайцы?

— Они не дают никаких подробностей, но сигнал был очень четким, старина. Они использовали слово «лекарство». — Стонар прокашлялся. — Японцы и Советы все еще помалкивают о своих достижениях, но Джайпур заявил, что готов принять предложения в течение месяца на химическую обработку чумы, показавшую отличные результаты. Так и заявили.

— Это очень интересно, особенно относительно китайцев.

— Передай это все Ви, хорошо, старина?

— Конечно. Рокерману тоже мой сердечный привет.

— Обязательно. Мы, кстати, очень хорошо ладим. Но я должен сказать, что он никогда не сможет произнести «совершенно верно» так, как это делаешь ты.

Связь прервалась с характерным щелчком.

Перед тем, как Бекетт повесил трубку, к линии подключился Шайлз.

— Подожди на месте, Билл. Я скоро буду.

Бекетт положил трубку на рычаг в недоумении. Оказывается, Шайлз слышал разговор! Что это могло значить? Наверное, ничего серьезного в этом нет. Каждый догадывался, что все телефонные разговоры прослушиваются, но чтобы сам Шайлз!

Человек в белом халате широко распахнул дверь конторы службы безопасности и, словно не замечая Бекетта, обратился к охраннику, наблюдающему за мониторами.

— Эй, Арли! Там у них женщина в сооружении типа изоляционной камеры на складе!

— Я знаю, — ответил тот, не отрывая пристального взгляда от мониторов над своей головой.

Дверь с грохотом закрылась за ушедшим информатором. Они услышали шаги, быстро удаляющиеся по коридору.

Бекетт посмотрел на экраны и понял, что крайний правый из них крупным планом показывает барокамеру Броудеров. Можно было даже различить какие-то неясные движения сквозь стекло иллюминатора.

Наконец пришел Шайлз. Его всегда опрятная униформа сейчас находилась в некотором беспорядке. Он сразу же оценил ситуацию в комнате и сказал:

— Ты можешь идти, Арли. Переходи на верхние мониторы.

Охранник, выходя, бросил последний тоскливый взгляд на правый крайний экран.

Когда дверь закрылась, Шайлз произнес:

— Мы были не правы в том, что не допустили Ви с самого начала. Он был в моем офисе этим вечером и осторожно намекнул на «некоторые важные выводы» из вашего знаменательного прорыва. «Дайте нам возможность, и мы проделаем массу интересных вещей», — сказал он.

— Кто-то что-то пронюхал, — вздохнул Бекетт.

— Мы обвиним в этом твоего друга лягушатника, — сказал Шайлз.

Бекетт уставился на него, внезапно осознав сказанное. Врожденным качеством англичан было не доверять никому вне своих берегов. И недоверие это включало Билла Бекетта, Данзаса и Лепикова, так же, как и Хаппа. Как, черт побери, они собирались возрождать к жизни этот мир посреди такой кучи дерьма?

— Если за ним есть какая-то вина, то я приму ее на себя, — произнес Бекетт.

— Очень-очень мило с твоей стороны, — процедил Шайлз. — Но имеешь ли ты реальное представление о тех силах, которые мы сдерживаем? Вина или просто ответственность представляют большую опасность.

Бекетт посмотрел на Шайлза уже с некоторой осторожностью. Он внезапно подумал о том, какой зловещий вулканический потенциал готов излиться на него, хотя пока и сдерживается, в основном, слабой надеждой на то, что лекарство от чумы все-таки когда-нибудь изготовят. Какова была последняя цифра соотношения между полами? Восемь тысяч мужчин на каждую выжившую женщину. И эта цифра будет расти с угрожающей быстротой, день ото дня…

— Я не хочу, чтобы Ви бросил тебя на растерзание львам, — сказал Шайлз.

«Как может Викомб-Финч вообще бросить кого-то куда-то?» — подумал Бекетт. Что здесь происходило?

— Я думал, что мы заключили соглашение, генерал, — произнес он вслух.

— О да, конечно, старина! Конечно, мы его заключили. Однако намечаются большие трудности. Кто получает сыворотку, а кто не получает? Кто получает женщин, а кто… и так далее, и тому подобное. — Генерал осекся, услышав, как медленно открывается дверь позади него.

Заглянул Викомб-Финч.

— А, вот ты где, Билл. И генерал здесь! — Директор вошел в комнату и закрыл за собой дверь. — Я так и думал, что найду вас вместе.

— В чем дело, Ви? — спросил Шайлз.

— Впрочем, это довольно щекотливый вопрос, — Викомб-Финч бросил быстрый взгляд на мониторы, а потом посмотрел на Бекетта. — Но раз уж я начал…

— Продолжай, пожалуйста, — поторопил его Шайлз.

Директор глубоко вздохнул.

— Видите ли, я слушал ваш разговор, — сказал он. — И это не в первый раз. Это всегда было моей плохой привычкой. Любопытство, иначе не назовешь.

Шайлз мельком глянул на Бекетта с выражением «Я тебе говорил!»

— Стоуни и я одинаково смотрим на эти явления, — продолжал Викомб-Финч.

— Он доставит сюда короля и премьер-министра, чтобы ввести в курс дела, сегодня вечером. Похоже на то.

Шайлз потер шею, сосредоточив свое внимание на Викомб-Финче, и из-под его воротника по лицу медленно начала разливаться краска.

— Стоуни временами бывает очень тупым, — сказал Викомб-Финч. — Однако нельзя отрицать того, что у него политический склад ума. Я знаю это еще с тех времен, когда мы вместе учились в школе. Но вы же понимаете, что мы уже не дети.

— Так что же вы все-таки изобрели? — примирительным тоном поинтересовался Бекетт.

— Это было довольно давно. Я с Фином Доэни придумал нечто вроде средства аварийной связи. Вам, наверное, известно, что радио — мое хобби. У меня было довольно интересное американское изделие, называемое «СВ». Мне пришлось слегка, как бы это точнее выразиться, модифицировать его. Сделать более мощным. Антенна на чердаке, нечто подобное. Карантинщики разнюхали о нас довольно рано, но они, казалось, ничего не замечали, пока мы разговаривали открыто. Я много раз пытался добраться до старого Фина, но в ответ не получил ни звука. Боюсь, что дела там плохи. Но теперь у карантинщиков есть ваша формула сыворотки и замечательная старая биохимическая схема — все. Стоуни считает, что они передадут эти материалы в Америку и остальным.

— Черт побери! — воскликнул Шайлз.

— Я не хочу никакого насилия, вы понимаете? — продолжал Викомб-Финч. — Мы владеем чрезвычайно привлекательной штукой и должны поделиться. Улавливаете суть? Я не хочу, чтобы сюда приходили люди с пистолетами и автоматами, надеясь на добычу.

Бекетт начал смеяться, и голова его нервно затряслась.

— Ох! Я сообщу об этом Джо, подождите!

— Хотелось бы верить, что Лепиков ему уже все рассказал, — заметил Викомб-Финч. — Забавный парень этот русский. Он когда-то рассказал мне русскую пословицу:

«Кто затевает заговор, тот лишь садит зернышко». Неплохо, правда?

— Никогда не знаешь, что вырастет из зерна, пока не пробьется росток из-под земли, — глубокомысленно произнес Бекетт. Он посмотрел на Шайлза. Лицо у Генерала стало почти малиновым.

— Правительство не может допустить, чтобы разработки контролировала лишь небольшая группа, — заявил Викомб-Финч.

Наконец у Шайлза прорезался голос.

— Я клянусь вам, сэр, что моей задачей было только формирование системы распределения, чтобы обеспечить равномерную раздачу.

— Конечно, я вам верю, старина! — воскликнул Викомб-Финч.

— Всем хватит, — буркнул Бекетт. Он опять посмотрел на Шайлза. К генералу начало возвращаться хладнокровие. — А вы все еще будете командовать порядочным куском вооруженных сил, как я понимаю, генерал?

— Я должен выполнять приказы правительства, — ответил Шайлз. — Это то, что я пытался объяснить вам раньше.

Глава 61

Ирландцы всегда мне кажутся сворой гончих собак, преследующих благородного оленя.

Гете

Приход толпы произвел странное превращение с Кевином О'Доннелом. Доэни лишь мельком видел, как он и остальные участники «процесса» уходили под охраной в специальные помещения под крепостной башней. Сначала Кевин обратился к суду присяжных и приказал им найти оружие. Теперь они уже были не присяжными, а «солдатами Армагеддона!» Отстраненное мечтательное выражение не сходило с лица Кевина. Он сделал широкий жест своей правой рукой и торжественно поднял кувшин с головой Алекса Колемана, говоря при этом:

— Посмотри, Алекс! Настал час, для которого я был рожден!

Он равнодушно прошел мимо тела Херити, но все-таки задел его и опрокинул стул, когда выходил из комнаты. Кевин шагал гордо выпрямившись и напомнил Доэни ВСЕМОГУЩЕГО БОГА.

Когда его отряд стремительно пересекал дворик, Доэни заметил, что ворота были закрыты, заслоняя вид на озеро. Крики толпы гремели во внутреннем дворике крепости, хотя это больше напоминало ужасный вой стаи зверей-самцов, требующих законной добычи.

— Лекарство! Дайте нам лекарство! — раздавались вопли.

Почему они думают, что лекарство уже готово? Кто им сказал об этом?

Охранники вытолкнули Доэни во двор замка вслед за Джоном, священником и мальчиком, но он все-таки успел увидеть еще раз, как Кевин прохаживается по парапету старой крепости. Он не смог удержаться от соблазна взглянуть на толпу, беснующуюся, словно штормовое море. Весь его вид говорил о том, что он считает этих людей сборищем изголодавшихся животных, пришедших за пищей — пищей богов, манной небесной, находящейся во владении его, Кевина О'Доннела.

— Дайте нам лекарство! Дайте нам О'Нейла!

Доэни и его компаньоны были все вместе доставлены к двери главной подземной темницы. Стражники втолкнули их туда, не заботясь о том, чтобы запереть каждого в отдельной камере, и захлопнули дверь. Спотыкаясь, они пошли по длинной лестнице в сторону звуков толпы, продолжающей выкрикивать:

— О'Нейл! О'Нейл!

Пленники остановились в комнате с кучей хлама, куда их привела лестница. Отец Майкл снял паутину со своего лица, Джон повернулся к своей камере и вошел в нее. Мальчик вскарабкался на поломанный диван, пытаясь выглянуть в зарешеченное окошко высоко в стене. Здесь отчетливо был слышен рев толпы. Наконец появился Джон, в одежде, которую с него прежде сняли охранники. Вся она была влажная и покрыта пятнами слизи, которые он пытался вытереть лабораторным халатом.

— Почему они сняли с меня одежду? — спросил Джон каким-то отчужденным голосом. — Это потому, что у священника был нож?

— Все в порядке, Джон, — сказал отец Майкл, положив руку на плечо Джона. Голос его дрожал.

Мальчик, как альпинист, взбирался на груду бревен, все еще не оставляя надежды добраться до окошка.

— Перестань, парень, — буркнул Доэни. — Ты упадешь и поранишься.

Жуткий вой послышался из толпы. Потом раздалась короткая пулеметная очередь. Наступила тишина. Прекратилось даже монотонное скандирование имени О'Нейла.

— Как вы думаете, что они там делают? — поинтересовался священник.

— Точат свои косы, вилы и садовые ножницы. Очень похоже, — ответил Доэни. — Готовятся к жакерии.

Последние слова отца Майкла потонули в другом взрыве людского ропота, потрясшего комнату.

Джон, казалось, ничего не слышал. Он уставился на мальчика, ползущего вверх по бревнам, вспоминая, как тот шагал вместе с ними по полям во время утомительного путешествия. Была какая-то дикая энергия в движениях мальчика, какое-то напряжение и неистребимое желание достичь цели.

— Отец Майкл! — позвал мальчик, и голос его, низкий и напряженный, эхом отозвался в комнате. — Здесь есть туннель!

— Туннель? — Священник начал карабкаться наверх за ним, следя за его движениями и отбрасывая в стороны старые ящики и хлам. Вдруг отец Майкл поднял голову и сказал Доэни:

— Я чувствую свежий воздух! Это выход наружу! — Он отшвырнул в сторону еще несколько ящиков, и внизу открылась ниша. — Позовите Джона!

— Пойдем, Джон, — Доэни взял его за руку.

— Я не могу, — проговорил Джон. — О'Нейл не хочет идти. — Он обвел диким непонимающим взглядом темную комнату. — Почему они пришли? Я не…

Следующие слова Джона тоже были заглушены всплеском рева толпы, после чего последовал орудийный залп. Теперь звуки огромного людского сборища походили на ритмические попытки штурма, без всяких слов, просто хриплый и нечленораздельный ропот — ворчание гигантского животного, наполняющее Доэни ужасом. Отец Майкл метнулся к Джону, спотыкаясь о старые вещи, и схватил его за правую руку.

— Я думаю, мы должны попытаться вывести его, — сказал Доэни.

— Пойдем с нами, Джон, — умолял священник. — Мы попробуем спасти тебя. Не так ли, Фин?

— Конечно, да.

— А О'Нейла вы тоже возьмете с собой? — спросил Джон.

— Без сомнения! — ответил отец Майкл.

— Но где же он? — Джон озирался по сторонам. — Он был в кувшине на столе. Я не вижу его здесь.

— Он… он уже ушел, — сказал Доэни.

— О да, понимаю.

Джон послушно дал себя провести через свалку вещей и мебели, вокруг кучи досок. Мальчик ожидал их в аркообразном проходе, выложенном заплесневевшими камнями. Пол под ногами пленников был скользким от слизи. Под вывороченными камнями расплылись лужицы воды. Через трещины просачивался запах канализации.

Доэни прислушался к шуму толпы, доносившемуся снаружи. Топот множества ног тупыми ударами отдавался в камнях. Пулеметные очереди сменились теперь одиночными выстрелами. Отец Майкл толкнул Джона вниз, в узкую пещеру. Мальчик шел впереди. Вдали маячил слабый свет, но в туннеле было темно, и стоял зловонный запах. Наконец, путники увидели пятна дневного света вдалеке, обрамленные ветками деревьев и частично скрытые железной решеткой. Отец, Майкл дал знак остальным остановиться у решетки и прислушался. Позади них шум толпы стих, и орудийная пальба тоже утихла. Доэни понял, что они остановились в маленькой каменной хижине, заставленной со всех сторон ржавым садовым инвентарем — мотыгами, граблями, лопатами, совками, культиваторами.

Ряды глиняных горшков маячили на прогнивших полках. Их обломки покрывали землю, вместе с мертвыми насекомыми, кусками ржавых консервных банок, мотками проволоки. Проблески дневного света были видны через расщелины в камне и дверной проем, наполовину скрытый воротами из ржавого железа и густо растущим кустарником.

Джон закрыл глаза и обнял себя за плечи, как будто ему было холодно. Дыхание его стало прерывистым, а пальцы самопроизвольно сгибались и разгибались.

Мальчик пробрался через кустарник наружу. Было слышно, как он ходит вокруг хижины.

Доэни дотронулся до руки Джона. От неожиданности тот резко поднял голову, широко открыл глаза и непонимающе посмотрел на него.

Отец Майкл помахал Доэни рукой, чтобы тот оставался на месте, а сам направился за мальчиком. Через минуту он вернулся и сказал:

— Эта хижина расположена около старого стеклянного здания. Заросшая тропинка около него, кажется, ведет к дороге. Мальчик пошел вперед на разведку. — Священник кивнул в сторону Джона. — Он что-нибудь говорит?

— Это интересный случай, — вместо ответа произнес Доэни, завороженно наблюдая за Джоном. — Контролируемое смещение тождественности, я думаю. Он знает, что в нем присутствует другая личность, и может даже поговорить с ней, но я сомневаюсь, сможет ли он преодолеть расщепление личности.

— Что же нам с ним делать? — содрогнулся отец Майкл.

Когда священник произнес эти слова, Джон припал к грязному полу и спрятал свое лицо в коленях, пятясь, словно загнанное животное в свое логово.

«Если он превратится в О'Нейла, то это, без сомнения, его убьет», — подумал Доэни.

— Куда же девался мальчик? — Внезапная холодящая душу мысль мелькнула в сознании Доэни: Кевин сказал, что мальчик был готов устроить смертельную ловушку для О'Нейла. Может быть, он решил сообщить об их укрытии Кевину или толпе?

Легкий шум в дверном проеме отвлек его внимание от Джона. Мальчик проскользнул в хижину. Он казался подавленным в большей степени, чем обычно. Мальчик дал знак остальным следовать за ним и опять вышел наружу. Кусты зашелестели от его шагов.

— Какой славный парнишка, — задумчиво проговорил отец Майкл. — Его душой руководит святое писание.

«Как бы мне хотелось в это верить», — подумал Доэни.

— Нам нужно идти, Джон, — сказал он и помог тому подняться на ноги.

Отец Майкл вышел вперед, выводя Джона из хижины на свежий воздух. Доэни замыкал процессию. Они увидели заброшенный парк из растущих повсюду вечнозеленых деревьев. Меж их стволами виднелись проблески залива. Узкая выложенная камнями дорожка, скрытая кустами, уводила в сторону от залива. Мальчика нигде не было видно.

Одинокая цепочка людей, с отцом Майклом впереди, а Доэни сзади, начала свой путь по тропинке из каменных плит. Кустарники замедляли движение, ветки хлестали по лицу. Отец Майкл попытался повернуться спиной к препятствиям и потащил Джона за собой, нащупывая плиты осторожными шагами. Доэни выставил вперед руку, защищаясь от веток.

Наконец они вышли через заслон живой изгороди на узкую дорогу, усыпанную щебнем, с поверхностью, покрытой рытвинами и выбоинами. Мальчик ждал их у изгороди, а когда они приблизились, повернулся и направился налево, в сторону от крепости.

Доэни чуть помедлил, прислушиваясь. Не было никаких признаков толпы, никаких звуков. Тишина казалась зловещей.

— Пойдемте! — прошептал священник.

«Он тоже почувствовал это», — подумал Доэни. Что ж, единственным ощутимым явлением в этот момент были только крики стаи птиц.

Отец Майкл поспешил за мальчиком, который был уже на расстоянии примерно ста метров впереди них. Доэни и Джон двинулись следом. Джон, казалось, хотел идти сам, но это было обманчивое впечатление. Доэни слегка придерживал его за левую руку и вел, потому что чувствовал в Джоне какую-то слабость, как будто у него не осталось собственной воли, а осталась только воля, передаваемая его спутником.

Дорога делала резкий поворот в конце длинного, обсаженного деревьями отрезка и начинала идти в сторону от озера, петляя взад и вперед по склонам. После очередного тяжелого подъема путники вышли на площадку для обзора, огороженную каменной изгородью с высокими зарослями сорняков и покосившейся табличкой. Стрелка на ней указывала на «Бэлли…», остальное было стерто.

— Это, я думаю, Бэллимор, — сказал отец Майкл.

Мальчик подошел к краю площадки и стал смотреть на озеро. Остальные присоединились к нему, пройдя заслон из высоких деревьев и добравшись, наконец, к точке, откуда открывался вид на крепость. Из ее окон вырывались языки пламени. Дым поднимался столбом в безветренном воздухе. Отец Майкл содрогнулся при этом зрелище, вспомнив дым в Мэйнуте. Там тоже была подобная толпа.

Четверо наблюдателей молча смотрели мимо вершин деревьев на крепость, находившуюся на расстоянии километра. Плотная масса людей заполнила все подступы к ней и напоминала шевелящийся ковер. Люди были тесно прижаты друг к другу, плечом к плечу, только над их головами иногда мелькали руки, поблескивало оружие. Но самым страшным во всем этот безумии была тишина. Ни криков… ни воплей, ни скандирования… просто молчаливое шевеление.

— Святые, помогите нам, — выдохнул отец Майкл.

Мальчик крепче прижался к священнику и взял его за руку.

Джон, обратив внимание на отца Майкла и мальчика, понял, что эти лица ему знакомы. Да, они прошли вместе длинный путь по деревенским просторам. Он повернулся налево и увидел незнакомое лицо.

— Ты кто такой? — поинтересовался Джон.

— Я Фин Доэни.

— Где Джозеф?

Доэни вовремя спохватился и сказал:

— Я занял место Джозефа Херити.

— Куда мы теперь идем? — спросил Джон.

До того, как Доэни ответил, отец Майкл поднял руку и сказал:

— Слушайте!

Затем все услышали то же, что и священник: стук копыт на дороге, откуда-то сверху. Группа всадников выехала из-за поворота дороги. Впереди скакал высокий человек с бородой, державший ружье на передней луке седла. Он поднял оружие, дав знак спутникам остановиться, заметив группу на наблюдательном пункте. Бородатый на мгновение замер, изучая путников. Остальные всадники спрятались за заслоном деревьев, только морды двух лошадей выглядывали из листвы. Не видя никакого оружия у путников, бородатый опустил ружье. Он бросил через плечо: «Подождите здесь», — затем съехал вниз и остановился на краю дороги.

Доэни заметил пену на боках лошади. Очевидно, всадники ехали издалека.

— Что там происходит в крепости? — спросил бородатый, смешно двигая подбородком.

— Мы сами смотрим и не понимаем, — сказал Доэни. — Похоже на какое-то сборище.

— А кто вы такие, осмелюсь вас спросить? — поинтересовался всадник.

— Мое имя Финта, — ответил Доэни. — А это отец Майкл, а…

— Вот и священник! — воскликнул бородатый. — Не заедете ли вы в Бэллимор? Это чистая правда Божья, что в нашей ключевой воде нашли чудодейственное лекарство.

Отец Майкл посмотрел на горы, и выражение его лица говорило: «Почему бы и нет?» Он кивнул.

— Да, мы выпьем вашей воды в Бэллиморе по Божьей воле.

— Это чудесная вещь, — продолжал бородатый. Он наклонился в седле и уставился на Джона, который быстро склонил голову и закрыл глаза, заметив это внимание. — А что случилось с вашим другом?

Доэни облизал губы, поймав предостерегающий взгляд священника. Но пока он складывал слова в предложения, мальчик вышел вперед и взял Джона за руку.

— Мы идем к вашему источнику, мистер. Это мой отец. Он стал таким с тех пор, как умерла моя мама.

Всадник выпрямился. Печальным голосом он произнес:

— Таких сейчас много. Да поможет нам Бог! — Повернувшись в седле, он прокричал своим спутникам:

— Дес! Принеси пакет с хлебом и сыр! — Потом бородатый опять заговорил с отцом Майклом. — Я вижу, у вас нет никакой еды. Отсюда недалеко от Бэллимора. Мы присоединимся к вам потом и будем молиться, чтобы вы остались там с нами. — Он кивнул в сторону церкви. — А у нас небольшое дело в Киллалу. Может, вы подскажете нам, как пробраться сквозь эту толпу?

— Дело в Киллалу? — переспросил Доэни.

— Меня зовут Элдин Канифф, — пояснил всадник. — Я один из главных в Бэллиморе. Мы эскортируем Эрскина Мак-Гинти в Киллалу, где, по слухам, есть радиопередатчик, по которому можно поговорить относительно этой воды. У Эрскина было видение, что он должен поговорить с новым Папой об этом открытии.

— Я не знаю ни о каком радиопередатчике в Киллалу, — заметил Доэни.

— Это всем известно, — сказал Канифф. — Нового Папу, как вы знаете, зовут Адам, для нового начинания! В миру он Дэвид Шоу. Подумать только: начинал простым священником, потом — кардинал, и наконец! Наконец, он стал Папой!

— Если вы отправляетесь в Киллалу, я бы на вашем месте остерегался больших дорог. Толпы — это очень опасно.

— Хороший совет, господин Финтан, — поблагодарил Канифф. — Сам Элдин Канифф благодарен вам за него.

Сзади, из-за живого забора деревьев, выехал всадник и остановился около Каниффа. Это был худощавый молодой человек с растрепанными черными волосами, обрамлявшими тонкое лицо. Парень широко улыбался, но в зубах у него зияла брешь. В левой руке он держал ружье и одновременно поводья, а в другой — кожаную сумку, которую осторожно передал отцу Майклу.

Канифф посмотрел на священника, который стоял, держа сумку обеими руками.

— Дорога на Бэллимор безопасна, но ее нужно найти, отец. Вы обнаружите каменные отметки, их всего семь, и указатель тоже есть. Будьте внимательны, проходя шестой камень с буквой N, и держитесь подальше от Моата. В Моате живут настоящие дьяволы. Если кто-либо остановит нас, скажите, что вы находитесь под защитой Элдина Каниффа.

— Идите с Богом, — произнес священник.

Канифф ударил ногами по бокам лошади, повернул ее назад и вскоре скрылся за деревьями. Был слышен цокот удаляющихся копыт.

Доэни ждал, пока всадники не отъедут подальше, потом посмотрел на отца Майкла. Священник кивнул. Они поняли друг друга. Если кто-либо из людей Кевина выжил после нашествия толпы, то Джона и его спутников можно будет легко вычислить. Станет известно о том, что священника, мальчика и двоих мужчин видели по дороге в Бэллимор.

— Нам нельзя идти прямо в Дандэлк, — сказал Доэни. — Они могут предполагать, что мы направимся к моим друзьям.

Отец Майкл посмотрел на Джона, который стоял, уставившись на залив. Мальчик все еще держал за руку Джона, на его лице было выражение, проникающее в самую душу, как будто мальчик пытался найти в своем спутнике ответы на непонятные вопросы. Им скоро нужно будет как-то назвать его, потому что своего первоначального имени он не помнил. Новое имя — мальчик хотел второго крещения, признавая, чтобы его крестили в церкви. Но это было все, что он признавал.

— У нас редкостный груз, который мы должны защищать, — задумчиво произнес отец Майкл.

— Я голоден, отец, — вдруг сказал Джон. — Оставил ли Джозеф какую-нибудь еду?

— Мы скоро остановимся перекусить, — ответил Доэни. — Нам следует уйти с дороги. Мы были счастливы от этой неожиданной встречи, но опасность всегда существует — такова судьба странника. — Он повернулся и повел остальных вверх по дороге. Когда Доэни оглянулся, то увидел, что мальчик ведет Джона, все еще держа за руку.

Сумерки настигли их на узкой тропинке, кружащей между плотными группами вечнозеленых деревьев. Доэни знал, что такие тропинки обязательно имеют укрытия на своем пути, потому что по ним ходят лесорубы. Вокруг валялось достаточно хвороста, чтобы помочь им сносно переждать холодные ночи. Путники пересекли несколько деревенских дорог и однажды выждали некоторое время в кустах, прежде чем перейти широкое, покрытое асфальтом шоссе. Доэни не знал точно, в каких местах они были, но отмечал положение солнца и понимал, что они отправляются на восток. Если бы удалось избежать встречи с Пляжными Мальчиками…

Джон шагал автоматически, с отрешенной усталостью. Теперь он шел в одиночестве, а священник с мальчиком замыкали шествие. Иногда Джон озирался по сторонам, прежде чем сделать следующий шаг.

Укрытие было примерно в том месте, где ожидал его увидеть Доэни: сразу за подъемом в небольшой низине, которая могла защитить их от западного ветра. Это было строение из наклоненных жердей, законопаченных илом и мхом. Дверца состояла еще из нескольких жердей и удерживалась тремя комплектами крестовин. Она была подвешена на кожаных петлях, с защелкой из колышка. Окон не было вообще, но в крыше было небольшое отверстие, ниже которого располагалась яма для костра и куча поленьев. Внутри укрытия стоял запах древесного угля и дыма.

Джон плюхнулся на пол и повернулся спиной к стене. Отец Майкл бросил свой кожаный пакет и стал оглядывать сумрачное убранство хижины. Мальчик сел рядом с Джоном.

Перед самым наступлением сумерек Доэни разжег огонь и уселся на корточки перед ним, пытаясь согреть руки.

Отец Майкл закрыл дверь и просунул деревянную палочку в защелку. Мальчик подполз к стене позади огня, пользуясь преимуществом отраженной теплоты. Джон поднялся и бесцельно бродил взад-вперед в ограниченном пространстве. Отец Майкл внимательно следил за ним.

Внезапно Джон остановился и проговорил:

— О'Нейлу здесь не нравится.

Священник с опаской посмотрел на Доэни, растянувшегося у костра. Тот понял и дал ему знак подойти поближе. Священник незаметно приблизился к Джону и встал спиной к огню, глядя сверху вниз на Доэни. От влажной одежды отца Майкла начинал подниматься пар.

— Может быть, О'Нейл расскажет нам, почему ему не понравилось это место? — спросил священник.

Доэни предостерегающе помахал рукой. Неужели он не понимает? Нельзя извлечь О'Нейла из этой человеческой оболочки. Человек увидел уже слишком много ужасных последствий, вызванных чумой. Он хотел отомстить, но такой ли ценой?

Отец Майкл пристально посмотрел на Доэни с озадаченным видом.

Джон оставался молчаливым, только голова его склонилась набок, как будто он прислушивался.

«Только совершенно монстр мог бы жить, имея на своей совести ТАКУЮ Ирландию», — подумал Доэни. Все, что они знали об О'Нейле, вернее что говорили о нем люди, — это то, что он был совестливым человеком, по крайней мере до бомбы, брошенной Херити.

Внезапно Джон выпрямился и сказал:

— О'Нейл говорит, что в этом месте опасно жить. — Он посмотрел на Доэни. — Оставил ли Джозеф какое-нибудь оружие?

— Здесь не нужно оружия, — ответил Доэни, поднимаясь на ноги. — Не найдется ли еще немного хлеба и сыра, отец?

— Хватит на вечер и на завтра, — ответил священник.

Мальчик обошел костер и присоединился к ним. Одежда его пахла паленой шерстью.

— О'Нейл прав, — сказал мальчик, в голосе его, как у взрослого, сквозила некая задумчивость и печаль. — Ружья и бомбы привели мир к сумасшествию, и он стал опасным.

«Устами Безумца и младенца глаголет истина», — подумал Финтан.

— Пресвятая троица! — воскликнул отец Майкл. — Да был ли этот мир вообще когда-нибудь нормальным?

— Где человек всегда мог говорить заведомую ложь безнаказанно, — продолжил Финтан.

— Это жестоко, господин Доэни!

Финтан повернул голову и прислушался к шелесту ветра в кронах деревьев, растущих вокруг хижины. Огонь мерцал в самодельном очаге, слегка раздуваемый движением воздуха через отверстие в крыше хижины и щели в неплотно прилегающих жердях. На стенах плясали зловещие тени.

— Жестоко, да, — продолжал Доэни. — Но перемены всегда бывают жестокими, а сейчас мы имеем дело с переменами. Мы никогда не встречались достаточно близко со всеми мерзостями нашего мира.

— Достаточно близко! — Отец Майкл был шокирован. — Убийства! Дикие случаи жестокости!

— Я думаю, что являюсь реалистом, — говорил Доэни. — Большинство людей жило в четырех стенах, защищенные со всех сторон опекунами — врачами, проповедниками, адвокатами, избранными ими же демагогами — чтобы держаться подальше от сюрпризов перемен.

— Тогда как же это чума умудрилась удивить, как вы говорите, опекунов?

— спросил священник.

— Потому что они тоже привыкли к этому миру, к этой вселенной, ограниченной еженедельными оплаченными пакетами еды, программами телевидения на вечер, ежегодными праздниками и строго соблюдаемым графиком распределения сластей и развлечений.

— Я все еще не могу понять, как это могло произойти, — прошептал отец Майкл. Он боязливо посмотрел на Джона, который подошел к двери и выглянул на улицу через щель в дверных петлях.

— Это все из-за того, что мы прислушивались только к богатым американцам! — воскликнул Доэни.

— А я и не знал, что вы так ненавидите американцев, — сказал отец Майкл.

— Ненавижу? Нет, я им просто завидую. Лишь немногие из них сталкивались когда-либо с мерзостями мира.

— Опять эта фраза, — запротестовал священник. — Что она означает?

— Она означает только то, что нищие, сталкивающиеся с мерзостями мира, умирали от голода. Я имею в виду и моряков, и фермеров, и лесорубов, живших рядом со стихийными бедствиями, природными катаклизмами, случавшимися очень часто. Я имею в виду пророков, наказывающих себя до тех пор, пока не увидят, что боль прошла.

Отец Майкл посмотрел на мальчика, который стоял, внимательно прислушиваясь к разговору, и увидел на его лице выражение жадного любопытства. Ночные звуки ветра и шорох леса сдавливали сердце. Что мог увидеть Джон сквозь дверные щели? За пределами хижины была только темень леса.

— Опекуны на самом деле были не настоящими, — произнес Доэни низким и задумчивым голосом. — Они говорили, что будут только приятные сюрпризы — типа рождественских подарков. Ничто, способное нарушить плавное течение событий в мире, не будет допущено. Обитатели четырех стен считали, что именно они владеют миром.

Джон обернулся и встретился с взглядом отца Майкла. Священник подумал, что в глазах Джона было странное ощущение удивления и настороженности.

— Где мы находимся? — спросил он.

— Это убежище лесорубов, — ответил Доэни, продолжая смотреть на огонь.

Джон сосредоточил свое внимание на Доэни.

— А кто вы такой?

Тот покачал головой, все еще не глядя на Джона, углубившись в свои тяжелые мысли.

— Мое имя Финтан Доэни, и я не лучший опекун, чем любой другой. — Потом Доэни повернулся и увидел в отблесках огня тревожное выражение на лице Джона.

— Как мы сюда попали? — поинтересовался Джон.

Низким и неуверенным голосом Доэни ответил:

— Мы пришли пешком.

— Это странно, — размышлял Джон. — Вы говорите как ирландец. Я все еще в Ирландии?

Доэни кивнул.

— А где же моя Мери и близнецы? — спросил Джон.

Отец Майкл и Доэни недоуменно посмотрели друг на друга. Мальчик спросил:

— Что-то случилось?

Доэни предостерегающе погрозил ему пальцем, чтобы он замолчал.

— Я Джон Рой О'Нейл, — пробормотал Джон. — Я знаю это. У меня… была амнезия? Нет… кажется, этого не могло быть. Я, по-моему, помню… кое-что.

Доэни приподнялся, готовый к отпору в случае внезапной агрессивности Джона.

— Кто привел меня сюда? — продолжал спрашивать тот.

— Тебя привел Джон Гаррет О'Доннел, — ответил отец Майкл.

Джон ошеломленно посмотрел на священника.

— Джон… Гаррет… — Он был явно шокирован, глаза его широко раскрылись. Джон отступил назад, но уперся в стену позади двери. Его блуждающий взгляд переходил с Доэни на священника, со священника на мальчика, задерживаясь на каждом, и в это время в мозгу Джона пронесся вихрь воспоминаний.

Доэни поднял руку и хотел что-то сказать.

Рот у Джона широко открылся и стал похож на черную дыру на агонизирующем лице.

— Не-е-е-т, — раздался жуткий вопль. Джон сделал шаг к Доэни, который напрягся в ожидании. Потом крутнулся и бросился на дверь, распахнувшуюся от сильного удара.

Никто не успел опомниться, как Джон уже оказался снаружи, убегая прочь, с воплями и стоном, продираясь сквозь кустарник и ломая ветки деревьев.

Доэни протянул руку, остановив мальчика и отца Майкла.

— Вы его не поймаете. А даже если и сможете догнать… — Он покачал головой.

Они прислушивались к звуками, доносившимся из темноты, — страшным стонам, хрусту веток в лесу. Наконец все постепенно смолкло, и теперь остался только шелест ветра в деревьях.

— Кто-то, должно быть, найдет его, — задумчиво проговорил отец Майкл. — Кто-то даст ему пристанище. Безумец — это тяжелая ноша для всех нас, ему…

— Замолчите! — злобно крикнул Доэни. Он подошел кпроему и установил дверь на место, подперев ее поленом. Когда Финтан повернулся к костру, то столкнулся со взглядом мальчика, прислушивающегося к ночным звукам. Мог ли его чуткий слух уловить стоны Джона?

— Это злой дух, — прошептал мальчик.

Глава 62

Та птица, что делают греческие ювелиры, Из чеканного золота и глазури, Не дает уснуть уставшему императору; Или она сидит на золотом суку и поет Лордам и леди Византии О том, что прошло, проходит или придет.

Уильям Батлер Йитс

Отцу Майклу не нравилось жить в Англии. Особенно не любил он затворничество в Хаддерсфилде, хотя это было очень занятное место в эти дни, когда сюда съехались важные персоны со всего мира, чтобы узнать подробности о лекарстве от чумы. Он принял предложение Доэни поехать в Хаддерсфилд. Кети О'Хара Броудер была ирландским национальным достоянием, и, более того, определенно становилась потенциальным политическим орудием.

«Женщина в камере!»

Отец Майкл считал ее довольно глупой молоденькой женщиной, но в ней был прочный стержень независимости, то, что священник рассматривал как «крестьянский характер». Такое качество, но в меньшей мере, было присуще матери отца Майкла, и он сразу же распознал его в Кети. Она была бы упрямой и даже жестокой, если затрагивались ее собственные интересы. Дайте таким людям немного власти, и они станут ужасающими — если их действия не управляются твердой верой в Божью кару.

— Вы поедете туда, чтобы стать ее духовным наставником, и это правильное слово, — сказал Доэни. — Я знаю вас как хорошего священника, отец. Но вы также будете наблюдать, не сделает ли она чего-нибудь глупого, того, что может повредить Ирландии. Я не доверяю британцам.

— А что они могут сделать?

— Это вы и должны выяснить.

И вот он находится за пазухой у галлов уже два месяца. Каждое утро, проходя через дворик крепости для очередного визита к Кети, священник чувствовал могущество этого места. Страшная сила, да. Здесь развивались опасные события — заговоры, странные интриги. Он был рад, что оказался здесь, несмотря на то, что все вокруг было пропитано британским духом. Его собственными мотивами для принятия предложения Доэни были и простое любопытство, и необходимость в том, чтобы вывезти мальчика из Ирландии.

Отец Майкл продолжал думать о молчаливом мальчишке как о мальчике, хотя он сказал, что его зовут Шоном. Просто Шон. О своей семье он не захотел рассказывать, как будто замуровал ее в какой-то тайной могиле, и хотел только сам носить по ней траур.

Мальчик определился с желанием стать священником. Это было утешительно. Отец Шон. Отец Майкл подумал, что из него выйдет хороший священник, могущий сострадать. Пожалуй, он даже будет кардиналом… или Папой. Мальчик достоин этого.

Отец Майкл переждал, пока проедет длинная вереница машин. «Сегодня будет солнечный день, — подумал он. — Даже жаркий». Эти машины, как священник определил по эмблемам на грузовиках, были частью спасательных сил «Дикая природа». По телевидению рассказывали об их подвижнической работе. О том, как эти люди стреляли гиподермическими стрелами в китов, дельфинов, тюленей, волков, медведей и других бедных животных. Это было просто замечательно.

Конечно, мальчику было гораздо лучше здесь, чем в неспокойной Ирландии, с отрядами Финн Садала, рыскающими по окрестностям. Но исход уже близок, в этом не оставалось сомнений. Смерть Кевина О'Доннела от рук толпы лишила Пляжных Мальчиков их мистической силы. Они продолжали свою борьбу, все больше свирепствуя, но у них уже не осталось централизованного руководства.

«Сам дьявол», — подумал отец Майкл.

Объединенные Нации не оказали помощи армии в ее борьбе с отрядами с Финн Садал. Просто, направляющая рука сатаны больше не руководила действиями экстремистов. Кевин был воплощением Сатаны, отец Майкл был в этом твердо уверен.

Машины уже проехали, и священник пересек дорогу, но еле успел увернуться от пронесшегося на всей скорости джипа, который вылетел из-за угла и устремился за грузовиками. Водитель погрозил кулаком и прокричал что-то о «черносутанном священнике» у него на пути.

«Некоторые вещи никогда не изменятся», — подумал отец Майкл.

Но все-таки было лучше, что Мальчик теперь жил и получал прекрасное образование в специальной школе для избранных студентов, расположенной в периметре Хаддерсфилда. Преподаватели приняли мальчика, потому что он был подопечным отца Майкла, имевшего официальный статус «Эмиссар Ирландского государства». Да, прекрасное научное образование, которое позднее будет отшлифовано иезуитами, где-нибудь в безопасном месте типа Америки.

Шон когда-нибудь станет великим человеком. Отец Майкл почувствовал это еще тогда, в тот день на дороге под осажденной крепостью, когда мальчик взял за руку Джона О'Нейла и произнес чистейшую ложь, чтобы защитить бедного человека. Ясно, что в мозгу мальчика были мысли о мести, поэтому его поступок был достоин святого, поистине для спасения другого. Доэни считал, что это было просто умно и хитро, но отец Майкл думал иначе и знал наверняка: это было ПРАВИЛЬНО.

«Во дворике крепости Хаддерсфилд этим утром очень людно», — отметил про себя священник. Прохожие, мечущиеся туда-сюда, наталкивающиеся на него… Это место с каждым днем становилось многолюдней. Некоторые узнавали отца Майкла и кивали, другие слегка улыбались, думая, что видели его где-то.

«Вы видели меня именно здесь, вы, сассенакские идиоты!»

Отец Майкл постарался сразу же избавиться от этой мысли. Она явно была недостойна его. «Нужно поучиться великодушию у мальчика», — подумал он.

Из Ирландии доходили странные слухи и истории О'Нейла. Его видели там, видели здесь, но никогда не было конкретных подтверждений, «…говорят, что люди оставляют на его пути пищу и воду. Этими путями пользовался раньше Маленький Народ». О, нельзя полагаться на ирландское отношение. Посмотрите на героя, которого он сделал из Бранна Маккрея с его двадцатью шестью молодыми беременными женщинами!

«Но он спас почти полсотни ирландских женщин!» — говорили слухи.

Спас! Что хорошего в том, что он спас их плоть, если их души были потеряны?

И это было не потому, что Маккрей был единственным, кто спас женщин от чумы. Говорили, что пройдут годы, пока будут рассказаны все истории о том, как женщины были спрятаны и защищены сообразительными мужчинами. Недостаточно, однако, спасены. Но все же предпринимались усилия, чтобы вернуть их обратно к Богу… даже бедных девушек в замке Маккрея. Это не было их собственным деянием. Их подхватило и понесло беспокойное течение времени.

По мере приближения к административному корпусу, где расположилась Кети с мужем, отец Майкл начал различать обычную длинную вереницу мужчин. Он ждали своей очереди, чтобы пройти к окошку, сквозь которое можно было увидеть Кети. Желание просто увидеть женщину было притягательным, как магнит, и настолько сильным, что власти не смогли устоять против этого требования. «Слишком опасно», — говорили они. Но какой вред это могло принести?

«Это вредит Кети», — подумал священник. Простая демонстрация самой себя могла привести к изменениям в характере женщины, чего отец Майкл весьма опасался. Может быть, именно об этом предупреждал Доэни?

Отец Майкл протиснулся сквозь толпу ожидающих мужчин, слыша обрывки разговора.

— Я слышал, она хорошенькая.

— И держит ребенка у своей груди.

Священник видел выражение обиды на лицах мужчин, мимо которых он проходил. Они знали, что ему было разрешено входить туда, но ревниво относились к тому, что он может подходить к Кети и говорить с ней, а может быть, и прикасаться к ней.

Вереница мужчин закручивалась длинным серпантином по лестнице внутри здания. Отец Майкл проигнорировал лестницу и пошел к лифту в центре длинного коридора. Охранник, стоявший у лифта, открыл дверь для отца Майкла и нажал кнопку верхнего этажа.

Отец Бирни Казанах ждал снаружи, когда отец Майкл прибыл на верхний этаж. Вокруг не было никого, и он был вынужден остановиться.

— А, это вы, отец Майкл. Я как раз вас жду.

«Интересно, где британцы разыскали этого священника?» — спросил себя отец Майкл. Что ж, Каванах был католическим священником, да. Это подтверждено. Но он слишком долго прожил в окружении галлов. Он даже говорил с акцентом старого этонианца.

— Что вы хотите? — неохотно спросил отец Майкл.

— Всего лишь два слова, отец.

Каванах взял священника за руку и почти потащил его в угол позади лифта.

Отец Майкл непонимающе уставился на него. Каванах был похож на маленького херувима с бледными щечками. В его глазах сквозило беспокойство, как будто он искал место, где можно скрыться. «Расчесывал ли он когда-нибудь свои седые волосы?» — подумал отец Майкл. Казалось, что он только что побывал в центре урагана.

Каванах, наверное, считал себя «порядочным ирландцем». Был ли он выходцем из колледжа святого Патрика, в Мэйнуте, как и отец Майкл?

Претерпел ли он там такие же несчастья? Отец Майкл все еще пытался уличить другого священника во лжи.

— Нет. Я уехал оттуда десять лет назад.

Это было похоже на правду.

Но Каванах виделся с Кети и говорил с ней. Отцу Майклу не нравилось настроение женщины после подобных визитов. Каванах был близок с папским посланником, приехавшим из Филадельфии, и отцу Майклу было не по душе то, что он слышал об ЭТОМ. Шли разговоры о подчинении «требованиям меняющегося времени». Отец Майкл знал, что это означало: отказ от веры! Ничего хорошего это не предвещало. Мог даже быть новый раскол Церкви. Как можно почитать католическую Церковь, административный центр которой располагается в Америке? Все будет нормально только после того, как восстановят Рим.

— Вы не можете пройти сейчас к Кети, — пряча глаза, сказал отец Каванах. — У нее важный посетитель.

— Кто на этот раз?

— Самый главный адмирал среди карантинщиков. Один из тех, кто спас ее, разрешив пересечь канал.

— Ее спас Бог! — запротестовал отец Майкл.

— О, в этом нет сомнений, — согласился Каванах. — Но именно приказ адмирала способствовал переправе.

— Если бы Бог захотел, они бы не переплыли, — заявил отец Майкл.

— Я согласен. Но адмирал имеет громадное влияние, и мы не можем его беспокоить сейчас. Это для вашего же блага, уверяю вас.

— Почему он пришел к ней? — продолжал допытываться отец Майкл.

— В отношении этого я не уполномочен ничего говорить.

Отец Майкл разозлился. Каванах явно почувствовал это, потому что отпустил его руку и предусмотрительно отступил на шаг.

— Что здесь происходит? — спросил отец Майкл, стараясь сохранять спокойствие.

— У двери стоят охранники, и они вас не впустят, — продолжал Каванах. — Я обещаю, что ей не причинят никакого вреда.

Отец Майкл почувствовал, что Каванах говорит правду, и подумал, стоит ли оказывать давление или нет. Я ПОСЛАННИК ИРЛАНДСКОГО ГОСУДАРСТВА. Но это тоже имело свои ограничения. Посланник должен вести себя подобающим образом. Он чувствовал, что опасения Доэни оправдываются. Глупая женщина стала известна во всем мире. «Женщина в камере!» Что-то во всем этом привлекло внимание общественности. Все это раздула пресса, конечно! Разные сенсации. Ребенок, родившийся в шторм при пересечении канала.

— Когда мне будет разрешено увидеться с ней? — спросил отец Майкл.

— Пожалуй, примерно в полдень. Может быть, вы подождете в своих апартаментах, отец? Я расположился дальше по коридору.

Отец Майкл почувствовал тяжелую пустоту в животе. Происходило что-то нехорошее, а он должен был с этим смириться. Нет, он будет бороться! Но до того, как священник собрался что-то сказать, он увидел трех вооруженных морских офицеров, спускающихся вниз по коридору, которые внимательно наблюдали за ним. И тогда отец Майкл понял, что он узник, а эти трое приставлены, чтобы его охранять.

Глава 63

Наш мир всеми способами подрывает, чувство собственного достоинства человека, силу, лежащую в основе человеческого могущества. Мы подрываем наше собственное выживание, нашу способность сделать выбор. Это врожденная способность, без которой человечество не может существовать.

Финтан Доэни

Кети любила сидеть у окна своей новой комнаты на верхнем этаже административного корпуса Хаддерсфилда, где она нянчилась со своим ребенком. Она знала, что огромное зеркало напротив нее было на самом деле окном, позволяющим огромной веренице мужчин, проходящих через внешний коридор, смотреть на нее. Кети могла смотреть только в зеркало, чтобы увидеть то, что наблюдали мужчины. Ей казалось странным, что она не чувствует смущения от того, что незнакомые люди смотрят, как она кормит грудью дочку.

Каким замечательным ребенком становилась Джилла — ее щечки округлились, морщины разгладились, в глазах появилось любопытство. У нее должны были быть рыжеватые волосы, тонкие и шелковистые, такие, как у матери Кети. Какой драгоценностью был для нее этот ребенок!

Они провели несколько ужасных дней, когда была принесена сыворотка и им объявили решение. Какими хладнокровными казались эти люди Кети. Она рыдала при виде неповоротливого доктора Бекетта, этого безобразного человека с впалыми щеками и гигантским ртом, равнодушно произносящим ужасные слова.

— Вы и ваш муж можете иметь множество дочерей, миссис Броудер. Вы уже продемонстрировали это, и, применив нашу новую технологию генетического контроля, мы уверяем вас, что сможем сделать так, чтобы вы имели только дочерей.

Мужчины в белых халатах все время держали Кети, забрав Джиллу, и даже не давали Стивену увидеться с ней.

— У нас есть достаточно сыворотки только для вас, миссис Броудер! — кричал на нее Бекетт.

— Дайте ее Джилле!

— Нет, если у вас будет достаточная иммунная реакция, то вашей кровью мы сможем спасти ребенка.

— Если сможем! — стонала Кети.

Но сопротивляться сильным врачам было бесполезно — и вот руки Кети стянуты ремнем, а в вене торчит игла. Еще несколько страшных дней прошло с этого времени, в слезах и причитаниях над Джиллой, когда она боялась обнаружить первые симптомы чумы у ребенка.

После инъекции Стивену разрешили прийти к Кети. Почти как священник, он начал умолять ее «быть спокойной и принять все, что даст Бог». Стивен и лекарства старались успокоить ее, но и потом она вся дрожала, когда вспоминала ужасные дни.

Когда Кети прижимала к своей груди Джиллу, к ней возвращалось спокойствие. Сыворотку изготовили вовремя. И теперь каждый мог ее получить: она распространялась по всему миру, как цунами.

Дверь позади Кети открылась, и она узнала Стивена по осторожным движениям. Он не любил зеркала, но принимал его как необходимость. Стивен видел длинные очереди мужчин, жадные глаза, неотрывно смотрящие на мать и дитя. Он возражал против продления времени просмотра, но Кети не была уверена, что он поступал правильно.

Во всем мире соотношение мужчин и женщин, по слухам, равнялось десять тысяч на одну или даже больше. Здесь в Англии, конечно, соотношение было худшим, хотя все еще находили женщин, спасенных влиятельными лицами, и им были сделаны инъекции. Новое здание было выстроено в Элдершоте, где женщины были надежно защищены. Кети было интересно, что они чувствуют по отношению к ней, первой из спасенных. Женщина в камере. Она знала, что их хотели переправить в Ирландию, но посчитали, что там все еще небезопасно. Вооруженные Пляжные Мальчики пока еще разгуливали на свободе. Слухи о женщинах, выживших в Ирландии, доходили до Кети, но рассказы об их бедствиях переполняли ее ужасом.

Страдания! Казалось, вся Ирландия их терпит.

«Мне повезло».

Кети почувствовала могущество своего положения. Она стала символом в мире, с нетерпением ждущем сообщений из Кангши и из Хаддерсфилда. Несмотря на обучение по уходу за ребенком, она считала, что некоторые вещи были сказаны просто для того, чтобы ее удивить. Разве было возможно, что они вместе с Джиллой проживут пять тысяч лет или больше? Говорил и также, что концепция в отношении мужского и женского пола ребенка теперь рассматривается на предмет поддержания количества рождающихся девочек на «очень высоком уровне», пока не будет восстановлено равновесие.

Кети подумала, что срок жизни в пять тысяч лет трудно себе представить. Пять тысячелетий. Что она будет делать все это время? Нужно же заниматься еще чем-то, кроме воспроизводства детей, хотя и понятно, что именно этим придется заниматься в течение многих лет. Обязанность! Священник произнес это слово, как мужчина… законное решение, приговор. От этого никуда не убежишь. Она должна рожать как можно больше девочек.

Однако была и некоторая компенсация. Кети находила свое положение как женщины скорее привлекательным, чувствуя, что нужно пользоваться им, пока это возможно. В свете новой генетической науки это не будет длиться долго. Но пока это продолжалось и казалось очень волнующим. Мужчины за ней ухаживали! Это было единственным верным словом, чтобы описать их поведение — ухаживание. Не флирт и не примитивные попытки соблазнения. Мужчины в самом деле были серьезными, и это бесило Стивена.

Кети видела в зеркале, как Стивен сел на стул у небольшого окошка позади нее, откуда открывался вид на дворик Хаддерсфилда. То, как он здесь сидел и читал книгу, будто бы говорило всем проходящим мимо алчным мужчинам: «Это мое!»

Ей нравилось такое положение вещей. Кети чувствовала, как любовь к Стивену теплой волной разливалась по ее телу. В ограниченном пространстве барокамеры связь между ними приобрела огромную силу. Теперь она знала о Стивене все, его сильные и слабые стороны в мельчайших деталях.

«Он спас мне жизнь».

Каждое чмокающее движение ребенка, высасывающего из ее груди живительное молоко, усиливало теплые волны любви, которую она чувствовала к Стивену. У нее замирало сердце, и где-то глубоко внутри Кети ощущала приятное волнение.

Ухаживающие мужчины были, конечно, интересны. Особенно этот русский, Лепиков. Очаровательный мужчина, причем от его шарма веет стариной. Каким он казался ей забавным, когда его густые черные брови поднимались, а глаза расширялись, глядя на нее. Бедняжка. Вся его семья умерла где-то в Советском Союзе. Ей было грустно думать об этом. Как ей хотелось прижать его голову к своей груди и успокоить! Стивен, однако, этого бы никогда не позволил.

Наполнив свой желудок, девочка отвернулась от груди Кети и уснула. На ее губах застыл маленький пузырек молока. Кети улыбнулась девочке, давая ей возможность порезвиться самостоятельно. Джилла была забавной, наблюдать за ней было сплошным удовольствием. Миниатюрное личико с невинным выражением спокойствия, и эта маленькая ямочка на левой щеке. Прямо-таки ангелочек, просто чудо.

Кети мельком взглянула на часы. Десять минут одиннадцатого. Она поднесла часы к левому уху. Даже после всех этих передряг они до сих пор шли правильно. С грустью Кети подумала о том, что эти часы подарила ей мать, когда она поступила на курсы по уходу за детьми. «Ах, мамочка, я бы хотела, чтобы ты увидела свою внучку. Твою собственную кровь и плоть, живую и невредимую».

Пожалуй, это к лучшему, что мама может только сверху, с небес, смотреть на все это. Женщине, чтобы выжить, приходится платить жуткую цену. Вторые мужья… или даже несколько мужей. Кети даже задрожала в предчувствии того, что ей могут предложить. И как странно, что священники противоречат друг другу. Она боялась обсуждать эту проблему со Стивеном, потому что знала, какая последует реакция. Маленькая стальная камера с грохочущим компрессором создала единство между ними. Ей даже казалось, что Стивен может читать ее мысли.

— Здесь священник, — сказал Стивен.

По его тону Кети догадалась, что это был Каванах, а не отец Майкл. Стивен любил отца Майкла и не переносил второго священника. Благодаря отцу Майклу, они поженились в Ирландии, но он был таким скучным, и на лице его никогда не появлялось улыбки. Напротив, отец Каванах был веселым и вселяющим уверенность человеком. Он говорил о счастливом Боге, делающим только приятное своей пастве. Отец Майкл был суровым и угрожающим. Он любил поговорить на философские темы со Стивеном. Иногда они оба становились невыносимы.

Отец Каванах придвинул стул и уселся напротив Кети, почти касаясь ее коленями.

— Как мы сегодня себя чувствуем? — спросил он голосом, похожим на гудение. — Джилла выглядит, как солнечный денек, наполненный весенними цветами.

Кети видела в зеркало, как презрительно ухмыльнулся Стивен этим словам. Она знала, о чем он думает. Каванах выглядел абсурдно со своими ирландскими фразами, произносимыми с диким английским акцентом.

Священник наклонился и ущипнул Джиллу за пальчик на ноге. Девочка нахмурилась, но продолжала спать с невинным выражением, когда он убрал руку.

— Что ж, Кети, — сказал отец Каванах. — У тебя сегодня замечательно здоровый вид. Нуждаешься ли ты в чем-нибудь? В покое ли твоя душа?

— Я никогда не чувствовала себя лучше, — ответила Кети.

— Это все благодаря лекарству, — нараспев произнес священник. — Оно укрепляет твое тело. Посмотри, как инъекции помогли Джилле преодолеть последствия преждевременных родов.

— Это просто чудо, — согласилась Кети.

— Бог милостив. — Священник похлопал ее по колену и встал.

— Почему вы уходите так рано, отец? — спросила Кети.

— Меня попросили сегодня не задерживаться. Одна знаменитость хочет с тобой встретиться. Это ли не удивительно? Ты важная персона, Кети. Я молюсь за тебя и Джиллу каждое утро.

Отец Каванах ушел, натянуто улыбнувшись напоследок Стивену.

— Посетитель? — переспросила Кети.

Джилла захныкала. Кети слегка пошлепала ее, не отрывая взгляда от Стивена.

— Я не представлю себе, кто это, — сказал Стивен. Он посмотрел на Кети.

— Они ничего не сказали.

Кети содрогнулась. Она почувствовала опасность уже по тому, что не было слышно шарканья множества ног за зеркалом. Воздух в комнате оказался спертым и пропитанным табаком. Отец Каванах всегда оставлял после себя такую атмосферу.

Дверь внезапно отворилась, и вошел Руперт Стонар с незнакомцем в морской форме. У незнакомца были широкие плечи и длинные руки. Его лицо было слишком узким, с чрезмерно большим римским носом, закрывающим маленький рот и острый подбородок. «Глаза его слишком близко расположены друг к другу», — подумала Кети, но ресницы были длинными и изогнутыми. Она знала Стонара и поэтому вопросительно посмотрела на него.

— Разрешите представить адмирала Френсиса Делакура, — заявил Стонар. — Адмирал, как вы, наверное, знаете, глава Карантинной Команды и, с момента этого безобразия в Нью-Йорке, фактически руководит Объединенными Нациями. Именно он спас вас, послав баржу и буксир, когда началась гражданская война в Ирландии.

— Мы очень благодарны, — сказал Стивен. Он пожал руку адмиралу, ощутив его крепкую хватку.

Делакур повернулся к Кети, нагнулся к ее руке и поцеловал ее.

— Само очарование, — произнес он.

Кети покраснела и взглянула на ребенка. Джилла воспользовалась моментом, чтобы опорожнить свой мочевой пузырь.

— О Боже! — воскликнула Кети, передавая ребенка Стиву. — Поменяешь пеленки, дорогой?

Стивен взял ребенка на руки, ощутив теплую мокроту.

— Подгузники и все остальное в другой комнате, — сказала Кети. Она улыбнулась адмиралу. — Я никогда раньше не видела настоящего адмирала.

— Я пойду с тобой, Стивен, — произнес Стонар, взяв Броудера за руку. — У адмирала есть просьба к Кети.

— Какая просьба? — спросил Стивен, почувствовав внезапный холодок в поведении Стонара.

— Просьба касается Кети О'Хара, а не тебя, — ответил Стонар, сжимая руку Стивена и пытаясь увести его прочь.

— Это Кети Броудер! А я ее муж. — Стивен будто врос в пол, отказываясь двигаться.

— Ах да, ты наверное не слышал, — проговорил Стонар. — Женщины не будут больше носить фамилию мужа. Законом будет утверждено материнское происхождение, фамилия отца будет вторичной.

— Каким законом? — требовал ответа Стивен.

— Законом этого мира. Этот вопрос в компетенции Объединенных Наций, — ответил Стонар, пытаясь силой вывести Броудера из комнаты.

— Я не уйду! — заорал Стивен. — Оставьте меня в покое!

— Осторожно! — вскрикнула Кети. — Ты уронишь ребенка!

— Пусть он остается, — сказал адмирал Делакур. — Он может присутствовать, хотя просьба касается только леди.

Стонар отпустил руку Стивена, но остался стоять позади него.

— Какая просьба? — еще раз спросил Броудер.

— Я во время чумы потерял всю свою семью, — произнес Делакур. — Моя просьба заключается в том, чтобы эта леди подарила мне ребенка.

Стивен дернулся по направлению к адмиралу, и ребенок нелепо повис в его руках, но Стонар бросился наперерез.

— Будь осторожен с ребенком, ты, идиот! — Он схватил Броудера за руку и крепко сжал.

— Почему моя просьба вас шокирует? — спросил адмирал, глядя на Стивена.

— Вы же должны понимать, что теперь это станет нормой… слишком мало осталось женщин. Я просто хочу, чтобы мой род продолжался.

Кети поднялась, покраснев до кончиков ногтей. Посмотрев в зеркало, она заметила, что мокрое пятно от ребенка расползалось по ее платью. Кети побледнела и пробормотала:

— Разве нет женщин для… — Она не смогла закончить фразу.

Стонар заговорил, все еще держа Стивена, который стоял неподвижно, боясь причинить боль ребенку.

«Скажи ему, Кети! — думал Броудер. — Скажи ему, чтобы убирался прочь со своим идиотским предложением!»

Потом до сознания Стивена стали доходить слова Стонара: слишком мало женщин было послано в пострадавшие районы!

— Китай, Аргентина, Бразилия и Соединенные Штаты — единственные страны, согласившиеся, по голосованию жителей, поделиться своими женщинами-производителями, — говорил Стонар. — Англия получит немногим более тысячи.

«Как скот», — подумала Кети. Она посмотрела на адмирала. Он был очень влиятельной фигурой, главным человеком в Карантинной Команде. Это означало военные корабли и поддержку Объединенных Наций. Она умоляюще посмотрела на Стивена. Неужели он этого не понимает? Слова, какие Кети хотела произнести несколько минут назад, казались теперь глупым ответом, на уровне школьницы, но ведь она уже переросла этот возраст.

— Не могли бы вы прийти через полчаса, адмирал? — попросила Кети. — Мне нужно немного времени, чтобы обсудить это со Стивеном. — Она улыбнулась Стонару. — Господин Стонар, может быть, вы позаботитесь о Джилле? Все необходимое в небольшом кабинете, около детской кровати.

Стонар взял ребенка, из ослабевших рук Броудера. Адмирал улыбнулся Кети и наклонился к ее руке. Он уже понял ответ по тону ее голоса. Это чувственная женщина, немного похожая на француженок. Пожалуй, они смогут иметь вместе больше одного ребенка.

Уже находясь в другой комнате, Стонар опустил боковую сторону кроватки и положил туда девочку. Джилла весело сучила ножками и что-то бормотала от удовольствия, пока он менял пеленки. Адмирал помогал ему, и оба они улыбались от удовольствия — двое МУЖЧИН, выполняющих обязанности няни.

— Кажется, она готова согласиться, — сказал Стонар.

— Ты тоже услышал это в ее голосе? — Адмирал поднял девочку и улыбнулся ей. Была ли осознанная улыбка ребенка в ответ или просто мимика, как все говорят?

— Я уже был готов выбрать ее для себя, — произнес Стонар. — Но я не могу забыть, что она из Ирландии.

— Черт побери, ты опять говоришь…

— Мой единственный сын был убит в ходе Кровавой Амнистии в Белфасте… после чумы. Он был офицером-десантником. Его долго мучили.

— О, я ОЧЕНЬ сожалею!

Адмирал держал ребенка на руках, чувствуя себя как ее родной отец. Он был наслышан о беспорядках в Ольстере.

— Что действительно лежало в основе ольстерских событий, так это боязнь местных, что католики начнут репрессии в отместку за притеснения в прошлом.

Человек, вручивший адмиралу копию Ольстерского памфлета, подписанного кем-то по имени Уильям Бойс, командир Белфастской бригады, разговаривал, как рассерженный ирландец, хотя и был канадцем в двух поколениях.

— Итак, там были вещи, которых мы опасались, если католики с юга возьмут верх, — разводы запрещены, контрацепция вне закона, никакого планирования семьи и многое другое. Мы знаем о католических семьях, где по двенадцать детей, и все они живут в трущобах, нищенствуют, ковыряются в грязи.

— Вы думаете, что мы действительно сможем объявить контрацепцию вне закона? — спросил адмирал.

— Вне всяких сомнений! Опираясь на Церковь, разве мы сможем потерпеть неудачу?

Глава 64

Упадок цивилизации можно определить по разрыву между общественной и частной моралью. Чем шире этот промежуток, тем ближе цивилизация к окончательному разложению.

Д. Хапп

Билл Бекетт сидел в одиночестве в комнате отдыха для «Очень важных персон» в офисе Воздушных Сил, изолированном от рева двигателей дорогостоящей звуконепроницаемой перегородкой. В комнате стоял запах кожи и дорогого виски. Он мельком взглянул на наручные часы: двадцать восемь минут одиннадцатого. Парад должен был начаться в час дня в Вашингтоне. Бекетт уставился на пустые кресла вокруг него, размышляя над тем, чтобы могла означать эта привилегированная изоляция. Рокерман, который спал в личной комнате, проснулся и с ликующим видом воскликнул, увидев самолет:

— Нумеро уно, черт побери!

Президент послал этот самолет специально для них двоих. Был обеспечен генеральский эскорт и даны инструкции о церемониях, ожидающих в Нью-Йорке, — обращение к конгрессу, медали, банкет в Белом Доме. Генерал Уолтер Монк выглядел слишком молодым для выполнения этой задачи — всегда белозубая улыбка на лице, но глаза остаются жестокими, безжалостными.

Бекетт вздохнул.

Все, что наболтала ему по телефону Мардж, было правдой.

— Ты настоящий герой, я тебе говорю!

Что за странный разговор — девчонки хнычут и визжат, твердят ему, что он стал таким известным, а потом опять передают трубку Мардж со словами:

— Мама хочет сказать тебе что-то важное.

— Это разговор о том, чтобы ты выставил свою кандидатуру на президентских выборах, — сказала Мардж.

О Боже! Ему трудно было все это переварить. Он так долго занимался проблемами чумы, что его воображение работало только в направлении новых исследований и опытов. А Мардж вывалила на него откровение, не дав времени на подготовку. Она ни разу не намекала на это в скудных телефонных и радиоконтактах. Система была и так слишком перегружена.

— Билл, я не хочу тебя волновать. Ты — мой Первый, и всегда им будешь.

Первый! Как быстро распространился этот жаргон. Но он знал, о чем Мардж хотела ему сказать. Второй брак между Кети О'Хара и адмиралом Френсисом Делакуром стал своего рода образцом.

— Лучше, чтобы ты узнал это до своего приезда, дорогой, — ворковала Мардж. — Тебе все станет понятным, как только ты увидишь. Я беременна.

Он слышал, как щебечут девочки за ее спиной: — «Скажи ему…» Остальное было заглушено словами Мардж.

— Ты слышишь меня, Билл?

— Да.

— Ты говоришь как всегда сердито и напряженно, Билл. Тебе придется с этим смириться!

— Я уже с этим смирился.

— Отец ребенка — Артур Делвиг, дорогой. ГЕНЕРАЛ Делвиг. Он наш региональный военный командир. Я знаю, тебе он понравится.

— Разве у меня есть выбор?

— Билл, не надо так говорить. Он был очень добр к нам. Девочки его любят. И, дорогой, он уже сделал много хорошего. Когда было совсем плохо, он защищал нас и… все такое. Ну пожалуйста, дорогой. Он знает, что всегда будет только моим Вторым, а ты всегда будешь для меня Первым. Он согласен с этим. Артур восхищается тобой, Билл. Он один из тех, кто говорит, что тебе нужно стать президентом.

«А почему бы и нет? — подумал Бекетт. — В семье должность президента может быть мощным преимуществом перед офицерским званием».

— Я люблю тебя, Билл, — сказала Мардж.

А девочки продолжали визжать:

— Расскажи ему…

И снова он не услышал ничего из того, что они хотели ему поведать. Мардж сказала, что остальное он узнает, когда приедет. А потом:

— Ах, девочки! Ну ладно. Они хотят, чтобы я сказала тебе о том, что все мужчины ухаживают за ними, но они еще слишком молоды. Они должны подождать хотя бы до пятнадцати лет. И разговоров больше быть не может!

Бекетт возвращался домой совсем в другой мир, не тот, что покидал. Он понял это сразу.

«И Джо, конечно, тоже».

Бедный Хапп. Его мечты о том, чтобы стать влиятельной фигурой и распределять щедрые дары науки осторожной рукой, — все ушли. Страшное пробуждение посреди новой цивилизации.

— Мы коровы, — заявил Хапп.

Среди всех членов Команды наступила шокирующая тишина. Все четверо собрались на свое последнее совещание перед расставанием в безликом, блестящем посудой, кафелем и хромом главном кафетерии Хаддерсфилда. Снаружи, за пределами этого углового столика, бурлила шумная жизнь. Хаддерсфилд стал мировым центром, и все его сооружения и службы были переполнены людьми.

— Джо расстроен из-за того, что наша старая Команда распадается, — объяснил Лепиков.

— Джо прав, — сказал Данзас.

— Ты не можешь, как раньше, стоять на земле, Сергей, — продолжал Хапп.

— Иначе не поймешь бедных, бессловесных коров. Ты никогда не подойдешь к корове и не обидишь ее плохим словом.

Данзас глубокомысленно кивнул.

— Ты говоришь ласково с коровой, — говорил Хапп. — Ты хорошо кормишь ее и чистишь, обеспечиваешь медицинский уход. Ты обращаешься с ней нежно, но твердо, как Стонар и его друзья обращаются с нами. Они все знают о коровах. Когда голова коровы находится на опоре, ты придерживаешь ее, затем выдаиваешь богатое молоко любящими движениями, тщательно извлекая остатки молока, чтобы бедное создание, не дай Бог, не заболело.

Бекетт изложил все это генералу Монку во время их полета, наблюдая в его глазах одновременно веселье и задумчивость. Как мог возможный президент Соединенных Штатов иметь такую интуицию?

«Это была одна из коров, собравшаяся идти на повышение», — подумал Бекетт. После того, как Монк ушел, он стал готовить речь для предвыборной кампании.

«Нам нужен ученый в Белом Доме. Нам нужен кто-то, знающий реальную опасность, с которой столкнулся наш мир. Нам нужен некто, способный оценить истинную природу того, что производится в наших научных лабораториях».

Да, нужно было подкинуть им идею, что чумы бы не было, если бы президентом был ученый. Это ему здорово поможет.

«Женщина для каждого мужчины!»

Это был хороший лозунг и вполне достижимая цель. Однако здесь проскальзывал подтекст собственничества. Станут ли женщины заложницами будущего человечества?

Хапп был безусловно прав в одном: ОНИ НУЖДАЮТСЯ В НАС, ЧЕРТ ПОБЕРИ!

Было все больше доказательств того, что О'Нейл создал больше, чем думал, в своей лаборатории. Теперь, когда люди опять перемещаются, пересекая старые и новые границы, новые болезни появляются среди них. О'Нейл, вероятно, был ходячей фабрикой инфекций. Они могут проследить его путь по появлению новых эпидемий.

О Боже! И все это сделал один человек.

Бродил ли О'Нейл, как безумный, по Ирландии? Вполне возможно. Своего рода примитивное почитание безумия охватило ирландцев. Они, может быть, дадут ему приют, накормят и защитят. Истории, пришедшие из Ирландии, тоже нельзя сбрасывать со счетов — слухи, мифы… Крестьяне выносят еду на дорогу, проделанную для Маленького Народца. Теперь это для Безумца. Ох уж эти истории, повторяющиеся в прессе:

«Я слышал его вопли ночью. Это было где-то в долине и не похоже на голос человека. Я уверен, это — Безумец! Молоко, что я оставил для него, утром исчезло».

РАССКАЗЫ

Что-нибудь ищете

Мезар Виз, главный индоктринатор субпрефектуры Сол-Три, игнорировал усилия комнаты расслабления в своем жилище. Он яростно носился между металлическими стенами. Его ножная мембрана издавала стрекочущий звук, когда присоски отлипали от поверхности.

«Дураки! — думал он. — Тупые, некомпетентные, безмозглые дураки!»

Мезар Виз был денебианином. Его раса возникла более трех миллионов лет назад на планете, вращающейся вокруг звезды Денеб, — на планете, больше не существующей. В профиль он до странности походил на высокую женщину в платье до полу. Под «юбкой» скрывалась присоска ножной мембраны. Восемь его специализированных разгибательных мышц сейчас волнообразно сокращались в типично денебианском выражении гнева. Его рот, тонкая поперечная щель, совершенно обособленная от лежащего прямо под ней отверстия обонятельного легкого, изрыгал многоязыкий поток ругательств на ассистента, съежившегося перед ним.

— Как такое могло случиться? — кричал он. — Я беру первый за сто лет отпуск, а вернувшись, обнаруживаю, что моя карьера почти погублена из-за твоей некомпетентности!

Мезар Виз повернулся и пронесся обратно через комнату. Своим зрительным кольцом, органом, напоминающим мотоциклетную шину, насаженную на голову примерно на треть, он заново изучал доклад о землянине Поле Маркусе, вперив при этом злобный взгляд в ассистента, стоящего перед ним. Активировав зрительные клетки слева, он посмотрел на настенный хронометр.

— Так мало времени, — пробормотал он. — Если бы только у меня был кто-то в Централи, кто смог бы заметить девиацию, когда она произошла! Теперь мне самому придется разбираться в этой путанице, пока дела не вышли из-под контроля. Если только об этом узнают в Управлении…

Мезар Виз, денебианин, крошечная частичка созданной его расой всегалактической империи, занимающейся производством корада, повернулся на своей ножной мембране и вышел в бесшумно открывшуюся дверь.

Если этой ночью люди увидели бы его пламенеющий профиль, то сразу бы воскресли легенды о привидениях, джиннах, маленьком народце, духах, эльфах, феях…

Если бы они смогли это увидеть, то поняли бы, что пришел разгневанный надзиратель. Но, разумеется, они ничего не увидели. Это была часть работы Мезара Виза.

Пол Маркус получил некоторые поверхностные знания о правителях мира главным образом благодаря тому, что был профессиональным гипнотизером.

В тот вечер он вводил постгипнотическую команду в сознание одного из зрителей во время своего шоу на сцене Рокси-театр в Такоме, штат Вашингтон.

Пол был высоким худым мужчиной с плоской головой, выглядевшей благодаря этой особенности больше, чем была на самом деле. Он был одет в черный фрак и соответствующие брюки, с драгоценными запонками на меловой белизны манжетах рубашки, вспыхивавших и сверкающих, когда он жестикулировал. Красный луч прожектора на балконе придавал нечто мефистофельское его сценическому действу, над которым господствовал занавес черного атласа с мерцающими на нем двумя гигантскими светящимися глазами. Он был объявлен как «Маркус Мистикус», и его внешний вид вполне соответствовал выбранной роли.

Внушению подвергалась блондинка, выбранная Полом потому, что демонстрировала признаки высокого интеллекта, которые присущи личностям, легко поддающимся гипнозу. Женщина обладала хорошей фигурой и, садясь в кресло, показала ножку в достаточной мере, чтобы вызвать свист и кошачьи вопли в первых рядах. Она покраснела, но сохранила свою позу.

— Пожалуйста, ваше имя? — спросил Пол.

— Меделайн Уокер, — раздалось в ответ контральто.

— Мисс или миссис?

— Мисс, — ответила она.

Пол поднял правую руку. С нее свисала золотая цепочка, на конце которой был большой страз со множеством граней. Прожектор был направлен таким образом, чтобы камень отбрасывал бесчисленные звездочки вспышек.

— Посмотрите на алмаз, — сказал Пол. — Просто посмотрите на него.

Он начал ритмично раскачивать камень из стороны в сторону. Глаза девушки следили за ним. Пол подождал, пока ее глаза не начали двигаться в ритме качающейся безделушки, прежде чем начал повторять медленно, монотонным голосом:

— Спать. Вы засыпаете… глубоко спать… глубоко спать… засыпаете… глубоко засыпаете… засыпаете… засыпаете…

Ее глаза следили за камнем.

— Ваши веки тяжелеют, — говорил Пол. — Спать. Спать. Вы уже засыпаете… глубокий, спокойный сон… целительный сон… глубоко засыпаете… засыпаете… засыпаете… засыпаете…

Ее голова начала клониться, веки подергивались, но все медленнее и медленнее. Пол осторожно поднес левую руку к цепочке. Так же монотонно он произнес:

— Когда алмаз перестанет качаться, вы погрузитесь в глубокий, спокойный сон, разбудить смогу вас только я.

Он позволил камню качаться все медленнее и медленнее, по все более короткой дуге. Наконец он положил обе ладони на цепочку и закрутил ее. Безделушка начала быстро вращаться, ее грани сверкали, отражая свет прожектора.

Голова мисс Уокер упала вперед, и Пол удержал ее от падения из кресла, ухватив за плечи. Она была в глубоком трансе. Он начал демонстрировать аудитории классические симптомы, сопровождающие это состояние нечувствительность к боли, жесткость тела, полное подчинение голосу гипнотизера.

Шоу продолжалось без сюрпризов. Мисс Уокер лаяла, как собака. Она стала вдовствующей королевой, с величественным выражением лица. Она не помнила собственного имени. Она дирижировала воображаемым оркестром. Она пела оперные арии.

Зрители бурно аплодировали. Пол кланялся. Он также заставил и свою подопытную изобразить деревянный поклон. Финал близился.

— Когда я щелкну пальцами, вы проснетесь, — произнес он. — Вы будете чувствовать себя освеженной, как после крепкого сна. Через десять секунд после пробуждения вы представите себя в переполненном трамвае, где никто не уступает вам места. Вы будете чрезвычайно уставшей. В конце концов вы попросите толстого мужчину напротив вас уступить место и сядете. Вам понятно?

Мисс Уокер кивнула.

— Все это вы забудете, когда проснетесь, — продолжал Пол.

Он поднял руку, чтобы щелкнуть пальцами…

В этот момент у Пола Маркуса и появилась потрясающая идея. Он держал руку поднятой, с пальцами, изготовленными для щелчка, обдумывая это, пока не услышал роптания зрителей за своей спиной. Тогда он встряхнул головой и щелкнул пальцами.

Мисс Уокер проснулась, огляделась вокруг, поднялась и точно через десять секунд представила себе трамвай. Онаизобразила все в точности, как было ей приказано, снова проснулась и смущенно спустилась со сцены под новую волну аплодисментов и свиста.

Это должно было бы его удовлетворить. Но с того момента, как ему в голову пришла эта ИДЕЯ, Пол Маркус уже не мог уделить представлению должного внимания. Он машинально закончил рутину представления — короткие пояснения особенностей гипноза, вызовы на «бис». Потом он прошел обратно в гримерную, глубоко задумавшись, расстегивая на ходу запонки, как это проделывал всегда после последнего представления за вечер. Бетонированная полость под сценой эхом отзывалась на его шаги.

В гримерной он снял фрак и повесил его в гардероб. Потом он сел перед зеркалом и принялся наносить на лицо крем, прежде чем удалить грим. Он обнаружил, что ему трудно смотреть на собственное отражение.

— Это глупо, — угрюмо сказал он сам себе.

Раздался стук в дверь. Не оборачиваясь, он произнес:

— Входите.

Дверь нерешительно отворилась, и в комнату шагнула белокурая мисс Уокер.

— Простите, — сказала она. — Швейцар сказал, что вы здесь и…

Увидев ее в зеркале, Пол развернулся и встал.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

Прежде чем ответить, мисс Уокер огляделась вокруг, словно желая удостовериться, что они одни.

— Не совсем, — сказала она.

Пол указал на диван рядом с туалетным столиком.

— Присаживайтесь, — предложил он.

Когда мисс Уокер уселась, он вернулся к зеркалу.

— Надеюсь, вы извините меня, если я продолжу свое занятие, — сказал он, удаляя салфеткой грим под подбородком.

— Вы напоминаете мне женщину за своим вечерним туалетом, — улыбнулась мисс Уокер.

«Еще одна помешанная на сцене мисс, а представление вроде бы дает ей право отнимать у меня время», — подумал Пол. Он покосился на девушку. Не плоха, хотя…

— Вы не сказали мне, чему я обязан удовольствием находиться в вашем обществе, — произнес он.

Лицо мисс Уокер затуманилось от размышления.

— Это на самом деле глупо, — сказала она.

«Возможно», — подумал Пол.

— Не имеет значения, — сказал он. — Выкладывайте, что там у вас.

— Ну, эта мысль пришла мне в голову, когда мои друзья рассказывали о том, что я вытворяла на сцене. — Она криво усмехнулась. — Мне было трудно поверить, что трамвая на самом деле не было. Я до сих пор до конца в это не верю. Может быть, вы поместили меня в макет трамвая с кучей актеров. Ох, я не знаю! — Она встряхнула головой и прижала руки к глазам.

То, как она произнесла: «Я не знаю!» — напомнило Полу его собственную идею: ТУ идею. Он решил побыстрее отделаться от мисс Уокер, чтобы довести свою мысль до логического завершения.

— Так что там насчет трамвая? — спросил он.

Девушка встревожилась.

— Мне показалось, что я в настоящем трамвае, — сказала она. — Не было ни зрителей, ни… гипнотизера. Ничего. Лишь реальность поездки в трамвае и усталость, как после тяжелой работы. Я видела людей в трамвае. Я обоняла их. Я чувствовала трамвай у себя под ногами. Я слышала, как звенят монеты в кассе и все, что можно услышать в трамвае: разговоры, мужчина разворачивает газету. Я видела толстого мужчину, сидящего передо мной. Я попросила его уступить мне место. Я даже смутилась. Я слышала ответ и села на его место, оно было теплым, и я чувствовала, как люди давят на меня с обеих сторон. Это было очень реально.

— И что же вас беспокоит? — спросил Пол.

Она подняла взгляд от своих рук, крепко зажатых между колен.

— Что меня беспокоит? — сказала она. — Этот трамвай. Он был настоящий. Такой же настоящий, как и все, что я когда-либо знала. Такой же реальный, как и разговор с вами. Я верила в это. Теперь мне говорят, что трамвая не было. — Она снова посмотрела на свои руки. — Чему мне верить?

«Это приближается к ТОЙ идее», — подумал Пол.

— Можете ли вы выразить то, что вас беспокоит как-нибудь по-другому? спросил он.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Да, — ответила девушка. — Я думала, пока мои друзья смеялись. Я размышляла. Что, если все это, — она взмахнула рукой, — все наши жизни, наш мир, все, что мы видим, чувствуем, слышим, обоняем или осознаем каким-нибудь образом, является тем же самым. Гипнотическим обманом!

— Именно! — выдохнул Поя.

— Что вы сказали? — спросила она.

— Я сказал «именно»!

Ее брови подпрыгнули.

— Почему?

Пол повернулся к ней и оперся левым локтем на туалетный столик.

— Потому, — сказал он. — Что в тот самый момент, когда я рассказывал вам, что вы будете делать, когда проснетесь, в тот момент, когда я давал вам команду, приведшую к видению, мне в голову пришла та же самая идея.

— Боже мой! — вскрикнула она. Именно кротость ее восклицания заставила его казаться более страстным, чем если бы она богохульствовала.

Пол вернулся к зеркалу.

— Интересно, может быть, телепатия и существует?

Мисс Уокер смотрела на него в зеркале. Комната, казалось, вытягивалась сразу за ней.

— Это была такая идея, которую я не могла носить в себе, — сказала она. — Я рассказала своим друзьям, но они только посмеялись надо мной. Под горячую руку я решила вернуться сюда и поговорить с вами, пока я еще в состоянии управиться со своими нервами. В конце концов вы — гипнотизер. Вы должны в этом разбираться.

— Для этого потребуется заглянуть внутрь, — сказал Пол. — Я думаю… Он повернулся к мисс Уокер. — Что вы делаете сегодня вечером?

Выражение ее лица изменилось. Она смотрела на него так, словно ее мать нашептывала ей на ухо:

«Осторожно! Осторожно! Это же мужчина!»

— Ну, я не знаю, — ответила она.

Пол изобразил свою самую обаятельную улыбку.

— Я не закулисный волк, — сказал он. — Пожалуйста. Я чувствую себя так, словно кто-то попросил меня разрубить гордиев узел, и я уже почти сделал это, но мне нужна помощь.

— Что мы можем сделать? — спросила она.

Теперь уже Пол заколебался.

— Есть несколько путей решения проблемы, — сказал он. — Мы в Америке только начали изучать явление гипноза. — Он сжал кулак и осторожно стукнул им по туалетному столику. — Черт! На Гаити я видел знахарей, знающих об этом побольше меня. Но…

— С чего вы начнете?

— Я бы… я бы… — В течение мгновения Пол смотрел на нее, словно видел впервые. — Я сделаю вот что. Устраивайтесь поудобнее на диване. Откиньтесь назад. Вот так.

— Что вы собираетесь делать?

— Ну, — сказал Пол. — Довольно точно установлено, что эти сенсорные галлюцинации сосредоточены в одной из частей человеческого мозга, раскрепощаемой гипнозом. Использование гипноза дает возможность добраться до команд других гипнотизеров, заложенных туда. Я собираюсь погрузить вас в глубокий транс и поручить разыскивать эти команды самостоятельно. Если что-то приказывает нам жить иллюзиями, то команда должна быть именно там, вместе со всеми остальными.

— Я не знаю…

— Пожалуйста, — настаивал Пол. — Мы могли бы расщелкать эту задачку прямо здесь и сейчас, всего лишь за несколько минут.

— Хорошо, — в ее голосе все еще звучала нерешительность, но она откинулась назад, как ее попросили.

Пол взял с туалетного столика свой страз и сфокусировал на нем настольную лампу.

— Смотрите на алмаз, — начал он…

На этот раз она впала в транс с большей готовностью. Пол проверил ее на болевой порог и мышечный контроль. Она реагировала должным образом. Он начал опрос:

— Вы слышите мой голос?

— Да, — ответила девушка.

— Вы знаете, какие гипнотические команды есть в вашем сознании?

Последовала долгая пауза. Ее губы с трудом разлепились.

— Там есть… команды.

— Вы подчиняетесь им? — спросил он.

— Я должна.

— Каково содержание этих команд?

— Я… не… могу… рассказать.

Пол едва не потер руки от удовольствия. «Простое «не рассказывай об этом», — подумал он.

— Если я повторю ту команду, просто кивните головой, — сказал Пол. Она гласит: «Вы не должны рассказывать»?

Ее голова наклонилась.

Пол вытер руки о штанины и внезапно понял, что сильно вспотел.

— О чем вы не должны рассказывать? — спросил он.

Она покачала головой, ничего не говоря.

— Вы должны рассказать мне, — сказал Пол. — Если вы мне не расскажете, то в вашей правой ступне начнется непереносимое жжение и зуд. Это будет продолжаться до тех пор, пока вы не расскажете. Поведайте мне, что это такое, о чем вам приказано молчать.

Девушка снова покачала головой. Она потянулась вниз и, стянув туфлю, начала чесать правую ступню.

— Вы должны рассказать мне, — настаивал Пол. — Какое первое слово команды?

Девушка смотрела на него рассеянным взглядом.

— Вы… — сказала она.

Это выглядело так, словно она вытащила слово из какого-то темного места глубоко внутри нее, и произнести его оказалось едва ли не чересчур для ее выносливости. Она продолжала чесать свою правую ногу.

— Какое второе слово? — спросил Пол.

Девушка пыталась заговорить, но безуспешно.

— Это «должны»? — спросил он. — Кивните, если это так.

Она кивнула.

— Вы должны — что?

Девушка снова была бессловесна.

Он на мгновение замер. «Чувственное восприятие, — подумал Пол и подался вперед. — Это: «Вы должны чувствовать только…»?

Она расслабилась. Девушка кивнула и сказала:

— Да.

Пол вздохнул.

— Что означает: «Вы должны чувствовать только…»? — спросил он.

Она открыла рот, губы ее шевелились, но из них не раздалось ни звука.

Пол чувствовал себя так, словно кричит на нее, вытягивая своими руками ответ из ее сознания.

— Что это? Расскажите мне!

Девушка качала головой из стороны в сторону. Он заметил признаки пробуждения.

Пол снова вздохнул.

— Что с вами произойдет, если вы мне расскажете?

— Я умру, — ответила она.

Он подался вперед и продолжил доверительным голосом:

— Это все глупости. Вы не можете умереть только из-за того, что скажете несколько слов. Вы это знаете. А теперь расскажите, что вам приказано чувствовать?

Открыв рот, девушка безучастно уставилась в пространство. Пол наклонился, чтобы заглянуть ей прямо в глаза.

— Вы видите меня? — спросил он.

— Нет.

— Что вы видите?

— Я вижу смерть.

— Лучше посмотрите на меня, — сказал Пол. — Вы помните меня?

— Вы смерть.

— Это бессмыслица! Посмотрите на меня, — скомандовал он.

Ее глаза раскрылись шире. Пол уставился в них. Глаза, казалось, росли, и росли, и росли, и росли… Пол обнаружил, что не в состоянии отвести взгляд. В мире больше не было ничего, кроме этих серо-голубых глаз. Глубокий, резонирующий голос, схожий со звучанием нижнего регистра виолончели, заполнил его сознание.

— Вы забудете все, что произошло сегодня вечером, — сказал Голос. — Вы умрете, как только вспомните. Вы ДОЛЖНЫ чувствовать лишь то, что вам приказано чувствовать. Я приказываю. Вы помните меня?

Губы Пола изобразили слово «да».

— Кто я? — спросил Голос.

Пол облизал пересохшие губы.

— Вы смерть, — сказал он.

Бюрократия является разновидностью вневременной, внерасовой плесени, составляющей свои официальные документы по единому типу, распознаваемому членами любого учреждения, где бы то ни было. Многочисленные копии, тщательный подбор слов для прикрытия окольных намерений, абсолютный протокол в обращениях — все по единому образцу, идет ли речь о Корпорации реконструкции финансов или же о денебианском Управлении индоктринации.

Для Мезара Виза знание образца было сродни еще одному инстинкту. Он бы инспектором индоктринации и надзирателем за производством корада на Сол-Три сто пятьдесят семь планетарных лет. За это время, преданно следуя букве устава Управления индоктринации и никогда личным толкованиям его духа, он обеспечил себе перевод в координаторы всей префектуры Сол, как только освободится вакансия.

Встретившись еще с одной угрозой своему положению и избавившись от нее, сознавая безопасность своего пребывания в должности, он сидел перед механическим секретарем-передатчиком в своем офисе и диктовал письмо в управление. Зрительное кольцо вокруг его головы тлело тускло-янтарным светом, поскольку он расслабил рецепторы. Его тело удобно вытянулось, принимая мягкий массаж, выполняемый креслом.

— За последнее время в обучении неоиндоктринаторов была допущена значительная небрежность, — произнес он в коммуникатор.

«Пускай в управлении слетят несколько голов», — подумал Мезар Виз.

— Создается такое впечатление, что раз мы тут, в префектуре Сол, имеем дело со слаборазвитыми существами, то и индоктринаторы для префектуры требуют меньшей заботы. Я только что столкнулся с угрозой источнику корада на Сол-Три, угрозой, возникшей по вине неоиндоктринатора. Девиацию пропустили трое наших последних выпускников колледжа индоктринаторов. Они были отосланы обратно на переобучение.

Он с удовлетворением подумал: «В центре обучения задумаются о том, что корад, выделяемый железами наших подопечных, необходим для их же собственного бессмертия, и потому будут построже. Уже почти подошло время рассказать о наших селекционных экспериментах по введению корадных желез во внешний облик этих созданий, сделавших возможным более частую откачку корада. Особенно высоко будут оценены тонкости индоктринации — усиление модели поведения, ведущей к спариванию, повышение индивидуального риска и продолжительности секреции желез, более жесткие зрительные ограничения, чтобы оградить сознание от обнаружения изменений…»

— Я посылаю полный визикордерный отчет о том, как я столкнулся с этой угрозой, — проговорил он в коммуникатор. — Короче говоря, я тайно внедрился в ближайшее окружение земного существа и ввел более строгие команды. Стандартная процедура. Было сочтено непрактичным уничтожение создания из-за последних истолкований наложения команд. Предполагалось, что гибель существа в дальнейшем вызовет для нашей работы неблагоприятный образ мыслей.

— Созданию было приказано соединиться с другим представителем этого же рода, находящимся под более жестким контролем с нашей стороны. Оно было отстранено от высших проявлений нервной деятельности и нацелено на другую задачу, а именно: управление транспортным средством под названием трамвай.

— Эти существа были подвергнуты ампутации придатка. К несчастью, до того, как я начал действовать, создание приняло чрезвычайно умную линию поведения и ввело неустранимые команды, сделавшие придатки бесполезными.

Они увидят, до какой степени создание девиарировало и как небрежны были новые индоктринаторы.

— Служба индоктринаторов должна помнить причину возникновения пояса астероидов системы Сол. Как известно, некогда это была планета Дирад, крупнейший источник корада. Неряшливо проведенная индоктринаторами процедура привела к ситуации, аналогичной той, которую я пресек. Мы были вынуждены разрушить планету. Сила сознаний, ускользнувших из-под нашего контроля, представляла бы для нас постоянную угрозу. Дирад — грозное предостережение.

— Положение здесь, безусловно, опять совершенно нормальное, и запас корада в безопасности. Мы можем продолжать выкачивать бессмертие других, но ТОЛЬКО ДО ТЕХ ПОР, ПОКА МЫ СОХРАНЯЕМ ПОСТОЯННУЮ БДИТЕЛЬНОСТЬ.

Он подписался: «С почтением Мезар Виз, Главный индоктринатор, субпрефектура Сол».

«В один прекрасный день, — подумал он. — Подпись будет: «Координатор».

Поднявшись от механосекретаря, он отодвинулся к трубке «входящих» на своей доклад-панели и заметил сообщение, помеченное его новым ассистентом как «чрезвычайно важное».

Он вставил трубку в транслятор, сел и наблюдал, как тот воспроизводит доклад:

«Создание Хинду увидело себя таким, какое оно есть на самом деле».

Мезар Виз дотянулся и направил следящий луч на своего нового ассистента, чтобы понаблюдать, как тот встретит угрозу.

Транслятор продолжал жужжать: «Создание сошло с ума в соответствии с командой индоктринации, но, к величайшему сожалению, оно является членом секты, почитающей безумие. Другие начинают прислушиваться к его бормотанию».

Доклад заканчивался: «Я тороплюсь».

Мезар Виз откинулся назад, расслабился и мягко улыбнулся. Новый ассистент подавал надежды.

Исчезнувшие собаки

Зеленый турбокоптер двигался над песчаными равнинами Нью-Мексико. Лопасти его ротора со свистом рассекали воздух. Глубокие тени лежали впереди турбокоптера, там, где поверхность земли прорезал речной каньон. Машина села на скальное обнажение. Люк распахнулся, и оттуда выбросили стальную клетку, в которой металась самка койота. Дверь клетки упала. Одним прыжком животное выбралось из своей тюрьмы и ринулось прочь. Оно юркнуло по скале, спрыгнуло вниз на уступ, идущий вдоль стенки каньона и скрылось из виду за изгибом. В крови койота был мутантный вирус, выведенный из свиной холеры.

…В лаборатории стоял крепкий химический запах, преимущественно из паров йодоформа и эфира. Он с трудом забивал мускусный дух мокрого меха подопытных животных. В клетке пригорюнился унылый фокстерьер. В центре лаборатории на анатомической доске были распялены остатки пуделя. Бирка на ноге несчастного животного гласила «Х-8 ПУЛЬМАНОВСКИЙ ВЕТЕРИНАРНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР, ЛАБОРАТОРИЯ Е». Бестеневое освещение равнодушно заливало все вокруг.

Биолог Варли Трент, долговязый темноволосый мужчина с угловатыми чертами лица, положил свой скальпель на поднос рядом с пуделем. Затем отступил назад и взглянул через стол на доктора Уолтера Хан-Меерса, профессора ветеринарной медицины. Профессор был пухлым песочноволосым китае-голландцем с внешностью гладкокожего восточного идола. Он стоял рядом с анатомическим столом, пристально глядя на пуделя.

— Еще одна неудача, — сказал Трент. — При каждом вскрытии я говорю себе, что скоро на Земле вообще не останется собак.

Профессор кивнул.

— Я пришел, чтобы сообщить тебе последние данные. Не вижу, чем это нам поможет, но по всей видимости, этот вирус начал распространение с койота.

— С койота?

Хан-Меерс нашел лабораторный табурет, подкрутил его повыше и сел.

— Эта информация поступила от работника с ранчо в Нью-Мексико. Он все рассказал властям. Его босс, малый по имени Портер Даркин, доктор ветеринарной медицины, имеет на ранчо лечебницу. Он хотел сделать себе имя, истребив всех койотов. Славу он себе приобрел огромную. Правительству пришлось мобилизовать десантников, чтобы спасти его от линчевания.

— Неужели этот дурак не сообразил, что болезнь распространится и среди других собачьих?

— По-видимому, он даже не подумал об этом. У него диплом одного, из этих маленьких дрянных колледжей. Но я все равно удивлен, как такой тупица мог вообще получить степень.

— А что насчет койота?

— О, это был огромный успех. Овцеводы говорят, что за весь сезон не потеряли ни одного животного по вине койотов. Единственное, что сейчас их беспокоит — это медведи, кугуары и потеря собак…

— Кстати, о собаках, — заметил Трент. — Завтра нам понадобятся новые животные для опытов. Очередная сыворотка не помогла фокстерьеру. Он умрет сегодня вечером.

— Завтра для опытов у нас будет целая свора этих животных, — грустно ответил Хан-Меерс. — Последние две резервации в Канаде сообщили о первичном заражении этим утром.

Трент барабанил пальцами по крышке стола.

— А что думает правительство насчет предложения веганских биофизиков?

— Они для нас неприемлемы, — пожал плечами Хан-Меерс. — Веганцы хотят полностью контролировать весь проект. Вы знаете их репутацию по части биофизических переделок. Может, им и удастся спасти наших животных, но то, что мы получим обратно, трудно будет назвать собакой. Это будет многоногий монстр с чешуйчатым хвостом. Хотел бы я знать, почему они так увлекаются этими рыбохвостыми типами.

— Сцепленный ген, — пояснил Трент. — Спарен с фактором разумности. Они используют свои микс-генераторы, чтобы вскрывать генные пары и…

— Правильно, — сказал Хан-Меерс. — Ты учился с ними. Как имя того веганца, о котором ты вечно вспоминаешь?

— Гер (свист) Ансо-Ансо.

— Точно. Он сейчас на Земле с веганской делегацией?

Трент кивнул.

— Я встретил его на конференции в Квебеке десять лет назад — за год до того, как мы делали биофизическую инспекцию для Веги. Он отличный парень, если с ним познакомиться поближе.

— Не для меня. — Хан-Меерс покачал головой. — Они слишком большого роста и высокомерны. Рядом с ними чувствуешь себя неполноценным. Они работают в биофизике, играя как на арфах, на своих чертовых микс-генераторах.

— Это они могут.

— Вот что их делает такими чертовски раздражающими!

Трент засмеялся.

— Если это улучшит твое настроение, то могу тебя порадовать. Веганцы, может быть, и гордятся своей биофизикой, но дико завидуют нашей легкости в обращении с инструментами.

Хан-Меерс хмыкнул.

— Но все же мы, наверное, должны им отправить часть собак для экспериментальных целей, — продолжил Трент. — Видит Бог, у нас скоро при таких темпах эпидемии вовсе не останется животных.

— Мы не отдадим им даже паршивого спаниеля, пока Джильберто Наталь заседает в Сенате Федерации, — буркнул Хан-Меерс. — Всякий раз, когда этот подонок выбивается наверх, он скачет как заяц, визжа про гордость Земли и угрозу извне.

— Но…

— После денебианской кампании прошло не так уж много времени.

— А как движется работа в остальных исследовательских центрах? облизал губы Трент.

— Так же, как и у нас. Утренний доклад представляет собой огромную кучу пустопорожней болтовни. — Хан-Меерс сунул руку в карман и извлек желтый лист бумаги. — Можешь взглянуть. Все равно это скоро выйдет наружу. — Он сунул бумагу Тренту.

Трент взглянул на заголовок:

«Бюрограмма — Департамент здоровья и санитарии — секретность первой степени».

Он посмотрел на Хан-Меерса.

— Читай! — рявкнул профессор.

Трент снова взглянул на бюрограмму.

«Врачебный департамент сегодня подтвердил, что вирус ДД, поражающий собачьих во всем мире, является стопроцентно фатальным. Несмотря на принятые меры, он продолжает распространяться. Вирус демонстрирует родство со свиной холерой, но прекрасно развивается в растворе протомицина, достаточно концентрированном, чтобы убить любой другой микроорганизм. Он может впадать в анабиоз. Если через два месяца не будет найдено достаточно эффективное противоядие, то Земле грозит опасность потерять всю популяцию волков, собак, лис, койотов…»

Трент снова посмотрел на Хан-Меерса.

— Мы догадывались, что дела плохи, но… — Он постучал по бюрограмме.

Профессор выхватил у него бумагу.

— Варли, ты задерживал переписчиков, когда они приходили пересчитывать собак, верно?

— С чего ты взял? — поджал губы Трент.

— Варли, я не собираюсь сообщать об этом в полицию. Я предлагаю тебе связаться со своим знакомым веганцем и отдать ему твоих собак.

— На прошлой неделе я отдал ему пятерых щенков, — вздохнул Трент.

Столичный корреспондент службы новостей опубликовал в газете сообщение шестью неделями раньше, воспользовавшись утечкой в Комитете Здоровья и Санитарии Сената Федерации. Новый вирус поражал животных и не было известно, как с этим бороться. Люди уже осознали, что их любимцы массово вымирают. Это сообщение вызвало панику. Межзвездное пассажирское сообщение прекратилось. Влиятельные люди употребляли все свое могущество, чтобы спасти своих питомцев. Они бежали со своими любимцами, нарушая все карантинные барьеры. Аферисты распоясались.

СПЕЦИАЛЬНЫЙ АРЕНДОВАННЫЙ КОРАБЛЬ НА ПЛАНЕТЫ АЛЬДЕБАРАНА. СТРОЖАЙШИЕ КАРАНТИННЫЕ ТРЕБОВАНИЯ. СПЕЦИАЛЬНО ОБУЧЕННЫЙ ПЕРСОНАЛ ДЛЯ ОХРАНЫ ВАШИХ ЖИВОТНЫХ В ПУТИ. СТОИМОСТЬ — ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ КРЕДИТОВ ЗА КИЛОГРАММ.

Владельцы, разумеется, не могли сопровождать своих питомцев пространство на корабле было весьма ограниченным.

Эта афера прекратилась, когда патрульный корабль Федерации наткнулся на странное метеоритное скопление за Плутоном. Он остановился, чтобы нанести рой на карту, и обнаружил, что скопление состоит из замерзших собачьих тел.

Спустя одиннадцать дней после появления сообщения о вирусах арктурианские планеты объявили терранских собак вне закона. Эти пройдохи надеялись хорошо поживиться, когда начнется контрабанда животных.

Трент держал шестерых полукровок борзых в сервомеханическом питомнике в охотничьем лагере на Олимпик Маунтин. Они все еще находились в лагере, когда правительство приняло злополучный декрет об экстренном изъятии животных. Трент умышленно не упомянул о них.

Покинув Пульман в три часа утра после разговора с Хан-Меерсом, он поставил свой реактивный геликоптер на автопилот и спал, пока не добрался до Абердина.

Начальником Абердинской Объединенной Полиции был седеющий, покрытый шрамами от ожогов ветеран денебианской кампании. Офисом ему служила квадратная комната, возвышающаяся над гаванью. Стены были увешаны инопланетным оружием и групповыми фотографиями офицеров и рядовых. Начальник встал, когда вошел Трент, и махнул ему в сторону кресла.

— Моя фамилия Макаров. Чем могу служить?

Трент представился, сел и объяснил, что он сотрудник пульмановского центра, что у него девять борзых — шесть взрослых и три щенка — в горном питомнике.

Начальник уселся, ухватился за подлокотники своего кресла и откинулся на спинку.

— Почему они не в одной из правительственных резерваций?

Трент посмотрел ему в глаза.

— Потому что я думал, что здесь они будут в большей безопасности и оказался прав. Резервации заражены. А мои собаки пока совершенно здоровы. Более того, коммандер, я обнаружил, что человеческие существа переносят заболевание. Мы…

— Вы имеете в виду, что если я приласкаю собаку, то это ее убьет?

— Именно так.

Начальник погрузился в молчание. Спустя некоторое Время он произнес:

— Так вы не подчинились акту о карантине?

— Да.

— Я сам иногда проделываю подобное, — продолжил начальник. — Вы видите, что приказ дурацкий. Вы знаете, что он работать не будет. И вы его нарушаете. Если вы не правы, то вас обвинят во всех смертных грехах. Ну, а если правы, вам навешивают медаль. Я помню, в денебианской кампании, когда…

— Могли бы вы организовать воздушное патрулирование над моим лагерем? перебил его Трент.

Начальник почесал подбородок.

— Борзые, да? Нет лучшей охотничьей собаки. Чертовски стыдно, что они умирают вместе с остальными. — Он помолчал. — Воздушное патрулирование? Без людей?

— У нас осталось всего два месяца, чтобы справиться с этим проклятым вирусом. Иначе собак на Земле попросту не останется, — сказал Трент. — Вы понимаете, как важны эти собаки?

— Так плохо? — Начальник подтянул к себе видеофон. — Дайте мне Перлана. — Он повернулся к Тренту. — Где ваш лагерь?

Трент дал ему координаты. Начальник записал их в блокнот.

На экране появилось лицо.

— Да, сэр.

Макаров повернулся обратно к видеофону.

— Перлан, мне нужен роботизированный воздушный патруль — круглосуточное дежурство — над охотничьим лагерем, — он взглянул в блокнот, — с координатами 8181-А и 0662-У, западный склон Олимпик. В лагере питомник с девятью собаками. Не должно быть никаких контактов людей с животными. — Он облизал губы. — Доктор рассказал мне, что люди переносят этот вирус.

Когда Трент приземлился в Пульмане после обеда, он обнаружил, что в лаборатории «Е» его дожидается Хан-Меерс. Профессор сидел на том же самом табурете, словно и не вставал с него все эти два дня. Его раскосые глаза созерцали клетку, где содержался фокстерьер. Теперь там располагался эрдельтерьер. Когда Трент вошел, Хан-Меерс повернулся.

— Варли, что это там абердинский полицейский рассказывает службе новостей?

Трент закрыл двери лаборатории. «Значит, начальник полиции все рассказал».

— Из клиники Флореса сегодня дважды звонили, — продолжил Хан-Меерс. Хотят узнать, что мы обнаружили такого, что они проглядели. Может, полицейский сам все это придумал?

Трент покачал головой.

— Нет. Я рассказал ему о своих подозрениях, выдав их за действительный факт. Мне нужен был воздушный патруль над лагерем. Мои собаки совершенно здоровы.

Хан-Меерс кивнул.

— Все лето они были лишены подобного удобства. Теперь они должны обязательно его иметь.

— Я боялся, что они умрут. Я вырастил этих борзых сам. Мы охотились и…

— Понимаю. А завтра ты всем расскажешь, что произошла ошибка. Я надеялся, что у тебя больше научной честности.

Трент напустил показное равнодушие. Он сбросил пальто и натянул лабораторный халат.

— Мои собаки все лето были изолированы От людей. Мы…

— Люди Флореса скрупулезно провели исследования, — заметил Хан-Меерс. Они подозревают, что мы пытаемся…

— Недостаточно тщательно. — Трент открыл дверь стенного шкафа и взял оттуда бутылку с зеленой жидкостью. — Ты собираешься остаться здесь и помогать или хочешь, чтобы я бился над этим в одиночестве?

Хан-Меерс снял пальто, отыскал лишний лабораторный халат.

— Играешь с огнем, Варли. — Он повернулся, улыбаясь. — Но что за великолепная возможность устроить этим докторам медицины настоящую большую взбучку!

На следующее утро Трент уронил стеклянную пробирку. Она вдребезги разбилась на кафельном полу, и спокойствие Трента лопнуло вместе с нею. Он непрерывно ругался целых две минуты.

— Мы устали, — произнес Хан-Меерс. — Отдохнем и вернемся к этому позже. Я буду сегодня отделываться от людей Флореса и прочих. Там все еще есть…

— Нет. — Трент покачал головой. — Мы возьмем еще один смыв с моей кожи со связующим Кларендона.

— Но мы уже дважды проверяли и…

— Еще раз, — рявкнул Трент. — На этот раз мы добавим синтетическую собачью кровь перед фракционированием.

В десять двадцать две Хан-Меерс установил последнюю пробирку в пластиковый дифракционный штатив и нажал переключатель у его основания. Маленькая серебряная паутинка замерцала у верхнего края пробирки.

Профессор ахнул.

Они вернулись к исходной точке. К полудню у них была схема: вирус Дорманта переносится в потовых железах человека, выходит наружу через поры — преимущественно на ладонях рук — при сильном эмоциональном возбуждении. Попав наружу, вирус высыхает и впадает в анабиоз.

— Если бы я не уронил ту пробирку и не рассердился… — промолвил Трент.

— Мы бы все еще искали, — добавил Хан-Меерс. — Это Дормант, и в микроскопических количествах. Вот почему они его пропустили. Кто же проверяет возбужденного подопытного? Они ждали, пока он успокоится.

— Всяк убивает то, что любит, — процитировал Трент.

— Стоило бы побольше уделять внимания философам наподобие Оскара Уайльда, — сказал Хан-Меерс. — Теперь позвоню врачам, расскажу, как они облажались. Это им будет вдвойне неприятно, так как изобличает их простой биолог.

— Это была случайность.

— Случайность, основанная на наблюдениях за твоими собаками, — произнес Хан-Меерс. — Не в первый раз подобные случайности происходят с простыми биологами. Был Пастер. В него кидали камнями на деревенских улицах за…

— Пастер был химиком, — заметил Трент. Он повернулся, положил пробирку на стол. — Мы должны предупредить правительство, что оставшимся собакам требуется роботизированное обслуживание. Это может дать время, чтобы во всем разобраться.

— Я воспользуюсь твоим фоном, чтобы позвонить врачам, — хихикнул Хан-Меерс. — Представляю себе их лица, когда…

Фон зазвонил. Хан-Меерс поднял микрофон.

— Да, это я… Я имею в виду, что я здесь. Да, я отвечу на звонок. Пауза. — Привет, доктор Флорес. Я как раз собирался… — Хан-Меерс замолк и слушал. — О, вы это сделали? — Его голос был ровным. — Да, это согласуется с тем, что мы обнаружили. Да, преимущественно через поры рук. Мы ждали подтверждения, чтобы увериться… Да, нашим доктором Трентом. Он здесь штатный биолог. Я уверен, что кое-кто из ваших сотрудников у него учился. Прекрасный ученый. Заслуживает всей славы за открытие. — Пауза. Я настаиваю на научной честности, доктор Флорес. У меня в руках ваш доклад. Он исключает человека из числа возможных переносчиков вируса. Я согласен, что это нанесет ущерб вашей репутации, но это ваши проблемы. До свидания, доктор Флорес. Спасибо за то, что позвонили. — Он повесил фон и обернулся. Трент исчез.

Последний чистокровный сенбернар умер в Ангуаке провинции Манитоба. Следующим утром грузинские чиновники подтвердили, что резервации близ Игурска заражены. Поиск здоровых собак продолжался. Теперь этим занимались только роботы. Во всем мире осталось только девять собак, у которых не было вируса ДД — шесть взрослых борзых и три щенка. Они рыскали вокруг горного питомника, тоскуя о людях.

Когда Трент появился ночью в своем холостяцком жилище, то сразу обнаружил посетителя. Это был высокий (почти семь футов) гуманоид, голова его была увенчана гребнем перистых волос, глаза затенены разрезанными наподобие венецианских жалюзи мембранами. Стройное тело было покрыто голубым балахоном, перехваченным в талии поясом.

— Гер! — воскликнул Трент и захлопнул дверь.

— Друг Варли, — просвистел веганец.

Они вытянули свои руки и прижали друг к дружке ладони на веганский манер. Семипалые руки Гера на ощупь были горячими.

— У тебя лихорадка, — заметил Трент. — Ты слишком долго пробыл на Земле.

— Это все проклятое окисленное железо в вашей окружающей среде, просвистел Гер. — Вечером я приму усиленную дозу лекарств. — Он расслабил свои гребни, жест, обозначающий удовольствие. — Но хорошо снова увидеть тебя, Варли.

— Взаимно, — сказал Трент. — А как… — Он опустил руку, сделав жест, словно гладил собаку.

— Потому я и пришел. Нам нужно еще.

— Еще? Они погибли?

— Их клетки живы в новых потомках, — просвистел Гер. — Мы использовали ускорительную камеру, чтобы побыстрее получить несколько поколений, но результаты нас не удовлетворяют. Это были очень странные животные, Варли. Разве не странно, что они были идентичными с виду?

— Это иногда случается.

— И количество хромосом. Разве…

— Некоторые породы различаются, — поспешно сказал Трент.

— О, — Гер кивнул. — У тебя есть еще эта порода, чтобы мы могли взять?

— Это непросто сделать. Но если мы будем достаточно осторожны, то сможем с ними удрать.

Коммандеру Макарову доставило наслаждение возобновить свое знакомство со знаменитым доктором Трентом. Ему доставило наслаждение встретиться с гостем с далекой Веги, хотя и слегка меньшее. Было понятно, что начальник полиции вообще подозрительно относится к инопланетянам. Он проводил их в свой кабинет, усадил и занял свое место за столом.

— Я бы хотел получить пропуск, позволяющий доктору Ансо-Ансо посетить мой питомник, — сказал Трент. — Не будучи землянином, он не несет в себе вирус и это будет совершенно безопасно…

— Зачем?

— Возможно, вы слышали о веганском искусстве биофизики? Доктор Ансо-Ансо помогает мне в исследованиях. Ему нужно получить некоторое количество крови и образцов бактериальных культур от…

— Разве робот не может этого сделать?

— Наблюдения требуют высокоспециализированных знаний, а обученных этому роботов нет.

— Хммм, — коммандер Макаров обдумал это. — Понимаю. Что ж, доктор Трент, если вы ручаетесь, то я уверен, что с ним все в порядке. — Его тон свидетельствовал, что доктор Трент может и ошибаться. Макаров взял в ящике блокнот, нацарапал пропуск и протянул его Тренту. — Я вызову полицейский коптер, чтобы доставить вас на место.

— У нас специально простерилизованный коптер с нашим лабораторным оборудованием. Роботикс Интернешионал как раз сейчас его обслуживает.

Коммандер кивнул.

— Понимаю. Тогда я приготовлю для вас сопровождение.

На следующий день пришла повестка на розовом листке бумаги:

«Доктору Варли Тренту предписывается предстать перед специальным подкомитетом по Здоровью и Санитарии Сената Федерации для слушания, которое будет проводиться в четыре пополудни в главном здании Сената Федерации.

Оскар Олафсон, специальный помощник сенатора Джильберто Наталя».

Трент получил повестку в своей лаборатории, прочитал ее и понес наверх в кабинет Хан-Меерса.

Профессор прочитал документ и протянул его обратно Тренту.

— Про обвинения ничего не сказано. Где ты был вчера?

Трент сел.

— Я доставил моего веганского друга в резервацию, чтобы он смог похитить трех щенков. Сейчас он уже на полпути к дому.

— Естественно, что они обнаружили это при утреннем подсчете. При обычных обстоятельствах тебя просто запихнули бы в тюрьму. Но надвигаются выборы. Наталь должен угодить твоему коммандеру Макарову.

Трент уставился в потолок.

— Сенатор распнет тебя, невзирая на твои заслуги в деле обнаружения вируса, — продолжил Хан-Меерс. — У тебя появились могущественные враги. Доктор Флорес — свояк сенатора Грапопулоса от Комитета по ассигнованиям. Они вынудят людей в клинике Флореса заявить, что носитель вируса мог быть обнаружен и без тебя.

— Но это мои собаки! Я могу…

— Не твои с тех пор, как вступил в действие закон об изъятии. Ты виновен в утаивании правительственной собственности. — Он указал пальцем на Трента. — И эти нажитые тобой враги…

— Мною нажитые! Это тебе понадобилось устроить представление с людьми Флореса.

— Ладно, Варли, не будем ссориться.

— Хорошо. Что сделано, то сделано.

— У меня появилась идея, — сказал Хан-Меерс. — «Эльмендорф», инспекционный корабль колледжа, находится на Хартли-Филд. Он полностью заправлен и подготовлен для путешествия к Сигиттариусу.

— Что ты имеешь в виду?

— Корабль, естественно, хорошо охраняется, но известный штатный сотрудник с поддельной запиской от меня мог бы попасть на борт. Ты смог бы управлять «Эльмендорфом» в одиночку?

— Конечно. Это именно тот корабль, на котором мы летали к Беге, чтобы ознакомиться с их биофизикой.

— Тогда беги на нем. Переведи корабль в гипердрайв и тебя никогда не поймают.

Трент покачал головой.

Это было бы признанием собственной вины.

— Слушай, ведь ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО виновен! Сенатор Наталь собирается ОБНАРУЖИТЬ это завтра. Это будет сенсация. Но если ты сбежишь, это будет еще большим потрясением, а вопли сенатора будут лишь шумом на заднем плане.

— Я не знаю.

— Люди уже устали от его шума, Варли.

— Все же мне это не нравится.

— Варли, сенатору нужна любая сенсация, чтобы заграбастать несколько голосов на выборах. Дать ему немного времени, чтобы он еще побесился, и сенатор зайдет слишком далеко.

— Меня не беспокоит сенатор. Меня беспокоит…

— Собаки, — подсказал Хан-Меерс. — А если ты сбежишь на Вегу, то сможешь помочь тамошним специалистам своим знанием земной биологии. Разумеется, тебе придется работать с дистанционным управлением, но… Фраза повисла в воздухе.

Трент поджал губы.

— С каждой потерянной минутой твои шансы на побег будут уменьшаться. Хан-Меерс подтолкнул к Тренту блокнот. — Вот мой бланк. Подделывай записку.

Через двадцать минут после того, как машина Трента отправилась на Хартли-Филд, в парковочной зоне кампуса приземлился правительственный коптер. Из кабины показались двое мужчин. Они поспешили в офис Хан-Меерса, предъявив удостоверения полицейских.

— Мы ищем доктора Варли Трента. Он обвиняется в нарушении акта о собаках. Мы должны взять его под стражу.

Хан-Меерс выглядел должным образом шокированным.

— Думаю, Варли пошел домой. Он что-то говорил по поводу неважного самочувствия.

Сенатор Наталь был в ярости. Его пухлое тело тряслось как пудинг, а его красное лицо стало еще краснее. Он кричал, он вопил. Раздраженное лицо сенатора мелькало на экранах видео каждую ночь. Как раз в тот момент, когда настал его звездный час, когда он предостерегал людей против распущенности науки, его отодвинули в сторону более важные новости.

Последняя собака в резервации — пестрый чау — умерла от вирусной инфекции. Прежде чем сенатор успел развести пары для новой атаки, правительство объявило о том, что в Арктике обнаружено двадцать шесть здоровых волков. Днем позже роботы разыскали живую двенадцатилетнюю дворняжку в Исландии и пятерых коккер-спаниелей на Тьерра дель Фуэго. Для собак и для волков были подготовлены отдельные резервации на западном склоне Олимпик. Всех животных перевезли туда.

Волки, коккеры, дворняжка, борзые — они были любимцами всего мира. Проводились экскурсии на опечатанных коптерах из Абердина до точки в пяти километрах от собачье-волчьей резервации. Оттуда в мощный бинокль можно было иногда уловить неясное пятно, которое силой воображения можно было превратить в волка или собаку.

Примерно в это время сенатор Наталь начал подготовку к очередной атаке. Основным его козырем было то, что борзые Трента не столь уж важны, коль появились другие собаки. И вдруг двенадцатилетняя дворняжка умерла от старости.

Любители собак всего мира скорбели. В прессе преобладали восхваления дворняжки. Сенатор снова оказался на заднем плане.

Трент направился к Веге, войдя в гипердрайв, как только миновал зону деформации вокруг Солнца. Он знал, что веганцы будут держать его в карантине, чтобы не заразить собак. Но его радовала мысль, что можно будет наблюдать за экспериментами по видео и помогать своими советами.

Профессор Хан-Меерс, сославшись на ухудшающееся здоровье, переложил все свои обязанности на помощника. А сам отправился в кругосветное путешествие. Первую остановку он сделал в столице. Там он встретился с сенатором Наталем, извинился за дезертирство доктора Трента и похвалил позицию политика.

В Женеве Хан-Меерс встретился с пианистом, чей любимый далматинец был одной из первых жертв эпидемии. В Каире он встретился с правительственным чиновником, потерявшим своих волкодавов. В Париже зашел к жене меховщика, чей любимый эрдель Коко умер в третью волну эпидемии. В Москве, в Бомбее, в Калькутте, в Сингапуре, в Пекине, в Сан-Франциско, в Де Мойне, в Чикаго он встречался с другими, попавшими в подобные обстоятельства. Всем он раздавал записки с рекомендациями от Наталя, объясняя, что сенатор побеспокоится о предоставлении им права первоочередного посещения резервации Олимпик. Хан-Меерс надеялся, что хотя бы один из этих людей сможет причинить сенатору определенные неприятности.

Жена меховщика из Парижа, мадам Куло, окупила его хлопоты, но таким способом, какого Хан-Меерс не предвидел.

Мадам Куло была стройной женщиной лет так сорока пяти, выглядевшейшикарно благодаря вечной французской моде, бездетной, с узким надменным лицом и манерами под стать. Однако ее бабушка была женой фермера и под внешностью избалованной богачки скрывался выносливый и крепкий характер. Она прибыла в Абердин в комплекте с двумя горничными, небольшими Альпами багажа и запиской сенатора Наталя. Мадам уверила себя, что вся эта ЧЕПУХА насчет того, что люди разносят заболевание, ее не касается. НЕСКОЛЬКО ПРОСТЫХ САНИТАРНЫХ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЕЙ, И ОНА СМОЖЕТ ИМЕТЬ СВОЮ СОБСТВЕННУЮ СОБАКУ.

Мадам Куло желала иметь пса независимо от его стоимости. Тот факт, что домашних собак иметь не разрешалось, делал ее потребность еще более настойчивой. Осторожная разведка в Абердине убедила ее, что вся работа может быть проделана в одиночку. В недрах своего переполненного отчаянием сознания мадам разработала план, имевший все неуловимые признаки изощренности душевнобольного.

Во время одной из ежедневных экскурсий мадам Куло внимательно изучила окрестности. Местность была достаточно пересеченной, чтобы обескуражить менее целеустремленную личность. Район поддерживался в естественном состоянии в течение семи столетий. Густой подлесок, состоящий из дьявольской травы, скрэба и черники преграждал своими зарослями пути доступа на внутреннюю территорию. Реки были переполнены талым весенним снегом. Водоразделы являли собой путаницу буреломов, дикой ежевики на пожарищах, гранитных обнажений. Помимо пересеченной местности был еще двойной забор шестнадцати метров высотой.

Мадам Куло вернулась в Абердин, оставила своих горничных в отеле и улетела в Сиэтл. Там она приобрела крепкую походную одежду, веревку и «кошку», легкий рюкзак, концентраты и компас. Приобрести карту резервации не составило ни-малейшего труда. Они продавались в качестве сувениров.

Потом она отправилась рыбачить в проливе Хуан де Фука. На юге возвышались далекие снежные шапки Олимпика.

Три дня шел дождь. Пять дней мадам Куло рыбачила с проводником. На девятый день она ушла рыбачить сама. На следующее утро береговая охрана подобрала ее перевернутую лодку. К этому времени мадам уже на два километра углубилась в запретную зону. Весь день она спала в еловой чаще. Ночью ей помог лунный свет, который позволил вплотную приблизиться к забору. День мадам провела, скорчившись в кустах орегонского винограда, наблюдая за патрулями трехногих роботов. Веревка и «кошка» помогли ей перебраться через забор. Она поспешно пересекла контрольную полосу и взобралась на последний барьер.

Роботизированный патруль на запретной территории был слишком занят подсчетами, и в его планы не входила психически ненормальная женщина.

Два километра в глубь резервации. Мадам Куло спряталась в кедровой роще. Сердце ее нетерпеливо стучало в предвкушении скорой встречи с собаками. Лицо, руки, ноги в царапинах. НО ОНА БЫЛА ВНУТРИ!

Несколько раз она вытирала свои потные ладони о походные брюки. К утру мадам заснула прямо на холодной земле. Бесс и Игл нашли ее на рассвете.

Мадам Куло проснулась от шершавого прикосновения теплого мокрого языка к своей щеке. На мгновение ей показалось, что вернулся Коко. Потом уже она сообразила, где находится.

И ЭТИ ПРЕКРАСНЫЕ СОБАКИ!

Мадам обняла Бесс, изголодавшуюся по человеческой привязанности.

АХ ВЫ, КРАСАВИЦЫ!

Роботизированный патруль обнаружил их незадолго до полудня. Роботы вели строгий учет при помощи крохотных передатчиков, вживленных в тела животных. Мадам Куло дожидалась наступления ночи, чтобы сбежать вместе с собакой.

Бесс и Игл убежали от роботов. Мадам Куло вопила и бушевала, когда безжалостные механизмы забирали ее оттуда.

В тот день после обеда Игл коснулся носа волчицы через забор, разделяющий их загоны.

Хотя роботы и изолировали всех собак, но было слишком поздно. А о волках забыли вовсе.

За семь недель резервация была опустошена вирусом ДД. Мадам Куло была отправлена в психиатрическую больницу, несмотря на протесты дорогого адвоката. Служба новостей высоко оценила записку сенатора Наталя, найденную в ее кармане.

Земные чиновники отправили сокрушенное сообщение на Вегу. Было понятно, говорилось в сообщении, что доктор Трент передал веганцам несколько собак. Не осталась ли хоть одна из них в живых?

Веганцы ответили: «У нас нет собак. Нам неизвестно местонахождение доктора Трента».

Корабль Трента вышел из гипердрайва. На экранах сияла огромная Вега. Четко выделялись протуберанцы. В восьмистах тысячах километров Трент включил искатель и начал высматривать планету. Вместо нее он обнаружил стремительно несущийся веганский сторожевой корабль. На расстоянии шести тысяч километров сторожевик выпустил ракету. Трент не успел дать позывной. Корабль выгибался и раскачивался. Хлопали аварийные двери, шипел воздух, зажигались предупредительные огни, выла сирена. Трент пополз к спасательной шлюпке. Крохотный кораблик все еще был пригоден к употреблению, хотя его передатчик раскололся.

— Трент держал шлюпку в тени обломков своего корабля сколько мог, потом нырнул к планете. Как только сопла его двигателей осветились, веганец устремился за ним. Трент попытался выжать из двигателей все, на что те были способны, но сторожевик по-прежнему его настигал. Теперь они слишком приблизились к планете, и веганец не мог использовать ракету.

Шлюпка под вопль раздираемого воздуха вошла в тонкий слой атмосферы. СЛИШКОМ БЫСТРО! Кондиционер взвыл от перегрузки. Антенна засветилась красным, размягчилась и расплавилась. У Трента еще осталось немного времени, чтобы поджечь носовые аварийные ракеты и включить автопилот, прежде чем провалиться в черноту. Корабль падал вниз, носовые ракеты все еще горели. Щелкнули реле — ТРЕВОГА! — Ожили аварийные спасательные схемы. Некоторые из них работали, но большинство было уничтожено.

Где-то бежала вода. Сквозь темноту пробивалась едва видимая краснота. Веки его были плотно сомкнуты. Трент нащупал складки ткани вокруг себя. Парашют! Автопилот катапультировал его, прибегнув к этому последнему средству.

Трент попытался пошевелиться. Мышцы отказывались подчиняться. Ноги и руки онемели.

Вдруг он услышал ЭТО. Собачий лай — далекий и отчетливый. Меньше всего он ожидал его услышать. Эта трубная нота напомнила ему морозные ночи на Земле, когда Бесс и Игл…

СОБАЧИЙ ЛАЙ!

Его охватила паника. Собака не должна его найти! Трент был заражен смертельным вирусом!

Он ухитрился приоткрыть глаз. Вокруг была вовсе не темнота, а что-то вроде желтых сумерек под складками парашюта. Веки Трента были склеены кровью.

Теперь он мог слышать топот бегущих ног и нетерпеливое сопение гончей.

ПОЖАЛУЙСТА, ДЕРЖИТЕ ЕГО ПОДАЛЬШЕ ОТ МЕНЯ!

Край парашюта зашевелился. Теперь раздавалось нетерпеливое поскуливание. Что-то кралось к нему под тканью.

— Убирайся! — прохрипел Трент.

Сейчас он уже мог различить бело-коричневую голову — совсем, как у Игла. Розовый язык к чему-то потянулся. Трент с тоской понял, что это ЧТО-ТО было одной из его вспотевших, полных вирусов, ладоней. Он видел лизавший его руку язык, но не мог этого почувствовать. Трент попытался пошевелиться и провалился в обморок. Одна мысль пролетела сквозь его сознание напоследок перед тем, как накатила тьма — ВСЯК УБИВАЕТ ТО, ЧТО…

Под ним была кровать — мягкая, убаюкивающая. Какой-то частью своего сознания он понимал, что прошло много времени. Были руки, иглы, тележки, перемещавшие его с места на место, жидкости в его рту, трубки в его венах. Трент открыл глаза. Зеленые стены, сверкающий белый солнечный свет. И сине-зеленые холмы снаружи.

— Тебе уже лучше? — вопросительно просвистел веганец.

Трент сместил свой взгляд вправо. Гер! Он стоял рядом с кроватью, обманчиво похожий на землянина. Глазные мембраны были широко открыты, двойной гребень перистых волос отложен назад. Гер был одет в желтый балахон.

— Как долго…

Веганец положил семипалую руку на запястье Трента и пощупал пульс.

— Да, тебе уже лучше. Ты был очень болен почти четыре ваших месяца.

— Тогда все собаки мертвы, — сказал Трент ровным голосом.

— Мертвы? — мембраны Гера со щелчком закрылись и открылись.

— Я убил их. Мое тело напичкано спящим вирусом.

— Нет. Мы дали собакам дополнительные белые кровяные клетки — более хищные. Ваш хилый вирус не смог этого пережить.

Трент попытался сесть, но Гер удержал его.

— Пожалуйста, Варли. Ты еще не оправился.

— Но если собаки иммунны к вирусу… — Он покачал головой. — Дайте мне корабль, нагруженный собаками, и можете назначать любую цену.

— Варли, я не говорил, что собаки иммунны. Они… уже не совсем собаки. Мы не можем дать тебе корабль, груженный вашими животными, потому что у нас их нет. Ими пришлось пожертвовать в процессе нашей работы.

Трент уставился на веганца.

— У меня плохие новости, друг мой. Мы ограничили на свою планету доступ для людей. Ты проживешь здесь всю свою жизнь, но не сможешь общаться с приятелями.

— Вот почему ваш корабль меня атаковал.

— Мы думали, что это разведывательное земное судно.

— Но…

— Прискорбно, что мы вынуждены задержать тебя здесь, Варли, но на карту поставлена гордость нашего народа.

— Гордость?

Веганец посмотрел на пол.

— Мы, не знавшие поражений в биофизических перестройках… — Он покачал головой.

— Что случилось?

Лицо веганца от смущения поголубело.

Трент припомнил свое первое пробуждение на этой планете.

— Когда я пришел в сознание, я видел собаку. По меньшей мере, ее голову.

Гер подтянул к кровати поближе плетеный стул и сел.

— Варли, мы пытались скомбинировать лучшие черты наших собственных прого и земных собак.

— Но ведь именно это вы и хотели сделать.

— Да, но в процессе работы мы потеряли всех животных, присланных тобою, а в результате… — Он пожал плечами.

— Что с ними?

— У них нет чешуйчатых хвостов или рогатых морд. Веками мы рассказывали Вселенной, что чувствующие домашние животные высшего качества должны нести эти характеристики наших собственных прого.

— Разве новые животные не разумны и не преданны? Или они потеряли слух и нюх?

— Эти характеристики были даже усилены. — Гер сделал паузу. — Ты понимаешь, что эти животные, однако, не совсем собаки.

— Не совсем…

— Это полностью пригодные…

Трент сглотнул.

— Тогда вы можете называть свою цену.

— Когда мы делали наше первое скрещивание, в процессе микс-оплодотворения объединялись клетка прого и клетка собаки. Но произошла серия необычных сцеплений. Они были совсем не теми, что мы ожидали, основываясь на том, что мы прочитали и что ты нам рассказывал.

Трент глубоко вздохнул.

— Это выглядело так, словно генная структура собачьих характеристик была хищной, крепко связывая даже доминанты прого, — продолжал Гер. Каждый раз повторялось то же самое. Согласно основам земной биологии этого вообще не должно было быть. Химия крови наших животных базируется на элементе, который вы называете медью. У нас на планете не слишком много железа, но те немногие типы животных доказывают, что медная основа доминантна в микс-скрещивании. Конечно, без микс-генератора клетки не могут быть вскрыты, но все же…

Трент закрыл глаза. Немного погодя снова их открыл.

— Никто больше не должен знать того, что я собираюсь тебе рассказать. Он заколебался.

На щеках веганца появились вертикальные морщинки внимания.

— Да?

— Когда я был здесь на экскурсии, я скопировал схему микс-генератора. На Земле я сумел построить работающую модель. С ее помощью я усовершенствовал линию борзых. — Трент облизал губы. — На Земле есть организмы, кровь которых базируется на меди. Один из них — простейший моллюск в наших океанах.

Гер почесал подбородок, продолжая пристально смотреть на Трента.

— С помощью генератора я сцепил доминанты своих собак с рецессивами моллюска.

— Но они не смогли бы размножаться естественным путем. Они… свистнул Гер.

— Конечно, нет. Борзые, что я послал тебе, были из линии, не имевшей отцов в течение шести поколений. Я оплодотворял их с помощью генератора. У них была только женская сторона, открытая для первой предоставившейся сцепки.

— Почему?

— Потому что из моих наблюдений за прого я знал, что собаки его превосходят. Но подобное скрещивание принесло бы выгоду. Я надеялся сам его проделать.

Веганец продолжал смотреть в пол.

— Варли, это причиняет мне боль, но я столкнулся с очевидностью того, что твое заявление — правда. Однако гордость моего мира не позволит этой информации распространиться. Возможно, старейшины это пересмотрят.

— Ты меня знаешь, — произнес Трент. — Я даю тебе слово.

Гер кивнул.

— Это так, как ты говоришь, Варли. Я тебя знаю. — Он пригладил перьевой гребень тремя пальцами. — И зная тебя, я, возможно, смирил гордость, правящую моим миром. — Едва уловимая веганская улыбка промелькнула на его лице и тут же исчезла.

Трент припомнил голову, виденную под парашютом.

— Я бы хотел видеть одно из этих животных.

— Это возможно… — Близкий собачий лай прервал Гера. Он встал, распахнул жалюзи и вернулся, чтобы поддержать голову Трента. — Взгляни туда, друг Варли.

На сине-зеленой веганской равнине Трент смог увидеть свору, преследующую стадо ичика. У собак были знакомые головы с белым мехом. У всех было по шесть ног.

Синдром власти

Гонолулу спокоен, мертвые похоронены, обломки зданий

убраны. Спасательная баржа уходит вперевалку от Даймонд

Хэд, исчезая за выпуклостью Тихого океана. Ныряльщики

следуют за цепочками пузырьков в глубь зеленых вод на

месте крушения воздушного экспресса из Штатов. Это все

наделал Скрэмбл-синдром. На берегу в переоборудованных

бараках психологи безуспешно работают с последствиями

безумия. Отсюда начался Скрэмбл-синдром: только что город

был мирным, а спустя одно тиканье часов он взбесился.

Спустя сорок дней — заражено девять городов.

Черная чума двадцатого века.

СИЭТЛ.

Сначала звон в ушах, перерастающий в свист. Свист переходит в предупреждающий вой кошмарного поезда, с ревом несущегося сквозь его сон.

Для психоаналитика сон является объектом клинического изучения. Но этот сон снился самому психоаналитику. Человек молча свернулся в кровати, обмотав простыню вокруг шеи и подтянув колени к подбородку.

Свист поезда перешел в первоклассное певческое контральто, исполнявшее «Безумный блюз». Сон был пронизан вибрациями страха и исступления.

«Миллион долларов не означает…»

Хрипловатый голос вздымался над звуками медных духовых инструментов, буханьем барабанов, над визжащим, словно испуганная лошадь, кларнетом.

Темнокожая певица, с глазами цвета электрик и одетая в черное, выступила из красного задника. Она раскрыла объятия навстречу невидимой аудитории. Певица и задник пришли в движение, вращаясь все быстрее и быстрее, пока не слились в пятнышко красноватого цвета. Красный свет разросся в колоколоподобный зев трубы, выпевающей минорную ноту.

Музыка звучала пронзительно — это был скальпель, полосующий его мозг.

Доктор Эрик Ладд проснулся. Он тяжело дышал и истекал потом. Он все еще слышал певицу и музыку.

«Мне снится, что я проснулся», — подумал Эрик.

Он скинул верхнюю простыню, спустил ноги и поставил их на теплый пол. Немного погодя Эрик встал, подошел к окну, посмотрел вниз на мерцающую поперек озера Вашингтон лунную дорожку. Он прикоснулся к переключателю сбоку от окна и теперь мог слышать ночь — сверчков, весенних квакш на берегу озера, далекий гул воздушного экспресса.

Пение не исчезало.

Он покачнулся и ухватился за подоконник.

Скрэмбл-синдром…

Эрик повернулся, просмотрел ленту с новостями. Никаких упоминаний о Сиэтле. Возможно, он был в безопасности — это просто легкое недомогание. Но музыка у него в голове не была легким расстройством.

Эрик предпринял отчаянную попытку восстановления самоконтроля. Потряс головой, похлопал себя ладонями по ушам. Пение упорно продолжалось. Он посмотрел на часы — 1:05 ночи, пятница, 1999.

Музыка остановилась. Но теперь — аплодисменты! Ревущая мешанина хлопков, криков, топанья ногами. Эрик схватился за голову.

«Я не сумасшедший… Я не сумасшедший…»

Он накинул халат и прошел в кухонный отсек своего холостяцкого жилища. Выпил воды, зевнул, задержал дыхание, чтобы как-нибудь изгнать шум, состоящий теперь из щебета разговоров, перезвона, шарканья ног.

Он сделал себе хайбол и залпом его проглотил. Звуки прекратились. Эрик посмотрел на пустой стакан в своей руке и покачал головой.

«Новое средство от сумасшествия — алкоголь! — Он криво усмехнулся. — А я каждый день говорю своим пациентам, что пьянство не решает проблем. — Он попробовал на вкус горькую мысль. — Возможно, мне следовало присоединиться к той медицинской команде, которая не осталась здесь, пытаясь создать машину для лечения безумия. Если члены команды, конечно, меня не разыгрывали…»

Эрик отодвинул фанерный ящик, отгораживающий комнату от стока, поставил свой стакан. Из ящика торчала тетрадь, лежащая поверх груды электронных деталей. Он вытащил ее, уставившись на свой собственный, хорошо знакомый заголовок, отпечатанный на обложке:

«Психозондирование Аманти — книга тестов IX».

«Над старым доктором тоже смеялись, — подумал Эрик. — Загнали его смехом прямо в психиатрическую лечебницу. Может быть, я туда тоже направляюсь — вместе с каждым в этом мире».

Он открыл тетрадь и провел пальцем по диаграмме своей последней экспериментальной кривой. У психозонда в его подвальной лаборатории все еще сохранилась проводка, правда, частично демонтированная.

«Что с ним было не так?»

Эрик закрыл тетрадь, затолкал ее обратно в ящик. Он мысленно перебирал хранящиеся в его сознании теории, знания, полученные в результате тысяч неудач. На него навалились усталость и уныние. Кроме того, он знал, что именно видели в снах Фрейд, Юнг, Адлер и все прочие. И какие выводы они из этого делали.

Он рассеянно побрел обратно в свою студию-спальню, забрался в постель. Поупражнялся в дыхании по системе йогов. Вскоре его сморило. Певица, поезд, свист не возвращались.

Утро осветило спальню. Эрик проснулся, прослеживая фрагменты своего кошмара в сознании, уверенный, что до десяти часов никаких встреч не назначено. Лента новостей около кровати предлагала на выбор длинный список сюжетов, в основном озаглавленных «Скрэмбл-синдром». Он отметил кодовые буквы восьми пунктов, переключил машину на режим аудио и слушал новости, пока одевался.

Эрика все еще тревожило воспоминание о ночном кошмаре. Он задумался, сколько людей просыпается ночью, спрашивая себя: «Неужели теперь это случилось со мной?»

Он взял розово-лиловую накидку и набросил ее поверх своей белой спецодежды. Вынув снова тетрадь из ящика на кухне, он вышел в зябкое весеннее утро. Эрик включил терморегулятор своего комбинезона. Унитаб быстро доставил его на берег Эллиот Бэй. Он ел в ресторане, специализирующемся на продуктах моря, раскрыв тетрадь с данными психозондирования рядом с тарелкой. После завтрака Эрик нашел свободную скамейку снаружи, сел, открыл тетрадь. Обнаружив в себе нежелание изучать диаграммы, уставился на залив.

Над серой водой клубилась дымка, заслоняя противоположный берег. Где-то звучала сирена дрейфующего сейнера. Эхо отдавалось от зданий позади него. Мимо торопливо пробегали рабочие, голоса их звучали приглушенно. Униженное выражение на лицах, затравленные взгляды — облачение страха. Холод от скамейки пробирался сквозь его одежду. Он дрожал, вдыхая соленый морской воздух. Ветерок с залива был насыщен запахом водорослей, гармонично сочетающихся с преобладающим горьким мускусом городских испарений. Чайки спорили из-за каких-то мелочей в прибое. Газеты у него на коленях трепыхались. Эрик придерживал их одной рукой, наблюдая за людьми.

«Я тяну время, — думал он. — Это роскошь, которую человек моей профессии едва ли может себе позволить сейчас».

Женщина в красной меховой накидке приблизилась к нему, ее сандалии выстукивали быстрый ритм по бетону. Накидка развевалась позади нее под порывами ветра.

Эрик посмотрел на ее лицо, обрамленное темными волосами. Каждая мышца его тела напряглась. Это была женщина из его кошмара! Его глаза следовали за ней. Она заметила этот пристальный взгляд, отвела глаза и прошла мимо.

Эрик скомкал газеты, закрыл тетрадь и побежал за ней. Он догнал ее и зашагал рядом, бездумно ее разглядывая. Она посмотрела на него, покраснела и отвела взгляд.

— Отойдите, или я позову копа!

— Пожалуйста, мне необходимо с вами поговорить.

— Я сказала: отойдите.

Она ускорила шаг, он подстроился под него.

— Пожалуйста, простите меня, но я видел вас во сне прошлой ночью. Видите ли…

Женщина упрямо смотрела прямо перед собой.

— Мне это говорили и раньше. Отойдите!

— Но вы не понимаете…

Женщина остановилась, повернулась и посмотрела ему в лицо, трясясь от гнева.

— Зато я понимаю! Вы видели мое шоу прошлой ночью! Вы видели меня во сне! — Она мотнула головой. — «Мисс Ланаи, я ДОЛЖЕН познакомиться с вами!»

— Но я никогда не видел вас и даже не слышал о вас раньше, — покачал головой Эрик.

— Послушайте! Я не привыкла, чтобы меня оскорбляли!

Она развернулась и резво пошла прочь, красная накидка развевалась у нее за спиной. Он снова догнал ее.

— Пожалуйста…

— Я буду кричать!

— Я психоаналитик.

Она заколебалась, замедлила шаг и остановилась. На ее лице появилось замешательство.

— Что ж, это другое дело.

Эрик воспользовался преимуществом, которое давала ему ее заинтересованность.

— Я действительно видел вас во сне. Это было тревожно. Я не мог выбросить это из головы.

Что-то в его голосе и поведении заставило ее рассмеяться.

— И однажды сон должен непременно стать явью.

— Я доктор Эрик Ладд.

Женщина взглянула на эмблему на его нагрудном кармане.

— Я Колин Ланаи. Я пою.

— Я знаю, — поморщился Эрик.

— Я думала, вы никогда обо мне не слышали.

— Вы пели в моем сне.

— О-о. — Пауза. — Вы действительно психоаналитик?

Он вытащил из нагрудного кармана карточку и протянул ей. Она посмотрела на нее.

— Что означает «Диагностирование методом психозондирования»?

— Это обозначает используемые мной инструменты.

Она вернула карточку, подхватила его под руку, задав спокойный прогулочный темп.

— Ну хорошо, доктор. Вы рассказали мне свой сон, а я расскажу вам о своих головных болях. Честный обмен?

Она взглянула на него из-под густых ресниц.

— У вас головные боли?

— Ужасные.

Она потрясла головой.

Эрик посмотрел на нее. Вернулось что-то от нереальности кошмара. Он думал: «Что я здесь делаю? Нельзя увидеть во сне чужое лицо, а на следующий день встретить его наяву. Следующий шаг — это воплощение в реальность всего моего подсознательного мира».

— А не может ли это быть проявлением болезни? — спросила она. — С тех пор как мы побывали в Лос-Анджелесе, я… — Она закусила губу.

Он уставился на нее.

— Вы были в Лос-Анджелесе?

— Мы выбрались оттуда всего за несколько часов до… до… — Она содрогнулась. — Доктор, на что это похоже — быть безумным?

Он колебался.

— Это ничем не отличается от нормального состояния для того, кто внутри. — Эрик смотрел на дымку, клубящуюся над заливом. — Синдром проявляется так же, как и прочие формы сумасшествия. Словно что-то выталкивает людей через порог безумия. Все это странно — существует довольно хорошо известный радиус поражения, около шести миль. В Атланте и Лос-Анджелесе, например, и в Лоутоне были совершенно четкие линии раздела. Людей на одной стороне улицы захватило, а людей на другой стороне — нет. Мы считаем, что существует инкубационный период в течение которого… — Он сделал паузу, посмотрел на нее и улыбнулся. — Все, о чем вы спрашивали, просто. Тема моих лекций. Я бы не слишком беспокоился насчет головных болей — может, это связано с диетой, переменой климата или вашими глазами. Почему вы не пройдете полное обследование?

Она покачала головой.

— Я прошла шесть обследований, с тех пор как покинула Карачи. Та же история — четыре новых диеты. — Колин пожала плечами. — С тех пор у меня головные боли.

Эрик резко остановился, медленно выдохнул.

— Вы были еще и в Карачи?

— Ну да. Это было третье место, куда мы попали после Гонолулу.

— И Гонолулу?

Колин нахмурилась.

— Это что, перекрестный допрос? — Она подождала. — Ну…

Он сглотнул, подумав: «Как можно, побывав в этих городах оставаться такой беззаботной?»

— Вы что, язык проглотили? — Топнула она ногой.

Эрик думал: «Как она легкомысленна!»

Он начал загибать пальцы.

— Вы были в Лос-Анджелесе, Гонолулу, Карачи. Вы были в местах массового, поражения и…

— Что, синдром поразил все эти места? — вырвался звериный вопль у Колин.

Эрик подумал: «Как мог кто-то выжить, не зная даже, по каким городам прокатился синдром?»

— Вы не знали? — спросил он.

Колин покачала головой в оцепенении, пристально глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Но Пит говорил… — Она остановилась. — Я была так занята разучиванием новых номеров. Мы восстанавливаем старый добрый джаз.

— Как вы могли все это пропустить? Телевидение полно этим, ленты новостей, трансграфы…

Колин пожала плечами.

— Я была так занята. И не люблю думать о подобных вещах. Пит говорил… — Она покачала головой. — Вы знаете, это впервые за этот месяц я вышла прогуляться в одиночку. Пит заснул и… — Выражение ее лица смягчилось. Этот Пит. Должно быть, он не хотел меня волновать.

— Если вы так говорите, но… — Эрик остановился. — Кто такой Пит?

— Неужели вы не слышали про Пита Серантиса и музикрон?

— Что за музикрон?

Колин отбросила назад завиток темных волос.

— Вы наверное шутите, доктор.

— Нет, серьезно. Что такое музикрон?

Она нахмурилась.

— Вы действительно не знаете, что такое музикрон?

Эрик покачал головой.

Колин подавила гортанный смешок.

— Доктор, вы говорите о моем незнании насчет Карачи и Гонолулу. А где вы сами прятались? В «Вариете» мы в списке лучших.

«Она это серьезно!» — подумал Эрик.

— Я был занят решением глобальных проблем, — ответил он несколько холодно. — Это связано с синдромом.

— О-о! — Она посмотрела на серые воды залива и повернулась, глядя на Эрика. — Вы уверены насчет Гонолулу?

— У вас там семья?

Она отрицательно покачала головой.

— У меня нет семьи, только друзья. — Глаза Колин блестели. — Это поразило… каждого?

Эрик кивнул, подумав: «Нужно чем-то отвлечь ее внимание».

— Мисс Ланаи, могу ли я попросить вас об одолжении? — он продолжил, не дожидаясь ответа: — Вы побывали в трех местах массового поражения синдромом. Может быть, в структурах вашего сознания есть ключ. Не согласились бы вы пройти несколько тестов в моей лаборатории? Это не займет много времени.

— Это невозможно. У меня шоу сегодня вечером. Я только выскользнула на несколько минут, чтобы прогуляться. Пит может проснуться и… — Она заметила умоляющее выражение его лица. — Мне очень жаль, доктор. Может, как нибудь в другой раз. В любом случае, вряд ли то, что вы из меня извлечете, поможет вам в вашей работе.

Эрик нерешительно пожал плечами.

— Но я не рассказал вам про мой сон.

— Вы меня искушаете, доктор. Я слышала множество историй про странные сны. Как раз за одну такую я оценила Маккой. Почему бы вам не пройтись со мной до отеля? Всего лишь пару кварталов.

— Хорошо.

Она взяла его за руку.

— Ну хоть что-то…

Это был худой мужчина со скрюченной ногой и изможденным лицом, носившим отпечаток ненависти. К колену была прислонена трость. Вокруг извивалась паутинная мешанина проводов — музикрон. На его голове был куполообразный капюшон. Шпион, о существовании которого не подозревали, он смотрел глазами женщины на мужчину, представившегося доктором Эриком Ладдом. Презрительно усмехаясь, он слушал ушами женщины: «Ну хоть что-то…»

Эрик и Колин шли рядом по дорожке над заливом.

— Вы так и не рассказали, что такое музикрон.

Ее смех заставил проходившую мимо парочку повернуться и уставиться на них.

— Хорошо. Но я все еще не понимаю. Мы целый месяц были по ТВ.

Эрик подумал: «Она считает меня занудой, возможно, так оно и есть!»

— Я не являюсь абонентом развлекательных каналов. Только научных и сети новостей, — сказал он.

Колин пожала плечами.

— Ну, музикрон — это что-то вроде машины для записи и воспроизведения. Только оператор примешивает любые звуки, какие захочет. У него в голове маленький металлический шарик, и достаточно лишь подумать о звуках, как музикрон их сыграет. — Она быстро, украдкой взглянула на него. — Любой скажет, что это — жульничество, но на самом деле это не так.

Эрик остановился.

— Это фантастика. Ведь… — Он прервался, усмехнувшись. — Вы разговариваете с экспертом в подобного рода вещах. В моей лаборатории есть энцефалорекордер, последнее слово в психозондировании… вот что вы пытаетесь мне описать. — Он улыбнулся. — Психиатры этого города считают меня молодым выскочкой, но подкидывают для меня все самые трудные диагнозы. — Он взглянул на нее. — Так что давайте согласимся, что машина вашего Пита — это артистический эффектный трюк, ладно?

— Но это не просто эффектный трюк. Я слышала записи, до того как они попали в машину и когда они выходили из нее.

Эрик усмехнулся.

— О, вы такой высокомерный, — нахмурилась она.

Эрик положил ладонь на ее руку.

— Пожалуйста, не сердитесь. Просто я знаю, этот предмет. Вы просто не хотите согласиться, что Пит дурачил вас наравне со всеми прочими.

Колин проговорила медленно и сдержанно:

— Слушайте… доктор… Пит… был… одним… из… изобретателей… музикрона… Пит… и… старый… доктор… Аманти. — Она прищурилась. Вы можете быть большой шишкой в своем деле, но я знаю, что я слышала.

— Вы сказали, что Пит работал над музикроном вместе с каким-то доктором. Как имя этого доктора?

— Доктор Карлос Аманти. Его имя есть на маленькой пластинке внутри музикрона.

Эрик покачал головой.

— Невозможно. Доктор Карлос Аманти в сумасшедшем доме.

Она кивнула.

— Правильно. Больница Ваилику для душевнобольных. Там они над этим и работали.

Выражение лица Эрика было осторожным и нерешительным.

— И вы говорите, что когда Пит думает о звуках, то машина их воспроизводит?

— Точно.

— Странно, что я никогда раньше не слышал об этом музикроне. — Эрик облизал губы. — Может, вы и правы. — Он взял ее за руку и быстрым шагом двинулся по аллее. — Я хочу посмотреть на этот музикрон.

В Лаутоне, штат Оклахома, длинные шеренги сборных бараков изнемогают от зноя на пропеченной солнцем равнине. В каждом здании барака маленькие отсеки. В каждом отсеке больничная койка. На каждой больничной койке человеческое существо. Барак XRO-29. Психиатр идет по холлу, позади него санитар толкает тележку. На тележке иглы и шприцы для подкожных инъекций, антисептики, успокаивающие, тест-трубки. Психиатр качает головой.

— Бейли, назвав эту штуку «Скрэмбл-синдром», вы попали в самую точку. Всуньте взбивалку в каждый психоз, какой только может быть у личности, хорошенько их перемешайте и активируйте.

Санитар мычит, уставясь на психиатра.

Тот оглядывается.

— И никакого прогресса в этом деле. Все равно что носить воду решетом.

Дальше по коридору кричит человек. Они ускоряют шаг.

…Перед Эриком и Колин вырос купол лифта отеля, похожий на опрокинутую на аллею половинку арбуза. На вершине купола медленно вращалось кольцо с надписью: «Колин Ланаи, Пит Серантис и Музикрон».

По дорожке перед куполом расхаживал, опираясь на трость, худой мужчина. Он дернулся при появлении Эрика и Колин.

— Пит, — сказала она.

Мужчина заковылял к ним, трость его отрывисто стучала по мостовой.

— Пит, это доктор Ладд. Он слышал о докторе Аманти и хочет…

Пит, игнорируя Эрика, яростно уставился на Колин.

— Ты что не знаешь, что у нас сегодня вечером шоу? Где ты была?

— Но, Пит, сейчас только начало десятого, я не…

Эрик вмешался:

— Я был студентом доктора Аманти. Я заинтересовался вашим музикроном. Видите ли, я продолжал исследования доктора Аманти и…

Худой мужчина рявкнул:

— Нет времени!

Он схватил Колин за руку и потянул ее к куполу.

— Пит, пожалуйста! Что с тобой происходит?

Она, попятилась.

Пит остановился.

— Тебе нравится твоя работа?.

Колин молча кивнула, широко раскрыв глаза.

— Тогда давай работать!

Она оглянулась и пожала плечами.

— Мне жаль.

Пит затащил ее в купол.

Эрик пристально смотрел им вслед. Он подумал: «Пит, бесспорно, тип, склонный к принуждению… очень неуравновешенный. У него не может быть такого иммунитета к синдрому, каким обладает она». Он нахмурился, взглянув на свои наручные часы и вспомнив о назначенной на десять часов встрече. «Проклятье!» Он повернулся, едва не столкнувшись с молодым человеком в спецодежде помощника официанта.

Тот нервно пыхнул сигаретой, сплюнул и посмотрел на него.

— Лучше найдите другую девушку, док. Эта уже занята.

Эрик посмотрел в эти молодые и в то же время старческие глаза, заставив нахала смутиться.

— Ты здесь работаешь?

Юноша снова сунул сигарету в зубы и проговорил сквозь клубы синего дыма.

— Ага.

— Когда оно открывается?

Юноша вытащил сигарету изо рта и щелчком отправил ее через плечо Эрика в залив.

— У нас сейчас завтракают. Представление начнется не раньше семи часов вечера.

— А мисс Ланаи в нем участвует?

Помощник официанта поднял глаза на кольцо с надписью на куполе и понимающе улыбнулся.

— Док, она-то и ЕСТЬ представление!

Эрик снова взглянул на часы, решив вернуться сюда вечером. Он развернулся в сторону ближайшего унитаба.

— Спасибо, — сказал он.

— Лучше сделайте предварительный заказ, если собираетесь посетить нас сегодня вечером, — произнес молодой человек.

Эрик остановился и оглянулся. Он залез в карман, нашел двадцатидолларовую купюру и бросил ее парню. Тощий юнец подхватил наличные, сказав:

— Благодарю ВАС. На какое имя, док?

— Доктор Эрик Ладд.

Помощник официанта спрятал деньги в карман.

— Заметано, док, порядок. Я приду сюда к шести и позабочусь о вас.

Эрик снова повернул к унитабу и немедленно отбыл.

…Высушенный досуха город под пробивающимся сквозь смог лос-анджелесским солнцем.

Мобильная лаборатория №31 опустилась на землю перед госпиталем Милосердной Богородицы, взметнув в канаве вихрь сухих пальмовых листьев. Перетруженный турбодвигатель хрипло вздохнул при остановке. Японский психолог появился с одной стороны, шведский врач с другой. Плечи их поникли.

Психолог спросил:

— Оле, сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз нормально выспался?

Врач тряхнул головой.

— Я не помню, Йоши. Полагаю еще до того, как покинул Фриско.

Дикий, пронзительный смех, вздох, снова смех из зарешеченной задней части грузового отсека.

Врач споткнулся на ступеньках, ведущих к тротуару у госпиталя. Он остановился, повернулся.

— Йоши…

— Разумеется, Оле. Я отправлю кого-нибудь из свободных санитаров позаботиться о нем. — Он добавил про себя: «Если там еще остались санитары».

Внутри госпиталя в коридоре дул холодный ветер.

Шведский врач остановил человека с переносным пультом.

— Каковы последние данные?

Мужчина поскреб свой лоб углом пульта.

— Последнее, что я слышал, это два с половиной миллиона, доктор. Ни одного нормального больше не обнаружили.

Отель простирался под заливом Эллиота. Сквозь прозрачный потолок можно было видеть обилие морской живности, заключенной в невидимую для посетителей клетку. Осветительные лучи пронизывали воду, предоставляя наблюдателям зрелище в виде желтых лососей, розовато-лиловых окуней, розовых осьминогов, голубых медуз. В огромном помещении была сооружена гигантская открытая раковина из синтетического перламутра — сцена. Цветные прожектора рассвечивали задник клочьями пламени и синими тенями.

Спустившись на лифте, Эрик попал в атмосферу, тревожно напоминающую о его кошмаре. Не хватало только певицы. Официант повел его, прокладывая путь сквозь мутную пелену дыма от ароматизированных сигарет, между столами, окруженными мужчинами в официально черном и женщинами в переливающейся синтетике. Маленькие круглые столешницы мерцали аквамариновыми отблесками — единственным освещением здесь, не считая прожекторов на сцене и лучей в темной воде над головой. В воздухе висел шорох множества голосов. Ароматы алкоголя, табака, духов, экзотических морских продуктов разносились по комнате, смешиваясь с резким запахом пота.

Приютившийся во втором ряду столик был со всех сторон окружен толпой. Официант выдвинул стул. Эрик сел.

— Что-нибудь выпить, сэр?

— Бомбейский эль.

Официант повернулся и растворился во мраке.

Попытавшись передвинуть стул в удобное положение, Эрик обнаружил, что он неподвижно застрял между двумя стульями позади него. Из мрака напротив материализовалась фигура. Он узнал помощника официанта.

— Это лучшее, что я сумел для вас раздобыть, док.

— Все нормально. — Эрик улыбнулся, выудил из кармана двадцатидолларовую бумажку и втиснул ее в руку собеседника.

— Я могу еще что-нибудь для вас сделать, док?

— Ты не мог бы передать мисс Ланаи, что я здесь?

— Я постараюсь, док. Но этот чудак Пит весь день караулил ее, словно бесценное сокровище. Хотя на его месте, как вы понимаете, я делал бы то же самое.

Белые зубы сверкнули в слоисто-дымной тени. Помощник официанта повернулся, пробираясь обратно между столами. Смутный рокот голосов в комнате стих. Эрик повернулся к сцене. Над микрофоном склонился представительный мужчина в эбонитово-черной с меловой белизны полосами униформе.

— А вот и то, чего вы с таким нетерпением дожидались, — сказал он.

Мужчина взмахнул левой рукой. Прожектора изгнали тень, явив взорам Колин Ланаи со сложенными на груди руками. Старомодное платье цвета электрик, под цвет ее глаз, обрисовало все ее округлости.

— Колин Ланаи!

Волна аплодисментов пронеслась по комнате и стихла. Представительный мужчина взмахнул правой рукой. Вспыхнули другие прожектора, явив Пита Серантиса в черном одеянии, опиравшегося на трость.

— Пит Серантис и…

Он подождал, пока утихнут аплодисменты.

— …Музикрон!

Последний прожектор высветил огромный металлический ящик позади Пита. Тот проковылял вокруг ящика и нырнул в него, исчезнув из виду.

Колин взяла микрофон у конферансье, поклонившегося и ушедшего со сцены.

Эрик начал осознавать давящее чувство неопределенности. Он подумал: «На краткий миг мы забываем наши страхи, забываем о синдроме. Для нас исчезает все, кроме музыки и этого мгновения».

Колин держала микрофон вплотную ко рту.

— У нас есть сегодня для вас кое-что из старенького, — сказала она. Ее облик буквально наэлектризовывал зал. — Две из этих песен мы раньше никогда не представляли. В первой — трио «Ужасный блюз» — музикрон даст вам основную запись Кларенса Уильямса и «Ред Оньон Джаз Бейбиз», а Пит Серантис добавит кое-каких эффектов. Следующая — «Блюз дикого человека» чистый Луи Армстронг. Последняя — «Эпитафия» — старушка Бесси Смит собственной персоной. — Она едва заметно поклонилась.

В комнате зазвучала музыка. Определить ее источник было невозможно. Она наполняла чувства. Колин без малейшего напряжения начала петь. Она играла на своем голосе, как на горне. Голос взвивался ввысь вместе с музыкой и понижался вместе с ней, лаская собою воздух.

Эрик неотрывно смотрел на нее вместе с остальными зрителями.

Она закончила первую песню. Шум аплодисментов оглушил его. Эрик почувствовал боль в кистях, взглянул вниз и обнаружил, что бьет в ладоши. Он остановился, потряс головой и сделал четыре глубоких вдоха. Колин начала выводить новую мелодию. Эрик прищурил глаза, глядя на сцену. Повинуясь внезапному импульсу, он прижал ладони к ушам и почувствовал нарастающую панику, так как музыка не стихла. Эрик закрыл глаза и затаил дыхание, но все еще продолжал видеть Колин. Смазанный, изменчивый поначалу образ, сменившийся затем отчетливым изображением откуда-то рядом и левее.

Видение сопровождалось погребальным звоном эмоций. Эрик прижал ладони к глазам. Образ остался. Он открыл глаза. Образ снова расплылся, затем стал нормальным. Он попытался вычислить точку, из которой Колин была видна именно в таком положении. Эрик решил, что это должно быть внутри музикрона. Он отчетливо различил очертания зеркальной панели на передней стенке металлического ящика.

«Через одностороннее стекло, — подумал он. — Глазами Пита».

Он сидел, размышляя, пока Колин не завершила свой третий номер. Пит появился из музикрона, чтобы разделить с ней аплодисменты. Колин послала зрителям воздушный поцелуй.

— Мы вернемся чуть позже.

Она сошла со сцены вслед за Питом. Они растворились в темноте. Официанты двигались между столами. На стол Эрика подали какой-то напиток. Он положил деньги на поднос. Напротив него возникла синяя течь и скользнула на стул.

— Томми сказал мне, что вы здесь… помощник официанта; — Колин наклонилась через стол. — Пит не должен вас видеть. Он в ярости и просто отвратителен. Я никогда раньше не видела, чтобы он так сердился.

Эрик наклонился к ней, уловив тонкий аромат сандаловых духов. Это вскружило ему голову.

— Я хочу поговорить с вами, — сказал он. — Можем ли мы встретиться после шоу?

— Думаю, что могу вам доверять, — ответила Колин. Было видно, что свое колебание она пытается прикрыть легкой улыбкой. — Вы, похоже, профессионал. — Еще одна пауза. — А мне нужен совет профессионала. — Она встала. — Мне нужно вернуться обратно, прежде чем он поймет, что я не пошла в гримерную. Встретимся наверху, возле грузового лифта.

Колин ушла.

Холодный ветерок с залива развевал накидку Эрика. Он прислонился к бетонному парапету, затягиваясь сигаретой. Тлеющий огонек бросал оранжевый отсвет на его лицо. Прибой бурлил, и волны плескались в бетон под ним. Многоцветное зарево в воде слева от него манило, когда осветительные лучи над отелем угасали. Эрик дрожал от холода. Слевапослышались шаги, прошли позади него — мужчина, один. Затем послышался легкий перестук каблуков. Он почуял запах ее духов.

— Спасибо, — сказал Эрик.

— У меня мало времени. Он подозрителен. Томми помог мне воспользоваться грузовым лифтом. Он ждет.

— Буду краток. Я размышлял. Я хочу поговорить насчет вашего путешествия. Я хочу рассказать вам, где вы побывали после того, как вы начали свое шоу в Санта-Розе, в Калифорнии. Потом отправились в Питсбург, Карачи, Рейкьявик, Портленд, Голландию, Лаутон — наконец, Лос-Анджелес. А теперь вы приехали сюда.

— Вы, наверное, просматривали наши гастрольные объявления.

Эрик покачал головой.

— Нет. — Он заколебался. — Пит всячески загружал вас репетициями, не так ли?

— Это отнюдь не легкая работа.

— Я и не говорю, что легкая. — Он отвернулся к парапету. Отбросил щелчком свою сигарету в темноту, прислушиваясь, как она шипит в воде. Как давно вы знаете Пита?

— Пару месяцев, а что?

Эрик отвернулся.

— Что он собой представляет?

Колин пожала плечами.

— Он отличный парень. Сделал мне предложение.

Эрик поперхнулся.

— И вы его приняли?

Она посмотрела на темный залив.

— Вот почему мне нужен ваш совет. Я не знаю… Я просто не знаю. Он помог мне сделать карьеру, вознес на вершину славы. — Она повернулась обратно к Эрику. — И он действительно хороший парень… если постараться его понять.

Эрик глубоко вздохнул.

— Могу я вам рассказать одну историю?

— О чем?

— Сегодня утром вы упомянули доктора Карлоса Аманти, изобретателя психозонда. Вы его знали?

— Нет.

— Я был его учеником. Когда он заболел, все очень переживали, но я был единственным, кто продолжил работу над психозондом. Я работал над ним восемь лет.

— Что такое психозонд?

— Писатели о науке высмеивали его. Они обозвали психозонд «чтецом мыслей». Это не так. Он предназначен лишь для интерпретации некоторых подсознательных импульсов человеческого мозга. Думаю, что когда-нибудь с его помощью можно будет и читать мысли. А сейчас это просто примитивный инструмент, временами непредсказуемый. Целью Аманти было общение с подсознанием, используя интерпретацию энцефалографических волн. Идея заключалась в том, чтобы их усилить, сохраняя четкое разделение по типам, и перевести вариации типов в соответствие с мысленными образами.

Колин прикусила губу.

— И вы думаете, что музикрон поможет вам усовершенствовать психозонд. Что его можно использовать в борьбе с синдромом?

— Думаю, что больше. — Он смотрел вниз на мостовую.

— Вы стараетесь что-то мне рассказать, скрывая самое главное, — сказала Колин. — Это насчет Пита?

— Не совсем.

— Зачем вы перечисляли те места, где мы побывали? Это ведь не было случайностью. К чему вы ведете?

Эрик задумчиво посмотрел на нее, оценивая ее эмоциональное состояние.

— Разве Пит не рассказывал вам обо всех этих местах?

Колин прикрыла рот ладонями и уставилась на него широко открытыми глазами. Она простонала:

— Только не синдром… и везде в этих городах?

— Да, — глухо ответил Эрик.

Она покачала головой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Возможно, что все это натворил ваш музикрон.

— Нет!

— Разумеется, я могу и ошибаться. Но посмотрите, как все сходится. Аманти был гением, работавшим на грани безумия. У него был нервный срыв. Потом он помогал Питу строить машину. Возможно, что машина скалькировала структуру мозговых волн оператора и преобразовала их в импульс безумия. Музикрон превращает мысль в воспринимаемую энергию — звук. Вполне возможно, что он внедряет разрушительный импульс непосредственно в подсознание. — Он облизал губы. — Знаете, я слышал эти звуки, даже когда закрывал уши ладонями, видел вас с закрытыми глазами. Помните мой кошмар? Моя нервная система реагирует на субъективный импульс.

— Это происходит с каждым?

— Скорее всего, нет. Пока личность не подготовлена, как я, годами, проведенными в ауре подобной машины, эти импульсы будут отсеиваться на пороге сознания. Они будут подавлены, как невероятные.

Колин поджала губы и снова покачала головой.

— Я не вижу, каким образом вся эта научная галиматья доказывает, что именно музикрон вызывает синдром.

— Может быть, и не вызывает. Но слишком много совпадений. Вот почему я собираюсь попросить вас об одолжении. Могли бы вы достать диаграммы кривых музикрона? По ним я мог бы определить, на что способна эта штука. Может, у Пита есть ее техническое описание?

— Внутри музикрона есть что-то вроде толстой тетради. Наверное вы это имеете в виду.

— Могли бы вы ее принести?

— Может быть. Но не этим вечером… и я не решусь рассказать Питу.

— Почему не сегодня?

— Пит спит с ключом от музикрона. Когда он им не пользуется, то запирает, чтобы кто-нибудь не забрался внутрь и что-нибудь не испортил. Музикрон все время должен оставаться включенным, потому что его очень долго разогревать. Что-то насчет кристаллов или потенциальной энергии, точно не помню.

— Где Пит проводит время?

— Там внизу жилище, специальные апартаменты.

Она отвернулась, вдохнула соленый воздух и снова обратилась к Эрику.

Колин дрожала.

— Я знаю, это не музикрон. Я… они…

Она плакала.

Эрик придвинулся поближе и обнял ее за плечи, выжидая. Он чувствовал, как она дрожит. Затем Колин прижалась к нему и немного успокоилась.

— Я добуду эту тетрадь, — она беспокойно шевельнула головой. — Она докажет, что это не музикрон.

— Колин… — Он настойчиво сжал рукой ее плечи.

Она придвинулась ближе.

— Да.

Эрик наклонил голову. Ее губы были теплые и мягкие. Колин прильнула к нему, потянулась, поудобнее устраиваясь в его объятиях.

— Это неправильно, — сказала она.

Он снова наклонил голову, и Колин потянулась навстречу. Это был нежный поцелуй.

Она медленно повернула голову в сторону залива.

— Так не может быть, — прошептала Колин. — Так быстро, без предупреждения.

Он зарылся лицом в ее волосы, вдохнул.

— Как так?

— Так, словно вы нашли дорогу домой.

Эрик сглотнул.

— Моя дорогая.

Их губы снова встретились. Она потянулась и погладила его рукой по щеке.

— Мне пора идти.

— Когда я снова тебя увижу?

— Завтра. Я скажу Питу, что мне надо кое-что купить в городе.

— Где?

— У тебя есть лаборатория?

— В моем доме на Чалмерс Плейс, на другом берегу озера. Это прямо напротив вас.

— Я приду, как только смогу достать тетрадь.

Они снова поцеловались.

— Мне в самом деле уже пора идти, — прошептала Колин.

Эрик крепко держал ее.

— В самом деле. — Она потянулась. — Спокойной ночи, — она поколебалась, — …Эрик. — Вокруг нее сомкнулись тени.

Он слушал жужжание лифта, прислонившись спиной к бетону и делая глубокие вдохи, чтобы успокоиться.

Слева послышались неторопливые шаги. В лицо уперся луч фонарика, за ним блеснула повязка ночного патрульного. Луч сместился к эмблеме на его груди.

— Уже поздно, доктор.

Луч вернулся к его лицу, мигнул. Эрик знал, что сфотографирован, согласно заведенному порядку.

— Вы запачкались губной помадой, — сказал патрульный и удалился за купол лифта.

Внутри молчащего музикрона: худой мужчина, ненавидящий, с изможденным лицом. Горькие думы: «Теперь это не было милой любовной сценой!» Пауза. «Доктор хочет чего-нибудь почитать?» Кривая улыбка. «Я ему это ОБЕСПЕЧУ. Ему будет чем занять свои мозги, когда мы уедем».

Прежде, чем отправиться в постель, Эрик подал трансграф миссис Бертц, своей секретарше, велев ей отменить назначенные на следующий день встречи. Он устроился на подушке, обнял ее. Сон не приходил. Он принялся дышать по системе йогов. Все чувства были напряжены. Эрик вылез из кровати, надел халат и сандалии. Посмотрел на часы — 2:05 ночи, суббота, 15 мая, 1999. Он подумал: — «Лишь двадцать пять часов назад — кошмар. Теперь… я не знаю. — Он улыбнулся. — Да, я влюблен. И веду себя как мальчишка».

Он глубоко вздохнул. «Я ВЛЮБЛЕН». Он закрыл глаза и попытался вспомнить облик Колин. «Эрик, если ты только разберешься с этим синдромом, то весь мир будет у твоих ног». Мысли его перескочили на другое. «Неужели я схожу с…»

Эрик размышлял: «А если Пит заберет музикрон из Сиэтла? Что тогда?»

Он щелкнул пальцами, подошел к визифону и позвонил в круглосуточное агентство путешествий. Служащая в конце концов согласилась просмотреть нужные ему данные в книгах регистрации — за отдельную плату. Он дал ей свой расчетный код, прервал связь и подошел к стойке с микрофильмами. Эрик провел пальцем по каталогу названий и остановился на «Изучении девяти мозговых ритмов с привлечением энцефалографических волновых форм. Доктор Карлос Аманти». Он нажал на кнопку, активировал экран над стойкой и вернулся в постель, прихватив блок дистанционного управления.

На экране показалась первая страница, свет в комнате автоматически потускнел. Эрик читал:

«Существует шкала вибрационных импульсов, охватывающая и перекрывающая область человеческого слуха, которая стойко вызывает эмоциональные реакции в виде страха разной степени. Отдельные из этих импульсов — произвольно объединенные термином ЗВУКИ — испытывают крайние проявления эмоциональных переживаний человека. Можно говорить, не без основания, что все эмоции реагируют на стимуляцию гармоническим ритмом, осцилляцией».

«Многие исследователи связывали эмоции с характеристическими энцефалографическими волновыми реакциями: работа Картера по дзета-волнам и любви, Реймана по пи-волнам и абстрактному мышлению, Раульсона по индексу тета-волн в зависимости от степеней грусти, можно назвать еще нескольких».

«Целью моей работы является прослеживание этих характеристических зависимостей и выделение того, что, я уверен, является совершенно новым направлением в интерпретации…»

Ввиду позднего часа Эрик ожидал, что дремота пересилит его желание читать, но все его чувства по мере чтения только обострялись. Слова были хорошо знакомыми от многократного перечитывания, но он все еще ощущал возбуждение. Он отменил прохождение до конца книги, перемотал фильм и ускоренно его прогнал до нужного отрывка. Эрик замедлил ленту, вернул переключатели в прежнее положение постраничного считывания. Это было здесь.

«Работая с сильно взволнованными пациентами на психозонде, я обнаружил насыщенную эмоциональную атмосферу. Другие, не знакомые с моей работой, сообщали о схожем ощущении. Это предполагает, что характеристические эманации взволнованного сознания могут вызывать симпатические реакции внутри незащищенного поля психозонда. Странно, это тревожное чувство иногда наступает спустя минуты или даже часы после того, как пациент подвергся обследованию».

«Я не решаюсь предложить теорию, базирующуюся на этом последнем феномене. Мы слишком многого не знаем о психозондировании — например, его латентный период. Однако возможно, что комбинация психозонда и встревоженной личности транслирует поле с эффектом депрессанта на подсознательные функции личности внутри поля. Если это так, то вся область изучения психозондирования и энцефалографических волн влечет за собой последствия, которые…»

Эрик решительно выключил проектор, вылез из кровати и оделся. Часы показывали 3:28 ночи, 15 мая, 1999. Раньше он никогда не испытывал такой тревоги. Эрик спустился в свою лабораторию, прыгая через две ступеньки, включил освещение и выкатил свой психозонд.

«Я должен что-то сделать, — подумал он. — Эта проблема с синдромом слишком важна, чтобы можно было терять время на сон».

Эрик уставился на свой психозонд, на монтажный стеллаж, пучки трубок, путаницу проводов, кресло с металлической полусферой приемного устройства прямо над ним. Он подумал: «Музикрон может проецировать звуки, что предполагает наличие какой-то разновидности вторичной резонансной схемы».

Эрик вытянул магнитофон из штатива на конце своего верстака, вытащил из него воспроизводящий контур. Взял инструкцию по эксплуатации и, прикинув, какие изменения нужно внести, чтобы получить необходимые ему нагрузки, принялся считать на логарифмической линейке. Немного погодя, не слишком удовлетворенный результатами вычислений, он вытащил нужные детали и взялся за паяльник. Через два часа необходимое устройство уже стояло на столе.

Эрик взял кусачки, подошел к психозонду, обрезал записывающий контур и вытянул его из агрегата. Он подкатил клетку психозонда к верстаку и, сверяясь с расчетами, подсоединил воспроизводящий контур. Затем он подсоединил шнур от монитора и аудиоблока в разъем энцефалографа. Эрик подключил к готовой схеме контрольный источник питания и начал регулировать силу тока, чтобы сбалансировать импеданс. Тестирование и доводка заняли больше часа, к тому же потребовалось установить еще несколько предохранителей.

Он отступил назад и пристально осмотрел машину. Эрик подумал: «Эта штука будет создавать осцилляцию повсюду в этом помещении. Как он уравновешивает этого монстра?»

Эрик задумчиво почесал подбородок. «Посмотрим, на что способен этот гибрид».

Часы показывали 6:45 утра. Он сделал глубокий вдох, вставил предохранитель в переключатель реле мощности и закрыл его. Провода в контуре приемного устройства раскалились добела, предохранитель вылетел. Эрик открыл переключатель, взял тестер и вернулся к машине. Он не мог понять своей ошибки. Эрик снова вернулся к диаграммам контура.

«Возможно, слишком много мощности…» Он вспомнил, про реостат, который недавно купил. Тот был предназначен для работы со вспомогательным генератором. Генератор был в углу под грудой ящиков. Эрик вздохнул и вернулся к психозонду.

«Хотя бы одним глазом взглянуть на музикрон…»

Эрик уставился на машину. «Резонансный контур — что еще?» Он попытался представить себе взаимосвязь компонентов в машине.

«Где-то я ошибся! Тут что-то другое, и у меня ощущение, что я уже знаю это, что я слышал об этом. Мне доводилось уже видеть чертежи этого музикрона».

Он отвернулся, вышел из лаборатории и поднялся по лестнице в кухню. Из буфета достал кофейную капсулу и положил ее рядом с раковиной. Зазвонил визифон. Это был клерк из бюро путешествий. Эрик выслушал сообщение, поблагодарил и прервал связь. Затем снова принялся за вычисления.

«Время запаздывания — двадцать восемь часов, — подумал он. — Каждый раз. Это не похоже на совпадение».

Он ощутил головокружение. «Мне лучше отдохнуть. Я вернусь к работе, как только улучшится самочувствие».

Эрик поплелся в спальню, сел на кровать, скинул сандалии и лег на спину. У него не осталось сил даже на то, чтобы раздеться. И опять его мучила бессонница. Он открыл глаза и посмотрел на часы. 7:00 утра. Эрик вздохнул, закрыл глаза и задремал. Но сознание его продолжала грызть какая-то неясная тревога. Он снова открыл глаза и посмотрел на часы. 9:50 утра. «Не так уж много прошло времени, — подумал он. — Я должен поспать». Эрик закрыл глаза. Началось головокружение. Это было как стремительное течение, корабль, подхваченный водоворотом, сбившийся с курса, беспомощно вертящийся.

Эрик подумал: «Надеюсь, что он видел, как я ухожу».

Веки приоткрылись, и он увидел вход в унитаб прямо у себя над головой.

«Что это за сумасшествие, откуда взялось? — спросил он себя. Наверное, я слишком Заработался».

Эрик повернулся на бок, снова погружаясь в блаженную дремоту. Глаза его медленно закрылись. На мгновение у него появилось ощущение, что он находится в путанице проводов. Эмоция ненависти захлестнула его с такой силой, что он запаниковал, так как не видел для этого никаких причин. Эрик стиснул зубы, тряхнул головой и открыл глаза. Ненависть исчезла, оставив после себя слабость. Он снова закрыл глаза. Эрик чувствовал непреодолимый аромат гардений. Его глаза раскрылись. Он сел в постели, уткнув голову в ладони.

«Ринэнцефалическая стимуляция. Визуальная стимуляция… почти всеобъемлющая чувственная реакция. Это что-то означает, но что?» Он тряхнул головой и посмотрел на часы. 10:10 утра.

Где-то в Карачи, рядом с древней дорогой, на корточках в пыли сидел индус. Мимо него стройно проносился караван Красного Креста, доставляя специально отобранных сумасшедших к посадочному полю в дельте Инда. Завтра больными займутся в венской клинике. Двигатели грузовиков завывали и ревели, земля дрожали. Индус пальцем в пыли рисовал древний символ. Ветер от проходящего грузовика, шевельнув изображение Брахмапутры, исказил его. Старик печально покачал головой.

Звонок на передней двери Эрика зазвенел, когда кто-то наступил на дверной коврик. Эрик щелкнул переключателем и посмотрел на экран. Там появилось лицо Колин. Он ткнул в кнопку открывания двери, промахнулся, ткнул снова, наконец попал. Эрик пригладил свои растрепанные волосы, застегнул комбинезон и вышел в прихожую.

Стоя в прихожей, Колин выглядела маленькой и робкой. Когда Эрик ее увидел, то в нем проснулась мужская решительность.

Он подумал: «Мальчик, ты попался на крючок всего лишь за один день».

— Эрик, — промурлыкала она.

Ее мягкое теплое тело прильнуло к нему. Ее волосы источали неземной аромат.

— Я скучал по тебе, — заявил Эрик.

Колин потянулась и подняла глаза.

— Я тебе снилась?

— Ничего подобного, — нежно поцеловал ее Эрик.

— Доктор!

Улыбка смягчила яд этого возгласа. Колин потянулась и выскользнула из своей подбитой мехом накидки. Из внутреннего кармана она извлекла синий буклет.

— Вот чертежи. Пит ни о чем не подозревает.

Внезапно она покачнулась к нему и ухватилась за руку, задыхаясь.

Эрик испуганно подхватил ее.

— Что случилось, милая?

Колин потрясла головой, глубоко и судорожно дыша.

— Ничего, просто… небольшой приступ головной боли.

— Ну, это не страшно. — Он пощупал ее лоб. Он был горячим. — Ты случайно не заболела?

Колин покачала головой.

— Нет, это проходит.

— Мне это не нравится. Ты завтракала?

Она подняла голову.

— Нет, я не ем по утрам… талия.

— Глупости. Сейчас я угощу тебя фруктами.

Колин улыбнулась.

— Да, доктор… милый.

Отражение на поверхности внутренней панели управления музикрона придавало лицу Пита демоническое выражение из-за недостатка света. Его рука покоилась на переключателе реле. Нерешительная мысль: «Колин, как бы я хотел контролировать твои мысли. Как жаль, что я не могу сказать тебе, что делать. Каждая моя попытка, приводит к головной боли у тебя. Хотел бы я знать, как на самом деле работает эта машина».

Лаборатория Эрика все еще была захламлена после его ночной активности. Он помог Колин взобраться на сиденье на краю верстака, открыв рядом с ней буклет музикрона. Она посмотрела на открытые страницы.

— Что значат все эти забавные загогулины?

Эрик улыбнулся. Диаграмма контура. Он взял зажим тестера и начал вытягивать провода из резонансного контура. Эрик остановился, озадаченно нахмурился с вытянувшимся лицом. Он уставился на диаграмму.

— Это не может быть правильным.

Он нашел блокнот для черновиков, карандаш, начал проверять буклет.

— Что-то не так?

— Это не имеет смысла.

— Что ты имеешь в виду?

— Это не предназначено для того, для чего его предполагается использовать.

— Ты уверен?

— Я знаю работу доктора Аманти. Это не в его стиле. — Эрик принялся пролистывать буклет. Вылетела незакрепленная страница. Он исследовал переплет. Страницы буклета были вырезаны и заменены новыми. Это была хорошая работа. Если бы страница не выпала, он бы мог и не заметить. — Ты сказала, что это легко заполучить. Где это было?

— Прямо на верху музикрона.

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Что-то не так? — Ее глаза смотрели искренне.

— Хотел бы я знать. — Эрик указал на буклет. — Эта штука такая же фальшивая, как и марсианские каналы.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы я собрал это таким вот образом, — жест в сторону буклета, то как только было бы подключено напряжение, я бы вознесся в дыму в то же мгновение. Есть только одно объяснение: мы имеем дело с Питом.

— Но как?

— Это то, что я хотел бы знать… как он предугадал, что ты попытаешься достать для меня диаграммы. Может, тот помощник официанта…

— Томми? Но он такой — славный юноша.

— Ага. Он продаст свою мать, если цена будет хорошей. Он мог подслушивать прошлой ночью.

— Не могу в это поверить. — Она покачала головой.

Внутри паутины музикрона Пит оскалил зубы. Ненавидь его! Ненавидь его! Он давил на нее мыслью, видя, что терпит неудачу. Свирепым движением он сдернул с головы металлическую полусферу и, хромая, выбрался из музикрона. Ты ее не получишь! Если тебе нужна грязная борьба, я покажу тебе на самом деле грязную борьбу!

Колин спросила:

— Нет никакого другого объяснения?

— Можешь придумать хоть одно?

Она начала соскальзывать с верстака, в нерешительности навалившись на него, прижав голову к его груди.

— Моя голова… моя голова… — Колин обмякла в его руках, содрогаясь, медленно приходя в себя, делая судорожные вдохи. Она встала. — Спасибо.

В углу лаборатории был складной брезентовый стул. Он подвел ее к нему и устроил поудобнее.

— Ты сейчас же отправишься в больницу для полного обследования. Мне это не нравится.

— Это просто головная боль.

— Странная разновидность головной боли.

— Я не пойду в больницу.

— Не согласен. Я позвоню, чтобы договориться насчет места, как только смогу добраться до телефона.

— Эрик, я этого делать не буду! — Она выпрямилась на стуле. — Я повидала всех врачей, каких хотела видеть. — Колин нерешительно подняла на него глаза. — Кроме тебя. Я прошла все эти тесты. Со мной все в порядке… кроме чего-то в моей голове. — Она улыбнулась. — Полагаю, что разговариваю об этом с тем врачом, с каким надо.

Она легла на спину, отдыхая, закрыла глаза. Эрик подтянул табуретку и сел рядом с ней, держа ее за руку. Колин выглядела погруженной в легкий сон, ровно дыша. Текли минуты.

«Если бы психозонд не был разобран, я смог бы поставить диагноз», подумал Эрик.

Колин пошевелилась и открыла глаза.

— Это все из-за музикрона, — сказал Эрик. Он взял ее за руку. — У тебя когда-нибудь были головные боли до того, как ты начала работать с этой штукой?

— У меня иногда болела голова… но это было не так скверно как сейчас. — Колин вздрогнула. — Мне снились кошмары прошлой ночью. Об этих несчастных, которые сошли с ума. Я просыпалась в холодном поту. Хотела пойти и выяснить все у самого Пита. — Она закрыла лицо руками. — Как ты можешь говорить, что во всем виноват музикрон? Ты не можешь быть так в этом уверен. Я не верю в это! Я не могу!

Эрик подошел к верстаку и принялся искать тетрадь среди валявшихся деталей. Он вернулся и бросил ее Колин на колени.

— Вот тебе доказательство!

Она отрешенно посмотрела на тетрадь.

— Что это?

— Это кое-какие расчеты по вашему маршруту. Я попросил бюро путешествий проверить сроки ваших отъездов. С того момента, как Пит останавливает музикрон, до момента, когда наступает кромешный ад, существует один и тот же двадцативосьмичасовой интервал. В каждом случае.

Колин отшвырнула тетрадь.

— Я этому не верю! Ты все подтасовал!

Эрик покачал головой.

— Колин, в Каждом месте, где вы побывали, происходило то же самое. Не слишком ли для простого совпадения?

— Я знаю, что это неправда. — Ее губы сжались. — Я не знаю, что могу сделать, даже если ты прав. — Она посмотрела на него. — Это не может быть правдой. Если бы это было на самом деле, то означает, что Пит все это спланировал. А он не злодей. Он хороший, внимательный.

Он погладил ее ладонь.

— Но, Колин, я думал…

— Не трогай меня! Меня не волнует, что думал ты или что думала я. Ты воспользовался своими знаниями в психологии, чтобы попытаться внушить мне к Питу отвращение.

Эрик покачал головой и снова попытался взять ее за руку.

Колин отшатнулась.

— Нет! Нужно думать, а я не могу думать… когда ты меня касаешься. Она пристально посмотрела ему в глаза. — Наверное, ты просто ревнуешь меня к Питу.

— Это не…

Тут он краешком глаза заметил какое-то, движение. В дверях лаборатории стоял Пит, опираясь на свою трость.

«Как он сюда попал? Я ничего не слышал. Как долго он уже здесь?» подумал Эрик и встал.

Пит шагнул вперед.

— Вы забыли запереть дверь, доктор. — Он посмотрел на Колин. — Со мной тоже так случалось. — Пит двинулся по комнате, равномерно постукивая тростью. — Вы что-то говорили насчет ревности. — Пауза. — Это мне понятно.

— Пит! — Колин уставилась на него, затем повернулась обратно к Эрику. Эрик, я… — начала она, а потом просто пожала плечами.

Пит положил обе руки на трость, подняв глаза на Эрика.

— Вы решили не оставлять мне ничего. Даже женщину, которую я любил, и музикрон. Даже хотите повесить на меня дело с синдромом.

Эрик подобрал с пола тетрадь. Он подал ее Питу, тот перевернул ее и взглянул на заднюю обложку.

— Вот доказательств. Существует двадцативосьмичасовой интервал, когда вы покидаете город и когда разражается безумие. Вы уже знаете, что это следует за вами по всему миру. Отклонений нет. Я это проверил.

Пит побледнел.

— Совпадение. Цифры тоже могут лгать. Я не чудовище!

Колин повернулась к Эрику, потом обратно к Питу.

— Я ему говорила то же самое, Пит.

— Никто не называет вас пока чудовищем, — сказал Эрик. — Вы могли бы быть спасителем. Знания, заключенные в музикроне, могли бы изгнать безумие. Это позитивная связь с подсознанием… может быть перехвачена в любое время. Разумеется, при соответствующей защите…

— Я вам не верю! Вы пытаетесь получить музикрон, чтобы присвоить себе всю славу. — Он взглянул на Колин. — И вы лестью заставили ее помогать вам. — Пит презрительно усмехнулся. — Уже не в первый раз меня обманывают женщины. Я уже стал специалистом в этой области.

Колин покачала головой.

— Не говори так, Пит.

— Ага… А что, по-твоему, я должен был сказать? Ты была ничем канарейка в хоре хула. Я подобрал тебя и доставил к вершинам славы. А ты вот что делаешь… — Он отвернулся, тяжело навалившись на трость. — Можете забирать ее, док. Вы созданы друг для друга!

Эрик осторожно протянул руку, но сразу же ее отдернул.

— Пит! Не позволяйте собственному физическому уродству уродовать ваш разум! Наши чувства относительно Колин не имеют значения. Мы должны думать о том, что наш музикрон делает с людьми! Подумайте о тех несчастных… смерть… боль…

— Люди! — Пит выплюнул это слово.

Эрик сделал шаг к нему.

— Остановите это! Вы знаете, что я прав. Вы можете контролировать все эти явления. Вы можете…

— Не пытайтесь меня обмануть, док. Это пытались сделать специалисты и получше. Вы и ваши большие слова! Вы просто пытаетесь произвести впечатление на малышку. Но я уже сказал, что вы можете ее забирать. Она мне не нужна.

— Пит! Ты…

— Осторожнее, док, вы теряете самообладание!

— Любой потерял бы его перед лицом такого упрямства.

— Так это упрямство — бороться с вором? — Пит плюнул на пол, повернулся к двери и упал, зацепившись за свою трость.

Колин уже была рядом.

— Пит, ты не ушибся?

Он оттолкнул ее.

— Я сам могу о себе побеспокоиться! — Пит с трудом поднялся на ноги, подтягиваясь по трости.

— Пит, пожалуйста…

Эрик увидел, что глаза Пита затуманились влагой.

— Пит, давайте решим это дело.

— Оно уже решено, док. — Он заковылял сквозь дверной проем.

Колин замерла в нерешительности.

— Я должна идти с ним. Я не могу позволить ему так уйти. Тут не говорилось о том, что он будет делать!

— Но разве ты не видишь, что он делает?

Колин яростно уставилась на Эрика.

— Я видела, что сделали вы. Это жестоко. — Она повернулась и устремилась вслед за Питом.

Каблучки простучали по лестнице. Хлопнула входная дверь.

Пустой фанерный ящик лежал на полу рядом с психозондом. Эрик швырнул его к противоположной стене.

«Безрассудный… нервный… капризный… безответственный…»

Он остановился. В груди его разрасталась пустота. Эрик посмотрел на психозонд. «Женщины непредсказуемы». Он подошел к верстаку, подобрал транзистор, положил его обратно, спихнул сваленные в беспорядке резисторы в сторону. «Следовало бы получше узнать».

Эрик повернулся, направился к двери и застыл, пораженный мыслью, изгнавшей все прочие соображения:

«ЧТО ЕСЛИ ОНИ ПОКИНУТ СИЭТЛ?»

Он побежал по Лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки, и выбежал на улицу. Эрик пристально осмотрелся. Мимо пронесся реактивный автомобиль с единственным пассажиром. Слева появилась женщина с двумя детьми. То есть улица была пуста. Вход в унитаб, менее чем в половине квартала отсюда, исторг трех девочек-подростков. Он направился к ним, усиленно размышляя. Учитывая то, что табы проносились каждые пятнадцать секунд, то, нянчась со своими обидами, он уже упустил шанс, чтобы перехватить Пита.

Эрик вернулся в квартиру.

«Я должен что-то сделать, — подумал он. — Если они уедут, то Сиэтл постигнет участь других городов».

Эрик сел у визифона, положил палец на диск, но сразу же его отдернул.

«Если я позвоню в полицию, им потребуются доказательства. А что я могу им показать, кроме невразумительных расчетов? — Он посмотрел в окно. Музикрон! Они увидят… — Он снова потянулся к диску и снова отдернул руку. — Что они увидят? Пит просто скажет, что я пытаюсь украсть машину».

Эрик встал и подошел к окну, всматриваясь в озеро.

«Я могу позвонить в общество», — подумал он.

Он мысленно перебрал членов правления Королевского Окружного общества психиатров-консультантов. Все они считали, что молокосос Эрик Ладд чересчур преуспевает. Кроме того, его исследования психозондирования всегда служили поводом для насмешек.

«Но я должен что-то сделать… синдром. — Он тряхнул головой. — Я должен действовать сам». — Он набросил черную накидку и направился к отелю.

Холодный ветер срывал белые шапки пены в заливе, донося брызги до прибрежной аллеи. Эрик нырнул в лифт и поднялся в закусочную. Девушка за кассой подняла глаза.

— Вы один, доктор?

— Я ищу мисс Ланаи.

— Сожалею. Вы, должно быть, разминулись с ними. Она с доктором Серантисом только что выехала.

— Вы не знаете, куда они направились?

— Сожалею. Возможно, если бы вы вернулись этим вечером…

Эрик, обеспокоенный, вернулся в лифт и выехал на улицу. Он увидел отъезжающий от служебного купола фургон. Эрик ссутулился и побежал к служебному лифту.

— Эй!

Гудение прекратилось и снова возобновилось. Лифт вернулся на уровень улицы. В нем был Томми, помощник официанта.

— В следующий раз вам больше повезет, док.

— Где они?

— Ну…

Эрик сунул руку в карман с деньгами и вытащил пятидесятидолларовую банкноту.

Томми посмотрел на деньги и снова в глаза Эрику.

— Я слышал, как Пит звонил на взлетное поле Беллингемского воздушного экспресса, чтобы заказать места до Лондона.

Эрику стало плохо. Его дыхание резко участилось. Он огляделся вокруг.

— Только двадцать восемь часов…

— Это все, что я знаю, док.

Эрик изучающе посмотрел в глаза парня.

Томми потряс головой.

— Не надо так на меня смотреть! — Он вздрогнул. — У меня от этого Пита мурашки по спине. Вечно уставится на тебя и сидит неподвижно в своей машине, как паук. — Он снова вздрогнул. — Я рад, что он уехал.

Эрик протянул ему деньги.

— Лучше бы ты не радовался.

— Ага, — Томми шагнул обратно в лифт. — Жаль, что у вас не вышло с малышкой, док.

— Подожди.

— А?

— От мисс Ланаи не было записки?

Томми сделал почти неуловимое движение к внутреннему карману спецодежды. Тренированные глаза Эрика уловили жест. Он шагнул вперед и ухватил Томми за руку.

— Дай сюда!

— Послушайте, док…

— Дай мне это!

— Док, я не понимаю, о чем вы говорите.

Эрик приблизил свое лицо к лицу помощника официанта.

— Ты видел, что случилось с Лос-Анджелесом, Лаутоном? С теми городами, где прокатился синдром?

Глаза мальчишки широко раскрылись.

— Док, я…

— Дай мне это!

Свободная рука Томми метнулась под одежду и извлекла толстый конверт, сунув его в руку Эрика.

Эрик отпустил руку мальчишки. На конверте было нацарапано: «Это докажет вам, что вы не правы насчет Пита». И подпись: «Колин».

— Ты собирался сохранить это для себя? — спросил Эрик.

Томми скривил губы.

— Любой дурак поймет, что это чертежи музикрона, док. Ценная вещь.

— Странные у тебя идеи, — сказал Эрик. Он поднял глаза. — Они направились в Беллингем?

— Ага.

Унитаб-экспресс доставил Эрика в Беллингем за двадцать одну минуту. Он выпрыгнул из него и побежал к станции, расталкивая в стороны людей. Воздушный экспресс взмыл в воздух в дальнем конце поля. Эрик споткнулся и взмахнул руками, пытаясь обрести равновесие.

В здании вокзала от окна билетных касс мимо него несся стремительный людской поток. Эрик подбежал к окну, навалился на стойку.

— Когда следующий экспресс до Лондона?

Девушка взглянула на справочный экран.

— Следующий будет в 12:50 завтра днем, сэр. Вы опоздали.

— Но это двадцать четыре часа!

— Вы прибудете в Лондон в 4:50 пополудни, сэр. — Она улыбнулась. Чуть-чуть опоздаете на чаепитие. — Она посмотрела на его эмблему.

Эрик вцепился в край стойки.

— Это двадцать девять часов — слишком поздно.

Он отпрянул от окна и повернулся.

— Это лишь четырехчасовой рейс, доктор.

Эрик вернулся.

— А могу я заказать частный рейс?

— Извините, доктор. Надвигается магнитная буря. Придется отключить направляющий луч. Понимаете?

— Существует ли возможность связаться с пассажирами экспресса?

— По личному делу, доктор?

— Это чрезвычайная ситуация.

— Могу ли я уточнить?

Эрик мгновение раздумывал, разглядывая девушку. Он подумал: «Та же проблема… мне никто не поверит».

— Не имеет значения, — сказал он. — Где здесь ближайший визифон? Я оставлю для нее сообщение на Плимутском вокзале.

— Идите по тому коридору справа от вас, док. — Девушка вернулась к своим билетам. — Это медицинская чрезвычайность, док?

Эрик остановился и повернулся. В кармане хрустнул конверт. Он ощупал и вытащил его. Он снова принялся рассматривать чертежи. Некоторые из них были помечены инициалами «К.А.».

Девушка застыла в ожидании, глядя на Эрика.

Эрик положил конверт обратно в карман, голова прояснилась. Он посмотрел на девушку.

— Да, это связано с медициной. Но вы здесь ни при чем.

Он повернулся и размашистым шагом направился к унитабу. Эрик подумал о Колин: «Никогда не доверяй невротичке. Мне следовало бы узнать ее получше, прежде чем давать волю своим инстинктам».

Он пошел вдоль входа в унитаб, прокладывая путь к скоростной ленте. Поймал первую машину, радуясь, что она пуста. Эрик тщательно изучал содержимое конверта, пока длилась поездка. Сомнений не было: конверт содержал бумаги Пита, вырезанные из тетради. Эрик узнал характерные каракули доктора Аманти.

Часы в его лаборатории показывали 2:10 пополудни, когда Эрик включил свет. Он вырвал чистый лист бумаги из тетради и написал на нем стеклографом:

«КРАЙНИЙ СРОК — 4:00 пополудни, воскресенье, 16 мая».

Он прикнопил лист на верху верстака, развернул чертежи из конверта. Тщательно изучил первый из них.

«Серия модуляций четвертичных волн, — подумал он, провел карандашом до конца страницы и достал следующую. — Множественное фазовое обращение. Карандаш замер. Он вернулся к первому чертежу. — Вырожденная обратная связь. — Эрик покачал головой. — Это невозможно, просто мешанина диких модуляций! — Он продолжал рассматривать остальные чертежи, остановился и медленно прочел две последние страницы. Снова покачал головой. — Что это?»

Замысел поражал своей простотой. Последние десять страниц содержали схему чего-то, похожего на двухчастотный кристаллический калибратор сверхвысоких колебаний. На полях была пометка «10.000 КС». Но кое-что было ему непонятно. Например, этот знак предела.

«Серия этих схем, — подумал Эрик. — Амплитуды следуют друг за другом и изменяются. Но это не может быть случайным. Что должно контролировать процесс».

Внизу страницы было примечание.

«Внимание. Использовать только С6, С7, С8, двойную, четырехкратный разъем».

«Трубки этой серии уже лет пятьдесят как сняты с производства, подумал Эрик. — Чем я смогу их заменить?»

Он тщательно изучил чертеж.

«Я не успею сделать эту штуку вовремя. И даже если я это сделаю, что тогда? — Он хлопнул себя по лбу. — Почему это напоминает мне кристаллический осциллятор? — Он посмотрел на часы: прошло два часа. Куда ушло время? — спросил он себя. — Я потратил его слишком много только на то, чтобы изучить, что это такое. — Он пожевал губами, уставившись на движущуюся секундную стрелку, внезапно застывшую. — Магазины деталей закроются, а завтра — воскресенье».

Он пошел к лабораторному визифону и набрал номер магазина радиодеталей. Неудача. Он набрал другой номер, справившись по списку рядом с фоном. Не повезло. Пятый его звонок принес предложение замещающей схемы, использующей транзисторы, которые могли бы работать. Эрик выверил список деталей, предложенный клерком, и дал ему код своей пневмопочты.

— Я отошлю их вам в понедельник.

— Но мне необходимо получить их сегодня! Сегодня вечером!

— Сожалею, сэр. Детали находятся у нас на складе; все это накрепко заперто еще в субботу днем.

— Я заплачу за эти детали сто долларов сверх стоимости списка.

— Сожалею, сэр, у меня нет полномочий.

— Двести.

— Но…

— Триста.

…Клерк заколебался. Эрик мог бы увидеть, как он подсчитывает. Три сотни, возможно, это был его недельный заработок.

— Мне нужно будет получить их лично, когда закончу дежурство здесь, сказал клерк — что вам еще нужно?

Эрик пролистал диаграммы схем, зачитал список деталей на полях.

— Еще сто долларов, если вы доставите их мне до семи.

— Я заканчиваю в 5:30, доктор. Я сделаю все, что в моих силах.

Эрик прервал связь, вернулся к верстаку и начал черновую работу по диаграммам с теми материалами, что у него были. Психозонд образовал базисный элемент с неожиданно малым числом измерений.

В 5:40 наверху зазвонил зуммер его трансграфа. Эрик положил свой паяльник, поднялся наверх и вытянул ленту. У него задрожали руки, когда он увидел название передающей станции. Лондон. Он прочитал: «Даже не пытайтесь увидеть меня снова. Ваши подозрения совершенно беспочвенны, как Вы, возможно, уже знаете. Мы с Питом — поженимся в понедельник. Колин».

Он сел к передатчику и отстучал сообщение в «Америкен экспресс», закодировав его в срочное для передачи Колин Ланаи.

«Колин, даже если я тебе противен, подумай, что может случиться с городом, полным людей. Доставь Пита с машиной обратно, пока еще не поздно. Ты не можешь быть такой жестокой».

Он поколебался, прежде чем подписать это, и отстучал: «Я люблю тебя». Подписал: «Эрик».

«Ты проклятый дурак, — подумал он. — И это после того, как она от тебя сбежала».

Эрик пошел на кухню, взял капсулу для снятия усталости, съел обед в таблетках, выпил чашку кофе. Он прислонился спиной к кухонному агрегату, ожидая, пока подействует капсула. Голова его прояснилась. Эрик умыл лицо холодной водой, вытерся полотенцем и вернулся в лабораторию.

Сигнал на передней двери зазвонил в 6:42 пополудни. На экране появился клерк из магазина радиодеталей, держащий в руках объемистый пакет. Эрик нажал кнопку открывания дверей, сказав в переговорную трубку:

— Первая дверь слева от вас, вниз по лестнице.

Задняя стенка его верстака внезапно заколебалась, линии кладки зарябили. На мгновение он потерял ориентировку. Эрик ударил себя по губам, удерживаясь за реальность боли.

«Слишком быстро, — подумал он. — Возможно, просто сдают нервы, слишком уж я волнуюсь».

У Эрика в голове сверкнула догадка по поводу природы синдрома. Он подтянул к себе блокнот и записал: «Потеря автономии подсознания. Сверхстимуляция подсознательных рецепторов. Большое восприятие — малое восприятие. Проверить теорию коллективного подсознательного Юнга».

Со стороны лестницы послышались шаги.

— Сюда?

Клерк оказался повыше ростом, чем он ожидал. Когда он зашел в лабораторию, то его лицо излучало юношеский пыл.

— Вот это оборудование!

Эрик расчистил место на верстаке.

— Кладите это барахло прямо сюда.

Глаза Эрика сфокусировались на чутких руках клерка. Тот, положив коробку на верстак, взял стационарный кристаллический осциллятор и внимательно его изучал.

— Вы разбираетесь в электронных схемах? — спросил Эрик. Клерк посмотрел на него и усмехнулся.

— W7CGO. У меня была любительская радиостанция целых десять лет.

Эрик протянул ему руку.

— Я доктор Эрик Ладд.

— Болдуин Платт… Болди. — Клерк провел одной из своих чутких рук по редеющим волосам.

— Рад познакомиться с тобой, Болди. Как ты посмотришь на то, чтобы заработать еще тысчонку долларов?

— Наверное, вы шутите, док.

Эрик повернул голову и посмотрел на каркас психозонда.

— Если эта штука не будет закончена к четырем часам, Сиэтл последует за Лос-Анджелесом.

Глаза Болди широко раскрылись. Он посмотрел на каркас.

— Синдром? Как можно…

— Я нашел причину синдрома. Его вызывает машина… вроде этой. Нам необходимо ее построить и заставить работать. Иначе…

Глаза клерка были ясными и рассудительными.

— Я видел ваше имя на табличке, док, и вспомнил, что читал про вас.

— Ну и?..

— Если вы уверены, что знаете причину синдрома, то мне достаточно вашего слова. Только не надо вдаваться в подробности. — Он посмотрел на детали, разбросанные по верстаку, и снова уставился на психозонд. Расскажите, что я должен делать. — Пауза. — Надеюсь, вы знаете, о чем говорите.

— Я обнаружил, кое-что, что не может быть просто совпадением, произнес Эрик. — Если добавить сюда то, что я знаю о психозондировании, ну… — Он заколебался. — Да, я уверен.

Эрик достал маленькую бутылочку, посмотрел на этикетку и вытряхнул капсулу.

— Проглоти, это придаст бодрости.

Болди подчинился.

Эрик рассортировал бумаги на верстаке, нашел первый лист.

— Ну а теперь вот с чем мы имеем дело. Тут есть небольшое хитрое соединение, с которым придется повозиться…

Болди посмотрел через плечо Эрика.

— Выглядит не слишком трудным. Давайте я пока над ним поработаю, а вы займитесь чем-нибудь поважнее. — Он забрал чертеж и переложил его на расчищенный угол верстака. — Длячего это предназначено, док?

— Создает импульсы, воздействующие непосредственно на человеческое подсознание. Поле искажает…

Болди прервал его.

— Хватит, док. Я уже и забыл, что сам попросил вас не вдаваться в подробности. — Он поднял глаза и улыбнулся. — Я больше специализируюсь в социологии. — Выражение его лица снова стало серьезным. — Я просто буду работать, надеясь, что вы во всем прекрасно разобрались. В электронике я дока, а вот в нейрологии — профан.

В лаборатории воцарилась тишина, лишь изредка прерываемая тихими вопросами и такими же тихими ответами. Секундная стрелка настенных часов торопливо описывала круг за кругом, а вдогонку за ней устремлялись минутная и часовая.

В 8:00 утра они послали за завтраком. Расположение некоторых деталей их озадачило. К тому же и сами чертежи были местами маловразумительны.

Болди первый проделал брешь в головоломке.

— Док, эти штуки предназначены для создания шума?

Эрик посмотрел на схему.

— Что? — Его глаза расширились. — Разумеется, они предназначены для создания шума.

Болди облизал губы.

— В приборе для обнаружения подводных лодок есть специальное кристаллическое сонарное устройство для озвучивания. Оно очень похоже на эту схему, но есть какие-то непонятные изменения.

Эрик прикусил губу. Его глаза засверкали.

— Вот в чем дело! Теперь понятно, почему нет управляющего блока! Вот почему все эти штуки расползлись, словно стадо баранов. Управляет оператор. Именно его сознание держит все в равновесии!

— Это как?

Эрик проигнорировал вопрос.

— Но это означает, что у нас не тот тип кристаллов. Мы неправильно прочли список деталей. — Плечи его поникли. — А мы не сделали еще и половины.

Болди постучал по чертежу пальцем.

— Док, у меня дома есть кой-какие детали для сонара. Я позвоню жене и попрошу их принести. Думаю, там шесть или семь сонопульсаторов, они нам пригодятся.

Эрик посмотрел на настенные часы — 8:28 утра. Семь с половиной часов на все.

— Скажи ей, чтобы поторопилась.

Миссис Болди была женской версией своего мужа. Она снесла вниз по ступенькам тяжелый деревянный ящик с грациозной небрежностью.

— Привет, милок. Куда мне сложить это барахло?

— На пол… все равно куда. Док, это Бетти.

— Как поживаете?

— Привет, док. Там в машине еще кое-что осталось. Сейчас принесу.

Болди взял ее за руку.

— Лучше я этим займусь. Тебе не следует таскать тяжести, особенно вниз по лестнице.

Бетти вывернулась.

— Занимайся своим делом. Такие упражнения для меня только полезны.

— Но…

— Никаких но. — Она оттолкнула его.

Он нехотя вернулся к верстаку, оглядываясь на свою жену. Она повернулась к двери и взглянула на Болди.

— Для того, кто всю ночь трудился, ты выглядишь неплохо, милок. К чему такая спешка?

— Позже объясню. Тащи пока остальное барахло.

Болди повернулся к принесенному ящику и принялся его разбирать.

— Вот они.

Он поднял две маленькие пластиковые коробочки и протянул их Эрику, продолжая вытягивать еще и еще. Всего коробочек было восемь. Они выстроили их в ряд на верстаке. Болди отщелкнул крышку первой.

— Это, в основном, печатные кристаллические схемы и несколько трубок. Потрясающий набор. До сих пор не знаю, что я собирался с ними делать. Не смог удержаться от выгодной покупки. Всего лишь два доллара за штуку. Вот кристалл, док.

Эрик склонился над коробкой.

— Что за трубки вам были нужны? — спросил Болди.

Эрик схватил чертежи, провел пальцем по списку деталей.

— С6, С7, С8…

Болди вытащил трубку.

— Вот ваша С6. — Вытащил другую. — Вот вам С8. — Еще одну. — Ваша С7. Он заглянул в ящик. — Тут внутри есть еще кое-что, что нам пригодится.

Болди невыразительно свистнул сквозь зубы:

— Не удивительно, что чертежи показались мне знакомыми. Все это базируется на схеме еще времен войны.

На мгновение Эрик ощутил ликование, но сразу же протрезвел, как только взглянул на настенные часы — 9:04 утра.

«Надо работать побыстрее, иначе можем опоздать, — подумал он. Осталось меньше семи часов».

— Займемся делом. У нас мало времени, — сказал Эрик.

Бетти спустилась по лестнице с другим ящиком.

— Ребята, вы уже поели?

Болди сразу же приступил к разборке второго ящика.

— Ага. Но ты могла бы приготовить пару сандвичей попозже.

Эрик оторвался от пластикового ящичка.

— В буфете наверху полно продуктов.

Бетти развернулась и прошаркала вверх по лестнице.

Болди покосился на Эрика.

— Док, не надо Бетти ничего рассказывать. Мы ожидаем нашего первого сына через пять месяцев. — Он глубоко вздохнул. Капля пота сползла по его носу и упала на руку. Болди вытер руку о рубашку. — Это уже готово?

— Эй, док, где у вас тут консервный нож? — донесся сверху голос Бетти.

Голова и плечи Эрика были внутри психозонда. Он попятился и крикнул:

— Слева от раковины!

Сверху из кухни донеслись грохот, ворчанье, звяканье. Немного погодя показалась Бетти с тарелкой сандвичей и пропитанной красным повязкой на большом пальце.

— Сломала ваш нож, — сообщила она радостно. — Эти все механические приспособления меня просто пугают. — Бетти нежно посмотрела на спину своего мужа. — Он такой же помешанный на механизмах, как и вы, док. Если дать ему волю, то моя старая добрая кухня превратится в электронный кошмар. — Она перевернула пустой ящик и поставила на него тарелку с сандвичами. — Съедите, когда проголодаетесь. Могу я еще что-нибудь сделать?

Болди отшатнулся от верстака.

— Почему, бы тебе не отправиться на денек к Мом?

— На весь день?

Болди поглядел на Эрика, потом снова на жену.

— Док платит мне четырнадцать сотен за день работы. Эти деньги для нашего малыша. А теперь — беги.

Она хотела что-то возразить, но закрыла рот. Подошла к мужу и поцеловала его в щеку.

— Хорошо, милый. Пока. — И ушла.

Эрик и Болди продолжили свою работу. Напряжение нарастало с каждым тиканьем часов. Они упорно двигались вперед, тщательно проверяя каждый шаг.

В 3:20 Болди снял тестовые зажимы с половины нового резонансного контура и взглянул на настенные часы. Он остановился и оглянулся на психозонд, прикидывая объем еще не проделанной работы. Эрик лежал на спине, под машиной, паяя волокна новых соединений.

— Док, мы не успеваем. — Болди положил тестер на верстак и оперся о него. — Уже просто нет времени.

Из-под психозонда высунулся электронный паяльник. Следом, извиваясь, выбрался Эрик. Он посмотрел на часы, затем опять взглянул на неподсоединенные провода кристаллических схем. Эрик встал, выудил из кармана банковскую книжку и выписал чек на четырнадцать сотен долларов на имя Болдуина Платта. Он вырвал чек из книжки и вручил его Болди.

— Ты заработал здесь каждый цент. А теперь беги, присоединяйся к жене.

— Но…

— Нет времени на дискуссии. Запри за собой дверь, чтобы не смог попасть обратно, если…

Болди взмахнул рукой.

— Док, я не могу…

— Все в порядке, Болди. — Эрик глубоко вздохнул. — Я приблизительно знаю, как себя поведу, если опоздаю. — Он пристально посмотрел на Болди. А насчет тебя я не знаю. Ты можешь, ну… — Он пожал плечами.

Болди кивнул, проглотив комок.

— Я полагаю, вы правы, док. — Его Губы шевелились.

Внезапно он развернулся и побежал вверх по лестнице. Хлопнула входная дверь.

Эрик вернулся обратно к психозонду. Подобрал проводок, приладил его к разъему, капнул припоя поперек соединения. Пододвинул кристаллический узел, следующий, следующий…

Когда он снова посмотрел на часы, то до четырех оставалась лишь минута. Работы с психозондом осталось больше чем на час, а потом… он не знал. Оперся спиной на верстак, глаза его затуманила усталость. Эрик вытащил из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку. Он вспомнил вопрос Колин: «Каково это быть сумасшедшим?» — и уставился на янтарный кончик сигареты.

«Разнесу ли я психозонд по частям? Или возьму ружье и выйду поохотиться на Колин с Питом? Выбегу ли я… — Часы позади щелкнули. Он напрягся. — На что это будет похоже? — Он почувствовал головокружение, его затошнило. Все его эмоции выражались непередаваемым водоворотом грусти. Слезы от жалости к самому себе ручьем хлынули из его глаз. Эрик оскалил зубы. Я не сумасшедший… я не сумасшедший…» Он вонзил ногти в ладони, судорожно дыша. В мозгу туманом всплывали неопределенные мысли.

«Я буду почти… непоследовательность… одержимость демоном… головокружение от дифирамбов… образ души формируется из либидо… безумный, как мартовский заяц…»

Его голова свесилась вперед.

«Non kompos mentis… aliene… avoir le diablo an corps… Что случилось в Сиэтле? Что случилось в Сиэтле? Что… — Дыхание выровнялось. Он моргнул. Все вокруг выглядело неизменившимся… неизменившимся. — Я блуждаю. Я должен держать себя в руках».

Пальцы его правой руки обожгло. Он отбросил окурок.

«Со мной что-то было не так? А что произошло снаружи?» Эрик направился к лестнице и уже проделал половину пути, как вдруг погас свет. Грудь его сдавило тесным обручем. Эрик нащупал путь к двери, нашарил лестничные перила и вскарабкался наверх в тусклый, просачивающийся свет холла. Он уставился на покрытые пятнами стеклянные блоки рядом с дверью и напрягся при вспышке выстрелов снаружи. Эрик как лунатик прошел на кухню и, встав на цыпочки, заглянул в вентиляционное окно над раковиной. Люди! Улица кишела людьми. Кто-то бежал, кто-то целеустремленно шагал вперед. Некоторые, неряшливо одетые, блуждали, кое-кто был вообще голый. Тела мужчины и ребенка корчились в луже крови у обочины.

Эрик потряс головой и вернулся в гостиную. Внезапно вспыхнул свет, погас и снова зажегся. Он включил программу новостей по видео, но на экране только извивались волнистые линии. Переключил устройство на ручное управление и набрал станцию Такомы. Снова волнистые линии.

В эфире была Олимпия. Диктор зачитывал сводку погоды.

— Завтра после полудня переменная облачность, температура…

На стол перед диктором положили листок бумаги. Он остановился и просмотрел ее. Рука диктора задрожала.

— Внимание! Наша мобильная съемочная группа в аэропорту Клайд сообщает, что синдром поразил двойной город Сиэтл-Такома. Поражено более трех миллионов человек. Принимаются чрезвычайные меры. На дорогах установлены блок-посты. Поступили сведения о несчастных случаях, но…

Диктору вручили новый листок бумаги. Лицо его исказилось, когда он зачитал.

— Аэрогонщик рухнул в толпу на аэродроме Клайд. Количество смертельных случаев насчитывается в три сотни. Нет в наличии медицинского оборудования. Все врачи, которые нас слышат, должны обратиться в штаб штата. Чрезвычайные медицинские… — Свет снова мигнул, и экран потух.

Эрик застыл в нерешительности. «Я врач, выйду ли я наружу, чтобы оказать помощь этим несчастным или попытаться закончить психозонд теперь, когда выяснилось, что я прав? Если машина заработает, принесет ли это какую-то пользу? Или я свихнулся, как и все остальные? Я в самом деле делаю то, что делаю, или мне это просто кажется? Может, я сумасшедший и только грежу о действительности? — Он подумал, а не ущипнуть ли себя, но потом решил, что это все равно ничего не докажет. — Я должен продолжать действовать так, будто я здоров. Любое другое поведение ДЕЙСТВИТЕЛЬНО безумие».

Эрик предпочел заняться психозондом. Отыскал фонарик и вернулся в лабораторию. В углу под ящиками нашел старый аварийный генератор. Он выкатил его на середину лаборатории и обследовал. Мощная спиртовая турбина на вид была в полном порядке. Резервуар с горючим был заполнен больше чем наполовину. В углу, где находился генератор, нашлось еще две канистры со спиртовой смесью. Он заполнил камеру горючим и поднял давление.

Кабель от генератора Эрик подключил к лабораторному распределительному щиту. Зажигание сработало на первом обороте. Турбина загудела, возвращаясь к жизни. Гул постепенно поднялся до визга, а затем вообще переместился в ультразвуковой диапазон. Лампы в лаборатории зажглись, потускнели и стабилизировались, когда адаптировалось реле.

Когда он запаял последнее соединение, часы показывали 7:22 вечера. Эрик прикинул, что задержка, пока генератор выйдет на нужный режим, составит около получаса. То есть можно будет начинать около восьми часов. Он обнаружил в себе странную нерешительность, боязнь испытания машины. Она представляла собой причудливое переплетение проводов и нагромождение деталей. Единственным знакомым предметом, оставшимся в трубчатой раме, был полукруглый купол головного контактного устройства, висевшего над тестовым креслом.

Эрик подключил кабель. Он колебался, держа руку на переключателе.

«Действительно ли я сижу здесь, — размышлял он. — Или это какой-то фокус моего подсознания? Может быть, я сижу где-нибудь в уголке, засунув большой палец в рот и захлебываясь слюнями. Может, я уже уничтожил психозонд. А может, собрал его так, что он превратился в некое подобие электрического стула».

Эрик посмотрел на переключатель и отдернул руку. «Но так просто сидеть тоже нельзя. Это тоже безумие».

Он дотронулся до шлемоподобного купола и опустил его себе на голову. Эрик ощутил булавочные уколы контактов, когда они вонзались в его скальп. За дело принялись наркоиглы, убив чувствительность кожи.

«Воспринимается как реальность. Но может, я это просто восстанавливаю по памяти. Маловероятно, чтобы я оставался единственным нормальным в городе. — Он опустил руку на переключатель. — Но я должен действовать».

Его большой палец шевельнулся почти по собственному желанию и нажал на переключатель. В воздухе лаборатории в тот же миг повисло мягкое завывание. Оно изменялось, переходя то к диссонансу, то к гармонии, к рыдающей полузабытой музыке, колеблясь то по восходящей, то по нисходящей гамме.

В мозгу Эрика пестрые картинки сумасшествия грозили заполонить сознание. Он словно провалился в водоворот. Перед глазами сверкал блестящий спектрограф. В крохотном уголке его сознания оставался отдельный образ ощущения, та реальность, на которой можно было удержаться, спасти себя — ощущение кресла психозонда под ним и за его спиной.

Эрик продолжал тонуть в водовороте, видел, как он сереет и становится внезапно крохотной картинкой, видимой в большой окуляр телескопа. Он, видел маленького мальчика, уцепившегося за руку женщины в черном платье. Они вошли в комнату, похожую на зал. Внезапно Эрик понял, что уже не воспринимает это со стороны. Он сам стал девятилетним мальчуганом, идущим к гробу. Он снова чувствовал устрашающее очарование, слышал рыдания своей матери, журчащий бессмысленный голос, исходящий от высокого худого владельца похоронного бюро. Потом был гроб, а в нем бледное восковое существо, почему-то похожее на его отца. Пока Эрик наблюдал, лицо расплылось и превратилось в лицо его дяди Марка. А потом в другую маску, учителя геометрии в средней школе. «Это мы упустили в моем психоанализе». Он наблюдал за подвижным лицом в гробу. Оно снова изменилось и стало лицом профессора-психопатолога, а потом возник образ его собственного психоаналитика доктора Линкольна Ордузя, а потом — Карлоса Аманти.

«Так вот что я скрывал все эти годы. Образ отца. Значит, я всегда искал его. Прекрасно для психоаналитика — обнаружить в себе ТАКОЕ. Почему мне нужно было осознать это? Интересно, а Пит прошел через это в своем музикроне? — Другая часть его мозга сказала: — Конечно, нет. Личность должна иметь желание увидеть что-то подобное в себе. При отсутствии желания этого не произойдет, даже если представится возможность».

Другая часть его мозга, казалось, поднялась черной волной и захватила контроль над сознанием. Его самосознание отодвинулось в сторону и превратилось в пятнышко, несущееся сквозь его память так быстро, что он едва мог различать события.

«Я умираю? Это вся моя жизнь проходит передо мною?»

Калейдоскопическое продвижение резко остановилось перед образом Колин таким, какой она виделась ему во сне. Затем фокус переместился на Пита. Он видел, что эти двое соединены связью, природы которой Эрик не понял. Они являли собой катализатор, не добрый и не злой, всего лишь реагент, приведший события в действие.

Внезапно Эрик ощутил, что его осознание растет и заполняет все тело. Он познал состояние и действие каждой железы, каждого мышечного волокна, каждого нервного окончания. Он сфокусировал свой внутренний взор на мраке, через который прошел. Во мрак проник красный завиток — изменчивый, извивающийся и сплетающийся рядом с ним. Эрик последовал за красной линией. В его мозгу сформировалась картинка, проступая там, словно после пробуждения от анестезии. Эрик смотрел вдоль длинной улицы, смутной в весенних сумерках, на огни автомобиля, с грохотом наползавшего на него. Автомобиль становился все больше и больше, фары гипнотизировали, словно змеиные глаза. Вместе с видением пришла мысль: «Превосходно!»

Непроизвольные реакции возобладали. Эрик почувствовал напряжение мышц. Отскакивая в сторону, ощутил горячий выхлоп реактивного автомобиля, промчавшегося мимо. В его мозг ворвалась жалобная мысль: «Где я? Где мама? Где Беа?»

Желудок у Эрика сжался, когда он понял, что попал в чужое сознание, смотрит чужими глазами, чувствует чужими нервами. Он ринулся прочь, отпрянув от чужого мозга, словно попал на горячую плиту.

«Так вот откуда Пит так много знал. Он сидел в своем музикроне и смотрел нашими глазами. Что я здесь делаю?» Он чувствовал кресло психозонда под собою, слыша, как новая личность говорит: «Мне понадобится помощь более квалифицированного специалиста».

Эрик последовал за другим красным завитком, ища и отбрасывая его. Он увидел нечто другое. Ориентация была необычной: не было ни верха, ни низа, ни каких-либо опорных точек, пока он не выглянул из других глаз. Он в конце концов оказался позади пары, смотревшей вниз из открытого окна сорокового этажа, и почувствовал острое желание самоубийства, поглотившее эту личность. Эрик осторожно коснулся центра сознания в поисках имени доктор Линкольн Ордуэй, психоаналитик.

«Даже сейчас я вернулся к собственному аналитику».

Эрик, пребывая в напряжении, отступил на нижний уровень другого сознания. Он знал, что малейшая ошибка может ускорить осуществление этим человеком своего смертоносного желания прыгнуть в это окно. Нижние уровни неожиданно взорвались бутонами сверкающего лилового света. Бутоны исказились, превратились в фигуру мандалы — в четырех точках фигуры открытое окно, гроб, и человеческое лицо, в котором Эрик неожиданно узнал самого себя. Лицо было мальчишеским и слегка бессмысленным.

«Аналитик тоже привязан к тому, что считает своим пациентом». С этой мыслью он понудил себя осторожно, ненавязчиво двинуться в свой образ и начал распространять свою власть на чужое подсознание. Эрик уткнулся своей мыслью в почти осязаемую стену, олицетворяющую фокус сознания доктора Ордуэя. Шепот: «Линк, не прыгай. Ты меня слышишь, Линк? Не прыгай. Город нуждается в твоей помощи».

Частью своего мозга Эрик понимал, что если аналитик почувствует, что кто-то вторгся в его ментальное уединение, то осознание этого может опрокинуть равновесие, послав человека нырнуть в окно. Другая часть мозга Эрика улучила момент, чтобы подобрать объяснение, почему он нуждается в этом человеке и подобных ему. Модели безумия, транслируемые Питом Серантисом, могли быть уравновешены только ретрансляцией спокойствия и психического здоровья.

Эрик напрягся и слегка отпрянул, когда почувствовал, что аналитик придвинулся ближе к окну. Он шептал в чужом мозгу: «Отойди от окна! Отойди…» Сопротивление! Белая вспышка изгнала Эрика. Он почувствовал, что выплывает в серый водоворот, отступая. Поднялся красный завиток, пришедший в его мозг из его собственного сознания.

«Эрик? Что случилось?»

Эрик позволил образу усовершенствованного психозонда пройти сквозь мозг. Он закончил это пояснением того, что сейчас требовалось.

«Эрик, как синдром пропустил тебя?»

«Из-за подготовленности моего сознания в связи с работой над психозондом. Благодаря этому возник устойчивый иммунитет против искажения подсознания».

«Забавно, я уже выпрыгивал в окно, когда ощутил твое вмешательство. Это было что-то. — Красный завиток придвинулся. — Вроде этого».

Они совершенно переплелись.

«Что теперь?» — спросил доктор Ордуэй.

«Нам потребуется максимум квалифицированной помощи, чтобы помочь людям».

«Воздействие твоего психозонда может вылечить любого».

«Да, но стоит машину выключить, и люди снова окажутся в беде».

«Нам надо проникнуть в каждое сознание и привести его в порядок!»

«Не только в этом городе. Везде, где побывал музикрон и где он еще появится. Пока не остановим Серантиса».

«Как музикрон это делает?»

Эрик спроецировал смешанную структуру из концепций и изображений.

«Музикрон столкнул нас глубоко вниз в коллективное подсознание, удерживая нас там, пока мы оставались в зоне его воздействия. (Изображение веревки, свисающей в завихрения тумана.) Потом музикрон был выключен. (Изображение ножа, перерезающего веревку. Обрезанный конец падает в серый водоворот.) Ты видишь это?»

«Если нужно спасать людей из этого водоворота, то лучше поторопиться».

Он был низеньким мужчиной, копавшим руками мягкую почву своей клумбы, уставясь бессмысленно на искромсанные листья, — имя его доктор Харальд Марш, психолог. Мягко, ненавязчиво они вобрали его в свое сообщество психозонда.

Она была женщиной, одетой в тонкий халат, собирающейся прыгнуть с набережной — имя ее Лоис Вурайес, психоаналитик. Они поспешно привели ее в норму.

Эрик прервался, чтобы проследовать за красным завитком в мозг соседа, глядя чужими глазами на возвращение здоровья вокруг него.

Словно рябь, расходящаяся по пруду, по городу катились волны выздоровления. Появилось электричество, заработали аварийные службы.

Глаза, психолога на востоке города передали образ реактивного самолета, стрелой устремившегося к аэропорту Клайд. Через мозг психолога сообщество уловило мысленные образы, излучаемые женщиной: вина, угрызения совести, отчаяние.

«Колин!»

Поколебавшись, сообщество выпустило псевдоподию мысли, дотянулось до сознания Колин и обнаружило там ужас. «Что со мной происходит?»

«Колин, не бойся. Это Эрик. Благодаря твоей помощи и чертежам музикрона мы уже наводим порядок».

Он спроецировал образ их сообщества.

«Я не понимаю, вы…»

«Тебе и не надо понимать. — Нерешительно: — Я рад твоему появлению».

«Эрик, я прилетела сразу, как только услышала. Когда поняла, что ты прав насчет музикрона и Пита. — Пауза. — Мы идем на посадку».

Самолет приземлился, закатился в ангар и был окружен национальными гвардейцами.

«Надо что-то делать с Лондоном. Пит грозился уничтожить музикрон и покончить жизнь самоубийством. Он силой пытался меня удержать».

«Когда?»

«Шесть часов назад».

«Неужели синдром продолжается в нашем городе так долго?»

«Что за личность, этот Серантис?» — вклинилось сообщество.

Колин и Эрик объединили мысли, чтобы спроецировать собственное представление об образе Пита.

Сообщество: «Он не совершит самоубийства и не уничтожит машину. Слишком эгоцентричен. Спрячется. Мы скоро его разыщем, если его не успеют линчевать».

«Этот майор не позволяет мне покинуть аэропорт», — пожаловалась Колин.

«Скажи ему, что ты медсестра, приписанная к больнице Мейнарда».

Индивидуальная мысль в сообществе: «Я это подтвержу».

Эрик: «Торопись… дорогая. Нам нужна вся помощь, которую могут оказать люди, устойчивые к психозондированию».

Мысль из сообщества: «Это объяснение годится, как и любое другое. Каждый с ума сходит по-своему. Так что хватит дурака валять — принимаемся за работу!»

Крысиные гонки

Прошло уже девять лет с тех пор, как Льюис стал начальником отдела криминальных расследований. Начальником его был шериф Джон Кзернак. Именно в этом, отделе из отдельных улик составляли целостную картину преступлений. И все же Льюис не был подготовлен к неожиданностям, как Х. Г. Уэльс или Чарльз Форт.

Когда Льюис произносил слово «чужак», то он имел в виду иностранцев, на которых не распространялись американские законы. Конечно, он знал о «жукоглазых». В его представлении это были чудовища с горящими глазами. Изредка он все-таки почитывал фантастику. Но это был просто образ, а большинство случаев, описанных в этой литературе, не имели ничего общего с полицейскими буднями. И вдруг эти неожиданности в морге Джонсона-Тула.

Шериф ожидал его в кабинете, когда Льюис прибыл туда в начале девятого. Это был мужчина с лицом уэльского типа и темными волосами. Его глаза, как кусочки нефритов, сверкали из-под густых бровей.

Кабинет представлял собой комнату с высокими потолками и оштукатуренными грязными стенами. Он располагался на первом этаже окружного здания суда в Бенбери. Под единственным окном кабинета была чугунная батарея. Справа висел календарь, где была изображена девица, одетая только в нить жемчуга. По обе стороны прохода располагались два стола. Тот, что слева, принадлежал чернокожему Джо Уэлшу. Второй, с рубцами ожогов на поверхности, занимал Льюис.

Льюис подошел к столу, просмотрел бумаги, почтительно поглядывая на шерифа. Он видел перед собой толстеющего мужчину со славянского типа лицом. Тот приспособился на стуле под календарем и изредка поправлял свою коричневую, шляпу, прятавшую его лысину.

— Привет, Джон, — сказал Льюис, выбрасывая бумаги в корзину. — Как жена?

— Ишиас уже не так ее беспокоит, — сообщил шериф. — Я приехал, чтобы рассказать тебе о том, как гангстеры прыгают со страниц отчета в корзину. Сегодня рано утром бродяги отыскали двух нафаршированных жмуриков. Мы передали их на последний концерт.

— У них не будет времени, чтобы там чему-то научиться, — ответил Льюис.

— Нашлась блатная работенка и для тебя, — продолжал шериф, — возможно, что нам удастся поймать кого-нибудь при помощи пера и чернильницы.

Он встал со стула.

— Док Белармейн делал вскрытие дамы Керино, но оставил бутыль с ее внутренностями в морге Джонсона-Тула. Сможешь найти бутыль и принести ее в больницу?

— Без вопросов, — согласился Льюис. — Но держу пари, что умерла она своей смертью. Вся бутыль заполнена ее остатками? Она была знатной алкоголичкой.

— Вполне вероятно, — согласился шериф. Он остановился перед столом Льюиса и посмотрел на календарь. — Неплохая бутылочка…

Льюис ухмыльнулся.

— Когда я разыщу подобную девочку, то непременно женюсь.

— Ты это сделаешь, — пообещал шериф и легкой походкой покинул кабинет.

Было уже половина девятого, когда Льюис добрался до морга. Места для парковки там не было. За следующим углом, Коув-стрит, он свернул направо и въехал в переулок, где располагался гараж морга.

Северо-западный ветер, угрожавший штормом всю ночь, танцевал по верху машины. Льюис посмотрел на серое небо и решил, что плащ ему не понадобится. Он прошелся вдоль гаража, нашел приоткрытую дверь и нырнул внутрь.

Здесь был коридор с тремя сваленными металлическими баллонами, которые обычно используют для хранения кислорода и ацетилена. Льюис не мог понять, зачем в морге понадобилось подобное оборудование. Коридор заканчивался в фойе, покрытом коврами и пахнущем мускусом. На двери была прибита табличка с надписью «Офис». Льюис прошел через фойе и вошел в комнату.

За стеклянным столом в углу расположилась личность явно скандинавского типа. Справа от нее в дубовой рамке висела цветная фотография Маунт и Лассена. Под ней маячила табличка «Покой». Перед мужчиной лежало описание погребальной церемонии. В левом углу стола в латунной чаше покоился шар. Он испускал писк при малейшем приближении Льюиса и наполнял комнату тяжелым цветочным запахом.

Мужчина вытащил из-под стола бумаги и отложил ручку. Льюис узнал его. Это был Джонсон — совладелец морга.

— Могу ли я вам чем-то помочь? — вежливо поинтересовался содержатель похоронного бюро.

Льюис изложил свое дело.

Джонсон выставил на стол небольшую бутыль и поставил ее перед Льюисом. Потом, нахмурившись, спросил:

— Как вы сюда попали? Я не слышал, чтобы открывали парадную дверь.

Помощник шерифа спрятал бутыль в боковой карман пиджака и спокойно ответил:

— Я припарковался в переулке возле черного хода. Вся улица перед зданием занята машинами Од Феллоу.

— Од Феллоу? — Похоронщик с беспокойством осмотрел свой стол.

— У них оформлены документы на сегодняшнюю благотворительную распродажу, — пояснил Льюис. Он быстро наклонил голову и посмотрел в окно. — Да, похоже, что это машины Од Феллоу. Они стоят поперек улицы.

Холщовое покрытие на фасаде морга изгибалось под порывами ветра, и потеки дождя уже появились на стеклах. Льюис выпрямился.

— Зря я оставил плащ в машине. Пока доберусь, то так намокну, что буду крякать.

Джонсон приоткрыл дверь офиса и произнес:

— Двое наших посетителей как раз уходят. Они…

— Все же я неисправим, — перебил его Льюис. Он обошел Джонсона и направился через фойе.

Рука похоронщика легла на плечо помощника шерифа:

— Я должен вас вывести через центральный вход.

Льюис остановился. У него возникло несколько вопросов, но сейчас он просто выдавил:

— Но ведь на улице дождь. Я могу намокнуть и простудиться.

— Сожалею, — непреклонно ответил Джонсон.

Другой человек, возможно, просто пожал бы плечами и подчинился столь идиотскому требованию. Но Льюис был сыном Проктора Льюиса, бессменного президента общества «Круглый стол Шерлока Холмса из округа Бенбери». Он съел зубы на дедуктивном методе и попробовал воспользоваться логикой. Он восстановил в памяти коридор. Полностью пустой. Вот только баллоны возле черного хода…

— Что хранится в металлических баллонах? — поинтересовался он.

Рука похоронщика напряглась и слегка подтолкнула его к выходу.

— Только бальзамирующая жидкость. Она доставляется в таких сосудах.

Уэлби глянул на его вытянувшееся лицо, вывернулся и направился к выходу. Ливень затопил все вокруг потоками воды. Льюис обежал морг, возвращаясь к машине. Затем прыгнул в нее и стал ждать. Его часы показывали девять двадцать восемь, когда появился служащий и подошел к дверце. Льюис поудобнее устроился на сиденье и опустил стекло.

— Когда будете выезжать, просигнальте, — сказал служащий. — Мы открываем только по сигналу.

— А когда будут выезжать другие посетители? — поинтересовался Льюис.

Похоронщик остановился на полпути.

— Что другие посетители? — переспросил он.

— Которые будут сегодня выезжать по сигналу.

— Должны несколько работников, — объяснил похоронщик. — Но пока никто не сигналил.

— Благодарю, — сказал Льюис, поднимая стекло и включая двигатель. Весь путь от морга до больницы его мучали вопросы. Главными из них были почему лгал Джонсон, и что там такое спрятано в коридоре?

В окружной больнице он передал бутыль в лабораторию, нашел телефон и позвонил в центральный морг Бенбери.

— Мы тут с приятелем поспорили. Не могли бы вы подсказать, как транспортируется бальзамирующая жидкость в морг?

— Мы закупаем ящик, — ответил работник. — В каждом ящике по двадцать четыре стеклянных шестнадцатиунцевых бутылочек. Раствор красного или оранжевого цвета при использовании создает полную иллюзию живого. Он имеет запах клубники. Мы гарантируем полное сохранение…

— Я только хотел знать, как он перевозится? Можно ли это сделать в металлических баллонах?

— Разумеется, нет! — воскликнул мужчина. — Раствор их разъедает!

— Спасибо, — сказал Льюис и повесил трубку. Следуя традициям Шерлока Холмса, он пришел к умозаключению: если человек врет о вещах незначительных, значит, они, наверняка, весьма важны.

Он вышел из будки и столкнулся с доктором Белармейном. Это был высокий светловолосый человек с задубевшей кожей. Его голубые глаза пронзали собеседника, как два скальпеля.

— О, да это Льюис! — завопил он. — Мне говорили, что вы занимаетесь этим делом. В крови этой женщины столько алкоголя, что хватило бы для умерщвления слона. Мы проверяем смывы желудка, но вряд ли это даст что-нибудь новенькое.

— Женщина? — переспросил Льюис.

— Старая алкоголичка, которую вы подобрали в будке возле площадки, пояснил Белармейн. — У вас что, амнезия?

— О… о, конечно, — пробормотал Льюис. — Буду благодарен, если найдете что-нибудь еще. Спасибо, док, — он пожал руку хирурга и добавил про себя: — Сейчас пойду на охоту.

Вернувшись в офис, Льюис устроился за столом и позвонил в морг Джонсона-Тула. Ему ответил незнакомый мужской голос.

— Производится ли в вашем морге кремация? — поинтересовался Льюис.

— В нашем морге нет, — ответил голос. — Но у нас есть договор с крематорием Роуз Лаун. Приезжайте, и мы обсудим ваши проблемы.

— Нет, не сейчас, спасибо, — произнес Льюис и положил трубку.

— Кто-то умер? — послышался голос от входной двери, оторвав Льюиса от размышлений. Приподнявшись, он увидел шерифа Кзернака.

— Нет, — сказал Льюис, усаживаясь на стул. — Я просто столкнулся с загадкой.

— Док Белармейн что-то выяснил насчет дамы Керино?

— Алкоголизм, — ответил Льюис. Он откинулся на спинку стула, положил ноги на стол и уставился в испачканный потолок. Шериф прошел через комнату и уселся под календарем.

— Глупостями занимаешься, — небрежно протянул он. — Я вижу, что ты, парень, пытаешься разгадать какую-то головоломку.

— Да, — согласился Льюис и рассказал об инциденте в морге.

Кзернак взял шляпу и повертел ее в руках.

— Ты слишком суетишься, Уэлби. Все проблемы, как правило, имеют простое решение.

— Я так не думаю, — возразил Льюис.

— Это почему же?

— Я не знаю, — покачал головой он. — Я просто так не думаю. И чувствую, что в морге есть что-то этакое.

— Что ты думаешь по поводу содержимого баллонов? — спросил шериф.

— Я не знаю, — признался Льюис.

Шериф нахлобучил шляпу и произнес:

— Да, кое о чем они умолчали. Но ты… твои проблемы плодятся как кролики. Иногда я думаю, что это твое хобби — лезть людям в душу.

— Я с причудой, — согласился Льюис. Он опустил ноги на пол, почесался и принялся насвистывать.

— Какой ужас! У тебя шесть голов, — засмеялся шериф.

— Разумеется, нет, — откликнулся Льюис. — Но сердце мое справа, как у всех нормальных людей.

— Не заметил, — сообщил шериф. — По-моему, ты сейчас просто рисуешься.

— Причуда, — заявил Льюис. — Это именно то, что я заметил у похоронщика. Он был очень похож на вьюнка. Но был ли он чудаком? — Льюис почесал затылок. — Нет, я бы заметил.

Кзернак присел на стул и произнес:

— Знаешь, что я тебе скажу? Сегодня прекрасная погода. Почему бы тебе не прогуляться?

— Кто-нибудь будет мне помогать?

— Барней Келлер, он через полчаса вернется. Как раз отвозит повестку в суд Юджину Гордону.

— Ладно, — согласился Льюис. — Когда он вернется, скажите ему, чтобы прогуливался до Од Феллоу и обратно. И чтобы внимательно за всем наблюдал. Я хочу, чтобы он обратил особое внимание на верхнюю комнату и парадный вход морга. Может, кто-то выйдет или зайдет. Заодно пусть присматривает за баллонами. Если их вынесут, то пусть проследит, где их будут размещать.

— А ты чем займешься? — спросил шериф.

— Буду искать место, чтобы вести за черным ходом постоянное наблюдение. Я дам знать, если что-нибудь раскопаю, — он нервно постучал пальцами по столу и добавил: — Когда Джо Уэлш вернется, то пусть меня сменит.

— Конечно, — согласился Кзернак, — хотя, мне кажется, что ты лаешь на пустое дерево.

— Вполне возможно, но что-то в морге меня беспокоит. Я подумал, что похоронщику очень легко избавляться от нежелательных трупов.

— Может, он их прячет в баллоны! — засмеялся шериф.

— Нет, они слишком малы, — Льюис покачал головой. — Просто мне не нравится, что парень лжет.

В половине одиннадцатого Льюис приблизился к цели своих поисков — офису доктора. Тот расположился в здании, стоящем поперек аллеи, в двух шагах от морга. У доктора было три комнаты на третьем этаже. Из дальней просматривался задний двор морга. Льюис сумел уговорить доктора, и одна из медсестер расположилась там с биноклем.

В полдень он отнес ей ленч, гамбургер и стакан молока и сообщил шерифу о своем местонахождении. Затем сменил медсестру и стал наблюдать сам.

Доктор зашел к нему в пять часов. Он дал ключ и попросил запереть дверь, когда Льюис будет уходить. Он напомнил доктору об его обещании помалкивать. Тот повернулся и вышел. Вскоре хлопнула дверь, и в офисе воцарилась тишина.

В половине восьмого стемнело, и во дворе морга уже ничего нельзя было различить. Льюис уже совсем собрался уходить, когда два фонаря залили янтарным светом окно комнаты.

Джо Уэлш постучал в дверь офиса в двадцать минут девятого. Льюис открыл ему и быстро вернулся к окну. Уэлш последовал за ним. Новый помощник был высок, нервно курил одну сигарету за другой и страдал хроническим косоглазием. Он занял место рядом с Льюисом и спросил:

— Так чем мы сегодня занимаемся? Шериф говорил мне что-то насчет ацетиленовых баллонов.

— Под этим можно подразумевать что угодно, — возразил Льюис. — Но я чувствую здесь что-то темное. — Он коротко рассказал об утренней встрече.

— Не очень-то я заинтересовался, — заявил Джо. — И что, по-твоему, спрятано в этих баллонах?

— Хотелось бы самому знать, — ответил Льюис.

Уэлш отошел в угол комнаты, закурил сигарету и вернулся.

— А почему не спросить это у Джонсона напрямую?

— Он позер, — сказал Льюис. — Я спросил его, и он соврал. И это подозрительно. Я хочу видеть, как вынесут эти баллоны и знать, куда их отнесут. Это и будет ответом.

— Ты уверен, что он отвлекал тебя именно от баллонов? — поинтересовался Уэлш.

— Это был прекрасный коридор, — признался Льюис. — Дверь в конце, и ничего, кроме стен. Только эти болванки.

— Но, возможно, эти баллоны были приготовлены к вывозу. Ты их видел до пол-одиннадцатого, потом были разговоры, и Келлер там появился около одиннадцати. Они могли их уже вывезти, если это было действительно что-то противозаконное.

— Я думал над этим, но сомневаюсь, что они успели это проделать. Сейчас я пройдусь, перекушу в закусочной, а заодно спущусь на аллею и гляну в щелочку.

— Ты будешь слишком заметен при таком освещении, — заметил Уэлш.

Льюис посмотрел на гараж.

— Если ты находишься за дверью, то можешь видеть только полосу вдоль стены — остальное в тени. Свет идет из коридора, я попытаюсь заглянуть в дверное окошко. Баллоны были высокие, я сумею их разглядеть.

— А если их перенесли в другое место? — предположил Уэлш.

— Значит, я смогу зайти в морг и вытрясти душу из Джонсона, — ответил Льюис. — Наверное, это нужно было сделать вначале, но это накалило бы обстановку. А мне просто не нравятся тайны в морге.

— Прекрасное название для детектива, — проговорил Уэлш. — «Тайна морга», — он прокашлялся и продолжил: — Смерть внутри. Звучит внушительно и достаточно неприятно.

Уэлш выкурил новую сигарету и бросил окурок на посуду. Льюис поднял поднос и стряхнул с него пепел.

— Возможно, ты и прав, — произнес Уэлш. — Меня впечатляет только одна вещь. Как сказал шериф — твои проблемы плодятся как кролики.

— Это все, что тебе рассказывал шериф? — поинтересовался Льюис.

— Какой ужас. Он считает, что ты попусту тратишь время.

— Ничего не предпринимай, если только тебя не подтолкнет что-нибудь подозрительное.

— Хорошо, — Уэлш кивнул. Затем глянул на пылающий огонек сигареты и перевел взгляд на морг. — Во всяком случае, похоронщики заставят меня вздрогнуть, — пробормотал он.

Льюис купил горячий сандвич с мясом и две чашечки кофе. Снова вернулся на улицу, где по-прежнему было холодно и сыро. Ветер поднимал полы его плаща. Он пробрался в тень от гаража и нашел широкие доски при входе в полуподвал. Цепляясь за доски, ступил на мягкую землю, размытую ручейками стекающей воды. Он тихо прокрался к краю тени и заглянул внутрь морга. Баллонов не было, Льюис вздохнул и, выйдя на освещенную часть двора, заглянул в окно. Коридор был пуст. Он вернулся к центральному входу и нажал кнопку ночного вызова.

Дверь открыл заспанный мужчина в мятом костюме. Льюис почувствовал теплый цветочный запах и спросил:

— Джонсон здесь?

Мужчина кивнул.

— Будьте добры, скажите мистеру Джонсону, чтобы он спустился вниз. Это официальное дело. — Льюис предъявил удостоверение.

— Разумеется, — отозвался мужчина. — Вы можете пройти в кабинет и присесть. Я доложу мистеру Джонсону о вас.

— Благодарю, — произнес Льюис. Он прошел в кабинет и рассматривал цветную фотографию Мартина Лассена до тех пор, пока служитель не поднялся по лестнице в другом конце фойе. Льюис внимательно осмотрел кабинет и подошел к двери, ведущей в холл. Она была заперта. Льюис попытался ее взломать, но она даже не шелохнулась. Льюис заметил небольшую щель и заглянул в нее. Увиденное его потрясло. Три металлических баллона стояли именно там, где он и предполагал. Льюис вернулся к столу, взял справочник и нашел телефон офиса доктора. Он набрал номер, и в трубке прогремело:

— Да?

— Это Льюис. Ничего не случилось?

— Нет, — ответил Уэлш. — С тобой все в порядке?

— Тут нечто удивительное, — сказал Льюис. — Будь внимателен.

Он положил трубку и обернулся, ища глазами высокую фигуру Джонсона.

— Что случилось, мистер Льюис? — спросил тот, входя в кабинет.

— Я хотел бы увидеть металлические баллоны.

Джонсон остановился.

— Какие баллоны?

— Те, что стоят у вас в холле, — пояснил Льюис.

— О, с бальзамирующей жидкостью. Вы что, интересуетесь бальзамированием?

— Давайте просто посмотрим на них, — предложил Льюис.

— Я полагаю, что у вас есть ордер? — поинтересовался Джонсон.

Подбородок Льюиса резко дернулся, и он пристально уставился на собеседника.

— Вы хотите иметь много неприятностей? — спросил Льюис после небольшой паузы.

— У вас есть какие-то основания, чтобы разговаривать со мной в подобном тоне?

— Я предполагаю, что в баллонах содержится не бальзамирующая жидкость. Давайте просто посмотрим, чтобы не затягивать и не усложнять это дело.

— Как вам угодно! — пожал плечами Джонсон. Он прошел в кабинет, открыл дверь и пропустил Льюиса в коридор, к баллонам.

— Насколько мне известно,бальзамирующая жидкость поступает в стеклянных бутылочках.

— Но это новинка, — ответил Джонсон. — Эти баллоны имеют внутреннее стеклянное покрытие. В них жидкость хранится под давлением.

Он приоткрыл кран, и оттуда пролилась струя жидкости с резким запахом.

— Жидкость для бальзамирования так не пахнет, — решил уточнить Льюис.

— Это новинка. Мы добавляем ароматизаторы только при непосредственном использовании, — ответил Джонсон.

— Когда вы их получили? — поинтересовался Льюис.

— Их доставили на прошлой неделе. Это оптимальное место для хранения. Джонсон улыбнулся Льюису, сохраняя при этом холодный и бдительный взгляд. — Почему это вас заинтересовало?

— Обычное профессиональное любопытство. — Льюис прошел к двери, отодвинул шпингалет, вышел наружу и заглянул в окошко. Баллоны были оттуда видны. Он вернулся в коридор.

«Продолжает врать, — подумал Льюис, — и слишком правдоподобно».

— Я пришел, чтобы тщательно осмотреть это место, — сказал он.

— Но почему? — выразил протест Джонсон.

— Чтобы получить кое-какие результаты. Но, если вы хотите, я могу уйти и вернуться уже с ордером.

Он попытался обойти Джонсона, но сильная рука схватила его за плечо, и что-то уперлось ему в живот. Посмотрев вниз, Льюис увидел ствол пистолета.

— Мне очень жаль, — процедил Джонсон. — Но поверьте — я это сделаю.

— Тогда вы пожалеете еще больше, — выдавил Льюис. — Человек в комнате напротив знает, где я.

На лице похоронщика проступила нерешительность.

— Лжете!

— Пройдемте, — сказал Льюис. Он остановился в дверях черного хода и посмотрел на окно, за которым прятался Уэлш. На темном фоне огонек сигареты его помощника выделялся очень четко. К счастью, Джонсон не обратил на него внимания.

— А сейчас вы проведете меня к парадному входу, — приказал Льюис.

— В этом нет необходимости, — произнес Джонсон. — Мне кажется, что ты просто изображаешь из себя героя-одиночку. Мы пройдем и еще раз посмотрим на окно. Верно?

— Что это вы себе вообразили?

— Я это предвидел, — ответил Джонсон. — Но был озабочен другими проблемами. Вы меня своим посещением просто напугали.

— Может, вы все-таки проводите меня к выходу? — поинтересовался Льюис.

— Я знаю, что вы там уже побывали, пока служащий меня разыскивал, спокойно сказал Джонсон и снова поднял пистолет. — Возвращаемся в кабинет.

Льюис подчинился, но уже в дверях попытался оглянуться.

— Отвернись! — прорычал Джонсон.

Но было уже поздно. Льюис заметил, что баллоны исчезли.

— Что это было за жужжание? — спросил он.

— Всего лишь стабилизатор.

В кабинете Льюису указали на стул.

— Что вы искали? — спросил похоронщик, усаживаясь на стол. Его пистолет отдыхал рядом.

— Я это уже нашел.

— И что же это такое было?

— Улики, которые подтверждают, что это место нужно хорошенько потрясти.

Джонсон улыбнулся, придвинул к себе телефон и положил трубку на стол.

— Как позвонить в офис?

Льюис ответил.

Джонсон набрал номер и, чуть помедлив, сказал:

— Привет, это Льюис.

Полицейский чуть не упал со стула. Джонсон говорил его собственным, Льюиса, голосом. Похоронщик вновь предупреждающе поднял пистолет.

— Есть какие-нибудь новости? — Выслушав ответ, Джонсон продолжил: Нет. Ничего интересного. Я просто посмотрел. Я позвоню, если что-нибудь найду. — Он положил трубку на место.

— Отлично, — просипел Льюис.

Джонсон поджал губы.

— Это невероятно. Просто человеческий… — Он внезапно остановился и уставился на Льюиса. — Моя ошибка в том, что все было слишком правдоподобно… — Он пожал плечами.

— Вы надеялись меня одурачить.

— Я этого не хотел, но был шанс… — Его пистолет внезапно поднялся, и дуло уставилось на Льюиса. — Это и есть шанс. И я им воспользуюсь!

Выстрел. Льюиса прижало к спинке стула. Как сквозь туман он видел, что Джонсон подносит пистолет к виску. Затем падает на пол. И тут Льюис словно провалился в глубокую пропасть.

Он не мог понять — где находится и чем занимается. То он бежал по пещере, спасаясь от чудовища с огненными глазами, пытающегося поймать его своими щупальцами. Льюис кричал: «Просто человек! Просто человек!» И голосу его вторило эхо. Он дернул головой, и голос пропал. Однажды он увидел в пещере пасть, словно подсвеченную изнутри. Яркое пятно росло и наконец превратилось в белые стены больничной палаты. Льюис повернул голову и увидел баллоны, такие же, как в морге.

— Это приведет его в себя, — раздался громкий голос.

У Льюиса все закружилось перед глазами. Белая фигура уплывала куда-то вдаль. Ее лицо пряталось за кислородной маской. Усилием воли Льюис попытался удержаться в реальности окружной больницы.

В голове ритмичной капелью отдавался стук часов. И вдруг он почувствовал облегчение. Он явно пошел на поправку. Открыв глаза, Льюис увидел перед собой шерифа Кзернака. Его лицо расползалось в улыбке.

— Мальчик, ты всех нас заставил поволноваться.

Льюис попытался сглотнуть.

— Что…

— Ты родился в рубашке, хотя ума тебе это не добавило, — засмеялся шериф. — Тебя спасло то, что сердце твое с правой стороны. И Джо услышал выстрелы.

Молодой врач вмешался в эту задушевную беседу:

— Пуля задела край легкого и повредила ребро. Вы действительно родились с ложкой во рту.

— Джонсон? — вспомнил Льюис.

— Мертвее трупа, — отмахнулся Кзернак. — Вечно ты влезаешь в какие-то истории. Джо вообще рассказывает что-то маловразумительное. Что с этими баллонами для бальзамирующей жидкости?

Льюис еще раз мысленно прокрутил свою беседу с похоронщиком. Ага, вот в чем был смысл.

«Бальзамирующая жидкость доставляется в стеклянных бутылочках».

— Мы нашли баллоны в коридоре, — продолжил шериф. — И теперь не знаем, что с ними делать.

— В холле? — Льюис вспомнил пустой холл, откуда его уводил Джонсон. Он попытался привстать, но острая боль заставила его передернуться. Доктор осторожно уложил его обратно на кровать.

— Вот так, — приговаривал он. — Сейчас вы можете только лежать на спине.

— Что было в этих баллонах? — спросил шепотом Льюис.

— В лаборатории утверждают, что бальзамирующая жидкость.

Льюису припомнился резкий запах, пронесшийся по комнате после того, как Джонсон приоткрыл на баллоне вентиль.

— Нельзя ли принести немного этой жидкости? Я хорошо помню ее запах.

— Сейчас, — сказал доктор. — Только не давайте ему вставать. Может снова начаться кровотечение. — Он вышел.

— Где вы нашли эти баллоны? — спросил Льюис.

— Возле черного хода. А где, по-твоему, они были?

— Я еще точно не знаю, — пояснил Льюис. — Сделайте вот что. Возьмите…

Дверь открылась, и вошел доктор с пробиркой в руке.

— Вот то, что вы просили. — Он поднес пробирку к носу Льюиса. Тот почувствовал сладкий аромат мускуса. Это было непохоже на резкий запах из баллона.

«Это объясняет, почему исчезли баллоны, — подумал Льюис. — Кто-то их просто подменил. Но что было в тех, других?»

— Ты хотел что-то сказать, — напомнил шериф.

— Да, — опомнился Льюис. — Идите вместе с ребятами в морг. Разворотите стену позади того места, где нашли баллоны. Заодно вскройте пол.

— Что мы должны найти? — поинтересовался Кзернак.

— Откуда я знаю? Наверное, что-нибудь интересное. Баллоны за моей спиной постоянно то появлялись, то снова исчезали. Я хочу разобраться в этом фокусе.

— Надеюсь, ты знаешь, что предлагаешь. Люди шарахаются от морга. Говорят, что он приносит несчастье.

— Может, это и неплохо для бизнеса, — улыбнулся Льюис. Затем уже серьезно добавил: — Может, вы думаете, что это неплохо и для того, кто попытался пристрелить вашего человека, а потом застрелился сам?

— Наверное, в твоих подозрениях есть смысл.

— Наверное, об этом вам известно больше чем мне. Кстати, где тело Джонсона?

— Его сейчас бальзамируют, — ответил Кзернак. — Уэлби, ты действительно что-то знаешь? Д. А. будет визжать, если заставить его работать самостоятельно.

— Успокойтесь, шериф.

— Ладно, может, ты мне все-таки расскажешь про самоубийство Джонсона?

— Говорят, что он был сумасшедшим. Джон должен знать об этом побольше. Док Белармейн потрошит труп Джонсона и рассказывает ему о прелестях анатомии.

— Почему?

— Он говорил что-то о «просто человеческом»…

— Ответ ты на меня прямо-таки вешаешь, — отозвался Кзернак.

— Вы будете этим заниматься?

— Вне всяких сомнений. Но мне это не нравится!

Шериф напялил шляпу и вышел из комнаты. Доктор последовал за ним.

— Который час? — бросил им вслед Льюис.

— Около пяти. Вы были без сознания, когда вас привезли из операционной.

— Пять утра или вечера?

— Вечера.

— Наверное, вы хорошенько надо мной попотели? — спросил Льюис.

— Это была чистая рана. Все было довольно просто. Сейчас обеденное время. Я распоряжусь, чтобы вас обслужили в первую очередь. А потом сиделка принесет снотворное. Вам необходимо отдохнуть.

— Как долго мне еще валяться в постели?

— Мы поговорим об этом позже, — улыбнулся доктор. Затем повернулся и вышел из комнаты.

Льюис повернул голову и увидел стопку журналов на тумбочке. Один из журналов валялся на ковре. Он был хорошо иллюстрирован — чудовище с выпученными глазами преследовало полуодетую красотку. Льюису припомнился его кошмар. «Просто человек… Просто человек… Просто человек…» Эти слова словно звучали с заезженной пластинки. Но какое отношение имел Джонсон к этим галлюцинациям?

Студент-сиделка принес поднос, установил его на кровати и помог Льюису перекусить. К его рукам, казалось, навечно прикипел гипосульфит. Льюис засыпал, все еще пытаясь найти ответы на мучавшие его вопросы.

— Он уже проснулся, — произнес женский голос. Льюис услышал, как распахнулась дверь. Он открыл глаза и увидел Кзернака с Уэлшем. Было светло. За окном шел дождь. Мужчины сняли свои плащи и развесили их на стульях.

Льюис улыбнулся Уэлшу:

— Спасибо за прекрасный слух, Джо.

Уэлш ухмыльнулся в ответ и сказал:

— Я открыл окно, как только ты отошел от черного хода. Думал, что ты мне что-то скажешь. Когда ты вошел внутрь, мне показалось странным, что я при открытом окне ничего не слышу.

Кзернак встал и пересел на кровать Льюиса. Уэлш с удовольствием расположил свои ноги на освободившемся месте.

— Д. А. продолжает визжать? — спросил Льюис у шерифа.

— Нет, — ответил Кзернак, — он умудрился попасть под ливень и теперь валяется дома простуженный. Так что я остался шерифом округа. — Он слегка качнул кровать. — Как ты себя чувствуешь, мальчик?

— Боюсь, что буду жить.

— Ты идешь на поправку, — отметил Уэлш. — Мы приспособили облегченный микрофон для девочки на календаре. Она жаждет с тобой встретиться. Выглядит все так же завлекательно.

— Передайте ей, чтобы немного потерпела, — парировал Льюис. Он глянул на шерифа. — Что вы нашли?

— Пока ничего, — ответил Кзернак. — Помнишь стену за баллонами, которая была оштукатурена? Мы сняли штукатурку и обнаружили под нею провода.

— Какие провода?

— Ювелир старик Келлер сказал, что это серебро. Они там сильно переплетены.

— К чему они крепятся?

— Ничего мы не нашли, — буркнул Кзернак. — Верно? — обратился он к Уэлшу.

— Ничего, кроме проводов, — подтвердил тот.

— Что вы собираетесь с ними делать? — поинтересовался Льюис.

— Ничего, — ответил Кзернак. — Мы только хотим узнать, для чего они предназначены.

— Что-нибудь под полом?

Лицо Кзернака побагровело.

— Мы наверняка вляпаемся, — он прищурил глаза и склонился над Льюисом. — Как ты думаешь, что мы там нашли?

— Я только знаю, что там исчезали баллоны. И что там было?

Кзернак привстал.

— Весь участок под полом — это конвейер, который тянется прямо к месту бальзамирования. Там все в кафеле, и только в одном месте — люк и лестница. Каково! И это только небольшой эпизод из фильма ужасов.

— Что там было внизу?

— Сложный механизм.

— Какой?

— Я не знаю, — Кзернак наклонил голову и посмотрел на Уэлша.

— Глупейшая куча деталей, которую я когда-либо видел, — сказал тот, пожимая плечами.

— Док Белармейн заглядывал туда после ночного дежурства. Он должен тебя сегодня навестить, — вставил Кзернак.

— Он видел все это уже после вскрытия тела? — переспросил Льюис.

— Этот вопрос не ко мне, — отрезал шериф.

— Ему устроили вскрытие, чтобы он осмотрел морг, — вмешался Уэлш. — Док не рассказывал, как это было.

— Что вы выяснили о персонале морга? Что они говорят про эту тайную комнату?

— Они утверждают, что не знали про нее ничего. По крайней мере, они ее не обслуживали. Этим занимался исключительно Тул вместе со своей женой.

— Тул?

— Второй партнер. Его жена тоже лицензированный похоронщик. Я не видел их с той ночи, как в тебя стреляли. Персонал утверждает, что во всем виноват Джонсон. Тул с женой только запирали двери и держали язык за зубами.

— Для чего предназначен этот механизм?

— Большая его часть — это конвейер. Остальное как бы подводит пучок труб к бальзамировочному столу. Это был большой… — Кзернака остановил скрип двери.

Док Белармейн вкатился в комнату с циничной улыбкой на лице. Его глаза осмотрели присутствующих, и дверь словно захлопнуло сквозняком.

— Я вижу, что пациент практически здоров, а так надеялся, что и для меня найдется работенка.

— Он еще нас всех переживет, — вступился Кзернак.

— Весьма вероятно, — согласился доктор. Он посмотрел на Льюиса. — Ты готов к небольшому разговору?

— Минуточку, док, — взмолился Льюис. — Джон, у меня к тебе просьба. Отвези один из баллонов в мастерскую и разрежь там его автогеном. Я хочу знать, как он устроен внутри.

— Нечего искать работу для других, — огрызнулся Кзернак. — Я не уйду, пока не получу хоть какого-нибудь объяснения.

— Но я и сам ничего не знаю, — признался Льюис. — Все кусочки нужно сложить в целое. Я прикован к постели, но когда освобожусь, обязательно займусь этим. У меня десять тысяч вопросов и ни одного ответа.

— Успокойся, — сказал Белармейн.

— Все это странно — я про выстрел. Совершенно лишено смысла. Этот парень попытался прикончить тебя, а потом убить себя. И все это только потому, что ты хотел заглянуть внутрь баллона. Но там, к сожалению, только бальзамирующая жидкость. Не буду я их резать!

— Вскройте этот баллон специально для меня, — попросил Льюис.

— Ладно, — Кзернак с Уэлшем встали.

— Этот Шерлок хочет нас использовать как мальчиков на побегушках. Давай возьмем…

— Джон, прости, — крикнул Льюис. — Просто я не могу…

— Я знаю, что сейчас ты этого не можешь сделать, — сказал Кзернак. — Ты прекрасный человек, Уэлби. Я надеюсь, что доделывать мы будем все-таки вместе. Я отступился, как только увидел этот механизм.

Белармейн подождал, пока за посетителями закроется дверь, присел на корточки перед кроватью и спросил:

— Зачем вы так с ними разговариваете?

Льюис проигнорировал вопрос и задал свой:

— Что вы обнаружили при вскрытии?

Док нахмурился.

— Я решил, что вы сошли с ума, когда шериф передал вашу просьбу. Только идиот будет осматривать Джонсона, умершего от выстрела в голову. Но я полагал, что у вас есть причина. Я все разрезы при вскрытии делаю заботливо, но этот был особенно удачным.

— Почему?

— Это был тот случай, когда анатом, проделывая обыденную работу, сталкивается с невероятным. Зияющая рана. Ясное дело. Я мог все это пропустить. Малый выглядел нормально.

— Пропустить что?

— Его сердце уникально. Сердечная оболочка состоит из превосходного слоя мышц. Я экспериментировал и слегка касался их скальпелем. Они работают, как автоматический замок. Прокол в сердце — и мускульный слой начинает срастаться. Сердце заживляется.

— Проклятье! — простонал Льюис.

— Этот парень был уникум, — продолжал Белармейн. — За время работы мне частенько хотелось обнаружить что-нибудь этакое. При осмотре Джонсона это желание исполнилось. Части позвоночника с улучшенными хрящами, пигментированные сосуды в глазах…

— Точно! — Льюис шлепнул ладонью по кровати. — Странно, что я не смог сразу этого понять. В его глазах люди меняли цвет. Я должен был обратить внимание и…

— Вы еще кое-чего не заметили, — перебил Белармейн. — Его таз был расширен и распределял вес равномерно на обе ноги. Его ступни были изогнуты и выполняли роль центра тяжести. Перепончатое сплетение служило каркасом для внутренних органов. На всех сосудах были клапаны, регулирующие кровоснабжение. Этот Джонсон был обычным человеком снаружи и суперменом внутри.

— Что вы думаете о механизме в подвале?

Белармейн встал и принялся прохаживаться по комнате. Вскоре он остановился и посмотрел на Льюиса.

— Я провел полночи в его изучении, — сказал он. — Это было прекрасно задуманное устройство. Главной его задачей было выкачать из трупов кровь и извлечь из нее протеин.

— Вы думаете, что все это было предназначено всего лишь для получения плазмы?

— Именно для этого, — подтвердил Белармейн.

— Я не думал, что для этого можно использовать трупы, — вздохнул Льюис.

— Мы пока этого не делаем, — пояснил док, — однако русские над этим усиленно работают. Мы проводим некоторые эксперименты, но…

— Вы думаете, он был коммунистом?

Белармейн схватился за голову.

— Это уже слишком! Это создание было чуждым не только для Штатов. Для всей Земли. Я содрогаюсь при мысли о силах, которые были задействованы. У нас нет защиты против такого. Впрочем, у России тоже нет.

— Как же быть?

— Несколько исследований подобных существ — и России нас не догнать.

— Значит, то, что получалось из трупов и хранилось в баллонах…

Белармейн кивнул.

— Я проверял. Следы на баллонах соответствуют следам на трубах.

Льюис приподнялся, не обращая внимания на боль в спине.

— Это общечеловеческое… — Боль усилилась, и он снова рухнул на подушку.

Доктор бросился к нему.

— Вы дурак! — закричал он, нажимая кнопку вызова, и занялся бинтами.

— Что случилось? — прошептал Льюис.

— Кровотечение, — бросил Белармейн. — Где эта сиделка? Почему никто не отвечает на вызов? — Он оторвал пластырь.

Дверь отворилась, и появилась сиделка. Увидев, что здесь происходит, она остолбенела.

— Тревога! — крикнул Белармейн. — Зовите доктора Эдвардса! Несите плазму!

Льюису показалось, что в его голове стучит барабан. Громче. Громче. Громче. Потом все стихло, и он провалился в темноту.

Он проснулся от шороха и звука шагов. Это было ему знакомо. Шуршал халат медсестры, передвигавшейся по комнате. Он открыл глаза и увидел свет, проникавший через открытое окно.

— Как вам спалось? — поинтересовалась сестра.

Льюис повернул голову в ее сторону.

— Вы новенькая? Я вас не знаю.

— Специальная. Сейчас вам немного легче, но лучше не двигаться. — Она нажала кнопку вызова.

Вскоре перед Льюисом предстал Белармейн. Док пощупал пульс и глубоко вздохнул.

— У вас был шок, — сказал он. — Не пытайтесь двигаться. Вам нужен покой.

Его голос был низким и слегка охрипшим.

— Могу ли я задать несколько вопросов? — попросил Льюис.

— Да. Но у вас только несколько минут. Вам нужен покой.

— Что нашел шериф в этих баллонах?

— Они не могут их вскрыть. Металл не поддается пламени резака, улыбнулся Белармейн.

— Вот и доказательство. А как другие устройства?

— Сейчас. — Белармейн присел на стул. — Мы с механиком еще раз осмотрели подвал. Это устройство дает массу продукции с минимальными затратами. Очень толково.

— Почему? Что хорошего в крови трупов?

— Вы хотели задать только несколько вопросов, — напомнил док, но продолжил: — Может быть, это питательный раствор, может, сырье для вакцины.

— Это может быть чем-то хорошим?

— Все зависит от того, как извлекается кровь. Здесь много факторов температура, состояние тела и многое другое.

— Но почему?

Доктор запустил руки в свои светлые волосы.

— Не могу себе представить, — признался он. — Просто помню, как мы возились с морскими свинками, как изготавливали вакцину из зародышей, как проводили все опыты с животными.

Льюис посмотрел на тумбочку с журналами. Ему припомнилось чудовище с горящими глазами.

— Как я помню из научной фантастики, — произнес Льюис, — эта серебряная сетка в стене является частью массопередатчика и используется для транспортировки баллонов. Теперь понятно, почему нет люка возле черного хода.

— А может, есть другой путь, — предположил Белармейн.

— А вы догадливый, — сказал Льюис. — Как вы относитесь к теории о чудовище с горящими глазами?

— Это система, — глубокомысленно произнес доктор. — Серебряная сетка служила для управления системой, Джонсон. Странный металл. Я могу определить это словом ЧУЖАК. Кстати, вы тоже можете поразмыслить.

— Джонсон! Он говорил о «просто человеке». Я удивляюсь, как он смог так проколоться.

— Их мудрецы тоже знают не все, — сказал Белармейн.

— Но при чем здесь морские свинки? — спросил Льюис.

Доктор нахмурился.

— Это устройство выполняло еще одну функцию. Оно подвергало вирусы облучению икс-лучами, бета-лучами и другими и помещало их в небольшой контейнер. Маленький такой, с ваш кулак. В своих опытах мы использовали такие в тех случаях, если вирус опасен.

— Вирус войны, — прошептал Льюис. — Ведь его наверняка нет у русских.

— Я уверен. Там должен был быть эпицентр заражения. Бенбери уничтожили бы, если бы не этот случай.

— А может, они этого не готовили?

— Вирус войны готов. Это устройство производило незначительные изменения в обычных микроорганизмах. Этот маленький контейнер с распылителем ждет в…

— В подставке на столе Джонсона, — выдохнул Льюис.

— Возможно, — согласился доктор.

— Я видел это, — проговорил Льюис, — но подумал, что это кондиционер. Таким путем они заражали нас измененным вирусом.

— Это меня пугает, — сказал Белармейн.

Льюис искоса взглянул на него.

— Доктор, что вы делаете с вашей лабораторной крысой, если она оказывается настолько умной, что может предвидеть ваши действия?

— Ладно, — Белармейн посмотрел в окно. — Я не чудовище, Льюис. Наверное, я оставлю ее на свободе. Нет… Хотя… Я не провожу подобных опытов. Я использую их для экспериментов с психологическим полем.

— Вот для этого я и предназначен, — сказал Льюис. — Сколько я пролежу в постели?

— А что ты можешь сделать?

— Я разведаю путь и скажу им, что пришло время расплачиваться.

— Как? Нам неизвестен их язык. Мы наблюдали только за одним экземпляром и его смертью. Мы ни в чем не можем быть уверены.

— Смерти еще будут.

— Как вы можете такое говорить. Ведь они наверняка знают, что нам известно.

— Крысиное чувство. Вы ведь сами это неоднократно наблюдали.

— Мы не имеем права рисковать человечеством. Один из них пытался тебя убить!

— Ну, он не был совершенством, — ответил Льюис. — Наделал множество ошибок. И только по этой причине мы должны быть благоразумными.

— Они могут отправить нас в мусоросжигатель, как неудачу эксперимента. Они…

— У них должны быть настоящие ученые. А Джонсон был обычным чернорабочим. Ученые в состоянии себя контролировать. Конечно, другие существа, другое бытие, другие проблемы. Но мне кажется, что вы правы, они используют крыс именно для психологических опытов.

— Что это за новая идея?

— Возьмите крысу в клетке, заразите ее несколькими вирусами, поставьте бутылочку с гипосульфитом, отгородите серебряной паутиной. Дотроньтесь…

— Это идиотизм! — вспылил доктор. — Как вы можете наладить с ними контакт, если даже не знаете их языка?!

— Исказите поле, прикасаясь к проволоке куском металла.

— Это идиотизм, — упрямо повторил доктор.

— Дайте мне крысу, гипосульфит и клетку — остальное я сделаю сам.

Белармейн поднялся и направился к двери.

— В любом случае, это можно будет начать только через пару недель, бросил он через плечо. — Вы все-таки больны.

Доктор открыл дверь и вышел.

Льюис отрешенно уставился на потолок: «Видоизменяющий вирус!»

В палату вошла сиделка.

— Вы должны съесть этот студень.

Несмотря на протесты Льюиса, она ввела ему успокоительное.

— Предписание доктора, — пояснила сиделка.

— Какого доктора? — пробормотал Льюис.

— Доктора Белармейна.

Туман окутал его сознание. Серое облако превратилось в тысячу Джонсонов, которые бегали вокруг с металлическими баллонами, кричали: «А ты сам человек?» — и собирали кровь.

Кзернак был возле кровати, когда Льюис проснулся. Он повернулся к шерифу и прошептал:

— Уже утро, Джон? — Рот его был словно забит раскаленным песком.

— Ты вовремя проснулся, — сказал Кзернак, — я уже несколько часов жду. Все это очень подозрительно.

— Что произошло?

— Исчез доктор Белармейн. Мы проследили за ним от лаборатории до морга. Тогда он сделал: рффф…

Глаза Льюиса расширились.

— Была там клетка с крысой?

— Опять за свое? — прорычал Кзернак и наклонился над Льюисом. — Да, там была крысиная клетка! А теперь скажи, откуда ты это знаешь?

— Вначале расскажи, что произошло!

Кзернак нахмурился.

— Хорошо, Уэлби. Но после моего рассказа, я думаю, ты дополнишь всю эту историю собственными соображениями. Доктор после разговора с тобой вернулся в лабораторию и взял клетку с крысами. Поехал с ними в морг. Наши дежурные его пропустили. Через некоторое время, когда док не вышел, сотрудники забеспокоились и пошли за ним. В холле была черная сумка, и за серебряными проводами был найден…

— Был?

— Это была какая-то вещь, а не человек. Провода были порваны и больше никаких следов доктора.

— Что они обнаружили помимо этого?

Кзернак принялся расхаживать по комнате.

— Дежурные позвонили мне, и я приехал. Они ничего не трогали. Там была сумка, длинная деревянная жердь с железным набалдашником и крысиная клетка. Крысы разбежались.

— Было еще что-то в клетке?

— Слушай, Уэлби, про клетку. Там было нечто скрученное. Я клянусь, что вначале там не было ничего. Дежурные тоже ничего не заметили. Сначала я предположил, что доктор удалился через черный ход, но дверь опечатана. Никто ее не открывал. Я стоял в центре зала и услышал шум, похожий на звук пробки, вылетевшей из бутылки. Я повернулся: там была только клетка.

— Она была пуста?

— Несколько кусочков стекла в гипосульфите.

— Разбилась бутыль?

— На мелкие кусочки.

— Дверь клетки была открыта?

Кзернак уставился на стену.

— Нет, не могу в это поверить.

— Клетка была та же самая?

— Разумеется, справа от тех проводков.

— И провода были порваны?

— Да… Минутку. Когда я повернулся, то мне показалось, что я увидел ИХ.

Льюис вздохнул.

— Я сейчас отдам распоряжение и вызову доктора. Ты должен знать ответы на все эти вопросы.

— Он сдал вступительный экзамен, — ответил Льюис, — и мы все помолимся, чтобы его приняли.

Оккупационные силы

Пробуждение было долгим. Откуда-то раздавался стук, и генерал Генри А. Ллевеллин резко открыл глаза. Чья-то фигура в дверях спальни. Только сейчас генерал услышал голос.

— Сэр… сэр… сэр…

Это был ординарец.

— Все в порядке, Уоткинс. Я проснулся.

Стук прекратился.

Генерал опустил ноги с кровати, глянул на подсвеченный циферблат будильника: двадцать пять минут третьего. Что за черт? Он накинул халат высокий багроволицый мужчина. Председатель Объединенного Комитета Начальника Штабов.

Когда генерал открыл дверь, Уоткинс отдал честь.

— Сэр, президент созывает совещание по безопасности…

Ординарец затараторил, слова лились сплошным потоком.

— Там чужой космический корабль, величиной с целое озеро Эри, кружит над Землей и, похоже, собирается атаковать…

Генерал целую секунду переваривал его слова. Потом презрительно фыркнул. «Какая-то фигня из бульварных журнальчиков!» — подумал он при этом.

— Сэр, — сказал Уоткинс, — там внизу штабная машина, чтобы доставить вас в Белый Дом.

— Приготовь мне чашку кофе, пока я оденусь, — ответил генерал.

На совещании были представители пяти иностранных держав, офицеры связи всех департаментов, девять сенаторов, четырнадцать депутатов, главы секретных служб, ФБР и всех армейских разведок. Все они собрались в конференц-зале бомбоубежища Белого Дома, обшитом панелями помещении, где на стенах были нарисованы рамы, имитирующие окна. Генерал Ллевеллин сел за дубовый стол напротив президента. Тот ударил молотком по столу, и гул голосов в зале затих. Поднялся секретарь президента, чтобы зачитать первое сообщение.

Астроном из Чикагского университета заметил корабль около восьми вечера. Тот летел по направлению к Земле из Пояса Ориона. Астроном поставил в известность другие обсерватории, и только потом кто-то догадался сообщить об этом правительственным службам.

Корабль мчался с невероятной скоростью, а потом резко свернул на околоземную орбиту, облетая планету за полтора часа. Сейчас его можно было наблюдать невооруженным глазом, как вторую Луну. По прикидкам его длина была девятнадцать миль, ширина — двенадцать, форма — яйцевидная.

Спектроскопический анализ показал, что тяга корабля осуществляется потоком водородных ионов со следами углерода, возможно, преломленным. Чужак поглощал радарные излучения, игнорируя все попытки связи.

Мнение большинства: вражеский корабль, имеющий задание завоевать Землю.

Мнение меньшинства: случайный посетитель из космоса.

Через пару часов пребывания на орбите корабль выпустил разведывательный модуль длиной в пятьсот футов, который спланировал на Бостон и похитил человека по имени Уильям Р. Джонс из группы ночных рабочих, ожидавших автобуса.

Кое-кто из меньшинства переметнулся в противоположный лагерь. Правда, сам президент еще продолжал налагать вето на всяческие инсинуации, будто чужаки собираются напасть. Его поддерживали зарубежные представители, которые периодически связывались со своими правительствами.

— Вы только поглядите на размеры этой штуковины, — сказал президент. Муравей с соответствующего размера вошебойкой мог бы атаковать слона с такими же надеждами на успех, что и мы.

— Всегда остается вероятность, что они проявят благоразумие, — сказал госсекретарь. — У нас нет никаких доказательств, что они расчленили этого Джонса из Бостона, как пытаются некоторые внушить мне.

— Да уже сам их размер исключает мирные намерения, — заявил генерал Ллевеллин. — Там, в этой штуке, находится оккупационная армия. Нам следовало бы пальнуть в них все имеющиеся у нас ракеты с ядерными боеголовками и…

Президент жестом велел генералу замолчать.

Ллевеллин сел на свое место. Его глотка все еще была переполнена аргументами, рука болела от ударов от столу.

В восемь утра от корабля отделился катер длиной в тысячу футов и пролетел над побережьем штата Нью-Джерси. Потом он направился курсом на Вашингтон. В 8:18 катер связался с вашингтонским аэропортом и на великолепном английском попросил разрешения на посадку. Несколько обалдевший авиадиспетчер вел переговоры с катером, пока армейские подразделения очищали все пространство аэропорта.

Для встречи завоевателей был избран генерал Ллевеллин и группа высокопоставленных лиц. На поле они прибыли в 8:55. Разведывательный модуль, голубой, как яйцо малиновки, опустился на посадочную полосу, и та треснула под ним. В корпусе стали открываться небольшие люки. Оттуда выдвинулись длинные стержни. Минут через десять подобной деятельности открылся центральный люк, и вниз, к земле, спустился трап. И вновь ничего.

Армейские подразделения направили в сторону чужаков каждый имеющийся у них оружейный ствол. Над головой с визгом проносились реактивные самолеты. Высоко-высоко над ними кружил одинокий бомбардировщик, несший в своем трюме бомбу. Все ожидали генеральского сигнала.

В сумраке прохода что-то шевельнулось. На трап вышли четыре человекообразные фигуры. На них были полосатые брюки, визитки, на ногах блестящие черные туфли, на головах — шляпы. Все на них были с иголочки. Трое из них были с дипломатами, четвертый держал в руках свиток. Все они спустились по трапу.

Генерал с помощниками сделали несколько шагов навстречу.

«Больше всего они похожи на бюрократов», — подумал Ллевеллин.

Тот, что был со свитком, темноволосый, с узким лицом, заговорил первым:

— Я, Лу Могасайвидианту, имею честь быть послом Кролии. — Его английский был безупречен. Посол протянул свиток. — Мои верительные грамоты.

Генерал Ллевеллин принял свиток и сказал:

— Я генерал Генри А. Ллевеллин, — тут он замялся, — представитель Земли.

Кролианец склонил голову.

— Могу ли я представить своих спутников? — Он повернулся. — Айк Турготокикалаппа, Мин Синобаятагурки и Уияльм Р. Джонс, в прошлом из Бостона, Земля.

Генерал узнал человека, чья фотография была во всех утренних газетах. «Наш первый квислинг солнечной системы», — подумал он.

— Хотелось бы объясниться по поводу задержки нашей высадки, — произнес кролианский посол. — Так уж получилось, что между первичной и последующей фазами нашей колониальной программы пролетело довольно-таки много времени…

«Какая еще колониальная программа?» — подумал генерал. Он уже был готов дать сигнал, чтобы закончить всю эту сцену огнем, но у посла было еще что сказать.

— Так что задержка в нашей высадке была вызвана рядом обстоятельств, начал кролианец. — Однако за такой долгий период наши данные устарели. Нужно было время для сопоставления образцов; надо было переговорить с мистером Джонсом, чтобы модернизировать имеющиеся у нас сведения. — Он вновь склонился в куртуазном поклоне.

Вот теперь уже генерал Ллевеллин ничего не понимал: «Сопоставление… данные». Он сделал глубокий вдох. Осознавая весь груз истории, взваленный ему на плечи, он сказал:

— Мистер посол, у меня к вам всего один вопрос: вы прибыли как друзья или как завоеватели?

От удивления кролианец выпучил глаза. Он повернулся к землянину, стоявшему у него за спиной.

— Я так и думал, мистер Джонс. — Его губы вытянулись в тонкую линию. Ох уж этот Колониальный департамент! Штаты не укомплектованы! Эта неспособность!.. Все запутано…

Генерал нахмурился.

— Не понял…

— Ну, естественно, — согласился посол. — Но если наш Колониальный департамент проморгал… — Он махнул рукой. — Вы только посмотрите на своих людей, генерал.

Однако тот сперва взглянул на существ, окружавших посла. Несомненно, люди! Потом, подчиняясь жесту кролианца, он повернулся к солдатам, окружавшим его группу, поглядел на испуганные, встревоженные лица гражданских в окнах аэропорта. Генерал пожал плечами и снова повернулся к послу.

— Люди Земли ждут ответа на мой вопрос. Вы прибыли как друзья или как завоеватели?

Посол вздохнул.

— Все дело в том, сэр, что на этот вопрос и вправду невозможно ответить. Вы, конечно же, должны были заметить, что мы все одного и того же племени, одной породы.

Генерал ждал.

— И вам должно быть ясно, — продолжил кролианец, — что мы уже захватили Землю… где-то семь тысяч лет назад.

Пустышка

Если бы не стычка с моим отцом, я бы никогда не пошла вниз в таверну и не встретила бы Пустышку. Этот Пустышка выглядел совсем обычным парнем. Он не стоил особого внимания, если вы только не воображаете себя Марлой Грейм, звездой чувствилок, ожидающей Сидни Харша, пришедшего на встречу в бар, чтобы передать шпионскую капсулу.

Это все вина моего отца. Представьте, он психанул из-за того, что я не хочу наниматься палить кустарник. Что это вообще за работа для восемнадцатилетней девушки? Я знаю, что у моей родни проблемы с бабками, но это не извиняет способ, каким он на меня наехал.

Мы грызлись весь ленч, и только после шести часов мне предоставилась возможность ускользнуть из дому. Я пошла в Таверну, потому что знала, что старик взбесится сильнее, чем теле, попавший в свинцовую бочку, когда это обнаружит. Я, конечно, никак не могла от него этого утаить. Он прощупывает меня каждый раз, когда я возвращаюсь домой.

Таверна — это место на перекрестке, где таланты собираются вместе, чтобы обменяться впечатлениями и поговорить насчет работы. Я лишь однажды там была до этого и то — с отцом. Он предупреждал, чтобы я не ходила туда одна, потому что там обычно масса кайфованных. Нюхнуть дури можно было в любом углу главной комнаты. Розовый дым из чаши с хиро клубился вокруг стропил. У кого-то был венерианский «очищенный грех». Для столь раннего времени там было много талантов.

Я отыскала свободный уголок в баре и потребовала голубой огонь, потому что видела, как Марла Грейм заказывает такой в чувствилках. Бармен пристально уставился на меня, и я заподозрила, что он теле, но он не прощупывал. Немного погодя он отправил мой напиток плыть ко мне и портировал к себе мои деньги. Я прихлебывала напиток, как это делает Марла Грейм, но он был слишком сладкий. Я постаралась, чтобы по моему лицу ничего не было заметно.

Зеркало в баре давало хороший обзор комнаты, и я продолжала вглядываться в него, словно ожидая кого-то. И вот тут-то крупный блондин вошел через переднюю дверь. Я увидела его в зеркале и тут же поняла, что он собирается занять место рядом со мной. Я вообще-то не ясновидец, но иногда такие вещи очевидны.

Он пересек комнату, двигаясь между тесно стоящими столами с проворством гладиатора. Вот тогда я и вообразила себя Марлой Грейм, ожидающей в баре Порт-Саида, чтобы забрать шпионскую капсулу у Сидни Харша, как в той чувствилке, что смотрела в воскресенье. Этот парень немного походил на Харша — вьющиеся волосы, темно-голубые глаза, лицо все из острых углов, словно скульптор, высекавший его, оставил работу незавершенной.

Он занял табурет рядом со мной, как я и предвидела, и заказал голубой огонь, не слишком сладкий. Естественно, я сочла это попыткой познакомиться и задумалась, что же ему сказать. Внезапно мне пришла в голову захватывающая идея просто следовать примеру Марлы Грейм, пока не придет время сматываться.

Он ничего не смог бы сделать, чтобы остановить меня, даже если бы и был портером. Видите ли, я пиро, а это вполне достаточная защита. Я взглянула на свою вызывающую юбку и сдвинула ее, пока в разрезе не показалась подвязка, как это делает Марла Грейм. Этот блондинчик и глазом не моргнул. Он прикончил свой напиток и заказал еще один.

Я принюхалась к нему на предмет кокаина, но он был как стеклышко. Не под кайфом. Хотя дурь в комнате проникала в меня, и я чувствовала головокружение. Я знала, что мне скоро нужно будет уходить, и я никогда не получу второго шанса побыть Марлой Грейм, поэтому сказала:

— У тебя что?

О, он прекрасно знал, что я обращаюсь к нему, но даже не поднял глаз. Меня это взбесило. У девушки есть какая-то гордость, а тут я настолько расслабилась, что сама начала разговор! Перед ним стояла пепельница, забитая клочками бумаги. Я сконцентрировалась на ней, и бумага вспыхнула. Когда захочу, я могу быть хорошим пиро. Некоторые мужчины были достаточно милы, чтобы сказать, что я могла бы разжигать огонь и без таланта. Но с таким щупачом отцом, как мой, могла бы я вообще это узнать?

Огонь привлек внимание этого парня. Он знал, что это я его вызвала. Он только глянул на меня разок и отвернулся.

— Отвяжись, — сказал он. — Я — Пустышка.

Понятия не имею, как оно получилось. Может быть, во мне есть немного от теле, как сказал однажды доктор, но я знала, что он говорит правду. Это не был один из тех номеров, что вы видите в чувствилках. Ну, вы знаете когда два комедианта и один говорит: «А что у тебя?» А другой отвечает: «Пусто».

Только он все время левитирует кресло другого парня и жонглирует дюжиной вещей у себя за спиной, без рук. Вы знаете этот номер.

А тут все грохнуло оземь.

Ну, когда он это сказал, меня словно усадило обратно. Я никогда раньше не видела настоящего живого Пустышку. О, я знала, что такие были. В правительственных резервациях и тому подобное, но я никогда не была, как в этот раз, совсем рядом с таким.

— Прости, — сказала я. — Я — пиро.

Он взглянул на пепел в пепельнице и ответил:

— Да, я знаю.

— Для пиро теперь не так много работы, — продолжила я. — Это у меня единственный талант. — Я повернулась и посмотрела на него. Симпатичный, хоть и Пустышка. — Ну и как у тебя дела? — спросила я.

— Я сбежал. Я беглец из резервации в Сономе.

У меня от этого прямо кровь вскипела. Не только Пустышка, но еще и беглец. Точь-в-точь как в чувствилках. Я спросила:

— Хочешь спрятаться у меня?

Это заставило его развернуться ко мне. Он оглядел меня и, честное слово, покраснел. На самом деле! Я раньше никогда не видела, как человек краснеет. Определенно, этот парень был сплошным сюрпризом.

— Люди могут неправильно подумать, когда меня поймают, — сказал он. — Я уверен, что меня в конце концов поймают. Я всегда уверен.

Я почувствовала себя в роли гражданки мира.

— Почему бы тогда не наслаждаться своей свободой? — спросила я.

И позволила ему немножко больше увидеть в разрезе юбки. А он отвернулся! Представляете!

И тут появились копы. Они не суетились. Я заметила, что эти двое мужчин стоят прямо в дверях, наблюдая за нами. Только я думала, что они наблюдают за мной. Копы пересекли комнату, и один из них склонился над этим парнем.

— Ну ладно, Клод, — сказал он. — Пошли.

Другой взял меня за руку и сказал:

— Ты тоже должна пойти с нами, сестренка.

Я вырвалась и воскликнула:

— Я тебе не сестра!

— Оставьте ее, ребята, — сказал этот Клод. — Я ей ничего не рассказывал. Она всего лишь пыталась меня подцепить.

— Сожалею, — ответил коп. — Она тоже пойдет.

Вот тут мне стало страшновато.

— Послушайте, — сказала я. — Я не знаю, что все это значит.

Мужчина показал мне дуло замораживателя в своем кармане.

— Кончай трепыхаться и иди спокойно, сестренка, иначе мне придется воспользоваться этим.

Но кому же охота заморозиться? Я пошла спокойно, молясь, чтобы по дороге встретились отец или какой-нибудь знакомый, чтобы можно было объяснить, что к чему. Но мне не повезло.

На улице у полиции был обычный старый реактивный «жучок». Вокруг машины собралась толпа, пялясь на нее. Портер в толпе забавлялся, раскачивая зад «жучка» вверх и вниз. Он стоял сзади,засунув руки в карманы и ухмыляясь.

Коп, который вел разговоры, лишь посмотрел на этого портера, и ухмылка у парня исчезла, а сам он поспешил прочь. Я тогда поняла, что коп был теле, хотя он и не касался моего сознания. Некоторые из этих теле ужасно щепетильны насчет своего морального кодекса.

Езда в этом старом реактивном «жучке» была забавной. Я никогда раньше такого не видела. Один из копов забрался на заднее сиденье с Клодом и со мной. Другой управлял. Это было очень странное ощущение, лететь над заливом. Обычно, как только мне хотелось отправиться куда-нибудь, я лишь вежливо спрашивала, нет ли поблизости портера, а потом думала о том месте, куда бы я хотела попасть. Портер отправлял меня туда в тот же миг.

Конечно, время от времени я попадала в апартаменты какого-нибудь пожилого господина. Некоторые портеры промышляют сутенерством. Но пиро не надо бояться престарелых донжуанов. Ни один пожилой господин не станет заниматься ерундой, когда у него горит одежда.

Ну, в конце концов, «жучок» сел на садовую дорожку захолустной больницы, и копы провели нас через главное здание в маленький офис. Пешком, прикидываете! В офисе было темновато — не хватало светильников — и моим глазам потребовалась минута, чтобы приспособиться после ярких ламп в холле. Когда они привыкли, я увидела старого чудика за столом и в изумлении уставилась на него. Это был Менсор Уильямс. Да, «Большое Все». Все, что мог сделать любой, он мог сделать лучше.

Кто-то включил реостат, и лампы начали гореть в полный накал.

— Добрый вечер, мисс Карлайсл, — сказал он, и его маленькая бородка подпрыгнула.

Прежде чем я смогла съязвить насчет этики чтения мыслей, он добавил:

— Я не вмешиваюсь в ваши мыслительные процессы. Я слегка заглянул вперед — в тот момент, когда я уже буду знать ваше имя.

Еще и ясновидец!

— Не было никакой нужды привозить ее сюда, — сказал он копам. — Но вы неизбежно должны были это сделать. — Потом он отколол забавнейшую штучку. Он повернулся к Клоду и указал кивком на меня. — Как она тебе, Клод? спросил он. Словно я была чем-то предназначенным на продажу или что-то в этом роде!

— Это она, папа? — спросил Клод.

Папа! Это меня пришибло. У «Большого Все» — ребенок, и этот ребенок Пустышка!

— Это она, — ответил Уильямс.

Клод слегка расправил плечи и сказал:

— Ну, тогда я пас! Я не буду этого делать!

— Будешь, — произнес Уильямс.

Весь разговор велся через мою голову, и я решила, что с меня хватит.

— Минутку, джентльмены, а не то я сожгу это место! В буквальном смысле! — крикнула я.

— Она может это сделать, — заметил Клод, ухмыляясь отцу.

— Но не сделает, — сказал Уильямс.

— Ах, не сделаю? — вспылила я. — Попытайтесь меня остановить!

— В этом нет нужды, — сказал Уильямс. — Я видел, что произойдет.

Вот так просто? У меня от этих ясновидцев мороз по коже. Мне иногда становится интересно, а не боятся ли они сами себя? Жизнь для них похожа на проторенную тропу. Это не по мне. Я спросила:

— А что случится, если я сделаю что-нибудь не то, что вы видели?

Уильямс подался вперед, и в глазах его появился интерес.

— Такого никогда не случалось, — сказал он. — Если бы такое хоть раз произошло, это был бы настоящий прецедент.

Я не уверена, но, глядя на него, подумала, что ему действительно было бы интересно увидеть что-нибудь, не совпадающее с прогнозом. Я было задумалась, а не вызвать ли мне маленький огонек в бумагах на его столе. Но эта идея почему-то мне не понравилась. И не потому, что что-то постороннее в моем сознании приказывало этого не делать. Я ничего не могла понять. Я просто НЕ ХОТЕЛА этого делать. Я спросила:

— Что означает весь этот разговор?

Старик откинулся назад и, клянусь, он казался слегка разочарованным. Он сказал:

— Всего лишь то, что вы с Клодом поженитесь.

Я открыла рот, но ничего не смогла произнести. Наконец я сумела, заикаясь, выдавить:

— Вы имеете в виду, что заглянули в будущее и видели нас ЖЕНАТЫМИ? И сколько у нас будет детей, и все такое прочее?

— Ну, не все, — ответил он. — В будущем не все для нас отчетливо. Лишь события, связанные некоторой основной линией. И в большинстве случаев мы не можем заглядывать слишком далеко. Прошлое доступнее. Оно зафиксировано неподвижно.

— А что, если мы не хотим? — спросил Клод.

— Да, — сказала я. — Как насчет этого?

Но должна признать, что это мне понравилось. Как я сказала, Клод был похож на Сидни Харша, только моложе. В нем было что-то — можете назвать это животным магнетизмом, если хотите.

Старик лишь улыбался.

— Мисс Карлайсл, — произнес он. — Вы искренне возражаете…

— Раз уж я собираюсь войти в вашу семью, можете называть меня просто Джейн, — парировала я.

Я начала проникаться фатализмом общего положения вещей. Моя двоюродная бабушка Харриет была ясновидящей, и я уже имела дело с этим. Мне припомнился тот случай, когда она сказала мне, что мой котенок умрет. Я спрятала его в старом баке, а ночью пошел дождь и заполнил его водой доверху. Естественно, котенок утонул. Я ей так и не простила того, что она не сказала мне, какой смертью умрет котенок.

Старик Уильямс посмотрел на меня и сказал:

— Вы, по крайней мере, рассудительны.

— А я нет! — воскликнул Клод.

Тогда я рассказала им про свою двоюродную бабушку Харриет.

— Это неизбежно, — произнес Уильямс. — Почему ты не можешь быть таким же рассудительным, как она, сынок?

Клод сидел с воистину каменным лицом.

— Я тебе не нравлюсь? — спросила я.

Тогда он посмотрел на меня. На самом деле посмотрел. Говорю вам, мне стало жарко под этим взглядом. Я знаю, что привлекательна. В конце концов, я решила, что покраснела.

— Ты мне нравишься, — ответил он. — Я лишь возражаю против того, чтобы вся моя жизнь была расписана, словно шахматная партия.

Тупик. Мы просидели молча минуты две. Затем Уильямс повернулся ко мне и сказал:

— Что ж, мисс Карлайсл, полагаю, вам любопытно, что здесь происходит?

— Я не идиотка, — ответила я. — Это одна из резерваций для Пустышек.

— Правильно, — произнес он. — Только это нечто большее. Ваше образование включает в себя знание о том, как в результате радиационных мутаций возникли ваши таланты. Включает ли оно также сведения о том, что происходит с плюсовыми отклонениями от нормы?

Конечно, это каждый школьник знает. Так я ему и сказала. Разумеется, я знала, что эволюционное развитие ведет к усреднению. Что у гениальных родителей, как правило, менее яркие, чем они, дети. Это всего лишь общие сведения.

Тут старик подкинул мне задачку.

— Таланты исчезают, моя дорогая, — произнес он.

Я просто сидела и некоторое время размышляла об этом. Действительно, в последнее время стало трудно найти портера, даже из этих сутенеров.

— В каждом поколении все больше детей без талантов или таких, чьи таланты значительно притуплены, — сказал Уильямс. — Мы никогда не достигнем точки их совершенного отсутствия. Но те немногие, что останутся, будут нужны для специальных общественных работ.

— Вы имеете в виду, что если у меня будут дети, то они, скорее всего, окажутся Пустышками? — спросила я.

— Посмотрите на свою собственную семью. Ваша двоюродная бабушка была ясновидящей. А еще кто-нибудь в вашей семье?

— Нет, но…

— Талант ясновидения является плюсовым отклонением. Их осталось менее тысячи. В моей категории — девять. Я полагаю, вы называете нас «Большими Все».

— Но мы должны что-то делать! — воскликнула я. — Иначе миру придет конец!

— Кое-что мы ДЕЛАЕМ, — сказал он. — Вот здесь и в восьми других резервациях, разбросанных по всему миру. Мы восстанавливаем технические и практические навыки, на которых держалась старая цивилизация доталантной эпохи. Запасаемся инструментами, которые сделают возможным возрождение цивилизации. — Он предостерегающе поднял руку. — Но мы должны действовать тайно. Мир еще к этому не готов. Если бы это стало известно, то началась бы ужаснейшая паника.

— Но ведь вы ясновидящий. Что происходит? — спросила я.

— К несчастью, никто из нас не в состоянии этого предсказать, — ответил он. — Либо это неустойчивая линия, либо там какая-то неопределенность, которую мы не можем преодолеть. — Он покачал головой, и его бородка колыхнулась. — В ближнем будущем есть туманная зона, за которую мы не можем заглянуть. Никто из нас.

Это меня испугало. Ясновидцы могут вызывать у вас озноб, но это прекрасно, что кто-то может заглянуть вперед. А это было так, словно не стало куска будущего. Я начала понемногу плакать.

— И наши дети будут Пустышками, — прохныкала я.

— Это не обязательно, — сказал Уильямс. — Некоторые из них — может быть. Но мы побеспокоились сравнить генетические линии — вашу и Клода. У вас большие шансы иметь ребенка, который будет ясновидящим или телепатом, или тем и другим сразу. Вероятность больше семидесяти процентов. — В его голосе появились умоляющие нотки. — Мир нуждается в таком шансе.

Клод подошел и положил руку мне на плечо. От этого у меня по спине прошел восхитительный трепет. Внезапно я уловила краешек его мыслей — мы целуемся. Я не настоящий теле, но, как говорила, иногда улавливаю проблески.

— Хорошо. Я думаю, нет смысла противиться неизбежному, — сказал Клод. Мы поженимся.

Больше никаких споров. Мы все перебрались в другую комнату. Там был священник, и все было для нас приготовлено, даже кольца. Священник был ясновидцем. Он сказал, что оставил за плечами больше сотни миль, чтобы совершить церемонию.

…Позже я позволила Клоду меня разок поцеловать. Мне было не по себе от мысли, что я замужем. Миссис Клод Уильямс. Но думаю, все это было неизбежным.

Старик взял меня за руку и сказал, что необходима маленькая предосторожность. Время от времени я буду покидать парк, и есть вероятность, что какой-нибудь бессовестный теле проникнет ко мне в мозг.

Меня поместили в анестезатор, а когда я вышла оттуда, в моем черепе была серебряная сетка. Кожа слегка зудела, но мне сказали, что это пройдет. Я слышала о таких штуках. Их называют одеяльцами.

Менсор Уильямс сказал:

— А теперь отправляйся домой и забери свои вещи. Родителям не нужно говорить ничего, кроме того, что ты работаешь на правительство. И возвращайся побыстрее.

— Достаньте мне портера, — потребовала я.

— Парк огражден от телетранспортаторов, — ответил он. — Я отправлю тебя в «жучке».

Так он и сделал.

Дома я была через десять минут.

Я поднялась по лестнице в дом. Было около девяти. Мой отец поджидал меня в дверях.

— Самое подходящее время для восемнадцатилетней девушки возвращаться домой, — закричал он и нанес телепатический удар по моему сознанию, чтобы узнать, что я задумала. Ох уж эти теле и их этика! Что ж, он с разбегу уткнулся прямо в одеяльце, и это его сразу осадило. Он притих.

— Теперь я буду работать на правительство, — сказала я. — Я просто зашла за вещами.

Позднее будет достаточно времени, чтобы рассказать им о замужестве. Если бы они сейчас узнали об этом, то подняли бы невероятный шум.

Вошла мама и сказала:

— Моя дочурка работает на правительство! И сколько оно платит?

— Не будь вульгарной, — огрызнулась я.

Папа принял мою сторону.

— В самом деле, Хейзел, — сказал он. — Оставь ребенка в покое. Работа на правительство! Что ты понимаешь! Там хорошо платят. Где это, детка?

Я могла видеть, как он размышляет, сколько сможет из меня выколотить, чтобы заплатить по счетам, и начала задумываться, а будут ли вообще у меня какие-нибудь деньги, чтобы поддерживать этот обман. Я ответила:

— Я буду работать в резервации Сонома.

— А зачем им там нужен пиро? — спросил папа.

Меня осенила блестящая идея. Я сказала:

— Чтобы держать Пустышек в рамках. Немного огня здесь, немного огня там. Вы понимаете.

Это развеселило моего отца. Когда он прекратил смеяться, то сказал:

— Я знаю тебя, милая. Я хорошо изучил содержимое твоей головы. Позаботься о себе, а не о веселой работенке. У них там найдется для тебя безопасное жилье?

— Самое безопасное, — ответила я.

Я почувствовала, как он снова ткнулся в мое одеяльце и отдернулся.

— Работа на правительство всегда секретна, — сказала я.

— Понимаю, — ответил он.

Так что я ушла в свою комнату и упаковала вещи. Родственники еще немного пошумели по поводу моего столь внезапного отъезда, но успокоились, когда я сказала, что должна ехать немедленно или потеряю шанс получить эту работу.

В конце концов папа сказал:

— Что ж, если правительство не сможет обеспечить твою безопасность, то никто не сможет.

Они расцеловали меня на прощание, а я пообещала писать и навестить их в первый же свободный уик-энд.

— Не беспокойся, папа, — сказала я.

«Жучок» доставил меня обратно в резервацию. Когда я вошла в офис, Клод, мой муж, сидел за столом напротив своего отца.

Старик обхватил руками голову, и из-под пальцев стекали капельки пота. Немного погодя он опустил руки и потряс головой.

— Ну? — спросил Клод.

— Ничего, — ответил старик.

Я сделала еще пару шагов, но они меня не заметили.

— Скажи мне правду, папа, — сказал Клод. — Как далеко ты нас видел?

Старый Менсор Уильямс опустил голову и вздохнул.

— Ладно, сынок, — произнес он. — Ты заслужил правду. Я видел, как ты встречаешь мисс Карлайсл в Таверне и больше ничего. Нам пришлось выслеживать ее по старинке и сравнивать ваши генетические линии. Все остальное — правда. Ты знаешь, я не стал бы тебе лгать.

Я кашлянула, прочищая горло, и они оба посмотрели на меня.

Клод выскочил из своего кресла и взглянул мне в лицо.

— Мы можем все вернуть назад, — сказал он. — Никто не имеет права подобным образом играть судьбами людей.

Стоя там, он выглядел таким милым и похожим на маленького мальчика. Я внезапно поняла, что не хочу ничего возвращать. Я сказала:

— Молодое поколение иногда должно принимать на себя ответственность.

Взгляд Менсора Уильямса оживился. Я повернулась к нему, сказав:

— А насчет семидесяти процентов — это правда?

— Абсолютно верно, моя дорогая, — ответил он. — Мы проверили каждую девушку, достигшую брачного возраста, с которой он встречался, потому что он несет мою наследственную доминантную линию. Ваша комбинация была лучшей. Намного лучшей, чем мы могли надеяться.

— Есть что-нибудь еще, что вы должны рассказать о нашем будущем? спросила я.

Он покачал головой.

— Все в тумане, — ответил старик. — Ваша судьба — в ваших руках.

Я снова ощутила озноб и взглянула на своего мужа. Маленькие смешливые морщинки появились в уголках глаз Клода, и он улыбнулся. Потом мне в голову пришла интересная мысль. Если мы сами по себе, то значит мы сами создаем свое собственное будущее. Оно не определено. И ни один ясновидец не может его разглядеть. Такое может понравиться женщине. Особенно в ее первую брачную ночь.

Старый дом

В тот вечер Тэд Грэхем вынырнул из стеклянной телефонной будки, пытаясь разойтись с пикирующей прямо на него ночной бабочкой, которая отчаянно сражалась с тусклым светящимся шаром на крыше будки.

У Тэда Грэхема была длинная шея с насаженной на нее головой в форме яйца. Яйцо это, излишне вытянутое, венчалось на самой макушке пучком сильно поредевших седых волос. Словом, его внешность вполне соответствовала профессии Тэда — конечно, бухгалтер, а кто же еще?

Он ткнулся в спину своей жены, изучавшей объявления, и выпалил:

— Они предложили ждать здесь. За нами приедут. Они сказали, что вечером тяжело найти дорогу к их дому.

Марта Грэхем обернулась. У нее было кукольное лицо и живот, свидетельствующий о том, что на свет очень скоро появится потомок семейства Грэхемов. Желтый цвет горевшей на будке лампы смягчал золотисто-рыжий оттенок ее волос.

— Ты пойми: ребенок должен жить в нормальном доме… Они действительно хотят его продать?

— Не знаю. Между собой они общаются на каком-то непонятном языке.

— Иностранцы?

— Наверное. Давай подождем их внутри, пока нас не сожрали заживо. Эти твари сегодня просто взбесились. — Он отогнал от себя ладонью стайку насекомых и пошел вдоль ряда вагончиков, пока не добрался до вагона янтарного цвета с двумя окнами.

— Ты предложил им посмотреть наше жилье?

— Да. Но мне показалось, что им все равно. Глупо как-то поменять нормальный дом на вагончик вроде нашего.

— Не вижу ничего глупого. У них наверняка свои соображения. Может быть, они не желают сидеть на одном месте, как мы когда-то.

Он сделал вид, что не слышит. Он знал свою жену и понимал, что спорить с ней на подобные темы не имеет смысла.

Он вошел в вагончик и сел на зеленую кушетку, которая раскладывалась при необходимости в двухспальную кровать.

— Здесь отличное место, — сказал он. — У этой долины большие перспективы. Народ сюда просто валом валит. Удивительно, что никто еще не открыл здесь контору по заполнению налоговых деклараций. Хороший бухгалтер мог бы здесь прилично заработать.

— Ох, кто бы знал, как я устала жить на колесах,

— произнесла она. — Я хочу просто сидеть и смотреть на один и тот же пейзаж. До конца жизни.

— Но ведь когда-то и тебе нравилось колесить по стране… — ответил он.

За окном зашуршал гравий под колесами подъехавшей машины.

— Неужели это они? — вскочила Марта.

— Да, как-то слишком быстро, — согласился Тэд. Он открыл дверь и уставился на мужчину, который успел лишь поднять руку, чтобы постучать.

— Мистер Грэхем? — спросил гость.

— Да, — он все еще смотрел на незнакомца.

— Я Клинт Руш. Мы разговаривали по поводу дома, — мужчина шагнул к свету. Поначалу он показался Грэхему стариком, но под светом фонаря морщины исчезли, и он сразу помолодел лет на двадцать.

— Конечно, конечно, мы вам звонили. — Грэхем отошел от двери, освобождая проход. — Хотите взглянуть на наш вагончик?

Марта встала за спиной у мужа.

— Домик в прекрасном состоянии, — сказала она.

— Мы всегда следили за ним.

«Она слишком волнуется, и это бросается в глаза, — подумал Тэд Грэхем. — Лучше бы она доверила вести переговоры мне».

— Вроде бы он выглядит неплохо. Надо бы приехать днем, — сказал Руш. — А пока давайте посмотрим наш дом. Машина у порога.

Тэд Грэхем колебался. Его не покидало какое-то неосознанное чувство тревоги, но он никак не мог понять, что же именно его настораживает.

— Нам, пожалуй, лучше ехать на своей машине,

— возразил он. — Мы будет держаться за вами.

— В этом нет нужды. Все равно мы сегодня вернемся в город и можем по дороге подбросить вас обратно.

Тэд Грэхем кивнул.

— Хорошо. Подождите минутку.

В машине Руш познакомил их с женой, которая сидела на переднем сиденье. В темноте ее никак нельзя было разглядеть, и единственное, что увидел Тэд, — зачесанные назад и собранные в пучок волосы. Ее профиль выдавал цыганскую кровь. Муж называл ее Рэйми.

«Странное имя», — подумал Грэхем. Он заметил, что и она поначалу показалась старухой, но это впечатление пропало, когда ее лица коснулись лучи света.

Миссис Руш повернулась к Марте.

— Вам скоро рожать? — спросила она, хотя прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.

— Месяца через два, — ответила Марта. — Мы хотим мальчика.

Миссис Руш посмотрела на своего супруга и внезапно сказала:

— Я передумала.

— Не пори горячку, — сказал Руш, не отрывая взгляда от дороги. И вдруг он перешел на какой-то странный язык, который Грэхем, кажется, уже слышал, когда разговаривал с Рушем по телефону.

Миссис Руш ответила на том же языке, и по интонации было понятно, что она волнуется. Муж так к ней и не повернулся.

Наконец миссис Руш замолчала.

— У жены слишком много воспоминаний, связанных с домом, — объяснил Руш, обернувшись назад к пассажирам. — Она прожила в нем много лет.

— Понятно, — согласился Грэхем. — Вы испанцы?

— Нет, — ответил Руш после долгой паузы. — Мы баски.

Он вырулил на хорошо освещенную улицу, которая вела на хайвэй. Но скоро машина съехала на боковую дорогу и начала петлять — налево, направо, снова направо… Грэхем совсем потерял направление. В довершение ко всему они въехали в большую колдобину, от чего беременная Марта вскрикнула и чуть было не потеряла сознание.

— Извините, у нас здесь не самые лучшие дороги, — сказал Руш. — Но мы почти у цели.

Машина въехала в проулок. Фары высветили очертания деревьев — высоких, тонких и совершенно без листьев. Их вид усилил недобрые предчувствия Тэда Грэхема.

Они остановились у низкого забора, за которым высился дом из красного кирпича с окнами на крыше, укрытыми ветвями плакучей ивы. Дом был действительно старой постройки. Впрочем, сейчас мода на все патриархальное.

Тэд Грэхем помог жене выбраться из машины и зашагал следом за хозяевами к дому.

Руш вставил замысловатый витиеватый ключ в замочную скважину. Широкая дверь распахнулась, открыв проход в такой же ширины коридор с застеленным коврами полом. Коридор заканчивался огромным окном во всю стену; за стеклом сверкали городские огни.

От неожиданности у Марты перехватило дыхание, но она смело шагнула вперед. Тэд Грэхем двинулся следом и услышал, как дверь за ним захлопнулась, словно сама собой.

— Он такой… большой! — воскликнула Марта.

— И вы хотите поменять его на наш вагончик? — спросил Тэд Грэхем.

— Все дело в расположении, — сказал Руш. — Я работаю по ту сторону гор на побережье. А продать его нам не удается.

— Неужели в округе ни у кого нет денег? — Тэд Грэхем посмотрел на него с подозрением. Ему вдруг представился специалист по налогам, у которого нет клиентуры.

— Денег как раз навалом, только никто не хочет покупать недвижимость.

Они вошли в гостиную. Мебель в одном стиле — солидном, даже респектабельном. Направленные в потолок светильники во всех четырех углах. Две картины — кажется, импрессионистов — напротив двери. От всего этого у Тэда Грэхема закружилась голова. Но он был начеку, и чувство тревоги в нем становилось все сильнее.

Марта Грэхем подошла к окну и взглянула на расстилавшиеся перед домом огни большого города.

— Я и не думала, что мы уехали так далеко, — восторженно сказала она. — Это похоже на сказочный город.

Тэд Грэхем оглядел комнату еще раз и подумал: «Если все остальное в этом доме такое же, то он должен стоить тысяч пятьдесят — шестьдесят, не меньше. А наш вагончик, хотя и очень приличный, но никак не тянет даже на восемь». В недоумении он тряхнул головой.

— Хотите осмотреть все комнаты? — спросил Руш.

— О, да, если можно, — Марта Грэхем оторвалась от чарующего пейзажа.

Тэд Грэхем пожал плечами и сдался. «В конце концов, вреда от прогулки не будет».

Когда они вернулись в гостиную, Тэд Грэхем удвоил свою предыдущую цену. Его мозг работал, как компьютер, и он все добавлял и добавлял к общей сумме плату за разные дорогие излишества: солярий с солнечными лампами на потолке, бассейн, маленький зимний сад.

— Возможно, вы хотите поговорить с женой с глазу на глаз? — поинтересовался Руш. — Не стесняйтесь. — И хозяева удалились, прежде чем Тэд Грэхем успел возразить.

— Тэд, честно говоря, о подобном я и мечтать не могла, — начала Марта.

— Что-то тут не так, дорогая, — прервал ее муж.

— Но, Тэд…

— Этот дом стоит по меньшей мере тысяч сто. И все это — в обмен на наш вагончик?

— Они же иностранцы, Тэд! И если уж они так глупы, что не знают реальной стоимости, то с какой стати мы…

— Мне это не нравится, — он снова огляделся вокруг. — Впрочем, это их дело, — сдался Грэхем перед искушением. — Тогда не будем с этим затягивать.

Внезапно дом задрожал. Городские огни за окнами погасли. Раздался пронзительный звук.

Марта схватила мужа за руку.

— Тэд! Что это, Тэд?

— Черт его знает! — обернулся он. — Мистер Руш! Мистер Руш!

Никакого ответа. Только все тот же режущий уши звук.

Внезапно дверь в конце комнаты открылась, и в нее вошел странного вида человек. На нем был комбинезон серебристо-стального цвета, перехваченный на талии чем-то вроде пояса, который сверкал всеми цветами радуги. От гостя исходило ощущение холодной силы и величия.

Он оглядел комнату и заговорил на том же языке, на котором разговаривали хозяева.

— Я не понимаю, мистер, — сказал Тэд Грэхем.

Мужчина положил руку на сверкающий пояс. И

Тэд, и Марта Грэхем тут же почувствовали, будто их потянули к полу, в их телах задрожала буквально каждая клеточка.

Вновь странные слова посыпались с его языка, но теперь Тэд и Марта все понимали.

— Кто вы?

— Меня зовут Тэд Грэхем, а это моя жена Марта. Но что здесь…

— Как вы сюда попали?

— Это Руши… Они хотели обменять дом на наш вагончик.

— Ваша профессия?

— Бухгалтер. Скажите, почему все это…

— Умно! Исключительно изобретательно! — он снова прикоснулся к своему поясу. — А теперь спокойно. Иначе могут быть осложнения.

Грэхемы снова задрожали от напряжения, и обоим показалось, что у них вот-вот посыплются искры из глаз.

— Вы приняты, — сообщил мужчина.

— Скажите, где мы, — потребовала Марта Грэхем.

— Координаты не важны, — ответил он. — Я с планеты Ройяк. Вам достаточно знать, что вы находитесь под опекой планеты Ройяк.

— Но… — попытался возразить Тэд Грэхем.

— Вы в некотором смысле выкрадены. Раймии проникли на вашу планету. Незарегистрированную планету.

— Мне страшно, — разрыдалась Марта Грэхем.

— Вам нечего бояться, — ответил мужчина. — Вы уже не на своей родной планете. И даже не в своей галактике.

Он взглянул на запястье Тэда Грэхема и спросил:

— Этот прибор у вас на руке… Он показывает местное время?

— Да.

— Это поможет нашим исследованиям. А ваше Солнце… Вы можете описать его атомный цикл?

Тэд Грэхем попытался припомнить то, чему его учили в школе, но ничего путного не приходило в голову.

— По-моему, наша галактика — это что-то вроде спирали…

— Большинство галактик имеют спиралевидную форму.

— Скажите, это все — шутка? — с надеждой спросил Тэд Грэхем.

В ответ мужчина улыбнулся. Это была холодная улыбка превосходства, от которой у Тэда Грэхема в очередной раз поползли мурашки по коже.

— Люди, которые привезли вас сюда — сборщики налогов, которых мы, ройяки, наняли на подвластной нам планете. По условиям контракта они не могли оставить свою работу без соответствующей замены. К сожалению… я имею в виду, что, может быть, к сожалению для вас, они оказались достаточно умны, чтобы найти кого-нибудь, кто сможет выполнять их работу. Таким образом они сумели освободиться от своих обязательств. Неплохо придумано, не правда ли?

— Но…

— Вы вполне способны выполнять их функции, — сказал мужчина. — Разумеется, вы будете занимать нижнюю позицию в нашей иерархии, но мы стараемся проявлять справедливость к тем, кто нам добросовестно служит. Я не сомневаюсь, что Раймии приземлились на вашу планету чисто случайно и нашли замену без…

— Почему вы уверены, что я способен выполнять эту работу?

— Мы провели тестирование и внимательно следили за вашим поведением. Вы прошли испытание достаточно успешно.

— А что будет с нашим ребенком? — взволнованно спросила Марта Грэхем?

— Вам позволят воспитывать его до тех пор, пока он не достигнет возраста, когда принимают решения. По-вашему это шестнадцать лет.

— А потом? — настаивала Марта Грэхем.

— Ребенок займет положение в обществе в соответствии со своими способностями.

— Сможем ли мы видеть его после этого?

— Возможно.

— Какой же во всем этом смысл для вас? — спросил Тэд Грэхем и снова получил в ответ холодную улыбку превосходства.

— Вы будете работать на тех же условиях, что и Раймии, кроме того, мы хотим порыться в вашей памяти и получить информацию о вашей планете. Нам неплохо было бы цайти новую среду обитания.

— Зачем им все это понадобилось? — спросила Марта Грэхем.

— Работа довольно уныла, — объяснил мужчина.

— У вас никогда не будет ни друзей, ни времени на что-либо, кроме дела. Наши методы временами довольно резковаты, но это диктуется разумной необходимостью.

Голова у Тэда Грэхема шла кругом. А его жена лишь тихо всхлипывала за его спиной.

Раймии сидели в вагончике Грэхемов.

— Были моменты, когда я боялась, что он не клюнет на приманку, — сказала она. — Я знала, что ты никак не сможешь оставить их в доме, если они не согласятся на обмен.

— Да, — кивнул он. — А теперь я намерен заниматься тем, чем хочу. Я буду писать баллады и поэмы.

— А я буду рисовать, — мечтательно произнесла она. — О, какое это прекрасное чувство — свобода!

— Жадность человеческая сделала нам прекрасный подарок.

— Я знала, что они согласятся. Ты заметил, как блестели их глаза, когда они осматривали дом? У них было… — Она вдруг остановилась на полуслове. Ужас исказил ее лицо. — Один из них не дал согласия!

— Они согласились оба. Ты сама слышала!

— А ребенок?

— Но… — он уставился на жену в недоумении. — Ребенок ведь не достиг возраста решений.

— Да, только по законам этой планеты, кажется, через шестнадцать лет он достигнет возраста решений. И что тогда?

Он вздрогнул. Плечи его обвисли, и он как-то сразу постарел, как будто шестнадцать лет уже пролетели.

— Я этого не переживу. Придется построить преобразователь, позвать ройяков и во всем признаться.

— И тогда они найдут для нас другое место, — выдавила она потухшим голосом.

— Я все испортил! — он схватился за голову. — Как же я не подумал о ребенке!..

Без ограничений

В то утро, когда проблема космического скафандра свалилась на голову агентства, Гвен Эверест завтракала в ресторане, автоматизированном заведении с изолированными местами, излюбленном месте одиноких девушек. Из отверстия на ее стол выскочил заказ, и на поверхности стола немедленно включилось проект-меню, рекламирующее новейший истолковывающий телелог к Интердреме.

— Ваш собственный переводчик личных снов! Тайный компаньон для любого невроза!

Гвен уставилась на дюймовой высоты слова, проносящиеся в танце над ее яичницей. Она сама же придумала этот текст. Под рекламным объявлением ее еда стала выглядеть ужасно неаппетитно. Гвен отодвинула тарелку.

На движущемся тротуаре в Манхэттен рядом с ее ухом летел юсикер, чувства его робофлаера были запрограммированы на ее восприимчивость. Он рекламировал годовой запас Герамила — «напитка для завтрака, помогающего жить дольше!»

В это утро Гвен придумала новый рекламный трюк: полис страхования жизни с премиальными выплатами в первый год — «абсолютно БЕСПЛАТНО, если вы примете предложение сейчас!»

С внезапной злостью она выключила робофлаер, прошептав кодовую фразу, которую выманила у одного инженера, обслуживающего эти штуки. Робофлаер рванулся вверх и, беспорядочно кувыркаясь, врезался в стену здания.

Маленькая прореха в ее контроле. Начало.

Вдоль частного коридора в исполнительные офисы Сигнлмастера, Хакстинга и Батлемонта Гвен поджидали экспонаты недавней кампании за Религию Месячного Клуба. Она пробиралась сквозь целую гамму адюкелов, макетов, лозунгов, скиннеров. Механизмы непрерывно вопили:

— Подпишитесь теперь и получите эти святыни «абсолютно БЕСПЛАТНО! Полный текст Черной Мессы плюс Сокращенный Мистицизм!»

Ей пришлось пройти сквозь адюкел, объявляющий: «Не будь спасен лишь наполовину! Верь во Все! Ты уверен, что африканское колдовство Банту не есть Истинный Путь?»

На повороте коридора стояло эротическое пугало со стимулирующими плоть приспособлениями. Оно вещало вкрадчивым голосом:

— Обрети мир через Тантризм!

От этих призывов по коже Гвен пробежали мурашки.

Она влетела в свой кабинет и рухнула в кресло. С нарастающим ужасом Гвен сообразила, что она сама либо написала, либо отвечала за написание каждого слова или выдала каждую рекламную идею вдоль того коридора.

Интерфон на ее столе издал трель «Доброе утро!» Она щелкнула выключателем затемнения, чтобы не дать прибору воспроизвести изображение.

Последнее, чего Гвен сейчас хотелось, это видеть одного из своих сотрудников.

— Кто это? — рявкнула она.

— Гвен? — Ошибиться в этом голосе было нельзя: Андрэ Батлемонт, нижнее имя на тотеме агентства.

— Что тебе надо? — спросила она.

— Наша Гвенни нынче утром отвратительно себя чувствует, не так ли?

— О Фрейд! — Гвен хлопнула по кнопке разъединения, наклонилась, опершись локтями на стол и спрятала лицо в ладонях. «Посмотри на это трезво, — подумала она. — Мне сорок восемь, я не замужем и являюсь движущей силой в индустрии, которая удушает вселенную. Я профессиональный душитель».

— Доброе утро, — чирикнул интерфон.

Гвен его проигнорировала.

— Душитель, — буркнула она.

Гвен узнала здесь основную проблему. Она была ей известна с детства. Ее вселенная была постоянным переигрыванием «Нового платья короля». Она видела наготу.

— Доброе утро, — чирикал интерфон.

Гвен отвела руку от лица и щелкнула переключателем.

— Ну что еще?

— Это ты меня отключила, Гвен?

— Что, если это так?

— Гвен, пожалуйста! У нас проблема.

— У нас всегда проблемы.

Голос Батлемонта понизился на одну октаву.

— Гвен. Это Большая проблема?

«Он каким-то сверхъестественным способом говорит прописными буквами», — подумала она и сказала:

— Убирайся.

— Ты оставила выключенной свою Интердрему! — обвиняюще произнес Батлемонт. — Ты не должна так делать. К тебе может подкрасться невроз!

— Ты мне ради этого звонишь? — спросила Гвен.

— Разумеется, нет.

— Тогда убирайся.

Тут Батлемонт сделал такое, что, как было известно каждому, от Синглмастера до самых низов, опасно было пытаться проделывать с Гвен Эверест. Он нажал «подавление», чтобы отправить свое изображение танцевать над ее интерфоном.

После мгновенной вспышки гнева Гвен правильно истолковала этот поступок как проявление отчаяния. Она обнаружила, что заинтригована. Гвен пристально посмотрела на круглое лицо, блеклые глаза (определенно, они слишком малы, эти глаза), курносый нос и широкий разрез рта над почти отсутствующим подбородком. Плюс линия волос в полном отступлении.

— Андрэ, ты сволочь, — сказала Гвен.

Он проигнорировал оскорбление. По-прежнему настойчивым тоном Андрэ вещал:

— Я созвал полное собрание штата агентства. Ты должна присутствовать.

— Зачем?

— Тут двое военных, Гвен. — Он проглотил комок. — Положение отчаянное. Или мы решим их проблему, или они нас погубят. Они призовут на службу каждого мужчину из агентства!

— Даже тебя?

— Да!

Она шевельнула правой рукой в сторону экстренного разъединения интерфона.

— До свидания, Андрэ.

— Гвен! Боже мой! Ты не можешь бросить меня в такое время!

— Почему бы и нет?

Он проговорил, задыхаясь от поспешности:

— Мы повысим тебе оплату. Премия. Кабинет побольше. Дадим много новых помощников.

— Ты не можешь сейчас позволить себе меня, — отрезала она.

— Я умоляю тебя, Гвен! Неужели нужно меня так унижать?

Она закрыла глаза, подумав: «Насекомые! Проклятые мелкие насекомые со своими мелкими эмоциями! Почему я не могу послать их во всеобщий ад?» Гвен открыла глаза и сказала:

— И что за паника у военных?

Батлемонт промокнул свой лоб пастельно-голубым носовым платком.

— Это Космическая Служба. Женское отделение. ВОМС. Вербовка упала почти до нуля.

Гвен неожиданно заинтересовалась.

— Что случилось?

— Что-то с космическим скафандром. Я не знаю. Я так расстроен.

— Почему это они наезжают на нас подобным образом? Я имею в виду ультиматум.

— По слухам, это они проверяют новую теорию, что творческие люди лучше работают в условиях чрезвычайного стресса.

— Снова Психологическая Служба. Эти ослы!

— Но что мы можем поделать?

— Свистать всех наверх! — предложила Гвен. — Ты идешь на совещание?

— А ты там будешь?

— Через несколько минут.

— Не задерживайся слишком долго, Гвен. — Он снова промокнул лоб голубым платком. — Гвен, я так напуган.

— И для этого есть причины. — Она покосилась на него. — Могу себе представить: на тебе ничего, кроме свинцовой набедренной повязки, и ты забрасываешь топливо в радиоактивную печь. Фрейд, что за картинка!

— Это не шутка, Гвен!

— Знаю.

— Ты собираешься помочь?

— На свой собственный специфический манер, Андрэ. — Она произвела экстренное разъединение.

Андрэ Батлемонт отвернулся от интерфона и пересек свой кабинет, направившись к подлинному мусульманскому молитвенному коврику. Он уселся на него лицом к окну во всю стену, смотревшему на восток через центр Манхэттена. Это был тысяча четыреста семьдесят девятый этаж здания Звезд Космоса, и как только поднимались облака, оттуда открывался замечательный вид. Но в это утро город оставался скрытым под низким потолком облаков.

Впрочем, здесь наверху было солнечно — если не считать настроения Батлемонта. По его нервной системе с воем раскатывал страх.

На молитвенном коврике он занимался тем, что отрабатывал дыхание йогов для успокоения своих нервов. Военные могут подождать. Им придется подождать. Сидеть лицом по направлению к Мекке Андрэ начал два месяца назад. Занятиям йогой был месяц от роду. Всегда был какой-то пережиток.

Батлемонт приобщился к Религии Месячного Клуба почти год назад. Он соблазнился кампанией глубокой мотивации, проведенной его же собственным агентством плюс знак одобрение Совета Братства.

В этом месяце это был Реинспирированный Нео-Культ Святого Фрейда.

На облачный пейзаж под ним наложился пробный адюкел. Он начал разыгрывать самый последний созданный Гвен Эверест питч ИБМавзолея. Гигантские радужные буквы танцевали на фоне кудрявой облачной завесы.

— Сделайте ваш совет бессмертным! Позвольте нам сохранить ваш голос и мысли в схемах вечной электронной памяти! Когда вы уйдете, ваши близкие смогут слушать ваш голос. Вы ответите на их вопросы точно так же, как ответили бы при жизни!

Батлемонт покачал головой. Агентство, напуганное своей зависимостью от живой Гвен Эверест, тайно записало ее однажды на совещании персонала. Совершенно незаконно. Профсоюзы, если бы узнали об этом, смешали бы все руководство с грязью. Но ИБМавзолей провалился с первым же вопросом, положенным на призрак-голос Гвен.

— У некоторых людей слишком сложная мысленная структура. Практически невозможно сделать точную психозапись, — объяснил инженер.

Батлемонт не обманывал себя. Исключительная гениальность троих владельцев агентства заключалась в распознании гениальности Гвен Эверест. Она и была агентством.

Иметь такого служащего было равносильно езде верхом на тигре. Синглмастер, Хакстинг и Батлемонт сидели верхом на этом тигре уже двадцать два года. Батлемонт закрыл глаза и представил себе Гвен: высокая женщина, худая, но с определенной грацией. На длинном лице царили голубые глаза, обрамленные волнами темно-рыжих волос. Ее остроумие могло бы располосовать вас на ленточки. Она обладала бесценной способностью — гениально вытягивать рекламный смысл из полнейшей неразберихи.

Батлемонт вздохнул.

Он был влюблен в Гвен Эверест. Все эти двадцать два года. По этой причине Андрэ так и не женился. Его Интердрема объясняла, что все это из-за его желания быть подавляемым сильной женщиной.

Но это лишь объясняло. Это не помогало.

На мгновение Андрэ с тоской подумал о Синглмастере и Хакстинге, которые проводили свой ежегодный трехмесячный отпуск в гериатрическом центре на Оаху. Батлемонт задумался, осмелится ли он попросить Гвен провести свой отпуск вместе с ним. Лишь один раз.

Нет.

Он сообразил, какую жалкую фигуру представляет на молитвенном коврике. Толстый маленький человек в довольно непривлекательном костюме.

Портные делали для него то, что называлось «улучшением ваших хороших сторон».

Гвен его, конечно, отвергнет.

Этого Андрэ страшился более всего. До тех пор, пока остается возможность…

Воспоминание об ожидающих. Вторгшаяся депутация Космической Службы. Батлемонт задрожал, нарушив схему дыхания йогов. Упражнение возымело свой обычный эффект — головокружение. Он встал.

— От судьбы не убежишь, — пробормотал Андрэ.

Это был пережиток от Кармического месяца.

По утверждению Гвен, конференц-зал в агентстве был скопирован с императорской комнаты флорентийского борделя. Это было гигантское помещение. Углы все были в шелковистых завитушках тяжелой позолоты. Эффект был перенесен на глубокую резьбу на стенных панелях. На потолке сочетались купидоны Челлини с пейзажами Дали.

Антикварная вещь.

В это окружение в стиле барокко был водворен изготовленный из цельного куска древесины стол — шесть футов в ширину и сорок два фута в длину. Это был увеличенный кусочек Уоллстритании Двадцатого Века, окруженный забором из тяжелых деревянных стульев. Каждое место украшали пресс-папье в виде мешка бобов и пепельница в виде золотого колеса.

Воздух в комнате пропитался синевой от дыма мудсигар. Сидевший вокруг стола персонал боролся с угнетающим впечатлением от двух генералов Космической Службы, мужчины и женщины, сидевших с флангов пустующего стула Батлемонта. В воздухе повисло удивительное отсутствие всяческих переговоров и шелеста бумаг.

Весь персонал уже ознакомился с ультиматумом посредством конторских слухов.

Батлемонт проскользнул в свою боковую дверь, прошел к своему стулу в конце стола и упал на него прежде, чем отказали ноги. Он пристально посмотрел сначала на одного военного, потом на другого.

Никакой реакции.

Справа от него сидела бригадный генерал Соннет Финнистер из ВОМС. Батлемонт был устрашен, увидев в первый раз ее походку. Походочка сержанта-строевика. Никаких глупостей. На ней была разработанная ею самой форма: прямая юбка в складку, скрывающая костлявые бедра, свободная блуза, чтобы закамуфлировать отсутствие верхних выпуклостей, и длинная пелерина, вносящая окончательную неразбериху в общий результат. На макушке ее головы пристроилась фуражка с утиным козырьком и плоским передом, сконструированная с единственной целью — спрятать лоб Соннет Финнистер, слишком высокий и слишком широкий.

Она изредка поправляла головной убор.

Поспешное частное расследование Батлемонта выявило, что эта специфическая шляпка на прочих членах ВОМС выглядела просто отвратительно. Что касается женщин, то онипрозвали ее Соннет Боннет^[104]. Была еще одна дополнительная информация, что подчиненные называли саму генеральшу Синистер Финнистер^[105] — частично по причине развевающейся накидки.

Слева от Батлемонта сидел генерал Натан Оулинг из Космических Инженеров, более известный как Хоулинг Оулинг^[106], по причине характерных особенностей, проявляющихся в гневе. Он выглядел отлитым в нынешней форме офицерской касты — худой белокурый атлет. Голубые глаза напомнили Батлемонту глаза Гвен, разве что у мужчины они выглядели еще холоднее.

Если только это было возможно.

За Оулингом сидел Лео Прим, художественный директор агентства. Это был тонкий молодой человек, до того тонкий, что балансировал на грани истощения. Его длинные волосы, которые он носил довольно длинными, были от природы волнистыми. У него был узкий римский нос, выразительные карие глаза, глубокая ямка на подбородке и благородный рот с большими губами. Губы сжимали мудсигару.

Если бы Батлемонт мог выбирать себе внешность, то хотел бы быть похожим на Лео Прима. Романтичным. Батлемонт перехватил взгляд Прима и отважился дружески ему улыбнуться.

Никакой реакции.

Генерал Соннет Финнистер постучала тонким пальцем по столешнице. Для Батлемонта это прозвучало, словно отдаленный барабан марширующей смерти.

— Не лучше ли нам начать? — требовательно спросила Финнистер.

— Мы уже все здесь — наконец? — вопросил Оулинг.

Батлемонт попытался проглотить комок в горле.

— Ну… э… нет… э…

Оулинг раскрыл лежащий у него на коленях портфель, взглянул на рапорт разведки и обвел взглядом стол.

— Не хватает мисс Эверест, — объявил он.

— Разве мы не можем начать без нее? — поинтересовалась Финнистер.

— Мы подождем, — сказал Оулинг. Он наслаждался. «Проклятые паразиты нуждаются время от времени в хлысте! — думал он. — Мы им укажем их место».

Финнистер свирепо посмотрела на Оулинга: этот ястребиный взгляд заставлял дрожать полковников мужчин. Взгляд этот скатился с Оулинга безо всякого эффекта.

«Что за идиотская идея пришла в голову командованию — дать мне в напарники такой привыкший верховодить мужской тип, как Оулинг!» — подумала она.

— Защищено ли это место от любителей совать свой нос не в свое дело? — спросил Оулинг.

Батлемонт обвел своим собственным низковольтной свирепости взглядом сидящий вокруг стола в дымной пелене от мудсигар персонал. Никто не посмел поднять глаз.

— Да здесь любой только этим и занимается! — отрезал он.

— Что? — начал подниматься Оулинг.

— Любители совать нос в чужие дела! — рявкнул Батлемонт. — Весь мой штат!

— Ааа. — Оулинг опустился обратно на свой стул. — Я имел в виду другую разновидность любопытства.

— А, это. — Батлемонт пожал плечами, подавив настоятельное желание бросить взгляд наверх, на замаскированные в конференц-зале линзы рекордеров. — Мы не можем позволить, чтобы наши идеи перехватывались другими агентствами, вы же знаете. Здесь абсолютно безопасно.

Гвен Эверест выбрала именно этот момент для своего появления. Когда она проходила через дверь в конце зала, все глаза обратились к ней и следили, как она шагает вдоль стены.

Батлемонт восхищался ее грацией. Такая женственная дама, несмотря на свою неприступность. Такое отличие от женщины-генерала.

Гвен отыскала у боковой стены свободный стул и втиснула его между Батлемонтом и Финнистер.

Начальник ВОМС свирепо посмотрела на пришелицу.

— Кто вы?

Байлемонт наклонился вперед.

— Это мисс Эверест, наш… э… — Он заколебался в замешательстве. У Гвен никогда не было в агентстве официального титула. Этого никогда не требовалось. Здесь каждый и так знал, что она босс. — Эээ… мисс Эверест наш… э… директор по координации, — закончил Батлемонт.

— Ну надо же! Какой замечательный титул! — воскликнула Гвен. — Он должен быть отпечатан на моей визитной карточке. — Она похлопала Батлемонта по руке и своим лучшим голосом тайного-агента-идущего-на-дело произнесла: — Оставим это, шеф. Кто эти люди? Что происходит?

Генерал Оулинг кивнул Гвен.

— Я Оулинг, генерал, Космические Инженеры. — Он указал на эмблему ракетного выхлопа на своем плече. — Мой компаньон, генерал Финнистер, ВОМС.

Гвен сразу узнала лицо знаменитой Финнистер. Она ослепительно ей улыбнулась.

— Генерал Вомс!

— Финнистер! — отрезала генеральша.

— Да, разумеется, — согласилась Гвен. — Генерал Финнистер Вомс. Знаете, я, должно быть, не слишком информирована.

Финнистер медленно и размеренно проговорила:

— Я… генерал… Соннет… Финнистер… из… из… Женщин… Космоса!

— Ой, как это глупо с моей стороны, — потупилась Гвен. — Разумеется, это вы и есть. — Она похлопала генерала по руке и улыбнулась Батлемонту.

Батлемонт, прекрасно понимавший фальшивость такого настроения у Гвен Эверест, пытался съежиться на своем стуле, чтобы исчезнуть с глаз.

В этот момент Гвен со страхом сообразила, что достигла психологической точки «безвозвратности». Где-то она допустила просчет. Гвен оглядела стол. Знакомые лица бросались ей в глаза с нереальной ясностью. Пристально глядящие глаза. Лучшей частью совещания было наблюдать Гвен в действии. «Я больше этого не выдержу, — подумала Гвен. — Я должна высказаться».

Она сосредоточилась на военных. Люди в комнате занимали лишь малую часть ее внимания. Но только не эти двое. Оулинг и Финнистер. Космические генералы. Символы.

«Пусть осколки летят во все стороны! Стреляй, когда будешь готов, Гридли. Стреляй, если надо, в эту старую седую голову… Подожди, пока не увидишь белки их глаз».

Гвен сосредоточенно кивнула.

Один неверный шаг, и агентству конец.

«А кого это волнует?»

Все это промелькнуло за какую-то долю секунды, но решение было принято.

СОПРОТИВЛЕНИЕ!

Гвен обратила свое внимание к Оулингу.

— Не будете ли вы так любезны закончить это блуждание вокруг да около и перейти к делу?

— Блуждать… — Оулинг запнулся. В рапорте разведки говорилось, что Гвен любит шокирующую тактику. Он отвесил ей короткий кивок, проделав такой же кивок в адрес Финнистер.

Женщина-генерал обратилась к Батлемонту.

— Как мы вам ранее объяснили, ваше агентство было избрано для выполнения жизненно важной задачи, мистер Батлефилд.

— Батлемонт, — поправила Гвен.

— Что? — Финнистер резко остановилась.

— Его имя БатлеМОНТ, а не БатлеФИЛД, — сказала Гвен.

— Хватит! — Щеки Финнистер побагровели.

Образовавшуюся паузу заполнил Оулинг.

— Нам поручено заплатить этому агентству вдвое против обычного гонорара за выполнение задачи, — заявил он. — Однако, если вы нас разочаруете, мы призовем здесь каждого мужчину в Космическую Службу!

— Что за дурацкая идея! — возмутилась Гвен. — Наши люди разрушат Космическую Службу. Изнутри. — Она снова улыбнулась Батлемонту. — Андрэ мог бы все это проделать сам. Ведь мог бы, душка? — Гвен потрепала Батлемонта по щеке.

Батлемонт попытался еще глубже втиснуться в стул. Он пробормотал, избегая смотреть в глаза космическим воякам:

— Гвен… пожалуйста…

— Вы хотите сказать, разрушат Космическую Службу? — спросила Финнистер.

Гвен проигнорировала ее, обращаясь к Оулингу.

— Это еще один из мозговых штурмов Псих-Бюро. Я чую их дух в каждом слове.

Оулинг нахмурился. По сути дела, он, как всякий практик-строитель, подозрительно относился ко всему субъективному. Эта женщина — Эверест — точно подметила. Но военные должны плечом к плечу отражать натиск штатских. Оулинг сказал:

— Не уверен, что вы должным образом подготовлены, чтобы вникнуть в военную тактику. Займитесь-ка той проблемой, которую мы…

— Еще и военная тактика! — Гвен стукнула кулаком по столу. — Разрушить ваши силы, люди. Вот что! Сверьте ваши часы. В атаку!

— Гвен! — воскликнул Батлемонт.

— Разумеется, — сказала Гвен. Она посмотрела на Финнистер. — Не смогли бы вы обрисовать в общих чертах вашу проблему простыми словами, чтобы их смогли понять наши немилитаризованные мозги?

Пауза, свирепый взгляд. Финнистер выплевывала слова сквозь сжатые губы.

— Вербовка в ВОМС упала до тревожного уровня. Вы исправите это.

За спиной у Гвен Батлемонт энергично кивнул.

— Женщины высвобождают мужчин для задач, решение которых требует большой физической силы, — торжественно заявил Оулинг.

— Женщины могут делать множество вещей, которые не могут делать мужчины, — добавила Финнистер.

— Это абсолютно необходимо, — произнес Оулинг.

— Абсолютно, — согласилась Финнистер.

— Подозреваю, что призывать женщин вы не можете, — предположила Гвен.

— Пытались провести билль, — покачал головой Оулинг. — Но проклятую комиссию возглавляла антимилитаристски настроенная женщина.

— Себе на пользу, — хмыкнула Гвен.

— Вы не похожи на человека, пригодного для этой работы, — процедил Оулинг. — Наверное…

— Ой, остыньте, — махнула рукой Гвен.

— Мисс Эверест — лучшая в этом роде бизнеса, — вмешался Батлемонт.

— Почему же упала вербовка? Полагаю, вы провели обычные социологические исследования? — спросила Гвен.

— Это все космический скафандр, — пояснила Финнистер. — Женщинам он не нравится.

— Слишком механистичен, — уточнил Оулинг. — Слишком практичен.

— Нам нужен… э… романтический ореол, — сказала Финнистер. Она поправила свою фуражку.

Гвен неодобрительно посмотрела на этот головной убор, оглядела сверху донизу форму Финнистер.

— Я видела в новостях изображение обычного скафандра. А что носят внутри? Что-то вроде вашей формы?

Финнистер подавила вспышку гнева.

— Нет. Они носят специальную робу.

— Скафандр нельзя снять, пока они находятся в космосе, — пояснил Оулинг.

— Да? — Гвен задумалась. — А как насчет психических функций у такого рода вещи?

— Скафандр обо всем заботится, — заявил Оулинг.

— Как выяснилось, не СОВСЕМ обо всем, — промурлыкала Гвен. Она снова кивнула — запутывающая тактика.

Батлемонт выпрямился и оценил атмосферу в конференц-зале. Персонал весь наготове, спокоен и внимателен. На душе как-то полегчало. Гвен, похоже, владеет ситуацией. Старая добрая Гвен. Замечательная Гвен. Ни слова о том, что она замышляет. Как обычно. Но она разберется с этой штукой. Как всегда. Если не…

Он моргнул. Могло ли быть, что она флиртовала с ним? Батлемонт попытался представить себе образ мышления Гвен. Невозможно. Этого не смог бы сделать даже ИБМавзолей. Непредсказуемо. Все, в чем Батлемонт мог быть уверен, так это то, что Гвен обхохочется до колик, представив себе картину — все мужчины агентства призваны и трудятся, как рабы, где-то на космических грузовозах.

Батлемонта затрясло.

Генерал Финнистер как раз говорила:

— Проблема не только в том, чтобы заставить женщин завербоваться в наземную службу. Они нам нужны на кораблях, на астероидных станциях, на…

— Давайте говорить напрямик, — сказала Гвен. — Моя прапрабабушка была на какой-то вооруженной службе. Я читала ее дневник. Она называла это «вакиз» или что-то в этом роде.

— ВАКС, — пояснила Финнистер.

— Да, — сказала Гвен. — Это было во время войны с Испанией.

— С Японией, — уточнил Оулинг.

— Так вот, к чему я веду. С чего бы весь этот внезапный интерес к женщинам? В один прекрасный день сбежала от какого-то полковника, хотевшего… Ну, вы понимаете. Так не является ли все это каким-то трюком, чтобы обеспечить женщинами ваших космических полковников?

Финнистер одарила ее своим самым злобным взглядом.

Вокруг стола раздались смешки.

Оулинг попробовал зайти с другой стороны.

— Моя дорогая леди, у нас самые благородные мотивы. Способности женщин нам нужны для того, чтобы человечество смело могло маршировать к звездам.

Гвен восхищенно уставилась на него.

— Плечом к плечу! — воскликнула она.

— Это я и имел в виду.

— Вы поэт! — промурлыкала Гвен. — О… я была так к вам несправедлива. Я было подумала — грязные мои мысли, — что женщины нужны вам для низменных целей. А вам нужны только ТОВАРИЩИ. Кто-то, кто разделит с вами новое славное предприятие.

Батлемонт снова распознал опасные сигналы. Он попытался съежиться, чтобы превратиться в мишень поменьше. Большинство сотрудников за столом тоже чувствовали опасность, но были слишком поглощены и увлечены происходящим.

— Точно! — грохнула Финнистер.

Голос Гвен взорвался гневным рычанием:

— А всех маленьких ублюдков после этих звезд мы называем in Virgo, а?

Оулингу и Финнистер понадобилось некоторое время, чтобы понять, что из них сделали дураков. Финнистер начала подниматься.

— Сядьте! — рявкнула Гвен. Она великолепно проводила время. Бунт нес с собой ощущение эйфории.

Оулинг открыл было рот, но закрыл его, не издав вопля.

Финнистер опустилась обратно на стул.

— А теперь займемся делом? — резко спросила Гвен. — Посмотрим на этот достославный кусок жести, которому от нас требуется придать очарование.

Финнистер нашла, на чем может сосредоточить свое внимание.

— Космический скафандр сделан главным образом из пластика, а не из жести.

— Пластик-шмастик, — буркнула Гвен. — Я хочу видеть вашу Железную Герти.

Генерал Оулинг сделал два глубоких вдоха, чтобы успокоиться. Он открыл портфель и достал из него папку с эскизами. Оулинг толкнул ее к Гвен — нерешительным движением, словно боялся, что она вместе с папкой может ухватить и его руку. Теперь он понимал, что невероятный рапорт разведки был точен: эта изумительная женщина была настоящим главой агентства.

— Вот — Железная Герти, — сказал Оулинг и вымученно усмехнулся.

Гвен пролистала папку. Все остальные внимательно за ней наблюдали.

Батлемонт пристально смотрел на нее. Он сообразил кое-что, что еще не дошло до остальных сотрудников: Гвен Эверест не была обычной Гвен Эверест. Было тонкое отличие. Развязность. Что-то было ОЧЕНЬ не так.

Не отрываясь от эскизов, Гвен обратилась к Финнистер:

— Та форма, что на вас, генерал Финнистер. Вы ее сами разрабатывали?

— Да-аа! — Это был взрыв шипения.

Гвен подняла глаза на шляпу и произнесла рассудительным тоном:

— Наверное, это самая отвратительная вещь, какую я когда-либо видела.

— Хватит всех этих…

— Вы модельер? — вежливо спросила Гвен.

Финнистер затрясла головой, словно избавляясь от паутины.

— Так вы НЕ модельер? — нажимала Гвен.

Финнистер сказала, словно откусывая каждое слово:

— У меня есть НЕКОТОРЫЙ опыт в выборе…

— Значит, ответ — нет, — сказала Гвен. — Так я и думала. — Она снова обратилась к папке и перевернула страницу.

Финнистер свирепо уставилась на нее, разинув от ярости рот.

Гвен взглянула на Оулинга.

— Почему вы ткнули пальцем в это агентство?

Похоже, у Оулинга были проблемы с тем, чтобы сосредоточить свое внимание на вопросе Гвен. Немного погодя, он сказал:

— Вы были… было указано, что это агентство — одно из самых удачливых в… если не самое удачливое…

— Вы квалифицированный специалист?

— Да, если вы хотите рассматривать это таким образом.

— Я хочу рассматривать это таким образом. — Гвен посмотрела на Финнистер. — Поэтому мы предоставим разработку моделей специалистам, ясно? Ваши люди будут держать свои липкие пальцы подальше. Понятно? — Гвен бросила тяжелый взгляд на Оулинга и снова на Финнистер.

— Не знаю, как ты! — обратилась Финнистер к Оулингу. — Но у меня есть все…

— Если вам дорога ваша военная карьера, вы просто сядете и будете слушать, — сказала Гвен. Она снова недовольно посмотрела на Оулинга. — Вы понимаете?

Оулинг покачал головой из стороны в сторону. Он все еще был изумлен. Внезапно генерал сообразил, что его покачивание головой может быть истолковано как отрицательное. Оулинг закивал головой вверх и вниз, но неожиданно решил, что это не соответствует офицерской чести. Генерал остановился и прочистил горло.

«Что за изумительная женщина!» — подумал он.

Гвен толкнула папку с эскизами по поверхности стола к Лео Приму, художественному директору.

— Скажите мне, генерал Оулинг, — сказала она, — почему скафандр такой громоздкий?

Лео Прим, открывший папку, начал хихикать.

— Изумительно, верно? — спросила Гвен.

Кто-то сидящий дальше за столом поинтересовался:

— Что?

Гвен внимательно рассматривала Оулинга.

— Какой-то осел-инженер в Космической Службе спроектировал пробную модель бронированного костюма похожим на гигантскую женщину — груди и все прочее. — Она взглянула на Финнистер. — Разумеется, это все происходило под вашим чутким руководством?

Финнистер кивнула, лишившись дара речи от потрясения.

— Я могла бы избавить вас от хлопот, — сказала Гвен. — Это одна из причин, почему вам нужно повнимательнее прислушаться ко мне, как к специалисту. Ни одна женщина в здравом уме никогда не полезет в эту штуковину. Она будет казаться себе большой — и голой. — Гвен покачала головой. — Фрейд! Что за сочетание!

Оулинг облизал губы.

— Э, скафандр должен обеспечивать достаточную защиту от радиации и должен оставаться подвижным при экстремальных давлениях и температурах. Его нельзя сделать меньше, так как в этом случае для человеческого существа внутри просто не останется места.

— Хорошо, — задумчиво протянула Гвен. — Есть у меня кое-какие задумки.

Она закрыла глаза и подумала: «Эти военные ничтожества — парочка сидящих уток. Даже стыдно в них стрелять». — Гвен открыла глаза и посмотрела на Батлемонта. Тот был в прострации. Похоже — молился. «Может еще получиться погубить бедного Андрэ и его милых людей. Что за изумительная коллекция профессиональных душителей! Ну, тут уж ничем не поможешь. Когда Гвен Эверест уходит, то она уходит в блеске славы! Поднять все флаги! Полный вперед! Торпеды — товсь!»

— Итак? — спросил Оулинг.

«Огонь по первому!» — подумала Гвен. Вслух же сказала:

— По-видимому, у вас есть специалисты. Эксперты, которые могли бы проконсультировать нас по некоторым техническим вопросам.

— В полном вашем распоряжении, только скажите.

Батлемонт открыл глаза и уставился на шею Гвен.

Панику его пронзил лучик надежды. Возможно ли, что Гвен действительно одержит победу?

— Еще мне нужна информация о том, какие психологические типы становятся лучшими ВОМС, — сказала Гвен. — Если, разумеется, есть такая вещь, как лучшая ВОМС.

Батлемонт закрыл глаза и содрогнулся.

— Я не уверена, что со мной когда-либо за всю мою карьеру обращались столь высокомерно! — выпалила Финнистер. — И я не полностью уверена, что…

— Пожалуйста, минуточку, — оборвал ее Оулинг. Он изучал Гвен, которая дарила ему очаровательную улыбку. В рапорте разведки говорилось, что эта женщина «вероятно, гениальна», и с ней следует обращаться деликатно.

— Единственное, о чем я жалею, так это о том, что закон не дает нам права призывать и женщин тоже! — рявкнула Финнистер.

— Тогда у вас такой проблемы попросту бы не было, верно? — спросила Гвен. Она развернула свою улыбку к Финнистер. Это было полное блаженство.

— Я знаю, что у нас есть полная власть управляться с этим на свое собственное усмотрение, генерал Финнистер. Я согласен, что мы подверглись несколько плохому обращению, но… — сказал Оулинг.

— Плохому обращению! — фыркнула Финнистер.

— Самое время, — промурлыкала Гвен.

Батлемонт содрогнулся. «Мы обречены!» — яркими красными буквами отпечаталось у него в мозгу.

— Однако, — продолжил Оулинг. — Мы не должны позволять своим личным ощущениям затуманивать решения, необходимые для нашей службы.

— Слышу, что рога трубят, — пробормотала Гвен.

— Это агентство было выбрано, как имеющее наибольшую вероятность разрешения проблемы, — сказал Оулинг.

— Там МОГЛА быть и ошибка! — прошипела Финнистер.

— Невозможно.

— Вам велено превратить эту штуку в… в… — Финнистер стукнула кулаком по столу.

— Это желательно, — сказал Оулинг. И подумал: «Эта Гвен Эверест решит нашу проблему. Ей не сможет сопротивляться ни одна проблема. Ни одна проблема не рискнет!»

Генерал Оулинг превратился в гвенофила.

— Ну хорошо, — огрызнулась Финнистер. — Я отстрочу свой приговор.

Генерал Финнистер превратилась в гвенофоба.

Это было частью программы Гвен Эверест.

— Можно ли будет, время от времени, консультироваться у вас по техническим вопросам? — спросила она.

— О деталях позаботятся наши подчиненные, — ответил Оулинг. — Все, что интересует нас с генералом Финнистер — общее решение, ключ к головоломке.

«Общее решение, ключ к головоломке, — задумалась Гвен. — Замечательная идея».

— Что? — Оулинг озадаченно уставился на нее.

— Ничего. Просто думаю вслух.

Оулинг встал и посмотрел на Финнистер.

— Уходим?

Финнистер тоже встала и повернулась к двери в конце комнаты.

— Дддаа!

Они вместе, каждый со своей стороны стола, промаршировали вдоль комнаты: топ-топ-топ-топ… Как раз в тот момент, когда они достигли дверей, и Оулинг их открыл, Гвен вскочила на ноги.

— Вперрред! — крикнула она.

Генералы застыли, почти повернулись, потом передумали и вышли, хлопнув дверьми.

Батлемонт горестно произнес во всеобщем молчании:

— Гвен, зачем ты нас губишь?

— Губить вас? Глупец!

— Но, Гвен…

— Помолчи, пожалуйста, Андрэ. Ты мешаешь мне думать. — Она повернулась к Лео Приму. — Лео, возьми эскизы и прочее для той грудастой Герти, которую они спроектировали. Мне нужны для нее адюкелы, полные проджос и все издержки по кампании.

— Адюкелы, проджос и издержки по Большой Герти, — повторил Прим. — Есть!

— Гвен, что ты делаешь? — спросил Батлемонт. — Ты же сама сказала, что…

— Ты много болтаешь, Андрэ, — ответила Гвен. Она уставилась в потолок. Один из купидонов Челлини подмигнул ей. — Полагаю, что у нас есть полная запись этого совещания?

— Разумеется, — сказал Батлемонт.

— Возьмите эти записи, Лео, — приказала Гвен. — Сделайте последовательность эпизодов, показывающих только генерала Синнистер-Соннет-Боннет-Финнистер.

— Как ты ее назвала? — спросил Прим.

Гвен объяснила насчет прозвищ Финнистер.

— Профессиональным модельерам она хорошо знакома, — заключила Гвен. — Ходячий ужас!

— Ага, отлично, — сказал Прим. — Непрерывная последовательность, ничего, кроме Финнистер. И что ты хочешь этим показать?

— Каждый квадратный миллиметр этой формы. И шляпу. Фрейд! Эту шляпу я не забуду!

— Я не понимаю! — жалобно простонал Батлемонт.

— Хорошо. Лео, пришли ко мне Рестиво и Джима Спарка… и еще парочку лучших дизайнеров. Включая себя. Мы…

— Слушайте! Бен Адам — лучший из лучших! — воскликнул Батлемонт.

Гвен повернулась и пристально посмотрела на него. Это был один из тех редких случаев в их общении, когда Андрэ удалось удивить ее своими словами.

«Интересно, может, наш дорогой Андрэ все же человек? — задумалась Гвен. — Нет! У меня, должно быть, размягчение мозгов». Вслух она сказала:

— Андрэ, иди сделай перерыв на медитацию, пока не придет время для следующего совещания. А? Будь хорошим мальчиком.

«Раньше всегда, когда она меня оскорбляла, это было похоже на шутку между нами, — подумал Батлемонт. — Но сейчас она пытается сделать мне больно. — Он сейчас беспокоился о Гвен, забыв об агентстве. — Моей Гвен нужна помощь. А я не знаю, что делать».

— Перерыв на медитацию, — повторила Гвен. — Или можешь пойти в бар. Почему бы тебе не попробовать новый препарат Интердремы? Это хорошо прочищает мозги!

— Я предпочитаю остаться бодрствовать в наши последние часы вместе, — проговорил Батлемонт. Ему хотелось рыдать. Он встал, чем обратил на себя внимание, устремив на Гвен отчаянный взор. — Я чувствую, как будущее пресмыкается над нами, словно огромный зверь! — Андрэ повернулся к Гвен спиной и вышел через свою личную дверь.

— Интересно, какого дьявола он хотел этим сказать? — задумчиво пробормотала она.

— Это месяц святого Фрейда. Они занимаются предсказаниями и экстрасенсорным восприятием, что-то в этом роде, — пояснил Прим.

— А, конечно, — зевнула Гвен. — Я сама писала эту брошюру. — Но она обнаружила, что обеспокоена отбытием Батлемонта. «Он выглядел таким жалким, — подумала Гвен. — А что если эта маленькая шалость приведет к обратным результатам и его призовут в армию? Это вполне может случиться. Лео и остальные эти душители все это прекрасно перенесут. Но Андрэ… — Она мысленно пожала плечами. — Теперь уже слишком поздно поворачивать обратно».

Главы отделов начали протискиваться поближе к Гвен вдоль стола.

— Скажи, Гвен, а как насчет производства на…

— Если я встречу какие-нибудь ограничения, мне нужно будет больше…

— Нужно ли нам прекращать прочие проекты…

— Заткнитесь! — заорала Гвен.

Все потрясенно замолчали. Она улыбнулась.

— Я лично встречусь с каждым из вас, как только получу свежий запас пуховых жилеток. Однако — дело прежде всего. Проблема номер один: мы сбрасываем мартышку со спины. А?

«Бедные придурки! — подумала Гвен. — Вы даже не представляете, как близка катастрофа. Вы думаете, Гвен выйдет победителем, как всегда. Но Гвен наплевать. Гвен уходит в отставку в сиянии славы! В долину смерти по шестисотому шоссе… или четырехсотому? Какая разница! Война — это ад! Мне только жаль, что у меня нет ничего, кроме одной жизни, чтобы отдать ее за мое агентство. Дайте мне свободу или отдайте меня в ВОМС!»

— Ты подбираешься к глотке этих двоих военных типов, верно? — поинтересовался Лео Прим.

— Военная тактика, — пояснила Гвен. — Никаких выживших! Пленных не брать! Смерть Белым Глазам!

— Э? — не понял Прим.

— Займись-ка тем заданием, что я тебе дала, — фыркнула Гвен.

— У-хм… — Прим посмотрел на папку, оставленную Оулингом. — Адюкел на эту большую Герти… Фильм на Финнистер. Хорошо. — Он покачал головой. — Знаете, это дело может закончиться полным пшиком.

— Это может быть еще хуже, чем то, — предостерегла Гвен.

Еще кто-то сказал:

— Ну уж это-то самое худшее, что я когда-либо видел. Призыв!

А Гвен подумала: «Ооох! Кто-то встревожен!» Внезапно она заявила:

— Абсолютно самый худший пшик. — Гвен просияла. — Это же замечательно! Одну минуту, дражайшая публика!

В приготовлениях к уходу наступило внезапное затишье.

— Было заявлено, что мы обозначаем это дело «Абсолютно Ужасающий Пшик», — сказала Гвен.

Сотрудники захихикали.

— Заметьте, что аббревиатура А. У. П. содержит слово «ужасный».

По залу прокатился хохот.

— До сих пор, — сказала Гвен, — нам приходилось бороться только с малым, средним и большим Пшиком. Теперь я даю вам АУП! Это созвучно с мычанием человека, который получил под дых.

Прим, продолжая смеяться, спросил:

— А как насчет слова БОлваны? Его тоже нужно как-то использовать.

— Без Ограничений! — воскликнула Гвен. — Абсолютно Ужасающий Пшик Без Ограничений! — Она была на грани истерики. «Черт побери, что со мной стряслось?» — подумала Гвен и свирепо глянула на Прима. — Давайте дерябнем, ребята! Вы все будете прекрасно выглядеть в форме!

Смех перешел в нервное икание.

— Ох уж эта Гвен!

Гвен начала пробираться к выходу. У нее началось что-то вроде морской болезни. Она пробиралась вдоль стены комнаты. Из ее бунта пропала искра. Гвен казалось, что все эти люди дергают ее, пытаясь разорвать на части. Она разгневалась. Ей хотелось пинаться, бить, кусаться. Вместо этого Гвен сияла застывшей улыбкой.

— Простите меня. Разрешите пройти? Извините. Спасибо. Простите меня.

А в ее сознание упорно вторгался образ Андрэ Батлемонта. «Такой жалкий маленький человечек. Такой… ну… милый. Проклятье! Милый! Презренным образом».

В календаре вычеркнуто двадцать пять дней. Двадцать пять дней барахтанья в луже неразберихи. Стихия Гвен. Она с головой окунулась в проблему. Это было именно то, что нужно. Салют для ее ухода. Подпись Гвен Эверест внизу страницы.

По всему агентству сновали военные технические специалисты. Эксперты по мобильности скафандра. Эксперты по защите. По барометрическим показателям. По утилизации отходов. Субминиатюрные элементы питания. Слесарь. Эксперт по новому изменчивому пластику. (Ему пришлось прилететь с Западного побережья).

Плюс специалисты-модельеры, известные только Гвен.

Работы хватало всем. Каждый технический эксперт находил свою нишу в этом замкнутом технологическом мирке.

Наступил День Большой Картинки. Утро.

У Гвен была специальная комната площадью около двадцати квадратных футов, смежная с ее кабинетом. Она называла ее «моя комната для запугивания». Это был почти Людовик пятнадцатый: непрочные стулья, шаткие столики, стеклянные подвески на абажурах, пастельные херувимы на стенных панелях.

У стульев был такой вид, словно они могли расплющиться под весом человека средних размеров. У каждого (за исключением тронного кресла с мягкой обивкой, выдвигавшегося для Гвен из-за стенной панели) было наклоненное вперед сиденье. Сидящие постепенно соскальзывали, мягко и незаметно.

Ни у одного столика не было столешницы достаточно большой, чтобы вместить одновременно блокнот и пепельницу. Один из этих предметов надо было размещать на коленях или ставить под ноги. Это вынуждало посетителей время от времени посматривать на ковер.

Ковер являл собой наглядный пример прикладной психоголоволомки. Непосвященным казалось, что они висят на потолке, стоя ногами в тазике.

Генерал Оулинг занимал один из хитрых стульев. Он пытался удержаться от рассматривания херувима, нарисованного в центре стенной панели прямо напротив него, чуть правее сидящей фигуры Андрэ Батлемонта. Батлемонт представлял собой жалкое зрелище. Оулинг попытался пристроить свой зад повыше на стуле. Ему казалось, что у него торчат колени. Он взглянул на генерала Финнистер. Она сидела справа от него за веретенообразным столиком. Заметив устремленный взгляд Оулинга, Финнистер попыталась натянуть подол юбки пониже, чтобы скрыть колени. А Оулинг в это время пытался сообразить, как это она удерживается на самом краешке стула.

ПРОКЛЯТЫЕ НЕУДОБНЫЕ МАЛЕНЬКИЕ СТУЛЬЯ!

Он заметил, что Батлемонт принес для себя большой стул из конференц-зала. Оулинг не мог понять, почему им не предложили такую же удобную меблировку. Кстати, и встречу лучше всего было бы провести непосредственно в конференц-зале. Полная чушь. Большая Картинка? Оулинг взглянул вверх на противоположную стенную панель. ЧЕРТОВ ДУРАЦКИЙ ХЕРУВИМ!

Он посмотрел вниз на коврик, скривился и прикрыл глаза.

Финнистер едва не потеряла равновесия, когда впервые взглянула на ковер. Теперь она старалась просто не обращать на него внимания. В голове ее бурлили беспокоящие слухи. По индивидуальным докладам технических экспертов общего впечатления составить не удалось. Это было похоже на джигсо, где отдельные фрагменты свалены в груду. Соннет дернулась назад на стуле. ЧТО ЗА НЕУЮТНАЯ КОМНАТА. Интуиция подсказывала ей, что вся обстановка здесь тщательно продумана. Она снова воспылала гневом к Гвен Эверест. ГДЕ ЭТА ЖЕНЩИНА?

Батлемонт откашлялся и бросил взгляд на дверь справа, откуда с минуты на минуту должна была появиться Гвен. НЕУЖЕЛИ ОНА ВСЕГДА ДОЛЖНА ОПАЗДЫВАТЬ? Все это время Гвен его избегала. Слишком занята. А этим утром ей внезапно понадобилось выдвинуть Андрэ Батлемонта вперед и в центр. Номинальный глава. Подпорка для ее маленького шоу. Андрэ хорошо знал, чем занималась Гвен. В чисто физическом смысле. Может, она и пыталась что-то скрыть, но разведка у него поставлена отлично. Однако Андрэ вовсе не был уверен, что знает, чем заполнена ее прелестная головка. Он знал только то, что его предположения, скорее всего, не соответствуют действительности. Тем более для Гвен.

— Наши техники информировали нас, что вы весьма заинтересовались, — Финнистер подтянулась назад на стуле, — характеристиками новых изменчивых пластиков.

— Это правда, — кивнул Батлемонт.

— Почему? — спросил Оулинг.

— Эээ, наверное, нам лучше дождаться мисс Гвен Эверест. Она принесет проектор для демонстрации.

— У вас уже есть макеты? — поинтересовался Оулинг.

— Да.

— Отлично. Сколько моделей?

— Одна. Наша секретарша из приемной. Красивая девушка.

— Что? — в унисон рявкнули Финнистер и Оулинг.

— А! Вы имеете в виду… то есть, у нас есть одна для показа вам. На самом деле, это две… но лишь одна из… — Андрэ пожал плечами, подавив содрогание.

Финнистер и Оулинг переглянулись.

Батлемонт закрыл глаза. ГВЕН, ПОЖАЛУЙСТА, ПОСПЕШИ. Он подумал о ее решении военной проблемы и задрожал. Основная идея была, разумеется, здравой. Хорошие психологические корни. Но военные на это никогда не пойдут. Особенно эта генеральша, с походкой сержанта. Глаза Батлемонта открылись при стуке открывшейся двери.

Вошла Гвен, толкая переносной демонстрационный проектор. Гвен и Финнистер обменялись взаимно неприязненными взглядами, которые сразу же умудрились замаскировать под доброжелательные улыбки.

— Всем доброе утро! — прощебетала Гвен.

«Опасный сигнал! — подумал Батлемонт. — Она сошла с ума! Она… — Он сосредоточился на этой мысли. — А может быть, так оно и есть. Гвен слишком много работала».

— Мы жаждем увидеть, что вы для нас приготовили, — сказал Оулинг. — Мы как раз собирались попросить вас доложить о ходе работ, когда вы нас вызвали на эту встречу.

— Мы сначала хотели получить что-нибудь, что бы вы оценили это как инженер, — пояснила Гвен.

Оулинг кивнул.

— Наши люди сообщают, что вы развели вокруг этой работы массу секретности. Зачем? — рявкнула Финнистер.

— И у стен есть уши. Болтун — находка для шпиона! Не теряй бдительности! — Гвен установила проектор в центре комнаты, взяла в руки пульт дистанционного управления и прошла к панели, которая, откинувшись, исторгла ее кресло. Она села лицом к генералам.

Миновало несколько томительных секунд, пока Гвен с увлечением рассматривала колени Финнистер.

— Гвен? — нарушил тишину Батлемонт.

Финнистер одернула вниз подол своей юбки.

— И что же вы хотели нам показать? — спросил Оулинг. Он подтянулся назад на стуле.

— Сначала давайте изучим подступы к проблеме. Вы должны спросить себя: чего хотят молодые женщины, когда поступают на службу?

— Звучит разумно, — согласился Оулинг.

Финнистер кивнула, ее неприязнь к Гвен отошла на второй план. Работа прежде всего.

— Им нужны несколько вещей, — продолжила Гвен. — Им нужно путешествие… приключение… что-то в духе рыцарских романов. Ату его!

Батлемонт, Финнистер и Оулинг были шокированы.

— Мысль об этом приводит вас в замешательство, — журчала Гвен. — Все эти женщины чего-то ищут. Ищут бесплатных поездок. Кольцо самоварного золота. Горшок в конце радуги.

Гвен отметила, что снова заставила их кивнуть. Она повысила голос:

— Старая карусель! Трали-вали, развеселая прогулка!

Батлемонт печально посмотрел на нее. «Сумасшедшая.

Оооо, моя бедная, бедная Гвенни».

— Я… ух… — выдавил Андрэ.

— Но всем им нужен один товар! — воскликнула Гвен. — И что же это? Романтика! Вот что это. А что для подсознания романтика? Секс!

— С меня хватит, — прошипела Финнистер.

— Нет, — возразил Оулинг. — Давайте… ух… все это, я уверен, предисловие. Я хочу понять, где… в конце концов, модель… разработанные ими модели…

— Что такое секс, если содрать с этого понятия словесную мишуру? — вопросила Гвен. — Психологические корни. И что же там внизу?

Оулинг поскреб кадык и уставился на нее. У него было инстинктивное недоверие к субъективным идеям. Однако оно всегда уравновешивалось опасением, что только такие идеи могут оказаться правильными. Некоторые из них на вид, а это могло быть ТОЛЬКО видимостью, были вполне работоспособны.

— Я вам расскажу, что там в основе, — проворковала Гвен. — Материнство. Дом. Муж-защитник. Семейный очаг.

Оулинг подумал: «Это все звучит так логично… за исключением…»

— А что делает ваш скафандр? — спросила Гвен. — Броня приравнивается к отсутствию брони! Они заперты в бесполых кусках металла и пластика, где до них не сможет добраться ни один мужчина. Великий Фрейд! Мужчины даже не могут увидеть их там, внутри!

— На самом деле женщины НЕ ХОТЯТ, чтобы до них добрались мужчины! — рявкнула Финнистер. — Из всех отвратительных идей, какие я только…

— Минуточку! — возразила Гвен. — НОРМАЛЬНОЙ женщине всегда нужна ВОЗМОЖНОСТЬ. Вот чего она хочет. И она хочет держать это под СВОИМ контролем. Вы лишили их возможности. Вы забрали у них из рук весь контроль и предоставили своих женщин на милость стихий. Женщин, отделенных от холодной, мужеподобной, костлявой ВНЕЗАПНОЙ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ СМЕРТИ лишь тонким слоем пластика и металла.

Батлемонт беспомощно уставился на нее. «Бедная Гвен. Обреченная. Она не сумеет продать эту идею. И мы все обречены вместе с нею».

Финнистер свирепо сверлила взглядом Гвен, все еще уязвленная скрытой насмешкой слова «нормальной».

— И как же вы предлагаете обойти эти, э, препятствия? — спросил Оулинг.

— Увидите, — ответила Гвен. — Теперь перейдем от преамбулы дальше. Запомните, основная идея в том, что женщина, удирая от мужчины, должна быть уверена в том, что он ее догонит, если она этого захочет. Женщина хочет рисковать, но не выглядеть при этом слишком развратной.

— Ммммф! — попыталась возразить Финнистер.

Гвен улыбнулась ей.

«Гвен нарочно губит себя и нас, за компанию», — подумал Батлемонт.

— Вы понимаете, чего не хватает? — спросила Гвен.

— Хмммм-эээээ-хммммм, — выдавил Оулинг.

— Универсального символа, — заявила Гвен. — Подчеркнутого символа. Символа!

— И что вы предлагаете? — спросил Оулинг.

— Именно это! План! — Гвен заколебалась, — символ! Ключ очень прост. — Она выпрямилась, презрительно улыбаясь. — Фактически, это и есть ключ!

— Ключ? — произнесли в унисон генералы.

— Да. Два ключа, собственно. Символизм очевиден. — Гвен извлекла из кармана жилета два ключа и подняла их вверх. — Как видите, один ключ тяжелый, угловатый… мужественный ключ. У другого причудливые завитки. Он изящней, более…

— Вы хотите мне сказать, — взвыл Оулинг, — что ваши люди провели все эти недели, все эти консультации с экспертами, и предстают с… с… с… — Он ткнул пальцем, не в состоянии продолжить.

Гвен покачала головой из стороны в сторону.

— О, нет. Помните — это просто символы. Разумеется, они важны. Можно даже сказать — жизненно важны. У каждого космонавта будет свой индивидуальный ключ.

— Для чего эти ключи? — спросила Финнистер. Против своей воли, она даже в какой-то степени увлеклась.

— Для скафандра, естественно, — ответила Гвен. — Эти ключи запирают людей в их скафандрах — и мужчин, и женщин.

— Запирать их? — запротестовала Финнистер. — Но вы сказали…

— Знаю. Но видите ли, ключ, запирающий человека в чем-нибудь, еще и выпускает его наружу. Фактически, одним ключом можно отпереть все скафандры. Это ради фактора безопасности.

— Но они не могут выбраться НАРУЖУ из своих костюмов, когда они в космосе! — завопил Оулинг. — Из всех…

— Правильно! — воскликнула Гвен. — Они не могут ПО-НАСТОЯЩЕМУ выбраться. Поэтому мы даем им просто СИМВОЛ этого. Для обмена.

— Обмена? — Глаза Финнистер, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

— Конечно. Космонавт-мужчина видит девушку-астронавта, которая ему нравится. Он просит ее обменяться ключами. Очень романтично. Символика того, что МОЖЕТ произойти, когда они вернутся на Землю или попадут на базу, где смогут снять свои скафандры.

— Мисс Эверест, — сказала Финнистер, — как вы столь удачно указали ранее, ни один астронавт не может увидеть ни одну из наших женщин в этом скафандре. И даже если он сумеет, я не уверена, что я бы…

Она застыла, онемев от шока.

Гвен нажала кнопку на пульте дистанционного управления проектора. Казалось, в центре комнаты повис космический бронированный скафандр. В нем одетая в облегающий жакет, стояла грудастая секретарша из приемной агентства. Скафандр в верхней своей части, выше талии, был прозрачен.

— Нижняя половина все время остается непрозрачной, — объяснила Гвен. — Из соображений благопристойности… знакомств. Однако верхняя половина…

Она нажала другую кнопку. Прозрачная верхняя половина затуманилась, пройдя через серый цвет до черного, пока не скрыла модель.

— Для уединения по желанию. Вот как мы использовали новый изменчивый пластик. Это дает девушке некоторый контроль над ее окружением.

Гвен опять нажала на верхнюю кнопку. Верхняя половина модели снова стала прозрачной.

Финнистер глазела на обтягивающую форму.

Гвен встала, взяла указку и повела ею сквозь проекцию.

— Эта форма разработана ведущим кутюрье. Она предназначена выявлять ранее скрытое. Женщина со всего лишь посредственной фигурой будет выглядеть в ней великолепно. Женщина с отличной фигурой, как видите, выглядит ошеломляюще. Невзрачные фигуры, — Гвен пожала плечами, — существуют упражнения для их улучшения. Во всяком случае, мне так говорили.

— И что вы предлагаете делать с этой., этой фо… этим одеянием? — Голос Финнистер звенел от льда.

— Это будет полевой формой ВОМС. Привлекательная шляпка прилагается. Очень сексуально.

— Наверное, замену можно производить медленно, так чтобы… — попытался вмешаться Батлемонт.

— Какую замену? — завизжала Финнистер. Она вскочила со стула. — Генерал Оулинг?

Оулинг оторвал взгляд от модели.

— Да?

— Совершенно невозможно! Я больше не намерена терпеть! — рявкнула Финнистер.

«Я это знал. О, моя бедная Гвенни! Они ее тоже погубят. Я знал это», — промелькнуло в голове у Батлемонта.

— Мы больше не можем терять время в этом агентстве, — сказала Финнистер. — Пойдемте, генерал.

— Подождите! — взвизгнул Батлемонт. — Гвен, я же тебе говорил…

— Это прискорбно, но… — заявила Финнистер.

— Наверное, мы немного торопимся, — сказал Оулинг. — Может быть, из этого удастся что-то использовать…

— Да! — воскликнул Батлемонт. — Все, что нам нужно — это немного времени, чтобы получить новый…

— Думаю, нет, — возразила Финнистер.

Гвен улыбнулась и подумала: «Что за прелестная стая пустоголовых пташек! — Она чувствовала легкое опьянение, эйфорию, как будто только что пришла из мудбара. — Бунт —это замечательно! Да здравствуют ирландцы! Или что-то в этом роде».

Оулинг пожал плечами и подумал: «Мы должны проявить солидарность перед происками штатских. Генерал Финнистер права. Однако это слишком плохо». Он встал.

— Еще несколько дней, — умолял Батлемонт.

«С Андрэ слишком плохо», — подумала Гвен. Она глубоко вздохнула и сказала:

— Одну минуту, будьте добры.

Три пары глаз уставились на нее.

— Если вы думаете, что сможете нас заставить не выполнить своей угрозы — вы заблуждаетесь. Я прекрасно понимаю, что вы сделали такую фо… такой фасон этого ОДЕЯНИЯ, чтобы заставить МЕНЯ выглядеть отвратительно! — заявила Финнистер.

— А почему бы и нет? — спросила Гвен. — Ведь проделали же вы то же самое для каждой женщины ВОМС.

— Гвен! — в ужасе взмолился Батлемонт.

— Успокойся, Андрэ. Это был лишь вопрос времени, в любом случае. Сегодня. Завтра. На следующей неделе. Это в самом деле не важно…

— О, моя бедная Гвенни, — всхлипнул Батлемонт.

— Я собираюсь подождать. Вероятно, неделю. По меньшей мере, пока не подам в отставку.

— О чем это вы говорите? — спросил Оулинг.

— В отставку! — задохнулся Батлемонт.

— Я просто не могу бросить бедного Андрэ на съедение волкам. Остальных наших мужчин — с удовольствием.

Стоит им пополнить ваши ряды, они сразу же примутся выгрызать вам кишки.

— О чем это вы говорите? — спросила Финнистер.

— Остальные мужчины в агентстве могут постоять за себя… и вы тоже. Но Андрэ тут беспомощен. Все, что у него есть, это его положение… деньги. Он — это несчастный случай. Поместите его куда-то, где деньги и положение не имеют значения, и это его убьет.

— Прискорбно, — кивнула Финнистер. — Мы идем, генерал Оулинг?

— Я собираюсь погубить вас обоих, — сказала Гвен. — Но вот что я вам скажу. Вы оставляете Андрэ в покое, и я устрою развеселую жизнь только ОДНОМУ из вас.

— Гвен, что ты говоришь? — прошептал Батлемонт.

— Ддаа! — прошипела Финнистер. — Объяснитесь!

— Я только хочу выяснить, в каком порядке вас клевать. У кого из вас ранг выше?

— И что вы будете делать? — спросила Финнистер.

— Минуточку! — рявкнул Оулинг. ТОТ РАПОРТ РАЗВЕДКИ. Он свирепо взглянул на Гвен. — Мне сказали, что вы подготовили адюкел для пробной модели, изготовленный до того, как мы пришли в ваше агентство.

— Большая Герти. И это не просто адюкел. У меня есть все необходимое для общенациональной кампании. Смотрите!

Висевший в комнате прозрачный скафандр сменила голография гологрудой пробной модели.

— Идея Большой Герты исходила от генерала Оулинга, — продолжила Гвен. — Моя кампания установит этот факт, когда займется аттракционом с анимированной Большой Гертой. Это же ходячая паника. Самая веселая штука, какую когда-либо видели. Генерал Оулинг, вы станете общенациональным посмешищем через час после того, как начнется моя кампания.

Оулинг сделал шаг вперед.

— Гвен! Они тебя уничтожат! — воскликнул Батлемонт.

Оулинг указал на проекцию.

— Вы… вы… не сделаете этого!

— Сделаю, — Гвен одарила его самой очаровательной улыбкой из личного арсенала.

Батлемонт потянул Гвен за руку. Она небрежно отмахнулась.

— Это меня погубит, — прошептал Оулинг.

— По-видимому, вы действительно это сделаете, — ухмыльнулась Финнистер. — Прискорбно.

Оулинг развернулся к Финнистер.

— Мы должны держаться вместе! — отчаянно завопил он.

— Ну еще бы, — согласилась Гвен. Она нажала другую кнопку на пульте дистанционного управления.

Большую Герту сменила голография генерала Финнистер в ее знаменитой форме.

— Вам это тоже будет интересно. Я полностью подготовилась к другой кампании, по дизайну этой формы, прямо от Соннет Боннет и до накидки Синнистер Финнистер. Сюда войдут даже эти туфли, создающие омерзительную походку. Я начну с кукольной модели генерала, одетой в нижнее белье. Потом я займусь показом, как каждый элемент нынешней формы ВОМС был спроектирован для… э… фигуры… э… Финнистер.

— Я подам на вас в суд! — рявкнула Финнистер.

— Вперед! Вперед! — Гвен сделала непристойный жест.

«Она ведет себя словно пьяная! — подумал Батлемонт. — Но она же не пьет!»

— Я полностью готова выйти на рынок с этими кампаниями. Вы не сможете меня остановить. Я докажу каждое утверждение, сделанное мною насчет формы. Я выставлю ее на всеобщее обозрение. Я продемонстрирую, почему люди шарахаются от ваших вербовочных пунктов.

Лицо Финнистер залила краска.

— Ну хорошо! — отрезала она. — Если вы уж собрались нас погубить, то мы не сможем с этим ничего поделать. Но вот что, мисс Эверест. Мы заберем всех мужчин этого агенства на службу. Это будет на вашей совести! И эти мужчины будут служить под началом наших друзей. Надеюсь, вы понимаете, что им придется весьма несладко.

— Нет у вас никаких друзей, — сказала Гвен, но в голосе ее не хватало убежденности. «Это дало обратный результат, — подумала она. — Не думала, что они проявят такую стойкость. О черт».

— Мы даже можем предпринять кое-что в отношении вас! — продолжила Финнистер. — Приказ президента, призывающий вас на службу из соображений национальной необходимости. Или какая-то мелкая статья в незначительном билле. А когда мы наложим на вас руки, мисс Эверест…

— Андрэ! — возопила Гвен. Все уходило из-под контроля. «Я не хотела никому вредить, — подумала она. — Я просто…» Она сообразила, что не знает, ЧЕГО хотела на самом деле.

Батлемонта словно ударило молнией. В течение двадцати двух лет Гвен Эверест ни у кого не просила помощи. А теперь она просит его! Он шагнул между Гвен и Финнистер.

— Андрэ здесь. — У него был приступ вдохновения. Как его Гвен взывала к нему!

— Вы убийца! — прорычала Андрэ, потрясая пальцем перед носом Финнистер.

— Послушайте! — огрызнулся Оулинг. — Я не намерен терпеть…

— И вы! — рявкнул Батлемонт, обернувшись. — У нас есть все записи совещаний здесь, начиная с первого и включая это! Они покажут, что здесь произошло! Разве вы не понимаете, что случилось с этой бедной девочкой? Вы! Вы свели ее с ума!

Теперь и Гвен присоединилась к хору:

— Что?

— Успокойся, Гвен, — сказал Батлемонт. — Я с этим управлюсь.

Гвен не могла оторвать от него глаз. Батлемонт был великолепен.

— Да, Андрэ.

— Я это докажу, — продолжал рычать Батлемонт. — С психиатрами Интердремы. Со всеми специалистами, каких только можно купить за деньги. Вы думаете, что то, что вам показала Гвен для своих кампаний — это нечто выдающееся? Ха! Я вам покажу кое-что. — Он направил палец на Оулинга. — Может ли военщина свести с ума?

— О, послушайте, — закатил глаза Оулинг. — Это ушло..

— Да! Это может свести с ума! — рявкнул Батлемонт. — И мы покажем, шаг за шагом, как вы свели нашу бедную Гвен с ума страхом за ее друзей. Страхом за меня! — Он хлопнул себя по груди и свирепо уставился на Финнистер. — А знаете, что мы будем делать после этого? Мы скажем публике: это может случиться с вами! Кто следующий? Ты? Или ты? Что тогда случится с вашими деньгами от Конгресса? Что случится с вашими квотами вербовки?

— Послушайте, — вымолвил Оулинг. — Мы не…

— Вы не? — прорычал Батлемонт. — Вы думаете, эта бедная девочка в своем уме?

— Хорошо, но мы не…

— Подождите, пока не увидите нашу кампанию, — предупредил Батлемонт. Он погладил Гвен по руке. — Ну все, Гвен, хватит. Андрэ все исправит.

— Да, Андрэ, — согласилась Гвен. Это было все, что она могла сейчас сказать. Раньше Гвен никогда не чувствовала себя такой тупицей. «Он влюблен в меня», — подумала она. Гвен никогда раньше не любили. Даже ее родители шарахались от ее непомерно развитого интеллекта. Гвен чувствовала текущее через нее тепло. В хорошо смазанном механизме ее мозга произошел сбой. Он словно заскрипел от натуги. Гвен подумала: «Он в меня влюблен!» Ей хотелось задушить Андрэ в своих объятиях.

— Кажется, мы зашли в тупик, — проворчал Оулинг.

— Но мы же не можем просто… — сказала Финнистер.

— Молчать! — приказал Оулинг. — Он это сделает! Неужели ты до сих пор не поняла?

— Но если мы призовем…

— Тогда он сделает это обязательно! Купит какое-нибудь другое агентство, чтобы провести кампанию.

— Но мы могли бы вернуться и призвать…

— Ты не можешь призвать каждого, кто не согласен с тобой, женщина! Во всяком случае, не в этой стране! Ты спровоцируешь революцию!

— Я… — промямлила Финнистер.

— И это погубит не только нас, — сказал Оулинг. — Всю службу целиком. Он ударит просто по деньгам. Знаю я этот тип. Он не блефует. Это будет катастрофа!

Оулинг затряс головой, видя проходящий перед его мысленным взором парад рушащихся военных проектов, которые маршировали в бездну с транспарантом «Оставь надежду».

— Это Псих-Бюро! — прорычал Оулинг. — Чтоб они подавились своими блестящими идеями!

— Говорила я вам, что они пустоголовые, — сказала Гвен.

— Спокойно, Гвен, — вмешался Батлемонт.

— Да, Андрэ.

— Ну и что мы будем делать? — вопросил Оулинг.

— Я скажу вам, что, — ответил Батлемонт. — Вы оставляете в покое нас, мы оставляем в покое вас.

— Но как насчет моей вербовки? — возопила Финнистер.

— Думаете, наша Гвен, больная или здоровая, не может решить ваших проблем? — спросил Батлемонт. — Для вашей вербовки вы используете программу, как намечено.

— Я не буду!

— Будешь! — процедил Оулинг.

— Генерал Оулинг, я отказываюсь иметь…

— Что будет, если я вывалю эту проблему перед генеральным штабом? — спросил Оулинг. — В какую сторону начнут катиться головы? В Псих-Бюро? Естественно. А кто будет следующим? Люди, которые должны были решить это на месте, вот кто!

— Но… — Финнистер сморщилась, словно у нее заболели зубы.

— Собственно говоря, идея мисс Эверест звучит вполне разумно… правда, понадобятся некоторые модификации.

— Никаких модификаций, — заявил Батлемонт.

«Он так похож на Наполеона!» — подумала Гвен.

— Лишь в малых, незначительных деталях, — успокоил его Оулинг. — Из инженерных соображений.

— Возможно, — согласился Батлемонт. — Но модификации будут проводиться только при нашем одобрении.

— Я уверен, что мы договоримся, — сказал Оулинг.

Финнистер встала и повернулась к ним спиной.

— Одна маленькая деталь, — промурлыкал Батлемонт. — Выписывая для агентства счет по двойному тарифу, приплюсуйте там еще премию для мисс Эверест.

— Естественно, — согласился Оулинг.

— Естественно, — усмехнулся Батлемонт.

Когда космические вояки удалились, Батлемонт повернулся лицом к Гвен и топнул ногой.

— Ты была очень плохой, Гвен!

— Но, Андрэ…

— Отставка! — рявкнул Батлемонт.

— Но…

— О, я понимаю, Гвен. Это моя вина. Я слишком сильно тебя загружал. Но это в прошлом.

— Андрэ, ты не…

— Да! Я понимаю. Ты собиралась утопить корабль и пойти на дно вместе с ним. Бедная моя Гвенни! Это же самоубийство! Если бы ты только уделяла внимание своему телелогу и Интердреме.

— Я никому не хотела причинять здесь вреда, Андрэ. Только этим двоим…

— Да, да. Ты совсем запуталась.

— Это правда. — Гвен почувствовала, что сейчас заплачет. Она не плакала… с тех пор, как… она не могла вспомнить, когда. — Ты знаешь, я не могу вспомнить, когда я вообще плакала.

— Вот в этом-то все и дело! — воскликнул Батлемонт. — Я все время плачу. Ты нуждаешься в чуткой заботе. Тебе нужен кто-то, кто научил бы тебя плакать.

— Ты будешь меня учить, Андрэ?

— Буду ли я… — Он смахнул слезы с глаз. — Ты отправишься в отпуск. Немедленно. Я поеду с тобой.

— Да, Андрэ.

— А когда мы вернемся…

— Я не хочу возвращаться в агентство. Я… не могу.

— Вот оно что! Рекламный бизнес! Он сводит тебя с ума!

Гвен пожала плечами.

— Я… Я просто не могу встретить лицом к лицу еще одну кампанию. Я… просто… не могу.

— Ты будешь писать книгу, — объявил Батлемонт.

— Что?

— Лучшая терапия, какая до сих пор известна. Сам это однажды проделал. Ты напишешь о рекламном бизнесе. Ты вытащишь на всеобщее обозрение все грязные трюки: гипносозвучия, субвизуальные мерцающие изображения, рекламодатели, финансирующие учебники, чтобы заставить их рекламировать себя, маточные комнаты, где программируют юсикер. Все.

— Я могла бы это сделать.

— Ты расскажешь все, — уточнил Батлемонт.

— Еще бы!

— И сделаешь это под псевдонимом. Сафо.

— И когда начинается наш отпуск, Андрэ?

— Завтра. — На мгновение он вновь поддался прежней панике. — Ты не имеешь ничего против того, что я… безобразен, как свинья?

— Ты просто прекрасен! — заявила Гвен. Она пригладила его волосы поперек лысины. — А ты не имеешь ничего против того, что я умнее тебя?

— Ахха! — Батлемонт был готов замурлыкать, как котенок, от такой ласки. — Может ты и умнее меня, но зато сердце мое намного больше!

«Эффект ГП»

Стоял тихий осенний вечер, когда доктор Валерик Сабантос, сидя за длинным столом в аудитории для семинаров на первом этаже корпуса «Мид Холл» Янктонского Технического Института, размышлял о том, как завтра общество будет шокировано сообщениями газет и телеграфных агентств. Они, скорее всего, выскажутся о том, что стихия, обычно милосердная, сделала ночную трагедию столь ужасной.

Сабантос был невысоким полноватым мужчиной с черными волосами, которые выглядели так, будто никогда не знали расчески. Его округлое лицо, излучающее детскую невинность, непременно оставляло у посторонних ложное впечатление, которое моментально рассеивалось, когда они слышали грубые шутки Сабантоса или ловили на себе тяжелый взгляд его глубоко посаженных карих глаз.

За столом сидело четырнадцать человек: девять студентов и пять преподавателей, во главе с профессором Джошуа Летчли, занимавшим место председателя.

— Теперь, когда все собрались, — начал Летчли, — я могу сообщить вам цель нашей встречи: мы столкнулись с необходимостью принять чудовищное решение. Мы… м-м-м… — Летчли замолчал, кусая нижнюю губу. Он понимал, какое впечатление производит здесь: высокий нескладный лысый человек в очках с толстыми линзами и неизменно виноватым выражением лица, которое он использовал в качестве защиты. Этим вечером Летчли особо ощутил неестественность такого образа. Кто бы мог подумать — кроме Сабантоса, естественно — какую смелость проявит это внешне безобидное собрание.

— Не останавливай их внимание на этом, — прошептал Сабантос.

— Да… м-да… мы с доктором Сабантосом собирались продемонстрировать вам кое-что сегодня вечером, но перед этим, мне кажется, мы должны подвести некоторые итоги.

Сабантос, удивленный тем, что могло бы отвлечь Летчли, оглядел стол и увидел, что присутствуют не все. Доктор Ричард Мармон опаздывал.

«Неужели он сомневается в чем-то и поэтому делает перерыв», — подумал Сабантос. Затем он понял, что Летчли старается выиграть время, до тех пор, пока Мармон не будет найден и приведен сюда.

Летчли почесал лысую голову. Профессору не нравилось находиться здесь, но его присутствие являлось необходимым. Было девять вечера, и дневная суета, царившая в Янктонском Техническом Институте, сменилась особой вечерней тишиной: наступило его любимое время для прогулок. Обычно Летчли бродил вокруг пруда, в котором жили лягушки, прислушивался к их кваканью и вздохам влюбленных парочек и размышлял о происхождении нашего бренного мира.

Постоянное покашливание и ерзанье собравшихся за столом дали понять ученому, что мысли унесли его слишком далеко отсюда. Многие знали об этом качестве Летчли. Он кашлянул. «Где шатается этот чертов Мармон? Почему его до сих пор не нашли?» — размышлял он.

— Как известно, мы предприняли определенные усилия, чтобы сохранить в тайне наши исследования, — продолжил Летчли, — также, мы попытались предотвратить слишком смелые размышления и широкую дискуссию. Мы собирались провести исчерпывающие испытания перед тем, как опубликовать результаты исследований. Все вы, как студенты, м-м-м… «подопытные кролики», так и профессора из Ученого совета факультета, были крайне отзывчивы. И все же известия о том, чем мы здесь занимаемся, просочились в общество, иногда в преувеличенном и искаженном виде.

— Профессор Летчли, — перебил Сабантос, — как вам кажется, насколько тяжело положение?

На лицах студентов, до этого явно боровшихся со скукой, появилось выражение заинтересованности. Старый доктор Инктон нервно закашлялся.

— Есть древняя малайская поговорка: «Если кто-то пытается толкнуть дикобраза, то он явно не в себе», нам следовало бы знать, о том, что дикобраз колючий, — сказал Сабантос.

— Спасибо, доктор Сабантос, — сказал Летчли, — на мой взгляд, сложилась крайне необычная ситуация: мы все должны участвовать в выработке решения, которое будет принято сегодня. Каждый из участников этого научного проекта оказался вовлеченным в него значительно глубже, чем обычно бывает в подобных исследованиях. Поскольку студенты-ассистенты до этого находились в неведении относительно некоторых вопросов, я думаю, доктор Сабантос, как истинный первооткрыватель эффекта ГП, введет вас в курс дела.

«Снова задержка», — подумал Сабантос.

— Открытие генетической памяти, или эффекта ГП, было случайным, — подхватил Сабантос, — мы с доктором Мармоном пытались найти гормональный метод удаления жировых отложений. Наш препарат № 105 показал отличные результаты на мышах и хомяках. Мы получили шесть поколений без видимых побочных эффектов. И тогда я решил проверить действие препарата № 105 на себе.

— Возможно, вы помните, что у меня было несколько лишних фунтов, — стеснительно заметил Сабантос.

Ответный смех дал понять, что ему удалось разрядить обстановку, ставшую напряженной после удручающего тона Летчли.

«Джошуа — глупец, — подумал Сабантос, — я предупреждал его, что нужно предать это опасное дело огласке».

— Когда я принял первую дозу препарата, было восемь минут одиннадцатого, — продолжил Сабантос, — стояло приятное весеннее утро, и я слышал, как класс Карла Кичра декламировал греческую оду. Через несколько минут я ощутил нечто эйфорическое, словно был немного пьян. Я присел на стул и начал декламировать вместе с классом Карла Кичра, размахивая руками в такт оде. Следующим, что я увидел, был Карл, который стоял в дверях лаборатории, в окружении нескольких студентов, выглядывающих из-за его спины. Я понял, что читал стихотворение слишком громко. «У вас прекрасный древнегреческий, — сказал Карл, — но все же не отвлекайте моих студентов».

Сабантос подождал, пока стихнет смех.

— Внезапно я осознал, что стал двумя людьми одновременно, — продолжил Сабантос, — я прекрасно понимал, кто я и где нахожусь, но при этом я также знал, что я солдат — гоплит по имени Загрот, который только что вернулся из военного похода в Кирену. Происходил эффект раздвоения, который отмечали многие из вас. У меня были все мысли и чувства этого гоплита, включая его абсолютно конкретное и приземленное отношение к женщинам, которые занимали основное место в его/моем сознании. Кроме того, мы отметили еще одну важную вещь: я мыслил на древнегреческом, однако эти мысли были связаны с настоящим и с моим англоязычным мышлением. Я мог переводить, если хотел. Понимание того, что я одновременно являлся двумя людьми, было очень сильным впечатлением.

— Так вы были целой толпой, доктор, — заметил один из старшекурсников.

Снова раздался смех, от которого не удержался даже старый Инктон.

— Я показался немного странным бедному Карлу, — продолжил Сабантос, — он вошел в лабораторию и поинтересовался, все ли со мной в порядке. Я попросил его как можно быстрее позвать доктора Мармона, что он и сделал. Кстати о Мармоне, кто-нибудь знает, где он находится?

Вопрос растворился в молчании.

— Его… м-м-м… вызвали, — сказал Летчли.

— Ну, что ж, пойдем далее, — сказал Сабантос, — мы с Мармоном заперлись в лаборатории и продолжили изучение этого явления. Через несколько минут мы поняли, что можно направлять мышление субъекта на любой уровень его генетической наследственности, где можно выбирать любого предка для рассмотрения. Мы обнаружили, что осознание данного открытия ведет к принципиально новой трактовке понятия инстинкта и теории накопления памяти. Мы были поражены тем, что совершили открытие века.

— Прошло ли действие эффекта в дальнейшем? — спросил разговорчивый старшекурсник.

— Оно продолжалось в течение часа. — ответил Сабантос. — Разумеется, потом оно не исчезло полностью. Тот старый гоплит все еще со мной. Я, так сказать, наедине с толпой. Немного препарата № 105, и он полностью со мной: все его воспоминания, вплоть до момента зачатия моего следующего предка по этой линии. Иногда его мысли пересекались с мыслями родственников по параллельной линии и младших братьев. Я связан с его материнской линией, как и двое из вас, как вы знаете, которые произошли оттуда же. Самое главное, что его на удивление точные воспоминания изменяют общепринятые взгляды на исторические события того периода. На самом деле, этот воин стал первым намеком на то, что все писаная история — старая кляча.

Инктон наклонился и сильно закашлялся.

— Не настало ли время сделать что-нибудь в этом направлении?

— Для этого, собственно, мы и собрались здесь, — ответил Сабантос.

«До сих пор нет Мармона, — подумал он. — Надеюсь, Джошуа знает, о чем говорит. Но все же мы должны еще немного подождать».

— Так как только некоторым из присутствующих известна полная картина наиболее сенсационных открытий, мы раскроем вам в общих чертах наши достижения, — сказал Сабантос, обезоруживающе улыбнувшись. — Профессор Летчли, как исторический координатор данной стадии исследований, продолжит доклад.

Летчли кашлянул, обменявшись понимающим взглядом с Сабантосом. «Где он? — спрашивал себя Летчли, — возможно, что Мармон не знает о собрании, но должен был предполагать».

— Некоторые способы данного метода исследований являются противоречивыми, — начал Летчли, отвлекшись от беспокойства по поводу Мармона. — Рассматривая значительные исторические события, например, войны, мы часто имеем большую выборку участников со стороны победителей, и ни одного со стороны проигравших. Среди наследственных связей членов нашей небольшой группы мы нашли несколько побочных воспоминаний предков, касающихся периода Троянской войны: в основном это были женщины, но встречались и мужчины. Мужские наследственные связи почти полностью утрачены.

Летчли снова заметил невнимание аудитории, и позавидовал Сабантосу, которого слушали не отрываясь. Причина была проста: Сабантос говорил им жареные факты, и они, ей-богу, заинтересовались.

— Как многие и предполагали, — продолжал Летчли, — наши данные неопровержимо доказывают, что Генрих Тюдор организовал убийство двух принцев в Тауэре, в то же время он начал пропаганду против Ричарда III. Генрих оказался ужасным человеком: подлым, жестоким, трусливым, кровожадным — политические убийства были общепринятой вещью при его правлении, — Летчли запнулся, — и благодаря его любви к женщинам, он является предком многих из нас.

— Расскажите нам о «Честном Аврааме», — сказал Сабантос.

Летчли поправил очки, вытер пальцем уголок рта, затем произнес:

— Авраам Линкольн.

Он сказал это так, будто объявил о приходе посетителя. Наступила длинная пауза, затем Летчли произнес:

— К сожалению, в детстве я очень восхищался Линкольном. Как известно некоторым из вас, я потомок генерала Батлера, так что это особенно огорчительно, — порывшись в кармане, Летчли извлек оттуда клочок бумаги, просмотрел его, затем начал читать:

— В споре с судьей Дугласом Линкольн говорил: «В действительности, я не очень хорошо отношусь к предоставлению гражданства неграм. Я не являюсь и никогда не был сторонником социального и политического равенства белой и черной рас. Я никогда не считал необходимым предоставление неграм права голосовать и быть присяжными, ни права занимать государственные должности, ни права вступать в брак с белыми. Я скажу больше: на мой взгляд, существует физическое различие между белой и черной расами, которое, как мне кажется, никогда не позволит им сосуществовать в условиях социального и политического равенства, а, напротив, раз уж они живут рядом, между этими расами должны установиться отношения руководителей и подчиненных, и я, как и любой другой человек на моем месте, горжусь тем, что отношусь к расе руководителей».

Летчли, вздохнув, убрал бумажку в карман.

— Крайне огорчительно, — проговорил он. — Однажды, беседуя с Батлером, Линкольн предложил депортировать всех негров в Африку. В другой раз, говоря о «Прокламации об отмене рабства», Линкольн заметил: «Достаточно того, что она поможет сохранить Союз. Однако мне, как и любому думающему человеку в республике, ясно, что Верховный Суд признает этот документ неконституционным сразу же после окончания военных действий».

— Надеюсь, все понимают, какие сложные вопросы мы с вами затронули?

Сидящие за столом обернулись в его сторону, затем перевели взгляд обратно на Летчли.

— Теперь мы можем знать все, что знали непосредственные участники событий, — продолжил Летчли, — нам также доступна переписка и другие документы, необходимые для подтверждения фактов. Поразительно, насколько люди привыкли прятать свои бумаги.

Разговорчивый старшекурсник задал вопрос, опершись локтями на стол:

— Чем горячее жареные факты, тем скорее они станут известны людям, не так ли, профессор Летчли?

«Бедный парень, — подумал Сабантос, — выслуживается ради лучшей оценки даже сейчас», и ответил вместо Летчли:

— Чем щекотливее проблема, тем сложнее ее понять.

После бессмысленной дискуссии между Сабантосом и студентом за столом повисла тишина, и все почувствовали неловкость.

— Где же доктор Сабантос? — спросил другой студент. — Я знаю, что он выдвинул теорию о том, что чем больше мы посредством генетической памяти вступаем в контакт с нашим сознанием, тем больше ему передается жестокость наших предков. По его мнению, наиболее кровожадным из наших предков удалось оставить потомство, таким образом, мы изменяем наше нынешнее сознание… или что-то вроде этого.

Старый Инктон вышел из обычного состояния отрешенности и посмотрел своими кисломолочными глазами на Летчли.

— Отцы-пилигримы, — произнес он.

— Да, конечно, — сказал Летчли.

Сабантос продолжил:

— Мы получили свидетельства очевидцев о том, что пуритане и первые поселенцы грабили и насиловали индейцев. Очень жестоко. В том числе и мои предки.

— «Бостонское чаепитие», — сказал старый Инктон.

«Почему старый дурак не заткнется?» — подумал Летчли. Он все больше и больше переживал по поводу отсутствия Мармона. «Может быть, произошло двойное пересечение?» — предположил он.

— Почему бы нам не остановиться на «Бостонском чаепитии»? — спросил Сабантос. — Некоторые из нас не участвовали в этом этапе исследований.

— Да… м-м-м… — начал Летчли, — губернатор Массачусетса, конечно, занимался контрабандой. Все, кто имел хоть какое-либо влияние в колониях, занимались контрабандой. «Навигационные Акты» постоянно нарушались. Губернатор и его приближенные получали чай от голландцев. Склады были забиты им. Британская «Ост-Индская компания» находилась на грани банкротства, и тогда английское правительство приняло решение выделить ей субсидию, равную двадцати миллионам долларов в современном исчислении. Благодаря этой… м-м-м… субсидии, чай, продаваемый «Ост-Индской компанией», стал стоить в два раза дешевле контрабандного, даже с учетом налогов. Губернатор и его приспешники потерпели крах. Тогда они наняли преступников, которые, переодевшись в индейскую одежду, пробрались на корабли Ост-Индской компании и сбросили в море чай стоимостью более полумиллиона долларов. Причем самое интересное, что этот чай был лучшего качества, чем контрабандный.

— Жареные факты, — сказал Сабантос, — мы еще не касались вопросов религии: Моисей и его помощники, составившие «Десять заповедей», спор между Понтием Пилатом и религиозными фанатиками.

— Или нынешний сенатор от Южных штатов, чей дед был светлокожим негром, — подхватил Летчли.

И снова в комнате воцарилась нервная атмосфера. Присутствующие смотрели друг на друга, ерзали на стульях.

«Возможно, мы поступили неверно, — подумал Сабантос, — не стоит позволять им задавать лишних вопросов. Нужно было направить их по другому пути… возможно, в другом месте. Где же этот Мармон?»

— В решении данной проблемы необходима точность, — сказал Летчли, — когда мы знаем, где искать, подтверждающие сведения очень легко найти. Данные о происхождении сенатора от Южных штатов неоспоримы.

Студент, сидящий напротив Летчли произнес:

— Что ж, если мы владеем доказательствами, ничто не может нас остановить.

— М-м-м… финансовые средства нашего факультета влож…

Его прервало волнение в дверях. Двое военных втолкнули в комнату молодого человека в мятой одежде, после чего захлопнули дверь на замок. Это был зловещий звук.

Сабантос нервно почесал шею. Молодой человек, опираясь на стену, пробрался к месту напротив Летчли и, найдя свободный стул, взгромоздился на него. От пришедшего сильно пахло виски.

Летчли посмотрел на него, ощущая беспокойство и облегчение одновременно. Теперь все были в сборе. Молодой человек ответил ему взглядом глубоко посаженных голубых глаз. У него был правильный изогнутый контур рта на вытянутом лице, которое казалось еще длиннее из-за очень высокого лба.

— Что здесь происходит, Джошуа? — спросил он.

Летчли ответил, виновато улыбнувшись:

— К сожалению, Дик, мы вынуждены удалить вас отсюда, во избежание…

— Удалить?! — молодой человек взглянул на Сабантоса, затем на Летчли. — Кто эти парни? Думаете, они институтская полиция? Я никогда не видел их раньше. Почему, думаете, я пришел с ними… это жизненно важно!

— Я говорил вам, что сегодня вечером должно состояться важное собрание, — сказал Сабантос, — вы…

— Важное собрание? — молодой человек презрительно усмехнулся.

— Сегодня мы должны принять решение об отказе от данного проекта, — сказал Летчли.

За столом раздались вздохи.

«Это было умно», — подумал Сабантос. Он оглядел присутствующих.

— Теперь, когда доктор Мармон здесь, мы можем продемонстрировать вещество и проверить его действие.

— Отказ… — пробормотал Мармон, приподнявшись со стула.

На некоторое время наступила тишина. Внезапно за столом разгорелся спор. Все пытались говорить одновременно. Шум прекратился лишь после того, как Сабантос застучал по столу с криком: «Пожалуйста!»

Воспользовавшись неожиданно наступившей тишиной, Летчли произнес:

— Вы даже не представляете себе, насколько мучительно это открытие для тех из нас, кто уже столкнулся с его последствиями.

— Последствия? — спросил Мармон. Он встряхнул головой так, что его попытку преодолеть действие алкоголя заметили все сидящие за столом.

— Позвольте мне обратить ваше внимание на одну небольшую деталь данной проблемы, — начал Сабантос. — На основании полученных нами данных, наследование многих крупных состояний может быть юридически оспорено с большими шансами на успех.

Сабантос дал им время осознать сказанное, затем продолжил:

— Мы подняли бурю в море, девиз которого: «Не покидай корабль!», и все же порядочное количество кораблей может быть перевернуто.

— Нужно помешать этому! — подхватил Летчли.

— Мы не настолько сильная группа, — возразил Сабантос.

— Погодите! — прокричал Мармон, подвинувшись на стуле ближе к столу. — Куча придурков. Где ваш здравый смысл? У нас есть улики против этой кучи сволочей! Как вы думаете, сколько это стоит?

Некто, сидящий за столом слева от Мармона, прошептал страшное слово: «Шантаж».

Летчли, прищурившись, взглянул на Сабантоса, с таким выражением лица, словно говорил: «Вот видишь, я же предупреждал тебя!»

— Почему бы и нет? — сказал Мармон. — Эти сволочи шантажировали нас веками. «Верьте нам, иначе мы возьмемся за оружие!» — говорили они, говорили нам!

Он вытер рот.

Сабантос встал, прошелся вокруг стола, и, подойдя к Мармону, слегка потрепал его по плечу.

— Хорошо, пускай доктор Мармон будет адвокатом дьявола. А пока он говорит, мы с доктором Летчли выйдем и подготовим оборудование, для того чтобы показать вам небольшую запись, которую мы с ним подготовили. Она даст полное представление о том, с какими проблемами мы столкнулись.

Сабантос кивнул в сторону Летчли, который поднялся и последовал за ним.

Они прошли к выходу, стараясь не двигаться слишком быстро. Сабантос дважды постучал в дверь. Она открылась, и ученые оказались между двумя людьми в форме, которые захлопнули за ними дверь.

— Сюда, пожалуйста, — сказал один из военных.

Сабантос и Летчли шли по зданию факультета, сопровождаемые стихающим голосом Мармона: «Эти паразиты всегда руководили изданием исторических книг, деятельностью судов, выпуском денег, вооруженными силами — всем…» Расстояние превращало речь Мармона в еле слышный шепот.

— Чертовы коммуняки, — пробормотал военный.

— По-моему, мы даром тратим время, — сказал Летчли.

— Не стоит обманывать себя, — ответил Сабантос, направившись к заднему выходу из здания. — Когда корабль тонет, нужно спасать то, что возможно. Я думаю, священник объяснил бы это примерно так: «Бог ниспосылает нам несчастия, и это главное испытание веры».

— Естественно, испытание веры, — проговорил Летчли, стараясь не отставать от Сабантоса. — Я боюсь, что мне придется согласиться с теми, кто скажет, что это посеет разруху, хаос, анархию.

— Разумеется, — сказал Сабантос, оступившись у входной двери, военный удержал его за руку. Летчли в сопровождении людей в форме последовал за ним.

Сабантос вдруг заметил, что на всей территории Института нет света. «Авария на подстанции, — подумал он. — Возможно, они переключили «Мид Холл» на аварийный режим электропитания, не предупредив нас».

Один из военных сказал Летчли, взяв его за руку:

— Обойдите вокруг корпуса «Мид Холл», когда окажитесь у медицинского факультета, войдите туда через черный ход. Поторопитесь, у вас мало времени.

Сабантос спустился по лестнице и оказался в темном проходе, ведущем из «Мид Холла». Их путь был еле-еле освещен фонарем, видневшимся где-то вдалеке. Летчли в темноте наткнулся на Сабантоса, со словами: «Простите!»

Было такое впечатление, что кругом передвигаются тени и силуэты. Внезапно ученых ослепил яркий луч фонаря, который был тут же выключен.

— Вниз, быстро! — раздался голос откуда-то из-за угла строения.

Их схватили и повели вниз по лестнице, через какую-то дверь, затем сквозь тяжелые занавеси, потом через еще одну дверь, и, наконец, они оказались в небольшом, тускло освещенном помещении. Сабантос узнал его: это был медицинский склад, который оказался достаточно быстро освобожден от содержимого. Только маленькая коробка с компрессами лежала на полке справа от Сабантоса.

В помещении стоял сильный запах табачного дыма и пота. В темноте виднелись силуэты нескольких людей, некоторые из них были в форме.

Человек с широким подбородком и звездой бригадного генерала на погонах стоял напротив Сабантоса.

— Рад, что вы добрались сюда в сохранности. Все ли находятся в том помещении?

— Да, все до одного, — ответил Сабантос, сглотнув слюну.

— Как насчет формулы препарата № 102?

— Что ж, — ответил Сабантос, неестественно улыбнувшись, — я предпринял насчет нее некоторые меры предосторожности, честно говоря, я отправил несколько ее копий моим…

— Нам это известно, — ответил генерал. — В течение месяцев мы перлюстрировали и цензурировали всю почту, исходящую отсюда. Я думаю, это те письма, которые вы напечатали в казначействе?

— Так они…

Сабантос побледнел.

Летчли перебил его:

— В самом деле, что здесь происходит? Я думал, мы…

— Спокойно, — перебил его генерал. Он перевел внимание на Сабантоса.

— Итак?

— Я… м-м-м…

— И те, что мы нашли под полом в его комнате, — сказал человек, стоящий в дверях, — были напечатаны одним и тем же лицом, сэр.

— Но я хочу знать, не сделал ли он еще каких-либо копий, — ответил бригадный генерал.

Выражение лица Сабантоса говорило о том, что он не делал других копий.

— Ну… я… — начал он.

— Я не вижу необходимости… — перебил его Летчли.

Выстрел из пистолета с глушителем, похожий на звук открывающейся бутылки, подкосил его. Раздался еще один выстрел. Летчли и Сабантос были мертвы еще до того, как коснулись земли. Человек в дверях отошел назад, протирая пистолет. В ночной тишине прогремел взрыв, словно подчеркивая их смерть.

Через некоторое время в помещение зашел человек.

— Стены обрушились так, как мы и планировали. Напалм и термит довершат дело. От этих грязных коммуняк не останется и следа!

— Отлично, капитан! — сказал генерал. — С этим покончено. Нужно лишь не допускать гражданское население на прилегающую территорию, пока мы не будем уверены, что все в порядке.

— Так точно, сэр!

Человек исчез, закрыв за собой дверь.

Гудмэн, бригадный генерал, задумался. Он пощупал карман, в котором лежала единственная оставшаяся копия формулы препарата № 105. «Они все были хорошими людьми. Лучшими. Нужно будет по-другому отбирать участников следующего проекта: исследования возможностей применения препарата № 105 в военных целях», — рассуждал генерал.

— Необходимо сжечь эти трупы так, чтобы превратились в золу, — сказал он, указывая на тела Сабантоса и Летчли. — Добавьте их к тем, что вы нашли в здании.

Из неосвещенной части помещения раздался грубый низкий голос:

— Что мне сказать сенатору?

— Скажите, что считаете нужным, — сказал бригадир. — Я лично доложу ему впоследствии.

«Есть прямое применение препарату. Сенатор у нас в руках», — подумал он.

— Чертовы любители негров, — произнес низкий голос.

— О мертвых или хорошо, или ничего, — ответил ему обладатель ровного тенора из угла помещения.

Человек в черном костюме выбрался на свободное пространство между трупами и начал молиться еле слышным шепотом.

— Доложите мне, когда огонь погаснет, — сказал бригадный генерал.

По книге

Вы будете принимать свою работу всерьез. Бесчисленное множество еще не рожденных человеческих детей рассчитывают на вас, тех, кто держит открытыми линии связи через враждебный космос. Позвольте УП-сетям выйти из строя, и человечество будет обречено.

«Ты и компания Хейфа» (Руководство для служащих)

Он был слишком стар для такой работы, даже если его и звали Ивер Норрис Гамп, лучший, по общему признанию, ремонтник за всю девятисотлетнюю историю компании. Если бы кто-нибудь, за исключением старого друга Посса Вашингтона, позвал его на помощь, то получил бы вежливый отказ за подписью «Инг». Полуотставка давала возможность ремонтнику не браться за выполнение опасных заданий.

Теперь, после трех часов дежурства в полном вакуум-костюме в кромешной тьме трубы Скорноффа, у Инга все кости болели от усталости. Боль подавляла ясность мышления и способность к выживанию, ему это было прекрасно известно.

«Вы всегда будете воспринимать свою работу всерьез, — подумал он. — Аксиома: ремонтника ремонтировать не нужно».

Инг покачал головой при воспоминании о высокообразованном невежестве «Руководства», глубоко вздохнул и попытался расслабиться. Сейчас он мог находиться дома на Марсе, а его единственными заботами были бы рутинная эксплуатация реле Фобоса и время от времени лекции для новых ремонтников.

«Черт побери этого Посса», — подумал Инг.

Однако здесь была большая неприятность — в трубе. Шестеро хороших людей умерли, пытаясь ее устранить. Этих шестерых Инг обучал сам, и это была еще одна причина, по которой он согласился. У всех у них была одна мечта.

Вокруг Инга протянулась безвоздушная трубчатая пещера двенадцати километров в длину и двух километров в диаметре. Это была лишенная света нора, вырезанная в лавовой скале под лунным Морем Нектара. Здесь был дом «Луча» — прекрасного, смертоносного, жизненно важного луча, прирученной силы, которая внезапно заупрямилась.

Инг задумался об истории создания этой трубы. Каких-то девятьсот лет назад было подписано Соглашение о засеивании. В дополнение к своим обязанностям по коммуникациям в солнечной системе, компания Хейфа тогда приняла на себя рассылку контейнеров, жестко ограниченных в размерах массой и УП-импульсом, который можно было послать. В каждом контейнере было двадцать крольчих. В их матках, в состоянии спячки, с почти остановленным метаболизмом, лежали двести человеческих эмбрионов, ютящихся вместе с эмбрионами скота, всего домашнего поголовья, необходимого, чтобы построить новую экономику. Вместе с кроликами отправились семена растений, яйца насекомых и чертежи инструментов.

Контейнеры были оборудованы таким образом, чтобы развернуться на поверхности планеты в защищенную жилую зону. Там эмбрионы переместили бы в надувные баки для созревания, выдержали бы полный срок, вырастили бы и обучили при помощи механизмов до тех пор, пока человеческое СЕМЯ не сможет само о себе позаботиться.

Каждый контейнер был разогнан до сверхсветовой скорости УП-импульсами. В популярной литературе об этом говорилось: «словно раскачивать обычные садовые качели». Механизмы жизнеобеспечения контролировались сигналами, передаваемыми через луч. Его крохотные импульсы шли, «сворачивая за угол», преодолевая за миллисекунды расстояния, на которые при иных условиях потребовались бы века.

Инг посмотрел на миниатюрный луч, запертый под кварцевым окошком на его костюме. Это была и надежда, и ее крушение. Если бы они только смогли поместить маленький луч, вроде этого, в каждый контейнер, то большой луч не мог бы отклоняться. Но под такой жесткой бомбардировкой аноды луча не выдерживали больше месяца. Они удовольствовались отражающими плитами на контейнерах, с отклонением луча и запрограммированными приближениями. Но где-то эти приближения не соответствовали.

Сейчас, когда первый контейнер Соглашения о засеивании вот-вот сядет на Тэту Тельца 4, когда интерес человечества возрос до лихорадочной высоты,лучевой контакт стал ненадежным. Чем дальше контейнер, тем хуже контакт.

Инг почувствовал, как его влечет к этому хрупкому грузу, находящемуся далеко отсюда. Он чувствовал сопричастность к тем контейнерам, что унесутся в чистилище, если не будет восстановлен контроль над лучом. Эмбрионы, конечно, со временем умрут, а вместе с ними умрет мечта.

Значительная часть человечества опасалась, что контейнеры попадут к чужакам, что человеческие эмбрионы будут приняты чем-то ИЗВНЕ. Во многих местах царила паника и раздавались крики, что контейнеры СЗ выдают достаточно секретов, чтобы сделать уязвимой всю человеческую расу.

Для Инга и шестерых до него суть проблемы была очевидной. Она лежала здесь и в математической формуле, недавно выведенной для того, чтобы объяснить, как луч может отклоняться от контейнера. Что тут надо делать, казалось столь же очевидным. Но шесть человек погибли, следуя этому очевидному курсу. Они погибли здесь, в этой кромешной черноте.

Иногда это помогает — цитировать книгу.

Зачастую не знаешь, что имеешь здесь — возможно, немного случайного излучения, несколько космических лучей, проникших через слабое место в силовой защите, протечка пыли, вызванная лунотрясением, или избыток тепла, горячее пятно, поднявшееся из глубин. Большому лучу было достаточно незначительных помех. Положите пылинку, величиной с булавочную головку, на его пути в неподходящий момент, позвольте крохотной вспышке света пересечь его, и он срывается в неистовое биение. Луч корчится, словно гигантская змея, отрывает от стен трубы целые секции. Тогда в небе над Луной танцуют зори, а обслуживающий персонал разбегается.

Ремонтник же, находившийся в неподходящем месте трубы, мертв.

Инг втянул руки в бочкообразный верх своего костюма и приладил свой собственный луческоп, прибор, связывающий его по кратчайшему расстоянию через УП с управлением лучом. Он проверил свои приборы, определил свое положение по модулированной контактной пульсации через подошвы своего защитного костюма.

Инг задумался о том, что делает сейчас его дочь Лайза. Наверное, готовит мальчиков, его внуков, к походу в школу. Это внезапно заставило его почувствовать себя старым при мысли о том, что один из его внуков уже нацеливается в Марсианском Политехническом на карьеру в компании Хейфа, по стопам своего знаменитого деда.

После трехчасового путешествия вакуум-костюм вокруг Инга был жарким и пах. Он отметил, что у его системы температурного баланса есть еще час десять минут до красной черты на шкале.

«Это чистильщики, — сказал себе Инг. — Это, должно быть, вакуумные чистильщики. Это старое знакомое упрямство неодушевленных предметов».

Что сказано в руководстве? «Зачастую стоит сначала посмотреть на характеристики используемых устройств. Они могут быть таковы, что прагматический подход предлагает наилучший шанс на успех. Часто возможно решить проблему аварии или неисправности прямолинейным и неусложненным подходом, намеренно игнорируя их более тонкие аспекты».

Инг скользнул руками обратно в рукава своего костюма, прикрыл бронированной ладонью свой счетчик частиц, отщелкнул крышку и вгляделся в светящийся циферблат. В переговорном устройстве немедленно затрещал разгневанный голос:

— Погасите этот свет! Мы пускаем луч!

Инг рефлекторно захлопнул крышку и сказал:

— Я в тени задней стенки. Луч видеть не могу. — Потом добавил: — Почему меня не предупредили о запуске луча?

В динамиках загромыхал другой голос:

— Здесь Посс, Инг. Я контролирую твое положение по соно и сказал им, чтобы они тебя не беспокоили.

— Что за засранец контролирует ремонтника? — спросил Инг.

— Все в порядке, успокойся.

Инг хихикнул, потом спросил:

— Ты чем занят, проверяешь?

— Да. Мы должны посадить лучом каботажный транспорт на Титан. Думаю, мы проведем его отсюда.

— Я не испортил луч?

— Пока чисто.

«Передача для внутреннего космоса открыта и надежна, — подумал Инг, — но на дальних дистанциях, к звездам, она замутнена. Может быть, паникеры и были правы. Может быть, это внешнее вмешательство, чуждый разум».

— Мы потеряли на этой передаче двух чистильщиков, — сказал Вашингтон. — Есть там какие-нибудь их признаки?

— Отрицательно.

Они потеряли на передаче двух чистильщиков, подумал Инг. Это должно быть обычным делом. Порхающие вакуумные чистильщики, поддерживаемые полем луча, патрулирующие на всем его протяжении в поисках малейших следов вмешательства. Нормальная скорость замены — около ста в год, но скорость эта повысилась. Когда луч увеличился, выпуская больше мощности на дальние расстояния, чистильщики оказались все менее и менее эффективными в уклонении от УП-броска, управляемого биения. Ни одна деталь чистильщика не пережила контакта с лучом. Они были заряжены в соответствующую фазу, настроены на мгновенное уничтожение, чтобы прибавить свою энергию к передаче.

— Это все чертовы чистильщики, — проворчал Инг.

— Вы все так говорите, — сказал Вашингтон.

Инг начал крадучись двигаться вправо. Где-то неподалеку гласситовый пол загибался кверху и превращался в стену, а потом в потолок. Но противоположная сторона всегда была в двух километрах, а лунная гравитация, как бы мала они ни была, накладывала ограничения на высоту его подъема. Это не было похоже на маленький луч Фобоса, где они могли использовать магнитное поле слабой напряженности, чтобы разгуливать вокруг трубы.

Инг задумался, стоит ли настаивать на поездке на одном из чистильщиков… Как это сделали шестеро других.

Осторожные, стелющиеся шаги привели Инга в тень задней стенки анода. Он повернулся и увидел сияющую пурпурную карандашную линию, протянувшуюся от него к катоду на расстоянии двенадцати километров. Инг знал, что на самом деле там не было пурпурного сияния, то, что он видел, было визуальной стимуляцией, созданной на его лицевой пластине с односторонней прозрачностью, реакцией на присутствие луча, демонстрируемой лишь в его честь.

Голос Вашингтона в переговорнике проскрежетал:

— Соно показывает, что ты в желтой зоне. Полегче, Инг.

Инг сменил курс и двинулся вправо, изучая луч.

Прерывистые разрывы пурпурной линии выдавали присутствие между ним и этой лучистой энергией роботов — вакуумных чистильщиков, которые охраняли периметр, вися на синусоидах поля луча, словно дельфины, скачущие на волнах.

— Транспорт сел, — сказал Вашингтон. — Мы фазируемся в тест дальнего броска. Десятиминутная программа.

Инг кивнул, представив Вашингтона, сидящего там, в бронированном пузыре комнаты управления, гиганта с задумчивым лицом. Наверняка его глаза были насторожены и сверкали. Старина Посс не хотел верить, что это были чистильщики, это несомненно. Если это были чистильщики, кому-то придется прокатиться на диком гусе. Будут еще смерти… еще поездки… пока они не выведут из тестов новую теорию. Конечно, это было самое время для кого-то вылезти с аномальной ДЫРОЙ в УП-математике. Но именно это и проделал кто-то на одном из транскомпьютеров на Земле… и если он был прав — тогда проблемой должны быть чистильщики.

Инг изучал теневые разрывы на луче — роботизированные торпеды, сенсорно обученные собирать мельчайший мусор. Одна из теней внезапно расползлась от него в обоих направлениях, пока весь луч не скрылся. Чистильщик приблизился к нему. Инг дождался его и заметил маркировку «Разрешенный нарушитель». Он видел ее так же ясно, как и луч.

Луч снова появился.

— Чистильщик просто осмотрел тебя, — сказал Вашингтон. — Ты подобрался довольно близко.

Инг услышал беспокойство в голосе друга и заметил:

— Со мной все будет в порядке, пока я остаюсь здесь, возле стенки.

Потом он попытался мысленно представить, как чистильщик поднимается над ним и возвращается на свою позицию вдоль луча.

— Я вижу тебя на фоне луча, — сказал Вашингтон. — Судя по ширине твоей тени, ты приближаешься к красной зоне. Не лезь туда, Инг. Я не имею желания вычищать оттуда жареного ремонтника.

— Мне неудобно причинять тебе лишние хлопоты.

— Хватит с тебя помещения хлыста.

— Я микирую толщину луча на фоне визирной сетки моего шлема. Расслабься, Посс.

Инг продвинулся еще на два шага, посматривая вдоль луча в ожидании начала контролируемого хлыста, который БРОСИТ тестовое сообщение в подпространство. Связанная энергия пурпурного жгута начала устремляться вблизи своего центра вдоль трубы. Это действо проявлялось как легкие вспышки, направленные наружу, на фоне визирной сетки его лицевой пластины.

Инг отступил на четыре шага. Бросок был рискованным делом, когда вы были так близко, и если постороннее излучение хотя бы коснется луча…

Инг припал к полу, наблюдая за лучом, и приготовился к броску. Опытный ремонтник мог рассказать по поведению луча намного больше, чем показывали приборы. Луч выпятился двойной дугой? Ищите искаженный фокус поля. Луч пошел волнами? Возможная разрегулировка вертикального захвата. Расщепление? Проблема с синхронизацией.

Но вам приходится быть здесь, поблизости, и балансировать на зыбкой грани между хорошим обзором и вечным «спокойной ночи».

На этой дистанции чистильщики начали уделять ему больше внимания, но Инг замаскировался своей маркировкой PH, которую они видели, фиксировали по ней его положение и продолжали заниматься своим делом.

Тренированный глаз Инга отметил, что действия чистильщиков выглядели более интенсивными и быстрыми, чем обычно. Это согласовывалось со всеми предыдущими докладами. Пока разрыв периметра не пропускал заблудших посторонних частиц или крохотных кусочков, выбиваемых из стен трубы биением собственной жизни Луны.

Тут Инг задумался, а не может ли быть незамеченной дыры в четырехкратно проверенной системе контроля, дающей доступ в трубу? Но со времени проявления первых признаков тревоги эту линию проверяют непрерывно. Нет ни малейшей вероятности, что дыра избежала инспекторов. Нет, — причина здесь, внутри. Активность чистильщиков повышалась, причем в определенном темпе.

— Условия программы? — спросил Инг.

— Передача пока еще Хорф-положительная, но мы не обнаружили прохода в подпространство.

— Время?

— Восемь минут до окончания программы.

— Активность чистильщиков возрастает, — сказал Инг. — Каков уровень загрязнения?

После небольшой паузы он получил ответ:

— Нормальный.

Инг покачал головой. Монитор, ведущий постоянный учет собранного чистильщиками мусора, не должен был показывать норму, ввиду такой большой активности.

— Что с передатчика слышно в Море ясности? — спросил Инг.

— Все еще включен и полон инспекционного оборудования. В последнем докладе по нему ничего нет.

— В Амбриуме?

— Инспекционные команды выехали, ожидаются обратно в тест-фазе к 0900. Ты не думаешь, что надо бы и нам приказать отключиться для полной очистки?

— Пока нет.

— Мы еще должны учитывать бюджет, Инг. Помни об этом.

«Ха! — подумал Инг. — Не похоже на Посса — беспокоиться о бюджете при подобной аварии. Он что-то пытается мне сказать?»

Как там в «Руководстве»? «Хороший ремонтник помнит о стоимости, сознает, что потерянное время и замена оборудования являются факторами серьезного беспокойства для компании Хейфа».

Тут Инг задумался, а не приказать ли открыть трубу для полной инспекции. Но трубы в Море ясности и Амбриуме ничего не прояснили, а время на очистку от загрязнений БЫЛО дорогостоящим. Впрочем, это были более старые трубы. В Море ясности — первая из построенных. Они были меньше, чем в Море нектара, и проще заперты. Но их лучи справлялись ничуть не лучше, чем в трубе под Морем нектара, с ее чудовищными размерами и более обширной предохранительной системой.

— Будь наготове, — сказал Вашингтон. — Мы начинаем рассчитывать импульс для программы.

Во внезапной тишине Инг увидел, что луч зарябил. Биение прошло по всем двенадцати километрам трубы, словно пурпурная волна, пробежав всю длину где-то за две тысячные секунды. Это было нечто настолько быстрое, что визуально оно фиксировалось уже ПОСЛЕ того, как произошло.

Инг встал и начал анализировать увиденное. Луч выглядел чистым — идеальный бросок… за исключением одной маленькой вспышки возле дальнего конца и другой, около середины. Маленькие вспышки. Послеобраз был в форме иглы, неподвижный… заостренный.

— Как оно выглядело? — спросил Вашингтон.

— Чисто, — ответил Инг. — Получилось?

— Проверяем, — сказал Вашингтон, потом добавил: — Ограниченный контакт. Очень мутно. Около тридцати процентов… только-только, чтобы подтвердить, что контейнер все еще там и его содержимое, кажется, живо.

— Он на орбите?

— Кажется да. Нельзя быть уверенным.

— Дайте мне несколько чистильщиков, — потребовал Инг.

После небольшой паузы Вашингтон воскликнул:

— Проклятье! Мы лишились еще двух!

— Точно двух?

— Да. А зачем тебе это?

— Пока не знаю. Ваши приборы регистрируют отклонение луча от столкновения с двумя чистильщиками? Какова суммарная энергия?

— Все думают, что это из-за чистильщиков, — проворчал Вашингтон. — Говорю тебе, они не могли. Они полностью в ФАЗЕ с лучом, и при столкновении просто добавляют к нему энергию. Они НЕ мусор!

— Но действительно ли луч съедает их? — спросил Инг. — Ты же видел аномальный доклад.

— Ох, Инг, давай не лезть в это опять. — Голос Вашингтона звучал устало и раздраженно.

Упрямство Вашингтона привело Инга в замешательство. Это не было похоже на Посса.

— Конечно, — сказал Инг, — но что, если они отправляются куда-то, где мы не можем их увидеть?

— Перестань, Инг! Ты ничем не лучше других. Если мы и знаем такое место, куда они НЕ ходят, то это подпространство. Во вселенной не хватит энергии, чтобы отправить массу чистильщика «за угол».

— Пока эта дыра на самом деле существует в наших теориях, — сказал Инг. И подумал: «Посс пытается что-то мне сказать. Что? Почему он не хочет говорить прямо?» Он ждал, размышляя над идеей, мелькнувшей на краю его сознания — общее представление… Что это было? Какая-то полузабытая ассоциация…

— Вот доклад по лучу, — сказал Вашингтон. — Отклонение, по показаниям, было только одно, но суммарная энергия удвоена, как положено. Одно уравновешивает другое. Это случается.

Инг изучал пурпурную линию, кивая сам себе. Луч был почти такого же цвета, как шарф, который его жена носила во время медового месяца. Дженни была хорошей женой, растила Лайзу в марсианских лагерях и куполах, упорно терпя все вместе со своим мужем, пока стерильный воздух и физический труд не уничтожили ее.

Луч теперь был неподвижен, его окружало лишь едва заметное зарево. Темп чистильщиков упал. Еще оставалось несколько минут тестовой программы, но Инг сомневался, что будет еще один бросок в подпространство. В конце концов вырабатывается условный рефлекс на импульсы передачи. Можно почувствовать, когда луч собирается открыть свое крохотное окно сквозь световые годы.

— Я видел, как ушли оба чистильщика, — заявил Инг. — Мне не показалось, чтобы их разорвало на части или еще что-нибудь — просто они вспыхнули и исчезли.

— Энергия поглотилась, — сказал Вашингтон.

— Может быть.

Инг подумал с минуту. В нем нарастало подозрение. Он знал, как его проверить. Вопрос был только в том, пойдет ли на это Посс? Трудно сказать, видя его нынешнее настроение. Инг подумал о своем друге. Темнота и изолированность этого места внутри трубы придавали голосам снаружи бестелесность.

— Посс, окажи мне любезность, — сказал Инг. — Дай мне прямую лэшграмму. Ничего заковыристого, просто с демонстрационного броска. Не пытайся пробиться в подпространство, просто хлестни его.

— У тебя что, дырка в голове? Любое биение может достичь подпространства. А ты собираешься вымостить путь луча пылью…

— Мы слегка повредим стены трубы, я знаю. Но это чистый луч, Посс. Я его вижу. Мне только нужна небольшая пульсация.

— Зачем?

«Могу ли я ему довериться?» — размышлял Инг.

Решив рассказать лишь часть правды, он проговорил:

— Я хочу проверить темп чистильщиков во время программы. Дай мне монитор мусора и перекрестный учет для каждого наблюдательного поста. Сфокусируй их на чистильщиках, а не на луче.

— Зачем?

— Ты сам увидишь, что активность чистильщиков не согласуется с условиями луча, — сказал Инг. — Что-то там не так — накопившаяся ошибка программирования или… я не знаю. Но мне нужны какие-то реальные факты, чтобы двигаться дальше, физический учет во время биения.

— Ты не получишь новых данных, прогоняя тест, который можно повторить в лаборатории.

— Это не лаборатория.

Вашингтон проглотил это, потом буркнул:

— А где ты будешь во время биения?

«Он сделает это», — подумал Инг и сказал:

— Я буду здесь, возле анодного конца. Биение здесь будет иметь наименьшую амплитуду.

— А если мы повредим трубу?

Инг заколебался, вспомнив, что сейчас его друг на ответственном посту, а не за кружкой пива в баре. Впрочем, ни слова о том, кто мог контролировать эту беседу… а этот тест был жизненно важен для той идеи, что стучалась в сознание Инга.

— Уважь меня, Посс.

— Уважь его, — проворчал Вашингтон. — Хорошо сказано, но лучше в таких делах не шутить.

— Подожди, пока я займу позицию. Прямое биение.

Инг принялся карабкаться вверх по склону трубы из желтой зоны в серую, а потом в белую. Здесь он повернулся, изучая луч. Он был тонкой пурпурной ленточкой, протянувшейся влево и вправо — покороче в левую сторону, к аноду. Длинный конец его, уходивший к катоду в каких-то двенадцати километрах вправо, был тонким цветным жгутом, прерываемым вспышками пролетающих чистильщиков.

— В любое время, — сказал Инг.

Он приспособил опоры костюма к изгибам трубы, втянул руки в бочкообразный верх и включил счетчик обзорной платы на запись передвижений чистильщиков. Теперь пошла самая трудная часть — ждать и наблюдать. Тут у него внезапно появилось ощущение изолированности. Инг задумался, а правильно ли он поступает? Во всем этом было что-то от сожжения мостов.

Что говорится в «Руководстве»? «В планировании изощренных исследований роли специфических факторов нет смысла, пока не известно, присутствуют ли эти факторы».

«А если их там нет, вы не можете их изучить», — подумал Инг.

— Вы будете серьезно относиться к своей работе, — проворчал он. Потом Инг улыбнулся, подумав о трагикомических лицах, отчетливо увидев за декларациями «Руководства» мордатого председателя правления. Ничего не оставлено на волю случая — ни одна задача, ни один пункт личной опрятности, ни одно физическое упражнение. Инг считал себя экспертом по руководствам. Он обладал обширной коллекцией, охватывающей всю эпоху человеческой письменности. В минуты скуки Инг развлекал себя отборными цитатами.

— Я цитирую, — сказал Инг. — «Объективный работник делает как можно большую подборку данных и анализирует их относительно отдельных факторов, чья связь с рассматриваемым феноменом и должна быть исследована».

— И что это, черт возьми, должно означать? — спросил Вашингтон.

— Черт меня дери, если я знаю, — ответил Инг, — но это прямо из хейфовского «Руководства». — Он прочистил горло. — Что слышно от твоих станций насчет темпа чистильщиков?

— Чуть повысился.

— Дай мне отсчет до биения.

— Пока никаких признаков. Там… подожди-ка минуту! Здесь какая-то активность — двадцать пять… двадцать секунд.

Инг начал считать.

Ноль.

Прогрессия крохотных вспышек началась далеко справа от него и промерцала мимо с нарастающей яркостью. Они казались неясным пятном, оставившим тускло мерцающий послеобраз. Сенсоры на подошвах его костюма начали докладывать о падении мусора.

— Святой Голден! — пробормотал Вашингтон.

— Сколько мы потеряли? — спросил Инг. Он знал, что дела плохи, намного хуже, чем ожидалось.

Пауза длилась довольно долго, потом раздался потрясенный голос Вашингтона:

— Накрылось сто восемнадцать чистильщиков! Это невозможно!

— Ага! — воскликнул Инг. — Они разбросаны по всему полу. Вырубай луч, пока в него не попала пыль.

Луч исчез с датчиков лицевой пластины Инга.

— Это то, что должно было случиться, Инг?

— Вроде того.

— Почему ты меня не предупредил?

— Ты бы не дал мне это биение.

— Ну, и как, дьявол побери, мы будем все это объяснять? Отчет будет на моей шее, как…

— Забудь про отчет, — буркнул Инг. — Ты инженер луча — открой глаза. Эти чистильщики не были поглощены лучом. Их срубили и рассыпали по полу.

— Но…

— Чистильщики разработаны, чтобы реагировать на нужды луча, — сказал Инг. — Когда движется луч, движутся и они. Когда количество мусора растет немного более усердно и не уходит с дороги достаточно быстро, предполагается, что он должен быть поглощен — его энергия превратится в луч. Теперь фальшивое биение вывело из строя сто восемнадцать чистильщиков. Эти чистильщики не были съедены. Они рассыпались по полу.

Последовало длительное молчание, пока Вашингтон все это переваривал.

— Это биение коснулось подпространства? — спросил Инг.

— Я проверяю, — ответил Вашингтон, потом добавил: — Нет… подожди минуту: есть целая пульсация подпространства… контакты, очень низкий уровень энергии — длительность серии около восьмидесяти миллионных секунды.

У меня есть датчики, установленные на последний десятичный разряд, иначе мы никогда бы этого не уловили.

— В сущности, мы не коснулись, — вздохнул Инг.

— Практически нет. А не мог ли кто-нибудь облажаться с программированием чистильщиков?

— На всех ста восемнадцати?

— Ага. Понимаю, о чем ты. Ну, и что мы будем говорить, когда к нам прибегут за объяснениями?

— Мы процитируем книгу: «К каждой проблеме следует подходить в две стадии: 1) определить, какие области вносят наибольший вклад в неисправность, и 2) предпринять действия по ее исправлению, рассчитанные так, чтобы устранить положительно определенные помехи». Мы скажем им, Посс, что положительно определяли помехи.

Инг перешагнул через порог шлюза в штабной салон и увидел, что Вашингтон уже сидит за угловым столом, который, согласно традиции, оставляли для старшего дежурного инженера луча, контролера передачи.

Для дневного ленча было слишком поздно, а для перерыва на кофе для второй смены — слишком рано. Салон был почти пуст.

За столом справа через комнату трое младших служащих делились какой-то личной шуткой, но в присутствии Вашингтона делали это, понизив голос. Слева, рядом с проходом на кухню, сидел офицер безопасности, нянча пузырь с чаем. На плечах его остались влажные следы от регенератора пота, которые свидетельствовали, что он недавно спустился с поверхности. Инг заметил, что у безопасности была масса офицеров на станциях… и, казалось, всегда был один где-то рядом с Вашингтоном.

Видеостена позади была настроена на трансляцию новостей с Земли. Намеки на политические неурядицы из-за неудачи с лучом, требования объяснений по поводу потраченных денег. Цитировался Вашингтон, заявивший, что проблема вот-вот будет решена.

Инг начал пробираться в угол, двигаясь вокруг пустых столов.

Перед Вашингтоном стоял пузырь с кофе, из него поднимался пар. Инг изучающе посмотрел на инженера — Сносный Вашингтон (Несносный, согласно утверждениям младших инженеров) был энергичным человеком шести футов и восьми дюймов роста, с широкими плечами, чуткими руками, ярко выраженным мавро-семитским лицом с кожей цвета кофе с молоком и стальными голубыми глазами под темным ежиком волос. (Старший медик компании говорил о нем, как о «самом изумительном броске генетических игральных костей».) Размеры Вашингтона многое говорили о его способностях. Потребовались значительные расходы, чтобы поднять на Луну его лишние килограммы. Уже только поэтому он был достаточно ценен.

Инг сел напротив Вашингтона, махнул рукой глазку «официанта» на поверхности стола и заказал марсианский лишайниковый чай.

— Ты пришел прямо с заседания? — спросил Вашингтон.

— Они сказали, что ты здесь, — ответил Инг. — Ты выглядишь усталым. Были какие-то неприятности с Землей по поводу твоего доклада?

— Только до тех пор, пока я не воспользовался твоим трюком и не процитировал книгу. «Каждый тест в условиях поля будет приближен как можно более к условиям, изложенным в лабораторном прецеденте».

— Эй, а это хорошо, — ухмыльнулся Инг. — Почему ты им не рассказал, что следовал интуиции: у тебя было предчувствие, что у меня есть предчувствие.

Вашингтон улыбнулся.

Инг сделал глубокий вдох. Сидеть было хорошо. Он сообразил, что без перерыва проработал две смены.

— Ты сам выглядишь усталым, — заметил Вашингтон.

Инг кивнул. Да, он устал. Он был слишком стар для такой работы. У Инга не было относительно себя никаких иллюзий. Он всегда был коротышкой, немного слабоват — тощий и с узким лицом. От полного уродства спасали только широко посаженные зеленые глаза и густая копна подстриженных ежиком волос. Теперь волосы поседели, но мозг все еще функционировал удовлетворительно.

Из отверстия в столе появился пузырь с чаем. Инг подтянул пузырь к себе, пытаясь согреть ладони его теплом. Он рассчитывал, что Вашингтон убережет его от официального давления, но теперь, когда все осталось позади, Инг чувствовал себя виноватым.

— Не имеет значения, сколько я цитирую книгу, — сказал Вашингтон, — объяснение все равно им не нравится.

— Покатятся головы, и все такое прочее?

— Мягко сказано.

— У нас есть карта расположения каждого упавшего чистильщика, — проговорил Инг. — Каждого обломка, насколько это было возможно. Все было изучено. Неповрежденные чистильщики были буквально перебраны по молекулам.

— Сколько еще ждать, пока мы очистим трубу? — спросил Вашингтон.

— Около восьми часов.

Инг откинулся на спинку кресла. Его ноги все еще болели после долгого времени, проведенного в трубе Скорноффа. Плечи тоже ныли.

— Тогда самое время поговорить начистоту, — сказал Вашингтон.

Этого момента Инг и боялся. Он знал, какую позицию займет Вашингтон.

Офицер безопасности у противоположной стены поднял голову, встретился с глазами Инга и отвел взгляд.

«Слушает ли он нас?» — подумал Инг.

— Ты думаешь то же, что и прочие, — сказал Вашингтон. — Что эти чистильщики заброшены «за угол» в подпространство.

— Есть только один способ проверить, — буркнул Инг.

У офицера безопасности определенно приподнялся подбородок при этом замечании. Он СЛУШАЛ.

— Ты не предпримешь эту самоубийственную поездку, — сказал Вашингтон.

— Другие лучи добрались до Семенных Кораблей? — спросил Инг.

— Ты же знаешь, что нет!

На другой стороне комнаты младшие служители прекратили свою беседу, поглядывая в сторону углового стола. Офицер безопасности развернул кресло, чтобы наблюдать сразу за всеми.

Инг отхлебнул чаю и сказал:

— Проклятый чай здесь всегда слишком горек. Нигде, кроме Марса, его не умеют толком приготовить. — Он оттолкнул от себя пузырь. — Вступайте в компанию Хейфа и спасете вселенную для Человека.

— Ну хорошо, Инг, — вздохнул Вашингтон. — Мы знаем друг друга достаточно давно, чтобы говорить напрямик. Что ты от меня скрываешь?

Инг потупился.

— Думаю, мне следует рассказать тебе, — сказал он. — Что ж, полагаю, это начинается с того факта, что каждый передатчик имеет уникальную индивидуальность. Ты это знаешь не хуже меня. Мы нанесли на карту, что известно, и руководствуемся прогнозирующей статистикой. Играем на слух, как говорится. Теперь рассмотрим что-нибудь вне книги. В конце концов, труба — это просто большая пещера в скале, управляемая среда для того, чтобы луч работал. Книга гласит: «С использованием подпространственной передачи любое место во вселенной находится сразу «за углом» по отношению к любому другому месту». Это проклятый способ аналогичного описания того, чего мы толком не понимаем. А звучит так, словно мы знаем, о чем говорим.

— И ты утверждаешь, что мы направляем материю за тот угол, — буркнул Вашингтон, — но ты не сказал мне, что…

— Я знаю, — согласился Инг. — Мы помещаем модуляцию энергии туда, где ее могут УВИДЕТЬ приборы Семенного Корабля. Но это передача энергии, Посс. А энергия взаимозаменяема с материей.

— Ты искажаешь определения. Мы привели крайне нестабильный, совершенно мимолетный феномен отражения в такое положение, что пространственно-временные ограничения изменились. Это тоже по книге. Но ты все еще не рассказал мне…

— Посс, у меня сейчас команда готовит чистильщик для поездки. Мы проанализировали структуру разрушения — это то, чего я хотел от того пробного биения, — и я думаю, что смогу пробраться в подпространство на борту одного из этих диких гусей.

— Дурак! Я пока еще контролер передачи и не позволю тебе…

— Послушай, Посс, успокойся. У тебя нет даже…

— Ну, допустим, тебя вышвырнут за этот идиотский угол, а как ты рассчитываешь возвращаться? И в конце концов, какова цель? Что ты сможешь сделать, если…

— Я могу отправиться туда и посмотреть, Посс. А тот чистильщик, что мы подготавливаем, послужит нам спасательной шлюпкой. Я могу опуститься на Тэту Тельца 4, может быть, даже прихватить с собой контейнер и дать СЕМЕНАМ лучший шанс. А если мы узнаем, как можно пробраться за угол, то сможем проделать это еще раз с…

— Это идиотизм!

— Слушай, — сказал Инг. — Чем мы рискуем? Одним старым дряхлым стариком.

Инг заметил вспышку гнева в глазах Вашингтона и понял странную вещь относительно себя. Он хотел пройти туда, хотел дать контейнеру с эмбрионами лучший шанс. Инг был опьянен той же мечтою, что породила Соглашение о засеивании. И теперь он увидел, что другие ремонтники, те шестеро, которые шли перед ним, попались в ту же паутину. Все они видели, в чем состоит неисправность. Один из них все-таки должен был пройти. В контейнере были инструменты, в месте цели можно было создать новый луч. Это был шанс на возвращение… позже.

— Я позволил уговорить себя послать за тобой, — проворчал Вашингтон. — Договоренность была такая, что ты осмотришь систему, подтвердишь или опровергнешь то, что видели другие… Я не должен был посылать тебя в это…

— Я хочу пойти, Посс, — сказал Инг. Он видел, что сейчас гложет его друга. Этот человек послал туда шестерых ремонтников на смерть или на исчезновение в неведомой пустоте, что еще хуже. Его переполняла вина.

— А я не даю разрешения, — сказал Вашингтон.

Офицер безопасности поднялся из-за своего стола, пересек комнату и встал перед Вашингтоном.

— Мистер Вашингтон, — сказал он, — я все слышал, и мне кажется, что если мистер Гамп хочет идти, вы не можете…

Вашингтон поднялся на ноги, во все свои шесть футов и восемь дюймов, и ухватил безопасника за куртку.

— Так тебе велено вмешаться, если я попытаюсь его остановить! — Он встряхнул офицера со странной вежливостью. — Если я увижу тебя на моей станции после отлета следующего челнока, то лично прослежу за тем, чтобы у нас здесь произошел необъяснимый несчастный случай. — Посс отпустил куртку.

Агент безопасности побледнел, но сдаваться не собирался.

— Один мой звонок, и это больше не будет ВАШЕЙ станцией.

— Посс, — вмешался Инг. — Ты не можешь бороться с начальством. А если попытаешься, то тебя сразу уберут. Тогда мне придется довольствоваться чем-то второсортным на этом конце луча. Ты мне нужен в качестве дополнительной страховки, когда я взберусь на этого дикого гуся.

Вашингтон свирепо посмотрел на него.

— Инг, это не сработает!

Инг смотрел на друга и понимал, какой на того оказан нажим. Земля была в отчаянии, если пошла на такие интриги. Системы секретности, наблюдение безопасности, намеки в новостях — Инг ощущал настоятельность, которая сквозила во всем этом. И он знал, что если Вашингтон сумеет преодолеть свое чувство вины, то человек разделит потребность человечества помочь несущимся в космосе контейнерам.

— Не имеет значения, сколько людей пострадает или даже погибнет, — проговорил Инг, — мы обязаны дать эмбрионам в контейнерах шанс. Ты знаешь, что я прав — это единственная возможность. И ты нам очень нужен, Посс. Мне нужно все, что я смогу получить. И что бы ни случилось, мы будем знать, что ты сделал для меня все, что мог…

Вашингтон вздохнул. Плечи его поникли.

— И что бы я ни говорил…

— Что бы ты ни говорил.

— Ты уходишь?

— Ухожу туда, куда полетит дикий гусь.

— А кто потом будет разговаривать с твоими близкими?

— Друг, Посс. Друг посмотрит близким в глаза и постарается смягчить удар, насколько это будет возможно.

— Прошу прощения, — сказал офицер безопасности.

Они не заметили, как он вернулся за свой стол.

Вашингтон снова вздохнул. В глазах его появились отблески былого огня.

— Ладно, — проворчал он. — Но я буду все время на этой стороне луча. И ты не получишь сигнал «пошел», пока все не будет оснащено по моим требованиям.

— Разумеется, Посс. Вот почему я не мог позволить, чтобы встрял в скандал и получил пинок под зад.

У Инга зачесалась левая лодыжка. Зуд доводил его до бешенства. Внутри путаницы защитного костюма Инг мог дотянуться рукой только до икры. Лодыжка оставалась вне досягаемости.

Сам костюм плавал во взвешенном состоянии в масляной ванне внутри капсулы. Вокруг капсулы было нечто, напоминающее стандартный чистильщик, но лишь по форме, а не по размерам. Оно было, как минимум, в два раза длиннее и толще. Толщина подбиралась с поправкой на фазированные оболочки — идея Вашингтона. Данные были получены при анализе мусора, оставленного пробным биением.

Через сенсоры до Инга доносилось чуть слышное шипение кислородного регенератора. Обзорная пластина была заменена набором экранов, связанных с внешними приемниками. Самый большой экран, верхний по центру, давал обзор со сканера на животе. Он показывал флюоресцирующий пурпурный жгут, окруженный чернотой.

Луч.

Он был полных пять сантиметров в поперечнике, больше, чем Инг когда-либо видел. Близость этой потенциальной мощи наполняла его вполне понятным опасением. Он имел дело со слишком многими лучами во многих трубах, чтобы держаться на безопасном расстоянии при подозрении на малейшее увеличение размеров.

Это был чудовищный луч. Все обучение Инга и весь его опыт протестовали против таких размеров.

Инг напомнил себе об анализе, результатом которого получился фальшивый чистильщик вокруг него.

Восемьдесят девять чистильщиков, подобранных с пола трубы, основные повреждения получили в районе заборного отверстия. Они были ориентированы на сам луч, игнорируя учет местных частиц. Но самым важным открытием было то, что чистильщики упали сквозь луч, не будучи разрезаны надвое. Они прошли сквозь лезвие этого пурпурного ножа, и их не перерезало. В луче разрыва не было. Объяснение должно было таиться в топологической аномалии — подпространстве. Часть луча или чистильщиков ушли «за угол».

Теперь Инг ручался жизнью, что подпространственный скачок совпал с энергетической фазировкой, не дающей чистильщикам отклонять луч. Внешний носитель, фальшивый чистильщик Инга, был в фазе с лучом. Он будет поглощен. Следующая внутренняя оболочка была в противофазе, на сто восемьдесят градусов. Следующая опять в фазе. И так все десять оболочек.

В центре лежал Инг. Он управлял костюмом, который, по сути, представлял собой миниатюрную спасательную шлюпку.

Когда подошел момент финальной передачи, у Инга начались колики в желудке, а лодыжка продолжала зудеть. Но он не мог повернуть все обратно, потому что не смог бы после этого жить. Он был ремонтником, лучшим в компании Хейфа. Не было сомнения, что никогда еще компания — и те одиноко плывущие в пустоте человеческие эмбрионы, — не нуждались в нем так отчаянно.

— Доложи свое состояние, Инг.

Донесшийся из динамика рядом с его лицевой маской голос принадлежал Вашингтону. В нем безошибочно улавливалась нотка страха.

— Все системы в порядке, — отрапортовал Инг.

— Начинается вторая стадия программы. Ты видишь какие-нибудь другие чистильщики? — спросил Вашингтон.

— Пока сорок контактов, — ответил Инг. — Все в норме. — У него перехватило дыхание, когда его чистильщик увернулся от мимолетного биения.

— У тебя все в порядке?

— Да, — сказал Инг.

Однако полет проходил очень жестко. Каждый раз, когда луч бился, его чистильщик уворачивался. И не было способа предугадать направление. Инг мог только довериться паутине своего костюма и масляной ванне в надежде, что они не дадут ему размазаться по стенкам отсека.

— У нас наблюдается ненормальное количество биений, — сообщил Вашингтон.

Это не требовало комментариев, и Инг воздержался от ответа. Он посмотрел на свой приемник над динамиком. В кварцевом окошке виднелся крохотный луч, при помощи которого Инг держал связь с Вашингтоном. Крохотный луч, менее сантиметра в длину, сиял резким пурпурным светом в своем обзорном окошке. Он осциллировал и прыгал. Чем меньше луч, тем большие помехи он может выдержать, но запас прочности и здесь не беспределен.

Инг посмотрел на большой луч на обзорном экране, потом снова взглянул на малый луч. Разница была лишь в степени. Ингу часто казалось, что луч освещает зону вокруг себя, и ему приходилось напоминать себе, что параллельные кванты не могут настолько отклоняться.

— Пошел импульс, — сказал Вашингтон. — Инг! Состояние критическое! Приготовься!

Теперь Инг сосредоточился на большом луче. Желудок у него стянулся в тугой узел. Интересно, а что испытывали при этом остальные ремонтники? Наверное, то же самое. Но они летели, не имея такой защиты, как у Инга. Они проложили путь, погибли, чтобы дать информацию.

Вид на луч был таким близким и ограниченным, что Инг знал — предупреждения о биении он не получит, просто будет внезапная смена размера или положения.

Сердце его подпрыгнуло, когда луч на экране вспыхнул. Чистильщик качнулся в сторону, уворачиваясь, но тут последовал зловещий удар. Экран мгновенно опустел, но пурпурный луч снова вспыхнул на виду, когда сенсоры чистильщика подстроились и вернули его на позицию.

Инг проверил свои приборы. Тот удар — что это было?

— Инг! — из динамиков донесся чрезвычайно настойчивый голос Вашингтона.

— Что скажешь?

— Один из чистильщиков у нас на грави-треке, — сказал Вашингтон. — Он в твоей тени. Не двигайся.

Послышалось журчание голосов, приглушенные, неразличимые слова, потом Вашингтон продолжил:

— Луч тебя коснулся, Инг. У тебя теперь фазовая дуга между двумя из твоих оболочек на противоположной от луча стороне. Один из чистильщиков нацелился на эту дугу своими сенсорами. Остальные его датчики по-прежнему настроены на луч, и он идет параллельно тебе, в твоей тени. Мы тебя забираем оттуда.

Инг попытался проглотить комок в пересохшем горле. Он понимал опасность и без пояснений. Была дуга, свет в трубе. Его чистильщик находился между дугой и лучом, но позади него был еще один чистильщик. Если им придется уворачиваться от биения, другой чистильщик будет сбит с толку, потому что его сенсорные контакты сейчас разладились. Он на мгновение замешкается. Два чистильщика столкнутся и превратятся во вспышку. Большой луч взбесится. Все защитные оболочки будут сорваны.

Вашингтон работает, чтобы его вытащить, но на это потребуется время. Нельзя же просто оборвать основную программу. Это создало свои собственные условия биения. А если погасить луч, другие чистильщики нацелятся на дугу. В трубе начнется бойня.

— Начинаем выводить из фазы, — сказал Вашингтон. — По нашим оценкам, три минуту на регулировку второй фазы. Мы просто…

— Биение!

Слово это продолжало греметь в ушах Инга, даже когда он почувствовал, что его чистильщик поднялся, начиная маневр уклонения. Он еще успел подумать, что предупреждение пришло, должно быть, от одного из инженеров, сидящих за пультом мониторов, когда прогремел гигантский гонг.

Из его динамика вырвалось испуганное: «Что за черт!», сменившись пронзительным шипением, которое словно издали биллион оголодавших змей.

Инг чувствовал, что его чистильщик по-прежнему поднимается, прижимая его вниз, к паутине костюма, лицо крепко прижало к защитной маске. Большой луч пропал с экранов, а малый был похож на осциллирующего червяка в покрасневшем окошке.

Внезапно мир Инга вывернулся наизнанку.

Его словно раздавили в лепешку толщиной в одну молекулу и раскатали по бесконечности. Он ВИДЕЛ вокруг внешнюю поверхность видимой внутри вселенной со светом, вытянутым в твердые прутья, пронизывающие ее из конца в конец. Инг понял, что видит это не своими глазами, а воспринимает впечатление, скомпонованное всеми имеющимися наличными у него органами чувств. Вне этого внутреннего взгляда все было хаосом, неопределенным безумием.

«Луч меня заполучил, — подумал Инг. — Я умираю».

Один из прутьев света распался на конечный ряд вращающихся предметов: над, под, вокруг… над, под, вокруг… Это движение гипнотизировало. С удивлением Инг понял, что эти предметы были его собственным костюмом и несколькими обломками защитных оболочек. Крохотный луч его собственного передатчика был открыт и мерцал пурпурными вспышками.

Вместе с пониманием пришло ощущение сдавливания. Инг чувствовал себя вдавленным в черноту, дергающую его, скручивающую, колотящую. Это было похоже на прохождение серии речных порогов. Он чувствовал, как сбруя паутины его костюма впивается в кожу.

Внезапно обзорный экран лицевой пластины показал сверкание драгоценностей на черном бархате, пятна света: резкий синий, красный, зеленый, золотой. В поле зрения появился, вращаясь, сверкающий белый огонек, окруженный пурпурными лентами. Ленты напоминали полярное сияние.

У Инга болело все тело. Сознание словно погрузилось в туман, каждая мысль ворочалась в голове с ужасающей медлительностью.

Сверкание драгоценностей — пятна света.

Снова сверкающий белый.

Пурпурные ленты.

В динамике потрескивали статические помехи. Крохотный луч плескался и прыгал в своем окошке. Казалось, что очень важно сделать с ним хоть что-нибудь. Инг сунул руку в рукав защитного костюма и нащупал дрейфующий поблизости осколок защитной оболочки.

Мысль о дрейфе казалась жизненно важной, но он никак не мог понять почему.

Инг осторожно подталкивал кусок оболочки, пока тот не образовал грубый экран над его приемным лучом.

Из динамика сразу жедонесся металлический голосок:

— Инг! Ну же, Инг!.. Вы, там! Ни слова больше о шлюзах! В костюмы, и туда. Он, должно быть…

— Посс? — произнес Инг.

— Инг! Это ты, Инг?

— Ага, Посс. Я… Кажется, я еще одним куском.

— Ты где-то на полу? Мы идем внутрь, за тобой. Держись!

— Не знаю, где я. Я видел мерцание луча.

— Не пытайся шевелиться. Трубу всю разнесло к чертовой матери. Я приладился разговаривать с тобой через трубу в Амбриуме. Просто оставайся там. Мы прибудем прямо к тебе.

— Посс, не думаю, что я в трубе.

Инг чувствовал каким-то местом, существующим на очень тонкой основе, как шевелятся его мысли, формируя образы для узнавания.

Некоторые из сверкающих драгоценностей были звездами. Теперь он это прекрасно видел. Некоторые были… мусором, клочками и обломками чистильщиков, случайными кусками материи. Где-то в направлении его ног был свет, но похоже, что сенсоры были уничтожены или чем-то закрыты.

Мусор.

Свечение луча.

В поле зрения снова появился вращающийся, сверкающий белый. Инг подстроил свое вращение короткой вспышкой из реактивного двигателя в пальце. Теперь он ясно видел это нечто и узнал его: шар и сенсорные трубки контейнера Соглашения о засеивании.

До него дошло, что импровизированный щит для его малого луча сполз. Динамики заполнили статические помехи. Инг вернул кусок оболочки на место.

— …ты имеешь в виду, что ты не в трубе? — спросил голос Вашингтона. — Ну же, Инг. В чем дело?

— Прямо передо мной в ста метрах или около того контейнер СЗ, — ответил Инг. — Он окружен обломками чистильщиков. И тут по всему небу свечение, отблески подпространства. Я… я думаю, что прошел.

— Ты не мог. Я слишком хорошо тебя принимаю. Что это насчет свечения?

— Вот поэтому ты меня и принимаешь, — ответил Инг. — Вы прошиваете это место несколькими кусками луча. Здесь повсюду свет; где-то у меня под ногами солнце. Ко мне ты пробиваешься, но контейнер полностью окружен утилем. Отражение и рассеивание луча огромны. Я собираюсь влезть туда и расчистить дорогу для контакта с лучом.

— Ты уверен, что ты… — ШШШШ, КРАК.

Маленький кусок оболочки снова сполз.

Инг пристроил его на место, маневрируя поясными дюзами.

— Я в порядке, Посс.

В результате поворота в поле его зрения попало главное — огромный золотой шар, немедленно потускневший, когда фильтры его сканера приспособились. Справа от него позади солнца находился огромный голубой шар с плывущими по нему пластами ватных облаков. Инг уставился на него, пораженный красотой.

Девственная планета.

Проверка вмонтированных в его костюм приборов спасательной шлюпки показала то, что контейнер СЗ уже выявил перед тем, как начались перебои в контакте — Тэта Тельца 4, почти земная норма, за исключением чуть больших массивов океанов и чуть меньших массивов суши.

Инг сделал глубокий вдох, ощутив запах консервированного воздуха в своем костюме.

«За работу», — подумал он.

Двигатели костюма доставили его поближе к мусору, и Инг начал отталкивать его в сторону, продвигаясь все ближе и ближе к контейнеру. Он оставил свой щит для луча и уменьшил громкость приемника, чтобы избавиться от шума статических помех.

Вскоре Инг плыл рядом с контейнером.

Он прикрыл свой луч бронированной рукой.

— Посс? Ты где, Посс?

— Ты действительно там, Инг?

— Попробуй включить лучевой контакт с контейнером, Посс.

— Нам придется прервать контакт с тобой.

— Валяй.

Инг ждал.

Активность свечения увеличилась. Огромные полотнища по всему небу извивались вокруг него.

«Так вот как это выглядит на приемном конце», — подумал Инг. Он посмотрел на окошко, показывающее его собственный луч — чистый и отчетливый в тени его воздетой руки. На фоне голубого мира бронированные пальцы выделялись четкими черными силуэтами. Инг принялся высчитывать, сколько протянет его луч без замены анода и катода.

«Придется придумать, как оснастить луч, как только мы спустимся», — подумал он.

— Инг? Прием. Инг?

Инг услышал возбуждение в голосе Вашингтона.

— Вы пробились, а, Посс, старый опоссум?

— Громко и отчетливо. А теперь слушай — если ты сумеешь приварить себя как следует к хвостовому изгибу этого контейнера, мы сможем спустить тебя вместе с ним. Он перестроен, чтобы нести две твои массы в посадочном режиме.

Инг кивнул. Поездка на мягком безопасном баллоне, в который вскоре превратится контейнер, была гораздо более привлекательной, чем маневрирование костюмом при спуске и выжигание его над водным миром, где посадка на твердый грунт требовала определенных хлопот.

— Мы маневрируем, чтобы совершить вхождение в атмосферу для контакта с большей массой суши, — сказал Вашингтон. — Скажешь, когда прикрепишься к контейнеру.

Инг подобрался поближе и положил бронированную ладонь на поверхность контейнера, чувствуя странное ощущение общности с металлом и жизнью, посланной девятьсот лет назад в никуда.

«Старый папочка Инг присмотрит за вами», — подумал он.

Приваривая себя накрепко к хвостовому закруглению контейнера, Инг припомнил хаос, виденный им мельком, пока его извергало сюда, во время рывка через подпространство. Его передернуло.

— Инг, нам нужен твой детальный рапорт, когда ты будешь в состоянии это сделать, — сказал Вашингтон. — Мы теперь планируем посылать людей за каждым контейнером, вызывающим беспокойство.

— Вы уже рассчитали, как нас вытаскивать обратно? — спросил Инг.

— Земля говорит, что у нее есть ответ, если ты сумеешь собрать на своем конце луча достаточную массу, чтобы заякорить полноразмерный луч.

Инг снова подумал об этой скачке сквозь хаос. Он не был уверен, что ему хочется повторить подобное путешествие. Впрочем, эту проблему будут решать, когда она возникнет. В книге должно быть что-то по этому поводу.

Тут Инг улыбнулся, поняв инстинктивно причину существования всех учебников в истории. Человеку приходится воздвигать против хаоса точную и аккуратную последовательность действий, систему, где он может понимать свое собственное существование.

«Там внизу — водный мир, — подумал Инг. — Придется найти способ изготовить бумагу для этих ребят, пока они не вышли из своих баков. Им надо будет много учиться».

ВОДНЫЙ МИР.

Потом он припомнил фразу из инструкции по плаванию в «Пособии для матросов ВМФ», одном из древних учебников в его коллекции: «Дыхание может быть совершенным при плавании с головою, находящейся вне воды».

«Это следует запомнить, — подумал Инг, — ребятам нужен будет безопасный и аккуратный мир».

Радость бегства

Еще никто не построил тюрьмы, из которой нельзя бы было убежать», — любил повторять он.

Звали его Роджер Дейрут. Он был невысокого роста — пять футов один дюйм, соответствующий вес — сто три фунта, шапка непокорных черных волос, длинный нос, широкий рот и блеклые выцветшие глаза, которые, скорее, отражали, нежели абсорбировали, все то, что попадало в поле их зрения.

Дейрут прекрасно знал название своей тюрьмы — Дальняя космическая разведка или просто Служба-Д. Он считался одним из ветеранов службы и по-своему даже любил ее. Но подобно мятежному изгнаннику, что нашел приют на белоснежных пляжах маленького острова в южном море, пристрастился к своему гамаку и скверному рому из сахарного тростника, но не утратил мечты о возвращении к зеленым холмам доброй старой Англии, Дейрут не уставал повторять, что рано или поздно пошлет к черту опостылевшую службу и вновь обретет долгожданную свободу.

Кстати, его одноместный Разведчик-Д не особо походил на гамак, а его маленькая каюта — на тропический пляж. Корабль представлял собой металлический кокон, чем-то похожий на гроб, и был оборудован лишь самым необходимым для своего пассажира.

Уже давным-давно Дейрут понял, что и он, и его товарищи-пилоты были всего лишь заключенными одной большой космической тюрьмы, расположенной поблизости от системы Капелла.

Незримыми стенами тюрьмы являлась специальная программа, получившая кодовое название «Ограничитель». Она внедрялась в подсознание пилотов психологами базы и неизменно обновлялась после каждого разведочного полета.

Средняя продолжительность одного такого полета, по требованиям инструкции, обычно не превышала пятидесяти стандартных суток.

Правда, большинство пилотов, среди которых преобладали преимущественно желторотые новобранцы, с неистощимым упорством пытались преодолеть влияние Ограничителя, но все они, как правило, терпели неудачу.

Непреодолимый страх перед космической бездной, заложенный в программе, в конце концов заставлял их поджать хвост и вернуться на базу.

«Но уж на этот раз я добьюсь своего!» — мрачно пообещал себе Дейрут, усаживаясь перед контрольной панелью Разведчика.

Он знал, что говорит вслух, по это обстоятельство мало смущало его.

Компьютер, автоматически фиксировавший поведение пилота во время полета, был предусмотрительно отключен.

Гигантское газовое облако, Великое Нуадж, лежало прямо по курсу его корабля.

Для осуществления своей цели ему пришлось вынырнуть из подпространства в опасной близости от газового скопления, но у игры, в которую он ввязался, были свои правила.

«Ты, парень, сошел с ума, — только и сказал ему Бингалинг Бенар, ветеран полетов и его старый друг, когда Дейрут поведал ему о своем намерении. — Ты хотя бы представляешь, с чем тебе придется иметь дело?»

«Я попытался было один раз, — признался Дейрут, — но Ограничитель заставил меня повернуть обратно».

«Там настолько темно, — продолжал Бенар, — что тебе сразу придется сбросить скорость до минимума, если ты собираешься остаться в живых. Даже я не выдержал в этой мгле больше восьмидесяти дней. Да и чего ради тебе идти на такой риск? Это всего лишь газовое облако, ни больше ни меньше. За ним — ничего нет!»

Между тем Великое Нуадж уже успело заполнить все передние экраны Разведчика, наглядно демонстрируя свои гигантские размеры.

«Там могут скрываться тысячи солнц, — подумал с тревогой Дейрут. — Бенар сумел выдержать восемьдесят дней. С моей скоростью мне не добраться и до центра туманности».

«Восемьдесят, максимум девяносто дней предел для самого опытного пилота, — припомнил он слова Бенара, — но обстановка там такова, что Ограничитель начнет действовать практически сразу, едва ты окажешься внутри этого чертового облака».

Дейрут сбросил скорость до безопасных цифр.

Состав газовой смеси давно уже ни для кого не был тайной. Облако состояло почти из чистого водорода, хотя его концентрация и превышала все мыслимые пределы.

Существовало предположение, что оно представляло собой эмбриональную стадию существования звезды, но было ли так на самом деле, никто не брался утверждать.

Дейрут бросил взгляд на экраны передних мониторов. Он прекрасно знал свой корабль и, в некотором смысле, составлял с ним единое целое.

Непосредственно за его спиной находилась крошечная криогенная камера, в которой безмятежным сном спали две макаки и с десяток белых мышей, обязательные участники поисковых полетов на случай высадки па незнакомые планеты.

Он включил экраны заднего обзора. Разведчик находился внутри облака не более часа, но свет знакомых звезд уже успел померкнуть за его кормой.

Дейрут почувствовал себя весьма неуютно. Пока еще рано было говорить о влиянии Ограничителя, но чувство дискомфорта не исчезало.

Правой рукой он ощупал покрытую ржавчиной металлическую идентификационную планку, закрепленную на его левом плече.

«Надо бы, черт возьми, наконец почистить ее», — подумал он, хотя заранее знал, что не станет этого делать.

Сама каюта представляла собой не менее жалкое зрелище. Повсюду валялись зачерствевшие остатки пищи, пол устилали пустые консервные банки. Даже рабочая консоль была покрыта толстым слоем пыли.

«Что и говорить, дыра», — подумал он с отвращением.

Впрочем, ему было хорошо известно, что негласно говорили о таких, как он, в высших эшелонах Службы-Д.

«Из таких бродяг и выходят лучшие разведчики».

Бродяги плевали на дисциплину, по собственному усмотрению нарушали расписание полетов, игнорировали приказы начальства, и им все сходило с рук, не говоря уже о такой мелочи, как загаженные суда, но они блестяще выполняли свою работу.

Они же чаще других навсегда исчезали в бездне космоса, и никто уже не мог сказать, что с ними стало… И как они могли преодолеть действие Ограничителя.

Дейрут с отвращением потряс головой.

Что за наваждение? Его мысли неизменно возвращались к Ограничителю.

Скоро он покажет себя. Слишком скоро. Пилот уже ощущал его воздействие. Облако действительно было необычайным местом. Экраны заднего обзора уже давно оставались абсолютно пустыми. В сердцах он отключил их.

«Мне необходимо чем-то заняться», — подумал он.

Некоторое время он развлекал себя тем, что сочинял продолжение бесконечной баллады разведчиков космоса.

Я оставил свою Любовь на Лире в окружении добрых людей.

Но мозг Дейрута раз за разом возвращался к мысли, что если его замысел удастся, то эти лирические строки никогда и никем не будут услышаны.

Дни тянулись невыносимо медленно, превращая его существование в сущий ад.

«Восемьдесят дней, — вновь и вновь повторял он про себя, — Бенар повернул обратно на восемьдесят первый день».

На семьдесят девятый день его состояние приблизилось к критическому. Ограничитель трудился вовсю. Чтобы хоть как-то отвлечься, пилот попытался найти логическое объяснение этому феномену.

«Ты и так сделал все, что мог. Тебе нечего стыдится. Бенар был прав. Здесь ничего нет, кроме концентрированного газа. Ни звезд… ни планет».

Но он упрямо продолжал двигаться вперед, напряженно всматриваясь в экраны мониторов в поисках первых признаков неоткрытых звезд.

Прошел восемьдесят первый день.

Затем восемьдесят второй…

На восемьдесят шестой он заметил на экране перед собой едва различимое свечение.

К этому времени он уже не отнимал рук от кнопок панели управления, готовый в любой момент развернуть Разведчик на сто восемьдесят градусов.

Три тусклых светлячка в темноте пространства.

На девяносто четвертый день (он перекрыл существующий рекорд на целых два дня) его Разведчик наконец вырвался на открытое пространство. На экране монитора можно было различить три звезды. На максимальном удалении от него находился бело-голубой гигант; несколько ближе, у самого края экрана, — оранжевое тело, более скромных размеров; и прямо впереди него ослепительно сиял золотой шар, родной брат земного Солнца.

Дрожащими руками Дейрут включил масс-аномальные сканеры, прощупывая пространство вокруг золотого красавца.

Тем временем воздействие Ограничителя становилось совершенно непереносимым. Но Дейрут не мог повернуть назад, ведь он был так близко от желанной цели!

Перед ним лежал Новый Мир — хрупкая мечта всех разведчиков!

На экранах мониторов появились первые данные.

Вокруг золотой звезды вращалась единственная планета с небольшим спутником.

Масса 998 421 — близкая земным нормам… Период обращения 40 стандартных часов… Среднее удаление от светила 243 000 000 км… Возмущение 9 градусов… Орбитальные вариации +38…

На несколько секунд Дейрут застыл на месте от удивления.

Последняя цифра могла означать только одно.

Золотой красавец имел еще одного спутника, значительно большего размера, чем первый.

Он начал новые поиски.

Ничего!

Затем Дейрут увидел его.

В первый момент он подумал, что приборы Разведчика отметили выхлоп дюз еще одного корабля.

Пришельцы?!

Он мгновенно перебрал в памяти все то, что ему было известно о контактах землян с представителями инопланетных цивилизаций, инструкции, регулирующие поведение пилотов при встречах с чужими кораблями.

Но почти тут же понял, что ошибся. Это была вторая планета.

Дейрут снова взялся за измерения.

Невероятно. Тело двигалось со скоростью более 40 км в секунду!

Мониторы продолжали выдавать новую информацию.

Масса 321,64… Период обращения 9 стандартных часов… Среднее удаление от центрального светила 58 000 000 км… Возмущение (?)…

Дейрут активизировал визуальные сканеры.

Планета казалась странно знакомой, хотя он готов был поклясться, что никогда не видел ее прежде.

Он задумался, следует ли включать системы связи бортового компьютера и попытаться обратиться к обитателям планеты через своего Лингвиста (портативный автоматический переводчик), но неудачно. Ответ компьютера неприятно поразил его непробиваемой логикой:

— Полученная информация после поступления в банк данных должно быть первоначально предложена вниманию экспертов.

Дейрут вернулся к изучению открытой им планеты.

Первые же результаты свидетельствовали о том, что ее атмосфера простирается до высоты, по меньшей мере, 125 км. Температурные коэффициенты указывали на существование обширного тропического пояса, протянувшегося между 30 градусами северной и южной широты.

Неожиданно Дейрут заметил, что его руки сами протянулись к пульту управления корабля. Поддайся он сейчас воздействию Ограничителя, ему никогда бы уже не удалось вновь увидеть своей планеты.

Он сконцентрировал внимание на решении проблемы посадки и, не откладывая, ввел необходимые данные в память компьютера.

Компьютер привел несколько возражений, вызванных, по его мнению, проблемами безопасности корабля, но после повторной команды все-таки выдал свое заключение.

Дейрут передал данные на консоль управления, перевел корабль в автоматический режим и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Последнее усилие его полностью истощило.

Разведчик-Д начал медленно снижаться и по пологой траектории вошел в верхние слои атмосферы. Тряска усилилась. Автоматически включилась система охлаждения. На экранах мониторов замелькали новые данные.

Состав атмосферы: кислород — 23,9 %, азот — 74,8 %, аргон — 0,8 %, углекислый газ — 0,04 %…

Когда дошло до содержания микроэлементов, у него уже не оставалось сомнений относительно ее тождественности атмосфере Земли.

Спектральный анализ подтвердил, что, ко всему прочему, атмосфера еще и необыкновенно прозрачна: от 3000 до 6 на 10 в четвертой степени ангстрем.

Этого было достаточно, чтобы понять: она пригодна для дыхания человека. Гидромагнетические показатели и величины содержания водяного пара он уже просто игнорировал.

Но вместе с ощущением полного счастья Дейруту пришлось испытать и новый, невероятной силы, удар Ограничителя. Он стиснул зубы и мобилизовал волю, дабы немедленно не отменить распоряжение о посадке.

На экране появилось изображение большого острова, над которым пролетал его корабль. Дейрут едва не застонал от восхищения, увидев стройную череду белоснежных зданий, возвышавшихся на берегу обширного залива, заполненного многочисленными яхтами.

И снова пилот испытал странное чувство, что все это ему поразительно знакомо.

Теперь его корабль пролетал над континентом.

Невысокая гряда холмов, строения, дороги, возделанные поля. Затем широкие прерии с бесчисленными стадами диких животных.

Дейрут впился пальцами в подлокотники своего кресла.

С ревом включились посадочные двигатели. Корабль перешел на более низкую траекторию и стал вертикально опускаться к поверхности планеты.

Если не считать небольшого толчка, посадка прошла вполне успешно.

Вверх поднялись клубы голубого дыма и тучи золы. Возникла даже угроза пожара, но распылительные автоматы, установленные на носу Разведчика, быстро справились с очагами огня.

На экранах мониторов Дейрут заметил крупных животных, испуганно бросившихся вo все стороны, подальше от места посадки. Они пронеслись по степи, словно большие прыгающие шары.

Странная грусть овладела им: уж слишком все это напоминало далекую Землю. Он даже невольно пожалел о своем недавнем отчаянном сопротивлении требованиям Ограничителя.

Автоматически включившееся радио начало прием сигналов местных радиостанций на привычных FM и AM волнах. Пришла в действие система Зондирования — Наблюдения — Оповещения, заработал и компьютер, отключившийся на время посадки.

Взвыла сирена ЗНО, свидетельствующая о приближении неопознанных объектов.

Было от чего потерять голову.

Почти в то же мгновение на экране телекамеры появились очертания машины странной конструкции: место колес занимали пять огромных пневматических шаров. Перевалив с севера гряду невысоких холмов, она направилась прямо к Разведчику-Д. Вслед за ней стелился сизый дымок: машина передвигалась с помощью парового двигателя. Характерные звуки, доносившиеся из установленных на корпусе корабля внешних микрофонов, как и показатели компьютера, подтверждали эту точку зрения.

Над ходовой частью возвышалась кабина голубовато-фиолетового цвета с пятью отверстиями во фронтальной части.

Слегка ошалев от этого зрелища, Дейрут забыл о возможной опасности.

Машина остановилась метрах в пятидесяти от круга выжженной при посадке земли и дала залп прямой наводкой из невесть откуда появившихся орудий.

Разведчик-Д содрогнулся на металлических опорах.

Оправившись от потрясения, Дейрут, больше не мешкая, включил систему автоматической защиты.

Но второго залпа не последовало. Словно удовлетворившись достигнутым, боевая машина развернулась и поспешно ретировались на восток, вслед за исчезнувшими животными.

Усмехнувшись, Дейрут протянул руку к кнопке с надписью «Меры предупреждения».

Гигантская туча взметнувшегося грунта пронеслась над отступающим механизмом и обрушилась на траву чуть впереди него, заставив машину мгновенно остановиться. Второй, не менее мощный выброс почвы блокировал бронированное чудовище справа и слева. На взгляд Дейрута, этого было вполне достаточно.

Служебные инструкции настоятельно рекомендуют пилотам избегать любых конфликтов с аборигенами.

Убедившись, что с этой стороны ему больше ничего не угрожает, пилот попытался оценить ущерб, нанесенный кораблю снарядами противника.

Меньше чем через десять секунд с компьютера поступили весьма неутешительные данные. В носовой секции корабля имелась значительная пробоина. Все установленные там детекторы полностью уничтожены. Теперь уже Дейрут при всем желании не смог бы покинуть негостеприимную планету: кораблю требовался ремонт.

Но нет худа без добра. Занятый новой проблемой, Дейрут меньше ощущал влияние Ограничителя на свое сознание. Нельзя сказать, что оно исчезло совсем, но, во всяком случае, уже не причиняло прежних страданий.

Дейрут бросил взгляд в сторону застрявшей машины. Он не вынашивал планов возмездия. По его мнению, сделанного было вполне достаточно, чтобы показать им свою силу и предупредить новое нападение.

«Да и кто мог подумать, — спросил он себя, — что аборигены вооружены артиллерией, да еще откроют огонь без предупреждения?»

Оправдывать он себя не собирался. Очевидный ответ напрашивался сам собой: конечно, капитан корабля. Ему-то следовало знать, что орудия и паровые двигатели всегда существовали одновременно.

Ничего этого бы с ним не произошло, если бы не проклятый Ограничитель. Это он выбил его из колеи. Но все же, черт побери, что вызвало их агрессию?

Пока он размышлял над этим вопросом, орудия машины снова угрожающе шевельнулись в направлении корабля. Новый предупредительный выброс грунта заставил экипаж воздержаться от неосмотрительных действий.

«Имейте в виду, что пока это все цветочки, — пробормотал Дейрут. — Успокойтесь ребята, не надо нервничать!»

Презрительно улыбнувшись, он нажал голубую кнопку, расположенную у самого края боевого пульта. Над равниной пронесся ужасающий вопль, способный устрашить любое разумное создание, которому бы довелось его услышать.

Эффект был мгновенным. Люк кабины откинулся, и оттуда выбрались пять дрожащих фигурок.

Дейрут подключил свой микрофон к системе центрального компьютера и, одновременно направив его сенсоры в сторону противника, начал диктовать собственные впечатления. Совместная работа человеческого и искусственного мозга обычно давала наилучший результат.

«Предположительно гуманоиды, — начал он, — передвигаются на двух ногах в вертикальном положении. Тело в форме цилиндра, рост около полутора метров. Пользуются одеждой. Имеют при себе по пять приборов неизвестного назначения, прикрепленных к поясу. Не исключено, что число «пять» имеет символическое или ритуальное значение. Цвет кожи — голубовато-фиолетовый, бледный. Две руки, похожие на человеческие, с удлиненными предплечьями. Крупные кисти с шестью пальцами, из них по два больших, с каждой стороны ладони. Головы кубической формы, закругляющиеся к макушке. На них головные уборы, напоминающие береты десантников, интенсивного голубовато-фиолетового оттенка. Очень широко расставленные желтые глаза навыкате. Возможно, эти создания способны видеть происходящее за своей спиной, даже не поворачивая головы».

Пока он диктовал свои впечатления, аборигены успели спуститься вниз.

Воспользовавшись этим обстоятельством, Дейрут добавил еще несколько слов к своему описанию их внешности.

«Крупный рот, расположенный в нижней части черепа. Слабо выраженный подбородок. Они лишены губ и, по-видимому, зубов, хотя внутри рта и виднеется тонкая темная пластинка, возможно, являющаяся их эквивалентом. Обладают дополнительными небольшими отверстиями, ниже каждого глаза, предположительно предназначенными для дыхания.

Внимание!

Один из них только что повернул голову. На видимой боковой стороне черепа отчетливо заметно незначительное углубление неизвестного назначения. Никакой аналогии с ушами человека».

Между тем пятерка начала медленно двигаться в сторону корабля. Дейрут незамедлительно отрегулировал сканер, чтобы постоянно держать туземцев в поле зрения, и продолжал:

«Вооружены луками и стрелами, что непонятно, учитывая наличие у них артиллерии. У каждого на спине колчан с… пятью стрелами.

Снова число «пять»!

Кроме того, у каждого имеется короткое копье, украшенное голубовато-фиолетовой подвеской, расположенной чуть ниже наконечника. Подвеска украшена орнаментом, в виде перевернутой стилизованной буквы U, повторяющимся и на их туниках, того же цвета.

Итак, что же мы имеем?

Прежде всего обращают на себя внимание неизменный голубовато-фиолетовый цвет и число «пять». Ваш прогноз?»

Через пару секунд пришел ответ компьютера, раздосадовавший его полной банальностью.

— Вероятнее всего, религиозные ассоциации, связанные с данным цветом и цифрой 5. Рекомендуется при общении с ними соблюдать особую осторожность в вопросах религии. Форма и рунное вооружение, скорее всего, дань традиции.

«Беда с этими компьютерами, — раздраженно подумал Дейрут, — слишком много логики и никакого воображения».

Пять аборигенов остановились у границы выжженного посадочного пятна. Затем, словно по команде, они разом протянули свои руки в направлении корабля и одновременно издали протяжный вопль, донесшийся из центрального овального отверстия:

— Тугайала, тугайала, тугайала!

— Свалились вы на мою голову, — проворчал Дейрут. — Тугайалы несчастные.

Еще раз, для очистки совести проверив систему автоматической защиты, он вооружился с ног до головы, и, не забыв прихватить с собой обязательный в таких случаях трехдневный рацион, «пришелец» распахнул главный люк корабля.

При его появлении все пять туземцев рухнули лицом на землю, молитвенно простирая руки.

Дейруту понадобилось всего несколько секунд, чтобы еще раз осмотреть аборигенов, после чего его внимание переключилось на изучение окружающей обстановки.

Воздух был чистым и свежим и, без сомнения, пригодным для дыхания. Перед ним простиралась широкая равнина, освещенная лучами яркого солнца, упиравшаяся в гряду невысоких холмов. Мирная, прямо идиллическая картина.

Закончив предварительный осмотр местности, Дейрут обернулся к своему кораблю, возвышавшемуся, подобно некоей фантастической башне, и недовольно поморщился.

На месте носовой части, сразу над хорошо ему известным опознавательным номером 1107, красовалась дыра внушительных размеров. Выругавшись про себя, он снова повернулся к туземцам.

Они все еще продолжали лежать на траве, но теперь их испуганные глаза были направлены прямо на незваного гостя.

— Надеюсь, металлургическая промышленность у вас развита неплохо, ребята, — произнес он самым дружелюбным тоном, — иначе меня ждут серьезные неприятности.

В ответ грянул уже привычный хор голосов:

— Тугайала унг-унг.

Он включил своего Лингвиста и, не снимая левую руку с кобуры пистолета, поднял правую в универсальном жесте мира, принятом у людей.

В ответ снова прозвучала неизменная «Тугайала».

«Это уже становится однообразным», — подумал Дейрут.

Его портативный переводчик продолжал хранить молчание. Очевидно, одних «тугайала» и «унг-унг» ему было недостаточно, чтобы активно включиться в работу.

Дейрут сделал еще один шаг навстречу туземцам.

Те, в свою очередь, немедленно вскочили на ноги и, по всей видимости, приготовились к бою. Их выпученные глаза, не отрываясь, следили за каждым движением незнакомца. Дейрута в который уже раз охватило странное чувство, что их внешность была ему, определенно, знакома. Больше всего они напоминали гигантских кузнечиков, по странной иронии эволюции, превратившихся в человекообразных обезьян. Ожившие персонажи фантастических романов его юности. Неужели воображение человека способно лишь копировать причудливые творения матушки-природы?

Несмотря на угрожающее поведение туземцев, Дейрут рискнул сделать еще один шаг в их направлении.

— Давайте, ребята, поговорим спокойно, — предложил он. — Скажите хоть что-нибудь. У вас, что, языки отсохли?

Вместо ответа пятерка отступила еще на пару шагов.

Дейрут нахмурился. Поведение туземцев нравилось ему все меньше и меньше.

Неожиданно его внимание привлек слабый жужжащий звук, казалось, исходивший от туземца, стоявшего справа от него.

С криком «с’Чарича! с’Чарича!», существо выхватило из складок своей туники небольшой круглый предмет и высоко подняло его над головой. Остальные, словно ожидая этого момента, сгрудились вокруг него.

Дейрут, с пистолетом в руках, молча ждал дальнейшего развития событий.

Но туземцы, казалось, совсем позабыли о его присутствии, сконцентрировав внимание на маленьком предмете в руках товарища.

«Что здесь происходит?» — подумал с раздражением Дейрут, чувствуя себя все более неуютно.

И тут же, словно в насмешку над ним, все пятеро туземцев одновременно повернулись и, не оглядываясь назад, направились к своей машине.

«Я где-то дал маху, — мелькнуло в голове у Дейрута, — но где? Что же мне теперь делать?»

Над полем недавнего противостояния воцарилась странная тишина.

Зато, вернувшись на корабль, Дейрут дал волю языку. Когда же его раздражение несколько улеглось, он уселся перед главным компьютером для небольшой дружеской беседы.

— Возможно, предмет в руках туземца — всего-навсего прибор для измерения времени, — предположила машина. — Его владелец, по меньшей мере, на два миллиметра выше самого высокого из своих товарищей. Прихожу к заключению, что он лидер группы.

— Лидер, так лидер, — небрежно бросил Дейрут. — Скажи мне лучше, есть ли у тебя какие-либо соображения о том, что может означать проклятая «тугайала», если она вообще что-либо означает.

После многих лет общения с Дейрутом мыслящая машина усвоила, как лучше всего реагировать на риторические замечания своего владельца, равным образом, как и на любой вопрос, который, по ее мнению, не имел ответа.

— Займитесь лучше делом, — посоветовал компьютер.

— Ты сейчас говоришь, как моя старая тетка Марта, — недовольно буркнул Дейрут. — Но ведь что-то заставляет их талдычить это слово. Несомненно, что за ним скрывается какой то смысл.

— Мои системы уловили, что сила их голоса возросла на несколько децибел, когда они заметили вашу руку, — примирительно отозвалась машина.

— И как же ты это можешь объяснить?

— Наиболее вероятный ответ: у вас пять пальцев.

— Пять пальцев, — пробормотал Дейрут задумчиво. — Пять… пять… пять…

— Мы обнаружили здесь всего лишь пять небесных тел, — продолжал компьютер. — Вы могли бы заметить, что помимо их на небе этой планеты не видно ни одной звезды. Вторая планета, обладающая наивысшей скоростью, в данный момент находится строго в зените.

— Пять, — повторил Дейрут.

— Точнее, три звезды и две планеты…

Дейрут задумчиво пересчитал свои пальцы, словно видел их впервые.

— Они вполне могли принять вас за бога. У них по шесть пальцев, а у вас пять.

— Пустое небо, на котором видны всего лишь три звезды…

— Не забудьте про две планеты, — посоветовал компьютер.

«А неплохо было бы пожить на этой планете, надежно скрытой от чужих глаз газовой туманностью», — промелькнуло в голове у Дейрута, и в тот же миг он почувствовал новый удар Ограничителя.

— Сможем мы отремонтировать наш корабль? — спросил он, стараясь унять дрожь.

— Нужны ремонтные мастерские и помощь электронщиков не ниже пятого уровня, — доложила машина. — Необходимые данные имеются в моем банке. Аборигены способны помочь нам.

— Может быть, ты объяснишь мне, что происходит? — рявкнул пилот. — Почему они не хотят разговаривать со мной?

— Займитесь лучше делом, — изрекла машина…

Тридцать восемь минут спустя аборигены вновь вышли из своего парового чудовища и направились к границе выжженной травы.

Повторив все меры предосторожности, Дейрут вышел из корабля. Он не торопился, готовый к любым неожиданностям.

Аборигены, по-видимому, ожидали его. На этот раз они выглядели более спокойными, и, как ему показалось, даже успели обменяться несколькими фразами между собой, продолжая наблюдать за незнакомцем выпуклыми желтыми глазами.

Разумеется, их речь оставалась совершенно непонятной для него, но Дейрут не сомневался, что компьютер с помощью Лингвиста рано или поздно справится и с этой задачей.

— Рад снова видеть вас, ребята, — произнес Дейрут, останавливаясь примерно в восьми шагах от туземцев. — Надеюсь, вы неплохо отдохнули в своей колымаге.

— Давайте, ребята, поговорим спокойно, — немедленно откликнулся самый высокий из аборигенов, сопроводив свои слова кивком головы.

Дейрут ахнул и на мгновение потерял дар речи.

— Надеюсь, металлургическая промышленность у вас развита неплохо, — немедленно поддержал инициативу своего сородича абориген, стоящий слева, — иначе меня ждут серьезные неприятности.

— Рад снова видеть вас, ребята, — опять вступил в разговор высокий, — надеюсь, вы неплохо отдохнули в своей колымаге.

«Да они просто имитируют мои слова», — сообразил наконец Дейрут.

— Вывод правильный, — проскрипел у него над ухом голос компьютера.

— Пожалуй, вы одна из самых забавных стаек мартышек, которую я когда-либо видел, — фыркнул Дейрут, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Хотелось бы знать, каким образом ваши мамаши ежедневно выдерживают подобное зрелище.

Высокий туземец тут же слово в слово повторил всю его фразу без малейшей ошибки.

— Ваши ссылки на их матерей вряд ли уместны в настоящее время, — вставил компьютер. — Нам до сих пор не известен способ их размножения. Есть немало признаков, что они представляют собой комбинацию животной и растительной жизни.

— Заткнись, пожалуйста, — вежливо посоветовал Дейрут.

— Заткнись, пожалуйста, — тут же повторил абориген слева.

— Советую временно воздержаться от любых разговоров, — не унимался компьютер. — Насколько я могу судить, они предпринимают все усилия, чтобы понимать нас. С практической точки зрения, предпочтительнее, если мы первыми освоим их язык.

С последним замечанием трудно было не согласиться.

— Ты прав, — прошептал Дейрут в нагрудный микрофон.

Наступила продолжительная пауза. Чтобы хоть как-то скрасить неловкость ситуации, Дейрут вымученно улыбнулся.

— Аугрупп сомиликан, — последовала немедленная реакция высокого.

— Тугайала, — откликнулся левый.

— Ключевое слово, — напомнил компьютер. — Речь, по-видимому, идет о пресловутом числе «пять». Поднимите руку и повторите: тугайала.

Дейрут повиновался.

— Тугайала, тугайала, — согласились туземцы.

Один из них тут же отправился в паровой фургон и, возвратившись, показал Дейруту черную металлическую статуэтку высотой примерно пятидесяти сантиметров.

Дейрут сделал несколько осторожных шагов вперед и принял из рук туземца загадочный предмет. Последний оказался неожиданно холодным и тяжелым. Он представлял собой стилизованную фигуру туземной женщины в тунике, украшенной традиционным орнаментом, с полуоткрытым ртом и характерными выпуклыми глазами. При всей неискушенности в вопросах искусства, Дейрут не сомневался, что держит в руках выдающееся произведение гениального мастера. Осторожно, чтобы не обидеть туземцев, он извлек из кармана миниатюрный анализатор и прикоснулся им к черному металлу.

— Отливка. Сплав железа, магния и никеля, — через несколько секунд доложил компьютер. — Ориентировочный возраст — двадцать пять миллионов стандартных лет.

Во рту у Дейрута мгновенно пересохло.

— Этого не может быть, — произнес он хриплым голосом.

— Возможная ошибка — плюс-минус шесть тысяч стандартных лет, — невозмутимо продолжал компьютер. — Статуэтка первоначально была отлита, а затем подверглась ручной обработке. Перевернутая буква U на груди, предположительно, соответствует цифре пять. Ниже имеется надпись, допускающая исключающие друг друга толкования.

— Цивилизация возраста двадцать пять миллионов лет, — медленно повторил Дейрут, — но подобного просто быть не может.

— Возможная ошибка — плюс-минус шесть тысяч стандартных лет, — стоял на своем компьютер.

Новый удар Ограничителя положил конец их спору. У Дейрута подогнулись колени. Неожиданно он почувствовал настойчивое желание немедленно вернуться на свой искалеченный корабль и поскорее убраться из этого непонятного мира.

Туземец, вручивший ему статуэтку, протянул руку, требуя свое сокровище назад.

— Тугайала, — произнес он, прикасаясь к перевернутой букве U на груди девушки, а затем — к аналогичному символу на своей тунике.

— Но у них всего лишь жалкие паровые машины, — не сдавался Дейрут.

— Зато какие любопытные, — возразил компьютер. — Обратите внимание, они обладают самонаводящимися безоткатными орудиями да еще снабжены гироскопом.

— Основное сейчас: способны ли они отремонтировать мой корабль.

— Вопрос в том, захотят ли они сделать это.

Высокий туземец снова выступил вперед и осторожно коснулся пальцем переводного устройства.

— С’Чарича, — произнес он негромко.

— Отвечайте: «унг-унг», — предложил компьютер.

— Унг-унг, — послушно повторил Дейрут.

Высокий моментально отскочил назад и вместе со своими товарищами возвел глаза к небу.

Туземцы были явно потрясены его ответом. Дейрут уловил несколько слов, произнесенных с различной интонацией: «Яуброн… с’Чарича… Аутога… Сриз — сриз…»

— Можно переходить к делу, — сообщил компьютер. — У нас уже имеется достаточный запас слов из их языка, чтобы расшифровать простейшие фразы. Высокого зовут Аутога. Попробуйте обратиться к нему по имени.

— Аутога! — позвал Дейрут.

Высокий немедленно повернулся в сторону пилота.

— Теперь произнесите фразу: «Ли — Яуброн унг сприз с’Чарича».

Дейрут повиновался.

Аборигены все, как один, уставились на своего гостя, и разразились звуками, весьма напоминающими хрюканье. Аутога свалился на траву, в возбуждении колотя по ней обоими кулаками.

— В чем дело? — поинтересовался Дейрут.

— Они смеются, — пояснил компьютер . — Идите и присядьте рядом с Аутогой.

— Это безопасно?

— Разумеется.

— Почему же они смеются?

— Они смеются над собой. Вам удалось провести их, захватить врасплох, и теперь они потешаются над собственной глупостью.

Все еще колеблясь, Дейрут подошел к Аутоге и присел рядом.

Туземец успокоился и, положив шестипалую руку на плечо пилота, обратился с речью к своим компаньонам. С опозданием не больше чем на долю секунды последовал перевод компьютера.

— Этот так называемый бог оказался, на проверку, неплохим парнем, ребята. У него паршивый акцент, но он обладает чувством юмора.

— Ты уверен, что не переврал половины слов? — осведомился Дейрут.

— Конечно, небольшая ошибка возможна, — согласился компьютер , — пока мы еще слишком мало знаем об этих созданиях, их физиологии, истории и обычаях, но, в любом случае, перевод — в пределах нормы. Мы пополним наши знания в ходе общения с ними. Нам нет больше нужды прибегать к разным хитростям.

— Если ты так уверен в этом, можно начинать, — согласился Дейрут.

В тот же момент из спикера, висевшего у него на груди, донеслась серия звуков, соответствующая примерно: «Аи-инг-ийя».

Ответ пришел незамедлительно.

— Аутога говорит, что это хорошая идея, — сообщил компьютер . — Это свободное небо, оно открыто для всех.

— Не понимаю, — проворчал Дейрут. — Что это значит — свободное небо?

— Они сожалеют, что повредили ваш корабль, — быстро продолжал переводить компьютер, не потрудившись ответить на первый вопрос. —

Они решили, что вы один из мальчишек их собственного народа, решивший испытать острые ощущения.

На секунду Дейрут окаменел.

— Они хотят сказать, что мой корабль?.. Они что… умеют строить космические корабли?

— О, мы сделали несколько штук приблизительно десять миллионов клурч тому назад, — последовал немедленный ответ Аутоги.

— Точнее, пятнадцать миллионов клурч, — поправил его туземец, стоявший слева.

— О, нет, Чун, ты снова преувеличиваешь, — возразил Аутога. — Ты должен простить Чуна, — продолжал он, обращаясь к Дейруту, — если послушать его, то всегда получается больше, лучше и величественнее, чем было на самом деле.

— Что такое клурч? — спросил Дейрут.

— Вероятный ответ: местный год, равныйприблизительно одной трети стандартного, — пояснил компьютер.

— Я рад, что вы столь миролюбиво настроены, — совершенно искренне признался Дейрут.

Его Лингвист немедленно перевел эти слова в серию щебечущих звуков, и только тут Дейрут обратил внимание, что уже в течение нескольких минут туземцы с удивлением разглядывают его.

— Ты всегда говоришь грудью? — поинтересовался Чун.

Дейрут с досады прикусил язык.

Аутога бросил взгляд на корабль.

— У тебя есть другие спутники? — в свою очередь, спросил он.

— Не отвечайте на этот вопрос, — предостерег компьютер . — Подкиньте им идею, что корабль является источником магических сил.

Подумав немного, Дейрут покачал головой.

Глупый компьютер!

— Они проницательные ребята, — произнес он вслух.

— Замечательный набор звуков, — заметил Аутога. — Нельзя ли повторить их снова?

— Сначала вы приняли меня за одного из ваших собственных подростков, — отвечал Дейрут. — Что вы думаете обо мне теперь?

— Мы обсуждали этот вопрос в присутствии с’Чарича, — сообщил Аутога. — Вы понимаете, что для этого нам пришлось укрыться в багряной темноте, поскольку у нас не было желания ронять наши семена под его воздействием. Большинство из нас пришло к выводу, что вы являетесь воплощением нашего представления о боге. Лично у меня другое мнение. На мой взгляд, вы представляете собой нечто пока еще неизвестное нам, хотя я и не оспариваю взгляды моих товарищей.

Дейрут облизнул пересохшие губы.

— У него пять пальцев, — возразил Чун.

— Этот аргумент ты уже использовал, чтобы убедить Тура и Лекки, — усмехнулся Аутога, — но ты так и не смог опровергнуть замечания Списпи, что наличие пяти пальцев может быть результатом генетического отбора, не говоря уже об обычной ампутации.

— Но его глаза, — стоял на своем Чун, — кто мог бы представить себе такие глаза даже в страшном сне?

— Не надо обижать нашего гостя, — предостерег своего оппонента Аутога, бросая испытующий взгляд в сторону Дейрута.

— Кроме того, у него отличное от нас строение ног и рук, — вступился за Чуна один из его сторонников.

— Ты только повторяешь свои старые аргументы, Тура, — напомнил Аутога.

На секунду Дейрут попытался представить, как он выглядел в глазах аборигенов.

Строение глаза туземцев несомненно имело определенное преимущество перед его собственными. Они могли видеть позади себя, не поворачивая головы.

Против воли он усмехнулся.

— Что еще за странный звук? — полюбопытствовал Аутога.

— Так я смеюсь, — объяснил Дейрут.

— Вношу поправку, — вмешался в разговор компьютер . — «Так я смеюсь над собой» звучит гораздо лучше.

Дейрут не стал спорить.

— Создание, способное смеяться над собой, сделало основной шаг к вершинам цивилизации, — заметил Аутога с уважением. — Вы понимаете, что никто из нас не собирался вас обидеть.

— На мой взгляд, теория Пичека, утверждающая, что общая вера в бога может создать его воплощение, получила полное подтверждение, — заявил Чун и с чувством продекламировал: «Это не сам бог, однако, я был свидетелем того…»

— Почему бы нам не узнать у него самого, — трезво предложил Аутога и, повернувшись к Дейруту, спросил. — Ты — бог?

— Я всего лишь один из смертных, но отличной от вас расы, ни больше ни меньше, — улыбнулся Дейрут.

Лингвист безмолвствовал.

— Переводи немедленно, — строго приказал Дейрут.

— Весь мой наличный банк данных, — сообщил компьютер, — указывает на то, что вам лучше воздержаться от подобных неосторожных замечаний. Что вам мешает выдать себя за бога. Благоговейный страх этих созданий может помочь нам…

— У нас нет ни единого шанса одурачить этих созданий, — взорвался Дейрут. — Они научились строить космические корабли задолго до нас самих. У них великолепная электроника. Ты сам слушал их радио. Их цивилизации больше двадцати пяти миллионов лет. Разве не так?

— Разумеется.

— Тогда переводи мои слова.

То, как внимательно, следили туземцы за их тайными переговорами, вызвало у Дейрута смутное ощущение, что они и без перевода начинают понимать его слова. Его подозрение тут же оправдалось.

— Слово «переводить» адекватно нашему «чтсуйоп», не так ли? — спросил Аутога.

— Пожалуй, теперь вы можете говорить и без перевода, — согласился компьютер, — они сумели преодолеть лингвистический барьер, хотя я не понимаю, как им удалось это сделать.

— Они сумели сделать это, не прибегая к вычислительной технике, ты, надутый ящик с электроникой, — не выдержал Дейрут. — Ты находишься во власти стереотипов, как какой-нибудь обыватель, для которого лук и стрелы — непременный атрибут каменного века. Неужели ты все еще полагаешь, что я смогу выдавать себя за бога?!

— Я все же лучше переведу, — предложил компьютер, — иначе мои ячейки могут не выдержать перегрузки. Моя прямая обязанность неукоснительно исполнять ваши приказы.

— Тогда переводи, — махнул рукой Дейрут. — Какая мне разница.

— Компьютер! — воскликнул Аутога. — Оказывается, в корабле находится компьютер. Как эксцентрично! Но в конце концов я оказался прав. Заметьте, что я пришел к этому выводу, не располагая другими данными, кроме внешнего вида корабля, покроя его костюма, ну и артефактов, конечно.

— Поэтому ты и являешься первым среди нас, — подтвердил Чун. — Я признаю, что был неправ и благодарю тебя за преподанный мне урок.

Аутога повернулся в сторону Дейрута.

— Что мы можем сделать для вас, помимо ремонта корабля?

— Разве вы не хотите узнать, откуда я прилетел к вам? — ответил вопросом на вопрос Дейрут.

— Зачем? — улыбнулся Аутога. — Существует старая теория, что за облаком водорода, которое создали наши предки, существуют другие звезды с планетами, на которых существует разумная жизнь. Ваше появление подтвердило правильность этой теории. Нам этого более чем достаточно.

— Но… неужели вы не хотите установить с нами контакт, торговать, обмениваться идеями?

— Ваше появление еще не опровергает другую древнюю теорию о пустой Вселенной. Однако даже такому примитивному существу, как вы, должно быть понятно, что такой обмен является бессмысленным.

— Но мы…

— Нам хорошо известно, что изоляция нашей Вселенной и сделала нас такими, какие мы есть, — вставил Чун, — если именно это ты хотел сказать. Но мы довольны своей жизнью.

— Он собирался долго и утомительно рассказывать о том, что его цивилизация может предложить нашей, — вмешался Аутога. — Я предлагаю немедленно приступить к тому, что мы должны сделать. Списпи, и ты, Тура, займитесь его компьютером. Чун и я…

— Что вы собираетесь делать? — спросил Дейрут, вскакивая на ноги.

Точнее, ему показалось, что он вскочил на ноги, потому что в тот момент, когда сознание вернулось к Дейруту, он по-прежнему сидел на земле вместе с пятью аборигенами.

— Они стирают мои записи, — донесся до него откуда-то издалека голос компьютера. — Меня обволакивает магнито-гравитационное поле и…

— Весьма интересно, — заметил Аутога, — что ранее он уже имел контакт с цивилизацией нашего уровня. Обратите внимание на остаточные ограничения в его сознании на полеты далеко от дома. На этот раз нам придется сделать их еще более сильными.

Дейрут смотрел на беседующих между собой туземцев с выражением человека, временно утратившего память. Молчали Лингвист и компьютер. Он испытывал странное ощущение, словно миллионы муравьев одновременно ползли по его нервам.

— Как ты думаешь, с кем он мог иметь первый контакт? — спросил Чун.

— Безусловно, что не с мирами нашей группы, — ответил Аутога. — Но прежде чем мы покинем свет с’Чурича и начнем приготовления к следующему посеву, мы должны будем провести тщательное расследование.

— Кто станет разговаривать с нами? — вздохнул Чун. — Мы всего лишь простые пастухи.

— Может, нам надо чаще слушать развлекательные передачи, — сказал Списпи. — Иногда и в них можно найти что-нибудь полезное.

— Конечно, мы можем быть простыми скотоводами, чье расследование и не зайдет слишком далеко, — согласился Аутога, — но теперь нам хотя бы будет о чем поговорить. Подумать только, теория пустой Вселенной опровергнута!

Дейрут очнулся в каюте своего корабля, наполненной запахом пыли и его собственного пота. Одного взгляда на панель управления было достаточно, чтобы понять, что Ограничитель все-таки заставил его повернуть назад. Он так и не заглянул за пределы водородного облака и ничего не нашел внутри него.

Странное чувство печали охватило его.

«Когда-нибудь я все-таки найду мою планету, — подумал он. — Там будут белоснежные здания, возвышающиеся на берегу голубого залива и прерия, наполненная бесчисленными стадами диких животных».

Запись в автоматическом бортовом журнале подтвердила, что он лег на обратный курс на девяноста четвертый день своего путешествия.

«Все-таки я продержался дольше, чем Бенар», — констатировал он.

Он припомнил свой разговор с Бенаром и свои смутные воспоминания о том, что когда-то он уже пытался предпринять подобную попытку.

«Может, это было на самом деле? — подумал он. — Может, я просто забыл о ней под влиянием Ограничителя?»

Затем его мысли вернулись к базе в системе Капелла, и чем больше он думал о возвращении домой, тем меньше ощущал воздействие Ограничителя.

Проклятый Ограничитель в который раз возобладал над ним. В следующее путешествие он испробует новый маршрут. Кто знает, может там ему повезет больше.

«Кстати, почему мы прозвали его Ограничителем? — удивился он. — Пожалуй, правильнее было бы назвать его Тюремщиком».

Неожиданный вопрос взволновал пилота, и он задал его компьютеру-

— Занялись бы лучше делом, — проскрипела машина.

Гнездостроители

Жил некогда слорин с односложным именем. Верят, что он сказал: «Для каждого из нас свое место, и каждый из нас на своем месте».

Народное сказание племени Корабля-Сеятеля

В слорине, пославшем своего единственного отпрыска, необученного и неиспытанного юнца, на такую потенциально опасную миссию, как эта, должна быть толика безумия, сказал себе Смег.

Логическое обоснование его решения было ясным: ядро колонии должно сохранять своих старших ради их обширной памяти. Самому младшему в группе было логично вызваться добровольцем на этот риск. Пока…

Смег усилием воли выбросил подобные мысли из головы. Они ослабляли его. Он сосредоточился на управлении серым ведомственным «плимутом», который был заказан в правительственном гараже столицы государства. Машина требовала значительного внимания.

«Плимуту» было только два года, но дороги из красного кирпича с глубокими выбоинами сделали его по крайней мере вчетверо старшим. Все части его болтались. Пока он преодолевал изрытый колеями склон и спереди, и сзади машины, доносились разнообразные скрипы. Дорога привела в тенистое ущелье, почти лишенное растительности, и пересекла дребезжащий настил деревянного моста, соединявшего берега сухого русла ручья. Машина вскарабкалась на другую сторону через древние овраги, миновала зону чахлого кустарника и выбралась на ровное место, которое пересекла за два часа.

Смег рискнул посмотреть на молчаливо сидящего Рика, своего отпрыска. Юноша вышел из стадии куколки со сносным человеческим обликом. Нет сомнений, что в следующий раз у Рика получится лучше — если, конечно, у него будет возможность. Но он полностью уложился в семидесятипятипроцентный предел точности, установленный для себя слоринами. Было установленным фактом, что натренированные чувства видят то, что они ДУМАЮТ, что видят. Сознание склонно восполнять недостающие элементы.

Подталкивание со стороны мыслеоблака слоринов, разумеется, помогало, но это несло свои опасности. Сознание, получившее толчок, иногда развивало свои собственные силы — с ужасающими результатами. Слорины давно научились полагаться на направленную передачу узкого мысленного луча и располагаться в сеть, ограниченную довольно коротким радиусом действия луча.

Однако Рик не упустил ничего существенного для человеческой внешности. У него было мягкое тонкое лицо с трудно запоминающимися чертами. В глазах его была прозрачная ласковость, заставлявшая человеческих самок отбрасывать всякие подозрения, а самцов — ревниво прыгать. Волосы у Рика были грубыми, но приемлемо черными. Плечи были чуть высоки, а грудная клетка слишком широка, но общий эффект не вызывал лишних вопросов. Это был очень важный момент: никаких придирчивых вопросов.

Смег позволил себе молча вздохнуть. Его собственная форма — этакий правительственный чиновник средних лет с сединой на висках, слегка полноватый и сутулый, со слабыми глазами за стеклами очков в золотой оправе — был более традиционен для слоринов.

«Жить на обочинах, — подумал Смег. — Не привлекать никакого внимания».

Иными словами, не делать того, что они делают сегодня.

Сознание опасности принудило Смега к чрезвычайному контакту с этим телом, сформированным его пластичными генами. Это было хорошее тело, достаточно близкая копия, чтобы скрещиваться с туземцами. Сейчас Смег ощущал его изнутри, как оно было, тонкий слой новизны, натянутый поверх древней субстанции слорина. Оно было хорошо знакомо и в тоже время беспокояще незнакомо.

«Я Самакторокселансмег, — напомнил он себе. — Я семисложный слорин, каждое дополнение к моему имени — это честь для моей семьи. Клянусь куколкой моего студне-предка, на произнесение имени которого требуется четырнадцать тысяч ударов сердца, я не потерплю неудачи!»

Вот! Это тот дух, что нужен ему — вечный скиталец, временно связанный, но все же не знающий границ.

— Если ты хочешь плыть, ты должен войти в воду, — прошептал Смег.

— Ты что-то сказал, па? — спросил Рик.

Ах, это очень хорошо, подумал Смег. Па — непринужденное разговорное словечко.

— Я готовлюсь к «божьему суду», так сказать, — ответил Смег. — Через несколько минут мы должны разделиться. — Он кивнул вперед, где над горизонтом начал подниматься горб города.

— Думаю, мне следует прямо войти и начать спрашивать про шерифа, — предложил Рик.

Смег сделал резкий вдох, жест удивления, соответствующий этому телу.

— Сначала разведай ситуацию, — сказал он.

Смег все более и более начинал сомневаться в мудрости решения послать туда Рика. Опасно, чертовски опасно. Рика могут необратимо убить, разрушить вдали от способной восстановить его куколки. Хуже того, его могли разоблачить. Это была реальная опасность. Дайте аборигенам знать, с чем бороться, и они разработают чрезвычайно эффективные методы.

Память слоринов хранит множество ужасных историй в подтверждение этого факта.

— Слорин должен оставаться готовым принять любую форму, приспособиться к любой ситуации, — сказал Рик. — Это так?

Рик высказал совершенную аксиому, подумал Смег, но действительно ли он ее понял? Как он мог это сделать? У Рика пока нет полного контроля над поведенческими шаблонами, которые приходят вместе с этой специфической телесной формой. Смег опять вздохнул. Если бы только они спасли инфильтрационную команду, незаменимых специалистов.

Мысли, подобные этой, всегда вызывали еще более тревожащий вопрос: СПАСЛИ ИХ ОТ ЧЕГО?

До неизвестного бедствия на Корабле-Сеятеле было пятьсот куколок. Теперь было четверо прародителей и один новый отпрыск, созданный на этой планете. Они были потерпевшими крушение, не знающими даже природы того действия, что заставило их бежать через пустоту на спасательной капсуле с минимальной защитой.

Четверо из них появились из капсулы в виде базисных слориновских полиморфов и обнаружили, что находятся в темноте посреди степного ландшафта со скалами и деревьями. К утру там появились четыре новых дерева — наблюдающих, слушающих, сравнивающих с воспоминаниями, накопленными за промежуток времени, достаточный, чтобы биллионы подобных планет могли развиться и умереть.

Капсула выбрала отличный участок для приземления: ни одной чувствующей структуры поблизости. Слорины теперь знали местное название района — Центральная Британская Колумбия. Это было место неизвестных опасностей, чья химия и организация требовали самой тщательной проверки.

Спустя некоторое время с гор спустились четыре черных медведя. Приблизившись к цивилизации, они спрятались и наблюдали — слушали, всегда только слушали, никак не решаясь использовать мыслеоблако. Кто знает, какими ментальными силами могли обладать аборигены? В спрятанной среди кустарников пещере из куколок слоринов вылупились четверо охотников в грубой одежде. Охотники были проверены и усовершенствованы.

Наконец охотники рассеялись.

Слорины всегда рассеивались.

— Когда мы покидали Вашингтон, ты сказал что-то насчет возможности ловушки, — нарушил молчание Рик. — Не думаешь ли ты на самом деле…

— В некоторых мирах слорины были демаскированы, — сказал Смег. — Аборигены разработали ситуационные защитные приспособления. Это имеет некоторые характеристики подобной ловушки.

— Тогда к чему это расследование? Почему бы не предоставить событиям идти своим чередом, пока мы не станем сильнее?

— Рик! — Смег содрогнулся от грандиозного невежества юноши. — Может, и другие капсулы спаслись, — сказал он.

— Но если там действительно слорин, то ведет он себя как последний дурак.

— Тем больше причин для расследования. Здесь может оказаться поврежденная куколка, некто, утративший часть родовой памяти. Возможно, он не знает, как себя вести и руководствуется инстинктами.

— Тогда почему бы не остаться за пределами города и не прозондировать лишь чуть-чуть мыслеоблаком?

«Рику эту работу доверять нельзя, — подумал Смег. — Он слишком неподготовлен, слишком полон юношеского желания поиграть мыслеоблаком».

— Ну почему? — повторил Рик.

Смег остановил машину на обочине грязной дороги и открыл окно. Становилось жарко — до полудня осталось около часа. Пейзаж представлял собой сильно изрезанную плоскость, отмеченную редкой растительностью и группой зданий где-то в двух милях впереди. По обеим сторонам дороги выстроились полуразвалившиеся заборы. Низкие кусты хлопчатника справа выдавали присутствие сухого русла. Два чахлых дуба обеспечивали тенью нескольких молодых волов. Вдали, на границе пустоши, угадывались укрытые дымкой холмы.

— Ты попробуешь то, что я предложил? — спросил Рик.

— Нет.

— Тогда почему мы стоим? Ты едешь только сюда?

— Нет, — вздохнул Смег. — Это ТЫ едешь только сюда. Я изменил план. Ты будешь ждать. В деревню пойду я.

— Но я моложе. Я…

— А я твой командир здесь.

— Остальным это не понравится. Они сказали…

— Остальные поймут мое решение.

— Но закон слоринов гласит…

— Не цитируй мне закон слоринов!

— Но…

— Ты будешь учить своего деда, как придавать форму куколке? — покачал головой Смег. Рик должен научиться контролировать гнев, присущий этому телу. — Предел закона есть предел принуждения — реальный предел организованного общества. Мы не являемся организованным обществом. Мы — два слорина, одинокие, отрезанные от нашей жалкой сети. Одинокие! Два слорина с совершенно несоизмеримыми возможностями. Ты способен отнести сообщение. Я не считаю, что ты в состоянии принять вызов в этой деревне.

Смег потянулся и открыл дверцу.

— Это окончательное решение? — спросил Рик.

— Да. Ты знаешь, что делать?

— Я беру свое снаряжение из багажника и разыгрываю роль почвоведа из Департамента сельского хозяйства, — холодно проговорил Рик.

— Не РОЛЬ, Рик. Ты и ЕСТЬ почвовед.

— Но…

— Ты будешь делать настоящие проверки, которые войдут в настоящий доклад и будут посланы в настоящую, реально функционирующую контору. В случае несчастья ты примешь мою форму и заступишь на мое место.

— Я понимаю.

— Я на самом деле надеюсь на тебя. Тем временем ты пойдешь через это поле. Там сухое русло. Видишь те кусты хлопчатника?

— Я определил характеристики этого ландшафта.

— Отлично. Не отклоняйся. Помни, что ты отпрыск Смега. Чтобы произнести имя твоего студнепредка, требуется четырнадцать тысяч ударов сердца. Живи с гордостью.

— Предполагалось, что туда пойду я, приму этот риск…

— И тут риск, и там риск. Помни, делай настоящие проверки для настоящего доклада. Никогда не изменяй своему месту. Когда сделаешь проверки, отыщи в том русле место, чтобы спрятаться. Закопайся и жди. Все время слушай узкий луч. Все, что ты должен делать — это слушать. В случае несчастья ты должен отправить сообщение остальным. В снаряжении есть собачий ошейник с поводком и табличкой с обещанием награды и адресом нашего чикагского гнезда. Ты знаком с формой гончей?

— Я знаю план, па.

Рик выскользнул из машины. Он вытащил из багажника тяжелую черную сумку, закрыл дверцу и посмотрел на родителя.

Смег перегнулся через сиденье и открыл окно. Оно печально скрипнуло.

— Удачи, па, — сказал Рик.

Смег сглотнул. Это тело несло бремя привязанности к своему отпрыску, гораздо более сильное, чем любой в предыдущем опыте слорина. Он задумался, что чувствует отпрыск к родителю и попытался прозондировать свои собственные чувства к тому, кто его создал, обучил и запечатал куколку в Корабле-Сеятеле. Чувства потери не было. В каком-то смысле он и БЫЛ родителем. Однако, когда различные впечатления меняли его, Смег должен был бы становиться все более и более личностью. К его имени прибавлялись бы слоги. Возможно, в один прекрасный день он может почувствовать потребность в воссоединении.

— Не теряй хладнокровия, па, — сказал Рик.

— Боги слоринов не имеют формы, — ответил Смег. Он закрыл окно и выпрямился за рулем.

Рик повернулся и побрел через поле к хлопчатнику. Его продвижение отмечало низкое облако пыли. Он легко нес сумку в правой руке.

Смег привел машину в движение, сосредоточившись на управлении. Этот последний образ Рика, сильного и послушного, пронзил его нежданными эмоциями. Слорин разлучается, сказал он себе. Разлучаться естественно для слорина. Отпрыск — это просто отпрыск.

Ему на ум пришла молитва слоринов. «Господи, дай мне владеть этим моментом без сожалений и, утратив его, обрести навек».

Молитва помогла, но Смег все еще ощущал тяжесть расставания. Он уставился на запущенное здание в городе, что был его целью. Кто-то в этом скопище строений, куда въезжал сейчас Смег, не усвоил основной урок слоринов: «Жизнь имеет резон; слорин должен жить так, чтобы не уничтожать этот резон».

Сдержанность — вот ключ.

В направлении центра городка в пыльном солнечном сиянии стоял человек — одинокий человек возле грязной дороги, беспрепятственно убегающей к далекому горизонту. На мгновение у Смега возникло ощущение, что это не человек, а опасный, облаченный в иную форму враг, встречавшийся ему прежде. Ощущение прошло, когда Смег остановил машину неподалеку.

Это был американский крестьянин, сообразил Смег, — высокий, тощий, одетый в вылинявший от стирки голубой полукомбинезон, грязную коричневую рубашку и теннисные туфли. Туфли разлезлись на части, демонстрируя голые пальцы. Зеленая малярская шапочка с пластиковым козырьком безуспешно пыталась прикрыть его желтые волосы. Ободок козырька был треснувший. С него свисала бахрома драной окантовки, колыхавшаяся, когда мужчина шевелил головой.

Смег высунулся из окна машины и улыбнулся:

— Привет.

— Привет.

Слух Смега, тренированный биллионами подобных встреч, уловил в голосе мужчины ксенофобию и нежелание идти на соглашение в войне.

— Городок-то довольно тихий, — сказал Смег.

— Угу.

Чисто человеческая речь, решил Смег. Он позволил себе несколько расслабиться и спросил:

— Тут вообще случается что-то необычное?

— Ты из правительства?

— Правильно, — Смег провел по служебной эмблеме на дверце. — Департамент сельского хозяйства.

— Значит, ты не часть правительственного заговора?

— Заговора? — Смег изучал мужчину в поисках ключа к скрытому смыслу. Не был ли это один из тех южных городков, где все, идущее от правительства, просто обязано было быть коммунистическим?

— Полагаю, что нет, — сказал мужчина.

— Разумеется, нет.

— А ты это всерьез спрашивал… насчет… случаются ли необычные вещи?

— Я… да.

— Это смотря что называть необычным.

— А что ВЫ называете необычным? — решился спросить Смег.

— Так прямо не скажу. А ты?

Смег нахмурился и высунулся из окна, оглядел улицу, изучая каждую деталь: собака, что-то вынюхивающая под крыльцом здания с вывеской «Главный склад», настороженная чернота окон. В них там и сям колышутся занавески, выдавая, что кто-то выглядывает наружу. Отсутствующие доски в боковой стене заправочной станции позади склада, один ржавый насос с пустой стеклянной камерой. Все в городке говорило о навеянной жарой дремоте… И все же это было не так. Смег чувствовал напряжение, мимолетные эмоциональные завихрения, раздражающие его высоковосприимчивые чувства. Он надеялся, что Рик уже в укрытии и слушает.

— Это Вейдвилл, не так ли? — спросил Смег.

— Угу. Раньше был столицей графства, до войны.

Он говорит о войне. Между Штатами, сообразил Смег, припомнив изучение местной истории. Слорины, по обыкновению, использовали каждую свободную минуту, чтобы усваивать историю, мифологию, искусство, литературу, науку. Никогда не знаешь, какая информация окажется ценной.

— Слышал вообще про кого-нибудь, кто может забраться прямо в твою голову? — спросил мужчина.

Смег преодолел первый шок и искал теперь подходящую ответную реакцию. Смешливое недоверие, решил он, и ухитрился слегка хихикнуть.

— Это и есть ваша необычная вещь?

— Не то чтобы да и не то чтобы нет.

— Тогда зачем вы спрашиваете? — Смег знал, что голос его сейчас звучит, как звук мнущейся бумаги. Он втянул голову обратно в тень салона машины.

— Да мне любопытно, а не охотишься ли ты на телепата?

Мужчина повернулся и отхаркнул табачную жвачку в грязь слева от себя. Налетевший порыв ветра подхватил слюну и украсил ею крыло машины Смега.

— А, черт! — сказал мужчина. Он извлек грязный желтый носовой платок и, опустившись на колени, потер им крыло машины.

Смег высунулся наружу и озадаченно наблюдал за этим спектаклем. Ответы мужчины, смутные намеки на ментальные силы — они сбивали с толку, не соответствуя примерам из предыдущего опыта слоринов.

— У вас в округе появился кто-то, заявляющий, что он телепат? — спросил Смег.

— Даже не скажу. — Мужчина встал, всматриваясь в Смега. — Ты уж извини за это. Ветер, знаешь. Нечаянно. Я не хотел.

— Конечно.

— Надеюсь, ты не скажешь шерифу. Я все уже с твоей машины вычистил. И не скажешь, где попал.

Смег понял, что в голосе мужчины слышалась определенная нотка страха. Он устремил на этого американского селянина прищуренный изучающий взгляд. ШЕРИФ, он сказал. Неужели это будет так легко? Смег задумался над тем, как извлечь выгоду из этой возможности. Шериф. Это попахивало мистикой, с которой следовало бы разобраться.

Поскольку молчание затягивалось, мужчина сказал:

— Всю ее вычистил. Можешь вылезти и сам посмотреть.

— Я уверен, что вы все сделали, мистер… ээээ…

— Пэйнтер. Джошуа Пэйнтер. Большинство зовут меня просто Джош, по моему первому имени, Джошуа Пэйнтер.

— Рад был с вами повстречаться, мистер Пэйнтер.

— Меня зовут Смег, Генри Смег.

— Смег, — задумчиво произнес Пэйнтер. — Я не уверен, что вообще слышал такое имя раньше.

— Обычно оно намного длиннее, — сказал Смег. — Венгерское.

— А.

— Мне любопытно, мистер Пэйнтер, почему вы боитесь, что я расскажу шерифу про то, как ветер сдул немного табачного сока на мою машину?

— Никогда нельзя сказать, как иные ребята на это посмотрят, — сказал Пэйнтер. Он осмотрел машину от бампера до бампера и перевел взгляд обратно на Смега. — Ты правительственный человек, эта машина и все такое, я и решил, что уж лучше поговорить, как один здравомыслящий человек с другим.

— У вас в округе были неприятности с правительственными людьми, так?

— Большинство правительственных людей здесь радости не вызывают. Но шериф, он не позволяет нам ничего с этим поделать. Шериф — главный человек, иногда самый главный человек, и он заполучил мою Бартон.

— Вашу бартон, — сказал Смег, отступая обратно в машину, чтобы скрыть свое недоумение. Бартон? Это был совершенно новый термин. Странно, что никто не сталкивался с ним ранее. Изучение языков и диалектов было уже по большей части завершено. Смег начал испытывать беспокойство по поводу беседы с этим Пэйнтером в целом. Беседа никогда не была по-настоящему под контролем. Он задумался, а понял ли он из нее хоть что-нибудь? Смег испытывал страстное желание рискнуть провести зондирование мыслеоблаком, подтолкнуть мотивы этого человека, заставить его ЗАХОТЕТЬ объяснить.

— Ты один из тех ребят-инспекторов, что уже бывали у нас? — спросил Пэйнтер.

— Можно и так сказать, — ответил Смег. Он расправил плечи. — Я бы хотел прогуляться и посмотреть на ваш город, мистер Пэйнтер. Могу я оставить здесь машину?

— Да она вроде никому не мешает, как я вижу, — сказал Пэйнтер. Он ухитрялся выглядеть одновременно и заинтересованным, и незаинтересованным вопросом Смега. Взгляд его рыскал по сторонам — на машину, на дорогу, на дом за живой изгородью из бирючины.

— Прекрасно, — произнес Смег. Он выбрался наружу, захлопнул дверцу и сунул руку в заднее окно за шляпой с плоской тульей в западном стиле, предпочитаемой им в здешних краях. Она помогала ломать некоторые барьеры.

— Ты бумажки свои не забыл? — спросил Пэйнтер.

— Бумажки? — Смег повернулся и взглянул на мужчину.

— Ну те бумажки, набитые вопросами, что ваша правительственная публика нам всем задает?

— А, — Смег покачал головой. — Сегодня про бумажки можно забыть.

— Так ты просто пошляешься по округе? — спросил Пэйнтер.

— Именно так.

— Ну, некоторые с тобой поболтают, — сказал Пэйнтер. — Тут у нас каких только типов нет. — Он отвернулся и зашагал прочь.

— Пожалуйста, еще минуточку, — сказал Смег.

Пэйнтер остановился, словно налетел на барьер, и проговорил, не оборачиваясь:

— Тебе что-то надо?

— Куда вы направляетесь, мистер Пэйнтер?

— Да просто по дороге.

— Я… эээ, надеялся, что вы меня проводите, — сказал Смег. — Разумеется, если вы не слишком заняты.

Пэйнтер повернулся и уставился на него.

— Проводить? В Вейдвилл? — Он посмотрел вокруг, потом снова на Смега. На его губах проступила слабая улыбка.

— Ну, где мне найти вашего шерифа, например? — спросил Смег.

Улыбка исчезла.

— А на что он тебе?

— Шериф обычно в курсе всех дел в районе.

— Ты уверен, что действительно хочешь его видеть?

— Уверен. Где его контора?

— Ну, мистер Смег… — Пэйнтер поколебался, потом сказал: — Его контора прямо здесь за углом, рядом с банком.

— Не могли бы вы мне ее показать? — Смег двинулся вперед, из-под его ног клубилась уличная пыль. — За каким углом?

— Это здесь, — Пэйнтер указал на здание из камня слева от себя. За ним тянулся заросший сорняками переулок. В переулок выступал угол деревянного крыльца этого здания.

Смег шагал позади Пэйнтера, вглядываясь в переулок. Посередине и по обеим сторонам росли пучки травы, повсюду тянулись стелющиеся побеги. Смег засомневался, проезжал ли этим путем колесный транспорт в последние два года, а может быть, и дольше.

Его внимание привлек ряд предметов на крыльце. Он подошел поближе, изучил их и повернулся к Пэйнтеру.

— Для чего все эти сумки и пакеты на крыльце?

— Эти? — Пэйнтер подошел к Смегу, постоял минуту, поджав губы и устремив взгляд куда-то позади крыльца.

— Ну, и что это? — нажимал Смег.

— Это банк тут, — сказал Пэйнтер. — А это ночные вклады.

Смег обернулся к крыльцу. Ночные вклады? Бумажные сумки и тряпичные мешки, оставленные под открытым небом?

— Люди оставляют их тут, ежели банк не открыт, — сказал Пэйнтер. — Банк сегодня немного припозднился открыться. Шериф загнал их просматривать книги прошлым вечером.

«Шериф проверяет банковские книги?» — недоумевал Смег. Он надеялся, что Рик ничего из этого не упустил и сможет точно повторить… просто на всякий случай. Ситуация оказалась здесь более странной, чем указывали доклады. Смегу вообще не нравилось это место.

— Это для удобства людей, кому надо рано вставать, и тем, кто собирает их деньги ночью, — объяснил Пэйнтер.

— Их просто оставляют прямо на улице? — спросил Смег.

— Угу. Это называется «ночной депозит». Людям не нужно приходить, когда…

— Я знаю, как это называется! Но… прямо вот так, на улице… без охраны?

— Банк не открывается до десяти тридцати, как правило, — сказал Пэйнтер. — Даже позже, когда шериф забирает их на ночь.

— Есть же охрана, разве не так?

— Охрана? А на что нам охрана? Шериф говорит, оставляйте эти штуки здесь, их и оставляют.

«Снова шериф», — подумал Смег.

— А кто… эээ, вкладывает деньги подобным образом? — спросил он.

— Я же сказал: люди, которым рано вставать и…

— Но КТО эти люди?

— А. Ну, мой кузен Реб: у него заправка у развилки. Мистер Силвей с главного склада. Некоторые фермеры возвращаются из города поздно, с кучей наличных. Народ, что работает за границей округа на фабрике в Эндерсоне, когда они поздно получают зарплату по пятницам. Народ вроде этого.

— Они просто… оставляют свои деньги на крыльце?

— А почему бы и нет?

— Бог знает, — прошептал Смег.

— Шериф говорит не трогать, что ж — никто и не трогает.

Смег огляделся, ощущая странность этой заросшей улочки с распахнутым настежь ночным депозитарием, защищенным лишь приказом шерифа. Кто такой этот шериф? ЧТО ТАКОЕ этот шериф?

— Не похоже, чтобы в Вэйдвилле было много денег, — сказал Смег. — Заправочная станция, там, на главной улице, выглядит так, будто там прошелся ураган. Большинство прочих зданий…

— Заправка закрыта, — пояснил Пэйнтер. — Если тебе нужно заправиться, просто выезжай к развилке, где мой кузен Реб…

— Заправка прогорела? — спросил Смег.

— Вроде того.

— Вроде чего?

— Шериф, он ее закрыл.

— Почему?

— Пожарная опасность. Шериф, он однажды прочел Указ о пожарах штата. На следующий день он велел старине Джеймисону выкопать резервуары с горючим и увезти их прочь. Они были больно старые и ржавые, недостаточно глубоко закопаны в землю, и на них не было бетона. Ну и потом, здание было слишком старое, деревянное и промасленное.

— Шериф приказал сделать это… просто вот так? — Смег щелкнул пальцами.

— Угу. Сказал, что придется снести эту заправку. Старина Джеймисон, конечно, бушевал.

— Но раз шериф велел сделать, это сделали? — спросил Смег.

— Угу. Джеймисон разобрал ее — по доске в день. А шериф, кажись, и внимания не обращал, что Джеймисон снимает по одной доске в день..

Смег покачал головой. По доске в день. Что это значит? Отсутствие здорового чувства времени? Он оглянулся назад, на ночные вклады на крыльце и спросил:

— И давно люди вкладывают свои деньги подобным образом?

— Да где-то через неделю или вроде того, как прибыл шериф.

— А это давно было?

— Аааа… четыре, пять лет тому, может быть.

Смег кивнул сам себе. Его маленькая группа слоринов находилась на планете чуть больше пяти лет. Это может быть… Это может быть… Он нахмурился. Но что, если нет?

С главной улицы позади Смега послышался неясный звук тяжелых шагов. Он повернулся и увидел проходящего там высокого толстого мужчину. Тот с любопытством взглянул на Смега и кивнул Пэйнтеру.

— Доброе утро, Джош, — сказал толстяк. У него был громкий голос.

— Доброе утро, Джим, — ответил Пэйнтер.

Толстяк обошел «плимут», прочитал, поколебавшись, надпись на дверце машины, снова взглянул на Пэйнтера и отправился дальше по улице и с их глаз.

— Это был Джим, — сказал Пэйнтер.

— Сосед?

— Угу. Снова был у вдовы Мак-Нарби… всю эту чертову ночь. Шериф будет очень недоволен, уж поверь мне.

— Он и за вашей моралью присматривает?

— За моралью? — Пэйнтер почесал в затылке. — Так прямо не скажу, чтобы он присматривал.

— Тогда почему б ему быть против, что… Джим…

— Шериф, он говорит, что брать то, что тебе не принадлежит, — это грех и преступление, а давать — это благодеяние. Джим, тот шерифу возразил, что он-то как раз и ходит к вдове давать, так что… — Пэйнтер пожал плечами.

— Значит, шерифа можно убедить?

— Кое-кто, кажись, так и думает.

— А вы нет?

— Он заставил Джима бросить пить и курить.

Смег энергично покачал головой, размышляя, правильно ли он расслышал. Беседа вертелась вокруг, казалось, несущественных моментов. Он поправил поля своей шляпы и посмотрел на свою руку. Это была хорошая рука, не отличимая от человеческого оригинала.

— Курить и пить? — переспросил он.

— Угу.

— Но почему?

— Сказал, если Джим берет на себя новые обязательства, вроде вдовы, то не может совершать самоубийства — даже медленного.

Смег уставился на Пэйнтера, а внимание того, казалось, поглотила какая-то несуществующая точка в небе. Немного погодя Смег выдавил:

— Это самое причудливое толкование закона, какое я когда-либо слышал.

— Смотри, чтобы этого не услышал от тебя шериф.

— Быстро гневается, а?

— Не сказал бы.

— А ЧТО бы вы сказали?

— То же, что и Джиму: шериф присматривает за тобой, вот так. Придерживайся правил. Пока шериф за тобой присматривает, это еще не так плохо. Вот когда он тебя увидит — это конец.

— За вами шериф тоже присматривает, мистер Пэйнтер?

Пэйнтер потряс в воздухе сжатым кулаком. Рот его перекосила гримаса ярости. Выражение это постепенно исчезло. Вскоре, окончательно успокоившись, он вздохнул.

— Совсем плохо, а? — спросил Смег.

— Чертов заговор, — проворчал Пэйнтер. — Правительство сует свой нос туда, где его не касается.

— А? — Смег пристально наблюдал за крестьянином, чувствуя, что они наконец вступили на плодотворный путь. — Что…

— Чертова тысяча галлонов в год! — взорвался Пэйнтер.

— Ох, — сказал Смег. Он облизал губы, жест, как он выяснил, обозначающий человеческую неуверенность.

— И плевать, даже если ты участвуешь в заговоре, — продолжал бушевать Пэйнтер. — Мне ты уже ничего не можешь сделать.

— Поверьте, мистер Пэйнтер, у меня нет намерений…

— Я делал немного самогона, когда людям надо было. По меньшей мере, тысячу галлонов в год… почти. Не больно много, учитывая, какого размера кое-какие перегонные кубы по ту сторону Эндерсона. Но это же за границей! Другой округ! Того, что я делал, людям в округе хватало.

— Шериф это прекратил?

— Заставил меня разрушить перегонный куб.

— Заставил ВАС разрушить перегонный куб?

— Угу. Вот тогда он и заполучил мою Бартон.

— Вашу… эээ… бартон? — отважился спросить Смег.

— Прямо из-под носа у Лилли, — проворчал Пэйнтер. Ноздри у него раздувались, глаза сверкали. Ярость проступала в каждой черте лица.

Смег огляделся, изучая пустые окна и дверные проемы. Во имя всех фурий слоринов, что такое бартон?

— Кажется, ваш шериф весьма точно придерживается закона, — рискнул Смег.

— Ха!

— Никакого питья, — сказал Смег. — Никакого курения. Он строг с лихачами?

— С лихачами? — Пэйнтер свирепо посмотрел на Смега. — А ну-ка скажи, на чем это нам лихачить, мистер Смег?

— У вас тут что, нет машин?

— Если бы заправка у кузена Реба была не на развилке, где он принимает транспорт из города, то он бы уже давно прогорел. Штат принял закон — машина должна останавливаться на чертовой уйме светофоров. Должны быть дворники. Должны быть покрышки с определенной глубиной протектора. Нужно водить абсолютно правильно. Машина не соответствует этим делам, значит это УТИЛЬ! Утиль! Шериф, он заставляет тебя продавать машину в утиль! В Вэйдвилле разве что двое-трое ребят могут себе позволить машину со всеми этими штучками.

— Похоже, он весьма строг, — заметил Смег.

— Бродячий святоша, торгующий библиями, с адским пламенем в очах и то лучше. Говорю тебе, если бы не моя Бартон у шерифа, давно бы отсюда сбежал. Взбунтовался бы, как в шестьдесят первом. И с остальным народом тут то же самое… с большинством.

— У него ваши… эээ, бартоны? — спросил Смег, склонив голову набок в ожидании.

Пэйнтер обдумывал это с минуту, потом ответил:

— Ну… фигурально говоря, можно и так это назвать.

Смег нахмурился. Рискнуть ли спросить, что такое бартон? Нет! Это может показать слишком большое невежество. Он страстно жаждал настоящей сети слоринов, слившихся детальных воспоминаний, где слорины странствовали в пределах узкой полосы частот, готовые транслировать вопросы, проверять гипотезы, выдвигать предложения. Но Смег был один, если не считать неопытного отпрыска, спрятавшегося где-то там, за полями. Впрочем, возможно, что Рик знает это слово. Смег отважился на слабый вопросительный импульс.

Ответная реакция Рика была слишком уж громкой:

— Отрицательно.

Так что и Рику это слово незнакомо.

Смег изучал Пэйнтера в поисках признака того, что человек заметил обмен в узкой полосе. Ничего. Смег сглотнул, естественная реакция страха, отмеченная им в этом теле, и решил предпринять более решительные шаги.

— Вам никто не говорил, что у вас самый необычный шериф? — спросил он.

— Те ребята-инспектора из правительства, они так говорили. Притащились со всеми этими бумажками и всеми этими вопросами, мол, они интересуются уровнем преступности у нас. Сказали, что не нашли преступности в округе Вэйд. Думали, они нам что-то новое сказали!

— Это я просто про вас слышал, — попытал счастья Смег. — Нет преступности.

— Ха!

— Но должна же быть хоть какая-то преступность?

— Не стало самогона, — проворчал Пэйнтер. — Не стало грабежей и воровства, никаких азартных игр. Не стало пьяных водителей, ну, разве что прикатят откуда-нибудь еще и потом горько жалеют, что катались в пьяном виде по округу Вэйд. Не стало, как это в городе говорят, малолетних правонарушителей. Не стало парней с патентованными средствами. Не стало ничего.

— У вас должно быть страшно переполнена тюрьма, однако?

— Тюрьма?

— Ну, все эти преступники, задержанные вашим шерифом.

— Ха! Шериф небросает людей в тюрьму, мистер Смег. Ну, разве что тех, что из-за границы округа, если им нужно проспаться после небольшой попойки, пока не протрезвеют достаточно, чтобы заплатить штраф.

— А? — Смег уставился на пустую главную улицу, припомнив толстяка Джима. — Местным жителям он дает чуть больше свободы? Как вашему другу Джиму?

— Я же говорю, он просто направляет Джима в нужную сторону.

— Что вы имеете в виду?

— Вдова очень скоро захочет семейной жизни. Будет быстрая свадьба, младенец. И Джим будет точь-в-точь, как все остальные.

Смег кивнул, как будто что-то понял. Это было похоже на завлекшие его сюда сообщения… но и не похоже. Пэйнтеровых «ребят-инспекторов» Вэйдвилл и округ Вэйд позабавили, так позабавили, что даже их строгая официальность не смогла этого скрыть. В таком развеселом настроении они и описали район — «чисто местный феномен», крутой шериф — южанин. Смега это не забавляло. Он медленно вышел на главную улицу, оглянулся на дорогу, по которой приехал.

Рик был где-то там, прислушиваясь… ожидая.

Что же принесет им ожидание?

Внимание Смега привлекло заброшенное здание дальше по улице. Где-то внутри него скрипела дверь, в ритме порывов ветра, гонявших пыль по дороге. Со здания свисала на рваной растяжке вывеска «САЛУН». Вывеска раскачивалась на ветру, то частично скрываясь за навесом крыльца, то снова появляясь: «ЛУН»… «САЛУН»… «ЛУН»… «САЛУН»…

Смег подумал, что тайна Вэйдвилла похожа на эту вывеску. Тайна двигалась и изменялась, становясь то одним, то другим. Смег задумался, а сможет ли он удержать тайну в покое достаточно долго, чтобы изучить и понять.

Мечты его прервало далекое завывание.

Оно становилось громче: сирены.

— А вот и он, — сказал Пэйнтер.

Смег взглянул на Пэйнтера. Крестьянин стоял рядом с ним, свирепо глядя в направлении сирены.

— Это уж точно он, — проворчал Пэйнтер.

Теперь сирене аккомпанировал другой звук — голодное урчание мощного двигателя.

Смег посмотрел в сторону этого звука и увидел облако пыли, сквозь которое смутно просвечивало что-то красное.

— Па! Па! — Это был Рик на узкой волне.

Еще до того, как Смег смог послать вопрошающую мысль, он почувствовал это — нарастающее давление мыслеоблака, столь мощного, что слорин пошатнулся.

Пэйнтер схватил его за руку, пытаясь найти опору.

— Вот так он и достал некоторых в первый раз, — сказал крестьянин.

Смег собрался, высвободил руку и застыл, дрожа. Еще один слорин! Это должен быть еще один слорин. Но глупец транслирует сигнал, приводящий всех в состояние хаоса. Смег посмотрел на Пэйнтера. У местных есть потенциал — это установила его собственная группа слоринов. Повезло ли им здесь? Было ли местное племя нечувствительным? Но ведь Пэйнтер говорил, что это захватило некоторых людей в первый раз. Он говорил о телепатах.

Что-то очень неладно в Вэйдвилле… А мыслеоблако окутывало его, словно серый туман. Смег собрал всю свою ментальную энергию и с трудом освободился от контролирующей силы. Теперь он ощущал, что стоит, подобно островку ясности и спокойствия в сердцевине этого ментального урагана.

Теперь повсюду раздавались резкие звуки — поднимались оконные ставни, хлопали двери. Начали появляться люди. Они стояли вдоль улицы с выражением угрюмого предчувствия и сердитой настороженности в глазах. Смег подумал, что все они на первый взгляд — приличные люди, но в них была какая-то схожесть, которую он не мог толком определить. Это было что-то в их неряшливом, пришибленном виде.

— Сейчас ты увидишь шерифа, — сказал Пэйнтер. — Это уж точно.

Смег обратил лицо к приближающемуся грохоту двигателя и сирены. Из облака пыли показалась красная пожарная машина с молодой блондинкой в зеленом трико, восседающей на капоте. Машина пронеслась по улице в сторону узкого прохода, где Смег припарковал свой автомобиль.

За рулем сидел смуглокожий мужчина в белом костюме, синей рубашке и белой десятигаллоновой шляпе. На его груди блестела золотая звезда. Он вцепился в рулевое колесо, словно гонщик, опустив голову и глядя прямо перед собой.

Смег, свободный от мыслеоблака, видел водителя таким, каким тот был на самом деле. Это был слорин. Все еще в полиморфной стадии, форма приближена к человеческой… но недостаточно хорошо… вообще недостаточно.

Около тридцати детей теснились вокруг водителя. Они пристроились на сиденьях машины, облепили борта и лестницы наверху. Въехав в деревню, вся ватага начала вопить и верещать, выкрикивая приветствия.

— Вот и шериф, — сказал Пэйнтер. — Ну и как? Он для тебя достаточно необычен?

Пожарная машина свернула, чтобы избежать столкновения с автомобилем Смега, и остановилась, проехав юзом, на противоположной стороне переулка. Шериф встал, оглянулся на припаркованный автомобиль и закричал:

— Кто поставил там этот автомобиль? Видите, как мне пришлось выворачивать, чтобы проехать мимо него? Снова кто-то содрал мое объявление «Парковка запрещена»? Смотрите у меня! Вы же знаете, что я все равно отыщу того, кто это сделал! Кто это был?

Пока шериф кричал, дети посыпались с машины в какофонии приветствий.

— Привет, мама!

— Папа, видишь меня?

— Мы все ездили купаться на озеро Команчи.

— Ты видел, как мы приехали, па?

— Ты сделала мне пирог, мама? Шериф говорит, что у вас есть пирог.

Смег в замешательстве покачал головой. Из машины уже вышли все, кроме шерифа и блондинки на капоте. Мыслеоблако пропитывало ментальную атмосферу, подобно сильному запаху, но не подавляло выкриков.

Внезапно раздался резкий, отрывистый треск винтовочного выстрела. Из белого костюма шерифа вырвалось облачко пыли, как раз пониже золотой звезды.

На улице воцарилось молчание.

Шериф медленно повернулся, единственная движущаяся фигура на застывшем полотне. Он смотрел прямо вверх по улице в направлении открытого окна на втором этаже дома позади заброшенной станции. Рука его поднялась, вытянулся палец. Шериф покачал пальцем, словно увещевая непослушного ребенка.

— Я тебя предупреждал, — сказал он.

Смег вполголоса произнес слоринское проклятье. Дурак! Неудивительно, что он остается в полиморфном состоянии и полагается на мыслеоблако — он восстановил против себя всю деревню. Смег перебирал весь накопленный слоринами опыт в поисках ключа к разрешению этой ситуации. Целая деревня сознает силу слорина! Ох, что за греховный глупец!

Шериф перевел взгляд на толпу молчащих детей, пристально оглядев сначала одного, потом другого. Немного погодя, он указал на босоногую девочку лет восьми, с завязанными в хвостики желтыми волосами, в запачканном синем с белым платье на нескладной фигурке.

— Ты тут, Молли Мэй, — сказал шериф. — Видела, что сделал твой папа?

Девочка опустила голову и заплакала.

Блондинка с гибкой грацией спрыгнула с капота машины вниз и дернула шерифа за рукав.

— Не вмешивайся в процедуру исполнения закона, — сказал шериф.

Блондинка уперлась руками в бедра и топнула ногой.

— Тэд, если ты причинишь этому ребенку вред, я больше никогда не буду с тобой разговаривать, — гневно заявила она.

Пэйнтер вполголоса забормотал:

— Нет… нет… нет… нет…

— Причинить вред Молли Мэй? — удивился шериф. — Нет, ты же знаешь, что я не причиню ей вреда. Но ей придется уйти, и она больше никогда не увидит свою семью. Ты это знаешь.

— Но Молли Мэй не причинила тебе никакого вреда. Это был ее отец. Почему ты не можешь выслать его?

— Есть некоторые вещи, которых ты просто не можешь понять, — сказал шериф. — Совершеннолетнего взрослого можно увести с греховного пути ненадолго, если вы не возьметесь за его маленького ребенка. Так вот, я бы совершил преступление, если бы делал различие между взрослыми и детьми. Маленькая девочка, вроде Молли Мэй, в данный момент ребенок. Но это никакого значения не имеет.

Так вот оно что, подумал Смег. Вот в чем реальная власть шерифа над этой общиной. Смег внезапно понял, что должно означать слово «бартон». Заложник.

— Это жестоко, — вздохнула молодая блондинка.

— Закон должен быть иногда жесток, — сказал шериф. — Закон обязан искоренять преступность. Это уже почти сделано. За последнее время единственными преступлениями в окрестностях были преступления против меня. Так вот, вы все знаете, что не можете выйти сухими из воды после подобных поступков. И когда вы демонстрируете такое пренебрежение величием закона, вы должны быть наказаны. Вы обязаны помнить, вы все, что каждый член семьи ответственен за всю семью.

«Чисто слоринское мышление», — подумал Смег. Он размышлял над тем, что можно предпринять, не выдавая своего собственного чуждого происхождения. Надо было что-то делать. И поскорее. Рискнуть запустить приветственный зонд в сознание глупца? Нет. Шериф ничего не разберет в этом шуме от мыслеоблака.

— Тогда, может быть, ты делаешь что-то не так, — сказала блондинка. — Мне кажется ужасно забавным, что единственные преступления направлены на сам закон.

«Весьма существенное наблюдение», — подумал Смег.

Пэйнтер вдруг принудил себя двигаться и, пошатываясь, пробирался сквозь толпу детей к шерифу.

Девушка повернулась и крикнула:

— Папа! Не лезь в это!

— А ну-ка, заткнись, Бартон Мери, слышишь? — прорычал Пэйнтер.

— Ты же знаешь, что ничего не сможешь сделать, — запричитала девушка. — Он только вышлет меня.

— Хорошо! Я сказал, хорошо! — рявкнул Пэйнтер. Он протолкался к девушке и встал перед ней, свирепо глядя на шерифа.

— Итак, Джош, — мягко проговорил шериф.

Они замолчали, меряя взглядами друг друга.

В этот момент внимание Смега привлекла фигура, идущая по дороге в деревню. Она словно материализовалась из пыли — молодой мужчина, несущий огромную черную сумку.

РИК!

Смег уставился на своего отпрыска. Юноша шел, словно марионетка, ноги его волочились по земле. Глаза пристально смотрели перед собой, но в них зияла абсолютная пустота.

«Мыслеоблако, — подумал Смег. — Рик молод, слаб. Он был на вызове, распахнут настежь, когда его поразило мыслеоблако. Сила, пошатнувшая вторичного предка, оглушила молодого слорина. Теперь он слепо идет к источнику раздражения».

— А это еще кто пришел? — поинтересовался шериф. — Тот, кто незаконно припарковал машину?

— Рик! — крикнул Смег.

Тот остановился.

— Стой, где стоишь! — завопил Смег. На этот раз он послал юноше пробуждающий зонд.

Рик огляделся вокруг, в его глазах постепенно проявлялось сознательное выражение. Он сфокусировал взгляд на Смеге, открыв рот.

— Па!

— Ты кто? — требовательно спросил шериф, уставившись на Смега. Того сразу же покоробил удар мыслеоблака.

Смег понял, что есть лишь один способ отделаться от этого. Против огня использовать огонь. Аборигены уже знакомы с мыслеоблаком.

Смег начал открывать огораживающие ментальные щиты, потом резко сбросил их и хлестнул по шерифу. Слорин-полиморф отшатнулся назад и рухнул на сиденье пожарной машины. Его человеческая форма изгибалась и корчилась.

— Кто ты? — задыхаясь спросил шериф.

Перейдя на гортанную речь слоринов, Смег сказал:

— Вопросы здесь задаю я. Назови себя.

Смег двинулся вперед, дети перед ним расступились. Он мягко отодвинул в сторону Пэйнтера и девушку.

— Ты понимаешь меня? — спросил Смег.

— Я… понимаю тебя. — Гортанная речь слоринов была неровной и запинающейся, но узнаваемой.

— Во вселенной много перекрестков, где могут встретиться друзья. Назови себя, — более мягко проговорил Смег.

— Мин… я думаю. Пцилимин. — Шериф выпрямился на сиденье и восстановил кое-что в своем человеческом облике до прежней формы. — Кто ты?

— Я Смег, вторичный прародитель.

— Что такое вторичный прародитель?

Смег вздохнул. Это было именно то, чего он боялся. Имя, Пцилимин, было основным ключом — третичный прародитель с Корабля-Сеятеля. Но этому бедняге слорину причинен ущерб, он каким-то образом утратил часть своей памяти. По ходу дела он создал здесь ситуацию, которая, возможно, не поддается исправлению. Впрочем, меру здешней путаницы еще надо изучить.

— На твои вопросы я отвечу позднее, — сказал Смег. — тем временем…

— Ты знаешь этого олуха? — спросил Пэйнтер. — Ты участвуешь в заговоре?

— Мистер Пэйнтер, предоставьте правительству самому управляться со своими проблемами. Этот человек — одна из наших проблем, — по-английски ответил Смег.

— Ну, он точно проблема, это уж правда.

— Вы позволите мне разобраться с ним?

— А ты уверен, что сможешь?

— Я… думаю, да.

— Уж я надеюсь.

Смег кивнул и повернулся к шерифу.

— Ты хоть представляешь, что здесь натворил? — спросил он на базовом слоринском.

— Я… нашел себе подходящее официальное положение и занял его, чтобы наилучшим способом проявить свои способности. Никогда не изменяй своему месту. Я это помню. Никогда не изменяй своему месту.

— Ты знаешь, что ты такое?

— Я… слорин?

— Правильно. Третичный прародитель слоринов. Ты что-нибудь знаешь о том, как получил повреждения?

— Я… нет. Получил повреждения? — Он посмотрел вокруг, на придвинувшихся поближе людей. Они все уставились на него с любопытством. — Я… проснулся там, в… поле. Не могу… вспомнить…

— Очень хорошо, мы…

— Я вспомнил! Предполагалось, что мы понизим уровень преступности, подготовим пригодное общество, где… где… я… не знаю.

Смег глянул поверх детских голов на Рика, который остановился позади пожарной машины, снова уставился на Пцилимина.

— Я здесь довел уровень преступности почти до неустранимого минимума, — сказал шериф.

Смег закрыл глаза рукой. Неустранимый минимум! Он уронил руку и свирепо глянул на бедного глупца.

— Ты заставил этих людей узнать о слоринах, — произнес Смег обвиняющим тоном. — Хуже того, ты заставил узнать их самих себя. Ты заставил их задуматься над тем, что скрывается за законом. То, что каждый служитель закона на этой планете знает инстинктивно, а ты, слорин — поврежденный или нет — не мог видеть.

— Видеть что? — спросил Пцилимин.

— Без преступности нет надобности в служителях закона! И ты вел к тому, чтобы оставить себя без работы! Первым правилом в таких случаях является сохранение для этой работы достаточно требуемой активности, чтобы иметь уверенность в своей постоянной занятости. И не только это. Ты должен расширять свою сферу, открывать еще больше подобных возможностей. Вот что подразумевается под «не изменять своему месту».

— Но… предполагалось, что мы создадим общество, где… где…

— Предполагалось, что ты устранишь случаи жестокости и насилия, дурак! Ты должен перевести преступность в более легкоуправляемые формы. А ты оставил им насилие! Один из них стрелял в тебя!

— О… они пробовали способы и похуже.

Смег посмотрел направо и встретился с вопрошающим взглядом Пэйнтера.

— Это еще один венгр? — спросил Пэйнтер.

— Ээээ, да! — решил согласиться Смег.

— Так и думал, вы двое говорите на этом иностранном языке. — Пэйнтер сверкнул глазами на Пцилимина. — Его нужно депортировать.

— Вот именно, — кивнул Смег. — Вот зачем я здесь.

— Ну, ей-богу! — сказал Пэйнтер. Он посерьезнел. — Я лучше предупрежу тебя, однако. Шериф, он завел себе какую-то машинку, вроде как забираться в мозги. Нельзя толком думать, когда он ее включает. Носит ее в своем кармане, я подозреваю.

— Мы обо всем этом знаем, — буркнул Смег. — У меня самого есть такая же машинка. Это военная тайна, и мы не можем использовать ее просто так.

— Держу пари, ты вовсе не из Департамента сельского хозяйства, — хмыкнул Пэйнтер. — Держу пари, твой департамент называется ЦРУ.

— Это мы не будем обсуждать, — сказал Смег. — Однако, надеюсь, что ни вы, ни ваши друзья никому не расскажете о том, что здесь произошло.

— Мы стопроцентные американцы, мистер Смег. Можете не беспокоиться.

— Отлично, — потер руки Смег и подумал: «Как удобно. Может, они считают меня полным идиотом?» Он спокойно повернулся обратно к Пцилимину и спросил:

— Ты следил за разговором?

— Они считают тебя секретным агентом.

— Кажется, так. Это облегчает нашу задачу. А теперь расскажи, что ты натворил с их детьми?

— Их детьми?

— Ты слышал меня.

— Ну, я просто кое-что стирал в их мозгах и сажал на поезд, идущий на север. Это я делал, чтобы наказать их семьи. У этих созданий очень сильный инстинкт защиты своего молодняка. Не стоит о них беспокоиться…

— Об их инстинктах я знаю, Пцилимин. Нам придется найти их детей, восстановить и вернуть родителям.

— Как же мы их найдем?

— Очень просто. Мы будем кататься взад и вперед по всему континенту, слушая на узкой волне. Мы будем искать их по твоей матрице, Пцилимин. Нельзя стереть сознание, не привнеся своих собственных структур.

— Так именно это произошло, когда я пытался изменить взрослого?

Смег вытаращился на него в полном смятении чувств. Пцилимин не мог этого сделать, уговаривал он себя. Он не мог придать аборигену структуру слорина, владеющего полной мощью трансляции, и выпустить его на свободу. Ни один слорин не мог быть настолько туп!

— Кто? — выдавил Смег.

— Мистер Мак-Нарби.

МАК-НАРБИ? МАК-НАРБИ? Смег знал, что уже где-то слышал это имя. МАК — НАРБИ? ВДОВА МАК-НАРБИ!

— Шеф, он говорит что-то про вдову Мак-Нарби? — спросил Пэйнтер. — Кажется, я слышал…

— А что случилось с последним мистером Мак-Нарби? — поинтересовался Смег, повернувшись к крестьянину.

— Он утонул к югу отсюда. В реке. Тело его так и не нашли.

Смег повернулся к Пцилимину.

— Если ты…

— О, нет! Он просто сбежал. Нам сообщили, что он утонул и я просто…

— Собственно говоря, ты убил аборигена.

— У меня не было намерения.

— Пцилимин, перебирайся из этого транспортного средства на заднее сиденье моей машины. Мы забудем, что я неправильно припарковался, не так ли?

— Что ты собираешься делать?

— Я собираюсь забрать тебя отсюда. А теперь выметайся из этой машины!

— Да, сэр. — Пцилимин покорно двинулся. В движениях его колен угадывалось что-то резиновое, нечеловеческое. Это вызвало у Смега содрогание.

— Рик, — позвал Смег. — Ты поведешь.

— Да, па.

Смег повернулся к Пэйнтеру.

— Надеюсь, вы понимаете, что если хоть что-то из происходящего здесь станет известно, то это будет иметь для вас очень серьезные последствия?

— Конечно, мистер Смег. Можете на меня положиться.

— Я полагаюсь на вас, — сказал Смег и подумал: «Пусть проанализируют это маленькое утверждение… После того, как мы уедем». Он все более и более был благодарен богу слоринов, который надоумил его поменяться местами с Риком. Одно неверное движение привело бы к катастрофе. Коротко кивнув Пэйнтеру, Смег прошел к своей машине и забрался на сиденье рядом с Пцилимином: — Поехали, Рик.

Они развернулись и отправились обратно, в столицу штата. Рик инстинктивно пытался выжать из «плимута» все, что тот мог проделать по столь грязной дороге. Не оборачиваясь, он через плечо заговорил со Смегом:

— Ты по-настоящему хладнокровно справился с этим, па. Мы теперь возвращаемся прямо в гараж?

— Мы исчезаем при первой же возможности, — сказал Смег.

— Исчезаем? — спросил Пцилимин.

— Мы все окуклимся и выйдем в новом качестве.

— Зачем? — спросил Рик.

— Не спорь со мной! Та деревня позади совсем не то, чем кажется.

Пцилимин уставился на него.

— Но ты сказал, что нам надо найти их детей и…

— Этот спектакль был разыгран для них. Игра в неведение. Подозреваю, что они уже давно вернули детей. Быстрее, Рик.

— Я еду так быстро, как это только возможно, па.

— Ладно. Это не имеет значения. Они не собираются нас преследовать. — Смег стянул свою шляпу и почесал затылок. — Я не уверен. Но они с такой легкостью отдали нам Пцилимина. Подозреваю, что они причастны к катастрофе с нашим кораблем.

— Тогда почему бы им просто не… уничтожить Пцилимина и…

— А почему Пцилимин не уничтожил тех, кто ему противостоял? — спросил Смег. — Насилие порождает насилие, Рик. Этот урок усвоили многие разумные существа. У них были свои причины, чтобы поступать таким образом.

— Что мы будем делать? — поинтересовался Рик.

— Зароемся в землю, как лисы. Расследуем эту ситуацию со всеми необходимыми предосторожностями. Вот чем мы займемся.

— Разве они этого не понимают… там, сзади?

— Они несомненно должны понимать. Это было бы очень интересно.

Пэйнтер стоял посреди улицы, пристально глядя вслед удаляющейся машине, пока она не скрылась за облаком пыли. Он разок кивнул сам себе.

К нему подошел высокий толстяк и сказал:

— Итак, Джош, это сработало.

— Я же вам говорил, что это сработает, — согласился Пэйнтер. — Я чертовски хорошо знал, что еще одна капсула этих слоринов ускользнула от нас, когда мы захватили их корабль.

Девушка сказала, прохаживаясь между ними:

— Мой па ловок, это точно.

— А сейчас послушай-ка меня, Бартон Мери, — рявкнул Пэйнтер. — В следующий раз, если найдешь какой-нибудь шарик, что лежит просто так в поле, то оставишь его в покое, понятно?

— Откуда мне было знать, что он такой сильный? — запротестовала девушка.

— Вот именно! — отрезал Пэйнтер. — Никогда не знаешь. Вот поэтому оставляй такие штуки в покое. Это ведь ты сделала его таким опасно сильным, непродуманно подтолкнув. Слорины все не такие уж сильные, если их не доведешь, слышишь?

— Да, па.

— Пять чертовых лет рядом с ним, — вздохнул толстяк. — Не думаю, что смог бы выдержать еще хотя бы год. Он все время становился хуже.

— Они всегда так, — объяснил Пэйнтер.

— А что с этим Смегом? — поинтересовался толстяк.

— Это мудрый старина слорин, — сказал Пэйнтер. — Семь слогов, если я правильно услышал его имя.

— Думаешь, он подозревает?

— Весьма уверен, что да.

— Что же нам делать?

— То же, что всегда. Мы захватили их корабль. На какое-то время съедем с квартиры.

— Ооо, опять это! — жалобно возопил толстяк.

Пэйнтер шлепнул его по брюшку.

— О чем стонешь, Джим? Когда понадобилось, ты поменялся в это тело из Мак-Нарби. Такова жизнь. Меняешься, когда приходится.

— Я только начал привыкать к этому перемещению.

Бартон Мери топнула ногой.

— Но это такое красивое тело!

— Есть другие тела, дитя, — сказал Пэйнтер. — Такие же красивые.

— Сколько времени у нас осталось, как ты думаешь? — спросил Джим.

— А, мы получили несколько месяцев. Единственное, в чем можно быть уверенным со слоринами, так это в их осторожности. Они не многое делают быстро.

— Я не хочу уходить, — заныла Бартон Мери.

— Это же не навсегда, детка, — попытался ее успокоить Пэйнтер. — Однажды они про нас забудут, и мы вернемся. Слорины хорошо приспосабливают планеты для нашего вида. Вот почему мы их терпим. Разумеется, они изрядно тупы. Они слишком усердно работают. Даже корабли и то сами делают… за что мы им весьма благодарны. Они не знают другого общества, кроме бюрократического. Но это их проблемы, а не наши.

— А что ты сделал с правительственными инспекторами? — спросил Смег, хватаясь за плечо Пцилимина, когда машину бросало в особенно глубокую рытвину.

— Я их порасспросил у себя в офисе, затенив его как следует и надев темные очки, — ответил Пцилимин. — Не пользовался… мыслеоблаком.

— Это хорошо, — сказал Смег. Он замолчал на какое-то время, потом буркнул:

— Никак не могу выбросить из головы это проклятое стихотворение. Крутится и крутится.

— Стихи, говоришь? — спросил Рик.

— Да. Это написано каким-то местным юмористом. Что-то похожее на «На блохе есть меньшие блошки, что ее терзают. А на них еще меньше, и тоже кусают». И все это продолжается до бесконечности.

Семенной фонд

Когда солнце коснулось края пурпурного моря и огромным красным шаром повисло над ним — оно было намного больше, чем солнце Матери Земли, о котором изредка вспоминалось с ностальгическим чувством — Кроудар повел своих рыбаков назад, в гавань.

Кроудар был приземист, казался довольно тяжеловесным, хотя под парусиновой одеждой тело его было таким же худым, как и у всех остальных, и состояло, казалось, только из одних костей и сухожилий. Врач ему объяснил, что это — специфическая местная болезнь. Он назвал ее по-латыни и объяснял, что ее вызывают некоторые отклонения местного химизма, гравитации, продолжительности суточного цикла, даже отсутствие приливов и отливов.

Светлые волосы Кроудара — единственное, что отличало его от остальных — отросли до плеч и были перехвачены надо лбом красной повязкой. Ниже был широкий низкий лоб, еще ниже глубоко посаженные, но большие бледно-голубые глаза, бесформенный нос, толстые губы, скрывающие неровные желтые зубы, и массивный подбородок, переходящий в мощную и жилистую толстую шею.

Кроудар посматривал то на парус, то на берег, босой ногой шевелил рулевое весло.

Весь день они продрейфовали в прибрежном течении, забрасывая сети в поисках креветок троди, которые были главным источником протеинов для всей колонии. Люди во всех девяти лодках молчали, они устали и проголодались. Одни закрыли глаза, другие тупо смотрели перед собой.

Вечерний бриз морщил воду в бухте, шевелил мокрые от пота пряди волос на затылке Кроудара; он надувал паруса и гнал тяжело груженые лодки к берегу.

Люди оживились, паруса с шорохом и стуком поползли вниз. Все измотались, это было видно хотя бы по тому, как они экономили каждое движение.

Троди водились в огромном количестве, но далеко, и Кроудар загнал своих людей почти до упаду. Хотя, говоря честно, подгонять никого не приходилось; рыбаки понимали, как важна их работа. К тому же, следовало торопиться — в ареалах распространения местной жизни зияли странные провалы. Троди могли исчезнуть в любое мгновение, уйти неизвестно куда. Такое бывало Довольно часто, и тогда вся колония жестоко страдала от голода. Дети плакали, просили есть, но пища была строго рационирована. Люди очень редко говорили об этом, но каждое их движение выдавало невеселые думы.

«Мы протянули здесь три года», — подумал Кроудар, перекидывая через плечо мокрую сумку с троди. Он устало побрел по прибрежному песку, направляясь к сараям, где улов готовили для переработки. Да, люди жили здесь уже более трех лет с того дня, как корабль принес их сюда из глубин космоса.

Корабль — настоящий ковчег — был битком набит людьми, животными и предметами первой необходимости. Такие корабли были своего рода баржами: они были рассчитаны на одну единственную посадку, а потом их разбирали — колониям был дорог каждый кусок металла.

Запасы быстро истощились, даже инструменты колонистам пришлось делать самим. Кроудару было ясно, что колония еще не скоро встанет на ноги. Свыше трех лет — а три местных года равнялись пяти на Матери Земле — она все еще балансировала на краю гибели. Люди были пленниками этого мира. Корабль нельзя было собрать заново. И даже если бы им удалось это чудо, лететь было не на чем — горючее кончилось.

Колония была предоставлена самой себе и судьбе.

Все знали суровую правду: выживание не гарантировалось. Каждый осознавал это инстинктивно, но только не Кроудар, хотя он не мог объяснить, на чем держится его надежда.

Например, никто до сих пор не придумал планете названия. Все говорили «здесь» или «этот мир». В ходу были и более грубые выражения.

Кроудар бросил сумку с троди на пол сарая и вытер пот со лба. Суставы болели, спина разламывалась: чуждый мир мстил захватчикам болезнями. Он снова вытер пот и снял красную повязку. Светлые волосы рассыпались по плечам.

Быстро темнело.

Он заметил, что красная повязка сильно испачкалась, надо бы выстирать ее. Кроудар весьма почтительно относился к лоскуткам: они были сотканы еще на Матери Земле и теперь дотлевали в этом мире. Так же, как он сам и все остальные.

С минуту он смотрел на клочок материи, потом тщательно сложил его и спрятал в карман.

Вокруг совершался древний рыбацкий ритуал: мокрые бурые сумки, сплетенные из грубых корней местных растений, были брошены на пол, рыбаки стояли, облокотясь на косяки, некоторые просто вытянулись на песке.

Кроудар поднял голову. В потемневшее небо поднималась дымная спираль костра, что горел на мысу. Внезапно он ощутил зверский голод. Он подумал о жене — технике Хониде, что сидела у очага там, наверху, — и о сыновьях-близнецах, которым на следующей неделе исполнится два года.

Когда он думал о Хониде, в нем поднималась гордость. Она выбрала его. Ей следовало предпочесть кого-нибудь из клана ученых или техников, но Хонида опустилась в рабочий клан, выбрала себе того, кого называли проклятым стариком. Кроудар не был стар, но знал, почему его так называют: этот мир наложил на него больше морщин, чем на всех прочих.

Кроудар хорошо понимал, почему его отправили в эмиграцию: он был мускулист и получил лишь минимальное школьное образование. Поэтому на корабле он попал в клан рабочих. Чиновник на Матери Земле определил его туда, где требовался минимум мыслительных способностей и максимум физической силы. Рабочих в колонии было много, но все они хорошо знали друг друга, да и свое место тоже.

Кроудар знал, что руководство колонии поговаривало о том, что нужно бы запретить Хониде брак с рабочим, но это его мало трогало. Главное, это не помешало биологам — он знал, что они во всех подробностях обсудили генетические последствия одобрить выбор Хониды, хотя они руководствовались скорее философскими, чем конкретными выводами.

Кроудар знал, что не блещет красотой.

Голод был хорошим признаком. Ему не терпелось снова увидеть свою семью, мускулы его непроизвольно напряглись, и он был готов устремиться туда. Особенно он соскучился по близнецам; один из них был светловолос, как и он сам, а другой черноволос, как Хонида. Другие женщины, которым посчастливилось обзавестись детьми, смотрели на близнецов свысока, словно те были изуродованы или неизлечимо больны. Кроудар знал и об этом. Женщины колонии вечно ссорились из-за пищи и почти ежедневно бегали к врачам, но Хонида держалась в стороне от этих дрязг, и Кроудар был за нее спокоен. Все же она была техником и работала в гидропонных садах.

Босые ноги Кроудара почти бесшумно ступали по песку. Он снова посмотрел на обрыв, там росли одинокие местные деревца: толстые суковатые ветви, причудливо выворачиваясь, прижимались к земле, опираясь на шишковатые желто-зеленые наросты, которые в жаркий полдень выделяли ядовитый млечный сок. Пара уцелевших земных соколов молча сидела на дереве, осматриваясь вокруг.

Птицы уважали Кроудара, наверное, чувствовали в нем смелого и независимого человека. «Что они высматривают» — спросил себя Кроудар. На этот вопрос не мог ответить ни один обитатель колонии. Ночью птицы летали над морем, отдыхали на пустынных островах, а на рассвете возвращались назад. Законы колонии запрещали людям рисковать жизнью вдали от берегов, так что поведение птиц оставалось загадкой.

Была и вторая загадка: куда улетели другие птицы. Голуби и перепела, промысловые и певчие птицы — все вдруг исчезли. А завезенные сюда куры вымерли, их яйца оказались неоплодотворенными. Кроудар считал, что в этом была виновата местная природа — так этот мир предупреждал незваных пришельцев.

Выжила пара хилых коров. От них появилось много телят, и теперь они шатались по лугу на тонких слабых ногах. Их глаза напоминали открытые раны. Выжила еще пара свиней, но они были такими же хилыми и болезненными, как и коровы. Все дикие животные исчезли или вымерли.

Остались только эти соколы.

Печально, что люди, которые планировали и разрабатывали этот грандиозный замысел, выбрали именно этот мир. Результаты разведки обнадеживали: на этой планете не было сухопутных животных, местная флора была похожа на земную. Морская фауна, по общепринятым стандартам, была примитивной. Кроудар знал, в чем кроется ошибка, но не мог выразить это понятными, хорошо сформулированными фразами, которые убедили бы других. Иногда проблема решается не только разумом, но и телом.

Он смотрел на оборванную одежду своих людей. Это были именно его люди, которые нашли троди и изготовили, несмотря на все недостатки местного дерева, тяжеловесные, некрасивые лодки. Колония все еще жила, потому что они умели обращаться с лодками и сетями.

Но ловля троди не всегда будет удачной. Кроудар почему-то был в этом совершенно уверен. А потом все же придется рисковать, придется идти в океан. Лососи, которых завезли сюда, ушли в глубины океана. Камбала в прудах колонии страдала таинственным истощением. Насекомые сразу разлетелись и больше не попадались на глаза.

«Здесь же есть пища, — недоумевали биологи. — Почему же земная фауна вымирает?»

Маис образовывал странные бесплодные клубни. Хлеба росли только на редких участках, причем и рост, и обмен веществ у них были замедлены. Колония находилась на грани вымирания, жизнь поддерживалась лишь протеином троди и витаминами овощей, что росли в гидропонных баках. Разрыв одного-единственного звена в этой цепи мог привести к катастрофе.

Краешек огромного красного солнца все еще виднелся над горизонтом. Люди Кроудара зашевелились, подались к лодкам.

— Все в порядке, — сказал им Кроудар. — Заберите улов и положите на полки.

— Зачем? — спросил кто-то из темноты. — Ты думаешь, соколы утащат ее?

Кроудар понял, что это сказал человек, слишком уставший, чтобы думать: все знали, что соколы не едят троди. Моллюсками питались только люди, да и то после тщательной обработки, чтобы удалить из них опасные и раздражающие вещества. Возможно, когда-то один из соколов поймал троди, но тут же бросил ее.

Чем же питались эти птицы?

Соколы знали об этом мире что-то такое, чего не знали люди. Птицы знали это инстинктивно, так же познавал этот мир и Кроудар.

Опустилась темнота, и соколы, громко хлопая крыльями, полетели в море. Кто-то из людей Кроудара зажег факел. Теперь, немного отдохнув, они могли вскарабкаться на обрыв и разойтись по домам. Но сначала нужно было покончить с работой: вытащить лодки на сушу, разложить троди на полках сараев, развесить сети сушиться.

Пока они возились с лодками и сетями, Кроудар думал об ученых там, наверху, в их лабораториях. Хотя он и испытывал почтение к их знаниям и титулам, к сложным приборам, он все же с уверенностью простого человека знал, что эти мудреные штуки в любой момент могут отказать.

Хотя Кроудар не был членом Совета Колонии, он вполне понимал сущность обсуждавшихся там идей. Ему было трудно выразить словами то, что он знал о причинах неудач и об угрожающей колонии катастрофе. Его знание соответствовало его образованию, но он должен был как-то рассказать о нем другим людям. Это было древнее знание, и оно говорило, что этот мир не во всем отличен от Земли. Именно Кроудар обнаружил троди, именно он придумал, как их ловить и обрабатывать. Он не знал подходящих выражений, чтобы объяснить все это, но он хорошо знал, что может вполне доверять себе.

Он был первым кораблестроителем.

Не тратя сил и времени на разговоры, люди Кроудара закончили работу. Они заперли сараи и двинулись вверх по скальной тропе. Тут и там виднелись горящие факелы. Бледно-оранжевый свет, тяжелые тени. Рыбаки медленно шли вверх, в темноту, и Кроудар с гордостью наблюдал за ними.

Подождав, когда последний рыбак ступит на тропу, он проверил замки сараев и поспешил догнать процессию. Человек, что шел впереди, нес факел из местного дерева, пропитанный жиром троди. Факел трещал, вонял и чадил ядовитым дымом, а сам факельщик был похож на пещерного человека, одетого в грязную парусину. Тело его было худым, мускулатура свидетельствовала о- крайнем истощении.

Кроудар вздохнул.

Он знал, что на Матери Земле было не так. Там жены ждали на берегу, когда мужья возвращались с моря. Дети играли галькой. Трудолюбивые руки расправляли сети, выносили на берег улов, вытаскивали на берег лодки.

Но не здесь.

И опасности здесь были другими. Во время лова Кроудар никогда не терял из виду береговые утесы. В каждой лодке был радист, поддерживающий связь с берегом. Перед выходом в море приборы, снятые с корабля, ощупывали небо во избежание неприятностей со стороны погоды. Рыбаков вовремя предупреждали о надвигающемся шторме. А морские чудовища пока не попадались. Опасностей, причем смертельных, хватало и без них.

«Женщины должны ждать нас на берегу», — подумал он.

Но приказ Совета, по существу, не позволял женщинам выходить за ограду, все они и даже дети были заняты каким-нибудь делом. Каждое растение требовало особого внимания и ухода. Редкие стебли пшеницы нужно было убирать особо тщательно и осторожно. У каждого дерева была своя хозяйка, своя дриада-защитница.

Вверху, на скалистом берегу, рыбаков ждали ангары, так Называли дома из металла корабля. Колонию окружала электрическая изгородь, но света было мало. В ночной тишине лишь изредка слышалось звяканье металла и бормотание голосов.

Теперь рыбаки больше не были группой: они разошлись в разные стороны, каждый — к своему дому. Кроудар пошел по улице к открытому костру, что горел на центральной площади. Его жгли, чтобы сберечь для нужд колонии остатки драгоценной энергии. Некоторые видели в этих кострах символ поражения, но Кроудар видел в них победу: в них горело местное дерево.

Позади колонии, перед холмами, торчали руины ветряков, уничтоженных штормом, который хоть и был предсказан, не утратил от этого разрушительной силы.

Ученые постепенно теряли свое величие в глазах Кроудара. Когда местный химизм и водная флора уничтожили водяные турбины, плацдарм людей еще больше сузился. Тогда Кроудар на свой страх и риск начал искать местную пищу.

А теперь, как он слышал, та же флора угрожала системе охлаждения атомных генераторов и сопротивлялась радиации так, как не должна сопротивляться никакая жизнь. Некоторые техники уже проектировали паровые машины из материала, который ни в коем случае не предназначался для этой цели. Они даже нашли материал, устойчивый к местным коррелирующим влияниям.

Может быть, они и добьются успеха, если прогрессирующая болезнь не будет и дальше ослаблять их’. Если они выживут.

Хонида встретила его на пороге. Ее темные волосы были уложены короной, карие глаза ласково смотрели на мужа. Костер бросал отблески на ее оливковую кожу. Высокие скулы, полные губы и гордый нос выдавали ее индейское происхождение. Как обычно, он ощутил возбуждение от одного ее вида.

Кроудар спросил себя, знают ли биологи, как его волнует ее сила и плодовитость: она опять носила в себе его детей, и снова близнецов.

— А-а, мой рыбак вернулся, — сказала она с улыбкой и обняла его прямо на пороге, чтобы все видели это.

Потом они вошли в дом и закрыли дверь. Там она еще жарче обняла его, и. он забыл обо всем.

— Хонида, — сказал он и больше не смог произнести ни слова.

Потом он просил ее о малышах.

— Они спят, — ответила она и повела его к приземистому столу, который он сделал специально для нее.

Он кивнул. Потом он пойдет и посмотрит на сыновей. Пусть побольше спят, это им не помешает. Он инстинктивно чувствовал, что не помешает.

Хонида поставила на стол суп из троди. Он был приправлен помидорами и горохом, выращенным в гидропонных баках. В этом супе были еще травы и коренья, которые он тайком собрал за оградой, не поставив об этом в известность ученых.

Кроудар всегда подъедал все, что она ему подавала. Этим вечером на столе был хлеб со странным пряным привкусом, но совершенно превосходный. Он поднес ломоть к лампе. Тот был пурпурным — как море. Кроудар прожевал его и проглотил.

Хонида, сидевшая напротив него за своей тарелкой, внимательно посмотрела на него.

— Тебе нравится хлеб? — спросила она.

— Очень вкусный.

— Я сама испекла его на углях, — сказала она.

Он кивнул и взял еще кусок.

Хонида снова наполнила его миску.

Кроудар знал, что они пользовались привилегиями, поэтому и могли обедать только вдвоем. Многие питались в коммунальной столовой, из общих запасов — даже техники и высокие должностные лица. Однако, Хонида что-то значила в этом мире, если ей позволили уединение и личную жизнь.

Кроудар, утолив голод, посмотрел через стол на жену. Он любил ее с преданностью, которая была гораздо глубже, чем простое физическое влечение. Он не мог сказать, что это было, просто знал это. Если здесь у них было будущее, то оно было в Хониде и в тех, кто, может быть, сформируется из ее плоти и родится на свет.

Хонида поднялась, обошла стол и начала массировать ему спину — мускулы, растянутые, когда выбирали сети.

— Ты устал, — сказала она. — Сегодня был тяжелый день?

— Работа всегда трудна.

Ему нравилась ее манера говорить. В ее распоряжении было много, очень много слов. Он слышал, как некоторые из них использовались в Совете Колонии и тогда, когда она выбирала себе партнера. У нее были слова для многих вещей, которых он не знал, но она хорошо знала, когда нужно говорить телом, а не ртом.

Кроудар почувствовал к ней такое влечение, что спросил себя, не проникли ли ее пальцы в его тело.

— Лодки были полны, — сказал он.

— Сегодня говорили, что на берегу нужно построить новые сараи, — произнесла она. — Но они не знают, сколько людей им выделить для этого.

— Нужно еще десять сараев, — сказал он.

Он хорошо понимал, что меньшим не обойтись. Другие техники слушались Хониду. Многие ученые презирали ее, это было заметно по их тону. Может быть, это было потому, что она выбрала себе в мужья Кроудара. Но техники слушались ее, значит, хижины будут построены.

И они сделают это прежде, чем уйдут косяки троди.

Потом Кроудар понял, что знает, когда закончится лов — это было не предположение, а почти физическое чувство, его можно было коснуться и схватить. Он попытался найти слова, чтобы объяснить это Хониде.

Она закончила массаж, опустилась возле него и прислонилась теплой головой к его груди.

— Если бы ты так не устал, — сказала она, — я охотно показала бы тебе кое-что.

Кроудар с удивлением увидел в Хониде какое-то невысказанное возбуждение. Может, что-то произошло в гидропонном саду, где она работала? Эта мысль тотчас же вернула его к месту, с которым ученые связывали все надежды, где они собрали большие растения, великолепные, пышно ветвящиеся, представляющие собой часть растительного изобилия Матери Земли. Может, она обнаружила там что-то важное? Может, теперь им удастся приспособить к себе этот мир?

В это мгновение Кроудар ощутил себядикарем, который желает помириться со своими богами, почувствовал надежду, так крестьянин надеется на землю. Даже моряк знает высшую ценность земли.

Он вопросительно кивнул в направлении спальни близнецов.

— Я…

Она указала на соседнюю квартиру.

— Они могут услышать.

Чего ж она хотела? Кроудар встал и протянул ей руку.

— Показывай!

Они вышли в ночь. В поселке теперь было тихо; слышны были только далекие звуки, доносящиеся с. реки. На мгновение ему показалось, что он слышит стрекотание кузнечика, но разум сказал ему, что это может быть только потрескивание остывающего металла дома. Он посмотрел вверх, тоскуя по Луне.

Хонида взяла аккумуляторный фонарь, такой получили все техники на тот случай, если им будет нужно выйти ночью наружу. Когда Кроудар увидел его, он почувствовал, насколько важно то, что она собиралась ему показать. У Хониды был истинно крестьянский инстинкт бережливости. Она не будет попусту разряжать такой фонарь.

Вместо того, чтобы вести его к зеленым огням и стеклянным крышкам гидропонных баков, она направилась в другую сторону, к глубокому каменистому ущелью, где река впадала в бухту.

На их пути не было никакой охраны, только изредка встречались каменные вехи и уродливые местные деревья. Быстро и молча она привела его на узкую тропу, которая, как он знал, вела к уступу, нависающему над водопадом.

Кроудар обнаружил, что дрожит от нетерпения. Было холодно, чуждые очертания местных деревьев, высвечиваемые фонарем, тревожили его.

Что там обнаружила — или сделала — Хонида?

С растений капала влага. Шум водопада покрывал все звуки. Они вдыхали ледяной воздух, наполненный брызгами и полный причудливых запахов.

Хонида остановилась, и Кроудар задержал дыхание. Он прислушался, но слышен был только водопад.

На мгновение он даже не понял, зачем — Хонида направила белый свет фонаря в его сторону. Он смотрел на одно из местных растений — толстый суковатый ствол пригибался низко к земле, на равномерных расстояниях друг от друга были видны желто-зеленые выросты.

Постепенно он начал понимать. Он узнал темный тон зелени, узнал способ, которым крепились листья к стеблю, массу желтокоричневых, шелковистых пучков, а под ними — маленькие клубни.

— Маис, — прошептал он.

Тихим голосом, выбирая слова, понятные Кроудару, Хонида объяснила, что она сделала. Он смотрел на нее и слушал. Он понял, почему она сделала это тайно, не сообщив ученым. Взяв фонарик из ее руки, он опустился на колени и с напряженным вниманием уставился на растения. Это означало конец всего, что ученые считали благом. Это означало конец их планов насчет этого мира.

Кроудар внезапно увидел в растениях своих правнуков. Может быть, у них будут чрезмерно большие головы, широкие и безволосые, толстые губы. Их кожа, возможно, будет пурпурной. Они, конечно, будут низкорослы — он знал это.

Хонида позаботилась об этом — прямо здесь, на мокром от речной воды уступе. Вместо того, чтобы отбирать большие прямые стебли с продолговатыми округлыми початками, похожими на земные, она почти погубила маис своими опытами. Она взяла слабые, болезненные растения, которые едва были способны дать семена. Затем отобрала только те, которые носили явные признаки изменения, приспособления к этому миру. Из них и развился новый вид, приспособленный для этого мира и похожий на местные растения.

Это был местный маис.

Она отломила один из початков и очистила его.

Там были гнезда с рядами семян, а когда она раздавила одно семечко, вытек пурпурный сок. Он узнал запах: такой же был и у хлеба.

Здесь было то, на что никогда бы не пошли ученые. Они хотели сделать из этого мира вторую Мать Землю. Но это им не удалось и никогда не удастся. «Соколы, — подумал Кроудар, поняли это раньше нас».

Теория Хониды заключалась в том, что в данном виде человек проживет здесь очень недолго. По стандартам Матери Земли их дети были больны. Но их потомки изменятся самым непредсказуемым образом. Ученые возражали и всячески пытались воспрепятствовать опыту.

Суковатый стебель маиса подтверждал, что ученым вскоре придется отступить.

Кроудар долго стоял на коленях и глядел в будущее, пока фонарик не начал тускнеть. Тогда он поднялся, и они направились к выходу из каменистого ущелья.

Когда они оказались наверху и увидели перед собой, на равнине, огоньки умирающей цивилизации, юн остановился и сказал:

— Лов троди скоро закончится. Я возьму лодку и пару друзей. Мы поплывем туда, куда летают соколы.

Это была самая большая речь, какую он когда-либо произносил.

Она взяла фонарик, погасила его и прижалась к Кроудару.

— Как ты думаешь, что обнаружили соколы?

— Семена, — ответил он, кивая головой. Он не мог объяснить почему, но это было ему совершенно ясно. Все здесь испускало ядовитые испарения и соки, в которых могли выжить только местные флора и фауна… почему же должно быть иначе с троди или с другими местными морскими животными? И с соколами, которые были доказательством того, что здесь должна быть поросль гораздо менее ядовитая для пришельцев с Матери Земли.

— Лодки слишком медлительны, — сказала она.

Он молча согласился с ней. Шторм мог застать их далеко в море, тогда они не смогут вернуться назад. Это будет опасно. Однако он понял по ее голосу, что она не намерена удерживать или отговаривать его.

— Я возьму с собой самых крепких людей, — сказал он.

— Как долго тебя не будет? — спросила Хонида.

Он ненадолго задумался. Постепенно он привыкал к ритмам этого мира. Он мысленно представил себе все путешествие, дни, которые они проведут в океане, ночные поиски вод, над которыми реют соколы в своем низком, бесшумном полете, а потом возвращение назад.

— Восемь дней, — сказал он.

— Там вам понадобятся хорошие сети, — произнесла она. — Я позабочусь о том, чтобы их изготовили вовремя. Может быть, с вами пойдет пара техников. Я знаю двоих, которые охотно отправятся с тобой.

— Восемь дней, — повторил он и подумал, что ей придется найти сильных людей.

— Да, — ответила она. — Восемь дней. И когда ты вернешься, я буду ждать тебя на берегу.

Потом он взял ее за руку и повел назад, к равнине.

— Мы должны дать имя этому миру, — сказал он на полпути.

— Дадим, когда ты вернешься, — ответила она.

Нежданная встреча в пустынном месте

— Вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием, а? Что ж, я полагаю, что не меньше любого другого, и это правда.

Он был маленьким лысым парнем в очках без оправы и сидел рядом со мной на скамейке около деревенского почтового отделения. Я пытался загорать под послеполуденным апрельским солнцем и читал статью под названием «Статистические данные по ЭСВ» в научном альманахе.

Я видел, что он взглянул на заголовок, через мое плечо.

Он был низеньким малым. Звали его Крэнстон, и жил он в деревне, сколько я себя помню. Он родился в хижине лесорубов на Берли Крик, но жил теперь у вдовой сестры по имени Берстабл, чей муж был морским капитаном. Капитан построил один из тех больших, высоких, обшитых гонтом домов, что взирали вниз с гряды на деревню и пролив за нею. Это был потрепанный ветрами серый дом, наполовину скрытый высокими елями и кустарником, что создавало ореол таинственности вокруг его обитателей.

Собственно, загадкой для меня было то, почему Крэнстон сам спустился к почтовому отделению. Для подобных поручений у них был наемный работник. Кого-либо из членов семьи редко видели внизу в деревне, хотя Крэнстон был довольно общителен. Если вы встречали его в Грейндж-холле, то можно было рассчитывать на приятную беседу и партию в шашки.

В Крэнстоне было около пяти футов и четырех дюймов, а весил он, как мне думается, около ста пятидесяти фунтов, так что сами видите — он не был костлявым. Его одежда и летом и зимой состояла из малярской шапки, широких рабочих штанов с нагрудником и темно-коричневой рубашки, из тех, что носят лесорубы. Хотя я не думаю, что он когда-либо был лесорубом или вообще занимался тяжелым физическим трудом.

— Что такого случилось, что вы зашли на почту? — прямо спросил я в обычной любопытствующей деревенской манере. — Редко вас здесь увидишь.

— Я… надеялся встретить кое-кого, — ответил он. Он кивнул на научный альманах у меня на коленях. — Я не знал, что вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием.

Он не смутился. Я был одним из тех людей, что располагают к откровенности, и было очевидным, что у Крэнстона припасена какая-то «история». Я, правда, попытался сопротивляться, так как пребывал в одном из тех состояний, что присущи писателям, когда мы отгрызаем головы, едва взглянув на них.

— Думаю, что ЭСВ — это мерзкое мошенничество, — сказал я. — И это отвратительно, когда пытаются приспособить логику и математику для этого…

— Ну, на вашем месте я бы не был так уверен, — проронил он. — Я мог бы рассказать пару правдивых историй.

— Вы читаете мысли, — сказал я.

— Читать — это неправильное слово, — парировал он. — И это не мысли… — Тут он пристально посмотрел на дорогу, разветвляющуюся ниже почты, прежде чем опять взглянуть на меня. — Это сознание.

— Вы читаете сознание, — сказал я.

— Я вижу, вы мне не верите, — ответил Крэнстон. — Но в любом случае я собираюсь вам кое-что рассказать. Никогда раньше не рассказывал этого чужаку… но вы не настоящий чужак, ваши корни здесь. А так как вы писатель, то можете это где-то использовать.

Я вздохнул и закрыл журнал.

— Я тогда только переехал к сестре, — рассказывал Крэнстон. — Мне было семнадцать. Сестра была замужем, дайте-ка вспомнить, около трех лет к тому времени, но ее муж — капитан — был в море. В Гонконге, кажется. Ее свекор, старый мистер Джерузалем Берстабл, был тогда еще жив. У него была спальня внизу, дверь которой выходила на заднюю веранду. Он был глух, как пень, и не мог без посторонней помощи выбраться из своего инвалидного кресла. Вот почему меня и пригласили. Он был живой развалиной, старый мистер Джерузалем, если вы помните. Но, полагаю, вы его не знали.

(Это был тонкий намек на мой статус нездешнего, которого, казалось, не мог избежать ни один житель деревни, обсуждая со мной «старые добрые времена». Хотя они приняли меня, поскольку мои бабушка с дедушкой были деревенскими и каждый в долине знал, что я «вернулся домой» подлечиться после полученного на войне ранения.)

— Старый мистер Джерузалем нежно любил игру в криббедж по вечерам, продолжал Крэнстон. — В тот вечер, о котором я вам рассказываю, он и моя сестра играли в студии. Они не слишком много разговаривали из-за его глухоты. Все, что можно было услышать через открытую дверь студии, было шлепанье по столу и бормотание моей сестры каждый раз, когда она сбрасывала карты.

Мы выключили освещение в гостиной, но в камине горел огонь, и из студии падал свет. Я сидел в гостиной вместе с Олной, девушкой-норвежкой, помогавшей моей сестре по хозяйству. Пару лет спустя она вышла замуж за Гаса Биллса, его убило, когда в Индейском Лагере взорвалась паровая машина. Одна и я играли в норвежскую игру, которую они называли реп, что-то наподобие виста, но она нам надоела, и мы просто сидели у камина друг против друга, слушая, как в студии шлепают карты.

Крэнстон сдвинул назад свою шапку и взглянул на зеленые воды пролива, где буксир бережно оттаскивал связку бревен из приливной зоны.

— О, она тогда была хорошенькой, Одна, — продолжил он немного погодя. Волосы у нее были, словно посеребренное золото. А ее кожа — она словно просвечивала насквозь.

— Вы были влюблены в нее, — заметил я.

— Одно слово — потерял голову, — ответил он. — А она меня вообще не замечала… поначалу.

Он снова замолчал. Дернул разок за козырек шапки. Спустя некоторое время он произнес:

— Я пытался припомнить, моя это была идея или ее. Идея была моя. Одна все еще держала в руках колоду карт. И я ей предложил: «Олна, перемешай колоду. Следи, чтобы я не видел карт». Да, вот так это и было. Я велел ей перемешать колоду и взять одну карту сверху. А петом посмотреть, смогу ли я эту карту угадать.

Как раз тогда ходило много разговоров об этом малом из университета Дьюка, об этом докторе, забыл его имя, у которого люди угадывали карты. Думаю, это и заронило идею в мое сознание.

Крэнстон с минуту помолчал и, клянусь, на мгновение помолодел особенно глаза.

— Итак, она перемешала карты, — сказал я, помимо воли заинтересовавшись. — Что дальше?

— А? О… Она сказала: «Йа, посмотрим, смошешь ли ты угатать фот эту». У нее был сильный акцент. Можно было подумать, что она родилась в Старом Свете, а не в Порт Орчард. Но Олна взяла первую карту и посмотрела на нее. Боже, как она мило наклонялась, чтобы освещение из двери студии падало прямо на карту. И вы знаете, я в то же мгновение понял, что она видит валет треф. Я словно бы видел это где-то в моем сознании… не совсем чтобы видел, но я знал. Так что просто выпалил, что это было.

— Вы правильно угадали одну из пятидесяти двух… неплохо, — заметил я.

— Мы прошлись по всей колоде, и каждую карту я называл правильно. Ни одной ошибки.

Разумеется, я ему не верил. Мне говорили, что эти истории являются камнем преткновения в изучении ЭСВ. Ни одна из них не подтверждается. Но было любопытно, почему это все он рассказывает МНЕ? Было ли это попыткой старого деревенского холостяка, ничтожества, мужчины, живущего на подачки сестры, выглядеть значительным?

— Значит, вы называли ей каждую карту. Вы когда-нибудь подсчитывали вероятность такого совпадения? — спросил я.

— Профессор из колледжа однажды подсчитал. Я забыл точную цифру. Но он сказал, что это просто невозможно.

— Невозможно, — согласился я, не пытаясь скрыть недоверия. — А что по этому поводу думала Одна?

— Она решила, что это трюк — салонные фокусы, понимаете.

— Она носила очки, и вы видели в них отражение карт, верно? — спросил я.

— В те дни она очков не носила, — ответил Крэнстон.

— Тогда вы видели их отражение у нее в глазах.

— Она сидела в тени, почти в десяти футах от меня. Чтобы разглядеть карты, у нее был только свет из двери студии. Ей приходилось подносить их к огню камина, чтобы я мог видеть. Нет, ничего подобного. Более того, я ненадолго закрыл глаза. Я просто вроде как видел эти карты… Тем местом в моем сознании, что я обнаружил. Мне не приходилось колебаться или угадывать. Я каждый раз ЗНАЛ.

— Ну что же, это очень интересно, — я зевнул и открыл альманах. Наверное, вам нужно было направиться в Дьюк и помогать доктору Раину.

— Будьте уверены, я был сильно взволнован, — продолжал он, игнорируя мою попытку закончить беседу. — Этот знаменитый доктор говорил, что люди могли проделывать подобное, и тут я получаю этому подтверждение.

— Да, — сказал я. — Возможно, вам следовало написать доктору Раину и рассказать ему все это.

— Я велел Олне перемешать карты, и мы попытались это сделать снова, — в голосе Крэнстона начало звучать легкое отчаяние. — Она не проявила энтузиазма, но сделала, как я просил. Я заметил, что у нее дрожат руки.

— Вы напугали бедное дитя своими фокусами, — сказал я.

Он вздохнул и сидел минуту в молчании, уставясь на воды пролива. Буксир пыхтел над своей связкой бревен. Я внезапно почувствовал жалость к этому несчастному маленькому человечку. Я уверен, что он никогда не отходил от деревни дальше, чем на пять миль. Жизнь его ограничивалась этим старым домом на гряде, еженедельной игрой в карты в Грейндже и время от времени походом в бакалейную лавку. Мне даже не верилось, что у них был телевизор. Что касается его сестры, то у нее была репутация старой карги.

— Вы снова назвали все карты? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал заинтересованно.

— Без единой ошибки, — ответил он. — Я тогда точно определил то место в моем сознании. Я мог найти дорогу к нему в любое время.

— А Олне хотелось узнать, как вы это делаете, — сказал я.

Он сглотнул.

— Нет. Я думаю, она… ПОЧУВСТВОВАЛА, как я это делаю. Во второй раз мы перебрали не более пятнадцати карт, когда она швырнула колоду на пол. Она сидела, уставясь на меня и дрожа. Внезапно она назвала меня каким-то именем — я толком не расслышал, как оно правильно произносится, — вскочила и выбежала из дома. Это произошло так быстро! Она выбежала в заднюю дверь прежде, чем я поднялся на ноги. Я выскочил вслед за ней, но ее уже не было. Позже мы узнали, что она остановила попутный грузовик с хлебом и отправилась прямо домой в Порт Орчард. Олна больше не возвращалась.

— Это очень плохо, — сказал я. — Единственная личность, чье сознание вы могли читать, и она от вас сбежала.

— Олна больше не вернулась, — повторил он, и, клянусь, в его голосе были слезы. — Все подумали… понимаете, что я сделал ей неприличное предложение. Моя сестра просто взбесилась. На следующий день приехал брат Олны за ее вещами. Он пригрозил, что выпорет меня, если я хоть ногой переступлю порог…

Крэнстон замолчал, повернувшись и пристально глядя на посыпанную гравием дорожку, идущую в деревню от ферм на западных холмах. Высокая женщина в зеленом платье, доходившем ей до середины икр, только что обогнула обгоревший пень и направлялась к почтовому отделению. Она шла, склонив голову, так что можно было видеть часть ее макушки с желтыми волосами, заплетенными в косу и плотно уложенными вокруг головы в виде короны. Это была крупная женщина с хорошей фигурой и широким размашистым шагом.

— Я слышал, что ее брат болен, — произнес Крэнстон.

Я взглянул на Крэнстона, и выражение его лица — печальное и отстраненное — дало мне ответ на мой невысказанный вопрос.

— Это Олна, — сказал я. Я почувствовал возбуждение. Я все еще не верил в его дурацкую историю…

— Она не слишком часто спускается сюда, — произнес Крэнстон. — Но раз ее брат болен, я надеялся…

Она свернула на тропинку, ведущую к почте, и угол здания скрыл ее от нас. Мы слышали, как с другой стороны открылась дверь, а потом низкий рокот беседы в здании. Немного погодя дверь еще раз отворилась, и женщина вышла из-за угла, идя по тропинке, что проходила перед нами вниз к лавке у шоссе. Ее голова все еще была склонена, но теперь она читала письмо.

Когда она приблизилась, Крэнстон выдохнул:

— Олна?

Ее голова резко дернулась, и она остановилась. Клянусь, я никогда не видел большего ужаса на чьем-либо лице. Она уставилась на Крэнстона просто-таки застывшим взглядом.

— Я сожалею о мальчике вашей сестры, — сказал Крэнстон, а потом добавил: — На вашем месте я предложил бы ей обратиться к одному из специалистов в Миннеаполисе. Они проделывают чудеса при помощи пластической хирургии и…

— Вы! — вскрикнула она. Олна подняла правую руку, наставив на Крэнстона указательный палец и мизинец в отвращающем зло жесте. Я думал, что такое использовалось только в средние века.

— Не смей лезть мне в голову… ты… КОТТИС!

Ее слова разрушили наваждение. Она подхватила свои юбки и бросилась вниз по тропинке к шоссе. Последнее, что мы видели, была бегущая фигурка, быстро скрывшаяся за углом гаража.

Я пытался найти какие-нибудь слова, но на ум ничего не приходило. Коттис — это сатир у датчан, совращающий девственниц, захватывая их сознание. Но я никогда не думал, что эта легенда распространена по всему северу.

— Просто сестра написала ей об этом в письме, — сказал Крэнстон, — что младший мальчик сильно обварился, опрокинув с плиты котел. Это случилось лишь позавчера. Авиапочта. Здесь таких не много получают.

— Вы пытаетесь сказать мне, что читаете письмо ее глазами? — спросил я.

— Я никогда не терял того места, обнаруженного мною, — ответил он. Видит Бог, я достаточно часто пытался избавиться от него. Особенно после того, как она вышла замуж за Гаса Биллса.

Во мне поднималось возбуждение. Возможности…

— Послушайте, — сказал я. — Я сам напишу в университет Дьюка. Мы можем…

— Вы не посмеете! — огрызнулся он. — Достаточно плохо уже то, что каждый в деревне знает про нас. О, я знаю, они по большей части не верят… но вероятность… — Он покачал головой. — Я не буду становиться у нее на пути, если она найдет подходящего человека для…

— Но, — произнес я. — Если вы…

— Теперь вы мне верите, не так ли? — спросил он, и мне не понравилась хитрая нотка в его голосе.

— Ну, — ответил я, — я бы предпочел, чтобы это исследовали люди, которые…

— Сделать из этого эстрадный номер, истории в воскресных газетах. Весь мир бы знал.

— Но если…

— Она не осилит меня! — рявкнул он. — Неужели вы не понимаете? Она никогда не избавится от меня, и ей никогда меня не одолеть. Даже когда она уехала поездом обратно в Миннеаполис… через неделю после того, как убежала из нашего дома…

Он замолчал.

— Но подумайте, что это могло бы значить для…

— Единственная женщина, которую я любил, — вздохнул Крэнстон. Единственная женщина, на которой я мог бы жениться… она считает, что я сам дьявол! — Он повернулся и свирепо посмотрел на меня. — Вы думаете, что мне хочется выставлять это напоказ? Прежде я заберусь себе в голову мясным крюком и вырву это место из моего сознания!

С этими словами он вскочил на ноги и пустился по тропинке, ведущей к дороге на гребень.

Пассаж для фортепиано

Если бы какой-нибудь гадальщик, видящий будущее в кристалле, предсказал Маргарет Хатчел, что она попытается протащить контрабандой на борт корабля колонистов концертный рояль, то та была бы шокирована. В тот момент Маргарет была дома, на своей кухне, погруженная в заботы о том, как бы разместить еще несколько унций в том ограниченном весе, который ее семье было дозволено взять в путешествие. А рояль весил больше полутонны.

До того, как вышла замуж за Уолтера Хатчела, она работала диетической сестрой, что делало ее в какой-то мере полезной для группы колонистов, направляющейся к планете С. Но Уолтер, как главный эколог экспедиции, был одним из наиболее важных элементов в этой попытке. Его областью была биономика: наука об установлении тонкого равновесия растительности для поддержания жизни людей в чуждом мире.

Уолтер, связанный своей работой на базе в Уайт Сендз, не был дома в Сиэтле уже месяц, пока продолжался этот ответственный подготовительный период. Это оставило Маргарет наедине с детьми и массой проблем. Главной проблемой было то, что одним из детей был слепой пианист-вундеркинд, пребывающий в мрачном состоянии духа.

Маргарет взглянула на часы на стене своей кухни: три тридцать, время приступать к обеду. Она выкатила фильмоскоп из кухни по холлу в музыкальную комнату, чтобы тот не путался под ногами. Войдя в хорошо знакомое помещение, Маргарет внезапно почувствовала нерешительность. Она почти боялась слишком пристально рассматривать свое любимое кресло-качалку, или концертный рояль сына, или коврик с узорами из роз, с золотыми пятнами послеполуденного солнца на нем.

Это было ощущение нереальности — что-то похожее на чувство, охватившее ее в тот день, когда совет по колонизации сообщил им, что Хатчелы в числе избранных.

— Мы будем пионерами на планете С, — прошептала Маргарет. Но это не сделало окружающее более реальным. Она задумалась над тем, что испытывают сейчас остальные триста восемь колонистов. И что они думают относительно своего переезда в новый девственный мир.

Вскоре после отбора, когда всех их созвали в Уайт Сендз для предварительного инструктажа, молодой астроном прочитал короткую лекцию.

— Вашим солнцем будет звезда Гиансар, — произнес он, и голос его эхом отозвался в огромном зале, когда он указывал звезду на карте. — В хвосте созвездия Дракона. Ваш корабль будет шестнадцать лет идти в суб-макродрайве, чтобы пройти это расстояние от Земли. Вы, разумеется, уже знаете, что проведете все эти годы в анабиозе. Для вас все путешествие продлится несколько часов. Гиансар — звезда более холодная, чем наше Солнце. Однако планета С расположена к своему светилу поближе, и климат там мягче, чем на Земле.

Маргарет пыталась внимательно следить за словами астронома так же, как она делала это на всех прочих лекциях, но из всего сказанного остались только самые яркие моменты: оранжевый свет, более теплый климат, меньшая влажность. И ограниченный вес того, что дозволялось взять с собой семьдесят пять фунтов багажа на каждого взрослого и сорок фунтов на ребенка до четырнадцати лет…

Теперь, стоя в своей музыкальной комнате, Маргарет чувствовала себя так, словно это кто-то другой слушал лекцию. «Я должна быть взволнована и счастлива, — подумала она. — Почему же мне так грустно?»

В свои тридцать пять Маргарет выглядела на двадцать с хвостиком, имела хорошую фигуру и грациозную походку. В ее коричневых волосах проблескивали красные отсветы. Темные глаза, полные губы и твердый подбородок создавали впечатление скрытого огня.

Маргарет провела рукой по изогнутому краю крышки рояля, почувствовав выщербленку в том месте, где инструмент задел за дверь. Это произошло при переезде из Денвера. «Сколько же прошло времени? — спросила она себя. Восемь лет? Да… это было через год после смерти дедушки Мориса Хатчела… после того как он сыграл свой последний концерт на этом рояле».

Сквозь раскрытые задние окна Маргарет могла слышать свою девятилетнюю дочь Риту, наполняющую летний день звуками дискуссии о необычных насекомых, которые должны быть обнаружены на планете С. Ее аудитория состояла из приятелей неколонистов, благоговеющих перед славой их товарища. Рита называла планету исключительно «Рителла», именем, предложенным ею Службе Исследований и Дальней Разведки.

Маргарет подумала: «Если выберут Ритино название, мы никогда не услышим его окончания… в буквальном смысле!»

Осознание того, что целую планету могут назвать в честь ее дочери, заставило мысли Маргарет понестись по новому направлению. Она молча стояла в золотых тенях музыкальной комнаты, положив одну руку на рояль, принадлежавший отцу ее мужа, Морису Хатчелу — ЗНАМЕНИТОМУ Морису Хатчелу. Впервые Маргарет увидела что-то из того, о чем только сегодня утром говорили люди из службы новостей — что ее семья и другие колонисты были «избранными», и по этой причине их жизнь вызывала огромнейший интерес у каждого на Земле.

Она заметила на рояле коробку радара «глаз летучей мыши» своего сына и наплечную упряжь от нее. Это означало, что Дэвид был где-то рядом. Он никогда не пользовался коробкой поблизости от дома, где память служила ему вместо утраченного зрения. Коробка напомнила Маргарет, что надо передвинуть фильмоскоп в сторону, где Дэвид не споткнулся бы об него, когда вернется в комнату. Она прислушалась, размышляя, а не сидит ли Дэвид наверху, пытаясь облегчить электронное фортепиано, которое приготовили специально для условий космического полета. В мягких звуках дня не было и намека на его музыку, но ведь он мог и приглушить звук.

Маргарет вспомнила вспышку раздражения мальчика, завершившую сеанс общения со службой новостей перед самым ленчем. Главный репортер — «Как его звали? Бонауди?» — спросил о том, что они собираются делать с концертным роялем. У нее до сих пор в ушах стоял ужасный диссонирующий грохот, когда Дэвид обрушил свои кулаки на клавиатуру. Потом он вскочил и ринулся из комнаты — маленькая темная фигурка, полная бессильной ярости.

«Двенадцать, это такой эмоциональный возраст», — сказала она себе.

Маргарет решила, что ее печаль та же самая, что и у Дэвида. «Это разлука с тем, что тебе принадлежит… это отчетливое осознание того, что мы никогда не увидим эти вещи снова… что все, что у нас будет, это пленки да облегченные заменители». Ее охватила ужасная тоска. «Никогда больше не ощутить домашний уют, создаваемый столь многими вещами, пропитанными семейными традициями. Кресло Уолтера купили, когда обставляли наш первый дом. Швейную машинку привезла прапрабабушка Крисмен из Огайо. Огромная двойная кровать, сделанная специально под рост Уолтера».

Она резко отвернулась от рояля и ушла обратно на кухню. Это была белая облицованная кафелем комната с оборудованием черного цвета. Кухня-лаборатория, загроможденная сейчас грудами упаковок. Маргарет отодвинула в сторону папку с рецептами, лежащую на стойке рядом с раковиной. Она старалась не потревожить при этом клочок желтой бумаги, отметивший место, где она прервала копирование. Раковина все еще была завалена фамильным фарфором ее матери, приготовленным к космическому путешествию. Чашки и блюдца в специальной упаковке будут весить три с половиной фунта. Маргарет продолжила мытье посуды, размещая ее в паутинном каркасе упаковки.

На экране видеофона появилось лицо оператора.

— Резиденция Хатчелов?

Маргарет подняла над раковиной мокрые руки и ткнула в переключатель.

— Да?

— По поводу вашего вызова Уолтеру Хатчелу в Уайт Сэндз. Он все еще вне досягаемости. Мне попытаться еще через двадцать минут?

— Пожалуйста.

Экран погас. Маргарет ткнула в выключатель и продолжила мытье. Этим утром группа из службы новостей фотографировала ее за домашней работой. Ей было любопытно, как она и ее семья будут выглядеть на снимках. Репортер назвал Риту «подающим надежды энтомологом», а Дэвида представил как «Слепого пианиста-вундеркинда — одну из немногих жертв вируса ДРАМ, занесенного с необитаемой планеты А-4».

Со двора вошла Рита. Она была долговязым ребенком и не по годам развитым экстравертом. У нее были огромные голубые глаза, рассматривающие мир, пока ее собственные личные проблемы все еще дожидались решения.

— Я отчаянно голодна, когда мы будем ужинать?

— Когда я все приготовлю, — ответила Маргарет. Она с приступом раздражения отметила, что Рита обзавелась рваной паутиной в светлых волосах и полосой грязи поперек левой щеки.

«Зачем маленькой девочке увлекаться жуками? Это неестественно», подумала Маргарет и спросила:

— Откуда у тебя паутина в волосах?

— О, суккоташ! — Рита провела рукой по волосам, стерев возмутительную паутину.

— Откуда? — повторила Маргарет.

— Мама! Если кто-нибудь хочет узнать о насекомых побольше, то он неизменно сталкивается с подобными вещами! Мне только жаль, что я порвала паутину.

— Ну, а я огорчена, что ты до отвращения грязна. Ступай наверх вымойся и переоденься. Я не хочу, чтобы папа видел тебя в подобном виде.

Рита развернулась.

— И взвесься, — окликнула ее Маргарет. — Мне надо завтра сдать данные об общем весе нашей семьи за эту неделю.

Рита вприпрыжку выбежала из комнаты.

У Маргарет было отчетливое ощущение, что она слышала ворчливое «родители!». Звук детских шагов на лестнице стих. На втором этаже хлопнула дверь. Немного погодя Рита с грохотом скатилась по лестнице. Она вбежала на кухню.

— Мама, ты…

— У тебя не было времени, чтобы умыться, — проворчала Маргарет.

— Это Дэвид, — пискнула Рита. — Он выглядит странно и говорит, что не хочет никакого ужина.

Маргарет отвернулась от раковины, стараясь скрыть страх. Она по опыту знала, что Ритино «странно» может означать что угодно… буквально, что угодно.

— Что ты имеешь в виду под «странно», дорогая?

— Он такой бледный. Выглядит так, словно в нем нет никакой крови.

Маргарет вспомнила трехлетнего Дэвида. Тихая фигурка на больничной койке, телесного цвета питающие трубки, выходящие из его носа. Дэвид лежит бледный, и дыхание его такое тихое, что трудно уловить движение грудной клетки.

Она вытерла руки полотенцем.

— Пойдем посмотрим. Может быть, он просто устал.

Дэвид лежал на кровати, прикрыв одной рукой глаза. Близился вечер, и комната была погружена в полутьму. Глазам Маргарет потребовалось какое-то время, чтобы приспособиться к мраку. «Не потому ли слепые стремятся к темноте, что это дает им преимущество перед зрячими?» Она подошла к кровати. Мальчик был худощав и темноволос — в отца. У него был узкий подбородок и твердая линия рта, как у его деда Хатчела. Сейчас Дэвид выглядел таким хрупким и беззащитным… и Рита была права — ужасно бледным.

Маргарет, припомнив свой опыт медсестры, взяла руку Дэвида и пощупала пульс.

— Тебе нехорошо, Дэви? — спросила она.

— Я не хочу, чтобы ты меня так называла. Это детское имя. — Тонкие черты его лица были неподвижны.

Маргарет вздохнула.

— Извини, я забыла. Рита сказала, что ты не хочешь ужинать.

Рита вошла в комнату из коридора.

— Он положительно выглядит ослабевшим, мама.

— Сколько она еще будет меня опекать?

— Кажется, нам звонят, — сказала Маргарет. — Сходи проверь, Рита.

— Твои намерения до отвращения очевидны, — фыркнула Рита. — Если ты не хочешь, чтобы я была здесь, то просто скажи. — Она повернулась и медленно удалилась из комнаты.

— У тебя что-нибудь болит, Дэвид? — спросила Маргарет.

— Я просто устал, — проворчал он. — Почему ты не оставишь меня в покое?

Маргарет пристально посмотрела на него, пораженная его сходством с дедом Хатчелом. Это сходство становилось жутким, когда мальчик садился за рояль. Тот же жгучий трепет, тот же музыкальный гений, что заставлял слушателей набиваться в переполненные залы. «Наверное, именно потому, что «Стейнвей» принадлежал его деду, он страдает от разлуки с ним. Рояль — это символ унаследованного им таланта».

Она похлопала сына по руке и села на кровать рядом с ним.

— Тебя что-то беспокоит, Дэвид?

Черты его лица исказились, и он отвернулся.

— Уходи! — буркнул он. — Просто оставь меня одного!

Маргарет вздохнула, чувствуя себя не в своей тарелке. Ей отчаянно захотелось, чтобы Уолтер не работал на своей пусковой площадке. Сейчас она крайне в нем нуждалась. Маргарет еще раз вздохнула. Она знала, что должна делать. Кодекс колонистов гласил, что любые признаки недомогания должны рассматриваться врачом. Маргарет в последний раз похлопала Дэвида по руке и спустилась в прихожую. Она позвонила доктору Моуэри, закрепленному за ними медику. Он сказал, что будет примерно через час.

Когда Маргарет заканчивала разговор, вошла Рита, спросив:

— Дэвид умрет?

Все напряжение и раздражение этого дня выплеснулось в крике Маргарет:

— Что же ты за маленькая гадкая дрянь!

Она сразу же пожалела об этом. Остановилась, привлекла Риту к себе и вполголоса извинилась.

— Все нормально, мама, — всхлипнула Рита. — Я понимаю, каково тебе сейчас.

Полная раскаяния Маргарет пошла на кухню и приготовила любимую еду своей дочери — сандвичи с тунцом и шоколадный коктейль.

«Я слишком разнервничалась. Дэвид на самом деле не болен. Это все из-за жаркой погоды и подготовки к отъезду». Она отнесла сандвич и коктейль для мальчика, но тот по-прежнему отказывался есть. В его комнате царила атмосфера какого-то крушения. В голову лезла история о ком-то, кто умер просто потому, что утратил волю к жизни.

Маргарет спустилась обратно на кухню и погрузилась там в работу, пока не пришел вызов от Уолтера. Вид мужа успокоил ее.

— Я так соскучилась по тебе, дорогой, — промурлыкала она.

— Это долго не продлится, — сказал Уолтер. Он улыбался, чуть отклонившись в сторону, и выглядел очень усталым. — Как там поживает моя семья?

Его очень обеспокоил рассказ о Дэвиде.

— Доктор уже прибыл? — спросил Уолтер.

— Что-то опаздывает. Должен был быть в шесть, а уже полседьмого.

— Наверное, слишком занят. Не похоже, чтобы Дэвид был действительно болен. Скорее всего просто расстроился… возбуждение перед отъездом. Позвони мне, как только его осмотрит врач.

— Позвоню. Я думаю, что он очень огорчен тем, что мы оставляем здесь рояль твоего отца.

— Дэвид знает, что это от нас не зависит. — Уолтер улыбнулся. — Боже, представляешь что было бы, если бы мы протащили эту штуку на корабль? Доктор Чарлсуорси просто бы чокнулся!

— Почему бы ему этого не предложить? — улыбнулась в ответ Маргарет.

— Ты хочешь, чтобы я с ним поссорился?

— Как продвигаются твои дела, дорогой? — увильнула от ответа Маргарет.

Лицо Уолтера стало серьезным. Он вздохнул.

— Мне пришлось сегодня разговаривать с вдовой бедняги Смайта. Она отправилась собирать его вещи. Это было так мучительно. Старик опасался, что она все равно захочет участвовать в полете… но… — Уолтер покачал головой.

— Нашли ему замену?

— Да. Молодой парень из Ливана. Зовут Терик. Жена у него очень симпатичная. — Уолтер посмотрел мимо нее на кухню. — Похоже, что ты приводишь все в порядок. Уже решила, что мы с собой возьмем?

— Кое-какие вещи. Хотела бы я быть такой же решительной, как и ты. Определенно мы возьмем мамин сервиз и серебро… для Риты, когда она будет выходить замуж… и Утрилло, что твой отец купил в Лиссабоне… мои драгоценности — это около двух фунтов… а о косметике я не буду беспокоиться. Ты говорил, что мы сможем сами ее производить…

В кухню вбежала Рита и оттолкнула Маргарет в сторону.

— Привет, папа!

— Привет, сорвиголова. Чем занималась?

— Составляла каталог своей коллекции жуков и пополняла его. Мама поможет мне заснять образцы, как только я все подготовлю. Они такие ТЯЖЕЛЫЕ!

— Как это она только согласилась подойти к твоим жукам!

— Папа, они не жуки — они экспонаты!

— Для твоей мамы они только жуки, милая. Теперь, если…

— Папа! Тут еще одно дело. Я рассказала Раулю — это новенький в нашем квартале — про тех, похожих на ястребов, насекомых на Рителле, что…

— Это не насекомые, милая. Это адаптировавшиеся амфибии.

Рита нахмурилась.

— Но в докладе Спенсера четко сказано, что они покрыты хитином и что они…

— Погоди! Тебе нужно прочитать тот технический отчет, который я принес домой месяц назад. У этих созданий метаболизм на основе меди и у них много общего с рыбами этой планеты.

— О, ты думаешь, мне нужно специализироваться в морской биологии?

— Не все сразу, милая. Теперь…

— Папа, а уже известно, когда мы улетаем? Я так хочу побыстрее оказаться на Рителле.

— Этого еще не определили, милая. Но мы можем узнать об этом в любую минуту. Теперь дай мне поговорить с мамой.

Рита отодвинулась назад.

Уолтер улыбнулся жене.

— Кто у нас растет?

— Хотела бы я знать.

— Слушай… не беспокойся насчет Дэвида. Уже прошло девять лет с тех пор… с тех пор, как он выздоровел после вируса. Все тесты показывают его полное излечение.

«Да, вылечился, если не принимать во внимание отсутствие оптических нервов». Маргарет выдавила улыбку.

— Я знаю, что ты прав. Это какой-то пустяк, над которым мы вместе посмеемся, когда… — Зазвонил колокольчик на входной двери. — Наверное, это доктор.

— Позвони мне, когда он осмотрит Дэвида.

Маргарет услышала шаги бегущей к двери Риты.

— Пора закругляться, милый, — сказала она, послав мужу воздушный поцелуй. — Я люблю тебя.

Уолтер поднял вверх два пальца в знаке победы и подмигнул.

— Я тоже. Выше нос.

Связь прервалась.

Доктор Моуэри был седовлас, с кремневым лицом, вечно куда-то спешил и имел обыкновение кивать и знающе (но невразумительно) бурчать себе под нос. Сумку с инструментами он держал в руках. Доктор погладил Риту по голове, крепко пожал руку Маргарет и настоял на том, чтобы осмотреть Дэвида без свидетелей.

— Мамаши лишь будоражат атмосферу и мешают врачам, — сказал он и подмигнул, чтобы смягчить яд своих слов.

Маргарет отправила Риту в верхнюю комнату и осталась ждать в верхнем холле. На обоях между дверью в комнату Дэвида и углом холла было сто шесть вставок с цветочным узором. Она уже приступила к подсчету столбиков балюстрады, когда наконец появился доктор. Он мягко закрыл за собой дверь и задумчиво кивнул.

Маргарет застыла в ожидании.

Доктор Моуэри кашлянул, прочищая горло.

— Что-нибудь серьезное? — встревожилась Маргарет.

— Не то чтобы… Давно он в таком состоянии… апатичный и расстроенный?

Маргарет проглотила комок в горле.

— Он слегка изменился с тех пор, как мы купили электронное пианино… оно должно было заменить «Стейнвей» его деда. Вы это имеете в виду?

— Изменился как?

— Непослушный, вспыльчивый… хочет все время быть один.

— Полагаю, что у вас нет возможности прихватить с собой рояль, заметил доктор.

— О, Боже мой… он должно быть весит всю тысячу фунтов, — сказала Маргарет. — А электронный инструмент только двадцать один фунт. — Она прочистила горло. — Это все из-за рояля, доктор?

— Возможно, — доктор Моуэри сделал первый шаг по лестнице вниз. — Не похоже, чтобы это было что-то органическое. Своими инструментами я ничего не смог обнаружить. Я хочу, чтобы доктор. Линквист и еще кое-кто осмотрели его сегодня вечером. Доктор Линквист — наш главный психиатр. А тем временем я попытаюсь уговорить мальчика что-нибудь съесть.

Маргарет подошла к доктору.

— Я медсестра. Если с мальчиком что-нибудь серьезное, то вы можете мне рассказать…

Он переложил сумку в правую руку и похлопал ее по плечу.

— Не беспокойтесь, дорогая. Колонистам полезно иметь музыкального гения. Мы не позволим, чтобы с ним что-нибудь случилось.

У доктора Линквиста было круглое лицо и циничные глаза падшего херувима. Голос его исходил волнами, разливаясь над слушателями и затягивая тех в водоворот. Психиатр и его коллеги пробыли с Дэвидом почти до десяти вечера. Потом доктор Линквист отпустил остальных и спустился в музыкальную комнату, где его ждала Маргарет. Он сел на скамейку у рояля, ухватившись руками за деревянный выступ рядом с ним.

Маргарет заняла свое кресло-качалку. Это был единственный предмет из мебели, о котором она жалела. От долгого использования кресло приобрело контуры, точно соответствующие ее фигуре, а его грубая матерчатая обивка несла успокаивающее своеобразие дружеской теплоты.

Из окна доносилось звонкое пиликание сверчков.

— Мы можем сказать совершенно определенно, что все дело именно в этом рояле, — сказал Линквист. Он хлопнул ладонями по коленям. — Вы не думали о возможности оставить мальчика на Земле?

— Доктор!

— Я бы попросил вас подумать.

— С Дэви настолько серьезно? — спросила Маргарет. — Я имею в виду, в конце концов… все мы будем скучать по нашим вещам. — Она потерла подлокотники кресла. — Но, во имя неба, мы…

— Я не музыкант, — произнес Линквист. — Хотя критики утверждают, что ваш мальчик гений… но сейчас не выступает, потому что не хочет осложнений… я имею в виду ваш отъезд и все прочее. Наверное, вы понимаете, что мальчик преклоняется перед памятью деда?

— Он просмотрел все старые стерео, прослушал все старые пленки. Ему было только четыре, когда дед умер, но Дэви помнит все, что они делали вместе. Это было… — Она пожалаплечами.

— Дэвид отождествляет свой унаследованный талант со своим унаследованным роялем. Он…

— Но рояль можно заменить, — воскликнула Маргарет. — Разве не может один из наших столяров или плотников скопировать…

— Нет, — сказал Линквист. — Никаких копий. Это уже не будет рояль Мориса Хатчела. Видите ли, ваш мальчик слишком зациклился на том, что унаследовал свой талант от деда… так же, как унаследовал рояль. Он это увязывает вместе. Мальчик верит в то, что если утратит рояль, то потеряет и талант. И тут у вас возникают серьезные проблемы.

Маргарет покачала головой.

— Но дети свыкаются с этими…

— Он не ребенок, миссис Хатчел. Или, правильнее сказать, он не ТОЛЬКО ребенок. Он еще и гений. Это слишком хрупкое состояние.

Маргарет почувствовала, что у нее пересохло во рту.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне не хотелось бы напрасно вас тревожить, миссис Хатчел. Но видите ли, если мальчик лишится таланта… Ну, он может умереть.

Она побледнела.

— О, нет. Он…

— Иногда такое случается, миссис Хатчел. Мы могли бы попробовать кое-какие процедуры, но у нас нет времени. Ожидается, что дату вашего отбытия скоро объявят. А такое лечение длится годами.

— Но Дэвид…

— Дэвид развит не по годам и чересчур эмоционален. Он вложил в свою музыку гораздо больше, чем допустимо для здоровья. Частично это объясняется слепотой, частично потребностью в музыкальном самовыражении. Для гения Дэвида это равносильно самой жизни.

— Мы не сможем оставить его, — прошептала Маргарет. — Мы просто не сможем. Вы понимаете. Мы настолько близки друг другу, что мы…

— Может, вам отказаться от полета и позволить кому-либо другому занять ваше место…

— Это бы убило Уолтера… моего мужа. Он жил ради этого полета. — Она покачала головой. — В любом случае, я не уверена, что мы могли бы просто отказаться. Помощник Уолтера, доктор Смайт, погиб в авиакатастрофе близ Феникса на прошлой неделе. Замену уже подобрали, но, я думаю, вы понимаете, насколько важна работа Уолтера для выживания колонии.

— Я читал про Смайта, но не обратил внимания на такой аспект проблемы, — кивнул Линквист.

— Я для колонии не важна, — продолжила Маргарет. — И дети, естественно, тоже. Но экологи — от них зависит успех всей нашей попытки. Без Уолтера…

— Тогда мы просто должны найти выход из этой ситуации, — сказал Линквист и встал. — Мы придем завтра, чтобы еще раз осмотреть Дэвида, миссис Хатчел. Доктор Моуэри заставил его принять кое-какие таблетки, а потом дал успокаивающее. Мальчик крепко проспит всю ночь. Если же все-таки возникнут какие-то осложнения, позвоните по этому номеру. — Он вытащил из бумажника визитку и вручил ее Маргарет. — Проблема с весом, это весьма неприятно. Я уверен, что все было бы нормально, если бы он смог прихватить это чудовище с собой. — Линквист похлопал по крышке рояля. — Что ж… спокойной ночи.

Когда Линквист ушел, Маргарет прислонилась к входной двери.

— Нет, — прошептала она. — Нет… нет… нет… — Немного погодя она прошла к аппарату в гостиной и позвонила Уолтеру. На вызов сразу же ответили. Маргарет заметила, что муж встревожен, и потянулась к нему, пытаясь успокоить.

— Ну что, Маргарет? С Дэвидом все в порядке?

— Дорогой, это… — она сглотнула. — Это из-за рояля. «Стейнвей» твоего отца…

— Рояль?

— Доктор просидел здесь весь вечер и ушел несколько минут назад. Психиатр говорит, что если Дэвид утратит рояль, то может потерять и музыку… а если он потеряет музыку, то может… умереть.

Уолтер моргнул.

— Из-за рояля? О, конечно, должно быть что-то…

Маргарет пересказала ему все, что узнала от доктора Линквиста.

— Мальчик так сильно похож на папу, — сказал Уолтер. — Тот однажды устроил скандал из-за того, что скамеечка у рояля оказалась на полдюйма ниже, чем надо. Господи! Я… Линквист сказал, что мы можем сделать?

— Он сказал, что если бы мы могли взять с собой рояль, это бы решило…

— Эту громадину? Эта проклятая штуковина весит больше тысячи фунтов! Это втрое больше, чем весь багаж, разрешенный нашей семье.

— Я знаю. Я ничего не могу придумать. Вся эта неразбериха с подготовкой к полету, а теперь… Дэвид.

— Полет! — рявкнул Уолтер. — Великий Боже! Я чуть не забыл со всеми этими тревогами о Дэвиде. Сегодня вечером определили дату отлета. — Он посмотрел на свои часы. — До старта четырнадцать дней и шесть часов плюс-минус несколько минут. Старик сказал…

— Четырнадцать дней!

— Да, но у вас есть только восемь дней. Эта дата сбора колонии. Погрузочные команды отправятся за вашим багажом после полудня…

— Уолтер! Я даже не решила, что… Я была уверена, что у нас есть еще хотя бы месяц. Ты сам говорил…

— Я знаю. Но производство горючего опередило график, и долговременный прогноз погоды благоприятен. И это часть психологии — не затягивать отъезд. Тогда шок внезапности не позволяет развиться ностальгии.

— Но что мы будем делать с Дэвидом? — Маргарет прикусила нижнюю губу.

— Он не спит?

— Не думаю. Ему дали успокаивающее.

Уолтер нахмурился.

— Я хочу утром поговорить с Дэвидом. В последнее время я слишком мало уделял ему внимания, но…

— Он понимает, Уолтер.

— Я в этом уверен, но хочу сам его увидеть. Мне бы хотелось выкроить время и заехать домой, но сейчас так много дел. — Он покачал головой. — Я просто не понимаю, как ему могли поставить такой диагноз! Вся эта суета из-за рояля!

— Уолтер… ты не привязан к вещам. Для тебя это место занимают люди и идеи. — Она опустила глаза, пытаясь не расплакаться. — Но некоторые люди могут любить и неодушевленные предметы… вещи, означающие уют и безопасность. — Маргарет сглотнула.

— Полагаю, что я просто не понимаю, — покачал головой Уолтер. — Хотя мы что-нибудь придумаем. Рассчитывай на это.

Маргарет выдавила из себя улыбку.

— Я знаю, что ты сделаешь это, дорогой.

— Теперь, когда известно время отлета, это поможет ему забыть о своих привязанностях к вещам.

— Наверное, ты прав.

Уолтер взглянул на свои наручные часы.

— Пора закругляться. У меня идут кое-какие эксперименты. — Он подмигнул. — Я по вам соскучился.

— И я, — прошептала Маргарет.

Утром был звонок от Престера Чарлсуорси, директора колонии. Его лицо возникло на экране фона в кухне Маргарет как раз тогда, когда она закончила сервировать завтрак для Риты. Дэвид все еще в постели. И Маргарет ни одному из них не сказала про дату отлета.

У Чарлсуорси были костистые черты лица и нервные манеры. Он производил впечатление неотесанного, мужлана до тех пор, пока вы не замечали острый, пристальный взгляд его бледно-голубых глаз.

— Извините, что вас побеспокоил, миссис Хатчел.

Маргарет попыталась успокоиться.

— Ничего страшного. Мы все равно ждали звонка от Уолтера. Я думала, что это он.

— Я только что с ним разговаривал, — сказал Чарлсуорси. — Он рассказал мне про Дэвида. Утром мы получили рапорт доктора Линквиста.

После бессонной ночи с периодическими посещениями Дэвида, Маргарет чувствовала, что ее нервы звенят от раздражающей беспомощности. Она с готовностью ухватилась за наихудшее объяснение, которое пришло ей в голову. — Вы вычеркнули нас из списка колонистов! — выпалила она. — Вы нашли другого эколога…

— Нет, миссис Хатчел! — Доктор Чарлсуорси глубоко вздохнул. — Я знаю, что мой звонок покажется вам странным, но наша маленькая группа будет в одиночестве в чуждом мире. Почти десять лет мы будем очень зависимы друг от друга… пока не доберется следующий корабль. Мы все должны делать вместе. Я просто хочу вам помочь.

— Извините, — ответила она. — Но сегодня ночью мне практически не удалось поспать.

— Я прекрасно вас понимаю. Поверьте, мне бы очень хотелось отправить Уолтера домой сейчас. — Чарлсуорси пожал плечами. — Но это невозможно. После смерти бедняги Смайта Уолтеру пришлось нести дополнительный груз. Без него мы не сможем подготовиться к колонизации.

Маргарет провела языком по пересохшим губам.

— Доктор Чарлсуорси, существует ли возможность… я имею в виду… рояль — взять его на корабль?

— Миссис Хатчел! — Чарлсуорси отпрянул назад от своего экрана. — Он, должно быть, весит с полтонны!

Маргарет вздохнула.

— Я позвонила сегодня утром в компанию, которая перевозила рояль в этот дом. Они проверили свои записи. Рояль весит тысячу четыреста восемь фунтов.

— Вопрос закрыт! В конце концов… нам пришлось отказаться от важной техники, которая весила вполовину меньше!

— Я в отчаянии. Все время думаю над словами доктора Линквиста. О том, что Дэвид умрет, если…

— Конечно, — сказал Чарлсуорси. — Вот поэтому я вам и позвонил. Я хочу, чтобы вы знали о том, что нами предпринято. Мы послали этим утром Гектора Торреса на фабрику Стейнвея. Гектор — один из краснодеревщиков нашей колонии. Люди Стейнвея великодушно согласились раскрыть все свои секреты, чтобы Гектор смог изготовить точную копию этого рояля — соответствующую во всех деталях. Филипп Джексон, один из металлургов, сегодня днем последует за Гектором по тому же поводу. Я уверен, что когда вы расскажете об этом Дэвиду, то он успокоится.

Маргарет вытерла слезы.

— Доктор Чарлсуорси… я не знаю, как мне благодарить вас.

— Не надо благодарностей, моя дорогая. Мы одна команда… и в одной упряжке. — Он кивнул. — А теперь окажите мне, пожалуйста, любезность.

— Конечно.

— Если сможете, постарайтесь не беспокоить Уолтера на этой неделе. Он исследует мутации, что могут позволить нам скрещивать земные растения с уже растущими на планете С. Сейчас он проводит заключительные тесты с образцами грунта. Это решающие тесты, миссис Хатчел. Они позволят нам сэкономить несколько лет на начальной стадии установления нового экологического баланса.

— Конечно. Мне жаль, что я…

— Не извиняйтесь. И не беспокойтесь. Мальчику только двенадцать. Время залечивает любые раны.

— Я уверена, что это сработает.

— Отлично, — сказал Чарлсуорси. — Вот это дух. Звоните мне, если понадобится какая-нибудь помощь… в любое время суток. Мы одна команда. И в одной упряжке.

Связь прервалась. Маргарет стояла перед фоном, глядя на пустой экран.

Сзади раздался голос Риты.

— Что он там сказал насчет даты отлета?

— Она уже определена, дорогая, — ответила Маргарет. — Нам надо быть вместе с папой в Уайт Сэндз через восемь дней.

— Вау! — Рита вскочила, опрокидывая посуду со своим завтраком. — Мы улетаем! Мы улетаем!

— Рита!

Но Рита уже выскочила из комнаты. Ее «восемь дней!» донеслось от прихожей.

— Рита! — Маргарет шагнула к двери кухни.

Ее дочь бежала обратно по холлу.

— Я расскажу ребятам!

— Успокойся! Ты так шумишь…

— Я ее слышал. — Это был Дэвид, стоящий наверху лестницы. Он медленно спустился, придерживаясь за перила. Его лицо казалось белым, словно яичная скорлупа. Дэвид шел, пошатываясь и приволакивая ноги.

Маргарет глубоко вздохнула и рассказала ему о плане доктора Чарлсуорси насчет рояля.

Дэвид остановился двумя ступеньками выше нее, опустив голову. Когда Маргарет закончила, он сказал:

— Он не будет тем же самым. — Дэвид обошел вокруг нее и направился в музыкальную комнату. Вся его походка была пронизана отчаянной безысходностью.

Маргарет вихрем влетела обратно на кухню. В ней полыхала гневная решимость. Она услышала следом за собою медленные шаги Риты и проговорила не оборачиваясь:

— Рита, какой вес ты можешь изъять из своего багажа?

— Мама!

— Мы возьмем этот рояль! — отрезала Маргарет.

Рита подошла к ней.

— Но всей нашей семье разрешено взять только двести тридцать фунтов! Мы не сможем…

— Нас в группе триста восемь, — сказала Маргарет. — Каждому взрослому выделено семьдесят пять фунтов, каждому ребенку — сорок фунтов. — Она нашла свой кухонный блокнот и заполнила его цифрами. — Если каждый пожертвует всего четырьмя фунтами и двенадцатью унциями, мы сможем взять этот рояль! — Боясь передумать, Маргарет повернулась к сушилке для посуды и смела упаковку с фарфоровыми чашками и блюдцами своей матери в коробку для мусора. — Вот! Подарок для тех, кто купит наш дом! И это три с половиной фунта!

Она заплакала.

Рита посерьезнела.

— Я оставлю свою коллекцию насекомых, — прошептала она, потом зарылась головой в платье матери и тоже принялась всхлипывать.

— Почему вы плачете? — спросил Дэвид. Коробка с «глазом летучей мыши» была прикреплена на его плечах. Лицо было искажено страданием.

— Дэви… Дэвид, мы попытаемся взять с собой твой рояль, — вытерла слезы Маргарет.

Подбородок Дэвида вздрогнул, лицо на мгновение разгладилось, но потом снова исказилось.

— Конечно. Просто вышвырнут кое-какие папины семена и несколько инструментов и приборов ради моего…

— Есть другой путь.

— Что за другой путь? — его голос выдавал борьбу с надеждой, что могла разбиться вдребезги.

Маргарет объяснила свой план.

— Клянчить? — спросил Дэвид. — Просить людей поступиться своими собственными…

— Дэвид, мир, который мы собираемся колонизировать, будет пустым и холодным — самый минимум удобств, однообразная одежда. Почти никакой утонченности или тех вещей, что служат для нас символом принадлежности к цивилизованному обществу. Тут и помогут настоящий земной высокого качества рояль и… человек, чтобы играть на нем. Это поможет нашему моральному духу и сдержит тоску по дому, которая обязательно возникнет.

Невидящие глаза Дэвида, казалось, пристально смотрели на нее, пока длилось молчание. Потом он сказал:

— Это будет для меня ужасная ответственность.

Маргарет почувствовала, что гордится своим сыном.

— Я рада, что ты так к этому относишься.

Маленькая брошюра с инструкциями и советами, розданная на первом сборе в Уайт Сэндз, содержала имена и адреса всех колонистов. Начав с верха списка, Маргарет позвонила Сельме Эткинс из Литл Рок, жене главного зоолога экспедиции.

Миссис Эткинс была смуглой миниатюрной женщиной с пламенными волосами и кипучей натурой. Она оказалась прирожденным конспиратором. Прежде, чем Маргарет закончила объяснять, в чем проблема, Сельма Эткинс уже вызвалась возглавить видеофонный комитет. Она набросала имена потенциальных участников и спросила:

— Даже если мы утрясем вес, как мы доставим эту штуку на борт?

Маргарет была озадачена.

— А что плохого в том, чтобы просто показать, что общий вес в пределах дозволенного, и передать рояль людям, упаковывающим вещи на корабле?

— Чарлсуорси никогда на это не пойдет, милочка. Он в ярости из-за того, что пришлось отказаться от большого количества оборудования. Он бросит один взгляд на тысячу четыреста восемь фунтов рояля и скажет: «Это будет резервный комплект атомного генератора!» Мой муж говорит, что ему пришлось просверлить дыры в упаковочных ящиках ради спасения нескольких унций веса!

— Но как же мы сможем тайком протащить…

Сельма щелкнула пальцами.

— Я знаю! Оззи Льюкен!

— Льюкен?

— Корабельный стюард. Вы его знаете: здоровый коняка с рыжими волосами. Он выступал на одной из встреч — ну, знаете — все о том, как сберегать вес при упаковке и как пользоваться специальными контейнерами.

— А, да. Так что там насчет него?

— Он женат на старшей дочери моей четвероюродной сестры Бетти. Ничего, кроме маленького семейного нажима. Это подействует.

— А он не предпочтет отправиться с этим прямиком к Чарлсуорси? спросила Маргарет.

— Ха! — бросила Сельма. — Вы не знаете нашу родню со стороны Бетти!

Утром появился доктор Линквист в сопровождении двух консультантов-психиатров. Они провели с Дэвидом час и спустились в кухню, где Маргарет и Рита заканчивали микрофильмовать папки с рецептами. Дэвид последовал за ними и встал в дверях.

— Очевидно, что мальчик выносливее, чем я думал, — сказал Линквист. Вы уверены, что ему никто не говорил, что он сможет взять с собой рояль? Надеюсь, вы не обманули его, чтобы он почувствовал себя получше.

Дэвид нахмурился.

— Доктор Чарлсуорси отказался взять рояль, когда я его попросила. Но он отправил двух специалистов на фабрику Стейнвея, чтобы они смогли сами его изготовить.

Линквист повернулся к мальчику.

— И теперь с тобой все в порядке, Дэвид?

Дэвид поколебался, потом ответил:

— Я же понимаю насчет веса.

— Что ж, я полагаю, ты взрослеешь, — сказал Линквист.

Когда психиатры ушли, Рита повернулась к Маргарет.

— Мама! Ты им солгала!

— Она не лгала, — произнес Дэвид. — Она говорила правду.

— Но не всю, — сказала Маргарет.

— Это то же самое, что и солгать, — заявила Рита.

— Прекрати! — отрезала Маргарет. — Дэвид, ты уверен, что хочешь оставить свои брайлевские тексты?

— Да. Это шестнадцать фунтов. Мы приобрели брайлевский комплект для выдавливания текстов и печатную машинку. Я могу отпечатать новые копии всего, что мне понадобится, если Рита будет мне диктовать.

К трем часам они добились от главного стюарда Освальда Льюкена согласия протащить рояль на борт, если они сумеют подогнать вес с точностью до унции. Но на прощание Льюкен им сказал:

— Но чтобы старик об этом не пронюхал. Он и так в ярости из-за того снаряжения, которое нам пришлось урезать.

К семи тридцати Маргарет суммировала весомые пожертвования первого дня: шестьдесят одно обязательство на общую сумму двести семь фунтов и семь унций. «Слишком мало, — подумала она. — Но я не могу их винить. Мы все привязаны к нашему имуществу. Разлучаться со всеми теми мелочами, что связывают нас с прошлым и Землей, это так трудно. Придется еще изыскивать возможности». Она порылась в памяти в поисках тех вещей, что можно изъять, осознавая бесполезность тех немногих фунтов, что были в ее распоряжении.

К десяти часам утра третьего дня у них было пятьсот пятьдесят четыре фунта и восемь унций от ста шестидесяти их приятелей-колонистов. Были также ровно двадцать бурных отказов. Маргарет очень боялась, что один из этих двадцати может выдать их заговор.

И Дэвид опять погружался во мрак. Он сидел на скамеечке у рояля в музыкальной комнате. Одна рука Дэвида отсутствующе гладила клавиши, которых касались пальцы деда.

— У нас получается меньше четырех фунтов на человека, так? — спросил Дэвид.

— Да. — Маргарет потерла щеку.

Рояль издал мягкий аккорд.

— Мы не сможем этого сделать, — сказал Дэвид.

В комнате вздымались вибрирующие флюиды музыки.

— В любом случае, я не уверен, что мы вправе просить об этом людей. Они уже столь много отдали, а тут мы…

— Успокойся, Дэви.

Он пропустил мимо ушей детское имя, добиваясь от клавиш плавного пассажа Дебюсси.

Маргарет закрыла руками глаза и беззвучно заплакала от усталости и разочарования. Но слезы, исходившие из пальцев Дэвида на рояле, были еще горше.

Немного погодя он встал, медленно вышел из комнаты и поднялся по лестнице. Маргарет слышала, как закрылась дверь его спальни. Утрата неистовства его поступков резала ее, словно ножом.

Звонок фона прервал голубые мечтания Маргарет. Она приняла вызов на переносной аппарат в холле. На экране появилось лицо Сельмы Эткинс. Она была подавлена.

— Мне только что позвонил Оззи, — выпалила она. — Кто-то обо всем донес Чарлсуорси.

Маргарет прикрыла рот рукой.

— Ты рассказывала мужу о том, что мы делаем? — спросила Сельма.

— Нет. — Маргарет покачала головой. — Я собиралась, но потом испугалась того, что он скажет. Ты же знаешь, как они дружат с Чарлсуорси.

— Ты хочешь сказать, что он наябедничал бы на свою собственную жену?

— Нет, но он мог бы…

— Что ж, сейчас ему дают нагоняй, — вздохнула Сельма. — Оззи говорит, что вся база трясется. Он кричал на Уолтера и стучал кулаками по столу и…

— Чарлсуорси?

— А кто же еще? Я позвонила, чтобы предупредить тебя. Он…

— Но что нам делать? — спросила Маргарет.

— Мы прибегнем к маскировке, милочка. Отступим и перегруппируемся. Позвони, как только переговоришь с ним. Может, мы сумеем разработать новый план.

— У нас есть пожертвования от большей половины колонистов, — сказала Маргарет. — Это означает, что они на нашей стороне. Мы можем начать…

— В данный момент организация в колонии представляет собой диктатуру, а не демократию. Но я подумаю об этом. А теперь, пока.

Дэвид подошел к ней сзади, когда связь прервалась.

— Я слышал. С нами покончено, так?

Фон зазвонил прежде, чем она ему ответила. Маргарет щелкнула переключателем. На экране появилось лицо Уолтера. Он выглядел измученным.

— Маргарет, — сказал он. — Я звоню из офиса доктора Чарлсуорси. Уолтер глубоко вздохнул. — Почему ты со мной не посоветовалась? Я мог разъяснить тебе глупость подобного поведения.

— Еще чего!

— Но тайком протащить рояль на корабль! Я изо всех…

— Я думаю о Дэви! — отрезала Маргарет.

— Боже! Я это знаю! Но…

— Когда врач сказал, что он может умереть, если потеряет свой…

— Но, Маргарет! Тысячефунтовый рояль!

— Тысяча четыреста восемь фунтов, — поправила она его.

— Давай не будем спорить, дорогая, — сказал Уолтер. — Я восхищаюсь тобой… и я люблю тебя, но не могу позволить подвергать опасности единство колонистов… — Он покачал головой. — …Даже ради Дэвида.

— Даже если это убивает твоего собственного сына?

— Я не собираюсь его убивать. Я эколог, помнишь? Это моя работа, сохранять жизнь группы… и вашу! И я…

— Папа прав, — перебил его Дэвид.

— Я не знал, что ты здесь, сынок, — сказал Уолтер.

— Все в порядке, папа.

— Минуточку, — это был Чарлсуорси, втиснувшийся в экран рядом с Уолтером. — Я хочу знать, какой резерв веса у вас набрался.

— Зачем? — спросила Маргарет. — Чтобы вы могли подсчитать, сколько еще научных ИГРУШЕК можно прихватить с собой?

— Я хочу знать, насколько вы приблизились к успеху в вашем маленьком проекте.

— Пятьсот пятьдесят четыре фунта и восемь унций. Пожертвования от ста шестидесяти человек!

Чарлсуорси поджал губы.

— Всего лишь треть от того, что необходимо. А такими темпами вы успеха не добьетесь. Если бы у вас был какой-то шанс, то я благословил бы на это дело. Но вы сами видите, что…

— У меня есть идея, — сказал мальчик.

Чарлсуорси посмотрел на него.

— Ты Дэвид?

— Да, сэр.

— И что ты придумал?

— Сколько будет весить клавиатура и рама со струнами из моего рояля? У вас есть люди на фабрике…

— Ты хочешь сказать, что из твоего рояля можно взять только это? спросил Чарлсуорси.

— Да, сэр. Он не будет тем же самым… он будет лучше. У него будут корни в обеих мирах — часть рояля с Земли, а часть с планеты С.

— Будь я проклят, эта идея мне нравится! — Чарлсуорси обернулся. Уолтер, позвони Филу Джексону на завод Стейнвея. Выясни, сколько будет весить этот кусок рояля.

Уолтер покинул поле экрана. Остальные ждали. Немного погодя Уолтер вернулся, сказав:

— Пятьсот шестьдесят два фунта приблизительно. Гектор Торрес тоже был на связи. Он уверен, что сможет точно воспроизвести недостающие части.

Чарлсуорси улыбнулся.

— Вот именно! Я сошел с ума… мы так отчаянно нуждаемся во многих вещах. Но может, нам нужно именно это — для морального состояния.

— С правильным моральным состоянием мы сможем сделать все вещи, которые нам понадобятся, — сказал Уолтер.

Маргарет отыскала в ящике фона блокнот и исчеркала его цифрами.

— Я сейчас поищу способ добрать те несколько фунтов, что нам понадобятся…

— Сколько еще? — спросил Чарлсуорси.

Маргарет взглянула на свой блокнот.

— Семь фунтов и восемь унций.

Чарлсуорси глубоко вздохнул.

— Пока я еще не в своем уме, позвольте мне сделать широкий жест. Миссис Чарлсуорси и я пожертвуем семь фунтов и восемь унций для будущего культуры нашего нового дома.

Нечто азартное

«Отличный отель для отдыха — не азартный».

Белый щит с голубой надписью высился возле края дороги, рядом с ним качались на ветру тонкие камышинки.

Хел Ремсен прочитал надпись и остановил автомобиль. Повернувшись к своей, уже шесть часов, жене он уловил насыщенный цветочный аромат ее духов. Он улыбнулся, теперь у него есть эти тонкие черты в пылкой оболочке. Светлые короткие волосы Хела спутались от долгой езды в открытой машине. Волосы Рут тоже были в беспорядке, а закат окрасил их в темно-красный цвет. Это делало ее похожей на прекрасную пикантную куколку.

— Да? — спросил он.

— Хел, я никогда не видела раньше этого места, — она прищурилась, — оно напоминает тюрьму. Поехали дальше.

Рут внезапно вздрогнула, прижалась к мужу, который пытался построить их гнездышко в пустыне. Портик закрывал отель, и было видно только лестницу, в конце которой расположилась площадка.

Хел пожал плечами и усмехнулся. Он представил себя мальчишкой, который признается в краже у кухарки чего-нибудь вкусного.

— Я признаюсь, — сказал он, — что твой муж — незаменимый стрелок из «Фоулер электроник», — он запнулся. — Может, вернемся в «Меридиан»?..

— Мне действительно не нравится это место, — повторила она. Ее лицо прояснилось. — Дорогой, ведь это наша первая ночь.

Он повернулся и глянул на отель.

— Это все из-за солнца, — сообщил он, — от заката окна похожи на большие красные глаза.

Рут прикусила нижнюю губу, любуясь зданием. Лучи заходящего солнца отражались на песке, рисуя красные полосы вокруг холмиков и зажигая огоньки на стеклах и рамах отеля.

— Хорошо, — согласилась она.

Он завел двигатель и развернул машину.

— Скоро уже стемнеет, — сказал Хел. — Хорошо, что мы на колесах. Он остановил машину в темноте портика.

Старый швейцар в помятой форме стоял в двух шагах от них. Желтый свет проникал из вестибюля через двойные двери и рисовал их силуэты на земле.

Поговорив со швейцаром, Хел открыл дверцу для Рут. Вышел сам и опустил верх машины.

— Там сзади две сумки, — сказал он. — Мы остановимся здесь только на ночь.

Он запер машину и прошел в здание. В вестибюле было прохладно. Звук шагов эхом разносился по всему помещению. Хелу показалось странным отсутствие растений и украшений на стенах. Тишина была жутковатой, он ожидал лучшего. Они подошли к полукруглому столу. Хел нажал кнопку вызова. Повторил сигнал и повернулся к швейцару, укладывающему багаж. «Если появится женщина — то наверняка старуха», — подумал Хел. Но из-за двери, странной, неуклюжей походкой вышел мужчина. Он протянул Хелу журнал и ручку. Тот, внезапно осознав свое новое семейное положение, откашлялся и произнес:

— У вас найдется что-нибудь подходящее?

— У нас есть комната номер четыреста семнадцать в северо-западном крыле, — ответил мужчина.

— И это все? — поинтересовался Хел. Он посмотрел на Рут и глубоко вздохнул, ощущая внезапное беспокойство.

Мужчина подошел к плану на стене.

— Вот ваш номер, — сказал он и ткнул куда-то пальцем.

— Соглашайся, — попросила Рут, — ведь это только на одну ночь!

Хел пожал плечами, взял ручку и красиво вывел:

«Мистер и миссис Гарольд Б. Ремсен, Сонома, Калифорния».

Мужчина забрал ручку у Хела, закрыл журнал и своей своеобразной походкой обошел стол, словно исполняя какой-то ритуал.

— Сюда, пожалуйста, — произнес он, взяв их багаж.

Они пересекли вестибюль и вошли в лифт. Рут держалась за руку Хела, крепко прижимаясь. Он поддерживал ее, ощущая дрожь тела. Он рассматривал спину лифтера, зеленая форма которого была беспорядочно изборождена складками. Хел кашлянул.

— Мы свернули налево, а теперь думаем, что все-таки лучше вернуться к «Меридиану».

Лифтер молчал.

— Это был неправильный поворот, — сказала Рут.

— Ничего подобного, никаких неправильных поворотов, — отозвался мужчина. Лифт остановился. Он открыл дверь, взял багаж. — Сюда, пожалуйста.

Хел посмотрел на жену. Она приподняла брови и пожала плечами.

— Философ, — прошептал он.

Бесконечный коридор наполняла тьма, струящаяся из окон. Сквозь окно они увидели ночную пустыню. Яркие звезды рассыпались над горизонтом. Серебряное мерцание разливалось по потолку, свечение мягко опускалось на темный ковер, прямо под ноги.

Коридор закончился. Лифтер открыл номер и включил свет. Он остановился в дверях, дожидаясь, пока войдут Хел и Рут.

Хел остановился в желтом сиянии на пороге, улыбнулся новобрачной и сделал приглашающий жест рукой. Рут покраснела, тряхнула головой и твердо вошла в комнату. Он хихикнул и зашел следом.

В комнате были низкие потолки. Двойная кровать стояла в удалении. Справа расположился металлический столик. Первая дверь, которую они заметили, вела в ванную комнату. Другая дверь скрывала пустую темноту клозета. Рут нерешительно подошла к столику и начала снимать поясок. Лифтер поставил их сумки возле кровати.

— Что вы имели в виду, когда сказали: «Ничего подобного. Никаких неправильных поворотов»? — спросила Рут.

Лифтер пожал плечами, и на его зеленой форме появились новые складки.

— Все дороги куда-нибудь приводят, — сказал он, повернулся и направился к выходу. Хел сунул ему в карман чаевые. Лифтер, не обратив на это внимания, прошел к двери и закрыл ее за собой.

— Да я бы…

— Хел! — Рут прикрыла рот рукой и бросилась к двери.

Хел дернулся, почувствовав панику в ее голосе.

— У этой двери нет внутренней ручки, — проговорила Рут.

Он посмотрел на дверь.

— Вероятно, здесь потайной замок или электронный датчик, — сказал он и подошел поближе.

Хел прощупал поверхность двери, исследовал стены по обе стороны он нее.

Рут ходила следом за ним, уцепившись за его руку. Он чувствовал, как она дрожит.

— Хел, я боюсь, — прошептала она. — Давай уйдем отсюда и…

— Пожалуйста, не волнуйтесь! — перебил ее грохочущий голос.

Хел вздрогнул, обернулся, пытаясь определить направление звука. Он почувствовал, как пальцы Рут впились в его руку. Женщина дрожала.

— Сейчас вы проживаете в «Отличном отеле для отдыха», — произнес голос. — У вас не будет никаких неприятностей, пока вы соблюдаете одно наше правило: «Не играть в азартные игры!» Вам это запрещается. Все азартные устройства будут уничтожены, если вы посмеете ослушаться!

— Я хочу уехать отсюда, — взволнованно произнесла Рут.

Хелу все это представилось ночным кошмаром. Он уже прикидывал время, когда нужно проснуться. Но все это было реальностью: Рут, запертая дверь, серые стены.

— Какой-то жестяной фанатик, — пробормотал он.

— Возможно, вы захотите выйти, — продолжал голос, — но у вас может не оказаться выбора там, куда вы пойдете. Там вы не будете знать, что делать и когда. Свобода выбора, далекая от безотлагательных решений, — это игра. Здесь вам предлагается шанс. Вы имеете абсолютную гарантию предопределения.

— Что это за притон? — прорычал Хел.

— Вы слышали правило, — произнес голос. — Вы решили остаться. Ваш выбор сделан.

«Что же будет дальше? — размышлял Хел. — Почему я не послушался Рут, когда она предлагала выйти?»

Рут вцепилась в его руку, но он ничем не мог ей помочь, так как сражался с собственным страхом.

— Хел, давай уедем отсюда, — снова попросила она.

— Забота? — проговорил Хел. — Что-то в этом есть несправедливое…

Он похлопал жену по руке с некоторой долей уверенности.

— Давай… спустимся… в… вестибюль, — сказал Хел, четко выделяя слова, и сжал руку жены.

— Да, я хочу выйти, — выдохнула Рут.

«Куда же мы выйдем? — размышлял Хел. — На дверях нет ручки». Он выглянул в окно: по ту сторону от них была только ночь.

— Вы приняли решение спуститься в вестибюль? — спросил голос.

— Да, — ответил Хел.

— Ваше решение окончательно? — поинтересовался голос. — Время изменится, когда вы выйдете.

«Время изменится, — подумал он. — Рут была права: тюрьма».

— Что-то произошло с нами? — спросила Рут. Она повернулась и спрятала лицо у него на груди. — Дорогой, пусть с нами ничего не случится!

Он крепко прижал ее, осматривая комнату. Вдруг дверь резко открылась.

— Просто открылась дверь, — сказал он. — Успокойся!

Хел вывел жену из комнаты и подвел к лифту. Лифтера не было, но машина сработала автоматически, и вскоре они спустились вниз.

Люди!

Вестибюль изменился. Он был заполнен людьми. Тишина. Осторожные люди прохаживаются парочками и небольшими группами.

— Я видела, как вы входили, и решила с вами поговорить, — было произнесено старым дрожащим женским голосом.

Хел и Рут повернулись к говорившей. У той оказалось узкое, покрытое шрамами лицо, обрамленное сединой. Сухонькая старушка была одета в старомодное голубое платье, которое было для нее явно великовато.

Хел попытался что-нибудь сказать, но страх закрывал ему рот.

— Я несколько раз представляла себе, как вы принимаете решение, сказала старушка. Когда она смотрела на них, ее глаза поблескивали. Время остановилось для меня. — Она кивнула. — По-видимому, вы не в состоянии разговаривать со мной, потому что ваше решение неопределенно. Я воспринимаюсь вами как нечто нематериальное.

Она тряхнула седой головой и продолжила:

— Я знаю, что вы хотите спросить. Вы заблудились. К тому же вы, кажется, новобрачные. Тем хуже.

Хел попытался заговорить, но у него опять ничего не получилось. Он почувствовал, как обмякла Рут. На ее лице не было ни кровинки.

— Я могу вам рассказать про этот отель, — продолжила старушка. — Просто некоторые больницы слишком далеко. Почему он расположен именно здесь, мы не знаем. Но совершенно уверены в том, что здесь полагается делать. Здесь положено излечиваться от привычки играть в азартные игры.

Снова старушка закивала, как бы отвечая сама себе.

— У меня была эта привычка. Мы благодарны отелю за отсутствие азарта. Иногда отель помогает заблудшим обрести самих себя. Разве можно решать вопросы, играя в рулетку!

Хел вспомнил грохочущий голос в номере: «Не играть в азартные игры!».

Вдруг в центре вестибюля низенький человек, одетый по моде двадцатых годов, резко схватился за горло. Он опустился на пол с тихим стоном.

Хел почувствовал, что ночной кошмар возвращается.

Снова появился швейцар. Он быстренько пробежал по вестибюлю, оттаскивая упавшего мужчину в угол.

— Некоторые просто умирают, — проговорила старушка. — Я все вижу в ваших глазах. Время вашей смерти было выбрано, когда вы вошли сюда. Даже путь ваш будет смертью. — Она вздрогнула. — Некоторые дороги не из приятных.

Ужас охватил Хела.

Старушка вздохнула:

— Вы хотите знать, есть ли надежда убежать отсюда? — Она пожала плечами. — Возможно. Некоторые просто исчезают. Но может быть, есть другой… путь.

Неожиданно у Хела прорезался голос.

— Здесь должен быть выход, — сказал он.

Старушка схватилась за голову.

— Нет. Время, когда вы могли говорить, закончилось, когда вы вышли из номера.

Злясь от бессилия, Хел сделал два коротких глубоких вдоха. Он схватил руку Рут. Должен быть какой-то выход, и он обязан его найти. Хел нашел монету в кармане и подбросил ее в воздух.

— Орел или решка?

Монета упала.

— Вы оказались умнее этого места, — сказала старушка. — Вы не должны играть… все азартные приспособления уничтожаются.

Хел поразмыслил. «Это будет… Глупо. Но еще глупее терпеть этот кошмар».

— Я и моя жена сейчас будем играть, — проговорил он. — Мы будем играть в азартную игру при помощи отеля и монеты.

В вестибюле воцарилась тишина. Он сжал руку Рут и посмотрел на недоуменное лицо старушки.

— Моя монета уничтожит отель, или отель уничтожит монету, провозгласил он. — В зависимости от результата мы примем решение.

Стены отеля задрожали.

Хел подбросил монету.

Они стояли в одиночестве на песчаном холме, лунный свет заливал пустыню мерцающим серебром. Хел увидел свою машину, стоящую на соседнем холме.

Рут прижалась к нему, всхлипывая.

— Я надеялся, что они все слышат меня, — сказал Хел. — Это отель-робот. Он уничтожил себя, когда сам стал причиной азарта.

О книге

Серия супер-крупных книг «Diximir» постоянно пополняется. Скачивайте новинки с официальных интернет-ресурсов проекта:

Блог проекта «Diximir»:

boosty.to/diximir

Ютуб проекта «Diximir»:

youtube.com/diximir

Это гарантия чистоты и качества!

Подписавшись на эти литературные сайты, Вы сможете «не напрягаясь» отслеживать все новинки и обновления серии «Diximir».

Примечания

1

Вопрос формулируется так в документах, связанных с наследованием.

(обратно)

2

Внимание! (фр., фехт.).

(обратно)

3

Букв.: «вплетение» (фр., фехт.).

(обратно)

4

До предела, полностью (лат.).

(обратно)

5

Саговый драконий корень (исп., вымышл.).

(обратно)

6

То есть на 90° влево.

(обратно)

7

Мальфстрем — знаменитые водовороты у Лофотенских островов (Норвегия). В переносном значении — мощный водоворот.

(обратно)

8

Агрокультура — сельское хозяйство.

(обратно)

9

Вервольфов.

(обратно)

10

Комплимент: в цирке и театре — поклон зрителям, рассчитанный на аплодисменты.

(обратно)

11

От «ligare» — «связывать» (лат.).

(обратно)

12

Лимнология — дисциплина, изучающая водоемы.

(обратно)

13

Показана также вероятная этимология некоторых слов. Так, многие фрименские слова происходят из йеменского и сирийского диалектов арабского языка, некоторые термины, относящиеся к императорскому двору и Корпусу Сардаукаров, имеют персидское происхождение, и т. д. (примеч. пер.).

(обратно)

14

Тлейлаксу — ученые, лицевые танцоры и ментаты, живущие на планете Тлейлакс, производящие противоестественные эксперименты над человеком и его мозгом.

(обратно)

15

Приспособление для письма.

(обратно)

16

Предсказатели будущего по внутренностям животных (первоначально у этрусков, затем у римлян).

(обратно)

17

Сверхъестественная сила (полинез.).

(обратно)

18

Демон женского пола, вступающий в связь с мужчинами.

(обратно)

19

Астрономический инструмент, демонстрирующий движение планет, механическая модель планетной системы; иногда планетарий.

(обратно)

20

Пред-дверь, или «выход предусмотрительности», — запасной выход, защищенный силовым щитом.

(обратно)

21

«Защита миссионеров» (лат.), (примеч. пер.).

(обратно)

22

Движение наудачу (фр.), (примеч. пер.).

(обратно)

23

Любовь к судьбе (лат.).

(обратно)

24

Я здесь, и я остаюсь (фр.).

(обратно)

25

Смертельный удар, избавляющий от страданий, «удар милости» (фр.).

(обратно)

26

В индийской мифологии одно из воплощений бога Вишну. В переносном смысле обозначает некую несокрушимую, безликую и беспощадную силу (землетрясение, извержение вулкана и т. д.).

(обратно)

27

И ты, Брут? (лат.) — слова Цезаря, произнесенные им, когда я среди заговорщиков он увидел Брута.

(обратно)

28

старый режим (фр.) — выражение времен Французской революции.

(обратно)

29

In loco parentis — вместо родителей (лат.). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

30

Счастливейшая мать (лат.).

(обратно)

31

В здоровом теле здоровый дух (лат.).

(обратно)

32

Монета достоинством в десять центов.

(обратно)

33

Келп — принятое в океанологии название бурых водорослей (ламинария, макроцистис и др.), образующих плотные скопления, так называемые подводные леса, обильные в холодных водах северной части Тихого океана и в районе Огненной земли.

(обратно)

34

Аваата — слово происходит, по-видимому, от санскр. «ва(а)та», означающего священный баньян, воплощение Брахмы, а по расширению — сам принцип божественного творения, и означает, так образом, «нетворящий» и «нетварный».

(обратно)

35

Приписывается Эйнштейну — он до конца своих дней критически относился к квантовой механике, в которой принцип неопределенности является одним из основополагающих.

(обратно)

36

Томас — английское произношение евангельского имени Фома.

(обратно)

37

Бытие, 4, 8-10.

(обратно)

38

Матф. 10, 28.

(обратно)

39

Еккклесиаст, 9, 12.

(обратно)

40

Ризоиды — нитевидные образования, заменяющие высшимморским водорослям корни.

(обратно)

41

Бытие, 3, 22–24.

(обратно)

42

Бытие, 16, 12.

(обратно)

43

Бытие, 11, 6–7

(обратно)

44

Действующее начало индийской конопли (гашиша, анаши).

(обратно)

45

Деяния 9, 4–5.

(обратно)

46

Екклесиаст 9, 12.

(обратно)

47

«Венец праведников» (ивр.).

(обратно)

48

Матф. 24, 6.

(обратно)

49

Бытие 6:4.

(обратно)

50

Joy — радость (англ.).

(обратно)

51

Имеется в виду определение Аристотеля: «Человек есть общественное животное (zoon politikon).

(обратно)

52

Импас — карточный термин, означающий розыгрыш длинной или козырной масти при наличии старшего и младшего козыря в отсутствии среднего. Задача импассирующего — заставить противников сбросить этот средний козырь так, чтобы это оказалось выгодно ему, а не им, «вытянуть» из противников эту карту. Киль недаром подумал об импасе — собственно, именно этим он и занимается. Он сбрасывает «козырную» информацию с тем, чтобы заставить своих собеседников проговориться и, в свою очередь, выложить те сведения, которых Килю недостает для того, чтобы одержать победу.

(обратно)

53

Здесь и далее Бытие 8:21.

(обратно)

54

Цитируется «Одиссея», песнь 12, но в русском переводе Жуковского этих строк нет.

(обратно)

55

Иоанн 16:33.

(обратно)

56

Пер. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

57

Матф., 16, 2–3.

(обратно)

58

Бытие, 2, 9.

(обратно)

59

Лука, 12, 48.

(обратно)

60

Так у авторов.

(обратно)

61

Исход, 21, 23–24.

(обратно)

62

Клыкоптицы, или псевдоптеродактили — летающая рептилия родом с Гомейсы III, ныне вымершая. Размах крыльев до десяти метров. Это существо отличалось характерными ядовитыми клыками (муравьиная кислота), выступавшими над носовыми пазухами. — В этом рассказе примеч. авт.

(обратно)

63

Перекатыш (Rollitus Sphericus) — истреблен на Гомейсе III в результате эпидемии мутировавшего вируса мастита в 6990 г. Одно стадо можно увидеть в Галактическом зоопарке на Аспидиске III, хотя и в сильно адаптированной к условиям этой планеты форме. Первоначальные перекатыши были яйцеобразными яйценосными существами, которые могли достигать двадцати метров в диаметре и двигались, перенося равновесие с одной точки на другую.

(обратно)

64

Голодранцы — бедные переселенцы.

(обратно)

65

Легкое снаряжение — минимальное снаряжение переселенцев, допустимое миграционными властями: пригодная для местного климата одежда (по два комплекта на человека); один геллеритовый блок питания; ручные инструменты, пригодные для разработки местных ресурсов, достаточные для того, чтобы построить укрытие и возделывать землю.

(обратно)

66

Обязательная сеть — радиосеть, в которой поселенцы обязаны ежедневно отмечаться во время раннего периода заселения.

(обратно)

67

Дуб — глупый человек, которого легко обмануть.

(обратно)

68

Турбулизатор болотного крема — грубый механизм, использовавшийся раньше для отделения сгустков, выделяемых calophyllum gomeisum, обыкновенным болотным кустарником на Гомейсе III.

(обратно)

69

Коттон Мэзер — американский проповедник, религиозный моралист, ученый и памфлетист, написавший трактат о процессе над Салемскими ведьмами. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

70

Чемперти — ведение чужого судебного дела с получением части предмета спора или исковой суммы в случае выигрыша.

(обратно)

71

Garbage In, Garbage Out.

(обратно)

72

Энсин — первичное офицерское звание. Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

73

Фут — мера длины, равная 30,48 см.

(обратно)

74

Капитан — во флотах англоязычных стран соответствует капитану второго ранга.

(обратно)

75

Коммодор — звание, соответствующее капитану первого ранга.

(обратно)

76

Баррель — мера жидкости. Для нефти — 159 литров.

(обратно)

77

Коммандер — капитан третьего ранга, коммандер-лейтенант — капитан-лейтенант.

(обратно)

78

Фатом — морская сажень, равняется 6 футам или 182 см.

(обратно)

79

Реактивные психозы — временные психические расстройства, возникающие в результате психической травмы. Типичными являются депрессия, ступор (полная неподвижность, по окончании которой наблюдается амнезия), паранойя (различные виды бреда, связанные с травмирующей обстановкой, чаще бред преследования).

(обратно)

80

Фунт — современная мера веса, используемая в англоязычных странах; равняется 453,6 г, 1 дюйм равен 2,5 см.

(обратно)

81

Фрустрация — невозможность снятия психического напряжения (исполнения желаний) вследствие внешних условий или внутренних конфликтов.

(обратно)

82

Фениан — легендарный ирландский воин.

(обратно)

83

Послание к римлянам святого Апостола Павла, глава 13, стих 11–12.

(обратно)

84

Тростник, трость — в Священном Писании символ ненадежности и хрупкости помышлений и дел человеческих пред лицом Господа. Здесь — параллель со следующими стихами: «Иисус начал говорить народу об Иоанне: что смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли, ветром колеблемую? Что же смотреть ходили вы?.. Пророка? Да, говорю вам, и больше пророка…» Евангелие от Матфея, глава 11, стих 7–9.

(обратно)

85

Мистическое соучастие — термин впервые использован антропологом Леви-Брюлем для описания отношений с каким-либо предметом, когда субъект не может отделить себя от него, имеет с ним явную связь. В аналитической психологии К. Г. Юнга используется для обозначения таких отношений между людьми, когда субъект, или часть его личности, добивается влияния на другого, и наоборот. В результате люди могут предвосхищать желания и мысли друг друга и каждый зависит от другого в том, чтобы быть тем, кем является.

(обратно)

86

На старинных картах звездного неба Геркулес изображался стоящим на одном колене с палицей в руке.

(обратно)

87

Унция равняется 28,3 г.

(обратно)

88

Исход, глава 21, стих 12–14.

(обратно)

89

Параллель со стихами «Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли — для Господа живем; умираем ли — для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, — всегда Господни» (Послание к римлянам святого Апостола Павла, глава 14, стих 7–8).

(обратно)

90

34° по Фаренгейту соответствуют +1° по Цельсию.

(обратно)

91

Параллель со стихами «Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» (Евангелие от Иоанна, глава 3, стих 3–5).

(обратно)

92

Вторая книга Царств, глава 22, стих 7.

(обратно)

93

По шкале Фаренгейта. Около 22° по Цельсию.

(обратно)

94

В русском каноническом тексте «и убьет чудовище морское».

(обратно)

95

1 галлон равняется 4,54 литра.

(обратно)

96

Псалом 22, стих 1, 4.

(обратно)

97

Кататония — одна из форм шизофрении.

(обратно)

98

Мировоззрение (нем.).

(обратно)

99

Катон — римский сенатор, известный еще одной своей знаменитой фразой: «А Карфаген должен быть разрушен».

(обратно)

100

1 фунт равен 0,454 килограмма.

(обратно)

101

Фижмы — женская пышная юбка, поддерживаемая каркасом, в модах XVIII и начала XIX вв.

(обратно)

102

Breeding (англ.) — способность биологических организмов рожать и выкармливать потомство.

(обратно)

103

для этой цели (лат.).

(обратно)

104

Чепчик Соннет (англ.).

(обратно)

105

Зловещая Финнистер (англ.).

(обратно)

106

Вопящий Оулинг (англ.).

(обратно)

Оглавление

ХРОНИКИ ДЮНЫ (цикл)

  Дюна (роман)

    Часть I Дюна

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

    Часть II Муад'Диб

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

    Часть III Пророк

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

  Мессия Дюны (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

  Дети Дюны (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

  Бог-император Дюны (роман)

    Из доклада Хади Бенотто об открытии в Дар-эс-Балате на планете Ракис

    Из декламации Ребета Врееба

    Глава 1

    Из выполненного Хади Бенотто перевода томов, обнаруженных в Дар-эс-Балате

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Из секретного обзора Хади Бенотто относительно открытия в Дар-эс-Балате

  Еретики Дюны (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

  Капитул Дюны (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

  Приложения

    Экология Дюны

    Религия Дюны

    Доклад о мотивах и целях Бене Гессерит

    Альманах Эн-Ашраф (Избранные отрывки о Великих Домах)

    Картография Арракиса (Дюны) Выдержки

    Термины времен Империи

ПАНДОРА (цикл)

  Сон или явь? (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

  Ящик Пандоры (роман, соавтор Билл Рэнсом)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

    Глава 65

    Глава 66

  Эффект Лазаря (роман, соавтор Билл Рэнсом)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

  Фактор вознесения (роман,соавтор Билл Рэнсом)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

ДЖОРДЖ МАККАЙ (цикл)

  Все дело в постромках (рассказ)

  Деликатный саботажник (рассказ)

  Звезда под бичом (роман)

  Досадийский эксперимент (роман)

ДРАКОН В МОРЕ (роман)

ГЛАЗА ГЕЙЗЕНБЕРГА (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

ЗЕЛЕНЫЙ МОЗГ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

БАРЬЕР САНТАРОГИ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

СОЗДАТЕЛИ НЕБЕС (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Эпилог

ЛОВЕЦ ДУШ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

СОЗДАТЕЛИ БОГОВ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

МУРАВЕЙНИК ХЕЛЛСТРОМА (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

БЕЛАЯ ЧУМА (роман)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

РАССКАЗЫ

  Что-нибудь ищете

  Исчезнувшие собаки

  Синдром власти

  Крысиные гонки

  Оккупационные силы

  Пустышка

  Старый дом

  Без ограничений

  «Эффект ГП»

  По книге

  Радость бегства

  Гнездостроители

  Семенной фонд

  Нежданная встреча в пустынном месте

  Пассаж для фортепиано

  Нечто азартное

О книге

*** Примечания ***